Цикл "Малазанская книга мёртвых. Компиляция. Книги 1-11" [Стивен Эриксон] (fb2) читать онлайн

Стив Эриксон Сады Луны

Пролог

1154 год сна Огненной Богини.

96 год от основания Малазанской империи.

Последний год правления императора Келланведа.

Много крови впитала в себя земля… Кровь отражалась даже в пятнах ржавчины, покрывшей поверхность старого флюгера Обманного Замка. Вот уже целое столетие он болтался на наконечнике старинного копья, притороченного к крепостной стене. Уродливый бесформенный кусок металла никогда не знал пламени кузнечного горна. Холодный молот придал ему облик крылатого демона, обнажающего зубы в злобной усмешке, и ссудил ему отзываться на каждый порыв ветра истошным визгом.

Сегодня ветры боролись друг с другом за столбы дыма, клубящиеся над Мышиным Кварталом бывшей столицы. Первым пришел легкий бриз со стороны моря… Он разбился о грубые крепостные стены, и демон замолчал. Город вдохнул свежий воздух и выдохнул свой смрад… Визг раздался снова.

Ганоез Стабро Паран из Дома Паранов встал на цыпочки и выглянул за зубец стены. За его спиной возвышался Обманный Замок, когда-то сердце империи, а теперь, после покорения материка, всего лишь резиденция наместника. Слева завывал упрямый пленник копья.

Древняя крепость, возвышающаяся над Малазом, не занимала Гану. Он пришел сюда всего лишь в третий раз за последние три года. Знакомый с детства двор, мощенный грубым булыжником, старая башня, первый этаж которой был переделан в конюшню, а верхние – стали пристанищем для ласточек, голубей и летучих мышей, – все это наскучило ему уже давно. Оставалась, конечно, еще цитадель, где сейчас его отец вел переговоры о вывозе тех крох, что давал остров, с портовыми чиновниками, но путь туда был заказан даже отпрыску благородного рода. Здесь была резиденция кулака, и во внутренних покоях замка вершились судьбы не только острова, но и всей империи.

Забыв об Обманном Замке, Гану наблюдал за бунтом, пожирающим и без того самый бедный квартал Малаза. Обманный Замок располагался на скале, примерно в восьмидесяти саженях над городом, а смотровая площадка Гану, путь на которую лежал по вырубленной в мягкой породе скалы лестнице, поднималась еще на шесть. Мышиный Квартал – беспорядочное скопление ютящихся друг к другу лачуг, разделенных мутной рекой, текущей к бухте, – находился на другом конце города. Вообще говоря, о происходящих там событиях можно было только догадываться, ведь их скрывало не только расстояние, но и все увеличивающиеся столбы черного дыма.

Был поддень, но из-за гари и копоти воздух был тяжел и темен.

Бряцая оружием, на стену забрался солдат. На руках его были боевые перчатки, ножны длинного меча задевали каменный пол.

– Доволен, что родился благородным, парень? – спросил он, окидывая серыми глазами горящий квартал.

Мальчик взглянул на своего собеседника. Ему не составило никакого труда определить принадлежность того к одной из отборных частей личной гвардии императора. Темно-серый плащ воина был скреплен на плече серебряным значком, на котором угадывался каменный мост, объятый рубиновым пламенем. Итак, перед ним стоял Разрушитель Мостов.

Встреча не была неожиданной, ведь в последнее время через Обманный Замок проходило множество воинов высокого ранга и прочих власть предержащих. Теперь, когда столицей стала Унта, Малаз все еще оставался важным стратегическим портом, а с началом Корельских войн его значение возросло еще больше.

– Это правда? – набравшись смелости, заговорил Гану.

– Что правда?

– Дассем Ультор, Первый Меч империи… Мы слышали, перед тем, как покинуть столицу. Он мертв. Это правда? Дассем умер?

Воин слегка задумался, однако не отвел взгляда от Мышиного квартала.

– Такова война, – сказал он тихо, как будто обращаясь к самому себе.

– Вы из Третьей армии. Я думал, Третья армия была с ним там, в Семи Городах. В И’Тхатане…

– Худ побери, руины проклятого города еще не остыли, его тело еще не нашли, а здесь, в трех тысячах лиг оттуда, даже купеческий сын знает то, что положено знать лишь немногим. – Воин так и не повернулся. – Не знаю, кто тебе рассказал, но советую держать язык за зубами.

Гану пожал плечами.

– Говорят, он отрекся от бога.

Наконец, собеседник посмотрел на него. Его лицо было изуродовано шрамом, левая щека и подбородок обожжены. При этом он был слишком молод для офицера.

– Извлеки из этого урок, парень.

– Урок?

– Любое решение, что принимал он, было способно изменить мир. Лучше всего жить так, чтобы боги тебя не заметили. Если хочешь быть свободным, парень, – живи тихо.

– Я хочу стать воином, героем.

– В детстве все хотят быть героями.

Демон Обманного Замка завизжал вновь, и ветер с моря отогнал удушливый дым, принеся ему на смену вонь гнилой рыбы и прочие ароматы заселенного людьми побережья.

Появился еще один Разрушитель Мостов. За его спиной болталась видавшая виды скрипка. Он был высок, жилист и очень молод, всего на несколько лет старше Гану, которому было двенадцать. Его лицо и запястья были покрыты странными пятнами, форменная одежда потерта, а доспех составлен из частей, изготовленных мастерами разных народов, на бедре висел короткий меч в треснувших деревянных ножнах. Он непринужденно подошел к офицеру и выглянул за стену.

– Плохо дело, когда колдуны теряют голову, – сказал вновь пришедший. – Они тогда ни на что не способны. Вряд ли нам стоит держать целый штат боевых магов, мы могли бы обойтись и несколькими деревенскими ведьмами.

Офицер вздохнул:

– Посмотрим, на что они способны. Солдат усмехнулся.

– Все они еще новички необстрелянные. Может, кого-то из них это напугает на всю оставшуюся жизнь. А кроме того, – добавил он, – кое-кто из них выполняет чей-то еще приказ.

– Всего лишь догадка.

– А разве то, что творится в Мышином Квартале, не доказательство?

– Быть может.

– Вы слишком рассудительны, – сказал солдат, – Сумрак говорит – это ваша главная слабость.

– Это забота Сумрак и, может быть, императора, но не моя.

Его собеседник пробормотал:

– А может быть и наша общая забота, пока не стало слишком поздно.

Командир промолчал и медленно повернулся к собеседнику.

Тот пожал плечами:

– Всего лишь предчувствие. Вы ведь знаете, что она взяла себе новое имя. Лейсин.

– Лейсин?

– Напанское словечко, а значит оно…

– Я знаю, что оно значит.

– Надеюсь, императору это тоже известно.

– Это значит «хозяйка трона», – сказал Гану.

Оба воина обернулись к нему.

Еще один порыв ветра, и стенания демона вновь наполнили воздух. Каждый почувствовал на себе холод крепостных стен.

– Мой учитель – напанец, – пояснил Гану. Позади раздался еще один голос, женский, холодный и повелительный:

– Капитан!

Оба воина обернулись, но без излишней спешки. Офицер сказал своему товарищу:

– Новой роте нужны подкрепления. Пошли Дуджека и его крыло, и еще несколько саперов, которые могли бы сдержать огонь. Очень не хотелось бы, чтобы весь город сгорел.

Солдат кивнул и промаршировал мимо женщины, не удостоив ее и взглядом.

Она стояла у входа в квадратную башню в сопровождении двоих телохранителей. Темно-синяя кожа выдавала в ней напанку, одета она была в серый плащ, ее мышиного цвета волосы были подстрижены по-военному коротко, черты лица – тонкие и довольно-таки неприметные. Однако ее телохранители наводили страх на Гану. Они расположились по обе стороны от своей госпожи – высокие, в черных одеждах, руки закрыты рукавами, а лица – капюшонами. Гану никогда раньше не видел Когтей, но инстинктивно чувствовал, что эти двое – приверженцы именно этой веры. Это значит, что женщина…

Капитан сказал:

– Ты заварила все это, Сумрак. Похоже, что мне придется расхлебывать.

В голосе воина слышалось презрение. Гану был сильно поражен отсутствием страха, ведь Сумрак создала Коготь и делила власть над ним только с самим императором.

– Капитан, это имя мне больше не принадлежит. Тот скривился:

– Да, я слышал. Должно быть, ты стала слишком самонадеянной, пока император в отлучке. Но он не единственный, кто помнит тебя лишь служанкой из Старого Города. Хотя много воды утекло с тех пор.

Выражение лица женщины ничуть не изменилось, как будто она не слышала этих слов.

– Приказ был прост, – сказала она, – похоже, твои новобранцы не способны справиться с заданием.

– Это не наша стихия. Мы не были готовы…

– Это не мое дело, – выпалила она. – Правда, я разочарована. Потеря контроля – урок нашим врагам.

– Враги? Горстка слабых ведьм, торгующих скудными талантами – какого черта? Это мелкая рыбешка. Женщина, Худ побери, вряд ли это может угрожать империи.

– Это запрещено. Так гласит новый закон.

– Это твои законы, Сумрак. Они не работают, и когда император вернется, он отменит твои запреты на волшебство, можешь быть уверена.

Женщина холодно улыбнулась:

– Вам, наверное, приятно будет узнать, что из башни сообщили о приближении транспортов для ваших новых рекрутов. Мы абсолютно не будем скучать ни по вам, ни по вашим беспокойным непослушным солдатам, капитан.

Не говоря больше ни слова и даже не взглянув на мальчика, стоящего за капитаном, она резко развернулась и в сопровождении своих телохранителей вернулась в башню.

Гану и воин переключили внимание на бунт в Мышином Квартале. Сквозь дым пробивались языки пламени.

– Когда-нибудь и я стану воином, – сказал Гану.

Мужчина усмехнулся:

– Если у тебя не получится ничего другого. Только вконец отчаявшийся, мужчина берет в руки меч. Запомни мои слова и подыщи себе более достойную мечту.

Гану нахмурился:

– Вы не похожи на других солдат, с которыми я говорил. Вы напоминаете мне моего отца.

– Но я не твой отец, – проворчал мужчина.

– Миру, – сказал Гану, – не нужен еще один виноторговец.

Капитан прищурился и открыл было рот для того, чтобы ответить подобающим и вполне очевидным образом, но тут же закрыл его снова.

Довольный собой, Гану Паран снова повернулся к горящему кварталу. «Даже мальчишка может иметь свое мнение, капитан».

Флюгер Обманного Замка повернулся еще раз. Стену обдало горячим дымом. К запаху горелых тканей, камня и краски теперь приметалось что-то неприятное удушливо-сладкое.

– Скотобойня загорелась, – сказал Гану. – Свиньи. Капитан задумался. Прошло некоторое время, он вздохнул и выглянул из-за зубца:

– Может быть, ты и прав, мальчик.

Книга первая ЗАСЕКА

… На восьмой год Вольные Города Генабакиса призвали наемные армии, и были с ними Малиновая гвардия под началом герцога К'азза Д'Авура (смотри тома III–V), и полчища Тисте Анди из Лунного Семени под началом Каладана Бруда, и множество прочих.

Малазанская империя располагала Второй, Пятой и Шестой армиями, а также легионами Морантов под командой верховного кулака Дуджека Однорукого. Две вещи оказались важны в перспективе. Во-первых, Морантский союз 1156 года привнес фундаментальные изменения в военную науку Малазанской империи, что не замедлило сказаться в ближайшем будущем. Во-вторых, и сначала этому не придавали значения, в войну оказались вовлечены маги Тисте Анди из Лунного Семени, что означало начало Века Волшебства на континенте, со всеми его разрушительными последствиями.

В год 1163 сна Огненной Богини волшебным пожаром, ушедшим теперь в легенды, завершилась осада Засеки…

Имперские Походы 1158–1194, том. IV, Генабакис Имриджин Таллобан (род.1151)

Первая глава

Не слыхать на дороге звона подков,

Барабаны уже не гремят,

С моря, с кровью политых холмов

Шел мой сын на закате дня.

Только эхо ему отвечало вдали

Да бесплотных воинов ряд,

Расступались пред ним все, кто здесь полегли,

Каждый был чей-то сын или брат.

Мне камень замшелый пристанищем стал,

Последний рубеж отмечая,

По старой дороге сын мой шагал,

Закат тот кровавый встречая.

Для смелого сердца час битвы пробьет —

И воин другой той дорогой пойдет.

Плач матери.

Автор неизвестен

1161 год сна Огненной Богини. 103 год Малазанской империи. 7 год правления императрицы Пенсии

– Хватать и тащить, – произнесла старуха, – вот как поступает императрица, да и боги делают так же, – она отвернулась и плюнула, затем поднесла грязный платок к запекшимся губам. – Трех мужей и двух сыновей проводила я на войну.

Молодая рыбачка смотрела на проезжающих мимо солдат, глаза ее блестели, она едва слушала бормотание старухи. Девушка с восторгом смотрела на проходящих перед ними великолепных лошадей. Лицо ее горело ярким румянцем. День угасал, закатное солнце заливало деревья красным сиянием.

– Это было еще во времена императора, – продолжала старуха. – Надеюсь, Худ поджаривает душу этого негодяя на сковородке. Смотри-ка, девочка, Лейсин подобрала себе лучшее пушечное мясо. Хм, впрочем, начала она ведь с него, так?

Молодая рыбачка кивнула. Как и полагается простолюдинам, они ждали на обочине. У старухи был большой мешок с репой, девушка придерживала на голове тяжелую корзину. Старуха то и дело перебрасывала свою ношу с одного плеча на другое. Перед ними была стена всадников, позади них канава, засыпанная острыми обломками камней, – места, куда можно положить мешок, не было.

– Пушечное мясо, говорю я. Мясо мужей, мясо сыновей, мясо жен и дочерей. Ей все равно. И империи все равно, – старуха снова плюнула. – Три мужа и два сына, по десять монет в год. Пять на десять – пятьдесят. Пятьдесят монет в год за холод. Пятьдесят монет за холодную зиму, пятьдесят монет за холодную постель.

Девушка отерла пыль со лба. Ее живой взгляд провожал проезжающих всадников. Молодые люди сосредоточенно смотрели прямо перед собой. Редкие женщины держались еще прямее мужчин и выглядели свирепее. Закатное солнце бросало красные блики на шлемы всадников.

– Ты дочка рыбака, – произнесла старуха, – я и раньше видела тебя на дороге и на берегу. Видела тебя с отцом на рынке. У него нет руки, да? Еще кусок мяса в ее коллекцию, – она рубанула по воздуху рукой, затем кивнула. – Я живу в крайнем доме. А монеты я трачу на свечи. Каждый вечер я зажигаю пять свечей, пять свечей теперь семья старой Ригги. А что у тебя в корзине, милая? Девушка с трудом поняла, что ей задали вопрос. Она оторвалась от созерцания воинов и улыбнулась старухе.

– Извините, – сказала она, – но лошади так громко стучат копытами.

Ригга произнесла громче:

– Я спросила у тебя, что в твоей корзине, девушка?

– Бечевка. Хватит на три сети. Нам нужна одна на завтра. Отец потерял последнюю сеть, что-то поднялось из глубины и унесло ее и весь улов. Илгранд Лендер хочет получить деньги, которые он нам одолжил, завтра непременно нужно поймать что-нибудь. И побольше, – она снова улыбнулась и перевела взгляд на всадников. – Ну не прекрасно ли? – выдохнула она.

Ригга протянула руку и дернула девушку за густые волосы.

Девушка вскрикнула. Корзина на ее голове покачнулась, потом съехала на плечо. Она пыталась удержать ее, но та была слишком тяжелой. Корзина рухнула на землю.

– Ай! – воскликнула девушка, опускаясь на колени. Но Ригга потянула ее за волосы и развернула лицом к себе.

– Слушай меня, девушка! – Она дышала чем-то кислым ей прямо в лицо. – Империя перемалывает своими жерновами эту землю уже сотни лет. Ты родилась в империи. А я – нет. Когда мне было столько лет, сколько теперь тебе, Итко Кан был вольной страной. Мы были свободны.

Девушке сделалось дурно от ее дыхания. Она прикрыла глаза.

– Запомни эту истину, девочка, или ложь навсегда ослепит тебя, – голос Ригги монотонно звучал где-то в отдалении, девушка замерла.

«Ригга, Ригга ясновидящая, ведьма, гадающая на воске, она плавит души на пламени свечи и поджаривает их». Ригга говорила теперь голосом предсказательницы.

– Запомни правду. Я последняя из тех, кто скажет ее тебе. А ты последняя из тех, кто слушает меня. Мы связаны с тобой, ты и я, связаны одной веревочкой.

Пальцы Ригги еще сильнее вцепились в волосы девушки.

– Там, за морем, императрица всадила свой нож в нетронутую землю. Кровь приходит теперь с приливом, она унесет тебя с собой, если ты не остережешься. Тебе вложат меч в руку, дадут прекрасную лошадь и пошлют тебя за море. И душа твоя омрачится. Слушай же! Ригга сохранит тебя тебе, потому что мы связаны, ты и я. Но это все, что я смогу сделать, понимаешь? Смотри на хозяина, живущего во Тьме. Его рука освободит тебя, хотя он и не узнает об этом…

– Что такое? – рявкнул кто-то.

Ригга повернулась к дороге. Один из всадников остановил лошадь. Ясновидящая отпустила девушку.

Девушка шагнула назад, но ей под ногу подвернулся острый камень, и она упала. Когда она посмотрела вверх, то увидела, что первый всадник проехал, а его место занял другой.

– Оставь красотку, старая карга, – заревел солдат; он остановился, взмахнув рукой в металлической перчатке. Удар пришелся Ригге по голове. Старуха пошатнулась.

Молодая рыбачка вскрикнула, когда Ригга тяжело завалилась на землю. По ее лицу медленно текла тонкой струйкой кровь. Дрожа, девушка бросилась к ней, пытаясь ей помочь.

Кое-что из предсказания старой ведьмы запало девушке в голову, хотя она не вспомнила бы ни единого слова из того, что сказала старуха. Девушка поняла, что не может вспомнить ни единого слова. Она потянула Риггу за вязаную шаль. Потом осторожно перевернула ее. Кровь залила половину лица Ригги, стекая за ухом. Еще одна струйка крови бежала из угла рта по подбородку. Глаза ее смотрели в никуда.

Рыбачка с трудом переводила дыхание. Она в отчаянье оглядывалась по сторонам. Колонна солдат прошла, оставив после себя только облако пыли. Мешок с репой вывалился на дорогу. Вместе с корнеплодами на дороге лежали пять свечей. Девушка с трудом вдохнула пыльный воздух. Утирая лицо, она огляделась в поисках собственной корзины.

– Не обращай внимания на свечи, – пробормотала она грубым старческим голосом. – Они уже в прошлом, так ведь? Просто пушечное мясо. Не обращай внимания, – она побрела к связкам бечевы, вывалившейся из плетеной корзины. Когда она заговорила снова, голос ее был чистым и юным. – Нам нужна бечевка. Мы будем работать всю ночь и все успеем. Отец ждет.

Девушка остановилась, ее охватила дрожь. Солнце почти закатилось. От теней исходил не характерный для этого времени года холод.

– Вот оно, приближается, – сказала девушка не своим голосом.

Рука в мягкой перчатке легла на ее плечо. Она присела от ужаса.

– Успокойся, девочка, – произнес мужской голос. – Все кончено. Ей уже не поможешь.

Рыбачка подняла голову. Над ней возвышался человек, одетый в черное, его лицо закрывала тень от капюшона.

– Но он ударил ее, – начала она детским голосом. – А нам надо сплести сети, мне и отцу…

– Поставим тебя на ноги, – произнес человек, подхватывая ее под локти руками с длинными пальцами. Он распрямился, легко ее поднимая. Ее ноги на миг оказались в воздухе, прежде чем он поставил ее на дорогу.

Она увидела еще одного человека, он был ниже и тоже одет в черное. Он стоял на дороге, отвернувшись, и глядел в ту сторону, куда ушло войско. Он заговорил, голос его трещал как сухой тростник на ветру.

– Не слишком ценная жизнь, – сказал он, не оборачиваясь. – Жалкий талант, далекий от дара. Может, она что-то могла когда-то, но мы уже не узнаем, не так ли?

Рыбачка наклонилась над мешком Ригги и подняла свечу. Она распрямилась, ее глаза вдруг стали жесткими. Она в задумчивости плюнула на дорогу.

Второй человек повернул к ней голову. Казалось, что в его капюшоне только тени. Девушка отшатнулась.

– Это была достойная жизнь, – прошептала она. – Видите эти свечи? Их пять. Пять для…

– Некромантии, – отрезал человек. Тот, что был выше, мягко произнес:

– Я вижу, дитя, я знаю, что они означают. Его спутник фыркнул.

– Ведьма нашла для себя пять ничтожных слабых душонок. Ничего более, – он мотнул головой. – Я слышу их. Они ее зовут.

Глаза девушки наполнились слезами. Она вытерла слезы.

– Откуда вы пришли? – резко спросила она. – Мы вас не видели на дороге.

Человек, что стоял рядом с ней, обернулся к дороге.

– С другой стороны, – улыбаясь, произнес он. – Мы ждали, как и вы. Второй хихикнул.

– Именно с другой стороны, – он тоже посмотрел на дорогу и поднял руки.

Девушка в безмолвном ужасе следила за тем, как на землю опускается тьма. Через миг воздух наполнил громкий, рвущий душу звук, тьма немного рассеялась, и глаза девушки расширились.

Вокруг человека на дороге сидели могучие Гончие. Их глаза горели желтым огнем, все они смотрели туда же, куда и человек.

Она услышала, как он шипит:

– Готовы? Тогда идите!

Гончие в молчании поднялись и пошли по дороге.

Их хозяин обернулся и сказал высокому человеку:

– Лейсин будет о чем поразмыслить, – он снова хихикнул.

– Стоит ли все осложнять? – устало поинтересовался первый.

Второй насторожился.

– Они уже в пределах видимости колонны, – он снова мотнул головой. Со стороны ушедшей колонны донеслось дикое ржание коней. Он вздохнул. – Ну, ты решился, Котильон?

– То, что ты называешь мое имя, – раздумчиво произнес длинный, – означает, что ты все решил за меня, Амманас. Мы ведь не можем ее теперь бросить, так?

– Конечно, нет, старина. Ни в коем случае. Котильон взглянул на девушку.

– Да, она подойдет.

Рыбачка закусила губу. Не выпуская из рук свечу Ригги, она отступила на шаг и со страхом переводила расширенные глаза с одного человека на другого.

– Жалко, – сказал Амманас.

Котильон, казалось, хотел кивнуть, но вместо этого откашлялся и произнес:

– Это займет время.

В голосе Амманаса слышалось изумление.

– А оно у нас есть? Настоящая месть подразумевает медленное и продуманное преследование жертвы. Разве ты забыл ту боль, которую она однажды причинила нам? Сейчас Лейсин опирается на надежную стену. Но без нашей помощи она падет. Получим ли мы тогда желаемое?

Котильон ответил холодно и сухо.

– Ты всегда недооцениваешь императрицу. Взять хотя бы наше нынешнее состояние… Нет, – он указал на девушку, – нам нужна она. Лейсин поднимается против Лунного Семени, а это то еще осиное гнездо. Сейчас самое время.

Оттуда же, откуда и конское ржание, донеслись едва слышные крики, мужские и женские голоса в ужасе вопили, эти крики пронзили девушку в самое сердце. Она посмотрела на неподвижное тело Ригги на дороге, потом на Амманаса. Она хотела было бежать, но ноги ее ослабели. Он подошел совсем близко и стал разглядывать ее, хотя лицо его под капюшоном по-прежнему была непроницаемо.

– Рыбачка? – спросил он мягко. Она кивнула.

– А имя у тебя есть?

– Хватит! – отрезал Котильон. – Это тебе не кошки-мышки, Амманас. Я ее выбрал, я дам ей имя. Амманас отошел.

– Жалко, – снова произнес он. Девушка беспомощно подняла руки.

– Пожалуйста, – взмолилась она, обращаясь к Котильону. – Я ничего не сделала! Мой отец – бедный рыбак, но он заплатит вам, сколько сможет. Я ему нужна, и бечевка тоже, он ведь ждет меня! – Она осела на землю. – Я ничего не сделала! Пожалуйста…

– У тебя больше нет выбора, дитя, – пояснил Котильон. – Ведь теперь ты знаешь наши имена.

– Я никогда их раньше не слышала! – воскликнула девушка.

Человек вздохнул.

– После того, что случилось на дороге, тебя будут расспрашивать. Это неприятно. Есть те, кто знает наши имена.

– Видишь ли, девочка, – добавил Амманас, подавив смешок, – мы не собирались быть здесь. Есть ведь имена и… имена, – он повернулся к Котильону и добавил ледяным тоном: – С ее отцом надо-бы потолковать. Мои Гончие?

– Нет, – сказал Котильон, – он среди живых.

– Тогда как?

– Полагаю, – произнес Котильон, – круглой суммы будет достаточно, чтобы он согласился, – его слова сочились сарказмом. – Я уверен, что ты еще не позабыл, что такое магия, так?

Амманас хихикнул.

– Берегитесь Теней, дары приносящих.

Котильон снова посмотрел на девушку. Он развел руки в стороны. Тени, окружавшие до того его лицо, теперь растеклись по всему его телу.

Амманас заговорил, девушке показалось, что слова его доносятся издалека.

– Она идеальна. Императрица никогда ее не выследит, – он заговорил громче. – Не так уж и плохо, дитя, быть рукой бога.

– Хватать и тащить, – быстро добавила рыбачка.

Котильон застыл от этого странного комментария, потом пожал плечами. Тени заклубились и поглотили девушку. Когда их холодное дыхание окутало ее, ее сознание провалилось во тьму. Последним из запомнившихся ей ощущений было прикосновение мягкого воска к правой ладони, и то, как он выползал между ее пальцами, сжатыми в кулак.

Капитан заерзал в седле и бросил взгляд на женщину, ехавшую рядом с ним.

– Мы перекрыли дорогу с обеих сторон, адъюнкт. Все обычные местные маршруты перенесены. Так что слухов не просочится, – он утер пот со лба и заморгал. Его лоб натирала жаркая шерстяная шапочка, надетая под шлем.

– Что-то не так, капитан?

Он покачал головой, глядя на дорогу.

– Шлем болтается. Когда я надевал его в последний раз, у меня было больше волос.

Адъюнкт императрицы ничего не сказала.

Дорога пылила под полуденным солнцем, слепящим глаза. Капитан ощущал, как пот стекает по его телу. У него уже болела поясница. Последний раз он сидел на лошади много лет назад, навыки возвращались медленно.

Те годы, когда происхождение заставляло его высоко держать голову, давно прошли. Но здесь была адъюнкт императрицы, доверенное лицо Лейсин, исполнительница ее императорской воли. Менее всего капитан хотел бы продемонстрировать свою слабость этой молодой и опасной женщине.

Дорога поднималась в гору. Слева дул соленый ветер, раскачивая деревья с набухшими почками. К полудню ветер дышал уже жаром печи и приносил с собой клубы пыли. Солнце палило. Капитан полагал, что они уже проехали Кан к этому времени.

Капитан старался не думать о том месте, куда они держали путь. Пусть об этом думает адъюнкт. За годы службы империи он научился в нужные моменты отключать свой мозг. Сейчас как раз и был нужный момент.

– Как долго ты здесь пробыл, капитан? – спросила адъюнкт.

– Угу, – буркнул он.

– Сколько? – спросила она после паузы.

– Тринадцать лет, адъюнкт, – поколебавшись, ответил он.

– Значит, ты сражался за императора?

– Угу.

– И выжил при чистках.

Капитан пристально посмотрел на нее. Если она и почувствовала его взгляд, то не подала виду. Ее глаза не отрываясь глядели на дорогу, она легко держалась в седле, под ее левой рукой к поясу был прикреплен длинный меч, готовый к битве. Ее волосы были либо коротко острижены, либо полностью заправлены под шлем. «Она кажется очень гибкой», – подумал капитан.

– Насмотрелся? – поинтересовалась она. – Я спрашиваю о чистках, проведенных императрицей после безвременной кончины ее предшественника.

Капитан оскалился, наклонив голову, чтобы потереть подбородок о завязки шлема. Он был не брит, и щетина колола.

– Не все были убиты, адъюнкт. Жители Итко Кана не слишком воинственны. Здесь не было массовых казней и истерии, которые охватили империю. Мы просто сидели и ждали.

– Понятно, – произнесла адъюнкт, слегка улыбаясь. – Ты не знатного происхождения, капитан.

– Если бы я был знатного происхождения, – пробормотал он, – я не выжил бы даже здесь, в Итко Кане. Мы оба знаем это. Ее приказ был таков, что даже в Канизе не смогли ослушаться императрицы, – усмехнулся он.

– Где ты был в последний раз?

– На виканских равнинах.

Они поехали молча, миновав солдата, одиноко стоявшего у дороги. Деревья по левую сторону исчезли, там виднелось море.

– А район, который вы оцепили? – начала она, – сколько вам пришлось задействовать людей?

– Тысячу сто.

Она повернула голову, холодно глядя на него.

Капитан выдержал этот взгляд.

– Жертвы резни лежат в полулиге от моря и разбросаны еще на четверть лиги в сторону континента.

Она ничего не ответила.

Они подъезжали к вершине холма, где стояла группа солдат. Все глядели в их сторону.

– Приготовьтесь, адъюнкт.

Женщина посмотрела на лица солдат, стоявших в оцеплении. Она знала, что это закаленные воины, ветераны, участвовавшие в осаде Ли Хенга и Виканских войнах на северных равнинах. Но в их глазах читалось какое-то странное выражение – будто они хотели, чтобы она дала им ответ на какой-то вопрос. Она хотела было заговорить с ними, подобрать какие-нибудь успокоительные слова. Но она не умела, никогда не умела. В этом она очень походила на императрицу.

Из-за холма доносились крики чаек и воронов, их было очень много, крики их сливались в однородный пронзительный звук. Не глядя на солдат в оцеплении, адъюнкт пришпорила лошадь. Капитан поехал за ней следом. Они поднялись на гребень холма и посмотрели вниз. Дорога отсюда шла под уклон на довольно большое расстояние и хорошо просматривалась.

Тысячи чаек и воронов сплошным ковром покрывали равнину, они вились над канавами и ямами, сидели на возвышенностях. Под этим черно-белым покровом из крыльев был совсем другой ковер – красных форменных одежд. Он в некоторых местах возвышался – там лежали лошади. Иногда черно-белое перемежалось блеском металла.

Капитан встал на стременах и развязал ремешки, удерживавшие его шлем. Он медленно снял его, потом снова сел в седло.

– Адъюнкт…

– Меня зовут Лорн, – тихо ответила она.

– Сто семьдесят пять мужчин и женщин. Двести десять лошадей. Девятнадцатый полк конницы Итко Кана, – голос капитана прервался. Он посмотрел на Лорн. – Мертвы, – его лошадь вдруг попыталась встать на дыбы, как будто ее пришпорили. Он поспешно схватил поводья и осадил ее. Ноздри животного продолжали раздуваться, лошадь прижала уши и подрагивала всем телом. Жеребец адъюнкта не пошевелился. – Все они успели обнажить оружие. Все сражались с тем, кто на них напал. И все погибли, не убив ни одного врага.

– Вы осмотрели пляж внизу? – спросила Лорн, не отрывая взгляда от дороги.

– Никаких следов высадки, – ответил капитан. – Нигде никаких следов ни от моря, ни к морю. Кроме этих, есть еще погибшие, адъюнкт. Фермеры, крестьяне, рыбаки, просто проезжие. Все они разорваны на части: дети, собаки, скот, – он вдруг замолчал и обернулся. – Более четырехсот погибших, – добавил он. – Точно мы не считали.

– Да. Конечно, – отозвалась Лорн, ее голос прервался от волнения. – Свидетелей нет?

– Нет.

По дороге прямо на них ехал всадник, он склонился к лошади и что-то говорил ей на ухо, пытаясь успокоить животное. Птицы с криками поднимались, позволяя ему проехать, затем снова снижались.

– Кто это? – спросила Лорн.

– Лейтенант Ганоез Паран. Он недавно под моим командованием. Из Унты, – буркнул капитан.

Лорн прищурилась, глядя на молодого человека. Он остановился, чтобы отдать распоряжения рабочим. Потом лейтенант выпрямился в седле и посмотрел в их сторону.

– Паран? Из Дома Паранов?

– Да, голубая кровь и все такое.

– Позови его сюда.

Капитан помахал рукой, и лейтенант пришпорил лошадь. Минутой позже он осадил лошадь рядом с лошадью капитана и отдал честь.

Всадник и конь были с головы до ног покрыты каплями крови и ошметками плоти. Вокруг них с жадным гудением кружились мухи и осы. Лорн увидела, что у лейтенанта вовсе не такое уж молодое лицо, как можно было подумать. Но после всего увиденного на него было приятно смотреть.

– Вы осмотрели другую сторону, лейтенант? – спросил капитан.

Паран кивнул.

– Да, сэр. Там внизу маленькая рыбацкая деревушка прямо на мысе. Дюжина домишек. Во всех мертвые тела, кроме двух домов. Почти все лодки на причале. Не хватает одной-двух.

– Лейтенант, опишите пустые дома, – прервала Лорн. Он подавил нервную дрожь, прежде чем ответить.

– Один дом на вершине холма, в стороне от дороги. Скорее всего, он принадлежит старухе, ее труп мы нашли на дороге в полу лиге на юг отсюда.

– Почему вы так решили?

– Адъюнкт, обстановка в доме явно принадлежит пожилой женщине. К тому же у нее была привычка жечь свечи. Восковые свечи. А у старухи на дороге был с собой мешок репы, в котором лежали и восковые свечи. А воск здесь дорог, адъюнкт.

– В скольких сражениях участвовали, лейтенант? – спросила Лорн.

– Достаточно, чтобы привыкнуть ко всему, – поморщившись, ответил он.

– А второй пустой дом?

– Мужчина с дочкой, мы полагаем. Дом выходит прямо к причалу, как раз к тому месту, где отсутствует лодка.

– И никаких признаков, что они здесь?

– Никаких. Мы, конечно, ищем тела, в поле, на дороге.

– Но не на пляже?

– Нет.

Адъюнкт нахмурилась, зная, что они смотрят на нее.

– Капитан, каким оружием были убиты люди? Капитан замялся, потом бросил взгляд на лейтенанта.

– Вы все время здесь, Паран. Давайте послушаем ваше мнение.

Паран натянуто улыбнулся и ответил:

– Так сказать, естественным видом оружия. Капитан ощутил, как холод разливается у него по животу. Он надеялся, что ошибся.

– Что вы имеете в виду, – спросила Лорн, – под естественным видом оружия?

– В основном зубы. Очень большие и острые. Капитан откашлялся.

– Волков в Итко Кане нет уже сотни лет. Во всяком случае, никаких трупов…

– Если бы это были волки, – прервал Паран, отводя взгляд от подножия холма, – они должны были быть размером с волов. А следов никаких. Даже клочка шерсти нет.

– Значит, не волки, – произнесла адъюнкт. Паран пожал плечами.

Адъюнкт глубоко вдохнула, потом осторожно и медленно выдохнула.

– Я хочу осмотреть рыбацкую деревню.

Капитан принялся надевать свой шлем, но адъюнкт помотала головой.

– Лейтенанта будет достаточно, капитан. Я надеюсь, вы тем временем примете на себя командование работами. Мертвых необходимо убрать как можно быстрее. Все признаки произошедшей резни ликвидировать.

– Ясно, адъюнкт, – произнес капитан, надеясь, что в его голосе не прозвучало заметное облегчение. Лорн повернулась к молодому дворянину.

– Итак, лейтенант?

Он кивнул и поехал вперед.

Когда птицы начали сниматься со своих мест перед подъезжающими людьми, адъюнкт почувствовала зависть к капитану. Пожиратели падали обнажили перед ней ковер из оружия, сломанных костей и плоти. Воздух был душный и дурманящий. Она видела солдат, все еще в шлемах, чьи головы были размозжены как будто чудовищными челюстями. Она видела разодранные одежды, разбитые щиты и конечности, отодранные от тел. Лорн всего несколько мгновений смогла смотреть на все это, потом она сосредоточилась на деревушке впереди, оторвавшись от разворачивающейся перед ней картины кровавой бойни. Ее жеребец, выведенный от лучших производителей Семи Городов, военная лошадь, привычная к виду крови, теперь потерял всю свою гордую поступь и осанку. Он осторожно выбирал места на дороге, куда можно было ступить.

Лорн поняла, что она нуждается в моральной поддержке и разговоре.

– Лейтенант, вы уже утверждены в вашем чине?

– Нет, адъюнкт. Я ожидаю прибытия в столицу. Она удивленно подняла брови.

– В самом деле? И как вы себе это мыслите? Паран сдержанно улыбнулся.

– Все устроится.

– Понимаю, – Лорн помолчала. – Дворяне в поисках чинов низко опустили головы и выжидают, так?

– С самых первых дней империи. Император нас не любил. А императрица просто лжет нам.

Лорн в изумлении посмотрела на молодого человека.

– Я вижу, вы любите рисковать, лейтенант. Иначе вы не высказывали бы подобных предположений адъюнкту императрицы. Или вы верите в собственную неуязвимость?

– Но это же правда.

– Вы ведь молоды, не так ли?

Казалось, этот вопрос задел лейтенанта. Кровь прилила к его гладко выбритым щекам.

– Адъюнкт, последние семь часов я провел по колено в крови. Я прогонял с тел чаек и воронов. Знаете, что эти птицы здесь делают? В подробностях? Они стаскивают одежду и доспехи. Они выклевывают глаза и языки, печень и сердце. В своей жадной торопливости они разбрасывают вокруг плоть… – Его голос прервался, он попытался взять себя в руки. – Я больше не молод, адъюнкт. А что до моего высказывания, мне все равно. Правды больше нет и не будет.

Они съехали со склона холма. Узкая дорога слева от них вела к морю. Паран жестом указал на нее и пришпорил коня.

Лорн поехала за ним, не сводя удивленного взгляда с широкой спины лейтенанта. Потом она переключилась на дорогу. Дорога была очень узкой, она вела к мысу. Слева – обрыв глубиной метров в тридцать. Был час отлива, и волны плескались в сотнях ярдов от них. В оставленных морем лужах отражалось небо.

Они подъехали к пляжу. Выше него, на мысе, был широкий луг, где раскинулась дюжина домов.

Адъюнкт посмотрела на море. Лодки покачивались у причала, пустовало лишь одно место. Небо над ними было пустым и чистым – ни одной птицы.

Она развернула лошадь. Паран оглянулся на нес и сделал то же самое. Он видел, как она сняла шлем и встряхнула длинными рыжеватыми волосами. Они были влажными и слипшимися. Лейтенант подъехал к ней, вопросительно глядя ей в лицо.

– Лейтенант, в ваших словах нет ничего дурного, – она вдохнула соленый воздух и посмотрела ему в глаза. – Но, боюсь, в Унту вы не поедете. Вы будете получать приказы непосредственно от меня.

Его глаза сузились.

– А что случилось на дороге, адъюнкт? Она не сразу ответила, откинувшись в седле и глядя на море.

– Здесь был некто, – произнесла она. – Огромной магической силы. Произошло нечто, и мы не станем расследовать это.

Паран раскрыл рот.

– Четыре сотни людей убито, а мы…

– Если рыбак с дочерью на ловле, они вернутся с приливом.

– Но…

– Вы не найдете их тел, лейтенант. Паран был озадачен.

– И что теперь?

Она посмотрела на него и развернула лошадь.

– Мы возвращаемся.

– И все? – Он смотрел, как она едет обратно к дороге, потом он нагнал ее. – Погодите, адъюнкт, – произнес он.

Она предостерегающе поглядела на него.

Паран покачал головой.

– Нет. Если я теперь у вас в штате, я хочу знать, что происходит.

Она надела шлем и туго завязала ремешки под подбородком. Ее длинные волосы растрепанными прядями закрывали имперскую форму.

– Ладно. Как вы знаете, лейтенант, я не маг…

– Нет, – прервал Паран с холодной усмешкой. – Вы только ищете и убиваете их.

– Не прерывайте меня больше. Как было сказано, я охочусь за магией. Это означает, что хоть я и не практикую магию, но имею к ней некоторое отношение. Некоторое. Мы, если хотите, знаем друг друга в лицо. Я знаю, как действует магия, я знаю, как мыслят люди, ее практикующие. Мы неизбежно должны прийти к заключению, что резня была случайной. Но это не так. Есть причина. Мы должны ее найти.

Паран медленно кивнул.

– Ваше первое задание, лейтенант, поехать на рынок. Кстати, как называется городок?

– Джерром.

– Да, Джерром. Они наверняка знают эту деревню, наверняка торгуют с ней. Расспросите, узнайте, какая из рыбацких семей состоит из отца и дочери. Выясните их имена и получите их описание. Если что, используйте силу.

– Этого не понадобится, – ответил Паран. – Люди здесь общительны.

Они остановились. На дороге среди тел стояли повозки, волы перебирали копытами, заляпанными кровью. Солдаты грузили трупы, над их головами вились тысячи птиц. Вся сцена вселяла панический страх. Вдалеке стоял капитан, держа свой шлем за ремешки.

Адъюнкт смотрела на все жестким взглядом.

– Ради них, лейтенант, я надеюсь, вы не ошибетесь.

Когда капитан смотрел на приближающихся всадников, что-то подсказало ему, что его спокойные дни в Итко Кане сочтены. Шлем оттягивал его руку. Он глядел на Парана. Это все этот негодяй с его голубой кровью.

Он увидел, что Лорн смотрит на него.

– Капитан, у меня к вам просьба.

Капитан вздохнул.

«Просьба. Как же. Императрица каждое утро заглядывает в свои тапочки посмотреть, не лежит ли там просьба».

– Да, адъюнкт.

Женщина спешилась, за ней и Паран. Выражение лица лейтенанта было непроницаемо. Это высокомерие, или адъюнкт дала ему над чем поразмыслить?

– Капитан, – начала Лорн, – я знаю, что в Кане идет призыв. Вы не могли бы придумать повод, чтобы деревенские захотели приехать в город?

– Приехать? Это проще, чем что-либо еще. В городе много чего есть. Кроме того, можно узнать все последние новости. Большинство крестьян понятия не имеют, что происходит в Генабакисе. Правда, они считают, что городские уж очень задирают нос. А могу я узнать, зачем?

– Можете, – Лорн смотрела, как солдаты расчищают дорогу. – Мне нужен список призывников, особенно за последние два дня. Те, что из города, меня не интересуют. Только из окрестных деревень. И только женщины и пожилые мужчины.

– Тогда список будет невелик, адъюнкт.

– Я надеюсь, капитан.

– Вы уже знаете, что скрывается за всем этим?

Не отрывая взгляда от работающих на дороге, Лорн ответила:

– Понятия не имею.

«Если так, – решил капитан, – то я покойный император».

– Очень скверно, – пробормотал он.

– Ах, да, – повернулась к нему Лорн. – Лейтенант Паран теперь в моем распоряжении. Я полагаю, вы внесете необходимые изменения.

– Как прикажете, адъюнкт. С бумагами я вожусь охотно.

Он чуть улыбнулся. Потом улыбка пропала.

– Лейтенант Паран сейчас уедет.

Капитан посмотрел на молодого офицера и улыбнулся. Работать с адъюнктом – все равно что быть червяком на крючке. Адъюнкт – крючок, на другом конце удилища – императрица. Пусть поиздевается.

Выражение лица Парана было кислым.

– Да, адъюнкт, – он сел на лошадь, отдал честь и поскакал по дороге.

Капитан посмотрел ему вслед, потом спросил:

– Что-нибудь еще, адъюнкт?

– Да.

Ее тон заставил его вздрогнуть.

– Я хочу узнать, что думает солдат о присутствии дворянина в структуре имперского командного состава. Капитан посмотрел сурово.

– Ничего хорошего.

– Продолжайте.

И капитан продолжил.

Шел восьмой день набора рекрутов. Штабной сержант Араган тупо смотрел перед собой, когда капрал втолкнул в комнату очередного молокососа. С Каном им просто повезло. Лучше всего ловить вмутной воде. Так сказал кулак Кана. Все, что слышали эти юнцы, были россказни. А от россказней не прольется кровь. От россказней вы не проголодаетесь, не промочите ноги. Когда вы совсем молоды и только-только перестали ходить пешком под стол, нет в мире оружия, которое было бы вам страшно, а россказни делают свое дело.

Старуха была права. Как обычно. Эти люди так долго находились в зависимости, что им начало это нравиться. Да, подумал Араган, с этого начинается обучение.

Это был неудачный день, местный капитан пришел, наорал и исчез, не рассказав, что, собственно, происходит. Мало того, минут через десять после данного инцидента из Унты прибыла адъюнкт императрицы Лейсин, воспользовавшись одним из этих проклятых Путей. Хотя капитан никогда ее не видел, от одного ее имени его бросало в жар. Истребительница магов, скорпион в арсенале империи.

Араган сидел, уставясь в стол, и ждал, когда капрал начнет говорить. Потом он поднял глаза.

Призывник, которого он увидел перед собой, озадачил его. Капрал открыл рот, собираясь произнести гневную тираду и выставить призывника за дверь. Но он закрыл рот, так ничего и не сказав. Инструкции кулака Кана были предельно ясны: если есть две руки, две ноги и голова – брать. Генабакская кампания была сущим адом. Все время требовалось пушечное мясо.

Он улыбнулся девушке, стоящей перед ним. Она полностью соответствовала описанию кулака. Пока еще.

– Ладненько, ты ведь понимаешь, что ты хочешь вступить в ряды малазанских военных моряков?

Девушка кивнула, холодно глядя на Арагана.

Лицо вербовщика застыло.

«Проклятье, ей ведь лет тринадцать, будь она моей дочерью… Но почему у нее такой взрослый взгляд?» В последний раз он видел такие глаза в Генабакисе, когда проходил с ротой по земле, которая пережила пять лет засухи и два года войны. Такие старые глаза бывают от голода и вида смерти.

– Как твое имя, дитя?

– Значит, меня возьмут?

Араган кивнул, у него внезапно разболелась голова.

– Ты получишь приписку через неделю, если у тебя нет особых пожеланий.

– Генабакская кампания, – тут же ответила девушка. – Под командованием верховного кулака Дуджска Однорукого.

Араган заморгал.

– Я сделаю заметку, – мягко сказал он. – Имя?

– Горечь. Меня зовут Горечь. Араган записал имя в книгу.

– Свободен, рядовой. Капрал расскажет тебе, куда идти. И смой грязь с ног, – добавил он, когда Араган какое-то время писал, потом остановился. Дождя нет уже несколько недель. А грязь у нее на ногах серо-зеленая, а вовсе не красная. Он отбросил перо и помассировал виски. «Ну, хотя бы голова проходит».

Джерром лежал в полутора лигах в глубь континента у старой канской дороги. Эта дорога до императорских времен редко использовалась с тех пор, как была построена новая вдоль побережья. Теперь путники, встречавшиеся здесь, были в основном пешими: местные фермеры и рыбаки со своим товаром. Повсюду валялись обрывки материи, поломанные корзины и рассыпанные овощи. Последним свидетелем исхода был мул, стоящий у обочины, утопающий ногами в горе риса. Он посмотрел на Парана, когда тот проехал мимо, своими огромными, влажными глазами.

Рассыпанные овощи были свежими, не более одного дня, фрукты и зелень начали портиться только теперь, под палящим солнцем.

Его лошадь шла медленным аллюром. Паран увидел в песчаной дымке первое строение торгового города. Никто не сновал между кирпичными домиками, ни одна собака не выскочила навстречу приезжему, видна была только телега без одного колеса. Дополнял картину неподвижный воздух и тишина. Птицы не пели. Паран вынул из ножен меч.

Подъехав к околице, Паран остановил лошадь. Исход был паническим. Тел не было, не было и признаков нападения или разорения. Он медленно выдохнул, затем пустил лошадь вперед. Главная улица была по сути единственной, ведущей через весь Т-образно выстроенный город. По обеим ее сторонам стояли двухэтажные дома: так принято в империи. Ставни закрыты, тяжелые двери заперты. Паран подъезжал к ближайшему дому.

У дома он спешился, привязал лошадь, потом оглянулся назад, на улицу. Нигде никакого движения. Вынув меч из ножен, он подошел к двери. Это было административное здание.

Парана остановил негромкий непрерывный звук, он был слишком тихим, поэтому лейтенант не услышал его раньше, но теперь, стоя перед тяжелой дверью, Ганоез прекрасно слышал неясное бормотанье, от которого волосы у него встали дыбом. Паран покрепче ухватил меч и выставил его перед собой. Затем он распахнул дверь.

В неясном свете лейтенант увидел какое-то шевеление; потревоженный воздух был наполнен запахом разлагающейся плоти. Паран тяжело дышал, во рту пересохло. Он стоял и ждал, когда глаза привыкнут к темноте.

Паран заглянул в большую комнату. Послышалось шевеление и непонятные горловые звуки. Комната была полна черных голубей, ворковавших свою бесконечную песню. Под шевелящимся птичьим покровом лежало то, что было когда-то человеком. Тели распростерлась на полу среди помета. В воздухе висел тяжелый запах пота и смерти.

Он шагнул внутрь. Голуби зашевелились, но не обратили на него особого внимания.

Сквозь полумрак Паран смог различить человеческие лица с пустыми глазами. Лица были синего цвета, будто бы люди задохнулись. Паран задержал взгляд на одном из солдат.

– Ох, вредно для здоровья, – пробормотал он, – носить форму в наши дни.

«Только птицы и услышат эту шутку. Кажется, я больше не люблю черный юмор». Паран встряхнулся и прошелся по комнате. Голуби с воркованьем уворачивались от его тяжелых башмаков. Дверь в кабинет старшего офицера была приоткрыта. Через небольшие отверстия в ставнях в комнату проникал тусклый голубоватый свет. Убрав меч в ножны, Паран вошел в помещение. За столом сидел капитан с лицом в пятнах синего, серого и зеленого цвета.

Паран смел со стола перья и посмотрел в бумаги, лежавшие перед капитаном. От его прикосновения пергамент раскрошился.

«Тщательно убрать все следы».

Он повернулся, медленно прошел обратно, вышел на свет. Потом закрыл дверь, как, без всякого сомнения, поступили и жители.

Вряд ли стоило участвовать в данном мрачном преступлении, совершенном магией. Оно явно имело продолжение.

Паран отвязал лошадь, сел в седло и выехал из покинутого города. Он не оглядывался назад.

Солнце тонуло в багровых облаках на горизонте, Паран изо всех сил старался держать глаза открытыми. Очень длинным был этот день. «Чудовищный день». Местность вокруг, когда-то знакомая и безопасная, превратилась во что-то совсем иное, – место было охвачено темными клубами магии. Ему совсем не хотелось провести эту ночь под открытым небом.

Лошадь шла вперед, опустив голову. Медленно опускались сумерки. Подстегиваемый собственными мрачными мыслями, Паран пытался осознать, что же произошло с утра.

Он подумал о тех синих лицах в тенях и о капитане в гарнизоне Кана. Потом мысли его обратились в будущее. Служба у адъюнкта будет поворотным пунктом в его карьере; неделю назад он и помыслить о таком не смел. Его отец и сестра были в ужасе от избранной им профессии. Как и многие другие юноши и девушки знатного происхождения, он сразу решил пойти на военную службу, пытаясь снискать почет и уважение, в котором было отказано целому классу. Но Паран хотел чего-то более волнующего, чем офицерские попойки или разведение лошадей.

Не принадлежал он и к числу тех, кто выслуживался, стремясь ко все новым чинам. Парану не повезло – его отправили в Кан, где залечивал свои раны гарнизон ветеранов. Там к молодому лейтенанту, а тем более аристократу, никто не испытывал ни малейшего почтения.

Паран считал, что все изменилось после резни на дороге. Он был гораздо полезнее, чем многие из ветеранов, чьи знания и умения ограничивались конным заводом. Более того, он, чтобы выказать свое хладнокровие и профессионализм, добровольно принимал участие в расследовании.

Лейтенант все сделал, как надо, хотя знакомство с деталями происшествия было… неприятно. Пока он бродил среди тел, в его ушах стоял жалобный крик. Глаза Парана отмечали подробности – странный поворот тела, неожиданная улыбка на мертвом лице, – но хуже всего было то, что случилось с лошадьми. Ноздри и пасти животных были в пене – верный признак панического ужаса, раны – рваные и огромные, – чудовищны. Пятна навоза и желчи покрывали бока когда-то гордых скакунов, вес было в крови и ошметках мяса. Он едва не зарыдал над этими животными.

Паран заерзал в седле, чувствуя, как судорога проходит по сжатым в кулаки рукам. Лейтенант держался все это время достойно, но, когда воспоминал о чудовищном зрелище, казалось, что вся его уверенность и сдержанность растаяли. Теперь все презрение, которое он выказал ветеранам, беспомощно опускавшим руки и падавшим на дорогу, было впору выказать самому себе. То, что он увидел в Джерроме (всего лишь отдаленное эхо событий на дороге), было тяжким ударом по его и без того кровоточащей душе, еще одной попыткой разрушить его умение держать себя в руках.

Паран с трудом выпрямился в седле. Он сказал адъюнкту, что его молодость окончилась. Он сказал ей кое-что еще, бесстрашно, не задумываясь о последствиях, отбросив все те предостережения, которые пытался внушить ему отец.

Откуда-то издалека пришло к нему старое-старое: спокойная жизнь. Он отвергал это тогда, отвергал и теперь. Адъюнкт почему-то заметила его. Он спросил себя сейчас в первый раз, имел ли он право гордиться этим. Тот командир прежних времен, у стен Мотта, он плюнул бы на Парана с презрением, если бы он оказался теперь перед ним. «Лучше бы ты прислушался к моим словам, сынок. Ну, посмотрим теперь на тебя».

Его лошадь вдруг рванулась вперед, стуча копытами. Паран схватился за меч, тревожно вглядываясь в сумрак. Дорога шла между рисовых полей, ближайшее жилье находилось далеко. А на дороге откуда-то возник силуэт.

Подул холодный ветер, заставивший лошадь прижать уши; ноздри животного тревожно раздувались.

Человек стоял в тени, он был высок, одет в плащ с капюшоном, узкие брюки и кожаные ботинки. К узкому ремню был прикреплен длинный кинжал – обычное оружие для воинов Семи Городов. На руках человека, на которые падал зеленоватый отсвет, блестели кольца. Кольца на всех пальцах, по несколько колец на каждом пальце. Он поднял одну руку, держа глиняную бутыль.

– Хочешь пить, лейтенант? – спросил он негромко, неожиданно приятным голосом.

– Откуда ты знаешь меня? – спросил лейтенант, не убирая руку от меча.

Человек улыбнулся, откидывая капюшон. У него было вытянутое лицо, слегка зеленоватая кожа, глаза темные, странной формы. Он выглядел не старше тридцати, хотя волосы его были белыми.

– Меня попросила адъюнкт, – пояснил незнакомец. – Она с нетерпением ждет твоего отчета. Я должен сопровождать тебя, мы должны поспешить, – он встряхнул бутылью. – Но сперва отдых. У меня в карманах хватит всего на целый пир, гораздо больше, чем смогут предложить в этих несчастных деревеньках. Пойдем со мной вон туда, на обочину. Мы сможем развлечься беседой и созерцанием крестьян. Меня зовут Весельчак.

– Я знаю это имя, – сказал Паран.

– Ну да, знаешь, – ответил Весельчак. – Это я и есть, увы. В моих жилах течет кровь Тисте Анди, она, без сомнения, ищет исхода из человеческого тела. Я был тем, кто убил королевское семейство в Унте: короля, королеву, сыновей и дочерей.

– А также двоюродных, троюродных, четверою…

– Не оставив никакой надежды. Таков был мой долг Когтя. Но ты так и не ответил на мой вопрос.

– Какой?

– Хочешь пить?

Паран, усмехаясь, спешился.

– Мне казалось, что ты говорил что-то о спешке.

– Мы и поспешим, как только утолим голод и побеседуем, как приличные люди.

– Приличия, кажется, не входят в список твоих умений, Коготь.

– Это самое любимое мое умение, которое в последнее время почти не практикуется. Ты ведь уделишь мне немного твоего драгоценного времени, уж коль скоро я буду сопровождать тебя.

– О чем вы там беседовали с адъюнктом – это ваши дела, – сказал Паран, приближаясь. – Я ничего тебе не должен, Весельчак. Кроме вражды.

Коготь вынимал из карманов бесконечные свертки, за которыми последовали два хрустальных бокала. Он вынул пробку из бутылки.

– Старые раны. Я понимаю, что ты чувствуешь по поводу всего этого, хоть ты и сторонишься знати, – он наполнил бокалы янтарным вином. – Но теперь ты – часть империи, лейтенант. Она будет руководить тобой. А ты – беспрекословно подчиняться ее воле. Ты всего лишь винтик в большом механизме. И только. Не больше, не меньше. Время старых обид прошло. Итак, – он передал Парану бокал, – да здравствует новая жизнь, Ганоез Паран, лейтенант и помощник адъюнкта.

Усмехнувшись, Паран принял кубок.

Они выпили.

Весельчак улыбнулся, потом достал шелковый платок утереть губы.

– Теперь проще? Как мне тебя называть?

– Просто Параном. А тебя? В каком ныне чине Коготь империи?

Весельчак снова улыбнулся.

– Когтем по-прежнему руководит Лейсин. Я ей помогаю. Я помощник на все руки. Ты тоже можешь называть меня просто по имени. Я не из тех, кто придерживается формальностей, когда это выходит за рамки здравого смысла.

Паран уселся на грязную дорогу.

– А мы зашли за эти грани?

– Без сомнения.

– Откуда ты знаешь?

– А я… – Весельчак начал разворачивать свои свертки, доставая сыр, хлеб, фрукты и ягоды, – знакомлюсь только двумя способами. Второй ты видел.

– А первый?

– Увы, при нем не хватает времени на обычные церемонии представления.

Паран медленно развязал шлем и снял его.

– Хочешь знать, что я видел в Джерроме? – сказал он, проводя рукой по черным волосам. Весельчак пожал плечами.

– Расскажи, если хочешь.

– Тогда я лучше подожду встречи с адъюнктом. Коготь улыбнулся.

– Ты учишься. Не стоит легкомысленно относиться к тому, что знаешь. Слова как деньги, их надо копить.

– Чтобы потом умереть на золоте, – заключил Паран.

– Ты голоден? Терпеть не могу есть в одиночестве. Паран взял предложенный ему хлеб.

– А что, адъюнкт и правда ждет с нетерпением, или ты здесь по другим причинам? Коготь с улыбкой поднялся.

– Увы, разговор завершен. Наш путь открыт, – он повернулся к дороге.

Паран увидел, как завеса воздуха рассеялась, полился мутный желтый свет. «Путь, тайная Тропа магов».

– Дыхание Худа, – выдохнул он, пытаясь унять внезапную дрожь. Внутри он видел сероватую дорогу, по обеим сторонам которой возвышались невысокие стены, завершавшиеся арками из плотного коричневатого тумана. Воздух со свистом втягивался в Путь, создавая пылевые завихрения и заставляя танцевать пылевые призраки.

– Тебе придется привыкнуть к этому, – произнес Весельчак.

Паран взял лошадь под уздцы и привязал шлем к седлу.

– Веди, – сказал он.

Коготь с уважением посмотрел на него и шагнул в Путь.

Паран пошел следом. Вход закрылся за ним. Дорога вела вперед. Итко Кан пропал, как и все остальные признаки реальности. Мир, в котором они очутились, был пуст и безжизнен. Вдоль пути виднелись лишь небольшие холмики, похожие на кучки золы. В воздухе висел песок, пахло металлом.

– Добро пожаловать в имперский Путь, – чуть насмешливо произнес Весельчак.

– Польщен.

– Создано силой того… что здесь было раньше. Требовались ли и раньше такие же усилия? Только боги это знают.

Они двинулись вперед.

– Полагаю, – заявил Паран, – что боги не претендуют на этот Путь. Поэтому можно не платить входную пошлину привратникам, невидимым охранникам мостов и всем остальным, обитающим в Пути, чтобы служить своим бессмертным хозяевам.

Весельчак засмеялся.

– Ты полагаешь, что Путь так густо населен? Да. Идеи непосвященных очень забавны. Полагаю, с тобой будет интересно идти, хотя продлится это недолго.

Паран замолчал. Потолок довольно низко нависал над кучками золы, верх Пути был коричневого цвета, низ – темно-серого. Пот ручьями бежал у Парана под доспехами. Его лошадь ступала тяжело и громко фыркала.

– Если хочешь знать, – обернулся к нему Весельчак, – адъюнкт теперь в Унте. Мы используем этот Путь, чтобы покрыть расстояние в три сотни лиг за несколько часов. Некоторые думают, что империя слишком велика, некоторые даже полагают, что Лейсин до них не добраться. Теперь ты убедился, что так могут думать только дураки.

Лошадь снова фыркнула.

– Я смутил тебя, лейтенант? Прошу прощения, что посмеялся над твоим незнанием…

– Ты рискуешь, – прервал его Паран.

Настало время и Весельчаку помолчать.

Освещение никак не менялось, ход времени не ощущался. Вскоре они пошли по местам, где кучки пепла были разрушены, как будто по ним проехало что-то большое и тяжелое, канувшее во мрак. В одном из таких мест они увидели ржавое пятно и несколько звеньев цепи, которые лежали в пыли как монеты. Весельчак внимательно рассматривал находку, пока Паран оглядывался по сторонам.

Едва ли путь был безопасен. Тут водились незнакомцы, и они были недружелюбны.

Он не удивился, когда Весельчак ускорил шаг. Через некоторое время они пришли к каменной арке. Она была построена недавно. Паран узнал базальты Унты из имперских карьеров, расположённых недалеко от столицы. Стены его родового поместья тоже были сложены из темно-серого мерцающего камня. В центре арки прямо над их головами была установлена когтистая рука, сжимающая кубок, знак империи.

За аркой царила тьма.

Паран откашлялся.

– Мы пришли?

Весельчак повернулся к нему.

– Ты встречаешь цивилизацию в штыки, лейтенант. Лучше бы тебе придержать свой гонор. Паран улыбнулся и махнул рукой.

– Веди же.

Весельчак завернулся в плащ, шагнул под арку и пропал.

Лошадь изо всех сил упиралась, когда Паран подвел ее к арке, и замотала головой. Он попытался успокоить ее, но без особого успеха. Тогда он забрался в седло, взял поводья и пришпорил лошадь. Всхрапнув, она скакнула во тьму.

Их залил взорвавшийся вокруг свет и цвет. Копыта лошади с хрустом ударились о поверхность, усыпанную чем-то, похожим на гравий. Паран остановил лошадь, с изумлением глядя вокруг. Он увидел обширную залу. Потолок ее сиял золотом, стены покрывали гобелены, по сторонам стояли вооруженные воины.

Напуганная лошадь шарахнулась в сторону, заставив Весельчака отскочить. Копыта зависли в воздухе, потом с хрустом опустились на гравий, который, как увидел теперь лейтенант, был не гравием, а мозаичным полом. Весельчак развернулся на каблуках, изрыгая проклятья, его глаза метали молнии.

Охранники, казалось, подчинились неслышному приказу и теперь медленно расступались по сторонам залы. Паран больше не смотрел на Весельчака. Он увидел возвышение, увенчанное троном из резной кости. На троне восседала императрица.

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь звонким стуком копыт о полудрагоценные камни. Паран, поморщившись, спешился, настороженно поглядев на женщину на троне.

Лейсин почти не изменилась с тех пор, когда он видел ее в последний раз. Те же коротко подстриженные светлые волосы вокруг бледного лица с незабываемыми чертами, та же простота в одежде, никаких украшений. Она, прищурившись, пристально глядела на Парана.

Тот передвинул меч на поясе и низко поклонился.

– Императрица.

– Вижу, вы воспользовались советом вашего командира, данным семь лет назад, – протянула Лейсин. Он удивленно заморгал.

– Конечно, – продолжила она, – он тоже последовал данному ему совету. Интересно, какой бог свел вас вместе? Я ценю его чувство юмора. Вы что, считаете, что имперская арка – вход в конюшню, лейтенант?

– Моя лошадь не хотела идти, императрица.

– И правильно.

Паран улыбнулся.

– В отличие от меня, она происходит из рода, славящегося своим интеллектом. Прошу вас милостиво меня извинить.

– Весельчак проводит вас к адъюнкту, – императрица махнула рукой, один из охранников подошел и взял лошадь под уздцы. Паран еще раз поклонился и с улыбкой поглядел на Весельчака.

Весельчак повел его к боковой двери.

– Ты идиот! – прорычал он, когда дверь со стуком захлопнулась за ними. Он быстро шагал по узкому коридору. Паран не спешил за ним, и Когтю пришлось ждать его в дальнем конце коридора, у ведущей наверх лестницы. Весельчак побагровел от ярости.

– Что она имела в виду? Ты раньше встречался с ней, когда?

– Поскольку она ничего не объяснила, я могу только последовать ее примеру, – ответил Паран. Он рассматривал ступени. – Это, наверное, западная башня. Башня Пыли…

– Поднимайся наверх. Адъюнкт ждет тебя, других дверей там нет, не заблудишься. Просто иди на самый верх.

Паран кивнул и стал подниматься.

Дверь наверху была приоткрыта. Он постучал и вошел. Адъюнкт сидела на скамье в дальнем конце комнаты, спиной к широкому окну. Ставни были открыты, через них в комнату проникал свет закатного солнца. Она одевалась. Паран смутился.

– Я не из скромниц, – сказала адъюнкт. – Входите и закройте дверь.

Паран подчинился. Он огляделся по сторонам. Стены закрывали выцветшие гобелены. Плитки пола были застелены шкурами. Мебель, а ее здесь было мало, была старой, некрасивой, в стиле Напан.

Адъюнкт встала, чтобы надеть кольчугу. Ее волосы заблестели в солнечных лучах.

– Вы выглядите усталым, лейтенант. Садитесь. Он нашел стул и опустился на него с облегчением.

– Расследование зашло в тупик, адъюнкт. Те, кто остался в Джерроме, вряд ли расскажут что-нибудь.

Она застегнула последние пряжки.

– Если только я не пошлю некроманта.

Oн усмехнулся.

– Россказни голубей тоже можно послушать.

Она удивленно подняла брови.

– Простите, адъюнкт. Похоже, смерть везде сопровождают… птицы.

– И если мы посмотрим в глаза мертвых солдат, то мало что увидим. Голуби, говорите вы? Он кивнул.

– Интересно, – она умолкла.

Он некоторое время смотрел на нее.

– Я был приманкой, адъюнкт?

– Нет.

– А появление Весельчака?

– Удачное совпадение.

Лейтенант тоже умолк и прикрыл глаза – у него закружилась голова. Парам и не подозревал, насколько устал. Он с трудом понял, что женщина обращается к нему. Он выпрямился, встряхнувшись.

Адъюнкт стояла перед ним.

– Сон позже, не сейчас, лейтенант. Я расскажу вам о вашем будущем. И было бы кстати, если бы вы слушали внимательно. Вы выполнили задание, как было приказано. Вы показали себя поистине… неутомимым. Ваша служба примерна. Вы возвращаетесь в офицерский корпус Унты. Вам будет дано время для завершения обучения. Как и в Итко Кане, ничего необычного не должно происходить, вы меня понимаете?

– Да.

– Прекрасно.

– Что же там произошло на самом деле, адъюнкт? Мы прекращаем расследование? Мы никогда и не узнаем правды. Но почему? Или это только я ничего не понимаю?

– Лейтенант, этим делом мы не можем заняться вплотную, но будем вести расследование. Я решила, возможно, ошибочно, что вы захотите выяснить все и быть рядом, когда время мести настанет. Я ошиблась? Возможно, вы довольно насмотрелись и хотите вернуться к нормальной жизни.

– Я хочу быть там, когда время мести настанет, адъюнкт, – он закрыл глаза.

Женщина молчала, но Паран и с закрытыми глазами знал, что она наблюдает за ним и взвешивает его возможности. Лейтенант и волновался, и был спокоен одновременно. Паран высказал пожелание, решение было за ней.

– Бумаги продвигаются медленно. Ваше возвращение будет оформлено через несколько дней. А пока поезжайте домой к отцу. Отдохните.

Он открыл глаза и поднялся. Когда он был уже у двери, она снова обратилась к нему:

– Лейтенант, я надеюсь, что такие сцены, как в тронном зале, не повторятся.

– Сомневаюсь, что я захочу это повторить, – ответил он.

Когда он вышел, ему послышалось что-то похожее на кашель из-за закрывшейся двери. Сложно было представить, что это может быть чем-то иным.

Когда Паран ехал по улицам Унты, его охватила дрожь. Такие знакомые картины, бесконечная толпа, много голосов, речь на разных языках. Все казалось Парану странным, изменившимся – не то, что он видел, а скорее то, что находилось где-то между зрением и мыслью. Изменился он сам, отчего чувствовал себя отчужденным.

Место было то же, сцены из жизни города те же, ничто не изменилось. Даром голубой крови было умение держать мир на расстоянии, наблюдать за ним свысока, не смешиваясь с толпой. «Даром и… проклятьем».

Но теперь Паран оказался один среди людей. Дворянство лишилось привилегий, единственной его привилегией теперь была надетая на нем форма. Не ремесленник, не лоточник, не купец – солдат. Орудие империи. Таких у империи десятки тысяч.

Он проехал через Ворота Сбора Пошлины и далее по Мраморной дороге. Здесь располагались дома купцов, отделенные от булыжной мостовой высокими заборами и окруженные садами. Постепенно толпа редела, у ворот домов появлялись частные стражники. В воздухе больше не чувствовались запахи пригоревшей еды, его наполнили звуки невидимых фонтанов и ароматы цветов. Запахи детства.

Появились знакомые поместья. Он ехал по Дворянскому Кварталу. Жизненное пространство, купленное самой историей и древними монетами. Империя растаяла, стала будничной и далекой. Здесь проживали семейства, которые насчитывали семьсот лет и вели свое начало от диких варваров-коневодов, пришедших когда-то с востока. Кровью и огнем захватили они деревеньку, выстроенную Kaнизaми на побережье. От воинов-варваров к скотоводам, к торговцам вином, пивом, тканями. Древняя знать была знатью клинка, нынешняя знать стала знатью золота, торговых сделок, интриг в залах гильдий.

Паран воображал, что он замкнул порочный круг, вернувшись к клинку, который столетия назад отвергло его семейство. Отец проклял его за этот выбор.

Он подъехал к знакомому дому. Сбоку высокая дверь, выходящая в переулок, который в другой части города считался бы широкой улицей. Охранника не было, только цепочка колокольчика, за которую он дважды потянул. Паран ждал, один в переулке.

Что-то грохнуло, послышалась ругань, и дверь, протестующе скрипя, открылась.

Паран увидел перед собой незнакомое лицо. Человек был стар, сгорблен. У него на шее висела много раз чиненная цепь, доходящая до колен. Его зубы ярко блестели.

Человек посмотрел на Парана снизу вверх водянистыми глазами.

– Остались гобелены.

– Простите?

– Конечно, стал старше, – привратник распахнул дверь пошире. – Но те же черты, прекрасная выправка, лицо и вообще все. Добро пожаловать домой, Ганоез.

Паран провел лошадь по узкому проходу между двумя хозяйственными постройками.

– Я не знаю тебя, солдат, – произнес Паран.

– Но, похоже, ты знаком с моим портретом. Что, он теперь служит у тебя каминным ковриком?

– Вроде того.

– Как тебя зовут?

– Гарнет, – ответил привратник; он запер дверь и шел теперь позади лошади. – Служу твоему отцу последние три года.

– А что ты делал до того, Гарнет?

– И не спрашивай.

Они вышли во двор. Паран остановился, глядя на охранника.

– Мой отец всегда все узнавал о людях, прежде чем принимать их на службу.

Гарнет широко улыбнулся, обнажив белоснежный ряд зубов.

– Да, так и было. И вот он я. Ничего бесчестного в моей жизни не было.

– Ты ветеран.

– Я возьму лошадь.

Паран передал ему поводья. Теперь двор показался ему значительно меньшим, чем раньше. Старый колодец, выкопанный безымянными людьми, жившими здесь сразу после завоевания Канизов, казалось, готов был рассыпаться в прах. Ни один мастер не возьмется перебирать эти древние камни, рискуя разбудить привидения и призвать их проклятия на свою голову. Под домом тоже встречались подобные камни, а многие комнаты и переходы из-за них вообще не использовались.

Слуги сновали по саду. Никто не заметил прибытия Парана.

Гарнет кашлянул.

– Твоих отца и матери здесь нет. Он кивнул. Они наверняка были в Эмало, в деревенском доме.

– А сестры здесь, – продолжал Гарнет. – Я послал слуг привести в порядок комнату.

– Там ничего не трогали? Гарнет опять ухмыльнулся.

– Ну да. Просто вынесли лишнюю мебель и бочки. Пространство важнее всего, знаешь ли…

– Как всегда, – вздохнул Паран и, ни слова больше не говоря, пошел к дому.

Шаги Парана отдавались гулким эхом, когда он подошел к длинному обеденному столу гостиной. Сидевшие на полу кошки бросились врассыпную. Паран снял дорожный плащ, бросил его на спинку стула. Потом сел на длинную скамью и устало прислонился к стене, завешенной гобеленом. Паран закрыл глаза.

Через несколько минут раздался женский голос:

– Я думала, ты в Итко Кане.

Он открыл глаза. Его сестра, Тавори, на год моложе, стояла в голове стола, положив руку на спинку отцовского стула. Сестра была как и прежде бледна, рыжеватые волосы подстрижены коротко, не по моде. Она стала выше ростом. Тавори больше уже не была неуклюжим подростком. Она безразлично разглядывала брата.

– Меня перераспределили, – ответил Паран.

– Сюда? Мы бы знали.

«Ах да, вы бы знали, неужели? Все бы только об этом и сплетничали», – подумал Паран.

– Все произошло внезапно, – сказал он вслух, – но произошло. Но я не останусь в Унте. Я здесь на несколько дней.

– Кто-то замолвил за тебя словечко? Он улыбнулся.

– К чему этот допрос? Или мы по-прежнему должны думать о нашем влиянии?

– Но ведь на тебе не лежит ответственность за семью, брат.

– Ах да, она лежит на тебе. Отец выздоровел?

– Он медленно выздоравливает. Здоровье у него слабое. Даже в Итко Кане ты…

Паран вздохнул.

– Все никак не оставишь меня в покое, Тавори? Все припоминаешь мой грехи? Я здесь всего на несколько дней, запомни. В любом случае, теперь семейство в надежных руках…

Ее бесцветные глаза сузились, но гордость не позволила ей ничего ответить.

– А как Фелисин? – спросил он.

– Занимается. Она не слышала о твоем возвращении. Она очень обрадуется и огорчится, что ты ненадолго.

– Она по-прежнему соперница тебе, Тавори?

– Фелисин? – фыркнула она, отворачиваясь. – Oна слишком мягка для этого мира. Для любого мира. Я полагаю, она не изменилась. Она будет счастлива видеть тебя.

Он посмотрел на ее удаляющуюся спину.

От него пахло потом, его собственным и конским, – дорога, грязь и все остальное…«Старая кровь и старый страх, – подумал Паран, оглядываясь. – Гораздо меньше, чем то, что я помню».

Вторая глава

С приходом Моранта беда

Постигла наши города.

Как корабли, что гибнут всем усильям вопреки,

Тяжелым камнем уходя под воду,

Так пали и они от императорской руки,

Теряя навсегда свою свободу…

В двенадцатый год той войны,

В год расколовшейся Луны,

Как страшный сон,

Как наважденье,

Ее явились порожденья.

Дождь смертоносный орошал

Край, некогда столь плодородный,

И жертв во тьме ночной искал

Ужасный нетопырь голодный.

Всего два города остались,

Что малазанцам не сдавались.

Один, исполненный отваги.

Вздымал врагу навстречу стяги,

Другой, союзников лишен,

Без помощи остался он.

Но вскоре весь народ узнал —

Кто был сильнее, первым пал.

Зов Тени.

Фелисин (род. 1146)

1163 год сна Огненной Богини (два года спустя). 105 год Малазанской империи. 9 год правления императрицы Лейсин

В столбах дыма вились вороны. Их крики сливались в единый хор и заглушали крики раненых и умирающих солдат. В неподвижном воздухе висело марево, пахло паленой плотью. На третьем по счету от павшего города Засеки холме в одиночестве стояла Порванный Парус.

Сквозь магический туман повсюду виднелись следы побоища: обломки доспехов, нагрудники, шлемы, оружие. Час назад здесь были мужчины и женщины, которые носили эти доспехи и это оружие, от них не осталось и следа. Тишина над мертвым местом тяжело гулко отдавалась в голове Порванного Паруса.

Она скрестила руки на груди. Малиновый плащ с серебряной оторочкой, указывавший на ее принадлежность к магам Второй армии, был теперь помят и разорван. На ее овальном лице, обычно свежем и полном лукавого юмора, появились глубокие морщины. Она была бледна.

Среди всех этих запахов и звуков, окружавших ее, Порванный Парус ощущала только тишину, которая просачивалась из пустых доспехов, разбросанных вокруг. В действительности же у тишины был иной источник. Магия, что бушевала здесь сегодня, вполне могла разрушить грань между мирами. Что бы ни таилось за Путями Хаоса, оно подкралось теперь совсем близко.

Волшебница думала, что после пережитого ужаса уже не сможет испытывать никаких эмоций, но когда она увидела ряды легионеров Черного Моранта, входящих в город, тьма пеленой застелила се глаза.

«Союзники. Они потребовали себе час в городе». К концу этого часа в городе останется на тысячу человек меньше. Долгое и яростное сосуществование двух народов должно было прийти к завершению. С помощью меча. «Милость».

Дюжина огней разом разгорелась в городе. Осада, наконец, после трех лет, окончена. Но Порванный Парус знала, что это не конец. Что-то будет еще, что-то, прячущееся и выжидающее в тишине. Она тоже подождет. Этот день опустошил ее, ей ничего не удалось.

Внизу на равнине тела мертвых малазанских солдат покрывали землю сплошным ковром. На человеческих останках сидели самодовольные вороны. Выжившие во время кровавой битвы солдаты бродили по полю в поисках убитых товарищей. Порванный Парус с болью во взгляде следила за ними.

– Они идут, – произнес голос слева от нее. Она медленно обернулась. Маг Хохолок лежал на дымящихся доспехах, его выбритый череп блестел на свету. Маг был поражен волной магии. Розоватые, заляпанные грязью внутренности выползли из его развороченного тела, подсыхая на воздухе. Бледная тень магии появилась от его усилий остаться в живых.

– Хотя они умерли, – пробормотала Порванный Парус.

– Они счастливы сегодня.

– Ты не видишь.

Хохолок усмехнулся, отчего из его грудной клетки выплеснулся густой фонтанчик крови.

– Они идут, – повторил он. – Ты еще не видишь их?

Она посмотрела на склон холма, ее глаза сузились. Приближалось четверо солдат.

– Кто они такие?

Маг не ответил.

Порванный Парус снова посмотрела на него и увидела устремленный на нее тяжелый взгляд, означающий то, что умирающий вплотную подошел к последней черте.

– Ты их нутром почуял, да? Похоже, отсюда можно уйти только одним способом. Его ответ удивил ее.

– Это выражение лица тебе совсем не идет. Парус всегда была… – Он не закончил фразу, сморщился и быстро заморгал, отгоняя подступающую тьму. – Всегда рискуешь узнать слишком много. Хорошо, что я и без тебя обошелся, – он улыбнулся, обнажая окровавленные зубы. – Подумай о хорошем. Плоть умирает.

Она пристально глядела на него, удивляясь его внезапной… человечности. Может быть, смерть заставила отвергнуть принятые при жизни ухищрения и условности. Может, она была просто не готова встретиться с обычным смертным, который все это время жил в Хохолке. Порванный Парус опустила руки и прерывисто вздохнула.

– Ты прав. Сейчас не время заботиться о хорошей мине. Я никогда не любила тебя, Хохолок, но никогда не ставила под сомнение твою храбрость. И не собираюсь этого делать, – она внимательно оглядела его, удивляясь тому, что его ужасная рана ее не пугает. – Думаю, даже искусство Тайскренна не спасет тебя, Хохолок.

Хитрое выражение промелькнуло в его глазах, он разразился болезненным смехом.

– Милая девочка, – простонал он, – твоя наивность не перестает меня восхищать.

– Разумеется, – фыркнула она, неожиданно уязвленная его заявлением. – В последний раз подшутить надо мной на правах старого знакомства.

– Ты не поняла…

– Ты так считаешь? Ты говоришь, что еще не все кончено. Ты так хочешь добраться до верховного мага, что готов ускользнуть из холодных объятий Худа, не так ли? Месть с того света, да?

– Ты могла бы уже раскусить меня за эти годы. Я всегда готовлю черный ход.

– Ты даже пошевелиться не можешь. Как ты собираешься делать что-то?

Маг облизнул пересохшие губы.

– Главное – начать, – тихо сказал он.

Беспокойство змеиным клубком свилось внутри нее. У себя за спиной она услышала звон доспехов и бряцание оружия, эти звуки заставили ее похолодеть. Она повернулась: на вершине холма появилось четверо солдат. Трое мужчин и женщина, все в заляпанных грязью малиновых плащах, с бледными лицами. Чародейка не сводила глаз с незнакомки. Женщина была молода, от нее веяло холодом, глаза же горели огнем. «Что-то не так. Будь осторожна», – подумала чародейка.

Шедший впереди человек (судя по нашивке на рукаве, сержант) приблизился к Порванному Парусу. Глубоко посаженные усталые серые глаза бесстрастно изучали ее.

– Эта? – спросил он, оборачиваясь к высокому темнокожему человеку, который шел за ним следом. Тот отрицательно помотал головой.

– Нет, тот, кто нам нужен, находится у нее за спиной, – хотя темнокожий говорил по-малазански, в его речи слышался акцент жителя Семи Городов.

Третий из подошедших, тоже темнокожий, обошел сержанта слева и уставился на Хохолка. Порванный Парус задело то, что он совершенно ее проигнорировал. Она собиралась сказать ему пару слов, но это оказалось нелегко.

– Что ж, – обратилась она к сержанту, – если вы погребальная команда, то вы слишком рано. Он еще жив. Только, – продолжила она, – вы не погребальная команда. Это ясно. Хохолок затеял что-то; он полагает, что сможет жить и с половиной тела.

– Сержант поджал губы.

– А что скажешь ты, чародей?

Черный человек рядом с ним оглянулся на девушку, которая все еще стояла поодаль. Он, казалось, дрожал от холода, но его худое лицо было лишено всякого выражения, когда он загадочно пожал плечами, проходя рядом с Порванным Парусом.

Она невольно вздрогнула, почувствовав исходящую от него силу. Потом глубоко вдохнула воздух. Он маг. Девушка проследила, как он подходил к своему товарищу, который стоял рядом с Хохолком, пытаясь разглядеть его форму под слоем грязи и крови.

– Кто вы такие?

– Девятый взвод, Вторая армия.

– Девятый? – задохнулась она. – Вы – Разрушители Мостов, – она прищурилась, глядя на сержанта. – Девятый. Значит, ты – Вискиджак.

Он чуть вздрогнул.

У Порванного Паруса пересохло во рту. Она кашлянула.

– Разумеется, я слышала о вас. Слышала, что…

– Это неважно, – сурово перебил он, – Слухи множатся как кролики.

Она провела рукой по лицу. Разрушители Мостов. Они были элитными войсками императора, его любимцами, но после того, как девять лет назад Лейсин убила императора, их посылали на любую, даже самую грязную работу. Из десятка взводов выжил один. Выжившие, в основном сержанты, были известны в Малазанской армии на побережье, и даже за се пределами. Их имена стали легендарными. Надоеда, Старьевщица, Вискиджак… Имена, овеянные славой и циничными комментариями, как это часто происходит в армии. Они были гордо реющим стягом, символом всей этой безумной бесконечной кампании.

Сержант Вискиджак изучал следы побоища на холме, пытаясь воссоздать полную картину произошедшего. На его лице ходили желваки. Он понимающе взглянул на Порванный Парус, его серые глаза потеплели. Порванный Парус едва не разрыдалась.

– Ты единственная, кто уцелел? – спросил он. Она отвернулась, пытаясь взять себя в руки.

– Единственная, удержавшаяся на ногах. Но дело тут не в умении. Просто повезло.

Если он и услышал горечь в ее голосе, то ничем не выдал этого. Он замолчал, наблюдая за своими людьми, склонившимися над Хохолком.

Порванный Парус с трудом провела языком по пересохшим губам. Она взглянула на солдат Вискиджака, о чем-то негромко беседовавших с Хохолком. Она услышала смех Хохолка и звук мягкого удара, который заставил ее вздрогнуть.

– Тот высокий, – обратилась она к сержанту, – он ведь маг?

Вискиджак кивнул, затем добавил:

– Его зовут Быстрый Бен.

– Это не то имя, с которым он родился.

– Верно.

Она повела плечами под тяжелым плащом. Тупая боль внизу спины прошла.

– Я должна с ним познакомиться, сержант. Такую силу, как у него, трудно не заметить. Он не новичок.

– Да, именно так, – ответил Вискиджак.

Она начала злиться.

– Я жду объяснений. Что там происходит?

Вискиджак поморщился.

– Ничего особенного, если просто смотреть со стороны, – он громко позвал: – Быстрый Бен! Маг обернулся.

– Мы уже почти договорились, сержант, – сказал он, сверкая белоснежной улыбкой.

– Дыхание Худа, – вздохнула Порванный Парус, отворачиваясь. Девушка по-прежнему стояла на гребне холма и, казалось, со вниманием изучала колонну Морантов, входящих в город. Она обернулась, будто почувствовав взгляд Порванного Паруса. Ее лицо поразило чародейку. Она отвела глаза. – Это все, что осталось от твоего отряда, сержант? Два потрепанных мародера и новобранец, жадный до крови?

– Их осталось только семеро, – холодно ответил Вискиджак.

– А сколько их было утром?

– Пятнадцать.

«Что-то здесь не так». Чувствуя необходимость что-нибудь сказать, она произнесла:

– Лучше меньше, да лучше, – и тут же мысленно обругала себя, заметив, как кровь отхлынула от лица сержанта. – Нет, – добавила она, – я уверена, что погибшие были отличные воины.

– Погибли они достойно, – сказал он торжественно.

Его слова потрясли ее. Она закрыла глаза, пытаясь побороть слезы недоумения и отчаяния. «Слишком много всего произошло. Я не готова к этому, – подумала она в смятении. – Я не готова к встрече с Вискиджаком, человеком, ставшим легендой, который столько раз уходил от верной смерти, служа империи».

За последние три года Разрушителей Мостов никто не видел. С начала осады Засеки они были брошены на минирование массивных городских стен. Приказ пришел прямо из столицы, это было либо жестокой шуткой, либо результатом полного невежества: под долиной залегала сплошная скальная порода, в которой был глубокий разрыв и даже с помощью магии было сложно увидеть его дно. «Они три года шли под землей. Когда они в последний раз видели солнце?»

– Сержант, – Порванный Парус, вздрогнув, открыла глаза. – Вы до этого самого утра были в туннелях?

Теперь она отчетливо поняла, откуда на его лице такая боль.

– Каких туннелях? – мягко спросил он, отступив от нее на шаг.

Порванный Парус подалась вперед и взяла егоруки в свои. Его руки дрожали.

– Вискиджак, – прошептала она, – ты все правильно угадал. О… обо мне, обо всем, что творилось на холмах, что случилось со всеми этими солдатами, – она помолчала и добавила: – Мы можем разделить только неудачу. Мне жаль.

Он отнял руки и отвел глаза.

– Не надо, чародейка, – он снова посмотрел на нее. – Сожаление – это не то чувство, которое мы можем себе позволить.

И он вернулся к солдатам.

– Этим утром нас было тысяча четыреста человек, – услышала Порванный Парус голос молодой женщины.

Порванный Парус обернулась. С такого близкого расстояния она увидела, что девушке не больше пятнадцати лет. Лишь ее глаза цвета старого оникса казались древними.

– А теперь?

Девушка пожала плечами почти беззаботно.

– Тридцать, может быть, тридцать пять. Четыре из пяти туннелей обвалились. Мы были в пятом и сумели выкопать ход наружу. Скрипач и Еж продолжают искать остальных, но считают, что шансов нет. Они старались помочь, – на ее заляпанном грязью лице заиграла холодная всезнающая улыбка, – но ваш главный, верховный маг, приказал им прекратить поиски.

– Тайскренн? Почему?

Девушка нахмурилась. Потом просто отошла к гребню холма и снова стала разглядывать город.

Порванный Парус задумалась. Девушка произнесла последние слова так, словно требовала призвать кого-то к ответу за случившееся. «Соучастие?» Нет, не то. «У Тайскренна нет друзей. Прекрасно!» – вдруг догадалась Порванный Парус. Этот день стал днем несчастья, и теперь на голову верховного мага посыплются обвинения. Порванный Парус посмотрела на Засеку, над которой раскинулось затянутое плотной пеленой тумана небо.

Последние четыре месяца она спала с Калотом: небольшое развлечение, чтобы развеять скуку затянувшейся осады. Именно так она пыталась объяснить себе собственный неожиданный для нее поступок. В действительности за этим скрывалось нечто большее, гораздо большее. Однако у Порванного Паруса не доставало сил быть честной с собой.

Она проснулась раньше Калота, почувствовав магическое послание. Открыв глаза, она улыбнулась оттого, что Калот – невысокого роста, но весьма ладно и пропорционально сложенный маг – спит, прижавшись к ней, как ребенок. Но Калот тоже почувствовал зов и открыл глаза навстречу.

– Хохолок? – спросил он, сбросив с себя одеяло и поеживаясь.

Порванный Парус скривилась.

– Кто же еще? Этот человек никогда не спит.

– Интересно, что на сей раз? – Он стоял, разглядывая свою одежду.

Она рассматривала его. Он был так тонок, что вместе они составляли комичную пару. В призрачном свете раннего утра, просачивавшегося через стенки палатки, контуры фигуры смягчились, делая Калота еще больше похожим на ребенка. Для человека ста лет от роду он прекрасно сохранился.

– Хохолок действует по поручению Дуджека, – сказала она. – Возможно, просто новые сведения. Калот ворчал, натягивая башмаки:

– Вот что получаешь, когда командуешь отрядом, Парус. В любом случае, с Недурианом было проще, позволь тебе заметить. Каждый раз, когда я на тебя смотрю, я хочу…

– К делу, Калот, – произнесла Порванный Парус как бы шутя, но Калот услышал резкие нотки в ее голосе.

– Что-то случилось? – спокойно спросил он. На его высоком лбу появились знакомые ей складки.

«Я думала, что уже избавилась от этого». Порванный Парус вздохнула и сказала вслух:

– Ничего не знаю, кроме того, что Хохолок хочет видеть нас обоих. Если это обычное совещание, там и доспишь.

Они молча оделись. Меньше чем через час Калота испепелит волной синего огня, и только вороны будут отвечать на отчаянные рыдания Порванного Паруса. Но сейчас оба мага просто готовились к неожиданному совещанию в палатке верховного кулака Дуджека Однорукого.

За палаткой Калота часовые последней смены толпились у костра, грея над огнем руки. Людей было немного: слишком ранний час. Палатки рядами расположились на склоне холма, спускавшегося в долину и обращенного к стенам Засеки. Флаги отрядов чуть колыхались от легкого утреннего бриза. С прошлой ночи ветер поменялся и доносил теперь до ноздрей Порванного Паруса запахи отхожих мест. В светлеющем небе угасали последние звезды. Казалось, что никакой войны нет.

Завернувшись от утренней прохлады в плащ, Порванный Парус стояла у палатки, глядя на огромную гору, нависшую над Засекой. Она внимательно разглядывала поверхность летучего острова, который, насколько она помнила, назывался Лунным Семенем. Ощетинившийся гнилыми зубами базальтовых башен, остров был домом самого могущественного противника, с которым когда-либо сталкивалась Малазанская империя. Лунному Семени, висевшему высоко над землей, осада была не страшна. Даже у отборных отрядов Лейсин, состоявших из Т'лан Аймассов, которые двигались так же легко, как пыль по ветру, не возникало мысли о том, что можно проникнуть в зону магической защиты острова.

У магов Засеки был могущественный союзник. Порванный Парус помнила, что когда-то давно, во времена императора, империя уже скрещивала шпаги с повелителем Лунного Семени. Тогда все обернулось скверно для империи, но Лунное Семя вышло из игры. Никто из выживших так и не понял, почему. Это осталось еще одним из тысячи секретов, унесенных императором в свою водную могилу.

Возвращение Лунного Семени сюда, в Генабакис, было неожиданностью. В этот раз неожиданного отступления не было. Полдюжины легионов магов Тисте Анди спустились с острова, возглавляемые воителем по имени Каладан Бруд, и слились с отрядами наемников Малиновой гвардии. Соединившись, две армии отбросили назад Пятую армию Малазана, оттеснив ее к северному краю равнины Рхиви. За спиной у разбитой Пятой армии оказался Унылый лес, что заставило их остановиться и отражать нападение Бруда и Малиновой гвардии. Это было равнозначно смертному приговору.

На самом деле, Каладан Бруд и Тисте Анди были не единственными обитателями Лунного Семени. Войсками командовал невидимый повелитель, приведший остров сюда и заключивший союз с магами Засеки.

У отряда Порванного Паруса было не много шансов выстоять перед лицом такого противника. Так что осада оказалась бессмысленной для всех, кроме Разрушителей Мостов, которые упрямо продолжали строить свои туннели, чтобы взорвать древние стены города.

«Остановись, – взмолилась она Лунному Семени. – Посмотри, запомни запах крови и крики умирающих от твоей руки. Подожди, пока они закроют глаза».

Калот ждал ее. Он ничего не сказал, понимая, что значит этот ритуал. И за это тоже она любила этого человека. Как друга, конечно. Ничего серьезного, ведь ничего пугающего в любви к другу нет.

– Хохолок в нетерпении, – произнес Калот.

– Я чувствую, – вздохнула она. – Поэтому и не спешу.

– Я понимаю, но все-таки пора идти, Парус, – он усмехнулся.

– Хм, мы не сможем прийти, когда они уже все решат?

– Ничего особенного они и не станут решать. В любом случае, – его улыбка исчезла, – пора идти.

Через несколько минут они были у штабной палатки. Единственный моряк, стоявший на часах, занервничал, отдавая честь магам. Порванный Парус остановилась и посмотрела на него.

– Седьмой полк?

Он кивнул, избегая ее взгляда.

– Да, третий отряд.

– Я и смотрю, что где-то я тебя видела. Передавай привет сержанту Ржавчине, – она подошла ближе. – Все неопределенно, солдат?

Он заморгал.

– В высшей степени, чародейка. Как всегда.

Порванный Парус посмотрела на Калота, который ждал у входа в палатку. Калот раздул щеки, состроив уморительную гримасу:

– Знает, что я его чую.

Она нахмурилась. Часовой, как она заметила, взмок под своим железным панцирем.

– Спасибо, солдат.

– Рад служить, чародейка, – он еще раз отдал честь, на этот раз резче и более по-человечески. «Долгие-долгие годы такой жизни. Знакома всем им, одна из Второй армии, старейшей силы, любимой императором. Рад служить, чародейка. Спаси наши шкуры, а мы спасем твою. Почти уже одна семья. Почему же я ощущаю себя такой отстраненной от них?» Порванный Парус кивнула в ответ на салют.

Они вошли в штабную палатку. Она тут же почувствовала запах силы, который раньше «чуял» Калот. От этого запаха у нее заслезились глаза. Голова заболела. Эти испарения она очень хорошо знала и терпеть могла с трудом, отчего головная боль только усиливалась.

В палатке дымные факелы освещали дюжину деревянных стульев в центре. Сбоку стоял маленький стол, на котором помещался кувшинчик разбавленного вина и шесть заляпанных стаканов, покрытых капельками конденсата.

Калот пробормотал:

– Как я ненавижу это, Худ его побери.

Когда се глаза привыкли к полумраку, Порванный Парус увидела знакомую фигуру. Человек положил изящной лепки руки на стол Дуджека, где лежали карты. Его малиновое одеяние колыхалось волнами, хотя сам он сидел без движения.

– И прямо сейчас, – прошептала Порванный Парус.

– Ты читаешь мои мысли, – шепотом ответил Калот, утирая глаза.

– Как ты думаешь, – спросила она, когда они уселись, – он изучает диспозицию?

– Верховный маг Лейсин, – фыркнул Калот, – не смог бы прочитать военную карту, даже если бы от этого зависела его жизнь.

– Сегодня придется потрудиться, – раздался голос с ближайшего стула, который был полностью погружен во тьму.

Порванный Парус хмуро глядела, как тьма рассеивается.

– Ты такой же мерзкий, как и Тайскренн, Хохолок. Радуйся, что я не решилась сесть на этот стул.

В воздухе медленно появилась полоска желтоватых зубов, потом возникли и прочие части тела Хохолка. Его плоский лоб и выбритый череп покрывали крупные капли пота, что было обычно: Хохолок мог потеть и в леднике. Он наклонил голову. На его физиономии были написаны самодовольство и напыщенность. Он поднял свои маленькие темные глазки на Порванный Парус.

– Ты ведь помнишь еще, как работать? – Он улыбнулся шире, отчего его и без того плоский нос, расплылся. – Это то, что ты делала, пока не начала якшаться с Калотом. Пока не растеклась.

Порванный Парус набрала в грудь воздуха, чтобы ответить, но ее опередил Калот, обратившись к Хохолку.

– Все сказал, Хохолок? Мне напомнить тебе, что тебя лишили полномочий? – Он махнул рукой, словно отгоняя мрачные мысли. – Дело обстоит так, что это Порванный Парус Дуджек назначил командовать отрядом вместо Недуриана, безвременно погибшего в моттском лесу. Тебе может это не нравиться, но это так. Это твоя расплата за службу двум господам.

Хохолок нагнулся и стер пыль с атласных тапочек. Он каким-то образом умудрился не заляпать их уличной грязью.

– Слепая вера, дорогие друзья, она для дураков…

Он умолк, услышав, как хлопнул кусок ткани, завешивавший вход в палатку. Вошел верховный кулак Дуджек Однорукий, от него после утреннего умывания и бритья пахло коричной водой, на волосах около ушей осталось мыло.

Долгие годы Порванный Парус знала эти ароматы. Они означали надежность, безопасность, чистоплотность. Дуджек Однорукий олицетворял все эти вещи, и не только для нее, но и для всей своей армии. Он остановился теперь в центре первой комнаты и оглядел трех магов; она, в свою очередь, наблюдала за верховным кулаком, откинувшись на стуле и глядя на него из-под тяжелых век. Три года вынужденного бездействия при осаде, казалось, были бальзамом для стареющего человека. Он выглядел скорее на пятьдесят, чем на свои семьдесят девять. Взгляд его серых глаз был по-прежнему проницателен. Он держался очень прямо, отчего казался гораздо выше своего роста в пять с половиной футов. Одет он был в простые кожаные доспехи, где красной краски было столько же, сколько и пятен от пота. На месте левой руки болтался кусок кожи. На ногах его были простые сандалии.

Калот вытащил из рукава платок и бросил его Дуджеку.

Верховный кулак поймал платок.

– Что, опять? Проклятый брадобрей! – проворчал он, вытирая остатки мыла. – Он делает это специально, – Дуджек сложил платок и вернул его Калоту. – Итак, все в сборе. Прекрасно. Сначала текущие дела. Хохолок, ты договорился с теми парнями внизу?

Хохолок зевнул.

– Один из саперов, его зовут Скрипач, провел меня туда и все показал, – он перестал выщипывать нитки из парчового рукава и посмотрел на Дуджека. – Дайте им еще лет шесть-семь, тогда они, наверное, доберутся до городских стен.

– Толку от этого никакого, – сказала Порванный Парус, – о чем я уже заявляла в рапорте, – она покосилась на Дуджека. – Не исключено, что имперский суд получил его.

– А воз и ныне там, – произнес Калот. Дуджек заворчал, сдерживая смех:

– Ладно, слушайте внимательно. Два момента, – легкая усмешка исказила его покрытое шрамами лицо. – Первое: императрица послала Когтя. Он сейчас в городе, охотится за местными магами.

Мороз прошел по спине Порванного Паруса. Присутствия Когтя никто не любил. Эти убийцы, любимцы Лейсин, обращали свои отравленные кинжалы против всех и вся, включая Малазан.

Калот, по-видимому, испытывал те же чувства. Он резко выпрямился.

– А если он здесь по какой-нибудь другой причине…

– Тогда он сперва встретился бы со мной, – произнес Дуджек, опуская свою единственную кисть на рукоять меча.

«У него в другой комнате слушатель. Он говорит при том, кто командует Когтями, о настоящем положении дел. Спаси его, Шеденул».

Заговорил Хохолок:

– Они затаятся. Они маги, а не идиоты.

Порванный Парус не сразу поняла, о чем он. «Ну да. Маги Засеки».

Дуджек посмотрел на Хохолка, легко рассмеялся, затем кивнул.

– Второе. Сегодня мы атакуем Лунное Семя. При этих словах верховный маг Тайскренн, сидевший во второй комнате, встал и медленно подошел. Его темное лицо под капюшоном исказила широкая усмешка, сделав его на миг неузнаваемым. Но она быстро пропала, кожа снова стала гладкой.

– Привет, коллеги, – произнес он, приветствуя всех разом.

Хохолок засопел.

– Сведи патетику к минимуму, Тайскренн, и мы будем счастливы.

Верховный маг продолжил свою речь, не обращая внимания на Хохолка.

– Императрица не потерпит более того, что Лунное Семя…

Дуджек качнул головой и перебил его мягко, но решительно:

– Императрица достаточно сильна, чтобы напасть первой и нанести сильный удар. Расскажи нам о плане действий, магистр. Здесь мы интересуемся только этим. Окажи нам честь.

Верховный маг пожал плечами.

– Да, разумеется, верховный кулак, – он оглядел отряд. – Ваша группа, я сам и еще три верховных мага в течение часа будем атаковать Лунное Семя. Северная кампания выгнала почти всех обитателей тех домов прочь. Мы уверены, что повелитель острова там один. Почти три года его присутствие мешало нам. Этим утром, коллеги, мы испытаем его на прочность.

– Надеясь, что все эти годы он блефовал, – прибавил Дуджек; он нахмурился, отчего морщины на его лице стали резче. – Вопросы есть?

– Когда я получу перевод по службе? – спросил Калот.

Порванный Парус кашлянула.

– А что мы знаем о повелителе Лунного Семени?

– Боюсь, что немного, – ответил Тайскренн, прикрывая глаза. – Он Тисте Анди, это точно. Маг.

Хохолок наклонился вперед и как бы рассеянно плюнул Тайскренну под ноги.

– Тисте Анди? Маг? Полагаю, можно было бы и поподробнее.

Головная боль у Порванного Паруса усилилась. Она старалась задержать дыхание, вдыхая и выдыхая очень медленно и одновременно прислушиваясь к ответу Тайскренна, к сказанным им словам и традиционному говору, характерному для Семи Городов.

– Он верховный маг, – произнес Тайскренн. – Возможно, верховный маг всех Тисте Анди, дорогой мой Хохолок, – добавил он умирающим голосом. – Твои дикарские манеры несколько неприятны, если не сказать – лишены вкуса.

Хохолок обнажил зубы в усмешке.

– Тисте Анди – первенцы Прародительницы Тьмы. Ты ведь ходишь Путями Магии, Тайскренн. И я тоже. Спроси у Дуджека, каковы данные о северной кампании. Старший Путь Тьмы – Куралд Галейн. А Повелитель Лунного Семени – главный архимаг, и ты знаешь это, так же как и я.

– Ничего подобного я не знаю, – засопел Тайскренн, выходя, наконец, из себя. – Возьми на себя труд просветить нас, Хохолок, и открой нам, из каких источников ты почерпнул свои знания.

– Ах! – Хохолок еще больше наклонился вперед, на его лице бродила злая ухмылка. – Верховный маг угрожает. Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки. Ответь мне вот на что. Почему только трое других верховных магов? Мы настолько ослаблены? Если так, то почему мы не сделали этого два года назад?

Хохолка с Тайскренном прервал Дуджек, который сперва проворчал что-то нечленораздельное, а затем произнес:

– Положение отчаянное. Северная кампания для нас идет скверно. Пятой Армии практически не осталось, до следующей весны на пополнение рассчитывать не приходится. Дело в том, что хозяин Лунного Семени может в любой момент отозвать свою армию. А я не хочу, чтобы вы противостояли всем Тисте Анди, и я уверен, что Вторая будет не в восторге от двух фронтов, да еще и со свежими силами Тисте Анди. Тактика выбрана неверно, и кто бы ни был этот Каладан Бруд, он мастерски заставляет нас платить за собственные ошибки.

– Каладан Бруд, – пробормотал Калот. – Клянусь, я уже слышал это имя раньше. Странно, как я об этом не вспомнил.

Порванный Парус, прищурясь, поглядела на Тайскренна. Калот прав. Имя командира Тисте Анди в Малиновой гвардии действительно звучало знакомо, но от него веяло древностью, легендами или эпосом.

Верховный маг заметил ее холодный изучающий взгляд.

– Необходимость в установлении истины, – обратился он ко всем, – отсутствует. Императрица отдала приказ, мы ему повинуемся.

Хохолок опять засопел.

– Если вести речь о выкручивании рук, – он откинулся на спинку стула, многозначительно улыбаясь Тайскренну, – то вспомни, как мы играли в кошки-мышки в Арене. От этого плана за версту веяло твоим участием. Ты ведь ждал своего шанса давно, – его ухмылка стала безумной. – А кто эти другие трое магов? Дай-ка я угадаю…

– Хватит! – Тайскренн шагнул к Хохолку, который спокойно сидел на месте, поблескивая глазами.

Факелы зачадили. Калот схватил носовой платок и принялся утирать слезы.

«Сила, о проклятье, моя голова сейчас просто лопнет», – думала Порванный Парус.

– Очень славно, – прошипел Хохолок, – выкладывай все. Уверен, верховный кулак оценит то, что ты подтвердишь все его худшие опасения. Расскажи о своем плане, старина.

Порванный Парус взглянула на Дуджека. Его лицо оставалось бесстрастным; глаза сощурены и устремлены на Тайскренна. Казалось, он напряженно размышляет о чем-то.

Калот наклонился к ней.

– Что тут творится, Парус?

– Понятия не имею, – прошептала она в ответ. – Но страсти накаляются, – хотя она старалась говорить небрежно, в глубине души у нее поселился страх. Хохолок дольше служил империи, чем она или Калот. Он был среди магов, что сражались против Малазана в Семи Городах, еще до падения Арена и сдачи Святого Фалаха. Потом ему было предложено умереть или поступить на службу к новым хозяевам. Он попал во Вторую, как и Дуджек, служил еще в старой гвардии, когда власть еще не была узурпирована, а Первый Меч империи не был предан и убит. Хохолок что-то знал. Но что?

– Ладно, – произнес Дуджек, – пора за работу. Пойдемте.

Порванный Парус вздохнула. Не первый раз Однорукий говорит это. Она посмотрела на него. Она хорошо знала его, не как друга (у него не было друзей), но как лучшего воителя из оставшихся в империи. Если, как намекал Хохолок, верховного кулака кто-то когда-то предал, а Тайскренн имел к этому отношение… «Мы дурной стебель, – сказал как-то Калот о ставке Однорукого, – пусть империя поостережется, когда задумает вырвать его. Солдаты Семи Городов – пугающий призрак для завоевателей, которые их так и не покорили».

Тайскренн махнул рукой ей и остальным магам. Порванный Парус поднялась. Хохолок остался сидеть с закрытыми глазами, словно он спал.

– А о переводе? – спросил Калот Дуджека.

– Позже, – буркнул Дуджек. – Работа с бумагами превращается в кошмар, когда у тебя только одна рука, – он пошел вслед за ними и хотел добавить что-то, но Калот заговорил первым.

– Слуги Аномандера.

Хохолок широко распахнул глаза и не без самодовольства уставился на Тайскренна.

– Ах, – воскликнул он в наступившей после слов Калота тишине, – разумеется. Еще три верховных мага? Только три?

Порванный Парус посмотрела на побледневшего замершего Дуджека.

– Текст, – негромко произнесла она. – Я вспомнила.

Калот подхватил.

Порванный Парус продолжила,

Все в палатке уставились на Порванный Парус, когда она произнесла последние слова.

– Похоже, его разбудили, – прошептала она, едва шевеля пересохшими губами. – «Слуги Аномандера», эпическая поэма Фишера Келтаса.

– Это не о Каладане Бруде, – нахмурился Дуджек.

– Не о нем, – подтвердила она. – В основном о его соратниках.

Хохолок медленно поднялся на ноги. Он подошел совсем близко к Тайскренну.

– Аномандер Рейк, повелитель Тисте Анди, что являются душами Беззвездной Ночи. Рейк, Грива Хаоса. Вот кто такой хозяин Лунного Семени, а ты идешь на него со своими четырьмя верховными магами и крошечным отрядом.

Гладкое лицо Тайскренна теперь блестело от испарины.

– Тисте Анди, – начал он севшим голосом, – не похожи на нас. Тебе они кажутся непредсказуемыми, но это не так. Просто они другие. У них нет пристрастий. Просто они вмешиваются в дела людей то тут, то там. Неужели ты действительно считаешь, что Аномандер Рейк будет с нами сражаться?

– А Каладан Бруд отступает? – зло прошипел Хохолок.

– Он не Тисте Анди, Хохолок. Он человек. Некоторые говорят, что в его жилах есть кровь Баргастов, но в нем нет ни капли Старшей Крови, и он не знает Старших Путей.

– Вы рассчитываете на предательство Рейком отказавшихся от соглашения магов Засеки?

– Тут дело не в возможном обмане, – пояснил верховный маг. – Беллурдан проводил свои исследования в Генабакисе, чародейка. Еще несколько свитков «Глупости Готосов» было найдено в горах за Сумрачным лесом. Среди прочего там дается описание Тисте Анди и других Старших Народов. Там подчеркивается, что Лунное Семя всегда уходило от прямых столкновений с империей.

Волна страха захлестнула Порванный Парус, у нее задрожали колени. Она тяжело опустилась на стул.

– Ты посылаешь нас на смерть, – произнесла она. – И не только нас. Все войско Однорукого.

Тайскренн медленно обернулся и замер, стоя спиной к магам.

– Приказ императрицы Лсйсин, – произнес он, не оборачиваясь. – Наши коллеги придут своими Путями. Когда они прибудут, я расскажу все детали диспозиции. Все, – он вышел в заднюю комнату, подводя итог беседе.

Дуджек, казалось, на глазах постарел. Парус быстро отвела от него глаза, не желая встретить отчаяние и обреченность в его глазах. У нее зародилось подозрение на свой счет. «Ты трусишь, женщина. Вот в чем дело», – подумала она.

Наконец верховный кулак кашлянул. – Приготовьте ваши Пути, отряд. Как обычно.

Отдав честь верховному магу, Порванный Парус задумалась.

Вот он, Тайскренн, на первом холме, практически в тени от Лунного Семени. Они разделились на три группки, каждая на своей возвышеннности за стенами Засеки. Отряд стоял на самом дальнем от острова холме, Тайскренн – на ближайшем. Между ними стояли три других верховных мага. Порванный Парус знала их. Ночная Прохлада, волосы цвета воронова крыла, высокая, высокомерная и несколько жестокая, что особенно ценил покойный император. Рядом с ней ее давний соратник Беллурдан, крушитель голов, теломенский великан, который опробует свои силы на воротах Лунного Семени, если до этого дойдет. И еще А'Каронис, маленький и кругленький, чье умение обращаться с огнем могло гораздо больше, чем простое оружие.

Вторая и Шестая армии рядами стояли на равнине, обнажив оружие, и ожидали приказа войти в город, когда придет время. Семь тысяч опытных воинов и четыре тысячи новобранцев. К западу от них, в четверти мили, выстроились легионы Морантов.

В воздухе не было ни ветерка. Над солдатами темными тучами роился гнус. Небо полностью закрывали облака, прозрачные, но сплошные.

Порванный Парус стояла на гребне холма, пот струился по ее телу. Прежде чем перевести взгляд на своих товарищей, она оглядела войско внизу. Что до отряда магов – их должно было быть еще шесть, но было только двое. С одной стороны Хохолок, закутанный в темно-серый плащ, который он всегда надевал перед битвой. Лицо его сияло.

Калот наклонился к ней.

– Отчего это он такой счастливый? – Он кивнул головой на Хохолка.

– Хохолок, – позвала Порванный Парус. Тот повернул голову. – Ты не ошибся насчет верховных магов? Он улыбнулся и отвел глаза.

– Терпеть не могу, когда он что-то скрывает, – произнес Калот.

– Он-то на своем месте, – проворчала она. – А вот Ночная Прохлада, Беллурдан и А'Каронис? Почему Тайскренн выбрал их, и откуда Хохолок знал, что он выберет именно их?

– Вопросы, вопросы, – вздохнул Калот. – Все трое опытны в таких вещах. Во времена императора все они командовали отрядами магов, тогда еще у империи хватало магов на целые отряды. А'Каронис выбился в люди в фаларскую кампанию, а Ночная Прохлада и Беллурдан и того раньше.

– Все опытные воины, – задумчиво произнесла Порванный Парус, – как ты говоришь. Но никто из них не воевал в последнее время, так? Последний раз участвовали они в военных действиях кампании против Семи Городов…

– Где А'Каронису пришлось туго….

– Он был приближенным императора, а императора только что убили. Кругом хаос. Аймассы отказались признавать новую императрицу и маршем прошли в Джаг Одан.

– Ходят слухи, что половина их вернулась, так как то, что они встретили на пути, их не обрадовало.

Порванный Парус кивнула. Ночной Прохладе и Беллурдану было велено рапортовать в Натилог и сидеть, ничего не предпринимая…

– Пока Тайскренн не послал Теломена в Генабакис изучать старинные свитки и тому подобное.

– Я напугана, – произнесла Порванный Парус. – Очень сильно напугана. Ты видел лицо Дуджека? Он что-то знает, осознает, и это для него – нож в спину.

– За работу, – крикнул Хохолок.

Калот и Порванный Парус обернулись.

Дрожь прошла по ее телу. Последние три года Лунное Семя вращалось на одном месте. Теперь остров замер. На самом верху на обращенной к ним стороне был небольшой уступ, а под ним затененная впадина. Там были ворота. Никакого движения не было видно.

– Он знает, – прошептала девушка.

– И не отступает, – добавил Калот.

На первом холме маг Тайскренн поднял и развел в стороны руки. Вокруг его ладоней появилось золотистое пламя, потом оно комком ринулось вверх, в сторону Семени. Заклятие разбилось о черную скалу, рассыпая в стороны искры, затем растворилось. Смертельный дождь пролился на город Засеку, а заодно и на малазанские легионы на равнине.

– Началось, – выдохнул Калот.

На первую атаку Тайскренна никто не ответил, только стоны понеслись из города да отдаленные крики солдат прозвучали на равнине. Все смотрели вверх.

Ответ был не таким, какого все ждали.

Темное облако окутало Лунное Семя, оно издавало неясные звуки. Мгновение спустя облако распалось на части, и Порванный Парус поняла, что это такое.

«Вороны».

Тысячи и тысячи Великих Воронов. Должно быть, они селились на уступах скал Лунного Семени. Их крики стали громче, в них звучали нотки ярости. Они взвились над островом, их огромные крылья ловили воздушные потоки, поднимавшие их все выше над городом и равниной.

Страх обратился в ужас в душе Порванного Паруса.

Хохолок коротко хохотнул и повернулся к ним.

– Вот посланники Семени, коллеги! – Глаза его безумно поблескивали. – Пожиратели падали! – Он распахнул плащ и поднял вверх руки. – Представьте себе того, кто в состоянии прокормить тридцать тысяч Великих Воронов!

В тени перед воротами возникла фигура с воздетыми к небу руками; серебристые волосы человека развевались по ветру.

«Грива Хаоса. Аномандер Рейк. Повелитель темнокожих Тисте Анди, переживший сотню тысяч зим, отведавший крови драконов, ведущий за собой своих еще живых подданных. Тот, что сидит на троне Горестей в королевстве трагедии и уныния, королевстве, у которого нет своих земель».

Аномандер Рейк казался крошечным на фоне всего острова, почти призрачным с такого расстояния. Но это ощущение быстро пропало. Порванный Парус ощутила влияние его силы повсюду, даже с такой дистанции…

– Приготовьте ваши Пути, – крикнула она срывающимся голосом, – Быстро!

В тот миг, когда Рейк сконцентрировал свою силу, два шара голубого огня рванулись вверх с первого холма. Верховного мага по инерции бросило на колени, вершина холма под ним разлетелась на мелкие камни, которые брызнули в ближайшие ряды солдат. Порванный Парус увидела, как злополучных воинов накрыла яркая вспышка, вслед за которой раздался удар грома. Когда вспышка погасла, солдаты обратились в горы покореженной плоти.

«Магия Куралд Галейна. Старшая магия, Дыхание Хаоса».

Порванный Парус с трудом переводила дыхание, она ощущала, как в нее вливается ее Путь – Тюр. Она сформировала его, бормоча цепочки заклинаний, потом выпустила наружу силу. За ней последовал Калот с его Путем Моккра. Хохолок окружил себя какой-то загадочной оболочкой. Так отряд магов вступил в бой.

Все проходило перед глазами Порванного Паруса, как будто она наблюдала за всем с большого расстояния; лишь какая-то часть ее сознания, не охваченная ужасом, могла следить за событиями.

Мир превратился в оживший кошмар, магическая сила рвалась вверх к Лунному Семени, магия дождем осыпалась вниз, уничтожая и разрушая. Земля столбами поднималась к небу. Куски скал пролетали по воздуху, настигая людей. Хлопья золы слетали вниз, покрывая толстым слоем и живое, и мертвое. Небо приобрело розовый оттенок, солнечный диск, лишенный лучей, выплывал из марева.

Она видела, как волна силы смела защиту Хохолка, перерезав его пополам. Его завывания перекрывали боль, которая волнами накатывала на тело Порванного Паруса; ее собственная защита уже поддалась холоду чужой силы, стремящейся полностью разрушить ее. Она отступила назад, прислоняясь к Калоту, который добавил ей силы из своего Моккра. Потом волна прошла, сметая все слева от них.

Порванный Парус упала на колени. Калот стоял над ней, произнося слова силы, защищающие ее. Он отвернулся от Лунного Семени, глядя на что-то внизу на равнине. Его глаза были широко раскрыты от страха.

Порванный Парус слишком поздно поняла, что происходит. Калот защищал ее, жертвуя собой. Последнее, что он мог, наблюдая, как его пожирает собственная смерть. Его поглотил поток яркого света. Защитное поле вокруг Порванного Паруса рассеялось. Струя ошеломляющего жара, исходившего с того места, где только что стоял Калот, заставила ее отшатнуться в сторону. Она скорее почувствовала, чем услышала свой собственный крик. Теперь все ее сознание видело происходящее, покров, защищавший мозг, пропал.

Сплевывая грязь и золу, Порванный Парус встала на ноги. Она теперь боролась только за свою жизнь. Где-то в глубине ее мозга отчаянно вопил голос, тревожный, испуганный: «Калот смотрел на равнину, а не на Лунное Семя, он смотрел вправо! Хохолка на равнине не было!»

Она видела, как Кенрилский демон возник рядом с Ночной Прохладой. Мерзко хохоча, гигант разрывал ее на куски. Он начал пожирать ее, когда появился Беллурдан. Теломенский великан взревел, когда демон вонзил ему в грудь когти размером с лезвие ножа. Не обращая внимания на раны и хлещущую кровь, маг обхватил голову демона руками и сдавил ее.

А'Каронис выпускал из своих рук капли огня, пока они не собрались в шар и не закрыли Лунное Семя. Потом чудовищные ледяные крылья заслонили собой маленького толстого мага, превратив его в ледяную статую. Миг спустя он рассыпался в прах.

Магия бушевала вокруг Тайскренна, который по-прежнему оставался на полуразрушенном черном холме. Он умудрялся отбивать в сторону ее потоки, которые настигали солдат на равнине. Через весь шум, наполнявший воздух, через пелену золы и крики Воронов, через грохот рушащихся скал и крики раненых и умирающих, через леденящие кровь вопли демонов, преследующих солдат, – через все это прорывался гром, сопровождавший все действия Тайскренна. Огромные куски скал, сбитые с поверхности Лунного Семени и объятые пламенем, столбы черного дыма обрушивались на Засеку, превращая город в собственную могилу.

Порванный Парус оглохла от всего происходящего, тело ее содрогалось, как будто она дышала всей кожей. Она не сразу поняла, что магии больше нет. Даже голос, вопивший в глубине подсознания, умолк. Она подняла глаза на Семя. С его поверхности поднималось несколько столбов дыма, остров двигался прочь. Он прошел над городом, заваливаясь несколько набок. Потом Лунное Семя взяло курс на юг, где вдалеке виднелись Талинские горы.

Волшебница огляделась вокруг, смутно припоминая, что где-то здесь была группа солдат. Что-то кольнуло ее, всплыло то, о чем она не хотела знать. От солдат не осталось ничего, кроме доспехов. Она подавила рыдания, потом обернулась к первому холму.

Тайскренн был повержен, но жив. Полдюжины солдат поднялись на холм, окружив мага. Они подняли его и унесли.

Беллурдан в обгоревшей одежде, через которую была видна опаленная кожа, появился на втором холме. Он собрал все, что осталось от Ночной Прохлады, оглашая пространство горестным криком. Это зрелище, весь ужас и патетика происходящего, до глубины сердца поразило Порванный Парус. Она быстро отвернулась.

– Будь ты проклят, Тайскренн!

Засека пала. Ценой ее падения стала гибель войска Однорукого и четырех магов. Только теперь двинулись вперед легионы Морантов. Порванный Парус скрипнула зубами, ее пухлые губы превратились в узенькую бескровную полоску. Она что-то пыталась вспомнить, но потом поняла, что эта сцена еще не разыгрывалась перед ней.

Чародейка ждала.

«Пути магии живут за тобой, найди ворота и открой. Все, что просочится через них, твое, формируй его по своему усмотрению». С этими словами молодая женщина ступила на путь волшебства. «Открой себя для Пути, входящего в тебя, он тебя найдет. Возьми его силу, столько, сколько сумеют удержать твоя душа и тело, но помни, если тело не справится – ворота захлопнутся».

Все тело Порванного Паруса ныло. Она ощущала себя так, будто ее последние два часа колотили дубинками. На языке она чувствовала горечь, что говорило о присутствии чего-то мерзкого и страшного на вершине холма. Подобные ощущения-предупреждения редко являлись при закрытых воротах. Путь был распахнут и от него веяло силой. Она слышала россказни от других магов, потом читала в старых книгах, что так случается, когда прибывает ревущая и мертвящая сила. Это происходит каждый раз, когда на землю смертных ступает бог.

Судя по всему, единственным неземным присутствием сейчас должен был быть Худ, бог мертвых. Но инстинкт говорил ей, что это не так. Волшебница не верила, что появился бог, это что-то иное. Более всего ее огорчало то, что она не могла определить, кто из окружающих ее людей опасен. Ее взор продолжала притягивать юная девушка. Но она, казалось, витает где-то в своем мире.

Наконец она обратила внимание на голоса за спиной. Сержант Вискиджак стоял рядом с Быстрым Беном и другим солдатом, склонившимися над Хохолком. Быстрый Бен достал какой-то сверток и смотрел вверх на сержанта, будто ожидая одобрения.

Повисло напряженное молчание. Порванный Парус, нахмурясь, шагнула к ним.

– Что вы делаете? – спросила она, обращаясь к Быстрому Бену и не сводя глаз со свертка в руках мага. Он, казалось, не слышал ее и смотрел на сержанта. Вискиджак взглянул на нее.

– Продолжай, Бен, – буркнул он, отходя к краю холма. Он повернулся на запад и смотрел в сторону Морантских гор.

Черты Быстрого Бена заострились. Он кивнул товарищу.

– Приготовься, Калам.

Капрал по имени Калам сел на пятки, засунув руки в рукава. Эта поза была странным ответом на реплику Бена, но маг казался вполне довольным. Порванный Парус увидела, как он положил тонкую паучью руку на вздымающуюся кровоточащую грудь Хохолка. Он прошептал несколько неразборчивых слов заклинания и закрыл глаза.

– По звучанию похоже на Денул, – произнесла Порванный Парус, глядя на Калама, застывшего в неудобной позе. – Но это не совсем он. Он изменен, – она умолкла, изучая Калама, который напоминал ей змею перед атакой. Долго выжидать он не будет. Всего несколько слов, не вовремя сказанных Беном или Хохолком, одно неосторожное движение. Человек был большой и грузный, но она помнила, как ловко он проскользнул рядом с ней. Действительно змея, настоящий убийца, который достиг новой ступени в искусстве убивать. Это уже не просто работа, ему нравится это дело. Она подумала, не эта ли энергия, эта уверенность несут с собой такое сильное сексуальное притяжение. Порванный Парус вздохнула. День порока.

Быстрый Бен снова проговорил слова заклинания, на этот раз над предметом, который он разместил рядом с Хохолком. Она увидела, как магическая сила окутала сверток, казалось, что маг касается длинными пальцами невидимых швов. Сила выходила из него ровным потоком, он полностью держал се в подчинении. Его мастерство было на порядок выше ее умений. Он открыл Путь, который она даже не узнала.

– Кто вы такие? – прошептала она, отступая назад.

Хохолок распахнул глаза, полные боли. Он нашел взглядом Порванный Парус и слегка улыбнулся запекшимися губами.

– Забытое искусство, Парус. То, что ты видишь, не практикуется уже тысячелетия, – его лицо потемнело, улыбка пропала. Что-то вспыхнуло в его глазах. – Вспоминай, женщина! Калот и я. Когда мы умирали. Что ты видела? Ты чувствовала что-нибудь? Что-нибудь странное? Давай, вспоминай! Посмотри на меня! Посмотри на мою рану, посмотри, как я лежу! Куда я смотрел, когда ударила волна?

Она увидела огонек в его глазах, страх и торжество светились там.

– Я не уверена, – медленно произнесла она. – Но что-то было, – та часть ее сознания, что затронули его слова, трудилась, вспоминая, восстанавливая картины битвы: вот она закричала, увидев гибель Калота, закричала в ответ на волну магии, оттого, что она пришла с долины. Она, прищурясь, глядела на Хохолка.

– Аномандер Рейк не выбирал цели. Ему было все равно. А те волны магии шли прицельно, ведь так? И шли не с той стороны, – она вздрогнула. – Но почему? Зачем Тайскренн это сделал?

Хохолок поднял одну руку и дернул Быстрого Бена за плащ.

– Используй ее, маг. У меня будет шанс.

Мысли Порванного Паруса неслись галопом. Дуджек посылал Хохолка в туннели. А Вискиджак и его люди пришли оттуда. Была заключена сделка.

– Хохолок, что происходит? – требовательно спросила она. Мышцы ее шеи и плеч свело судорогой. – Что значит «использовать» меня?

– Ты не слепая, женщина!

– Тихо, – произнес Быстрый Бен. Он положил предмет из свертка на развороченную грудь мага, поместил его вдоль грудной кости так, что его верхний конец упирался Хохолку в подбородок, а нижний немного не доставал до края того, что осталось от его торса. От поверхности предмета не переставая расходились паутиной черные нити энергии.

Быстрый Бен провел рукой над предметом, и размеры «паутины» увеличились. Сияющие черные нити образовали беспорядочный узор, покрывший все тело Хохолка, проникший и внутрь тела. Узор постоянно изменялся, все быстрее и быстрее. Хохолок дернулся, выкатив глаза, потом упал назад. Воздух медленно, со свистом вышел из его легких. Когда он совсем вышел с сырым хлюпаньем, Хохолок уже не вдыхал снова.

Быстрый Бен сел на пятки и посмотрел на Вискиджака. Сержант теперь стоял, повернувшись к ним; выражение его лица было непроницаемо.

Порванный Парус утерла обильный пот со лба грязным рукавом.

– Не вышло. Вы не смогли сделать то, что собирались.

Быстрый Бен поднялся. Калам подобрал завернутый предмет и подошел к Порванному Парусу. Глаза убийцы были темны. Он изучал ее.

Заговорил Быстрый Бен:

– Возьми это, чародейка. Унеси к себе в палатку и там разверни. Но ни при каких условиях Тайскренн не должен это видеть.

Порванный Парус помрачнела.

– Что? Вот именно так? – она взглянула на предмет. – Я даже не знаю, что я беру. И что бы там ни было, оно мне не нравится.

Девушка заговорила у нее за спиной, тон ее был резким и обвиняющим:

– Я не знаю, что вы сделали. Но я чувствую, что меня отстранили. Это нехорошо:

Порванный Парус посмотрела на девушку, затем на Быстрого Бена. «Что все это значит?» Выражение лица темного человека оставалось спокойным, но в глазах его отразилось нечто, похожее на страх.

Вискиджак повернулся к девушке.

– У тебя есть что сказать по данному вопросу? – напряженно спросил он.

Ее черные глаза скользнули по сержанту, она пожала плечами и удалилась.

Калам передал сверток Порванному Парусу.

– Ответы, – мягко произнес он с мелодичным акцентом жителя Семи Городов. – Всем нам нужны ответы, чародейка. Верховный маг убил твоих товарищей. Посмотри на нас. Мы все, кто выжил из Разрушителей Мостов. Ответы не так легко… получить. Ты готова заплатить?

Не отводя глаз от безжизненного тела Хохолка, распавшегося на две части, от безжизненного сияния его глаз, Парус взяла предмет. Он оказался легким. То, что лежало в свертке, было невелико; его части двигались; она ощущала сгибы и узлы чего-то твердого. Волшебница посмотрела в лицо убийце.

– Я хочу, – медленно выговорила она, – увидеть, как Тайскренн получит то, что заслужил.

– Значит, мы договоримся, – с улыбкой произнес Калам. – Начало положено.

Порванный Парус почувствовала, как все перевернулось у нее внутри от этой улыбки. «Куда ты лезешь, женщина?» Она вздохнула.

– Идет, – когда волшебница спускалась с холма, чтобы вернуться в лагерь, она ощутила, взгляд девушки. Она остановилась.

– Новобранец, – позвала она. – Как тебя зовут? Девушка улыбнулась, словно услышав шутку.

– Горечь.

ПорванныйПарус вздрогнула. Это знамение. Она сунула сверток под мышку и побрела вниз.

Сержант Вискиджак пнул шлем и поглядел, как он, подпрыгивая, скатывается с холма. Он обернулся и посмотрел на Быстрого Бена.

– Готово?

Маг бросил взгляд на Горечь, затем кивнул.

– Вы безосновательно привлекаете внимание к нашему отряду, – заявила Вискиджаку девушка, – верховный маг заметит.

Сержант удивленно поднял бровь.

– Безосновательно? Что, Худ побери, это значит? Горечь не ответила.

Вискиджак выругался про себя. Как ее назвал Скрипач? «Хитрющая сука». Он сказал ей это в лицо, а она просто смерила его мертвящим каменным взглядом. Он вынужден был согласиться с грубыми словами сапера. Больше всего беспокоило то, что эта пятнадцатилетняя девчонка узнавала добрую половину планов Быстрого Бена, хотя маг и не распространялся об этом. Кого послала им империя?

– Дыхание Худа, – пробормотал Вискиджак. – От этой чародейки веет ужасом.

– Не от нее, – произнес Калам. – От того, что она несет.

Вискиджак задумчиво поскреб бороду.

– Все это дурно пахнет. Вы уверены, что так и надо? Калам пожал плечами.

– Вискиджак, – произнес Быстрый Бен у него за спиной, – они держали нас в туннелях. Ты думаешь, верховный маг не знал, что должно произойти?

Сержант посмотрел магу в глаза. Неподалеку стояла Горечь, прислушиваясь. Вискиджак нахмурился и ничего не сказал.

После тяжкой паузы сержант посмотрел на город. Последний легион Морантов въезжал в западные ворота Засеки. От стен поднимались столбы черного дыма. Он кое-что знал о давней вражде Морантов и жителей вольного города Засеки. Они всегда были готовы вцепиться в горло друг другу. Засека побеждала чаще. И давно уже воины в черных доспехах с западных гор, с лицами, закрытыми слоем хитина, говорящие на языке, состоящем из щелчков и жужжания, ждали своего часа. Крики Воронов теперь заглушали вопли мужчин, женщин и детей, гибнущих под ударами меча.

– Императрица держит данное Морантам слово, – произнес негромко Быстрый Бен. – Час на резню. Не думаю, что Дуджек…

– Дуджек выполняет приказы, – прервал Вискиджак. – А у него на шее сидит верховный маг.

– Час, – сказал Калам. – А потом нам все разбирать.

– Не нашему отряду, – отозвался Вискиджак. – У нас другой приказ.

Оба солдата повернулись к сержанту.

– Тебе все еще нужны доказательства? – спросил Быстрый Бен. – Они гонят нас на континент. Это означает…

– Хватит! – рявкнул сержант. – Не сейчас. Калам, найди Скрипача. Быстрый, возьми Горечь. Будьте через час в палатке верховного кулака.

– А ты? – спросил Быстрый Бен. – Что ты собираешься делать?

Сержант услышал в голосе мага болезненную тоску. Он хотел получить подтверждение, что они делают все правильно. Немного уже осталось терпеть. Но даже если так, Вискиджак ощущал боль сожаления, он не мог дать Бену то, в чем он так нуждался. Он не мог обещать ему, что все изменится к лучшему. Он смотрел на Засеку.

– Что я собираюсь делать? Я собираюсь поразмыслить, Бен. Я слушал тебя, Калама, Маллета, даже Троттса. Теперь моя очередь. Оставь меня, маг. И забери эту проклятую девчонку с собой.

Быстрый Бен был обескуражен. Что-то в словах Вискиджака расстроило его, а может быть, и все.

Но сержант слишком устал, чтобы беспокоиться об этом. Он должен обдумать их новое назначение. Если бы он был религиозен, он бы наверное, принес жертву Худу, призывая тени своих предков. И хотя ему очень не хочется, ему придется поделиться своей мыслью с отрядом: кто-то в империи жаждет гибели Разрушителей Мостов.

Засека уже пройденный этап, не больше, чем вкус пепла во рту. Впереди новая цель: легендарный город Даруджистан. Вискиджак чувствовал, что пришло время нового кошмара.

Внизу, в лагере, сразу за последним холмом, узкие проходы между палатками запрудили телеги, нагруженные ранеными. Все ценнейшие приказания начальства были позабыты, воздух содрогался от воплей боли и страха.

Порванный Парус обошла уцелевших, перешагивая лужицы крови, натекающие с телег; она с ужасом взирала на курган из конечностей, растущий за палаткой хирурга. Отовсюду доносились завывания, хор из тысяч голосов напоминал о том, что такое на самом деле война.

А где-нибудь в столичном штабе в Унте, в трех тысячах лиг отсюда, кто-то начертит несколько слов напротив названия Второй армии и припишет: «Засека, зима, 1163 год сна Огненной Богини». Так будет отмечена гибель девяти тысяч мужчин и женщин. А затем забыта.

Порванный Парус помрачнела. Не все забудут. Разрушители Мостов подозревают измену. Она с ненавистью подумала о Тайскренне. Если это он убил Калота… Но она знала, что эмоции утихнут. Открытая схватка с верховным магом – кратчайший путь к воротам Худа. Она твердо стоит на земле. И Калот говорил тоже: «Грози кулаком, сколько хочешь, но дело – это совсем иное».

Она не раз видела сцены смерти с тех пор, как поступила на службу империи. Но до сих пор ее это не касалось. Теперь было совсем по-другому, воспоминания останутся надолго. «Не так, как раньше. Тарус двадцать лет провела, смывая кровь с рук». А теперь перед ее взором вставала одна и та же сцена: пустые доспехи на холме. Те люди бежали к ней, искали у нес защиты от ужаса, безумствующего на равнине. Это был жест отчаяния. Тайскренн о них не заботился, о них заботилась она. Она была для них своя. В прошлых сражениях они бились как львы, чтобы спасти ее жизнь. А в этот раз была битва магов. Ее черед. Особенность Второй. То, что удерживало армию от гибели и вызывало к жизни легенды о ее легионах. У тех солдат была надежда, они имели на нее право. Они бежали к ней за спасением. И умерли ради него.

«Если бы я принесла в жертву себя? Укрыла бы их защита моего Пути?» – думала Порванный Парус. Она выжила благодаря инстинкту самосохранения, инстинкт ничего общего не имел с благотворительностью. Сострадательные люди долго на войне не живут.

«Быть живым, – решила Порванный Парус, подходя к своей палатке, – и радоваться этому – совершенно разные вещи». Она вошла в палатку и опустила полог, потом осмотрела свои пожитки. Негусто, после двухсот девятнадцати лет жизни. Дубовый сундук, в котором хранятся ее книги о Тюре, запечатан заклинанием, на столике у постели – алхимические приспособления, разбросанные как детские игрушки.

Среди них лежал ее расклад Дракона. Она задержала взгляд на картах. Все в палатке выглядело по-новому – сундук, алхимические склянки, одежда, – все это принадлежало кому-то более молодому и тщеславному. А вот расклад Дракона был как старый добрый друг.

Порванный Парус подошла к нему. Рассеянным жестом она отбросила сверток, данный ей Каламом. Потом выдвинула стул из-за стола. Она присела и взяла колоду. Ее охватили сомнения.

Время шло. Что-то ее удерживало. Возможно, на смерть Калота было указание, и она все это время подозревала, что так и будет. Боль и страх всю жизнь составляли сущность ее души, но время с Калотом было совсем иным. Тогда у нее были свет, счастье, удовольствие. А она называла это развлечением.

– Как можно предать такое? – она произнесла эти слова с горечью и возненавидела себя за это. Ее старые демоны вернулись к ней, осмеивая смерть ее надежд. «Ты уже однажды отказалась от расклада, в ночь перед гибелью Мотта, в ночь, когда Танцор и еще один человек, что в те дни правил империей, похитили твою любовь, помнишь? Станешь ли отрицать, что тот расклад существовал?»

Ее взор затуманился воспоминаниями, которые она давно считала погибшими, она глядела на карты, часто моргая. «Хочу ли я услышать, что ты скажешь, старина? Нужны ли мне твои напоминания, твое заявление, что вера – для дураков?»

Она краем глаза заметила движение. То, что было в свертке, двигалось. Под упаковкой то тут, то там что-то топорщилось. Порванный Парус вздрогнула. Потом, затаив дыхание, она взяла сверток и положила перед собой. Достала из-за пояса маленький кинжал и начала перерезать завязки. Предмет внутри затих, словно ожидая результатов. Она сняла обертку.

– Парус, – позвал знакомый голос.

Ее глаза расширились, когда небольшая марионетка, одетая в желтый шелк, вылезла из мешка. Черты ее физиономии были знакомы.

– Хохолок!

– Рад снова видеть тебя, – ответила марионетка, поднимаясь. Она расставила в стороны руки, чтобы удержать равновесие. – Души переселяются, – заявила кукла, снимая шляпу и кланяясь.

Души переселяются.

– Но это знание давно утеряно. Даже Тайскренн… – Она умолкла, кусая губы. Ее мысли смешались.

– Позже, – сказал Хохолок. Он сделал несколько шагов, нагнул голову, изучая свое новое тело. – Да, – вздохнул он, – особо выбирать не пришлось, – он посмотрел нарисованными глазами на чародейку. – Пойди в мою палатку, пока эта мысль не пришла Тайскренну. Принеси книгу. Ты теперь тоже участвуешь. Пути назад нет.

– В чем участвую?

Хохолок ничего не ответил, наивно глядя на нее. Он опустился на колени.

– Чую запах расклада, – произнес он.

Пот холодными ручьями побежал по ее рукам. Хохолок часто заставлял ее ощущать неловкость, но это… Она чувствовала запах собственного страха. Она была ему почти благодарна, когда он отвел взгляд. Это была Старшая магия, Куралд Галейн, если легенды не врут, она была мертвящей, сырой и примитивной. У Разрушите лей Мостов была репутация отчаянных парней, но ходить рядом с Путями Хаоса было чистой воды безумием.

Почти по собственному почину открылся Тюр, вливая в ее усталое тело энергию. Ее глаза обратились к раскладу.

Хохолок это почуял.

– Порванный Парус, – прошептал он слегка изумленно. – Иди. Фатид зовет тебя. Прочти то, что должно прочесть.

Глубоко взволнованная и обеспокоенная, Порванный Парус взялась за Крыло Дракона. Она заметила, как дрожат ее руки, когда взяла карты. Она медленно тасовала их, ощущая, как карты мягко скользят под пальцами.

– Я чувствую бурю, бушующую в них, – произнесла она, раскладывая карты на столе.

Хохолок многозначительно хихикнул.

– Первый Аркан задает тон. Давай! Она перевернула верхнюю карту.

– Рыцарь Тьмы. Хохолок вздохнул.

– Хозяин Ночи делает игру. Разумеется.

Порванный Парус рассматривала нарисованную фигуру. Лицо было неясно, как всегда. Рыцарь был обнажен, его кожа отливала черным. От бедер он был человеком с хорошо развитыми мышцами, высоко поднимающим над головой двуручный меч, от которого тянулись дымные цепи, уходящие во тьму. Нижняя часть его тела принадлежала дракону, шкура была черной и только на животе переходила в серое. Как обычно, она видела нечто новое, то, что не встречалось ей раньше, выжидая свое время. Над головой рыцаря что-то висело, нечто, видимое только боковым зрением. Когда она фокусировалась на нем, оно исчезало. «Разумеется, нелегко разглядеть истину, верно?»

– Вторая карта, – торопил Хохолок, скорчившись на столе поближе к картам.

Она перевернула вторую карту.

– Опонны, двуликие Шуты Удачи.

– Худ побери их, – пробурчал Хохолок.

Сестра была в нормальном положении, а брат озадаченно глядел, стоя вверх ногами. Эта нить скорее тянула назад, чем толкала вперед, нить удачи. Выражение лица сестры было милым и мягким, означая нынешнее положение дел. Еще одна едва различимая деталь задержала взгляд Порванного Паруса: там, где рука сестры касалась руки брата, блестел крошечный серебряный диск. Чародейка нагнулась ближе, прищурившись. Монета, на одной стороне мужское лицо. Она моргнула. Нет, женское. Мужское, женское. Она резко выпрямилась. Монета вращалась.

– Давай дальше! – потребовал Хохолок. – Ты слишком медлишь.

Порванный Парус видела, что Опонны не интересуют куклу, а это о многом говорило. Она перевела дыхание.

В это дело втянуты Хохолок и Разрушители Мостов, она это чувствовала. Но вот ее роль неясна. После этих двух карт она уже знала больше, чем все они. Этого было немного, но достаточно, чтобы вывести ее живой из дела. Она выдохнула, подалась вперед и накрыла расклад ладонью.

Хохолок подскочил и завертелся на месте.

– Ты берешься за это? – разъярился он. – За Шута? Вторую карту? Бред! Сдавай дальше!

– Нет, – ответила Порванный Парус, снимая верхние две карты и возвращая их в колоду. – Я выбрала. И ты здесь ни при чем, – она встала.

– Сука! Я могу уничтожить тебя одним взглядом! Прямо теперь!

– Прекрасно, – произнесла волшебница. – Неплохая причина отсутствовать на заседаниях у Тайскренна. Действуй, Хохолок, – она ждала, скрестив руки.

Кукла засопела.

– Нет, – произнес он. – Ты мне нужна. И ты раздражаешь Тайскренна даже больше, чем я, – он мотнул головой в подтверждение своих слов, потом хохотнул. – Мое слово твердо.

Порванный Парус задумалась.

– Ты прав, – вздохнула Парус. Потом повернулась и пошла к выходу. Она тронула рукой грубый полог и остановилась. – Хохолок, насколько хорошо ты слышишь?

– Достаточно, – буркнула марионетка.

– Значит, ты должен слышать вращающуюся монету?

– Это из лагеря. А что слышишь ты?

Порванный Парус улыбнулась. Не сказав ничего, она отдернула полог и вышла. Когда она шла к штабной палатке, странные надежды зародились в ней.

Она никогда не считала Опоннов союзниками. Призывать удачу было глупо. А первый Аркан? Тьма, коснувшаяся ее руки, веющая холодом, грозно громыхающая и дымящаяся. И странный запах, запах рабства. Рыцарь может быть либо врагом, либо союзником, а скорее, ни тем, ни другим. Сам по себе, непредсказуемый. Но Опонны шли в тени у воина, оставляя Аркан Тьмы в стороне, между ночью и днем. Вращающаяся монета Опоннов потребовала от нее выбора.

Хохолок ничего не слышал. «Чудесно».

Даже сейчас, когда она подходила к штабной палатке, в ее ушах раздавался звон вращающейся монеты. Монета вращалась, вращалась, Опонны оборачивались то одним лицом, то другим. Но главной здесь была сестра. «Вертись, монета. Вертись».

Третья глава

Теломен, Тартено, Тоблакай…

Кто еще, как они,

Не подвластен забвенью?

Знакомое уху

С детства звучанье легенды…

Их деяния выше законов

И правил…

Они – три кита

Для поддержки Земли…

Теломен, Тартено, Тоблакай…

Имена их

Навеки останутся с нами…

Глупость Готосов. Готос (род.?)

Имперский корабль легко рассекал морскую гладь, паруса трепетали, снасти поскрипывали под ветром. Капитан Паран оставался в своей каюте. Он устал бесконечно вглядываться в восточный горизонт в ожидании первых признаков земли. Земля скоро, очень скоро.

Паран прислонился к деревянной стенке помещения, глядя на мерцающий огонь и поигрывая кинжалом. Стол перед ним был уже весь покрыт царапинами и порезами.

В лицо ему подул холодный ветерок. Он обернулся и увидел, как из имперского Пути выходит Весельчак. Он уже года два не встречал Когтя.

– Дыхание Худа, – произнес Паран, – ты не можешь выбирать одежду другого цвета? У тебя просто болезненное пристрастие к зеленому.

Наполовину человек, наполовину Тисте Анди, казалось, был в тех же одеждах, что в их последнюю встречу: зеленая шерсть, зеленая кожа. Только бесчисленные кольца на его длинных пальцах оживляли зеленую гамму. Коготь прибыл в кислом настроении, и замечание Парана его не улучшило.

– Думаешь, мне нравятся эти походы? Никакая магия не помогает, когда ищешь корабль посреди океана.

– Но ты надежный курьер, – пробормотал Паран.

– Вижу, твои манеры не улучшились, капитан. Не понимаю пристрастия к тебе адъюнкта.

– Стоит ли терять от этого сон? Итак, ты меня нашел. Говори.

Прибывший нахмурился.

– Она с Разрушителями Мостов. Возле Засеки.

– Осада продолжается? Насколько устарела твоя информация?

– И недели не прошло, как я тебя нашел. В любом случае, – продолжал он, – ларчик вот-вот откроется. Паран хмыкнул. Потом поморщился.

– Какой отряд?

– А ты что, знаешь все?

– Да, – подтвердил Паран.

Весельчак помрачнел еще больше, потом поднял руку и принялся разглядывать кольца.

– У Вискиджака. Она из новобранцев.

Паран закрыл глаза. Он уже ничему не удивлялся. «Боги играют со мной, – подумал он. – Вопрос только, какие боги? Да, Вискиджак. Когда-то ты командовал армией, тогда, когда Лейсин еще называлась по-другому. Тогда ты мог выслушивать советы и делать выбор. Ты не смог остановить эту женщину. Может, ты сможешь остановить меня. Но теперь ты командуешь отрядом, только отрядом. А она – императрица. А я? А я дурак, что живет во сне. Единственное, что я хочу, чтобы сон кончился».

Он открыл глаза и снова увидел Весельчака.

– Вискиджак. Война с Семью Городами, Арен, священная пустыня Ракару, Натилог…

– Это все времена императора, Паран.

– Итак, – произнес Паран, – меня назначают командовать взводом Вискиджака. Миссия зовет нас в Даруджистан, город городов.

– Твой новобранец показывает свою силу, – с гримасой произнес Весельчак. – Она повязала Разрушителей Мостов, возможно, Однорукого и Вторую и Третью армии в Генабакисс.

– Ты шутишь. К тому же, моя цель – она. Только она. Адъюнкт считает, что мы и так уже долго ждем. А теперь и ты мне рассказываешь о том же? Я не верю, что Дуджек может предать, только не он. И не Вискиджак.

– Ты должен действовать в соответствии с планом, и я призван напомнить тебе, что секретность надо соблюдать пуще прежнего. Агент Когтя встретит тебя, когда ты будешь в Засеке. Больше никому не доверяй. Она нашла себе орудие, им она хочет поразить сердце империи. Ошибок быть не должно, – странные глаза Весельчака сверкнули. – Если ты чувствуешь, что не справишься…

Паран разглядывал человека, сидящего перед ним. «Если все так плохо, как ты говоришь, почему не послать убийц Когтя?» – мелькнуло у него в голове.

Человек вздохнул, словно услышав немой вопрос Парана.

– Ее использует бог, Паран. Она не умрет просто так. План, касающийся ее, требует… исправлений. Вмешательства. Нужно позаботиться обо всех дополнительных ниточках, но они уже рвутся. Действуй по плану. Риска не будет, когда мы возьмем Даруджистан, а императрица хочет получить город. Она также считает, что настало время сделать Однорукого, – он усмехнулся, – безруким.

– Почему?

– Он один из последователей. Все еще помнят, что император видел в нем своего преемника. Паран возмутился.

– Император собирался править вечно, Весельчак. Подозрения Лейсин смешны, она просто тешит себя подобными играми.

– Капитан, – негромко произнес Весельчак, – большие люди умирали и за меньшее. Императрица ожидает, что ее приказам будут подчиняться, и требует верности.

– Любой разумный правитель ожидает и требует именно этого.

Рот Весельчака сжался в узенькую полоску.

– Примешь командование отрядом, будешь наблюдать за новобранцем, ничем не возбуждая се подозрений. По прибытии на место ничего не предпринимай и только жди. Ясно?

Паран отвернулся к окну. Как много недосказанностей, полуправд, правдивой лжи во всем этом… «Как я буду действовать, когда настанет время? Новобранец должен умереть. Это решено. А остальные? Вискиджак, я помню тебя, я всегда очень высоко ценил тебя. Я не думал, что все так обернется. После того, как все будет сделано, будет ли и твоя кровь на моей совести?» В глубине души он осознал, что больше уже не понимает, кто же предатель, если этот предатель вообще существует. Империя и императрица, одно ли это и то же? Стоило ли отворять ворота империи? На беспокойных границах Малазанской империи все было гораздо тише, чем можно себе представить. И если бы не Коготь и не бесконечная война, там была бы и свобода. Не об этом ли мечтал император в самом начале? Значит ли это хоть что-нибудь?

– Мои инструкции ясны?

Паран посмотрел на Весельчака и махнул рукой.

– Яснее некуда.

Весельчак яростно развел в стороны руки. Имперский Путь разверзся перед ним. Он сделал шаг и пропал. Паран уронил голову на руки.

Сезон отправки призывников был в разгаре. В порту Генабариса было полно военных малазанских судов, покачивающихся на воде и натягивающих удерживающие их канаты, словно большие животные. Причалы, давно не видевшие таких огромных судов, поскрипывали и прижимались к кораблям.

Повсюду виднелись ящики и тюки обмундирования, поступившие из Семи Городов и назначенные плыть дальше. Снабженцы суетились рядом с ними, как обезьяны, в поисках маркировок и переговаривались друг с другом через головы портовых рабочих и солдат.

Один из снабженцев остановился на причале у большого ящика, скрестив руки на груди и поглядывая в сторону офицера, сидящего неподалеку на тюке. За последний час картина не переменилась.

Снабженец пытался убедить себя уже довольно долго в том, что это именно тот человек, которого он обязан встретить. Офицер выглядел совсем зеленым юнцом. На его форме до сих пор сохранялись меловые пометки, а на ножнах меча не было ни единого пятнышка. От него ощутимо несло знатным происхождением. Весь последний час он просидел, уперев локти в колени, опустив плечи и разглядывая окружающую его деловую суету тупым невидящим взглядом. Несмотря на его звание капитана, никто из солдат не отдавал ему честь – слишком очевидно было его дворянское происхождение.

Адъюнкт просто спятила от идеи возможного покушения на императрицу. Это единственно возможное объяснение появления на службе именно такого странного офицера, которого агент обязан был встретить лично. «В наши дни, – печально решил он, – миром правят одни идиоты».

Тяжело вздохнув, агент двинулся по причалу и остановился рядом с офицером.

Тот даже и не заметил, что у него появилась компания, пока агент не встал перед ним. Тогда офицер поднял голову.

Тут агент решил, что он несколько ошибся. В глазах человека было что-то тревожащее. Какое-то сияние, опасное и делающее глаза гораздо старше, чем лицо, на котором они жили.

– Имя? – ворчливо спросил агент.

– Не будем терять времени, – произнес капитан, поднимаясь.

«Еще и длинный, мерзавец».

Агент помрачнел. Он терпеть не мог длинных мерзавцев.

– Кого ты ждешь, капитан? Человек оглядел причал.

– Ожидание окончено. Пойдем. Надеюсь, что ты и впрямь знаешь, куда идти, – он нагнулся, поднял вещевой мешок. Затем пошел впереди.

Агент пошел рядом с капитаном.

– Ладно, – пробурчал он. – Пусть так, – они ушли с причала, повернули на первую из улиц, ведущую вправо. – Зеленый Кворл прибыл прошлой ночью. Тебя переправят в Унылый лес, а оттуда Черный Морант отправит тебя в Засеку.

Капитан непонимающе заморгал.

– Ты никогда не слышал о Кворлах?

– Я полагал, что это транспорт. Зачем бы еще мне высаживаться с корабля в тысяче лиг от Засеки?

– Их используют Моранты, а мы используем Морантов, – агент совсем загрустил. – В эти дни их особенно часто используют. Зеленые выполняют курьерскую службу и еще перевозят людей вроде нас с тобой, а Черные стоят под Засекой. Кланы не любят смешиваться. Там куча кланов, они называются по цветам и носят соответствующего цвета форму. Никто уже и не удивляется.

– А я поеду с Зелеными, на Кворле?

– У них есть эти штуки, капитан.

Они свернули на узкую улочку. На каждом перекрестке стояли малазанские воины, держа руки на оружии.

Капитан ответил на приветствие одного из таких часовых.

– Проблемы из-за мятежа? – спросил он.

– Мятеж? Да. А проблем нет.

– Посмотрим, правильно ли я тебя понял, – сухо отозвался капитан. – Вместо того, чтобы мне по морю добраться до самой Засеки, я вынужден путешествовать по воздуху в обществе смахивающих на людей дикарей, от которых пахнет как от кузнечиков и которые одеты как кузнечики. Именно так, чтобы никто не заметил, мы будем с год добираться до Засеки. Так?

Агент, усмехаясь, кивнул головой. Несмотря на свою неприязнь к высоким людям или, по крайней мере, людям выше него, он чувствовал, как его настороженность рассеивается. По крайней мере, этот говорил то, что думает, и к тому же весьма темпераментно для дворянина.

Может, Лорн и сохранит старую гвардию в своем окружении.

– Ты говоришь, по воздуху, капитан? По воздуху, – он остановился у едва различимой двери и повернулся к капитану. – Кворлы, они, видишь ли, летают. У них крылья. Четыре штуки. Можешь посмотреть на одного из них прямо сейчас, если хочешь, можешь даже потрогать его крылья. Только не делай этого, когда вы будете в миле над землей, ладно? Поскольку спуск с большой высоты займет тогда удивительно мало времени. Понимаешь, капитан? – Он открыл дверь. За ней начиналась лестница.

Капитан побледнел. Агент улыбнулся шире.

– Мы осмотрим их до того. В жизни масса интересного, понимаешь, капитан?

Капитан только улыбнулся в ответ. Они вошли и закрыли за собой дверь.

Молодой моряк остановил Порванный Парус, когда она шла в ту часть Засеки, где теперь помещались казармы. На лице юноши было написано крайнее изумление, он несколько раз открыл и снова закрыл рот, прежде чем ему удалось сказать первое слово.

– Чародейка?

Она остановилась. Она решила, что Тайскренн может еще подождать.

– В чем дело, солдат?

Моряк украдкой оглянулся через плечо, потом заговорил:

– Часовые, чародейка. У них какие-то проблемы. Они послали меня…

– Кто? Какие часовые? Отведи меня к ним.

– Да, чародейка.

Они завернули за угол главного здания, к которому близко подходила стена и шла вдоль него, образуя узкий проход. На другом конце его стояла коленопреклоненная фигура, безволосая голова свешивалась на грудь. Рядом с фигурой лежал большой холщовый мешок, покрытый коричневыми пятнами. Вокруг человека и его мешка роями кружились мухи.

Моряк вздрогнул и обернулся к Порванному Парусу.

– Он не двигается. Часовые боятся здесь проходить.

Порванный Парус посмотрела на коленопреклоненного, ее глаза наполнились слезами. Не обращая внимания на моряка, она помчалась по проходу. «Проклятье, – подумала она, – он здесь с самого конца сражения. Пять дней». Она подошла ближе. Хотя Беллурдан и стоял на коленях, его голова была вровень с головой чародейки. На теломенском верховном маге до сих пор был его боевой наряд, точнее, то, что от него осталось: полоски и обрывки ткани, покрытые пятнами крови и грязью. Когда она подошла вплотную к нему, то увидела, что на его шее и лице полно ожогов, а волосы почти полностью спалены.

– Ты кошмарно выглядишь, Беллурдан, – произнесла она.

Великан медленно повернул голову. Он посмотрел на нее покрасневшими глазами.

– Ах, – простонал он, – Порванный Парус, – он едва заметно улыбнулся, кожа на его лице натянулась. На одной щеке от улыбки раскрылась рана.

Она едва не закричала от этой улыбки.

– Тебе нужен лекарь, старина, – она посмотрела на холщовый мешок, плотной пеленой покрытый мухами. – Пойдем. Не сносить бы тебе головы, если бы тебя таким увидела Ночная Прохлада, – голос ее задрожал, но она продолжала: – Мы позаботимся о ней, Беллурдан. Ты и я. Но нам нужны будут силы.

Теломенский великан медленно покачал головой.

– Я решил, Порванный Парус. Шрамы снаружи, шрамы внутри, – он глубоко вздохнул. – Я переживу эти раны. И я сам возведу курган для моей любви. Но время еще не пришло, – он положил огромную руку на мешок. – Тайскренн должен отпустить меня, прежде чем я возьмусь за дело. Ты тоже уйдешь?

Порванный Парус с удивлением поняла, что начинает злиться.

– Тайскренн тебя отпустит? – Ей показалось, что ее голос звучит грубо, в нем полно сарказма. Она увидела, что великан содрогнулся; какая-то часть ее существа готова была зарыдать, обхватить руками шею гиганта, и плакать, и плакать. Но вес превозмогла ярость. – Этот сукин сын убил Ночную Прохладу! Беллурдан! У хозяина Лунного Семени не было ни времени, ни намерения вызывать демонов. Подумай об этом! У Тайскренна было время подготовиться…

– Нет! – голос его разнесся по всему проходу. Он встал на ноги, и Порванный Парус отшатнулась. Казалось, что он готов разрушить стены, такой огонь горел в его глазах. Руки его сжались в кулаки. Потом он яростно взглянул на нее и замер. Плечи его разом опустились, руки разжались, глаза потухли.

– Нет, – повторил он, на сей раз горестно. – Тайскренн наш защитник. Он всегда им был, Порванный Парус. Помнишь, как все начиналось? Император сошел с ума, но Тайскренн оставался с ним. Он направлял его мысли и боролся с его кошмарами. Мы оказались слабее повелителя Лунного Семени, в этом все и дело.

Порванный Парус посмотрела прямо в лицо великану. Ей ярко вспомнилось растерзанное тело Хохолка. Было здесь что-то неуловимо общее, но она так и не смогла понять, что.

– Я помню, как все начиналось, – негромко произнесла она. Воспоминания были яркими, но как прошлое связано с настоящим, она так и не могла понять. Она очень хотела поговорить с Быстрым Беном, но Разрушителей Мостов со дня битвы никто не видел. Они оставили ее с Хохолком, и кукла с каждым днем все больше. Особенно теперь, после того, как был сделан расклад Крыла Дракона.

– Император так и не смог окружить себя нужными людьми, – продолжала она. – Но он был не глуп. Он знал, что предает его группа людей. И наша сила делала нас нужными. Я помню, Беллурдан, – она мотнула головой, – императора больше нет, а сила по-прежнему с нами. – Порванный Парус задохнулась. – Вот что, – завершила она, обращаясь к самой себе, – пугает Тайскренна.

– Император был безумен, – настаивал Беллурдан. – Он не мог толком защитить себя.

Порванный Парус нахмурилась. У великана навязчивая идея. Как она только что сказала, старик был не глуп. В чем же дело?

– Извини. Поговорим позже. Меня ждет верховный маг. Беллурдан, мы ведь поговорим потом? Великан согласно кивнул.

– Как хочешь. Я скоро уйду строить курган для Ночной Прохлады. Далеко, на равнине Рхиви, скорее всего.

Порванный Парус обернулась и посмотрела в ту сторону, из которой она пришла. Моряк все еще стоял там, переминаясь с ноги на ногу.

– Беллурдан, можно, я наложу на ее останки печать? Его глаза затуманились, он посмотрел на мешок.

– Часовые боятся, да? – Он призадумался, потом ответил: – Хорошо, Порванный Парус.

– От всего этого дурно пахнет, – заявил Калам, лицо его подергивалось от волнения. Он сидел, скорчившись, опираясь на пятки, и задумчиво чертил на земле паутину кончиком своего кинжала. Потом он поднял голову и посмотрел на сержанта.

Вискиджак разглядывал стены Засеки, на его скулах ходили желваки.

– Когда я последний раз стоял на этом холме, – произнес он, прищуриваясь, – здесь было полно доспехов. И полмага, – он помолчал. Затем добавил: – Давай, капрал.

Калам кивнул.

– Я воспользовался кое-какими старыми связями, – отозвался он, моргая от яркого утреннего солнца. – Нас заметили наверху. Либо сам двор, либо знать. Они возвращаются потихоньку на передний план, – он поморщился. – И теперь у нас будет новый капитан из Унты, готовый вцепиться нам в горло. Четыре капитана за три года. Ни один из них ничего не стоит.

Быстрый Бен стоял поодаль, на гребне холма, скрестив руки. Теперь он заговорил:

– Вы знаете план. Давай, Вискиджак. Этого человека несет к нам прямо из дворца потоком…

– Тише, – пробормотал Вискиджак. – Дайте подумать.

Калам и Быстрый Бен переглянулись.

Последовало долгое молчание. Внизу по дороге проходили, громыхая, военные повозки, направляющиеся в город. Остатки Пятой и Шестой армий, практически полностью уничтоженных Каладаном Брудом и Малиновой гвардией.

Вискиджак покачал головой. Единственной реальной силой оставались Моранты, на полях сражения он видел Черных, которые использовали Зеленых только для перевозок по воздуху, но где же находились Золотистые, о которых он так много слышал? «Будь прокляты все эти нелюди!» Сточные канавы Засеки до сих пор несли красные воды. Все, что подлежало погребению, было собрано. Теперь за стенами города было несколько больше холмов. И очень высоких.

А вот память о тысяче триста Разрушителей Мостов не отметили почетным холмом. Червям не придется далеко ползти, чтобы добраться до их плоти. Сержанта каждый раз дрожь пробирала до костей, когда он вспоминал, что никто из выживших не сделал никаких попыток спасти их. Какой-то ординарец Тайскренна что-то там толковал о героизме и самопожертвовании. Его слушало тридцать девять человек, молча, с каменными лицами. Через два часа ординарца нашли мертвым в его палатке, задушенным. Настроение было хуже некуда. Пять лет назад о такой ситуации никто и помыслить не мог. Теперь все уже привыкли…

«Задушен. Похоже на работу Когтя». Калам считал, что это провокация. Попытка дискредитировать тех Разрушителей, кто выжил. Вискиджак относился к подобной идее скептически.

Он пытался привести мысли в порядок. Если все делается по какой-то системе, она должна быть очень проста. Но он страшно устал, чтобы понимать. Он глубоко вдохнул утренний воздух.

– Новобранец? – спросил он.

Калам, ворча, поднялся на ноги. Взгляд его затуманился.

– Возможно, – наконец произнес он. – Правда, слишком молода для Когтя.

– Я никогда не верил в существование абсолютного зла до знакомства с Горечью, – высказался Быстрый Бен. – Но ты прав, слишком молода. Сколько их готовят, прежде чем они приступают к работе?

Калам пожал плечами.

– Пятнадцать лет минимум. Заметь, что берут их совсем маленькими. Пяти-шести лет.

– Может, использована магия, и она выглядит моложе своих лет, – предположил Быстрый Бен. – Высокого уровня профессионал, но под командованием Тайскренна.

– Слишком просто, – пробормотал Вискиджак. – Возможно, дело в дурном воспитании. Быстрый Бен засопел.

– Не говори мне, что ты в это веришь!

Лицо сержанта застыло.

– А ты не говори мне, что я думаю, маг! – Он посмотрел на Калама. – Ты считаешь, что империя занимается уничтожением своих. Может, ты считаешь, что Лейсин затеяла уборку в доме? Избавляется от кое-кого! Чудно. Объясни мне, зачем.

– Дело в старой гвардии, – немедленно отозвался Калам. – Они все еще верны памяти императора.

– Не стоит того, – решил Вискиджак. – Мы и так умираем. И помощь Лейсин нам не нужна. За исключением Дуджека, в армии уже нет ни одного человека, знающего имя императора. К тому же, император давно умер. Да здравствует императрица!

– У нее не хватит терпения дождаться, пока они сами перемрут, – пояснил Бен. Калам согласно кивнул.

– Иначе она проиграет. Когда-то все было лучше: воспоминания об этом она и хочет уничтожить.

– Хохолок – наш туз в рукаве, – произнес Быстрый Бен, коротко кивнув. – Он сработает, Вискиджак. Я знаю, что делаю.

– Мы действуем так, как стал бы действовать император, – добавил Калам. – Мы обернем все в свою сторону. И сами сделаем уборку в доме.

Вискиджак поднял руку.

– Хорошо. А теперь успокойтесь. Вы оба слишком размечтались, – он помолчал. – Это все теория. Довольно запутанная. Неизвестно, что получится на деле, – он хмуро поглядел на Быстрого Бена. – Возможно, выяснить, кто что знает, – задача Хохолка. Но что будет, когда вы лицом к лицу столкнетесь с кем-то большим, могущественным и умелым?

– Как Тайскренн? – усмехнулся маг.

– Да. Уверен, у тебя ответ наготове. Посмотрим, смогу ли я угадать его? Ты ждешь кого-то похуже. Ты сделал дело, подготовил все, и если мы окажемся достаточно проворными, мы выберемся из этой ямы. Тепло, маг?

Калам сопеньем выразил свое одобрение.

Быстрый Бен отвернулся.

– Назад, в Семь Городов, прежде чем империя…

– В Семь Городов это в Семь Городов, – перебил Вискиджак. – Помнишь, мы участвовали в кампании в пустыне? Я знаю, как ты работаешь, Быстрый. Я знаю, насколько хорошо ты это делаешь. Но еще я помню, что ты был единственным из ваших, кто вернулся живым. Что будет на этот раз?

Мага задели слова сержанта. Он поджал губы.

Сержант вздохнул.

– Ну, ладно. Проехали. Все пойдет своим чередом. И захватим с собой Порванный Парус. Она нам понадобится, если Хохолок разорвет цепь.

– А Горечь? – спросил Калам.

Вискиджак задумался. Он знал, что последует за этим. Быстрый Бен был мозгом отряда, а Калам его кинжалом. Оба часто шокировали его своей бесконечной преданностью избранным ими занятиям.

– Отвяжитесь от нее, – произнес он наконец. – Хотя бы на время.

Калам и Быстрый Бен вздохнули, обмениваясь улыбками за спиной у сержанта.

– Не обольщайтесь, – негромко добавил Вискиджак. Улыбки исчезли.

Сержант снова принялся смотреть на двигающиеся к городу повозки. Среди них были два всадника.

– Ладно, – сказал он. – Поехали. Вон грядут новости.

Всадники были свои: Скрипач и Горечь.

– Думаешь, новый капитан уже приехал? – спросил Калам, усаживаясь в седло. Его чалая кобыла повернула к нему морду и фыркнула. Он что-то забурчал ей в ответ.

Вискиджак удивился вопросу.

– Возможно. Поедем вниз к ним. А то часовые на стене примут нас за шпионов, – но его юмор тут же улетучился. Они ощущал, что они действительно обернули все в свою сторону. И хуже уже некуда. Он знал все об их будущей миссии и даже больше, чем знали о ней Калам и Быстрый Бен. Не было смысла и дальше все усложнять. «Они уже скоро все узнают».

Порванный Парус стояла в двух метрах от Тайскренна. Малазанские флаги трепетали на ветру, их древки поскрипывали на закопченных башнях, но здесь, под стеной, все было тихо. На западе поднимались Морантские горы, тянувшиеся на север, к Генабарису. На юге они плавно переходили в Талинские горы, рваная цепь которых вела на восток. Справа, далеко отсюда, простиралась равнина Рхиви.

Тайскренн, опираясь на зубец башни, смотрел вниз на въезжающие в город повозки. Снизу доносились мычанье волов и крики солдат. Верховный маг стоял несколько минут безмолвной статуей. Слева от него расположился небольшой деревянный столик, его поверхность была испещрена рунами, вырезанными прямо на дереве. По всей столешнице виднелись странные темные пятна.

Порванный Парус ощущала огромную тяжесть на душе. Встреча с Беллурданом потрясла ее, она не знала, что будет дальше.

– Разрушители Мостов, – буркнул Тайскренн.

Волшебница, вздрогнув, нахмурилась, потом шагнула ближе к Тайскренну. С холма справа от башни (она прекрасно помнила этот холм) спускалась группа солдат. Даже с такого расстояния она смогла узнать четверых: Быстрого Бена, Калама, Вискиджака и новобранца, Горечь. Пятым был коротенький жилистый человек, на всем облике которого лежал отпечаток его профессии: сапер.

– Да? – переспросила она как можно небрежнее.

– Отряд Вискиджака, – пояснил Тайскренн. Он повернулся лицом к чародейке. – Тот отряд, с которым ты разговаривала сразу после отбытия Лунного Семени, – верховный маг улыбнулся и похлопал се по плечу. – Пойдем. Я хочу толкования. Начнем же, – он подошел к столику. – Опонны что-то затевают, их присутствие я ощущаю все сильнее, – он оперся спиной о стену и присел на амбразуру, потом взглянул ей в глаза. – Порванный Парус! – горько воскликнул он, – речь идет об империи. Я слуга императрицы.

Порванный Парус вспомнила их недавний спор. Ничего так и не было решено.

– Тогда, возможно, я смогу адресовать жалобу ей.

Тайскренн поднял бровь.

– Полагаю, это шутка.

– В самом деле? Верховный маг напрягся.

– Да, и скажи мне спасибо за это, женщина.

Порванный Парус вынула свою колоду и прижала к животу, поглаживая пальцами верхнюю карту. Прохладная, она кажется тяжелой и темной. Она положила Крыло Дракона в центр стола, потом медленно опустилась перед ним на колени. Она в свою очередь посмотрела в глаза магу.

– Что ж, начнем.

– Расскажи мне о вращающейся монете. У Порванного Паруса перехватило дыхание. Она не двигалась.

– Первую карту, – скомандовал Тайскренн.

Она с трудом вдохнула, со свистом вдохнула. «Будь он проклят», – сказала она про себя. В ее голове раздался призрачный смешок, она поняла, что кто-то или что-то открыло Путь. Повелитель избрал ее, его присутствие холодит и настораживает. Она закрыла глаза и выложила первую карту. Она, не глядя, положила ее вправо. Не открывая глаз, она улыбнулась.

– Внеарканная карта. Держава. Справедливость и верное суждение, – вторую карту она бросила влево. – Дева Аркана Смерти. В шрамах, с повязкой на глазах, вся в крови.

Откуда-то издалека пришел вдруг звук: топот конских копыт, все ближе, теперь совсем рядом, внизу, будто бы их поглотила земля. Потом звук пришел сзади. Она почувствовала, как кивает головой. Новобранец. Кровь на ее руках не ее, и преступление не на ней. Ткань, закрывающая ее глаза, мокра от слез.

Она тут же выложила третью карту прямо перед собой. Картинка появилась перед ее мысленным взором. Она похолодела от испуга.

– Убийца Аркана Теней. Веревка, Считающий Узлы, Покровитель Убийц – он тоже в игре, – на миг ей почудилось, что она слышит вой Гончих. Она положила руку на четвертую карту, вздрогнула, узнав ее, и скромно произнесла: – Опонн, Сестра – в правильном положении, Брат – вверх ногами, – она взяла карту и положила перед Тайскренном.

«Вот тебе. – Она улыбнулась себе. – Поразмысли пока, верховный маг. Сестра смотрит на тебя с отвращением». Порванный Парус ощутила, как вопросы готовы сорваться кончика его языка. Но он не задал их. Слишком много сил объединилось. Чувствует ли он присутствие Повелителя? Интересно, пугает ли оно его?

– Монета, – услышала она свой голос, – вращается, верховный маг. Ее лицо повернуто ко многим, здесь их карты, – она положила пятую карту справа от Опоннов, держа ее за края. – Опять внеарканная. Корона. Мудрость и справедливость торжествует. Рядом городские стены, освещенные синими и зелеными газовыми фонарями, – она подумала. – Да, Даруджистан, последний из Вольных Городов.

Путь закрылся, Повелитель ушел, будто соскучившись. Порванный Парус открыла глаза, неожиданно приятное тепло разлилось по всему ее телу. Тайскренн посмотрел ей в лицо.

– Меня поразили твои умения, но я не доволен сообщениями, – он помрачнел, упираясь локтями в колени и потирая лицо ладонями с длинными пальцами. – Опять эта вращающаяся монета. Это порождение Шутов, я чувствую, что они морочат нас. Дева Смерти тоже похожа на обман.

Настала очередь Порванного Паруса поражаться способностям мага. Он был адептом. Наверное, он тоже услышал смешок. Она хотела бы, чтобы это было не так.

– Возможно, ты прав, – произнесла она. – Лицо Девы еще не ясно, оно может быть чьим угодно. Но об Опоннах илиВеревке этого не скажешь, – она качала головой. – Очень может быть, что это трюк, – продолжала она, довольная тем, что говорит с равным, ее лицо невольно исказила гримаса – самое лучшее, когда ненависть и ярость остаются чистыми, ни с чем не смешиваясь.

– Мне хотелось бы услышать твое мнение, – произнес Тайскренн.

Порванный Парус вздрогнула, пристальный взгляд мага смутил ее. Она принялась собирать карты. Опасно ли предлагать ему свое толкование? «Если что, он будет нервничать еще больше, чем теперь».

– Обманщик здесь Покровитель Убийц. Присутствия его хозяина, Повелителя Теней, я не чувствую. Мне кажется, что Веревка сам вмешался в игру. Опасайся Убийцы, верховный маг, он может играть хитрее, чем его повелитель. Но пока в игре Опонны, это все та же игра, она начата в нашем мире. Близнецы Удачи не оказывают никакого влияния на Аркан Теней, а Тень – Путь, известный своим умением менять очертания, и нарушать правила.

– Звучит правдоподобно, – произнес Тайскренн, с трудом поднимаясь. – Появление этого проклятого царства обеспокоило меня.

– Оно еще молодо, – ответила Порванный Парус, она взяла колоду и убрала ее в карман. – Оно еще не сформировалось; неизвестно, сформируется ли оно вообще. Вспомни, многие другие вновь появлявшиеся Арканы тут же и исчезали.

– В этом слишком много силы, – Тайскренн вернулся к созерцанию Морантских гор. – Прими мои благодарности, – добавил он, когда Порванный Парус направилась к лестнице, ведущей вниз, в город, – надеюсь, они что-то значат. В любом случае, чародейка, ты их заслужила.

Порванный Парус помедлила у ступеней, затем стала спускаться. Он был бы менее великодушен, если бы знал, что она ввела его в заблуждение. Она знала, кто такая Дева. Ее мысли вновь обратились к моменту появления Девы. Топот копыт, который ей почудился, не был наваждением. Отряд Вискиджака только что вошел в город, проскакав под воротами. Среди всадников была и Горечь. Совпадение? Возможно, но ей так не казалось. Вращающаяся монета умолкла на этот миг, потом звук вращения вернулся. Она слышала его день и ночь, он стал второй ее натурой, ей приходилось сосредотачиваться, чтобы расслышать его. Но теперь она уловила перемену и на миг почувствовала беспокойство.

Дева Смерти и Убийца Аркана Теней. Между ними была какая-то связь, она и беспокоила Опоннов. Очевидно, следует предоставить всему течь своим чередом.

– Потрясающе, – пробормотала она, спускаясь с последней ступеньки.

Она увидела молодого моряка, который обращался к ней недавно. Он стоял в рядах новобранцев в центре площади. Командующего офицера нигде не было видно. Порванный Парус подозвала паренька.

– Да, чародейка? – проговорил он, вытягиваясь перед ней.

– Отчего вы стоите здесь?

– Мы ждем выдачи оружия. Сержант отправился за ним.

Порванный Парус кивнула.

– У меня есть задание для тебя. Я вижу, что у тебя есть оружие и не то, что вот-вот получат твои товарищи. Если ваш офицер спросит, почему ты отсутствовал, сошлись на меня.

– Да, чародейка.

Порванный Парус ощутила почти физическую боль от прямого живого взгляда мальчишки. Не исключено, что уже через несколько месяцев его не будет в живых. Флаг империи реет над многими преступлениями. Но это самое страшное. Она вздохнула.

– Передай сообщение сержанту Вискиджаку из Разрушителей Мостов, передай лично. Толстая дама, сведущая в заклинаниях, хочет побеседовать. Запомнил?

Юноша побледнел.

– Повтори.

Моряк повторил сообщение умирающим голосом.

Порванный Парус улыбнулась.

– Чудесно. А теперь ступай и не забудь получить ответ. Я буду у себя на квартире.

Капитан Паран обернулся, чтобы еще раз посмотреть на Черных Морантов. Отряд только что достиг центра возвышенности. Он смотрел им вслед, пока они не исчезли, потом перевел взгляд на город, виднеющийся на востоке.

С этого расстояния и из центра широкой плоской равнины Засека казалась мирной, только на земле за стенами остались черные проплешины с выступающими на них скальными породами и кое-где в воздухе висели клубы дыма: память о недавних пожарах. У стен копошились крошечные фигурки людей. Они заделывали огромные бреши в кладке. Из северных ворот тянулась вереница повозок, направляющаяся в холмы. В воздухе над ними вились вороны. Среди холмов высились курганы, слишком симметричные, чтобы быть природными.

Паран знал, о чем повсюду говорят. Пять убитых магов, двое из них верховные. Потери Второй армии таковы, что ее сольют с Пятой и Шестой. А Лунное Семя отправилось на юг через Талинские горы в сторону Лазурного озера, дымясь и заваливаясь на один бок. Но более всего в память капитана врезался другой слух: Разрушителей Мостов больше нет. Одни говорили, что они полностью уничтожены, другие утверждали, что несколько отрядов выбрались из туннелей до обвала.

Паран был в печали. Он провел несколько дней среди Морантов. Эти бесхитростные воины едва говорили, а когда говорили, то обращались только друг к другу на своем непонятном языке. Все его сведения устарели, он чувствовал себя неуютно. «Смотри-ка, – подумал он, – с самого Генабариса одна незнакомая ситуация за другой».

Вот теперь он здесь и снова ждет. Он поудобнее перевесил вещевой мешок и приготовился ждать, но тут на равнине появился всадник. Конь под ним был превосходный, и он двигался прямо на капитана.

Паран вздохнул. Общение с Когтем всегда раздражает. Все они слишком узко мыслят. За исключением того человека из Генабариса, ему никто не нравился. Сколько времени прошло с тех пор, когда он мог сказать, что у него есть друг! На самом деле, больше двух лет.

Всадник приближался. Паран едва не отшатнулся, когда увидел лицо Когтя. Точнее, половину лица, вторая была сожжена. Короста закрывала правый глаз, и человек держал голову под странным углом. Он криво улыбнулся и спешился.

– Ты ведь тот человек? – спросил он хрипло.

– Правда то, что говорят о Разрушителях Мостов? – тут же спросил Паран. – Их больше нет?

– Более-менее. Осталось взводов пять. Всего человек сорок, – он скосил левый глаз, потом поправил шлем. – Не знаю, где ты был раньше, но ты ведь новый капитан Вискиджака?

– А ты знаешь Вискиджака? – нахмурился Паран. Этот Коготь не походил на других. Но они держали свое мнение о капитане при себе, и он следовал их примеру.

Человек снова забрался в седло.

– Поехали. По дороге поговорим.

Паран подошел ко второй лошади и привязал к седлу мешок. Седло было сделано по традициям Семи Городов: с высокой спинкой и рогом, раскладывающимся вперед. Он несколько раз видел такие седла на континенте. Он отметил про себя эту подробность. Уроженцы Семи Городов были просто созданы привлекать к себе несчастья, и генабаканская кампания была обречена с самого начала. «Это не совпадение, нет». Почти вся Пятая, Шестая и Вторая армии были набраны из Семи Городов.

Он забрался в седло, и они медленно поехали по равнине.

Говорил Коготь.

– Сержант Вискиджак имеет здесь массу почитателей. Но ведет себя так, будто не подозревает об этом. Ты должен помнить то, что забыли почти все в Малазанской империи: Вискиджак когда-то и сам возглавлял кампании…

Паран поднял голову. Этот факт был тщательно изъят из всех анналов. Подобного не случалось за всю историю империи.

– …в те дни, когда Дассем Ультор стоял во главе войск, – трескуче продолжал Коготь. – В свою седьмую кампанию Вискиджак подавил магов Семи Городов. Война было окончена. Правда, все испортилось после того, как Худ забрал дочь Ультора. Потом Ультор умер, а всех его людей переформировали. Бюрократия поглотила армию. Будь они прокляты. Они только и делают, что подсиживают друг друга, а до кампаний им и дела нет, – Коготь подался вперед, сложив рог седла и сплюнул; плевок перелетел через левое ухо лошади.

Паран передернулся, увидев это. В прежние времена в Семи Городах была объявлена война с дикарями. А теперь это символ Второй армии.

– Ты полагаешь, – спросил он, – что это обычная история?

– Не совсем, – решил Коготь. – Но некоторые старые воины сражались с Ультором во Второй армии, не в Семи Городах, а при Фаларе.

Паран задумался на миг. Человек, который едет рядом с ним, хотя и Коготь, но тоже из Второй. Он долго здесь служит. Крайне любопытно. Он взглянул на спутника и увидел, что тот усмехается.

– Что тебя забавляет? Тот пожал плечами.

– Разрушители Мостов сами не свои в эти дни. Они потешаются над новичками, и кажется, что вот-вот их отряды просто рассеются. Когда будешь говорить с кем-нибудь из империи, скажи им, чтоб они кончали с этим, иначе они лишатся Разрушителей навсегда. Я пишу об этом в каждом отчете, но меня, кажется, никто не слушает, – он улыбнулся еще шире. – Может, они считают, что я спятил, а?

Паран пожал плечами.

– Но ведь тебе было приказано меня встречать, так? Коготь рассмеялся.

– Ты ведь был вне досягаемости, да? Они поручили это мне, поскольку я единственный еще действую во Второй. О Пятой и Шестой можешь забыть. Тисте Анди Бруда чуют Когтя за многие мили. Их попросту не осталось. Мой личный командир, Коготь, был удавлен несколько дней назад, что еще тут говорить? На тебя я возлагаю надежды, капитан. Город взят, я могу лишь направить тебя по твоему назначению, возможно, мы видим друг друга в последний раз. Ты получишь все инструкции, касающиеся твоего назначения в девятый взвод: они там либо рассмеются тебе в лицо, либо всадят нож тебе в глаз, можно заключать пари на то, что они выберут. Плохо, но делать нечего.

Впереди показались ворота Засеки.

– И еще одно, – произнес Коготь, не сводя глаз с зубцов башни над воротами, – на случай, если тебе улыбнутся Опонны. Здесь всем заправляет верховный маг Тайскренн. Дуджек от этого не в восторге, особенно с учетом того, что произошло с Лунным Семенем. Они в натянутых отношениях, но верховный маг полагается на свою близость к императрице, благодаря которой он и находится наверху. Поэтому предупреждаю: солдаты Дуджека последуют за ним, что бы ни случилось. Это распространяется и на Пятую с Шестой. То, что здесь собирается, это гроза, которая разразится.

Паран посмотрел на человека. Весельчак объяснил ситуацию, но Паран пропустил его рассказы мимо ушей, уж очень они напоминали сценарий, призванный оправдать постройку виселиц именем императрицы. «Я не собираюсь влезать во все это. Я выполню только свою единственную задачу, больше я ничего не хочу», – подумал он.

Когда они проезжали через ворота, Коготь снова заговорил:

– В любом случае, Тайскренн только что видел, что мы приехали. Есть вероятность, что он узнал тебя, капитан?

– Нет.

«Надеюсь, что нет», – добавил он про себя.

Они оказались в городе, навстречу им выплыла волна звуков и запахов. Паран медленно оглядывался вокруг. Засека была настоящим сумасшедшим домом, здания повсюду были разрежены пожарами, улицы, несмотря на нехватку булыжников в отдельных частях мостовых и на завалы из них в других, были запружены людьми, повозками, напуганными животными и моряками. Он призадумался, не начать ли ему отсчитывать минуты своей жизни. Принять командование над отрядом, который участвовал всего в четырех кампаниях за три года, затем выполнить задание, на которое не пошел бы ни один воин в здравом уме, да еще и оказаться вдруг втянутым в восстание, затеянное одним из лучших полководцев империи, восстание против верховного мага, готовящего самому себе не последнее место в этом мире, – есть от чего почувствовать некоторую неуверенность.

Его тяжело хлопнули по спине. Коготь ехал совсем близко к нему, теперь он перегнулся в седле.

– Ничего не понимаешь, капитан? Не переживай, здесь почти что все ничего не понимают. Некоторые знают об этом, некоторые – нет. О них тебе заботиться не придется. Начни с того, что лежит на поверхности, а остальное поймешь потом. Оно проявится в свое время. Найди какого-нибудь моряка и спроси, где Разрушители Мостов. Это проще всего.

Паран кивнул.

Коготь помедлил, потом нагнулся еще ближе к капитану.

– Я вот о чем подумал, капитан. Это только догадка. Мне кажется, ты здесь для того, чтобы сделать что-то хорошее. Можешь не отвечать. Если вдруг дела пойдут не так, только спроси, где Молодой Тук, – это я. Я среди верховых Второй армии. Идет?

Паран еще раз кивнул.

– Спасибо, – произнес он в тот миг, когда за ними раздался чудовищный грохот, сопровождаемый руганью. Ни один из них не обернулся.

– Что ты сказал, капитан?

Паран улыбнулся.

– Да так. Держись, на случай, если со мной что-нибудь случится. Я найду себе провожатого.

– Точно, капитан, – Молодой Тук кивнул, потом развернул жеребца. Через минуту он скрылся из виду. Паран вздохнул и огляделся по сторонам в поисках подходящего солдата.

Паран осознавал, что детство, проведенное в дворянских кругах, неплохо подготовило его к той миссии, которую на него возложила теперь адъюнкт Лорн. Однако, за последние два года он начал наконец понимать, что он собой представляет. Прямолинейный молодой лейтенант, встретившийся Лорн на побережье Итко Кана, превратился в капитана Парана. Он попал к Лорн мягким куском бесформенной глины, и она сделала из него то, что сочла нужным.

Больше всего в эти дни пугало Парана то, что он был вылеплен для того, чтобы его использовали. А он столько раз был другим, он видел тысячи лиц и слышал тысячи голосов, все они спорили с ним нынешним. Когда он вспоминал себя прежнего, молодого человека дворянского происхождения, убежденного в существовании чести, справедливости, перед ним вставало изображение чего-то холодного, твердого и темного. Оно таилось в глубине его сознания и наблюдало. Не вмешивалось, не осуждало. Просто наблюдало.

Он не думал, что тот молодой человек когда-либо появится вновь. Он был подавлен, проглочен тьмой, потом пропал, не оставив и следа.

И Парану было, в общем, на это наплевать.

Он дошел до казарм, где когда-то размещалась гвардия Засеки. На походной кровати лежала женщина из числа старых воинов. Ее ступни, обмотанные какими-то тряпками, свешивались с кровати, матрас был заброшен в угол, она лежала на голых досках, подложив руки под голову.

Паран мельком взглянул на нее, потом осмотрел помещение. В комнате больше никого не было. Он повернулся к женщине.

– Капрал, не так ли? Она не пошевелилась.

– Ну, так, и что?

– Я так понимаю, – задумчиво произнес он, – что здесь уже не обращают внимания на звания.

Она открыла глаза и лениво оглядела стоящего перед ней офицера.

– Приблизительно так, – ответила она и снова закрыла глаза. – Ищите кого-то или что-то?

– Я ищу девятый взвод, капрал.

– Зачем? У них опять неприятности? Паран улыбнулся.

– А ты не из рядовых Разрушителей Мостов?

– Все рядовые Разрушители Мостов мертвы.

– Кто твой командир? – спросил Паран.

– Надоеда, только его здесь нет.

– Вижу, – капитан умолк, потом вздохнул. – Ладно, где этот Надоеда?

– Посмотрите в корчме. Последний раз, когда я его видела, он отдавал Ежу свою рубаху. Надоеда обожает карты, только вот игрок из него не ахти, – она начала ковырять в зубе.

Паран удивленно поднял бровь.

– Ваш командир играет со своими людьми?

– Надоеда сержант, – пояснила женщина. – Наш капитан убит. А Еж все равно не из нашего взвода.

– А из какого?

Женщина усмехнулась, проглотила то, что извлекла из зуба.

– Из девятого.

– Как тебя зовут, капрал?

– Старьевщица, а тебя?

– Капитан Паран.

Старьевщица резко села, глаза ее расширились.

– Так ты новый капитан, готовый пустить в ход меч, а?

Паран усмехнулся.

– Точно.

– Ты хоть представляешь, куда ты попал? Все ведь скверно.

– Что ты имеешь в виду?

Она широко улыбнулась.

– Насколько я могу судить, – произнесла она, откидываясь и снова прикрывая глаза, – первая кровь, которая окажется на твоих руках, будет твоей, капитан Паран. Возвращайся туда, где безопасно. Ступай, императрице нужны те, кто обцеловывает ей руки.

– Они уже обцелованы, – ответил Паран. Он понятия не имел, как себя вести в подобной ситуации. Одна его часть желала выхватить меч и разрубить Старьевщицу пополам. Другая часть хотела рассмеяться, причем истерическим смехом.

За его спиной грохнула входная дверь, раздались тяжелые шаги. Паран повернулся. В комнате появился краснорожий сержант, на его физиономии более всего выделялись громадные усы. Не обращая внимания на Парана, он ринулся к кровати Старьевщицы и вперил в нее злобный взгляд.

– Проклятье, Старьевщица! Ты мне сказала, что Еж не в форме, а этот кривоногий негодяй взял да и обчистил меня!

– Еж точно не в форме, но ты-то еще хуже, – пояснила она. – Об этом-то ты меня не спрашивал, верно? Надоеда, это капитан Паран, новый командир девятого взвода.

Сержант уставился на Парана.

– Дыханье Худа, – пробормотал он, все еще пялясь на Парана.

– Я ищу Вискиджака, сержант, – негромко произнес капитан.

Что-то в тоне капитана заставило Надоеду собраться. Он открыл рот, потом закрыл, когда ощутил на себе пристальный взгляд капитана.

– Какой-то ребенок говорил, что Вискиджак ушел. А несколько его людей здесь, в корчме.

– Благодарю, сержант, – Паран поспешно вышел из комнаты.

Надоеда с трудом перевел дыхание и посмотрел на Старьевщицу.

– Дня два, – произнесла она, – и кто-нибудь с ним расправится. Их уже человек двадцать пропало. Надоеда был мрачен и напряжен.

– Мне почему-то кажется, что это будет нехорошо.

Паран вошел в корчму и остановился в дверях. Помещение было заполнено солдатами, их голоса сливались в ровный гул. У нескольких из них на мундирах были огненные значки Разрушителей Мостов. Все прочие принадлежали Второй армии.

За большим столом, перегораживающим переднюю комнату, человек шесть Разрушителей играли в карты. Спиной к двери сидел широкоплечий черноволосый человек. Его волосы были завязаны в хвост и украшены всевозможными амулетами. Он терпеливо тасовал колоду. Даже в общем шуме Паран услышал, как этот человек монотонно отсчитывает карты. Все остальные игроки с укоризной смотрели на него, что не производило на тасующего ни малейшего впечатления.

– Баргаст, – пробормотал Паран, не сводя глаз с тасующего. – Он один среди Разрушителей Мостов. Значит, это девятый, – он поглубже вдохнул и стал пробиваться через толпу.

Пока он добирался до стола, на его тонком плаще появилось полно пятен от кислого пива и горького вина, на лбу выступила испарина. Баргаст, как он заметил, только что закончил тасовать колоду и положил ее в центр стола. Баргаст протянул руку, из-под рукава показалась голубая татуировка: спираль, пересеченная во многих местах белыми шрамами.

– Вы из девятого взвода? – громко спросил он.

Человек, сидящий рядом с Баргастом поднял голову, его обветренное лицо было одного цвета с кожаным шлемом. Потом он посмотрел на карты.

– Капитан Паран?

– Да. А кто ты?

– Еж, – Он кивнул на плотного человека справа от него. – Это Маллет, отрядный лекарь. Баграста зовут Троттс, – он кивнул головой влево. – Остальные не имеют значения. Они из Второй, и к тому же худшие игроки на свете. Присаживайтесь, капитан. Вискиджаку и остальным пришлось отлучиться на время. Они скоро вернутся.

Паран нашел свободный стул и уселся между Маллетом и Троттсом.

Еж помрачнел.

– Троттс, как называется эта игра, скажи?

Паран обратился к Маллету:

– Скажи мне, лекарь, сколько живут офицеры Разрушителей Мостов? Еж хохотнул.

– До Лунного Семени или после? Маллет чуть приподнял густые брови, отвечая капитану.

– Кампании две, наверное. Это зависит от множества вещей. Дело тут не в ядрах даже, хотя и в них тоже. Необходимо забыть все, чему тебя учили, и слушаться сержанта как мамашу. Если его слушаешь, можно выжить.

Еж побарабанил по столу.

– Троттс, проснись! Во что мы играем?

Баграст нахмурился.

– Я думаю, – пробасил он.

Паран откинулся на спинку стула и ослабил ремень.

Троттс понял, что это за игра. Ко всеобщему восторгу Ежа, Маллета и всей Второй, это была та игра, которую он неизменно угадывал.

– Капитан, вы ведь слышали, что говорят о Разрушителях Мостов? – спросил Маллет.

Паран кивнул.

– Многие офицеры боятся Разрушителей Мостов. Ходят слухи, что смертность среди офицеров так велика потому, что они чаще всего гибнут с ножом в спине.

Он помолчал и был готов продолжать, когда вдруг ощутил вокруг себя странную тишину. Игра прекратилась, все смотрели на него. Пот ручьями стекал по спине капитана.

– И судя по тому, что я уже видел, – все-таки продолжил он, – я склоняюсь к тому, чтобы поверить в слухи. Но я скажу вам кое-что, всем вам. Если я погибну с ножом в спине, я хотел бы, чтобы это было заслуженно, – он затянул ремень и поднялся. – Передайте сержанту, что я буду в казармах. Я хотел бы переговорить с ним до начала наших официальных отношений.

Еж слегка кивнул.

– Хорошо, капитан, – он замялся. – Капитан, не сыграете с нами?

Паран отрицательно покачал головой.

– Нет, благодарю, – он улыбнулся только уголком рта. – Дурно выглядит офицер, обыгрывающий своих людей.

– Это вызов, все-таки сыграем как-нибудь, – произнес Еж: глаза его сияли.

– Я подумаю, – ответил Паран, отходя от стола. Пробиваясь через толпу, он ощутил, как его все больше охватывает странное, неожиданное и непривычное чувство: ощущение собственной незначительности. В нем с детства воспитывали чувство собственной важности, высокомерие, то же было и в академии. Теперь это высокомерие забилось куда-то в дальний угол его сознания и дрожало там, молчаливое и окаменевшее.

До встречи с адъюнктом он все понимал: его путь офицера, выпущенного из Морской академии, был прост и полон поклонов и безропотного выполнения приказов. Но теперь империя осталась вдалеке, а здесь, как понимал Паран, никому нет дела до двора и дворцовых интриг. Если бы он жил, следуя тому, чему его учили, он был бы уже мертв. И если бы не адъюнкт, он не был бы готов взять на себя командование.

Паран поморщился, открывая дверь корчмы и выходя на улицу. Ему уже не было интересно, как удалось императору так легко подчинить себе королевства, стоящие на пути империи. Он внезапно обрадовался пятнам на своей форме, он больше не казался себе белой вороной.

Паран шагнул в переулок, ведущий к казармам и затененный высокими зданиями и тентами, натянутыми над балконами. Засека была умирающим городом. Он довольно много помнил из ее истории, чтобы узнавать теперь следы былой славы. Правда, что сил было достаточно, чтобы заключить союз с повелителем Лунного Семени, но капитан подозревал, что здесь дело было в прагматизме повелителя острова, а не в силе. Местные жители лезли из кожи вон, чтобы казаться благополучными, но их попытки были тщетны. Он подумал, что его семья очень похожа на жителей Засеки…

Легкий шорох за спиной привлек его внимание. Из тени к нему приближалась чья-то фигура. Паран вскрикнул и схватился за меч. Ледяной ветер пронзил его, когда человек оказался рядом с ним. Капитан отступил назад, увидев, как сверкнули лезвия кинжалов. Он кинулся в сторону, наполовину вытащив меч. Нападающий поднял левую руку. Паран откинул голову назад, выставляя вперед плечо, чтобы блокировать удар, но его не последовало. Вместо этого кинжал пронзил его грудь. Второе лезвие вошло в бок, рот его наполнился кровью. Кашляя и постанывая, капитан начал сползать по стене, он схватился за нее одной рукой в тщетной попытке удержаться, пальцы его заскребли по кладке.

Тьма накрыла его сознание, оставляя чувство бесконечного сожаление. Откуда-то до его ушей донесся слабый звон, как будто что-то небольшое и металлическое скакало по жесткой поверхности. Звук изменился, что-то вращалось, тьма перестала сгущаться.

– Я изумлен, – произнес высокий мужской голос. Акцент показался капитану знакомым, из далекого детства, когда его отец заключал сделки с купцами из Дал Хонеза.

Второй голос ответил прямо над головой Парана.

– Следишь за мной?

Он узнал и этот акцент. Канизский, а голос принадлежал девушке, нет, девочке, ребенку, хотя он и знал, что это голос его убийцы.

– Совпадение, – ответил первый, потом хихикнул. – Кто-то – что-то – я бы сказал, пересекло наш Путь. Нежданное. Мои Гончие охотятся.

– Я не верю в совпадения.

Снова послышался смешок.

– Я тоже. Два года назад мы начали собственную игру. Просто старые счеты. А теперь здесь, в Засеке, нас вовлекли совсем в другую игру.

– Чью?

– Скоро это я узнаю.

– Не сходи с ума, Амманас. Лейсин остается нашей целью, она и есть крушение империи, которой Лейсин правит незаслуженно.

Я верю тебе, как всегда, Котильон.

– Я должна вернуться, – произнесла девушка, уходя.

– Конечно. Так это тот человек, которого Лорн послала тебя убить?

– Думаю, да. Это заставит ее вмешаться.

– А это требуется?

Разговор затихал по мере того, как собеседники удалялись от Парана. Остался только звук металла, как будто вращалась монета, все вращалась и вращалась.

Четвертая глава

Усердный старый каллиграф

Их имена навеки сохранил.

Дивятся подвигам потомки.

Огонь горит у них в глазах,

Его страшится тьма могил,

Хоть век не долог их.

За рядом ряд, за ратью рать

Легли они на берегу реки,

Лишенной имени…

Разрушители Мостов. Молодой Тук (род. 1141)

Порванный Парус свирепо взглянула на Вискиджака.

– Хохолок обезумел, – произнесла она. – Это закономерный для него конец, но он проделал дыры в собственном Пути и вкусил Хаоса. Хуже всего то, что от этого он стал более сильным и более опасным.

Они собрались у Порванного Паруса; ее квартира представляла собой гостиную, где они и находились теперь, и спальную, в которую вела роскошная дверь из тяжелого дерева. Предыдущие обитатели прихватили с собой все мало-мальски ценное, оставив только громоздкую мебель. Порванный Парус сидела за столом вместе с Вискиджаком, Быстрым Беном и Каламом, а также сапером по прозвищу Скрипач. Атмосфера в комнате накалялась.

– Разумеется, он ненормален, – ответил Быстрый Бен, глядя на сержанта, сидевшего с непроницаемым лицом. Маг поспешно добавил: – Но этого и ждали. Прихвостень Фенира, он получил себе тело куклы! Есть от чего сойти с ума.

– Что значит – сойти с ума? – возмутился Вискиджак. – Он ведь должен был прикрывать нас, так ведь?

– Быстрый держит его под контролем, – сказал Калам, – за Хохолком следят, а пока он бродит в тех лабиринтах, мы выясним, кто в империи хочет нашей смерти.

– Опасность состоит в том, – обернулся Быстрый Бен к Порванному Парусу, – что за ним следят. Ему необходимо проскользнуть через Пути новым способом, на всех обычных тропах стоят ловушки.

Порванный Парус немного подумала, затем кивнула.

– Тайскренн его найдет, или, по крайней мере, обнаружит чье-то присутствие. Но Хохолок использует силы Хаоса, дороги, что пролегают между Путями. А это крайне опасно, не столько для него, сколько для всех нас.

– Почему для всех? – поинтересовался Вискйджак.

Ответил Быстрый Бен:

– Это ослабляет Пути, истончает границы между ними, что, собственно, и позволяет Хохолку прорываться через них туда и оттуда. Но выбора у нас нет. Оставим ему его игрушку. Пока.

Чародейка кивнула, потирая лоб.

– Тайскренн один из тех, кого вы ищете. И я уже говорила…

– В этом мало хорошего, – прервал ее Быстрый Бен. – Сколько агентов он использует? Каковы детали плана, и что это за план, будь он неладен? Делается ли это все по приказу Лейсин, или верховный маг и сам метит на трон? Нам необходимо знать все это!

– Хорошо, хорошо, – произнесла Порванный Парус. – Хохолок узнает все это для вас, и что? Вы попытаетесь убить Тайскренна и всех, кто втянут в это дело? Вы и тогда будете рассчитывать на мою помощь? – Она оглядела всех их по очереди. Никто не произнес в ответ ни слова. Она разозлилась.

– Я знаю, – прошипела она, – что это наверняка Тайскренн убил Ночную Прохладу и моего любовника. Он, скорее всего, знает, что ваши туннели должны обрушиться на вас, и он, наверное, решил, что заместитель Дуджека и есть та ниточка, которую необходимо обрезать. Но если вы думаете, что я стану вам помогать, не зная всех ваших планов, вы заблуждаетесь. За всем этим стоит гораздо больше, чем вы хотите дать мне понять. Если вы хотите спасти свои жизни, почему бы вам просто не сбежать? Сомневаюсь, что Дуджек станет охотиться за вами. Разумеется, если подозрения Тайскренна насчет Однорукого и его заместителя хоть сколько-нибудь верны, тогда вы затеваете провозглашение Дуджека императором, а затем маршем идете в Генабарис, – она замолчала, снова по очереди обводя всех взглядом. – Или Тайскренн просто вас ненавидит и хочет разрушить ваши планы? Меня что, вовлекают в заговор? Если так, я должна знать, с какой целью. Есть у меня на это право, верно?

Вискиджак заворчал что-то, потом потянулся к кувшину на столе и по новой наполнил бокалы.

Быстрый Бен тяжело вздохнул и потер затылок.

– Порванный Парус, – негромко начал он, – мы не собираемся бросать открытый вызов Тайскренну. Мы не самоубийцы. Нет, мы собираемся лишить его поддержки, осторожно, незаметно, мы доведем его до того состояния, в котором он лишится своего положения. Если только императрица сама не замешана в это дело. Но нам необходимо знать как можно больше, прежде чем мы начнем действовать. А ты не можешь знать больше, чем уже знаешь. Для тебя самой это гораздо безопаснее. Хохолок хочет, чтобы ты прикрывала его, не делая ничего более. Необходимости в этом, скорее всего, не будет, – он посмотрел на нее с улыбкой. – А Тайскренна оставь мне и Каламу.

«Все это прекрасно, но это не ответ». Порванный Парус перевела взгляд на другого темнокожего человека и прищурилась.

– Ты был Когтем, да?

Калам пожал плечами.

– Я думала, никто не уходит… живым.

Он снова пожал плечами.

Сапер по прозвищу Скрипач пробормотал нечто нечленораздельное и встал со стула. Он зашагал по комнате, от стены к стене, как лисица в охотничьей яме. На него никто не обратил внимания.

Вискиджак пододвинул бокал Порванному Парусу.

– Будь с нами, чародейка. Быстрый Бен не затевает совсем уж грязных дел, – он погрустнел. – Я допускаю, что и сам не все знаю, но предпочитаю верить ему. Принимай все, как есть.

Порванный Парус сделала большой глоток вина. Она вытерла губы.

– Этой ночью ваш отряд идет в Даруджистан. Тайно. Что означает для меня невозможность связаться с вами, если вдруг все пойдет не так.

– Тайскренн будет следить за привычными Путями, – произнес Быстрый Бен. – Единственная надежная ниточка для нас – Хохолок. Ты сможешь найти нас через него, Порванный Парус. Вискиджак посмотрел на нее.

– Опять Хохолок. Ты ему не веришь?

– Нет.

Сержант ничего не сказал, он внимательно разглядывал стол. Его безразличие исчезло, теперь у него на лице отражалась буря эмоций, как будто вес его чувства загнаны в бутылку и заткнуты пробкой, но давление растет изнутри. Порванный Парус подумала, что случится, когда пробка все-таки вылетит.

Два представителя Семи Городов ждали, глядя на сержанта. Только Скрипач по-прежнему шагал по комнате. На форме сапера остались следы недавнего пребывания в туннеле. Вся грудь была залита густым потоком чьей-то крови, казалось, что у него на руках умер друг.

На его небритом лице виднелись не до конца зажившие волдыри от ожогов, рыжие волосы в беспорядке свисали из-под шлема.

После долгой паузы сержант резко кивнул самому себе. Он не отводил тяжелого взгляда от стола.

– Хорошо, чародейка. Мы скажем тебе. Быстрый Бен, расскажи ей о Горечи.

Порванный Парус в удивлении подняла брови. Она скрестила руки на груди и перевела взгляд на мага.

Быстрый Бен не был в восторге от этого требования. Он поерзал на стуле и с надеждой посмотрел на Калама, но тот сидел, отвернувшись.

– Итак, – пробурчал Вискиджак.

Быстрый Бен посмотрел в глаза Порванному Парусу с почти детским выражением, со страхом, виной и сожалением.

– Ты ее помнишь? Она коротко рассмеялась.

– Такое не забывается. Странное… ощущение… исходит от нее. Ощущение опасности, – она вспомнила о том, что увидела в своем раскладе Крыла Дракона. Дева Смерти. Но что-то сдерживало ее. Нет, поправила она себя, не просто что-то. «Я все еще им не верю». – Вы считаете, что она служит кому-то еще?

Лицо мага посерело. Он кашлянул.

– Она была записана в войско два года назад в Итко Кане, в ходе обычного набора в глубинке.

Калам добавил:

– В то же время там произошли ужасные события. Их замяли, но адъюнкт занималась расследованием, потом подключился Коготь, заставив всех, кто хоть что-нибудь знал, замолчать. Я разузнал кое-какие странные подробности.

– Странные, – сказал Быстрый Бен, – и многое объясняющие, если знать, что ищешь.

Порванный Парус улыбнулась про себя. Да, эти двое умели говорить дуэтом. Маг между тем временем продолжал:

– Что-то страшное произошло с кавалерией. Никто не выжил. То, с чем они столкнулись, было более всего похоже на…

– Собак, – завершил Калам. Она хмуро поглядела на убийцу.

– Теперь сопоставим факты, – произнес Быстрый Бен, снова привлекая к себе внимание. – Адъюнкт Лорн – личный убийца магов Лейсин. Ее прибытие на место означает, что в дело замешана магия. Высшая магия, – маг прищурился, глядя на Порванный Парус.

Она еще раз отхлебнула вина. «Фатид показал мне. Собаки и магия». – подумала она. В ее памяти всплыл образ Веревки, который она видела в раскладе. «Дом Теней, Тень и Веревка, а на службе у них семь Гончих Тени».

Она взглянула на сержанта, но он не отводил взгляда от стола, всякое выражение отсутствовало на его лице.

– Прекрасно, – в нетерпении произнес Быстрый Бен. – Собаки охотились. Это наша догадка, но она убедительна. Девятый полк был уничтожен вместе с лошадьми, а также и обитателями прибрежных деревень еще на лигу от того места.

– Ладно, – вздохнула Порванный Парус, – какое отношение к этому имеет Горечь?

Маг отвернулся, вместо него заговорил Калам:

– Хохолок приносит много информации. Мы практически уверены, что Горечь принадлежит Дому Тени…

– Похоже, – произнесла Порванный Парус, – что с момента появления в раскладе и открытия своего Пути, Путь Тени слишком часто пересекается с имперским Путем, чтобы это было случайностью. Почему Путь Света и Тьмы так… привязаны к Малазанской империи?

Калам помрачнел.

– Странно, правда? Ведь Путь появился только после смерти императора от руки Лейсин. Тень и его доверенное лицо, Покровитель Убийц, Котильон, исчезли куда-то еще перед смертью Келланведа и Танцора. Похоже, что существует какое-то… разногласие между Домом Тени и императрицей Лейсин, так сказать… личного толка.

Порванный Парус прикрыла глаза, «Проклятье, можно подумать, это не очевидно».

– Быстрый Бен, – сказала она, – разве у них в распоряжении не было Пути Тени? Рашана, Пути Иллюзии?

– Рашан – фальшивый Путь. Тень того, чем он кажется, если хочешь знать мое мнение. Он лишь иллюзия. Только боги знают, откуда он идет, кто создал его и зачем. Но настоящий Путь Тени закрыт, он был недоступен тысячи лет, вплоть до 1154-го года сна Огненной Богини, т. е. еще девять лет назад. Самые ранние записи о Доме Тени сообщают, что его трон занимал Тисте Едур…

– Тисте Едур? Кто это такой? – перебила Порванный Парус.

Маг пожал плечами.

– Кузен Тисте Анди? Я не знаю, чародейка.

«Ты не знаешь? Похоже, что ты знаешь слишком много». – подумала женщина.

Быстрый Бен вновь пожал плечами для подкрепления своих последних слов, затем продолжил:

– Во всяком случае, мы уверены, что Горечь связана с Домом Теней.

Все вздрогнули от неожиданности, когда Вискиджак вскочил на ноги.

– Я в этом не уверен, – заявил он, сверкая глазами на Быстрого Бена. Порванный Парус поняла, что они ведут бесконечный спор по этому вопросу. – Горечи нравится убивать. Держать ее рядом с собой все равно, что держать за пазухой скорпиона. Я все это знаю, я вижу и чувствую все это, как и все вы. Но это не значит, что она демон, – он обернулся к Каламу. – Она убивает как и ты, Калам. У вас у обоих ледяная кровь. И что с того? Я гляжу на тебя, и я вижу человека; люди способны на то, что делаешь ты. Я не ищу оправданий, но мне не нравится, что мы способны на такие гадости. Мы смотрим на Горечь и видим отражение нас самих. И, Худ побери, нам не нравится то, что мы видим.

Он сел так же внезапно, как и поднялся, и потянулся к кувшину с вином. Затем продолжил почти не слышным голосом:

– Это мое личное мнение. Я не разбираюсь в демонах, но я достаточно повидал смертных мужчин и женщин, ведущих себя как демоны в определенных обстоятельствах. Мой отрядный маг боится пятнадцатилетней девчонки. Мой убийца хватается за нож, как только она оказывается слишком близко к нему, – он посмотрел в глаза Порванному Парусу. – У Хохолка два задания, а не одно. Если ты считаешь, что подозрения Калама и Быстрого Бена верны, можешь не участвовать в этом. Я знаю, как все переворачивается, когда в дела вмешиваются боги, – его лицо мгновенно исказилось от воспоминаний. – Я знаю, – прошептал он.

Порванный Парус перевела дыхание, которое у нее перехватило с начала речи сержанта. Теперь его цели были ясны ей: он хотел, чтобы Горечь оказалась обычным человеком, девушкой, зачерствевшей в этом черством мире. Потому что это он понимал, с этим он мог иметь дело.

– Возвращаясь к Семи Городам, – спокойно произнесла она, – история говорит нам, что Первый Меч императора, командующий его армий, Дассем Ультор, принял предложение бога. Худ сделал Дассема Рыцарем Смерти. Потом что-то произошло, что-то пошло… вразрез с планами. И Дассем отверг титул, отказался от присяги, принесенной Худу, отказался от самого Повелителя Смерти. И все остальные боги разом стали участвовать в том деле и изменять все по своему желанию. Все завершилось смертью Дассема, убийством императора, кровью на улицах, войной в храмах и буйством магии, – она умолкла, видя, что тень воспоминания о тех временах омрачила лицо Вискиджака. – Ты там был. «И ты не хочешь возвращения тех времен сейчас и здесь. Ты считаешь, что если ты сможешь доказать непричастность Горечи к Дому Теней, ты сможешь изменить течение событий. Тебе нужна эта вера, чтобы спасти собственный рассудок, поскольку в мире есть вещи, с которыми можно сталкиваться только раз в жизни. Я не могу помочь тебе, Вискиджак. Дело в том, что Быстрый Бен и Калам правы».

– Если Тень призовет девчонку, доказательство будет налицо, Хохолок сообщит об этом.

– Ты не станешь участвовать в этом деле? – спросил сержант.

Порванный Парус улыбнулась.

– Единственная смерть, которой я боюсь, это смерть в забвении. Я участвую.

«Смелые слова, женщина. Эти люди смогут принести тебе самое лучшее – или худшее».

Что-то мелькнуло в глазах Вискиджака.

– Значит, по рукам, – сказал он бодро. Потом откинулся на спинку стула. – Что скажешь, Скрипач? – спросил он сапера, который по-прежнему шагал по комнате.

– У меня предчувствие, – пробормотал тот. – Что-то неправильно. Не здесь, но где-то близко, – он остановился и потряс головой, потом вздохнул, продолжая свой тяжкий путь. – Не знаю, не знаю.

Глаза Порванного Паруса следили за усталым маленьким человечком. Талант-самородок? Работает одним лишь инстинктом? Редкий случай.

– Думаю, не следует его слушать, – произнесла она. Вискиджак с тоской посмотрел на нее. Калам оскалился, морщинки лучами разошлись вокруг его темных глаз.

– Скрипач спас нам жизни в туннеле, – пояснил он. – Это было одно из его предчувствий.

Порванный Парус откинулась на спинку и скрестила руки на груди.

– И где теперь Горечь? – спросила она.

Скрипач повернулся, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Он хотел было что-то сказать, но промолчал. Остальные трое встали, отодвигая стулья.

– Нам уже пора идти, – проворчал Скрипач. – Там где-то нож, а на нем кровь.

Вискиджак коснулся боевого меча.

– Калам, проверь, – он посмотрел на Порванный Парус, когда убийца выскользнул за дверь. – Пару часов назад мы ее потеряли. Такое часто бывает в деле, – он уставился в землю. – Возможно, это никак не связано с этими окровавленными ножами.

Волна силы залила комнату, и Порванный Парус посмотрела на Быстрого Бена. Маг открыл свой Путь. У его магии был странный аромат, который она не узнавала, он напугал ее своей насыщенностью. Женщина посмотрела в черные глаза мага.

– Я должна знать, кто ты, – прошептала она. – На свете не так много настоящих мастеров, чтобы не знать их. Кто ты, Быстрый Бен?

– Все готовы? – перебил Вискиджак. Маг ответил Порванному Парусу лишь легким пожатием плеч.

– Готовы, – ответил он Вискиджаку. Сержант пошел к двери.

– Будь осторожна, чародейка.

Они ушли. Порванный Парус расставила стулья, потом наполнила кувшин вином. «Дом Теней и нож во тьме. Новая игра начата, или это лишь продолжение старой?»

* * *

Паран открыл глаза навстречу яркому жаркому солнцу, но вот небо над головой было… неправильное. Никакого солнца он не увидел, хотя желтое сияние было сильным. Но источника его не было видно. Жара почти физически давила на него.

Рев наполнил воздух, но это был не рев ветра, ветра не было. Он попытался думать, попытался вспомнить последние события, но прошлое было пусто, воспоминания ушли, остались разрозненные фрагменты: каюта корабля, звук кинжала, снова и снова впивающегося в дерево, человек с кольцами и с белыми волосами, зловеще усмехающийся.

Паран повернулся на бок, ища источник ревущего звука. Посреди равнины, лишенной травы и земли поднималась арка ворот, ведущих в… Никуда. «Я уже видел раньше такие ворота. Не такие большие, как эти. На эти ничто не похоже. Теперь они сделаны из камня, – решил он со своей позиции. – Тела, обнаженные человеческие фигуры. Похожие на? Нет… только не это».

Фигуры двигались, медленно извивались и стонали. Плоть отливала черным, глаза закрыты, из полураскрытых ртов исходит бесконечный стон.

Паран встал на ноги, волна дрожи прошла по его телу, ой снова упал на землю.

– Нерешительность, – холодно произнес голос рядом.

Паран перекатился на спину и заморгал. Над ним возвышались молодой мужчина и женщина, близнецы. Мужчинабыл в свободных шелковых одеждах, бело-золотых, его худощавое лицо было бледно и лишено выражения. Его сестра была одета в пурпурную накидку, ее светлые волосы отливали красным.

Говорил мужчина. Он невесело улыбнулся, глядя на Парана.

– Мы уже давно восхищаемся твоим… – Его глаза расширились.

– Мечом, – завершила женщина насмешливо.

– Гораздо хуже обстоит дело с монетой, не кажется ли тебе? – Усмешка человека стала издевательской. – Большинство здесь не останавливается, – он повернул голову в сторону уродливого архитектурного излишества на равнине. – Говорят, что раньше был обычай оставлять жертвы в болоте… Представляю, какое эстетическое наслаждение находил в этом Худ…

– Ничего удивительного, – протянула женщина, – что у смерти нет вкуса.

Паран попытался сесть, но конечности его не слушались. Он снова уронил голову, ощущая, как странная тяжесть наплывает на него.

– Что произошло? – прошептал он.

– Тебя убили, – радостно сказал мужчина. Паран закрыл глаза.

– Почему же я не прошел в ворота Худа?

– Мы вмешались, – пояснила женщина.

«Опонны, близнецы Удачи. И мой меч, мой неиспробованный клинок, что я купил год назад, имя, которое я дал ему по собственному желанию…»

– Что Опоннам нужно от меня?

– Всего лишь ту ненадежную непрочную вещь, которую вы называете жизнью, милый. Все неприятности от того, что Повелители пытаются участвовать во всех играх. Разумеется, мы примиряемся с такой необходимостью.

Далекий вой разрезал воздух.

– Ого, – воскликнул мужчина. – Ситуация усложняется. Нам бы лучше уйти, сестра. Прости, капитан, но похоже, что тебе придется все-таки пройти в ворота.

– Возможно, – произнесла женщина. Ее брат повернулся к ней.

– Мы договорились! Никаких споров! От споров только неразбериха. Это неприятно. Все наперекор здравому смыслу. Кроме того, все, кто приходит, играют нечестно.

– Мы тоже, – фыркнула сестра. Она повернулась к воротам.

– Повелитель Смерти! – громко произнесла она. – Мы будем с тобой говорить. Худ!

Паран повернул голову и увидел, как из ворот выходит размытая фигура. Она медленно приближалась. Паран пригляделся: старуха с прижатым к груди ребенком, покалеченной маленькой девочкой, поломанный Трелль, Тисте Анди…

– Осторожно! – произнесла сестра. Призрак наклонил голову, потом обнажил в усмешке желтые зубы.

– Как всегда, – сказала старуха прерывистым голосом, – вы не проявили ни капли воображения.

– Ты не Худ, – презрительно ответил брат. Кости заходили под иссохшей кожей.

– Хозяин занят.

– Занят? Мы не прощаем оскорблений, – заявила сестра.

Видение хихикнуло, потом умолкло.

– Какое несчастье. Жизнерадостный громкий смех был больше в моем обычае. А что до ответа, мой хозяин тоже не любит, когда вмешиваются в его дела и прерывают естественное движение душ.

– Убитый рукой бога, – произнесла сестра. – Это у него называется честной игрой?

Существо задвигалось, подошло поближе к Парану. Глазницы слабо поблескивали, словно в них был вставлен старый поблекший жемчуг.

– Оппон, – спросило видение, глядя на Парана, – что ты хочешь от моего господина?

– Я? Я – ничего, – сказал брат и отвернулся.

– Сестра?

– Даже богов, – ответила та, – поджидает смерть, скрытая в глубине их самих, – она помолчала. – От этого они делаются непредсказуемы.

Существо снова захихикало и снова умолкло.

– Око за око.

– Разумеется, – ответила сестра. – Мне нужно другое, это была преждевременная смерть. По недосмотру.

Видение помолчало, потом кости заскрипели от кивка головой.

– Разумеется, за тень смертного.

– Идет.

– Моя тень? – спросил Паран. – Что это означает?

– Много горя. Увы, – произнесло видение. – Кто-то близкий тебе пройдет через ворота Смерти… за тебя.

– Нет. Возьмите меня, умоляю.

– Спокойно! – рассвирепело существо. – Терпеть не могу патетику!

Вой раздался снова, на этот раз ближе.

– Нам лучше уйти, – повторил брат. Видение раскрыло было рот, чтобы снова рассмеяться, но потом передумало и лишь щелкнуло челюстями.

– Нет, опять вы за свое, – оно побрело обратно к воротам, остановилось и помахало рукой. Сестра закатила глаза.

– Пора идти, – нетерпеливо повторил брат.

– Да, да, – ответила сестра, глядя на Парана. Капитан вздохнул, отвернувшись.

– Пожалуйста, без последних загадок.

Когда он снова повернул голову, Опоннов уже не было. Он снова попробовал сесть. И снова потерпел неудачу.

Возникло новое присутствие, наполнившее воздух тревогой и запахом угрозы.

Паран со вздохом повернул голову. Он увидел пару Гончих, массивных существ с темной шерстью. Они уселись, глядя на него и свесив языки. «Вот кто убил всех в Итко Кане. Они исчадья ада, мерзкие твари!» Обе Гончие замерли, повернув к нему головы, словно читая его мысли. Паран ощутил, как замерло его сердце от их взгляда. Он почувствовал, что скалит зубы.

Между двумя собаками появилась тень, прозрачная форма, напоминающая человека. Тень заговорила.

– Посланник Лорн. Я думал, что это кто-то… могущественный. Хотя, надо сказать, что умер ты красиво.

– Судя по всему, еще нет, – ответил Паран.

– Ах да, – произнесла тень, – и мне, как всегда, придется это завершать. Сколько дел!

Паран вспомнил разговор Опоннов со слугой Смерти. «Невероятно. Если и боги тоже…»

– В день, когда ты все-таки умрешь, Повелитель Теней, – негромко произнес он, – я буду ждать тебя на другой стороне ворот. С улыбкой. Боги ведь умирают, не так ли?

Что-то хрустнуло в воротах. Повелитель Теней и Гончие вздрогнули.

Паран продолжал, изумляясь собственной храбрости, язвить по поводу Повелителей. «Всегда говорил правду в лицо сильным, правда?»

– На полпути от жизни к смерти мое обещание ничего мне не стоит.

– Лжец, единственный Путь, что остался для тебя…

– Смерть, – закончил Паран. И затем прибавил: – Кое-кто предпочел исчезнуть до появления тебя и твоих псов.

Рыцарь Дома Теней подался вперед.

– Кто? Что происходит? Кто нам противостоит?

– Сам ищи ответы на свои вопросы, Повелитель Теней. Ты ведь понимаешь, что если ты пошлешь меня сейчас по… моему пути, твои недруги найдут иные средства? Ничего не зная о том, кто станет их следующим орудием, как разузнаешь ты их планы? Ты останешься бродить в тени.

– Твоя мысль мне ясна, – заявил Повелитель. – Я должен посоветоваться с компаньоном….

– Как хочешь, – перебил Паран, – я бы хотел встать. Бог разразился смехом.

– Если ты встанешь, то сможешь идти. И только одним путем. У тебя будет отсрочка, и если Худ придет к тебе, то это будет его дело, а не наше. Великолепно. Если ты будешь жить, моя тень пойдет за тобой следом.

Паран рассмеялся.

– В последнее время вокруг меня всегда толпа, – он посмотрел на собак. Они тоже глядели на него, не сводя загадочного взгляда. «Я до вас еще доберусь», – подумал Паран. И как ответ на его безмолвное обещание, в глазах псов вспыхнули красные огни.

Бог продолжал говорить, но мир вокруг Парана потемнел, померк, поблек, потом умолк и голос бога, и все звуки утонули в далеком возобновившемся звоне катящейся монеты.

Неизвестно сколько времени прошло, пока Паран предавался воспоминаниям, которые, как он считал, давно были уже должны стереться из его памяти: он младенец, делающий первые неуверенные шаги, держась за юбку матери; ночная гроза, заставившая его мчаться со всех ног к спальне родителей, шлепая по холодным камням босыми ногами; он держит за руки сестер, они стоят на чьем-то мощеном дворе и ждут, ждут кого-то. Эти образы неясно проносились в его голове. Юбка его матери? Нет, старой служанки. Не спальня родителей, а комната кого-то из слуг. А в том дворе они ждали пол-утра отца и мать, двух людей, которых они едва знали.

В его сознании эти сцены всплывали сами, загадочные важные моменты, значение их не явно, они кусочки мозаики, которую он не может узнать, и которая сложена не его руками и с неведомой ему целью. Где-то на самом дне души разливался страх, он чувствовал, как кто-то или что-то занято исправлением его воспоминаний, оно придает им новый оттенок, разворачивает их. Чья-то рука… играет. С ним, с его жизнью.

Странная смерть.

До него донесся голос.

– О, проклятье, – чье-то лицо наклонилось совсем близко к Парану, глядя в его открытые глаза. Это была Старьевщица. – Он не выдержал, – произнесла она.

Сержант Надоеда ответил откуда-то издалека:

– Никто из взвода не сумел бы такого. Не в городе хотя бы.

Старьевщица коснулась раны на груди, ее пальцы оказались удивительно мягкими.

– Это не Калам.

– Ты справишься? – спросил Надоеда. – Я пойду за Ежом, Маллетом и за всеми остальными.

– Иди, – ответила Старьевщица, дотрагиваясь до второй раны в десяти сантиметрах снизу от первой. – Эта рана нанесена уже позже, нанесена правой рукой, но слабо.

«Действительно, странная смерть, – подумал Паран. – Что держит его здесь? Или это другое… место? Место жаркого невидимого желтого солнца? Голоса и призрачные фигуры, неразличимые там, среди толпы под аркой ворот, с открытыми ртами и закрытыми глазами. Хор смерти… Он ходил туда, а теперь вернулся к обычным голосам, настоящей плоти, живым рукам? Как он может видеть через пустое стекло своих глаз, как он ощущает мягкое прикосновение женских рук к своему телу? И что это за боль, поднимающаяся из неведомых глубин подобно Левиафану?»

Старьевщица присела на корточки и вытянула руки, уперевшись локтями в колени.

– Почему кровь еще идет? Этим ранам не меньше часа.

Боль разлилась по телу. Паран почувствовал, как скривились его слипшиеся губы. Мышцы напряглись, он дернулся и застонал.

Старьевщица отшатнулась, в ее руке из ниоткуда появился меч, когда она побежала в проулок.

– Слава Шедодул!

Раздались шаги по булыжникам. Она закричала:

– Лекарь! Этот негодяй жив!

В третий раз после полуночи Засеку облетел печальный звук колокола, пустые улицы ответили ему эхом. Начался слабый дождик, ночное небо приобрело золотистый оттенок. Перед большим зданием неподалеку от старого дворца стояли на часах два моряка, завернутые в черные плащи.

– Ну и ночка, – произнес один, переступая ногами. Второй переложил пику поудобнее и сплюнул.

– Ты только посмотри, – покачал он головой, – любой ведь поймет, что ты только и мечтаешь удрать с поста.

– Что я мечтаю? – обиженно переспросил первый. Второй напрягся.

– Тише, кто-то идет.

Часовые напряженно ждали, держась за оружие. От стены отделилась фигура и вышла под свет фонаря.

– Стой, – крикнул второй стражник. – Иди сюда, медленно, скажи, зачем ты здесь. Человек подошел ближе.

– Калам, Разрушители Мостов, девятый взвод, – спокойно произнес он.

Моряки держались настороженно, но Разрушитель Мостов не подошел ближе. Они видели его блестящее от дождя лицо в свете фонаря.

– Что ты здесь делаешь? – спросил второй. Калам оглядел улицу.

– Мы не собирались возвращаться. Что до нашего дела, то Тайскренну лучше о нем не знать. Ты со мной, солдат?

Моряк опять плюнул на булыжники.

– Калам. Ты ведь капрал Калам, – теперь в его голосе звучало уважение. – Ты получишь все, что тебе нужно.

– Точно так, – проворчал и другой стаж. – Я был в Натилоге, сэр. Если вы хотите, чтобы мы на часик-другой ослепли от дождя, вы только шепните.

– Мы принесем тело, – произнес Калам. – Но вас это не должно беспокоить.

– Ворота Худа, – ответил второй моряк, – мы будем спокойны, как покойники.

Раздались звуки шагов приближающихся людей. Калам помахал им, потом скользнул в ворота, отпертые часовым.

– Как ты думаешь, что они замышляют? – спросил он у напарника, когда Калам исчез. Тот пожал плечами.

– Дай бог, чтобы оно как следует дало по Тайскренну. Худ получит тогда первоклассного убийцу. Зная Разрушителей Мостов, можно надеяться, – он замолчал, люди подошли. Двое несли третьего. Глаза у второго часового расширились, когда он увидел, в каком звании был раненый и сколько крови вытекло на его одежду.

– Удача Опоннов, – прошептал он одному из Разрушителей Мостов в кожаном шлеме на голове. – Тянуть – не толкать, – добавил он.

Разрушитель Мостов бросил на него взгляд.

– За нами идет женщина, вы ее не тронете. Понятно?

– Женщина? Какая?

– Она тоже из девятого. Охоча до крови, – ответил человек, внося капитана в ворота. – Наплюйте на службу, – бросил он через плечо. – Просто останьтесь в живых, если сможете.

Часовые уставились друг на друга. Люди прошли в ворота. Когда первый попытался прикрыть створки, второй остановил его.

– Не закрывай совсем, – пробормотал он. – Пусть падает тень.

– Ну и ночка, – повторил первый.

– Нам ведь есть, чем заняться? – прознес второй, отходя от ворот.

Первый пожал плечами и пошел за товарищем.

Порванный Парус тяжелым взглядом долго смотрела на карты, разложенные в центре стола. Она выбрала расклад по спирали, через все Крыло Дракона, и теперь добралась до последней карты, которая в зависимости от положения могла означать либо конец – либо начало.

Спираль превратилась в яму, туннель, ведущий вниз; там, в глубине, среди теней затаилась Гончая. Она ощущала необходимость немедленного толкования. Сюда вовлечен Аркан Теней, бросающий вызов Опоннам. Она посмотрела на первую карту расклада, на начало спирали. Каменщик Аркана Смерти занимал низшую позицию по отношению к остальным, но теперь картинка, лежащая на деревянной поверхности, казалось, выросла. Брат Воина из того же Аркана, Каменщик представлял собой тощего серого человека в вылинявших одеждах. Его большие, в узлах вен, руки сжимали инструменты, по сторонам от него вставали стены грубой кладки. Порванный Парус обнаружила, что она различает фактуру камней; на них были надписи на неизвестном языке, похожие на манускрипты Семи Городов. В Аркане Смерти Каменщик занимался строительством курганов, установкой камней, он обещал Смерть не одному или нескольким, а многим. Надписи на стенах были ей не ясны, эти слова Каменщик оставил себе, время стерло их края. Даже сам человек казался стершимся от времени, его лицо бороздили морщины, его борода была седой. Этот человек когда-то работал с камнем, но недолго.

Чародейка с трудом понимала это место расклада. Но оно заставило ее вздрогнуть. Казалось, что начата новая игра, игроки один за другим выходят на свет. По середине спирали стоял Рыцарь из Аркана Тьмы, он находился на равном расстоянии от начала и от конца. В последнее время расклад ясно принимал очертания дракона, что-то парило над Рыцарем в темном небе, но разглядеть это было невозможно. Иногда ей казалось, что это обман зрения.

Меч Рыцаря выбросил по направлению к Гончей дымную струю, и в тот же миг она поняла, что это значит. В будущем столкнутся Рыцарь, Сын Тьмы, и Аркан Теней. Это будет настоящая битва, ее размах напугал Порванный Парус. Союза между Арканами не будет. Редко можно было увидеть столь четкую и прямую связь между Арканами, и Порванный Парус забеспокоилась. Кровь непременно прольется при таком столкновении сил, отголосок столкновения разойдется по всему миру. Неизбежно люди пострадают. Эта мысль вернула ее к Каменщику Аркана Смерти. Сердце Порванного Паруса тяжело забилось в груди. Она вытерла пот, заливавший глаза, и судорожно вздохнула.

– Кровь, – забормотала она, – прольется потоком. «Каменщик складывает курган, ведь он слуга Смерти, и он коснется меня. А могила… для меня ли она? Или я уйду от нее? Оставив Разрушителей Мостов на произвол судьбы, ускользнув от Тайскренна и империи?»

Ее мысли взбудоражили воспоминания, которые она подавляла в себе вот уже два столетия. Образы потрясли ее. Она снова брела по грязным улицам городка своего детства, дитя, наделенное Талантом, дитя, которое видело, как война превратит людей в кровавое месиво. Дитя, которое бежало своего знания, ни с кем не делясь им, а потом пришла ночь, ночь крови и смерти.

Дар рос в ней, он становился все ощутимей. Теперь, спустя много лет, он был настолько силен, что мог вдребезги разбить ее мир, превратив в призраки все то, что она считала прочным, лишив ее иллюзорного чувства безопасности, которое спасало ее вот уже две сотни лет.

Образы и в этот раз ушли в глубины подсознания, но они изменили ее. В этот раз она не убежит. Она посмотрела на Гончую. Глаза животного, казалось, горели желтым огнем, проникавшим сквозь ее плоть в поисках ее души.

Она застыла на стуле, ощутив за спиной чье-то леденящее кровь присутствие. Порванный Парус, медленно повернулась.

– Прости, что не предупредил, – произнес Быстрый Бен, появляясь из туманного облака своего Пути. Она снова ощутила странный пряный запах его магии. – Компания собирается, – сказал он несколько рассеянно. – Я позвал Хохолка. Он придет через Путь.

Порванный Парус вздрогнула, ее пронзило предчувствие. Она снова посмотрела на расклад и начала собирать карты.

– Ситуация все осложняется, – произнес маг за ее спиной.

Она помедлила, силясь улыбнуться.

– В самом деле? – пробормотала она.

Ветер с дождем хлестал Вискиджака по лицу. Откуда-то издалека донесся звук колокола. Сержант потуже затянул веревки капюшона. Вид с крыши на восточное крыло дворца был почти полностью закрыт пеленой дождя.

– Все эти дни ты только молчал и наблюдал, – сказал он, обращаясь к спутнику. – А теперь пришло время сказать что-нибудь.

Скрипач утер капли на лице и посмотрел на восток.

– Мне нечего рассказать тебе, – хрипло ответил он. – Только ощущения. Одно из них касается этой женщины.

– Порванного Паруса?

– Угу, – раздался звон металла, когда сапер отстегнул ремень, на котором держался меч. – Терпеть не могу эту штуку, – буркнул он.

Вискиджак проследил за тем, как сапер взялся за ремень и подтолкнул меч вперед по черепице.

– Только не забывай, как ты сделал в последний раз, – произнес сержант, пряча усмешку. Скрипач нахмурился.

– Стоит один раз ошибиться, как все только и напоминают тебе.

Вискиджак ничего не ответил, его трясло в беззвучном приступе хохота.

– Клянусь костями Худа, – продолжал Скрипач, – я не воин. Не солдат. Родился в переулке малазанского города, учился резать камень в каменоломнях на равнине, – он посмотрел на сержанта. – Ты ведь тоже был каменотесом. Так же, как и я. Только я не схватываю военную науку так быстро, как ты. Мне достался рядовой состав и мины; иногда я думаю, что сделал неверный выбор.

Изумление Вискиджака от боли, прозвучавшей в словах Скрипача, проходило. «Схватываю что? Как убивать людей? Как посылать их на смерть в чужой стране?» – пронеслась у него в голове.

– А что ты чувствуешь по поводу Порванного Паруса? – спросил сержант.

– Не знаю, – ответил сапер. – Я полагаю, ее терзают какие-то старые демоны. Вискиджак усмехнулся.

– Едва ли ты найдешь мага, которого не мучило бы сомнительное прошлое, – произнес он. – Говорят, она была отнюдь не рекрутом, она из высшего состава. Но она лишилась своего положения.

– Мы не вовремя нашли ее.

– Ее отряд погиб. Ее предали. Если не империя, что у нее останется?

«Что у всех у нас останется?»

– Кажется, что она готова разрыдаться в любую минуту. Она потеряла что-то основное в себе, сержант. Если Тайскренн до нее доберется и немного нажмет, она сломается.

– Полагаю, ты недооцениваешь магов и их искусство, Скрипач, – ответил Вискиджак. – Она из выживших и… верных. Это не новость, что я скажу, но ей предлагали звание верховного мага не один раз, и который раз она отказывалась. Она не афиширует этого, но она очень близко знакома с Тайскренном. Она хозяйка своего Пути, ее нельзя обвинить в слабости.

Скрипач присвистнул, хватаясь руками за парапет.

– Значит, я не прав.

– Еще что-нибудь?

– Только одно, – невозмутимо отозвался Скрипач. Вискиджак замер. Он понимал, что означает такой тон.

– Продолжай.

– Что-что будет этой ночью, сержант, – Скрипач повернулся, глаза его блестели во тьме. – Будет жарко.

Они оба услышали звук открывающегося в крыше люка. Верховный кулак Дуджек Однорукий появился в ореоле света, вырвавшегося из комнаты внизу. Он шагнул на последнюю ступеньку и вышел на крышу.

– Помогите же мне справиться с этой проклятой дверцей, – обратился он к ожидавшим его Вискиджаку и Скрипачу.

Они поспешили к нему, скрипя подошвами по мокрой черепице.

– Есть что-нибудь о капитане Паране, верховный кулак? – спросил Вискиджак, пока Скрипач прикрывал дверь люка. Опять стало темно.

– Ничего, – ответил Дуджек. – Он пропал. Опять этот ваш убийца, Калам.

Вискиджак покачал головой.

– Я знаю, где он и где он был всю эту ночь. Еж и Маллет были последними людьми из видевших капитана. Он был в гостинице, потом исчез. Верховный кулак, мы не убивали капитана Парана.

– Не оправдывайтесь, – буркнул Дуджек. – Ненавижу. Скрипач, это твой меч лежит там? В луже!

Скрипач со свистом выдохнул и бросился к оружию.

– Это сказки какие-то, – сказал Дуджек. – Шеденул ему помогает? – Он помолчал, пытаясь привести в порядок мысли. – Ладно, вы не убивали капитана. Тогда где он?

– Ищем, – ответил Вискиджак без всякого выражения в голосе.

Верховный кулак вздохнул.

– Ладно. Все понятно. Вы хотите знать, кто еще мог желать смерти Парана, это значит, что придется объяснять, кто его послал. Он человек адъюнкта Лорн, по крайней мере, был в последнее время. Но он не Коготь. Он сын дворянина из Унты.

Скрипач подобрал свое оружие и стоял теперь на краю крыши, уперев руки в бока. «Славный парень. Они все славные». Вискиджак поморгал, чтобы стряхнуть капли дождя с ресниц.

– Из столицы?

– Один из тех. Никто не любит старинные дворянские семейства, даже сами себя они не любят.

– Возможно, – произнес Дуджек без особой уверенности в голосе. – В любом случае, он назначен командовать вашим отрядом – и не только на это задание. Это постоянное назначение.

– Минирование Даруджистана – его идея? – поинтересовался Вискиджак.

– Нет, и никто не знает, чья это идея, – ответил верховный кулак. – Может быть, адъюнкта, а может быть, и самой императрицы. Это означает лишь только то, что мы посылаем вас, – он чуть заметно улыбнулся. – Я сообщу вам все оставшиеся детали, – он посмотрел в глаза сержанту. – Предположим, что с Параном все в порядке.

– Могу я говорить свободно, верховный кулак? Дуджек расхохотался.

– Ты думаешь, я не знаю? От этого плана дурно пахнет. Тактика не продумана…

– Я не согласен.

– Что?

– Думаю, что все будет так, как запланировано, – задумчиво произнес сержант, по очереди глядя на огни, сияющие на востоке, и на солдата на краю крыши.

– Поскольку предполагается, что все мы погибнем. Верховный кулак посмотрел в лицо сержанту.

– Пойдем со мной, – сказал он. Он пошел в ту сторону, где стоял Скрипач. Сапер кивнул им. Секунду спустя все трое стояли на краю и смотрели вниз. Слабо освещенные улицы Засеки вились между домов из грубо отесанных камней, которым, казалось, не нравилась эта ночь. Их квадратные силуэты, полу скрытые завесой дождя, дрожа, ожидали зарю.

Помолчав, Дуджек произнес:

– Как здесь пустынно и одиноко.

– Да, сэр, – согласно буркнул Скрипач.

Вискиджак закрыл глаза. То, что происходило здесь в тысячах лиг, было задумано совсем в другом месте. Такова империя, и такой останется, не зависимо оттого, идет ли речь о людях или о городах. Все они слепые орудия в чужих руках. Сержант уже давно это понял. Эта правда поразила его, он и теперь не мог примириться с ней. Небольшое облегчение, которое он ощущал в эти дни, было связано с усталостью.

– Все идет к тому, – медленно продолжил верховный кулак, – чтобы уничтожить Разрушителей Мостов. Уже есть приказ об объединении второго взвода с пятым и шестым. Мы будем считаться пятым до укомплектования. Прилив принесет нам новые воды, господа, и вкус их горек, – он замялся, но потом все-таки добавил: – Если вы вместе с отрядом вернетесь из Даруджистана живыми, даю вам слово, я вас отпущу.

Вискиджак вскинул голову, Скрипач замер.

Дуджек кивнул.

– Вы слышали. А что до остающихся Разрушителей Мостов, что ж, им легче, я о них позабочусь, – верховный кулак посмотрел на восток, его зубы обнажились в нерадостной улыбке. – Они подталкивают меня. Они хотят оставить меня в аду, где нет места для маневра. У меня десять тысяч солдат, которым я многим обязан…

– Простите, сэр, – прервал Скрипач, – эти десять тысяч солдат заявляют, что это они вам должны. Скажите только слово…

– Осторожнее, – предупредил Дуджек.

– Да, сэр.

Вискиджак молчал, его мысли смешались. Дезертирство. Это слово набатом звучало в мозгах. Он чувствовал – то, что говорил Скрипач, было правдой. И если верховный кулак Дуджек решит, что настало время для маневра, последнее место, где он хотел бы оказаться, так это в сотне лиг от места событий. Он был в слишком близких отношениях с Дуджеком, хотя они никогда не показывали того, что знают друг друга с незапамятных времен. Были времена, когда Дуджек обращался к Вискиджаку «сэр», и хотя Вискиджак не имел к Дуджеку никаких претензий, он знал, что тот тяжело переживает такой поворот судьбы. И когда придет время, Вискиджак хочет быть рядом с Дуджеком.

– Верховный кулак, – наконец произнес Вискиджак, зная, что они оба ждут его слов, – Разрушители Мостов еще живы. Все меньше рук, сжимающих меч. Но меч пока остер. Не в наших обычаях облегчать жизнь тому, кто противостоит нам, кто бы он ни был. И просто уйти… – Сержант вздохнул. – Их бы это устроило, правда? Пока есть хоть одна рука, способная держать меч, Разрушители Мостов не сдадутся. Это дело чести.

– Я все слышал, – произнес Дуджек. Потом он пробурчал: – Вон они идут.

Вискиджак вслед за верховным кулаком посмотрел на восток.

Быстрый Бен тряхнул головой и со свистом выдохнул сквозь зубы.

– Гончие взяли его след, – произнес он.

Калам громко выругался, вскакивая на ноги.

Порванный Парус, сидя на кровати, хмурясь глядела, как он тяжеловесно мечется по комнате, заставляя скрипеть половицы. При своих немалых габаритах Калам умудрялся ловко обходить мага, висящего со скрещенными ногами над полом в центре комнаты. Вся сцена создавала ощущение нереальности.

Порванный Парус поняла, что очень устала. Слишком много всего произошло и продолжало происходить. Она мысленно встряхнулась и сосредоточилась на Быстром Бене.

Маг нашел Хохолка, а марионетка в свою очередь напала на чей-то след или след чего-то, что вело вниз, на Путь Хаоса. Хохолок уже доходил до ворот Царства Теней и даже заходил за них.

Быстрый Бен на некоторое время терял его из виду, и эти минуты молчания заставляли всех присутствующих нервничать. Но вот маг вновь обнаружил присутствие Хохолка.

– Он выходит, – объявил маг, – раздвигает Пути. Благодаря удаче Опоннов он оторвался от Гончих.

Порванный Парус поморщилась от такого бездумного упоминания вслух имени Шутов. При таких условиях, когда множество тонких течений переплеталось в одном месте, к ним легко можно было привлечь нежелательный интерес.

Атмосфера в комнате была гнетущей, что усугублялось духотой и запахом пота. Договорив последнее слово, маг уронил голову на грудь. Порванный Парус знала, что его сознание бродит сейчас по Путям, вцепившись мертвой хваткой в плечи Хохолка.

Калам пробежался прямо перед чародейкой. Он замер и посмотрел ей в лицо.

– А что Тайскренн? – мрачно поинтересовался он, складывая руки на груди.

– Он знает, что что-то произошло. Он ищет, но опасается засады, – она улыбнулась. – Я чувствую, как осторожно он крадется. Очень осторожно. Он понимает, что в засаде может таиться либо заяц, либо волк.

Калам по-прежнему был угрюм.

– Либо Гончая, – пробормотал он и вновь зашагал по комнате.

Порванный Парус внимательно посмотрела на него. Неужели это и затеял Хохолок? Притащить за собой Гончую? И они все ведут Тайскренна к гибельной засаде?

– Не верю, – произнесла она, следя за убийцей жестким взглядом. – Это глупо.

Калам ничего не ответил, встречаться с ней взглядом. Порванный Парус встала.

– Не глупо – безумно! Ты понимаешь, что тогда может произойти? Некоторые считают, что Гончие еще древнее, чем само Царство Теней. Но дело даже не в них. Сила притягивает силу. Если здесь окажется один из Повелителей, за ним потянутся и другие, почуяв кровь. К рассвету все смертные в городе погибнут.

– Полегче, – буркнул Калам. – Никто не хочет, чтобы Гончая оказалась в городе, – он не глядел на нее.

Порванный Парус вздрогнула от слов убийцы. Он не смотрел ей в глаза от стыда и смущения. Он боялся показаться слабым.

– Худа ради, – вздохнула она, – я уже два часа сижу на подушке.

Он замер от неожиданности, потом рассмеялся. Ей понравился звук его негромкого смеха.

Дверь открылась, вошел Маллет. На его круглом румяном лице отражалось смущение. Он быстро взглянул на Быстрого Бена, потом подошел к Порванному Парусу и присел рядом с ней на корточки.

– По всем правилам, – начал он негромко, – капитан Паран должен был бы сейчас находиться на офицерском кладбище с двумя метрами грязи над его симпатичной физиономией, – он кивнул Каламу, подошедшему к ним. – Первая рана была смертельна, прямо над сердцем. Удар профессионала, – добавил он, многозначительно глядя на убийцу. – Вторая прикончила бы его медленно, но так же надежно.

Калам скривился.

– Значит, он должен быть мертв. А он жив. Что это означает?

– Вмешательство, – ответила Порванный Парус, ощущая, как внутри нее все похолодело. Ее глаза с тяжелыми веками обратились на Маллета. – Твоих умений Денула было достаточно?

Лекарь усмехнулся.

– Это было несложно. Я помог, – пояснил он. – Раны уже затянулись, повреждения залечены. Я ускорил процесс, но это все. Травма, и телесная, и душевная, слишком велика. По всем правилам, ему понадобятся недели, чтобы выздороветь физически. Уже одно это станет проблемой.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Порванный Парус.

Калам подошел к столу, где стояли три глиняных кружки и кувшин с вином. Он начал разливать вино, пока Маллет продолжал рассказывать.

– Врачевание не может разделять тело и чувства тела. Это трудно объяснить. Пути Денула затрагивают все аспекты врачевания, поскольку повреждение, когда оно имеет место, касается всех уровней. Шок оставляет шрам, который и становится мостиком от тела к душе.

– Все и разом, – пробормотал Калам, протягивая лекарю вино. – А что с Параном?

Маллет сделал большой глоток и утер рот.

– Лечения плоти здесь недостаточно. Он сможет встать на ноги уже через день-другой, а вот шок потребует лечения временем.

– Этого ты не сможешь? – спросила Порванный Парус.

Он покачал головой.

– Это будет означать вмешательство. А вмешательство может разрушить мостик от тела к душе. Сколько шоковых ситуаций и драм пережил Паран в своей жизни? Какой из шрамов мне врачевать? Мое неведение может наделать множество бед.

Порванный Парус подумала о молодом человеке, которого они час назад внесли в ее комнату. После того стона, благодаря которому Старьевщица поняла, что он жив, он впал в забытье. Все, что было ей известно о Паране, – это что он благородного происхождения, родом из Унты, что он новый командир отряда, отправляющегося с заданием в Даруджистан.

– В любом случае, – сказал Маллет, осушая свою кружку, – Еж глаз с него не спускает. Паран может прийти в себя в любой момент, но никто не знает, в каком состоянии окажется его сознание, – лекарь усмехнулся, глядя на Калама, – Еж ощущает симпатию к своему подопечному, – он улыбнулся еще шире после того, как убийца выругался.

Порванный Парус вопросительно посмотрела на лекаря.

Маллет пояснил.

– Еж у нас подбирает бродячих собак, ну, и остальных… несчастных, – он посмотрел на Калама, который снова забегал по комнате. – И в этом он проявляет изрядное упрямство.

Убийца продолжал неслышно ругаться.

Порванный Парус улыбнулась. Но ее улыбка увяла, как только она подумала о капитане Паране.

– Его собирались использовать, – сказала она без всякого выражения. – Как меч. Маллет очнулся от ее слов.

– Никакого сострадания в лечении нет, только голый расчет.

Они разом вздрогнули от внезапно раздавшегося голоса Быстрого Бена.

– Свою жизнь он отнял у Тени.

В комнате повисло молчание.

Порванный Парус вздохнула. Раньше это было просто предположение. Она заметила, как Маллет и Калам переглянулись, и догадалась, о чем они подумали. Где бы ни была Горечь, когда она вернется, ей придется ответить на несколько вопросов. Теперь Порванный Парус знала: эта девушка служила Тени.

– Это значит, – подытожил Быстрый Бен, – что кто бы ни вступился сейчас за Парана, он выступит против Аркана Теней, – он повернул голову, посмотрев черными глазами на чародейку. – Нам необходимо узнать, что знает Паран, когда он очнется. Только…

– Нас здесь не будет, – завершил Калам.

– И поскольку Хохолка недостаточно, – пробормотала Порванный Парус, – вы хотите, чтобы я осталась выхаживать капитана.

Быстрый Бен поднялся, отряхивая пыль с кожаных штанов.

– Хохолок через некоторое время уйдет. Гончие упрямы. Пройдет некоторое время, прежде чем они найдут его. И, если произойдет самое худшее, – маг мрачно ухмыльнулся, – он переметнется к ним и даст Повелителю Теней пищу для размышлений.

– Сходи за Ежом, – сказал Калам Маллету. – Мы уходим.

От последних слов Быстрого Бена Порванный Парус похолодела. Он сморщилась от вкуса золы во рту и молча следила за тем, как собирается к отходу отряд. Перед ними задача, которая зовет их прямо в Даруджистан. Этот город следующий в имперском списке, последний из Вольных Городов, единственная драгоценная жемчужина, которой не хватает в короне империи. Отряд будет взрывать, подготавливая путь войску. Они будут предоставлены сами себе. Как ни странно, Порванный Парус почти позавидовала той изоляции, в которой они скоро окажутся. Почти, но не совсем. Она боялась, что все они погибнут.

Образ Каменщика вернулся к ней, словно вызванный ее страхами. «Будет непросто бороться с ними», – поняла она.

Черные Моранты спускались на кворлских скакунах. На спинах Морантов и на белоснежных шкурах их коней кровавыми полосами играли первые лучи солнца. Вискиджак, Скрипач и верховный кулак следили за приближением всадников. Дождь прошел совсем недавно, ближайшие крыши все еще были закрыты серым туманом, с черепицы капало.

– Где твой отряд, сержант? – спросил Дуджек. Вискиджак кивнул Скрипачу, который повернулся и пошел к дверце люка.

– Они будут здесь, – ответил он Дуджеку.

Блестящие тонкокожие крылья Кворлов, по четыре у каждого коня, двигались так быстро, что сливались в одно неясное сияние. Один из двенадцати прибывших Морантов опустился на крышу. Резкий звук машущих крыльев перемежался командами всадников, которые они выкрикивали друг другу. Они пролетели над головами стоящих на крыше и без церемоний приземлились рядом с ними.

Скрипач ушел вниз. Дуджек, уперев одну руку в бедро, смотрел на Морантов некоторое время, бормоча невнятные слова, потом тоже пошел к люку.

Вискиджак подошел к ближайшему Моранту. Его лицо закрывала хитиновая маска, он молча повернулся к сержанту.

– Среди вас был один, – начал Вискиджак, – однорукий. Его пять раз награждали за доблесть. Он еще жив?

Черный Морант ничего не ответил.

Сержант пожал плечами и переключил свое внимание на Кворлов. Хотя ему уже доводилось ездить на них, они по-прежнему изумляли Вискиджака. Окрыленные создания стояли на четырех тонких ногах, растущих прямо из-под седел. Они стояли на краю крыши, расправив крылья и работая ими так быстро, что вокруг них висело облачко мелкой водяной пыли. Их длинные, странным образом разделенные хвосты свисали на пять метров вниз. Они были всех цветов радуги. Ноздри Вискиджака дрогнули, когда он уловил исходящий от существ знакомый запах. Ближайший к нему Кворл был огромным, с тяжелой головой, на которой выделялись фасеточные глаза и нижняя челюсть. Вниз свисали две дополнительные конечности – руки, решил сержант. Пока он смотрел на Кворла, тот поворачивал голову, пока не повернулся к сержанту левым глазом.

Сержант продолжал его разглядывать, размышляя, что же видит Кворл и о чем думает, если вообще думает. Из любопытства он кивнул созданию.

Голова качнулась в ответ, затем отвернулась. Вискиджак широко раскрыл глаза, когда увидел, как кончик хвоста Кворл а быстро завернулся наверх. Он первый раз видел это движение.

Союз Морантов с империей изменил течение имперских войн. Малазане стали использовать здесь, в Генабакисе, новую тактику, транспортируя и людей, и провиант по воздуху. Они повсеместно прибегали к этому, и Вискиджак считал такую зависимость опасной: «Мы так мало знаем об этих Морантах. Никто и никогда не видел их лесных городов. Я даже их пол не разбираю». Большинство ученых считало, что они гуманоидного происхождения, но возможности проверить не было – Моранты аккуратно уносили с полей сражения всех убитых. У империи возникнут большие проблемы, если Моранты почувствуют тягу к власти. Он слышал, что цветовое разделение Морантов не случайно, оно обозначает иерархию, внутри которой никаких перемещений не бывает.

Верховный кулак Дуджек снова оказался рядом с Вискиджаком, его лицо было менее мрачно. Из-за дверцы люка донесли голоса спорящих людей.

– Они прибыли, – произнес Дуджек. – Дают за что-то взбучку вашему новому рекруту. И не говорите мне, в чем там дело, я не хочу этого знать.

Все спокойствие, которое ощущал Вискиджак, мигом улетучилось, когда он осознал, насколько он не желал возвращения Горечи. Но его люди в конце концов нашли ее, или она нашла их. В любом случае, его бойцы не очень-то рады ее видеть. Он не мог винить их за это. Не она ли пыталась убить Парана? Похоже, именно так и считают Быстрый Бен и Калам.

Голос Калама звучал громче всех, он вошел в роль распекающего рядового капрала больше, чем того требовали обстоятельства. Дуджек вопросительно взглянул на Вискиджака. Тот заторопился к люку. Он подошел к краю и заглянул в комнату внизу. Все были в сборе, они окружили Горечь, которая стояла, прислонившись к перилам лестницы и, казалось, скучала от всего происходящего.

– Тихо! – рявкнул Вискиджак. – Проверьте свои вещи и припасы, побыстрее! – Он увидел, как они зашевелились, и, удовлетворенно кивнув, пошел обратно к Дуджеку.

Верховный кулак разминал обрубок своей левой руки и морщился.

– Будь она неладна, эта погода, – пробормотал он.

– Маллет может помочь, – произнес Вискиджак.

– Нет необходимости, – ответил Дуджек. – Я просто старею, – он сжал зубы. – Все ваши тяжелые вещи уже отправлены к месту назначения. Готовы к полету, сержант?

Вискиджак посмотрел на вторые седла Кворлов, вздымающиеся на их спинах, и коротко кивнул.

Они следили за тем, как члены отряда поднимаются один за другим из квадратного отверстия, у каждого был тяжелый сверток, все были в плащах с капюшонами. Скрипач и Еж шепотом спорили, причем последний косился на Троттса, который шел за ним по пятам. Баргаст обвешал различные части своего тела всевозможными амулетами, трофеями и оберегами и походил на дерево, украшенное по случаю канизского празднования дня Скорпиона. Баргасты всегда славились своим неординарным чувством юмора. Быстрый Бен и Калам конвоировали Горечь; каждый шел, не спуская с нее глаз, пока она, не обращая на них ни малейшего внимания, неспешно двигалась в сторону ожидающих Кворлов. В ее мешке была только походная постель, а вот ее плащ был не просто плащом. Он выглядел как-то иначе и доходил ей до лодыжек. Она сняла капюшон. Несмотря на винно-алый цвет зари, лицо ее оставалось в тени. «Это все, кто у меня остался», – вздохнул Вискиджак.

– И как она? – спросил Дуджек.

– Все еще жива, – холодно ответил Вискиджак. Верховный кулак медленно покачал головой.

– Как не повезло молодым в наши дни…

При этих словах Дуджека на Вискиджака нахлынули воспоминания. Короткое пребывание в Пятой, осада Засеки, потом моттская кампания. Горечь появилась с вновь прибывшим в Натилог пополнением. Он видел, как она всаживала нож в трех местных наемников, которых они заключили в тюрьму в Сером Псе. Они не пожелали давать информацию, но, как он вспомнил, передергиваясь, – в этом только и состояла их вина. Никакой необходимости убивать их не было. Он стоял, пораженный и оцепеневший, пока Горечь издевалась над ними. Он вспомнил и то, как встретился взглядом с Каламом, и отчаянный жест, с которым черный человек пошел вперед, обнажив кинжалы. Калам оттолкнул Горечь и тремя быстрыми движениями перерезал три горла. Потом было то, что уже не раз заставляло сердце сержанта сжиматься: последними словами наемников были слова благодарности Каламу.

А Горечь просто убрала нож и ушла.

Хотя она уже два года была в отряде, люди вес еще называли ее новобранцем и будут так называть и впредь, пока живы. В этом был какой-то смысл, Вискиджак это понимал. Новобранец – это не Разрушитель Мостов. Это звание многое означает, оно подразумевает определенные дела. Горечь была новобранцем, поскольку мысль о том, что она по своим поступкам может считаться членом отряда, была для всех них как острый нож к горлу. И сам сержант думал так же, как и его люди.

Все это промелькнуло в голове сержанта, его лицо по-прежнему было непроницаемо. Но в глубине души он кричал: «Молодым? Нет, молодых можно простить, можно удовлетворить все их простые желания, им можно смотреть в глаза и видеть знакомые вещи. Но она? Нет. Лучше не смотреть в ее глаза, в них нет ничего от молодости, абсолютно ничего».

– Давайте двигаться, – произнес Дуджск. – По коням, – верховный кулак повернулся, чтобы сказать сержанту несколько прощальных слов, но выражение лица Вискиджака отбило у него всякую охоту говорить что-либо.

Два приглушенных удара грома раздались в городе, пока заря заливала багровым светом небо на востоке.

Последние капли дождя стекли по водостокам и теперь лились потоком по канализационным трубам на улицах. Грязные лужи заполнили вес впадины, отражая в себе густую пелену облаков. В узких улочках Краелского квартала Засеки еще пряталась ночная сырость и тьма.Кирпичи и булыжники квартала поглотили раскаты грома, не было слышно даже эха.

В одним из проходов, ведущих к южной стене, показалась собака величиной с мула. Ее огромная голова была низко склонена, на широких плечах и груди играли мускулы. Ночной дождь не коснулся ее: собачья серо-черная шкура была покрыта сухой пылью.

На серой морде горели янтарные глаза.

Гончая, считавшаяся седьмой в окружении Повелителя Теней и носившая кличку Клык, брала след. Добыча была ловкой, хитрой и увертливой. Но Клык шел в верном направлении. Он знал, что это не смертный: ни один мужчина и ни одна женщина не смогли бы ускользать от него так долго. Поразительно также было и еще одно. Клык уже почти поймал добычу. Но она вывернулась, прошла через Царство Теней, задев самого Повелителя и миновав все расставленные им ловушки. Единственной наградой за подобную прыть могла быть только смерть.

Скоро, Клык знал это, начнут охотиться за ним, и, возможно, ему будет трудно выполнить свою задачу. В городе были те, кто чувствовал, как рвется ткань. Спустя минуту после того, как Клык проскользнул в ворота Пути, конечности его похолодели, что означало близость магических сил. Пока есть время на поиски. Но времени очень мало.

Клык молча и с оглядкой бродил в лабиринте хижин и домишек, прижавшихся к городской стене, не обращая внимания на посторонние запахи, наполнившие посвежевший после дождя воздух. Он молча перешагивал все, что загораживало ему путь. Местные псы, завидев его, удирали прочь, прижав уши и поджав хвосты.

Когда Клык завернул за угол каменного дома, в морду ему повеяло свежим утренним ветерком. Он остановился, внимательно осматривая улицу, лежавшую перед ними. Кое-где клочьями висел туман. Завернутые в теплые плащи купцы выкатывали первые повозки с товаром – было уже слишком поздно.

Глаза Клыка остановились на большом, обнесенном стеной доме в дальнем конце улицы. У ворот стояло четверо солдат, они переговаривались друг с другом, не проявляя к проходящим особого интереса. Клык поднял голову и нашел закрытое ставнями окно на третьем этаже.

Гончая была довольна. След найден. Пес снова опустил морду и двинулся, не сводя глаз с часовых у ворот.

Смена караула закончилась. Один из заступивших на пост моряков увидел не запертые приоткрытые ворота.

– Что это такое? – спросил он, глядя на двоих, что стояли здесь ночью.

– Ну и ночка была, – отозвался один из них. – Такая, что вопросов лучше не задавать.

Двое новых часовых переглянулись, потом тот, что спрашивал, кивнул и усмехнулся.

– Знаю я такие ночки. Идите. Вас ждет постель.

Тот, что был постарше, убрал свою пику и хотел уже уйти. Он посмотрел на напарника, но тот вглядывался во что-то в конце улицы.

– Думаю, уже поздно, – сказал сменившийся часовой, – в смысле, что ничего уже не произойдет, но если появится женщина в форме Разрушителей Мостов, пропустите ее и не спускайте взгляда со стены.

– Посмотрите на этого пса, – произнес вдруг второй солдат.

– Я понял тебя, – ответил вновь прибывший. – Жизнь у нас во Второй…

– Посмотрите же на пса, – повторил солдат.

Все остальные повернулись. Глаза того, что был постарше, широко раскрылись, он изрыгнул проклятие и схватился за пику. Остальные не успели даже этого, когда Гончая оказалась рядом с ними.

Порванный Парус без сна лежала на спине в передней комнате. Ее усталость достигла такой точки, когда даже сон бежит прочь. Она смотрела в потолок, размышляя о событиях последней недели. Несмотря на то, что ее так и не посвятили до конца в планы Разрушителей Мостов, она ощущала волнение.

Желание использовать свою силу, открыть Путь и бежать, бежать от империи, от безумия Хохолка, от бесконечной войны, казалось теперь очень далеким, порожденным отчаянием, которого она больше не ощущала.

Но не только проснувшееся в ней сострадание заставило ее остаться и посмотреть, как пойдут дальше дела у Разрушителей Мостов – они, в конце концов, и сами неплохо могли о себе позаботиться. Нет, она хотела посмотреть на падение Тайскренна. Желание это ее пугало. Жажда мести отравляет душу. Казалось, что она уже долгое время жаждет унижения Тайскренна. Она подумала, что если так будет и дальше, то в конце концов начнешь смотреть на мир безумными черными глазами Хохолка.

– Слишком много, – пробормотала она, – слишком много всего сразу.

Шуршание у двери насторожило ее. Она села.

– А, – произнесла она, – это ты.

– Жив и здоров, – ответил Хохолок. – Жаль тебя огорчать, Парус, – марионетка махнула маленькой ручкой в перчатке – дверь, послушная движению, захлопнулась. – Сколько страху напустила эта Гончая Тени, – произнес он, прыгая в центр комнаты и переворачиваясь еще раз, прежде чем сесть, расслабив руки и ноги. Он захихикал. – Но в конце концов было только глупое и медлительное принюхиванис за каждым деревом. А Хохолка и след простыл.

Порванный Парус откинулась назад и устало прикрыла глаза.

– Быстрый Бен будет недоволен твоими выходками.

– Идиот! – сплюнул Хохолок. – Я позволил ему следить за мной, я пытался объяснить ему, что мои знание и сила принадлежат мне, я иду, куда хочу. Он не смеет командовать мной, эту глупость я пока допускаю, чтобы потом месть была слаще.

Парус все это уже слышала раньше и знала, что он работает на публику, то есть, на нее, пытаясь запутать. К сожалению, магу это удалось. Она сомневалась – возможно, Хохолок говорит правду, возможно, Быстрый Бен уже потерял его след, но еще не знает об этом.

– Сохрани свою жажду мести для того, кто лишил тебя ног, а потом и всего тела, – негромко проговорила Порванный Парус. – Тайскренн по-прежнему дурачит тебя.

– Он первый на очереди! – вскрикнул Хохолок, сползая вниз. – По одному за раз, – прошептал он. За окном раздался первый крик. Порванный Парус подскочила, когда Хохолок заорал.

– Нашел! Меня, должно быть, видели, женщина! Марионетка вскочила на ноги и ринулась к своему ящику у стены.

– Убей Гончую – другого выхода у тебя нет! – Он со скрежетом открыл ящик и влез внутрь. Крышка захлопнулась за ним, появилось облако, вызванное защитными заклинаниями.

Порванный Парус стояла у кровати, не зная, на что решиться. Внизу летели щепки, здание сотрясалось. Люди кричали, бряцало оружие. Чародейка бросилась к окну, ее конечности от ужаса налились свинцом. «Убить Гончую Тени?» Окно внизу разлетелось от тяжелых ударов, показалось, что несколько тел ввалились через окно и упали на пол. Потом раздались удары на лестнице, крики смолкли.

Порванный Парус открыла Путь Тюр. Сила вливалась в нее, отгоняя парализовавший ее страх. Усталость прошла, она выпрямилась, но не сводила глаз с двери. Дерево затрещало, потом проломилось вовнутрь, как будто разбитое стенобитным орудием. Магический щит защищал Порванный Парус. Двойное напряжение сил размазало по стенам предметы. У нее за спиной зазвенело стекло, ставни распахнулись. В комнату ворвался ледяной ветер.

Появилась Гончая, ее желтые глаза горели, под кожей перекатывались мускулы. Сила существа так захлестнула Порванный Парус, что она стала хватать ртом воздух. Гончая была стара, старше всего, что встречалось чародейке до сих пор. Собака застыла в дверях, принюхиваясь; на ее черных губах блестела кровь. Потом пес перевел взгляд на металлический ящик у стены слева от Порванного Паруса. Животное шагнуло к нему.

– Нет, – приказала чародейка.

Гончая замерла. Она повернула к ней голову и смерила взглядом, будто бы только сейчас заметив. Ее верхняя губа задралась, обнажая сияющие клыки в палец длиной.

«Будь ты неладен, Хохолок! Мне нужна твоя помощь! Пожалуйста!» – взмолилась Порванный Парус.

Белая вспышка мелькнула в глазах Гончей. Челюсти щелкнули.

Нападение было таким быстрым, что Порванный Парус не успела даже поднять руки, когда собака уже прорвалась через заслоняющий ее магический щит, будто бы он был простым воздухом. Но ее личная защита, основанная на заклинаниях Высшей магии, оказалась для Гончей каменной стеной. Она слышала скрежетание когтей снаружи, но вскоре когти заскребли по ее рукам и груди, на которых выступила кровь. Нападение Гончей отбросило ее назад через всю комнату. Магическая защита ослабила удар, когда ее спина соприкоснулась со стеной. Ее Путь ослабил нападение, на пол покатились обломки кирпичей.

Гончая упала на брюхо. Помотала головой, потом, подвывая, снова кинулась на женщину.

Порванный Парус, ослабленная первым ударом, подняла окровавленную руку, чтобы прикрыть лицо, больше она ничего не могла сделать.

Когда Гончая уже оторвалась от пола и разинула пасть, пытаясь вцепиться ей в горло, волна серого света поразила пса в бок, отбросив на кровать справа от Порванного Паруса. Дерево затрещало. Гончая, ворча, снова поднялась, уставясь в лицо Хохолка, который стоял на верху своего ящика с поднятыми руками, истекая потом.

– Ах да, Клык, – с ненавистью прошипел он. – Это я твоя добыча.

Порванный Парус с трудом перекатилась на бок, ее стошнило. Пути в беспорядке бушевали в комнате, миазмы, которые они испускали, заполняли помещение тошнотворным запахом гнили. От Хохолка запахи исходили волнами, их было видно, они пульсировали черным и серым цветами.

Гончая уставилась на Хохолка, бока ее вздымались. Казалось, что она пытается заставить волны силы исходить прямо из мозга. Глухое ворчание вырвалось из груди у пса. Он замотал тяжелой головой.

Порванный Парус сперва ощутила удар в грудь, а потом поняла его значение.

– Гончая! – вскрикнула она. – Она ищет твою душу! Беги! Уходи!

Ворчание пса стало громче, но он не двигался.

Никто из всех троих не заметил, как открылась дверь второй комнаты и в дверном проеме появился капитан Паран, завернутый в выцветшее одеяло, закрывающее его до пят. Бледный и пошатывающийся человек шагнул вперед, он не сводил взгляда с пса, в его глазах горел огонь. Пока продолжалась невидимая битва между Гончей и Хохолком, Паран приблизился.

Тут его заметила Порванный Парус. Она открыла рот, чтобы выкрикнуть предупреждение, но Паран опередил ее. Одеяло распахнулось, обнажив боевой меч, его лезвие сверкнуло, когда капитан сделал резкий выпад. Меч вошел в грудь пса, человек качнулся назад, вытаскивая лезвие и разворачивая его в груди. Из горла пса вырвался рев. Гончая кинулась на обломки кровати, зализывая рану, из которой фонтаном хлестала кровь.

Хохолок завопил от ярости и кинулся вперед, стремясь достать до Клыка.

Порванный Парус подставила бегущей марионетке ногу; куклу отбросило к стене.

Клык завыл. Вокруг него с булькающим звуком появился черный туннель. Он повернулся и исчез в густой тени. Дыра за ним затянулась, оставив после себя облако холодного воздуха.

Превозмогая боль, Порванный Парус в изумлении повернулась к Парану, глядя на окровавленный меч в его руках.

– Как? – выдохнула она. – Как ты сломил магию Гончей? Твой меч…

Капитан посмотрел на клинок.

– Просто повезло, я полагаю.

– Опонны! – прошипел Хохолок, вскакивая на ноги и сверкая глазами. – Проклятье Худа на головы Шутов! А тебе, женщина, я этого не забуду! Ты заплатишь, клянусь!

Порванный Парус отвернулась и вздохнула. На ее губах появилась улыбка, ей вспомнились слова, уже сказанные ранее, но теперь у них был иной смысл.

– Ты будешь слишком занят тем, чтобы выжить, Хохолок, тебе будет не до меня. У Повелителя Теней есть над чем подумать. И ты пожалеешь о том внимании, которое будет оказано тебе, кукла. Опровергни эти слова, если посмеешь.

– Я возвращаюсь в коробку, – заявил Хохолок, скрежеща зубами. – Ожидайте Тайскренна с минуты на минуту. Ты ничего не расскажешь ему, чародейка, – он полез внутрь. – Ничего, – крышка захлопнулась.

Порванный Парус улыбнулась еще шире, вкус крови у нее во рту был молчаливым и очевидным предзнаменованием, предупреждением Хохолку о том, что будет потом, предупреждением, которое, как она знала, он не видел. От этого вкус был почти сладок.

Она попыталась сдвинуться с места, но ее конечности сковал холод. Перед ее мысленным взором поплыли картины, но прежде, чем она смогла разобрать, что там изображено, их поглотила тьма. Она почувствовала, что теряет сознание.

Мужской Голос где-то рядом спросил настойчиво:

– Что ты слышишь?

Она нахмурилась, стараясь сосредоточиться. Потом улыбнулась.

– Вращающуюся монету. Я слышу звон вращающейся монеты.

Книга вторая ДАРУДЖИСТАН

Что за ураган взбудоражил наш разум?

Дикая буря, разверзшая

Озерную гладь,

Закрутила столбом тени дня,

Подобная колесу, что катит

Нас от зари до заката,

Покуда мы бредем своим путем…

Что за сила смела последние предостережения?

Там, среди милых сердцу холмов,

Отринувших нас

И не принявших наш путь,

Подобный венчику цветка,

Который должен обратиться в прах

Под багровыми лучами заката… Родившийся слух.

Фишер Келтас (род.?)

Пятая глава

Если перед мысленным взором этого человека

Появляешься ты на фоне вечернего пейзажа,

Болтающийся на толстом суку,

Тень твоя, одетая в колпак висельника,

Висит с затянутой на шее петлей,

А обдувающий тебя ветер

Раскачивает одеревеневшие конечности,

Сообщая им подобие движения…

Родившийся слух.

Фишер Келтас (род.?)

907 год Третьего тысячелетия. Время Фендри года Пяти Задач. Две тысячи лет с момента постройки города Даруджистана

В своих снах маленький кругленький человечек, направляющийся в сторону заходящего солнца, увидел себя покидающим город Даруджистан через Воловьи ворота. Потрепанные полы его красного выцветшего пальто распахивались на ходу. Он не представлял себе, сколько придется идти. Ноги у него уже начали ныть.

В мире существовали невзгоды, а вместе с ними страданье. В те моменты, когда он бывал честен сам с собой, он ставил невзгоды мира выше своих собственных. «К счастью, подобные моменты редки, и сейчас, – сказал он себе, – не один из них».

«Увы, один и тот же сон заставляет двигаться усталые ступни и дрожащие колени. – Он вздохнул. – Все тот же сон». Так оно и было. Он видел перед собой солнце, заходящее за вершину дальнего холма, медно-красный диск, застланный дымом от горящего дерева. Его путь лежал вниз, в трущобы, где обитали Гадроби, на грязную улицу, по обеим сторонам которой выстроились покосившиеся мрачные хижины и хибары. Пожилые мужчины, завернутые в назойливо-желтые лохмотья прокаженных, сидящие на корточках у очагов для приготовления еды, провожали его молчаливыми взглядами. Точно так же одетые женщины, стоявшие у грязного колодца, прекращали свое бесконечное макание в него кошек, шокирующее занятие, символичность которого снижалась по мере удаления прохожего.

Он прошел по мосту через реку Мейтен, миновал приходящие в упадок лагеря Гадроби и вышел на открытую дорогу, ведущую к виноградникам. Здесь он задержался на некоторое время, размышляя о том, какое вино получится из этих сочных виноградин. Он размечтался, думы текли сами по себе.

Он знал, что его мысли бегут, оставляя позади обреченный город, оставляя тьму и столб дыма в небесах, оставляя, прежде всего, все, что он знал, и все, чем он был.

Талант, которым обладали маги, позволял находить смысл в том, как ложатся кости, толковать изгибы лопаток или видеть Крыло Дракона. Что до самого Круппа, он не нуждался ни в одном из подобных ухищрений. Дар предсказания был ему присущ, он не мог отказаться от него, как бы он ни старался. Внутри него звучали колокола пророчеств, отдаваясь эхом в сознании.

Он тихонько пробормотал:

– Конечно, это мечта, сновидение. Может быть, на этот раз действительно удастся сбежать. В конце концов, никто не смог бы назвать Круппа дураком. Разжиревшим лентяем и безалаберным – да; склонным к эксцессам – пожалуйста; неуклюже обращающимся с миской супа – наверняка. Но не дураком. Сейчас такие времена, когда человек мудрый должен выбирать. Разве это не мудро – осознать, что жизни других людей гораздо менее ценны, нежели твоя собственная? Разумеется, мудро, и весьма.

Да, Крупп мудр.

Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Холмы и солнце перед ним были все так же далеко, как и мечты, похожие на стремление юности повзрослеть и стать на тот путь, с которого уже не дано свернуть, но кто вспоминает юность? В особенности, одну только юность?

«Только не мудрый Крупп! Его сознание тащится еле-еле (Крупп великодушно простил себе эту метафору), страдая от боли в ногах. Наверняка, уже появились мозоли. Ступни буквально молят о согревающем, болеутоляющем бальзаме. Их голоса сливаются в хор. Что за литания! Что за вопли отчаяния! Прекратите ваши жалобы, дорогие крылья для полета. В конце концов, где солнце? Прямо за холмами, Крупп уверен. Не дальше. Совершенно точно. Да, это так же верно, как и то, что последняя монета всегда закатывается в единственную щель в полу, но кто тут говорил о монетах? Крупп заявляет о своей непричастности!»

В его сон ворвался ветер, пришедший с севера, который принес с собой запах дождя. Крупп начал застегивать вытертое от носки пальто. Он втянул живот в попытке застегнуть две последние пуговицы, однако сумел застегнуть лишь одну.

– Даже во сне грех заметен, – простонал он. Он отворачивался от бьющего в лицо ветра. «Дождь? Но год ведь только начался! Разве весной идет дождь? – Раньше Крупп никогда не задавался столь приземленными вопросами. – Возможно, что этот запах – всего лишь дыхание озера. В самом деле, так оно и есть». Он поглядел на темную гряду облаков над Лазурным озером.

«Должен ли Крупп бежать? Нет, конечно! Где его гордость? Где его достоинство? Они не раз проявлялись в снах Круппа. Неужели нет укрытия на том пути? Ноги Круппа разбиты, ступни изранены и кровоточат. Что это?» Прямо перед ним был перекресток. Сразу за перекрестком стояло невысокое строение. Сквозь ставни на окнах пробивался свет.

Крупп улыбнулся. «Разумеется, гостиница. Долгим было путешествие, усталый путник непременно нуждается в месте, где можно отдохнуть и расслабиться. Такой путник, как Крупп, оставивший за спиной немало миль, которые пришлось преодолеть». Он устремился вперед.

На перекрестке росло раскидистое дерево с голыми ветвями. С одной из толстых ветвей свисало что-то длинное, завернутое в холстину, и поскрипывало, качаясь на ветру. Крупп бросил на предмет лишь мимолетный взгляд, ступил на дорожку и начал подниматься на холм.

– Неудачное решение, – пробормотал он. – Гостиницы для утомленных, запыленных странников не должны строиться на холмах. Тяготы карабканья на холм увеличивают расстояние. Владелец гостиницы должен знать это. Свежее пиво, чтобы промочить горло, кусок мяса с кровью и с ямсом в качестве гарнира, а еще чистые бинты с мазью на ноги. Вот те вещи, которые помогут перенести свалившиеся на Круппа тяготы.

Его монолог прервался, он жадно хватал ртом воздух, поднимаясь к вершине. Когда Крупп достиг двери, его мучила такая одышка, что он даже не огляделся, а сразу же стал толкать пострадавшую от времени и погоды дверь и толкал ее, пока она не поддалась, скрипнув заржавленными петлями.

– Увы, – воскликнул он, остановившись, чтобы почистить рукава пальто, – кружечка пенного пива для этого…

Он умолк, заметив окружавшие его угрюмые физиономии.

– Сдается мне, дело плохо, – пробормотал он. Место действительно было гостиницей, то есть было когда-то, лет сто назад.

– Этот запах дождя в ночном воздухе, – сказал он полудюжине нищих, скорчившихся на земляном полу вокруг толстой сальной свечи.

Один из них кивнул.

– Мы выслушаем тебя, бедняга.

Он махнул в сторону соломенной подстилки.

– Присаживайся и развлеки нас рассказом. Бровь Круппа удивленно приподнялась.

– Крупп благодарит вас за ваше приглашение. Он наклонил голову в знак признательности и шагнул вперед.

– Не думайте, однако, что он пришел в столь благородное общество с пустыми руками.

Он уселся, скрестив ноги, посапывая от усилия, и обратился к говорившему.

– Крупп разделит со всеми вами хлеб. Он вытащил из рукава небольшой ржаной хлебец. В другой его руке появился хлебный нож.

– Человек, сидящий сейчас перед вами, известен друзьям и знакомым под именем Круппа. Житель того самого сияющего Даруджистана, жемчужины побережья Генабакиса, загадочной звезды.

Он вынул кусок козьего сыра и широко улыбнулся всем сидящим перед ним.

– А это – его сон.

– Вот как, – произнес нищий, и лицо его вытянулось от изумления. – Мы чрезвычайно польщены знакомством с тобой, Крупп из Даруджистана. Мы также восхищены тем, что ты проделал столь долгий путь.

Крупп положил ржаной хлебец и нарезал его на кусочки.

– Крупп всегда считал вас не более чем простыми воплощениями его самого. Вы – всего лишь несколько голодных. Что вы просите у вашего господина, обращаясь к нему в нужде? Чтобы он обернулся взглянуть на вас. Собственная жизнь слишком дорога, чтобы обманывать того, у кого есть власть, и Крупп уверяет вас, исходя из долгого опыта, что всякий обман зарождается в голове, пока добродетели погибают от голода.

Нищий взял кусочек хлебца и улыбнулся.

– В таком случае, может быть, мы – твои добродетели.

Крупп помолчал, разглядывал кусок сыра, который он держал в руке.

– Полагаю, что Крупп не задумывался до сих пор на эту тему, молчаливо наблюдая процесс изготовления этого сыра. Однако предмет разговора рискует затеряться в лабиринте подобных метафор. Когда речь заходит о сыре, нищим не предоставляют выбора. Однажды вы уже вернулись, и Крупп знает, почему, он уже объяснил это с поразительной невозмутимостью.

– Монета вращается, Крупп, все еще вращается, – улыбка сошла с лица говорившего.

Крупп вздохнул. Он передал ломоть козьего сыра человеку, что сидел справа от него.

– Крупп слышит вращение монеты, – произнес он устало. – Он ничего не может сделать, но он слышит это. Бесконечный звон раздается в мозгу. И все, что Крупп видит, все, что он подозревает, это то, что он всего лишь Крупп, человек, вызывающий богов поиграть в их собственную игру.

– А может быть, мы – твои сомнения, – произнес нищий, – те, с которыми ты раньше не боялся встретиться лицом к лицу, как это произошло сейчас. Даже если они побуждали тебя вернуться назад, даже если они призывали бороться за жизнь Даруджистана, за жизнь твоих друзей, за жизнь молодости, к чьим ногам должна упасть монета.

– Она упадет сегодня ночью, – сказал Крупп. Шестеро нищих кивнули при этих словах, хотя их занимали, главным образом, хлеб и сыр. – Должен ли Крупп принять вызов? В конце концов, что такое боги, как не подходящие жертвы?

Он улыбнулся, вскинув руки с дрожащими пальцами.

– Для Круппа, ловкость рук которого равняется лишь изворотливости его разума. Жертвы собственной самоуверенности, ослепленные собственным высокомерием, заявляет Крупп. Разве не чудо, что они до сих пор живы?

Говоривший кивнул и произнес с набитым сыром ртом:

– Может, мы твои таланты, в таком случае? Попусту растраченные?

– Возможно, – произнес Крупп, и глаза его сузились. – Ведь только один из вас умеет говорить.

Нищий проглотил сыр и засмеялся, свет свечи отразился в его глазах.

– Возможно, остальным еще следует найти свой голос, Крупп. Они ждут лишь команды хозяина.

– Ох, – Крупп вздохнул, словно собираясь встать, – однако, Крупп полон сюрпризов. Нищий взглянул на него.

– Ты что, возвращаешься в Даруджистан?

– Разумеется, – отозвался Крупп, поднимаясь на ноги с душераздирающим стоном. – Он ведь просто вышел подышать свежим вечерним воздухом, который гораздо чище за городскими стенами, разве нет? Круппу необходим моцион для развития его и без того удивительных талантов. Прогулка перед сном. Этой ночью, – сказал он, засовывая большие пальцы рук за ремень, – монета упадет. Крупп должен занять свое место в центре событий. Он возвращается в свою постель, ночь еще юна.

Он обвел нищих взглядом. Казалось, что все они прибавили в весе, на посвежевших лицах появился здоровый румянец. Крупп удовлетворенно вздохнул.

– Был счастлив встретиться с вами, господа, – произнес Крупп. – Однако, в следующий раз давайте не будем выбирать гостиниц на вершине холма. Ладно?

Говоривший улыбнулся.

– Так ведь таланты так просто не даются, Крупп, равным образом и добродетели и сомнения, а голод едва ли побуждает к подъему на холмы.

Глаза Круппа сузились, когда он взглянул на нищего.

– Крупп слишком мудр, – пробормотал он.

Он покинул общество и мягко прикрыл за собой скрипучую дверь. Вернувшись на дорожку, он дошел до перекрестка и остановился перед висевшей на суку фигурой, завернутой в простую ткань.

– Я знаю, кто ты, – сообщил он радостно. – Последнее воплощение Круппа, завершающее сонм глядящих на Круппа лиц, лиц, принадлежащих самому Круппу. Так мог бы ты заявить. Ты смирение, это всем известно. Но, запомни, смирению нет места в жизни Круппа. Ты останешься здесь.

С этими словами он повернулся к большому городу, освещающему небо синими и зелеными огнями.

– Ах, этот дивный, переливающийся ярким огнем самоцвет – Даруджистан, дом Круппа. Это так, – добавил он, трогаясь в путь, – и так и должно быть.

Город начинался от расползающихся в разные стороны верфей на берегу озера, поднимался по ступеням районов Гадроби и Дару вверх через культовые постройки и высокие здания, доходил до вершины холма Величественности, где собирался городской Совет; Даруджистан топорщился острыми коньками крыш и конусами башен, показывал совершенно плоские крыши, колокольни и помосты, причем все они были так пышно декорированы, что полностью лишали улицы города, за исключением самых главных, солнечного света.

Фонари освещали самые оживленные улицы, их лучи выхватывали из тьмы пористые камни мостовых. Питаясь от медных трубок, погнутых от времени, газ с шипением светил в шарах фонарей; это неверное сияние было синим и зеленым. Газ добывался из огромных пещер, расположенных под городом, и передавался по каналам с массивными вентилями. За работу по добыче и передаче газа были ответственны Серолицые – молчаливые мужчины и женщины, которые передвигались по мощенным булыжником улицам города, подобно призракам.

Девять сотен лет газ освещал как минимум один городской район.

Хотя газовые трубки яростно делились арендаторами, огни и частицы пламени достигали поверхности, а Серолицые продолжали нести свое бремя и смирять своего незримого дракона, ставя его на колени.

Ниже уровня крыш был иной мир, вечно залитый голубым сиянием. Этот свет обозначал главные улицы города, а также наиболее оживленные, узкие и кривые подъездные пути к рынкам. Однако, сам город с его двадцатью тысячами улиц, по которым едва могла проехать двухколесная повозка, оставался в темноте, изредка освещаемый факелом случайного прохожего или круглым фонарем городской стражи.

Днем крыши города ярко блестели и нагревались под солнцем, сохнущее белье флагами хлопало на ветру, который дул с озера. К ночи звезды и луна освещали мир, оплетенный паутиной пустых бельевых веревок и хитросплетений их теней.

Этой ночью среди пеньковых веревок и их таинственных отражений маячила некая фигура. С небес среди редких облаков сияла бледная луна, подобная кривой сабле бога. Фигура была плотно завернута в замаранную копотью ткань, лицо также было спрятано, оставалась лишь щель для глаз, изучающих близлежащие крыши. Доспех из темной кожи защищал грудь неизвестного, а также включал в себя карманы и тугие петли, в которые были засунуты различные инструменты: мотки медной проволоки, железные напильники, три металлические пилы, завернутые по отдельности в промасленную бумагу, кусок резины и квадратный кусок свечного сала, катушка рыболовной лесы, остро заточенный кинжал и метательный нож. Ножны и того, и другого помещались под левой рукой, чтобы быть наготове.

Носки мокасин вора – а это был именно вор – были пропитаны смолой. Когда он пересекал крышу, то внимательно следил за тем, чтобы не переносить весь свой вес на носки и не прикасаться к крыше узкой липкой полоской смолы. Он подошел к краю здания и посмотрел вниз. Тремя пролетами ниже помещался небольшой садик, бледно освещаемый четырьмя газовыми лампами, стоящими по углам мощенного камнем патио, в центре которого находился фонтан. Пурпурный свет заливал листву деревьев, и отражался в воде. На скамье у фонтана сидел стражник. Его клонило в сон, свое копье он держал между колен.

Поместье д'Арля было широко известно в высших кругах Даруджистана, особенно если речь шла о возможности замужества младшей дочери владельцев поместья. Многие просили се руки, множество подношений в виде драгоценных камней и прочих безделушек нашли приют в спальной юной особы.

В то время, как представители высшего общества стремились сюда как осы на мед, в низших кругах слухи о предстоящем праздновании оставляли людей равнодушными. Однако, и среди низших находились такие, что действительно внимательно и молча прислушивались к рассказам о поместье д'Арля, жадно впитывая все их детали.

Итак, вор по имени Крокус Маленькие Руки не отводил взгляда от стражника, дремлющего внизу, в саду. Мысль его лихорадочно работала, выбирая, с чего начать. Главное – определить, какая из бесчисленных комнат дома принадлежит девице. Крокус не любил головоломок, но он знал, что когда дело заходит о подобных вещах, его мысль руководствуется собственной логикой, почтив полностью подчиняясь инстинкту.

Почти наверняка самой младшей и любимой дочери отдан верхний этаж. С балконом, выходящим в сад.

Вор переключил свое внимание со стражника на стену, находящуюся непосредственно под ним. Три балкона, но лишь один, слева, был на последнем этаже. Крокус отступил от края и бесшумно заскользил по крыше. Когда он решил, что находится как раз над нужным балконом, он снова приблизился к краю и посмотрел вниз.

Самое большое, десять футов. Каждая из сторон балкона была декорирована резными колоннами из расписного дерева. Свет месяца заставил их вытянуться и образовать причудливую рамку. В последний раз взглянув на стражника, который оставался неподвижен, и чье копье, вроде бы, не собиралось в любой момент загрохотать по камням двора, Крокус начал медленно сползать вниз по стене.

Пропитанные смолой носки мокасин уверенно цеплялись за карниз. Углублений, за которые можно было схватиться руками, было предостаточно, поскольку резчик по дереву хорошо потрудился над колоннами, а солнце, дождь и ветер обработали краску. Вор спускался по колонне до тех пор, пока его ноги не коснулись перил балкона в том месте, где они граничили со стеной. Секундой позже Крокус ступил на блестящие плитки, на которые падала тень от кованого стального столика и стула с подушками.

Ни малейшего огонька не пробивалось из-под створок раздвижной двери. Два бесшумных шага – и он рядом с дверью. Секунда на изучение замка и определение его типа. Крокус вытащил пилу с мелкими зубьями и приступил к работе. Звук, который производил инструмент, был еле слышен, не громче пения цикады. Прекрасный инструмент, редкий и дорогой. Крокусу повезло, у него был дядюшка, алхимик-любитель, который использовал подобные удивительно надежные инструменты при создании своих причудливых механизмов для конденсации и фильтрации различных химических смесей. Еще больше ему повезло с тем, что рассеянный дядюшка забывал возвращать вещи на свои места.

Двадцать минут спустя зубья пилы победили последний сопротивляющийся болт. Он вернул инструмент на место, вытер руки и локтем толкнул дверь.

Крокус заглянул в комнату. В сером свете он увидел огромную кровать в нескольких футах слева, изголовьем ко внешней стене. С кровати доносилось тихое дыхание крепко спящего человека. Комнату наполнял запах дорогих духов, терпких, возможно, из Долин.

Прямо напротив него находилось две двери, одна была приоткрыта и вела в ванную комнату, вторая представляла собой могучий заслон из дуба, на ней красовался чудовищных размеров замок. Напротив стены справа от него помещались платяной шкаф и туалетный столик с зеркалом из трех полированных серебряных створок, скрепленных между собой петлями. Центральное зеркало было прислонено к стене, два по краям образовывали такие углы, чтобы создавался бесконечный коридор отражений.

Крокус огляделся по сторонам и пролез в комнату. Он медленно поднялся и потянулся, расправляя мышцы, затекшие от напряжения последних минут. Он на цыпочках подкрался к туалетному столику.

Дом д'Арля был третьим на авеню Старого К'рула из тех, что первыми располагались у подножия холма и выходили на круглый двор, полный сорняков и полуразрушенных дольменов. Напротив двора высился храм К'рула, древние камни которого, обнесенные поломанной решеткой, утопали во мху.

Последний монах из служителей верховного бога умер в незапамятные времена. Квадратная колокольня, построенная во внутреннем дворе храма, была выдержана в старинном архитектурном стиле. Четыре колонны розового мрамора, установленные по углам высокой площадки, все еще поддерживали остроконечную, позеленевшую от времени бронзовою крышу.

С колокольни были видны плоские кровли домов мелкого дворянства. Один из домов вплотную подходил к одной из грубо выложенных стен храма, и на него падала густая тень от башни. На этой крыше замер убийца. Руки его были в крови.

Тало Крафар из клана Юрриг Денатте со свистом выдохнул сквозь зубы. Струйки пота, стекавшие с бровей, оставляли грязные дорожки, капельки пота падали с широкого кривого носа. Он уставился на свои руки широко открытыми черными глазами, поскольку руки его были запачканы собственной кровью.

В эту ночь он выполнял функции дозорного, осматривая крыши города, что являлось прерогативой убийц (если не считать случайных воров). Подобный осмотр позволял в большинстве случаев передвигаться по городу незамеченными. По крышам пролегали пути тайных политических интриг, целью которых были либо поддержание бесконечной междоусобицы двух Домов, либо – наказание за предательство. Совет правил днем под непрестанным наблюдением общественности – Гильдия правила ночью, не видимая никем, не оставляющая свидетелей. Так было всегда, с появления первых построек Даруджистана на берегах Лазурного озера.

Тало пересекал вполне заурядную крышу, когда в его левое плечо впилась стрела арбалета. Он бросился вперед, и неизвестно, сколько он просидел под открытым небом, ошарашенный, пытаясь понять, что же произошло. В конце концов, когда оцепенение медленно уступило место боли, он перекатился на бок. Стрела прошла насквозь. Она лежала на вымазанной дегтем черепице недалеко от него. Он начал перекатываться по крыше, пока не добрался до окровавленной стрелы.

Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что стрела была не воровская. Ею выстрелили из тяжелого оружия, оружия убийцы. Когда этот факт дошел до сознания Тало, он встал сперва на колени, а затем поднялся на ноги. Непослушными ногами он шагнул к краю здания.

Кровь струилась из раны все время, пока он сползал вниз по стене на темную аллею. Наконец его мокасины коснулись гладкого, блестящего булыжника мостовой. Он помедлил, стараясь собраться с мыслями. Этой ночью началась война среди убийц. Но кто из глав клана был настолько глуп или глупа, чтобы надеяться занять место Воркейн в Гильдии Убийц? В любом случае, он должен вернуться к клану, если сможет. Приняв это решение, он побежал.

Когда он нырнул в тень третьей по счету аллеи, холодок пробежал у него по спине. Тало перестал дышать и замер. Охватившее его чувство было безошибочно, оно шло из подсознания: за ним следят. Он взглянул на рубаху, пропитанную кровью, и ясно понял, что шансов уйти у него нет. Без всякого сомнения, тот, кто выслеживает его, хорошо видел, как он вошел в аллею, и сейчас держит наготове арбалет. По крайней мере, сам Тало сделал бы именно так.

Надо попытаться выиграть эту партию, устроить ловушку. Для этого необходима крыша. Тало повернулся назад и принялся изучать близлежащие здания. Две улицы справа вели к храму К'рула. Его взгляд задержался на темной громадине колокольни. Туда.

Едва не потеряв сознание, когда вновь поднимался на крышу, Тало затаился в тени колокольни, отделенный от храма небольшой постройкой. Физическое напряжение разогрело кровь, и теперь она еще сильнее текла из раны. Разумеется, он видел кровь и раньше, но никогда не видел столько собственной крови за один раз. Он впервые задумался о том, что может умереть. Его руки и ноги онемели, он понимал, что если задержится еще немного на этом месте, то у него есть вес шансы остаться здесь навсегда. С тихим стоном он бросился вправо. Прыжок вниз на крышу храма – всего несколько ярдов, но и эта малость заставила его рухнуть на колени.

Задыхаясь, Тало гнал от себя мысли о возможном поражении. Все, что оставалось сделать, – сползти вниз по внутренней стене во двор, а затем подняться по винтовой лестнице колокольни. Две простых задачи. Здесь, в тени колокольни, в его распоряжении были все соседние крыши. Тот, кто выслеживает его, должен прийти сюда. Тало помедлил, чтобы проверить свой, висевший за спиной, и три стрелы у левого бедра.

Он вглядывался во тьму.

– Кто бы ты ни был, негодяй, я жду тебя, – прошептал он.

Тало Крафар начал подбираться к крыше храма.

Замок на ящике с драгоценностями оказался очень простым. Через десять минут после того, как Крокус вошел в комнату, замок был сломан. Небольшое состояние из золотых ювелирных изделий с камнями и жемчугами сейчас помещалось в небольшом кожаном мешочке, привязанном к поясу вора.

Он присел на корточки у туалетного столика и взял с него свою последнюю добычу: «Это я сохраню». «Это» было тюрбаном из голубого шелка, отделанным золотой тесьмой; его наверняка приготовили для приближающегося Празднования. Он минутку полюбовался убором, затем сунул его под мышку и поднялся. Его взгляд упал на кровать, и он подошел ближе.

Очертаний девушки не было видно из-за сетки и мягких одеял. Еще один шаг приблизил его к краю кровати. Девушка была обнажена до талии. Стыдливый румянец залил щеки вора, но он не отвел взгляда. «Королева Снов, как она хороша!» В свои семнадцать лет Крокус успел повидать немало продажных женщин и танцовщиц, чтобы не дрожать, разинув рот, при виде женских прелестей, но сейчас он не мог отвести взор. Затем он скорчил гримасу и шагнул к балконной двери. Секунду спустя вор был снаружи. Он с жадностью вдохнул холодный ночной воздух. В темном небе светилось несколько звезд, достаточно ярких, чтобы их свет мог пройти сквозь облака. Точнее, не облака, а дым, который тянулся с севера. В последние два дня все только и говорили, что о захвате Засеки малазанской империей.

«Следующие на очереди мы».

Дядя рассказал Крокусу, что Совет откровенно заявил о своем нейтралитете, так и не сумев настоять на том, что город не входит в распавшийся теперь союз Вольных Городов. Малазане Совет просто не слушали. А почему они должны слушать? – Спросил дядя Маммот. – Армия Даруджистана – это горстка сынков знатных родителей, которые только и делают, что слоняются туда-сюда по Шлюшьей улице, поминутно хватаясь за свои разукрашенные мечи…

Крокус выбрался на крышу дома, бесшумно двинулся по черепице. Перед ним был другой дом, точно такой же высоты, его плоская крыша располагалась меньше чем в трех футах от него. Вор помедлил на краю, вглядываясь в узкую улицу тридцатью футами ниже и видя только тьму, затем прыгнул.

Он прошел через крышу. Слева от него возвышался угрюмый силуэт колокольни К'рула. Крокус опустил руку на кожаный мешочек, привязанный к ремню, ощупал пальцами узел и веревку, – все было в порядке. Затем он проверил тюрбан, закрепленный под ремешком его доспеха. Все хорошо. Он продолжил свой беззвучный путь по крыше. И впрямь прекрасная ночь. Крокус улыбался.

Тало Крафар открыл глаза. Ничего не понимая, он уставился перед собой. Где он? Почему он ощущает такую слабость? Память вернулась, и стон сорвался с его губ. Он потерял сознание, распростершись здесь под мраморной колонной. Но что же привело его в чувство? Собравшись, убийца подтянулся к пыльной колонне и поглядел на крышу под ним. Вот! Менее чем в пяти футах от него по плоской крыше двигалась какая-то фигура.

«Сейчас, сукин сын, сейчас». Он поднял арбалет, опираясь одним локтем на колонну. Оказалось, что он уже зарядил оружие, хотя и не помнил, как и когда. С такого расстояния промахнуться невозможно. Через мгновение его преследователь будет мертв. Тало стиснул зубы и прицелился.

Крокус наполовину прошел крышу, лаская одной рукой пышную отделку тюрбана, когда у него под ногами зазвенела монетка. Инстинктивно он бросился вниз и накрыл ее обеими руками. Тут же что-то со свистом пронеслось над его головой, он поглядел вверх, ошарашенный, затем снова приник к крыше. Черепица в двадцати футах от него разбилась вдребезги.

Он застонал от внезапного осознания. Когда он поднимался на ноги, его рука рефлекторно ухватила монетку и сунула ее за пояс.

Тало в бессилии выругался. Он опустил арбалет и в недоумении посмотрел вниз на фигуру. И тут его чувство опасности проявилось в последний раз. Повернувшись, он уловил смутные очертания человека в плаще, стоявшего прямо перед ним с поднятыми руками. Затем руки опустились вниз, и два длинных остро отточенных кинжала вонзились в грудь Тало. С последним возгласом недоумения убийца скончался.

Этот звук достиг ушей Крокуса, и он повернул голову к колокольне. Черная фигура выпрыгнула из-за колонн и приземлилась с грохотом в пятнадцати футах от него. Секунду спустя раздался стук арбалета. Крокус взглянул вверх, чтобы рассмотреть силуэт человека, в руках которого блестели длинные кинжалы. Человек, казалось, изучал его.

– О, Маури, – воскликнул вор, быстро развернулся и побежал.

С колокольни К'рула очень странного разреза глаза убийцы следили за тем, как вор приближался к дальнему концу крыши. Едва заметно приподняв голову, убийца вдохнул воздух, затем нахмурил брови. Выброс силы только что пронзил ткань ночи так, как палец прорывает гнилую материю. И через разрыв вошло нечто.

Вор достиг дальнего края крыши и исчез за ним. Убийца прошипел что-то на языке,который был древнее и колокольни, и храма, на языке, который здесь не слышали несколько тысячелетий, затем спрыгнул с башни. Совершенный с помощью магии, спуск убийцы был медленным и плавным. Приземление было мягким и естественным, так падает луч света.

Из тьмы появилась вторая фигура – плащ на ней развевался подобно черному крылу – и присоединилась к первой. Затем беззвучно на крышу спустилась и третья. Они коротко побеседовали. Последний из появившихся отдал распоряжение, затем удалился. Оставшиеся двое обменялись еще несколькими словами, затем взяли след вора. Второй приготовил арбалет.

Десять минут спустя Крокус лежал на скате крыши какого-то купца, стараясь восстановить дыхание. Он ничего не видел и не слышал. Либо убийца его не преследует, либо он потерял след. Или она. Он вспомнил свои впечатления от фигуры на колокольне. Нет, женщиной убийца быть не мог, слишком высокий (наверное, шесть с половиной футов) и тонкий.

Тревога охватила молодого вора. Где он оступился? Убийца едва не прикончил его, а затем сам был убит. Война Гильдий? Если это так, то крыши становятся опасным местом.

Крокус осторожно поднялся и огляделся вокруг.

На крыше зазвучали шаги. Крокус обернулся и увидел приближающегося к нему убийцу. Один взгляд на два сияющих в воздухе лезвия, и вор оказался на другом конце крыши и прыгнул в темноту.

Ближайшее здание было довольно далеко от него, но Крокус хорошо знал этот район. Падая, он вытянул вперед руки. Натянутая проволока попала ему куда-то под локти, он отчаянно захватал руками и повис, раскачиваясь на высоте двадцати футов над улицей.

Большинство бельевых веревок, протянутых над улицами города, были довольно тонкими и ненадежными, однако среди них встречались и проволоки. Натянутые предыдущими поколениями воров, они прочно держались в стенах зданий. В дневное время Обезьянья Дорога, как называли это воры, ничем не отличалась от прочих веревок, увешанных нижним бельем и рубахами. Однако после захода солнца она начинала выполнять свое истинное предназначение.

Несмотря на ободранные руки, Крокус проделал путь по проволоке до дальней стены. Он умудрился при этом взглянуть наверх и похолодел. На краю стены перед ним стоял другой убийца, старательно целясь из тяжелого старинного арбалета.

Крокус отпустил проволоку. Стрела просвистела прямо у него над головой, когда он падал вниз. Где-то внизу разбилось окно. Падение Крокуса было задержано верхним слоем бельевых веревок, схвативших его за конечности и перевернувших вокруг себя, прежде чем порваться. Затем последовала бесконечная череда ощутимых для костей толчков и хлестких ударов веревок, разрезающих одежду и полосующих кожу. Затем Крокус достиг мостовой, приземлившись на ноги и наклонившись вперед. Колени у него подогнулись. Он выставил вперед плечо, обеспечивая себе относительно мягкое приземление, и тут же остановился, ударившись головой в стену.

Оглушенный и стонущий, Крокус откатился вправо. Он поднял глаза. Затуманенным болью взглядом он увидел фигуру, медленно спускающуюся на землю прямо у него над головой. Глаза вора расширились. Магия!

Он повернулся и проковылял на непослушных ногах какое-то время, прежде чем смог, прихрамывая, побежать в сторону переулка. Он добрался до угла, где его на секунду осветило газовым фонарем, поспешно пересек широкую улицу и достиг начала следующего проулка. Здесь, в тени, Крокус остановился. С великой осторожностью он выглянул из-за угла, чтобы осмотреться. Стрела разбила кирпич прямо перед его носом. Он нырнул обратно в проулок и побежал.

У себя над головой он услышал хлопанье плаща. Обжигающая боль в левом бедре заставила его споткнуться. Другая стрела просвистела над плечом и заскользила по булыжникам. Боль прошла так же быстро, как и появилась, и он заковылял дальше. Впереди, в конце проулка виднелась освещенная дверь большого дома. На каменных ступенях сидела пожилая женщина и курила трубку. Ее глаза заблестели, когда она увидела приближающегося вора. Когда Крокус проходил мимо нее вверх по лестнице, она выбила трубку о подошву своей туфли. Искры запрыгали по булыжникам.

Крокус толкнул дверь и прошмыгнул внутрь. Он остановился. Перед ним был узкий, скупо освещенный коридор, на другом конце которого находилась лестница, заполненная детьми. Не отводя глаз от лестницы, он медленно шагнул в холл. Из дверного проема, задернутого занавеской, доносилась какофония шумов: спорящие голоса, крик младенцев, грохот посуды.

– Вы вообще спите когда-нибудь? – крикнул Крокус на бегу. Дети на лестнице поспешно посторонились, а он взбежал по покореженным от времени ступеням, шагая через одну. На последнем этаже он остановился перед третьей по счету дверью, сделанной из тяжелого дуба. Он толкнул дверь, она открылась, и он шагнул внутрь.

Перед массивной конторкой сидел пожилой человек, он на мгновение оторвался от своей работы, чтобы тут же вернуться к каракулям на листе пергамента.

– Добрый вечер, Крокус, – рассеянно произнес он.

– Добрый вечер, дядя, – задыхаясь, сказал Крокус.

На плече дядюшки Маммота сидела, скорчившись, маленькая обезьянка, ее блестящие полубезумные глазки следили за метаниями молодого вора по комнате от двери к окну. Распахнув ставни, Крокус влез на подоконник. Внизу был запущенный и заросший садик, утопающий в густых тенях. Прямо перед окном росло одинокое кривое дерево. Он изучил ветви перед собой, затем ухватился за оконную раму и откинулся назад. Набрал воздуха и бросился вперед.

Когда он пролетал над пропастью, откуда-то сверху до него донесся возглас удивления, а затем отчаянное царапанье ногтями по камню. Секунду спустя что-то обрушилось в садик под ним. Кошки кинулись в стороны, чей-то голос жалобно простонал.

Крокус прочно вцепился в согнувшуюся ветку. Он высчитал каждый наклон гибкой ветки, затем выбросил вперед ноги так, что ветка вытолкнула его наверх. Его мокасины приземлились на подоконник и остались там. Сопя от натуги, он подтянул все тело. Крокус ударил кулаком по ставням, они распахнулись вовнутрь. Крокус упал в комнату головой вперед и прокатился по полу.

Он услышал движение в соседней комнате. Встав на ноги, он отпер дверь, ведущую в холл, распахнул ее и выскользнул наружу в тот момент, когда чей-то голос испустил проклятье у него за спиной. Крокус добежал до дальнего конца коридора, где лестница вела к чердачному люку.

Вскоре он был на крыше. Притаился в темноте, стараясь не дышать. Боль вновь пронзила бедро. Должно быть, он повредил себе что-то, когда падал с проволоки. Он начал массировать больное место пальцами и натолкнулся на что-то твердое, круглое и горячее. Монета! Он взял ее.

И тут же услышал свистящий звук, и его задели осколки разбившегося камня. Нагнувшись, он увидел стрелу арбалета, ее древко разлетелось от удара о крышу, а оперение бешено вращалось, зацепившись за край. Тихий возглас сорвался с его губ, и он побежал к дальнему концу крыши. Не задерживаясь ни секунды, он прыгнул. Десятью футами ниже располагался провисший и потерявший форму навес, на который он и приземлился. Металлические опоры, поддерживавшие ткань, дрогнули, но устояли. Отсюда было рукой подать до улицы.

Крокус добежал до угла, на котором стояло старое здание, сквозь мутные окна которого сочился желтый свет. Над дверью помещалась деревянная вывеска, с выцветшим изображением мертвой птицы, лежащей на спине с вытянутыми вверх лапками. Вор взбежал по ступеням и толкнул дверь.

Поток шума и света словно бальзамом пролился на его душу. Он захлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной. Крокус закрыл глаза и начал разматывать маскировавшую его лицо и голову ткань. Открылись темные волосы до плеч, влажные от пота, лицо с правильными чертами, на котором светились светло-голубые глаза.

Когда он утирал лоб, ему в руку сунули кружку. Крокус открыл глаза и увидел проходящую мимо Салти, в одной руке у нее был поднос с оловянными кружками. Он глянула на него через плечо и усмехнулась.

– Тяжелая ночка, Крокус?

Он поглядел на нее, затем произнес:

– Ничего особенного.

Он поднес кружку к губам и сделал большой глоток. На противоположной стороне улицы, напротив полуразвалившейся корчмы Феникса стоял охотник и разглядывал дверь, через которую только что вошел вор. В руках он держал арбалет.

Появился второй охотник и приблизился к первому. Он убирал в ножны длинные кинжалы.

– Что с тобой приключилось? – спокойно спросил первый на своем родном языке.

– Поспорил с котом.

Они помолчали немного, затем первый обеспокоенно вздохнул:

– Как бы то ни было, слишком все нехорошо, неестественно.

Второй согласился:

– Значит, ты тоже почувствовал смерть.

– Повелитель… вмешался. Слишком осторожен, правда, чтобы показаться полностью.

– Жаль, последний раз я убивал Повелителя много лет назад.

Они начали осматривать свое оружие. Первый охотник зарядил арбалет и приготовил четыре запасные стрелы. Второй вытащил длинные кинжалы и старательно отчистил их от налипшей грязи и пота.

– Он в корчме, – сказал второй.

– Мы не оставим свидетелей тайной войны Гильдии, – добавил первый.

Выполняющий роль командира поглядел на дверь корчмы. Затем, повернувшись к напарнику, произнес – точнее, произнесла:

– Подожди. Болтливый язык свидетеля может быть нам полезен.

– Коротышка бы помог, – многозначительно отозвался второй.

Командирша покачала головой.

– Мы возвращаемся в ущелье.

– Хорошо.

Охотники спрятали свое оружие. Первый поглядел на корчму и спросил:

– Как ты думаешь, кто ему помог? Второй пробурчал в ответ:

– Кто-то, не лишенный чувства юмора.

Шестая глава

И вот дыхание интриги —

Сильнее бури, исходящей

Из изумрудного свечения,

Из-под камней, блестящих от дождя.

Пока ты слышишь этот шум

Пещер подземных,

Слабеет голос волшебства,

Он тише стона умирающего вора,

Попавшего невольно в сети

Коварных магов Даруджистана…

Интрига (отрывок). Паддл(род. 1122)

Косой край его правого крыла задел черный утес, когда Крон поднимался ввысь в потоках воздуха, исходящих от Лунного Семени. Его неугомонные братья и сестры окликали его из каменистых пещер и с освещенных звездным светом уступов, когда он пролетал мимо. «А мы летим?» – спрашивали они. Но Крон не отвечал. Его сияющие черные глаза были устремлены в свод небес. Его крылья хлопали в четком, неослабевающем ритме. У него не было времени, чтобы выслушивать бестолковое кудахтанье молодняка, не было времени, чтобы вникать в их глупые проблемы, снисходя с высоты своего тысячелетнего возраста.

Этой ночью Крон летел к своему господину.

Когда он поднялся над горами хребта Лунного Семени, высокогорный ветер растрепал его крылья, обдал сухим холодом маслянистые перья. Вокруг него прозрачные клочки дыма поднимались в восходящих потоках воздуха, как привидения. Крон обогнул один дымок, его острый взор уловил внизу, в утесах, отблеск догорающих огней; затем он расправил крылья и, в потоке попутного ветра, полетел на север к Лазурному озеру.

Под ним простиралась бесконечная плоская Жилая равнина, трава серыми волнами расходилась под ветром. Ни постройки, ни холмика. Прямо по курсу расстилалась горящая огнем панорама Даруджистана, подсвечивающая небеса над собой синим светом. По мере приближения к городу необычайно острые глаза Ворона замечали то тут, то там среди построек верхнего яруса аквамариновый свет от волн магии.

Крон громко крикнул. Магия была амброзией для Великих Воронов. Их привлекал в ней запах крови и силы, в ее ауре жизнь их продлевалась и длилась веками. Запах магии обладал, правда, и другим действием. Крон снова крикнул. Его взгляд выделил дом, вокруг которого собрался сгусток защитной магии. Его господин дал ему точное описание магической надписи, которую следовало найти. Он ее нашел. Сложив крылья, Крон начал грациозный спуск к дому.

От гавани района Гадроби по направлению к центру страны земля поднималась четырьмя ярусами на восток. Расходящиеся в стороны улицы, мощенные булыжником, вели к полированным мозаикам торговых улиц района Гадроби. Улиц было пять, они вели в район Марш и на следующий ярус, в Приозерный район. После кривых улочек Приозерного района двенадцать деревянных ворот выводили в район Дару, в Дару другие двенадцать ворот (эти уже были укомплектованы городской стражей и железными подъемными решетками) соединяли нижний город с верхним.

На четвертом, самом высоком, уровне размещались поместья знатных семейств Даруджистана, а также известных в городе магов. В районе Мили Старого Короля и улицы Видов возвышался холм с плоской вершиной, на котором был построен Зал Величия, где каждый день собирался Совет. Вокруг холма был разбит небольшой парк, его песчаные дорожки вились между столетними акациями. При входе в парк, у холма Высоких Виселиц, сохранились массивные ворота из грубого камня – все, что осталось от некогда возвышавшегося на холме Величия замка.

Дни королей давным-давно миновали в Даруджистане. Ворота, известные как Цитадель Деспота, стояли позаброшенные и позабытые, их потрескавшаяся решетка служила отдаленным напоминанием о тирании прежних времен.

В тени массивной каменной Цитадели стояли два человека. На одном из них, что стоял, привалившись плечом к скале, была кольчуга и шляпа из вываренной кожи, выдававшие в нем городского стражника. За его пояс был заткнут короткий меч в удобных кожаных ножнах. К плечу была прислонена пика. Его полуночная смена близилась к концу, и он с нетерпением ждал появления человека, который освободит его от бремени службы. Взгляд стражника постоянно возвращался на второго человека, с которым он в предыдущий год частенько делил это место. Поглядывал он на хорошо одетого джентльмена исподтишка, взглядом, лишенным выражения.

Член Совета Турбан Орр, как обычно, пришел к воротам в этот глухой час. Знатный господин, казалось, едва замечал стражника, он ничем не выдавал, что узнает его, несущего службу здесь каждую ночь.

Турбан Орр производил впечатление очень нетерпеливого человека, он без конца бродил туда-сюда, все время останавливаясь, чтобы поправить свой красный, отделанный драгоценностями плащ. Начищенные башмаки члена Совета поскрипывали при каждом его движении, скрип эхом отдавался под Цитаделью. Из своей тени стражник видел затянутую в перчатку руку Орра на эфесе дуэльного меча, указательный палец постукивал в такт скрипу башмаков.

В начале своего дежурства, задолго до появления члена Совета, стражник обычно неспешно прохаживался по Цитадели, изредка дотрагиваясь до древних шершавых камней. За шесть лет службы в воротах между стражником и грубым базальтом установилось что-то вроде человеческих отношений: стражник знал каждую складку, каждую царапину, он знал, где время и стихии разломали скрепляющий камни цемент и обратили его в пыль. Он также знал, что эта внешняя слабость постройки – обман. Цитадель и все, что ее окружало, терпеливо выжидали момента, когда они, наследие прошлых времен, смогут возродиться.

А этого, как давно уже понял страж, он не должен допускать, если, конечно, это будет в его силах. Цитадель Деспота помогла человеку стать тем, кем он стал: Рушащим Круги, агентом.

И он, и член Совета ждали появления еще одного человека, человека, который всегда приходил. Турбан Орр выскажет свои претензии, пожалуется на его медлительность, затем он возьмет пришедшего за руку, и они станут прогуливаться рука об руку. А стражник глазами, давно привыкшими к темноте, станет вглядываться в лицо пришедшего, чьи незабываемые черты разжигают воспоминания, погребенные под внешним безразличием.

Ко времени, когда двое из Совета завершат свою прогулку, стражник возьмет себя в руки и будет готов передать сообщение, согласно инструкциям своего господина. Если удача не отвернулась от Рушащего Круги, он сумеет задержать начало гражданской войны, в которую Даруджистан, как он чувствовал, был готов вступить. Которая вызвала бы непременно реакцию Малазанской империи. Ночной кошмар, который часто казался реальностью, особенно в такие ночи, как эта, когда Цитадель Деспота казалось шептала, издеваясь, обещания возродиться к жизни.

– «Это может оказаться в ваших интересах», – прочитал вслух верховный алхимик Барук на записке на листке пергамента, которую он держал в своих пухлых руках. Всегда одна и та же заглавная строка, намекающая на какие-то особые знания писавшего. Записку час назад принес его слуга Роулд; она, как и прочие записки, появлявшиеся в течение всего предыдущего года, была найдена воткнутой в один из завитков орнамента на задних воротах поместья.

Узнав стиль, Бару к тут же прочитал записку, а затем отправил в город своих курьеров. Подобное сообщение требовало немедленных действий, а он был одним из немногих в Даруджистане, обладавших особой властью, и мог что-то сделать.

Теперь он сидел в плюшевом кресле в своем кабинете и размышлял. Его обманчиво сонный и затуманенный взгляд вновь заблестел, когда он подумал о словах записки. «Член Совета Турбан Орр и член Совета Федер прогуливаются по саду. Я остаюсь известным под именем Рушащего Круги, слуги Угря, чьи интересы продолжают совпадать с вашими». В очередной раз закралось искушение. Барук с его талантами легко мог выяснить личность автора (хотя, конечно, его личность пытались установить многие и абсолютно безуспешно), но, как всегда, что-то удержало его.

Он поерзал на стуле и вздохнул: «Ладно, Рушащий Круги, я помогу сохранить твое инкогнито, хотя и очевидно, что ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе, и это просто счастье, что интересы твоего господина совпадают с моими. Пока еще совпадают». Он нахмурил брови, размышляя об Угре и неведомых интересах этого мужчины, или женщины. Он знал достаточно много, чтобы понимать, как много сил вовлечено в игру: объединение сил Повелителей уже само по себе было убийственной вещью. Продолжать незаметно выступать в защиту города становилось все трудней и трудней. Так что вопрос возник снова: «Не использует ли меня Угорь?»

Довольно странно, но он не думал всерьез о такой возможности. Слишком много жизненно важной информации уже было передано в его руки.

Он старательно сложил пергамент и пробормотал простенькое заклинание. Записка исчезла в небольшой воздушной волне и присоединилась к прочим, уже хранившимся в безопасном месте.

Барук закрыл глаза. За его спиной ставни широкого окна захлопали от порыва ветра, затем все стихло. Минуту спустя раздался короткий удар по затуманенному стеклу. Барук выпрямился, насторожился. Второй удар, громче прежнего, заставил его двигаться с живостью, необычной для его комплекции. Вскочив на ноги, он уставился в окно. Что-то прижалось к выступу окна, через ставни были видны лишь неясные темные очертания.

Барук нахмурился. Невероятно. Ничто не могло проникнуть через магическое поле незамеченным. Алхимик сделал пасс рукой, и ставни распахнулись. За окном ждал Великий Ворон. Он поглядел на Барука сначала одним глазом, затем другим. Великий Ворон толкнул тонкое стекло окна своей могучей грудью. Стекло выгнулось и разлетелось вдребезги.

Путь полностью открыт. Барук воздел обе руки и начал произносить заклинание.

– Не сотрясай воздух! – прокаркал Ворон, раздуваясь и потрясая перьями, чтобы избавиться от застрявших в них осколков стекла. Ворон вскинул голову.

– Ты звал свою стражу. Не надо, мудрец. Одним прыжком чудовищная птица оказалась в комнате на полу.

– Я принес тебе известия, которые окажутся ценными для тебя. У тебя есть что-нибудь поесть? Барук внимательно поглядел на это создание.

– Вообще-то, у меня нет привычки приглашать в гости Великих Воронов. Ты ведь не демон, прикинувшийся Вороном.

– Нет, конечно. Меня зовут Крон. – Глаза Ворона насмешливо блеснули. – К вашим услугам, господин. Барук заколебался, размышляя. Затем он сказал:

– Хорошо. Я отослал моих охранников обратно на их посты. Мой слуга Роулд идет сюда с остатками ужина, надеюсь, тебя это устроит?

– Великолепно! – Крон проковылял по комнате и устроился на коврике перед камином. – Ну, господин, а теперь чашу вина. Не возражаешь?

– Кто послал тебя, Крон? – спросил Барук, направляясь к графину, стоящему на письменном столе. Обычно он не пил после захода солнца, поскольку ночь была его рабочим временем, но он должен был знать, что предпочитает Крон. Успокаивающий бальзам – то, что нужно.

Великий Ворон заколебался на мгновение, прежде чем ответить.

– Повелитель Лунного Семени.

Барук помедлил, наполняя свой стакан.

– Понятно, – сказал он спокойно, изо всех сил стараясь сдержать сердцебиение. Он медленно поставил графин обратно и с величайшей сосредоточенностью поднес бокал к губам. Жидкость охладила его язык, а когда он сделал глоток, спиртное действительно успокоило его.

– Ладно, – сказал он, оборачиваясь, – что же твой господин хочет от мирного алхимика?

Крон распахнул клюв, Барук воспринял этот жест как беззвучный смех. Птица поглядела на него одним глазом.

– В твоих словах уже содержится ответ на вопрос. Мира. Мой повелитель мечтает побеседовать с тобой. Он хотел бы прийти сюда, сегодня ночью. Через час.

– И ты подождешь моего ответа.

– Только если ты ответишь быстро, господин. В конце концов, у меня есть дела. Я несколько больше, чем просто курьер. Те, кто понимает в магии, ценят меня. Я Крон, старейший из Воронов Лунного Семени, чьи глаза уже тысячу лет глядят на человеческие глупости. Мои потрепанные перья и мой поломанный клюв – доказательства вашей беспорядочной разрушительной деятельности. Я всего лишь оперенное свидетельство вашей бесконечной глупости.

С легкой усмешкой Барук ответил:

– Больше, чем просто свидетель. Хорошо известно, как ты и твои родичи пировали под стенами Засеки.

– Мы не первые, кто пирует на костях и плоти, господин, если ты помнишь. Барук отвернулся.

– Давно мне не доводилось защищать свой род, – пробормотал скорее себе, чем Крону, чьи слова задели его. Его взгляд упал на осколки стекла на полу. Алхимик произнес заклинание и поглядел, как соединяются осколки стекла. – Я поговорю с твоим хозяином, Крон. – Барук кивнул, когда целое стекло поднялось с пола и вернулось в оконную раму. – Скажи, он так же легко преодолеет мою защиту, как и ты?

– Мой господин знает, как следует себя вести, – неопределенно ответил Крон. – Я позову его?

– Зови, – отозвался Барук, потягивая вино, – свободный вход ему обеспечен. Раздался стук в дверь.

– Да?

В комнату вошел Роулд.

– У ворот человек, он хочет поговорить с вами, – сказал седовласый слуга, ставя на стол тарелку, полную жареной свинины.

Барук взглянул на Крона, брови его поднялись.

Птица взъерошила перья.

– Твой гость – обычный смертный. Беспокойное существо, чьи мысли отравлены жадностью и вероломством. На его плечах сидит демон по имени Честолюбие.

– Как его зовут, Роулд? – спросил Барук. Слуга замялся, он в смятении поглядел на птицу, которая теперь направлялась к еде. Барук засмеялся.

– Комментарий моего мудрого гостя показывает, что он прекрасно знает имя пришедшего. Говори, Роулд.

– Член Совета Турбан Орр.

– Я бы остался, – сказал Крон, – на случай, если тебе понадобится мой совет.

– Конечно, оставайся, мне он понадобится, – отозвался алхимик.

– Я буду не более чем дрессированной собакой, – хитро сказал Ворон, предвосхищая следующий вопрос. – В глазах Орра, разумеется. Для него мои слова будут простым собачьим ворчанием.

Крон ухватил кусок мяса и быстро проглотил.

Барук поймал себя на том, что ему начинает нравиться эта паршивая старая тварь.

– Введи сюда члена Совета, Роулд. Слуга вышел.

Старинные факелы освещали неверным светом, бросавшим колеблющиеся тени на камни мостовой, высокую стену, которой был обнесен сад поместья. Когда ветер с озера приносил с собой опавшие листья, тени начинали плясать и неистовствовать. На третьем этаже дома был балкон, выходящий в сад. За задернутым занавеской окном двигались две фигуры.

Раллик Ном распростерся на садовой ограде, в темной нише под карнизом фронтона постройки. Он следил за женским силуэтом с терпеливостью змеи. Эта была пятая по счету ночь, когда он караулил в своем тайном убежище. Число любовников леди Симталь было велико, однако он выделил только двоих, заслуживающих внимания. Оба были членами городского Совета.

Стеклянная дверь балкона открылась, и на балконе появилась фигура. Раллик усмехнулся, он узнал члена Совета Лима. Убийца слегка переменил положение, крепче ухватившись одной рукой в перчатке за ствол арбалета; другой рукой он отвел назад смазанную маслом скобу. Не спуская глаз с человека, опирающегося на перила балкона напротив него, Раллик зарядил арбалет. Быстрый взгляд на железный наконечник стрелы убедил его, что все в порядке. Яд влажно блестел на заточенных гранях наконечника. Когда он поднял глаза на балкон, то оказалось, что леди Симталь присоединилась к Лиму.

«Без всякого сомнения, нехватки в любовниках с потерей Лима у Симталь не будет», – подумал Раллик. Глаза его сузились, пока он смотрел на них. Ее черные волосы, освобожденные теперь от шпилек, свободно спадали по спине и поблескивали. На ней было прозрачное ночное одеяние, свет падал из комнаты сзади, и все округлости и изгибы ее тела были видны.

Когда они заговорили, их голоса достигли укрытия, где лежал Раллик.

– Почему алхимик? – спросила леди Симталь, очевидно, продолжая разговор, начатый в комнате. – Жирный старик, пропахший серой. Едва ли обладающий каким-либо политическим влиянием. Он ведь даже не член Совета, так?

Лим тихо рассмеялся.

– Твоя наивность очаровательна. Симталь оттолкнулась от перил и скрестила руки на груди.

– Просвети же меня, в таком случае, – ее слова звучали резко, натянуто.

Лим пожал плечами.

– Мы можем только предполагать, леди. Но старый мудрый волк чует любой след, даже самый невидимый. Наверняка есть люди, которые думают про алхимика так же, как и ты. Трясущийся старый дурак.

Лим замолчал, как будто задумавшись и взвешивая, что он может сказать.

– У нас имеются источники, – осторожно продолжил он, – среди людей, сведущих в магии. Они сообщили нам об одном конкретном факте с далеко идущими последствиями. Многие волшебники в городе боятся алхимика, они присвоили ему титул, уже одно это предполагает некую тайную власть. Целое сообщество волшебников, леди, – это вещь, говорящая сама за себя.

Леди Симталь приблизилась к члену Совета. Теперь они оба стояли, опираясь на перила и вглядываясь в темный сад внизу. Женщина минуту помолчала, затем произнесла:

– Он связан с Советом?

– Если связан, то совершенно этого не афиширует, – усмехнулся Лим, – а если нет, то это может измениться, буквально сегодня ночью.

«Политика, – прорычал про себя Раллик. – И власть. Сука прибрала к рукам Совет, предлагая взамен соблазн, противиться которому могли немногие». Раллик сжал руки. Он бы с удовольствием тут же прикончил ее. Но есть контракт: Гильдия не принимает в этом участия. Месть ей является его личным делом. Она завоевывала власть, отделяя себя от окружающих, и Раллик подумал, что он знает, почему. Призраки предательства не оставят ее в покое.

«Терпение», – сказал он себе и прицелился. В последние два года леди Симталь вела праздную жизнь; захваченные ею богатства, которые она похитила, позволяли ей выполнять любой каприз, а положение единственной владелицы поместья приводило к дверям ее спальни множество мужчин. Преступление, которое она совершила, не было направлено против Раллика, но, в отличие от ее жертвы, Раллик не собирался откладывать месть.

«Терпение», – повторил Раллик, его губы шевелились, произнося слова, когда он натягивал тетиву. Качество исполнения должно соответствовать вознаграждению, а вознаграждение было недалеко.

– Прекрасная собака, – сказал Турбан Орр, передавая Роулду свой плащ.

Барук был единственным человеком в комнате, способным видеть через магическую оболочку, окружающую большого охотничьего пса, который расположился на коврике у камина. Алхимик улыбнулся и жестом указал на стул.

– Присаживайтесь, сударь.

– Прошу прощения, что побеспокоил вас в столь поздний час, – сказал Орр, усаживаясь в плюшевое кресло. Барук сел напротив него, Крон устроился между ними.

– Говорят, – продолжил Орр, – что цветы алхимии растут пышнее в ночи.

– Значит, вы рассчитывали на то, что я буду бодрствовать, – произнес Барук. – Что ж, беспроигрышная ставка. Так что же вы хотите от меня?

Орр наклонился погладить Крона по голове.

Барук отвернулся, сдерживая смех.

– Через два дня Совет голосует, – начал Орр. – Если будет принят пункт о сохранении нейтралитета, который мы выдвигаем, война с Малазанской империей будет предотвращена. Так нам кажется. Но в Совете есть люди, которые думают иначе. Гордость сделала их воинственными и не внимающими доводам разума.

– Гордость всех нас делает таковыми, – пробормотал Барук.

Орр подался вперед.

– Поддержка магов Даруджистана могла бы сильно помочь в нашем деле, – сказал он.

– Осторожно, – проворчал Крон, – сейчас беседа пойдет всерьез. Орр глянул вниз на пса.

– У него болит лапа, – пояснил Барук. – Не обращайте внимания.

Алхимик откинулся на спинку кресла и снял с одежды прилипшую к ней ниточку.

– Мне кажется, между нами существует недопонимание, сударь. Похоже, что вы принимаете на веру некоторые вещи, которые я не допускаю, – Барук развел руками и посмотрел Орру в глаза. – Во-первых, маги Даруджистана. Да обойдите вы десять миров, так не найдете более злобных и агрессивных представителей рода человеческого. Я не утверждаю, что все они до единого таковы. Встречаются среди них и такие, чьи интересы сводятся к неистовому совершенствованию их мастерства. Они так долго жили, погрузившись в книги, что спроси их, какой нынче век на дворе, – они не ответят. Некоторые из них видят единственный интерес в жизни – ссоры и споры.

Губы Орра растягивались в улыбке по мере того, как говорил Барук.

– Однако, – возразил он, и черные глаза его хитро блеснули, – есть одна вещь, о которой все они знают.

– Да? И что же это за вещь?

– Сила. Мы все знаем о вашем влиянии среди городских магов, Барук. Им будет достаточно одного вашего слова.

– Я в отчаянии от такого предположения, – воскликнул Барук. – К несчастью, вы второй раз высказываете ошибочное утверждение. Даже имей я то влияние, о котором вы говорите, – при этих словах Крон фыркнул, Барук метнул на него яростный взгляд и продолжал: – А у меня его нет, – с какой бы стати я стал поддерживать заведомо провальную позицию? Ради провозглашения нейтралитета? С тем же успехом можно плевать против ветра. Каким целям служит этот нейтралитет?

Улыбка Орра застыла на губах.

– Без всякого сомнения, господин, – промурлыкал он, – вы бы не хотели разделить судьбу магов Засеки. Барук нахмурился.

– Что вы имеете в виду?

– Они все убиты Когтем. Лунное Семя был против империи.

– Ваша информация противоречит моей, – приглушенно сказал Барук и выругался.

– Не очень-то обольщайся, – чопорно проговорил Крон, – вы оба не правы.

Брови Орра удивленно поползли вверх при этих словах Барука.

– В самом деле? Может, нам обоим было бы только выгодно обменяться имеющейся у нас информацией?

– Вряд ли, – сказал Барук, – что означает для меня ваш рассказ об империи? А то, что если Совет города голосует против нейтралитета, маги города гибнут от руки империи. Если нейтралитет принимают, вы спокойно открываете ворота Малазанской империи для мирного сосуществования, и при таком раскладе городские волшебники остаются жить.

– Ты проницателен, господин, – сказал Крон. Барук заметил, что гнев готов сменить вежливое выражение на лице Орра.

– Нейтралитет? Как вам удалось исказить это слово! Ваш нейтралитет означает первый шаг к полному подпаданию под власть империи. К счастью для вас, у меня нет веса. Нет голоса, нет влияния.

Барук поднялся с кресла.

– Роулд вас проводит. Турбан Орр тоже поднялся.

– Вы совершаете роковую ошибку, – сказал он. – Формулировка заявления о нейтралитете еще не доработана. Похоже, оттуда следует убрать все пункты, касающиеся защиты магов Даруджистана.

– Слишком грубо, – заметил Крон. – Спровоцируй его и посмотри, что будет дальше. Барук подошел к окну.

– Можно лишь надеяться, – сухо бросил он через плечо, – что ваше заявление провалится. Орр отреагировал бурно и горячо.

– По моим расчетам, алхимик, этой ночью мы получили большинство. Ты мог бы пригодиться тоже. Увы, – глумливо усмехнулся Орр, – мы выиграем одним лишь голосованием. Этого будет достаточно.

Барук повернулся лицом к Орру, когда в комнату тихо вошел Роулд, неся плащ визитера.

Крон растянулся на коврике.

– В такую ночь, как эта, – заунывно произнес он, – искушать судьбу такими словами…

Великий Ворон тряхнул головой. Слабо, откуда-то издалека, ему послышался звон покатившейся монеты.

Где-то в городе произошел большой выброс магической силы. И Крон вздрогнул.

Раллик Ном выжидал. Больше леди Симталь не будет беззаботной. Сегодня ночью настанет конец праздности. Две фигуры отошли от перил и повернулись к стеклянной двери. Пальцы Раллика натянули арбалетный крючок.

Он окаменел. Назойливое жужжание раздалось у него в голове, голос зашептал слова, мгновенно вызвавшие испарину. Все вдруг завертелось и перевернулось в его голове. Его план немедленной мести пришел в полный беспорядок, а на его руинах возникло нечто большее… более изысканное.

Все это заняло доли секунды. Взор Раллика прояснился. Леди Симталь и член Совета Лим стояли перед дверью. Женщина вытянула руку, чтобы отодвинуть дверь. Раллик передвинул арбалет на дюйм влево, затем спустил крючок. Стрела рванулась вперед с такой скоростью, что стала невидимой до того момента, пока она не достигла дома. Фигура на балконе вздрогнула от удара стрелы, выбросила вперед руки, защищаясь от падения. Стекло двери разлетелось вдребезги от упавшего на нее тела.

Леди Симталь в ужасе закричала.

Раллик больше не стал ждать. Он перекатился на спину и запихнул арбалет в узкую щель между фронтоном и крышей. Затем он соскользнул вниз по стене, на мгновение повиснув на руках и слушая, как тревожные крики разносятся по поместью. Затем он отпустил руки, перевернулся при падении и по-кошачьи приземлился в проулок.

Убийца выпрямился, поправил свой плащ, а затем неспешно пошел по боковой улице прочь от поместья. Беззаботная жизнь леди Симталь закончилась. Но скоро она не умрет, нет. Очень влиятельный, очень уважаемый член городского Совета только что был убит на ее балконе. Жена Лима, ныне вдова, наверняка захочет сказать что-нибудь по этому поводу. «Первый шаг, – сказал себе Раллик, направляясь к воротам Оссерка и спускаясь в широкий проход, ведущий в район Дару. – Всего лишь первый шаг, начало гамбита, намек леди Симталь, что охота началась и в роли добычи выступает ее светлость. Будет нелегко: эта женщина известная интриганка».

– Будет еще кровь, – пробормотал он, огибая угол и подходя к скупо освещенной двери корчмы Феникса. – Но в конце она падет, и с ее падением воспрянет старый друг.

Когда он был уже возле самой корчмы, из соседнего темного переулка выступила вперед фигура. Раллик остановился. Человек жестом поманил его и шагнул назад во тьму.

Раллик пошел за ним. В переулке он задержался, ожидал, когда глаза привыкнут к темноте.

Человек, стоящий перед ним, вздохнул.

– Твоя вендетта, похоже, спасла тебе жизнь этой ночью, – сказал он горько.

Раллик облокотился на стену и скрестил руки.

– Неужели?

Глава клана Оцелот подошел ближе. Его узкое рябое лицо приобрело свое обычное хмурое выражение.

– Сегодня ночью началась бойня, Ном. Ты ничего не слышал?

– Нет.

Тонкие губы Оцелота изогнулись в привычной невеселой усмешке.

– Война началась на крышах. Кто-то убивает наших. Меньше чем за час мы потеряли пятерых дозорных, а это означает, что убийц несколько.

– Без сомнения, – отозвался Раллик, чувствуя, как сырость от камней, из которых была построена корчма, ощущается сквозь его плащ и обдает холодом тело. Дела Гильдии вечно наводили на него тоску.

Оцелот продолжил.

– Мы потеряли такого человека, Тало Крафара. И еще одного главу клана.

Говоривший бросил быстрый взгляд через плечо, словно ожидая предательской стрелы в спину.

Несмотря на присущее ему и почти полное равнодушие, Раллик удивленно поднял брови при последних словах Оцелота.

– Должно быть, они недурно работают.

– Недурно? Все свидетели мертвы, таков итог ночи. Они не делают ошибок, эти сволочи.

– Все делают ошибки, – пробормотал Раллик. – Воркейн уже вышла?

Оцелот покачал головой.

– Еще нет. Она очень занята с главами кланов. Раллик нахмурился, невольно заинтересованный.

– А не может это все быть вызовом для Воркейн? Может быть, это внутренние интриги?

– Ты что, думаешь, мы тут все идиоты, Ном? Эта версия сразу же возникла у Воркейн. Нет, это не происки внутри Гильдии. Тот, кто убивает наших людей, – он вне Гильдии, вообще не из города.

Внезапно ответ показался Раллику очевидным.

– Тогда это Коготь империи.

Хотя и с большой неохотой, Оцелот признал такую возможность.

– Похоже, – проскрипел он. – Они всегда хотели быть лучше, ведь так? Но зачем им охотиться на Гильдию? Им разумнее было бы избавляться от знати.

– Ты хочешь, чтобы я гадал о мотивах империи? Лидер клана моргнул, лицо его сделалось еще более хмурым.

– Я пришел предупредить тебя. И это одолжение, Ном. Пока ты занят своей вендеттой, Гильдия не обязана оберегать тебя. Это – одолжение.

Раллик оттолкнулся от стены и пошел к выходу из переулка.

– Одолжение, Оцелот? – Он негромко рассмеялся.

– Мы готовим хитрую ловушку, – сказал Оцелот, преграждая Раллику путь. Он указал на корчму Феникса. – Покажись там. Не сомневайся, что это для твоей же пользы.

Раллик бесстрастно поглядел на Оцелота.

– Приманка.

– Сделай это.

Ничего не ответив, Раллик вышел из переулка, взошел по ступеням и шагнул в дверь корчмы Феникса.

– Что-то родилось в ночи, – сказал Крон после того, как Турбан Орр ушел. Воздух вокруг Ворона засветился, когда он начал принимать свой обычный вид.

Барук подошел к столу с картами, сложив руки за спиной, чтобы унять дрожь, охватившую его.

– Ты тоже почувствовал, – он замолчал, затем вздохнул. – Одно к одному. Похоже, горячие настают времена.

– Концентрация магической силы говорит о том же, – сказал Крон, поднимаясь, чтобы размять крылья. – Черные ветры собираются, алхимик. Берегись их смертоносного дыхания.

Барук пробурчал:

– И ты их гонишь, предвестник несчастий.

Крон рассмеялся. Он вперевалку направился к окну.

– Мой хозяин приближается. У меня есть еще поручения.

Барук обернулся.

– Позволь я сам, – сказал он, делая некий жест, от которого окно распахнулось.

Крон взлетел на подоконник. Он повертел головой в разные стороны и покосился одним глазом на Барука.

– Я вижу в гавани двенадцать кораблей. Одиннадцать из них охвачены пламенем.

Барук замер. Он не ожидал пророчеств. Сейчас ему стало не по себе.

– А двенадцатый? – голос его упал до шепота.

– Я вижу его в вихре искр, заполнивших собою все небо. Искры кружатся, кружатся вокруг последнего корабля, – Крон помолчал. – Все еще кружатся.

И он улетел.

Плечи Барука опустились. Он повернулся к столу и принялся изучать по карте одиннадцать когда-то Вольных Городов, живущих теперь под флагом империи. Оставался только Даруджистан, двенадцатый и последний, не отмеченный пока еще красно-серым флагом.

– Закат свободы, – пробормотал он.

Внезапно стены вокруг него застонали, Баруку показалось, что на него давит невыносимая тяжесть. Кровь прилила к голове, его пронзила боль. Он ухватился за край стола, чтобы удержаться на ногах. Светящиеся шары соткались из воздуха и повисли под потолком, потом погасли. Алхимик услышал из тьмы скрежетание по стенам, казалось, гигантская рука накрыла здание. Внезапно напряжение исчезло. Барук поднял трясущуюся руку, чтобы утереть пот со лба.

За его спиной раздался мягкий голос:

– Приветствую тебя, верховный алхимик. Я повелитель Лунного Семени.

Все еще склоняясь над столом, Барук закрыл глаза и кивнул.

– Не надо титулов, – прошептал он. – Зовите меня, пожалуйста, Баруком.

– Я хорошо чувствую себя в темноте, – сказал гость. – Это не причинит тебе неудобства, Барук?

Алхимик издал невнятный звук. Детали карты перед ним четко вырисовывались, подсвеченные холодным голубым сиянием. Он повернулся лицом к пришедшему и вздрогнул от испуга, когда осознал, что высокая фигура в плаще излучает не больше живого тепла, чем неодушевленные предметы в комнате. Но в любом случае, он очень ясно различал черты лица гостя.

– Ты из Тисте Анди, – сказал алхимик.

Гость едва заметно кивнул. Его странной формы многоцветные глаза изучали комнату.

– У тебя есть вино, Барук?

– Да, конечно, – алхимик направился к письменному столу.

– Мое имя, которое удобно произносить людям, – Аномандер Рейк.

Повелитель пошел вслед за Баруком к столу, его башмаки поскрипывали на полированном мраморе.

Барук налил вина и повернулся к Рейку, уставившись на него в удивлении. Он слышал, что воины Тисте Анди сражались с империей на севере, их возглавлял настоящий дьявол, воин по имени Каладан Бруд. Они союзничали с Малиновой гвардией и противостояли Малазанской империи. Таковы были Тисте Анди с Лунного Семени, а человек, стоящий перед ним, был их повелитель.

Впервые Барук столкнулся лицом к лицу с одним из представителей Тисте Анди. И чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. «Какие поразительные глаза, – подумал он. – Сейчас они янтарного цвета, кошачьи и раздражающие, в следующее мгновение – серые, такой же формы, как у змеи. Целая палитра, где найдется цвет для любого настроения. Могут ли такие глаза лгать?»

В библиотеке алхимика лежали экземплярыуцелевших томов «Глупости Готоса» тысячелетней давности, написанных в Ягутами. Тисте Анди там упоминались на разных страницах и, как припомнил Барук, всегда в ореоле ужаса. Сам Готос, маг из Ягутов, постигший глубинные аспекты древней магии, благословлял богов за то, что Тисте Анди были столь малочисленны. С тех пор представителей таинственной темнокожей расы стало еще меньше.

Кожа Аномандсра Рейка была черной, что соответствовало описанию Готоса, но волосы его были серебристыми. Рост – около семи футов. Черты лица – резкие, словно высеченные из оникса, на лице сияли большие глаза с вертикальными зрачками.

За широкой спиной Рейка висел двуручный меч, в котором вместе с выступающим из ножен древним эфесом, украшенным драконьими головами, было шесть с половиной футов. От оружия исходила почти видимая сила, которая висела в воздухе столь же явно, как явно в воде чернильное пятно. Когда взгляд Барука упал на меч, он едва не зашатался, увидев перед собой на мгновение разверстую черную пропасть, холодную, как сердце ледника, из которой шла древняя мощь и доносился неясный стон. Барук оторвался от созерцания оружия, взглянул на Рейка и обнаружил, что тот, в свою очередь, изучает его.

Тисте Анди понимающе улыбнулся, затем взял у Барука один из наполненных вином кубков.

– Крон, как всегда, разыграл мелодраму?

Барук заморгал и не смог удержаться от улыбки.

Рейк отпил вина.

– Он не скромничает, когда дело доходит до демонстрации талантов. Может быть, мы присядем?

– Разумеется, – отозвался Барук, чувствуя облегчение, несмотря на все свои тревоги. Из своей многолетней практики алхимик усвоил, что большая сила по-разному сказывается на разных людях. Барук не смог бы сейчас же сказать, как она сказывается в Рейке, но его манера держать себя была безупречна. Уже одно это вызывает трепет. Рейк держит свою силу под контролем, а не наоборот. Этот контроль был, без сомнения, нечеловеческим. Он подозревал, что не первый раз ему приходится интуитивно сдерживать силу воина-мага, чтобы она не пугала и не изумляла.

– Она возложила на меня все, что могла, – внезапно сказал Рейк. Глаза Тисте Анди засверкали зеленым цветом, похожим на ледниковый лед.

Напуганный страстностью этой вспышки, Барук нахмурился. «Она? Ах да, императрица, конечно же».

– Но даже тогда она не смогла меня дискредитировать, – продолжил Рейк.

Алхимик замер в своем кресле.

– И тогда, – осторожно сказал он, – вы были изгнаны, опустошены и побиты. Я чувствую вашу силу, Аномандер Рейк, – добавил он с искаженным лицом. – Она исходит от вас волнами. Поэтому я просто обязан спросить, как получилось, что вас победили? Я знаю кое-что о верховном маге императрицы Тайскренне. У него есть сила, но ее не сравнить с вашей. Поэтому я еще раз спрашиваю, как?

Не отводя взгляда от карты, Рейк ответил:

– Я совершил магические и военные подвиги во время северной кампании Бруда, – он невесело усмехнулся Баруку. – В моем городе есть дети, священники и трое чрезвычайно древних магов-книжников.

«Городе? Разве на Лунном Семени есть города?» Глаза Рейка приобрели серо-коричневый оттенок.

– Я не могу защищать все Семя. Я не могу быть во всех местах разом. А что до Тайскренна – ему наплевать на окружающих его людей. Я думал, что смогу его убедить не сдаваться так просто…

Он помотал головой, словно отгоняя мысли, затем взглянул на Барука.

– Я отступил, чтобы спасти моих людей.

– Оставив Засеку на верную гибель, – Барук поспешно замолчал, проклиная себя за бестактность. Но Рейк только пожал плечами.

– Я не ожидал, что столкнусь с полным непониманием. Одно мое присутствие почти два года держало в страхе империю.

– Я слышал, что императрица легко выходит из себя, – задумчиво пробормотал Барук. Его глаза сузились, он поглядел на гостя. – Ты искал встречи со мной, Аномандер Рейк, – она состоялась. Чего ты хочешь от меня?

– Союза, – ответил повелитель Лунного Семени.

– Со мной? Лично?

– Я серьезно, Барук, – голос Рейка внезапно сделался холоден. – Меня не одурачит Совет идиотов, бранящихся в Зале Величия. Я знаю, что Даруджистаном правишь ты и твои коллеги волшебники, – он поднялся и взглянул на Барука серыми глазами. – Я сказал то, что хотел. Для императрицы Даруджистан – жемчужина в навозной куче. Она хочет эту жемчужину и привыкла получать то, чего хочет.

Барук опустил глаза.

– Я понимаю, – сказал он тихо. – В Засеке тоже были волшебники. Рейк нахмурился.

– Да, конечно.

– Но, – продолжил Барук, – когда началась битва, ты прежде всего подумал о благополучии Семени, а не о союзниках.

– Кто тебе рассказал это? – спросил Рейк. Барук возвел глаза к небесам и поднял руки.

– Некоторым волшебникам из Засеки удалось бежать.

– Они в городе? – глаза Рейка почернели. Глядя в них, Барук почувствовал, как пот заструился у него под одеждой.

– Зачем тебе? – спросил он.

– Я хочу получить их головы, – просто ответил Рейк. Он повторно наполнил кубки и отпил глоток.

Ледяная рука сжала сердце Барука. Его головная боль многократно усилилась за последние несколько секунд.

– Но почему? – спросил он, почти задыхаясь.

Если Тисте Анди и заметил, что алхимик ощущает дискомфорт, он не подал и виду.

– Почему? – переспросил он, пробуя слово на вкус, как вино. Легкая улыбка тронула его губы. – Когда армия Морантов спустилась с гор, Тайскренн уехал во главе своих магов. Когда распространились слухи, что Коготь входит в город, – улыбка Рейка перешла в гримасу, – волшебники Засеки бежали.

Он помедлил, словно вспоминая.

– Я прикончил Когтя, когда они были в полумиле от города.

Он снова помолчал, переживания отразились на его лице.

– Останься волшебники в городе, и атака была бы отражена. Но Тайскренн, кажется, был очень занят… другими делами. Он укреплял позиции (на вершине холма) оборонительными отрядами. А потом он спустил собак не на меня, а на своих компаньонов. Это поставило меня в тупик, но не позволило этим творцам заклинаний свободно уйти: у меня хватило сил не позволить им этого, – он вздохнул и сказал: – Я отогнал назад Лунное Семя за какие-то мгновения до его возможной гибели. Я пустил его дрейфовать на юг, а сам бросился за этими магами.

– За ними?

– Я настиг всех, кроме двоих, – Рейк посмотрел на Барука. – Я хочу получить и этих двоих, предпочтительно живыми, но сгодятся и головы.

– Ты убил тех, которых догнал? Как?

– Мечом, разумеется.

Барук ощутил ужас и отвращение.

– О, – прошептал он, – о…

– Союз, – произнес Рейк, прежде чем поднять свой кубок.

– Я должен подумать, – ответил Барук, с трудом поднимаясь на ноги. – Решение скоро будет принято.

Он взглянул на меч, висящий за спиной Тисте Анди.

свободно уйти: у меня хватило сил не позволить им этого, – он вздохнул и сказал: – Я отогнал назад Лунное Семя за какие-то мгновения до его возможной гибели. Я пустил его дрейфовать на юг, а сам бросился за этими магами.

– За ними?

– Я настиг всех, кроме двоих, – Рейк посмотрел на Барука. – Я хочу получить и этих двоих, предпочтительно живыми, но сгодятся и головы.

– Ты убил тех, которых догнал? Как?

– Мечом, разумеется.

Барук ощутил ужас и отвращение.

– О, – прошептал он, – о…

– Союз, – произнес Рейк, прежде чем поднять свой кубок.

– Я должен подумать, – ответил Барук, с трудом поднимаясь на ноги. – Решение скоро будет принято.

Он взглянул на меч, висящий за спиной Тисте Анди.

– Разумеется.

Барук отвернулся и закрыл глаза.

– В таком случае, вы получите их головы. Рейк резко рассмеялся:

– Твое сердце слишком милосердно, алхимик.

Бледный свет за окном означал наступление нового дня. В корчме Феникса оставался занятым лишь один столик. За ним сидели четверо, один из них спал, положив голову в лужу пива на столе. Он громко храпел. Остальные играли в карты, причем двое из них сидели с красными от утомления глазами, а третий глядел на собственную руку и говорил:

– И пришло время, когда я спас жизнь Раллика Нома на задах улицы Евы. Четверо, нет, пятеро нечестивых негодяев прижали парня к стене. Он едва стоял на ногах, наш Раллик, кровь сочилась из ран. Я понимал, что долго эта возня не продлится. Я подошел к шести убийцам сзади, старина Крупп, магия рвалась с кончиков моих пальцев, мне не терпелось пустить ее в ход и выплеснуть всю свою ярость. Я одним духом выпалил заклинание и пожалуйста! Шесть кучек золы у ног Раллика. Шесть кучек золы и горстка монет из их кошельков, вот! Достойная награда!

Мурильо пододвинулся поближе к Крокусу Маленькие Руки.

– Разве так бывает? – прошептал он. – Чтобы человек так долго странствовал, как Крупп? Крокус устало улыбнулся приятелю.

– Мне все равно, честно. Здесь безопасно, мне этого и надо.

– Война убийц, бог мой! – воскликнул Крупп, откидываясь назад, чтобы утереть со лба пот измятым шелковым платочком. – Круппа вы не убедите. Скажите-ка мне, вы когда-нибудь раньше видели здесь Раллика Нома? Неторопливо беседующим с Мурильо? Спокойным, как всегда?

Мурильо состроил рожу.

– Ном всегда так делает, когда убьет кого-нибудь. Сдавай карты, черт побери! У меня назначены ранние встречи.

Крокус спросил:

– А о чем говорил с тобой Раллик? Мурильо вместо ответа передернул плечами. Он продолжал сверлить взглядом Крупна.

Тоненькие бровки человечка поднялись.

– Что, сейчас очередь Крупна? Закрыв глаза, Крокус откинулся на стуле. Он простонал:

– Я видел троих убийц на крыше. И те двое, что убили третьего, гнались за мной, хотя было очевидно, что я не убийца.

– Ладно, – сказал Мурильо, не отводя взгляда от разодранной одежды молодого вора и порезов и шрамов на его лице и руках, – я склонен тебе верить.

– Идиоты! Крупп сидит за столом с идиотами, – Крупп уставился на спящего человека. – А Колл самый большой идиот из них. Но, к сожалению, одаренный чувством самосознания. Что до его нынешнего состояния, из него можно многое почерпнуть о его истинной природе. Встречи, Мурильо? Крупп не думает, что город изобилует молодыми дамами, бодрствующими в это время суток. В конце концов, что они увидят в зеркале? Круппа кидает в дрожь при одной мысли об этом.

Крокус помассировал синяк, прикрытый длинными темными волосами. Он поморщился, потом наклонился вперед.

– Давай, Крупп, ходи, – пробурчал он.

– Моя очередь?

– Видимо, чувство самосознания не распространяется на карты, – холодно прокомментировал Мурильо.

Послышались шаги по ступенькам. Все трое обернулись и увидели Раллика Нома, сходящего со второго этажа. Высокий человек с темной кожей выглядел хорошо отдохнувшим. На нем был его повседневный плащ, глубокого пурпурного оттенка, заколотый на шее брошью в виде серебряной ракушки. Его темные волосы были только что подстрижены и обрамляли его узкое чисто выбритое лицо. Раллик подошел к столу и ухватил Колла за густые волосы. Он приподнял голову спящего из пивной лужи и наклонился посмотреть в прыщавое лицо Колла. Затем он аккуратно опустил голову человека на место и подтянул себе стул.

– Это та же игра, что и прошлой ночью?

– Разумеется, – ответил Крупп. – Крупп загнал в угол этих несчастных, и они рискуют расстаться с последней рубашкой! Рад снова видеть тебя, друг Раллик! Этот парень, – Крупп указал на Крокуса пухлой ручкой с дрожащими пальцами, – без конца говорит об убийстве. Прямо ливень крови! Ты слышал когда-нибудь подобную чушь, Раллик-друг?

Раллик пожал плечами.

– Очередные слухи. Этот город держится на слухах.

Крокус хмуро поглядел на него. Похоже, что в это утро никто не собирался отвечать на вопросы. Он еще раз подумал о том, что могли обсуждать Мурильо и убийца, склонившись над тускло освещенным столом в одном из углов комнаты. Крокус подозревал, что о чем-то тайном. Не то, чтобы такие вещи были необычны, просто в большинстве случаев в них оказывался замешан Крупп.

Мурильо повернулся к стойке бара.

– Салти! – позвал он. – Ты проснулась?

Из-за стойки донеслось неясное бормотание, затем появилась сама Салти со встрепанными волосами и личиком, которое казалось еще круглее, чем обычно.

– Да, – пробормотала она, – а что?

– Завтрак для моего друга, – Мурильо поднялся и критически оглядел свой костюм. Ярко-зеленая рубаха с мягкими складками теперь болталась на его тощем теле вся измятая и залитая пивом. Штаны из тонко выделанной кожи тоже измялись и покрылись пятнами. Вздохнув, Мурильо шагнул прочь от стола.

– Я должен вымыться и переодеться. Что касается игры, я сдаюсь, для меня вес безнадежно. Крупп, как мне кажется, никогда не сделает своего хода, а мы так и будем сидеть и выслушивать его размышления и воспоминания до скончания веков. Всем спокойной ночи.

Он обменялся взглядом с Ралликом и слегка кивнул.

Крокус заметил этот обмен взглядами, и хмурое выражение его лица усугубилось. Он поглядел вслед уходящему Мурильо, затем обернулся к Раллику. Убийца сидел, уставясь на Колла, выражение его лица по-прежнему оставалось непроницаемым.

Салти ушла на кухню, и секунду спустя оттуда долетело звяканье посуды.

Крокус бросил свои карты на середину стола и откинулся на стуле, прикрыв глаза.

– Юноша сдается? – поинтересовался Крупп. Крокус кивнул.

– Ха, значит, Крупп остается непобедимым, – он сложил карты и засунул их за салфетку, повязанную на его жирной шее.

Подозрения о готовящемся заговоре у вора усилились. Сначала война убийц, теперь Раллик и Мурильо что-то затевают. Он мысленно вздохнул и открыл глаза. Все его тело ныло после ночных похождений, но он прекрасно осознавал, как ему повезло. Крокус тоже уставился на Колла невидящим взглядом.

Ему вновь представились те высокие черные фигуры, и он передернулся. Если оставить в стороне все опасности, поджидавшие его на крышах прошедшей ночью, он понимал, насколько все было странно и волнующе. Вор дрожал еще целый час после того, как захлопнул за собой дверь корчмы и получил из рук Салти кружку пива.

Он сосредоточил взгляд на Колле. Колл, Крупп, Мурильо и Раллик. Очень странная компания подобралась: пьяница, жирный маг весьма сомнительных способностей, франтоватый хлыщ и убийца.

Несмотря на вес их недостатки – его лучшие друзья. Его родители погибли во время Крылатой Чумы, когда ему было четыре года. С тех пор его воспитанием занимался дядюшка Маммот. Старый ученый сделал все, что мог, но этого было недостаточно. Для Крокуса тени улицы и безлунные ночи на крышах были куда как более интересны, чем заплесневелые тома из дядиной библиотеки.

Однако сегодня он чувствовал себя чрезвычайно одиноким. С Круппа никогда не спадала маска блаженного идиотизма, ни на секунду. Все эти годы, пока Крокус набирался от толстяка умения воровать, он никогда не видел, чтобы Крупп вел себя иначе. Цель жизни Колла, казалось, состояла в том, чтобы никогда не оставаться трезвым по неизвестным Крокусу причинам, хотя иногда ему казалось, что Колл был чем-то большим, нежели просто пьяницей. А теперь Раллик и Мурильо не хотят, чтобы он участвовал в их заговоре.

Перед его мысленным взором появился образ – освещенные луной изгибы тела молодой девушки, и он сердито тряхнул головой.

Появилась Салти с завтраком: ломтики хлеба, обжаренные в масле, головка козьего сыра, гроздь местного винограда и кофейник с черным кофе. Она накрыла сперва для Крокуса, и он пробормотал слова благодарности.

Нетерпение Круппа увеличивалось по мере того, как Салти обслуживала Раллика.

– Какая наглость, – сказал толстяк, расправляя широкие рукава своего пальто, заляпанные пятнами неизвестного происхождения. – Крупп готов обрушить на эту Салти тысячи действенных проклятий.

– Круппу не стоит этого делать, – отозвался Раллик.

– Нет, нет, конечно, не стоит, – произнес Крупп, утирая лоб носовым платком, – маг моего уровня никогда не станет унижаться до того, чтобы применять свои умения против какой-то судомойки.

– Судомойки! – обернулась к нему Салти. Она схватила тарелку с поджаренными хлебцами и обрушила ее на голову Крупна. – Не волнуйся, – сказала она, уходя обратно за стойку, – с твоими волосами никто ничего и не заметит.

Крупп встряхнул кусочки. Он собирался было бросить их на пол, но затем передумал. Он облизнулся.

– Сегодня утром Крупп великодушен, – произнес он, расплываясь в широкой улыбке и стряхивая крошки обратно в тарелку. Он наклонился к столу и сцепил пухлые пальцы. – Крупп, пожалуй, начал бы свою трапезу с винограда.

Седьмая глава

Я видел в огне кого-то, кто корчился вместо меня,

В огне, что меня не затронул, в моем погребальном костре…

Эпитафия Гадроби. Неизвестный автор

На этот раз мечты Круппа привели его через маршевые ворота, затем на юг, левее судоходного озера. Небо над его головой приобрело на редкость неприятный серебристый оттенок с добавлением бледно-зеленого.

– Все течет и меняется, – простонал Крупп. Его ноги несли его по пыльной безжизненной дороге. – Монета досталась ребенку, а он даже не подозревает об этом. Разве гоже Круппу брести по этой Обезьяньей дороге? К счастью, круглое тело Круппа являет собой пример совершенной симметрии. Если кому-то не повезло родиться, имея подобные очертания, он должен приобрести их ревностным трудом. Конечно же, Крупп представляет собой уникальное явление, ему для этого трудиться не пришлось.

В поле слева от дороги, в кругу молодых деревьев, горел костер, отбрасывая красные отблески на цветущие ветви. Острые глаза Круппа различали одинокую фигуру, сидящую у костра и, казалось, держащую руки в пламени.

– Слишком много камней подворачивается под ноги, – простонал он, – на этой проклятой утоптанной дороге. Крупп попробует идти прямо по земле, покрытой в это время года растительностью. А он и в самом деле жарит бекон.

Крупп свернул с дороги и пошел к купе деревьев.

Когда он протиснулся между двух тощих стволов и шагнул в освещенный круг, человек в капюшоне медленно обернулся, чтобы посмотреть на него. Лицо сидящего оставалось в тени, несмотря на горящий перед ним костер. Он держал руки с длинными чуткими пальцами, разведенными в стороны, прямо в огне, но они легко переносили жар.

– Я хотел бы посидеть у твоего огня, – произнес Крупп с легким поклоном. – Такое не часто встречается в снах Круппа в последнее время.

– Незнакомцы проходят сквозь твои сны, – произнес сидящий высоким голосом со странным акцентом. – Такие, как я. Ты что, призывал меня? В последний раз я ходил по земле в незапамятные времена.

– Призывал? – Брови Круппа удивленно поползли вверх. – Нет, только не Крупп, он тоже жертва этих снов. Представь сперва, что Крупп сейчас спит под теплым одеялом в своей убогой комнатке. А теперь взгляни на меня, незнакомец, – мне холодно, я совсем замерз.

Сидящий негромко засмеялся и пригласил Круппа к огню.

– Я опять пытаюсь найти ощущения, – сказал он, – но мои руки ничего не чувствуют. Было бы почетно разделить боль просителей. Боюсь, у меня больше нет последователей.

Крупп промолчал. Ему не нравились такие мрачные сны. Он приблизил руки к огню, чтобы ощутить тепло. Леденящая боль пронзила его колени. Наконец он взглянул на фигуру в капюшоне, сидящую напротив него.

– Крупп полагает, что ты один из верховных богов. У тебя есть имя?

– Я известен как К'рул.

Крупп окаменел. Его догадка была верна. Мысль о том, что верховного бога разбудили и отправили бродить по его сну, заставила сознание Круппа заметаться подобно напуганному кролику.

– Как же ты попал сюда, К'рул? – спросил он с дрожью в голосе. Ему стало вдруг очень жарко. Он вытянул из рукава носовой платок и утер пот со лба.

К'рул поразмыслил, прежде чем ответить, и Крупп услыхал сомнение в его голосе.

– За стенами этого славного города была пролита кровь, Крупп, на камне, освященном когда-то моим именем. Это… это ново для меня. Когда-то умы множества смертных были подчинены мне, они приносили мне в жертву вдоволь крови и костей. Задолго до того, как смертными были возведены первые каменные башни, я бродил среди охотников, – К'рул поднял голову, и Крупп почувствовал обращенный на него взгляд бессмертных глаз. – Кровь пролилась вновь, но этого недостаточно. Я полагаю, что я ожидаю того, кто будет разбужен. Того, кого я знал когда-то, много времени тому назад.

Горькое чувство охватило Круппа.

– А что ты принес Круппу?

Верховный бог резко поднялся.

– Древний огонь, который принесет тебе тепло в минуту нужды, – сказал он. – Но я напрасно задерживаю тебя. Найди Т'лан Аймассов, они приведут женщину. Они разбуженные. Я думаю, что мне следует готовиться к битве. Один я проиграю.

Глаза Круппа широко раскрылись от внезапного прозрения.

– Тебя использовали, – выдохнул он.

– Возможно. Если это так, младшие боги совершили серьезную ошибку. В конце концов, – он страдальчески улыбнулся, – я проиграю битву. Но я не умру.

К'рул отвернулся от огня. Его внимание вновь обратилось на Круппа.

– Играй, смертный. От рук смертных гибнут боги. Это единственный конец бессмертия.

Тоска верховного бога не укрылась от Круппа. Он подозревал, что в последних его словах содержалось великое откровение, откровение, которым он должен воспользоваться.

– И Крупп воспользуется им, – прошептал он.

Верховный бог вышел из освещенного круга и побрел на северо-восток через поля. Крупп уставился на огонь, который жадно лизал дрова, но зола не появлялась, огонь не насыщался, но и не умирал. Крупп передернулся.

– В эту ночь Крупп и впрямь один в мире. Совсем один, – пробормотал он.

За час до рассвета Рушащий Круги освободился от дежурства в Цитадели Деспота. В эту ночь никто не пришел на свидание под воротами. Первые проблески света появились на вершинах Талинских гор, пока человек в одиночестве шагал по улице Чар Аниса в квартале Специй. Впереди сияло озеро, торговые суда из далеких земель – Каллоуса, Элингата, Злобы Кеплера – стояли темными громадами у освещенных газом причалов.

Прохладный ветерок с озера донес до человека запах дождя, хотя звезды над головой продолжали сиять ясным светом. Он снял свой плащ стражника и нес его теперь в кожаном мешке за плечом. Лишь простой короткий меч у бедра выдавал в нем солдата, но солдата неизвестного войска.

Он освободился и двигался по направлению к воде. Годы службы, казалось, отступали от него. Воспоминания о детстве, проведенном в доках, были светлы. В доки манило очарование, исходившее от купцов из дальних стран, которые походили на заслуженных, потрепанных испытаниями героев, вернувшихся с какой-то изначальной войны. В те дни часто можно было увидеть галеры, принадлежащие Вольным Купцам, изящные и легко идущие по волнам, несмотря на низкую от награбленного добра осадку. Они возвращались из таких таинственных мест, как порты Филмен Оррас, Форт Половины, Рассказ Мертвеца или Место Изгнания. Эти названия пели мальчишке, который никогда не покидал стен родного города, о мире приключений.

Человек замедлил ход, когда достиг каменного причала. Годы, отделяющие его от детства, пронеслись перед его мысленным взором, сделав военные воспоминания еще более мрачными. Если ему на ум приходили все те бесчисленные перекрестки, которые он проходил в прежние годы, он всегда видел над ними мрачные грозовые небеса, а рядом – опустошенные земли. Возраст и опыт давали себя знать, и какой бы выбор он ни сделал тогда, все казалось предрешенным и безнадежным.

«Неужели только молодости известно отчаяние?» – спросил он себя, подходя к краю причала, чтобы сесть. Перед ним лежали черные воды залива. В двадцати футах лежало скалистое побережье, утопающее во тьме, осколки стекла поблескивали то там, то тут, словно звезды.

Человек медленно повернул голову вправо. Его взгляд пробежал по склону холма, достиг вершины, на которой стояла громада Зала Величия. «Никогда не заходи слишком далеко» – простой урок, извлеченный из жизни много лет назад на горящей палубе пиратского капера, трюмы которого заполнялись морской водой по мере удаления от стен и башен города под названием Сломанная Челюсть. Высокомерие – так ученые мужи назовут огненный закат Вольных Купцов.

Никогда не заходи слишком далеко. Его взгляд остановился на Зале Величия. Тупик, в который городской Совет зашел после убийства члена Совета Лима, не был разрешен. Совет бродил по кругу, часы, которые следовало посвящать работе, тратились на досужие домыслы и сплетни.

Турбан Орр, который явно должен был победить при голосовании, выскользнул из его рук в последний момент и теперь всюду пускал своих псов вынюхивать шпионов, которые, как он подозревал, следили за ним. Член Совета не был глуп.

Над его головой в сторону озера пролетело несколько серых чаек, оглашая прохладный воздух криками. Он вздохнул, передернул плечами и с трудом оторвал взгляд от Зала Величия.

Слишком поздно, чтобы думать о том, чтобы не заходить слишком далеко. Будущее человека было решено в тот день, когда к нему пришел агент Угря. Кто-то назвал бы это государственной изменой. Возможно, это и было изменой. Кто мог бы сказать, что у Угря на уме? Даже главный его шпион, который лично общался с ним, и тот не мог бы сказать, что на уме у хозяина.

Его мысли вернулись к Турбану Орру. Он восстановил против себя хитрого человека, человека, обладающего силой. Его единственное спасение в анонимности. А это ненадолго.

Он уселся на причале, поджидая человека Угря. Он должен передать этому человеку записку для Угря. Что может измениться с доставкой адресату этого сообщения? Что с ним случилось, что он ищет помощи, ставя под угрозу свои анонимность и одиночество, которые давали ему столько внутренней силы и делали его решения непреклонными? Но тягаться с Турбан Орром он не сможет в одиночку.

Человек открыл свой заплечный мешок и вытащил письмо. Рядом с местом, на котором он стоял, был перекресток, узнать его было легко. Чтобы заглушить свои страхи, он написал письмо с просьбами о помощи.

Было бы очень легко сдаться сейчас. Он подержал хрупкий пергамент в руках, ощущая его малый вес, маслянистость его поверхности, грубое плетение скрепляющих его веревочек. Очень легко впасть в отчаяние.

Человек поднял голову. Небеса начали бледнеть, озерный ветер нес с собой запахи начинающегося дня. Наверное, пойдет дождь, принесенный северным ветром, обычное дело для этого времени года. Город станет чище, его дыхание, полное запаха специй, – свежее. Он стянул с пергамента веревочку и развернул его.

«Слишком легко».

Легким движением человек разорвал послание. Он разбросал обрывки, и они свободно слетели к погруженной в тень прибрежной полосе озера. Вздымающиеся волны подхватили и понесли прочь распухшие от воды куски пергамента.

Ему почудилось, что где-то в глубине подсознания он услышал звон вращающейся монеты. Звон был печален.

Через несколько минут он ушел с причала. Агент Угря, совершавший свой утренний обход, отметил в записке отсутствие человека и продолжил свой путь.

Человек же продолжил свой путь по Озерной улице, оставив за спиной вершину холма с Залом Величия. Пока он шел, начали появляться первые торговцы шелками, они раскладывали свой товар на булыжных тротуарах. Среди шелков он узнал окрашенные лавандой мотки из Иллема, бледно-желтые шелка Сетты и Леста, двух городов на юго-востоке, которые, как ему было известно, были захвачены Всевидящим Паниона в прошлом месяце, и тяжелые мотки шелков Саррокалла. Удивительная закономерность: торговля с северными землями замирала по мере роста военных успехов Малазанской империи.

Он свернул от озера, прошел через ворота Благовонного Дерева и оказался в городе. Через четыре улицы отсюда его ждала одинокая комната на третьем этаже обшарпанного дома, серая и молчаливая в свете зари, дверь ее запиралась на задвижку и замок. В этой комнате не было оставлено места для воспоминаний; ничего, что могло бы рассказать мудрому человеку или наблюдательному шпиону о его жизни. В этой комнате он был анонимом для себя самого.

Леди Симталь расхаживала по комнате. В последние дни слишком много ее с таким трудом добытого золота было потрачено, чтобы утихомирить разгоревшиеся страсти. Эта проклятая Лимова сучка не позволила горю притупить жадность. Лишь два дня походила в черном, а потом выставилась на люди, повиснув на руке этого хлыща Мурильо, самодовольная, как ворона в павлиньих перьях.

Симталь подвела карандашиком выщипанные брови Мурильо… Этот молодой человек делает все, чтобы его заметили. Возможно, им стоит заняться.

Она прекратила метаться по комнате и посмотрела на человека, лежащего в ее постели.

– Итак, вы ничего не узнали, – в ее тоне прозвучало невольное презрение.

Член Совета Турбан Орр с закрытыми ладонями глазами не шевельнулся, отвечая на ее вопрос.

– Я уже все вам рассказал. Совершенно непонятно, откуда вылетела отравленная стрела, Симталь. Отравленная, черт подери! Какой убийца в наши дни пользуется отравленными стрелами? Воркейн использует для стрел магию, все остальное устарело.

– Вы отклоняетесь от темы, – произнесла она, довольная тем, что он не заметил ее невольно прорвавшегося чувства.

– Все так, как я сказал, – продолжил Орр. – Лим был вовлечен не в одно, так сказать, деликатное дельце.

Скорее всего, убийство не связано с вами. Это могло произойти на любом другом балконе, просто так получилось, что это оказался ваш балкон.

Леди Симталь скрестила руки.

– Я не верю в такие случайности, Турбан. Скажите, его смерть в эту ночь могла сорвать вам большинство при голосовании? – Она увидела, как дернулась его щека, и поняла, что попала в точку. Женщина улыбнулась и приблизилась к кровати, села, обвила рукой его обнаженное бедро. – В любом случае, вы в последнее время ставили на него?

– На него?

Леди Симталь нахмурилась, убрала руку и встала.

– Мой любовник был лишен всяких прав, вы, идиот! Рот Турбана Орра искривился в самодовольной усмешке.

– Я всегда ставил на него ради вас, моя дорогая. Здесь ничего не изменилось. Он был полностью под вашим влиянием, – он сел на кровати и потянулся к стулу за своей одеждой.

Симталь развернулась к нему.

– Что вы делаете? – спросила она резко.

– А как вы думаете? – Турбан натягивал брюки. – В Зале Величия идут дебаты. Необходимо мое присутствие.

– Что бы что? Подчинить очередного члена Совета вашей воле?

Он скользнул в рукава шелковой рубахи, все еще улыбаясь.

– Да, для этого тоже, но есть и другие дела. Симталь закатила глаза.

– Ах да, шпион. Я про него забыла.

– Лично я, – подвел итог Орр, – верю в принятие заявления о нейтралитете – либо завтра, либо через день. Она громко рассмеялась.

– Нейтралитет! Вы, кажется, начинаете верить в собственную пропаганду. Вес, что вам нужно, Турбан Орр, – это власть, абсолютная, неприкрытая власть, которая будет у вас, когда вы станете верховным кулаком Малазанской империи. Вы полагаете, что это первый шаг на пути к завоеванию императрицы. За счет города, разумеется, вы-то не заплатите ни гроша! Турбан сердито засопел.

– Держись подальше от политики, женщина. Падение Даруджистана неотвратимо. Лучше добровольно сдаться, чем воевать.

– Добровольно сдаться? Вы слепы? Вы что, не знаете, что случилось со знатью Засеки? Вороны не один день питались голубой кровью и терзали белую кость.

– То, что случилось с Засекой, не так просто, как вы думаете, – сказал Турбан. – В расчет принимались Моранты, было подписано соглашение о союзничестве. Здесь же такие мелочи никого не волнуют, и что будет, если обращать на них внимание? Это же можно использовать, и выгодно, – его усмешка вернулась. – Ваше бедное сердечко может не вынести, если вы начнете заботиться о судьбах города. Вас интересует только ваша персона. Увольте честных горожан от ваших забот, Симталь, – он поправил брюки.

Симталь шагнула к изголовью кровати, коснулась дуэльного меча Орра.

– Вам следует убить его и покончить с этим, – сказала она.

– Опять вы за свое, – рассмеялся Орр, поднимаясь. – Вы рассуждаете как злой ребенок, – он взял мечи и пристегнул его к поясу. – Чудо, что вам удалось вырвать что-то у этого идиота, вашего мужа, вы ведь так наивны для всего, где нужна хитрость.

– Проще всего сломать человеческое сердце, – произнесла Симталь, улыбаясь. Она улеглась на кровать. Раскинув в стороны руки и выгнувшись дугой, она продолжила: – А что там с Лунным Семенем? Оно все еще болтается здесь.

Его глаза, не отрываясь, смотрели на ее тело, он ответил рассеянно:

– Нам еще придется поработать, чтобы найти способ передать туда сообщение. Мы установили пост в его тени, где постоянно находятся наши представители, но его таинственный повелитель продолжает нас игнорировать.

– Может, он умер, – предположила Симталь, потягиваясь со вздохом. – Может быть, остров торчит здесь, потому что там не осталось никого? Вы подумали об этом, дорогой мой?

Турбан Орр повернулся к двери.

– Мы подумали. Я увижу тебя сегодня вечером?

– Я хочу, чтобы его убили. Член Совета потянул задвижку.

– Возможно, так и будет. Я увижу тебя сегодня вечером? – повторил он.

– Возможно.

Рука Турбана Орра задержалась на задвижке, затем он открыл дверь и вышел.

Лежа на кровати, леди Симталь вздохнула. Ее мысли перешли на некоего щеголя, которому так не повезло в некоем окне. Что оказалось-таки на редкость удачным.

Мурильо отхлебнул вина с пряностями.

– Деталей не хватает, – сказал он, поморщившись, когда горячий алкоголь коснулся его губ.

Внизу по улице проехал чудесно расписанный экипаж, влекомый тремя белыми лошадьми в черной сбруе. Возница был одет в черное, на голове капюшон. Лошади мотали головами, прядали ушами и вращали глазами, но широкая рука с проступающими венами уверенно сдерживала их. У каждого из бортов экипажа сидело по женщине средних лет. На их обритых головах помещались бронзовые чаши, из которых шел ароматический дым.

Мурильо нагнулся и поглядел на проезжающих.

– Выезд Пособника, – сказал он. – До отвращения мрачный ритуал, по-моему.

Он откинулся на спинку плюшевого кресла и улыбнулся своей собеседнице, поднимая бокал.

– Зимняя Волчица умирает своей ежегодной смертью, на белом ковре. Через неделю празднование возвращения Гедерон наполнит улицы цветами, которые потом заполнят трубы и сточные канавы в городе.

Молодая женщина, сидевшая напротив него, улыбнулась, не отводя взгляда от своего бокала с вином, который она держала обеими руками, словно чашу с дарами.

– О каких деталях идет речь? – спросила она, бросив на него быстрый взгляд.

– Деталях?

– Тех, что не хватает, – слегка улыбнулась она.

– Ах да, – Мурильо махнул рукой в перчатке. – По версии леди Симталь, член Совета Лим лично зашел, чтобы получить ее приглашение.

– Приглашение? Речь идет о приглашении на вечер накануне празднования возвращения Гедерон?

Мурильо кивнул.

– Разумеется. Ведь вас приглашают на вечер?

– О, разумеется. А вас?

– Увы, нет, – с улыбкой отозвался Мурильо.

Женщина замолчала и размышляла, опустив веки.

Мурильо опять начал смотреть на улицу. Он выжидал. В конце концов, подобные вещи устраиваются сами собой, даже он не смог бы угадать, в каком направлении движутся мысли женщины, особенно, когда речь идет о сексе. Несомненно, это была игра, где приз – благосклонность дамы. Любимая игра Мурильо, он никогда не отказывался играть в нее. И с возрастом эта игра не надоедает.

Почти вес столики на балконе были свободны, представители знати предпочитали наполненный ароматными курениями воздух обеденной залы. Мурильо же нравилось наблюдать за уличной суетой, и он знал, что его гостье это тоже нравится, по крайней мере, в данную минуту. Благодаря шуму снизу, с улицы, шансы на то, что их могут подслушать, сводились к минимуму.

Он рассеянно поглядывал на улицу Драгоценностей квартала Морул, вдруг глаза его расширились, и он замер, уставившись на человека, стоящего в дверях противоположного дома. Он поерзал в кресле, свесив левую руку через перила так, чтобы дама не заметила. Затем он помахал рукой, не сводя глаз с человека.

Улыбка Раллика Нома стала шире. Он вышел из дверного проема и зашагал по улице, остановившись на минутку, чтобы посмотреть на ряды жемчужин, разложенные на столике из черного дерева перед дверями магазина. Владелец сделал было нервное движение по направлению к нему, но затем расслабился, когда Раллик пошел дальше.

Мурильо вздохнул, откидываясь в кресле и делая глоток вина: «Идиот!»

Его лицо, его руки, его походка, его глаза – все говорило о его профессии: убийца. Проклятье, даже его удобная и теплая одежда была отмечена печатью – униформа убийцы.

Когда речь заходила хоть о какой-нибудь хитрости, Раллик Ном вел себя просто как тупица. Что было очень странным сейчас, когда весь план действий зародился в его, убийцы, квадратно-гнездовом мозгу. Если говорить по справедливости, план был просто гениален.

– А вы хотите пойти туда? – спросила спутница Мурильо.

Мурильо лучезарно улыбнулся.

– Поместье большое, верно?

– У леди Симталь? Разумеется, в доме полно комнат, – женщина обмакнула изящный палец в бокал с горячим вином, затем поднесла к губам и засунула в рот, будто бы размышляя. Она продолжала внимательно разглядывать бокал в другой руке. – Я полагаю, что этажи для слуг, хоть и лишенные должного комфорта, будут освобождены на ночь.

Этого Мурильо и ожидал. Весь план Раллика базировался на этом самом моменте и на его последствиях. Оставалось лишь одно препятствие. Мурильо совсем не улыбалось повстречаться с мужем этой женщины на дуэли. Но он отринул эту беспокойную мысль, отхлебнув вина.

– Я с удовольствием посетил бы поместье леди Симталь по случаю праздника, но при одном условии, – он поднял глаза и пристально поглядел на даму. – Вы будете столь любезны, что посвятите мне часок-другой праздничного вечера, – глубокая морщина появилась на его лбу. – Разумеется, я не стану посягать на права вашего мужа на вас.

Именно это он и собирался сделать, и они оба об этом знали.

– Разумеется, – застенчиво сказала дама. – Это несомненно. Сколько вы хотели бы получить приглашений?

– Два, – ответил он, – будет лучше, если я приду с другом.

– Да, это было бы просто прекрасно. Мурильо с тоской заглянул в свой теперь уже пустой бокал. Затем он вздохнул.

– Увы, сейчас я вынужден вас покинуть.

– Я восхищаюсь вашей дисциплинированностью, – сказала женщина.

«Вы перестанете ею восхищаться на празднике», – беззвучно отозвался Мурильо, вставая со стула.

– Госпожа Удача благоволит ко мне, устраивая наше свидание на вечере, – сказал он с поклоном. – До вечера, леди Орр.

– До вечера, – отозвалась жена члена Совета, моментально, как показалось бы со стороны, утрачивая к нему интерес. – Всего хорошего.

Мурильо поклонился еще раз, затем ушел с балкона. Многие из почтенных граждан, сидящих за столиками, проводили его взглядом.

Улица Драгоценностей квартала Морула завершалась воротами Серпа. Раллик почувствовал на себе изумленный взгляд двух охранников, стоявших у ворот, когда проходил по выложенному из крупных камней проходу стены третьего яруса. Оцелот когда-то говорил ему, что надо выглядеть более заурядно, и (предполагал Мурильо) пока что только слепой примет его за кого-нибудь еще, но не за убийцу, Раллик на собственном опыте ощущал их правоту.

Разумеется, охранники ничего не предприняли. Производить впечатление убийцы и быть таковым – все-таки разные вещи. Городские законы были здесь строги. Он знал, что за ним могут следить, когда он, например, идет по улицам, где расположены поместья знати, но не сделал бы ни малейшей попытки избавиться от слежки. Богачи Даруджистана платили изрядные деньги шпионам, которые появлялись на улицах каждый день. И заставляли их эти деньги отрабатывать.

Раллик не испытывал к ним особой симпатии. Но, в отличие от остальных обывателей, он не испытывал к знати и ненависти. Ведь в конце концов, их важный вид, их высокомерие и бесконечные перебранки приносили ему доход.

Он подозревал, что когда править начнет Малазанская империя, все это закончится. В империи Гильдия убийц была вне закона, и те, кто представлял какой-то интерес, были внесены в секретный список Когтя. Те, кто интереса не представляли, просто исчезали. Знать здесь вела себя тихо, если верить слухам о том, что произошло в Засеке. Когда править начнет империя, здесь пойдет совсем иная жизнь, и Раллик не был уверен, что он хочет стать ее частью.

Но по-прежнему оставалисъ дела, которые необходимо завершить. Интересно, удалось ли Мурильо достать приглашения? Все зависело от этого. Предыдущей ночью они очень долго спорили по этому поводу. Мурильо предпочитал вдовушек. Адюльтер был не в его стиле. Но Раллик продолжал настаивать, и в конце концов Мурильо сдался.

Убийца по-прежнему недоумевал по поводу неохоты Мурильо заниматься этой дамой. Сначала он подумал, что тот опасается дуэли с Турбаном Орром. Но Мурильо безупречно владел рапирой. Раллик упражнялся с ним достаточно в различных укромных уголках, чтобы понять, что Мурильо был просто асом и даже господин Турбан Орр не смог бы на него пожаловаться.

Нет, не страх заставлял Мурильо противиться этой части плана. Раллик внезапно подумал, что препятствием может служить моральная сторона. Он вдруг увидел Мурильо совсем другими глазами.

Он был погружен в подобные размышления, когда вдруг заметил в уличной толчее знакомое лицо. Он остановился и начал всматриваться в дома вокруг, его глаза расширились, когда он понял, где именно он заметил знакомое лицо. Он посмотрел на противоположную сторону улицы, где, собственно, и мелькал знакомый. Глаза убийцы задумчиво сощурились.

Под серебристо-голубым утренним небом Крокус шагал по Озерной улице, окруженный толпой купцов и лавочников. На холмах над Третьим ярусом располагалась дюжина улиц. На восточной стороне холма возвышалась колокольня К'рула, ее покрытая позеленевшей от времени бронзой крыша блестела на солнце.

Ему казалось, что колокольня бросает вызов чистенькому зданию Зала Величия, свысока поглядывая на поместья и дома, расположенные нахолмах внизу, своими старчески выцветшими глазами на изборожденном морщинами времени лице; взгляд был насмешливым.

Крокус частично разделял сарказм башки по отношению к в общем-то ничем не примечательному Залу Величия, это чувство у молодого человека появилось после многолетнего прослушивания речей своего дядюшки в адрес Зала. Масла в огонь подливала и порядочная доля юношеского неприятия всего, что олицетворяло власть. И, хотя он и не задумывался об этом, выбранная им профессия вора. Раньше он никогда не обращал внимания на то щемящее чувство, которое приносили с собой все новые и новые кражи, заставляющие вторгаться в чужую жизнь и совершать насилие над чужой собственностью. Снова и снова в его мечтах во сне и наяву появлялся образ молодой спящей женщины.

Крокус прекрасно понимал, к чему были его видения. Он вошел в ее комнату, место, куда не всем ее знакомым позволялось входить, место, где она могла поболтать с куклами своего детства, сохранившихся со времен се невинности. В ее святилище. А он ограбил его, он похитил у молодой женщины самое ценное: право на личную жизнь.

И неважно, что она была дочерью д'Арля, голубой кровью, которую не задело дыхание нищеты, что она шла по жизни защищенная и отгороженная от невзгод внешнего мира. Все это неважно. Для Крокуса преступление, которое он совершил, было равносильно изнасилованию. Посметь так грубо разрушить ее мир…

Осыпая себя градом упреков, молодой вор свернул на улицу Чар Аниса, пробиваясь сквозь толпу.

В нем все кипело от праведного негодования. Проклятая знать повернулась к нему таким лицом, которое теперь повсюду преследовало его и заставляло кидаться в разные стороны. Сладкие ароматы, доносимые теплым ветерком из лавок, торгующих специями, походили на аромат духов и вселяли в него непонятное чувство, от которого сжималось горло. Крики играющих на улицах Дару детей вызывали сентиментальные слезы.

Крокус прошел через Гвоздичные ворота и вошел в проход Оссерка. Прямо перед ним был вход в район знати. Когда он подошел туда, ему пришлось поспешно отскочить в сторону, чтобы не попасть под вывернувший из-за угла экипаж. Ему не надо было смотреть на гербы на боках экипажа, чтобы узнать, кому он принадлежал. Лошади двигались быстро, сметая всех и вся на своем пути. Крокус остановился поглядеть вслед экипажу, от которого бросались в стороны прохожие. Если верить тому, что Крокус слышал о члене Совета Турбане Орре, получалось, что и лошади этого дуэлянта обладают таким же гонором, как и их хозяин.

К тому времени, когда он дошел до поместья Орра, экипаж уже скрылся в воротах. У ворот стояли четверо стражников. Стена у них за спиной поднималась на добрых пятнадцать футов вверх, завершаясь скрепленными глиной обрезками ржавого железа. Через каждые десять футов из стены торчал факел. Крокус прошелся мимо ворот, не обращая внимания на стражников. У основания стена составляла около четырех футов в ширину и была сложена из грубого кирпича. Он пошел дальше по улице, затем свернул вправо, посмотреть на ту часть стены, что выходила в переулок. Единственная дверь для прислуги, мореный дуб с бронзой, у ближайшего угла.

Охраны никакой. Тень от соседнего поместья густо падала в узкий проход. Крокус шагнул в эту таинственную тень. Он прошел половину переулка, когда его рот закрыла чья-то рука, а в бок уперлось острие кинжала. Крокус замер, затем издал невнятный звук, когда рука, зажимавшая ему рот, развернула его лицом в другую сторону. Он увидел перед собой знакомые глаза.

Раллик Ном убрал кинжал и шагнул в сторону, сурово нахмурившись. Крокус вдохнул воздух и облизнулся.

– Раллик, Беру тебя унеси, ты?!

– Да, – ответил убийца. Он подошел ближе. – Слушай внимательно, Крокус. Ты не тронешь поместье Орра. Ты к нему даже не подойдешь.

– Вор пожал плечами.

– Я всего лишь подумал, Ном…

– Гони прочь эту мысль, – сказал Раллик.

Плотно сжав губы, Крокус кивнул.

– Ладно, – он развернулся и двинулся в ту сторону, где полоса солнечного света обозначала начало новой улицы. Он чувствовал на себе взгляд Раллика, пока не свернул на Путь Предателя. Он остановился. Слева от него возвышался холм Высоких Виселиц. Его густо усыпанные яркими цветами склоны огибало пятьдесят три Спиральные Ступени. Пять петель слегка раскачивались над площадкой под легким ветерком, их тени падали вниз, на мощенную булыжником улицу. Последнего преступника повесили здесь в незапамятные времена, тогда как в районе Гадроби веревки на Низких Виселицах каждую неделю затягивались на чьих-нибудь шеях. Такая вот странная примета времен.

Крокус резко мотнул головой. С большим усилием удавалось отогнать от себя рой вопросов. Следил ли за ним Ном? Нет, очень мала вероятность того, что он сам избрал Орра или кого-нибудь из членов его семейства в качестве жертвы. Разве что контракт. Он поразмыслил, у кого бы хватило духу заказать подобное убийство. Без сомнения, у кого-то из высшего круга. Но храбрость заказчика бледнела на фоне храбрости Раллика, взявшегося за такую работу.

В любом случае, весомость предупреждения убийцы полностью сводила к нулю идею о возможной краже в поместье Орра, по крайней мере, в ближайшее время. Крокус сунул руки в карманы. Пока он шел, его мысль совсем заплутала в лабиринте вопросов без ответов; он очнулся, поняв, что рука в одном из карманов сжимает монету.

Молодой вор вытащил ее. Да, это та самая монетка, что он нашел в ночь убийств. Он вспомнил ее внезапное появление, звон у его ног и звук стрелы, мгновение спустя пролетевшей над его головой. Сейчас под ярким утренним солнцем Крокус наконец решил рассмотреть ее внимательно. На той стороне, что была повернута к нему, он увидел профиль молодого человека, с удивленным выражением лица, на голове у него было подобие шляпы. По контуру монетки шла надпись, сделанная крошечными руноподобными буквами. Язык вору был неизвестен, он сильно отличался от знакомых букв языка Дару.

Крокус перевернул монету. Как странно! Еще одна голова, на этот раз женская, и повернута в другую сторону. Выгравированная на одной стороне надпись отличается от надписи на противоположной стороне, наклон у букв влево. Женщина изображена молодая, черты ее лица очень похожи на черты лица мужчины с другой стороны монеты, но никакого изумления нет, ее глаза показались вору холодными и непреклонными.

Металл был старый, в пятнах и царапинах вокруг лиц. Монета была неожиданно тяжелой, хотя, он решил, ее единственная ценность состоит в ее уникальности. Он видел монеты разных земель – Каллоуза, Генабакиса, Амат Эля, один раз Сегуле, – но ни разу ничего похожего на эту.

Откуда она взялась? Он смахнул ее откуда-нибудь одеждой или пнул ее, проходя по крыше? Или она была среди сокровищ дочки д'Арля? Крокус пожал плечами. Как бы то ни было, ее появление своевременно.

К этому моменту он уже подошел к восточным воротам. Прямо за городской стеной начинался тракт, называемый Трясучкой, он вел к жалкому поселению Ухабы, туда вор и шел. Ворота днем отворяли, и медленно ползущая вереница повозок с овощами загромождала узкий въезд. Он увидел фургоны беглецов из Засеки. Это были те, кому удалось прорваться через ряды осаждающих город войск, пересечь равнину Рхиви, затем пройти через холмы Гадроби и наконец попасть на Трясучку. На лицах этих людей читалось отчаяние, притупленное смертельной усталостью; они глядели на город, который обещал хоть какую-то защиту, измученным взором, осознавая, что этим побегом им всего лишь удалось оттянуть гибель, но они были слишком вымотаны, чтобы что-то предпринять.

Обескураженный таким зрелищем, Крокус прошел через ворота и добрался до самого роскошного строения Ухабов, деревянной таверны. Над дверью заведения висела доска, на которой когда-то был изображен трехногий баран. По мнению вора, эта вывеска никак не перекликалась с названием таверны «Слезы Кабана». Все еще держа в руке монетку, Крокус шагнул внутрь и остановился.

Несколько рассеянных физиономий на секунду повернулись, чтобы бросить на вошедшего взгляд, а затем посетители снова уставились в свои кружки. Напротив входа, за столиком в темном углу, Крокус заметил знакомую личность, руки подняты над головой и отчаянно жестикулируют. Его губы растянулись в усмешке, и он шагнул вперед.

– …и тут Крупп практически незаметным движением смел королевскую корону и скипетр с крышки саркофага. Слишком много священников в этой гробнице, подумал Крупп, если один исчезнет, для остальных же лучше, чтобы не потревожить мертвого короля и не разбудить его дух. До того Круппу не раз приходилось сталкиваться с гневом подобных духов в глубинах преисподней Д'река, они обычно зачитывают весь список своих преступлений, совершенных при жизни, и выражают желание пожрать твою душу, тьфу! Крупп слишком ловок для духов подобного толка и их сногсшибательной болтовни…

Крокус положил руку на пухлое плечо Крупна, и к нему обернулось сияющее лицо толстяка.

– Ах! – воскликнул Крупп, взмахнув рукой в сторону своего единственного собеседника и поясняя: – Ученик появился, как всегда, хмур! Крокус, присядь, ради бога. Девушка! Еще вашего прекрасного вина, и побыстрее!

Крокус посмотрел на человека, сидевшего напротив Крупна.

– Похоже, что вы сильно заняты.

В глазах человека зажглась надежда, он вскочил.

– Нет, нет, – воскликнул он, – Пожалуйста, беседуйте.

Его глаза метнулись на Крупна, затем вернулись к Крокусу.

– Мне в любом случае пора уже было уходить, уверяю вас. Всего хорошего, Крупп. До встречи, пока, – человек покивал головой и ушел.

– Какой порывистый, – пробурчал Крупп, потянувшись к стакану, который человек оставил недопитым. – Ты только посмотри, – сказал он, обращаясь к Крокусу, – ведь он на две трети полон. Какое расточительство!

Крупп опрокинул стакан одним глотком и вздохнул.

Крокус сел.

– Этот человек твой торговый агент? – спросил он.

– Господь с тобою, нет, конечно, – помахал рукой Крупп. – Несчастный беглец из Засеки, совершенно потерянный. К счастью, он встретил Круппа, чьи удивительные способности помогли ему…

– …поскорее очутиться за дверью, – со смехом закончил Крокус.

Крупп нахмурился.

Служанка принесла глиняный кувшин с кисло пахнущим вином. Крупп по новой наполнил стаканы.

– А теперь Крупп вопрошает, что привело столь прозорливого и мудрого юношу к магистру всех бесчестных искусств? Или ты вновь на коне и пришел с огромной добычей, от которой мечтаешь избавиться? Так?

– Ну да… то есть, не совсем, – Крокус огляделся вокруг и наклонился к Круппу. – Я по поводу прошлого раза, – прошептал он, – Я знаю, ты уходил продавать те безделушки, что я принес.

Крупп в свою очередь наклонился к парню, приблизив к нему лицо.

– Сокровища д'Арля? – прошептал он, поднимая вопросительно брови.

– Ну, да! Ты их уже продал?

Крупп вытянул из рукава платок и промокнул лоб.

– Из-за всех этих слухов о войне торговцы разбежались. Так что, отвечая на твой вопрос, Крупп сказал бы скорее нет, чем…

– Прекрасно!

Крупп вздрогнул при этом восклицании и зажмурился. Когда он снова открыл их, они превратились в узкие щелочки.

– Крупп правильно понял? Юноша хочет получить обратно в свою собственность то, что могло бы принести ему значительный доход?

Крокус моргнул.

– Нет, разумеется, все не так. То есть, я хочу получить это обратно. Но я не собираюсь использовать это. В любом случае, я продолжу сотрудничать с тобой. Но это случай особый.

Вес время, пока Крокус говорил, он ощущал на своих щеках жар и был рад царящему в помещении сумраку.

– Это особый случай.

Широкая усмешка появилась на лице Круппа.

– Особый так особый, парень. Мне принести то, о чем ты толкуешь, сегодня вечером? Прекрасно, закроем эту тему. Скажи только, что у тебя в руке?

Крокус смутился, затем посмотрел на руку.

– Всего-навсего монетка, – сказал он, показывая ее Круппу. – Я ее подобрал в ту самую ночь, когда грабил д'Арля. Смотри, у нее два орла.

– Правда? Можно Круппу посмотреть на этот странный предмет поближе?

Крокус отдал монетку и взял стакан с вином, откинувшись на спинку стула.

– Я подумываю о поместье Орра теперь, – сказал он как бы между прочим, не отрывая взгляда от Круппа.

– Угу, – Крупп вертел в руках монету. – Отвратительного качества литье, – пробормотал он. – Гравировка кривая. Ты говоришь, поместье Орра? Крупп советует быть осторожнее. Дом очень хорошо охраняется. Того, кто отлил эту монету, следует повесить, честное слово, Крупп так считает. Черненая медь, не меньше. Дешевка, слишком низкая температура для литья. Поможешь мне, Крокус? Следи внимательно за улицей. Как заметишь красно-зеленый торговый фургон, вползающий в город, дай мне знать, ты меня очень обяжешь.

Крокус поднялся, пересек комнату и подошел к двери. Открыв ее, он вышел на улицу и огляделся. Не увидев никакого фургона, он пожал плечами и вернулся в помещение. Сел за стол.

– Никакого фургона там нет.

– А, хорошо, – произнес Крупп. Он положил монету на стол. – Совершенно ничего не стоит, таково авторитетное мнение Круппа. Можешь спокойно с ней расстаться.

Крокус взял монету и убрал ее в карман.

– Нет, я ее сохраню. На счастье.

Крупп глянул на Крокуса, его глаза блеснули, но Крокус смотрел на стакан в своих руках. Толстяк отвел глаза и вздохнул.

– Круппу необходимо уйти прямо сейчас, чтобы свидание сегодня вечером имело смысл для всех участников.

Крокус допил вино.

– Мы можем выйти вместе.

– Прекрасно, – Крупп поднялся, отряхивая с груди крошки. – Потом мы расстанемся? – Он увидел, что Крокус хмурится, глядя на свою руку. – Что-то смутило молодого человека? – быстро спросил он.

Крокус вздрогнул. Он виновато отвел взгляд, кровь прилила к щекам.

– Нет, – промямлил он. Он снова взглянул на руку. – Должно быть, я где-то испачкался в воске, – пояснил он. Затем вытер руку о штаны и усмехнулся. – Пойдем?

– Прекрасный день для прогулок, заявляет Крупп, который мудр, как всегда.

Круг Золота охватывал заброшенную башню кольцом цветных навесов. Лавки золотых дел мастеров, с выставленной у каждой из них собственной охраной, глядели на кольцевую улицу, узкие проходы между ними вели к руинам башни.

Множество легенд о смерти и безумии было связано с Башней Советника и ее окрестностями. Эти легенды держали на расстоянии публику, а торговцы золотом пользовались ее соседством для охраны своих лавок.

День клонился к закату, толпы Круга рассеивались, охранники становились все подозрительнее. На окнах лавок появлялись то тут, то там железные решетки. В немногих еще работающих лавках зажглись факелы.

Мурильо пришел в Круг с дороги Третьего яруса. По пути он то и дело останавливался посмотреть на товары. Мурильо был завернут в сияющий голубой плащ из Мейлской пустыни, от него веяло респектабельностью, что, как он знал, обычно рассеивает подозрения.

Он выбрал одну лавку, где свет еще не горел. Золотых дел мастер, человек с узким лицом и большим носом, сгорбился за прилавком, его грубые руки, сложенные перед ним, были покрыты крошечными серыми шрамами, похожими на птичьи следы. Один палец на руке непрерывно отбивал такт. Мурильо подошел, глядя в блестящие, как у жука, глаза человека.

– Это лавка Крута из Талиента?

– Да, я Крут, – золотых дел мастер угрюмо кивнул, словно придавленный грузом прожитых лет. – Талиентские жемчужины в оправе красного золота из копей Моупа и Белта, нигде в Даруджистане таких не найдете, – он подался вперед, глядя куда-то за Мурильо, который невольно отошел в сторону.

– Не было покупателей? – спросил он, вытаскивая из рукава платок и касаясь им губ.

Взгляд Крута застыл.

– Только один, – отозвался он. – Смотрел камни из Гоаллиса, редкие, как молоко дракона, силой отнятые у скал. На каждый вырванный у жадной жилы камень приходится сотня загубленных рабов. – Крут передернул плечами и быстро посмотрел на Мурильо. – Я их держу за лавкой, чтобы ни у кого не возникало соблазна устроить резню или что-нибудь подобное.

Мурильо кивнул.

– Звучит практично. Он купил что-нибудь?

Крут ухмыльнулся, показав черные обломки зубов.

– Один камешек, не из лучших. Пойдемте, я покажу, – он подошел к боковой двери. – Вот сюда.

Мурильо прошел через лавку. Черные занавеси закрывали стены, в воздухе пахло чем-то сладким. Крут провел его в заднюю комнату, которая была еще более душной, чем предыдущее помещение. Хозяин опустил занавеску, разделяющую комнаты, и повернулся к Мурильо.

– Двигайся поживее! У меня на прилавке выложено полно фальшивого золота и камней. Если какой-нибудь глазастый клиент это заметит, эту дыру прикроют, – он пнул заднюю стену, отчего панель на ней уехала в сторону. – Пролезай быстрее и передай Раллику, что Гильдия недовольна его отношением к нашим тайнам. Ступай!

Мурильо упал на колени и начал протискиваться в лаз, проминая почву и пачкая одежду. Он застонал от усилия, отодвигая дверь перед собой, затем поднялся на ноги. Перед ним возвышалась Башня Советника, ее шлифованные камни освещало умирающее солнце. Идущая вверх мощеная дорожка вела к арке, где когда-то была дверь. На нее падала густая тень. Внутри помещения не светилось ни огонька.

Корни древних дубов, растущих вдоль дорожки, вытолкнули большую часть булыжников из их гнезд, что делало передвижение крайне неудобным. После мучительного перехода Мурильо добрался-таки до дверного проема. Он прищурился, пытаясь разглядеть, что там в темноте.

– Раллик, – прошипел он, – где тебя черти носят? Голос у него за спиной ответил:

– Ты опоздал.

Мурильо развернулся, в его левой руке оказалась тонкая дуэльная рапира, моментально выхваченная из ножен. Он принял оборонительную позицию, но тут же расслабился.

– Какого черта, Раллик!

Убийца в изумлении посмотрел на кончик острой как бритва рапиры, который застыл в каком-то дюйме от его солнечного сплетения.

– Рад видеть, что твоя реакция все еще на высоте, приятель. Что вино и пирожные не нанесли тебе… особого вреда.

Мурильо вернул рапиру в ножны.

– Я думал, ты в башне.

У Раллика от изумления расширились глаза.

– Ты что, с ума сошел? Там же привидения.

– Ты хочешь сказать, что не только истории про убийц заставляют людей держаться подальше от башни?

Раллик повернулся и пошел к нижней террасе, которая когда-то выходила в сад. Белые каменные скамьи на фоне жухлой травы напоминали старые кости какого-то чудовищного животного. Мурильо присоединился к убийце и увидел под террасой заросший пруд. В воздухе над ним раздавалось гуденье комаров и кваканье лягушек.

– В некоторые ночи, – сказал Раллик, сметая со скамьи старые листья, – духи толпой приходят к двери, к ним можно подойти очень близко и послушать их жалобы и проклятия. Все они хотят выйти оттуда.

Он сел. Мурильо остался стоять, уставясь на башню.

– А кто такой сам Советник? Его дух там есть?

– Нет. Этот сумасшедший спит внутри, так говорят. Духи бродят в его кошмарах, он держит их так, что даже Худ не сможет прижать их к своей холодной груди. Ты хочешь знать, откуда берутся эти духи, Мурильо? – Раллик усмехнулся. – Зайди в башню, и ты это узнаешь.

Мурильо ведь чуть было не вошел в башню, когда его напугал Раллик.

– Спасибо за предупреждение, – саркастически хмыкнул он, запахивая плащ и садясь на скамью. Раллик отогнал от лица комара.

– Ну, что?

– Я их достал, – сказал Мурильо. – Сегодня днем их принесла самая надежная горничная леди Орр.

Он вынул откуда-то из плаща бамбуковый свиток, перевязанный голубой лентой.

– Два приглашения на вечер в доме леди Симталь, как и обещано.

– Прекрасно, – убийца поглядел на товарища. – Ты не видел эту лису, Круппа?

– Нет еще. Днем к нему забегал. Похоже, что Крокус затеял какую-то глупость. Но, – добавил Мурильо, хмурясь, – кто может сказать, что Крупп что-то почуял? Во всяком случае, я не заметил ничего, что выдавало бы то, что этот гном что-либо заподозрил.

– А что ты сказал о глупостях Крокуса?

– Да странная вещь, – призадумался Мурильо, – когда я зашел сегодня днем в корчму Феникса, Крупп нес парню все, что тот добыл в последний раз в поместье. Нет, разумеется, Крупп не лишился его доверия, это мы бы все знали.

– Добыча из поместья? А из какого? – спросил Раллик.

– Д'Арля, – ответил Мурильо, и брови его взлетели. – Поцелуй Гедерон! Девчонка д'Арля! Девица что надо, когда она появляется на публике, все самоуверенные нахалы делаются тише воды. О, боги! Наш юный вор влюбился и решил оставить себе все ее безделушки. Из всех безнадежных мечтаний он выбрал самое безнадежное.

– Может быть, – спокойно ответил Раллик, – а может, и нет. Только одно слово дядюшке… Мурильо приободрился.

– Подтолкнуть в нужном направлении? Да, конечно! Маммот будет в восторге.

– Терпение, – перебил Раллик. – Превращение ребенка-вора в понимающего жизнь мужчину потребует массы усилий, больше, чем сможет выдержать слабенькое сердце.

Мурильо нахмурился.

– Ладно, прости меня, что я так взволновался от того, что нашелся способ спасти жизнь парня. Раллик мягко улыбнулся.

– Не стоит сожалений, – сказал он. Уловив тон убийцы, Мурильо вздохнул. Весь его сарказм исчез.

– Столько лет прошло с тех пор, когда вокруг была масса вещей, к которым хотелось стремиться, – спокойно сказал он.

– Путь к одной из них был кровав, – сказал Раллик. – Не забывай. Но, верно, это было давно. Интересно, а Крупп помнит те дни?

Мурильо засопел.

– Память Крупна обновляется каждый час. Он держится только за счет страха быть раскрытым. Глаза Раллика потемнели.

– Быть раскрытым?

Его друг, казалось, был где-то далеко. Но он собрался и ответил, улыбнувшись:

– О, это всего лишь подозрения, не более того. Он ведь скользкий, этот Крупп.

Раллик захихикал, услышав такую фразу. Он поглядел на пруд перед ним.

– Да, – согласился он через минуту, – он скользкий, точно. – Круту пора закрывать. Крут засыпает.

– Верно.

Мужчины ушли с террасы, вечерний туман клубился вокруг их ног. Когда они добрались до дорожки, Мурильо обернулся взглянуть на дверной проем, думая, что сможет увидеть духов, но все, что ему удалось увидеть, – непроглядную тьму. Он внезапно понял, что может представить себе вещи и похуже, чем потерянные души.

Яркие лучи утреннего солнца врывались в широкие окна кабинета Барука, теплый ветерок принес запахи и шумы снизу, с улицы. Алхимик, все еще в ночном одеянии, сел на высокий стул у стола с картой. В одной руке он сжимал кисть, которую то и дело макал в богато украшенную серебряную чернильницу.

Красные чернила растекались. Он красил карту, замазывая чернилами те области, которые теперь принадлежали Малазанской империи. Почти половина карты, северная ее часть, была красной. Только узенькая незакрашенная полоска на юге Унылого леса, где находились войска Каладана Бруда, да еще два небольших участка, где стояла Малиновая гвардия. Море красного окружало эти островки и разливалось дальше к Засеке, заканчиваясь на севере у Талинских гор.

Шум на улице усилился, как показалось Баруку, когда он наклонился, чтобы обозначить красную границу на юге. «Строительные работы», – решил он, услышав визг лебедок и крики прохожих. Звуки утихли, затем раздался громкий хруст. Барук подскочил, кисть его правой руки рефлекторно дернулась и опрокинула чернильницу. Красные чернила полностью залили карту.

Чертыхаясь, Барук вновь уселся на стул. Его глаза расширились, когда он увидел, как красное пятно растекается по Даруджистану и ползет дальше на юг. Он встал со стула поискать тряпку вытереть руки. Алхимик был не на шутку встревожен этим случайным, как казалось, инцидентом. Он подошел к окну, облокотился на подоконник и посмотрел вниз.

Группа рабочих ремонтировала улицу прямо под его окнами. Двое дюжих молодцов вбивали колышки, а трое других по цепочке передавали вынутые из мостовой булыжники и складывали их в кучу. Главный стоял рядом, опираясь спиной на повозку, и изучал пергамент.

Барук нахмурился.

– Кто занимается ремонтом улицы? – спросил он. Негромкий стук привлек его внимание.

– Войдите!

Его слуга Роулд шагнул в комнату.

– Пришел один из ваших агентов, господин. Барук бросил взгляд на стол.

– Попроси его минутку подождать, Роулд.

– Да, господин, – слуга вышел и закрыл дверь.

Алхимик подошел к столу и скатал испорченную карту. Из прихожей раздался громкий голос, затем неясное бормотание. Барук закинул карту на книжную полку и вернулся к столу как раз вовремя, чтобы увидеть входящего агента, за которым топтался мрачный Роулд.

Махнув, чтобы слуга удалился, Барук взглянул на безвкусно одетого человека.

– Добрый день, Крупп.

Роулд мягко прикрыл за собой дверь.

– Более чем добрый, Барук, дорогой друг Круппа. Просто восхитительный! А какой воздух сегодня! Барук взглянул на окно.

– К сожалению, воздух за моим окном полон пыли. Крупп помолчал. Он постоял, прижимая руки к бокам, затем вытянул из рукава платок. Промокнул лоб.

– Ах да, дорожные работы. Крупп проходил мимо них. Выглядят воинственно, подумал Крупп. В самом деле, очень грубы, что не является исключением, впрочем.

Барук жестом указал на стул.

Крупп уселся с блаженной улыбкой.

– Какая жара, – произнес он, поглядывая на кувшин с вином на каминной полке.

Не обращая внимания на его взгляд, Барук отошел к окну и облокотился на подоконник. Он внимательно поглядел на человечка, пытаясь понять, что именно кроется за его манерой держать себя.

– Что вы слышали? – негромко спросил он.

– Что Крупп слышал? Что Крупп не слышал? Барук приподнял одну бровь.

– А как насчет краткости?

Человечек поерзал на стуле и потер лоб.

– Какая жара! – Увидев, что лицо алхимика еще больше помрачнело, он продолжил. – Так вот, новости. Он подался вперед, голос его упал до шепота.

– В темных уголках баров говорят об этом, на темных улицах в глухую полночь, в…

– Завязывайте с этим!

– Крупп понимает, откуда ветер дует. Не больше, не меньше – война убийц. Гильдия несет потери, так говорят.

Барук повернулся к окну и выглянул на улицу.

– А что делают воры?

– Крыши переполняются. Глотки режут. Прибыли падают.

– Где Раллик?

Крупп моргнул.

– Раллик исчез, – сказал он. – Крупп вот уже несколько дней не видел его.

– Война убийц, она ведь не внутри Гильдии?

– Нет.

– В таком случае, они знают, с кем воюют?

– Нет.

Взгляд Барука стал более пристальным. Внизу, на улице, рабочие, казалось, больше спорят, чем работают. Война убийц несет неприятности. Гильдия Ворейн была сильна, но империя сильнее, если, конечно, эти пришельцы и были Когтем. Но во всем происходящем есть что-то странное. В прошлые времена императрица использовала такие местные гильдии, часто забирая оттуда людей. Алхимик никак не мог понять целей такой войны, что беспокоило его даже больше, чем сама война. Услышав шорох за спиной, он вспомнил об агенте. Он повернулся к нему и улыбнулся.

– Вы можете идти.

В глазах Круппа блеснуло что-то, что удивило Барука. Толстяк поднялся одним резким движением.

– Круппу есть еще что сказать, господин Барук.

Озадаченный, алхимик кивнул, чтобы тот продолжал.

– История неутешительная и странная, увы, – сказал он, подходя к окну, где стоял Барук. Его носовой платок исчез. – Крупп может только догадываться, как человек, наделенный недюжинными способностями. В моменты досуга, по воле случая или как-нибудь еще. В ауре Близнецов адепт может слышать, видеть и обонять или касаться вещей столь неверных, как ветер. Вкус госпожи Удачи, суровое предупреждение в смехе бога. – Взгляд Круппа вперился в алхимика. – Вы улавливаете мою мысль, господин?

Пристально глядя на круглое лицо толстяка, Барук спокойно ответил:

– Вы говорите об Опоннах. Крупп выглянул на улицу.

– Возможно. Возможно, ложная улыбка завела такого дурака, как Крупп…

– Дурака? – улыбнулся Барук, – это не про него.

– Кто знает? – Крупп поднял руки, демонстрируя на ладони плоский кусочек воска. – Предмет, – сказал он тихо, не отводя глаз от воска, – который меняет хозяина по собственному желанию, многие его преследуют, чтобы сорвать его прохладный поцелуй, его жизнь, внутренняя и внешняя, – игра. Какому-нибудь нищему достанется корона, короли останутся в дураках. На его совести кровь и руины, ему нет цены. Он то, что он есть, говорит Крупп, ничего не стоящая безделица для тех, кто утверждает обратное.

Барук задержал дыхание. Его легкие уже пылали, он не мог вдохнуть. Слова Круппа перенесли его куда-то, в некое место, где хранится множество знаний, а уверенная рука сортирует их на пергаментных листах. Библиотека, стройные ряды книжных стеллажей черного дерева, тома, обтянутые блестящей кожей, пожелтевшие от времени списки, старая, вся в бугорках, конторка. Барук ощутил, что он бросил лишь мимолетный взгляд на это место. Голова Круппа, тайное место, куда заказан вход всем людям, кроме одного-единственного.

– Вы говорите, – медленно произнес Барук, стараясь сфокусироваться на кусочке воска и вернуться в реальность, – о монете.

Ладонь Круппа сжалась. Он развернулся и прилепил воск к подоконнику.

– Внимательно рассмотрите слепок, господин Барук. На нем две стороны одной монеты, – платок снова появился, Крупп отошел от окна, утираясь. – Уф, ну и жарища, доложит вам Крупп!

– А вы налейте себе вина, – отозвался Барук. Когда Крупп отошел, алхимик открыл свой Путь. Он сделал жест, и кусочек воска завис в воздухе, медленно поворачиваясь перед его глазами. Он некоторое время изучал его.

– Госпожа, – пробормотал Барук, кивая. Диск повернулся, показывая ему Господина. Диск снова повернулся, и глаза Барука раскрылись от изумления. Диск начал вращаться. В его голове нарастал свистящий звук от вращения слепка. Он чувствовал, как сопротивляется давлению звука Путь, затем источник закрылся.

Откуда-то издалека, будто бы с огромного расстояния, услышал Барук голос Круппа.

– Даже этот слепок, господин Барук, несет дыхание Близнецов. Ни один Путь не вынесет такого урагана.

Диск продолжал вращаться в воздухе перед Баруком, поблескивая серебром. Вокруг него появился легкий туман. Жаркий пот проступил на лице Барука, он отступил назад. Из кусочка тающего воска вырвался синий огонь, диск издал резкий звук. Секунду спустя он растаял, звук вращения и сопровождающее его давление резко прекратились.

Внезапная тишина наполнила мозг Барука болью. Он оперся дрожащей рукой о подоконник, чтобы не упасть, и закрыл глаза.

– У кого монета, Крупп? – спросил он хрипло. Крупп снова стоял рядом с ним.

– У одного парнишки, – небрежно ответил он. – Крупп его знает, разумеется, так же хорошо, как и другие агенты: Мурильо, Раллик, Колл.

Барук открыл глаза.

– Это не может быть случайностью, – прошипел он; безумная надежда прозвучала в голосе, несмотря на тот ужас, который он испытывал. Опонны начали партию, а при такой силе, что была задействована, жизнь города не стоила ни гроша. Он поглядел на Круппа.

– Собери всех, всех, кого ты назвал. Они долго служили мне, они должны сделать это еще раз, несмотря ни на что. Ты меня понимаешь?

– Крупп послужит твоим интересам. Раллик занят сейчас делами Гильдии, а вот Колл, которому опять дан смысл жизни, может быть полезен и выполнит свою миссию. Господин Барук? В чем, кстати, состоит миссия?

– Защищать хранителя монеты. Наблюдать за ним, отмечать, кто интересуется им, даже если эти люди будут казаться совсем ничтожными. Мне необходимо знать, кто его выбрал: Госпожа или Господин. И, Крупп, найдите Раллика. Если хранитель монеты избран Господином, таланты убийцы могут пригодиться. Крупп моргнул.

– Все ясно. Увы, да прольется свет милосердия на юного Крокуса.

– Крокус? – Барук помрачнел. – Это имя мне знакомо.

На лице Круппа ничего не отразилось.

– Неважно. Ладно, Крупп, – он вновь повернулся к окну. – Держите меня в курсе событий.

– Как обычно, Барук, друг Круппа, – он поклонился. – Благодарю тебя за вино. Оно прекрасно.

Барук услышал, как открылась и снова закрылась дверь. Он выглянул на улицу. Ему удалось сдержать готовый прорваться страх. Опонны обладали свойством разрушать даже самые продуманные планы, Барук понимал, что в его дела вмешался случай. Он уже не мог полагаться на свои способности предсказателя, подготавливать события, просматривать все возможности, чтобы выбрать ту ситуацию, которая была ему нужна. Монета упала.

Плюс к этому таинственные Пути императрицы. Барук повел бровью. Надо было сказать Роулду, чтобы принес лекарственного чаю. Его головная боль разрослась до чудовищных размеров. Он провел руками по лицу и вдруг увидел что-то красное. Он поднес обе ладони к свету. На них были красные чернильные пятна. Он облокотился на подоконник. Через облако пыли пробивалось сияние крыш Даруджистана, блестела вода в гавани.

– Императрица, – прошептал он, – я знаю, что ты где-то здесь. Твои люди движутся незаметно, но я найду их. Будь уверена, найду, с помощью проклятого везения Опоннов или без оного.

Книга третья МИССИЯ

Марионетки пляшут вдалеке,

Послушны мастера рукам.

И я средь них, запутавшись

В веревках, спотыкаюсь

И проклинаю этих дурней

С их чередой безумных па.

Такая жизнь не для меня,

О, нет, оставьте мне

Мой одинокий танец.

Клянусь могилой Худа,

То, что вы видите, —

Есть воплощенье танцевального искусства.

Речи дурака. Тени Бьюл (род.?)

Восьмая глава

Он шагнул тогда вниз,

Где простые люди,

Оборванцем в ее чистилище.

Там в песок утекли

Жизни первых людей империи.

Это – цена предательства…

Он был старым гвардейцем,

Из тех, что сражаются на краю.

Он шагнул вниз,

Но не ушел прочь,

Он остался занозой в сердце

И вечным укором совести.

Он отверг предложенные серебренники

И шагал там внизу,

Где простые люди,

Никем не узнанный, никому неведомый,

Лишь с тоской наблюдая,

Как то, что крушил он,

Теперь возвращается к жизни неправедной…

Разрушители Мостов. Молодой Тук

За четверть часа до восхода солнца небо приобрело цвет железа, тронутого кое-где ржавчиной. Сержант Вискиджак сидел на корточках на обломке скалы, возвышающемся на каменистом пляже, и любовался гладкой поверхностью Лазурного озера, слегка подернутой туманом. Далеко на юге, на противоположной стороне озера, поднимался сияющий призрак города Даруджистана.

Ночной переход через горы был адом, Кворл метался над ними тремя ураганами. Чудо, что все уцелели. Теперь дождь прошел, воздух был прохладным и свежим.

За спиной сержанта раздался звук шагов, сопровождающийся клацаньем. Вискиджак обернулся и выпрямился. Приближались Калам и Черный Морант, пробираясь по замшелым камням в нижней части склона. За их спинами поднимался тенистый красный лес – стройные стволы на фоне гор казались бородатыми часовыми. Сержант вдохнул прохладный утренний воздух.

– Все идет прекрасно, – произнес Калам. – Зеленый Морант принес все, что было приказано, и даже больше. Скрипач и Еж – удачливые саперы.

Вискиджак удивленно поднял бровь. Он обернулся к Черному Моранту.

– Я полагал, что у вас нехватка вооружений. Лицо существа оставалось в тени. Слова, которые оно произносило, казалось, выходят из гулкой пещеры.

– Не всякого. Мы хорошо тебя знаем, Разрушитель Мостов. Ты ходишь за спиной врага. Недостатка в помощи от Морантов никогда не будет.

Вискиджак поглядел на него в удивлении, морщинки вокруг его глаз разгладились.

Морант продолжил свою речь:

– Ты спрашивал о судьбе одного из вашей породы. О воине с одной рукой, что сражался бок о бок с тобой на улицах Натилога много лет назад. Он все еще жив.

Сержант судорожно взахлеб глотнул ароматный лесной воздух.

– Благодарю, – произнес он.

– Мы желаем, чтобы кровь, которой скоро обагрятся твои руки, была кровью врагов, Птица-Воровка.

Он нахмурился, коротко кивнул, затем переключил внимание на Калама.

– Что-нибудь еще?

Лицо убийцы сохраняло бесстрастное выражение.

– Быстрый Бен готов, – сказал он.

– Прекрасно. Собери остальных. Мы двинемся моим Путем. Пора идти, капрал.

Калам махнул рукой, прощаясь, и ушел.

Вискиджак сошел с камня, ноги его утопали во мху.

– Скажи мне, Морант, не мог ли отряд Черных Морантов патрулировать этот район пару недель назад? Морант повернул голову в сторону озера.

– Подобные патрулирования вне графика – обычное дело. Две недели назад я сам командовал таким патрулем.

Вискиджак внимательно вглядывался в воина в черном, стоящего рядом с ним.

– Мне не совсем понятно, как на это реагировать, – растерянно произнес он. Воин повернулся к нему.

– Не так уж мы непохожи, – произнес он, – мы полагаем, что деяния можно оценивать. Мы судим. Мы действуем в соответствии с суждением. Мы подбираем дух к духу.

Сержант помрачнел.

– О чем ты?

– Восемнадцать тысяч семьсот тридцать девять душ было разделено при расчистке Засеки. По одной на каждого Моранта, таков результат вражды Засеки по отношению к нам. Дух к духу, Птица-Воровка.

Вискиджак не нашелся, что ответить. Следующие слова Моранта потрясли его.

– В плоти империи завелись древоточцы. Но появление паразитов естественно. Те, что завелись в мире людей, еще не смертельны. От них можно избавиться. Моранты умеют избавляться от подобных напастей.

– Но как именно, – Вискиджак умолк, старательно подбирая в уме слова, – вы намереваетесь принять в этом участие?

Он припомнил повозки с телами убитых из Засеки, холод пробежал у него по спине.

– Дух к духу, – ответил Морант, вновь поворачиваясь к городу на южном берегу. – Теперь мы расстанемся. Ты найдешь нас на этом месте через две недели, Птица-Воровка.

Вискиджак посмотрел, как Черный Морант уходит прочь через заросли, окружавшие поляну, где ждали его спутники. Через секунду послышалось хлопанье крыльев, затем Кворл поднялся над деревьями. Морант сделал круг над поляной, затем повернул на север, лавируя между стволами.

Сержант вернулся к своему камню и уселся, глядя в землю. Члены его отряда постепенно подтягивались, рассаживаясь вокруг него. Он продолжал молча сидеть, словно не замечая собирающейся компании, хмуря брови и двигая челюстью, как будто что-то тщательно пережевывая.

– Сержант, – тихо позвал Скрипач.

Вздрогнув, Вискиджак поднял голову. Он глубоко вздохнул. Собрались все, кроме Быстрого Бена. Он ушел от Калама раньше, чтобы присоединиться к отряду позднее.

– Ну, так вот. Первоначальный план был изменен, поскольку если бы мы последовали ему, все бы уже были мертвы. Мне эта идея не понравилась, так что сделаем по-моему, чтобы остаться в живых.

– Мы не собираемся минировать городские ворота? – спросил Скрипач, поглядывая на Ежа.

– Нет, – ответил сержант. – Мы используем вооружение, полученное от Морантов, с большей пользой. Два объекта – две команды. Один отряд поведет Калам, с ним будет Быстрый Бен и… – Он заколебался, – и Горечь. Я поведу второй отряд. Первая наша цель – пробраться в город незамеченными. Без униформы, – он посмотрел на Маллета. – Я полагаю, Зеленый принес?

Целитель утвердительно кивнул.

– Местного производства. Восемнадцать футов, четыре весла. Через озеро переправимся легко. Даже пара рыболовных сетей есть.

– В таком случае можно будет ловить рыбу, – сказал Вискиджак. – Если мы прибудем в гавань без улова, это будет выглядеть подозрительно. Кто-нибудь из вас ловил раньше рыбу?

Повисло молчание, затем Горечь сказала:

– Мне приходилось когда-то очень давно. Вискиджак поглядел на нее, затем сказал:

– Хорошо. Возьми все, что необходимо для этого. Горечь насмешливо улыбнулась. Вискиджак отвел взгляд, чертыхаясь про себя. Он посмотрел на двух диверсантов.

– Сколько у нас вооружений?

– Два ящика, – отозвался Еж, поправляя свою кожаную шляпу.

– Можем взорвать дворец, – добавил Скрипач, ерзая на месте.

– Прекрасно, – сказал Вискиджак. – Ладно, все прислушивайтесь и будьте внимательны, или нам не выбраться живыми…

На уединенной лесной поляне Быстрый Бен насыпал круг из белого песка и уселся в его центре. Он взял пять заостренных колышков и выстроил их перед собой, втыкая на различную глубину. Колышек в центре поднимался на три фута и был самым высоким, два колышка справа и слева от центрального были по два фута, колышки по краям поднимались на фут.

Маг размотал тонкую струну длиной в ярд. Он взял один конец струны и завязал на нем петлю, которую затем закрепил на вершине центрального колышка. Затем он переложил струну влево, обматывая второй колышек, после вернул ее вправо, охватывая петлей колышек справа от центрального. Затем он вновь переложил струну влево и обмотал крайний колышек, бормоча какие-то слова. Он обернул его дважды, после чего перешел к последнему колышку, крайнему справа, на нем он завязал узел и обрезал струну.

Быстрый Бен откинулся назад, обхватив руками колено. Морщина пересекла его лоб.

– Хохолок! – Внешний колышек повернулся медленно и застыл. – Хохолок! – прокричал он второй раз. Все пять колышков дернулись. Центральный наклонился к магу. Струна туго натянулась и издала низкое гудение.

Холодный ветер прикоснулся к лицу Быстрого Бена, сдувая капли пота, проступившие в последнюю минуту. Звук урагана заполнил его слух, он почувствовал, что летит вниз сквозь темные пещеры, слышался звук молотков, долбящих стены, которые отзывались звоном. Вспышки серебряного света били по глазам, ледяной ветер колол кожу лица.

В какой-то защищенной части его сознания оставалась возможность контролировать происходящее. Там он мог спокойно думать, наблюдать, анализировать. «Хохолок, – прошептал он, – ты зашел слишком далеко. Слишком глубоко. Этот Путь поглотил тебя и уже не отпустит. Ты теряешь себя, Хохолок». Но это были лишь мысли. Он понимал, что марионетка все еще слишком далеко.

Он видел себя проходящего, пробивающегося, протискивающегосячерез Пещеры Хаоса. Хохолок должен был следовать за ним, двигаться только вверх. Внезапно он обнаружил, что стоит на ногах. Кусок черной скалы под его ногами, казалось, разламывается, раскалывается здесь и там, в разломах переливается яркий красный цвет.

Оглядевшись, он понял, что стоит на куске шпата, один угол которого выступает со скалы и устремлен в верх на высоту в дюжину футов. Он повернулся, не спуская глаз со шпата, который ушел вниз и исчез, затерялся в желтых облаках. Голова у Быстрого Бена на мгновение закружилась. Он покачнулся, затем овладел собой, у него за спиной захихикали. Он повернулся и увидел Хохолка, стоящего на самой вершине скалы: его деревянное тело было в ожогах и грязных разводах, кукольные одежды истрепались и продрались.

– Это Путь Анди? – спросил Быстрый Бен. Хохолок замотал круглой головой.

– Наполовину. Теперь ты знаешь, как далеко я забрался, маг. К самому основанию Пути, где сила находится в своем первозданном виде, где возможно все.

– Это не совсем так, – ответил Быстрый Бен, глядя на марионетку. – Как ты чувствуешь себя, стоя посреди всего этого богатства и не смея прикоснуться к нему и использовать его? Его природа чужда тебе, ведь так? Оно обжигает при каждом прикосновении.

– Я покорю его, – прошипел Хохолок. – Ты ничего не знаешь, ничего.

Быстрый Бен улыбнулся.

– Я бывал здесь раньше, – он говорил, глядя на клубящиеся вокруг них газы, вздымаемые воздушными потоками. – Тебе повезло. Хотя их и немного, но они те существа, для которых этот хаос – дом родной.

Он помолчал и вновь улыбнулся марионетке.

– Они не любят пришельцев. Ты видел, что они с ними делают? Что они оставляют? – Улыбка мага стала шире, когда он заметил, как Хохолок невольно передернулся. – Да, ты видел, – спокойно подтвердил он.

– Ты мой покровитель, – быстро произнес Хохолок. – Я обязан тебе, маг! Ответственность тоже на тебе, и я не стану скрывать этого, если меня схватят.

– Обязан мне! В самом деле, – произнес Быстрый Бен, опускаясь на корточки. – Рад, что память возвращается к тебе. Расскажи теперь, как там Порванный Парус.

Кукла замялась, глядя куда-то в сторону.

– Выздоровление идет медленно. Быстрый Бен нахмурился.

– Какое выздоровление? Что с ней случилось?

– Меня преследовала Гончая Клык, – с усилием выговорил Хохолок. – Была перестрелка. Лицо мага потемнело.

– И?

Марионетка передернула плечами.

– Клык бежал, раненный простым мечом твоего капитана. Потом появился Тайскренн, но Порванный Парус к тому времени уже потеряла сознание, так что ответа на свои вопросы он не получил. Он был полон подозрений. Он отправил своих слуг, и они подобрались к Путям. Они всячески старались разузнать, кто я и что, и зачем я здесь. Тайскренн знает, что твой отряд рядом и что вы стараетесь спасти собственные шкуры, – тут безумные глаза марионетки сверкнули. – Он мечтает увидеть всех вас мертвыми, маг. Что до Порванного Паруса, возможно, Тайскренн надеется, что лихорадка убьет ее. Правда, он немало потеряет, если она умрет раньше, чем он допросит се. Вне всякого сомнения, он охотится за ее душой, пытаясь понять, что она знает о правлении Худа, но она знает достаточно, чтобы уходить от его преследования.

– Помолчи секунду, – приказал Быстрый Бен. – Давай-ка с самого начала. Ты сказал, что капитан Паран поразил Клыка своим мечом?

Хохолок помрачнел.

– Да, сказал. Смертельное оружие; в принципе, этого не должно бы было случиться. Не исключено, что он нанес Гончей серьезную рану, – марионетка помолчала немного, затем буркнула: – Ты не сказал мне всего, маг. В это дело вовлечены боги. Поскольку ты держишь меня в неведении, я могу столкнуться с кем-нибудь из них на Пути.

Он сплюнул.

– То, что я твой раб, – уже плохо. Ты что, считаешь, будто можешь тягаться с богами? Да меня бы могли схватить, повязать и даже… – Хохолок вынул из ножен один из своих небольших кинжалов, – использовать против тебя.

Он сделал шаг вперед, глаза его горели недобрым огнем.

Быстрый Бен был удивлен. Сердце его тяжело колотилось в груди. Неужели такое возможно? Может быть, он что-то упустил? Едва заметный признак, дуновение бессмертного присутствия?

– И еще одно, маг, – пробормотал Хохолок, делая шаг. – Лихорадка у Порванного Паруса разыгралась прошлой ночью. Она кричала что-то о монете. О монете, которая вращалась, затем упала, покатилась и попала в чьи-то руки. Ты должен рассказать мне о монете. Я должен знать, что ты думаешь по этому поводу, маг.

Внезапно кукла замолчала и поглядела на нож в своих руках. Хохолок заколебался, смутился и убрал оружие в ножны.

– Что такого важного в этой монете? – пробурчал он. – Ничего, эта дрянь просто бредила, она сильнее, чем я думал.

Быстрый Бен похолодел. Казалось, кукла забыла о присутствии мага. То, что он сейчас слышал, были мысли Хохолка. Он понял, что смотрит через зашторенное окно его больного сознания. Именно здесь и сосредоточилась опасность. Волшебник задержал дыхание и принялся разглядывать облака под ногами, когда Хохолок снова заговорил.

– Клык убил бы ее, должен был убить, если бы не этот идиот капитан. Какая ирония судьбы – сейчас он караулит ее и хватается за свой меч, как только я появляюсь рядом. Что за бог играет в эту игру?

Кукла продолжала говорить, но слова сливались в неясное бормотание.

Быстрый Бен подождал, надеясь услышать что-нибудь еще, хотя того, что он уже узнал, было достаточно. Хохолок был очень взволнован. Это сумасшедшее создание непредсказуемо, в рамках его держали тонкие нити силы, те, которыми маг опутал его деревянное тело. Но подобное безумие сильно, достаточно сильно, чтобы порвать эти нити. Маг уже не был так уверен в надежности своего контроля над куклой, как раньше.

Хохолок умолк. Его нарисованные глаза по-прежнему горели темным огнем, отражением мощи Хаоса. Быстрый Бен шагнул вперед.

– Узнай планы Тайскренна, – скомандовал он и сильно пнул марионетку. Носок его башмака угодил Хохолку в грудь, кукла завертелась на месте, затем перевалилась через край и рухнула вниз. Ее оскорбленные вопли затихли в желтых облаках.

Быстрый Бен глубоко вдохнул тяжелый душный воздух. Он надеялся, что столь резкое расставание поможет сгладить услышанное от Хохолка за последние несколько минут. Он по-прежнему ощущал, что держит куклу под контролем. Чем дальше заходит Хохолок в глубь Пути, тем больше силы у его хозяина.

Маг знал, что следует сделать, Хохолок сам подсказал ему это. Однако, особого желания у Быстрого Бена не было. Он ощутил кислый вкус во рту и сплюнул. Воздух запах чем-то сладким, и через секунду к магу вернулось ощущение реальности.

– Пора идти, – пробормотал он и поднял вверх руки.

Воздух с ревом вернулся, маг почувствовал, как его тело взмывает вверх, вверх в пещеру над головой, затем в следующую пещеру. Пока мимо него проходили пещера за пещерой, в его мозгу вертелось одно слово, слово, которое касалось проблемы с Хохолком.

Быстрый Бен улыбнулся, но эта улыбка была гримасой ужаса. А слово осталось: «Клык». С этим именем ужас мага обрел лицо.

Вискиджак поднялся посреди царящего молчания. Лица, окружавшие его, были мрачны, глаза опущены или устремлены куда-то в сторону, туда, где теснятся самые мрачные мысли. Единственным исключением была Горечь, которая уставилась на сержанта живыми горящими глазами. Вискиджак задумался, отчего у нее такой почти радостный взгляд, затем тряхнул головой, сердясь на себя самого за то, что и его захватили подозрения Быстрого Бена и Калама.

Он посмотрел в сторону и увидел, что приближается Быстрый Бен. Маг казался усталым, лицо серое. Вискиджак бросил взгляд на Калама.

Убийца кивнул.

– Все в сборе, все живы, – сказал он. – Грузите лодку и готовьте се к отплытию. Маллет идет впереди. Остальные – за ним на пляж.

Пока приближался Быстрый Бен, Калам сказал:

– Похоже, дух в отряде упал, сержант. Скрипач, Троттс и Еж перемесили достаточно грязи в этих туннелях, чтобы похоронить саму смерть империи. Я боюсь за них. Маллет, тот держится пока… Кстати, что бы там ни знала Горечь о ловле рыбы, я сомневаюсь, что кто-нибудь из нас умеет управляться с веслами. И мы еще собираемся переправиться через озеро размером с море?

Под скулами Вискиджака заходили желваки, потом он попытался небрежно пожать плечами.

– Ты ведь прекрасно знаешь, что любой Путь рядом с городом легко вычислить. У нас нет выбора, капрал. Придется грести. До тех пор, пока мы не поставим парус.

– С каких это пор девица разбирается в рыболовстве? – пробурчал он.

Сержант вздохнул в ответ:

– Я понятия не имею. Она ведь взялась из ниоткуда?

– Именно так.

Быстрый Бен поднялся на скалу. Люди умолкли, увидев выражение его лица.

– Я знаю кое-что, что вам чрезвычайно не понравится, – сказал маг.

– Ну-ну, послушаем, – отозвался Вискиджак голосом, лишенным всякого выражения.

Через десять минут все трое спустились на скользкий каменистый берег. И Вискиджак, и Калам казались потрясенными. В дюжине ярдов от берега качалась на воде рыбацкая лодка. Троттс тянул веревку, привязанную к крюку на носу судна, стеная и кряхтя каждый раз, когда он налегал на нее всем своим весом.

Все остальные стояли поодаль на берегу, преспокойно обсуждая тщетные попытки Троттса подтянуть лодку к берегу. Скрипач случайно взглянул наверх. Увидев идущего к ним Вискиджака, он побледнел.

– Троттс! – проорал сержант.

Лицо баргастского воина, покрытое татуировками, повернулось к сержанту; в глазах испуг.

– Бросай веревку, парень.

Калам уловил за спиной Вискиджака изумленное фырканье. Вискиджак внимательно оглядывал команду.

– Раз уж так получилось, – начал он тихо, – что один из вас, идиотов, убедил другого, что грузить лодку на берегу – это хорошо и правильно, то все вместе вы сможете вывести ее в озеро с помощью той же веревки. Все, кроме тебя, Троттс. Ты пойдешь на борт и удобно расположишься на корме, – Вискиджак помолчал, изучая вдохновенное лицо Горечи. – От Скрипача и Ежа я мог ожидать такого, но я полагал, что ты сумеешь справиться со всем, как следует.

Горечь пожала плечами.

Вискиджак вздохнул.

– Ты сможешь поставить парус?

– Ветра нет.

– Но, может быть, он появится, – с надеждой произнес Вискиджак.

– Может, – ответила Горечь. – Паруса есть. Нужна мачта.

– Возьми Скрипача, сделайте мачту. А все остальные пусть выведут лодку в озеро.

Троттс забрался в лодку и расположился на корме. Он вытянул свои длинные ноги и ухватился руками за борта. После чего оскалился в подобии улыбки.

Вискиджак повернулся к ухмыляющемуся Каламу и Быстрому Бену.

– Ну? – спросил он. – Чего вы, собственно, ждете?

Усмешки исезли.

Девятая глава

Видел ли ты того, кто стоит в стороне от толпы,

Погребающей его покойного короля,

В стороне от воинства,

Что мечется в растерянности, как напуганный зверек?

Он стоит в стороне от первого среди равных,

Одиноким изгоем стоит Т'лан Аймасс,

Подобный листу, гонимому ветром…

Песнь Оноса Т'улана. Молодой Тук

Молодой Тук подался вперед в седле и сплюнул. Шел третий день как он покинул Засеку и страстно мечтал увидеть вокруг себя высокие городские стены. Равнина Рхиви простиралась вокруг него, желтая трава колыхалась под полуденным ветром бесформенной массой.

Он почесал рану на месте левого глаза, бормоча что-то невнятное. Что-то было не так. Он должен был встретиться с адъюнктом два дня назад. Все планы шли наперекосяк. Если взять исчезновение капитана Парана до встречи его с Вискиджаком и эту историю, что все повторяли (о том, как Гончая напала на волшебницу из Второй армии, а четырнадцать погибших моряков ушли с собственных поминок), то ничего удивительного не будет в том, что и это свидание не состоится.

Казалось, что хаос – примета времени. Тук выпрямился и приподнялся на стременах. Хотя дороги как таковой через равнину не было, караваны купцов, проходящие с юга на север и по западной оконечности равнины, проложили подобие тракта. И, несмотря на то, что торговля давно замерла, след, оставленный поколениями лошадей и фургонов, сохранялся. В центре равнины обитали Рхиви, небольшой темнокожий народец, который совершал сезонные миграции вместе со своими стадами. Они не были воинственным народом, однако Малазанская империя вынудила их взять в руки оружие, и теперь они сражались под командованием Каладана Бруда в легионах Тисте Анди против империи.

Морант рассказал, что сейчас Рхиви далеко на севере и востоке, и Тук был благодарен за это. Он чувствовал себя чрезвычайно одиноким посреди огромного открытого пространства, правда, если припомнить все произошедшее, одиночество было наименьшим злом из всего.

Единственный глаз Тука широко распахнулся. Кажется, не так уж он и одинок. Впереди, приблизительно через лигу от него, вились вороны. Путник выругался и вынул из ножен у бедра кривую саблю. Он поборол искушение пустить лошадь в галоп и просто перешел на быстрый шаг.

Когда он приблизился, то увидел в стороне от купеческого тракта пятно примятой травы. Единственным звуком, нарушавшим царящее безмолвие, был вороний грай. Они уже начали трапезу. Тук остановил лошадь и замер в седле, подавшись вперед. Было ясно, что ни одно из лежащих перед ним тел не способно больше двигаться, и лучшим доказательством отсутствия здесь выживших были, конечно же, вороны. Тука не отпускало ощущение, что что-то не так. Нечто повисло в воздухе, нечто, что не запах и не вкус.

Он подождал, сам не зная чего, его охватило нежелание двигаться. И тут он разом понял, что не так: магия. Она бушевала здесь.

– Ненавижу, – пробормотал он, спешиваясь.

Вороны освободили для него немного места. Не обращая внимания на их мерзостные вопли, он подошел к телам. Их было двенадцать. Восемь из них были в форме малазанских моряков, но это были не рядовые бойцы. Он поглядел на серебро на их шлемах.

– Якатаканы, – произнесен. – Элита. Их порезали на куски.

Он переключил свое внимание на остальных погибших и ощутил, как его охватывает страх. Без всякого сомнения, Якатаканы должны были ощутить то же самое. Тук подошел к одному телу и наклонился над ним. Он кое-что знал о цветах кланов Баргастов, которыми каждая группа охотников пользуется при нанесении татуировок. Дыхание со свистом вырвалось у него изо рта, когда он потянулся, чтобы повернуть к себе голову одного из дикарей. Он кивнул: это были Илгресы. Пока их не завербовали в Малиновую гвардию, местом их обитания были горы к югу от Порула в полутора тысячах лиг на восток отсюда. Тук медленно встал. Илгресы считались одними из самых сильных воинов, что присоединились к Малиновой гвардии в Унылом лесу, но это же четыре сотни лиг на север. Что привело их сюда?

Он ощущал повисшую в воздухе магию. Повернувшись, он увидел тело, на которое не обратил раньше внимания. Оно лежало в стороне от других. «Ну, вот, – сказал он себе, – ответ на мой вопрос». Их привел сюда баргастский шаман. Их как-то убедили прийти сюда, к тропе, но шаман понял, зачем. Тук поглядел на тело шамана. Убит, ему перерезали горло мечом. Выброс магии происходил от шамана, но ответного магического сопротивления не было. Это было очень странно, что шаман погиб раньше того, кого он атаковал.

– Да, призывала госпожа Лорн проклятия на головы всех магов, – пробурчал он.

Он стал медленно обходить покойников и через некоторое время нашел тропу. Кто-то из Якатаканов уцелел, что следовало из нескольких следов от башмаков. Их было, наверное, шестеро. Тропа была восточнее, чем тракт, проложенный купцами, но тоже вела в южном направлении.

Вернувшись к лошади, Тук забрался в седло и пустил лошадь в обход тел. Он взял небольшой лук, притороченный к седлу, натянул его и выстрелил. Добраться до Баргастов незамеченным не было ни малейшей возможности. На этой плоской равнине его было видно с расстояния гораздо большего, чем полет стрелы, расстояние же, на которое летела стрела, было гораздо меньше теперь, когда он лишился одного глаза. Они будут ждать его, без сомнения, со своими чертовыми копьями. Разведчик знал, что выбора у него нет, он лишь надеялся успеть убить одного или двоих до того, как будет сражен сам.

Тук снова плюнул, затем подобрал поводья и сжал их левой рукой, перехватывая правой лук. Он яростно поскреб алый шрам, пересекающий лицо, прекрасно понимая, что через секунду зуд возобновиться.

– Ладно, – произнес он, пришпоривая лошадь.

Одинокий холм, возвышающийся перед адъюнктом Лорн, был искусственного происхождения. Его основание создавали в основном надгробные камни. Она подумала, что же может скрываться внутри холма, затем отогнала мрачные мысли. Если считать, что эти камни того же размера, что и загадочные камни вокруг курганов в окрестностях Генабариса, то эту кладку можно датировать прошлым тысячелетием. Она повернулась к двум измученным переходом морякам.

– Здесь мы сделаем привал. У тебя арбалет, я хочу, чтобы ты поднялся с ним на вершину.

Один из них кивнул в знак согласия и побрел к вершине холма, заросшей травой. И он, и его товарищи обрадовались объявленному привалу, хотя и понимали, что смерть их совсем близко.

Лорн поглядела на оставшегося воина. Он прижимал свое копье к левому плечу, кровь продолжала сочиться из раны, пачкая его доспехи на груди. Как он держался на ногах последние часы, было загадкой для Лорн. Воин поглядел на нее затуманенным взглядо, в котором не отражалось боли, которую он должен был ощущать.

– Я прикрою тебя слева, – сказал он, перекладывая оружие в правую руку.

Лорн обнажила свой меч и стала внимательно глядеть на север. Только четверо из шести Баргастов находились в поле зрения, они медленно приближались.

– Нам угрожают с фланга, – крикнула она воину с арбалетом. – Сними того, что слева.

Воин рядом с ней глухо пробурчал:

– Нечего спасать мою жизнь. Нас наняли для того, чтобы мы защищали тебя, адъюнкт…

– Спокойно, – приказала Лорн. – Чем дольше ты продержишься, тем лучше я буду защищена.

Воин снова что-то пробормотал.

Четверо Баргастов рассыпались теперь цепью на расстоянии полета стрелы. Двое были с копьями, двое сжимали в руках короткие мечи. Откуда-то справа до Лорн донесся вопль. Обернувшись, она увидела несущегося на нее Баргаста с копьем наперевес.

Она выхватила меч и резко присела, одновременно взмахивая над головой оружием. Лезвие ее меча достигло древка копья, и в тот же момент она развернулась, перекладывая меч в другую сторону. Задетое копье отлетело в сторону холма, вправо, и переломилось.

За спиной она услышала звук стрелы, выпускаемой из арбалета. Когда она снова повернулась лицом к подходящим Баргастам, то услышала крик боли, донесшийся откуда-то. Воин рядом с ней, казалось, забыл о своей ране: он схватил оружие двумя руками и широко расставил ноги.

– Осторожно, адъюнкт, – предупредил он.

Баргаст где-то справа от нее вскрикнул и завертелся на месте со стрелой в теле.

Четверо воинов, приближающихся к ним, были теперь не более, чем в тридцати футах. Двое, что несли копья, взяли их наперевес. Лорн не двинулась с места, мгновенно поняв, что нацеленное на нее копье пролетит мимо. Воин рядом с ней шагнул влево, но он отступил недостаточно: копье угодило в его правое бедро. Копье было пущено с такой силой, что пронзило ногу насквозь и воткнулось в землю. Воин оказался приколот к земле, но лишь слегка застонал и поднял меч над головой, чтобы парировать направленный на него удар.

К этому моменту Лорн уже сражалась с одним из Баргастов. Его меч был короче, и она воспользовалась этим преимуществом, первой напав на него. Он взмахнул было мечом, чтобы парировать удар, но уже в тот момент, когда Лорн поворачивала кисть, завершая движение. Лезвие ее меча вошло в грудь Баргаста, разрезая его кожаный нагрудник как простую тряпку.

Атака захватила адъюнкта, ее меч почти вырвался у нее из рук, вслед за подавшимся назад дикарем. Потеряв равновесие, она шагнула, ожидал сокрушительного удара. Но его не последовало. Женщина крепче встала на ноги и огляделась: ее арбалетчик вновь натягивал тетиву, чтобы поразить очередного Баргаста. Лорн поискала глазами второго воина.

Он каким-то чудом был еще жив. Ему удалось выдернуть копье из земли, хотя древко по-прежнему торчало у него в ноге. Он мог двигаться, но то, что он не спасал себя, красноречиво говорило о дисциплинированности и выучке Якатаканов.

Лорн кинулась к Баргасту, что атаковал воина справа и был ближе к ней. Но она опоздала: короткий меч коснулся груди воина. Тяжелое оружие прорвало кожаный нагрудник. Воин застонал и упал на одно колено. Кровь ручьем стекала на землю.

Лорн не могла ничем помочь ему, а только в ужасе взирала, как меч поднялся во второй раз, теперь над его головой. Шлем раскололся, шея хрустнула. Он завалился вправо и упал к ногам Лорн. Она птицей перелетела через упавшее тело.

Проклятия срывались с ее губ, когда она обрушилась на Баргаста. Она направила меч вверх, ему в голову, но он метнулся вбок и отскочил. Женщина в ярости повернулась к нему, теряя равновесие, и упала. Она почувствовала, как ее плечо вышло из сустава после удара о землю, меч выпал из руки.

«Теперь, – подумала она, – не остается ничего, кроме как умереть». Она перекатилась на спину.

Над ней, ворча, возвышался Баргаст, высоко занесший меч для последнего удара.

Лорн лежала так, что ей хорошо было видно, как прямо из земли под Баргастом высунулась рука скелета и ухватила его за голень. Кости хрустнули, и воин завопил. Она видела все это, недоумевая, куда делись остальные нападавшие. Все звуки битвы затихли, но земля дрожала, глухо и грозно ворча.

Баргаст уставился на руку, сжимающую его голень. Он снова завопил, когда между его ногами появился острый меч. Он сделал попытку отбить его своим мечом, уворачиваясь и пиная его свободной ногой. Но все было тщетно. Меч настиг его, пронзив бедро и подняв над землей. Его предсмертный крик затих в вышине.

Лорн с трудом поднялась на ноги, ее правая рука безжизненно висела вдоль тела. Она обратила внимание на дрожание земли и глухой звук: это был звук копыт. Она повернулась в ту сторону, откуда он доносился. Какой-то Малазан. Когда до нее дошел этот факт, она перестала обращать внимание на приближающегося всадника и огляделась вокруг. Оба ее воина были мертвы, в телах бар-гастов топорщились стрелы.

Она с трудом вдохнула воздух (боль тут же разлилась по всей груди) и сосредоточилась на фигуре, поднявшейся из-под земли. Она была завернута в гниющие меха и возвышалась над телом поверженного врага, все еще сжимая его ногу. В другой руке у фигуры был меч, пронзивший тело Баргаста по всей длине, кончик оружия вышел через шею.

– Я ждала тебя гораздо раньше, – произнесла Лорн, в упор глядя на восставшего.

Он повернулся поглядеть на нее; его лицо оставалось в тени костяного шлема. Шлем, как она поняла, был просто обработанным черепом какого-то рогатого животного, причем один рог был отломан у основания.

У нее за спиной остановился всадник.

– Адъюнкт! – позвал он, спешиваясь. Он подошел к ней, все еще сжимая в руке лук и держа наготове стрелу. Его единственный глаз быстро оценил происходящее. Лорн казалась вполне довольной, поскольку ее рана была не смертельна. Она уставилась на массивную приземистую фигуру, глядящую на них.

– Дыхание Худа, Т'лан Аймасс.

Лорн продолжала взирать на Т'лан Аймасса.

– Я знала, что ты рядом. Только этим можно объяснить то, что баргастский шаман пришел сам и привел своих людей в это место. Он должен был воспользоваться Путем для этого. Где ты был?

Молодой Тук уставился на адъюнкта, изумленный такой вспышкой эмоций. Затем вновь поглядел на Т'лан Аймасса. Последний раз он видел такое в Семи Городах, лет восемь назад, и то с большого расстояния, когда легионы уходили в пустынные земли с миссией, которая не была известна даже императрице. С такого близкого расстояния Туку никогда не доводилось рассматривать Т'лан Аймасса. Не очень-то хорошо он сохранился, решил Тук. Несмотря на магию, триста тысяч лет брали свое. Кожа, обтягивающая широкие кости человека, была цвета ореховой шелухи и напоминала дубленую шкуру. Та плоть, которую она скрывала, ссохлась полосами и напоминала корни дуба: так выпирали тут и там подобия мышц. Лицо существа, то есть то, что от него осталось, состояло из лишенной подбородка челюстной кости, высоких скул и выразительных надбровных дуг. Глазницы были просто темными дырами.

– Я задала тебе вопрос, – раздраженно произнесла Лорн. – Где ты был?

Голова захрустела, когда Аймасс перевел свой взгляд вниз на ноги.

– На разведке, – тихо ответил он голосом, порожденным камнем и пылью.

– Как тебя зовут, Т'лан? – спросила Лорн.

– Онос Т'улан, из клана Тарада, из Т'ланов Логроса. Я был рожден осенью Холодного Гада, девятый сын клана, воин, участвовавший в Шестой войне Ягутов…

– Довольно, – произнесла Лорн. Она качнулась, и Тук шагнул ближе к ней.

Она бросила на него быстрый взгляд и помрачнела.

– Выглядишь так себе, – сказала она. Затем улыбка тронула ее губы. – Но для меня в самый раз. Тук ухмыльнулся.

– Сперва самое главное, адъюнкт. Место, где бы ты смогла отдохнуть.

Она не возразила, когда он повел ее к полянке у подножия кургана и мягко подтолкнул, чтобы она опустилась на колени. Он оглянулся назад и увидел, что Т'лан Аймасс так и стоит на том месте, где появился из-под земли. Правда, он повернулся и, казалось, изучает курган.

– Надо, чтобы твоя рука была неподвижна, – сказал Тук измученной, усталой женщине, стоящей рядом с ним на коленях. – Меня называют Молодым Туком, – представился он, опускаясь на корточки рядом с ней. Она подняла голову при этих словах.

– Я знала твоего отца, – сказала она. – Прекрасный лучник.

Он наклонил голову, соглашаясь.

– И прекрасный командир, – продолжила Лорн, изучая молодого человека, который возился сейчас с ее рукой. – Императрица сожалела о его смерти…

– Он не умер, – перебил ее Тук, голос его звучал напряженно, единственный глаз сверкнул, когда он начал стягивать латную рукавицу с ее руки. – Исчез.

– Да, – мягко произнесла Лорн. – Исчез после смерти императора.

Она сморщилась, когда он стянул рукавицу и отбросил ее в сторону.

– Мне нужны какие-нибудь бинты, – сказал он, поднимаясь.

Лорн поглядела, как он направляется к телам баргастов. Она не знала, с кем из агентов Когтя она встретится, знала только, что это будет последний из оставшихся в живых из войска Дуджека. Она не понимала, почему он так резко отошел от пути отца. Ничего приятного или почетного в должности Когтя не было. Только профессионализм и страх.

Он вспорол ножом кожаные доспехи на одном из тел, изрезал их, чтобы снять грубую шерстяную рубаху, которая годилась на бинты. Затем он вернулся к ней, сжимая в одной руке нарезанные полосы ткани.

– Я не знал, что ты будешь в обществе Аймасса, – сказал он, вновь опускаясь на корточки.

– У них собственные способы путешествовать, – ответила Лорн с некоторой злостью в голосе. – И являются они, когда захотят. Но он, конечно, сыграл не последнюю роль в моей миссии.

Она умолкла и лишь сжимала зубы, чтобы не застонать, пока Тук бинтовал се руку и плечо.

– Новости у меня невеселые, – сказал Тук и поведал ей об исчезновении Парана и отбытии без него отряда Вискиджака. Пока он говорил, она поправила повязку так, как ей было удобнее, и со вздохом откинулась назад.

– Проклятье, – прошипела адъюнкт. – Помоги мне встать на ноги.

Разведчик помог, женщина покачнулась и ухватилась здоровой рукой за его плечо. Затем она мотнула головой:

– Принеси мне мой меч.

Тук пошел в ту сторону, которую она указала. Тук поискал немного, затем увидел в траве длинный меч, его глаз сузился, когда он внимательнее посмотрел на запыленный красный клинок. Он принес ей меч и произнес:

– Отатаралский меч, адъюнкт, он способен убивать магию.

– И магов, – добавила она, неловко принимая оружие левой рукой и убирая его в ножны.

– Я видел убитого шамана.

– Ну да, – согласилась Лорн, – для тебя Отатарал не секрет, ты же из Семи Городов, но здесь мало кто знает о таких вещах, и я буду этим пользоваться.

– Ясно, – Тук отвернулся, чтобы поглядеть на неподвижного Аймасса.

Лорн, казалось, прочла его мысли.

– Отатарал не превосходит его магии, поверь мне, пробовали уже. Пути Аймассов похожи на Пути Ягутов и старших Форкрулов. Этот меч никогда не ломается, он проходит через самое лучшее железо так же легко, как через плоть и кости.

Тук передернулся и сплюнул.

– Не завидую я твоей компании. Лорн улыбнулась в ответ:

– Тебе придется войти в эту компанию на несколько дней, Молодой Тук. До Засеки далеко.

– Дней шесть-семь, – ответил Тук. – Я полагал, что вы будете на конях.

Лорн тяжело вздохнула.

– Баргастский шаман поработал над ними. Они все пали от какой-то болезни, даже мой жеребец, которого я провела с собой по Пути.

Ее суровое лицо на мгновение потеряло свое обычное выражение, и Тук понял, как велика ее скорбь.

Он несколько удивился. То, что он слышал об адъюнкте, создало в его воображении портрет хладнокровного чудовища, которое убивает при малейшей возможности. Не исключено, что эта черта ее характера иногда проявлялась, но он понадеялся, что ему не доведется с ней познакомиться. Опять же, напомнил он себе, на своих погибших воинов она даже не взглянула.

– Ты поедешь на моей кобыле, адъюнкт. Это не боевая лошадь, но она легка на ходу и очень вынослива.

Они подошли к тому месту, где Тук оставил свою лошадь.

– Это же виканская порода, Молодой Тук, – сказала она, похлопывая лошадь по шее, – так что не скромничай, а то я перестану тебе верить. Чудесное животное.

Тук помог ее подняться в седло.

– А Аймасса мы оставим там, где он стоит? – поинтересовался он.

Лорн кивнула головой.

– Он пойдет своим Путем. Ну, теперь дадим этой лошадке возможность показать, на что она способна. Лошади виканской породы, говорят, сделаны из железа.

Она уселась в седло и протянула разведчику левую руку:

– Садись, – приказала она.

Тук едва смог покачать головой в знак отказа. Ехать на одной лошади с адъюнктом империи? Это звучало так абсурдно, что он чуть не засмеялся.

– Я могу пешком пойти, – грубовато отозвался он. – Слишком мало у нас времени. Тебе лучше поехать и поехать быстро. Тогда ты достигнешь стен Засеки через три дня. А я смогу проделывать по десять часов пути в день.

– Нет, Молодой Тук, – сказала Лорн тоном, не допускающим возражений. – Мне ты нужен в Засеке, я хочу знать все о легионах, Дуджике, Тайскренне. Лучше опоздать на несколько дней, чем приехать неподготовленной. Нет, хватайся за мою руку и поедем.

Тук повиновался.

Когда он опустился в седло позади Лорн, его кобыла оступилась и покачнулась. И он, и адъюнкт чуть не упали. Они обернулись поглядеть на Аймасса, стоящего у них за спиной. Он поднял голову.

– Курган сказал-таки правду, адъюнкт, – произнес Онос Т’улан.

Тук почувствовал, как она напряглась.

– И что он сказал?

– Мы на верном пути, – отозвался Аймасс.

Тук как-то сразу понял, что тот путь, о котором толкует это создание, не имеет ничего общего с путем, который ведет на юг, в Засеку. Он бросил прощальный взгляд на курган и на Оноса Т’улана, пока Лорн в молчании разворачивала лошадь. Предметы вокруг, казалось, не могут скрывать никаких секретов, однако реакция Лорн была такова, что волосы зашевелились на затылке у Тука, а шрам на месте утерянного глаза начал отчаянно зудеть. Тук чертыхнулся про себя и начал скрести шрам.

– Что-то не так, Молодой Тук? – спросила Лорн, не оборачиваясь.

Он немного подумал, прежде чем ответить.

– Расплата за слепоту, ничего более, – сказал он.

Капитан Паран метался по небольшой комнате. Это просто безумие! Все, что ему было известно, – это то, что его спрятали, а ответы на все вопросы находятся там, где постель волшебницы, страдающей от непонятной лихорадки, и где торчит эта злобная кукла, чьи нарисованные глаза следят за ним с неослабевающим вниманием.

Его преследовали смутные воспоминания о каких-то скользких холодных камнях, скрипящих под его ногтями, затем все силы покинули его тело, затем в комнате появилась большая собака – Гончая? – собака, дыхание которой несло смерть. Она пришла убить женщину, а он остановил ее, но как – этого он не мог вспомнить.

Его не отпускало подозрение, что собака не умерла, что она еще вернется. Кукла на большинство его вопросов не отвечала, а когда и говорила что-то, в голосе ее сквозили угрозы. И, хотя чародейка была больна, одно ее присутствие, сам факт его существования были достаточны, чтобы Хохолок не смел осуществить своих угроз.

Где был Вискиджак? Неужели сержант отбыл без него? Как это увяжется с планами адъюнкта Лорн?

Он прекратил беготню и повернулся к чародейке, лежащей в постели. Хохолок рассказал ему, что она каким-то образом спрятала его, когда появился Тайскренн, верховный маг, почуявший присутствие собаки. Паран ничего этого не помнил, он только не мог понять, как женщина смогла осуществить все это после той переделки, в которую попала. Хохолок заявил, что для этого ей даже не понадобилось открывав свой Путь, волшебница сделала все инстинктивно. Паран ощущал, что марионетка в ярости оттого, что сила использована неявно. Казалось, что Хохолок жаждет ее смерти, но либо не может, либо боится ускорить ее. Существо бормотало что-то о защите, которую волшебница использует против него.

Но Паран не обнаружил ничего, что могло бы препятствовать ему, когда он ухаживал за ней в те моменты, когда лихорадка была особенно сильна. Кризис разразился прошлой ночью, и Паран чувствовал, что его пациентка сейчас на пороге чего-то. Она спит, но если в ближайшее время она не проснется, ему придется действовать по своему усмотрению: покинуть это убежище, может быть, найти Молодого Тука, причем как-то избежать Тайскренна и его шпионов, чтобы сохранить их местонахождение в тайне.

Невидящим взглядом Паран уставился на волшебницу. Мысли роились у него в голове. Медленно-медленно что-то новое пробилось в его сознание, он моргнул. Глаза женщины были открыты и глядели прямо на него.

Он сделал было шаг к ней, но замер от первых ее слов.

– Я слышала, как упала монета, капитан. Кровь отлила от лица Парана. Смутное воспоминание всплыло в его памяти.

– Монета? – переспросил он почти шепотом. – Вращающаяся монета? «Голоса богов, покойников. Завывание Гончих. Моя память похожа на причудливый узор ковра».

– Больше она не вращается, – ответила женщина. Она рывком села на кровати. – Что ты помнишь?

– Не слишком много, – ответил капитан, подивившись тому, что говорит правду. – Кукла даже имени твоего мне не сказала.

– Порванный Парус. Я ведь была с Вискиджаком и его отрядом, – казалось, что пелена, застилающая ее взор, вдруг упала. – Я должна была заботиться о тебе, пока ты не поправишься.

– Полагаю, что так оно и было, – ответил Паран. – Я ответил тем же, вернул долг с процентами, чародейка.

– Да, верно. Что же теперь?

Глаза Парана широко распахнулись.

– Как, ты не знаешь?

Порванный Парус пожала плечами.

– Но это просто смешно! – воскликнул он. – Я понятия не имею, что здесь творится. Меня будят, оставляют в компании полумертвой ведьмы и говорящей куклы, и ни одного известия о моей новой команде. Они уже ушли в Даруджистан?

– Я не могу ответить на все твои вопросы, – пробормотала Порванный Парус. – Все, что я могу тебе сказать, это то, что сержант хочет видеть тебя живым, поскольку ему важно знать, кто пытался тебя убить. Мы все хотели бы это знать.

Она умолкла, выжидая.

Паран изучал ее круглое призрачно-бледное лицо. В ней было что-то такое, что заставляло забыть о ее физическом облике, пренебречь им. Капитан поймал себя на том, что ведет себя не так, как всегда. Он видел перед собой лицо друга, а он не мог припомнить, когда такое случалось с ним в последний раз. Из-за Порванного Паруса капитан чувствовал себя не в своей тарелке. Он чувствовал, что спускается по спирали, в центре которой находится волшебница. Спускается? Может быть, поднимается. Он не был уверен, это-то его и беспокоило.

– Ничего из этого я не помню, – ответил Паран. И это было не совсем ложью, хотя и выглядело как ложь в глазах чародейки, глазах, прикрытых тяжелыми веками.

– Мне кажется, – добавил Паран, несмотря на ее недоверие, – их было двое. Я помню разговор, хотя и был мертв. Мне так кажется.

– Но ты слышал вращение монеты, – сказала Порванный Парус.

– Да, – ответил он, озадаченный. – И даже более… Я оказался в каком-то месте… Желтый мертвый свет, хор стенаний, мертвые головы…

Порванный Парус кивнула, как будто подтвердились ее подозрения.

– Бог вмешался, капитан Паран. Вернул тебе жизнь. Ты можешь решить, что он сделал это просто так, но я боюсь, что благотворительность ему не свойственна. Ты понимаешь?

– Меня использовали, – без выражения произнес Паран.

– И тебя это не волнует? – подняла она бровь. Паран пожал плечами и отвернулся.

– В этом нет ничего нового, – пробурчал он.

– Я понимаю, – спокойно ответила Порванный Парус. – Значит, Вискиджак был прав. Ты не просто новый капитан, ты что-то большее.

– Это мое дело, – отрезал Паран, избегая ее взгляда. Затем он поглядел ей в глаза, лицо его потемнело. – А какова твоя роль во всем этом? Ты за мной ухаживала. Зачем? Служишь своему богу, да?

Порванный Парус захохотала.

– Не совсем так. Я бы для тебя не смогла сделать так много. Опонны постарались. Паран засопел.

– Опонны? Близнецы, брат и сестра, Близнецы Удачи. Он толкает, она тянет. Это они были в моих снах? Голоса, упоминания моего… меча. – Он замер на мгновение, затем кинулся к шкафу. На нем лежал меч в ножнах. Он положил руку на рукоять. – Я купил его три года назад, а использовал его первый раз только несколько ночей назад, против собаки.

– Ты помнишь это?

Что-то в голосе Порванного Паруса привлекло его внимание. В ее глазах был страх. И она не пыталась скрыть его. Он кивнул.

– Да, я дал мечу имя после того, как купил его.

– Имя?

Паран нехорошо усмехнулся.

– Удача.

Как долго вырисовывался этот узор, – произнесла Порванный Парус, со вздохом закрывая глаза. – Хотя я подозреваю, что даже Опонны не смогли угадать, что ты попробуешь свой меч на гончей Тени.

Паран закрыл глаза, потом вздохнул.

– Это была Гончая.

Она кивнула, глядя на него.

– Ты видел Хохолка?

– Видел.

– Берегись его, – посоветовала Порванный Парус. – Он проник на Путь Хаоса, отчего у меня сделалась лихорадка. Если Пути действительно имеют структуру, Хохолок прямо противоположен мне. Он ненормальный, и он поклялся убить тебя, капитан.

Паран поглядел на свой меч.

– А какова его роль во всем этом?

– Я не вполне уверена.

Похоже, что она солгала, но Паран не стал настаивать.

– Он приходил по вечерам справиться о твоем здоровье. Но последние две ночи я его не видел.

– Сколько дней я была без сознания?

– Кажется, шесть. Боюсь, я не очень-то замечал, как идет время, – он отошел к двери. – Одно я знаю точно. Я не могу больше здесь прятаться.

– Погоди!

Паран улыбнулся.

– Хорошо, – он поглядел ей в глаза. – Объясни мне, чего я должен ждать?

Волшебница заколебалась, затем ответила:

– Ты мне нужен здесь.

– Зачем?

– Хохолок боится не меня, – ответила она, с трудом подбирая слова. – Это ты, твой меч, спасли мне жизнь. Он видел, что ты справился с Гончей.

– Проклятье, – прошипел капитан. Хотя в общем она была ему еще чужой, он уже не мог просто так оставить ее. Он попытался не поддаваться растущему в нем чувству. Паран говорил себе, что его миссия важнее всего остального, что он вернул ей долг, если таковой имелся, что она не сказала ему всего, о чем он лишь смутно догадывался, а это означает, что она не вполне ему доверяет; он сказал все это себе, но этого было недостаточно.

– Если ты уйдешь, Хохолок убьет меня, – произнесла она.

– А что это за защита вокруг тебя? – спросил он рассеянно. – Хохолок толковал о какой-то защите. Порванный Парус печально улыбнулась.

– Ты думаешь, что он просто пришел бы и заявил тебе, что ты опасен для него? Защита? – Она засмеялась. – У меня нет сил даже сидеть. Если в таком состоянии я открою свой Путь, сила просто расплющит меня, превратит в пепел. Кукла хочет ввести тебя в заблуждение и держать подальше от всего. Хохолок лжет.

Даже сейчас то, что она говорила, показалось Парану полуправдой. Но и ее было довольно, чтобы многое встало на свои места, объяснило ненависть к нему Хохолка и его страх. Главным обманщиком был Хохолок, а не Порванный Парус, он хотел так думать, хотя доказательств было мало, но… Порванный Парус все-таки была человеком. Он вздохнул.

– Раньше или позже, – он снял меч с пояса и положил его обратно на шкаф, – все эти недомолвки и блеф разъяснятся. Опонны или кто там еще, но враг у нас с тобой общий.

Порванный Парус вздохнула.

– Благодарю Тебя. Капитан Паран?

– Да? – отозвался он, внимательно поглядев на нее. Она улыбнулась.

– Как хорошо, что мы познакомились.

Он помрачнел. Женщина опять погружалась в забытье.

– Такое впечатление, что это армия неудачников, – сказала Лорн, пока они ожидали у северных ворот Засеки. Один из стражников пошел в город найти вторую лошадь, а остальные трое беседовали невдалеке.

Молодой Тук спешился.

– Так оно и есть, адъюнкт. Страшных неудачников. В Шестой и Второй армиях не только нехватка оружия, но и смена командования. Всех сорвали с их мест, перетасовали. Повсюду бродят отдельные отряды. Теперь ходят слухи, что и Разрушителей Мостов уволят.

Он поглядел на троих моряков, которые в свою очередь изучали его и адъюнкта недобрым взглядом, и добавил:

– Людям здесь это совсем не нравится.

Лорн откинулась в седле. Боль в плече мучила ее постоянно, и она была рада, что путешествие подошло к концу, по крайней мере, эта его часть. Т'лан Аймасса они больше не видели, хотя и наблюдали признаки его присутствия в пыльных вихрях и разломах земной коры на равнине. Пока она была в компании Молодого Тука, она очень хорошо ощутила, какую бесконечную злобу навойска Малазанской империи затаили местные жители.

В самой Засеке десять тысяч солдат находились на грани бунта, шпионы из их рядов ждали только слова Дуджека, верховного кулака. И верховный маг Тайскренн уже был не в состоянии повернуть ситуацию вспять открытой отменой инструкций Дуджека, которые он дал офицерам. А больше всего адъюнкта беспокоила туманная история с Гончей Тени, которая напала на последнего из боевых магов Второй армии; в этом была какая-то загадка, и Лорн подозревала, что ответ на нес был жизненно важным. Остальное казалось, в принципе, разрешимым.

Адъюнкт с нетерпением ожидала встречи с Тайскренном и его волшебницей Порванный Парус: имя казалось знакомым и вызывало в памяти что-то из детства. Правда, это имя рождало страх. Но Лорн намеревалась разобраться во всем, когда придет время.

Ворота распахнулись. Она увидела моряка с лошадью на поводу и в сопровождении кого-то еще. Молодой Тук приветствовал его с такой горячностью, что Лорн удивилась. Адъюнкт медленно спешилась и кивнула верховному кулаку Дуджеку.

Казалось, что этот человек постарел лет на двенадцать за то время, что она не видела его, после того, как они расстались в Генабарисе год назад. Она усмехнулась, представив, как они смотрятся со стороны: верховный кулак, потрепанный однорукий человек, адъюнкт императрицы – с рукой на перевязи – и последний представитель Когтя Генабакиса, Молодой Тук, одноглазый, со шрамом в пол-лица. Так выглядели они, представители трех из четырех основных сил империи на континенте, и выглядели они, как черт знает что.

Неверно истолковав ее усмешку, Дуджек оскалился.

– Я тоже рад тебя видеть, адъюнкт. Я осматривал пополнение, когда стражник сообщил о твоем прибытии, – его усмешка таяла потере того, как он разглядывал ее. – Я найду для тебя целителя с Пути Денула.

– Магия на меня не действует, верховный кулак. Она не держится долго. Обычного целителя будет довольно, – ответила она, глядя на Дуджека сузившимися глазами. – Надеюсь, мне не придется обнажать меч в стенах Засеки.

– Гарантий я дать не могу, – небрежно отозвался он. – Давай, пойдем.

Лорн повернулась к Молодому Туку.

– Спасибо тебе, воин.

Дуджек рассмеялся, быстро поглядел на Тука.

– Нет нужды, адъюнкт, Я знаю, кто и что есть Молодой Тук, это все знают. Если он хороший Коготь, хороший воин, тебе лучше оставить его в живых.

– Что ты имеешь в виду? Дуджек жестом предложил пойти.

– Я имею в виду то, что только репутация воина Второй армии спасает его от ножа в горло. Я имею в виду то, что его следует отправить прочь из Засеки.

Лорн поглядела на Тука.

– Увидимся позже, – сказала она.

Лорн догнала Дуджека, который уже проходил под аркой городских ворот, и сосредоточила свое внимание на том, что происходило вокруг. Солдаты толпились на улицах, руководя передвижением транспорта купцов и простых горожан. На многих зданиях лежала печать запустения, но рабочие трудились под командованием моряков.

– Дворяне ныне в загоне, – прокомментировал Дуджек. – Тайскренн хочет, чтобы все было аккуратно и функционально.

– Политика империи, – натянуто отозвалась Лорн. – Ты же знаешь, верховный кулак. Дуджек сверкнул глазами.

– Повесить девять из десяти знатных горожан, адъюнкт? Включая детей?

Лорн уставилась на него.

– Это все-таки чересчур.

Дуджек немного помолчал, выводя ее на главную улицу, ведущую на вершину холма, где располагались квартиры. Многие оборачивались поглядеть на них, пока они поднимались. Похоже, что личность Дуджека была известна горожанам. Лорн попыталась понять, какие чувства он вызывает, но так и не смогла определить, уважение это или страх – или и то, и другое.

– Моя миссия, – произнесла Лорн, когда они подходили к трехэтажному каменному дому, вход в который преграждала дюжина моряков на часах, – вскоре вынудит меня покинуть город.

– Подробности не нужны, адъюнкт, – оборвал Дуджек. – Делай что должна, и не вмешивайся в мои дела.

Его тон был нейтральным, даже любезным, но она ощутила, как напряглись ее мышцы. Этого человека вынуждали покинуть его пост, и вынуждал его Тайскренн. Зачем это было нужно верховному магу? Кругом и так царила некомпетентность.

– Как я сказала, – продолжила Лорн, – я не задержусь здесь долго. Однако, пока я здесь, – ее голос стал жестким, – я объясню верховному магу, что его вмешательство во все городские дела не столь необходимо. Если тебе нужна поддержка, ты получишь ее, Дуджек.

Они остановились прямо напротив входа в здание, и пожилой человек пристально поглядел на нее, будто бы оценивая степень ее искренности. Когда Дуджек заговорил, его слова удивили Лорн.

– Я сам могу разрешить свои проблемы, адъюнкт. Делай, как знаешь, но я ни о чем тебя не прошу.

– И ты допустишь ликвидацию знати? Его лицо приняло упрямое выражение.

– Военную тактику можно применять в любых ситуациях, адъюнкт. А из верховного мага тактик никакой, – он развернулся и повел ее по ступенькам. Двое часовых распахнули двери, которые казались новыми и были отделаны бронзой. Верховный кулак и адъюнкт вошли. Они пошли по длинному широкому коридору, по обеим сторонам которого через каждые пять метров располагались двери. У каждой двери стояли часовые, держа руки на оружии. Лорн было очевидно, что инцидент с Гончей довел повышение бдительности до абсурда. Внезапная догадка посетила ее:

– Верховный кулак, на твою жизнь покушались?

Дуджек удивился.

– Четыре раза за последнюю неделю. Привыкаешь. Эти моряки дежурят добровольно, они даже не повинуются мне больше. Последнего из покушавшихся так изрезали, что я даже и не понял, мужчина это был или женщина.

– В твоих легионах много выходцев из Семи Городов, да?

– Да. Они иногда закрывают глаза на некоторые вещи.

На какие вещи, Лорн не знала. Рекруты из Семи Городов в эти дни были повсюду. Императрица не хотела, чтобы солдаты Дуджека понимали, что их страна находилась на грани открытого вторжения. Подобное известие накалило бы страсти здесь, в Генабакисе, и отразилось бы, в свою очередь, на Семи Городах. И Лорн, и императрица прекрасно понимали, насколько серьезно все происходящее, они действовали очень осторожно, чтобы избежать напрасных жертв. И теперь было ясно, что Тайскренн является самой большой проблемой.

Она поняла, что нуждается в поддержке Дуджека больше, чем он в ее.

Они дошли до конца коридора и подошли к массивной двойной двери. Воины отдали Дуджеку честь. За дверью оказалась большая комната, все предметы в которой концентрировались вокруг круглого стола из тяжелого дерева. На столе в беспорядке располагались карты, списки, чернила и схемы. Дуджек и Лорн вошли. Двери за ними закрылись.

– Тайскренну сообщили о вашем прибытии, но что-то его задержало, – пояснил Дуджек, усаживаясь на край стола. – Если у тебя есть вопросы, касающиеся последних событий в Засеке, лучше задай их сейчас.

Она поняла, что он дает ей возможность узнать о происходящем не от Тайскренна. Только от нее будет зависеть, чью версию выбрать. Лорн начала понимать, что он имел в виду, говоря о военной тактике. Она медленно дошла до ближайшего кресла и опустилась на подушки.

– Хорошо, верховный кулак. Сперва то, что менее значительно. У тебя возникали какие-либо трудности с Морантами?

Дуджек помрачнел.

– Странно, что ты спросила. Они очень высокомерны в некоторых вещах. Я потратил уйму времени, чтобы убедить Золотые легионы, это их элитные войска, сражаться против Каладана Бруда. Казалось, что он слишком высокороден, чтобы они воспринимали его как врага. Весь союз был под угрозой, когда они наконец выступили. Я скоро пошлю Черного, чтобы он присоединился к ним.

Лорн кивнула.

– Те же проблемы и у Зеленого и Синего в Генабарисе, – сказала она. – Именно поэтому я объезжаю все земли. Императрица просила меня по возможности укрепить союз, иначе он может окончить свое существование.

– Выбора у нас нет, – простонал Дуджек. – Сколько у меня будет легионов при высадке?

Лорн заколебалась, затем ответила:

– Два. И полк виканских конников. Виканы и Одиннадцатый легион высадятся в Натилоге. Девятый – в Ниссте, затем он объединится с остальными. Императрица полагает, что набора следующего года будет достаточно, чтобы разбить Малиновую гвардию и открыть Бруда с фланга.

– Значит, императрица дура, – мрачно заявил Дуджек. – Следующий набор окажется никому не нужен, адъюнкт, – к тому времени Малиновая гвардия уже освободит Нисст, Кошачий Глаз, Порул, Гаральт и…

– Список я знаю, – резко оборвала Лорн. – В следующем году ты получишь еще два легиона, верховный кулак. Это все.

Дуджек минуту подумал, блуждая взглядом по картам на столе. Лорн выжидала. Она понимала, как ему сложно, когда все его планы кампании следующего года смешаны, ему приходится вникать в проблемы вооружений и дивизионов, помня при этом о Каладане Бруде и командующем Малиновой гвардией герцогом К'аззом. Он, наконец, откашлялся и произнес:

– Адъюнкт, можно ли пересмотреть план высадки? Чтобы Одиннадцатый легион и Викане высадились на восточном побережье, к югу от Яблока, а Девятый – на западном у Тюльпана?

Лорн подошла к столу и поглядела на карту. «Тюльпан? Почему там? В этом не было никакого смысла».

– Императрица захочет объяснений, почему план изменился.

– Я лишь хотел знать, возможно ли это, – Дуджек потер заросший щетиной подбородок, затем коротко кивнул. – Ладно, адъюнкт. Во-первых, новый набор ничего не решит. Малиновая гвардия будет уже в северных землях, пока мы будем дожидаться пополнения. В том районе много ферм и пастбищ. Если мы погоним пополнение в Нисст по Лисьей дороге, против нас поднимутся все местные жители. Зерна не дадут, запасов не будет. А К'азз сможет привезти с собой столько, сколько ему будет нужно. Теперь вот еще какой момент, адъюнкт. Любая армия на марше, преследующая врага, неизбежно оставляет обоз у себя за спиной, стремясь догнать и нанести последний удар. Здесь-то и пригодятся виканские конники.

Лорн знала, что Викане – прирожденные всадники. В сельской местности они были незаменимы, быстро нападали и последовательно уничтожали врага.

– А Одиннадцатый? Где будут он в это время?

– Третья часть останется в Ниссте. А остальные пойдут быстрым маршем к Лисьей дороге.

– А Каладан Бруд останется на юге Унылого леса? Не слишком разумно, верховный кулак.

– Вы же предлагали использовать Морантов как можно больше, не так ли? Они со своим Кворлом будут организовывать массовый подъем в Тюльпане, – глаза Дуджека сузились, пока он глядел на карту. – Я лично собираюсь переправить Девятый легион на юг Унылого леса к тому моменту, как подойдут мои войска и встанут южнее войск Бруда. Общий удар Золотого и Черного заставит их двинуться прямо в нашу петлю, пока их союзник, Малиновая гвардия, будет выбираться с другой стороны Лисьей дороги.

– Ты собираешься переправить целый легион по воздуху?

– Императрица хочет победить в этой войне при жизни или как? – Он отскочил от стола и забегал по комнате. – Подумай сама, – сказал он, будто смущенный внезапным сомнением, – можно все расписать теоретически. Если бы я был Брудом, то я… – голос его упал, он поглядел на Лорн. – Можно ли отменить приказы о передвижениях войск?

Лорн поглядела ему в лицо. Что-то подсказывало ей, что верховный кулак только что совершил интуитивный прорыв, касающийся Каладана Бруда, и чем больше он сосредотачивался на этом, тем более все соответствовало теории. Она также поняла, что с ней он не поделится. Она вновь принялась разглядывать карту, пытаясь понять, что увидел Дуджек. Занятие было безнадежным – в тактике она не разбиралась. Угадать мысли Дуджека было непросто, но угадывать мысли Каладана Бруда было просто безнадежным занятием.

– Твой план, хоть он и не доработан, официально одобрен от имени императрицы. Твоя просьба удовлетворена.

Дуджек кивнул почти растроганно.

– Еще одно, прежде чем придет Тайскренн. Здесь ведь была Гончая Тени?

– Да, – ответил он. – Меня здесь тогда не было, но я видел, какой хаос оставила после себя собака. Если бы не Тайскренн, все было бы совсем плохо.

Лорн заметила ужас, мелькнувший в глазах Дуджека, и ей вспомнилась сцена на побережье к западу от Итко Кана, которую она видела два года назад.

– Мне доводилось уже видеть работу Гончей, – сказала она, глядя ему прямо в глаза.

В тот момент, когда их взгляды встретились, что-то изменилось в их отношениях. Дуджек отвел глаза.

– Этот Тайскренн, – сказала Лорн, скрывая сожаление, – он, должно быть, очень способный маг.

– Только один боевой маг выжил после нападения Тайскренна на Лунное Семя, – ответил Дуджек.

– Неужели? – Для Лорн, пожалуй, удивительнее был этот уцелевший. Она подумала, может ли Дуджек знать что-нибудь об этом, но он тут же разрешил ее сомнения.

– Это волшебница. Она говорила, что ей просто повезло; возможно, она права.

– И долго она была боевым магом? – поинтересовалась Лорн.

– С тех пор, как я командую. Лет восемь-девять.

Имя Порванного Паруса всплыло у нее в голове, будто ее ударили. Лорн осела в кресло. Дуджек шагнул к ней, заботливо заглядывая в глаза.

– Твоя рана нуждается в лечении, – хрипло произнес он. – Не надо мне было ждать.

– Нет-нет, вес нормально. Просто усталость. Он пристально глядел на нее.

– Может быть, вина?

Адъюнкт кивнула. «Порванный Парус. Возможно ли?» Она должна помнить, когда она ее видела. Она должна помнить.

– Девять лет, – пробормотала она, – Мышиный…

– Прошу прощения?

Лорн взглянула вверх и увидела перед собой Дуджека. Он держал перед ней кубок.

– Нет, ничего, – ответила она, принимая вино. – Спасибо.

Обе створки двери распахнулись. Это был Тайскренн, лицо которого потемнело от ярости, когда он увидел Дуджека.

– Проклятье! – воскликнул верховный маг. – Если ты вмешался в это дело, то берегись.

Брови Дуджека поползли вверх от удивления.

– Какое дело? – холодно спросил он.

– Я только что из Зала Записей. Пожар! Там все покрыто копотью.

Лорн поднялась и шагнула между ними.

– Верховный маг Тайскренн, – начала она низким угрожающим тоном, – может быть, вы поясните мне, почему пожар в каком-то бюрократическом бумагохранилище для вас важнее всего остального?

Тайскренн моргнул.

– Прошу прощения, адъюнкт, – сказал он натянуто, – но в Зале Записей хранились городские переписи, – он посмотрел на Дуджека. – Там были списки всей знати Засеки.

– Да, к сожалению, – отозвался верховный кулак. – Вы уже начали расследование? Весь мой сыскной штат полностью в вашем распоряжении.

– Нет нужды, верховный кулак, – сардонически ответствовал маг. – Зачем же создавать трудности твоим агентам? – Тайскренн помолчал, затем шагнул назад и поклонился Лорн:

– Приветствую тебя, адъюнкт. Прошу прощения за такой странный прием.

– Оставь свои извинения на потом, – резко ответила Лорн. Она обернулась к Дуджеку. – Благодарю тебя за вино и беседу, – произнесла она, с удовлетворением наблюдая, как напрягся Тайскренн при этих словах. – Полагаю, вечером нас ожидает официальный обед?

Дуджек утвердительно кивнул.

– Да, как обычно.

– Не могли бы вы пригласить Порванный Парус? – Она ощутила еще одну волну дискомфорта со стороны верховного мага, а в глазах Дуджека прочла растущее уважение: она приобретала тактические навыки.

Тайскренн перебил.

– Адъюнкт, волшебница нездорова после столкновения с Гончей Тенью, – тут он с улыбкой повернулся к Дуджеку, – как тебе наверняка уже поведал верховный кулак.

«Нездорова, – горестно подумала Лорн, – но пусть Тайскренн вообразит худшее».

– Я заинтересована в ее появлении, верховный маг, – сказала она, – и как можно скорее. Дуджек поклонился.

– Я справлюсь о здоровье Порванного Паруса, адъюнкт. И поэтому, извините меня, я вынужден покинуть вас. – Он обернулся к Тайскренну и коротко поклонился.

Тайскренн поглядел вслед уходящему однорукому человеку, подождал, пока за ним закроются двери.

– Адъюнкт, эта ситуация…

– …абсурдна, – быстро завершила Лорн. – Черт возьми, Тайскренн, где твой разум? Ты держишь на службе самого хитрого негодяя, какого только видела империя со времен основания, и он поедает тебя живьем, – она вернулась к столу и еще раз наполнила кубок. – Впрочем, ты заслуживаешь того.

– Адъюнкт…

– Нет, послушай. Я говорю от имени императрицы. Она позволила тебе командовать побоищем на Лунном Семени, но если бы она знала, как тебе не хватает тонкости мышления, она бы никогда не допустила этого. Ты считаешь остальных идиотами?

– Проблема только в Дуджеке, – сказал он. Тайскренн шагнул вперед.

– Он был человеком императора. Лорн отхлебнула вина, затем отодвинула кубок и потерла бровь.

– Дуджек не враг, – произнесла она устало, – он никогда не был врагом. Заговорите с ним о его верности империи неуважительно, вы увидите, что это его больное место, он моментально заводится. Дуджек не просто человек. За ним стоит десять тысяч человек, а через год их будет двадцать пять. И он не поддается, когда вы давите на него, так? Именно так. За ним десять тысяч солдат, и, поверьте мне, если они придут в ярость и повернут назад, ничто их не остановит. А Дуджек тогда перестанет плыть по течению.

– Значит, он предатель?

– Нет, он человек, который ощущает ответственность за тех, кто находится под его началом. Он лучший человек империи. Если его вынудят отступить, Тайскренн, предателями окажемся мы. Я ясно выражаюсь?

Тень пробежала по лицу верховного мага.

– Да, адъюнкт, – хладнокровно произнес он. – Ясно.

Он поднял глаза к потолку.

– Задача, что императрица возложила на меня, чересчур тяжела. Она превосходит мои силы. Я был бы рад, если бы меня освободили от нее.

Лорн призадумалась. Маги по своей природе не могли культивировать в подчиненных преданность. Страх – пожалуйста, уважение, основанное на этом – пожалуйста, но единственное, что было не для магов, – понимание и взаимодействие с преданностью и верностью. Был лишь один маг в истории, который пробуждал преданность в окружающих, – покойный император. Она произнесла:

– Верховный маг, в одном мы все уверены – старая гвардия должна исчезнуть. Все, кто были с императором и до сих пор верны его памяти, будут действовать против нас, вольно или невольно. Дуджек – исключение, он и еще горстка ему подобных. Их нам терять нельзя. Что до остальных – они должны умереть. Есть риск, что они догадаются об этом. Если мы будем действовать слишком открыто, мы рискуем столкнуться с волнениями, которые приведут империю к гибели.

– Мы убрали всех, за исключением Дуджека и Порванного Паруса, – сказал Тайскренн. – Что касается Вискиджака и его воинства, они твои, адъюнкт.

– Это как повезет, – ответила Лорн и помрачнела, когда верховный маг поморщился. – В чем дело?

Он поднялся.

– Я каждую ночь внимательно осматриваю свое Крыло Дракона, – ответил он. – И я уверен, что Опонны затеяли смертельную игру. То, что удалось прочесть Порванному Парусу, лишь подтверждает мои догадки.

Лорн кинула на него быстрый взгляд.

– А она мастер в этом?

– Более, чем я. Может быть, – отозвался Тайскренн. Лорн секунду подумала.

– Что на кону у Опоннов?

– Даруджистан, – ответил он. Лорн закрыла глаза.

– Я боялась, что ты скажешь так. Нам необходим Даруджистан, жизненно необходим. Его богатства, попади они и наши руки, заставят сдаться весь континент.

– Это я знаю, адъюнкт. Но дела обстоят еще хуже, чем вы предполагаете. Я уверен, что Вискиджак и Порванный Парус каким-то образом сотрудничают друг с другом.

– А что с капитаном Параном?

– Ничего. Кто-то укрыл его или его тело. Я склоняюсь к тому, что он умер, но душа его еще не миновала ворота Худа, и только маг может удержать ее от этого.

– Порванный Парус? Верховный маг пожал плечами.

– Возможно. Я собираюсь побольше разузнать о роли капитана во всем этом деле.

После некоторого колебания Лорн сказала:

– Он был вовлечен в долгие сложные поиски.

Тайскренн поморщился.

– Не исключено, что он нашел, что искал. Лорн глянула на него.

– Возможно. Скажи мне, насколько хороша Порванный Парус?

– Достаточно хороша, чтобы быть верховным магом. Достаточно хороша, чтобы выжить после нападения Гончей и заставить ее уйти, хотя я не думал, что такое вообще возможно. Даже мне было бы не просто сделать это.

– Может быть, ей помогли, – пробурчала Лорн.

– Об этом я не подумал.

– Так подумай об этом сейчас, – ответила она. – Но прежде чем ты займешься этим, послушай: императрица желает, чтобы ты не оставлял своей деятельности, но ты не должен затрагивать Дуджека. Ты необходим здесь на случай, если моя миссия в Даруджистане не будет выполнена. Не втягивайся в правление, оккупированное Засекой. Далее, ты должен посвятить Дуджека в подробности, касающиеся вмешательства Опоннов. Если в игру вступил бог, он должен знать об этом и строить в соответствии с этим свои планы.

– Как кто-то может что-нибудь планировать, когда в игре Опонны?

– Оставь это Дуджеку, – она внимательно поглядела ему в лицо. – Какие-либо трудности при выполнении этих инструкций будут?

Тайскренн улыбнулся:

– Честно говоря, адъюнкт, я чувствую большое облегчение.

Лорн кивнула:

– Прекрасно. Теперь мне нужен простой лекарь и квартиры.

– Разумеется, – Тайскренн прошел к двери, помедлил и обернулся. – Адъюнкт, я рад, что ты здесь.

– Благодарю тебя, верховный маг, – отозвалась она. Когда он вышел, Лорн опустилась в кресло и предалась воспоминаниям девятилетней давности, а затем и более ранним – из детства. Воспоминаниям об одной ночи в Мышином Квартале, когда ночной кошмар маленькой девочки едва не стал реальностью. Она помнила кровь, кровь повсюду и пустые лица ее матери, отца и старшего брата, лица, застывшие от осознания, что их пощадили, что это не их кровь. Воспоминания захватили ее, в мозгу появилось имя, зазвучало все громче, пробиваясь наружу из глубины. Губы Лорн разомкнулись, она прошептала:

– Порванный Парус.

Волшебница нашла в себе силы подняться с постели. Теперь она стояла у окна, держась одной рукой за раму, чтобы не упасть, и глядела вниз, на улицу, запруженную военными фургонами. Внизу процветал грабеж, который квартирьеры именовали «пополнение запасов». Изгнание знати и простых горожан из их собственных домов для устройства офицерских квартир, в одной из которых и находилась сейчас она, завершилось два дня назад. Теперь полным ходом шла починка внешних стен города, восстановление ворот и чистка «Лунного дождя».

Лорн была рада уже тому, что не застала груды мертвых тел, которые заполняли городские улицы на предыдущем этапе очистки города: повозка за повозкой скрежетали под тяжестью наваленных на них белых тел, изувеченных огнем и мечом, изгрызенных крысами и истерзанных воронами, – тел мужчин, женщин и детей. Ей довелось видеть такое раньше, и она не желала повторения.

Теперь все самое ужасное и шокирующее исчезло с глаз долой. Можно было увидеть даже сцены более-менее мирной жизни – фермеры и купцы выходили из своих укрытий, чтобы равным образом удовлетворять нужды осаждающих и осажденных. Малазанские лекари вычистили город, предотвратив распространение чумы и подлечив по возможности пострадавших рядовых горожан. Все оставалось вроде бы на своих прежних местах. Общественная жизнь начала ложиться на заданный, хорошо спланированный курс.

Вскоре, знала Порванный Парус, начнется истребление знати, на виселицах окажутся самые жадные и нелюбимые в народе. Казни будут публичными. Отработанная и действенная процедура, которая предотвратит рост недовольства и вызовет праведное ликование во всех, оставшихся в живых. А меч, вложенный им в руки, вовлечет всех участников событий в охоту за следующей жертвой на благо империи.

Она видела, как подобные спектакли разыгрывались в сотнях других городов. И неважно, каковы были прежние правители города, какова была местная знать, – одно слово империи, подкрепленное силой, повергало город в пучину тирании демонов. Таков финал человечности, горький урок, вынесенный ею из ее собственной роли, сыгранной во всех этих событиях.

Перед ее мысленным взором возникли лица Разрушителей Мостов, непонятным контрапунктом тому цинизму, что царил вокруг нее теперь. Вискиджак, человек, оказавшийся на краю (точнее, это край подступил к нему со всех сторон), где были крушение доверия, крах веры, – у него остался только его отряд, ничего не значащая более горстка людей. Но он держался, он сопротивлялся, сопротивлялся яростно. Она хотела бы думать, нет, она почти верит, что он победит в конце концов, он выживет и увидит свой мир свободным от оков империи.

Быстрый Бен и Калам хотели снять бремя ответственности с плеч их сержанта. Так они воплощали свою любовь к нему, хотя они никогда не стали бы выражать ее подобными словами. Во всех остальных, за исключением Горечи, было то же чувство, доходящее до отчаяния детское желание освободить Вискиджака от всего того, что было возложено на него.

Она сочувствовала им больше, чем могла себе позволить: ее чувства давно были сожжены, а их прах развеян по ветру, маг не может позволить себе иметь чувства. Порванный Парус понимала всю опасность, но запретный плод казался ей сладким.

Другое дело – Горечь. Она старалась даже не думать об этой женщине.

Еще оставался Паран. Что делать с капитаном? В данный момент он был в комнате, сидел на кровати у нес за спиной и смазывал свой меч по имени Удача. Они уже не говорили так подолгу, как в тот день, когда она очнулась. Взаимное недоверие было по-прежнему сильно.

Возможно, их притягивала друг к другу тайна, нечто неясное. А взаимное притяжение было очевидным: даже сейчас она ощущала невидимую ниточку, связывающую их. Какие бы чувства не возникали между ними, они были опасны. Отчего и особенно привлекательны.

Порванный Парус вздохнула. Хохолок пропал этим утром, чем-то чрезвычайно взволнованный и воодушевленный. Кукла все равно не ответила бы на их вопросы, но волшебница подозревала, что Хохолок напал на какой-то след, ведущий прочь из Засеки, возможно, в Даруджистан.

Это было нерадостное предположение.

Она напряглась – опрокинулось подобие ловушки, которую она разместила под дверью. Порванный Парус повернулась к Парану.

– У нас гость.

Он поднялся, не выпуская из рук Удачу.

Волшебница провела над ним рукой.

– Теперь ты невидим, капитан. Никто не почувствует твоего присутствия. Только затаись и жди.

Она перешла в переднюю комнату, как раз в тот момент, когда раздался легкий стук в дверь.

Она открыла, перед ней стоял молодой моряк.

– В чем дело? – спросила она. Моряк поклонился.

– Верховный кулак Дуджск спрашивает, как ты себя чувствуешь, чародейка.

– Много лучше, – ответила она. – Очень любезно с его стороны. А теперь, если…

Моряк прервал ее.

– В случае того ответа, который я сейчас услышал, мне велено передать приглашение верховного кулака: волшебницу ожидают сегодня в главном здании на официальном обеде.

Порванный Парус выругалась про себя. Не стоило говорить правду. Но было слишком поздно. От подобных «приглашений» отказываться нельзя.

– Сообщите верховному кулаку, что я присоединюсь к обществу, – тут ее поразила внезапная мысль. – Могу я узнать, кто еще приглашен?

– Верховный маг Тайскренн, связной по имени Молодой Тук и адъюнкт Лорн.

– Адъюнкт Лорн здесь?

– Да, прибыла сегодня утром.

«О, Дыхание Худа!»

– Передайте мой ответ, – проговорила волшебница, борясь с подступающей волной липкого страха. Она закрыла дверь и прислушалась к отзвуку удаляющихся шагов.

– Что там? – спросил Паран, когда она вернулась. Она обернулась к нему.

– Положи меч, капитан, – она подошла к шкафу и принялась выдвигать ящики. – Меня ждут к обеду, – объяснила она.

– Официальный обед?

Порванный Парус безучастно кивнула.

– Еще и с адъюнктом Лорн, будто бы одного Тайскренна им мало.

– Так она таки приехала, – пробормотал капитан.

Порванный Парус замерла. Затем она медленно повернулась к нему.

– Ты ждал этого, да?

Капитан вздрогнул и испуганно поглядел на нее. Она поняла, что его слова не предназначались для ее ушей.

– Проклятье! – зашипела она, – так ты работаешь на нее!

Ответ капитана был очевиден – он отвернулся. Парус поглядела ему вслед, когда он выходил в спальную. В голове женщины был сумбур. Так вот она, угроза. Значит, Быстрый Бен был прав. Тот план привел бы отряд к гибели. Вопрос, имеется и угроза ее жизни? Она чувствовала, что близка к какому-то решению. Она не совсем понимала, что это за решение, но лавина ее мыслей постепенно обретала направление движения.

С седьмым ударом башенных часов Молодой Тук вошел в казармы империи.

Он показал очередному мрачному стражу свое приглашение и проследовал по главному коридору в столовую. У Тука посасывало под ложечкой от дурного предчувствия. Он знал, что адъюнкт выше всяких подозрений, но и она могла быть непредсказуема и себе на уме, как и остальные. За дверями, к которым он сейчас приближался, могла оказаться ловушка, он мог обнаружить там толпу, жаждущую его крови.

Тук поразмыслил, может ли оказаться неузнанным при такой-то ране, потом он мрачно решил, что никто не сможет такого сделать. Его шрам легко узнавался в толпе воинов, хотя и многие из них тоже были ранены. Его немногие друзья были признательны судьбе уже за то, что просто остались живы.

В Семи Городах бытовало поверье, что утерявший один глаз обретает внутреннее зрение. За последние полмесяца ему об этом напоминали раз десять. Но он не получил этого дара взамен утерянного глаза. Перед его мысленным взором изредка вспыхивал какой-то свет, но он подозревал, что это было просто последнее, что видел его потерянный глаз, – пожар.

И теперь он в таком виде предстанет перед блистательной компанией самых значительных людей империи (только разве что императрицы там не будет). Внезапно Тук застыдился своего ранения, – он будет сидеть там словно памятник ужасам войны – замер у самой двери.

Может, его затем и пригласили? Он замялся, потом пожал плечами и вошел.

Дуджек, Тайскренн и адъюнкт разом обернулись к нему. Молодой Тук поклонился.

– Спасибо, что ты пришел, – обратилась к нему Лорн. Она вместе с мужчинами стояла у самого большого из трех каминов, у стены, что была напротив двери. – Присоединяйся к нам. Мы ждем еще одного гостя.

Тук подошел к ним, испытывая признательность к Дуджеку за его усмешку. Верховный кулак поставил на каминную полку свой хрустальный кубок и рассеянно поскоблил то место, где когда-то была его левая рука.

– Бьюсь об заклад, что ты чуть не спятил от этого занятия, – сказал он, и его усмешка стала еще шире.

– Да, я ведь мог чесаться и обеими руками, – ответил Тук.

Дуджек засмеялся.

– Вина?

– С удовольствием, – он заметил, что Лорн оценила, как он принял бокал из рук Дуджека. Беря графин с вином с ближайшего столика, он скосился на верховного мага, но тот упорно глядел на ревущий в камине огонь, стоя у Лорн за спиной.

– Твоя лошадь поправилась? – спросила Лорн. Тук кивнул, наполняя свой бокал.

– Да, я заходил ее проведать, когда в последний раз делал стойки на руках.

Лорн неуверенно улыбнулась, не зная, разыгрывают ее или нет.

– Я рассказала о твоем участии в моем спасении, Молодой Тук, о том, как ты четырьмя стрелами уложил четырех баргастов.

Он коротко взглянул на нее.

– Я сам не знал, что у меня осталось столько стрел, – ответил он. Он потягивал вино, борясь с отчаянным желанием почесать рану.

Дуджек фыркнул.

– У твоего отца тоже была привычка изумлять окружающих. Как мне не хватает его.

– Мне тоже, – отозвался Тук, опуская глаза.

Неловкое молчание, повисшее после этих слов, было прервано прибытием последнего гостя. Тук обернулся вместе с остальными на звук открывающейся двери. Он уставился на женщину, появившуюся на пороге, и вздрогнул. Порванный Парус? Он ни разу не видел ее в чем-нибудь кроме, как в походной одежде, и сейчас был поражен. Бог мой, да она очень даже ничего, особенно если вам нравятся крупные женщины. Он почти заулыбался.

Лорн едва не задохнулась от волнения, когда увидела Порванный Парус, затем заговорила:

– Мы встречались уже, хотя я сомневаюсь, что вы помните.

Порванный Парус кивнула.

– Возможно, я вспомню вас, – вежливо ответила она.

– Вряд ли. Мне тогда было одиннадцать.

– Значит, вы ошибаетесь. Я редко попадаю в общество детей.

– Они подожгли Мышиный Квартал через неделю после того, как вы побывали там, – все в комнате напряглись, так заметна была в голосе Лорн сдерживаемая ярость. – Те, кто выжил, укрылись в Обманном Замке. В этом проклятом месте погибли мои родители и брат.

Кровь отлила от круглого лица Порванного Паруса.

Тук в недоумении поглядывал на остальных. Выражения лица Дуджека было не понять, но в глазах его отражалась целая буря, пока он изучал Лорн. Лицо же Тайскренна, когда он поглядел на волшебницу, внезапно озарилось.

– Это была наше первое задание, – спокойно ответила Порванный Парус.

Тук заметил, что Лорн дрожит и сдерживает дыхание. Но когда она заговорила, она уже овладела собой, слова ее были значительны.

– Необходимо пояснение, – повернулась она к Дуджеку. – Они входили в войско, боевые маги. Они стояли в Малазе в ожидании нового командира, когда Коготь выпустил указ против волшебства. Их отправили в старый город, в Мышиный Квартал, чтобы очистить его. Они были, – тут ее голос сорвался, – неразборчивы, – она вновь обратилась к Порванному Парусу. – Эта женщина входила в число боевых магов. Чародейка, та ночь была моей последней ночью в кругу семьи. На следующий день меня отдали Когтю. От меня несколько лет скрывали, что моя семья погибла. Я, – голос ее упал до шепота, – я хорошо помню ту ночь: кровь и вопли.

Порванный Парус, казалось, не могла ничего ответить. Обстановка в комнате все накалялась. Наконец волшебница отвела взгляд от адъюнкта и обратилась к Дуджеку:

– Верховный кулак, это было наше первое задание. Мы потеряли контроль над собой. На следующий день я выписалась из офицерского состава, и меня отправили в другую армию.

Она полностью овладела собой.

– Если адъюнкт желает начать суд, я не стану защищаться и приму любой приговор как справедливый.

– Принято, – ответила Лорн и положила левую руку на свой меч, чтобы достать его.

– Нет, – сказал Дуджек, – не принято.

Лорн замерла. Она уставилась на пожилого человека.

– Похоже, ты забыл, с кем говоришь.

– Да нет. Адъюнкт, если ты хочешь уничтожить всех, кто совершал в стране преступления от имени императора, – при этих словах он шагнул вперед, – тебе следует включить в список и меня. Да, кстати, я полагаю, что и верховный маг Тайскренн не может быть исключением. И, наконец, сама императрица должна нести ответственность. Она же отдавала приказы Когтю, она и создала эту должность. Более того, это был ее приказ; по счастью, действовал он не долго, – он повернулся к Порванному Парусу. – Я был там, Порванный Парус. Под командованием Вискиджака я был послан, чтобы обуздать вас, что я и сделал.

Волшебница замотала головой.

– Под командованием Вискиджака? – Глаза ее сузились. – Все это похоже на игры богов. Дуджек опять обратился к Лорн:

– У империи есть история, и все мы – ее часть.

– Здесь я вынужден согласиться с верховным кулаком, адъюнкт, – произнес Тайскренн.

– Во всех этих словах нет никакого смысла, – сказала Порванный Парус, не сводя глаз с Лорн. – Я вызываю тебя на дуэль. Я применю все свои способности и знания, чтобы сразить тебя. Ты же можешь защищаться мечом, адъюнкт.

Тук шагнул вперед. Он открыл было рот, затем закрыл его снова. Он был готов сказать Порванному Парусу, что у Лорн Отатарал, а не простой меч, что дуэль будет не честной, что она тут же погибнет, как только меч разрушит ее чары. Но тут он понял, что чародейка знает это.

Дуджек направился к Порванному Парусу.

– Прекрати это, женщина. Думаешь, смысл вещей в их названиях? Приговор. Дуэль. Все это гроша ломаного не стоит. Все, что делает адъюнкт, все, что она говорит, – делается и говорится от имени императрицы, – с этими словами он повернулся к Лорн. – Ты здесь голос императрицы Лейсин и ее воля, адъюнкт.

Тайскренн подхватил мягко:

– Женщины по имени Лорн, которая когда-то была ребенком, у которой когда-то была семья, – он с болью поглядел на адъюнкта, – больше нет. Она перестала существовать в тот день, когда появился адъюнкт.

Лорн уставилась на мужчин широко раскрытыми глазами.

Стоявший рядом с ней Тук увидел, как эти слова разом подавили ее волю, сломили ее гнев, превратили в ничто все индивидуальные особенности ее личности. Ее глаза приняли ледяное выражение, достойное адъюнкта императрицы. Тук чувствовал, как сердце тяжело колотится у него в груди. Он едва не стал свидетелем казни. Женщина по имени Лорн вынырнула из мрака прошлого, пришла искать справедливости для себя, заявляя о своем праве на жизнь, но она была предана. И не словами Дуджека или Тайскренна, а неким явлением под названием адъюнкт.

– Да, конечно, – произнесла она, убирая руку с меча, – пожалуйста, входи, волшебница Порванный Парус, отобедай с нами.

Ее безразличный тон сказал Туку, что за этими словами ничего не стоит, и это напугало его, потрясло до глубины души. Он незаметно поглядел на мужчин: они испытывали то же самое, хотя Дуджек и пытался скрыть все под маской безразличия.

Порванный Парус казалась совсем больной и слабой, но она согласно кивнула в ответ на предложение.

Тук нашел графин и чистый хрустальный кубок. Затем он направился к волшебнице.

– Я – Молодой Тук, – представился он, улыбаясь, – а вам не помешает немного вина.

Он налил полный бокал и передал ей.

– Я часто видел, когда мы останавливались, что у вас есть среди багажа какой-то гардероб. Наконец-то я узнал, что же там было. Чародейка, вы прекрасно выглядите.

Взгляд Порванного Паруса преисполнился благодарности. Она удивилась.

– Вот уж не думала, что мой походный гардероб привлекает такое внимание.

Тук заулыбался.

– Боюсь, что он служил источником различных шуточек во Второй армии. Все непредвиденное, что происходило на марше, будь то засада или нежданная стычка, – несомненно, появлялось из вашего гардероба.

Дуджек хихикнул у него за спиной.

– Я никогда не мог понять, откуда взялась эта фраза про врагов из гардероба, а я слышал ее порядком, даже от офицеров.

Атмосфера в комнате слегка разрядилась, хотя некоторое напряжение присутствовало; казалось, что Порванный Парус и верховный маг недолюбливают друг друга. Волшебница глядела на Лорн, как-только та отворачивалась. Тук чувствовал в этом взгляде сожаление, и его уважение к чародейке все росло. Будь он на ее месте, каждый его взгляд был бы исполнен страха. Какая бы буря ни разразилась между Порванным Парусом и Тайскренном, она была бы порождена разницей во взглядах, усиленной взаимными подозрениями, но ничего личного там бы не было.

Потом Тук подумал, что благотворное влияние на ситуацию оказывает такое присутствие Дуджека. Его отец часто говорил, что Дуджек – человек, не знающий, что такое бессилие или недостаток силы. Когда ему доводилось иметь дело с последним, он никогда не скрывал своих промахов: у Дуджека был верный глаз, личные отношения на службе пресекались с неукоснительной точностью.

Изучая Дуджека в почти домашней обстановке среди гостей, среди слуг, накрывавших на стол, Молодой Тук пришел к выводу, что этот человек нисколько не отличается от того, которого Старый Тук называл своим другом. Это произвело на Тука большое впечатление, поскольку он хорошо представлял себе все тяготы должности верховного кулака.

Как только все уселись за стол и появилось первое блюдо, роль хозяйки взяла на себя Лорн. Дуджек ни словом, ни жестом не выразил протеста, понимая, что лучше не возражать сейчас адъюнкту.

Лорн обратилась к Порванному Парусу голосом, лишенным всякого выражения:

– Чародейка, позволь мне выразить восхищение тем, как ты выстояла в схватке с Гончей и выздоровела после нее. Я знаю, что Тайскренн предпочел бы не упоминать этот инцидент, но мне бы хотелось узнать, как все было на самом деле, из первых уст.

Порванный Парус поставила на стол свой бокал и бросила быстрый взгляд на тарелку, прежде чем поглядеть в глаза адъюнкту.

– Как, возможно, уже рассказал верховный маг, в происходящее вмешались боги. Особенно они заинтересованы планами императрицы, касающимися Даруджистана.

Тук вскочил.

– Я полагаю, – начал он, – что мне следует выйти, если сейчас будет обсуждаться то…

– Сядь, Молодой Тук, – приказала Лорн. – Сейчас ты доверенное лицо Когтя, тебе следует послушать.

– Мне?

– Тебе.

Тук медленно сел на место.

– Продолжай, волшебница. Порванный Парус кивнула.

– В центре всего стоят Опонны. Шуты Удачи сделали первый ход, думаю, что верховный маг согласится с этим. Это-то и привлекло остальных богов.

– Повелителя Теней, – сказала Лорн. Она взглянула на Тайскренна.

Он согласно кивнул.

– Можно было предполагать, что так и будет. Однако, я ничего не знал о внимании к нам Повелителя теней, хотя и допускал такую возможность после атаки Гончей.

Лорн медленно выдохнула.

– Продолжай, чародейка.

– Присутствие Гончей было спровоцировано случайно, – продолжила Порванный Парус, бросая взгляд на Тайскренна. – Я занималась толкованием моего Крыла Дракона, и мне попалась карта с Гончей. Как это бывает с посвященными, я почувствовала, что изображение почти живое. Когда я полностью сконцентрировалась, – она откашлялась, – показалось, что появился ход, который тянулся с обратной стороны карты, собственно Путь в Аркан Теней, – с этими словами она взмахнула руками и обратилась к верховному магу: – Это возможно? Аркан Теней – новый Аркан, его сила не до конца выражена. Но случилось то, что случилось: Путь Аркана. Затем появилась Гончая Клык.

– Но почему, – спросил Тайскренн, – пес появился на улице, а не в твоей комнате? Порванный Парус улыбнулась.

– Могупредположить.

– Пожалуйста, – откликнулась Лорн.

– У меня по комнате расставлены ловушки. Большая часть их – из Верхнего Тура.

Тайскренн вздрогнул, изумленный.

– Подобные ловушки, – продолжила Порванный Парус, – обеспечивают концентрацию, прилив силы, они работают, пульсируя как сердце. Полагаю, что их хватило, чтобы отогнать Гончую от меня, поскольку она находилась в переходном состоянии, уже не там и еще не тут, и не могла полностью проявить свою силу. Но, раз уж она появилась, то она должна была хотя бы как-то себя проявить.

– Но как удалось избавиться от Гончей? – спросил Тайскренн.

– Повезло, – без малейшего колебания ответила Порванный Парус. Ее ответ породил молчание; Туку показалось, что все без исключения забыли о еде.

– Иначе говоря, – медленно произнесла чЛорн, – ты веришь во вмешательство Опоннов.

– Да.

– Почему?

Порванный Парус коротко засмеялась.

– Если бы я могла работать сама по себе, я была бы счастлива, – ее веселье угасло. – Но все обстоит так, как обстоит: нас используют. Даже империя превратилась в пешку.

– Если ли выход из этой ситуации? – спросил Дуджек таким голосом, что все вздрогнули. Порванный Парус пожала плечами.

– Если и есть, его следует искать в Даруджистане. Это место, где концентрируются интересы Опоннов. Но смотри, верховный кулак, не исключено, что Опонны и стараются заманить нас всех в Даруджистан.

Тук откинулся на спинку стула, рассеянно почесывая шрам. За всем этим что-то стояло, подозревал он, хотя и не мог объяснить, на чем основаны его подозрения. Он сильнее потер шрам. Порванный Парус могла быть очень красноречива при желании, а эта история была проста и непритязательна. Самая лучшая ложь – самая простая. Похоже, что ни у кого больше не возникло никаких подозрений. Волшебница ловко перевела тему с Гончей на дальнейшие действия. Она заставила их задуматься, и чем упорнее они размышляли, тем меньше места оставалось для сомнений.

Он наблюдал за тем, как она разглядывает остальных, и был единственным, кто заметил, как загорелись ее глаза и какое облегчение отразилось в них, когда заговорила Лорн.

– Опонны не первые из богов, кто хочет манипулировать Малазанской империей. Другим это не удалось. Жаль, что урок других не пошел им впрок, им и Аркану Теней, – тут она глубоко вздохнула. – Порванный Парус, несмотря на разногласия с верховным магом, сейчас необходимо, нет, жизненно важно, чтобы вы работали вместе, чтобы узнать подробности возможного вторжения Опоннов. Тем временем Дуджек продолжит подготовку легионов к походу, а также укрепление нас в Засеке. Лично мне придется скоро покинуть город. Уверяю вас, что моя миссия будет сходна с вашими. Теперь последнее, – она повернулась к Туку. – Я хочу услышать мнение Когтя по поводу всего вышесказанного.

Разведчик вздрогнул от удивления. Он принял роль, которую от него ждали, так толком и не поняв этого. Тук выпрямился и посмотрел на Порванный Парус. Она, похоже, нервничала, теребя руки под столом. Он подождал, пока их взгляды встретятся, и только потом повернулся к адъюнкту.

– Волшебница говорит правду, настолько, насколько она ее знает, – начал он. – Ее предположения правдоподобны, хотя, когда речь идет о магии, ко мне лучше не обращаться. Может быть, верховный маг Тайскренн может прокомментировать все, что касается этого искусства.

Лорн, казалось, несколько разочарована уклончивым ответом Тука, однако, утвердительно кивнула и сказала:

– Принято. Верховный маг?

Тайскренн медленно выдохнул.

– Все верно. Предположение верно.

Тук по новой наполнил свой бокал. Первое унесли практически не тронутым, но когда появилось второе блюдо, все принялись есть, и разговор увял. Тук медленно жевал, избегая встречаться взглядом с Порванным Парусом, хотя он чувствовал, что она все время поглядывает в его сторону. Он обдумал свои действия: обманул адъюнкта императрицы, верховного мага и верховного кулака разом, это походило на самоубийство. А причины, по которым он поступил так, были не очень разумны, что усугубляло его поступок.

У Второй армии была долгая кровавая история. Много раз, больше, чем Тук мог сосчитать, кто-нибудь преследовался. И чаще всего, этот кто-то был боевым магом. Он был здесь, под стенами Засеки, и мог видеть, так же, как и остальные воины, как оттесняют и обходят боевого мага. Подобное отношение не было секретом ни для кого во Второй армии. И, хотя он был Когтем, те лица, что окружали его и глядели на него с надеждой, отчаянием, а иногда и с тупой покорностью, были лишь отражением его собственного лица, и они противодействовали Когтю в каждом его шаге. Годы в должности Когтя, для которой недопустимы были чувства, эти годы не смогли противостоять ежедневной реальности, которой была Вторая армия.

Этим вечером своими словами Тук что-то вернул Порванному Парусу, не ради нее, а ради боевого мага. И не важно, что она поняла его игру и теперь должна пребывать в недоумении от его поступка, все это было неважно. То, что он сделал, он сделал для себя.

Он выпрямился на стуле. «Вот ведь странно, – подумал он, – рана не чешется».

Ощущая легкое опьянение, Порванный Парус, покачиваясь, прошла коридор, ведущий к двери ее комнаты. Но она понимала, что дело не в вине. При таком нервном напряжении это прекрасное выдержанное вино казалось водой и обладало таким же воздействием.

Адъюнкт Лорн пробудила в волшебнице воспоминания, которые она пыталась похоронить все эти годы. Для Лорн тот случай был поворотным в ее жизни. А для Порванного Паруса это был лишь один кошмар из множества. Ее толкали туда, где не было иных преступлений, и в результате она оказалась приписанной ко Второй армии, сюда ее направили как призывника, в замкнутый круг, но к тому времени она уже изменилась.

Двадцать лет службы по этому распределению сегодня вечером спасли ей жизнь. Она знала, что Молодой Тук солгал ради нее, она поняла его взгляд, что он адресовал ей, прежде чем начать говорить. Хоть он и служил во Второй в качестве Когтя, шпиона, и многие годы провел в тайной организации, где его готовили к этой работе, он не смог противиться тому новому миру, в котором он оказался.

Порванный Парус понимала все это чрезвычайно ясно, так же, как и то, что с ней случилось. Волшебница, кадровый маг, что оказалась в Мышином Квартале много лет назад, не думала ни о ком, кроме себя. Даже ее попытки забыть все виденные тогда ужасы, частью которых являлась она сама, были порождены эгоизмом, попыткой уйти от всего, успокоить совесть, но империя предала ее в этих попытках. На следующий день после резни в Мышином Квартале к ней пришел старый солдат. Пожилой, безымянный человек пришел побеседовать с ней, а она тогда сильно нуждалась в беседе. И она прекрасно помнила его слова: «Если ты когда-нибудь убежишь от своей вины, волшебница, ты убежишь от своей души. А когда вина все-таки настигнет тебя, это тебя убьет». Затем он послал ее в Пятую армию, армию ветеранов, вплоть до того момента, как она снова оказалась во Второй под командованием Дуджека. Так она получила еще один шанс.

Порванный Парус подошла к двери и постояла немного, пытаясь понять состояние ловушек. Все было в порядке. Вздохнув, она вошла в комнату и прислонилась к закрывшейся за ней двери.

Капитан Паран вышел из спальни, он был несколько растерян и смущен.

– Не арестовали? Я удивлен.

– Я тоже.

– Здесь был Хохолок. Он поручил мне передать тебе сообщение.

Порванный Парус посмотрела капитану в глаза, пытаясь понять, о чем речь. Он избегал ее взгляда, по-прежнему стоя у двери во вторую комнату.

– Ну, так что? – спросила она. Паран откашлялся.

– Во-первых, он был, э-э-э, взволнован. Он знал о прибытии адъюнкта и сказал, что она не одна.

– Не одна? Он объяснил, что это значит? Паран пожал плечами.

– Сказал, что пыль вьется вокруг адъюнкта, грязь вокруг ее башмаков, а ветер шепчет о морозе и огне. Это что-нибудь объясняет? Худ меня побери, если это так!

Порванный Парус подошла к шкафу и начала снимать украшения, которые надевала по случаю обеда.

– Думаю, что объясняет, – медленно произнесла она. – Он сказал что-нибудь еще?

– Сказал. Он сказал, что адъюнкт и ее спутник скоро уедут из Засеки. А он собирается следить за ними. Чародейка…

Она видела, что Паран пытается побороть что-то в себе. Порванный Парус ждала. Когда он, наконец, поглядел ей в глаза, она задержала дыхание.

– Ты, кажется, собирался что-то сказать, – тихо произнесла она. Ее сердце быстро колотилось, и она ощущала, как все тело вторит ему. То, что она увидела в его глазах, многое объясняло.

– Мне кое-что известно о миссии адъюнкта, – сказал он. – Я должен был встретиться с ней в Даруджистане.

Все, что было построено между ними, разом рухнуло, когда глаза Порванного Паруса стали жесткими, а лицо потемнело от гнева.

– Она едет в Даруджистан, да? И ты, и она предвидели долгожданную гибель Разрушителей мостов. Вы оба думали, что сможете убить Вискиджака, а потом и весь его отряд.

– Нет! – Паран шагнул было вперед, но замер, когда ее ладонь разжалась и ударила его.

– Подожди, – прошептал он. – Прежде, чем ты предпримешь что-либо, выслушай меня.

В ее руке лежал ее Путь Тюра, готовый к использованию.

– Зачем? Будь прокляты Опонны за то, что ты все же выжил!

– Пожалуйста, Порванный Парус!

– Говори, – мрачно позволила она. Паран отступил и отошел к ближайшему стулу. Держа руки по швам, он сел и поглядел на нее снизу вверх.

– Убери руки подальше от своего меча, вверх, – приказала она.

– Это была личная миссия адъюнкта, с самого начала. Три года назад я был в Итко Кане, в офицерском составе. В один прекрасный день все способные двигаться солдаты были отправлены на дорогу, идущую вдоль побережья, – руки Парана задрожали, а мускулы лица затвердели. – То, что мы там увидели, Порванный Парус, не поддается описанию.

Она вспомнила историю Быстрого Вена и Калама.

– Там была резня. Пострадали кавалеристы.

На лице Парана отразилось изумление.

– Откуда ты знаешь?

– Продолжай, капитан.

– Адъюнкт Лорн прибыла из столицы и начала расследование. Она поняла, что эта резня стала результатом… чьего-то увеселения. Мы начали поиски. Не все было ясно, и не сразу… Чародейка, можно я опущу руки?

– Медленно, и на подлокотники. Он облегченно вздохнул и опустил руки так, как она велела.

– В любом случае, адъюнкт предположила, что была захвачена девушка, принадлежащая богу.

– Какому богу?

Паран поморщился.

– Ну, давай же, сообрази, ведь ты знала о резне, разве трудно угадать? Все были убиты Гончими Тени. Какому богу? На ум приходит Аркан Теней, – насмешливо заявил он. – Адъюнкт знает, что замешан Аркан Теней, но бог, которому принадлежала девушка, был Веревка (другого его имени я не знаю), Покровитель Убийц, спутник Повелителя Теней.

Порванный Парус уронила руки. Минутой раньше она закрыла свой Путь, поскольку он начал сильно пульсировать, и волшебница побоялась, что не сможет с ним совладать.

– Вы нашли девушку, – рассеянно сказала она.

Паран нахмурился.

– Да.

– Ее зовут Горечь.

– Ты все знаешь, – сказал Паран, откидываясь на спинку. – А это значит, что и Вискиджак все знает, иначе кто бы рассказал это тебе? – Он поглядел ей в глаза, вид его был мрачен. – Я ощущаю себя идиотом.

– Не ты один, – ответила Порванный Парус. – Так что, твой приезд, приезд адъюнкта – это все попытки поймать девицу? Этого недостаточно. Это не может быть всей миссией.

– Это все, что знаю я.

Она секунду глядела на него.

– Верю. Расскажи мне о подробностях миссии адъюнкта.

– Подробностей я не знаю, – ответил Паран, взмахивая руками, – Она нашла меня, а мое пребывание в отряде должно было вывести ее на Горечь.

– У адъюнкта много талантов, – задумчиво произнесла Парус. – Она все время около магии, она могла приобрести соответствующие способности, скорее всего, у нее есть ниточка к тебе, ведь ты разделял ее общество последние два года.

– Почему же она не приказала взломать твою дверь?

Глаза Порванного Паруса, не отрываясь, глядели на снятые украшения.

– Опонны порвали ниточку, капитан.

– Мне не нравится идея менять одну зависимость на другую, – проворчал Паран.

– Здесь есть кое-что еще, – продолжала она, скорее уже для себя, чем для него. – У Лорн есть Т'лан Аймасс. Паран подскочил.

– На это-то и намекал Хохолок, – пояснила она. – Думаю, что миссия была двойная. Сперва убить Горечь, а потом и Вискиджака со всем отрядом. Аймасс не понадобился бы, если бы речь шла только о поисках девушки. У нее Отатарал, его достаточно, чтобы убить Горечь, а возможно и Веревку, если это его девушка.

– Я не могу поверить. Они мои командиры. Моя ответственность. Адъюнкт не могла так предать меня.

– Не могла? Почему?

Капитан, казалось, озадачился, но все еще упрямился. Порванный Парус приняла решение, которое напрашивалось само.

– Хохолок ушел слишком рано. Кукла очень хотела отправиться вслед за адъюнктом и Аймассом. Он наверняка узнал что-то о них и их миссии.

– Кто хозяин Хохолка? – спросил он.

– Быстрый Бен, маг Вискиджака. Он лучший из тех, кого я только видела. Не самый могущественный, но очень способный. Но, если Т'лан Аймасс доберется до него незаметно, шансов у него не останется – и ничего не останется, – она умолкла, поглядела на капитана. – Мне придется уехать из Засеки, – резко произнесла она.

Паран вскочил на ноги.

– Но ты не поедешь одна.

– Именно одна, – подтвердила она. – Мне необходимо найти Вискиджака, а если ты поплетешься за мной следом, тогда и Лорн его найдет.

– Я не верю, что адъюнкт хочет гибели сержанта, – сказал он. – Скажи, ты сумеешь уничтожить Горечь? С помощью Быстрого Бена?

– Я не уверена, что я этого хочу, – медленно ответила она.

– Как?

– Решение должен принять Вискиджак, капитан. И я не смогу объяснить тебе, почему. Я просто так чувствую, – она говорила, полагаясь на инстинкт, но уверенная, что он ее не подводит.

– Даже если так, я не могу здесь торчать. Что я буду есть? Где я буду ночевать?

– Я помогу тебе выйти в город, – сказала она. – Никто тебя не узнает. Поселишься в гостинице, форму снимешь. Если все пойдет хорошо, я вернусь через две недели. Ты ведь сможешь подождать столько, правда, капитан?

Паран уставился на нее.

– А если я, к примеру, выйду и пойду представлюсь Дуджеку?

– Верховный маг Тайскренн устроит тебе исследование мозгов специальным способом. Тебя коснулся Опонн, а с сегодняшнего вечера Опонны – официальные враги империи. А когда Тайскренн вынет из тебя всю информацию, тебя убьют – это предпочтительнее, чем оставлять в живых безумца, в которого ты превратишься после этой процедуры. Это будет милостью с его стороны. – Порванный Парус продолжила, предвосхищая вопросы капитана: – Дуджек может попробовать защитить тебя, но здесь ему не тягаться с Тайскренном. Ты стал инструментом Опоннов, а для Дуджека безопасность вверенных ему солдат важнее, чем возможность позлить Тайскренна. Так что защищать он тебя не станет. Мне жаль, капитан, но если ты пойдешь, ты действительно пойдешь один.

– Если я останусь, я тоже буду один.

– Знаю, но это ненадолго, – она поглядела ему прямо в глаза. – Паран, все не так плохо. Несмотря на недоверие, которое мы оба испытываем, я чувствую все, что касается тебя. Я не делала этого уже давно, – тут она печально улыбнулась, – я не знаю, стоит ли, капитан, но я рада, что мне удалось сказать тебе это.

Паран посмотрел на нее долгим взглядом, затем проговорил;

– Ладно, Порванный Парус, я сделаю так, как ты хочешь. Гостиница? У тебя есть местные деньги?

– Достать легко, – пожала она плечами. – А теперь извини, я устала, – сказав это, она развернулась, чтобы уйти в спальню, и бросила еще один взгляд на драгоценности, положенные на шкаф. Там было и ее Крыло Дракона. Глупо было бы не заняться чтением, особенно учитывая принятое ею решение.

Паран спросил где-то рядом:

– Порванный Парус, ты очень устала?

Она услышала пыл в его словах, и по ее телу разлилась волна тепла. Она отвела взгляд от Крыла и повернулась к капитану. Хотя она ничего не сказала, ответ был ясен. Он взял ее руку в свою, удивив ее этим невинным жестом. «Такой молодой, – подумала она, – а теперь он провожает меня в постель». Она бы рассмеялась, если бы это не было так трогательно.

На востоке разгоралась заря, когда адъюнкт Лорн вывела из города через восточные ворота лошадей: под седлом и вьючную. Как и обещал Дуджек, стражи нигде не было видно, а ворота были оставлены открытыми. Она надеялась, что еще не вполне проснувшиеся горожане если и обратили внимание на то, как она шла по улицам, то из обычного любопытства. В любом случае, она была одета очень просто, в кожаные доспехи; ее лицо было спрятано под забралом простого бронзового шлема. Даже лошади были местной породы, тихие и покорные, гораздо меньше размером, чем малазанские военные лошади, но удобнее. Вряд ли она могла вызвать подозрения. Не один оставшийся не у дел купец покинул Засеку таким образом после вторжения империи.

С юга горизонт скрывали горы со снежными вершинами. Талинские горы оставались справа, равнина Рхиви простиралась за них и переходила в Катлинскую равнину. На равнине располагались кое-где фермы, в основном же земли принадлежали городу. Народ Рхиви не слишком лояльно относился к подобному положению дел, а поскольку торговые пути, ведущие из Засеки, пролегали по их территории, то Рхиви старались не раздражать.

Лорн шла, ведя лошадей в поводу. Впереди заря заливала небо малиновым. Дожди прошли несколько дней назад, и теперь небо над головой была ясным и серебристо-голубым. Последние звезды уступили место свету.

День обещал быть жарким. Адъюнкт ослабила кожаные ремни на груди и распустила мужскую кольчугу. К полудню она должна добраться до первого колодца, где можно будет пополнить запасы воды. Она провела рукой по одной из фляг, притороченных к седлу. Рука стала влажной от конденсата. Она провела рукой по губам.

Голос, который вдруг раздался рядом, заставил ее вздрогнуть, одна из лошадей всхрапнула и бросилась в сторону.

– Я пойду с тобой, – сказал Онос Т'улан, – какое-то время.

Лорн сердито поглядела на Аймасса.

– Ты бы как-нибудь сообщал о своем прибытии, – сказала она холодно, – до того, как приблизиться.

– Как скажешь, – ответил он и проскользнул под землю.

Она выругалась. Потом она увидела его впереди – он стоял, освещенный восходящим солнцем. Малиновые небеса окружали воина пламенем. Впечатление он производил сильное. Эта картина пробудила в ней самые сокровенные воспоминания, которые были изгнаны из ее теперешней жизни. Т'лан Аймасс стоял неподвижно, пока она не подъехала к нему, затем сделал шаг навстречу.

Лорн сжала коленями бока лошади и натянула поводья, заставив животное остановиться.

– Как можно все понимать так буквально, Онос Т'уллан? – поинтересовалась она.

Воин, казалось, призадумался, затем кивнул.

– Я принимаю это имя. Вся моя история мертва. Существование начато по новой, нужно и новое имя. Это годится.

– Почему ты решил сопровождать меня?

– В землях, что лежат западнее и севернее Семи Городов, я остался единственный в живых из моего клана после двадцать восьмой Ягутской войны.

Ее глаза расширились от изумления.

– Я считала, что их было двадцать семь. Когда ваши легионы оставили нас после завоевания Семи Городов и ушли в пустынные земли…

– Наш Гадающий на Костях сказал, что Ягуты выжили, – сказал Тул. – Наш командир Логрос Т'лан решил, что мы должны их истребить. Так мы и сделали.

– Это объясняет, почему вас вернулось так мало. Вам следовало сообщить о своем намерении императрице. А так она осталась без самой мощной части своей армии, и никто не знал, когда она вернется.

– Возвращения никто не гарантировал, – сказал Тул.

Лорн поглядела на то, что осталось от этого существа.

– Да, пожалуй.

– Главу моего клана, Кига Авена, уничтожили вместе со всем моим родом. Я один вернулся к Логросу. Шаманом Кига Авена был Калава Онасс, что исчез еще до того, как император разбудил нас снова.

Мысли Лорн прыгали в беспорядке. В Малазанской империи Аймассы были еще известны под именем Молчаливые Хозяева. Она не встречала до сих пор такого разговорчивого Аймасса, как этот Тул. Может быть, с ним что-то произошло в его скитаниях. Из Аймассов только Логрос регулярно общался с людьми. А Гадающие на Костях, их шаманы, те и вовсе никогда не показывались.

Единственный, кто изредка появлялся, был Орал Этил, он сопровождал главу клана Илма в битве при Картуле.

В любом случае, она уже больше узнала об Аймассах из этой короткой беседы, чем смогла бы прочитать в архивах империи. Сам император знал больше, гораздо больше, но не в его привычках было записывать подобные знания. Утверждение о том, что он разбудил Аймассов, долгие годы было предметом ученых споров. Теперь она знала, что это действительно было так. Сколько еще тайн раскроет этот Аймасс в обычных разговорах с ней?

– Тул, – спросила она, – а ты видел когда-нибудь императора?

– Меня разбудили раньше Галада Кетана, но позже Онака Шендока. Как и все, Аймассы, я преклонял колени перед императором, когда он воссел на Первый Престол.

– Император был один?

– Нет. Его сопровождал человек по прозвищу Танцор.

– Проклятье, – прошипела она. Танцор умер вместе с императором. – А где находится Первый Престол, Тул? Воин минуту помолчал, затем ответил:

– После смерти императора Логрос собрал все сведения, а это вещь для нас исключительная, в один переплет. Адъюнкт, ответ на твой вопрос в этом переплете. Я тебе помочь не могу. Там есть все о Логросах и Кронах Т'лан Аймассов.

– Кто такие Кроны?

– Они скоро придут, – ответил он.

Пот залил лоб адъюнкта. Легионы Логроса, когда они впервые появились, насчитывали около девятнадцати тысяч воинов. Считалось, что потом их стало четырнадцать тысяч, большинство из которых погибло за границами империи в последней войне с Ягутами. Неужели придет еще девятнадцать тысяч Аймассов? Что задумывал император при жизни?

– Тул, – медленно произнесла она, почти жалея, что вызвала его на разговор, – в чем смысл прихода Кронов?

– Приближается трехсотый год, – ответил воин.

– И что произойдет тогда?

– Адъюнкт, диаспора прекратит свое существование.

Великий Ворон Крон парил над равниной Рхиви. С севера горизонт наливался зеленым светом, с каждым часом полета оттенок становился все гуще. Возраст пригибал к земле крылья Ворона, но зов небес был сильнее. Более того, он ясно чувствовал, что мир изменяется, что что-то входит в него, и он снова и снова черпал магическую силу из обширных резервов.

Если большие силы должны были сойтись, они должны были сойтись сейчас и именно на этом месте. Боги были готовы прийти на землю, чтобы участвовать в битве; новая форма должна была родиться из плоти и костей, из крови магии, которые подогревались теперь безумием, порожденным неотвратимым движением. Крон никогда не ощущал себя более живым.

От обилия неприкрытой силы головы кружились. И от одной из сил Крон получил предложение, от которого нельзя было отказаться, по ее приказу он и летел. Аномандер Рейк был не только его хозяин, уже это делало происходящее интереснее. А свои амбиции можно и приберечь. Сейчас его сила была в знании.

Была одна тайна, которую хотелось разгадать больше, чем все остальные. Это была тайна, окружающая воина, получеловека Каладана Бруда. Ожидание разгадки придало крыльям Крона новые силы.

А внизу под ним расстилался Унылый лес.

Десятая глава

Каллор сказал: «Я бродил в этих землях,

Когда Т'лан Аймассы были еще детьми.

Я предводительствовал армией

В тысячу раз сильнее их.

Моя ярость была так велика,

Что весь континент был в огне,

А я сидел один на высоком престоле

Ты понимаешь, что это значит?»

«Да, ответил Каладан Бруд, – ты так

Ничему и не научился».

Беседы о войне. (Разговор заместителя Каллора с воителем Каладаном Брудом). Записано верховым из Шестой армии

Гостиница «Вимкарос» находилась прямо за площадью Элзатрон в Опаловом Квартале Засеки. Это Тук выяснил во время своих прогулок по городу. Но ему и в голову не приходило, что кто-нибудь из его знакомых может там остановиться. Хотя в приглашении на таинственную встречу были даны ясные указания на этот счет.

Теперь он медленно подходил к вычурной постройке. Ничего подозрительного не было видно. Площадь была запружена купцами и простыми горожанами, малазанских воинов было мало. Истребление знати привело к созданию в Засеке мертвенной атмосферы, которая, казалось, невидимым грузом давила на ее жителей.

В последние дни Тук мало общался с людьми, лишь изредка выпивал с сослуживцами, когда было настроение, а оно бывало все реже. После отъезда адъюнкта и исчезновения Порванного Паруса Дуджек и Дайскренн занимались только служебными делами. Верховный кулак следил за восстановлением Засеки и формированием новой Пятой армии, а верховный маг искал Порванный Парус, без особого, впрочем, успеха.

Тук подозревал, что перемирие между этими людьми не продлится долго.

С момента официального обеда Тук держался в стороне, предпочитая столоваться с солдатами, а не с офицерами, обедать с которыми он мог бы по праву после вступления в должность Когтя. Чем меньше видишь, тем лучше для тебя, решил он.

Он вошел в гостиницу и остановился. Перед ним открылся двор с дорожками, уводящими в густой сад. Без сомнения, трактир пережил осаду без особого ущерба. Широкая центральная дорожка вела к массивной стойке, за которой стоял солидный пожилой человек. Он ел виноград. Несколько постояльцев бродило по боковым тропинкам, огибавшим растения; велись негромкие беседы.

В записке с приглашением настаивали, чтобы Тук пришел в местной одежде, поэтому никто не обратил на него внимания, когда он направился к стойке.

Пожилой человек перестал жевать и поклонился.

– К вашим услугам, господин, – сказал он, вытирая пальцы.

– На мое имя был заказан столик, – произнес Тук, – я Рендер Кан.

Человек просмотрел лежащую перед ним вощеную табличку, затем с улыбкой сказал:

– Да-да, я провожу вас.

Минуту спустя Тук сидел за столом на балконе, выходящем в сад. Он потягивал из бокала салтаунское вино, наблюдая за гуляющими внизу.

Вошел слуга и поклонился ему.

– Господин, – сказал он, – я пришел к вам с сообщением. Скоро к вам присоединится человек, которого не поняли, а он об этом не подозревал. Он идет.

Тук нахмурился.

– Это и есть сообщение?

– Да.

– Это его собственные слова?

– И ваши, господин, – с этими словами слуга поклонился еще раз и ушел. Тук еще больше помрачнел. Он сидел выпрямившись, каждый его мускул был напряжен. Тук повернулся к балконной двери как раз в тот момент, когда входил капитан Паран. Он был одет как горожанин, оружия у него не было. Тук поднялся, улыбаясь.

– Надеюсь, я вас не очень шокировал? – спросил капитан, подходя. Они сели, и Паран налил себе вина.

– Мое сообщение вас подготовило?

– Едва ли. Я не знаю, как на это реагировать. Капитан, вы действуете по указанию адъюнкта?

– Она считает, что я умер, – сказал капитан, – я и умер на время. Скажи мне, Молодой Тук, я говорю с Когтем или разведчиком Второй армии?

Тук прищурился.

– Сложный вопрос.

– Правда? – спросил Паран, не отводя взгляда от Тука.

Тук помялся, затем снова улыбнулся.

– Дыхание Худа, нет! Добро пожаловать во Вторую, капитан!

Паран засмеялся с видимым облегчением.

– Так что там со смертью на время, капитан?

Веселье капитана угасло. Он глотнул вина, отвернувшись в сторону.

– Попытка убийства, – объяснил он, кривясь. – Я был бы мертв, если бы не Маллет и Порванный Парус.

– Как? Лекарь Вискиджака и чародейка? Паран кивнул.

– Я до сих пop лечился на квартире, где останавливалась Порванный Парус. Вискиджак велел сохранять в тайне мое присутствие. Тук, – наклонился он вперед, – что тебе известно о планах адъюнкта?

Тук поглядел в сад. «Порванный Парус знала, но ухитрилась ничего не выдать за обедом. Удивительно».

– Сейчас, – спокойно произнес он, – вы задаете вопросы Когтю.

– Ладно.

– Где Порванный Парус? – Тук глядел капитану прямо в глаза.

Капитан покачал головой.

– Хорошо. Она отправились в Даруджистан. Она знает, что адъюнкта сопровождает Аймасс, и она считает, что в планы адъюнкта входит уничтожение Вискиджака и его отряда. Я так не думаю. Мне отводилась задача наблюдать за одним из членов отряда Вискиджака, этот человек и должен был умереть. Адъюнкт отдала мне этот приказ после трех лет службы, это награда, и я не могу поверить, что ее у меня отнимут. Вот и все, что я знаю. Ты можешь мне помочь, Тук?

– Миссия адъюнкта, – начал Тук, глубоко вздохнув, – простирается гораздо дальше, чем простое уничтожение Горечи. Т'лан Аймасс идет с ней не просто так. – Тук сделался мрачен, – дни Разрушителей мостов сочтены. Люди Дуджека проклинают имя Вискиджака. Я никак не могу убедить адъюнкта в том, что если сержант и Разрушители будут устранены, армия перестанет быть армией, нас ждет мятеж. Малазанская империя поднимется против верховного кулака Дуджека, не останется ни одного верного ему командующего. Генабаканская кампания будет проиграна, а в империи разразится гражданская война.

Кровь отлила от лица капитана.

– Я верю тебе. Ты разрешил мои сомнения. У меня теперь нет выбора.

– Что ты предпримешь?

Паран повертел в руках пустой бокал.

– Поеду в Даруджистан. Если повезет, найду Порванный Парус, вместе с ней мы свяжемся с отрядом Вискиджака, прежде чем его найдет адъюнкт, – он поглядел на Тука. – Судя по всему, адъюнкт не знает, где я. Порванный Парус запретила мне ехать, говоря, что Лорн сможет почуять меня, но она обмолвилась, что моя «смерть» порвала связь между мной и адъюнктом. Я мог бы восстановить связь, но Лорн… предала меня.

Тук вспомнил, как она выглядела в тот вечер, и согласно кивнул.

– Я тоже так думаю. Паран вздохнул.

– Да, это так. В любом случае, мне нужно хотя бы три лошади и провизия. У адъюнкта есть некое расписание, по которому она живет. Я знаю о нем. Она не спешит, когда путешествует. Я через день-другой могу встретиться с Порванным Парусом, потом мы сможем быстро достичь Талинских гор, миновать их и проскользнуть перед адъюнктом.

Тук откинулся на спинку стула и слушал Парана с улыбкой на губах.

– Тебе понадобятся виканские лошади, капитан. Судя по тому, что ты сказал, тебе потребуются скакуны получше, чем у адъюнкта. А теперь поясни мне, как ты собираешься выйти за ворота в местной одежде и ведя в поводу лошадей из империи?

Паран растерянно моргнул.

Тук оскалился.

– Ладно, я скажу тебе, – он развел руками. – Я пойду с тобой. Оставь мне заботу о лошадях и провианте, и я гарантирую, что мы ускользнем незамеченными.

– Но…

– Таковы мои условия, капитан.

Паран кашлянул.

– Ладно. Компания, судя по всему, мне не помешает.

– Прекрасно, – Тук потянулся за кувшином. – Давай выпьем за всю эту чепуху.

Путь становился все труднее и труднее. Порванный Парус начала ощущать страх. Она шла по Тропе Тюра, сюда не мог добраться даже Тайскренн. Во всяком случае, напрямую. Та сила, что противодействовала ей, была всеобъемлюща, она убивала ее магию.

Тропа стала узкой и полной препятствий. Временами мрак накрывал ее, темные стены подступали вплотную и давили собой. Но в конце туннеля, который она старалась сохранить, было нечто, испускавшее свет, она не могла определить, что это. Вообще, все вокруг напоминало ей о незасыпанной могиле. Казалось, сила уходила от нее с каждым выдохом.

Она поняла, что не сможет продолжать путь. Ей следует выйти в нормальный мир и отдохнуть. Еще раз она прокляла свою беспечность. Она забыла свое Крыло Дракона. Так она бы знала, чего следует ожидать. Она в очередной раз подумала, что внешние силы действуют против нее, разделяя ее с Крылом. Первый раз это был капитан Паран, это было приятно, она напомнила себе, что он принадлежал Опоннам. Второй раз она так спешила пуститься в путь, что забыла все.

Если она утеряет Тропу, она окажется одна посреди равнины Рхиви, без еды, без вещей. Поспешность, с которой она пустилась в путь, сработала против нее. Она так привыкла полагаться на инстинкт, а теперь она беззащитна, с ней могут сделать все, что угодно. Она вновь вспомнила о капитане, исполнителе воли Опоннов.

Наконец она решила, что не может идти дальше. Она начала концентрировать силу, подтягивая к себе Путь слой за слоем. Почва у нее под ногами стала тверже, появилась желтая трава, воздух запах лавандой. Ветерок коснулся ее лица, пропахшего землей. Чистый горизонт простирался вокруг, только далеко справа виднелись Талинские горы, освещенные солнцем, их вершины отливали золотом. И тут же перед ней выросла огромная фигура, которая повернулась к ней с возгласом удивления.

Порванный Парус в страхе отступила, задохнувшись от неожиданности.

– Порванный Парус, – печально сказал Беллурдан, – Тайскренн не ожидал, что ты зайдешь так далеко. Мне было приказано наблюдать за тобой издалека. – Теломенский великан по-детски наивно развел руками. У его ног лежал знакомый холщовый мешок, но сам он изменился с того времени, как она видела его в последний раз.

– Как он нашел мой Путь? – спросила она. На место ужаса пришло безразличие, почти покорность.

– Он его не искал, – ответил Беллурдан. – Он просто ожидал, что ты отправишься в Даруджистан, а поскольку твоя Тропа Тюра не может проходить под водой, он решил, что ты пойдешь здесь.

– Что случилось с моим Путем?

Он усмехнулся.

– Тот Аймасс, что сопровождает адъюнкта, создал вокруг него мертвую зону. Наша магия освящена древнейшими силами воинов. Она может накапливаться. Если бы ты открыла свой Путь полностью, тебя бы просто проглотили, – он шагнул к ней. – Верховный маг поручил мне арестовать тебя и доставить к нему.

– А если я буду сопротивляться?

Беллурдан ответил тоном, полным сожаления:

– В этом случае я должен убить тебя.

– Все ясно, – волшебница на минуту задумалась. Ее мир катился к закату, воспоминания были неуместны. Ее сердце тяжелым молотом стучало в груди. Все напоминало о прошлом, единственное, что оставалось, – это сожаление, всеобъемлющее сожаление. Женщина поглядела вверх на Теломена, в ее глазах светилась жалость. – А где сейчас адъюнкт с Аймассом?

– Приблизительно в восьми часах езды на восток. Аймасс о нас не знает. Время беседы истекает; ты идешь со мной?

Во рту у нее пересохло.

– Не думала я, что ты из тех, кто предает старых друзей.

Беллурдан широко развел руками и ответил голосом, полным страдания:

– Я никогда тебя не предам. Верховный маг отдает приказы нам обоим. Разве это предательство?

– Не это, – быстро ответила Порванный Парус. – Я как-то спрашивала, могу ли я говорить с тобой, сколько захочу. Помнишь? Ты ответил утвердительно. А теперь ты говоришь, что пора заканчивать беседу. Не думала, что твое слово так мало стоит.

В угасающем свете различить выражение лица Теломена было невозможно, но раскаяние в его тоне было искренним.

– Прости, Порванный Парус. Ты права. Я давал слово. Но, может быть, мы поговорим потом, в Засеке.

– Нет. Я хочу сейчас. Беллурдан наклонил голову.

– Хорошо.

Порванный Парус немного расслабилась.

– У меня есть к тебе некоторые вопросы, – сказала она. – Во-первых, Тайскренн посылал тебя в Генабарис, не так ли? Ты просматривал для него какие-то старые свитки.

– Да.

– Что это были за свитки?

– Это что, имеет жизненно важное значение сейчас, Порванный Парус?

– Да, имеет. Правда поможет мне выбрать: идти с тобой или умереть.

Беллурдан колебался лишь мгновение.

– Хорошо. В архивах, собранных городскими магами (все они, как ты знаешь, были казнены), нашлись списки с фрагментами «Глупости Готосов», древней книги Ягутов…

– Я знаю, – прервала Порванный Парус.

– Я Теломен, во мне есть кровь Ягутов, хотя Готосы не согласились бы с этим. Верховный маг поручил изучение фрагментов мне. Я должен был найти все, что касалось погребения Ягутского Тирана, – на самом деле, это не погребение, а заключение в тюрьму.

– Погоди, – сказала Порванный Парус и помотала головой, – у Ягутов же нет правительства. О каком Тиране ты толкуешь?

– Был один, чей разум был отравлен желанием править другими. Этот тиран подчинил себе земли вокруг и все жившее за них на три тысячи лет. Аймассы тех времен пытались свергнуть его и потерпели неудачу. На плечи Ягутов была возложена задача заключить его в тюрьму, поскольку такая личность была им так же отвратительна, как и Аймассам.

Сердце бешено колотилось у Порванного Паруса в груди.

– Беллурдан, – она говорила с трудом. – Где похоронен тиран?

– Я понял так, что он погребен к югу отсюда, в холмах Гадроби, к востоку от Даруджистана.

– О, Королева Снов! Ты понимаешь, что ты сделал?

– Я сделал то, что было приказано.

– А почему адъюнкт идет вместе с Аймассом?

– Я не понимаю, о чем ты.

– Проклятье! Ты, безмозглое созданье, они же хотят освободить тирана! Меч Лорн из отатарала…

– Нет, – отрезал он. – Они не станут этого делать. Наоборот, они хотят удержать от этого других. Да, это больше похоже на правду. Так оно и есть. А теперь, Порванный Парус, разговор окончен.

– Я не могу вернуться. Я должна идти. Пожалуйста, не держи меня.

– Мы должны вернуться в Засеку, – упрямо повторил Беллурдан. – Там все разрешится. Позволь мне увести тебя, чтобы я мог продолжать поиски подходящего места для погребения Вечерней Прохлады.

Выбора у Порванного Паруса не было, но должен же быть выход. Разговор дал ей время восстановить силы, подорванные переходом по Тропе. Ей вспомнились слова Беллурдана: если она откроет Путь сейчас, ее проглотит, сожжет влияние Аймасса. Ее взгляд упал на холщовый мешок у ног великана. Там виднелась тень магии. Заклинание. Ее собственное заклинание. Она вспомнила: жест сожаления, заклинание… для сохранения. «Неужели выход? Дыхание Худа! Возможно ли?» Она подумала о Хохолке, о путешествии от умирающего тела к лодке… безжизненности. «Шеденул, смилуйся над нами…»

Волшебница отступила назад и открыла Путь. Магия Тюра заклубилась вокруг нее. Она увидела, как отпрянул Беллурдан. Он крикнул что-то, но она не расслышала. Он двинулся на нее.

Она пожалела о храбрости Теломена. Темный огонь охватил мир вокруг нее, она раскрыла руки и обняла его.

Лорн держалась сбоку от Аймасса. Тул глядел на запад, он был очень напряжен.

– Что это? – спросила она, не сводя глаз с белого огненного фонтана, поднимающегося над горизонтом. – Ничего подобного я не видела.

– Я тоже, – ответил Тул. – Это внутри круга, которым я очертил нас.

– Но это же невозможно, – засопела Лорн.

– Да, невозможно. Слишком долго. Его источник должен практически постоянно подпитываться. Правда… – Аймасс умолк.

Не было ни малейшей необходимости заканчивать фразу. Огненный столб бушевал в небе с той же силой, что и час назад. Звезды кружились рядом с ним в чернильной тьме, магия изливалась как из бездонной бочки. В воздухе чувствовался запах, от которого Лорн подташнивало.

– Ты узнаешь Путь, Тул?

– Пути, адъюнкт. Телланн, Тюр, Денул, Д'рисс, Теннес, Теломен, Старвальд Демелайн…

– Старвальд Демелайн? Что за название?

– Одно из старейших.

– Я считала, что существует три старейших Пути, но их ты не назвал.

– Три? Нет, их много. И все они порождены Старвальд Демелайном.

Лорн плотнее завернулась в плащ, не сводя глаз со столба.

– Кто мог это сделать?

– Был один… давно. Служителей его культа не осталось, он и ушел. Я не могу ответить тебе на твой вопрос, – Аймасс покачнулся, когда столб рассыпался. До их ушей дошел звук урагана.

– Ушел, – прошептала Лорн.

– Иссяк, – сказал Тул. Воин потряс головой. – Невероятно, источник и впрямь иссяк. Но появилось что-то еще. Я ощущаю новое присутствие.

Лорн осмотрела меч.

– И что это? – спросила она.

Тул пожал плечами.

– Что-то новое. Оно идет. Стоит ли беспокоиться?

Лорн помрачнела и обернулась к Аймассу, но он уже отошел и возвращался теперь к их костру. Лорн еще раз посмотрела на запад. Там появилось облако, оно закрыло звезды. Оно казалось огромным. Она передернулась.

Пора было ложиться спать. Аймасс остался дежурить, так что неожиданных гостей не будет. День был долгим, она ощущала странную слабость. Ее мрачное настроение усилилось, когда она возвращалась к месту стоянки. Тул, неподвижно стоящий у огня, напомнил ей о том, как он появился пару дней назад. Отблески света, играющие на его почти мумифицированном теле, вызывали ощущение чего-то изначального, чему сопутствовал сильный беспричинный страх перед тьмой. Она подошла поближе к Тулу.

– Огонь – это жизнь, – прошептала она. Казалось, что фраза родилась где-то в глубинах сознания. Тул кивнул.

– Жизнь – это огонь, – отозвался он. – С этими словами родилась Первая империя. Империя Аймассов, империя человечества, – воин повернулся к Лорн. – Ты правильно поступила, дитя.

Серая пелена неподвижно висела над Унылым Лесом на дюжину лиг на север, когда Крон веером распустил хвост и начал снижаться над тем местом, где на равнине Рхиви стоял большой лагерь.

Ряды навесов лучами расходились от самого большого центрального навеса, который колыхался от утреннего ветерка. Великий Ворон начал снижаться над центром. Его острый взгляд отметил снующих по проходам кочевников Рхиви. К востоку от центра хлопали на ветру флаги Катлинской Лошади, зеленым и серебряным цветами были обозначены тенты наемников армии Каладана Бруда. Среди солдат было много Тисте Анди, людей Аномандера Рейка, выходцев из городов Лунного Семени, их высокие темные фигуры тенями мелькали между навесами.

Следы повозок вели на север, к лесу, эти следы когда-то оставили Малазанцы, и теперь они были линией фронта для Бруда. Рхиви управлялись с бесконечным потоком повозок с продовольствием, пока другие повозки, нагруженные убитыми и ранеными, вползалив лагерь.

Ворон крикнул. Магия просачивалась из-под центрального навеса и повисала в воздухе тяжелой красной массой, это был цвет Пути Д'рисс, Тропы Камня. Теперь крылья Ворона были сильны, как в юности.

– А, – выдохнул он, – магия!

Проскользнув между всеми капканами и ловушками, Великий Ворон пролетел над навесом и приземлившись быстро забарабанил перед входом.

Стражи у входа не было, ткань, служившая дверью, была отведена в сторону и привязана к столбу. Крон запрыгнул внутрь.

В глубине была небольшая перегородка, за которой стояла сложенная походная кровать, больше никаких делений внутри помещения не было. В центре разместился большой стол, заваленный схемами местности. Над ним склонился человек, он стоял, облокотившись на стол, спиной к двери. Сзади болтался чудовищных размеров молот, но, несмотря на размеры и очевидный вес, он казался игрушкой в сравнении с мускулами своего владельца. От молота исходила почти видимая сила.

– Задержки, задержки, – пробурчал Крон, ковыляя к столу.

Каладан Бруд что-то неясно сказал в ответ.

– Ты ощутил, какая магия бушевала прошедшей ночью? – спросил Крон.

– Ощутил? Да мы ее видели! Шаманы Рхиви ощущали что-то, но они не смогли сказать, что именно. Поговорим позже, Крон. Мне надо подумать.

Крон сунул нос в карту.

– Западный фланг в полном беспорядке. Кто командует Баргастами?

– Когда ты последний раз над ними пролетал? – поинтересовался Бруд.

– Два дня как. В живых осталась дай бог треть. Бруд покачал головой.

– А Джоррик Шарпланс, под его командой пять тысяч Баргастов и Семь Мечей Малиновой гвардии.

– Шарпланс? Острое Копье? – захихикал Крон.

– Ну, да, его прозвали так баргасты. Как я сказал, пять легионов Золотого Моранта попали к нему в руки три дня назад. Джоррик воспользовался ночной темнотой и отправил две трети своей армии на восток и на запад, его Баргасты обладают способностью исчезать на совершенно открытом месте. Вчера его воинство как бы запаниковало, развернулось и натолкнулось на Золотого. Баргасты устроили клещи. Два легиона Морантов сметены с лица земли, оставшиеся три отступили в лес, оставив половину своих на равнине. Крон опять хихикнул.

– План Джоррика? Бруд покачал головой.

– У него есть Малиновая гвардия, хотя баргасты и считают, что он их командир. Молод, но бесстрашен.

Ворон посмотрел на карту.

– А что на востоке? Как там Лисий Путь?

– Там нормально. Большая часть на другой стороне, так что Малазане никого не встретят. Через год мы поглядим, какова Малиновая гвардия, когда следующая волна малазанских моряков высадится в Ниссте.

– Почему бы нам не двинуться на север? – спросил Крон. – За зиму герцог К'азз освободит Вольные Города.

– Мы с герцогом уже решили, что он останется там, где стоит.

– Почему? – спросил Крон.

Бруд фыркнул.

– Тактика – наше дело.

– Подозрительные негодяи, – пробурчал Крон. Он перепрыгнул к южному краю карты. – Все-то вы выискиваете что-то. Между вами и Засекой на равнине никого, кроме Рхиви. И войско сталкивается с таким, что даже Рхиви неизвестно, а тебе все равно. Почему, воитель?

– Я говорил с герцогом и его магами, и еще с шаманами баргастов и Рхиви. То, что родилось вчера на равнине, никому не принадлежит. Оно одиноко и боится. Рхиви уже ищут его. Все равно? Да нет. То, что развивается на юге, очень меня беспокоит, – заключил Бруд.

– В центре этого – Аномандер, – пропел Крон. – Строит заговоры и контрзаговоры, ставит препоны всем на пути. Я никогда не видел его в таком хорошем настроении.

– Кончай сплетничать. У тебя есть новости?

– Конечно, хозяин, – Крон развернул, и снова сложил крылья. Он быстро клюнул что-то и проглотил. – Я знаю, у кого монета.

– У кого?

– У юноши, чье спасенье в неведении. Монету видели все в его компании. Они ведут собственную игру, но и они связаны с великими вещами, так что нити, натянутые Опоннами, в итоге распространяются и на те сферы, где не должно быть Шутов Удачи.

– Что известно Рейку?

– Об этом – почти ничего. Но ты прекрасно знаешь, что он терпеть не может Опоннов. Он станет обрезать нити удачи.

– Идиот, – пробормотал Бруд. Он задумался, недвижим, как монумент из камня и железа, а Крон тем временем скакал по карте равнины Рхиви, опрокидывая длинными черными когтями вырезанные из дерева полки и значки дивизионов. Они рассыпались, как кости домино.

– И без Опоннов мощь Рейка не имеет равных, – сказал Бруд. – Он для императрицы – как красная тряпка для быка. Она отправит войско против него. Битва сможет…

– …сровнять с землей Даруджистан, – заорал Крон. – Двенадцать огней в Вольных Городах, зола летит по ветру.

– Презрение Рейка ко всему, что ниже его, однажды уже заставило нас оступиться и дорого за это заплатить, – сказал Бруд. Он поглядел на прыжки Крона, и его бесцветные брови поползли вверх от изумления. – Ты крушишь мои армии. Прекрати.

Крон перестал скакать и нахохлился.

– Еще раз, – начал он подводить итог, – Великий Воитель Каладан Бруд ищет бескровный способ воевать. Рейк получает Монету, что позволит ему переманить к себе Опоннов и заставит Господина и Госпожу поплевать на его боевой меч на счастье. А теперь представь, что за бедлам сделается тогда: от получившегося хаоса боги станут валиться с небес на землю, а королевства придут в негодность, – он призадумался над своими словами и завершил: – Очень весело.

– Успокойся, птица, – произнес Бруд. – Несущий Монету нуждается в защите, Рейк созвал своих магов.

– Но кто здесь сможет противостоять Тисте Анди? – спросил Крон. – Ты же не бросишь свою армию ради этого?

Бруд обнажил ряды ровных зубов в нехорошей усмешке.

– Ха, похоже, я тебя поймал. Ладно. Пора бы сбить с тебя спесь. Ты же не знаешь всего. Так?

– Я прощаю тебе подобное обращение только потому, что уважаю тебя, Бруд, – прокаркал Крон. – Но не доводи меня до крайности. Ответь мне, кто из присутствующих здесь сможет противостоять магам Рейка? Я должен знать. А ты – со своими тайнами. Как я могу верно служить тебе, когда у меня нет жизненно необходимой информации?

– Что тебе известно о Малиновой гвардии? – поинтересовался Бруд.

– Очень немного, – ответил Ворон. – Кучка торгашей, очень высокого мнения о таких, как они сами. А что?

– Спроси Рейка из Тисте Анди, что они стоят, ворона. Перья Крона встали дыбом.

– Ворона? Я не могу снести такого оскорбления! Я ухожу. Возвращаюсь домой составлять список дурацких прозвищ для Каладана Бруда!

– Хорошо, убирайся! – улыбаясь, сказал Бруд. – Правильно.

– Если бы Рейк не был еще хуже, чем ты, – пробурчал Крон, прыгая к двери, – я шпионил бы за тобой, а не за ним.

– Еще одно, Крон, – остановил птицу Бруд.

Крон остановился на пороге и наклонил голову. Воитель вновь глядел на карту.

– Когда ты будешь за равниной Рхиви, на юге, обрати внимание, какие активные силы ты чувствуешь. Но будь осторожен, Крон. Там заваривается что-то неладное.

Крон в ответ только каркнул и исчез.

Бруд склонился над картой в тяжком раздумье. Он оставался недвижим минут двадцать, потом выпрямился. Он вышел из-под навеса и поглядел в небо. Крона нигде не было. Он вздохнул и пошел к ближайшему навесу.

– Каллор! Где ты?

Из-под навеса вышел высокий седой человек и медленно направился к Бруду.

– Золотой ушел в лес, – сказал он горестно, глядя на Бруда бесконечно старыми безжизненными глазами. – Гроза идет с Лидронских высот. Скоро появятся Кворлы Морантов.

Бруд кивнул:

– Я уйду на время. Пойду к Лисьему пути. Каллор удивленно поглядел на него. Бруд пояснил:

– Не волнуйся так. Люди решат, что ты не так уж и подходишь для своей службы. Кажется, я встречаюсь с герцогом К'аззом.

На тонких губах Каллора появилась почти незаметная улыбка.

– Что за безумие Джоррик Шарпланс сейчас вытворяет?

– Ничего особенного, насколько я знаю, – ответил Бруд. – Относись к парню проще, Каллор. Вспомни, ты тоже был молод.

Старый воин пожал плечами.

– Последним успехом он все равно обязан госпоже Удаче.

– Я не стану спорить с тобой.

– Можно узнать, зачем говорить с герцогом наедине?

Бруд поглядел по сторонам.

– Куда запропастилась моя чертова лошадь?

– Пасется где-нибудь, – рассеянно сказал Каллор. – Даю слово, что под твоей гениальной личностью у нее стали короче ноги. Я вспомнил, что такое бывает, но кто станет спорить с лошадью?

– Мне нужны люди герцога, – пояснил Бруд, устремляясь вперед по проходу. – А если точно, – бросил он через плечо, – мне нужен Шестой Меч Малиновой гвардии.

Глядя вслед уходящему Бруду, Каллор вздохнул.

– Опять Рейк, так, воитель? Лучше б ты меня послушал и уничтожил его. Ты еще пожалеешь, что не послушался моего совета, – он глядел вслед Бруду, пока тот не исчез за углом. – Последний раз предупреждаю.

Иссохшая земля звенела под конскими копытами. Тук поглядел через плечо на капитана Парана. Тот ответил ему утвердительным кивком. Они приближались к месту, из которого прошлой ночью бил столб огня.

Как и обещал Тук, они без проблем вышли из города, никто их не преследовал, ворота были приоткрыты. Лошади у них и впрямь были виканские, стройные, с длинными ногами, и, хотя ноздри у них раздувались от волнения и они то и дело прядали ушами, животные безукоризненно подчинялись всадникам.

Неподвижный полуденный воздух был полон серы, тонкий слой золы покрывал ездоков и их лошадей. Солнце палило нещадно. Тук остановил лошадь и подождал капитана.

Паран утер пот со лба и поправил шлем. Они ехали прямо к месту выхода огня. Предыдущая ночь был самой страшной в жизни капитана: ни он, ни Тук никогда раньше не видели такого количества магии разом. Они стояли в нескольких милях от источника, но прекрасно ощущали его жаркое дыхание. Теперь, по мере приближения, страх Парана рос.

Они оба молчали. Приблизительно в сотне ярдов от них поднималось нечто, похожее на бесформенный пень с поломанными обгоревшими ветвями, устремленными в небо. Вокруг пня на пять ярдов простиралась нетронутая зеленая трава, на которой лежал слой копоти, слегка сметенный с одного края.

Паран пустил лошадь вперед, Тук поехал за ним, держа наготове лук. Паран увидел, что Тук достал стрелу.

Чем ближе они подъезжали, тем меньше походил на пень предмет. То, что походило на торчащие ветви, было знакомо. Паран прищурился, затем чертыхнулся и пустил лошадь в галоп, оставив позади Тука.

Подъехав, он спешился и подошел к чему-то, что, как он теперь понимал, было двумя телами. Одно из них когда-то принадлежало великану. Оба обгорели до неузнаваемости, но у Парана не было сомнений, кому принадлежало второе тело. «Все приближается ко мне, все, что мне дорого… Порванный Парус», – прошептал он и упал на колени.

Тук подъехал тоже, но остался в седле, он привстал в стременах и оглядел горизонт. Затем спешился и медленно обошел тела, остановившись у травы, покрытой золой, что они видели издалека. Он присел на корточки, чтобы разглядеть ее.

Паран поднял голову, с трудом отведя глаза от тел. Ветвями были руки великана. Огонь опалил их по всей длине. Паран поглядел на скорченные пальцы и спросил себя, что за решение принял великан перед самой смертью. «Свобода – это смерть, свобода предала меня. Будь прокляты боги, прокляты все до единого». Он с трудом осознал, что Тук зовет его.

Он с трудом поднялся на ноги и побрел к тому месту, где сидел Тук. На земле перед ним лежал холщовый мешок.

– Следы выходят отсюда, – взволнованно произнес Тук, лицо его пылало от волнения. Он яростно поскреб шрам, затем встал. – Ведут на северо-запад.

– Следы? – недоуменно переспросил Паран.

– Да, маленькие, как детские. Только…

– Только что?

Он с трудом пояснил:

– Ступни костяные, – он выдержал безумный взгляд капитана. – Как будто кожа слезла, сгнила или сгорела, не ясно. Капитан, я рад, что это ушло отсюда, что бы это ни было.

Паран обернулся к двум обгоревшим телам. Он вздрогнул. Затем провел рукой по лицу.

– Это Порванный Парус, – сказал он безразлично.

– Я знаю. Мне очень жаль. Второй – Теломен, верховный маг Беллурдан. По крайней мере, должен быть, – Тук опять посмотрел на мешок. – Он вышел здесь искать место для погребения Вечерней Прохлады. Не думаю, что она теперь нуждается в месте для погребения.

– Это Тайскренн, – сказал Паран.

Что-то в голосе капитана убедило Тука.

– И еще адъюнкт. Порванный Парус была права. Им не следовало ее убивать. Она умерла не легко, она вообще не выбирала легких путей. Лорн отняла ее у меня, как и все остальное.

– Капитан…

Паран схватился за меч, не осознавая того.

– У бессердечной дряни кое-что есть, я достану это.

– Прекрасно, – произнес Тук.

– Только надо быть осторожнее, – капитан глянул на него, – пойдем, Молодой Тук.

Тук еще раз бросил взгляд на северо-восток. «Оно не ушло совсем» – подумал он, вздрогнув. Он бешено зачесался, в шраме что-то сильно болело. Он не мог добраться до этого «чего-то», как ни старался. Огонь горел на месте бывшего глаза, что-то подобное он уже испытывал. Он молча направился к лошади и сел в седло.

Капитан к тому времени уже повернул лошадь на юг. Он думал, не сделал ли Тук ошибки, пойдя с ним. Потом Паран дернул плечом.

– Ну, – обратился он к обгоревшим трупам, – что сделано, то сделано.

Равнина внизу погрузилась во тьму. Но на западе Крон еще видел заходящее солнце. Он выбрал восходящий воздушный поток, охлаждающий тело. Великий Ворон покинул Каладана Бруда два дня назад. С тех пор он не видел никаких признаков жизни на землях под ним. Даже огромные стада бедеринов, которые частенько преследовали Рхиви, и те пропали.

Ночью возможности Ворона были ограничены, хотя в такой тьме лучше была видна магия. Летя к югу, он жадно разглядывал землю внизу. Другие представители его рода с Лунного Семени регулярно облетали равнины, неся службу у Аномандера Рейка. Он пока еще никого не видел, но это был вопрос времени. Как только увидит, спросит, не замечали ли они где-нибудь источника магии.

Дело было не только в Бруде. Если там было, что клюнуть, он хотел знать об этом первым.

Впереди в небе разгорелся огонь. Он быстро появился, сверкнул зеленым и голубым и погас. Крон напрягся. Это была магия, но никогда не виденная им раньше. Он влетел в зону, где воздух был горячим и сырым, с примесью, которая напоминала о жженых перьях.

Впереди раздался крик, злой и испуганный. Крон раскрыл было клюв крикнуть в ответ, но тут же снова закрыл. Кричал кто-то из его племени, но были причины не отвечать. Затем появилась еще одна вспышка пламени, достаточно близко, чтобы Крон увидел, как огонь поглотил одного из Великих Воронов.

Дыхание со свистом вырвалось из его горла. За короткий миг света он увидел несколько Воронов его рода, летящих впереди него на запад. Великий Bорон расправил крылья и полетел к ним.

Когда он оказался среди панически хлопающей крыльями стаи, то прокричал:

– Дети! Все к Крону! Ваш отец с вами!

Вороны облегченно завопили и окружили Крона. Они каркали все разом, пытаясь рассказать об увиденном, но Крон заставил их умолкнуть.

– Я слышал сейчас голос Свиста? – спросил Крон.

Один из самцов подлетел.

– Да, я Свист.

– Я только что с севера. Расскажи, что случилось.

– Ошибочка вышла, – саркастически отозвался молодой Ворон.

Крон хихикнул. Он любил юмор.

– Правда? Продолжай, парень.

– Незадолго до сумерек Клип увидала свечение магии внизу. Оно было необычным, но это был только что открытый Путь, с которого что-то сошло на равнину. Она сказала мне, я полетел с ней и тоже видел нечто. Крон, я убедился, что искусство переселения душ практикуется.

– Да ну?

– С Тропы на равнину сошла маленькая кукла, – пояснил Свист, – одушевленная и обладающая огромной силой. Когда она увидела Клип, то повела рукой, и Клип обратилась в пламя. После кукла вернулась на Тропу и появляется теперь, чтобы убить кого-нибудь из нас.

– Почему вы остались? – спросил Крон.

– Определяем ее маршрут, – хихикнул Свист. – Пока что она движется на юг.

– Прекрасно, теперь можете лететь. Возвращайтесь все на Лунное Семя и расскажите все нашему хозяину.

– Как скажешь, Крон, – Свист исчез во тьме. Голос позвал остальных, и они ответили нестройным хором.

Крон выжидал. Он хотел быть уверен в том, что все улетели, прежде чем приступать к своим исследованиям. Что, кукла родилась в том столбе огня? Не похоже. И что это за магия, которой не видел ни один из Великих Воронов? Что-то совсем древнее. Переселение душ – штука непростая, ее не часто позволяли себе даже очень умелые маги. Много случаев помешательства связано с этим.

Возможно, кукла сохранилась с древних времен. Крон задумался. Невозможно.

Магия появилась внизу на равнине, затем пропала. От того места исходили до сих пор волны силы. «Именно там, – подумал Крон, – ответы на все вопросы. Напугали моих птенчиков? Посмотрим, справитесь ли вы с Кроном!»

Он сложил крылья и ухнул вниз. Воздух свистел по сторонам. Ворон воспользовался защитной магией как раз в тот миг, когда маленькая фигурка прервала свой путь и поглядела наверх. Крон услышал тихий безумный смешок, затем кукла повела рукой.

Сила, коснувшаяся Крона, была огромна, больше всех ожиданий. Защита выдержала, но Крон чувствовал себя так, будто его избили огромным кулаком. Он вскрикнул от боли, переворачиваясь на лету. Он яростно и тревожно вопил, набирая высоту. Взгляда вниз было достаточно, чтобы понять, что кукла вернулась на Тропу, свечения магии больше не было.

– Ох, – выдохнул он, – какую цену приходится платить за науку! И впрямь древний Путь, самый старый. Кто играет с Хаосом? Крон не знает. Все, все собирается в это место, – он нашел подходящий поток воздуха и повернул на юг. Об этом Рейк должен знать, несмотря на приказ Бруда не сообщать ему практически ничего. Рейк был лучше, чем о нем думал Бруд. – По крайней мере, когда речь идет о разрушении, – хихикнул Крон, – и смерти. Лучше в смерти!

Он набрал скорость и не заметил мертвого пятна на земле внизу и женщины, сидящей в его центре. Там не было магии, нечего было и замечать.

Адъюнкт Лорн сидела у походного ложа, глядя в небо.

– Тул, это связано с тем, что мы видели две ночи назад?

Аймасс покачал головой.

– Думаю, нет. Во всяком случае, это моя забота. Это магия, и она проходит через защиту, которую, я воздвиг.

– Как? – тихо спросила она.

– Есть одна возможность. Это самое древнее, затерянный Путь прежних времен вернулся. Кто бы по нему ни шел, он идет за нами с какой-то целью.

– Это что-то из Аркана Теней?

– Нет.

– Не думаю тогда, что оно преследует нас, Тул, – она отвернулась к постели.

Тул молча смотрел, как она готовится ко сну.

– Адъюнкт, – сказал он, – этот охотник способен проникать через мою защиту, значит, он может открыть у нас за спиной свой Путь, как только настигнет нас.

– Я не боюсь магии, – буркнула Лорн. – Дай мне поспать.

Аймасс умолк, но всю ночь не сводил с нее глаз. Он слегка шевельнулся, когда на востоке начала разгораться заря, затем снова замер.

Лорн со стоном перекатилась на спину, когда на ее лицо упал солнечный свет. Женщина открыла глаза, заморгала и окаменела. Она медленно подняла голову, чтобы увидеть стоящего перед ней Тула. В нескольких дюймах от ее горла находился кончик его меча.

– Успех, – сказал Тул, – требует дисциплины. Прошлой ночью мы видели, как действует древнейшая магия, которая избрала своим объектом Воронов. Вороны, адъюнкт, не летают ночью. Ты полагаешь, что сочетание твоих способностей с моими делает нас неуязвимыми. Это не так, – Аймасс убрал меч и шагнул в сторону.

Лорн глотнула воздуха.

– Это я допускаю, – сказала она, откашливаясь, прежде чем продолжить. – Спасибо, что не даешь мне расслабиться, – она села. – Скажи, тебе не кажется странным, что такая пустынная равнина, как Рхиви, полна сейчас какой-то деятельности?

– Притяжение, – пояснил Тул, – сила притягивает другие силы. Это несложная идея, но Аймассы не поддались ей. Ягуты прекрасно поняли опасность того, что здесь таится. Вот почему они стали жить каждый сам по себе и обратили в ничто свою цивилизацию. Форкрулы тоже все поняли, но они нашли другой путь. Разве это странно, что из трех самых больших народов только наследие Аймассов пережило века?

Лорн уставилась на Тула.

– Это что, юмор такой?

Аймасс поправил шлем.

– Все зависит от того, какое у тебя настроение. Она встала и пошла к лошадям.

– Ты с каждым днем становишься все более странным, – спокойно пояснила она скорее себе, чем ему. Ей вспомнилось что она увидела сегодня, открыв глаза: этот идиот и его меч. Сколько он так простоял? Всю ночь?

Адъюнкт пошевелила рукой. Она заживала очень быстро. Наверное, повреждения были не так велики, как она думала сперва.

Седлая лошадь, она наблюдала за Тулом. Воин стоял, уставясь на нее. Интересно, о чем думает тот, что прожил триста тысяч лет? А прожил ли? До встречи с ним она думала, что Аймассы не умерли, поскольку у них нет души, только плоть, которую поддерживает некая сила. Теперь она сомневалась, что это так.

– Тул, о чем ты думаешь?

Он пожал плечами, прежде чем ответить.

– О тщете, адъюнкт.

– Все Аймассы думают о тщете?

– Нет. Из них вообще немногие думают.

– Почему?

Аймасс наклонил голову набок и посмотрел на нее.

– Потому что это тщетно.

– Ладно, поехали дальше. Мы теряем время.

– Да, адъюнкт.

Она забралась в седло, недоумевая, что он имел в виду.

Книга четвертая УБИЙЦЫ

Я видел сон:

Монета странная с двумя орлами,

На каждой из сторон прекрасное лицо.

Она кружилась и звенела,

Танцуя на ребре…

Жизнь снов. Илбарс Хэг

Одиннадцатая глава

Приблизилась ночь,

Пока я брел, спотыкаясь;

Мой дух, с трудом преодолевая

И камни, и деревья,

Влачился по земле.

Но, мягко, как ночь сама,

Дитя воздуха, лишенное света,

Приблизился и я к ним,

Мастерам, что камень резали во тьме,

И только видели их звезды за работой.

– Где солнце? – их спросил я.

– И не его ли облик и тепло я ощущаю

В том, что вы творите? Один из них ответил:

– Никто из смертных на земле

Не может противиться его лучам,

И разум угасает, когда опускается тьма,

То, что творим мы ночью этой —

Могила для тебя и рода твоего.

– Простите, что помешал вам, —

Сказал я.

– Покойный не мешает, – ответил

Мастер. – Он приходит.

Камень Нищего. Даруджистан

«Еще одна ночь, еще один сон, – простонал Крупп, – и нет в нем ничего, кроме неверного огня». Он держал руки над мерцающим, неумирающим пламенем, оставленным верховным богом. Подарок казался странноватым, но он чувствовал, что в нем имеется тайный смысл. «Крупп поймет, в чем тут суть, даже если в конце его ждет разочарование».

Земли, в которых он оказался, были заброшенными: ни пашни, ни признаков жилья. Он сидел, скорчившись, у одинокого огня посреди этой пустыни, воздух вокруг был ледяным. На севере и востоке горизонт отливал зеленым, почти светился, хотя луна не взошла, чтобы составить компанию звездам. Круппу раньше не доводилось видеть ничего подобного, хотя все эти картинки родились в его воображении. «И впрямь волнуют, заявляет Крупп. Эти образы перед мысленным взором, они ведь не случайны? Крупп знает, что не случайны, он охотно вернулся бы сию же секунду в свою постель, будь его воля».

Он принялся разглядывать простирающиеся вокруг земли, поросшие мхом и лишайником, изумляясь их ярким, необычным цветам. Он когда-то слышал легенды о Красноконечной равнине, лежащей далеко на севере, за плато Лидрон. Что, так и выглядит тундра? Она всегда представлялась ему местом бесцветным. «Взять хотя бы эти звезды над головой. Они блестят, словно юные, нет, сияют, будто бы изумленные тем, кто созерцает их. А земля под ними отливает всеми оттенками красного, оранжевого и голубого».

Крупп поднялся, услышав надвигающуюся с запада волну шума. Вдалеке двигалось огромное стадо каких-то животных с коричневым мехом. Струйки пара, вырывавшегося у них из ноздрей, оставляли в воздухе над ними и позади них серебристое свечение. Он смотрел на все это некоторое время. Когда стадо приблизилось, Крупп увидел красные полоски на шкурах животных и их рога, ныряющие вниз на бегу и возвращающиеся снова вверх. Земля дрожала от их бега.

– Круппу любопытно знать, это ли есть жизнь мира? Вернулся ли он к самому началу времен сейчас?

– Да, – подтвердил низкий голос у него за спиной. Крупп повернулся.

– А, заглянул на мой огонек, да?

Перед ним стоял приземистый человек, его кожа была покрыта изображениями оленей или каких-то похожих на них животных. На его головном уборе, из-под которого выбивались седые космы, красовались оленьи рога. Крупп поклонился:

– Ты видишь перед собой Круппа из Даруджистана.

– Я Пран Шоль из Крон Т'лан Аймассов, – ответил человек, подходя ближе и присаживаясь перед огнем. – Меня также называют Белым Лисом, Крупп Премудрый, – добавил он, бросая взгляд на Круппа и улыбаясь.

Лицо Прана было широким, под гладкой золотистой кожей проступали кости черепа. Глаза едва виднелись, скрытые плотными веками, но то, что блестело из-под них, было янтарного цвета. Пран вытянул над огнем длинные руки.

– Огонь – это жизнь, жизнь – это огонь. Эпоха льдов заканчивается, Крупп. Долгие годы вы скитались здесь, охотясь на бесчисленных животных и воюя с Ягутами в южных землях, рождаясь и умирая в муках, уплывая по замерзшим рекам.

– Крупп, стало быть, забрел далеко.

– К началу и к концу. Мой род уступает дорогу твоему роду, Крупп, хотя война еще не закончена. Мы освободим вас от подобных войн. Ягуты сдаются, отходя в забытые земли. Форкрул Эссейлы ушли, хотя с ними мы никогда не воевали. И К'Чейн Ше'Малей больше нет, лед поговорил с ними на языке смерти. – Тут Пран поглядел на огонь. – Наша охота привела смерть в бесчисленные стада, Крупп. Мы идем к югу, а этого быть не должно. Мы – Тланы, но грядет воссоединение, скоро объявят Обряд Аймассов и выбор Гадающего на Костях, а потом погибнет плоть самого времени. С воссоединением родятся Т'лан Аймассы и Первая империя.

– Почему, спрашивает Крупп, ты здесь?

Пран Шоль пожал плечами:

– Я пришел, потому что меня позвали. Кто, я не знаю. Может быть, тот, кто позвал и тебя.

– Но Крупп спит. Это сон Круппа.

– Значит, я избран, – выпрямился Пран. – Ваше время приближается. Может быть, оно принесет ответ, который мы ищем.

Крупп проследил за взглядом Прана. Брови его поднялись в удивлении.

– Если я не ошибаюсь, она из Рхиви.

Женщина, что приближалась к ним, была средних лет. Она была беременна. Круглое ее лицо походило на лицо Прана. В глазах се виден был страх, хотя она старалась не подавать виду. Она приблизилась к огню и поглядела на мужчин, ее внимание было в основном сосредоточено на Пране.

– Тлан, – произнесла она, – Путь Телланн, Путь Аймассов нашего времени под влиянием магии породил дитя. Его блуждающая душа потеряна. Его тело омерзительно. Что-то произойдет.

Она повернулась к Круппу и задрала грубое платье, обнажив раздутый живот. На коже виднелась свежая татуировка: изображение седой лисицы.

– Верховный бог вернется, восстанет из крови, пролитой на жертвенный камень. К'рул приходил в ответ на зов ребенка, а теперь он помогает нам в поисках ответа. Он приносит тебе свои извинения, Крупп, он использовал мир твоего сна, поскольку ни один из молодых богов не властен над этим местом. Ты каким-то образом сделал свою душу неуязвимой.

– Это награда за цинизм, – пояснил Крупп, кланяясь.

Женщина улыбнулась.

– Я понял, – сказал Пран Шоль. – Ты сделаешь из этого ребенка, рожденного от силы Аймассов, Сольтакен.

– Да. Это лучшее, что мы можем сделать, Тлан. Расклад, известный нам как Сольтакен, должен подойти.

Крупп вежливо кашлянул.

– Извините Круппа, но не потеряем ли мы что-нибудь жизненно важное, воплощая эти планы?

– Она перешагивает через два мира, – сказала женщина Рхиви. – К'рул ведет ее к вам. Она все еще напугана. Тебе, Крупп, придется встречать ее.

Крупп расправил рукава своего вылинявшего, протертого до основы пальто.

– Тут у Круппа не будет проблем, с его-то обаянием.

– Да, наверное, – с сомнением сказала Рхиви. – Ее плоть омерзительна. Тебя предупредили.

Крупп вежливо поклонился и огляделся вокруг.

– Все равно, куда идти?

Пран Шоль рассмеялся.

– Я бы посоветовала на юг, – ответила женщина.

Он пожал плечами, поклонился своим собеседникам и повернулся на юг. Через несколько минут он обернулся, но огня уже не было. Он был один на один с ледяной ночью.

На востоке взошла полная луна, осветившая землю серебристым сиянием. Впереди, настолько, насколько мог видеть Крупп, простиралась тундра, плоская и невыразительная. Он насторожился. Что-то только что появилось, оно было еще далеко и продвигалось явно с трудом. Он видел, как это нечто упало, затем вновь встало на ноги. Несмотря на лунный свет, фигура оставалась темной.

Крупп двинулся вперед. Она заметила его движение, он остановился приблизительно в тридцати футах от нее. Рхиви была права. Крупп вынул свой шелковый платок и утер пот со лба. Это существо когда-то было женщиной, высокой, с черными волосами. Но к этому моменту она уже давно была мертва. Ее плоть усохла и приобрела оттенок черного дерева. Самым пугающим в ней, пожалуй были, ее конечности. Они были грубо пришиты к спине.

– Ай-ай-ай, – прошептал Крупп, – похоже, что эту женщину когда-то разорвали на куски.

Женщина подняла голову, ее глаза, лишенные всякого выражения, сфокусировались на Круппе. Она замерла, рот ее открылся, но ни звука не было слышно.

Крупп тайком наложил на себя оберегающее заклятье и еще раз взглянул на нее. Над женщиной тоже облаком висело заклятье, и тоже оберегающее, но с ним что-то произошло, что-то изменило его форму.

– Детка! – проорал Крупп. – Я знаю, что ты слышишь меня.

Этого он не знал, но решил в любом случае настаивать на этом.

– Твоя душа смущена чужим телом, в котором она оказалась. Это не ты. Меня зовут Крупп, я приведу тебя туда, где тебе помогут. Идем! – он отвернулся и пошел. – Секунду спустя он услышал движение у себя за спиной и улыбнулся.

– Ага! – прошептал он. – У Круппа и впрямь бездна обаяния. Но он еще и умеет проявить твердость, когда это необходимо.

Огонь опять появился, он светил впереди, Крупп увидел два силуэта, ожидавших их приближения. Остатки заклятия, которое использовал Крупп, затенили фигуры Тлана и Рхиви, так сильно оно было. Крупп и женщина подошли ближе.

Пран Шоль выступил вперед.

– Благодарю тебя, Крупп.

Он поглядел на женщину и медленно кивнул.

– Я вижу на ней следы действия Аймассов. Но есть кое-что еще, – он повернулся к Рхиви. – Она когда-то была волшебницей?

Рхиви подошла к женщине совсем близко.

– Послушай меня, заблудившаяся душа. Твое имя Порванный Парус, ты пришла Путем Тюра. Путь и сейчас ведет тебя, делает тебя живой, защищает, – тут она опять обнажила живот. – Настало время вернуть тебя в мир.

Порванный Парус в испуге отшатнулась.

– В тебе прошлое. Ты знаешь настоящее, а Рхиви даст тебе будущее. В этом месте все смешалось. Плоть, в которую ты облачена, носит следы оберегающего заклятья, умирая, ты открыла Путь под влиянием Телланна. А теперь ты идешь по сну смертного. Крупп поможет тебе измениться. Позволь нам помочь тебе.

Беззвучно закричав, Порванный Парус упала в объятия Прана. Рхиви быстро подошла к ним.

– Бог мой, – выдохнул Крупп, – сны Круппа приняли странное направление. Если у него и были собственные планы и идеи, от них следует отказаться.

К'рул внезапно оказался рядом с ним.

– Ни в косм случае. Я не собираюсь использовать тебя, ничего не оставляя взамен.

Крупп поглядел в лицо верховному богу.

– Крупп ничего не просит. Во всем происходящем есть доля откровения, и я рад быть частью его.

К'рул кивнул.

– Все равно. Скажи, что беспокоит тебя.

– Раллик и Мурильо затеяли исправить старую несправедливость, – со вздохом ответил Крупп. – Они полагают, что я не догадываюсь о их планах, но я оберну их планы себе на пользу. Решение пришло под влиянием вины, но они в этом нуждаются.

– Ясно. А что Несущий Монету?

– Защита у него есть, хотя ее окончательная форма еще не определилась. Я знаю, что Малазанская империя уже добралась до Даруджистана, пока тайно. Что они ищут…

– Они сами не знают, Крупп. Сами. Используй это преимущество, когда повстречаешься с ними. Союзники могут появиться с неожиданной стороны. Вот что я скажу тебе: сейчас двое идут к городу, один из них – Тлан Аймасс, второй – проклятье для магии. Они идут разрушать, но против них уже действуют некие силы. Разузнай о них все, но не открывайся сам. Они опасны. Сила привлекает силу, Крупп. Пусть они действуют, как собирались.

Крупп кивнул согласно.

– Крупп не дурак, К'рул. Он не открывается никому и он избегает столкновения с силой.

Пока они беседовали, женщина Рхиви взяла Порванный Парус на руки. Пран Шоль присел рядом, глаза его закрылись, а губы что-то беззвучно шептали. Рхиви ритмично покачивала иссохшее тело, тихонько напевая. По ее бедрам струилась вода.

– Ого, – прошептал Крупп, – она и впрямь собирается рожать.

Рхиви резко отбросила тело. Оно опустилось на землю бесформенной кучей.

Луна теперь висела прямо над головой и сияла так ярко, что Крупп не мог на нее смотреть.

Рхиви присела на корточки, продолжая ритмично двигаться в такт схваткам, по ее лицу струился пот. Пран Шоль оставался недвижим, хотя его тело свело судорогой, а лицо было искажено от боли. Его янтарные глаза широко распахнулись, он, не отрываясь, глядел на луну.

– Верховный бог, – тихо спросил Крупп, – как много помнит Порванный Парус из своей прежней жизни?

– Неизвестно, – отозвался К'рул. – Переселение душ – дело тонкое. Эта женщина пережила огромный пожар. Первый полет ее душа совершила на крыльях боли и ярости. После этого она вошла в другое несчастное тело, у которого были свои травмы. Ребенок, который родится, не будет похож ни на что, виденное ранее. Его жизнь – тайна, Крупп.

Крупп заворчал что-то.

– Если учесть, кто ее родители, она действительно должна быть чем-то исключительным. Внезапно его осенило.

– К'рул, а что будет с тем ребенком, которого носила Рхиви?

– Не было никакого ребенка. Женщина Рхиви сделала то, что не известно ни одному мужчине, – тут он хихикнул. – Включая меня самого, – с этими словами он посмотрел в небеса. – Это волшебство принадлежит Луне.

Они продолжали следить за родами. Круппу казалось, что прошло уже гораздо больше времени, чем длится нормальная ночь. Луна по-прежнему висела над головой, будто бы она нашла свое любимое место или, предположил он, чтобы защитить их.

Потом неподвижный воздух разрезал плач, Рхиви подняла на руках ребенка, одетого в серебряный мех.

Крупп видел, как мех исчез. Рхиви перевернула ребенка и приблизила свой рот к его животу. Ее челюсти сомкнулись, и остатки пуповины отпали.

Пран Шоль подошел к Круппу и верховному богу. Он казался изможденным.

– Ребенок высосал из меня силу, несмотря на мой контроль, – пояснил он.

Когда Рхиви снова опустилась на корточки, чтобы избавиться от последа, держа ребенка на груди, глаза Круппа широко раскрылись. Живот матери был абсолютно гладким, татуировка с белой лисицей исчезла.

– Я боюсь, – сказал Пран, – что я могу не вернуться в ближайшие двадцать лет и не узнаю, что стало с ребенком.

– Ты вернешься, – тихо произнес К'рул, – но не как Т'лан, а как Т'лан Аймасс Бросающий Кости. Дыхание со свистом вырвалось изо рта Прана.

– Сколько? – спросил он.

– Триста тысяч лет, Пран Шоль.

Крупп положил свою руку на плечо Прана.

– Тебе есть, чего ждать, – сказал он.

Т'лан поглядел на Круппа, затем откинул голову назад и захохотал.

Часы, проведенные Круппом перед сном, были полны событий, начиная с беседы с Баруком, допустившим разоблачение Несущего Монету, прерванной красивым, хотя и несколько драматическим представлением с висящим в воздухе слепком монеты. Все чуть не пропало.

Вскоре после разговора, со следами опять застывшего слепка на груди и рукавах пальто, Крупп остановился у двери алхимика.

– Бог мой, – выдохнул Крупп, утирая пот со лба. – Почему имя Крокуса показалось знакомым мастеру Баруку? А, Крупп, глупец! Дядя Маммот, конечно же. О, небо, все чуть не пропало! – Он начал спускаться по лестнице.

К этому моменту сила Опоннов значительно возросла. Крупп улыбнулся. Но улыбка была рассеянной. Он должен избегать подобных контактов. У силы была привычка проявлять свои собственные таланты, а он и так уже чувствовал внутри себя зов Крыла Дракона.

Он побежал вниз по ступенькам, пересек холл перед входной дверью. Вошел Роулд с грузом покупок. Крупп заметил пыль, покрывавшую одежду старика.

– Роулд, похоже, что ты только что пережил пылевую бурю. Не нужна ли тебе помощь Круппа?

– Нет, – буркнул Роулд. – Спасибо, Крупп, я справлюсь. Разве что ты будешь так добр, чтобы закрыть двери, когда будешь выходить.

– Конечно, старина Роулд! – Крупп потрепал старика по плечу и вышел во двор. Ворота на улицу были распахнуты, за ними клубилась пыль. – Ах, да, ремонт дороги, – пробормотал Крупп.

Головная боль застилала тьмой глаза, и солнце, сияющее в небесах, не помогало. Он уже прошел полпути к воротам, когда вдруг вспомнил: «Двери! Крупп забыл закрыть двери!»

Он развернулся и пошел к дверям в холл, посмотрел, как они сомкнулись с удовлетворенным чмоканьем. Когда он стал выходить во второй раз, кто-то закричал на улице. Затем раздался громкий треск, но его Крупп не услышал.

В его голове бушевала, завывая, магическая буря. Он упал на колени, голова его дернулась, глаза широко раскрылись.

– Это, – прошептал он, – действительно, малазанское проклятье. Иначе почему образ Аркана Теней огнем горит в мозгу Крупна? Кто нынче ходит по улицам Даруджистана? Сколько неразвязанных узелков… Загадка разрешенная порождает массу неразрешенных загадок!

Боль прошла. Крупп встал на ноги и смел с одежды пыль.

– Хорошо, что эта неприятность случилась вдали от подозрительных наблюдателей, – с облегчением заявил Крупп. Все благодаря обещанию, данному Роулду. Старый мудрый Роулд. Здесь пригодилось бы дыхание Опоннов.

Он проковылял к воротам и выглянул на улицу. Перевернулась телега с булыжниками. Два человека спорили, кто из них виноват, пока ставили телегу на колеса и нагружали ее по новой. Крупп понаблюдал за ними. Они говорили на языке Дару хорошо, но если слушать внимательно, можно было заметить акцент, акцент странный.

– О боже, – простонал Крупп, отступая назад. Он поправил пальто, сделал глубокий вдох, затем открыл ворота и вышел на улицу.

Маленький толстенький человечек вышел из ворот – рукава его пальто хлопали на ветру и повернул налево. Он торопился.

Сержант Вискиджак утер пот со лба рукой со шрамом, глаза его превратились в узенькие щелки из-за яркого солнца.

– Вот один, сержант, – сказала Горечь.

– Ты уверена?

– Да. Я уверена.

Вискиджак поглядел вслед человечку, пробирающемуся через толпу.

– А чем он так важен? – спросил он.

– Я понимаю, – ответила Горечь, – что имеется некоторое несоответствие вида и сути. Но он очень важен, сержант.

Вискиджак закусил губу и повернулся к фургону, где была разложена карта города, углы которой прижимали булыжники.

– Кто живет в доме?

– Человек по имени Барук, – ответила Горечь, – алхимик.

Он поморщился. Откуда она знает?

– Так этот маленький толстяк и есть Барук?

– Нет. Он работает на алхимика. Не слуга. Возможно, шпион. Среди его умений – воровство, и еще у него имеется… дар.

– Он провидец? – поднял голову Вискиджак.

Горечь почему-то смутилась. Сержант глядел на нее в удивлении. Она сильно побледнела. «Черт, что творится с этой девчонкой?»

– Судя по всему, да, – ответила она с дрожью в голосе.

Вискиджак выпрямился.

– Ладно. Иди за ним.

Она тряхнула головой и скрылась в толпе.

Сержант прислонился к стенке фургона. Выражение его лица делалось все более кислым по мере того, как он разглядывал свой отряд. Троттс работал киркой с такой яростью, будто они были на поле битвы. Повсюду валялись камни. Прохожие пытались лавировать между ними и ругалась, когда им плохо это удавалось. Еж и Скрипач возились с колесом тачки, вздрагивая каждый раз, когда кирка Троттса вонзалась в землю. Маллет стоял поодаль, указывая прохожим обходные пути. Он уже не ревел на прохожих, поскольку потерял голос в споре со старикашкой, который вел осла, нагруженного горой дров. Вязанки дров сейчас валялись по веси улице, создавая непреодолимую преграду для колесных экипажей; ни старикашки, ни осла нигде не было видно.

Как бы то ни было, заключил Вискиджак, все они вжились в роль темпераментных рабочих с легкостью, которая его даже несколько беспокоила. Еж и Скрипач приобрели телегу, нагруженную булыжниками, когда с момента их полуночной высадки в порту не прошло и часа. Вискиджак побоялся даже спросить, как им это удалось. Но все это чудесно укладывалось в их план. Какой-то осадок Вискиджак чувствовал, но предпочитал не задумываться. Он солдат, а солдат подчиняется приказам. Когда придет время, все улицы города превратятся в такое же безобразие, как и эта.

– Мины будет заложить не просто, – заметил Скрипач, – мы ведь собираемся сделать это у всех на виду. Починка дороги.

Вискиджак покачал головой. Как и предсказывал Скрипач, никто их ни о чем не спросил. Они продвигались по улицам, заменяя старые булыжники на мины со взрывоопасной глиной Морантов. Все ли пройдет так же гладко?

Его мысли вернулись к Горечи. «Не похоже». Быстрый Бен и Калам в конце концов убедили его, что они свою задачу лучше выполнят без нее. Она же пыталась помогать всем. Сейчас он ощущал некоторое облегчение от того, что услал ее следить за толстяком.

Но как семнадцатилетняя девчонка оказаласьна войне? Он не понимал, он не мог абстрагироваться от ее молодости, не мог увидеть холодного убийцу за ее мертвыми глазами. Он долго убеждал отряд, что она такой же человек, как и вес, но при каждом вопросе о ней, на который он не мог ответить, подозрения вновь появлялись. Он почти ничего о ней не знал. Открытие, что она умеет управлять рыбацкой лодкой, ни к чему не вело. Здесь, в Даруджистане, она едва ли вела себя как девушка, выросшая в рыбацком поселке. У нее была такая осанка, которая заставляла предположить, что она происходит из более высоких слоев общества. И не важно, в каких кругах она вращается теперь, выглядит она именно так.

Похожа ли она на семнадцатилетнюю девушку? Нет, но так говорил Быстрый Бен. Но как соотнести этот образ с той женщиной с ледяной кровью, что сама пытала заключенных в тюрьме Натилога? Он глядел на нее и часть его разума говорила: «Юная, довольно приятная с виду, в ней есть обаяние». Другая же часть рассудка восклицала: «Юная?» Он слышал собственный саркастический смех. «О, нет, не она. Она стара. Она бродила под кровавой луной на заре времен – это была она. В ее лице все непостижимо. Она глядит тебе в глаза, Вискиджак, а ты не можешь понять, о чем она думает».

Он ощутил, как пот струится по лицу и шее. Чушь. Эта часть его разума терялась перед собственными страхами и взирала на неведомое в отчаянии и не могла узнать лица. «Отчаяние, говорил он себе, нуждается в точке опоры, в месте для жизни. Найди эту точку, и отчаяние пройдет».

Конечно, это не просто. Отчаяние, которое охватило его, было лишено определенности. Причиной его была и не Горечь, и не бесконечная война, и не постоянные предательства внутри империи. Он нигде не мог найти ответов, а он уже устал задавать вопросы.

Когда он видел Горечь в Сером Псе, источник его страхов заключался в очевидности того, кем он становился: убийцей, лишенным сожалений, вооруженным холодным железом бесчеловечности, освобожденным от необходимости задавать вопросы, искать ответы, вести обычную жизнь – он был островом в океане крови.

В пустых глазах этого ребенка он видел отображение его собственной души. Ясное отражение, у него не было сомнений в том, что он видит то, что есть на самом деле.

Пот, что струился по его спине под доспехами, казался горячим по сравнению с охватившим его ознобом. Вискиджак поднес ко лбу дрожащую руку. В ближайшие дни и ночи люди пойдут на смерть по его команде. Он думал об этом, разрабатывая свои планы, успех мерялся в них соотношением потерь врагов к его собственным потерям. Город (его жители были единой массой, они не делились на маленьких и больших, храбрых и трусливых) представлял собой поле для игры, игры, где кто-то выиграет.

Он разрабатывал планы так, словно его ничто не волновало. Даже его друзья могут погибнуть (он наконец-то назвал их так), друзья других тоже могут погибнуть, и их сыновья, дочери, родители. Список погибших будет бесконечен.

Вискиджак сильнее вжался спиной в стенку фургона, силясь привести в порядок спутанные мысли. Он случайно оторвал взгляд от улицы и посмотрел вверх. В окне третьего этажа особняка стоял человек. Человек смотрел на них, руки его были ярко-красного цвета.

Сержант вздрогнул и отвернулся. Он прикусил губу изнутри и сжимал зубами, пока не почувствовал острую боль и вкус крови во рту. – «Внимание, – сказал он себе. – Отойди отсюда. Внимание, или ты покойник. И не только ты, а и весь твой отряд. Они верят, что ты вытащишь их отсюда живыми. Ты не можешь их подвести, – он с шумом потянул носом воздух, потом отвернулся и сплюнул кровь. Он уставился на отливающий красным булыжник. – Вот, – прошипел он, – смотреть на это легко, правда?»

Послышались шаги, подошли Еж и Скрипач. Оба выглядели встревоженными.

– Ты в порядке, сержант? – поинтересовался Скрипач. Вслед за ними подошел Маллет, он оценил обстановку и внимательно посмотрел на Вискиджака, белого и истекающего потом.

Сержант поморщился.

– Мы выбиваемся из графика. Долго еще?

Они переглянулись, и Еж ответил.

– Часа три.

– Мы решили, что заложим семь мин, – пояснил Скрипач.

– Какое-нибудь из этих зданий рухнет? – спросил Вискиджак, избегая взгляда Маллета.

– Естественно. Нет лучшего способа разбить город на части, – ухмыльнулся Скрипач.

– Ты хочешь выбрать какое-то? – спросил Еж.

– Особняк алхимика у тебя за спиной.

– Ладно, – согласился Еж. – Фейерверк получится славный.

– У вас два с половиной часа, – распорядился Вискиджак. – А потом на перекресток у Зала Величия. Маллет подошел ближе.

– Опять голова? – мягко поинтересовался он. Вискиджак прикрыл глаза и быстро кивнул. Целитель поднял руку и провел по лбу Сержанта.

– Успокоим ее немного, – произнес он. Сержант невесело усмехнулся.

– Это уже было, Маллет. Ты даже слова говоришь те же, – холодная волна успокоила его мысли.

Лицо Маллета оставалось бесстрастным. Он опустил Руку.

– Когда будет время, я найду причину, Вискиджак.

– Хорошо, – ухмыльнулся сержант. – Когда будет время.

– Надеюсь, у Калама и Быстрого все в порядке, – сказал Маллет, поворачиваясь лицом к улице. – Ты отослал Горечь?

– Да. Мы заняты свои делом. Они знают, где нас искать, все трое, – тут он поглядел на окно особняка. Человек с красными руками все еще стоял там, но теперь он глядел вдаль, на крыши. Его закрывало облако пыли, и Вискиджак сосредоточился на карте города, где большие здания, казармы и Зал Величия были обведены красными кругами.

– Маллет?

– Сержант?

– Я опять прикусил щеку.

Лекарь подошел ближе и опять поднял руку.

Крокус Маленькие Руки брел на юг по Траллитской миле. Появлялись первые признаки начинающегося праздника Гедерон. На улицах висели флажки, двери домов были украшены цветами и ветками, пучки сухих растений были воткнуты в стены домов на перекрестках.

Улицы заполняли толпы приезжих: пастухи из Гадроби, торговцы Рхиви, катлинские ткачи – все они двигались, вопили, суетились. Запах животных смешивался с запахами людей, узенькие улочки были так переполнены, что пройти по ним казалось невозможным, толпа все прибывала и выплескивалась на главные улицы.

В прежние годы Крокус частенько участвовал в праздновании, пробиваясь через полуночную толпу и наполняя свои карманы тем, что удавалось извлечь из карманов других. Страхи перед вторжением Малазанской империи с севера на время праздника поутихли. Дядюшка в таких случаях обычно говорил, что смена времен года дает еще один повод для проявления человечности. «Вся эта муравьиная суета, Крокус, – говаривал он, – бессильна перед Великими Кругами Жизни».

Пока он шел домой, ему пришли на ум эти слова Маммота. Он всегда считал дядюшку мудрым, хотя и странноватым, стариком. Однако с возрастом он все больше проникался его наблюдениями.

Празднование Весны и Возрождения – не повод забывать о реальной жизни. Подобная забывчивость не так уж безобидна: она отдаляла вероятное и делала его неизбежным. «Мы можем протанцевать на улицах весь год, – объяснил он себе, – тысячи Великих Кругов, но с той же неизбежностью, что и смена времен года, через наши ворота промарширует малазанская армия. Они прекратят танцы мечом, они цивилизованные и дисциплинированные, они не любят попусту растрачивать энергию, эти угрюмые близорукие люди».

Он подошел к дому, кивнул пожилой курильщице, сидевшей на ступенях, затем вошел. Прихожая была пуста, без всякого сомнения, привычная орава детей сейчас торчала на улицах, из-за дверей доносилось лишь негромкое бормотанье. Он поднялся по поющим ступеням на второй этаж.

Под дверью Маммота скребся, тщетно дергая задвижку, любимец ученого: крылатая обезьянка. Она не обращала никакого внимания на Крокуса, пока он не отпихнул ее от двери, тогда она взмыла и закружилась у него над головой.

– Опять не в духе, да? – сказал Крокус созданью, отмахиваясь от обезьянки, когда та подлетала слишком близко. Закончилось все тем, что она запуталась у него в волосах. Крошечные человеческие ручки обхватили его голову. – Ладно, Моби, – сказал он успокаивающе и открыл дверь.

Маммот заваривал травяной чай. Не оборачиваясь, он сказал:

– Чаю, Крокус? Что касается того монстра, что вцепился тебе в волосы, передай ему, что я сыт им по горло сегодня.

Моби возмущенно фыркнул и взлетел над письменным столом ученого, там он приземлился, хлопнувшись брюхом и сметя на пол бумаги. Он что-то зачирикал.

Вздохнув, Маммот развернулся, держа в руках чайный поднос. Его водянистые глаза в упор поглядели на Крокуса.

– Ты выглядишь утомленным, сынок. Крокус плюхнулся на один из двух имеющихся стульев, тот, что был менее ободран.

– Да. Устал. И настроение дурное.

– Мой чай сотворит свое обычное чудо, – сказал Маммот с улыбкой.

Крокус буркнул, не поднимая головы:

– Может быть. А может быть и нет.

Маммот подошел и опустил поднос на маленький столик между двумя стульями. Он уселся с легким вздохом.

– Как ты знаешь, у меня есть некоторые нравственные колебания, касающиеся избранной тобой профессии, Крокус, поскольку речь идет о правах любого рода, включая право на собственность. Даже привилегии подразумевают ответственность, как я всегда говорил, и привилегия иметь собственность требует, чтобы владелец проявлял ответственность и эту собственность защищал. И меня беспокоит риск, которому ты подвергаешься, – Маммот разлил чай по чашкам. – Мальчик, вор должен быть в одном, в своей внимательности. Рассеянность опасна.

Крокус поглядел на дядю.

– Что ты пишешь все эти годы? – внезапно спросил он, указывая на письменный стол.

Маммот удивился, он взял свою чашку и откинулся на спинку стула.

– Прекрасно! Врожденная тяга к образованию, да? Наконец-то! Как я и раньше говорил, Крокус, у тебя имеются вес необходимые данные. И пока я являюсь скромным служителем наук, одно мое слово откроет перед тобой множество дверей в городе. В самом деле, даже Городской Совет будет доступен тебе, если вдруг ты зайдешь так далеко. Дисциплина, мальчик, – то самое качество, что выработалось у тебя как у вора.

Глаза Крокуса хитро заблестели, когда он поглядел на Маммота.

– Сколько времени понадобится, – небрежно спросил он, – чтобы стать известным в тех кругах, о которых ты толкуешь?

– Ну, все, разумеется зависит от срока обучения.

– Да, конечно, – однако, перед мысленным взором Крокуса появилась спящая девушка. Маммот подул на чашку.

– При полноценных занятиях и юношеской жажде знаний, я бы предположил, что год, возможно, больше, возможно, меньше. А что, надо спешить?

– Всего лишь юношеская жажда знаний, я полагаю. Во всяком случае, ты так и не ответил. Что ты пишешь, дядя?

– А, – Маммот поглядел на письменный стол, в удивлении поднял бровь, увидев, что Моби открыл чернильницу и теперь пьет из нее. – Историю Даруджистана, – ответил он. – Я начал только пятый том, который начинается с правления Экталма, второго из тиранов.

– Кого? – заморгал Крокус. Маммот с улыбкой потягивал чай.

– Узурпатора Летастта, ему наследовала его дочь Санденей, с которой пришла Эпоха Расцвета, а с ней и закат тиранов.

– А, точно.

– Крокус, если ты всерьез интересуешься историей Даруджистана, мы будем заниматься, но это не значит, что следует начинать с пятого тома. Начинать следует с самого начала.

– Рожденный слухами, – кивнул Крокус.

Моби на столе поперхнулся и закашлялся. Маммот кинул на него быстрый взгляд, затем опять повернулся к Крокусу, лицо его затуманилось, когда он начал говорить.

– Да, мальчик. Даруджистан был порожден слухами, – он заколебался. – Ты слышал это высказывание? Недавно?

– Кто-то так говорил, – небрежно отозвался Крокус. – Кто – не помню.

На самом деле он помнил, кто. Убийца. Раллик Ном.

– Ты знаешь, что это значит?

Крокус покачал головой.

Маммот сел поудобнее.

– Пей свой чай, мальчик мой, – старик задумался. Затем начал, – в Первых Кругах Королевства три больших народа боролись за власть, ни один из них не был народом людей в том смысле слова, к которому мы привыкли. Один из них, Форкрул Эссейл, или Круссейл, как его теперь называют, первым выбыл из борьбы. Не потому, что он был слаб, а скорее… не заинтересован. Оставшиеся два народа воевали бесконечно. Один из них все-таки пал, поскольку его составляли индивидуалисты, которые боролись и друг с другом также яростно, как с врагами. Они назывались Ягуты, сейчас это имя сократилось до Яги. Несмотря на то, что они проиграли войну, они не сдались до конца, некоторые из Ягутов дожили до наших дней, по счастью, не в Генабакисе. И вот, – Маммот обхватил чашку обеими руками, – Даруджистан был построен на слухах. Среди коренного населения холмов Гадроби сохранилась легенда, что где-то в холмах есть захоронение Ягутов. Тогда Ягуты стали великими магами, создали тайные Тропы и предметы силы. Со временем легенда вышла из холмов, распространилась на север и на юг, дошла до королевств на западе и востоке, что позже обратились в пыль. В холмы пришли исследователи, сначала одиночки, потом целые толпы, целые племена, ведомые жадными до силы шаманами и жрецами. Все холмы покрылись следами раскопок. Из биваков и времянок, из тысяч золотоискателей, приходивших каждую весну, и возник город.

– Даруджистан, – отозвался Крокус.

– Да. Захоронения так и не нашли, а легенда забылась, ее помнят немногие в наши дни, те же, кто помнят, предпочитают не искать ничего.

– Почему?

Маммот помрачнел.

– Предметы, созданные Ягутами, редко попадали в руки людей, но когда все-таки попадали, последствия бывали катастрофическими, – старик помрачнел еще больше. – Так что тем, кто хочет понять, все ясно.

Крокус задумался.

– Значит Крусейлы исчезли, Ягутов разгромили. А что же с третьим народом? Тем, что победил? Почему они не здесь вместо нас?

Маммот открыл было рот, чтобы ответить, но остановился.

Крокус прищурился. Ему стало интересно, что собирался поведать Маммот, и почему он решил не делать этого.

Маммот отставил чашку.

– Никто толком не знает, что с ними произошло, Крокус, и как они стали тем, чем они стали в наши дни. Они существуют в некотором роде, они известны всем, кто имел дело с Малазанской империей. Они – Т'лан Аймассы.

Горечь пробилась через толпу, стараясь не упускать из виду толстяка. Он был не из тех, за кем сложно следить, но девушке сложно было сосредоточиться: она пыталась разобраться в сумятице мыслей, которую породило одно лишь слово, оброненное сержантом. «Провидец».

Казалось, что некая таинственная запертая коробочка вдруг распахнулась с этим словом, и ее содержимое теперь боролось со всем, что только было вокруг. Сначала был всплеск такой силы, что Горечь боялась не сдержать ее, а теперь оказалось, что пользы в этом никакой. Борьба шла не за что-то, а просто, чтобы победить. И еще ей казалось, что она слышит писк ребенка.

– Я Котильон, – услышала она собственное бормотанье. – Покровитель убийц, известный также под именем Веревка Тени, – плач стал слабее. – Провидец мертв.

Одна часть ее мозга завопила от горя при этом сообщении, а другая лишь спросила: «Какой Провидец!»

– Я внутри, но не часть целого. Я стою у трона Повелителя Теней, имя ему Амманас. Я здесь – его рука, рука смерти, – Горечь улыбнулась и кивнула себе самой, она снова держала себя в руках. Роскошь плакать, злиться или бояться была не для нее, больше не для нее.

Она сделала глубокий вдох и сосредоточилась на своем задании. Маленький толстяк был опасен. Как и почему, это предстояло выяснить, но все в ней било тревогу с того самого момента, как она увидела его в толпе. А все, что опасно, сказала она себе, подлежит уничтожению.

Под Второй стеной у Лазурного озера, растянутый на Соленую Аллею рынок вел обычную суетную жизнь. Страсти, что весь день кипели на запруженных народом улицах и улочках, достигли своего апогея. Истекающие потом, падающие от усталости купцы выкрикивали проклятья конкурентам прямо через головы покупателей. То в одном, то в другом конце Аллеи вспыхивали ссоры и драки, но драчунов растаскивали в стороны сами посетители рынка, не дожидаясь прибытия злобных охранников.

Обитатели равнины Рхиви сидели на корточках на своих травяных подстилках и перечисляли гнусавыми голосами бесконечные достоинства их скакунов. В одних загонах стояли целые стада из Гадроби в окружении блеющих овец и коз, в других загонах с телег сгружали сыры и глиняные кувшины, заполненные скисшим молоком. Рыбаки Дару брели в толпе, покачивая связками копченых рыбин, над их головами жужжали тучи мух. Ткачи из Катлина сидели, до пояса закрытые тюками ярко окрашенных тканей. Гредфаланские фермеры прямо с повозок торговали уже поспевшими фруктами и корнеплодами. Торговцы дровами вели через толпу свои запряженные волами фургоны, их дети сидели на вязанках и болтали, как обезьянки. Одетые во все черное мужчины и женщины распевали псалмы Тысячи Сект Д'река, причем каждый псалмопевец нес над головой икону своей секты.

Крупп подпрыгивающей походкой проковылял через толпу, его руки, казалось, сами собой производили хаотические движения. Эти движения производились, однако, не просто так, они отвлекали внимание окружающих от творящегося у них на глазах. Крупп воровал, правда, как оказалось, запросы его были очень скромными. Он украл немного съестного, в основном фруктов и сластей, оттачивая свои магические умения.

Пока он шел, хаотические пассажи, что проделывали его руки, оказывались как раз кстати, чтобы ловить яблоки, вылетающие из корзин, сласти, покидающие подносы, вишни в шоколаде, удирающие с тарелок; все эти вещи перемещались с такой скоростью, что казались просто цветными пятнами. Внутри широких, развевающихся на ветру рукавов его пальто было нашито множество карманов, больших и маленьких. Все, что попадало в руки Круппу, исчезало в этих рукавах, каждая вещь попадала в свой карман. Так он шел, ценитель всего съедобного, что породили сотни различных культур, довольное выражение разливалось по его круглой физиономии.

Наконец, после долгого и замысловатого пути, Крупп добрался до корчмы Феникса. Он остановился на ступеньках поболтать немного с единственным имеющимся там головорезом, достал из рукава медовый коржик. Потом, откусив кусочек лакомства, толкнул дверь и исчез в корчме.

Горечь осталась на улице, она прислонилась к выщербленной стене здания и скрестила руки на груди. Маленький толстяк был чудом. Она видела достаточно на базаре, чтобы узнать в нем адепта. Она была смущена: судя по всему, этот человек был способен на гораздо большее, чем то, что он продемонстрировал. Это еще раз доказывало, что он опасен.

Со своего места она хорошо видела корчму. Казалось, что человек на ступенях внимательно оглядывает всех входящих, но она не замечала ничего, что могло бы служить паролем для входа в воровской притон. Входящие обменивались с ним короткими репликами, если вообще обменивались. Она решила несмотря ни на что войти в корчму. Это было то место, которое по приказу Вискиджака искали Калан и Быстрый Бен: притон воров, убийц и им подобных личностей. Почему сержант хотел найти такое место, она не знала. Вискиджак не сказал ей, поскольку у мага и Калама имелись сомнения на ее счет. Если бы они могли, то держали бы ее подальше от всех дел, но этого она допустить не могла.

Оттолкнувшись от стены, Горечь перешла улицу и подошла к корчме Феникса. Тем временем день перешел в вечер, наступили густые сумерки, в воздухе ощущался запах дождя. Когда она подошла к ступенькам, головорез на крыльце обратил все свое внимание на нее. Он ухмыльнулся.

– Следишь за Круппом, да? – он покивал головой. – Во всяком случае, девушки не должны разгуливать с оружием. Полагаю, ты не собираешься входить. С мечом? Ха. Значит со свитой.

Горечь отступила на шаг. Она оглядела улицу. Ближайший прохожий был далеко и шел от корчмы. Она взяла края своего короткого плаща и обернула их вокруг талии.

– Дай мне пройти, – тихо сказала она. Как этот толстяк ее засек?

Человек облокотился на перила.

– Все это – лишь начало беседы, дружеской беседы, – сказал он. – Как насчет того, чтобы прогуляться вместе в конец улицы? Ты оставишь свой меч, я буду вежлив. Иначе все пойдет наперекосяк. А что хорошего в том…

Горечь выбросила вперед левую руку. Кинжал просвистел между ними. Лезвие вошло через правый глаз говорившего и поразило его мозг. Он завалился на перила, затем перевалился через ступеньки и тяжело приземлился под крыльцом. Горечь спустилась к нему и вынула свой кинжал. Она помедлила, поправила ремень, на котором висел меч, затем еще раз оглядела улицу. Не заметив поблизости ничего подозрительного, она поднялась по ступеням и вошла в корчму.

Она остановилась, прежде чем сделать следующий шаг, прямо перед ней вниз головой висел стонущий юноша. Две бабы раскачивали его в разные стороны. Как только он пытался дотянуться до веревки, стягивающей его ноги, он получал удар по голове. Одна из баб заулыбалась Горечи.

– Эй, ты! – позвала она, хватая Горечь за плечо, когда та проходила мимо.

Горечь холодно поглядела на нес в ответ.

– Что?

Женщина наклонилась к ней, обдавая ее запахом пива и прошептала:

– Будут проблемы, обратись к Ирилте и Миссе, ага?

– Спасибо.

Горечь пошла дальше. Она уже заметила толстяка. «Как бишь тот на крыльце его назвал, Крупп?» Он сидел за столиком в глубине помещения, под галереей. Горечь заметила свободное местечко у стойки бара, где она могла бы сесть и понаблюдать. Она двинулась туда.

Раз уж Крупп все равно о ней знает, она решила не скрывать своего интереса. Очень часто от подобного внимания люди ломались. «Когда речь идет о внимании, – рассеянно улыбнулась Горечь, – смертным с ней не тягаться».

Крокус завернул за угол и подошел к корчме Феникса. Курс, который разработал для него Маммот, был устрашающим, образование не ограничивалось только книгами, туда входил дворцовый этикет, знание обязанностей различных чиновников, родословных, и даже причуд отдельных сановников. Но Крокус поклялся себе, что все преодолеет. Целью его был некий день в будущем, когда он предстанет перед дочерью д'Арля для формального представления.

Какая-то часть его потешалась над такой картиной. Вот стоит Крокус, ученый, подающий надежды юноша, вор. Все это было слишком нелепо. Но эта картина преследовала его, укрепляя его в принятом решении. Этот день придет. Но до того необходимо разрешить массу проблем, переделать кое-что.

Когда он поднимался по ступеням, он заметил под крыльцом что-то темное. Крокус осторожно приблизился.

Как только Горечь добралась до стойки бара, дверь на другом конце комнаты с треском распахнулась. Она обернулась вместе со всеми и увидела молодого черноволосого человека.

– Кто-то убил Черта! – крикнул человек. – Его закололи!

Человек шесть главарей кинулись к двери, оттолкнули молодого человека и исчезли.

Горечь опять повернулась к стойке. Дождавшись, когда бармен ее заметит, сказала:

– Гредфаланского эля, оловянную кружку.

Женщина, которую Ирилта назвала Миссе, оказалась рядом с Горечью, она облокотилась на стойку и заколотила о нее пухлыми ладонями.

– Обрати внимание на эту даму, Скурв, – сказала она, – у нее есть вкус.

Миссе приблизила лицо к Горечи.

– И впрямь хороший вкус. Черт был скотина.

Горечь похолодела. Ее руки скользнули под плащ.

– Тише, девочка, – сказала Миссе тихо. – Мы не болтливы. Здесь тебе лучше позаботиться о себе, а что до меня, никаких кинжалов в глаз мне не надо. Мы же говорили, что будут проблемы – обращайся, так?

Появился заказанный эль. Горечь взялась за кружку.

– Не следует заботиться обо мне, Мисее, – спокойно ответила она.

Еще кто-то подошел к стойке. Горечь бросила взгляд в его сторону и увидела черноволосого молодого человека, лицо его было бледно.

– Проклятье, Миссе, – прошипел он, – у меня и впрямь сегодня трудный день.

Миссе захихикала и обняла его за плечи.

– Скурв, еще пару кружек Гредфаланского. Крокус хочет самого лучшего в городе, – Миссе снова повернулась к Горечи. – В следующий раз, – прошептала она, – не следует показывать свой гонор. Во всяком случае не здесь.

Горечь хмуро посмотрела на свою кружку. Она не подумала как следует, прежде чем заказывать лучшую выпивку в городе. Она отхлебнула из кружки.

– А неплохо, – заметила она. – Действительно, неплохо.

Миссе усмехнулась и подтолкнула локтем Крокуса.

– Дама находит, что это неплохо.

Крокус наклонился над стойкой, рассеянно, но приветливо улыбаясь Горечи. С улицы донесся сигнал охраны.

Скурв налил еще две кружки.

Горечь заметила, как взгляд Крокуса прошелся по ее телу, потом замер. Улыбка молодого человека сделалась натянутой, лицо его побледнело еще больше. Когда перед ним поставили кружку, он отвернулся и уставился в пиво.

– Заплати прежде, чем пить, Крокус, – буркнул Скурв. – Похоже, ты становишься таким же, как и Крупп.

Крокус вынул из кармана горсть монет. Когда он начал отсчитывать их, несколько монеток проскользнули между пальцами и покатились по стойке. Две из трех упавших покатились немного и остановились. Третья монета все вращалась и вращалась.

Горечь ощутила, как сила океанской волной забила о стенки черепа. Откуда-то разом стали появляться ответные волны. Скурв вскрикнул, когда монета пересекла стойку, взмыла в воздух, потом прокатилась и остановилась точно перед Крокусом.

Все молчали. Больше никто, кроме небольшой компании у стойки, не видел этого.

Крокус протянул руку и схватил монетку.

– Это не та, – просипел он.

– Ага, – ответил Скурв таким же севшим голосом. Он дрожащими руками сгреб остальные монетки Крокуса со стойки.

Под стойкой Горечь положила руку на рукоять кинжала. Будет мокро. Но Крокус видел кровь, пролитую ей. Придется убить его. Только – тут она совсем загрустила – понятно, что ничего не выйдет.

– Крокус, мальчик мой! – раздался призыв из-под галереи.

Миссе с гримасой поглядела в ту сторону.

– Явился, – пробурчала она. – Крупп зовет, парень. Крокус фыркнул, опуская монетку в карман. Он взял свою кружку.

– Позже, Миссе.

Значит, она нашла человека Опоннов. И легко. И он как-то связан с Круппом. Все было слишком просто. Это подозрительно.

– Милый мальчик, – сказала Миссе. – Мы с Ирилтой приглядываем за ним.

Горечь наклонилась над стойкой, глядя в свою кружку. Теперь следует действовать крайне осмотрительно. Этот выброс силы Тени произошел инстинктивно, под влиянием монеты.

– Ладно, Миссе, – произнесла она, – за этой стойкой – никаких разногласий, идет?

Миссе вздохнула.

– Идет. Давай попробуем теперь дерьма подешевле. Скурв! Пива из Дару! И в глиняных кружках, если они у тебя есть.

У Второй стены у Лазурного озера стоял, скособочившись, трактир Чудака, любимое место моряков и рыбаков. Стены его были выложены из песчаника, и со временем все здание завалилось назад, словно отпрянув от улицы. Теперь трактир практически опирался на Вторую стену, точно так же, как это делали лачуги рядом с ним, выстроенные из плавника и досок, принесенных морем после кораблекрушений у Кротового рифа.

Сумерки принесли с собой небольшой дождь, с воды на берег выползали туманы. Вдали над озером сверкали молнии, но гроза была слишком далеко, и грома не было слышно.

Калам вышел из трактира Чудака как раз, когда местный Серолицый поднес зажженный факел к ближайшей газовой горелке, повернув предварительно медный вентиль. Горелка засветилась слабеньким голубым пламенем, которое быстро разрослось. Калам постоял на пороге трактира, глядя вслед уходящему дальше по улице странному серому человеку. Он бросил взгляд на небеса, затем тоже пошел по улице. Он дошел до последней лачуги в ряду, примыкающей вплотную к выступу стены, и вошел.

Быстрый Бен сидел, скрестив ноги, посреди грязной комнаты. Он посмотрел на него снизу вверх.

– Есть успехи?

– Нет, – ответил Калам. – Гильдия ушла в подполье, понятия не имею, почему, – он отошел к дальней стене и уселся на своей постели. Затем он откинулся назад, на древнюю выщербленную каменную стену и поглядел на товарища. – Как ты думаешь, может, Городской Совет куда-нибудь задевал местных убийц?

Глаза Быстрого Бена сверкнули.

– Ты имеешь в виду, что они подозревали, будто мы захотим предложить им сделку? Калам отвел глаза в сторону.

– Не думаю, что они идиоты. Они должны знать, что это обычная практика Малазанской империи. Предложить Гильдии контракт, от которого та не сможет отказаться, а потом преспокойно сидеть сложа руки и глядеть, как головы правителей валятся с плеч. Вискиджак предложил план. Дуджек одобрил его. Они говорили при этом на языке прежней империи, Быстрый. Император, должно быть, помирает сейчас со смеху в своем аду.

Маг поморщился.

– Так себе метафора.

Калам пожал плечами и продолжил.

– Во всяком случае, все это так и останется планом, если нам не удастся найти местных убийц. Где бы они ни были, но только не в этом районе, голову даю на отсечение. Единственное имя, которое мне удалось раздобыть, – Угорь. Он весь окружен загадками, но он не убийца. Что-то совсем иное.

– Куда дальше двинемся? – поинтересовался Быстрый Бен. – В район Гадроби?

– Нет. Там только фермеры и скотоводы. От этого места исходит такой запах, что и не подойдешь. Попробуем Дару. Завтра, – тут Калам помялся. – А как дела по твоей части?

Быстрый Бен наклонил голову утвердительно. Отвечал он едва слышным шепотом.

– Почти готово.

– Вискиджак чуть с ума не сошел, когда услышал о твоем предложении. Да и я признаться, тоже. Ты лезешь в змеиное гнездо. Ты точно знаешь, что это необходимо?

– Не точно, – Быстрый Бен глядел прямо на Калама. – Лично я бы бросил все и дал деру. От всего этого: от империи, от Даруджистана, от войны. Но попробуй объясни это сержанту. Он верен идее, а это почти не лечится.

Калам покивал.

– Честь, совесть, вся эта чепуха дорого стоит.

– Ну, да. Поэтому мы пойдем по этому пути, ведь он один нам и остается. Безумие Хохолка стало уже помехой, но мы воспользуемся им еще один раз, последний. Сила привлекает силу, если повезет, смерть Хохолка поможет этому. Даже больше. Мы привлечем Повелителей.

– Я всегда считал, что кое-чего делать не следует, Быстрый.

Улыбка мага стала натянутой.

– Расскажи, чего. В любом случае, сейчас, чем больше сумятицы и хаоса, тем лучше.

– А если, Тайскренн узнает?

Бен улыбнулся шире.

– Тогда мы умрем раньше. Так что все в порядке. Калам издал короткий невеселый смешок.

– Все в порядке. Маг вскинул голову.

– Солнце село.

– Пора начинать. Мне уйти? – спросил Калам.

Быстрый Бен покачал головой. «Нет, на сей раз останься там, где ты есть. Если я не вернусь, возьми мое тело и сожги дотла. Развей пепел по ветру и прокляни мое имя от всей души».

Калам помолчал, потом хрипло спросил.

– Сколько мне ждать?

– До зари. Ты понимаешь, что об этом я мог попросить только самого близкого друга.

– Я понимаю. Ладно, отправляйся, будь оно все неладно.

Быстрый Бен сделал неуловимый пасс рукой. Пламя поднялось из земли и кольцо окружило волшебника. Он закрыл глаза.

Каламу показалось, что его друг как-то ссохся, как будто дуновение жизни ушло из него. Шея его согнулась, подбородок упал на грудь, плечи опали, долгий вздох со свистом вырвался из груди. Кольцо огня опало, затем потускнело, на земле остался только сияющий контур.

Калам поерзал на месте, затем вытянул ноги и скрестил руки на груди. Он ждал.

Побледневший Мурильо вернулся за стол.

– Телом занимаются, – сказал он и тряхнул головой. – Кто бы ни убил Черта, это был профессионал с грязными приемами. Прямо в глаз…

– Хватит! – воскликнул Крупп. – Крупп собирается откушать, дорогой мой Мурильо, а у Круппа деликатный желудок.

– Черт был дураком, – продолжал Мурильо, не обращая на Круппа никакого внимания, – но вряд ли он заслужил такую смерть.

Крокус промолчал. Он заметил кровь на кинжале темноволосой женщины.

– Кто знает? – поднял бровь Крупп. – Может, он был свидетелем какого-нибудь ужасающего преступления. Может, его раздавили, как подвернувшуюся под ногу гусеницу.

Крокус поглядел по сторонам. Его взгляд вернулся к женщине, стоящей у стойки рядом с Миссе. Ее кожаные доспехи и простой меч у пояса напомнили ему сцены из его детства, когда он видел войско наемников, марширующее через город. Он помнил, что войско называлось малиновой гвардией, пять сотен мужчин и женщин, и ни одного яркого пятнышка на их одеждах.

Он не отрываясь глядел на женщину. Наемник, убийца, для которого убийство потеряло весь свой ужас. Что же сделал Черт, что получил кинжал в глаз?

Крокус отвел взгляд и увидел входящего в корчму Раллика Нома. Убийца подходил к столику, не замечая, как посетители стараются убраться с его пути.

Когда он был почти у цели, его перехватил Колл. Он облапил его и пьяно привалился к его груди.

– Ном, старый негодяй!

Раллик обнял Колла за плечи, и они пошли к столику вместе.

Крупп поднял голову.

– Мои дорогие друзья! Крупп приглашает вас присоединиться к обществу! – он замахал руками в сторону двух свободных стульев, потом уселся поудобнее. – Прямо к происходящим у нас тут драматическим событиям; вот юноша Крокус сидел, уставясь в пространство, пока Мурильо и Крупп обсуждали последние сплетни.

Колл остался стоять, покачиваясь и морща лоб. Раллик уселся и потянулся за пивом.

– Что за сплетни? – небрежно спросил он.

– Да ходят слухи, что мы вступили в союз с Лунным Семенем, – пояснил Мурильо.

– Чушь, разумеется, – заявил Крупп. – Откуда такая мысль?

Мурильо усмехнулся.

– Семя не уплывает, так? Но не только это, прямо у острова стоит палатка от Городского Совета.

– Я слышал от дяди, – заговорил Крокус, – что Совету никак не удается передать на остров какое-то сообщение.

– Как всегда, – заметил Мурильо, быстро скользнув взглядом по Раллику.

– А кто там живет? – поинтересовался Крокус.

Колл подошел ближе и шлепнул обеими ладонями об стол, хватясь за него, чтобы не упасть. Он обратил свою красную физиономию к Крокусу и сказал, понизив голос:

– Пять черных драконов!

* * *

Быстрый Бен знал, что на Пути Хаоса имеется бесчисленное множество тропинок, ведущих к дверям. Хотя он и называл их дверями, на самом деле это были перегородки между Путями, где залегали пласты энергии, прочные, как базальт. Хаос затрагивал все владения своими кривыми окровавленными пальцами, распространял свою силу, углублял раны, нанесенные им другим мирам, другим магическим тропам через эти двери.

Маг сосредоточил все свои таланты на этих дверях. Путешествуя Путем Хаоса, он понял, как выглядит источаемая ими энергия. Он нашел способы видоизменять перегородки, чувствовать, что помещается за ними. Каждый Путь магии имел свой собственный запах, каждое владенье – свою фактуру, и, хотя тропинки, которые он избрал сейчас, были ему незнакомы, он улавливал признаки, присущие знакомым тропинкам.

Он шел сейчас по одной из тропинок, по дороге в никуда, созданной Путем по его прихоти, извилистой и полной неожиданностей. Ни один из участков пути не поворачивал обратно, один резкий поворот сменялся другим, за ним еще и еще – все время в одну сторону.

Он знал, что сила его разума открыла ему тропинки, но у них были собственные законы, они были его, но ему не известны. Искать эти законы было бы безумием.

Он наконец дошел до той двери, которую искал. Перегородка выглядела как простой серый камень. Подойдя к нему, Быстрый Бен прошептал несколько слов, и его дух принял форму его тела. Он помедлил, успокаивая дрожь своего призрачного двойника, затем шагнул к камню и нажал на него руками.

Камень у поверхности был твердым и теплым. Ближе к центру он становился горячим и мягким. Постепенно под руками мага поверхность камня теряла свою матовую окраску и становилась прозрачной, как обсидиан. Быстрый Бен прикрыл глаза.

Раньше ему не доводилось проходить через подобные двери. Он даже и не думал, что это возможно. Если он живым переберется на ту сторону, сумеет ли он вернуться? Еще большее беспокойство вызывал другой момент; он собирался вторгнуться во владения, в которые его никто не приглашал.

Быстрый Бен открыл глаза.

– Я – направление, – спокойно сказал он и снова навалился на перегородку. – Я сила воли в том месте, которое признает только эту силу и ничего кроме нее, – он сильнее нажал на перегородку. – Я – прикосновение Пути. Для хаоса нет ничего непреодолимого, нигде, – он почувствовал, что дверь поддается. Он выбросил одну руку за спину, сдерживая усиливающееся давление. – Пройду только я! – прошипел он. Раздался резкий странный звук, он проскользнул в дверь, его тело засветилось от силы.

Маг пробился сквозь слежавшуюся почву. Он встал на ноги и осмотрелся. Он стоял посреди голой равнины, слева далеко на горизонте виднелась цепь холмов. Над головой повисло небо цвета ртути, по нему плыли чернильно-черные облака.

Быстрый Бен уселся, скрестив ноги и обхватив руками колени. «Трон Тени, – произнес он. – Повелитель Теней, я пришел в твое королевство. Примешь ли ты меня, как подобает принимать гостей?»

Из холмов на горизонте пришел ответ: завыла Гончая Тени.

Двенадцатая глава

Пойдем со мной Путем Воров,

Слышишь как он

Поет под тобой?

Как прекрасна мелодия.

Ты тоже можешь петь…

Песнь Апсалы. Дрисбин (род. 1135)

Потирая лоб, Крупп сидел в кабинете Мамота и читал.

…и в Зове Земли Бог был Изувечен, и был он Прикован к месту. В Зове Земли многие земли были разделены Кулаками Бога, вещи были порождены, вещи были отпущены на свободу. Прикованным и Изувеченным был тот Бог.

Крупп оторвался от древнего тома и закатил глаза. «Покороче, – умоляет Крупп, покороче же!» – он опять стал вчитываться в бледные, написанные от руки слова.

…и было предостережение в проявлении тех сил. Изувеченный Бог предостерегал, но не достаточно, ибо силы земли не послушали его. Изувеченный Бог был Прикован, а Прикованным был повержен. На той голой равнине, где решено было заключить Изувеченного Бога, многие собрались: Худ, серый бродяга Смерти, был там, Диссембре пришел, рыцарь Худа, хотя он к тому времени разорвал узы, наложенные на него Худом. Среди пришедших были…

Крупп застонал и начал листать страницы. Список казался бесконечным. Абсурдно длинным. Он не удивился бы, если бы в списке ему попалось имя его прабабушки. Наконец, через три страницы он нашел нужные ему имена.

…и среди тех, кто пришел из серебра небес, были Тисте Анди, обитатели Тьмы перед Рассветом, Черные Драконы, числом их было пять, среди них был краснокрылый Силана, живущий с Тисте Анди в их Клыке Тьмы, он тоже спустился из серебра небес…

Крупп закивал головой, бормоча. «Клык Тьмы, Лунное Семя? Дом пяти Черных Драконов и одного Красного? – Он поежился. – Как Колл додумался до этого? Правда, он не всегда был горьким пьяницей, но и прежде он не блистал образованием. Кто, в таком случае, говорил устами старого пьяницы?»

– На этот вопрос, – Крупп вздохнул, – ответ придет потом. Значимость сказанного Коллом заключена в правдивости и в том, как это утверждение использовать в создавшейся ситуации, – он закрыл книгу и встал. У него за спиной раздались шаги.

– Я принес тебе травяной чай, – сказал старик, входя в маленькую комнату. – Что, оказался ли «Справочник по Аладартскому королевству» полезен, Крупп?

– Да, он и впрямь оказался полезен, – ответил Крупп, с благодарностями принимая керамическую кружку. – Крупп оценил пользу современного языка. Эти бесконечные пассажи ученых мужей прошлого невыносимы для Круппа, Крупп рад, что живет в другое время.

– Да, да, – отозвался старик, слегка покашливая и глядя в сторону. – Что, если я спрошу тебя, что ты искал? Крупп лукаво прищурился.

– Ничего особенного, Маммот. Я надеялся найти там упоминание имени моей прабабушки.

Маммот нахмурился, потом кивнул.

– Ясно. Тебе повезло, я не очень любопытен.

– Ах, не надо, – округлив глаза воскликнул Крупп, – в наши дни везение крайне нежелательный спутник. Но я благодарен тебе за понимание. Круппу приходится быть осторожным.

Крупп блаженно улыбнулся и отхлебнул чаю.

– Не стоит благодарности, – ответил Маммот, взмахивая рукой. – Я не имел в виду, а, ну, да… Любопытство, понимаешь, научного толка. Может быть, – предложил Маммот, – мы перейдем в гостиную, посидим у камина?

Они перешли в соседнюю комнату. Усевшись, Крупп вытянул ноги и откинулся на спинку стула.

– Как движется твой труд? – поинтересовался он.

– Медленно, – ответил Маммот, – как, собственно, и ожидалось.

Казалось, что Маммот хочет спросить о чем-то; Крупп подождал, лениво разглядывая носки собственных башмаков. Прошла минута, после чего старик откашлялся и заговорил.

– Скажи, Крупп, ты часто видишь моего драгоценного племянника в последнее время? Крупп удивленно поднял бровь.

– Вот вопрос, – ответил он. – Крупп обещал человеку, человеку, который является дядей юноши, обнаружившего, что улица – чудесное место для игры… Да, юнец мечтал о поединках на мечах и темных делах, творящихся в переулках в ночи, о переодетых принцессах и тому подобном, – Маммот кивал в такт, закрыв глаза, – и Крупп держит обещание твердо, ибо он тоже любит мальчика. Выживание зависит в таких местах от способностей, и Крупп взял юнца под свое теплое крыло, и не без успеха, не так ли? – Маммот улыбнулся и снова кивнул. – А что до дядюшкиного вопроса, конечно же, Крупп видел мальчика.

Маммот подался на стуле вперед и пристально поглядел на Крупна.

– Ты не замечал ничего странного в его поведении? Я имею в виду, не задавал ли он странных вопросов, не пытался ли разузнать что-нибудь?

Крупп сощурился. Он подумал, отпил чаю.

– Вообще-то, да. Во-первых, он искал способ вернуть похищенные драгоценности по каким-то личным причинам, как он объяснил. Личные причины. Крупп пытался выяснить тогда, пытается и сейчас, что за причины, но он держится с похвальной твердостью.

– Хорошо. Ты веришь, что у Крокуса проснулся интерес к серьезномуобразованию? Я не понимаю этого. У него какая-то навязчивая идея.

– Ага, возможно, Крупп сумеет связать воедино эти факты.

– Спасибо, – с облегченьем произнес Маммот. – Я бы хотел знать, откуда все это взялось. Столько амбиций разом, боюсь, как бы все не закончилось крахом. Однако, если направить их в нужное русло…

– Да, да, – сказал Крупп, – искусство воровства, в конце концов, не столь полезно в жизни.

Маммот усмехнулся.

– Неужели? От тебя ли я это слышу, Крупп?

– Это все равно останется между нами. Во всяком случае, я уверен, что Мурильо знает что-то. Он намекал на это весь вечер, когда мы ужинали в корчме Феникса.

– А Мурильо надежен? – спросил Маммот.

Крупп улыбнулся.

– Сеть, окружающая мальчика, не тронута. И Раллик Ном принял на себя серьезную ответственность. Возможно, в Крокусе он видит свою потерянную молодость. На самом деле, Раллик инстинктивно избегает Круппа. Он бесконечно верен идее, он, как известно, платит свои долги с лихвою всем. За исключеньем Круппа, естественно. Кровь ли бежит по его венам, можно иногда задаться таким вопросом.

Он случайно взглянул на Маммота.

Крупп напрягся. В воздухе пахло магией. Он наклонился вперед и внимательно посмотрел на сидящего перед ним старика. Кто-то общался с Маммотом, Путь, который пульсировал сейчас в комнате, был хорошо знаком Круппу.

Он опять откинулся на спинку стула и стал ждать.

Маммот внезапно вскочил со стула.

– Мне необходимо кое-что выяснить, – отстраненно сказал он. – А что до тебя, Крупп, мастер Барук хочет переговорить с тобой прямо сейчас.

– А, я так и знал, что это алхимик, – сказал Крупп поднимаясь и вздыхая. – Ах, эти ночи, нет от них покоя. Увидимся тогда, Маммот.

– До свиданья, – ответил ученый. Выражение его лица его было мрачным, когда он проходил через комнату. Он исчез в маленькой комнатке, где Крупп занимался чтением справочника.

Крупп расправил рукава своего пальто. Что бы ни произошло, произошедшее заставило Маммота изменить правилам этикета, а это означало, что произошедшее крайне серьезно.

– Ладно, – пробормотал Крупп, – лучше не заставлять Барука ждать. По крайней мере, – поправился он, направляясь к двери, – ждать слишком долго.

Имидж требовал от Круппа сохранения достоинства. Он пойдет быстро, да. Но пока он идет, ему следует обдумать кое-что, составить план, проект, возразить самому себе, поспорить, предположить, что может произойти, – все это необходимо. Прежде всего Крупп должен уяснить себе природу женщины, которая его преследует, которая убила Черта, которая знает, что Крокус видел кровь на ее кинжале, которая поняла, что Раллик Ном из гильдии убийц, как только тот вошел. Она может оказаться ключом ко всему, и даже больше, поскольку монета повернулась к ней лицом, пусть только на миг. А это, полагает Крупп, для всех для нас чем-то обернется, хорошим или плохим.

Он остановился и огляделся по сторонам, быстро моргая. «И, как минимум, Круппу следует покинуть комнату Маммота». Он глянул на комнатку, в которую ушел Маммот. Оттуда доносился шелест быстро перелистываемых страниц. Крупп облегченно вздохнул и вышел.

Крон взъерошил свои опаленные перья и попрыгал в волнении. Где алхимик? У него была масса дел до конца ночи, хотя, на самом деле, он не мог сосредоточиться ни на одном. Однако, ждать он не любил.

Дверь отворилась и вошел Барук, поверх его обычной одежды была наброшена хламида.

– Приношу свои извинения, Крон, я несколько нездоров.

Крон что-то буркнул. От алхимика исходили мощные потоки магии.

– Мой хозяин, господин Аномандер Рсйк, – сказал Крон без всяких прелюдий, – приказал мне тебе рассказать тебе то, что я видел над равниной Рхиви.

Барук подошел к столику с картой, где устроился Великий Ворон. Алхимик нахмурился.

– Ты ранен.

– Это все гордость. Слушай лучше, что я расскажу.

Барук был удивлен. Ворон явно в мрачном настроении. Он не стал возражать, и Крон начал.

– Маленькая деревянная кукла движется с севера, она результат переселения душ и вышла с Тропы Хаоса. Ее сила невероятна, чудовищна, неподъемна даже для Великих Воронов. Она убила много моих родичей, то появляясь над Тропой Хаоса, то вновь исчезая. Похоже, она это делает развлечения ради, – Крон яростно защелкал клювом, потом продолжил, – она идет за такой силой, что мне не приблизиться, но чем бы ни была эта сила, она указывает на холмы Гадроби, так решили мы с хозяином. Сила ищет что-то в этих холмах, а мы этих земель не знаем. Поэтому мы решили рассказать о происходящем тебе, алхимик. В холмах Гадроби противодействуют теперь две силы. Мой хозяин хочет знать причину.

Лицо Барука посерело. Он медленно развернулся и побрел к стулу. Тяжело осев, он провел ладонями по лицу и закрыл глаза.

– Малазанская империя ищет что-то, не поддающееся контролю, что-то, что похоронено в холмах Гадроби. Можно или нет выпустить эту силу – другой вопрос. Искать – это не значит найти, а найти – это не значит обуздать.

Крон засипел в нетерпении.

– Кто там похоронен, Барук?

– Тиран Ягутов, похороненный самими Ягутами. Поколения ученых и магов пытались найти его могилу. Никто ничего не нашел, – Барук поглядел на птицу, его лицо было искажено беспокойством. – Я знаю здесь, в Даруджистане, одного человека, который собрал все возможные материалы по месту захоронения. Я должен связаться с ним. Но тебе и твоему господину я могу сказать следующее. В холмах Гадроби есть стоячий камень, я точно знаю, где. Его практически не видно, только его верхушка чуть выступает над землей, на высоту ладони. А остальные метров десять под землей. Вокруг камня множество следов прежних раскопок и поисков, все они ничем не увенчались. Дело в том, что камень, – отправная точка, а не вход в погребенье.

– А где же тогда вход?

– Этого я тебе не скажу. Возможно, когда я поговорю со своим коллегой, я смогу рассказать больше. А может, нет. Но признаки, по которым можно найти вход, останутся в секрете.

– Тогда какая польза! Мой хозяин…

– Эта сила чудовищна, – отрезал Барук. – Намерения ее неясны, Крон, и здесь уже не важно, что мы союзники. То, что погребено, может разрушить город, этот город. Я не допущу Рейка до этого места. Вам следует знать место, где находится стоячий камень, это то место, куда пойдет каждый охотник за силой прежде всего. У меня есть один вопрос, Крон. Ты уверен, что кукла преследует другую силу?

Крон замотал головой.

– Она идет по следу. Когда надо, прячется. Ты думаешь, что обе силы относятся к Малазанской империи. Почему?

Барук заворчал.

– Во-первых, они хотят Даруджистан. Они готовы на все, чтобы получить его. У них имеется доступ к огромным книгохранилищам тех земель, что они уже захватили. В самом захоронении Ягутов тайных знаний нет. Во-вторых, обе силы идут с севера. Они могут быть только малазанскими. Почему одна прячется от другой, я не понимаю, хотя подозреваю, что в самой империи имеются противоборствующие силы, сражающиеся за политическое влияние. В любом случае, все нити ведут к Даруджистану, а также к желанию твоего хозяина освободить нас от Малазанской империи. То, что силы эти малазанские, не подлежит сомнению.

Недовольство Крона было очевидно.

– Тебя будут информировать о том, что происходит на равнине Рхиви. Мой господин решит, перехватывать ли эти силы прежде, чем они достигнут холмов Гадроби, – он яростно поглядел на Барука. Он получил от союзника не слишком большую помощь.

– Надеюсь, когда мы будем говорить в следующий раз, ситуация изменится.

Алхимик пожал плечами.

– Моя первая встреча с Аномандсром Рейком была только встречей. Помощь требует общения, – голос его посуровел. – Передай своему господину, что я также недоволен, как и он.

– Мой господин работает над этим, – пробормотал Крон, – перелетая на подоконник.

Барук смотрел, как птица готовится к отлету.

– Работает? Каким образом?

– Всему свое время, алхимик, – ехидно отозвался Крон. Секунду спустя его уже не было.

Барук выругался, сердито жестикулируя, закрыл окно и ставни. Проделывать все это с помощью магии было не так приятно, как собственными руками. Он поднялся, ворча, и направился к камину. Он налил себе немного вина и замер. Менее, чем полчаса назад он сотворил демона. Не искусства ради, ему нужен был шпион, но не убийца. Что-то подсказывало ему, что в ближайшее время ему придется заняться более смертоносными существами. Он поморщился, потом глотнул вина.

– Маммот, – прошептал он, открывая свой Путь, – ты мне нужен.

Гончая, что подходила к Быстрому Бену, была большой и тяжелой, шерсть ее была снежно-белой. Когда она подошла ближе, он заметил, что и глаза у нее белые. Зрачков не было. Она остановилась рядом с Беном и села.

Быстрый Бен поклонился.

– Ты Гончая Слепая, – сказал он, – приятельница Барана и мать Клыка. Я не причиню вреда. Я хотел бы поговорить с твоим хозяином.

Он услышал ворчанье рядом с собой и похолодел. Он медленно повернул голову и посмотрел на землю: менее чем в полуметре от его правой ступни лежала еще одна собака, коричневая, кучерявая, тощая и в шрамах. Она глядела на Слепую.

– Баран, – кивнул он. Барану ответил еще один голос, на этот раз за спиной мага. Он повернулся еще раз: метрах в пяти стояла третья собака, длинная, черная, с гладкой шерстью. Ее глаза, не отрываясь, глядели на него и горели красным огнем.

– И Шан, – спокойно отметил он. Потом опять посмотрел на Слепую.

– Вы пришли за добычей или вы – мой эскорт?

Баран безмолвно поднялся, его плечи находились на уровне груди мага. Слепая постояла, затем затрусила влево. Она остановилась и обернулась. Двойное ворчание пригласило Бена следовать за собаками.

Местность вокруг медленно изменялась, детали исчезали в тенях, лишенных источника, потом появлялись уже в другом виде. То, что казалось магу лесом на северном горизонте, превратилось в стену. Стена оказалась на месте неба, или была небом, но Бену она казалась странно близкой, тогда как лес был очень далеко. Он поглядывал по сторонам, но так и не смог решить, окружено ли это королевство хаоса стеной или нет, хотя казалось, что стену можно даже потрогать. Черные облака гнали ветер по небу, смешивая все привычные чувства Бена и вызывая озноб.

Еще одна Гончая присоединилась к ним по пути. Это был темно-серый кобель, один глаз его был голубым, другой желтым. Хотя он не подходил близко, Быстрый Бен решил, что он самый крупный из всех псов, да и передвигался он с чудовищной скоростью. Он знал, что это Дуан, первенец вожака стаи Руда и его подруги Паллик.

Дуан какое-то время бежал рядом со Слепой, позже, когда они поднялись на небольшое возвышение, он рванулся вперед. Когда Бен тоже поднялся на возвышение, он увидел, куда они идут. Он вздохнул. Картина просто как на алтарях храмов, посвященных Престолу Тени. Обитель Тени возвышалась на равнине, как кусок черного стекла с гранями, это стекло кое-где рябило, а на углах отливало белым. «Перед ним была обширная поверхность, стена, – предположил он, – в извилинах, как мозг, напоминающая вулканический обсидиан».

Окон не было, зато было множество поверхностей, кажущихся полупрозрачными. Они светились внутренним светом. Насколько мог заметить Бен, не было ни двери, ни ворот, ни подъемного моста.

Они подошли, и маг воскликнул от изумления, поскольку Слепая прошла через камень и исчезла. Он заколебался, и Баран подошел и подтолкнул его. Бен шагнул в камень, расставив руки: ничего не почувствовал, никаких усилий не потребовалось. Он оказался в холле, обычном холле, как в простом доме.

Он пошел по прямому коридору, коридор был длинный и завершался двойными дверями. Слепая и Дуан сидели по сторонам дверей, когда он подошел, они распахнули их.

Быстрый Бен вошел в комнату. Потолок комнаты был сделан в форме купола. Напротив него на небольшом возвышении стоял простой трон из обсидиана. На полу из гладких булыжников не было никаких ковров, стены также были лишены украшений, только через каждые десять футов из стены торчал факел. Бен насчитал их сорок, однако свет был слабеньким, казалось он с трудом преодолевал расползающиеся тени.

Сначала он решил, что на троне никого нет, но когда приблизился, то обнаружил сидящую фигуру. Казалось, что она состоит из сплошных теней, несколько напоминающих очертания человека в одежде с капюшоном; ничего похожего на блеск глаз не было. Замерший Быстрый Бен прекрасно ощущал, что внимание бога сосредоточено на нем, его пробрала дрожь.

С трона раздался спокойный и ясный голос.

– Шан сказала, что ты знаешь имена моих собак. Бен остановился у возвышения. Он поклонился.

– Я когда-то прислуживал в храме, посвященном тебе, господин.

Бог помолчал немного, затем произнес:

– Разве разумно сообщать мне об этом, маг? Как я должен смотреть на того, кто служил мне когда-то, а потом ушел? Скажи. Я хочу услышать от тебя, чему учат мои жрецы.

– Тот, кто служил Пути Тени, а затем покинул его – получит Веревку.

– Что это значит?

– Меня может убить любой, кто ходит твоими Путями, господин.

– Тем не менее, ты здесь, маг.

Быстрый Бен снова поклонился.

– Я хочу предложить сделку, господин.

Бог рассмеялся, потом поднял руку.

– Нет, Шан. Не делай ничего.

У Быстрого Бена перехватило дыханье. Черная Гончая обошла его и улеглась у трона. Она лежала у ног бога и поглядывала в сторону мага.

– Знаешь, почему я только что спас твою жизнь?

– Да, господин.

Повелитель Теней подался вперед.

– Шан хочет, чтобы ты сказал сам.

Быстрый Бен ответил на неподвижный взгляд пса.

– Повелитель Теней любит сделки.

Бог вздохнул и откинулся на спинку.

– Действительно, знает. Ладно, говори, покуда можешь.

– Я должен начать с вопроса, господин.

– Спрашивай.

– Клык все еще жив?

Глаза Шан загорелись, она приподнялась, бог положил руку на ее голову.

– Вот так так, – удивился бог, – действительно, вопрос. Чего-то ты достиг. Маг, мое любопытство на пределе. Я отвечу тебе: Клык выжил. Продолжай же теперь.

– Господин, я отдам в твои руки того, кто пытался убить твою Гончую.

– Как? Он принадлежит Опоннам.

– Не его, Господин. Того, кто привел Клыка в ту комнату. Кто хотел забрать душу Клыка и сделал бы это, если бы не смертельное оружие Опоннов.

– В обмен на что?

Быстрый Бен невольно выругался. Он ничего не уловил в голосе бога, что осложняло и без того непростое дело.

– Мою жизнь. Я хочу, чтобы Веревка не ожидал меня.

– Что-нибудь еще?

– Да, – он замялся, потом продолжил. – Я хочу выбрать время и место, Господин. Иначе тот, кого я отдаю тебе, ускользнет по Пути Хаоса. Только я могу предотвратить это. Так что я – часть сделки. Все, что потребуется от тебя – держать наготове Гончих. В нужный момент я позову тебя в нужное место. Все остальное зависит от собак.

– Ты неплохо придумал, маг. Я не вижу здесь способа убить и того человека, и тебя. Похвально. Но как ты собираешься позвать меня? Полагаю, что еще раз сюда ты не пойдешь.

– Господин, я сумею позвать тебя, но сейчас я не стану говорить, как.

– А если я сейчас воспользуюсь своей властью, маг? Выясню все, что хранится у тебя в голове? Как ты меня остановишь?

– Господин, сперва тебе придется дать мне одно обещание.

Шан заворчала, и в этот раз бог не сделал попытки сдержать ее.

Быстрый Бен продолжил поспешно.

– Пусть ты будешь искать способ предать меня при первой же возможности, пусть ты будешь искать слабые места в моем плане, пусть. Но я хочу, чтобы ты обещал завершить свою часть сделки. Обещай мне, и я отвечу тебе.

Повелитель Теней надолго задумался.

– Хорошо, – пробормотал он. – Твоя хитрость восхитительна, маг. Я поражен, я даже, пожалуй, в восторге от этого поединка. Я сожалею только, что ты покинул Пути Тени, ты многого бы достиг. Хорошо. Я обещаю. Гончие будут наготове. Так почему же я не смогу разъяснить содержимое твоей головы, маг?

– Ответ в твоих же словах, господин, – тут Бен поднял руки. – Я, действительно, многого достиг, служа тебе, Повелитель Теней, – он открыл Тропу. – Ты просто не сможешь ничего сделать, – Быстрый Бен прошептал слово, порожденное Хаосом. Сила окутала его, он почувствовал, как его накрыла гигантская ладонь. Когда она повлекла его на Тропу, он услышал возглас узнавшего его, наконец, Повелителя Теней.

– Так это ты? Делат! Ты, многоликий негодяй!

Быстрый Бен улыбнулся. Ему удалось. Он вне досягаемости. Ему опять удалось.

Круппа провели в кабинет Барука без малейшей задержки, на которую он так рассчитывал. Слегка обескураженный, он уселся и вытер лоб платком.

Вошел Барук.

– Ты потратил свое время, чтобы прийти сюда, – пробурчал он. – Ну, ничего. Новости есть?

Крупп разложил платок на колене и начал аккуратно сворачивать его.

– Мы по-прежнему защищаем Несущего Монету, как и было велено. Что до лазутчиков Малазанской империи, их пока не обнаружено, – это была чудовищная ложь, но необходимая. – Я хочу передать вам сообщение, – продолжал он, – из весьма неожиданного источника. На самом деле, странно, что оно оказалось у Круппа.

– Давай же.

Крупп поморщился. Барук был в мрачном настроении. Он вздохнул.

– Сообщение лично для вас, мастер, – он сложил платок и посмотрел на алхимика. – От Угря. Барук замер, лицо его потемнело.

– Почему бы нет? – проворчал он. – Он даже знает моих агентов, – взор его прояснился, он посмотрел на Круппа. – Так что же? – буркнул он.

– Ах, да, – Крупп встряхнул платком и вытер лоб. – «Посмотри на улицы и найдешь, что ищешь». Это все. Принесено Круппу самым маленьким ребенком из когда-либо виденных Круппом, – он замер и потряс головой. «Нет, подобное преувеличение никак не повлияет на Барука, когда он в таком настроении». – В любом случае, ребенок был маленьким.

Барук стоял, освещенный умирающим светом камина, руки за спиной, пальцы вертят большое серебряное кольцо.

– Скажи мне, Крупп, – медленно начал он, – что ты знаешь об этом Угре?

– Круппу известно немного. Мужчина ли, женщина? Неизвестно. Происхождение? Загадка. Полон отвращения ко всякой тирании. Так говорят. Влияние? Очень далеко простирается, из десяти сплетен девять всегда связаны с Угрем, его или ее агенты насчитываются сотнями. Все они на защите Даруджистана. То, что член Совета Турбан Орр до сих пор охотится на них, говорит о том, что они рушат все его планы. Они могут кое-что, а мы можем вздохнуть с облегчением.

Чего Барук точно не собирался делать, так это вздыхать с облегчением. Круппу показалось, что он слышит скрежетание зубов алхимика. Однако тот повернулся к Круппу и кивнул.

– У меня есть задание. Для его выполнения следует собрать Мурильо, Раллика и Колла. И взять с собой Несущего Монету, для его же безопасности.

Крупп удивился.

– Что, ехать из города?

– Да. Самое важное – Несущий Монету. Его следует поместить вне досягаемости от всех. Твоя миссия состоит в том, чтобы наблюдать. Больше ничего. Ты понимаешь меня, Крупп? Наблюдать. Что-либо другое может привести к тому, что Несущий Монету попадет не в те руки. Пока он инструмент Опоннов, он также является возможностью для любого другого Повелителя добраться до Опоннов. Меньше всего нам нужны сейчас боги, воюющие на наших равнинах.

Крупп откашлялся.

– И за чем мне наблюдать?

– Точно не знаю, возможно, это будет партия иноземных рабочих, которые что-то копают. Крупп вздрогнул.

– Типа тех… что чинят дороги?

Алхимик нахмурился.

– Я посылаю тебя в холмы Гадроби. Оставайся там, пока не придет кто-нибудь сменить тебя или я не пришлю дальнейшие инструкции. Если кто-нибудь придет, Крупп, ты должен укрыться. Не контактируй ни с кем, если необходимо, используй свой Путь.

– Никто не найдет Круппа и его верных дорогих друзей, – сказал Крупп, улыбаясь и помахивая пальцами.

– Прекрасно. Тогда все.

Крупп в удивлении вскочил.

– Когда мы едем, мастер?

– Скоро. Я дам знать по крайней мере за день до того. Этого будет достаточно?

– Да, друг Барук. Крупп считает, что этого более, чем достаточно. Раллик, кажется, несколько занят сейчас, но он освободится.

– Поговори с ним по возможности. Если Несущий Монету обернется против нас, ему придется убить парня. Он понимает это?

– Мы это обсуждали, – сказал Крупп.

Барук уронил голову и умолк.

Крупп минутку подождал, потом вышел из кабинета.

Меньше чем через час после того, как душа Быстрого Бена покинула сидящее на полу лачуги тело и попутешествовала по королевству Теней, она вернулась к жизни. С красными от напряженного ожидания глазами, Калам вскочил на ноги и стал ждать, когда его друг очнется.

Убийца держал руки на рукоятках длинных ножей. На всякий случай. Если что-то захватило Бена, оно может через его тело наброситься на кого угодно. Калам задержал дыханье.

Маг открыл глаза, взгляд постепенно прояснился. Он увидел Калама и улыбнулся.

Убийца облегченно вздохнул.

– Сделал? Получилось?

– Да, и то, и другое. Поверить трудно.

Калам поймал себя на том, что широко улыбается. Он шагнул к Бену и помог ему встать. Маг тяжело оперся на него, тоже от души улыбаясь.

– Он узнал меня, когда я уходил, – улыбка Быстрого Бена стала еще шире. – Слышал бы ты, как он завопил!

– Ты еще удивляешься? Скажи, сколько жрецов сжигало свои облачения?

– Не достаточно много, по моему мнению. Если бы не было храмов и жрецов, кровавые замыслы богов не влияли бы на простых смертных. Наступило бы время блаженства, правда.

– Возможно, – сказал чей-то голос. Оба мужчины обернулись. В дверном проеме стояла Горечь, плащ ее был обернут вокруг стройного тела. Она была мокрой от дождя, и Калам только сейчас заметил, что все вокруг них мокрое. Убийца отошел от друга, чтобы освободить руки.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Ты мечтаешь о временах блаженства, маг? Хотела бы я услышать вашу беседу полностью.

– Как ты нас нашла? – поинтересовался Быстрый Бен.

Горечь вошла внутрь и откинула капюшон плаща.

– Я нашла убийцу из Гильдии, – сказала она. – Я его отметила. Он в заведении, которое зовется корчмой Феникса, в районе Дару. Вам это интересно? – спросила она, лениво разглядывая мужчин.

– Я хочу получить ответы на заданные вопросы, – тихо проговорил Калам.

Быстрый Бен отошел к дальней стене, чтобы дать место убийце, а самому приготовить заклинанья, хотя на самом деле он был не в форме, чтобы открывать Путь. «Нет, подумал он, если убийца ищет ссоры, ничто не остановит его в этом. Сейчас он был наиболее опасен, это следовало из его тихого голоса».

Горечь перевела свои мертвые глаза на Калама.

– Сержант послал меня к вам…

– Ложь, – мягко перебил ее Калам. – Вискиджак не знает, где мы.

– Ну, хорошо. Я почувствовала твою силу, маг. Она узнаваема.

Быстрый Бен был ошарашен.

– Но ведь я установил защиту над этим местом, – сказал он.

– Да, я тоже удивилась, маг. Обычно я не чувствую тебя. Похоже, появились трещины.

Быстрый Бен задумался над сказанным. «Трещины – не то слово, – решил он, – но Горечь об этом не знает». Она чувствовала его перемещения, поскольку, действительно, была именно тем, кем они и подозревали, когтем Веревки. Царство Теней было крепко привязано к его плоти и крови. Только слуга Тени обладал необходимой чувствительностью, чтобы распознать эту связь. Маг подошел к Каламу и положил руку ему на плечо.

Калам бросил на него растерянный взгляд.

– Она права. Трещины, Калам. Похоже, она талант в мире волшебства. Самородок. Давай, приятель. Девушка узнала, кого мы ищем. Пойдем дальше вместе.

Горечь накинула капюшон.

– Я вам не компания, – сказала она. – Вы узнаете его, когда встретите. Его профессия видна всем. Может быть, Гильдия вас не примет. Во всяком случае, найдите корчму Феникса.

– А тебя куда несет? – спросил Калам.

– Я должна завершить задание сержанта, – она повернулась и вышла из хижины.

Плечи Калама упали, он испустил глубокий выдох.

– Она то, что мы думали, – спокойно произнес Быстрый Бен. – Пока все идет неплохо.

– Другими словами, – прохрипел убийца, – если бы я напал на нее, то уже был бы покойником.

– Точно так. Мы избавимся от нее, когда придет время. Но сейчас она нам нужна.

Калам кивнул, соглашаясь.

– Корчма Феникса?

– Да. И первое, что я сделаю, когда там окажусь, закажу выпивку.

Быстрый Бен улыбнулся.

– Идет.

Раллик смотрел, как в корчму входит могучего сложения человек. Его темная кожа выдавала в нем южанина, что само по себе не было необычно. Внимание Раллика привлекли ножны длинных кинжалов с рукоятями из рога, украшенные серебром, торчащие из-за узкого пояса.

Такое оружие могло быть откуда угодно, но только не с юга. К тому же орнамент на ножнах был весьма узнаваем и означал принадлежность к профессии убийц.

Человек вошел в комнату так, будто она принадлежала ему, и никто из тех, кого он раздвигал плечами, проходя, казалось, не стал бы его разубеждать. Он подошел к стойке и заказал эль.

Раллик изучал узор на своей кружке. Было ясно, что человек хочет, чтобы любой, подобный Раллику Ному, узнал в нем члена Гильдии убийц. Кто же приманка? Не ясно.

Оцелот, глава его клана, прекрасно знал, также как и все в Лиге, что империя вошла в город и ведет против них войну. Раллик был не совсем уверен. Человек у стойки мог оказаться и из Семи Городов, и из Каллоуса. Но у него был взгляд человека Малазанской империи. Коготь? Если так, зачем показываться? До сих пор враги не оставляли следов, не оставляли свидетелей, а уж тем более не демонстрировали себя. Подобное бесстыдство могло означать только смену тактики. Может, это вызвано призывом Воркейн уйти в подполье?

Набат бил в голове Раллика. Все это неверно.

Мурильо подсел поближе к нему.

– Что-то не так, приятель?

– Дела Гильдии, – ответил Раллик. – Хочешь промочить горло?

– Часто я отказывался? – ухмыльнулся Мурильо.

Бросив бесстрастный взгляд на бесчувственного Колла, сползающего со стула, убийца встал. Что он там нес о пяти драконах? Он направился к стойке. Пока он пробирался через толпу, задел локтем какого-то юнца. Тот задохнулся, захватал ртом воздух и исчез по направлению к кухне.

Раллик подошел, окликнул Скурва и сделал заказ. Хотя он не смотрел на южанина, он знал, что тот его заметил. Это было всего лишь ощущение, но из тех, что не обманывают. Он печально глядел, как Скурв несет ему пенящееся пиво. В конце концов, он сделает то, что просил Оцелот, хотя и подозревал, что тому понадобится что-то еще.

Он вернулся к столу и поболтал с Мурильо, усердно потчуя его пивом. Мурильо чувствовал, что Раллик начинает тяготиться его обществом. Он допил пиво и встал.

– Ладно, – произнес он. – Крупп куда-то улетучился, Крокус тоже. Колл опять потерян для мира. Спасибо, Раллик, за пиво. Пора мне поискать теплую постель. До завтра.

Раллик посидел еще минут пять, лишь раз бросив мимолетный взгляд на южанина. Потом он поднялся и побрел в сторону кухни. Два повара выпучили глаза, когда он вошел. Раллик не обратил на них внимания. Он подошел к двери, которая была приоткрыта, чтобы в кухню шел свежий воздух. В переулке было мокро, но дождь уже прошел. В тени здания напротив корчмы топталась знакомая фигура.

Раллик подошел к Оцелоту.

– Готово. Твой человек потягивает эль, большой, черный парень. Два кинжала, оба с клеймом. Он выглядит внушительно, и не из тех, с кем мне хотелось бы подраться. Он полностью твой, Оцелот.

Рябое лицо Оцелота перекосило.

– Он все еще там? Хорошо. Возвращайся. Сделай так, чтобы тебя заметили, точно заметили, Ном. Раллик скрестил руки.

– Меня и так уже заметили, – протянул он.

– Тебе следует вытащить его наружу, к лавке Тарлоу, – засопел Оцелот. – Приказ Воркейн, Ном. Когда будешь выходить, иди через парадную дверь. Чтобы не ошибиться, никаких уловок, все явно.

– Этот человек убийца, – буркнул Раллик. – Если все будет явно, он заподозрит ловушку.

– Ты сделаешь так, как хочет Воркейн, Ном. Теперь возвращайся!

Раллик посмотрел на командира, всем своим видом выражая отвращение перед таким планом, потом вернулся в кухню. Повара захихикали было над его возвращением, но только на секунду. Одного лишь взгляда на его лицо было довольно, чтобы весь юмор улетучился. Они вернулись к своей работе, будто услышав грозный окрик хозяина.

Раллик вошел в главную комнату и остановился, замерев.

– Проклятье, – забормотал он. Черный человек ушел. Что теперь? – К парадной двери, – сказал он, пробираясь через толпу.

В переулке, по одной стороне которого бежала высокая каменная стена, Крокус привалился к кирпичам купеческого дома, и не отрываясь, глядел на окно. Оно было на четвертом этаже, за стеной, а за закрытыми ставнями находилась та самая комната, которую он так хорошо помнил.

В окне горел свет почти все два часа, что Крокус стоял внизу, но минут пятнадцать назад он погас. Окоченевший и полный сомнений, Крокус плотнее запахнул плащ, спросив себя, что он здесь делает. Он уже не раз задавал себе этот вопрос, вся его решимость, казалось, высохла вместе с закончившимся дождем.

Что за темноволосая женщина была в корчме Феникса? Это она его так смутила? Кровь на ее кинжале говорила о том, что она без колебаний убьет его, чтобы сохранить свои тайны. Возможно, смущение объяснялось вращающейся монетой. Ничего нормального во всем произошедшем не было.

Что такого в его мечте познакомиться с дочерью д'Ар-ля? Ничего общего с женщиной-убийцей в баре нет в этом желании.

– Ничего, – пробормотал он, потом поморщился. Все пошло вкривь и вкось с той ночи, когда он ограбил девушку. Лучше бы он не останавливался, не глядел на ее чудесное лицо.

Стон вырвался у него из груди. «Голубая кровь. Проблема, так ведь?»

Сейчас все казалось такой чепухой, таким абсурдом. Как он мог только помыслить, что знакомство с ней возможно? Он помотал головой. Это все равно, план разработан, настало время выполнять его.

– Я в это не верю, – сказал он сам себе, оттолкнулся от стены и посмотрел в переулок. Его рука нащупала узел, привязанный к поясу. – Я только хочу вернуть девушке ее вещи.

Он подошел к стене и начал подниматься, глубоко дыша.

«Давай, давай, сделай это».

Камень стены отсырел, но его решимости хватило бы, чтобы взобраться на гору. Он лез все выше и выше.

Тринадцатая глава

Здесь есть паук

Вон там, в углу,

Его три глаза

Светятся во тьме.

А восемь лап

Друг друга потирают

В предвкушеньи, и

Повторяют все Движения мои.

И тот наук все знает обо мне.

Он паутину-летопись соткал.

В ней – жизнь моя.

Теперь он ждет, на

Этом самом месте, а

Вдруг я оступлюсь…

Заговор. Слепой Галлан (род. 1078)

Как только убийца из Гильдии вышел, Калам допил пиво, расплатился и поднялся по лестнице. Он оперся на перила галереи и посмотрел вниз. Никто не обращал на него особого внимания, он снова спустился с лестницы и вошел в последнюю комнату по правой стороне.

Он закрыл дверь и запер ее за собой. Быстрый Бен сидел на полу, скрестив ноги, в круге, начерченном голубым воском. Маг сгорбился, он был обнажен до пояса, глаза закрыты, капли пота стекают по лицу. Воздух вокруг него шевелился и блестел, будто покрытая лаком поверхность.

Калам обошел восковой контур и подошел к кровати. Он снял с крючка в изголовье кровати кожаный ранец и поставил его на тощий, набитый соломой матрас. Откинув крышку, достал содержимое. Минуту спустя по всей кровати были разложены детали арбалета. Металлические части оружия отливали цветом вороного крыла, деревянные детали были тщательно просмолены и присыпаны черным песком. Калам медленно и аккуратно принялся собирать оружие.

Быстрый Бен проговорил у него за спиной.

– Сделано. Скажи, когда будешь готов, приятель.

– Тот человек ушел через кухню. Но он вернется, – сказал Калам, поднимаясь с арбалетом в руках. Он закрепил ремень и повесил оружие через плечо. Потом посмотрел на мага. – Я готов.

Быстрый Бен тоже встал, утирая лоб рукавом.

– Два заклинания. Ты сможешь летать и управлять снижением. Второе заклинание позволит тебе видеть магию, почти любую. Если тут поблизости окажется верховный Маг, то считай, что нам не повезло.

– А ты? – спросил Калам.

– Меня ты не увидишь, только мой контур, – с усмешкой ответил Бен, – но я все время буду с тобой.

– Ладно, будем надеяться, что все пройдет гладко. Мы найдем Гильдию, предложим контракт от империи, они его примут и уберут из города все власти, – он пожал плечами под черным плащом и натянул на глаза капюшон.

– Ты уверен, что мы не можем просто спуститься вниз и пойти прямо с тем парнем и все выложить?

Калам покачал головой.

– Не в создавшейся ситуации. Мы вычислили его, он сделал тоже самое с нами. Он, скорее всего, уже поговорил с главой своего клана, и они устроят все так, как им кажется нужным. Этот парень и так должен привести нас туда.

– А не в засаду ли мы попадем?

Калам согласился.

– Ну да, возможно. Но они сначала захотят узнать, что нам от них надо. А когда они узнают, сомневаюсь, что глава Гильдии захочет нас убивать. Ты готов?

Быстрый Бен поднял руку, затем пробормотал что-то себе под нос.

Калам почувствовал, как легкость наполняет его, забирается под кожу и обволакивает ласковым прохладным воздухом все тело. Фигура Быстрого Бена превратилась в сине-зеленое свечение, концентрирующееся в длинных пальцах мага.

– Ну вот, – с улыбкой сказал убийца, – два старых добрых друга.

Быстрый Бен вздохнул.

– Да, опять все с начала, – он посмотрел другу в глаза. – Худ идет за тобой по пятам, Калам. Все эти дни я ощущаю его дыхание.

– Не ты один, – Калам отвернулся к окну. – Иногда, – сказал он задумчиво, – я верю, что империя хочет избавиться от нас, – он подошел к окну, открыл ставни и оперся руками на подоконник.

Быстрый Бен подошел к нему и положил руку на плечо. Они вглядывались в темноту, думая об одном и том же.

– Мы слишком многое видели, – мягко произнес Быстрый Бен.

– Дыхание Худа, – простонал Калам, – ради чего мы делаем все это?

– Может быть, если империя получит то, что хочет, Даруджистан, то они позволят нам ускользнуть.

– Это да, но кто убедит сержанта оставить империю?

– Мы объясним ему, что у него нет выбора.

Калам забрался на подоконник.

– Какое счастье, что я больше не Коготь. Просто солдаты, правда?

Бен рядом с ним коснулся своей груди и исчез. Его бестелесный голос произнес:

– Правда. Больше никаких игр с плащами и кинжалами для старины Калама.

Убийца подтянулся на руках, обернувшись лицом к стене, и начал карабкаться на крышу.

– Угу, я всегда это дело ненавидел.

Голос Быстрого Бена продолжал во тьме.

– Никаких убийств больше.

– Никакого шпионажа, – подтвердил Калам, добираясь до края крыши.

– Никаких дурацких заклинаний.

Калам влез на крышу и замер.

– Никакой резни в темноте, – прошептал он, затем сел и принялся разглядывать близлежащие крыши. Он ничего не видел: ни необычных теней, ни магических свечений.

– Благодарение богам, – донесся сверху шепот Бена.

– Благодарение богам, – эхом отозвался Калам, потом перегнулся через край крыши и посмотрел вниз. Внизу лужица света обозначала вход в корчму. – Следи за задней дверью, а я останусь здесь.

– Ладно.

Не успел маг ответить, как Калам окаменел.

– Он здесь, – прошипел он. – Ты еще не ушел?

Быстрый Бен не ушел.

Они глядели как фигура Раллика Нома, закутанная в плащ, уходит по улице в сторону прилегающего переулка.

– Я за ним, – сказал Быстрый Бен.

Сине-зеленое свечение поднялось над магом. Он взмыл в воздух, мягко перелетел улицу и замедлил ход над переулком. Калам встал и беззвучно подошел к краю крыши. Он постоял на углу, поглядел вниз на крышу прилег тающего здания и прыгнул.

Он опускался медленно, будто бы входил в воду, и приземлился без звука. Справа от него параллельно перемещался силуэт Бена. Калам пересек крышу следующего здания. Тот парень двигался по направлению к гавани.

Калам повторял путь Быстрого Бена, переходя с одной крыши на другую, иногда спрыгивая вниз, иногда взбираясь наверх. Калам не любил стереотипов: там, где остальные использовали хитрость, он действовал своими крепкими руками и ногами. Это отличало его от других убийц, и он научился извлекать из этого пользу для себя.

Они приближались к гавани. Здания здесь были в основном одноэтажные и длинные, света на улицах не было, за исключением того, что освещал подъезды к складам и лавкам, где иногда топтались частные охранники. В ночном воздухе висел запах нечистот и рыбы.

Наконец Быстрый Бен остановился, зависнув над двором какого-то склада, потом поспешно вернулся к Каламу, который ждал его на краю ближайшего двухэтажного дома.

– Похоже, там, – произнес Бен, подлетая к Каламу. – Что дальше?

– Я хочу как следует рассмотреть двор.

– Идем со мной.

Быстрый Бен подвел его к другому дому. Теперь тот, кого они преследовали, был виден – он затаился на крыше склада, всматриваясь во двор внизу.

– Калам, ты чувствуешь скверный запах? Калам потянул носом.

– Нет, черт побери, только эти дурацкие розы. А ты смени место.

– Ладно.

Раллик Ном лежал на краю крыши, свесив голову вниз. Внизу был двор, плоский, серый и пустой. Тень прямо под ним была такой густой, что не было никакой надежды понять, что там есть. По лицу Раллика бежал пот.

Из тени внизу раздался голос Оцелота.

– Он не упускает тебя из виду?

– Да.

– И он не двигается?

– Не двигается. Послушай, я уверен, что он не один. Я не знал, идет ли он за мной, и никто бы не понял этого. Все это за версту разит магией. Оцелот, ты же знаешь, что я думаю по поводу магии.

– Проклятье, Раллик. Если б ты только попробовал использовать ту штуку, что мы дали тебе, ты стал бы лучшим из нас. Ну да Ворота Худа с ним. У нас есть наблюдатели, они справятся, если только это не исключительно хороший маг. Посмотри-ка, – злые нотки послышались в голосе Оцелота, – он работает лучше тебя. Он тебя выследил. Один.

– Что теперь?

Оцелот захихикал.

– Круг смыкается, пока мы с тобой болтаем. Твоя работа сделана, Ном. Этой ночью война убийц закончится. Минут через пять сможешь отправляться домой.

Высоко над городом демон хлопал кожаными крыльями, зеленые глаза, как у рептилии, разглядывали крыши внизу, легко улавливая магию, демон так же прекрасно чувствовал тепло. Хотя по размеру он был не больше собаки, силы в нем сосредоточились огромные, под стать тем, что были у человека, который вызвал и подчинил его себе этой ночью. На одной крыше было два силуэта: один принадлежал человеку, на которого наложено заклинание, второй – магу, хорошему магу. На других крышах мужчины и женщины смыкали вокруг этих двоих круг, некоторых из них выдавало тепло их тел, других – витающая рядом с ними магия.

До сих пор демон летел в ночи, скучая. Просто наблюдать, когда у тебя такая силища! Демон ощутил жажду крови. Если бы только его хозяин был чуть слабее, он порвал бы наложенное на него заклятье и спустился бы на крыши, устроил бы там потеху.

Демон размечтался было, глядя вниз, но тут он ощутил удар каблука по своей маленькой круглой голове. Существо в ярости развернулось на лету, желая отомстить обидчику.

Секунду спустя в небе завязалась битва, демон сражался за свою жизнь. То, что напало на него, было безликой магической аурой. От дерущихся щупальцами расползались пучки энергии. Демон, как мог, боролся со все усиливающейся болью, а тот, второй, продолжал наступать. Холод охватывал голову демона, холод, столь чуждый природе его силы, столь чуждый, что противиться не было возможности.

Сражаясь, двое медленно опускались. Их битва проходила в молчании и была совершенна незаметна городским обитателям, что были там, внизу. Упав, они оказались среди других спускающихся фигур, которые устремились во двор склада, их плащи хлопали, как крылья, руки сжимали арбалеты, головы укрывали капюшоны, а лица – черные маски. Мимо демона и его преследователя проплыло вниз одиннадцать человек. Никто из них не обратил внимания на дерущихся, и демон испытал некое чувство, которого ему не доводилось испытывать раньше. Страх.

Он переключился с борьбы на спасение жизни, рванулся из рук нападающего. Испустив душераздирающий вопль, он взмыл в небеса.

Его не преследовали, нападавший вместо этого стал опускаться на город вместе с остальными.

Двенадцать замаскированных убийц достигли кольца из мужчин и женщин внизу, некоторые из них остались висеть в воздухе, другие упали, но все они выбрали себе по мишени, и началась кровавая битва.

Калам разглядывал убийцу, лежащего на крыше под ним, и недоумевал, что делать дальше. Ждать, пока он вступит в контакт с ними? Он застонал. Что-то было не так. Он ощущал это что-то, как ломоту в костях.

– Проклятье, Бен. Давай убираться отсюда!

– Погоди, – бестелесно отозвался Быстрый Бен. – О, черт, – воскликнул он тут же.

Прямо перед Каламом пролетели два ярких силуэта и упали на крышу внизу.

– Что такое?

Черепица под его ладонями начала тихо подрагивать. Калам перекатился на спину, услыхав, как позади него пропела стрела. Метрах в пятнадцати от него стояла фигура в плаще. Увидев, что стрела не достигла цели, фигура рванулась вперед. Еще один силуэт приземлился вслед за первым на край крыши.

Калам побежал. Он перемахнул через край крыши.

Над ним парил Быстрый Бен. Заклинание, которое он использовал для себя, относилось к Высшей магии, и он был уверен, что вновь прибывшие не видят его. Он видел, как первый из прибывших замедлил свой бег, остановился у края крыши и стал приглядываться в поисках Калама. В его руках, затянутых в перчатки, блестели кинжалы. Убийца присел на корточки, свесившись с края крыши, Быстрый Бен задержал дыханье, когда тот совсем перегнулся через край.

Калам далеко не ушел. Он притаился за коньком крыши. Когда появилась верхняя часть тела преследователя, заслонив собой звезды, он выбросил вверх одну руку, зажав ею шею убийцы, словно в тисках. Он дернул убийцу вниз, одновременно подставляя колено. Физиономия в капюшоне с треском соприкоснулась с коленом. Калам, держась однойрукой за конек, другой тряхнул убийцу, дернул на себя и перевалил тело через край крыши вниз, на улицу.

Сам он удержался на краю и остался на крыше. На другом конце ее зависла еще одна фигура. Калам со стоном сдвинулся с места и побежал к фигуре.

Неизвестный убийца отступил назад от неожиданности, потом опустил руку и просто пропал.

Калам резко затормозил и пригнулся, прижав руки к бокам.

– Я ее вижу, – прошептал Быстрый Бен.

Калам, шипя, обернулся вокруг своей оси, подбежал к краю крыши и замер.

– А я – нет.

– Она собирает силу, – сказал Бен. – Я ее теряю. Погоди, – маг умолк.

Калам вздрагивал от малейшего шороха. Он с трудом вдыхал и выдыхал через нос, руки его сжимались. «Ждать?» Возмущение поднялось в его груди. «Чего? Ножа в горло?»

Ночь разом разорвало огнем и шумом. Нападающий тут же появился перед Каламом, блеснул кинжал. От нее, это действительно была она, отскакивали искры и валил дым, но она продолжала двигаться вперед. Калам упал на бок, стараясь разминуться с направленным на него лезвием. Кинжал разорвал рубаху на его ребрах, глубоко проник в плоть и пошел в сторону. Он почувствовал, как горячим ручьем бежит кровь, когда его кулак достиг солнечного сплетенья врага. Она задохнулась, дернулась в сторону, с кинжала в ее правой руке стекали струйки крови. Калам бешено рванулся вперед. Он еще раз ударил ее в грудь, не обращая внимания на кинжал. Ребра хрустнули. Другой рукой он ударил ее по голове. Убийца упала назад, с грохотом прокатилась по крыше. Тело ее осталось неподвижно.

Калам упал на одно колено, хватая воздух.

– Ты велел ждать, черт побери! Что с тобой приключилось, будь оно все неладно! Быстрый? – он запихнул кусок материи в рану между ребрами. – Бен?

Ответа не последовало. Он напрягся, развернулся и стал рассматривать крыши внизу. Там повсюду лежали трупы. Крыша склада, куда опустились две сияющие дерущиеся фигуры, была пуста. Тихо застонав, он опустился на колени.

Когда на него напала женщина, он что-то слышал и видел вспышки. Взрыв, нет, два взрыва, друг за другом. Обмен магическими ударами. Дыханье у него перехватило. Что, был третий? Маг? Быстрый Бен попал в первого, а кто-то попал в него?

– О, Худ, – прошептал он, озираясь.

Для Раллика неприятности продолжились сильным ударом в спину между лопатками. Воздух вышел из его легких, он не мог пошевелиться. Спина ныла, он знал, что это была стрела, но кольчуга под его рубахой была просто чудесная, наконечник стрелы раздвинул металл, но дальше пройти не смог. Через биение сердца, отдающееся у него в ушах, он услышал приближающиеся к нему шаги.

Из тени внизу позвал голос Оцелота.

– Ном? Что происходит?

Шаги за спиной Раллика замерли, раздался звук заряжаемого арбалета. Чувства вернулись к Раллику, слабость ушла из тела. Его собственное оружие лежало рядом, заряженное. Он ждал.

– Ном?

Мягкие шаги позади него и левее. Одним движением Раллик перекатился через спину, схватил арба лет, сел и выстрелил. Убийца завалился на спину, его оружие отлетело в сторону.

Раллик прижался к краю, только сейчас заметив, что приближается второй убийца. Он пригнулся и выстрелил. Стрела попала в правую часть груди Раллика, срикошетила, перелетела через его голову и исчезла в темноте. От удара правая рука Раллика онемела. Он вздрогнул, вынул из ножен кинжал, лезвие блеснуло синим во тьме.

Убийца напротив него сделал осторожный шаг, потом кинулся к краю крыши и перевалился через него.

– Дыхание Худа, – произнес голос Оцелота рядом с ним.

Он обернулся, но никого не заметил.

– Он увидел мою магию, – пояснил Оцелот. – Для начала неплохо, Ном. Может, мы, наконец, узнаем, кто эти люди.

– Не думаю, – сказал Раллик, глядя на неподвижное тело. Его все больше окутывало белое сияние. Когда тело исчезло, Оцелот выругался.

– Какое-то заклинанье для возвращения обратно, – сказал он. Перед Ралликом появился глава клана. Его лицо скривилось, когда он огляделся вокруг. – Ловушку поставили, закончится все смертью.

Раллик не ответил. Он закинул руку за спину, выдернул стрелу и отбросил ее в сторону. Ловушки ловушками, но он почему-то был уверен, что тот, кто шел за ним, не имел ничего общего с этими пришельцами. Он развернулся и посмотрел на ту крышу, где остановился его преследователь. Когда он обернулся, появилась вспышка красного и желтого цвета, раздался двойной удар грома, и в тот же миг Раллик увидел силуэт на краю крыши, человек сражался с кем-то. Вспышка погасла, сделав тьму еще более густой.

– Магия, – прошептал Оцелот. – Высшего разряда. Давай убираться с этого места.

Они быстро исчезли, спустившись во двор склада.

После того, как она их пометила, Горечь без труда могла отыскать маленького толстяка и Несущего Монету… И, хотя она собиралась найти именно толстяка после разговора с Каламом и Быстрым Беном, что-то повлекло ее на поиски молодого человека. Подозрение, чувство, что его действия сейчас, важнее маршрутов Круппа.

Несущий Монету был последним человеком под влиянием Опоннов и самой важной фигурой в игре богов. Она неплохо сделала, убрав другие фигуры, людей типа капитана Парана, который когда-то был помощником адъюнкта, а следовательно, слугой императрицы. Был еще Коготь в Засеке, его она удавила. Другие тоже удалялись с ее пути к Разрушителям Мостов, но по мере необходимости.

Она знала, что юноша должен умереть, но что-то в глубине ее сознания противилось этому, что было ново для нее. Она была взята и вновь рождена убийцей два года назад на дороге у побережья. Тело, в котором она обитала, было весьма подходящим, тело молодой девушки, чье сознанье не соответствовало силе, которая в нем была, которая подчинила его.

Но подчинила ли? Что затронула в ней монета? И чей голос с такой силой и убедительностью звучал в ее голове? Он появился, когда Вискиджак произнес слово «Провидец».

Она силилась вспомнить, с какими провидцами могла встречаться в последние два года, но так и не смогла.

Она плотнее завернулась в плащ. Найти мальчишку легко, другое дело понять, что он делает. Все казалось не больше, чем обычным воровством. Крокус постоял в переулке, не сводя глаз с окна четвертого этажа, дожидаясь, когда погасят свет. Она сливалась с тенью, и он ее не заметил, пока карабкался по скользкой стене, хотя она стояла прямо под ним. Он лез с восхитившим ее мастерством и грацией.

Когда он забрался на стену, она нашла другой наблюдательный пункт, который позволил ей видеть балконную дверь и сам балкон. Для этого потребовалось войти в сад. Но там был только один стражник, его она убила без малейшего труда, и теперь стояла под деревом, не сводя глаз с балкона.

Крокус уже был там, отпер замок и исчез в комнате. Все прошло гладко. Но что он там делает уже полчаса? В комнате, которую обворовывает? Полчаса, а он все еще там. Никаких тревожных звуков она не слышала, огней не зажигали, ничего, что бывает, когда ловят вора. Так что же Крокус там делает?

Горечь замерла. Магия разрасталась на другом конце Даруджистана, ее запах был знаком Горечи. Она заколебалась, не зная, на что решиться. Оставить парня здесь и уйти? Подождать, когда Крокус вернется или когда его обнаружат?

Потом она что-то заметила за балконной дверью, что положило конец ее нерешительности.

Пот ручьями струился по лицу Крокуса, он обнаружил, что то и дело утирает его со лба. Он обнаружил три ловушки, когда забирался в комнату: одну на балконе, вторую, протянутую проволоку, у двери и еще одну у туалетного столика. Однажды он замер тут, не смея двинуться. «Идиот! Что я здесь делаю?»

Он прислушался к ее тихому мерному дыханию у себя за спиной – словно дыхание дракона – он мог поклясться, что ощущает его дуновение у себя на шее. Крокус поглядел в зеркало и скорчил рожу своему отражению. Что с ним делается? Если он в ближайшее время не уйдет… Он начал выгружать содержимое своего узелка. Когда закончил, то снова поглядел на свое лицо в зеркале и увидел за ним еще одно, круглое белое личико, наблюдающее за ним с кровати.

Девушка заговорила.

– Если уж ты все принес, положи на место. Коробочку – слева от зеркала, – шепотом начала она, – гребень – справа. Серьги принес тоже? Оставь там.

Крокус застонал. Он даже не закрыл лицо.

– Ничего не делай, – прохрипел он. – Я все принес, а теперь я ухожу. Ясно?

Девушка обмоталась одеялом и пододвинулась к краю постели.

– Ловушки не сработали, вор, – сказала она. – Стоит мне закричать, и стражник появится здесь через секунду. Ты отважишься скрестить кинжал с его мечом?

– Нет, – ответил Крокус. – Я приставлю его к твоему горлу. А если ты окажешься между мною и стражником… Пустит ли он в ход свой меч? Вряд ли.

Девушка побледнела.

– Как вор ты потеряешь руку. Но захват человека высокого по рожденью заслуживает высокой виселицы.

Крокус постарался как можно небрежнее пожать плечами. Он поглядел в сторону балкона, прикидывая, как быстро он сумеет выскочить отсюда и добраться до крыши. Та проволока у двери помешает.

– Стой, где стоишь, – скомандовала хозяйка комнаты. – Я зажгу фонарь.

– Зачем? – спросил он, ерзая на месте.

– Чтобы рассмотреть тебя получше, – ответила она, свет разлился по комнате.

Он скривился. Он не заметил, что фонарь у нее под рукой. Она рушила его планы.

– Зачем рассматривать меня получше? – усмехнулся он. – Зови своих дурацких стражей, пусть меня схватят. И покончим с этим, – он вытащил из-за пазухи тот самый головной убор и бросил его на столик. – Теперь точно – все – произнес он.

Девушка передернула плечами.

– Это часть костюма, что я готовила к празднику. Потом я нашла получше, – объяснила она.

– Чего, – прошипел он, – чего ты от меня хочешь?

Страх отразился было на ее лице от этой его вспышки, но она постаралась улыбнуться.

– Я хочу знать, почему вор, которому посчастливилось похитить все мои драгоценности, принес их обратно. Воры, кажется, так не делают.

– Без причины, – добавил он, скорее для себя, чем для нее. Он шагнул к ней, потом остановился, когда она вжалась в стену. Глаза ее расширились. Крокус поднял руку. – Извини, я не хотел тебя напугать. Я только… хотел рассмотреть тебя получше. Вот и все.

– Зачем?

Он не знал, как ответить на этот вопрос. В конце концов, не мог же он ей разом заявить, что влюбился в нее по уши.

– Как тебя зовут? – вымолвил он.

– Шалисс д'Арль. А тебя?

– Шалисс. Разумеется, – сказал он, закатывая глаза. – Тебя должны звать именно так. Мое имя? Тебе нет до него дела. Воры не представляются своим жертвам.

Она удивилась.

– Жертвам? Но я больше не жертва, правда? Ты же все вернул. Мне казалось, – хитро начала она, – что ты теперь обязан сказать мне свое имя. И ты мне кажешься тем человеком, который выполняет обязанности, какими бы странными они ни были.

Крокус помрачнел. О чем она толкует? Откуда она знает, как он выполняет обязанности? Может, она права?

– Меня зовут, – сдался он со вздохом, – Крокус Маленькие Руки. А ты дочь высокородного д'Арля, которой мечтают представиться толпы поклонников. В один прекрасный день ты увидишь меня среди них, Шалисс, и только ты будешь знать, где ты видела меня в последний раз. Это будет официальное представление, и я принесу подарок, как полагается, – он уставился на нее, напуганный собственными словами.

Она поглядела ему прямо в глаза, какое-то сильное чувство отразилось на ее лице, сильное, но не понятное ему. Она рассмеялась. И тут же зажала рот ладонями и бросилась в постель.

– Уходи, Крокус. Кто-нибудь наверняка меня услышал. Уходи скорее и осторожнее с проволокой у двери.

Крокус одеревеневшими ногами пошел к балконной двери. Ее смех поставил последнюю точку над его мечтами. Он окаменел изнутри от горя, хотя смог еще цинически засмеяться в ответ. Ее одеяло свалилось, и она опять оказалась перед ним обнаженной. Больше всего его поразило то, что она не обратила на это никакого внимания.

Где-то далеко за дверью послышались голоса.

Девушка зашипела на него.

– Торопись, дурень!

Тревожный набат забил в его голове. Он должен двигаться, и быстро. Крокус перешагнул проволоку и открыл дверь. Он остановился бросить на нее еще один взгляд и улыбнулся: она опять закуталась в одеяло. Ладно, в конце концов, он получил не так уж мало.

Раздался стук в дверь напротив него.

Крокус выскочил на балкон и взлетел на перила. Он посмотрел вниз, в сад, и чуть не свалился. Стража не было. Вместо него стояла женщина. Хотя она была в плаще с капюшоном, что-то позволило ему моментально ее узнать. Женщина из бара, и она смотрела прямо на него черными глазами, от которых все у него внутри перевернулось.

Дверь комнаты открылась, и Крокус взял себя в руки. «Будь проклята эта баба! Будь прокляты они обе!» Он ухватился за карниз, легко подтянулся и исчез.

Калам затаился недвижим посреди крыши, в каждой руке по кинжалу. Было тихо, ночной воздух был тяжелым и душным. Потекли долгие минуты ожидания. Он периодически убеждал себя, что он один, что Быстрый Бен и тот, другой маг ушли с крыши, что они схватились друг с другом где-то в небе или на улице, или в переулке, или на другой крыше. Но вскоре он что-то услышал: сдерживаемое дыхание, трение материи о кожу, а его щеки коснулся легкий ветерок, неизвестно откуда взявшийся в этом неподвижном воздухе.

Прямо перед ним воздух зашевелился. Над крышей зависли два силуэта. Калам увидел, как убийца напустил на Бена столб огня, а сам тем временем приблизился.

Калам бросился на помощь. Быстрый Бен исчез, затем возник снова, прямо за спиной у убийцы. С его руки сорвалась вспышка, которая попала в спину убийце-магу. Его одежды загорелись, маг завертелся на месте. Быстрый Бен оказался рядом с Каламом.

– Давай! Бежим!

Калам побежал, его друг парил над ним. Когда они добежали до края крыши, он оглянулся. Магу-убийце удалось сбить огонь и встать на ноги. На другом конце крыши появилось два его соратника.

– Прыгай, – крикнул Бен. – Я их задержу!

– Как? – спросил Калам, балансируя на краю. Быстрый Бен достал маленькую бутылочку. Он раскрутил ее над головой и швырнул.

Калам испустил проклятье и прыгнул.

Бутылочка шлепнулась на крышу и разбилась с мелодичным звоном. Трое преследователей замерли. Быстрый Бен тоже не двигался, он не отрываясь смотрел на столб белого дыма, который валил от осколков. Дым принимал очертания и разрастался в размерах. Форма была неясна, дым то растягивался нитями, то завивался кольцами. Видны были только глаза, две черные щелки, которые повернулись к Бену.

– Ты, – произнесло существо детским голосом, – ты не Мастер Тайскренн.

– Ну, да, – сказал Бен, – но я у него на службе. – Так что ты по-прежнему служишь империи, – он указал на крышу. – Эти трое – враги империи, демон. Тисте Анди, что против Малазанской империи.

– Меня зовут Перл, – негромко заметил демон, затем повернулся к трем убийцам, которые рассыпались по противоположному краю крыши. – Они не спасаются бегством, – сказал Перл удивленно.

Быстрый Бен утер пот со лба. Он бросил взгляд вниз. Калам ждал в переулке внизу и казался отсюда неясным пятном.

– Я вижу, – ответил он Перлу.

Этот факт беспокоил и его. Одного такого демона Тайскренну хватало, чтобы разнести город.

– Они приняли мой вызов, – произнес демон, глядя на Бена. – Должен ли я жалеть их?

– Нет, – ответил он, – просто убей их и все.

– После этого я вернусь к мастеру Тайскренну.

– Да.

– Как тебя зовут, маг?

Он заколебался было, но сказал.

– Бен Адефон Делат.

– Тебя считают мертвым, – сказал Перл. – Твое имя в списке убитых верховных магов из Семи Городов. Бен бросил взгляд наверх.

– Перл, их стало больше. Тебе придется биться.

Демон тоже посмотрел вверх. Над ними снижались фигуры в плащах. В первом ряду пятеро и еще одна – во втором. Эта последняя фигура излучала такую силу, что Бен отпрянул, кровь застыла у него в жилах. За спиной у этого последнего было что-то длинное и узкое.

– Бен Адефон Делат, – просто сказал демон, – смотри, кто пришел. Ты посылаешь меня на смерть.

– Я знаю, – прошептал Бен.

– Тогда беги. Я задержу их, чтобы ты смог скрыться. На большее не рассчитывай.

Быстрый Бен соскользнул с крыши.

Прежде чем он совсем скрылся, демон задал еще один вопрос.

– Бен Адефон Делат, тебе меня жаль?

– Да, – ответил Бен с чувством, затем развернулся и исчез в темноте.

Раллик брел по середине улицы. По обеим сторонам широкого коридора шли колонны, на которых были укреплены газовые фонари. Голубоватые пятна света падали на мокрые булыжники мостовой. Возобновился слабенький дождик, от которого все отсырело. Справа от Раллика и за линией домов на фоне свинцово-серого неба бледно светились купола Высокого Храма.

Этот храм был одним из самых старых в городе, его заложили более двух тысяч лет назад. Высокие монахи пришли, как и многие другие, поверив слухам. Раллик знал из истории меньше, чем Мурильо и Колл. Считалось, что какой-то представитель одного из Старших Народов погребен в холмах, кто-то огромной силы и мудрости – это все, что знал Раллик.

Слухи эти, правда, имели далеко идущие последствия. Если бы не раскопки, от которых остались тысячи шахт, никогда не нашли бы пещеры с газом. Многие из этих шахт за давностью лет обвалились, но многие сохранились, их теперь соединяли туннели.

В одном из помещений, которыми было заполнено все пространство под храмом, ждала Воркейн, глава Гильдии. Раллик представил, как Оцелот спускается туда, весь в печали от только что свалившихся проблем, и его худое лицо озарилось улыбкой. Он никогда не встречал Воркейн, а вот Оцелот очень подходил к этим катакомбам, еще одна городская крыса из тех, что снуют под ногами.

В один прекрасный день, Раллик это твердо знал, он станет главой клана и встретится с Воркейн лицом к лицу где-то там, внизу. Он не знал, как это отразится на нем, он шел дальше, размышляя на заданную тему с неудовольствием.

У него не было выбора. «Когда-то, – подумал он, – подходя к корчме Феникса, – давным-давно, он мог бы выбрать другую дорогу в жизни. Но дни эти прошли, будущее состояло из одних лишь ночей, из темной дороги, ведущей в еще большую тьму. Однажды он встретится с Воркейн, это ясно, и поклянется ей в верности на всю жизнь, и тогда за ним окончательно захлопнется дверь».

И вся его ярость и негодование по поводу несправедливого устройства мира будут погребены в темных туннелях под Даруджистаном. Он станет последней жертвой, которая будет принесена во имя науки убийства.

Именно это, более всего остального, превращало его с Мурильо план в последний акт гуманизма, который он мог совершить. Предательство, по мнению Раллика Нома, было величайшим преступлением, оно забирало все лучшее в человеке и превращало его жизнь в сгусток боли. А убийство было гуманно: оно было быстро и прекращало мучения и отчаяние жизни без надежды. Если все пойдет по плану, леди Симталь и те люди, что вместе с ней предали ее мужа, лорда Колла, умрут. Исправит ли это несправедливость, станет ли это подобием компенсации? Нет, но это поможет вернуть человеку его жизнь и его надежду.

Для него самого, для Раллика Нома, все это было безвозвратно утеряно, а он был не из тех, что собирают осколки. Их не склеить, новый огонь не зажечь. Жизнь принадлежала другим, а у него была только возможность лишать их этой жизни. Он не узнал бы надежду, явись она к нему. Слишком она необычна, похожа на призрак.

Когда он уже подходил к корчме, то увидел в конце улицы Крокуса. Он прибавил шагу.

– Крокус, – позвал он.

Юноша вздрогнул, но, увидев Раллика, остановился и стал ждать его.

Раллик взял его за руку и молча потащил в сторону переулка. Там, в тени, он усилил хватку, развернул Крокуса лицом к себе и наклонился к нему.

– Слушай, что я тебе скажу, – прошипел он прямо в лицо изумленному молодому человеку. – Этой ночью лучшие из Гильдии погибли в кровавой резне. Это не игрушки. Ты и близко не подойдешь к крышам, ясно тебе?

Крокус кивнул.

– И еще скажи дяде вот что. Коготь в городе.

Глаза парня расширились.

– И, – продолжал Раллик, – еще одно. Кто-то спускается с небес, убивая все, что попадается ему на глаза.

– Дяде Маммоту?

– Да. Просто скажи ему. А теперь послушай. То, что я скажу, должно остаться между нами, Крокус. Крокус снова кивнул, лицо его было бледно.

– Если ты не сойдешь с этого пути, ты покойник. Черт побери, все это кажется таким захватывающим, но то, что развлечение для тебя, оборачивается горем для других. Прекрати пить кровь других. Нет ничего героического в том, чтобы приводить в отчаяние людей. Я понятно выражаюсь?

– Да, – прошептал Крокус.

Раллик отпустил руку Крокуса шагнул назад.

– Теперь иди, – он подтолкнул Крокуса на улицу, посмотрел ему вслед, пока тот не скрылся за углом. Он глубоко вздохнул, попытался расстегнуть воротник своей накидки и удивился тому, как дрожат его пальцы.

Из тени вышел Мурильо.

– Не уверен, что это сработает, приятель, но попытка была неплохая, – он положил руку на плечо убийцы. – У мастера Барука есть для нас работа. Крупп настаивает на том, чтобы мы привели с собой Крокуса.

– С собой? – нахмурился Раллик. – Мы что, уезжаем из Даруджистана?

– Похоже на то.

– Поедете без меня, – сказал Раллик. – Скажешь Баруку, что не нашел меня. Все это нелепое стечение обстоятельств, и наши планы тоже.

– Что-то еще произошло, Ном?

– Ты слышал, что я велел Крокусу передать дяде?

Мурильо замотал головой.

– Я пришел слишком поздно. Увидел, как ты тащишь парня в переулок.

– Ладно, пойдем внутрь, – предложил Раллик. Этой ночью Худ улыбнется, приятель.

Они вместе вышли из переулка. Улицу освещали огни корчмы Феникса, свет пробивался через висящую в воздухе морось.

Посреди крыши лежала большая куча золы и костей, она слабо потрескивала и изредка испускала шипенье. Аномандер Рейк убрал меч в ножны.

– Вас отправилось сюда двенадцать, – сказал он черной фигуре рядом с ним, – я вижу только восьмерых. Что произошло, Серрат?

Женщина Тисте Анд и почти падала от усталости.

– Нам пришлось сильно потрудиться, господин.

– Подробности, – потребовал Рейк.

Серрат вздохнула.

– У Джекарала сломана шея и три ребра. Лицо Борулда превратилось в месиво: сломанный нос, сломанные скулы, сломанная челюсть…

– С кем они сражались? – спросил Рейк, в нетерпении поворачиваясь к лейтенанту. – Глава Гильдии был?

– Нет, господин. И Джекарал, и Борулд сражались с одним и тем же человеком, он не из городской Гильдии.

– Коготь? – глаза Рейка гневно сверкнули.

– Возможно. С ним был верховный маг. Он подкинул нам демона.

– Все это за версту отдает империей, – пробормотал Рейк, глядя на дымящуюся кучу, которая начала проедать крышу. – Полагаю, один из демонов Тайскренна, – он нехорошо усмехнулся. – Сожалею, что его сон этой ночью потревожили.

– В Дашталя попала отравленная стрела, – сказала Серрат. – Один из убийц Гильдии использовал такие, – она замялась. – Господин. Мы сильно пострадали в Брудонской кампании. Нам необходим отдых. Этой ночью были совершены ошибки. Кто-то из Гильдии сумел ускользнуть, а мы сильно истощены сражением с демоном.

Рейк уперся руками в бока и посмотрел в утренние небеса. Секундой позже он сказал:

– Ах, Серрат. Не считай, что я безумен. Но глава Гильдии должен быть уничтожен. Сама Гильдия должна быть стерта с лица земли, – он поглядел на лейтенанта. – Коготь, которого вы упустили, ему была здесь назначена встреча?

– Не встреча, а западня, – ответила Серрат.

Рейк кивнул.

– Хорошо, – он умолк, глядя на Серрат фиалковыми глазами. – Возвращайтесь на Лунное Семя. Пусть сама верховная жрица займется Джекаралом.

Серрат кивнула.

– Благодарю тебя, господин, – она развернулась и жестом подозвала других.

– Теперь, – начал Рейк громко, обращаясь ко всем оставшимся магам-убийцам, – еще одно. Вы прекрасно поработали, выше похвал. Вам необходим отдых. У вас есть трое суток для отдыха и всего, что вы сочтете нужным.

Серрат поклонилась.

– Мы будем в трауре, господин.

– В трауре?

– Дашила убила отравленная стрела. Яд был произведен алхимиком, господин, знающим. Это был Паральт.

– Я понял.

– Ты вернешься с нами?

– Нет.

Лейтенант поклонилась еще раз. Потом восемь Тисте Анди разом подняли руки, как один человек, и исчезли.

Рейк еще раз поглядел, как дымящаяся куча продолжает проедать крышу, потом шагнул во тьму. Снизу раздался мощный треск. Аномандер Рейк поднял глаза к небесам и печально вздохнул.

Сержант Вискиджак покачался на задних ножках стула, потом привалился к стене вместе с ним. Маленькая душная комнатка пропахла сыростью и мочой. Слева от него стояли две односпальные кровати с тощими соломенными тюфяками на них. Еще три расшатанных стула стояли у длинного стола в центре комнаты. Над столом висела масляная лампа, ее свет падал на лица Скрипача, Ежа и Маллета, играющих в карты.

Они завершили свою работу с наступлением сумерек, как и планировали, у Зала Величия. До союза с Морантами малазанские саперы занимались только прокладкой туннелей и взрывами городских ворот. Алхимическая наука Морантов предоставила Малазанской империи на выбор множество различных взрывчатых веществ, многие из которых детонировали, соприкасаясь с воздухом. Их использовали вместе с медленно разъедающими поверхность кислотами и закладывали в кирпичи из необожженной глины. Подготовка взрывов стала настоящим искусством, необходимо было рассчитывать толщину глиняного кирпича и скорость действия кислоты – те, кто ошибался в расчетах, ошибались один раз.

По мнению Вискиджака, солдаты Еж и Скрипач были никуда не годные. Он и не вспомнил бы, когда они в последний раз вынимали из ножен оружие. Даже привитая за годы службы в полевых условиях дисциплина и та расшаталась. Но как саперы они не имели себе равных.

Вискиджак изучал сидящих за столом из-под полуприкрытых век. Прошло, наверное, уже несколько минут с тех пор, когда кто-нибудь из них двигался или говорил что-нибудь. «Очередная игра Скрипача, решил он, этот человек постоянно изобретал все новые забавы с новыми же правилами». Несмотря на постоянно возникающие споры, желающих поиграть со Скрипачом не убывало.

– Чего не сделаешь от скуки, – сказал он сам себе. Но нет, это было гораздо больше, чем просто скука. Способ скоротать тревожное ожидание, особенно, когда ждешь друзей. Быстрому Бену предстояло пройти через один переулок, о котором все они знали. Вот что их сильно беспокоило.

Вискиджак скосился на кровать, где лежали его доспехи и длинный меч. На кольчуге виднелись пятна ржавчины, похожие на кровь. Часть ремней была оторвана. Все его кости и мышцы помнили, где были потеряны эти ремни: каждое утро все рубцы, все следы от стрел приветствовали его, как старые друзья. Его меч в кожаных ножнах без всяких изысков и с простой рукоятью покоился на кровати, пояс и крепящие меч ремни свешивались вниз.

Оружие досталось ему после первой битвы, в которой он участвовал, он нашел его посреди поля битвы. У него тогда были только башмаки, испачканные мелом каменоломен его отца, и убеждение, что мир расстелется у ног того, кто действует именем империи. Меч достался ему новеньким и сияющим, ни пятнышка, ни зарубки не было на его лезвии. Он принял его как личный штандарт.

Взгляд Вискиджака расфокусировался. Мысль его вернулась к серым грязным дорожкам его молодости, по которым он бродил, ослепший и потерянный от непонятной тоски.

Дверь распахнулась, впустив в комнату дымный воздух. Вошел Троттс. Угольно-черные глаза баргаста уставились на сержанта.

Вискиджак быстро поднялся. Он подошел к кровати и взял меч. Сидящие за столом остались неподвижны в своей странной карточной игре, они лишь слегка изменили ей, заерзав на стульях. Вискиджак пошел к двери вслед за Троттсом, прикрыл ее и стал глядеть в оставленную щель. На другой стороне улицы, в основании переулка, виднелись два человека. Тот, что был больше, нависал над другим. Вискиджак шумно выдохнул сквозь зубы.

– Маллет, – позвал он через плечо.

За столом лекарь строго посмотрел на двух других диверсантов, потом аккуратно сложил свои карты.

Двое из переулка перешли через улицу. Вискиджак потянулся за мечом.

– В чем дело? – спросил Маллет, перестилая одеяла на одной из кроватей.

– Калам, – ответил сержант. Двое подошли к двери, сержант широко распахнул ее, они вошли, и он захлопнул дверь. Сержант кивнул Троттсу, тот направился к занавешенному окну, отогнул угол занавеси и стал вглядываться в темноту.

Калам был бледен и почти висел на Быстром Бене. Его темно-серая рубаха была пропитана кровью. Маллет кинулся помогать магу, вместе они уложили Калама на кровать. Как только Калам был положен, лекарь кивнул Бену, чтобы тот отодвинулся, и принялся разрезать рубаху.

Быстрый Бен приветствовал кивком Вискиджака и уселся на стул, где прежде сидел Маллет.

– Во что играем? – поинтересовался он, переворачивая карты Маллета и мрачно вглядываясь в них. Ни Еж, ни Скрипач не ответили.

– Понятия не имею, – сказал Вискиджак, подходя и останавливаясь рядом с Маллстом. – Они просто сидят и пялятся друг на друга.

Быстрый Бен усмехнулся.

– Игра-ожидание, да, Скрипач? – он уселся поудобнее и вытянул ноги.

Маллет посмотрел на сержанта.

– Ему придется отлежаться какое-то время, – начал лекарь. – Рана чистая, но он потерял много крови.

Вискиджак склонился посмотреть на мертвенно-бледное лицо Калама. Взгляд Калама был ясным, он смотрел прямо на сержанта.

– Ну, так что же произошло? – спросил Вискиджак.

Ответил Быстрый Бен.

– Пришлось поучаствовать в поединке с магами.

Калам кивнул, подтверждая его слова.

– И? – спросил Вискиджак, взгляд его посуровел. Быстрый Бен слетка поерзал на стуле.

– Все обернулось плохо для нас. Мне пришлось выпустить демона, чтобы выжить.

Все в комнате замерли. Троттс отвернулся от окна и сделал охранный жест своего народа, коснувшись татуировок на своем лице.

Вискиджак спросил вкрадчиво:

– И что, он теперь болтается по городу?

– Нет, – ответил Бен, – он мертв.

– На кого же вы нарвались? – воскликнул сержант, заламывая руки.

– Я не совсем уверен, – ровным голосом ответил маг. – Кто бы они ни были, с демоном они расправились меньше, чем за минуту. Я слышал предсмертный вопль, когда мы едва успели миновать один дом. Маги-убийцы спустились с неба. Похоже, они намериваются уничтожить всех убийц Гильдии в городе.

Вискиджак дошел до своего стула и шлепнулся на него, стул жалобно скрипнул.

– С неба. Тисте Анди.

– Да, – пробормотал Бен. – Мы тоже так решили. Магия пахла именно так. Старая, темная и ледяная. Куралд Галейн.

– Из чего следует, – добавил Калам, – что работа сделана прекрасно. Контактов мы не установили, сержант. Там была просто свалка.

– Значит, здесь работает Семя, – Вискиджак умолк, потом стукнул кулаком по подлокотнику стула. – Хуже всего то, что хозяин Семени опередил нас. Он знает теперь, что мы пытаемся установить контакты с Гильдией. Что же он предпримет?

– Уничтожит Гильдию, – сказал Калам. – С самонадеянностью у него все в порядке.

– Если ему не хватало самонадеянности, – сказал, морщась, Вискиджак, – теперь он ее приобрел. И я ему помог. Насколько хорош глава Гильдии? Сумеет ли он противостоять Тисте Анди? Вряд ли.

– Что до другого дела, – сказал Быстрый Бен, – там все в порядке.

Сержант пристально поглядел на мага, затем кивнул.

– Еще мы нарвались на Горечь, – сказал Калам, вздрагивая, когда Маллет положил свою руку на его рану. Лекарь забормотал что-то себе под нос.

– Как? Я послал ее следить за одним толстяком, о котором она сказала, что он важная персона. Как она вышла на вас двоих?

Быстрый Бен был удивлен.

– Значит, она сказала правду. Мы не знаем, как она нашла нас, но еще она нашла того, кого искали мы, и передала его нам.

Маллет поднял руку. На месте раны был только розовый шрам. Калам поблагодарил его и сел на кровати.

Вискиджак барабанил пальцами по стулу.

– Если бы мы только знали, кто правит этим проклятым городом, мы сами бы попробовали.

Убийца засопел.

– Если мы начнем убивать членов городского Совета, мы можем спугнуть настоящих правителей города.

Сержант нахмурился.

– Неплохая идея, – сказал он, поднимаясь. – Поработайте над ней. Хозяин Лунного Семени знает, что мы здесь, после этого демона из бутылки. Придется поторапливаться.

Заговорил Скрипач.

– Мы можем поднять на воздух Зал Величия, – сказал он, подмигивая Ежу.

– Что, у вас хватит средств? – спросил Вискиджак.

Скрипач погрустнел.

– Ну, на дом хватит, наверное. Но если вытащить те мины, что мы уже заложили…

Вискиджак вздохнул.

– Это бред. Нет, оставим все, как есть, – он заметил, что карточная партия прекращена. Похоже, что она требовала полной неподвижности. Сержант прищурился. «Может, это способ сказать что-то?»

Восток разгорался оранжевым и желтым, первые лучи осветили кирпичи и булыжники города. Улицы были тихи, но скоро они пробудятся к жизни. Еще минута и фермеры, что накануне распродали свои запасы зерна, фруктов и овощей, погрузятся на телеги и в фургоны и двинутся вон из города. Лавки купцов откроются, чтобы принять первую волну покупателей.

По всему Даруджистану Серолицые готовились завернуть вентили трубок, по которым к главным улицам города бежал газ. Они двигались небольшими группками от здания к зданию, потом, когда день стал вступать в свои права, исчезли.

Горечь смотрела, как Крокус медленно поднимается по ступенькам. Она стояла чуть поодаль, в тени, которая не спешила исчезать, несмотря на начавшееся утро.

Ее почти физически задела смерть демона империи. Обычно демоны возвращаются в свое королевство, как только их повредят в бою, этого бывает достаточно, чтобы разорвать связь между демоном и тем, кто его вызвал. Но тот демон не ушел с места битвы. Он погиб окончательно и безвозвратно, и это ее потрясло. Смерть, как она есть. Она до сих пор вспоминала его беззвучный отчаянный вопль.

Все колебания по поводу Несущего Монету прошли, улетучились. Теперь она точно знала, что должна его убить. Чем раньше, тем лучше. Единственное, что не давало ей покоя – его действия. И зачем Опоннам мальчишка?

Она знала, что он видел ее в саду д'Арля перед тем, как уйти по крыше. Свет, который загорелся в окне, укрепил ее в намерении следовать за Крокусом. Семейство д'Арлей пользовалось влиянием в Даруджистане. Предположение, что парень поддерживает с дочкой семейства любовную связь, казалось диким, но что еще она могла предположить? Вопрос оставался без ответа: действуют ли Опонны непосредственно через парня, распространяя влияние на городской Совет? И каким влиянием обладает юная барышня?

Дело идет о положении, о возможном скандале. Каково политическое положение Эстрейсина д'Арля? Горечь понимала, что хотя она многое знает о расстановке сил на политической арене Даруджистана, она может только догадываться о намерениях Опоннов. Член Совета д'Арль противостоял Турбану Орру, который разрабатывал заявление о невмешательстве, но что из того? Малазанской империи на это наплевать. Это заявление было всего лишь уловкой. Ищет ли Турбан Орр возможности остаться у власти, когда придет империя?

Ответы на эти вопросы придут еще не скоро. Она знала, что придется запастись терпением. Конечно, ведь терпеливость была одним из основных ее качеств. Она надеялась, что ее второе появление там, в саду, посеет в душе мальчишки панику, ну или, по крайней мере, раздражит Опоннов, если они действительно действуют непосредственно через него.

Горечь из своего укрытия видела, как убийца по имени Раллик Ном увел парня. Она также застала разговор Раллика с Мурильо. Похоже, что Крокуса защищают, и защитников много, а тот маленький толстяк, Крупп, возглавляет их. Она слышала, что они собираются увезти мальчишку из города, поскольку так распорядился «мастер», от этого вся ситуация казалась еще сложнее.

Она знала, что скоро придется действовать. Защита Круппа и этого Мурильо будет ей не помеха, так ей казалось. Хотя Крупп оказался больше, чем она думала, вряд ли у него имеются бойцовские качества.

Она убьет Крокуса вне города. Как только она поймет, в чем суть их миссии и кто этот мастер. Как только все встанет на свои места.

Сержанту Вискиджаку придется долго ждать ее возвращения. Горечь улыбнулась этой мысли, она прекрасно понимала, с каким облегченьем весь отряд воспримет ее отсутствие. А что до другого дела, того, что связано с Каламом и Быстрым Беном, – что ж, всему свое время.

Алхимика Барука терзала жесточайшая мигрень. То присутствие, что было в городе, теперь исчезло. Он сидел в кресле, прижимая ко лбу завернутый в тряпицу кусок льда. Мигрень была кем-то вызвана. Он отчетливо это ощущал. Это как-то связано с демоном. И даже больше. За секунду до того, как присутствие исчезло, Барук испытал такую боль в мозгу, что едва не лишился сознания.

Он разделил с созданием его предсмертный вопль, его собственный крик разнесся по всему дому и поднял на ноги всех его слуг, заставив их звать его под дверью спальни.

Барук внезапно почувствовал, что что-то не так внутри него, словно его душа была задета. На какую-то единственную секунду он увидел мир абсолютной тьмы, из тьмы доносились звуки: скрип деревянных колес, звяканье цепей, стоны тысяч заключенных душ. Потом это прошло, он оказался сидящим в кресле, а Роулд стоял рядом на коленях с ведерком льда из погреба.

Теперь он был в своем кабинете один, а лед, который он держал у себя на лбу, казался теплым по сравнению с тем холодом, что поселился у него в сердце.

Раздался стук в дверь, вошел Роулд, лицо его выражало беспокойство.

– Господин, к вам посетитель.

– Посетитель? В такой час? – он поднялся на шатающихся ногах. – Кто это?

– Господин Аномандер Рейк, – Роулд замялся. – И… еще один.

Барук с мрачным видом махнул рукой.

– Зови.

– Да, господин.

Вошел Рейк, держа за шиворот существо размером с собаку. Существо шипело и извивалось, потом умоляюще поглядело на Барука.

– Эта штука меня преследовала, – сказал Рейк. – Ваше?

Барук вздрогнул, но нашел в себе силы утвердительно кивнуть.

– Я так и подумал, – пояснил Рейк и отпустил демона, который шлепнулся на пол, быстро пересек комнату и замер у обутых в тапочки ног алхимика.

Барук поглядел на демона. Того трясло.

Рейк подошел к креслу, уселся и вытянул вперед свои длинные ноги.

– Ну и ночка, – заметил он.

Барук махнул рукой, и демон исчез с хлопающим звуком.

– Мой слуга, – сказал он жестко, – выполнял мое задание. Я понятия не имел, что вы замешаны тоже, – он подошел прямо к Тистс Анди. – Как вы оказались участвующим в войне убийц?

– А почему нет? – ответил вопросом Рейк. – Я ее и начал.

– Что?

Он улыбнулся Баруку.

– Вы не знаете империю так, как знаю ее я.

– Объяснитесь, – лицо алхимика побагровело.

Рейк посмотрел куда-то в сторону.

– Скажите мне, Барук, – начал он, поворачиваясь и ловя взгляд алхимика, – кто в городе более всех боится вашего тайного влияния? И кто получит наибольшую выгоду от вашего исчезновения? И, что самое важное, кто в городе способен вас убить?

Барук ответил не сразу. Он медленно побрел к столу, где была разложена новая карта. Он наклонился над ней, держась руками за край стола.

– Вы подозреваете, что императрица ищет Воркейн, – произнес он, – чтобы предложить сделку.

– Касающуюся вас и других верховных магов, – отозвался Рейк. – Императрица послала сюда Когтя вовсе не для того, чтобы беспокоить горожан, а чтобы наладить контакты с главой Гильдии. Я был не вполне уверен, что я прав, но постарался, чтобы контакта не произошло.

Взгляд Барука не отрывался от карты.

– И вы послали своих убийц убрать Гильдию. Стереть ее с лица земли. А что потом? Убить ее? И все на основании ваших подозрений?

– Этой ночью, – спокойно ответил Рейк, – мы не позволили Когтю вступить в контакт. То, что мы узнали от вашего демона, убедило нас в этом. Но вы ведь не считаете, что смерть Воркейн и сокращение числа убийц в городе так уж плохо? Не так ли?

– Боюсь, что это далеко не так, – Барук заметался по комнате, борясь с подступающим приступом бешенства. – Возможно, я и не знаю императрицу так хорошо, как вы, – сказал он, скрежеща зубами, – но я знаю город, и гораздо лучше, чем когда-либо будете знать его вы, – он метнул взгляд на Тисте Анди. – Для вас Да-руджистан всего лишь еще одно поле боя в вашей личной войне с императрицей. Вам наплевать, чем живет этот город, как он умудрился выживать в течение всех этих трех тысяч лет.

– Так просветите меня, – пожал плечами Рейк.

– Городской Совет выполняет свою функцию, жизненно важную. Это механизм города. Да, Зал Величия – это место коррупции и бесконечных раздоров, но, тем не менее, это место, где делаются дела. «Что с того, что исчезнет Воркейн и убийцы?» – говорите вы, – лицо Барука перекосила гримаса. – Город, как телега, требует смазки для колес, чтобы они вертелись. Без убийц знатные семейства давным-давно бы прикончили сами себя, поделив город через гражданскую войну. Гильдия же контролирует все вендетты, споры, тяжбы и так далее. Она предотвращает кровопролитие, беспорядочное кровопролитие. А оно могло бы стать таковым.

– Любопытно, – сказал Рейк. – Но, неужели вы думаете, что Воркейн не пойдет на сделку с империей? Ведь императрица и раньше использовала городских убийц для захвата городов. По крайней мере треть из существующих сейчас верховных кулаков вышли именно из убийц.

– Вы уклоняетесь от темы! – лицо Барука сохраняло темный оттенок. – Ваши советы не будут приняты.

– Вы мне не ответили, – продолжил Рейк холодно. – Пойдет ли Воркейн на сделку? Сумеет ли она отказаться от нее? Так ли уж она хороша, Барук?

Алхимик отвернулся.

– Я не знаю. Вот мой ответ на все три вопроса. Рейк уставился на Барука тяжелым взглядом.

– Если бы вы были алхимиком и ничем более, я бы вам поверил.

Барук криво улыбнулся.

– А почему вы думаете, что это не так? Настала очередь Рейка улыбаться.

– Мало кто отважится спорить со мной. Так со мнойразговаривают только равные.

– Существует множество путей вниз, одни шире, другие уже, – Барук дошел до каминной полки, взял графин, потом направился к полке за столом и достал два хрустальных кубка. – Она – верховный маг. У нас у всех имеется магическая защита, но против нее… – он наполнил бокалы вином.

Рейк присоединился к хозяину. Он взял кубок и поднял его.

– Прошу прощения, что не рассказал вам сразу. По правде говоря, я не думал, что это так важно. До этой ночи я опирался на теорию, ничего больше. Я не предполагал, что Гильдия имеет такое значение.

Барук потягивал вино.

– Аномандер Рейк, скажите мне одну вещь. Этой ночью в городе ощущалось присутствие. Магическое.

– Это один из демонов Тайскренна, – ответил Рейк. – Его выпустил маг, Коготь, – он глотнул вина, посмаковал его и проглотил. – Он ушел.

– Ушел? Куда?

– Он вне досягаемости для Тайскренна, – ответил Рейк, улыбаясь, – Вообще вне досягаемости.

– Ваш меч, – сказал Барук, унимая неприятную дрожь, возникшую при воспоминании, вернувшемуся к нему. Скрип колес, звон цепей, стоны тысяч потерянных душ. И темнота.

– Ах, да, – сказал Рейк, наполняя по новой бокал. – Я получил две головы магов из Засеки. Как вы обещали. Я восхищен, Барук. Они сопротивлялись?

Барук побледнел.

– Я объяснил, из чего им придется выбирать, – спокойно пояснил он. – Нет, они не сопротивлялись.

Рейк засмеялся негромким смехом, от которого у Барука кровь застыла в жилах.

Круппа поднял с ложа отдаленный звук. Перед ним по-прежнему горел небольшой огонек, но его жар стал меньше.

– Ах, – вздохнул Крупп, – руки Круппа, того и гляди, окоченеют, но слух его все еще остер. Этот призрачный звук и раньше раздавался в его снах. Знает ли он его источник?

– Возможно, – отозвался рядом с ним К'рул.

Вздрогнув, Крупп быстро обернулся, удивленно подняв брови.

– Крупп полагал, что ты давно ушел, верховный бог. Тем не менее он благодарен тебе за компанию. Голова в капюшоне кивнула.

– С ребенком по имени Порванный Парус все в порядке. Рхиви защищает ее, а она растет быстро, как и полагается Сольтакену. Сейчас ее укрывает могущественный воитель.

– Прекрасно, – заулыбался Крупп. Его внимание снова привлекли звуки вдали. Он уставился в темноту, но так ничего и не увидел.

– Скажи мне, Крупп, – спросил бог, – что ты слышишь?

– Слышу звук тяжелой повозки, – ответил он, задумавшись. – Я слышу скрип колес, звон цепей и стоны рабов.

– Это Драгнипур, – пояснил К'рул. – Меч.

Крупп помрачнел.

– Как повозка и рабы могут быть мечом?

– Выкованный во тьме, он цепью приковывает души к тому миру, что существовал до пришествия света. Крупп, его хозяин среди нас.

Крупп увидел свое Крыло Дракона. Он увидел получеловека, полудракона, Рыцаря Аркана Тьмы, известного под именем Сына Тьмы. Человек держал над головой меч, за которым тянулись дымные цепи.

– Рыцарь в Даруджистане? – спросил он, противясь подступающей дрожи ужаса.

– В Даруджистане, – ответил бог. – Вокруг Даруджистана. Над Даруджистаном. Его присутствие притягивает силу, и опасность велика, – верховный бог посмотрел в глаза Круппу. – Он вместе с мастером Баруком и Торрсудом Кабалем, тайными правителями Даруджистана, заключили двусторонний союз. Драгнипур попробовал этой ночью душу демона, Крупп, в твоем городе. Он никогда не мучается жаждой долго, а чтобы утолить ее ему нужно гораздо больше крови, чем он получил.

– Кто-нибудь может ему противостоять?

К'рул пожал плечами.

– Когда он был только что выкован, никто не мог. Но с тех пор прошло много времени, это было еще до меня. Так что я не знаю. У меня есть еще кое-какая информация, Крупп. Только мало, очень мало.

– Я весь внимание.

– Мастер Барук отправит тебя в холмы Гадроби. Старая магия опять бродит, после стольких лет. Это Телланн, Путь Аймассов, он ищет Омтос Феллак, магию Старших Ягутов. Крупп, держись от них подальше. Береги Несущего Монету. То, что приближается, оно так же опасно и серьезно, как и Рыцарь Тьмы и его меч, и так же старо. Действуй осторожно, Крупп.

«Крупп всегда действует осторожно, верховный бог».

Книга пятая ХОЛМЫ ГАДОРОБИ

Расклад Крыла лежит

На старом шелке

Пред девочкой за тонкою стеной.

Она едва умеет говорить,

И то, что видит мыслью,

Она, наверно, не встречала в жизни.

Она глядит на карту. Обелиск

И серый камень ясно видит,

И чувствует его шершавую поверхность.

Стоит тот камень посреди травы

Как перст гиганта,

Стоял так прежде он, стоит теперь…

Глаза ребенка широки от страха,

И слышит в голове она ворчанье камней,

идущих из глубин…

уж скоро на поверхность

выйдет Нечто…

Серебряный Лис. Верховой Херлочел, Шестая армия.

Четырнадцатая глава

Я видел их на берегу, глаза их горели жаром, они клялись в вечной войне против Ягутов…

Глупость Готосов. 907 год Третьего Тысячелетия. Время Фендри года Пяти Задач по малазанскому летоисчислению. 1163 год сна Огненной Богини по летоисчислению Т'лан Аймассов. Год воссоединения и подъема Телланнов.

К концу дня адъюнкт почувствовала, как возвращается острота мысли, усталость и депрессия отступили. Мысль, что она так легко может позволить себе быть легкомысленной, потрясла ее и оставила после себя чувство, с которым она была незнакома. Она не знала, как на него реагировать, и от этого ощущала некоторую неуверенность и сомнение в собственных силах.

Когда на горизонте, сперва на юге, а потом и на западе появились холмы Гадроби, она ощутила настоятельную необходимость обрести былую уверенность в себе. Миссия приближалась к завершению. Если все пройдет успешно с этим захоронением Ягутов, можно быть уверенным, что все пройдет успешно и со всем остальным.

С самого рассвета она гнала коня, стараясь наверстать время, упущенное в первые дни путешествия. Обе лошади теперь нуждались в отдыхе, она шла, ведя их в поводу, засунув поводья себе за пояс. Рядом с ней брел Тул.

Хотя она частенько побуждала Аймасса рассказывать о разных удивительных вещах, он упорно отмалчивался, когда речь заходила о том, что было действительно важно для империи и для продолжения правления Лейсин. Все сводилось к обетам, которые он дал при предыдущем Воссоединении. Аймасс о чем-то размышлял. Она полагала, что его размышления как-то связаны с освобождением тирана Ягутов. Это ее беспокоило.

Во всяком случае, она не позволит помешать выполнению своей миссии. Она – человек Лейсин, действует не по собственной воле, а по воле императрицы. Дуджек и Тайскренн недавно напомнили ей об этом. Так что она никакой роли не играла в происходящем, то есть не играла как женщина по имени Лорн. Не может же она нести ответственность за все?!

– Я долгие годы среди людей, – произнес Тул, – и понял, что их эмоции отражаются на лице и теле. Адъюнкт, хмурый взгляд в последние дни, он означает что-то?

– Нет, – сердито фыркнула она. – Не означает, – никогда еще не было так трудно отделить собственные мысли от эмоций. Что это, продолжающееся воздействие Опоннов? Может быть, Тул поможет ей избавиться от него. – Тул, – позвала она. – На самом деле, важно только то, что я слишком мало знаю о том, что мы делаем. Мы ищем стоячий камень, отмечающий захоронение. Хорошо, если его в принципе возможно найти. Почему же этого не сделали давным-давно? Почему в течение трех тысячелетий никто так и не нашел захоронение?

– Мы найдем стоячий камень, – спокойно пояснил Тул. – Он обозначает захоронение, но захоронение не там.

Адъюнкт помрачнела. «Опять загадки».

– Поясни.

Аймасс немного помолчал, потом начал.

– Я порожден Старшим Путем, который именуется Телланн. Он больше, чем источник магии, он еще и время.

– Ты что, хочешь сказать, что захоронение существует в другом времени? Ты собираешься туда попасть твоим Путем? Телланном?

– Нет, параллельных времен, отличающихся от этого, не существует. То время ушло, это прошлое. Тут дело в… запахах. Мне продолжать, адъюнкт?

Рот Лорн превратился в узенькую прямую полоску.

– Те Ягуты, что похоронили тирана, были порождены другим Старшим Путем. Но слово «Старший» относится только к тому Пути, что существует и сейчас. Омтос Феллак не является «Старшим», если сравнить его с Телланном. Они одинаковы, у них один и тот же запах. Это понятно тебе, адъюнкт?

– Тоже мне, умник, – пробурчала она себе под нос. – Да, Тул.

Аймасс кивнул, кости его хрустнули.

– Захоронение не было найдено до сих пор, потому что оно принадлежит Омтосу Феллаку. Оно лежит внутри Пути, исчезнув для мира. А я – Телланн. Мой Путь соприкасается с Омтосом Феллаком. Я могу до него добраться, адъюнкт. Любой Т'лан Аймасс может. Я избран, потому что я не принадлежу к клану. Я одинокий воин.

– А почему это так важно? – спросила Лорн, живот у нее скрутило от волнения.

Тул внимательно посмотрел на Лорн.

– То, чего мы, в конце концов, добиваемся, – освобождение тирана Ягутов. Подобное существо, если оно выйдет из-под контроля или не послушается наших предостережений, в состоянии уничтожить весь континент. Оно поработит все живущее на нем, оно сделает это, если ему позволят. Если, к примеру, вместо меня Логрос выбрал бы Гадающего на Костях, а тиран был бы освобожден, этот Гадающий на Костях был бы порабощен. Тиран Ягутов опасен сам по себе. А тиран Ягутов с Гадающим на Костях Аймассом еще и неуязвим. Они бросят вызов богам и уничтожат большую их часть. А я – я без клана, мое порабощение, случись оно, не поработит весь клан.

Лорн не сводила с Аймасса взгляд. «О чем думали императрица и Тайскренн? Как они собирались сохранить власть над этим существом?»

– Так ты говоришь, Тул, что тобой можно пожертвовать?

– Да, адъюнкт.

«И мной тоже», поняла она.

– Но что же, – спросила Лорн, – остановит тирана? Как мы сдержим его?

– Никак, адъюнкт. Это авантюра.

– Что это значит?

Тул пожал плечами, кости поднялись и опустились под высохшей кожей.

– Хозяин Лунного Семени, адъюнкт. У него не останется выбора, ему придется выступить против тирана.

– А он может остановить его?

– Да. Может. Хотя стоить это ему будет недешево, ослабит его. Более того, он может наказать тирана Ягутов тем способом, которого последний боится больше всего, – слабое свечение появилось в глазницах Тула, когда Аймасс посмотрел на Лорн. – Он поработит его, адъюнкт.

Лорн замерла.

– Ты хочешь сказать, что хозяин Лунного Семени заставит его работать на себя?

– Нет, адъюнкт. Порабощение будет от рук хозяина, но оно вне его компетенции. Просто императрица знает, кто такой хозяин и чем он владеет.

Лорн кивнула.

– Он – Тисте Анди и верховный маг.

Тул захохотал.

– Адъюнкт, он Аномандер Рейк, Сын Тьмы. Владелец меча Драгнипура.

Лорн осталась в недоумении.

Тул заметил ее смущение и пояснил.

– Драгнипур – это меч, рожденный до Света. А Тьма – богиня Тисте Анди.

Прошло несколько минут, прежде чем Лорн смогла говорить.

– Императрица, – произнесла она тихо, – умеет подбирать врагов.

И тут Тул поразил ее еще одним удивительным заявлением.

– Я убежден, – сказал Аймасс, – что Тисте Анди сожалеют о том, что пришли в этот мир.

– Они пришли в этот мир? Откуда? Как? Зачем?

– Тисте Анди шли по Куралд Галейну, Пути Тьмы. Куралд Галейн остался один, пустой. Богиня, их мать, узнала одиночество… – Тул замялся. – В этой истории не все правда, адъюнкт.

– Продолжай, – попросила она. – Пожалуйста.

– В своем одиночестве богиня стала искать что-нибудь вне себя. Так родился Свет. Ее дети, Тисте Анди, восприняли рождение Света как предательство, они отринули ее. Некоторые говорят, что их прогнали. Другие утверждают, что они ушли сами. Маги Тисте Анди все еще используют Куралд Галейн, хотя они больше не принадлежат этому пути. Некоторые избрали Путь Старвальд Демелайн.

– Первый Путь.

Тул кивнул.

– А кому принадлежит Старвальд Демелайн?

– Это Дом Драконов, адъюнкт.

Мурильо обернулся в седле и направил мула на середину пыльной дороги. Он посмотрел вперед. Крупп и Крокус уже добрались до перекрестка Трясучки. Он вытер лоб мягким рукавом своего одеяния, потом снова оглянулся. Колл перегнулся в седле, расставаясь с остатками завтрака.

Мурильо вздохнул. Странно было видеть Колла трезвым, а то, что он настоял на том, чтобы отправиться с ними, беспокоило своей необычностью. Мурильо было любопытно, подозревает ли что-нибудь Колл о планах Раллика. Но нет, он разрушил бы все их построения, знай он хоть что-нибудь об их делах.

Лишь гордость Колла была причиной его нынешнего плачевного состояния, а пьянство нисколько не облегчало его. И, на самом деле, только усугубляло. Он даже достал откуда-то доспехи, которые включали в себя ручные и ножные латы. Огромный меч висел у могучего бедра. Во всем этом облачении и в шлеме он выглядел, вне всякого сомнения, благородным рыцарем. Единственное, что портило картину, зеленый оттенок на круглом лице. И он был единственным в их компании, кто сумел раздобыть лошадь вместо этих проклятых мулов, которых привел Крупп.

Колл выпрямился в седле, потом натянуто улыбнулся Мурильо и поехал рядом с ним. Они ехали молча, погоняя своих скакунов, пока не нагнали остальных.

Крупп разглагольствовал в своей обычной манере.

– Всего лишь несколько дней, говорит Крупп, опытный путешественник, часто бродящий по пустынным землям вдали от сияющего Даруджистана. Нет причин так печалиться, мальчик мой. Представь, ведь это же приключение.

Крокус посмотрел на Мурильо и всплеснул руками.

– Приключение? Я ведь даже понятия не имею, что мы тут делаем! Мне когда-нибудь кто-нибудь объяснит, в чем дело? Я и сам удивляюсь, почему все-таки согласился на это!

Мурильо усмехнулся в ответ.

– Крокус, ну вспомни же, сколько раз ты спрашивал нас о наших постоянных отъездах из города. Теперь, когда ты сам едешь, ты сможешь получить ответы на все свои вопросы.

Крокус сгорбился в седле.

– Вы мне сказали, что мы посланники какого-то купца. Какого купца? Я не вижу здесь никакого купца. И где наши лошади? Как получилось, что лошадь есть только у Колла? Как получилось, что у меня нет меча или чего-нибудь подобного? Почему?

– Ладно, – засмеялся Мурильо. – Мы – посланники купца, – пояснил он. – Но он попросил нас о довольно странном деле.

– И впрямь необычный купец, – добавил Крупп с мягкой улыбкой. – Мы пытаемся получить информацию, в которой нуждается наш работодатель, а он – не кто иной, как верховный алхимик Барук!

Крокус уставился на Круппа.

– Барук! И он не смог достать нам лошадей?

Крупп откашлялся.

– А, ну да. Просто возникло некоторое недопонимание между честнейшим благородным Круппом и подлым обманщиком на конюшне. Однако Крупп получил полную компенсацию, что сэкономило нашему хозяину одиннадцать серебряных монет.

– Которых он никогда не увидит, – пробормотал себе под нос Мурильо.

Крупп продолжил.

– А что до меча, зачем он тебе? Не обращай внимания на все военные атрибуты Колла, все это пустое. Совершенно никчемное. И рапира Мурильо тоже просто декорация, украшение, хотя он, вне всякого сомнения, будет тебя убеждать в том, что все эти камни, изумруды, которыми она отделана, использованы для того, чтобы правильно расположить центр тяжести или что-нибудь в этом роде, – он блаженно улыбнулся Мурильо. – Нет, мальчик, настоящие сборщики информации не нуждаются в этих глупых кусках металла, правда ведь? Мы отвергаем оружие.

– Хорошо, – буркнул Крокус, – какого рода информацию мы ищем?

– Все то, что могут увидеть вон те вороны в поднебесье, – ответил Крупп, указывая вверх, в небо, – других путешественников в холмах Гадроби, все, что происходит в холмах, любое движение – все это о многом скажет мастеру Баруку. Мы должны наблюдать и оставаться при этом незамеченными другими наблюдателями. Мы узнаем, оставаясь загадкой для других. Мы поднимаемся…

– Заткнись, а? – простонал Колл. – У кого бурдюки с водой?

Мурильо с улыбкой отвязал от своего седла глиняный сосуд и передал его Коллу.

– Настоящая губка, – произнес Крупп, – засунута под тяжесть доспехов. Смотрите, как она поглощает наши ценнейшие запасы воды, смотрите, как ценная жидкость превращается в соль и испарину на коже этого человека. Какой яд действует сильнее? Крупп содрогается от этой мысли.

Колл не обратил на него взимания и передал сосуд Крокусу.

– Хлебни, парень, – сказал он. – Тебя наняли на эту работу, и ладно. Если повезет, проблем не будет. Поверь мне, беспокоиться здесь – последнее дело. Да, – он посмотрел на Мурильо, – насколько лучше бы я себя чувствовал, будь здесь Раллик. Крокус взорвался:

– А я – бесполезный груз, да? Ты думаешь, я не понимаю этого, Колл? Ты думаешь…

– Не говори мне о том, что я думаю, – проворчал Колл, – я никогда не говорил, что ты бесполезен, Крокус. Ты ведь вор, а это умение может пригодиться здесь, как никакое другое, больше, чем то, которым владею я. И Мурильо. А что до Круппа, его таланты не идут дальше его живота и того, чем он хочет его набить. Ты и Раллик можете гораздо больше, чем ты полагаешь, вот почему вы здесь самые важные люди.

– Ну, да, если не говорить о мозге всего предприятия, – сказал Крупп. – Мои способности из тех, что Коллу не понять, даже если ткнуть его носом.

Колл наклонился к Крокусу.

– Ты хочешь знать, почему я вырядился во все эти доспехи? – громко зашептал он. – Потому что Крупп главный. Когда он за главного, я не чувствую себя спокойно, пока не оденусь, как на войну. Если дойдет до дела, я обещаю, что мы с тобой останемся в живых, парень, – он выпрямился и поглядел вперед. – Мне уже приходилось бывать в таких переделках, правда, Крупп?

– Какие нелепые обвинения, – фыркнул Крупп.

– Так значит, – начал Крокус, – то, что мы ищем похоже на… на что?

– Мы поймем, когда увидим это, – сказал Мурильо. Он кивнул на высокие холмы, поднимающиеся на востоке. – Оно там.

Крокус помолчал немного, затем прищурился.

– Холмы Гадроби. Мы ищем слухи, Мурильо?

Мурильо окаменел, вместо него ответил Крупп.

– Да, именно, мальчик. Слухи о слухах. Я восхищен твоим хитроумием. Ну, где там вода? Жажда измучила Круппа.

Отъезд Горечи через Яммитские ворота был незаметным и несуетным. Преследовать Несущего Монету было просто, для этого даже не надо было видеть юношу. Она чувствовала Круппа и Крокуса, и еще двоих. Они находились на дороге, уводящей за Ухабы. Похоже было, что они совсем не торопятся.

Какое дело им нужно выполнить, было не важно, во всяком случае, их цель лежала где-то на равнине, вдали от Даруджистана. Размышляя на эту тему, Горечь решила, что они шпионы, соглядатаи, причем со способностями. Этот франт, Мурильо, мог втираться в высшие круги с легкостью, которую только усиливала его застенчивость, прекрасное сочетание качеств для шпиона. У Раллика, хотя сейчас его не было в компании, были глаза и уши в Лиге Убийц, что открывало большие возможности. Крупп был вхож в среду воров и низшие классы, где слухи росли и расцветали, как сорняки на унавоженной земле. Третий участник похода был человеком военным, без всякого сомнения, он охранял группу.

На обычном земном уровне этой группы было более чем достаточно для охраны Несущего Монету. Но они не помешают ей убить его, особенно теперь, когда убийцы с ними нет.

Что-то засело в голове у Горечи, какое-то смутное ощущение, что группа эта идет навстречу опасности, опасности, которая ее пугала. Отъехав за Ухабы, она собралась с духом. Как только она осталась одна посреди дороги, она открыла свой Путь, Тропу Тени, и скользнула в его извилистые коридоры.

Адъюнкт не видела ничего необычного в том холме, к которому они приближались. Его покрытая травой верхушка ничем не отличалась от прочих верхушек. Полдюжины корявых, покореженных ветрами дубов поднимались по одной стороне холма посреди разбросанных валунов. На вершине была круглая поляна, которая то тут, то там топорщилась выступающими скальными породами.

Над головой вились вороны, так высоко, что казались просто крапинками на сером фоне небес. Лорн поглядела на Тула, шагающего впереди нее, Аймасс нашел прямую дорожку к основанию холма. Она съежилась в седле, ощущая свою полную беззащитность перед окружающим ее миром. Полуденный жар подтачивал ее силы, мысли сделались вялыми, это не влияние Опоннов, она была уверена. В воздухе стоял всепроникающий звон, чувство, что то, что они делают – неправильно. Чудовищно неверно.

Отдать этого тирана в руки врага империи, отдать его этому Тисте Анди, Аномандеру Рейку, чтобы он уничтожил его, подорвав собственные силы. Открыть путь чародеям Малазанской империи, которые в свою очередь уничтожат Сына Тьмы – теперь это казалось невероятным, абсурдным по своей амбициозности.

Тул подошел к основанию холма и подождал, пока подъедет адъюнкт. У полуиссохшей ступни Тула Лорн увидела серый обломок скалы, поднимавшийся над землей дюймов на десять, не больше.

– Адъюнкт, – произнес Аймасс, – это тот камень, что мы искали, обозначение входа. Она удивилась.

– Здесь даже почвы нет, – сказала она. – Ты полагаешь, что этот камень источился до своего нынешнего размера?

– Этот камень не источился, – ответил Аймасс. – Он стоит здесь с тех времен, когда льды покрывали эти земли. Он стоит здесь с тех времен, когда равнина Рхиви была морем, задолго до того, как его воды иссохли, оставив после себя то, что сейчас называется Лазурным озером, адъюнкт, на самом деле, этот камень выше нас с тобой вместе взятых, а то, что кажется тебе скальной породой, на самом деле – глина.

Лорн очень удивилась, услышав в голосе Аймасса гневные нотки. Она спешилась и пустила лошадей пастись.

– Сколько мы здесь пробудем?

– Этот день должен закончиться. С зарей я открою свой Путь, адъюнкт.

Сверху донесся едва слышимый крик ворона. Лорн подняла голову и поглядела на точки у них над головой. Вороны не отставали от них все эти дни. Стоит ли считать это странным? Она пожала плечами и расседлала лошадей.

Аймасс продолжал стоять неподвижно, не отводя взгляда от камня.

Лорн отправилась приготовить себе место. Среди старых дубов она нашла немного веток для костра. Они были сухими, старыми и слегка отдавали дымом. Хотя она доверяла своему компаньону, осторожность у нее превратилась в привычку. Прежде чем опустились сумерки, она выбрала холм повыше и поднялась на его вершину. Отсюда местность просматривалась во все стороны на многие лиги. Цепь холмов шла дальше, на юг. Несколько холмов отклонялось на юго-восток. На востоке простиралась Катлинская равнина – насколько она могла видеть, пустая и безжизненная.

Лорн повернулась на север. Тот лес, по которому они ехали несколько дней назад, был еще виден, темная полоса шла на запад к Талинским горам. Она села и стала дожидаться наступления ночи. Тогда она сможет развести костер.

Но даже когда опустилась ночь, жара не спала. Лорн прошлась вокруг холма поразмять ноги. Она повсюду видела следы прежних раскопок, траншеи в глине. А еще следы, которые оставили стада Гадроби еще в те времена, когда только были изобретены каменные орудия труда. На южной стороне холмя почва была снята, но не в поисках погребения, а просто на хозяйственные нужды. Под слоем глины, оказывается, залегал кремень, темно-коричневый, с острыми краями, в окружении меловых пород.

Лорн из любопытства пошла дальше, спускаясь в ямы. Дно их усеивали осколки камней. Она нагнулась и подняла кусочек кремня. Это был наконечник копья, особым образом заточенный.

Этот же способ заточки, несколько измененный, был использован и при изготовлении меча Тула. Большего доказательства правдивости Аймасса не требовалось. Люди действительно происходили от них, действительно унаследовали их мир.

Империя – их часть, она подобна крови, омывающей мышцы, кости и мозг человека. Но подобная честь является и проклятием тоже. Неужели они обречены в один прекрасный день стать человеческой копией Т'лан Аймассов? Ради этого ведется война? Они тоже обретут бессмертие, поклонившись ей, и станут всюду нести смерть?

Лорн села прямо среди раскопок и оперлась спиной об источенный временем камень. Аймассы вели войны, которые длились сотни тысяч лет. Кто и что были Ягуты? Если верить тому, что рассказал Тул, они отвергли правительство, империи, армии, циклы подъемов и падений, огонь и возрождение. Они пошли поодиночке, отвергнув своих сородичей, коллектив ради цели более великой, чем они сами.

«Они не стали бы, – поняла она, – затевать войну».

– Ах, Лейсин, – прошептала она, слезы навернулись у нее на глаза. – Я знаю, почему мы боимся этого тирана Ягутов. Он был похож на человека, он был, как мы. Он порабощал, он разрушал, и он делал это лучше, чем умеем мы, – она закрыла лицо руками. – Вот почему мы боимся.

Потом она замолчала, слезы текли по ее щекам, катились по пальцам, стекали под рукава. Кто плачет ее глазами? Она не знала. Была ли это Лорн или Лейсин? Или все люди? Что это значило? Такие слезы проливали раньше и будут проливать снова такие же, как она и непохожие на нее. Но ветер высушит их все.

Капитан Паран посмотрел на своего спутника.

– У тебя есть какая-нибудь информация? – спросил он.

Молодой Тук поскреб шрам.

– Разрази меня гром, если я что-нибудь знаю, капитан, – он поглядел на черного, опаленного, потрепанного ворона, лежащего на земле перед ними. – Я считал. Это одиннадцатая поджаренная птица за последние три часа. Они усеивают равнину Рхиви, как какой-то ковер, похоже, мы идем по чьему-то следу.

Паран буркнул что-то невнятное и пришпорил лошадь.

Тук последовал за ним.

– И этот кто-то – то еще существо, – продолжил он. – Эти вороны выглядят так, будто их вывернули наизнанку. На них даже мухи не садятся.

– Иначе говоря, – пробурчал Паран, – чародейство.

Тук посмотрел на холмы, встающие на юге. Они нашли дорогу, проложенную когда-то лесорубами через Талинский лес, что сильно сократило их путешествие. Но как только они снова оказались на равнине Рхиви, они нашли воронов и еще следы двух лошадей и одного человека в мокасинах. Эта последняя группа следов была совсем свежей.

– Не понимаю, почему адъюнкт и Аймасс идут так медленно, – пробормотал Тук, повторяя в двадцатый раз те же слова, с которых он начал свой день. – Ты полагаешь, она не знает, что ее что-то преследует?

– Она уверенная в себе женщина, – ответил Паран, придерживая свободной рукой меч. – А с этим Аймассом, что идет с ней, о чем ей волноваться?

– Сила притягивает силу, – произнес Тук и снова заскреб свой шрам. Это действие опять вызвало вспышку света у него в мозгу, но не надолго. Иногда ему чудилось, что он видит картинки, сцены в этом свете. – Будь прокляты предрассудки Семи Городов, – простонал он, выдыхая.

Паран удивленно посмотрел на него.

– Ты что-то сказал?

– Нет, – Тук обмяк в седле. Капитан сильно давил на него. Его нужды гнали их вперед, они двигались очень быстро. Несмотря на сменную лошадь, животные готовы были пасть. Тука посетила мысль. А что произойдет, когда они настигнут адъюнкта? Судя по всему, капитан собирался схватить Лорн и Аймасса, ярость заслонила все его прежние намерения. Если Лорн будет убита, а ее планы разрушены, Паран станет сам себе хозяин. Он сможет присоединиться к отряду Вискиджака, если захочет. Разумеется, если они еще живы.

Тук видел множество недостатков в планах Парана. Первый и самый главный просчет заключался в Т'лан Аймассе. Справится ли с ним меч капитана? В былые времена магия накидывалась на воинов Аймассов с яростью отчаяния. Ничего не помогало против них. Единственным способом совладать с Аймассом было разрубить его на куски. Тук не верил, что оружие Парана, к которому прикоснулись боги, годилось для такой работы, но в последние дни капитана невозможно было переубедить в чем-либо.

Они подъехали к очередному ворону, его перья кружились по ветру, его внутренности были обожжены солнцем и краснели, как вишни. Тук снова поскреб шрам и чуть не вывалился из седла, такой яркой и ясной была картина, возникшая у него в голове. Он увидел что-то небольшое, двигающееся с такой скоростью, что оно превратилось просто в смазанное пятно. Ржали лошади, огромная дыра разверзлась в небе. Он вздрогнул, ему показалось, что что-то огромное и тяжелое задело его, дыра расширилась, там внутри клубилась тьма. Тук услышал ржание своей собственной лошади. Все исчезло, он обнаружил, что сидит, вцепившись изо всех сил в луку седла, чтобы не упасть.

Паран скакал впереди, ничего не замечая. Он держался прямо. Без устали вглядываясь в южный горизонт. Одна его рука поглаживала рукоять меча.

Тук взял себя в руки, встряхнулся. Он перегнулся в седле и сплюнул. Что он только что видел? Эта дыра, как воздух, может так сворачиваться? Ответ пришел сам. «Путь, открывающийся Путь может так свернуть пространство». Он догнал капитана.

– Капитан, мы угодим в засаду.

Паран дернул головой. Глаза его сверкнули.

– В таком случае, приготовься.

Тук открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его. Что толку? Он достал лук, вынул стрелу и положил ее на тетиву. Он бросил взгляд в сторону Парана, который вынул из ножен меч и положил перед собой.

– Я пойду Путем, капитан.

Паран не счел нужным задавать вопросы, был полон нетерпеливого ожидания.

Тук посмотрел на меч Парана, Удачу. Мягкий, неяркий свет переливался по отполированному лезвию, словно вода. Туку показалось, что меч тоже полон ожидания.

Пятнадцатая глава

Ягуты гонят вскачь свои сердца,

Пришпоривая души…

И гром гремит без края и конца,

И дождь со льдом их хлещет.

Ягут воюет с настающей тьмой

Среди камней на поле брани.

Ягут. Фишер Келтас (род.?)

Быстрый Бен сидел в лачуге, привалившись спиной к каменной стене. Перед ним стояли пять колышков, которые вели его к Хохолку. Веревка, соединяющая колышки, была натянута. Напротив мага, рядом с занавешенной входной дверью, сидел Троттс.

Калам был еще не достаточно здоров, чтобы ассистировать магу или чтобы охранять его, как это делал сейчас Троттс. Маг знал баргастского воина долгие годы, он сражался бок о бок с ним в таком количестве битв, что уже не мог сосчитать, они не раз спасали друг друга от верной смерти. И при всем этом Быстрый Бен понимал, что почти не знает Троттса. Правда, одна вещь, которую он знал, успокаивала его. Баргаст был дикарем, прирожденным воином, умело обращающимся и с боевым топором, и с мечом, который он сейчас любовно поглаживал. И еще он не боялся магии, считая себя защищенным от нее амулетами, привязанными к его волосам, и татуировками, нанесенными на его кожу рукою шамана его клана.

Принимая во внимание то, что должно было на них обрушиться, его татуировки могли очень пригодиться.

Баргаст глядел на мага плоскими, лишенными выражения глазами, и не двигался.

Быстрый Бен потряс концами веревок у него в руках и наклонился вперед, чтобы внимательнее рассмотреть ряд связанных колышков.

– Хохолок затаился в своем Пути, – произнес он. Не двигается. Кажется, чего-то ждет, – добавил он, сел на место и вынул из ножен кинжал, направив его в землю. – Мы тоже подождем. И посмотрим.

– На что посмотрим? – спросил Троттс.

– Какая разница, – вздохнул Быстрый Бен. – У тебя остался тот кусок простыни?

Троттс вынул из рукава свернутую материю. Он шагнул вперед, обходя колышки гораздо дальше, чем это требовалось, и сунул тряпку в руку магу.

Быстрый Бен постелил ее слева от себя. Он прошептал несколько слов и провел над ней рукой.

– Устройся поудобнее, – сказал он. – И держи оружие наготове, на тот случай, если дела пойдут плохо.

Потом он прикрыл глаза, выходя на свой Путь. Перед его взором появилось нечто, что заставило его вздрогнуть.

– Что, – прошептал он, – делает Хохолок на равнине Рхиви?

Паран не ощущал ничего, кроме заливающего его огня бешенства. Ярость проходила через его мозг и разливалась по всему телу. Опонны избрали его. Теперь он сможет использовать Опоннов, использовать силу близнецов, ужасающую силу разрушения, которая приходит с властью. Как и боги, он сможет быть хладнокровным, используя ее, даже если Опонны будут стонать и кричать от того, с чем им предстоит встретиться на равнине.

Неясное ощущение, которое могло быть голосом совести, достигло его сознания. Молодой Тук был его другом, возможно, единственным другом, который у него был. Его не защищал никакой бог, его шансы выжить были ничтожны. Не ляжет ли его смерть на Парана всей своей тяжестью? Паран отбросил такую возможность. Он здесь, чтобы отомстить за убийство Порванного Паруса. Адъюнкт научила его доводить до конца каждое дело. «Но чему научила его Порванный Парус?»

– Если дела обернутся плохо, – сказал он, – уходи, Тук. Скачи в Даруджистан, найди Вискиджака. Тот кивнул.

– И если меня убьют…

– Я понял тебя, капитан.

– Прекрасно.

Они оба замолчали, был слышен только стук копыт и завыванье горячего западного ветра, который песком шуршал по камням.

Неясные предчувствия теснились у капитана в голове. Ждет ли их адъюнкт? Если она узнает их с Туком, у нее не будет повода нападать. Насколько ей известно, капитан был убит. А Тук – Коготь. Засады не будет. Адъюнкт просто выйдет навстречу, вне всяких сомнений, шокированная их появлением, но ничего не подозревающая.

А когда она подойдет поближе, Удача пропоет. Все будет сделано, а потом, если возникнет необходимость, они разделаются с Аймассом. Он надеялся, что Аймасс просто уйдет, когда увидит, что миссия провалилась. Без адъюнкта все лишится смысла.

По крайней мере, он на это надеялся. Удача – меч одаренный, но Аймасс все-таки из Старших созданий, порожден такой магией, рядом с которой Опонны просто дети.

Паран крепко вцепился в рукоятку меча. Рука заболела, он чувствовал, как между пальцев струится пот. Удача не отличался от другого оружия. Можно ли считать, что он нечто большее, чем меч? Он немного помнил из своей схватки с Гончей. Но если в мече есть сила, может ли он не ощущать ее? Так оно и было. Удача был холоден, будто бы он сжимал кусок льда, который почему-то не таял от его прикосновения. Во всяком случае, капитан ощущал, что ему неудобно держать меч, как будто он был новичок и делал это неправильно.

Что вызвало эти неожиданные угрызения совести? «Втянуть в это дело Повелителя… как, интересно, это можно сделать? Конечно, если Опонны пожелают того, как это уже было однажды…» Возможно, это сказывается напряжение от ожидания чего-то, что должно произойти. Ошибается ли Тук? Он обернулся к своему спутнику и открыл рот, чтобы спросить.

Громкий дикий вопль остановил их. Паран яростно натянул поводья. Его лошадь заржала и встала на дыбы. Ветер поднялся, холодный вихрь закружился вокруг них. Капитан поднял меч и выругался. Лошадь снова заржала, на этот раз от боли. Она осела под ним, как будто что-то подрезало ей ноги. Паран соскочил на землю, взметнув меч над головой, земля поднялась к нему навстречу. Лошадь за его спиной упала, будто сундук, набитый камнями и ламповым маслом, и перекатилась, прижав его ноги.

Тук натянул свой лук и выстрелил, стрела разлетелась вдребезги, ударившись о что-то твердое. Паран, лежа на боку, посмотрел вверх.

Кукла Хохолок плыла в воздухе над ними на высоте двадцати футов. Вторая стрела вылетела и, как заметил капитан, тоже разлетелась в щепки.

Хохолок захохотал, уставясь своим безумным взглядом на Тука. Он сделал какой-то жест.

Паран закричал, увидев как Тука сбросило с лошади. Коготь покатился вверх по небу. Прямо перед ним разверзлась дыра. Паран снова закричал в бессильном ужасе, когда Тук влетел в эту дыру и исчез в клубящемся тумане. Дыра с чавканьем сомкнулась, спутник Парана бесследно исчез.

Хохолок медленно опустился на землю. Кукла помедлила, поправляя драную одежду, затем направилась к капитану.

– Я так и подумал, что это ты, – усмехнулся Хохолок. – Месть слаще меда, а, капитан? Твоя смерть будет долгой, затяжной и очень, очень болезненной. Представляешь, какое это мне доставит удовольствие!

Паран задергал ногами. Тело лошади откатилось назад, освободив его. Он поднялся на ноги, перекатился, схватив тем временем меч, затем снова встал.

Хохолок глядел на все это с явным изумлением, потом пододвинулся.

– Это оружие не для меня, капитан. Оно меня даже не поранит. Так что, – кукла подошла совсем близко, – готовься.

Паран поднял меч, отчаяние охватило его.

Хохолок остановился и дернул головой. Он развернулся лицом на север.

– Не может быть! – воскликнула кукла.

Теперь и Паран услышал то, что напугало марионетку: завывание Гончих.

В хижине Быстрый Бен наблюдал за всем, ошарашенный. «Что делает Паран? Где Порванный Парус? Путь Худа, – сердито прошептал он, – след потерян!» Во всяком случае, все произошло слишком быстро, чтобы он мог сделать что-нибудь и предотвратить исчезновение одноглазого спутника капитана.

Его глаза открылись, и он схватил кусок ткани.

– Горечь, – зашипел он, – Горечь! Слушай меня, женщина! Я знаю тебя. Я знаю, кто ты. Котильон, Повелитель Убийц, Веревка, я заклинаю тебя!

Он ощутил присутствие в своем мозгу, потом услышал мужской голос.

– Неплохо сработано, Быстрый Бен.

– У меня для тебя сообщение, – сказал маг. – Для Повелителя Теней, Веревка, – он ощутил, как растет напряжение в мозгу. – Сделка состоится. Гончие твоего господина жаждут мести. У меня нет времени объяснять все тебе, предоставь это Повелителю Теней. Я готов указать тебе местоположение того, кого ищет Повелитель.

Он услышал невольное изумление в голосе Веревки.

– Я должен обеспечить связь, так? Так вот почему ты еще жив. Поздравляю, Быстрый Бен. Немногие смертные избегали последствий крестика, поставленного моим господином напротив их имени. Похоже, ты его перехитрил. Очень хорошо, сообщи мне местоположение. Повелитель Теней немедленно все узнает.

Быстрый Бен дал точные координаты Хохолка на равнине Рхиви. Он надеялся только на то, что Гончие поспеют вовремя. У него было множество вопросов к Парану, он очень хотел, чтобы капитан добрался до него живым, хотя шансов было очень немного.

Все, что попытался сделать сейчас маг, – это предотвратить побег куклы. Он улыбнулся. Он ждал с нетерпением.

Онос Т'улан сидел на корточках у камня с самой зари. Все это время Лорн бродила по близлежащим холмам, ссорясь сама с собой. Теперь она точно знала, что то, что они делали, было неправильно, что последствия этого поступка шли гораздо дальше насущных нужд империи.

Т'лан Аймассы варятся в этом соку тысячелетия, иx цели – это их цели. А теперь их бесконечная война должна стать ее бесконечной войной. Империя Лейсин была точной копией Первой империи. Разница состояла только в одном: Аймассы уничтожали другие народы, Малазане убивали свой собственный. Гуманизма не прибавилось со времен темной эры Аймассов, наоборот, его стало меньше.

Солнце стояло высоко над головой. Последний раз она видела Аймасса час назад. Воин не сдвинулся ни на дюйм. Лорн карабкалась на очередной холм, в четверти мили от камня. Она надеялась увидеть на западе сияние Лазурного озера.

Она достигла вершины холма и обнаружила футах в тридцати от себя четырех всадников. Неизвестно, кто из них удивился больше, но первой пришла в себя адъюнкт. Она выхватила меч и бросилась к ним.

Двое из всадников не были толком вооружены, мальчишка и толстяк. Они и еще один человек, нарядно одетый, который выхватил дуэльную рапиру, погнали мулов. Но был еще один, он-то и привлек внимание Лорн. Он был в полных доспехах, на коне, он отреагировал на ее вызов. Проорав что-то, он осадил лошадь и выхватил из ножен меч.

Лорн улыбнулась, когда толстяк попытался открыть свой Путь и не смог. Ее Отатарал коротко разрезал воздух, прежде чем он заклубился холодным туманом. Толстяк, с широко раскрытыми от удивления глазами, вывалился из седла, перекатился через спину мула и тяжело приземлился в пыли. Мальчишка выпрыгнул из седла и остановился, не зная, помогать ли сперва толстяку или доставать из-за пояса кинжал. Воин в доспехах был у него за спиной, поэтому он принял решение и бросился туда, где приземлился толстяк. Тот, что был с рапирой, тоже спешился и теперь приближался.

Глаза Лорн моментально зафиксировали все это. Воин шел на нее, целясь мечом ей в голову.

Адъюнкт не спешила парировать удар. Вместо этого она бросилась влево под ноги его лошади, уворачиваясь от меча. Лошадь встала на дыбы. Лорн взмахнула мечом, направив его в бедро человеку, туда, где была только кольчуга. Острие Отатарала прошло через металлические кольца, кожу и плоть одинаково легко.

Воин стонал и пытался закрыть пульсирующую рану рукой в доспехе уже после того, как лошадь выбросила его из седла.

Не обращая на него больше внимания, Лорн повернулась к дуэлянту, стараясь выбить его рапиру, чтобы потом подойти поближе и поразить его мечом. Но человек оказался неплохим фехтовальщиком, он парировал все ее попытки. Она не удержала тяжелый меч, не смогла замедлить его движения, ее по инерции понесло вбок, и в этот момент человек поразил ее рапирой.

Она испустила проклятие, сама не смогла остановиться и сама нарвалась на лезвие. Кончик рапиры прошел через сплетение ее кольчуги и угодил в левое плечо. Боль пламенем охватила плечо. Она пришла в ярость от боли и бешено замахнулась мечом на человека. Она плашмя ударила его прямо по голове, отчего человек отступил назад и осел на землю, как тряпичная кукла.

Лорн быстро огляделась. Воин все еще пытался унять текущую из раны на ноге кровь. Она посмотрела на оставшихся двоих. Мальчишка стоял рядом с толстяком, последний лежал без сознания. Хотя лицо юноши было бледно, он сжимал в левой руке тонкий кинжал, в другой руке у него был большой нож. Глаза его, когда он взглянул на нее, были жесткими.

Лорн посетила запоздалая мысль, что не следовало ей нападать на этих людей. На ней была неопределенного вида одежда, а Аймасса отсюда не было видно. Можно было бы просто договориться, она ведь никогда не любила проливать кровь. Она медленноприблизилась.

– Мы не собирались делать ничего дурного, – сказал молодой человек на языке Дару.

Лорн заколебалась. Ее удивило собственное решение. «Но почему нет?» Она выпрямилась.

– Верю, – ответила она на том же языке. – Забирай своих приятелей и убирайся.

– Мы едем в Даруджистан, – ответил парень, не менее удивленный. – Мы разобьем здесь лагерь, отдохнем, а утром уедем.

Адъюнкт отступила назад.

– Ладно, пусть будет так. Тогда вы будете жить. Если попробуете выкинуть что-нибудь еще, я убью вас. Это понятно?

Парень молча кивнул.

Лорн развернулась и пошла на север. Какое-то время она брела в этом направлении, затем повернула на восток и пошла обратно, к тому месту, где остался Тул. Она понятия не имела, что привело этих людей сюда, в холмы, но она ни в коем случае не считала, что это как-то связано с ней, а уж тем более с захоронением. Когда расстояние между ней и холмом, где произошло побоище, увеличилось, она увидела, как парень бросился к воину. Все равно, решила она, слишком мало у них в группе осталось тех, кто мог бы причинить ей беспокойство. Тот дуэлянт жив, но очнется он с головной болью. Что до воина, ранение было пустяковое. Но она заметила, что крови он потерял много. Толстяк, возможно, вообще свернул себе шею, а как маг он был ей абсолютно безвреден. Оставался мальчишка, а когда это она опасалась мальчишек?

Лорн прибавила ходу.

После обрушившегося на нее сеанса связи с Быстрым Беном Горечь пообщалась с Повелителем Теней. Повелитель пришел в ярость, а после того, как Веревка рассказал ей, что Бен Адефон Делат был когда-то верховным Жрецом Тени, Горечь разделила чувства Повелителя. Этот человек должен заплатить за все свои обманы.

Гончие Повелителя Тени давным-давно были наготове, и она была уверена, что охота подходит к концу.

Когда она пошла по своему Пути, она столкнулась с неожиданным сопротивлением, которое все росло, непонятное давление с каждым шагом заставляло ее сворачивать на восток. Наконец она сдалась и оказалась в холмах Гадроби. Был полдень, в полумиле от нее ехала группка защитников Несущего Монету. Она моментально свернула свой Путь прямо у них перед носом и окутала себя густой тенью, хотя это было очень непросто, давление не отпускало. Единственным разумным объяснением было близкое присутствие Т'лан Аймасса.

Куда и зачем ехал Несущий Монету? Неужели она все неверно поняла? Они что, шпионы Малазанской империи? Это предположение совершенно не вязалось с Опоннами, но ничего лучше ей в голову не пришло.

«Похоже, – сказала она себе, – денек будет насыщенный».

Наездники были уже ярдах в пятидесяти от нее, углубляясь все больше в холмы. Они взобрались на вершину одного холма и быстро пропали из поля зрения. Она ускорила шаг и через некоторое время до нее донеслись из-за холма звуки сражения, сражения, в котором участвовал Отатарал.

На нее накатила волна ярости. С Отатаралом были связаны воспоминания. Очень личные воспоминания. Она выбрала себе наблюдательный пункт на холме.

Схватка была короткой. Группу наездников просто расшвыряли. На ногах остался только сам Несущий Монету, который стоял лицом к лицу с высокой гибкой женщиной, у которой в руке был Отатарал.

Горечь узнала адъюнкта Лорн. Выполняет какую-нибудь миссию, без сомнения. Для своей драгоценной императрицы, и миссия включает участие Аймасса, невидимого отсюда, но близкого. Она услышала обрывок разговора. Если эти люди не шпионы империи, тогда тот, кто их послал, там, в Даруджистане, почувствовал здесь Аймасса и отправил их на разведку.

Она узнает, в чем состоит миссия адъюнкта, потом. А сейчас настала пора убить Несущего Монету. Близкое присутствие Аймасса гарантировало успех. Даже влияние Опоннов меркло рядом с открытым где-то рядом Путем Телланном. Убить парня будет очень просто. Горечь подождала, что будет дальше, и улыбнулась, когда адъюнкт Лорн развернулась и зашагала на север.

Через минуту монета Опоннов будет у нее в руках. И в этот же день Опонны умрут.

Только Лорн отошла, Крокус бросился к воину в доспехах. Горечь встала и пошла вперед, с удавкой в руках.

Гончие снова завыли, их вожделеющие голоса доносились со всех сторон. Хохолок невольно съежился. Потом марионетка посмотрела на капитана: «Тебе придется умереть позже, капитан. Я не собираюсь делать все в впопыхах. Нет, я собираюсь насладиться зрелищем».

Удача был в его руках, Паран пожал плечами. К своему собственному изумлению, ему было все равно. Если Гончие увидят, что Хохолок ушел, они в ярости накинутся на него, конец будет тот же.

– Ты пожалеешь об упущенной возможности, Хохолок. Устоит ли мой меч против твоей магии или нет, я изрублю тебя в щепки. Что, твоя магия устоит против моей ненависти? Интересно будет посмотреть.

– Ах, какая бравада! Что ты знаешь о ненависти, капитан? Когда я вернусь, я покажу тебе, что такое ненависть, – деревянная фигура сделала пасс рукой, и в дюжине футов от них разверзлась еще одна дыра, из нее тянуло вонью. – Упрямый болван, – буркнул Хохолок. – До скорого, капитан, – сказал он, влезая в дыру.

В хижине Быстрый Бен усмехнулся. Его усмешка тут же стала дикой. Он выхватил правой рукой кинжал из ножен и одним быстрым и плавным движением перерезал все веревки, удерживающие колышки.

– Прощай, Хохолок, – прошипел он.

Глаза Парана расширились, когда в следующее мгновение кукла шлепнулась на живот. В следующий миг Хохолок испустил вопль.

Капитан сощурился.

– Такое впечатление, что кто-то перерезал твои веревки, марионетка, – сказал он.

Гончие были близко. Через секунду они окружат их.

– Твоя жизнь, капитан! – завопил Хохолок. – Помоги мне попасть в Путь, и твоя жизнь принадлежит тебе, клянусь!

Паран оперся на меч и ничего не сказал.

– Ты, пешка Опоннов, – заскулил Хохолок. – Я плюнул бы на тебя, если бы мог! Плюнул на твою душу!

Земля содрогнулась, и в тот же миг вокруг Парана очутились массивные тени, они стали приближаться к марионетке. Паран узнал Клыка, Гончую, которую он ранил. Он почувствовал, что меч тоже узнал пса, он слегка задрожал, и эта дрожь нетерпения перешла в руку капитана. Голова Клыка дернулась в сторону капитана, когда он проходил мимо, и Паран прочел обещание в его взгляде. Капитан улыбнулся. «Если что-нибудь заставит Опоннов показаться, битва будет знатная».

Хохолок крикнул еще раз, последний, и Гончие были уже рядом с ним.

Огромная тень кружилась над холмом, Паран посмотрел вверх и узнал одного из Великих Воронов. Птица кричала голодным голосом.

– Не повезло, – сказал ей Паран, – сомневаюсь, что эти останки будут съедобны.

Три Гончие возились со щепками – всем, что осталось от Хохолка. Еще четыре, возглавляемые Клыком, повернулись к капитану.

Капитан поднял свой меч и принял боевую стойку: «Подходите, ну же. Бог используете меня в своих целях, я только инструмент в руках Близнецов. Давайте, Гончие, окропим землю красным!»

Псы расположились полукругом, Клык в центре.

Паран широко улыбнулся. «Иди ко мне, Клык. Я утомился оттого, что меня используют, смерть напугает меня, как раньше. Давай покончим с этим».

Что-то тяжелое вдруг надавило на него, как будто с небес опустилась рука и попыталась вжать его в землю. Гончие дрогнули. Паран застыл, не в состоянии даже дышать, перед его взором поплыла тьма. Земля под ним стонала, пожелтевшая трава на равнине упала, мертвая. Потом давление прекратилось, холодный воздух наполнил легкие Парана. Чувствуя рядом присутствие, капитан развернулся.

– Отойди-ка в сторону, – произнес высокий чернокожий человек с белыми волосами, и шагнул навстречу Гончим Тени.

Паран едва не выронил меч. Тисте Анди?

У него за спиной был мощный двуручный меч. Он стоял перед собаками, не делая попыток вынуть оружие. Все семь собак подошли к нему, но они неловко топтались на месте, растерянно глядя на пришедшего.

Тисте Анди посмотрел на капитана.

– То, что ты сделал, чтобы привлечь внимание богов, было неумно, – сказал он по-малазански.

– Похоже, я никогда не научусь, – вздохнул Паран.

– Тогда мы очень похожи, смертный, – улыбнулся Тисте Анди.

«Смертный?!»

Гончие сновали туда-сюда, ворчали и нюхали воздух. Тисте Анди посматривал на них.

– Кончайте метаться, – сказал он. – Я вижу тебя, Крест, – обратился он к одному из псов, коричневому, в шрамах и с желтыми глазами. – Забирай свою стаю и уходи. Скажи Повелителю Теней, что я не одобряю его вмешательства. Моя война с Малазанской империей – это моя война. Даруджистан не для него.

Крест был единственным псом, который молчал. Его желтые глаза, не отрываясь, смотрели в глаза Тисте Анди.

– Ты слышал, что я сказал, Крест.

Паран видел, как Тисте Анди наклонил голову. Потом он медленно обернулся к капитану.

– Клык хочет убить тебя.

– Это плата за милосердие.

Тисте Анди удивленно поднял бровь.

Паран пожал плечами.

– Видишь, какой у него шрам?

– Это была твоя ошибка, смертный. Тебе следовало довершить то, что ты начал.

– В другой раз. Что происходит сейчас?

– В данный момент, смертный, они поняли, что гораздо больше жаждут убить меня, а не тебя.

– И каковы их шансы?

– Ответ ясен, видишь, как долго они колеблются?

Гончие атаковали быстрее, чем мог себе представить капитан. Его сердце ухнуло куда-то вниз, когда псы подошли к другому человеку. Как только он отступил в сторону, перед его глазами разверзлась тьма, раздался звон тяжелых цепей и скрип деревянных колес. Он закрыл глаза от внезапной боли, потом с усилием снова открыл их, чтобы посмотреть, чем завершилась битва. Тисте Анди держал в руках меч, его черное лезвие было в крови, кровь кипела и сворачивалась, пока не обратилась в прах. Две Гончие недвижимо лежали по сторонам от Тисте Анди. Сцену дополнял ветер, который колыхал траву вокруг своим холодным дыханием.

Паран увидел, что у одной гончей отрублена голова, у другой зияет рана на груди, рана не казалась смертельной, однако разноцветные глаза собаки, один голубой, другой желтый, неподвижно уставились в небеса.

Крест взвыл, и остатки стаи отпрянули назад.

Паран ощутил во рту вкус крови. Он сплюнул, затем поднял руку и понял, что кровь сочится из ушей. Головная боль разрослась невыносимо. Ему почудилось, что лицо Тисте Анди приблизилось к его лицу. Он увидел смерть в глазах человека. Паран отступил на шаг и приподнял свой меч, вкладывая в это движение все свои силы. Он увидел, не понимая как: Тисте Анди покачал головой.

– На какой-то момент я подумал… Нет, я больше ничего не вижу…

Паран поморгал глазами, из которых бежали слезы, потом вытер лицо. Он увидел, что слезы оставили на руках кровавые следы.

– Ты только что убил двух Гончих Тени.

– Остальные отступили.

– Кто ты?

Тисте Анди не ответил, его внимание вновь было обращено на Гончих.

За их спинами формировалось темное облако, плотное и густое в середине. Секунду спустя оно растаяло, на его месте оказалась черная, полупрозрачная сгорбленная фигура, с руками, засунутыми в рукава. Тени скрывали и без того закрытое капюшоном лицо. Тисте Анди опустил меч на землю.

– Я их предупреждал, Повелитель Теней. Я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Ты, конечно, можешь попытаться схватиться со мной, особенно когда здесь Крест. Но я обещаю, что будет резня, здесь есть тому доказательства. Твоя жизнь, Повелитель Теней, осложнится. Я уже теряю терпение. Прекрати влиять на происходящее, и я не стану мешать тебе.

– Я в этом деле не участвую, – спокойно ответил Повелитель Теней. – Мои Гончие здесь расправлялись с тем, к кому у меня лично были претензии. Охота закончена, – Повелитель повернул голову, чтобы посмотреть на двух мертвых псов. – Для них все кончено безвозвратно. Бедные Дуан и Ганрод, для них уже не будет исхода?

– Нет. Так же, как и для тех, кто станет мстить. Темная фигура в капюшоне тяжело вздохнула.

– Ладно. Как я уже сказал, я в этом деле не участвую. Чего не скажу о Веревке.

– Позови его, – скомандовал Тисте Анди. – Прямо сейчас.

– Он будет страшно недоволен, Аномандер Рейк. Его планы идут гораздо дальше, чем просто Даруджистан. Он хочет получить Малазанскую империю.

«Аномандер Рейк… – Паран вспомнил толкования Порванного Паруса ее расклада Крыла Дракона. – Рыцарь Аркана Тьмы, Сын Тьмы, воин с черным мечом и его мертвящими цепями. Правитель Лунного Семени, как она думала. Она видела его приход. А теперь он сам видит Тень и Тьму, кровь льется…»

– Я веду собственную войну, – прорычал Рейк. – И я бы предпочел иметь дело с Лейсин на малазанском троне, а не со слугой Тени. Напомни ему.

– Еще один момент, – сказал Повелитель Теней, смешок вырвался у него из горла. – Я не отвечаю за проступки Веревки перед тобой.

Рейк отвечал с улыбкой:

– Это очень мудро, Повелитель Теней. У меня не достанет терпенья играть в твои игры. Если меня заденешь ты, твои псы или Веревка, я не стану разбираться. Я приду в Королевство Тени и посмотрю, как ты остановишь меня.

– Тебе не хватает вежливости, – ответил бог со вздохом. – Хорошо, – он помолчал, тени заколыхались у него за спиной. – Ему напомнят. Поле снова за тобой, Аномандер Рейк. Малазанская империя твоя и Опонны, – добавил Повелитель Теней.

– Опонны? – голова Рейка медленно повернулась, и капитан снова заглянул в холодные голубые глаза. Паран пал духом. Взгляд Тисте Анди упал на меч, потом он снова посмотрел на Повелителя Теней. – Ладно, – сказал Рейк. – Все в порядке.

Повелитель Теней наклонил голову.

– До скорого, – бог поднял руки, и вокруг него заклубились тени. Уцелевшие псы подошли к хозяину, оставив погибших там, где они лежали. Тени стали гуще, потеряли свою прозрачность, скрыли все, что было за ними. Когда они рассеялись ни хозяина, ни собак уже не было.

Паран не отрываясь глядел на Тисте Анди, который стоял прямо перед ним. Потом капитан передернул плечами.

Рейк в удивлении поднял брови.

– И это все? Все твои комментарии? Я говорю непосредственно с Опонном? Мне казалось, что я ощущаю присутствие, но теперь, когда я посмотрел повнимательнее… его нет, – Рейк схватил меч, поднял его. – Ты что, спрятался, Опонн?

– Не очень далеко, насколько я понимаю, – ответил Паран. – Только что Опонны спасли мою жизнь или вернули меня к жизни. Я не знаю, почему, но мне сказали, что я орудие Опоннов.

– Ты едешь в Даруджистан?

Паран кивнул.

– Я могу подойти? – спросил Рейк, убирая меч в ножны.

– Почему нет?

Тисте Анди подошел к капитану и положил руку ему на грудь. Паран ничего не ощутил?

Рейк отступил назад.

– Опонны были с тобой, но, похоже, что они поспешно ушли. Я вижу следы присутствия богов, но они больше не охраняют тебя, смертный, – он заколебался. – Они использовали тебя… в недобрых целях. Если бы здесь был Каладан Бруд, он сумел бы излечить тебя… Ты больше не орудие Опоннов, – Глаза Тисте оставались голубыми, но они приобрели оттенок неба. – А вот твой меч – да.

Рядом с ними раздался клекот, и они увидели снижающегося Великого Ворона. Он сел на одно из собачьих тел. Он выклевал глаз и проглотил его. Паран ощутил, как его захлестнула волна отвращения. Огромная истрепанная птица прыгнула к ним.

– Этот меч, что у него, – сказала птица, – не единственное орудие Опоннов, Хозяин.

Паран помотал головой. Больше всего его удивило, что он уже ничему не удивлялся. Он убрал меч в ножны.

– Продолжай, Крон, – велел Рейк.

Ворон покосился на Парана.

– Прямо здесь, господин? Рейк нахмурился.

– Нет, потом, – он снова посмотрел на капитана. – Не опускай этот меч, пока удача не отвернется от тебя. Когда это произойдет, и если ты будешь еще жив, сломай меч или отдай его своему самому страшному врагу, – его черты исказила ухмылка. – Но это потом, пока тебе везет.

Капитан Паран замялся.

– Я могу идти?

Аномандер Рейк кивнул.

Капитан огляделся вокруг, потом побрел прочь, в надежде найти уцелевших лошадей.

Минуту спустя у Парана наступило шоковое состояние, он рухнул на колени. Тука больше не было. Он увлек его с собой в своем легкомысленном, бездумном порыве, в своей жажде мести. Он уставился в небо невидящим взором. Он называл Хохолка своим врагом. Его конечной целью было убийство Лорн. Но разве это все заполнит пустоту, излечит боль потери? «Но демон внутри меня».

«У Опоннов были недобрые цели… Что имел в виду Рейк? Были ли эти мысли моими? Посмотри на себя! Все, что ты наделал, было попыткой найти кого-нибудь, чтобы обвинить кого-то другого. То, что я был орудием бога, извиняет меня, прощает мне мое недуманье. А другие из-за этого погибли».

Рейк сказал еще: «Завершай то, что начал». Он разберется с демонами в себе позже. Пути назад нет. Но было бы ошибкой полагать, что то, что он запланировал, приглушит боль. Если он прибавит кровь Лорн к пятнам на своих руках, он не получит того, что ищет.

Паран поднялся, держа поводья лошадей, которые уцелели. Он повел их к месту недавней битвы. Тисте Анди исчез, но остались Гончие, неподвижные темные кучи на желтой траве. Он отпустил поводья и подошел к одной из них. Рана на ее груди все еще сочилась кровью. Паран присел на корточки и дотронулся до шкуры пса. «Смотри, до чего доводит страсть к убийству! Дыхание Худа, а ты была неплохой собакой». Он стер кровь кончиками пальцев. Капитан отдернул руку, но было слишком поздно. Что-то захватило его руку, прошло через него. Он опять увидел тьму, услышал звон цепей.

Он увидел, что идет, и не один. Он различил бредущие по сторонам от него фигуры, все они были соединены длинными цепями, под их тяжестью идущие сгибались. Земля под ногами была голой и безжизненной. Над головой не было ничего, кроме тьмы. Фоном для постоянного звяканья цепей был другой звук, который Паран различил подошвами башмаков. Единственный лишенный цепи, он отступил в сторону, к источнику звука, прошел мимо закованных, многие из которых не были людьми. Появились очертания повозки. Невероятно огромной, ее деревянные колеса были больше человеческого роста. Движимый жгучим желанием узнать, что же там везут, Паран подошел ближе.

Цепь хлестнула его по груди, сбив с ног. Над его головой раздался пронзительный вой. Когти вцепились в его левую руку, придавив ее к земле. Цепь хлестнула его по спине. Он начал вырываться, когда около его лица оказался холодный мокрый нос и огромные клыки. Челюсть щелкнула, зубы скользнули по шее.

Паран остался лежать неподвижно, ожидая последнего щелчка челюстей. Вместо этого они отодвинулись. Он смотрел в глаза собаке, один голубой, другой желтый. На ее шее был большой железный ошейник. Собака отошла. Цепь у него под спиной натянулась, заставив его вскочить. Он скорее почувствовал, чем услышал скрип колес где-то сбоку, будто бы он оказался в колее.

Рука схватила его за пояс и вытащила из-под колес. Капитан стоял на ногах.

Голос рядом с ним произнес.

– Любой, кого не тронула Гончая и кто ходит здесь без цепей, является человеком, с которым стоит поговорить. Пойдем со мной.

Тень и накидка с капюшоном скрывали черты человека. Он был большой, в лохмотьях. После того, как он помог Парану, он снова налег на цепь.

– Никогда раньше, – простонал он, – эта тюрьма не подвергалась таким испытаниям, – он зашипел, когда фургон снова наклонился при очередной яростной попытке Гончей вырваться. – Как бы он вообще не перевернулся.

– А что тогда?

Лицо быстро обернулось к нему, и даже в темноте Паран увидел, как в усмешке сверкнули зубы.

– Тогда тащить его будет тяжелее.

– Где мы?

– Путь Меча. Разве Драгнипур не забрал твою жизнь?

– Если бы так было, разве на мне не было бы цепи?

– Да, верно. Тогда что ты здесь делаешь?

– Я не знаю. Я видел, как меч Рейка убил Гончую. Потом я коснулся раны на груди пса.

– Понятно, почему они смутились. Они подумали, что ты их… сперва. Ты правильно поступил, что не стал убегать от собаки.

– Я был слишком напуган, чтобы двигаться.

– Даже если так, – рассмеялся незнакомец.

– Как тебя зовут?

– Имена ничего не значат. Рейк убил меня. Очень давно. Этого достаточно.

Паран умолк. «Вечность, заключенная здесь, бесконечно тянуть за цепь. А я спрашиваю, как его зовут. Найду ли я слова, чтобы извиниться?»

Фургон резко дернулся, земля прогнулась под его колесами. Фигуры со стоном попадали. Гончие дико завыли.

– Дыхание Гетола, – простонал незнакомец. – Неужели они никогда не прекратят?

– Думаю, что нет, – сказал Паран. – Эти цепи можно сломать?

– Нет. Никому не удалось, хотя среди нас есть и драконы. Но эти Гончие… – он вздохнул. – Это невероятно, но я сожалею о том мире, который разрушился с их появлением.

– Может быть, я смогу помочь. Незнакомец издал смешок.

– Да ради бога, попробуй!

Паран отошел, направляясь к Гончим. Плана у него не было. «Но я единственный здесь без цепи». Эта мысль позабавила его. «Без цепи. Ничье орудие». Он пошел дальше. Он проходил мимо фигур, бредущих шаг за шагом в молчании, лишь некоторые из них что-то безумно бормотали себе под нос. Никто не смотрел на него, когда он проходил мимо. Он услыхал звук цепи, которую дико дергали животные.

– Собачки! – позвал Паран. – Я помогу!

Через некоторое время они возникли из тьмы. Кровь заливала их плечи и грудные клетки, плоть была разодрана ошейниками. Гончие дрожали, под кожей ходили мышцы. Их глаза встретили взгляд Парана с таким отчаянием, беспомощностью и уничижением, что сердце у Парана дрогнуло. Он подошел к собаке с разноцветными глазами.

– Я посмотрю, как устроены ваши ошейники и цепи, поищу зазор.

Собаки пошли рядом с ним, им всем приходилось двигаться вперед, повозка не замедляла хода. Паран подошел ближе, ощупал ошейник, пытаясь найти место соединения. Его не было. Цепь и ошейник, казалось, были сделаны из цельного куска железа. Хотя он немного понимал в ремесле кузнеца, он был убежден, что в такой конструкции имеется слабое место, зазор, и его можно найти. Однако, его пальцы сообщили ему об обратном. Железо не было даже поцарапано.

Паран пошел по цепи, держась за нее руками. Он приостановился, увидев, что другие существа следят за каждым его движением, потом пошел дальше. От животных до повозки было далеко. Он продолжал идти по цепи, ощупывая каждое звено в поисках зарубок, зазоров или каверн. Ничего. Он пошел рядом с повозкой. Колеса, рядом с которыми он шел, были сделаны из цельного дерева, широкие, выдолбленные, но в то же время лишенные очертаний. Стенка повозки была не меньше двадцати футов в высоту. Между досками из серого дерева были зазоры в палец толщиной. Паран отпрянул назад, когда увидел, как внутри скребутся пальцы скелетов, беспомощно шаря.

Его внимание привлекла рама, на которой стояла повозка. Она была сделана из черного отполированного дерева. Именно туда уходили концы цепей, их было бесчисленное множество, и все они тонули в дереве. На ощупь дерево казалось цельным, таким оно и было, если могло держать в себе железные цепи. Куда они шли дальше, было ведомо только дереву. Паран вдохнул холодный душный воздух, потом поднырнул под повозку.

Доски рамы тоже были толстыми. На дне телеги осаждался конденсат и капал бесконечным дождем. Под днищем Паран нащупал цепи, они шли куда-то дальше под повозку. Он схватился за одну и пошел по ней. Становилось все холоднее. Он дергал цепь, пытаясь вытащить ее, а пальцы его стыли от холода. Дождь с днища телеги падал на него кусочками льда. Еще два шага, и цепь сворачивалась и уходила в полную тьму. Оттуда пульсирующими волнами расходился холод. Дальше Парану было не пройти.

Он зашипел от отчаяния, когда оказался напротив темной пропасти. Что делать, он не знал. Даже если бы ему удалось порвать цепь, он не знал, какая из них удерживает Гончих. А что до остальных… Аномандер Рейк казался человеком чести, холодным, но справедливым. Сломать цепь означало вернуть ныне живущим ужасы прошлых времен. Даже тот, с кем он говорил, мог оказаться, например, страшным тираном прошлого.

Паран вынул Удачу из ножен. Когда клинок оказался на свободе, он дико сверкнул в его руках. Капитан улыбнулся, хотя от меча исходили передающиеся и ему волны ужаса.

– Опонны! Близнецы! Заклинаю вас! Вперед!

Воздух застонал. Паран споткнулся о кого-то, кто обрушил на него поток проклятий. Он убрал меч в ножны, нащупал внизу чьи-то одежды. Он помог богу подняться.

– Почему ты? – спросил Паран. – Мне нужна твоя сестра.

– Смертный, ты ненормален! – просипел брат. – Позвать меня сюда! Где рядом Королева Тьмы, сюда, где рядом порабощающий богов меч!

Паран встряхнул его. Полный безрассудства и ярости, капитан встряхнул бога. Он услышал, как завыли Гончие и ощутил нестерпимое желание присоединиться к их хору. Близнец, в прекрасных глазах которого был ужас, вцепился в Парана.

– Что, что ты делаешь?

Паран остановился, он увидел, как две цепи ослабли.

– Они идут.

Фургон чуть не подпрыгнул, его качнуло сильно, как никогда раньше. Воздух наполнил угрожающий звук, вниз посыпались лед и щепки.

– Они почуяли твой запах, близнец.

Бог вздрогнул, замахал кулаками у лица капитана, зацарапал и принялся пинать его, но капитан держал крепко.

– Удача не в том, чтобы тянуть, – он выплюнул сгусток крови. – А в том, чтобы толкать.

Повозка снова дернулась, ее колеса зависли в воздухе, потом с грохотом приземлились. У Парана не было времени разбирать, откуда взялась в нем такая сила, достаточная, чтобы держать панически сопротивляющегося бога за шиворот. Он просто держал.

– Пожалуйста! – умолял Близнец. – Все, что угодно! Проси! Все, что в моих силах!

– Цепи Гончих! Сломай их!

– Я… я не могу!

Телегу швыряло во все стороны, колеса скрипели. Паран тащил за собой Близнеца.

– Придумай способ. Или я отдам тебя Гончим.

– Я… я не уверен, Паран.

– В чем? В чем ты можешь быть не уверен?

Близнец жестом указал в темноту.

– В этом. Цепи ведут туда, в Путь Тьмы, внутрь Куралд Галейна. Войдут ли они… Я не знаю, я не уверен, но цепи могут исчезнуть.

– Как они могут войти?

– Они могут покинуть один кошмар, чтобы войти в другой.

– Хуже не бывает. Как, спрашиваю я тебя?

– На приманку.

– Что?

Близнец нервно улыбнулся.

– Как ты сам сказал, они идут. Но, Паран, ты должен меня отпустить. Держи меня напротив входа, но, пожалуйста, в последний момент…

– Я отпущу тебя.

Бог кивнул.

– Очень хорошо.

Гончие еще раз дернули повозку, на этот раз они прорвались. Ухватив Близнеца, Паран помахал им, чтобы Гончие заметили приманку во тьме. Его жертва вскрикнула.

Гончие прыгнули.

Паран упал на колени, шлепнулся на землю, когда Гончие пролетали над его головой. Близнец растворился. Гончие миновали вход во тьму и молчание и исчезли тоже.

Паран встал на ноги, казалось, что тьма отступает, там не было холода забвения, а был теплый шелестящий ветерок.

Он открыл глаза и обнаружил, что стоит на четвереньках среди желтой травы равнины, рядом с темными кровавыми пятнами, где когда-то лежала Гончая. Жужжали мухи. С раскалывающейся головой Паран встал на ноги. Второе тело Гончей тоже пропало. Что он сделал? Зачем? Из всего, что мог предложить ему бог… Порванный Парус… Молодой Тук… Соваться еще раз в Ворота Худа было не с руки без везения Опоннов. Освободил он псов? Он понял, что скорее всего никогда этого не узнает.

Он побрел к лошадям. По крайней мере, какое-то короткое время он был без цепи. Он был свободен, а то, что он сделал, он сделал по собственному выбору. «Мой собственный выбор».

Он посмотрел на юг. «Даруджистан и адъюнкт ждут меня. Заверши то, что начал, Паран, заверши раз и навсегда».

– Проклятье, – простонал Колл, когда Крокус наложил на рану повязку. – Она была великолепна, – добавил он. – Она точно знала, что делать. Я бы сказал, что у нее прекрасная выучка. Военная, хотя одежда на ней была обычная.

– Я так и не понял, – начал Крокус, сидя на пятках. Он бросил взгляд в сторону Мурильо и Круппа. Оба лежали без движения. – Почему она на нас напала? И почему она не убила меня?

Колл не ответил. Он уставился на свою лошадь, которая паслась поодаль, спокойно общипывая траву. Он уже обрушил на ее голову тысячи проклятий, и Крокус подозревал, что их отношения, как заметил бы Крупп, были безнадежно испорчены.

– Что это еще? – пробурчал Колл.

Крокус понял, что Колл смотрит за лошадь, морщины избороздили его лоб.

Молодой человек повернулся, затем вскрикнул, отпрыгивая назад и, хватаясь за кинжалы. Ему в башмак залетел камешек и он захромал. Он запрыгал на одной ноге с кинжалом, вынутым из ножен.

– Это она! – закричал он. – Женщина из бара! Она убийца!

– Да, ну тебя, – произнес Колл. – Она может оказаться какой угодно, но только не опасной, несмотря на меч у нее на поясе. Черт, – добавил он, выпрямляясь, – она выглядит совершенно растерянной.

Крокус посмотрел на женщину, которая стояла на вершине холма.

– Дыхание Худа, – забормотал он. Колл был прав. Он никогда не видел никого, кто выглядел бы таким озадаченным, таким потерянным. Она посмотрела на них и напряглась, готовая убежать. Вся самоуверенность, вся холодность, которой она была полна в корчме Феникса, растворились, будто их и не было. Крокус вернул кинжал в ножны.

– Итак, – спросил он, – что мы теперь будем делать, Колл?

Раненый пожал плечами.

– Я полагаю, сперва поможем девушке. Она явно нуждается в помощи.

– Но она убила Черта, – настаивал Крокус, – я сам видел кровь на ее ноже.

Колл покосился на девушку.

– Я верю тебе, парень, но эта девушка уже никого не сможет убить.

– Ты думаешь, я не вижу? – ответил Крокус. – Я просто рассказываю, что видел. Я понимаю, что теперь это все равно.

Колл вздохнул.

– Как бы то ни было, она по-прежнему нуждается в нашей помощи. Так что пойди и приведи ее, Крокус. Парень всплеснул руками.

– Как я это сделаю?

– Понятия не имею, – ухмыльнулся Колл. – Поухаживай за ней.

Крокус бросил на него уничтожающий взгляд, потом осторожно направился к девушке. Она напряглась и отступила на шаг.

– Осторожно! – воскликнул Крокус, указывая на гребень холма за ее спиной.

Девушка увидела, что стоит на самом краю и шагнула в более безопасное место. Как ни странно, это помогло ей расслабиться. Она подошла поближе к Крокусу, глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Так-то лучше, – заметил Крокус. – Все хорошо. Ты понимаешь? – он указал на свой рот и сделал вид, что говорит.

Колл простонал.

Девушка удивила их обоих, ответив на Дару.

– Я поняла вас, – сказала она с запинкой. – Сейчас уже лучше. Вы не Малазане, хотя и говорили по-малазански. Но я вас поняла, – она нахмурилась. – Но как?

– Малазане? – переспросил Колл. – А ты сама-то откуда?

– Из Итко Кана, – ответила она, на секунду задумавшись.

– И что? Каким ветром тебя сюда занесло?

Она начала что-то понимать.

– А где мой отец? Что случилось с остальными? Я покупала веревки, а там была ясновидящая, Ригталей, ведьма, гадающая на воске. Я ее помню, она умерла! – девушка упала на колени. – Она умерла, а потом…

Выражение лица Колла было сурово.

– А потом?

– Я не помню, – прошептала девушка, глядя вниз на свои руки. – Я больше ничего не помню, – она разрыдалась.

Колл грязно выругался и показал на нее Крокусу рукой.

– Слушай внимательно, парень. Не жди нас. Веди ее к твоему дяде. Веди ее к Маммоту. И как можно скорее. Крокус возмутился.

– Зачем? Я же не могу бросить вас здесь, Колл. Кто знает, когда Мурильо и Крупп придут в себя. А что если та воительница вернется?

– Подумаешь! – бросил Колл.

Крокус отвернулся и осмотрел окрестности.

– Мурильо крепкий парень, несмотря на свои духи и одежды, – сказал Колл. – Он скоро вскочит и начнет танцевать. Веди девушку к дяде. Делай, что я говорю.

– Ты так и не сказал, зачем мне это делать, – возразил Крокус.

– Это интуиция, – Колл приподнялся и ухватил юношу за плечо. – Эта девушка была захвачена неким присутствием. Я так понимаю. Кто-то или что-то привело ее сюда, в Даруджистан, к нам. Правда где-то в ее голове, Крокус, и она может оказаться жизненно важной. Твой дядя знаком с нужными людьми, они помогут ей. Седлай мою лошадь. Я буду ждать здесь, пока наши друзья не очнутся. Проклятье, я не могу еще ходить. Я не смогу двигаться еще дня два. Крупп и Мурильо все сделают. Поезжай!

Крокус уставился на рыдающую девушку. Потом он сказал.

– Ладно, Колл. Мы вернемся в город, она и я.

– Вот и славно, – простонал Колл. – Теперь уложи меня и оставь еды. А потом скачи отсюда, и если моя дурацкая лошадь падет у городских ворот, тем лучше. Вперед, парень.

Шестнадцатая глава

Диссембре знает все о наших душах.

Со смертным рядом гонит он корабль,

Нагруженный страстями,

Скорбью, вожделеньем.

Диссембре знает все о наших душах.

И нам теперь поведает о них

Лорд Трагедии.

Псаломщик. (Канон Кассала)

Рана на плече у Лорн была неглубокой. Однако без помощи мага был большой риск получить заражение. Она вернулась к месту стоянки, где застала Тула точно в той же позе, в которой он пребывал с зари.

Не обращая никакого внимания на Аймасса, Лорн стала искать в дорожной сумке лечебные травы. Сумка была приторочена к седлу, она порылась в ней, потом уселась, чтобы обработать рану.

Нападение было дурацким и ненужным. Слишком много всего случилось в последнее время, слишком много идей, слишком много для женщины по имени Лорн, выполняющей обязанности адъюнкта императрицы. Она делала ошибки, которых не допустила бы еще год назад.

Тул дал ей больше пищи для размышлений, чем она могла переварить. Те слова, что Аймасс небрежно бросил, похожие на мысли вслух, захватили ее, затронули в ней какие-то струны и не выпускали. Адъюнкта захватили эмоции, заслонившие от нее внешний мир. Она уже много лет не знала, что такое скорбь и горечь. Сострадание было ей непонятно. И тут вдруг все эти чувства нахлынули на нее приливной волной. Оказалось, что к ней пристал этот титул, адъюнкт, а он подразумевал определенное поведение: аккуратность, стабильность, власть над эмоциями.

Она промыла рану настолько хорошо, насколько смогла, потом наложила повязку. «Власть». Это слово снова и снова появлялось в ее мыслях, суровое, сдержанное и уверенное. Что составляло суть империи, если не власть? Что формировало каждый поступок Лейсин, каждую ее мысль? А что было сутью Первой империи, что вызвало те великие войны, которые вели Аймассы тех дней?

Она вздохнула и уставилась в землю. «Но ведь это не больше того, что все мы искали, – сказала она себе». От юной девушки, приносящей веревку в дом своего отца, до бессмертной силы, которая охватила ее и использовала в собственных целях. «Всю нашу жизнь мы сражаемся за власть, чтобы подчинить окружающий нас мир. Бесконечная, безнадежная битва за право уметь определять бытие».

Аймасс своими словами трехсоттысячелетней давности указал Лорн на смысл существования. И это сработало, это напугало ее.

Она оставила мальчишке его жизнь, удивив и его, и себя. Лорн потерянно улыбнулась. Предопределенность теперь была не для нее. Что говорить за внешний мир, она не могла предугадать свои собственные поступки, ход своих собственных мыслей.

«Было ли подобное явление сутью эмоций? – спросила она себя. – Логика и власть явно шли в разрез с понятием человека. Что же будет дальше?»

– Адъюнкт.

Вздрогнув, Лорн подняла голову. Тул стоял рядом с ней. Его покрывал иней, который стремительно таял на солнце.

– Ты ранена.

– Небольшая стычка, – ответила она быстро, почти небрежно. – Все позади, – она прижала повязку к ране, потом обмотала поверх другим куском материи. Ей это не очень хорошо удалось, поскольку действовала она только одной, рукой.

Тул встал на колени рядом с ней.

– Я помогу тебе, адъюнкт.

Лорн с удивлением смотрела в мертвое лицо воина. Однако следующие его слова рассеяли всякую мысль о проснувшемся в нем сострадании.

– У нас мало времени, адъюнкт. Нас ждет вход.

Всякое выражение пропало с ее лица. Она кивнула, когда Тул закончил, его руки, иссохшие, подобные ветвям, с покореженными коричневыми ногтями, осторожно ощупали узел на повязке.

– Помоги мне встать, – потребовала она.

Когда Аймасс повел се к холму, она заметила, что камень, отмечающий место захоронения, разбит вдребезги.

– А где вход? – спросила она.

Тук согнулся над обломками камней.

– Я поведу, адъюнкт. Иди как можно ближе ко мне. Когда мы будем внутри могилы, вынь из ножен свой меч. Хотя особого толку от него не будет, это замедлит возвращение Ягута к жизни. Нам этого будет достаточно, чтобы выполнить нашу миссию.

Лорн глубоко вздохнула. Она отмела прочь все свои сомнения. Теперь пути назад не было. А был ли хоть какой-нибудь шанс? Вопрос, как она понимала, был спорный: ее путь был предопределен.

– Прекрасно, Тул, – сказала она. – Веди.

Аймасс раскинул руки в стороны. Поверхность холма перед ним заколебалась, как занавеска, раздуваемая ветром, поднялся и заклубился песок. Вихрь пронесся по возникшему таинственному туману. Тул шагнул в туман.

Шагнув за ним, Лорн сразу же содрогнулась от царящего вокруг зловония, отвратительный запах столетиями скапливающейся здесь магии, порожденной неисчислимыми силами Аймассов Телланна, висел в воздухе. Она заставила себя шагнуть вперед, не отрывая глаз от широкой, одетой в лохмотья спины Т'лан Аймасса.

Они вошла в холм. Грубо вырубленный коридор, ведущий в темноту, возник перед ними. Причудливые фигуры, порожденные морозом, украшали стены и потолок. По мере их продвижения вглубь воздух становился все холоднее и насыщеннее запахами, со стен свисали огромные зеленые и белые сосульки. Пол под ногами, который тоже был промерзшим, состоял из спрессованной земли и обломков камней, покрытых коркой льда.

Конечности Лорн и ее лицо ничего не чувствовали от холода. Она увидела, как ее дыхание вырывается белой струйкой пара и растворяется в темноте. Коридор становился все уже, она стала замечать на стенах странные рисунки: они были сделаны на поверхности льда, покрывавшего стены, и под ним красной охрой. Эти картинки всколыхнули в ней какие-то давно забытые чувства, она почти узнавала их, но как только она сосредотачивалась на каком-нибудь изображении, ощущение, что рисунки знакомы, пропадало.

Тул заговорил.

– Люди из моего народа бывали здесь раньше, – сказал он, оглядываясь на адъюнкта через плечо. – Они пробили здесь свои коридоры, помимо тех, что были построены Ягутами, заключившими сюда тирана.

– И что из этого следует? – раздраженно бросила Лорн.

Аймасс взглянул на нее, потом равнодушно ответил:

– Адъюнкт, я полагаю, что знаю имя этого тирана Ягутов. Я не показываю своих сомнений. Их нельзя показывать. Но, как и ты, я сомневаюсь.

У Лорн перехватило дыхание.

– Адъюнкт, – продолжал Тул, – я понимаю, какие противоречия одолевают тебя. Я тоже не уверен. Когда все совершится, мне придется уйти.

– Уйти? – Лорн была смущена.

Тул кивнул.

– Этой могилой и тем, что мы должны сделать, оканчиваются мои обещания. Они не будут меня больше связывать. Точно так же, как и остатки силы спящего Ягута. И за это я признателен.

– Зачем ты рассказываешь это мне?

– Адъюнкт, я предлагаю тебе уйти со мной. Лорн открыла рот, но так и не смогла придумать подходящего ответа.

– Прошу тебя принять мое предложение, адъюнкт. Я собираюсь отправиться на поиски ответа и я найду его.

«Ответ? Какой ответ?» – хотела она спросить. Но что-то ее остановило, какой-то животный страх, который шепнул ей: «Ты не хочешь этого знать. Оставайся в неведении».

– Давай покончим с этим, – хрипло сказала она. Тул продолжил свой путь во тьму. После некоторой паузы Лорн спросила.

– Сколько времени это может занять?

– Времени? – изумился Аймасс. – Внутри этого погребения, адъюнкт, времени не существует. Те Ягуты, что заключили сюда своего сородича, принесли в эти земли эру льда, как окончательную печать на дверь, закрытую за ним. Лед толщиной в пол-лиги покрывает погребальное помещение, он недвижим. Передо льдом Ягутов нет времени, нет его перед огромным внутренним морем, известным Аймассам как Ягра Тил, перед бесчисленной чередой эпох…

– А когда мы вернемся? – перебила Лорн. – Сколько времени пройдет тогда?

– Не могу сказать, адъюнкт, – Аймасс умолк, потом развернулся к ней, в его глазницах мерцал лишенный источника свет. – Я никогда не делал этого раньше.

Несмотря на надетые на него грубые кожаные доспехи, сам факт присутствия у него за спиной молодой женщины заставил Крокуса так истекать потом, как не смогла это сделать полуденная жара. В чувствах его был полный сумбур, сердце прыгало в груди. С одной стороны, был простой факт, что эта девушка, приблизительно его возраста, и к тому же привлекательная, держала его, обхватив за талию неожиданно сильными руками, он чувствовал ее дыханье у себя на шее. С другой же стороны, эта женщина убила человека, и единственной причиной ее появления среди холмов, как он полагал, было ее намерение убить и его тоже. От этого всего он чувствовал себя слишком натянуто, чтобы ощутить удовольствие от ее общества.

Они перебросились всего лишь несколькими словами после того, как расстались с Коллом. На следующий день, как знал Крокус, перед ними предстанут стены Даруджистана. Интересно, помнит ли она город? Тут в его голове раздался голос, похожий на голос Колла. «А почему бы не спросить девушку?» Крокус сердито нахмурился.

Она заговорила первой.

– А Итко Кан далеко отсюда?

Он чуть не рассмеялся, но что-то, какое-то шестое чувство, удержало его. Как можно мягче он ответил.

– Я никогда не слыхал о таком месте. Это в Малазанской империи?

– Да. А мы не в империи?

– Еще нет, – отозвался Крокус. Плечи его упали. – Мы на континенте, который называется Генабакис. Малазане идут на нас из-за морей, и с востока, и с запада. Они уже захватили все Вольные Города на севере, а также Натилог.

– О, – прошептала девушка. – Значит вы в состоянии войны с империей?

– Более или менее, а если говорить о Даруджистане, то пока не ясно.

– Это городок, в котором ты живешь?

– Городок? Даруджистан – город. Самый большой и красивый город здесь.

Она ответила взволнованно и потрясенно.

– Город?! Я раньше никогда не была в городе. Тебя зовут Крокус, да?

– Откуда ты знаешь?

– Тебя так называл тот твой раненый друг.

– А, да. «Почему то, что она знает его имя, заставило его сердце затрепетать?»

– А ты не хочешь узнать, как меня зовут? – тихо спросила она.

– А ты помнишь?

– Нет, – протянула она. – Странно, правда?

Он услышал тоску в ее голосе, и что-то сломалось у него внутри, он почти разозлился.

– Но я-то ведь не могу тебе помочь в этом, так?

Женщина за его спиной вздрогнула, ее руки ослабили свою хватку.

– Так.

И тут же его злость улетучилась. Крокус едва не разрыдался от сумбура в его голове. Он заерзал в седле, пытаясь заставить ее покрепче обнять его. «А, тем лучше», – усмехнулся он. Глаза его расширились «Что я несу?»

– Крокус?

– Что?

– Дай мне какое-нибудь ваше имя. Выбери. Возьми свое любимое.

– Шалисс, – тут же ответил он. – Нет, погоди! Ты не можешь быть Шалисс. Я знаю уже одну Шалисс. Тебе нужно что-то другое.

– Это твоя девушка?

– Нет! – отрезал он. Он натянул вожжи, и они остановились. Крокус вцепился себе в волосы, потом перебросил ногу через седло и спрыгнул на землю. – Я пройдусь, – сказал он.

– Ага, – отозвалась она. – Я тоже.

– А если я захочу побежать?

Она повернулась и поглядела ему в глаза, на ее лице отразилась тревога.

– Побежать? От меня, Крокус?

Он увидел, как какие-то надежды рушатся в ее глазах. «Какие?» Ему очень хотелось узнать, но прямо спросить было немыслимо. Почему, он не знал. Просто немыслимо. Он уставился в землю и пнул камешек.

– Что ты, нет, откуда у тебя в голосе такая горечь?

Глаза ее широко распахнулись.

– Это мое имя! – задохнулась она от волнения. – Это было мое имя, Крокус, ты только что назвал мое имя!

– Как, – нахмурился он. – Горечь?

– Да! Только оно не всегда было моим именем. Не думаю. Нет. Это не то имя, что дал мне отец.

– А то ты помнишь?

Она покачала головой и провела рукой по длинным темным волосы.

Крокус пошел вперед, девушка шагала рядом. Дорога шла вниз через небольшие холмы. Через час они дошли до Катлинского моста. Паника, которая еще недавно охватывала его, ушла, спалила сама себя. Он чувствовал себя свободным, что его удивляло, он уже забыл, когда последний раз чувствовал себя свободно в женском обществе. Какое-то время они шли молча. Впереди, перед ними, садилось солнце в золотом сиянии, горизонт над холмами был исчерчен зелеными и голубыми полосами. Kpoкус указал на сияющую линию.

– Это Лазурное озеро. Даруджистан находится на его южном берегу.

– Ты еще не придумал мне имя? – спросила она.

– Единственное, что приходит в голову, имя моей повелительницы, – застенчиво произнес он.

– Вашей королевы? – поглядела на него девушка.

Крокус рассмеялся.

– Нет. Не такой повелительницы. Я имею в виду Повелительницу Воров, Апсалу. Правда, такое имя лучше не брать, поскольку она богиня. Как насчет Салы?

Она вздернула подбородок.

– Нет! Мне нравится Апсала.

– Но ведь я говорю…

– Я хочу это имя, – упрямо повторила она, лицо ее залила краска.

«Ничего себе, – подумал Крокус. – Лучше на нее не давить». – Ладно, – вздохнул он, соглашаясь.

– Значит, ты вор.

– А что в этом дурного?

– Ничего, давший мне имя, ничего, – усмехнулась Апсала. – Когда мы остановимся?

Он побледнел. Об этом он не подумал.

– Может, пойдем без привала? – спросил он, замявшись, стараясь не встречаться с ней глазами.

– Я устала. Почему бы не сделать привал у Катлинского моста?

– Ладно. У меня есть одна постель. Я отдам ее тебе, а сам постою на часах.

– Всю ночь? Кого ты опасаешься?

Крокус повернулся к ней.

– К чему все эти вопросы? – сердито воскликнул он. – Здесь опасно! Разве ты не видела, что Колл ранен? Неизвестно, здесь ли еще гарнизон.

– Какой гарнизон?

Крокус обругал себя за оплошность. Он отвел глаза.

– На другой стороне моста был гарнизон, – пояснил он. – Но мост длинный.

– Брось, Крокус, – рассмеялась Апсала и ткнула его локтем под ребра. – Нам хватит одной постели на двоих. Мне все равно, ведь ты не распускаешь рук.

Крокус только уставился на нее, потирая ушибленное место.

Крупп, проклиная все на свете, оглянулся через плечо на Мурильо.

– Будь оно все неладно! Ты не можешь заставить эту скотину бежать быстрее?

Мул решил поддержать славу их рода и отказывался передвигаться, кроме как шагом. Мурильо глуповато улыбнулся.

– К чему спешка, Крупп? Парень сам может о себе позаботиться.

– Мастер Барук ясно распорядился, что мы должны его охранять, значит, мы должны!

Мурильо сощурился.

– Так ты продолжаешь утверждать, – пробормотал он, – что парень под чьим-то влиянием? А его дядю это волнует? Почему это Барук так заинтересован в Крокусе? Ты передаешь приказы алхимика, Крупп, но ты не объясняешь, что к чему.

Крупп замедлил ход своего мула.

– Хорошо, – произнес он. – Это мятеж на корабле, да? Крокуса избрали Опонны с неизвестной пока целью. Барук хотел, чтобы мы не сводили с него глаз, а самое главное, предотвращали влияние на него других сил.

Мурильо потер синяк на лбу и простонал.

– Проклятье! Ты что, не мог объяснить все с самого начала, Крупп? А Раллик знает?

– Нет, конечно, – хитро ответил Крупп. – Он вообще слишком занят, он не может разорваться между всеми своими делами. А посему, – голос его стал еще хитрее, – убийца отсутствует среди нас. Но почему, спросите вы, Крупп сообщает все это Мурильо? Естественно, Мурильо знает обо всех делах Раллика гораздо больше, чем бедный, несчастный Крупп.

– Что ты хочешь сказать? – заморгал Мурильо.

Крупп захихикал и снова стал погонять мула. Мурильо последовал за ним.

– Что до нашей нынешней миссии, – беспечно продолжал Крупп, – которая кажется совершенно проваленной, особенно со стороны Колла, на самом деле она до чрезвычайности успешна. Мастер Барук узнает об активной деятельности в холмах Гадроби.

– Успешна? Ты о чем?

Крупп помахал рукой.

– Дорогой мой, хотя я и потерял сознание практически с самого начала переделки, я успел увидеть, что в руках у той воительницы был Отатарал. А зная это, даже ребенок догадается, что она из Малазанской империи.

Мурильо со свистом выдохнул сквозь зубы.

– И мы оставили там Колла? Ты что, ненормальный, Крупп?

– Он все равно скоро поедет за нами, – пояснил Крупп. – Нам необходимо торопиться, необходимость спешить превосходит все остальное.

– За исключением того, что у тебя произошло на конюшне, – пробурчал Мурильо. – Значит, представительница Малазанской империи в холмах Гадроби. Что она там делает? И не говори мне, что ты не знаешь! Если бы ты не знал, мы бы так не спешили.

– Только предположения, – Крупп пожал плечами. – Помнишь, как сказал Крокус, когда мы подъезжали к перекрестку? В погоне за слухами, или что-то в этом роде?

– Погоди-ка, – воскликнул Мурильо. – Неужели опять эта история с погребеньем? Это не…

Крупп поднял палец и приложил его к губам.

– То, во что мы верим, не важно, Мурильо. Факт остается: Малазане ищут то, что породило слух. И Крупп, и мастер Барук полагают, а они обладают равноценными интеллектами, что они смогут найти это. Вот какова моя миссия, мой беспокойный друг – Отатарал в руках мастера боя на мечах из империи. Т'лан Аймасс, растворяющийся в холмах…

– Что?! – завопил Мурильо, широко раскрыв глаза. Он попытался развернуть своего мула, но животное закричало и уперлось всеми своими копытами. Он дергал поводья, ругаясь. – Колл ранен, а там убийца от Малазан и Аймасс! Ты потерял рассудок, Крупп!

– Но, милый мой Мурильо, Крупп полагал, что ты хочешь, даже мечтаешь, попасть в Даруджистан как можно скорее!

Это остановило Мурильо. Он повернул к Круппу пылающее гневом лицо.

– Давай, – прошипел он, – покончим с этим, наконец. Крупп удивленно поднял брови.

– Покончим с чем?

– Ты намекал на что-то все время, все время меня интриговал. Если ты действительно что-нибудь знаешь, я хочу это услышать прямо сейчас. Если нет – мы разворачиваемся и едем к Коллу, – Мурильо ухмыльнулся, видя, как забегали глаза Крупна. – Ты думал отвлечь меня от этой мысли? Не вышло!

Крупп поднял руки с растопыренными пальцами.

– Не имеет значения, благодаря чьим мозгам зародилась у тебя эта навязчивая идея вернуться к Коллу, Крупп может только поаплодировать.

У Мурильо просто отвисла челюсть. «Как, Худ побери, Крупп мог?..»

Он же продолжал.

– Но в любом случае, все это абсолютно неважно по сравнению с Крокусом и той опасностью, которой он сейчас подвергается. Более того, если эта девушка и впрямь была захвачена чьим-то присутствием, как предполагает Колл, риск приобретает самые немыслимые масштабы! Одна ли она охотилась на ничем незащищенного парня? Кто из тысячи богов и демонов попытается при первой же возможности уничтожить Опоннов? И при таких условиях Мурильо, давний друг Крокуса, так беспечно предоставляет мальчика его судьбе. Неужели Мурильо из тех людей, которые легко поддаются панике, верят во все ночные кошмары и шарахаются от теней, которые порождает их собственное больное воображение?

– Хорошо! – рявкнул Мурильо. – Придержи свой язык и поехали!

Крупп коротко кивнул в ответ на это мудрое решение.

Час спустя, когда на холмы стали опускаться сумерки, а запад окрасился цветами умирающего солнца, Мурильо вздрогнул и бросил на Круппа яростный взгляд, впечатление от которого пропало впустую из-за освещения.

– Проклятье на его голову! – пробурчал он. – Я говорил, что не позволю ему отвлечь себя. А что первое он сделал? Отвлек меня!

– Мурильо что-то там бормочет? – поинтересовался Крупп.

Мурильо потер лоб.

– У меня начинается головокруженье, – сказал он. – Давай сделаем привал. В любом случае Крокус с девчонкой не поедут в Даруджистан раньше завтрашнего дня. Я не думаю, что он подвергается опасности на дороге, мы нагоним его завтра, еще до заката. А днем уже все будет хорошо, он же будет уже с Маммотом, так?

– Крупп согласен с тобой, он тоже устал. Конечно, мы найдем место для привала, Мурильо соорудит небольшой костер, наверное, и приготовит ужин, пока Крупп будет обдумывать различные жизненно важные вещи.

– Чудесно, – вздохнул Мурильо. – Просто чудесно.

Только через пару дней после его общения с Тисте Анди и событий, связанных с мечом Сына Тьмы, до Парана дошло, что Рейк не признал в нем солдата Малазанской империи. Иначе он был бы уже мертв. Похоже, что он счастливец. Убийца в Засеке промахнулся, Сын Тьмы спас его из пастей Гончих, а потом сам позволил уйти. Было ли здесь чье-то вмешательство? Опонны, конечно, хотя Паран и не сомневался, что Рейк был здесь прав.

Значит, его везение в его мече? Интересно, эти милости судьбы, отмечали ли они какие-то поворотные моменты, моменты, в которые ему воздавалось за то, что он пощадил кого-нибудь? На это он не надеялся.

Он больше не был с империей. Он и так слишком долго шел по дороге, полной крови и предательства.

Никогда больше это не повторится. Единственное, что стояло еще перед ним – спасение Вискиджака и его отряда. Если это удастся, не жалко будет и умереть.

Оставалось что-то, что было за пределами жизни человека, высшая справедливость, она существовала за пределами человеческого разума, за пределами возможностей богов и богинь, окончательная и безукоризненная. На этом настаивали некоторые философы, чьи труды Паран изучал в молодости в столице Малазанской империи, Унте, но тогда это казалось ему бредом. Нравственность не относительна, заявляли они, она не меняется в зависимости от желаний человека. Нет, они считали, что нравственность абсолютна для любого, это естественный закон, который идет не от животного начала и не от высот человеческого духа, он – нечто особое, он сам по себе.

«Еще одна попытка достичь абсолюта». Паран сгорбился и замер в седле. Он не отрывал взгляда от дороги, вьющейся перед ним среди невысоких округлых холмов. Он вспомнил споры с адъюнктом Лорн на эту тему в те времена, когда его еще не подчинил себе внешний мир. «Еще одна попытка достичь абсолюта», – сказала она, голосом жестким и циничным, и поставила точку в их споре также резко, как и всадила кинжал в залитый вином стол, разделявший их.

Когда Паран услышал такие слова от женщины, которая была не старше его, он решил, да и сейчас думал так же, что ее точка зрения была не больше, чем защитная окраска, маска, скопированная у императрицы Лейсин. Право на нее было у Лейсин, а у Лорн – нет. По крайней мере, Паран так считал. Если у кого-то и было право на усталый цинизм, так у императрицы Малазанской империи.

На самом деле, адъюнкту удалось стать копией Лейсин. Но какой ценой? Он лишь один раз видел молодую женщину, выглянувшую из-под натянутой маски. Тогда перед ними была дорога, сплошь усеянная трупами солдат, и им пришлось ехать по ней. На какой-то единственный момент перед ним оказалась бледная испуганная девочка. Он не мог вспомнить, что заставило ее снова надеть маску, возможно, он сказал что-нибудь, бросил какое-нибудь замечание опытного воина…

Паран глубоко вздохнул. «Слишком много сожалений. Упущенные возможности: с каждой из них мы теряем частицу человечности и все глубже погружаемся в кошмар, созданный силами вокруг нас».

Неужели его жизнь нельзя исправить? Он жаждал получить ответ на этот вопрос.

Его внимание привлекло какое-то движение на юге, вместе с которым раздался раскат грома, взметнувший пыль с земли. Он встал на стременах. Перед ним поднималась стена пыли. Он развернул коня на запад и пустил его в галоп. Через мгновение он остановился. Занавес из пыли по-прежнему висел на том же месте. Ругаясь, он стал взбираться на ближайший холм. Пыль. Пыль со всех сторон. «Гроза? Нет, громыхает через равные промежутки». Он спустился с холма и опять остановился, не зная, что делать. Стена пыли увеличивалась, она уже заслонила холм, перед которым он стоял. Громовые раскаты усиливались. Паран вгляделся в пыль. Там, внутри, шевелились огромные клубы, они расползались в разные стороны, окружая его. Через секунду он был внутри пылевого облака.

Бедерины. Он слышал сказки об огромных существах, двигающихся по равнинам стадами по миллиону голов. Со всех сторон Паран только и видел, что горбатые красно-бурые спины припорошенных пылью животных. Ему некуда было направить лошадь, ни единого безопасного островка. Паран откинулся в седле и стал ждать.

Что-то сверкнуло слева от него, небольшое, у самой земли. Капитан развернулся как раз в тот момент, когда нечто тяжелое ударило его справа, зацепило и потащило с седла. Паран с проклятьями тяжело приземлился в пыль, схватившись с кем-то, у кого были ловкие руки и растрепанные черные волосы. Он подтянул колени к довольно-таки обширному животу. Нападающий перекатился на бок, пытаясь ухватить его. Паран встал на ноги и обнаружил рядом с собой мальчишку в татуировках. Он подскочил к капитану.

Паран отступил на шаг в сторону и ударил его по голове. Нападающий растянулся без сознания.

Со всех сторон послышались пронзительные крики. Бедерины небольшими группами расходились в разные стороны. Их фигуры нарастали, приближаясь к месту, где стоял капитан. Рхиви. Заклятые враги империи, идущие на север, чтобы соединиться с Каладаном Брудом и малиновой гвардией.

Двое воинов подбежали к мальчишке, они ухватили его за руки и утащили.

Стадо приостановило свой бег.

Появился еще один воин и неспешно направился к Парану. Его запыленное лицо было раскрашено в черный и красный цвета. Полосы шли от скул вниз, к подбородку, потом поднимались и огибали рот. На его плечах лежала шкура бедерина. Остановившись на расстоянии вытянутой руки от капитана, воин выбросил вперед руку и схватил Удачу. Паран отбил его руку. Рхиви улыбнулся, шагнул назад и издал громкое, на высокой ноте, улюлюканье.

Сзади стали подъезжать на бедеринах другие воины. У них у всех в одной руке было копье, а другой они опирались на спины животных. Огромные животные обращали на воинов на своих спинах не больше внимания, чем на птиц.

Двое Рхиви, что утащили мальчишку, теперь вернулись, они подошли к воину с разрисованным лицом, он сказал что-то тому, что был слева от него. Человек рванулся вперед. Прежде чем капитан смог отреагировать, он перешел в наступление, подставив капитану ногу и одновременно ударив его в грудь плечом.

Воин уселся на упавшего капитана. Лезвие ножа блеснуло на уровне подбородка Парана, перерезало ремешок шлема. Проворные руки стащили металлический шлем и схватили капитана за волосы. Капитан оттолкнулся от земли и встал, подняв воина с собой. С него было довольно. Смерть – это одно, а бессмысленная смерть – это совсем другое. Пока Рхиви извивался, стараясь не выпустить голову капитана, рука последнего оказалась как раз у воина между ног. Паран в свою очередь схватился за то, что подвернулось под руку. Потом сильно сжал.

Воин завопил и выпустил волосы Парана. Снова блеснул нож, опять у самого лица капитана. Он резко нагнул голову, свободной рукой схватил воина за кисть и вытряхнул у него из руки нож. И одновременно еще раз сжал то, что было у него в другой руке. Рхиви снова завопил, потом Паран отпустил его, развернулся и ударил одетым в доспех локтем прямо в лицо воину.

Кровь дождем закапала в пыль. Воин отшатнулся и упал.

Копье просвистело у виска капитана. Он в ярости развернулся. Второе копье ударило его по бедру, тяжело и больно, так могла бы лягнуть лошадь, нога онемела. Что-то прижало его левую ступню к земле.

Паран выхватил из ножен Удачу. Оружие едва не рванулось у него из руки со звоном и шумом. Он взмахнул мечом в воздухе, меч снова рванулся. Почти ничего не видя от боли, пота и пыли, Паран распрямился, хватая меч обеими руками и держа его прямо перед собой. Меч рванулся вперед в третий раз, но он опять удержал его. Все вокруг умолкло. Хватая ртом воздух, Паран поднял голову и огляделся вокруг.

Рхиви окружали его плотным кольцом, но ни один из них не двигался. Глаза у них были широко раскрыты.

Паран бросил взгляд на меч, потом опять оглядел стоящих вокруг него воинов, потом снова посмотрел на Удачу. И уже не отводил от него взгляда.

Металлические наконечники копий из-за близости меча проделали обратное движение, каждый наконечник выскочил из проделанного им отверстия и рассыпался на куски, из ран остались торчать только пустые деревяшки.

Он посмотрел на свою пригвожденную к земле ногу. Копье прошило башмак насквозь, но теперь его наконечник вышел обратно и лежал у него на поверхности башмака. Вокруг валялись щепки, оставшиеся от древка. Паран посмотрел на бедро. Раны не было. Неровно отодранные куски кожи доспехов приросли обратно.

Воин Рхиви с разбитым лицом без движения лежал недалеко от Парана. Капитан увидел, что его лошади, и верховая, и вьючная, стоят как и стояли. Рхиви отступили назад. Они расступались перед приближающейся маленькой фигуркой.

Девочка, не старше пяти лет. Воины отступали от нее, как будто бы в ужасе или благоговении, а может быть, там было и то, и другое. Она была одета в шкуры антилоп, перевязанные на талии веревкой, босая.

В ней было что-то знакомое, походка, осанка, когда она остановилась перед ним, что-то было знакомое и в ее глазах с тяжелыми веками. Паран невольно помрачнел.

Девочка стояла перед ним и смотрела, ее небольшое круглое личико постепенно перенимало выражение лица Парана. Она подняла было руку, чтобы коснуться капитана, но тут же опустила ее. Капитан понял, что не может отвести от нее взгляд. «Детка, я знаю тебя?»

Молчание затягивалось. Вслед за девочкой подошла пожилая женщина, положила сморщенную руку на ее плечо. Она выглядела усталой, почти истощенной. Пожилая женщина тоже принялась разглядывать капитана. Девочка что-то сказала на быстром отрывистом наречии Рхиви, что-то удивительно длинное и складное для ее возраста. Пожилая Рхиви скрестила руки на груди. Девочка снова заговорила, настаивая на чем-то.

Пожилая женщина обратилась к капитану на Дару.

– Пять копий сказали, что ты враг, – она сделала паузу. – Пять копий ошиблись.

– У вас есть еще копья, – ответил Паран.

– Да, есть, и тот бог, что благословил твой меч, он не всесилен здесь.

– Так кончайте с этим, – зарычал Паран. – Мне надоели эти игры.

Заговорила девочка голосом повелительным, который звучал, как стук железа о камень. Пожилая женщина развернулась к ней, удивленная.

Девочка продолжала свою речь, теперь она объясняла что-то. Женщина слушала, потом снова обратила свои темные блестящие глаза на капитана.

– Ты – Малазанин. А Малазане предпочли стать врагами Рхиви. Ты тоже решил им стать? Отвечай и знай, что я сумею распознать ложь, если услышу се.

– Я Малазанин по рождению, – ответил Паран. – Но я не считаю Рхиви врагами. Я хотел бы, чтобы у меня вообще не было врагов.

Пожилая женщина моргнула.

– Она хочет сказать тебе что-то, что облегчит твое горе, солдат.

– Зачем?

– Чтобы ты жил.

Паран с трудом верил в такой поворот событий.

– Что она может сказать мне? Я ее никогда раньше не видел.

– Равно как и она. Но вы знаете друг друга.

– Нет, не знаем.

Взгляд женщины посуровел.

– Ты будешь слушать ее или нет? Она предлагает тебе дар. Ты что, швырнешь ей его в лицо?

Сильно пристыженный, он ответил.

– Нет, конечно, нет.

– Ребенок говорит, что причин для горя нет. Женщина, которую ты знал, не прошла через Ворота Смерти. Ее путь лежал за те земли, которые тебе известны, в те области, куда не проникает смертный дух. А теперь она вернулась. Тебе следует набраться терпения, солдат. Вы встретитесь вновь, обещает тебе дитя.

– Какая женщина? – спросил Паран с замиранием сердца.

– Та, которую ты считаешь мертвой. Он снова посмотрел на девочку. Опять его поразили в ней знакомые черты. Он отшатнулся.

– Невероятно, – прошептал он.

Девочка стала уходить, заклубилась пыль. Она исчезла.

– Подожди!

Раздался другой крик. Стадо пришло в движение, заслонив собой Рхиви. Одно время капитан видел только спины огромных животных, мелькающие перед ним. Он хотел прорваться через них, но понял, что погибнет.

– Подожди! – снова крикнул капитан, но его голос заглушил топот сотен, нет, тысяч копыт. «Порванный Парус!»

Прошел целый час, прежде чем показался конец стада. Как только последнее животное пробежало, капитан огляделся. Ветер гнал тучу пыли на восток через невысокие холмы.

Паран влез в седло и снова погнал коня на юг. Перед ним вставали холмы Гадроби. «Порванный Парус, что ты сделала?» Он вспомнил, что Тук заметил цепочку маленьких следов, ведущих прочь от тех столбов, что когда-то были Порванным Парусом и Беллурданом. «Дыхание Худа, неужели ты собиралась это сделать? И почему Рхи-ви? Перерождение, ребенку уже лет пять, возможно, шесть, и ты уже не смертная женщина? Ты восходишь вверх? Ты выбрала себе народ, странный примитивный народ, что же дальше? Когда мы встретимся в следующий раз, сколько лет тебе будет?»

Он опять подумал о Рхиви. Они гнали на север стадо, стадо такое огромное, что можно прокормить… «армию на марше. Каладан Бруд, он идет к Засеке. Это что-то такое, к чему Дуджек не готов. Старина Однорукий в беде».

Он еще проехал часа два, прежде чем зашло солнце. За холмами Гадроби сияло Лазурное озеро и город Даруджистан. А там, в городе, Вискиджак и его отряд. «А в отряде молодая женщина, ко встрече с которой я готовился три года. Бог завладел ею, он все еще мой враг?»

Опять этот вопрос, на который пока нет ответа. «Боги, что за путешествие было, а я-то рассчитывал проехать через эту равнину незамеченным. Идиотская мысль. Ученые мужи и маги без конца пишут о схождении силы в одной точке, похоже, что я и есть эта самая точка, причем ходячая. Куда не пойду, все Повелители сходятся на меня. Для своей, разумеется, пользы. Мой меч Удача спас меня от пяти копий, несмотря на мое обращение с одним из Близнецов. Как это понимать? Правда лишь в том, что мой путь стал действительно моим. Ни адъюнкта, ни империи. Я сказал, что хотел бы, чтобы у меня не было врагов, а та женщина сочла это правдой. Похоже, что так оно и есть. Бесконечные сюрпризы. Вперед, Ганоез Паран, посмотрим, что будет».

Дорога уходила в холмы, и капитан пустил коня вверх по склону. Поднявшись на вершину, он резко натянул поводья. Лошадь всхрапнула, замотала головой, вращая глазами. Но Паран не обратил на нее внимания. Он напрягся в седле и вытащил из ножен меч.

Человек в тяжелых доспехах сидел у небольшого костра. У него за спиной пасся мул. Человек с трудом встал, припадая на одну ногу, и вынул меч, на который и оперся, ожидая капитана.

Паран направил в его сторону коня, внимательно оглядывая окрестности. Казалось, что воин здесь один. Он остановился, оставаясь метрах в пятнадцати от воина.

Человек заговорил на Дару.

– Я не готов сейчас биться, но если ты очень хочешь, изволь.

Паран в очередной раз поблагодарил адъюнкта, которая всегда была за образование: он заговорил на том же языке, свободно, как и воин.

– Нет, мне расхотелось.

Он подождал, выпрямившись в седле, потом, усмехнувшись, кивнул в сторону мула.

– Это походный мул?

Человек засмеялся.

– Ну, уж он-то в этом уверен, – ответил человек, вся неловкость пропала. – У меня есть кое-что перекусить, как ты?

Капитан спешился и подошел.

– Меня зовут Паран, – сказал он, усаживаясь у огня.

Воин уселся с другой стороны.

– Колл, – хрипло отозвался он, распрямляя перевязанную ногу. – Ты прямо с севера?

– Точнее, из Генабариса. А недавно провел некоторое время в Засеке.

Колл удивился.

– Ты похож на наемника, причем на офицера. Я слышал, там было жарко.

– Я опоздал, – ответил капитан, – там много развалин и много покойников, так что то, что рассказывают – верно, – он добавил после паузы, – в Засеке ходит слух, что Лунное Семя теперь около Даруджистана.

Колл согласно покивал, подбрасывая в огонь новую порцию дров.

– Так и есть, – ответил он. Он указал на обшарпанный горшок, стоящий на углях. – Вот рагу, если ты голоден. Ешь.

Паран понял, что он не просто голоден, а очень голоден. Он с благодарностью принял приглашение Колла. Пока он ел деревянной ложкой, человек прилег, он хотел было спросить о его ране. Но тут вспомнил о своей выучке Когтя. Когда ты играешь солдата, играй его до конца. Никто не спрашивает о том, что и так ясно. Если что-то бросается тебе в глаза, ты смотришь мимо и говоришь о погоде. Все, что действительно, важно, всплывет в свое время. Солдат ничего не хочет, делая терпение своим достоинством, хотя иногда это достоинство обращается просто в безразличие. Поэтому Паран опустошал горшок, пока Колл молча ждал, глядя в огонь и время от времени подбрасывая в него ветки из огромной кучи, сложенной у него за спиной; непонятно было, откуда столько дров.

Наконец Паран утер рот рукавом и вычистил ложку настолько, насколько это было возможно без воды. Он удобно уселся и рыгнул.

– Ты едешь, значит, в Даруджистан? – спросил Колл.

– Я – да. А ты?

– Через денек-другой и я смогу, хотя не скажу, что меня радует то, что придется ехать в город на муле. Паран посмотрел на запад.

– Похоже, сказал он, – что солнце вот-вот сядет. Ты не возражаешь, если я останусь на ночь у твоего костра?

– Пожалуйста.

Капитан поднялся и пошел к лошадям. Он подумал, что мог бы на день задержаться, пока этот человек не поправится, а потом одолжить ему лошадь. Если он въедет в город в компании местного жителя, у него будет преимущество, ему укажут дорогу, а может быть, дадут ночлег на день-другой. И не только это, он тем временем сможет узнать что-нибудь. В конце концов, что такое один день? Похоже, дело того стоило. Он пустил Виканских лошадей пастись рядом с мулом, потом отнес седло к огню.

– Я тут подумал о твоем положении, – сказал Паран. Он положил седло у костра и прислонился к нему спиной. – Я поеду с тобой. Ты можешь ехать на моей вьючной лошади.

В глазах Колла мелькнула тревога.

– Это великодушное предложение.

Видя, что человек что-то подозревает, Паран улыбнулся.

– Лошадям пойдет на пользу лишний день отдыха, это раз. Два, я раньше никогда не был в Даруджистане, так что, в обмен на мое так называемое великодушие я в следующие два дня задам тебе кучу вопросов, а потом каждый пойдет своим путем, если пожелает.

– Я лучше сразу скажу тебе, что рассказчик из меня так себе.

– Я готов рискнуть.

Колл на некоторое время призадумался.

– Проклятье, – произнес он, наконец. – Я был бы идиотом, если бы отказался, так ведь? Ты не похож на человека, который всадит мне в спину нож. Я не знаю твоей настоящей истории, Паран. Если ты хочешь утаить ее, это твое личное дело. Во всяком случае, это не удержит меня от вопросов. А уж твое дело, солжешь ты или скажешь правду.

– Думаю, что будет и так, и эдак, – ответил Паран. – Так ты хочешь услышать мою историю? Изволь, Колл. Я дезертировал из малазанской армии. Капитан. Я много работал с Когтем, и теперь, оглядываясь назад, вижу, что все мои неприятности пошли оттуда. В любом случае, что сделано, то сделано. Да, и еще одно, те люди, что были близки мне, обычно умирали.

Колл молча сидел, глядя на человека напротив него блестящими глазами. Потом он надул щеки и с шумом выдохнул.

– Такая неприкрытая правда, как эта, несколько ошарашивает и требует ответа.

Он уставился на огонь, потом, опираясь на локоть, поднял лицо к появившимся уже звездам.

– Я когда-то был знатным человеком в Даруджистане, последний отпрыск бесконечно длинного могучего рода. Я должен был жениться на выбранной для меня девушке, но я влюбился в другую женщину, хищную, амбициозную, а я был слеп тогда. Он криво усмехнулся. – На самом деле она была шлюхой, только большинство виденных мною шлюх были весьма приземленными, а эта рвалась вверх.

Он прикрыл рукой глаза.

– В любом случае, я нарушил данное слово, расстроил свадьбу. Это, как я теперь понимаю, убило моего отца. А я женился на Айсталь, так звали шлюху, хотя это имя она скоро сменила, – он горестно рассмеялся, глядя в ночное небо. – Это длилось недолго. Я до сих пор не знаю подробностей, сколько человек она заманила к себе в постель, чтобы пользоваться их влиянием, и почему они оказывались там. Одно я знаю точно, в один прекрасный день я проснулся, лишенный титула и даже имени. Поместье было ее, деньги ее, все было ее, а я ей больше был ни к чему.

Пламя лизало сухие ветви. Паран ничего не сказал. Он чувствовал, что человек, сидящий напротив него, борется с тем, что всплыло сейчас в его памяти.

– Но это было еще не самое большое предательство, Паран, нет, – сказал он медленно, глядя капитану в глаза. – Оно пришло позже. Я не мог бороться с ней. У меня не было шансов, – под кожей заходили желваки, это было единственным отражением того волнения, которое он испытывал, потом он продолжил безразличным голосом. – Люди, которых я знал десятилетиями, смотрели сквозь меня. Я был мертв для всех. Они не слышали меня. Они шли мимо, они даже не подходили к воротам своих домов, когда я звал их. Я был мертв, Паран, и даже городские летописи подтверждали это. И я согласился. Я ушел. Исчез. Одно дело видеть траур на лицах бывших друзей. И совсем другое самому предать собственную жизнь. Но, как ты сказал, что сделано, то сделано.

Капитан сидел, уставясь в темноту. «Что это была за необходимость, подумал он, что привела к такому печальному концу?»

– Прихоти знатных, – тихо сказал он, – вертят миром. Я родился знатным, как и ты, Колл. Но в империи это не нравилось старому императору. Он крушил нас каждый раз, до тех пор, пока мы не поджали хвосты, как побитые псы. Поджали на годы. Но это было только лишь проявление силы, правда? – сказал он больше себе, чем своему собеседнику. – Знать не воспринимает преподнесенных ей уроков. Я оглядываюсь на годы, проведенные в высших кругах, в этой неверной компании, я вижу, что та жизнь и вовсе не была жизнью, Колл, – он немного помолчал, потом легкая улыбка появилась на его губах, он посмотрел на Колла. – С тех пор, когда я покинул Малазанскую империю и избавился от всех привилегий, полагающихся моей голубой крови, я начал ощущать себя живым. До того жизни не было, лишь бледная тень того, что я получил сейчас. Это ли не правда, которой большинство из нас боится поглядеть в глаза?

Колл усмехнулся.

– Я не самый умный человек, которого ты когда-либо видел, Паран, но твои идеи сильно тронули меня. Если я правильно понял, ты сейчас сидишь напротив старого дурака, лишенного всего, и уверяешь, что он истинно живой. Вот именно теперь. Живее некуда. А то, что он предал тогда, вовсе не было жизнью, так?

– Скажи сам, Колл.

Человек покривился и вцепился рукой в редеющие волосы.

– Правда в том, что я хочу все вернуть. Вернуть все.

Паран засмеялся и смеялся до тех пор, пока у него не заболел живот.

Колл глядел на него, потом из его горла вырвался неуверенный смешок. Он откинулся на спину, схватил столько веток, сколько смог, и разом швырнул их в огонь.

– Худ побери, Паран, – сказал он, изумляясь сам себе, – ты свалился с неба, как свет, посланный богами. И я счастлив от этого. Я счастлив больше, чем когда-либо.

Паран утер выступившие слезы.

– Дыхание Худа, – вымолвил он. – Просто один походный мул беседует с другим, правда?

– Похоже на то. Если ты пошаришь в куче веток у меня за спиной, ты найдешь там кувшинчик вина из Ухабов. Ему уже больше недели.

– И что это значат?

– Значит, что оно вот-вот перебродит.

Книга шестая ГОРОД ГОЛУБОГО ОГНЯ

Слухи, как рваные флаги, плещутся на ветру.

Хлопают, и эxo внизу отдается,

И улицам шепчет старые сказки прежних времен…

«А вот говорят, что угорь выполз на сушу.

Да не один, а тысячи с ним в ночи приползли».

«Еще говорят, что Коготь бродит ночами.

А в небесах над его головой реет черный дракон».

«Слышали люди вчера демона горестный крик,

На крышах вновь проливалась кровь,

И сотни кинжалов не достает Принцессе Убийц…»

Рожденный Слухом. Фишер Келбас (род.?)

Семнадцатая глава

Дано не многим

Видеть черную руку,

Что сжимает лучину во тьме.

Дано не многим

Слышать черных цепей

Громыханье пред смертью.

Но прислушайся!

Колеса скрипят,

И стонут рабы, имя его повторяя,

Его, Сына Тьмы, что вверг их сюда навека…

Серебряный Лис. Верховой Хериочел, Шестая армия

Когда Раллик Ном подходил к корчме Феникса, из переулка вышла крупная мясистая женщина, она шагнула из тени и встала напротив него. Он удивленно поднял брови.

– Ты что-нибудь хочешь, Миссе?

– Хочу ли я чего-нибудь? – она зазывно заулыбалась. – Ты же знаешь. В любом случае, я здесь, чтобы сказать тебе кое-что. Так что расслабься.

Он скрестил руки на груди и стал ждать.

Миссе оглянулась на переулок, потом приблизилась к убийце.

– В баре есть один. Он спрашивал о тебе. Назвал твое имя.

Раллик вздрогнул и выпрямился.

– Как он выглядит? – небрежно спросил он.

– Как солдат без формы, – ответила Миссе. – Никогда его раньше не видела. Что скажешь, Ном?

Он отвернулся.

– Ничего. Где он сидит? Миссе снова заулыбалась.

– За столиком Круппа. На родной почве. Не прекрасно ли это?

Раллик прошел мимо женщины и направился к корчме. Она пошла за ним, но он удержал ее.

– Зайдешь позже меня, – бросил он, не оборачиваясь. – А где Ирилта?

– Внутри. Желаю удачи, Ном.

– Удача вечно занята, ее не дождешься, – пробормотал Раллик и стал подниматься по ступеням.

Он остановился в дверях и оглядел присутствующих. Несколько незнакомцев, но у него нет причины беспокоиться на их счет. Он посмотрел в сторону столика Круппа. Ему едва не пришлось вглядеться еще раз, таким неприметным был тот человек. Раллик пошел прямо на него, толпа расступалась, раньше этого не замечалось. Изумленный, он смотрел прямо на незнакомца, пока тот, в свою очередь, не заметил его. Их глаза встретились, незнакомец не сделал ни одного жеста за исключением того, что отхлебнул из своей кружки и аккуратно поставил ее обратно на стол.

Раллик пододвинул себе стул и уселся напротив.

– Я Раллик Ном.

В человеке было что-то солидное, уверенность и спокойствие. Раллик расслабился, несмотря на свою обычную привычку быть настороже. Однако первые слова незнакомца все изменили.

– У Угря для вас сообщение, – спокойно сказал он. – Только для вас, устное. Прежде, чем я передам его, я готов рассказать вам все, что смогу, – он замолчал, отхлебнул из кружки, потом добавил: – А Турбан Орр нанял еще дюжину охотников. За кем они охотятся? За одним человеком. Ваша проблема в том, что достать его не так-то легко. Угорь хочет помочь вам в вашем деле с леди Симталь. Возвращения Колла хотят лучшие люди Совета. Если вы хотите спросить о чем-нибудь или попросить, говорите, и вы получите это.

– Нет.

– Хорошо, – незнакомец кивнул так, будто именно этого ответа он и ожидал и теперь доволен. – Совершенно случайно попытки Турбана Орра провести декларацию… не увенчались. Но это все равно. Угорь благодарит вас за ту роль, которую вы сыграли в этом деле. Несмотря на это, у члена Совета остались еще другие возможности. За ним пристально следят. Посему мы имели счастье узнать то, что и составляет суть сообщения Угря для вас. Прошлой ночью, под Цитаделью Деспота, Турбан Орр встречался с представителем Гильдии Убийц. Как он на него вышел – это целая история, доказывающая, что ваших коллег нелегко найти. Турбан Орр нанял этого убийцу, – человек подождал, пока лицо Раллика примет свое обычное выражение, потом продолжил: – Убийцу нанял Турбан Орр, но не по своей собственной воле. Так захотела леди Симталь. Она решила, что Колл должен быть мертв не только на бумаге, но и в действительности.

– Кого? – прохрипел Раллик. – Кого он нанял?

– Я подхожу к этому. Во-первых, сумма была значительна. Во-вторых, они знают, что Колла нет в данный момент в Даруджистане. Они просто ждут, когда он вернется.

– Имя убийцы.

– Оцелот, – человек поднялся. – Угорь желает вам успехов во всех ваших начинаниях, Раллик Ном. На этом сообщение заканчивается. Спокойной ночи, – он развернулся, чтобы уйти.

– Погодите.

– Да?

– Благодарю вас, – сказал Раллик.

Незнакомец улыбнулся и вышел.

Убийца сел на его место и прислонился к стене. Он помахал Салти, которая обслуживала других посетителей. Она заспешила к нему. За ней в вразвалочку шли Миссе и Ирилта. Они уселись за его столик, каждая со своей кружкой.

– Все пока еще живы, – произнесла Ирилта, поднимая свою кружку. – Выпьем же за это.

Миссе тоже подняла свою кружку, и обе дамы выпили. Потом Миссе наклонилась к Раллику.

– Есть новости о Круппе и мальчике? Раллик покачал головой.

– Меня может здесь не оказаться, когда они вернутся, – сказал он. – Скажи Мурильо, чтобы он все устроил, если меня не будет и если… что-нибудь произойдет. И если оно произойдет, передай ему, что глаза у нашего человека открыты, – Раллик наполнил свою кружку и тут же осушил. Потом встал. – Не желай мне удачи, – сказал он.

– А как насчет успеха? – поинтересовалась Миссе, тревога отразилась на ее широком лице.

Аномандер Рейк скрывает что-то. Барук был уверен в этом. Он сидел, задумчиво уставясь в огонь камина. В его правой руке была кружка с козьим молоком, а в левой кусок лепешки. «Почему Тисте Анди позволил Аймассу войти в захоронение?» Он уже задавал этот вопрос самому Рейку, сидящему напротив него, но ответ был неубедителен. Все, чего добился алхимик, было выводящее из себя самодовольство. Барук откусил кусочек лепешки.

Рейк вытянул вперед ноги и вздохнул.

– Странное время для еды, – произнес он.

– У меня теперь время для всего странное, – ответил Барук, жуя хлеб. Он сделал глоток молока.

– Я и понятия не имел, что и Повелитель Теней, и Опонны тоже вовлечены в это дело, – сказал Рейк.

Барук чувствовал, что Рейк смотрит на него, но сам упорно продолжал изучать огонь.

– Да, об Опоннах мне кое-что известно. Но не слишком определенное.

Рейк в ответ засопел. Барук отпил еще молока.

– Вам ваша рубашка ближе к телу, а мне – моя.

– Так мы ничего не добьемся, – резко произнес Рейк.

Алхимик развернулся в кресле так, чтобы видеть лицо Тисте Анди.

– Ваши вороны видели, как женщина и Аймасс вошли в захоронение. Вы все еще верите, что им не удастся сделать то, что они хотят?

– Разве? – возразил Рейк. – Мне казалось, что так считаете вы, Барук. Зная все то, что я знаю, я нисколько не беспокоюсь, преуспеют ли они или нет. Битва нас ожидает в любом случае. Я полагаю, что если бы существовал способ избежать се, вы бы его нашли. Судя по всему, вся ваша миролюбивость пропадает, когда речь заходит о Малазанской империи. Лейсин знает только одно: силу. Она не замечает силу, пока та не проявит себя, а потом она обрушивается на нее со всем запасом своей мощи.

– И вы просто ждете, когда все это произойдет? – помрачнел Барук. – Так и пропадают города. Так и гибнут тысячи людей. Это что-нибудь значит для вас, Аномандер Рейк? Так, как значит для вас ваша конечная победа?

На губах Хозяина Лунного Семени появилась натянутая улыбка.

– Какая точная формулировка, Барук. В этот раз Лейсин хочет Даруджистан. Я собираюсь это предотвратить. Но разрушить город, чтобы опередить ее – это слишком просто. Я мог бы это сделать уже давно. Нет, я хочу сохранить Даруджистан таким, какой он есть. И вне досягаемости Лейсин. Это, алхимик, будет победа, – он не сводил с Барука серых глаз. – Иначе я не искал бы союза с вами.

– Да, если только вы не собираетесь предать меня, – помрачнел еще больше алхимик.

Рейк помолчал, разглядывая свои руки, лежащие на коленях.

– Барук, – мягко начал он, – каждый опытный воин знает, что одно предательство порождает цепь себе подобных. Единожды допущенное, будь оно направлено против врага или же союзника, оно предоставляет всем остальным свободу действий, всем – от самых низших чинов до твоих помощников, охранников и офицеров. Мои люди знают о союзе с вами, алхимик. Если бы я предал вас, я больше бы не был Повелителем Лунного Семени. И это было бы правильно.

Барук улыбнулся.

– И кто же стал бы судить вас,Рейк?

– Прежде всего, Каладан Бруд, – немедленно отозвался Рейк. – Потом мои четыре мага-убийцы. И даже Силана, обитательница пещер на Лунном Семени, могла бы взять на себя труд осудить меня. Я могу вспомнить еще многих, Барук, очень многих.

– Так вас сдерживает только страх перед ними, Сын Тьмы?

Рейк нахмурился.

– Этот титул придуман теми глупцами, которые считают, что я жажду поклонения. Я не люблю его, Барук, и не хотел бы слышать его от вас. Сдерживает ли меня страх? Нет. Ни сила, ни страх не относятся к тем вещам, которые могут меня удержать. Только долг, – глаза Повелителя приобрели серовато-коричневый оттенок, он опять изучал свои руки, только теперь внешнюю сторону кистей. – У вас есть долг перед вашим городом, Барук. Он движет вами, заставляет вас действовать. Мне подобное чувство тоже ведомо. На Лунном Семени остались последние Тисте Анди в мире. Мы вымираем, алхимик. Должно появиться что-то невероятно великое, чтобы у моего народа вернулся вкус к жизни. Я пытаюсь, но у меня никогда не было способности воодушевлять. Даже Малазанская империя не заставит нас подняться на защиту самих себя, разве что теперь, когда мы в этом месте. Мы продолжаем вымирать. Даже мечом нельзя было бы уничтожить больше, – его руки соскользнули с колена. – Представьте, что ваш дух умирает, пока тело ваше еще живо. Причем живет не десять лет, не пятьдесят. Тело, которое живет пятнадцать, двадцать тысяч лет.

Рейк резко поднялся. Он посмотрел сверху вниз на молча сидящего Барука и улыбнулся улыбкой, которая кинжалом пронзила сердце алхимика.

– Долг удерживает меня, только долг, который свят сам по себе. Достаточно ли этого, чтобы сохранить Тисте Анди? Просто сохранить? Должен ли я поднять Лунное Семя к небесам, где мы и живем, где нет ни риска, ни угрозы? Что в этом случае я стану сохранять? Историю, точку зрения, – он пожал плечами. – История свершилась, а точка зрения Тисте Анди состоит в равнодушии, стоицизме и спокойствии, в пустом отчаянии. Стоит ли это все сохранять? Я думаю, что нет.

Барук ответил не сразу. То, что описал Аномандер Рейк, было почти за гранью понимания, но его крик души вызвал отклик в алхимике.

– Но вы, – произнес он, – все-таки здесь. В союзе с жертвами империи. Неужели, вы здесь один, Рейк? Неужели ваши люди не поддерживают вас?

– Им все равно, – ответил Рейк. – Они выполняют мои команды. Они идут за мной. Они служат Каладану Бруду, когда я приказываю. И они умирают среди болот и лесов земли, которая им не принадлежит, в войне, которую не они ведут, за людей, которые боятся их.

– Тогда зачем? Зачем вы делаете это?

Рейк в ответ расхохотался. Правда, через секунду его горестное веселье угасло, он сказал:

– Разве честь значит что-то в наши дни? Разве значит что-нибудь долг? Мы сражаемся так же, как и люди. Мы умираем бок о бок с ними. Наемники духа. И даже это мы едва ли ценим. Зачем? Какая разница, зачем? Но мы никогда не предаем наших союзников. Я знаю, что вы обеспокоены тем, что я допустил Аймасса в захоронение. Я знаю, что тиран Ягутов будет освобожден, Барук. Но лучше сделать это сейчас, пока я здесь, чем тогда, когда Ягуту никто не сможет противостоять. Мы изгоним жизнь из этой легенды, алхимик, и угрозы больше не будет.

Барук уставился на Тисте Анди.

– Вы так уверены, что сможете противостоять Ягуту?

– Нет. Но когда он покончит с нами, силы его будут заметно подорваны. Разумеется, тогда он обрушится и на остальных. Это точно, Барук. Вам лучше принять это к сведению, Барук. Мы можем сломить тирана Ягутов, но и это будет на руку Лейсин.

– Я не понимаю, – алхимик казался озадаченным.

Рейк усмехнулся.

– Когда мы покончим с ним, мы сами будем истощены. А тогда придет время Малазанской империи. Так что, как видите, она в любом случае победит. Единственное, что ее пугает, это ваш Т'орруд Кабал, Барук. Она ничего не знает о ваших возможностях. Именно поэтому ее лазутчики ищут Воркейн. Если Глава Гильдии примет предложение, то проблема, которую вы представляете, будет разрешена.

– Да, – задумчиво протянул Барук, – сюда втянуты и другие факторы.

– Опонны, – подтвердил Рейк. – Они представляют опасность для всех. Вы полагаете, что их беспокоит город простых смертных? Его обитатели? Их волнует только сила, которая притягивает силу, грязная игра. Прольется ли кровь бессмертных? Именно этот вопрос больше всего беспокоит богов.

Барук заглянул в кружку с козьим молоком.

– Да, этого мы избегали, – он отпил глоток.

– Неправда, – возразил Рейк. – То, что Повелителя Теней заставили выйти из игры, означает, что кровь бессмертного пролилась.

Барук едва не захлебнулся молоком. Он отставил кружку и уставился на Тисте Анди.

– Чья?

– Две Гончих погибли от меча. Я полагаю, что это вывело из равновесия Повелителя Теней.

Барук устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Похоже, что ситуация усугубляется.

– До тех пор, пока здесь Лунное Семя, алхимик, – Рейк снова сел, опять вытянув ноги к огню. – А теперь, что еще вы можете сообщить мне об этом тиране Ягутов? Помнится, что вы обещали проконсультироваться со специалистами.

Барук открыл глаза и бросил остатки лепешки в огонь.

– Есть проблема, Рейк. Я надеюсь, что вы сможете помочь кое-что прояснить. Прошу вас, – сказал он, поднимаясь, – пойдемте со мной.

Рейк со вздохом опять поднялся на ноги. Меча при нем этим вечером не было. Баруку казалось, что могучей фигуре не достает чего-то, но все же был благодарен Рейку за отсутствие оружия.

Он повел Рейка через комнату, потом вниз по главной лестнице в нижние комнаты. В первой из этих полуподвальных комнат стояла раскладная кровать. На кровати лежал старик. Барук указал на него.

– Как вы видите, он спит. Его зовут Маммот. Рейк поднял бровь.

– Историк?

– Он еще и верховный жрец Д'река.

– Это объясняет цинизм его сочинений, – сказал Рейк, усмехаясь. – Осенний Червь счастья не приносит.

Барук был удивлен, что Тисте Анди знаком с работами Маммота, но почему бы и нет? «Жизнь, длящаяся тысячи лет, позволяет иметь ненужные хобби», – решил он.

– Итак, – сказал Рейк, подходя к кровати, – Маммот спит крепким сном. Что его вызвало? – он присел на корточки перед стариком.

Барук тоже подошел.

– Это все очень странно. Я немного знаю о магии земли. Я никогда не пользовался Путем Д'рисс. Я позвал Маммота, как и обещал вам, и попросил его рассказать мне то, что он знает о тиране Ягутов и его захоронении. Он вдруг сел и закрыл глаза. С тех пор он не открывал их и не произнес ни единого слова.

Рейк выпрямился.

– Похоже, он серьезно отнесся к вашему вопросу.

– Что вы имеете в виду?

– Как вы догадались, он открыл Д'рисс. Он решил искать ответ на ваш вопрос, скажем так, простыми методами. И что-то задело его.

– Он что, пошел по Пути в захоронение? Старый дурак!

– В средоточие магии Телланна, не говоря уже о Омтос Феллакс Ягутов. А кроме того, там еще и женщина с Отатаралом, с мечом, – Рейк скрестил руки. – Он не вернется, пока женщина и Аймасс не выйдут из кургана. А после того, если он не поспешит, его настигнет влияние пробудившегося Ягута.

Холод пробежал у Барука по спине.

– Вы имеет в виду захват его тираном?

Рейк кивнул, лицо его было мрачно.

– Верховный жрец, вы говорите? Ягут сочтет, что он весьма полезен. Не говоря уже о доступе Маммота к Д'реку. Как вы думаете, Барук, этот тиран способен поработить богиню?

– Этого я не знаю, – прошептал Барук, пот градом катился по его круглому лицу, пока он глядел на неподвижное тело Маммота. – Диссембре позаботится, – добавил он.

Пожилая женщина сидела на ступенях крыльца и глядела в вечернее небо, пока ее пальцы привычно набивали трубку сухими листьями. На деревянных ступенях перед ней стояла медная жаровня. Из отверстий в жаровне торчали тонкие палочки. Женщина вытащила одну из них, поднесла к трубке, потом выбросила ее на улицу.

Человек, шагавший по противоположной стороне улицы, увидел этот знак и провел рукой по волосам. Рушащий Круги был почти в панике. Подобные прогулки по улицам были невероятно опасны. Турбан Орр отправил по его следу своих охотников, он чувствовал, что они близко. Рано или поздно Турбан Орр вспомнит все свои встречи под Цитаделью Деспота, а также и стража, что стоял там каждую ночь. Подобное откровенное выставление себя напоказ все испортило.

Он повернул за угол, прошел мимо пожилой женщины, потом миновал еще несколько зданий и очутился у корчмы Феникса. Две женщины стояли у дверей, смеясь какой-то своей шутке.

Рушащий Круги засунул большие пальцы за ремень, потом передвинул висевший на ремне меч на бок. Его ножны царапнули камень стены. Потом он вытащил руки из-за ремня и пошел дальше, к озеру. Дело сделано. Все это напомнило ему одну из последних встреч, возможно, ненужную, но такой был приказ Угря. Разные мысли приходили на ум. Он полагал, что жить ему осталось немного, но он сделает то, что должен, до своей гибели. Что еще?

* * *

На крыльце корчмы Феникса Миссе толкнула локтем Ирилту.

– Готово, – пробормотала она. – Сегодня ты прикрываешь. Как обычно.

Ирилта скорчила гримасу, потом кивнула.

– Ладно, тогда ступай.

Миссе спустилась с крыльца и вышла на улицу. Она повторила путь Рушащего Круги до крыльца, где сидела пожилая женщина. Она все еще сидела там, лениво разглядывая прохожих. Когда Миссе попала в поле ее зрения, она вынула трубку изо рта и выколотила ее о подошву. Искры запрыгали по булыжной мостовой.

Это был знак. Миссе дошла до угла здания, повернула направо и вошла в переулок, ведущий вдоль всего дома. Навстречу ей в доме открылась дверь, она вошла в тускло освещенное помещение, оставив дверь открытой. Кто-то прятался за этой дверью, но она этого не заметила. Она прошла ко второй, внутренней, двери и оказалась в темном холле. Потом она быстро побежала вверх по лестнице.

Апсала, или как она называлась раньше, Горечь, не очень сильно изумилась при виде Даруджистана. Почему-то, несмотря на ее волнение и восторг, все казалось знакомым.

Крокус был разочарован, он, не тратя времени, повел ее в дом дяди, сразу же после того, как они отвели лошадь Колла на конюшню. Путешествие по городу, по запруженным народом улицам взволновало Крокуса, как обычно. Эта женщина, кажется, была рождена, чтобы не упускать его из виду: все, о чем он сейчас мечтал, отдать ее на попеченье кого-нибудь другого и покончить с этим делом.

Но, если дело только в ней, почему он чувствует себя таким несчастным?

Крокус вышел из библиотеки Маммота и пошел в другую комнату. Моби зашуршал на письменном столе и показал ему красный язык. Не обращая внимания на зверушку, Крокус подошел к Апсале, которая сидела в лучшем из двух кресел, в его кресле, разумеется.

– Я ничего не понимаю. Судя по всему, его нет уже дня два.

– А это что, так необычно? – рассеянно поинтересовалась Апсала.

– Да. Ты покормила Моби, как я просил?

Она кивнула.

– Виноградом?

– Да.

Он уперся руками в бока.

– Очень странно. Может, Раллик что-нибудь знает.

– А кто такой Раллик?

– Мой друг, убийца, – ответил он небрежно. Апсала вскочила, глаза ее расширились.

– Что такое? – спросил Крокус, подходя ближе. Девушка казалась чрезвычайно испуганной. Он оглядел комнату, почти уверенный, что сейчас увидит какого-нибудь демона, встающего с пола или слезающего со шкафа, но все было по-прежнему, обычный беспорядок. Моби, наверное, решил он.

– Я не знаю, – сказала она, постепенно приходя в себя. – Как будто я вспомнила что-то. Но что, так и не поняла.

– А, мы могли бы…

Раздался стук в дверь.

Крокус воодушевился и пошел открывать.

– Он, наверное, забыл ключи или что-то в этом роде.

– Там не заперто, – сказала Апсала.

Крокус открыл дверь.

– Миссе! Что ты здесь…

– Тише, – прошипела большая женщина, отталкивая его и прикрывая дверь. Она посмотрела на Апсалу, и глаза ее расширились. Потом она повернулась к Крокусу. – Как хорошо, что я застала тебя, мальчик! Ты видел кого-нибудь после того, как вернулся?

– Нет, а что? Только разве…

– Человека на конюшне, – сказала Апсала, хмуро глядя на Миссе. – Мы уже встречались?

– У нее потеря памяти, – пояснил Крокус. – Да, мы ставили лошадь на конюшню.

– Зачем? – спросила женщина. Когда Крокус был готов вспылить, она продолжила. – Впрочем, неважно, конюх не проблема. Значит, нам повезло.

– Проклятье, Миссе, – сказал Крокус. – Что происходит?

Она посмотрела ему в глаза.

– Дело в охраннике д'Арля, которого ты убил. Там, в саду. У них есть твое имя и описание, парень. Не спрашивай меня, где они их взяли. Но д'Арль обещает тебе высокую виселицу, когда поймает.

Кровь отлила от лица Крокуса. Он посмотрел на Апсалу. Открыл рот, потом снова закрыл. Нет, она и впрямь не помнит. Но это наверняка она. Он упал в кресло Маммота.

– Тебя надо спрятать, парень, – сказала Миссе. – Думаю даже, что вас обоих. Не бойся, мы с Ирилтой позаботимся о вас, пока что-нибудь не изменится.

– Я не верю, – прошептал он, уставясь в стену перед собой. – Она меня выдала, чтоб ей!

Миссе вопросительно посмотрела на Апсалу, та ответила.

– Это только догадка, но, по-моему, речь идет о девушке по имени Шалисс.

Миссе быстро моргнула.

– Шалисс д'Арль, гордость двора этих дней, – выражение ее лица смягчилось, она взглянула на Крокуса, – да, парень, выбрал ты…

Крокус подскочил в кресле и сердито взглянул на нее.

– Уже нет.

Миссе усмехнулась.

– Ладно, а теперь, – сказала она, складывая руки, на груди, – мы сидим тише мыши до ночи. А потом по крышам. Не бойся, мы все устроим.

Апсала встала.

– Меня зовут Апсала, – сказала она. – Рада знакомству, Миссе. И спасибо тебе за заботу о Крокусе.

– Апсала говоришь? – Миссе усмехнулась еще шире. – Значит крыши для тебя не проблема, да?

– Да, – подтвердила она, почему-то зная, что это правда.

– Прекрасно, – произнесла Миссе. – А теперь, нет ли здесь какой выпивки?

– Миссе, – спросил Крокус, – ты не знаешь, где может быть мой дядя?

– А вот здесь я тебе помочь не могу. Понятия не имею.

Она не была уверена в старухе на крыльце, но был еще кто-то, кто проскользнул в тень, падающую от дома, этого человека следовало взять на заметку. Похоже, что этого Несущего Монету защищали.

Серрат не была уверена. После Аномандера Рейка она была самой опасной из Тисте Анди Лунного Семени. Найти этого слугу Опоннов было несложно. Ее господин дал ей всю необходимую информацию о том, как выглядит магический знак Опоннов. Ей помогло и то, что она уже видела это и этого самого мальчишку на крышах две недели назад. Ее агенты той ночью шли за Несущим Монету, пока он не вошел в корчму Феникса, они оставили его по ее команде. Если бы она знала тогда то, что знает теперь, с присутствием Опоннов было бы покончено прямо в ту ночь.

«Мне везет», – улыбнулась Серрат сама себе, устраиваясь поудобнее на крыше. «Они пойдут ночью, – решила Серрат. – Что до женщины, что прячется внизу, ее легко убрать. А с помощью заклинания и при такой тьме она легко займет место женщины».

Никаких подозрений у другой женщины, той, что внутри с Несущим Монету, она не вызовет. Серрат кивнула. Да, так она и сделает.

А теперь надо подождать. Терпение всегда вознаграждается.

– Да, – протянул Мурильо, изучая толпу, – их здесь нет. А это значит, что они у Маммота.

Крупп вдохнул пропахший потом и табаком воздух.

– Ах, цивилизация, Крупп верит, что твое суждение верно, друг. Если так, мы можем остаться здесь, выпить и посидеть часок-другой. Вон там, – он вошел в корчму Феникса.

Старые приятели, сидевшие за столиком Крупна, смотрели в полные кружки, переговаривались и весело смеялись чему-то. Крупп поклонился им и со вздохом облегчения уселся на свой стул. Мурильо остался у стойки бара, поговорил со Скурвом, потом неторопливо подошел к Круппу.

Отчищая пыль с рукава, Мурильо невольно нахмурился, оценив вид своей одежды.

– Мечтаю о ванне, – произнес он. – Скурв говорит, что видел недавно Раллика. Он говорил с неизвестным человеком. С тех пор Раллика никто не видел.

Крупп рассеянно замахал рукой.

– Вон идет добрая Салти, – объявил он. Минуту спустя на столе стоял кувшин с элем. Крупп вытер своим шелковым платком кружку, потом наполнил ее пенным напитком.

– А мы не собираемся доложить обо всем Баруку? – спросил Мурильо, не сводя с Круппа глаз.

– Всему свое время, – ответил Крупп. – Сначала мы должны отдохнуть от трудов. Что, если Крупп лишится голоса посреди отчета? Какой Баруку в том толк? – он поднял свою кружку и отхлебнул из нее.

Мурильо рассеянно барабанил пальцами одной руки по столу, глаза его исследовали толпу. Потом он выпрямился и напрягся. Он пододвинул свою кружку.

– Теперь, когда ты знаешь, что замышляем мы с Ралликом, что ты планируешь сделать?

Брови Круппа поползли вверх.

– Крупп? Ничего. Кроме хорошего, разумеется. Помогу. Незачем пугаться, друг. Пусть все идет по плану. Считай, что Крупп просто мудрая дуэнья.

– Дыхание Худа, – простонал Мурильо. – Мы прекрасно справимся и без твоей помощи, Крупп. Лучшее, что ты можешь сделать, это не лезть в это дело. Не суйся сюда.

– И бросить моих друзей на произвол судьбы? Чушь!

Мурильо допил свой эль и встал.

– Я иду домой, – объявил он. – Надеюсь, за неделю ты расскажешь все Баруку. А когда Раллик выяснит, что ты все знаешь о наших планах, тогда, Крупп, не хотел бы я быть на твоем месте.

Крупп нетерпеливо замахал рукой.

– Ты там не видишь Салти? С ужином для Круппа. Поганые кинжалы Раллика Нома и его еще более поганый характер ничего скоро не будут значить перед лицом того, что надвигается на нас. Спокойной ночи, Мурильо. До завтра.

Мурильо уставился на него потом пробурчал.

– Спокойной ночи, Крупп.

Он вышел из бара через кухонную дверь. Как только он спустился в переулок, дорогу ему перешла темная фигура. Мурильо нахмурился.

– Ты, Раллик?

– Нет, – ответил человек, – меня не бойся, Мурильо. У меня для тебя сообщение от Угря. Зови меня Рушащий Круги, – тут человек подошел ближе. – Сообщение касается члена Совета Турбана Орра…

Раллик переходил с крыши на крышу в полной темноте. Его продвижение сильно замедляла необходимость соблюдать полную тишину. Разговора с Оцелотом не будет. Он надеялся хоть на шаг опередить его. Если он упустит возможность, магия главы клана станет решающим фактором. «Если только не…»

Раллик остановился и внимательно осмотрел свои вещи. Много лет тому назад Барук наградил его за хорошо выполненную работу небольшой сумкой, наполненной красным порошком. Барук объяснил тогда его магические свойства, но Раллик не хотел работать, полагаясь на магию порошка. Интересно, сохранились ли его свойства? Может ли он противостоять магии Оцелота? Неизвестно.

Он пересек высокую крышу, подошел к самому краю. Справа под ним находилась восточная городская стена. Вдалеке неясно мерцали огни Ухабов. Убийца полагал, что Оцелот станет ждать возвращения Колла со стороны Трясучки, затаившись где-нибудь в тени с арбалетом. Лучше будет убить человека до того, как он въедет в город.

Вероятность, конечно, невелика. Абсолютно никаких признаков присутствия Оцелота не было, а больше всего ему подошел бы Холм К'рула. Оцелот уже вполне мог воспользоваться магией и лежать теперь надежно укрытым от людских глаз. Раллик запросто может споткнуться об него.

Он подошел к северному краю крыши. Перед ним возвышался храм К'рула. С колокольни было бы очень удобно стрелять по Коллу, въезжающему в ворота. Раллик вынул сумку с порошком. Все, что он покроет, сказал ему Барук, будет защищено от поражения магией. Появится защитная зона. Убийца поморщился. Как велика будет это зона? И когда она перестанет существовать? Очень важно, сказал еще Барук, и он это запомнил, не просыпать его на кожу.

– Яд? – спросил он тогда.

– Нет, – ответил алхимик. – Просто порошок изменяет некоторых людей. И в какую сторону, предугадать нельзя. Лучше не рисковать, Раллик.

Пот заливал его лицо. Найти Оцелота было почти немыслимо. Смерть Колла разрушит все и даже больше, она лишит Раллика последней возможности проявить… что? Человечность. Цена слишком высока. «Справедливость, – зло прошипел он. – Должна она что-то значить? Должна!»

Раллик развязал сумку. Он залез в нее и достал пригоршню порошка. Растер пальцами. Порошок пах ржавчиной. «Это все? – поинтересовался он. – Может, его свойства иссякли? – пожав плечами он начал втирать его в кожу, начав с лица. – Какие изменения? – пробормотал он. – Я не ощущаю никаких изменений!»

Остатки порошка он втер в тело под одеждой, – насколько сумел дотянуться. Сумка внутри была в пятнах. Он вывернул ее, потом привязал к поясу. «Теперь, – скривился он в усмешке, – продолжим охоту». Где-то, как полагал убийца, рядом был человек, не сводящий взгляда с Трясучки. «Я найду тебя, Оцелот, – прошептал он, глядя на колокольню. – С магией или без нее, ты меня не услышишь, ты даже дыхания моего не почувствуешь, пока уже не будет поздно. Клянусь».

Он начал подниматься.

Восемнадцатая глава

Синий сияющий город

Задернут покровом,

Что держит стальная рука

Восьмирукого дива.

Хранит Паральт для других

Свой ядовитый клинок.

Жужжит его прялка,

Что вьет чародейство,

Каждый ее оборот

Означает еще одну смерть.

Держит стальная рука

Покров над сияющим градом,

Правит жизнью и смертью она

И хранит равновесие Сил…

Заговор. Слепой Галлон (род. 1078)

Сержант Вискиджак подошел к кровати.

– Ты уверен, что готов к такому? – спросил он Калама.

Убийца, опираясь спиной на стену, точил свои длинные ножи. Он посмотрел на него снизу вверх.

– А разве есть выбор? – бросил он, возвращаясь к прерванному занятию.

Лицо Вискиджака осунулось, сказывалось недосыпание. Он обвел взглядом небольшую комнату, в углу которой сидел на корточках Быстрый Бен. Он держал в руках обрывок простыни, глаза его были закрыты.

Скрипач и Еж разложили на столе части огромного арбалета. Они сидели и внимательно осматривали и чистили все детали оружия. Они ожидали скорого сражения.

Вискиджак разделял их уверенность. С каждым часом охотники приближались. Среди них были Тисте Анди, которых они боялись больше всего. Отряд у сержанта был хорошим, но все же недостаточно хорошим.

У окна, привалившись к стене, сидел Троттс, скрестив свои покрытые узорами руки на груди. Напротив него сидел Маллет, он спал, и его храп разносился по всей комнате.

Сержант вновь обернулся к Каламу.

– Вероятность невелика, да?

Убийца кивнул.

– Им нет резона высовываться. Они и так засветились в последний раз, – пожал он плечами. – Я снова попробую пойти в корчму. Если кто-нибудь вдруг пометит меня, тогда Гильдия придет. Если я успею сказать хоть слово, прежде чем они меня убьют, тогда появляется шанс. Вероятность невелика…

– …но пойти придется, – завершил фразу Вискиджак. – Все решится завтра. Если мы просчитались, – он посмотрел в сторону Ежа и Скрипача, они тоже смотрели на него, – придется взрывать. Будут разрушения, это их взбудоражит.

Двое саперов ухмылками выразили свое одобрение.

Громкий вздох разочарования, который издал Быстрый Бен, заставил всех вздрогнуть. Глаза мага были широко раскрыты. Он резко сбросил на пол кусок ткани.

– Плохо дело, сержант, – произнес он. – Горечи нигде нет.

Калам выругался и задвинул свои ножи в ножны.

– И что это означает? – спросил мага Вискиджак.

– Скорее всего, – пояснил Быстрый Бен, – она мертва, – он жестом указал на материю. – Когда у меня есть вот это, у Веревки нет возможности спрятаться. Нет до тех пор, пока у него в распоряжении Горечь.

– Может, после того, что ты ему сказал, – предположил Скрипач, – он бросил свои карты и вышел из игры?

Быстрый Бен поморщился.

– Веревка нас не боится, Скрипач. Спустись с небес. Если что, он от нас и мокрого места не оставит. Повелитель Теней теперь наверняка уже рассказал ему, кто я такой, точнее, кем я был. Это не его дело, но Повелитель Теней может его заставить. Боги не любят, когда их дурачат. Особенно, когда это делают дважды, – он поднялся на ноги и стащил веревочные петли со своей спины. Потом посмотрел в глаза Вискиджаку. – Я не понимаю этого, сержант. Я в растерянности.

– Мы ее больше не увидим? – спросил Вискиджак.

Быстрый Бен кивнул.

– Скорее всего, – он помолчал, потом шагнул вперед. – Мы все бы предпочли ошибаться на ее счет, – произнес он, – но то, что сделала Горечь, расходится с понятием человека. Чем больше я об этом думаю, тем больше я радуюсь ее отсутствию.

– Я вообще предпочел бы считать, – добавил Калам, сидящий на постели, – что совершившегося на самом деле не было, правда, воспоминания у меня остались слишком яркие. Я знаю, Вискиджак, что у тебя есть свои причины желать, чтобы все было именно так.

Быстрый Бен подошел ближе к сержанту, взгляд его потеплел.

– Пытаешься сохранить рассудок каждый раз, когда отправляешь кого-то на смерть, – сказал он. – Мы все знакомы с этим, сержант. И мы бы в последнюю очередь предложили тебе то, о чем ты предпочитаешь не думать.

– Я рад слышать это, – тихо произнес Вискиджак. Он опять оглядел всех присутствующих, увидел, что Маллет проснулся и смотрит прямо на него. – Кто-нибудь хочет сказать что-нибудь?

– Я хочу, – ответил Скрипач на вопрос сержанта. – Ты же сам спросил, так?

– Давай, высказывайся.

Скрипач сел прямо и прочистил горло. Еж ткнул его локтем под ребра, когда он уже открыл рот, чтобы говорить. Он скорчился. Потом попытался еще раз.

– Все это так, сержант. Мы видели страсть как много раз, как часто умирали наши товарищи, так? И, может, нам не надо было отдавать такие приказы, может, ты думаешь, что так было бы легче для нас. Но я так не считаю. Понимаешь, те люди для нас были живыми, они дышали. Они были товарищами. Потом они умирали, это было невыносимо. Но тут ты начинал говорить себе, что единственный способ не свихнуться, – отринуть все эти мысли, не думать об этом, ничего не чувствовать, когда они умирают. Но, будь оно проклято, когда ты отнимаешь чью-то жизнь, ты почти лишаешься собственной. Это-то и подводит тебя к сумасшествию. Но та горечь, которую ты ощущаешь, и заставляет тебя продолжать, сержант. Возможно, мы ни к чему не придем, но, по крайней мере, мы и не бежим от этого всего.

В комнате повисло молчание. Потом Еж опять подтолкнул Скрипача.

– Вот ведь! А у тебя голова на плечах. Похоже, я тебя недооценивал все эти годы.

– Ага, точно, – сказал Скрипач, глядя на Маллета, – тот, кто так часто опаливал все свои волосы, ему ведь приходится носить каску все время. Так?

Маллет засмеялся, но напряжение не прошло, все смотрели на сержанта. Вискиджак внимательно оглядывал членов отряда, одного за другим. Он видел тревогу в их глазах и открытое предложение дружбы и верности. Все это время он старался оттолкнуть их прочь, оттолкнуть всех, но эти упрямые идиоты возвращались.

Горечь не была человеком. Его впечатление о том, что все ее поступки превосходят человеческие возможности, получило подтверждение. Но это его не шокировало. Он слишком многое повидал в жизни. У него не было ни достаточно веры в историю человечества, ни радужного оптимизма, которые могли бы прогнать чудовищные воспоминания о том аде, через который он прошел.

И вот настало время, когда отрицание потеряло свою значимость, когда тот мир, что пытался достучаться до него все эти годы, показал самому себе собственную несостоятельность. Наконец, после всех этих долгих лет, он был среди друзей. Осознать это было нелегко, и он понимал, что был слишком нетерпелив.

– Хорошо, – буркнул он, – хватит толочь воду. Нам есть чем заняться. Капрал?

– Сержант? – отозвался Калам.

– Приготовься. У тебя есть время до вечера, чтобы еще раз попытаться установить контакт с Гильдией Убийц. Все остальные в это время осмотрят и подготовят свое оружие. Подлатают доспехи, если нужно. Потом я устрою вам смотр, и если найду хоть что-нибудь, что меня не устроит, то я вам покажу небо в алмазах. Понятно?

– Ага. Повинуемся, – ухмыльнулся за всех Маллет.

Несмотря на то, что они ехали очень медленно, рана Колла уже раз пять открывалась с начала их путешествия и беспокоила его. Он приспособился к седлу, съехав на один его бок и перенеся всю тяжесть тела на здоровую ногу, но в это утро рана опять открылась. Причем неудобная поза привела к тому, что боль и спазмы разлились по всему телу.

Паран чувствовал, что надо что-то делать. Хотя они оба ощущали, что между ними установились теплые дружеские отношения, лишенные претенциозности, они почти не говорили о ране Колла.

Вся левая нога Колла от того места на бедре, куда попал меч, до ступни приобрела красновато-коричневый оттенок. На бедре и колене были видны сгустки запекшейся крови. Им пришлось разрезать повязку на бедре, чтобы Колл мог сесть на лошадь.

В гарнизоне у Катлинского моста им отказали в помощи, поскольку их единственный хирург отсыпался после одной из «тяжелых ночей». Правда, им дали чистые повязки, которые теперь уже были насквозь пропитаны кровью и прилипли к ране.

По Трясучке ехало немного путников, хотя стены города уже были видны. Поток беженцев с севера иссяк, а те, кто ехал на празднование Гедерон, уже были в городе.

Когда они подъезжали к Ухабам, Колл вывел себя из полусознательного состояния, в котором пребывал последние несколько часов. Его лицо было мертвенно-бледным.

– Это ворота что со стороны Ухабов? – слабо спросил он.

– Мне кажется, да, – ответил Паран, поскольку они ехали по дороге со странным названием Трясучка. Он ожидал, что и поселение у такой дороги должно называться приблизительно так же. – Нас пропустят? – спросил он. – А стражники смогут позвать хирурга?

Колл отрицательно помотал головой.

– Вези меня. Корчма Феникса. Отведи меня в корчму Феникса, – его голова бессильно повисла.

– Хорошо, Колл, – он очень удивится – если стражники их пропустят, им придется что-то рассказать, а Колл ничего не говорил о том, как он получил рану. – Надеюсь, – пробормотал Паран, – что в этой корчме найдется хоть один хирург, – Колл выглядел плохо. Паран посмотрел на городские ворота. Он уже достаточно увидел, чтобы понять страстное желание императрицы получить именно этот город. Он вздохнул. – О, а ведь ты просто прекрасен, великолепен.

Раллик заставил себя подняться еще на дюйм. Руки и ноги дрожали от напряжения. Если бы не густые тени на этой части колокольни, он давно уже был бы виден. Если так пойдет и дальше, он больше не сможет прятаться.

Лезть по лестнице в темноте было бы просто самоубийством. Оцелот прекрасно бы все услышал, он был отнюдь не дурак, когда речь шла о засадах.

Если он наверху, Раллику сильно повезло. Если нет, у Колла будут неприятности. Неизвестно, проехал ли его друг через ворота, а тишина на верху колокольни могла кое-что значить. Он остановился передохнуть и посмотрел вверх. Еще пять метров, самые сложные. Он так устал, что может только просто висеть на руках, ухватившись за выступы. Он не сможет подойти неслышно. Единственный шанс состоял в том, что Оцелот должен смотреть на восток, тогда как он лезет с западной стороны башни. Раллик глубоко вздохнул и ухватился за следующий выступ.

Прохожие останавливались, глядя как Колл и Паран медленно приближаются к воротам со стороны Ухабов. Не обращая внимания на них и не отвечая на их вопросы, капитан сосредоточился на двух стражниках, что стояли непосредственно в воротах. Они уже заметили Колла и Парана и теперь поджидали их.

Подъехав к воротам, капитан жестом показал, что они хотят въехать в город. Один из стражников кивнул, а другой подошел к лошади капитана.

– Вашему другу нужен доктор, – произнес он. – Если вы подождете внутри, мы минут через пять найдем вам его.

Паран отказался.

– Нам необходимо попасть в корчму Феникса. Я с севера и ничего здесь не знаю. А он сказал, что я должен отвезти его прямо в корчму.

Стражник, казалось, был озадачен.

– Удивительно, если он сможет протянуть до того момента. Но если вы этого хотите, единственное, чем мы сможем помочь, так это дать провожатого.

Когда они выехали из тени, которую отбрасывали ворота, другой стражник удивленно воскликнул.

Паран задержал дыхание, когда стражник подошел к Коллу.

– А я его знаю, – сказал он. – Это Колл Джамин, я служил в его поместье. Что случилось?

– Я думал, что Колл умер несколько лет назад, – удивился другой стражник.

– Думай, что говоришь, – засопел первый страж. – Я знаю то, что знаю. Это Колл собственной персоной.

– Он хочет попасть в корчму Феникса, – пояснил Паран. – Это последнее, что он мне сказал. Стражник кивнул.

– Тогда идем, – он повернулся ко второму охраннику. – Я пойду помогу, Вилдрон. Дай мне телегу. Она все равно стоит без дела с утра, – он улыбнулся капитану. – Спасибо, что вы доставили его сюда. Не все люди в городе лишены глаз и ушей. Мы прекрасно знаем, о чем шепчутся. Давайте положим его на телегу, так ему будет легче.

Паран расслабился.

– Спасибо, солдат, – он оглядывался вокруг, желая рассмотреть город изнутри.

Прямо перед ними поднимался высокий холм, его склоны густо заросли травой и корявыми деревьями На его вершине стояло подобие храма, давным-давно заброшенного, из которого вздымалась ввысь квадратная башня, покрытая бронзой. Когда он взглянул на открытую площадку на колокольне, ему показалось, что он заметил там какое-то движение. Он прищурился.

Раллик осторожно поднял голову над краем площадки. И чуть не закричал в голос. Колокольня была пуста. Потом вспомнил, что Оцелот пользуется магией. Задержав дыхание, он в последний раз подтянулся на затекших руках и влез на край площадки. Как только он сделал движение, чтобы подняться, камень, которым была покрыта площадка, засветился, и он увидел перед собой лежащего Оцелота, который прицеливался из арбалета во что-то внизу.

Раллик одновременно шагнул на него и вынул из ножен свои кинжалы. Но его подвела накопившаяся усталость, он шаркнул подошвами по камню.

Оцелот перекатился на спину, направив арбалет на Раллика. Лицо Главы клана исказила гримаса ярости и страха. Он не стал тратить время на слова и тут же выпустил стрелу.

Раллик напрягся, решил, что удар будет сильным, и он не удержится на краю крыши. У него перед глазами мелькнула красная вспышка, но удара не последовало. Моргнув, посмотрел вниз. Стрела исчезла. Секунду спустя он понял, в чем дело. Стрела была магической, она должна была лететь невидимо для других, но ржавый порошок Барука сработал. Как только осознание этого пришло ему в голову, он рванулся к Оцелоту.

Оцелот выкрикнул что-то и бросил арбалет в сторону. Когда он потянулся за ножом, Раллик уже был рядом. Оцелот громко закричал, его глаза закатились от страха и боли.

Раллик всадил ему в грудь тот кинжал, что был в правой руке. Оружие со скрипом вошло в кольчугу, надетую под рубаху. Проклятье, он усвоил урок прошлых ночей. Раллик вспомнил, что сам посоветовал ему это. Кинжал в левой руке Раллика был нацелен на правую руку Оцелота. Он вонзил его в плоть и провел дальше.

Раллик увидел, как кинжал вышел из закрытой рукавом руки Оцелота, сопровождаемый фонтанчиком крови. Он услышал, как лезвие заскрежетало по плитам площадки.

Оцелот оскалился, выбросил вверх левую руку и ухватил Раллика за шею, стараясь нащупать волосы, собранные в хвост. Он дико вскрикнул, дергая Раллика за волосы, потом попытался зубами впиться ему в шею.

Оцелот начал хватать ртом воздух, когда Раллик надавил на него коленом. Он снова ухватил его за волосы, на этот раз ближе к голове.

Раллик услышал скрежетание металла и инстинктивно откатился вправо. Несмотря на рану в правой руке, у Оцелота достало сил вонзить кинжал так, что он прорезал кольчугу на груди. Рана загорелась огнем. Оцелот выдернул кинжал и, все еще не отпуская Раллика, попытался вонзать его еще раз.

Раллик перехватил его руку и одним мягким движением провел ею под своими волосами. Освободившись, он откатился вбок, одновременно выхватывая свой кинжал. Оцелот лишь на дюйм промахнулся, целясь ему в лицо.

Собрав все силы, что еще оставались в его левой руке, Раллик вонзил кинжал Оцелоту в живот. Что-то хрустнуло, и лезвие вошло по рукоятку. Тело Оцелота дернулось вверх и перегнулось пополам над вошедшим кинжалом. Раллик, хватая воздух, ринулся к нему и вонзил второй кинжал ему прямо в лоб.

Раллик полежал немного без движения, удивляясь отсутствию боли. Теперь план придется выполнять Мурильо. Колл должен быть отомщен. Мурильо сделает это, выбора у него нет.

Тело Оцелота, казалось, стало тяжелее, несмотря на вытекшую из него кровь.

– Я всегда знал, что когда-нибудь мы столкнемся с ним, – пробормотал Раллик, перекинул себя через скрюченное тело, и перекатился через спину на середину площадки. Он хотел еще раз посмотреть на небо, на его яркую бесконечную синеву. Вместо этого он обнаружил, что смотрит на крышу колокольни снизу и видит ее древние камни и колонии летучих мышей. Все эти подробности он отмечал машинально, чувствуя, как кровь потоком хлещет у него из груди. Ему показалось, что снизу за ним наблюдают маленькие блестящие глазки.

Не увидев больше никаких признаков движения, Паран переключил свое внимание на улицу слева от него. Подошел Вилдрон, он вел двух лошадей, впряженных в телегу. Тот стражник, что стоял рядом с лошадью Парана, сказал:

– Поможете мне, да? Надо переложить беднягу.

Паран спешился и поспешил ему на помощь. Он посмотрел Коллу в лицо. Хотя тот спокойно сидел в седле, но был без сознания. Сколько он еще протянет? «Если бы я был на его месте, – решил Паран, – я был бы уже покойником».

– После этого всего, – пробормотал он, стаскивая Колла с седла, – тебе бы лучше выжить.

Серрат со стоном перевернулась на спину. Солнце жарко светило ей в лицо, пока она пыталась собрать воедино разрозненные воспоминания. Тисте Анди была готова пойти к женщине в переулке под ней. Если ее убить, то защитников Несущего Монету поубавится. А когда они покинут дом под покровом ночной темноты, они сразу же угодят в подготовленную ею ловушку.

Чародейка-убийца открыла глаза, когда солнце уже проделало изрядный путь по небосводу. Ее кинжалы, которые она сжимала в руках, скорчившись на краю крыши, теперь аккуратно лежали прямо перед ней бок о бок. По затылку разливалась тупая, но сильная боль. Она дотронулась до раны, поморщившись, потом села.

Мир вокруг завертелся, потом успокоился. Серрат была в недоумении и гневе. Она ничего не видела на периферии зрения. Кто бы ни сделал это, сделано было прекрасно, настолько прекрасно, что могло конкурировать с магами-убийцами Тисте Анди. Беспокоило только то, что в Даруджистане до сих пор таких не было, за исключением тех двух Когтей в засаде. Но если бы сейчас работал Коготь, она была бы уже мертва.

Больше всего озадачивали аккуратно сложенные кинжалы. Оставить ее здесь среди бела дня, уложив рядом оружие, тут необходимо тонкое чувство юмора. Опонны? Возможно, хотя боги редко действовали так вот прямо, они предпочитали выбирать агентов среди смертных.

Правда, хоть какое-то объяснение загадке. Но она упустила свой шанс покончить с Несущим Монету, по крайней мере, сегодня. В следующий раз, пообещала она, поднимаясь на ноги и открывая Путь Куралд Галейн, ее таинственные враги увидят, что она готова ко встрече с ними.

Воздух вокруг нес засветился от присутствия в нем магии. Когда сияние прошло, Серрат уже не было.

Хлопья пыли летали в мертвом, жарком воздухе чердака корчмы Феникса. Потолок поднимался над восточной стеной на пять футов, над западной – на семь. Солнце било в окна, расположенные по обоим торцам длинной и узкой комнаты.

И Крокус, и Апсала спали в противоположных сторонах комнаты. Сидя напротив люка, ведущего вниз, Миссе чистила ногти деревянной палочкой. Выйти из дома Маммота и добраться в это укрытие по крышам оказалось совсем просто. Слишком даже просто. Ирилта сказала, что за ними никто не следил. На крышах тоже не было ни души. Как будто кто-то специально очистил для них путь.

Еще одна блестящая работа Угря? Миссе зевнула. Может быть, Миссе всю дорогу казалось, что она ощущает у себя на затылке чей-то взгляд. И теперь ей казалось, что за ними наблюдают чьи-то глаза, хотя это, сказала она себе, оглядывая пыльный чердак, было уж точно невозможно.

В крышку люка тихо постучали. Появилась Ирилта.

– Миссе? – позвала она громким шепотом.

– Пригнись, – проворчала Миссс, бросая палочку на замасленный пол. – Передай Скурву, что эта дыра ждет не дождется хорошего пожара.

Ирилта со вздохом протиснулась в комнату. Она закрыла крышку люка и отряхнула пыль с рук.

– Там внизу что-то странное делается, – сказала она. – Приехала телега с городской стражей, вылез охранник и еще один парень, они вынесли Колла. Старый дурень едва жив, он ранен мечом в бедро. Они положили его в комнате Круппа внизу. Салти бросилась искать лекаря, но дела его плохи. Совсем плохи.

Миссе оглядела летающую по воздуху пыль, потом посмотрела на спящего Крокуса.

– А как же выглядит тот, другой? – поинтересовалась она.

Ирилта фыркнула.

– Достаточно хорош, чтобы с ним позабавиться, я бы согласилась. Сказал, что нашел Колла на Трясучке, истекающего кровью. Колл очнулся на время и сказал, чтоб он вез его сюда. Этот парень сейчас там, внизу, и ест за троих.

– Иностранец? – спросила Миссе.

Ирилта подошла к окну, выходящему на улицу.

– На Дару он говорит так, словно здесь родился. Но он сказал, что с севера, из Засеки, и из Генабариса. Он похож на солдата, я бы сказала.

– От Угря что-нибудь есть?

– Пока парня ведено держать здесь.

– А девчонку?

– Тоже.

Миссе громко вздохнула.

– Похоже, что Крокус от этого не в восторге. Ирилта посмотрела в сторону спящего Крокуса. «Действительно ли он спит?»

– Выбора нет. Сейчас у дома Маммота уже стоит засада из стражников. Конечно, они опоздали, но мы едва разошлись с ними, – Ирилта смахнула пыль с подоконника и облокотилась на него.

– Я клянусь, что иногда я вижу кого-то или что-то, но стоитморгнуть, и его уже нет.

– Я понимаю, о чем ты, – хрустя суставами, Миссе встала.

– Думаю, что и Угорь уже вспотел, – хихикнула она. Жизнь пошла веселая, подруга. И время не ждет.

Ирилта угрюмо кивнула.

– Не ждет, не ждет.

Капитан Паран в третий раз наполнил кружку. Не это ли имел в виду Тисте Анди, говоря о том, что удача отвернется от него? У него в жизни было всего три друга, что-то неожиданное для него, новое и, без сомнения, чрезвычайно ценное. Но Порванный Парус погибла… ее заменила девочка. Тук мертв. А теперь, похоже, и Колл собирается пополнить список потерь.

Он провел пальцем по лужице пива на столе, превратив его в реку и озеро, довел до щели в досках стола и смотрел, как пиво стекает туда. Он чувствовал, как его правая нога под столом намокает, но не двигался, уставившись в щель. Стол был сделан из прочных досок и поставлен на прочные грубые ножки.

«Как там сказал Рейк?» Паран встал и снял ножны с ремня. Потом положил их на стол и вынул Удачу.

Несколько завсегдатаев в баре умолкли и уставились на него. Скурв под стойкой нащупал свою палку.

Капитан ничего не замечал. Держа меч в правой руке, он воткнул его в щель стола и поставил вертикально. Раскачивая клинок, он вогнал его до середины толщины доски. Потом он опять сел и принялся за пиво.

Все расслабились и смущенно заговорили.

Паран глотнул пива, не сводя глаз с Удачи. «Как там сказал Рейк? Когда удача отвернется от тебя, сломай меч. Или отдай злейшему врагу». Он сомневался, что Опоннам это понравится. Значит, сломать. Меч долго пробыл у него. Он только раз использовал его в бою, когда ранил Гончую.

Он вспомнил слова одного из учителей его детства. Вместе с голосом на память пришло и тощее лицо. «Те, что избраны богом, – сказал учитель, – они отличаются от остальных смертных, их отделяют от них предательством или убийством. У тех, кого боги любят, они забирают друзей, одного за другим. И умерщвляют. И если ты тверд, если ты понимаешь, чего они хотят, боги улыбаются и кивают. Любое окружение тогда приближает тебя к ним. Так затачивается клинок, дитя, и в конце концов боги помогают тебе в твоем одиночестве, в вакууме, который сами создали вокруг тебя. Никогда не подавай виду, мальчик».

Неужели заточка клинка началась? Паран помрачнел еще больше. Неужели он виноват в том, что произошло с Коллом? Намек на возможную дружбу промелькнул, неужели этого достаточно, чтобы обречь человека на смерть?

– Опонн, – прошептал он, – тебе за многое придется ответить, и ты ответишь!

Он поставил кружку и поднялся. Потом он взялся за меч.

Взбираясь по ступеням корчмы Феникса, Калам замер. Вот опять ощущение, что на тебя смотрят чьи-то глаза. Это чувство, которое выработалось за время службы Когтем, четыре раза посетило его с того момента, когда в поле его зрения показалась корчма. Подобные чувства и помогали ему выжить, ничего дурного он в них не видел. Наоборот, ему даже казалось забавным, что кто-то может видеть, кто он и что он такое, а сам оставаться вне поле его зрения.

Он встряхнулся и вошел в корчму. Как только шагнул в душную комнату, то сразу почувствовал неладное. Он закрыл за собой дверь и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Он услыхал чье-то дыханье, поскрипывание мебели, стук кружек о поверхность столов. Значит, люди здесь есть. Но почему они молчат?

Едва нарисовались серые контуры бара, как Калам увидел, что все посетители корчмы стоят спиной к нему и пристально наблюдают за столом в глубине комнаты. Неясный свет выхватил из сумрака поблескивающий меч, торчащий из стола, и человека, его сжимающего. Казалось, что он не замечает никого вокруг.

Калам сделал несколько шагов к стойке. Он не сводил темных глаз с человека с мечом, морщины покрыли его гладкий лоб. Убийца замер. «Это что, игра света? – спросил он себя. Нет, решил он, глядя на хозяина заведения за стойкой. – Нет». Он огляделся. Все местные, завсегдатаи. Можно рискнуть.

У Калама чуть ли не судорогой свело шею и плечи, когда он двинулся прямо на человека с мечом. Он успел схватить пустой стул, который с грохотом поставил напротив человека. Вздрогнув, тот посмотрел на Калама.

– Твоя богом данная удача с тобой, капитан, – негромко и задушевно произнес убийца. – Сядь.

Его лицо смутило и напугало капитана, Паран осознал, что стоит, вцепившись в меч, и опустился на стул.

Калам тоже сел и наклонился поближе к капитану.

– Что означает весь этот спектакль? – спросил он шепотом.

Капитан нахмурился.

– А ты кто?

Вокруг них сразу же зазвучали прерванные разговоры, все чуть ли не кричали, пытаясь снять испытанное нервное напряжение.

– А ты не догадываешься? – Калам наклонил голову. – Капрал Калам, девятый взвод, Разрушитель мостов. Когда я последний раз тебя видел, ты выздоравливал после смертельного ранения ножом…

Паран внезапно рванул Калама за рубаху на груди. Убийца был слишком удивлен, чтобы как-нибудь отреагировать, а последовавшие за этим слова озадачили его еще больше.

– Лекарь вашего отряда все еще жив, капрал?

– Что? Жив? Ну, да, разумеется, в чем…

– Заткнись, – рявкнул Паран. – Просто слушай. Приведи его сюда. Прямо сейчас! Это прямой и ясный приказ! – он ослабил хватку. – Иди прямо сию же секунду!

Калам едва не отдал ему честь, сдержавшись в последний момент.

– Слушаюсь, – прошептал он.

Паран смотрел вслед капралу, пока тот не закрыл за собой дверь. Потом он поднялся.

– Хозяин! – позвал он, выходя из-за стола. – Тот черноволосый скоро вернется с еще одним человеком. Пошли их сразу же в комнату Колла. Ты понял?

Скурв кивнул.

Паран побрел к лестнице. Когда он уже дошел до нее, то обернулся и увидел меч.

– И пусть никто не трогает этот меч, – распорядился он, обводя взглядом всех присутствующих. Никто не выдержал его взгляда. Капитан коротко кивнул, довольный, и пошел вверх по ступеням.

На втором этаже он подошел к последней в правом ряду двери, без стука вошел и увидел, что Салти и местный доктор сидят за длинным столом. Неподвижное тело Колла оставалось на кровати, прикрытое одеялом.

Доктор поднялся.

– Дело плохо, – сказал он едва слышно. – Заражение зашло слишком далеко.

– Он еще дышит? – спросил Паран.

– Да, – ответил врач. – Но это долго не протянется. Если бы рана была ниже, я мог бы отрезать ногу. А теперь, я думаю, весь его организм отравлен. Мне очень жаль.

– Ступайте, – буркнул Паран.

Доктор поклонился и собрался уже уйти.

– Сколько я должен вам за услуги? – спросил капитан.

Хирург посмотрел на Салти, хмурясь.

– Что вы, вы ничего мне не должны. Просто мое искусство бессильно здесь, – он вышел и прикрыл за собой дверь.

Салти подошла к капитану. Она утирала бегущие по лицу слезы, но ничего не говорила. Через несколько минут она тоже вышла из комнаты, не в силах оставаться дольше.

Паран пододвинул к кровати стул, сел, опираясь локтями на колени. Он не знал, сколько времени просидел так, уставясь в покрытый соломой пол, но дверь вдруг широко распахнулась, заставив его вскочить на ноги.

В дверном проеме стоял бородатый человек, его серые глаза смотрели жестко и холодно.

– Вы Маллет? – спросил Паран.

Человек отрицательно кивнул и вошел. За ним вошел Калам и еще один кто-то. Этот последний сразу же увидел Колла и поспешил к его кровати.

– Я сержант Вискиджак, – пояснил бородатый. – Простите мне мою прямоту, но какого черта вы здесь делаете?

Пропустив мимо ушей его вопрос, Паран подошел к лекарю.

Маллет положил руку поверх повязок. Он посмотрел на капитана.

– Вы чувствуете запах гниения? Он ушел… – вдруг Маллет нахмурился и наклонился вперед. – Нет, стоп… Я не верю, – доктор выхватил из своей сумки странной формы лезвие и стал снимать повязки. Потом он начал что-то козырять в ране этим лезвием. – Кто догадался обложить рану травами?! – он погрузил в рану пальцы.

Колл дернулся и застонал.

Маллет ухмыльнулся.

– Ага! Куда это ты собрался, приятель? Хорошо! – он проник еще глубже. – Кость задета, – выдохнул в изумлении. – Эти проклятые травы почти отравили костный мозг. Кто его лечил, Худ его возьми? – спросил он, глядя на капитана обвиняющим взором.

– Я не знаю, – ответил Паран.

– Ладно, – сказал Маллет, вытирая пальцы об одеяло. – Отойдите все, мне нужно место. Опоздай мы на минутку, и он прошел бы в Ворота Худа, капитан, – он положил руку на грудь Колла и закрыл глаза. – И радуйтесь, что я умею все, что умею.

– Итак, капитан?

Паран обошел стол и жестом пригласил за собой Вискиджака.

– Прежде всего, связалась ли с вами уже адъюнкт Лорн?

Растерянный взгляд Вискиджака ответил ему.

– Прекрасно, значит я вовремя, – Паран посмотрел на Калама, который стоял за спиной у сержанта. – Вас собирались уничтожить. План включал в себя взрывы в городе, а вы должны были погибнуть в процессе.

Вискиджак поднял руку.

– Погодите, сударь. Вы это придумали вместе с Порванным Парусом?

Паран прикрыл глаза.

– Она… погибла. На равнине Рхиви в погоне за Хохолком. До нее добрался Тайскренн. Она хотела найти вас и передать вам то, что говорю сейчас я. Боюсь, что заменить ее, когда появится адъюнкт, я не смогу, но я хотя бы смогу предупредить вас.

– Мне не нравится идея, что нам будет помогать пешка Опоннов, – заявил Калам.

– Я больше не принадлежу Опоннам, – сказал Паран. – Им принадлежит тот меч внизу. Отрядный маг сможет подтвердить.

– Итак, план адъюнкта, – напомнил Вискиджак, барабаня пальцами одной руки по краю стола.

– У нее не будет проблем с поисками отряда. У нее особый дар. Но, я боюсь, что она не главная. С ней Аймасс. Возможно, ее миссия состоит в том, чтобы привести его сюда, а он сделает все остальное.

Калам выругался и заметался по комнате за спиной у сержанта.

Вискиджак принял решение.

– Ранец, капрал.

Убийца помрачнел, потом поднял оставленный у двери ранец, набитый необходимыми вещами. Он вернулся и поставил его на стол.

Вискиджак расстегнул ремни и вытащил из ранца что-то, завернутое в шелк. Он снял материю, вынув слегка пожелтевшие кости, составляющие человеческую руку. Кости у локтя были скреплены медной проволокой, кисть тоже была прикреплена проволокой, но так, что она сжималась в кулак и держала нож.

– Что это? – спросил капитан. – Никогда раньше такого не видел.

– Я бы удивился, если бы ты видел, – ответил Вискиджак. – В дни императора у каждого из внутреннего круга офицеров было такое, что-нибудь из захоронения К'Чейн Ше'Маль, – он схватил кости обеими руками. – Это было источником нашего успеха, капитан, – он поднялся и положил кости на стол.

От костей хлынул белый свет, потом вокруг них стала виться какая-то нить. Паран услышал знакомый голос.

– Я уже начал беспокоиться, Вискиджак, – проворчал верховный кулак Дуджек.

– Это неизбежно, – ответил сержант, хмуро глядя на Парана. – До сих пор нам нечего было рассказать. Но теперь мне необходимо знать ситуацию в Засеке, верховный кулак.

– Ты хочешь получить свежие новости, прежде чем сказать что-то неприятное, так? Это правильно. Тайскренн заблудился в Кругах. Последний раз он был счастлив, когда Беллурдан погиб вместе с Порванным Парусом. Двое из старой гвардии уже погибли, остался еще один. Посему, у него остались только вопросы. Что за игру ведут Опонны? Что за дела у Рыцаря Тьмы с Повелителем Теней? Имеет ли отношение кукла, использованная при переселении души, к похищению, пыткам и убийству Когтя в Натилоге, и что знал этот несчастный?

– Мы не знали, что это сделал Хохолок.

– Я верю тебе, Вискиджак. Но уже достаточное количество планов императрицы было раскрыто, и она совершенно точно считает, что я скоро вернусь под ее крыло, когда назначит меня командующим гарнизоном Семи Городов и положит конец всем попыткам в подготовке восстания. Она в этом серьезно просчитается, если только следит за отчетами Молодого Тука. Ладно… Мысли Лейсин сейчас сосредоточены на адъюнкте Лорн и Оносе Т'улане. Они уже добрались до захоронения Ягутов.

Маллет подошел к ним и увидел застывшие глаза Калама. Да. Ни у кого из них не возникало подозрения, что их сержант так хорошо информирован. В глазах убийцы было подозрение, а Паран кивнул самому себе. В конце концов, это произошло.

Дуджек продолжал.

– Черные Моранты готовы выступить, но только для виду и чтобы выйти из города. Итак, что мы видим, приятель? Равновесие мира зависит от Даруджистана. Если Лорн и Аймасс смогут направить тирана на город, можешь быть уверен, что ты и твой отряд не жильцы на этом свете. Вам необходимо быть ближе к дому, мы готовы выступить. Тайскренн сам ускорил события, когда объявил о роспуске Разрушителей Мостов, он слепой идиот. Итак, я жду.

– Верховный кулак, – начал Вискиджак. – Капитан Паран все сделал. Он сейчас сидит напротив меня. Опонны обработали его меч, но не его, – он посмотрел в глаза капитану. – Я ему верю.

– Капитан? – переспросил Дуджек.

– Да.

– Тук был полезен?

Паран заморгал.

– Он отдал за дело свою жизнь, верховный кулак. Нас подстерег Хохолок, он зашвырнул Тука в какую-то дыру или что-то похожее на нее.

Повисло молчание, Потом Дуджек хрипло сказал:

– Мне тяжело это слышать, капитан. Тяжелее, чем вы можете представить. Его отец… Ладно, хватит об этом. Продолжай, Вискиджак.

– Контакта с местной Гильдией Убийц установить так и не удалось. Но мины мы заложили. Сегодня я объясню вес своим людям. Остается открытым вопрос, что делать с капитаном Параном.

– Понял, – отозвался Дуджск. – Капитан?

– Да?

– Вы пришли к какому-нибудь решению?

Паран посмотрел на Вискиджака.

– Да, я полагаю, что пришел.

– Итак? Ваш выбор, капитан?

Он провел рукой по волосам и откинулся на спинку стула.

– Верховный кулак, – начал он, – Тайскренн убил Порванный Парус. «Ему не удалось, но это я сохраню для себя». Но это, мне кажется, уже второе по сравнению с тем, что сделал Тайскренн, – посмотрев в сторону, он наткнулся на внимательный взгляд Вискиджака. – Порванный Парус выхаживала меня, а я – ее после той Гончей… Это, – он замялся, – что-нибудь да значит, – он выпрямился. – Я присоединяюсь к вам в вашем заговоре против императрицы. Но что дальше? Мы пойдем тысячей против сотен легионов империи? Мы объявим себя независимым государством и будем дожидаться расправы со стороны Лейсин? Мне необходима информация, верховный кулак, прежде чем окончательно встать в ваши ряды. Я хочу еще и отомстить.

– Императрица, – ответил Дуджек, – теряет Генабакис, капитан. Там нас поддержат. К тому времени сюда попытаются высадиться малазанские моряки, это уже абсолютно точно. Но малиновая гвардия не пустит их на берег. Поднимутся Натилог и Генабарис. Союз с Морантами вот-вот распадется, правда, об этом я не могу сказать очень много. Мои планы, капитан? Возможно, они покажутся странными, но времени на подробные объяснения нет. Мы готовимся ввести в игру нового игрока, он совсем не отсюда, он ужасен. Называется он Паннионский Всевидящий, теперь он готовит свои армии к священной войне. Что до Лорн, она полностью твоя, если сумеешь до нее добраться. Большего я не могу предложить тебе, капитан. Ты можешь отказаться. Тебя никто не убьет за это.

Паран посмотрел на свои руки.

– Я хочу чтобы мне сообщили, когда Тайскренн получит то, что заслуживает.

– Хорошо, ты узнаешь.

– Прекрасно, верховный кулак. В той ситуации, которую я наблюдаю, я предпочту остаться под командованием сержанта Вискиджака.

– Вискиджак? – переспросил Дуджек с улыбкой в голосе.

– Согласен, – ответил сержант. Он улыбнулся Парану. – Добро пожаловать на борт, капитан.

– Что-нибудь еще? – спросил Дуджек.

– Мы поговорим, когда все будет сделано, – ответил Вискиджак. – До связи, верховный кулак, успехов.

– Успехов, Вискиджак.

Светлые нити померкли. Когда они погасли совсем, Калам подскочил к сержанту.

– Ты, старый негодяй! Скрипач уверял меня, что Дуджек ни сном ни духом о восстании, а он, оказывается, сам его и готовит!

Вискиджак пожал плечами, убирая со стола странный предмет.

– Все меняется, капрал. Когда Дуджек услышал от Лорн о пополнении следующего года, стало понятно, что кое-кто уверен в том, что Генабаканская кампания окончится крахом. И терпение у Дуджека лопнуло. Пришлось пересмотреть планы, – он обернулся к капитану, взгляд его стал жестким. – Извини меня, капитан, но Лорн должна остаться в живых.

– Но верховный кулак…

Вискиджак покачал головой.

– Она движется к городу, это значит, что ей и Аймассу удалось освободить Ягута. Тирану нужен повод, чтобы прийти в город, и, судя по всему, Лорн и станет этим поводом. Она найдет нас, капитан. Когда это произойдет, мы решим, что с ней делать, в зависимости от того, что она нам расскажет. Если ты открыто ее вызовешь, она просто убьет тебя. Если это будет необходимо, она умрет, но ее смерть будет легкой. У тебя есть какие-либо возражения?

Паран с шумом выдохнул.

– По крайней мере, поясните, зачем вы заминировали город?

– Секунду, – сказал Вискиджак, вставая. – Прежде всего, кто этот раненный?

– Уже не раненный, – сказал Маллет, улыбаясь Парану, – просто спящий человек.

Паран тоже поднялся.

– Если так, то я все объясню. Только дайте мне сходить вниз за мечом, – у двери он остановился и повернулся к Вискиджаку. – Еще одно. Где член отряда Горечь?

– Пропала, – ответил Калам. – Мы знаем, кто она. А ты, капитан?

– Да.

«Но она могла бы этим не быть больше, если Повелитель Теней не соврал». Он решил не говорить этого вслух, а лучше разузнать побольше. В конце концов, у него не было уверенности. Лучше подождать и посмотреть.

Погребальное помещение оказалось маленьким, как улей, оно поднималось небольшим курганом, сложенным из грубых камней. Проход, который вел к нему, был узок и не более метра в высоту, он слегка понижался. Пол погребальной камеры состоял из утрамбованной земли, в середине была сложена круглая стена из камней, поверх нес лежала большая плита. Ее поверхность была покрыта морозными узорами.

Тул обернулся к адъюнкту.

– То, что ты ищешь, называется Финнест. Там помещены силы тирана. Больше всего это похоже на Путь Омтос Феллак индивидуального пользования. Он тут же обнаружит отсутствие этой вещи, как только до конца проснется, и пойдет по ее следу.

Лорн подула на онемевшие от холода руки, потом подошла к плите.

– И когда это будет у меня? – спросила она.

– Твой Отатарал умертвит его ауру. Но не полностью. Финнест не долго останется в твоих руках.

Она внимательно разглядывала узоры на поверхности плиты. Аймасс тоже подошел. Лорн достала зачехленный нож, затем вынула его из футляра. Здесь Тул был ей не помощник. Она может полагаться только на собственные чувства, помноженные на странный и непредсказуемый эффект от Отатарала. Зеркало, вделанное в плиту, отразило ее лицо. Стекло было покрыто морозной паутиной, казалось, что оно сияет собственным светом. Она коснулась было его, потом заколебалась. Рядом с зеркалом, почти невидимый в морозном сиянии, лежал небольшой круглый предмет. Он почти сливался с плитой. Лорн нахмурилась, потом подняла его.

Когда покрывающий его лед растаял, она увидела, что он не совсем круглый. Протерла черную поверхность и поднесла его поближе к глазам.

– Я полагаю, что это желудь, – сказал Тул.

Лорн кивнула.

– И это Финнест, – она осмотрела нависающие над ними скалы. – Какой странный выбор.

Аймасс пожал плечами, кости его загремели.

– Ягуты вообще странный народ.

– Тул, они ведь не были воинственны, так? Я имею в виду, до того, как ваш народ не пошел на них.

Аймасс помедлил с ответом.

– И даже тогда, – наконец, сказал он. – Причина в том, что они, в конце концов, разозлились и кинулись разрушать все, включая и себя самих.

Лорн прикрыла на мгновенье глаза. Потом положила Финнест в карман.

– Давай убираться отсюда.

– Хорошо, адъюнкт. Тиран Ягутов уже шевелится.

Девятнадцатая глава

Окончил кто-то

Здесь путь земной, увы.

И будет ли он пить на тризне

И шевелить золу его прощального костра?

Идущий Тропами, он даже в юности не жаждал так…

Старый храм. Сивин Стор (род.1022)

– Это не правильно, Миссе, – сказал Крокус, протирая заспанные глаза. – Мы не можем скрываться здесь вечно.

– Уже почти стемнело, – отозвалась Апсала, стоящая у окна. Миссе в очередной раз посмотрела на висящую снаружи веревочную лестницу. – Мы пойдем, когда пробьет двенадцать. Ирилта ждет внизу, она расскажет, что и как.

– Кто это решил? – спросил Крокус. – Вы уже нашли дядю Маммота?

– Расслабься, парень, – ответила Миссе. – Нет, дядю мы еще не нашли. А решили это те, кто тебя защищает. Я ни слова не скажу тебе о том, кто они, так что можешь и не трудиться спрашивать.

Апсала отвернулась от окна, чтобы видеть Миссе.

– Уже слишком много времени нет никаких известий, – сказала она. – Думаешь, могло что-нибудь случиться?

Миссе отвернулась. Девчонка была наблюдательна! Разумеется, Миссе знала, что, когда они первый раз встречались, она перед тем убила Черта.

– Не знаю, – ответила Миссе. Она начала развязывать веревочную лестницу и произнесла, выразительно глядя на Крокуса, – Вы оба постойте тут пока, я буду не в восторге, если вы понаделаете каких-нибудь глупостей! Ясно?

Парень мрачно поглядел в ответ, руки его были скрещены на груди. Он наблюдал за тем, как Миссе развернула лестницу и полезла по ней вниз.

– Втяните ее после меня, – сказала она снизу, – и сложите. Ждите либо меня, либо Ирилту, понятно?

– Да, – Крокус подошел к люку в полу и посмотрел вниз на Миссе. – Готово, – сказал он, схватился за дверцу, привалил ее на место и запер.

– Крокус, – спросила Апсала, – зачем ты убил стражника?

Они в первый раз остались одни с момента прибытия в город. Крокус поглядел в сторону.

– Это был несчастный случай. Я не хочу об этом говорить, – он прошел через комнату к другому окну. – Все эти люди пытаются меня защитить, – сказал он. – Ставят меня в дурацкое положение. Это еще хуже, чем приказ о моем аресте. Дыхание Худа, ведь о таких вещах заботится Гильдия Воров, именно поэтому они и берут десять процентов с каждого моего дела. Нет, все это бессмысленно, Апсала. К тому же, – добавил, убирая ставни с окна, – мне надоело, что все мне указывают, что делать.

Она подошла к нему.

– Мы уходим, да?

– Именно так. Уже стемнело, пойдем по крышам, – он отворил окно.

– А куда? Крокус усмехнулся.

– У меня есть одно местечко, где можно спрятаться. Никто нас там не найдет, даже мои защитники. А там я смогу делать, что захочу.

Апсала поглядела на него своими карими глазами.

– А что ты хочешь сделать? – спросила она мягко.

Он смотрел на оконную раму.

– Я собираюсь поговорить с Шалисс д'Арль. Один на один.

– Она тебя выдала, да?

– Какая разница. Ты остаешься здесь?

– Нет, – удивилась она. – Я иду с тобой, Крокус.

Сила Пути сильно истощила ее тело. Серрат снова огляделась вокруг, все еще ничего не видя и ничего не чувствуя. Она была уверена, что одна здесь. Тисте Анди услышала, как окно внизу открылось и заскрипело на ржавых петлях. Зная, что ее не видно, она наклонилась вниз.

Показалась голова молодого человека. Он осмотрел переулок под ним, крыши напротив его окна, потом посмотрел вверх. Его взгляд прошел через Серрат, она улыбнулась.

Ей опять не потребовалось много времени, чтобы найти его. Сейчас его спутницей, как она ощущала, была совсем юная женщина. Ее аура была совершенно безопасна и девственно наивна. Двух других женщин с ними не было. Великолепно. Все будет совсем просто. Она отошла от края, когда Несущий Монету начал карабкаться вверх.

Через мгновенье он был уже на крыше. Серрат решила, что не станет терять время. Как раз, когда Несущий Монету вставал на ноги, она молнией метнулась к нему.

Но тут же наткнулась на невидимую руку, которая ударила ее в грудь с чудовищной силой. Она пролетела по воздуху назад, чувствуя, что переваливается через край крыши. Но ее невидимость и способность летать не покинули ее, даже когда она, озадаченная и побитая, приземлилась, схватившись за кирпичную трубу.

Апсала добралась до края крыши. Крокус помог ей, озираясь и сжимая в руке кинжал.

– Что такое? – испуганно спросила она. Крокус вздохнул облегченно, потом улыбнулся ей.

– Так, нервы, – сказал он. – Я что-то видел, в воздухе. Похоже на… Ладно, неважно, – он опять огляделся. – Здесь ничего и никого. Пойдем.

– И где твое укрытие? – поинтересовалась Апсала, когда они были на гребне крыши.

Он повернулся лицом на восток и указал на покрытые тенями холмы, поднимающиеся за стеной.

– Там, наверху. Прямо у них у всех под носом.

Мурильо застегнул ремень, на котором держался меч. Чем дольше он ждал Раллика, тем больше верил в худшее, что Оцелот убил его друга. Единственный вопрос, который оставался – жив ли еще Колл. Может быть, Раллик успел сделать что-нибудь, чтобы предотвратить убийство, ранил Оцелота, например. «Могу же я хотя бы надеяться».

В корчме Феникса, наверняка, все знают. Чем больше он сидел тут один и ждал, тем неуютнее делалась его скромная комнатка. Если Колл жив, то он должен довести до конца то, что задумал Раллик. Он осмотрел рапиру и вспомнил, что последний раз по-настоящему фехтовал уже много лет назад, а Турбан Орр, ходят слухи, лучший фехтовальщик города. Похоже, что шансов у него мало.

Он взял плащ, надел его и застегнул воротник. И кто такой этот Рушащий Круги и приносящий новости? Как этот или эта Угорь оказался в курсе всех их планов? Мурильо сощурился. Неужели возможно? Этот коротышка?

Он начал натягивать перчатки, бормоча себе под нос.

В дверь тихо заскреблись. Мурильо с облегчением вздохнул.

– Раллик, старина, наконец-то – сказал он, открывая дверь, и сначала решил, что за дверью никого нет, но потом его взгляд упал вниз. На полу лежал убийца, его одежда была вся пропитана кровью, он слабо улыбнулся другу.

– Прости, я опоздал. Ноги не слушаются.

Мурильо, ворча, втащил его в комнату и положил на кровать. Потом снова подошел к двери, осмотрел холл, запер дверь и вернулся.

Раллик пытался устроиться поудобнее.

– Орр заключил с Оцелотом контракт на Колла…

– Я знаю, знаю, – сказал Мурильо, подходя к Раллику. Он опустился перед нам на колени. – Давай посмотрим рану.

– Сперва мне придется снять доспехи, – сказал Раллик. – Оцелот успел попасть в меня один раз, потом я его убил. Колл, насколько я понимаю, жив. Какой сегодня день?

– Все тот же, – ответил Мурильо, помогая Раллику стаскивать кольчугу. – Все идет по плану, но, похоже, рана такая, что ты не сможешь вызвать Орра на празднике Симталь. Это сделаю я.

– Дурацкая идея, – простонал Раллик. – Тебя убьют, Турбан Орр ускользнет, а у Симталь будет достаточно возможностей, чтобы не дать Коллу заявить о своих правах.

Мурильо ничего не ответил. Он продолжал отдирать кожаные доспехи, чтобы осмотреть рану.

– Что это за кровь на тебе? Тут ничего нет, только старый шрам.

– Как нет? – Раллик потрогал то место, куда по рукоять вошел кинжал Оцелота. Там остался только шрам, зудящий по краям. – Проклятье, – выругался он. – Все равно, дай мне полотенце, чтобы я мог смыть всю эту ржавчину.

Мурильо сел на пятки, явно озадаченный.

– Какую ржавчину?

– Ну, эту дрянь с моего лица, – пояснил Раллик, глядя на друга.

Мурильо приблизился к нему.

– Ну, этот проклятый порошок Барука! – нетерпеливо пояснил убийца. – А как бы я, по-твоему, смог убить Оцелота?!

– У тебя на лице ничего нет, Раллик, – ответил Мурильо. – Полотенце я тебе, конечно, дам. Надо смыть всю эту засохшую кровь.

– Дай мне сперва зеркало, – попросил Раллик.

Мурильо принес зеркало и смотрел, как Раллик изучает в нем свое бледное лицо. Убийца был мрачен. Мурильо рассеянно заметил:

– Это выражение меня убеждает.

– Убеждает в чем? – встревожено поинтересовался] убийца.

– Что это ты, Раллик, – объяснил Мурильо. – Останься пока у меня. Ты потерял много крови. Я найду Угря и скажу ему кое-что.

– Ты знаешь, кто такой Угорь?

Он шагнул к двери.

– У меня есть подозрения. Если ты можешь передвигаться, попробуй закрыть за мной дверь.

Крупп промокнул лоб мягкой тканью платка.

– Крупп повторил все до самой последней мелочи уже раз сто, мастер Барук, – пожаловался он. – Когда-нибудь этот допрос кончится? Посмотрите в окно. Целый день из жизни Круппа прошел.

Алхимик мрачно изучал свои тапочки, поглядывая на их загнутые носы. Казалось, что он забыл о присутствии в комнате Круппа, несмотря на многословность последнего.

– Мастер Барук, – начал снова Крупп, – может ли ваш верный слуга уйти? Он еще не вполне оправился от этого ужасного путешествия в восточные пустоши. Простой отдых, жаренный барашек, картофель, тушеный лук с морковкой, мидии в чесночном соусе, финики, сыры, какие-нибудь анчоусы и кувшин вина полностью занимают собой мысли Круппа, больше там нет места ничему. После всего пережитого мир Круппа сократился до размеров его желудка…

– Последние годы, – заговорил Барук, – агент Угря, известный мне под именем Рушащего Круги, снабжает меня необходимой информацией, касающейся Городского Совета.

Крупп со стуком сомкнул челюсти.

– Мне, конечно, вполне по силам узнать, кто такой Угорь. У меня целая стопка посланий, написанных его собственной рукой, этого достаточно, – Барук поднял глаза и уставился на каминную полку. – И я собираюсь сделать это, – сказал он. – Я должен поговорить с этим Угрем. Мы подошли к поворотной точке в истории Даруджистана, и я хочу услышать, что он предложит в этой связи. Мы должны работать в тесном союзе и обменяться всей имеющейся у нас информацией, после того, может быть, нам удастся сохранить жизнь Даруджистану. Может быть.

Крупп откашлялся и снова промокнул лоб. Потом от старательно сложил платок на коленях и убрал его в рукав.

– Если вы хотите передать подобное сообщение, – спокойно сказал он, – Крупп может помочь в этом мастеру.

Барук посмотрел на Круппа.

– Спасибо. Как скоро я получу ответ?

– Сегодня вечером, – отозвался Крупп.

– Это просто великолепно. Я полагал, что Рушащий Круги станет противиться моему решению. То, что ты предлагаешь, просто прекрасно. Можешь теперь идти, Крупп.

Крупп мотнул головой. Потом встал.

– Тогда до вечера, мастер Барук.

Колл крепко спал, пока люди в комнате продолжали свой спор. Маллет сказал, что человек может проспать очень долго – несколько дней. Он был очень близок к Воротам Худа.

Паран чувствовал какую-то опустошенность. Что-то важное отсутствовало в объяснениях Вискиджака. Саперы все еще устанавливали мины, а Вискиджак настаивал на том, что пора взрывать. Попытки связаться с Гильдией Убийц окончились замыслом предложить контракт настоящим правителям города. Все это сильно усложняло идею о полновесном, на весь континент, восстании. Если что-то случится, станет ли Дуджек искать союзников на местах?

Сержант продолжал, и все больше и больше деталей, которые он упоминал, сливались в голове у капитана и создавали общую картину. Он прервал свое часовое молчание и обратился к Вискиджаку.

– Вы все еще собираетесь разрушить Даруджистан. Я все думаю об этом, и мне кажется, что я понял, зачем, – он проследил за выражением лица Вискиджака. – Вы хотите, чтобы в город можно было просто войти. Хаос на улицах, пропавшее правительство. Все оставшиеся убивают друг друга. И что останется? – Паран подался вперед, взгляд его стал жестким. – У Дуджека десятитысячная армия, которая не подчиняется империи. Управлять десятью тысячами солдат непросто. Еще сложнее – дать им квартиры. Дуджек знает, что дни Засеки сочтены. Каладан Бруд идет уже сейчас с равнины Рхиви. Моранты собираются участвовать в союзе? Или пойдут сами по себе? Тайскренн в Засеке, возможно, Однорукий справится с ним, а может, нет. Я не слишком далеко зашел, сержант?

Вискиджак посмотрел на Калама и пожал плечами.

– Продолжай, – сказал он Парану.

– Даруджистан в панике. Никто ничего не знает. Входит Дуджек, ведя с собой освободительную армию. Он все улаживает. К его ногам кладутся огромные богатства, которые ему и нужны, чтобы продолжить сопротивление империи. И город, в конце концов, захвачен. Представляете? – он сел на место.

– Недурно, – допустил Вискиджак, улыбаясь замешательству на лицах Калама и Маллета. – Только один момент упущен. Кое-что, – он посмотрел в глаза Парану, – что успокоит совесть капитана насчет предательства, но не его ярость.

Паран холодно улыбнулся.

– Удиви меня.

– Сейчас. Императрица, разумеется, захочет прийти сюда за нами. Ей не придется много трудиться после того, как Семь Городов забыли, что такое независимость. Но пойдем дальше, капитан. Рассмотрим проблему со всех сторон. Зачем мы заботимся об армии? Посмотри на юг. Там что-то происходит, то, что там собирается – это такая сила, что Аймассы по сравнению с ней слепые щенки. Когда я говорю, что дела наши плохи, я не имею в виду один лишь Генабакис. Я говорю обо всем мире. Нам всем придется воевать, капитан. Поэтому нам нужен Даруджистан.

– И что же там, на юге? – недоверчиво поинтересовался капитан.

Калам ответил. От его слов веяло ужасом.

– Паннионский тиран, Всевидящий. Если слухи верны. Всевидящий объявил всеобщую войну. Началось истребление.

Вискиджак встал.

– Объясни ему, – обратился он к Каламу.

– Гильдии все еще необходимо предложить контракт, если, конечно, получится, Худ его знает. Мы специально выставили себя напоказ в баре. Может быть, это и подействует, – он посмотрел на Парана. – Капитан, я полагаю, что адъюнкт Лорн еще не знает, что ты жив?

– Нет.

– Ты можешь остаться здесь до тех пор, пока я за тобой не зайду?

Паран посмотрел на Калама, затем кивнул.

– Прекрасно. Пошли, Маллет.

– Мы потеряли два дня как минимум, – сказала Лорн, проклиная жару. – Лошади хотят пить.

Тул стоял рядом с разбитым камнем, наблюдая как Лорн седлает лошадей, чтобы отправиться в Даруджистан.

– Как твоя рана, адъюнкт? – спросил он.

– Уже почти зажила, – ответила она. – Это все Отатарал.

– Моя миссия выполнена, – сказал Тул. – Если ты вдруг решишь все же присоединиться ко мне, когда сделаешь все, что должна, я буду ждать тебя здесь в течение десяти дней. Я хочу посмотреть на этого тирана Ягутов, он меня не увидит. Желаю тебе всяческих успехов, адъюнкт.

Лорн вскочила в седло и посмотрела на Аймасса.

– Всего хорошего, удачи, Оное Т'улан.

– Это имя в прошлом. Я теперь Тул.

Она усмехнулась, потом взяла поводья и пришпорила лошадь, вьючная лошадь двинулась вслед. Если все остальное было уже невозможно, надо сосредоточиться на поиске этого Несущего Монету. До сих пор она не позволяла себе думать об Опоннах. У нее было множество, слишком много других неотложных проблем, таких, как Горечь.

Ее захватила волна сожаления о том, что с ней нет капитана Парана. Этот человек упростил бы ее задачу, практически разрешил бы ее. Хотя он был суровый человек, временами мрачный, она не могла не признать, что чувствует к нему какую-то симпатию! Что-то в нем было.

– Ладно, – вздохнула она, погоняя коня вверх по склону, – смерть никогда не считается с чьими-либо планами.

По подсчетам Тула, у нее было максимум два дня. Потом Ягут совсем проснется и выйдет из своей могилы. Самое лучшее было удрать до того времени как можно дальше. Она очень хотела встретиться с Горечью и инстинктивно хваталась за меч, когда об этом думала. Убить слугу Тени, может даже самого Веревку. Радость императрицы не будет знать границ.

Она поняла, что все беспокойство, которое снедало ее, было порождено новым знанием, теперь оно ушло. Какая польза была в ее пребывании в захоронении? Такая же, как от желудя в ее кармане. Она бессознательно брела вслед за Аймассом. «Когда приходит время действовать, места для сомнений больше нет». Старая заповедь Когтя. Она хорошо знала себя и умела контролировать свои эмоции. Годы тренировок, дисциплины, верности и обязанностей – добродетели солдата.

Она была готова выполнить оставшуюся ей миссию, а с этой готовностью груз упал с ее плеч. Она пустила лошадь в галоп.

* * *

Крокус задрал голову и посмотрел в темноту над ними.

– Прямо на самый верх, – сказал он. – Оттуда мы увидим весь город.

Апсала несколько испугано глядела на звезды.

– Ужасная темень. Ты уверен, что на этой башне никого нет? То есть, я хочу сказать, что мой отец упоминал о разных там привидениях, неумерших чудовищах, они всегда живут в развалинах, – она посмотрела на него широко раскрытыми глазами. – В таких местах, как это.

Крокус застонал.

– Бог К'рол умер уже несколько тысяч лет назад. Кроме того, сюда давно никто не ходит. Так что этим чудовищам здесь делать, за кем охотиться? Что они будут есть? Скажи! Все это дурацкие сказки, – он подошел к основанию винтовой лестницы. – Пошли, зрелище того стоит.

Она посмотрела, как Крокус карабкается наверх и поспешила за ним, пока он не скрылся из виду. То, что казалось снизу непроницаемой тьмой, оказалось иным. Апсала удивилась тому, что видит даже мельчайшие детали. Первое, что бросилось ей в глаза, это росписи на стенах слева от нее. Ширина каждой панели равнялась ширине ступени, они так и шли вместе, панель и ступенька.

– Крокус, – прошептала она, – здесь на стенах целая история.

Крокус фыркнул.

– Не говори глупостей! Тут даже вытянутой руки не увидишь.

– Не увидишь?

– Погоди, – продолжил он, – вот выберемся на крышу. Те тучи, что мы видели, должно быть уже ушли, там светит луна.

– На ступенях что-то мокрое, – сказала Апсала.

– Накапало с крыши, – нетерпеливо пояснил он.

– Нет, оно густое и липкое, – настаивала она. Крокус остановился.

– Послушай, ты не могла бы помолчать минутку? Мы почти пришли.

Они выбрались на освещенную луной площадку. Под одной из низеньких стенок Крокус заметил кучу тряпья.

– Что это? – спросил он. – Такое впечатление, что здесь кто-то жил.

У Апсалы перехватило дыхание.

– Там мертвый!

– Что? – воскликнул Крокус. – Только не это! – он подскочил к куче и присел около нее на корточки. – Маури благослови, кто-то угодил ему прямо в голову.

– Стреляли из арбалета. Он простонал.

– Убийца. Я уже видел такое неделю назад. Война убийц продолжается. Как я и говорил Мурильо и Круппу.

– Посмотри на луну, – выдохнула Апсала.

Крокус вздрогнул. Временами она была непробиваема.

– Которую из них? – спросил он, поднимаясь.

– Ту, что сияет, естественно.

Но вместо этого Крокус уставился на Лунное Семя. Его заливало красноватое сияние, такого он раньше не видел. Холодок пробежал по его животу. Потом глаза его широко распахнулись. Казалось, что пять огромных силуэтов с крыльями отделились от поверхности Семени и взяли курс на север. Он моргнул, все исчезло.

– Ты видишь на ней океаны? – спросила Апсала.

– Что? – переспросил он.

– Океаны. Граллинское море. Оно большое. В нем живет Хозяин Глубокой Воды, его зовут Граллин. У него там огромные прекрасные подводные сады. Когда-нибудь Граллин сойдет сюда, в наш мир. Он заберет всех нас с собой и возьмет наверх. И мы будем жить в его садах, в тепле и красоте, наши дети будут плавать, как дельфины, и мы станем счастливы, ведь не будет больше войн, империй, мечей и щитов. Ах, Крокус, как тогда будет хорошо!

Он смотрел, не отрываясь, на ее силуэт в свете луны.

– Да, конечно, – еле слышно отозвался он. – Почему бы нет?

Вопрос этот эхом отдался в его голове, но по совсем другому поводу.

– Почему бы и нет?

Книга седьмая ПРАЗДНИК ВЕСНЫ

Волчица Зимы знаменует зарю Гедерон. Жрицы Весны шествуют но улицам с полосками волчьей шкуры в руках. Знамена развеваются по ветру. В утреннем воздухе разливаются ароматы пряностей с городского рынка. Горожане надели карнавальные маски и сбросили груз забот. Будут танцы и веселье до утра.

Госпожа, Повелительница Весны, снова с нами.

И, кажется, боги застыли в благоговении сами…

Даруджистан и горожане. Маскрал Джемр (род. 1101)

Двадцатая глава

Холодная кровь их матерей досталась им по наследству,

Драконов она породила.

Их рожденье само мешает день с ночью и с сумраком свет.

Жизни река свой путь завершает в этих холодных глазах

Отпрысков хаоса…

Дети Т’мата. Хеборик

Мурильо продолжал недоумевать по поводу чудесного исчезновения раны Раллика. Наконец, он заключил, что причиной исцеления стал магический порошок Барука. Несмотря на то, что рана полностью затянулась, Раллик успел потерять много крови, рану следовало лечить и дальше, а это требовало времени. Времени, которого у них не было. Сможет ли убийца покончить с Орром прямо теперь?

Вместо ответа на свой собственный вопрос Мурильо положил руку на эфес рапиры. Он шагал по пустынной улице, раздвигая низко стелящийся туман, который в свете газовых горелок казался клочками облаков. До зари оставалось еще часа два. Как это принято у Дару, с рассветом начнется празднование нового года, прихода Весны, которое продолжится весь день и всю ночь.

Он быстро шел по безлюдному городу, – почти бежал, словно последний из горожан спасался бегством от суеты прошедшего года и привидений, появившихся за этот год. Год Пяти Задач прошел в соответствии с древним установившимся циклом, его место занял год Слез Луны. Мурильо невольно задумался об этих туманных древних названиях. На огромном каменном диске, установленном в Зале Величия, отображалась смена эпох, диск вращался, указывая на название очередного года в соответствии с настройкой своих загадочных механизмов.

В детстве он считал, что огромное колесо крутится, словно веретено, по мере того, как его тянет раскручивающееся время идущего года, который начинается в определенный день, независимо от того, какая стоит погода. Потом Маммот объяснил ему, что этот диск на самом деле просто машина. Он был подарен Даруджистану тысячу летназад человеком по имени Икариум. Маммот считал, что в Икариуме текла кровь Ягутов. По сохранившимся описаниям он ездил на ягутской лошади, и его сопровождал Трелл. Маммот полагал, что это убедительное доказательство и что колесо вещь чудесная, поскольку Ягуты сведущи в таких делах.

Мурильо не совсем понимал, что означали названия годов в списке. Если верить прорицателям, в названии Пять Задач содержался намек на Слезы Луны, поскольку в задачи Кабана Теннерока входили Ненависть, Любовь, Смех, Война и Слезы. Какая из задач окажется на первом месте в новом году? Ответ в названии года. Мурильо передернул плечами. Он не доверял астрологии. Как человек, Ягут он там или нет, мог предсказать что-либо на тысячу лет вперед?

Правда, он допускал, что предсказатель мог оказаться и прав. То, что появилось Лунное Семя, придавало названию года несколько иную окраску. Он также знал, что местные ученые, особенно те, что были вхожи в высшие круги, вдруг сделались весьма нервными и раздражительными, и это противоречило их обычной сдержанной манере.

Мурильо завернул за угол, подходя к корчме Феникса, и тут же наткнулся на коротенького толстого человечка в красном пальто. Оба они вскрикнули от неожиданности, а человечек еще и выронил три большие коробки, которые нес. Коробки упали, высыпав на землю свое содержимое.

– О, Мурильо! Всем известно, какой Крупп везучий! Ты непременно найдешь теперь то, что ищешь здесь на темной улице, где даже крысы ходят с оглядкой. Как? Неужели что-то случилось, друг Мурильо?

Мурильо уставился на то, что вывалилось из коробок. Потом он медленно произнес.

– Зачем тебе это, Крупп?

Крупп шагнул вперед и тоже уставился на выпавшие из коробок три мастерски сделанные маски.

– Подарки, друг Мурильо. Для тебя и Раллика Нома. В конце концов, – произнес он с блаженной улыбкой, – праздник у леди Симталь требует, чтобы все пришли в самом лучшем. Тончайший дизайн соседствует здесь с непревзойденной иронией. Неужели ты считаешь, что у Круппа недостанет вкуса? Ты полагаешь, что они не годятся?

– На этот раз ты меня не проведешь, – прорычал Мурильо. – Во-первых, здесь три маски, а не две.

– Ну, разумеется! – воскликнул Крупп, наклоняясь и поднимая одну маску. Он вытер грязные брызги с ее раскрашенного лица. – Вот эта маска для Круппа. Прекрасный выбор, подтверждает Крупп не без гордости.

Взгляд Мурильо сделался жестким.

– Крупп, ты не пойдешь!

– Да нет же! Круппа ждут. Не думаешь же ты, что леди Симталь не пригласила на праздник своего давнего знакомца Круппа Первого? Да она бы сгорела со стыда!

– Ты! Ты даже никогда не встречался с Симталь!

– Для Круппа это не аргумент, друг Мурильо. Крупп знает о существовании леди Симталь уже много лет. Подобное положение вещей вовсе не омрачает тот факт, что она до сих пор не встречалась с Круппом, а Крупп не был представлен ей. И, наконец, чтобы завершить дискуссию, вот, – он вытянул из рукава пергаменный свиток, перехваченный синей шелковой лентой, – приглашение для Круппа, подписанное рукой самой леди!

Мурильо потянулся к свитку, но Крупп быстро убрал его обратно в рукав.

– Раллик тебя убьет, – ровным голосом произнес Мурильо.

– Чушь! – Крупп нацепил маску. – А как он узнает Круппа?

Мурильо оглядел круглое тело Крупна, его линялое красное пальто с вытертыми обшлагами и засаленные кудри на макушке.

– Да уж, пожалуй, – вздохнул он.

– Вот и славно, – сказал Крупп. – А теперь возьми, пожалуйста, эти две маски, подарок от твоего друга Круппа. Поездка была удачной, и теперь Баруку больше не придется ждать таинственных сообщений, о которых нельзя говорить, – он положил маску в коробку, потом завертелся на месте, чтобы увидеть цвет неба на востоке. – А значит, прочь от хижины алхимика. Доброй ночи, приятель…

– Постой-ка, Крупп, – Мурильо схватил Крупна за руку и развернул его к себе. – Ты видел Колла?

– Да, разумеется. Он спит глубоким сном выздоравливающего человека. Его излечили магией, сказала Салти. Причем какой-то иностранец. А еще один иностранец привез его в город, он нашел третьего иностранца, который в свою очередь привел четвертого вместе с тем иностранцем, что излечил Колла. Так оно все и было, друг Мурильо. Странно, конечно. А теперь Круппу пора идти. Прощай, приятель…

– Нет, стой, – выдохнул Мурильо. Он огляделся вокруг. Улица по-прежнему была пуста. Он придвинулся к Круппу.

– Я тут кое-что разузнал, Крупп. Рушащий Круги, что контактировал со мной, помог мне понять кое-что. Я знаю, кто ты.

– Аааа! – завопил Крупп, вырываясь. – Я ничего не отрицаю! Это правда. Мурильо! Крупп и есть переодетая леди Симталь!

– Прекрати паясничать хотя бы сейчас! Ты Угорь, Крупп. Вся эта болтовня, вся эта мышиная возня только поза. У тебя полгорода в руке, Угорь!

Глядя на него расширенными глазами, Крупп вытянул из рукава платок и промокнул лоб. Он выжал из него пот, капли упали на булыжники мостовой и вспыхнули.

Мурильо захохотал.

– Никаких магических трюков, Крупп. Мы с тобой сто лет знакомы, так? Я видел все твои фокусы. Ты всех одурачил, но не меня. Я, впрочем, неболтлив. Так что не волнуйся, – он улыбнулся. – Но если ты не бросишь это дело, я доставлю тебе неприятностей.

Крупп со вздохом убрал платок в рукав.

– Неприятности всегда приходят, когда их не зовешь, – он помахал рукой с растопыренными пальцами.

Мурильо внезапно сонно заморгал. Он уперся подбородком в грудь и нахмурился. О чем только что шла речь? Вроде, ничего существенного.

– Спасибо за маски, дружище. Они будут кстати. Точно, – он еще больше нахмурился. Какой конфуз! Он даже не сердился на Круппа за то, что он опять все вывернул по-своему и оказался приглашенным на праздник. Как странно! – Здорово, что Колл поправляется, правда? – пробурчал он. – Я пойду, мне надо встретиться с Ралликом.

Крупп с улыбкой закивал.

– До встречи на вечеринке, Мурильо, дражайший и самый верный друг Круппа.

– Доброй ночи, – отозвался Мурильо, поворачиваясь, чтобы уйти туда, откуда он шел. Начали сказываться предыдущие ночи без сна. Нехорошо. – Да, разумеется, – пробубнил он, уходя.

Барук с мрачным лицом разглядывал Тисте Анди, расположившегося в кресле напротив него.

– Не думаю, что это хорошая мысль, Рейк.

Лорд удивленно приподнял бровь.

– Насколько я разбираюсь в подобных вещах, это мероприятие подразумевает переодевание, – сказал он улыбаясь. – Вы верно боитесь, что я проявлю отсутствие вкуса?

– Я не сомневаюсь, что ваш костюм будет прекрасен, – фыркнул Барук. – Особенно, если вы оденетесь воителем Тисте Анди. Меня беспокоит Совет. Не все у них там идиоты.

– Я бы удивился, если бы было так, – ответил Рейк. – Я бы попросил вас даже указать мне на самых хитрых из них. И не уверяйте меня, что в Совете нет тех, кто пытается протоптать тропинку к императрице, не просто так, разумеется, а в надежде на мзду. Речь идет о тех, что обладают властью. Те представители знати, что занимаются торговлей, наверняка стремятся на рынки империи. Я не слишком далеко зашел, Барук?

– Ну что вы, – кисло улыбнулся алхимик. – Мы держим, правда, их под контролем.

– Ах да, – произнес Рейк. – У меня есть еще одна причина, чтобы побывать на празднике леди Симталь. Вы говорили, что там будут все влиятельные люди города. Я полагаю, что в их число входят и такие маги, что пользуются тоже Т'орруд Кабалем?

– Да, кое-кто будет, – ответил Барук. – Однако, должен сказать вам, Рейк, что ваше общение с Гильдией Убийц привело к тому, что многие из них клянут наш с вами союз. Они не в восторге от вашего присутствия.

Рейк снова улыбнулся.

– То есть они вновь соберутся, чтобы одурачить членов Совета? Не думаю, – он легко поднялся. – Нет, я посещу этот праздник. Мои люди мало что понимают в подобных увеселениях. А бывали дни, когда я просто обожал предшествующую праздникам суету.

Барук внимательно посмотрел на Тисте Анди.

– Вы имеете в виду притяжение? Концентрация силы потянет к себе силу, как магнит железо?

– Когда столько сил собрано в одном месте, – допустил Рейк, – это очень возможно. Если так и случится, мое присутствие будет кстати, – он не сводил глаза с Барука; цвет его глаз, сначала тускло-зеленый, сменился теперь на янтарный. – А если это празднование так широко известно, как вы говорите, все шпионы империи тоже знают о нем. Если они хотят поразить Даруджистан в самое сердце, лучше случая им не представится.

Барук с трудом унял нервную дрожь.

– Разумеется, наняты лучшие стражники. Если туда сунется Коготь империи, они встретят его во всеоружии, да еще и с магами, – он призадумался, затем кивнул устало. – Хорошо, Рейк. Симталь примет вас как моего гостя. У вас будет достойный костюм?

– Разумеется.

Барук встал и заковылял к окну. Небо начало светлеть.

– Вот и начинается, – прошептал он.

Рейк подошел к алхимику.

– Что начинается?

– Новый год, – ответил алхимик. – Последний из Пяти Задач. Заря, которую вы видите, знаменует начало года Слез Луны.

Господин Аномандер Рейк замер.

Барук заметил его окаменелость.

– Да, именно так. Обычное совпадение, хотя я бы обратил на него внимание. Название дано более тысячи лет назад человеком, который пришел издалека в эти земли.

Когда Рейк заговорил, голос его упал до хриплого шепота.

– Подарки Икариума. Я узнаю этот стиль. Пять Задач, Слезы Луны и Колесо здесь, да?

Барук удивленно распахнул глаза, он с присвистом выдохнул. Добрый десяток вопросов вертелся у него на языке, он не знал, с какого начать, а Повелитель Лунного Семени продолжал.

– В будущем, я полагаю, вы будете внимательно относиться к дарам Икариума, ко всем. Тысяча лет не такой уж долгий срок, алхимик. Совсем не долгий. Последний раз Икариум навещал меня лет восемьсот назад, он был с Треллом по имени Маппо и Осриком или Оссерком, как его прозвали местые почитатели, – Рейк горько усмехнулся. – Осрик спорил со мной, я помню, и Бруд только и мог, что успокаивать нас. Это был долгий спор… – его миндалевидные глаза приобрели серый оттенок. Он умолк, погрузившись в воспоминания.

Раздался стук в дверь, они оба обернулись и увидели входящего с поклоном Роулда.

– Мастер Барук, Маммот проснулся и чувствует себя хорошо. А агент Крупп принес устное сообщение. Он сожалеет, что не смог привести того, кто передал сообщение. Мне пересказать его прямо сейчас?

– Да. – коротко ответил Барук.

Роулд снова поклонился.

– Угорь встретится с вами сегодня вечером. На празднике у леди Симталь. Угорь хотел бы обменяться с вами информацией и работать дальше вместе. Это все.

– Прекрасно, – обрадовался Барук.

– Мне позвать Маммота?

– Если он может.

– Он может. Секунду, – Роулд вышел.

Алхимик улыбнулся.

– Как я и говорил, – со смешком произнес он, – все соберутся там, и каждый личность, – он еще шире улыбнулся в ответ на невидящий взгляд Рейка. – Даже Угорь, глава всех шпионов Даруджистана, человек без лица.

– Человек в маске, – поправил его Рейк.

– Если верны мои подозрения, – сказал Барук, – маска Угрю не поможет.

Дверь открылась, и предстал Маммот, посвежевший и полный энергии. Он кивнул Баруку.

– Удрать оказалось легче, чем я предполагал, – сказал он без всякого вступления. Он посмотрел на Аномандера Рейка, улыбнулся и поклонился ему. – Приветствую вас, Повелитель. Мечтал встретиться с вами с того момента, как Барук рассказал мне о союзе.

Рейк быстро взглянул на алхимика и вопросительно поднял бровь.

Алхимик пояснил.

– Маммот числится среди тех, что используют Т'орруд Кабал, – он снова обернулся к старику. – Мы страшно беспокоились, дружище, вокруг захоронения клубилась Старшая магия.

– Я попался было, – сказал Маммот, – но тут влияние Омтос Феллака закончилось. Защита сработала, и тот, кто был внутри, не почуял меня.

– Сколько у нас осталось времени? – спросил Барук напряженно.

– Дня два, может быть, три. Даже тирану Ягутов не так то просто вернуться к жизни, – Маммот повернулся к камину. – А твой графинчик с вином, как всегда, наготове. Прекрасно, – он заковылял к камину. – О моем племяннике, случайно, ничего не слышно?

– Ничего, – нахмурился Барук, – а что должно быть слышно? Я лично встречался с мальчиком приблизительно лет пять назад.

Маммот замычал от наслаждения, прихлебывая из кубка вино.

– Да, Крокус вырос с тех пор, это точно. Надеюсь, с ним все в порядке. Он был…

Барук резко взмахнул рукой и шагнул вперед.

– Как? – воскликнул он с внезапным испугом. – Как его имя? Крокус? Крокус! – алхимик заколотил себя ладонью по лбу. – Какой же я дурак!

Лицо Маммота расплылось в понимающей улыбке.

– Ты имеешь в виду тот случай с Несущим Монету, да?

Барук был просто в шоке.

– И ты знал?

Рейк стоял рядом и не сводил со старика серых глаз, он спросил странным безжизненным голосом.

– Маммот, простите, что я прерываю вашу беседу. Вы приглашены на праздник леди Симталь? Старик кивнул.

– Конечно.

– Очень хорошо, – произнес Рейк, словно в предвкушении чего-то. Он вытянул из-за пояса свои кожаные перчатки. – Поговорим позже.

Барук не обратил внимания на внезапный уход Рейка. Это была его первая ошибка, совершенная в тот день.

Женщина, в длинных одеждах и с выбритой головой, с криком бежала от ворот, в ее руке был зажат кусок коричневого меха. Адъюнкт Лорн отступила, чтобы дать дорогу жрице. Она смотрела, как женщина раздвигает толпу у нее за спиной. Празднование уже выплеснулось за стены Даруджистана, главная улица Ухабов превратилась в сплошной людской поток, и последние полчаса Лорн с трудом штурмовала его, чтобы пробиться к воротам.

Она рассеянно коснулась раны на плече. Ее поход в захоронение, казалось, замедлил процесс заживления, рана болела после ледяных туннелей. Она заметила в воротах двух стражников и приняла беззаботный вид.

Только один из них обратил на нее какое-то внимание, да и то он лишь бросил на нее короткий взгляд, а потом вновь сосредоточился на Трясучке. Лорн въехала в город не замеченной, просто еще один приезжий из тех, что хотят побывать на празднике Весны.

Сразу же после ворот широкая улица поворачивала к высокому холму, на вершине которого виднелись развалины старого храма и башня. Справа от Лорн поднимался еще один холм, где раньше, судя по всему, был разбит сад, широкие ступени вели к его вершине, они заросли деревьями. На этих деревьях и газовых фонарях развевались флаги и праздничные ленты.

Чутье у Лорн было безошибочным и сильным. Как только она подъехала к холму, она уже видела его насквозь. Сержант Вискиджак и его люди где-то на той стороне холма, в нижнем городе. Лорн пробивалась сквозь толпу, придерживая одной рукой меч, а другой потирая розовую рану на плече.

Стражник в воротах со стороны Трясучки оттолкнулся от стены, к которой он прислонялся спиной, и сделал круг по мостовой. Он остановился, чтобы поправить остроконечный шлем, одна завязка которого потерялась.

Второй стражник, человек постарше, короткий и тяжелый, подошел к нему.

– Что, тебя утомили все эти дураки? – спросил он, открывая в усмешке рот, где было больше пустого пространства, чем зубов.

Первый стражник поглядел на ворота.

– Пару лет назад все чуть не закончилось побоищем, – ответил он.

– Да, я помню, – отозвался пожилой, сплевывая мокроту на булыжники мостовой. – Пришлось достать оружие, пролилась кровь. Не думаю, что они позабыли этот урок. Я особо не беспокоюсь. Это не наше дело, правда?

– Ага, нам лишь бы вовремя сменить приятеля.

– Так и надо. А ты обычно где стоишь?

– От полуночи до трех под Цитаделью деспота, – ответил Рушащий Круги. Он снова поправил шлем, надеясь, что невидимый для него человек уловил этот сигнал. Та женщина, что недавно проехала в ворота, точно соответствовала описанию Угря. Рушащий Круги знал, что он не ошибся.

Она выглядела, как профессиональный воин, переодетый в простое платье, еще она пыталась прикрыть пятна крови на плече, где была рана. Он лишь мельком взглянул на нее. Однако годы практики сказывались. Он увидел все те признаки, которые были перечислены в сообщении Угря.

– Самые противные часы, – сказал пожилой охранник, поворачивая голову в сторону парка Деспота. – И здесь ты с самой зари, – он покачал головой. – Эти негодяи совсем замучили нас работой в последние дни, и город полон шпионов империи и тому подобного люда.

– Иначе и быть не могло, – подтвердил Рушащий Круги.

– Мне здесь стоять еще три часа, так что ты думаешь, я смогу побыть потом на празднике с женой и детьми? – пожилой снова плюнул на мостовую. – Как бы не так. Старый Беррут отправится стоять на страже и смотреть, как веселятся другие в каком-то проклятом поместье.

Рушащий Круги задержал дыхание, потом осторожно спросил.

– Праздник у леди Симталь?

– Точно. Прибудет вся эта вонючая свора членов Совета, а мне, с моими больными ногами, стоять там, как статуе.

«Похоже, мне повезло», – улыбнулся сам себе Рушащий Круги. Его товарищ будет стоять на том посту, который Угорь пророчил для него. Очень хорошо, что он жалуется.

– Им эти статуи очень нужны, – сказал он. – Так они ощущают себя в безопасности, – он подошел поближе к Берруту. – А ты говорил сержанту о своих больных ногах?

– Что толку? – горько спросил Беррут. – Он горазд только отдавать приказы.

Рушащий Круги посмотрел на улицу, словно прикидывая что-то, потом положил руку ему на плечо и посмотрел в глаза.

– Послушай, у меня нет семьи. Для меня это просто день как день. Я могу пойти за тебя, Беррут. А в следующий раз, когда мне понадобится отлучиться, я попрошу тебя меня подменить.

Глаза пожилого стражника засияли.

– Благословят тебя боги! Вот это дело! Слушай, друг, я ведь даже не знаю твоего имени.

Рушащий Круги улыбнулся и назвал свое имя.

По сравнению с тем шумным весельем, что царило на улицах, внутри трактира Чудака было прямо-таки пусто. Адъюнкт Лорн остановилась в дверях и подождала, пока глаза не привыкнут к темноте. До нее донеслось несколько разрозненных голосов и шлепанье карт о стол.

Она вошла в комнату с низким потолком. Непричесанная пожилая женщина рассеянно посмотрела на нее из-за стойки. У дальней стены стоял стол, за которым сидели трое. Медные монетки, разбросанные по столу, блестели в свете ламп среди разлитого пива. У сидящих в руках были карты.

Человек в кожаном шлеме, что сидел привалившись к стене, посмотрел Лорн прямо в глаза.

– Садись, адъюнкт, – произнес он. – Сыграй с нами. Лорн заморгала, стараясь пожать плечами как можно более небрежно, чтобы не выдать свою растерянность.

– Я не играю, – ответила она, присаживаясь на шаткий стул.

Человек изучал свои карты.

– Совсем не то, что я думал, – произнес он. Тот, кто сидел слева от него, пробормотал:

– Это другая игра, ты перепутал, Еж.

Она повернула голову к говорящему. Маленький, костлявый, с тяжелыми запястьями.

– А как тебя зовут, солдат? – тихо спросила она.

– Скрипач. Парень, что проигрывает – Маллет. Мы ждем тебя.

– И вот она я, – сказала Лорн, откидываясь на спинку стула. – Ваша проницательность меня поражает, господа. Сержант где-нибудь поблизости?

– Да, шатается где-то, – пояснил Скрипач. – Минут через десять будет. Мы снимаем заднюю комнату в этом клоповнике. Она примыкает прямо к городской стене.

– Мы со Скрипачом прорыли под этой треклятой стеной, – добавил Еж. – Она метра три толщиной. Выходит к заброшенному дому в районе Дару, – он ухмыльнулся. – Это наш черный ход.

– Значит, вы саперы. А Маллет? Лекарь, так?

Маллет кивнул, все еще глядя в карты.

– Ну, давай, Скрипач, – сказал он, – твой ход. Сейчас мы услышим очередное правило.

Скрипач выпрямился на стуле.

– Рыцарь Аркана Тьмы – прекрасная карта. Она также назначает масть. Если только у кого-нибудь не окажется Девы Аркана Смерти. Если у вас эта карта, можно понижать или удваивать ставку, если партия выигрышная.

Маллет выложил Деву Смерти. Он подбросил еще одну медную монетку в центр стола.

– Давай, ходи тогда.

Скрипач дал ему еще одну карту.

– Повышаем, Еж, ставка две медные монетки. Хожу Вестником Смерти.

Лорн смотрела за развитием странной игры. Они играли раскладом Крыла Дракона. Чудовищно. Человек по имени Скрипач по ходу дела изобретал новые правила, а она только смотрела на рубашки карт на столе. Ее брови сдвинулись в тяжелом раздумье.

– У тебя имеется Гончая, – сказал Скрипач, указывая на последнюю карту, выложенную на стол Маллетом. – Рыцарь Тьмы побит, я это чувствую.

– А что с этой проклятой Девой Смерти? – спросил лекарь.

– У нее вырвали жало. Смотри внимательно, Веревка лег справа от картинки, так? – Скрипач выложил еще одну карту. – А вот и сам негодяйский Дракон, меч дымится, черный, как безлунная ночь. Уж он-то заставит Гончую поджать хвост.

– Погоди минутку, – воскликнул Еж, вытаскивая из кучи наверх Рыцаря Тьмы. – Ты сказал, что Капитан Аркана Света выше, так?

Скрипач посмотрел на карты.

– Он прав, Маллет. Каждый из нас должен ему по две монетки. Капитан уже танцует на тени Рыцаря…

– Простите, – громко сказала Лорн. Трое мужчин обернулись к ней. – Ты посвященный, Скрипач? Ты можешь пользоваться Крылом?

Скрипач осклабился.

– А это не твое дело, адъюнкт. Мы уже не первый год играем, никто и слова нам не сказал. А если хочешь сыграть, то так и скажи. Вот, я сдаю тебе первую карту.

И прежде чем она смогла что-либо возразить, он положил перед ней карту, картинкой вверх. Она уставилась на нее.

– Смотрите-ка! – воскликнул Скрипач. – Трон, да еще перевернутый. Ты должна нам всем десять золотых каждому, за год службы.

Еж громко фыркнул.

– Ага, однажды нам уже заплатили золотом империи, отправив нас на смерть. Вот спасибо тебе, Скрипач.

– Бери монету и заткнись, – засопел Скрипач. – Мы еще живы.

– У меня еще есть карта, – произнес Маллет.

– Ну давай же, посмотрим, – воскликнул Скрипач, выкатывая глаза.

Лекарь перевернул карту.

– Держава, – засмеялся Скрипач. – Ты разве не знаешь, что это означает конец игре?

Лорн ощутила, что у нес за спиной кто-то стоит. Она медленно обернулась и увидела бородатого человека. Он посмотрел ей в глаза своими невыразительными серыми гладами.

– Я Вискиджак, – сказал он тихо. – Доброе утро, адъюнкт, добро пожаловать в Даруджистан, – он пододвинул к себе ближайший стул и сел за стол рядом с Ежом. – Ты хочешь услышать отчет о работе, так ведь? Мы все еще пытаемся наладить контакт с местной Гильдией Убийц. Все заминировано, ждем только сигнала. Одним членом отряда стало меньше, везет нам. В городе Тисте Анди, выслеживает нас.

– Кого вы потеряли, сержант? – спросила Лорн.

– Наемника. Ее звали Горечь.

– Погибла?

– Нет, пропала несколько дней как. Лорн вовремя прикусила язык, чтобы не разразиться проклятьями.

– Так вы не знаете, мертва она или нет?

– Не знаем. А в чем проблема, адъюнкт? Она всего лишь наемник. Даже если ее схватили охранники, она ничего не расскажет им, потому что не знает. Кроме того, ничего такого мы не слышали. Скорее всего, ее занесло в какую-нибудь дыру, там она и осталась, мы много где были в поисках Лиги, – он пожал плечами. – Все мы постоянно рискуем.

– Горечь была шпионом, – пояснила Лорн. – И очень хорошим. Нет, ее никто бы не убил. Она жива. Она наверняка прячется, поскольку знает, что я ее ищу. Я три года иду по ее следу. Мне она нужна.

– Если бы нам хотя бы намекнули на это, – резко ответил сержант, – все было бы сделано, адъюнкт. Но ты держала все при себе, так что действуй и дальше сама, – его глаза потемнели. – Не зависимо от того, найдем мы Лигу или нет, мы взрываем мины завтра перед рассветом, а потом уходим.

Лорн вскипела.

– Я адъюнкт императрицы, сержант. Вся миссия под моим руководством. Ты получаешь приказы от меня. Вся самодеятельность отменяется, это понятно? – ей на мгновение показалось, что у человека в глазах мелькнула радость. Она посмотрела внимательнее, это было не что иное, как ожидаемый ею гнев.

– Понятно, – сдержанно ответил Вискиджак. – Каковы будут распоряжения?

– Я не шучу, сержант, – предупредила она. – И мне плевать, сердитесь вы на это или нет. Я думаю, что нам следует перейти в более укромное место, – она встала. Твои люди могут оставаться здесь.

Вискиджак тоже поднялся.

– Разумеется, адъюнкт. У нас в распоряжении задняя комната. Идем со мной.

Лорн опустилась на кровать.

– Тут кровь, сержант, – она посмотрела на Вискиджака, закрывающего дверь.

Он обернулся к ней.

– Один из моих людей столкнулся с магом-убийцей Тисте Анди. Он выздоравливает.

– Какая неудача, сержант. Все Тисте Анди вместе с Каладаном Брудом на севере, – ее глаза выражали полное неверие. – Не хочешь ли ты сказать, что сам Повелитель Лунного Семени вышел на охоту? Чтобы ловить малазанских шпионов? Не говори чепухи!

Вискиджак криво усмехнулся.

– Капрал Калам и мой отрядный маг встретились на крыше с полудюжиной Тисте Анди. То, что они оба остались живы, подтверждает, что Повелителя поблизости не было, мне так представляется. А теперь суди сама, адъюнкт. Семя стоит на юге от города. Его повелитель заключает союз с правителями Даруджистана, а у них первая задача – уничтожить местную Гильдию Убийц. Зачем? Да чтобы люди вроде нас не смогли предложить им работу. И так оно и происходит.

Лорн на минуту задумалась, потом сказала:

– Если с Гильдией нельзя заключить контракт, почему бы самим не убивать? Твой капрал Калам когда-то был одним из лучших среди Когтей, пока… пока не пал. Почему не лишить город правителей?

Он скрестил руки на груди и привалился к стене рядом с дверью.

– Мы думали об этом, Лорн. Мы все-таки пришли сюда раньше тебя. Прямо сейчас один из моих людей договаривается о найме нас частными охранниками на празднование в одном доме. Все, кто что-то из себя представляет в этом городе, приглашены туда: члены Совета, верховные маги – все. Мои саперы сохранили несколько мин про запас, чтобы сделать этот вечер незабываемым.

Лорн боролась с чувством полного разочарования. Она-то надеялась взять все в свои руки, а оказалось, то, что это уже сделал сержант, выше всяких похвал в создавшихся обстоятельствах. Она подозревала, что лучше бы сделать не смогла, хотя в историю с Тисте Анди не очень поверила.

– А какого лешего, – спросила она наконец, – в дом нанимают толпу иностранцев в качестве охраны?

– О, там будут и обычные охранники. Но среди них нет Баргастов, – Вискиджак цинично усмехнулся. – Все дело в тщеславии, адъюнкт. Этим и отличается знать. Представь только огромного варвара в татуировках, стоящего у входа. Впечатляет, правда? – он пожал плечами. – Риск есть, конечно, но дело того стоит. Если только ты не придумаешь чего-нибудь получше.

В его словах ей послышался вызов. Она уже давно пришла к выводу, что ни ее власть, ни ее титул для этого человека ничего не значили. Он стоял на стороне Дассема Ультора, споря о тактике с Мечом империи посреди сражения. Казалось, что понижение до сержанта должно было сломить его, она много слышала в Засеке о Разрушителях Мостов, но он по-прежнему спорил с приказами, если считал, что они неверны.

– План прекрасный, – произнесла она. – Как называется поместье?

– Это дом некоей дамы по фамилии Симталь. Я не знаю, какому роду принадлежит поместье, но, кажется, его все знают. Дама пользуется влиянием среди членов Совета.

– Хорошо, – сказала Лорн, расправляя плащ. – Я вернусь через пару часов, сержант. У меня еще есть дела. Надо удостовериться еще раз, что все готово, включая мины. Если вас не наймут на этот вечер, придется искать другой способ, чтобы попасть на праздник, – она шагнула к двери.

– Адъюнкт?

Она обернулась.

Вискиджак подошел к противоположной стене и потянул за ручку.

– Этот туннель ведет в другой дом. Оттуда можно попасть в район Дару.

– Нет нужды, – Лорн была раздражена его многозначительным тоном.

Как только она вышла, из туннеля показался Быстрый Бен.

– Проклятье, сержант, – буркнул он. – Ты чуть не заставил ее пройтись по мне.

– Да нет же, – пояснил Вискиджак. – На самом деле, я был уверен, что она не пойдет туда. Что-нибудь есть от Калама?

– Нет еще, – Бен заметался по комнатушке. – Но вот-вот потеряет терпенье, – он обернулся к сержанту. – Ну? Как ты думаешь, ее удалось провести?

– Провести? – засмеялся сержант. – Да у нее голова пошла кругом.

– Паран сказал, что она должна сообщить что-то значимое. Она говорила?

– Пока нет.

– Ну и каша заваривается, сержант. Крутая.

Открылась другая дверь, вошел Троттс. Его фигурно выпиленные зубы оскалились в чем-то среднем между улыбкой и гримасой.

– Удалось? – спросил Вискиджак.

Троттс кивнул.

Время перевалило за полдень, а Крокус и Апсала все еще ждали на площадке башни. Время от времени они поглядывали вниз на праздничную толпу. Что-то ненормальное было в том упорстве, с которым продолжали танцевать люди внизу, они делали это будто в последний раз. Несмотря на радостную смену времен года, все помнили о нависшей над ними тени Малазанской империи. И в самом деле, положение Даруджистана между империей на севере и Лунным Семенем на юге оказывалось в точности между молотом и наковальней. Это было очевидно всем.

– Вот ведь, – пробормотал Крокус, разглядывая густую толпу, реками разливающуюся по улицам внизу, – отсюда Даруджистан такой маленький. Почти ничего не значащий.

– А мне он кажется огромным, – сказала Апсала. – Это самый большой город из тех, что я когда-либо видела. Он, наверное, такой же большой, как Унта.

Он посмотрел на нее. В последнее время она говорила какие-то странные вещи, которые казались неуместными для рыбачки из маленькой деревеньки.

– Унта. Это же столица империи, так?

Она нахмурилась, отчего стала выглядеть старше.

– Да. Только я там никогда не была.

– Откуда ты тогда знаешь, насколько она велика?

– Я не знаю, Крокус.

«Захвачена присутствием, – сказал Колл. – У нее в голове воюют две памяти, и война становиться все серьезней». Он думал, появился ли уже Маммот. На секунду даже пожалел, что они сбежали от Миссе и Ирилты. Но тут его мысли переключились на настоящее положение вещей. Он сидел на площадке за низенькой стенкой. Перед ним лежал труп убийцы. Вытекшая кровь стала черной под жарким солнцем. Капли крови проделали дорожку к лестнице. Ясно, что тот, кто его убил, тоже был ранен. Почему-то Крокус не ощущал опасности здесь, наверху, он и сам не знал, почему.

Заброшенная башня колокольни, наверняка, видела немало трагедий за свою жизнь.

– Мы ждем темноты? – спросила Апсала.

Крокус кивнул.

– Потом мы пойдем искать Шалисс?

– Точно. Их семейство будет у леди Симталь. Я уверен. Там огромнейший сад, почти лес. Он подходит к самой стене. Попасть туда будет нетрудно.

– А разве тебя не заметят, когда ты появишься среди гостей?

– Я буду одет, как вор. Это костюмированный праздник. Кроме того, там сотни гостей. Мне, наверное, потребуется часа два-три, чтобы найти ее.

– А потом?

– Я еще не придумал, – ответил Крокус.

Апсала, сидящая на камнях площадки, вытянула ноги и скрестила руки на груди.

– А я, значит, буду сидеть в кустах? Он пожал плечами.

– Может, там будет дядя Маммот. Тогда все будет хорошо.

– Почему?

– Потому что так сказал Колл, – раздраженно ответил Крокус. «Может, сказать ей, что она была захвачена присутствием неизвестно, кого и неизвестно, насколько». – Мы поищем способ отправить тебя домой, – пояснил он. – Ты ведь этого хотела?

Она медленно кивнула, будто бы уже неуверенная в этом.

– Я потеряла отца, – сказала она.

Крокусу показалось, что Апсала пытается обмануть саму себя. Он посмотрел на нее, понимая и размышляя. Почему нет? Он уже мог признаться себе, что ее общество совсем даже ему не противно. Разве что ее бесконечные вопросы. «Но, представь, если бы ты попал в такую ситуацию, оказался бы в тысячах лиг от дома? Это ужасно. Смог бы ты держаться так же хорошо, как она?»

– Со мной все в порядке, – сказала Апсала, глядя на Крокуса. – Такое ощущение, будто внутри что-то есть, и оно держит все в себе. Я не могу пояснить это иначе. Это похоже на гладкий черный камень. Тяжелый и теплый. Когда я скребусь по нему, он впускает меня внутрь. Тогда все становится хорошо. Извини, – добавила она после паузы. – Я не хотела тебя рассердить.

– Ну что ты, – отозвался он.

Стоя в тени башенной лестницы, Серрат наблюдала за двумя фигурами на площадке. С нее было достаточно. Она открыла свой Путь Куралд Галейн, оглядевшись по сторонам. Больше никаких врагов-невидимок. Если им нужна она, пусть покажутся. Тогда она их убьет. А что до Несущего Монету и его девчонки, куда они собираются сбежать с башни в небеса?

Она вынула из ножен кинжалы и приготовилась к нападению. Спину Серрат защищала дюжина охранных знаков по всей лестнице. Оттуда зайти было совершенно невозможно.

Ее плоть укололо что-то острое сразу в двух местах, в подбородок и в левое плечо. Тисте Анди похолодела. Потом она услышала голос, говорящий ей на ухо, этот голос она узнала.

– Серрат, передай своему господину это предупреждение. Одно предупреждение для него и одно – для тебя. Несущий Монету не должен пострадать. Ставки сделаны. Попробуй еще раз, и ты умрешь.

– Ты, свинья, – взорвалась она. – Гнев моего господина…

– Будет растрачен впустую. Мы оба знаем, от кого это сообщение, так? А Рейк знает, что он не так далеко, как раньше, – острие оружия отодвинулось от ее подбородка, позволив ей кивнуть, потом снова укололо. – Прекрасно. Передай ему, и, я надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

– Я этого не забуду, – яростно пообещала Серрат.

Ей в ответ раздалось негромкое хихиканье.

– Мое почтение, Серрат. Тебе и ему тоже. Острия кинжалов исчезли. Серрат глубоко вздохнула, потом убрала свои кинжалы. Она открыла Путь и исчезла в нем.

Крокус подскочил от звуков какой-то возни под лестницей. Он напрягся, сжимая кинжалы.

– Что случилось? – спросила Апсала.

– Тсс. Погоди, – он чувствовал, как его сердце тяжело колотится в груди. – Меня обманули тени, – сказал он, расслабляясь. – Но в любом случае, мы скоро пойдем.

Настала пора ветра, ветра, бегущего по равнине под серым небом, ветра, который жаждал всю свою жизнь, безрассудного, неутомимого, как животное, которое не осознает себя.

Первым уроком силы для Риста была борьба с матерью. Он стал тем, чем стал, в борьбе за господство, он знал множество способов дуть для ветра, и легкое дуновение вокруг тысячелетних камней, и яростные порывы, что рушат корабельные леса. Ближе всего ему был ветер, дико завывающий, наподобие банши.

Мать Риста стала первым существом, которое помогло ему приобрести силу. Она предала его прямо в его присутствии, сказала слова Кровавого Проклятья, и он стал свободен. То, что этот ритуал подорвал ее силы, его не касалось. Это было не важно. Он, рожденный господствовать, рано понял, что все, что сопротивляется ему, подлежит уничтожению. Поражение было для нее, а не для него.

Во времена, когда Ягуты бежали от общества, заявляя, что оно порождает тиранию, тиранию плоти и духа, и приводили в доказательство свою собственную кровавую историю, Рист чувствовал ко всему этому тягу. Сила требовала применения. Она была огромна, а он не мог господствовать, не имея тех, над кем можно господствовать.

Сперва он пытался порабощать других Ягутов, но либо они ускользали от него, либо он вынужден был убивать их. Это приносило только временное удовлетворение. Рист собирал вокруг себя животных, подчиняя себе природу. Но природа гибла либо находила способы сбежать, которые он не мог контролировать. В гневе он опустошил земли, гоняясь за бесчисленными видами животных. И земля противилась ему, а сила ее была чудовищна. Но она была не направлена, она не могла сопротивляться потокам силы Риста. Его сила выбирала цель и разрушала направленно, принося результат.

Тогда на его жизненном пути появился первый Аймасс, существо, которое противилось его силе, не подчинялось рабству и при этом оставалось живым. Появилась надежда. Рист нашел в Аймассах возможности для господства: если один Аймасс переставал устраивать его, он находил другого. Связь их с природой была минимальна, они и сами играли в тиранов на своих землях. Они не могли повредить его планам.

Он создал целую империю, презрев города с их вечными общественными проблемами, патетическими победами и неизбежными поражениями. Сообщество порабощенных Аймассов погрязло в болоте житейских мелочей. Они даже убедили себя, что свободны, что они сами определяют свою судьбу. Они выбирали себе правителей. Если эти правители хоть раз ошибались, их лишали жизни. Они бежали по бесконечным кругам, называя их ростом, значимостью, знанием. А Рист, который постоянно незримо присутствовал и не сводил с них глаз, насаждал свою волю. Самой большой радостью для него было, когда рабы провозгласили его богом, хотя они не знали его, и возвели храм, чтобы служить ему. Они основали институт жрецов, чья деятельность для ублажения тирании Риста была столь комична, что Ягут только качал головой.

Империя должна была существовать тысячелетиями, ее закат был в его руках, она завершит свое существование, когда надоест ему. Он даже не думал, что какой-нибудь другой Ягут может не одобрить его, что другие Ягуты станут подвергать риску себя и свои силы ради этих недалеких Аймассов с их краткосрочными жизнями. Но больше всего поразило Риста то, что когда Ягуты пришли, они пришли вместе, обществом. Обществом, единственной целью которого было разрушить его империю и заключить его в тюрьму.

К этому он был не готов.

Но урок был получен, и как бы ни изменился мир с тех пор, Рист теперь был готов к подобному. Его конечности сперва поскрипывали, он чувствовал по всей их длине болезненные покалывания. Усилия по выкапыванию самого себя из мерзлой земли отвлекли его на время, но теперь он был готов идти по туннелю, который вел его в новые земли.

Приготовились… И вот он уже готов сделать первый шаг. Он ощутил, что другие, что приходили к нему, освободили Путь Омтос Феллак от охранных знаков и запретов. Возможно, у него остались почитатели, возможно, слава о нем передавалась из поколения в поколение и уже ждет его за дверями погребения.

Прежде всего его волновал утерянный Финнест. Большая часть силы заключалась в нем, ее отняли Ягуты-предатели и поместили в желудь. Он где-то недалеко, и ничто не помешает ему вернуть его. На земле над ним Омтос Феллака уже не было, он ощущал его отсутствие очень явственно. Ничто ему не помешает.

Приготовились… Рист потянулся, лицо расколола пополам усмешка, мышцы немного расправились. Сила притягивает силу, подчиняет воле, потом направляет безошибочно в цель. Его движение началось.

Он пробился сквозь слякоть и грязь, в которую превратился земляной пол погребального помещения. Перед ним была стена, надгробный памятник. За тонкой коркой земли его ждал мир, который желает быть порабощенным. Рист махнул рукой, и стена разлетелась. В небе ярко сияло солнце, плыли облака. Он ощутил у себя за спиной волну древнего мороза, который начал рассеиваться.

Тиран Ягутов вышел на свет.

Великий Ворон Крон парил в потоках горячего воздуха высоко над холмами Гадроби. Он не удержался и закричал, когда взрыв силы выбросил вверх в небеса тонны земли и скальных пород. Он сложил крылья, не сводя глаз со столба белого пара, и полетел к тому месту. «Это, – захихикал он, – может оказаться интересным». Струя воздуха понесла его вниз. Он вскрикнул от негодования, развернулся и поискал другой поток. Над ним пронеслась огромная тень. Вся злость тут же пропала и сменилась волненьем. Втянув голову в плечи, он махал крыльями и взбирался вверх. В таких делах главное – найти точку для хорошего обзора. Крон летел все выше, потом высунул голову и посмотрел вниз. Солнечный свет придавал радужный блеск пяти темным силуэтам внизу, но один из них прямо-таки пламенел. Магическая сила сходила с их крыльев. Драконы молча парили над землей, закрывая своими крыльями вид на дымящееся захоронение тирана. Черные глаза Крона не отрываясь смотрели на красного дракона.

– Силана! – завопил он, смеясь.

Наступил день Тисте Анди.

Рист оказался прямо под жарким полуденным солнцем. Повсюду вокруг возвышались покрытые желтой травой холмы. К востоку от ближайшего к нему холма в воздухе висело облако пыли.

Тиран Ягутов заворчал. Не так уж сильно все изменилось. Он поднял руки, чувствуя, как ветер обдувает затекшие конечности. Он вдохнул глубоко, ощущая, что воздух напоен ароматами жизни. Он слегка опробовал свою силу и ощутил, как в ответ на нее поднимаются волны страха, они шли от безмозглых обитателей травы под его ногами. Но от высших существ, обладающих высшей силой, он ничего не ощутил. Рист сосредоточился на земле под ногами, смотря, кто там живет. Земля, скальная порода, потом темнота, все ниже и ниже, а там внизу спящая богиня, юная, как и ожидал тиран Ягутов.

– Тебя разбудить? – прошептал он. – Нет, еще рано. Но я заставлю тебя почувствовать, – его правая рука сжалась в кулак.

Он поразил богиню сгустком боли, который легко миновал скальную породу и попал в ее кровь. Она почувствовала боль, зашевелилась, но не проснулась.

Линия холмов на севере взмыла к горизонту. Магма выплеснулась в воздух вместе со столбом дыма, обломками скал и золой. Земля дрогнула, а звук землетрясения всколыхнул вокруг Ягута горячий воздух. Тиран Ягутов улыбнулся.

Он посмотрел на опадающие обломки и вдохнул тяжелый душный воздух, потом развернулся и направился к самому высокому из ближайших холмов. Его Финнест был там, за холмом, приблизительно в трех днях пути. Он хотел открыть свой Путь, но потом решал, что сперва дойдет до вершины холма. Оттуда он смог бы точнее определить местонахождение Финнеста.

Когда он прошел свой путь до середины, ему послышалось, что кто-то хохочет вдалеке. Рист застыл, казалось, что даже воздух вокруг него потемнел. Прямо над ним кружилось пять огромных теней, они падали на вершину холма. Солнце засияло по-прежнему. Тиран Ягутов посмотрел в небо.

В небе парили пять драконов, время от времени они опускали головы,чтобы посмотреть на него.

– Эстыде ейн элейнт! – шептал он на языке Ягутов.

Четыре дракона были черными, только на краях крыльев – серебряные полоски. Они попарно летели по сторонам пятого дракона, он был красным и в два раза больше черных.

– Силана краснокрылый, – пробормотал Ягут, прищурившись. – Старший из рожденных, в нем кровь Тиамов. Это из-за тебя в мире появился расклад Сольтакен, переселение душ! Я всех вас чую, – он погрозил небесам кулаком. – Руки Ягута холоднее льда, он рождает тьму, подобную слепоте, я вас чую!

Он опустил руки.

– Не смей беспокоить меня, элент! Я не смогу поработить тебя, но я тебя уничтожу. Помни об этом. Я сумею опустить вас на землю, всех и каждого, и вырвать своими руками ваши сердца! – глаза его сузились, он смотрел на четырех черных драконов.

– Сольтакен. Ты бросаешь мне вызов по команде других. Ты станешь сражаться со мной, не имея собственных веских причин. А если бы ты сражалась за меня, я не обращался бы с твоей жизнью так небрежно. Я бы заботился о тебе, Сольтакен. Я дал бы тебе то, во что можно верить, показал бы, как может награждать сила, – тут Рист помрачнел, будто бы ему послышалось, что они смеются над ним. – Так оно и будет.

Драконы еще раз медленно проплыли над его головой, замерли на миг, потом развернулись и исчезли за холмами на юге. Рист широко раскинул руки и открыл свой Путь. Его плоть начала расправляться под воздействием входящей в него силы. Старая кожа слезла с рук, как кожа змеи. Он ощущал и даже слышал, как стонут холмы вокруг, трещит камень, с громом перекатываются обломки скал. Горизонт со всех сторон покрылся завесами пыли. Он повернулся лицом на юг.

– Сила моя! Вернись ко мне!

Последовала долгая пауза. Он угрюмо смотрел на холм перед собой, потом вскрикнул и развернулся вправо, как раз в тот момент, когда Силана и четыре черных дракона вновь появились над вершиной того холма, на который он взбирался. Они парили совсем низко над землей.

Рист вскрикнул, когда его задел вихрь силы, он оказался головой к голове с Силаной, его глаза глядели в пустые, ничего не выражающие, мертвенные глаза дракона. Каждый глаз был с голову Ягута. Секунду спустя дракон понесся на Ягута со скоростью разворачивающейся пружины. Его красные челюсти широко распахнулись, и Рист заглянул в глотку рептилии.

Он опять страшно закричал и разом выбросил всю свою силу.

Воздух содрогнулся, когда Пути схлестнулись. Острые обломки скал брызнули во все стороны. Старвальд Демелайн и Куралд Галейн схватились с Омтос Феллаком, меряясь силами и волей. Трава, земля и камни, обращенные в золу, висели в воздухе. Посреди всего этого хаоса возвышался Рист, сила с ревом выходила из него. Хлесткие удары магии исходили от драконов, пронзая его иссушенную веками плоть.

Тиран Ягутов орудовал своей силой, будто косой. Кровь большими каплями падала на землю, Драконы кричали от боли.

Волна пламени настигла Риста справа, обрушившись на него, как громадный кулак. Завывая, он подскочил вверх, взмыл и приземлился в груду золы. Огонь Силаны бушевал вокруг него и в нем, обугливая то, что еще оставалось из его плоти. Тиран вскочил на ноги, тело его вихлялось во все стороны на своем остове, магия продолжала исходить из его правой руки.

Земля содрогнулась, когда сила Ягута заставила Силану прижаться к земле и повлекла дракона прямо в жидкую грязь. Но восторженный вопль Ягута прервался в тот же миг, когда его ухватили когти длиной в руку. Вторая когтистая лапа присоединилась к первой, раздвигая кости на груди, словно это были ветки дерева. Еще одна пара когтистых лап промелькнула перед ним, в него вцепился второй дракон.

Тиран беспомощно заболтался в когтях, когда его подняли в воздух и начали растаскивать на куски. Он сам вывернул себе плечо, стремясь дотянуться пальцами до собственной голени и ухватиться за нее. Когда кольцо замкнулось, в дракона вцепился Омтос Феллак, дробя кости его ног и поджаривая его плоть. Рист захохотал, чувствуя, как разжимаются удерживающие его когти. Он полетел вниз. Когда он приземлился, многих костей в его теле недоставало, но это было уже не важно. Его сила была непревзойденной, а то, в чем она помещалась, не имело большого значения. Если возникнет необходимость, тиран найдет себе подходящие тела, тысячи тел.

Он поднялся на ноги.

– А теперь, – зашептал он, – я принесу вам смерть!

Двадцать первая глава

Свет потоком хлынул с небес,

Я увидел среди пустоты господина драконов…

Ветерок раздувал вековечное пламя.

В их глазах – времена и места, что исчезли давно,

Звездным светом льется их магия, и я понял,

Что дивные твари уж рядом…

Слуги Аномандера. Фишер Келтас (род.?)

Густые тени лежали в саду. Адъюнкт Лорн поднялась с колен отряхнула с ладоней землю.

– Найди желудь, – улыбнулась она самой себе. – Взрасти его.

Где-то за старыми толстыми деревьями раздавались голоса слуг, спешащих сделать последние приготовления к празднику. Она заткнула полы плаща за пояс и уверенно пошла в заросли виноградных лоз. Через некоторое время показалась глухая стена.

За ней лежал переулок, узенький и засыпанный опавшими листьями и обрезанными ветками из садов, идущих по обеим его сторонам. Ее путь сюда, а теперь отсюда, прошел без всяких осложнений. Она вскарабкалась по стене, сложенной из старого камня, изредка хватаясь за лозы, а потом перемахнула через стену.

Она приземлилась, негромко зашуршав ветками и сухими листьями. Тени здесь были такими же густыми, как и в саду. Она привела в порядок одежду, потом дошла до начала переулка, где и остановилась, привалившись к стене и скрестив руки на груди, и с улыбкой глядела на снующих туда-сюда людей.

Оставалось еще два дела, а потом можно будет уехать из города. Правда, одно из этих дел могло оказаться невыполнимым. Она не ощущала нигде присутствия Горечи. Не исключено, что та действительно погибла. Это казалось единственно разумным объяснением.

Лорн наблюдала за людским морем, на нее наплывали волнами все новые лица. Царящее здесь суматошное безумие смущало ее, еще ей не нравились стражники, мелькающие в отдалении. Она недоумевала, отчего на этих лицах проступает страх, и почему они кажутся ей такими знакомыми.

Даруджистан в голове слился с сотнями других городов, воспоминания о них чередой проходили перед ее мысленным взором. Радость и страх, боль и смех – все эмоции слились в одну, все звуки походили один на другой. Она ничего не различала, лица слились в одно лишенное выражения лицо, звуки, лишенные смысла, сливались в ровный гул.

Лорн прикрыла рукой глаза, шагнула назад и нырнула в густую тень переулка, прислонилась спиной к стене и сползла вниз. «Праздник лишенных знания. Неужели всех нас ждет подобное? Послушай! Через несколько часов город будет разнесен взрывами. Сотни умрут на месте, тысячи позже, от ран. Среди обломков и руин останутся те же лица, а на них то же выражение радости, смешанной со страхом. А звуки останутся одни – безнадежные крики умирающих, которые не ощущают ничего, кроме боли».

Она видела уже раньше эти лица. Она знала их все, знала звуки их голосов, звуки, выражающие человеческие чувства, звуки, ясно и четко передающие человеческие мысли, звуки совсем особые, когда беседуют двое. «Есть ли у меня право вмешиваться, – подумала она. – В один день я займу место среди этих лиц, застывших от изумления и близкого дыхания смерти».

Лорн потрясла головой, но усилие пропало впустую. Она вдруг ясно осознала, что потерпела поражение. Адъюнкт сломлен, он лишен своих роскошных доспехов и величия. Титул этот значит так же мало, как и женщина, которая его носит. А императрица – еще одно лицо, которое она где-то видела прежде, маска, за которой кто-то прячется от неизбежной смерти.

– Нет смысла прятаться, – прошептала она, глядя на мертвые листья и ветки вокруг. – Смысла нет.

Через несколько мгновений она заставила себя подняться, отряхнула запылившийся плащ. У нее осталось еще одно дело. Найти Несущего Монету. Убить его, забрать монету Опоннов. Заставить богов платить за вмешательство в дела империи, именно этого хотят императрица и Тайскренн.

Эта задача требовала внимательности и сосредоточенности только на ней одной. Это будет ее последнее дело, она знала это. Но у нее должно получиться. Смерть без победы была немыслима. Лорн пошла в сторону улицы. Начавшиеся сумерки придали всему другой оттенок. Где-то далеко на востоке слышались раскаты грома, но воздух был почему-то сухим, без признаков дождя. Она проверила, на месте ли оружие. «Миссия адъюнкта, – произнесла она негромко, – почти завершена».

Она вышла на улицу и затерялась в толпе.

Крупп поднялся из-за стола в корчме Феникса и попытался застегнуть последнюю пуговицу своего жилета. Ему не удалось, он в очередной раз оставил свое брюхо в покое и испустил тяжелый вздох. Ладно, по крайней мере, пальто чистое. Он поправил манжеты своей новой рубахи, потом не спеша побрел к выходу из почти пустого бара.

Весь последний час Крупп просидел за своим столом, всякий сторонний наблюдатель решил бы, что он размышляет о каких-то пустяках, хотя на самом деле в его голове складывалась картина, подсказанная Талентом, которая сильно его беспокоила. Миссе и Ирилта упустили Крокуса и девушку, а это означало, что игра сделана, на кону стоит жизнь слуги богов. Монета будет разыграна в любом случае, но отпускать ее в свободное плаванье было слишком опасно. Ведь его удача покинет Крокуса как раз в тот момент, когда он больше всего будет в ней нуждаться, а это будет стоить ему жизни.

– Нет, нет, – бормотал Крупп своей кружке. – Крупп не может этого допустить. Как это сделать – было неясно. Он был убежден, что знает обо всем, что грозит мальчику, и что кое-кто выполняет неплохо свою работу по его защите, так ему казалось. Правда, он испытывал смутное ощущение, что этот «кто-то» был вовсе не он, а также и не его агенты. Приходилось полагаться только на ощущения.

Рушащий Круги снова принес сообщение, и Крупп таким образом знал, что охота Турбана Орра за этим человеком не принесла результата. Угорь знал, как защитить себя. На самом деле, Рушащему Круги давно надо было передохнуть, ради его безопасности, и Крупп собирался передать ему это радостное сообщение прямо сегодня вечером, на празднике у леди Симталь. Это было меньшее, что заслужил Рушащий Круги за все эти годы службы.

В складывающейся картине было и то, что он и так уже знал: его инкогнито раскрыто. Заклятье, которое он наложил на Мурильо, не долго будет действовать, да это и не требуется. Ему необходима свобода действий только на этот день. А после того все пойдет так, как оно пойдет, то же касается и его встречи с Баруком.

То, что позволит Круппу передохнуть – это резкий обрыв в его картине. Он не видел будущего дальше этого вечера. Очевидно, что события достигли своего апогея, должен свершиться перелом, и он произойдет сегодня на празднике.

Крупп уже входил в район поместий, стоящий в воротах одинокий стражник важно поклонился ему. Крупп ухмыльнулся, но удержался от комментариев. Празднование должно было начаться через полчаса, Крупп собирался прибыть туда одним из первых. Его рот наполнялся слюной, как только он представлял себе все те пирожные, конфеты, пропитанные ликерами бисквиты и прочие вещи, которые будут на празднике. Он выудил из пальто свою маску и улыбнулся ей. Не исключено, что среди всех присутствующих только верховный алхимик Барук сможет оценить заложенную в ней иронию. «Ну да, – вздохнул он. – Одного более чем достаточно, особенно, если учесть, кто этот „один“. В конце концов, разве Крупп жадный?» Его живот ответил ему глухим ворчаньем.

Крокус не отрывал взгляда от темнеющего неба на востоке. Что-то ярко вспыхивало время от времени там, за линией холмов, причем каждая последующая вспышка была ближе предыдущей. Однако раскаты грома, которые были слышны с самого утра и продолжались до сих пор, звучали как-то странно, их звучание отличалось от привычного грома. Они раздражали. Облака, которые еще раньше появились из-за холмов, были нереального желтого оттенка, они выглядели болезненно. Теперь эти облака приближались к городу.

– Когда мы идем? – спросила Апсала.

Крокус оторвался от созерцания неба.

– Прямо сейчас. Уже достаточно темно.

– Крокус? Что ты станешь делать, если Шалисс снова выдаст тебя?

Он едва различал в темноте ее лицо. Что она хочет сказать? Из ее голоса это было сложно угадать.

– Не выдаст, – ответил он, убеждая себя самого, что это правда. – Поверь мне, – он пошел к лестнице.

– Я верю, – просто ответила она.

Крокус вздрогнул. Почему у нее все так просто? Дыхание Худа, он сам себе не верит. Конечно, он не слишком хорошо знает Шалисс. Они только раз и говорили друг с другом, и разговор был странным. Что, если бы она позвала стражников? Во всяком случае, он должен будет сперва убедиться, что Апсале ничего не грозит. Он подождал, пока она подойдет, и схватил ее за руку.

– Послушай, – голос его прозвучал несколько грубо, но он продолжил, – если что-то пойдет не так, иди в корчму Феникса. Понятно? Найди Миссе или Ирилту, или моих друзей, Мурильо и Круппа. Расскажи им, что случилось.

– Да, Крокус.

– Хорошо, – от отпустил ее руку. – Жаль, что у нас нет огня, – сказал и шагнул в темноту, вытянув перед собой одну руку.

– Почему? – поинтересовалась Апсала, скользнув за ним в темноту. Она взяла его за руку и повела вниз. – Я все вижу. Не отпускай мою руку.

Он понял, что самому ему и впрямь было бы сложно спускаться. На ее маленькой ручке было много грубых мозолей. Они напомнили ему, на что была способна эта женщина, хотя воспоминания получились какими-то смазанными.

Крокус, который по-прежнему ничего не видел, несмотря на широко раскрытые глаза, позволил свести себя вниз по лестнице.

Начальник охраны в поместье леди Симталь смотрел на Вискиджака и его людей с явным неодобрением.

– Я думал, что вы все Баргасты, – он подошел к Троттсу и постучал пальцем по его широкой груди. – Я поверил тебе, Ниганга, что остальные такие же, как ты.

Троттс издал низкое угрожающее ворчание, капитан отступил на шаг, его рука автоматически схватилась за меч.

– Капитан, – начал Вискиджак, – если бы все мы были Баргасты… – узкое лицо сержанта исказила ухмылка, – вы бы никогда с нами не расплатились, – закончил он. Потом посмотрел на Троттса. «Ниганга? Дыхание Худа!» – Ниганга мой помощник, капитан. А теперь скажите, где вы предполагаете поставить нас?

– Сразу за фонтаном, – ответил капитан. – Вы будете спиной к саду, который в последнее время несколько запущен. Мы бы не хотели, чтобы гости в нем заблудились, так что вы деликатно оттесняйте их назад. Ясно? Когда я говорю «деликатно», я имею в виду именно это. Вы должны приветствовать всякого, кто к вам обратится, а если они начнут спорить, адресуйте их ко мне, меня зовут капитан Стиллис. Я не буду сидеть на месте, но любой охранник в доме легко меня найдет.

Вискиджак кивнул.

– Все ясно, капитан, – он обернулся к своему отряду. Скрипач и Еж стояли за Троттсом, оба держались совершенно свободно. Маллет и Быстрый Бен стояли в конце улицы, беседуя о чем-то. Сержант хмуро посмотрел на них, заметив, как болезненно вздрогнул маг при очередном раскате грома, донесшемся с востока.

Капитан Стиллис, дав им указания, прошел через анфиладу комнат дома на террасу, выходящую в сад. Вискиджак подождал, пока тот не скроется из виду, потом поспешил к Маллету и Быстрому Бену.

– Что такое? – спросил он.

Быстрый Бен казался напуганным. Ответил Маллет.

– Этот гром и вспышки, сержант. Это не гроза. Похоже, Паран рассказал нам правдивую историю.

– Это означает, что у нас мало времени, – ответил Вискиджак. – Интересно, почему еще нет адъюнкта, думаете, что она во весь дух удирает отсюда?

Маллет пожал плечами.

– Неужели ты не понимаешь? – нервно спросил Быстрый Бен. Он несколько раз вдохнул воздух, прежде чем продолжить, потом добавил, – это существо, оно готово сражаться. Мы применили заклинания из высшей магии, но оно продолжает приближаться, а это означает, что оно побеждает. А это означает…

– Что плохи наши дела, – завершил Вискиджак – Мы уйдем так, как и планировали. Пойдемте, надо встать на те места, которые нам указали. Быстрый Бен, ты уверен, что Калам и Паран смогут найти нас?

– Направление указано, сержант, – простонал в ответ маг.

– Хорошо. Тогда пойдемте. Через дом и дальше.

– Такое впечатление, что он проспит еще несколько дней, – сказал Калам, стоя у постели Колла и глядя на капитана.

Паран поднял свои покрасневшие глаза.

– Она, должно быть, дала им что-то, – упрямо повторил он, – они просто не заметили.

Калам помотал головой.

– Говорю тебе, что этого не было. Все внимательно следили за подобными вещами. С отрядом все в порядке. Нам уже пора двигаться.

Паран с усилием поднялся на ноги. Он был почти истощен, и знал это.

– Значит, она появится в этом доме, – продолжил он, пристегивая меч.

– Ну ладно, – ответил Калам, подходя к двери, – мы ведь туда и идем, так? Она появится, а мы ее тут и схватим, так как ты планировал сразиться с ней.

– Прямо сейчас, – ответил Паран, тоже направляясь к двери, – я в такой форме, что сражаться с ней долго мне не удастся. Я могу надеяться только на внезапность, меня-то она не ожидает, это поможет мне выиграть несколько секунд, – он посмотрел в темные глаза Калама. – Воспользуйтесь этими секундами, капрал.

– Слушаюсь, капитан, – усмехнулся Калам.

Они оставили посапывающего Колла и спустились к стойке бара на первом этаже. Когда они проходили мимо стойки, Скурв проводил их подозрительным взглядом.

Калам изрыгнул проклятье, мягким движением бросился вперед и схватил его за грудки. Он протащил визжащего хозяина корчмы по стойке, потом притянул его к себе.

– Мне осточертело ожидание, – зарычал убийца. – Ты передашь сообщение главе Гильдии Убийц. Мне все равно, как. Просто сделай это, действительно, сделай. Вот сообщение: самая дорогая сделка, о которой когда-либо слышала Гильдия, состоится у задней стены сада в поместье леди Симталь. Сегодня вечером. Если глава Гильдии не просто так носит это звание, а является таковым на самом деле, то Гильдия справится с заданием. Передай сообщение, даже если тебе придется прокричать его с крыши, иначе я вернусь сюда с единственным желанием – убивать.

Паран таращился на Калама, слишком уставший, чтобы удивляться.

– Мы даром теряем время, – сказал он.

Калам рванул Скурва за рубаху и притянул еще ближе к себе.

– Да, нам пора, – рыкнул он. Потом Калам отпустил его, позволив трактирщику сползти вниз по стойке, кинув ему горсть серебра.

– За беспокойство, – пояснил он.

Паран жестом позвал убийцу, тот кивнул. Они вышли из корчмы Феникса.

– Все еще выполняешь приказ, капрал?

Калам фыркнул.

– Нам ведено предложить контракт от имени императрицы. Если контракт будет заключен, а убийства состоятся, Лейсин должна будет заплатить, независимо от того, будем мы уже вне закона или нет.

– Город будет выпотрошен до того, как в него войдет Дуджек со своей армией, а императрица за это еще и заплатит. Она лучше удавится, Калам.

Он ухмыльнулся.

– А это будут уже ее проблемы, не мои.

По улицам медленно двигались Серолицые, они брели через толпу молчаливыми серыми тенями, зажигая газовые лампы факелами на длинных шестах. Некоторые в толпе, слишком уж набравшиеся, нарочито приветствовали и благословляли их. Серолицые, лишенные личностей и закрытые до подбородков капюшонами, кланялись в ответ и шли дальше по тут же освобождающемуся пути.

Калам смотрел на них, не отрываясь.

– Что-то случилось, капрал? – спросил Паран.

– Да что-то мелькнуло. Я не смог уловить. Что-то, связанное с этими Серолицыми.

Капитан пожал плечами.

– Они зажигают фонари. Может, пойдем? Калам вздохнул.

– Пойдем, конечно.

Экипаж, покрытый темным лаком и влекомый двумя серыми жеребцами, медленно проползал через толпу. Метрах в пяти перед ним шли двое стражников из дома Барука, отодвигая народ с середины улицы и используя мечи в ножнах, когда кто-то начинал вопить и ругаться.

Внутри обитого плюшем экипажа все эти вопли и проклятия казались отдаленным гулом прибоя, заглушенные заклинанием алхимика для снижения шума. Он сидел, уронив подбородок на грудь, его глаза, полуприкрытые и спрятанные в тени от густых бровей, изучали Тисте Анди, сидящего напротив. Рейк ни слова не сказал с тех пор, как пришел к алхимику за минуту до назначенного времени отъезда.

Барук покачивал головой. Магия потрясала холмы на востоке, ее волны доходили до города, каждый городской маг чувствовал эти волны, ударяющие, как хороший кулак. Он прекрасно понимал, из какого источника они выходят. Приближался обитатель гробницы, каждый его шаг чувствовал и Аномандер Рейк из Тисте Анди. Оказалось, что предсказание Маммота не верно, у них были не дни, а часы.

Да, несмотря на битву Путей, несмотря на то, что сила Ягута превосходила силу магов Рейка (ведь обитатель гробницы приближался, неутомимый и неудержимый) хозяин Лунного Семени непринужденно сидел на мягких подушках, вытянув перед собой ноги и сложив на коленях руки в перчатках. Маска, что лежала рядом с ним на бархате, была бы просто исключительна, если бы только не выглядела так гадко. В иные времена Барук удивился бы мастерству, с которым она была сделана, но сейчас он глядел на нее с подозрением. В ней был какой-то секрет, что-то говорящее о том, кто ее носит. Но Барук не мог понять, в чем состоит этот секрет.

Турбан Орр поправил маску, изображающую сокола, и остановился у широких ступеней, ведущих к парадным дверям. Он услышал, как к воротам подъехал еще один экипаж, и обернулся. За его спиной послышались шаги.

Потом раздался голос леди Симталь.

– Что же вы не велели моим слугам доложить о вашем прибытии? Позвольте же проводить вас в парадные комнаты, – ее рука обвилась вокруг его руки.

– Минутку, – пробормотал он, глядя на того, кто выходит из подъехавшего экипажа. – Это выезд алхимика, – сказал он, – но едва ли это Барук.

Леди Симталь посмотрела в том же направлении.

– Громы небесные! – ахнула она. – Кто бы это мог быть?

– Гость Барука, – задумчиво произнес Орр.

Она вцепилась в его руку.

– Я знаю о его привилегиях. Скажите мне, вы раньше видели этого человека?

Орр в ответ пожал плечами.

– Он же в маске. Откуда я знаю?

– А сколько у вас вообще знакомых, двухметрового роста, и носящих за спиной двуручный меч? – съехидничала она. – А эти белые волосы, вы полагаете, часть маски?

Член Совета ничего не сказал. Он смотрел, как Барук выходит вслед за незнакомцем. У алхимика была надета традиционная полумаска серебристого цвета, которая закрывала только глаза. Но кто за ней скрывается, было очевидно. Турбан Орр застонал, он прекрасно знал, что его предположения о влиянии алхимика в городе верны. Он снова перевел взгляд на незнакомца. У него была маска черного дракона, покрытая серебром и покрашенная так, что выражение морды у дракона было… ехидное.

– Ну, так что? – спросила леди Симталь. – Мы будем торчать здесь всю ночь? Кстати, как ваша драгоценная супруга?

– Больна, – рассеянно сказал он. Потом он улыбнулся ей, – Следует ли нам представиться гостю алхимика? И могу ли я сказать комплимент вашему наряду?

– Не стоит, – ответила она.

– Черная пантера очень вам к лицу, леди.

– Конечно, к лицу, – ответила она, глядя, как Барук со своим гостем приближаются к ним по гравию дорожки. Она убрала свою руку с руки Орра и шагнула навстречу гостям. – Добрый вечер, алхимик Барук. Добро пожаловать, – обратилась к человеку в маске дракона. – Какой костюм! Мы уже встречались раньше?

– Добрый вечер, леди Симталь, – с поклоном ответил Барук. – Член Совета Турбан Орр. Позвольте мне представить, – он заколебался, но Тисте Анди помог ему кивком, – господин Аномандер Рейк, гость нашего города, – алхимик ожидал, что Орр узнает имя.

Турбан Орр официально поклонился.

– Приветствую вас от имени городского Совета, господин Аномандер Рейк.

Барук вздохнул. Аномандер Рейк – имя, известное ученым и поэтам, но не членам городских Советов.

Орр продолжал свою речь.

– Поскольку вы лорд, я полагаю, у вас имеются земли? – он чуть не отпрыгнул назад, когда драконья морда повернулась к нему. Темно-синие глаза посмотрели в его.

– Земли? Да, член Совета, я лорд, но это титул, присвоенный мне моими подданными, – Рейк поглядел через плечо Орра в залу, в которую вел широкий коридор. – Похоже, леди, что вечер в разгаре.

– И правда, – засмеялась Симталь. – Пойдемте же, присоединимся к остальным.

Барук снова вздохнул с облегчением.

Мурильо вынужден был признать, что подобранные Круппом маски были весьма кстати. Он, несмотря на охватившее его волнение, невольно улыбался своей маске, отделанной настоящими перьями и изображавшей павлина. Он стоял перед длинным переходом, ведущим в патио и сад, одна рука за поясом, в другой – бокал легкого вина.

Раллик со скрещенными на груди руками стоял рядом с ним, привалившись к стене. Маска убийцы изображала Катлинского тигра, такого, как обычно рисовали в книгах. Мурильо знал, что к стене он прислонялся не просто так, он едва стоял на ногах. Он еще раз спросил себя, как они справятся. Внезапно убийца напрягся, устремив глаза на входные двери.

Мурильо, вытянув шею, проследил за его взглядом. Вон там, маска ястреба.

– Это Турбан Орр, точно, но кто это с ним?

– Симталь, – буркнул Раллик. – И Барук, и еще какое-то чудище в маске дракона и с оружием.

– Барук? – Мурильо нервно хихикнул. – Понадеемся, что он нас не узнает. А то он тут же всех созовет.

– Это неважно. Он нас не остановит.

– Может, ты и прав, – Мурильо едва не выронил бокал. – Ах, Башмак Худа!

Раллик со свистом выдохнул сквозь зубы.

– Проклятье! Ты посмотри на него! Он прет прямо на них!

Леди Симталь и Турбан Орр извинились, оставив Барука и Рейка посреди комнаты. Люди проходили мимо них, некоторые кланялись Баруку и спешили дальше. Целая толпа окружила леди Симталь у винтовой лестницы, забросав ее вопросами об Аномандере Рейке.

К Баруку и его спутнику приближалась фигура. Маленький, кругленький человек в потертом красном жилете, обе его руки были заняты сладостями. На нем была одета маска херувима, ее открытый алый рот был весь в крошках и в креме от пирожных. Ему то и дело преграждали путь, он поворачивался и изгибался, извиняясь.

Рейк заметил человека.

– Потешный, правда?

Барук хихикнул.

– Он работает на меня, – пояснил он. – Точнее, я работал все эти годы на него. Аномандер Рейк, позвольте представить вам того, кто известен как Угорь. Лучший шпион Даруджистана.

– Вы шутите?

– Нет.

Крупп подошел, его грудь тяжело вздымалась.

– Мастер Барук! – произнес он, задыхаясь. – Какая неожиданность! – лицо херувимчика повернулось к Рейку. – Как мастерски сделаны ваши волосы, сэр. Исключительная работа. Меня зовут Крупп, сэр. Крупп Первый, – он сунул в рот что-то сладкое и прожевал.

– Это господин Аномандер Рейк, Крупп.

Крупп темпераментно закивал головой, потом проглотил кусок.

– Ну, конечно! Тогда нет ничего удивительного в вашем высоком росте. Крупп завидует тем, кто смотрит на других свысока.

– Но гораздо проще дурачить других, – ответил Рейк, – когда ты маленький и незаметный. Риск того, что тебя вычислят, заметно снижается, как вам известно.

– Круппу известно, что вы имеете в виду. Но кто же станет возражать тому, что дракон парит над родом человеческим? Крупп может только представлять себе восторг полета, напряжение огромных крыльев и попискивание кроликов, которые прячутся в тени, трепеща.

– Мой милый Крупп, – вздохнул Барук. – Это только маска.

– Такова ирония судьбы, – заявил Крупп, поднимая одну руку с зажатыми в ней сладостями над головой. – Так учатся противиться очевидному, сдаваясь перед подозрениями и кажущимися странными заключениями. Но разве Крупп обманывается? Может ли Угорь плавать? Ура, эти грязные воды для Круппа – дом родной, а глаза его широко открыты от близости чуда! – он поклонился, засыпая пространство вокруг себя крошками и кусочками пирожных, потом пошел дальше, бормоча на ходу: – Как там дела на кухне, Крупп подозревает…

– И впрямь, Угорь, – изумленно произнес Рейк. – Он – урок всем нам, я думаю.

– Да, пожалуй, – согласился Барук. – Мне необходимо выпить. Я покину вас. Извините.

Турбан Орр стоял, прислонившись спиной к стене, и разглядывал толпу в зале. Он никак не мог расслабиться. Последняя неделя была изматывающей. Он все еще ждал подтверждения от Гильдии, что Колл мертв. Для них было нехарактерно так затягивать выполнение работы, а всадить нож в пьяницу было не так уж и сложно.

Охота на шпиона в его окружении зашла в тупик, но он был убежден, что таковой или таковая несомненно существует. Снова и снова с момента убийства Лима он ощущал, как в ответ на его действия в Совете предпринимают контрдействия, но не явно, так что указать пальцем нельзя. Однако подготовленное им заявление было провалено.

Он пришел к этому выводу сегодня утром и решился действовать. В данный момент его самый верный посыльный гнал коня по торговому пути и, возможно, уже добрался до холмов Гадроби, где бушевала теперь гроза, и был на пути к Засеке. К империи. Турбан Орр знал, что империя близко. И никто в Даруджистане не сможет остановить ее. Хозяин Семени однажды уже потерпел поражение там, в Засеке. Почему теперь должно быть по-другому? Нет, теперь пришли такие времена, когда он сумеет сохранить свое положение и при империи. Или даже будет вознагражден за поддержку более высокой должностью.

Он рассеянно посмотрел на стражника, который стоял сбоку от винтовой лестницы. Тот показался ему почему-то знакомым. Не лицом, нет. Было что-то в том, как он стоял, в его плечах. Это не стражник из Зала Величия? Нет. У него простая форма, а в Зале Величия стоят элитные отряды. Турбан Орр нахмурился под своей маской ястреба. Но тут стражник поправил завязку шлема, и Турбан Орр едва не задохнулся от возбуждения. Он вжался в стену, пытаясь унять дрожь. Цитадель Деспота! Все эти ночи, ночь за ночью, целыми годами, этот стражник был свидетелем его полночных встреч с союзниками и шпионами. Там стоял шпион!

Он выпрямился, положив руку на рукоять меча. Вопросов у него больше не было, будь проклята чувствительность леди Симталь и этот праздник! Он хотел, чтобы месть была яростной и немедленной. Орр никому не позволит остановить его. Не сводя глаз с ничего не подозревающего человека, Турбан Орр шагнул вперед.

Он натолкнулся на крепкие плечи и широкую спину. Большой человек в маске тигра повернулся к нему. Орр ожидал извинений, но в ответ получил только молчание, тогда попытался обойти человека.

Незнакомец вытянул руку. Турбан Орр выругался, когда рука в перчатке пролила ему на грудь вино.

– Идиот! – засопел он. – Я член Совета Турбан Орр. Прочь с дороги!

– Я знаю, кто ты такой, – спокойно сказал человек.

Орр ткнул его пальцем в грудь.

– Сними маску, чтобы я знал, кого потом искать.

– А у тебя я маски даже не заметил, – сказал человек холодно, и невыразительно. – Ошибся из-за носа, наверное.

Глаза члена Совета сузились.

– Смерти хочешь, да? – рявкнул он. – Я тебе помогу, – он схватился за меч. – Через минуту, теперь я должен…

– Я никого не жду, – сказал Раллик Ном. – А особенно крючконосого стервятника, претендующего на звание человека. Если у тебя хватит духу для дуэли, она произойдет сейчас же, иначе вся эта болтовня ничего не стоит.

Турбан Орр, дрожа от злости, подошел ближе.

– Как твое имя? – хрипло спросил он.

– Тебе лучше не слышать его, Турбан Орр.

Турбан Орр поднял руки и сделал приглашающий жест.

– Слушайте меня, гости! Незапланированное развлечение для всего общества! – разговоры умолкли, все повернулись к члену Совета. Он продолжил:

– Дурак покусился на мою честь, друзья. Как Турбан Орр отвечал всегда на подобное?

– Дуэлью, – взволнованно выкрикнули в толпе. Все зашумели.

Орр указал на Раллика Нома.

– Этот человек, который настолько нагл, что осмелился надеть маску Великого Тигра, скоро будет мертв. Посмотрите на него сейчас, друзья, когда и он смотрит на вас, и знайте, что он уже покойник.

– Прекрати болтовню, – прервал Раллик.

Член Совета стащил с лица маску, обнажив недобрую усмешку.

– Если бы только я мог убить тебя тысячу раз, и тогда я не был бы удовлетворен. Но придется сделать это только раз.

Раллик снял маску и бросил ее на покрытые ковром ступени. Он посмотрел на Турбана Орра.

– Ну, что хватит валять дурака, Орр?

– Хоть и без маски, а все равно незнакомец, – заключил Орр, усмехаясь. – Так тому и быть. Найди себе секунданта, – его посетила идея, он развернулся и оглядел толпу. За своей спиной он нашел ту маску, которую искал, волка. Его выбор секунданта мог иметь политическое значение и прибыли, в зависимости от того, кого он выберет. Тот из толпы, кто откажется быть его секундантом, выставит себя круглым дураком. – Я приглашаю в секунданты, – громко объявил он, – члена Совета Эстрейсина д'Арля.

Волк вздрогнул. Рядом с ним стояли две женщины, одна совсем девочка. Жена д'Арля была одета знатной дамой из Каллоза, а дочь выбрала довольно экстравагантный костюм, ее едва прикрывало платье воительницы Баргастов. Они обе разговаривали с Эстрейсином. Он выступил вперед.

– Честь для меня, – он поклонился, выполняя требуемую формальность.

Турбан Орр чувствовал себя триумфатором. Заполучить в секунданты наиболее влиятельного врага из Совета означало вогнать в полную панику добрую половину присутствующих здесь государственных мужей. Вполне удовлетворенный, он обернулся к своему безымянному оппоненту.

– А ваш секундант?

В зале повисло молчание.

– У меня очень мало времени, – тихо произнесла леди Симталь.

– Ведь я же хозяйка праздника…

– Значит ваша обязанность, – промурлыкал ее собеседник, – следить, чтобы гостям было хорошо, – он отбросил падающие ей на лоб волосы. – А это то, что вы и делаете, и делаете прекрасно.

Она улыбнулась и пошла к двери. Она защелкнула замок, потом снова подошла к человеку.

– Не больше получаса.

Человек подошел к кровати и стянул кожаные перчатки.

– Я уверен, – произнес он, – что эти тридцать минут действительно будут прекрасны, каждая последующая лучше предыдущей.

Леди Симталь вслед за ним подошла к кровати.

– Я надеюсь, – прошептала она, обвивая руками шею человека и притягивая его голову к своим губам, что именно сейчас вы сообщите вдове Лима горькую весть, – она приблизила свои губы к его, потом провела кончиком языка по его губам.

– Мм, какую горькую весть?

– Что вы нашли себе любовницу получше, разумеется, – она коснулась языком его уха. Внезапно она подалась назад, озадаченно посмотрела ему в глаза. – Вы слышите? – спросила она.

Он обнял ее и притянул к себе.

– Слышу что?

– Да вот только что, – пояснила она, – наступила тишина. Я лучше пойду…

– Они просто все в саду, – уверенно сказал человек. – Минуты идут, леди.

Она заколебалась, но все-таки сделала ошибку, позволив ему прижаться всем телом к ней. Ее глаза расширились в тревоге. Дыхание ее прервалось.

– Почему, – выдохнула она, – мы все еще одеты?

– Хороший вопрос, – проворчал Мурильо, увлекая ее за собой на кровать.

В повисшем после вопроса Турбана Орра молчании Барук поймал себя на том, что готов выйти вперед. Он прекрасно понимал, какой это будет скандал, но ни секунды не колебался. Раллик Ном и впрямь оказался в тяжелом положении. Но он был его другом, более близким алхимику, чем Крупп или Мурильо, и, несмотря на свою профессию, человеком чести. А Турбан Орр был последним оплотом леди Симталь на пути к власти. Если Раллик убьет его, она падет.

Возвращение в Совет Колла было тем, чего страстно желали и он, и другие маги его Пути. Смерть Турбана Орра принесет облегчение. Эта дуэль была еще важнее, чем думал Раллик. Алхимик приготовился говорить и глубоко вдохнул.

Большая рука накрыла его руку, и, прежде чем Барук сумел отреагировать, лорд Аномандер Рейк выступил вперед.

– Я предлагаю свои услуги в качестве секунданта, – громко сказал он и поглядел Раллику в глаза.

Убийца ничем не выдал себя, не взглянул на Барука. Он кивком ответил на предложение Рейка.

– Может быть, – засопел Орр, – незнакомцы знают друг друга?

– Мы никогда не встречались раньше, – ответил Рейк. – Однако мне показалось, что это лучший способ положить конец дебатам, член Совета. Так принято в Советах – бесконечно решать проблему? Приступим?

Турбан Орр повел всех на террасу, Эстрейсин д'Арль шел за ним. Когда Барук повернулся, чтобы пойти туда же, он увидел рядом с собой кого-то знакомого. Он развернулся и обомлел.

– О, боги, Маммот! Где ты только взял эту чудовищную маску?

Старик посмотрел ему в глаза, потом отвел взгляд.

– Точный портрет Ягута, по-моему, – мягко пояснил он. – Клыки только коротковаты.

Барук встряхнулся.

– Ты уже разыскал племянника?

– Нет, – ответил Маммот, – я очень беспокоюсь.

– Понадеемся, – ответил Барук, когда они уже выходили, – что удача Опоннов не оставит мальчика.

– Понадеемся, – еле слышно отозвался Маммот.

У Вискиджака глаза полезли на лоб, когда он увидел вываливающую в сад взволнованную толпу.

Скрипач подошел к нему.

– Дуэль, сержант. Парень, что с винным пятном на груди, член Совета Турбан Орр. А кто другой, никто не знает. Он здесь вместе с тем человеком, что в маске дракона.

Сержант, сложив руки на груди, прислонился к одной из мраморных колонн, окружающих фонтан, но увидев человека в маске, он едва не свалился в этот самый фонтан.

– Худов потрох! – выругался он. – Ты узнаешь эти серебряные волосы?

Сапер помрачнел.

– Лунное Семя, – выдохнул Вискиджак. – Это тот маг, лорд, что сражался с Тайскренном, – он произнес еще несколько не принятых в обществе фраз, потом добавил, – И он не человек.

– Тисте Анди, – ахнул Скрипач. – Этот сукин сын нас нашел. Точно.

– Заткнись, – Вискиджак приходил в себя после потрясения. – Смотри, чтобы никто не ходил за фонтан, как велел капитан Стиллис. Спиной к деревьям, руки на оружии. Давай, шевелись!

Скрипач поморщился. Сержант проследил за тем, как он обошел всех членов отряда. Куда же запропастились Калам и Паран? Он поймал взгляд Быстрого Бена и махнул ему рукой.

– Скрипач все передал, – пояснил Бен, подходя ближе. – От меня пользы будет немного. Этот выходец из могилы своими волнами все портит. У меня голова просто лопается, – он натянуто улыбнулся. – Посмотри вокруг. Ты отличишь всех магов по больному взгляду. Если бы мы смогли добраться до наших Путей, нам бы полегчало.

– Так почему же вы этого не делаете?

Маг сморщился.

– Тогда нас сразу же почует Ягут и мы станем фаршем. Самых слабых он возьмет сразу, даже на расстоянии. А потом начнется просто невообразимое.

Вискиджак смотрел, как гости освобождают место на террасе, расходясь в стороны.

– Найди Ежа и Скрипача, – приказал он, не отрываясь глядя на Тисте Анди. – Удостоверься, что они готовы к неожиданному повороту событий. Тогда дом запылает, долго и горячо. Нам придется взорвать и другие мины. Кивнешь мне, когда выяснится, что все готовы.

– Хорошо, – Быстрый Бен отошел.

Вискиджак воскликнул от изумления, когда у него из-за спины вышел молодой человек, одетый вором, с полностью закрытым лицом.

– Прошу прощения, – проговорил он, смешиваясь с толпой.

Сержант уставился на него, потом посмотрел в сад. Как, разрази его гром, этот парнишка сумел прошмыгнуть мимо в первый раз? Они ведь перекрыли проход. Он потихоньку вынул из ножен меч.

Крокус понятия не имел, в каком костюме будет Шалисс, и он настроился на долгую охоту. Он оставил Апсалу у задней стены сада и теперь ощущал себя виноватым. Хотя она, казалась, восприняла все нормально, отчего он чувствовал себя еще хуже. Почему она так ко всему относится?

Он задумался о странной форме толпы, ища в ней голову, которая должна была быть приблизительно на уровне груди среднего мужчины. Он повернулся в растерянности и обнаружил Шалисс, которую совсем не скрывал костюм.

Крокус стоял между двумя дюжими охранниками. Прямо напротив него, метрах в десяти, стояла Шалисс с пожилой дамой. Крокус решил, что это ее мать. Все вокруг внимательно смотрели на высокого человека с суровым взглядом, стоящего на одном конце расчищенного пространства и говорящего с другим человеком, который помахивал дуэльной перчаткой. До вора медленно дошло, что дуэль вот-вот начнется.

Протолкнувшись между двумя охранниками, Крокус вытянул шею, чтобы посмотреть на второго дуэлянта. Сперва он решил, что это гигант в драконьей маске с двуручным мечом. Но потом он увидел. Раллик Ном. Он посмотрел на первого участника дуэли. Этот знаком. Пихнул локтем стражника слева.

– Это член совета Турбан Орр?

– Да, именно так, сударь, – ответил стражник странно сдавленным голосом.

Крокус посмотрел человеку в лицо и увидел, что тот истекает потом под своим островерхим шлемом. Странно.

– А где леди Симталь? – спросил он как бы невзначай.

– Ее нигде не видно, – ответил стражник с видимым облегчением. – Иначе она прекратила бы все это.

Крокус согласно кивнул.

– Ну, – произнес он, – Раллик победит. Стражник посмотрел на него внимательным и пристальным взором.

– Вы знаете этого человека?

– Ну… – Кто-то забарабанил по его спине. Он обернулся и увидел бессмысленно улыбающегося ему херувима. – Крокус, это ты, мальчик! Какой у тебя интересный костюм!

– Крупп?

– Точно, угадал, – ответил Крупп. Раскрашенная физиономия повернулась к стражнику. – О уважаемый, а у меня для вас записка, – он вложил в руку человеку свиток. – Комплименты от верного тайного почитателя.

Крокус усмехнулся. Знатные леди иногда дарят своим вниманием и таких людей.

Рушащий Круги взял записку и снял с нее шелковую ленту.

Он не раз ощущал, что Турбан Орр смотрит на него. Сперва вглавной зале, когда он понял, что член Совета может до него добраться прямо сейчас, и теперь, когда все остальные были заняты проблемой, кто будет проводить дуэль.

Рушащий Круги молил, чтобы Раллик убил Турбана Орра. Он чувствовал, как его заливает волной страха, и дрожащими руками принял записку от Угря.

Настало время для Рушащего Круги передохнуть от своих обязанностей. Круг замкнулся, верный друг. Хотя ты никогда не встречался с Угрем, ты был одним из самых верных его помощников и ты заслужил отдых. Не думай, что Угорь просто избавляется от тебя. Это не в его привычках. Знак внизу этого пергамента обеспечит тебе проезд в Дхавран, где верные слуги Угря все подготовят к твоему приезду: купят поместье и законный титул для тебя. Ты попадешь в другой мир, с другими порядками. Верь своим новым слугам, друг, сейчас и потом. Этой же ночью ты должен попасть на пристань, где швартуются купеческие корабли из Дхаврана. Там будет судно «Энскалейдер». Покажи знак на пергаменте любому члену команды, они все слуги Угря. Время пришло, Рушащий Круги. Круг замкнулся. Прощай.

Барук всплеснул руками в волнении.

– Прекратите! – воскликнул он. – Я проведу дуэль и возьму на себя всю ответственность. – Право присудить победу будет за мной. Обе стороны согласны?

Турбан Орр кивнул. Это еще лучше, чем Эстрейсин в секундантах. То, что именно Барук объявит его победителем, тоже пойдет ему на пользу.

– Я согласен.

– Я тоже, – сказал Раллик, перебрасывая свой короткий плащ через плечо.

Внезапный порыв ветра с востока всколыхнул деревья в саду. Со стороны холмов донесся раскат грома. Некоторые из гостей, казалось, готовы потерять сознание. Турбан Орр ухмыльнулся, вступая в расчищенный круг. Сухие листья, гонимые ветром, застучали по земле, будто кости.

– Пока не начался дождь, – произнес он. Его сторонники в толпе засмеялись. – Конечно, – продолжил Орр, – можно все и затянуть развлечения лади. Рана там, рана тут. Мне нарезать его на кусочки? – он заговорщецки подмигнул хору своих почитателей. – Вы жаждете крови, друзья? Но смогут ли дамы танцевать на скользких плитках после наступления темноты? Нам придется попросить нашу хозяйку… – а где же Симталь? – Его воображение подсказало ему правильный ответ, и он помрачнел. – Впрочем, не стоит, – холодно заключил он, – все произойдет быстро.

Член Совета вынул из ножен оружие и пристегнул кожаные перчатки пуговками к манжетам, чтобы они прочно держались на руках. Он оглядел лица собравшихся, даже теперь выискивая предателей по выражению лица. У него были друзья, которые на самом деле были врагами, враги, которые оказывались друзьями, игра продолжится, но теперь настал момент истины. Он потом вспомнит все лица и обдумает их выражение на досуге.

Турбан Орр проверил оружие. Его противник стоял в пяти метрах от него, спрятав руки под плащом. Он казался спокойным, почти скучающим.

– Что такое? – спросил Орр. – Где ваше оружие?

– Я готов, – ответил Раллик.

Барук встал на равном расстоянии от дуэлянтов, чуть сбоку. Он был бледен, казалось, что он очень болен.

– Не хотят ли секунданты сказать что-нибудь? – слабо спросил он.

Рейк ничего не ответил. Эстрейсин д'Арль откашлялся.

– Я желаю заявить, что я против этой дуэли, поскольку она поспешна и несерьезна, – он поглядел на Орра. – Член Совета может распоряжаться своей жизнью, однако. Но если он умрет, – тут он посмотрел на Раллика, – Дом д'Арлей не станет мстить за его гибель этому человеку. Вы, сударь, сами так захотели.

Раллик поклонился.

Турбан Орр натянуто улыбнулся. Негодяй заплатит за это, он клянется. Он слегка согнулся, готовый пойти в атаку. Как только начнется дуэль.

– Вас услышали, Эстрейсин д'Арль, – произнес Барук. Алхимик поднял перед собой носовой платок, потом отпустил его.

Турбан Орр рванулся вперед и сделал резкий выпад, так быстро, что он по сути уже пустил в ход оружие до того, как платок коснулся мощеной плитками площадки. Он увидел, как левая рука его противника увернулась от его лезвия, потом пошла вверх и вбок, в его кисти оказался зажат короткий кривой нож. Он ответил на удар мгновенно, но Орр отскочил в сторону, целясь в корпус противника. Он даже не заметил второго ножа. Раллик развернулся в сторону, отведя удар меча Орра ножом, зажатым в правой руке, себе за спину. Потом убийца шагнул, его левая рука взметнулась вверх, лезвие вонзилось в горло члена Совета. Раллик взмахнул правой рукой, и нож вошел Орру в грудь.

Член Совета припал на одну ногу, его меч поехал по плитам и зазвенел, когда он выпустил его, пытаясь прижать рану в горле. Движение было рефлекторным, он был уже мертв от полученной в сердце раны. Он упал.

Раллик отступил назад, оружие снова исчезло под его плащом.

– Тысяча других смертей, – прошептал он так тихо, что его услышали только Барук и Рейк, – не принесла бы мне большего удовлетворения, чем одна эта.

Барук подошел к нему и начал говорить что-то, но Рейк жестом указал ему на подходящего д'Арля.

Член Совета угрюмо посмотрел на Раллика.

– Я сильно подозреваю, – начал он, – по вашему стилю, что мы стали свидетелями убийства. Но даже Гильдия Убийц не достаточно еще обнаглела, чтобы совершать публичные убийства. Посему у меня нет выбора, я оставлю свои сомнения при себе. С этим делом покончено. Всего хорошего, господа, – он развернулся и зашагал прочь.

– Полагаю, – лицо Рейка, закрытое маской, повернулось к Раллику, – что это не было простым совпадением.

Народ сгрудился вокруг тела Турбана Орра. Все возбужденно галдели.

Барук наблюдал за лицом Раллика, на нем было написано мрачное удовлетворение.

– Дело сделано, Раллик. Пойдем домой.

К ним подошла большая толстая женщина в ярко-зеленом с золотой отделкой одеянии. Она была без маски. Женщина широко улыбнулась Баруку.

– Приветствую, – сказала она. – Интересные настали времена, правда? – ее личный слуга стоял рядом с ней, он держал наполненный вещами поднос, среди которых был кусок водосточной трубы.

Раллик отступил на шаг, слегка поклонился и ушел.

Барук вздохнул.

– Мое почтение, Дерудан. Позволь мне представить господина Аномандера Рейка. Мой господин, ведьма Дерудан.

– Прошу прощения за маску, – сказал ей Рейк. – Однако будет лучше, если она останется.

Дерудан выпустила из носа облачко дыма.

– Мои коллеги, как я понимаю, разделяют снедающее меня беспокойство, правда? Мы ощущаем приближение грозы, пока Барук продолжает убеждать нас, что мы ошибаемся.

– Стоит ли доказывать обратное? – спросил Рейк. – Дело касается меня лично. Правда, я не верю в то, что главная угроза нам исходит от того, кто за стенами Даруджистана. Но это всего лишь подозрение, ведьма, не более того.

– Я считаю, – неуверенно произнес Барук, – что нам следует держать подобные предположения и подозрения при себе, Рейк.

Тисте Анди задумался, потом отрицательно помотал головой.

– Это неразумно. Все становится слишком очевидным, чтобы можно было не реагировать на происходящее. В любом случае, я собираюсь остаться здесь.

Дерудан замахала руками на сердитое ворчание Барука.

– Правильно, Т'орруд Кабаль все равно непригоден, чтобы укрыться там, так? Верно также, что вокруг тоже опасно, могут произойти диверсии, так? Императрица хитра. Лично я считаю, лорд, что правда где-то посередине, – она улыбнулась Баруку. – Нам надо поговорить наедине, алхимик, – сказала она, обнимая его.

Рейк поклонился ведьме.

– Рад был познакомиться, – он посмотрел, как ведьма и алхимик бредут прочь, а слуга следует за хозяйкой след в след.

Крупп остановил слугу, нагруженного аппетитно выглядящими пряностями. Он взял пару щепоток не глядя, потом обернулся, чтобы продолжить свой разговор с Крокусом. Он замер. Парня нигде не было.

Толпа гостей бродила по террасе, некоторые казались расстроенными, но большинство чувствовало лишь легкое смущение. «Где леди Симталь?» – спрашивали они. Некоторые с усмешкою переделывали вопрос: «С кем леди Симталь?» Новая волна неприятия поднималась среди знатных гостей. Они бродили кругами, как стервятники, в ожидании так невовремя покинувшей их хозяйки.

Блаженно улыбаясь под маской херувима, Крупп поднял глаза на балкон, выходящий прямо на патио как раз тогда, когда за плотными занавесями появился женский силуэт. Он слизал липкий сахар с пальцев, причмокивая губами.

– Настало время, – пробормотал Крупп, – когда обет безбрачия, порожденный потерей, станет даром, нет, источником великого утешения. Готовься к буре, дорогой Мурильо.

Симталь раздвинула в стороны занавеси и посмотрела вниз.

– Ты был прав, – сказала она. – Они действительно все на террасе. Как странно все выглядит от этой приближающейся грозы. Я пойду оденусь, – она вернулась к кровати и принялась собирать разбросанную одежду. – А как ты, Мурильо? – спросила она. – Как ты думаешь, твой товарищ там внизу, он не ищет тебя, дорогой мой?

Мурильо спустил ноги с постели и стал натягивать чулки.

– Думаю, что нет, – ответил он. Симталь с любопытством посмотрела на него.

– А с кем ты пришел?

– Просто приятель, – ответил он, застегивая рубаху. – Сомневаюсь, что ты когда-либо слышала его имя.

В этот момент замок на двери щелкнул, а сама дверь распахнулась вовнутрь.

Леди Симталь, на которой было только белье, испустила душераздирающий вопль. Ее глаза метали молнии на вошедшего, завернутого в плащ.

– Как вы посмели войти в мою спальню? Немедленно уйдите, или я…

– Оба охранника в коридоре вам уже не помогут, они ушли, леди, – сказал Раллик Ном, входя в комнату и закрывая за собой дверь. Убийца посмотрел на Мурильо. – Одевайся, – бросил он.

– Ушли? – Симталь встала между Ралликом и Мурильо.

– Их верность куплена, – пояснил убийца. – Урок должен пойти вам на пользу.

– Мне достаточно закричать, и придут другие.

– Но вы не станете этого делать, – усмехнулся Раллик, – поскольку вы любопытны.

– Вы не посмеете причинить мне вред, – твердо заявила леди Симталь, – или Турбан Орр сживет вас со свету.

Убийца сделал еще один шаг вперед.

– Я здесь только для того, чтобы поговорить, леди, – сказал он. – Вреда вам не причинят, несмотря на то, что вы этого заслуживаете.

– Заслуживаю? Я вам ничего не сделала, я вас даже не знаю.

– Так же, как и член Совета Лим, – спокойно произнес Раллик. – А этим вечером тоже самое говорил Турбан Орр. Оба джентльмена, увы, поплатились за свое незнание. По счастью, вы пропустили дуэль, леди. Она была неприятна, но необходима, – он посмотрел тяжелым взором на побледневшую женщину. – Позвольте, я объясню. Предложенный Турбаном Орром контракт Гильдии Убийц официально расторгнут. Колл жив, он вернется теперь в свой дом. С вами покончено, леди Симталь. Турбан Орр мертв.

Он развернулся, вышел и закрыл за собой дверь.

Мурильо медленно поднялся. Он посмотрел в глаза леди Симталь, где жил и разрастался страх. Все ее пути к власти, ее безопасность и неуязвимость пошли прахом. Он видел, что это отразилось даже на ее внешнем виде: ее плечи выгнулись вперед, руками она держалась за живот, колени ее дрожали. Он понял, что не может больше этого выносить. Леди Симталь больше не было, и ему не хотелось находиться так близко к заменившему ее существу.

Он вынул из ножен свой украшенный орнаментом кинжал и бросил его на постель. Не говоря ни слова, не сделав ни жеста, он вышел из комнаты, зная точно, что он последний человек, который видел ее живой.

В коридоре он остановился.

– Маури, – тихо произнес он, – я к таким вещам не готов, – планировать дело и пытаться осуществить его было совсем не то, что дело уже сделанное. Он не стал разбираться в собственных чувствах. Справедливость избрала этот путь, путь белого огня, у него не было причин оглядываться или шарахаться в сторону. Справедливость совратила его, он понимал, что потерял что-то, он чувствовал, как его присутствие несет с собой смерть. Сожаление, следующее за смертью, тризна, они были оставлены без ответа, теперь они грозили захватить его полностью. – Маури, – прошептал он, первый раз в жизни близкий к желанию молиться, – мне кажется, я потерялся. Это так?

Крокус обошел вокруг мраморной колонны, не сводя глаз с довольно миниатюрной воительницы Баргастов, сидящей на бортике фонтана. Плевать на этих стражников в саду. Он же вор, не так ли? Кроме того, они выглядели весьма растерянными.

Он ждал своего шанса, когда миг настал, он метнулся в тени под деревьями. Никто за его спиной не издавал криков тревоги, никто его не остановил. Скользнув в темноту, Крокус повернулся и присел на корточки. Да, она по-прежнему сидела там, лицом в его сторону.

Он глубоко вздохнул, потом встал, держа в руке камень. Глядя на стражников, он выжидал. Мгновение спустя возможность представилась. Он шагнул вперед и бросил камень в фонтан.

Шалисс д'Арль подпрыгнула, она начала оглядываться по сторонам, стирая с раскрашенного лица капли.

Его сердце дрогнуло, когда ее взгляд прошел рядом с ним, потом она повернулась в другую сторону.

Крокус замахал отчаянно. Вот же она, совсем рядом. Он сдержал дыхание и снова замахал.

Оглянувшись на патио, Шалисс встала и быстро метнулась к нему.

Когда она подошла ближе, то выдохнула.

– Горлас? Это ты? А я жду весь вечер!

Крокус замер. Потом, без всяких раздумий, он потянулся к ней, одной рукой зажал ее рот, другой обхватил ее за талию. Шалисс отбивалась, сопротивлялась, пыталась отодрать его руку, зажимающую ей рот, но он упорно тащил ее через сад. «И что теперь?» – думал он.

Рушащий Круги прислонился спиной к колонне у входа в главную залу. Вокруг него суетились гости, хлопоча над телом Турбана Орра, громко споря друг с другом, кому-то угрожая впустую. Атмосфера в саду накалялась, в воздухе стоял запах крови.

Он утирал глаза, стараясь успокоиться. «Все кончено. Повелительница Снов, со мной все. Я могу отдохнуть. Наконец-то я могу отдохнуть». Он медленно выпрямился, глубоко вдохнул, поправил меч на ремне и осмотрелся вокруг. Капитана Стиллиса нигде не было видно, зал был практически пуст, только кучка слуг жалась у входа в кухню. Леди Симталь по-прежнему не было, и теперь всех настораживало ее отсутствие.

Рушащий Круги еще раз взглянул на гостей в саду, потом пошел к дверям. Когда он проходил мимо стола, на котором еще оставались конфеты и пудинги, он услышал негромкое сопенье, повернул голову и в конце стола увидел маленького кругленького человечка, сидящего на старинном плюшевом стуле. Его лицо закрывала маска херувима, но Рушащий Круги видел его закрытые глаза и кончик носа, который и производил услышанный им звук, то опускаясь, то поднимаясь на груди.

Стражник заколебался. Потом, тряхнув головой, он пошел дальше. За ворота, где ждал его город Даруджистан и свобода. Теперь, когда он сделал первый шаг по этому пути, ничто не сможет его задержать.

«Я сделал свою работу. Еще один безымянный иностранец, который не сумел убежать от тирании. Худ, прими дрожащую человеческую душу, его сны закончились, прерванные кинжалом убийцы. А что до моей души, то тут тебе придется немного подождать».

Он прошел через ворота, на губах его появилась сама собой радостная улыбка.

Двадцать вторая глава

Вороны! Великие Вороны!

Ваш насмешливый крик

Нас преследует всех,

Разносясь во все стороны

Разбит светлый день

О черную ночь.

Падает тень,

Прогоняя все лучшее прочь.

Вороны! Великие Вороны!

Крылья рвут облака,

И они в небесах умирают

Их могила от нас высока.

Разбит светлый день

О черную ночь.

Падает тень,

Прогоняя все лучшее прочь

Вороны! Великие Вороны!

Ваши клювы раскрыты —

Будет сегодня пожива,

Сегодня сотни убиты.

Я видел, как смех искрился

В ваших глазах.

Но это людей не обманет.

Вы сеете страх.

Каждый, увидев вас,

Вас проклинает.

В шуме крыльев

Холодная смерть песнь поет.

Снова и снова

Черная птица гибель с собой несет.

Вороны. Коллитт (род. 978)

Рист вывел из строя двух драконов. Оставшиеся двое кружились высоко над землей, а краснокрылый Силана скрылся из виду, улетев за холмы. Он был ранен, тиран Ягутов знал это, из него уходили жизненные силы и мощь.

– А теперь, – произнес тиран разорванными губами, – он умрет, – плоть Риста была содрана с костей впавшими в неистовство драконами, ярость, с которой они орудовали челюстями, была подобна ярости огня. Его старые пожелтевшие кости были разломаны, раздроблены и разбиты. Все, благодаря чему он держался и мог двигаться, заключалось в его Пути Омтос Феллаке.

Если бы Финнест был у него в руках, он смог бы обновить тело, наполнить его жизненными соками и здоровьем. Но цель уже близка. Еще одна гряда холмов, и на горизонте появятся городские стены, только они будут тогда отделять Риста от его великой силы.

Среди холмов шло побоище, на месте его Пути все обращалось в пепел. И Рист вновь почуял драконов. Он слышал, как они вопили от боли, и со смехом взметнул в небеса землю и камни, чтобы ослепить их. Он воспламенил воздух в том месте, где они должны были пролетать, и вновь ощущал, как прекрасно быть живым.

Пока он двигался, то продолжал опустошать землю на своем пути. Одним движением головы превратил в мелкие осколки мост через широкую полноводную реку. Там находились казармы и солдаты с железным оружием, довольно странные существа, они были выше Аймассов. Он ощутил, что их ничего не стоит поработить, но уничтожил их, поскольку они отвлекли его от битвы с драконами. Еще ему встретился всадник, похожий на солдат. Он убил и его, и лошадь, раздраженный самим его появлением.

Окруженный пламенеющим ореолом своей силы, Рист поднялся на тот холм, за которым мгновение назад исчез красный дракон Силана. Подозревая новую засаду, тиран собрал свою силу воедино, сжав кулаки, но, добравшись до вершины, так ничего и не обнаружил. Что, дракон улетел? Он вытянул шею. Да, осталось два черных дракона, а между ними Великий Ворон.

Рист перевалил через гребень холма и остановился, когда увидел перед собой равнину. На равнине ждал Силана, его красная блестящая шкура пошла черными пятнами, пот крупными каплями стекал по вздымающейся груди. Он ждал у основания холма, не двигаясь, со сложенными крыльями. Прямо перед ним был глубокий овраг, заросший ежевикой.

Тиран Ягутов грубо захохотал. Вот здесь дракон и умрет. Долина под холмом понижалась к горизонту, там, сияющий в темноте, лежал город, который забрал его Финнест. Рист замер, глядя на него. Даже самые большие города Ягутов прежних дней были гораздо меньше этого. А что это за странные голубые и зеленые огоньки, что так упорно разгоняют тьму своим сиянием?

Здесь полно загадок. Он жаждал разгадать их.

– Силана, – завопил он. – Элент! Я дарю тебе жизнь. Улетай, Силана! Это единственный раз, когда я оказываю милость. Слышишь меня, элент?

Красный дракон, не отрываясь, смотрел на него. Его фасетчатые глаза светились фонарями. Он не шевельнулся и ничего не ответил.

Рист пошел к дракону, изумляясь тому, что его Путь закрыт. Он сдается, так? И захохотал во второй раз.

Когда он приблизился, небо над ним изменило свой цвет, наполнившись серебристым сиянием магии. Город на горизонте исчез, закрытый взметнувшимися клубами пыли. Вместо него вздыбилась горная цепь, покрытая снегами, яркая и дикая в своей юности. Рист замедлил шаг. «Это видение Старшего мира, мира до Ягутов. Кто вызвал его для меня?»

– О боги моих времен, о!..

Тиран опустил глаза вниз и обнаружил рядом с собой смертного. Рист в удивлении приподнял одну бровь, рассматривая странный костюм этого человека: на нем было продранное и вылинявшее красное пальто, заляпанное какими-то сальными пятнами, его брюки лоснились от долгой носки и были дикого розового оттенка, на маленьких ногах болтались огромные кожаные ботинки. Человек достал из рукава кусок материи и промокнул ей лоб.

– Уважаемый, – произнес человек, – не так уж ты и стар!

– В тебе кровь Аймассов, – проскрипел Рист. – Даже в твоей речи звучат их гортанные раскаты. Ты пришел припасть к моим ногам? Ты мой первый слуга, который желает от меня милостей?

– Увы, – ответил человек, – ты ошибаешься, господин. Крупп, тот скромный смертный, что стоит перед тобой, не поклоняется никому, ни Ягуту, ни богу. Таковы особенности этого нового времени, которое отвечает тебе равнодушием, делает незначительными твои силы, противится тебе, это время ничтожного Круппа, в чьем сне ты неосторожно оказался. Крупп стоит перед тобой, ты можешь насладиться его самообладанием в последний миг перед тем, как он вышвырнет тебя отсюда. Все здесь зависит лишь от великодушия Круппа.

Рист засмеялся.

– Я и раньше ходил по снам смертных. Ты считаешь, что здесь хозяин, но ты ошибаешься, – тиран выбросил вперед руку, с которой сорвался пучок магических лучей. Магия захлестнула Круппа, ее волна потемнела, затем побледнела и исчезла, не оставив и следа от человека.

Слева от Риста раздался его голос.

– Грубо, заявляет Крупп. Подобные эскапады разочаровывают.

Ягут развернулся, прищурившись.

– Что это за игра?

Человек улыбнулся.

– Ну Круппа, разумеется.

Звук за спиной Ягута встревожил его, но было поздно. Он снова развернулся, тяжелый меч прошел через его левое плечо, сокрушил несколько ребер, разрубил позвоночник. От удара тиран завалился на бок. Рист неуклюже растянулся на земле, обломки его тела лежали вокруг него. Он увидел Т'лан Аймасса.

На лицо Риста упала тень Круппа, тиран посмотрел во влажные глаза смертного.

– Он, разумеется, не принадлежит клану. У него развязаны руки, он свободен, им все еще повелевает древний голос, к его собственному ужасу. Представь его изумление от того, что он был обнаружен. Онос Т'улан, Меч Первой империи, он более, чем кто-нибудь, подчиняется голосу крови, что когда-то согрела его конечности, его сердце, вдохнула в него жизнь много-много веков назад. Т'лан Аймасс заговорил.

– У тебя странные сны, смертный.

– У Круппа в запасе множество сюрпризов, даже для себя самого.

– Я чувствую здесь, – продолжил Онос Т'улан, – руку Гадающего на Костях.

– И в самом деле. Пран Шоль из клана Крон Аймассов, кажется, он так себя называет.

Рист поднял себя с земли, с помощью магии поместил обломки своего тела на прежние места.

– Никто из Т'лан Аймассов не может мне противостоять, – прошипел он.

– Сомнительное утверждение, – заявил Крупп. – Но даже если и так, он хотя бы попытался.

Тиран Ягутов выпрямился и увидел высокую черную фигуру, поднимающуюся из оврага. Когда это видение приблизилось, тиран покивал головой.

– Ты напоминаешь мне Худа. Что, этот Служитель Смерти еще жив? – он нахмурился. – Нет. Я ничего не чувствую. Ты не существуешь.

– Очень может быть, – ответила фигура тихим мягким голосом, в котором звучало сожаление. – Но если и так, – продолжила она, – то ты тоже не существуешь. Мы оба принадлежим прошлому, Ягут, – фигура замерла в нескольких метрах от Ягута и кивнула головой в капюшоне в сторону дракона. – Их хозяин ждет твоего прихода, Ягут, но он ждет напрасно, за это тебе следует благодарить нас. Он принесет с собой такую смерть, от которой нет избавления даже такому существу, как ты, – голова говорившего повернулась, тиран увидел в капюшоне тьму. – Здесь, во сне смертного, мы покончим с твоим существованием.

Рист усмехнулся.

– В этом времени нет никого, кто мог бы противиться мне.

Фигура рассмеялась хохотом, напоминающим стук камней.

– Ты глуп, Рист. В этом времени даже смертный может убить тебя. Волна рабовладения покатилась в другую сторону. Теперь мы, боги, – рабы, а смертные – наши хозяева, даже если они и не знают об этом.

– Значит, ты бог? – Рист усмехнулся. – Если так, ты мой отпрыск.

– Когда-то я был богом, – ответила фигура. – Мне, К'рулу, поклонялись, я был воплощен как Обилиск. Я – Создатель Путей, ты чувствуешь, что несет в себе этот древний титул?

Рист отступил на шаг назад, подняв свои лишенные плоти руки.

– Этого не может быть, – выдохнул он. – Ты ушел в Королевство Хаоса, вернулся на место своего рождения, тебя больше нет среди нас…

– Как я уже говорил, времена изменились, – спокойно ответил К'рул. – У тебя есть выбор, Рист. Тебя может уничтожить Онос Т'улан. Ты можешь не понимать, что означает его звание Меч, в мире нет ему аналогов. Ты можешь пасть от его меча или пойти со мной, ведь в одном мы схожи, ты и я: наше время прошло, нас ждут Ворота Хаоса. Что ты выбираешь?

– Ничего, Старейший, – с негромким смешком Рист заставил свое тело разлететься на куски. К'рул кивнул головой.

– Он нашел другое тело. Крупп вынул платок.

– О боги, – простонал он.

Калам резко махнул, и Паран нырнул вниз. Во рту у капитана пересохло. Что-то с этим садом было не ладно. «Может, все дело в переутомлении», – подумал он. Воздух в саду заставил его чувства работать по-новому. Ему казалось, что он видит, как пульсирует тьма, и может пощупать запах.

Калам достал свои кинжалы. Паран весь напрягся, ему ничего не было видно из-за убийцы. Слишком много деревьев, слишком мало света. Где-то впереди светились газовые лампы, по террасе бродили люди. Но казалось, что цивилизация находится в тысяче лиг отсюда. А здесь капитан ощущал повсюду чье-то присутствие, кто-то тяжело вздыхал со всех сторон.

Калам жестом показал, что Паран должен оставаться там, где он есть, и скользнул в тень справа от них. Скорчившись, капитан подкрался к тому месту, где секунду назад стоял убийца. Впереди брезжил свет, там была поляна. Однако, он ничего не мог толком разглядеть. Теперь его ощущение, что происходит что-то не то, превратилось в боль в голове. Он подполз еще ближе. Что-то стояло среди поляны, что-то массивное, как закрытый полотном камень или алтарь, перед ним стояла невысокая женщина, казавшаяся почти призраком в таком освещении. Она стояла спиной к Парану.

Она оставалась одна какое-то время, потом рядом с ней выросла фигура Калама, кинжалы сверкнули в его руках. Он поднял руки.

Женщина резко развернулась, одним локтем заехав убийце в живот, повернулась еще раз, ударив скорчившегося человека коленом. Калам вскрикнул, отступил на шаг и с тяжелым грохотом растянулся на земле.

Меч Парана был зажат у него в руке. Он выбежал на поляну.

Женщина увидела его и испуганно и изумленно закричала.

– Нет! – крикнула она. – Прошу вас!

Капитан застыл как вкопанный от услышанного им голоса молодой девушки. Калам сел. Он застонал, потом произнес.

– Проклятье, Горечь. Мы не ожидали встретить тебя. Мы были убеждены, что ты умерла.

Женщина расширенными глазами смотрела на подходящего Парана.

– Я должна знать вас, да? – спросила она Калама. Потом, когда Паран совсем подошел, она испуганно заслонилась рукой и отшатнулась.

– Я, я тебя убила! – застонав, она упала на колени. – Твоя кровь на моих руках. Я помню это!

Волна ярости захлестнула Парана. Он поднял меч и шагнул к ней.

– Стой! – зашипел Калам. – Стой, капитан. Что-то здесь не так.

С большим трудом убийца поднялся на ноги, потом сделал попытку сесть на камень.

– Нет! – воскликнула девушка. – Разве вы не чувствуете?

– Я чувствую, – проворчал Паран. Он опустил оружие. – Не трогай эту штуку, капрал. Калам шагнул в сторону.

– Хорошо, хорошо, – забормотал он.

– Это вовсе и не камень, – пояснила женщина, на ее лице уже не было того ужаса, который они видели секунду назад. – Это из дерева, – она поднялась и посмотрела на Калама. – И оно растет.

У Парана появилось подозрение.

– Девочка, скажи, ты меня помнишь? Ты узнаешь, кто я?

Она печально посмотрела на него, потом покачала головой.

– Я знаю Калама, – сказала она. – Он старый друг, мне кажется.

Убийца задохнулся, потом громко закашлял, тряся головой.

Она указала на деревянный предмет.

– Видите? Оно опять подросло, – оба мужчины посмотрели туда. По краям предмета заклубился туман, сворачиваясь и распрямляясь, потом туман пропал. Парану было очевидно, что предмет подрос.

– У него корни, – добавила она.

Паран взял себя в руки.

– Капрал? Останься здесь с девушкой, я быстро, – он убрал меч в ножны и ушел с поляны. Он немного поплутал под кронами деревьев, потом они, наконец, кончились, и Паран вышел к террасе, заполненной гостями. Слева стоял небольшой фонтан, окруженный рядом колонн, которые отстояли друг от друга на ярд.

Капитан увидел, что Вискиджак и его отряд расположились неровной цепью метрах в трех от сада, лицом к террасе. Они казались напряженными. Паран нашел сухую ветку и переломил ее.

На звук обернулись все шестеро. Капитан указал на Маллета и Вискиджака и скрылся под деревьями. Сержант сказал что-то Быстрому Бену. Потом позвал лекаря, и они подошли.

Паран приблизился к Вискиджаку.

– Калам нашел Горечь и кое-что еще, – пояснил он. – Девушка не в себе, сержант, и я думаю, что она не притворяется. В один момент она помнит, что убивала меня, в другой – уже нет. Она вбила себе в голову, что Калам – ее старый друг.

Мал лет хмыкнул.

Посмотрев через плечо на гостей, Вискиджак спросил.

– А что такое «кое-что»?

– Я не знаю, но ничего хорошего точно.

– Ладно, – вздохнул сержант. – Ступай с капитаном, Маллет. Посмотри на Горечь. С Гильдией никаких контактов? – обратился он к Парану.

– Нет.

– Тогда мы скоро уйдем, – решил Вискиджак. – Отпустим сперва Скрипача и Ежа. Маллет, когда будешь возвращаться, приведи с собой Калама. Нам нужно поговорить.

Никто не помешал Раллику. Когда он проходил через главную залу к дверям, люди оборачивались на него, разговоры умолкали при его приближении, чтобы вспыхнуть потом с новой силой. Какая-то тяжесть разливалась по всему телу убийцы, ее нельзя было объяснить потерей крови из той раны, что почти зажила. Тяжесть была не телесная, а эмоциональная.

Он остановился, глядя, как Крупп поднимается со стула, зажав в пухлой руке свою маску. Его лицо было покрыто потом, в глазах застыл ужас.

– У тебя есть все причины бояться, – сказал Раллик, подходя. – Если б я раньше узнал, что ты здесь…

– Тише! – воскликнул Крупп. – Круппу необходимо подумать!

Убийца нахмурился, но ничего не сказал. Он никогда раньше не видел Круппа без его привычной любезной мины, то, что он увидел теперь, заставило Раллика поежиться.

– Ступай своим путем, друг, – добавил Крупп, голос его звучал странно. – Твоя судьба ждет тебя. Более того, похоже, этот новый мир прекрасно подходит для таких, как Рист, независимо от того, какое тело он найдет.

Раллик еще больше помрачнел. «Он говорит, как пьяный». Раллик вздохнул и отвернулся, его мысли снова вернулись к тому, что он совершил этой ночью. Он пошел дальше, оставив Круппа за спиной. «И что теперь?» – подумал он. Сколько сил потрачено на подготовку того, что теперь свершилось. Его острые прежде мысли затянуло пеленой, голова кружилась от успеха. Это не было убийством, Раллик имел право исправить несправедливость. Он был инструментом Колла, он верил, что Колл хотел именно этого. «А если нет?» Он нахмурился еще сильнее. Раллик подавил этот вопрос еще до того, как его мозг начал подбирать возможные ответы на него. Как сказал Барук, пора домой.

Когда он шел, женщина в серебряной маске тронула его руку. Вздрогнув от прикосновения, он развернулся посмотреть на нее. Длинные темные волосы, полумаска. Через прорези для глаз не было видно ничего. Женщина подошла ближе.

– Я какое-то время просто спрашивала о тебе, – начала она. – Но теперь я решила сама посмотреть на тебя, Раллик Ном. Можно было обойтись и без смерти Оцелота.

Взгляд убийцы потемнел.

– Воркейн, – произнес он.

Ее голова слегка наклонилась, подтверждая эти слова.

– Оцелот был дураком, – резко ответил Раллик. – Если работа, предложенная Орром, была одобрена Гильдией, я готов понести наказание.

Она ничего не ответила.

Раллик молча ждал.

– Ты немногословен, Раллик Ном.

Он в ответ снова промолчал.

Воркейн негромко засмеялась.

– Ты сказал, что ждешь наказания, будто ты уже все решил по поводу собственной смерти, – она перевела взгляд с него на запруженную людьми террасу. – Член Совета Турбан Орр пользовался защитной магией, но это ему нисколько не помогло. Интересно, – казалось, что она обдумывает что-то, потом кивнула. – Твои умения необходимы, Раллик Ном. Пойдем со мной.

Он моргнул, недоумевая, потом, когда она пошла в сад позади дома, он последовал за ней.

Крокус одной рукой зажимал рот Шалисс, прижимая ее к земле всем телом. Другой рукой он сдирал маску вора. Ее глаза расширились, когда она узнала его.

– Попробуй только закричать, – предупредил Крокус хрипло, – ты об этом пожалеешь.

Он протащил ее ярдов десять под деревьями, прежде чем она обессилила его. Они какое-то время боролись, потом он победил.

– Я всего лишь хочу поговорить с тобой, – сказал он. – Я не причиню тебе вреда, Шалисс, клянусь. Если только ты не предпримешь чего-нибудь. Я убираю руку. Не кричи, пожалуйста, – он пытался понять выражение ее глаз, но там был только страх. Устыдившись, Крокус убрал руку.

Она не кричала, и через секунду Крокус даже пожалел об этом.

– Будь проклят, вop! Когда мой отец до тебя доберется, он с тебя живьем кожу снимет! Если только Горлас не поймает тебя раньше. Только попробуй сделать что-нибудь со мной, он тебя сварит на медленном огне…

Крокус снова зажал ей рот. Кожу снимет? Сварит?

– Кто такой Горлас? – спросил он свирепо, – Дежурный любовник? Ты меня выдала!

Она уставилась на него.

Он снова убрал руку.

– Я тебя не выдавала, – сказала она. – О чем ты говоришь?

– О том убитом стражнике. Я его не убивал, но…

– Разумеется, не убивал. Отец нанял Ясновидящего. Стражника убила женщина, слуга Веревки. Ясновидящий так испугался, что даже отказался от платы! Отстань от меня теперь, вор!

Он отпустил се, осел на землю и уставился на кроны деревьев.

– Ты меня не выдавала? А Миссе? А стражники в доме дяди Маммота? А большая охота?

Шаллис поднялась на ноги и стряхнула сухие листья с платья.

– О чем ты там бубнишь? Мне пора возвращаться. Горлас будет меня искать. Он старший сын Дома Толиусов, он серьезный фехтовальщик. Если он тебя со мной увидит, тогда точно будут неприятности. Крокус в тревоге посмотрел на нес.

– Погоди! – он вскочил на ноги. – Послушай, Шаллисс! Забудь этого идиота Горласа. Через год мой дядюшка официально представит нас. Маммот знаменитый писатель.

Шаллис широко распахнула глаза.

– Сядь обратно. Писатель? Пожилой человек с руками в чернилах, который сидит в четырех стенах – разве у такого дома есть сила? Влияние? Дом Толиусов обладает силой, влиянием, всем, что необходимо. Кроме того, Горлас меня любит.

– Но я… – он умолк и посмотрел в сторону. Любит ли он? Нет. Что это значит? Чего он, в конце концов, хочет от нес?

– Чего ты, в конце концов, от меня хочешь? – спросила Шалисс.

Он посмотрел себе на ноги. Потом взглянул ей в глаза.

– Общества? – неуверенно произнес он. – Дружбы? Что я несу? Я вор! Я граблю таких женщин, как ты!

– Да, все так, – согласилась она. – Зачем что-то менять? – выражение ее лица смягчилось. – Крокус, я тебя не выдам. Это будет наша тайна.

На какой-то миг он почувствовал себя ребенком, которому выговаривает добрая нянюшка, и решил, что ему нравится такое ощущение.

– До тебя, – с улыбкой добавила она, – я никогда не встречалась с настоящим вором с улицы.

Приятные ощущения сменились гневом.

– Дыхание Худа, нет, – засопел он. – Настоящим? Ты не знаешь, что такое настоящее, Шалисс. На твоих руках никогда не было крови. Ты никогда не видела, как умирает человек. Но зачем же менять что-то? Оставить всю эту грязь нам, ведь мы созданы для нее.

– Я видела, как умирает человек, этой ночью, – тихо ответила она. – Больше я не хочу этого видеть. Если это и есть «настоящее», я его не хочу. Оставь его себе, Крокус. Прощай, – она повернулась и ушла.

Крокус долго глядел ей вслед, глядел на заплетенные в толстую косу волосы, и ее слова отдавались у него в ушах.

Почувствовав внезапный упадок сил, он пошел обратно в сад.

Крокус надеялся, что Апсала ждет там, где он ее оставил. Единственное, чего он сейчас хотел – найти ее. Крокус скользнул в густую тень.

Маллет сделал только один шаг на поляну и замер. Паран потянул его за руку. Их глаза встретились. Лекарь покачал головой.

– Ближе я не пойду. То, что там живет, – проклятье для моего Пути Денула. И оно… оно чует меня… оно голодное, – он утер пот со лба и прерывисто вздохнул. – Лучше приведите сюда девушку.

Паран отпустил его руку и пошел на поляну. Теперь кусок дерева был размером со стол, оплетенный, как венами, извивающимися ветвями и покрытый со всех сторон грубыми квадратными отверстиями. Земля вокруг него сочилась кровью.

– Капрал, – прошептал он, холодея. – Пусть девушка идет с Маллетом.

Калам положил руку ей на плечо.

– Все в порядке, милая, – сказал он тоном доброго дядюшки, – ступай. Мы скоро придем.

– Да, – улыбнулась она, направляясь к тому месту, где стоял Маллет.

Калам поглядел ей вслед, потирая заросший щетиной подбородок.

– Никогда раньше не видел, чтобы Горечь улыбалась, – сказал он подходящему Парану. – А жаль.

Они стояли и смотрели, как Маллет о чем-то говорит с девушкой, потом он подошел к ней поближе и положил руку ей на лоб.

Паран кивнул головой.

– Гроза прекратилась, – сказал он.

– Да. Надеюсь, это означает то, на что хотелось бы надеяться.

– Кто-то остановил ее. Я разделяю твои надежды, капрал, – однако капитан едва ли надеялся. Что-то готовится. Он вздохнул. – А еще и двенадцати нет. Трудно поверить.

– Впереди у нас будет длинная ночь, – отозвался убийца, стало очевидно, что и у него запас оптимизма не велик. Он тоже вздохнул. Маллет вдруг изумленно воскликнул. Он убрал руку со лба девушки и теперь махал им, чтобы они подошли. – Иди ты, – сказал Калам Парану.

Капитан помрачнел, глядя на человека в черном. Потом он пошел туда, где стояли Горечь и лекарь. Глаза девушки были закрыты, она находилась в трансе.

Маллет начал сразу.

– Присутствие ушло, – заявил он.

– Это заметно, – ответил Паран, глядя на девушку.

– Но есть кое-что еще, – продолжал лекарь. – У нее внутри кто-то есть.

Паран удивленно поднял брови.

– Кто-то, кто находится там уже давно. Как он сумел пережить присутствие Веревки, для меня загадка. Теперь мне придется выбирать.

– Поясни.

Маллет присел на корточки, он рисовал на земле какие-то бессмысленные узоры сорванной веточкой.

– Этот кто-то защищал сознание девушки, работая как фильтр. За последние два года Горечь делала такие вещи, которые могут лишить ее рассудка, если она вспомнит о них. Это присутствие борется сейчас с воспоминаниями, но оно нуждается в помощи, оно не так сильно, как было когда-то. Оно умирает.

Паран опустился рядом с лекарем.

– Ты хочешь предложить ему помощь?

– Не уверен. Дело в том, что мне неизвестны его планы. Не знаю, к чему оно стремится, не могу прочитать его знаков. Что, если я помогу ему, а оно захочет полного контроля? Тогда девушка опять окажется захвачена присутствием.

– То есть, ты считаешь, что это присутствие защитило Горечь от Веревки, чтобы потом выбраться и занять его место?

– Если так, – сказал Маллет, – то оно не очень-то умно. Но почему оно действует так аккуратно? Его тело, его плоть пропали. Если оно лишится девушки, ему просто некуда будет деться. Это может быть кто-то любящий, родственник или что-то в этом духе. Личность, которая решила принести себя в жертву полностью. Это все вероятно.

– Себя? Это была она?

– Да, она была женщиной когда-то. Понятия не имею, что это сейчас. Единственное, что я могу уловить от нее, это грусть, – лекарь посмотрел в глаза Парану. – Самая большая грусть, которую я когда-либо видел.

Паран быстро взглянул ему в глаз, потом встал.

– Я не могу приказать тебе, что делать, лекарь.

– Но?

– Но я бы предложил тебе сделать это. Дай ему то, в чем оно нуждается, чтобы сделать то, что должно.

Маллет с облегчением вздохнул, потом отбросил палочку и встал.

– Мои ощущения подсказывают мне то же самое. Спасибо.

Калам громко обратился к кому-то с поляны.

– Ну, хватит уже. Покажитесь!

Двое мужчин повернулись и увидели, что Калам смотрит куда-то влево от себя. Паран ухватил Маллета за руку и быстро потащил его в тень. Лекарь потащил за собой Горечь.

На поляну вышли двое, женщина и мужчина.

Крокус змеей пробирался между корней и сучков леса. Для сада здесь было слишком много растительности. Голоса, которые он услышал, пробираясь в поисках Апсалы, принадлежали двум мужчинам и женщине в серебристой маске. Все трое смотрели на странного вида древесный обрубок, который стоял посреди поляны. Крокус медленно выдохнул. Одним из мужчин был Раллик Ном.

– Оно больное, – произнесла женщина, отступая, – и голодное.

Большой темнокожий человек рядом с ней усмехнулся.

– Не стану спорить с вами, глава Гильдии. Но чтобы это ни было, оно не малазанское.

Глаза вора распахнулись. «Малазанские шпионы? Глава Гильдии? Воркейн!» Женщина перевела взгляд с незнакомца на Раллика.

– Как это действует на тебя, Раллик?

– Никак, – ответил он.

– Тогда подойди. Убийца пожал плечами и подошел к корявому, оплетенному корнями обрубку. Тот перестал увеличиваться. Воркейн перевела дух.

– Похоже, что ты помешал ему, Раллик. Странно.

Тот усмехнулся.

– Пыль Отатарала.

– Что?

– Я втер ее в кожу.

Воркейн вздрогнула. Второй человек взглянул на Раллика.

– Я помню тебя, убийца. И стычку в ту ночь, когда мы пытались предложить контракт. Ночь с нападением с небес.

Раллик кивнул.

– Я удивлен тому, что ты уцелел, – сказал малазанин.

– А он вообще часто удивляет, – произнесла Воркейн. – Ладно. Капрал Калам, Разрушитель Мостов, твое прошение об аудиенции нашло меня, я пришла. Но прежде, чем мы начнем обсуждение, я бы хотела увидеть весь твой отряд, – она повернулась к деревьям справа от нее.

Голова Крокуса пошла кругом. «Разрушители Мостов!» Но все тут же прошло. Когда онувидел, как на поляну из тени вышло еще двое, между ними шла Апсала. Она казалась одурманенной, глаза ее были закрыты.

Один из пришедших представился.

– Глава Гильдии, я капитан Паран из девятого взвода, – он вдохнул воздух, – потом продолжил, – в данный момент Калам будет говорить от лица империи.

Воркейн повернулась к темному человеку.

– Тогда аудиенция начата.

– Мы оба знаем, глава Гильдии, что городской Совет Даруджистана не является настоящей властью в городе. Мы пришли к выводу, что городские маги, действуя неявно, потворствуют такому положению вещей, преследуя свои интересы. Кто они, неизвестно, они хорошо замаскированы. Мы были готовы убить всех магов в городе, но это заняло бы очень много времени и создало бы полную неразбериху. Вместо этого Малазанская империя предлагает истинным правителям города заключить договор. Сто тысяч золотых монет. Каждому. Более того, самый сильный сможет держать под контролем весь город, императрица пожалует ему титул верховного кулака и все сопутствующие привилегии, – он скрестил руки на груди.

Воркейн помолчала, затем спросила.

– А императрица Лейсин готова заплатить лично мне девятьсот тысяч золотых?

– Разве это сумма? Конечно, – подтвердил Калам.

– Т'орруд Кабаль – могучая сила, капрал. Но прежде, чем я отвечу, я должна знать, что за существо движется на нас с востока, – ее голос звенел от напряжения. – Пятерых драконов, противостоявших ему одновременно, оплакивают на Лунном Семени. Я полагаю, что мастер Барук и Кабаль заключили союз с Сыном Тьмы.

Калам казался озадаченным, но быстро пришел в себя.

– Глава Гильдии, то, что приближается, придумано не нами. Мы приветствуем его уничтожение Сыном Тьмы. А что до скрытого в твоих словах вопроса, союз между Тисте Анди и Кабалем распадется, когда умрут те, что используют этот Путь. Мы не станем просить тебя убивать хозяина Лунного Семени.

Паран откашлялся.

– Глава Гильдии, у Лунного Семени уже были столкновения с Малазанской империей. Этот союз означает, что Сын Тьмы скорее отступит, чем пойдет на нас в одиночку.

– Точно так, – согласилась Воркейн. – Капрал Калам, я не хочу зря терять в этом деле моих людей. Шансы выжить есть только у убийцы, являющегося верховным магом. Несмотря на это, я принимаю ваше предложение. Я буду руководить убийствами. Теперь что касается оплаты…

– Прибудет по Пути по выполнении вами всей работы, – завершил Калам. – Возможно, вы не знаете этого, но императрица сама была когда-то убийцей. Она знает, как составляются контракты. Золото будет выплачено. Титул и право на Даруджистан будут даны без колебаний.

– Решено, капрал Калам, – Воркейн повернулась к Раллику. – Я приступаю прямо сейчас. Раллик Ном, я даю тебе очень важное задание. Я видела, что ты можешь влиять на эту… эту больную вещь и сдерживать ее рост. Я точно знаю, что ей нельзя позволить расти. Ты останешься здесь и будешь контролировать ее.

– И как долго это будет? – мрачно поинтересовался Раллик.

– Пока я не вернусь. К тому времени я узнаю о нем что-нибудь. Да, и еще. Действия Оцелота не были санкционированы Гильдией. Его убийство было исполнением приговора, вынесенного Гильдией. Благодарю тебя, Раллик Ном. Гильдия довольна.

Раллик обошел вокруг странного предмета и сел на него.

– До скорого, – бросила Воркейн и ушла с поляны. Крокус видел, как трое малазанских шпионов сошлись и что-то обсуждают шепотом. Потом один из них мягко взял Апсалу за руку и повел ее через деревья в задней стене. Двое оставшихся, капитан Паран и капрал Калам, смотрели на Раллика.

Убийца сидел, положив голову на руки, упираясь локтями в колени. Он мрачно смотрел в землю.

Калам со свистом выдохнул воздух сквозь зубы и потряс головой. Секунду спустя оба человека ушли по направлению к террасе.

Крокус заколебался. Часть его существа рвалась на поляну, чтобы высказать все Раллику.

«Убивать магов? Передать Даруджистан в руки Малазанской империи?» Как он может участвовать в таком? Однако он не двигался, внутри него рос страх, он подумал, что на самом деле ничего не знает об этом человеке. Станет ли убийца слушать его? Или просто вонзит нож ему в горло? Крокус не хотел испытывать судьбу.

Раллик сидел, не двигаясь. Потом встал и пошел прямо туда, где лежал Крокус.

Вор вскрикнул.

Раллик поманил его пальцем.

Крокус медленно подошел.

– Ты хорошо спрятался, – сказал Раллик. – И еще тебе повезло, что на Воркейн была маска. Через нее не очень-то хорошо видно. Ты ведь все слышал?

Крокус кивнул, он невольно смотрел на то, что называл обрубком дерева. Отверстия по его сторонам вполне могли сойти за окна. В отличие от Воркейн, он ощущал не голод этого предмета, а то, что оно спешит, страшно торопится.

– А теперь слушай внимательно, Крокус. Вор с трудом оторвался от пня.

– Я слушаю.

– Барук, возможно, еще не ушел. Ты должен его найти, рассказать в точности, что произошло. Скажи ему, что Воркейн – верховный маг, она убьет их всех, если только они не объединятся, чтобы противостоять ей, – убийца положил руку на плечо Крокуса. Юноша настороженно посмотрел на него. – Если Барук ушел домой, найди Маммота. Я недавно видел его. Он в маске кабана.

– Дядю Маммота? Но ведь он…

– Он верховный жрец Д'рисса, Крокус, и член Т'орруд Кабаля. Поспеши. Времени почти нет.

– А ты что, собираешься остаться здесь, Раллик? И будешь сидеть на этом… обрубке?

Рука убийцы крепче схватила его за плечо.

– Воркейн сказала правду. Похоже, что я и впрямь могу его контролировать. И вес же Барук должен знать о возникших проблемах. Ему я верю в таких вещах больше, чем Воркейн, но в данный момент я буду ей повиноваться.

Какой-то миг Крокус колебался, думая об Апсале. Они с ней что-то сделали, он уверен в этом, но если они причинили ей вред, он заставит их поплатиться. Но… дядя Маммот? Воркейн собирается убить его дядю? Глаза вора приняли жесткое выражение, когда он посмотрел на Раллика.

– Считай, что все сделано, – произнес он.

В этот миг вопль ярости и агонии донесся с террасы, заставив содрогнуться деревья. Кусок дерева у них за спиной ответил на него вспышкой яркого желтого огня, его корешки растопырились в стороны, как пальцы.

Раллик оттолкнул Крокуса, затем быстро развернулся и метнулся к обрубку. Желтый огонь утих, но в земле появились разломы, распространившиеся во все стороны.

– Беги, – крикнул Раллик.

Вор, чувствуя как сердце бьется в груди, помчался к дому леди Симталь.

Барук протянул руку и бешено задергал веревочку колокольчика. У себя над головой он услышал крик возничего. Экипаж занесло.

– Что-то произошло, – прошипел он Рейку. – Мы слишком рано ушли, проклятье! – он переместился по сидению к окну и убрал занавеси.

– Минутку, алхимик, – значительно произнес Рейк, он повел бровями и наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то. – Тиран. Но он ослаблен, а магов там осталось достаточно, чтобы справиться с ним, – Рейк открыл рот, чтобы добавить что-то, но потом снова закрыл. Его глаза приняли лазурный оттенок, когда он посмотрел на алхимика. – Барук, – спокойно сказал он, – возвращайтесь к себе. Готовьтесь к следующему шагу империи, y нас очень мало времени.

Барук посмотрел на Тисте Анди.

– Скажите, что произошло? – сердито спросил он. – Вы собираетесь вызвать тирана на бой или нет?

Рейк бросил свою маску на пол между ними и рванул пуговицу на воротнике.

– Если это будет необходимо, то да.

По бокам экипажа стучали кулаками и желали доброго нового года. Толпа омывала экипаж. Праздник приближался к полуночи, часу восхождения госпожи Весны с небес на луну.

Рейк продолжил.

– И улицы города к тому моменту должны быть очищены от народа. Насколько я понимаю, вы заинтересованы в том, чтобы сократить людские потери.

– И это все, что вы мне говорите? – Барук в ярости махнул рукой. – Очистить улицы? Как, к Худу все, можем мы это сделать? В Даруджистане триста тысяч человек, и они все сейчас на улицах!

Тисте Анди открыл дверцу со своей стороны.

– Тогда предоставьте это мне. Мне необходимо найти хороший наблюдательный пункт. Есть предложения, алхимик?

Ярость Барука был так велика, что он с трудом поборол желанье послать Рейка куда подальше.

– Колокольня К'рула, – сказал он. – Квадратная башня, выходящая на Трясучку.

Рейк вышел из экипажа.

– Мы еще поговорим у вас дома, алхимик, – сказал он, облокачиваясь на стенку повозки. – Вы и ваши коллеги должны приготовиться, – он осмотрел толпу, замер на миг, словно обнюхивая воздух. – До колокольни далеко?

– Метров триста, но вы ведь не пешком пойдете?

– Именно пешком. Я еще не готов открыть свой Путь.

– Но как?.. – Барук умолк, поскольку Рейк продемонстрировал ему ответ на его вопрос.

Возвышаясь на голову над толпой, Аномандер Рейк вынул из ножен свой меч.

– Если вам дороги ваши души, – заревел Сын Тьмы, – расступитесь! – меч, поднятый к небесам, зазвенел, от его лезвия поползли цепи дыма. Воздух наполнился леденящим кровь звуком скрипящих колес, раздался стонущий хор рабов, лишенных надежды на избавление. Толпа отхлынула от лорда Аномандера Рейка, все праздничные мысли разом покинули всех.

– Хранят вас боги! – прошептал Барук.

Все сначала шло хорошо. Быстрый Бен и Вискиджак стояли рядом у фонтана. Слуги суетились, несмотря на кровавое представление и отсутствие хозяйки дома, веселье разгорелось с новой силой по мере приближения к полуночи. Подошел капитан Паран.

– Мы встретились с главой Гильдии, – произнес он. – Она приняла контракт.

Вискиджак засмеялся.

– Что бы мы делали, если бы не было жадности и сребролюбия!

– Я кое-что заметил, – произнес Быстрый Бен. – Моя головная боль прошла. Я собираюсь использовать мой Путь, сержант. Посмотрим, что я смогу увидеть.

Вискиджак быстро обдумал сказанное.

– Давай.

Быстрый Бен отступил в серую тень за мраморной колонной.

Между ними прямо на людей Вискиджака прошел пожилой человек в уродливой маске. За ним спешила крупная толстая женщина с куском водосточной трубы. Ее слуга шел на шаг позади нес. Дымясь на ходу, она позвала пожилого человека. В следующий миг ночь разорвала волна энергии, хлынувшей потоком между Вискиджаком и Параном. Она ударила пожилого человека в грудь. Сержант, с мечом в руке, повернулся, ища взглядом своего мага, волна магии отбросила его в сторону.

– Нет! – закричал Быстрый Бен. – Не подходи к нему!

Паран тоже выхватил меч, но его лезвие дрожало и мерцало, словно от ужаса. Он бросился вперед, к образовавшемуся разлому.

Яростный звериный крик вспорол воздух, пожилой человек, отбросив прочь маску, обернулся вокруг своей оси. Его горящие глаза нашли женщину, он выбросил по направлению к ней руку. Волна силы, исходящая от него, была свинцово-серой, она разрезала воздух.

Вискиджак, не веря своим глазам, смотрел, как Быстрый Бен покатился к женщине. Они оба покатились к слуге и превратились в единую кучу. Ураган магии прокатился через толпу, втягивая в образующиеся трещины всех, кого он касался. На тех местах, где только что стояли мужчины и женщины, не оставалось ничего, кроме белого пепла. Вихрь силы разрастался, поглощая теперь все на своем пути. Исчезли деревья, камень и мрамор превратились в мелкую пыль. Люди умирали, у некоторых были вырваны куски плоти, кровь хлестала из разорванных артерий. Ком энергии взметнуло в небеса, он мелькнул в ночи тяжелым облаком. Еще один выброс энергии потряс дом. Третий выброс достиг Парана, который закрывал разлом между ним и пожилым человеком. Сила коснулась меча. И меч, и Паран исчезли.

Сержант щагнул вперед, затем что-то тяжелое ударило его в плечо, отбросило в сторону, правое колено подогнулось, когда он падал, то услышал хруст кости, затем почувствовал, как рвется ткань, когда он всей тяжестью завалился на ногу. Меч звякнул. Его захлестнула волна боли, он перекатился, чтобы освободить свою пострадавшую ногу. Сержант попытался встать, опираясь на колонну. В следующий миг его схватили чьи-то руки.

– Я тебя нашел! – завопил Скрипач. Вискиджак замычал от боли, когда сапер потащил его через мощеную площадку. Потом все вокруг него заволокла тьма, больше он ничего не видел.

Быстрый Бен оказался зажат телами, ему показалось, что он сейчас задохнется. Потом женщина уперлась руками в его плечи и оттолкнулась от него. Она позвала старика.

– Маммот! Аникалет араест!

Глаза Быстрого Бена расширились, когда он ощутил, как от женщины поднимается волна силы. В воздухе внезапно запахло свежей землей.

– Араест! – снова закричала она, сила яростной волной откатила от нее.

Быстрый Бен услышал, как Маммот закричал от боли.

– Погоди, маг! – сказала женщина. – Его захватил Ягут.

– Я знаю, – мрачно ответил он, перекатываясь на живот и вставая на четвереньки. Он быстро поглядел на Маммота. Тот лежал на земле, помахивая руками. Маг поискал глазами сержанта. Колонны вокруг фонтана были поломаны, Вискиджака нигде не было видно. «На самом деле, – понял он, – никого из отряда нет». На террасе в гротескных позах лежали тела. Ни одно из них не двигалось. Больше никого.

– Маммот выздоровеет, – произнесла женщина. – Но у меня ничего не осталось, маг. Теперь ты должен что-то сделать, так?

Он уставился на нее.

Паран споткнулся, поскользнулся на жирной глине и покатился к зарослям камышей. Над его головой бушевала буря. Он встал на ноги, его меч, Удача, был горячим и переливающимся. Слева от капитана лежало спокойное широкое озеро, его дальний край отливал зеленым. Справа до самого горизонта тянулись болота. Воздух был холодный, наполненный сладковатым запахом гнили.

Паран прерывисто вздохнул. Он изучал небо над своей головой. Дугообразные молнии нападали друг на друга, черные тучи извивались, будто в агонии. Странный звук справа привлек его внимание. Он развернулся. Вдалеке появилось нечто. Капитан прищурился. Оно поднималось из болотной травы, словно ожившее дерево, покореженное и черное, обвитое со всех сторон корнями, которые тащили его в разные стороны. Еще один силуэт заплясал вокруг этого «дерева», размахивая мечом с темным лезвием. Первая фигура, казалось, готова отступить, от нее исходили зловонные потоки магии. Они ползли в сторону Парана.

Он услышал бульканье и всасывающий звук у себя за спиной и обернулся снова.

– Дыхание Худа!

Из озера поднимался дом. С его мокрых каменных стен сползали грязь и водоросли. Огромная дверь была сорвана с петель, из дверного проема со свистом вылетел пар. Больше всего пострадала верхняя часть постройки, камни были выбиты из стен, был виден весь деревянный остов дома.

Еще один взрыв вновь привлек его внимание к бьющимся фигурам. Сраженье подошло теперь гораздо ближе, Паран различал фигуру с двуручным мечом. Т'лан Аймасс. Несмотря на то, что он мастерски обращался с тяжелым оружием, его теснили. Нападающий был высоким и стройным, его плоть была похожа на дубовую древесину. Из нижней челюсти выступали два мерцающих клыка, он изредка вскрикивал от ярости, снова атаковал Аймасса, отбросив его от себя, тот покатился по грязи и упал чуть ли не у ног Парана.

Капитан заглянул в бездонные глаза.

– Азат еще не готов, смертный, – произнес Аймасс. – Слишком молод, недостаточно силен, чтобы заключить в себя его, Финнест. Когда тиран ускользнул, я нашел его силу, – он попытался встать, но снова упал. – Защищай Азат, Финнест пытается уничтожить его.

Паран взглянул наверх и увидел, как что-то устремилось к нему. Защищать? От кого? Но выбора у него не было. Финнест рычал и катил на него волны магической силы. Он поставил на его пути Удачу.

Лезвие рассекло поток силы. Неповрежденная, сила кинулась к Парану, потом в Парана. Ослепленный, он закричал, когда в него влился поток холода, разбивая мысли и ощущения собственной личности. Невидимая рука схватила его душу. «Мое!» Слово достигло его мозга, ликующее и наполненное дикой яростью. «Ты мой!»

Паран уронил Удачу и упал на колени. Его душа была полностью захвачена. Он мог только повиноваться. Там были только обрывки суеверного ужаса. «Инструмент, ничего более. Все, что я сделал, все, чего я достиг, вылилось опять в это».

Где-то в глубине себя он услышал звук, который повторялся снова и снова. Вой. Холод в крови, заполнявший его всего, начал отступать. Его гнали потоки тепла, животного и неуправляемого. Он закинул голову вверх, вой вырвался из горла. И Паран разорвал связь, Финнест отступил.

«Кровь Худа! Кровь нельзя поработить!» – обратился Паран к Финнесту. Его мышцы пронзила боль, так они напряглись. «А ты посмел?» Он ударил существо, свалив его на землю, заколотил по дубовой плоти кулаками, вдавливая зубы в рот. Финнест попытался отбросить его, но не смог. Он завопил, раскидывая в стороны конечности. Паран начал методично рубить их на кусочки.

Рука схватила его за воротник и оттащила от разодранного тела. Паран в ярости развернулся, чтобы расправиться с тем, кто держит его. Аймасс встряхнул его.

– Остановись!

Капитан непонимающе моргнул.

– Остановись! Ты не сможешь разрушить Финнест. Но ты его задержал. И надолго. Азат воспользуется этим. Ты понимаешь?

Паран утих, бушующий в нем огонь тоже. Он посмотрел вниз на Финнест и увидел корешки и подрагивающие усики, поднимающиеся из сырой почвы. Они оборачивались вокруг тела Финнеста и напрягали все свои силы, затягивая его в глину и болотную жижу. Через мгновенье Финнест пропал.

Аймасс отпустил Парана и отступил на шаг. Он посмотрел на него внимательным долгим взглядом.

Паран выплюнул сгусток крови и слизь изо рта и утер рот тыльной стороной ладони. Он нагнулся и поднял Удачу.

– Проклятая удача повернулась, – пробурчал он, убирая меч в ножны. – Не хочешь сказать что-нибудь, Аймасс?

– Ты далеко от дома, смертный.

Паран мгновенье спустя появился снова, почти ослепленный, заметался по террасе, потом упал на кучу тел. Быстрый Бен помрачнел: «Что, Дыханье Худа, с ним произошло?»

Из Маммота опять стало исходить дыхание Ягута, гнев лился из его сердца. Старик встал на ноги, дрожа от ярости. Его замутненный взор остановился на маге.

– Пусть проснется Семерка! – прокричал Быстрый Бен и вздрогнул, когда в нем открылись семь Путей. Его почти предсмертный крик освободил волны силы, которые захлестнули террасу.

Когда они появились, захваченный Ягутом выбросил вперед руку, чтобы закрыть лицо. Тело Маммота cжалось от этого яростного нападения. Плоть была уничтожена, огни оставили дыры в его теле. Он упал на колени, вокруг него завертелись в безумном танце вихри. Маммот завыл, поднимая к небу кулак, который был всего лишь обгорелыми костями. Кулак погрозил, и один из Путей Быстрого Бена захлопнулся. Кулак погрозил снова.

– Я больше не могу, – простонал Быстрый Бен. Дерудан забрала в кулак плащ мага.

– Маг! Послушай меня!

Еще один Путь закрылся. Быстрый Бен замотал головой.

– Я больше не могу.

– Слушай! Тот человек, вон там, что он делает?

Быстрый Бен посмотрел туда, куда она указала.

– Дыхание Худа! – воскликнул он в ужасе. Недалеко от них скорчился на земле Еж, были видны только его голова и плечи. Глаза сапера блестели безумным блеском, что был знаком магу. В его руках был большой тяжелый арбалет, нацеленный прямо на Маммота.

Звериный бессловесный крик вырвался из груди Ежа.

Маг закричал и опять упал на женщину. Когда он уже падал на землю, то услышал звук спущенной стрелы. Быстрый Бен закрыл глаза, прежде чем его и женщину снова превратило в единый ком.

Крон все сужал круги над равниной, где побывал тиран Ягутов. Он почти добрался до Силаны, а потом пропал. Не ушел по своему Пути, а растворился полностью, абсолютно, самым удивительным образом.

Эта ночь была великой ночью, это побоище следовало запомнить, ведь его окончание вовсе не было окончанием.

– Аппетитная загадка, – каркнул Крон. Крон знал, что его присутствие необходимо во многих местах, но не спешил лететь. – Каким чудовищным силам я стал свидетелем! – засмеялся он. – И я смеюсь, только глупец мог растрачивать их столь бессмысленно! А теперь все, что осталось – вопросы, вопросы.

Он вытянул шею. Оставался еще расклад Крыла Драконов Тисте Анди, принадлежавший его господину. Никому не хотелось уходить, прежде чем не станет известно, что ждет ожившего тирана Ягутов. Они все собрались в круг, чтобы увидеть дальнейшее, хотя Крон уже начал подозревать, что ответа они не получат.

Силана издал леденящий кровь крик, потом поднялся с земли. Путь, который породил его, испустил тяжкий вздох. Голова красного дракона обратилась на запад, он закричал во второй раз.

Бешено замахав крыльями, Крон начал опускаться и сел на разодранную в клочья поверхность земли. Потом он снова взмыл в небо и увидел то, что видел Силана. Крон завопил от восторга и предвкушения, и еще от изумления.

– Оно идет! Оно приближается!

Как только Быстрый Бен закрыл глаза, обрушился последний Путь. Руки женщины обхватили его, когда он попытался оттолкнуться от нее. Она громко застонала и рухнула, не выдержав его веса.

Взрыв заставил весь воздух уйти из его легких. Вокруг них прыгали камни, то и дело вспыхивали новые огни, целые фрагменты каменной стены перелетали по воздуху. Потом все успокоилось.

Быстрый Бен сел. Он посмотрел на то место, где стоял Маммот. Плитки, которыми была вымощена площадка, исчезли, рядом с разбитым вдребезги фонтаном дымилась широкая и глубокая дыра. Старика нигде не было.

– Слушай, маг, – произнесла откуда-то снизу женщина. – Мы что, живы?

Быстрый Бен посмотрел вниз.

– Ты закрыла свой Путь. Очень мудро.

– Закрыла, да, но не по своему желанию. Почему мудро?

– Оружие Морантов – это оружие на каждый день, ведьма. Открытые Пути сконцентрировали свою взрывную силу. Этот тиран мертв. Уничтожен.

Рядом с ними возник Еж, его кожаный шлем наполовину обгорел, но его остатки все же закрывали половину лица.

– С вами все в порядке? – выдохнул он. Маг вскочил на ноги и ухватил его за одежду.

– Ты, идиот! Сколько раз я тебе?..

– Он мертв, так ведь? – Еж попятился, оскорбленный. – Только зловонная дыра в земле, отличный способ разбираться с магами. Точно.

Они увидели, как капитан Паран, покачиваясь, поднимается на ноги посреди обломков террасы. Он оглядел их, потом посмотрел на мага.

– Где Вискиджак? – спросил он.

– Там, в деревьях, – ответил Еж.

Паран заковылял в указанном направлении.

– Он здорово помог, – пробормотал Еж.

– Быстрый!

Маг обернулся на голос Калама. Убийца стоял на краю дыры и смотрел в нес.

– Что-то уходит по ней вниз, – сказал он. Быстрый Бен, побледнев, помог ведьме встать на ноги. Они подошли к воронке.

– Не может быть, – выдохнул маг. Нечто, похожее на человека, копошилось внизу. – Мы покойники. Или даже хуже.

Их внимание привлек странный звук, донесшийся из сада. Деревья замерли, а из земли выбивались непонятные мерцающие корешки. Они ломали почву снизу и спешили, извиваясь, к воронке.

Захваченный Ягутом выпрямился в яме, воздев серые извивающиеся руки.

Корешки обвили его. Он завопил внезапно, ужас слышался в его голосе.

– Азат! Нет! Забери мой Финнест, но оставь меня! Умоляю! – усики и корешки упорно продолжали обматывать его конечности. Сила Омтос Феллака в панике попыталась выплеснуться, но не успела. Корни потащили его, сопротивляющегося, вниз, уронили и повлекли в сад.

– Азат? – прошептал Быстрый Бен. – Где?

– Нет его, клянусь, – ответила Дерудан, лицо ее побелело. – Сказано, что они поднимаются…

– Там, где не сдерживаемая ничем сила угрожает жизни, – завершил маг.

– Я знаю, где он, – сказал Калам. – Быстрый Бен, – Ягут сможет удрать?

– Нет.

– Значит, с ним покончено. Что такое Азат?

Быстрый Бен поежился.

– Давай не будем об этом, Калам.

– Мне надо идти, – поспешно проговорила Дерудан. – Благодарю вас, вы дважды спасли мне жизнь.

Они посмотрели, как она заспешила прочь. К ним подошел Скрипач, он казался расстроенным.

– Маллет лечит сержанта, – сказал он, затягивая ремни пухлого вещевого мешка, который был у него в руках. – Нам пора идти, – он кивнул Ежу. – Взрывать город.

– Вискиджак ранен? – переспросил Бен.

– Сломал ногу, – ответил Скрипач. – Перелом серьезный.

Они все разом обернулись на изумленный крик Дерудан, которая успела обойти фонтан. Она натолкнулась на юношу в черном плаще, который, судя по всему, сидел, затаившись, за бортиком фонтана. Он вскочил, как вспугнутый кролик, перемахнул через фонтан и стрелой помчался к дому.

– Как вы думаете, что он слышал? – спросил Скрипач.

– Ничего, что смог бы понять, – ответил Быстрый Бен, припоминая их разговор. – Вы с Ежом собираетесь на дело?

– Небо высоко, – усмехнулся Скрипач.

Двое саперов еще раз проверили свое снаряжение, потом пошли через патио.

Тем временем Калам все смотрел в получившуюся яму. Из разодранных трубок старинного водопровода текла вода. Убийца почему-то подумал о Серолицых. Он присел на корточки и увидел трубку, из которой не шло воды. Он принюхался, потом лег на землю и поднес ладонь к разорванному концу.

– Оссерк, – ахнул он.

Он перекатился на спину и встал на ноги.

– Где они? – спросил он Быстрого Бена.

Маг непонимающе заморгал.

– Кто?

– Саперы, Худ их забери! – прорычал Калам.

– Только что ушли, – удивленно ответил Бен. – Через дом.

– К задней стене, солдат, – распорядился убийца. – Найди остальных, Паран принимает командование. Скажи ему, чтобы уводил всех. Выберите место. Которое известно и мне. Я туда приду.

– Что ты собираешься делать?

– Бежать за саперами, – Калам утер пот с лица. – Посмотри на карту города, Бен, – глаза убийцы были расширены от страха. – Посмотри, куда заложены мины. Мы планировали лишь отдельные взрывы в богатых районах. А там везде трубы, видишь? – он махнул рукой в сторону ямы. – Серолицые! Газ, Быстрый Бен.

Калам развернулся и побежал через патио. Через миг он исчез в дверях дома.

Быстрый Бен уставился ему вслед. Газ? Глаза его тоже расширились.

– Мы все уйдем к высоким небесам! – прошептал он. – Весь проклятый город!

Двадцать третья глава

Говорили,

Она обратила его лезвие против себя,

Чтобы не было больше магии жизни.

Зов Тени. Фелисин (род 1146)

Паран, почти падая от усталости, брел через сад. Он нырнул в тень от дерева, и мир перевернулся. Челюсти сомкнулись на его левом плече, зубы пронзили кольчугу, его оторвало от земли. Сила невидимых мускулов швырнула его в воздух. Он тяжело приземлился, встал на колени и увидел, как к нему приближается Гончая для следующей атаки. Левая рука Парана онемела, он автоматически вынул из ножен меч, когда Гончая разинула пасть, и прижал его к груди. Полетели обрывки одежды, плоть разорвалась, кровь брызнула, когда Гончая второй раз подняла Парана в воздух.

Капитан болтался в огромной пасти и чувствовал, как Удача скользит в его руках, меч сползает вниз под собственным весом. Гончая встряхнула Парана. На землю закапала кровь. Потом собака отпустила его и отступила почти в панике. Она начала метаться в стороны, время от времени поглядывая на капитана.

Боль волнами накатывала на Парана, его конечности дрожали, он едва дышал.

– Похоже, Крест хочет хоть кого-нибудь обвинить, – произнес голос. Паран с трудом разлепил глаза и увидел перед собой человека, одетого во все черное. – Но он поспешил, я приношу извинения за это. Видно, вам с собаками необходимо разрешить какой-то старый конфликт, – человек грозно посмотрел на Креста. – Но что-то в тебе его смутило… Родство? Но как такое возможно?

– Ты один из тех, – произнес Паран, чувствуя, как все его тело немеет, – из тех, что захватили девушку своим присутствием…

– Да, я Котильон, – подтвердил человек. – Повелитель Теней весьма сожалеет, что ты не прошел в Ворота Худа, в уплату за двух Гончих. Но ты ведь понимаешь, что эти бесценные существа были стары, как мир? Что ни человек, ни Повелитель никогда раньше не убивал Гончую?

«Спас ли я их души? Стоит ли рассказывать о том случае? Нет, будет похоже на бахвальство».

Паран посмотрел на Креста. «Родство?»

– Чего ты хочешь от меня? – спросил он Котильона. – Моей смерти? Тогда можешь идти, дело сделано.

– Ты не должен мешать нам в нашем деле, капитан. Ты ведь теперь так ненавидишь императрицу.

– Что вы сделали с девушкой?

– То, что я сделал, было милостью. Я ее использовал, но она этого не знала. Можно ли подобное сказать о тебе? Ответь, что лучше, знать, что тебя используют, или не знать?

Паран ничего не ответил.

– Я могу вернуть ей воспоминания, если хочешь. Воспоминания о том, что я сделал, что она сделала, когда я присутствовал в ней…

– Нет.

Котильон кивнул.

Паран ощутил, как возвращается боль. Это его удивило. Он потерял столько крови, что давно уже должен был быть без сознания. А вместо этого вернулась боль, непрерывная, сверлящая. Он закашлялся.

– И что теперь?

– Теперь? – Котильон удивился, – Теперь я начинаю снова.

– Опять девушка, как и та?

– Нет, это больше не годится.

– Ты похитил ее жизнь.

Темные глаза Котильона сделались жесткими.

– Теперь она получит ее обратно. Я вижу, ты все еще носишь Удачу, хотя по тебе и не скажешь.

Паран повернул голову и увидел, что его меч лежит на расстоянии вытянутой руки от него.

– Когда моя удача отвернется, – пробормотал он. Она и отвернулась. Он понял, что не может пошевелить левой рукой, а боль в груди стала еще сильнее, хотя казалось, что сильнее уже невозможно.

Котильон задумчиво рассмеялся словам капитана.

– Теперь уже слишком поздно, капитан. Ты ставил на то, что Леди по-прежнему благосклонна к тебе. Ты отказался от той мудрости, которой когда-то обладал. Такова сила Близнецов.

– Я выздоравливаю, – произнес Паран.

– Да. Как я уже сказал, Крест поспешил.

Капитан медленно и осторожно сел. Его кольчуга была разодрана, в разрывах он видел розовые, только что затянувшиеся шрамы.

– Я, я не понимаю тебя, Котильон, стоящий у Трона Тени.

– Не ты один. А теперь, что до Удачи…

Паран посмотрел вниз на меч.

– Он твой, если хочешь.

– Ах, – Котильон улыбнулся, поднимая меч, – я подозревал, что люди меняются, капитан. Мир ведь так сложен, правда? Скажи мне, ты не скучаешь о тех, кто использовал тебя?

Паран прикрыл глаза. Его тело пронзила внезапная дрожь. Он вспомнил, как Финнест коснулся его души. Потом он посмотрел на Гончую. В глазах Креста он увидел что-то… почти дружеское.

– Нет.

– Мудрость быстро возвращается, – произнес Котильон, – когда того требует обстановка. Я возвращаю ее тебе, капитан, с одним советом: старайся, чтобы тебя не заметили. Когда в следующий раз завидишь Гончую – беги.

Воздух вокруг капитана потемнел. Он заморгал, увидел перед собой деревья, дом. «Интересно, я ушел от этого… или с этим?»

– Капитан? – донесся до него голос Маллета. – Где, Худ возьми, ты бродишь?

Паран вздрогнул.

– Только не Худ, Маллет. Я здесь, в тени.

Лекарь подошел к нему.

– У нас сплошные неприятности. Ты выглядишь…

– Справляйтесь с ними, – рявкнул капитан, поднимаясь.

Маллет уставился на него.

– Дыхание Худа, такое впечатление, что тебя жевали…

– Я иду за Лорн. Если мы выживем, встречаемся в корчме Феникса. Понятно?

– Да, сэр, – Маллет растерянно заморгал. Паран развернулся, чтобы уйти.

– Капитан?

– Да?

– Не щади ее.

Картины, одна ярче другой, вставали перед внутренним взором Крокуса. Они упорно возвращались, хотя он старался не думать об этом, его мозг в панике бежал от увиденного.

Дядя Маммот мертв. Какой-то далекий голос говорил ему, что тот, кто был в Маммоте, не имел ничего общего с тем человеком, которого он знал всю свою жизнь, то, что забрали себе корни, было чем-то другим, чем-то чудовищным. Голос повторял это, Крокус ощущал, как вздымаются и падают эти слова на волнах образов, проходящих перед его глазами. Эти картины никогда не оставят его.

Главный зал в доме леди Симталь был пуст. Остатки празднества разбросаны по полу вперемешку с обломками стен, повсюду пахло кровью. Тела и то, что осталось от тех, кого поразил Маммот, были унесены стражниками. Все слуги пропали.

Крокус пробежал через залу и открыл дверь на улицу. Газовый фонарь шипел, отбрасывая синий свет на плитки дорожки и ворота, которые были чуть приоткрыты. Вор перепрыгнул через ступеньки и поспешил к воротам. У ворот он слегка притормозил – на улице что-то было не так.

Как и зал леди Симталь, улица была пуста. Повсюду валялись атрибуты карнавала. Ветер кружил обрывки одежды и бумаг. Воздух стоял тяжелым и душным.

Крокус выскочил на улицу. Вокруг, на всем видимом пространстве, не было ни души, стояла тишина. Ветер налетел на него, закружился сперва в одну сторону, потом в другую, словно не зная, куда лететь. В воздухе пахло склепом.

Ему вновь представилась смерть Маммота. Он чувствовал себя бесконечно одиноким, ему вспомнились слова Раллика. Несколько дней назад убийца сердито схватил его за грудки, придвинул к себе и сказал, что Крокус паразитирует на городе. Он не хотел, чтобы так было, особенно теперь. Даруджистан молил о помощи. Это был его дом, который просил о помощи.

Крокус пошел к дому Барука. По крайней мере, когда повсюду так пусто, он быстро доберется. Он бросился бежать.

Со всех сторон дул ветер, закрывая ему лицо волосами. Тьма висела там, где кончался слабый свет городских фонарей. Крокус завернул за угол. Он услышал какой-то звук. Мотнув головой, остановился и прислушался. Вот, опять. Птицы, сотни, судя по звуку голосов. Кроме могильного запаха, в воздухе стоял теперь и запах птичьего помета. Крокус мрачно размышлял, потом задрал голову вверх.

Из его горла вырвался крик, он инстинктивно присел. Над ним, заслоняя звезды в небесах, был потолок из черного камня, который висел так низко, что едва не касался крыш домов. Он снова посмотрел вверх, потом перевел взгляд вниз. Потолок медленно двигался. В его отверстиях, выщербинах и неровностях было видно постоянное шевеленье. Вороны. Их маслянистое оперенье блестело на фоне камня.

Приближалось Лунное Семя. Понятно, почему на улицах не было никого, а праздник закончился сам собой.

Что бы это значило? Крокус не знал, а вот Барук должен знать. Ну конечно.

Вор побежал дальше, его мокасины шуршали по камням мостовой.

Крупп потянул носом воздух, его глазки жадно заблестели, когда он увидел поспешно оставленную в кухне еду.

– Такова природа вещей, – вздохнул он, поглаживая живот. – Теперь и навсегда, мечты Круппа сбываются. Все еще в хаосе, но Крупп ощущает, что с миром все в порядке, судя по тому, какой у него разыгрался сейчас аппетит. В конце концов, к требованиям плоти следует относиться с уважением.

Он снова понюхал кухонный воздух.

– Правда, придется теперь подождать, пока монета повернется. Но только в компании этого чудесного бекона.

Адъюнкт Лорн видела, как в переулке, примыкающем к поместью леди Симталь, появился Несущий Монету. Ее губы тронула довольная улыбка. Одно дело – найти парня, и совсем другое – войти в сад, где она посадила Финнест.

За минуту до этого она ощутила смерть Ягута. Участвовал ли в битве хозяин Лунного Семени? Она надеялась на это. И надеялась еще на то, что Ягут пришел в город, нашел Финнест и вызвал на битву Сына Тьмы. Хотя теперь, задним числом, она понимала, что лорд не пошел бы на это.

Значит, Вискиджак еще жив. Ладно, потом еще будет время, когда город попадет в руки императрицы и Тайскренна. Возможно, они и не захотят с ними возиться, но можно и арест превратить в публичный спектакль. Тогда даже Дуджек их не спасет.

Она видела, как Несущий Монету побежал по улице, даже не заметив, казалось, нависшего над городом Лунного Семени. Спустя мгновенье она пошла за ним. Когда монета будет у императрицы, она заставит служить ей Опоннов.

Где-то глубоко в ее подсознании был задан тяжкий вопрос, полный отчаяния и безнадежности: «А что с твоими сомнениями? Что стало с той женщиной, которая готова была бросить вызов Тайскренну? Неужели она так сильно изменилась? Ее личность настолько разрушилась?»

Адъюнкт замотала головой, чтобы подавить рвущийся наружу крик. Она – рука императрицы. Женщина по имени Лорн умерла, умерла много лет назад и останется мертвой и впредь. И теперь только адъюнкт идет по этому городу, охваченному страхом; адъюнкт – это оружие. Его края остро заточены, оно может резать и ломать. Когда-то, возможно, она и говорила слово «смерть». Теперь же это всего лишь издержки войны, следствие хорошей работы меча.

Адъюнкт остановилась, потому что Несущий Монету замер на углу, осознав, что над головой творится что-то неладное. Она решила напасть прямо сейчас, когда он так смущен и озадачен. Но он побежал дальше.

Адъюнкт опустилась на корточки. Пришло время для Тайскренна. Понадеемся, что тиран Ягутов нанес ущерб хозяину Лунного Семени. Она достала из-за пазухи небольшой сосуд и посмотрела на него, подставив под поток света от газового фонаря. Содержимое сосуда извивалось и перемещалось, она встряхнула его.

Потом подняла руку с сосудом и швырнула его через улицу. Она попала в стену дома, зазвенело разбитое стекло. От осколков повалил красный дым, который стал медленно принимать форму.

– Ты знаешь, что делать, лорд Галейн, – произнесла она. – Сумеешь – получишь свободу.

Она вынула из ножен меч и на миг прикрыла глаза, определяя местонахождение Несущего Монету. Он был быстр, но она еще быстрее. Адъюнкт снова улыбнулась. Ну теперь монета будет ее.

Когда она двинулась дальше, она помчалась со скоростью, которую не под силу было уловить человеческому глазу.

Барук сидел в кабинете, уронив голову на руки. Смерть Маммота ножом резанула по его сердцу, он ощущал ноющую боль. Он сидел в кабинете один. Роулд ушел.

Рейк подозревал все это. Он не стал говорить об этом, поскольку тема была уж очень печальна, алхимик понимал, что Тисте Анди правильно поступил. Поверил бы он Рейку? Без сомнения, сила, захватившая Маммота, защищала бы себя. Рейк предвидел гнев Барука в ответ на идею уничтожения силы, поэтому мудро решил промолчать.

Теперь Маммот мертв, так же, как и тиран Ягутов. Это Рейк убил его старинного друга? Если так, то мечом он не пользовался, это милость и для Маммота, и для Барука. Алхимику почудилось некоторое облегчение в предсмертном крике Маммота.

Его встревожило легкое покашливание за дверью. Барук резко поднялся и обернулся к двери. Его брови удивленно поползли вверх.

– Ведьма Дерудан!

Она была бледна, на губах – невеселая улыбка.

– Я подумала о тебе после смерти Маммота. И вот я здесь. Увы, – произнесла ведьма, направляясь к камину. Она поставила кусок водосточной трубы рядом с ним, – слуга мой в конце вечера тоже пропал, – она взяла угольное ведерко и вывалила его содержимое в огонь. – Все эти повседневные обязанности… – добавила она с тяжелым вздохом.

Сперва Барук возмутился ее вторжению. Он предпочел бы скорбеть в одиночестве. Но когда понаблюдал, как умело она все делает, как легко двигается, он изменил свое мнение. Ее Путем был Теннес, древний Путь, отвечающий за смену времен года. Среди горстки богов она могла выбрать только Теннерока, Кабана Пяти Задач. Большая сила Дерудан, которой она всегда была готова поделиться, была Задачей под названьем Любовь. Барук обругал себя. До него медленно доходило, что она принесла ему подарок.

Дерудан поставила на место угольное ведерко, наполнив его листьями. Она провела над ним рукой и его содержимое внезапно осветилось, согревая воздух. В следующий миг ведьма тяжело опустилась на стул и приблизилась к огню.

Барук поставил свой стул рядом с ней.

– Рейк считает, что все еще не кончилось, – сказал он, усаживаясь. Она кивнула.

– Я ведь видела конец Маммота. Он бился со мной и еще… одним, более сильным магом. То, что было плотью Маммота, испепелил Морант. Дух Ягута выжил, но его забрал Азат, – ее глаза с тяжелыми веками обратились на Барука.

– Азат? Здесь, в Даруджистане?

– Это и в самом деле загадочно, он ведь так жаден до магии, возможно, это было… предупреждение?

– Где он появился?

– В саду леди Симталь. Я уже говорила о Моранте? На празднике леди Симталь были очень странные гости, правда?

– Малазане?

– Мою жизнь дважды спас маг, о котором я тоже уже говорила. Он распоряжается семью Путями…

– Семью?! – изумился Барук. – Дыхание Худа, возможно ли такое?

– Если они пойдут в наступление, с ними придется разбираться Сыну Тьмы.

Оба они замерли, где-то рядом с ними появилась огромная сила. Алхимик вскочил на ноги, сжав кулаки.

– Демон на свободе, – прошипел он.

– Я чувствую, – ответила Дерудан, еще сильнее побледнев. – И очень сильный.

– Повелитель демонов, – кивнул Барук. – Вот чего ожидал Рейк.

Глаза Дерудан широко раскрылись.

– Неужели он способен сразиться с ним? Он, безусловно, Сын Тьмы, но и это существо обладает чудовищной силой.

– Я не знаю, – тихо отозвался Барук. – Если нет, тогда город обречен.

В это самое время раздалось несколько сильных ударов, последовавших друг за другом. Ведьма и алхимик переглянулись, понимая, что произошло. Двое из их Кабаля только что умерли жестокой смертью.

– Тарал, – прошептала она в ужасе.

– И Толас, – добавил Барук. – Началось, Рейк был прав.

Она посмотрела на него, не понимая.

– Воркейн, – скривился Барук.

Стоя на старых выщербленных листах бронзы, которыми была покрыта крыша колокольни, Аномандер Рейк оглядывал горизонт. Глаза его были черными. Ветер развевал серебристые волосы и серый плащ. Он посмотрел, как Лунное Семя дрейфует на запад. Рейк чувствовал боль острова; все его раны, полученные в битве при Засеке, отдавались в его собственном теле. Сожаление отразилось на худом лице Аномандера Рейка.

Воздух всколыхнулся, он услышал хлопанье тяжелых крыльев. Рейк улыбнулся.

– Силана, – мягко произнес он, зная, что дракон услышит. Красный дракон проскользнул между двумя башнями, беря курс на него.

– Я знаю, что ты чувствуешь Повелителя Демонов, Силана. Ты мне поможешь. Я знаю,знаю, – он покачал головой. – Возвращайся на Лунное Семя, друг. Эта битва за мной. Твоя уже позади. Но знай, если я погибну, тебе придется отомстить за мою смерть.

Силана сделал круг над его головой и тоненько пискнул.

– Лети домой, – прошептал Рейк.

Красный дракон закричал еще раз, потом развернулся на запад и полетел по ночному небу.

Он почувствовал чье-то присутствие рядом и, обернувшись, увидел высокого человека в капюшоне, который тоже глядел на город.

– Неразумно, – пробормотал Рейк, – появляться без предупреждения.

Человек вздохнул.

– Камни под твоими ногами, господин, заново освящены. Я возродился.

– В мире нет места верховному богу, – ответил Рейк. – Имей в виду.

К'рул кивнул.

– Я знаю. Я сомневался, возвращаться ли в Королевство Хаоса вместе с тираном. Увы, он меня опередил.

– И теперь заключен где-то.

– А я выжил.

Двое помолчали минуту, потом К'рул вздохнул.

– Я чужой. В этом мире. В этом времени. Рейк вздохнул.

– Не один ты испытываешь подобные чувства.

– Пойти ли мне по твоим стопам? Следует ли и мне искать новые сражения, новые игры в компании Повелителей? Тебя хоть что-нибудь вознаграждает за труды?

– Иногда, – негромко ответил Рейк. – Но в большинстве случаев – нет.

Лицо в капюшоне повернулось к Тисте Анди.

– Тогда зачем ты это делаешь?

– Я не знаю, как жить иначе.

– Я не собираюсь убивать тебя этой ночью, Аномандер Рейк. Я – смысл существования этого освященного места, смысл человеческих мечтаний, я могу быть только здесь.

– Я постараюсь не разрушить твоего храма сегодня, – произнес Рейк.

К'рул кивнул и исчез.

Рейк снова остался один, он посмотрел на город внизу. Нечто приближалось. Оно остановилось, чтобы принюхаться, потом стало менять форму. Лорд Галейна и Сольтакен.

– Прекрасно, – пробормотал хозяин Лунного Семени, – а вот и я, – Тисте Анди раскинул руки в стороны и взмыл вверх. Его окружило сияние магии Куралда Галейна, осветив одежду, меч, освещая ту форму, в которую он перетекал. Он превращался плавно, легко, сперва за спиной появились черные крылья, плоть и кости стали принимать иные очертания и размеры.

Поднявшись высоко, Аномандер Рейк, не сводящий глаз со звезд, стал черным драконом, переливающимся серебром. Размером он превосходил даже Силану. Глаза стали серебряного цвета с вертикальными зрачками рептилии, дыхание вырывалось струйками пара, крылья громко хлопали, грудь высоко вздымалась в холодном сухом воздухе, сила заполняла все его существо.

Рейк взлетел еще выше, разрезая на лету облака, потом завис, расправив крылья, в потоке ветра. Он посмотрел вниз на сияющий город, который блестел, как медная монета на дне пруда.

Магия вспышками появлялась в различных частях города, скапливаясь, в основном, в районе поместий. Рейк чувствовал, что эти вспышки несут с собой смерть. Он вспомнил сообщение, доставленное Серрат, о странного вида магии, но считал, что она еще далеко. Может быть, эти вспышки – работа незванных гостей? Рейк бессильно застонал. Ничего, он разберется с ними позже. Теперь у него сражение. Императрица и империя снова и снова вызывают его на бой, желая проверить на прочность. Каждый раз у него самого не возникает ни малейшего желания воевать. «Прекрасно, Лейсин, на сей раз мое терпение исчерпано».

Перепонки его крыльев сильно натянулись, косточки хрустнули, когда Рейк выдохнул. Он почти без движения висел над городом, глядя вниз. Потом Аномандер Рейк, Сын Тьмы и повелитель Лунного Семени, начал опускаться.

Калам знал, по какой схеме должны были осуществляться взрывы. Он перебежал на другую сторону улицы. Что с того, что Лунное Семя зависло над городом, готовое опуститься и вытрясти их жизни. Скрипачу с Ежом наплевать. У них работа.

Убийца бежал, призывая проклятья на головы всех упрямых болванов. Почему они не сбежали, как все нормальные здоровые люди? Он завернул за угол и побежал дальше. Впереди на другом конце улицы поднимался Зал Величия. Когда он добежал до следующего перекрестка, то едва не столкнулся с саперами. Еж двинул его с одной стороны, Скрипач ударил с другой, они не узнали его, на их лицах был написан панический страх.

Калам обеими руками сорвал капюшон, вцепился в их плащи и тут же застонал от боли, они уронили его на спину, сбив с ног.

– Идиоты чертовы! – простонал он. – Прекратите!

– Это Калам! – заорал Еж.

Калам развернулся и чуть не напоролся на заржавленный меч, который сжимал побелевший от страха Скрипач.

– Убери эту дрянь, – зарычал убийца. – Ты что, гангрены мне желаешь?

– Мы убираемся отсюда, – прошипел Еж. – Плевать на мины! Плевать на все!

Все еще не отпуская из рук плащей, Калам тряхнул обоих.

– Спокойно. Что случилось?

Скрипач застонал и указал на улицу.

Калам, повернувшись, застыл.

Посреди улицы стояло существо метров шести ростом, оно было обернуто во что-то сияющее, на голову наброшен капюшон. На широком ремне из драконьей кожи болтался обоюдоострый боевой топор, его рукоятка была размером с Калама. На квадратном лице создания огнем горели два глаза.

– О, Ворота Худа, – пробормотал убийца. – Это самый могучий демон Тайскренна, – он толкнул обоих саперов за угол. – Давайте, шевелитесь, обратно в дом Симталь, – никто не протестовал, они бежали изо всех сил обратно по улице.

Калам присел на углу улицы и ждал, когда Галейн подойдет ближе. Когда тот подошел, Калам оторопел.

– Сольтакен.

Галейн был просто незаменимым помощником для полного и тотального разрушения. Теперь он превратился в огромного дракона. Серого. Края его крыльев сметали пыль с крыш под ним, огненное дыхание, казалось, шевелило камни.

Калам посмотрел, как демон напрягся, потом потянулся вверх на волне силы. Тьма поглотила его.

– Дыхание Худа, – произнес Калам. – Теперь все пойдет прахом, – он развернулся и кинулся догонять саперов.

Несущий Монету брел вдоль высоких каменных изгородей, закрывавших богатые дома. Он замедлил свой ход и внимательно рассматривал каждый дом.

«Время пришло», – решила адъюнкт. Надо успеть, прежде чем он войдет в какой-нибудь дом, где ему предоставят защиту. Она поудобнее схватила меч и молча двинулась за ним.

Адъюнкт вдохнула поглубже и рванулась вперед, выставив перед собой меч.

Крокус прыгнул вперед, услышав прямо у себя за спиной клацанье железа о железо. Он выставил плечо и перекатился через него, потом вскочил на ноги и закричал от изумления. Женщина, которая ранила Колла в холмах, сражалась с высоким, с покатыми плечами человеком, вооруженным двумя кинжалами.

У вора просто отвисла челюсть от удивления, пока он наблюдал за сражением. Настолько, насколько хороша была женщина в бою с Коллом, настолько бессильна оказалась она теперь. Оба сражающихся двигались так быстро, что Крокус даже не видел выпадов, только сияние лезвий ослепляло его. Но он хорошо видел, что женщина совсем изранена, ее руки, ноги, грудь были в красных пятнах, на лице застыло выражение неверия в происходящее.

Кто-то хихикнул рядом с ним.

– Хорош в бою, правда?

Крокус развернулся и увидел высокого тонкого человека, в длинном красно-сером плаще, держащего руки в карманах. Он повернул узкое лицо к вору и улыбнулся ему.

– Ты шел куда-то, мальчик? В безопасное место? Крокус заторможено кивнул. Человек улыбнулся еще шире.

– Я провожу тебя туда. Не беспокойся, с крыш тебя тоже прикрывают. Один уже там погиб. Он был могучим магом, но Серрат просто настоящая фурия, как я слышал. Пойдем.

Крокус позволил человеку взять себя за руку и увести с места поединка. Вор бросил взгляд через плечо. Женщина все еще сопротивлялась, ее левая рука безжизненно висела, блестя от крови в свете газа. Ее противник продолжал наступать, молчаливый, как привидение.

– Не волнуйся, – сказал Крокусу спутник. – Это капрал Тоска. Он этим зарабатывает.

– К… Капрал?

– Мы все время тебя прикрывали, Несущий Монету, – человек вытащил руку и поднял воротник, показав Крокусу значок. – Меня зовут Пальцы, Шестой Меч, Малиновая гвардия. За то, что тебя защищают, скажи спасибо герцогу К'аззу и Каладану Бруду.

Крокус вздрогнул, затем нахмурился.

– Несущий Монету? Что это значит? Мне кажется, что вы перепутали меня с кем-то.

Пальцы трескуче рассмеялся.

– Мы подозревали, что ты ничего не знаешь, парень. Это единственное объяснение. Но ты знаешь, что тебя и другие защищали. Ведь монетка с двумя орлами у тебя в кармане, так? – он улыбнулся замешательству юноши. – Она собственность Опоннов. Ты служил богу и даже не подозревал того! А как у тебя с везением в последнее время, а? – он снова засмеялся.

Крокус остановился у ворот.

– Это то самое место, да? – спросил Пальцы, разглядывая дом за забором. – Да, здесь живет могущественный маг, – он отпустил руку Крокуса, – там ты будешь в безопасности. Счастливо, парень. Но слушай, – тут Пальцы посмотрел на него серьезно, почти сурово, – если удача отвернется от тебя, выброси монету, слышишь?

Крокус совсем растерялся.

– Благодарю вас, сударь.

– Не за что, – ответил Пальцы, засовывая руки обратно в карманы. – Ступай.

Адъюнкт отступила назад, получив напоследок рану в правом плече. Она побежала, кровь хлестала от быстрого движения изо всех ран, но соперник не преследовал ее.

Какой дурой она была! Решить, что Несущего Монету никто не защищает! Но кто это такой? Она до сих пор ни разу не встречала человека, который так владел бы мечом, и самое удивительное, что он не применял для этого никакой магии. Ему плевать было на Отатарал и ее умения.

Она поковыляла, ничего не видя, по улице, потом завернула за угол, где уловила какое-то движение. Адъюнкт привалилась спиной к стене и выставила перед собой меч.

Перед ней стояла толстая женщина и с интересом ее разглядывала.

– Сдается мне, – фыркнула она, – что с тобой покончено.

– Оставьте меня, – взмолилась Лорн.

– Не могу, – ответила Миссе. – Мы следим за тобой с того момента, как Рушащий Круги заметил тебя у ворот. Угорь сказал, что ты должна заплатить за что-то. Мы пришли за тобой.

Как только женщина сказала это, Лорн почувствовала, что слева от нее тоже кто-то стоит. Она вскрикнула, пытаясь принять оборонительную стойку, в ее крике было отчаяние и бессилие. «Так и пропасть? – Ужаснулась она. – Нет, только не так!»

Как только эта мысль пронеслась у нее в голове, обе женщины напали на нес. Она парировала удар слева и тут же с ужасом заметила, что та женщина, которая говорила с ней, нацелила ей в грудь два кинжала.

Адъюнкт яростно вскрикнула, когда металл вошел в ее плоть. Ее меч выпал со звоном и поехал по булыжникам. Опустив руки, Лорн сползла по стене.

– Кто? – выдохнула она. – Кто?

Одна из женщин склонилась над ней.

– Что ты говоришь?

Боль исказила лицо Лорн, углы рта дрогнули, глаза закрылись.

– Кто? – снова спросила она. – Кто такой Угорь?

– Пойдем, Миссе, – сказала женщина, не глядя больше на тело у ее ног.

Паран нашел ее на булыжниках у начала переулка. Что-то безошибочно привело его к ней, остатки таинственной связи, что соединяла их. Ее меч лежал рядом с ней, весь в крови, края его зазубрились. Капитан присел на корточки у тела.

– Битва была жаркой, – прошептал он, – и вот итог. Он посмотрел в ее широко раскрытые глаза. Она видела его и узнала.

– Капитан.

– Адъюнкт.

– Они убили меня.

– Кто?

Она попыталась улыбнуться.

– Я не знаю. Две женщины. Похожи… на воровок. Кинжалами. Ты видишь… иронию, капитан?

Закусив губу, он кивнул.

– Нет… славный конец… для адъюнкта. Если бы ты пришел… минутой раньше…

Капитан ничего не ответил. Он увидел, что жизнь покинула ее, Лорн больше не было. «Знать меня – к несчастью, адъюнкт. Мне жаль». Он подобрал Отатарал и засунул в свои ножны.

Над ним разом заговорили два голоса.

– Ты ему отдал наш меч!

Он встал и оказался лицом к лицу с Опоннами.

– Веревка забрал его у меня, если быть точным.

Близнецы не скрывали страха. Они смотрели на Парана почти умоляюще.

– Котильон тебя отпустил, Гончие тебя отпустили. Почему? – спросила сестра.

Паран пожал плечами.

– Вы вините нож или руку, что его держит?

– Повелитель Теней честно не играет, – ответил брат.

– И вы, и Котильон вовсю используете смертных, – сказал капитан, скаля зубы, – вот теперь и расплачивайтесь.

– Чего вы хотите от меня? Сочувствия? Помощи?

– Отатарал, – ответила сестра.

– Он не для ваших грязных дел, – отрезал Паран. – Вам лучше уйти, Опонны. Я представляю, как прямо сейчас Котильон отдаст меч Удачу Повелителю Теней, они оба сдвигают головы, совещаясь, как лучше пустить его в ход.

Шуты Удачи вздрогнули.

Паран положил руку на меч.

– Сейчас. Я отвечу Котильону любезностью на любезность.

Боги испарились.

Капитан перевел дух. Он снова повернулся к Лорн.

Ее доспехи исчезли, от рук исходило сияние.

Аномандер Рейк со свистом распарывал воздух, снижаясь. Но больше никакого шума он не производил. Путь плотно окружал его со всех сторон. Под ним, делая ленивые круги над Даруджистаном, парил серый дракон. Размером и силой он соответствовал Рейку.

Но он был глуп и охотился за ним на улицах внизу.

Рейк аккуратно расправил крылья, направляясь к лорду Галейна. Его крылья равномерно ходили вверх-вниз. Он осматривал пространство вокруг, готовясь к выбросу силы. Он был Куралдом Галейном, Тисте Анди, и тьма была ему домом.

Лорд Галейна был теперь прямо под ним, увеличиваясь в размерах с невероятной быстротой. Рейк раскрыл рот, откинул назад голову, стукнув ею о воздушную стену. Этот звук заставил серого дракона посмотреть вверх, но было уже слишком поздно.

Двадцать четвертая глава

Я – Дом,

Вмещающий с рожденья

Мятежные сердца,

И в каждой комнате моей —

Трепещущий и гневный экспонат.

А корни от моих камней

Уходят в глубь страдающей земли,

Навеки погребая душу плода.

Остановись, прохожий, у моей двери…

Азат. Адефон (род.?)

За воротами никого не было. Крокус помчался к дому, думая, что, возможно, уже опоздал. Он взлетел по ступенькам и кинулся к двери. Его отшвырнуло назад потоком силы.

Вор обнаружил, что сидит на мощеной дорожке перед домом. Все тело покалывало. В дверном проеме медленно угасало багровое мерцанье. Магическая защита. «Худ побери», – прошипел он, поднимаясь. Крокус уже встречался с подобным явлением в поместьях знати. Преодолеть магический барьер невозможно.

Продолжая ругаться, Крокус побежал обратно к воротам. Он выскочил на улицу и быстро огляделся по сторонам – никого. Если воины из Малиновой гвардии и продолжали охранять его, они делали это, не показываясь на глаза.

Существовала слабая надежда, что ворота, ведущие в сад дома Барука, лишены магической защиты, но это была чрезвычайно слабая надежда. Он побежал по улице и свернул в первый проулок, уходящий вправо. Там, конечно же, будет стена, но ее Крокус не считал препятствием.

Добежав до конца проулка, он затормозил у начала следующей улицы. Стена довольно высокая, это понятно. Придется с разбегу. Крокус перешел на другую сторону улицы, стараясь успокоить дыхание. В чем тут дело? В конце концов, неужели Барук не мог о нем позаботиться? Разве он не верховный маг? Ведь даже Пальцы толковал о магической защите, которую можно получить у алхимика.

Он медлил, угрюмо глядя на стену перед собой.

И в этот момент откуда-то с неба, прямо над ним, раздался резкий вопль, от которого содрогнулась земля. Крокус вжался в стену: нечто невероятных размеров заслонило собой свет газовых фонарей, оно заполнило всю улицу, приземлившись всего ярдах в двадцати слева от вора. Крокуса сбило на землю воздушной волной. Посыпались осколки кирпича.

Он сжался в комок под напора града камней и кирпичных осколков, потом, когда их поток иссяк, поднялся на ноги.

Дракон с крыльями, покрытыми пятнами крови, медленно переступал лапами, поводя из стороны в сторону массивной клиновидной головой. На его коричневых боках зияли глубокие раны. Шея и плечи блестели от еще не запекшейся крови.

Крокус увидел, что стена за спиной у дракона, стена сада Барука, рухнула, открыв взору сад. Из дымящейся земли торчали обрубки деревьев. Подходы к задней двери дома были разворочены. У самой двери валялись куски разбитых вдребезги статуй.

Дракон казался обессиленным. Крокус собрался. Пора было двигаться. Почти не веря в собственную храбрость, вор метнулся к улице за спиной дракона, надеясь укрыться в саду. Он бежал, не сводя глаз с дракона, думая о монете удачи в своем кармане.

И тут, прямо у него на глазах, форма создания начала изменяться, наполнившись сиянием. Крокус замедлил бег, потом остановился совсем, не в силах отвести взор от происходящего. Казалось, что сердце колотится о стенки грудной клетки, будто в поисках выхода. Каждый вдох отдавался болью в груди. «Удача покинула его», – в панике заключил вор.

Сияние угасло. Посреди улицы теперь стоял великан, завернутый в плащ с капюшоном.

Крокус пытался сдвинуться с места, но тело не слушалось. Он замер, глядя расширенными от ужаса глазами, как демон оборачивается к нему. Демон заворчал и вынул из-за пояса чудовищный топор. Поигрывая им, он заговорил негромко, но внятно.

– К чему продолжать все это? – рассудительно вопросил он. – императрица позволяет тебе уйти, лорд. Она снова дарует тебе свое расположение. Прими его и уходи.

– Прекрасная мысль, – прошептал вор. Тут до него начало доходить, что демон обращается к кому-то за его спиной.

И кто-то за его спиной ответил.

– Продолжения не будет, Галейн.

На плечо вора легла чья-то тяжелая рука, разрушив сковавшие тело чары. Крокус быстро отступил и резко развернулся. Потом поднял голову, посмотрев в живые темно-синие глаза, ярко сияющие на узком чернокожем лице.

– Беги, смертный, – произнес человек с серебряными волосами, вытаскивая из-за спины двуручный меч. Черный клинок его едва угадывался в воздухе, казалось, что сам меч впитывает в себя весь свет, который касается его.

– Это вы были на празднике! – не удержался и спросил Крокус.

В глазах человека блеснуло любопытство.

– Несущий Монету, – произнес он, усмехаясь, – ничего не боится. Бруд убеждал меня не трогать тебя, хотя бы пока. Уходи прочь, дитя! – он снова повернулся к лорду Галейна. – Это окончание.

– Я узнаю это оружие, – заворчал демон. – Драгнипур. От тебя несет Тиамами, лорд. В тебе больше ее крови, чем крови Тисте Анди.

Крокус вжался в остатки садовой стены дома Барука.

Хозяин Галейна усмехнулся, обнажив длинные желтые клыки.

– Императрица могла бы наградить тебя за заслуги, Лорд. Скажи только «да», и этого поединка не будет. Аномандер Рейк шагнул вперед.

– К бою, Галейн!

Демон завопил, его топор просвистел в воздухе, разбрасывая голубые искры.

Меч Рейка описал круг в воздухе, ударил по топору демона, остановив его движение. Оба лезвия, и меча и топора, опустились, Тисте Анди приблизился к противнику, отведя свой меч назад и держа его рукоять у левого бедра. Он сделал резкий выпад. Демон нырнул вниз и, выпрямляясь, попытался достать до горла Рейка. Тисте Анди повернулся к нему правым плечом, принимая удар.

Рейк пошатнулся и тяжело приземлился на булыжники мостовой.

Демон кинулся к нему, подняв над головой блестящее оружие.

Рейк сумел подняться как раз вовремя, чтобы отбить мечом надвигающийся на него топор. Земля и воздух содрогались от ударов противников. Топор демона светился ярким белым светом, разбрасывая каскады искр. Меч Рейка скрылся во тьме, пожирающей потоки доходящего до нее света.

Плитки у Крокуса под ногами странным образом прогибались, будто камень обратился в глину. Звезды над головой вдруг бешено завертелись. Крокуса охватил приступ тошноты, он опустился на колени.

Рейк перешел в наступление, яростно размахивая мечом. Сначала демон держался, также яростно парируя удары, затем начал отступать, сначала на шаг, потом еще на шаг. Рейк все сильнее теснил противника.

– «На горе Матери, – цитировал он между ударами, – порожден был Свет. К несчастью своему… слишком поздно… увидела она, как он порочен. Галейн… ты несчастная жертва возмездия… что должно свершиться…»

Демон ловко уворачивался от ударов, по возможности, парируя их, но не наступая больше. Свет, исходящий от лезвия топора, мерцал, угасая, короткие яркие вспышки становились все реже и реже, пока совсем не пропали в наступающей тьме. Демон с воплем бросился к Рейку. Когда он был совсем близко к Тисте Анди, Крокус увидел, как за спиной демона взорвалось что-то черное, исполосовав его плащ. Боевой топор выскользнул из рук существа, свет его окончательно угас, когда он упал на землю.

Поскуливая от охватившего его ужаса, демон вцепился в нацеленный на него меч. От оружия повалили клубы черного дыма, окутывая демона. Дым закручивался, показались цепи, влекущие какую-то тяжесть. Галейн закричал в тоске.

Рейк вонзил меч в грудь демона и остановился только тогда, когда рукоять оружия уперлась в кость. Демон упал на колени, уставившись взглядом в глаза Рейка.

Звезды прекратили свой бешеный танец, плитки под ногами вора вновь обрели полагающуюся им твердость, хотя и были покорежены. Крокус пришел в себя и поглядел на демона. Казалось, что он рассыпается, цепи из черного дыма тянули его к мечу. Конец меча, воткнутый Рейком между булыжниками мостовой, пригвоздил к ней демона. Тисте Анди тяжело опирался на эфес, и теперь Крокус заметил, что одежда Рейка пропиталась кровью на плече, в том месте, куда попал топор демона. Тисте Анди с усилием перевел взгляд на вора.

– Поспеши, – прорычал он. – Алхимик в опасности. Я не смогу больше его защищать. Поторопись, Несущий Монету!

Крокус развернулся и побежал.

Смерть Трейваля, третьего человека в Кабале, все еще эхом отдавалась в их сердцах. Ведьма Дерудан выложила в центре комнаты круг из золы. Бару к помог ей перенести в этот круг два плюшевых кресла, и теперь она сидела, непрерывно куря и не отрывая темных глаз от мечущегося по комнате алхимика.

Барук чувствовал неодолимое отвращение к этому защитному кругу. Пока они сидят здесь в безопасности, окружив себя магией Теннеса, то не в состоянии перейти в наступление. Даже если появится Воркейн. А кроме того, есть вещи, способные преодолеть магическую защиту. Прежде всего на ум приходил Отатарал, странный металл цвета ржавчины, добывающийся в холмах Танно. Вряд ли у Воркейн был Отатарал, учитывая то, что она была верховным магом, и все же Барук не желал вступать в круг, где он не смог бы использовать свой Путь против убийцы.

– А эти из Кабалы, – медленно начала говорить Дерудан, – ну те, что теперь мертвы, это все обыкновенное упрямство из-за уверенности в собственной непобедимости. Вне всякого сомнения, они совершили множество безрассудных шагов, ожидая немедленного появления убийцы.

Барук остановился, чтобы ответить, но в этот миг с улицы донесся громкий нечеловеческий крик. Вслед за ним раздался удар, от которого задрожали стены дома, алхимик метнулся к двери.

– Стой! – крикнула Дерудан из круга. – Воркейн непременно извлечет выгоду из твоего любопытства.

– Магическая защита разбита, – ответил Барук. – Ее больше нет.

– Тем больше причин проявлять, осторожность, – настаивала Дерудан. – Умоляю тебя, друг мой, иди сюда, в круг.

– Ладно, – вздохнул Барук, направляясь к ней. Откуда-то слева от него вдруг донесся порыв ветра. Возглас Дерудан заставил алхимика обернуться.

Воркейн, вытянув вперед руки в перчатках, светящихся красным, наступала на Барука. Он поднял руки, прекрасно понимая, что на сей раз опоздал. Но в этот же миг появился кто-то еще, он вынырнул из темноты и осыпал градом ударов Принцессу Убийц. Воркейн отпрянула, взмахнула рукой, нанося ответный удар нападавшему.

Раздался предсмертный крик. Барук вздрогнул, он только теперь понял, что его защитником была женщина Тисте Анди. Он инстинктивно шагнул в сторону, когда ее тело перелетело через комнату и осталось лежать неподвижно у противоположной стены. Алхимик перевел взгляд на Воркейн, одна из ее рук больше не светилась красным.

Он повел рукой по воздуху, вырвался клубок магии, образовавший желтую светящуюся арку. Воркейн прошипела ответное заклинание, и желтый свет был проглочен алым сиянием, потом все померкло. Она наступала.

До Барука откуда-то издалека донесся крик Дерудан, она обращалась к нему. Но он не мог оторваться от взгляда Принцессы Убийц, обещающего смерть. Легкость, с какой она поборола его заклинание, прекрасно дала ему понять, что во владении магией она была гораздо сильнее его. Он отчетливо сознавал, что теперь ему остается только ждать смерти.

За спиной Барука послышался стон, Воркейн ахнула. Из груди убийцы торчала рукоять кинжала. Она, морщась, потянулась к нему, затем выдернула и отбросила в сторону.

– Это все… – услышал алхимик у себя за спиной голос Тисте Анди… – все, что я смогла сделать для вас. Простите меня…

За спиной Воркейн теперь стояла Дерудан. Но едва она начала творить заклинание, Воркейн развернулась к ней, что-то слетело с ее руки. Ведьма застонала и рухнула на пол.

Барука захлестнула волна ненависти. С нечленораздельным воплем он двинулся на Воркейн. Она рассмеялась и легко скользнула в сторону, вытянув свою светящуюся руку. Алхимик повернулся, едва не потеряв равновесие, с трудом уходя от смертельного прикосновения. Он снова услышал ее смех, она оказалась уже у него за спиной.

В нескольких метрах от Барука была входная дверь. Алхимик с изумлением обнаружил, что она была открыта.

В дверном проеме стоял молодой человек, зажав в каждой руке по кирпичу.

Барук ринулся вперед, в любой момент ожидая прикосновения Воркейн. Он заметил, как юноша напрягся, выбрасывая вперед сначала правую руку, а затем левую. Когда алхимик был уже у двери, над его головой просвистели кирпичи. Он услышал, как они ударились в тело преследовавшей его женщины. Один из них захрустел, другой заскрежетал. Эти звуки сопровождались вспышкой алого света.

Барук, задыхаясь, рухнул на пол. Несколько долгих томительных секунд он пытался восстановить дыхание, затем перекатился на спину. Воркейн без намека на движение лежала у самых его ног. Тут он увидел над собой юношу, лицо его блестело от пота, брови были сурово сдвинуты.

– Алхимик Барук? – спросил он.

Старик кивнул.

Юноша вздохнул и слегка улыбнулся.

– Вы живы. Прекрасно. Раллик послал меня предупредить вас.

Барук сел.

– Ведьма, – хрипло произнес он, указывая рукой. – Посмотри, что с ней, прошу тебя.

Когда он увидел, как молодой человек склонился над Дерудан, он ощутил, что силы возвращаются к нему.

– Она дышит, – объявил Крокус. – Но тут нож, покрытый каким-то соком, сидит глубоко, – он хотел было вытащить предмет.

– Нет! – воскликнул Барук. Крокус отпрянул.

– Это яд, – коротко сказал алхимик, поднимаясь на ноги. – Помоги мне добраться до нее, – секунду спустя он низко склонился над Дерудан. Ему было достаточно одного взгляда на вещество, похожее на алый сок и покрывающее лезвие ножа, чтобы окончательно убедиться в своих подозрениях. – Белый паральт, – произнес он.

– Это такой паук?

Барук положил руку на тело Дерудан.

– Откуда ты знаешь? – удивился Барук. – К счастью, в этом доме найдется противоядие, – он забормотал какие-то слова и в его руке появилась склянка.

– Раллик говорил, что от белого паральта нет противоядия.

– Я предпочитаю не обсуждать эту тему, – Барук открыл склянку и вылил ее содержимое в горло ведьме, которая немедленно закашлялась. Как только ее дыхание выровнялось, Барук вновь обратил свое внимание на Крокуса. – Похоже, ты хорошо знаком с Ралликом. Как тебя зовут?

– Крокус. Маммот был моим дядей. Я видел, как он погиб.

Веки Дерудан затрепетали, она открыла глаза. Затем блаженно улыбнулась.

– Мне нравится то, что я вижу, – произнесла она слабым голосом. – Все хорошо?

Барук улыбнулся ей в ответ.

– Да, друг мой. Но я не смог победить Воркейн. Это сделал Крокус, племянник Маммота. Дерудан перевела взгляд на Крокуса.

– А, тот самый… – удивленное выражение сошло с ее лица. – Мне жаль, малыш.

– Мне тоже, – отозвался он.

Барук поднялся и осмотрелся по сторонам. Невольное проклятие слетело с его губ. Тело Воркейн исчезло.

– Она сбежала, – он поспешил к женщине из Тисте Анди и склонился над ней. Она была мертва.

– Скоро я узнаю ее имя, – прошептал он, – я запомню его.

– Мне нужно идти! – заявил Крокус. Барук удивился внезапному волнению, отразившемуся на лице юноши.

– То есть, – продолжал Крокус, – здесь уже больше ничего не произойдет.

– Надеюсь, – отозвался алхимик. – Огромное спасибо тебе за твое умение швырять кирпичи.

Крокус пошел к двери. У двери он помедлил, потом подкинул в воздух монетку. Поймал ее и натянуто улыбнулся.

– Просто повезло, – он ушел.

Капитан Паран наклонился над кроватью Колла.

– Все еще спит, – произнес он, выпрямляясь и поворачиваясь к Вискиджаку. – Давай!

Калам и еще двое из отряда вернулись несколько минут назад. Так что, к изумлению сержанта, потерь не было, хотя доспехи капитана носили следы битвы, а выражение его лица, когда он вошел в комнату с телом Лорн на руках, отбило у Вискиджака охоту задавать любые вопросы. Сейчас тело адъюнкта лежало на второй кровати, бледное и неподвижное. На бескровных губах застыла странная ироническая усмешка.

Сержант оглядел всех присутствующих в маленькой комнате; все лица, которые были так, хорошо ему знакомы, были обращены к нему в ожидании. Взгляд его надолго задержался на Горечи, или Апсале, как она теперь называла себя. Маллет сделал с ней что-то такое, что полностью изменило ее. Но Маллет и сам не понимал, что произошло. Он освободил старинные воспоминания и забытые умения, а с ними пришло и осознание истины. В глазах девушки застыла боль, боль, оставшаяся от годов пережитого ужаса, но было видно – она держит себя в руках, она нашла в себе силы и возможность жить с тем, что было когда-то в ее жизни. Единственное, что она сказала при встрече с сержантом: «Я хочу вернуться домой».

Он не стал возражать в ответ, хотя и хотел узнать, как она собирается пересечь два континента и разделяющий их океан. Вискиджак выложил на стол завернутые в тряпицу кости.

– Слушаюсь, сэр, – отозвался он на приказ Парана.

Пропитанный потом горячий воздух в комнате замер от напряжения. Вискиджак колебался. На улицах Даруджистана была битва, Быстрый Бен подтвердил факт гибели лорда Галейна. На самом деле черный маг все еще пребывал в шоке. Сержант подавил вздох и потер только что залеченную ногу. Потом разложил кости на столе.

Связь установилась моментально. Суровый голос Дуджека заполнил комнату.

– Поспешим, Вискиджак! Можешь не рассказывать мне о лорде Галейна. Тайскренн чуть не впал в кому. Весь лагерь слышал его вопль. Значит Аномандер Рейк прикончил тварь. Что еще?

Вискиджак бросил взгляд на Парана, который закивал в ответ.

– Судьба адъюнкта Лорн разрешилась, – произнес сержант. – Она мертва. У нас ее тело. Город по-прежнему заминирован, но взрывать мы не будем, верховный кулак. Иначе взлетит на воздух весь газ в пещерах под городом, а мы вместе с ним. Так что, – он вздохнул, ощущая боль в ноге. Маллет сделал все, что мог, и даже больше, но боль пока не ушла. – Так что, – негромко повторил Вискиджак, – мы уходим из города, верховный кулак.

Дуджек помолчал, потом ответил.

– Проблемы, Вискиджак. Во-первых, мы вот-вот потеряем Засеку. Как я и подозревал, Каладан Бруд оставил малиновую гвардию разбираться с делами на севере, а сам ушел отсюда вместе с Тисте Анди. Он захватил с собой Рхиви и Баргастов Джорика, которые только что покончили с Золотистыми Морантами. Второе еще хуже, – верховный кулак громко вздохнул. – Семь Городов на пороге восстания. Императрица знает об этом. Какой-то Коготь прибыл полчаса назад к Тайскренну. Но мои люди перехватили его. Вискиджак, у него было письмо, написанное собственноручно императрицей к Тайскренну. О моей отставке. Это официальное письмо, Тайскренн должен был арестовать и казнить меня. Вот так-то, друзья.

В комнате повисло молчание. Вискиджак на миг прикрыл глаза.

– Все ясно, верховный кулак. И когда вы выступаете?

– Черный Морант теперь полностью на нашей стороне, и не спрашивай меня, почему. В любом случае завтра на заре у меня встреча с Каладаном Брудом и Каллором. Подозреваю, что эта встреча все окончательно решит. Либо нас отсюда выпустят, либо убьют, заняв Засеку. Все зависит от того, что знает Морант о Всевидящем.

– Через пару дней мы встречаемся с Черными Морантами, – ответил Вискиджак, – интересно, что они уже знают? В любом случае, они переправят нас к вам, где бы вы ни были.

– Нет, – возразил Дуджск. – Мы окажемся в долгой осаде. Моранты посадят вас на Катлинской равнине. У них имеется четкий приказ, но вы можете попытаться переубедить их.

Сержант сморщился. Не то.

– Катлинская равнина. Ну ладно. Это означает только, что нам придется намного дольше добираться до вас, сэр.

Сияние, окружавшее кости, дрогнуло, они услышали глухой удар. Скрипач захихикал. Дуджек только что ударил кулаком по столу.

Вискиджак метнул на сапера яростный взгляд.

– Капитан Паран, – взревел Дуджек.

– Здесь, верховный кулак, – ответил Паран, выходя вперед.

– Я говорю все это Вискиджаку, но я хочу, чтобы вы тоже слышали, капитан.

– Я слушаю.

– Сержант, если вы хотите быть в моей армии, вы должны знать, как обстоят дела. Прежде всего, я передаю командование над Разрушителями Мостов капитану Парану. Второе. Вы больше не сержант, а мой заместитель. Это предполагает ответственность. Я не хочу, чтобы вы появлялись около Засеки. И вы знаете, что я прав, черт побери. Капитан Паран?

– Да?

– У отряда Вискиджака есть право уйти. Это ясно? Если кто-нибудь из них решит остаться в рядах Разрушителей Мостов – прекрасно. Но если этого не произойдет, никаких препятствий на их пути. Полагаю, это понятно.

– Да, верховный кулак.

– А что касается Вискиджака между его назначениями, – бесстрастно продолжал Дуджек, – он просто отправляется на прогулку, вы меня хорошо понимаете, капитан.

– Да, – усмехнулся Паран.

– Черные Моранты будут в курсе событий к моменту вашей встречи, вы можете смело отправляться с ними.

– Да, верховный кулак.

– Вопросы, Вискиджак?

– Нет, – угрюмо ответил он.

– Прекрасно. Надеюсь, позже мы все обсудим.

Мерцание вокруг костей угасло.

Капитан Паран оглядел отряд. Он внимательно вглядывался в каждое лицо. «Они должны были стать моим отрядом. Лучше мне нигде не найти».

– Прекрасно, – хрипло произнес он. – Кто готов поставить себя против закона и встать в ряды восставших?

Троттс первый поднялся, скаля зубы. За ним встали Быстрый Бен, Еж и Маллст.

Последовало молчание, затем Калам кивнул на Скрипача и, откашлявшись, произнес.

– Мы с вами, но с вами мы не пойдем. Я хочу сказать, Скрипач и я.

– Может, пояснишь? – попросил Паран.

Тут заговорила Апсала, удивив всех.

– Им кажется, это трудно, капитан. Я не вполне уверена, но думаю, что они поедут со мной. Назад в империю. Домой.

Передернув плечами, Скрипач поднялся и посмотрел в глаза Вискиджаку.

– Мы просто чувствуем, что должны сделать это для нее, сэр, – пояснил он, переводя взгляд на капитана. – Просто обязаны, сэр. Но мы обязательно вернемся… если сможем.

Сильно озадаченный Вискиджак с большим трудом поднялся на ноги. Он неторопясь повернулся лицом к Парану и окаменел. За спиной капитана на кровати сидел Колл.

– Гм, – произнес Вискиджак, взмахивая рукой. Все разом повернулись к Коллу. Паран шагнул к нему, ощущая, как гора спадает с плеч.

– Колл! Я… – он резко умолк, потом произнес без всякого выражения, – Я вижу, мы тебя уже давно разбудили.

Колл посмотрел на кости на столе, потом снова на Парана.

– Я слышал все, – подтвердил он. – Скажи-ка мне, Паран, твоим ребятам не нужна поддержка в самом Даруджистане?

Раллик стоял в густой тени больших деревьев, росших по краям поляны. Кажется, что его способностей укрощать магию ему все-таки не хватало. Раллика просто смело с места чем-то, напоминающим гигантскую руку, руку бога, уверенную и могучую. Он в изумлении наблюдал, как путаница из корней извивается по поляне, направляясь к террасе. Раллик услышал резкий высокий крик, потом корни вывернулись, сплетаясь вокруг чего-то… явно человекообразного, и бесцеремонно втащили это под землю.

Раллик испытал чувство, близкое к эйфории. Он осознал четко и ясно – то, что здесь выросло, было правильным и справедливым.

Оно было новым и молодым. Даже теперь, продолжая наблюдать, Раллик видел, как среди хаоса вырисовываются правильные формы. То, что выросло, уже было не обрубком дерева, а домом. Массивную дверь до половины скрывали густые тени от сплетающихся ветвей. Виноградные лозы вились по ставням окон. Слева над дверью нависал балкон, укрытый листьями и усиками. Над ним высилась башня, ведущая на второй этаж и оканчивающаяся погнутым шпилем. Еще одна башня находилась справа. Она была более массивной, окон в ней не было, крыша ее была плоской, обрамленной зубцами. Он решил, что на такой крыше должен быть люк, ведущий в дом.

Поляна вокруг постройки тоже сильно изменилась, она покрылась небольшими холмиками, будто бы двор перед домом являлся кладбищем. Молодые деревца росли около них, кривые, будто выросли под невидимым ветром. В один из таких холмиков корни и затащили ту фигуру.

Явление было правильным и справедливым. Эти два слова эхом отдавались в голове убийцы, вселяя спокойствие в его душу. Он ощущал родство с выросшим домиком, казалось, что они давно знают друг друга.

Раллик знал, что дом пуст. Еще одно ощущение, не имеющее причины.

Он продолжал наблюдать, как очертания дома крепнут и становятся все более зримыми. Странный запах разлился в воздухе, похожий на запах свежей земли. Убийца ощутил умиротворение.

Секунду спустя он услышал шорох за спиной и, обернувшись, увидел Воркейн, пробирающуюся сквозь заросли. Лицо ее было в крови от подбородка до лба, она почти упала на руки Раллику.

– Тисте Анди, – выдохнула она. – За мной гонятся. Они мстят за убийство!

Раллик посмотрел в ту сторону, откуда она появилась. Его глаза, привыкшие к темноте, различили безмолвное движение под деревьями. Он заколебался, сжимая теперь уже потерявшую сознание женщину в руках. Потом присел, перебросил Воркейн через плечо, развернулся и побежал к дому.

Он знал, что дверь распахнется перед ним. Она распахнулась. За ней была темная прихожая и арка, за которой начинался длинный коридор. Раллика окутал теплый ароматный воздух, и он без промедления шагнул в арку.

Коральт, кровная родственница Серрат, замедлила шаг, подходя к странному домику. Дверь захлопнулась за их добычей. Она отошла к краю поляны, потом присела на корточки. Остальные преследователи медленно собрались вокруг нее.

Хорульт сердито зашипел и обратился к ней.

– Ты позвала нашего господина, Коральт?

Она помотала головой.

– Я знаю о таких древних созданиях, – произнесла она. – Мертвый Дом Семи Городов… Азат эдиеймарн. Столпы Невинности. Эта дверь не откроется для нас.

– Но она открылась для них, – возразил Хорульт.

– Такое уже бывало. Азат выбирает сам. Мертвый Дом всегда так поступал. Однажды он выбрал двоих: один должен был стать императором, а другой – его верным спутником. Келланвед и Танцор.

– Я ощущаю его силу, – прошептала Орфанталь. – Наш повелитель мог бы уничтожить его теперь, пока он еще молод.

– Да, – согласилась Коральт. – Мог бы, – она на мгновенье замолчала, потом поднялась. – Я кровная родственница погибшей, – произнесла она.

– Да, ты, – подтвердили остальные.

– Месть отменяется, – заявила Коральт, морщинки вокруг ее миндалевидных глаз залегли глубже. – Мы не станем призывать нашего господина. Пусть он спокойно выздоравливает. Азат никто не тронет, он еще совсем юн, он дитя, – она обвела мягким взглядом карих глаз всех своих товарищей. – Королева Тьмы говорила, когда был рожден Свет: «Он новый, а новое невинно, а то, что невинно – ценно. Смотрите на чудесное дитя, поклоняйтесь ему».

Орфанталь нахмурилась.

– Именно поэтому Свет выжил, а Тьма была повержена, невинность победила. Ты хочешь, чтобы и мы были повержены, как когда-то наша Королева. Свет стал порочным, он разрушил наш мир, неужели ты забыла, Коральт?

Коральт грустно улыбнулась.

– Лелеять подобные пороки и было мечтой нашей Королевы, сестра. Нам нужно идти.

Выражение лица Круппа смягчилось, пока он наблюдал за приближающимся Крокусом, почти падавшим с ног от всей беготни этой ночи. Он подтолкнул Мурильо и указал на молодого вора.

– Мальчик возвращается с ненужной поспешностью, и я боюсь сообщать те печальные новости, что знает Крупп.

– Похоже, ночка у него была не из легких, – заметил Мурильо. Он оперся на столбик ворот поместья леди Симталь. Улицы были пусты, горожане еще не пришли в себя после ужасов этой ночи.

Крупп махнул рукой в сторону Лунного Семени, висевшего теперь немного западнее, прямо над городской стеной.

– Замечательная штука. Однако Крупп рад, что она уходит. Представь только, даже звезды меркнут в страхе от этого мира.

– Мне нужно выпить, – пробурчал Мурильо.

– Прекрасная мысль, – поддержал Крупп. – Но разве мы не подождем мальчика?

Ждать пришлось недолго. Крокус узнал их и замедлил свой бег.

– Апсалу похитили люди империи! – воскликнул он. – Мне нужна помощь! – он покачнулся, споткнувшись. – А Раллик все еще в саду…

– Та-та-та, – произнес Крупп. – Тише, мальчик. Крупп знает, где Апсала. А равно и Раллик… – он осмотрел улицу и возбужденно замахал руками. – Вдохни поглубже ночной воздух, Крокус! Новый год начался! Давайте-ка пойдем, все трое, хозяева Даруджистана! – он обнял за плечи своих товарищей и подтолкнул их вперед.

Мурильо вздохнул.

– Раллик пропал, – пояснил он. – А в саду у Колла теперь какой-то странный дом.

– Ах, сколько всеготаинственного происходит на одном и том же месте! – Крупп обнял Крокуса. – Конечно, это прежде всего тайна одного молодого человека, решившего стать судьбой одной молодой особы, чья жизнь в последний момент была спасена юношей Горласом из благородной семьи. Спасена, повторяет Крупп, от тонны кирпичей, свалившихся со стены. И в самом деле, героический поступок. Прекрасная барышня едва не лишилась чувств от благодарности.

– Что ты несешь? – поинтересовался Крокус. – Кто кого спас?

Мурильо засопел.

– Полагаю, дорогой мой Крупп, хозяин Даруджистана, ты говоришь о какой-то другой барышне.

– Во всяком случае, никакая она не прекрасная, – заявил Крокус. Крупп вздохнул.

– Жизнь и сама по себе не прекрасна, тут и к бабке нечего ходить. Ну, так что, тебе интересно узнать, как поместье леди Симталь за одну ночь стало поместьем Колла? Или ты так поглощен своей новой любовью, что судьба твоих близких друзей, включая Круппа, больше не волнует тебя?

– Конечно, волнует! – возмутился Крокус.

– Тогда история начнется, как всегда, с Круппа…

– И было по слову Угря, – простонал Мурильо.

Эпилог

Я видел рожденного слухом.

Он в тайну обернут,

Лежит он за солнцем

В Гадроби холмах.

Где овцы стремглав

Убегают от волка.

И где одинокий пастух

Поет свои песни пескам.

Его сердце из камня,

Все в синем сиянье.

Только тень от Ворот в Никуда

Лежит в придорожной пыли.

Я видел рожденного слухом.

Сотни тысяч жаждущих правды

Были в синем городе том…

Рожденный слухом. Фишер Келтас(род.?)

Солнечный свет превратил утренний туман на поверхности озера в белое покрывало. На волнах покачивалась рыбацкая лодка. Маллет помог Вискиджаку взобраться на кусок скалы, на котором они теперь сидели. Лекарь рассматривал фигуру Быстрого Бена, что стоял, расправив плечи, изучая горизонт над озером. Он проследил за взглядом мага. Низко над линией горизонта висело Лунное Семя, отливающее золотом. Маллет заворчал.

– Оно направлено на юг. Что бы это значило?

Вискиджак поморщился от яркого света. Он начал массировать виски.

– Опять голова? – спросил Маллет.

– Да, но не так сильно, как прежде, – ответил поседевший сержант.

– А вот нога меня беспокоит, – пробормотал лекарь. – Мне необходимо поработать над ней еще, а тебе следует соблюдать покой.

Вискиджак усмехнулся.

– Как только настанут подходящие для этого времена, – ответил он.

Маллет вздохнул.

– Ради них и стараемся.

Из леса за их спинами донесся голос Ежа.

– Они идут!

Лекарь помог Вискиджаку встать.

– Проклятье, – пробормотал он. – Хуже и быть не могло, верно, сержант?

Вискиджак посмотрел на водную гладь.

– Трое погибло, не так уж и плохо, в конце концов. На лице Маллета отразилась боль. Он ничего не ответил.

– Пойдем, – сказал Вискиджак. – Капитан Паран не любит ждать. Может, у Морантов хорошие новости. Может, что-нибудь изменилось, а?

Быстрый Бен с пляжа заметил, как Маллет поддерживает сержанта под локоть. «Пришла ли пора?» – подумал он. Остаться в живых после всего этого, на большее нельзя было и надеяться. Лучшие идеи рождаются внутри других идей. Руку с оружием до поры до времени лучше не показывать.

Маг чувствовал сожаление. Нет, время не пришло. Дать старику возможность передохнуть. Он заставил себя двинуться. Он не позволит себе оглядываться назад, ничего хорошего в этом нет. План разработан.

– Вискиджак взвоет, когда об этом услышит, – негромко сказал он сам себе.

Капитан Паран слышал голоса других на пляже, но не спешил присоединиться к ним. «Еще не пора». Его стычка с Повелителями, похоже, принесла ему новое восприятие, а возможно, это проявлял себя Отатарал. Но он ее чувствовал, прямо сейчас он ее ощущал, она по-прежнему была полновата, ее глаза под тяжелыми веками с улыбкой и чуть сонно смотрели на утреннее небо.

«Я вернусь к тебе, обещаю. Когда завершится жизнь Панионского Всевидящего и эта проклятая война, я вернусь к тебе, Порванный Парус».

«Я знаю».

Он замер. Этот голос у него в голове не принадлежал ему. Или принадлежал? Он ждал, ждал, когда он раздастся снова. «Порванный Парус?» В ответ молчание. «Только мое воображение, ничего больше. Можно подумать, что ты вспомнишь свою прежнюю жизнь, вспомнишь те чувства, что испытывала ко мне, начнешь испытывать их снова. Дурак я, дурак».

Он поднялся с земли на звук шагов, стряхивая с одежды веточки и пожелтевшие сосновые иголки. «Взгляни на меня теперь. Когда-то агент адъюнкта, теперь я солдат. Наконец-то солдат». Улыбаясь, он пошел к остальным.

«И я буду ждать возвращения, как и подобает солдату».

Паран остановился, потом улыбнулся и продолжил свой путь.

– А вот теперь, – прошептал он, – это было уже не мое воображение.

Торговое судно отчалило от южного берега, взяв курс на Дхавран и устье реки. Калам прислонился к планширу, глядя на покрытые снегом неровные вершины на севере. Рядом с ним находился еще один пассажир, он был охвачен тяжелыми воспоминаниями, и от этого неразговорчив.

Единственное, что слышал убийца – голоса Крокуса и Апсалы. Они были взволнованными, полными эмоций, для выражения которых они с трудом подбирали слова. Легкая, едва заметная улыбка тронула губы Калама. Он в последний раз слышал подобный наивный разговор давным-давно.

Секунду спустя перед ним появился Крокус, у него на плече фамильярно устроился дядюшкин демон.

– Колл говорит, что столица империи Унта такая же большая, как Даруджистан. Это правда? Калам пожал плечами.

– Может быть и так. Она намного уродливее. Не думаю, впрочем, что у нас будет время ее посетить. Итко Кан находится на южном побережье, а Унта – в заливе, то есть на северо-востоке. А ты уже скучаешь по Даруджистану?

На лице Крокуса отразилось сожаление. Он уставился на воду.

– По некоторым людям в нем, – ответил он. Убийца вздохнул.

– Я понимаю, что ты ощущаешь, Крокус. Черт, смотри-ка, Скрипач слоняется по палубе, воображая, что у него нет одной руки и одной ноги.

– Апсала все еще не может поверить, что вы пошли на все это ради нее. Она не помнит о времени, проведенном в отряде.

– Но это же была не она. Ведь так? Та девушка, что у нас сейчас, просто деревенская рыбачка. Она далеко от дома.

– Но она гораздо больше, чем просто это, – пробормотал Крокус. Он рассеянно поигрывал монеткой в руке.

Калам быстро взглянул на него.

– Да. Это так. – отозвался он. Крокус вежливо кивнул. Он зажал монетку в руке. Потом посмотрел на лицо, отчеканенное на ней.

– Ты веришь в удачу, Калам?

– Нет, – отрезал убийца. Крокус счастливо улыбнулся.

– Я тоже, – он подкинул монетку в воздух. Они посмотрели, как она взлетела, потом стала падать, шлепнулась об воду и исчезла в волнах.

Стоящий на носу корабля Рушащий Круги медленно кивнул. Угря обрадует эта новость, не говоря уже о том, какое принесет облегчение. Потом посмотрел на запад и подумал, как все будет, когда он перестанет быть человеком без имени.

Стивен Эриксон (Steven Erikson) Врата Смерти (Deadhouse Gates–2) Перевод — И. Иванов

Этот том я посвящаю Дэвиду Томасу-младшему, который радушно встретил меня в Англии и познакомил с замечательным литературным агентом, а также Патрику Уолшу, тому самому литературному агенту.

Все эти годы они искренне верили в меня, за что я выражаю им обоим свою не менее искреннюю признательность.

ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ

Выражаю свою глубочайшую благодарность персоналу Cafe Rouge в лондонском пригороде Доркинг за их прекрасный, неиссякаемый кофе; компьютерной компании «Псион», чья модель портативного компьютера явилась хранилищем чернового варианта этого тома; Дарилу и персоналу Cafe Hosete и, конечно же, Саймону Тейлору и всем остальным в «Трансуорлд». Я безмерно благодарен своей семье и друзьям: спасибо вам за вашу веру и поддержку, без которых все мои достижения почти ничего не значат. Я благодарю Стивена и Росс Дональдсонов за их добрые слова; Джеймса Барклая, Шона Рассела и Эриела. И наконец, большое спасибо всем читателям, нашедшим время, чтобы оставить свои комментарии на различных веб-сайтах. Писательский труд требует уединения, а отзывы читателей позволяют уменьшить чувство оторванности от остального мира.

ПРОЛОГ

Да сыщется ль такая грязь,

На изможденном лике горизонта,

Которую б не стерли вы, к ней руки протянув?

Сжигатели мостов. Тук-младший

1163 год сна Верны

Девятый год правления императрицы Ласэны

Год Очищения от высокородной скверны

Нетвердой старческой походкой он вышел с улицы Заблудших Душ на площадь, называемую площадью Судей (в просторечии — Судилище). Его лицо и тело скрывались за плотным покровом, состоявшим из живых мух. Покров не был однородным: иссиня-черные клочья хаотично перемещались. Иногда они падали вниз и исчезали в крошечных вспышках света, ударяясь о камни мостовой.

Час Алчущих близился к завершению. Мухи, окружавшие служителя, делали его слепым и глухим ко всему, что происходило за пределами их покрова. Он служил Клобуку — Властителю Дома Смерти. Как и все, кто входил в его процессию, он разорвал на себе одежды и обильно полил тело кровью казненных убийц. Она хранилась в громадных амфорах, собранных в нефе храма. Затем процессия вышла на улицы Анты, дабы приветствовать всех духов и призраков, почитающих Клобука и наслаждающихся этим танцем смертных. Сегодня был последний день сезона Тления.

Стража, окружавшая Судилище, расступилась, пропуская служителя, а затем отошла еще дальше, чтобы пропустить тянувшееся за ним живое облако. Небо над Антой ощутимо посерело: это мухи, на рассвете слетевшиеся в столицу Малазанской империи, поднялись в воздух. Ветер медленно относил их к заливу, к прибрежным солончаковым болотам и едва торчавшим из воды островкам. Редкий сезон Тления обходился без какого-нибудь морового поветрия. За последние десять лет он был уже третьим по счету, чего раньше никогда не случалось.

Пространство Судилища продолжало сотрясаться от жужжания мух. С одной из соседних улиц донесся отчаянный вой издыхающего пса. Посреди площади располагался фонтан. Рядом с ним слабо сучил ногами сотоварищ пса по несчастью — чей-то мул. Мухи покрыли его блестящим панцирем. Мул упрямо боролся за жизнь, однако силы покидали животное. Завидев служителя, мухи тут же бросили свою жертву и присоединились к живому покрову.

Фелисина и все, стоявшие рядом, наблюдали, как служитель направляется прямо к ней. Она не видела его глаз; вместо них на нее смотрели тысячи крошечных мушиных глазок. Нараставший ужас так и оставался поверхностным; сознание Фелисины не пропускало его сквозь завесу безучастности, овладевшей ею. Внутри ее тоже что-то бурлило, но это скорее была память о прошлых страхах.

Первый в своей жизни сезон Тления Фелисина помнила плохо, зато второй крепко врезался ей в память. Это было чуть более трех лет назад. Тогда ее защищали крепкие стены родного дома. Слуги плотно закрыли все окна и заткнули тряпками каждую щель. У крыльца поставили жаровни, и над двором, обнесенным высокими стенами (их верх был обильно усеян острыми осколками стекла), поднимались клубы едкого дыма. В жаровнях тлели листья истарля, отпугивающие мух. Тогда последний день сезона Тления с его часом Алчущих вызвал в Фелисине легкое отвращение, недолгое раздражение и не более того. Она не задумывалась о бездомных нищих, которым было некуда спрятаться, и о таких вот псах и мулах, имевших несчастье оказаться на пути процессии. Не думала Фелисина и о городской бедноте, которую потом насильно сгоняли убирать улицы Анты.

Город остался прежним, но окружающий мир стал совсем иным.

В мозгу Фелисины вяло шевельнулась мысль: «Попытается ли стража хоть как-то остановить служителя, приближавшегося к жертвам Очищения?» Она и все ее собратья по несчастью теперь были государственной собственностью, за которую отвечала Ласэна. Еще немного — и служитель Клобука неминуемо натолкнется на них, как слепец, не имеющий поводыря. Может, он даже не подозревает об их существовании? Интуиция подсказывала Фелисине: если столкновение произойдет, оно не будет случайным. Неужели эти стражники в медных шлемах не вмешаются и не помогут служителю обогнуть Судилище?

— Вряд ли, — словно прочитав ее мысли, произнес человек, примостившийся на корточках справа от нее.

В его глубоко посаженных полузакрытых глазах мелькнул странный огонек. Он словно предвкушал скорое развлечение.

— Они видели, как у тебя бегают глаза: от служителя к стражникам и обратно, — добавил тот, что сидел на корточках.

Другой человек (он сидел слева от Фелисины) вдруг встал, потянув за собой цепь. Фелисина вздрогнула — железная скоба на левой ноге впилась ей в кожу. Человек скрестил руки на широкой, изборожденной шрамами груди и стал молча следить за приближающимся служителем.

— Что ему нужно от меня? — прошептала Фелисина. — Чем я могла привлечь внимание жреца Клобука?

Человек справа качался на пятках, подставив лицо предвечернему солнцу.

— Повелительница снов, чей голос слышу я из этих пухлых румяных губок? Голос эгоистичной юности, по заблуждению мнящей себя средоточием вселенной? Или голос родовой знати, привыкшей считать, что вселенная вращается вокруг нее? Ответь мне, ветреная Повелительница снов.

Фелисина сердито покосилась на него.

— А я-то думала, что вы спите или уже умерли.

— Милая девушка, мертвецы не в состоянии сидеть на корточках. Они валяются, как рогожные кули. Можешь не волноваться: служитель идет не к тебе, а ко мне.

До сих пор Фелисина как-то не обращала внимания на этого человека, но теперь решила приглядеться к нему. Видом своим он больше напоминал жабу с впалыми глазами. Человек этот был лысым. Его лицо густо покрывала татуировка — множество крошечных черных значков, окаймленных черными квадратиками. Сливаясь воедино, они превращались в подобие мятого пергаментного свитка. Всю одежду человека составляла выцветшая красная набедренная повязка. Над ним густо вились мухи, но их танец был иным; эти мухи словно не являлись частью свиты таинственного служителя Клобука. Неожиданно в глазах Фелисины все эти крошечные квадратики татуировки сложились в целостную картину, и она увидела на лице лысого человека… морду вепря. Более того: «шкура» татуировки покрывала все его тело, доходя до ступней ног, где виднелись тщательно вырисованные звериные копыта. До этого момента Фелисина была слишком погружена в себя, чтобы обращать внимание на товарищей по несчастью. А ведь лысый человек являлся не кем иным, как жрецом Фенира — Летнего вепря. Похоже, мухи «знали» об этом или хотя бы «чувствовали». У жреца Фенира не было обеих кистей. Мухи кружились над его культями, однако ни одна из них даже случайно не задела узоров татуировки. Их танец можно было бы назвать «танцем отчуждения».

Жрец Фенира замыкал собой цепь узников. Запястья остальных сковывали тесные железные обручи. Лодыжки лысого человека, стертые до крови, служили лакомой приманкой для мух, и все же ни одна не отваживалась опуститься на его ноги.

На жреца упала тень, и сейчас же его глаза открылись. Рядом стоял служитель Клобука. Натянутая цепь больно впилась Фелисине в левое запястье. Плиты стены, разогретые солнцем, вдруг сделались скользкими. Тонкая ткань арестантского балахона не сдерживала скольжения, и Фелисине пришлось упереться лопатками, чтобы не сползти вниз. Таинственное существо, окруженное саваном мух, замерло напротив жреца Фенира. Тот продолжал сидеть на корточках. Кем же он был — этот служитель Клобука? Живая завеса из мух не пропускала внутрь ни лучика солнца, обрекая его на жизнь во мраке. Когда лапки насекомых коснулись и ее кожи, Фелисина торопливо поджала ноги к телу, прикрыв их балахоном.

Жрец Фенира улыбнулся одними губами и произнес:

— Час Алчущих уже миновал. Возвращайся в свой храм, служитель Клобука.

Служитель Клобука не ответил. Фелисине почудилось, что жужжание его свиты стало иным. Теперь жутковатая музыка мушиных крылышек отдавалась даже в ее костях.

Лысый сощурился. Его голос тоже зазвучал по-иному.

— Понимаю твой вопрос… Когда-то я и впрямь служил Фениру, но это было давно. Очень давно. А это осталось от него на память. Сдирается только вместе с кожей. И хоть Летний вепрь не особо жалует меня, ты ему и вовсе не по вкусу.

Душа Фелисины содрогнулась: мушиное жужжание превратилось в ясно различимые слова.

— Тайна… явить… сейчас.

— Так давай! — рявкнул в ответ бывший жрец Фенира. — Яви свою тайну.

Фелисина запомнила этот момент и потом часто его вспоминала… Возможно, тогда вмешался сам разгневанный Фенир; возможно, тайна была всего лишь насмешкой бессмертных над смертными, либо смысл ее превосходил понимание младшей дочери Дома Паранов. У нее на глазах мухи разлетелись, обнажив… пустоту. За их покровом не оказалось никакого служителя Клобука.

Весь ужас, копившийся внутри Фелисины, вдруг вырвался наружу, и оцепенение, владевшее ее душой, спало. Бывший служитель Фенира дернулся всем телом. Из немых глоток ошеломленных стражников не вырвалось ни звука. Цепи натянулись, как будто узники, воспользовавшись замешательством, решили бежать. Казалось, они вот-вот вырвут из стены железные кольца. Но и кольца, и цепи выдержали. Стражники бросились к арестантам и быстро превратили их в покорное стадо.

— А уж это было совсем ни к чему, — растерянно пробормотал лысый.

Прошел час. За это время тайна, потрясение и ужас перед служителем Клобука слились в сознании Фелисины еще в один слой; самый свежий, но наверняка не окончательный в кошмарной действительности ее нынешней жизни. Служитель Клобука, оказавшийся… пустотой. Мухи, жужжащие… словами.

«Да и был ли это Клобук? — думала Фелисина. — Неужели Властитель Смерти снизошел до хождения среди смертных? И зачем он остановился перед бывшим жрецом Фенира? Какой смысл содержало это неожиданное откровение?»

Но постепенно вопросы меркли, и Фелисина вновь цепенела, впадая в прежнее отчаяние. Императрица провозгласила этот год годом «очищения от высокородной скверны». Знатные дома и фамилии лишили всего, что у них было, наспех обвинили в государственной измене и заковали в цепи. Но как сюда попали бывший жрец Фенира и другой, свирепого вида узник, наверняка промышлявший разбоем? Ни в том, ни в другом не было и капли аристократической крови.

Тихий смех Фелисины удивил обоих ее сотоварищей.

— Что, милая девушка, Клобук раскрыл тебе свою тайну? — спросил ее бывший жрец.

— Нет.

— Тогда чему же ты смеешься?

Она покачала головой.

«Я ожидала оказаться в достойном обществе, но императрица и здесь нас обманула. А бедноте, жаждущей растерзать узников, совершенно нет дела, кто каких кровей. И наверное, очень скоро они получат такую возможность».

— Дитя мое!

Старушечий голос, окликнувший Фелисину, еще хранил былое высокомерие, но оно оставалось лишь фасадом, за которым скрывались растерянность и отчаяние. Фелисина скользнула глазами и нашла эту сухопарую старуху. Та соседствовала с разбойником, только по другую сторону. На ней был ночной халат, рваный и запачканный кровью.

«Наверняка это ее кровь».

— Госпожа Гэсана?

— Да, ты не ошиблась. Это я, Гэсана, вдова господина Хильрака.

Слова она произносила с оттенком неуверенности, будто сомневалась, кто она на самом деле. Морщинистое лицо с покрасневшими глазами и остатками румян на коже повернулось к Фелисине.

— Я тебя узнала. Ты — Фелисина, младшая дочь из Дома Паранов!

Фелисина поежилась. Ей не хотелось ни говорить со старухой, ни глядеть на нее. Караульные, что стерегли узников, стояли, опираясь на копья. Они передавали друг другу фляжки с элем и отгоняли последних мух. За сдохшим мулом приехала телега. Оттуда слезли четверо чумазых крючников и принялись лениво разматывать свои нехитрые снасти. За стенами, окаймлявшими площадь Судей, лежали с детства знакомые улицы Анты, высились расписные башенки и купола зданий. Фелисине до боли захотелось оказаться сейчас на какой-нибудь прячущейся в тень улочке. Подумать только, еще какую-то неделю назад она жила совсем в другом мире. Девушка вспомнила, как их конюший Себрий всегда сердился, что она смотрит в небо, а не на дорожку для верховой езды. Но все равно Фелисине удавалось точно и с изяществом разворачивать свою любимую кобылу, чтобы не заехать в пределы виноградников.

— Клянусь мочой Клобука, эта сука умеет шутить, — проворчал разбойник.

«Какая сука?» — недовольно подумала Фелисина, которой прервали приятные воспоминания. Лицо ее осталось бесстрастным.

Бывший жрец Фенира передернул плечами.

— Нежный сестринский плевок, так вроде? — Он помолчал, затем добавил: — Малость хватила через край.

Разбойник усмехнулся и подался вперед, накрыв своей тенью Фелисину.

— Стало быть, поперли тебя из жрецов? Говорят, императрица не больно-то жалует храмы.

— Ты прав. Только я ушел из жрецов гораздо раньше. Уверен, императрица предпочла бы видеть меня в монастыре, а не здесь.

— Как будто ей не все равно! — презрительно хмыкнул разбойник, снова приваливаясь к стене.

— Фелисина, ты должна поговорить с нею! Нужно подать прошение! У меня есть богатые друзья…

— Друзья? — накинулся на нее разбойник. — Протри глаза, старая карга, и пошарь ими по цепи. Чем ближе к ее началу, тем больше твоих богатых друзей!

Фелисина молча покачала головой.

«Поговорить с нею? Последний раз они говорили много месяцев назад. И с тех пор — ни слова. Даже когда умер отец».

Казалось, разговор на этом и иссякнет, но бывший жрец откашлялся, сплюнул себе под ноги и пробормотал, обращаясь к Гэсане:

— Знаете, госпожа, бесполезно искать спасения у той, кто лишь послушно исполняет чужие приказы. Эта девушка имеет не больше влияния на свою сестру, чем мы с вами.

Фелисину передернуло.

— Вы полагаете… — начала она.

— Ничего он не полагает, — сердито ответил ей разбойник. — Можешь забыть про кровное родство и про все, что ты до сих пор о нем думала. Конечно, учитывая то, кто ты есть, тебе больше нравится считать это личной местью.

— А кто я есть? — с вызовом спросила Фелисина. — Я-то знаю, кто я. Но вот какой Дом признает вас своей родней?

Разбойник только усмехнулся.

— Какой дом? Дом Срама. Не знаешь такого? А он ничем не хуже ваших благородных Домов.

Фелисина с трудом сделала вид, что последние слова ее ничуть не задели.

— А почему мы до сих пор здесь сидим? — спросила она, чтобы переменить направление разговора.

Бывший жрец опять плюнул себе под ноги.

— Час Алчущих прошел. Теперь нужно должным образом подготовить толпу. — Он вскинул глаза на Фелисину. — Разъярить городскую бедноту. Мы, милая девушка, послужим примером. Происходящее в Анте затем повторится во всех уголках империи, и каждый аристократ на своей шкуре ощутит «праведный гнев» Ласэны.

— Чепуха! — гневно возразила госпожа Гэсана. — С нами должны обращаться учтиво. Императрица просто обязана уважать наше происхождение.

Разбойник в очередной раз хмыкнул.

— Ох, старуха! Если бы глупость считалась преступлением, тебя бы схватили еще давным-давно. Жрец, хоть и бывший, прав. Далеко не все из нас добредут до сходней невольничьих кораблей. Путь по Колоннаде станет нашей бойней.

Он сощурился на стражников.

— Но запомни: Бодэн не позволит, чтобы его растерзала толпа оборванцев.

У Фелисины от страха свело живот. Перебарывая дрожь, она спросила:

— Бодэн, вы не против, если я буду держаться поближе к вам?

Разбойник смерил ее взглядом.

— Ты малость толстовата для меня, если говорить правду. — Он отвернулся. — Но можешь держаться поближе. Мне-то что?

Бывший жрец Фенира наклонился к Фелисине.

— Учти, милая девушка: твоя противница вряд ли решила просто попугать тебя. Скорее всего, сестра захочет убедиться…

— Адъюнктесса Тавора мне больше не сестра, — перебила его Фелисина. — По приказу императрицы она отреклась от нашего Дома.

— Но даже в этом случае я не исключаю личного сведения счетов.

— А откуда вам все это известно? — нахмурилась Фелисина.

Свои слова лысый человек предварил легким насмешливым поклоном.

— Я прошел богатую школу жизни. Сначала вор, потом жрец, теперь историк. Я прекрасно знаю, в каком тяжком положении нынче оказалась родовая аристократия.

Фелисина уставилась на него во все глаза, ругая себя за недогадливость. Даже Бодэн, явно слышавший их разговор, с любопытством подвинулся ближе.

— Так ты — Геборий? Геборий Легкокрылый?

Геборий поднял изуродованные руки.

— Правда, крылышки мне успели подрезать.

— Так это вы переписали историю? — спросила Фелисина. — Обвинили знать в предательстве?

Геборий изогнул кустистые брови, делая вид, будто встревожен такими словами.

— Да хранят меня боги от подобных обвинений! Просто иной взгляд на исторические события. Всякий философ имеет на это право. Так говорил Дюкр на суде, выступая в мою защиту, да благословит его Фенир.

— Только императрица не захотела слушать никаких оправданий, — напомнил ему улыбающийся Бодэн. — Ты и по ней проехался. Назвал убийцей да еще имел наглость заявить, будто она скверно управляет империей.

— А ты, поди, читал какой-нибудь запрещенный памфлет?

Вместо ответа Бодэн заговорщически ему подмигнул.

— В любом случае, — продолжал Геборий, — твоя сес… адъюнктесса позаботится, чтобы ты добралась до невольничьего корабля. Я слышал… исчезновение твоего брата в Генабакисе подкосило вашего отца. А еще я слышал, будто бы твой брат замешан в государственной измене. Эти слухи и настропалили твою сестру. Решила смыть позор с вашего рода. Или я ошибаюсь?

— Нет, Геборий, вы не ошибаетесь, — с горечью подтвердила Фелисина. — Мы с Таворой разошлись во мнениях, и теперь вы видите результат.

— Во мнениях по поводу чего? — спросил историк. Фелисина промолчала.

Цепь арестантов неожиданно всколыхнулась, будто затронутая ветром. Караульные встали навытяжку и повернулись в сторону Западных ворот. Фелисина побледнела: на площадь въехала ее сестра Тавора, а ныне — адъюнктесса Тавора, унаследовавшая этот титул от погибшей в Даруджистане Лорны. Она восседала на породистом жеребце.

«Наверняка из наших конюшен», — подумала Фелисина.

Рядом с адъюнктессой ехала ее вечная спутница Тамбера — миловидная молодая женщина с волосами цвета меди. Никто не знал, откуда она родом, однако это не помешало Тамбере стать ближайшей помощницей Таворы. Следом за обеими женщинами двигалось два десятка кавалерийских офицеров и полк легкой кавалерии. Судя по необычному виду солдат, те явно были иноземцами.

— Забавно, ничего не скажешь, — пробормотал Геборий, разглядывая всадников.

Бодэн подался вперед и, поглядев на солдат, смачно плюнул.

— «Красные мечи». Защитнички имперских интересов.

Историк с нескрываемым любопытством обернулся к нему.

— Что, Бодэн, поносило тебя твое ремесло по белу свету? Может, и Аренскую гавань видел?

Разбойник с напускным безразличием пожал плечами.

— Пришлось. А потом, — добавил он, — в городе уже больше недели болтали об этих молодцах.

Ряды «красных мечей» зашевелились. Руки в кольчужных перчатках сжали оружие, остроконечные шлемы качнулись в сторону адъюнктессы.

«Тавора, сестра моя, неужели исчезновение нашего брата так сильно ударило по тебе? Неужели его прегрешения показались тебе настолько серьезными, что ты решила отомстить и ему, и всем нам? Но этого тебе показалось мало; ты захотела доказать свою безраздельную верность императрице, пожертвовав мамой и мною. Неужели ты не понимала, что любая дорога все равно оканчивается у врат Клобука? Маме повезло больше; сейчас она рядом со своим любимым мужем…»

Тавора бросила беглый взгляд на всадников, затем что-то сказала Тамбере. Помощница адъюнктессы послушно развернула свою лошадь в направлении Восточных ворот.

Бодэн в который уже раз хмыкнул.

— Выше нос! Час Алчущих кончился. Начинается «веселый час». Желаю вам дожить и до его конца.

Одно дело назвать императрицу убийцей и совсем другое — предугадать следующий ее шаг.

«Если бы только они прислушивались к моим предостережениям», — подумал Геборий, когда цепь арестантов тронулась и железо кандалов впилось ему в лодыжку.

Люди благородной внешности и утонченного воспитания в непривычных условиях всегда проявляли слабые стороны своей душевной организации. Они начинали призывать к милосердию и справедливости, вспоминали о незыблемости законов, без которых любое государство погружается в хаос. Для них это было проще, нежели оказать вооруженное сопротивление. Как ни странно, высокопарные слова разжигали ненависть бедноты куда сильнее, чем роскошное убранство домов.

Обо всем этом Геборий писал в своем трактате и теперь лишь горестно вздыхал, видя, сколь внимательно отнеслись к его словам императрица и ее новая адъюнктесса, желавшая быть совершенным орудием Ласэны. Чрезмерная жестокость ночных арестов, когда солдаты вышибали двери и вытаскивали своих жертв из постелей под вопли перепуганных слуг, стала первым и самым сильным потрясением для обреченной знати. Полусонных и полуодетых аристократов скручивали, заковывали в кандалы и заставляли стоять перед пьяным судьей и «присяжными» — сбродом, набранным с городского дна. Откровенная пародия на правосудие выбивала из жертв последние упования на уважительное отношение к арестованным. Она наглядно показывала, что никаких законов нет, а есть хаос и торжество низшей человеческой природы, опьяненной вседозволенностью.

Тавора хорошо знала мир, в котором выросла, знала слабые стороны родовой знати и беспощадно била по ним. Каждый час приносил обреченным новые потрясения и унижения. Что побудило новоиспеченную адъюнктессу быть столь жестокой? Ответа на этот вопрос Геборий не находил.

Как и следовало ожидать, столичная беднота с восторгом восприняла начавшиеся расправы над знатью. Сотни глоток выкрикивали здравицы в честь императрицы. Затем последовали тщательно подготовленные стычки. По аристократическому кварталу Анты прокатилась волна грабежей и убийств. Аресты знати не были поголовными; Ласэна намеренно оставляла пищу для глумления толпы и удовлетворения кровожадных инстинктов. Только напрасно чернь думала, будто ей теперь позволено верховодить в городе. Едва «выплески народного гнева» начали подходить к опасной черте, Ласэна распорядилась восстановить порядок. И все же императрица допустила несколько ошибок. Она воспользовалась случаем, чтобы расправиться с недовольными и вольнодумствующими и попутно зажать столицу в военный кулак. Империи нужно больше солдат, больше новобранцев, ибо только так можно защититься от вероломства аристократии, не оставляющей своих коварных замыслов. Конфискованного богатства вполне хватало для оплаты разбухающей армии. Однако этот решительный шаг, подкрепленный имперским декретом, обещал скорые вспышки жестокости в каждом большом и малом городе Малазанской империи.

Геборию вдруг захотелось сплевывать под ноги, как в юности, когда он обчищал карманы в Мышатнике (так назывался один из бедных кварталов Малаза — бывшей столицы империи). Надо же, в нем пробуждаются давние привычки! В те дни он очень не любил богатых. Наверное, тогда ему было бы приятно видеть ужас, застывший на лицах арестантов. Большинство из них так и оставались в нижнем белье, в котором их выволокли из постелей. Да и сами их лица покрывали не помада и румяна, а грязь сточных канав. Прислужники императрицы постарались унизить поверженную знать сполна, и им это удалось. Растрепанные волосы, потухшие взгляды, согбенные спины — все, как нужно разгоряченной толпе, которая собралась за стенами Судилища и жаждала расправы…

«Идем в народ», — мрачно усмехнулся Геборий, когда стражники древками копий заставили узников двигаться.

Адъюнктесса Тавора, застыв в высоком седле, следила глазами за цепью. Ее худощавое лицо напоминало маску с щелочками для глаз, тонкие, едва заметные губы были плотно сжаты.

«Клобук ее накрой, но ведь не могла же она родиться таким чудовищем!»

Геборий впился глазами в Тавору, ожидая увидеть на гладком ее лице хоть какой-то отблеск чувств. Может, злобное торжество или такое же злобное наслаждение. Но нет. Глаза адъюнктессы чуть дольше задержались на своей поверженной сестре. Она узнала Фелисину… и не более того. Потом взгляд скользнул дальше.

Впереди, в двухстах шагах от историка, стражники отперли Восточные ворота. И сразу же в старинную арку ворвался рев толпы, одинаково ударивший по караульным и узникам. Испуганные голуби вспархивали с карнизов, торопясь убраться подальше. Хлопанье их крыльев можно было принять за вежливое рукоплескание. Правда, Геборию подумалось, что только он один слышит эту шутку богов. Не удержавшись, он ответил на нее легким поклоном.

«Ну что, Клобук, сколько поганых тайн еще осталось у тебя в запасе? А ты, Фенир, божественный хряк? Хочешь узнать, что произойдет в ближайший час с твоим заблудшим сыном? Тогда не отворачивай морду. Зрелище стоит того».

Только не потерять рассудок. Что-то внутри Фелисины повторяло эти слова, как отчаянную молитву. По обеим сторонам улицы, в просторечии называемой Колоннадой, в три шеренги стояли солдаты. Но даже они не могли сдерживать беснующуюся толпу, которая находила бреши и торопилась учинить расправу над узниками. Фелисину бесстыдно разглядывали, словно она была коровой или лошадью, пригнанной на ярмарку скота. Чьи-то руки рвали на ней арестантский балахон, чьи-то кулаки остервенело молотили по ее телу, чьи-то губы выплевывали на нее комья слюны. Но разум все равно оставался ее внутренней защитой. А снаружи ее ограждали сильные, уверенные руки. Руки, которые вместо пальцев оканчивались гноящимися культями. И тем не менее эти руки толкали ее вперед, только вперед. Бывшего жреца Фенира не трогал никто. К нему даже не осмеливались прикоснуться. Вторым защитником Фелисины был Бодэн, чей вид устрашал сильнее, нежели зрелище разъяренной толпы.

Он с легкостью убивал тех, кто напрашивался на смерть. Разбойник с презрением отшвыривал от себя очередного напавшего и гоготал, подзадоривая других отправиться в гости к Клобуку. Солдаты ему не мешали. Сжимая рукоятки мечей и древка копий, они провожали взглядом странного узника и, должно быть, недоумевали, как он оказался среди этой хилой знати.

Удивительно, Бодэн еще мог смеяться! В него летели камни. Умело пущенным кирпичом ему расквасило нос. Арестантский балахон разбойника был разорван в клочья и густо покрыт пятнами крови и плевками. Всех, кого удавалось схватить, Бодэн сжимал в своих ручищах и сгибал, будто подковы, ломая шеи и ребра. Он не знал устали. Эта живая мельница остановилась только дважды: первый раз, когда под напором толпы дрогнуло солдатское оцепление, а второй — когда у госпожи Гэсаны подкосились ноги. Бодэн грубо схватил старуху за плечи, встряхнул и с руганью толкнул вперед.

Страх перед беспощадным арестантом передавался по толпе. Число желающих оказаться его жертвами заметно уменьшилось, хотя камни и кирпичи по-прежнему летели в узников.

Шествие по Колоннаде продолжалось. Все звуки слились в ушах Фелисины в один болезненный гул, зато ее глаза видели ясно. Слишком много жутких картин видели они, которые тут же отправлялись в хранилище памяти.

Впереди уже показались городские ворота, когда произошло самое страшное. Толпа наконец прорвалась сквозь оцепление. Солдаты, боясь оказаться сметенными, разбежались, и обезумевшие горожане со всех сторон устремились к арестантам.

— Я так и думал, — услышала Фелисина слова Гебория.

Бодэн рычал и ревел, как божественный вепрь Фенир. Его зажали в кольцо; десятки рук обхватили разбойника и впились в него ногтями. С Фелисины содрали последние остатки одежды. Кто-то схватил ее за волосы и сильно дернул, видимо, намереваясь сломать ей шею. Фелисина услышала отчаянный крик и только потом поняла, что он исходит из ее глотки. Сзади послышалось звериное рычание; рука, державшая ее, сжалась еще сильнее, потом вдруг исчезла. Окружающее пространство сотрясалось от криков, воплей и стонов.

На какое-то время Фелисина потеряла сознание. Очнувшись, она увидела лицо Гебория. Историк отплевывался кровавой слюной. Вокруг Бодэна было пусто. Сам он стоял, исторгая из разбитых губ поток отборнейшей брани. Правое ухо разбойника было вырвано с мясом и изрядным клоком волос в придачу. Виски блестели от крови. Вокруг в скрюченных позах валялись тела нападавших. Лишь немногие из них шевелились. У самых ног Бодэна лежала госпожа Гэсана. Разбойник поднял ее за волосы. Толпа замерла.

Бодэн оскалил зубы и засмеялся.

— Ну что? — спросил он присмиревшую толпу. — Как вы убедились, я — не изнеженный аристократ. Что желаете теперь? Крови этой высокородной старухи?

Толпа завопила, протягивая жадные до расправы руки. Бодэн опять засмеялся.

— Мы все равно доберемся до кораблей. Слышите?

Он выпрямился, таща за собой тело Гэсаны.

Возможно, старуха была уже мертва. Ее грязное, исцарапанное лицо дышало покоем и умиротворением. Казалось, госпожа Гэсана даже помолодела. Лучше, если она умерла. Фелисина молила об этом, предчувствуя продолжение кошмара.

Толпа чего-то ждала. Она словно не видела погибших и искалеченных. Живые по-прежнему жаждали мести.

— Ну так она ваша! — проревел Бодэн.

Другой рукой он сжал подбородок Гэсаны и повернул голову. Хрустнули сломанные шейные позвонки. Тело старухи дернулось и обмякло. Бодэн накинул ей на шею цепь и принялся… отпиливать голову. Хлынувшая кровь мигом залила ржавые звенья цепи.

Фелисину охватил немой ужас. Она хотела закрыть глаза, но не могла.

— Фенир, яви свое милосердие, — прошептал сзади Геборий. Толпа начала медленно пятиться назад. Появился какой-то молодой солдатик, без шлема, с белым от страха лицом. В отдалении возвышались всадники «красных мечей». Они ехали шагом.

Все замерло, кроме окровавленной цепи, равномерно двигавшейся взад-вперед. Бодэн хмыкал, сплевывал на землю и пилил дальше.

Фелисина видела, как вместе с движением цепи дергается голова несчастной старухи. «Подобие жизни». Она помнила госпожу Гэсану: надменную, властную, давно утратившую красоту, которую та пыталась заменить положением в обществе. Можно ли было уберечься от такого конца? Какой смысл думать теперь об этом? Знать недолюбливала Гэсану, да и покойный муж не питал к ней особого расположения. Но разве это меняло дело? Да будь она радушной хозяйкой, нежной женой и заботливой бабушкой, это не остановило бы толпу.

Голова оторвалась со странным звуком, похожим на всхлипывание. Бодэн огляделся по сторонам.

— Итак, мы с вами заключили сделку, — отчеканил он. — Получайте то, что просили. Этот денек вы запомните надолго.

Размахнувшись, он швырнул голову Гэсаны в толпу. В воздухе повисли капельки крови. Из того места, куда упала голова, послышался душераздирающий вопль.

К цепи узников возвращались солдаты. Следом за ними, все так же медленно, двигались «красные мечи», тесня оцепеневших горожан. Словно в отместку за нарушенный порядок, солдаты и всадники восстанавливали его ударами мечей и копий. Когда первые жертвы распластались на мостовой, толпа бросилась врассыпную.

По подсчетам Фелисины, к моменту выхода из Восточных ворот в цепи было около трехсот человек. Сейчас тех, кто мог держаться на ногах, осталось не больше сотни. Многие лежали неподвижно или корчились от боли. В иных скобах болтались оторванные по локоть руки.

— Вовремя явились, медноголовые, — презрительно бросил Бодэн, щурясь на приближающихся солдат.

Геборий сердито сплюнул. Глаза его пылали гневом.

— Что, Бодэн? Думал, толпа тебя вызволит? Хотел задобрить оборванцев, погубив чужую жизнь? Солдаты так и так разогнали бы это отребье, и старуха могла бы остаться в живых.

Бодэн медленно повернул к нему окровавленное лицо.

— Остаться в живых? Ради чего, жрец?

— Ты взял на себя право решать, сколько ей жить? Подумал, что она все равно не выдержит плавания?

— Терпеть не могу заключать сделки со всякой швалью, — с расстановкой произнес Бодэн.

Фелисина смотрела на три фута цепи, отделявшей ее от Бодэна. Ей не хотелось думать ни о прошлом, ни о будущем. Ей вообще не хотелось думать.

— Довольно сделок, Бодэн, — неожиданно для себя сказала она разбойнику.

Бодэн сощурился. Слова этой девчонки, которая была не в его вкусе, почему-то задели его.

Геборий тоже посмотрел на Фелисину. Поймав на себе взгляд историка, она отвернулась, охваченная смешанным чувством бунтарства и природный стыдливости.

Тех, кто мог двигаться, солдаты вывели за городские стены и погнали дальше — по Восточной дороге, которая оканчивалась у портового городишки с выразительным названием Горемыка. Там их уже поджидали адъюнктесса Тавора со свитой и невольничьи суда, готовые отплыть в Арен.

Крестьяне, стоявшие вдоль дороги, не плевались и не швыряли камней. Тупая опечаленность — так оценила Фелисина выражение на их лицах. Она не знала, чем вызвана их печаль. Фелисина убедилась, что очень многого не знает. Но синяки и ссадины на ее нагом теле говорили ей, что жизнь уже начала восполнять этот пробел.

КНИГА ПЕРВАЯ Рараку

Он плавал возле ног моих,

Руками мощно рассекая волны

Пустынного песка.

Спросил его я:

«В моря какие ты плывешь?»

И он ответил мне:

«Среди песчинок я видел ракушки морские,

Их много здесь.

Плыву я в памяти пустыни,

Когда-то бывшей дном морским, и ей приятно это»

«Далек ли путь твой?»

«То знать мне не дано», — ответил он. —

Я утону намного раньше,

Чем доплыву».

Болтовня дурака. ТенийБуле

ГЛАВА 1

Собрались вы, чтобы запомнить,

Как те пойдут

По своему пути;

Сопровождаемые жарким ветром,

Что ввысь летит,

Пресытившись пустыней.

Путь Рук. Месремб

1164 год сна Верны

Десятый год правления императрицы Ласэны

Шестой год семилетия Дриджны (Откровения)

Вращающийся столб песчаной пыли удалялся в просторы Панпотсун-одхана — пустыни, где нет дорог. Еще немного — и он станет призрачным. Сидя на кромке плоской, выветренной горы, Маппо Рант смотрел ему вслед. Глубоко посаженные беспокойные глаза трелля были одного цвета с песком, почти не выделяясь на бледном скуластом лице. В волосатой руке Маппо держал зеленый клин эмрага — местного кактуса, который он ел, не обращая внимания на ядовитые колючки. Стекавший сок окрашивал подбородок в голубоватый цвет. Откусив очередной кусок, Маппо принялся медленно жевать.

Икарий, сидящий рядом, развлекался тем, что бросал вниз камешки. Вот еще один голыш, подпрыгивая, понесся по каменистому склону. Поношенное одеяние странника духа давно утратило свой первоначальный оранжевый цвет. Солнце пустыни изменило и серую кожу Икария, сделав ее оливково-зеленой, будто кровь его отца откликнулась на древний зов этих земель. Длинные, заплетенные в косичку черные волосы были мокрыми от пота.

Маппо выковырял из передних зубов сплющенную колючку.

— Твоя одежда совсем выгорела, — сказал он, готовясь снова приложиться к кактусу.

— Теперь это не имеет значения, — пожал плечами Икарий. — Особенно здесь.

— Даже моя слепая бабка не вынесла бы твоего наряда. Помнишь, как в Эрлитане все на нас пялились? Танносы, как ты заметил, низкорослые и кривоногие.

Маппо повернулся к другу.

— В следующий раз найди себе племя, где твой рост не будет колоть глаза.

На морщинистом, обветренном лице Икария мелькнула тень улыбки, затем оно вновь приобрело бесстрастное выражение.

— Кто узнал нас в Семиградии, узнает и здесь. Остальные, быть может, удивятся нам, и только.

Кивком головы Икарий указал в сторону порядком удалившегося песчаного столба.

— Что ты видишь, Маппо?

— Плоскую голову, длинную шею. Тело черное и сплошь волосатое. Если только это, вполне сойдет за одного из моих дядьев.

— Но там не только это.

— Там еще есть одна передняя нога и две задних.

Икарий задумчиво почесал нос.

— Нет, это явно не твой дядя. Может, апторианский демон?

Маппо медленно кивнул.

— Похоже, все это было несколько месяцев назад. Наверное, Повелитель Теней что-то учуял и послал своих ищеек…

— А что еще ты скажешь мне про этого?

Маппо усмехнулся, обнажая крупные клыки.

— Крошка слишком далеко отсюда. Ручная зверюшка у Шаик.

Он доел кактус, обтер широкие ладони и встал. Поглядев вниз, Маппо поежился и стал по-кошачьи выгибать спину. Ночь он проспал на месте, где под песком скрывалось несчетное множество узловатых корней. Треллю казалось, что его мышцы запомнили все изгибы и узлы. Потом он протер глаза и оглядел свою ветхую, покрытую коркой грязи одежду.

— Говорят, где-то неподалеку отсюда есть колодец, — вздохнув, сказал Маппо.

— И куча солдат Шаик вокруг.

Маппо что-то буркнул себе под нос.

Икарий тоже встал и посмотрел на своего давнишнего спутника. Даже для трелля Маппо был весьма рослым и плечистым. Плечи украшали длинные черные волосы. Глядя на длинные жилистые руки Маппо, с трудом верилось, что им уже тысяча лет. Да, годы…

— Можешь его выследить? — спросил Икарий.

— Если тебе нужно, могу.

Икарий поморщился.

— Дружище, сколько мы с тобой знакомы?

— Много. А почему ты спрашиваешь?

— Когда тебе чего-то не хочется делать, я сразу чувствую это по голосу. Тебя тревожит моя просьба?

— Меня тревожит любой куст, за которым могут прятаться демоны. И ты это знаешь, Икарий. Маппо пуглив, как заяц.

— Но я сгораю от любопытства.

— Знаю.

Странная пара вернулась к месту привала, устроенного между двумя остроконечными выветренными скалами. Торопиться было некуда. Икарий уселся на плоский камень и стал тщательно смазывать свой боевой лук. Этим он предохранял роговое дерево от высыхания. Удовлетворившись состоянием лука, Икарий принялся за меч. Он извлек старинное оружие из кожаных ножен, скрепленных бронзовыми обручами, растер масло по точильному камню и принялся править кромку меча.

Маппо разобрал их шатер и, кое-как свернув, запихнул в большой кожаный мешок. Следом он затолкал туда нехитрую утварь и подстилки. Завязав тесемки, трелль взвалил мешок на плечо и двинулся туда, где ждал Икарий. Смазанный лук с заново натянутой тетивой висел у него на плече.

Икарий кивнул, и они оба — джагат-полукровка и чистокровный трелль — двинулись дальше. Яркие звезды над головой серебрили песок высохшего русла. Вместе с дневным зноем исчезли и мухи-кровососки, уступив пространство стаям мотыльков и ризанским ящерицам. Эти твари, видом и повадками напоминающие летучих мышей, кормились исключительно мотыльками.

Свой очередной привал Маппо с Икарием устроили в развалинах крестьянской усадьбы. Стены, сложенные из глиняных кирпичей, давно утратили былые цельность и высоту и теперь едва доходили до щиколоток, окаймляя старинный высохший колодец. Плитки внутреннего дворика были припорошены мелким песком. Маппо казалось, что песчинки слегка светятся. По-видимому, где-то очень глубоко вода еще оставалась, ибо возле колодца росли чахлые кустики с узловатыми корнями.

На просторах равнины Панпотсун-одхан и священной пустыни Рараку, примыкавшей к ней с запада, было полным-полно таких развалин — свидетельств исчезнувших государств. В своих странствиях Икарий и Маппо не раз встречали высокие тлели — холмы с плоскими вершинами. Каменистые, поросшие жесткой травой склоны когда-то были ярусами городов. Тлели отстояли друг от друга примерно на пятьдесят лиг. Глядя на пустынные, почти лишенные растительности пространства, почти не верилось, что в давние времена здесь бурлила жизнь и между городами ходили караваны богатых торговцев. В пределах священной пустыни родилась и легенда о Дриджне — страшном пророчестве грядущего запустения и смерти. Маппо не раз задумывался о том, что же стало причиной гибели всех этих процветающих городов. Многие развалины, попадавшиеся им на пути, хранили следы стихийных бедствий и сражений.

Мысли трелля вновь обретали привычное направление.

«Прошлое не торопится раскрывать нам все свои тайны, и сегодня мы ничуть не ближе к ним, чем вчера. А посему у меня нет никаких оснований не доверять собственным словам».

Маппо знал, к чему это приведет, и заставил себя думать о другом.

Невдалеке от колодца стояла единственная уцелевшая колонна из розового мрамора. Со стороны ветров, дующих в направлении Панпотсунских холмов, она была изборождена бесчисленными ударами песчинок. Противоположная сторона сохранила спиральные узоры, нанесенные древними ремесленниками.

Войдя во дворик, Икарий сразу же направился к колонне и осмотрел ее со всех сторон. Знакомое хмыканье подсказало Маппо, что его друг нашел то, что искал.

— Здесь? — спросил трелль, снимая с плеча мешок.

Икарий сдул пыль с ладоней.

— У основания колонны полно следов от когтистых лапок. Ищущие вышли на тропу.

— Крысы? Их что, более одного выводка?

— Диверы, — кивнул Икарий.

— И кто теперь напрашивается к нам в гости?

— Скорее всего, Гриллен.

— Приятного мало.

Икарий окинул взглядом плоскую равнину, простирающуюся к западу.

— Будут и другие. И странствующие, и диверы. Не важно, кто из них ближе к Властителям, кто дальше. Обе ветви этого проклятого ордена ищут Путь.

Маппо оставалось только вздыхать. Внутри зашевелился страх.

«Диверы и странствующие — двойная чума ордена переместителей душ. Чума, от которой нет никакого снадобья. И теперь они собираются здесь, в этом месте».

— А разумно ли мы поступаем, Икарий? — негромким голосом спросил Маппо. — Мы движемся к твоей извечной цели и попадаем в весьма скверное общество. Если ворота откроются, у нас на пути окажется орда кровожадных идиотов, свято уверенных, что по другую сторону ворот их ожидают лавры Властителей.

— Если проход существует, быть может, там я найду свои ответы, — не поворачивая головы, отозвался Икарий.

«Друг мой, они не принесут тебе благодати. Уж здесь ты можешь мне верить», — подумал трелль, но вслух произнес другое:

— Ты так и не рассказал мне, что станешь делать, когда найдешь ответы.

Теперь Икарий повернулся к нему. Улыбка полуджагата, как всегда, была чуть заметной.

— Ах, Маппо, я — проклятие самому себе. Я прожил не один век, но что я знаю о своем прошлом? Где прячется моя память? Как мне без всего этого судить о своей жизни?

— Другие сочли бы такое проклятие даром богов, — возразил ему Маппо.

— Я так не считаю. А вдруг предстоящая встреча принесет мне долгожданные ответы? Надеюсь, меня не вынудят пустить в ход оружие. Но если вынудят…

Трелль опять вздохнул и встал во весь рост.

— Скоро ты убедишься, насколько прочны твои надежды. С юго-востока сюда приближаются шестеро пустынных волков.

Икарий снял с плеча лук и попробовал пальцем тетиву.

— Пустынные волки не нападают на людей.

— Верно, — согласился Маппо.

До восхода луны оставался час. Икарий приготовил шесть стрел с кремневыми наконечниками. Его глаза напряженно вглядывались в темноту. Страх полз у него по спине, подбираясь к затылку. Волков еще не было видно, однако Икарий чувствовал их присутствие.

— Их шестеро, но управляет ими один дивер.

«Лучше бы, конечно, если бы это был странствующий. Вселяться в одного зверя — и то поганое занятие, а в нескольких…» Икарий нахмурился.

— Чтобы завладеть шестью волками, этот дивер должен быть очень сильным. Ты случаем не знаешь, кто это?

— Догадываюсь, — коротко ответил Маппо.

Они замолчали и стали ждать.

Из темноты вынырнули шесть рыжевато-коричневых силуэтов. На расстоянии двадцати шагов они образовали полукруг. В ночном воздухе разлился знакомый резкий запах, присущий диверам. Один из волков рванулся было вперед, но замер, увидев, что Икарий поднял лук.

— Не шесть, а всего один, — пробормотал Икарий.

— Я его знаю, — сообщил Маппо. — Ему же хуже, что он не знает нас. Уверенности у него нет, однако он принял кровожадное обличье. Сегодня в пустыне охотится Рилландарас. Интересно, на нас или на кого-то другого?

Икарий неопределенно пожал плечами.

— Кому говорить первым?

— Мне, — ответил трелль, делая шаг вперед.

Этот маневр требовал хитрости и смекалки. Любая промашка грозила смертью. Маппо намеренно сделал свой голос тихим и вкрадчивым.

— Что-то далеко от родных мест забрели мы с тобой. Твой братец Трич уверен, что убил меня. Только вот где это было? В Даль Хоне? Или в Ли Хенге? Помнится, тогда вы оба избрали себе обличье шакалов.

В ответ раздался трескучий, запинающийся от долгого молчания голос Рилландараса. Маппо и Икарий услышали его своим внутренним слухом: «Прежде чем убить тебя, трелль, меня так и подмывает посостязаться с тобой в остроумии».

— На твоем месте я бы не стал поддаваться искушению, — беззаботно произнес Маппо. — Не забудь, я не один, Рилландарас. В отличие от нас с тобой мой спутник пока не разучился убивать.

Светло-голубые глаза волка-вожака скользнули по Икарию.

— У меня недостает мозгов мериться с тобой остроумием, — совсем тихо сказал полуджагат. — И вдобавок я начинаю терять терпение.

«Как глупо! Правильное поведение — только оно может тебя спасти. Скажи мне, храбрый лучник, никак ты вверяешь свою жизнь уловкам твоего спутника?»

Икарий покачал головой.

— Разумеется, нет. Но себя он оценивает верно, и я разделяю его взгляды.

Эти слова несколько озадачили Рилландараса.

«Похоже, только выгода заставляет вас странствовать вдвоем. Вы ни в чем не доверяете друг другу. Значит, куш, который вы намереваетесь сорвать, весьма велик».

— Маппо, мне становится скучно, — сказал Икарий.

Волки слегка поежились и замерли.

«А-а, Маппо по прозвищу Коротышка и Икарий. Теперь я узнал вас. Но у меня нет намерения ссориться с вами».

— Благоразумие возобладало, — сказал Маппо, сопроводив эти слова короткой улыбкой. — Так что, Рилландарас, охоться в других местах, пока Икарий благосклонен к Тричу. «Пока ты не выпустил наружу все, чему я поклялся противостоять». Ты меня понял?

«На нашей тропе видны следы демона Тени», — мысленно ответил дивер.

— Нет больше никакой Тени, — возразил Маппо. — Это следы армии Шаик. Священная пустыня пробудилась.

«Похоже, что так. Вы запрещаете нам охотиться?»

Маппо взглянул на Икария. Тот опустил лук и пожал плечами.

— Если вам не терпится сцепиться с апторианским демоном — воля ваша. Мы — всего лишь путники, которым нет дела до ваших стычек.

«Тогда мы не прочь вцепиться в глотку этому демону».

— Хотите сделать Шаик своим врагом? — спросил Маппо.

Вожак надменно вскинул голову.

«Это имя ничего мне не говорит».

Волки поднялись и исчезли во тьме. Маппо молча оскалил зубы. Икарий вздохнул, высказывая вслух то, о чем они оба подумали:

— Скоро оно тебе многое скажет.

Виканские кавалеристы покидали борт корабля. Они двигались по сходням, ведя за собой лошадей и сопровождая прибытие дикими восторженными криками. Впрочем, криков в имперской гавани Хиссара хватало и без них. Неподалеку от сходней шумно переговаривались смуглые, пестро одетые мужчины и женщины из какого-то местного племени. Тут же толкались солдаты со сдвинутыми набок остроконечными шлемами (жара заставляла забыть об уставных требованиях). Грузчики тащили на спинах тяжелые мешки, осыпая руганью всех, кто не успевал отойти с дороги. Дюкр наблюдал за всем этим, стоя на парапете воротной башни. Суета гавани вызывала в нем смешанное чувство презрения и настороженности.

Рядом с имперским историком стоял Маллик Рель — первый советник Железного кулака. Пухлые, изнеженные руки советника покоились на внушительном животе, а его лоснящаяся кожа источала аромат аренских благовоний. Трудно поверить, что этот человек занимал столь высокую должность при главнокомандующем малазанской армией в Семиградии. До того как стать советником, Рель был джистальским жрецом, служившим Мэлю — древнему богу морей. Сейчас он явился в гавань, чтобы от имени Железного кулака официально приветствовать нового командующего Седьмой армией, а неофициально — нанести тому замаскированное оскорбление, как и было задумано. Правда, надо отдать Релю должное: этот человек на удивление быстро возвысился и оказался среди главных имперских игроков Семиградия. Только солдатские языки не удержишь в узде: по армии ползли слухи об этом гладеньком, сладкоречивом жреце и его способах воздействия на Железного кулака Пормкваля. Но слухи передавались опасливо, с оглядкой, ибо с каждым, кто оказывался на пути Реля к посту первого советника, происходили загадочные и по большей части трагические истории.

Степень скрытности закулисных интриг в кругах малазанских хозяев Семиградия была пропорциональна степени их опасности. Вряд ли новый командующий уловит этот завуалированный плевок. Он привык иметь дело с явными противниками. Историка занимал другой вопрос: сколько времени Кольтен из клана Вороны сумеет продержаться на новом посту.

Маллик Рель надул свои пухлые губы и медленно выдохнул.

— Рад вас видеть, господин историк, — произнес он с едва заметным семиградским акцентом. — Не скрою своего любопытства. Что привело вас в это захолустье? В Арене жизнь куда интереснее и разнообразнее…

Он улыбнулся, стараясь не показывать зубы, покрытые, по местному обычаю, зеленой краской.

— На вас подействовал отзвук столичных гонений? Что ж, предосторожность еще никому не мешала.

«Его слова, как плеск волн, обманчивых в своем спокойствии. Четвертый раз мне приходится говорить с Релем, и опять я с трудом сдерживаю раздражение. До чего он мне противен!»

— Императрица слишком занята другими делами, чтобы обращать на меня внимание, — ответил Дюкр бывшему джистальскому жрецу.

Тихий смех Маллика Реля напоминал шелест змеиного хвоста.

— Историк, оставленный без внимания, или невнимательное отношение к истории? Конечно, горько, когда советы отвергаются или остаются незамеченными. Но можете быть спокойны: отсюда до башен Анты очень и очень далеко.

— Приятно слышать, — пробормотал Дюкр, раздумывая над тем, из каких источников Рель получает сведения. — Только вы не угадали — меня в Хиссар привели научные изыскания. Отправка узников на отатаральские рудники — дело не новое. Такое уже случалось во времена прежнего императора, хотя он предпочитал ссылать туда исключительно магов.

— Магов? Как интересно.

Дюкр кивнул.

— Действенный способ расправы, хотя и непредсказуемый. Ученые до сих пор ломают голову над загадочными свойствами отатаральской руды, отвращающей магию. Как известно, большинство сосланных магов лишились рассудка. Только вопрос, произошло ли это от их соприкосновения с рудой, или же они сошли с ума, не имея доступа к своим магическим Путям.

— А среди нынешней партии узников есть маги?

— Несколько человек.

— В таком случае вы скоро получите ответ на свой вопрос.

— Надеюсь, — кратко ответил Дюкр.

Сверху гавань напоминала большую бутылку, где вместо жидкости бурлила смесь из разъяренных виканцев, перепуганных грузчиков и не менее перепуганных боевых лошадей. Пробкой для этой бутылки служил кордон хиссарских гвардейцев, выстроившихся у самого ее горлышка, за которым начиналось мощеное полукружье площади. Гвардейцы — уроженцы Семиградия — подняли над головой круглые щиты и угрожающе размахивали своими кривыми саблями. В ответ виканцы отрывисто выкрикивали оскорбления и подзадоривали помериться силами.

На парапет поднялись еще двое. Дюкр приветствовал их легким поклоном, Маллик Рель не удостоил даже кивком. Грубоватый армейский капитан и единственный уцелевший боевой маг Седьмой армии были слишком мелкими сошками для первого советника.

— Ваше присутствие, Кульп, здесь не помешает, — сказал Дюкр, обращаясь к седовласому коренастому магу.

Вытянутое загорелое лицо Кульпа болезненно поморщилось.

— Я явился сюда из простого чувства самосохранения. Вот так-то, Дюкр. Мне не хочется становиться мягким ковром на пути Кольтена к его новому посту. Виканцы — его люди. Если их пребывание в Семиградии начнется с потасовки, это не сулит нам ничего хорошего.

— Кольтен здесь — как кость в горле, — согласился капитан. — Половина здешних офицеров получили свои первые раны, сражаясь с этим мерзавцем. А теперь он будет ими командовать? Такое даже Клобуку не снилось.

Он сердито плюнул на грязные плиты пола.

— Если хиссарцы порешат Кольтена и его забияк прямо в гавани, никто слезинки не уронит. Седьмая армия обойдется и без них.

— Мы и так находимся перед угрозой мятежа, — прикрыв глаза, сказал Рель (он по-прежнему обращался только к Дюкру). — Семиградие являет собой змеиное гнездо. Кольтен — более чем странный выбор.

— Не такой уж странный, — возразил Дюкр. Обстановка внизу все более накалялась. Виканцы, бряцая оружием, прохаживались взад-вперед в опасной близости от гвардейцев. Казалось, еще немного, и начнется настоящий бой. У Дюкра все внутри похолодело, когда виканские солдаты сняли с плеч луки. На подмогу хиссарским гвардейцам прискакал полк копьеносцев.

— Я что-то не понял, — сказал Кульп.

Дюкр вспомнил свои недавние слова и опять пожал плечами.

— Вы, должно быть, знаете, что Кольтен начинал с объединения виканских кланов, которые он поднял на борьбу против империи. Императору тогда пришлось туго — кое-кто из вас видел это собственными глазами. Но потом, верный своей привычке, император превратил заклятого врага в союзника.

— Как это ему удалось? — спросил насупленный маг.

— Спросите у покойного императора, — улыбнулся Дюкр. — Он редко раскрывал секреты своих успехов. Ну а поскольку императрица Ласэна не испытывала доверия к военачальникам Келланведа, Кольтена отправили в какую-то дыру на имперском континенте. Потом положение изменилось. В Даруджистане убили адъюнктессу Лорну, Железный кулак Дуджек и его армия восстали против императрицы, Генабакийская кампания провалилась, а тут еще — год Дриджны. Все Семиградие знает, что в этот год должны вспыхнуть мятежи. Тут уж не до личных антипатий. Ласэне нужны опытные командиры, иначе она рискует потерять власть. Новая адъюнктесса Тавора пока слишком неопытна, и потому…

— Кольтена прислали сюда командовать Седьмой армией и задушить мятеж, — досказал капитан, все более хмурясь.

— Разумный шаг, — сухо заметил Дюкр. — Кто лучше всех справится с мятежом, как не бывший мятежник?

— Если начнется заваруха, я ему не завидую, — процедил Маллик Рель, глядя вниз.

Несколько гвардейцев, не выдержав, взмахнули саблями. Виканцы попятились, но тут же выхватили мечи. Дюкр заметил среди них вожака — рослого, свирепого виканца с длинными косами, в которые было вплетено множество амулетов. Размахивая мечом, он громко подбадривал соплеменников.

— Клобук накрой этого Кольтена! — выругался историк. — Где он прохлаждается?

— Да вот он, — со смехом ответил капитан. — Да-да, тот самый, кто их подзадоривает.

Дюкр едва верил своим ушам.

«Этот безумный дикарь — новый командующий Седьмой армией?»

— Как вижу, он ни капельки не изменился, — сказал капитан. — Надо знать виканцев. Если хочешь оставаться предводителем кланов, ты должен быть воинственнее всех своих соплеменников. Думаете, за что покойный император так его ценил?

— Да он просто демон, — пробормотал историк.

Дюкр ожидал чего угодно, только не этого… Улюлюкающий крик Кольтена вдруг утихомирил всех виканцев. Мечи послушно вернулись в ножны, стрелы — в колчаны, а луки — на плечи. Даже фыркающие, норовящие встать на дыбы лошади замерли, навострив уши. Пространство вокруг Кольтена очистилось. Свирепый воин подал знак, и все виканцы проворно оседлали лошадей. Не прошло и минуты, как виканские всадники выстроились в безупречное парадное каре, которому позавидовали бы и отборные малазанские войска.

— Потрясающе, — сказал восхищенный Дюкр.

— Я бы сказал, звериное чутье вкупе с умело показанным высокомерием, — заметил Маллик Рель. — Думаю, зрелище предназначалось не только для гвардейцев, но и для нас.

— Если желаете знать мое мнение, Кольтен — хитрая змея, — вступил в разговор капитан. — Если верховное командование в Арене думает, что они смогут заставить Кольтена плясать под свою дудку, их ждет жестокое разочарование.

— Учтем, — пробормотал Рель.

Капитан поперхнулся, будто проглотил кусок дерева. Дюкр мысленно усмехнулся: этот бесхитростный вояка совсем забыл, что советник Железного кулака тоже являлся частью верховного командования.

— Будем надеяться, что виканцы доберутся до казарм без приключений, — предположил Кульп.

— Должен сознаться, мне просто не терпится познакомиться с новым командующим Седьмой армией, — сказал историк.

Тяжелые веки Реля дрогнули.

— Мне тоже.

Рыбачья лодка под треугольным парусом плыла на юг. Позади остались острова Скара, впереди ее ждало Кансуанское море. Ветер скрипел в снастях. Если он удержится, через каких-нибудь четыре часа они достигнут эрлитанского побережья. Скрипач глядел на воду и все сильнее хмурился.

«Эрлитанское побережье. Семиградие. Ненавижу этот континент. Возненавидел с первого раза, а сейчас ненавижу еще сильнее».

Он перегнулся через борт и выплюнул в теплые зеленые воды комок отвратно пахнущей слизи.

— Тебе получше? — участливо спросил сидящий на носу Крокус.

Старому саперу хотелось как следует двинуть по загорелому мальчишескому лицу, но вместо этого он только буркнул что-то невразумительное и распластался на дне лодки.

Калам, исполнявший обязанности рулевого, громко расхохотался.

— Скрипач и вода не смешиваются, парень. Глянь-ка на него. Он зеленее, чем твоя крылатая тварь.

Возле щеки Скрипача кто-то заботливо пофыркивал. Скрипач открыл один воспаленный глаз и увидел сморщенную мордочку крылатой обезьянки.

— Убирайся прочь, Моби, — прохрипел сапер.

Моби, некогда живший у Мамота — дяди Крокуса, — теперь прибился к Скрипачу. На этот счет Калам заявил, что еще неизвестно, кто к кому прибился.

«Калам мастерски умеет врать, — думал Скрипач, лежа с закрытыми глазами. — По его милости мы целую неделю проторчали в Руту Джелбе. У него, видите ли, было ощущение, что в гавань зайдет какой-нибудь скрейский торговый корабль. Как красочно он расписывал предстоящее плавание в каюте! А потом, когда все надежды на появление корабля рухнули, он не менее красочно принялся расписывать замечательное плавание на парусной лодке. Надо же, целая неделя в этом отвратительном городе, кишащем ящерицами! Я думал, что с ума сойду от оранжевых стен домов. Выгребная яма эта Руту Джелба, по-другому не скажешь. И вот его "замечательное плавание"! Восемь джакатов за бочонок, из которого то и дело приходится вычерпывать воду».

Равномерное покачивание убаюкало Скрипача. Позывы на рвоту прекратились. Заснуть не удавалось. Мысли вновь вернулись к невообразимо длинному путешествию. Половина пути осталась позади. Неизвестно, что принесет им вторая половина.

«Мы почему-то всегда избираем самые трудные тропы… Как хорошо, если бы все моря разом высохли. Людям свойственно ходить, а не плавать, и потому у них вместо плавников ноги. Впрочем, долгий путь по суше вряд ли будет приятнее морского. Пустыня, где не сыщешь пресной воды, зато полно мух-кровососок, и где люди улыбаются лишь тогда, когда собрались тебя убить».

А день все тянулся и никак не мог кончиться.

Скрипач вспомнил о боевых товарищах, оставшихся на Генабакисе, и пожалел, что не отправился вместе с ними. Куда? На войну с религиозным фанатиком — паннионским пророком. Это будет почище, чем все передряги, через которые они проходили до сих пор. В таких войнах пленных не берут. Но как ни крути, взвод Бурдюка много лет был ему и домом, и семьей. Теперь остались лишь воспоминания.

«Калам — единственная ниточка в прошлое. Но Калам родился в Семиградии; он здесь дома. Калам тоже улыбается перед тем, как убить. Я ведь до сих пор толком не знаю, что они с Быстрым Беном задумали».

— Сколько здесь летучих рыб! — воскликнула Апсалара, дотрагиваясь до его плеча. — Их сотни!

— Значит, что-то гонит их из глубины, — сказал ей Калам.

Охая, Скрипач сел. Моби тут же пристроился у него на коленях, закрыл желтые глазки и заверещал. Держась за борт, Скрипач вместе со всеми стал следить за косяками летучих рыб. Они держались совсем близко от лодки. Зрелище было по-своему красивым: неожиданно из зеленоватых волн появлялось молочно-белое тело летучей рыбы, проносилось по воздуху и снова ныряло в воду. Длиной они были с человеческую руку. В Кансуанском море летучие рыбы отличались не меньшей прожорливостью, чем акулы. Их стая за несколько минут могла расправиться с целым китом, обглодав его до костей. Способность вылетать на поверхность помогала им в охоте.

— Какое чудовище могло выгнать их в таком количестве? — проворчал Скрипач.

Калам перестал улыбаться.

— В Кансуанском море вроде бы некому. Вот в Пучине Мудрых — там дхенраби шалят.

— Дхенраби? — переспросил Скрипач. — Ну, спасибо, Калам. Успокоил.

— Это такие морские змеи? — поинтересовался Крокус.

— Они больше похоже на громадных сороконожек, — ответил Скрипач. — Им ничего не стоит заглотнуть кита или корабль, а потом камнем уйти под воду.

— Не бойся, парень. Дхенраби встречаются редко. На таком мелководье их вообще не видели, — добавил Калам.

— Пока не видели, — дрогнувшим голосом произнес Крокус.

Буквально в следующую секунду среди гущи летучих рыб показалась морда дхенраби! Пасть, усеянная острыми зубами, заглатывала рыб десятками. Крокусу почудилось, будто все это ему снится. Он кое-что слышал от дяди об этих чудовищах, но не мог представить себе их истинных размеров. Тело дхенраби покрывал темно-зеленый панцирь. Чудовище и впрямь напоминало сороконожку, только каждая «ножка» была толщиной с человеческое тело.

— Кто мне говорил, что дхенраби в длину бывают не более восьмидесяти локтей? — прошипел Скрипач.

— Держи парус, Крокус, — велел вставший от руля Калам. — Сейчас мы будем улепетывать от него. Сделаем поворот на запад.

Скрипач согнал с колен Моби и полез в мешок за арбалетом.

— Если эта тварь посчитает нас съедобными…

— Знаю, — оборвал его ассасин.

Скрипач быстро собрал тяжелый боевой арбалет. Подняв голову, он встретился глазами с Апсаларой. Лицо девушки было совсем бледным. Сапер подмигнул ей.

— То-то будет смеху, если эта гусеница попрет на нас. Апсалара кивнула.

— Я помню…

Дхенраби заметил лодку. Вывернув из гущи летучих рыб, чудовище по-змеиному заскользило прямо к ней.

— А тварь-то непростая, — пробормотал Калам. — Чуешь, Скрипач, чем пахнет?

«Горьковато-пряный запах. Очень знакомый».

— Клобук его накрой, это же кто-то из странствующих!

— Каких еще странствующих? — не понял Крокус.

— Так называют тех, кто умеет перемещать свою душу в другие тела, — пояснил Калам.

В мозгу Скрипача зазвучал хриплый голос. По лицам своих спутников он понял, что и они слышали слова дхенраби: «Смертные! Вы стали свидетелями моего появления в этих местах. Тем хуже для вас!»

— Какое любезное предупреждение, — буркнул Скрипач, вставляя в арбалет большую стрелу.

Железный наконечник стрелы был заменен куском глины размером с большое яблоко.

«Вот и еще одна рыбачья лодка таинственным образом сгинет в морской пучине. Увы!» — язвительно произнес странствующий.

Скрипач, прячась за спиной Калама, добрался до кормы. Ассасин стоял, держа руку на руле.

— Эй, странствующий! Плыви своей дорогой! Нам нет дела, куда и зачем ты направляешься.

«Я постараюсь убить вас помилосерднее».

Дхенраби, широко разинув пасть, понесся прямо на лодку.

— Тебя предупредили, — прошептал Скрипач.

Вскинув арбалет, он прицелился и выстрелил. Стрела влетела в пасть дхенраби. Тот легко перекусил древко и с еще большей легкостью раздавил глиняный шар. Странствующий не знал, что порошок, заключенный внутри глиняной оболочки, при соприкосновении с воздухом очень странно себя ведет.

Взрывом странствующему снесло голову. Вода покрылась обломками черепа и серой плоти. А порошок продолжал уничтожать все, что попадалось у него на пути. Из тела дхенраби повалил пар. Обезглавленная туша на какое-то мгновение поднялась из воды и навсегда скрылась в зеленых волнах. Тающее облачко дыма — это все, что напоминало о грозном чудовище.

— Не на тех рыбаков напал, — сказал Скрипач, опуская арбалет.

Калам вновь уселся и развернул лодку в прежнем направлении. Скрипач молча разобрал арбалет и завернул все части в промасленную тряпку. Потом снова сел посреди лодки, и Моби тут же взобрался к саперу на колени.

— Что скажешь, Калам? — спросил Скрипач, почесывая обезьянку за ухом.

— Сам удивляюсь, — сознался ассасин. — С чего бы это вдруг странствующий забрел в Кансуанское море? И зачем такая таинственность?

— Эх, если б здесь был наш Быстрый Бен…

— Но его здесь нет, дружище. Так что придется оставить тайну нераскрытой. Будем надеяться, второй дхенраби нам не попадется.

— Думаешь, это связано с… Калам нахмурился.

— Нет.

— С чем связано? — не выдержал Крокус. — О чем вы оба толкуете?

— Да так. Мысли вслух, — ответил ему Скрипач. — Странствующий, как и мы, держал путь на юг.

— Ну и что?

— Ничего особенного.

Скрипач исторг в морские волны еще одну порцию слизи и рухнул на дно лодки.

— Из-за этой твари я даже про морскую болезнь позабыл. Теперь вспомнил.

Все замолчали, однако хмурое лицо Крокуса подсказывало саперу, что парень если и удовлетворился таким туманным ответом, то совсем ненадолго.

Ветер продолжал дуть ровно и гнал лодку на юг. Не прошло и трех часов, как Апсалара возвестила, что видит землю. Еще через некоторое время, когда до эрлитанского берега оставалось пол-лиги, Калам развернул лодку, направив ее параллельно береговой линии. Теперь они плыли на запад, сверяясь по кромке кедровых лесов. День постепенно клонился к вечеру.

— Кажется, я вижу всадников, — сказала Апсалара. Скрипач приподнялся и вместе с остальными стал следить за цепочкой всадников, двигавшихся по берегу.

— Их шестеро, — сообщил Калам. — У второго всадника…

— Имперский штандарт, — докончил за него Скрипач, покусывая губы. — Похоже, вестовой с отрядом охраны.

— И скачут они в Эрлитан, — добавил Калам. Скрипач встретился с темными глазами капрала: «Беда?» «Возможно».

Разговор был беззвучным; за годы сражения бок о бок они научились переговариваться взглядами.

— Что-то случилось? Эй, Калам? Скрипач? Да ответьте же вы!

«А парень чутьем не обделен».

— Пока трудно сказать, — уклончиво ответил Скрипач. — Лодку они, конечно, видели. Эка невидаль — рыбачья лодка! Четверо рыбаков. Какое-нибудь семейство со Скрея плывет в Эрлитан подышать городским воздухом.

— Тут к югу от леса должна быть деревня, — сказал Калам. — Следи за берегом, Крокус. Скоро ты увидишь устье речки и берег, свободный от обломков дерева. Дома там стоят с подветренной стороны. Их за утесом не видать. Ну как, Скрипач, память у меня еще не ослабла?

— Ничего удивительного. Ты ж здесь родился. И сколько от той деревни до города?

— Пешком часов десять.

— Так близко?

— Представь себе.

Скрипач замолчал. Имперский вестовой и его охрана скрылись за утесом. Скорее всего, он вез в Эрлитан совсем другие сведения и даже не обратил внимания на какую-то рыбачью лодку. До сих пор четверка путешественников передвигалась практически незаметно. Из Генабакиса они на торговом корабле голубых морантов доплыли до имперского порта Каракаранг. Чтобы не тратить лишние деньги, в пути работали наравне с матросами. До Руту Джелбы добирались по тропе паломников, огибавшей Талгайские горы. Там они всю неделю не высовывали носа с постоялого двора, не считая ночных прогулок Калама в гавань, где он искал корабль, идущий через Отатаральское море в Эрлитан.

В худшем случае какой-нибудь чиновник мог получить сообщение, что два дезертира вместе с уроженцем Генабакиса и девчонкой непонятного происхождения прибыли на подвластные малазанцам земли. Не такая уж новость, чтобы потревожить здешнее осиное гнездо на всем протяжении от Каракаранга до Эрлитана. Похоже, Калама просто обуяла его всегдашняя подозрительность.

— Вижу устье речки, — сообщил Крокус, указывая на берег.

Скрипач покосился на Калама: «Враждебная земля. Поползем неслышно?»

«Поскачем, как кузнечики».

Скрипач прищурился, разглядывая берег.

. — Ненавижу Семиградие, — прошептал он.

Крылатая обезьянка зевнула, показывая острые зубки. Скрипач передернул плечами.

— Вот бестия. Везде себя чувствует как дома.

Калам повернул руль. Двухмесячное плавание по Менингэльскому океану (или Пучине Мудрых, как называли его малазанцы) научило Крокуса ловко управляться с парусами. Теперь он знал, как надо повернуть их единственный парус, чтобы лодка послушно скользнула по ветру. Апсалара пересела на другую сторону, одарив Скрипача улыбкой.

Сапер насупился и отвернулся: «Клянусь спящей Верной, у меня всегда отвисает челюсть, когда эта девчонка мне улыбается. Я помню ее другой: безжалостной убийцей, орудием Котиллиона. Она такое творила, что вспомнить страшно… И зачем она мне улыбается? Она же вроде втюрившись в Крокуса. Вообще-то парню повезло. Недаром в Каракаранге все местные конопатые шлюхи тоскливо облизывались, глядя на него…»

Скрипач покачал головой: «Да, дружище, тебе вредно так долго плавать по воде».

— Я что-то не вижу лодок, — сказал Крокус.

— Они должны быть чуть выше по реке, — подсказал Скрипач.

Ногтем он ковырял в бороде, вылавливая застрявшую вошь. Поймав ее, Скрипач выбросил непрошеную гостью за борт.

«Десять часов пешком и — Эрлитан. Лохань с горячей водой, бритва и кансуанская девчонка с частым гребнем. А потом — целая ночь свободы».

Крокус толкнул его в бок.

— Волнуешься, Скрипач?

— Ты не знаешь и половины всего.

— Но я знаю, что вы оба были здесь, когда шло завоевание Семиградия. Так? Калам тогда сражался на другой стороне за священный город Фаладан, а тлан-имасы выступали на стороне императора и…

— Помолчи, — отмахнулся Скрипач. — Мы с Каламом не любители воспоминаний. Все войны отвратительны, но та была дерьмовее всех.

— А это правда, что полк, в котором ты служил, гнался по пустыне Рараку за Быстрым Беном и Калам был вашим проводником? Но только они с Беном сговорились выдать вас всех, а Бурдюк пронюхал про их сговор. Так оно и было?

Скрипач сердито зыркнул на Калама.

— Стоило этому парню провести в Руту Джелбе одну ночь за кувшином фаларийского рома, и он узнал больше, чем все хваленые имперские историки.

Затем сапер повернулся к Крокусу.

— Знаешь, сынок, забудь-ка ты лучше все, что тогда наболтал тебе тот пьяный чурбан. Прошлое и так кусает нас за пятки.

Крокус провел рукой по своим длинным черным волосам.

— Если Семиградие — такое опасное место, почему мы сразу не поплыли на Квон Тали, где родина Апсалары? Зачем вы вообще здесь оказались? В Даруджистане и речи не было ни о каком Семиградии.

— Не все так просто, как ты думаешь, — отрезал Калам.

— Почему? Я считал, что мы все помогаем Апсаларе вернуться домой.

Крокус взял Апсалару за руку и сжал ее ладонь в своих, но взгляд у него был сердитым.

— Вы оба говорили, что чувствуете себя обязанными Апсаларе, что хотите исправить какие-то прошлые ошибки. Похоже, это была лишь половина правды. Вы оба задумали что-то еще. Вы взялись проводить Апсалару, найдя повод, чтобы вернуться на землю империи, хотя вы оба считаетесь государственными преступниками. Вы еще в Даруджистане знали, что мы поплывем в Семиградие, где будем таиться и замирать от каждого шороха, словно вся малазанская армия охотится за нами.

Крокус перевел дух.

— Мы с Апсаларой имеем право знать о ваших замыслах. Вы подвергаете нас опасностям, а мы даже не знаем почему. Мы не знаем, чего именно нам остерегаться. Хватит играть в молчанку! Скажите нам прямо сейчас.

Скрипач прислонился к борту лодки и подмигнул Каламу.

— Ну как, капрал? Нас спрашивают.

— Давай ты первым, — сказал Калам.

— Императрица хочет заполучить Даруджистан. С этим ты согласен? — спросил сапер, выдерживая жесткий взгляд Крокуса.

Парень подумал, затем кивнул.

— До сих пор Ласэна рано или поздно получала желаемое. Так было, и Калам не даст мне соврать. Она попыталась завладеть Даруджистаном. Этого-то ты не станешь отрицать? Попытка стоила ей гибели адъюнктессы Лорны, уничтожения двух имперских демонов, измены Дуджека, не говоря уже о безвозвратной потере верности «сжигателей мостов». Достаточно, чтобы заставить задуматься всех, у кого есть мозги.

— Понятно. Но какое отношение…

— Не перебивай. Ты задал вопросы, на которые хочешь получить обстоятельные ответы. Вот я тебе и отвечаю. Пока что тебе понятны мои объяснения? Прекрасно. Завоевать Даруджистан с первой попытки императрица не смогла. Но она обязательно сделает вторую. Представь, что вторая попытка окажется удачной.

— Ну и чему тут удивляться? — закусил губу Крокус. — Ты же сам говорил, что Ласэна всегда получала желаемое.

— Крокус, ты любишь свой город?

— Разумеется.

— И ты готов сделать все, только бы помешать императрице его завоевать?

— Конечно, но…

— Теперь ваш черед отвечать, господин капрал, — сказал Скрипач, поворачиваясь к Каламу.

Могучий чернокожий человек вздохнул, потом кивнул, будто вел мысленный разговор с самим собой.

— Настало время, Крокус. Я намерен добраться до нее.

Лицо даруджистанского парня выражало полное непонимание, но Скрипач увидел, как округлились глаза Апсалары. Лицо ее вновь стало бледным. Апсалара уперлась спиной в переборки лодки. На губах появилась знакомая полуулыбка, от которой у Скрипача всегда ползали по спине мурашки.

— Я не понимаю тебя, Калам, — признался Крокус. — До кого ты намерен добраться? До императрицы? Но как?

Апсалара продолжала улыбаться так, как в те времена, когда она была… совсем другой.

— Калам говорит, что намерен попытаться убить императрицу.

— Что?

Крокус вскочил и наклонился, сильно качнув лодку.

— Ты и сапер с ломаной скрипкой за спиной — вы собрались убить императрицу? И вы думаете, что мы с Апсаларой станем помогать вам в этом безумии? Это же самоубийство!

— Я помню, — вдруг сказала Апсалара, взглянув на Калама.

— Что ты помнишь? — выкрикнул Крокус.

— Я помню Калама. Он был фаладанским «клинком», и «Коготь» поручил ему командовать «рукой». Калам — опытный ассасин. А Быстрый Бен…

— Находится за три тысячи лиг отсюда! — снова крикнул Крокус — Он — всего-навсего взводный маг! Обыкновенный взводный маг.

— Не совсем, — спокойно возразил Скрипач. — То, что он далеко отсюда, не значит ровным счетом ничего. Быстрый Бен — наша карта в рукаве.

— Какая еще карта в рукаве?

— У опытного игрока всегда найдется в рукаве нужная карта. Думаю, тебе такие вещи объяснять не надо. «Рукав» — это магический Путь Быстрого Бена. Если понадобится, он мигом окажется здесь. Теперь, Крокус, ты знаешь правду. Калам намерен убить императрицу, но такие дела с бухты-барахты не делаются. Нужно тщательно подготовиться. И подготовка начинается здесь, в Семиградии. Ты же хочешь, чтобы Даруджистан навсегда оставался свободным? Тогда императрица Ласэна должна умереть.

Крокус медленно опустился на лодочную скамью.

— Но почему Семиградие? Императрица, насколько знаю, находится совсем надругом континенте.

К этому времени Калам ввел лодку в устье речки. От земли, разогретой за день, поднимались невидимые волны жаркого воздуха.

— Спрашиваешь, почему Семиградие? Потому что Семиградие сейчас на грани.

— На грани чего?

— Всеобщего бунта, — обнажив зубы, ответил ассасин. Скрипач глядел на низкорослые прибрежные кустарники, от которых отчаянно несло гнилью.

«Да, Семиградие на грани бунта. И эта часть замысла мне противнее всего. Мало нам диких замыслов Быстрого Бена, так теперь еще и здесь будем раздувать пожар».

За изгибом реки показалась деревушка: полтора десятка мазанок, стоявших неправильным полукругом. На песчаном берегу лежали опрокинутые плоскодонные лодки. Калам повернул руль, и их лодку вынесло на отмель. Под килем заскрипел песок. Скрипач переступил через борт и выбрался на берег. Проснувшийся Моби отчаянно цеплялся за него всеми четырьмя лапками. Не обращая внимания на его писки и верещание, Скрипач выпрямился во весь рост.

Какая-то деревенская дворняжка почуяла чужаков и залилась звонким лаем.

Скрипач вздохнул.

— Вот и началось.

ГЛАВА 2

И до сих пор все почему-то проходят мимо очевидного факта, что в среде высшего командования Арена пышным цветом цвели предательство, разброд и злобное соперничество… Предполагать, будто оно (высшее командование Арена) не догадывалось об этих, скрытых от глаз волнениях в провинции, в лучшем случае — наивность, а в худшем — крайний цинизм…

Мятеж Шаик. Кулларан

Рисунок стремительно таял под дождевыми струями. Вода размывала очертания руки, выведенные красной охрой. Цветные ручейки текли между кирпичами стены и исчезали внизу. Ежась под невесть откуда взявшимся ливнем, Дюкр с сожалением глядел на тающий рисунок. Ну почему сейчас не светит солнце? Ему хотелось получше рассмотреть изображение и поразмышлять о смельчаке, отважившемся нарисовать руку на внешней стене старого Фалахадского дворца, что стоял в самом центре Хиссара.

Племена Семиградия представляли собой весьма пеструю картину, и жизнь каждого из них была густо пронизана такими вот символическими рисунками. Для аборигенов они значили очень много. То были послания, смысл которых оставался полностью скрытым от малазанцев. Прожив несколько месяцев на континенте, Дюкр понял, сколько опасностей таит подобное неведение. В преддверии года Дриджны эти картинки заполняли все стены в любом городе. Предостережения Дюкра натыкались на снисходительные улыбки малазанских властей. «Племенные предрассудки» — и не более того. А тем временем городские стены с завидным постоянством покрывались все новыми и новыми посланиями.

«Им есть что сказать сегодня».

У Дюкра одеревенели шея и плечи. Он разогнулся и несколько раз резко тряхнул головой. Все тревоги, которыми историк делился с верховным командованием, были напрасным сотрясанием воздуха. Малазанцы отмахивались от него как от назойливой мухи.

«Эти дикарские картинки могут нести какой-то смысл? Не смешите нас, господин историк…»

Дюкр подтянул капюшон. Вода успела проникнуть в широкие рукава телабы — местного плаща, уберегавшего историка от дождя и ветра. Со стены исчез последний след красной охры. Вздохнув, Дюкр пошел дальше.

Дождь в это время года был здесь большой редкостью, тем более сильный ливень. Ноги Дюкра по щиколотки утопали в воде. Пенные потоки неслись по желобам дворцовых стен и наполняли сточные канавы. Напротив дворцовой стены теснились лавчонки, хозяева которых предусмотрительно натянули над входами навесы. Сами они стояли тут же и с кислыми минами наблюдали за проходящим Дюкром.

Пешеходов на улицах не было. Редкие жители, попадавшиеся историку, передвигались либо на жалкого вида ослах, либо на таких же понурых лошадках. Даже во время редких ливней, пригоняемых ветрами со стороны Сахульского моря, Хиссар оставался сухопутным городом. Он жил по законам пустыни. Невзирая на то что местная гавань являлась главной имперской гаванью в Семиградии, город и его обитатели словно не желали замечать моря.

Дюкр покинул лабиринт узких улочек, окружавших дворец, и вышел на главную улицу Хиссара. Она называлась улицей Дриджны и перерезала весь центр города. Широкие, охристые (опять охристые!) листья деревьев гулъдинга, росших по обеим сторонам, не выдерживали напора дождевых струй и слетали вниз. Дома в здешней части Хиссара принадлежали богатым горожанам. Отсутствие заборов делало их предметом всеобщего любования и зависти. Ливнем сорвало цветы с кустарников и невысоких деревьев, и теперь садовые дорожки превратились в белые, красные и розовые ковры из лепестков.

Новый порыв ветра заставил историка подтянуть тесемки капюшона. Вода на губах имела соленый привкус — единственное напоминание о море, сердито плещущемся в какой-то тысяче шагов отсюда. Историка всегда поражало отсутствие предместий. Хиссар заканчивался внезапно: улица Дриджны сужалась и превращалась в вязкую проселочную дорогу, а величавые ореховые деревья уступали место чахлым пустынным кустарникам. Дюкр не успел опомниться, как его ноги ступили в коричневатую жижу — смесь воды с навозом. Щурясь, Дюкр огляделся по сторонам.

Слева сквозь завесу дождя виднелась Имперская цитадель — ряд малазанских строений, обнесенных крепостной стеной. Оттуда поднимались тонкие струйки дыма, которые тут же подхватывал и начинал нещадно трепать ветер. Справа и намного ближе цитадели тянулось хаотическое скопище шатров, повозок, лошадей и верблюдов. То был лагерь торговцев, недавно явившихся из пустыни Сиалк-одхан.

Ежась от порывов ветра, Дюкр повернул направо и двинулся к этому живописному стойбищу. Шум непогоды сделал его появление незаметным для местных собак. Историк свернул в узкий грязный проход между шатрами, заменявший улицу. Пройдя еще немного, он остановился возле громадного шатра, стенки которого были в желтоватых разводах. Помимо следов природной стихии их в изобилии украшали какие-то письмена и рисунки. Из полуоткрытого полога валил дым. Почти не задумываясь, Дюкр откинул полог и вошел.

Внутри было гораздо шумнее, чем снаружи. Пока историк отряхивал с плаща воду, его атаковали волны горячего спертого воздуха. Отовсюду слышались хохот, ругань и громкие восклицания. Ноздри улавливали неповторимый букет запахов, соединявший в себе аромат благовоний, горьковатый привкус дурханга, дым которого уносил курившего в неведомые миры, запахи мясных кушаний, кислого вина и сладкого эля. Неподалеку десятка два человек играли в какую-то азартную игру, собирая монеты в глиняные миски. Через толпу навстречу Дюкру двигался many. В обеих руках он держал по длинному железному вертелу с насаженными кусками мяса и фруктами. Историк поднял руку и поманил торговца. Тот быстро засеменил к Дюкру.

— Нежнейшая козлятина! — возвестил он на дебралийском наречии, распространенном на побережье северной части Семиградия. — Козлятина, а не какая-нибудь собачина. Слышишь, досинец? Ты только понюхай этот божественный аромат. А цена! Всего один «щербатый» за такое объедение. Не то что у вас в Досин Пали.

Тапу принял Дюкра за уроженца Досин Пали — города на южном берегу Отатаральского острова. Историка это не удивило. Он родился на равнинах Даль Хона и своей смуглой кожей почти не отличался от дебралийцев. Плащи, такие, какой был сейчас на нем, носили в Досин Пали все моряки с торговых кораблей, а дебралийским наречием Дюкр владел свободно.

— Знаешь, тапухарал, я бы не отказался и от собачины, — усмехнулся историк в ответ на хвастливые утверждения торговца.

Он достал две местные монеты в виде полумесяца; в сумме они равнялись одному «щербатому», как здесь называли серебряные имперские джакаты.

— Если вы тут вообразили, будто мезлы со своим серебром чувствуют себя вольготнее, вы либо глупцы, либо хуже того.

Мезлами в Семиградии именовали малазанцев.

Беспокойно озираясь по сторонам, тапухарал снял с вертела кусок сочного мяса, добавил к нему пару янтарных шариков терпких фруктов и все это завернул в листья.

— Опасайся мезланских шпионов, досинец, — тихо предостерег он. — Слова легко вывернуть наизнанку.

— Слова — единственный доступный им способ общения, — с презрением ответил Дюкр, принимая листья с едой. — А это правда, что теперь мезланской армией командует какой-то дикарь, у которого все лицо в шрамах?

— У него лицо демона, досинец. — Торговец покачал головой. — Даже мезланцы его побаиваются.

Спрятав монеты, тапу двинулся дальше, выкрикивая:

— Нежнейшая козлятина!

Дюкр нашел укромный уголок возле стены шатра и стал есть. Ел он торопливо и жадно, подражая местным жителям. «Каждая трапеза может оказаться для тебя последней» — такова была философия Семиградия. Мясной жир стекал у Дюкра по подбородку, капал с пальцев. Затем он обтер руки и швырнул скомканные листья на грязный пол, после чего дотронулся пальцами до лба. Жест этот, запрещенный малазанцами, был выражением благодарности безвестному фалахадскому воину, чьи кости гнили в илистом дне Хиссарского залива.

Внимание историка привлекла кучка стариков, соседствовавших с игроками, но занятых отнюдь не игрой. Дюкр пошел к ним.

Старики стояли кружком, образовав подобие Колеса времен. Внутри находились двое и вели странный и весьма сложный разговор на языке танца и жестов. Подойдя ближе, Дюкр увидел их лица. Один танцующий был седобородым морщинистым шаманом, судя по всему — семкийцем (племена семкийцев жили далеко в пустыне). Ему отвечал мальчишка-подросток никак не старше пятнадцати лет. Дюкра пробрала дрожь, когда он увидел пустые глазницы с гноящимися шрамами. Худенькие конечности и обвислый живот ясно свидетельствовали о крайнем истощении этого мальчишки. Скорее всего, он лишился и глаз, и своих близких во время малазанского вторжения и жил на улицах Хиссара. Там его и нашли члены секты Колеса времен, верившие, что боги избирают таких страдальцев своими глашатаями.

По серьезным, молчаливым лицам стариков Дюкр понял: танец являлся предсказанием, причем исполненным значительной силы. Слепота ничуть не мешала мальчишке в точности повторять движения семкийского шамана. Тот двигался медленно; его ноги переступали по белому песку, а руки изгибались, чертя в воздухе узоры. Тоненькие руки мальчишки чертили ответные узоры.

— Что они предсказывают? — шепотом спросил Дюкр, слегка толкнув одного из наблюдавших.

Тот был местным. Скорее всего, служил в каком-нибудь из прежних хиссарских полков и успел повоевать с малазанцами. Лицо этого коренастого человека покрывали шрамы и следы от ожогов. Услышав вопрос историка, он процедил, почти не раскрывая рта:

— Они ничего не предсказывают. Через них говорит дух Дриджны. Здесь все видят этот дух. Он предрекает огонь.

— Неужели то, что я видел…

— Да… Смотри! Вот опять…

Сплетенные руки старика и мальчишки как будто коснулись чего-то невидимого. За пальцами тянулся красноватый огненный след. Появившееся сияние очертило человеческую фигуру. Она делалась все отчетливее. Огненная женщина! Она подняла руки, и на запястьях что-то блеснуло — не то браслеты, не то кандалы. Женщина присоединилась к танцующим, и они закружились втроем.

Вдруг слепой мальчик запрокинул голову. К собравшимся полетели слова, больше похожие на стук камней:

— Два фонтана бурлящей крови! Один рядом с другим. В каждом — одна и та же кровь. Соленые волны омоют берега Рараку. Священная пустыня помнит о своем прошлом!

Огненная женщина исчезла. Мальчишка упал навзничь и затих. Семкийский шаман присел возле него на корточки, коснувшись мальчишеского лба.

— Он вернулся к своей семье, — наконец произнес шаман. — Этому ребенку было даровано редчайшее милосердие Дриджны.

Кто-то из его суровых соплеменников заплакал, другие встали на колени. Потрясенный Дюкр тихо покинул круг собравшихся. Он вытер пот, скопившийся на ресницах, и вдруг ощутил, что за ним следят. Историк огляделся. Возле противоположной стены стоял человек, закутанный в черную одежду из шкур. Лицо его скрывал капюшон. Едва он отвернулся, как Дюкр поспешил покинуть шатер.

История Семиградия своими корнями уходила в седую древность. Когда-то Властители ходили здесь едва ли не по каждой дороге и тропке, соединявшей давно исчезнувшие города и селения. Говорили, что в Семиградии даже песчаные бури несут магическую силу. Магия исходила здесь от любого камня; ею, словно кровью, была пропитана вся земля. Под нынешними городами скрывались остатки древних городов — вплоть до тех, что стояли во времена первой империи. Дюкру приходилось не раз слышать: здесь каждый город покоится на спинах призраков. Их души никуда не исчезли. Глубоко внизу продолжается своя жизнь с ее смехом и слезами, с криками торговцев и цоканьем копыт. Там все так же кто-то возвещает о своем приходе в жизнь и тихо уходит из нее. Под мостовыми улиц — не земля и камни. Там покоятся мудрость и глупость, мечты и страхи, ярость, горе, страсть, любовь и ненависть.

Историк поплотнее натянул плащ и с наслаждением вдохнул чистый прохладный воздух. Дождь все так же падал на Хиссар и окрестности.

Завоеватели могли покорять города этого континента, сокрушать стены, убивать жителей, изгонять их и устанавливать свои порядки. Им казалось, что их власть продлится вечно. На самом же деле им была подвластна лишь тонкая кожура настоящего. Пройдет не так уж много времени, и она превратится в очередной слой истории Семиградия.

«Этого врага нам никогда не одолеть, — думал Дюкр. — Наша история красочно повествует о подвигах тех, кто отправлялся покорять Семиградие. Читая ее, кажется: еще один решительный натиск, и континент окончательно покорится империи. Малазанцы ошибаются. Победа над Семиградием заключается не в подавлении врага, а в слиянии с ним».

Забыв о дожде, Дюкр продолжал свои рассуждения: «Императрица прислала сюда нового наместника, рассчитывая, что он справится с вековыми традициями. Может, как я и предполагал, она спровадила Кольтена подальше, предпочтя ему более покладистого Маллика Реля? Или же она намерена держать виканца наготове, как оружие, предназначенное для особой битвы?»

Дюкр шел в сторону Имперской цитадели. Возможно, ближайший час принесет ответы на часть его вопросов. Во всяком случае, это время он проведет в обществе Кольтена.

Огибая лужи и стараясь не угодить ногами в заполненные водой колеи, историк поднялся по скользкому склону. У ворот его остановили двое караульных в плащах.

— Поворачивай назад, досинец, — грубо обратился к нему один из малазанских солдат. — Сегодня прошения не принимаются. Завтра придешь.

Дюкр не спеша расстегнул плащ и показал имперскую диадему, прикрепленную к камзолу.

— Новый наместник созвал совещание. Или я запамятовал?

Солдаты попятились назад, вскинув руки в приветствии. Нагрубивший историку виновато улыбнулся.

— Мы думали, вы придете вместе с другим.

— С кем же?

— Ну… с тем. Он пришел незадолго до вас, господин историк.

— Значит, мы разминулись, — сказал Дюкр, проходя в ворота.

По другую сторону ворот начинался крытый проход. На плитах его пола отчетливо выделялись глинистые следы башмаков. Проход вел к задней двери приземистого, невыразительного штабного здания. Поскольку Дюкр и так уже изрядно промок, путешествие по крытому проходу ничего не меняло. Историк махнул рукой и зашагал к парадному крыльцу. По пути он заметил, что его кривоногий предшественник (на это указывал рисунок следов) поступил точно так же.

На крыльце Дюкра встретил еще один караульный, сообщивший, где искать Кольтена. У дверей историк нагнулся, ища глазами следы своего кривоного предшественника, но так и не нашел. Возможно, тот шел не на встречу с Кольтеном, а по каким-то иным делам.

Новый наместник принимал в помещении с низким потолком и голыми каменными стенами, выкрашенными в белый цвет. Стульев не было, отчего длинный мраморный стол выглядел чужеродным предметом. Войдя, Дюкр увидел Маллика Реля, Кульпа и незнакомого ему виканского офицера. При появлении историка головы всех обернулись в его сторону. Рель удивленно вскинул брови. Видно, не знал, что Кольтен пригласил и Дюкра. Может, новый кулак (так именовали командующих, являвших собой высшую власть в подчиненном малазанцам городе) решил позлить Реля? Вряд ли. Просто он еще не успел разобраться, кто есть кто в Хиссаре.

Узкие борозды на пыльном полу свидетельствовали о том, что стулья из помещения убрали намеренно. И Маллик Рель, и Кульп чувствовали себя весьма неуютно, не зная, где им встать. Бывший джистальский жрец переминался с ноги на ногу. В каплях пота на его лбу отражался свет масляных ламп, которые Кольтен приказал поставить на стол. Руки свои Рель засунул внутрь рукавов. Кульпу явно хотелось прислониться к стене, но он не знал, как виканцы отнесутся к столь вольной позе.

Мысленно посмеиваясь, Дюкр снял промокший плащ и повесил его на скобу для факела, вбитую в стену возле двери. Затем он представился: сначала новому наместнику, стоявшему возле ближнего края стол, а затем и незнакомому офицеру, плоское лицо которого было обезображено диагональным шрамом. Шрам тянулся от правой челюсти к левому виску.

— Позвольте представиться: Дюкр, имперский историк. Добро пожаловать в Хиссар, господин Кольтен, — произнес Дюкр, отвесив неглубокий поклон.

Кольтену было около пятидесяти. Чувствовалось, он привык жить под открытым небом, заслоняясь от природных стихий лишь стенами походного шатра. Худощавое бесстрастное лицо покрывала густая сеть морщин. Помимо щек и лба, они окаймляли его широкий тонкогубый рот и прятались в уголках темных, глубоко посаженных глаз. Волосы Кольтена были обильно смазаны маслом и заплетены в несколько длинных косиц, украшенных амулетами из вороньих перьев. Одежда нового наместника не знала излишеств: старая кольчужная жилетка, надетая поверх кожаной рубахи, да долгополый плащ (тоже с вороньими перьями). Наряд дополняли узкие кожаные штаны, какие носят всадники. На левом боку висели ножны, из которых торчала костяная рукоятка кинжала.

Услышав слова Дюкра, Кольтен прищурился.

— В прошлый раз, когда мы с тобой виделись, — произнес он с сильным виканским акцентом, — ты удостоился чести лежать на койке императора. Помнится, тогда ты бредил в горячке. Все думали: еще немного, и ты отправишься прямехонько к вратам Клобука.

В лексиконе Кольтена отсутствовало обращение «вы», а сам он был по-солдатски прямолинеен.

— Если не забыл, тебя вспорол молоденький воин по имени Балт, за что другой солдат, которого звали Дуджек, прошелся мечом по его лицу.

Улыбаясь, Кольтен повернулся к седовласому офицеру со шрамом.

Тот довольно сердито взглянул на Дюкра, затем покачал головой и выпятил грудь.

— Я помню какого-то безоружного человека. Если б я в последнее мгновение не отвернул копье, все было бы хуже. И Дуджека помню. Его меч попортил мне лицо, но зато и лошадь подо мной не осталась в долгу и так цапнула его за руку, что только косточки захрустели. Лекари сколько ни бились, так ему руку и не спасли. Пришлось оттяпать. Только вот Дуджек и без руки продолжал славно воевать. А мне с моим уродством пришлось довольствоваться одной женой, которая у меня к тому времени уже была.

— Постой, Балт. Она ж была твоей сестрой, — возразил Кольтен.

— Да, Кольтен. И вдобавок слепая.

Оба виканца замолчали, бросая друг на друга сердитые взгляды.

Со стороны Кульпа послышался звук, похожий на прорвавшееся хмыканье. Дюкр повернулся к изуродованному ветерану.

— Прошу прощения, Балт. Меня тогда действительно ранили, но я не помню ни Кольтена, ни вас. Судя по вам, я бы не сказал, что рана уменьшила вашу привлекательность.

Балт кивнул.

— С ходу это незаметно. Нужно вглядываться.

— Может, мы все-таки перейдем от приятных воспоминаний к более насущным делам? — спросил теряющий терпение Маллик Рель.

— Когда я буду готов, тогда и перейдем, — небрежно бросил ему Кольтен, продолжая разглядывать Дюкра.

— А скажи-ка, историк, что надоумило тебя сунуться в заварушку без оружия? — усмехнувшись, спросил Балт.

— Наверное, я потерял его во время битвы,

— Ничего подобного. У тебя не было оружейного пояса с ножнами. И щита в руках тоже не было.

— Если меня послали создавать летопись империи, я должен был находиться в гуще событий, господин Балт. Все остальное не имеет значения.

— Так ты до сих пор не растерял пыла и безрассудства? Если Кольтену придется воевать, опять сунешься в самую гущу?

— Пыл, пожалуй, остался прежним. А вот что касается безрассудства, — вздохнул Дюкр, — храбрости во мне поуменьшилось. Теперь, отправляясь наблюдать за сражением, я надеваю доспехи, беру меч и щит. И телохранителей тоже. Да и от гущи событий стараюсь держаться на расстоянии лиги.

— Вижу, годы научили тебя уму-разуму, — сказал Балт.

— В чем-то — да, а в чем-то — не совсем, — растягивая слова, ответил историк и обернулся к Кольтену. — Безрассудство тоже осталось, посему я рискнул бы дать господину наместнику кое-какие советы.

Кольтен скользнул глазами по Маллику Релю.

— И ты боишься, что они могут мне не понравиться. Возможно, выслушав их, я велю Балту докончить начатое и лишить тебя жизни. Слушая тебя, я начинаю понимать, что творится в Арене.

— Я мало что знаю о тамошних событиях, — сказал Дюкр, ощущая, как вся его спина взмокла от пота. — Наверное, даже меньше, чем вы, господин наместник.

Лицо Кольтена оставалось непроницаемым. Его немигающий взгляд напомнил Дюкру змею, приготовившуюся к броску.

— Позвольте вопрос, — не выдержал Маллик Рель. — Наше совещание уже началось?

— Нет еще, — бесстрастно ответил Кольтен. — Мы ждем моего колдуна.

Услышав эти слова, бывший жрец Мэля шумно втянул в себя воздух. Кульп шагнул ближе. У Дюкра пересохло в горле, но любопытство пересилило в нем страх.

— Насколько я помню, в первый же год правления императрица постаралась, образно говоря… извести виканских колдунов под корень. Разве не так? Разве не было многочисленных казней? Я хорошо помню, как в те дни выглядели внешние стены Анты…

— Наши колдуны умирали не сразу, — ответил ему Балт. — Они висели на железных крюках, сохраняя жизнь, пока вороны не забирали их души. Мы тогда намеренно привели к городским стенам своих детей, чтобы те видели, как по приказу коротковолосой женщины обрывается жизнь наших племенных старейшин. Такие воспоминания оставляют шрамы на памяти, и уже никакая ложь не вытравит правду.

— Однако теперь вы служите императрице, — напомнил Дюкр, глядя Кольтену в глаза.

— Коротковолосая женщина ничего не знает о виканской магии, — продолжал Балт. — Вороны забрали души наших сильнейших колдунов и воротились к нам. Они ждали, когда у нас родятся дети, чтобы передать им силу и мудрость.

Дюкр не заметил, как открылась боковая дверь, и в помещение вошел высокий кривоногий человек, лицо которого скрывал знакомый историку капюшон. Едва войдя, человек откинул капюшон… Дюкр не верил своим глазам: перед ним стоял долговязый мальчишка, которому было от силы лет десять. Темные глаза спокойно глядели на историка.

— Сормо Энат, — представил мальчишку Кольтен.

— Когда Сормо Эната казнили в Анте, он был стариком, — резко возразил Кульп. — Среди виканских колдунов он считался самым могущественным. Императрица убедилась в этом воочию. Сормо Энат умирал целых одиннадцать дней. Я еще могу поверить, что вы назвали этого мальчика в его честь. Но уверять, будто перед нами — Сормо Энат…

— Да, он умирал одиннадцать дней, — рявкнул Балт. — И ни одна ворона не смогла целиком вместить его душу. Каждый день прилетала другая. Одиннадцать дней, одиннадцать ворон. Такова была магическая сила Сормо, и потому чернокрылые духи оказали ему особое почтение. Одиннадцать их было. Не простое это число.

— Древняя магия, — прошептал Маллик Рель. — В старинных свитках есть туманные намеки на это. Значит, мальчика зовут Сормо Энат. Неужели он и впрямь — воплощение казненного колдуна?

— У ривийских племен, которые живут на Генабакисе, есть схожие верования, — сказал Дюкр. — Они считают, что новорожденный ребенок может стать вместилищем души, которая еще не успела войти во врата Клобука.

— Да, я и есть Сормо Энат, и моя грудь хранит память о железном крюке, — гнусавым голосом возвестил мальчишка. — Когда я родился, ко мне слетелось одиннадцать ворон.

Он поправил плащ.

— Сегодня я был на гадании. Там же находился и историк Дюкр. Мы вместе наблюдали видение, посланное духом необычайной силы. Лицо его не спутаешь ни с чьим. И дух возвестил смертный бой.

— Да, я видел этот ритуал, — подтвердил Дюкр. — Неподалеку отсюда остановился торговый караван.

— И в вас не заподозрили малазанца? — удивился Маллик Рель.

— Он хорошо знает язык этого племени, — сказал Сормо. — И еще он делал жесты, показывающие его ненависть к империи. Все это обмануло кочевников. Скажи, историк, ты когда-нибудь уже видел такой ритуал?

— Такой откровенный… нет, — сознался Дюкр. — Но я видел достаточно признаков нарастающей беды. Новый год принесет нам мятеж.

— Смелое предположение, — заметил Рель. Он вздохнул. Необходимость стоять явно тяготила первого советника. — Думаю, господину командующему не стоит особо доверять подобным утверждениям. В Семиградии нет недостатка в пророчествах и пророчествующих, и их число позволяет сомневаться в истинности предсказаний. С тех пор как малазанцы завоевали Семиградие, нам каждый год обещали мятежи. И что же? Все обещания оказались пустыми.

— Говорящий сейчас — бывший жрец одного древнего бога, и у него есть тайные побуждения, — заявил Сормо.

Дюкр едва не поперхнулся собственной слюной. Круглое потное лицо Маллика Реля побледнело.

— У всех людей есть тайные побуждения, — сказал Кольтен, желая сгладить остроту слов мальчишки. — Один предостерегает меня, другой призывает к осмотрительности. Что ж, оба совета уравновешивают друг друга. Магу, который желал бы размышлять возле каменных стен, я кажусь змеей, заползшей к нему в постель. Его страх передо мной он распространяет на всех солдат Седьмой армии. — Кольтен поморщился и плюнул на пол. — Меня не заботит, что солдаты думают обо мне. Если они будут подчиняться моим приказам, я обещаю заботиться о них как о собственных детях. Если нет — я повырываю у них сердца из груди. Ты слышал мои слова, боевой маг?

— Слышал, — хмуро ответил Кульп.

— Я пришел сюда передать вам приказы Железного кулака Пормкваля, — почти выкрикнул Рель.

— Вы сделаете это до или после приветственных слов Пормкваля, которые он вам тоже велел передать господину Кольтену?

Едва закончив фразу, Дюкр уже пожалел о сказанном. Балт между тем встретил его слова громким хохотом. Маллик Рель выпрямился.

— Железный кулак Пормкваль приветствует вас в Семиградии, господин Кольтен, и желает вам успешного командования. У Седьмой армии — богатая и славная история. Она — одна из трех главных армий Малазанской империи, и Железный кулак ожидает, что вы, господин Кольтен, с должным уважением отнесетесь к этому.

— Прошлые заслуги армии меня не волнуют, — сказал Кольтен. — Оценивать солдат и командиров я буду по их умению воевать. Продолжай.

Чувствовалось, Рель едва сдерживается.

— Теперь о приказаниях, которые Железный кулак Пормкваль передает вам через меня. Сейчас корабли адмирала Нока стоят под погрузкой. Как только она закончится, адмиралу велено покинуть Хиссарскую гавань и отплыть в Арен. Вам, господин Кольтен, приказано начать подготовку к пешему перемещению Седьмой армии… также в Арен. Прежде чем окончательно расквартировать армию, Железный кулак желает проверить ее состояние.

Рель извлек запечатанный свиток и положил на стол.

— Здесь Железный кулак письменно изложил свои приказания.

По лицу Кольтена пробежала тень недовольства. Он демонстративно повернулся к Релю спиной.

Балт засмеялся, хотя чувствовалось, что ему не до шуток.

— Значит, Железному кулаку угодно взглянуть на Седьмую армию. Одному или вместе с кем-нибудь из своих боевых магов и «когтей»? Если он желает увидеть солдат Кольтена, мог бы и сам явиться сюда по магическому Пути. У Кольтена нет намерений гнать людей полторы тысячи лиг по пустыне, чтобы Пормкваль поглядел на них и отчитал за пыльные сапоги. Такой маневр оставит восточные провинции Семиградия без наших войск. Время сейчас неспокойное, и наш уход отсюда вполне могли бы посчитать отступлением, тем более что уходит и сахульский флот. Нельзя управлять Хиссаром из-за аренских стен.

— Вы отказываетесь подчиниться приказам Железного кулака? — угрожающе прошептал Рель, испепеляя глазами широкую спину Кольтена.

— Советую ему изменить свои приказы, — сказал он. — А пока жди моего ответа.

— Нет, это я передам вам ответ, — бросил Маллик Рель.

Кольтен только хмыкнул.

— Ты? — переспросил Балт. — Ты — всего-навсего бывший жрец Мэля, а никак не солдат и не командир. Ты даже не числишься в списках верховного командования.

Гневные глаза Реля переместились на Балта.

— Ошибаетесь! Меня…

— Императрица Ласэна тебя не знает, — спокойно обрезал его Балт. — Да, жрец. Все упоминания о тебе в донесениях Пормкваля для нее ничего не значат. Запомни: императрица не наделяет властью тех, кого она никогда не видела в глаза. Ты у Железного кулака вроде мальчишки-посыльного. Таким же будет отношение к тебе и у Кольтена. Ты здесь не командир, и не только для нас с Кольтеном, но и для последнего вшивого солдата в Седьмой армии.

— Все эти слова я в точности передам Железному кулаку.

— Я и не сомневаюсь. А теперь можешь идти.

— Идти? — переспросил изумленный Рель.

— Ты нам все сказал. Больше нам твоего присутствия здесь не надобно.

Все молча следили за уходящим Релем. Едва за ним закрылась дверь, Дюкр повернулся к Кольтену.

— Возможно, не стоило говорить с ним таким тоном, господин командующий.

Кольтен сонно прищурился.

— Я с ним и не говорил. Это Балт.

Изуродованное лицо виканца довольно улыбалось.

— Расскажи-ка мне лучше о Пормквале, — попросил историка Кольтен. — Ты встречался с ним?

— Доводилось.

— И как он правит? Умело?

— Насколько могу судить, он вообще не занимается управлением, — ответил Дюкр. — Большинство распоряжений отдает человек, которого вы… которого Балт только что выпроводил отсюда. За кулисами хватает тех, кто оказывает влияние на Пормкваля. В основном это знать и богатые торговцы. Они непосредственно ведают снижением пошлин на ввозимые товары и повышением пошлин на вывоз. Разумеется, себе они при этом делают всяческие послабления. По сути, имперское управление Семиградием находится в руках малазанских торговцев. Так было и четыре года назад, когда Пормкваль стал Железным кулаком, так остается и сейчас.

— А кто заправлял в Арене до него? — спросил Балт.

— Картерон Краст. Он погиб.

— Убили? — задал новый вопрос Балт.

— Нет, утонул в Аренской гавани. Ночью.

Кульп фыркнул.

— Краст мог плавать даже в штормовом море, сам будучи мертвецки пьяным, а тут вдруг пошел ко дну, как и его брат Арко. И в обоих случаях утонувших не нашли.

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Балт.

Кульп лишь пожал плечами, но не ответил.

— Краст и Арко были соратниками императора, — пояснил Дюкр. — Сдается мне, они разделили участь большинства тех, кто окружал Келланведа, включая Тука-старшего и Амерона. Что интересно, все они как будто бесследно исчезали. Ни одного мертвого тела. Впрочем, теперь это — давняя история. И к тому же запретная.

— Ты считаешь, что их убили по приказу Ласэны? — спросил Балт, обнажая острые корявые зубы. — А представь обстоятельства, когда самые умелые командиры императрицы просто… исчезали. Ты забываешь, историк: прежде чем стать императрицей, Ласэна находилась в самых дружеских отношениях с Крастом, Арко, Амероном, Дассемом и прочими. Представь, каково ей теперь одной, оставленной теми, на кого она полагалась. Такие раны не заживают.

— Неужели она думала, что после убийства Келланведа и Танцора — кстати, они тоже были ее близкими друзьями — старые командиры захотят водить с ней дружбу?

Дюкр чувствовал горечь своих слов. «Эти люди были и моими друзьями».

— Есть ошибки, которые не исправишь, — сказал Балт. — Император и Танцор были умелыми воинами. Но так ли умело они правили?

— Этого мы уже не узнаем, — резко ответил Дюкр. Ему показалось, что Балт насмешливо хмыкнул.

— Не узнать-то не узнаем, но если и был кто-то, способный увидеть грядущие события, — так это Ласэна.

Кольтен опять плюнул на пол.

— Достаточно об этом, историк. Если тебе не горьки услышанные здесь слова, запиши их.

Командующий вспомнил о Сормо Энате, тихо стоявшем в углу.

— Даже если бы эти слова встали мне поперек горла, я бы все равно их запомнил. Иначе мне было бы стыдно называться историком.

— Пожалуй, ты прав, — сказал ему Кольтен, повернувшись к воплощению знаменитого колдуна. — А скажи, историк, что дает Маллику Релю такую власть над Пормквалем?

— К сожалению, этого я не знаю, господин Кольтен.

— Так разнюхай.

— Вы просите меня стать шпионом?

Кольтен одарил его едва заметной улыбкой.

— А чем ты занимался в шатре кочевников?

Дюкр наморщил лоб.

— Мне пришлось бы отправиться в Арен. Не думаю, что Маллик Рель удостоит меня приглашением на важные заседания. Я же явился невольным свидетелем его унижения. Уверен: сегодня он причислил меня к своим врагам, а его враги имеют обыкновение бесследно исчезать.

— Я исчезать не намерен, — заявил Кольтен. Он подошел ближе и сжал историку плечо. — В таком случае мы вообще выкинем этого Маллика Реля. А ты войдешь в мою свиту.

— Как прикажете, — ответил Дюкр.

— Совещание окончено.

Произнеся эти слова, Кольтен обернулся к малолетнему колдуну.

— Сормо, ты обязательно расскажешь мне про то, что было утром… в шатре. Только не сейчас. Позже.

Колдун поклонился.

Дюкр снял подсохший плащ и вслед за Кульпом покинул помещение. Когда они очутились в коридоре, историк коснулся руки боевого мага и негромко сказал:

— Мне хотелось бы переговорить с вами наедине.

— Вы как будто прочли мои мысли, — ответил Кульп. Они нашли небольшую комнату, забитую ломаной мебелью.

Похоже, туда давно никто не заходил. Кульп плотно закрыл дверь и запер ее на задвижку. Глаза мага блестели от бешенства.

— Он — не человек. Он — зверь и все воспринимает не разумом, а звериным чутьем. Балт улавливает все хмыканья и хрюканья своего хозяина и переводит их в слова. Никогда еще не встречал такого разговорчивого виканца.

— Но Кольтену было что сказать, и немало, — спокойно ответил Дюкр.

— Думаю, теперь этот жрец Мэля вынашивает мстительные замыслы.

— Возможно. Но меня потрясло другое — слова Балта в защиту императрицы.

— Вы согласны с его доводами?

— То, что Ласэна сожалеет о своих поступках и страдает от тягот одиночества, которые принесла ей власть? Возможно, оно и так. Только события далекого прошлого не переиграешь заново.

— Вы полагаете, Ласэна прониклась доверием к этим виканским дикарям?

— Я знаю лишь, что она дала аудиенцию Кольтену. Возможно, вместе с ним там был и Балт, раз он повсюду таскается с хозяином. Однако мы можем только гадать, о чем императрица говорила с ними в своих покоях.

Историк передернул плечами.

— Во всяком случае, кто-то успел рассказать им про Маллика Реля. А что вы думаете, Кульп, об этом малолетнем колдуне?

— Малолетнем? — нахмурился боевой маг. — Я ощущаю в нем не мальчишку, а старика. Я понял, что он проходил ритуал вкушения кобыльей крови. Для колдуна этот ритуал означает переход в стадию Железа — время наибольшей силы. Вы следили за Сормо? Он пустил стрелу в Реля и молча смотрел, как тот себя поведет.

— Однако вы предпочли усомниться в возможностях переселения души.

— Сормо незачем знать, что я чувствую на самом деле. Я и дальше намерен относиться к нему как к мальчишке-самозванцу. Если моя уловка сработает, он перестанет меня замечать.

В тесной комнате отчаянно пахло пылью. Дюкр глотнул застоялый воздух.

— Кульп, у меня к вам есть одна просьба.

— Какая же, господин историк?

— Не волнуйтесь, она не имеет ни малейшего отношения к Кольтену, Релю или Сормо.

— Я вас слушаю, Дюкр.

— Я прошу вас помочь мне освободить одного узника.

— Из хиссарской тюрьмы? — Кульп покачал головой. — Увы, господин историк, у меня нет знакомых среди хиссарских тюремщиков.

— Берите выше, Кульп. Этот человек — узник империи.

— Где он содержится?

— Его продали в рабство, Кульп. Сейчас он на отатаральских рудниках.

Кульп опешил.

— Клобук вас накрой, Дюкр. Вы решаетесь просить помощи у меня? У мага?И вы думаете, я охотно соглашусь приблизиться к тем рудникам? Отатаральская руда разрушает магию, а самих магов делает безумцами.

— Мне достаточно, чтобы вы ждали в лодке, на берегу, — перебил его Дюкр. — Обещаю, что не поволоку вас дальше.

— А как вы себе это представляете? Вы приводите на берег своего узника, мы садимся в лодку и гребем, как демоны, улепетывая от военной галеры с погоней?

— Что-то вроде этого, — усмехнулся Дюкр.

Кульп бросил взгляд на закрытую дверь, затем стал рассматривать ломаную мебель.

— Кому принадлежала эта комната?

— Торломе, предшественнице Кольтена. В ночь убийства сюда пробрался ассасин приверженцев Дриджны.

— Будем надеяться, что мы с вами забрели сюда случайно.

— Искренне на это надеюсь. Так вы поможете мне?

— Кто он — ваш узник?

— Геборий Легкокрылый.

Кульп вздохнул.

— Мне нужно подумать.

— А можно узнать почему?

— Потому что в Семиградии уже есть один вероломный историк, гуляющий на свободе.

Священный белокаменный город Эрлитан начинался с гавани и тянулся вверх по склонам обширного плоского холма Дженраб. Утверждали, будто внутри Дженраба скрыт один из первых в мире городов, где среди земли и мусора покоится трон Семи защитников. Существовала легенда, что это вовсе и не трон, а пещера, в которой стоят семь помостов и каждый освящен одним из Властителей, некогда создавших первые семь городов континента, откуда и пошло его название. Эрлитан стоял не менее тысячи лет, а древний город, погребенный внутри Дженраба, был в девять раз старше.

Один из первых фалахадов Эрлитана задумал увековечить память о том древнем городе. В каменоломнях северного побережья закипела работа. Оттуда отесанные глыбы белого мрамора везли на кораблях в Эрлитанскую гавань и по пандусам поднимали на вершину Дженраба. Прошло время, и среди девственной зелени холма, словно драгоценные камни, поднялись храмы с куполами и башнями, выросли дома богатых горожан, окруженные садами. Там же фалахад выстроил себе дворец и назвал его Короной.

Всего три года и пожил фалахад в своем дворце, а затем древний, скрытый внутри холма город вдруг… согнул плечи. Не выдержав тяжести Короны, подземные пустоты просели. Зашатались и стали рушиться стены. Камни фундамента, вытолкнутые наружу, поползли на окрестные улицы. За ними тянулись густые облака пыли. Пыль клубилась по улицам и переулкам, проникала внутрь домов, забивалась между плитками пола. Все это случилось на рассвете знаменательного дня — годовщины правления фалахада. Дворец вздрогнул. Обрушились его башни, раскололись купола, подняв новые облака мраморной пыли. Великолепный дворец, еще вчера горделиво возвышавшийся над Эрлитаном, пополз вниз.

Жители Нижнего города все это видели своими глазами. Им показалось, будто невидимая рука великана протянулась с небес к Короне, сплющила дворец, а затем столкнула его с холма. И еще несколько дней над уцелевшей частью Эрлитана висело густое облако мраморной пыли, едва пропуская солнечный свет.

Более тридцати тысяч погибло в то утро в Верхнем городе, включая самого фалахада. В одном только дворце было не менее трех тысяч слуг и работников. Единственным, кто каким-то непостижимым чудом спасся, был молоденький поваренок с дворцовой кухни. Он считал себя главным виновником трагедии, ибо за несколько секунд до землетрясения уронил на пол серебряный кубок. Напрасно ему пытались втолковать, что он здесь ни при чем. Обезумевший поваренок проткнул себя кинжалом на площади Мерикры, что в Нижнем городе, и его кровь окрасила камни мостовой…

Сейчас на этом месте стоял Скрипач. Прищурив голубые глаза, сапер следил за отрядом «красных мечей». Отряд двигался по площади, и жители торопились убраться прочь с дороги.

Скрипач был одет в плащ из беленого полотна и видом своим напоминал кочевника из племени гралийцев. Он стоял на священном камне, выцветшие письмена которого напоминали об участи несчастного поваренка. Его сердце бешено колотилось, и он раздумывал, слышат ли эти удары эрлитанцы, беспокойно снующие вокруг. Скрипач проклинал себя за то, что отправился шататься по Эрлитану. Он проклинал Калама, которому понадобилось встретиться с кем-то из своих прежних друзей. Если бы не Калам, они давно убрались бы из этого опасного города.

— Мезла эбдин! — сердито произнес чей-то голос.

«Мезланские шавки». Сказанное относилось к «красным мечам». Будучи уроженцами Семиградия, они приносили клятву полного и беспрекословного подчинения императрице. Редкий прагматизм для континента, кишащего фанатичными пророками и духовидцами. Желая доказать свою верность императрице, «красные мечи» занимались самовольным истреблением приверженцев Дриджны.

На белесых камнях площади остались лежать бездыханные тела жертв очередного налета. Рядом валялись опрокинутые корзины, свертки материи, битая посуда и раздавленная конскими копытами пища. Две маленькие девочки безуспешно тормошили женщину, упавшую рядом с высохшим фонтаном. Вместо воды стенки фонтана были обильно политы ее кровью. Вдалеке послышались отрывистые звуки сигнального рожка. К площади ехал отряд эрлитанских гвардейцев. Видимо, наместнику успели доложить, что «красные мечи» вновь творят самосуд.

Гвардейцы явно не спешили, а «мечи» и не думали прекращать своих бесчинств. Онипокинули площадь и двинулись по одной из улиц, продолжая сеять смерть. Пространство вокруг Скрипача наполнилось воплями и стонами. К ничейному добру потянулись нищие и городские воришки. Сапер заметил, как к детям подскочил какой-то горбатый человек и потащил их в ближайший переулок.

Скрипач и сам едва не лишился жизни. Забредя на площадь Мерикры, он вдруг оказался на пути у какого-то «меча». Скрипача спас лишь его солдатский опыт. Он перебежал перед самой мордой лошади, и всадник был вынужден качнуться влево, отчего ударил мечом по собственному щиту. Скрипачу хватило нескольких секунд, чтобы отскочить на безопасное расстояние. Всадник и не подумал гнаться за ним. Вокруг хватало других жертв, и всю ярость удара «меч» обрушил на женщину, убегавшую вместе с двумя детьми.

Скрипач вполголоса выругался. Расталкивая прохожих, он бросился в переулок, куда горбун увел девочек.

Его сразу обступил полумрак. Высокие дома загораживали солнце. В воздухе отвратительно пахло гниющими объедками и еще чем-то, похожим на трупное зловоние. Переулок был пуст. Под ногами Скрипача тихо шуршали сухие пальмовые листья. По обеим сторонам переулка, за высокими стенами, располагались сады. Над головой сапера смыкались кроны искривленных пальм, образуя густой полог. Переулок оказался тупиком. Впереди, шагах в тридцати, Скрипач увидел горбатого. Тот сидел на корточках. Одним коленом он удерживал младшую девочку. Старшую, запутавшуюся в своих шароварах, он прижал к стене. Услышав шаги, горбун проворно обернулся. Судя по белой коже, он был родом со Скрея. Горбун понимающе улыбнулся, оскалив почерневшие зубы.

— Бери ее, гралиец. Всего за полджаката, поскольку я поцарапал ей лицо. Вторая помладше и потому будет стоить тебе дороже.

— Беру обеих, — сказал Скрипач, подходя к нему. — У меня для них работа найдется. Два джаката.

Горбун поморщился.

— Через неделю они будут стоит шестнадцать джакатов.

Скрипач выхватил гралийский кинжал, купленный им всего час назад, и приставил к горлу симхарала (так в этих местах называли торговцев малолетними детьми).

— Два джаката, симхарал, и мое милосердное отношение к твоей шкуре.

Удивительно, но горбун даже не стал торговаться.

— Решено, гралиец, — пролепетал он, выпучив глаза. — Договорились, Клобук мне свидетель.

Скрипач вынул из-за пояса две серебряные монеты и швырнул на землю.

— Я забираю их.

Симхарал стоял на коленях и рылся в сухих листьях, разыскивая джакаты.

— Бери их, гралиец, они твои.

Скрипач усмехнулся. Подхватив девочек, он зашагал к выходу из этой крысиной дыры. Вряд ли горбун подстроит ему какую-нибудь пакость. С гралийцами предпочитали не связываться. Люди этого племени сами напрашивались на оскорбления, чтобы получить повод для своего любимого занятия — кровной мести. Мстить они умели. Напасть на гралийца сзади — такое вряд ли приходило в голову жителям Эрлитана. Во всяком случае, толстый ковер листьев не позволил бы горбуну подкрасться бесшумно.

Скрипач выбрался на улицу. Девочки висели у него под мышками, как громадные тряпичные куклы. Они еще не успели опомниться после случившегося. Сапер посмотрел на старшую. Девять, от силы — десять лет. Темные испуганные глаза следили за каждым его движением.

— Больше тебе нечего бояться, — сказал он девочке. — Если я спущу тебя на землю, ты сможешь идти? Ты мне покажешь, где ваш дом?

Некоторое время девочка молча смотрела на него, затем кивнула.

Улица, по которой они пошли, больше напоминала проселочную дорогу. Младшая девочка спала. Старшая крепко держалась за одежду Скрипача, чтобы не потеряться в толпе, сквозь которую они проталкивались.

Миновав торговый квартал, они очутились в более спокойном месте, где стояли скромные, но опрятные дома. Старшая девочка кивком указала на боковую улицу. Едва они туда свернули, как откуда-то появилась ватага детей. Спустя мгновение из садовой калитки вышли трое людей, вооруженных кривыми саблями. Увидев оружие, дети сбились в кучку и затихли.

— Женщину, с которой были эти девочки, убил какой-то негодяй из «красных мечей», — пояснил Скрипач. — Потом дети попали в лапы к симхаралу. Я вовремя подоспел и купил их. Как видите, обе целы и невредимы. Три джаката за мои услуги.

— Два, — поправил один из вооруженных людей, плюнув Скрипачу под ноги. — Мы нашли того симхарала.

— Два я потратил, чтобы купить у него девочек. Еще один джакат полагается мне за хлопоты. — Скрипач с усмешкой поглядел на стражников. — Приемлемая цена. Совсем дешево для чести гралийца и защиты, которую он дал этим несчастным детям.

— И вы еще смеете с ним торговаться, ослы? — послышалось за спиной сапера. — Да вы бы и сотней золотых джакатов не расплатились, случись что с детьми. Между прочим, это вам доверили охранять няньку и девочек, а вы трусливо бежали, едва завидели «красных мечей»! Мне даже страшно подумать, где бы сейчас были несчастные дети, если б не этот благородный гралиец. Так что заплатите ему без пререканий и не забывайте поминать в молитвах его и его семью.

Человек, произнесший эти слова, был капитаном караульных. На его скуластом лице Скрипач заметил знакомую татуировку. Ветеран Игатана. На руках виднелись следы ожогов. Его суровые глаза скользнули по Скрипачу.

— Назови нам твое имя, гралиец, чтобы мы поминали тебя в молитвах.

Скрипач помешкал, затем назвал капитану свое настоящее имя, от которого сам давным-давно отвык.

Услышав его, седовласый капитан нахмурился, однако ничего не сказал. Один из стражников вынул деньги. Сапер передал капитану спящую девочку и только потом взял монеты.

— Меня тревожит ее сон, — добавил Скрипач.

Ветеран Игатана осторожно взял ребенка на руки.

— Не волнуйся, у нас умелый домашний лекарь.

Скрипач озирался по сторонам. В таких домах жили мастеровые и мелкие торговцы. А девочки, судя по всему, были из богатого и знатного рода. Что же заставило их родителей поселиться в этой части города?

— Не желаешь ли разделить с нами пищу, гралиец? — спросил капитан. — Дед этих девочек будет рад встрече с тобой.

Снедаемый любопытством, Скрипач кивнул. Капитан повел его к приземистым воротам в стене. Стражники поспешили вперед, чтобы открыть ворота. Первой туда вбежала старшая девочка.

За воротами простирался на удивление обширный сад. Воздух был прохладным и влажным — где-то среди густой травы и кустов протекал ручей. По саду тянулась дорожка, окаймленная старыми фруктовыми и ореховыми деревьями. Дорожка упиралась в стену, целиком возведенную из темного стекла. На ней блестели радужные узоры, все в капельках воды. Скрипачу еще ни разу в жизни не доводилось видеть стеклянных стен. В стене имелась небольшая дверь из… полотна, натянутого на тонкую железную раму. Возле нее стоял старик в мятом оранжевом одеянии. Его кожа была почти такого же цвета, что и одежда, и это еще сильнее подчеркивало седину его волос. Старшая девочка подбежала и обняла старика. Он же не сводил своих янтарных глаз со Скрипача. Сапер преклонил одно колено.

— Благословите меня, странник духа, — произнес с сильным гралийским акцентом Скрипач.

Смех таноанского жреца был похож на шелест песка.

— Я могу благословлять лишь своих единоверцев, добрый господин, — тихо сказал старик. — Однако я прошу тебя разделить скромную трапезу со мной и капитаном Турквой. Думаю, внутри сада бравые стражники проявят больше храбрости и сумеют последить за детьми.

Морщинистой рукой он коснулся лба спящей младшей девочки.

— Селалия умеет себя защитить. Капитан, скажи лекарю, чтобы со всеми предосторожностями вернул ребенка в наш мир.

Капитан передал девочку одному из стражников.

— Слышали, что велел хозяин? Выполняйте, и поживей.

Стражники и дети скрылись за полотняной дверью. Туда же неспешным шагом направился и таноанский жрец. Скрипач с капитаном шли сзади.

В комнате со стеклянными стенами их ожидал невысокий железный стол и такие же низкие стулья с обивкой из звериных шкур. На столе красовались подносы с фруктами и холодным мясом, богато приправленным соусом и пряностями. В открытом графине желтело вино. На дне графина виднелся странный осадок: лепестки пустынных цветов и тельца белых пчел. Вся комната была пропитана изысканным ароматом этого вина.

Другая дверь, ведущая во внутренние покои, была из прочного дерева. В неглубоких нишах мраморной стены стояли зажженные свечи, дававшие пламя разного цвета. Их огоньки отражались на стеклянной поверхности остальных стен, завораживая своим танцем.

— Садись, гость, — произнес жрец, опускаясь на стул. — Признаться, я удивлен. Чтобы малазанский шпион так рисковал, спасая жизнь эрлитанских детей? Тебя же могли разоблачить. Какие же сведения ты желаешь получить у тех, чьи сердца переполнены благодарностью?

Скрипач со вздохом откинул капюшон и сел.

— Вы угадали. Я — малазанец, но не шпион. Я нарядился гралийцем, чтобы меня не узнали… малазанцы.

Старик разлил вино и подал бокал саперу.

— Ты ведь солдат, верно?

— Да.

— Дезертир?

Скрипач поежился.

— Вынужденный. Императрица соизволила объявить мой полк изменническим.

Он сделал несколько маленьких глотков, наслаждаясь густым сладким вином.

Капитан Турква понимающе кивнул.

— Ты — из «сжигателей мостов»? Солдат армии Дуджека Однорукого?

— Какая осведомленность, господин капитан, — усмехнулся Скрипач.

Таноанский жрец указал на подносы с угощениями.

— Не стесняйся, солдат. Скажи, а кто тебя надоумил искать покоя на земле Семиградия? Здесь — еще большее пекло, чем на Генабакисе.

— Я это быстро понял, — ответил Скрипач, принимаясь за еду. — Я не стану здесь задерживаться и при первой возможности поплыву на Квон Тали.

— Кансуанский флот ушел из Эрлитана, — сказал капитан. — Сегодня редко какое из торговых судов плавает через океан. Высокие пошлины…

— И возможность обогатиться, если дело дойдет до гражданской войны, — кивая, согласился Скрипач. — Тогда придется двигать пешком до самого Арена. Там легче найти корабль.

— Опасное это путешествие, — сказал жрец.

— Знаю.

— Вряд ли. Дело не только в надвигающейся войне. Тебе придется пересечь Панпотсун-одхан и обогнуть священную пустыню Рараку. Все ждут, когда оттуда вновь подуют ветры Откровения. Более того, там ожидается слияние.

Скрипачу сразу вспомнился странствующий, принявший облик дхенраби.

— Вы говорите о слиянии сил Властителей?

— О них, солдат.

— А что так влечет их всех туда?

— Врата. Пророчество о Пути Рук. Странствующие и диверы стремятся найти этот портал, обещающий… нечто. Они тянутся туда, как мотыльки на огонь.

— Но с чего это у переместителей душ вдруг появился интерес к магическому порталу? Их ведь не назовешь ни братством, ни опытными магами.

— Ты удивляешь меня своими познаниями, солдат.

— Нас привыкли недооценивать, — сказал Скрипач. — Если солдаты молчат, это не значит, что у них нет глаз. Я провел в армии пятнадцать лет. Успел всякого насмотреться. Я помню, как император сражался с Тричем и Рилландаросом близ Ли Хенга.

Таноанский жрец склонил голову в молчаливом извинении.

— Я не знаю ответов на твои вопросы, солдат, — тихо произнес он. — Едва ли странствующие и диверы сами до конца понимают, чего ищут. Их влечет инстинкт. Некое утробное чувство, за которым едва угадывается упомянутое тобой обетование.

Старик сложил ладони.

— В их рядах нет единства. Каждый сам по себе. Путь Рук… победителю он обещает место среди Властителей. Правда, это только мои догадки.

Скрипач, забыв о фруктах, медленно втягивал в себя воздух.

— Властительство означает силу. А сила дает власть. Он посмотрел в янтарные глаза жреца.

— Если какой-нибудь странствующий или дивер достигнет состояния Властителя…

— Да, солдат, он получит власть над подобными себе. Но и последствия его тоже не обойдут. Пустыня, друг мой, никогда не была безопасным местом. Однако через несколько месяцев она превратится в бурлящий котел, и все нынешние ужасы покажутся детской забавой. Это я тебе говорю с полной уверенностью.

— Спасибо вам за предостережение.

— Чувствую, мои слова все равно не остановят тебя.

— Думаю, что нет.

— В таком случае мне остается хоть как-то обезопасить твой путь. Капитан, ты не сходишь за моим ларцом?

Капитан молча поднялся и вышел.

— Если солдат, объявленный изменником, возвращается в самое сердце империи, где его ждет верная смерть… должно быть, у тебя на то есть очень серьезные причины.

Скрипач сжался.

— В Семиградии помнят «сжигателей мостов». Их проклинают, но ими же и восхищаются. Вас считают достойными солдатами, которым пришлось участвовать в грязной войне. Говорят, ваш полк прошел закалку в аду священной пустыни Рараку, преследуя фалахадских магов. Мне очень бы хотелось услышать рассказ об этом. Я превратил бы его в балладу.

У Скрипача округлились глаза. Магия странников духа передавалась через пение. Других ритуалов у них не было. Хотя таноанские баллады не предназначались для войны, они несли в себе громадную магическую силу. Еще неизвестно, как такая баллада отозвалась бы на участи «сжигателей мостов».

Похоже, таноанский жрец прочел мысли сапера.

— Пока никто не пытался сложить такую балладу. Наши песнопения помогают восхождению. Но чтобы целый полк примкнул к сонму Властителей? Воистину вопрос, заслуживающий ответа.

— Будь у меня побольше времени, я бы рассказал вам всю эту историю.

— Мне понадобится всего лишь мгновение.

— Я что-то не понимаю вас, — вздохнул Скрипач.

Старый жрец протянул к нему морщинистую руку с длинными пальцами.

— Достаточно, если ты позволишь мне дотронуться до тебя. Я все узнаю и без твоего рассказа.

Скрипач отпрянул.

— Должно быть, ты боишься, что я небрежно обойдусь с твоими тайнами?

— Я боюсь другого. Мои тайны только добавят вам бед. Не все, что я делал, достойно баллады.

Старик запрокинул голову и рассмеялся.

— Если бы все твои поступки были достойны баллады, я бы охотно отдал тебе эти одежды, солдат. Вижу, просьба моя была неуместна. Прости меня.

Вернулся капитан Турква, неся деревянную шкатулку. Он молча поставил ее перед хозяином. Жрец откинул крышку и достал белую витую раковину.

— Когда-то Рараку была дном моря, — сказал он. — Такие раковины и сейчас можно найти в священной пустыне, если знать местонахождение прежних берегов. Поднеси ее к уху — и ты услышишь неумолчную песнь исчезнувшего моря. Но к ней можно добавить и другие песни.

Жрец пристально поглядел на Скрипача.

— Я говорю о своих песнях силы. Прими этот дар в знак благодарности за спасение жизни и чести моих внучек.

Скрипач с поклоном взял протянутую ему раковину.

— Благодарю вас, странник духа. Ваш дар даст мне защиту?

— В какой-то степени — да, — с улыбкой ответил жрец и вновь сел. — Не смеем больше тебя задерживать, «сжигатель мостов».

Сапер быстро встал.

— Капитан тебя проводит.

Старый жрец опустил руку на плечо гостя.

— Еще раз прими благодарность от Кимлока, одного из странников духа.

Выйдя в прохладу сада, Скрипач рукавом отер изрядно вспотевший лоб.

— Кимлок, — прошептал он. — Надо же!

— Ты был его первым гостем за эти одиннадцать лет, — сообщил капитан Турква. — Теперь тебе понятно, какой чести ты удостоился, «сжигатель мостов»?

— Мне понятно, насколько он дорожит своими внучками, — ответил Скрипач. — Ты говоришь — одиннадцать лет? Выходит, тогда у него в гостях был…

— Железный кулак Дуджек.

— Дуджек тогда вел переговоры о капитуляции Каракаранга, священного города таноанцев. Кимлок, насколько помню, заявлял, что способен уничтожить малазанскую армию. Полностью, до последнего солдата. Однако он капитулировал, и с тех пор его имя треплют как образец пустых угроз.

— Это малазанцы так считают, — недовольно бросил ему Турква. — Кимлок открыл городские ворота, поскольку человеческая жизнь для него дороже всего. Он верно оценил могущество вашей империи и понял, что малазанцы не дорожат жизнью своих солдат. Им ничего бы не стоило погубить несколько тысяч и взять Каракаранг.

— Твой хозяин поступил мудро. Он правильно понял принцип империи: получать желаемое любой ценой. Даже если бы пришлось вводить в Каракаранг войска тлан-имасов. Они бы и там учинили то, что сделали в Арене. Сомневаюсь, чтобы магия помогла Кимлоку остановить тлан-имасов.

Капитан открыл садовую калитку. В темных глазах ветерана мелькнула давняя боль.

— Жаль, что в Арене не было своего Кимлока. Бойня, устроенная там тлан-имасами, показала нам все безумие империи.

— Случившееся во время Аренского мятежа было досадной ошибкой, — сердито возразил Скрипач. — Логросские тлан-имасы действовали самовольно.

Турква лишь горестно улыбнулся и махнул рукой в сторону улицы.

— Что теперь говорить о прошлом? Ступай с миром, «сжигатель мостов».

Рассерженный Скрипач зашагал прочь.

Едва скрипнула дверь, Моби, вереща и хлопая крыльями, устремился навстречу своему любимцу. Он ударился Скрипачу в грудь и вознамерился вцепиться ему в шею. Сапер молча смахнул крылатую обезьянку, затем закрыл дверь.

— Я уже начал беспокоиться, — проворчал Калам с другого конца узкой комнатенки.

— Пришлось подзадержаться, — коротко объяснил Скрипач.

— Надеюсь, без приключений?

Вместо ответа сапер пожал плечами. Он сбросил белый плащ, оставшись в кольчужной рубахе.

— А где остальные? — спросил он.

— В саду, — усмехнулся Калам.

Скрипач ненадолго остановился возле своего заплечного мешка. Подарок таноанского жреца он завернул в смену белья и запихнул на самое дно.

Калам подал ему кружку с разбавленным вином, потом налил и себе.

— Ну как?

— Как в «шипучке» перед взрывом. — Скрипач залпом осушил половину кружки. — Стены изрисованы вдоль и поперек. Думаю, еще неделя — и здесь все станет красным от крови.

— У нас есть лошади, мулы и припасы. К тому времени мы уже будем далеко отсюда. В пустыне куда безопаснее.

Скрипач смотрел на темное, чем-то похожее на медвежью морду, лицо Калама. В комнатке было сумрачно — окошко из предосторожности занавесили тряпкой. На щербатом столе лежало оружие ассасина и точильный камень.

— Кто его знает, где сейчас безопаснее, — сказал сапер.

— На стенах есть изображения рук? — спросил Калам.

— Значит, ты их тоже заметил?

— Еще бы! Призывы к восстанию, места встреч, ритуалы Откровения — мне все это знакомо. Я тебе прочту и растолкую любую картинку. Но вот отпечатки рук — здесь совсем другое дело.

Калам наклонился, взял в руку по кинжалу и скрестил их голубоватые лезвия.

— Отпечатки рук указывают направление. На юг.

— Панпотсун-одхан. Там должно произойти слияние.

Ассасин молча разглядывал свое оружие.

— Новый слух?

— Говорят, это пророчество Кимлока.

— Кимлок, — с шипением повторил Калам. — Он что, в городе?

— Никто толком не знает, — уклончиво ответил Скрипач, допивая вино.

Если только ассасин узнает о его приключениях и, главное, о встрече с Кимлоком — старику конец. И всем в том доме — тоже. В таких делах Калам хладнокровен и беспощаден.

«Нет, Калам, про Кимлока я тебе ничего не скажу. Пусть это будет еще одной моей услугой старику».

В коридоре послышались шаги Крокуса.

— Темно у вас, как в пещере, — посетовал он, входя в комнатку.

— Где Апсалара? — спросил Скрипач.

— В саду осталась, где ж еще?

Сапер мысленно одернул себя. Он никак не мог избавиться от воспоминаний прошлого.

«Когда девчонка пропадала из виду, это всегда предвещало какую-нибудь беду, — думал он, мысленно рассуждая сам с собой. — Я постоянно озирался — не появится ли она у меня за спиной. До сих пор трудно поверить, что Апсалара не имеет ничего общего с той хладнокровной убийцей. Но если Котиллион вдруг опять возымеет над нею власть, она с прежним хладнокровием перережет нам глотки».

Вздохнув, Скрипач принялся растирать затекшую шею.

Крокус плюхнулся на стул и потянулся к кувшину.

— Мы устали ждать, — заявил парень. — Если так уж нужно пересечь эту проклятую пустыню, давайте поскорее убираться из Эрлитана. Дышать нечем! У задней стены сада — целая гора разной гнилой дряни. Сточную канаву забило. Крысы там так и пасутся. Ночью спать невозможно. Духота и мухи. Того и гляди, мы здесь чуму подцепим.

— Скорее «синюху».

— Это еще что?

— Болезнь такая. Язык распухает и становится синим, — объяснил Скрипач.

— И чего потом?

— Болтать не сможешь.

Луна еще не успела взойти, и путь к Дженрабу освещали только звезды. На вершину холма вел старый пандус. Местами в нем зияли провалы — каменные глыбы нашли себе применение в других частях города. Из дыр торчали спутанные ветви кустарников, чьи длинные корни уходили глубоко в землю.

Калам осторожно огибал эти дыры, стараясь, чтобы его ненароком не увидели снизу. В Верхнем городе было неестественно тихо. Редкие малазанские караульные чувствовали себя как на кладбище, окруженные сонмами призраков. Чтобы хоть как-то преодолеть гнетущее чувство, они громко стучали коваными сапогами, и потому ассасину удавалось вовремя убраться с их дороги.

Калам дошел до самой вершины, проскользнув между двумя глыбами известняка — остатками внешней дворцовой стены. Над ярко освещенным зданием возвышалась покосившаяся Первая крепость — некогда жилище священного эрлитанского фалахада. Она была похожа на руку со стиснутым кулаком, простертую из догорающего костра. Теперь в крепости дрожал от страха малазанский наместник, не желавший слушать ни возбужденных нашептываний «красных мечей», ни предупреждений малазанских шпионов и местных прихвостней, которых еще не успели разоблачить и убить. Опасаясь за свою жизнь, наместник приказал стянуть сюда все малазанские силы из фортов, окружавших Эрлитан. Крепость не могла вместить такого количества солдат, и многим приходилось ночевать во дворе, под открытым небом. Дрянная вода в засорившемся колодце угрожала поносом и более серьезными бедами. В гавани, под охраной небольшого отряда военных моряков, на якоре стояли две старинные фаларийские триремы. Пока что никто не нападал на малазанцев и открыто не выступал против них, однако захватчики уже ощущали себя осажденными со всех сторон.

Калам испытывал смешанные чувства. По рождению он принадлежал к тем, кого империя подчинила своей власти. Тем не менее, в свое время он предпочел встать под имперские знамена. Он сражался на стороне императора Келланведа, на стороне Дассема Ультора, Бурдюка, Дуджека Однорукого. Но не на стороне Ласэны. Он не простил императрице предательского убийства Келланведа и Танцора… Теперь в Семиградии назревал чудовищный мятеж. Император одним ударом поразил бы самое сердце этого мятежа. Конечно, не обошлось бы без жестокого кровопролития, но оно было бы недолгим, а после наступил бы прочный мир. Ласэна не потушила пожар мятежа, а загнала огонь вглубь, где он и тлел многие годы. Сейчас уже поздно; когда пламя вырвется наружу, здесь случится такое, что даже Клобук затихнет в немом изумлении.

Калам шел дальше, пробираясь через лабиринт опрокинутых глыб, битых кирпичей, вонючих прудов и кустов с узловатыми корнями. Над темной поверхностью воды висели тучи мошкары, за которой охотились летучие мыши и ризанские ящерицы.

Невдалеке показалась покосившаяся башня. Уцелели лишь три ее этажа. На вершине росло дерево, корни которого змеились по стенам. Внизу темнел квадрат дверного проема.

Калам немного постоял, затем шагнул прямо к входу. Подойдя ближе, он вдруг заметил лучик света, мелькнувший внутри. Ассасин достал кинжал и дважды постучал рукояткой по стене, готовясь войти. Его остановил голос, донесшийся из темноты.

— Остановись здесь, Калам Мехар.

Калам смачно плюнул.

— Мебра, ты думаешь, я забыл твой голос? Ползучие твари вроде тебя всегда держатся вблизи своих гнезд. Так что найти тебя мне было куда как просто.

— У меня важные дела, — зло бросил Мебра. — Зачем ты вернулся? Что тебе от меня надо? Моя задолженность касалась «сжигателей мостов», но их больше нет.

— Твоя задолженность касается меня, — возразил Калам.

— И когда очередной малазанский пес с эмблемой пылающего моста найдет меня, он снова начнет требовать уплаты долга? А потом придет другой, третий, десятый. Нет, Ка…

Мебра никак не рассчитывал, что Калам прыгнет в темноту. Еще меньше он рассчитывал ощутить стальные пальцы ассасина у себя на горле. Он запищал, точно крыса. Калам поднял Мебру и придавил к стене. Острие кинжала уперлось должнику в грудь, заставив его выронить какой-то предмет, который он судорожно прижимал к себе. Калам даже не оглянулся на тяжелый стук, раздавшийся у самых его ног. Он безотрывно смотрел на Мебру.

— Долг, — тихо повторил Калам.

— Мебра — честный человек, — прохрипел шпион. — Мебра платит все долги. И твои тоже!

Калам ухмыльнулся.

— Советую тебе, Мебра, не снимать руку с эфеса кинжала, не то можно и без пальцев остаться. Я насквозь вижу весь твой замысел. Тебя выдают глаза. А теперь загляни в мои. Что ты видишь?

Мебра глотал ртом воздух. По лбу текли струйки пота.

— Пощаду, — сказал он.

— Грубая ошибка, — сказал Калам.

— Нет, Калам! Подожди! Ты меня не так понял. Это я прошу тебя о пощаде, Калам. В твоих глазах я вижу только смерть! Гибель Мебры! Мой старый друг, я верну долг сполна. Я много знаю. Я знаю все, что нужно знать наместнику! Я могу отдать Эрлитан в его руки…

— Не сомневаюсь, — ответил Калам, разжимая пальцы и отступая назад.

Мебра сполз по стене и не решался подниматься.

— А наместника ты предоставь его судьбе.

Глаза шпиона понимающе блеснули.

— Ты же объявлен изменником. У тебя нет желания возвращаться в малазанскую западню. Ты вновь стал сыном Семиградия! Калам, пусть наша земля благословит тебя!

— Мне нужны знаки, Мебра. Знаки, чтобы спокойно пересечь пустыню.

— Но ведь ты их знаешь.

— Я знаю старые. С тех пор они изменились. Меня убьет первое же племя.

— Тебе достаточно одного знака, Калам. С ним ты можешь спокойно путешествовать по всему Семиградию. Клянусь тебе.

— Какой это знак? — спросил ассасин.

— Ты же дитя Дриджны, воин Откровения. Изобрази знак вихря. Надеюсь, ты помнишь его?

Калам недоверчиво покачал головой.

— Я видел много других. Новых. Что ты скажешь о них?

— Они не более чем облако саранчи, — торопливо заверил его Мебра. — Уловка для «красных мечей». Пусть ломают свои медные головы. Прошу тебя, Калам, уходи. Я сполна заплатил свой долг…

— Но если только ты меня предал, Бен Адефон Делат обязательно узнает об этом. Не мне тебе говорить, что от магии Быстрого Бена ты не улизнешь.

Мебра неохотно кивнул.

— Значит, вихрь? — еще раз спросил Калам.

— Да, клянусь Семью городами.

— Не шевелись, — велел ассасин.

Рука Калама была в любое мгновение готова выхватить кинжал. Не сводя глаз с Мебры, Калам нагнулся и поднял оброненный им предмет. Услышав, как шумно задышал шпион, он улыбнулся.

— А это я возьму с собой. Для большей надежности.

— Прошу тебя, Калам…

— Помолчи, шпион.

В руках у Калама оказалась книга, завернутая в кусок муслина. Развернув засаленную ткань, ассасин даже присвистнул.

— Клобук тебя побери, Мебра! Из аренского логова Железного кулака… в руки эрлитанского шпиона!

Он поднял глаза на Мебру.

— Знает ли Пормкваль о краже этой книжечки? Тут и впрямь недолго поверить в пророчества Дриджны!

Низкорослый Мебра презрительно усмехнулся, обнажив острые зубы. По здешней моде самые кончики зубов были оправлены в серебро.

— У этого дурака можно не то что книгу — подушку вытащить из-под щеки, он все равно не заметит. Но учти, Калам: если ты намерен сделать эту книгу залогом собственной безопасности, ты станешь мишенью для каждого воина Откровения. Священная книга Дриджны вызволена и должна вернуться в Рараку, где пророчица…

— Поднимет священный вихрь, — докончил за него Калам.

Древняя книга весила не меньше куска гранита. Ее переплет из кожи бхедрина был весь в потеках и царапинах. Пергаментные страницы пахли животным салом и чернилами, приготовленными из особых ягод, называемых кровавыми. А на самих страницах… слова безумия… Священная пустыня ждет пророчицу Шаик — обещанную Дриджной предводительницу мятежа…

— Ты должен еще кое-что мне рассказать, Мебра. Поскольку книга теперь у меня, я должен это знать.

Шпион испуганно глядел на него.

— Калам! Священная книга не может быть твоей заложницей. Умоляю тебя, верни мне ее!

— Я отвезу книгу в священную пустыню Рараку, — сказал Калам. — Отдам самой Шаик в руки, и это обеспечит мне беспрепятственное путешествие. Запомни, Мебра: если я обнаружу предательство, если хоть один воин Дриджны посмеет меня преследовать, я уничтожу вашу реликвию. Тебе понятны мои слова?

Мебра заморгал, смахивая пот, затем неуклюже кивнул.

— Ты должен ехать на жеребце цвета пустыни, облаченный в красную телабу. Каждый вечер тебе нужно будет вставать на колени, разворачивать книгу и произносить имя Дриджны. Только это слово и никаких других. Тогда богиня священного вихря услышит и подчинится тебе. Она сотрет все следы, что ты оставил за день. Произнеся имя Дриджны, ты должен провести в молчании не менее часа, затем вновь завернуть книгу в муслин. Ни в коем случае не позволяй солнечным лучам упасть на страницы книги, потому что время ее пробуждения принадлежит Шаик. Я повторю эти наставления…

— Достаточно одного раза. Я запомнил.

— Так ты и в самом деле теперь считаешься у малазанцев изменником?

— Тебе мало того, что знаешь?

— Нет, Калам. Я тебе верю. Если ты вручишь Шаик книгу Дриджны — твое имя будут вечно восхвалять на небесах. Но если предашь…

Ассасин завернул книгу в ткань и положил себе за пазуху.

— Разговор окончен, — бросил он Мебре.

— Да пребудет с тобой благословение Семи городов, Калам Мехар.

В ответ на это пожелание Калам лишь хмыкнул. Подойдя к проему, он остановился. Двор, залитый лунный светом, был пуст. Ассасин выскользнул наружу и исчез.

Все еще скрючившись у стены, Мебра следил за его уходом. Зная, что через окрестные завалы нельзя пробраться бесшумно, он напрягал слух, ловя звук шагов Калама. Вокруг по-прежнему было тихо, словно ассасин упорхнул на крыльях. Тогда Мебра вытер потный лоб, привалился к прохладным камням стены и закрыл глаза.

Вскоре у входа послышалось приглушенное лязганье доспехов.

— Вы его видели? — не открывая глаз, спросил Мебра.

— Лостара идет за ним следом, — ответил басистый голос. — Книга у него?

Тонкие губы Мебры растянулись в улыбке.

— Сюда пожаловал тот, кого я никак не ждал. Честное слово, даже представить не мог, что ко мне в гости заявится Калам Мехар.

— «Сжигатель мостов»? Да чтоб Клобук поцеловал тебя в зад, Мебра! Если б мы знали, мы бы не дали ему сделать и десяти шагов.

— Если б вы знали! Попробуй вы напасть на него, и ты, и Аральт с Лостарой поили бы сейчас своей кровью здешние кусты.

Рослый воин грубо расхохотался и зашел внутрь. Позади него маячил Аральт Арпат, охранявший вход. Внушительная фигура заслоняла собой изрядный кусок неба.

Тенэ Баральта встал. Руки в кольчужных перчатках покоились на рукоятках мечей,

— Что скажешь о человеке, которого ты ждал вместо этого Калама?

Мебра вздохнул.

— Я же тебе говорил: быть может, нам понадобится дюжина таких ночей, как эта. Тот человек испугался. Сейчас он, возможно, где-то на полпути к Годанисбану. Но он… одумается, как всякий разумный человек.

Шпион поднялся, отряхивая пыль со своей телабы.

— Такая удача, Баральта. До сих пор не могу поверить.

Мебра видел, как мелькнула в лунном свете кольчужная перчатка… Тенэ Баральта ударил его с размаху, оставив на лице шпиона кровавые вмятины. Кровью забрызгало стену. Мебра откатился назад, зажимая руками изуродованное лицо.

— Вы слишком хорошо знакомы, — прошипел Баральта. — Сдается мне, ты подготовил Калама. Отвечай! Ты все ему рассказал?

Мебра выплюнул кровь и кивнул.

— Зато, командир, тебе будет виден каждый его шаг.

— До самого лагеря Шаик?

— Только прошу тебя, будь осторожен, командир. Если Калам почует погоню, он уничтожит книгу. Держись от него в дне пути, а то и больше.

Тенэ Баральта вынул лоскуток бхедриновой кожи.

— Теленка всегда тянет к своей матке, — сказал он.

— Которую он безошибочно находит, — угодливо договорил Мебра. — Но учти, командир: чтобы уничтожить Шаик, тебе понадобится целая армия.

Командир «красных мечей» усмехнулся.

— А это уже наша забота, Мебра.

— Командир, я прошу только об одном, — помолчав, сказал шпион.

— Ты еще смеешь просить?

— Да, командир.

— О чем же?

— Сохраните Каламу жизнь.

— Видно, я мало тебя погладил, Мебра. Сейчас исправлю.

— Выслушай меня, командир! Здесь все не так просто. Смотри, что получается. Калам вернулся в Семиградие. Он называет себя воином Откровения. Но на самом ли деле он намерен влиться в армию Шаик? Может ли родившийся командовать довольствоваться участью подчиненного?

— Говори яснее!

— Командир, у Калама другие замыслы. Ему нужно благополучно пересечь Панпотсун-одхан. Книгу он взял только как залог своего безопасного путешествия. Ассасин отправляется на юг. Зачем? Как раз это-то и должны узнать «красные мечи» и империя. Вот почему я просил сохранить ему жизнь.

— У тебя есть догадки, куда он направляется?

— В Арен.

Тенэ Баральта презрительно хмыкнул.

— Уж не собрался ли он воткнуть Пормквалю кинжал между ребрами? Мы бы только поблагодарили его за это.

— Каламу вообще нет дела до Железного кулака.

— Тогда зачем ему Арен?

— У меня есть лишь одна догадка, командир. Каламу нужно добраться до Квон Тали, а в Арене легче найти корабль, чем здесь.

Превозмогая боль, Мебра следил, какое впечатление произвели его слова на командира «красных мечей».

— Выкладывай свои соображения, — после долгого молчания потребовал Тенэ Баральта.

Мебра улыбнулся и сразу же почувствовал боль в скуле.

Слои массивных известняковых глыб тянулись ввысь на несколько сот локтей. Они не были сплошными и потому в одной из расщелин поместилась целая башня высотою в полторы сотни локтей. В верхней ее части темнело единственное стрельчатое окно.

— Должна же здесь быть хоть какая-то дверь, — сказал Маппо. — Ты и вправду думаешь, что в этой башне кто-то живет?

Икарий молча кивнул, соскребая со лба запекшуюся кровь. Затем он выдвинул меч из ножен и угрюмо поглядел на приставшие к лезвию кусочки кожи.

Дивер застал их врасплох. Путники едва собрались устроить привал, как из оврага выскочила дюжина леопардов. Песчаный цвет шкур делал зверей почти незаметными. Один из леопардов прыгнул Маппо на спину, подбираясь к его затылку. Острые зубы впились в толстую кожу трелля. Леопард намеревался перекусить ему горло и опрокинуть наземь. Однако Маппо не был антилопой, и зубы зверя наткнулись на мощные жилы мускулов. Разъярившись, трелль скинул леопарда со спины, а потом, схватив за шею и задние лапы, ударил головой о ближайший валун, размозжив хищнику череп.

Остальные одиннадцать устремились к Икарию. К тому времени, когда Маппо расправился со своим противником, возле полуджагата уже валялось четыре бездыханных зверя. Взглянув на Икария, трелль невольно сжался от страха.

«Как далеко зайдет этот джаг? — испуганно подумал он. — Неужели нам нужна бойня? Беру милосердный, помоги нам!»

Леопард впился Икарию в левую ляжку. Маппо не успел и глазом моргнуть, как взмахом старинного меча зверь был обезглавлен. Осторожного трелля едва не вытошнило, когда он увидел окровавленную голову леопарда. Она отпала не сразу, и тем отвратительнее и страшнее было зрелище разжимающихся мертвых челюстей.

Остальные леопарды окружили путников тесным кольцом. Маппо метнулся вперед и схватил одного из них за хвост. С громким ревом он подбросил леопарда в воздух. Извивающийся комок пролетел менее десятка шагов и ударился о скалу, сломавшую зверю хребет.

Дивер понял, какую ошибку допустил, однако было слишком поздно. Он попытался выскользнуть, но Икарий не собирался никого щадить. Что-то бормоча себе под нос, полуджагат двинулся на оставшихся леопардов. Напрасно они пытались скрыться. Куски разрубленных тел, валяющиеся в лужах быстро уходящей в песок крови, — таким был конец двенадцати леопардов и одного вселившегося в них дивера.

Икарий продолжал озираться вокруг — не появятся ли новые противники. Встретившись глазами с Маппо, он нахмурился. Со лба полуджагата капала кровь. Его устрашающее бормотание смолкло. Однако на душе у трелля все равно было неспокойно.

«Мы все время идем по тонкой кромке… Какой же я глупец, что вообще согласился отправиться с ним. И это еще только начало…»

Запах крови дивера, да еще столь изобильно пролитой, мог привлечь сюда других диверов и странствующих. Это вынудило путников, забыв о привале, отправиться дальше. Перед уходом Икарий достал из колчана стрелу и вонзил в песок.

Они шли в прохладной ночной тишине. Ни у Икария, ни у Маппо не было страха смерти. Необходимость убивать — вот что наполняло ужасом каждого из них. Маппо молил богов о том, чтобы стрела Икария оказалась достаточным предостережением.

Незаметно начало светать. За холмами в утренней мгле проступала цепь гор, отделявших Рараку от Панпотсун-одхана.

И все же кто-то, не вняв предостережению, шел за ними следом, отставая на лигу. Трелль еще раньше почуял странствующего, имевшего весьма солидное обличье.

— Ведь предупреждал же, — проворчал Икарий, натягивая тетиву лука.

Повернувшись назад, он выпустил несколько стрел. Там, где они упали, поднялась пышущая жаром завеса. Магическая сила, заключенная в стрелах, могла бы свалить дракона, однако по лицу Икария было видно, насколько ему противно новое сражение.

Маппо потрогал искусанную шею. Раны от леопардовых зубов вспухли и воспалились. По ним ползали мухи. Любой поворот шеи, любой взмах руки сразу же отзывался волной острой боли. Трелль достал из сумки лист джегуры — целебного кактуса — и его соком смазал раны. Тело одеревенело, но зато исчезла боль, мешавшая идти. Потом Маппо вдруг стало холодно. Сок этого кактуса был очень сильным снадобьем, злоупотребление которым грозило удушьем и остановкой сердца. Хуже всего, что джегура очень нравилась мухам.

Путники подошли к расщелине. Вход в нее напоминал вход в пещеру. Маппо не умел лазать по горам (трелли жили на равнинах), и предстоящий подъем его вовсе не радовал. Расщелина оказалась очень глубокой (на дне было темно), но узкой. Плечи трелля почти касались ее острых стен. Прохладный затхлый воздух заставил его поежиться. Глаза быстро привыкли к сумраку. На стенах, окружающих башню, трелль не увидел ни ступенек, ни хотя бы скоб, позволяющих уцепиться руками. Он запрокинул голову. Вверху расщелина была шире; здесь же она сужалась, оставаясь такой до самого дна. Как прикажешь подниматься, если нет даже обыкновенной веревки с узлами? Досадливо ворча, Маппо выбрался на солнечный свет.

Икарий держал в руках лук со вставленной стрелой. Шагах в тридцати от него стоял громадный бурый медведь. Зверь слегка покачивался на лапах и принюхивался. Итак, странствующий все-таки добрался до них.

— Этот мне знаком, — шепнул Маппо.

Икарий опустил лук.

— Мне тоже.

Медведь побрел к ним.

Глаза Маппо заволокло пеленой, и он стал лихорадочно моргать. На зубах заскрипел песок, в ноздри ударил острый и пряный запах. Треллю стало страшно. Каждый вдох царапал ему пересохшее горло. Пелена рассеялась. Медведь исчез. К ним шел человек. Совсем нагой, с бледной кожей, на которую изливалось жгучее послеполуденное солнце.

Маппо недоверчиво качал головой. Месремб, вернувший себе человеческий облик, не имел ничего общего с грозным медведем. Ростом он был не более пяти футов. Волос на голове почти не осталось, а худоба граничила с измождением. На вытянутом лице лукаво блестели красноватые глазки. Крупные зубы скалились в улыбке.

— Мой нос меня не подвел. Это ты, трелль Маппо!

— Я, Месремб. Давно мы не виделись.

Странствующий покосился на Икария.

— Да, давно. И было это к северу от Немиля.

— Кажется, тамошние сосновые леса нравились тебе больше, — сказал Маппо.

Как же давно это было! Маппо вспомнились вольные дни, большие караваны его соплеменников и далекие странствия.

— Славные были времена, — вздохнул Месремб. Его улыбка погасла. — А твой спутник — не кто иной, как Икарий. Создатель удивительных механизмов и с недавних пор — гроза диверов и странствующих. Должен сказать, у меня сразу же отлегло от сердца, когда ты опустил свой лук. Пока ты целился, в моей груди все сотрясалось.

— Думаешь, мне нравится быть для вас грозой? — без тени улыбки спросил Икарий. — Но когда нападают без предупреждения…

В его словах звучала странная растерянность.

— Должно быть, у тебя не было возможности предостеречь моего несчастного собрата. Мне остается лишь скорбеть о его душе, разорванной в клочья. Однако я не настолько смел. Любопытен — это да. Здесь мы с треллем очень похожи. Что ж, я получил ответ и могу продолжить свой путь.

— И ты знаешь, куда он тебя приведет? — спросил Маппо.

Месремб сжался.

— Вы видели врата?

— Нет. А что ты рассчитываешь найти за ними?

— Ответы, мой дорогой и давний друг. Теперь же я должен избавить вас от своего присутствия. Ты пожелаешь мне счастливого пути, Маппо?

— От всей души, Месремб. Хочу тебя предостеречь: четыре дня назад мы наткнулись на Рилландароса.

В глазах странствующего появился звериный блеск.

— Я его выслежу.

С этими словами Месремб скрылся за скалами.

— Им движет безумие, — сказал Икарий.

Трелля эти слова заставили вздрогнуть.

— Безумие внутри каждого из них, — сказал он. — Кстати, я так и не нашел пути на вершину. Пещера мне ничего не подсказала.

Внимание путников привлек равномерный стук копыт. По тропе, тянущейся вдоль подножия скалы, ехал человек на черном муле. Скрестив ноги, он восседал на высоком деревянномседле. Одежду седока составлял рваный вылинявший плащ. Руки, лежащие на седельной луке, были цвета ржавчины. Разглядеть его лицо мешал капюшон. Мул, на котором он ехал, был от ушей до кончика хвоста совершенно черным. Только бока припорашивал слой дорожной пыли, сквозь которую проступали следы засохшей крови.

Мул остановился. Человек раскачивался в седле.

— Путь внутрь заказан, — резким, шипящим голосом провозгласил он. — Свободен только путь вовне. Час еще не настал. Отдавая одну жизнь, взамен получаешь другую. Запомните эти слова, крепко запомните. Вы оба ранены. Раны воспалились. Мой слуга позаботится о вас. Он — усердный человек с солеными руками: одна сморщенная, другая — розовая. Вам понятен смысл? Пока еще нет. Пока еще рано. Гости… их так мало у меня. Но вас я ждал.

Седок попытался выпрямить скрещенные ноги. Каждое движение сопровождалось стоном, а лицо незнакомца корчилось от боли. Кончилось тем, что он потерял равновесие и вывалился из седла прямо в дорожную пыль.

Увидев ярко-красные пятна на телабе незадачливого седока, Маппо приблизился к нему.

— Да ты сам ранен, путник!

Теперь этот странный человек был похож на опрокинувшуюся черепаху. Его ноги так и остались скрещенными. Откинувшийся капюшон обнажил смуглое лицо с лысым татуированным черепом, большим ястребиным носом и курчавой седой бородой. Рот с безупречными белыми зубами был полуоткрыт в болезненной гримасе.

Маппо опустился перед ним на корточки, желая получше разглядеть раны незнакомца. Но вместо крови ноздри трелля уловили характерный железистый запах. Маппо сунул руку ему под плащ и вытащил… незакрытую фляжку. Хмыкнув, трелль поглядел на Икария.

— Это не кровь. Краска. Красная охра.

— Да помоги же мне, дурачина! — закричал старик. — Мои бедные ноги!

Не переставая удивляться, Маппо помог ему расцепить ноги, что добавило новых гримас и причитаний. После этого владелец черного мула уселся в дорожной пыли и принялся колотить себя по ляжкам.

— Слуга! Подай вина! Вина, дурья твоя башка!

— Я тебе не слуга, — сухо ответил Маппо, отходя в сторону. — И вина в пустыню я с собой не беру.

— Да не ты, дикарь! — огрызнулся старик. — Где же он?

— Кто?

— Слуга, разумеется. Он думает, будто его единственная обязанность — таскать меня… А вот и он!

— Может, это у тебя от падения? — спросил Маппо. — Не знаю, где ты оставил слугу, но твой мул вряд ли способен налить тебе вина.

Трелль мигнул Икарию, думая, что тот посмеется вместе с ним. Однако его спутник молча снял с плеча лук, сел на камень и принялся чистить лезвие меча.

Старик зачерпнул пригоршню песка и швырнул в мула. Животное взбрыкнуло и понеслось к расщелине, скрывшись внутри. Кряхтя, старик встал, выставив перед собой трясущиеся руки.

— Как неучтиво я встречаю гостей, — пробормотал он, силясь улыбнуться. — В высшей степени неучтиво. Я имел в виду приветствия. Бессмысленные извинения и благожелательные жесты очень важны. Прошу меня простить за некоторую неуклюжесть в моем гостеприимстве. Да, и не надо уверять меня в обратном. Не будь я хозяином этого храма, у меня оставалось бы больше времени для упражнений в гостеприимстве. Новичок обязан всячески лебезить и угодничать. Потом он научится тихо жаловаться и сквалыжничать со своими товарищами по несчастью… Вот и слуга идет.

Из расщелины появился широкоплечий кривоногий человек в черном одеянии. Он держал поднос с кувшином и глиняными чашками. Лицо человека скрывала вуаль, какую носят слуги. Сквозь узкие щелки были видны его темно-карие глаза.

— Ленивый болван! Ты нашел паутину?

Маппо удивил выговор слуги. Малазанец, что ли?

— Нет, Искарал, не нашел.

— А где мой титул?

— Досточтимый верховный жрец.

— Неверно!

— Досточтимый верховный жрец Искарал Паст из тесемского храма Тени.

— Идиот! Если ты — слуга, значит, я…

— Хозяин.

— Наконец-то!

Искарал повернулся к Маппо.

— Мы редко разговариваем, — пояснил он. К ним подошел Икарий.

— Стало быть, это Тесем. Говорят, здесь когда-то был монастырь, освященный Повелительницей снов.

— Они ушли, — раздраженно бросил ему Искарал. — Забрали с собой светильники, оставив мне только…

— Тени.

— Умно сказано, джаг. Но меня предостерегали, что так может случиться. Предостерегали. Вы оба выглядите как недоваренные свиньи. Вы нездоровы. Слуга приготовил вам покои и особые отвары, настои и эликсиры из целебных снадобий. Белый паральт, эму лор, тральб.

— Так это же яды, — не выдержал Маппо.

— Неужели? Тогда понятно, отчего свинья сдохла. Кстати, не пора ли нам совершить восхождение?

— В таком случае веди нас, — предложил Икарий.

— Отдавая жизнь, взамен получаешь другую. Идите за мной. Никто не в силах перехитрить Искарала Паста.

Верховный жрец свирепо глянул в сторону расщелины. Некоторое время путники провели в ожидании, сами не зная, чего ждут. Наконец Маппо не выдержал.

— Может, твои послушники спустят нам лестницу?

— У меня нет послушников. Мне некого давить своей властью. Как ни печально, но я не слышу у себя за спиной ни ворчаний, не перешептываний, которые так приятны уху верховного жреца. Если бы не голос моего бога, я бы вообще не стал ничего делать. Так и запомните. Думаю, это объяснит вам все, что я совершил до сих пор и что намерен совершить в будущем.

— В расщелине кто-то есть, — заметил Икарий.

— Бхокаралы, — усмехнулся старик. — Они живут на склонах. Скверные твари: вечно все вынюхивают, во все вмешиваются. Иногда хоть уши затыкай. Представляете, до чего они дошли? Мочатся на алтарь и гадят мне на подушку. Просто чума какая-то! Но почему они избрали меня своей жертвой? Я ни с кого из них не сдирал живьем шкуру и не вычерпывал мозги из их поганых черепов. Я не ставил на них ловушек, не травил снадобьями, а они никак не желают оставить меня в покое. Иногда я просто впадаю в отчаяние.

День клонился к вечеру, и бхокаралы заметно осмелели. Громко хлопая крыльями, они перелетали с уступа на уступ, цепляясь руками и ногами за малейшую трещину в скалах. Они выискивали крылатых ризанских ящериц, у которых с приходом темноты начиналось время охоты. В отличие от простых обезьян бхокаралы не имели хвостов, зато могли летать. Их шкуры представляли собой мозаику пыльно-желтых и бурых пятен. Если не обращать внимания на длинные клыки, морды бхокаралов удивительно напоминали человеческие лица.

Из единственного окна башни поползла вниз узловатая веревка. Следом за нею высунулась любопытная круглая мордочка.

— Надо признать, что некоторые из этих тварей весьма полезны, — добавил Искарал.

Маппо разочарованно вздохнул. Он думал, что их поднимут наверх каким-нибудь магическим способом, достойным верховного жреца Тени.

— Тогда мы полезли.

— Ничего подобного, — сердито возразил Искарал. — Полезет слуга, а затем он поднимет каждого из нас.

— В таком случае твой слуга должен обладать изрядной силой. Мы с Икарием далеко не пушинки.

Слуга молча опустил поднос, поплевал на ладони и подошел к веревке. Взявшись за нее, он весьма проворно полез вверх. Искарал, склонившись над подносом, разлил вино по чашкам.

— Мой слуга — наполовину бхокарал. Длинные руки. Железные мускулы. Водит дружбу с этими тварями, из-за чего на меня и валятся все беды.

Взяв чашку, старик кивнул Маппо и Икарию, приглашая последовать его примеру.

— Ему повезло, что у него такой кроткий и терпеливый хозяин… Эй, пошевеливайся, бесхвостый пес!

Слуга достиг окна и скрылся внутри.

— Он — дар Амманаса. Отдаешь одну жизнь, взамен получаешь другую. Одна рука старая, другая — новая. Остается только сожалеть. Впрочем, сами увидите.

Веревка колыхнулась. Верховный жрец залпом допил вино, бросил чашку в песок и поковылял к веревке.

— Только бы не перетерлась. Давай, поднимай!

Старик обхватил руками и ногами узлы веревки.

— Верти! Ты оглох, что ли? Поднимай, говорю тебе!

Искарал вместе с веревкой пополз вверх.

— Подъемный ворот, — сказал Икарий. — Штука нехитрая, но удобная.

Маппо поморщился: действие сока джегуры кончилось, и у него опять заныли плечи.

— Ты, надо понимать, ожидал чего-то другого.

— Тесемский монастырь, — произнес Икарий, наблюдая, как старик перелезает через окно. — Место врачевания, место уединенных размышлений. Хранилище древних свитков и книг. Когда-то здесь было полно ненасытных монахинь.

— Ненасытных? — переспросил Маппо.

Полуджагат кивнул.

— Представь себе.

— Жаль, что они погибли.

— Очень жаль.

Веревка снова поползла вниз.

— Монахинь не стало, а одни лишь уединенные размышления повреждают разум. Искаралу не позавидуешь. Воюет с бхокаралами и слушает голос бога, а на самом деле — голос собственного безумия…

— Однако в этом месте осталась сила, — тихо сказал Икарий.

— Согласен. Когда мул подбежал к пещере, там открылся проход.

— Тогда почему верховный жрец им не пользуется?

— Сомневаюсь, друг мой, что мы легко поймем Искарала Паста, — ответил Маппо.

— Сейчас для нас главное — попасть наверх. — Ты прав, Икарий.

Неожиданно полуджагат коснулся его плеча.

— Маппо, я хочу тебя спросить.

— О чем?

— Из моего колчана пропало несколько стрел. На лезвии меча я обнаружил следы крови. И потом, эти жуткие раны у тебя на шее. Скажи, мы… сражались? Я ничего не помню.

Трелль ответил не сразу.

— Видишь ли, Икарий, пока ты спал, на меня напал леопард. Я сначала выпустил в него стрелы, а потом добил твоим мечом. Такой пустяк. Если бы ты не спросил, я бы и не вспомнил.

— Опять, — прошептал Икарий. — Опять я выпал из времени.

— Успокойся, дружище. Ты ничего не потерял.

— Почему я всегда слышу от тебя только этот ответ? Неужели тебе больше нечего мне сказать?

— Я же не виноват, Икарий, что в такие моменты не происходит ничего важного.

ГЛАВА 3

Из всех промалазанских сообществ, существовавших в те времена на захваченных землях, наиболее известными были «красные мечи». Они считали себя носителями нового мышления, видевшими в укреплении Малазанской империи несомненное благо. Однако жестокое обращение с инакомыслящими соплеменниками сделало этот псевдовоенный культ предметом откровенной ненависти.

Жизнь под ярмом. Илем Трот

Фелисина неподвижно лежала, придавленная Бенетом. Наконец его тело содрогнулось в последний раз. Спазм страсти погас. Бенет отвалился и схватил прядь ее волос. Фелисина увидела его пылающее чумазое лицо и сверкающие глаза, в которых отражался свет масляной лампы.

— Скоро, девочка, это начнет тебе нравиться, — сказал он. Стоило Бенету лечь с ней, как внутри Фелисины вспыхивала едва сдерживаемая дикость. Нет, не отвращение, а что-то иное, чему она не могла дать названия. Она знала: это состояние пройдет. Должно пройти.

— Да, Бенет, — покорно сказала Фелисина. — Скажи, ты дашь ему день отдыха?

Пальцы Бенета больно дернули ее за волосы, потом отпустили.

— Раз обещал, дам.

Он отодвинулся и стал застегивать штаны.

— Не понимаю только, чего ты так хлопочешь об этом старике. Ему и месяца здесь не протянуть.

Шумно дыша, Бенет разглядывал Фелисину.

— Клобук тебя накрой, девчонка, а ведь просто красавица. Только не лежи подо мной бревном. В следующий раз будь поживее. Не пожалеешь. Я сумею тебя отблагодарить. Добуду тебе мыла, новый гребень, вошебойку. Обещаю, ты будешь работать здесь, в Закавыках. Доставь мне удовольствие — и у тебя будет все.

— Подожди еще немного, — попросила она. — Скоро боль пройдет.

Вдали ударил колокол одиннадцатой стражи. Фелисина и Бенет находились в дальнем конце рудника, называемого Закавыки. Эту штольню пробивали «гнилоногие» — каторжники, у которых от отатаральской руды начинали пухнуть и гнить ноги. Штольня была невысока; добираться сюда пришлось чуть ли не ползком. В воздухе удушливо пахло отатаральской пылью и известняком, покрытым мелкими капельками влаги.

К этому времени все каторжники были обязаны вернуться в поселение, однако Бенет — правая рука капитана Саварка — находился на особом положении. Заброшенную штольню он объявил своей собственностью. Сегодня была их третья встреча. Фелисина успела немного привыкнуть, а тогда, в первый раз, ей казалось, что она умрет. Не успели их пригнать в Макушку — поселение каторжников в Досинской яме, — как Бенет ее заприметил. Он был рослым, в плечах даже шире Бодэна. Сам каторжник и подневольный, Бенет, по сути, владычествовал над другими каторжниками. Местные власти это устраивало. Бенет был человеком опасным, жестоким и… на удивление обаятельным.

Плавание на невольничьем корабле преподало Фелисине столько уроков жизни, что она едва успевала перевести дух. Очень скоро она поняла: ее тело — это товар, который можно выгодно продавать. Покупателей хватало. За это Фелисина получала от корабельных стражников дополнительную пищу, поддерживая себя, Гебория и Бодэна. Разумеется, никто не дал им отдельной каюты. Но от тех, под кого ложилась Фелисина, зависело, в каком месте приковать того или иного узника. Их троих поместили на пандусе, что выгодно отличалось от вонючего, залитого водой трюма. Вода, смешанная с нечистотами, доходила там почти до колен. Узники заживо гнили в ней, дыша губительными испарениями. Некоторые тонули: кто от истощения и болезней, кто от безысходности.

Узнав, чем куплены их относительные удобства, Геборий возмущался и говорил, что ему такие жертвы не нужны. Поначалу Фелисина сжималась от стыда. Но затем историк прекратил свои гневные речи — ему тоже хотелось жить. Бодэн вел себя по-иному. Он оставался бесстрастным, как будто Фелисина была ему совершенно незнакома. Он молчаливо поддерживал ее сторону, а в Макушке сразу же постарался снискать расположение Бенета. Между Фелисиной и Бодэном возникло нечто вроде взаимовыгодного союза, и, когда рядом не было Бенета, малазанский разбойник оберегал ее от превратностей каторжной жизни.

Еще на корабле Фелисина изучила вкусы мужчин, а также вкусы нескольких стражниц, в чьих объятиях она тоже побывала. Казалось, все это подготовило ее к встрече с Бенетом. Почти подготовило, если не считать тяжести его тела и величины его мужской снасти.

Вздрагивая, Фелисина натягивала на себя арестантское одеяние.

Бенет наблюдал за ней. Дрожащий свет лампы освещал его скуластое лицо и блестел на длинных курчавых волосах, смазанных китовым жиром.

— Если хочешь, я переведу старика работать на пашню, — сказал он.

— Это правда? — спросила Фелисина.

Он кивнул.

— Если будешь делать то, что велю, я не стану брать себе других женщин. Я — король Макушки. Я сделаю тебя своей королевой. Бодэн станет твоим телохранителем. Я ему доверяю.

— А Геборию?

Бенет передернул плечами.

— Ему — нет. Да и толку от него мало. Таскать повозку — это все, что он может. Либо повозка, либо плуг на пашне.

«Король» Макушки подмигнул Фелисине.

— Но раз он тебе друг, я ему что-нибудь подыщу.

Фелисина провела руками по своим давно не мытым волосам.

— Эта повозка его доконает. На пашне ему придется опять впрягаться. Какая разница: повозка или плуг? Я же просила помочь Геборию.

Бенет недовольно сощурился. Фелисина поняла, что забылась; жизнь, в которой она могла требовать и приказывать, осталась далеко позади.

— Ты думай, девчонка, прежде чем языком трепать. Тебе еще не приходилось тянуть повозку, доверху набитую камнями. Волочешь ее с пол-лиги, почти ползком. Потом сгружаешь добытое, возвращаешься назад и опять нагружаешь. За три-четыре таких поездки язык высунешь. А на пашне — земля мягкая, плуг сам по ней идет. Чуешь разницу? И учти: если я перевожу кого-то из штолен в другое место, я должен объяснить причину. В Макушке каждый обязан работать.

— И это все или ты мне что-то недоговариваешь?

Вместо ответа Бенет повернулся и пополз в обратном направлении. Фелисина последовала за ним.

— Торопись, красавица. Нас ждет вино с Итко Кана, свежий хлеб и сыр. Була приготовила караульным жаркое. Мы тоже получим по большой миске.

Фелисина едва не поперхнулась слюной. Если на столе будет достаточно хлеба и сыра, она сумеет кое-что припрятать и для Гебория. Правда, старик утверждал, что ему нужны лишь мясо и фрукты. Но в поселении каторжан и мясо, и фрукты считались громадной роскошью и ценились на вес золота. Все эти разговоры были нужны историку для поддержания духа. А бренное тело он подкармливал тем, что добывала Фелисина.

Бенет обладал достаточной властью и мог без особых объяснений перемещать каторжников. Если с Геборием не все так просто, причина ясна: капитану Саварку приказали умертвить историка. Не убить (зачем поднимать шум?), а именно умертвить. Уморить скудной пищей и непосильной работой. У Гебория нет кистей рук. Нечем держать кирку или лопату. Куда его еще, увечного? Пусть волочет повозку. И Геборий, кряхтя от натуги, ежедневно впрягался и тащил доверху нагруженную повозку с рудой. Он еле брел по штольням Глубокого рудника, добираясь до выхода на поверхность, который здесь называли Ближним светом. Все остальные повозки тащили волы. Правда, к ним прицепляли по три повозки. Геборий тащил одну. Единственное «послабление», сделанное ему стражниками Ямы.

Фелисина не сомневалась: Бенет знает, какая участь предрешена историку. Как бы «король» Макушки ни хвалился перед нею, его власть имела свои пределы.

Штольня вывела их в главный проход. Отсюда до Ближнего света было шагов четыреста. Если Глубокий рудник, уходя в недра холмов, разрабатывал изобильную жилу отатаральской руды, штольни Закавык шли через вторичные жилы, без конца змеясь, опускаясь, поднимаясь и пробиваясь сквозь пласты известняка.

У отатаральской руды была еще одна особенность. Ее жилы никогда не уходили слишком глубоко и не соприкасались с коренной породой. Их находили лишь в пластах известняка. Чем-то они были похожи на ржавые реки, текущие среди останков древних растений и животных.

— Известняк — это окаменевшие кости некогда живых существ, — заявил Геборий на второй день их прибытия в Макушку.

Разговор происходил в жалкой лачуге на окраине улочки, прозванной Плевательницей. Это потом Бенет нашел им жилье поприличнее, невдалеке от питейного заведения Булы.

— Я кое-что читал об этом, и подобные рассуждения казались мне очередной теорией. Теперь я убеждаюсь в их правильности. Так вот: отатаральская руда не является природным образованием.

— Не все ли тебе равно? — удивился тогда Бодэн.

— Очень даже не все равно! — торжествующе возразил историк. — Отатаральская руда — проклятие магии — сама порождена магией. Если бы не моя исследовательская дотошность, я бы написал об этом трактат.

Фелисина тогда не поняла его слов, и Бодэн ей растолковал:

— Наш старик хочет созвать сюда магов и алхимиков — пусть проверят его домыслы.

Но Геборий, увлеченный своими рассуждениями, даже не заметил колкости.

— Жилы, в которые мы вгрызаемся, — продолжал он, — чем-то похожи на слои растопленного и потом застывшего сала. Недаром они, будто реки, извиваются среди слоев известняка. Чтобы их создать, нужно было расплавить весь остров.

— К чему ты клонишь? — не выдержал Бодэн.

— Магия, создавшая отатаральскую руду, вырвалась из-под власти магов, кем бы они ни были. Не хотел бы я стать свидетелем нового выплеска этой магии.

У ворот Ближнего света стоял всего один малазанский караульный. За его спиной виднелась дорога, тянувшаяся по пологим холмам к поселению каторжников. Еще дальше, за другой грядой холмов, неспешно садилось солнце. Макушку успели покрыть тени. Прохлада, желанная перемена после дневного зноя.

Караульный был совсем молод. Он стоял, опираясь на крестообразное лезвие копья.

— А где ж твой напарник, Пелла? — с ухмылкой спросил Бенет.

— Опять где-то шляется, досинская свинья! Бенет, может, Саварк тебя послушает? Досинские солдаты начисто забыли про дисциплину. В караул не ходят. Дни напролет торчат у Булы и режутся в свои игры. Нас здесь всего семьдесят пять, а их — более двухсот. Понимаешь, Бенет? И все эти слухи о мятеже… растолкуй Саварку.

— Ты не знаешь истории, — усмехнулся Бенет. — Досинцы уже триста лет живут на коленях. Они считают, что это и есть жизнь. Сначала их давили жители континента, потом фал арийские колонисты, теперь пришли вы, малазанцы. Так что успокойся, парень, пока тебя не сочли трусом.

— История служит утешению тупиц, — произнес молодой малазанец.

Бенет раскатисто засмеялся.

— Чьи это слова, Пелла? Уж явно не твои.

— Иногда я забываю, что ты, Бенет, — корелиец. Хочешь знать, чьи это слова? Императора Келланведа.

Пелла бросил пристальный взгляд на Фелисину.

— Они записаны в первом томе «Имперских кампаний» Дюкра. Ты же малазанка, Фелисина. Помнишь, как будет дальше?

Напористость караульного удивила Фелисину, однако она не показала виду и равнодушно покачала головой.

«Я научилась читать по лицам. Бенету это недоступно. Наверное, он думает, что караульный просто решил поболтать от скуки».

— Я мало читала Дюкра, — ответила Фелисина.

— Зря. Его стоит читать, — с улыбкой произнес Пелла.

Чувствуя нетерпение Бенета, Фелисина прошла за ворота.

— Сомневаюсь, чтобы в Макушке нашлись исторические сочинения.

— Может, здесь найдутся те, чья память заменяет свитки. Не хочешь поискать?

Фелисина ответила ему хмурым взглядом.

— Вижу, парень заигрывает с тобой? — спросил Бенет, когда они вышли на дорогу. — Не груби ему. Он тебе может пригодиться.

Фелисина заставила себя улыбнуться: сначала Пелле, затем Бенету.

— Больно он беспокойный. Не люблю таких, — сказала она.

— Я рад, девочка, что ты умеешь выбирать, — усмехнулся довольный «король» Макушки.

«Благословенная Повелительница снов, сделай так, чтобы я и в самом деле умела выбирать».

По обе стороны дороги темнели ямы, заполненные гниющими отбросами. Впереди торчали два приземистых здания досинских казарм. Место это называлось перекрестком Трех судеб. Дорога, что была справа, уходила на север и называлась дорогой Глубокого рудника. Вторая вела на юг. Ее называли Последним путем. Она оканчивалась возле заброшенных штолен, куда каждый вечер свозили умерших за день.

Бенет поискал глазами «труповозку». Должно быть, задержалась в поселении. Такое случалось в «урожайные» на покойников дни. Тогда телегу с высокими бортами, прозванную «труповозкой», нагружали доверху.

Миновав развилку, Бенет и Фелисина двинулись по средней — Работной — дороге. Позади одной из досинских казарм поблескивала гладь Утопки — глубокого озера, тянущегося до самой северной стены. Вода в нем была странного бирюзового цвета. Говорили, что она проклята и каждый, кто отважится нырнуть в озеро, бесследно исчезнет. Некоторые верили, будто в Утопке водится демон. Геборий, услышав эти россказни, только усмехнулся. Тем не менее находились отчаянные узники, пытавшиеся бежать по воде. Затея была нелепой с самого начала: противоположный берег Утопки представлял собой отвесную стену, сочившуюся влагой.

Фелисину удивило, когда Геборий попросил ее понаблюдать за уровнем воды в озере, сказав, что близится засушливое время. Вспомнив его просьбу, она добросовестно, насколько позволяли сгущавшиеся сумерки, рассмотрела противоположный берег. Нижняя часть стены была сухой. Ее покрывала известковая корка. Неужели и Геборий задумал бежать через озеро? По другую сторону стены расстилалась безжизненная пустыня с выщербленными скалами. Какое бы направление ни избрал беглец, его ожидали долгие дни пути без единой капли воды. Последним препятствием на пути к свободе была Жучиха — дорога, огибавшая озеро. Если беглец не нарывался на отряд караульных, он получал свободу… умереть среди красных песков пустыни. Но до них добирались считанные единицы; остальных ловили вблизи Жучихи. Пойманных беглецов вывешивали для всеобщего назидания на «крюках спасения», вбитых в стену сторожевой башни, что стояла возле Ржавого пандуса. Едва не каждую неделю там появлялись новые жертвы. Не только беглецы. «Крюки спасения» служили еще и местом казни особо строптивых каторжников. Большинство казнимых не выдерживали и суток, хотя кое у кого мучительное умирание длилось два-три дня.

Достигнув поселения, Работная дорога превращалась в главную улицу. Здесь были сосредоточены все нехитрые развлечения, доступные свободным обитателям Макушки: питейное заведение Булы, несколько игорных лачуг и борделей. Улица упиралась в Крысиную площадь, в центре которой высилась «Крепость Саварка» — шестиугольная трехэтажная башня, сложенная все из того же известняка. Каторжников, за исключением Бенета, внутрь не допускали.

Макушка. Двенадцать тысяч узников, три сотни караульных. А еще — бордельные шлюхи, обслуга заведения Булы и игорных лачуг, обслуга местного малазанского гарнизона, их жены и дети. В Макушке нашли себе пристанище и торговцы. По выходным дням Крысиная площадь на несколько часов превращалась в рыночную, и торговцы, как могли, заманивали к себе покупателей, соперничая друг с другом. Еще один слой населения Макушки составляли изгои и оборванцы всех мастей, которые предпочли эту дыру трущобам Досин Пали.

— Жаркое, наверное, уже остыло, — проворчал Бенет, когда они подходили к заведению Булы.

Фелисина отерла вспотевший лоб.

— Это даже хорошо. Не могу есть ничего горячего.

— Ты пока не привыкла к здешней жаре. Через пару месяцев тебе тоже будет зябко по вечерам.

— Сейчас еще все стены пышут жаром. Вот в полночь и ранним утром мне бывает по-настоящему холодно.

— Перебирайся ко мне. Я не дам тебе замерзнуть.

Фелисина почувствовала: Бенет опять впадает в мрачное расположение духа. Такие перемены в настроении случались у него внезапно, без всяких причин. Она молчала, надеясь, что Бенету станет не до нее.

— Крепко подумай, прежде чем отказываться, — добавил «король» Макушки.

— Була звала меня к себе в постель, — сказала Фелисина. — Хочешь посмотреть на нас? А можно и втроем.

— Она тебе в матери годится, — сердито бросил Бенет.

«Да и ты мне в отцы годишься», — подумала Фелисина. На этот раз Бенет не поддался дурному настроению. Дыхание его стало ровнее.

— Чем тебе не нравится Була? Такая пышечка, мягкая и теплая. Подумай, Бенет.

Он обязательно задумается над ее словами и, скорее всего, останется у Булы. Фелисина это знала. «Теперь можно не бояться, что он потащит меня к себе. По крайней мере сегодня. Геборий ошибается. Здесь бессмысленно думать о завтрашнем дне. Здесь живешь от часа к часу. Ты должна выжить, Фелисина, чего бы это ни стоило. Дожить до мгновения, когда окажешься лицом к лицу с Таворой, и тебе будет мало океана крови, который выльется из жил твоей сестры. Ты должна дождаться этого мгновения, Фелисина. А потому выживай. Час за часом. День за днем…»

Рука Бенета была потной. Он уже предвкушал ночь с Булой.

«Однажды мы снова встретимся с тобой, сестра».

Геборий не спал. Укутавшись в одеяло, он скрючился возле очага. Он следил глазами за вошедшей Фелисиной. Она заперла дверь лачуги и набросила на плечи грубое покрывало из овечьей шкуры.

— Похоже, тебе все больше нравится такая жизнь. Или я ошибаюсь, Фелисина? — спросил историк.

— А ты еще не устал судить чужую жизнь, Геборий?

Она сняла с крюка винный бурдюк и стала рыться в мисках, сделанных из половинок тыквы. Все они были грязными.

— Бодэн все еще гуляет. Ему ты тоже будешь читать назидания, когда вернется? Бесполезное это занятие, Геборий. Бодэна нельзя попросить даже о такой мелочи, как вымыть миски.

Отыскав миску почище, Фелисина плеснула туда вина.

— Это иссушает тебя, — сказал Геборий, пропуская ее колкости мимо ушей. — Ночь за ночью. Тебя надолго не хватит.

— У меня уже был отец. Второго мне не надо, — огрызнулась Фелисина.

Геборий вздохнул.

— Клобук накрой твою сестру! — пробормотал он. — Погубить тебя — это слишком просто. Ей захотелось издевательств поизощреннее — чтобы изнеженная четырнадцатилетняя девчонка превратилась в общедоступную шлюху. Если Фенир услышит мои молитвы, Тавору ждет страшная участь.

Фелисина молча пила вино, затем сказала:

— Ты ошибся, старик. В прошлом месяце мне исполнилось пятнадцать.

Геборий и в самом деле показался ей невероятно старым. Он выдержал ее дерзкий взгляд, затем снова отвернулся к очагу.

Фелисина налила себе еще, после чего тоже расположилась возле квадратного очага. Вместо дров здесь жгли сухой навоз, который почти не давал дыма. Очаг имел высокие стенки, сложенные из обожженного кирпича, и чем-то напоминал крепостную башню. Его окружало подобие рва, заполненного водой. Благодаря такому остроумному устройству в лачуге не было недостатка в горячей воде для мытья и стирки. Высокие стенки очага дольше удерживали тепло. Пол покрывали куски тканых досинских дорожек и камышовые подстилки. Сама лачуга стояла на сваях высотою в пять футов.

Фелисина села на деревянную скамеечку и принялась греть озябшие ноги.

— Я сегодня видела, как ты волок свою повозку, — сонным голосом сказала она историку. — Ганнип шел рядом и размахивал хлыстом.

Геборий усмехнулся.

— Они забавлялись целый день. Ганнип объяснял всем подряд, что ему велели отгонять от меня мух.

— Он поранил тебе кожу?

— Пустяки. Ты же знаешь: узоры Фенира прекрасно затягивают все раны.

— Раны — да. Но не боль. Я же вижу, что тебе больно.

Историк язвительно скривил губы.

— Неужели ты еще способна что-то замечать, девочка? Дурханг отбивает эту способность. Хоть ты и пренебрегаешь моими советами, но будь осторожна с зельем. Его дым утащит тебя в пропасть.

Фелисина катала по ладони черный шарик дурханга.

— Бери, старик. Дурханг снимает мою боль. Снимет и твою.

Историк покачал головой.

— Спасибо за предложение, но не сейчас. Кстати, такой вот шарик стоит месячного жалованья досинского караульного. Советую приберечь его. Ты всегда сможешь обменять дурханг на что-нибудь нужное.

Фелисина передернула плечами и убрала шарик в поясную сумку.

— Бенет достает мне все, что нужно. Стоит только попросить.

— И ты думаешь, он делает это просто из щедрости?

Фелисина отхлебнула вина.

— Тебя это не касается. Кстати, я выговорила тебе другую работу. Завтра ты начнешь работать на пашне. И никакого Ганнипа с его «мухобойкой».

Геборий прикрыл глаза.

— Но почему слова благодарности оставляют у меня во рту столь горький привкус?

— Ты просто старый лицемер, Геборий.

Лицо историка побледнело. Фелисина спохватилась.

«Может, он прав, и я не замечаю, как дурханг и вино завладели мною? Хотела сделать ему добро, а лишь насыпала соли на раны. Зачем? Я ведь совсем не жестокая».

Фелисина достала из-за пазухи мешочек с едой, которую ей удалось собрать для Гебория. Наклонившись, она положила принесенное ему на колени.

— Утопка обмелела на целый локоть, — сказала Фелисина, вспомнив о его просьбе.

Геборий молчал, сосредоточенно разглядывая культи своих рук.

Фелисина поморщилась. Кажется, она хотела сказать Геборию что-то еще… или спросить о чем-то. Забыла. Она допила вино и выпрямила спину, проведя руками по волосам. Затылок и лоб совсем одеревенели. Потом Фелисина заметила, что историк украдкой поглядывает на ее полные круглые груди. Натянувшаяся ткань балахона делала их еще рельефнее. Фелисина задержалась в этой позе («Пусть полюбуется!»), потом медленно опустила руки.

— Между прочим, тобой интересовалась Була, — сказала она старику. — Есть… кое-какие возможности. Тебе бы стало… полегче.

Геборий порывисто встал. Еда свалилась на пол.

— Клобук тебя накрой, девчонка!

Фелисина засмеялась, видя, как историк шмыгнул за занавеску, отделявшую его угол от остального пространства лачуги. Культей он неуклюже задернул линялую ткань. Смех Фелисины стих. Судя по донесшемуся скрипу, Геборий улегся на койку.

Ей хотелось объяснить историку, что все это было сказано шутки ради, чтобы заставить его улыбнуться.

«Я не собиралась… издеваться над тобой. Я совсем не такая, какой тебе кажусь. Или… такая?»

Фелисина нагнулась за оброненным мешочком и положила его на полку.

Спустя час, когда и Фелисина, и Геборий ворочались без сна на своих койках, вернулся Бодэн. Стараясь особо не шуметь, он расшевелил очаг, подбросив туда еще несколько сухих навозных лепешек. Разбойник не был пьян. Где же тогда он шатался и куда вообще исчезает по вечерам? Расспрашивать Бодэна было занятием напрасным: говорил он неохотно, а с Фелисиной — тем более.

Она попыталась уснуть, но не смогла. Кажется, Бодэн качнул занавеску. Геборий еще не спал и что-то ему ответил. Слов Фелисина не разобрала. Беседа длилась не более минуты, потом Бодэн по обыкновению хмыкнул и завалился на свою койку.

Они что-то затеяли. Фелисину потрясло не это. Они что-то затеяли втайне от нее! Ее обдало волной гнева.

«А я-то заботилась о них. Как могла, облегчала им жизнь и на корабле, и здесь! Вот она, благодарность. Була права: каждый мужчина — скот, годный лишь на то, чтобы им помыкали. Отныне я больше не собираюсь о вас заботиться. Теперь ваша жизнь в Макушке станет такой же, как у всех каторжников. А тебе, неблагодарный старикашка, придется снова таскать повозки. Обещаю, я добьюсь этого, и тебя вернут на рудник».

Фелисина кусала губы, борясь с подступающими слезами. Все ее мысленные угрозы были пустыми. Она знала, что не станет жаловаться на Гебория. Да, она нуждалась в покровительстве Бенета и была готова за это платить. Но она нуждалась и в обществе Гебория с Бодэном. Фелисина цеплялась за них, как ребенок цепляется за родителей, ища у них защиты от жестокостей окружающего мира. Потерять их означало бы потерять… все.

Наверное, они думают, что она продаст их доверие с той же легкостью, с какой продает собственное тело. Нет, это не так.

«Клянусь вам, вы ошибаетесь», — мысленно твердила Фелисина.

Она смотрела в темный потолок, не пытаясь унять струящихся слез.

«Я совсем одна. У меня есть только Бенет. Бенет, его вино, его дурханг и его тело».

У нее до сих пор болело лоно. Глядя, как они с Булой ласкают друг друга, Бенет не выдержал и тоже бросился на широкую кровать трактирщицы. А дальше было как всегда.

«Все зависит от силы воли, — твердила себе Фелисина. — И тогда боль превращается в наслаждение».

Здесь не живут. Здесь выживают. Час за часом.

Рынок близ хиссарской гавани стал заполняться народом. Утро как утро, одно из многих. Но так лишь казалось. Дюкра колотил озноб, неподвластный даже солнечному теплу. Имперский историк сидел на волноломе, поджав под себя ноги. Он глядел в сторону Сахульского моря и искренне желал возвращения кораблей адмирала Нока. Дюкру было по-настоящему страшно.

Однако существовали приказы, отменить которые не мог даже Кольтен. Виканский полководец не обладал властью над малазанскими военными кораблями. Выполняя приказ Пормкваля, сахульский флот на рассвете покинул хиссарскую гавань и отплыл в Арен. При благоприятных условиях морской путь туда занимал месяц.

Естественно, уход флота не остался незамеченным в городе, и голоса на рынке сегодня звучали куда громче и возбужденнее, чем прежде. До ушей Дюкра постоянно долетали взрывы хохота. Коренное население праздновало свою первую победу, доставшуюся без кровопролития. Бескровных побед больше не будет, но сейчас ликующие хиссарцы предпочитали об этом не думать.

Одно утешало историка: вместе с флотом из Хиссара уплыл и Маллик Рель. Историк только усмехался, представляя, какое донесение Пормквалю приготовит бывший джистальский жрец.

Среди волн залива мелькнул малазанский парус. К хиссарской гавани двигался небольшой корабль. Может, из Досин Пали, а возможно, и из более отдаленных мест. И что погнало его в Хиссар?

Дюкр почувствовал, что рядом кто-то есть. Обернувшись, он увидел Кульпа. Боевой маг подошел и сел рядом, свесив ноги над белесой водой.

— Дело сделано, — произнес он таким тоном, будто речь шла о каком-нибудь злодейском убийстве. — Туда посланы все необходимые распоряжения. Если ваш друг еще жив, он непременно их получит.

— Спасибо за помощь, Кульп.

Чувствовалось, магу тоже не по себе. Он чесал лоб и следил за кораблем, входившим в пределы гавани. Навстречу судну устремился баркас береговой охраны. На палубе его ждали двое людей в блестящих доспехах. Когда баркас достаточно приблизился, один из них перегнулся через борт и что-то крикнул гребцам. Баркас тут же развернулся и быстро поплыл в обратную сторону.

— Видели? — усмехнулся Дюкр.

— Видел, — сердито отозвался Кульп.

Корабль подошел к имперскому пирсу и сбросил причальные канаты. Гаванские матросы быстро привязали их к причальным тумбам. С борта спустили широкие сходни.

— Глядите, они вывели на палубу лошадей, — сказал имперский историк. — Да это же «красные мечи»!

— Явились из Досин Пали, — сообщил Кульп. — Кое-кого я даже знаю. Видите тех двоих? Того, что слева, зовут Бари Сетрал. Рядом — его брат Мескер. У них есть еще один брат — Орто. Он командует аренским полком.

— «Красные мечи», — задумчиво повторил Дюкр. — Вот уж у кого нет ни малейших иллюзий по поводу назревающих событии. Говорят, в других городах они пытаются стать хозяевами положения. Теперь и в Хиссар свое подкрепление прислали.

— Неужели Кольтен ничего не знает?

Ликование, царившее на рынке, сменилось напряженным ожиданием. Десятки глаз следили за «красными мечами», двигавшимися по пирсу. Впереди ехали Бари и Мескер. С первого взгляда было ясно, что пришельцы явились воевать: полное боевое облачение, шлемы с опущенным забралом, луки с вложенными стрелами. Вооружены были даже лошади, на передних ногах которых поблескивали прикрепленные клинки.

Кульп озабоченно сплюнул в воду.

— Не нравится мне все это, — пробормотал маг.

— Такое впечатление… — начал Дюкр.

— Что они намерены атаковать рынок, — перебил его Кульп. — Клянусь копытом Фенира, Дюкр, они и впрямь готовы устроить бойню.

У имперского историка пересохло во рту.

— Чувствую, вы открыли свой Путь.

Не ответив ему, боевой маг соскользнул с волнолома. Его глаза продолжали следить за «красными мечами». Отряд выстроился у выхода с пирса. Несколько сотен присмиревших горожан начали спешно отходить, забивая проходы между телегами и лотками. Неизбежная давка грозила вызвать панику, на что и рассчитывали «красные мечи».

Дюкр не верил своим глазам: оголтелые приверженцы императрицы вооружились так, словно в Хиссаре их поджидала многочисленная армия. Руки в кольчужных перчатках натягивали тетиву луков. Тут же, вдетые в кожаные петли, висели копья. Из ножен торчали наполовину извлеченные мечи.

Дюкру показалось, что сквозь толпу кто-то проталкивается. Так и есть! Навстречу непрошеным гостям торопились какие-то люди.

Кульп прошел десяток шагов и замер.

Перед «красными мечами» стояли виканские воины. Они спешно сбрасывали плащи, оставаясь в легких кожаных доспехах с металлическими нагрудниками. В руке у каждого был зажат меч. Темные глаза виканцев с холодным спокойствием смотрели на всадников Бари и Мескера.

Их было всего десять против полусотни «красных мечей».

— Прочь отсюда, или вам несдобровать! — закричал разъяренный Бари Сетрал.

Виканцы презрительно расхохотались ему в лицо.

Кульп торопливо двинулся вперед. Дюкр пошел за ним следом.

Увидев приближающегося мага, Мескер выругался. Его брат хмуро посмотрел на Кульпа.

— Бари, не будь глупцом! — предостерег его маг. Глаза командира «мечей» сузились в щелочки.

— Только попробуй применить против нас свою магию, и я срублю тебя под корень.

Подойдя ближе, Дюкр заметил, что кольчуга Бари частично сделана из отатаральского металла.

— Мы перережем глотки этой кучке варваров, — объявил Мескер, — и кровью предателей возвестим о своем прибытии в Хиссар.

— А пять тысяч виканцев отомстят вам за гибель своих соплеменников, — возразил ему Кульп. — И не только молниеносными ударами мечей. Нет, вас живьем повесят на крючьях здесь же, на волноломе. То-то чайкам будет потеха. Кольтен пока что вам не враг, Бари. Уберите оружие и доложите новому наместнику о своем прибытии. Иначе и ты, и твой брат погибнете напрасно и погубите своих людей.

— Я за себя отвечу сам, — сказал Мескер. — Бари мне не указ.

— Такие слова простительны зеленому юнцу, но не взрослому человеку, — резко ответил Кульп. — Я знаю, кто из вас ведущий, а кто — ведомый. Или, Мескер, ты готов силой оружия оспаривать свое первенство, сражаясь с родным братом?

— Довольно, Мескер, — осадил брата Бари.

Мескер выхватил кривую саблю.

— Ты еще будешь мною командовать?

Виканцы начали подзуживать Мескера. Несколько осмелевших горожан громко засмеялись. У Мескера от злости побагровело лицо.

— Брат, сейчас не время сводить счеты, — вздохнул Бари. За спинами толпы появились всадники хиссарской гвардии.

Громкие крики, раздавшиеся слева, заставили Дюкра и всех остальных повернуть головы в ту сторону. Там стояли неизвестно откуда появившиеся виканские лучники. Каждый из полусотни стрелков целился в «красных мечей».

Бари качнул левым плечом. Его воины опустили оружие. Рыча от ярости, Мескер шумно задвинул свою кривую саблю в ножны.

— Вот и ваше сопровождение, — сухо заметил Кульп. — Как видите, Кольтен вас ждал.

Дюкр стоял рядом с магом, наблюдая, как Бари повел своих воинов навстречу хиссарским гвардейцам.

— Послушайте, Кульп, а ведь была непредсказуемая игра!

Маг усмехнулся.

— Ну, Мескер Сетрал — существо предсказуемое. Мозгов у него не больше, чем у кошки, непостоянства — тоже. Мне вдруг показалось, что Бари примет вызов. Тогда одним Сетралом стало бы меньше. Теперь уже поздно. Момент упущен.

— А эти переодетые виканцы… Кольтен намеренно послал их на рынок.

— Кольтен — хитрая бестия, — сказал Кульп.

— Он предвидел, что может случиться всякое.

— Неужели горстка виканцев была готова пожертвовать собой, защищая хиссарскую толпу? — удивился маг.

— Окажись Кольтен на рынке, сомневаюсь, чтобы он приказал им атаковать «красных мечей». Просто надознать виканцев, Кульп. У них вечно кулаки чешутся. Да, им не терпелось сразиться с «мечами», но не ради защиты хиссарских обывателей.

Маг почесал затылок.

— Хорошо, что горожане об этом не догадываются.

— Пойдемте-ка, промочим горло, — предложил Дюкр. — На площади Империи есть неплохое местечко. По дороге вы мне расскажете, как Седьмая армия проникается любовью к Кольтену.

Боевой маг расхохотался.

— Уважением — да, но только не любовью. Он полностью поменял приемы солдатской выучки. Не успел вступить в должность — в тот же день устроил нам боевой смотр.

— Я слышал, Кольтен доводит солдат до полного изнеможения. Не надо даже ужесточать комендантский час. Едва пробьют восьмую стражу — все только и мечтают поскорее добраться до казарм и залечь спать. Неужели всеми этими «колесами», «черепахами» и «стенками» можно так доконать солдат?

— Знаете разрушенный монастырь на холме? Это к югу от Хиссара. От строений, кроме главного храма, остались лишь фундаменты. Зато сохранились стены высотой почти в человеческий рост. Они опоясывают весь холм, превращая его в подобие города. Кольтен приказал некоторые из них надстроить и кое-где сделать крыши. Там уже имелся целый лабиринт из закоулков и тупиков, однако господину наместнику этого показалось мало. Стараниями своих виканцев он превратил лабиринт в настоящий кошмар. Бьюсь об заклад: кто-то из заблудившихся солдат до сих пор там бродит. Каждый день виканцы устраивают нам учебные сражения. Показывают, как захватывать улицы, нападать на дома, прорываться вперед, оттаскивать раненых и так далее. Виканцы изображают взбунтовавшуюся толпу или мародеров. Честное слово, Дюкр, у них природный талант.

Он замолчал, переводя дыхание.

— Представляете, каждый день мы жаримся там на солнце. Каждому взводу ставят совершенно немыслимые задачи и заставляют их выполнять. При новом командующем все солдаты успели не один десяток раз «погибнуть» в учебных боях. Нашего капрала Листа так «доубивали», что парень едва не тронулся умом, а виканские дикари лишь гогочут и улюлюкают.

Дюкр слушал молча.

— Похоже, между Седьмой армией и виканцами существует соперничество, — наконец сказал имперский историк.

— Не без этого. Через несколько дней в игру включатся виканские копьеносцы. Тогда нас начнут теснить с двух сторон.

Они подходили к площади Империи.

— А что там делаете вы? — спросил Дюкр. — Какое задание Кольтен мог дать единственному боевому магу Седьмой армии?

— Создаю всевозможные обманные штучки. Занимаюсь этим дни напролет, пока голова не начинает раскалываться.

— Обманные штучки? В учебных сражениях?

— Представьте себе. Для усугубления трудностей. Поверьте, Дюкр, меня уже начинают проклинать.

— И кого же вы создаете? Драконов?

— Если бы их! Нет, господин историк, я создаю… малазанских беженцев. Сотнями. Кольтену мало тысячи чучел, торчащих повсюду. Он заставляет меня создавать не просто беженцев, а стадо упрямцев. То они бегут не в ту сторону, то отказываются покидать свои дома или волокут с собой мебель и прочие пожитки. Короче говоря, мои иллюзии творят больше хаоса, чем все остальные уловки виканцев. Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему на меня косо смотрят.

— А как там Сормо Энат? — спросил историк, ощутив внезапную сухость во рту.

— Вы про малолетнего колдуна? Что-то я давно его не видел.

Дюкр мысленно кивнул. Он угадал ответ Кульпа.

«Я знаю, где ты скрываешься, Сормо. Читаешь письмена на пустынных камнях. Пока Кольтен муштрует Седьмую армию, ты занимаешься совсем другими делами».

— Знаете, Кульп, можно тысячу раз умереть в учебном бою, и все это будет пустяком. В настоящем сражении погибают только один раз. Не жалейте солдат Седьмой, Кульп. Пусть ваши штучки выжмут из них все соки. Покажите Кольтену, на что способна Седьмая армия. Я советую вам этим же вечером поговорить с командирами взводов. Пусть завтра солдаты добьются невозможного. Я поговорю с Кольтеном, чтобы он дал им день отдыха. Поверьте, настоящих солдат он ценит.

— Почему вы в этом так уверены? — спросил боевой маг. «Потому что времени остается все меньше, а Кольтену нужны умелые, обученные воины».

— Покажите вашу выучку. Об остальном я позабочусь сам.

— Хорошо. Обещаю вам придумать новые каверзы.

Капрал Лист «погиб» в первые же минуты учебного сражения. Балт был предводителем толпы мародеров, бесчинствующей на главной улице разрушенного города. Он самолично влепил капралу ощутимую затрещину, после чего тот без сознания свалился в уличную пыль. Бывалый воин нагнулся, перекинул Листа через плечо и вынес с «поля боя».

Ухмыляясь, Балт поднялся к тому месту, откуда Кольтен с несколькими офицерами наблюдали за ходом учебного сражения. Там он остановился и молча опустил капрала возле ног наместника. Дюкр горестно вздохнул.

— Эй, лекарь! — крикнул Кольтен. — Займись парнем!

Подбежал один из армейских лекарей и опустился на корточки перед капралом.

Кольтен поискал глазами Дюкра.

— Что-то я не вижу никаких обещанных перемен, — сказал он имперскому историку.

— Сражение только началось, господин Кольтен.

Виканец хмыкнул и вновь повернулся к запыленным монастырским развалинам. Там сейчас было жарко и солдатам Седьмой армии, и виканцам. Появились настоящие раненые, хотя и не сильно. Кое у кого была сломана рука или нога.

Балт вертел в руках здоровенную дубину — «оружие» мародера.

— Рано делаешь выводы, Кольтен, — сказал он. — Сегодняшний бой отличается от прежних.

Пострадавших виканцев было заметно больше, чем солдат Седьмой армии, и с каждой минутой эта пропорция только увеличивалась. Малазанцам впервые удалось повернуть ход сражения в свою пользу.

Кольтен велел подать ему лошадь. Он прыгнул в седло, бросив Балту:

— Оставайся здесь, дядя. А где мои копьеносцы?

Наместник нетерпеливо дожидался появления четырех десятков всадников. Их боевые копья были обмотаны кусками кожи. Правда, от этого копья не становились менее опасными. Дюкр знал, что даже затупленным концом можно легко переломать кости.

Дождавшись копьеносцев, Кольтен повел их к развалинам. Балт сплюнул в пыль.

— Своевременно, — сказал он.

— Вы о чем? — спросил Дюкр.

— Седьмая наконец-то заслужила подкрепление. Кольтен целую неделю ждал, когда ваши малазанцы по-настоящему озвереют, и не торопился вводить копьеносцев в бой. А ваши только кисли. Кто ж им добавил такой прыти? Уж не ты ли? Тогда берегись, историк, не то Кольтен быстро сделает тебя капитаном.

— Мне лестно отнести это на свой счет, но здесь заслуга не моя, а Кульпа и взводных сержантов, — ответил Дюкр.

— Так им помогает Кульп? Тогда понятно, как они добились перевеса.

Имперский историк покачал головой.

— Кульп выполняет приказы Кольтена. Если вы ищете причину поражения виканцев, маг здесь ни при чем. Начнем с того, что Седьмая армия решила показать свою настоящую боевую злость.

— Допустим, — сощурил свои темные глазки Балт.

— Я слышал, как Кольтен назвал вас дядей.

— Назвал. Ну и что?

— Так вы и в самом деле его дядя?

— Кто? Я?

Дюкр прекратил расспросы. Он уже кое-что понимал в особенностях виканского юмора. Балту нужно было бы задать еще полдюжины подобных вопросов, чтобы наконец вытянуть из него ответ.

Из-за серой пелены появилось два десятка «беженцев». У них была странная, спотыкающаяся походка, ибо каждый сгибался под тяжестью непомерного груза: шкафа, комода, сундука с провизией, канделябров или старинных доспехов. Их с двух сторон окружали солдаты Седьмой армии. Они смеялись, кричали и колотили мечами по щитам.

Балт тоже усмехнулся.

— Когда увидишь Кульпа, историк, передай ему мои поздравления. Хорошо сработано.

— Думаю, Седьмая армия честно заработала день отдыха, — сказал Дюкр.

Виканец сдвинул свои жидкие брови.

— Всего за одну победу?

— Они должны прочувствовать вкус победы, господин Балт. Да и лекарям найдется дело: кое у кого раны нешуточные. Не заниматься же всем этим, когда настанут жаркие дни.

— А они настанут скоро. Правда, историк?

— Да, — кивнул Дюкр. — И Сормо Энат согласился бы со мной.

Балт опять плюнул в пыль.

— Мой племянник возвращается.

Кольтен и его копьеносцы служили прикрытием для солдат Седьмой армии. Многие из них тащили в руках или волокли за собой чучела беженцев. Все говорило о том, что Седьмая армия одержала сегодня полную победу.

— Никак я видел улыбку на лице Кольтена? — спросил Дюкр. — Совсем мимолетную, но, по-моему, я ее видел.

— Ты явно ошибся, — прорычал Балт.

Но Дюкр, уже знакомый с особенностями виканцев, уловил в его голосе шутливые нотки.

— Передай солдатам Седьмой армии, историк: они заслужили день отдыха.

Скрипач сидел в старом саду, окружавшем колодец и каменную полукруглую скамью. Сквозь густые ветви пробивались лишь редкие звезды. Луны не было. Сапер вскинул голову.

— Молодец, парень. Умеешь подкрадываться почти бесшумно.

Крокус постоял у него за спиной, затем тоже сел.

— Допустим, ты не ждал, что он так с тобой обойдется, — сказал Крокус.

— Ты считаешь, он поступил нечестно?

— Со стороны это выглядит так.

Скрипач не ответил. Из зарослей выпорхнула ризанская ящерица, привлеченная бабочками-плащовками, которые вились над колодцем. Прохладный ночной воздух отравляло зловоние помойной ямы по другую сторону стены.

— Апсалара переживает, — сказал Крокус.

Сапер покачал головой: «Она переживает!»

— Мы не пытали пленных, — сказал он.

— Апсалара ничего не помнит.

— Зато я помню, парень. Такие воспоминания из памяти не вытравишь.

— Но ведь она — просто девчонка из рыбачьей деревни.

— Большую часть времени — да. Только иногда…

Скрипач мотнул головой, не закончив фразу. Крокус вздохнул и заговорил о другом.

— Значит, это не было частью замысла? Калам по собственному выбору решил все переиграть? Да?

— Это называется голосом крови, парень. Не забывай: Калам родился и вырос в Семиградии. Ему захотелось встретиться с Шаик — пустынной ведьмой. Ее еще называют Рукой Дриджны.

— Ну вот, теперь ты принимаешь его сторону, — с тихим отчаянием произнес Крокус. — Совсем недавно ты почти обвинял Калама в предательстве.

Скрипач поморщился.

— Трудные сейчас времена, парень. Ласэна объявила нас предателями, но разве от этого мы перестали быть солдатами империи? Ласэна и империя — понятия разные.

— Что-то я не вижу особой разницы.

— Спроси нашу девчонку. Может, она тебе лучше растолкует.

— Но ведь вы с Каламом ждете восстания. Я так понял, оно вам даже на руку.

— Только это не значит, что мы собирались собственными руками поднять вихрь Дриджны. Калам хочет быть в гуще событий. Что ж, такой у него характер. Судьба неожиданно пошла ему навстречу. В книге Дриджны, если верить легендам, заключено сердце богини вихря. Чтобы началась Дриджна — как здесь называют Откровение, — книгу должна открыть пророчица Шаик. Только она, и никто другой. Калам сознает, что путешествие может стоить ему жизни, однако он готов передать Шаик эту проклятую книгу. Власть Ласэны шатается. Восстание в Семиградии нанесет ей ощутимый удар. Скажем Каламу спасибо за то, что он отправится к этой ведьме один и не потащит туда нас.

— Ну вот, ты опять его защищаешь. Вы же собирались убить Ласэну, а не влезать в здешние мятежи. Я до сих пор не понимаю, зачем мы приплыли в Семиградие.

Скрипач поднял глаза к звездам. Пустынные звезды, яркие и… кровожадные.

— В Анту ведут разные дороги. Нам нужно найти ту, по которой еще никто не ходил. Может, мы ее вообще не найдем, но мы будем искать. С Каламом или без него. Одному Клобуку известно, умно мы поступили или сглупили. Кто знает, парень: может, разделение путей окажется мудрейшим решением. Так у нас больше шансов, что хоть кто-то пройдет эту дорогу до самого конца.

— А если Калама убьют в пустыне? — огрызнулся Крокус. — Кто тогда станет палачом Ласэны? Ты? Храбрый сапер, один из «сжигателей мостов»! Я теперь не знаю, как тебе верить, Скрипач. Мы ведь хотели проводить Апсалару в ее родные края. Или уже и это отпало?

— Не дави на меня, парень, — холодно ответил ему Сапер. — Когда ты развлекался на даруджистанских улицах, лазая по чужим кошелькам, я попадал в такие переделки, что тебе и не снилось. Ты уже не настолько мал, чтобы твои слова простились, как детская болтовня.

На соседнем дереве зашевелились ветви, и оттуда высунулась мордочка Моби. Он висел на одной руке. В зубах у него билась пойманная ризанская ящерица. Поблескивая глазками, Моби принялся за свой ужин.

— Когда мы вернемся на Квон Тали, — продолжал Скрипач, — у нас будет столько сторонников, что ты не поверишь своим глазам. В жизни нет ни незаменимых, ни совершенно бесполезных. Нравится тебе, парень, или нет, но пора взрослеть.

— Напрасно ты считаешь меня безмозглым юнцом! Я чувствую: вам с Каламом ваш замысел важнее всего, и ты продумал запасной ход. Я говорю не про Быстрого Бена. Калам — умелый ассасин. Он сумеет расправиться с Ласэной. А если Калам не доберется до императрицы — тоже не беда. Есть другое орудие, служившее покровителю ассасинов, которого ты назвал Веревкой. Ты рассчитываешь, что в Апсаларе проснутся ее прежние страшные навыки. Она мечтает забыть о них, но ты не даешь. И сопровождать ее домой вы с Каламом вызвались не потому, что «задолжали» ей. Вам и тогда было все равно, найдет она своего отца или нет. Девчонка из рыбачьей деревни вам не нужна. Вам нужен хладнокровный, безотказный убийца.

Скрипач молча смотрел, как Моби аппетитно хрустел косточками ризанской ящерицы. Когда последний кусок скрылся в глотке крылатой обезьянки, сапер сказал:

— Я не лазаю в такие дебри. Я привык действовать по наитию.

— Хочешь сказать, тебе и в голову не приходило разбудить в Апсаларе убийцу?

— Мне? Нет.

— А Каламу?

Скрипач пожал плечами.

— Может, Быстрый Бен… Он мастак придумывать такие штучки.

— Я так и знал! — торжествующе воскликнул Крокус. — Не надо считать меня дураком.

— Клобук тебя накрой, парень! Никто и не считает тебя дураком.

— Учти, Скрипач, я не позволю, чтобы кто-то из вас толкнул Апсалару в ее прошлое.

Кивком головы сапер указал на Моби.

— А этот бхокарал — он действительно был духом-хранителем твоего дяди? Но если Мамот мертв, почему Моби никуда не исчез? Я хоть и не маг, однако знаю: такие твари магически связаны со своими хозяевами.

— Не знаю.

По тону его голоса Скрипач понял: Крокус догадался, куда он клонит.

— Мне, знаешь ли, тоже в голову не приходило раздумывать над особенностями Моби, — продолжал Крокус. — Возможно, он — просто домашняя зверюшка. Тебе же лучше, чтобы это так и было. Я уже сказал, что не позволю помыкать Апсаларой. Но если Моби и впрямь — дух-хранитель моего дяди, тебе придется иметь дело не только со мной.

— Я никуда не собираюсь толкать Апсалару. А тебе, Крокус, пора оставить детские замашки. Рано или поздно ты поймешь, что не можешь решать за Апсалару. Она поступит так, как решит сама, и тебя не спросит. Может, Веревка уже и не властен над нею. Но навыки, которые он укоренил в этой дочке рыбака, остались. Они вросли ей в кости.

Скрипач медленно повернулся к Крокусу.

— И что, если она вспомнит про них и решит пустить в ход?

— Это невозможно, — возразил Крокус, только прежней уверенности в его голосе уже не было.

Он махнул крылатой обезьянке, и Моби плюхнулся ему в руки.

— Как ты его назвал? Бхо… бхок…

— Бхокарал. Моби здесь тоже дома. Семиградие — родина этих тварей.

— Ну и ну!

— Идем-ка спать, парень. Завтра мы уезжаем.

— И Калам тоже.

— Да. Но наши пути не пересекутся.

Крокус побрел в дом. Моби цеплялся за него, как малый ребенок.

«Что-то мне никуда не хочется ехать», — подумал Скрипач.

Неподалеку от Караванных ворот была площадь, где собирались путники, покидавшие Эрлитан. Большинство отправлялось на юг по насыпной дороге, которая тянулась по берегу залива, повторяя все его очертания. При малазанцах эту дорогу замостили. Там было достаточно деревень и сторожевых постов. Дорога хорошо охранялась вплоть до самого последнего времени, когда наместник Эрлитана стянул все войска для охраны собственной персоны.

Из разговоров с торговцами и караванными стражниками Скрипач узнал, что после ухода войск разбойники не торопились показываться на дорогах. Нападать на караваны решались только самые отчаянные, но таких можно было пересчитать по пальцам. Тем не менее владельцы караванов не желали рисковать. Число наемной стражи возросло более чем вдвое.

Отправляясь на юг, троим малазанцам было бессмысленно выдавать себя за торговцев. На это требовались деньги; к тому же торговцы не могли ехать без товара. Оставалась другая возможность — нарядиться паломниками. Паломничество в каждом из Семи священных городов было самым почитаемым на континенте. Корни этой традиции уходили в далекое прошлое. Паломников уважали все; ни враждующие племена, ни разбойники не осмеливались посягнуть на их имущество и жизнь.

Скрипач сохранял обличье гралийца, играя роль стража и проводника у Крокуса и Апсалары. Они изображали пару новобрачных, решивших посетить священные города и заручиться благословением Семи небес. Считалось, что такое паломничество делает семейные узы по-настоящему крепкими и счастливыми. Скрипач выбрал себе норовистую лошадку гралийской породы, которая чуть ли не с первой минуты возненавидела седока. Для Крокуса и Апсалары были куплены чистопородные эрлитанские лошади. Помимо них для путешествия купили еще трех запасных лошадей и четырех мулов.

Калам уехал на рассвете, скупо простившись со Скрипачом и остальными. Накануне они с сапером крупно поспорили. Скрипач понимал: Каламу не терпится измазать Ласэну в крови семиградского мятежа. Однако мятеж был чреват непредсказуемыми последствиями и для империи, и для того, кто взойдет на ее трон. Давние соратники едва сдерживались, чтобы не сцепиться. На душе у Скрипача остался горький осадок. Он чувствовал себя обманутым.

Нет, они не просто вспылили и наговорили друг другу резкостей. Их пути разошлись. Пусть не сразу, но Скрипач это понял. Общего дела, связавшего и сдружившего их, больше не было. Никогда еще сапер не чувствовал себя таким одиноким и потерянным.

Их «паломнический караван» покидал Эрлитан одним из последних. Скрипач решил еще раз проверить упряжь на мулах. В это время послышался цокот копыт. На площадь въехал отряд из шести «красных мечей». Скрипач взглянул туда, где возле своих лошадей стояли Крокус и Апсалара. Поймав взгляд парня, он покачал головой и стал подтягивать ремни упряжи. Отряд разделился; каждый из «мечей» направился к одному из караванов. Усилием воли Скрипач заставил себя не оборачиваться. Он вел себя как настоящий гралиец, пускающийся в путь. Дорога случайностей не прощает, а потому надежность упряжи была ему важнее каких-то задир на конях.

— Эй, гралиец!

Скрипач сплюнул, как делали все гралийцы, встречаясь с «малазанскими шавками», затем медленно обернулся.

Всадник тоже знал, что означает этот плевок. Из щели забрала на Скрипача глядели злые черные глаза.

— Когда-нибудь «красные мечи» очистят окрестные холмы от гралийцев, — прошипел он, оскалив почерневшие зубы.

Скрипач лишь хмыкнул.

— Если ты имеешь что-то мне сказать, говори, всадник. Солнце уже высоко, а у нас впереди длинный путь.

— У меня к тебе всего один вопрос. Отвечай правду — твое вранье я сразу раскушу. Итак, видел ли ты человека, который ранним утром выехал отсюда на чалом жеребце?

— Никого я не видел, — ответил Скрипач. — Но как всякому путнику, я желаю ему благополучной дороги. И да хранят его Семь божеств на протяжении всех дней пути.

— Предупреждаю тебя, гралиец: твоя кровь не защитит тебя, — угрожающе произнес всадник. — Отвечай: ты был тут на рассвете?

Скрипач склонился над мулом.

— Ты только что сказал: один вопрос. За остальные, всадник, нужно платить.

Солдат плюнул Скрипачу под ноги, хлестнул лошадь и помчался догонять товарищей.

Сапер проводил его едва заметной улыбкой.

— Зачем они приезжали? — шепотом спросил подошедший Крокус.

Скрипач пожал плечами, будто и в самом деле ничего не знал.

— «Красные мечи» опять за кем-то охотятся. Но нам какое дело? Иди к своей лошади, парень. Скоро тронемся в путь.

— Они ищут Калама?

Скрипач разглядывал камни мостовой, блестевшие на солнце.

— Должно быть, «мечи» узнали, что священной книги в Арене больше нет. Значит, кто-то попытается передать ее Шаик. А про Калама они и не догадываются.

Крокус недоверчиво замотал головой.

— Позапрошлой ночью Калам с кем-то встречался.

— А-а, кто-то из его прежних связных. Кажется, задолжал Каламу.

— Вот тебе и причина, чтобы выдать Калама. Кому понравится напоминание о долгах?

Скрипач промолчал. Он похлопал мула по спине, подняв облачко пыли, затем направился к своей лошади. Едва только сапер взялся за поводья, гралийский жеребец оскалил зубы. Скрипач взял его под уздцы. Жеребец попытался было мотнуть головой, но не смог.

— Со мной такие трюки не пройдут. Хватит мне норов показывать, иначе пожалеешь, — сказал коню Скрипач.

Потом он взял поводья и влез в высокое седло.

Насыпная дорога начиналась сразу за Караванными воротами. Насыпь избавляла ее от подъемов и спусков, неизбежных на обычных дорогах. С западной стороны тянулись песчаные холмы, подступавшие к самому берегу залива. С востока, в лиге от дороги, вилась цепь Арифальских холмов. Их зубчатые вершины троим путникам предстояло созерцать еще достаточно долго — до самой реки Эб, что текла почти в сорока лигах от Эрлитана. На склонах Арифальских холмов обитали дикие и воинственные племена. Больше всего Скрипач опасался встречи с «соплеменниками» — гралийцами. Правда, в это время года они перегоняли стада коз в горы, где есть вода и пещеры, спасавшие от жгучего солнца.

Завидев двигавшийся впереди караван, путники пришпорили лошадей и обогнали его, чтобы не дышать дорожной пылью. Отъехав на достаточное расстояние, они сбавили скорость и двинулись медленным шагом. Становилось все жарче. Ближайшей целью была деревушка Салик, лежавшая в восьми лигах. Там они намеревались сделать остановку, чтобы подкрепиться и переждать наиболее жаркое время дня. Дальнейший их путь лежал к реке Троб.

Если все пойдет гладко, где-то через неделю они достигнут Гданисбана. По расчетам Скрипача, Калам к тому времени должен будет опередить их на два или даже три дня. За Гданисбаном лежал Панпотсун-одхан — громадное засушливое пространство с редким населением, сглаженными холмами, развалинами древних городов, ядовитыми змеями и кровососущими насекомыми. Но была опасность куда страшнее змей и скорпионов. Скрипач вспоминал услышанное в доме Кимлока.

«Слияние. Клянусь задними лапами Зимней волчицы, мне противна сама мысль о нем».

Скрипач вспомнил о подаренной стариком раковине. Предметы, наделенные магической силой, лучше с собой не таскать. Этого правила Скрипач придерживался всю жизнь. Кто знает, какую беду может накликать такой подарок. А что, если какой-нибудь странствующий учует раковину и захочет забрать ее себе? Скрипач поморщился. Раковина и три сверкающих черепа. Недурное сочетание!

Чем больше сапер думал о подаренной раковине, тем тревожнее становилось у него на душе. Нет, уж лучше он продаст подарок Кимлока какому-нибудь гданисбанскому торговцу. Дополнительные деньги никогда не помешают. Эта мысль успокоила Скрипача. Решено: в Гданисбане он расстанется с раковиной. Никто не отрицает силу странников духа, однако их сила — обоюдоострый меч. Таноанские жрецы, не раздумывая, умирали во имя мира. Хуже того — они жертвовали собственной честью. Кимлок навсегда опозорил свое имя. Нет, уж лучше рассчитывать на силу «морантских гостинцев», чем на магию таноанского жреца. «Огневушка» и без всякой магии разнесет в клочки любого странствующего.

К Скрипачу подъехал Крокус.

— О чем задумался? — спросил парень.

— Да так, о разных пустяках. А где твой бхокарал?

Крокус насупился.

— Не знаю. Наверное, Моби все-таки был обыкновенным домашним зверьком. Представляешь, вчера среди ночи исчез и не вернулся.

Тыльной стороной ладони Крокус вытер лицо, однако Скрипач успел заметить у него на щеках блестящие полоски, оставленные слезами.

— Может, это глупо, но когда Моби был рядом, мне казалось, что и Мамот где-то поблизости.

— Скучаешь по дяде? Крокус кивнул.

— Память надежнее зверюшек. Если ты помнишь о Мамо-те и продолжаешь его любить — значит, он и сейчас с тобой. А Моби… может, учуял сородича и сбежал. В здешних городах многие держат дома бхокаралов. Как-никак, забавные существа.

— Наверное, ты прав, Скрипач. Сколько себя помню, Мамот вечно корпел над свитками. Я привык считать его книжным червем. А оказалось, моя дядя — верховный жрец. Далеко не последний человек в Даруджистане. И кто бы мог подумать, что такая важная шишка, как Барук, — дядин друг? Я даже не успел свыкнуться с этой мыслью, а дяди уже не стало. Твои «сжигатели мостов» его убили…

— Не путай небеса с собачьим дерьмом, парень! Тот, кого мы убили, уже не был твоим дядей. Мы убили джагатского тирана.

— Знаю я все это, Скрипач. Тысячу раз слышал. Да, вы убили тирана и спасли Даруджистан.

— Что случилось, того не вернешь, Крокус. И ведь ты скучаешь по дяде не потому, что он был верховным жрецом. Ты скучаешь по человеку, который любил тебя и заботился, как умел. Думаю, Мамот сказал бы тебе то же самое.

— Неужели ты не понимаешь? Он обладал силой. Силой, Скрипач! И при этом занимал две жалкие комнаты в ветхом доме. А мог бы жить, как Барук, заседать в Городском совете. Чувствуешь разницу?

— Я чувствую, что вы с девчонкой опять чего-то не поделили. Или она погладила тебя против шерсти. Угадал?

Крокус бросил на него сердитый взгляд и поехал вперед. Вздохнув, Скрипач обернулся в сторону Апсалары, ехавшей чуть поодаль.

— И не лень вам цапаться на такой жаре?

Апсалара лишь сонно моргнула.

«Нянька я им, что ли? Или у меня других забот нет?» — подумал Скрипач, возвращаясь к мысли о продаже раковины.

Лихорадочно вращая метлой, Искарал Паст все дальше проталкивал ее в дымоход. Оттуда вылетали черные облачка, оседая на очаге и серой одежде верховного жреца.

— А дрова у тебя есть? — спросил Маппо.

Он сидел на каменном подиуме, служившем ему кроватью. Искарал остановился.

— Дрова? Ты думаешь, дрова лучше моей метлы?

— Они не лучше и не хуже, — ответил трелль. — Но без дров не зажжешь огня и не прогонишь холод.

— Ах, дрова? Как же я сразу не понял?.. Нет. Откуда здесь дрова? Зато полно навоза. Разжечь огонь? Прекрасная мысль. Сожги их так, чтобы все вокруг трещало! Неужели трелли отличаются сообразительностью? Что-то не припомню. О треллях у меня мало что есть. Если народ неграмотен, ему приходится довольствоваться упоминаниями в чужих летописях.

— Трелли достаточно грамотны, — возразил Маппо. — Во всяком случае, семь-восемь веков назад были таковыми.

— Надо пополнить мою библиотеку, хотя это крайне разорительно. Мне пришлось бы напустить теней на величайшие библиотеки мира и похитить оттуда книги и свитки.

Искарал Паст уселся на корточки перед очагом. Лицо его, перепачканное в саже, было весьма хмурым. Маппо кашлянул.

— А кого нужно сжечь, чтобы вокруг все трещало? — спросил трелль.

— Пауков, разумеется. Храм кишит пауками. Убивай их везде, где только заметишь. Слышишь, трелль? Возьми вон те ноги на толстой подошве, возьми руки из жесткой кожи. Перебей всех до единого. Понял?

Маппо кивнул и поплотнее закутался в меховую шкуру. Он лишь слегка вздрогнул, когда жесткая изнанка задела вспухшие раны на затылке. Опять приступ лихорадки, вызванной укусами, и не только ими. Трелль подозревал, что тут повинны и странные снадобья, которые накладывал на него молчаливый слуга Иска-рала. Раны, оставленные клыками и когтями диверов и странствующих, вызывали страшную болезнь. Чаще всего она вела к бредовым состояниям, умопомешательству и заканчивалась смертью. У оставшихся в живых едва ли не каждый месяц случались приступы ночного безумия, когда хотелось убивать всех, кто попадется под руку.

Искарал Паст считал, что Маппо избегнул подобной участи, но сам трелль не торопился делать выводы. Если два полнолуния подряд с ним ничего не случится, значит, верховный жрец оказался прав. Маппо не хотел даже мысленно представлять, как повел бы себя, если бы его обуяла жажда убивать. Давным-давно, во время битвы на Джагодхане, он намеренно вогнал себя в такое состояние. Чтобы одолеть врага, воины часто становились «добровольными безумцами». С тех пор воспоминания о зверствах, которые он сотворил, сопровождали его повсюду. Маппо знал, что от них ему не избавиться до конца жизни.

Если проклятая отрава все-таки осталась в нем, лучше лишить себя жизни, чем повторить тогдашний кошмар.

Искарал Паст тыкал метлой по все углы скромной кельи. Раньше здесь останавливались нищенствующие паломники. Теперь келья стала временным жилищем Маппо.

— Не жалей их, трелль, — приговаривал старик. — Убивай всех, кто кусается и жалит. Это священный предел Тени, и в нем должно быть чисто! Убивай всех, кто ползает и снует под ногами. Потом вас обоих внимательно проверят — нет ли на вашей коже или в складках одежды этих отвратительных насекомых. Незваные гости сюда не допускаются. Их ожидает лохань со щелоком. Но вас не будут мыть в щелоке, хотя мои подозрения остаются.

— Давно ли ты здесь, верховный жрец?

— Странное слово ты употребил — «давно». Нелепое и неуместное. Важны лишь сделанные дела и достигнутые цели. Время — приготовление и не более того. Каждый приготавливается столько, сколько нужно. Нужно признать, что приготовление начинается с самого рождения. Мы рождаемся, и нас погружают в тень, пеленают в священную двойственность, чтобы мы вбирали в себя сладостный нектар существования. Я живу ради приготовлений, трелль, и они близки к завершению.

— Где Икарий?

— Отдавая одну жизнь, взамен получаешь другую. Передай ему это. Он в библиотеке. Монахини оставили здесь жалкую кучку книг, В основном трактаты о том, как себя ублажать. Я убедился, что подобные сочинения лучше читать в постели. Все остальное собрано мной. Ужасающе мало, и это обстоятельство не перестает меня ошеломлять. Ты голоден?

Маппо вздрогнул. Болтовня верховного жреца действовала на него усыпляюще. На каждый заданный вопрос Искарал Паст отвечал монологом, вытягивавшим из Маппо силы и отбивавшим всякое желание спрашивать еще о чем-либо. Рядом с этом стариком ход времени и вправду становился бессмыслицей.

— Ты спросил, голоден ли я? Да.

— Слуга готовит еду.

— Он ее может принести в библиотеку?

Верховный жрец сдвинул брови.

— Вообще-то это опрокидывает весь этикет. Но если ты настаиваешь…

Трелль заставил себя встать.

— Где библиотека?

— Поверни направо, пройди тридцать четыре шага, потом опять поверни направо и пройди двенадцать шагов. Дальше войдешь в правую дверь и сделаешь тридцать пять шагов. Справа от тебя будет арка. Войдешь в нее и пройдешь одиннадцать шагов. Там ты в последний раз повернешь направо, пройдешь пятнадцать шагов и откроешь правую дверь.

Маппо очумело взирал на старика. Верховный жрец переминался с ноги на ногу.

— Есть и другой путь, — усмехнулся трелль. — Повернуть налево и пройти всего девятнадцать шагов.

— Вот-вот, — пробормотал Искарал.

Маппо подошел к двери.

— В таком случае я пойду коротким путем.

— Иди, если тебе это так нужно, — сердито бросил старик и погрузился в разглядывание своей почтенной метлы.

Этикет и в самом деле опрокидывался. Маппо это понял, едва переступив порог библиотеки, одновременно служащей… кухней. Икарий сидел в нескольких шагах от него, расположившись за массивным, заляпанным черными пятнами столом. Рядом, чуть ли не впритык, стоял слуга. Он сосредоточенно глядел внутрь котла, подвешенного над очагом. Голова слуги постоянно скрывалась в клубах пара. В руке у этого странного существа был деревянный черпак, которым он постоянно перемешивал содержимое котла.

— Будем надеяться, что твое варево еще и съедобное, — сказал слуге Маппо.

— Книги гниют, — произнес Икарий, разглядывая Маппо. — Никак выпутался?

— Да вроде того.

Продолжая разглядывать трелля, Икарий наморщил лоб.

— Насчет съедобности варева ты ошибся, друг мой. Это не суп. Слуга изволит стирать белье. Нечто более съедобное ты найдешь вон там.

Икарий указал на разделочный столик у стены и вновь склонился над осклизлыми страницами старинной книги.

— Просто поразительно!

— Если учесть, что эти монахини жили своим маленьким мирком, все вполне понятно. Меня удивляет, чему ты поражаешься, — сказал Маппо.

— Да я не про их книги, Маппо. Я про собрание Искарала. Я нашел здесь книги, о которых ходили лишь туманные слухи. А про такие, как эта, я вообще не слыхал. «Трактат по возделыванию растений на орошаемых землях, составленный в пятом тысячелетии Аракраля». Каково? Писавших было четверо, если не больше.

Маппо нагрузил поднос ломтями хлеба и сыра и вернулся к «библиотечному» столу. Стоя за спиной друга, он вглядывался в подробные рисунки и чертежи, изображенные на тонких пергаментных страницах. Пояснения к ним были написаны прихотливой вязью. Во рту трелля сделалось сухо.

— До сих пор не понимаю, что тут поразительного, — пробормотал он.

Икарий оторвался от книги.

— Поразительное… легкомыслие, что ли. Растрата ума, сил и времени на какие-то пустяшные темы. Ты только взгляни… «Распространение семян цветка пуриллии на островах архипелага Скар». Или как тебе это? «Болезни, коим подвержены белесые моллюски, обитающие в водах Лекорского залива». Уверен: этим книгам тысячи лет. Понимаешь — тысячи!

«Вот уж не думал, что ты способен понимать этот язык», — пронеслось в голове у Маппо.

Он сразу вспомнил, когда в последний раз видел такую вязь письмен. Как же давно это было. Треллю вспомнился полог густого леса на северной границе владений его племени. Тогда он был в числе небольшого отряда стражников, сопровождавших племенных старейшин на встречу. Для Маппо она оказалась судьбоносной…

С неба падал осенний дождь. Они сидели полукругом, обратив лица к северу, и следили за семью приближавшимися. Идущие были облачены в длинные плащи. Капюшоны скрывали лица. У каждого в руке был посох. Подойдя к старейшинам, фигуры в плащах остановились и замерли. Маппо изо всех сил старался подавить дрожь в теле. У посохов появились змеящиеся корни, а может — и не корни, но нечто вроде плюща, который оплетал стволы деревьев, высасывая из них жизнь. И вдруг он сообразил: извивы корней — это… письмена. Чья-то невидимая Рука неустанно выводила их, словно торопилась дописать все послание… А потом один из держащих посох откинул свой капюшон. То мгновение полностью изменило всю дальнейшую жизнь Маппо.

Трелль не позволил себе погрузиться в воспоминания. Ощущая дрожь (как и тогда!), Маппо сел, поставив рядом с собой поднос.

— Неужели тебе так интересны эти древности? — спросил он, стараясь ничем не выдать своего волнения.

— Захватывающе интересны, Маппо, — ответил Икарий. — Народ, оставивший эти книги, был необычайно богат. Язык очень похож на наречия нынешнего Семиградия, хотя кое в чем сложнее и полон иносказаний. Видишь этот знак? Он выдавлен на корешке каждой книги. Изогнутый посох. Я уже видел его когда-то. Не помню где, но видел.

— Говоришь, они были богаты?

Трелль всеми силами старался отвести разговор от опасной черты, за которой скрывалась пропасть.

— По-моему, они погрязли в мелочах. Наверное, потому от них ничего и не осталось, кроме чудом уцелевших книг. Сам подумай: варвары ломятся в крепостные ворота, а ученые мужи поглощены размышлениями о семенах, разносимых ветром. Вялость многолика, но она непременно поражает каждую расу, утратившую волю к жизни. Ты это знаешь не хуже меня. Когда раса становится вялой, она начинает гоняться за знаниями ради знаний, искать ответы на самые пустяшные вопросы. Расам в одинаковой степени грозит гибель как он невежества, так и от избытка знаний. Вспомни-ка «Глупость Гофоса». Проклятие Гофоса было в том, что он знал… все. Как опытный игрок, он предвидел развитие событий на много ходов вперед, и потому каждое его слово, каждая фраза несли яд увядания. Гофос сознавал и это. Как только его не разорвало?

— Тебе повезло больше, — язвительно заметил Икарий. — Твой мрачный взгляд на вещи тебя не погубил. Как бы там ни было, я получил зримые свидетельства о блистательном прошлом этих земель. Когда-то на просторах Рараку и Панпотсун-одхана кипела жизнь. Может, именно здесь и была колыбель человечества.

«Прекрати об этом думать, Икарий. Ты встаешь на опасный путь».

— Ты лучше скажи, чем эти сведения помогут нам? Икарий слегка помрачнел.

— Ты же знаешь, какую власть надо мной имеет ход времен. Летописи заменяют память. Люди пишут, и это меняет их язык.

Вспомни все мои механизмы. Они измеряют проходящие часы, дни, годы. Все движется по кругу, возвращаясь в исходную точку. Так и слова. Их можно запереть внутрь разума и потом воспроизвести с потрясающей точностью. Мне сдается: будь я неграмотным, я бы обладал более цепкой памятью. Он вздохнул и заставил себя улыбнуться.

— Тогда бы и я сам был проходящим временем, Маппо.

Трелль постучал морщинистым пальцем по страницам открытой книги.

— Наверное, сочинители этого трактата разделили бы твои мысли. Мои заботы более насущны.

— И что же тебя заботит? — с заметным удивлением спросил полуджагат.

— Прежде всего эта башня. Я никогда не был приверженцем Верховного Дома Тени. Гнездо ассасинов, рассадник всяких пакостей. Иллюзии, обман, предательство. Искарал Паст хочет замаскировать все это под безобидные чудачества, но меня не проведешь. Он ждал нас. Он предвидел, что втянет нас в свои замыслы. Нам опасно здесь оставаться.

— Как же так, Маппо? — растерянно спросил Икарий. — Как раз здесь я и рассчитывал достичь своих целей.

— Я боялся услышать от тебя эти слова. Ты ведь до сих пор мне ничего толком не объяснил.

— Не могу, друг мой. Пока не могу. Сейчас это лишь догадки, предположения, и только. Объяснения требуют большей уверенности. Ты можешь потерпеть?

Перед мысленным взором Маппо встало другое лицо — не джагата, а человеческое, худое и бледное. Капли дождя стекали по впалым щекам. Холодные серые глаза обвели круг старейшин, потом переместились дальше и встретились с глазами Маппо.

— Вы знаете нас? — хрипло спросил сероглазый.

Один из старейшин кивнул.

— Вас называют безымянными.

— Ты прав, — ответил сероглазый, продолжая глядеть на Маппо. — Безымянные измеряют жизнь не годами, а веками.

— Избранный воин, — обратился он к Маппо, — что может научить тебя терпению?

Воспоминание погасло. Маппо выдавил из себя улыбку, обнажив блестящие клыки.

— Я только и делаю, что терплю. Но Искаралу Пасту я все равно не доверяю.

Слуга голыми руками начал вытаскивать из кипящего котла обжигающие комки белья. Трелль внимательно смотрел на его руки. Одна из них была розовой и нежной, словно принадлежала молодому парню; другая соответствовала человеку зрелому: загорелая, мускулистая, густо покрытая волосами.

— Эй, слуга! — позвал Маппо.

Тот даже не обернулся.

— Ты что, глухой? Или еще и немой? Эти вопросы тоже остались без ответа.

— По-моему, это хозяин сделал его глухим к нашим вопросам, — сказал Икарий. — Не желаешь ли побродить по храму, Маппо? Но помни: любая тень запомнит наши слова, и они эхом отзовутся в ушах верховного жреца.

Трелль шумно встал.

— Мне наплевать, если старик узнает о моем к нему недоверии.

— Он уже знает о нас больше, чем мы о нем, — сказал Икарий и тоже встал.

Они ушли. Слуга продолжал выкручивать белье. Жилы его рук напряглись, словно он ворочал камни, а на лице плясала дикая улыбка.

ГЛАВА 4

В Семиградии дорожная пыль — и та с глазами.

Дебральская поговорка

Эти были последними, кого удалось откопать. Запыленные, провонявшие потом каторжники стояли молча, окружив их тела. Над входом в штольню висело сизоватое облако. Оно висело уже несколько часов подряд, с тех самых пор, как на Глубоком руднике завалило один из дальних участков. Бенет сразу же послал туда самых сильных и выносливых каторжников. Те работали, как демоны, и сумели откопать тридцать с лишним человек. Мертвых.

Фелисина вместе с другими каторжниками стояла на пятачке для отдыха и безучастно смотрела на мертвецов. Живые ожидали, когда подвезут воду. Зной пробрался и под землю, наполнив штольни горячим удушливым воздухом. Число обмороков росло с каждым часом.

А по другую сторону Геборий неспешно тянул плуг, бороздя иссохшую пашню. Он работал здесь вторую неделю. На поверхности всегда дышится легче, чем в самой просторной штольне. Да и плуг заметно отличался от тяжелогруженой повозки. Перемены благотворно сказались на здоровье историка. Бенет распорядился, чтобы Геборию давали лимоны, что тоже прибавило ему сил.

Если бы Фелисина тогда не похлопотала за него, сейчас тело Гебория лежало бы под землей, раздавленное известковыми глыбами. По сути, она спасла ему жизнь. Но мысль об этом не доставляла ей никакой радости; теперь они с Геборием почти не разговаривали. Вечера Фелисина обычно проводила в заведении Булы. Там она затуманивала голову дурхангом и потом еле добиралась до своей лачуги. Она много спала, однако сон не приносил отдыха. Работа в Закавыках слила все дни в одну бесцветную полосу. Даже Бенет сетовал, что Фелисина превратилась в куль с соломой.

Скрипя колесами и добавляя пыли, к пятачку подъехали телеги водовозов. Фелисина продолжала наблюдать за каторжниками, укладывавшими в ряд изуродованные тела погибших. Для «труповозки» этот день был особо «урожайным». Где-то глубоко внутри шевельнулись остатки сострадания к жертвам обвала. Но сострадание требовало сил, а их у Фелисины не было. Сил не хватало даже на то, чтобы повернуть шею иотвести глаза от мертвецов.

Из всех чувств у нее осталась только похоть. Фелисина желала отдавать свое тело, и это желание делалось все сильнее. Она искала Бенета, особенно когда он был пьян. В такие моменты «король Макушки» щедро предлагал Фелисину своим приятелям, Буле и другим женщинам.

— Ты одеревенела, девочка, — как-то сказал ей Геборий. — Потому ты и стараешься распалить себя чувствами. Скоро даже боль будет доставлять тебе удовольствие. Но ты ищешь не в тех местах.

Не в тех местах. А что он вообще знал о «тех» и «не тех» местах? Дальний участок Глубокого рудника явно был «не тем» местом. И Последний путь, куда сваливали мертвые тела, — тоже. И где он здесь видел хотя бы одно «то» место?

Фелисина была готова перебраться к Бенету, всячески подчеркивая, что это ее выбор. Конечно не завтра. Через несколько дней. На следующей неделе. Вскоре. Неопределенностью даты она желала подчеркнуть свою независимость… Независимость? Кто здесь независим, если уж на то пошло?

— Девушка, постой.

Фелисина подняла голову. Перед ней стоял молодой малазанский стражник. Помнится, он еще о чем-то предостерегал Бенета. А когда это было? Давно.

— Ты нашла окончание высказывания? — улыбаясь, спросил солдат.

— Что?

— Я говорю о высказывании Келланведа. Неужели не помнишь? — Стражник внимательно глядел на нее и уже не улыбался. — Я предложил, чтобы ты поискала кого-нибудь, кто помнит окончание слов покойного императора.

— Не знаю, о чем ты толкуешь.

На большом и указательном пальце его правой руки были мозоли. Они были у всех, кому приходилось сжимать рукоятку меча. Этими мозолистыми пальцами солдат приподнял ей подбородок, чтобы лучше видеть лицо. Фелисина поморщилась, щурясь от солнечного света.

— Дурханг, — прошептал стражник. — Я видел тебя каких-то две недели назад, и за это время ты постарела на десять лет. Слышишь? Дурханг съедает твою молодость.

— Попроси Бенета, — промямлила Фелисина, высвобождаясь из его пальцев.

— О чем?

— Чтобы пустил меня к тебе в постель. Он согласится, но только если пьян. А сегодня вечером он напьется, поминая погибших. Сильно напьется. И отдаст меня тебе, если попросишь.

Стражник отпрянул.

— Где Геборий?

— Геборий? На пашне.

Фелисина хотела спросить, почему ему нужен этот старик, а не она, но вопрос куда-то уплыл. Странный парень. Он мог бы затащить ее к себе в постель. Теперь ей даже нравились мозолистые руки.

Отправляясь к капитану Саварку, Бенет решил взять с собой Фелисину. Она лишь потом догадалась: Бенет собирался о чем-то договариваться с капитаном, а ее предлагал в качестве взятки.

Они шли мимо заведения Булы, направляясь к Крысиной площади. Несколько досинских стражников, стоящих у входа, провожали их скучающими взглядами.

— Не горбись, девчонка, — проворчал Бенет, беря ее за руку. — И перестань шаркать ногами. Тебе же это нравится. Вечно хочешь, и все больше и больше.

В его тоне сквозило недовольство. Бенет перестал ей что-либо обещать. А ведь совсем недавно он хрипло шептал ей: «Я сделаю тебя своей королевой. Перебирайся ко мне. Нам будет хорошо вдвоем». Обещания кончились. Фелисину это не особо расстроило: она никогда до конца не верила Бенету. Издали башня Саварка напоминала стершийся зуб. Ее тяжелые, грубо обтесанные плиты покрывали следы сажи. Ничего удивительного: дымное марево было постоянным спутником Макушки. У входа стоял караульный, лениво вертя в руках копье.

— Бывает же! — произнес он, заметив подходящих Бенета и Фелисину.

— Ты о чем? — не понял Бенет.

— Об утреннем обвале, разумеется.

— Если бы Саварк прислал подмогу, кое-кого мы бы спасли, — сказал Бенет.

— Значит, все уже были холодненькими? Слушай, ты никак жаловаться явился? Капитан и так сидит мрачнее тучи.

Глаза караульного скользнули по Фелисине.

— Ну, если ты с подарком — это другое дело. — Караульный распахнул тяжелую дверь. — Он у себя.

Бенет что-то пробурчал себе под нос и втащил Фелисину внутрь.

Первый этаж занимал арсенал. Оружейные стойки были отгорожены цепями, закрытыми на внушительные замки. Возле одной стены притулился столик с остатками трапезы стражников и три колченогих стула. На верхние этажи вела железная винтовая лестница.

Кабинет Саварка занимал второй этаж. Капитан сидел за письменным столом. Фелисине показалось, будто стол сколочен из обломков дерева, выброшенных на морской берег. Таким же было и кресло, устланное шкурой. Перед Саварком лежала толстая книга в кожаном переплете — реестр каторжников. Заслышав шаги, капитан отложил перо и привалился к спинке кресла.

Фелисина еще ни разу не видела этого человека. Бенет рассказывал ей, что Саварк редко показывается на людях. Капитан был бледнолицым, худощавым и жилистым. Вопреки нынешней моде, он носил бороду, смазывая ее завитки благовонным маслом. Волосы он предпочитал стричь коротко. Широкие губы, окаймленные глубокими морщинами, были плотно сомкнуты. Водянистые зеленые глаза прищурились и вопросительно остановились на Бенете. Присутствия Фелисины капитан словно не замечал.

Бенет указал ей на стул возле стены, а сам уселся на другой.

— Дрянные слухи, Саварк. Хочешь о них узнать?

— И сколько мне это будет стоить? — негромко спросил капитан.

— Нисколько. Я тебе просто их расскажу.

— Давай, рассказывай.

— Досинские стражники вовсю горланили об этом у Булы. Говорили, что скоро начнется вихрь Дриджны.

Саварк поморщился.

— Опять эта чушь. Я не удивляюсь, что ты рассказываешь мне о ней бесплатно. За такое не платят, Бенет.

— Поначалу я тоже так подумал, но…

— Хватит об этом. Что у тебя еще?

Бенет покосился на реестр каторжников.

— Вижу, помечал тех, кто погиб утром. И как, нашел имя, которое искал?

— Я не искал никаких имен, Бенет. Иногда меня забавляют твои домыслы. Но сейчас я уже начинаю терять терпение.

— Среди погибших были четверо магов…

— Довольно! — оборвал его Саварк. — Я хочу знать, зачем ты пришел?

Бенет пожал плечами, будто отбрасывая все свои догадки, которыми намеревался поделиться с капитаном.

— Это тебе подарок, — сказал «король» Макушки, кивнув в сторону Фелисины. — Совсем молоденькая. Страстная, но покладистая. Противиться не станет. Будет делать все, что пожелаешь.

Капитан хмурился и молчал.

— А за это я прошу ответить всего на один вопрос, — продолжал Бенет. — Утром арестовали каторжника Бодэна. За что?

Фелисина вздрогнула. Бодэн? Она встряхнула головой, прогоняя оцепенение, постоянно владевшее ею. Бодэн арестован? Наверное, это важно, если Бенет пришел сюда спросить о нем.

— Его задержали на улице Плетей — шатался в неположенное время. Он сумел вырваться, но мои ребята запомнили его и утром арестовали.

Наконец Саварк удостоил своим взглядом Фелисину.

— Как ты сказал? Совсем молоденькая? И сколько ей, по-твоему? Восемнадцать или девятнадцать? Похоже, ты стареешь, Бенет, если уже такие девки для тебя — «совсем молоденькие».

Глаза капитана ощупывали Фелисину. Обычно мужские взгляды возбуждали ее, но сейчас ей почему-то было противно, и она изо всех сил подавляла дрожь.

— Саварк, ей всего пятнадцать. Но девочка умелая. Ее пригнали к нам всего две партии назад.

Капитан вперился в нее взглядом. Фелисина побледнела, не зная, чего ожидать.

Бенет поспешно вскочил.

— Хорошо, капитан. Не хочешь ее — я приведу других. С последней партией пригнали двух хорошеньких девчонок.

Он подошел к Фелисине и сдернул ее со стула.

— Они тебе понравятся, капитан. Через час будут здесь.

— Слушай, Бенет, а почему тебя так волнует этот Бодэн? Он что, работал на тебя?

— Что ты, Саварк! Нет, он не из моих людей. Просто его недавно поставили в мой отсек. Там такие нужны. Вот я и хотел спросить: его отпустят к завтрашнему утру или мне искать другого?

— Ищи другого, Бенет.

«Здесь никто никому не доверяет».

Эта мысль ненадолго всколыхнула одурманенное сознание Фелисины. Она шумно втянула в себя воздух.

«Вокруг что-то происходит. Нужно внимательно слушать. Слушать».

— Ну что ж, капитан, значит, так тому и быть, — разочарованно протянул Бенет. — Буду искать другого. Счастливо оставаться, капитан.

Бенет толкнул ее вниз по лестнице, затем выволок наружу. Караульный отпустил какую-то грубую шутку, но Бенет даже не обернулся. Тяжело дыша, он втащил Фелисину в ближайший закоулок и развернул лицом к себе.

— Ты как себя вела, девка? — хрипло спросил он. — А ну, собирай остатки мозгов! Отвечай, почему ты там головой дергала и плечиками ерзала, когда услыхала про Бодэна? Кто он тебе? Может, отец? Говори!

— Он… никто.

Тыльная сторона ладони, ударившей Фелисину по лицу, была тверже камня. Из глаз посыпались искры. Фелисину зашатало. Она повалилась в кучу гниющих отбросов. Лежа ничком, Фелисина отупело смотрела на лужицу собственной крови.

Бенет рывком поставил ее на ноги и прислонил к дощатому забору.

— А ну-ка, девка, назови мне свое полное имя! Живо!

— Фелисина, — пробормотала она. — Другого нет.

Бенет взревел и снова замахнулся.

— Клянусь тебе, Бенет! Я знаю только это имя. У меня не было родителей. Я — подкидыш.

Он недоверчиво поглядел на нее.

— Как ты сказала?

— Подкидыш. Меня нашли вблизи монастыря Фенира на Малазанском острове. Ты же знаешь, потом начались гонения на приверженцев Фенира, и Геборий…

— Что ты врешь, тварь? Ваш корабль приплыл из Анты. За кого ты меня принимаешь? Ты — высокородная сука!

— Нет! Монахи просто заботились обо мне. Поверь мне, Бенет. Я не вру. Может, это Бодэн наврал про меня, чтобы спасти свою шкуру?

— Что ты мне зубы заговариваешь? Корабль приплыл из Анты. Ты никогда не была на Малазанском острове… Сейчас проверим. Твой монастырь — он возле какого города находился?

— Возле Джакаты. На острове только два города — Джаката и Малаз. В Малаз меня посылали всего на одно лето. Учиться. Я готовилась стать жрицей. Прошу тебя, Бенет, спроси Гебория. Он подтвердит.

— А ну-ка, скажи, как называется самая бедная часть Малаза?

— Самая бедная?

— Говори! — зарычал Бенет.

— Я не знаю. Храм Фенира находится неподалеку от гавани. Может, она и есть самая бедная? И еще я помню какие-то трущобные предместья на Джакатской дороге. Бенет, я же была там совсем недолго! Я и Джакату почти не видела — нам не позволялось выходить в город… Прошу тебя, Бенет! Почему ты на меня рассердился? Я же делала все, что ты велел. Я ложилась с твоими друзьями, позволяла тебе торговать мною. Я была для тебя выгодным товаром…

Бенет ударил ее снова. Ему больше не требовались ее ответы. «Короля» Макушки уже не интересовало, лжет она или говорит правду. Саварк унизил его на глазах этой девки, и теперь вся ярость и вся досада достались Фелисине. Он бил ее молча и сосредоточенно. После первого же удара Фелисина упала и сжалась в комок. Прохладная пыль казалась ей целительным бальзамом, помогавшим справляться с болью. Фелисина пыталась сосредоточиться на дыхании. Превозмогая боль, она делала вдох, потом медленно, как можно медленнее, выдыхала. Пока воздух покидал ее легкие, боль притуплялась.

Постепенно она сообразила, что Бенет ее уже не бьет. Возможно, он ударил ее всего несколько раз, а потом ушел. Она лежала одна. Над головой темнело сумеречное небо. Где-то вдали слышались голоса и потом стихали.

Когда Фелисина очнулась, было совсем темно. Должно быть, она потеряла сознание, пытаясь доползти до конца закоулка. В двух десятках шагов чадили факелы, освещавшие Работную дорогу. По дороге двигались какие-то люди. Фелисина так и не разобрала, кто именно — каторжники или солдаты. Их крики пробивались сквозь нескончаемый звон в ее ушах. Воздух отвратительно пах дымом. Фелисина решила ползти дальше, однако вновь потеряла сознание.

В следующий раз ее разбудила прохладная мокрая тряпка, лежавшая на лбу. Фелисина открыла глаза. Над ней склонился Геборий. Историк внимательно разглядывал ее зрачки.

— Девочка, ты меня слышишь? — спросил Геборий.

У Фелисины болела челюсть; спекшаяся кровь мешала разлепить губы. Она кивнула и только сейчас увидела, что лежит на своей койке.

— Я сейчас смажу тебе губы. Постарайся держать рот открытым. А потом дам воды.

Фелисина опять кивнула. Кое-как зажав левой культей тряпку, Геборий смочил ее маслом и принялся протирать окровавленные губы Фелисины. Попутно он рассказывал ей о последних событиях.

— Ну и ночка вчера была. Бодэн сбежал из тюрьмы, а чтобы отвлечь от себя внимание — поджег несколько домов. Он прячется где-то в пределах Макушки. Больше негде. На Жу-чихе сразу выставили кордон. Солдаты следят за Утопкой на случай, если Бодэн вдруг попытается бежать через озеро и преодолеть стену. Пока оттуда никаких новостей. Саварк пообещал награду тому, кто возьмет Бодэна живьем. Наш герой убил троих его стражников, но, думаю, дело не только в этом. А ты как считаешь?

Фелисина молчала.

— Когда Бенет утром сказал, что ты пропала, меня это сразу насторожило. Я едва дождался полудня и стал донимать его расспросами. По его словам, он в последний раз видел тебя вчера вечером у Булы. Еще он сказал, что прогнал тебя, поскольку ты уже никуда не годишься и дым дурханга заменяет тебе воздух. А этот подлец забыл, кто пристрастил тебя к зелью? Пока он говорил, я смотрел на его пальцы. И знаешь, что я заметил? Следы зубов! Значит, Бенет кого-то бил, и обороняющийся его укусил. Я ушел от него и стал думать, где тебя искать. Прополку я кончил еще утром. Никто за мной не следил. И я решил пройтись по закоулкам Макушки. Честно говоря, уже не думал, что найду тебя живой.

Фелисина оттолкнула его руку. Она с трудом открыла рот. Смазанные губы саднили. Морщась от боли, она едва выговорила:

— Бенет…

Геборий сердито посмотрел на нее.

— Чего тебе от него нужно?

— Передай ему… от меня… скажи… я прошу… прощения.

Историк медленно отодвинулся от нее.

— Пусть он… меня… не прогоняет… Скажи ему… Пожалуйста.

Геборий встал.

— Тебе надо отдохнуть, — каким-то не своим голосом произнес он и исчез из ее поля зрения.

— Дай воды, — простонала Фелисина.

— Дам, когда поспишь.

— Не могу… спать.

— Почему?

— Не засну… без трубки. Не засну.

Старик опять склонился над нею.

— У тебя поранены легкие. И несколько ребер сломано. Какая трубка? Чай с дурхангом сгодится?

— Сделай покрепче.

Она закрыла глаза и слушала, как Геборий наливает воду.

— Хорошую сказку ты придумала, девочка, — сказал Геборий. — Подкидыш! Тебе повезло, что я почти сразу тебя нашел. Думаю, теперь Бенет тебе поверит.

— А зачем… ты мне… все это… рассказываешь?

— Да, наверное, затем, чтобы тебя успокоить.

Зажав культями миску с растворенным зельем, Геборий поднес ее к губам Фелисины.

— Может, он простит тебя и снова возьмет под свое крылышко.

— Я… я не понимаю тебя, Геборий.

Он смотрел, как Фелисина жадно пьет настой дурханга.

— Конечно не понимаешь, — тихо произнес старик.

Песчаная буря накрыла западные склоны Эстарских холмов и теперь с завыванием неслась к береговой дороге. Полуостров почти не знал песчаных бурь, но уж если они налетали, то успевали наделать немало бед. Калам это знал. Сейчас ему нужно было поскорее съехать с дороги. Местами она слишком близко подходила к прибрежным скалам, а они могли не выдержать напора ветра и обрушиться.

Калам свернул с насыпи, направив коня в западину. Мускулистому, норовистому животному это очень не понравилось.

— Можно подумать, что ты разгуливал только по дворцовому саду, — проворчал ассасин.

Конь упирался; его ноги тонули в горячем песке. Он дергал шеей, мотал головой, однако всадник был неумолим.

В полутора лигах от этого места, на берегу речки, которая летом обычно полностью высыхала, стояла Ладронская крепость. Каламу очень не хотелось там появляться. Весь гарнизон крепости состоял из малазанцев. Калам рассчитывал объехать крепость стороной, а затем вернуться на дорогу и ехать дальше на юг. Проклятая буря спутала ему все расчеты.

Охристая завеса поглотила холмы. Вокруг заметно потемнело. Вместе с Каламом от бури стремительно убегали ризанские ящерицы. Ассасин пришпорил коня, пустив его галопом.

Теперь от кромки бури их отделяла какая-то сотня шагов. Ветер закружил столб песка и понес прямо на Калама. Хуже всего, что вместе с песчаными струями в вихрь попадали довольно увесистые камни. Рев ветра становился все оглушительнее. До столкновения с вихрем оставалась пара минут.

На охристом облаке Калам заметил серое пятно. Он резко натянул поводья, сбив жеребца с галопа. Конь недовольно заржал и остановился.

— Еще спасибо мне скажешь, — проворчал Калам. Серое пятно было не чем иным, как скоплением чиггеров — пустынных блох. Если кто и любил песчаные бури — так только они. Ветер подхватывал этих кровожадных тварей и нес туда, где могла оказаться добыча. Самое скверное, что вблизи чиггеры были почти прозрачными и заметить их удавалось только на расстоянии.

Серое пятно понеслось дальше. Калам с конем остались, застигнутые вихрем.

Жеребец перебирал ногами, силясь удержаться на месте. Вокруг господствовал только один цвет — пыльно-охристый цвет песчаной бури. Калам что есть силы натягивал поводья, не позволяя коню становиться на дыбы. Но и задерживаться на одном месте тоже было опасно. Пустынные племена, изучившие нрав песчаных бурь, знали: безопаснее всего медленно двигаться вместе с бурей. Калам опустил капюшон и обмотал лицо шарфом, оставив лишь узкую щель для глаз. Ассасин припал к конской шее и протянул руку, защищая левый глаз жеребца от песка и камней. Потом он тронул поводья.

Калам не знал, сколько времени они двигались почти вслепую, окруженные стеной летящего песка. Вдруг конь зафыркал и встал на дыбы. Под копытами хрустело и трещало, будто жеребец ступал по сухому хворосту. Но это был не хворост. Калам глянул вниз. Так и есть — человеческие кости. Целое кладбище, взрытое песчаной бурей. Калам, как мог, успокаивал фырчащего коня. Их по-прежнему окружала охристая стена. Что ж, надо ехать дальше. Вид раскиданных костей и черепов удручающе действовал и на Калама.

Ассасин не ожидал, что их вынесет на прибрежную дорогу. Впереди проступили силуэты сторожевых домиков. Калам помнил, что они стояли по обе стороны въезда на мост… Мост исчез. А где же деревушка? Она, помнится, находилась справа. Неужели буря смела и ее?

Оба сторожевых домика были пусты. Издали они казались глазницами огромного черепа.

Выйдя из приземистой конюшни, где он оставил жеребца, Калам направился в крепость. Ветер не унимался. Переставляя одеревеневшие ноги, Калам добрался до будки у крепостной двери и зашел в нее. Внутри было непривычно тихо. Ветер намел песка по углам, однако пыльный воздух не сотрясался от его порывов. Каменная скамья пустовала. Караульные отсиживались за крепостными стенами.

Калам несколько раз ударил по массивной двери. Открывать ему не торопились. Наконец с другой стороны лязгнул засов. Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял одноглазый старик; судя по одеянию — местный повар.

— Ну, входи, раз ветер принес, — проворчал он, впуская Калама.

Ассасин попал в достаточно просторное квадратное помещение. Все лица сразу же обернулись в его сторону. В дальнем конце громоздкого стола, тянущегося во всю длину зала, сидело четверо малазанских солдат. Вид у них был недовольный и даже сердитый. Перед ними, утопая в лужицах вина, стояли три кувшина. На некотором расстоянии от малазанцев сидела тощая женщина с впалыми глазами. Бледность своего лица она восполняла румянами, отчего напоминала раскрашенную куклу. Рядом сидел эрлитанский торговец — вероятно, ее муж.

Калам поклонился присутствующим, затем прошел к столу. Появился слуга, по возрасту — почти ровесник повара. В руках у него были кувшин и чаша. Слуга ждал, пока Калам выберет себе место. Ассасин расположился напротив супружеской пары. Слуга налил ему вина и отошел.

Торговец приветливо улыбнулся. Его зубы имели характерный оттенок, вызванный употреблением дурханга.

— С севера едешь? — осведомился он.

Вино оказалось приторно-сладким настоем из местных трав. Калам поморщился и отодвинул от себя чашу.

— А эль здесь водится? — спросил он.

Торговец кивнул.

— Конечно. Даже охлажденный. Но, увы, за него нужно платить. Вино же наши любезные хозяева предлагают даром.

— Кто будет пить такую дрянь за деньги? — вполголоса пробормотал ассасин.

Он махнул рукой, подзывая слугу.

— Принеси-ка, любезный, кружку настоящего эля.

— Один «щербатый», — назвал цену слуга.

— Грабеж какой-то, но моя жажда заставляет закрыть на это глаза.

Достав монету, Калам бросил ее на стол.

— Скажи, а деревню, часом, не снесло в море? — спросил торговец. — И в каком состоянии мост?

Жена торговца держала в руках бархатный мешочек. Встретившись глазами с Каламом, женщина слегка подмигнула ему.

— Беркру, дорогой, ну что ты пристал к путнику? Он едва пробился сюда сквозь бурю.

Один из малазанцев поднял голову.

— В такую погоду только и скрываться. Правда, приятель? Или ты отбился от каравана? Что-то не похоже. Скорее, сбежал из эрлитанского гарнизона. А может, ты баламутишь народ россказнями про Дриджну? Теперь явился сюда и думаешь, что малазанцы окажут тебе радушный прием?

Калам обвел глазами всех четверых. Все они с нескрываемой враждебностью глядели на него. Оскорбивший его был в чине сержанта. Сержант явно ждал ответа Калама и уже заранее не верил никаким объяснениям. Что дальше? Его схватят, и не потому, что эти четверо бдительно несут службу. Скуки ради. Так у них появится развлечение на целый вечер.

Он мог бы справиться со всеми, но к чему напрасно проливать кровь? Калам медленно поднялся из-за стола.

— Сержант, пойдем поговорим. Наедине.

Сержант скорчил гримасу.

— Чтобы ты перерезал мне глотку?

— Никак ты принимаешь меня за разбойника? — удивился Калам. — Или боишься? Странно. На тебе кольчуга, ты вооружен мечом. Рядом — трое твоих товарищей. А я предлагаю всего-навсего переброситься парой слов.

Сержант тоже встал.

— Да я один с тобой справлюсь, — угрюмо бросил он.

С этими словами сержант направился в дальний угол. Калам пошел за ним. Приблизившись к сержанту, ассасин расстегнул телабу, извлек небольшой медальон и показал задиристому вояке.

— Тебе знакома эта картинка? — негромко спросил Калам. Сержант боязливо нагнулся, чтобы получше разглядеть знак, выгравированный на плоской поверхности медальона. Раскрасневшееся лицо мгновенно побледнело.

— Командир «Когтя», — прошептал сержант.

— Надеюсь, я больше не услышу от тебя вопросов и упреков, — усмехнулся Калам. — О том, что увидел, остальным ни слова. По крайней мере, пока я здесь. Понял?

Сержант торопливо кивнул.

— Прошу прощения, господин, — прошептал он.

Калам снисходительно улыбнулся.

— Понимаю твое состояние. Нас обоих занесло в такие места, что и Клобуку не пожелаешь. Сегодня ты ошибся, но бдительность терять ни в коем случае нельзя. Ваш командир понимает, что происходит вокруг? Или тоже отмахивается, как многие?

— Он понимает, господин.

— В таком случае тебе и твоим ребятам повезло, — сказал Калам.

— Так точно.

— Тогда возвращаемся за стол.

Пока они шли к столу, сержант перехватил вопросительные взгляды солдат и покачал головой.

Калам уселся и с наслаждением отхлебнул эля. Жена торговца как будто дожидалась его возвращения. Она стала развязывать свой мешочек.

— Здешние солдаты попросили меня погадать об их будущем, — сказала женщина, извлекая колоду Драконов.

Она держала карты обеими руками, продолжая глядеть на ассасина.

— А ты, путник? Хочешь узнать свое будущее? Карты скажут, кто из богов тебе улыбается, а кто хмурит брови…

— По-моему, богам сейчас не до нас, — насмешливо ответил ей Калам. — Так что не втягивай меня в эти игры.

— Сначала ты напугал сержанта, — улыбнулась женщина. — Теперь собираешься напугать меня? Видишь, я уже трясусь от страха!

Калам брезгливо поморщился и отвернулся. С внешней стороны двери раздались громкие, требовательные Удары.

— Вот и новые таинственные путники, — закудахтала гадалка.

Повар (вероятно, он исполнял здесь и обязанности привратника), шаркая башмаками, пошел открывать. Первой вошла женщина, за нею — мужчина. Они оба были в доспехах. Шумно ступая и звеня металлом доспехов, женщина прошла в центр зала. Она равнодушно оглядела лица собравшихся, мимолетно остановившись на каждом. Калам понял, что его лицо не вызвало у незнакомки ни интереса, ни подозрений.

Возможно, в прошлом эта женщина имела чин повыше, нежели сейчас. Во всяком случае, вид ее доспехов не говорил о начальствующем положении вошедшей. Да и ее спутник, скорее всего, был простым солдатом.

Увидев на их лицах многочисленные следы укусов, Калам мысленно усмехнулся. Оба попали в самую гущу чиггеров. Похоже, пустынные блохи их не только покусали, но и решили сопроводить в крепость. Ежась и дергая плечами, мужчина принялся развязывать крепления доспехов.

— Прекрати! — одернула его женщина. Судя по ее лицу, она была из племени пардуанцев, обитавшего на южных равнинах. Мужчину Калам отнес к эрлитанцам.

— Клобук тебя накрой! — рявкнул на женщину сержант. — Не вздумай к нам приближаться! Вы оба кишите чиггерами. Отправляйтесь вон на тот конец стола. Слуга приготовит вам лохань с кедровой хвоей, но не задаром.

Каламу подумалось, что незнакомка начнет возражать, однако она подчинилась. Ее спутник выдвинул из-под стола пару стульев, и они уселись.

— Принеси нам кувшин эля, — потребовала пардуанка, обращаясь к слуге.

— Эль здесь недешев, — криво усмехаясь, сообщил ей Калам.

— Семь священных городов! Ну, что рот разинул? — крикнула она слуге. — Тащи нам по кружке, а там я решу, стоит ли вообще за это платить. И шевелись!

— Здесь тебе не таверна, — заметил ей один из солдат.

Сержант не выдержал.

— Вас сюда пустили по милости командира. Даже на постоялых дворах за все берут деньги, а потому вам придется заплатить за эль, за купание в кедровой хвое и за право спать вот на этом полу.

— Хороша милость!

Сержант заметно побагровел. Мало того, что он был малазанцем; в зале находился командир «когтей», и сержанту очень не хотелось ударить лицом в грязь.

— Стены, потолок, очаг и конюшня бесплатные. Остальное — за деньги. Либо ты соглашаешься с нашими условиями, либо отправляйся в другое место.

Женщина смерила его презрительным взглядом. Запустив руку в поясную сумку, она вынула горсть джакатов и швырнула на стол.

— Вижу, ваш милосердный командир дерет за эль даже со своих солдат. Ладно, сержант, нам нет дела до чужих порядков. Но даже командир не смеет запретить мне угостить вас всех элем.

— Щедрое предложение, — сдержанно кивнув, произнес сержант.

— А я совершенно бесплатно расскажу всем о будущем, — встрепенулась гадалка, тасуя колоду.

Увидев карты, пардуанка почему-то дернулась. Калам это заметил.

— А вот без твоих щедрот мы прекрасно обойдемся, — заявил он гадалке. — Очень сомневаюсь, чтобы ты была настоящей предсказательницей. Наверное, просто балуешься картами от скуки. Но вряд ли твое занятие уместно здесь. Неподходящая закуска к элю!

Не обращая внимания на его слова, гадалка обратилась к солдатам.

— Судьба каждого из вас зависит от… этой карты!

Она положила на стол первую карту.

Калам нарочито громко рассмеялся.

— Что это за карта? — полюбопытствовал кто-то из солдат.

— Обелиск, — ответил ему Калам. — Вот и доказательство, что дама просто дурит вам голову. Любой настоящий предсказатель знает: Обелиск в Семиградии силы не имеет.

— О, какой знаток тонкостей гадания! — огрызнулась жена торговца.

— Перед любым путешествием я всегда навещаю опытного предсказателя, — ответил Калам. — Глупо пускаться в путь, не зная, чего ожидать. Я знаком с колодой Драконов и хоть не гадаю сам, сразу чувствую, когда предсказание истинно, а когда нет. Я не обвиняю тебя в злом умысле. Думаю, ты наговорила бы этим солдатам обыкновенной чепухи. Пообещала бы богатство, удачную женитьбу и кучу сыновей, которые вырастут и станут настоящими героями. И конечно же — долгую жизнь до глубокой старости.

Гадалка вдруг сердито вскрикнула и запустила картами в Калама. Ударившись о его грудь, они упали на стол. Можно ли было придавать значение тому, в какой последовательности они легли? Однако пардуанка, увидев расклад, шумно вздохнула. Это был единственный звук, нарушивший тишину зала.

Едва Калам взглянул на расклад, его прошиб пот. Шесть карт окружали седьмую. Ассасин безошибочно знал: седьмая — его карта. Веревка. Ассасин Верховного Дома Тени. Все шесть карт относились к другому Дому… Король, Вестник, Каменщик, Пряха, Рыцарь, Дама… все были из Верховного Дома Смерти… Все сгрудились вокруг одного, в чьих руках находилась священная книга Дриджны.

Калам взглянул на пардуанку.

— Думаю, мне сегодня придется спать одному.

Капитан «красных мечей» Лостара Йиль и солдат ее отряда покидали Ладронскую крепость последними. Они уезжали через час с небольшим после того, как объект их преследования вскочил на своего жеребца и скрылся за пыльной завесой.

Вопреки всем предостережениям, они не могли выпускать Калама из виду. Ассасин был искусен в обмане, но и Лостара ему не уступала. Две надежные маски — пустое бахвальство и высокомерие — позволяли ей скрывать свои истинные намерения.

Суматошная гадалка пришлась как нельзя кстати. Ее расклад многое поведал Лостаре, и не только о Каламе и его миссии. Сержант оказался его пособником; вот и еще один малазанец, готовый предать императрицу. Нет, Калам отнюдь не случайно появился в Ладронской крепости.

Лостара проверяла упряжь их лошадей, когда из крепости вышел ее улыбающийся спутник.

— Здорово ты разделалась с ними, как всегда: быстро и наверняка, — сказал он. — А их командир меня позабавил. Я настиг его в арсенале, где он пытался влезть в доспехи, которые последний раз надевал лет пятьдесят назад. Но тогда он был гораздо тоньше.

Лостара забралась в седло.

— Живых не осталось? Ты хорошо проверил? А слуги? Те, что в коридоре? Я слишком торопилась.

— После тебя не остается ни одного бьющегося сердца, капитан.

— Превосходно. Пора ехать. Конь у этого ассасина — можно только позавидовать. В Интесаруме нужно будет сменить лошадей.

— Если, конечно, Баральта об этом позаботился. А то… Поймав на себе суровый взгляд Лостары, солдат прикусил язык.

— Ты обязан доверять Баральте, — отчеканила она. — И радуйся, что на этот раз я ничего не сообщу о твоих сомнениях.

Солдат поджал губы и виновато кивнул.

— Спасибо, капитан.

Вскоре они уже были на береговой дороге, повторяя путь Калама.

В самой середине первого этажа башни была небольшая комната. Там начиналась винтовая лестница, уводящая вниз. Маппо уселся на корточки, вглядываясь в темноту.

— Скорее всего, лестница ведет в подземный склеп. Икарий остановился у входа в комнату.

— Насколько помню, когда монахини Повелительницы снов умирали, их тела заворачивали в полотно и помещали в ниши склепа. Ты никак собрался искать среди останков?

— Я не об этом, — отозвался трелль. — Я заметил: лестница неоднородна. Она сложена из разного камня.

— Неужели? — удивился Икарий.

— Верхние ступени вытесаны из известняка. А дальше они становятся гранитными. Получается, что склеп, или подземелье — называй, как хочешь, — появился раньше. Либо это, либо… монахини подчинялись каким-то требованиям их культа. Выбирали для склепа надежное место с крепкими стенами.

Икарий недоверчиво качал головой.

— Очень странно. Повелительница снов связана с Верховным Домом Жизни. Чем строить догадки, можем, спустимся вниз?

Маппо полез первым. И он, и его спутник хорошо видели в темноте, а потому не нуждались в фонарях или факелах.

Когда-то верхние ступени были облицованы мрамором, но время и монашеские ноги почти стерли облицовку. Зато нижние от времени почти не пострадали.

Лестница уходила все глубже и глубже. Семидесятая ступенька оказалась последней. Маппо с Икарием оказались в восьмиугольном помещении. Каждую стену украшал бордюр; цвет стен состоял из многочисленных оттенков серого. Но интереснее всего был пол. Когда-то его выложили плитками, однако позднее в полу выдолбили ряды прямоугольных ниш, в каждую из которых поместили тело умершей монахини. Все гранитные глыбы были сосредоточены возле одной стены. Если их не вынесли отсюда, значит… значит, в этой стене существовал проем, и кому-то очень понадобилось заложить его камнями.

Воздух в подземелье был сухим, без каких-либо запахов.

— Смотри, а ведь картины на стенах никак не связаны с Повелительницей снов, — заметил Маппо.

Икарий пригляделся. Их с Маппо окружали густые ели с черными замшелыми стволами. На мгновение ему показалось, будто они оба стоят на опушке древнего леса. Между деревьями виднелись силуэты каких-то зверей, чьи глаза странно блестели, словно отражая лунный свет.

Икарий присел на корточки, водя ладонью по сохранившимся плиткам.

— Видишь остатки общего узора? Ведь его выкладывали не просто так. Жаль, что монахини почти все уничтожили, когда долбили ниши.

Маппо повернул голову к нагромождению камней.

— Может, узорчатый пол мешал им. Или пугал. Если разгадка и существует, искать ее надо по другую сторону этого завала.

— К тебе вернулись силы, дружище?

— Кажется, да.

Трелль подошел к стене и потянул на себя самый верхний камень.

— Не думал, что он такой тяжелый, — шумно выдохнул Маппо. — Помоги!

Икарий подхватил камень.

— Это тебе не известняк, — усмехнулся полуджагат. — Не торопись, сейчас мы расчистим себе дорогу.

Где-то через полчаса они сумели разобрать завал настолько, чтобы перебраться на другую сторону. Привлеченные шумом и голосами, по винтовой лестнице спустилась целая стая бхокаралов. Раскачиваясь на перилах, они молча наблюдали за работой. Но стоило Маппо и Икарию протиснуться через проход, как крылатые обезьяны поспешили наверх.

Впереди открывался широкий коридор. Колоннами, поддерживающими свод, служили кедровые стволы толщиной в человеческую руку. Кора с них давно осыпалась, хотя в некоторых местах сохранились ее темные островки.

Маппо дотронулся до старинного дерева.

— Представляю, каких сил стоило дотащить их сюда.

Икарий принюхался.

— Их перемещали по магическому Пути. Я и сейчас ощущаю его следы. А ведь столько веков прошло.

— Веков? И ты даже можешь сказать, какой это был Путь?

— Могу. Куральд Гален, Путь Тьмы. Путь Древних.

— Так это же Путь тистеандиев! Я не слышал, чтобы тистеандии когда-нибудь появлялись в Семиградии. Их не было ни в моих родных краях, ни по другую сторону Джаг-одхана. Странно. Ты не ошибся?

— Я ничего не утверждаю, Маппо. Просто я почуял Куральд Гален. Вернее, поймал ощущение Тьмы. Могу сказать наверняка, что это не Омтоз Феллак, не Теллан и не Старвальд Демелен. Других Путей Древних я не знаю.

— Я тоже.

Они молча двинулись по коридору.

По подсчетам Маппо, длина коридора составляла триста тридцать шагов. Он выводил в другое восьмиугольное помещение, пол которого был приподнят на высоту одного локтя. Его покрывали восьмиугольные плитки, испещренные затейливыми узорами. Полу серьезно досталось и здесь. Кто-то в слепой ярости колотил по узорам, стремясь изуродовать как можно больше плиток.

Трелль остановился у порога. Он чувствовал, как шевелятся волосы у него на затылке. Икарий встал рядом.

— Не думаю, что нам нужно заходить внутрь, — сказал он. Маппо кивнул. Тяжелый, застоявшийся воздух был густо пропитан древней магией. Изуродованные плитки до сих пор струили невидимые волны магической силы. Икарий недоуменно качал головой.

— Если это и Куральд Гален, то какой-то незнакомый. Похоже… он загрязнен.

— Ты хочешь сказать, осквернен?

— Возможно. Но зловоние исходит не от самих плиток. От борозд и царапин на них. Тебе знаком этот запах, Маппо?

Трелль вгляделся в ближайший искореженный восьмиугольник. У него раздулись ноздри.

— Странствующие. Диверы. Такой запах всегда сопровождает переместителей душ.

Он вдруг громко рассмеялся, и эхо несколько раз повторило его смех.

— Путь Рук! Икарий, врата, которые они ищут, — здесь.

— Здесь нечто большее, чем врата, — возразил Икарий. — Взгляни на неповрежденные узоры. Что они тебе напоминают?

Маппо знал ответ. Он глядел на узоры, и его уверенность только возрастала. Но других ответов он не находил. Только новые вопросы.

— Они похожи… и не похожи. Они словно дразнят меня свой похожестью. А вот что напоминают, так и не могу понять.

— Здесь тебе не найти ответов, — сказал ему Икарий. — Нужно добраться туда, куда мы собирались с самого начала. Мы приближаемся к пониманию. Вот в этом я уверен.

— Ты думаешь, Искарал Паст готовится к приему новых гостей? Неужели он ждет странствующих и диверов и готов сразу же показать им, где врата? Неужели и он, и Дом Тени — это самое сердце слияния?

— Не знаю, Маппо. Давай спросим у него.

Они повернулись и пошли обратно.

«Мы приближаемся к пониманию»… От этих четырех слов Маппо сделалось страшно. Он чувствовал себя зайцем, которого охотник держит на прицеле лука. Куда ни беги — все равно не спасешься, и потому обреченный зверек беспомощно застывает на месте. Трелль ощущал силы, угрожавшие поколебать его разум… Безымянные силы с их видениями и туманными намеками, скрытыми целями и такими же скрытыми желаниями. Эти силы были порождениями седой древности. О них рассказывали легенды треллей, если, конечно, легендам можно доверять… И рядом со всем этим — Икарий.

«Друг мой, я ничего не могу тебе рассказать. Мое проклятие в том, что вместо ответов на твои вопросы я вынужден отмалчиваться. Дружеская рука, которую я тебе протягиваю, лишь заводит тебя в дебри обмана. Я делаю это во имя любви к тебе, делаю на свой страх и риск. И знал бы ты, какою ценой…»

Стая бхокаралов встретила их у лестницы и с почтением проводила на первый этаж.

Когда Маппо и Икарий поднялись наверх, они обнаружили, что верховный жрец решил устроить здесь спальню. Бормоча себе под нос, Искарал Паст запихивал в мусорный чан сгнившие фрукты, дохлых летучих мышей и растерзанных ящериц. Услышав шаги, он обернулся.

— Если эти гадкие обезьяны будут вам докучать, пусть берегутся моего гнева, — прошипел он. — Какое бы помещение я ни выбрал, они тут же превращают его в помойку. Я потерял всякое терпение! Они смеют насмехаться над верховным жрецом Тени! Только еще неизвестно, кто будет смеяться последним.

— Мы нашли врата, — сказал Маппо.

Искарала его слова ничуть не удивили.

— Говоришь, нашли? Эх, дуралеи. Видимость обманчива. Одну жизнь отдаешь, другую получаешь взамен. Вы что же, успели заглянуть в каждый угол, обследовать каждую щелочку? Глупцы, набитые глупцы! Бахвальство, которое распирает от самоуверенности, — вот вернейший признак невежества. Думали поразить меня вашей находкой? Ха-ха! У меня свои тайны, свои замыслы. Искарал Паст — непревзойденный гений, и его дела недоступны разуму таких, как вы. Взгляните на себя. Вы веками бродите по земле смертных. Так почему же вы до сих пор не вознеслись в сонм Властителей? Я отвечу: число прожитых лет само по себе не приносит мудрости. Даже не надейтесь. Полагаю, вы поубивали всех пауков, какие только попались вам на глаза. Нет? А зря, ибо в этом сокрыт путь к мудрости. Представьте себе, в этом!

Маппо и Икарий молча слушали его монолог.

— У бхокаралов мало мозгов. Много и не поместится в их маленькие круглые черепушки. Они хитры, как крысы, и глазки у них блестят, словно черные камешки. Как-то я целых четыре часа глядел в глаза бхокаралу, а он — в мои. Никто из нас не отвел взгляд; это было состязание, которое я не смел проиграть. Четыре часа. Лицом к лицу. Почти впритык, ибо я ощущал на себе его зловонное дыхание. Кто должен был победить? Решение находилось в руках богов.

Маппо переглянулся с Икарием, затем спросил:

— Ну и кто же выиграл эту… величайшую битву умов?

Искарал Паст сощурился.

— Присмотритесь к тому, кто ни на мгновение не уклоняется от своих занятий, какими бы скучными и никчемными они ни казались, и вы постигнете суть тупоголовых. Бхокарал мог бы целую вечность глядеть мне в глаза, поскольку за ними нет никакого разума… Стойте! Я перепутал. Я хотел сказать, что это за его глазами нет никакого разума. Меня же все отвлекало, и это является доказательством моего превосходства.

— Скажи, Искарал Паст, ты намерен показать странствующим и диверам местонахождение врат?

— До чего же тупоголовы трелли, исполненные безграничного упрямства и такой же тупоголовой решимости. Повторяю: вы ничего не знаете о тайнах, окружающих замыслы Повелителя Теней. Вам неизвестны многочисленные секреты Серой башни где высится трон Тени. А я знаю. Мне, единственному из смертных, была оказана величайшая милость и явлена истина. Мой бог щедр, мой бог мудр и в то же время изворотлив, как крыса. Пауки должны погибнуть. Пока вы шлялись по подземелью, случилась ужасная беда. Бхокаралы украли мою метлу. И теперь я поручаю вам, Икарий и Маппо, опасное задание. Вы должны найти метлу.

Когда они вышли в коридор, Маппо вздохнул:

— Бесполезно расспрашивать этого безумца. Что будем теперь делать, друг мой?

Икарий с некоторым изумлением посмотрел на него.

— Ответ очевиден, Маппо. Мы должны выполнить это опасное задание и найти Искаралу его метлу.

— Но мы же облазали монастырь вдоль и поперек, — устало напомнил ему трелль. — И нигде нам не попадалась его метла.

У полуджагата слегка дрогнули губы.

— Это называется «облазали»? Разве мы с тобой заглянули в каждый угол, обследовали каждую щелочку? Однако прежде всего мы должны отправиться на кухню. Нужно основательно подготовиться к незамедлительным поискам.

— Икарий, ты это… серьезно?

— Вполне.

Солнце нещадно палило, и столь же нещадно кусались озверевшие от жары мухи. До полудня жители Хиссара плескались в фонтанах, пытаясьосвежиться теплой, мутной водой, а затем торопились внутрь домов, где было прохладнее. В такой день не хотелось даже шевелиться, не то что куда-то ехать. Дюкр хмуро натягивал на себя легкую телабу, пока Балт дожидался его у двери.

— Неужели нельзя было отложить все это до вечера? — бубнил имперский историк. — Вечерняя прохлада, яркие звезды над головой. В такие часы сами боги обращают свой взор к миру смертных. Ну почему непременно сейчас?

Балт слушал его сетования и только язвительно усмехался. Дюкр застегнул пояс и повернулся к седому воину.

— Ну что, идемте… дядя.

Виканец заулыбался еще шире, пока изогнувшийся шрам не превратил его улыбку в две.

Кульп ждал снаружи, восседая на своей низкорослой выносливой лошадке. Дюкр со злорадством заметил, что боевому магу еще тошнее, чем ему.

Они ехали по вымершим улицам. Послеполуденное время здесь называли маррок. В такие часы все здравомыслящие люди прятались в тени своих жилищ, пережидая самую знойную и тяжелую часть дня. Дюкр привык в это время ложиться вздремнуть и сейчас клевал носом. Меньше всего ему хотелось наблюдать магический ритуал Сормо. Колдуны славились своим полным отрицанием здравого смысла и презрением к общепринятым представлениям.

«Если причина истребления виканских колдунов была связана с этим, я бы, пожалуй, оправдал императрицу», — подумал Дюкр.

Он было собрался поделиться своей мыслью с Кульпом, но вовремя вспомнил о Балте.

Покинув город, всадники еще с пол-лиги ехали по прибрежной дороге, а затем свернули в пустоши одхана. Через час они достигли бывшего оазиса. Колодец, питавший эту землю, давным-давно высох. О зеленом островке среди песков теперь напоминали лишь чахлые кедры, окруженные рухнувшими пальмами.

Дюкра поразили… звериные рога, торчавшие из кедровых стволов. Кульп их тоже заметил.

— Наверное, бхедрины, — предположил имперский историк. — Застревали рогами меж ветвей. Рога обламывались, бхедрины уходили, а деревья продолжали расти. Сдается мне, колодец высох не менее тысячи лет назад.

Маг недоверчиво огляделся по сторонам.

— В здешних краях так ценится дерево. Удивляюсь, что эти кедры до сих пор не срубили. Они же почти рядом с Хиссаром.

— Рога служат предостережением, — пояснил Балт. — Священная земля, пусть даже и бывшая. Память-то осталась.

— В таком случае Сормо должен был бы держаться подальше от священных мест, — сказал Дюкр. — Чужие святыни могут оказаться враждебными для виканского колдуна.

— Я давно научился доверять суждениям Сормо Эната, историк. И тебе советую.

— Плох тот ученый, который доверяет чьим-либо суждениям. И прежде всего — своим собственным, — возразил Дюкр.

— Ты идешь по зыбучим пескам, — вздохнул Балт, затем опять улыбнулся. — Так здесь говорят.

— А как говорят у виканцев? — спросил Кульп.

— У виканцев ничего не говорят, — хмыкнул Балт. — Мудрые слова — они как стрелы, что летят тебе в лоб. Как ты поступишь? Понятное дело, пригнешься. Эту истину виканец постигает, едва научившись держаться в седле. А ездить верхом у нас начинают гораздо раньше, чем ходить.

Колдун ожидал их на расчищенном пятачке. Он стоял на остатках горбатого, растрескавшегося кирпичного пола, с которого смели весь песок. В пазах между кирпичами блестели полоски обсидиана.

Сормо застыл, словно изваяние. Кисти рук были засунуты в тяжелые рукава. Кульп спешился.

— Что здесь было? Древний храм? — спросил маг, прихлопнув докучливую муху.

Юный виканец лениво моргнул.

— Мои помощники заключили, что здесь была конюшня. Потом они ушли, не став вдаваться в подробности.

— Ненавижу виканский юмор, — шепнул Кульп, наклоняясь к уху Дюкра.

Кивком головы Сормо велел им подойти ближе.

— Я вознамерился предстать перед магическими силами этого керора. Таким именем виканцы называют священные места под открытым небом.

Кульп побледнел.

— Ты никак спятил? Здешние духи мигом перегрызут тебе глотку, мальчик. Они же принадлежат Семи…

— Эти не принадлежат, — невозмутимо ответил колдун. — Духи здешнего керора древнее Семи городов. Они принадлежат этой земле. Если тебе непременно нужны сравнения, скажу, что их магия подобна Теллану.

— Клобук нас всех накрой, — простонал Дюкр. — Если это и впрямь Теллан, тогда тебе придется иметь дело с тлан-имасами. После убийства императора эти бессмертные воины обернулись против императрицы и всей империи.

Глаза колдуна были по-детски невинными и лучистыми.

— А ты никогда не задумывался, почему они это сделали?

Историк закусил губу. У него имелись кое-какие соображения на сей счет, однако он никогда и ни с кем не делился ими. Разговоры на такие темы попахивали обвинением в государственной измене.

Резкий вопрос Кульпа прервал мысли имперского историка.

— Никак императрица Ласэна поручила тебе докопаться до причин? Что привело тебя сюда, Сормо? Хочешь узнать о событиях будущего или просто решил поиграть?

Балт стоявший неподалеку, все это время лишь слушал. Но после вопроса боевого мага он с силой плюнул в песок.

— Будущее всем нам ясно и без предсказателей, маг.

Колдун поднял руки, разведя их в стороны.

— Вставай рядом, — приказал он Кульпу.

Затем глаза Сормо повернулись к Дюкру.

— А ты, историк, смотри и запоминай все, чему станешь свидетелем.

— Я уже начал, — коротко ответил Дюкр.

Сормо кивнул и закрыл глаза. Волны его магической силы едва ощутимым ветерком пронеслись над головами Дюкра и остальных. Потом они окутали все расчищенное пространство. Стало заметно темнее. Сухой пустынный воздух вдруг наполнился влагой и запахом болот.

Теперь вокруг стояли не чахлые кедры, а высокие, стройные кипарисы. С их ветвей свисали пласты зеленоватого мха, напоминавшие складки занавеса.

Магия Сормо Эната была похожа на теплый плащ. Дюкр еще никогда не встречался с магией такой природы: сильной, спокойной, оберегающей. В ней не ощущалось жесткости. Что потеряла империя, уничтожив виканских колдунов? Теперь ошибка запоздало исправляется. Но не слишком ли поздно императрица спохватилась? Сколько колдунов погибло безвозвратно?

Сормо издал гортанный крик. Эхо гулко повторило его.

Еще через мгновение в воздухе повеяло ледяным ветром. Сормо зашатался; в широко раскрытых глазах ясно читался ужас. Колдун глотнул воздух и брезгливо поморщился. Дюкр вполне разделял его отвращение. Воздух наполняло отвратительное зловоние, которое становилось все непереносимее.

Мшистый занавес угрожающе заколыхался. Оттуда вырвалось клубящееся облачко. Сзади раздался предостерегающий крик Балта. В руках виканца мелькнули кинжалы. Он пытался отмахиваться от нападающих ос, но безуспешно.

— Диверы! — заорал Кульп и, схватив Дюкра за рукав телабы, потащил туда, где в оцепенении стоял Сормо.

Отвратительно извиваясь, к ним ползли невесть откуда взявшиеся змеи. Змей атаковали крысы, оглашая воздух пронзительным писком.

У имперского историка вспыхнули ноги. Взглянув вниз, он увидел вереницу огненных муравьев, взбиравшихся по его ступням. Жар сделался нестерпимым. Дюкр закричал.

Бормоча проклятия, Кульп открыл свой магический Путь. Раздавленные муравьи, словно пыль, посыпались с ног Дюкра. Диверы отступили, но ненадолго. Часть крыс окружила Сормо. Тот отупело глядел на них, не пытаясь что-либо сделать.

Балт продолжал сражаться с жалящими осами. Неожиданно у него появился более грозный противник — жидкий огонь. Языки пламени перехлестывали через голову виканского воина.

Поискав глазами источник странного огня, Дюкр увидел громадного демона. Темнокожий, вдвое выше человеческого роста, Демон с ревом надвигался на белого медведя. Пространство кишело диверами и странствующими. Рев, вой, крики слились в один оглушающий поток. Демон обрушился на медведя, подминая его собой и с хрустом ломая зверю кости. Затем, оставив медведя корчиться в судорогах, демон снова взревел.

— Он нас предостерегает! — крикнул Дюкр Кульпу.

Подобно магниту, демон стянул к себе странствующих и диверов. Между ними возникла ожесточенная потасовка; каждый стремился поскорее напасть на чернокожего великана.

— Нужно выбираться отсюда! — сказал Дюкр. — Кульп, сделайте что-нибудь!

— Что я сделаю? — сердито спросил маг. — Поймите же, книжный червь, это не мой ритуал, а Сормо!

Демона теснили со всех сторон, тем не менее, он еще ухитрялся держаться на ногах. Диверы и странствующие карабкались на него, будто на каменную колонну. Массивные черные руки лихорадочно мелькали, сбрасывая мертвых и умирающих противников. Но было ясно: надолго демона не хватит.

— Клобук вас накрой, Кульп! Придумайте что-нибудь!

Лицо мага напряглось.

— Тащите Балта к Сормо. Быстро! Колдуна предоставьте мне.

Кульп подскочил к юному колдуну и закричал ему прямо в ухо, пытаясь разорвать чары, владевшие Сормо. Дюкр бросился к лежащему Балту. Ноги историка едва двигались, отяжелев после муравьиного нашествия.

Укусы на лице и руках Балта исчислялись десятками. Покрасневшая кожа вспухла. Балт был без сознания. Возможно, он даже погиб. Схватившись за ремень, Дюкр потащил бездыханного виканца туда, где Кульп пытался разбудить Сормо Эната.

Едва историк приблизился к ним, как демон, издав прощальный крик, исчез. Диверы и странствующие сразу же устремились к людям.

Колдун глядел на Кульпа остекленевшими, отсутствующими глазами.

— Разбудите его, или нам всем конец, — прохрипел Дюкр.

Он переступил через Балта, приготовившись встретить нападающих тварей. Небольшой кинжал — это все, что у него было. Бесполезное оружие, особенно против ос…

Сильный толчок заставил Дюкра закрыть глаза. Когда он их открыл, то вновь увидел мертвый оазис. Диверы и странствующие бесследно пропали.

— Как вы это сделали? — спросил он Кульпа.

Маг молча указал на стонущего Сормо Эната. Юный колдун валялся на песке.

— Мне еще придется за это расплачиваться, — пробормотал Кульп. — Как сделал? Все оказалось на удивление просто. Я так въехал ему по лицу, что едва не сломал себе руку. Сормо завяз в кошмаре, из которого ему было не выбраться. Пришлось его оттуда вышибать.

Дюкр склонился над Балтом.

— Яд убьет его раньше, чем мы сумеем добраться до Хиссара.

Кульп опустился на корточки и левой рукой провел по искусанному лицу виканца.

— Это не яд. Просто множественные укусы. С их последствиями я справлюсь. И припухлость с ваших ног тоже сниму.

Кульп закрыл глаза и сосредоточился.

Сормо Энат шевельнулся, затем кое-как сел. Оглядевшись по сторонам, он осторожно коснулся своей челюсти, на которой остались следы от костяшек Кульпа. Они казались островками в кроваво-красном море.

— У Кульпа не было иного выбора, — сказал Дюкр, обращаясь к юному колдуну.

Тот медленно кивнул.

— Говорить можешь? Зубы не шатаются?

— Где-то ворона бьет сломанным крылом по земле, — сказал Сормо. — Их осталось всего десять.

— Что случилось? Ты можешь нам объяснить? — допытывался Дюкр.

В глазах Сормо опять вспыхнула тревога.

— Случилось то, чего я никак не ожидал, историк. Начинается слияние. Путь Рук. Врата, которые ищут странствующие и диверы. Неудачное совпадение.

Дюкр сдвинул брови.

— Но ты говорил про Теллан.

— Так оно и было, — огрызнулся колдун. — Но я не знаю, что произошло потом. Не знаю, почему переместителей душ занесло в Теллан. Может, подумали, что тлан-имасов тут нет, а Других противников они не встретят. Тлан-имасы и не стали бы вмешиваться в их свары.

— Ты бы видел! Эти странствующие и диверы были готовы уничтожить друг друга, — проворчал Дюкр.

Устав стоять на распухших ногах, он тоже сел.

— Подождите еще немного. Я скоро вам помогу, — пообещал Кульп.

Дюкр рассеянно кивнул. Его вниманием завладел жук-навозник. Жук изо всех сил старался отпихнуть со своего пути кусочек пальмовой коры. Дюкр чувствовал за всем этим какой-то глубокий смысл, однако сейчас ему было не до размышлений.

ГЛАВА 5

По всей видимости, родиной бхокаралов следует считать пустынные пространства Рараку. Оттуда эти смышленые крылатые существа постепенно расселились по всему Семиградию. Поскольку бхокаралы умело истребляли крыс, люди терпимо относились к соседству с крылатыми обезьянами. Вскоре бхокаралы превратились в домашних животных, а торговля ими стала существенной статьей дохода для жителей Семиградия.

Что касается демонических качеств бхокаралов, из-за которых их так любят держать у себя маги и алхимики, — этот вопрос выходит за рамки данного сочинения и требует обращения к специальным источникам. Некоторые сведения об этой стороне бхокаралов заинтересованные читатели смогут почерпнуть из Триста тридцать первого трактата алхимика Барука.

Животный мир Рараку. И. чригин Таллобант

До Гданисбана оставалось совсем немного — городок уже виднелся вдали. Путь сюда для Скрипача, Крокуса и Апсалары оказался на редкость спокойным и небогатым событиями. Разве что песчаная буря, которую им пришлось пережидать в деревушке на берегу реки Троб, и тревожная весть о резне в Ладронской крепости. Об этом им рассказал караульный торгового каравана, шедшего в Эрлитан.

К югу от Гданисбана начинались просторы Панпотсун-одхана, при одной мысли о которых у Скрипача сводило все кишки. И все же он радовался скорому отдыху на каком-нибудь из местных постоялых дворов. Чего сапер никак не ожидал — так это разношерстной армии мятежников, вставшей близ городских стен.

Скрипач ругал себя за утрату бдительности. Размечтавшись об отдыхе, он и не заметил, как все трое уперлись в заграждение, воздвигнутое на дороге. Возле него толкались солдаты мятежников, придирчиво разглядывающие и внимательно допрашивающие каждого, кто ехал в Гданисбан. Им помогали два десятка всадников племени араков. Эти вылавливали хитрецов, пытавшихся обойти или объехать заграждение.

Зная об уважительном отношении к паломникам, Скрипач рассчитывал без особых проволочек миновать кордон, хотя интуиция твердила ему обратное. Его «гралийская» внешность почему-то насторожила троих солдат, стоявших возле заграждения.

— Город закрыт, — процедил низкорослый конопатый солдатик, подкрепляя эти слова плевками под ноги лошади Скрипача.

Позже Скрипач вспомнил поговорку: «У гралийцев и лошадь обиды не прощает». Не дав саперу опомниться, его конь мотнул головой, вырвал поводья и укусил солдата в лицо. Крупные зубы впились тому в щеку, нос и верхнюю губу. Хлынула кровь. Испуская пронзительные вопли, солдат тяжело рухнул на землю.

Видя, что ему не дотянуться до поводьев, Скрипач схватил жеребца за уши и что есть силы дернул, помешав рассерженному коню ударить солдата копытом. Желая скрыть растерянность, Скрипач придал лицу еще более свирепое выражение. Двое товарищей бедняги пятились, опустив копья. Сапер обрушил на них поток гралийских ругательств.

— Вы, блевотина бешеных псов! Засохшее дерьмо козьего поноса! Хорошенькое зрелище этот ублюдок устроил молодым супругам, которые женаты всего две недели! Или мне напустить на вас блох, чтобы сожрали вашу никчемную плоть до самых костей?

Пока Скрипач низвергал на очумевших солдат спешно вспоминаемые гралийские проклятия, к заграждению примчались всадники-араки.

— Десять джакатов за твою лошадь! — предложил один из них.

— Не слушай его! Даю двенадцать! — крикнул другой.

— Пятнадцать и мою младшую дочь в придачу!

— Пять джакатов за три волоска из конского хвоста!

Забыв о солдатах, Скрипач обратил свою напускную ярость на всадников:

— И вы еще смеете торговать у меня коня? Да вы недостойны нюхать воздух из-под его хвоста!

При этом он, улыбаясь, достал бурдюк с элем и протянул ближайшему араку.

— Позвольте нам остановиться на ночлег в вашем лагере, и за один «щербатый» я дам вам насладиться этим воздухом. Но всего только раз. За большее нужно будет платить!

Скаля зубы и ухмыляясь, араки пустили бурдюк по кругу, и каждый делал большой глоток. Сапер знал этот гралийский ритуал. Угощая араков выпивкой, Скрипач показывал им, что считает их равными. Тогда его достаточно обидные слова превращались в шутку, по-солдатски грубую, но шутку.

Скрипач оглянулся на Крокуса и Апсалару. Вид у них был довольно испуганный. Превозмогая тошноту, сапер ободряюще им подмигнул.

Двое солдат пришли в себя. Подняв копья, они устремились к Скрипачу, однако араки быстро их оттеснили.

— А ну, поехали с нами! — крикнул саперу кто-то из всадников.

Все дружно развернулись. Скрипачу не оставалось иного, как натянуть поводья и пришпорить своего жеребца. Крокус с Апсаларой двинулись следом.

Соперничество у араков в крови; неудивительно, что и по пути к лагерю они затеяли состязаться в скорости. Гралийский жеребец, овеянный недавней славой, был готов лечь костьми, но прийти первым. Скрипачу еще не приходилось ездить на таком азартном коне. Он скакал и невольно улыбался, хотя изуродованное лицо солдата все время стояло у него перед глазами.

Лагерь араков был разбит на самой вершине холма. Между шатрами они оставляли достаточное пространство, ибо тень от соседнего шатра считалась оскорблением. Завидев всадников, женщины и дети племени столпились на самом высоком месте и с нетерпением ждали, кто придет первым. Под удивленные крики жеребец Скрипача раньше других миновал раскрашенный шест, обозначавший границу лагеря. Сапер едва сумел увернуться, чтобы не задеть плечом другого всадника. Лошадь под тем споткнулась, и арак только каким-то чудом удержался в деревянном, обитом войлоком седле. Его негодующий возглас слился с сердитым ржанием лошади, которая остро переживала свой позор.

Жеребец Скрипача молнией взлетел по травянистому склону. Толпа зрителей расступилась. Поравнявшись с первыми шатрами, сапер натянул поводья и остановился.

Как и любые кочевники равнин, араки выбирали для своих стоянок возвышенные места. Там всегда дул ветер, отгоняя крылатых кровососов. Правда, этот же ветер иногда грозил опрокинуть хижины, отчего их приходилось со всех сторон подпирать камнями. Вершины холмов имели и еще одно неоспоримое преимущество — позволяли беспрепятственно наблюдать восход и заход солнца, необходимые для ежедневных благодарственных ритуалов.

Во времена императора Скрипачу довелось побывать в этих местах с отрядом виканских дозорных. Он помнил лагеря араков. С тех пор в их устройстве ничего не изменилось. Как и тогда, хижины стояли по кругу. В середине круга находился сложенный из камней очаг. Рядом была устроена незамысловатая конюшня — просто четыре врытых в землю деревянных столба, соединенных с трех сторон толстой пеньковой веревкой. Никакого навеса лошадям не полагалось. Чуть поодаль сушились свернутые войлочные подстилки и шкуры. Тут же стояли треножники с кусками вялящегося на солнце мяса.

Фыркающего жеребца сразу же окружило не менее дюжины тощих псов. Если они привыкли облаивать всех чужаков — это еще полбеды. Потявкают и успокоятся. Но если собаки окажутся настырными, араки могут что-нибудь заподозрить. Этого Скрипач опасался больше всего.

Вскоре на холме уже собрался весь отряд. Возбужденные, хохочущие всадники спрыгивали на землю. Крокус и Апсалара подъехали последними. Чувствовалось, что им обоим не до веселья. Глядя на них, Скрипач опять вспомнил искалеченного солдата. Прогоняя жуткое воспоминание, сапер нахмурился, изображая рассерженного гралийца. Он спешился и подошел к аракским воинам.

— Кто вздумал закрыть въезд в город? — недовольным тоном спросил Скрипач. — Опять своеволие мезлов? Совсем обнаглели!

Арак, предлагавший ему десять джакатов за коня, сверкнул глазами. На скуластом лице появилась торжествующая улыбка.

— Нет, гралиец! На этот раз не мезлы. Гданисбан свободен! А эти трусливые зайцы бежали под натиском вихря Дриджны!

— Тогда почему нас не пускают в город? Мы что, мезлы?

— Не торопись, гралиец. Гданисбан освобожден, но в нем еще нужно навести порядок. Знал бы ты, сколько там мезланских торговцев и высокородной шушеры. Вчера их всех схватили, а сегодня казнят. Завтра ты и твои новобрачные въедете в свободный город. А сегодня мы славно повеселимся!

Подражая гралийцам, Скрипач присел на корточки.

— Никак Шаик пробудила священный вихрь?

Он оглянулся на своих спутников. Дела принимали совсем дрянной оборот.

— Так значит, война наконец-то началась?

— Скоро начнется. Знал бы ты, как нам не терпится в бой, — с ухмылкой добавил арак.

Крокус и Апсалара тоже спешились и подошли к Скрипачу. Арак отправился помогать соплеменникам. Восхищенные кочевники ходили вокруг гралийского жеребца. Они бросали под копыта мелкие монеты и гладили коня по шее и бокам. На какое-то время о путниках все забыли.

— В первый раз я захотел, чтобы мне отшибло память, — признался Крокус. — Слушай, он будет жить?

Скрипач неопределенно пожал плечами.

— Будет… если согласится жить с таким…

Он не договорил.

— Нам что, придется здесь ночевать? — спросила Апсалара, озираясь по сторонам.

— Придется, иначе мы смертельно обидим араков. А они скоры на расправу: чуть что — и кишки наружу.

— Мы не сумеем долго их дурачить. Крокус не знает ни слова на здешнем языке, а во мне сразу же признают малазанку — стоит только рот открыть.

— Тот парень… он одного возраста со мной, — бормотал Крокус, будучи не в силах прогнать кошмарные воспоминания.

— Хватит скулить, — оборвал его Скрипач. — Сам нарвался. Слишком рано почувствовал себя победителем. А нам теперь нужно думать, как выбраться отсюда. Единственный способ — заявить аракам, что мы хотим своими глазами увидеть месть Дриджны.

— Еще один дурацкий праздник? — обозлился Крокус. — В честь Откровения, о котором ты без конца нам говоришь? По-моему, в Семиградии из всего умеют устроить балаган.

— Кому балаган, а кому гореть заживо, парень, — медленно произнес Скрипач. — Сегодня в Гданисбане сожгут несколько сот малазанцев. Если мы заявим аракам, что хотим своими глазами увидеть благословенный огонь Дриджны, у нас будет повод пораньше убраться из их лагеря.

Апсалара покосилась на нескольких араков, идущих к ним.

— Давай, Скрипач, постарайся убедить их.

Сапер поймал себя на том, что едва не отсалютовал. Опомнившись, он выругался.

— С каких это пор новобранцы будут отдавать мне приказы?

Апсалара не улыбнулась.

— Я отдавала приказы… когда ты еще держался за мамкину юбку, Скрипач. Я знаю… не я, а тот, кто подчинил меня своей воле… Я будто слышу его слова. Они звенят у меня в ушах. Не упрямься, Скрипач. Делай, как я говорю.

Скрипач не успел вымолвить ни слова. Подошедший арак огорошил его еще одной новостью:

— До чего же ты удачлив, гралиец! Мы узнали, что сюда движется клан твоих соплеменников. Они тоже хотят отпраздновать пробуждение вихря Дриджны. Надеюсь, и у них тоже найдется такой же отменный эль, как твой.

Сапер начертил в воздухе знак, каким гралийцы сопровождали упоминание о соплеменниках, затем горестно вздохнул.

— Я бы рад встретиться с соплеменниками, но я изгой. Насмешки и упреки — это все, что я от них услышу. И потом, новобрачные горят желанием увидеть казнь мезлов… Это еще сильнее укрепит их союз. Раз я взялся их сопровождать, я не могу им перечить.

Апсалара встала рядом и поклонилась аракам.

— Думаю, своим желанием мы не обидим вас, добрые люди.

«Глупая девчонка! — подумал Скрипач. — Не знает местных обычаев, а суется».

Лица араков сразу же помрачнели. Кочевники с нескрываемой враждебностью смотрели на Скрипача.

— Изгой? А может, ты еще и скрываешься от справедливого возмездия? Мы тебя не отпустим. Пусть соплеменники воздадут тебе по заслугам, а нам достанется твой конь.

Апсалара вдруг топнула ногой, словно была избалованной дочкой богатых родителей, не привыкшей, чтобы ей в чем-то отказывали.

— Знайте же: я беременна. Только посмейте задержать меня, и на вас падет проклятие. Мы едем в город. Немедленно!

— Мы дадим своего провожатого. А этого поганого гралийца оставь нам. Он недостоин служить вам.

Дрожа от гнева, Апсалара взялась за край вуали, скрывавшей ее лицо. Араки попятились.

— Вам приглянулся конь? Ради алчности вы готовы нас погубить? Так пусть мое проклятие падет на всех вас!

— Прости нас, милосердная женщина! — закричали суеверные араки. — Проклятие из уст беременной — большая беда. Прости нас. Можете ехать.

Апсалара колебалась. Скрипач испугался, что она может войти в раж и проклясть араков. Но вместо этого Апсалара обернулась к нему.

— Что встал, гралиец? Садись и поехали.

Испуганные кочевники смотрели, как трое путников садятся на коней. Один из араков шепнул Скрипачу:

— Не задерживайтесь в городе больше чем на одну ночь. А потом поскорее уносите ноги. Соплеменники пустятся за тобой в погоню.

— Скажи им, что коня я выиграл в честном поединке, — на ходу придумал сапер.

— А они знают, с кем ты сражался? — всерьез спросил арак.

— Какой клан сюда движется?

— Клан Себарка.

Скрипач покачал головой.

— Эти не знают.

— Ладно. Я передам им твои слова, а дальше пусть сами решают. Честно скажу: за эту лошадку не грех тебе и глотку перерезать.

Скрипач вспомнил о пьяном гралийце, продавшем ему жеребца всего за три джаката.

— Желаю вам славно повеселиться. Думаю, до подхода гралийцев моего эля вам хватит.

— Мы тоже так думаем. Удачи тебе!

На подъезде к северным воротам Гданисбана Апсалара спросила Скрипача:

— Нам действительно грозит беда?

— А что тебе подсказывает тот, кто привык отдавать приказы?

Она поморщилась.

— Да, — сказал Скрипач. — Похоже, спокойная часть нашего путешествия кончилась. Напрасно я сболтнул им про изгоя. Остается надеяться, что угроза твоего проклятия подействовала на араков и они не слишком много наплетут про нас гралийцам.

— Мы что, будем глазеть на эту казнь? — спросил Крокус.

— Нет, конечно, — успокоил парня Скрипач. — Задерживаться в Гданисбане нам нельзя. — Он обернулся к Апсаларе. — А вот там чтобы без лицедейства! Поняла? Тебя с Крокусом они, может быть, и уложат на золотую постель, но вот что будет со мной — даже Клобук не знает.

Апсалара криво усмехнулась.

«Старый идиот! — мысленно одернул себя Скрипач. — Только не вздумай влюбиться в эту девчонку. Ты же погубишь парня и назовешь это стечением обстоятельств…»

Камни мостовой за аркой северных ворот покрывала запекшаяся кровь. Повсюду валялись сломанные и раздавленные деревянные игрушки. Откуда-то неподалеку слышались крики и стоны умирающих детей.

— Они не пропустят нас, — прошептал Крокус. Парень был совсем бледен. Он ехал рядом со Скрипачом, а Апсалара сзади. Вдали маячили фигуры вооруженных людей; откуда-то доносился гогочущий смех мародеров. И все. Никто не охранял въезд в Гданисбан. Воздух густо пропах дымом. Повсюду чернели остовы лавок и жилых домов.

Дальнейший путь пролегал среди обгоревшей мебели, битой посуды, искореженной утвари и трупов. Чувствовалось, этих людей убивали жестоко, издеваясь над предсмертными страданиями. Детские крики смолкли, сменившись другими, раздававшимися из центральной части города. По-видимому, там еще продолжалось «наведение порядка».

Неожиданно откуда-то выскочила девушка. Одежды на ней не было совсем. Тело покрывали синяки и царапины. Словно не замечая троих путников, она спряталась под опрокинутой повозкой.

Вскоре из переулка появились шестеро бродяг. Они были вооружены чем попало; на рваных телабах темнели пятна крови.

— Эй, гралиец! — крикнул один из них. — Тут девка не пробегала? Гонимся за ней, никак прикончить не можем.

Он еще не успел договорить, как другой бродяга толкнул его в бок и с ухмылкой указал на опрокинутую повозку. Оттуда виднелись ступни ног беглянки.

— Мезланка, что ли? — спросил Скрипач.

Главарь шайки передернул плечами.

— Похоже. Не бойся, гралиец, мы своих не трогаем.

У себя за спиной сапер услышал угрожающее сопение Апсалары.

Шайка разделилась, обходя путников и лошадей. Скрипач как бы невзначай склонился к ближайшему бродяге и кинжалом ударил его в затылок. Гралийский жеребец сразу понял, что от него требуется. Он с силой лягнул второго бродягу, отшвырнув того в сторону. Пролетев по воздуху, нападавший распластался на камнях и затих.

Скрипач натянул поводья и пришпорил коня. Жеребец рванулся вперед и подмял под себя главаря шайки. Никто не услыхал даже крика — только хруст костей и глухой звук раздавленного черепа.

Оставалось еще трое. Обернувшись, Скрипач увидел, что двое из них корчатся в судорогах по обе стороны от Апсалары. Она сидела, с ледяным спокойствием сжимая в руках окровавленные ножи кетра.

Крокус слез с лошади и теперь вытаскивал метательный нож из глотки последнего, шестого бродяги.

Спасенная девушка выбралась из-под повозки и скрылась в другом переулке.

Со стороны северных ворот послышался цокот копыт.

— Вперед! — крикнул спутникам Скрипач.

Крокус вскочил в седло. Апсалара спрятала ножи и молча кивнула, натягивая поводья.

— Поезжайте к южным воротам! — велел им Скрипач. — Я вас догоню.

Оба без вопросов поскакали вперед. Сапер спрыгнул на землю и подошел к двоим бродягам, с которыми расправилась Апсалара. Обоим она нанесла удары в промежность.

— Вот такой я тебя помню, девчонка, — прошептал Скрипач.

Подъехали всадники в кольчугах. Грудь каждого украшала широкая охристая лента, повязанная наискось. Не дав командиру и рта раскрыть, Скрипач обрушился на него с упреками:

— Это что же получается! Кто хозяйничает в этом семикратно проклятом городе, если всякой швали позволяется безнаказанно насиловать молодых девчонок? Это и есть священная война Дриджны? Тогда я молю Клобука, чтобы приготовил вам семь ям, кишащих змеями!

— Так ты утверждаешь, гралиец, что эти люди были насильниками?

— А кем же еще? Добро бы они гнались за какой-нибудь мезланской шлюхой. Но несчастная девчонка — не мезланка.

— Стало быть, ты с ними расправился. Со всеми шестерыми?

— Я и мой конь.

— Мы видели еще двоих всадников. Кто они?

— Паломники, которых я поклялся оберегать.

— Поклялся и… отпустил их одних?

Скрипач понял, что лучше промолчать. Командир оглядел валявшиеся тела.

— Двое еще живы.

— Виноват, допустил оплошность. Сейчас исправлю.

Командир поглядел на него и неодобрительно покачал головой.

— Ты лучше догони своих подопечных, гралиец. А эти сдохнут и без твоей помощи.

Ворча себе под нос, Скрипач забрался в седло.

— Так кто сейчас правит в Гданисбане? — спросил он.

— Никто. Пока армия Дриджны удерживает небольшую часть города. Но к утру весь город будет наш.

Скрипач пустил коня галопом. Погони за ним не было. Он тихо выругался. Прав командир: нельзя было отпускать Крокуса и девчонку одних. Задним числом сапер понял, что ему крупно повезло. Командир знал замашки гралийцев, которым только дай похвастаться своей храбростью да подрать глотку, изрыгая проклятия. Но командиру не больно-то понравилось столь легкомысленное отношение к подопечным, которых Скрипач поклялся защищать. Надо умерить пыл, иначе его «гралийское» поведение может вызвать подозрения.

Сапер пришпорил коня. До него вдруг дошло, что жеребец чутко отзывается на каждое его прикосновение. Напрасно, отправляясь в путь, он клял это животное последними словами. Конь сообразил, что его всадник — не гралиец, но изо всех сил старался приспособиться. Скрипач вздохнул: за весь тревожный и трагический день это была его единственная маленькая победа.

Бойня на главной площади Гданисбана закончилась совсем недавно. Здесь Скрипач нагнал Крокуса и Апсалару, лошади которых с трудом пробирались сквозь нагромождение мертвых тел.

Даже храбрый гралийский жеребец остановился, словно раздумывал, идти ли дальше. Трупы, валявшиеся на каменных плитах, исчислялись сотнями. Больше всего среди убитых было стариков и детей. Почти всех их изрубили на куски и только некоторых сожгли заживо. Кровь, желчь, кал, смрад горелого человеческого мяса — все запахи слились в тошнотворное, удушливое зловоние, усугубленное жарой.

Скрипач делал все, чтобы его не вывернуло.

— Похоже, дальше этой площади воины Дриджны не продвинулись, — сказал он.

— Это что… все малазанцы? — дрожащим голосом спросил Крокус.

— Да, парень.

— А когда империя завоевывала Семиградие, малазанские солдаты тоже вот так убивали всех без разбору?

— Ты хочешь сказать, это — запоздалая месть? — спросил Скрипач.

— Император воевал с армиями, но не с мирными жителями, — с необычной для нее горячностью сказала Апсалара.

— Везде, кроме Арена, — иронически добавил Скрипач, вспоминая свой разговор с таноанским жрецом. — Когда тлан-имасы вломились в город…

— Но не по приказу Келланведа! — возразила Апсалара. — Кто приказал тлан-имасам войти в Арен? Забыл? Я тебе напомню: приказ отдала Угрюмая. Тогда она командовала «Когтем». Потом эта женщина взяла себе другое имя.

— Это сделала… Ласэна? — недоверчиво спросил сапер. — Я слыхал разные догадки, но о такой слышу впервые. Ты не ошибаешься, Апсалара? Ведь письменного приказа не было. Во всяком случае, его не нашли.

— Мне нужно было убить ее прямо тогда, — пробормотала Апсалара.

Скрипач недоуменно посмотрел на Крокуса. Уроженец Даруджистана лишь покачал головой.

— Послушай, Апсалара, ты и о восстании в Арене можешь знать лишь по чужим рассказам. Ты же тогда была совсем маленькой.

— Понимаю, это звучит глупо и странно, но… я помню. Меня… послали в Арен… разузнать, что же там произошло. Я… я тогда поспорила с Угрюмой. Кроме нас, в комнате никого не было. Только Угрюмая и… я.

Наконец путникам удалось добраться до противоположного конца площади. Скрипач остановил коня и долго глядел на Апсалару.

— Конечно, тебя там не было. Но там был Веревка, бог ассасинов. Это он завладел твоим сознанием. Но твои воспоминания принадлежат не ему. Они принадлежат…

— Танцору.

Услышав это имя, Скрипач понял, что Апсалара говорит правду.

— У Веревки тогда было другое имя — Котиллион. Клобук нас побери, как же мы раньше не додумались? Никто не сомневался, что императора и Танцора убили… Это сделала не Ласэна. Их убили преданные ей «когти». Но куда Ласэна дела их тела? Никто не знает.

— Получается, Танцор остался жив, — морща лоб, произнес Крокус. — Он поднялся на ступень Властителей и сделался богом магического Пути Тени.

Апсалара молчала. Она слушала, намеренно сохраняя на лице полное равнодушие.

Скрипач мысленно ругал себя за непростительную тупость.

— Вскоре после этого в колоде Драконов появился новый Дом — Дом Тени. И двое новых Властителей: Котиллион… и Повелитель Теней.

У Крокуса округлились глаза.

— Получается, что Повелитель Теней — это… Келланвед. Их обоих не убили. Они спаслись через восхождение.

— И попали в мир Тени, — язвительно усмехаясь, досказал Скрипач. — Там они стали пестовать мысли о возмездии. Все их замыслы привели к тому, что Котиллион завладел сознанием обыкновенной деревенской девчонки с Итко Кана, надеясь с ее помощью… не сразу, конечно, добраться до Ласэны. Однако его замысел провалился. Что скажешь, Апсалара?

— Ты прав, — бесстрастно подтвердила она.

— Но почему тогда Котиллион не раскрыл нам свое истинное лицо? — почти закричал Скрипач. — Бурдюку, Каламу, Дуджеку? Он же всех их прекрасно знал. Или у этого мерзавца сразу же память отшибло? А ведь они все были его друзьями.

Апсалара вдруг заливисто расхохоталась, удивив своих спутников.

— Я могла бы соврать и сказать, что он стремился защитить вас всех. Но хочешь знать неприкрытую правду, «сжигатель мостов»?

— Говори, — прорычал Скрипач, чувствуя, как его лицо заливается краской.

— Танцор доверял всего двоим. Одним из них был Келланвед. Другим — Дассем Ультор, первый меч империи. Если тебе это больно слышать, прости меня, Скрипач. Но ты хотел узнать правду. Я много думала об этом. Мне кажется, что нынешний Котиллион не доверяет никому. Даже Повелителю Теней. Император Келланвед и… Властитель Келланвед, ставший Повелителем Теней… они сильно отличаются друг от друга.

— Какой же он был дурак, — сплюнул Скрипач, подбирая поводья.

В улыбке Апсалары сквозила странная грусть.

— Давайте-ка поскорее выбираться из этого проклятого города, — предложил Крокус.

Путь от площади до южных ворот Гданисбана был недолгим и, как ни странно, очень спокойным. На город опускались сумерки. Где-то поблизости горели дома, и вскоре у всех троих заслезились глаза и запершило в горле. Волна слепой мести стихала. Наступало время прозрения, наполненное ужасом и стыдом за содеянное.

«Мы пожинаем плоды того, что сами когда-то посеяли», — думал Скрипач.

Крокус как-то спросил его: «А кто дал империи право вторгаться в Семиградие?» Тогда он посмеялся над этим вопросом как над мальчишеской глупостью. Нет, Крокуса глупым не назовешь. Он задал опасный вопрос. Если позволить себе размышлять об этом, поневоле приходишь к выводу, что многие годы ты занимался грязным ремеслом. Наверное, император подобных вопросов себе не задавал. Он привык действовать. Келланвед и сейчас действовал бы решительно и быстро. Вихрь Дридж-ны? Император задушил бы этот вихрь в зародыше.

Почерневшие от копоти южные городские ворота никто не охранял. Дальше начинались просторы Панпотсун-одхана. С запада тянулась горная гряда, отделявшая эту пустыню от священной пустыни Рараку.

В сиреневом небе заблестели первые звезды.

— В двух лигах от Гданисбана есть деревушка, — нарушил долгое молчание Скрипач. — Если нам повезет, там мы найдем кров и ночлег. Думаю, до нее они еще не успели добраться. Пока не успели.

— Скажи, Скрипач: а если бы Калам знал про… Танцора… то есть про Котиллиона…

— Да, парень, тогда бы он увез Апсалару с собой.

Дальнейший разговор был прерван неистовым хлопаньем крыльев и громкими писками. Откуда-то с неба на Крокуса упал темный комочек и вцепился парню в волосы.

— Ну вот и Моби объявился, — сказал Скрипач, которого тоже напугало внезапное появление крылатой обезьянки. — Похоже, малышу досталось.

Крокус взял Моби на руки.

— Да он весь в крови!

— Не волнуйся. Это-то как раз пустяки, — заявил Скрипач.

— Почему пустяки?

Сапер усмехнулся.

— Ты когда-нибудь видел, как бхокаралы спариваются?

— Скрипач, за нами погоня, — вмешалась Апсалара.

Сапер привстал в стременах и оглянулся. Вдали клубилось облачко пыли. Скрипач выругался.

— Гралийский клан. Так я и думал.

— Наши лошади устали, — напомнила ему Апсалара.

— Других пока нет. Посмотрим, что нам удастся найти в той деревушке.

Там, где сходились три теснины, Калам свернул с дороги и пересек узкий оросительный канал. Он помнил все дороги и тропинки Рараку; эта память осела у него не только в мозгу, но и в костях.

«Как все изменилось», — подумал он.

Следом пришла другая мысль: «Это только на первый взгляд. Стоит присмотреться — и все как когда-то».

Среди бесчисленных троп, перерезающих холмы, настоящими были лишь единицы. Остальные намеренно уводили подальше от редких колодцев и источников, а без воды солнце Рараку превращалось в смертельно опасного попутчика. Карта пустыни, которую он десятки лет хранил в памяти, теперь вновь разворачивалась перед его глазами. Он узнавал каждую примету: вершину холма, причудливо наклоненный камень, изгибы сухих русел. Он как будто никогда не покидал Рараку. В этих просторах служба в имперской армии казалась Каламу чем-то призрачным, похожим на сон. А здесь он был дома. Сын пустыни, готовый вновь послужить священной земле.

Солнце и ветры Рараку оставляли свои отметины не только на камнях. Пустыня проникала в душу каждого, кто сюда попадал. Здесь прошли особую закалку три роты, которых впоследствии стали называть «сжигателями мостов».

«Мы и не могли придумать себе другого названия. Рараку выжгла наше прошлое, превратив все, что было прежде, в горстку пепла».

Калам ехал по осыпи. Конь медленно взбирался на склон, выбрасывая камни из-под копыт. Этот путь (истинный путь) пролегал вдоль горной гряды. Чем дальше к западу, тем все ниже она становилась, пока не исчезала совсем.

Над головой сверкали звезды. Неяркий лунный свет серебрил известняк утесов. Впереди показались развалины двух сторожевых башен. Калам направил коня туда. Вскоре под копытами затрещали обломки кирпичей и черепков. Мимо с легким шелестом крыльев проносились ризанские ящерицы. Калам чувствовал: он вернулся домой.

— Стой! Ни шагу дальше! — предупредил хриплый голос.

Улыбаясь, Калам остановился.

— А ты дерзок, путник, — продолжал голос. — Конь песчаного цвета, красная телаба…

— Я именно тот, кого вы ждете, — спокойно ответил Калам. Он понял, откуда исходит голос. Говоривший скрывался в тени левой башни, в том месте, где когда-то был колодец. Человек держал наготове арбалет, но это не испугало ассасина. Калам мог бы спокойно увернуться от стрелы, а вот стрелок от его кинжалов — едва ли. Пусть покомандует.

— Разоружить его, — приказал человек с арбалетом.

И сейчас же чьи-то могучие руки впились Каламу в запястья и стащили с коня. Когда ассасин, бормоча проклятия, оказался на земле, те же руки довольно грубо развернули его лицом вниз. Каламу стало тяжело дышать.

Человек с арбалетом покинул укрытие и подошел ближе. Он что-то сказал возбужденно храпящему коню, и тот успокоился. Калам слышал, как незнакомец развязывает и снимает его седельную сумку.

— Это все-таки он, — тихо сказал человек с арбалетом.

Его спутник убрал руки. Кряхтя, Калам перевернулся на спину. Над ним стоял великан, лицо которого покрывали узоры татуировки. В лунном свете они казались крошечными осколками стекла. Волосы были заплетены в длинную косицу. Калама удивила его кольчуга, сделанная словно из ракушек. На плечи великана был накинут плащ из шкуры бхедрина. Из ножен выступал деревянный меч с каменной рукояткой. Широкий пояс, застегнутый у самых чресл, украшаливесьма странные предметы, напоминавшие высушенные шляпки грибов. Роста в незнакомце было не менее семи футов. Из-за мускулистого туловища он казался более широкоплечим, чем на самом деле. Плоское лицо великана оставалось бесстрастным. Калам сел.

— Попахивает магией, — пробормотал он.

Человек, который вместо арбалета держал теперь в руках книгу Дриджны, услышал его шепот и презрительно усмехнулся.

— Ты было решил, что ни один смертный не в состоянии бесшумно подкрасться к тебе. Когда это случилось, ты торопишься объяснить свою неудачу магическим вмешательством. Но ты ошибся. Мой спутник — он из тоблакаев — бывший раб, бежавший с Лидеронских высот в Генабакисе. За свои семнадцать лет он убил более сорока врагов. Их уши он носит на поясе.

Человек протянул Каламу руку.

— Мы давно тебя ждали, посланник. Теперь наше долгое ожидание окончилось. Добро пожаловать в Рараку.

Морщась, ассасин принял протянутую руку и удивился, с какой легкостью его подняли и поставили на ноги.

— Я принял вас за разбойников, — сказал Калам, отряхивая телабу.

Незнакомец звучно рассмеялся.

— Как видишь, мы не разбойники. Я — Леом, командир телохранителей Шаик. Мой спутник предпочитает не называть своего имени, так что зови его просто тоблакаем. Шаик велела нам встретить тебя.

— Спасибо за встречу, — огрызнулся Калам. — Но книгу Дриджны я должен передать только самой Шаик.

Леом (судя по одежде и манере речи, он был уроженцем пустыни) протянул книгу Каламу.

— Я не оспариваю твоего права.

Ассасин взял книгу.

— Я готова принять от тебя книгу Дриджны, посланник, — произнес женский голос.

Калам медленно закрыл глаза. Появление Шаик было слишком неожиданным, и ему требовалось некоторое время, чтобы совладать с собой. Потом он открыл глаза.

Перед ним стояла невысокая желтокожая женщина. От нее распространялись волны магической силы. Эта сила обостряла все запахи: запах песка, дорожной пыли, пота и крови. Простое и внешне невыразительное лицо женщины было густо покрыто морщинами. Калам попытался определить ее возраст. Наверное, лет сорок, а может, и того меньше. Жизнь в Рараку довольно рано старила людей.

Припав на одно колено, Калам протянул ей книгу.

— Прими же, Шаик, книгу Дриджны, — сказал он.

«И море крови в придачу. Сколько невинных жизней нужно еще погубить, чтобы низвергнуть Ласэну? Клобук меня побери, что же я наделал?»

Книга перешла в хрупкие руки Шаик.

— Как ей досталось, — прошептала пророчица.

Ассасин медленно встал. Шаик, наморщив лоб, водила пальцем по кожаному переплету.

— Неудивительно, ведь ей тысяча лет, — продолжала Шаик, будто разговаривая сама с собой.

Калам молчал, ожидая, что будет дальше.

— Спасибо тебе, посланник. Вольешься ли ты теперь в отряд моих воинов? Я ощущаю, что ты весьма искусен в ратном ремесле.

Калам поклонился.

— Нет, пророчица. Моя судьба зовет меня в иные места.

«Беги, Калам, пока тебе не пришлось испытать на себе хватку ее телохранителей. Беги, пока сомнения не сгубили тебя».

Темные глаза Шаик сощурились, разглядывая Калама.

— Ты хорошо прячешь свои намерения, но кое-что о них я сумела узнать. Что ж, не стану тебя удерживать. Путь на юг тебе открыт. Более того, я дам тебе провожатого.

— Благодарю, пророчица, но это лишнее. Мне не нужен провожатый.

— Позволь мне решать, что тебе нужно в странствиях по пустыне.

Она махнула рукой, и из темноты показалось нечто большое и неуклюжее, чему Калам не сразу нашел название.

— Пророчица! — предостерегающе шепнул ей Леом.

— Ты смеешь сомневаться в моих силах? — насмешливо бросила ему Шаик.

— Тоблакай один стоит целой армии, и мои силы еще не исчерпаны. Однако, пророчица…

— С самого детства меня не оставляло одно видение, — резким голосом прервала его Шаик. — Оно повторялось. Я тысячу раз видела это мгновение, Леом. На рассвете я открою книгу Дриджны и подниму священный вихрь. Он окутает меня, но затем я выйду из него… обновленной. «Мудрость выбьет мечи из рук». Так говорит вихрь. Как молодо звучат эти древние слова. Одна жизнь прожита целиком, другая нет. Я все это видела, Леом.

Она замолчала, будто собираясь с мыслями.

— Я видела только такое будущее, и вам не о чем тревожиться.

Шаик повернулась к Каламу.

— Недавно мне прислали… зверюшку, которую я даю тебе в прожатые. Я чувствую в тебе большие возможности, посланник.

Она еще раз махнула рукой.

«Зверюшка» вышла на освещенное луной пространство. Калам невольно попятился назад. Его жеребец испуганно заржал и затрясся всем телом.

— Твоим провожатым будет апторианский демон из мира Тени, — пояснил Леом. — Его прислал сюда Повелитель Теней, чтобы… шпионить. Сейчас он принадлежит Шаик.

Демон был порождением кошмарного сна. Рост «зверюшки» достигал почти девяти футов. Существо стояло на двух тонких задних ногах. Передняя нога, длинная, с несколькими суставами, торчала прямо из раздвоенной груди. Над покатыми плечами изгибалась длинная тонкая шея, оканчиваясь плоской вытянутой головой. Разинутая пасть была усеяна острыми зубами. Голова, шея и ноги демона были черными, а туловище — серо-коричневым. Единственный черный глаз внимательно разглядывал Калама.

Кожу демона покрывали многочисленные шрамы, едва успевшие затянуться.

— Он никак побывал в схватке? — спросил Калам.

— Диверы, — ответила Шаик. — Пустынные волки. Он раскидал их, как камешки.

— Демон не нуждается ни в еде, ни в питье, — добавил Леом. — К тому же он совершенно безмозглый, хотя пророчица придерживается иного мнения.

— Леом изводит меня сомнениями, — сказала Шаик. — Он почему-то принял на себя этот странный обет — сомневаться, но я очень устала выслушивать его сомнения.

— Иногда сомнения полезны, — заметил Калам, но тут же прикусил язык.

Пророчица лишь улыбнулась.

— Чувствую, вы с ним похожи. Так что не задерживайся, посланник. Клянусь святостью Семи городов, мне хватит одного Леома.

Бросив прощальный взгляд на юного тоблакая, ассасин вскочил в седло и покинул развалины.

Апторианский демон шел следом, отставая на двадцать шагов. Когда Калам оборачивался, он постоянно видел движущееся темное пятно. При своей потрясающей неуклюжести демон ухитрялся двигаться почти бесшумно, прыгая на трех костлявых ногах.

Отъехав на достаточное расстояние, Калам пустил коня шагом. Итак, он вручил пустынной пророчице книгу Дриджны, собственными руками подтолкнув вихрь. Он ответил на призыв крови, хотя и не совсем из чистых побуждений.

Свидание с родным домом окончилось. Он не мог остаться в Рараку. Его звала другая жизнь и другие цели. Он убьет Ласэну и спасет империю. Если все пройдет так, как он задумал, мятеж Шаик обречен. Вопреки всем древним пророчествам империя восстановит свою власть в Семиградии. А если нет? Тогда… они обе будут биться до последнего вздоха… Шаик и Ласэна — женщины одной породы; недаром они и внешне похожи… Тогда на его совести окажутся сотни тысяч смертей. Наверное, уже сейчас по всему Семиградию прорицатели склоняются над колодой Драконов и видят пробудившегося вестника Дома Смерти. И у них трясутся руки.

«Боги милосердные, я сделал это».

Рассвет был совсем близок. Скрестив ноги, Шаик сидела на подстилке. Книга Дриджны лежала перед нею. Два верных стража пророчицы затаились в развалинах сторожевых башен. Тоблакай стоял, опираясь на двуручный меч из железного дерева. На голове у него был помятый бронзовый шлем, у которого отсутствовала одна щечная пластина. Из полуопущенного забрала блестели глаза великана. Леом расположился в другой башне. Его руки были скрещены на груди. Рядом лежал заряженный арбалет. Поверх остроконечного шлема Леом повязал выцветший платок. За тридцать лет жизни под солнцем и ветрами пустыни Рараку и его лицо успело приобрести достаточно морщин, а в голубых глазах сквозила вечная настороженность.

Свет раннего утра озарил лицо Шаик. Пророчица нагнулась и открыла священную книгу Дриджны…

Стрела ударила ее чуть выше левого глаза. Железная головка пробила кость, взбаламутила мозг и вышла через затылок, оставив зияющую дыру.

Шаик упала.

Тенэ Баральта испустил радостный крик. Тем временем Аральт Арпат, Лостара Йиль и двенадцать воинов из «красных мечей» устремились на двух телохранителей пророчицы.

Леом успел залечь и выстрелить. Его стрела ударила Аральта Арпата в нагрудник доспехов и застряла там. Рослый сержант «мечей» зашатался и рухнул.

Бормоча проклятия, Тенэ Баральта выхватил из ножен кривую саблю и бросился вслед за нападавшими.

Отряд Лостары приближался к башне, где находился тоблакай. Вскоре в великана полетели копья… Глаза Тенэ Баральты расширились от изумления: из шести копий ни одно не попало в цель. С непостижимой легкостью великан отшвыривал их от себя, будто прутики. Затем он взмахнул своим старинным мечом и косым ударом подрубил ближайшего воина Лостары. Тот опрокинулся навзничь и затрясся в предсмертных судорогах.

Тоблакай ворвался в самую гущу нападавших. Пока Баральта бежал к ним, он увидел, что Лостара Йиль зашаталась. Шлем капитана отлетел в сторону, гулко запрыгав на обломках. Зажимая рукой окровавленный лоб, Лостара упала. Рядом с нею рухнул солдат с перерубленным горлом.

Отряд Арпата, атаковавший Леома, сразу же ощутил на себе весь блеск «утренних звезд» — излюбленного оружия жителей пустыни, состоявшего из железного шара на длинной цепи. Преимуществом «утренних звезд» было то, что шар всегда возвращался назад, хотя это требовало некоторого времени. Однако, к изумлению и ужасу Тенэ Баральты, Леом успевал наносить удары обеими руками. Шары «утренних звезд» крушили кольчуги «красных мечей», создавая непреодолимый барьер. У Баральты на глазах одному воину снесло верхнюю часть шлема вместе с черепом.

Командир «красных мечей» понял: нужно срочно отступать. Их миссия удалась. Шаик мертва. Вихрь Дриджны захлебнулся, даже не начавшись. Глупо тратить жизни солдат, пытаясь уничтожить двоих озверелых фанатиков. Они не сумели уберечь свою пророчицу и теперь, обезумев от мести, не щадили никого, в том числе и самих себя. Баральта выкрикнул приказ отступать. Но и отступление не обошлось без жертв. Еще трое «мечей» пали, прежде чем остальным удалось бежать.

К счастью, двое солдат не забыли про своего капитана и сумели вынести раненую Лостару.

Тенэ Баральта следил за отступавшими солдатами. Обеспечивая им прикрытие, он сделал себя единственной мишенью для телохранителей Шаик. Размахивая кривыми саблями, он ждал, что оба противника выскочат из развалин и бросятся к нему. Но он ошибся. Леом, бросив «утренние звезды», подхватил арбалет и прицелился.

Тенэ Баральта достаточно ценил свою жизнь и не желал погибать столь глупым образом. Не дожидаясь, пока Леом выстрелит, он пригнулся и побежал к лощине, где «красные мечи» оставили своих лошадей.

Из нападавших уцелел всего один арбалетчик. Тенэ Баральта велел ему занять позицию на вершине холма. Он знал, что телохранители Шаик не отважатся сюда сунуться. Теперь можно было отдышаться и осмотреть раны. Чуя запах крови, беспокойно ржали лошади. Один из солдат плеснул водой на окровавленное лицо Лостары. Ее веки дрогнули. Капитан открыла глаза.

Тенэ Баральта склонился над ней.

— Нечего разлеживаться, капитан, — сердито произнес он. — Поедешь вслед за Каламом.

Она кивнула, ощупывая рану на лбу.

— У него был деревянный меч.

Почему-то это обстоятельство потрясло ее больше всего.

— Бывает дерево покрепче любого железа. Клобук накрой этого тоблакая и его дружка. Охоты на них не будет. Пусть остаются.

Пряча язвительную усмешку, Лостара вновь кивнула. Тенэ помог ей подняться.

— Поздравляю с метким ударом, Лостара. Ты убила эту проклятую ведьму. Пророчество Дриджны превратилось в пустой звук. Императрица будет довольна. Очень довольна.

Пошатываясь, Лостара подошла к своей лошади и с заметным усилием забралась в седло.

— Мы отправляемся в Панпотсун, — сказал ей Тенэ Баральта. — Понесем весть об убийстве Шаик, — добавил он со зловещей улыбкой. — А ты, капитан, следуй за Каламом и не упусти его.

— Я его уже упустила, — сказала она.

«Ты знала, что я все равно отнесу это на твой счет, и решила меня опередить. Умный шаг, красавица».

Он проводил взглядом отъехавшую Лостару, затем прикрикнул на солдат:

— Жалкие трусы! Вам повезло потому, что было кому прикрыть ваши спины. А ну, живо в седло!

Леом положил завернутое в полотно тело Шаик на ту же подстилку, на какой пророчица встречала рассвет. Сам он встал на колени и некоторое время стоял молча, отирая грязный и потный лоб.

Тоблакай встал рядом.

— Она мертва, — прошептал великан.

— Без тебя вижу, — огрызнулся Леом.

Он взял книгу Дриджны, забрызганную кровью пророчицы, и завернул ее в грязный муслин.

— Что нам теперь делать?

— Главное, она успела раскрыть книгу на рассвете.

— Ну и что? Сразу после этого ее убило стрелой!

— Зачем повторять то, что я и без тебя знаю? — сорвался Леом.

Тоблакай замолчал. Несколько минут они оба смотрели на неподвижное тело Шаик.

— Пророчество исполнилось, — сказал Леом.

Он встал, растирая затекшие ноги.

— Что нам теперь делать? — еще раз спросил великан.

— Она говорила, что придет снова… Обновленная.

Леом вздохнул и взял в руки тяжелую книгу.

— Будем ждать.

Тоблакай задрал голову и принюхался.

— Похоже, начинается буря.

КНИГА ВТОРАЯ Вихрь Дриджны

В тот день шагал я

По дорогам старым;

Ночь наступала, и они

Привычно таяли во тьме.

Потом светало,

И дороги появлялись снова.

Таков был путь мой…

Я сквозь века переносился

По солнечным лучам.

Пардуанская эпитафия

ГЛАВА 6

В начале правления Келланведа в имперской армии пышным цветом процветали различные культы. В особенности этим отличались военные моряки. Не следует забывать, что в то время первым мечом империи и главнокомандующим малазанской армией был Дассем Ультор… человек, поклонявшийся Клобуку.

Малазанские кампании, том II. Дюкр

Бенет сидел в заведении Булы и острием кинжала чистил себе ногти, которые и без того были в безупречном состоянии. Фелисину не удивляло это, казалось бы, бессмысленное занятие. За внешней вальяжностью Бенет прятал ярость, граничащую со страхом. Его жизнь вдруг лишилась привычной определенности. События последних дней чем-то напоминали личинки мух-кровососок, проникшие под кожу. Только вгрызались они не в тело, а в душу Бенета.

Лицо, лоб и крупные, исполосованные шрамами кисти рук блестели от пота. Оловянный кувшин с охлажденным салтоанским вином стоял нетронутым. По горлышку кувшина ползали мухи. Круг за кругом.

Фелисина смотрела на мух и вспоминала свой последний день в Анте. Страшный день…

— Вижу, девочка, у тебя в глазах опять вспыхнул огонек, — сказал Бенет. — А значит, ты чувствуешь, в кого превратилась. Дрянной это огонек.

Бенет пододвинул ей кожаный мешочек.

— Потуши его.

Дрожащей рукой Фелисина потянулась к мешочку, развязала тесемки и достала шарик дурханга.

Бенет следил, как она торопливо разминает влажный порошок дурханга в чашечке трубки.

Шесть дней прошло, а Бодэна до сих пор не поймали. За это время капитан Саварк несколько раз требовал Бенета к себе. Солдаты без конца устраивали обыски, разворошив в Макушке едва ли не каждую лачугу. По Жучихе взад-вперед сновали разъезды стражников. С лодок солдаты шарили баграми в водах Утопки. Бодэн бесследно исчез.

«Король» Макушки был вне себя. Еще бы: Бодэн своим побегом грозил поколебать его власть над судьбами каторжников. Бенет вернул Фелисину, но не потому, что раскаялся в содеянном. Он ей больше не доверял. Девчонка наверняка что-то знала о Бодэне. И сама она вовсе не та, какой хочет казаться. Пусть уж лучше торчит рядом.

Когда Фелисина слегка оправилась после избиения, у них с Геборием произошел разговор.

— Будь осторожна, девочка, — сказал ей тогда историк. — Бенет и Саварк сговорились. Бенет принял тебя отнюдь не из милосердия. Ему нужно, чтобы ты умирала у него на глазах. Я почти уверен: Бенет кое-что разузнал про тебя.

— Опять твои домыслы! — вспылила Фелисина.

— Если я и ошибаюсь, то лишь в мелочах. Хочешь, порассуждаем вместе? — предложил Геборий. — Побег Бодэна позволил Бенету надавить на капитана Саварка и потребовать для себя большей власти. Здесь они единодушны: ни ему, ни Саварку новые Бодэны не нужны. Не сомневаюсь, Бенет получил просимое, а заодно и выведал кое-какие сведения о тебе. В этом мире, девочка, все так странно переплетено.

Настой дурханга, который давал ей Геборий, успокаивал боль в сломанных ребрах и распухшей скуле, но не мог заглушить мысли. Разум стал врагом Фелисины; он медленно и неотвратимо доводил ее до отчаяния. Не выдержав, Фелисина сбежала из их лачуги к Бенету.

Видя, как она раскуривает трубку, Бенет усмехнулся.

— А ведь Бодэн был не просто ворюгой, промышлявшим в гавани. Правда, девочка?

Фелисина молчала, загородившись от Бенета и его вопроса облачком дыма.

Бенет положил кинжал на стол и закрутил наподобие волчка. Лезвие завертелось, отбрасывая блики, а когда остановилось, его острие указывало на «короля» Макушки. Он поморщился и повторил свой трюк. И опять острие показало на него. Бенет торопливо засунул кинжал в ножны и потянулся к оловянному кувшину. Мухи лениво разлетелись.

Бенет поднес кувшин ко рту и сделал несколько больших глотков.

— Я, кажется, тебя о чем-то спросил, — напомнил он Фелисине.

— Не знаю я, откуда он. Я вообще ничего не знаю про Бодэна.

Глубоко посаженные глаза Бенета недоверчиво разглядывали Фелисину.

— Ты что, до сих пор так ничего и не поняла? Тогда ты либо совсем поглупела от дурханга, либо… нарочно не желаешь замечать, что творится вокруг.

Фелисина молчала. Долгожданное оцепенение обволакивало ее разум.

— Или ты на меня сердишься, красотка? — допытывался Бенет. — Ты еще скажи, что наступила себе на горло, отдавшись мне в первый раз. Я тогда очень тебя хотел. Ты была по-настоящему красива. Тогда. И своенравна. Я это сразу понял по твоим глазам. А теперь, выходит, я во всем виноват?

Бенет заметил, с какой жадностью Фелисина смотрит на его мешочек с дурхангом, и криво усмехнулся.

— Кстати, ты могла бы отказаться еще тогда, в первый раз.

— Я и сейчас могу отказаться, — сказала Фелисина, отводя глаза.

— Не моя вина, что ты пристрастилась к этому зелью, глупая девчонка.

— Знаю, Бенет. Я сама во всем виновата.

Он резко встал.

— Конец прохладным вечерам. Сегодня подул шегай. Так зовут здесь жаркий ветер из пустыни. Настоящая жара, девочка, еще не начиналась. С шегаем ты поймешь, каково бывает летом в Макушке. Но сегодня…

Бенет не договорил. Он вдруг выдернул Фелисину из-за стола.

— Пойдем прогуляемся со мной.

У Бенета имелось нечто вроде «каторжной гвардии». Вечером и ночью они несли караул на улочках Макушки. После побега Бодэна комендантский час ужесточили. Любого каторжника, пойманного на улице после наступления темноты, ожидали жестокие побои и затем казнь. Казнями ведали стражники. «Гвардейцам» Бенета хватало возможности всласть поиздеваться над жертвой.

Бенет и Фелисина примкнули к отряду «гвардейцев». Их было около десятка. Фелисина хорошо знала каждого; их преданность Бенету покупалась ее телом.

— Если ночь пройдет без приключений, мы и отдохнуть успеем, — пообещал ей Бенет.

«Гвардейцы» угодливо заулыбались.

Они прошли несколько улочек. Дозорные Бенета пристально вглядывались в темноту, но вокруг было пусто. Напротив игорного заведения Сурука отряд заметил досинских стражников. Среди них находился и капитан Ганнип. Досинцы сразу же уставились на людей Бенета.

«Король» Макушки замедлил шаг, будто собирался подойти и поговорить с Ганнипом, но потом шумно выдохнул и пошел дальше. Пальцы сжимали рукоятку кинжала.

Фелисина тупо брела вместе с «гвардейцами». Мыслей в голове почти не было. Кроме одной, кружившейся с назойливостью мухи. Фелисине вдруг показалось, что жаркий ветер принес с собой новую опасность. Наверное, так оно и было. Оживленно болтавшие «гвардейцы» приумолкли, а их взгляды сделались настороженными и беспокойными. Фелисина достала шарик дурханга и отправила в рот. За щекой сразу стало прохладно.

— Ты напоминаешь мне Саварка, — вдруг сказал ей Бенет.

— Саварка? Почему? — вяло спросила Фелисина.

— Чем паршивее становится вокруг, тем сильнее он прикрывает глаза.

— А что, вокруг становится паршиво?

Ответом ей был оглушительный хохот досинцев, донесшийся сзади. Бенет подал знак остановиться, а сам развернулся и зашагал назад, к перекрестку. Оттуда ему были хорошо видны и заведение Сурука, и досинцы.

Подойдя к перекрестку, Бенет остановился. Фелисина видела, насколько он напряжен. В ее одурманенном сознании шевельнулась тревога.

— Идемте к Бенету, — сказала она «гвардейцам».

Они тоже почуяли неладное. Один из «гвардейцев» взялся за дубинку, но с места не стронулся.

— Бенет велел нам оставаться здесь, — буркнул «гвардеец». Остальные молча закивали. «Гвардейцы» переминались с ноги на ногу и явно не желали ни во что ввязываться.

— Он там один, — упрекнула их Фелисина. — Его же могут убить.

— Заткнись, девка, — огрызнулся «гвардеец». — Мы туда не пойдем.

Бенет стоял и как будто чего-то ждал.

— Его сейчас схватят! — громко прошептала Фелисина. Она не ошиблась. Досинские солдаты встали полукругом, направив на Бенета заряженные арбалеты.

— Бегите к нему! — потребовала Фелисина.

— Клобук тебя накрой! — ответил ей кто-то из «гвардейцев» и смачно плюнул.

«Гвардия» бросилась врассыпную и исчезла в темноте.

— Никак, красавица, они оставили тебя в одиночестве? — крикнул Фелисине капитан Ганнип.

Его солдаты дружно загоготали.

— Иди к нам. Не бойся. Мы просто дружески беседуем с твоим Бенетом, только и всего.

Бенет повернулся, собираясь ей что-то сказать, но досинский стражник с размаху ударил его по лицу кольчужной перчаткой. «Король» Макушки пошатнулся, зажав разбитый нос.

Первым порывом Фелисины было броситься к Бенету. Но вместо этого она попятилась назад, затем повернулась и побежала прочь. Над головой просвистела пара стрел, пущенная ей вдогонку. Вместе с ними эхо принесло раскатистый смех досинцев.

Не останавливаясь, Фелисина побежала дальше. Улочка тянулась параллельно Ржавому пандусу. До малазанских казарм оставалось не более сотни шагов. Фелисина не понимала, почему она бежит именно туда. Когда она выскочила на открытое пространство перед зданиями казарм, ее сердце едва не выпрыгивало из груди. Фелисина задыхалась. Она ощущала себя не пятнадцатилетней девушкой, а дряхлой старухой.

Кто-то бежал ей навстречу. Топот ног перемежался с цокотом конских копыт. Вскоре из темноты показались бегущие каторжники. Их было человек двадцать. Они неслись прямо на Фелисину. Каторжников преследовало около полусотни досинских стражников. Мелькнули копья. Несколько бегущих рухнули в дорожную пыль. Остальные пытались прорваться вперед, но досинцы сумели их окружить. Вместе с безоружными каторжниками в это кольцо попала и Фелисина.

«Мне не вырваться, — подумала она. — Бенет, наверное, уже убит. Теперь и меня убьют».

Лошади досинцев топтали каторжников. Над головами обреченных мелькали кривые сабли. Фелисину поразило, что люди гибли почти беззвучно. Двое всадников устремились к ней. Фелисина с какой-то отрешенностью следила за ними. Кто же успеет раньше? У одного в руках было копье, нацеленное Фелисине в грудь; второй замахнулся широким мечом, намереваясь, видимо, разрубить ее пополам. Лица обоих раскраснелись от неистовой, животной радости.

Но вместо Фелисины оба всадника получили по стреле, выбившей каждого из седла. Обернувшись, Фелисина увидела малазанских арбалетчиков. Они наступали двумя шеренгами. Арбалетчики дали первый залп и почти сразу же — второй. Досинские всадники и их кони гибли не беззвучно.

Третий залп заставил досинцев ретироваться в темноту. Горстка каторжников чудом уцелела. Малазанцы собрали их вместе, видимо собираясь куда-то отвести.

— Идем со мной, — послышалось рядом.

Фелисина с трудом вспомнила лицо солдата. Это был Пелла.

— Куда? — заплетающимся языком спросила она.

— Мы загоним каторжников в конюшню. Думаю, ты не хочешь туда попасть.

Он осторожно взял ее за руку.

— Нас слишком мало, и нам сегодня не до защиты каторжников. Саварк требует, чтобы к утру мятеж был подавлен.

Фелисина оторопело глядела на молодого солдата.

— О чем ты?

Каторжников вели по Ржавому пандусу- Пелла с Фелиси-ной держались чуть поодаль. Убедившись, что рядом нет въедливого сержанта, Пелла окликнул своих товарищей.

— Мне нужно троих на подмогу.

— Никак опонны запорошили тебе мозги, Пелла? — усмехнулся один из солдат. — Тут и так жареным пахнет, а ты собираешься разделить наш отряд.

— Ты совсем ополоумел, парень, — огрызнулся другой. — Нам нужно поскорее запереть это стадо в конюшне и догонять сержанта. У капитана Саварка каждый малазанец на учете.

— Это подружка Бенета, — сказал им Пелла.

— Скорее, бывшая, — вздохнула Фелисина. — Думаю, Бенета уже убили.

— Что за чушь? — отмахнулся Пелла. — Я видел его совсем недавно. Нос разбит, это точно. Сейчас он собирает своих людей.

Пелла оглядел солдат.

— Ты-то меня понимаешь, Реборид. Как бы Саварк ни храбрился, люди Бенета нам очень пригодятся. Мне нужно всего троих. Здесь недалеко.

Хмуро озираясь, солдат по имени Реборид подозвал еще двоих.

Небо над западной частью Макушки заметно посветлело. Пожар полыхал где-то возле Плевательницы. Его никто не тушил, и огонь быстро разрастался. На фоне оранжевого зарева клубился черный дым.

Пелла с Фелисиной шли впереди. Сзади шел безумолчно болтавший Реборид.

— Ну и где этот хваленый отряд Бетры? Или они явятся, когда мы все будем маршировать в гости к Клобуку? Им что, огня оттуда не видать? Ведь посылали за ними на Жучиху. Давным-давно должны были прискакать. А где они?

Повсюду валялись трупы, застывшие в неестественных позах. Не оглядываясь на них, Фелисина и солдаты шли дальше.

— Один Клобук знает, о чем думает этот поганый Ганнип, — продолжал свой монолог Реборид. — Но ничего: Саварк позаботится о том, чтобы на пятьдесят лиг вокруг не осталось ни одного живого досинца. А их трупы пусть валяются на пустынном солнце.

— Вот мы и дошли, — объявил Пелла. — Займите оборонительную позицию. Я быстро.

Фелисина узнала свою лачугу. Теперь в ней жил один Геборий. Внутри было темно. Дверь оказалась запертой. Усмехнувшись, Пелла ногой вышиб хлипкую дверь. Он подтолкнул Фелисину, затем вошел сам.

— Тут никого нет, — сказала Фелисина.

Пелла молча подвел ее к занавеске, отделявшей закуток Ге-бория.

— Отодвинь занавеску, — велел Пелла.

Фелисина послушно взялась за край тряпки.

Геборий встретил их молчаливым взглядом. Он сидел на койке.

— Не знаю, захотите ли вы взять ее с собой, — тихо произнес Пелла.

Бывший верховный жрец Фенира усмехнулся.

— А ты сам, Пелла? Мы бы смогли…

— Нет. Берите ее вместо меня. Я нужен Саварку. Сейчас для вас — самое лучшее время. Мятеж стянул на себя все силы.

Геборий вздохнул.

— Похоже, ты прав… Бодэн, вылезай. Это свой парень.

Из темноты появился беглец. Его близко посаженные глаза светились, как у кошки. Бодэн молчал. Вздрогнув от неожиданности, молодой солдат попятился назад.

— Да хранит тебя Фенир, Геборий.

— Спасибо тебе, парень. Спасибо за все.

Слегка поклонившись, Пелла покинул лачугу.

— Почему ты мокрый? — спросила у Бодэна Фелисина.

Тот не ответил. Геборий встал.

— У тебя все готово? — обратился он к разбойнику.

Бодэн кивнул.

— Мы… бежим отсюда? — удивилась Фелисина.

— Да, девочка, — ответил Геборий.

— Но как?

— Скоро увидишь.

Бодэн поднял два больших кожаных мешка, один из которых он легко перебросил Геборию. Историк ловко поймал мешок, зажав его между культями рук. Если тщедушный Геборий с такой легкостью удерживал мешок, значит… это вовсе и не мешок, а плавательный пузырь, наполненный воздухом.

— Мы что же, поплывем через Утопку? — спросила Фелисина. — Зачем? На другом берегу отвесная стена.

— Там есть пещера, но вход скрыт под водой. Сейчас озеро обмелело, и туда легче пробраться… Спроси Бодэна. Он целую неделю прятался в тех местах.

— Мы должны взять с собой Бенета, — заявила Фелисина.

— Знаешь что, девочка…

— Я знаю, что вы оба обязаны мне жизнью. Особенно ты, Геборий. Если бы я не упросила тогда Бенета, ты бы погиб под завалом. Я разыщу Бенета. Ждите нас на берегу.

— Никуда ты не пойдешь, — отрезал Бодэн. — Я сам его найду. Держи!

Он отдал Фелисине плавательный пузырь.

Бодэн скрылся за боковой дверью (Фелисина даже не подозревала, что у лачуги есть еще один вход). Геборий сосредоточенно рассматривал кожаный мешок.

— Вы ведь не собирались брать меня с собой? Я угадала, Геборий?

Он поднял голову.

— По-моему, тебе нравилась жизнь в Макушке. Эта дыра была твоим раем… по крайней мере, до сегодняшнего вечера. Я сомневался, что тебе захочется бежать.

— Раем? — переспросила Фелисина.

Почему-то это слово задело ее. Геборий усмехнулся.

— При покровительстве Бенета, разумеется.

Фелисина безотрывно глядела на него. Наконец Геборий отвел глаза и наклонился к своей ноше.

— Нам пора, — глухо произнес историк.

— Наверное, я совсем пала в твоих глазах? Ну скажи мне правду, Геборий?

Она замолчала, продолжая разговор внутри себя: «Да и мог ли ты относиться ко мне по-другому? Кто я такая? Фелисина из Дома Паранов, у которой сестра стала адъюнктессой Таворой, а брат служил адъюнктессе Лорне. Избалованная девчонка из знатной семьи, превратившаяся в общедоступную шлюху».

Геборий молча толкнул боковую дверь.

Пожар охватил всю западную часть Макушки. Сполохи пламени метались в ночном небе, делая его рассветным. Геборий и Фелисина шли по Работной дороге. Убитые люди, убитые лошади, многие из которых лежали на спине, разметав ноги. Никогда еще каторжное поселение не выглядело столь зловеще. Они прошли мимо заведения Булы. Видимо, кто-то пытался превратить его в крепость, но нападавшие прорвались сквозь спешно возведенную баррикаду. Дверь была сорвана. Изнутри слышались слабые стоны.

Фелисина в нерешительности остановилась, однако Геборий культей уцепился за ее руку и потащил дальше.

— Тебе там нечего делать, девочка. Похоже, Ганнип со своими молодцами уже успели поразвлечься.

За пределами Макушки было темно, пусто и тихо. Работная дорога привела Гебория и Фелисину к перевалу Трех судеб. Слева мелькнула гладь Утопки.

Бывший жрец Фенира завел Фелисину в густую прибрежную траву и велел сесть. Сам он опустился рядом.

— Будем ждать здесь, — объявил Геборий, вытирая пот с широкого лба.

Колени Фелисины уперлись в липкую прохладную глину.

— Ну хорошо, доплывем мы до той пещеры, а потом? — спросила она.

— Пещера соединяется с заброшенным рудником. Его ствол проходит под стеной и за Жучихой поднимается на поверхность. Там для нас оставлен запас пищи и воды. А потом — переход через пустыню.

— В Досин Пали?

Историк почала головой.

— Нет, мы пойдем к западному берегу. Путь туда займет дней десять.

— Но мы же не можем запастись водой на все десять дней.

— Не беспокойся, девочка. В пустыне тоже есть вода. Бодэн знает, где ее искать… Сейчас ты спросишь, что мы будем делать на берегу. Конечно, сначала хорошо бы до него добраться. На берегу нас будет ожидать лодка. Мы поплывем на континент.

— Интересно, кого это так волнует судьба троих каторжников?

Геборий усмехнулся.

— У меня есть старый друг. Это его забота. Чрезмерная, учитывая его собственное положение. Но я не сетую.

— Пелла — его человек?

— Да. Бывают, знаешь ли, странные связи. Друзья чьих-то друзей или чьих-то отцов и дядьев. Кстати, Пелла подал тебе знак, но ты не разгадала смысл. Ему не оставалось иного, как явиться прямо ко мне.

— Я не помню никакого знака.

— Он произнес фразу, принадлежащую Келланведу и записанную тем, кто устроил наш побег. Имя нашего благодетеля — Дюкр.

— Где-то я это имя уже слышала.

— Дюкр — официальный историограф империи. Когда меня судили, он выступил в мою защиту. Потом он сделал все, чтобы попасть в Хиссар.

Геборий качал головой, словно до конца не верил в реальность случившегося.

— Спасать желчного старика, который не единожды ругал его труды, называя их напыщенной ложью… Если я доживу до встречи с Дюкром, то обязательно низко ему поклонюсь и попрошу прощения за все свои гнусности.

Со стороны охваченной пожарами Макушки донеслось странное, пугающее жужжание. Оно становилось все громче. Поверхность Утопки подернулась рябью, словно по озеру били мелкие градины.

— Что это? — спросила Фелисина, сжимаясь в комок.

Геборий прислушался.

— Только их еще не хватало! Это мухи-кровососки. Слетелись в Макушку попировать на трупах, но пожар не дал. А ну-ка, девочка, быстро обмазывайся глиной. Потом и меня обмажешь. Скорее! Каждая секунда дорога!

Фелисина лихорадочно выкапывала глину из-под красноватых стеблей и мазала шею, лицо, руки. Она подвигалась все ближе к кромке озера, пока не уселась в воду.

— Ползи сюда! — крикнула она Геборию. Он подполз ближе.

— Вода тебя не спасет! Кровососки умеют нырять. Выбирайся и хорошенько намажь себе ноги!

— Сначала я намажу тебя, — сказала Фелисина.

Но было слишком поздно. Их окутало жалящим облаком. Кровососки заполнили собой все пространство, изгнав из него даже воздух. Черные точки крошечными стрелами падали в воду. Ноги и бедра Фелисины мгновенно покрылись укусами. Фелисина едва сдерживалась, чтобы не кричать от пронзительной боли.

Геборий оттолкнул ее руки и почти распластался в глине.

— Намазывайся сама! Живее! — крикнул историк.

Этого он мог бы и не говорить: первый же укус отбил у Фелисины всякое желание помогать старику. Она выпрыгнула из воды, набрала полные пригоршни глины и стала намазывать себе ступни, лодыжки, колени и ляжки. Мухи ползали у нее по волосам. Фелисина измазала глиной всю голову. Проклятые мухи успели набиться ей в рот. Фелисина отчаянно плевалась, но жар от нескольких укусов уже разливался по деснам и языку. Обезумев, Фелисина сама начала давить мух зубами, словно ей было мало обжигающей горечи укусов и она хотела отведать горечи мушиных внутренностей. Кровососки роились везде, но страшнее всего было то, что они облепили глаза. Вопя от боли и ужаса, Фелисина отдирала с лица живые комки. Наконец она догадалась покрыть глаза глиной. Стало темно. Ей полегчало, однако, спасая глаза, она забыла про ушные раковины. Мухи, конечно же, обосновались и там. Фелисина запечатала себе уши. К темноте добавилась тишина.

Геборий крепко обхватил ее изуродованными руками и прижал к себе. Его голос доносился откуда-то издалека.

— Все в порядке, девочка. Все кончилось. Успокойся, Фелисина. Не надо кричать. Все кончилось. Слышишь?

Фелисина лежала в камышах, свернувшись калачиком. Острую боль сменила тупая. Все застыло: ноги, туловище, рот, глаза, уши. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни думать.

— Рой улетает, — продолжал Геборий. — Они не выдержали благословения Фенира. Мы избавились от этих демонов. Протри глаза — и сама увидишь.

Фелисина не шевельнулась. Она ужасно устала. К тому же она боялась, что вместе с движением вернется боль.

— Хватит валяться! — прикрикнул на нее Геборий. — Ты, наверное, не знаешь, что боль от укусов — не самое страшное. Страшнее другое. Кусая тебя, эти мухи тут же откладывают в каждую ранку по яйцу. Личинкам нужна пища, и они начнут питаться твоим телом. Размягчать его особым ядом и пожирать. Ты слышишь меня, девочка? Нужно убить личинки раньше, чем они станут убивать тебя. У меня в поясной сумке есть снадобье, но наносить его тебе придется самой. Безрукий старик тут не помощник.

Фелисина застонала.

— А ну, вставай! — зарычал Геборий.

Как мог, он встряхнул ее, потом лягнул ногой. Бормоча проклятия, Фелисина села.

— Хватит меня пихать! Видишь, я уже сижу?

Слова с трудом выходили из ее распухшего рта.

— Где твоя сумка? — спросила Фелисина.

— Вот она. Да открой же глаза!

Набрякшая кожа вокруг глаз превратила их в две узенькие щелочки. Но даже через них Фелисина разглядела голубоватое сияние, исходящее от узоров татуировки на теле Гебория. Старик ничуть не пострадал.

«Они не выдержали благословения Фенира».

— Скорее, девочка! Яйца вот-вот начнут трескаться, и тогда личинки примутся тебя пожирать. Незаметно. Изнутри… Развязывай сумку! Ищи черный пузырек… Да, этот. Открывай.

Фелисина вынула пробку и сразу же отшатнулась. Снадобье Гебория резко и противно пахло.

— Слушай, что надо делать. Капаешь себе на кончик пальца, затем вдавливаешь каплю в ранку. Со всей силой. Потом снова капаешь и вдавливаешь в другую ранку.

— Я… я не вижу мест укусов на лице и возле глаз.

— Я буду тебе показывать. Торопись.

Вместе со снадобьем Гебория началась новая череда мучений. Зловонная темно-коричневая жидкость (сок какого-то растения) оставляла на коже желтые пятна. Снадобье не убивало личинки, а лишь выталкивало их наружу. Фелисина начала с кожи вокруг глаз. Геборий точно показывал ей, куда вдавливать капельки вонючей жидкости. Освободив глаза, Фелисина занялась ушами. Одурманенные личинки вылезали из ранок. Смазывая видимые ей места, Фелисина представила, что творится у нее возле глаз и в ушах. Изгнание личинок изо рта досталось ей тяжелее всего. Рот свело от нестерпимой горечи, превосходящей горечь мушиного яда. Личинки, словно зернышки, вываливались ей на язык, и Фелисина спешно их выплевывала.

— Надо же, какая досада, — озабоченно проговорил Геборий, оглядывая ее лицо.

Фелисина похолодела.

— Я что, выгнала не всех личинок? Да? Почему ты молчишь? Что мне теперь угрожает? Слепота? Глухота? Ну говори же, Геборий!

Геборий, не переставая качать головой, сел.

— Укусы кровососок… их яд отравляет плоть. Ты поправишься, но на лице останутся отметины. Как после оспы. Особенно возле глаз. Какая досада…

Она едва не расхохоталась ему в лицо. Потом уперлась подбородком в колени и обхватила их руками.

— О чем ты горюешь, старик? Помнишь трупы? Сколько их мы видели, пока шли сюда? А ты про какие-то отметины!

— Да, конечно… Знаешь, обычно кровососки не сбиваются в стаи. Наверное, это из-за пожара. Ты только не переживай. Хороший лекарь, кому доступен высший уровень Деналя… он может убрать все отметины. Мы обязательно найдем тебе лекаря. Клянусь клыками Фенира.

— Меня что-то тошнит.

— Это все из-за зелья. У тебя поди и сердце колотится, и мурашки по телу ползут. Зелье очень ядовито. Если бы ты выпила весь пузырек, то через несколько минут была бы в гостях у Клобука.

Фелисина снова рассмеялась. Ее смех заставил Гебория поежиться.

— А я бы не прочь оказаться по другую сторону ворот Клобука.

Татуировка на теле старика начала меркнуть.

— Должно быть, Фенир очень великодушен.

Геборий покосился на нее.

— Великодушен? Да верховные жрецы Фенира поперхнулись бы от таких слов! Скажешь тоже.

Историк вздохнул.

— Но как ни странно, ты… права.

— Тогда тебе стоило бы отблагодарить своего бога. Сделать жертвоприношение.

— Стоило бы, — буркнул Геборий.

— Я думаю, ты не по доброй воле покинул служение Фениру. Тебя что-то заставило.

Историк молча повернулся в сторону пылающего поселения.

— Сюда скачут всадники.

Фелисина выпрямилась, но головокружение помешало ей встать.

— Наверное, Бенет!

Геборий покачал головой.

Вскоре напротив них остановился отряд малазанских всадников. Его возглавлял капитан Саварк. На щеке капитана темнел широкий шрам от досинской сабли. Мундир был липким от крови. Фелисина сжалась в комок. Немигающие глаза Саварка остановились на ней.

— Когда выберетесь на ту сторону… посмотрите на юг, — сказал капитан.

— Так вы отпускаете нас? — удивился Геборий. — Спасибо, капитан.

— Можешь не благодарить старик, — мрачно ответил Саварк. — Из-за мятежников вроде тебя все и начинается. Я бы с большим удовольствием вздернул тебя на копье.

Он хотел сказать что-то еще, затем опять взглянул на Фелисину и молча развернул коня.

Двое удивленных беглецов смотрели вслед удаляющимся малазанцам. Чутье подсказывало Фелисине: эти люди скачут в бой, где им суждено погибнуть. И Саварку, и Пелле, и всем остальным малазанцам. Потом она посмотрела на Гебория. Тот глядел вдаль, пока силуэт последнего всадника не скрылся за стеною дыма.

Вскоре из камышей вылез Бодэн.

Фелисина поковыляла к нему.

— Где Бенет?

— Он мертв.

— Ты… ты…

Слова захлебнулись в потоке боли; уже не телесной, а душевной, заставившей Фелисину забыть обо всех прочих страданиях.

— Давайте поторапливаться, — вмешался Геборий. — Рассвет совсем скоро. Правда, сейчас им не до Утопки, но лучше обойтись без свидетелей. Не стоит забывать, что мы — малазанцы.

Историк подошел к кожаным мешкам.

— Теперь о наших ближайших действиях. Переправляемся на другую сторону, залезаем в пещеру, оттуда — в ствол рудника. Там дожидаемся вечера и уходим в пустыню. В темноте меньше опасности наткнуться на кого-нибудь из досинцев.

Фелисина покорно поплелась за Геборием и Бодэном на берег озера. Там Бодэн прикрепил к груди историка плавательный пузырь. Фелисина сообразила, что второй пузырь ей придется делить с Бодэном. Разбойник склонился над ним, в последний раз проверяя завязки.

«Бенет мертв… Но почему я должна верить этому Бодэну? Возможно, он даже и не пытался искать Бенета. Нет, Бенет не могпогибнуть. Может, слегка ранен, и только. Бодэн врет, и я не желаю ему верить».

Вода Утопки смыла с кожи Фелисины остатки глины и жуткого снадобья Гебория. Все остальное водой не смывалось.

Скала ловила их шумное дыхание, отражая его от своей гладкой влажной поверхности. Озябшая Фелисина крепко держалась за тесемки плавательного пузыря. Ей казалось, что вода так и норовит утащить ее на дно.

— Я не вижу никакой пещеры, — стучащими зубами произнесла она.

— Удивительно, как ты вообще что-то видишь, — ответил ей Бодэн.

Припухлость возле ее глаз так и не спадала. Собственные уши казались Фелисине набрякшими кусками мяса, а вздувшиеся десны почти скрыли зубы. Ей было тяжело дышать, и она без конца кашляла, но так и не могла протолкнуть застрявший в горле комок.

«Я должна выжить. Выжить — только это сейчас имеет значение. Пусть Тавора увидит все шрамы, когда мы столкнемся лицом к лицу. А потом наступит мгновение мести».

— Я же тебе говорил: вход в пещеру находится под водой, — напомнил ей Геборий. — Мы проткнем пузыри и нырнем вниз. Первым ныряет Бодэн. У него к поясу будет привязана веревка. Крепче держись за нее, девочка, иначе тебя утащит на дно.

Бодэн протянул ей небольшой кинжал. Рядом с воздушным мешком плавала свернутая кольцами веревка. Набрав в легкие воздуха, разбойник нырнул.

Фелисина ухватилась за конец веревки. Кольца быстро разматывались, исчезая в воде.

— Вход очень глубоко? — спросила она.

— Футов семь или восемь будет, — сказал историк. — Учти, пещера тоже заполнена водой. Длина пещеры футов пятнадцать. Все это время ты должна удерживать дыхание. Сумеешь?

«Должна суметь».

Из обреченного поселения долетали едва слышимые крики. Последние крики догорающей и гибнущей Макушки. До чего же быстро: всего одна ночь — и все потонуло в крови и огне. Очевидность случившегося не укладывалась в сознании.

Веревка в руке Фелисины натянулась.

— Твоя очередь, — сказал Геборий. — Проткни пузырь, отшвырни в сторону и ныряй.

Кинжал мгновенно пропорол кожу мешка. Воздух с мягким шипением вырвался наружу. Мешок сморщился. Фелисина набрала столько воздуха, сколько вместили ее легкие, и погрузилась в воду. Обеими руками она схватилась за веревку, даже не обратив внимания на выскользнувший кинжал.

В пещере было совсем темно. Вода стала заметно холоднее. Легкие Фелисины требовали новой порции воздуха.

«Только бы не потерять сознание», — мысленно твердила Фелисина, двигаясь вперед. Впереди мелькнул огонек. Сжимая зубы, Фелисина поползла на свет. Руки Бодэна подхватили ее за воротник арестантской блузы и вытащили на поверхность…

Спина Фелисины упиралась в холодный твердый камень. У самой головы подмаргивал фитилек масляной коптилки. У стены высились два дорожных мешка с деревянными каркасами. Там же стояло несколько бурдюков с водой.

— А где мой кинжал? Выронила? Растяпа!

— Можешь спуститься за ним на дно, — огрызнулась Фелисина.

Бодэн усмехнулся, затем схватился за веревку. Вскоре над водой показалась голова Гебория. Бодэн быстро вытащил историка на поверхность.

— Нашу поклажу снесли сюда. Заметил?

— Вижу, — коротко ответил Геборий.

— Заварушка оказалась покруче, чем я думал, — сказал Бодэн. — Слазаю-ка я туда, гляну, что к чему.

Бодэн скрылся в темноте заброшенного ствола.

— Что там еще? — спросила Фелисина.

Геборий ответил пожатием плеч.

— Не отмалчивайся, старик! Ты что-то знаешь.

— Помнишь, что говорил Саварк? «Посмотрите на юг».

— Ну и что?

— А вот и то, девочка. Чем гадать, дождемся Бодэна.

— Мне холодно.

— Мы не взяли с собой лишней одежды. Только воду, пищу, кое-какое оружие и огниво. Правда, есть одеяла, но их лучше не мочить.

— На жаре они быстро высохнут, — возразила Фелисина и начала развязывать один из мешков.

Вскоре вернулся Бодэн. Он присел на корточки напротив Гебория. Чувствуя, что сейчас они начнут перешептываться, Фелисина откинула одеяло.

— Довольно тайн, Бодэн! Говори вслух.

Разбойник вопросительно поглядел на Гебория. Тот, как всегда, пожал плечами.

— Досин Пали в тридцати лигах отсюда. Мы когда-нибудь видели городские огни?

— Что за шутки, Бодэн? Даже если бы там полыхал весь город, мы бы ничего не увидели.

— Правильно, старик. Но я видел зарево. И это не пожар. Это битва магов.

— Клобук тебя накрой! — пробормотал Геборий. — Значит, все-таки началось?

— Началось, — рявкнул Геборий.

— Что началось? — не поняла Фелисина.

— Мятеж в Семиградии, девочка, — ответил ей историк. — Вихрь Дриджны долетел и сюда.

Эта тринадцатифутовая посудина лишь называлась баркасом. Дюкр не сразу решился ступить на ее борт. Днище по щиколотку покрывала вода. Многочисленные пробоины в борту были заделаны, чем попало, а то и просто заткнуты тряпками. Баркас отчаянно вонял тухлой рыбой.

Кульп оставался на причале. Когда дневная жара спадала, у воды становилось прохладно. Боевой маг поплотнее натянул армейский плащ.

— И сколько же вы заплатили за это корыто? — бесстрастным тоном спросил он.

Имперский историк горестно вздохнул.

— Я рассчитывал, что вы его почините… каким-нибудь магическим способом.

— Магия не всесильна, Дюкр. Боюсь, даже корабельных дел мастер не взялся бы чинить эту рухлядь.

— М-да, — пробормотал Дюкр, выбираясь на причал. — Баркас развалится, едва мы отойдем от берега. И как у этого рыбака хватило совести всучить мне такую дрянь?

— А разве вы не помните изречение: «Совесть и торговля несовместимы»? Лучше было бы просто нанять какой-нибудь подходящий баркас.

— Это могло бы вызвать подозрения. И потом, я тут почти никого не знаю.

— И что вы теперь намерены делать? — спросил Кульп.

— Для начала — вернуться в таверну. Сядем там и будем думать.

Они прошли по ветхому причалу и выбрались на проселочную дорогу — «главную улицу» рыбачьей деревушки. Как и в любом селении, находящемся под боком у крупного города, внешний вид рыбачьих жилищ отражал скромные потуги их хозяев в стремлении не отставать от Хиссара. Темнело. Кроме трех деревенских псов, что хрустели рыбьими костями, на улице не было ни души. Сквозь плотно занавешенные окна домов пробивались редкие полоски света. Внутри деревни близость воды почти не ощущалась; здесь господствовал жаркий ветер пустыни.

Как и многие деревенские строения, таверна стояла на сваях. Возведена она была без затей: деревянный каркас, стены из плотной парусины и крытая соломой крыша. Под сваями деловито шныряли крабы. Напротив таверны находилось здание попрочнее — каменная казарма малазанской береговой охраны. Здешний отряд состоял из восьмерых военных моряков. Шестеро были родом из Каона, происхождение еще двоих Дюкр затруднялся определить.

«А ведь им, по сути, наплевать, кто они и кому служат, — раздраженно подумал он. — Новая порода подданных империи».

Историк и маг поднялись в зал таверны и уселись за стол, за которым сидели прежде. За другим расположились малазанские матросы. Откинув полог, малазанцы наслаждались свежим ветром и созерцанием пожухлых трав, песка и морской глади.

Очень скоро внимание матросов переключится на них с Кульпом. Дюкр в этом не сомневался. Деревня стояла в стороне от оживленных дорог, и путники сразу обращали на себя внимание. Особенно путники в армейских плащах.

Кульп спросил кружку эля, затем наклонился к уху Дюкра.

— У нас три проблемы. Первая: к нам скоро полезут с вопросами. Вторая: у нас нет лодки. И третья: моряк из меня никудышный.

— Я все это уже слышал, — отмахнулся имперский историк. — Дайте мне спокойно подумать.

Вокруг помаргивающих ламп неуклюже плясали мотыльки. Никого из местных жителей в таверне не было, и хозяин поневоле глазел на малазанских матросов. Даже неся Кульпу эль, он продолжал следить за ними.

— Странный какой-то сегодня вечер, — сказал боевой маг. — Вы не находите, Дюкр?

— Кто его знает. Может, у местных рыбаков не принято вечерами сидеть в таверне.

— Сомневаюсь. Взгляните-ка на хозяина. Похоже, его это тоже удивляет.

— Ну, что я говорил! — воскликнул Кульп. — А вот и первый любопытствующий.

К ним, шумно отодвинув стул, направлялся малазанец в чине капрала. Его мундир успел порядком выгореть на солнце, однако латунную капральскую эмблему окружала темная полоска ткани. Дюкр сразу понял, в чем дело: когда-то этот человек был сержантом.

Капрал был широкоплеч. Судя по круглому и плоскому лицу — уроженец северной оконечности Итко Кана; если не он сам, то его предки. Голову капрал брил наголо, причем не слишком умело, ибо кое-где виднелись следы порезов. Его глаза прилепились к Кульпу.

Маг решил его опередить.

— Капрал, мы тебя не звали. Возвращайся-ка лучше к себе за стол, если не хочешь и дальше ползти вниз.

— Как это — «ползти вниз»? — не понял капрал.

— Да так. Смотрю, ты был сержантом. Теперь капрал. Не терпится стать простым матросом? Я тебя предупредил.

Слова Кульпа не возымели никакого действия.

— А сам-то ты кто? — спросил капрал. — Что-то я не вижу командирских знаков отличия.

— Ты многого не видишь, капрал. Я тебе по-дружески советую: иди к себе за стол и не мешай нам беседовать.

Но капрал не собирался возвращаться за стол и был явно не прочь затеять ссору.

— А-а, да ты из Седьмой армии. Дезертир?

Кульп вспыхнул.

— Перед тобой — единственный из оставшихся боевых магов Седьмой армии. Исчезни с глаз моих, пока не стало хуже.

Капрал изумленно глядел то на Кульпа, то на Дюкра.

— Ты не слышал моих слов? Повторяю: я — боевой маг Седьмой армии, а этот человек — мой гость.

— Говоришь, пока не стало хуже?

Капрал распалялся все сильнее. Он уперся ладонями в стол и наклонился к магу.

— Ты меня своими штучками не пугай. Я магов на дух не переношу. Учти: если только ты надумаешь открыть этот свой Путь… или как там у вас называется… я сразу учую и располосую тебе глотку. Здесь, чародей, командовать поставлен я, и меня касается все. А теперь выкладывай, зачем вы оба сюда приперлись. И торопись, пока я не оттяпал твои мясистые уши и не прицепил их к своему поясу. Ну? Я слушаю, господин маг!

— Пока дело не зашло слишком далеко… — начал было Дюкр.

— А ты заткнись! — рявкнул капрал, не сводя сердитых глаз с Кульпа.

Крики, донесшиеся снаружи, прервали их словесную баталию.

— Эй, Честняга! — загремел капрал. — Выгляни наружу, посмотри, чего они там не поделили.

Молодой каонский матрос выскочил из-за стола. Поправив ножны с новеньким мечом, он бросился к двери.

— Мы хотели купить лодку, — обратился к капралу Дюкр.

Договорить ему не удалось. Снаружи послышалось заковыристое ругательство, затем лихорадочный топот ног по ступенькам. В зал вбежал Честняга. От его ухарства не осталось и следа. Лицо матроса было мертвенно-бледным. Из юных уст вырвался поток отборнейшей брани, которой он научился где-нибудь в гавани Каона. Затем последовало сбивчивое объяснение.

— Капрал, их там целая толпа. Все вооружены. Говорить не желают. Они собрались захватить наш «Рипат».

Матросы повскакали из-за стола.

— Геслер, они же могут сжечь нашу посудину! — крикнул капралу худощавый матрос. — Тогда нам крышка. Останемся гнить на здешнем берегу.

— Оружие к бою! — приказал Геслер. — А ты, Буян, давай к двери. Высмотри, кто у них главарь, и всади ему стрелу промеж глаз.

— Надо спасать судно! — не унимался худощавый. — Спасем, Веред, — успокоил его капрал.

Матрос, которого звали Буяном, занял позицию у двери. Неведомо откуда в его руках появился арбалет. Крики за стенами делались все громче и неистовее; по-видимому, прежде чем штурмовать таверну, толпа набиралась храбрости. Честняга стоял посреди зала. Короткий меч дрожал в его руке. Из белого лицо новобранца сделалось багровым.

— Успокойся, парень, — велел ему Геслер. — На одной злости далеко не уедешь. Не забывай: их больше, чем нас.

Он повернулся к Кульпу.

— Можешь открывать свой Путь, маг. Теперь мне не до твоих ушей.

— Чем вы их так разозлили, капрал? — спросил Дюкр.

Геслер усмехнулся.

— Тем, что мы — малазанцы. Это не вчера началось. Я чувствовал: что-то затевается. — Он сплюнул на пол. — На борту «Рипата» есть все необходимое. Мы могли бы довезти вас до Хиссара… Но сначала нужно добраться до нашей посудины. Кстати, ты стрелять из арбалета умеешь?

Историк кивнул.

— Они могут бить по стенам, — предупредил Буян.

— Высмотрел их главаря? — спросил Геслер.

— Высмотрел. Только он не дурак сюда лезть. Держится в сторонке.

— Ждать больше нельзя! Всем уходить через заднюю дверь!

Из-за стойки боязливо выполз хозяин таверны. Не вставая с четверенек, он приблизился к Геслеру.

— А должок, мезланец? Помнишь, сколько ты мне задолжал? Семьдесят два джаката.

— Ты во сколько ценишь собственную шкуру? — спросил его Геслер.

Капрал махнул рукой, показывая Честняге, чтобы тот отходил вместе с остальными.

Втянув голову в плечи, трактирщик очумело вращал глазами и как заведенный повторял:

— Семьдесят два джаката, мезланец. Заплати долг.

— Погоди, сочтемся, — отмахнулся Геслер.

В душном пространстве зала вдруг стало прохладно. Запахло мхом, мокрыми камнями. Дюкр посмотрел на Кульпа. Тот молча кивнул. Имперский историк встал.

— Не все так просто, капрал. Среди мятежников есть маг.

Таверна сотрясалась от нарастающего гула. Деревянный каркас изогнулся. Стены сделались похожими на вздувшиеся щеки. Кульп что-то крикнул Дюкру и свалился на пол. Трещали балки каркаса. Им вторил треск рвущейся парусины.

Буян отскочил от двери. Его и всех остальных несло к задней стене. Доски пола вздымались.

«Они взялись за сваи», — догадался Дюкр.

Мимо него катились опрокинутые стулья. Трактирщик продолжал вопить о долге, пока его не завалило упавшими с полок кувшинами.

Дюкр вылетел в темноту, приземлившись на копну соломы. Кульп упал следом, придавив историка своим телом.

А таверна продолжала крениться. Но не сила человеческих рук вышибала сваи из земли. Магия! Это ее волны крушили заведение.

— Кульп, ну сделайте что-нибудь! — прошептал Дюкр.

В ответ маг поднял его на ноги и с силой толкнул вперед.

— Бегите прочь отсюда! Иного не могу.

Атака на таверну внезапно прекратилась. Видимо, маг мятежников не хотел понапрасну расходовать силы. Задние сваи уже не смогли выдержать тяжести строения, и оно рухнуло. Громко хрустнули потолочные балки. Во все стороны полетели обломки каркаса. Последней упала соломенная крыша, взметнув фонтаны песка и пыли.

— Вот Клобук и рассчитался с трактирщиком, — услышал бегущий Дюкр.

Его догнал Буян, сжимавший в руках арбалет.

— Капрал велел мне присмотреть за тобой. Теперь к «Рипату». Иначе нам крышка.

— А где Кульп? Он ведь только что был рядом.

Дюкру до сих пор не верилось, что за каких-то полчаса сонная рыбачья деревушка превратилась в кромешный ад.

— Наверное, вынюхивает того мага. Не понимаю я их породу. А может, и деру дал со страху.

Они достигли берега. Слева, шагах в тридцати, Геслер с матросами надвигались на местных жителей. Те загородили вход на причал, где стоял узкий одномачтовый сторожевой баркас. Справа темнела береговая линия, плавно изгибаясь и уходя в сторону Хиссара.

Дюкр остановился как вкопанный. В небе над Хиссаром разливалось зарево пожаров.

— Чтоб мне сосать молоко у Фандри! — пробормотал Буян, глядя туда же, куда смотрел историк. — Значит, вся их болтовня про Дриджну оказалась правдой. Куда же теперь плыть? В Хиссаре еще жарче, чем здесь.

— Но я должен туда вернуться. Меня ждет Кольтен. Обойдусь и без «Рипата». Как приехал сюда на лошади, так и уеду.

— Не удивлюсь, если твою лошадку уже режут на куски. Здесь люди ездят на верблюдах, а лошади для них — лакомство. Так что забудь про нее.

Он схватил историка за руку, но Дюкр вырвался и побежал совсем в другую сторону, удаляясь от причала и назревающей стычки. Буян глядел ему вслед, потом выругался и бросился догонять историка.

Небо над деревенской улицей прорезала вспышка магического огня. Через мгновение послышался душераздирающий крик.

«Кульп», — догадался Дюкр.

Он только не знал, считать ли этот крик торжествующим или… предсмертным. Историк бежал вдоль берега, не сворачивая в деревню. Когда, по его расчетам, он оказался напротив конюшни, Дюкр углубился в прибрежные тростники. Буян, не отставая, двигался за ним.

— А ты-то куда несешься? — не выдержал историк.

— Мало ли что там сейчас творится, — ответил матрос. — В случае чего помогу тебе забраться в седло.

— Спасибо, — шепнул ему Дюкр.

— А кем ты вообще будешь? — поинтересовался Буян. — Тоже важная шишка?

— Как тебе сказать. Всего лишь имперский историк. Ну а кто ты, Буян?

Матрос усмехнулся.

— Никто.

Возле первого ряда рыбачьих хижин они остановились и сменили бег на шаг. Неожиданно впереди задрожал воздух, и перед ними возник Кульп. Плащ боевого мага был в нескольких местах прожжен, а на лице краснело большое пятно.

— Вас-то обоих зачем сюда принесло? — прошипел Кульп. — Тут поблизости разгуливает верховный маг. Как и зачем он здесь — одному Клобуку известно. Но хуже всего, что теперь он узнал про меня, и потому рядом со мной небезопасно. Я едва уцелел после его нападения.

— Так это ваш крик мы слышали? — спросил Дюкр.

— А вы испытайте такое на собственной шкуре! У меня все кости гремели. Мне казалось: еще немного, и я развалюсь по кусочкам. Штаны, правда, утратили свою безупречность. Но, как видите, я жив.

— Пока жив, — уточнил Буян.

— Спасибо за напоминание, — огрызнулся боевой маг.

— Нам тут требуется… — начал Дюкр.

Небо над ними озарилось ярчайшей молнией. Огненная струя хлынула вниз, опрокинув всех троих на землю. Наравне с Кульпом и матросом историк взвыл от боли, когда магическая сила вцепилась ему в тело. У него заледенели кости, а руки и ноги сотрясались от волн пронзительной боли. Напрасно Дюкр усилием воли пытался унять крик; вместо этого он кричал еще громче, пока беспощадная боль не добралась до мозга, и перед глазами не встало кровавое марево. Дюкр катался по земле, отчаянно тряся руками и ногами. Боль цепко держала его. Магия уничтожала каждую клеточку его бытия.

Потом боль ушла. Дюкр лежал неподвижно, уткнувшись одной щекой в прохладную дорожную пыль. Ноги свело судорогой. Под ним было мокро, а характерный запах указывал на то, что господин имперский историк попросту обделался. Рот наполняла едкая, противная горечь.

Чья-то рука схватила Дюкра за воротник телабы. Голос Кульпа прошептал:

— Я ему тоже хорошенько вдарил. Наверное, сейчас лежит и ножками дрыгает. Вставайте, Дюкр. Нужно поскорее добраться до их судна.

— Идите вдвоем с Буяном, — ответил Дюкр. — Я поеду на лошади.

— Вы никак спятили?

Историк поднялся на негнущиеся ноги. Оказалось, боль никуда не ушла, а подстерегала его, чтобы наброситься снова. Правда, теперь ее хватка была не такой сильной.

— Я вам сказал: отправляйтесь вместе с Буяном! Вы же знаете, куда плыть.

Кульп сощурился и причмокнул языком.

— Опять решили выдавать себя за досинца?.. Клобук его знает, может вы и правы.

Бледный Буян дернул мага за рукав.

— Геслер не будет нас долго ждать.

Кивнув на прощание Дюкру, маг побежал вслед за Буяном.

Геслеру и матросам приходилось туго. У подступов к причалу на почерневшем песке валялись убитые: двенадцать рыбаков и двое каонских матросов. Геслер вместе с Честнягой и Вередом сдерживали новую волну нападавших. Их было около двух десятков. Вместе с мужчинами на малазанцев двигались разъяренные, истошно вопящие женщины. Оружия не было ни у кого — только гарпуны, деревянные колотушки и кухонные ножи. Некоторые шли на матросов с голыми руками. Еще двое малазанцев — оба раненые — находились на борту «Рипата», безуспешно пытаясь отвязать причальные канаты.

Нападавшие явно не ждали удара сзади, и Буян этим воспользовался. Когда до толпы оставалось шагов десять, он остановился, припал на одно колено и выстрелил из арбалета. Затем, перекинув арбалет через плечо, он выхватил короткий меч и нож с узким лезвием.

— Маг, ты можешь с ними справиться? — спросил Буян.

Кульп не успел и рта раскрыть, а Буян уже понесся на толпу, ударяя всех без разбору. Нападавшие заметались. Буян никого не убил, однако многих жестоко покалечил. Для рыбаков, привыкших жить своим трудом, это было даже хуже смерти. Мертвые не являлись обузой, зато увечные камнем повисали на шее своих семей.

Теперь Геслер оборонялся один. Вереда ранило, и Честняга потащил его на борт «Рипата».

Кульп чувствовал: еще одной магической атаки ему не выдержать. У него и без того кровоточили все суставы. Магу казалось, что он превратился в мешок с кровью. К утру он не сможет двигаться… если, конечно, доживет до утра. В его силах оставалось совсем немногое — сотворить какую-нибудь обманную уловку.

Кульп воздел руки и пронзительно закричал. Перед ним вспыхнула огненная стена. Она разрослась и покатилась в сторону нападавших. Люди дрогнули, затем опрометью бросились прочь. Огненные языки их догоняли. Достигнув кромки травы, стена исчезла.

— Слушай, маг, если ты умеешь такие штучки… — накинулся на него Буян.

— Это был пустой трюк, — ответил Кульп, приближаясь к судну.

— Огненная стена… пустой трюк?

— Не было никакой стены! Пойми ты, я одурачил их простой уловкой. Бежим. Пора убираться отсюда!

Веред умер, когда баркас едва отчалил от берега. В груди матроса застряло острие гарпуна, и кровь хлестала из раны, пока не вылилась вся. Геслер молча поднял мертвеца и швырнул за борт. Кроме капрала на ногах держались только трое: Честняга, Буян и Кульп. Матрос, раненный в бедро, находился при последнем издыхании, и от ворот Клобука его отделяли считанные минуты. Его товарищ затих еще раньше.

— А теперь — всем замереть! — прошептал Кульп. — Верховный маг на берегу!

Матросы затаили дыхание. Чья-то безжалостная рука зажала раненому рот, ускорив его перемещение в мир Клобука. «Рипат» почти бесшумно выскользнул из бухточки. Киль со слабым шелестом разрезал сонную воду.

Тишина их отплытия тоже была иллюзорной. Открыв свой магический Путь, Кульп наполнил пространство вокруг корабля несуществующими звуками: приглушенными голосами, скрипом снастей, плеском воды. Он намеренно сгустил тьму, придав ей едва видимый силуэт корабля.

«Только бы хватило сил», — думал Кульп.

Противник клюнул на ложные звуки и ударил в пустое место. Второй удар также был мимо цели: молния испепелила иллюзорный силуэт баркаса.

И вновь стало тихо. До Геслера и остальных дошло, что их жизнь напрямую зависит от магического искусства Кульпа. Они с надеждой глядели на боевого мага, даже не пытаясь прятать свой страх. Честняга стоял за штурвалом, впившись в рукоятки колеса. Корабль плыл сейчас только по воле ветра.

Кульпу казалось, что судно едва ползет. Его одежда, которой и так досталось, теперь взмокла от пота. Он делал все, чтобы не попасться в ловушки своей противницы. По манере вторжения, по мелочной настырности Кульп понял, что это женщина.

Над далекой хиссарской гаванью сияло яркое зарево. Матросы не хуже Кульпа понимали: плыть туда бесполезно и опасно. Семиградие охватил давно предсказываемый мятеж.

«Вот мы и в море, — думал боевой маг. — Осталась ли в Семиградии хоть одна спокойная и безопасная гавань? Геслер говорил: на борту есть все необходимое. Но хватит ли припасов, чтобы добраться до Арена? Плыть туда больше месяца, и каждый день плавания может оказаться последним. Куда разумнее было бы отправиться в Фалар, но до него шестьсот лиг».

Наскоки противницы ослабли, а затем и вовсе прекратились. Кульп сразу вспомнил слова Дюкра: «Вы же знаете, куда плыть». Геборий Легкокрылый. А ведь этот сварливый старик потащится через пустыню на безжизненный берег. Он верит, что Дюкр его спасет.

— Можете вздохнуть свободно, — объявил матросам Кульп. — Наша противница прекратила охоту.

— Какая противница? — не понял Честняга. — Ты же говорил про верховного мага.

— Я немного ошибся: это оказалась верховная колдунья.

— Ей до нас уже не дотянуться?

— Нет, парень. Видно, у нее нашлись дела поважнее.

Кульп помолчал, затем спросил капрала:

— Куда ты намерен плыть?

— Пока не решил. Главное, мы унесли оттуда ноги.

— Нам нужно пересечь пролив и добраться до отатаральского берега.

— Маг, неужели эта баба вышибла тебе мозги? Что мы там забыли?

— Здесь не береговая охрана, капрал. Здесь тебе придется выполнять мои приказы.

— А если мы сейчас выкинем тебя за борт? Что скажешь, маг? Здесь полно дхенраби, и они с удовольствием тобой закусят.

Кульп вздохнул.

— Капрал, это не моя прихоть. Мы с моим другом явились в таверну, чтобы купить лодку. А лодка нам понадобилась, чтобы спасти одного верховного жреца Фенира. Можешь скормить меня дхенраби — никто и слезинки по мне не уронит. Но если ты рассердишь верховного жреца, его вспыльчивый и своенравный бог сразу тебя заметит. Хочешь увидеть красные глаза разгневанного Фенира?

Капрал привалился к мачте и громогласно расхохотался. Буян и Честняга тоже улыбнулись.

— Вам смешно? — нахмурился Кульп.

Буян перегнулся через борт и плюнул в воду. Обтерев рот тыльной стороной ладони, матрос сказал:

— Мы уже испытали на себе гнев Фенира, маг. В Первой армии, которой больше нет, мы служили в Кабаньем полку. Потом Ласэна обрушилась на культ Фенира, и нас загнали в эту дыру сторожить никому не нужный берег.

— Но мы не отреклись от Фенира, — добавил Геслер. — У нас даже есть молодые приверженцы.

Он кивнул в сторону рулевого.

— Что ж, поплыли к отатаральскому берегу. Честняга, курс на восток. Так и держи, пока утром мы не поймаем попутный ветер.

Кульп привалился спиной к борту.

— Забыл спросить: кроме меня, кому-нибудь еще нужно отстирывать штаны?

Дюкру повезло: его лошадь оказалась цела, и он покинул деревню верхом. По обочинам дороги в неярком лунном свете мелькали человеческие фигуры. Прохладный ветер пустыни донес сюда остатки песчаной бури — уже не яростной и сметающей все на своем пути, а превратившейся в пыльную дымку. У историка запершило в горле. Подъехав к перекрестку, Дюкр остановился. Основная дорога сворачивала на юг, к Хиссару. На запад уходила неширокая караванная тропа. Историк вгляделся во тьму. Шатры! То были не просто кочевники. Совсем рядом, в какой-то четверти лиги от перекрестка, разбила свой лагерь армия мятежников.

Лагеря имперской армии подчинялись определенному порядку. У мятежников его не существовало. Тысячи шатров теснились вокруг обширного загона для лошадей. Сквозь завесу пыли тускло мерцали факелы. Внешне лагерь выглядел вполне мирным, если не считать «королевских кроватей», на которых корчились захваченные в плен малазанские солдаты. Каждая «королевская кровать» состояла из четырех длинных пик, прочно воткнутых в землю. Их острия упирались в плечи и бедра жертвы. Едва только человек попадал на такую «кровать», пики пропарывали ему тело, и он начинал сползать по их древкам вниз. Остаток жизни обреченных зависел от их веса и силы воли; тот, кто мог заставить себя не шевелиться, жил дольше. Если Клобук смилостивится над этими несчастными, к утру они будут мертвы. Если нет — жаркое солнце сделает их конец еще мучительнее.

Дюкра охватила холодная ярость. Жертвам «королевских кроватей» уже не поможешь. А вот сам он обязан выжить. Выжить на обезумевшей земле, охваченной жаждой крови и смерти, и дождаться времени отмщения. Если, конечно, отмщение в интересах богов.

Над Хиссаром вспыхивали магические молнии. Расстояние гасило оглушительный треск их взрывов. Жив ли Кольтен? А Балт? Что сталось с Седьмой армией? Сумел ли Сормо вовремя предупредить их?

Дюкр поехал дальше. Армия мятежников появилась как будто из ниоткуда. Пусть ее устройство противоречило малазанским военным доктринам, но от этого армия мятежников не переставала быть армией. Там имелись полководцы, жаждущие крови и готовые удовлетворить свои кровожадные замыслы. Мятеж отнюдь не был стихийным. В деревне их атаковал верховный маг мятежников. Сколько их в армии Шаик? Пустынная ведьма не один год собирала воинство Дриджны. Наверняка в каждом городе у нее имелись свои шпионы. Шаик давно готовилась к этой ночи. А мы? Нас предупреждали. Да мы и сами чувствовали. Ощущение близкого мятежа носилось в воздухе. Почему же Ласэна вовремя не заменила Пормкваля? Какая насмешка — называть Железным кулаком бездеятельного труса! Настоящий военачальник по-иному отнесся бы к «предрассудкам Семиградия».

— Досин кимарал! — послышалось слева.

Дюкр заметил троих человек, плотно закутанных в плащи. Они стояли на обочине. Караульные мятежников? Похоже, что так.

— Да будет благословенна эта славная ночь! — ответил им историк, не собираясь останавливаться.

— Погоди, досинец! Куда ты спешишь? Тебя ждут объятия Дриджны!

Говоривший махнул рукой в сторону лагеря.

— Тороплюсь в Хиссар, — ответил историк. — Нет ничего приятнее, чем разделить радость освобождения с родственниками. У меня там племянник живет близ гавани.

Дюкр осадил лошадь.

«Вот у кого я могу спросить про Седьмую», — подумал он.

— Вы не знаете, в Хиссаре успели перерезать глотки всем мезланцам? Или Седьмая армия все еще торчит костью в нашем горле?

Мятежники расхохотались.

— Седьмой больше нет. Этих хваленых вояк порубили прямо в постелях. Тепленькими. Хиссар свободен от мезланской заразы!

— Тогда не стану задерживаться. Прощайте, друзья!

Дюкр пустил лошадь быстрым галопом. Погони за ним не было. Мятежники упивались победой.

«Седьмая разбита. Неужели и Кольтен сейчас корчится на одной из "королевских кроватей"?»

Разум историка отказывался в это поверить, но такое вполне могло случиться. Наверное, мятежник не солгал: нападение было внезапным и подкреплялось магией.

«А меня как раз сегодня угораздило потащить Кульпа в эту деревню!»

Как бы ни уповал Кольтен на силу воплощения Сормо Эната, нынешний колдун еще совсем мальчишка. Не настолько он крепок, чтобы выдержать натиск мятежных магов. Расквасить им несколько носов — вот и все, на что сейчас способен Сормо. Малазанцы и без магов храбро сражались до последнего. Надеясь на легкую победу в Хиссаре, мятежники просчитались. Жестоко просчитались.

Но он обязан все это увидеть собственными глазами. Звание имперского историка (Дюкр не любил слова «историограф») обязывало. К тому же у него было одно важное преимущество: обличье досинца позволяло ему находиться среди врагов. Риск? Ну и что? Он выведает все, что сумеет. Когда наступит час возмездия, его сведения очень пригодятся. Дюкр никогда не считал себя кабинетным ученым. История имеет дело не с абстрактными истинами. Да, он станет малазанским шпионом. Он отомстит и за тех несчастных, кто медленно умирал на «королевских кроватях», и за всех остальных.

Дюкр оглянулся назад. Над рыбачьей деревушкой полыхало зарево. Магические атаки продолжались. Историк придержал лошадь, затем поехал дальше. Кульп уцелел, а среди береговой охраны есть бывалые воины. Скорее всего, маг бежал вместе с ними на их баркасе. Дюкр не сожалел о том, что не поплыл с ними. Там он был бы скорее помехой, чем помощником.

Ему не хотелось думать, как сложилась бы участь боевого мага, останься Кульп в Хиссаре. Потом Дюкр вспомнил о Гебории. Вряд ли Кульп убедит матросов плыть за этим желчным безруким стариком.

«Я сделал все, что смог. Пусть теперь тебя спасает твой Фенир».

Беженцев на дороге не было. Похоже, неистовый призыв к оружию пожинал обильную жатву — каждый торопился объявить себя воином Дриджны, в том числе и старики, матери семейств и даже дети. Но неужели никому из живущих в Хиссаре малазанцев не удалось выбраться из города? Ответа на этот вопрос Дюкр не знал. Насыпная дорога была совершенно пуста.

Впрочем, не совсем пуста. Над головой Дюкра, загораживая обзор, толпились сотни бабочек-плащовок. Они летели не на хиссарские огни, а на пир, поскольку питались мертвечиной. Казалось, все плащовки Панпотсун-одхана неслись сейчас к Хиссару.

Дюкр смотрел на мелькание радужных крылышек. Они ничем не угрожали историку, но ему стало страшно. «Вестники смерти многочисленны и разнообразны». Дюкр сдвинул брови, пытаясь вспомнить, где он слышал эти слова. Наверное, то была фраза из нескончаемых песнопений в честь Клобука. Жрецы распевали их в Анте, празднуя сезон Тления.

В сумраке показались первые домишки хиссарской окраины. Лачуги и хижины громоздились на вершине холма, обрывавшегося к берегу. Здесь уже пахло не пылью песчаной бури, а дымом. Пахло разрушенным городом, гневом и слепой ненавистью. До чего знакомый запах! Дюкр вдруг почувствовал себя очень старым.

Дорогу перебежали двое ребятишек и скрылись в тени лачуг. Один из них хохотал: громко, почти безумно. Такой смех и в устах взрослого страшен, а тут ребенок. Историка передернуло. По спине опять поползли мурашки.

«Неужели меня уже пугают дети? Пугают, потому что я здесь чужак».

Пожаров в городе хватало. В отсветах пламени переливались крылышки плащовок. Хищные бабочки то скрывались в струях Дыма, то выныривали снова. Историк подъехал к тому месту, где дорога становилась главной городской улицей. От этого места отходила еще одна дорога, ведущая в расположение имперской армии. Над казармами поднимались клубы черного дыма. Высоко в небе их подхватывал ветер пустыни и нес к морю.

«Этих хваленых вояк порубили прямо в постелях». Хвастливые слова мятежника вдруг обрели зловещую правдоподобность.

Хиссар продолжал гореть. Рушились пылающие балки перекрытий; не выдерживая жара, лопались кирпичи, на мелкие кусочки разлетались каменные плиты. И кругом был дым, разноцветный дым. Из центра города все еще слышались крики. С кем еще воевали мятежники? Или, очистив город от малазанцев, они вспомнили про старые счеты?

Вытоптанная земля напоминала о лагере торговцев, где Дюкр и Сормо видели гадание, возвестившее о скором появлении вихря Дриджны. Похоже, кочевники ушли отсюда совсем недавно, оставив горы отбросов, в которых теперь с упоением рылись бродячие городские псы.

По другую сторону дороги возвышались стены Имперской цитадели. Дюкр поехал шагом, затем остановился. Историк сразу понял: без магии здесь не обошлось. Маги мятежников нанесли четыре удара, и каждый пробил в стене проем, достаточный для прохода шеренги солдат. Вместе с обломками камней, повсюду валялись убитые. Почти ни на ком из мятежников не было доспехов. Дюкр взглянул на раскиданное оружие нападавших. Старинные копья, мясницкие тесаки, лопаты, вилы.

Чувствовалось, Седьмая армия стояла насмерть. Магия не спасла мятежников: малазанцы косили нападавших десятками. Дюкр пригляделся. Убитые малазанские солдаты были в полном боевом облачении. Значит, Кольтен все-таки предчувствовал нападение. Вдруг кому-то из малазанцев все же удалось вырваться? В душе историка слабо шевельнулась надежда.

Взгляд историка переместился чуть дальше. Перед внутренними воротами Имперской цитадели, рядом с телами хиссарцев, он увидел два лошадиных трупа. И ни одного мертвого малазанского копьеносца. Либо они каким-то чудом сумели выбраться отсюда без потерь, либо у них нашлось время забрать убитых и раненых товарищей. Похоже, малазанцы действовали не впопыхах, а весьма организованно.

«Кто же их вел? Кольтен? Балт?»

Дюкр обвел глазами мостовую. Он вспомнил, как совсем недавно шел по этой улице, направляясь на первую встречу с Кольтеном. Тогда улица была пуста из-за проливного дождя, сейчас — из-за мятежа. На камнях мостовой и под ореховыми деревьями лежали только трупы. Если бои еще не закончились, они переместились в самый центр Хиссара. Дюкр слез с лошади и подошел к одному из проломов в стене, старательно обходя липкие от крови камни. Большинство нападавших, как он понял, были убиты «ежами» — стрелами, чьи головки усеяны металлическими колючками. Стреляли почти в упор, и практически каждое попадание оказывалось смертельным. Многочисленной, но скверно вооруженной и не умеющей воевать толпе противостояла армия. По другую сторону ворот Дюкр не увидел ни одного трупа.

На плацу было пусто. На случай, если толпа все же прорвется через проломы, малазанцы возвели дополнительные заграждения, но они не понадобились.

Все указывало на то, что и казармы, и здания Имперской цитадели подожгли… сами малазанцы. Зачем? Возможно, Кольтен решил показать мятежникам, что Седьмая армия и викан-цы не собираются отсиживаться за стенами. Стало быть, они построились в колонны и выступили в город. Но как далеко они сумели продвинуться?

Дюкр вернулся туда, где оставил лошадь, и вновь забрался в седло. Он и не заметил, как рассвело. Над Малазанским кварталом все еще клубился дым. Утро было непривычно тихим. Пугающе тихим, ибо Хиссар просыпался рано, и в такой час на его улицах вовсю кипела жизнь. Трупы убитых вдруг показались Дюкру карнавальными чучелами, которых уставшие веселиться горожане бросили где попало. Он бы почти поверил в эту бредовую мысль, если бы не плащовки, густо облепившие каждого мертвеца.

Уши Дюкра ловили отдельные крики. Где-то далеко лаяли собаки, мычали мулы. Подожженные здания продолжали гореть. Их было некому тушить, и огонь находил себе все новую и новую пищу.

На подъезде к Малазанскому кварталу Дюкр увидел первые следы кровавой бойни. Судя по всему, мятежники вломились сюда одновременно с началом штурма Имперской цитадели. Атака была яростной и совершенно неожиданной для богатых торговцев и знати, жившей в этом месте. Дома охранялись, но могли ли малочисленные караульные сдержать натиск обезумевшей толпы? Их смели. Теперь никто не мешал мятежникам выволакивать на улицу целые семьи. Расправа была скорой.

Лошадь Дюкра опасливо пробиралась между телами. Историк закусил губы, не позволяя разуму воссоздавать картины недавних безумств… У мужчин были вспороты животы. Но этим зверства мятежников не кончились. Выдернутыми кишками они душили зверски изнасилованных женщин. Жен, матерей, дочерей, сестер. Детям постарше разбивали черепа, младенцев насаживали на острые железные прутья, на каких тапухаралы обычно носили свою снедь. Зная нравы Семиградия, Дюкр предположил, что приглянувшихся женщин и девушек мятежники забрали с собой.

Имперский историк становился все отрешеннее. Он — свидетель. Только свидетель. Его сердце и чувства должны оставаться холодными и сосредоточенными, иначе случившееся захлестнет и опрокинет его, лишив рассудка. Он ощущал эту грань. Безумие подстерегало его на каждом шагу, терпеливо, будто змея, выжидающая жертву. Дюкр знал: он не имеет права сойти с ума. Кто же тогда запомнит все это? Он знал и другое: чувства запоздало ему отомстят. Картины чужих страданий ворвутся в его сны, и он будет просыпаться весь в поту, с дрожащими руками. А его вера в империю даст новые трещины.

Улица, по которой ехал Дюкр, пересекала площадь. Там историк ожидал увидеть новые следы кровавых забав мятежников, но увидел совсем другое. На площади мятежникам устроили засаду и перебили всех. По ним стреляли из арбалетов. Из многих трупов стрелы были извлечены; остались лишь сломанные. Дюкр спешился и поднял одну из стрел. Виканцы! Картина случившегося начинала проясняться.

Итак, мятежники напали на казармы, стремясь не выпустить Кольтена и его солдат в город. Быть может, командир мятежников рассчитывал с помощью магии полностью уничтожить Седьмую армию и виканцев. Но здесь мятежники крупно просчитались. Виканцы прорвали окружение и помчались в Малазанский квартал. Видимо, они знали о начавшейся там бойне, однако предотвратить ее уже не смогли. Тогда виканцы обогнули квартал и устроили засаду на площади. Предвкушая расправу, мятежники даже не подумали расставить дозорных вокруг квартала.

Виканцы перебили их всех. Они не опасались ответного удара — мстить было некому. Ни один мятежник не сумел скрыться от их стрел. Бросать годные к использованию стрелы виканцы тоже не привыкли. Но куда они направились потом?

Размышления Дюкра прервали шаги, послышавшиеся сзади. Историк обернулся. Из ворот богатого дома вышел отряд мятежников. Эти были хорошо вооружены. В руках они сжимали копья, на поясе у каждого висела кривая сабля. Под красными телабами блестели кольчуги. С этим одеянием никак не вязались бронзовые шлемы городской стражи.

— Какое ужасающее злодеяние! — запричитал Дюкр, подражая протяжной речи досиицев. — Тела погибших героев взывают к мести.

Сержант, командующий отрядом, настороженно оглядел историка.

— У тебя на одежде пыль пустыни. Откуда ты явился?

— С севера. Близ гавани у меня здесь живет племянник. Я торопился к нему.

— Если он жив, старик, то сейчас идет вместе с воинами Камиста Рело, — сказал сержант.

— Мы выбили мезланцев из Хиссара, — похвастался стоявший рядом с ним солдат. — Их было больше, чем нас, но они все равно бежали да еще потащили с собой десять тысяч беженцев.

— Прикуси язык, Гебур! — оборвал его сержант. — Мы тоже сейчас отправляемся к Рело. Пошли с нами, досинец. Да благословит Дриджна каждого, кто встанет в ряды священной армии для окончательной расправы с мезланцами!

«Вот почему вокруг так пусто. Мятежники объявили воинскую повинность. Хочешь не хочешь — вставай в ряды священной армии».

— Я непременно присоединюсь к вам. Только съезжу туда, где живет племянник, разузнаю, что с ним. Когда-то я поклялся своему умирающему брату, что не оставлю его сына…

— Клятва очистить Семиградие от проклятых мезланцев важнее всех прочих клятв, — хмуря брови, заявил сержант. — Дриджна нуждается в твоей душе, досинец. Настал час Откровения. Наши армии собираются повсюду. Если твой племянник мертв, ты ему уже ничем не поможешь. А если жив — он ушел с солдатами Дриджны. Не трать понапрасну время.

Дюкр задумался. Если и дальше упорствовать, напирая на родственную заботу, неизвестно, чем это кончится. Если же он пойдет с отрядом, то вызовет меньше подозрений и сможет больше разузнать.

— Ты прав, сержант. Я иду с вами.

Лошадей у отряда не было. Дюкр вел свою под уздцы, шагая вместе с мятежниками по Малазанскому кварталу. Отсержанта он узнал, что армия Камиста Рело движется на юго-запад, к равнинам. Мезланцы, выйдя из Хиссара, естественно, направятся туда, ибо куда еще им бежать? Конечно же, в Сиалк, до которого всего двадцать лиг. Эти мезланские псы не подозревают, что Сиалк стал свободным в ту же ночь, что и Хиссар. Уцелевшие мезланцы бежали оттуда тысячами. Что ж, если глупому командиру мало хиссарских беженцев, висящих у него на шее, он получит новых. Но сначала мезланцам придется иметь дело с тремя племенами, воины которых уже собрались на равнине.

Историк узнал также, что силы Камиста Рело значительно превосходили численность его врагов. В трехдневный срок армия Рело должна будет окружить ненавистных мезланцев и окончательно их уничтожить.

Слушая сержанта, Дюкр одобрительно кивал головой, выражая свое «восхищение». Попутно он обдумывал услышанное. Камист Рело был верховным магом. Считалось, что он погиб более десяти лет назад, соперничая с Шаик за право возглавить воинство Дриджны. И малазанцы поверили в гибель Рело. Оказывается, Шаик не стала убивать своего соперника, превратив его в союзника. Надо отдать пустынной ведьме должное: она ловко дурачила малазанцев слухами о постоянном соперничестве в рядах ее армии. В Арене привычно твердили, что Шаик нечего опасаться: ее окружение перегрызется и продаст друг друга малазанцам. И никто не удосужился проверить, так ли это. Вот и расплата за собственную беспечность. Отряд подошел к городским воротам.

— Мезланская армия — большой зверь, — сказал сержант. — Но этот зверь серьезно ранен и истекает кровью. Вот увидишь, досинец: через три дня зверь будет убит.

Историк задумчиво кивал, вспоминая охоту на кабанов в лесах северной части Квон Тали. На охоте гибли не только звери, но и охотники. Кто-то рассказывал ему, что большинство охотников гибнет уже после того, как зверь смертельно ранен. Торжествуя близкую победу, они забывают о всякой осторожности. Вот и этот сержант считает, что победа у мятежников уже в кармане. Не рано ли? Пусть зверь истекает кровью, но он пока еще жив.

Пол в этом помещении был вогнутым. Словно войлок, его покрывал толстый слой пыли. Они опустились на треть лиги в недра скалы. Каменные стены были все в трещинах. Трещины покрывали и сводчатый потолок. И посреди, утопая в пыльных барханах, лежал… рыбачий баркас. Он накренился на один борт. С мачты свисал полуистлевший парус. Суденышко изрядно рассохлось; окажись сейчас вместо пыльного пола вода, баркас явно дал бы течь.

— Ничего удивительного, — сказал Маппо, останавливаясь у входа.

Икарий молча обошел его и приблизился к баркасу.

— Пять лет, не больше. Запах морской воды еще остался. Узнаешь тип лодки?

— Можешь сердиться, но я никогда не обращаю внимания на такие мелочи, — вздохнул трелль.

Икарий дотронулся до посеревших досок кормы.

— Думаю, Искарал Паст хотел, чтобы мы нашли эту лодку, — сказал полуджагат.

— Если помнишь, старик без конца твердил о своей метле. Не называл же он лодку метлою!

— Метла и так найдется. Еще мне думается, для нас с тобой важен не предмет поисков, а это путешествие.

Маппо настороженно поглядел на друга, затем улыбнулся.

— Мы только и делаем с тобой, что путешествуем.

Трелль подошел к баркасу и принюхался.

— Что-то я не чувствую никакого запаха морской воды.

— Может, я преувеличил.

— Я еще готов поверить, что лодка лежит здесь пять лет, а не пять веков. Но зачем она нам? Рыбачий баркас глубоко под землей? Отсюда до ближайшего колодца — и то лиг тридцать, не говоря уже про море. Скорее, это очередная загадка верховного жреца.

— Возможно, — согласился Икарий.

— Но ты-то сам узнал ее тип?

— Увы, Маппо, я понимаю в лодках и кораблях столько же, сколько ты. Боюсь только, что мы не оправдали ожиданий Искарала Паста.

Трелль только хмыкал, наблюдая, сколь внимательно Икарий осматривает лодку.

— Смотри-ка… На дне — рыбачьи сети. Какое искусное плетение. Они попали сюда вместе с рыбой. Видишь, кости остались? А это…

Икарий нагнулся и что-то достал со дна лодки. Когда он выпрямился, изумленный Маппо увидел в руках друга… метлу Искарала Паста.

— И что теперь? Начнем подметать пол? — спросил трелль.

— Думаю, нам нужно вернуть ее хозяину.

— Лодку или метлу?

— Серьезный вопрос, друг мой, — сказал Икарий. Маппо оставалось лишь пожимать плечами. Он вовсе не думал о серьезности вопроса. У него испортилось настроение. Сколько уже времени они болтаются под землей, потворствуя капризам сумасшедшего старика. Маппо честно попытался задуматься над смыслом загадки, но его разум воспротивился. После долгого молчания он вздохнул:

— Здесь не обошлось без Дома Тени. Кто-то из того мира захватил старика и лодку и перенес обоих сюда. Не берусь гадать, принадлежала ли лодка Пасту. Что-то плохо верится в его рыбацкое прошлое. Во всяком случае, я не слышал от него ни одного матросского ругательства, ни одного соленого словечка или шутки.

— Значит, это не его лодка.

— Но тогда чья?

— Ты сочтешь меня сумасшедшим, но остаются лишь двое возможных владельцев: мул и слуга.

Маппо кивнул, почесывая щетинистый подбородок.

— Замечательная картина: мул выходит на лодке в море и закидывает сети. Не удивлюсь, если какой-нибудь бог залюбовался этим зрелищем и решил перенести лодку вместе с мулом и сетями сюда. Для лучшей, так сказать, сохранности.

— Да. Только вот зачем лодка здесь, где нет ни озера, ни даже маленького пруда? Увы, она не могла принадлежать мулу. Остается слуга. Вспомни, как ловко он карабкался на стену.

— Ты еще вспомни его жуткий суп.

— Я тебе который раз повторяю: то был не суп, а белье, которое он кипятил в котле.

— Ты прав, Икарий. Раз он стирал белье, ему ничего не стоит раздобыть воды и для лодки.

— Конечно. Для него это пара пустяков. Икарий поднял метлу, словно знамя.

— Искарала Паста ждут новые вопросы. Ну что, дружище? Самое время пускаться в обратный путь.

Через три часа Икарий и Маппо нашли верховного жреца Тени сидящим за столом в библиотеке. Паст склонился над колодой Драконов.

— Вы запоздали, — проворчал старик, не поднимая головы. — Колоду просто распирает от магической силы. А знаете почему?

Внешний мир бурлит событиями, и ваша привычка оставаться в неведении просто смешна и нелепа. Добавлю, еще и опасна.

— Прислушайтесь к совету карт, путники, иначе я вам не завидую.

Презрительно хмыкая, Маппо прошел туда, где на полке стояли кувшины с вином. На Икария слова старика оказали совсем иное действие. Он выронил из рук метлу, и она гулко ударилась о плиты пола. Затем полуджагат пододвинул себе стул и сел напротив Паста. Чувствуя, что спокойной беседы не получится, трелль вздохнул, налил две кружки вина и вернулся к столу.

Верховный жрец взял колоду в обе руки, поднял их и с закрытыми глазами произнес молчаливую молитву Повелителю Теней. Затем он стал раскладывать карты по спирали. Первой на стол легла срединная карта.

— Обелиск! — выдохнул Икарий, беспокойно ерзая на стуле. — Так я и знал! Прошлое, настоящее и будущее сходятся в одной точке.

— Клобук меня накрой! — прошептал Маппо.

Искарал Паст положил вторую карту. Ее левый верхний угол накрыл правый нижний угол Обелиска.

— Ага! Веревка — покровитель ассасинов!

Старик торопливо стал раскладывать остальные карты, громко называя каждую из них, словно его собеседники были слепыми или никогда прежде не видели колоду Драконов.

— Опонны… Так, братец наверху. Удача, которая толкает неведомо куда, а на самом деле — неудача. Просчеты, опрометчивые поступки, дурное стечение обстоятельств… Скипетр… Теперь Трон… Дама Верховного Дома Жизни… Пряха Верховного Дома Смерти… Воин Верховного Дома Света… Рыцарь Жизни… Каменщик Мрака…

Искарал Паст выложил еще дюжину карт, затем откинулся на спинку стула и сощурил глаза. Рот его был широко раскрыт от изумления.

— Возрождение. Воскрешение без перехода через врата Клобука. Возрождение…

Старик поднял голову. Икарий смотрел на него.

— Вы должны отправиться в путь. Совсем скоро, — произнес Паст.

— Опять поиски? — спросил Икарий.

Маппо знал этот тихий, спокойный тон, от которого у него всегда шевелились волосы на затылке.

— Да, поиски. Неужели ты сам не видишь? — рассердился Паст.

— Что я должен видеть? — прошептал Икарий.

Не догадываясь, что его жизнь висит на волоске, Искарал Паст встал и обвел рукой карточный расклад.

— Глупец! Все перед тобой! Мой господин, Повелитель Теней, разжевал все так, что даже младенец поймет! И как ты мог прожить столько веков и не набраться ума?

Раздосадованный Искарал Паст накрыл руками остатки волос на своей голове. Старик подпрыгивал на месте.

— Обелиск! Неужели ты не видишь, в каком месте легла эта карта? А дальше? Каменщик, Пряха, Скипетр, Дамы, Рыцари, Короли, Шуты!

Икарий молниеносно оказался возле старика. Схватив Паста за шею, он приподнял верховного жреца и протащил по столу. Глаза Паста округлились. В горле у него булькало, а сам он сучил ногами.

— Друг мой, — предостерег Икария Маппо, опасаясь, что ему придется вмешаться, пока не стало слишком поздно.

Потрясенный вспышкой собственного гнева, Икарий выпустил старика.

— Говори просто и понятно, жрец, — тихо потребовал он. Искарал Паст продолжал елозить по столу, сбрасывая карты на пол. Когда же он решился поднять глаза на Икария, они были полны слез.

— Вы оба должны немедленно отправляться в священную пустыню, — срывающимся голосом произнес Паст.

— Зачем?

— Ты еще спрашиваешь, зачем? Шаик мертва!

— Этот старик не умеет отвечать напрямую, — сказал Маппо. — Может, он таким родился.

Они сидели в каморке трелля. Искарал Паст ушел отсюда несколько минут назад, требуя, чтобы они немедленно отправлялись в путь. Слугу в последний раз они видели, когда уходили вниз.

Икарий молча кивал.

— Старик упомянул воскресение. Похоже, внезапная смерть Шаик угрожает опрокинуть все пророчества, если только «возрождение» не означает ее возвращения от врат Клобука.

— И что же, Искарал Паст рассчитывает, что мы станем повивальными бабками этого возрождения? Я так рад, что пустынная ведьма мертва. Пусть теперь Клобук печется о ней. Мятеж — это всегда моря крови. Если смерть Шаик остановит мятеж и не даст ему вспыхнуть, зачем нам вмешиваться и ставить себя под удар?

— Ты боишься гнева богов? — спросил Икарий.

— Я боюсь, что мы окажемся игрушками в их руках или в руках их приспешников. Ты не хуже меня знаешь: для большинства богов кровь и хаос в мире смертных — это вино и яства. Особенно для тех, кто не прочь и сам вмешаться. Я не хочу становиться их пособником.

— И я тоже не хочу, — сказал полуджагат, подымаясь со стула. — Тем не менее, я бы не отказался взглянуть на воскресение. Мне интересно: какой должна быть уловка, позволяющая вырвать душу из когтей Клобука? Насколько я слышал, каждая попытка воскресения доставалась исключительно дорогой ценой. Намного дороже, чем думали те, кто на это отваживался. Даже если Клобук и отпускает душу, он делает все, чтобы остаться в выигрыше.

Маппо закрыл глаза, потирая свой широкий, покрытый не одним шрамом лоб.

«Друг мой, зачем мы здесь? Что мы здесь делаем? Я вижу, с каким отчаянием ты ищешь ответы на свои вопросы. Если бы я мог говорить с тобой открыто, я бы предостерег тебя от дальнейших поисков истины».

— Семиградие — древняя земля, — сказал он. — Мы даже не подозреваем, какие силы дремлют в ее песке и камнях. А ведь они копились век за веком. Когда мы оказываемся на подступах к Рараку, у меня всегда появляется такое чувство, будто я иду по узенькому мостику над пропастью. Или бреду над бурным морем по тонкой паутине. Этот древний мир беспокойно ворочается в своем сне, и куда сильнее, чем прежде.

«Не буди это место, друг мой, чтобы оно не разбудило тебя», — мысленно добавил трелль.

— Как бы там ни было, я все равно пойду, — сказал Икарий. — Ты идешь со мной?

Не поднимая глаз от щербатого каменного пола, Маппо медленно кивнул.

Стена песка упиралась прямо в небо цвета охры. Где-то за этим яростно кружащимся вихрем находилась священная пустыня Рараку. Скрипач, Крокус и Апсалара, остановив своих взмыленных лошадей, рассматривали местность. Тропа, по которой они ехали, сбегала вниз по склону холма и уходила в пустынные пространства. Достаточно углубиться в Рараку на тысячу шагов, как привычный мир исчезнет.

Их ушей достиг отдаленный гул.

— Вряд ли это просто обыкновенная песчаная буря, — сказал Крокус.

У него с самого утра было муторно на душе — ночью Моби снова исчез. Крылатая обезьянка вспоминала повадки предков, и Скрипач предположил, что теперь Моби вряд ли вернется.

— Когда я слышал про этот вихрь, — продолжал Крокус, пытаясь рассуждениями вслух отвлечься от тягостных мыслей, — мне он казался… ну, чем-то вроде… легенды, что ли. Или верования. Неужели эта стена песка и есть вихрь? Тогда что это? Гнев пустынной богини?

— И как в сердце песчаной бури может зародиться мятеж? — подхватила Апсалара. — Тут глаза страшно открыть, не то чтобы идти куда-то воевать. Правда, может, это только преграда, а за нею все спокойно?

— Похоже, что так, — согласился Крокус.

— Нам все равно придется ехать вперед, — напомнил им Скрипач.

От приближающихся гралийцев их отделяло каких-нибудь десять минут. Лошади кочевников тоже устали. Скрипач прикинул: преследователей никак не меньше двадцати человек. Даже учитывая навыки Апсалары и «морантские гостинцы» в его заплечном мешке, столкновение с ними не сулило ничего хорошего.

Сапер посмотрел на своих спутников. Солнце и ветер сделали их лица бронзовыми; лишь в уголках глаз оставались белые полоски. Губы потрескались, возле рта появились несвойственные их возрасту морщины. Голодные, мучимые жаждой, из последних сил держащиеся в седле. Скрипач и сам был не в лучшем состоянии. Пожалуй, даже в худшем, ибо Крокуса и Апсалару выручала молодость.

«Что бы я сейчас вам ни сказал, вы мне не поверите. Но однажды Рараку уже пометила меня, и я знаю, в какое пекло мы лезем».

Спутники не торопили Скрипача, хотя топот гралийских лошадей становился все громче. Если он медлит, значит, на то есть свои причины.

— Я хочу побольше узнать об этой пустыне. О ее силе, — сказала Апсалара.

— Скоро узнаешь, — огрызнулся Скрипач. — А пока обвяжите лица платками, да потуже. Сейчас отправимся здороваться с вихрем.

Стена песка поглотила их. С первых же секунд песчинки набились под плащи, и тысячи острых коготков заскребли по коже. Складки одежды затрепетали на ветру. Вверх взметнулись даже концы поясных веревок. Уши путников наполнились гулом, угрожавшим расколоть череп.

Пустыня Рараку пробудилась. Скрипач и раньше, проезжая по просторам пустыни, ощущал ее подспудное движение, чреватое непредсказуемыми кошмарами в будущем. Теперь будущее стало настоящим. Стихия вырвалась на свободу.

Пригнув головы и сердито фыркая, лошади брели шагом. Песчинки хлестали по лошадиным мордам, набивались в гривы. Их ноги не вязли в песке — весь этот мелкий белый песок кружился сейчас в воздухе. То, что пустыня терпеливо скапливала веками, вихрь разметал в считанные минуты.

Дальше ехать было невозможно. Путники спешились, прикрыли лошадиные головы чепраками и взяли животных под уздцы.

Под подошвами хрустели человеческие кости, ржавые обломки доспехов, истлевшие колеса повозок, ноги путались в обрывках конской и верблюжьей упряжи, лоскутах тряпок и кожи. Кое-где попадались камни древних построек. Пустыня вовсе не была пустой, и изобилие следов жизни повергло Скрипача в трепет. Его ноги ступали по минувшим векам, если не эпохам.

Неожиданно из-за песчаной завесы проступили очертания какой-то насыпи. Она была выше человеческого роста. Скрипач окинул ее взглядом.

— Полезли наверх, — коротко бросил он спутникам и повел коня по довольно крутому склону.

По верху насыпи шла… мощеная дорога. Ее камни были гладко обтесаны и плотно пригнаны друг к Другу. Скрипач остановился. Дорога была прямой как стрела. Ни единого изгиба или поворота. Таких дорог в нынешнем Семиградии строить не умели.

Крокус с Апсаларой тоже выбрались на дорогу.

— А я думал, в Рараку вообще нет дорог! — удивился парень. Из-за гула ветра каждое слово ему приходилось выкрикивать.

Скрипач лишь покачал головой.

— Нам лучше ехать по ней, — продолжал Крокус. — Здесь хоть не так песком хлещет.

Скрипач попытался определить, откуда и куда может вести эта дорога. Та часть, что была у него по правую руку, уходила на юго-запад, в самое сердце Рараку. Другая часть вела в сторону Панпотсунских холмов — то есть почти туда же, откуда они приехали. Понятно, что ехать назад не имело смысла. Оставалось одно — двигаться в глубь пустыни. Говорят, в самом сердце Рараку есть оазис. Наверное, именно там Шаик и собирала свою мятежную армию. Но далеко ли до того оазиса? И есть ли на пути к нему другие колодцы? Должны быть. Те, кто строил дорогу, не могли не подумать о воде.

«Тремолор, — вдруг вспомнил Скрипач. — Быстрый Бен рассказывал, что у пустыни Рараку есть сердце. Ее сердце — Тремолор, один из Домов Азата… Если богам будет угодно, мы достигнем оазиса».

Скрипач забрался в седло.

— Едем в ту сторону, — сказал он, указывая на юго-запад. Его спутники безропотно подчинились.

«А ведь они научились слушаться меня. Совсем как малые дети, которые боятся потеряться. Им кажется: раз я уже бывал в Семиградии, то мне здесь все знакомо до мелочей. Я же не Калам. Клобук меня накрой, если я толком знаю, что делать дальше. Вряд ли они обрадуются, если я объявлю, что теперь мы отправляемся на поиски таинственного Тремолора. Быстрый Бен не слишком охотно рассказывал о нем. Но даже если все сказанное им — правда, нам-то сейчас от этого какая польза? Апсалара мечтает поскорее попасть в родные края, а не в лапы фанатичных приспешников Шаик. Самое смешное, что даже на пути туда мы можем не один раз умереть от жажды».

— Они настигают нас! — крикнул Крокус.

Скрипач обернулся. Гралийцы упрямо карабкались по насыпи и тащили за собой лошадей.

— Будем удирать? — спросила Апсалара.

Заметив свою добычу, воины племени торопливо садились в седла, выхватывая копья. Сквозь вой ветра слышались их воинственные крики.

— Им что, легче станет, если они нас убьют? — удивился Крокус.

— Чтобы понимать гралийцев, нужно родиться гралийцем, — ответил Скрипач. — Пока что я вижу: надеяться на разговор с ними бесполезно. Поезжайте вперед. Я поговорю с ними на другом языке.

— Ты опять задумал стрелять «морантскими гостинцами»? — не унимался Крокус.

— А ты согласен остаться здесь с проткнутой глоткой? — рассердился Скрипач.

Апсалара подъехала к саперу.

— Если тебя убьют, мы пропадем в этой пустыне.

«Ты до сих пор думаешь, что я приведу вас за ручку туда, куда нужно?» — с горькой усмешкой подумал Скрипач.

— Довольно разговоров! — прикрикнул он на Апсалару. — Поезжайте вперед. Я долго не задержусь.

Он вложил в арбалет стрелу с «огневушкой».

С копьями наперевес, гралийцы устремились к Скрипачу.

Саперу было жаль выносливых гралийских лошадей. Он не мог избавиться от этого чувства даже после того, как нажал курок и выстрелил… Стрела ударилась о камни в нескольких шагах от всадников. На мгновение взрыв заглушил рев ветра. Нападавших накрыло огненным колпаком, а затем разметало по сторонам, сбросив с насыпи. Вскоре ветер погасил пламя и унес дым. Не осталось ничего, кроме корчащихся в предсмертных судорогах тел.

«Вы устроили бессмысленную погоню за мной и нашли такую же бессмысленную смерть. Да, я не гралиец. Неужели мое самозванство так оскорбило вас? Или мы настолько разные, что все равно не поняли бы друг друга?»

— Уже второй раз «морантские гостинцы» спасают нам жизнь, и все равно они — страшная штука, — сказал подъехавший Крокус.

Скрипач молча перезарядил арбалет, кожаным шнурком закрепил костяной курок и перекинул оружие на плечо.

— Будьте наготове, — сказал он, влезая в седло. — Я не знаю, сколько их гналось за нами. Вполне можем нарваться на другой отряд. Тогда сразу же скачите во всю прыть и не оборачивайтесь.

Он слегка пришпорил коня.

Теперь в вое ветра саперу слышался довольный смех, будто песчаному вихрю понравилась бессмысленная бойня и он жаждал продолжения.

«Это голос пробудившейся пустынной богини. Богиню ведет безумие. Кто остановит ее?» — думал Скрипач.

А дорога тянулась все дальше, уводя в охристое марево. В никуда.

Скрипач мысленно выругался и отогнал тошнотворные мысли. Нужно ехать вперед. Нужно искать Тремолор, пока вихрь Дриджны не поглотил их всех.

Апторианский демон неутомимо двигался за ним — Калам различал его силуэт шагах в тридцати от себя. Ассасин был даже благодарен песчаной буре, скрывавшей навязанного ему попутчика. Созерцать эту образину, когда внутри и без того все натянуто, как тетива лука! Ему уже доводилось встречать демонов на полях сражений и на улицах растерзанных войной городов. Малазанские маги часто бросали их на подмогу, однако демоны были опасными союзниками, даже когда целиком подчинялись воле мага. Они шли напролом, выполняя лишь то, что от них требовалось, и проявляя полнейшее безразличие ко всему остальному, включая людей. К счастью для Калама, он всего лишь дважды сталкивался с вражескими демонами. В такие моменты единственным способом уцелеть было бегство. Вопреки расхожим представлениям, демоны тоже состояли из плоти и крови. Калам видел это собственными глазами, когда «шипучка» Ежа разнесла тварь на куски. Ассасин до сих пор с омерзением вспоминал увиденное. Однако уязвимость демонов не делала их менее опасными. Только отъявленные глупцы могли ввязаться в стычку с демоном, обрушив на себя его холодную ярость. Демонов не брало никакое оружие, исключая магию и «морантские гостинцы».

Апторианец напоминал Каламу громадный нож, пытающийся рассечь гранит. Один вид этой бестии вызывал у ассасина тошноту. Он прекрасно обошелся бы сейчас без подарка Шаик.

«Подарка или… соглядатая? Шаик разбудила вихрь, и теперь безумная богиня завладела ее сознанием. Благодарностью здесь и не пахнет. У Шаик не ахти сколько настоящих, опытных солдат. Такой защитник, как этот демон, очень бы пригодился ей, и в особенности сейчас. А она отправила его со мной. Пустынная ведьма не глупа. Но и я не дурак, дружище Апт, и доверять тебе не стану».

Все эти дни Калам разными способами пытался «потерять» демона. Он вставал до рассвета и тихо исчезал, растворившись в клубящемся ветре. Бесполезно. Оторваться от демона было невозможно; рано или поздно Апт догонял Калама и, как верный пес, продолжал двигаться за хозяином. Хорошо еще, что он держался на расстоянии.

Ветер бушевал над каменистыми склонами холмов. Песчинки вгрызались в известняк, оставляя трещины и борозды. Окрестные холмы старились у Калама на глазах, обнажая многочисленные морщины.

Почти неделю назад ассасин покинул Панпотсунекие холмы. Теперь он пересек плавную границу другой гряды холмов — Анибаджских. Земли к югу от Рараку были малознакомы Каламу. Иногда его заносило совсем близко к этим местам, но через холмы он не перебирался, предпочитая обходную караванную тропу, которая шла вдоль восточной кромки. Анибаджские холмы были безлюдными, хотя, если верить слухам, там стояло несколько монастырей, надежно укрытых от чужих глаз.

Вихрь Дриджны вырвался из Рараку прошлой ночью. Для Калама он не явился неожиданностью, и все равно он испытал потрясение, очутившись внутри стихии, пронизанной древней магической силой. Вихрь метался, словно голодный зверь. На душе у Калама сделалось тревожно. Он начинал сожалеть о своей затее, а силуэт апторианского демона лишь усугублял его сожаления.

Калам ехал дальше, не встречая ни явных, ни тайных признаков человеческого жилья. Только развалины древних крепостей, иногда встречавшиеся у него на пути. Если здесь и были монахи-отшельники, боги надежно прятали их от посторонних глаз.

И все же неугомонный ветер и неутомимый демон были не единственными спутниками Калама. Последние несколько часов он все время чувствовал, что кто-то идет за ним по следу. Человек? Зверь? Калам мог только гадать. Песчаная стена скрывала обзор. Каким же образом этот невидимка вышел на его след? Ветер дул не в лицо, а в спину, унося с собой запах человека и коня. Следы копыт заметало через несколько секунд. Неужели у его преследователя такое сверхострое зрение, что он видит сквозь завесу бури? Сомнительно. Оставалось единственное — магическое чутье.

«Только этого мне еще не хватало!» — со злостью подумал Калам.

Он взглянул через левое плечо. Апт, как и прежде, шел за ним. Демон не выказывал ни малейшего беспокойства (впрочем, что может знать человек о природе демонов?). Казалось бы, вид этой твари должен действовать успокаивающе, но Каламу он лишь добавлял тревоги. А что, если Апт никакой ему не защитник? Ассасин попытался отогнать пугающую мысль, но не сумел.

Неожиданно ветер ослаб. Гул и рев сменились шелестом оседающего песка. Калам остановил коня и огляделся по сторонам. Стена вихря осталась позади. Впереди, к востоку и западу, до самого горизонта тянулись свежие барханы. Над головой висело красновато-пыльное небо. Предзакатное солнце приобрело цвет кованого золота. До наступления темноты оставалось чуть больше часа.

Ассасин проехал еще несколько шагов, затем снова остановился. Что такое? Демон не появлялся. У Калама по спине поползли мурашки. Он потянулся к арбалету.

Тревогу чувствовал не один Калам. Его лошадь обеспокоенно переступала ногами, наклонив голову и прижав уши. В воздухе запахло чем-то острым и пряным. Калам спрыгнул с седла, и в то же мгновение у него над головой что-то пронеслось. Он отбросил незаряженный арбалет и выхватил из ножен свои кинжалы. Калам припал к земле. Наконец-то он увидел своего противника — громадного пустынного волка. Тот прыгнул, намереваясь вцепиться лошади в загривок, но промахнулся. Лошадь успела отскочить, и волк, задев седло, шумно приземлился. Все это время янтарные глаза зверя безотрывно глядели на Калама.

Ассасин метнулся к нему и нанес удар правым кинжалом. Слева выскочил второй волк. Оскалив пасть, мускулистый зверь опрокинул Калама на землю. Калам безуспешно пытался высвободить левую руку, придавленную волчьим туловищем. Клыки впились в кольчугу, сминая кольца.

Калам сумел извернуться и вонзить правый кинжал в волчий бок. Зверь разжал зубы и отступил вместе с кинжалом. Ассасин ухватился за рукоятку, чтобы вырвать кинжал, но не сумел: лезвие застряло в кости. Калам дернул сильнее. Лезвие из аренской стали согнулось и переломилось. Обломок остался в волчьем боку.

Воя от боли, волк принялся кататься по песку. Он извивался змеей, пытаясь дотянуться до обломка зубами.

Калам вскочил на ноги. Пока он боролся со вторым волком, с первым расправилась лошадь. Она несколько раз лягнула его копытом. Один из ударов пришелся волку по голове. Оглушенный зверь покачивался, мотая разбитой головой. На песок капала кровь.

Волков было больше — из-за песчаной стены слышались их завывания, повизгивания и щелканье зубов. Они с кем-то сражались. Калам вспомнил, как Шаик говорила о дивере, напавшем на апторианца. Тогда его атака окончилась ничем. Похоже, переместитель душ решил повторить нападение.

Лошадь Калама вдруг рванулась с места и понеслась, не разбирая дороги. Ассасин не волновался: далеко все равно не убежит. Сначала нужно добить этих двух волков. Он обернулся. Волки исчезли, оставив два кровавых следа. Видимо, торопились вернуться к стае. Меж тем сражение за песчаной завесой прекратилось. Еще через мгновение оттуда показался демон.

С его мелких острых зубов стекала кровь. Бока чудовища также были в крови. Демон покачивал своей приплюснутой головой и разглядывал Калама единственным черным глазом.

— Послушай, Апт! — крикнул ему Калам. — Мне и так бед хватает. А теперь по твоей милости я еще должен отбиваться от твоих врагов!

Длинным, похожим на змеиный, языком демон слизал кровь с зубов. Калам только сейчас заметил, что Апт дрожит. Более того: демон был ранен. На его шее темнели многочисленные раны от волчьих зубов и когтей.

— Поиски лошади придется отложить на потом. Дай-ка я сначала займусь твоими ранами.

Демон замотал головой. Калам снял с пояса фляжку.

— Я хотя бы их промою.

Калам шагнул к нему. Демон попятился и угрожающе нагнул голову.

— Ну что ж, как хочешь, — сказал ему ассасин, возвращая фляжку на место.

Калам остановился. Его поразила вся нелепость зрелища: раненый демон, сосредоточенно нюхающий пустынный воздух. Кто же на самом деле этот Апт?.. Калам заметил, что до сих пор сжимает в правой руке поломанный кинжал. Ему стало досадно. Эта пара кинжалов была у него давно, и он успел к ним привыкнуть. Они служили ему своеобразным напоминанием о его двойственности. Калам всегда считал, что служит Семиградию и империи.

«Кого из них я только что потерял?» — мысленно спрашивал он себя.

Потом Калам отряхнул телабу, повесил на плечо арбалет и двинулся дальше на юг. Позади привычно заковылял демон. Теперь он держался ближе. Передней ногой демон поддевал белый песок, который закатное солнце делало ярко-розовым.

ГЛАВА 7

Да будет смерть мне мостом.

Тоблакайская поговорка

Догорающие повозки… трупы лошадей, быков, мулов… трупы людей всех возрастов… немудреные пожитки, обрывки одежды, домашняя утварь… Все это заполняло равнину, что простиралась к югу от Хиссара. На месте последнего, отчаянного сражения громоздились горы тел. Здесь не щадили никого и пленных не брали.

Сержант мятежной армии стоял в нескольких шагах от Дюкра. Место, где они находились, называлось Винтильской впадиной.

«В летописи это сражение войдет как сражение при Батроле», — подумал имперский историк.

Так называлась деревушка, стоявшая неподалеку.

— Раненый зверь показал вам зубы, — негромко произнес он и плюнул.

«Ты показал им зубы, Кольтен, и теперь они двадцать раз подумают, прежде чем сунуться к тебе снова».

Все убитые были хиссарцами. Воины Дриджны втянули в битву даже детей. Поле сражения было изрезано почерневшими бороздами, словно кто-то из звериных богов провел по нему своей когтистой лапой. Битва заполнила эти борозды кусками обгоревшего мяса; человеческого ли, лошадиного ли — понять было невозможно. Плащовки и здесь устроили свой безумный пир. Судя по запаху, сражение не обошлось без магии. Вместе с оружием на равнине схлестнулись магические Пути. Историк не ошибся: серый липкий пепел был лучшим тому подтверждением. Дюкр не испытывал ужаса; наоборот, в глубине сердца он чувствовал странное облегчение.

Где-то сейчас Седьмая, виканцы, горстка хиссарцев, оставшихся верными империи? И с ними — десятки тысяч малазанских беженцев, потерявших все, кроме… жизни. Сражение близ Батроля ничего не решило. Армия Дриджны получила боевое крещение. Уцелевшие ее воины, поодиночке и небольшими кучками, двигались в сторону оазиса Мейла. Туда должно было подойти подкрепление из Сиалка и нескольких кочевых племен, запоздавших в пути. После этого воины Дриджны возобновят погоню за Кольтеном, и снова соотношение сил будет не в пользу свирепого виканца.

— Камист Рело жив, — сообщил один из солдат, которого сержант отправил в дозор на западный край равнины. — С севера сюда движется еще несколько наших отрядов. Их ведет верховный маг. Уж теперь мы не промахнемся.

День назад его слова звучали бы горделиво и убедительно. Сегодня он, похоже, и сам не очень-то верил тому, о чем говорил. Сержант молча слушал его, поджав губы.

— Отправляемся к оазису Мейла, — объявил он, выслушав донесение.

— Я догоню вас, — сказал Дюкр.

Сержант нахмурился.

— Вы должны меня понять, — намеренно тихим голосом произнес Дюкр, вглядываясь в поле битвы. — Сердце подсказывает мне, что где-то здесь лежит мой племянник. Я должен найти его тело.

— Ты бы сначала искал среди живых, — бросил историку кто-то из солдат.

— Если бы тебе пришлось терять близких, ты бы уважал голос сердца, — с легким укором сказал солдату Дюкр. — К вечеру я обязательно вас догоню.

Он пристально посмотрел на сержанта.

— Не задерживайтесь. Одному мне будет легче его искать. Сержант неохотно кивнул.

Некоторое время Дюкр глядел им вслед. Если когда-нибудь он и увидит сержанта и этих солдат, то лишь в качестве пленных малазанской армии. Дюкру много раз приходилось бывать в армейских лагерях и на полях сражений. И всегда его занимал один и тот же вопрос: где в человеческом разуме находится та невидимая грань, перейдя которую люди превращаются в убийц? Почему-то это место представлялось ему чем-то вроде пещеры с двумя входами. Внутри — холодно и тихо. И чем чаще входишь в эту пещеру, тем короче она становится… пока состояние убийцы не делается привычным.

Историку отчаянно захотелось как можно скорее догнать Седьмую армию. Сейчас не время быть одному; особенно здесь, на месте недавней бойни. Тут все дышит ненавистью: каждый обломок, каждый окровавленный или обгоревший кусок плоти. Недаром говорят, что места сражений сводят с ума.

Ему не встретилось ни одного мародера. Только мухи, осы, плащовки и ризанские ящерицы — слуги Клобука. Шелест и жужжание их крыльев и крылышек сопровождали Дюкра, пока он не выехал за пределы того страшного места. В полу л иге от него промчалось двое всадников, спешивших на запад. Их плащи на спинах сбились в комок, отчего всадники казались горбатыми.

Вскоре Дюкр достиг гряды невысоких холмов. Земля у их подножия была истоптана и изборождена колесными колеями. Они здесь проходили! Двигались упорядоченно, но какой обоз! По десятку повозок в ряду. А еще — запасные лошади и скот… Боги милосердные, как Кольтен рассчитывал уберечь все это? Беженцев было тысяч сорок, если не больше. И каждый требовал себе персональную охрану, считая собственную шкуру самой ценной. Тут бы даже Дассем Ультор не выдержал.

Воины Дриджны спешили на запад, а на востоке полыхал Сиалк. Дюкр понял это по характерному красно-коричневому оттенку неба. Но в отличие от Хиссара там была лишь небольшая крепость в гавани, казарма военных моряков, причал и три сторожевых баркаса. При благоволении опоннов матросы вполне могли спастись. Подумав об этом, историк покачал головой и горестно улыбнулся. Нет, скорее всего, матросы бросились спасать малазанских сограждан и погибли вместе с ними.

След, оставленный армией Кольтена и беженцами, уходил на юго-запад, в глубь Сиалк-одхана. Ближайшим городом, где они могли рассчитывать на помощь, был Карон Тепаси. До него — шестьдесят лиг по пустыне, где хозяйничают кланы тифанцев, враждебно настроенные ко всем чужакам (а к малазанцам тем более). Подумав об этом, Дюкр вздохнул. Не окажется ли Кольтен в ловушке, когда с одной стороны тифанцы, а с другой — армия Камиста Рело? Дюкр опять вздохнул. Может случиться, что сам он догонит Кольтена лишь затем, чтобы умереть вместе с солдатами и беженцами.

Историк прогнал невеселые мысли и стал думать о другом. Хиссар и Сиалк — еще не все Семиградие. И в Карон Тепаси, и в соседнем Гуране есть малазанские гарнизоны. А вдруг там мятежников перебили, едва те подняли голову? Тогда Кольтен сможет беспрепятственно двинуться дальше. Но даже если убрать всех прочих врагов, один все равно останется — расстояние. Если Кольтен надумал вести беженцев в Арен, путь туда займет многие месяцы. Пастбища для лошадей и скота найдутся, а вот с водой в тех местах очень туго, особенно в засушливое время, которое только началось. Безумие. Иным словом затею Кольтена не назовешь.

Дюкр представил себя на месте виканского полководца. Если не изнурительный путь в Арен, то что тогда? Контрнаступление?.. А почему бы и нет? Нанести по мятежникам быстрый, сокрушительный удар и вновь овладеть Хиссаром или Сиалком. Даже разрушенный, любой из этих городов предоставлял больше возможностей для обороны и защиты мирных жителей, чем пустынные пространства. Наконец, солдат и беженцев могли взять на борт корабли вернувшегося сахульского флота. Пусть Пормкваль глуп, зато адмирал Нок никогда глупостью не страдал. Уж он-то понимает, что нельзя бросать Седьмую армию на произвол судьбы, поскольку с ее гибелью погибнет и надежда на быстрое подавление мятежа.

Дальнейший след показывал, что Кольтен направился вовсе не в сторону Карона Тепаси, а к Роднику Дриджны — небольшому селению, расположенному намного восточнее.

«В таком случае я догоню их гораздо раньше», — обрадованно подумал Дюкр.

Следующая мысль погасила его радость: «Малазанцы отчаянно нуждаются в воде, и Камист Рело об этом прекрасно знает. Возможно, он готовит Кольтену ловушку. А выбор у виканца невелик».

Солнце постепенно клонилось к западу. Бескрайность пустынной степи угнетающе действовала на Дюкра. Все его надежды и страхи вдруг показались ему такими ничтожными. Да и он сам, затерянный в этих просторах, был подобен камешку или комочку сухой земли. Иногда ему встречался труп обессилевшего беженца или солдата, умершего от ран. На жаре тела мертвецов распухали, становясь темно-красными и даже черными. Если их бросали непогребенными, значит, Кольтен очень торопился.

Где-то за час до сумерек историк увидел впереди большое пыльное облако. Тифанские всадники. Они двигались в полулиге от него, торопясь к Роднику Дриджны. Значит, Кольтену нечего рассчитывать на отдых. Армию и беженцев ждет тревожная ночь, полная ужаса и потерь. Нападения на дозорных, налеты на загоны со скотом, зажигательные стрелы, выпущенные по повозкам и шатрам с беженцами.

Тифанцы медленно исчезали вдали. Лошадь Дюкра устала, но историк заставил ее скакать галопом. У тифанцев наверняка есть запасные лошади, а он угробит свою, но все равно не сумеет их опередить. Да и что изменит его появление? Зачем эта гонка? Чтобы предупредить Кольтена о том, что тому и так известно? Кольтен все это прекрасно знает. Когда-то он и сам был мятежником и гнался по Виканским равнинам за отступавшей имперской армией.

Дюкр поехал быстрым шагом. Он решил не делать привала, а продолжать путь — тогда он сумеет проехать незамеченным мимо вражеских отрядов и достичь какого-нибудь дозорного поста Седьмой армии. Однако чем больше историк думал об этом, тем меньше оставалось у него надежд дожить до утра.

В пустыне темнело почти мгновенно. Небо приобретало цвет высохшей крови, а затем становилось совсем черным. Дюкр еще раз огляделся. Он заметил медленно надвигавшееся облако. В последних лучах солнца оно переливалось тысячами неярких точек. Опять плащовки, и уже не тысячи, а, быть может, миллионы. Покинув Хиссар, они торопились на новое пиршество.

«Они — безмозглые твари, которыми движет инстинкт», — пытался успокоить себя Дюкр.

И любое сходство этого громадного облака с человеческим лицом — плод его воображения. Клобуку незачем появляться в таких местах. Властитель Смерти не был склонен к позерству; скорее наоборот, его отличала… ироничная скромность.

«Просто я поддался страху. Человеческий разум любит искать особый смысл в бессмысленных событиях. Только и всего».

Дюкр вновь пустил лошадь галопом, двигаясь навстречу вечерней мгле.

Забравшись на гребень невысокого холма, Фелисина разглядывала ожившую впадину.

«Воплощенное безумие» — других слов у нее не было.

Неужели природный мир тоже подвержен ему? Все началось неожиданно. Они свернули шатры и были почти готовы пуститься в дальнейший путь, как вдруг песок вокруг подернулся рябью, будто озерная вода под дождем или градом. Пространство заполонили блестящие черные жуки величиной с большой палец Бодэна. Их были тысячи… нет, сотни тысяч, и все ползли в одном направлении. В Гебории сразу же проснулся пытливый ученый. Старик отправился вслед за жуками, желая выяснить, куда и зачем они ползут. Он торжественно двигался среди черных волн и вскоре исчез за изгибом холма.

С тех пор прошло около получаса. Геборий не возвращался.

Рядом с Фелисиной сидел Бодэн, привалившись спиной к своему заплечному мешку. Разбойник всматривался в темноту. Он начинал беспокоиться. Фелисину тоже тревожило долгое отсутствие Гебория, но она решила не говорить об этом первой. Опять взбалмошный старик увлекся каким-то пустяком и забыл о главном. Фелисине все чаще казалось, что Геборий для них — обуза.

Припухлость на ее лице постепенно прошла, и теперь она видела и слышала как прежде. Но боль в теле не проходила. Быть может, кровососки все-таки отравили ее? Оставили свой яд, проникший еще и в душу? Она ощущала это по своим снам. Во сне Фелисина неизменно видела кровь; большая кровавая река несла ее, как пушинку. Сегодня был седьмой день их бегства из Макушки, и все это время какая-то часть ее существа только и мечтала о настоящем сне.

Бодэн хмыкнул. Фелисина открыла глаза. Геборий возвращался. Он сгорбился и своей шатающейся походкой напоминал ослика из детской сказки. Две культи на месте рук показались Фелисине хищными пастями. Вот сейчас они откроются, обнажив длинные острые зубы.

«А ведь я тоже могу писать сказки для детей. Страшные сказки. И выдумывать ничего не надо — достаточно рассказать про то, что видишь вокруг. И будут в моих сказках два страшных зверя. Один — Геборий; не то человек, не то кабан, густо покрытый татуировкой. Второй — одноухий Бодэн. Даже космы его волос не могут до конца прикрыть красный шрам на месте оторванного уха. Чем не парочка, чтобы пугать детишек?»

Геборий вскарабкался на холм.

— Невероятно, — прошептал он, готовясь надеть свой мешок.

Бодэн опять хмыкнул.

— А это месиво можно как-нибудь обойти? Мне не улыбается топать по ним.

— Нет ничего проще, — усмехнулся Геборий. — Они всего-навсего перебираются к другой западине.

— И ты считаешь это невероятным? — поддела старика Фелисина.

— Считаю, — спокойно ответил Геборий, ожидая, пока Бодэн подтянет ему лямки мешка. — Завтрашним вечером они отправятся дальше. Понимаешь? Они, как и мы, движутся на запад, к морю.

— А потом? Поплывут? — спросил Бодэн.

— Не знаю. Скорее всего, жуки развернутся и пойдут на восток, к другому берегу.

Бодэн наделсвой мешок и встал.

— Ползают как мухи по краю кувшина.

Фелисина мельком взглянула на него, вспомнив свой последний вечер с Бенетом. Они тогда сидели у Булы, и Бенет следил за мухами, ползающими по краю кувшина. Это было одно из немногих воспоминаний о нем, которое сохранила память Фелисины.

«Бенет, мой возлюбленный. Повелитель двуногих мух, ползавших по Макушке. Бодэн бросил его тело гнить, потому и боится встречаться со мной глазами. Воровская ложь всегда шита белыми нитками. Ничего, когда-нибудь он дорого заплатит мне за Бенета».

— Идите за мной, — провозгласил Геборий, утопая по щиколотку в песке.

Фелисине вдруг показалось, что ступней ног у него тоже нет. Ее всегда удивляло, с какой прытью историк пускался в путь, словно намереваясь убедить ее и Бодэна, что он вовсе не стар. На самом деле из троих он был самым слабым. Под конец ночного перехода Геборий отставал от них на несколько сотен шагов. И куда только девался его бодрый вид? Старик еле волочил ноги. Он шел с опущенной головой, сгибаясь под тяжестью мешка.

Их вел Бодэн. Никакого свитка с картой у него не было. Похоже, карта находилась у разбойника в голове, причем на удивление точная. Какой бы безжизненной ни казалась пустыня, Бодэн умел найти воду. Среди скал прятались лужицы, питаемые глубинными источниками. Бодэн ухитрялся заметить то кусочек влажной земли, то следы зверей, приходивших на водопой (самих зверей они еще ни разу не видели). Иногда вода не выходила на поверхность, и, чтобы добраться до нее, приходилось выкапывать глубокую яму.

Имевшейся у них пищи должно было хватить на двенадцать дней — на два дня больше, чем занимала дорога к побережью. Два лишних дня. Не так уж много, учитывая, что путники постепенно теряли силы. Каждую ночь они проходили все меньшее расстояние. Месяцы каторжной работы в душных рудниках Макушки серьезно подорвали их силы.

Все трое принимали это как истину, о которой вслух не говорят. Недаром время называли самым терпеливым слугой Клобука. Время кралось за ними по пятам и выжидало. Выжидало момент, когда они устанут сопротивляться и примут свою участь. Фелисина не раз думала об этом.

«Как сладостно прекратить барахтаться, но до этого нужно созреть. Духом. Бесполезно искать врата Клобука. Они появятся сами, когда туман рассеется».

— О чем задумалась, девочка? — спросил Геборий.

К этому времени они успели пересечь две гряды холмов и спуститься в бесплодную долину. Высоко в небе холодными колючими точками блестели звезды. Луна еще не взошла.

— Мы живем внутри облака, — ответил ему Фелисина. — Всю свою жизнь.

— До сих пор дурханг из головы не выветрился, — буркнул Бодэн.

— Вот уж не думал, что ты умеешь быть язвительным, — бросил ему Геборий.

Бодэн замолчал. Фелисина внутренне усмехалась. Дальше шли молча. Разбойник шагал, насупившись.

«Как же ты не любишь, когда тебя гладят против шерсти. Надо это запомнить. Теперь я знаю, чем тебя можно подрезать».

Геборий решил загладить свою вину.

— Ты прости меня, Бодэн, — сказал он разбойнику. — Меня задела явная нелепость, которую изрекла Фелисина. И знаешь, ты был совершенно прав в своей язвительности. Дурханг надолго вгрызается в человеческое сознание.

— Да будет вам, — усмехнулась Фелисина. — Если мул заупрямился, силой его не возьмешь.

— Припухлость с языка у тебя спала, а вот яд так и остался, — заметил ей Геборий.

Фелисина вздрогнула.

«Если бы старый дурень знал, насколько он прав!»

Над головами порхали рязанские ящерицы — единственные их попутчики. Поначалу Фелисине казалось, что стражники устроят за ними настоящую охоту. Но ни охоты, ни погони не было. Кому важны, кому интересны их судьбы — судьбы трех песчинок, унесенных бурей? Пустыня быстро избавляла каждого от чувства собственного величия. Неясно почему, но осознание себя песчинкой успокаивало Фелисину и даже нравилось ей.

Но тревожные мысли совсем не исчезали. Если мятеж охватил все Семиградие, их путешествие к берегу может окончиться ничем. Они будут сидеть день за днем и напрасно ждать лодку.

Разломы серебристых скал выступали из песка, как скелет гигантского дракона. За ними вновь тянулось песчаное пространство, тоже серебристое от звездного света. А еще дальше из мглы выступал силуэт не то надломившегося дерева, не то мраморной колонны. Последняя мысль показалась Фелисине совсем абсурдной. Ну кто будет ставить колонны посреди пустыни? Правда, Геборий рассказывал, что когда-то здесь простирались цветущие земли и жили люди. Но разве можно принимать всерьез его болтовню?

Ночной ветерок приятно обдувал ноги. Он же нес струйки песка. Песчаная дымка скрадывала расстояния. Вскоре Фелисина убедилась: до накренившейся колонны не пятьдесят, а целых пятьсот шагов. Местность, по которой они сейчас шли, плавно понижалась. Сама колонна (или что бы там ни было) стояла на холме. Геборий тоже заметил диковинный предмет, но ограничился своим обычным хмыканьем и прищелкиванием языком.

Когда до дерева или колонны оставалось не более сотни шагов, в небе появился серп луны. По молчаливому согласию Бодан и Геборий остановились и сняли мешки. Разбойник привалился к своему спиной, всем видом показывая, что диковинная колонна его не занимает. Геборий достал фонарь и огниво. Он высек огонь и зажег свечку, от которой обычно зажигал толстый фитиль фонаря. Фелисина даже не шевельнулась, чтобы ему помочь, а только с изумлением наблюдала, как ловко старик орудует культями рук. Подцепив фонарный крюк, Геборий встал и отправился к колонне.

То, что Фелисина издали приняла поначалу за дерево, оказалось громадным сооружением. Чтобы обхватить его основание, понадобилось бы не менее полусотни человек. Колонна была раз в десять выше человеческого роста. Изгиб начинался не у самого основания; на три пятых своей высоты колонна была прямой. Фелисину удивила ее поверхность: блестящая и какая-то… морщинистая.

Фонарь Гебория обнажил настоящий цвет колонны. Она была не серой, а зеленой. Историк остановился и задрал голову. Затем дотронулся культей до поверхности камня. Постояв еще немного, Геборий пошел обратно.

Послышалось бульканье воды. Это Бодэн пил из бурдюка, Фелисине тоже захотелось пить. Она протянула руку, и разбойник молча передал ей бурдюк. Сопровождаемый шелестом песка, Геборий вернулся и присел на корточки. Фелисина жестом предложила ему воды. Историк покачал головой. Его приплюснутое, как у жабы, лицо почему-то было хмурым.

— Ты так удивлен, как будто не видел колонн повыше, — нарушила молчание Фелисина. — А вот в Арене, я слышала, есть колонна вдвое выше этой, да еще и спиральная. Бенет мне рассказывал.

— Видел я ее, — отозвался Бодэн. — Повыше этой будет, верно. Но зато и потоньше. Эй, жрец, а эта из чего сделана?

— Из яшмы.

Бодэн равнодушно хмыкнул, однако Фелисина заметила, как на мгновение вспыхнули его глаза.

— Видал я колонны и повыше, и пошире.

— Помолчи, Бодэн, — сердито оборвал его Геборий. Историк обхватил себя руками. Поглядывая исподлобья на Бодэна, он сказал:

— Это вовсе и не колонна. Это палец.

Вместе с рассветом в окружающее пространство возвращались тени. Каменный палец поражал своим полным сходством с обычным человеческим пальцем. На яшмовой «коже» проступили морщинки, а «подушечка» была испещрена завитками узоров. Вскоре из сумрака появился второй яшмовый палец, который в темноте они приняли за скалу.

«Пальцы — часть кисти; кисть — часть руки, а рука — часть тела…»

Столь очевидное рассуждение почему-то пугало Фелисину, когда она глядела на каменные пальцы. Вот если бы здесь стояла громадная статуя. А так — только пальцы. Ни руки, ни тела.

Геборий молчал. Культю, которой он дотрагивался до яшмового пальца, историк запихнул в рукав, словно даже воспоминание о том прикосновении вызывало у него боль. Фелисина смотрела на знакомую татуировку и не могла понять: то ли ей показалось, то ли хитросплетения узоров действительно стали темнее и резче.

Бодэн поднялся и пошел ставить шатры. Он разместил их в тени каменного пальца, рассчитывая на то, что тень здесь продержится дольше. К яшмовой диковине разбойник оставался подчеркнуто равнодушным. Казалось, сейчас ему куда важнее закрепить края шатров железными спицами, которые он вдевал в латунные кольца.

Восходящее солнце принесло с собой веселый оранжевый цвет. Фелисина до сих пор не могла привыкнуть к яркости утреннего неба. Оранжевый цвет почему-то имел горький металлический привкус.

Когда Бодэн принялся за второй шатер, Геборий встрепенулся и встал. Он долго принюхивался, затем сощурил глаза и стал разглядывать небо.

— Клобук меня накрой! — прорычал историк. — Неужели мы этим не наелись?

— Ты о чем? — не поняла Фелисина.

— Буря принесла с собой отатаральскую пыль, — ответил бывший жрец Фенира.

Бодэн оторвался от работы. Он провел рукой по плечу и оглядел ладонь.

— Пыль почти осела, — сказал Бодэн.

— Все равно нам лучше забраться в шатры.

— Можно подумать, парусина нас спасет, — насмешливо возразила историку Фелисина. — Или ты забыл, как мы добывали эту дрянь? Она давным-давно отравила нас. Чего еще ты боишься?

— В Макушке у нас была горячая вода, и мы каждый день смывали с себя эту пыль.

Поддев культей лямку мешка с провизией, Геборий потащил его к шатру.

Фелисина заметила, что другая культя у него по-прежнему прижата к телу.

— Думаешь, водой можно отмыться от всех последствий отатаральской пыли? — продолжила спор Фелисина. — Почему же тогда все маги, работавшие на рудниках, умирали или сходили с ума? По-моему, ты говоришь какую-то чушь.

— Можешь сидеть здесь хоть до ночи, — огрызнулся старик.

Он залез в шатер и подтянул к себе мешок. Фелисина вопросительно поглядела на Бодэна. Тот пожал плечами и возобновил прерванную работу. Торопиться Бодэн явно не собирался.

Фелисина вздохнула. Она очень устала, но спать ей не хотелось. Если сейчас она заберется в шатер, то просто будет валяться без сна и разглядывать пятна на стенках.

— Лезла бы и ты внутрь, — сказал ей Бодэн.

— Я не хочу спать.

Разбойник по-кошачьи бесшумно подошел к ней.

— Мне ровным счетом плевать, хочешь ты спать или нет. Если останешься торчать на солнце, то потом вылакаешь больше воды. Это тебе понятно? Так что лезь внутрь, или я въеду тебе по заднице и затащу насильно.

— Будь здесь Бенет, ты бы…

— Нет больше твоего Бенета! — прорычал в ответ Бодэн. — Надеюсь, Клобук запихнул его поганую душу в самую глубокую яму.

— Сейчас ты смелый. А тогда попробовал бы встать против него.

Бодэн смотрел на нее так, будто она была мухой-кровосоской, попавшей в паутину.

— Попробовал, — с кривой усмешкой проронил он и отвернулся.

Фелисину вдруг прошиб озноб. Она рассеянно смотрела, как Бодэн подошел к другому шатру и заполз внутрь.

«Меня не одурачишь, Бодэн. Когда-то ты был бродячим псом, таящимся в городских закоулках. И теперь ты такой же пес. Закоулки исчезли, но в тебе ничего не изменилось. Ты признаешь только силу и власть. Будь Бенет сейчас с нами, ты бы терся о его ноги и преданно повизгивал».

Посидев еще немного, Фелисина отправилась в свой шатер.

Чем сильнее она пыталась заснуть, тем дальше уходил сон. Фелисина ворочалась на подстилке. Она разглядывала опостылевший узор грубо переплетенных парусиновых нитей. Сейчас бы шарик дурханга или хотя бы кружку вина. Тогда бы она быстро погрузилась в ярко-красную реку своих снов. Фелисина попыталась представить себе эту реку и мысленно погрузиться в нее. А ведь река куда-то течет. Куда? Скоро она узнает это, и вместе со знанием придут перемены в ее жизни. Она перестанет быть просто толстой, подурневшей и потасканной девкой. Будущее. В Макушке оно измерялось не десятками лет, а днями.

«Мне нет еще и шестнадцати, но назвать себя молодой я могу лишь с издевательской усмешкой».

Фелисина ненавидела себя и в этой ненависти ощущала какой-то смысл. Она служила границей между сном и явью, между тем, что есть и что могло быть. Геборий терпеть не может. мечтаний и фантазий. Как он это называет? «Игра ума». У ученых для всего есть свои названия. Старик не верит в вещие сны. Любое упоминание о них исторгает из него фонтан колкостей.

«Но мы с Геборием похожи. Разница лишь в том, что я ненавижу себя, а он — всех подряд. Кому из нас тяжелее?»

Фелисина все-таки заснула и проснулась с тяжелой головой.

«Как после дурханга», — подумала она.

Судя по тусклому свету, пробивавшемуся внутрь шатра, уже смеркалось. Геборий и Бодэн негромко переговаривались. Похоже, они готовились к очередному переходу. Фелисина закрыла глаза, попытавшись снова погрузиться в красную реку сна, но не сумела.

Она села на подстилке, ощущая, как тело противится каждому ее движению. Геборий и Бодэн испытывали то же самое. Старик утверждал, что это вызвано однообразной пищей. Можно подумать, в Макушке их кормили лучше! Вообще на еду было грех жаловаться: их снабдили сушеными фруктами, вяленым мясом и черным, невероятно жестким досинским хлебом.

Преодолевая телесную боль, Фелисина выбралась наружу. Неужели они упустили ночь и проспали до самого утра? Или это ее сон был таким коротким и ночь еще впереди? Геборий с Бодэном неторопливо жевали. Рядом лежали отощавшие мешки с припасами. Больше всего у них осталось хлеба. Он был соленым и вызывал чудовищную жажду. Поначалу Геборий утверждал, что, пока у них достаточно сил и не так обезвожено тело, нужно питаться хлебом. Бодэн и Фелисина не пожелали тогда прислушаться к его советам. Больше старик об этом не заикался. Помнится, Фелисина все подкусывала его, спрашивая: «Что же ты не следуешь собственным советам?» Теперь она понимала, что Геборий был прав. Даже если они и доберутся до берега, у них не останется ничего, кроме соленого хлеба. А воду придется пить по глоткам.

«Может, мы потому и не слушали Гебория, что оба не верили в успешное окончание нашего путешествия. Наверное, старик это тоже понял. Неужели я так привыкла жить одним днем, что разучилась предвидеть? Я пропустила мимо ушей его совет из чувства противоречия. Как видно, напрасно. С Бодэна что возьмешь? Преступники редко бывают наделены умом».

Фелисина молча присоединилась к завтраку. Поев, она сделала пару лишних глотков теплой воды. Спутники выразительно посмотрели на нее, однако ничего не сказали.

Бодэн тщательно упаковал провизию в мешок.

— Ну и странная же мы троица, — вздохнул Геборий.

— Ты имеешь в виду, что каждый из нас терпеть не может остальных? — спросила Фелисина. — Тут нечему удивляться, старик. С кем ты делишь этот путь? Со шлюхой, которой ты предрекал самое плачевное будущее, причем неоднократно. А кто наш Бодэн? Разбойник, давно избравший для себя одиночество. Он изрядный забияка, наш Бодэн. Думаешь, из-за избытка храбрости? Совсем наоборот: в душе он трус.

Она оглянулась на хмурого Бодэна и одарила его лучезарной улыбкой.

— Я права, Бодэн?

Он ничего не ответил, только еще больше нахмурился. Следующей жертвой Фелисина, естественно, выбрала Гебория. — Ну а особенности твоего характера и так известны. Не стану их называть.

— Сделай милость, девочка, — пробормотал бывший жрец Фенира. — Забыл тебе сказать: я не нуждаюсь в нотациях пятнадцатилетней девчонки, рассуждающей об особенностях моего характера.

— Тогда не хочешь ли рассказать нам о своем прошлом, Геборий? Почему ты ушел из братства Фенира? Поди, запустил руки в монастырскую сокровищницу, или как это у вас называлось? А братья тебя изловили, оттяпали кисти рук и вышвырнули за ворота. Тебе просто не оставалось иного, как сделаться историком.

— Пора двигаться, — напомнил Бодэн.

— Но Геборий не ответил на мой вопрос.

— А по-моему, ответил. Теперь закрой рот. Кстати, сегодня второй мешок понесешь ты, а не старик.

— Насколько понимаю, это мне в назидание, — усмехнулась Фелисина. — Только не жди, что я рассыплюсь в благодарностях.

Бодэн встал. Лицо его не предвещало ничего хорошего.

— Оставь ее, — сказал Геборий Бодэну.

Историк нагнулся, чтобы надеть лямки мешка, и тут Фелисина впервые увидела культю, который он дотрагивался до яшмового пальца. Кожа на культе покраснела и распухла. Узоры татуировки сделались почти черными. Более того, татуировка на всем теле как-то странно вздулась, словно нарисованные линии были жилами.

— Что с тобой? — спросила Фелисина, забыв про свои колкости.

— Я бы тоже хотел знать, — коротко ответил Геборий.

— Ты как будто обжег свою культю о тот палец.

— Не обжег, но болит так, словно Клобук поцеловал мне руку. Может, дело не в пальце, а в отатаральской пыли? И способна ли одна магия порождать другую? Я бы дорого дал, чтобы получить ответы.

— А кто тебя просил трогать этот проклятый палец? — спросила Фелисина, словно перед ней был напроказивший ребенок. — Только добавил себе мучений.

Бодэн молча зашагал прочь. Не оглядываясь на Гебория, Фелисина двинулась следом.

— Этой ночью нам попадется источник? — спросила она.

— Раньше надо было спрашивать, — огрызнулся Бодэн.

— Раньше я забыла. И что теперь?

— Вчера мы потеряли полночи, — сказал Бодэн.

— Ну и что?

— А то, что до завтрашнего вечера воды не будет, — оборачиваясь к ней, ответил разбойник. — Ты еще не раз пожалеешь, что глупо вылакала больше положенного.

Фелисина замолчала.

«Не дождетесь от меня благородства. Я буду пить воду наравне с вами. Благородство — для дураков. Оно смертельно опасно. Я не собираюсь подыхать из-за благородства. Так это и запомни, Бодэн. Геборий все равно умрет, и чем скорее, тем больше воды останется».

Бывший жрец Фенира, как всегда, замыкал процессию. С каждым часом он все заметнее отставал. Фелисина сомневалась, что старик дойдет до берега. Слабые всегда падают на обочине. Так гласил первый закон жизни в Макушке; так гласил и первый урок жизни, который Фелисина усвоила еще в Анте, когда их гнали к невольничьим кораблям. Но тогда она была наивной и глупой. Убийство Бодэном госпожи Гэсаны казалось ей ужасным, достойным осуждения поступком. Если бы сейчас он проделал то же самое с Геборием, она бы и глазом не моргнула. Да, в далекое странствие она пустилась. Знать бы, где оно окончится. Фелисина стала думать о кровавой реке. Почему-то эти мысли согревали и успокаивали ее.

Бодэн не солгал: за время этого перехода им не встретилось даже крохотной лужицы. Для стоянки он выбрал место среди выветрившихся известковых скал. В песке белели человеческие кости. Бодэн молча отбросил их подальше и принялся ставить шатры.

Фелисина прислонилась спиной к теплой скале. Геборий только-только появился в дальнем конце равнины, через которую они добирались сюда. Так сильно он еще не отставал. Идти ему было еще добрую треть лиги. Глядя на розовеющее утреннее небо, Фелисина подумала, что старик может и не дойти. Бодэн тоже следил за Геборием.

— Я же тебе велел нести мешок с провизией, — напомнил он. Фелисина не верила, что его по-настоящему тревожит состояние Гебория.

— Если тебе не дождаться, пока он добредет сюда, иди и помогай ему. А я устала, — заявила она.

Бодэн встал. В прохладном воздухе жужжали мухи, норовя сесть ему на лицо. Отогнав докучливых насекомых, Бодэн двинулся навстречу Геборию.

Фелисина глядела ему вслед. Выбравшись на ровное пространство, Бодэн сменил шаг на трусцу. За все время их вынужденного знакомства Фелисина впервые по-настоящему испугалась этого человека. Откуда у него столько сил? Не воздухом же он питается. Значит… значит, у него есть тайный запас пищи и свой собственный бурдюк с водой. Эти мысли заставили Фелисину вскочить и броситься ко второму мешку.

Бодэн успел поставить шатры. Мешок находился в его шатре, почти у самого входа. Фелисина раскрыла мешок. Она сразу же узнала сумку со снадобьями. Отложив ее, Фелисина полезла глубже… Так. Еще одно огниво — его собственное. Запасливый разбойник, ничего не скажешь… Ага! У мешка оказалось двойное дно. Откинув первое, Фелисина увидела плоский сверток, упакованный в оленью кожу. Ни запасов пищи, ни бурдюка с водой там не оказалось. Но почему-то это обстоятельство не обрадовало, а еще сильнее испугало Фелисину.

Она уселась на песок и принялась развязывать тесемки свертка… Оставалось только гадать, как Бодэну удалось сохранить все это. Фелисина увидела впечатляющий набор орудий для воровского ремесла: отмычки, пилочки и напильнички, восковые шарики и мешочек с мукой тончайшего помола. Здесь же находились два разобранных стилета. Их тонкие лезвия отливали синевой и пахли чем-то едким. Фелисина наморщила лоб, разглядывая особое устройство рукояток. Да это же метательное оружие! Таким пользуются ассасины.

Больше всего ее поразил еще один предмет, обнаруженный в свертке. В кожаную петельку был вдет янтарно-желтый коготь какого-то крупного зверя. Фелисине захотелось дотронуться до когтя, но следом явилась мысль: «А вдруг он отравлен?» Наверняка с этим когтем была связана какая-то зловещая тайна.

Фелисина снова упаковала сверток, убрав его и все остальное в мешок. Вскоре послышались тяжелые шаги возвращающегося Бодэна. Фелисина едва успела выскользнуть из его шатра.

За плечами Бодэн нес мешок, а в руках — обмякшее тело историка. Самое удивительное — разбойник даже не запыхался. Уложив Гебория на песок, он сказал Фелисине:

— Дай ему воды. Ты знаешь, где бурдюк. Неси сюда.

Фелисина не шевельнулась.

— Еще чего! Нам с тобой вода нужнее, — заявила она Бодэну.

Разбойник ошеломленно поглядел на нее, потом снял со спины мешок.

— А если бы сейчас ты вот так же валялась здесь и слышала, что Геборий жалеет для тебя воды? Как только мы уберемся с этого проклятого острова, можешь отправляться куда угодно. Хоть в гости к сестрице. А пока мы обязаны помогать друг другу.

— Но он же умирает. Ты что, не видишь?

— Мы все умираем.

Бодэн открыл бурдюк и поднес его к растрескавшимся губам историка.

— Давай, старик. Глотни, как следует.

— Учти: ты отдаешь ему свою порцию. Мою не трогай, — предупредила Фелисина.

— Не бойся, не трону, — презрительно усмехнулся Бодэн. — Впрочем, чего еще можно было ожидать от девки знатного происхождения? Твоей породе самое главное — спасти свою шкуру любой ценой, даже ложась под всех и каждого.

— Болван! Это сохраняло нам жизнь.

— Это сохраняло привычную тебе жизнь, когда можно целыми днями валяться и толстеть. Если хочешь знать, мы с Геборием кормились не от подачек твоего Бенета. Я кое в чем помогал досинским стражникам. Они-то нас и подкармливали. А Бенет давал нам жалкие крохи, чтобы лишний раз показать тебе, какой он щедрый. Он знал, что мы ничего тебе не скажем. И про твое происхождение он знал и всегда смеялся.

— Врешь!

— Считай, как хочешь, — с усмешкой ответил Бодэн.

Геборий кашлянул и открыл глаза, щурясь от утреннего света.

— Интересную штуку я заметил, — сказал ему Бодэн. — Смотришь на тебя издали — ты весь черный от своей картинки. Подхожу ближе — и вижу каждую черточку, каждый волосок твоего Фенира. Видно, большой умелец тебя разрисовывал… А теперь глотни еще.

— Идиот! — крикнула ему Фелисина.

Она с ужасом следила, как последние глотки их общей воды исчезают в горле старика. Ей хотелось броситься на Бодэна и растерзать его.

«Гнусная тварь! Он бросил Бенета умирать, а теперь пытается отравить память о моем возлюбленном. Не выйдет! Да, я раздвигала ноги, чтобы они оба не подохли с голоду. Теперь им противно это сознавать. Им, видите ли, задним числом стало стыдно, и потому Бодэн спешно избавляется от остатков совести, чтобы она не грызла его, не мешала втыкать стилет мне в горло. Подумаешь, еще одна высокородная! Еще одна Гэсана».

Фелисина заметила, что Геборий смотрит на нее.

— Что, ожил? Мне каждую ночь снится один и тот же сон. Я вижу кровавую реку. Я плыву по ней. Сначала мы плывем втроем, но только вначале. Под конец я остаюсь одна, а вы оба тонете в реке. Верьте во что угодно. Но до берега доберусь я одна. Только я.

Она повернулась и пошла в свой шатер.

На следующую ночь они нашли воду. Это случилось за час до восхода луны. Вода заполняла небольшую каменную лунку, поступая неведомо откуда. Поверхность была мутной, словно глина никак не могла осесть на дно. Бодэн нагнулся над лужицей, но черпать воду почему-то не торопился.

У Фелисины отчаянно кружилась голова. Она еле держалась на ногах. Сбросив с плеч мешок, она подошла к лужице и опустилась на колени.

Серая поверхность слабо поблескивала. То, что Фелисина приняла за глину, было плотным слоем утонувших бабочек-плащовок. Она протянула руку, чтобы расчистить поверхность и напиться, но рука Бодэна припечатала ее пальцы к камню.

— Вода отравлена. Там полно личинок. Кормятся трупами собственных родителей.

«Опять личинки!» — подумала Фелисина.

— Так давай процедим воду через тряпку, — сказала она Бодэну.

Он покачал головой и невесело усмехнулся.

— Личинки выпускают особый яд. Это воду можно будет пить только через месяц, не раньше.

— Но нам нужна вода.

— Давай, пей. Тогда нас точно останется двое.

Фелисина тупо глядела на серый ковер из мертвых плащовок. Жажда жгла ей горло. Этот огонь проникал даже в мысли: «Мы погибнем. Погибнем без воды».

Бодэн отвернулся. Пошатываясь, вниз спускался Геборий. Его кожа была совершенно черной, со странным серебристым отливом. Сперва Фелисина не могла понять, откуда взялся этот отлив, потом догадалась: серебрились… кончики вытатуированных шерстинок. Опухоль на правой культе исчезла. Из потрескавшейся кожи сочился гной. От Гебория исходил странный запах каменной пыли.

Старик напоминал призрака. Фелисине вдруг показалось, что ей снится кошмарный сон, и она истерически захохотала.

— Слушай, Геборий, помнишь площадь Судей в Анте? А жреца Клобука помнишь? Мы тогда думали, что он скрывался за живой завесой мух, а он сам… состоял из мух. У него было какое-то послание к тебе. Теперь вы поменялись с ним местами. Только ты состоишь не из мух; ты весь слился со своей татуировкой. Другой бог, но послание все то же. Так пусть Фенир говорит твоими ссохшимися губами. Может, слова твоего бога перекликаются со словами Клобука? Эй, Летний вепрь, Жнец войны, — мы тебя слушаем! Что ты нам скажешь?

Геборий внимательно глядел на нее. Рот старика был открыт, но оттуда не раздалось ни одного слова.

— Что это было тогда? — не унималась Фелисина. — Жужжание мушиных крылышек, которое мы приняли за слова? Нет! Ты ведь тоже знаешь, что нет.

— Может, хватит? — угрюмо бросил ей Бодэн. — Пошли искать место для привала. Здесь оставаться нельзя.

— Да ты, оказывается, веришь в дурные предзнаменования? — удивилась Фелисина. — Вот уж никак не ожидала от разбойника.

— Будет тебе языком чесать, — сказал Бодэн, глядя в сторону каменистого склона.

— Не все ли равно, где нам спать? Здесь ли, в другом ли месте — мы пляшем перед глазами богов, потешая их. Мы уже мертвы. Наша пляска — пляска мертвецов. Знаешь, как в Се-миградии называют Клобука? Его зовут Сокрытым. А скажи-ка, Бодэн, что изображено на храме Властителя Смерти в Арене?

— Думаю, ты и так знаешь, — ответил Бодэн.

— Знаю. Плащовки. Пожиратели мертвечины, вестники смерти. Для них гниющая плоть — сладостный нектар, а трупы — благоухающие розы. В Анте Клобук пообещал принять нас в свой мир. Теперь его обещание исполняется.

Бодэн дошел до вершины холма. Слова Фелисины догоняли его, а лучи восходящего солнца делали фигуру разбойника ярко-оранжевой.

— Что-то это не вяжется с твоим сном. Клобук никого не выпускает.

У Фелисины звенело в голове. Ноги подкашивались. Она резко села, ударившись копчиком о камень. Невдалеке, свернувшись калачиком, лежал Геборий. Подошвы его башмаков совсем стерлись, и оттуда просвечивали пятки. Может, он уже умер? Тогда одним ртом меньше.

— Бодэн, сделай что-нибудь! — крикнула она разбойнику, сама не понимая, что именно он должен сделать.

Бодэн не отвечал.

— Сколько еще до берега? — не унималась Фелисина.

— Торопишься? Бесполезно. Лодка будет ждать нас не более трех суток. До берега идти еще дня четыре, и каждый день достается нам все тяжелее.

— А сколько до следующего источника?

— Около семи часов. В нашем состоянии и все четырнадцать.

— По тебе не видно, чтобы ты особо устал, — огрызнулась Фелисина. — Вчера сбегал за Геборием, потом притащил его и даже не запыхался.

— Я пью свою мочу.

— Что-о?

— Ты слышала. Дважды не повторяю.

— Так я тебе и поверила. Ты еще скажи, что подкрепляешься собственным дерьмом. А может, ты сговорился с кем-нибудь из богов? Признавайся!

— Ты, видно, думаешь, будто это очень просто. Щелкнул пальцами, дунул — и готово. Часто ли боги отвечали на твои молитвы? Молчишь. Я верю только в себя.

— Ты по-прежнему рассчитываешь добраться до берега?

Фелисина думала, что Бодэн ей не ответит. Она уже начала погружаться в обволакивающую дрему, когда сверху донесся его ответ:

— Представь себе, рассчитываю.

Бодэн снял со спины мешок, потом спустился вниз. Фелисина следила за его движениями и вдруг похолодела от страха.

«Он смотрит на меня, как на большой кусок мяса, который можно зажарить и съесть».

Она была почти уверена, что заметила хищный, голодный блеск в его глазах.

Но вместо этого Бодэн присел возле Гебория и перевернул бездыханного старика на спину. Разбойник прильнул к его груди, слушая дыхание, затем выпрямился.

— Никак помер? — спросила Фелисина. — Только сдери с него шкуру. Я не согласна есть мясо с татуировкой.

Бодэн мельком глянул на нее и молча продолжал осматривать Гебория.

— Ты можешь ответить, чем сейчас занимаешься? — не выдержала Фелисина. — Или не знаешь, как помочь ему отправиться к Клобуку?

— Геборий жив, и только это может нас спасти. — Он помолчал и, не поднимая головы, добавил: — Мне наплевать, насколько низко ты пала. Если у тебя в мозгу помойка — это твое дело. Только не вываливай ее отбросы на нас.

Бодэн стянул с Гебория ветхую одежонку, обнажив продолжение татуировки. Разбойник всматривался в рисунки на груди старика, как будто что-то в них искал.

— Где-то на его груди должна быть небольшая точка, — подсказала ему Фелисина. — Там узор образует почти правильный круг. Внутри круга изображены клыки.

Бодэн смотрел, сощурив глаза.

— Это священная отметина Фенира, — продолжала Фелисина. — Ты ведь ее ищешь? Гебория изгнали из братства, однако Фенир не отвернулся от него. По татуировке это сразу видно.

— Откуда ты знаешь про отметину? — сухо спросил Бодэн.

— Я сочинила историю для Бенета, будто воспитывалась в монастыре у приверженцев Фенира. Поскольку я боялась, что Бенет начнет допытываться подробностей, я попросила Гебория рассказать мне про этот культ. Вот он и рассказал. Я понимаю, зачем ты ищешь отметину. Хочешь воззвать к чужому богу, так?

— Я нашел отметину, — сообщил Бодэн.

— И дальше что? Отметина — не замочная скважина. Ее отмычкой не откроешь.

Бодэн вздрогнул и впился глазами в Фелисину. Она спокойно выдержала его взгляд, ничем себя на выдав.

— Как по-твоему, почему Геборий потерял кисти рук? — невинным тоном спросила Фелисина.

— Ничего удивительного. Когда-то он был вором.

— Был. Но кисти ему оттяпали не за воровство, а когда изгнали из братства. На ладони был ключ. Понимаешь? Путь, соединяющий верховного жреца со своим богом. Этот ключ был вытатуирован на правой ладони. Прикоснись ладонью к отметине на груди — и путь открыт. Видишь, как просто? Когда я отлеживалась после побоев Бенета, Геборий меня выхаживал. У него рот не закрывался. Он без конца говорил. Наверное, он думал, что дурханг все равно выбьет эти сведения из моей головы. Но у дурханга странное свойство: пустяки забываются, а важное уходит в глубь мозга и застревает там. Поэтому я все помню и могу тебе сказать: у тебя ничего не получится.

Бодэн молча приподнял правую руку Гебория и стал разглядывать культю.

— Когда служителя изгоняют из братства, его связь с богом делается односторонней. Ты слышишь, Бодэн? Геборий сейчас не тот, каким был тогда.

Что-то бурча себе под нос, Бодэн подтянул правую руку историка к отметине и приложил к ней культю.

Фелисине показалось, что воздух вокруг пронзительно закричал. Звук ударил по ней и Бодэну, заставив обоих припасть к земле и поползти… прочь, прочь. Куда угодно, только бы скрыться от жуткой боли. Боль была не в их телах, а в самом крике, и она заволокла собой все вокруг. Небо потемнело. По камням побежали трещины. Вскоре все камни вокруг бездыханного тела Гебория покрылись мелкой сетью трещин.

У Фелисины из ушей сочилась кровь. Она попыталась уползти вверх по склону. То, что она видела, граничило с умопомешательством: татуировка на теле Гебория начала… перескакивать на окрестные камни. Они мгновенно покрывались трещинами. Твердая поверхность под ладонями Фелисины превратилась во что-то скользкое и жирное.

Пустыня сотрясалась. Даже небеса превратились в подобие занавеса, который чьи-то невидимые руки пытались сорвать и скомкать. И этот крик! Он продолжал стоять у Фелисины в ушах — жуткое, яростное слияние гнева и нестерпимой боли, ин казался ей веревкой, неумолимо стягивающейся вокруг шеи. Крик отгораживал ее от дневного света и даже от воздуха.

Потом что-то сильно ударилось о землю. Камни содрогнулись. Фелисину подбросило вверх. Она упала на локти. Все кости внутри ее тела сотрясались, будто кинжальные лезвия. Фелисина дышала ртом, с трудом ловя воздух. Солнце потускнело. Затем она увидела вдалеке большое облако пыли. Из облака показалось громадное раздвоенное копыто и часть ноги, покрытой густой шерстью. Копыто поднималось вверх, в темное, совсем ночное небо.

Точки, черточки и завитки татуировки теперь висели в воздухе, образовав паутину. Паутина вся была в каких-то странных пятнах. Она разрасталась, протягиваясь до самого горизонта.

Фелисина не могла дышать. Каждый глоток воздуха жег ей легкие. Она умирала, чувствуя, что ее затягивает в пустоту, которая и была криком бога.

И вдруг наступила тишина. Сначала в окружающем мире, затем и в мозгу Фелисины. Воздух был прохладным, с привкусом горечи, но ей он казался необычайно сладостным. Кашляя, выплевывая сгустки слизи, Фелисина встала на четвереньки и с трудом подняла голову.

Гигантское копыто исчезло. В небе медленно угасали узоры причудливой татуировки. Неподалеку, обхватив голову руками, на коленях стоял Бодэн. По его лицу текли кровавые слезы.

Фелисине казалось, будто под нею не твердая земля, а нечто вроде глинистой жижи. Кое-как она поднялась на ноги, отупело разглядывая потрескавшиеся камни. От ее башмаков тянулась паутина, заполненная все теми же узорами. Фелисина пошатнулась, с трудом удерживая равновесие.

«Трещины… Узоры… И все они идут куда-то вниз, глубоко-глубоко. А я стою на… шляпках множества необычайно длинных гвоздей. Каждый длиной в целую лигу. И гвозди не рассыпаются лишь потому, что плотно притиснуты друг к другу. Из какой пропасти ты пришел к нам, Фенир? Говорят, твой магический Путь граничит с Хаосом. Теперь ты среди нас?»

Ее глаза встретились с глазами Бодэна, и Фелисина впервые заметила в них страх.

— Мы жаждали внимания бога, но не думали, что он явится сам, — дрожа всем телом, сказала Фелисина.

Бодэн вздрогнул, однако быстро совладал с собой.

— Он приходил ненадолго и снова ушел.

— Ты в этом уверен?

Бодэн не захотел отвечать. Он взглянул на лежащего Гебория и удовлетворенно кивнул.

— А старик стал ровнее дышать. С ним что-то произошло.

— Бог вспомнил про свое заблудшее дитя и в последнее мгновение спас его.

Бодэн, как всегда, хмыкнул. Потом он вспомнил про лужицу. Фелисина перехватила его взгляд и тоже повернула голову. Вода исчезла. На дне каменной чаши не было ничего, кроме мертвых плащовок.

— Похоже, нас всех спасли, — усмехнулась Фелисина.

Геборий шевельнулся.

— Он здесь, — прошептал историк.

— Знаем, — отозвался Бодэн.

— Он пришел в мир смертных, — продолжал бывший жрец Фенира. — И здесь оказался уязвимым.

— Не жалей его, — сказала Фелисина. — Бог, которому ты давно не поклоняешься, отнял у тебя руки. А теперь ты притянул его сюда, чтобы он увидел, каково тебе без рук. Так что смертные тут ни при чем.

Холодный тон Фелисины и ее жестокие слова, как ни странно, отрезвляюще подействовали на Гебория. Историк поднял голову и сел.

— Устами младенцев… — произнес он начальные слова известной фразы и печально улыбнулся.

— Но если твой бог здесь, зачем он прячется? — спросил Бодэн.

Геборий медленно встал.

— Я бы согласился отдать остаток своей правой руки за колоду Драконов. Взглянуть бы сейчас на их расклад! Представляю, какой переполох поднялся среди Властителей. Это тебе не опонны, которые являются сюда на мгновение, дабы побренчать на струнах своей магической силы.

Геборий поднял руки, разглядывая культи.

— Сколько лет прошло, а призраки возвращаются.

— Какие призраки? — спросил ошеломленный Бодэн.

— Призраки моих рук, — ответил Геборий. — Отзвуки. Иногда они могут свести с ума.

Он резко мотнул головой, потом огляделся по сторонам.

— А мне стало лучше.

— По тебе видно, — сказал Бодэн.

Становилось все жарче. Еще какой-то час, и жара станет нестерпимой.

— Отвергнутый бог исцелил тебя, старик, — подытожила Фелисина. — А теперь надо идти. Если мы застрянем здесь до сумерек, то ослабеем и вообще уже никуда не двинемся. Нужно добраться до следующего источника, иначе мы погибнем.

«Но я все равно успею всадить в тебя кинжал, Бодэн», — мысленно добавила она.

Бодэн молча надел мешок. Улыбающийся Геборий надел второй. Старик с невообразимой легкостью поднялся и зашагал.

Как всегда, впереди шел Бодэн. Фелисина шла за ним.

«Итак, бог спустился в мир смертных и почему-то испугался. Бог, обладающий невообразимой силой, вынужден прятаться. А Геборий все перенес и не сломался. Может, он сознает свою вину перед нами? Наверняка он знал, что к яшмовому пальцу нельзя прикасаться. Теперь делает вид, будто ничего не произошло. И все-таки интересно, что же такого он натворил, если его лишили рук?»

Фелисину обуревали противоречивые желания. Ей по-прежнему хотелось расправиться с Бодэном, и в то же время она чувствовала какую-то общность со своими спутниками. Нечто вроде вывернутой наизнанку дружбы. В следующее мгновение она уже мечтала убежать от них, считая, что присутствие Бодэна и Гебория толкает ее к безумию и смерти. Но куда сбежишь, если вокруг — пустыня?

— Мы доберемся до берега, — услышала она голос Гебория. — Обязательно доберемся. Я чую воду. Совсем близко. А когда мы окажемся на берегу, ты поймешь, что ничего не изменилось. Ты понимаешь, Фелисина, о чем я говорю?

В словах старика таился громадный смысл. Фелисина ощущала этот смысл, но понять не могла.

Мысли Маппо унеслись далеко. Между треллем и его мыслями было восемьсот лиг пути и два века… Он шел по густому лугу, поросшему высокими травами. Только сейчас стебли травы были плотно придавлены к земле чем-то вязким, а сама земля разъезжалась у него под ногами. Сапоги из оленьей кожи наполовину потемнели от приставших комьев. Маппо успел прожить не одну сотню лет, и все это время он воевал. Годы превратились в нескончаемую вереницу междоусобных сражений, приносящих кровавые жертвы тщеславному богу доблести. В молодости ему это даже нравилось, однако потом он стал тяготиться ратным ремеслом. Можно было бы найти себе другое занятие, но Маппо привык воевать.

Во времена его юности многие парни уходили из родных городишек и селений, задавленные монотонностью бытия. Им было невыносимо смотреть на старших — степенных торговцев скотом, которые давно утратили все навыки воинов и теперь сражались за столами многочисленных таверн и трактиров, звеня не мечами, а кружками. Маппо примкнул к одному из захолустных кланов, где еще жили по законам предков — воинов и кочевников.

Маппо считал, что сделал правильный выбор. Цепи убежденности сковывали его несколько веков. Оборвались они внезапно и самым непредсказуемым образом…

Память вновь вела Маппо по равнине. Впереди маячили развалины его родного городка. Месяц назад на этот тихий и сонный городишко напали кочевники. Они перебили пятнадцать тысяч жителей. Остальные погибли в огне пожаров. Мясо с трупов давно было съедено четвероногими и пернатыми хищниками. Годной город встречал Маппо оскалом черепов, побелевшими костями и грудами обгорелых обломков.

Он знал об этом заранее. Старухи-ведуньи из клана, который принял Маппо, предсказали судьбу города по особым гадательным костям. Они лишь подтвердили то, о чем еще раньше возвестили безымянные. Пусть жившие в городах трелли давно забыли обычаи предков, кланы помнили родословную и продолжали считать их своей родней. Маппо, как и многие его соратники, ожидал, что им прикажут нанести ответный удар, и объявление воли безымянных немало и его, и их удивило. Возмездие надлежало осуществить одному воину, которого изберут безымянные. Такова была их воля.

Маппо до сих пор недоумевал, почему избранным оказался именно он. Ведь он ничем не выделялся среди соратников. Возмездие, для которого его избрали, не требовало особых упражнений в воинском искусстве. Маппо предстояло пройти ритуал, который полностью стирал его прежнюю жизнь.

«Ты станешь чистым листом пергамента, Маппо. Будущее заново напишет на нем историю твоей жизни. Страшная беда, \ постигшая город наших сородичей, больше никогда не должна повториться. И ты сделаешь так, чтобы она не повторилась. Тебе это понятно?»

Маппо не любил возвышенных слов. Наверное, он тут же забыл бы их, если бы речь не шла о его родном городе.

Главная улица успела порасти сорняками. В траве поблескивали выбеленные солнцем кости. Возле рыночной площади Маппо увидел безымянную. Женщина ожидала его, стоя на пятачке, освобожденном от обломков и сора. Ветер играл складками ее выцветших одежд. Капюшон был откинут. На Маппо глядело суровое женское лицо. Блеклые глаза следили за каждым его шагом. Треллю показалось, что посох в руке безымянной извивается, словно змея.

— Давно же ты не был дома, — сказала безымянная. — Столько лет прошло.

— Не лет, а столетий, — возразил Маппо.

— Ты прав. Атеперь, воин, ты должен сделать то же самое. Так решили твои старейшины.

Трелль медленно обвел глазами развалины города.

— Я тебя не понимаю. Совершить набег, что ли? Похоже, сюда вторглась целая армия разбойников. Говорят, они пришли откуда-то с юга.

Женщина поглядела на него с нескрываемым презрением.

— Однажды он вернется в свой дом, как сегодня это сделал ты. А пока ты будешь его сопровождать.

— Кто этот он? И почему я?

Она ответила легким пожатием плеч.

— А если я тебя обману?

— Пойми, воин: даже обман требует терпения.

Безымянная подняла свой посох. Тот извивался, пытаясь дотянуться до трелля. Посох стал разрастаться, заполняя собой все пространство, пока оно не превратилось в чудовищный лабиринт ветвей и корней…

— Надо же, никогда здесь не бывал, а все выглядит очень знакомым.

Маппо встряхнул головой. Картина прошлого растаяла, потревоженная словами Икария.

— А мне другое странно. Мысленно переносишься куда угодно, в любое время, и мгновенно возвращаешься назад.

— Мысли позволяют объять весь мир, — улыбнулся полуджагат.

— Или убежать от него.

Они стояли на вершине холма. Куда ни глянь — обширные пространства, уходящие к горизонту. Пески, редкие скалы и еще более редкие чахлые деревца.

— Я искренне завидую твоей памяти, Маппо. Наверное, еще и потому, что сам я почти ничего не помню, а ты редко рассказываешь мне о своих воспоминаниях.

— Сейчас я вспоминал свой клан. Удивительно, со временем начинаешь тосковать по всяким пустякам. Помню, как у скота появлялось потомство, и по неписаному закону самых слабых и больных мы отдавали луговым волкам… А еще я очень гордился, когда однажды ночью пробрался во вражеский лагерь и обломал концы лезвий у всех мечей, кинжалов и ножей, какие мне только попались на глаза. Представляешь, никто из врагов так и не проснулся. Я много лет таскал эти обломки в особом мешочке.

— А куда они делись потом?

— А потом нашелся более ловкий воин и украл у меня этот мешочек, — вздохнул Маппо. — Причем то была женщина. Представляешь, как она гордилась своей ловкостью?

— Неужели, кроме твоего мешочка, она больше ничего не похитила? — спросил Икарий.

— Не все тайны любят, когда их разглашают, — уклончиво ответил трелль.

Он встал и стряхнул песок с кожаных штанов.

— Кстати, пока мы здесь сидели, песчаная буря разрослась на целую треть.

Икарий вглядывался в темную стену, разделившую пустыню.

— Буря не только разрослась. Она приближается. Порождение магии, дыхание пустынной богини. Я чувствую: буря становится все сильнее и вскоре застигнет и нас с тобой.

— Ты прав, — согласился Маппо, подавляя дрожь. — Самое удивительное, что Шаик уже мертва.

— А может, ее смерть была просто необходима? — предположил Икарий. — Разве смертный человек способен повелевать такими силами? Шаик была воротами между Дриджной и нашим миром. Можно ли при этом остаться живой?

— Думаешь, она возвысилась и стала Властительницей, отбросив смертное тело?

— Возможно, — коротко ответил Икарий.

Маппо молчал. Стоило им заговорить о Шаик, вихре Дриджны и пророчествах, как у них портилось настроение. Вихрь Дриджны казался им все более могущественным, а возможности противостоять ему уменьшались.

«Кому это на руку?» — подумал Маппо.

И сейчас же перед его мысленным взором появилась ухмыляющаяся физиономия Искарала Паста.

— Проклятый старик сделал нас своими орудиями, — с присвистом произнес трелль, — Носом чую.

— Недаром у тебя ощетинился загривок, — мрачно улыбнулся Икарий. — Меня это уже не трогает. Мною всю жизнь помыкали.

Маппо развернул плечи, прогоняя охватившую его дрожь.

— Ты хоть знаешь, кто тобой помыкал?

Икарий наморщил лоб.

— Друг мой, я давно уже не задаю себе таких вопросов. Давай-ка лучше перекусим. Баранье жаркое прекрасно утоляет не только голод, но и любопытство.

Икарий зашагал к их шатру. Маппо глядел ему вслед. «Если бы баранье жаркое утоляло еще и тягу к отмщению».

Ветер завывал, бросая в лицо песчаные волны. Даже выносливый гралийский жеребец брел из последних сил, но Скрипач и не думал останавливаться. Он знал только одно: остановка чревата гибелью.

Справа, за плотной песчаной завесой, шла битва. Кого и с кем — неизвестно, но все долетавшие оттуда звуки говорили не просто о сражении. И с каждой минутой оно становилось все ближе. Спуститься и проверить? Эту мысль Скрипач сразу же отбросил. Он панически боялся покидать дорогу. Если он, Крокус и Апсалара еще живы, то лишь благодаря этой древней дороге. Стоит спуститься вниз, и они погибнут.

Скрипач вслушивался в звуки сражения и недоуменно качал головой. Насчет битвы он не ошибся, но сражающиеся не были людьми. Вместо звона оружия и предсмертных человеческих криков до его ушей долетали рев, рычание, скрежет зубов, шипение и пронзительные вопли. Безудержная звериная ярость. Судя по характерному вою, там были пустынные волки. Но не только они. Скрипач различал медвежий рев, мяуканье, хлопанье крыльев, змеиное шипение и верещание обезьян. Этим кошмар не кончался, там были еще и демоны. Даже по ту сторону врат Клобука не забудешь их тявканья.

Скрипач ехал, отпустив поводья. Руки сжимали запыленное ложе арбалета. Арбалет был заряжен стрелой с «огневушкой». Сапер прикинул: по этой дороге они ехали часов десять, никак не меньше. И все время арбалет оставался заряженным. Ремень, удерживающий пружину, ослаб, и она растянулась сильнее, чем нужно. Если придется стрелять, стрела далеко не полетит. К счастью, «огневушка» не требовала ни дальности, ни точности попадания. Но и случайное падение арбалета грозило подорвать Скрипача вместе с конем. Сапер напоминал себе об этом всякий раз, когда оружие начинало скользить в его вспотевших ладонях.

Сколько еще протянет его конь? Немного. Лошади Крокуса и Апсалары тоже плелись из последних сил, движимые предсмертным отчаянием, вынуждающим животных переставлять ноги до последнего вздоха.

Гралийский жеребец заржал и метнулся в сторону. Скрипач почувствовал у себя на лице что-то горячее и липкое. Отчаянно моргая и ругаясь, он протер глаза. Кровь! Целый фонтан крови, излившейся прямо из воздуха. Откуда она здесь? Такое ощущение, что кто-то рвался к дороге, а некто другой его не пускал. Боги милосердные, да что же творится вокруг?

К общему гвалту добавился крик Крокуса. Скрипач быстро обернулся. Парень едва успел соскочить с падающей лошади. Через мгновение ее передние ноги подогнулись, и изможденное животное ткнулось мордой в каменную плиту, выплевывая кровавую пену. Лошадь мотнула головой, сделав еще одну, отчаянную и последнюю, попытку встать, потом опрокинулась на спину. Ее ноги несколько раз слабо лягнули воздух, после чего лошадь затихла.

Высвободив одну руку, Скрипач натянул поводья и развернул своего жеребца.

— Снимай поклажу! — крикнул он Крокусу. — Быстро, иначе мы угробим всех лошадей!

К ним подъехала Апсалара. Она едва держалась в седле.

— Бесполезно, — облизывая растрескавшиеся губы, сказала она. — Нужно останавливаться.

Ворча себе под нос, Скрипач стал всматриваться в песчаную завесу. Звериная битва неумолимо придвигалась к насыпной дороге. Их невидимые союзники теряли силы. Впереди мелькнул силуэт какого-то крупного зверя и тут же исчез. Саперу показалось, будто зверь отбивался от двух повисших на нем леопардов. Вслед за ними, царапая брюхо о камни насыпи, на дорогу выползло четверо волков. Забыв про лошадь и Крокуса, Скрипач развернулся и выстрелил. «Огневушка» разорвалась в нескольких шагах от волков, окутав их пламенем.

Скрипач ощупью достал из колчана новую стрелу. Он прекрасно понимал: каждый выстрел уменьшает число «морантских гостинцев». Поначалу их было двенадцать. Теперь осталось девять, и из них — только одна «шипучка». Сапер потрогал головку стрелы. «Огневушка». Он продолжал следить за дорогой; руки сами приладили стрелу и взвели пружину арбалета. Ну, кому еще не терпится отведать «угощения» морантов?

Желающими оказались эсантанели — крылатые ящерицы размером с собаку. Их было не менее десятка. Они зависли над дорогой. Откуда здесь эти твари? Впрочем, с ними тоже можно справиться. Скрипача вдруг пронзила страшная догадка.

«Странствующие и диверы! Они завладели телами эсантанелей».

Крокус торопливо рылся в мешке, доставая короткий меч, который купил в Эрлитане. Рядом замерла Апсалара, сжимая свои кинжалы.

«Наверное, это и есть настоящий кромешный ад, — подумал Скрипач. — Мало нам тут было свирепого зверья, так теперь еще и гралийцы!»

Остатки отряда упорно преследовали Скрипача, не оставляя намерений расправиться с самозванцем. Сейчас они находились по левую руку от Апсалары и ехали, держа наготове копья. Скрипач хотел ее предупредить, но Апсалара уже заметила нападавших.

Расстояние не позволяло саперу выстрелить, не задев своих. Ему оставалось лишь следить глазами за приближающимися гралийцами. Время почти остановилось. Громадный медведь, выбравшийся на дорогу, тут же столкнулся с гралийским всадником. Скрипач догадался, что медведь находится во власти одного из странствующих. Зверь завалил лошадь и впился всаднику в бок. Медвежьи клыки легко пропороли кольчугу. Гралиец захрипел. Изо рта у него хлынула кровь.

С остальными двумя расправилась Апсалара. Она сумела проскользнуть между гралийскими лошадьми и ударить всадников своими кинжалами. Гралийцы едва успели заметить два блеснувших лезвия. Того, кто был слева от нее, Апсалара ударила в сердце. Второму она пробила легкие.

Вытаскивать кинжалы у нее уже не было времени — Апсаларе угрожало копье четвертого всадника. Он только что поднялся по насыпи, и Скрипач не успел его заметить. Увернувшись от копья, Апсалара перелетела через голову, вскочила на ноги и одним прыжком оказалась на лошади позади гралийца. Правой рукой она обхватила его горло, а двумя пальцами левой надавила на глаза. Воин закричал от нестерпимой боли, однако крик его был недолгим: Апсалара выхватила из-за пояса небольшой нож с узким тонким лезвием и перерезала гралийцу горло.

Скрипач в немом изумлении наблюдал за этой расправой, пока что-то жесткое и чешуйчатое не ударило его по лицу и не вышибло из седла. Арбалет отлетел в сторону. Сапер ударился грудью о камни. Сколько же ребер он сломал? Скрипач ползал на животе, и каждое движение отзывалось пронзительной болью. Он отбросил все попытки встать — над головой продолжалась яростная битва. Обхватив руками голову, сапер сжался в комок. Ему страстно захотелось стать совсем маленьким, не больше камешка. Он закрыл глаза. Его били копытом, потом чьи-то когтистые лапы вцепились ему в кольчугу. Затем кто-то навалился на его правую лодыжку, видимо намереваясь раздробить кость. Скрипачу показалось, что ему вот-вот оторвут ногу.

Его конь громко ржал, но не от боли, а от ужаса и ярости. Судя по ударам копыт, жеребец от кого-то отбивался. Боль сдавливала Скрипачу голову, и каждая мысль отзывалась в мозгу новым всплеском боли.

Глаз он не открывал. Рядом плюхнулось нечто громадное и привалилось своим чешуйчатым боком к боку Скрипача. Сапер хотел было открыть глаза и взглянуть на своего неведомого соседа, но не успел. Он потерял сознание.

Когда Скрипач очнулся, из всех звуков остались лишь завывание ветра и шелест песка. Битва окончилась. Сапер попробовал было сесть, однако сразу понял, что в состоянии лишь немного приподнять голову. Дорога напоминала поле битвы. Совсем рядом — на расстоянии протянутой руки — стоял трясущийся гралийский жеребец (Скрипач видел только ноги коня). Тут же валялся арбалет. Падая, оружие выстрелило, но стрела, к счастью, не взорвалась. Скорее всего, ветром ее снесло прочь. Справа от арбалета лежал и кашлял кровью раненый гралиец. Над ним стояла Апсалара, задумчиво поигрывая ножичком, которым она перерезала горло другому всаднику. В десяти шагах от нее бурый медведь пировал над тушей лошади. Чуть повернувшись, Скрипач увидел Крокуса. Парень наконец отыскал свой короткий меч, но еще не успел вытащить из ножен. Поймав печальный и встревоженный взгляд Крокуса, сапер понял, что его собственные дела весьма плохи.

Скрипач сделал новую попытку подняться. Рука уперлась в чешуйчатую шкуру. Неведомый зверь больше не двигался.

Медведь вдруг испуганно зарычал. Забыв о пиршестве, он вскочил и понесся вниз.

«Боги милосердные, кто же его так напугал?» — подумал Скрипач.

Гралийский жеребец буквально танцевал на месте, но не убегал. Похоже, он собирался защитить хозяина от новой беды. У Скрипача сжалось сердце.

— Беги отсюда! — хрипло прошептал он коню. — Беги, если успеешь.

Услышав голос Скрипача, Апсалара повернулась и пошла к нему. Крокус застыл на месте, выронив ножны с мечом.

Наконец сапер увидел их нового врага. Точнее, врагов. Камни дороги почернели от полчища крыс. Их были сотни… нет, тысячи. И всеми ими управляла душа одного дивера.

«А я ведь его знаю».

— Апсалара! — позвал Скрипач. Она отрешенно взглянула на него.

— Там… в моей седельной сумке… Стрела с «шипучкой»

— Этого мало, — бесцветным голосом ответила Апсалара. — И потом, уже поздно.

— Не для них. Для нас.

Она еще раз посмотрела на лежащего сапера, потом шагнула к его коню.

— Гриллен, это ты? — послышался незнакомый голос, прорвавшийся сквозь вой ветра.

«Конечно, это Гриллен. У него есть и другое имя — "Океан безумия". Я встречался с ним еще в Игатане, когда город полыхал. Зачем его сюда принесло?»

— Гриллен! Ты меня слышишь? — спросил тот же голос. — Уходи отсюда, дивер!

Скрипач увидел пару ног, обутых в сапоги из оленьей кожи. Рядом стоял необычайно высокий, худощавый человек в старом таноанском плаще. Лицо у человека было серо-зеленого цвета. В руках он держал лук с вложенной стрелой. Древко стрелы покрывали какие-то письмена. На длинных седеющих волосах незнакомца виднелись черные пятна. Следы краски, которой он скрывал седину. Из-под нижней губы слегка выступали острые клыки.

«Джагат? Нет, скорее полуджагат. Вот уж не думал, что они бродят по этой пустыне. И зачем?»

Незнакомец сделал несколько шагов навстречу крысиному воинству, успевшему покрыть собой тушу убитой медведем лошади и труп всадника. Подойдя к дрожащему жеребцу, полуджагат потрепал его по загривку. Конь успокоился. Апсалара молча попятилась назад.

Скрипач не верил своим глазам — Гриллен остановил крысиное полчище. Рядом с полуджагатом появился другой незнакомец. Этот был невысокого роста, коренастый и видом своим походил на таран, пробивающий крепостные стены. Его кожа имела коричневый оттенок. Черные волосы были заплетены в косу и украшены талисманами. Изо рта второго незнакомца тоже торчали клыки. Скрипачу они показались длиннее и острее, нежели у полуджагата.

«Трелль и полуджагат. Какая странная пара. Сдается мне, они здесь не просто так», — подумал Скрипач и понял, что ему все еще тяжело думать.

— Твоя добыча убежала, — сказал Гриллену полуджагат. — Эти люди — тебе не помеха. Они не ищут Путь Рук. К тому же теперь они находятся под моей защитой.

Гриллен мешкал. Крысы злобно верещали. Их серые глазки сверлили полуджагата. Скрипач представил, с каким удовольствием они сейчас набросились бы на него, если бы смогли.

— Ты меня знаешь, Гриллен, — медленно выговаривая каждое слово, произнес полуджагат. — Не испытывай мое терпение.

Крысиное полчище вздрогнуло. Черная волна схлынула и вскоре исчезла.

Трелль склонился над Скрипачом.

— Ну как, воин? Жить будешь?

— А куда я денусь? — ответил сапер. — Мне б сначала разобраться, что тут случилось.

Трелль неопределенно пожал плечами.

— Встать сумеешь?

— Сейчас увидим.

Скрипач слегка приподнялся и… провалился в черноту.

ГЛАВА 8

Рассказывают, что в ночь возвращения Келланведа и Танцора в Малаз в городе происходил настоящий шабаш всевозможных магических сил. Неудивительно, что обстоятельства убийства их обоих полны противоречий, а все суждения и оценки грешат субъективностью.

Имперские заговоры. Геборий

Кольтен удивил всех. Оставив пехоту Седьмой армии охранять колодец в оазисе Родника Дриджны, он вместе с виканской конницей направился вглубь пустыни. Через два часа после захода солнца, когда тифанцы неторопливо подходили к оазису (жалея уставших лошадей, они двигались медленно), виканские воины взяли их в кольцо. Очень немногие успели вскочить на коней, а тех, кто попытался хоть как-то отбиться, было еще меньше. Численностью тифанцы семикратно превосходили своих противников, и все же они не выдержали натиска. Потери кочевников превышали потери виканцев в сто раз. Не прошло и двух часов, как тифанский клан был истреблен.

Дюкр ехал к оазису по южной дороге. Путь ему освещало зарево пылающих тифанских повозок. Имперский историк далеко не сразу разобрался, что к чему. Приближаться к месту пожара было опасно: опьяненные победой и запахом крови, виканцы не раздумывая снесли бы ему голову. Дюкр свернул на северо-запад, пустив лошадь галопом. Наконец он догнал первых из спасавшихся бегством тифанцев, от которых и узнал о случившемся.

Кочевники называли виканцев «сущими демонами». Историк внутренне усмехался, слушая про огнедышащее дыхание и стрелы, которые колдовским образом умножались прямо в воздухе. Даже виканские кони сражались как солдаты. Тифанцы считали, что виканцы сумели вызвать кого-то из мезланских Властителей.

— Они бессмертны. Их невозможно убить, — повторял трясущийся кочевник, от которого Дюкр и узнал о сражении.

Покинув обезумевшего от страха тифанца, историк направился к оазису. Он потерял два часа, зато добыл ценные сведения об ужасе, охватившем кочевое племя. Итак, надежды мятежников легко справиться с «раненым зверем» рухнули. Им очень бы хотелось видеть Кольтена таким, но сам он был иного мнения. Паническое бегство — тоже выдумка воинов Дриджны. Кольтен не бежал. Он продвигался с боями вперед. Если Шаик и ее ближайшее окружение еще не поняли, с кем имеют дело, то очень скоро поймут. Теперь их вряд ли потянет говорить о «раненом звере». А выдумка тифанцев насчет «виканских демонов» Кольтену только на руку. Стараниями перепуганных кочевников она быстро разнесется по другим племенам.

Пусть армия Камиста Рело по-прежнему многочисленна, но исход сражений решает не численность, а выучка. У виканцев она оттачивалась годами; их не испугать никаким противником. Да и Седьмая армия состоит не из новичков. Наверное, теперь солдаты с благодарностью вспоминают муштровку, устроенную им в окрестностях Хиссара. Но если в других местах положение малазанцев аховое, ни виканцам, ни Седьмой не справиться с мятежом. К тому же их маневренность сдерживают несколько десятков тысяч беженцев. Кольтен будет беречь каждого солдата, а Камисту Рело это незачем. Он может смело бросать на убой десятки и даже сотни тысяч человек; особенно теперь, когда Шаик поняла, какую угрозу представляет Кольтен.

Еще на подъезде к Роднику Дриджны Дюкр заметил, что почти все пальмы срублены. Над оазисом вился дым. Дюкр привстал в стременах. Где же дозорные, огни костров, шатры? Может, с другой стороны?

Дым становился все гуще. Лошадь Дюкра осторожно пробиралась между поваленных деревьев. Люди Кольтена ушли совсем недавно. В песке виднелись ямы, вырытые под отхожие места. Следы, оставленные колесами, подсказывали, что повозки на случай обороны были составлены в несколько рядов. Нашлись и костры, в которых дотлевали угли.

Дюкр только сейчас ощутил, насколько он устал. Отпустив поводья, имперский историк предоставил лошади самостоятельно брести по покинутому лагерю. Главную ценность оазиса — колодец — вычерпали до дна, и он только сейчас медленно наполнялся буроватой водой. На ее поверхности плавали куски коры и быстро гниющие пальмовые листья. Невдалеке от колодца находился пруд, где разводили рыбу. В нем не осталось ни воды, ни рыбы.

Маневр Кольтена поражал своей невероятностью. Пока он с виканцами поджидал кочевников на подходе к оазису, Седьмая армия и беженцы спешно покинули Родник Дриджны. Дюкру виделись изможденные, мечтавшие об отдыхе беженцы с воспаленными глазами, в которых застыло недоумение. Но Кольтен не дал им ни отдыха, ни времени на осознание случившегося, а погнал дальше. Историку показалось, что он слышит плач и крики детей, заталкиваемых в повозки, и видит угрюмые лица солдат. Как и беженцы, солдаты тоже рассчитывали на привал. Однако вместо привала неистовый виканец повел их дальше.

Но куда?

На южной окраине оазиса трава была полностью смята и вытоптана. Добравшись туда, Дюкр огляделся. Возможных путей было два. Первый вел на юго-восток, в сторону невысоких Ладорских холмов. Второй — в засушливые пространства, где обитали тифанцы. Седьмая и беженцы ушли туда.

«Боги милосердные, но почему туда? — едва не застонал Дюкр. — Ведь там до самой речки Секалы нет никаких источников воды. Вести туда беженцев — откровенное безумие. Ну почему Кольтен не захотел отправиться на северо-запад? Там бы на его пути оказалось крупное селение Манот, а затем и Карой Тепаси. Правда, туда идти почти столько же, что и до Секалы, но там хотя бы есть где пополнить запасы воды».

Вскоре Дюкр понял всю безуспешность своих попыток проникнуть в замыслы Кольтена. Он вернулся к колодцу и спешился. Тело отозвалось тупой болью. Он решил, что никуда не поедет, пока не отдохнет сам и не даст отдохнуть изможденной лошади. А теперь — пить.

Дюкр достал подстилку и швырнул ее на устланный листьями песок. Потом снял с потной лошадиной спины прихотливо украшенное седло. После этого историк повел спотыкающееся животное на водопой.

Уходя, солдаты забросали колодец камнями, отчего вода набиралась медленно. Дюкр снял шарф и через него нацедил воды в свой шлем. Когда шлем наполнился, историк напоил лошадь, после чего наполнил шлем вторично, напившись сам и набрав воды во фляжку.

Лошадь удовлетворенно пофыркивала. Дюкр насыпал ей корма, после чего стал устраиваться на отдых. Шатром, прикрывающим от солнца, ему служила все та же пыльная телаба. Сумеет ли он нагнать Кольтена и где это произойдет? Риторический вопрос. Может, виканцы и впрямь демоны?

Историк с наслаждением вытянулся на подстилке, завернувшись в плащ. Солнце быстро выжжет оголенный оазис и высушит колодец. Пройдут годы, пока здесь вырастут новые пальмы, если, конечно, вырастут. Засыпая, Дюкр думал об особенностях войны в пустыне. Здесь побеждает тот, у кого есть вода. Каждый оазис — ценнее укрепленного города. Хуже всего, что Кольтен в своих маневрах лишен внезапности. Каждый его следующий шаг предсказуем, и Камисту Рело ничего не стоит опередить виканца — ведь мятежники не отягощены тысячами беженцев.

Кольтен противится судьбе, стремясь отсрочить неминуемое. Сколько еще он продержится? С этим вопросом Дюкр заснул.

Он проспал до сумерек, а проснувшись, сразу же оседлал лошадь и выехал из разрушенного оазиса. И вновь ночными спутниками Дюкра были бабочки-плащовки. Их стаи затмевали звезды.

Над морем висела низкая облачность. По пути к берегу волны разбивались о торчащие из воды скалы, окружая их пенной завесой. До восхода солнца оставалось не меньше часа (если, конечно, оно пробьется сквозь облака).

Фелисина стояла у кромки прибрежных трав. Дальше, до самой воды, тянулась широкая полоса белого песка. Никакой лодки на берегу не было. Похоже, сюда вообще не ступала нога человека. Только обломки дерева и пучки засохшей морской травы, обозначавшие границу прилива. И еще — полчища песчаных крабов.

— У нас хотя бы есть пища, — сказал стоявший рядом Геборий. — Правда, сначала нужно убедиться, съедобны ли эти твари.

Орудуя своими культями, старик извлек из мешка кусок парусины и двинулся поближе к воде.

— Смотри, какие у них клешни, — предостерегла его Фелисина. — Такие и палец откусят.

Бывший жрец Фенира только засмеялся и пошел дальше. За эти дни его кожа совсем почернела; теперь даже вблизи и при ярком солнечном свете узоры татуировки едва различались. Внешние перемены сопровождались внутренними. Бодэн сразу их почувствовал.

— Тебе его больше не задеть, — сказал он Фелисине. — Можешь говорить что угодно — старика это уже не трогает.

— Тогда я вообще не вижу причин молчать и сдерживаться, — ответила Фелисина.

Воды у них осталось на сутки; если растянуть — на двое суток. Облака, висевшие над заливом, обещали дождь, однако это обещание, как и все прочие, казалось Фелисине ложью. Спасение — красивая сказка, которая помогла им добраться сюда, и только. Фелисина вновь обвела глазами берег и линию горизонта.

«Мы останемся на этом берегу. Крабы быстро сожрут мясо с наших трупов. Пройдет еще какое-то время, и наши кости занесет песком. Ты ошибся, старик. Нас здесь ждет не лодка, а Клобук. Путешествие души и тела окончилось, и я рада, что больше никуда не надо идти».

Бодэн успел расставить шатры и теперь собирал сушняк на костер. Вернулся Геборий. Парусина, зажатая в его культях, прогибалась. Из дыр торчали угрожающе выставленные клешни.

— Мы либо отравимся, либо помрем от жажды. Не знаю, что хуже, — заявил историк, опуская мешок.

До ближайшего источника воды было одиннадцать часов пути. Бодэн едва нашел его, заметив пятачок влажного песка. Вода не доходила до поверхности. Пришлось копать, и довольно глубоко. Тамошняя вода оказалась солоноватой, с железистым привкусом. Каждый глоток был пыткой.

— Ты до сих пор уверен, что твой Дюкр бороздит воды и поджидает нас? — спросила Фелисина. — Мы запоздали на целых пять дней.

Геборий уселся на корточки.

— Дюкр давно ничего не пишет. Надо же хоть чем-то заняться.

— Решил позубоскалить перед встречей с Клобуком? — поддела старика Фелисина.

— А я не знаю, девочка, в каком настроении надлежит его встречать. Видишь ли, я не верю, что нам суждено здесь погибнуть. Но если это и так, у каждого из нас все равно произойдет своя встреча с Клобуком. Даже его жрецы постоянно спорят о том, как предпочтительнее предстать перед лицом их бога.

— Вот уж не думала, что мне придется выслушивать устный трактат. Теперь я жалею, что раскрыла рот.

— Взрослеющий ребенок проходит такую полосу, когда любое сказанное слово принимается в штыки. Я тоже не думал, что ты засидишься в детстве. Вообще-то, по твоим играм этого не скажешь.

Фелисина нахмурилась и промолчала.

«Насмешливость — это налет, под которым скрыта ненависть, — подумала она. — Беззлобного смеха не бывает. Сейчас я не буду тебе возражать, старик. Посмотрим, кто из нас посмеется последним. Скоро ты об этом узнаешь. Вы оба с Бодэном узнаете».

Крабов запекали живьем, соорудив из углей подобие жаровни. Вооружившись палочками, Фелисина и Бодэн гнали упрямых тварей назад в пекло, пока те не уставали сражаться за жизнь. Белое крабовое мясо оказалось на удивление вкусным, но очень соленым. Без пресной воды такое изобилие пищи все равно их не спасет.

Бодэн неутомимо запасался сушняком, намереваясь зажечь сигнальный костер. Днем с моря будет заметен дым, а ночью — огонь. Когда из-за горизонта показалось тусклое солнце, разбойник подбросил в костер влажной травы. Вверх потянулся столб густого дыма.

— Ты никак собрался жечь этот костер весь день? — спросила Фелисина.

— Весь день и всю ночь.

«Плохо, Бодэн. Мне нужно, чтобы ты заснул».

— А если наползут тучи, пойдет дождь и погасит костер?

— Что-то пока я дождевых туч не вижу. Да и ветер дует в сторону моря. Из пустыни дожди не приходят.

Фелисина следила, как Бодэн возится с костром. Казалось, разбойник дремлет на ходу. Но Бодэн не спал. Утомление одолело и его — особенно теперь, когда они достигли берега.

«Недавно Бодэн утверждал, что верит только в себя. И тут ложь. Вон как усердно он поддерживает огонь в костре, чтобы нас заметили. Нет, он тоже зависим от других. Скорее всего, поход сюда — напрасная затея. Может, надо было рискнуть и отправиться в Досин Пали».

После крабового мяса Фелисине нестерпимо захотелось пить. Вдобавок у нее схватило живот, отвыкший от обилия пищи. Геборий скрылся в своем шатре. Он тоже мучился животом. Так прошло еще около получаса. Фелисина морщилась от боли, следила за Бодэном и мысленно желала ему того же. Но если разбойнику и было муторно, он не подавал виду. Внутри Фелисины зашевелился прежний страх, только теперь она боялась Бодэна еще сильнее.

Боль ушла, а жажда не исчезала. Ветер разогнал облака, и над морем вовсю сияло жаркое солнце. Бодэн швырнул в костер последнюю охапку мокрой травы. Видно, усталость сморила и его.

— Можешь забираться ко мне, — предложила Фелисина. Разбойник вздрогнул.

— Чего ты стоишь. Иди. И я скоро приду.

Бодэн внимательно смотрел на нее, не двигаясь с места.

— Надеюсь, ты понимаешь, зачем я тебя зову? — насмешливо спросила Фелисина. — Неплохой способ скоротать время… если ты, конечно, не давал какие-нибудь обеты.

Бодэн снова вздрогнул.

— Мало ли, вдруг ты принес клятву какому-нибудь Властителю, который ненавидит плотские радости? — продолжала Фелисина. — Попробую угадать кому. Может, Клобуку? Хотя нет. Любовная утеха — это всегда маленькая смерть.

— Значит, вот как это у тебя называется, — пробормотал Бодэн. — Любовная утеха.

Фелисина пожала плечами.

— Я никому не приносил никаких клятв, — сказал Бодэн.

— Помню. Меня всегда удивляло: почему ты ни разу не попытался завалить меня в нашей хижине? Почему, Бодэн? Может, ты предпочитаешь мужчин? Или мальчишек? Переверни меня на живот и не почувствуешь никакой разницы.

Бодэн встал. Его лицо было непроницаемым. Помешкав еще немного, он пошел к шатру Фелисины.

Движения Бодэна были неуклюжими. Он явно не умел обращаться с женщинами. Содрав с Фелисины лохмотья, он быстро скинул свои, а потом уложил ее на спину. Фелисина глядела в его грубое бородатое лицо. Глаза разбойника по-прежнему оставались холодными и непроницаемыми. Потом он обхватил своими ручищами ее груди и сжал их вместе.

Едва он вошел в Фелисину, вся скованность исчезла. В Бодэне проснулось животное, объятое похотью. Он был груб, но Фелисина привыкла к еще более грубому обращению. Бенет и его приспешники с нею не церемонились.

Надолго Бодэна не хватило. Он придавил ее своим телом, тяжело дыша ей прямо в ухо. Фелисина не делала попыток высвободиться. Она внимательно прислушивалась к его дыханию, к малейшим движениям засыпающего тела. Фелисина даже не предполагала, что в этих делах он окажется столь беспомощным и слабым.

Убедившись, что Бодэн заснул, Фелисина осторожно извлекла из-под подстилки похищенный у разбойника маленький острый нож. Усилием воли она успокоила дыхание, однако бешено стучащее сердце ей не подчинилось. Впрочем, это не имело значения: Бодэн крепко спал.

Фелисина разжала пальцы, выбирая лучшее положение для удара. Потом она затаила дыхание и… Пальцы Бодэна вцепились ей в запястье, когда она еще только начала замахиваться. Он проворно поднялся и заломил Фелисине руку за спину. Затем он перевернул мстительницу на живот и припечатал своим телом.

Бодэн сдавливал ей запястье до тех пор, пока нож не выпал из ее руки.

— Думаешь, девка, я не проверяю свое имущество? — прошептал разбойник. — Думаешь, мне было сложно угадать, кто украл один из моих остреньких ножичков?

— Ты бросил Бенета умирать, — выдохнула Фелисина.

— Нет, жрица любовных утех. Я прикончил его собственными руками. Переломил ему шею, как сухой прут. Этот мерзавец заслуживал долгой и мучительной смерти, но у меня не оставалось времени. Как видишь, даже здесь твоему ублюдку повезло.

— Что ты за чудовище!

— Давай, чеши языком. Знаешь, я ни разу в жизни не пользовал мужчин и мальчишек. Ты сама подсказала, что с тобой тоже можно так — нужно лишь опрокинуть тебя на живот. Вот я и попробую. Люблю новые ощущения.

— Я буду кричать.

— Геборий крепко спит. Кричи, сколько угодно. Только что тебе даст этот крик? Выплеснешь свое возмущение? А я уж думал, ты давно отвыкла возмущаться.

Фелисина понимала, что совершенно беспомощна. И вдруг ее обожгло мыслью: «Это — совсем как боль. Боль можно превратить в удовольствие. И сейчас я тоже могу наслаждаться. Нужно лишь попробовать».

Бодэн встал. Фелисина торопливо перевернулась на спину, следя за каждым его движением. Подобрав нож, он отодвинул полог шатра.

— Прошу прощения, если не доставил тебе ожидаемого удовольствия, — усмехнувшись, сказал Бодэн.

— Тогда зачем…

— Хотел убедиться: изменилось ли что-нибудь в тебе или ты все та же… Ладно, отправляйся плавать по своей кровавой реке.

Оставшись одна, Фелисина свернулась калачиком. Тело одеревенело. В мозгу эхом звучали слова Бодэна: «Или ты все та же».

«Вот так, дорогая Фелисина, — мысленно сказала она себе. — Ты мечтала посмотреться в зеркало. Бодэн дал тебе туда заглянуть. Он с самого начала знал, что ты затеваешь. Подумай об этом. Хорошенько подумай».

Она ошиблась: Клобук не ждал их на берегу. Он появится теперь, придет по гребням волн. Страдания троих беглецов больше не забавляли Властителя Смерти. Пора проводить их через врата.

Фелисина глядела в морскую даль. Она ощущала себя похожей на сушняк, такой же трухлявой и мертвой. Над проливом собиралась гроза. Небо расчерчивали молнии. Пена над скалами вспыхивала и тут же проваливалась в темную бездну воды. Грохотал гром, и из пустыни ему отвечало эхо.

Час назад Геборий с Бодэном вернулись со своих поисков и приволокли обломок лодки. Корма у нее отсутствовала, остался только нос, однако искателей это не смущало. Они намеревались использовать годные доски и построить плот. Но только намеревались, ибо у них не было сил, а у Гебория — еще и рук. И разговор они затеяли, чтобы заслониться от отчаяния. Если они и доживут до утра, завтрашний день все равно будет последним. Это знали все трое.

Бодэн протянет дольше всех, если только бог Гебория не вернется и не унесет свое заблудшее чадо. Фелисина больше не противилась мысли, что первой умрет она. Умрет, так и не сумев отомстить ни Бодэну, ни Таворе, ни проклятой Малазанской империи.

Вдали, за скалами, полыхнула необычайно яркая молния. Она покатилась по волнам, растянувшись на несколько лиг в Длину. Шипела мгновенная испарявшаяся пена. Ударил гром, всколыхнув прибрежный песок. А молния катилась прямо на берег.

Геборий вскочил на ноги. Его приплюснутое лицо перекосилось от страха.

— Это магия! Фелисина, беги!

Она хрипло расхохоталась.

— Куда я побегу, старик? Обратно в пустыню?

Геборий повернулся лицом к волнам. Пробормотав проклятие, которое тут же заглушил ветер, он заслонил собой Фелисину. Бодэн припал к песку, обхватив голову руками. Молния успела выкатиться на берег и теперь двигалась прямо на них.

Первым удар принял на себя историк. Молния обтекла его, будто он был каменной глыбой. На мгновение узоры татуировки ослепительно вспыхнули и сразу же погасли.

Магическая молния вытянулась в тонкую нить и тоже погасла.

Геборий тяжело опустился на колени.

— Отатараль… Конечно. Как я раньше не подумал? Нам нечего бояться. Слышите?

— Лодка! — вдруг крикнул Бодэн.

Миновав скалы, к берету двигался баркас. Правый край паруса лизало пламя. Неведомый противник не хотел выпускать суденышко из магического плена, но был вынужден отступиться. Баркас вынесло почти на самый берег. И сразу же по веревочным лестницам вверх устремились двое. Они срезали пылающий парус, и он огненной птицей упал вниз, где с шипением погас. Из баркаса на берег выбрались еще двое.

— И кто же из них Дюкр? — спросила Фелисина.

— Дюкра с ними нет. А вот тот, кто слева, — это маг, — сказал Геборий.

— Откуда ты знаешь?

Он не ответил.

Двое приплывших старались идти быстро, однако и они шатались от усталости. Невысокий краснолицый человек в прожженном плаще заговорил по-малазански:

— Благодарение богам, что мы вас нашли! Нам нужна ваша помощь.

Неизвестный маг остался за скалами, преграждавшими путь к берегу. Он не был связан с мятежниками. Похоже, он оказался заложником чудовищного мира, который сам породил. Подобно смерчу, вынырнувшему из морских глубин, он появился на второй день их плавания. Кульп еще никогда не видел такого безудержного буйства магической стихии. Но это же буйство и спасло их, разметав магический Путь незнакомца. Как он ни пытался залатать «дыры» Пути, сила хлестала оттуда, как вода из пробоин в днище корабля. Завывания магических вихрей перемежались с душераздирающими криками мага.

Все надежды на спокойное плавание рухнули. «Рипат» швыряло, как щепку. Поначалу Кульп пытался загородиться своими обманными уловками, полагая, что гнев мага направлен на него и его спутников. Но могущественный безумец даже не замечал их. Маг вел совсем иное сражение. Тогда Кульп превратил свой Путь в защитный кокон вокруг «Рипата». Пока капрал и матросы поддерживали судно на плаву, боевой маг следил за действиями безумца.

Естественно, чужая необузданная магия сразу почувствовала родственные силы и обратилась против них. Иллюзии обманывали разум, но ничего не могли поделать с безумием. «Рипат» превратился в мишень. Нападения следовали беспрестанно, и за два с лишним дня Кульп не вздремнул и десяти минут.

Вдали появился отатаральский берег. Безумный маг наносил удары и по суше, но там они почти сразу же гасли. Кульп догадался: их противник — скорее всего, один из сосланных магов, которого отатаральская руда лишила рассудка. Каторжник, сбежавший из ада рудников в ад магии. Он утратил власть над своим Путем, превратившись в игрушку страшных сил.

Осознав все это, Кульп не на шутку перепугался за себя. Буря угрожала выкинуть баркас на берег. И что же, вместо одного мага-безумца там станет два?

Только умение Геслера и матросов удерживало «Рипат» от столкновения с коварными зубьями рифов. Почти полдня баркас держался параллельно берегу, выискивая хоть какой-то проход.

На третью ночь Кульп почувствовал перемену. До сих пор часть берега, лежавшая от них по правую руку, вызывала в нем стойкое отвращение. Возможно, отатаральская жила подходила там совсем близко к воде. И вдруг противодействующая сила стала мягче. Что ослабило ее — оставалось только гадать.

Неожиданно матросы обнаружили между скалами узкий проход. Кульп решил не испытывать судьбу и крикнул Геслеру, что надо плыть к берегу. Капрал не стал спорить. Однако треть лиги до берега досталась им исключительно тяжело. Маг-безумец делал все, только бы не пустить их на сушу. Его чудовищная сила неумолимо размывала всю защиту, возведенную Кульпом вокруг «Рипата».

До берега оставалось совсем немного, когда у них вспыхнул парус. Если бы они сами не были мокрыми до нитки, то мгновенно превратились бы в четыре живых факела. А так матросов и Кульпа лишь обдавало шипящими струями пара. Затем противник словно забыл о баркасе, направив свой удар на берег.

Кульп своими глазами видел, как сузилась и погасла полоса магического огня. Может, это было как-то связано с человеком, ради которого они сюда приплыли? Боевой маг еще больше утвердился в свой догадке, заметив на берегу три человеческие фигуры. Как и он сам, эти люди были крайне измождены. Что-то в их позах сразу же насторожило Кульпа. Они явно не были друзьями. Тогда кем? Тремя чуждыми друг другу людьми, которых обстоятельства на время свели вместе? Похоже, что так. Но было еще что-то, чего Кульп никак не мог уловить.

От твердой почвы под ногами у мага закружилась голова. Увидев старика с культями вместо кистей рук, он облегченно вздохнул. Помощь, которую он попросил у Гебория, вовсе не была шуткой.

Бывший жрец ответил на просьбу сухим смешком. Сухим в полном смысле слова, ибо он, как и его спутники, заметно страдал от жажды.

— Принеси им воды, — сказал Кульп, обратившись к Геслеру.

Капрал с трудом оторвал взгляд от Гебория и поспешил к баркасу. Честняга внимательно рассматривал обшивку «Рипата», ища пробоины и иные повреждения. Буян примостился на носу, сжимая в руках арбалет. Геслер велел подать бочонок с водой. Честняга прервал осмотр и полез за бочонком.

— А где Дюкр? — спросил Геборий.

Кульп вздохнул.

— Я бы сам хотел знать, где он сейчас. Мы с ним расстались в рыбачьей деревушке к северу от Хиссара. Мятеж…

— Знаем. В ночь побега мы видели зарево над Досин Пали.

— И здесь тоже, — рассеянно произнес Кульп, разглядывая спутников Гебория.

Рослый человек с оторванным ухом глядел на него спокойно и холодно. Вопреки всем жизненным передрягам, этот беглый каторжник не утратил чувства собственного достоинства. Магу вдруг стало не по себе. Кульп понял, что слишком поспешно счел одноухого обыкновенным вором.

Молодая девушка почему-то тоже вызвала в нем настороженность, но маг очень устал и дальнейшие рассуждения отложил на потом.

Подошел Честняга с бочонком воды. За ним шагал Геслер. Беглецы как зачарованные глядели на бочонок и на привязанную к нему медную кружку. Матрос вынул затычку и наполнил кружку водой.

— Только не набрасывайтесь на воду, — предостерег Кульп. — Пейте не залпом, а маленькими глотками.

Пока беглецы пили, он не без труда отыскал свой магический Путь. Утомление давало себя знать, и все же Кульп сумел настроить магическое зрение. Взглянув на Гебория, он едва не вскрикнул от изумления. Татуировка на теле бывшего жреца жила своей жизнью. Прерывистые линии магической силы опоясывали Гебория целиком. От левой культи отходило призрачное подобие руки. Призрачные пальцы были сомкнуты, будто сжимали поводья лошади. Совсем иную силу Кульп увидел возле правой культи. Там зеленые жилы плотно переплетались с красными, оставленными отатаральской рудой. Внешне они напоминали двух переплетенных змей, схватившихся насмерть. Кульп распознал у зеленых жил нечто вроде сознательно направленной воли. Именно они противостояли разрушительному действию отатаральской руды, что особенно изумило мага. Он вспомнил целителей, приверженцев магического Пути Деналь. Каждая болезнь представлялась им вторжением вражеского полчища. Полем битвы являлось тело больного. Сейчас Кульп наблюдал нечто подобное. Но здесь была не болезнь. Здесь схлестнулись два магических Пути. Один, связанный с призрачной левой рукой, принадлежал Фениру. Другой, в немалойстепени опутанный силой отатаральской руды, был Кульпу абсолютно незнаком и совершенно чужд его ощущениям.

Кульп невольно моргнул и только тут заметил, что Геборий внимательно за ним следит. Старик улыбался одними губами.

— Да что же, Клобук вас накрой, с вами случилось? — не выдержал маг.

— Я бы сам хотел знать, — ответил Геборий. Чувствовалось, капралу и матросам не терпится заговорить со стариком.

— Мое имя Геслер, — с неуклюжей почтительностью представился капрал. — Мы трое — это все, что осталось от культа Вепря.

Геборий перестал улыбаться.

— Вас и без меня много, — бросил он и поплелся прочь.

Геслер остался стоять с разинутым ртом.

«Дюкр ничего не преувеличил, рассказывая о нем», — подумал Кульп.

Труднее всего пришлось Честняге: внутри парня что-то дало солидную трещину. Это было видно по его голубым глазам. Помрачневший Буян ободряюще похлопал Честнягу по плечу. Чувствовалось, сейчас его больше занимал не Геборий, а одноухий человек.

— У тебя в рукавах что-то спрятано, и мне это не нравится, — сказал он Бодэну, выразительно помахав арбалетом.

— Можешь не удивляться, — заговорила с Буяном девушка. — Этого человека зовут Бодэн. Он убивает людей. Беспомощных старух. Соперников, которые становятся у него на пути. Его руки по локоть в крови. Разве не так, Бодэн?

Не дождавшись его ответа, она продолжала:

— Я — Фелисина из Дома Парана. Последняя в нашем роду, но это не должно вводить вас в заблуждение.

Эти слова она никак не пояснила. Геборий вернулся, волоча оба мешка.

— Вот с таким скарбом мы тащились сюда через пустыню, — обратился он к Кульпу. — Жутко устали. Сами видите, помощники мы сейчас никудышные. Нам бы плясать от радости, но сил нет. Только не думайте, что мы не рады вашему появлению. Мы с удовольствием покинем этот проклятый берег, даже если нас ждет смерть в морских пучинах.

Геборий выразительно посмотрел на бурлящие волны.

— А с кем это вы сцепились по пути сюда? — спросил он Кульпа.

— Вообразите себе неразумного ребенка, у которого в руках поводок, и к другому концу поводка привязана Гончая Тени. Ребенок — это какой-то безумный маг, а Гончая — его Путь. Думаю, он тоже был каторжником и лишился рассудка. Он и сейчас подстерегает нас в море. Без хорошего отдыха нам через его ад не пройти.

— А как дела на материке? Плохи?

— Что там творится сейчас — я знаю не больше вашего, — ответил Кульп. — Когда мы расстались с Дюкром, Хиссар вовсю пылал. Но этот упрямец все равно отправился туда, повторяя, что должен быть рядом с Кольтеном и Седьмой армией. Хорошо, если по пути он не угодил на «королевскую кровать». Об участи Кольтена и его виканцев я не берусь даже гадать.

— Так значит, Кольтен тоже в Семиградии? Когда нас заковали в цепи и бросили в ров за дворцом Ласэны, я был почти уверен, что встречу там и Кольтена. В том рву собралось весьма достойное общество… Думаю, Кольтен жив, — после недолгого молчания заявил Геборий. — Таких, как он, погубить очень непросто.

— Если Кольтен жив, я тоже обязан вернуться под его начало, — сказал Кульп.

Геборий кивнул.

— Ну что ты на него пялишься? Он был изгнан из своего братства, — громко и язвительно произнесла Фелисина.

Повернувшись, историк и маг увидели, что ее слова обращены к Геслеру.

— Я еще не все сказала. Он отрекся от своего бога. Точнее, от вашего. Так что берегись бывших жрецов с ядовитыми языками. А тебе и твоим матросам я советую хорошенько помолиться Фениру о покровительстве.

Бывший жрец вздохнул и вновь повернулся к Кульпу.

— Я чувствовал, как вы рассматриваете меня магическим зрением. Что вы увидели?

Кульп медлил с ответом. Понимая, что старик от него не отстанет, он сказал:

— Я видел ребенка, тянущего на поводке Гончую величиной с гору. Это в одной руке.

— А в другой? — спросил напрягшийся всем телом Геборий.

— С другой не все так просто.

— Я бы хоть сейчас отпустил этот поводок.

— Если бы смогли.

Геборий печально кивнул.

— Если бы только Геслер узнал… — шепотом продолжал Кульп.

— Он бы проклял меня последними словами.

— Несомненно.

— Думаю, мы с вами поняли друг друга, — с едва заметной улыбкой сказал Геборий.

— Не совсем. Но пока давайте отложим этот разговор.

Бывший жрец опять ответил кивком.

— Скажите, Геборий, а своих спутников вы сами выбирали? — спросил Кульп, кивнув в сторону Бодэна и Фелисины.

— Отчасти да. Что, трудно поверить?

— Давайте-ка немного пройдемся по берегу, — предложил маг.

Геборий последовал за ним.

— Для каторжника главное — выжить, — начал он, когда они отошли на достаточное расстояние. — Там поневоле приходится с чем-то мириться и на что-то закрывать глаза. Иначе долго не протянешь. Рудники сильно меняют многих. Сейчас Фелисина и Бодэн такие. Какими они были прежде…

Он не договорил и пожал плечами.

— Вы им доверяете? — спросил Кульп.

Геборий лукаво улыбнулся.

— А вы мне доверяете, Кульп? Понимаю, вам нужно время, чтобы ответить на этот вопрос. Вот и мне нужно время. Но кое-какие выводы я уже сделал. Бодэн будет с нами честен до тех пор, пока это в его интересах. Тут я ему доверяю.

— А девушке?

Геборий долго молчал.

— Нет, — тихо произнес он.

«Я ожидал от него совсем иного ответа. Что же могла натворить эта девчонка?» — подумал Кульп, но вслух ничего не сказал.

— А теперь позвольте спросить про ваших спутников и их глупые верования.

— Странно слышать такие слова из уст жреца Фенира.

— Бывшего жреца, не забывайте. Тут девчонка сказала правду. Моя душа принадлежит мне, а не Фениру. Я вернул ее себе.

— Вот уж не думал, что такое возможно.

— Может, мне это только кажется… Простите, Кульп, но я устал. Наше путешествие сюда… оно было слишком утомительным.

«Знал бы ты, старик, чего нам стоило добраться сюда».

Обратно шли молча. Итак, первая часть замысла Дюкра выполнена. Они добрались до отатаральского берега. Они нашли его друга. Кульп вспомнил о своих мрачных предчувствиях, охвативших его еще в Хиссаре, когда Дюкр впервые попросил о помощи. Впрочем, к чему теперь об этом думать? Если судьба не подстроит им какой-нибудь каверзы, «Рипаст» благополучно вернется обратно и просьба Дюкра будет исполнена до конца.

Над пустыней медленно всходило солнце. За утесами бесновались волны. Маг-безумец, вынужденный отступить с берега, теперь отыгрывался на море, вздымая водяные валы.

Матросы принесли с баркаса пищу. Геборий присоединился к своим спутникам. Все ели молча и жадно. Кульп прошел к Геслеру, несущему дозор. Честняга и Буян храпели под наскоро сооруженным навесом.

— Здорово же Фенир с ним пошутил, — сказал капрал.

— Я доволен, что тебе это понравилось, — ответил Кульп, присаживаясь с ним рядом.

— Вообще-то от шуток Фенира бывает не до смеха. И знаешь, маг, что странно? Я был почти уверен: Летний вепрь был здесь. Как ворона, сидящая у жреца на плече.

— Скажи, Геслер, а раньше ты испытывал прикосновение Фенира?

Капрал замотал головой.

— Судьба не баловала меня подарками. Такого никогда не бывало. Да и сейчас я не уверен. Просто почудилось.

— Ты и сейчас ощущаешь присутствие Фенира?

— Не знаю. Я об этом как-то не думал.

— А как Честняга?

— Туго пришлось парню. Еще бы! Едва увидел жреца Фенира — и вдруг услышать от него такое! Думаю, оправится. Мы с Буяном за ним присмотрим. А теперь ответь мне: как будем возвращаться на материк? Этот проклятый чародей стережет нас за скалами. Что, если он спалит «Рипат»?

— Старик нам поможет.

— Этот насмешник? Чем?

— Долго объяснять, капрал. Сейчас тебе лучше всего вздремнуть. Ложись. Я буду нести караул.

Фелисина окончательно проснулась. Маг, приплывший вместе с матросами, наспех смастерил себе навес и улегся спать. Матросы уже выспались. Фелисина наблюдала за ними, и внутри ее нарастало презрение.

«Приверженцы Фенира. Какая чушь! Вы верите в своего безмозглого бога? Какие же вы глупцы. А ваш Фенир, будто пугливая домашняя свинья, затаился в мире смертных. Отличная добыча для охотника с острым копьем. Мы видели его копыто. Хорошо же Геборий поколебал вчера вашу веру!»

Бодэн ходил на берег умываться и теперь вернулся, разбрызгивая соленые капли.

— Ну что, Бодэн, ты не боишься этих молодцов? — спросила Фелисина. — Скажем, вон того? Думаю, он тебе не по зубам. А другой, с арбалетом? Как быстро он тебя раскусил. Крепкие они парни. Крепче тебя.

— Ты уже успела побывать под ними? — лениво спросил Бодэн.

— Считаешь меня совсем уж дешевой шлюхой, которая сама лезет?

— Мне и считать не надо. Может, когда-то ты жила чем-то другим. Но теперь смысл твоей жизни — раздвигать ноги.

— Проваливай к Клобуку, ничтожество!

Бодэн подошел к ней вплотную.

— Хочешь меня разозлить? Не выйдет. Главное — мы уцелели и скоро уберемся с этого острова. Можешь болтать что угодно, потаскуха. У меня слишком хорошее настроение.

— Я и не собиралась тебя злить. Кстати, я давно хотела тебя спросить: а что означает тот коготь?

Бодэн бесстрастно глядел на нее, словно не понимая, о чем речь.

— Ты знаешь, про какой коготь я спрашиваю — про тот, что хранится у тебя вместе со штучками для воровского ремесла.

Разбойник молча повернулся и хотел пойти дальше, но заметил Гебория, стоявшего в нескольких шагах. Старик впился в него глазами.

— Бодэн, это правда?

Бодэн молчал.

Фелисина почувствовала: Геборий что-то понял. Он бросил взгляд сначала на нее, затем на разбойника и улыбнулся.

— Недурно. Во всяком случае, пока недурно.

— Ты так думаешь? — спросил Бодэн и отвернулся.

— Геборий, что это все значит? — требовательно спросила Фелисина.

«Когда-то я таким тоном разговаривала с провинившимися слугами», — подумала она.

— Жаль, девочка, что ты была невнимательна, когда твои наставники учили тебя истории, — сказал Геборий.

— Объясни!

— Спрашивай Клобука. Пусть он тебе объяснит, — резко ответил историк и отошел.

Фелисина перевернулась на другой бок и стала глядеть на буйство волн.

«Мы живы. Теперь мне некуда торопиться, и я вновь могу стать терпеливой. Могу затаиться и выжидать. Маг говорит, что Семиградие охвачено восстанием против Малазанской империи. Приятная новость. Может, оно разрастется и сметет империю, а с нею императрицу и… адъюнктессу. Когда рухнет империя, настанет долгожданный мир. Нас кончат притеснять, и мне ничто не помешает осуществить свою месть. Знай же, дорогая сестрица Тавора: наступит такой день, когда рядом с тобой уже не будет телохранителей. И вот тогда приду я. Клянусь всеми богами и демонами, я приду. Это я тебе обещаю. А пока нужно вести себя терпеливо. Бодэн и Геборий для моих замыслов уже потеряны. Но остаются эти четверо: маг и матросы. Будет совсем не лишним привлечь их на мою сторону…»

Фелисина встала и пошла к навесу. Капрал вопросительно сощурил на нее сонные глаза.

— Когда ты в последний раз ложился с женщиной? — в лоб спросила она.

Ей ответил не капрал, а Буян.

— Он забыл, зато я помню. Это было где-то год назад. Я тогда нарядился шлюхой и вдоволь дурачил нашего Геслера. Трезвый он бы меня раскусил. Но капрал был мертвецки пьян. Да, дружище Геслер. Это был я.

Капрал только хмыкнул.

— Такова солдатская жизнь. Столько всего случается, не успеваешь понять, что к чему.

— Особенно когда так поднабрался, что уже все равно, — добавил Буян.

— Но сейчас-то я трезв. — Взгляд Геслера стал суровым. — Знаешь что, красавица, — играй в свои игры с другими. Не хочу тебя обижать, но жизнь достаточно проехалась по нам, и мы научились кое-что в ней понимать. Ты же не просто так предлагаешь себя. Но нельзя купить то, что не продается.

— Я рассказала вам про Гебория, хотя могла бы и не рассказывать.

— Слышал, Буян? А девушка-то решила поймать нас в ловушку.

— Глупцы! Он вас предаст. Ему ненавистна ваша приверженность Фениру.

Услышав это, Честняга даже сел.

— Иди-ка ты отсюда, — сказал Фелисине Геслер. — Дай моим людям выспаться.

На Фелисину глядели невинные голубые глаза Честняги. Она послала матросу воздушный поцелуй и усмехнулась, видя, как вспыхнуло его лицо.

— Береги уши, а то и они запылают!

— Вперед, парень, — не выдержал Буян. — Раз она сама нарывается, покажи ей, что к чему.

— А вот здесь ты не угадал, — засмеялась Фелисина. — Я сплю только с мужчинами.

— То есть — с лопоухими дураками, — вставил едва сдерживающийся Геслер.

Качнув плечами, Фелисина отправилась на берег. Войдя по колено в воду, она остановилась и стала разглядывать баркас. Обшивку «Рипата» покрывали многочисленные черные точки, как будто по судну выпустили град зажигательных стрел. Перила полубака блестели, словно стеклянные. Сверху свисали обрывки канатов.

Солнечные блики на воде слепили глаза. Фелисина зажмурилась. Ее разум постепенно умолкал и наконец замолк окончательно. Вокруг ног плескалась теплая вода. Фелисина чувствовала себя крайне утомленной, и не только телесно.

«Неужели во мне не осталось ничего, кроме ненависти и презрения? Ведь должен же существовать способ выбраться из этого состояния. Оно меня разрушает… Если не способ, то хотя бы причина».

— Я рассчитываю лишь на то, что отатаральская пыль оказала на вас достаточное воздействие и оно отпугнет этого безумного мага, — сказал Кульп. — Иначе нас ожидает крайне тяжелое плавание.

Честняга зажег фонарь и теперь сидел в носовой части баркаса, ожидая сигнала к отплытию. Черные узоры татуировки на теле Гебория отражали желтоватый свет. В ответ на слова мага старик лишь поморщился. Геслер склонился над рулевым веслом. Как и все остальные, капрал ждал ответа бывшего жреца. Ждал и надеялся.

По другую сторону скал, в открытом море, бушевала стихия, взбаламученная магом-безумцем. Почти беспрерывно мелькали молнии, выхватывая из тьмы густые черные облака и белые барашки волн.

— Ну, если вы так настаиваете, — произнес наконец Геборий.

— Мне нужно ваше добровольное согласие.

Геборий сердито помахал культей перед лицом Кульпа.

— Да поймите же, что у меня нет вашего магического чутья!

Маг посмотрел на Геслера.

— Что скажешь, капрал?

— А разве у нас есть выбор?

— Здесь не все так просто, — сказал Кульп, стараясь держаться спокойно. — Отатаральская руда странным образом подействовала на Гебория, поэтому в его присутствии я опасаюсь открывать свой Путь. А без Пути мне не защитить вас от безумного мага. Это значит…

— Что он нас поджарит до хруста, — докончил за него Геслер. — Эй, Честняга! Держать глаз и ухо востро. Мы отчаливаем.

— Я бы не советовал тебе уповать на помощь Фенира, капрал, — сказал Геборий.

— Чувствовал, что ты мне это скажешь. Но нам с ребятами сейчас не до разговоров.

Кульп сидел почти рядом с Геборием и все равно ощущал свой магический Путь. Более того, Путь как будто требовал, чтобы его открыли. Кульп насторожился. Его Путем был Меанас — Путь Теней и Иллюзий. Им следовали маги, у которых холодный, отрешенный разум превалировал над чувствами. Иногда они создавали настоящие чудеса обмана, ловко используя хитросплетения света и теней и заставляя глаза верить в то, чего на самом деле нет. Но и тогда победа не вызывала у магов никакого бурного ликования. Открывая Путь, Кульп всегда чувствовал себя неловко, будто по пустякам тревожил магическую силу, занятую куда более важными делами. Потому-то его сейчас и насторожило странное «нетерпение» Пути. Меанас как будто желал поскорее вступить в игру. Кульп мысленно себя одернул. Только еще не хватало думать о Меанасе как о некоем божестве. Тогда открытие Пути превращалось в обряд, а успех становился вознаграждением за веру. Но магические Пути не имели ничего общего с культами. Маг не был жрецом, да и магия не являлась предметом божественного вмешательства. Уж скорее магия — нечто вроде лестницы, позволяющей подняться до уровня Властителей; она — средство для достижения цели, только никак не предмет поклонения.

Буян приладил к мачте небольшой квадратный парус, который позволял плыть по ветру, но не отягощал поврежденную мачту. «Рипат» приближался к скалам. Честняга, расположившись на носу, глядел во все глаза, высматривая проход. Найти его снова было не так-то просто. Геслер приказал развернуть баркас и двигаться вдоль цепи скал.

Кульп мельком взглянул на Гебория. Бывший жрец Фенира сидел, упершись левым плечом в мачту. Магу отчаянно захотелось открыть свой Путь и увидеть призрачные руки старика, но он тут же спохватился, отругав себя за неуместное любопытство.

— Нашел! — крикнул Честняга.

— Вижу! — подтвердил Геслер. — Буян, разворачивай!

«Рипат» развернулся и, чуть накренившись, понесся прямо на скалы. Кульп закрыл глаза, вслушиваясь в свист ветра… Честняга не ошибся. Они вышли в открытое море.

И снова молнии, скачущие по волнам; и снова волны, норовящие затянуть баркас в воронку. Кульп не успел даже вскрикнуть. Его Путь открылся, вступив в битву с Путем безумного мага. Волны превратились в острые копья, мгновенно срезавшие парус. Они ударяли по доскам палубы, оставляя дыры. Одна из водяных «стрел» попала Буяну в ногу, пригвоздив ошалевшего матроса к палубе. Остальные «стрелы» скатывались по сгорбленной спине Гебория. Старик прикрыл собой Фелисину. Узоры его татуировки сделались коричневато-золотистыми. Бодэн скрючился на полубаке. Честняга вообще исчез из виду.

Вскоре обстрел прекратился. «Рипат» подхватила громадная волна и понесла, приподнимая корму баркаса. Небо по-прежнему разрывали чудовищные вспышки молний. Кульп задрал голову и не поверил своим глазам: в облаках парил… человечек. Его руки и ноги болтались словно плети, обрывки плаща напоминали покореженные крылья. Магические силы, бушевавшие вокруг, играли с ним, как с соломенной куклой. Пока Кульп следил за ним, человечка накрыло взметнувшейся волной. Брызнула кровь. Волна потащила безжизненное тело за собой. Следом рыбачьей сетью потянулись окровавленные лохмотья. Странный человечек исчез.

— Эй, маг, бери весло! — крикнул Кульпу Геслер.

Кульп ползком добрался до кормы. Капрал явно не понимал, что сейчас их несет не сила морских волн, а совсем другая сила. «Рипат» затянуло внутрь Пути мага-безумца. Кульп взялся за рукоять весла и сразу ощутил, как сила его Пути проникает в дерево и распространяется по всему баркасу. Качка утихла. Кульп даже хмыкнул от удивления, но внимания не ослабил. Сейчас счет шел на мгновения, и каждое из них было непредсказуемым.

Краешком глаза маг видел, как Геслер метнулся вперед и успел схватить за ноги Бодэна. Каторжник зачем-то перегнулся вниз и едва не упал с баркаса. Вскоре Кульп понял, в чем тут дело: правой рукой Бодэн намертво впился в пояс Честняги. Из-под стиснутых пальцев обильно сочилась кровь. Лицо каторжника было белым от натуги и боли.

Невидимая волна под днищем судна внезапно осела. Исчезли все звуки. «Рипат» плавно скользил вперед.

Геборий пробрался туда, где лежал бездыханный Буян. Из пробитого бедра хлестала кровь. Наверное, ее уже вытекло достаточно, поскольку на глазах у Кульпа ярко-красный поток стал уменьшаться.

Геборий сделал единственное, что было в его силах… во всяком случае так это запомнилось Кульпу. Маг не успел его предостеречь; старик протянул свою призрачную руку и коснулся ею раны. Буян поморщился от нестерпимой боли. Узоры татуировки перетекли с культи Гебория и сияющим кольцом окружили рану на бедре. Когда старик убрал руку, рана затянулась. Узоры накрыли ее, словно стежки плотной штопки. Геборий отпрянул, потрясенный случившимся.

Из перекошенных губ Буяна вырвался шипящий вздох. Бледный, трясущийся, он открыл глаза и сел. Кульп растерянно моргал. Геборий не просто коснулся раненого бедра Буяна. Там было что-то еще… нечто, граничащее с безумием. Кульп видел это своим магическим зрением.

«Остынь, — мысленно приказал он себе. — Матрос остался жив. Рана затянулась. Думать и искать объяснения будешь потом».

Честняга лежал на животе. Геслер выдавливал из его легких воду. Наконец изо рта матроса вытекла последняя струя, и Честняга закашлялся.

«Рипат» получил пробоину и теперь кренился набок. Облака и молнии исчезли. Небо приобрело безжизненный серый цвет и висело почти над самой головой. Единственным звуком был шум воды, наполняющей трюм.

Геслер помог Честняге сесть. Бодэн стоял на коленях, прижимая правую руку к телу. У разбойника были вывихнуты все пальцы и вдобавок сильно содрана кожа. По лохмотьям расползалось красное пятно.

— Геборий, — шепотом позвал маг.

Старик повернул голову. Он до сих пор прерывисто дышал.

— Помоги Бодэну, — попросил Кульп. — Если, конечно, это в твоих силах.

— Нет, — прорычал Бодэн, вцепившись глазами в Гебория. — Обойдусь без прикосновения твоего бога, старик.

— Но у тебя вывихнуты суставы, — сказал Кульп.

— Геслер их вправит. Больно, зато надежно.

Капрал вскинул голову, затем кивнул и подошел к разбойнику.

— Где это мы? — спросила Фелисина.

— Трудно сказать, — ответил Кульп. — Пока ясно одно: мы тонем.

— Трюм пробит в нескольких местах, — добавил Буян. Он смотрел на татуировку, скрывшую недавнюю рану, и морщил лоб.

Держась рукой за обгорелую мачту, Фелисина поднялась на ноги. От этого палуба баркаса накренилась еще сильнее.

— Мы можем в любую секунду опрокинуться, — сказал Буян.

Магический путь Кульпа закрылся. Маг сразу же почувствовал себя неимоверно уставшим. Если баркас потонет, сам он вряд ли долго продержится на воде.

Геслер вправил Бодэну большой палец. Разбойник почти не стонал. Прежде чем взяться за указательный, капрал распорядился:

— Буян, если ты в состоянии двигаться, свяжи несколько бочонков. Обязательно возьми пресную воду. Ты, Фелисина, слазай в сундук… вон тот, сбоку… возьми запас пищи. Бери, сколько унесешь.

Бодэн опять застонал. Геслер принялся за его средний палец.

— Честняга, хватит кашлять. Тащи сюда лекарский мешок. Матрос с трудом встал на четвереньки и глотал воздух, прежде чем подняться.

Кульп с удивлением заметил, что Фелисина и не думает двигаться.

— Ты слышала, что тебе велели? — прикрикнул на нее маг. Опасения Буяна не оправдались. «Рипат» не опрокинулся.

Наоборот: вода, залившая трюм, выпрямила крен. Теперь водой начало заливать палубу. Она просачивалась через трюмный люк. Вода имела необычный молочно-голубоватый цвет.

— Никогда не думал, что буду тонуть в козьем молоке, — сказал Буян.

— Да еще с рассолом, — добавил Геслер.

Он вправил последний сустав. К этому времени приковылял Честняга с лекарским мешком.

— Нам незачем далеко плыть, — объявила Фелисина. — Разве вы не видите?

Почти рядом с тонущим баркасом на молочных волнах стоял громадный трехмачтовый парусник. Из весельных отверстий торчали весла. На передней и средней мачтах застыли рваные квадратные паруса; бизань-мачта сохранила лишь обрывки своего «треугольника». Палуба корабля была пуста.

Бодэн, которому капрал наскоро перевязал руку, взглянул на парусник и по обыкновению хмыкнул.

— А кораблик-то с Квон Тали. Такие еще до императора строили.

— Ты что, разбираешься в кораблях? — удивился Геслер.

— Двадцать лет назад я был на каторжных работах в одной из гаваней Квон Тали. Там мы топили корабли республиканского флота. Сначала Дассем муштровал на них своих матросов. Когда они разматывали очередную посудину, мы пускали ее ко дну.

— Знаю, — коротко бросил Геслер.

«А ведь он знает об этом не понаслышке», — подумал Кульп.

— Больно молод ты был для таких занятий, — сказал Буян, возившийся с бочонками. — Сколько тебе тогда было? Лет десять? От силы пятнадцать. Так?

— Почти так, — ответил Бодэн. — Только не допытывайся, почему я там оказался. Не твоего это ума дело. Понял?

На тонущем баркасе стало тихо.

— Буян, у тебя готово? — наконец спросил опомнившийся Геслер.

— Да. Все связал, как надо.

— Тогда спешно убираемся отсюда. Предоставим «Рипату» тонуть в одиночестве.

— Не нравится мне этот парусник, — сказал Буян, опасливо поглядывая на корабль. — Про такие любят рассказывать в тавернах, особенно когда время за полночь. Поди, сам слышал, что у Клобука есть корабли-вестники. А еще есть проклятые корабли. Или зачумленные.

— Нравится он тебе или нет — это дело десятое, — ответил Геслер. — Ты лучше подумай, какую жуткую историю ты потом будешь рассказывать в тавернах. Да все вокруг обмочатся, слушая тебя. Тебя будут задаром поить. Заодно и нам чего-нибудь перепадет.

— С такими вещами не шутят, капрал, — без тени улыбки сказал Буян.

Зато Геслер довольно улыбался.

— Пожалуйте купаться. Приглашаю всех. Я слышал, что знатные женщины платят золотом, чтобы искупаться в молоке. Это так, Фелисина из Дома Паранов?

Фелисина промолчала.

— Уйми свою радость, — посоветовал капралу Кульп.

— Сама уймется.

Вода оказалась прохладной и скользкой, будто мыло. Плыть по ней было не так-то легко. Когда все перебрались на плот из бочек, «Рипат» стал быстро погружаться. Вскоре скрылась и накренившаяся мачта.

В спешке никто не догадался захватить весла. Пришлось грести руками. Прошло не менее получаса, пока плот достиг борта парусника. Оправившийся Честняга сумел взобраться по толстому рулевому штырю. Он перемахнул через высокие перила кормы и вскоре сбросил вниз толстую веревочную лестницу.

Инстинкт выживания загнал на борт всех. Последними поднимали бочки с водой и мешки с провизией. Этим занимались Геслер и Буян.

Стоя на кормовой палубе, Кульп осматривал нижнюю палубу. Повсюду его глаз натыкался на следы не то поспешного бегства, не то сражения. Веревки, непромокаемые кожаные мешки, части доспехов, оружие — все это лежало вперемешку, покрытое густыми слоями пыли.

Остальные тоже молча смотрели вниз. Наверное, сейчас каждый вспоминал недавние слова Буяна.

— Кто-нибудь догадался прочесть название корабля? — нарушил молчание Геслер. — Я смотрел, но…

— Это «Силанда», — ответил Бодэн.

— Чтоб мне сосать вымя у Фандри — нет такого корабля! — заявил ему Буян.

— Ты и не мог его знать, — спокойно возразил Бодэн. — Трюмы этого корабля загружались на острове Авалия. «Силанда» была единственным судном, которое имело право вести торговлю с тистеандиями. Когда империя захватила континент, корабль как раз возвращался на Квон Тали. Но до своей гавани «Силанда» не дошла.

На кормовой палубе вновь стало тихо. Тишина была недолгой. Теперь ее прервал громкий смех Фелисины.

— Бодэн, откуда у обыкновенного каторжника такие знания? Или на прежней каторге тоже был какой-нибудь Геборий, просвещавший тебя историческими беседами?

— А вы обратили внимание на ватерлинию? — спросил Геслер. — Этот корабль уже много лет стоит на одном месте.

Выразительно взглянув на Бодэна, капрал стал спускаться на нижнюю палубу.

— Сейчас еще влезу по колено в птичий помет, — проворчал Геслер, останавливаясь возле одного из мешков.

Капрал наклонился, чтобы развязать мешок, и вдруг с громким проклятием попятился назад. Из мешка выкатилась… отрубленная человеческая голова. Она покатилась вдоль по палубе и остановилась, ударившись о бортик трюмного люка.

Кульп протиснулся мимо неподвижно замершего Гебория и тоже спустился на нижнюю палубу. Подойдя к голове, маг открыл свой Путь.

— Что вы видите? — спросил его Геборий.

— Ничего приятного, — ответил маг.

Он присел на корточки, разглядывая голову.

— Тистеандий. Капрал, вряд ли тебе понравится мое предложение, но…

Побледневший Геслер молча кивнул. Подойдя к другому мешку, он окликнул Буяна:

— Помоги мне!

— А что надо делать? — настороженно спросил Буян.

— Головы считать.

— Фенир меня убереги от такой работы!

— Давай, лезь сюда. Заодно поупражняешься, чтобы потом в тавернах складнее рассказывать. Давай, приятель, не бойся ручки испачкать.

На палубе оказались десятки мешков, в каждом из которых находилось по отрубленной голове. Большинство голов принадлежали тистеандиям, но встречались и человеческие. Геслер начал складывать их пирамидой вокруг средней мачты. Капрал Довольно быстро оправился от ужаса. Кульп еще раз убедился, что Геслер в своей жизни повидал всякого. У Буяна ужас сменился отвращением. Матрос старался как можно быстрее извлечь и сложить все головы. Прошло не так уж много времени, когда тягостная работа была закончена.

Кульп пригляделся к люку, ведущему вниз, в гребной отсек. Оттуда исходило слабое магическое свечение, невидимое обычным зрением. Маг долго стоял возле люка, не решаясь его открыть.

Кроме Кульиа, Геслера и Буяна, больше никто не решался спуститься на нижнюю палубу. Все лишь оцепенело наблюдали сверху за действиями троих.

— Ну что, маг, готов лезть вниз? — спросил Кульпа Геслер.

— Совсем не готов.

— Тогда вперед, — вымученно улыбаясь, ободрил его капрал, доставая из ножен меч.

Кульп посмотрел на дверцу люка, потом на капрала. Тот пожал плечами.

— Да. Знаю.

Бормоча себе под нос проклятия, Кульп откинул дверцу. Темнота внизу ничуть ему не мешала. Магия освещала пространство желтоватым, слегка колеблющимся светом. Держась обеими руками за перила, Кульп стал спускаться. Следом полез Геслер.

— Ты что-нибудь видишь? — спросил капрал.

— Вижу.

— И чем тут пахнет?

— Если у терпения есть запах, здесь пахнет терпением, — ответил Кульп.

Чтобы помочь капралу, он протянул световой лучик по проходу между скамьями, немного расширил и оставил светить.

— Да, — хрипло выдохнул Геслер. — Тут во всем чувствуется какой-то скрытый смысл. Клобуку бы понравилось.

За веслами сидели обезглавленные трупы: по трое на каждой скамье. Впереди разместился обезглавленный барабанщик. Его руки все еще сжимали диковинные барабанные палочки, больше похожие на тыквы. Барабанщик был рослым и жилистым. В воздухе не ощущалось даже намека на трупный запах, а тела выглядели так, будто их обезглавили совсем недавно. Долгое время Кульп и Геслер молчали.

— Так ты это называешь терпением? — наконец спросил капрал.

— Да.

— А я думал, что ослышался.

Кульп покачал головой.

— Насколько я понимаю, корабль был захвачен. Матросов обезглавили и… заставили работать.

— В обезглавленном состоянии?

— Да, капрал. В обезглавленном состоянии.

— И давно это случилось?

— Может, несколько лет назад. Или несколько десятков. Мы же находимся внутри магического Пути, капрал. Трудно сказать, как течет здесь время и есть ли оно вообще.

Геслер что-то буркнул себе под нос, потом сказал:

— Нужно добраться до капитанской каюты. Возможно, там мы найдем корабельный журнал.

— И свисток, загоняющий гребцов в гребной отсек.

— Угу. Мне еще знаешь какая мысль пришла? А может, нам куда-нибудь спрятать безголового барабанщика? Тогда я пошлю Буяна. Пусть садится и лупит по барабану.

— У тебя странные шутки, Геслер, — поежился маг.

— Я не шучу. Просто Буян обожает рассказывать истории, но они у него такие занудные, что уши вянут. А так в них появится перчик и иные пряности.

— Только не говори мне, что всерьез решил засадить парня за барабан.

— Нет, конечно. Я же не хочу, чтобы мои ребята здесь рехнулись.

Они вернулись на нижнюю палубу. Упреждая вопросы, Кульп сказал:

— Такое привидится лишь в безумном сне.

— У нас и так есть безумная явь, чего же еще? — ответила ему Фелисина.

Кульп направился к капитанской каюте. Геслер убрал меч в ножны и пошел за магом. Толкнув дверь и спустившись на пару ступенек, они очутились на корабельном камбузе с массивным столом. Напротив была еще одна дверь, ведущая в узкий проход, по обе стороны которого стояли койки. Проход упирался в дверь капитанской каюты.

Опрятно заправленные койки были пусты. Трудно сказать, сколько времени они ждали матросов, которые больше не нуждались в отдыхе.

Дверь каюты не была заперта изнутри и открылась с протяжным скрипом.

Даже после палубы и гребного отсека увиденное заставило Кульпа и Геслера содрогнуться… Троих смерть настигла внезапно — об этом свидетельствовали неестественно скрюченные тела. И снова — ни ран, ни следов гниения. Иной была гибель четвертого. Копье пробило его вместе со спинкой капитанского кресла. Кульпа не удивили залитые кровью колени убитого. Удивительным было другое: кровь, давно прекратившая капать, ярко блестела. Кульп едва удержался, чтобы не потрогать пятно пальцем.

— Никак тистеандии? — прошептал Геслер.

— Похожи, но не совсем, — возразил Кульп.

Он шагнул внутрь каюты.

— У этих кожа серая, а не черная. Да и выглядят они… диковато.

— Говорили, что авалийские тистеандии были настоящими дикарями и никого из чужаков на свой остров не пускали.

— Во всяком случае, живым оттуда никто не возвращался, — согласился Кульп. — Но ты взгляни, во что они одеты. Грубая, мешковатая одежда, кое-как сшитая из невыделанных шкур. А их украшения?

Все убитые были густо увешаны костяными амулетами, звериными когтями и зубами, а также блестящими ракушками. Кульпу доводилось видеть изящные, прихотливо отделанные вещицы тистеандиев. То, что он видел сейчас, могло принадлежать скорее кочевникам. Мага поразило еще одно обстоятельство: волосы. Все четверо убитых были шатенами, тогда как у тистеандиев встречалось только два цвета волос: либо иссиня-черный, либо белый с серебристым отливом.

— Так кто же эти четверо? — спросил оторопевший Геслер.

— Скорее всего — убийцы тистеандиев и матросов с Квон Тали. Захватив судно, они попали внутрь магического Пути. Возможно, случайно, а может, и намеренно. И здесь они столкнулись с кем-то, кто оказался ловчее и проворнее их.

— Думаешь, кому-то из матросов удалось бежать?

— Вряд ли. Если эти четверо владели магией и могли повелевать обезглавленными телами, им вполне хватало гребцов, которых мы видели.

— И все равно они никак не похожи на тистеандиев, — сказал капрал, пристально вглядываясь в мертвеца, сидевшего в капитанском кресле.

— Нужно привести сюда Гебория, — предложил Кульп. — Может, он подскажет.

— Обожди здесь. Я схожу за ним.

Геслер ушел. Потолок каюты слегка поскрипывал — наверное, остальным надоело стоять на верхней палубе и они спустились вниз. Кульп уперся ладонями в стол и стал внимательно разглядывать лежащие карты. На одной из них был изображен не то континент, не то большой остров, совершенно ему незнакомый. Берег изобиловал бухточками, поросшими соснами. Остальная часть была слегка покрыта белой краской.

«Наверное, ледник или снежная пустыня», — подумал Кульп.

От берега отходила пунктирная линия курса. Сначала она тянулась на восток, затем резко сворачивала на юг, прочерчивая воды обширного океана. Ученые Малазанской империи горделиво заявляли, что у них есть карты всего мира. А мир, оказывается, был шире имперских притязаний.

«Показать бы эту карту Ласэне», — вдруг подумалось ему.

В каюту вошел Геборий.

— Приглядитесь к ним, — сказал ему Кульп, не отрываясь от карты.

Старик прошел к креслу и остановился возле убитого. Высокие скулы и характерный косой разрез глаз говорили о принадлежности к расе тистеандиев. О том же свидетельствовал и высокий рост. Геборий осторожно протянул к убитому руку.

— Постойте! — одернул его Кульп. — Вы же не знаете, до кого дотрагиваетесь. И какой рукой.

Геборий поспешно опустил руку. Вскоре он выпрямился и сказал:

— Это тистедурии. Других догадок у меня нет.

— Кто?

— Помните «Глупость Гофоса»? Он пишет о трех тистейских народах, прибывших к нам неведомо откуда. Разумеется, нам знакомы лишь тистеандии, а из двух остальных Гофос назвал только один народ — тистедуриев. Их кожа была серой, а не черной. Тистедурии — дети опрометчивого союза Матери-Тьмы и Света.

— Что значит «опрометчивого»?

Геборий усмехнулся.

— Тистеандии считали этот союз причиной гибели первозданной, чистой Тьмы и источником всех своих последующих несчастий. Забавно, что Гофос упоминает о тистедуриях только в одном из ранних томов.

— Гофос, кажется, был джагатом? — спросил Кульп.

— Да. Самый мрачный и безысходный сочинитель. Я имел неудовольствие прочесть достаточное число его трудов… А что сейчас показывает ваш Путь?

— Ничего.

Геборий удивленно вскинул брови.

— Совсем ничего?

— Совсем.

— Но вы посмотрите на убитых! Они как будто находятся в остановленном времени. Даже кровь еще липкая.

— Знаю.

— Кстати, Геслер передал мне ваши слова про свисток. Вы еще не искали этот свисток? Вон он. Видите? На шее одного из убитых. Вы что, и впрямь намереваетесь заставить обезглавленных гребцов махать веслами?

— Либо они будут грести, либо мы съедим свои припасы, выпьем всю воду и начнем медленно помирать от голода и жажды. Итак, настоящего капитана захватчики судна тоже обезглавили или даже сбросили за борт. Его место занял тистедурий, забравший себе костяной капитанский свисток. Свисток был на кожаном шнурке. Каким-то чудом копье не разнесло его.

— Что вы скажете про свисток? — допытывался Геборий.

— Опять-таки ничего. Может, он уже и не свистит.

— Вернусь-ка я лучше на палубу, — сказал историк. — Там хоть воздух посвежее. А копье, между прочим, баргастское.

— Слишком большое и длинное, — возразил Кульп. — Баргасты такими не воюют.

— Это я тоже знаю. Но по виду оно напоминает мне копья баргастов.

— Говорю вам: оно слишком большое.

Геборий молча скрылся за дверью. Кульп сердито посмотрел на копье. Нет, все-таки слишком большое. Маг протянул руку и осторожно снял с шеи мертвеца свисток.

Вернувшись на нижнюю палубу, Кульп достал свисток и ахнул: тот был полон магической силы.

«Все понятно. Дыхание Отатараля. Появился Геборий, и свисток превратился в безделушку. А еще раньше появилось нечто или некто, и магия тистедуриев их не уберегла».

Маг огляделся. Буян расположился на носу — естественно, со своим неразлучным арбалетом. Рядом с матросом стоял Бодэн, покачивая перевязанной рукой. Фелисина замерла возле средней мачты. Пирамида из отрезанных голов совсем не пугала ее. Геборий куда-то исчез.

К Кульпу подошел Геслер.

— Честняга полез в «воронье гнездо», — сообщил капрал.

— Куда? — не понял маг.

— На мачтах больших кораблей есть такая корзина. Туда забирается впередсмотрящий и наблюдает за морем. Свисток взять не забыл?

Кульп отдал ему свисток.

— Вы уже решили, куда плыть?

— Пусть сначала Честняга расскажет, что увидел, а там решим.

Пока они говорили, матрос добрался почти до самой вершины мачты и залез в большую корзину, называемую «вороньим гнездом».

— Копыто Фенира! — донеслось сверху. Все задрали головы.

— Что видишь? — крикнул Геслер.

— Три колышка в заду! На нас идет буря!

Геслер и Кульп бросились к правому борту. Там, где должен был находиться горизонт, мелькали молнии.

— Этот безумец прорвался и сюда! — сердито прошипел маг.

Капрал окликнул Буяна.

— Посмотри, на что годны паруса.

Сразу после этого Геслер поднес к губам свисток и дунул в него. Ответом ему был хор стонущих голосов. В воздухе стало холоднее. Свист вобрал в себя всю боль страдающих душ. Геслер тут же опустил свисток.

Скрипнули деревянные весла, готовые погрузиться в воду. Из гребного отсека вылез Геборий. Глаза старика были широко раскрыты от ужаса и изумления, а узоры его татуировки пылали белым огнем.

— Капрал, у тебя появились новые матросы, — прошептал Геборий.

— Они просыпаются, — почти одновременно с ним произнесла Фелисина, пятясь от мачты.

Кульп сразу понял. Словно по команде отрезанные головы открыли глаза и устремили их на Геслера.

Капрал вздрогнул, потом заставил себя улыбнуться.

— Мне бы таких, когда я был сержантом и занимался муштровкой новичков.

— Твой барабанщик тоже готов, — сообщил Геборий, вглядываясь в сумрак гребного отсека.

— Паруса сгнили, — сообщил подошедший Буян.

— Вставай на руль, — велел ему капрал. — Три колышка в зад! Теперь нам остается только удирать отсюда.

Он снова поднес к губам свисток и подал несколько сигналов. Из гребного отсека послышалась барабанная дробь. Весла качнулись, поднялись вверх и с размаху опустились в стоячую воду.

Корабль заскрипел на разные лады. Казалось, он разламывает корку, сковавшую его киль и днище за долгие годы стоянки. «Силанда» медленно разворачивалась, пока не стала кормой к приближающейся буре. Весла слаженно и неутомимо опускались и поднимались, толкая корабль вперед. Геслер повесил свисток себе на шею.

— Что скажешь, Кульп? Такая посудина понравилась бы и императору.

— Меня тошнит от твоего ликования, — отмахнулся маг.

Геслер громко расхохотался.

«Силанда» шла на веслах почти с той же скоростью, что и при попутном ветре. Казалось, двойные ряды весел но обоим бортам едва успевали погрузиться в воду, как тут же снова взмывали вверх. Барабанная дробь пробирала Кульпа до самых костей и отзывалась болью во всем теле. В душе — тоже. Магу не требовалось спускаться в гребной отсек; он и так видел мускулистые руки обезглавленного барабанщика, ударявшие палочками-тыквами по кожаной поверхности барабана. Он видел неутомимые руки гребцов и их спины без единой капельки пота. Чья магия, какая сила заставляла их исполнять приказ Геслера? Нет, капрал ошибся. Эта посудина понравилась бы не императору, а самому Клобуку, если Властитель Смерти любит плавать по морям.

Геслер и Буян стояли на верхней палубе, у руля. Надежные и непостижимо суровые. И их шутки — тоже за гранью понимания: холодные, как ледник под хмурым зимним небом. Что ж, у каждого свой способ не потерять рассудок. И все-таки, чего в них больше: хладнокровной уверенности или… фатализма?

«Вот уж не думал, что щетина Фенира может быть такой черной», — мысленно заключил Кульп.

Маг-безумец и его буря догоняли «Силанду», и, хотя корабль шел куда быстрее незабвенного баркаса, опасность не исчезала.

Кульп подошел к Геборию.

— Это странное море и есть магический Путь вашего бога?

Старик сердито хмыкнул.

— Во-первых, не моего бога. И во-вторых, это не его Путь. Один Клобук знает, в какуюбездну мы влетели. Не думаю, что мы сумеем легко и быстро выбраться из этого кошмара.

— Я видел, как вы коснулись «рукой Фенира» раны на бедре Буяна.

— Ну и что? Можете считать, мне повезло. Я вполне мог коснуться раны и другой рукой.

— Но вы хоть что-то почувствовали?

Геборий передернул плечами.

— Тень, мелькнувшую мимо. Думаю, вы тоже ее ощутили?

Кульп кивнул.

— И кто это был, по-вашему? Сам Фенир? — спросил историк.

— Не знаю. Мне думается, что нет. Я ведь плохо разбираюсь в таких вещах. Да и на Буяна эта тень не особо подействовала. Только рана затянулась, больше ничего. Вот уж не думал, что Фенир щедр на подарки.

— А он вовсе не щедр, — проворчал бывший жрец. — Если Фенир что-то и дает, то не задаром.

Фелисина сидела в стороне от остальных. Ее ближайшими соседями были отрезанные головы с открытыми глазами. Но головы не слишком ей мешали. Возможно, они даже не видели Фелисину, ибо все их внимание было сосредоточено на Геслере и костяном свистке. Фелисина вспомнила площадь в Анте и жреца Клобука, состоящего из мух. Тогда она впервые по-настоящему соприкоснулась с магией. До этого были лишь истории про магию и неистовых магов. Взрослые говорили о каких-то войнах на окраинах империи. Там в огне магических пожаров гибли целые города. Но все это оставалось для Фелисины чем-то далеким, не имеющим к ней никакого отношения. А прикосновение настоящей магии оставляло шрамы и чувство полной беззащитности перед силами, с которыми не можешь совладать. И мир сразу становился другим: безрадостным, пугающим, обреченным на гибель. Тот день в Анте изменил место Фелисины в мире, точнее — ее представления о занимаемом месте. Он выбил ее из равновесия, которое так и не восстановилось.

«Возможно, все началось не на площади, а позже. Может, я это ощутила, пока нас гнали на невольничьи корабли. Море лиц. Буря ненависти, волны безумный ярости. Люди почувствовали свободу причинять боль другим и вошли во вкус Обыкновенные люди, которые еще утром были поглощены своими обыкновенными заботами. Может, это их лица, а вовсе не жрец, выбили меня из привычной жизни?»

Фелисина окинула взглядом пирамиду из голов. Их глаза не мигали. Они высыхали и трескались, словно белок яйца, выплеснутый на горячие камни мостовой.

«Мои глаза такие же. Слишком много ужасного они видели. Слишком много. Наверное, выпрыгни сейчас из глубины какие-нибудь демоны, я бы не испугалась. Только бы слегка удивилась: почему мешкали до сих пор? И попросила бы не затягивать финал жизненной драмы».

На палубу по-обезьяньи ловко спрыгнул Честняга. Остановившись почти рядом с Фелисиной, матрос принялся отряхивать приставшие к одежде пыльные волокна каната. Он был на пару лет старше Фелисины, однако в ее глазах выглядел совсем мальчишкой.

«Лицо, на котором сражения еще не успели оставить шрамы. Гладкая, как у ребенка, кожа. Только-только начавшая пробиваться бородка. Ясные глаза. Конечно, ты не заливал свои глаза вином, не дурманил их дымом дурханга. Тебя не придавливали к вонючей койке такие же вонючие и потные мужские тела, торопящиеся войти к тебе в лоно. Эти звери думали, что проникают в меня. На самом деле я отгородила от них свое лоно, и они попадали совсем не туда, куда думали. Способен ли ты меня понять, Честняга?»

Почувствовав ее внимание, матрос застенчиво улыбнулся.

— Он в облаках, — хриплым, ломающимся голосом произнес Честняга.

— Кто — он? — не поняла Фелисина.

— Да тот безумный маг. Он — как воздушный змей, у которого оборвались все нити. Теперь его носит во все стороны. И кровь. Она так и струится из него.

— Очень поэтично, Честняга. Но ты не поэт, а матрос. Ты не забыл об этом?

Честняга покраснел и отвернулся.

— Этот парень слишком хорош для тебя, вот ты и пытаешься укусить его побольнее, — сказал подошедший Бодэн.

— Откуда ты знаешь? — огрызнулась Фелисина.

— Не буду утверждать, что читаю в тебе, как в раскрытой книге. Но кое-что вычитать мне удалось.

— Тебе хотелось бы в это верить, но все обстоит совсем не так. Да, не забудь мне сообщить, когда у тебя начнет гнить рука. Хочу посмотреть, как ее оттяпают.

Всплески весел перекликались с барабанной дробью. Подул ветер. «Силанду» настигала магическая буря.

Скрипача разбудило нечто колючее и щетинистое. Оно немилосердно пробежало саперу прямо по лбу. Скрипач открыл глаза. Щетинистый зверь отодвинулся в сторону, уступив место чернокожему старческому лицу. Старик с явным неудовольствием разглядывал сапера.

— У тебя в бороде пауки… нет, еще хуже. Я их не вижу, но знаю: они там.

Скрипач вздохнул и сразу ощутил боль в сломанных ребрах.

— Убирайся прочь! — прорычал он старику.

Боль перекинулась на ляжки — Скрипач сразу вспомнил об острых когтях, рвавших его тело. На левой ступне он увидел толстую повязку. Эту часть ноги он не чувствовал. Скрипач насторожился.

— Я никак не могу выполнить твое требование и убраться, — сказал старик. — Бегство невозможно. Все сделки скреплены печатями, все приготовления закончены. Колода Драконов так и говорит. Одну жизнь отдаешь, другую получаешь взамен, и с нею — еще кое-что.

— Ты, наверное, уроженец Даль Хона, — сказал Скрипач. — А теперь скажи: где я?

Старик довольно захихикал.

— В гостях у Тени.

За спиной старика раздался другой голос:

— Отойди, верховный жрец. Воин проснулся, и нечего его потчевать своей болтовней.

— До чего же ты непочтителен, — сказал старик, но отодвинулся в сторону. — Твой спутник более сдержан. Кстати, ему бы не мешало пройти сюда. Есть любопытные подробности, достойные его понимания.

Старик сделал еще шаг в сторону. Его место занял другой, коренастый и невероятно широкоплечий.

— Я тебя вспомнил, — сказал Скрипач. — Хорошо, что память не отшибло. Ты — трелль. А у тебя еще был дружок. Полуджагат. Где он?

— Развлекает твоих спутников, и у него это скверно получается. За все долгие годы Икарий так и не научился быть приятным в общении.

— Постой. Как ты его назвал? Икарий? Строитель диковинных механизмов. Говорят, он вечно гонится за временем.

Трелль лукаво улыбнулся, обнажая клыки.

— Его еще называют «повелителем песчинок», хотя для многих поэтический смысл этих слов давно утерян.

— Стало быть, ты — Маппо?

— И снова угадал. А тебя твои друзья зовут Скрипачом. Что же тебя заставило вырядиться гралийским кочевником?

— Теперь это уже не важно. Мне больше незачем выдавать себя за гралийца.

— Ладно, воин, не стану допытываться. У всех свои тайны. Пить хочешь? А есть?

— Ты еще спрашиваешь! Но сначала ответь мне: где мы находимся?

— А находимся мы посреди пустыни, в храме, вырубленном в скале. Вдали от вихря Дриджны. Мы — гости верховного жреца Тени. Ты его уже видел. Его зовут Искарал Паст.

— Так и зовут?

— Представь себе, да.

Над Скрипачом вновь склонилось хмурое лицо верховного жреца.

— Тебя смешит мое имя?

— Ни в коем случае, верховный жрец. Просто я никогда не слышал таких имен.

Бубня себе под нос, старик схватил метлу и ушел.

Скрипач с величайшей осторожностью сел на постели. Ему не терпелось расспросить Маппо насчет своих ребер и в особенности ноги. Однако новости могли оказаться весьма скверными, и сапер решил не торопиться.

— Слушай, а у этого старика все дома? — спросил он трелля.

— Сложный вопрос. Думаешь, он — сумасшедший?

— Не знаю. Может, здесь принято подметать гостям лица.

— Вот ты о чем! Меня это уже не удивляет.

Рядом с этим треллем Скрипачу было легко и спокойно. Спокойствие продолжалось до тех пор, пока он не вспомнил имя.

«Маппо… Это имя всегда произносили вместе с другим именем. А слухов, связанных с обоими именами, хватило бы на толстенную книгу. И если все это правда…»

Скрипач оборвал свои размышления и спросил:

— Так это Икарий отпугнул диверов?

— Его репутация что-нибудь да значит, — улыбнулся Маппо.

— Скажи, Маппо, а она… заслуженная?

Нельзя, нельзя было спрашивать его об этом! Трелль поморщился и отодвинулся подальше.

— Совсем забыл: ты же хочешь есть и пить, — сказал Маппо. — Сейчас принесу.

Он пошел к двери. Невзирая на свои внушительные размеры, Маппо двигался бесшумно. Скрипачу сразу же вспомнился Калам.

«Где-то ты теперь, дружище. Сумел ли убежать от песчаной бури?»

В комнатку вернулся Искарал Паст.

— Знаешь, зачем ты здесь? — прошептал старик. — Не знаешь, но я тебе скажу. Тебе и больше никому.

Он наклонился к самому уху Скрипача.

— Тремолор!

Скрипач ошарашенно глядел на верховного жреца, а тот, будто мальчишка, довольный своей проказой, кружился по комнатке. Потом старик вновь склонился над ним, почти касаясь лица Скрипача.

— Да, солдат. Путь домой. Ты же хочешь вернуться домой. Вот ты и уцепился за этот слух. Слушок. Крошечный, будто червячок. Нет, даже не червячок, а личинка, внутри которой случайно может оказаться правда. А может и не оказаться. Ха-ха!

Скрипач не выдержал. Морщась от боли, он протянул руку, схватил старика за воротник и несколько раз встряхнул. Из полуоткрытых губ Искарала Паста полилась слюна. Верховный жрец закатил глаза, напоминавшие теперь мраморные шарики.

— Что, не понравилось? — задыхаясь, спросил Искарал Паст.

Скрипач отшвырнул его от себя.

Мелкими, спотыкающимися шажками старик двигался по комнатке, бормоча непонятные Скрипачу фразы:

— Неожиданное стечение обстоятельств… Отвык от общения с людьми… Нужно внимательнее относиться к своим манерам и вообще к самому себе.

Потом он по-петушиному вскинул голову.

— Честный. Прямолинейный. Умеющий развлечь. Мягкий и одновременно производящий впечатление. Всего этого мне не занимать. Тогда в чем же дело? Разумеется, не во мне. Солдаты грубы. Они жестоки и бесчувственны. Легко поддаются вспышкам гнева… Кстати, солдат, ты знаешь о «собачьей упряжке»?

— Что? — очнулся Скрипач, убаюканный бессмыслицей фраз.

— Она уже двинулась в путь, хотя и сама еще не знает об этом. Как это будет на вашем языке? Анабар тиленд. «Собачья упряжка». Солдаты не обладают воображением, и потому их легко удивить. Есть вещи, которые не сметет даже вихрь Дриджны.

Вернулся Маппо, держа в руках поднос.

— Ты опять мучаешь нашего гостя своими бреднями?

— Это не бредни, трелль. Это пророчества, порожденные Тенью, — ответил Искарал Паст.

Похоже, встряска ничуть не разозлила его и даже вызвала нечто вроде сдержанного одобрения.

— Канава полна воды. Ее поверхность рябит от ветра… Река крови, поток слов, льющийся из тайного сердца… Все разметено в клочья. И везде пауки. В каждом углу, в каждой щели.

Он стремительно повернулся и выбежал. Маппо проводил старика взглядом.

— Так бредни это или нет? — спросил Скрипач.

— Странная смесь, если честно признаться, — ответил трелль. — Но ты все-таки прислушайся к его словам, Скрипач.

— Я так и думал, — насторожился сапер. — Он сказал про Тремолор. Выходит, он знает.

— Искарал Паст знает то, о чем даже не подозревают твои спутники, — ответил Маппо, составляя с подноса миски. — Ты ведь ищешь Дом Азата, который, если верить слухам, находится где-то в пустыне.

«Ты прав, трелль. Я ищу его и ворота, которые в нем есть. Во всяком случае, Быстрый Бен клялся, что они есть…»

— А ты? — спросил он Маппо. — Тебя-то что привело в Рараку?

— Я сопровождаю Икария. Помогаю ему в его бесконечных поисках.

— И ты поклялся всю жизнь ему помогать? — удивился Скрипач.

— Нет, — тихо ответил Маппо и отвернулся, чтобы не видеть глаз сапера. — Я стараюсь, чтобы поиски никогда не кончались… Довольно об этом. Подкрепись. Ты целых два дня провалялся без сознания. Твои друзья ждут не дождутся, чтобы поговорить с тобой. У каждого — куча вопросов к тебе.

— Понимаю. Что ж, придется отвечать.

— Да, иначе вопросов станет еще больше. Как только ты окрепнешь, мы двинемся в путь. — Маппо слегка улыбнулся. — Отправимся искать Тремолор.

Скрипач нахмурился.

— Ты сказал «окрепнешь». А ты знаешь, что у меня раздроблена ступня? Что я вообще чувствую эту ногу только до колена? Не удивлюсь, если ее придется укоротить.

— Я кое-что смыслю во врачевании, — сказал Маппо. — Когда-то в этом храме жили монахини, исцелявшие множество болезней. Как ни странно, у Искарала Паста тоже есть кое-какие навыки. Только за стариком нужно внимательно следить. У него часто разбредаются мысли, и он легко может перепутать целебный эликсир с ядом.

Скрипач недовольно сощурился.

— Искарал Паст — слуга Повелителя Теней. А может — слуга Веревки, он же — Котиллион, покровитель ассасинов. Разницы между обоими почти никакой. При чем тут врачевание?

— Видишь ли, ремесло ассасина требует умения лечить себя и товарищей. Если хочешь, это две стороны одной монеты. Старику пришлось немало потрудиться над твоей ступней. Не бойся, я следил за каждым его движением и, надо сказать, многому научился. Верховный жрец склеил твою ступню. У него есть особая мазь. Я видел, как он смазывал ею кусочки костей и соединял их. Так что очень скоро ты сможешь ходить.

— Клобук накрой этого старика! Руки, подвластные Тени, копались в моем теле!

— Да, Скрипач, иначе твою ногу пришлось бы укорачивать. Но это не все. Тебя еще ранили в легкое. Я здесь оказался бессилен, а верховный жрец сумел освободить твое легкое от крови. Потом он заставил тебя вдыхать целебные испарения. Нравится тебе или нет, но жизнью ты обязан Искаралу Пасту.

— Получается, что так, — нехотя согласился Скрипач.

Дверь распахнулась. В комнатку вошла Апсалара, а за нею — Крокус. Два дня отдыха восстановили их силы, словно и не было изматывающего путешествия сквозь песчаную бурю. Крокус подбежал к изголовью и склонился над сапером.

— Нужно немедленно убираться отсюда! — громко прошептал он.

Скрипач посмотрел на Маппо. Трелль ехидно усмехался.

— Успокойся, парень. Объясни, что тебя пугает.

— Этот верховный жрец. Он служит Тени. Понимаешь, Скрипач? Апсалара…

У Скрипача по телу пополз холодок.

— Понимаю, о чем ты, — прошептал он.

Затем он взглянул на Апсалару, которая тоже сидела на корточках возле его постели.

— Скажи, девочка, этот жрец не вторгался в твой разум?

— Смешной старикашка, но со мной он обращается очень хорошо.

— Еще бы! — закричал Крокус. — Ты же для них — как потерянный ребенок, который вдруг нашелся. Что помешает Котиллиону снова завладеть твоим разумом?

— Об этом нужно спрашивать его прислужника, — сказал незаметно появившийся Икарий.

Он стоял у входа, скрестив руки. Сощуренные серые глаза были устремлены в дальний угол комнатки. До сих пор угол казался пустым, но после слов Икария завеса теней задрожала и рассеялась… На колченогом стуле там сидел Искарал Паст. Его глаза угрожающе светились.

— Дурень, ты все испортил! Я должен был оставаться невидимым. Что же это за дар, если ты легко меня разоблачил? Ай, какая оплошность!

— А не проще ли все честно объяснить, чем прятаться? — спросил его Икарий. — Пусть люди успокоятся.

— Успокоятся! — подхватил Искарал Паст, которому это слово явно пришлось не по вкусу. — А мне какая выгода? Надо подумать… Они успокоятся. Перестанут сопротивляться. Им будет все равно. Да, ты прав! Отличная мысль.

Старик повернулся к Скрипачу и улыбнулся. Улыбка получилась масляной и совершенно фальшивой.

— Все идет надлежащим образом, друзья мои, — замурлыкал он, словно хитрый кот. — Не надо пугаться. Котиллион больше не посягнет на разум этой девочки. Он не захочет связываться с Аномандером Рейком. Кому нужно, чтобы его мир превратился в хаос? А Рейк своих слов попусту не бросает. Так что ни Повелитель Теней, ни покровитель ассасинов и пальцем не тронут вашу Апсалару. Скажу вам больше. Котиллион не видит никакого смысла, чтобы управлять ее разумом в своих целях. Но у нее остались кое-какие навыки, которыми она, если понадобится, может воспользоваться. Котиллион опасается…

Здесь старик поморщился.

— Нет, лучше об этом помолчать.

На лице вновь появилась приторная улыбка.

— Итак, я оживил в себе искусство вежливой беседы, приятной по форме и содержанию. Взгляни на них, Искарал Паст. Они твои отныне и навсегда.

Последовало долгое молчание.

— У верховного жреца редко бывают гости, — нарушил тишину Маппо.

Скрипач вздохнул. Ему вдруг захотелось спать. Накопленные силы вновь куда-то исчезли. Сапер закрыл глаза и спросил:

— А мой жеребец? Он жив?

— Да, — ответил Крокус. — Маппо позаботился о нем и о других лошадях. Им тоже требовалась помощь. Здесь еще есть какой-то слуга. Мы его так и не видели, но он здорово управляется со всей работой.

— Скрипач, расскажи нам про Тремолор, — попросила Апсалара.

Скрипачу хотелось отговориться усталостью и провалиться в сон. Но навсегда в сон не сбежишь. Дальше таить это от Крокуса и Апсалары бессмысленно. Усилием воли сапер прогнал сонливость и открыл глаза.

— Сюда бы Быстрого Бена. Вот кто много знает о священной пустыне! Еще давно, когда мы воевали в Семиградии, он рассказал мне об «исчезнувших дорогах». Одну такую мы случайно нашли. Они прячутся в песках и появляются очень редко. Это связано с направлением ветра и еще с чем-то. Так вот, есть «исчезнувшая дорога», которая ведет в Тремолор.

— Что это такое? — перебил его Крокус.

— Дом Азата.

— Вроде того, что появился тогда в Даруджистане?

— Да. Если слухи не врут, такие Дома есть на всех континентах. Никто не знает, зачем они нужны, но они притягивают к себе магическую силу. Есть легенда, будто император и Танцор…

Он замолчал.

«Боги милосердные! Келланвед и Танцор, Амманас и Котиллион… этот храм Тени…»

Скрипач сердито посмотрел на Искарала Паста. Старик ответил жадной улыбкой. У верховного жреца блестели глаза.

— Так вот, есть легенда, будто император и Танцор скрылись в таком Доме. Он находился в Малазе, бывшей столице империи.

— Легенда не врет, — сказал Икарий, продолжавший стоять у двери. — Его название — Мертвый дом.

— Да, — пробормотал ошеломленный Скрипач. — Быстрый Бен говорил, что все Дома Азата связаны между собой особыми воротами. Можно перемещаться из одного в другой, причем мгновенно.

Икарий подошел ближе.

— Прости мое любопытство, воин, но я впервые слышу имя Быстрого Бена. Кто же этот человек, имеющий тайные знания о Домах Азата?

Скрипач ругал себя за болтливость. Куда бы он ни повернул голову, внимательный взгляд Икария следовал за ним.

— Взводный маг, — наконец выдавил из себя Скрипач, давая понять, что больше ничего не сообщит.

Взгляд Икария ощутимо потяжелел.

— Ты настолько доверяешь суждениям взводного мага?

— Представь себе, да.

— Теперь я понял! — воскликнул Крокус. — Ты хочешь найти Тремолор и через его ворота попасть в Малаз. В тамошний Мертвый дом. Тогда…

— Нам понадобится полдня, чтобы доплыть до Итко Канна, — подхватил его мысль Скрипач, глядя на Апсалару. — И ты окажешься дома, со своим отцом.

— С отцом? — переспросил Маппо. — Что-то я вконец запутался. При чем тут ее отец?

— Мы сопровождаем Апсалару домой, — объяснил Крокус. — На Итко Кане у нее остался отец. Когда Котиллион завладел ее сознанием, Апсалара лишилась всего: отца, дома, привычной жизни.

— А какой была ее жизнь? — полюбопытствовал Маппо.

— Апсалара — дочь рыбака. Жила в рыбачьей деревушке. Помогала отцу.

Трелль молчал, но Скрипач прочел невысказанные мысли Маппо.

«И что же, когда путешествие окончится и Апсалара окажется дома, ее ждет жизнь рыбачки?»

Сама Апсалара не произнесла ни слова.

— Одну жизнь отдаешь, другую получаешь взамен! — выкрикнул Искарал Паст.

Запустив пальцы в свои всклокоченные волосы, старик вскочил со стула и закружился на месте.

— Такое терпение может кого угодно свести с ума. Но только не меня! Вода уходит в каменные расселины. Подальше от раскаленного песка и палящего солнца. Время растягивается, снова растягивается и снова. Кто растягивает его? Бессмертные игроки, занятые не подвластной времени игрой. Вы опять назовете мои слова бредом. В лучшем случае туманной поэзией. Но этот полуджагат меня понимает. Джагаты любят искать тайны. Он — камень, а камень забывает. Камень постоянно живет в настоящем. В этом-то и кроется правда об Азатах… Погодите! Я решился поведать свои сокровенные мысли и не слышал, о чем здесь говорили!

Верховный жрец замолчал и вернулся на стул.

Икарий внимательно глядел на него. Возможно, он понимал запутанные слова старика. Пусть хоть малую частичку. Скрипач попеременно глядел на них обоих. Он давно забыл про сон.

— Не берусь разгадывать смысл слов жреца, — вдруг сказал Скрипач, соединив на себе взгляды всех присутствующих. — Только сдается мне, что я — кукла, которую заставляют танцевать какой-то хитрый и сложный танец. Знать бы, каков он? И кто дергает меня за ниточки?

Теперь глаза всех устремились на Искарала Паста. Он сидел неподвижно, будто выжидал время, когда надлежит ответить.

— Итак, вопрос, насколько понимаю, адресован моей скромной персоне? И никто не примет моих извинений, сочтя их фальшивыми. Вообще-то, вопрос следовало бы задавать не мне, а иному уму, превосходящему мой.

Он наклонил голову и улыбнулся теням в углу.

— Их удалось обмануть? Им хватило зыбких истин, туманных намеков, случайного набора слов, принесенного безмозглым эхом? Они и сами не знают. Они благоговейно замерли, ожидая раскрытия тайны. Их глаза широко раскрыты, как у невинных младенцев. Ну не забавное ли зрелище?

— Очень красноречивый ответ, — язвительно усмехнулся Маппо.

— Разве я ответил? Нет, ответа вы еще не слышали. Я прикажу своему слуге, чтобы приготовил вам все необходимое для путешествия. Вы отправитесь искать сказочный Тремолор: место, где истины соединяются с лезвиями мечей и обнаженными клыками. Удивительное место. Там Икарий вспомнит свое забытое прошлое. Девчонка из рыбачьей деревушки найдет там то, что ищет, хотя сама пока еще не знает об этом. Этот парень узнает там цену превращения в мужчину… а может, и нет. Там бедняга трелль наконец-то сделает то, что должен, а уставший от дорог и сражений сапер получит благословение от своего императора. Если, конечно…

Искарал Паст поднес к губам палец и медленно сел на свой колченогий стул.

— Если только Тремолор не является обыкновенной сказкой и все поиски не окажутся пустым занятием.

Он так и остался сидеть с поднесенным к губам пальцем. Вскоре верховного жреца окутали тени, и он исчез вместе со; стулом.

Скрипач чувствовал, что находился под чарами, которые теперь рассеялись. Он встряхнул головой, почесал в затылке, потом взглянул на остальных. Они вели себя схожим образом. Скрипач громко вздохнул.

— Неужели в обычных словах может скрываться такая магия? — спросил он, обращаясь ко всем сразу.

— Может, — ответил ему Икарий. — И эта магия настолько могущественна, что даже богов поставит на колени. Вот так! то, воин.

— Нужно убираться отсюда, — пробор. мотал Крокус. На этот раз все согласно закивали.

ГЛАВА 9

Малазанские войска обеспечения боя — явление уникальное. Такой породы людей вы больше не встретите нигде. Задиристые, не стесняющиеся в выражениях, не признающие авторитетов, они скрытны и тупоголовы. Но в то же время эти люди — становой хребет малазанской армии.

Вооруженные силы империи. Сенжаль

Въехав в пределы Орбала-одхана, Калам впервые увидел следы «подвига» мятежников. Скорее всего, повозки с малазанскими беженцами двигались по сухому речному руслу и попали в засаду. Нападавшие прятались в высокой траве, покрывавшей оба берега. Сначала они забросали повозки стрелами, а потом накинулись на беззащитных людей.

Три повозки еще продолжали гореть. Калам остановил лошадь, но слезать не торопился, а просто смотрел на дым, куски обугленного дерева, пепел и кости. Это все, что осталось от людей и их пожитков. Уцелел лишь мешок с детскими тряпками. Он цветистым пятном выделялся в траве.

Апта (так Калам прозвал апторианского демона, навязанного ему Шаик в сопровождающие) нигде не было видно, хотя ассасин и чувствовал, что тот где-то поблизости. Калам спешился. Рассматривая следы, он понял: лошадей и домашний скот беженцев нападавшие увели с собой. Когда он подошел вплотную к горящим повозкам, то убедился, что кое-кому из беженцев удалось спастись и скрыться на равнине. Их следы вели на юг. Следов погони он не заметил, но ее отсутствие еще не означало спасения. Если идти пешком, дней через пять или шесть можно уобраться до Орбала. Но там кучку беженцев вряд ли ждет что-то, кроме все той же смерти. Орбал наверняка уже захвачен мятежниками. Малазанские гарнизоны в здешних городишках всегда отличались нехваткой солдат.

Калам еще раз удивился направлению, избранному беженцами. Там на многие лиги вокруг — ни пищи, ни воды.

Раздался знакомый звук. Из русла на склон поднимался Апт. Раны демона более или менее зажили, оставив на черной шкуре свежие шрамы. Со времени нападения дивера прошло уже пять дней. Калам искренне надеялся, что Апт тогда задал ему хорошую трепку и заставил искать другую добычу.

И все же кто-то шел за ними по следу. Ассасин чуял это нутром. Каламу хотелось самому устроить засаду и наконец узнать, кому же он не дает покоя. Но он не поддался искушению. Он один, а преследователей может быть не менее дюжины. К тому же Калам сомневался в помощи демона. Скорее всего, демон не станет ввязываться в сражение.

Своим главным преимуществом ассасин считал быстроту передвижения. Правда, его жеребец не горел желанием странствовать, но продолжал идти из чувства соперничества, желая доказать демону, что способен двигаться быстрее, нежели он.

Калам снова забрался в седло. Апт нашел след, оставленный беженцами, и теперь принюхивался, раскачивая своей приплюснутой головой.

— Не наши это заботы, — сказал он демону, выдвигая из ножен кинжал (второй он сломал, сражаясь с дивером). — Нам своих хватает. Правда, Апт?

Тронув поводья, Калам двинулся в сторону от тропы.

Сумерки, как всегда, наступили незаметно. Темнота полностью скрыла демона.

«Ничего удивительного, — подумал Калам. — Темнота и тени — его родная стихия».

Судя по густой траве, он приближался к еще одному сухому руслу. Когда Калам подъехал к берегу, из зарослей появилось несколько вооруженных кочевников. Мысленно выругавшись, ассасин пустил коня шагом и поднял обе руки ладонями вперед.

— Я — мекралиец, — сказал он. — Приветствую собратьев-обарийцев. Меня несет вихрь Дриджны!

— Останавливайся, — велел ему один из кочевников.

Не опуская рук, Калам сдавил ногами бока жеребца, заставив коня остановиться.

— Вижу, ты и впрямь мекралиец, — произнес тот же голос.

К Каламу подошел кочевник с кривой саблей в руке.

— Добро пожаловать на наш пир, всадник. Ты ведь едешь с севера? Что нового там?

Калам несколько успокоился. Он спешился.

— То, что было новым, давно устарело. Я в пути уже несколько недель. Словом переброситься не с кем. Лучше расскажите, что нового в ваших краях.

— Мы воздаем проклятым мезланцам. Мстим им за все. И поверь, мекралиец, месть эта сладостна, как весенняя вода.

Калам не ошибся: под масками борцов за свободу скрывались обыкновенные мародеры.

Грабитель осклабился. Во рту у него недоставало нескольких передних зубов.

— Рад слышать, что вихрь Дриджны бушует над Обрала-одханом, — притворно улыбаясь, произнес Калам. — И что же, мезланские войска даже не пытались сопротивляться?

— Идем с нами. В лагере и потолкуем, — уклончиво ответил кочевник.

Каламу не оставалось иного, как вместе с разбойниками отправиться в их лагерь.

Вид лагеря лишь подтвердил предположения ассасина. Обыкновенная стоянка кочевников, не имеющих никаких представлений об устройстве военных лагерей. Посреди виднелась большая груда хвороста для костра. Когда его зажгут, свет будет виден на многие лиги вокруг. А вот и еще недочет: наспех сооруженный загон для волов. Грабители поставили его по ветру, что не пришло бы в голову даже самому нерадивому солдату.

— Ты спрашивал меня про мезланцев, — нарушил молчание главарь шайки. — Мезланские войска гибнут тысячами. По-настоящему у них есть лишь один опасный для нас полководец. Виканец с каменным сердцем. Говорят, он много наших положил на юго-востоке.

Калам хмыкнул. Ему передали бурдюк с вином. Ассасин благодарственно кивнул и сделал несколько больших глотков. «Салтоанское вино. Скорее всего, добыча, награбленная у тех самых малазанцев, чьи повозки они сожгли. И волы оттуда».

— На юго-востоке? Значит, в каком-то из прибрежных городов?

— Да, в Хиссаре. Но этого виканца выгнали из Хиссара. Город теперь в руках Камиста Рело. Другие города — тоже, кроме Арена. Но в Арене есть джистальцы. Забыл сказать: у того виканца на шее висят тысячи беженцев. Вцепились как клещи и требуют защиты.

— В таком случае у него не слишком уж каменное сердце, — заметил Калам.

— Не думаю. Виканец, может, и бросил бы этих беженцев на растерзание солдатам Камиста, но боится своего начальства в Арене. Всех этих изнеженных болванов. Знал бы он, что им недолго осталось дышать.

— А как зовут того виканца?

— Кольтен. Говорят, у него крылья как у вороны, а когда он убивает, то всегда смеется. Но ничего: Камист Рело пообещал ему медленную и мучительную смерть.

— Я пью за то, чтобы вихрь Дриджны принес нам обильную жатву, — сказал Калам. — Пусть каждый солдат будет вознагражден по заслугам.

Он сделал еще несколько глотков.

— Замечательный у тебя конь, мекралиец, — похвалил главарь шайки.

— И верный. Чужих сразу сбрасывает.

Калам надеялся, что разбойник внял его достаточно недвусмысленному предостережению. Но тот лишь пожал плечами, сказав:

— Любого коня можно усмирить.

Калам передал бурдюк дальше и как бы невзначай спросил:

— А о предателях вихря Дриджны здесь что-нибудь слышно? Вокруг все замерли. В разгорающемся костре трещал сухой хворост. Главарь шайки, изображая на лице неподдельную обиду, простер руки:

— Чем мы заслужили такие слова, мекралиец? Уж не подозреваешь ли ты нас? Поверь, друг, мы — не воры и не убийцы. Мы — приверженцы Дриджны! Никто не посягает на твоего прекрасного коня, хотя я и мог бы заплатить золотом.

— Конь не продается, обариец.

— Ты еще не слышал мою цену.

— Я не отдам его даже за все сокровища Семиградия, — отрезал Калам.

— Тогда больше не будем об этом.

В знак примирения главарь взял бурдюк и протянул Каламу. Тот принял бурдюк, но лишь смочил губы.

— Печальное нынче время, — посетовал главарь шайки. — Доверие стало редкостью даже среди соратников. Нас всех ведет имя Шаик. И у нас общий, всем ненавистный враг. В буднях священной войны такие мирные ночи выпадают нам нечасто. Давай лучше пировать по-дружески, чем тратить время на взаимные подозрения.

— Твои слова принижают важность священной войны, — сказал Калам.

«Слова, будто плащовки, скользят над всеми ужасами человеческих боен. Удивительно, что они окончательно не обесценились».

— А теперь ты отдашь мне своего прекрасного коня и не менее прекрасный кинжал, — заявил главарь шайки.

Ассасин громко расхохотался.

— Я насчитал вас семеро: четверо передо мной, а трое сзади. — Он умолк, продолжая улыбаться и смотреть прямо в глаза главарю. — Мне придется нелегко, но обещаю: первым, кого я убью, будешь ты, друг.

В ответ главарь поспешил улыбнуться.

— Вижу, путник, ты разучился понимать шутки. Наверное, за недели пути ты позабыл грубые солдатские развлечения. Забыл тебя спросить: ты голоден? Утром мы натолкнулись на мезланцев, и они оказались удивительно щедрыми. Отдали нам свою пищу и пожитки. На рассвете мы снова отправимся к ним в гости. Там есть и женщины.

Калам перестал улыбаться.

— Это и есть ваша война против мезланцев? Вы вооружены, имеете лошадей. Так почему вы до сих пор не примкнули к солдатам Дриджны? Люди вроде вас очень нужны Камисту Рело. Я еду на юг, чтобы поспеть к осаде Арена. Мезланской твердыне осталось стоять недолго.

— И мы туда же. Мы сами мечтаем войти в широко распахнутые городские ворота Арена! — с жаром произнес главарь шайки. — И мы войдем туда не только с оружием в руках. Мы пригоним с собой скот, чтобы накормить наших собратьев. Но скажи, имеем ли мы право забыть о богатых мезланцах? Кое-кому из них удалось сбежать.

— Равнина убьет их без нашей помощи, — сказал Калам. — Тем более что их скот остался у вас.

«Широко распахнутые городские ворота Арена, — подумал ассасин. — И… джистальцы, затаившиеся внутри. Это не местное слово, не семиградское. Где же я мог его слышать?»

— Настоящий солдат не оставляет недобитых врагов, — уже спокойнее, но с прежним пафосом произнес главарь шайки. — Что, мекралиец? Поедешь с нами?

— Говоришь, они ушли куда-то на юг?

— Да. Отсюда не больше часа езды.

— Раз мне все равно по пути, я поеду с вами.

— Отлично!

— Вам не терпится изнасиловать тех мезланок? Что-то я не вижу в этом ничего священного, — сердито проговорил Калам.

— Священного нет ничего, — ухмыляясь, согласился главарь. — Зато справедливо.

Они выехали глубокой ночью, под светящимся звездным покрывалом. Одного из своих главарь шайки оставил сторожить волов и награбленное добро. Шестеро новых спутников Калама были вооружены легкими луками. Со стрелами дело обстояло неважно: в колчане у каждого Калам насчитал не более трех, да и те с выщипанным оперением. Такие стрелы годились лишь для стрельбы с близкого расстояния.

По дороге Борду (так звали главаря шайки) рассказал Каламу, что малазанских беженцев всего пятеро: один военный, двое женщин и двое маленьких мальчишек. Главарь уверял, что во время первой засады военного ранили, а потому не рассчитывал на новое сражение.

— Перво-наперво добьем этого мезланца, — вслух рассуждал Борду. — Потом вдоволь натешимся с женщинами и мелюзгой. Кто знает, мекралиец, а вдруг тебе тоже понравится?

Калам ответил ему хмыканьем, которое могло означать что угодно. Он хорошо знал эту породу «воинов». Они бывали храбрыми только до тех пор, пока численностью превосходили своих жертв. Слава, о которой разглагольствовал Борду, заключалась в издевательствах над беззащитными. Таких двуногих тварей хватало в любой части света. Когда где-то вспыхивала война, они старались держаться подальше от полей сражений, упиваясь своей безнаказанностью. Это отребье было оборотной стороной любой кампании. На эрлитанском наречии существовало даже особое слово — эптарх-легебран (грифы-насильники).

Эта часть Орбала-одхана была не столь пустынной. Из травы выступали обломки гранитных скал. Каменистыми были и склоны невысоких холмов. Вдали слабой точкой светился костер. Привал беженцев. Калам неодобрительно покачал головой. Неужели утренняя засада их ничему не научила? Слишком уж беспечно они вели себя на враждебной земле. Если вместе с ними кто-то из военных, как он допустил такую чудовищную оплошность?

Разбойники и Калам проехали еще и остановились, когда до костра беженцев оставалось не более полусотни шагов. Подъехав к скале, Борду велел остановиться.

— Не смотрите на огонь, — шепотом предупредил он своих. — Пусть эти глупые мезланцы ослепляются светом костра. Мы должны хорошо видеть в темноте. А теперь разобьемся на Две части. Мы с мекралийцем объедем их и ударим с другой стороны. Пусть кто-то из вас считает свои вдохи и выдохи. Когда насчитаете пятьдесят, нападайте.

Главарь явно не смыслил в тактике. Неужели он не понимает, что вместе с беженцами сам может попасть под обстрел? Или это тоже одна из его «солдатских шуток»? Калам промолчал и послушно свернул вслед за Борду.

— Твои люди хорошо стреляют? — спросил он, когда они остались одни.

— Ты еще сомневаешься, мекралиец?

— Нет, просто спросил. И попадают на любом расстоянии?

— Конечно. Да ты никак испугался? Ты ж такой сильный и рослый. Один твой вид вселяет ужас. Наверняка ты знаком с воинским ремеслом. Меня удивляют твои слова.

— Я сейчас тебя еще сильнее удивлю, — сказал Калам, полоснув разбойнику по горлу.

Хрипя и обливаясь кровью, Борду откинулся назад. Его голова дергалась в предсмертных судорогах.

Ассасин убрал кинжал. Подъехав ближе, он не дал Борду упасть с лошади. Подсунув одну руку разбойника за спину, Калам добился равновесия тела.

— Проедемся со мной еще немного. И пусть Семь божеств раздерут в клочья твою нечестивую душу.

«Когда наступит время, то же самое они сделают и с моей».

Чем ближе, тем ярче становилось пламя ночного костра. Услышав донесшиеся издали крики, Калам понял, что разбойники отсчитали свои пятьдесят вдохов и выдохов. Громко зацокали копыта. Калам пустил своего коня галопом. Лошадь Борду побежала следом. Тело мертвого главаря вздрагивало. Голова его теперь склонилась на плечо.

Этот склон холма был более пологим и не таким каменистым. Калам хорошо видел всех разбойников. Они неслись к огню, поливая стрелами три закутанные в плащи фигуры, что сидели возле костра.

Калам знал, с каким звуком вонзаются стрелы в человеческое тело. Зря он поспешил назвать малазанского воина беспечным. Тот точно предугадал замыслы разбойников и подготовил им ловушку. Ассасин улыбнулся. Он сбросил тело Борду с лошади и слегка шлепнул животное по крупу. Лошадь понеслась прямо на огонь. Калам спешился и стал бесшумно продвигаться к костру.

Послышался щелчок арбалетной пружины. Один из нападавших качнулся в седле и повалился на землю. Остальные четверо замерли от неожиданности. Из темноты в костер влетел небольшой предмет, похожий на мешочек. Вверх брызнул фонтан искр, и через мгновение пламя костра превратилось в огненную стену. Теперь все четверо нападавших были видны как днем. Арбалет заговорил снова. Еще один разбойник взвыл от боли. Он извивался, пытаясь дотянуться до стрелы, которая засела у него в спине. Испуганная лошадь кружила на месте.

Вспышка не высветила Калама, но его способность видеть в темноте временно пропала. Бормоча ругательства, он двинулся вперед. Одна рука сжимала кинжал. В другой он держал нож.

Стрела сразила третьего разбойника. Оставшиеся двое метнулись вперед, готовые атаковать невидимого стрелка, но путь им преградила лошадь. Она неслась прямо на них. Седло было пустым.

Огненная стена постепенно гасла.

Внутри Калама все напряглось. Он остановился и припал к земле. Ассасин видел, как лошадь без всадника потопталась на одном месте, затем приблизилась к разбойнику, находившемуся справа. Она была совсем рядом, и тогда всадница (Калам чуть не присвистнул), прятавшаяся с другого бока, встала в стременах и взмахнула мясницким тесаком. Широкое лезвие полоснуло по шее разбойнику, застряв у него в позвонках.

Всадник зашатался и опрокинулся назад. Едва он освободил седло, женщина протянула руку и выхватила из седельной сумки короткую пику. Ее она метнула в последнего разбойника.

У этого оказалась солдатская выучка. Он сразу понял: пригибайся не пригибайся, а пика все равно попадет в грудь. Разбойник успел пришпорить лошадь и отъехать в сторону. Пика пролетела рядом, а его лошадь со всего размаху ударила вбок лошадь женщины. Всадница потеряла равновесие и с криком опрокинулась на землю.

Разбойник проворно спрыгнул с седла, выхватив кривую саблю.

Кинжал Калама настиг его в трех шагах от оглушенной женщины. Яростно отплевываясь, разбойник упал на колени и обеими руками схватился за горло. Калам подскочил к нему, чтобы добить.

— Стой на месте! — раздалось сзади. — Только шевельнись, и получишь стрелу в затылок. Брось свою игрушку! Живо!

Пожав плечами, ассасин бросил нож.

— Я из Второй армии, которой командует Дуджек Однорукий, — сказал он.

— Который находится в полутора тысячах лиг отсюда, — в тон ему досказал мужской голос.

Женщина очнулась. Она несколько раз глотнула ртом воздух, затем поднялась на четвереньки. Длинные черные волосы скрывали ее лицо.

Бульканье стихло. Последний из разбойников испустил дух.

— Как же солдат Дуджека оказался в Семиградии? — насмешливо спросил малазанский воин.

— Это долго рассказывать. Я был и остаюсь солдатом империи. А теперь слушай и постарайся понять. Я подъехал к вашему лагерю с другой стороны. Со мной был главарь этой шайки. Я прикончил его еще по дороге.

— А почему солдат империи вместо мундира одет в телабу и передвигается один? Это попахивает дезертирством и карается смертью.

Калам досадливо плюнул.

— Ты-то сам кто будешь? Предпочел защищать свою семью, а не сражаться вместе с товарищами. Напомнить тебе, солдат, что по имперским законам военного времени твой поступок тоже считается дезертирством?

Пока Калам говорил, человек с арбалетом сделал несколько шагов и встал напротив него. Воин еле держался на ногах. Он был невысокого роста, широкоплечим. Светло-серый кожаный мундир и темно-серый плащ караульной службы успели изрядно запылиться и были порваны в нескольких местах. Лицо и руки покрывали многочисленные ссадины. На подбородке едва запеклась кровь от глубокой раны. Шлем был весь во вмятинах. Калам только сейчас разглядел пряжку на плаще. Человек с арбалетом находился в чине капитана.

— Вот уж не думал, что капитан способен дезертировать, — растерянно произнес Калам.

— Он не дезертировал, — возразила женщина.

Она полностью оправилась после падения и теперь разглядывала оружие убитых разбойников. Найдя кривую саблю полегче, она взяла оружие и несколько раз рубанула воздух. Женщина была миловидная, хорошо сложенная. Ее волосы отливали медью. Глаза женщины были светло-серыми, почти прозрачными. Подобрав ножны, она прицепила саблю себе к поясу.

— Мы выехали из Орбала, — сказал капитан. Чувствовалось, что он очень устал и раненый подбородок мешает ему говорить. — Наш отряд сопровождал беженцев — наши семьи. Мы двигались на юг и вот… напоролись на этих мерзавцев.

— Это все, что осталось от нашего каравана, — добавила женщина, кивая куда-то в темноту.

Оттуда вышла другая женщина — точная копия первой, только моложе и тоньше. Следом на свет боязливо выступили двое ребятишек, которые сразу же бросились к отцу.

Арбалет дрожал в утомленных руках капитана, однако он продолжал целиться в Калама.

— Моя жена Сельва, — представил он женщину помоложе. — Это — ее сестра Минала. А это — наши дети. Теперь мы хотим знать, кто ты.

— Капрал Калам. Девятый взвод… «Сжигатели мостов». Надеюсь, теперь понятно, почему я не в мундире?

Капитан усмехнулся.

— Слышал. Вас объявили мятежниками и преступниками. Но тогда почему ты не остался в армии Дуджека? Или решил вернуться на родину и примкнуть к воинству Дриджны?

— Это твоя лошадь? — спросила Минала.

Калам обернулся и увидел своего коня, как ни в чем не бывало входящего в лагерь.

— Моя, — сказал он.

— Ты понимаешь толк в лошадях.

— Наверное. Во всяком случае, я заплатил за своего жеребца столько, сколько жених платит родителям невесты.

— Ты так и не объяснил нам, почему оказался здесь, — напомнил Каламу капитан.

Арбалет он все-таки опустил.

— Я вернулся, потому что до нас дошли слухи о готовящемся мятеже. Империя принесла в Семиградие мир. Шаик жаждет возврата к старым временам: в каждом городе — свой тиран, вечные стычки на границах владений, море крови и тысячи ни в чем не повинных жертв. Я направляюсь в Арен. Это единственное место, куда империя может прислать подкрепление. Если мне повезет, я доберусь туда и предложу себя в качестве проводника.

— Теперь ты поедешь с нами, капрал, — объявил капитан. — Если ты и впрямь «сжигатель мостов», значит, сражаться умеешь. Докажешь это на деле — я постараюсь, чтобы тебя вновь зачислили на имперскую военную службу.

Калам кивнул.

— Теперь я могу забрать свое оружие?

— Разумеется.

Ассасин нагнулся за ножом.

— Да, есть еще одно обстоятельство, капитан.

Капитан стоял, опершись о жену. Повернув мутные глаза к Каламу, он спросил:

— Какое?

— Будет лучше, если я переменю себе имя. Мне бы не хотелось отправиться на виселицу, если в Арене меня опознают. Конечно, Калам — достаточно распространенное имя, но всегда есть опасность.

— Значит, ты — тот самый Калам?.. Ну да, ты же говорил, что из Девятого взвода. Как же я…

У капитана вдруг подкосились ноги. Громко вздохнув, жена осторожно опустила его на землю. Сельва испуганно посмотрела на сестру, затем ее взгляд вновь переместился к Каламу. Он ободряюще улыбнулся обеим женщинам.

— Успокойтесь. Я теперь снова в армии.

Старшему мальчишке на вид было около семи, младшему — не больше четырех. Оба бочком пробрались к бездыханному отцу и уткнулись матери в колени. Сельва обняла сыновей и стала их успокаивать, гладя по головам.

— Его покалечили, — объяснила Минала, кивнув в сторону свояка. — Один из этих мерзавцев привязал его к лошади и протащил около сотни шагов. Капитан только чудом сумел перерезать веревку.

Женщины, живущие в гарнизонах, были либо армейскими шлюхами, либо офицерскими женами. Минала относилась ко вторым.

— Твой муж тоже был в отряде? — спросил Калам.

— Да. Он командовал отрядом. Его убили.

Эти слова были произнесены как-то слишком буднично, словно ее спросили о пустяке. Потом Калам понял: Минала не позволяла горю выплескиваться наружу.

— А как зовут твоего свояка?

— Кенеб. Наши имена он тебе назвал. Старшего мальчика зовут Кесен, а младшего — Ванеб.

— Ты родилась на Квон Тали?

— Я давно уехала оттуда.

«Болтливой тебя уж никак не назовешь». Калам оглянулся на капитана.

— Как ты думаешь, он выживет?

— Не знаю. Теперь у него стала кружиться голова. Теряет сознание.

— Лицо перекашивается? Речь становится неразборчивой?

— Нет.

Калам подошел к своему коню и подобрал поводья.

— Куда ты собрался? — насторожилась Минала.

— В лагере этих мерзавцев остался их дружок. Стережет пищу, воду и лошадей. Он отправится вслед за своими, а все остальное пригодится нам в пути.

— Тогда мы все поедем.

Калам попробовал было возразить, но Минала остановила его.

— Сам подумай, капрал. У нас остались разбойничьи лошади. Мы все умеем ездить верхом. Мальчишки научились этому раньше, чем ходить. И потом, кто будет охранять нас, когда ты уедешь? А что, если в схватке разбойник ранит тебя?

Минала повернулась к сестре.

— Сельва, давай посадим Кенеба в седло.

Сельва молча кивнула.

— Только охрану оставьте мне, — сказал Калам.

— Непременно. Похоже, Кенеб в тебе не ошибся.

— А это вы у него спросите.

— Думаю, он и сам скажет, когда очнется, — сказала Минала.

«Лучше бы не говорил, — подумал Калам. — Чем меньше они будут знать обо мне, тем лучше».

Солнце еще не взошло. Калам взмахнул рукой, велев своему маленькому отряду остановиться.

— Видите густую траву? В ней прячется русло высохшей реки. До него примерно тысяча шагов. Отправляйтесь туда и ждите. Я долго не задержусь.

Он достал из седельной сумки короткий разбойничий лук (самый лучший из имевшихся у них) и выбрал две наиболее крепкие стрелы.

— Возьму с собой, — сказал ассасин Минале. — Мало ли, вдруг этот молодец там не один, и мне придется жарко.

— А как я узнаю?

Калам усмехнулся.

— Нутром почувствуешь.

Он бросил взгляд на Кенеба. Капитан лежал поперек седла, все еще без сознания.

«Скверно», — подумал Калам.

Из всех ран повреждения головы всегда были наиболее непредсказуемыми.

— Не волнуйся, он дышит, — шепнула Минала.

Калам молча кивнул и рысцой двинулся в направлении разбойничьего лагеря.

Еще издали, скрытый густой прибрежной травой, он увидел отблески костра. По-прежнему никакой бдительности. Это радовало. Вскоре Калам услышал оживленные голоса, и радость померкла. Дальше он полз на животе. Трава была прохладной и мокрой от росы.

Шайка оказалась крупнее, чем он думал.

«Явились с награбленным. Даже трупы привезли с собой, чтобы похвастаться Борду».

Невдалеке лежали тела пяти изнасилованных, а затем убитых женщин. Кроме сторожа Калам насчитал еще семь человек, сидящих у костра. Все они были хорошо вооружены и одеты в кожаные доспехи.

Сторож, оставленный Борду, болтал без умолку.

— …К чему утомлять лошадей? Пленников поведут пешком… Я уже говорил: двое женщин и двое малолетних мальчишек… Борду умен и хитер. Я знал, что он положил глаз на лошадь того мекралийца. Вы бы видели! Конь, достойный любого правителя. Скоро сами увидите.

— А Борду не подарит нам эту лошадь? — спросил кто-то из разбойников.

— Что за вопрос? Конечно, подарит. И мальчишку в придачу. Борду — щедрый командир. Ты в этом убедишься, господин.

«Господин? Значит, эти люди — солдаты мятежной армии».

Калам отполз назад. Остановился. Потом вновь взглянул на тела убитых женщин и молча выругался.

Сзади послышался знакомый звук. Калам напрягся всем телом, затем медленно повернул голову. Рядом с ним в траве скрючился Апт, низко пригнув свою плоскую голову. Из раскрытого рта капала слюна. Демон понимающе мигал.

— Поможешь мне? — спросил Калам. — Или явился поглазеть?

Демон не ответил. Он никогда не отвечал на вопросы.

Ассасин достал лучшую из двух стрел, послюнил пальцы и расправил жалкое оперение. Времени подробно обдумывать свои действия у него не было. Их восемь, и никто не должен уйти Живым. Это все, о чем он сейчас думал.

Калам встал на колени. Высокая трава по-прежнему скрывала его. Он натянул тетиву и глубоко вздохнул, некоторое время удерживая и тетиву, и воздух.

Выстрел получился на редкость удачным. Стрела ударила командира отряда в левый глаз и пробила череп. Калам слышал, как треснули черепные кости — железный наконечник сделал свое дело. Голова командира запрокинулась назад, шлем скатился и ударился о землю.

Калам сразу же приготовился выстрелить снова. Второй своей целью он выбрал наиболее проворного из солдат — рослого воина, сидевшего к нему спиной. Стрела пошла выше, чем нужно, — сказалось хлипкое оперение. Она ударила мятежника в правое плечо, отскочила и чиркнула по кромке шлема. Каламу повезло и на этот раз: солдат упал лицом в огонь и мгновенно вспыхнул.

Ассасин отшвырнул лук и двинулся на орущих, перепуганных мятежников. Сжимая нож и кинжал в правой руке, Калам выбирал себе цели. Одна была совсем близко. Он взмахнул левой рукой. Мятежник вскрикнул и рухнул на землю. Оставалось еще пятеро.

Калам едва успел достать из ножен свой любимый кинжал и другой нож, удобный в рукопашной схватке. Над головой ассасина мелькнуло кривое лезвие сабли. Калам пригнулся, метнулся вперед и ударил нападавшего ножом в челюсть. Лезвие не задело кости; он успел вытащить нож обратно, увернуться от удара копьем и наконец всадить в горло нападавшего кинжал.

Разъяренный мятежник из последних сил взмахнул своей кривой саблей. Не увернись Калам, она пробила бы ему и плащ, и кольчугу. Но ассасин умел избегать таких ударов. Он увернулся и левой рукой полоснул мятежника по щеке и носу. Нападавший зашатался. Калам ударил его ногой и отшвырнул прочь.

Противников осталось четверо: трое солдат Дриджны и сторож. Они отступили, пытаясь хоть как-то согласовать свой оборонительный маневр. Наверное, эти вояки решили, что на них напал целый взвод. Все четверо напряженно всматривались в утренние тени, ища затаившихся противников. Воспользовавшись их замешательством, Калам добил умирающего мятежника.

— Рассредоточиться! — крикнул один из мятежников. — Джелем! Ханор! Арбалеты к бою!

Промедление было равносильно самоубийству. Калам бросился на того, кто отдал приказ. Мятежник отчаянно защищался. Кривая сабля рубила воздух в разных направлениях, стремясь поспеть за ложными выпадами Калама. Но чутье воина подсказало мятежнику, какого выпада избегнуть. Он отступил, затем сам двинулся на Калама.

Калам внутренне усмехнулся: на этом строился весь его расчет. Он упредил косой удар сабли, полоснув противника по запястью. Мятежник схватился за острое лезвие и окровавил пальцы. У него было перерезано сухожилие на правой руке. Сабля со звоном упала в траву.

Калам метнул ему в грудь кинжал, пригнулся и отскочил в сторону, чтобы самому не попасть под удар сторожа. Этот выпад немало удивил ассасина: он считал сторожа трусоватым и думающим лишь о своей шкуре. Однако его удар едва не стоил Каламу жизни. Ассасина спасло лишь то, что он успел выпрямиться и ударить сторожа ножом в живот. Оттуда хлынула горячая струя крови, забрызгав сторожу плечо. Сторож закричал и согнулся пополам, зажав своим телом нож и руку Калама.

Калам вырвал руку и повернулся к двум оставшимся противникам.

Они залегли в траве, пытаясь взвести пружины своих арбалетов. Оружие было малазанским, специально предназначенным для атак. Калам умел заряжать такие арбалеты за несколько секунд. Мятежники возились уже минуты три, не в силах совладать с нехитрой малазанской механикой. Калам не стал дожидаться, пока они поймут, что к чему, и бросился на них.

Один все еще пытался взвести пружину, но страх портил ему все дело. Кончилось тем, что стрела просто вывалилась из паза. Второй мятежник отшвырнул арбалет и вновь схватился за кривую саблю. Воин был достаточно рослым и находился в более выгодной позиции. Но его обуял внезапный страх.

— Пощади, — прошептал он.

Это было последним словом, которое он произнес. Молниеносным ударом кинжала Калам перерезал ему горло и, не останавливаясь, качнулся в сторону, ударив второго в грудь. Лезвие пробило доспехи мятежника, вонзилось в тело, прошло еще глубже и застряло в легком. Захлебываясь в кровавой пене, мятежник распластался на траве. Новый удар Калама оборвал его мучения.

Стало тихо, если не считать негромких стонов умирающего сторожа. Из невысокой рощицы, находившейся на берегу сухого русла, донеслись первые трели проснувшихся птиц. Калам припал на одно колено и с наслаждением втягивал в себя прохладный утренний воздух.

За спиной послышался цокот копыт. Калам обернулся и увидел подъезжавшую Миналу. Держа в руке арбалет, она помахивала им, словно указкой, пересчитывая мертвые тела. Убедившись, что Калам жив и даже не ранен, Минала облегченно вздохнула.

— Я насчитала восемь.

Калам кивнул. Потом он обтер все свое оружие о телабу последней жертвы и внимательно осмотрел кромку каждого лезвия.

Сторож перестал стонать.

— Восемь, — повторила Минала.

— Как капитан? — спросил Калам.

— Очнулся, но сознание затуманено. Боюсь, как бы у него не поднялся жар.

— Здесь неподалеку есть удобное место для лагеря. Думаю, нам стоит задержаться на день. Мне нужно выспаться.

— Конечно.

— Но надо убрать все следы их стоянки. И… тела.

— Предоставь это нам с Сельвой. Не бойся, мы успели всего насмотреться. Мертвецы — не самое страшное.

Калам пожал плечами и нагнулся за последним из своих ножей.

— Там еще двое разбойников, — вдруг сказала Минала.

— Что же ты молчала? — встрепенулся Калам. — Где они?

— Их оставили стеречь лошадей, но они… — Она поморщилась. — На них кто-то напал. Из тел вырваны клочья мяса. И следы укусов. Я видела.

Калам усмехнулся и медленно распрямил спину.

— Хорошо, что я вчера почти ничего не ел. Как ты думаешь, кто их так?

— Говорят, здесь водятся большие бурые медведи. Наверное, пока ты сражался с этой восьмеркой, он на них и напал. А ты слышал, как ржали лошади?

Калам внимательно смотрел на Миналу и думал о том, что может скрываться за взглядом этих почти серебристых глаз.

— Тут было и так шумно, — сказал ассасин.

— Да. Нам было слышно даже там, почему я и помчалась сюда. Так ты согласен, что это медведь задрал тех двоих?

— Согласен. Больше некому.

— Тогда я съезжу за нашими. Я быстро.

Минала развернула лошадь без поводьев — ее руки по-прежнему сжимали арбалет. Калам только языком причмокнул. Он вспомнил ее ночное стремительное нападение на разбойников, перепрыгивание из седла в седло.

«Эта женщина умеет не только ездить верхом», — подумал он.

Минала скрылась из виду. Калам оглядел затихший лагерь: догоревший костер, тела убитых, разбросанное оружие.

— Как же я хочу спать, — прошептал он.

— Тот самый Калам, который вместе с Бурдюком прошел всю пустыню Рараку…

Капитан Кенеб снова покачал головой, будто до сих пор не верил, что Калам сидит рядом.

Наступил вечер. Калам спал весь день и проснулся совсем недавно. Проснувшись после таких сражений, он всегда чувствовал себя не самым лучшим образом. У него ломило все тело, начинали ныть старые раны. Прошлое отступало лишь во сне, а затем снова безжалостно напоминало о себе. Сельва приготовила Каламу укрепляющий напиток из трав. Он взял чашку, кивком поблагодарил женщину и стал пить, поглядывая на сиреневатые язычки пламени над углями костра.

— Никогда бы не поверила, что один человек может за считанные минуты расправиться с восьмерыми, — сказала Минала.

— Представляешь, Калама уже взрослым взяли в «Коготь», — сообщил ей Кенеб. — Тоже редкий случай. Обычно они берут к себе детей. Обучают их годами.

— Обучают? — с усмешкой переспросил Калам. — Скажи лучше, забивают голову так, что своих мыслей почти не остается.

Он повернулся к Минале.

— Напасть в одиночку на восьмерых не так сложно, как ты думаешь. Когда нападаешь один, сам же делаешь и первый шаг. А когда собирается восемь… или десять человек, они невольно выжидают. Им бы всем броситься на меня, но они ждут, ищут бреши в моей обороне. Для меня главное — не стоять на месте. Нужно постоянно двигаться и прикрывать все места возможных ударов. И еще нужно опережать их. Опаснее всего, когда противники действуют сообща. Опытные солдаты это умеют.

— Тебе повезло, что они не умели.

— Конечно, повезло. Будь они настоящими солдатами, я бы здесь не сидел.

— Господин, а ты научишь меня сражаться, как ты? — вдруг спросил Кесен, старший из детей.

Калам усмехнулся.

— Наверное, отцу твое будущее видится не на полях сражений. Сражения — они для тех, кто не нашел себе в жизни других занятий.

— И потом, сынок, сражения — только часть воинского ремесла, — добавил Кенеб.

— Твой отец прав, — согласился Калам, чувствуя, что задел самолюбие капитана. — Настоящие солдаты достойны всяческого уважения. Да, им приходится сражаться. Но быть солдатом — это прежде всего уметь стойко переносить трудности. Уметь выстоять в тяжелые времена. Так что, парень, если тебе еще не расхотелось научиться сражаться, сначала научись стойкости и дисциплине.

— А это значит — научись слушаться своего отца, — подхватила Минала, понимающе улыбнувшись Каламу.

— И еще надо уметь делать много такого, чего вовсе не хочется, — сказала Сельва. — Пойдемте со мной, поможете мне.

Она встала и увела сыновей. Дождавшись, пока они отойдут подальше, капитан сказал:

— До Арена — три месяца пути. Как ты думаешь, капрал, неужели нет ничего ближе? Никакого города, который оставался бы в руках малазанцев?

— Все новости, что я слышал по дороге сюда, не сулят нам ничего хорошего, — ответил Калам. — Какое направление ни выбери — везде свои опасности. Если держать путь на юг, неизбежны стычки с местными племенами. И так — до самой реки Ватар. В ее устье находится Убарид, но, скорее всего, город давно захвачен войсками Шаик. Там удобная гавань, и едва ли мятежники оставили ее без присмотра. Путь до Арена может оказаться куда безопаснее. Мне думается, большинство здешних племен ушли, чтобы влиться в армию Камиста Рело.

— Рело? — переспросил изумленный Кенеб.

— Это отребье утверждало, что его силы сосредоточены к юго-востоку отсюда.

— Больше к востоку. Рело преследует Кольтена и Седьмую армию. Даже если он уже и разбил малазанские силы, его войска все равно должны находится к востоку от Секалы. Насколько знаю, ему поручено охранять те земли.

— В таком случае ты знаешь гораздо больше моего, — сказал Калам.

— У нас были верные слуги-тифанцы, — пояснила Минала.

— И верность стоила им жизни, — вздохнув, добавил капитан.

— Стало быть, к югу от Орбала-одхана собирается мощная армия воинов Дриджны?

Кенеб кивнул.

— Да. Они готовятся выступить в поход на Арен.

Ассасин поморщился.

— Скажи, капитан, ты что-нибудь слышал о… джистальцах?

— Слово незнакомое. А почему ты спрашиваешь?

— Да вот, услышал его от этих разбойников. Они говорили о каких-то джистальцах, затаившихся в самом Арене. Наверное, что-то вроде тайных союзников Шаик. Кстати, кто командует здешней мятежной армией?

— Есть такой мерзавец… Корболо Дэм.

— Постой. Да ведь он же — военный наместник. Кулак.

— Был, пока не женился на местной. Она оказалась дочерью последнего священного покровителя Халафа. Дэм переметнулся на ее сторону. Когда половина его солдат отказались предать империю, он их истребил. Вторая половина пошла на предательство. Они объявили себя наемниками и поступили на службу к Корболо. Они-то и напали на нас в Орбале. Эта мразь именует себя легионом Дриджны.

Кенеб встал и засыпал землей тлеющие угли.

— Мы даже не подозревали. Они вошли в город как свои. Мы обрадовались подкреплению, пока…

Калам чувствовал, что на этом рассказ не кончен, однако не донимал капитана расспросами.

— Я помню Корболо, — сказал ассасин.

— Еще бы тебе не помнить! Он же одно время командовал вместо Бурдюка.

— Было такое, но недолго. Как раз после нашего похода через Рараку. В знании тактики ему не откажешь, но, по-моему, слишком кровожаден. Возможно, Ласэна придерживалась такого же мнения, отчего и заслала Корболо в Халаф.

— А вместо него назначила Дуджека, — напомнил капитан. — Но теперь и Дуджек впал у нее в немилость.

— Там не все так просто, капитан. Когда-нибудь я тебе расскажу, — пообещал Калам и встал. — Нужно уезжать отсюда. Мало ли кого еще потянет в эти места.

Седлая коня, Калам поймал на себе обеспокоенный взгляд Миналы. Она даже не пыталась этого скрыть. Калам вполне понимал ее состояние. Со времени гибели мужа не прошло и двух дней. Минала лишилась якоря, который крепко держал ее в жизни. Появился незнакомец, который хоть и простой капрал, но сумел показать, на что он способен. Наверное, за все это время Минала впервые подумала о том, что жизни их всех зависят от Калама. Появлялась неожиданная ответственность, которую он отнюдь не жаждал возлагать на свои плечи.

«Тебе всегда нравились смелые и решительные женщины. Но не забывай: она только-только потеряла мужа. На сухом стебле не распустится цветок. И знай себя: женская привлекательность тебе быстро надоедает».

Опасности заставили Миналу собраться. Стоит дать ей повод, и все ее мужество пропадет. Она поведет себя как обычная женщина, которой есть на кого опереться. Лучше всего сейчас было бы оставить их и дальше ехать одному, хотя теперь это вряд ли получится. В таком случае нужно держаться как можно отстраненнее.

— Капрал Калам! — окликнула его Минала.

Калам повернул голову.

— Те женщины… убитые. Я думаю, мы должны их похоронить.

Ассасин взглянул на нее, затем продолжил возиться с подпругой.

— У нас на это нет времени, — коротко ответил он. — Сейчас нужно думать о живых, а не о мертвых.

— Вот я и думаю о живых, — уже жестче ответила Минала. — Среди нас двое детей, которых нужно учить уважать жизнь. Даже насильно оборванную.

— Не сейчас, — возразил Калам, вновь поворачиваясь к ней лицом. — Неужели ты не понимаешь, что, пока мы теряем время, детей могут убить или взять в плен? Вот и все уважение к жизни.

— Здесь командует капитан, — отчеканила побледневшая Минала.

— А ты приглядись к нему. Разве не видишь, что человек и так не совсем в себе? У него глаза полны страха. Ты хочешь добить его, заставив принимать решения? Он сейчас на грани между разумом и безумием. Если Кенеб спрячется в свое безумие, мы получим еще одного ребенка, с которым совладать будет намного труднее, чем с мальчишками. Теперь подумай, нужна ли нам такая обуза?

— На все у тебя находится ответ, — огрызнулась Минала и быстро пошла прочь.

Сельва и Кенеб стояли возле своих лошадей. Вряд ли они слышали сам разговор, зато очень хорошо видели состояние Миналы. Когда Калам вновь поднял голову, дети уже сидели вдвоем на лошади. Старший сжимал в руках поводья, а младший крепко держался за спину брата. Оба выглядели старше своих лет.

«Уважать жизнь, — подумал ассасин. — Сначала им придется узнать, что человеческая жизнь вообще-то ценится невысоко, а временами и гроша ломаного не стоит. Может, только насмотревшись разных ужасов, эти мальчишки научатся уважать жизнь. Жестокий урок, зато правильный».

— Мы готовы, — ледяным тоном объявила Минала.

Калам вскочил в седло и огляделся по сторонам. Сумеречные тени быстро густели.

«Не удаляйся от нас Апт, — мысленно попросил он демона. — Но и не слишком приближайся».

Они выбрались из сухого русла и поехали по широкой и темной равнине. Калам ехал впереди. К счастью, демон ничем не выдавал своего присутствия.

Шальная волна накрыла левый борт «Силанды». Водная стена, перемахнув через перила, покрыла нижнюю палубу густым слоем липкой грязи. Потом вода схлынула, оставив Фелисину и остальных стоять по колено в зловонном месиве. Пирамида из отрезанных голов превратилась в бесформенную груду.

К Фелисине пробрался Геборий. Старик двигался едва ли не ползком. Лицо его было чем-то запачкано. Геборий без конца отплевывался.

— Это же ил! — возбужденно произнес историк. — Рассмотри его повнимательнее!

Фелисине вовсе не хотелось говорить с ним. Тем не менее, она послушно зачерпнула коричневатую массу и поднесла к глазам.

— Да в нем полно семян, — сказала она. — Какие-то сгнившие стебли.

— Верно, девочка! Семена и стебли травы. Теперь понимаешь? Под нами нет никакого морского дна! Это равнина. Затопленная равнина. И ее затопило совсем недавно.

Фелисина не понимала, чему радуется Геборий, однако неожиданное открытие удивило и ее.

— Но разве корабль может плыть по лугу?

— Теперь ты убедилась: все это более чем странно. Нагромождения ила и вправду вели себя более чем странно: они шевелились словно живые. Забыв про Гебория, Фелисина поднялась на кормовую палубу. Туда волна не добралась. Геслер и Буян в четыре руки удерживали рулевое весло. Рядом стоял Кульп, готовый сменить первого, кто устанет. Похоже, маг мог ждать еще очень долго: ни один из рулевых не хотел сознаться, что устал. Фелисина поняла это по их ухмылкам.

«Вот дурачье! — подумала она. — Потом свалятся оба, а Кульпу придется за них отдуваться».

В небе все так же бесновались молнии. Водная поверхность сопротивлялась порывам ревущего ветра. Отягощенная илом вода не желала никуда двигаться. Обезглавленные гребцы продолжали неутомимо махать веслами. Около дюжины весел уже сломались, но их обломки все так же вздымались и опускались, не достигая воды. Сквозь раскаты грома слышалась мерная барабанная дробь.

Фелисина поднялась на несколько ступенек. Здесь было чисто. Взглянув на себя, она застыла в удивлении: ил убегал с ее ног, торопясь вернуться на нижнюю палубу.

Геборий оставался возле средней мачты.

— Берегитесь! Внутри ила кто-то есть! — предостерег он остальных.

— Сам уходи оттуда! — крикнул Честняга, пробираясь к кормовой палубе.

Бодэн протянул здоровую руку и помог матросу подняться.

Фелисина забралась еще выше.

Илистое месиво менялось на глазах. Казалось, кто-то невидимый лепит из него странные фигуры, похожие на человеческие. Вскоре появились лезвия кремневых мечей: некоторые были серого цвета, иные темно-красного. Появились чьи-то широкие костлявые плечи, покрытые кусками грязного меха. Шлемами неведомым воинам служили раскрашенные черепа зверей. Красок было две: бронзовая и коричневая. Фелисина не представляла себе, где могут водиться такие звери. Из-под шлемов выбивались клочья спутанных грязных волос, преимущественно черных. Ил никуда не исчез; он перетекал в тела пришельцев, был един с ними.

— Это тлан-имасы! — крикнул Кульп, вцепившись в бизань-мачту. — Логросы!

«Силанду» качало все сильнее.

Пришельцев было шестеро. Пятеро из них стояли в одинаковых меховых плащах. Шестой был ростом пониже. Он появился последним. Накидка этого логросского тлан-имаса состояла из засаленных разноцветных птичьих перьев. Его волосы имели серо-стальной цвет с рыжеватым оттенком. Ветхую рубаху, сшитую из шкур, украшали раковины, костяные амулеты и куски звериных рогов. Оружия у шестого не было.

Лица всех логросов отличались обилием морщин. Казалось, красноватая кожа натянута прямо на широкие скулы. Глубоко посаженные глаза казались черными ямками. От густых бород остались лишь клочья. Шестой был и вовсе без бороды. Именно он заговорил с Кульпом.

— Прочь с нашей дороги, служитель Плененного! Мы явились за нашими соплеменниками и за тистедуриями.

Шестой логрос оказался женщиной. Она говорила на малазанском языке. Рядом с ней встал тлан-имасский воин в плаще из медвежьей шкуры. Он был самым рослым из пятерых. Волосы логроса были тронуты сединой.

— Смертные приверженцы всегда приносят только несчастье, — равнодушно произнес он. — Нужно будет убить и их.

— Мы их непременно убьем, — отозвался один из его соплеменников. — Но не будем забывать, ради чего мы здесь.

— На корабле нет ваших сородичей, — дрожащим голосом обратился к ним Кульп. — А тистедурии мертвы. Убедитесь сами. Они в капитанской каюте.

Женщина слегка наклонила голову. Двое из ее спутников направились к каюте. Затем взгляд логроски упал на Гебория. Историк стоял возле перил кормовой палубы.

— Заставь спуститься вниз мага, что связан с тобою. Он подобен ране, и эта рана становится все шире. Его надлежит остановить. Я заявляю твоему богу, что такие игры подвергают его большой опасности. Мы не позволим разрушать магические Пути.

Громкий смех Фелисины был почти истеричным. Все тлан-имасы обернулись в ее сторону. Поначалу она ежилась под взглядом их безжизненных глаз, но затем успокоилась, и голос ее зазвучал с прежней насмешливостью:

— Возможно, вы действительно бессмертны и способны угрожать Фениру, но одной простой вещи вы так и не поняли.

— Говори яснее, — потребовала логроска.

— Спроси того, кого это непосредственно касается, — ответила Фелисина.

Она сама удивлялась собственному бесстрашию.

— Я давно не являюсь жрецом Фенира, — сказал Геборий, поднимая обе культи. — Если Фенир сейчас здесь, среди нас, я этого не ощущаю. Меня вообще не заботит его присутствие. Меня заботит другое. Нас преследует маг-безумец. Это он поднял бурю, стремясь нас погубить. Причин я не знаю.

— Отатаральская руда повредила его разум, — ответила женщина.

Тлан-имасы, посланные в капитанскую каюту, вернулись. Хотя они не произнесли ни слова, женщина кивнула.

— Значит, тистедурии мертвы, а наши соплеменники исчезли. Нужно их догнать.

Ее взгляд снова переместился на Гебория.

— Я должна наложить на тебя руки.

Фелисина вновь громко расхохоталась.

— Давай. Глядишь, у него новые пальцы вырастут.

— Оставь свои неуместные шутки, — прикрикнул на нее Геборий.

Он подошел к ступенькам, намереваясь спуститься вниз.

— Мы не являемся служителями Плененного и даже не знаем, кто это. Впрочем, я и не хочу знать. На этом корабле мы оказались по чистой случайности, а не по своему выбору.

— Мы тоже подумать не могли, что кто-то затопит Путь, — растерянно произнесла логроска.

— Говорят, ваша раса способна пересекать океаны, — пробормотал Кульп.

Фелисина почувствовала, что маг не понимает смысла слов тлан-имасов. Для нее они тоже казались чем-то похожим на бред.

— Да, мы способны преодолевать водные пространства, — подтвердила женщина. — Но наш истинный облик мы обретаем только на суше.

— Выходит, вы, как и мы, забрались на этот корабль, чтобы не промочить ноги, — усмехнулся Кульп.

— И завершить начатое. Мы преследуем наших взбунтовавшихся соплеменников.

— Если они и были здесь, то давно покинули корабль, — сказал Кульп. — Мы их не застали. А ты, насколько понимаю, — гадающая на костях? Так у вас называют магов и колдуний?

Женщина слегка кивнула.

— Меня зовут Хента Ильм. Я из логросских тлан-имасов.

— Логросы больше не служат Малазанской империи. Рад, что вы по-прежнему чем-то заняты.

— Что ты сказал?

— Да так, мысли вслух. — Кульп взглянул в небо. — А он немного отступил.

— Нас почуял, — сказала Хента Ильм. Она опять повернулась к Геборию. — Твоя левая рука находится в равновесии. Отатараль уравновешивается иной, незнакомой мне силой. Но если сила того мага в облаках возрастет, отатараль в тебе перевесит и ты тоже потеряешь рассудок.

— Я хочу, чтобы этот маг вообще отстал от нас, — буркнул Геборий. — Пожалуйста, помоги нам.

— Мы обязательно должны уничтожить безумца, — согласилась гадающая на костях. — Потом нужно будет исцелить рану, которую он нанес Пути.

— Все из-за тебя, старик, — язвительно бросила Геборию Фелисина. — Понравился ты тому магу.

— Скажи нам, Хента Ильм, а внутри какого Пути мы находимся? — спросил Кульп.

Продолжая смотреть на Гебория, она ответила:

— Это один из Путей Древних — Куральд Эмурлан.

— Я слышал о Куральде Галене — Пути тистеандиев.

— Куральд Эмурлан — Путь тистедуриев. Ты удивляешь меня, маг. Твой Путь — Меанас Рашан. Он — ветвь этого Пути, доступная смертным. Можно сказать, его дитя.

Кульпа такой ответ явно не обрадовал.

— Твой ответ ничего не объясняет. Меанас Рашан — Путь Тени. Путь Амманаса, Котиллиона и гончих.

— А до Амманаса и Котиллиона были тистедурии, — сказала Хента Ильм.

Логросская колдунья подошла к Геборию.

— Я все-таки дотронусь до тебя.

— Почту за честь, — великодушно согласился старик. Морщинистая ладонь Хенты Ильм легла Геборию на грудь.

Буквально через мгновение логроска отдернула ладонь и обратилась к великану, стоявшему рядом.

— У тебя нет клана, Леган Брид.

— Да, у меня нет клана, — подтвердил тот.

— Маг, не вздумай мне мешать, — предупредила она Кульпа.

— Постой! — окликнул ее Геборий. — Что ты почувствовала во мне?

— Ты отсечен от своего бога, однако он продолжает пользоваться тобой как своим орудием. Иного смысла в твоем существовании я не увидела.

«Как она его!» — подумала Фелисина.

У Гебория медленно опускались плечи, словно из него уходила жизненная сила. Нет, из него уходил смысл жизни. Старик до сих пор за что-то цеплялся, а логросская колдунья показала ему страшную правду. Это было равносильно смертному приговору.

«Что ж, теперь у меня будет чем его уколоть. Не сейчас. Я выберу более удачный момент», — решила Фелисина.

Хента Ильм запрокинула голову и вдруг начала таять в воздухе. Вскоре вместо нее был лишь столб клубящейся пыли. Столб потянулся вверх и исчез в черных тучах.

Где-то совсем близко ударила молния. Уши Фелисины пронзило резкой болью. Она вскрикнула и повалилась на палубу. Остальные чувствовали себя не лучше, за исключением тлан-имаса. Он стоял, безразличный к бушующей стихии. «Силанду» резко качнуло. Пирамида из голов разрушилась. Головы с тяжелым стуком покатились по нижней палубе.

Тлан-имас встрепенулся и выхватил меч.

Прогремел гром, сотрясая все пространство вокруг. Леган Брид сошел на нижнюю палубу. Нагнувшись, он поднял одну из голов, держа ее за длинные черные волосы. Голова принадлежала тистеандийке.

— Она до сих пор жива, — с нескрываемым удивлением проговорил бессмертный воин. — Магия Куральда Эмурлана заперла их души в мертвых телах.

Из облаков донесся негромкий крик. Он был полон отчаяния, которое вдруг сменилось облегчением. Облака понеслись во все стороны, очистив янтарно-желтое небо. Буря исчезла вместе с магом-безумцем.

Фелисина едва успела пригнуться; мимо нее промелькнуло крылатое существо, оставив тяжелый, липкий запах мертвечины. Когда она подняла голову, Хента Ильм вновь стояла на нижней палубе рядом с Леганом Бридом. Оба замерли. Вероятно, они переговаривались мысленно.

— Клобук меня накрой, — прошептал Кульп.

Он стоял позади Фелисины. Она обернулась. Заметно побледневший маг смотрел в небо. На янтарно-желтом пространстве темнело зловещее черное пятно с огненно-красной каймой. Оно было величиной с полную луну. Фелисине почудилось, что опасно даже смотреть на это пятно; его сила вгрызалась ей в тело.

«Совсем как яд мух-кровососок».

Невольно вскрикнув, Фелисина заставила себя оторваться от ужасного зрелища.

Кульп продолжал глядеть в небо. Лицо мага становилось еще бледнее. Губы беззвучно шевелились. Фелисина толкнула его в бок.

— Кульп! Очнись!

Маг не отвечал. Тогда она его ударила. Подскочивший Геслер прикрыл ему глаза ладонью.

— Да оторви ты свои гляделки от этой задницы! — прорычал капрал.

Лицо Кульпа сморщилось в гримасе, затем он облегченно вздохнул и кивнул.

— Убери ладонь, — сказала капралу Фелисина. — Он очнулся.

Теперь маг смотрел на Хенту Ильм.

— Ты про эту рану говорила? — спросил Кульп. У него дрожал голос. — Она разрастается. Я чувствую. Она — как опухоль, которая растет и пожирает здоровое тело.

— Чтобы ее исцелить, нужна чья-то душа, — ответила гадающая на костях.

Леган Брид двинулся на кормовую палубу. Все смотрели, как он тяжело поднимается по ступеням. Поднявшись, тлан-имас встал перед Буяном. Матрос не шевельнулся.

— Значит, моя душа еще на что-то годится, — усмехнулся Буян.

Его улыбка была мимолетной.

— Думаю, одной хватит.

Тлан-имас поднял серый кремневый меч.

— Оставь его, — потребовал Геслер. — Если тебе нужна душа, чтобы залатать рану… возьми мою.

Леган Брид повернулся к нему. Геслер стиснул челюсти и кивнул.

— Твоя не годится, — сказала Хента Ильм.

Леган Брид вновь глядел на Буяна.

— Я — последний в своем клане, — прогрохотал он. — Клану Лешэ Шайн надлежит прекратить свое существование. Этот меч — наша память. Возьми его, смертный. Познай его тяжесть. Камень всегда жаждет крови.

Он передал меч матросу. Буян молча взял оружие. Его лицо побледнело, а жилы на руках напряглись под тяжестью реликвии тлан-имаса.

— Пора, — сказала Хента Ильм.

Леган Брид шагнул назад и превратился в столб пыли. Столб закружился, изгибаясь в разные стороны. Закружился и сам воздух. Потом кружение прекратилось. Легана Брид исчез. Остальные тлан-имасы молча глядели в небо.

Недоверчивый разум Фелисины сомневался: а вдруг все то, что она видит, — не более чем игра воображения? Высоко в небе Леган Брид вновь обрел свои очертания. На фоне черного пятна он казался совсем крошечным. Пятно затянуло его, и тлан-имас исчез в черной бездне. Но края раны вздрогнули, черная бездна всколыхнулась и начала сужаться.

Хента Ильм безотрывно следила за исцелением раны. Наконец колдунья удовлетворенно кивнула и объявила:

— Рана исчезла.

Буян медленно опустил кремневый меч, уперев его острие в палубу. Он был вторым после Гебория, услышавшим приговор своей душе.

— Уходим, — сказала Хента Ильм.

Буян растерянно смотрел на нее.

— Гадающая на костях, я хочу…

Она смерила матроса презрительным взглядом.

— Тебе еще нужны объяснения? Леган Брид воспользовался своим правом.

— Я не о том. Это «исцеление»… скажи… ему было очень больно?

Пожатие костлявых плеч — единственный ответ, каким его удостоила логросская колдунья.

— Буян, не смей! — крикнул Геслер. Не слушая его, Буян бросился на нижнюю палубу. Один из тлан-имасов загородил ему дорогу, не позволив приблизиться к Хенте Ильм.

— Буян! Вернись! — сердито потребовал Геслер. Но его строптивый матрос и не думал возвращаться. Буян взмахнул кремневым мечом.

Тлан-имас его опередил, схватив Буяна за шею.

Геслер с проклятиями бросился вниз, сжимая рукоятку своего меча. Едва спустившись, капрал остановился. Он увидел, что тлан-имас просто держит Буяна за плечи, а тот стоит. Тлан-имас что-то ему говорил. Потом он отпустил Буяна и отошел. Гнев матроса испарился. Его поникшие плечи напомнили Фелисине Гебория.

Все пятеро тлан-имасов начали растворяться в воздухе.

— Погодите! — опомнился Кульп. — Как нам выбраться из этого Пути?

Увы, было слишком поздно. Тлан-имасы исчезли. Раздосадованный Геслер накинулся на Буяна.

— Что этот двуногий медведь тебе сказал?

Глаза матроса были мокрыми от слез. Он смотрел на капрала и молчал. Фелисина затаила дыхание. Ей не верилось, что Буяна можно заставить плакать.

— Буян, ну скажи. Легче будет, — уже другим голосом попросил капрал.

— Он… ответил мне вместо колдуньи и сказал, что это… очень больно. Тогда я спросил: «Сколько он будет страдать от боли?» — «Вечно. Видишь, рана затягивается? Она затянется, а он все равно будет страдать… Колдунья не могла заставить Легана. Он сам вызвался…»

Буян вдруг повернулся и бросился прочь.

— У них самое тяжкое наказание — когда тебя изгоняют из клана. Еще страшнее, когда ты — последний в клане, — сказал Геборий. — Никчемное, бессмысленное существование.

Геслер со злости поддал ногой одну из отсеченных голов. Она покатилась, подпрыгивая на неровностях палубы.

— Ну, кто еще желает жить вечно? — спросил капрал и плюнул себе под ноги.

— Вы видели? — раздался срывающийся голос Честняги. — Колдунья не заметила… Уверен, она не видела.

— Парень, ты никак рехнулся? О чем ты толкуешь? — спросил Геслер.

— Тот тлан-имас… Он привязал ее к поясу. За волосы… Под хмедвежьей шкурой было не видно.

— Да о чем ты? Что привязал? За какие волосы?

— Он взял одну из голов. Неужели никто не видел?

Геборий был первым, кто понял слова Честняги. Диковато улыбнувшись, историк сбежал на нижнюю палубу и скрылся за дверью камбуза. Кульп тоже спустился, но не пошел вслед за историком, а спустился в гребной отсек.

Потянулись минуты. Геслер, все еще хмурясь, сошел с кормовой палубы и скрылся из виду.

— Так оно и есть, — объявил вернувшийся Кульп. — Один из гребцов перестал двигаться.

Фелисина хотела было расспросить его, что все это значит, но усталость полностью отбила желание задавать вопросы. Она бесцельно водила глазами по кораблю, пока не увидела Бодэна.

Разбойник стоял в носовой части судна, повернувшись спиной ко всему и всем. Фелисину поразило его безразличие, которое она тут же приписала отсутствию воображения. Язвительно усмехаясь, Фелисина пошла к Бодэну.

— Что, Бодэн? Твой разум никак не может справиться с увиденным? — спросила она, вставая рядом и опираясь на перила.

— Тлан-имасы вечно приносят с собой какую-нибудь беду, — сказал он. — У их поступков всегда есть оборотная сторона. Может, даже сотни сторон.

— Какие глубокомысленные рассуждения для разбойника! — воскликнула Фелисина.

— А по-твоему, только ты умеешь рассуждать? Ошибаешься, красотка. Потому-то ты всегда и удивляешься словам и мыслям других.

— Удивляюсь? Это ты ошибаешься, разбойник. Я давно разучилась удивляться. Меня даже не удивляет, что мы вляпались в этот магический Путь, из которого нет выхода. Как ни крути, мы здесь застряли.

— Наконец-то я слышу от тебя хоть что-то умное, — усмехнулся Бодэн.

— Не пытайся мне льстить, — огрызнулась Фелисина. — Я просто очень устала. Мне бы выспаться, и я буду такой, как прежде.

— И снова начнешь искать способ меня убить?

— Хоть какое-то развлечение в нашей бессмысленной жизни.

Бодэн надолго замолчал, разглядывая безликий горизонт, потом опять повернулся к Фелисине.

— Ты привыкла считать, что находишься в плену у своей истинной природы. А может, наоборот, это она находится у тебя в плену?

Фелисина поморщилась. В маленьких, звериных глазках Бодэна светилась ирония, вполне сравнимая с ее собственной.

— Я что-то не понимаю твоих слов, Бодэн. Он улыбнулся.

Не прикидывайся, красотка. Все ты понимаешь.

ГЛАВА 10

Одно дело, когда у тебя за спиной десяток солдат, которых ты вдохновляешь своим примером. И совсем другое, когда их — десять тысяч.

Жизнь Дассема Улътора. Дюкр

Вот уже целую неделю Дюкр ехал вслед за беженцами из Карой Тепаси. Скорее всего, воины Дриджны оттеснили их на юг, где они влились в движущийся «город» Кольтена, добавив последнему забот. Засушливое время года уже вступило в свои права. Солнце, висящее вбезоблачном небе, выжигало травы, пока они не превращались в подобие колючей проволоки.

Один день сменялся другим, а имперский историк так и не смог догнать Кольтена и его «город». Несколько раз Дюкр замечал на горизонте обширную завесу пыли, но приближаться опасался. Встречи с тифанскими мятежниками, верными Камисту Рело, сейчас не предвещали ничего хорошего.

Самое удивительное — в этих условиях Кольтен еще умудрялся двигаться! Неистовый виканец двигался безостановочно, направляясь к берегам Секалы. И что потом? Новый бой с мятежниками?

А пока что Дюкру оставалось лишь догонять Кольтена, стараясь не особо попадаться на глаза воинам Дриджны. Помнится, в первые дни исхода из Хиссара беженцы избавлялись от всего, что мешало идти. Теперь картина изменилась. Выбрасывать было уже нечего, зато в местах недолгих стоянок появились спешно вырытые детские могилы. Рядом белели тщательно обглоданные кости волов и лошадей. На какой-то стоянке Дюкр заметил колесную ось. Чувствовалось, ее уже неоднократно латали, пока было возможно. Остальные части повозки, скорее всего, разобрали и увезли с собой про запас. Отхожие ямы почему-то нигде не закапывались, и еще на подъезде Дюкр безошибочно определял их по густому зловонию и тучам мух.

Места столкновений солдат Кольтена с мятежниками встречали имперского историка догола раздетыми телами убитых тифанцев и сломанными древками виканских копий (железные наконечники солдаты уносили с собой). С поверженных противников снималось все: одежда, обувь, доспехи и, естественно, оружие. Туши убитых лошадей тоже забирали, оставляя на примятой траве темные следы запекшейся крови.

Дюкр больше ничему не удивлялся. Подобно тифанцам, историк тоже начинал верить, что Кольтен превзошел свою человеческую природу. И не только он сам; похоже, этот виканец сумел каждого солдата и беженца сделать сверхсуществом, для которого нет ничего невозможного. И все равно надежд на победу почти не оставалось. Численное превосходство армии Камиста Рело было внушительным. В его армию влились жители четырех больших городов и десятка малых; отовсюду подходили пешие и конные отряды кочевников. Изрядную долю составляли крестьяне, которые воевать толком не умели, зато ненавидели малазанцев и были готовы лезть напролом. И все потоки воинства Дриджны стекались к реке Секале, окружая Кольтена. Замысел Рело был достаточно ясен: взять противника в кольцо и уничтожить.

Голодный, иссушенный солнцем и ветром, Дюкр с раннего утра садился в седло и ехал дальше. Его одежда превратилась в лохмотья. Ни дать ни взять — выживший из ума старик-крестьянин, который торопится умереть в последнем бою. Наверное, таким он виделся тифанским мятежникам. Это имело и свои несомненные преимущества. Повстречавшись с Дюкром, очередной отряд воинов Дриджны снабжал его пищей, водой и кормом для лошади. Он стал для них чем-то вроде живого символа борьбы с ненавистными мезланцами: если уж такие старцы поднялись против завоевателей — долгожданная победа близка и неотвратима. Корчась от угрызений совести, историк принимал дары. Благодарность его была вполне искренней: если бы не поддержка мятежников, он и лошадь померли бы с голоду. И тем не менее его верная четвероногая спутница слабела с каждым днем. Жалея лошадь, Дюкр все чаще шел пешком, ведя ее за поводья.

Близился вечер. Интуиция подсказывала Дюкру: передовые части Кольтена достигли берега Секалы. Теперь виканец остановится и будет ждать, пока туда подтянется весь его хлопотливый «город». Вечер и ночь давали Дюкру последний шанс соединиться с Кольтеном.

Моста через Секалу не было, зато имелся брод. Дюкр видел его лишь на картах, а описания брода успели выветриться из его памяти. Запомнилось немногое: то, что река течет на север, в сторону Карасского моря, и ее ширина в месте перехода достигает пятисот шагов. Чуть южнее самого брода должна стоять деревушка. И вроде бы на одной из карт он видел дополнительное препятствие — пойменную старицу.

Как всегда, по окрестным холмам и низинам поползли длинные тени. В темнеющем небе заблестели первые звезды. Жара спадала. Оживали и поднимались в воздух прятавшиеся от нее плащовки. В сумерках они казались хлопьями пепла.

Дюкр вновь поехал верхом. К северу от него двигался небольшой отряд тифанских кочевников. По расчетам историка, до реки оставалось не более лиги. Теперь дозорные тифанцев будут попадаться ему на каждом шагу. Можно ли их объехать? Вряд ли. Самое скверное — Дюкр до сих нор не придумал правдоподобного объяснения на той случай, если мятежники его остановят и начнут расспрашивать.

Сегодня он нарочно почти весь день шел пешком, давая лошади отдых перед вечерней скачкой. Только выдержит ли она? Дюкр тронул поводья и пустил лошадь рысью. Тифанцы не обратили на него внимания и вскоре исчезли из виду. Тогда историк поехал галопом.

Ветер дул ему в лицо. Дюкр шептал слова благодарности, адресуя их любому богу, способному сейчас ему помочь. Пыльное облако становилось ближе.

Дюкра окликнули. Слева от него в нескольких шагах остановились всадники. С их копий свисали куски меха. Тифанцы. Дюкр приветствовал их, подняв сжатый кулак.

— Эй, старик! Дождись рассвета! — громко крикнул один из мятежников. — Тебе что, не терпится умереть?

— Поворачивай-ка лучше в лагерь Камиста Рело, — подхватил другой. — Сейчас тебя несет прямиком к мезланцам.

В ответ Дюкр яростно замахал руками (пусть считают, будто он спятил). Он привстал в седле, прошептал своей кобыле несколько ласковых слов, уговаривая бежать побыстрее, затем слегка сжал ей бока. Лошадь нагнула голову и рванулась вперед. Трюк удался; тифанцы его не преследовали.

Въехав на невысокий холм, Дюкр едва не присвистнул. Справа лагерем встали тифанские копьеносцы: несколько сотен шатров, между которыми светились точки походных костров. Лагерь усиленно охранялся конными дозорными, в особенности со стороны подхода к броду. Слева расположился еще более внушительный лагерь крестьянского ополчения. Шатров тут было чуть ли не в двадцать раз больше, а порядка — еще меньше. Этот лагерь практически ничем не отличался от обычной кочевой стоянки. Воздух пропах дымом бесчисленных костров — воины Дриджны готовили ужин. Конных дозорных здесь не было; крестьянское ополчение ограничилось глубоким рвом, вырытым со стороны реки. Между обоими лагерями оставалось узкое пространство, где едва могли разъехаться две телеги. Спускаясь с холма, этот коридор вел к пойме. К линии обороны армии Кольтена.

Дюкр во весь опор понесся по коридору. Тифанские дозорные пока лишь приглядывались к странному всаднику. Сколько времени он сумеет выиграть, прежде чем они очухаются и пустятся в погоню?

Оставив позади оба лагеря мятежников, историк наконец-то увидел позиции Кольтена: ровные ряды шатров, заставы с внушительным количеством дозорных, земляные валы. Над шатрами реяли знамена.

Заслышав цокот копыт, малазанские дозорные повернули головы в сторону одинокого всадника. Позади раздавались встревоженные крики тифанцев.

Лошадь Дюкра бежала из последних сил. До линий обороны Кольтена оставалось еще полтысячи шагов. Историку казалось, что он скачет на месте: земляные валы не становились ближе. Зато погоня ощутимо приближалась. На малазанских валах появились фигуры в шлемах. Лучники. Дюкр пришпорил полумертвую лошадь, моля богов, чтобы среди солдат нашлись сообразительные. Увы! В луках уже замерли стрелы, готовые полететь в него.

— Да не по мне стреляйте, дурачье! — во всю мощь легких крикнул Дюкр.

Услышав малазанскую речь, солдаты изменили направление стрельбы.

Заржали раненые тифанские лошади. С земляного вала грянул новый залп. Оглянувшись, Дюкр увидел, что тифанцы поворачивают назад, бросив своих убитых. Рядом с человеческими телами дергалось в предсмертных судорогах несколько лошадей.

Дюкр поехал быстрым шагом, затем медленным. Его лошадь была вся в пене. Она брела, опустив голову.

Первыми, кто окружил историка, были виканцы из клана Горностая. Дюкр узнал их по синеватой коже лиц. Воины молча глядели на него. Уроженцы северо-восточной части Квон Тали казались призраками.

«Мы стоим друг друга», — внутренне усмехнувшись, подумал Дюкр.

За шатрами клана Горностая виднелись знакомые историку шатры армейского образца. Судя по знамени, хиссарская гвардия не изменила Кольтену. Второе знамя было незнакомо Дюкру. Лишь потом, заметив стилизованное изображение арбалета, он догадался, что это военные моряки.

Несколько пар рук подхватили Дюкра и опустили на землю. Бывалые солдаты и молодые парни с одинаковым интересом разглядывали историка. Однако чувствовалось, что их больше заботит состояние его лошади. Какой-то немолодой солдат крепко сжал Дюкру руку.

— Не волнуйся, путник. Мы выходим твою лошадь.

— Боюсь, она уже отскакала свое, — с грустью возразил Дюкр.

«Боги милосердные, до чего же я устал», — подумал он.

Сквозь тучи, окутавшие горизонт, прорвались последние лучи заходящего солнца, бросая оранжево-красные отсветы на землю и людей.

— У нас есть опытные знахарки, — сказал виканец. — Скоро твоя лошадка снова будет бегать… А вот и кто-то из офицеров идет.

Судя по мундиру, к Дюкру шел морской офицер. Бородатый, с огненно-рыжей шевелюрой. Фалариец.

— Здравствуйте, незнакомец. Вы держитесь в седле как малазанец, а одеты в лохмотья досинского нищего. Извольте объясниться, и побыстрее.

— Изволю. Разрешите представиться: Дюкр. Имперский историограф. Двигаюсь вслед за вами с того самого момента, как Кольтен покинул Хиссар. Наконец-то вас догнал.

Глаза фаларийского офицера округлились.

— И вы думаете, я вам поверю? А вы знаете, что Кольтен вышел из Хиссара почти три месяца назад? Мы проделали сто шестьдесят лиг,

— Я тоже. А теперь скажите: где Балт? Где Кульп? Он сумел примкнуть к Седьмой армии? Да и представиться не мешало бы, Клобук вас накрой!

— Лулль. Капитан военно-морских сил. Приписан к сахульскому флоту. Служил в Сиалке, в отряде Картерона. Кстати, Кольтен созвал совещание. Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, поспешим туда, господин историк.

Если лагерь крестьянских ополченцев поражал своей хаотичностью, лагерь Кольтена поразил Дюкра совсем другим. За земляными валами открывалось всхолмленное поле, через которое тянулась единственная дорога. Справа рядами стояли повозки. Их были сотни, и в каждой находились раненые. Колеса повозок наполовину увязали в глинистой жиже, густо пропитанной кровью. Вокруг повозок чадили факелы. В небе с пронзительными криками кружили птицы. Казалось, они предвкушали скорое пиршество. Слева от дорога, под открытым небом, размещался громадный загон для скота. Земля там была вздыблена сотнями копыт. Животные стояли почти впритык, беспокойно перебирая ногами. Над ними висели тучи мух, привлекавшие к себе всех окрестных ризанских ящериц.

Впереди поле упиралось в болотце, по которому успели проложить деревянные мостки. Зловеще поблескивала вода в кроваво-красных лужицах. Скорее всего, болото возникло на месте бывшей старицы — куска русла, по которому когда-то текла Секала. За болотом возвышался остров. На нем-то Кольтен и разместил несколько десятков тысяч беженцев.

— И дальше куда? На остров? — морщась, спросил Дюкр.

Капитан покачал головой и указал на большой крестьянский дом, стоявший слева от дороги.

— Мы идем туда. Эту сторону вместе с прилегающими холмами охраняют солдаты из клана Вороны. Клан Кольтена. Уж его молодцы не позволят никакому волу сбежать с поля. Да и местные жители не сунутся. Здесь неподалеку деревня.

— Вы говорили про сахульский флот. Тогда почему вы не уплыли вместе с адмиралом Ноком?

Рыжеволосый капитан поморщился.

— Хотел бы я сейчас плыть в Арен. Увы. Через пару часов после выхода из Хиссара наш корабль дал течь. Ничего удивительного: посудине было семьдесят лет. Пришлось плыть обратно в Сиалк. Едва пришли в гавань и встали на якорь — в ту же ночь начался мятеж. Дальше, надеюсь, вам понятно: поспешили на выручку нашим согражданам и вывели их из города. Тех, кого сумели вывести.

Крестьянский дом оказался крепким усадебным строением на каменном фундаменте. Его стены были сложены из половинок бревен и обмазаны глиной. Куда делись обитатели дома — оставалось только гадать. Возле крепкой дубовой двери стоял караульный — солдат Седьмой армии. Он кивнул капитану Луллю и вопросительно уставился на Дюкра.

— Это один из наших, — успокоил караульного капитан. — Все собрались?

— Все, кроме самого Кольтена, колдунов и командира саперов.

— Его можно не ждать, — усмехнулся Лулль. — Он почему-то не считает нужным появляться здесь.

— Так точно, господин капитан, — согласился караульный и распахнул дверь.

Из дома пахнуло едким дымом. Щурясь, Дюкр и капитан вошли внутрь. В дальнем конце просторной комнаты, возле массивного каменного очага сидели на корточках Балт и еще двое офицеров Седьмой армии. Все ожесточенно спорили о засорившейся трубе.

Лулль отстегнул меч, повесив оружие на крюк возле двери.

— И кого из вас Клобук надоумил развести огонь? — хмуро спросил он. — Разве вам мало жары и вони?

Один из офицеров встал и повернулся к вошедшим. Дюкр узнал этого человека. Когда виканцы высаживались в хиссарской гавани, тот стоял рядом с Кольтеном. Офицер тоже узнал Дюкра.

— Клянусь всеми лапами Фандри — никак историк пожаловал?

Услышав эти слова, Балт встал. Шрам на его лице, как всегда, удваивал улыбку.

— А Сормо оказался прав. Он еще несколько недель назад учуял, что ты едешь вслед за нами. Добро пожаловать, Дюкр!

У историка подкашивались ноги. Не ожидая приглашения сесть, он опустился на один из грубых стульев возле стены.

— Рад вас видеть… дядя, — сказал Дюкр, растирая уставшие икры.

— Мы как раз собирались заварить пойло из трав, — сообщил Балт.

Глаза бывалого воина покраснели и слезились. Он заметно исхудал, а лицо приобрело землистый оттенок.

— Оставьте эту затею, иначе мы все задохнемся, — сказал Лулль. — Кстати, а почему здесь до сих пор нет нашего командира? Мне не терпится услышать, какую уловку он придумал, чтобы вытащить нас отсюда.

— До сих пор ему удавалось вытаскивать вас из любой дыры, — заметил Дюкр.

— До сих пор нам противостояла одна армия. А теперь их две.

— Две? — насторожился историк.

— На подмогу Камисту Рело подошли «освободители» Гурана, — сказал запомнившийся Дюкру офицер. — По-моему, в Хиссаре мы не успели познакомиться. Я — капитан Кеннед. А это — капитан Сульмар.

— Насколько я понимаю, передо мной — все высшие офицеры Седьмой армии? — спросил ошеломленный Дюкр.

— Выходит, что так, — усмехнулся Кеннед.

— Не совсем так, — проворчал капитан Сульмар. — Есть еще один. Он командует саперами.

— Тот самый, кто почему-то не является на ваши совещания?

— Да, — сердито ответил Сульмар.

Дюкру подумалось, что этот человек вечно чем-то недоволен. Капитан Сульмар был невысокого роста, смуглолицым. Если не он сам, то его предки происходили с Итко Кана и Даль Хона. Опущенные плечи никак не вязались с армейской выправкой.

— И почему этот умник считает себя выше других? — продолжал Сульмар. — Его саперы только и знают, что повозки чинить да камни ворочать.

— В сражениях нами командует Балт, — добавил капитан Кеннед.

— Не командую, а выполняю приказы Кольтена, — громогласно поправил его Балт.

Извне донесся стук копыт, сменившийся скрипом поводьев и лязгом доспехов. Вскоре дверь широко распахнулась, и в комнату вошел Кольтен.

Виканский полководец ничуть не изменился. Он держался прямо, как стрела. Худощавое лицо, опаленное солнцем, сравнялось цветом с доспехами. Стремительным шагом Кольтен направился к очагу. Полы его черного плаща из перьев распахнулись в обе стороны, похожие на вороньи крылья. Следом за полководцем вошли Сормо Энат и еще полдюжины ребят его возраста. Они расселись кто где, напомнив Дюкру стайку портовых крыс.

Сормо направился к Дюкру и обхватил запястья историка своими мальчишечьими руками.

— Наше терпение вознаграждено. С прибытием тебя, Дюкр! За эти недели юный колдун значительно повзрослел, как будто прожил несколько жизней.

— Ты еще успеешь отдохнуть, историк, — не здороваясь, произнес Кольтен.

Он медленно обвел глазами собравшихся.

— Я, кажется, приказывал собраться всем, — сказал он, поворачиваясь к Балту. — Где командир саперов?

Балт недоуменно пожал плечами.

— Приказ ему передали. Где его искать — один Клобук знает.

Кольтен нахмурился.

— Капитан Кеннед, слушаем твое донесение.

— Третий и Пятый полки перешли реку вброд и укрепились на противоположном берегу. Протяженность брода составляет четыреста двадцать шагов, не считая мелководных участков по обоим берегам, что добавляет еще по двадцать шагов. Средняя глубина реки в этом месте — полтора локтя. Ширина брода — четыре-пять локтей. В некоторых местах он шире, в каких-то — уже. Дно покрывает слой ила толщиной в два пальца, а дальше начинается камень.

— Твоим полкам я придам солдат из клана Глупого Пса, — сказал Кольтен. — Если во время переправы гуранцы попытаются подойти к тому берегу, вы их остановите.

Внимание полководца переместилось к Луллю.

— Ты и клан Горностая будете охранять эту сторону, пока переправляют раненых и беженцев. Я займу позицию на юге и перекрою дорогу, ведущую в деревню.

— Я хочу высказаться об очередности переправы, — вступил в разговор капитан Сульмар. — Собрание знати будет роптать.

— Пусть ропщут, — отмахнулся Кольтен. — Повторяю: первыми мы переправляем повозки с ранеными. Затем перегоняем скот и только потом пойдут беженцы.

— А если чередовать? — упирался Сульмар. Разговор давался ему нелегко: плоский лоб капитана густо покрылся потом. — Допустим, сто голов скота, затем сто человек знати.

— Знати? — взревел Балт. — Это ты о беженцах?

— Разумеется.

Капитан Лулль презрительно усмехнулся.

— Ты никак пытаешься быть хорошим для всех? А я-то думал, ты — прежде всего солдат Седьмой армии.

Сульмар нахмурился.

— Такое чередование равносильно самоубийству, — заявил Кеннед.

— Конечно, — согласился Балт, брезгливо поглядывая на Сульмара, словно тот был куском гнилого мяса.

— Но на нас лежит ответственность…

Сульмар не договорил: Кольтен что-то пробурчал сквозь зубы, прервав «заботливого» капитана.

В комнате стало тихо. Вскоре к треску догорающих дров прибавился скрип колес подъехавшей повозки.

— Одного глашатая им мало, — проворчал Балт.

Внутрь вошли двое. На первом был голубой парчовый камзол без единого пятнышка. Если в молодости этот человек и имел кое-какие мышцы, они давно обросли пластами жира. За три месяца непрестанной дороги и полуголодного существования жир исчез, оставив уродливые складки обвисшей кожи. Лицо вошедшего было похоже на измятый кожаный мешок. Прежним оставалось лишь надменное выражение, к которому сейчас добавился оттенок оскорбленного благородства. Одежда второго человека тоже когда-то была роскошной и дорогой, но пыль и пот превратили ее в подобие рогожного куля, наброшенного на отощавшие плечи. Лысина хранила следы давнишнего солнечного ожога. Человек этот глядел на собравшихся водянистыми глазками и беспрестанно моргал.

— Собранию запоздало стало известно… — начал первый.

— И везде-то у вас есть уши, — сухо бросил ему Балт.

Аристократ едва обратил на него внимание и продолжал:

— Мы отдаем себе отчет в том, что такие совещания посвящены главным образом вопросам военного характера, и появление на них гражданских лиц в высшей степени недопустимо. Однако, будучи представителями без малого тридцати тысяч беженцев, мы составили… список претензий, который считаем своим долгом огласить незамедлительно.

— Нечего пытаться говорить от имени всех беженцев, — вмешался капитан Лулль. — Вы представляете всего лишь несколько тысяч малазанских аристократов. Вот так-то, Нефарий. А свои благочестивые речи приберегите для отхожего места.

Нефарий даже не взглянул на дерзкого капитана. Его взгляд был устремлен исключительно на Кольтена. Он ждал ответа полководца. Но Кольтен и не собирался ему отвечать. Повернувшись к Балту, виканец сказал:

— Разыщи саперов, дядя. Через час мы должны начать переправу повозок с ранеными.

Балт медленно кивнул.

— Мы рассчитывали на ночной отдых, — еще более хмурясь, сказал Сульмар. — Люди падают от усталости.

— Один час, — рявкнул Кольтен. — Первыми двинутся повозки с ранеными. К рассвету их должно переправиться не менее четырехсот штук.

— Прошу вас, господин Кольтен, изменить очередность переправы, — снова заговорил Нефарий. — Хотя мое сердце разрывается от жалости при мысли о страданиях этих несчастных раненых солдат, вы обязаны прежде всего позаботиться о беженцах. И почему какой-то рогатый скот должен переправляться раньше, нежели мирные граждане империи? Собрание считает это серьезным оскорблением нашего достоинства.

— А что вы станете делать, если мы лишимся скота? — спросил его Лулль. — Будете требовать, чтобы зажарили тех, кто победнее, и накормили вас?

Нефарий наконец-то соизволил заметить капитана и снисходительно улыбнулся.

— В числе наших претензий, естественно, значится и сокращение выдачи провианта. Между тем нам стало известно, что солдат Седьмой армии кормят досыта. Нельзя ли все-таки подумать о более справедливом распределении пищи? Нам просто невыносимо глядеть на высыхающих детей.

— Еще бы! Мяса на благородных костях становится все меньше.

Лицо Лулля раскраснелось от едва сдерживаемого гнева.

— Между прочим, солдаты Седьмой армии — это живая преграда между вами и тифанскими мятежниками. Если мы не будем досыта кормить наших солдат, кочевники быстро обмотают вам кишки вокруг животов. Тогда уже никакая пища не понадобится.

— Выведите их отсюда, чтобы под ногами не толкались, — сказал Кольтен.

Второй пришедший откашлялся.

— Хотя Нефарий и пытается говорить от имени большинства в Собрании знати, его воззрения поддерживают далеко не все.

Оставляя без внимания гневные взгляды Нефария, старый аристократ продолжал:

— Я явился сюда не за тем, чтобы ставить условия господину Кольтену. Меня привело любопытство. Взять, к примеру, повозки с ранеными. Оказывается, у нас больше раненых, чем я думал. Повозки набиты вплотную. Я нарочно пересчитал их. У меня получилось около трехсот пятидесяти. Два дня назад раненых было человек семьсот, и они помещались в ста семидесяти пяти повозках. Что же это получается? Два небольших столкновения с противником — и число повозок для раненых возросло вдвое! И потом, эти саперы! Они все время толпились возле повозок, никого и близко не подпуская. Даже возницы не выдержали и начали возмущаться. Можно все-таки узнать, что здесь замышляется?

В комнате вновь стало тихо. Оба капитана Седьмой армии недоумевающее переглянулись. Сульмара услышанное вообще застало врасплох. Только виканцы сохраняли прежнюю невозмутимость.

— Просто саперы помогали размещать раненых, — сказал Балт. — Чтобы легче проехать брод, повозки должны быть нагружены равномерно.

— Конечно, — согласился старый аристократ, вытирая грязным платком слезящиеся глаза. — Я сначала тоже так подумал. Но почему тогда повозки так глубоко увязают колесами?

— Неужели это так важно, Тумлит? — не выдержал Нефарий. — Вас всегда интересуют дурацкие подробности, до которых другим нет никакого дела. Мы ведь обсуждали позицию Собрания знати по ряду жизненно важных вопросов. Непозволительно отвлекаться на пустяки.

— Дядя, — тихо произнес Кольтен.

Ухмыляясь, Балт схватил обоих аристократов за руки и потащил к двери.

— Нам тоже непозволительно отвлекаться на пустяки вроде вас, — сказал он.

— Но мы еще хотели обратить ваше внимание на лекарей, — попробовал возразить Тумлит.

— Пошли вон!

С этими словами Балт вытолкнул обоих жалобщиков из комнаты. Нефарий благоразумно успел открыть дверь, иначе ее пришлось бы открывать собственными лбами. Балт кивнул караульному, и тот плотно закрыл дверь.

— Есть еще какие-то подробности? — спросил у Кольтена Лулль, разминая затекшие от кольчуги плечи.

Виканский полководец молчал.

— Меня волнует глубина брода, — заговорил Кеннед. — Переправа будет крайне медленной, и дело тут не в течении реки. При глубине в полтора локтя и илистом дне никто не сумеет быстро перейти реку. Даже на лошади.

Он взглянул на Лулля.

— А переправляться с боем — это уж самое последнее дело.

— Все вы знаете, где должны быть и что делать, — сказал Кольтен.

Он взглянул на Сормо и остальных юных колдунов.

— При каждом из вас будет колдун, — продолжал Кольтен. — Всю связь держать через них. Совещание окончено.

Офицеры и ребята покинули комнату. Помимо Дюкра в ней остались лишь Балт, Сормо и сам Кольтен. Неведомо откуда юный колдун извлек кувшин и протянул Кольтену. Виканец сделал большой глоток и передал кувшин Дюкру. У полководца блеснули глаза.

— А теперь, историк, давай рассказывай. Помнится, вы с Кульпом за несколько часов до мятежа выехали из Хиссара. Сормо до сих пор так и не сумел обнаружить боевого мага. Что с Кульпом? Погиб?

— Я и сам этого не знаю, — признался Дюкр. — Наши пути разошлись.

Он глотнул из кувшина и чуть не поперхнулся от удивления. «Холодный эль! Откуда Сормо его добыл?»

— Ты искал Кульпа через свой магический Путь? — спросил он колдуна.

— Да. Несколько раз, — ответил Сормо. — Но давно. Теперь Пути стали… труднопроходимыми.

— К счастью для нас, — прибавил Балт.

— Я ничего не понимаю, — пожал плечами Дюкр.

— А ты помнишь, что случилось в мертвом оазисе под Хиссаром? — спросил Сормо. — Диверы и странствующие. Настоящая чума. Они пробиваются во все Пути и везде ищут свой Путь Рук. Мне пришлось обратиться к древним ритуалам, к духам этой земли, к духам священных животных. Верховный маг Камист Рело — наш противник — не знает древней магии. И потому он не осмеливается применять против нас свои магические уловки. Во всяком случае, за эти недели он не сделал ни одной попытки.

— А без своей магии Рело — всего лишь достаточно умелый командир, — сказал Кольтен. — Его тактические маневры весьма просты. Численное превосходство застилает ему глаза, и он забывает о силе и воле своих противников.

— И недавние поражения ничему его не научили, — прибавил Балт.

— Господин командующий, куда вы ведете своих солдат и беженцев? — спросил Дюкр.

— В Убарид.

«Это еще два месяца пути!» Историк даже заморгал.

— А город по-прежнему в наших руках? — задал он новый вопрос.

Ему никто не ответил.

— Вы не знаете, — прошептал Дюкр.

— Не знаем, — подтвердил Балт, забирая у него кувшин.

— Расскажи-ка нам лучше о своих странствиях, — сказал Кольтен.

Дюкр не собирался раскрывать истинную цель их с Кульпом поездки в рыбачью деревню. Придуманная история звучала вполне правдоподобно: они поехали навестить старых друзей, даже не подозревая, что в ту ночь вспыхнет мятеж. А потом… Кульп вознамерился как можно быстрее добраться до Хиссара и поплыл туда вместе с малазанскими моряками. Сам Дюкр решил воспользоваться своим досинским обличьем и ехать верхом, рассчитывая по пути собрать важные сведения о мятежниках.

За окном послышался отдаленный скрип тележных колес. Переправа началась. Звук был достаточно громким, и его явно слышали в лагере Камиста Рело. Дюкр не сомневался в скором ответе мятежного мага. Только каким будет этот ответ?

Историк продолжал подробно рассказывать о своих встречах с тифанскими мятежниками, не забыв и про Родник Дриджны. Кольтен не выдержал и прервал его.

— Если твои сочинения такие же нудные, как устный рассказ, удивляюсь терпению тех, кто их читает, — заявил виканец.

Улыбаясь, Дюкр привалился к стене и закрыл глаза.

— Ах, господин Кольтен, те, кому надлежит читать исторические сочинения, никогда их не читают. Вечное проклятие истории… Только сейчас я почувствовал, до чего же устал.

— Дядя, найди историку пустой шатер и подстилку, — распорядился Кольтен. — Пусть поспит пару часов. Мне нужно, чтобы он увидел и запомнил как можно больше подробностей нашей переправы через Секалу. Все это потом нужно будет записать, чтобы ценный урок истории не пропал даром.

— Два часа? — пробормотал Дюкр. — Вряд ли я успею выспаться. Представляю, какая мешанина событий отложится у меня в голове. Еще неизвестно, уцелею ли я, чтобы потом их записать.

Кто-то тряс его за плечо. Историк открыл глаза. Оказывается, он не успел добраться до шатра и заснул прямо на стуле. Его укрыли грязным и вонючим шерстяным одеялом.

— Господин историк, пора вставать, — сказал разбудивший Дюкра молоденький капрал.

У Дюкра болели все кости. Он поморщился и спросил:

— Как тебя зовут, капрал?

— Лист, господин историк. Пятый полк Седьмой армии.

«А-а, тот самый Лист, что без конца погибал в учебных сражениях!»

Только сейчас уши Дюкра услышали гул, доносившийся извне.

— Клобук меня накрой! Неужели воюем?

— Пока еще нет, господин историк. Сейчас через брод проходят последние повозки с ранеными. За ними гонят скот. Вообще-то на том берегу было несколько стычек. Туда подошли гуранские мятежники. Но наши удерживают позиции.

Дюкр отшвырнул одеяло и встал. Лист подал ему помятую медную кружку.

— Осторожнее, господин историк. Она горячая.

Дюкр недоверчиво посмотрел на бурую жидкость в кружке.

— Что это за зелье?

— Не знаю, господин историк. Должно быть, виканское.

Дюкр сделал маленький глоток. Питье отчаянно горчило.

— Где Кольтен? Вчера я забыл сказать ему кое-что важное.

— Он — со своими солдатами из клана Вороны.

— А сейчас что? Ночь или утро?

— Да почти рассвело.

«Почти рассвело, а они только-только начали переправлять скот!»

Эта мысль окончательно прогнала сонливость. Историк опять приложился к кружке.

— Должно быть, зелье готовил Сормо. Чувствую, как внутри все заходило ходуном.

— Нет, господин историк. Эту кружку мне дала какая-то старуха. Вы готовы?

— Слушай, Лист, тебя приставили ко мне?

— Так точно, господин историк.

— Вот тебе мое первое распоряжение. Проводи меня к отхожему месту.

Скот заполнил собой весь остров. Равнодушные к крикам погонщиков, волы медленно брели, покачивая отощавшими боками. Другой берег Секалы скрывала завеса пыли. Завеса расширялась, постепенно окутывая и водное пространство.

— Прошу сюда, господин историк, — сказал Лист, указывая на яму, вырытую неподалеку от дома.

— Перестань без конца сыпать своими «господин историк». И еще: найди мне вестового. Солдаты на той стороне могут угодить в ловушку.

— Я… я не очень вас понимаю.

— Тут нечего понимать, — проворчал Дюкр, подходя к краю отхожей ямы.

Он приподнял полы своей телабы и вдруг остановился.

— Это что? Кровь?

— Так точно. Простите, я не понял насчет ловушки на той стороне реки.

Облегчившись, Дюкр возобновил разговор:

— Я слышал об этом от тифанских мятежников. Они говорили, что с юга сюда должны подойти отряды семкийцев. Думаю, они подойдут как раз к тому берегу. У семкийцев есть маги. Тифанцы их до смерти боятся, а трусами тифанцев не назовешь. Вчера хотел сказать об этом Кольтену, но забыл.

Мимо дома ехал отряд всадников. Капрал Лист кинулся к ним. Дюкр пошел следом… Вот это встреча!

Капрал продолжал тараторить. Не слушая его, Дюкр прибавил шагу.

— Здравствуй, Бари Сетрал.

Холодные глаза командира «красных мечей» скользнули по историку. Мескер, ехавший рядом, пробормотал ругательство.

— Вижу, пока вам сопутствует удача, — сказал Дюкр.

— Тебе тоже, — нехотя ответил Бари. — Жаль, с тобой рядом нет того седоволосого мага. Я бы спустил с него шкуру и прицепил к нашему знамени. Это ты велел капралу сказать нам про семкийцев? Откуда ты знаешь про них?

— От тифанских кочевников. Мескер грубо расхохотался.

— Наверное, они принимали тебя за своего? Ишь, даже телабу подарили.

Он повернулся к брату.

— Вранье все это.

— Чем ты обоснуешь свои слова? — невозмутимо спросил Дюкр.

— Мы едем на подмогу солдатам Седьмой армии, — сообщил Бари. — Передадим им твое предостережение.

— Какое предостережение? Это ловушка!

— Помолчи, брат, — одернул Мескера Бари. — Не вранье и не ловушка, а всего-навсего предостережение. Если семкийцы высунут нос, это не будет для нас неожиданностью. А нет — нам и без них хлопот хватает.

— Спасибо, командир, — сказал Дюкр. — Я рад, что мы на одной стороне.

— Лучше поздно, чем никогда, — бросил ему Бари. Клочья засаленной бороды шевельнулись, намекая на улыбку.

— Пока, историк, — сказал командир, давая сигнал трогаться. «Красные мечи» поскакали к броду. Проезжая мимо Дюкра, Мескер отвернулся.

За это время пыльная завеса успела опуститься над бродом и неподвижно застыть. Переправа была надежно скрыта от глаз, своих и чужих.

— Ловкий трюк, — усмехнулся Дюкр.

— Работа Сормо, — сказал Лист. — Я слышал, этот мальчишка пробудил духов здешней земли и воздуха. Они спали веками, а он их поднял. Он сделал то, что не под силу мятежникам. Иногда этих духов можно даже… понюхать.

— Понюхать? — удивился Дюкр.

— Ну да. Запах такой… как бывает, когда перевернешь большой камень. Или спустишься в погреб, где холодно и пахнет плесенью.

Дюкр вдруг увидел капрала в детстве. Любопытный мальчишка, заглядывавший под перевернутые камни. А вокруг — мир, полный загадок и тайн. И не было в том мире ни сражений, ни крови. Историк улыбнулся.

— Мне этот запах знаком. Скажи: здешние духи… они сильные?

— Сормо говорил, что им нравятся его затеи. Они любят играть.

— Хорошо, если так. А то ведь… знаешь, наверное, поговорку: «Что духам игра, то людям беда»?

Дюкр продолжал наблюдать за переправой. Казалось, пойменный остров пришел в движение. Беженцы покидали его. Живая струя медленно текла через пойму, спускаясь к реке. Заболоченные пойменные земли не позволяли сойти с достаточно узких мостков. Скорее всего, кто-то из беженцев еще стоял на месте, дожидаясь своей очереди. Находились и такие, кто выбивался из общего потока и добирался до берега, намереваясь пересечь Секалу вплавь.

— Кто поддерживает порядок на переправе? — спросил Дюкр.

— Воины клана Вороны. Кольтен нарочно поставил их туда. Беженцы боятся этих виканцев ничуть не меньше, чем солдат Дриджны.

«Вдобавок виканцев не подкупишь, — добавил про себя Дюкр. — Наверное, знать в этом уже убедилась».

— Посмотрите туда! — крикнул Лист, указывая на восток. Вражеские силы тоже стронулись с места. Справа наступала пехота из ополчения Хиссара и Сиалка, слева напирали хиссарские копьеносцы. Тифанские мятежники оказались в середине и продолжали наступать на позиции клана Горностая. В помощь своим копьеносцам Кольтен отправил отряд конных лучников. Вскоре Дюкр разгадал маневр полководца. Его силы пока не собирались давать сражение и отходили к западу. Постепенно лучники выдвинулись вперед и начали методично косить тифанцев и их лошадей. Мятежников это не остановило.

Теперь настал черед виканских копьеносцев. Своей внезапной атакой они отбросили тифанцев на прежние позиции. Дюкр в немом восхищении наблюдал, как копьеносцы спрыгивают с коней и под прикрытием лучников теснят мятежников. Раненых тифанцев безжалостно добивали. Виканцы забирали с собой не только годное оружие противников, но и не брезговали снятием скальпов. По земле зазмеились веревки. Через несколько минут воины Кольтена отошли, волоча за собой туши убитых лошадей. Им удалось также поймать несколько легкораненых животных.

— Виканцы умеют себя прокормить, — одобрительно заметил капрал. — У них все идет в дело: шкуры, кости, хвосты, гривы, зубы и даже…

— Довольно! — прервал его Дюкр.

Вражеская пехота возобновила наступление. С обеих сторон подтягивались всадники, двигавшиеся еще медленнее пехотинцев.

— На острове есть старая стена. Оттуда лучше видно, — сказал Лист.

— Чего ж ты раньше молчал? Веди туда.

— Только нам нужно будет перебраться через идущий скот. Не возражаете? Это совсем не так страшно: главное — идти не останавливаясь.

— Ты опять за свое?

— Я говорю правду, господин Дюкр.

— Ладно, капрал. Идем.

Лист повел его в направлении брода. Между луж и болотистых участков старицы тянулись деревянные мостки. Кое-где саперы Седьмой армии заменили сгнившие сваи новыми и укрепили расшатанные. Вообще-то этот проход полагалось держать свободным для беспрепятственного перемещения вестовых, однако хаос возобладал и тут. Дюкр старался не отставать от капрала, виртуозно пробиравшегося к мосткам. За ними начинался довольно крутой склон островного холма и… спины тысяч волов.

— Откуда у Кольтена столько волов? — спросил историк, опасливо ступая на начало мостков.

— В основном их покупали, — ответил Лист. — Едва Кольтен появился в Хиссаре, люди его клана стали объезжать окрестные деревни и скупать скот. Кстати, здесь не только волы. Приглядитесь. Видите? Коровы, лошади, мулы, козы.

Дюкр изумленно почесал в затылке. Он никак не ожидал от Кольтена такой предусмотрительности. Выходит, виканский полководец уже тогда знал, что придется уходить из Хиссара?

— Когда начался мятеж, тифанцы попытались было захватить стадо. Но клан Глупого Пса встретил их так, что мало не показалось.

Мычание, ржание, блеяние, крики погонщиков — все звуки сливались в один невообразимый гул. Заливисто лаяли сторожевые виканские псы — мускулистые полудикие создания. Земля сотрясалась от тысяч копыт. А над бродом по-прежнему висело непроницаемое облако.

Дюкр с опаской глядел на живую стену.

— Что-то мне не нравится твоя затея, капрал. Боюсь, нас подомнет под себя первый же вол.

Сзади донесся звонкий детский крик. Дюкр и Лист разом обернулись. К ним на лошади скакала виканская девочка.

— Нетра, — произнес капрал и почему-то побледнел.

Девочке было никак не больше десяти. Смуглая, черноглазая, с жесткими, коротко стриженными волосами. Историк вспомнил, что видел ее вчера в компании сверстников Сормо.

— Вы хотите перебраться на другую сторону, к стене? — спросила Нетра и, не дожидаясь ответа, сказала: — Я сейчас расчищу вам проход.

Лист растерянно кивнул.

— На том берегу — особая магия, — сказала девочка, разглядывая Дюкра. — Путь, где нет ни странствующих, ни диверов. Это Путь какого-то незнакомого бога.

— Это путь бога семкийцев, — пояснил историк. — С «красными мечами» я послал нашим предостережение.

Он замолчал, ощущая важность произнесенных Нетрой слов, равно как и важность ее присутствия на вчерашнем совещании у Кольтена.

«Воплотившаяся колдунья, — подумал он. — Оказывается, у Сормо есть целый клан детей. Впрочем, дети они только внешне».

— Я тоже туда еду, — сказала Нетра. — Дух земли старше любого бога.

Юная колдунья развернула свою лошадь и вдруг пронзительно закричала. Испуганные животные шарахнулись в стороны, оставив узкий коридор. Нетра поехала вперед. Опомнившиеся Лист и Дюкр побежали следом, стараясь не отставать от нее. Земля дрожала у них под ногами, но вовсе не от ударов бесчисленных копыт. Содрогание было намного сильнее. Дюкру вдруг показалось, что они идут по спине громадного змея.

«Земля пробудилась, и ей не терпится показать свою силу».

Впереди, в полусотне шагов, виднелась заросшая плющом стена. Судя по ее толщине — остаток какой-нибудь древней крепости. Высота стены не превышала человеческого роста, а парапет был совершенно плоским. «Коридор», проделанный Нетрой, упирался в край стены и шел дальше, к реке.

Вскоре Дюкр с Листом добрались до своего наблюдательного пункта и вскарабкались наверх. Нетра так ни разу и не обернулась.

— Взгляните туда! — сказал Лист, указывая на юг. Позади живого потока беженцев, над холмами поднималось еще одно облако пыли, золотистое от утреннего солнца.

— Кольтен и клан Вороны ведут бой, — пояснил капрал. Дюкр кивнул.

— По другую сторону холмов должна быть какая-то деревня. Я не ошибся?

— Нет, господин Дюкр. Она называется Ленбар. Похоже, наши схлестнулись с мятежниками на дороге, что ведет к броду. Пока Рело еще не вводил в сражение свою кавалерию. Думаю, он направил их в обход, чтобы попытаться захватить наш фланг. Кольтен этого ждал. Он постоянно говорит, что все маневры Рело можно предугадать.

Дюкр повернул голову в другую сторону. Та часть острова густо поросла болотными травами. Дальше виднелись стволы мертвых деревьев. За ними начинался широкий склон, ведущий к вершине довольно крутого холма. Слишком правильные очертания плоской вершины подсказывали, что и она является остатком старинных укреплений. Там расположились пехотинцы Рело. Дюкр увидел две шеренги тифанских лучников. Позади них над шатрами развевались на утреннем ветру темные знамена. Пока он смотрел, лучники начали спускаться вниз по склону.

— Обратите внимание: отборные войска Камиста Рело. До сих пор он их берег, — продолжал пояснения Лист.

Пока отборные войска спускались с холма, между всадниками клана Горностая и их противниками продолжалась игра с ложными выпадами и отступлениями. В отдалении маячила крестьянская армия мятежников. Еще одно стадо, только двуногое.

— Если вся эта орда попрет в атаку, нашим будет ее не сдержать, — сказал Дюкр.

— А она обязательно попрет, — угрюмо подтвердил Лист. — Наступать стремительно они не умеют. На этом мы еще можем выиграть время и отступить.

— Риск, вечный риск. Любимая игра Клобука, — пробормотал историк.

— Но не думайте, что они сами ничего не боятся. Можно сказать, они ногами чувствуют страх. Если они и двинутся в атаку, то не сразу.

— Издали все выглядит так, будто малазанцы управляют положением. Скажи, капрал: я прав? Или все это управление — не более чем иллюзия?

Лист слегка поморщился.

— Иногда одно не отличишь от другого.

— Поясни!

— Я хотел сказать, по силе воздействия. Единственная разница… во всяком случае, так говорит Кольтен: когда ты убиваешь настоящего противника, он падает, истекаякровью. А если это иллюзия — ты рубишь мечом воздух. Правильнее сказать, вся разница — в поведении реальности.

Дюкр недоверчиво покачал головой.

— Вот уж не думал, что Кольтен еще философ. А ты, капрал? Не сделался ли ты его учеником?

Лист по-мальчишечьи шмыгнул носом.

— В учебных сражениях меня без конца убивали. Мне хватало времени, чтобы стоять в сторонке и подслушивать.

Погонщики каким-то образом заставили скот двигаться быстрее. Дюкру казалось, что животные теперь почти бегут.

— Брод не брод, а глубина для скота ощутимая, — бормотал он. — Да и четыреста с лишним шагов — расстояние немалое. Их вообще должны были бы перегонять ползком, иначе чуть в сторону — и с головой. И как управиться с этим стадом на подходе? Может, их собаки обучены плавать? Да и кому-то из погонщиков придется плыть рядом с бродом. Иначе как уследишь за какой-нибудь шальной коровой?

Лист молчал.

На противоположном берегу что-то загремело, потом застучало, словно там выстроились в ряд армейские барабанщики. В воздух поползли столбы дыма, а сам он странно задрожал.

«Магия! Семкийские колдуны, маги, жрецы, шаманы, или как они еще называются. А Сормо один».

— Тебе не кажется, что переправа затягивается? — сердито спросил Дюкр, как будто Лист был повинен в задержке. — Почему повозки с ранеными двигались с черепашьей скоростью? Сколько времени упущено! Боюсь, беженцы будут переправляться до самых сумерек.

— Они приближаются, — сказал Лист.

Капрал глядел в другую сторону, то и дело вытирая грязное вспотевшее лицо.

Восточное крыло пехотинцев Камиста Рело достигло внешней оборонительной цепи. В воздухе замелькали стрелы. Всадникам из клана Горностая приходилось воевать на два фронта: прямо на них двигались тифанские копьеносцы, а правый фланг атаковала отборная пехота мятежников. Виканцы стремились отойти. Земляные укрепления обороняли военные моряки капитана Лулля. Им помогали виканские лучники. Но враг неумолимо овладевал первой линией брустверов. Воодушевленная успехом, крестьянская армия пришла в движение, заполнив собой склоны холмов.

На севере два тифанских легиона рвались к сухостою. Дюкр разгадал их замысел: оттуда легко можно поливать стрелами переправляющийся скот. Их никто не пытался остановить.

— Видишь этих тифанцев? — спросил историк. — На их пути нет даже иллюзий. Занимай выгодные позиции и бей скот.

— Вы, господин Дюкр, ничем не отличаетесь от Рело.

— Это как понимать?

— Вы торопитесь с выводами. Мы не первый раз сражаемся с мятежниками. Имейте терпение.

Тифанцы рассредоточились. Кое-кто вскарабкался на нижние ветви мертвых деревьев, чтобы было удобнее стрелять. Пыль мешала следить за их действиями. Дюкр прищурился… Лучники вели себя как-то странно. Они с криками бросали оружие, прыгали в высокую болотную траву и исчезали.

— Капрал, что там творится?

— Ничего особенного. Это какой-то древний кровожадный дух. Сормо пообещал ему «день теплой крови». Всего один день. А потом этот дух должен либо сгинуть, либо что-то еще. Я не знаю, куда деваются духи.

Остатки тифанских лучников бежали без оглядки.

— Ну, вот и последние, — сказал Лист.

Дюкр решил, что капрал говорит о лучниках, но потом догадался: это он про переправу скота. Как всегда, облака пыли мешали разглядеть подробности. Увы, проклятия историка не обладали магической силой и разогнать эту завесу не могли.

К броду устремились потоки беженцев. В своей хаотичности эти уставшие, испуганные люди не отличались от крестьянской армии мятежников. Их было тридцать тысяч, и каждый норовил быстрее оказаться возле брода. Дюкру вдруг подумалось, что беженцы перехлестнут через древнюю стену и сметут их обоих,

— Нужно уходить отсюда, — словно прочитав его мысли, сказал капрал.

— Нужно. Только куда?

— Наверное, в ту сторону, — неуверенно произнес Лист, махнув рукой на восток.

Куда же этот мальчишка предлагает отойти? На востоке клан Горностая, и моряки сами отступали, с каждой минутой приближаясь к шатким мосткам. И куда потом? Снова в гущу обезумевшей толпы?

— Наши удержат мост, — торопливо заговорил Лист. — Им дальше некуда отступать. Бежим туда!

Дюкр и Лист соскочили со стены. От передней цепи беженцев их отделяли считанные шаги. Под ногами дрожала пробудившаяся земля, наполняя воздух жаром зловонных испарений. Историк был вынужден остановиться. Из разверзнутых недр вставали призрачные фигуры, напоминавшие живые скелеты. Воины в дырявых бронзовых доспехах и помятых бронзовых шлемах с рогами. Из-под шлемов выбивались длинные, спутан-412-ные, перепачканные кровью волосы. Воины не были немыми, и от их криков у Дюкра сжалась и похолодела душа. Ожившие призраки… радостно смеялись.

— Нил, — срывающимся голосом прошептал Лист. — Брат Нетры… Это все он. Сормо говорил, что когда-то здесь произошло крупное сражение. Пойменный остров сделала не река, а люди… Повелительница снов! Мы попали в самую гущу очередного виканского кошмара!

Древние воины, исполненные неистового, кровожадного ликования, успели заполнить весь восточный край острова. Справа от Дюкра и за его спиной слышались крики перепуганных беженцев. Человеческая лавина замерла. Призраки в бронзовых доспехах появились и там. Неизвестно, видели ли они людей и что вообще открывалось их взору.

Клан Горностая и военные моряки оказались плотно прижатыми к мосту. Словно не замечая их, ожившие воины проходили насквозь. Они шли, подняв мечи, густо облепленные комьями земли. Их смех сменился боевой песней, наполненной яростными выкриками. Призраки двигались прямо на пехотинцев Камиста Рело.

Дюкр и Лист оказались на пустом пространстве. Хотя никто не мешал беженцам возобновить движение, они стояли, объятые страхом, и молча следили, как призрачные воины приближаются к лучшим отрядам пехоты Рело.

На большой чалой лошади восседала хрупкая мальчишеская фигурка. Это и был Нил — брат-близнец Нетры. Он ездил взад-вперед, словно пастух перед стадом, только вместо хлыста худенькая ручка сжимала палку, украшенную перьями. Этой палкой Нил размахивал над головой. В ответ призрачные воины потрясали мечами и что-то кричали. Возможно, они приветствовали его, а может — благодарили. Нил смеялся вместе с ними.

Отборные, опытные пехотинцы Камиста Рело дрогнули и отступили. Они буквально врезались в крестьянскую армию, которая еще ничего не знала и рвалась в бой.

— Как такое возможно? — повторял Дюкр. — Это же Путь Клобука… Путь смерти…

— А вдруг эти воины… не до конца мертвые? — предположил Лист. — Вдруг дух острова взял их в плен и подчинил своей воле?

Историк покачал головой.

— Ты не совсем прав. Слышал? Они смеются и поют. А их язык ты слышал? Эти воины радуются пробуждению своих душ. Должно быть, дух острова удерживал души, не отпуская их к Клобуку. Но нам это так просто не пройдет. Попомни мои слова, капрал: мы еще заплатим за вмешательство. Каждый из нас.

А из разверзнутой земли появлялись новые призраки: женщины, дети, собаки. На многих псах сохранилась кожаная упряжь; они продолжали тащить обломки саней-волокуш. Женщины прижимали к груди младенцев, и из каждого детского тельца торчала костяная рукоятка бронзового ножа. С каким врагом столкнулось это древнее племя, если матери предпочли убить собственных детей, дабы не обрекать их на еще более ужасные страдания? Сколько тысяч лет провели их души в нескончаемых мучениях? Неужели они обречены мучиться вечно?

Дюкр не искал ответов.

— Клобук, благослови и прими их души, — шептал историк. — Прошу тебя, прими их. Они слишком долго ждали.

Трагедия повторялась. Женщины выдернули ножи, чтобы тут же вонзить их снова. Дети корчились в предсмертных муках и умирали. Затем начали падать их матери, убиваемые невидимым оружием. Безжалостная бойня продолжалась.

Нил развернул свою чалую и подъехал ближе. Смуглая кожа юного колдуна стала совсем белой. Дюкр понял: Нил видел намного больше, чем они с капралом и беженцы. Скорее всего, он видел и убийц. Нил вертел головой в разные стороны и вздрагивал от каждого удара, обрывавшего очередную призрачную жизнь.

Еле переставляя одеревеневшие ноги, Дюкр подошел к Нилу. Взяв поводья из застывших мальчишеских рук, он тихо спросил:

— Что ты видишь, Нил?

Юный колдун заморгал, будто историк разбудил и его.

— Ты о чем-то спросил?

— Кто убил этих несчастных?

— Кто? — переспросил Нил, поднося дрожащую руку ко л6у. — Сородичи. Клан разделился. Они дрались за право воссесть на Рогатом троне… Ты удивлен, историк? Да, их убили сородичи. Родные и двоюродные братья, дядья…

Слова Нила вдруг пробудили в душе Дюкра отчаянную надежду, нелепую как детский каприз… Пусть то будут джагаты, форкрулии, качен-шемали… кто угодно, только не раса людей.

— Нет, Нил. Я не удивлен, — прошептал историк. Юные глаза колдуна совсем не по-детски глядели на него.

— Сородичи, — еще раз повторил он. — Виканцам это знакомо. Нечто похожее было у нас всего поколение назад. Мы тогда считали малазанского императора врагом. Но он нас объединил. Хочешь знать как? Он смеялся над нашими мелкими стычками и бессмысленной враждой. Даже не смеялся, а насмехался. Издевался. Его презрение устыдило нас. Когда он встретился с Кольтеном, наш союз против малазанцев был на грани распада. Келланвед тогда рассмеялся Кольтену в лицо и сказал, что ему достаточно просто сидеть и ждать конца нашего мятежа. Эти слова исхлестали нам душу. Они и еще призыв объединиться даровали нам мудрость, которой у нас не было. Виканцы преклонили колени и с искренней благодарностью приняли предложение Келланведа, поклявшись в своей верности. Ты как-то спрашивал, чем император сумел завоевать наши сердца. Теперь ты знаешь.

Первый испуг мятежников прошел. Призрачные воины не убили ни одного солдата. Бронзовые мечи рассыпались в прах, едва соприкоснувшись со стальными. Бросая обломки своего оружия, восставшие из земли падали и уже не могли подняться.

— Неужели им нужно было вторично испытать поражение? — удивился Дюкр.

Нил по-взрослому передернул плечами.

— Они дали нам передышку. Мы собрались с силами. Не забывай: если бы эти воины тогда победили, они бы точно так же обошлись со своими сородичами. Люди везде одинаковы. Доброго в них мало.

Дюкра покоробили эти слова, вылетевшие из уст мальчишки. «Помни, что за его детским обликом стоит мудрость многих поколений», — одернул себя историк.

— И все-таки в людях можно отыскать доброе, — возразил он Нилу. — Ты прав: оно попадается редко, и тем ценнее.

Нил забрал у Дюкра поводья.

— Больше ничего стоящего ты здесь не увидишь, — отчеканивая каждое слово, объявил он. — Виканцев считают безумцами — вот древний дух острова и устроил нам зрелище. Не удивляйся, что видел эти ужасы; такое всегда накрепко врезается в память. Забудь про призраков и держи глаза открытыми.

Юный колдун развернул лошадь, намереваясь ехать к мосту, где возобновилась битва.

— Мы еще не закончили.

Дюкр молча проводил его взглядом.

Неизвестно как, но путь к броду освободился, и беженцы начали переход. Дюкр поднял голову к небу. Солнце двигалось к полудню, но историку казалось, что сейчас гораздо позже. Он посмотрел на реку. Над бродом по-прежнему висело облако. Каким-то окажется переход для людей? Он представил себе испуганные крики детей, женщин и стариков. Кто-то наверняка поскользнется; кто-то шагнет в глубину и утонет. Скольких беженцев недосчитаются на другой стороне?

Всадники клана Вороны стояли по обе стороны дороги, словно пастухи, вынужденные загонять громадное стадо безмозглых животных. Орудуя длинными шестами с тупым концом, они не давали беженцам расползаться. Кому-то доставалось по коленкам, кому-то — по лицу. Люди вели себя ничуть не лучше волов и коз.

— Господин Дюкр, нам нужно раздобыть лошадей, — прервал его наблюдения Лист.

— Погоди. Ведь сражение еще не кончилось. Я должен видеть его до конца.

— Я понимаю ваше желание. Но вы не знаете одной хитрости этого маневра. Моряков Лулля подберут виканские всадники — каждый по одному человеку. Вскоре к ним должен подойти Кольтен с остальной частью своего клана. Все вместе они будут держать оборону брода. Думаю, ваша голова не заслуживает того, чтобы оказаться на копье у какого-нибудь мятежника. Я не шучу. Нам нужны лошади, и поскорее.

— Хорошо, — согласился Дюкр. — Иди ищи.

— Слушаюсь, — отсалютовал Лист и бросился на поиски лошадей.

Линия обороны проходила по самой кромке старицы, напоминая извивающуюся змею. Пехота мятежников, сокрушив последних призрачных воинов, с удвоенной злостью устремилась на настоящих. Но военные моряки отличались удивительным хладнокровием, а наносимые ими удары почти всегда были смертельными. Это подняло дух остальных солдат, и они продолжали теснить отборных пехотинцев Камиста Рело. Клан Горностая разбился на отряды по три-четыре всадника. Там, где враг угрожал прорвать линию обороны, сразу же оказывался один из таких отрядов.

Обороной командовал Нил. Его звонкий мальчишеский голос перекрывал гул битвы, разнося приказы. Юный колдун заранее чувствовал слабые места в обороне. Наверное, только это и спасало цепь от прорыва.

А с севера к броду подступали новые отряды Камиста Рело. Впереди двигались лучники. За ними достаточно стройными шеренгами маршировала пехота. Было ясно, что у них нет намерений попадать в ловушку сухостоя. Наоборот, отряды стремились обогнуть опасное место.

Крестьянская орда тоже подтягивалась к броду. Дюкр с беспокойством поглядывал на юг. Где же Кольтен? Из-за холмов поднимались клубы дыма — горела деревня Ленбар. Сражение на дороге все еще оттягивало силы Кольтена и его солдат из клана Вороны. Если в ближайшее время они не оторвутся от противника, мятежники могут запереть их на этом берегу. Дюкр заметил, что положение Кольтена волнует не только его. Нил тоже постоянно оборачивался в ту сторону. И тут историк вспомнил, что полководец велел держать связь через колдунов. Наверняка Нил точно знал, что сейчас происходит в тех местах.

Подъехал Лист, ведя за собой отдохнувшую и окрепшую кобылу Дюкра. Историк подхватил брошенные ему поводья, влез в истертое седло и мысленно поблагодарил виканских знахарок. Лошадь была полна сил и игриво гарцевала. «Если б они могли то же самое сделать и со мной!»

— А дела принимают дрянной оборот, — сказал он капралу.

Лист молча поправил тесемки шлема. Историк заметил, что у парня трясутся руки.

Всадники из клана Горностая покинули цепь обороны, увозя с собой раненых. Они мчались мимо Дюкра.

«И впрямь демоны», — подумал Дюкр, глядя на их запыленные, окровавленные лица, густо покрытые узорами татуировки.

Всадники подъехали к беженцам. Толпа за это время успела значительно уменьшиться.

«Представляю, какая там сейчас паника и скольких река взяла к себе».

— Нам пора, — напомнил ему Лист.

Мятежники все стремительнее сминали линию малазанской обороны. Теперь на каждой лошади везли не одного, а двоих раненых. Цепь изгибалась, превращаясь в неправильный круг. Еще несколько минут, и виканцев возьмут в кольцо.

«Их ведь перебьют», — с ужасом подумал Дюкр.

Капитан Лулль выкрикивал приказы, пытаясь превратить круг в четырехугольник. Боеспособных моряков становилось все меньше.

Дюкр не понимал, какая сила заставила мятежников остановиться. Ведь до победы оставался один шаг, если не полшага. Это было тем более странно, что к ним подошли пехотинцы и лучники. Может, они ждали сигнала к атаке?

Всадники клана Горностая продолжали вывозить и раненых, и тех, кто еще держался на ногах. Четырехугольник Лулля превратился в треугольник, потом в овал.

— Беженцы заканчивают переход, — услышал Дюкр слова Лулля.

Капитан тяжело дышал. Его руки беспокойно теребили поводья.

— Не мешкайте! — крикнул он историку.

— Куда запропастился Кольтен? — крикнул в ответ Дюкр.

Из облака пыли вынырнул Нил.

— Дальше здесь оставаться нельзя. Кольтен приказал отходить. Торопись, историк!

Всадники едва успели подхватить последних моряков Лулля, как отряды вражеской пехоты расступились и в образовавшийся коридор устремилась разъяренная крестьянская армия.

— Господин Дюкр! — завопил в отчаянии Лист. Они поскакали вслед за виканскими всадниками. Крестьянской армии не терпелось поскорее занять подступы к броду. Ни пехотинцы, ни лучники им не препятствовали и даже не думали сопровождать. Виканские всадники на полном скаку скрылись за завесой. Дюкр похолодел: они ведь неминуемо врежутся в остатки беженцев, которые еще не закончили переход. А если сзади ударят озверевшие от долгого ожидания крестьяне… похоже, воды Секалы станут красными.

Дюкр натянул поводья и крикнул Листу, веля остановиться. Тот удивленно оглянулся. Его лошадь приплясывала, силясь удержаться на скользком склоне.

— В чем дело?

— Поворачивай на юг. Едем вдоль берега! — заявил Дюкр. — Лошади переплывут реку. На переправе сейчас такая сумятица, что мы погибнем.

Лист упрямо замотал головой. Решение историка казалось ему самоубийственным.

Не дожидаясь ответа, Дюкр повернул налево. Если поторопиться, они сумеют покинуть остров до подхода крестьянской орды. Историк пришпорил лошадь. Чуя опасность, кобыла рванулась вперед.

— Господин Дюкр!

— Едем со мной или гибни здесь, Клобук тебя накрой! Заболоченное русло старицы растянулось на сотню шагов.

Его густо покрывали заросли рогоза, каким-то чудом уцелевшие в сумятице человеческих сражений. За руслом поднимались холмы, скрывавшие деревню Ленбар.

«Самое разумное сейчас для Кольтена — прорваться к реке и пересечь ее вплавь. Даже если течение и понесет их к броду, У них будет время пересечь Секалу. Возможно, несколько сот воинов утонет, но это меньшее зло, чем положить все три тысячи, пытаясь выбить крестьянскую армию с брода».

Наперекор его рассуждениям склон заполнили спускавшиеся всадники Кольтена. Полководец ехал впереди, и черный плащ, как всегда, придавал виканцу сходство с вороной. В середине двигались лучники, готовые дать залп. Их окружали копьеносцы. Воинство Кольтена неслось прямо на Дюкра.

На мгновение историк оторопел, затем лихорадочно развернул лошадь.

— Не удивлюсь, если их ведет не Кольтен, а Клобук! — проворчал он, добавив к этим словам заковыристое проклятие.

Лист тоже поворотил свою лошадь. Лицо капрала стало еще бледнее. Он ловил ртом воздух.

Ударить по флангу крестьянской армии… с таким успехом можно было бы всадить перочинный ножик в бок громадного кита.

«Неужели Кольтен напрочь утратил чувство реальности? Что толкает его сейчас на самоубийство? Даже если мы и отобьем подступы к броду, нас все равно ждет конец. И кони, и люди начнут давить друг друга и тонуть. Мятежникам останется лишь добивать нас и радоваться легкой победе».

Но Кольтен упрямо двигался к броду. За считанные мгновения до атаки со стороны брода из облака вновь появились всадники клана Горностая.

«Контратака? Да это же двойное самоубийство!»

Всадники клана Вороны неслись мимо Дюкра. Никто не сшиб его и не опрокинул с лошади. Историк услышал яростный, полный ликования клич их полководца.

Лучники дали залп. Фланг крестьянской армии смешался и подался назад. К моменту удара мятежники сбились в один плотный человеческий комок. И буквально в последнюю секунду воины клана Вороны понеслись к реке и поскакали вдоль фланга. Историк ошибся: удар по «киту» оказался сабельным.

Земля покрылась телами убитых крестьян. Уцелевшие мятежники кинулись бежать, но их настигали копыта вышколенных виканских лошадей. Вскоре в воздухе заблестели виканские мечи, и скользкие подходы к броду начали окрашиваться в цвет человеческой крови.

Тех, кто еще пытался удержать подступы к броду, смяла контратака клана Горностая. В это время с северной стороны подоспели всадники клана Вороны, и мятежники оказались в клещах.

Вражеская цепь у брода таяла на глазах. Дюкр ехал вместе с кланом Вороны. Двигались плотно; ноги историка упирались в бока соседних лошадей. Лицо и руки Дюкра вскоре покрылись брызгами крови, летящей с мечей и копий. Всадники клана Вороны разделились, пропуская своих сородичей внутрь пыльной завесы.

«Настоящий ад впереди», — подумалось Дюкру.

При всей дерзости атаки Кольтена впереди были река, брод, раненые солдаты, очумевшие от страха беженцы и Клобук знает кто еще.

Дюкр набрал полные легкие воздуха и пересек пыльную завесу, горячую от дневного солнца.

Лошадь историка достигла воды, но почти не замедлила шага. Дюкру показалось, что они въехали в обыкновенную лужу. Его глаза едва различали силуэты всадников, что скакали впереди. Но где же глубина в четыре-пять локтей? Судя по цокоту копыт, она была вдвое меньше. И где же ил? Дюкр не слышал характерных чавкающих звуков. Копыта его кобылы ударяли по твердому, прочному камню. Историк не верил своим ушам.

К нему подъехал ошеломленный Лист. Видя замешательство обоих, кто-то из виканцев усмехнулся:

— Дорога Кольтена. Его воины просто перелетают через реку!

Дюкр сразу вспомнил двух аристократов, явившихся вчера к Кольтену, и наблюдения дотошного Тумлита.

«Что говорил этот въедливый старик? Повозки, перегруженные ранеными… Саперы, которые никого не подпускали к повозкам. Видимо, он не разбирается в армейских тонкостях; то были не саперы, а солдаты из отрядов обеспечения боя… Теперь понятно! Кольтеном двигала не только забота о раненых. Он намеренно пустил повозки первыми. Раненые ехали, лежа на камнях! А из камней молодцы Кольтена успели построить дорогу!»

Сама мысль о подобном казалась абсурдной, но спорить с действительностью было невозможно. По обеим сторонам прохода стояли столбы. Между ними солдаты натянули волосяные веревки. Все это сужало ширину прохода до десяти футов, зато делало пересечение реки более быстрым и безопасным. Благодаря каменным глыбам глубина уменьшилась ровно вдвое, что делало брод легкопроходимым для скота и беженцев.

Завеса становилась тоньше. Дюкр понял, что они приближаются к западному берегу реки. Его насторожил доносившийся оттуда гул. Опять магия?

«Мы вырвались из когтей одной вражеской армии, а здесь нас уже поджидает другая? Может, потому солдаты Рело и не помогали крестьянским дурням?»

Брод вывел их на мелководье. Дальше начинался склон холма.

Едва начав подъем, Дюкр и Лист были вынуждены остановиться. Им навстречу бежал целый взвод саперов. Они со всех ног неслись к броду, отпуская грязные ругательства. Лошади и всадники явились для них досадной помехой. Один рослый, обожженный солнцем солдат с чисто выбритым, плоским лицом вдруг сорвал с головы помятый шлем и запустил им в ближайшего виканского всадника. Шлем пролетел совсем рядом, только чудом не ударив виканца в висок.

— Освободите нам дорогу, твари неповоротливые! Мы еще не закончили свои дела!

— Вот-вот! — подхватил второй.

Лошадиным копытом ему задело ногу, и сапер прихрамывал.

— Валяйте сражаться! Нам нужно успеть выдернуть затычку!

Странные требования саперов не подействовали на Дюкра. Он повернул лошадь в сторону брода. Облако, до сих пор скрывавшее переход, теперь медленно плыло вниз по течению. А по «дороге Кольтена» на западный берег двигалась крестьянская армия. Плохо вооруженная, не умеющая воевать, но по-прежнему готовая подавлять своей численностью.

— Удержим их там. Слышишь, Каракатица? — рявкнул рослый сапер.

Крестьянская толпа успела одолеть половину брода. Сапер встал, уперев ручищи в бока. Все его внимание было поглощено бродом. Взвод, виканцы, Дюкр и Лист для него не существовали.

— Подпусти их чуть ближе! — отдал он новый приказ. — Мы не хуже виканских придурков умеем рассчитывать время.

Авангард крестьянской армии (это слово как-то не вязалось с вооруженной толпой) прошел три четверти брода. Он напоминал голову гигантской змеи, пасть которой была усеяна железными зубами. Историк различал отдельные лица наступавших и почти на каждом видел страх и желание убивать. Оглянувшись назад, он увидел вспышки магических молний и столбы дыма. Похоже, семкийцы атаковали правый фланг Седьмой армии. Суда по звукам, возле первой цепи брустверов сейчас шло яростное сражение.

— Самое время, Каракатица! — возвестил рослый сапер. — Дергай за веревку!

Сапер, носивший это имя, привстал и обеими руками ухватился за длинную черную веревку, что тянулась вниз, скрываясь в воде. Каракатица зажмурился. Его чумазое лицо сморщилось от напряжения. Потом он дернул веревку.

Ничего не произошло.

Историк заметил, что сапер-великан заткнул пальцами уши. Вот оно что!

— Уши! — крикнул Лист.

Дюкру показалось, что вместе с лошадью он проваливается вниз. Ощущение было недолгим. Вода в месте брода вздыбилась, образовав горб. Вверх полетели фонтаны радужных брызг. В следующее мгновение водяной горб исчез вместе с наступавшими крестьянами. Реку и берега потряс оглушительный взрыв. Пронесшаяся воздушная волна железным кулаком ударила по людям и лошадям. Река осветилась красными, розовыми и желтыми вспышками, исторгая из себя клочья человеческих тел, оторванные головы, руки, ноги, куски одежды. Страшный фонтан взметнулся высоко в небо и осел, рассыпавшись мириадами капелек. Пыльное облако сменил водяной туман.

Лошадь Дюкра попятилась назад. Земля еще продолжала содрогаться после взрыва. Одного всадника выбросило из седла. Он катался по земле, зажимая руками уши.

Река бурлила. Десятки водоворотов кружили тела и обрубки тел. Налетевший ветер понес водяное облако прочь. «Голова» змеи с железными зубами перестала существовать. Погибли все, кто был в воде.

Рослый сапер что-то говорил. Звон в ушах мешал Дюкру расслышать. Историк напряг слух.

— Пятьдесят пять «шипучек». Многолетний запас Седьмой армии. Теперь на месте брода — глубокая канава.

Сапер удовлетворенно захохотал, затем его лицо вновь стало сумрачным.

— Ребята, отходим. Нам еще есть где покопаться.

Лист дернул Дюкра за рукав.

— Куда теперь, господин историк? — прошептал капрал. Историк глядел на красные водовороты, уносившие останки погибших. Вопрос Листа поразил его своей нелепостью.

«Куда теперь? Как будто где-то есть спокойный уголок, позволяющий хотя бы на время укрыться от ужаса и отчаяния!»

— Господин Дюкр, вы меня слышите?

— Слышу, капрал. Едем к месту сражения.

Перебравшись на западный берег, Кольтен и его клан Вороны ударили по тифанским копьеносцам и резко изменили ход сражения. Тифанцы смешались, загородившись семкийскими пехотинцами. Сейчас косматые семкийские воины падали под залпами виканских стрел.

Центр поля битвы занимала пехота Седьмой армии, отрезая семкийцам пути к отступлению. В какой-то сотне шагов застыла хорошо вооруженная пехота мятежников Гурана. Их командир явно не торопился бросать своих людей на подмогу соратникам. После взрыва брода соотношение сил значительно изменилось. Армия Камиста Рело осталась на восточном берегу. У Кольтена больше всего пострадали военные моряки и клан Горностая. Но основное ядро его армии оставалось сильным и боеспособным.

Клану Горностая было некогда скорбеть о потерях. Всадники неслись по каменистой равнине, преследуя остатки гуранской кавалерии.

В самой гуще сражения Дюкр заметил знамя «красных мечей». Он усмехнулся, представив, с какой яростью сражались семкийцы против «мезланских прихвостней». Ненависть застилала им разум. Семкийцы не жалели собственной крови. Меж тем «красных мечей» было не так уж и много — менее двух десятков. Наверное, остальных Бари Сетрал приберегал на случай непредвиденных обстоятельств.

— Я хочу подъехать еще ближе, — сказал Дюкр.

— Хорошо, — безропотно согласился капрал. — Тогда поднимемся вон на тот холм. Правда, мы окажемся в досягаемости лучников.

— Это сражение, капрал, а не прогулка.

Они поехали к позициям Седьмой армии. На невысоком холме развевалось пропыленное полковое знамя. Его охраняли трое седовласых солдат. Повсюду валялись тела убитых семкийцев.

«Совсем недавно здесь было очень жарко», — подумал Дюкр.

Приглядевшись, он увидел, что и эти трое тоже ранены.

Подъехав ближе, историк и капрал заметили четвертого. Тот неподвижно лежал на земле. Трое живых склонились над ним. По грязным щекам текли такие же грязные слезы. Приблизившись, историк спешился.

— Да вы просто герои, — крикнул Дюкр, перекрывая гул сражения, бушевавшего в нескольких десятках шагов.

Один из солдат поднял голову.

— А-а, историк императора. Эк тебя занесло! Помню, видел тебя в Фаларе. А может, на Виканских равнинах.

— Наверное, и там, и там. Семкийцы пытались подобраться к вашему знамени?

Солдат посмотрел на покосившийся шест с рваным, выгоревшим знаменем. Вопрос историка чем-то его задел.

— Думаешь, мы тут сражались за кусок тряпки на палке?

Он махнул в сторону погибшего товарища.

— Наш Нордо был дважды ранен. Вторая рана оказалась смертельной. Мы отбивались от взвода семкийских псов, чтобы Нордо смог умереть своей смертью. Эти поганые кочевники любят издеваться над ранеными. К счастью, мы уберегли Нордо.

Дюкр умолк, обдумывая слова солдата, потом спросил:

— Ты хочешь, чтобы я так и написал о вашем подвиге?

Седовласый солдат кивнул.

— Так и напиши, историк. Мы теперь не просто солдаты малазанской армии. Мы — люди Кольтена.

— Но ведь Кольтен служит империи.

— Кольтен — хитрая бестия, — усмехнулся солдат. — Но мы ему верим.

Ответ понравился Дюкру. Историк вновь влез в седло и продолжал наблюдать за сражением. Семкийцы были сломлены. Гуранская пехота не двигалась с места, предоставляя им одним гибнуть за «священное дело Дриджны». И они гибли. В этом их нельзя было упрекнуть.

Дюкр знал: вечером во вражеских лагерях не будет недостатка в злобных проклятиях по адресу «мезланских захватчиков». Пусть дерут глотки.

«Окончательная победа» над Кольтеном в очередной раз провалилась.

А Кольтен даже не дал своей победоносной армии отдохнуть. Едва сражение закончилось, он заставил солдат строить новые укрепления и чинить старые. Появились новые траншеи и новые караульные посты. Беженцев отвели на равнину к западу от бывшего брода. Их шатры стояли кучками, между которыми оставались широкие проезды. Туда загнали повозки с ранеными. Для лекарей и хирургов настала горячая пора.

Скот отогнали к югу — на травянистые склоны Барлийских холмов. Травы на известковых холмах не отличались сочностью пойменных, но иного выбора не было. Вместе с погонщиками и собаками туда же отправились виканцы из клана Глупого Пса.

Когда солнце скрылось за горизонтом, Кольтен созвал старших офицеров к себе в шатер.

Дюкр, которому неимоверно хотелось спать, сидел на походном стуле. Рядом стоял капрал Лист. Историк раздраженно слушал доклады командиров, погружаясь в дремоту. Лулль потерял половину своих моряков. Потери среди хиссарских гвардейцев, приданных ему, были еще выше. Пострадал и клан Горностая. Эти виканцы больше всего горевали по убитым лошадям. Что касается потерь Седьмой армии, капитаны Кеннед и Сульмар зачитывали списки убитых и раненых. Дюкр морщился, боясь, что эти скорбные реляции затянутся до ночи. Погибло немало младших офицеров и еще больше взводных сержантов. Оборонительным рубежам пришлось туго, особенно в начале дня, пока на подмогу не подошли «красные мечи» и клан Глупого Пса. Весть о гибели Бари Сетрала и его полка взбудоражила не только командование, но и многих солдат. «Красные мечи» сражались, как демоны, удерживая передние рубежи. Ценой собственных жизней они дали малазанским пехотинцам возможность перестроиться и вновь пойти в атаку. Даже Кольтен, недолюбливавший «красных мечей», был вынужден признать их доблесть.

В битве против семкийских шаманов Сормо потерял двоих сверстников, хотя Нил и Нетра остались живы.

— Нам повезло, — добавил юный колдун, по-взрослому сухо сообщив о потерях. — Семкийский бог оказался коварным Властителем. Шаманы стали простыми сосудами для его гнева, а каково придется их смертным телам — бога не волновало. Кто не выдерживал силы своего бога — мгновенно гибли.

— Чем меньше у семкийцев шаманов, тем лучше для нас, — заметил Лулль.

— Их бог найдет себе других, — возразил Сормо. Даже в жестах он все больше напоминал старика. Дюкр смотрел, как Сормо совсем не по-детски притиснул к закрытым глазам согнутые пальцы.

— С нашей стороны нужны самые решительные действия. Остальные выслушали это заявление молча, пока Кеннед не произнес:

— Мы не понимаем тебя, колдун.

— Произносить слова опасно. Их может подслушать мстительный вражеский бог, — сказал Балт. — Но если по-другому объяснить никак нельзя, тогда я скажу вместо тебя.

Юный колдун медленно кивнул. Балт отхлебнул из бурдюка.

— Камист Рело теперь двинется на север. В устье реки стоит город Секал. Там есть каменный мост. Но на это у него уйдет десять или одиннадцать дней.

— Нашими непосредственными противниками остаются гуранские пехотинцы и уцелевшие семкийцы, — сказал Сульмар. — Им даже не нужно вступать с нами в столкновение. Мы утомлены, и они просто возьмут нас измором.

Балт плотно сжал губы. Чувствовалось, Сульмар давно уже стоял у него поперек горла.

— Кольтен объявил завтрашний день днем отдыха. Он велел забить ослабевший скот, а также пустить в пищу убитых вражеских лошадей. Каждый солдат должен будет привести в порядок оружие и амуницию.

— Куда мы направимся теперь? По-прежнему в Убарид? — спросил Дюкр.

Собравшиеся молчали. Историк вглядывался в лица командиров, пытаясь заметить хоть искорку надежды.

— Убарид пал, — наконец сказал капитан Лулль.

— Откуда эти сведения? — встрепенулся историк.

— От одного из тифанских командиров. Ему было нечего терять: он умирал и потому сказал нам правду. Нетра подтвердила его слова. Малазанский флот покинул убаридскую гавань. Десятки тысяч беженцев устремились из города на северо-восток.

— Дополнительный камень на шею Кольтену. Особенно если там полно капризной знати, — недовольно бросил Кеннед.

— Но если не в Убарид, то куда? Какой еще город открыт для нас? — не мог успокоиться Дюкр.

— Только один. Арен, — спокойно ответил ему Балт.

— Безумие! — выдохнул историк. — Это двести лиг пути!

— Точнее, двести шестьдесят, — усмехнулся Лулль.

— Думаете, Пормкваль покинет город и двинется нам навстречу, расправляясь с мятежниками? Он вообще хоть знает о нашем существовании?

— О нашем существовании ему постарались донести. А вот насчет движения нам навстречу…

Балт не договорил и многозначительно пожал плечами.

— По пути сюда я встретил саперов. Все в слезах, — сообщил Лулль.

— В чем причина? Может, их неуловимый командир лежит на дне Секалы?

— Не угадал. У них кончились «шипучки». Да и «гарпунчики» с «огневушками» подходят к концу. Два ящика осталось. Саперы ревели так, будто схоронили всех родственников разом.

— Саперы хорошо постарались, — вставил Кольтен.

Балт кивнул.

— Да. Жаль, я не видел, как они взорвали переправу.

— Мы с капралом видели, — сказал Дюкр. — Не сожалейте. Победа всегда бывает слаще, если к ней не примешивается горечь воспоминаний. Думаю, вы со мной согласитесь.

Ощутив у себя на плече чью-то мягкую маленькую ладонь, Дюкр проснулся. В шатре было темно.

— Историк, вставай, — прошептал детский голос.

— Нетра, это ты? Сколько я спал?

— Наверное, часа два, — ответила юная колдунья. — Кольтен велел привести тебя. Идем.

Дюкр сел. Он настолько устал, что, вернувшись после совещания, едва сумел развернуть подстилку и накрыться одеялом. Одеяло было влажным от пота. Историк зябко поежился.

— Что случилось? — спросил он.

— Пока ничего. Но ты должен видеть. Вставай скорее. У нас мало времени.

Была глубокая ночь, однако лагерь не встретил Дюкра тишиной. Тысячи звуков сливались в один бесподобный хор, который можно услышать только в походном лагере после сражения. Где-то стонали раненые. Может, им не спалось, а может, над ними сейчас трудились лекари и хирурги. С юга доносилось мычание и блеяние скота. Отрывисто цокали копыта — дозорные объезжали лагерь. Откуда-то с севера доносились приглушенные стенания. Семкийцы оплакивали погибших.

Торопливо шагая вслед за юркой Нетрой по закоулкам виканского лагеря, Дюкр размышлял. Мысли его были невеселыми… Мертвые прошли через врата Клобука, оставив живым боль и горечь своего ухода. За свою долгую жизнь Дюкр повидал достаточно людей: аристократов, солдат, кочевников, торговцев, моряков. И у всех были свои ритуалы скорби по умершим и погибшим.

«В каких бы богов ни верил каждый из нас, нашим общим богом — нравится нам или нет — остается только Клобук. Он приходит к нам, принимая тысячи разных обличий. Когда его врата медленно закрываются за очередной душой, нам не вынести этой вечной тишины, и мы сотрясаем ее плачем, причитаниями, стонами. Как будто жалкими звуками можно вернуть тех, кто перешел по другую сторону жизни! Сегодня скорбят семкийцы и тифанцы. Радость заставляет нас идти в храмы и приносить благодарственные жертвы. Горе не нуждается ни в храмах, ни в жрецах. Горе само по себе священно».

— Нетра, а почему виканцы не оплакивают сегодня своих погибших?

— Кольтен запретил, — ответила девочка, не сбавляя шага.

— Почему?

— Спроси у него. С самого начала этого пути мы ни разу не оплакивали своих погибших.

— Но это же противоречит виканским обычаям. У вас тут три клана. Как ваши люди относятся к запрету Кольтена?

— Кольтен приказывает. Мы подчиняемся, — простодушно ответила юная колдунья.

Они добрались до границы виканского лагеря. Дальше тянулась так называемая дозорная полоса шириной в двадцать шагов. За нею начинались оборонительные стены, сооруженные из земли и ивняка. Из них торчали длинные шесты с заостренными концами. Всадник, приблизившийся к лагерю, рисковал распороть грудь и брюхо своей лошади. Вдоль стен ездили дозорные из клана Горностая, всматриваясь в темноту каменистой равнины.

На дозорной полосе стояли двое, худобой своей напоминая призраков, Дюкр их узнал: то были Сормо и Нил.

— А где же остальные? — спросил историк. — Вчера ты говорил, что погибли только двое.

— У остальных еще не настолько крепкое тело. Им нужен отдых, — ответил Сормо. — Мы трое — самые сильные из колдунов, потому мы и здесь.

Сормо шагнул вперед. Вокруг него дрожал воздух; сам тон его голоса просил о чем-то большем, чего Дюкр никак не мог ему дать.

— Дюкр, с которым я встретился впервые в шатре кочевников у стен Хиссара, слушай мои слова. Слушай внимательно. В них ты услышишь страх. Тебе тоже знаком страх, и я не хочу скрывать свой страх от тебя. Знай же: этой ночью меня одолевали сомнения.

Нетра встала по правую руку Сормо. Теперь три юных колдуна стояли лицом к историку.

— Сормо, зачем ты позвал меня? — спросил Дюкр. — Что должно произойти?

Вместо ответа Сормо Энат воздел руки.

Окружающее пространство изменилось. За спиной колдунов появились щебнистые склоны и каменистые равнины. Небо сделалось еще темнее. Дюкр стоял на холодной и влажной земле. Он взглянул под ноги: глинистые лужицы покрывал лед. От ледяных корок исходило разноцветное сияние. Небо при этом оставалось непроницаемо темным.

Подул холодный ветер. Из горла историка вырвался глухой возглас удивления. Дюкр попятился назад. Ему стало страшно. Среди зловонных, окрашенных кровью луж поднимался утес. Он становился все выше, превращаясь в гору. Гора росла, пока ее вершина не скрылась в тумане.

Дюкр присмотрелся. Гора тоже состояла из льда, в который были вплавлены изуродованные человеческие тела. По склону текла кровь, и вместе с ее потоками вниз скатывались обрывки кишок и внутренностей. Кровь образовала озеро, и куски мертвых тел стали его островами.

Потом все, что некогда было человеческой плотью, начало превращаться в студенистую массу, сквозь которую едва виднелись кости.

— Он пока внутри, но близок, — послышался сзади голос Сормо.

— Кто?

— Семкийский бог. Властитель из очень далекого прошлого. Когда-то он не смог противостоять чужой магии, и она его поглотила. Но он еще жив. Ты чувствуешь его гнев, историк?

— По-моему, я сейчас не в состоянии что-либо чувствовать. А чья эта магия?

— Джагатская. Джагаты защищались от вторжения людей, возводя ледяные преграды. Иногда это происходило мгновенно, иногда растягивалось надолго. Все зависело от джагатских замыслов. Бывало, лед сковывал целые континенты, уничтожая все и всех. Так погибли государства форкрулиев, удивительные механизмы и строения качен-шемалей и, естественно, жалкие лачуги тех, кому предстояло главенствовать в этом мире. Высшие ритуалы Омтоза Феллака — Пути джагатов — бессмертны. Запомни это, историк. Этот Путь появляется, исчезает, чтобы через какое-то время появиться снова. Сейчас в далеком краю опять пробуждается к жизни магия джагатов. Мои сны полны видений ледяных рек. Оттуда к нам придут новые беды и разрушения. Смерть пожнет новый, невиданный урожай.

Устами Сормо говорила седая древность, холодная и безжалостная. Дюкру показалось, что каждый камень вокруг, каждый уступ и сама гора пришли в движение и кружатся, кружатся в бессмысленном танце. Ледяной холод проник ему в кровь. Историк весь дрожал.

— Подумай о том, что сокрыто внутри льда, — продолжал Сормо. — Расхитители гробниц охотятся за сокровищами, а мудрецы охотятся за силой и потому ищут… лед.

— Они собираются, — сказала Нетра.

Дюкр заставил себя отвернуться от чудовищного льда, пропитанного кровью и смертью. Троих юных колдунов окружали вихри магической силы. Одни из них были яркими и пульсирующими, другие едва вспыхивали.

— Духи этой земли, — пояснил Сормо.

Нил переминался с ноги на ногу, как будто ему хотелось танцевать. На мальчишеском лице появилась мрачная улыбка.

— Плоть этого Властителя полна громадной силы. Духи голодны и хотят поживиться. Если мы их покормим, они будут обязаны нас отблагодарить.

Сормо опустил свою худенькую мальчишескую руку на плечо Дюкра.

— Знаешь ли ты, насколько тонок слой милосердия? Смотри, сколько жизней оборвал семкийский бог. Он не просто их убил.Это нечто другое, чему я не найду названия.

— А что ты скажешь о семкийских шаманах?

Сормо вздрогнул.

— Знания стоили им величайшей боли. Мы должны вырвать сердце у этого бога. У него страшное сердце. Оно пожирает плоть…

Колдун встряхнул головой.

— Мы бы не решились. Но Кольтен приказал.

— И вы подчинились.

Сормо кивнул.

Дюкр молчал. Чувствуя, что его молчание затягивается, он вздохнул и сказал:

— Я слышал твои сомнения, Сормо.

Лицо юного колдуна стало заметно спокойнее.

— Тогда закрой глаза, историк. Это будет… грязная работа.

За спиною Дюкра трещал и лопался лед. Холодные ярко-красные струи едва не сбили его с ног. Потом раздался неистовый, пронзительный крик.

Духи земли рванулись вперед. Из кровавого озера выбралось нечто черное, похожее на разложившийся труп. Неуклюже размахивая длинными, как у обезьяны, руками, черная фигура бросилась бежать.

Духи догнали ее и облепили. Раздался еще один крик. Последний. С семкийским богом было покончено.

Когда все четверо подходили к дозорной полосе, восточный край неба слегка порозовел. Лагерь уже проснулся. Ужасы вчерашнего дня остались в прошлом. Жизнь продолжалась. Дымили походные кузницы. На кольях растягивали шкуры, снятые с убитых лошадей. Рядом кипели большие закопченные котлы дубильщиков. Ремесленники из числа беженцев давно уже не вздыхали по своим удобным мастерским. За эти три месяца многие вообще забыли, что почти всю жизнь провели в городах.

Одежда Дюкра и троих колдунов была мокрой от древней крови и склизкой от кусочков человеческой плоти. Виканцы встретили их громогласными криками, которые быстро переросли в торжествующий рев, быстро разнесшийся по всему лагерю.

В семкийском лагере воцарилась зловещая тишина.

Землю покрывала роса. Ступая по ней, Дюкр ощущал биения силы. Но они рождали в его душе отнюдь не радостные чувства. Подойдя к лагерю, юные колдуны оставили его, разойдясь по сторонам.

Настроение духов земли непонятным образом передалось виканским псам, поднявшим громкий вой. Завывания были какими-то безжизненными и холодными. Дюкр замедлил шаг, вспоминая слова Сормо. «Лед, погребающий под собой целые континенты».

— Господин историк? Как хорошо, что мы вас встретили. Дюкр очнулся. Ему навстречу шли трое. Двоих он узнал: то были Нефарий и Тумлит. Вместе с ними шел невысокий полный человек в плаще из золотистой парчи. Плащ был явно с чужого плеча. Вероятно, его носил некто вдвое выше и тоньше нынешнего владельца. На этом коротышке плащ выглядел более чем нелепо.

Нефарий остановился, но складки кожи на щеках еще продолжали колыхаться. Одеяние аристократа утратило недавний лоск.

— Господин имперский историограф, мы желаем с вами поговорить, — заявил Нефарий.

Дюкр считал себя человеком выдержанным и терпимым. Однако бессонница, усталость и десяток иных причин толкали его предложить Нефарию убраться к Клобуку. Собрав последние остатки сил, Дюкр пробормотал:

— А нельзя ли в другой раз?

— Нет, мы должны говорить сейчас! — возразил третий аристократ. — Сколько можно отодвигать нужды Собрания знати? Кольтену на нас наплевать. Его варварское безразличие переходит всякие границы. Поэтому мы должны хоть как-то довести свои требования до сведения этого варвара!

Дюкр растерянно моргал, глядя на человека в золотистом плаще.

Тумлит решил выправить положение. Он откашлялся, вытер слезящиеся глаза (за это время его платок стал еще грязнее) и обратился к историку:

— Господин Дюкр, разрешите вам представить господина Ле-нестра, в недавнем прошлом — благочестивого жителя Сиалка.

— И не просто жителя! — писклявым голосом возразил Ле-нестр. — Я — единственный во всем Семиградии отпрыск древнего канесского рода. Мне принадлежит крупнейшее заведение по тончайшей выделке верблюжьих шкур, а также право вывозной торговли. Я возглавляю торговую гильдию Сиалка и имею широчайшие привилегии. Наместники кланялись мне в пояс. А теперь я дошел до того, что вынужден унижаться и просить какого-то замызганного, дурно пахнущего историка выслушать меня!

— Ленестр, успокойтесь! — воззвал к нему Тумлит. — Вы себе только повредите!

— Да за пощечину, которую мне отвесило какое-то гнусное ничтожество, воняющее погребом, раньше насаживали на крюк! Императрица еще пожалеет о своем милосердии к разной черни, когда до нее дойдут эти ужасающие известия!

— Какие именно? — спросил Дюкр.

Уместный вопрос историка заставил Ленестра побагроветь от ярости. Объяснения взял на себя Нефарий.

— Видите ли, господин Дюкр, Кольтен забрал у нас слуг. Он даже не спросил нашего разрешения. Его виканские прихвостни просто увели их с собой. Когда господин Ленестр попробовал возразить, какой-то виканский мужлан просто ударил его по лицу и сбил с ног. Думаете, нам вернули слуг? Нет. Мы даже не знаем, живы ли они. Это просто самоубийственно. И хуже всего, никто не дает нам ответа. Понимаете?

— Так вас тревожит судьба ваших слуг? — спросил Дюкр.

— Конечно! — пискнул Ленестр. — А кто приготовит нам еду? Кто будет чинить одежду, ставить шатры и греть нам воду для мытья? Чудовищное оскорбление!

— Разумеется, меня тревожит их судьба, — с печальной улыбкой произнес Тумлит, будто он не слышал тирады Ленестра.

Дюкр ему поверил.

— Я от вашего имени спрошу о них.

— Вы просто обязаны это сделать! — задыхаясь от ярости, потребовал Ленестр. — Причем немедленно!

— Когда сумеете, — добавил Тумлит.

Дюкр кивнул и повернулся, чтобы идти дальше.

— Мы еще не закончили разговор с вами! — крикнул ему вслед Ленестр.

— Закончили, — возразил Тумлит.

— Нет! Кто-то должен утихомирить этих псов! Я сойду с ума от их воя!

«Пусть лучше воют. Хуже, если они начнут кусать тебя за пятки».

Дюкр зашагал к своему шатру. Ему нестерпимо хотелось раздобыть горячей воды и дочиста отмыться. Чужая кровь застывала, превращаясь в отвратительную корку. Виканцы опасливо поглядывали на него, когда он шел мимо их шатров. Уже не одна рука начертила в воздухе знак, отвращающий злых духов. Дюкр опасался, что невольно стал вестником грядущих бед.

А виканские псы продолжали выть. Безжизненно. Безнадежно.

КНИГА ТРЕТЬЯ «Собачья упряжка»

Когда в ослепляющем танце пески закружились,

Явилась она из лица разъяренной богини.

Шаик. Бидиталъ

ГЛАВА 11

Если найти пожелаешь осколки костей тлан-имасов, ладонью песок зачерпни Священной пустыни Рараку.

Священная пустыня. Автор неизвестен

Кульп ощущал себя крысой, попавшей в громадный зал, где полно великанов и где его могут раздавить, даже не заметив. Никогда прежде магический Путь Меанас не был столь… населенным.

Кто же вторгся сюда? Откуда пожаловали непрошеные гости? Их сила была столь чужеродна, что Путь буквально ощетинился. И откуда в нем самом этот страх? Откуда чувство беспомощности? Куда ни глянь — следы пришельцев. Кульп не видел даже теней. Наоборот — все ощущения убеждали его, что сейчас он здесь один. Один на унылых серо-коричневых просторах, лишенных всяких признаков жизни. Но страх не проходил.

Кульп мысленно протянул невидимую руку и коснулся своего тела. Он был жив: призрачная рука ощутила тепло, подрагивание жил, по которым текла кровь, кости и, наконец, плоть. Его тело сидело, скрестив ноги, в капитанской каюте «Силанды», ловя на себе настороженные взгляды Гебория. Все остальные ждали на палубе, вглядываясь в безликий горизонт.

Один Клобук знает, почему корабль занесло в этот древний магический Путь и почему равнинное пространство превратилось в мутное мелководье. Обезглавленные гребцы могли еще тысячу лет гнать «Силанду» вперед. Окончательно сломаются весла, а обломки вместе с переборками корабля сгниют и превратятся в труху, но и тогда барабан будет неутомимо отбивать дробь, а спины — послушно сгибаться.

«Все мы к тому времени рассыплемся в прах. Нужно каким-то образом выбираться из этого Пути. Только каким?»

Кульп проклинал ограничения своего Пути. Серк, Деналь, Дрисс, да и все остальные Пути, доступные людям, быстро помогли бы найти желанный выход. Но не Меанас — Путь Теней и Иллюзий. Ни рек, ни морей, ни даже маленькой лужицы. Нахождение внутри Меанаса не давало магу никаких подсказок.

Мир, куда их занесло, явно подчинялся законам причины и следствия, и это было самым главным препятствием. Если бы они ехали в повозке, магические Пути обязательно вывели бы их на сухое пространство. Первичные стихии даже внутри Путей отличались постоянством: суша тяготела к суше, воздух — к воздуху, а вода — к воде.

Кульп слышал, что кое-кто из верховных магов находил способы обмануть эти нерушимые законы. Возможно, боги и иные Властители тоже обладали такими знаниями. Но для скромного боевого мага они были не более досягаемы, чем для трусливой крысы — молот в кузнице великанов.

Провести через свой Путь несколько человек — дело осуществимое, хотя и нелегкое. Но целый корабль! Удалившись в пределы Меанаса, Кульп надеялся на некое озарение, которое подскажет ему простое и изящное решение. Разве не говорил древний поэт Кельтат, прозванный Рыбаком, что поэзия и магия — суть кромки одного кинжала, вонзенного в сердце каждого человека? Только где она сейчас — поэзия Меанаса?

Нет, внутри своего Пути Кульп был столь же беспомощен, как и в капитанской каюте. Ну, хорошо, пусть не поэзия, пусть это будет обыкновенная логика.

«Если мне подвластны иллюзии, нужно уповать лишь на их помощь. Должен же быть какой-то способ обманом выскользнуть отсюда. Разве нельзя обмануть реальность, прикинувшись нереальностью?»

Пока маг размышлял, вокруг что-то изменилось. Он сразу же это почувствовал. Густой, застоялый воздух Меанаса, где даже тени казались сделанными из матового стекла, пришел в движение. По Пути двигалось что-то внушительное. Скорость тоже была внушительной.

Сознание Кульпа пронзила сумасшедшая мысль.

«Вот оно, изящество. Клянусь всеми лапами Фандри, это мне по силам! Поток, течение. Нужно пристроиться к волне, закрыться ею и двигаться следом. Пусть это не вода, но очень похоже на воду. Надеюсь, у меня получится».

Он видел, как Геборий испуганно отскочил, ударившись головой о низкую потолочную балку. Кульп вернулся в свое тело.

— Будем вырываться отсюда, Геборий. Скажите остальным, чтобы приготовились!

Старик культей почесывал ушибленный затылок.

— К чему готовиться?

— Ко всему.

Кульп раздвоился: одна его половина вернулась в Меанас и стала ждать появления Незваного. Кем бы он ни был, Незваный обладал такой силой, что угрожал взломать Путь. Вокруг Кульпа все сотрясалось, под ногами — тоже. Тени вблизи мага начали таять. Вряд ли это вторжение осталось незамеченным Повелителем Теней и его гончими. А может, магические Пути и впрямь живые, как утверждают некоторые маги?

Дерзостная пренебрежительность Незваного к законам Пути заставила Кульпа вспомнить о поездке в окрестности Хиссара, где Сормо тогда показал тлан-имасский ритуал… Как похоже! Неужели сюда проник странствующий или дивер? Это вполне допустимо, но сила! Кто из них обладает такой силой? Либо это Сын Тьмы Аномандер Рейк, либо Осрик. Оба из странствующих и оба отличаются крайней пренебрежительностью ко всему, что не связано с их персоной. Других имен Кульп не знал. Вероятно, их и не было, иначе он бы услышал. Так уж устроен мир, что воины говорят о героях, а маги — о Властителях.

Рейк сейчас на Генабакисе (правильнее сказать — над Генабакисом). Про Осрика говорили, что почти сто лет назад он отправился в далекие южные земли. Может, теперь возвращается? Осталось ждать совсем немного.

И Кульп дождался. Распластавшись на мягкой, безжизненной земле Меанаса, он задрал голову и увидел… дракона.

Дракон летел низко. Кульпу приходилось видеть драконов, но этот своим обликом отметал все прежние представления мага о драконах. Нет, это не Рейк и уж, конечно, не Осрик. Дракон был неимоверно костистым. Его шкура напоминала сухую акулью кожу. Размах крыльев значительно превосходил крылья Сына Тьмы, а ведь тот унаследовал кровь драконьей богини. Крылья неизвестного дракона были лишены изящества и плавности очертаний. Кульпу они напомнили помятые и увеличенные до гигантских размеров крылья летучей мыши. Квадратная, приплюснутая голова дракона была похожа на змеиную, однако глаза располагались значительно выше, чем у змеи. До этого момента Кульи думал, что все драконы имеют выступающий лоб. Незнакомец и здесь опроверг его представления: лоб и передняя часть морды находились на одной линии, опускавшейся до самой пасти и шеи.

Дракон был живым осколком древней, очень древней эпохи. Но живым ли? Все ощущения Кульпа говорили обратное. Драконы считались бессмертными. Этот же был… неумершим.

Дракон летел достаточно низко и, конечно же, заметил Кульпа. Маг сжался в комок, не зная, чего ждать. Дракон заметил его, однако внимание оказалось секундным и тут же сменилось прежним безразличием.

Древнее существо понеслось дальше, сопровождаемое пронзительным свистом ветра. Кульп быстро перевернулся на спину и прошептал одно из заклинаний, дающее некоторую власть над Меанасом. В небе обозначилась брешь, совсем неширокая. Сквозь нее едва могла пройти лошадь. За брешью была пустота, и потому свист ветра превратился в гул.

Сам Кульп находился между двумя мирами. Затаив дыхание, он следил, как густо облепленный илом нос «Силанды» соприкоснулся с брешью. Она стала шире, потом еще шире. Маг боялся, что мачта корабля не пройдет и остановит все движение… Нет.

«Я все-таки сделал невозможное!» — с ужасом и восхищением подумал Кульп.

Вокруг «Силанды» бурлила мутная, пенистая вода. Брешь становилась все шире, и туда вместе с кораблем устремилось и море. Водная стена, обрушивавшаяся на мага, выбила его из Меанаса. Он лежал на спине в капитанской каюте, где все гремело, скрипело и ходило ходуном.

Геборий успел наполовину выбраться из каюты. Увидев, что Кульп поднимается на ноги, бывший жрец Фенира одарил его гневным взглядом и крикнул:

— Что вы задумали? Вы хоть управляете всем этим разгулом?

— Представьте себе! — огрызнулся Кульп. — Я — не любитель безрассудств.

Не обращая внимания на падающую мебель, маг добрался до распахнутой двери и переступил через Гебория.

— Соберитесь с силами, Геборий! Мы рассчитываем на вас!

Вслед Кульпу понесся поток отборной брани.

Если Меанас допустил столь дерзкое перемещение Незваного внутри Пути, если не залатал брешь, едва та появилась…

«Боги милосердные, неужели я уничтожил свой же Путь? Ведь это грозит вселенским катаклизмом, который сметет не только нас и корабль. Неужели я сумел обмануть Меанас? А почему я удивляюсь? Разве не то же самое я делал всегда, но в значительно меньшей степени?»

Выбравшись на нижнюю палубу, Кульп поспешил к верхней. Геслер с Буяном по-прежнему находились возле рулевого весла. Оба дрожали от напряжения и, тем не менее, улыбались, будто дурни на деревенской ярмарке. Увидев мага, Геслер кивком головы показал ему вверх. Впереди летел знакомый дракон, покачивая длинным костлявым хвостом. Потом он повернул свою клиновидную голову. Черные, безжизненные глазницы скользнули по кораблю и людям.

Геслер вздрогнул. Кульп вцепился обеими руками в перила кормы. Брешь осталась далеко позади, но была все еще заметна, а значит… Нет, пока об этом лучше не думать. Оттуда по-прежнему хлестали потоки воды. И если они не растекались по сторонам… Возможно, растекались, но увидеть их мешали сгущавшиеся тени. Казалось, Меанас силился исцелить нанесенную ему рану.

«Эй, Повелитель Теней! — мысленно крикнул Кульп. — Ты и все прочие напыщенные Властители, привыкшие развлекаться нашими бедами! Слушайте, что я вам скажу. Может, я не верю ни в одного из вас, но вот вам лучше верить в меня. Слышите? Иллюзии — мой дар, и не советую вам сомневаться в этом!»

Не сводя глаз с бреши, Кульп широко расставил ноги, оторвался от перил и поднял руки.

«Брешь должна закрыться, и она закроется!»

Вокруг него задрожал воздух. Водные потоки ослабли. Кульп делал все, чтобы превратить иллюзии в реальность. У него дрожали руки и ноги. Лицо покрылось испариной, а спина взмокла.

Реальность стремительно возвращалась, иллюзии меркли. У Кульпа подгибались колени. Боясь упасть, он вновь схватился за перила. И все равно он падал. Сил не оставалось.

«Может, вот так она и приходит… смерть?»

Внешне это было похоже на сильный удар в затылок. Перед глазами Кульпа заплясали разноцветные звезды. Чужеродная сила окутала его, встряхнув и заставив подняться. Маг раскинул руки и вдруг почувствовал, что оторвался от горбатых досок палубы. Все та же сила удерживала его в воздухе, наполняя тело ледяным холодом.

Кульпа поразило: дракон вовсе не был его союзником. Более того, Незваный не желал действовать и тем не менее подчинился нелепым требованиям мага, влив в него свою силу. За первой ледяной волной пришла вторая.

Кульп вскрикнул. Боль обожгла его холодным огнем. Дракону не было дела до возможностей смертной плоти, и маг собственным телом постигал теперь этот урок.

Брешь затянулась, и сразу же все прочие силы устремились к Кульпу. Властители, услышав дерзкое заявление мага, торопились развлечься новым зрелищем.

«Вам нет дела до нашей жизни. Игра, вечная игра. Так будьте вы все прокляты! Все до одного! Больше я не собираюсь вам молиться. Слышите? Пусть Клобук приберет вас к себе!»

Боль ушла. Почуяв других зрителей, дракон оставил мага своим вниманием. Правда, Кульп так и висел в нескольких футах над палубой, беспомощно дрыгая ногами. Теперь он ощущал не безразличие Незваного, а откровенную злобу.

«Уж лучше, когда такие твари тебя не замечают».

Падение на грязную палубу тоже было неожиданным. Кульп ушиб колени.

«Орудие, ставшее негодным, отбрасывают».

Буян склонился к нему и протянул бурдюк с вином. Кульп жадно сделал несколько глотков. Пить дальше мешала приторная сладость вина.

— Мы плывем вслед за этим проклятым драконом, — сказал Буян. — И уже не по воде. Дыра полностью затянулась. Не знаю, маг, как это ты сделал, но у тебя получилось.

— Еще не до конца, — отозвался Кульп.

У мага дрожали руки. Поморщившись, он снова глотнул вина.

— Видел бы ты сейчас свое лицо, — усмехаясь, продолжал Буян. — Да и затылок тоже. Кто-то хорошенько тебе врезал.

— У меня и сейчас голова как мякиной набита.

— Зато вокруг тебя — голубоватое свечение. Знаешь, маг, такого я еще не видел. Рассказать в таверне — можно залиться бесплатным элем.

— Выходит, я наконец-то достиг бессмертия. Слышишь, Клобук?

— А встать сумеешь? — спросил Буян.

Кульп не стал отказываться от протянутой руки.

— Дай мне немного отдышаться. Потом я попробую вытащить нас из этого Пути в наш мир.

— Опять будет встряска?

— Надеюсь, что нет.

Фелисина стояла на носовой палубе и видела, как маг и Буян по очереди пили из бурдюка. Она тоже ощущала присутствие Властителей: холодное, безучастное внимание к кораблю и всем, кто на нем находился. Больше всего ее злил дракон с его ледяным шлейфом.

«А мы-то кто? Просто блохи, прицепившиеся к его шкуре».

Она повернулась вперед. В двух шагах от нее стоял Бодэн. Он тоже разглядывал дракона, слегка опираясь перевязанной рукой о перила. Воды за бортами «Силанды» не было. Но ведь корабль плыл. Все так же неутомимо вздымались и опускались весла, хотя сейчас «Силанда» двигалась быстрее. Кто-то помогал обезглавленным гребцам.

«И как мы вам, Властители? Горстка смертных со своими жалкими судьбами. Ничто нам не подвластно. Мы даже не в силах предугадать, когда и где закончится наше безумное путешествие. Правда, каждый из нас продолжает за что-то цепляться. Маг держится за свою магию, один из матросов — за каменный меч, двое других — за их веру в Фенира. Геборий… пожалуй, я немного ошиблась. Геборию не за что цепляться. А мне самой? Только за шрамы и конопатое лицо. Вот и все мои сокровища».

— Зверь готовится, — произнес Бодэн.

Фелисина усмехнулась. «Да, я забыла про нашего разбойника. У него есть тайны. Мелкие, ничтожные, но ему они кажутся значимыми».

— К чему готовится? — спросила она. — Ты никак еще и знаток драконов?

— Впереди что-то есть. Видишь, небо изменилось?

Бодэн был прав. На непроницаемой серой пеленой обозначилось пятно цвета красной меди. Оно ширилось, становясь темнее.

«Крикнуть нашему магу?» — подумала Фелисина.

Она не успела повернуться. Пятно ярко вспыхнуло и начало стремительно заполнять собой все небо. Сзади послышись сдавленные проклятия. Словно испуганные крысы, с борта «Силанды» разбегались… тени. Дракон поджал крылья и исчез в пылающей небесной топке.

Бодэн подхватил Фелисину на руки и прикрыл своим телом. Их окутало огнем, упавшим с неба.

«Дракон решил выжечь блох».

Бодэн защищал ее от огня, а пламя уже лизало его кожаную рубаху, спину, волосы. Он хрипло дышал. Потом Бодэн ринулся по проходу на нижнюю палубу. Фелисина слышала голоса. Мелькнул Геборий. Дым, окружавший старика, был таким же черным, как узоры его татуировки. Геборий ударился о перила палубы, затем опрокинулся и упал за борт.

«Силанда» горела.

Бодэн к этому времени достиг средней мачты. Из дыма вынырнул Кульп. Схватив разбойника за руку, маг что-то крикнул ему, стараясь перекричать гул и рев пламени. Но Бодэн как будто помешался. Он оттолкнул Кульпа, швырнув мага прямо в огонь.

Рыча от боли, Бодэн добрался до ступенек кормовой палубы и вскарабкался наверх. Матросов там не оказалось; либо огонь уже испепелил их, либо они умирали где-нибудь в трюме. Фелисина не пыталась вырваться из могучих рук Бодэна. Убедившись в невозможности спастись, она даже приветствовала наскоки огня, становившиеся все более частыми.

Не выпуская Фелисину, Бодэн перемахнул через перила и прыгнул.

Они упали на песок, по твердости своей напоминавший камень. Может, это и был камень. У Фелисины перехватило дыхание. Она лишь ощущала, что они с Бодэном катятся вниз по крутому склону. Их путь завершился на россыпи гладких округлых камешков. Огня вокруг не было.

Над головой ярко светило солнце. Медленно оседала пыль, поднятая их телами. Где-то совсем рядом жужжали мухи. Такой знакомый звук заставил Фелисину вздрогнуть.

«Мы вернулись. Мы — дома!»

Бодэн со стоном отполз в сторону, поскрипывая голышами. Разбойник сжег себе почти все волосы. Голова его имела цвет расплавленной бронзы. От рубахи остались почерневшие лоскуты, чем-то похожие на куски паутины. Кожа на спине потемнела. Сгорела и повязка на руке, обнажив распухшие, исцарапанные пальцы. Странно, что кожа разбойника нигде не потрескалась и не пошла волдырями. Фелисине показалось, будто огонь позолотил Бодэну спину.

Потом он начал подниматься. Каждое движение было медленным. Бодэн поморгал, глубоко втянул в себя воздух и оглядел себя.

«Что, ожидал чего-то другого? Тебе ведь не так уж и больно. Я это чувствую по твоему лицу. Ты остался жив, но что-то изменилось. Нет, не что-то. Все изменилось. И ты сам это чувствуешь. Неужели тебя невозможно убить, Бодэн?»

Бодэн поглядел на нее и наморщил лоб.

— Как видишь, мы живы, — сказала Фелисина.

Фелисина тоже встала. Они стояли на дне пересохшего ручья. Трудно сказать, когда в последний раз здесь текла вода. Сейчас о ней напоминали лишь увесистые камни, принесенные потоком. Ширина русла была не более пяти шагов, склоны вдвое превышали человеческий рост. Их слагали слои разноцветного песка.

Жара была нестерпимой. У Фелисины мгновенно взмокла спина.

— Как нам выбраться отсюда? — спросила Фелисина, будто в обязанность Бодэна входило отыскать удобное для подъема место.

— Принюхайся. Отатаралем нигде не пахнет? — вместо ответа спросил разбойник.

Фелисина похолодела. Неужели их опять вынесло на остров? Она принюхалась.

— Я не чувствую. А ты?

— Я тоже. Просто подумалось.

— Странные у тебя мысли, — сердито бросила она. — Что ж, давай теперь искать, как нам подняться наверх.

«Ты ждал, что я начну благодарить тебя за спасение моей жизни? Ждал, по глазам вижу. Хотя бы одного слова или даже взгляда. Не дождешься!»

Они побрели по каменистому руслу, сопровождаемые облаком мух и эхом собственных шагов.

— Я… потяжелел, — вдруг сказал Бодэн.

Фелисина изумленно вскинула голову.

— Как ты сказал?

— Потяжелел.

Бодэн осторожно растирал пальцы искалеченной руки.

— Я стал… плотнее, что ли. Не знаю, как это выразить. Но что-то изменилось.

«Что-то изменилось».

Фелисина взглянула на него, и у нее внутри зашевелилось странное чувство… Слезы, давно копившиеся и сдерживаемые… они были готовы прорваться наружу.

— Меня как будто прожгло до самых костей, — сказал Бодэн.

— А во мне ничего не изменилось, — дерзко возразила Фелисина.

Она повернулась и, не оглядываясь, пошла дальше. Бодэн двинулся следом.

Вскоре они увидели еще одно русло, боковое. Оно и вывело их наверх, на песчаную равнину. Словно сточенные зубы, среди песка поднимались каменистые холмы. Над ними и над всей равниной дрожал раскаленный воздух.

Вдали маячила человеческая фигура. Другая лежала рядом, не подавая признаков жизни.

— Да это же Геборий! — воскликнул Бодэн. Тогда кто другой? Жив он или мертв?

Геборий тоже заметил их, но продолжал стоять. Одежда на бывшем жреце Фенира сгорела почти дотла, однако татуированное тело совсем не пострадало.

— Смотри-ка, Бодэн, мы теперь с тобой оба лысые, — криво усмехнулся старик.

— Никак стали братьями? — язвительно спросила Фелисина. Она узнала лежащего. То был Кульп.

— Мертв? — спросила она.

— Не думаю, — возразил Геборий. — Он сильно ударился, когда падал. Но жить должен.

— Тогда буди его, — потребовала Фелисина. — Я не собираюсь печься тут и ждать, пока маг всласть выспится. Думаю, ты успел сообразить, что мы вновь угодили в пустыню. Прежде всего, у нас нет воды. Пищи и других необходимых припасов тоже нет. Наконец, мы даже не знаем, куда нас выбросило.

— Вот это я тебе могу сказать, девочка. Мы находимся в Семиградии.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, — ответил бывший жрец Фенира.

Кульп со стоном очнулся, потом сел. Одна рука мага осторожно дотронулась до шишки над левым глазом. Нельзя сказать, чтобы встреча с пустыней его обрадовала.

— А вон там расположилась Седьмая армия, — пошутила над ним Фелисина.

Маг было поверил, но затем догадался, что это шутка, и натянуто улыбнулся.

— Все шутишь, красавица.

Кульп встал, внимательно обвел глазами местность, потом запрокинул голову и принюхался.

— Семиградие, — вслед за Геборием повторил он.

— Почему у тебя не сгорели волосы? — полюбопытствовала Фелисина. — Смотрю, ты даже не обжегся.

— Ты хоть знаешь, по какому Пути двигался тот дракон? — спросил его Геборий.

— Клобук, наверное, знает, — ответил Кульп.

Он недоверчиво провел по спутанным волосам и убедился, что они целы.

— Возможно, один из Путей Хаоса. Может, два Пути схлестнулись и породили бурю. Не знаю. Такого я еще не видел, хотя мои слова немного значат. Я ведь не Властитель.

— Верно подмечено, — скривила губы Фелисина.

— А твои конопатины начали исчезать.

Фелисина сразу же забыла про свои колкости. Бодэн хмыкнул.

— Тебе смешно? — накинулась она на разбойника.

— Честно сказать, красивее ты от этого не стала.

— Хватит болтать, — прикрикнул на них Геборий. — Сейчас полдень, и до вечерней прохлады мы все основательно прожаримся. Нужно найти какое-нибудь укрытие.

— Кто-нибудь видел матросов? — спросил Кульп.

— Мертвы, — равнодушно ответила Фелисина. — Когда корабль загорелся, они были в трюме. Чем меньше ртов, тем лучше.

Никто не сказал на это ни слова.

Кульп повел их к дальней гряде холмов. Остальные послушно двинулись следом. Где-то через полчаса маг остановился.

— Прибавьте шагу. В воздухе пахнет песчаной бурей. Фелисина несколько раз шумно втянула воздух.

— А по-моему, в воздухе не пахнет ничем, кроме отвратительного пота. Бодэн, отойди подальше, не то я в обморок упаду.

— Он бы и рад отойти, если б смог, — пробормотал Геборий с явным сочувствием к разбойнику.

Бывший жрец смущенно кашлянул, будто сболтнул лишнего. Фелисина насторожилась и повернулась к разбойнику. Глазки Бодэна по-прежнему ничего не выражали.

— А-а, телохранитель, — понимающе кивнул Кульп. Голос его звучал холодно. Маг глядел на Гебория.

— Довольно недосказанности! Я хочу знать, кто такой Бодэн и насколько можно ему доверять. Пока Геслер и матросы были рядом, я не лез к вам с расспросами. Но теперь я должен знать. Итак, у этой капризной девчонки есть телохранитель. Почему? Вряд ли Бодэн добровольно согласился оберегать эту своенравную и жестокосердную особу. Значит, его наняли. Говорите, Геборий, кто она?

— Младшая сестра Таворы, — поморщившись, ответил Геборий.

— Какой Таворы? — не сразу понял Кульп. — Адъюнктессы? Но как она очутилась на каторге?

— Мог бы и догадаться, маг. Сестрица меня сослала, — усмехнулась Фелисина. — Ты прав: какая там добровольная охрана! Слыхал, наверное, про «очищение от высокородной скверны»? Мы были первыми, от кого очистилась империя.

Потрясенный маг повернулся к Бодэну.

— Выходит, ты — «коготь»?

Вокруг Кульпа заблестел воздух. «Открыл свой Путь», — догадалась Фелисина.

— Воплощенное сожаление адъюнктессы о содеянном, — с презрением добавил маг.

— Бодэн — не «коготь», — возразил Геборий.

— Тогда кто?

— Здесь я должен напомнить вам кое-какие сведения из истории.

— Только без длинных рассуждений, — попросил Кульп.

— Танцор и Угрюмая были вечными соперниками, — начал старик. — Танцору для ведения военных кампаний понадобилась вспомогательная тайная сила. Обладая известным чувством юмора, он назвал свою организацию «Коготки». Тут явный намек на имперский символ: когтистая лапа демона, охватившая шар. Угрюмая юмором никогда не отличалась. Она по-обезьяньи слизала у него принципы построения, зато название дала более внушительное — «Коготь». «Коготки» действовали за пределами империи. А «Коготь» сделался внутренним надзирателем. Точнее, гнездом шпионов и ассасинов.

— Насколько знаю, «когтей» вовсю используют и в военных делах, — сказал Кульп.

— Теперь да. Когда в отсутствие Келланведа и Танцора Угрюмая стала регентом, она повела охоту на «коготков», отправив против них своих любимцев. Предательство поначалу было едва заметным: помехи в выполнении миссий, приводящие к провалу последних. Но потом кто-то из «когтей» утратил бдительность, и игра Угрюмой выплыла наружу. И тогда обе силы сцепились не на жизнь, а на смерть.

— «Когти» победили.

Геборий кивнул.

— Угрюмая перекрестилась в Ласэну и стала императрицей. «Когти», будто жирные вороны, воссели на груде черепов, а «коготки» отправились вслед за Танцором. Либо вовсе исчезли, либо, если верить нескончаемым домыслам, спрятались так глубоко, что кажутся исчезнувшими.

Бывший жрец улыбнулся.

— То же, между прочим, говорят и про Танцора.

Фелисина впилась глазами в Бодэна.

«Значит, «коготок»? Только что общего может быть у моей высоко взлетевшей сестрицы с крохами безумцев, упорно цепляющихся за память о Келланведе и Танцоре? Что ж она не послала кого-нибудь из «когтей»? Или Таворе понадобилось, чтобы вообще никто не знал о ее посланце?»

— Мне с самого начала было тяжело все это видеть, — продолжал Геборий. — Заковать младшую сестру в кандалы, как обыкновенную узницу! До чего же Тавора стремилась показать себя образцом верности императрице.

— Не только себя, — вмешалась Фелисина. — Она хотела обелить весь Дом Паранов. Наш брат — генабакийский мятежник. Он восстал против империи вместе с Дуджеком Одноруким. Положение нашего Дома оказалось весьма… шатким.

— Но все пошло не так, как замышлялось, — сказал Геборий, тоже глядя Бодэна. — Фелисина ведь не должна была надолго задержаться в Макушке? Я верно угадал?

Бодэн мотнул головой.

— Невозможно вытащить того, кто не хочет идти.

Он замолчал, будто этими словами объяснялось все.

— Значит, «Коготки» по-прежнему существуют, — заключил Геборий. — И кто же вами командует?

— Никто, — ответил Бодэн. — Просто я родился в семье одного из «коготков». А тех, кто сам служил Танцору, можно пересчитать по пальцам. Все они либо очень стары, либо выжили из ума, либо и то и другое. Но кое-кто посвятил в тайну своих старших сыновей.

— В какую тайну? — спросил Геборий.

— Танцор не погиб. Как и Келланвед, он стал Властителем. Мой отец собственными глазами видел их восхождение. Это произошло в Малазе, в ночь Темной Луны.

Кульп недоверчиво хмыкал, однако Геборий медленно кивал в такт словам Бодэна.

— Мои предположения почти целиком совпали с твоим рассказом. Не думаю, чтобы это понравилось Ласэне. А может, она все знает или догадывается? Как ты сам думаешь?

Бодэн передернул плечами.

— В следующий раз непременно у нее спрошу.

— Я не просила о телохранителе и тем более не нуждаюсь в нем сейчас, — отчеканила Фелисина. — Прочь с моих глаз, Бодэн. А заботу сестрицы обо мне можешь отдать Клобуку. Во всяком случае, не забудь ему рассказать, когда будешь входить в его врата.

— Послушай, девочка…

— Замолчи, Геборий! Я ведь все равно не оставлю попыток тебя убить, Бодэн. Любым способом. Чтобы спасти свою шкуру, тебе придется убить меня. Поэтому уходи. Немедленно.

Могучий человек, которого Фелисина привыкла считать разбойником, удивил ее и на этот раз. Ничего не сказав остальным, он просто повернулся и пошел.

«Вот так. Он уходит. Уходит из моей жизни, не сказав ни слова».

Фелисина провожала Бодэна взглядом, и у нее вдруг защемило сердце.

— Ты до сих пор не поумнела, Фелисина, — накинулся на нее Геборий. — Пойми: он нам нужен, а мы ему — нет.

— Я готов пойти вместе с ним, — заявил Кульп. — Идемте, Геборий. Оставим эту злую ведьму здесь. Надеюсь, Клобук смилостивится над нею и быстро приберет к себе.

— Почему мы застряли? — топнула ногой Фелисина.

Кульп не желал на нее смотреть.

— Пошли, Геборий, пока не поздно. Я обещал Дюкру, что спасу вас. Я должен выполнить свое обещание. Решайтесь. Этой девчонке на всех плевать.

Бывший жрец Фенира обхватил себя культями рук.

— Видите ли, Кульп, я обязан ей жизнью.

— А я уж думала, ты об этом забыл, — процедила Фелисина.

Он покачал головой.

Кульп вздохнул.

— Ладно. Решение принято. Думаю, Бодэн без нас не пропадет. А теперь идемте дальше, пока я не расплавился. И как понимать ваши слова, Геборий, что Танцор до сих пор жив? Может, вы расскажете поподробнее? Знаете ли, меня это так ошеломило…

Фелисина не слушала их разговор.

«Твои ухищрения, дорогая сестрица, ничего не изменили. Твой посланец хладнокровно убил моего возлюбленного — единственного во всей Макушке человека, кто хоть как-то заботился обо мне. Заботы Бодэна не в счет. Я была его заданием, и не более. Но какого же чурбана ты избрала для слежки за мною! А с какой важностью он носит в себе отцовские тайны! Ты проиграла, Тавора. Я все равно тебя найду. Там, в моей кровавой реке. Это я тебе обещаю».

— … магии.

Произнесенное Кульпом слово мгновенно оборвало поток размышлений. Поймав на себе взгляд Фелисины, маг зашагал быстрее. Невзирая на зной, лицо его было бледным.

— О чем ты сейчас говорил?

— Я говорил, что буря, догоняющая нас, — магического происхождения.

Фелисина обернулась. Холмы, откуда они с Бодэном пришли, скрылись за песчаной завесой. Буря, словно чудовище, неотвратимо ползла вслед за ними.

— Нужно бежать, — тяжело дыша, сказал Геборий. — Если мы сумеем добраться до холмов…

— Теперь я знаю, где мы! — закричал Геборий. — Это Рараку! На нас движется вихрь Дриджны!

Впереди, в нескольких сотнях шагов, поднимались зубчатые, выветренные склоны холмов. Между ними темнели глубокие лощины.

Все трое бросились бежать, зная, что не сумеют вовремя достичь холмов. Вскоре ветер ударил им в спину. Еще через мгновение их плотно обступила песчаная стена.

— По правде говоря, мы должны были отправиться на поиски трупа Шаик.

Скрипач вопросительно уставился на Маппо.

— Трупа? Так она что… мертва? Как и когда это случилось?

«Неужели это ты, Калам? Не хочется верить».

— Искарал Паст утверждает, что ее убил отряд эрлитанских «красных мечей». Во всяком случае, так сказали ему карты.

— Вот уж не думал, что колода Драконов называет такие подробности.

— Я тоже в этом сомневаюсь.

Они сидели на каменных скамьях усыпальницы, расположенной двумя этажами ниже любимых помещений верховного жреца Тени. Скамьи стояли вдоль каменной стены с остатками росписи. Наверное, это были даже не скамьи, а катафалки для гробов.

Скрипач согнул ногу, наклонился и осторожно потрогал костяшками пальцев припухлость вокруг исцеленной кости.

«Эликсиры, мази… старик обещал чудеса, а все равно болит».

Настроение у сапера было неважное. Их поход откладывался со дня на день, и Искарал Паст постоянно находил новые поводы для задержки. Не далее как сегодня хитрый старик заявил, что им нужно обильнее запастись провизией. Чем-то этот жрец напомнил Скрипачу Быстрого Бена. Как и у взводного мага — замыслы внутри замыслов. Стоит распутать один клубок — тут же обнаруживаешь полдюжины других, настолько переплетенных, что руки опускаются. Бесконечные «если так… тогда эдак». А может, вся эта вереница причин и следствий и есть жизнь? И нечего убаюкивать себя сказками о каком-то предназначении людей!

От рассуждений Искарала Паста у Скрипача кружилась голова.

«Свести бы их с Быстрым Беном! Те еще колючки в заду. Оба туманно болтают про свой Тремолор. Ну хорошо, Дом Азата, родной братец Мертвого дома в Малазе. Разве это что-то объясняет? А хоть кто-нибудь знает, что на самом деле представляют собой эти Дома Азата?»

Если вдуматься — одни слухи да туманные намеки. Правильно делают жители Малаза: они едва ли не с детства учатся не замечать Мертвого дома. Если их спросить, что это за строение, ответят: «Обыкновенный заброшенный дом. Ничего особенного. Подумаешь, несколько привидений во дворе!» Вот только выражение глаз у них будет немного странным, словно недоговаривают чего-то.

А теперь еще этот Тремолор… Разумным людям и в голову не придет искать подобные «домики».

— Тебя что-то тревожит, воин? — участливо спросил Маппо Рант. — Если собрать все выражения твоего лица, хватило бы на целую стенную роспись в храме Дессембрия.

«Дессембрий. Дассем был его приверженцем».

— Наверное, я все-таки сказал нечто неприятное для твоих ушей, — добавил Маппо.

— Знаешь, у каждого наступает такое время, когда любые воспоминания неприятны. Похоже, оно наступило и у меня. Видно, старею я, трелль. И уже мало на что гожусь.

— И только это?

— Нет. Паст что-то задумал. Мы — часть его замысла. Не удивлюсь, если жрец решил нас погубить. Обычно я такие ловушки чуял заранее. Был у меня нюх на беду. А сейчас — как рукой по воде шлепаю. Одно знаю наверняка: он меня дурачит.

— Скорее всего, твои опасения касаются Апсалары, — помолчав, сказал Маппо.

— Угадал. Это-то меня и волнует. Сильно волнует. Девчонка достаточно хлебнула горя.

Масло в лампе почти догорело. Пятачок света заметно сузился. Трелль глядел на подмаргивающий фитиль, едва освещавший щербатые плитки пола.

— Я с тобой согласен, Скрипач: Паст что-то задумал. Не хочет ли он навязать Апсаларе роль?

— Какую еще роль?

— Пророчество Шаик говорит о возрождении… Сапер побледнел и упрямо замотал головой.

— Нет. Апсалара на такое не согласится. Эта земля для нее чужая, а вихрь Дриджны — пустые слова. Паст скоро сам убедится. Попомни мои слова: девчонка повернется к нему спиной.

Скрипач вскочил и начал расхаживать перед треллем. Шаги были совсем тихими. Им отвечало такое же тихое эхо.

— Если Шаик мертва, никаких возрождений не будет. Пусть Клобук роется в этих туманных пророчествах! Дриджна угаснет, а вихрь вернется в землю и будет спать еще тысячу лет. Или до очередного года Дриджны…

— А вот старик очень серьезно относится к мятежу, — сказал Маппо. — Он считает, что основные события еще впереди.

— Знать бы, сколько богов и Властителей втянуты в эту игру. Скажи, трелль, неужели Апсалара внешне похожа на Шаик?

Маппо неопределенно пожал своими мускулистыми плечами.

— Я видел Шаик всего один раз, и то издали. Не в пример местным женщинам, довольно хрупкая. Темноглазая. Не скажу, чтобы она была высокого роста или с каким-то особым лицом. Говорили, будто вся сила заключена в ее глазах. Темная и жестокая сила.

Он опять пожал плечами.

— Правда, Шаик была вдвое старше Апсалары. Еще припоминаю, волосами они похожи. Учти, Скрипач, Шаик не обещала, что возродится в прежнем своем облике. Достаточно некоторого сходства.

— Но Апсалара не собирается мстить Малазанской империи, — буркнул сапер, возобновив хождение взад-вперед.

— А что ты можешь сказать о том, кто владел ее сознанием?

— Отцепился он. Остались лишь воспоминания. К счастью, немного.

— Но с каждым днем Апсалара вспоминает что-то еще. Так?

Скрипач не ответил. Будь сейчас с ними Крокус, тут бы стены тряслись от его гнева. Парень просто звереет, если кто-то посягает на власть над Апсаларой. Горяч он, это правда. Жестоким его не назовешь, но сапер был уверен: узнай Крокус о замыслах Искарала Паста насчет Апсалары, он бы без раздумий попытался убить верховного жреца. А вот это скверно окончилось бы не только для Крокуса. Пытаться расправиться со жрецом в его логове — затея глупая и опасная.

Трелль прав: к Апсаларе возвращается память о прошлом. Причем воспоминания совсем не ужасают ее.

«Я надеялся, ей будет страшно вспоминать. Оказалось, что нет. Еще один тревожный признак».

Как Скрипач ни уверял Маппо, что Апсалара не захочет стать новой Шаик, полной уверенности у него не было.

Вместе с иными воспоминаниями к Апсаларе возвращалась и память о власти, которойона обладала. Много ли найдется что в нашем, что в иных мирах таких, кто останется равнодушным к посулам власти? Искарал Паст знает, какую струну затронуть и как преподнести девчонке свое предложение. «Стань возрожденной Шаик, и ты опрокинешь целую империю». Что-нибудь в этом роде, никак не меньше. Маппо вздохнул.

— Конечно, наши поиски могут завести нас… совсем не туда.

— Ты о чем? — насторожился Скрипач.

— О Пути Рук. Так называют союз странствующих и диверов. Паст к этому тоже причастен.

— Объясни, — потребовал сапер.

Маппо ткнул мясистым пальцем в пол.

— Глубоко под храмом есть нечто вроде зала. На плитках пола мы видели рисунки и письмена. В общем, все это похоже на колоду Драконов. Мы с Икарием ничего подобного еще не встречали. Если это и колода, то очень древняя. Вместо Домов там обозначены Владения. И силы там более яростные и необузданные. Первозданные стихии.

— Но при чем тут переместители душ?

— Прошлое — оно как ветхая книга. Чем ближе к началу, тем хуже сохранились страницы. Едва возьмешь их в руки — они распадаются в прах. Остаются жалкие кусочки с обрывками фраз, да и те на непонятном языке… Где-то на первых страницах этой книги рассказывалось о появлении странствующих и диверов. Да, Скрипач, они пришли из седой древности. Может, тебя удивит, но они гораздо древнее джагатов, форкрулиев, има-сов и качен-шемалей.

— Не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь?

— Ты просил объяснений? Тогда дослушай меня. Так вот, обычно переместители душ не выносят присутствия друг друга. Исключения редки, и сейчас я о них говорить не стану. Но что у странствующих, что у диверов есть одна неукротимая страсть. Страсть повелевать. Они мечтают командовать подобными себе, создать армию, а потом и империю. Как тебе такая империя? По-моему, страшнее не придумаешь.

Скрипач усмехнулся наивности Маппо.

— С чего ты взял, что империя странствующих и диверов была бы опаснее любой другой империи? Удивляюсь я твоим рассуждениям, трелль. Стоит появиться какому-нибудь сообществу — человеческому или другому, — его начинает разъедать зло. Оно растет, как опасная опухоль. Уж тебе ли не знать, что зло со временем становится еще злее. И постепенно все привыкают к нему, начинают считать обычным делом. Вся закавыка в том, что ко злу легче привыкнуть, чем вырвать его с корнем. Маппо ответил ему печальной улыбкой, какой взрослый встречает рассуждения несмышленыша, не знающего жизни.

— А ты бы мог быть оратором, Скрипач. Только я говорил про иное зло. Зло человеческих империй, при всех их ужасах, стремится к какому-то порядку. Зло переместителей душ несет с собой хаос. По сравнению с их притязаниями самые жестокие правители — просто дети.

Трелль в очередной раз передернул плечами, разминая затекшую спину.

— Переместители душ сейчас терпят друг друга по одной причине. Они ищут врата, ведущие в мир Властителей. Поверь, каждый странствующий или дивер мечтает сделаться богом над своими. Представляешь: бог странствующих и диверов? Это было бы пострашнее Клобука. И когда они обнаружат врата, начнется беспощадная битва за проникновение. Мы с Икарием считаем, что врата находятся здесь, глубоко под храмом. Искарал Паст делает все, только бы переместители душ до них не добрались. Вплоть до ложных дорог в пустыне, которые якобы ведут к вратам.

— И вам с Икарием он тоже отвел какую-то роль?

— Похоже, что так, — согласился Маппо. Он вдруг побледнел.

— Я думаю, старик знает о нас. Точнее, об Икарии. Он знает…

Что именно? Скрипача потянуло спросить, но он тут же подавил свое желание. Маппо едва ли ему расскажет. Икарий… Это имя было известно — не сказать, чтобы широко, но тем не менее известно. Полуджагат, вечный странник. Ходили слухи, что на его совести — разрушенные государства и истребленные народы. Икария называли хладнокровным и изощренным убийцей. Вспомнив обо всем этом, Скрипач поморщился. Икарий, которого он увидел, опровергал все эти слухи. Великодушный, внимательный, всегда готовый помочь. Может, слухи относились ко временам его молодости? В молодости каждого из нас кидает из одной крайности в другую. Сегодняшний Икарий был слишком мудрым, слишком побитым и поцарапанным жизнью, чтобы ввязываться в кровавые игры или драться за чью-то власть. Тогда какую ставку делал на него Паст?

— Сдается мне, для Паста вы с Икарием — последняя линия обороны, если вся эта ищущая шушера доберется сюда, — сказал Скрипач.

«Помешать им достичь врат — дело, конечно, хорошее, но вот последствия… О последствиях вообще лучше не думать».

— Может, и так, — мрачно согласился Маппо.

— Но вас тут никто не держит. Могли бы и уйти.

Трелль вымученно улыбнулся Скрипачу.

— У Икария есть и свои замыслы. Так что мы вынуждены оставаться.

Сапер почесал затылок.

— Как я понимаю, Паст уверен, что вы тоже не хотите вторжения переместителей душ в его башню, и потому уповает на вашу помощь. То есть он подловил вас на чувстве долга.

— Эта зацепка почти всегда срабатывает безотказно. На том же самом он может подловить и вас троих.

Скрипач нахмурился.

— Он раньше зубы обломает, чем заставит меня играть в свои игры. Конечно, мне, как любому солдату, втемяшивали в голову понятия о долге и чести. Но сейчас я не на войне, и Паст — не мой командир. У Крокуса есть долг только перед Апсаларой. А у нее…

Он осекся, не докончив фразы. Маппо протянул руку, дружески потрепав сапера по плечу.

— Понимаю. И в этом-то и скрыта главная причина всех твоих печалей, Скрипач. Я тебе искренне сочувствую.

— Ты говорил, что вы оба готовы сопровождать нас на поиски Тремолора.

— Да. Путешествие это опасное. Икарий сам вызвался сопровождать вас.

— Значит, Тремолор все-таки существует.

— Очень хочу в это верить.

— А сейчас, трелль, нам пора возвращаться наверх.

— Хочешь поделиться с друзьями своими раздумьями?

— Клобук тебя накрой! Конечно же, нет!

Трелль кивнул и встал. Скрипач что-то буркнул себе под нос.

— Ты о чем?

— Да лампа догорела, а мы и не заметили. Теперь придется топать в кромешной тьме.

Обитель Искарала Паста не понравилась Скрипачу сразу же, едва он очнулся и открыл глаза. Особенно тяжелые, покосившиеся стены нижних этажей. Казалось, они не выдерживают чудовищного груза, давящего сверху. Кое-где из потолочных щелей беспрестанно сыпалась пыль, собираясь на полу в высокие пирамиды. Бормоча проклятия, Скрипач ощупью шел за Маппо к винтовой лестнице.

Сапера и трелля сопровождало полдюжины бхокаралов. Каждая из этих крылатых тварей размахивала веником из веток. Невидимая пыль летела во все стороны, заставляя Скрипача чихать. «Подметание» бхокаралов ничуть не удивило сапера. Было бы даже странно, если бы крылатые обезьяны не подражали Искаралу Пасту, помешавшемуся на пауках.

Маппо пояснил Скрипачу, что бхокаралы очень преданны верховному жрецу, и преданность эта отнюдь не собачьего свойства. Крылатые твари поклоняются старику, как верующие поклоняются своему богу. И, подобно верующим, они делали Пасту приношения. Но поскольку у бхокаралов не было благовоний и фруктов, поскольку они не умели слагать молитвы и песнопения, большая часть этих приношений состояла из объедков, мочи и экскрементов. Бхокаралы доводили старика до исступления. Он громко проклинал их и везде таскал с собой мешок, наполненный камнями, чтобы при каждом удобном случае швырнуть камень в очередного «приверженца». Крылатые твари и это расценили по-своему. Они бережно собирали «подарки бога». Посчитав собирание камней «богоугодным» занятием, бхокаралы сами наполнили мешок Паста. Не далее как сегодня утром, проснувшись, старик обнаружил его возле своей головы и в ярости принялся швырять камни куда попало.

Идя к лестнице, Маппо наткнулся на ящик с факелами. Он зажег пару факелов, протянув один Скрипачу. Хотя трелль мог великолепно обойтись и без света, он пожалел сапера, который в темноте становился беспомощным, как малый ребенок.

У лестницы они остановились. Бхокаралы спустились на десяток ступеней ниже и затеяли нечто вроде спора.

— Здесь совсем недавно прошел Икарий, — сообщил Маппо.

— Магия сделала тебя более восприимчивым? — поинтересовался Скрипач.

— Не думаю. Я уже не одну сотню лет рядом с Икарием и научился его чувствовать.

— Ты говоришь про связующую нить?

— Таких нитей не одна. Их тысяча, — усмехнулся трелль.

— Скажи, ваша дружба… она тебя не тяготит? — осмелился спросить Скрипач.

— Есть ноши, которые таскаешь на своих плечах, не замечая их тяжести.

Несколько ступеней они прошли молча.

— Говорят, Икарий просто сам не свой от всего, что связано со временем. Это правда?

— Правда.

— А еще я слышал, он по всему миру понастроил разных диковинных механизмов, измеряющих время.

— И это правда.

— Наверное, Икарию кажется, что он близок к своей цели? Еще немного — и он найдет ответ. А ты делаешь все, чтобы помешать ему. Так? Это и есть твоя клятва, Маппо? Ты поклялся любым способом держать его в неведении?

— Не в полном неведении, а лишь в неведении насчет его прошлого.

— Знаешь, мне как-то не по себе от твоих слов, Маппо. Без прошлого жизнь теряет смысл.

— Теряет.

Скрипач замолчал, не решаясь продолжать расспросы. Он чувствовал, как больно и тяжело Маппо говорить об этом.

«Неужели Икарий сам никогда не задумывался, почему Маппо столько лет находится рядом с ним? И как вообще понимает этот полуджагат их дружбу? Без памяти о прошлом она — всего-навсего иллюзия; соглашение, которое покоится только на вере. И как, откуда у Икария появилось его нынешнее великодушие?»

Путь по выщербленным ступеням продолжался. Бхокаралы молча двигались следом.

Едва поднявшись наверх, Скрипач и Маппо услышали громкие крики. Эхо разносило их по всем углам.

— Крокус, — вздохнул Скрипач.

— И вряд ли молится, — усмехнулся Маппо, намекая на то, что крики неслись из алтаря.

Крокус был не один. Рядом находился Искарал Паст, которого парень крепко держал за воротник, прижав к пыльному алтарному камню. Вися в воздухе, Паст вяло сучил ногами. Тут же стояла Апсалара. Скрестив руки, она безучастно наблюдала за происходящим.

Скрипач осторожно тронул Крокуса за плечо.

— Парень, да ты его задушишь.

— Он этого заслуживает!

— Возможно. Кстати, ты не заметил, что вокруг вас собираются" тени?

— Скрипач прав, — сказала Апсалара. — Я тебе уже говорила. Ты и ахнуть не успеешь, как окажешься по другую сторону врат Клобука.

Даруджистанец задумался, потом отшвырнул Паста в сторону. Тяжело отдуваясь, верховный жрец отбежал к стене. Там он принялся отряхиваться.

— Ах, безудержность юности! — хриплым голосом заговорил Паст. — Помню, я тоже был таким, когда рос у тетушки Туллы. Я тогда решил осчастливить цыплят соломенными шляпками. Какие замечательные шляпки я им сплел, а цыплята не пожелали их носить. Я был обижен до глубины души.

Старик прищурился и подмигнул Крокусу.

— А ей будет очень к лицу моя новая соломенная шляпка. Вот увидишь.

Скрипач вовремя загородил Паста от атаки Крокуса. Вместе с Маппо они схватили парня за руки. Верховный жрец, по-детски хихикая, заковылял прочь. Правда, вскоре его хихиканья сменились кашлем. Издали могло показаться, будто Паст внезапно ослеп. Он шарил рукой по стене. Убедившись, что стена не исчезла, верховный жрец прислонился к ней и стал вытирать глаза.

— Представляете, он хочет, чтобы Апсалара… — сердито начал Крокус.

— Мы знаем, — перебил его Скрипач. — Видишь ли, тут решать не нам, а ей самой.

Услышав эти слова, Маппо удивленно поглядел на него.

«Думаешь, во мне проснулась запоздалая мудрость? Может, и так. Но я наконец понял, что нечего спасать девчонку от ее судьбы».

— Я уже однажды была орудием Властителя, — сказала Апсалара. — И никогда добровольно не соглашусь на это снова.

— Тебя никто не собирается делать орудием, — проверещал Искарал Паст, пускаясь в странный танец. — Ты будешь вести за собой! Повелевать! Диктовать свою волю и навязывать условия! Тебе будет позволено все. Ты сможешь вести себя как капризный, избалованный ребенок, и никто не посмеет сказать тебе ни слова. Более того, люди будут превозносить твои выходки.

Паст внезапно оборвал свой танец, втянул голову в плечи и прошептал:

— Ну кто устоит перед такими соблазнительными приманками? Неограниченные возможности при полной свободе вести себя как угодно. Посмотрите! Она уже колеблется. Я вижу это по глазам!

— Ошибаешься, старик, — холодно бросила ему Апсалара.

— Нет, красавица! Я же чувствую, как ты ловишь мои мысли. Тень Веревки по-прежнему внутри тебя. Такие узы не разорвать! Боги, до чего же я ловко все придумал!

Апсалара поморщилась и двинулась прочь. Искарал Паст поспешил за нею. Скрипач крепко схватил Крокуса за руку.

— Девчонка сумеет постоять за себя, — сказал сапер. — По-моему, это всем ясно. Или ты сомневаешься?

— Тут больше загадок, чем вы думаете, — произнес Маппо, хмуро глядя на дверь, за которой скрылись Апсалара и Паст.

Вскоре дверь опять распахнулась. На пороге стоял Икарий в насквозь пропыленном плаще. Пыль выбелила и его зеленоватое лицо. Поймав вопросительный взгляд Маппо, полуджагат сказал:

— Он покинул храм. Я шел за ним по следу до самой кромки бури.

— Вы о ком? — не понял Скрипач.

— О слуге Паста, — ответил Маппо и посмотрел на Крокуса. — Мы думаем, этот слуга — отец Апсалары.

— Но разве он однорукий? — выкрикнул Крокус.

— Нет, — спокойно ответил ему Икарий. — Зато слуга Паста — рыбак. Мы нашли его лодку, когда спускались вниз. К тому же он говорит по-малазански.

Крокус отчаянно мотал головой, не желая верить.

— Ее отец потерял руку при осаде Ли Хенга. Вместе с другими мятежниками он оборонял городские стены. Но имперская армия отбила город. Они стреляли по стене зажигательными стрелами. Одна стрела угодила ему в руку. Пока огонь тушили, рука сгорела.

— Когда боги вмешиваются в дела смертных… — Маппо умолк, словно что-то вспоминал. — Одна рука у слуги как будто… моложе другой. Ты этого не видел, Крокус, а мы с Икарием видели. И еще. Едва вы появились здесь, слуга перестал попадаться нам на глаза. Паст прятал его, и прежде всего от вас троих. Как ты думаешь, почему?

Крокус молчал.

— Разве не Повелитель Теней был первым, кто решил сделать Апсалару своим орудием? — подхватил Маппо. — А потом, когда Котиллион завладел ее сознанием, Амманас мог точно так же завладеть его сознанием. Бесполезно доискиваться причин. Повелитель Теней отличается крайней скрытностью своих замыслов. Но такое вполне могло произойти.

Крокус побледнел. Он рассеянно глядел на открытую дверь.

— Орудие с несколькими рычагами, — прошептал он. Скрипач мгновенно понял смысл его слов и повернулся к Икарию.

— Ты сказал, следы слуги уходят вглубь вихря Дриджны. Обозначено ли место, где должна возродиться Шаик?

— Паст говорил, что тело Шаик остается там, где она приняла смерть от рук «красных мечей».

— И это место находится внутри бури?

Икарий кивнул.

Крокус стоял со сжатыми кулаками.

— Вы послушайте, что этот двуногий паук ей сейчас говорит! «Возродись, и ты снова будешь вместе со своим отцом».

— Ну да: одну жизнь отдаешь, другую получаешь взамен, — пробормотал Маппо.

Его взгляд остановился на Скрипаче.

— Ты достаточно поправился, чтобы двинуться на поиски слуги?

Скрипач кивнул.

— Могу ехать верхом, идти пешком. Если понадобится, могу ползти.

— Тогда готовься к отъезду. Я соберу все необходимое.

Войдя в комнатку, где хранились их походные мешки и прочее снаряжение, Маппо достал свой мешок и присел на корточки. Развязав тесемки, он запустил руку внутрь. Наконец пальцы нашарили искомое — предмет, завернутый в лосиную кожу. Трелль извлек предмет, затем развернул провощенную кожу. Она скрывала трубчатую кость длиной в половину его руки. Время до блеска отполировало золотистую поверхность кости. С одного конца кость была обмотана кожаным ремешком, позволяющим держать ее обеими руками. Другой конец стягивал железный обруч, из которого торчали крупные заостренные зубы — каждый размером с большой палец трелля.

Магия этого оружия не ослабла со временем. Силы, вложенные в него семью трелльскими ведьмами, по-прежнему дремали внутри, ожидая приказа. Кость нашли в горном ручье. Вода, насыщенная солями, сделала ее твердой, как железо, и такой же тяжелой. Помимо этой кости там были и другие останки неведомого зверя. Клан Маппо забрал их себе и, наполнив магической силой, бережно хранил в качестве особых реликвий.

Только один раз Маппо видел, как все кости сложили вместе. Зверь, которому они принадлежали, был вдвое крупнее равнинных медведей. Трелля тогда поразили могучие челюсти с перекрещенными зубами. Берцовая кость (ее-то сейчас Маппо и держал в руках) внешне напоминала птичью, но значительно превосходила птичьи кости и по величине, и по тяжести. В местах прикрепления жил остались выступы.

У Маппо начали дрожать руки.

— Дружище, я не припомню, чтобы ты когда-нибудь пускал в ход это оружие, — раздался за спиной голос Икария.

Маппо не хотелось оборачиваться. Он закрыл глаза и ответил:

— Да, Икарий. «Где тебе помнить?»

— Я не перестаю удивляться, сколько всего у тебя понапихано в этот старый мешок, — продолжал Икарий.

«А это еще одна уловка клановых ведьм. Тебе и невдомек, что внутри мешка скрывается… маленький магический Путь. Правда, они говорили, что его мне хватит на месяц или на два. Но не на несколько веков».

Маппо повернул кость.

«В этих костях уже содержалась сила. Ведьмы лишь дополнили ее. Быть может, кость каким-то образом питает силой магический Путь внутри мешка. Или это сделали… сердитые люди, которых я туда запихивал, когда они мне слишком уж досаждали. И куда они все подевались?»

Маппо вновь бережно завернул кость в лосиную кожу, убрал в мешок и плотно завязал тесемки. Потом он встал и улыбнулся Икарию.

Полуджагат проверял свое оружие.

— Кажется, с нашими поисками Тремолора придется обождать, — сказал он. — Апсалара одна отправилась вслед за отцом.

— Поиски должны привести ее туда, где лежит тело Шаик.

— Нам тоже нужно уходить отсюда, — заявил Икарий. — Может, мы сумеем помешать намерениям Искарала Паста.

— Не только Паста, но и пустынной богини. Кто знает, какой облик она приняла? Вдруг Паст — одна из ее масок?

Икарий почесал лоб.

— Шаик провозгласили пророчицей Дриджны едва ли не сразу после рождения. Представляешь, она сорок лет безвылазно просидела в Рараку, готовясь к этому году… Рараку — суровое место. Сорок лет могут иссушить силы кого угодно, даже избранницы. Возможно, Шаик и не должна была возглавить поход Дриджны. На нее возлагались лишь приготовления. А война… для этого требуется молодая, свежая кровь.

— Помнишь, Скрипач рассказывал нам, что Котиллион не собирался отказываться от своей власти над Апсаларой? Его заставил Аномандер Рейк. Значит, замыслы Котиллиона простирались дальше. Возможно, он намеревался поместить Апсалару как можно ближе к императрице.

— Все так и думают, — согласился Маппо. — Искарал Паст — верховный жрец Тени. Каким бы ловким и хитрым он ни был, Повелитель Теней и Котиллион намного его хитрее. Смотри, что получается. Будь сейчас Апсалара под властью Котиллиона, ей бы ни за что не подобраться к Ласэне. «Когти» сразу бы ее учуяли, не говоря уже об адъюнктессе, имеющей отатаральский меч. А в своем нынешнем состоянии Апсалара вряд ли вызовет подозрения. Котиллион прекрасно понимает, что ее сознание значительно изменилось. Ей все равно не стать прежней девочкой из рыбачьей деревушки.

— Получается, уловка внутри уловки? Ты говорил об этом со Скрипачом?

Маппо покачал головой.

— Я могу ошибаться. Возможно, владыки мира Тени просто решили воспользоваться слиянием в своих целях. Я не перестаю удивляться, почему воспоминания возвращаются к Апсаларе столь быстро и… безболезненно.

— И мы с тобой причастны ко всему этому?

— Не знаю.

— Итак, предположим, Апсалара становится воплощением Шаик. Шаик разбивает малазанские войска и освобождает Семиградие. Ласэна вынуждена взять командование на себя. Она приплывает сюда вместе с армией, чтобы усмирить мятежные города.

— И тогда новоявленная Шаик, у которой сохранились знания и опыт, переданные ей Котиллионом, убивает Ласэну. Наступает конец империи.

— Конец? — удивился Икарий. — Скорее другое: появляется новый император или императрица под покровительством Дома Тени…

— Пугающая мысль, — поежился Маппо.

— Почему?

— Я вдруг представил себе императором… Искарала Паста.

Он встряхнул головой, поднял мешок и закинул себе на плечо.

— Знаешь, дружище, пусть этот разговор пока останется между нами.

Икарий кивнул.

— Но я еще не все тебе сказал.

— Так говори.

— Я чувствую, что почти вспомнил, кем я был. Ведь Тремолор связан со временем.

— Я тоже это слышал, хотя, честно говоря, не понимаю, что ты рассчитываешь там найти.

— Ответы. О себе самом. О своей жизни. Как ты думаешь, Маппо: если я узнаю о своем прошлом, это меня изменит?

— Но почему ты спрашиваешь у меня?

Икарий улыбнулся.

— Потому что все мои воспоминания скрыты в тебе. Но ты не хочешь поделиться ими со мной.

«Вот и опять мы подходим все к знакомой точке».

— То, каков ты сейчас, не зависит ни от меня, ни от моей памяти. Тебе нужна твоя собственная память, а не заимствованная у других. Я сопровождаю тебя в поисках, и только. Если тебе суждено узнать правду, ты ее обязательно узнаешь.

Икарий рассеянно кивал.

— Понимаешь, Маппо, я почему-то чувствую, что ты являешься частью той скрытой правды.

У трелля похолодело сердце.

«Он сейчас ближе к разгадке, чем когда-либо. Уж не близость ли Тремолора подталкивает его, заставляя открыть запертые врата?»

— Если мы найдем Тремолор, тебе придется принять решение.

— Думаю, что да.

Они долго глядели друг на друга, стремясь прочесть что-либо по мимолетному выражению глаз или едва заметному движению лица. Но все оставалось по-прежнему: один невинно вопрошал, другой, как мог, скрывал разрушительные знания.

«Наша дружба являет собой некое равновесие сил, хотя мы сами удивляемся, что может нас связывать».

— Пора, Маппо, — сказал Икарий, прекращая эту «игру глаз». — Нас заждались.

Скрипач ждал у подножия утеса, восседая на своем гралийском жеребце. Бхокаралы сгрудились возле дверей храма. С криком и верещанием они скакали вокруг навьюченного мула, стремясь всячески ему досадить. Бедный мул отбрыкивался от них, как мог. Искарал Паст, наполовину высунувшись из башенного окна, стал швырять в бхокаралов камни. Все они летели мимо.

Глядя на Маппо и Икария, сапер чувствовал: что-то изменилось. Внешне оба продолжали дружно заниматься последними приготовлениями. Но между ними появилась какая-то внутренняя недосказанность.

«Мы все меняемся, только у других это виднее», — подумал он.

Скрипач перевел взгляд на Крокуса. Парню досталась одна из уцелевших лошадей. Крокусу не терпелось поскорее двинуться вдогонку за Апсаларой. Горячность оставалась прежней, но и в нем тоже что-то бесповоротно изменилось. Изменилось даже с того времени, когда в алтарной Крокус едва не придушил Искрала Паста. Парень… повзрослел и стал менее предсказуемым.

Близился вечер. Небо было пыльно-охристого цвета, напоминая об остатках вихря Дриджны, бушевавшего теперь в десяти лигах отсюда. После прохлады внутренних помещений храма жара вновь напомнила о себе. Лоб Скрипача мгновенно покрылся потом.

Заметив, что один из бхокаралов запутался в веревках поклажи, Маппо освободил пленника. Тот отблагодарил трелля, цапнув за руку, и с торжествующим воплем бросился к сородичам.

— Поезжайте впереди. Мы за вами, — сказал Скрипач, обращаясь к Маппо.

Маппо кивнул. Не оборачиваясь, они с Икарием поехали по тропе.

Скрипач даже обрадовался, что никто из двоих не увидел сцены прощания. Бхокаралы облепили всю башню, размахивая конечностями и хвостами. Искарал Паст едва не вывалился из окна, пытаясь своей метлой дотянуться до ближайшего крылатого проказника.

Армия изменника Корболо Дэма, переметнувшегося к мятежникам, заняла позиции на травянистых холмах у южного края равнины. На вершине каждого холма стояли командные шатры и шесты со знаменами разных племен и самопровозглашенных полков. Между холмами располагались шатры солдат, а также обширные стада скота и табуны лошадей.

Сторожевые посты окаймляли три неровные цепи столбов с распятыми пленниками. Над каждым из них кружили хищные птицы, ризанские ящерицы и бабочки-плащовки.

Калам затаился в траве. Отсюда до столбов, возвышавшихся над земляными укреплениями и траншеями, было менее пятидесяти шагов. Жаркая земля пахла пылью и полынью. Букашки неутомимо ползали по его ладоням и локтям. Ассасину было не до них. Он безотрывно глядел на ближайший столб.

Там висел малазанский мальчишка не старше тринадцати лет. Плащовки густо облепили ему руки, отчего те стали похожими на крылья. Мальчишку прибили за запястья и лодыжки. Самих гвоздей не было видно — их скрывали грозди ризанских ящериц. Лицо жертвы превратилось в кровавую лепешку без носа и глаз. Но жизнь еще не покинула изуродованное тело.

Зрелище впечаталось Каламу в самое сердце. У него онемели руки и ноги, словно вместе с жизнью юного малазанца уходила и его собственная.

«Я не могу его спасти. Я даже не могу его убить, чтобы прекратить страдания. Я бессилен помочь и этому мальчишке, и всем остальным малазанцам, распятым на столбах. Бессилен».

Сознание своего бессилия грозило свести Калама с ума. Ассасин по-настоящему боялся только одного — беспомощности. Не беспомощности узника или пытаемой жертвы — он на себе познал и то и другое. Пытки способны сломить кого угодно. Калама ужасала беспомощность наблюдателя, неспособного вмешаться… Вместе с этим ощущением пришло другое — ощущение собственной никчемности, невозможности что-либо изменить.

«Я ничего не могу. Ничего».

Калам смотрел в пустые мальчишечьи глазницы. Можно подползти ближе. Совсем близко. Можно коснуться губами шершавого лба этого мальчишки. А дальше? Прошептать лживые утешительные слова? Сказать ему: «Ты умираешь, как настоящий герой. Ты сопротивляешься до последнего, ибо твоя жизнь — единственное твое оружие и ты не складываешь его перед врагами»? Что еще говорят в таких случаях? «Верь, мальчик, ты не одинок»… Вранье. Чудовищное, постыдное вранье. Мальчишка совсем одинок. Его бросили наедине с уходящей жизнью. Еще немного, и вытекут последние ее капли. Тело превратится в труп, труп начнет гнить… Вся страшная правда в том, что этого мальчишку уже забыли. Кто он? Безликая жертва войны. Одна из многих.

Империя отомстит… если сможет. Империя умеет мстить. «Беды, на которые вы обрекаете нас и наших близких, мы вернем вам в десятикратном размере». Если он сумеет убить Ласэну, ее место займет более гибкий и мудрый правитель, который турнет напыщенных бездарей раньше, чем империя столкнется с очередной войной. У него и Быстрого Бена есть кое-какие замыслы на этот счет. Конечно, если все пойдет так, как они рассчитывают. Но этому мальчишке и его собратьям по несчастью будет уже все равно.

Калам медленно выдохнул скопившийся воздух и только сейчас заметил, что лежит на муравейнике.

«Я вломился в их мир, как бог, и муравьям это не понравилось. Мы тоже не любим, когда боги вторгаются в наш мир. У нас гораздо больше общего с муравьями, чем думают разные ученые головы».

Он стал отползать обратно.

«Не смей раскисать, — приказал он себе. — Это не первое ужасное зрелище в твоей жизни. И не последнее. Часть солдатской повседневности. К этому привыкают. Недаром многие солдаты сходят с ума от мирной жизни. А сам-то я выдержу жизнь без сражений?»

Выдавливая из сознания будоражащие мысли, Калам обогнул холм. Столбы с казненными исчезли из виду. Ассасин пристально вглядывался в окрестности. Никаких признаков Апта. Демон напрочь исчез. Оставив поиски, Калам поднялся, но выпрямляться во весь рост не стал. Пригибаясь, он двинулся к тополиной роще, где его ждали остальные.

Навстречу из кустарников поднялась Минала с арбалетом в руках. Калам покачал головой. Они молча протиснулись сквозь густые тополиные ветви и вышли к лагерю.

Кенеба мучил очередной приступ горячки. Над ним склонилась Сельва. Ее глаза были полны растерянности и страха. Она прижимала ко лбу мужа мокрую тряпку и что-то шептала, стараясь хоть как-то унять его судорожные метания. Ванеб и Кесен стояли поблизости и делали вид, будто проверяют упряжь лошадей.

Минала осторожно разрядила арбалет.

— Ну что, плохи наши дела? — спросила она.

Калам ответил не сразу. Он вылавливал последних муравьев, забравшихся под одежду. Чувствуя, что она ждет ответа, ассасин вздохнул.

— Мы не сумеем их обойти. Я видел знамена западных племен. Их лагерей становится все больше. Если идти на запад, стычки неминуемы. А на востоке нам встретятся города и деревни, уже захваченные мятежниками. Весь горизонт в дыму.

Минала откинула волосы с лица. Светло-серые глаза смотрели сурово и недоверчиво.

— Если все обстоит так, как ты говоришь, мы могли бы отправиться на юг. В случае чего ты бы выдал себя за солдата Дриджны, а ночью провел бы нас через вражеские позиции.

— Это не так просто, как ты думаешь, — усмехнулся Калам. — В лагерях есть маги.

«Ты еще не знаешь, что я держал в руках книгу Дриджны. Это как отметина»

— Тебе ли бояться магов? — удивилась Минала. — Ты же не Властитель, чтобы они тебя сразу почуяли.

Ассасин молча развязал свой походный мешок и стал рыться в содержимом.

— Ты так и не ответил мне, капрал, — не отставала Минала. — К чему вся эта напускная важность? Мы не вправе лезть тебе в душу, но мне кажется, ты что-то скрываешь от нас. Почему? Ты нам не доверяешь?

— Магия, — пробормотал Калам, доставая из мешка невзрачный камешек. — И не моя, а Быстрого Бена.

— Камень как камень. При чем тут магия?

— Будь это граненый самоцвет или золотая безделушка, ты бы скорее мне поверила. Но маги не настолько глупы, чтобы наделять силой драгоценности. Сама подумай, кому взбредет в голову красть обыкновенный камень?

— Я слышала другое.

— Как же, в мире полно легенд о магических драгоценных камнях. Их тоже хватает. Но у них другое предназначение. Через них можно следить за нужным человеком. Маг способен узнать, где находится этот человек, и даже увидеть его, воспользовавшись магическим камнем. Кстати, такие камни — любимое орудие «когтей».

Калам подбросил камень в воздух, поймал. Лицо ассасина вновь стало серьезным.

— Этот камень предназначался на крайний случай.

«И не здесь, а в императорском дворце в Анте», — мысленно добавил он.

— И на что он годится? — спросила Минала. Ассасин растерянно поморщился.

«Сам не знаю. Быстрый Бен не любит вдаваться в подробности. Дал мне этот камень и сказал: "Вот тебе, Калам, нужная карта в рукаве. Она поможет тебе попасть в тронный зал". И больше никаких объяснений».

Оглянувшись по сторонам, Калам увидел плоский обломок скалы.

— Скажи остальным, чтобы собирались в путь, — велел он Минале.

Калам присел на корточки. Камешек Быстрого Бена он положил на скалу. Найдя небольшой булыжник, ассасин задумчиво повертел его, потом с силой ударил по «карте в рукаве».

Камешек Быстрого Бена с брызгами разлетелся, словно он был комком влажной глины.

Вокруг стало темно. Калам выпрямился.

«Тебе шею мало свернуть, Быстрый Бен!»

— Где мы? — тревожно спросила Сельва.

— Мама, а почему ночь? Только что было светло, — послышались голоса ее сыновей.

Кесен и Ванеб стояли по колено в пепле. Среди пепла виднелись обгоревшие кости. Испуганно ржали лошади.

«Клобук тебя накрой, взводный маг! Мы же внутри имперского Пути!»

Калам увидел, что стоит на круглом куске серого базальта. Земля и небо здесь почти не отличались друг от друга.

«Тебе точно нужно свернуть шею!»

Еще на Генабакисе Калам слышал разные домыслы об имперском Пути. Говорили, что Путь этот появился совсем недавно и пока тянется на несколько сотен лиг вокруг Анты.

«Что ж ты не сказал мне правду, Быстрый Бен? Имперский Путь тянется во всех направлениях: и на Генабакис, и в Семиградие. Того и гляди, появится какой-нибудь «коготь», спешащий по имперским делам».

Мальчишки успели забраться на лошадь и теперь вертели головами, разглядывая странный мир. Минала и Сельва усаживали в седло Кенеба.

— Это… магический Путь? — спросила Минала. — А я всегда думала, что жрецы и маги просто дурачат людей, рассказывая им про какие-то другие миры.

Калам только усмехнулся. Он достаточно попутешествовал по разным Путям и давно не воспринимал их как нечто диковинное. Слушая Миналу, он подумал, что для многих все это остается сказкой. Завораживающей, пугающей, но сказкой. Недаром говорят: «Меньше знаешь — проще жить».

— Скажи, капрал, солдаты Корболо Дэма нас уже не достанут? — задала новый вопрос Минала.

— Не достанут, — ответил Калам. «Будем надеяться, что не достанут».

— А как мы узнаем, куда ехать? Даже в пустыне есть какие-то приметы.

— Нужно постоянно думать о том, куда хочешь попасть, и Путь сам приведет тебя туда. Так мне говорил Быстрый Бен.

— И какое место ты выбрал?

Калам молчал, хотя в этом не было ничего тайного.

— Арен, — наконец сказал он.

— Здесь… безопасно?

«Знала бы ты, что мы угодили в осиное гнездо!»

— Пока не знаю. Там будет видно.

— Успокоил! — огрызнулась Минала.

Калам вспомнил изуродованного малазанского мальчишку и невольно оглянулся на детей Кенеба.

— Уж лучше рисковать здесь, чем в другом месте, — пробормотал он.

— Как это прикажешь понимать?

— Помолчи, Минала. Мне нужно сосредоточиться, иначе мы не попадем в Арен.

Лостара Йиль подъехала к зияющему отверстию. Она сразу же догадалась, что перед нею — портал в один из магических Путей. Портал постепенно сужался. Его края бледнели.

Лостара остановилась. Итак, ассасин решил не рисковать, пробираясь через позиции мятежной армии. Придется и ей последовать за ним. Добираться до Арена обычным способом долго и опасно. Армия Корболо Дэма — первая серьезная преграда. Даже в этих скромных, не бросающихся в глаза доспехах ее могут остановить. А остановив — сразу признают в ней воина «красных мечей».

Время шло, но Лостара не торопилась въезжать внутрь портала. Еще через несколько минут оттуда, пошатываясь, вышел человек в серой одежде. Его лицо и волосы тоже были серыми. Блеснув глазами, он огляделся и, заметив Лостару, улыбнулся.

— Вот уж не ожидал выпасть из этой дыры, — певучим голосом произнес он по-малазански. — Прости, если своим появлением я тебя испугал.

Незнакомец опустил лук. Его окутало облаком серой пыли. «Пепел», — догадалась Лостара.

Настоящий цвет кожи этого человека был темным, почти черным.

Он понимающе взглянул на нее и снова улыбнулся.

— У тебя при себе есть тайный знак.

— Что? — насторожилась Лостара, потянувшись к мечу.

Улыбка незнакомца стала еще шире.

— Ты — из «красных мечей», и не просто воин, а командир. Значит, мы с тобой союзники.

— Кто ты? — спросила она.

— Зови меня Жемчугом. Ты собиралась войти в портал имперского Пути? Думаю, нам стоит поспешить, пока он не закрылся. Там и продолжим разговор.

— А разве ты не можешь держать портал открытым? Ведь ты же куда-то направлялся.

Жемчуг забавно сдвинул брови.

— Увы, эта дверь ведет туда, где вообще не должно быть никаких дверей. Правда, к северу отсюда имперский Путь достаточно забит… нежелательными путешественниками. Однако их способы проникновения… более грубы. У магических Путей особые законы. Не стану утомлять тебя подробностями. Поверь мне на слово: нам лучше поскорее войти внутрь.

— Сначала я должна знать, кто ты, Жемчуг. Вернее, кем являешься.

— Разумеется, я — один из «когтей». Кому еще дано право передвигаться по имперскому Пути?

Лостара кивнула в сторону портала.

— Кто-то обходится и без права.

У Жемчуга блеснули глаза.

— Вот об этом-то ты и должна мне рассказать, командир «красных мечей».

Немного подумав, Лостара Йиль утвердительно кивнула.

— Согласна. Я отправлюсь вместе с тобой.

Жемчуг сделал шаг назад и махнул пыльной перчаткой, подзывая Лостару. Она пришпорила лошадь.

Вряд ли даже Быстрый Бен предполагал, что его «нужная карта в рукаве» будет так медленно закрываться. Семь часов прошло с тех пор, как Лостара Йиль и Жемчуг переступили портал имперского Пути, а его края все еще светились под звездным небом. Только их красный цвет изменил оттенок и потускнел.

Из лагеря Корболо Дэма слышались тревожные крики. Оттуда по всем направлениям разъезжались отряды всадников с факелами в руках. Армейские маги, пренебрегая опасностью, открывали свои Пути, пытаясь найти следы беглецов.

Тысяча триста малазанских детей как будто испарились. Но как их освободители могли прошмыгнуть под носом у караульных и не попасться конным отрядам дозорных? Вопрос до сих пор оставался без ответа, а деревянные столбы, к которым были пригвождены малолетние жертвы, пустовали. Пятна крови, куски засохшего кала, едкий запах мочи — вот и все свидетельства того, что еще днем на этих столбах мучительно умирали дети.

Солдаты Корболо Дэма, поглощенные поисками, не заметили и многочисленных теней, наводнивших равнину.

Демон Апт добрался до поляны. Он улыбался, обнажая острые блестящие зубы. По спине демона струился пот. Внизу шкура намокла от росы. В единственной руке демон держал тело ребенка. У мальчишки кровоточили руки и ноги. На изуродованном, безглазом лице вместо носа краснела страшная дыра. Но истерзанные легкие еще продолжали дышать. Мальчишка был жив.

Демон опустился на корточки и стал ждать. Вокруг собирались тени. Апт запрокинул голову и зевнул.

От теней отделилась фигура. Следом за нею, сверкая разноцветными глазами, появились гончие.

— А я думал, что потерял тебя, — прошептал Повелитель Теней, обращаясь к демону. — Слишком долго загостился ты у Шаик и ее безумной богини. Теперь ты вознамерился вернуться, причем не один. Ты здорово осмелел с тех пор, как был обыкновенным прислужником у Повелителя демонов. Итак, что прикажешь делать с сотнями умирающих детей? Изволь отвечать.

Гончие пожирали демона глазами, словно он был обещан им на ужин.

— Кто я, по-твоему? Лекарь? Искусный целитель?

От гнева голос Повелителя Теней становился все выше.

— Или я — добрый дядюшка Котиллиона, а мои гончие — няньки для сирот?

Тени, из которых состоял их господин, ярко осветились.

— Никак ты совсем спятил, Апт?

Апт ответил ему на своем языке цоканий, шипения и причмокивания.

— Так я и думал! Калам хотел их спасти! — закричал Повелитель Теней. — А он знал, что это невозможно? За них можно только отомстить! И теперь я должен растрачивать свои драгоценные силы и возиться с искалеченными детьми? Не с одним, не с десятью. Их почти полторы тысячи. Скажи, зачем мне это?

Апт опять заговорил.

— Ах, слуги? Думаешь, мой Замок Тени — бездонная яма? Отвечай, однорукий идиот!

Демон молчал, только его серые ячеистые глаза отражали свет звезд.

Повелитель Теней встал, обхватив себя руками.

— Слуги, — прошептал он. — Армия слуг. Армия тех, кого империя бросила на произвол судьбы, позволив умереть от рук кровожадных разбойников Шаик… Их израненные, истерзанные души это запомнят.

Повелитель Теней наклонился к демону.

— Теперь я вижу значительную выгоду в твоем дерзком предложении. Тебе повезло, демон.

Апт снова зашипел и зацокал.

— Ты хочешь оставить этого мальчишку себе? Но если ты намерен и дальше следить за Каламом, как ты совместишь одно с другим?

Демон ответил.

— Ну и наглость! Неудивительно, что Повелитель демонов прогнал тебя!

Повелитель Теней умолк, наклонившись над искалеченным ребенком.

— Быстрое исцеление взимает свою плату, — пробормотал он. — Тело восстановится, но в сознании останется память о боли и собственном бессилии.

Повелитель Теней опустил призрачную ладонь на лоб мальчишки.

— Этот ребенок будет… непредсказуемым. Запомни мои слова, демон.

Раны на лице начали затягиваться.

— Скажи, спаситель юных душ, какие глаза ты хочешь для него?

Апт ответил и на этот вопрос.

Повелитель Теней заметно вздрогнул, затем рассмеялся жестким, холодным смехом.

— Глаза называют окнами любви. Уж не собираешься ли ты, как заботливый отец, ходить с ним гулять и покупать сласти?

Мальчишеская голова запрокинулась назад, кости изменили свои очертания. Пустые глазницы слились в одну, более крупную, чтобы снова разъединиться. Теперь каждый новый глаз был похож на глаз Апта.

Повелитель Теней отошел на несколько шагов, любуясь делом своих рук.

— И кто же смотрит на меня через эти «окна любви»?

Он вдруг обернулся в сторону портала.

— Хитрец Быстрый Бен! Узнаю его работу. А ведь под моим покровительством он мог бы далеко пойти…

Малазанский мальчишка сел, прислонившись к плечу демона. Его тело дрожало после столь быстрого исцеления и той вечности, что он провел на столбе. Однако на лице блуждала странная улыбка, очень похожая на улыбку самого Апта.

Апт подхватил его и направился к порталу.

— Давай, демон. Продолжай следить за этим «сжигателем мостов». Насколько помню, солдаты Бурдюка всегда в точности исполняют отданные им приказы. Уверен: когда Калам встретится с Ласэной, он не станет целовать ее в щечку.

Апт остановился, затем сказал что-то еще на своем языке. Повелитель Теней поморщился.

— Этот жрец тревожит и меня. Если он не в состоянии обмануть всех охотников, заполнивших Путь Рук… Там скоро будет не протолкнуться.

Повелитель Теней пожал плечами.

— Я ведь дал ему такое простое поручение… Эх, где нынче найдешь толковых и надежных помощников!

Он стал таять в воздухе. Следом исчезли и гончие. Апт остался вдвоем с мальчишкой.

Портал сужался, закрывая брешь между мирами. Демон хрипло шептал мальчишке утешительные слова. Тот кивал. Потомони оба скрылись внутри имперского Пути.

ГЛАВА 12

Когда-то пустыня Рараку Морем была цвета охры, И над ее волнами резвые дули ветры. Плыли тогда по ней корабли с костяными бортами, надув паруса из волос, выбеленных на жгучем солнце. Плыли они век за веком… пока не явились пески.

Священная пустыня. Автор неизвестен

На гребне высокого холма застыло несколько белых диких коз. Их окружало синее безоблачное небо, а они сами казались высеченными из мрамора. Козы равнодушно взирали на бесконечный караван, наполнивший долину густыми клубами пыли. Их было семеро, и Дюкр, ехавший вместе с дозорными южного фланга, сразу усмотрел в этом знак.

Позади историка (примерно в девятистах шагах от него) двигались пять полков Седьмой армии общей численностью около тысячи человек. За ними, на таком же расстоянии, следовал еще один отряд из двухсот пятидесяти виканских всадников. Пешие и конные воины служили щитом, прикрывавшим с юга пятидесятитысячную колонну беженцев и скот. Второй такой щит прикрывал их с севера. Для большей безопасности по краям колонны шли хиссарские пехотинцы и военные моряки.

Восточным щитом служила тысяча виканцев из всех трех кланов. От них до Дюкра было примерно две трети лиги. Виканцы разбились на отряды по восемь — двенадцать всадников в каждом. Их участь была тяжелее всех. Тифанские мятежники беспрестанно подстраивали им ловушки, втягивая в стычки.

Авангард передвижного «города» Кольтена состоял из двухсот кавалеристов, приданных Седьмой армии незадолго до мятежа. За ними ехали кареты и телеги с малазанской знатью. Их по обе стороны прикрывали десять отрядов пехоты. Дополнительным кордоном служили несколько сот легкораненых солдат, способных передвигаться самостоятельно. Однако пространство между кавалеристами и легкоранеными не было пустым. Его занимали повозки с тяжелоранеными, лекарями и их хозяйством. Впереди всех ехал сам Кольтен с тысячью всадников из клана Вороны.

Слишком много беженцев и слишком мало боеспособных солдат. Хуже того: их с каждым днем становилось все меньше. Налеты тифанских мятежников вдруг стали стратегически грамотными и хорошо скоординированными между собой. По слухам, у Камиста Рело появился новый тифанский полководец. Имени его никто не знал, однако воевать этот человек умел. Теперь атаки на малазанский караван не прекращались ни ночью, ни днем.

«Нас убивают медленно и расчетливо, не отказывая себе в удовольствии вдоволь наиграться», — думал Дюкр.

От бесконечной пыли у него сильно першило в горле, а каждый проглоченный комок слюны отзывался болью. Воды катастрофически не хватало; река Секала казалась давним воспоминанием. Каждую ночь приходилось убивать все больше ослабевших волов, овец, свиней и коз. Чтобы не тратить драгоценную воду, их мясо вместе с костями варили в собранной крови, добавляя туда овес. Это варево было основной пищей солдат и беженцев. Каждый вечер место очередной стоянки оглашалось криками и ревом убиваемых животных. Вокруг походных скотобоен кишели плащовки и ризанские ящерицы. Дюкр возненавидел вечера. Он зажимал уши, обматывал голову тряпками, но звуки смерти все равно находили его, угрожая свести с ума. Историк был не одинок; безумие охотилось за ними с той же неутомимой беспощадностью, что и отряды громадной армии Камиста Рело. Рядом с Дюкром ехал капрал Лист. Понурые плечи, склоненная голова — Дюкру казалось, что этот парень старится у него на глазах.

«Чему ж тут удивляться? Мы дошли до пределов; просто одни из них видимы, а другие нет. Мы теряем солдат, но упрямо продолжаем идти вперед. Впрочем, мы теряем не только солдат. Мы давно утратили чувство времени. Когда оканчивается дневной переход и звучат сигнальные рожки, это всегда ударяет по нам. Вокруг еще продолжает клубиться пыль, а мы стоим, удивляясь, что до сих пор живы».

Когда затихал многоголосый гвалт скотобойни, Дюкр выбирался из своего шатра и шел туда, где разместились беженцы. Он бродил между шатров, крытых повозок и наспех сооруженных навесов. Все, что видели глаза, историк воспринимал с какой-то извращенной отрешенностью.

«Я теперь не столько историк, сколько очевидец, — говорил он себе. — Я еще продолжаю тешить себя иллюзией, будто мы живыми доберемся до Арена. Я до сих пор считаю, что происходящее нужно обязательно запомнить и занести на пергамент. Как будто кому-то нужна правда о нашем походе! А может, я еще надеюсь, что кто-то извлечет полезные уроки из описания наших мучений? Вранье все это! Вранье от начала и до конца. Давно бы пора понять: уроки истории никого ничему не учат».

У беженцев умирали дети. Слезы давно были выплаканы, и теперь матери беззвучно смотрели, как жизнь оставляет тела их малышей. Однажды Дюкр не выдержал. Он встал рядом и тихо положил руку на плечо несчастной женщины. Та даже не подняла головы. Как зачарованная, она смотрела на угасающего ребенка.

«Угасание. Верное слово. В лампе жизни остались последние капли масла. Сердце подобно фитилю, пока он еще силится гореть. Но вскоре усилия прекратятся. Фитиль погаснет. Сердце остановится в немом удивлении перед случившимся и больше не забьется».

Отощавший, заскорузлый, пропахший потом и кровью, Дюкр сам превратился в живого призрака. Он больше не ходил к Кольтену на ежевечерние совещания, хотя полководец требовал обязательного его присутствия. Зато статус очевидца требовал появления Дюкра в разных частях «движущегося города». Сопровождаемый верным капралом Листом, историк то примыкал к одному из виканских флангов, то двигался с арьергардом. Его видели рядом с пехотой Седьмой армии, среди хиссарских гвардейцев, военных моряков и саперов. Иногда его фигура маячила между повозок и карет знати. Не брезговал он и обществом «кровавых грязюков» — как прозвали себя простые беженцы.

К нему привыкли и часто говорили, не опасаясь его присутствия. Странно, что у этих изможденных, отчаявшихся людей еще оставались силы на обсуждение и перемалывание слухов…

«Кольтен — не человек, а демон. Ласэна решила подшутить над нами. Говорят, Кольтен находится в сговоре с Камистом Рело и Шаик, а весь этот мятеж — просто балаган, намеренно устроенный Клобуком. Зачем ему это надо? Известно зачем — чтобы погубить как можно больше людей. Нас заставят проливать кровь, а за это Клобук поможет Кольтену, Шаик и Ласэне сделаться Властителями и войти в его свиту».

«Говорят, плащовки не просто так крутятся вокруг наших лагерей. Их насылает Клобук. Если под вечер хорошенько приглядеться к их стаям, обязательно увидишь бога Смерти».

«А виканцы сговорились с духами здешних равнин, пообещав, что отдадут нас им на прокорм… Ошибаешься, приятель. Мы пойдем на прокорм пустынной богине. Она еще немного поиграет с нами, потом поглотит».

«Говорят, Совет знати ест маленьких детей… Где ты слыхал такое?.. Да вот вчера один из наших случайно наткнулся на их пиршество. Эти знатные выродки молятся древним богам, чтобы не отощать… Как ты сказал?.. Так и сказал: чтобы не отощать. А по ночам в лагерь являются духи. Забирают детские души… Ты не бреши!.. А чего мне брехать? Приходят за душами детей, кто накануне помер или до утра не доживет… Да вы совсем рехнулись!.. Я тоже так думал, пока сегодня утром на кости не набрел. Черепов не было, а костей — целая груда. Человечьи, только маленькие. Хоть и грешно такое спрашивать, но скажи: ты бы отказался от жареного младенчика? От нежного мясца вместо жуткой бурды, которую мы жрем ежедневно?»

«Мне тут говорили: из Арена нам навстречу идет Пормкваль с целым легионом демонов. Находится в двух днях пути от нас».

«Шаик мертва. Слышали, наверное, какой вой устроили семкийцы? Это по ней. И обычай у них есть такой: когда умирает самый главный в их племени, они мажутся пеплом, перемешанным с жиром. Мне солдат из Седьмой рассказывал: поймали они одного такого в засаде. В какой? У пересохшего колодца. И глаза у того семкийца были совсем мертвыми, будто две черные ямы. Даже когда наш солдат его мечом проткнул, в глазах ничего не изменилось. А знаете почему? Потому, что Шаик мертва».

«Я тут слышал: Убарид освободили. Скоро мы повернем на юг и пойдем туда. Нечего нам идти на запад. Не дойдем ни до какого Арена. Сдохнем по дороге… Это уж точно, сдохнем».

— Господин Дюкр? Наконец-то я вас нашел.

Историк поднял голову. Знакомый фаларийский акцент. Ну конечно, капитан Лулль.

Капитан с головы до ног был покрыт пылью. Из-под шлема сальными космами торчали потемневшие от грязи рыжие волосы.

— Вас совсем потеряли, — улыбаясь, сказал капитан. Дюкр покачал головой.

— Как видите, я никуда не делся, — произнес он скрипучим от сухости голосом и вытер слезящиеся глаза.

— Слышали, наверное, сколько бед нам доставляет новый тифанский полководец? Кольтен приказал найти его и уничтожить. Сормо с Балтом выбирали тех, кто пойдет на задание.

— Я обязательно добавлю их имена в свой «Список павших».

Капитан со свистом выдохнул.

— Клобук вас накрой, Дюкр, что вы их хороните? Они пока живы. И мы пока живы, не забывайте! Кстати, вы тоже входите в отряд. Меня послали известить вас об этом. Выступаем вечером, после десятой стражи. Собираемся к девятой, у очага Нила.

— Я отклоняю это приглашение.

— Какое приглашение? Это приказ. Мне велено оставаться при вас и проследить, чтобы вы никуда не улизнули.

— Чтоб Клобук вас прибрал!

— Не волнуйтесь, скоро приберет.

«До берега Паты еще девять дней. Мы напрягаем все силы ради достижения очередной промежуточной цели. И в этом — гениальность Кольтена. Он добивается от нас невозможного и делает это очень умело, обманом заставляя совершать почти невозможное. И так — до самого Арена. Только вопреки всей его гениальности мы туда не дойдем. Наше поражение неминуемо».

— Ну хорошо, выследим мы этого тифанского полководца, убьем его, и что потом? А потом на его место придет другой, — сказал Дюкр.

— Придет, но не такой толковый и храбрый. И на примере своего предшественника он будет знать: действуешь посредственно — остаешься жить. Покажешь свои способности стратега — прощайся с жизнью. Поверьте, Дюкр, никому не хочется гибнуть. Даже во имя Шаик.

«Ты прав, капитан. Кольтен метко пускает стрелы страха и неопределенности. Пока он ни разу не промахнулся и потому верит, что не промахнется и в будущем. И нам не остается иного, как верить вместе с ним, ибо день, когда удача изменит Кольтену, будет днем нашей гибели. До реки Паты — девять дней. Хотите, чтобы мы оказались там через девять дней? Тогда убейте тифанского полководца, и нам уже никто не помешает спокойно двигаться к вожделенной воде. Кольтен приучает людей радоваться каждой победе и извлекать опыт из каждого поражения. И никто даже не замечает, что он натаскивает нас, как собак».

— Капрал Лист, да проснись же ты наконец! — не выдержал Лулль.

Капрал приоткрыл глаза, огляделся и снова впал в дремоту.

— Дюкр, неужели вы не заметили, что у парня горячка от жажды?

Историк взглянул на Листа. Капитан был прав: пылающие щеки, лихорадочно блестящие глаза.

— Послушайте, Лулль, утром он не был таким. Честное слово.

— Но после утра прошло уже одиннадцать часов! И с тех пор у него во рту не было ни капли воды?

«Одиннадцать часов? Это значит, скоро вечер?»

Капитан развернул лошадь и крикнул, чтобы нашли лекаря. Его крик потонул в грохоте копыт, скрипе колес и стуке шагов.

«Я совсем перестал замечать время. Мне казалось, утро было совсем недавно. Неужели прошло целых одиннадцать часов?»

Не дождавшись лекаря, Лулль куда-то ускакал и вскоре вернулся с Нетрой. Девочка восседала все на той же чалой лошади. Подхватив поводья лошади капрала, Лулль передал их Нетре, и она увезла Листа.

— Меня так и тянет попросить Нетру потом заняться вами, — сказал Лулль. — Вы когда в последний раз прикладывались к воде?

— К какой воде, капитан?

— У нас есть особые запасы для солдат. Каждое утро вы приходите за водой, получаете свой бурдюк, а вечером возвращаете его пустым.

— Разве в нашей пище нет воды?

— Там лишь молоко и кровь.

— Для солдат запасы воды есть. А что пить беженцам?

— Воду, которой они сумели запастись на берегу Секалы, — ответил Лулль. — Мы поклялись их защищать, но нянчиться с ними не обязаны. Я слышал, вода заменяет беженцам деньги, и кто-то неплохо наживается на ее продаже.

— Кто-то наживается, а дети умирают.

Лулль кивнул.

— Вот вам и вся сущность человечества. Кому нужны пухлые тома исторических хроник, если умирают дети? Два этих слова подытоживают все несправедливости мира. Можете написать мои слова, и вам больше не понадобится никаких рассуждений.

«А ведь этот самоуверенный капитан прав. Наши дела, наша мораль, споры о вмешательстве богов — все это гроша ломаного не стоит, потому что от нехватки воды и скверной пищи умирают дети. Можешь быть уверен, капитан Лулль, я напишу твои слова. Они — как старый меч. Невзрачный, с тупым и зазубренным лезвием, но его удар достигает сердца».

— Мне даже нечего вам возразить, капитан.

Лулль достал из седельной сумки бурдюк с водой.

— Не надо возражать. Сделайте несколько глотков. Не отталкивайте мою руку — пыль и так доконала ваше горло.

Дюкр послушно глотнул воды и язвительно улыбнулся.

— Надеюсь, вы исправно ведете свой «Список павших», — сказал Лулль.

— Нет. Боюсь, я начал сбиваться.

Лулль отрывисто кивнул.

— Как обстоят наши дела? — спросил Дюкр.

— Скверно, господин имперский историк. Нас потихоньку уничтожают. Ежедневно мы теряем убитыми до двадцати человек и вдвое больше — ранеными. Тифанцы — как змеи среди песка. Подползают незаметно и жалят. Едем мы по равнине. Вдруг неведомо откуда прилетает стрела и убивает нашего солдата. Посылаем отряд виканцев — они нарываются на засаду. Мы посылаем другой, а мятежникам только того и надо. Они отвлекли наше внимание. Добавьте к этому азарт погони. Виканцы стараются во что бы то ни стало найти и уничтожить мятежников. Во флангах появляются бреши. В результате — новый налет. Гибнут беженцы, погонщики. Гибнет скот, если только рядом не оказываются виканские собаки. Эти бьются до последнего. Но ведь и их тоже становится все меньше.

— Иными словами, дальше так продолжаться не может.

Лулль скрежетнул зубами, ослепительно белыми на фоне его пропыленной рыжей бороды.

— Да, Дюкр. Потому мы и должны поскорее уничтожить тифанского полководца. На берегах Паты нас будет ждать новое сражение, и лучше, если без этого умницы.

— Опять придется переходить реку вброд?

— Глубины там — по колено, а в сухое время и того меньше. На западном берегу сразу от воды начинается достаточно крутой подъем. Противник явно воспользуется тамошними холмами. Но у нас нет выхода. Либо мы пробьемся, либо наши трупы останутся жариться на солнце.

Вдали заиграли сигнальные виканские рожки.

— Вот и пришли, — сказал Лулль. — Я вам советую хорошенько отдохнуть. Мы найдем вам шатер в лагере клана Глупого пса. Поспите несколько часов. Я разбужу вас на ужин.

Дюкр без возражений поехал вслед за капитаном.

Несколько виканских пастушеских псов явно что-то не поделили. Высокие травы мешали разглядеть предмет их соперничества. Дюкр, шедший вместе с Луллем, хмуро покосился на жилистых пятнистых собак.

— Только не смотрите им в глаза, — предупредил капитан. — Вы — не виканец, и собаки это знают.

— Не ошибусь, если они грызутся из-за пищи. Интересно, чем питаются эти «милые зверюшки»?

— Вам лучше не знать.

— Ходили слухи, что они выкапывают кости из детских могил.

— Повторяю: вам лучше не знать.

— Я слышал, среди кровавых грязюков нашлись добровольцы из тех, кто посильнее. Они нанимались сторожить могилы.

— Если у этих грязюков нет виканской крови, я им очень не завидую.

За спиной вновь послышалось угрожающее ворчание. Собаки продолжали спор за добычу.

Впереди светились походные костры. За круглыми шатрами проходила последняя, внешняя линия обороны. И бывалые, и молодые солдаты молча глядели на проходящих мимо капитана и историка. В их взглядах ощущалось что-то настораживающее.

«Совсем как у виканских собак», — подумалось Дюкру.

— У меня такое чувство, что виканцы постепенно охладевают к защите беженцев, — вполголоса произнес историк.

Лулль поморщился, однако промолчал. Они пошли дальше. В воздухе пахло дымом, конской мочой и разварными костями. Последний запах был резким и одновре-491-менно притягательным. Возле одного котла стояла старуха. Орудуя деревянной лопаткой, она ловко поддевала смесь из костного жира и мозга и запихивала в полые воловьи кишки. Потом горячие колбасы надежно перевязывали с обоих концов и подвешивали остывать.

Заметив историка, старуха подняла лопатку.

«Сейчас предложит мне, точно малышу, дочиста облизать деревяшку».

В жирном вареве плавали кусочки шалфея. Когда-то Дюкру нравилась эта трава, однако за время странствия по Семиградию его вкусы изменились. В ответ на предложение историк улыбнулся и покачал головой.

Когда они отошли от котла, капитан сказал:

— А вас и здесь знают. Они говорят, что вы… странствуете в мире духов. Кстати, старуха не настолько щедра, чтобы предлагать пищу всем подряд. Меня, например, она ни разу не угостила.

«Мир духов. Да, когда-то я странствовал там и не жажду попасть туда снова».

— Ничего удивительного. Увидела старика в заскорузлых лохмотьях, пожалела…

— Они считают вас отмеченным богами. Только не вздумайте смеяться. Кто знает, вдруг когда-нибудь это спасет вам жизнь?

Костер, возле которого сидел Нил, не был похож на другие лагерные костры. Над ним не висел котел и не коптились куски мяса, насаженные на деревянные развилки. Внутри небольшого круга, сложенного из камней, горели плитки сухого навоза. Они почти не давали дыма, а пламя имело голубоватый оттенок. Юный колдун коротал время, ловко сплетая тонкие кожаные полоски в хлыст.

Рядом четверо моряков Лулля в последний раз проверяли оружие и доспехи. Их арбалеты для маскировки были густо покрыты пылью, перемешанной с жиром. По скупым, уверенным движениям чувствовалось, что все они — опытные воины. И мужчине, и троим женщинам было далеко за тридцать. Даже появление командира не заставило их оторваться от дела. Никто из четверых не поднял головы и не произнес ни слова.

Дюкр сел напротив Нила.

— Вас ждет холодная ночь, — сказал юный колдун.

— Ты нашел место, где находится этот полководец?

— Не совсем. Только направление. Видно, он окружил себя заклинаниями. Но когда мы подойдем ближе, заклинания ему не помогут.

— Нил, но ведь этого недостаточно. Ты почти ничего не знаешь о тифанском полководце. Тогда как ты собираешься его обнаружить?

Юный колдун невозмутимо пожал плечами.

— Он оставил следы. Мы обязательно найдем этого тифанца. А дальше начнется их работа. — Он кивнул в сторону моряков. — Знаешь, историк, за время нашего путешествия по равнинам и пустыням я понял очень важную истину.

— Какую же?

— Опытный малазанский солдат — самое грозное оружие. Будь у Кольтена три армии, а не три пятых одной, он бы еще до конца года подавил мятеж в Семиградии. Он бы вырвал все корни мятежа, да так, что континент больше никогда не поднялся бы против империи. Даже сейчас мы могли бы уничтожить Камиста Рело, если бы не беженцы.

Дюкр молча кивнул. Об этом редко говорили вслух, разве что в виканских лагерях.

Звуки, доносившиеся отовсюду, были вполне мирными и даже убаюкивающими. Историку стало не по себе. Он вдруг ощутил, что разучился отдыхать. Ему было трудно просто сидеть и ждать. Подхватив с земли прутик, Дюкр швырнул его в огонь.

— В этот костер ничего нельзя бросать, — серьезно произнес Нил.

Он выхватил едва начавший тлеть прутик и затоптал ногой.

Подошел сверстник Нила. Мальчишечьи руки этого колдуна от ладоней до плеч были исполосованы шрамами. Колдун присел рядом с Нилом. Посидев так некоторое время, он плюнул в огонь. Пламя не отозвалось привычным шипением.

Еще через некоторое время Нил встал, откинул в сторону недоконченный хлыст и взглянул на Лулля. Капитан и его моряки стояли, ожидая сигнала.

— Пора? — спросил Дюкр.

— Да.

Юные колдуны пошли впереди отряда. Никто из соплеменников даже не взглянул в их сторону. Только потом Дюкр сообразил: это вовсе не безразличие. Наоборот, таким образом соплеменники выказывали отряду свое уважение. А может, просто опасались привлекать к идущим внимание злых духов. Недаром магия пронизывала все стороны жизни виканцев.

За укреплениями, обозначавшими северную границу виканского лагеря, расстилался туман.

— Противник сразу поймет, что это не настоящий туман, — сказал Дюкр, обращаясь к капитану.

Лулль усмехнулся.

— У нас для тифанцев приготовлены отвлекающие уловки. Мы туда послали три взвода саперов с «морантскими гостинцами».

Последние его слова заглушил взрыв. Рвануло где-то на северо-востоке. Вскоре оттуда донеслись крики. Прошло не более минуты, как вечерний воздух сотрясли новые взрывы.

Туман поглощал свет вспышек, однако Дюкр безошибочно узнал характерный треск «гарпунчиков» и басовитые, ухающие разрывы «огневушек». И опять послышались крики, сменившиеся цокотом копыт.

— Теперь нам никто не будет мешать, — сказал Лулль.

Вскоре крики стихли.

— Ну как, Балт сумел разыскать неуловимого командира саперов? — спросил историк.

— К Кольтену он по-прежнему глаз не кажет. Одно ясно: он жив и продолжает командовать своими. Наконец и Кольтен поверил в его застенчивость.

— Застенчивость? — переспросил Дюкр.

— Шутка, конечно. Обычная солдатская шутка.

Нил обернулся и выразительно поглядел на них обоих.

— Прекращаем разговоры, — шепнул историку Лулль.

Возле последнего караульного поста их встретили несколько вооруженных копьями виканцев. Копья угрожающе поднялись вверх, затем тихо опустились. Во избежание лишнего шума запасливые воины расстелили толстую шкуру, по которой и прошел отряд.

Туман, казавшийся сплошным, распадался на клочья. Одно такое облачко подплыло к отряду и накрыло идущих, двигаясь вместе с ними.

Дюкр ругал себя, что не расспросил Лулля, далеко ли до вражеских сторожевых постов. Поможет ли рукотворное облачко незаметно миновать их? Каков порядок отступления, если что-то сорвется? Дюкр дотронулся до рукоятки короткого меча. Ощущение было странным; он очень давно не прикасался к оружию… Много лет назад император отозвал рядового Дюк-ра с полей сражения. Солдат ожидал чего угодно, но только не того, что он услышал от Келланведа.

«Кабинетный историк, зарывшийся в книги и свитки, не может правдиво писать о происходящем. Особенно о войнах и битвах. Поэтому я и назначаю тебя, солдат, имперским историографом».

«Но, ваше величество, я не умею ни читать, ни писать».

«Тем лучше. Значит, твой ум свободен от чужих бредней. За полгода Тук-старший научит тебя грамоте. Он — тоже воин, и вам будет легче понять друг друга. Но запомни: полгода и ни дня больше».

«Так, может, Тук-старший более достоин должности имперского историографа?»

«У меня на него другие виды, солдат. Так что делай, что я тебе велю, иначе будешь болтаться на городской стене».

Шутки Келланведа даже в лучшее время его правления отличались мрачнькм своеобразием. Дюкр вспомнил занятия у Тука-старшего. Он, тридцатипятилетний солдат, половину жизни проведший в сражениях, сидел рядом с сыном своего учителя — низкорослым замухрышкой, который всегда дрожал от холода. А еще у Тука-младшего постоянно текло из носа, отчего рукава рубашки покрывались коркой засохших соплей. Учеба растянулась дольше чем на полгода, но к тому времени занятия вел уже Тук-младший.

«Император тоже любил давать уроки — уроки покорности, — и все обстояло прекрасно, пока им никто не противился.

Что же могло случиться с Туком-старшим? Он исчез вскоре после убийства Келланведа и Танцора. Наверное, Ласэна и его сочла опасным… А Тук-младший? Он не захотел быть кабинетным ученым и пошел по стопам отца. Последнее, что я знаю о нем, — он отправился на Генабакис. И пропал».

Рука в кольчужной перчатке немилосердно сжала Дюкру плечо. Обернувшись, он заметил недоуменное лицо Лулля.

«Ах да, мы пришли. Все-таки надо следить за мыслями. Особенно когда участвуешь в миссии».

Впереди сквозь туман просматривались очертания земляного вала. Его со всех сторон окружало оранжевое мерцание костров. И куда теперь?

Оба колдуна отошли, опустились за колени и замерли. Остальные ждали. С другой стороны вала слышались негромкие голоса. Звук перемещался справа налево, затихая вместе с удалявшимися тифанскими караульными.

Нил обернулся и махнул рукой. С арбалетами наготове, моряки устремились вперед. Дюкр двинулся следом.

Напротив юных колдунов в земле темнела большая дыра — вход в туннель. Земля дымилась, камешки потрескивали от жары. Казалось, чья-то гигантская когтистая лапа протянулась снизу, пробив этот туннель.

Дюкр нахмурился. Он терпеть не мог туннелей. Подземные проходы его пугали. Как бы ни укрепляли стенки, они часто обваливаются, погребая людей заживо. Так что страх историка был вполне разумным и объяснимым.

Нил первым скользнул в дыру и исчез. За ним в туннель прыгнул его сверстник. Лулль повернулся к историку, показывая на вход. Дюкр покачал головой. Капитан, видимо, решил, что он не понял, и повторил жест.

Выругавшись сквозь зубы, историк шагнул вперед. Лулль схватил его за край пыльной телабы и толкнул вниз. Историк отвык от столь бесцеремонного обращения и едва удержался, чтобы не закричать.

Опасения были напрасными: стенки туннеля состояли из прочного камня. От них исходило приятное тепло. Дюкр поспешил убедить себя, что обвал здесь маловероятен. Туннель уходил еще глубже. Теплый камень под ногами стал скользким, а потом и мокрым. Одно кошмарное предчувствие сменилось другим: теперь Дюкр боялся утонуть.

Он остановился и стоял, пока острие капитанского меча не уперлось в дырку на левом сапоге. Лулль не шутил. Дюкр нехотя потащился вперед.

Наклон прекратился. Под ногами хлюпала вода. Она с пугающей быстротой заполняла дно туннеля, сочась из трещин в стенах. Намокшая одежда мешала идти. У Дюкра болели все мышцы. Только плевки и покашливание Лулля, доносившиеся сзади, заставляли историка двигаться.

«Неужели они не понимают, что мы все здесь утонем?»

Но никто не утонул. Туннель вновь стал подниматься вверх. Под ногами захлюпала влажная глина. Над головой появилось серое пятно тумана. Выход.

Моряки подхватили Дюкра и уложили на жесткую траву. Он тихо дышал ртом, глядя на низко нависший туман. Краешком глаза он заметил, что моряки заняли оборону. Их арбалеты тоже намокли.

«Они хоть догадались как следует промаслить и натереть воском заводные ремни? — вдруг спохватился Дюкр и тут же себя одернул. — Чего волнуешься? Эти люди не первый день в армии. Они ничего не оставляют на волю случая и готовы ко всему — даже к плаванию под равниной! Помню, меня удивил один солдатик. Он захватил в пустыню рыболовную леску с крючком. На всякий случай. Тем-то малазанский солдат и опасен, что ему позволяется думать самостоятельно».

Дюкр сел. Лулль жестами переговаривался с моряками. Потом те неслышно исчезли. Нил и второй колдун направились к костру, который тусклым красным пятном просвечивал сквозь туман.

Совсем рядом слышались гортанные голоса тифанцев. Дюкру показалось, что их не менее взвода. Должно быть, обсуждают, как лучше поддеть его на копья. Туман туманом, но тифанцы тоже не дураки. Что будет, когда они раскусят уловку?

Лулль дотронулся до его плеча и показал, куда идти. Завеса тумана позволяла видеть не дальше протянутой руки. Историку пришлось ползти, сдвинув ножны на спину. Вскоре он увидел затаившихся колдунов. Отсюда костер светил гораздо ярче. Вокруг огня, завернувшись в шкуры, сидели и стояли тифанцы. Их было шестеро. Из ноздрей поднимались струйки пара. Дюкр огляделся. Землю покрывал тонкий слой инея. Воздух тоже был обжигающе холодным.

Дюкр толкнул Нила, показал на иней и вопросительно поднял брови. Юный колдун слегка пожал плечами, будто такие пустяки его не интересовали.

Тифанцы грелись у костра, протянув к пламени разукрашенные ладони. Так прошло еще минут двадцать, после чего все, кто сидел, неожиданно встали. Теперь все шестеро пристально всматривались в темноту.

К костру подошли двое. Шедший впереди напоминал медведя. Его сходство со зверем усиливала медвежья шкура на плечах. С пояса свисали два метательных топора. Кожаная рубаха была расстегнута, обнажая мускулистую волосатую грудь. Судя по ярко-красным косым полоскам на щеках, человек этот был тифанским полководцем. Каждая полоска говорила о недавней победе над «проклятыми мезлами».

Второй был семкийцем.

Коренастый, широкоплечий семкиец показался Дюкру более взрывным и задиристым, нежели тифанский полководец. Обилие растительности на теле позволяло ему обходиться без шкуры. Единственной одеждой семкийца была кожаная набедренная повязка и несколько ремней, опоясывавших его живот. Остальное тело покрывал слой пепла, перемешанного с жиром. Черные волосы висели косматыми прядками, а бороду украшали амулеты из рыбьих костей. На лице застыла презрительная ухмылка.

Между тем ухмылка семкийца имела вполне определенную причину: рот воина был… зашит нитью из воловьих жил.

«Боги милосердные! Никогда бы не подумал, что у семкийцев обет молчания сопровождается таким уродством!»

Стало еще холоднее. Почему-то это насторожило Дюкра, и он протянул руку, чтобы толкнуть Нила. Но еще раньше заговорили арбалеты. В груди тифанского полководца застряли две стрелы. Двое ближайших к нему тифанцев со стоном повалились на землю. Пятая стрела глубоко вонзилась в плечо семкийца.

То, что случилось потом, было похоже на кошмарный сон. Земля под костром вздыбилась, разметав горящие поленья и угли. Раздался жуткий, пробирающий до самых костей крик, и на поверхность вылезло многорукое и многоногое чудовище. Его шкура блестела, как смола. Чудовище накинулось на оставшихся тифанцев, вгрызаясь в их доспехи.

Тифанский полководец недоуменно глядел на оперение стрел, торчащих из его груди. Ноги отказывались его держать. Он закашлялся и, разбрызгивая кровь, рухнул ничком. «Мы ошиблись!» — пронеслось в мозгу Дюкра.

Семкиец даже не почувствовал удара. Он выдернул стрелу, будто она была обыкновенной колючкой. Воздух вокруг него заметно побелел. Темные глаза застыли на чудовище. Потом семкиец повернулся и прыгнул навстречу этому духу земли.

Дюкр тряс неподвижно лежащего Нила. Юный колдун был без сознания. Второй колдун вскочил на ноги и… мальчишеское лицо разлетелось в клочья. Его убила семкийская магия. Подхватив бездыханного Нила, Дюкр пополз прочь от страшного места.

Тифанцы смыкали кольцо вокруг костра. Историк мельком заметил, что Лулль и его моряк почти в упор стреляют по семкийцу. Из темноты вылетело копье, ударившись в кольчугу капитана. Побросав арбалеты, они выхватили мечи, приготовившись встретить первых нападавших.

Дух земли отчаянно вопил: три его оторванные конечности валялись на земле. Семкиец с зашитым ртом, не обращая внимания на стрелы, продолжал теснить покалеченное чудовище. От семкийца исходили волны холода… очень знакомые.

«Семкийский бог! — вспомнил Дюкр. — Какая-то часть его уцелела и теперь повелевает своим лучшим воином».

На юге опять разорвалось несколько «гарпунчиков». Следом донеслись крики. Должно быть, саперы проделали изрядную Дыру в тифанских позициях.

«И чего мы добились? Я же с самого начала чувствовал: это миссия равнозначна самоубийству».

Дюкр тащил Нила дальше. Он полз на юг и молил всех богов, чтобы только саперы по ошибке не приняли его за тифанца. Где-то поблизости стучали конские копыта и звенел металл оружия.

Историк едва не налетел на женщину из отряда Лулля. Ее лицо было наполовину окровавлено, однако, увидев Дюкра, она спрятала меч и подхватила у него Нила, легко закинув юного колдуна себе на плечо.

— Ты вооружен? Тогда прикрой меня! — крикнула она историку и бросилась вперед.

«Как прикрыть? Без щита? Клобук тебя прикроет, отчаянная женщина!»

Но меч словно сам выпрыгнул из ножен и лег ему в ладонь. Меч показался Дюкру до смешного коротким, но иного оружия у него не было. Историк бросился догонять женщину. Пробежав с десяток шагов, он споткнулся и упал.

— Вставай быстрее! — крикнула ему спутница. — За нами гонятся!

Дюкр поднялся. Его «преградой» оказался труп тифанского всадника. В изуродованной левой руке был зажат кусок поводьев, Наверное, испугавшаяся лошадь волокла мертвое тело до тех пор, пока не сумела вырваться. Но Дюкра поразило не это. Тифанца убили «утренней звездой». Ее шар застрял у него в шейных позвонках. Излюбленное оружие кочевников и «когтей». Кочевникам незачем было убивать своего; значит… у малазанцев появились невидимые помощники!

Где-то неподалеку шел серьезный бой. Дюкр поспешил вслед за женщиной. Тело Нила свисало с ее плеча словно мешок с овощами. Через несколько секунд из тумана выскочили трое тифанцев, вооруженных кривыми саблями.

Давняя солдатская выучка уберегла Дюкра от гибели. Пригнувшись, он кинулся на воина, находившегося справа. Меч пропорол кожаные доспехи тифанца. Дюкр заставил его опустить саблю, однако нападавший ухитрился полоснуть историка по левой ягодице. Стиснув зубы, Дюкр все же сумел вскинуть меч и ударить тифанца в сердце.

Но оставались еще двое, и лезвия их сабель свистели в опасной близости от Дюкра. Когда один из тифанцев не рассчитал удара и его сабля чиркнула по земле, историк изо всех сил надавил сапогом на плоскость лезвия. Тифанец выронил оружие. Дюкр извернулся и нанес ему удар в горло.

Тифанец зашатался. Прикрываясь им как щитом, историк наблюдал за последним из троих, ожидая нападения. Однако третий тифанец вдруг взмахнул руками и упал на живот. Между лопатками поблескивала серебристая рукоятка метательного ножа. Еще одно оружие «когтей»!

Дюкр огляделся, но никого не увидел. Только клубящийся туман с запахом пепла.

— Ты где застрял? Иди сюда, — послышался громкий шепот женщины из отряда Лулля.

Взмокший от пота, дрожащий всем телом, Дюкр побрел к траншее, возле которой она сидела на корточках, склонившись над Нилом.

— Никогда бы не подумала, что ты умеешь сражаться, старик. Где ж тебя так научили? Я до сих пор не возьму в толк, как тебе удалось укокошить третьего.

— А больше ты никого не видела?

— Нет. Их было только трое. Ну и еще тот, о которого ты споткнулся.

Дюкр ничего не сказал ей о неожиданных союзниках. Кивнув в сторону Нила, он спросил:

— Как ты думаешь, что с ним?

Женщина недоуменно пожала плечами. Похоже, она думала не столько о судьбе юного колдуна, сколько о блестяще проведенном сражении. Ее бледно-голубые глаза светились от восхищения.

— Иди к нам в отряд, — вдруг предложила Дюкру женщина.

— Опыт отчасти покрывает утраченные навыки, но лишь отчасти. К тому же опыт советует мне больше не ввязываться в такие стычки. Эти игры не для стариков.

— И не для старух, — добродушно улыбнувшись, ответила женщина. — Пошли. Сражение переместилось к востоку, так что мы спокойно доберемся до своих.

Она подняла Нила и снова перекинула через плечо.

— Тот тифанец в медвежьей шкуре… не он всем заправлял.

— Мы тоже потом догадались. Семкиец… он как заговоренный, верно?

Дюкр кивнул.

Они подошли к склону холма и стали осторожно пробираться между острыми кольями, торчащими из земли. В тифанском лагере горели шатры. Издали все еще доносились крики сражающихся.

— Там точно никого больше не было? — рискнул спросить Дюкр.

— Ты же сам видел, — усмехнулась женщина. — Или тебе теперь везде тифанцы мерещатся? Вон лежат, только мертвые.

Зрелище было тягостным. Тифанские дозорные нарвались на «гарпунчик» саперов. Дюкр содрогнулся, в очередной раз увидев страшную силу «морантских гостинцев». Судя по кровавым следам, уводящим в туман, кое-кто все же спасся.

Возле виканских позиций тумана уже почти не было. Дозорные из отряда Глупого пса, заметив бездыханное тело Нила, окружили Дюкра и его спутницу.

— Он жив, но вам нужно поскорее найти Сормо. Двое всадников тут же помчались к лагерю.

— Как там капитан Лулль? — спросил Дюкр.

— Погоди, узнаем, — невозмутимо ответил виканец. Вскоре подошли саперы. Только близость вражеских позиций не позволяла им во все горло радоваться успеху.

— Представляешь, старик, — возбужденно сказал один из них, — всего пара «гарпунчиков» — и от этого придурка осталось мокрое место.

— Ты о ком? — не понял Дюкр.

— О том волосатом семкийце.

— Теперь уже безволосом! — со смехом поправил другой сапер.

— Мы докончили вашу работу, — пояснил первый, вытирая кровь с лица. — Слыхал про «топор Кольтена»? Вы были «лезвием», а мы — «обухом». Вдарили по чудовищу как надо, но все без толку.

— Нашему сержанту стрела пробила легкие, — сообщил второй.

Ты только не приукрашивай, — вмешался сержант. — Всего одно легкое, и то царапина. — Он остановился, выплюнув кровавую слюну. — Второе в полном порядке.

— Сержант, но ты же не можешь дышать кровью, — встревожился кто-то из саперов.

— Как-то мы ночевали с тобою вместе в шатре. Вот где я не мог дышать!

Саперы пошли дальше, оживленно споря, нужно ли сержанту немедленно показаться лекарю. Спутница Дюкра смотрела им вслед, покачивая головой. Потом она повернулась к историку.

— Пожалуй, и я пойду. Тебе еще нужно поговорить с Сормо.

Дюкр кивнул.

— Двое твоих подруг не вернулись, — тихо сказал он.

— Война есть война. Половина отряда уцелела. Не хочешь как-нибудь поупражняться с мечом?

— У меня до сих пор все кости ломит. Боюсь, тебе придется тащить меня на себе.

Женщина осторожно положила Нила на землю и ушла.

«Десять лет назад у меня хватило бы наглости предложить ей где-нибудь уединиться на остаток ночи… Довольно пустых мечтаний. Не хочу, чтобы о нас сплетничали у костров».

Вернулись двое виканцев, посланных известить Сормо. С ними прибежала свирепого вида собака, запряженная в волокуши. Похоже, в свое время ее зашибла копытом лошадь. Рана на голове зажила, но кости срослись криво, отчего собачья морда приобрела постоянный оскал. Вкупе с бешено сверкающими глазами он казался даже естественным.

Всадники спрыгнули с коней и бережно перенесли Нила на волокуши. Собака тут же отправилась в обратный путь.

— Ну и жуткий пес, — послышался сзади голос Лулля.

— Верно говорят, что у виканских псов в голове только кости и ни капельки мозгов, — ответил историк.

— Как вам прогулка? — попробовал пошутить капитан.

— Что ж вы мне не сказали про скрытую поддержку? — накинулся на него Дюкр. — Кто были эти люди? Посланцы Пормкваля?

— Вам померещилось? Какие посланцы?

— Нам помогал кто-то из «когтей». Прикрывал наш отход. Я узнал их по оружию: «утренняя звезда» и тонкий метательный нож. И никаких следов.

У Лулля округлились глаза.

— Видите, сколько всего Кольтен от нас скрывает? — не унимался Дюкр.

— Думаю, Кольтен и сам об этом не знает, — возразил капитан. — Если вы уверены в своих словах, нужно без промедления идти к Кольтену.

Дюкр впервые видел Кольтена таким. Виканский полководец оцепенело застыл на месте. Он был растерян и даже подавлен.

— А не померещилось ли тебе все это, историк? — недоверчиво спросил Балт.

— Я знаю, что видел. И еще лучше знаю, что чувствовал. Все надолго замолчали.

Едва на пороге появился Сормо, Кольтен встретил его обжигающим взглядом. Вид у юного колдуна был удрученный. Казалось, за эти месяцы он не только повзрослел, но успел постареть. Сормо стоял, опустив плечи, и изможденными, ввалившимися глазами смотрел на Кольтена.

— У Кольтена есть к тебе вопросы, — сказал Балт. — Но позже.

— Нил очнулся. Так что я смогу ответить.

— Разные вопросы, — добавил Балт, сделав упор на первом слове.

— Объясни произошедшее, — потребовал у Сормо Кольтен.

— Семкийский бог не умер, — опередив колдуна, сказал Дюкр.

— И я того же мнения, — пробормотал сидевший на походном стуле Лулль.

Встретившись с историком глазами, капитан ему подмигнул.

— Здесь все сложнее, — поправил историка Сормо.

Он умолк, словно решал, стоит ли говорить дальше. Собравшиеся терпеливо ждали.

— Семкийский бог уничтожен. Его разорвали на куски и проглотили. Но бывает, кусочек тела насыщен такой злобой, что она отравляет проглотившего.

Дюкр подался вперед. Наспех залеченная левая ягодица отозвалась тупой болью.

— Ты хочешь сказать — кто-то из земных духов отравился… на том пиршестве?

— Да. Почувствовал себя сильнее остальных. Захотелось власти. А другие духи… даже ничего не заподозрили.

Изуродованное лицо Балта стало еще страшнее от презрительной гримасы.

— Мы потеряли семнадцать солдат. Спрашивается, ради чего? Чтобы истребить горстку второстепенных тифанских полководцев и узнать о взбесившемся духе?

Историк вздрогнул. Раньше при нем не говорили о потерях. «Кольтен допустил первую оплошность. Представляю, как смеются над ним опонны».

Сормо этот упрек ничуть не обескуражил.

— Но потери помогут нам спасти гораздо больше жизней. Духи этой земли сильно взбудоражены. Они тоже не могли понять, кто управлял всеми налетами и засадами. Теперь они знают причину. Просто духи не догадывались искать врага среди своих. Но после этой ночи они расправятся с предателем по своим законам и в надлежащее время.

— Ты хочешь сказать, что налеты тифанцев будут продолжаться? — Балт едва сдерживался, чтобы не плюнуть на пол. — Когда-то твои союзники своевременно предостерегали нас. А что теперь?

— Теперь предатель не осмелится действовать, иначе сразу себя выдаст.

— Скажи, Сормо, почему у того семкийца был зашит рот? — спросил Дюкр.

Юный колдун слегка улыбнулся.

— У него зашит не только рот, но и все остальное. А сделано это, чтобы ничего из себя не выпускать.

— Какая странная магия, — удивился Дюкр.

— Очень древняя. Ее называют «магией кишок и костей». Мы когда-то тоже ею владели. Давно, когда еще не было Путей. Тогда всямагия находилась внутри нас.

Год назад Дюкр, услышав такое, заерзал бы на месте от любопытства и возбуждения, замучил бы Сормо вопросами. Но сейчас он невероятно устал, и слова юного колдуна были для него не более чем шелестом ветра, залетевшего в пещеру его сознания. Историку хотелось спать. Увы, его желанию суждено было осуществиться не раньше чем через полдня. Невзирая на предрассветный час, лагерь уже проснулся и готовился к новому переходу.

— Но почему же тогда этот проклятый семкиец не лопнул, как надутый пузырь, когда мы его проткнули? — спросил Лулль,

— Потому что зло, проникшее в него, прячется очень глубоко. Скажи, его живот был чем-нибудь защищен?

— Помню, у него на животе было надето несколько толстых кожаных ремней, — сказал Дюкр.

— Так я и думал.

— А что случилось с Нилом? — поинтересовался капитан.

— Семкийская магия застигла его врасплох. Он попытался перенять эти знания, но был вынужден отступить внутрь себя. Семкиец рвался и туда, но Нил умело прятался, пока злобная сила не истощилась. Это был полезный урок.

Дюкру вспомнилась ужасная смерть другого юного колдуна.

— И очень дорогой, — тихо сказал историк.

Сормо промолчал. Лишь на мгновение в его глазах мелькнула боль утраты.

— С этого дня мы будем двигаться быстрее, — объявил Кольтен. — И еще: мы уменьшим солдатам ежедневную порцию воды.

— Но у нас есть вода! — воскликнул Дюкр.

Все повернулись к нему.

— Наверное, Нил забыл рассказать, что духи сделали нам подземный проход. Мы промочили ноги, пока шли по нему. Вода сочится прямо из стен. Особо вкусной ее не назовешь, но она вполне пригодна для питья. Капитан Лулль подтвердит мой слова.

— Клобук вас накрой, Дюкр! Как же я забыл о воде?

Сормо глядел на историка во все глаза.

— Вот что значит внимание ко всему! Оказывается, мы страдали понапрасну.

Даже Кольтен заметно ожил.

— Даю тебе час, чтобы напоить все глотки и запастись водой, — сказал он Сормо.

Солдаты и беженцы спешно рыли обширные ямы. Люди пели. Животные, разбухшие от воды, молчали. Ямы наполнялись теплой, мутноватой водой.

«Хоть за этот дар духов земли нам не приходится расплачиваться смертью».

Дюкр стоял возле одной из ям, наблюдая и прислушиваясь к разговорам. Рядом стоял оправившийся Лист.

— Хорошо, что солдаты держат оцепление. Иначе дневной переход был бы сорван, и лекарям добавилось работы. Видите, как люди рвутся к воде?

— Вижу, капрал. Тело не всегда слушает голос разума. Кто-то наверняка угодит сегодня к лекарям.

Вдалеке выстроились тифанские всадники. Дюкр попытался угадать, какие мысли сейчас владели ими. Армия Камиста Рело тоже страдала от жажды, хотя им были известны все источники и колодцы этих мест.

За цепью тифанцев мелькнуло что-то белое и быстро исчезло из виду.

— Видели? — спросил удивленный Лист.

— Да, капрал. Это дикие козы. Наверное, и они почуяли воду.

Вихрь Дриджны был лишь одной из бесчисленных песчаных бурь, что проносились над склонами этих плоских гор. Песчаные струи выдалбливали ниши, которые затем углублялись и становились пещерами. Иногда песок уничтожал стенки между соседними пещерами, делая сквозные проходы. Подобно ненасытным червям, грызущим старое дерево, ветер стремился превратить горы в каменную труху. Правда, до этого было еще далеко, но пещеры и проходы множились. Еще достаточно крепкая внешне, гора покоилась на шатком основании.

Ветер превратил туннели в странный многоголосый инструмент. Каждый туннель свистел, стонал и всхлипывал по-своему. Ударяясь о склон горы, песок перемалывался в тончайшую пыль. Но, казалось, ветру и этого было мало. Он клубил ее, вздымал вверх и нес дальше.

Кульп оглянулся на ждавших его Фелисину и Гебория. Два жалких комочка среди неутихающей стихии.

Беснования вихря Дриджны продолжались уже третий день. Ветер нападал на них отовсюду, словно безумная богиня заприметила их и приказала уничтожить. А почему бы и нет? Когда эта мысль впервые пришла Кульпу в голову, он лишь усмехнулся. Сейчас он был готов поверить, что так оно и есть.

«Ветром управляет злая воля. Злая по отношению к нам. Кто мы? Враги, вторгшиеся в пределы чужой святыни. Напрасно малазанцы никогда не пытались вдуматься в смысл всех этих легенд о Дриджне. Нынешний мятеж возник не на пустом месте».

Маг вернулся к своим спутникам.

— Пещеры там достаточно глубокие, — сказал он. — Некоторые, судя по завыванию ветра, — даже сквозные.

Геборий весь дрожал. Лихорадка одолела его с утра. Причина была ясна: истощение. Старик быстро слабел.

«Фелисину еще выручает молодость. А я, наверное, выгляжу немногим лучше Гебория», — подумал маг.

Над головой смыкалась непроницаемая песчаная стена цвета охры. Она потемнела; значит, скоро наступят сумерки. Кульп прикинул, сколько же они успели пройти за последние двенадцать часов. Возможно, лигу или чуть больше. Ни воды, ни пищи. И Клобук, терпеливо дожидающийся их смерти.

Фелисина схватила Кульпа за рваную полу плаща.

— Я даже отсюда вижу: там есть пещеры! Здесь оставаться нельзя. Нужно идти туда! — крикнула она, перекрывая рев ветра.

Уголки ее рта и потрескавшиеся губы были белыми от песчаной пыли.

— А если пещера обвалится? — спросил маг. — Ты бы видела эту гору вблизи.

— Говорю тебе: идем к пещерам! — упрямо повторила Фелисина.

«Девчонке понадобился склеп», — язвительно подумал Кульп, но спорить не стал.

Ковыляя между Фелисиной и магом, Геборий спотыкался на каждом шагу. Добравшись до подножия, они вошли в первую попавшуюся пещеру. Теперь ветер дул им в спину, подталкивая вперед. Свет быстро тускнел.

«Еще немного, и мы окажемся в кромешной тьме, полной пронзительных воплей. Может, это и к лучшему. Говорят, во тьме легче умирать», — мысленно усмехнулась Фелисина.

Пол пещеры, такой гладкий у входа, превратился в нагромождение каменных обломков. Наверное, то был кварц или другой не менее прочный камень, способный противостоять разрушительным песчаным струям. И все-таки пещера давала хоть какое-то укрытие от неистовства вихря Дриджны.

Пройдя еще немного, Кульп и Фелисина, не сговариваясь, остановились. Геборий находился в забытьи. Выбрав место поровнее, они уложили старика в густую пыль.

— Пойду взгляну, что там впереди, — сказал Кульп.

Фелисина кивнула и тоже опустилась на пыльный пол.

Шагов через тридцать пещера неожиданно расширилась. Песка здесь было меньше, а камня — больше. Кварцевые стены тускло светились. Маг поднял голову… Похоже на стеклянный потолок; вернее, на остатки стеклянного потолка. Может, и стены здесь тоже стеклянные?

Пещера делалась все просторнее. Теперь она больше напоминала подземный зал. Кульп только сейчас осознал, что вокруг стало тише. Посреди высилась груда камней. Маг пригляделся. Природа не могла создать столько каменных глыб правильной формы и сосредоточить их в одном месте. Наклонившись, Кульп стер пыль с одного из камней… Боги милосердные. Да это же стекло! Разноцветное стекло.

Он снова задрал голову вверх. В потолке зияла огромная дыра, края которой мерцали странным холодным светом. Это насторожило Кульпа, и он после недолгих колебаний открыл свой магический Путь.

«Никаких иллюзий, — облегченно вздохнул он. — Все настоящее».

Кульп вернулся туда, где оставил Гебория и Фелисину. Оба лежали неподвижно.

«Спят или без сознания? А может…»

Маг поежился, прогоняя вполне естественную мысль.

Ощутив его присутствие, Фелисина открыла глаза. Она сразу догадалась, какие мысли бродят в голове мага, и презрительно скривила губы.

— Не думай, что так легко отделаешься от нас. Во всяком случае, от меня, — сказала она.

— А ты не говори глупости. Если бы я хотел уйти, зачем мне было сюда возвращаться?

— Считай, что я пошутила.

— Кстати, тебя не удивила плоская вершина горы? Я нашел разгадку. Когда-то на горе стоял город. Потом он обрушился. Мы сейчас находимся под его обломками.

— Ну и что?

— Можно поискать помещение, где нет песка и сравнительно тихо.

— Тихую гробницу? — усмехнулась Фелисина.

— Считай, как хочешь.

— Тогда пошли.

— Есть одна сложность, — сказал Кульп. — Нужно подняться на высоту примерно в три человеческих роста. Лестницы со ступеньками нам не приготовили. Есть нечто вроде стеклянной колонны. Только как мы по ней поднимемся, да еще в нашем состоянии?

— Твоя магия поможет, — спокойно ответила Фелисина.

— Как?

— Открой вход. Ты же умеешь.

Кульп ошеломленно заморгал.

— Знаешь, это не так-то просто.

— А что просто? — огрызнулась Фелисина. — Подыхать здесь?

— Хорошо. Буди старика, и идем.

Распухшие веки Гебория не желали подниматься. Из-под них текли грязные слезы. Старик, похоже, совсем утратил разницу между своими бредовыми снами и реальностью. Едва ли он понимал, где сейчас находится. Его губы скривились в диковатой, зловещей улыбке.

— Они очень старались. Вы с этим согласны? — спросил Геборий, запрокидывая голову.

Фелисина с Кульпом молча потащили его в подземный зал.

— Они очень старались, но заплатили за все собственной жизнью… Память о воде… Столько жизней загублено понапрасну.

Наконец все трое добрались до стеклянной колонны. Фелисина провела рукой по поверхности.

— Придется влезать способом досинцев. Так они забираются на кокосовые пальмы.

— И как же они это делают? — спросил Кульп.

— С неохотой, — пробормотал Геборий.

— Мне понадобится твой ремень, — заявила магу Фелисина.

Кульп только хмыкнул, но послушно стал отвязывать ремень.

— Ну и время ты выбрала, чтобы спустить с меня штаны.

— Мне нужен ремень, а не то, что у тебя под штанами, — усмехнулась Фелисина.

Взяв ремень, она обвязала себе ноги у щиколоток. Маг только удивлялся, с каким остервенением Фелисина затягивает кожаные узлы.

— А теперь давай остатки своего плаща, — потребовала она.

— Тебе мало своей одежды?

— Думаешь, я ее сниму и полезу, а ты будешь глазеть, как у меня трясутся груди? Хватит бесплатных зрелищ! Твой плащ плотнее и потому удобнее.

— Это было возмездие, — вновь заговорил Геборий. — Хладнокровное, беспощадное.

Стаскивая с себя рваный плащ, маг покосился на старика.

— Что ты несешь, Геборий? Какое возмездие?

Песчаная буря лишила их отношения прежней учтивости.

— Я говорю про город наверху. Его построили во времена первой империи. А потом пришли они и все исправили. Бессмертные стражники. Какой разгром! Даже с закрытыми глазами я вижу свои руки. Они слепнут, неотвратимо слепнут и шарят в пустоте.

Он сел и затрясся в беззвучных рыданиях.

— Старик окончательно спятил, — сказала Фелисина, вставая у основания колонны. — Потерял своего бога, а с ним и разум.

Кульп никак не ответил на ее слова.

Фелисина свернула плащ мага в жгут и обвила им колонну, крепко зажав руками концы. Ее ноги и ремень таким же образом обхватили колонну с внутренней стороны.

— Теперь понимаю, — сказал ей Кульп. — Не думал, что досинцы настолько смышленые.

Фелисина постаралась забросить жгут как можно выше. Затем она выгнулась назад и подпрыгнула, вытолкнув колени вверх. Ремень впился ей в кожу. Фелисина поморщилась.

— А на твои ножки и все, что повыше, ты мне позволяешь глазеть? — спросил Кульп.

— Я кое-что недодумала, — тяжело дыша, ответила Фелисина.

По правде говоря, маг вообще не верил в успех ее затеи. Но Фелисина сумела одолеть две трети высоты колонны. Там она застыла. Из ран на щиколотках сочилась кровь. Фелисина сама не подозревала, сколько в ней сил. Подъем забрал их, однако она не собиралась сдаваться.

«Ну и характер у тебя, девчонка, — подумал Кульп. — Ты крепче нас, вместе взятых». Потом его мысли перенеслись к Бодэну. «Тоже упрямец, готовый спорить с любыми стихиями. Каково тебе сейчас, "коготок"?»

Фелисина почти достигла зубчатых краев дыры в потолке. Там она снова замерла.

«Ну что она медлит? Остались сущие пустяки».

— Эй, Кульп!

Эхо разнесло ее голос по всему пространству зала, но вмешался ветер, и эхо умчалось вместе с ним.

— Ты почему застряла?

— Прикинь, сколько будет от моих ступней до тебя?

— Локтя четыре. Может, пять. А в чем дело?

— Пусть Геборий встанет у колонны, а ты взберешься ему на плечи.

— Но зачем, Клобук тебя накрой?

— Ты дотянешься до моих ступней и по мне заберешься наверх. Я не могу шевельнуться. Сил больше нет.

«Думаешь, я обладаю твоим проворством?» — сердито подумал маг.

— Мне кажется…

— Плевать на то, что тебе кажется! У нас нет другой возможности. Если ты этого не сделаешь, я свалюсь вниз.

Бормоча проклятия, Кульп склонился над Геборием.

— Геборий, очнись! Ты слышишь меня?

Бывший жрец Фенира усмехнулся.

— Помнишь каменную руку? А палец? Прошлое — чуждый для нас мир. Он таит могущественные силы. Прикасаясь к прошлому, мы пробуждаем воспоминания тех, кто разумом и чувствами совершенно не походил на нас. Знаешь, куда это ведет? К безумию.

Какая еще каменная рука? Старик и впрямь бредит.

— Геборий, мы с тобой потом поговорим о тайнах прошлого. А сейчас мне нужно, чтобы ты встал и крепко держался на ногах. Так крепко, как сумеешь. Я вскарабкаюсь на твои плечи. Потом мы сделаем что-то вроде люльки и поднимем тебя наверх. Понял?

— На мои плечи… Целая гора из камней, и у каждого был свой облик, своя жизнь. Но Клобук давно забрал их жизни. А сколько было у них желаний, чаяний, тайн. Куда все это ушло? Боги питаются невидимой силой человеческих мыслей. Ты этого не знал. Потому-то они должны… повторяю, должны быть переменчивыми.

— Кульп! Я сейчас упаду! — простонала Фелисина.

Маг встал за спиной Гебория и взялся за его плечи.

— Теперь постарайся не шевелиться.

Вместо этого старик повернулся лицом к Кульпу. Он свел свои культи вместе, оставив лишь небольшой просвет для невидимых кистей рук.

— Вставай! Я подброшу тебя прямо к ней.

— Но у тебя же ни ладоней, ни пальцев. Чем ты удержишь мои ноги?

Бывший жрец Фенира улыбнулся с простодушием младенца.

— Делай, как я говорю.

Кульп оторопел: его ступни уперлись в… переплетенные пальцы, хотя и невидимые. Недоверчиво мотая головой, маг опять коснулся плеч Гебория.

— Зря тратишь время, маг. Говорю тебе, подброшу прямо в ее объятия. Только после этой проклятой бури я до сих пор ничего не вижу. Разверни меня, как тебе надо.

— Сделай шаг назад… Еще чуть-чуть… Стой так.

— Готов? — спросил Геборий.

— Да.

На самом деле Кульп был совершенно не готов к мощному всплеску силы, легко поднявшей его вверх. Маг инстинктивно протянул руки к Фелисине, но промахнулся. Помощь Фелисины ему уже не требовалась; сила Гебория подняла его выше и вытолкнула в дыру. Кульп едва не упал на спину. Страх скрючил ему верхнюю часть туловища, заставив схватиться за острые края дыры. В ответ древняя поверхность слабо зазвенела.

Кульп встал на четвереньки.

— Маг! Да где же ты? — отчаянно завопила Фелисина.

— А я уже наверху, красавица. Сейчас и тебя вытащу.

Через несколько минут Кульп спустил вниз наспех сплетенную веревку. Обхватив ее невидимыми ладонями, Геборий быстро поднялся. Маг помог ему выбраться.

Помещение, куда они попали, было довольно тесным и сумрачным. Фелисина привалилась спиной к стене. Внутри ее метался запоздалый, ничем не сдерживаемый страх. Саднили перенапрягшиеся мышцы. Пыль успела припорошить кровоподтеки на ногах. Ее ладоням тоже досталось. У Фелисины дрожало все тело, и она не знала, как и чем унять эту дрожь.

Она посмотрела на Гебория.

«Наверное, он скоро умрет. Он и сейчас кажется мертвым. Последние всплески, как у догорающего фитиля. Но там, внизу, я ошиблась, называя его слова бредом. Нет, они — далеко не бред. В них есть знание. Я и не предполагала, что он столько знает. А как объяснить его невидимые, но вполне ощутимые руки? Столько загадок».

Кульп удрученно разглядывал остатки своего плаща. Вздохнув и, наверное, смирившись, он тоже стал наблюдать за Геборием. Старик вновь погружался в горячечное забытье.

В тусклом магическом свете, устроенном Кульпом, проступали грубые каменные стены. В одной из них, почти под потолком, виднелась крепкая дверь. К ней вели выщербленные ступени. У противоположной стены возвышалось несколько круглых каменных подставок. Вероятно, на них ставили бочки или иные сосуды. Чуть дальше с потолка на проржавевших цепях свисали такие же ржавые крючья. Все это казалось Фелисине ненастоящим, словно обстановка помещения, как и свет, была плодом магических ухищрений Кульпа.

Фелисина резко встряхнула головой и обхватила себя руками, силясь унять дрожь.

— Ты здорово влезла на колонну, — сказал Кульп, желая ее подбодрить.

— И, как оказалось, зря, — усмехнулась она.

«Не удивлюсь, если этот надрыв сил будет стоить мне жизни. Я напрягала не только мышцы. Теперь я ощущаю себя… пустой. Мне неоткуда восполнить силы».

Она засмеялась.

— Ты чего? — спросил Кульп.

— Никогда не думала, что нашей гробницей станет погреб.

— Меня пока не тянет умирать.

— Завидую тебе, маг.

Кульп встал и начал внимательно разглядывать помещение.

— Когда-то это место было затоплено водой. Она текла бурным потоком, как река.

— Откуда и куда? — спросила Фелисина.

Маг лишь передернул плечами и пошел к лестнице.

«Кульпу сейчас на вид можно дать все сто. Я хоть и выгляжу моложе, но внутри мне не меньше. Мы оба с ним стали ироничными. Правда, до ироничности Гебория нам еще далеко. Но ирония меня больше не раздражает. Кажется, я научилась ее ценить».

Кульп медленно поднялся по ступеням.

— Окована бронзой, — сказал он, касаясь двери. — Я даже слышу отзвуки молотка ремесленника, который трудился над этим листом.

Костяшками пальцев он ударил по древней бронзе. Звук был глухим, похожим на шелест.

— А дерево под бронзой совсем сгнило.

Засов сломался, едва Кульп к нему притронулся. Тогда маг надавил на дверь плечом. Бронза треснула и осыпалась, будто ржавчина. Дверь упала на Кульпа, обдав его густым облаком пыли.

Геборий повернул голову на звук, пытаясь что-нибудь увидеть. Напрасно. Похоже, вихрь Дриджны все-таки лишил его зрения.

Никто из них, включая и самого Гебория, не мог с точностью сказать, когда это случилось. Каждому из троих песком забивало глаза, у всех были воспалены веки, и потому, когда вчера старик стал жаловаться на темную пелену, его особо и не слушали. А сегодня утром Геборий вдруг заявил Кульпу, что еще ночь и нужно дождаться рассвета.

— Преграды вовсе не так уж крепки, как думают, — сказал Геборий.

Он стоял, выставив перед собой культи.

— Теперь я это понял. Для слепого все его тело призрачно: потрогать можно, а увидеть нельзя. Я поднимаю невидимые руки, переставляю невидимые ноги. Я вдыхаю и выдыхаю невидимый воздух, и это заставляет подниматься и опускаться мою невидимую грудь. Но зато я чувствую, как шевелятся пальцы. Я могу сжать их в кулак. Я стал цельным. Вернее, я всегда был таким, а глаза обманывали меня, утверждая, будто у меня нет кистей рук.

— Наверное, если я оглохну, ты исчезнешь. Уши перестанут обманывать меня, будто я слышу твои слова, — сказала ему Фелисина и отвернулась.

Геборий ответил ей смехом.

Сверху доносились стоны Кульпа. Дыхание его было тяжелым, с присвистом. Сообразив, что магу самому не выбраться из-под двери, Фелисина встала. Железные обручи боли впились ей в лодыжки. Стиснув зубы, Фелисина поплелась наверх.

Одиннадцать ступеней забрали у нее последние силы. Фелисина опустилась на колени возле Кульпа и долго ждала, пока успокоится ее дыхание.

— Кости целы? — спросила она мага.

— Кажется, проклятая дверь сломала мне нос.

— Похоже, что так. У тебя голос изменился. Думаю, это ты как-нибудь переживешь.

— С достоинством, — проворчал маг.

Фелисине удалось немного приподнять дверь. Кульп выполз из плена и встал. На лице мага красовался припорошенный пылью кровоподтек.

— Посмотри, что там дальше. Я не успел.

— Темно. И воздух пахнет.

— Чем?

Фелисина пожала плечами.

— Известняком. Или чем-то похожим на него.

— А я-то думал, нас встретит аромат горьких фруктов.

Шаркая по ступеням, к ним поднимался Геборий. Кульп направил магический свет в проем. Фелисина сделала шаг вперед.

— Я слышу, у тебя участилось дыхание, — сказал ей маг. — Что ты там увидела?

Вместо Фелисины ему ответил Геборий.

— Остатки древнего ритуала — вот что она увидела. Застывшие свидетельства древнего величия.

— Там полно статуй, — сказала Фелисина. — Они разложены по всему полу. Помещение большое… очень большое. Твоего света не хватает — дальняя часть все равно осталась во мраке.

— Говоришь, статуи? Какие?

— Человеческие, разумеется. Очень похожи на лежащих людей. Я сперва подумала, что это люди.

— А почему усомнилась?

— Понимаешь…

Фелисина не договорила. Она почти ползком добралась до ближайшей статуи… Обнаженная старуха, лежащая на боку. Белый камень, из которого была вырезана эта статуя, покрывали сетка трещин и темные пятна плесени. Но зачем мастеру понадобилось с такой дотошностью воспроизводить каждую морщинистую складку на старческом теле?

Лицо статуи было умиротворенным и даже радостным. Фелисине вспомнилась госпожа Гэсана. Лежащая старуха вполне годилась той в сестры. Фелисине вдруг захотелось потрогать статую, и она протянула руку.

— Не смей ничего трогать! — крикнул ей Кульп. — Зал наполнен магической силой. Недаром у меня все волосы на затылке шевелятся.

Фелисина отдернула руку.

— Зачем ты меня пугаешь? Просто статуи.

— Статуи, девочка, обычно стоят на пьедесталах. А эти?

— Эти лежат на полу. Может, тогда были другие вкусы?

В зале стало намного светлее. Фелисина обернулась. Кульп стоял, упираясь руками в дверной проем. Маг близоруко моргал, разглядывая странную галерею.

— Статуи? — усмехнулся Кульп. — Ты ошиблась. Здесь проходил магический Путь.

— Есть ворота, которые лучше не открывать, — произнес Геборий.

Умудрившись ни за что не задеть и не споткнуться, старик обошел мага и встал рядом с Фелисиной. Голова его была запрокинута. Растрескавшиеся губы улыбались.

— Ее дочь избрала путь странствующих, — сказал Геборий. — Нелегкое путешествие. Ничего удивительного: тогда многие предпочитали этот путь, стараясь попасть в мир Властителей. Его считали более достижимым, что ли. К тому же он был древним, а на закате первой империи все древнее пользовалось особым почетом.

Старик горестно вздохнул, будто вспоминал собственное прошлое.

— Понятно, что родители стремились помочь собственным детям. Хотели сделать этот путь более удобным и безопасным. Слишком много ищущих исчезали тогда в магических лабиринтах. А тут еще войны, которые первая империя вела на своих западных границах.

Кульп тронул его за плечо. Прикосновение мага прервало словесный поток. Геборий провел по лицу невидимой рукой и вздохнул:

— Так легко затеряться…

— Нам нужна вода, — сказал Кульп. — Нет ли среди ее воспоминаний тех, что связаны с водой?

— В этом городе было полно источников, каналов, бассейнов и фонтанов, — сообщил Геборий.

— И все они давно засыпаны песком, — поморщилась Фелисина.

— Возможно, не все, — возразил Кульп.

От недостатка сна и песчаных атак глаза мага были совсем красными. Упавшая дверь сильно повредила ему нос, который распух и приобрел синюшный оттенок.

Фелисина продолжала глядеть на тело лежащей старухи.

— Надо же, когда-то она была живой женщиной.

— Все они были живыми, — сказал Кульп.

— И жили очень долго, — добавил Геборий. — Алхимические средства и ритуалы продлевали им жизнь. В этом городе жили по шестьсот — семьсот лет и могли бы жить еще. Их погубил другой ритуал.

— Потом город затопило водой, насыщенной солями, — сказал маг.

— Отчего окаменели не только кости, но и сами тела, — подхватил Геборий. — Поток этот породили дальние события. Бессмертные стражи пришли и ушли.

— Что еще за бессмертные стражи? — спросила Фелисина. Геборий не ответил. Он снова запрокинул голову и сказал:

— Неподалеку есть источник.

— Так веди нас туда, слепец, — потребовала Фелисина.

— У меня еще столько вопросов, — заявил Кульп.

Геборий улыбнулся ему, как улыбаются нетерпеливым детям.

— Потом. Наш путь к источнику многое тебе объяснит.

Окаменевших жителей древнего города было несколько сотен. Спокойное и даже радостное принятие ими смерти почему-то задело Фелисину.

«Оказывается, конец не всегда бывает мучительным. Жрецы утверждают, будто Клобуку все равно, как и в каком состоянии умирает человек. Самые обильные урожаи смерть пожинает во время войн, голода и эпидемий. Если верить жрецам, Клобук давно привык к толпам душ возле врат своего царства. Теперь я знаю: не все приходят туда с плачем и стенаниями. Смерть бывает и сладостной».

Она ощущала незримое присутствие Клобука. С самого их возвращения в реальный мир он постоянно находился рядом. Фелисина вдруг поймала себя на том, что думает о Клобуке как о… возлюбленном. Он проник в глубины ее существа, и это придавало ей уверенности.

«Я не боюсь Клобука. Сейчас мне страшны лишь Кульп и Геборий. Говорят, боги боятся смертных сильнее, нежели друг друга. А Клобука я не боюсь. Я ловлю отзвуки его мыслей. Он наверняка должен мечтать о реках крови. Может, я уже давно принадлежу богу смерти? Что ж, тогда я отмечена».

Геборий повернулся к ней, глядя воспаленными, невидящими глазами.

«Никак ты читаешь мои мысли, старик?»

Его губы сложились в подобие лукавой улыбки. Геборий отвернулся и пошел дальше.

Из зала, наполненного умиротворенными мертвецами, они вышли в туннель. Потоки воды отполировали каменные стены до зеркального блеска. Потолок казался угрожающе низким. Они шли, и вместе с ними перемещался магический свет Кульпа.

«Мы бредем, словно живые трупы, обреченные Клобуком на бесконечное путешествие», — подумалось Фелисине.

Туннель вывел их на узкую, кривую улочку. Фелисину поражало, с какой ловкостью Геборий обходил груды вывернутых из мостовой камней. Улицу накрывала стеклянная крыша, теперь сплющенная и во многих местах пробитая. По обеим сторонам стояли невысокие дома. Сточные канавы, засыпанные песком, тоже были из стекла.

На улице им снова встретились окаменевшие трупы, однако их позы и выражение лиц были совсем иными. Не умиротворенность, а ужас читался на каждом лице.

Геборий остановился.

— А вот вам новые свидетельства. Как видите, эти люди умирали совсем по-другому.

Кульп склонился над окаменевшим трупом мужчины.

— Странствующий.

— Да, — подтвердил бывший жрец Фенира. — В этом городе жило немало странствующих и диверов. Силы, которыми они хотели повелевать, однажды вырвались из-под их власти. Страшно подумать, что здесь творилось. Люди сходили с ума, бросались на своих родных. Город был уничтожен за считанные часы.

Внимание Кульпа привлек другой труп, едва заметный среди нагромождения тел.

— Здесь погибли не только люди.

— Не только, — со вздохом подтвердил Геборий.

Маг разглядывал обезглавленный, изуродованный труп, у которого уцелела лишь рука и часть ноги. Кожа коричневого цвета, крупные кости, веревки жил, бывших когда-то сильными мускулами. Где-то она уже видела такие тела… Ах да, там, на борту «Силанды»… Тлан-имасы.

— Это и есть твои «бессмертные стражи»? — спросил у Ге-бория Кульп.

— Да.

— Их здесь тоже полегло немало.

— Ты прав, маг, — сказал Геборий. — Странствующие и диверы были таинственным образом связаны с тлан-имасами. Жители этого города вряд ли подозревали о таком родстве, хотя горделиво именовали себя первой империей. Подобная дерзость рассердила тлан-имасов; они посчитали, что люди беззастенчиво присвоили себе чужое звание. Ведь первая империя — это владычество тлан-имасов. Однако их сюда привело не желание наказать людей за дерзость. Тлан-имасы почуяли, какой бедой грозит устраиваемый ритуал, и поспешили выправить положение.

— Помнишь наше столкновение со странствующим и появление на корабле отряда тлан-имасов? Неужели история повторяется?

— Не знаю, маг. Я говорил, что некоторые ворота лучше не открывать. Особенно древние. Никто не знает, какие силы мы выпустим на свободу.

— Помнишь дракона? — спросил у него Кульп. — Он ведь был странствующим и… неумершим.

— То был тлан-имасский шаман. Возможно, один из стражей, почуявший новую беду… Ну что, идем дальше? Я чувствую воду. Источник еще жив.

Когда-то здесь был сад. Остатки растительности еще сохранились, питаемые водой пруда. Из-под треснувших плиток дорожки выбивалась белесая трава. Стволы мертвых деревьев опоясывали вьющиеся растения с белыми и розовыми листьями. На тонких стеблях висели гроздья каких-то ягод, отдаленно напоминающих виноград.

Как и во всем городе, в саду владычествовала темнота. Магический свет Кульпа на время разогнал ее. Белые безглазые рыбы в пруду испуганно шарахнулись прочь.

Фелисина присела на край пруда и погрузила дрожащие руки в прохладную воду. Ее охватило непонятное ликование.

— Алхимия еще сохраняет свою силу, — сказал ей стоявший позади Геборий.

— О чем ты говоришь?

— Об этой воде. О благословенном нектаре. Выпей его.

— Интересно, эти ягоды съедобны? — спросил Кульп, срывая гроздь.

— Как сейчас — не знаю, а девять тысяч лет назад они были вполне съедобными.

Они ехали, оставляя за собой густой шлейф пепла, который неподвижно повисал в воздухе. Шлейф тянулся до самого горизонта, хотя внутри имперского Пути такие понятия, как «далеко» и «близко», весьма относительны. Их путь был совершенно прямым, словно древко копья.

— Мы заблудились, — сказала Минала.

— Лучше заблудиться, чем висеть на тифанском копье, — отозвался Кенеб, стремясь хоть как-то поддержать ассасина.

Калам постоянно ловил на себе тяжелый взгляд Миналы. Ему не хотелось оборачиваться и встречаться с ее серо-стальными глазами.

— Капрал, ты выведешь нас из этих проклятых мест? Мы проголодались, в горле пересохло. Мы даже не знаем, где находимся. Или ты умел только забраться сюда?

«Думаешь, мне нравится здесь болтаться? Я сделал все, что требовалось. Я мысленно представил Арен. Выбрал там место — незаметный уголок в конце улицы со странным названием Непомога… Это в самом центре Отбросов — трущобного прибрежного квартала. Я все себе ясно представил — даже сточные канавы и заплеванную землю под ногами. Почему мы не можем туда попасть? Кто нас не пускает?»

Калам представил, как бы повела себя Минала, скажи он ей сейчас правду.

— Даже магический Путь не приведет тебя в Арен за час, — сказал он вслух.

«Звучит убедительно. Я и сам готов в это поверить. Только почему не верю?»

— Не отговаривайся, капрал, — напирала Минала. — Я же по твоему лицу вижу: что-то случилось.

Вкус и запах пепла сделались частью его самого. Впрочем, и других тоже. Похоже, пепел успел забить ему мозги и проникнуть в мысли. Калам догадывался, откуда этот пепел и чем был прежде. Ему вспомнилась груда костей. Значит, и до него путники не могли выбраться отсюда? Калам поморщился и усилием воли прогнал жуткую догадку. Если позволить этой мысли завладеть разумом, они и в самом деле останутся здесь навечно.

Несмотря на симпатию, чувствовалось, что Кенеб разделяет опасения свояченицы.

— Ну как, капрал? Едем дальше? — спросил он, вымученно усмехнувшись.

Калам посмотрел на капитана. Лихорадка после ранения оставила его, но некоторая медлительность в движениях и слова, произносимые невпопад, показывали, что Кенеб окончательно еще не выздоровел. Если придется сражаться, вряд ли можно на него рассчитывать. И Апт пропал. Ему бы сейчас очень пригодилась поддержка Миналы, но суровая женщина больше не доверяла ему. Калам знал: она сделает все, чтобы защитить сестру и детей. Но ему она не помощница.

«Лучше бы я ехал сейчас один», — уже в который раз подумал капрал, трогая поводья.

Остальные молча поехали следом.

Внутри имперского Пути не было ни дня, ни ночи. Только нескончаемые сумерки под тускло мерцающим небом. Все живое и неживое не имело здесь тени. О времени напоминали лишь естественные потребности тела: голод, жажда, желание спать. Но вскоре голод, жажда и отупляющее утомление сделались их постоянными спутниками, и время вообще утратило смысл. Правда, каждый еще верил, что оно продолжает течь.

«Мы привычно твердим: "Время делает нас верующими, а его отсутствие — безбожниками". Этот афоризм из "Болтовни дурака" давно превратился в поговорку, и мы повторяем его к месту и не к месту, даже не вдумываясь в первоначальный смысл слов. А ведь мудрецы призывали ни во что не верить. И по странной иронии судьбы наиболее усердными их учениками стали… ассасины. Ремесло ассасинов опровергает ложь постоянства. Постоянен лишь занесенный кинжал. А свобода выбирать — кого и когда ты убьешь — это сплошная ложь. Ас-сасин сам представляет собой хаос, выпущенный на свободу. Правда, у занесенного кинжала есть одно удивительное свойство: он с одинаковой легкостью может как разжечь пожар, так и потушить его».

Мысли Калама напоминали равнину со множеством тропок. Но была одна, ясно обозначенная, никуда не сворачивающая и не теряющаяся ни в траве, ни среди камней. Эта тропка вела к Ласэне. И Арен был лишь промежуточным местом. Арен нельзя перепрыгнуть, потому он сейчас не один. А был бы один…

— Кажется, впереди облака, — сказала Минала, догнав Калама.

Облака были все теми же клубами пыли, повисшими в затхлом воздухе. Калам сощурился.

— Как следы на глинистой дороге, — пробормотал он.

— Что ты сказал?

— Обернись назад. Видишь? Мы оставляем за собой похожие «облака». Просто у нас появились попутчики.

— Нам они не нужны, — поморщилась Минала.

— Разумеется.

Прерывистые следы тележных колес лишь усилили настороженность Калама.

«А телеги-то тут откуда? По этому Пути всегда передвигаются верхом».

— Взгляни туда, — сказала Минала.

Впереди виднелись очертания большой ямы. Над нею висело полупрозрачное облако пепла. Их догнал Кенеб.

— Мне кажется, или в здешнем гнилом воздухе появился новый запах?

— Нет, не кажется, — подтвердила Минала. — Пахнет чем-то пряным.

Только этого еще не хватало! Калам достал арбалет, завел пружину и вложил стрелу. Он чувствовал, что Минала следит за каждым его движением, и не удивился, услышав ее слова:

— Тебе этот запах знаком, капрал? Он явно не из сундука какого-нибудь торговца пряностями. Чего нам опасаться?

— Всего, — ответил Калам, пуская лошадь шагом. Ширина ямы была не менее сотни шагов. Кое-где по краям виднелись земляные холмики. Оттуда торчали обуглившиеся кости.

В нескольких шагах от ямы жеребец Калама остановился и замер. Не выпуская из рук арбалета, ассасин спрыгнул с лошади. Его окутало серым облаком.

— Не приближайтесь, — велел он остальным. — Здесь зыбко.

— А зачем вообще туда лезть? — сердито бросила ему Минала.

Не ответив ей, Калам осторожно шагнул к краю ямы. Оглядел дальний конец, затем посмотрел вниз.

«Теперь понятно, откуда пепел, по которому мы все время едем. Можно заставлять себя не думать об этом, но уловки разума вряд ли помогут».

Пепел лежал плотными слоями, храня память о страшном, безудержном огне, испепелившем все вокруг. Слои были разной высоты; самый большой превышал пару локтей и состоял из плотно спрессованных обломков костей. За ним лежал слой потоньше, красноватый и похожий на кирпичную пыль. В других слоях виднелись лишь обгоревшие кости, покрытые черными пятнами. Некоторые кости явно были человеческими. В глубину яма уходила на шесть локтей.

«Это случилось очень давно. Здесь погибли… миллионы».

Наклонившись, Калам заглянул на самое дно ямы. Там валялись ржавые обломки тележных колес. Ошибки быть не могло; ассасин видел тяжелые литые колеса с крупными спицами.

Калам долго разглядывал место древней трагедии, потом повернулся и пошел к своим спутникам, разряжая на ходу арбалет.

— Что там? — спросила Минала.

Ассасин неторопливо забрался в седло.

— Ржавые тележные колеса и еще куски каких-то странных механизмов. Нечто похожее я видел в Даруджистане. Там в одном из храмов установлено сделанное Икарием Колесо времен. Говорят, оно измеряет ход времени.

Кенеб хмыкнул.

— Тебя что-то удивило, капитан? — спросил Калам.

— Несколько месяцев назад дошел до нас один слух.

— Какой?

— Вроде бы Икария видели в Семиградии… Скажи, капрал, что тебе известно о колоде Драконов?

— Достаточно, чтобы держаться от нее подальше.

Кенеб кивнул.

— Как раз в то время кто-то из наших решил погадать. Нашли гадателя. Тот стал раскидывать карты — и вдруг остановка. Помню, первую карту он еще выложил, а остальные — никак. Руки дрожат, на лбу испарина. Солдаты возмутились, стали требовать назад свои деньги. Он отдал и сказал, что вот уже пятую неделю подряд ни он, ни остальные предсказатели не в состоянии сделать расклад.

— А не помнишь, какая карта выпала первой?

— Наверное, одна из свободных. Как они называются?

— Держава, Трон, Скипетр, Обелиск.

— Обелиск! Точно, она! Предсказатель утверждал, будто виной всему Икарий, которого вместе с его спутником-треллем видели в пределах Панпотсун-одхана.

— Нам-то что от этого? — раздраженно спросила Минала. «Обелиск… прошлое, настоящее, будущее. Время, а у времени нет союзников».

— Нам от этого ни жарко ни холодно, — успокоил ее Калам.

Они двинулись дальше, обогнув яму на почтительном расстоянии. Кое-где вдали глаза Калама замечали облачка пыли, но вряд ли то были люди.

«Трудно поверить, но, кажется, мы едем совсем не в том направлении, а совсем в противоположном. Если сейчас мы движемся на юг, тогда странствующие и диверы перемещаются на север. Это успокаивает. И в то же время мы можем оказаться у них на пути».

Проехав еще тысячу шагов, Калам и его спутники наткнулись на неглубокую котловину, по которой шла мощеная дорога. Камни едва проглядывали сквозь густой слой пепла. Высокий бордюр по обеим сторонам дороги, как ни странно, очень хорошо сохранился. Калам спешился. Привязав к луке седла длинную тонкую веревку, он стал осторожно спускаться но склону. К удивлению ассасина, склон оказался вовсе не рыхлым, а каменистым. Подковы его сапог несколько раз чиркнули по камням. Присмотревшись, Калам убедился, что лошади вполне смогут спуститься вниз по склону, не рискуя сломать ноги.

— Спускайтесь вниз! — крикнул он спутникам. — По этой дороге мы быстрее доберемся до Арена. И ехать приятнее, чем по пеплу.

— Быстрее приедем в никуда, — усмехнулась Минала.

Калам тоже усмехнулся. Когда все спустились, он предложил:

— А почему бы не устроить привал и не передохнуть? Нас отсюда не видно, да и воздух внизу почище.

— И попрохладнее, — сказала Сельва, обнимая своих на удивление тихих мальчишек.

Бурдюки с водой для лошадей были пугающе легкими. Калам знал: без воды животные продержатся еще несколько дней, но будут мучиться.

«Мы начисто выбились из времени».

Он расседлал всех лошадей, напоил и накормил их. Тем временем Минала и Кенеб разложили подстилки и достали скромные припасы для скудной трапезы. За все это время никто не произнес ни слова.

— Не могу сказать, что эти места мне по нраву, — сказал за едой Кенеб.

Калам кивнул.

— Надо бы хорошенько пройтись по ним метлой. Глядишь, чище станет.

— Только не вблизи нашего костра. Не ровен час вспыхнет все вокруг.

«Капитан начинает шутить. Хороший признак», — подумал Калам.

Минала отхлебнула еще один глоток из бурдюка.

— Иду спать, — сказала она. — Одно приятно: здесь хотя бы нет этих гнусных плащовок.

Она улеглась на свою подстилку и закрыла глаза. Сельва убрала остатки пищи и тоже легла вместе с детьми.

— Не хочешь вздремнуть? — спросил капитана Калам. — Сейчас моя очередь держать дозор.

— Я не устал.

Ассасин хрипло рассмеялся.

— Завидую тебе, капитан. А вот я устал. Только сна здесь не получится. Мы все равно дышим этим проклятым пеплом. Вода немного размочила нам глотки. Но скоро в них опять станет сухо. Вслед за горлом у нас начнут гореть легкие. Пепел хуже обычной дорожной пыли.

— И все это доказывает, что нам нужно как можно скорее выбраться отсюда, — невесело усмехнулся Кенеб.

— Да, капитан. Противно лежать под небом, похожим на погребальный саван.

Негромкий храп свидетельствовал, что женщины и дети заснули.

— Капрал, ты хоть примерно знаешь, когда мы выберемся отсюда?

— Врать не хочу. Не знаю.

Кенеб помолчал, потом заговорил совсем о другом.

— Вы с Миналой, что называется, скрестили клинки. Плохо, когда разлад. Особенно в такие времена.

Калам молчал.

— Полковнику Трасу была нужна тихая, покорная жена, которая бы сидела у него на ладони и приятно щебетала.

— Тогда он женился не на той женщине.

— Полковник был упрям. Он считал, что любую лошадь можно объездить. То же самое он пытался сделать и с Миналой.

— Он был умным человеком? — спросил Калам. Капитан поморщился.

— Вот уж не сказал бы.

— Но Минала — умная женщина. Рабская покорность — не в ее характере. Почему же она терпела?

Кенеб ответил не сразу.

— Она очень любит Сельву. Зная характер мужа, она понимала: чуть что — полковник отыграется на мне.

— Странные нравы у офицеров доблестной империи, — сказал Калам.

— Трас не собирался всю жизнь гнить в нашем задрипанном гарнизоне. Он выворачивался из кожи вон, добиваясь нового назначения. Оставалась какая-то неделя до его перевода.

— Уж не в Арен ли он метил?

— Именно туда.

— А ты бы занял его место?

— Да. Ежемесячно получал бы на десять золотых имперских монет больше. В провинции это очень хорошие деньги. Их хватило бы на приличных учителей для Кесена и Ванеба, и я мог бы прогнать старого пьяницу с трясущимися руками, который так ничему их и не научил.

— Минала не выглядит сломленной горем.

— Горем — нет, хотя она достаточно сломлена. Мне стыдно говорить, но полковник бил ее.

— И вы все видели следы побоев?

— Мы дажене подозревали. Вот здесь у Траса хватало ума заставить гарнизонного лекаря устранять следы рукоприкладства.

— И лекарь тоже безропотно подчинялся?

— Они вместе играли в карты, и лекарь ходил у полковника в вечных должниках. Надо сказать, ремесло свое наш лекарь знал. Представляешь, как Трасу было удобно? Так, избив Ми-налу, он должен был бы ждать, пока заживут побои, а с помощью лекаря и чудодейственных снадобий Минала чуть ли не на следующий день оказывалась «готовой» к очередному избиению.

— И ты что же, делал вид, будто ничего не знаешь?

— Повторяю: мы с Сельвой вплоть до последнего времени ничего не знали. Полковник жил замкнуто и в гости к себе не приглашал. — Кенеб встряхнул головой. — Если бы у меня появилось хоть малейшее подозрение… Все открылось случайно. У нас была общая прачка. Она проговорилась, что простыни «госпожи Миналы» часто бывают запачканы кровью. Когда я узнал об этом, то решил воспользоваться загородными учениями и там потребовать от Траса ответа… Как раз в день учений начался мятеж. Нам пришлось с боем отступать под прикрытие городских стен.

— И при каких обстоятельствах погиб доблестный полковник Трас?

— Капрал, ты пытаешься заглянуть в закрытую дверь.

Калам улыбнулся.

— В такие времена можно видеть сквозь закрытые двери, даже не пытаясь их открыть.

— Тогда дальнейшие объяснения не требуются.

— И все равно я что-то не понимаю. Минала — сильная женщина. Не в ее характере терзаться прошлым. А ты говорил, что она сломлена, — сказал Калам.

— Внутренние раны заживают гораздо медленнее внешних. Я бы сказал, она вынуждена быть сильной. Минала и прежде была очень близка с Сельвой и племянниками. Теперь она окружила их защитным панцирем, крепким и холодным. Все, что внутри нашей семьи, ей ясно и понятно. Единственный источник ее тревог — ты. Ты возвел такой же панцирь вокруг всех нас.

«И она чувствует, что ее защита уже не нужна? Или так видится Кенебу?»

— А по-моему, капитан, все тревоги Миналы вызваны тем, что она мне не доверяет.

— Но почему? — удивленно воскликнул Кенеб. «Потому что я прячу кинжалы в рукаве, и Минала об этом знает».

— Судя по твоему рассказу, Минала не больно-то легко проникается доверием к другим.

Кенеб не ответил. Через некоторое время он встал.

— Попробую вздремнуть.

Калам смотрел, как он ложится рядом с Сельвой.

«Думаю, твоя смерть была быстрой, полковник Трас. Такой смерти ты не заслужил. Так что, дорогой Клобук, сделай мне одолжение и верни его в наш мир. Я убью его еще раз и обещаю, вторая смерть полковника не будет ни быстрой, ни легкой».

Скрипач полз вниз по каменистому склону, сжимая в руках взведенный арбалет. Камни сдирали кожу и царапали в кровь костяшки пальцев, но сапера заботило сейчас совсем не это.

«Куда подевался слуга Паста и он же — отец Апсалары? Не иначе как его потроха перевариваются в желудках пустынного зверья. Или же его голова едет сейчас верхом на пике, а отрезанные уши болтаются на поясе у какого-нибудь мятежника».

Все навыки, какими владели Икарий и Маппо, сосредоточились на главном — остаться в живых. Вихрь Дриджны уже не казался Скрипачу разгулом стихии, бушующей над пустыней. Двигаясь вслед за слугой Искарала Паста, они попали в настоящий ад.

Из-за охристой завесы снова вылетело копье и с лязгом упало в десяти шагах слева от Скрипача.

«Ваша богиня совсем обезумела, если и вас заставляет стрелять наугад».

Самое скверное, что теперь приходилось воевать на два фронта. К странствующим и диверам (Клобук накрой их слияние!) добавились пустынные воины Шаик. Вот уж поистине «слияние»! Последователи Шаик ждут ее возрождения. Им тоже не нужны ни странствующие, ни диверы. Но тем, похоже, на Шаик ровным счетом наплевать.

Сквозь завывания ветра прорвался звериный рев. Населенное местечко, ничего не скажешь! И у всех дрянные характеры. За минувший час Икарий трижды отводил их маленький отряд от столкновения со странствующими и диверами. Похоже, что и те не собирались нарываться на стычку; переместителям душ не больно-то хотелось испытывать на себе гнев полуджагата. А вот фанатикам Шаик все равно. Но здесь другая игра.

Шансов, что слуга до сих пор жив, оставалось крайне мало. Во всяком случае, так представлялось Скрипачу. Он тревожился и за Апсалару. Более того, Скрипач даже молил богов, чтобы в случае чего девчонка пустила в ход свои навыки.

Внизу из песчаной завесы выскочили двое воинов в кожаных доспехах и стремглав помчались к краю узкой долины. Скрипач беззвучно выругался. Если они окажутся в пределах досягаемости его арбалета… Он вскинул оружие.

Стрелять не потребовалось. Воинов накрыло чем-то черным. Послышались крики. Пауки! Гигантские черные пауки. Даже издали насекомые поражали своими размерами.

«Вот так-то, ребята. Если бы вашим наставником был Искарал Паст, он бы сказал, что нельзя отправляться в пустыню, не захватив подобающую метлу».

Скрипач осторожно выбрался из ложбинки, куда его заставило втиснуться копье, и стал отползать вправо.

«Если я как можно скорее не вернусь под крылышко Икария, то очень пожалею».

Крики оборвались. То ли ветер поменялся, то ли пауки быстро разделались со своими жертвами. Впереди тянулась гряда, вдоль которой пролегал путь Апсалары и ее отца. Скрипач ползком стал забираться на нее. Достигнув вершины, он перевернулся на спину. Его спутники находились совсем рядом, шагах в десяти. Все трое склонились над неподвижным телом.

Скрипач похолодел.

«Боги милосердные! Пусть это будет незнакомец».

Так оно и оказалось. Незнакомец был молод и совсем наг. Бледная кожа не позволяла считать его воином Шаик. Горло незнакомца было перерезано почти до шейных позвонков. Кровь из раны не вытекала.

Скрипач подошел и тоже сел на корточки перед убитым.

— Нам думается, это странствующий, — сказал Маппо.

— Я лишь вижу, что над ним поработала Апсалара, — ответил ему сапер. — Это ее прием: запрокинуть жертве голову, взять за подбородок и полоснуть по горлу. Такое мы уже видели…

— Тогда Апсалара жива, — сказал Крокус.

— Конечно, — подтвердил Икарий. — И ее отец тоже. «Очень хочется тебе верить», — подумал Скрипач и выпрямился.

— Кровь из раны уже не течет. Интересно, давно ли он был убит?

— Не более часа назад, — ответил ему Маппо. — А то, что нет крови… Пустынная богиня отличается изрядной кровожадностью.

Сапер кивнул.

— Теперь можно двигаться посмелее. Вряд ли пустынные воины будут нам мешать. Я это нутром чую.

К его удивлению, Маппо согласился.

— Сейчас мы идем по Пути Рук.

«Как это нас угораздило на него выйти?»

Путь продолжался. Скрипач вспоминал пустынных воинов, которых ему довелось увидеть за последние сутки. Таких встреч было пять или шесть. Если откинуть их воинственность — просто отчаявшиеся люди. Рараку — сердце мятежа, но сейчас воины Дриджны были обезглавлены.

«Знать бы, что ждет нас по ту сторону утесов. Впрочем, можно догадаться. Хаос. Неистовство, перемешанное с желанием убивать всех подряд. Ледяные сердца и «милосердие» клинка, вонзаемого в сердце. Ближайшее окружение Шаик может отдавать приказы от ее имени и делать вид, будто она жива. Но мятеж лишился своей главной точки притяжения. Поднять мятеж и вдруг исчезнуть? Тут даже самый тупой кочевник заподозрит неладное».

Согласись Апсалара на роль новой Шаик, ей пришлось бы туго. Навыки ассасина помогают остаться в живых. Но чтобы вести за собой армию, этого мало. Нужна особая притягательность. Именно вести, а не командовать. Командовать-то как раз достаточно просто; с этим может справиться любой малазанский наместник средних способностей. Но вот вести…

Скрипач стал вспомнить тех, кто обладал такой притягательностью. Дассем Ультор, принц Казз Давор, Каладан Бруд, Дуджек Однорукий. Пожалуй, и Дырявый Парус смогла бы, если бы ее это занимало. Бурдюк. У него уж точно есть притягательность. Наверное, и у настоящей Шаик она была.

Апсалара же, при всей ее порывистости, этим качеством не обладала. Смышленая, знающая — да. Уверенная, умеющая владеть собой. Тоже да. Но она предпочитала скорее наблюдать, чем действовать. Правильнее сказать, она выжидала момент, чтобы нанести удар. Ассасинам не нужно никого убеждать. Полководцу без этого не обойтись. Чтобы восполнить пробелы своего характера, ей бы пришлось собрать вокруг себя нужных людей…

Последняя мысль рассердила Скрипача.

«Никак я уже поверил, что девчонка клюнула на приманку? К чему тогда все это путешествие, к чему едва ли не на каждом шагу рисковать собой? Бежать вслед за Апсаларой, чтобы увидеть рождение новой пророчицы?»

Скрипач взглянул на Крокуса. Парень шел впереди, отставая на шаг от Икария. Ветер заставлял его, как и всех, идти со склоненной головой. Крокус, конечно, повзрослел. Но исчезновение Апсалары отчасти вернуло ему мальчишескую хрупкость.

«Она ведь даже не простилась с ним перед уходом. Ей не было дела ни до него, ни до всех нас. Паст предложил ее отцу сделку, услав того подальше от своей башни. Стало быть, ее отец — сообщник Паста. На месте девчонки я бы закидал такого «папочку» кучей вопросов».

Скрипачу вдруг показалось, что ветер взвыл от смеха.

Портал теперь был больше похож на дверь, только очень высокую — в два человеческих роста. Жемчуг расхаживал перед ним взад-вперед, что-то бормоча себе под нос. Лостара Йиль терпеливо наблюдала за ним.

Наконец, словно вспомнив о ее присутствии, он повернулся к ней.

— Непредвиденные сложности, моя дорогая. Придется, что называется, разорваться на части.

Командир «красных мечей» вглядывалась в портал.

— Калам покинул Путь?

Жемчуг торопливо стер пепел со лба.

— Нет. Просто нам нужно будет немного отклониться в сторону. Похоже, я — последний оставшийся в этих местах «коготь». А императрица весьма ненавидит праздность.

Он криво усмехнулся и передернул плечами.

— Увы, это не единственная моя забота. Нас преследуют.

Последние слова заставили Лостару похолодеть.

— Нужно что-то делать. Подготовить засаду.

Жемчуг обвел рукой пространство.

— Что ж, давай. Выбери подходящее место.

Лостара Йиль огляделась. Везде — плоская равнина, уходящая вдаль.

— Мы совсем недавно проходили мимо холмов. Что, если там?

— Забудь о них. Туда мы не вернемся.

— Может, та яма?

— Прятаться среди обломков дурацких механизмов? Нет, радость моя. Думаю, на какое-то время нам придется забыть о наших преследователях.

— А если это Калам?

— Нет. Благодаря тебе мы не спускаем с него глаз. Пока что наш ассасин блуждает внутри Пути. Потрясающая несобранность для человека его опыта. Должен признаться, Калам меня разочаровал.

Жемчуг повернулся лицом к порталу.

— Мы достаточно далеко отклонились от цели, но это вынужденно. Надо кое-кому немного помочь. Уверяю тебя, это не займет у нас много времени. Императрица знает, что Калам для нее опасен. Слежка за ним — наша главная обязанность. И все же…

«Коготь» снял свой короткий плащ, аккуратно сложил и убрал в сумку. На поясе у него висело несколько «утренних звезд». Слева поблескивали рукоятки нескольких тонких метательных ножей. Жемчуг внимательно проверил все оружие.

— Мне ждать здесь? — спросила Лостара.

— Как хочешь. Мне предстоит ввязаться в стычку, и обещать тебе, что все пройдет безопасно, я не могу.

— Кто враги?

— Мятежники, именующие себя воинами Дриджны.

Лостара Йиль выхватила свою кривую саблю. Жемчуг улыбнулся, будто заранее знал, как на нее подействуют его слова.

— Там, где мы должны появиться, сейчас ночь. И густой туман. Наши враги — тифанцы и семкийцы, а союзники…

— Союзники? Значит, сражение уже идет?

— Да. Мы поможем виканцам, горстке военных моряков и солдатам Седьмой армии.

— Стало быть, Кольтену, — усмехнулась Лостара.

Жемчуг кивнул. Он достал тонкие кожаные перчатки.

— Лучше всего, если нас никто не увидит.

— Почему?

— Если помощь появляется один раз, те, кому помогли, начинают ждать ее снова. Мы не должны притуплять остроту боевого духа армии Кольтена. Они рассчитывают только на свои силы, и это правильно. В ближайшие недели их ожидают новые испытания.

— Я готова, — сказала Лостара.

— Должен тебя предупредить: на стороне семкийцев бьется демон. Держись от него подальше. Мы не знаем, насколько он опасен, но характер у него дрянной, как у всех демонов.

— Я буду держаться позади тебя.

— Знаешь, уж лучше ты держись от меня по левую руку. Мало приятного, если мы вдруг покалечим друг друга.

Портал замерцал. Жемчуг подбежал к нему и исчез. Лостара пришпорила лошадь и поехала следом.

Копыта застучали по каменистой почве. Жемчуг не преувеличил: туман был густым. Во тьме слышались взрывы и крики. Лостара озиралась по сторонам, пытаясь угадать, куда направился ее спутник. Но вскоре ей стало не до него: к ней приближалось четверо тифанцев.

Никто из врагов не ожидал ее появления. Тифанцы бросились врассыпную, но раны не позволяли им бежать слишком быстро. Двух она уложила сразу же. Лостара развернулась, чтобы расправиться с остальными двумя.

Тифанцы успели скрыться в тумане. Лостара остановилась, раздумывая, стоит ли за ними гнаться. В это время из-за завесы вынырнул Жемчуг. Полуобернувшись, он метнул «утреннюю звезду».

Лостара увидела его противника — громадного звероподобного человека. Оружие Жемчуга застряло у того во лбу, но ненамного замедлило его наступление.

Лостара скрежетнула зубами, спешно убрала саблю и выхватила арбалет.

Стрела пошла низом, ударив семкийца в крестец и пробив странный кожаный ремень на его животе. Как ни странно, удар в живот оказался ощутимее, чем в лоб. Семкиец зашатался и попятился назад. Лостара заметила, что его рот и ноздри плотно зашиты.

«Он не дышит. Так это и есть демон?»

Семкиец, однако, не упал, а выпрямился и выбросил вперед руки. Сила, вырвавшаяся из них, была невидима, но она подняла в воздух и «когтя», и Лостару. Ее лошадь зашлась в предсмертном хрипе и рухнула с переломанным хребтом.

Лостара приземлилась на правый бок, услышав подозрительный хруст. Неужели она сломала бедро? Ногу обожгло волнами боли. Вдобавок ко всему, не выдержал ее мочевой пузырь, и горячая струя залила ей бедра и живот.

Жемчуг упал невдалеке. К счастью, он ничего себе не повредил. Подбежав к Лостаре, он вложил ей в руку метательный нож.

— Возьми на всякий случай! Он идет сюда!

Сжав зубы, Лостара перевернулась на другой бок.

Семкийский демон был совсем близко. Жемчуг бросился ему наперерез, держа в руках по ножу. Лостара поняла, что он уже считал себя погибшим.

Семкийский демон был страшен, но не обликом. Существо, неожиданно появившееся у него за спиной, устрашало одним своим видом: черное, не то трехрукое, не то трехногое, с длинной тонкой шеей и приплюснутой головой. Не менее жуткой была и его улыбка, обнажающая острые зубы, каждый из которых был величиной с детский палец. Во лбу блестел единственный громадный глаз.

Чудовище ударило семкийского демона, словно тяжелую повозку, съехавшую с дороги. Одной своей конечностью он пробил семкийцу живот. Оттуда фонтаном хлынула какая-то жидкость. Чудовище запустило внутрь свою уродливую руку и извлекло нечто непонятное, испускающее волны пронзительной, яростной ненависти. В воздухе сразу похолодало, как будто ударил мороз.

Жемчуг пятился назад, пока не наткнулся на Лостару. Нагнувшись, он подхватил ее за пояс.

Семкийца скрючило. Чудовище потеряло к нему интерес. Сжимая комок влажной плоти, странное существо начало отходить. Семкийский демон сделал отчаянную попытку завладеть этим комком, но чудовище зашипело и швырнуло добычу в туман.

Семкиец зашатался.

Странное существо повернуло длинную шею и одарило Лостару и «когтя» леденящей улыбкой.

— Спасибо, — прошептал Жемчуг.

Их снова затягивало в портал. Лостара и моргнуть не успела, как вместо темного ночного неба увидела пепельно-серое. Стало удивительно тихо; единственными звуками было их дыхание. Тихо и безопасно. Еще через мгновение Лостара потеряла сознание.

ГЛАВА 13

Особо стоит сказать о виканских сторожевых собаках, помогающих пасти скот. Нрава они злобного и непредсказуемого. Ростом невелики, зато отличаются изрядной силой. Но главной особенностью виканских собак является их неукротимая воля.

Жизнь под ярмом. Илея Трот

Оглушительные крики заставили Дюкра остановиться. Вскоре из-за просторных шатров знати выскочила виканская собака. Она бежала, низко опустив голову. Что у нее на уме — не знал даже Клобук. Дюкр насторожился: собака неслась прямо на него. Историк схватился за меч, понимая, что оружие ему не поможет. В последнее мгновение свирепый зверь отвернул в сторону и пробежал мимо. В пасти виканской псины болталась комнатная собачонка. Темные глаза собачонки были полны немого ужаса.

Виканская собака свернула в проход между двумя шатрами и исчезла.

Крики и топот становились все громче. К Дюкру приближалось несколько человек, вооруженных камнями и… зонтиками. Все были одеты так, словно собрались на аудиенцию к императрице. Впечатление портили лишь их потные, багровые от ярости лица.

— Эй ты, старый пень! — крикнул один из догоняющих. — Тут не пробегал бешеный пес?

— Я видел пастушью собаку, — невозмутимо ответил историк. — Бешеная она или нет, судить не берусь.

— Но ты должен был видеть, что эта презренная тварь несла в зубах маленькую собачку. Это очень редкая порода — «хенгесская чернявка».

— Я бы назвал эту породу «хенгесской слюнявкой», поскольку милый песик был весь обслюнявлен.

Аристократы остановились, злобно глядя на Дюкра.

— Неудачное время для шуток, старик, — прорычал один из них.

Человек этот был значительно моложе остальных. Золотистая кожа и большие глаза выдавали в нем уроженца Квон Тали.

«Дуэлянт, наверное», — подумал Дюкр глядя на его поджарую фигуру.

Словно в подтверждение своей мысли он заметил на поясе аристократа дуэльную рапиру, поблескивающую чашечкой эфеса. Забияка, это понятно. Но в облике и манере держаться было что-то еще.

«Этому человеку нравится убивать».

Аристократ подошел к историку и смерил его взглядом.

— Проси прощения, оборванец, если не хочешь валяться здесь бездыханным.

Сзади к ним приближался всадник. Глаза аристократа беспокойно забегали. Капрал Лист остановил лошадь и, не обращая внимания на кучку знати, обратился к Дюкру:

— Извините меня, господин историк. Задержался в кузнице. А где ваша лошадь?

— Отпустил ее побегать в табуне. Она давно заслужила отдых.

Лист хорошо изучил присущую офицерам манеру держаться и, когда надо, вел себя отнюдь не как скромный капрал. Равнодушно скользнув глазами по собравшимся, он сказал:

— Если мы опоздаем, Кольтен потребует объяснений.

— Полагаю, мы с вами все решили? — церемонно произнес Дюкр, обращаясь к аристократу.

— До поры до времени, — процедил тот.

Дюкр молча повернулся и пошел рядом с лошадью капрала. Через некоторое время Лист наклонился к нему и сказал:

— Алар был готов вас растерзать. За что?

— За мой язык, — усмехнулся историк. — Так ты его знаешь?

— Его многие знают. Пуллик Алар — личность известная.

— Тем хуже для него.

Капрал тоже усмехнулся.

Там, где шатры расступались, образовывая подобие площади, совершалась порка. Роль экзекутора взял на себя хорошо знакомый Дюкру и Листу коренастый плотный человечек. Он стоял, зажав в потной ладони кожаную плетку. Жертвой был слуга. Еще трое слуг стояли поодаль, стыдливо отводя глаза. Несколько аристократов окружили громко всхлипывающую женщину и пытались ее утешить.

Парчовый плащ Ленестра давно утратил прежнее великолепие. Одеяние никак не вязалось с раскрасневшимся от ярости лицом аристократа. Видом своим он сейчас больше напоминал обезьяну из ярмарочного балагана.

— Знать довольна, что ей вернули слуг, — сказал Лист.

— Думаю, эта порка напрямую связана с похищенной собачонкой, — ответил историк. — Правда, пока мы здесь, он не решится пороть слугу.

Капрал насмешливо сощурился.

— Мы уйдем, и он продолжит.

Дюкр ничего не сказал.

— Ну зачем красть плюгавую собачонку? — недоумевал Лист.

— А ты не догадываешься зачем? У нас теперь есть вода, но не хватает пищи. Просто тот виканский пес оказался сообразительнее людей. А слугу должны высечь за то, что не уберег сокровище.

Ленестр шумно дышал. Рукоятка плетки взмокла от его пота. Не обращая внимания на взбесившегося аристократа, Дюкр подошел к слуге. Тот был немолод. Он стоял на коленях и локтях, закрывая ладонями голову. Руки, плечи, шею и костлявую спину покрывали красные полосы. Между ними белели следы давних шрамов. Невдалеке от слуги в пыли валялся разорванный ошейник с поводком. Ошейник был украшен драгоценными камнями.

— Вас сюда не звали, историк, — буркнул Ленестр.

— На берегах Секалы эти слуги помогали нам обороняться от тифанцев, — сказал Дюкр. — Вы, Ленестр, и ваши высокородные друзья обязаны им жизнью.

— Кольтен похитил у нас слуг! — взвился аристократ. — Собрание знати заклеймило его и потребовало вернуть похищенное! Мы издали постановление с требованием заплатить нам компенсацию!

— А мы мочились на ваше постановление, — не выдержал Лист.

Ленестр подскочил к лошади капрала и взмахнул плеткой.

— Должен вас предупредить! — Дюкр встал между взбешенным аристократом и конским боком. — Нападение на солдата Седьмой армии или причинение вреда его боевому коню карается повешением.

У Ленестра ходили желваки. Поднятая рука тряслась, и вместе с ней тряслась мокрая плетка.

Симпатии остальных аристократов явно были на стороне Ленестра, однако Дюкр знал: дальше словесных угроз не пойдет. При всей своей чванливости и вздорности эти люди дорожили собственными шкурами.

— Капрал, мы отвезем пострадавшего к армейским лекарям, — нарочито громко объявил Дюкр.

— Да, господин историк, — ответил Лист, соскакивая на землю.

К этому времени избитый слуга потерял сознание. Усадить его на лошадь было невозможно, и потому его положили поперек седла.

— После лечения он должен вернуться ко мне, — потребовал Ленестр.

— Чтобы вы снова упражнялись на нем плеткой? Больше он к вам не вернется.

— Это противоречит малазанским законам, и вы ответите за самоуправство, — пронзительно завопил аристократ. — Вы заплатите мне за ущерб, и с процентами!

Терпение Дюкра лопнуло. Подойдя к Ленестру вплотную, он схватил аристократа за воротник плаща и что есть силы встряхнул. Плетка выпала из разжавшихся пальцев. Глаза Ленестра широко раскрылись.

«Совсем как у той собачонки!»

— Может, вы думаете, что я буду долго и подробно втолковывать вам, в каком положении мы все находимся? Ошибаетесь, я не стану тратить время. Хотите знать, кто вы на самом деле, Ленестр? Безмозглый воришка! Если вы еще хоть раз окажетесь на моем пути, я заставлю вас жрать свинячье дерьмо и просить добавки.

Он с силой отшвырнул Ленестра от себя. Аристократ повалился на землю. Дюкр без малейшего сочувствия смотрел на распластанное в пыли жирное тело.

— С ним обморок, — сказал Лист.

— Жаль, что только обморок, — огрызнулся Дюкр. «Что, мальчик? Не ждал такого от старика?»

— Неужели в этом была надобность? — послышался плаксивый голос Нефария.

Он опасливо приблизился к историку.

— Если общей жалобы, поданной нами от имени Собрания знати, недостаточно, каждый из нас может представить персональный список претензий к незаконным действиям Кольтена. И ваш поступок мы тоже отразим в соответствующем послании. Как вам не стыдно, господин имперский историк?

— Возможно, вам будет интересно узнать кое-какие подробности из жизни господина Дюкра, — сказал Лист. — Образование он получил уже в зрелом возрасте. А до этого он был доблестным и храбрым воином. Его имя значится на Колонне славы Первой армии в Анте. Если бы не отвратительное поведение вашего дружка, господин Дюкр не показал бы, что он еще не забыл солдатскую выучку. К счастью для Ленестра, он схватил его обеими руками, что говорит о поразительной выдержке господина Дюкра. Если бы он вытащил свой старый меч, эта жаба валялась бы сейчас с проткнутым сердцем.

Нефарий моргал, сбрасывая с ресниц крупные капли пота. Дюкр выразительно поглядел на Листа. Капрал ему подмигнул.

— Идемте, господин историк. Нас и так уже заждались. Оставшиеся еще долго не решались раскрыть рот. Лист шагал рядом с историком, ведя лошадь под уздцы.

— Поразительно: знать ведет себя так, будто мы непременно доберемся живыми до Арена, — сказал он.

— А у тебя, капрал, уже нет такой уверенности?

— Не видать нам Арена, господин историк. А эти глупцы строчат свои петиции и жалобы. И на кого? На тех, кто спасает их от смерти.

— Я не разделяю их бредовых занятий, но важно поддерживать в людях хотя бы видимость порядка. Не только в аристократах. В каждом из нас.

— Только что вы говорили другое.

— Меня вынудили, — вздохнул историк.

Лагерь знати кончился. За ним простиралось обширное пространство, запруженное повозками с ранеными. Почти отовсюду слышались стоны. Дюкру стало не по себе. Здесь упрямое цепляние за жизнь неожиданно сменялось покорностью судьбе. И тогда стоны затихали. Смерть шла за ними по пятам, и здесь ее присутствие ощущалось гораздо отчетливее, чем даже на полях битвы. Дюкру вдруг показалось, что с него содрали кожу, обнажив «струны души». Историк невесело усмехнулся, вспомнив, как раньше ему нравился этот красивый поэтический образ.

«Жрецы могли бы только мечтать о таком благоговейном понимании и приятии, как здесь, под жгучим равнинным солнцем. Вместо ароматных курений — вонь гниющих ран, запах мочи, кала, давно не мытых тел. Но зато есть понимание. Говорят, страх смерти — это страх перед богами. Только вряд ли умирающие боятся богов. Боги не стоят у их изголовий и не нашептывают слов утешения. Они наблюдают издали. Смотрят и ждут».

— Если бы не этот избитый, можно было бы сделать крюк, — сказал Лист.

— Нет, капрал. Я бы и без него все равно пошел бы через лагерь раненых.

— Мне хватило недавнего урока, — сдавленным голосом признался Лист.

— Наверное, мы с тобой по-разному усвоили этот урок.

— Неужели лагерь раненых вас вдохновляет?

— Укрепляет, капрал, хотя и весьма отстраненным образом. Здесь забываешь об играх Властителей. Человеческая природа предстает без прикрас. Что ты видишь вокруг? Упрямое цепляние за жизнь. Тут не остается ни прекраснодушных бредней, ни обмана, ни собственной значимости. И ложное смирение тоже уходит. Каждый ведет свое сражение, и в то же время мы едины, капрал. Здесь понимаешь, насколько близка земля, в которую может улечься каждый из нас. Вот главный урок. Я не перестаю удивляться: как это высокородное охвостье каждый день видит повозки, слышит стоны раненых и до сих пор ничего не понимает?

— Раненые цепляются за жизнь. Знать цепляется за свой мирок. Утащенная собачонка печалит их сильнее, чем смерть сотни этих несчастных.

— Похоже, ты прав, капрал.

Разыскав лекаря, они передали ему избитого слугу и отправились дальше.

Когда Дюкр и Лист добрались до командного лагеря Седьмой армии, солнце почти касалось горизонта. В пространстве между ровными рядами шатров вился дымок от костров, где жгли сухой навоз. Два взвода пехотинцев затеяли игру в мяч. Мячом им служил шлем, обтянутый кожей. Вокруг собрались зрители, подбадривающие игроков. Оттуда то и дело доносились взрывы смеха.

Дюкру вспомнились слова, которые в свои солдатские годы он слышал от одного старого моряка: «Бывают времена, когда нужно просто улыбнуться и плюнуть Клобуку в лицо». Игроки в мяч как раз это и делали. Они смеялись над своей усталостью, над тяготами перехода. И над смертью тоже. Солдаты гоняли мяч, прекрасно сознавая, что издалека за ними наблюдают удивленные тифанцы.

До берегов Паты оставался один день пути, и предчувствие сражения ощущалось везде, даже в воздухе.

Перед входом в шатер Кольтена Дюкр немного задержался. На карауле стояла его недавняя спутница. Ее бледно-голубые глаза встретились с глазами историка. Дюкру почудилось, будто ему на грудь легла невидимая рука. Удивленный, он кое-как выдавил из себя улыбку.

Когда они вошли внутрь, Лист прошептал:

— Она вам нравится?

— Не говори глупостей, капрал, — огрызнулся Дюкр.

«Я, мальчик мой, не в таком возрасте, чтобы с кем-то обсуждать свои сердечные дела. И потом, она глядела на меня больше с жалостью, чем с желанием, что бы ни нашептывало мне сердце. И нечего забивать себе голову пустыми мечтаниями».

Мрачный Кольтен стоял посередине шатра, прислонившись к столбу. Балт и Лулль сидели на походных стульях, оба нахмуренные. Возле дальней стены, завернувшись в шкуру антилопы, стоял Сормо. Глаза колдуна скрывал сумрак. По всему чувствовалось, в шатре происходил довольно неприятный разговор.

Балт кашлянул.

— Сормо нам тут рассказывал про семкийского бога, — пояснил он вошедшим. — Духи сообщили — кто-то намял ему бока. И здорово. В ночь нападения в тех местах появился демон. Кто и откуда — попробуй разнюхай. Демон был очень осторожен. Измолотил семкийца и исчез. Сдается мне, историк, что у того «когтя» имелся спутник.

— Так это был имперский демон?

Балт пожал плечами, кивнув в сторону Сормо. Юный колдун, похожий на черного грифа, шевельнулся.

— Здесь у нас с Нилом мнения разошлись.

— Почему? — полюбопытствовал Дюкр. Сормо, как всегда, перед ответом помолчал.

— Когда той ночью Нил скрылся внутри себя… вернее, он решил, что это был его разум, давший ему защиту от магического нападения семкийца…

Чувствовалось, юному колдуну трудно подыскать точные слова.

— В Семиградии есть таноанские жрецы. Их еще называют странниками духа. Говорят, они способны проникать в некий потаенный мир. Это не магический Путь, а место, где души освобождаются от плоти. Похоже, Нил попал в тот мир и там с кем-то столкнулся. Сначала он решил, что встретил часть себя. Но, приглядевшись, Нил убедился: передним… чудовище.

— Какое чудовище? — насторожился Дюкр.

— Это был мальчишка возраста Нила, только с лицом демона. Нил считает: незнакомец имел какое-то отношение к демону, расправившемуся с семкийцем. Имперские демоны редко подчиняют себе людей.

— Тогда кто же его послал?

— Возможно, никто.

«Неудивительно, что у Кольтена все перья торчком». В шатре вновь стало тихо. Через несколько минут Балт громко вздохнул и вытянул свои жилистые кривые ноги.

— Камист Рело приготовил нам теплую встречу на западном берегу Паты. Обойти его гостеприимных мятежников мы не можем. Будем прорываться сквозь них.

— Пойдешь с моряками, — сказал историку Кольтен.

Дюкр вопросительно посмотрел на Лулля. Рыжебородый капитан широко улыбался.

— Вам отвели место среди лучших. Поздравляю.

— Клобук накрой вас вместе с поздравлениями! Я не выдержу и пяти минут сражения. После той ночной миссии у меня чуть сердце не лопнуло.

— Мы не пойдем впереди, — успокоил его Лулль. — Слишком мало нас осталось. Если все будет происходить, как надо, нам даже не придется обнажать мечи.

— Тогда другое дело, — сказал Дюкр и на одном дыхании выпалил Кольтену: — Аристократам напрасно вернули слуг. Это было ошибкой. Теперь знать считает, что больше вы такого не сделаете, и они могут измываться над слугами, как пожелают.

— Я видел их, когда мы дрались на берегах Секалы, — сказал Балт. — Выучки почти никакой, но оборону держали крепко.

— Дядя, у тебя сохранился их свиток с требованием компенсаций? — спросил Кольтен.

— Хотел уже выкинуть.

— Там, кажется, было расписано, какой слуга сколько стоит.

Балт кивнул.

— Тогда забери от них слуг и заплати полностью. Золотыми джакатами.

— Хорошо. Представляю, как золото оттянет им карманы.

— Лучше им, чем нам.

— Но ведь это деньги солдатского жалованья! — встрепенулся Лулль.

— Империя всегда платит свои долги, — рявкнул Кольтен.

И вновь стало тихо. Историку вдруг подумалось, что истинный смысл этих слов касается не только удовлетворения требований горстки спесивых аристократов. Истинный смысл гораздо шире, и грядущие события это подтвердят. Чутье подсказывало Дюкру, что в своих ощущениях он не одинок.

Казалось, плащовки вьются вокруг самой луны, освещавшей равнину. Дюкр сидел возле дотлевающих углей костра. Возбуждение согнало историка с подстилки. Его удивило, что лагерь спал. Даже животные затихли.

Над костром сновали ризанские ящерицы, ловя плащовок. В воздухе стоял непрекращающийся хруст их трапезы.

К костру кто-то подошел и молча опустился на корточки. Кольтен!

Дюкр ждал, что полководец заговорит, но тот молчал.

— Главнокомандующему не помешало бы отдохнуть перед сражением, — сказал наконец Дюкр.

— А историку?

— Я почти не сплю.

— Жизнь повернулась спиной к нашим нуждам, — сказал виканский полководец.

— Так было всегда.

— Да ты шутишь, как виканец!

— Учусь у Балта. У него потрясающее отсутствие чувства юмора.

— Это все знают.

И снова тишина, шелест крыльев виканских ящериц и их нескончаемый пир. Дюкр не решался о чем-либо расспрашивать Кольтена. По сути, он его совсем не знал. Если полководца и одолевали сомнения, он бы ни за что их не показал перед историком. Командиру нельзя приоткрывать свои слабые стороны. Но с Кольтеном все было еще сложнее; его скрытность обусловливалась не только положением главнокомандующего. Даже Балт как-то признался, что племянник гораздо скрытней, чем принято у виканцев.

Кольтен никогда не выступал перед войсками. Нет, он не таился от солдат, но и не делал себя центром внимания, чем грешили многие его командиры. И тем не менее солдатские сердца безраздельно принадлежали ему, словно были заполнены его незримым присутствием.

«Что будет, когда однажды эта вера поколеблется? Вдруг нас от этого отделяют считанные часы?»

— Противник выслеживает наших дозорных, — нарушил молчание Кольтен. — Нам не узнать, какие «подарки» приготовлены для нас в долине.

— А как союзники Сормо?

— У духов тоже жаркое время.

«Неужели семкийский бог так и не повергнут?»

— Канельды, дебралийцы, тифанцы, семкийцы, тепасийцы, халафанцы, убарийцы, хиссарцы, сиалкийцы и гуранцы.

«Он назвал четыре племени и шесть легионов из городов. Неужели я слышу его сомнения?»

Виканский полководец плюнул на угли.

— Армия, что ждет нас, — одна из двух, удерживающих южный край.

«Откуда он узнал об этом?»

— Неужели Шаик покинула Рараку?

— Нет. И это ее ошибка.

— А кто удерживает ее тылы? Или на севере мятеж подавлен?

— Подавлен? Нет, историк. Он там вовсю цветет. А что до Шаик… — Кольтен поправил свой плащ из перьев. — Возможно, она сумела увидеть будущее и узнала, что вихрь Дриджны захлебнется. Сейчас адъюнктесса императрицы собирает легионы. Гавань Анты запружена кораблями. Вскоре все поймут: успехи мятежников были недолговечны. Они пролили немало крови, но лишь из-за слабости, проявленной империей. Шаик должна это знать. Она потревожила дракона. Дракон летит неслышно, но когда его ярость обрушится на Семиградие, от нее не спрячешься нигде.

— А Вторая армия… она далеко от нас?

Кольтен встал.

— Я намерен опередить их и подойти к Ватару на два дня раньше.

«Должно быть, Кольтен узнал, что вместе с Убаридом пали Девраль и Асмар. Ватар — третья и последняя река на нашем пути. Если мы перейдем через нее, откроется прямая дорога на Арен… по крайне враждебным землям».

— До реки Ватар еще не один месяц пути. Что нас ждет завтра?

Кольтен подмигнул ему.

— Завтра мы, само собой, разобьем армию Камиста Рело. Чтобы достигать успеха, нужно смотреть далеко вперед. Уж ты-то должен это понимать.

Кольтен ушел.

Дюкр смотрел на угли, ощущая во рту кислый привкус.

«Это вкус страха, старик. На тебе нет непробиваемых доспехов Кольтена. Ты не способен видеть дальше чем на несколько часов. Ты ждешь рассвета и веришь, что наступает твой последний день. Конечно, ты непременно должен увидеть это своими глазами. А Кольтен ожидает невозможного; ждет, что и мы проникнемся его непоколебимой уверенностью. Его… безумием».

На его сапог опустилась ризанская ящерица. Она сложила тонкие крылышки, не переставая пережевывать еще живую плащовку. Дюкра поразило, что плащовка сражалась за жизнь до последнего. Историк дождался, пока ящерица насытится, потом согнал ее.

В виканском лагере тоже не спали. Дюкр направился туда… При свете чадящих факелов воины из клана Глупого пса готовили амуницию. Подойдя ближе, он увидел новенькие доспехи из вываренной кожи, окрашенные в неяркие зеленые и красные Цвета. Он стал припоминать, видел ли прежде такое одеяние у виканцев. Похоже, что нет. По коже доспехов цепочками тянулись выжженные виканские письмена. Присмотревшись, Дюкр понял: доспехи вовсе не были новыми. Просто их еще ни разу не надевали.

Молодой розовощекий виканец сосредоточенно натирал жиром конский налобник.

— Увесистые доспехи, — заметил Дюкр. — И всаднику, и коню будет в них тяжело.

Воин молча кивнул, не отрываясь от дела.

— Вы становитесь тяжелой кавалерией.

Парень снова лишь пожал плечами.

К ним подошел старый солдат.

— Эти доспехи готовились еще для нашего восстания против малазанцев. Потом мы заключили мир с императором, и они не понадобились.

— И с тех пор вы так и возите их с собой?

— Да, историк.

— Что ж вы не надели их, когда бились на берегах Секалы?

— Нужды не было.

— А теперь?

Улыбаясь, солдат взял в руки подлатанный металлический шлем.

— Мятежники Рело еще не видели тяжелой кавалерии. Пусть посмотрят.

«Глупцы! Напяленные тяжелые доспехи не сделают вас тяжелой кавалерией. А вы упражнялись в них? Сумеете двигаться ровной цепью на полном скаку? А стремительно развернуться? Вы же еще не знаете, долго ли выдержат дополнительный груз ваши лошади».

— Вижу, вы волнуетесь, — сказал он виканцу.

Тот понял его недоверчивость и заулыбался еще шире.

Молодой солдат закончил возиться с налобником и стал надевать оружейный пояс. Потом вынул меч. Длинное лезвие было вороненым, с закругленным тупым концом.

«Оружие явно не для твоих рук, парень. Один взмах, и оно выбросит тебя из седла».

— Поупражняйся, Темул, пока есть время, — сказал ветеран по-малазански и усмехнулся.

Темул немедленно принялся вытанцовывать с мечом, делая выпады в разные стороны.

— Ты и на поле боя будешь сражаться пешим? — спросил его историк.

— А по-моему, старик, тебе самое время завалиться спать, — не слишком дружелюбно ответил парень.

«Все ясно, мальчик. Я тебе мешаю. Моли богов, чтобы завтра ты так же лихо косил мятежников».

Дюкр зашагал прочь. Он всегда ненавидел эти часы перед сражением. Подготовка, которую многие солдаты возводили в ритуал, его не успокаивала. Проверка оружия и амуниции занимала у опытного солдата от силы четверть часа. Чтобы занять себя, солдаты повторяли ее снова и снова. Правильнее сказать, они занимали руки, медленно освобождая разум от всего постороннего. Мир становился ярче, краски — насыщеннее. А потом просыпалась жажда вражеской крови, завладевая душой и телом.

«Одни воины готовятся выжить в грядущем бою, другие — умереть. Но пока судьба не раскрыла своих карт, этого не узнать. Быть может, Темул сейчас танцует с мечом в последний раз. Когда они помчатся на врага, этот розовощекий воин даже не успеет выхватить его из ножен».

Небо на востоке посветлело, а прохладный ветер потеплел. Небосвод был на удивление чистым — ни облачка. Стая птиц летела к северу. Из-за большой высоты казалось, что они медленно плывут.

«Маги пустыни всегда внимательно следят за узорами птичьих стай и по ним предсказывают события. Может, и эти серые пятнышки что-то знаменуют, только мне не дано понимать язык их движения».

Оставив позади виканский лагерь, Дюкр вступил в расположение отрядов Седьмой армии. Язык расстановки шатров был ему хорошо знаком, и по их положению он сразу видел, кто где разместился. Пехота — ядро всей армии — распределялась по полкам. Каждый полк состоял из когорт, а те — из взводов. Пехотинцы шли в бой, вооруженные бронзовыми щитами в человеческий рост, копьями и короткими мечами. Солдаты надевали бронзовые кольчуги, кольчужные наколенники и перчатки. Их бронзовые шлемы для прочности окаймлялись железными полосами. Кольчужные воротники защищали им шеи и плечи. Помимо солдат к пехоте были приданы военные моряки и саперы, а также тяжелая пехота и войска атаки — давнишнее изобретение императора, не прижившееся в других армиях. Эти были вооружены арбалетами и двумя мечами: коротким и длинным. Под серыми кожаными доспехами тускло поблескивали вороненые кольчуги. Каждый третий солдат нес массивный круглый щит из толстого мягкого дерева. За час до начала сражения такие щиты вымачивали в воде. Щиты бросали буквально в первые же минуты боя. Они были густо усеяны стрелами и обломками копий. Эта особая тактика Седьмой армии оказалась успешной в сражении с семкийцами и их хаотичными способами ближнего боя. Моряки называли ее «выдергиванием зубов».

Лагерь саперов всегда стоял особняком от всех остальных. Вполне понятная предосторожность — ведь у них хранились «хморантские гостинцы». Дюкр не знал, где именно расположились на ночлег саперы, но не сомневался, что легко разыщет их стоянку по внешнему виду. Шатры они ставили почти как кочевники, не выравнивая в линию и не делая одинаковых промежутков. Дополнительными ориентирами к нахождению лагеря саперов служили отвратные запахи и тучи комаров. Под стать лагерю были и солдаты. Некоторые тряслись, будто листики на осине; руки почти у всех покрывали черные пятна ожогов. И конечно, безумный блеск в глазах, по которому сразу отличали саперов.

На границе лагеря моряков Дюкр увидел капрала Листа и капитана Лулля. Рядом находились шатры хиссарских гвардейцев, не изменивших империи. Хиссарцы молча и сосредоточенно осматривали свои кривые сабли и круглые щиты. Кольтен безраздельно доверял им, и уроженцы Семиградия ниразу не обманули его доверия. Они сражались фанатично и яростно, будто над ними довлел позор, который они могли смыть, лишь безжалостно убивая своих вероломных соплеменников.

Завидев историка, капитан Лулль улыбнулся.

— Вы еще не раздобыли кусок тряпки для лица? Мы сегодня вдоволь наедимся пыли.

— Мы будем находиться в заднем конце клина, — сообщил Лист, явно раздосадованный этим обстоятельством.

— Я лучше предпочту глотать пыль, чем куски железа, — сказал Дюкр. — Кстати, Лулль, вам известно, в каком порядке мы выступаем?

— Для вас — капитан Лулль.

— Когда вы перестанете называть меня «стариком», я буду исправно добавлять к вашему имени и звание.

— Вы никак разучились понимать шутки, Дюкр? — расхохотался Лулль. — Да называйте меня как душе угодно. Хоть свиноголовым идиотом, если вам нравится.

— Я запомню.

Лулль оглядел его и нахмурился.

— Опять не спали?

Он повернулся к Листу.

— Если этот старый пень начнет клевать носом, разрешаю тебе хорошенько въехать ему по его измятому шлему.

— Если я сам не засну. Я достаточно намаялся за ночь.

— А парень становится настоящим солдатом, — подмигивая Дюкру, сказал Лулль.

— Скоро проверим.

Солнечные лучи разлились по горизонту. Над горбатыми холмами, что тянулись с северной стороны, порхали бледнокрылые птицы. Ноги историка были мокрыми от росы: утренняя влага проникла сквозь дыры его сношенных сапог. Крошечные росинки тончайшими нитями протянулись над выцветшей кожей. Зрелище потрясло его своей непритязательной красотой.

«Тончайшие нити… хитроумные ловушки. Если бы я спал, пауки за ночь сплели бы паутину и не остались голодными».

— Чувствую, ваши мысли поглощены сражением, — сказал Лулль. — Лучше о нем не думать.

Дюкр виновато улыбнулся и поднял голову к небу.

— В каком порядке мы выступаем?

— Первыми пойдут моряки Седьмой армии. Их с флангов будут прикрывать всадники из клана Вороны. За ними двинется клан Глупого пса — наша нынешняя тяжелая кавалерия. После них — раненые, охраняемые со всех сторон пехотинцами Седьмой. За ними в хвосте хиссарские гвардейцы и наши кавалеристы.

Дюкр не сразу понял смысл сказанного, а когда понял, недоуменно заморгал, уставившись на капитана. Лулль кивнул.

— Да, старик. Беженцы и скот вслед за нами не пойдут. Их переправа будет несколько южнее нашей. Там широкие отмели… по крайней мере, на картах они есть. Охранять переправу приказано клану Горностая. Охрана будет надежной — после Секалы они совсем озверели. Вы не поверите — они затачивали себе зубы!

— Значит, в этот раз идем в битву налегке, — подытожил историк.

— Почти. Вы забыли про раненых.

Из лагеря пехотинцев к ним подошли Сульмар и Кеннед. Сульмар был чем-то сильно раздражен. Кеннед насмешливо улыбался, втайне потешаясь над ним.

— Кишки им всем повырывать и кровь выпустить! — прошипел Сульмар, топорща засаленные усы. — Эти проклятые саперы вместе со своим капитанишкой досвоевольничались!

Поймав вопросительный взгляд Дюкра, Кеннед покачал головой.

— Кольтен даже побелел, когда узнал об этом.

— О чем, Клобук вас накрой?

— Сегодня ночью саперы сбежали! — прорычал Сульмар. — Чтоб Клобук сгноил этих трусов! Пусть Полиэль одарит их чумой и поцелует, щедро смазав свои губки другой заразой. Пусть Фандри сожрет их капитана…

Кеннед закатил глаза.

— Какие слова я слышу! Что бы о тебе подумали твои друзья из Собрания знати, услышь они этот мутный поток брани?

— Отправляйся под землю, в объятия Верны, и спи там с нею! Я прежде всего солдат и ненавижу трусов. Я знаю: дезертирство заразительно.

Израненными пальцами Лулль расправил свою рыжую бороду.

— Нечего обвинять саперов в дезертирстве. Они не убежали, а отправились выполнять задание. Может, они должны были растрезвонить на каждом углу, куда и зачем идут? Понимаю: трудно управлять этой немытой, нечесаной и разношерстной оравой, когда даже их командир не показывается. Но вряд ли Кольтен повторит ошибку.

— У него просто не будет возможности, — пробормотал Сульмар. — К вечеру по нам уже будут ползать черви. Запомни мои слова: они сегодня славно попируют.

— Мне жаль твоих солдат, Сульмар, — уже без всяких шуток сказал Кеннед. — С таким настроением можно хоть сейчас помирать.

— Жалость отдай победителям. Над равниной грустно запел рожок.

— Вот и конец нашим ожиданиям, — с видимым облегчением проговорил Кеннед. — Когда будете падать, оставьте мне клочок незагаженной травы.

Дюкр глядел вслед удаляющимся капитанам. Кеннед произнес старинное солдатское напутствие, которого историк не слышал очень давно.

— Удивляетесь, откуда Кеннед это знает? — спросил Лулль, угадав его мысли. — Его отец служил у Дассема Ультора. Во всяком случае, так говорят. Имена можно вычеркнуть из истории. Но сколько ни перекраивай прошлое, оно все равно покажет свое истинное лицо. Что вы на это скажете, старик?

Дюкру расхотелось говорить.

— Пойду-ка и я проверю амуницию, — сказал он, оставляя Лулля одного.

Окончательное построение удалось завершить лишь к полудню. Стратегия Кольтена перепугала беженцев. Посчитав, что их бросили на произвол судьбы, они едва не подняли бунт. Воздух сотрясался от нелепейших слухов и домыслов. Но Кольтен недаром поручил охрану клану Горностая. Всадники с лицами, прошитыми разноцветными нитями, черными узорами татуировки и заостренными зубами устрашали одним своим видом. Еще более устрашали их манера держаться и насмешки над теми, кого они поклялись защищать. Кровожадный вид воинов намекал на обратное. Собрание знати тут же принялось строчить новые претензии на «оскорбительное обращение» и требовать, чтобы свитки с их жалобами немедленно доставили Кольтену. О том, как виканцы из клана Горностая воспринимали их требования, лучше умолчать. Но порядок в стане беженцев был восстановлен.

Когда основные силы армии построились, Кольтен приказал начать переправу.

День выдался испепеляющее жарким. Сапоги солдат, конские копыта и колеса повозок очень быстро измолотили и подмяли окрестную траву, оставляя за собой облака сизой пыли. Предсказание Лулля начинало сбываться. Тряпка на лице спасала лишь частично. Саднящее горло вновь требовало воды, и Дюкр, отвернув защитную повязку, поднес к губам мятую фляжку.

Слева от историка шел капрал Лист. Его лицо, как и все остальные лица, больше напоминало белую маску. Из-под шлема, сдвинутого на лоб, текли серые струйки пота. Справа шла спутница Дюкра по ночной миссии. Он так и не спросил ее имени, мысленно прозвав эту женщину Безымянной морячкой. Историком завладевал страх. Страх расползался по всему телу, словно заразная болезнь, и имя ему было… знание.

«Я боюсь называть имена. Имена и лица — словно переплетенные змеи; они кусают больнее всего. Я больше ни за что не вернусь к "Списку павших". Теперь я очень хорошо понимаю: безымянный солдат — это подарок. Если у убитого солдата есть имя, оно требует ответа от живых. Возмездия, которое не всегда осуществимо. Имена не дают никакого утешения, ибо не на все вопросы можно ответить. Почему мы не замечаем живых, но так почитаем мертвых? Почему так цепляемся за утраченное, а на то, что рядом, не обращаем внимания? Я не буду называть имена павших. Они стояли рядом с нами и будут стоять, пока мы живы. Пусть не говорят, что я был среди павших, дабы не упрекать в этом живых».

Река Пата протекала по обширной пойме. Вероятно, когда-то здесь было озеро. Когда передовые отряды достигли восточного края и начали спускаться к реке, Дюкру открылась вся панорама будущего поля битвы.

Камист Рело со своей армией уже ждал их на другом берегу. Солнце играло на щитах его солдат, на их оружии и доспехах. Над головами высился лес знамен и стягов. Казалось, что неприятельская армия плывет в дрожащем от жары воздухе. Численность ее была внушительной.

В шестистах шагах от Дюкра тянулась узкая полоса реки с валунами и колючими кустарниками по берегам. К месту переправы подходила дорога. На другом берегу она сворачивала на запад, где был такой же пологий склон. Однако солдаты армии Рело успели изменить его до неузнаваемости. Теперь там виднелся крутой уступ. Обойти его было невозможно. К югу и северу от этого места пусть преграждали естественные каменистые холмы и известковые горы. Камист Рело безошибочно выбрал место сражения, расположив на вершине насыпного холма свои отборные части.

— Клобук его накрой! — выдохнул Лист. — Этот мерзавец восстановил Гелорский утес! Вы посмотрите вон туда. Видите столб дыма? Это Мельм. Там у нас был гарнизон.

Дюкр прищурился. На юго-востоке возвышалась небольшая крепость.

— Чья эта крепость? — спросил он капрала.

— Это не крепость, а монастырь. Он обозначен всего на одной карте.

— Не знаешь, какому божеству он посвящен?

Лист неопределенно пожал плечами.

— Кому-то из Семи божеств.

— Если там еще остались монахи, им сегодня будет на что взглянуть.

Внизу, а также к северу и югу от поймы Камист Рело сосредоточил свои остальные войска. На южном фланге Дюкр заметил знамена Сиалка, Халафана, а также несколько грубо сшитых знамен дебралийцев и тифанцев. Солдаты из Убарида занимали северный фланг. И фланги, и войска, что находились на самом берегу Паты, все значительно превосходили своей численностью армию Кольтена. Посчитав, что противник уже достаточно близок, воинство Дриджны встретило малазанцев нарастающим гулом голосов, бряцанием оружия и звоном щитов.

Моряки подходили к переправе в полном молчании, презрев это неистовство звуков. Никто в Седьмой армии не дрогнул и не замедлил шаг.

«Боги милосердные, что же будет дальше?»

Река Пата вполне могла бы сойти за ручей с мутной теплой водой. Ее ширина не достигала и десяти шагов. Каменистое дно обильно покрывали водоросли. Прибрежные валуны побелели от многочисленных слоев высохшего птичьего помета. Над ними вились тучи мошкары. Жалкая прохлада, испытанная Дюкром при переходе, исчезла, едва он ступил на другой берег. Пойменное пекло тут же накрыло его своим прозрачным плащом.

Историка одолевал пот. Спина под кольчугой давно взмокла. Грязные струйки текли внутрь кольчужных перчаток, делая липкими его ладони. Дюкр подтянул крепление щита. Правую руку он постоянно держал на рукоятке своего короткого меча. Он старался больше не прикладываться к фляжке, хотя рот и горло отчаянно требовали хотя бы пары глотков воды. Он задыхался от смрада, оставляемого солдатами, которые двигались впереди, — смеси выделений человеческого тела и страха.

Идущие впереди напомнили ему еще одно давнишнее ощущение, знакомое по своей солдатской молодости. В безостановочном движении вперед таилась какая-то печаль. Не предчувствие поражения, не подавленность, а грусть.

«Мы маршируем рядом со смертью, и, пока еще наше оружие покоится в ножнах, пока кровь не окропила землю и крики не заполнили воздух, мы остро сознаем бессмысленность грядущей битвы. Не будь на нас доспехов, мы бы, наверное, плакали. Чем еще ответить на предчувствие неминуемых потерь, где счет пойдет на десятки и сотни?»

— Сегодня наши мечи покроются зазубринами, — сухим, срывающимся голосом произнес капрал Лист. — Как по-вашему, что хуже для сражения: пыль или грязь?

Дюкр усмехнулся неожиданному вопросу.

— Пыль слепит и забивает глотку, а от грязи мир в твоих глазах делается скользким и ненадежным.

«Скоро здесь будет предостаточно скользкой грязи, когда кровь, желчь и моча обильно пропитают землю».

— Все по-своему плохо, парень. Это твое первое сражение?

— Да. Поскольку я находился при вас, меня не пускали в гущу событий.

— Никак ты сожалеешь, что мое общество уберегло тебя?

Капрал не ответил, однако Дюкр и так понял его мысли.

Сверстники Листа успели пройти боевое крещение и пролить первую кровь. Они перешли черту, пугающую и вместе с тем манящую. Воображение рисовало Листу ложные картины, поколебать которые мог только собственный опыт.

И все же историк сейчас предпочел бы наблюдать за готовым вот-вот начаться сражением издали. Шагая вместе с войсками, он не видел ничего, кроме солдатских спин.

«Клобук накрой этого Кольтена! Зачем он загнал меня к морякам? Неужели упрямый виканец не понимал, что я буду здесь тыкаться, как слепой щенок?»

Они находились всего в сотне шагов от дороги, ведущей на вершину насыпного холма. Убедившись, что строй войск не нарушен, всадники устремились к вражеским флангам. Яростные крики и бряцание оружием возвещали о скором кровопролитии.

«Сейчас по нам ударят с трех сторон. Замысел понятен: отрезать нас от пехотинцев Седьмой армии, пока те защищают раненых. Змее отсекут голову».

По обеим сторонам от Дюкра воины из клана Вороны готовили луки и копья, постоянно наблюдая за вражескими позициями. Заиграл рожок — приказ готовить щиты и смыкать передние ряды, пока центр и арьергард подтягиваются к подъему. На вершине насыпного холма замерли лучники Камиста Рело.

Над холмом висел тяжелый, жаркий воздух. Ветер полностью стих.

Наверное, только изумление дерзостью Кольтена удерживало вражеские фланги от начала атаки. Мятежники не верили своим глазам: Седьмая армия, достигнув подножия холма, сразу же стала подниматься наверх.

Песок проседал под ногами солдат (этого и следовало ожидать). Они проваливались по колено и скользили на камнях.

Продвижение чуть замедлилось. Вот тогда-то сверху и полетели стрелы.

Это был дождь стрел. Они свистели над головой историка, ударяясь о щиты, шлемы и кольчуги. Некоторые теряли силу и падали вниз. Иные пробивали доспехи. Послышались стоны первых раненых. Люди падали, вздымая в воздух мелкие камни. Но «черепаха» Седьмой армии безостановочно ползла вверх.

Стрела ударила в щит Дюкра. Рука историка вздрогнула, согнувшись в локте. Следом по бронзе щита чиркнули еще три стрелы, рикошетом полетевшие дальше.

Жаркий воздух становился все более смрадным. К запаху пота и мочи теперь добавился запах нарастающего гнева. Какой солдат смирится с невозможностью отразить атаку? Жалящие стрелы не пугали. Воины Кольтена желали лишь одного: любой иеной добраться до вершины, где их ждали улюлюкающие семкийские и гуранские пехотинцы. Дюкр понимал: моряки тоже вот-вот попадут в переплет. Первое столкновение будет подобно взрывной волне, и она унесет достаточно жизней.

Ближе к вершине подъем становился особенно крутым, а затем терял свою крутизну и превращался в обычную дорогу. По обе стороны стояли солдаты неизвестного Дюкру племени (наверное, канельды) с короткими роговыми луками.

«Как только мы схлестнемся с семкийско-гуранской пехотой, лучники начнут косить нас с обеих сторон. Известная тактика: продольный огонь».

Балт ехал на одном из флангов. Дюкр услышал отрывистые слова приказа, и сейчас же всадники резко развернули коней и понеслись на лучников. В них полетели стрелы. И все же внезапность маневра испугала канельдов. Они бросились врассыпную. Вниз покатились тела убитых и раненых. Противники пытались укрыться в придорожных канавах, но стрелы виканцев находили их и там. За считанные минуты с лучниками было покончено.

Теперь передовые всадники виканцев находились совсем рядом с кипящей от нетерпения линией семкийских и гуранских пехотинцев. Внезапная остановка заставила порывистых семкийцев броситься навстречу противнику. В воздухе замелькали метательные топоры. В ответ воины клана Вороны пустили стрелы.

Во вражеской цени возникло смятение, что сразу же заметили моряки и виканцы. Всадники понеслись вперед, стоя в стременах, дабы не стать жертвой приближающихся вражеских пехотинцев.

От ударов по щиту у Дюкра содрогались все кости. Клочок синего неба — единственное, что он сейчас видел. В воздухе пролетело древко копья, таща за собой шлем с остатками завязок и… куском бородатого лица. Затем пространство заволокло пылью, лишив историка даже такого обзора.

— Господин Дюкр! Поворачивайтесь!

Лист с силой дернул его щит.

— Поворачиваться? — сгоряча набросился на капрала Дюкр.

— Вы же хотите все увидеть.

Они переместились в предпоследнюю шеренгу клина. В десяти шагах от моряков замерли тяжеловооруженные всадники клана Глупого пса. Громадные мечи лежали поперек седел. За их спинами расстилалась пойма. Поскольку Дюкр находился сравнительно высоко, ему открывался вид на остальную часть сражения.

На юге сосредоточились тифанские лучники, поддерживаемые дебралийской кавалерией. По правую руку, поднимая тучи пыли, шли на свои позиции легионы халафанских пехотинцев. Вместе с ними двигался и полк тяжелой пехоты Сиалка. Дальше, к востоку, — снова пехота и кавалерия.

«Нас зажали между двумя челюстями; здесь одна, а к северу — вторая. Осталось лишь их хорошенько сомкнуть».

Дюкр взглянул на север. От пехоты Седьмой армии до уба-ридских легионов (он насчитал их три), а также тепасийских и сиалкских конников было меньше полусотни шагов. Среди неприятельских знамен мелькнули знакомые серо-черные цвета. Местная гвардия, выучкой которой занимались малазанские моряки.

«Какая ирония судьбы!» — подумалось Дюкру.

Клубы пыли на восточном краю поймы свидетельствовали об идущей там битве. Что ж, клан Горностая не остался без «своего» противника.

«Интересно, кому из частей Камиста Рело удалось обогнуть нас и ударить с тыла? Бойня скота и бойня беженцев. Держитесь, «горностаи»; мы сейчас ничем не можем вам помочь».

Шум ближнего сражения заставил Дюкра вновь повернуться к насыпному холму. Наверху отборные части Рело умело расплющивали малазанский клин.

«Говорят, у Фандри есть три боевые маски. К концу дня они будут и у нас. Ужас, ярость и боль. Нам не закрепиться наверху».

Челюсти сомкнулись. Защитное пространство вокруг повозок с ранеными неотвратимо уменьшалось. Издали оно напоминало червяка, извивающегося под натиском муравьев. Дюкр с ужасом ждал момента, когда двуногие муравьи вплотную облепят повозки.

На чем теперь держалось сопротивление Седьмой армии? Историк постоянно спрашивал себя, теребя воспаленный разум и не находя ответа. Но его глаза видели, как вражеские ряды вдруг отпрянули, словно челюсти раздавили ядовитую колючку и инстинктивно разжались. Наступило краткое затишье. На пыльной земле валялись распростертые тела погибших и умирающих. А потом Седьмая армия сделала невозможное: перешла в наступление. Пространство вокруг повозок начало раздуваться как бычий пузырь, образовав почти правильный овал.

Вражеские ряды дрогнули, смешались и начали таять.

«Остановитесь! — мысленно кричал им Дюкр. — Не увлекайтесь преследованием. Вас слишком мало, и враги опять прорвут вашу оборону!»

Овал растянулся, замер и затем стал равномерно сужаться. Точность движений была просто пугающей, как будто люди являлись частями идеально работающего механизма.

«Они наверняка это повторят или придумают врагам новую неожиданность».

Со стороны позиций клана Глупого пса появились Нил и Нетра. Они шли, ведя за собой виканскую лошадь. Голова животного была запрокинута, уши навострены. Рыжеватую гриву покрывал пот.

Затем юные колдуны встали по обе стороны от лошади. Нетра отпустила поводья, коснувшись руками лошадиного бока. Еще через мгновение Дюкр едва не зашатался от неожиданности. Малазанский клин устремился вверх, будто его тащили невидимые канаты.

— Оружие к бою! — зычно крикнул какой-то сержант.

«Уму непостижимо».

— Вот так, — металлическим, не своим голосом произнес Лист.

Времени ответить ему не было. Они оба понеслись на врага. Дюкр краешком глаза заметил, как один из солдат поскользнулся. Шлем сполз ему на глаза, мешая видеть. Над головой блеснул меч… Опять мимолетная сцена: чья-то рука дернула семкийского воина за косу, полоснув по горлу. С громким бульканьем из раны полилась кровь… Промелькнула женщина из отряда Лулля. Ее сапоги были забрызганы собственной мочой. И повсюду — «три маски Фандри» с мешаниной звуков. Предсмертных звуков, которые никогда не издаст глотка живого человека.

— Опасность справа!

Дюкр узнал голос: то была Безымянная морячка. Он успел повернуться и отразить удар копья. Лезвие короткого меча ударило по окованному латунью древку. Нападавшей была семкийская женщина. Она пригнулась, и второй удар пришелся ей прямо в лицо. Обливаясь кровью, она повалилась на песок. Умом Дюкр понимал: если бы он не опередил ее, семкийка убила бы его своим копьем, даже не поморщившись. Но его душа зашлась в отчаянном крике. Дюкр попятился назад и, наверное, тоже упал бы, не уткнись его спина в жесткий щит.

— Сегодня, старик, я устрою тебе веселый вечер! — пообещал ему знакомый голос.

Разум Дюкра встрепенулся, но не от порыва страсти; слова Безымянной морячки были соломинкой, за которую он схватился, чтобы не потонуть в этом море безумия. Шумно вздохнув, Дюкр выпрямился и двинулся вперед.

Удача опять изменила малазанцам. Тяжелая гуранская пехота теснила значительно поредевшие цени моряков вниз по склону. Клин вновь начало лихорадить. Семкийские воины яростно врезались в их ряды, прорываясь дальше. Казалось, еще немного, и Дюкру придется сойтись врукопашную с этими дикарями, чьи лица густо покрывал серый пепел.

Нет, поистине сегодня был день не только чудовищного кровопролития, но и непредсказуемых поворотов в ходе битвы. Впрочем, таких ли уж непредсказуемых? Моряки подчинялись строгой дисциплине, привыкли действовать сообща и не шли ни в какое сравнение с необузданными семкийцами, которых больше заботили личные победы. Опасность заставляла их думать исключительно о собственной шкуре.

Три раза торопливо протрубил рожок — приказ рассредоточиться. Дюкр стал озираться по сторонам. Листа нигде не было. Тогда он, спотыкаясь, подбежал к Безымянной морячке.

— Никак проиграли четыре рожка? Так что же, отходим?

— Или ты оглох, старик? — усмехнулась она. — Только три. Рассредоточиваемся!

Женщина бросилась выполнять приказ. Недоумевающий Дюкр поспешил следом. Склон сделался скользким от крови и блевотины. Пробежав еще немного, Дюкр и Безымянная морячка спрыгнули в узкую канаву. Здесь крови было уже по колено.

Гуранская пехота почуяла ловушку. Раздумывать, почему невозможное стало вдруг возможным, у них уже не было времени. Они сбились в кучу на подступах к вершине. Вскоре гнусаво запел бараний рог, приказывая гуранцам подняться.

Кавалеристы из клана Глупого пса упрямо двигались вверх по склону, объезжая Нила и Негру. Юные колдуны все так же стояли возле замершей лошади, положив ей руки на бока.

Безымянная морячка пробормотала заковыристое ругательство.

«Эти упрямцы из клана Глупого пса лезут напролом. Идут в буквальном смысле по трупам, осклизлым камням, заставляя лошадей спотыкаться. Тут такая крутизна, что и без всадника на спине тяжело подниматься. Но Кольтен приказал атаковать гуранцев, и они выполняют приказ».

В канаву из-под копыт летели камни, ударяясь о шлемы моряков. Вдруг все головы повернулись в одну сторону: через поребрик, отделявший дорогу от канавы, перелезал какой-то человек. Потом он прыгнул вниз, сопровождая свое приземление отборной малазанской руганью.

— Надо же, сапер! — удивились моряки.

Замызганное лицо под дырявым шлемом расплылось в улыбке.

— Заскучали? Разгадайте загадку: что делает черепаха зимой?

Прокричав эти слова, сапер куда-то нырнул и исчез.

Всадники из клана Глупого пса остановились в непонятной Дюкру растерянности. Задрав головы, они куда-то вглядывались. Гуранские тяжелые пехотинцы и уцелевшие семкийцы смотрели туда же.

Сквозь облака пыли, несущейся с вершины, Дюкр увидел… саперов! Прикрепив к спинам щиты, они перемахивали через оба поребрика и исчезали. Маневр этот был совершенно непонятен Дюкру.

Снова протрубил малазанский рожок, и клан Глупого пса устремился дальше, пустив лошадей рысью, а затем и легким галопом.

В мозгу историка вертелась дурацкая загадка сапера. Дюкр и не пытался искать разгадку.

«Тоже парень, нашел время!»

Разгадка пришла сама.

«Черепаха на зиму заползает в нору. Так неужели эти бесшабашные головы ночью, под самым носом у Камиста Рело, наделали нор в его хваленом холме? Но зачем?»

Виканские кавалеристы неслись вперед. Блестели обнаженные мечи. В своем тяжелом облачении воины были похожи на демонов, вырвавшихся из преисподней на таких же демонического вида конях.

И тогда земля вокруг гуранцев начала взрываться. Судя по звукам, эти придурки пустили в ход все: «гарпунчики», «огневушки», «шипучки». Всеми «морантскими гостинцами», что еще оставались у них, они щедро делились с противником.

Подступы к вершине превратились в невероятное смешение живых и мертвых. И в этой гуще мелькали щиты саперов. Сделав свое дело, «бесшабашные парни» отходили, освобождая проход кавалеристам. Дюкр ощущал боевую ярость виканцев. По кровожадности они ничем не отличались от мятежников.

Раздался еще один сигнал. Безымянная морячка постучала кольчужной перчаткой по доспехам Дюкра.

— Вперед, старик!

Он сделал шаг вперед и остановился. «Солдаты должны бежать вперед. Но я не солдат, а историк. Я должен видеть, запечатлевать увиденное в своей памяти».

— Не сейчас! — крикнул он Безымянной морячке.

— Тогда до вечера! — ответила она и побежала догонять своих.

Дюкр вскарабкался наверх, глотая песок и отплевываясь… Вся стена поребрика была густо изрезана косыми лазами. Их глубина не превышала человеческого роста. Из лазов торчали обрывки шатровой ткани. Историк в немом удивлении разглядывал эти норы, затем поднял голову выше.

Сделав свое дело, саперы спускались вниз. У многих были сломаны руки или ноги. Однако измятые и дырявые щиты и такие же шлемы все же защитили этих сорвиголов от встречи с Клобуком.

Всадники клана Глупого пса преследовали остатки отборных войск Камиста Рело. Командирский шатер, стоявший в сотне шагов от гребня, полыхал, выбрасывая вверх клубы горького дыма. Дюкр подозревал, что верховный маг мятежников сам поджег шатер, чтобы Кольтену не досталось ничего важного, а сам скрылся через магический Путь.

Битва в пойме еще продолжалась. Седьмая армия удерживала оборону вокруг повозок с ранеными, хотя с севера их теснила тяжелая убаридская пехота. Повозки не стояли на месте, а медленно катились в южном направлении. Кавалерия Тепаса и Сиалка вела бой с хиссарскими гвардейцами. Они и здесь доказывали свою верность Кольтену, погибая десятками.

Двойной сигнал рожка приказал воинам клана Глупого пса оставить погоню и возвращаться. Рядом с сигнальщиком на коне сидел Кольтен. Его плащ из черных перьев весь посерел от пыли. Он махнул рукой, и сигнальщик протрубил общий сбор.

«Но лошади валятся с ног. Они и так сделали невозможное, когда мчались на вершину холма, да еще с ошеломляющей скоростью».

Подумав об этом, историк повернулся в другую сторону.

Нил с Нетрой, словно изваяния, стояли по обе стороны их лошади. Легкий ветерок трепал ей гриву, играл хвостом, однако животное даже не шевельнулось.

«Заколдовали они ее, что ли?»

От дальнейшего разглядывания застывшей лошади Дюкра отвлекли крики и странное завывание. Большой отряд всадников пересекал реку. Их знамена были плохо видны отсюда, но по пятнистым движущимся комочкам историк сразу узнал, кто это. Клан Горностая со своими свирепыми псами.

Переправившись, виканцы пустили коней галопом. Такого поворота событий кавалеристы Тепаса и Сиалка не ожидали. Первыми на них со злобным лаем накинулись виканские собаки. Не обращая внимания на лошадей, они подпрыгивали и впивались во всадников, стаскивая последних из седла. Потом появились и хозяева собак, возвестив о своем прибытии отрезанными головами, которые они бросали в противников. Пойма задрожала от душераздирающих боевых кличей, леденящих кровь даже в знойный день.

За считанные минуты всадники Тепаса и Сиалка были смяты и уничтожены. Остатки кавалерии поскакали прочь, забыв про раненых. Спешно перестроившись, воины клана Горностая двинулись навстречу убаридским пехотинцам, снова пустив впереди отчаянно завывающих псов.

Всадники клана Глупого пса понеслись вниз по склону, объезжая юных колдунов и их зачарованную лошадь. Их очередной целью были отступавшие пехотинцы Халафана и Сиалка, а также тифанские лучники.

Дюкр опустился на колени. В нем бурлил котел чувств, где перемешались горе, гнев и ужас.

«Только не смейте сегодня говорить о победе. Сегодня лучше вообще помолчать».

Кто-то карабкался на поребрик, шумно и хрипло дыша. Затем на плечо историка тяжело опустилась рука в кольчужной перчатке. Незнакомый голос произнес:

— А ты знаешь, старик, как кочевники потешались над нашим обозом беженцев? В особенности над аристократами. Они даже придумали нам прозвище. В переводе с дебралийского оно означает «собачья упряжка». «Собачья упряжка» Кольтена. Точные слова. Он держит поводья, но его везут. Он рвется вперед, а его осаживают назад. Он оскаливает зубы, но кто кусает его за пятки? Те, кого он поклялся защищать. По-моему, в таком прозвище скрыт глубокий смысл. А по-твоему?

Теперь Дюкр узнал голос. Это был голос Лулля, только изменившийся. Историк поднял голову и едва не отшатнулся. С кровавого месива, еще утром называвшегося лицом, смотрел уцелевший голубой глаз. Капитан получил страшный удар палицей. Левый нащечник шлема вдавило ему в лицо, разворотив щеку, вырвав глаз и нос. И капитан еще пытался улыбаться!

— Мне повезло, старик. Посмотри: ни одного зуба не выбито. Даже не шатаются.

Число потерь напоминало погребальный плач, стенающий о бессмысленности сражений. Если кто и мог радоваться победе — то лишь один Клобук.

Клан Горностая расправился с тифанскими копьеносцами и их командиром, управляемым частицей злобного божества. Воинам клана помогли духи земли, устроившие засаду на семкийца. Они разорвали плоть на мельчайшие кусочки, дабы найти и поглотить эту частицу. Клан Горностая тоже устроил ловушку, действуя с хладнокровной жестокостью. Живой приманкой стали беженцы. Убитые и раненые исчислялись сотнями.

Командиры клана Горностая могли бы в свое оправдание сказать, что противник вчетверо превосходил их. Да, они пожертвовали теми, кого поклялись защищать, но сделали это ради спасения жизни остальных. Такое объяснение прозвучало бы вполне правдоподобно и не вызвало бы осуждения. Однако командиры хранили молчание, обрушив на себя гнев спасенных беженцев, и в особенности Собрания знати. Дюкру все это виделось в ином свете. Виканцы держались надменно, не собираясь ничего объяснять и выслушивать возражения. Более того, каждую попытку возразить, каждое требование объяснений они встречали в штыки. Дюкр понимал: они ненавидели беженцев, они устали слушать вечные сетования знати. Беженцы вряд ли пытались поставить себя на место виканцев и потому сочли поведение своих защитников достойным всякого осуждения.

Сами воины клана Горностая считали погибших беженцев лишь вспомогательным средством, позволившим им практически полностью истребить тифанцев. Месть «горностаев» была абсолютной. Бойня, учиненная тифанцам, зеркально отражала участь, которую те готовили «проклятым мезлам». Разумеется, это обстоятельство также ускользнуло от внимания беженцев.

Дюкр представил, как впоследствии кабинетные ученые будут ломать головы над загадками битвы при Пате и искать логические объяснения. Однако логика плохо сочеталась с темными потоками подсознания, овладевшими людьми. Люди предвкушали кровь, много крови. Они торопились на пир кровопролития. Историку достаточно было вспомнить о собственных чувствах, когда он понял, что вспотевшие руки Нила и Нетры покоятся на боках… мертвой лошади. Чтобы спасти пять тысяч других лошадей, из этого несчастного животного были высосаны все соки. Возможно, сердца юных колдунов разрывались от жалости к убитой лошади, но их утешала мысль о принесенной пользе.

«Этой бедной кобыле, как и беженцам, никто не объяснил, ради каких высоких целей она гибнет. И здесь бессловесная скотина и люди оказались в одинаковом положении».

Горизонт имперского Пути по-прежнему был скрыт серой завесой. Плотный, тяжелый воздух размывал очертания. Ветра не было, однако эхо произошедшей бойни осталось, как будто его поймали в невидимую ловушку.

Калам остановил лошадь. Он сидел и смотрел на странный купол, густо покрытый пеплом. В одном месте купол обрушился, обнажив тускло блестящие бронзовые плитки своей крыши. Зияющая дыра тоже была серой, как и все в этом мире. Судя по очертаниям купола, он выступал над поверхностью менее чем на треть.

Ассасин спешился. Чтобы глотать поменьше пепла, он повязал кусок тряпки возле носа и рта. Затем, оглянувшись на своих спутников, он пошел к странному сооружению. Под куполом мог скрываться дворец или храм. Подойдя совсем близко, Калам смахнул пепел с нескольких плиток. На каждой был вырезан знак.

Калам даже похолодел. Он узнал вырезанное изображение короны. Последний раз он видел нечто похожее на другом континенте, во время сражения, затеянного отчаявшимся противником.

«Каладан Бруд и Аномандер Рейк, кочевники-ривийцы, Малиновая гвардия. Разношерстные враги, не дающие Малазанской империи воцариться на Генабакисе. Они представляли для малазанцев более серьезную угрозу, нежели вольные города континента, которые под малазанским натиском падали один за другим. Их продажные правители погрязли в бесконечных сварах. Обещанное золото было для них важнее судьбы родного города, и каждый мечтал с помощью имперской армии свести счеты с ненавистными соперниками».

Пальцы Калама медленно скользили по линиям знака. Мысли ассасина умчались за тысячи лиг отсюда.

«Город со странным названием Черный пес… Там мы воевали против комаров и пиявок, ядовитых змей и ящериц-кровососок. Мы остались без припасов. Наши союзники-моранты бросили нас в самый ответственный момент… Вот там-то я и увидел этот знак. Он был вышит на рваном знамени, реявшем над полком отборных солдат Каладана Бруда. Командовал ими некто Каллор. Он именовал себя ни много ни мало как Верховным королем. Королем без королевства. Если верить легендам и слухам, он жил уже не одну тысячу лет. Он утверждал, что когда-то правил несколькими громадными империями. В сравнении с ними Малазаиская империя казалась жалкой провинцией. Каллор заявлял, что потом уничтожил их собственными руками, не оставив камня на камне. Он похвалялся тем, что лишил мир жизни… На Генабакисе этот человек был правой рукой Каладана Бруда. Когда я покидал континент, Дуджек, "сжигатели мостов" и преобразованная Пятая армия склонялись к союзу с Брудом…»

Калам вздохнул.

«Бурдюк… и ты, Быстрый Бен. Берегитесь, друзья. Вы ищете союза с безумцем».

— Ты никак замечтался? — окликнула его Минала.

— Просто задумался о том, как земля здесь глушит шаги.

Из-под платка, которым была обвязана половина лица Миналы, удивленно и настороженно смотрели ее серо-стальные глаза.

— А по-моему, ты чем-то напуган.

Калам пожал плечами.

— Скоро мы покинем этот Путь. Слышите? — крикнул он, обращаясь ко всем.

— Это каким же образом? — поддела его Минала. — Что-то я не вижу портала.

«Ты не видишь, а я ощущаю. Я только теперь понял: весь фокус силы намерения не в том, чтобы двигаться, а в том, чтобы настроиться на прибытие в нужное место».

Калам закрыл глаза, выбросив Миналу и всех остальных из своих мыслей.

«Надеюсь, я раскрыл секрет».

Спустя мгновение перед ними возник портал, выросший из-под серой земли.

— До чего же ты медлительный! — бросила Каламу Минала. — Мы давно уже могли бы сюда добраться. Похоже, ты нарочно тянул время. Один Клобук знает, что у тебя на уме, капрал!

«Удивительно ты умеешь выбирать слова, упрямая женщина! Думаю, Клобук действительно это знает».

— Иди за мною, — сказал ассасин, шагнув к порталу. Под сапогами захрустел песок. Над головой светили яркие ночные звезды. Он очутился в узком, как щель, проходе между двумя высокими зданиями. Дальше начиналась хорошо знакомая Каламу улочка. Она была пуста.

Он подошел к стене, находившейся слева. Сзади послышались шаги Миналы и цокот копыт. Она вела обеих лошадей.

— И куда теперь? — спросила Минала.

— Сюда, а потом прямо. И говори потише.

— Не успел появиться в городе, как начал осторожничать, — сердито прошипела Минала.

— Привычка.

— Не сомневаюсь.

Вскоре появился Кенеб с Сельвой и детьми. Капитан оглядывался, ища глазами Калама.

— Так это Арен? — спросил он, заметив наконец ассасина.

— Да.

— Что-то подозрительно тихо.

— Нас вынесло на улочку, которая проходит через кладбище.

— Приятно слышать.

Минала указала на строения.

— Больше похожи на городские трущобы, чем на склепы.

— Бедные и после смерти остаются бедными. Им никто не построит роскошных склепов.

— А далеко ли отсюда до гарнизонных казарм? — спросил Кенеб.

— Три тысячи шагов, — ответил Калам, срывая с лица тряпку.

— Нам бы сначала не помешало вымыться, — сказала Минала.

— Я пить хочу, — заявил восседающий на лошади Ванеб.

— А я — есть, — добавил его брат. Калам понимающе кивнул.

— Надеюсь, что наш путь через кладбище не является дурным предзнаменованием, — сказала Минала.

— Насчет предзнаменований не знаю. Но вокруг кладбища полно таверн. Идти далеко нам не придется.

Вряд ли таверна «Шторм» знавала лучшие дни. Каламу подумалось, что это заведение было с самого начала построено вкривь и вкось. Пол в зале напоминал огромную чашу. Стены клонились вовнутрь. Опасаясь, как бы они не рухнули, их укрепили подпорками. Если здесь и мыли полы, то едва ли чаще двух-трех раз в год. В остальное время они заполнялись отбросами, среди которых валялись и дохлые крысы.

«Приношение богу хаоса и зловония», — подумал Калам.

Вокруг ямы стояли столы и стулья с подпиленными ножками, чтобы компенсировать кривизну пола. В зале было пусто, если не считать одинокого посетителя, не успевшего еще допиться до бесчувствия. Из первого зала открывался проход во второй, чуть поопрятнее. Калам провел своих спутников туда. Пока в запущенном дворовом садике грели воду для мытья, взрослые и дети налегли на еду. Сделав несколько глотков эля, Калам вернулся в первый зал. За это время там успел появиться еще один посетитель. Он был достаточно трезв. Калам подошел к его столу и сел напротив.

— Разве это еда? — спросил седеющий напанец, едва ассасин опустился на стул.

— Лучшая в городе.

— Лучшая по мнению своры тараканов!

Калам смотрел, как человек с синеватой кожей жадно допивает эль из кружки. В горле громко булькало, отчего вздрагивал ею выпирающий кадык.

— По-моему, ты бы не прочь еще выпить, — сказал Калам.

— Почему бы и нет?

Ассасин повернул голову и поймал взгляд хозяйки, скучавшей возле бочки с элем. Он поднял два пальца и прищелкнул ими. Женщина нехотя оторвала спину от подпорки, поправила на поясе нож, которым воевала с крысами, и отправилась за кружками.

— Только не вздумай хлопать ее по заду, — предупредил незнакомец. — Запросто может и руку сломать.

Калам откинулся на спинку стула. В зависимости от тягот прожитой жизни человеку с синеватым лицом могло быть и тридцать, и все шестьдесят. Нижнюю часть лица скрывала густая спутанная борода. Темные глаза беспокойно озирались, потом остановились на ассасине.

— Твой вид побуждает меня спросить, кто ты и откуда, — сказал ему Калам.

Незнакомец выпрямил спину и отер грязным рваным рукавом губы.

— Думаешь, я рассказываю такие подробности первому встречному?

Калам молча ждал.

— Иногда рассказываю. Но люди не отличаются вежливостью. Им быстро надоедает мой рассказ, и они перестают слушать.

В это время первый посетитель наконец достиг заветной черты и опрокинулся со стула. Калам, незнакомец и хозяйка смотрели, как он уткнулся лицом в засаленные половицы и стал самозабвенно блевать. Потом он замер.

Одна из крыс чудесным образом ожила. Она вскарабкалась на замершее тело, поводя носиком и шевеля усами.

— Упоительная свобода: ткнуться мордой в собственную блевотину, — сказал незнакомец.

Шаркая ногами, хозяйка принесла медные кружки с элем. Впившись в Калама глазами, она сказала по-дебралийски:

— Твои друзья попросили мыла.

— Думаю, это не такая уж обременительная просьба? — поинтересовался Калам.

— Для кого как. Мыла у нас нет.

— Тогда пусть обходятся только горячей водой.

Хозяйка пошаркала за стойку.

— Стало быть, недавно приехали? — спросил незнакомец. — И скорее всего, через Северные ворота.

— Угадал.

— М-да, тяжко было вам. Мало что самим перелезать пришлось, так еще и лошадей переправлять.

— Ты хочешь сказать, Северные ворота закрыты?

— Закрыты и опечатаны, как, впрочем, и все остальные. Так что ты мне соврал, и вы приплыли по морю.

— Допустим.

— Гавань тоже закрыта.

— А теперь сам не ври. Как можно закрыть Аренскую гавань?

— Ладно, она не закрыта.

Калам глотнул эля, поставил кружку и снова откинулся на спинку стула.

— Сейчас скверно, а через несколько дней будет и того хуже, — объявил незнакомец.

Калам помешкал, потом попросил:

— Расскажи мне о последних новостях.

— С какой это стати?

— Я угостил тебя элем.

— И я должен проникнуться благодарностью? Ты что, сам не пробовал это пойло?

— Знаешь, я не всегда бываю терпеливым. Терпение может мне и изменить.

— Чего ж ты раньше не сказал?

Незнакомец допил предыдущую кружку и принялся за новую.

— Уж лучше вливать эту бурду внутрь, чем ощущать, как она расползается по твоей физиономии. За твое здоровье, — добавил он и залпом выпил эль.

— Учти, я резал и не такие глотки, как твоя, ~ сказал Калам.

Глаза человека с синеватой кожей забегали по ассасину. Он шумно поставил кружку на стол.

— В Арене комендантский час. С нарушителями особо не церемонятся. Могут и вздернуть… У горожанок — сплошь откровения и вещие сны, один другого нелепее… Что еще? На приличное подаяние могут рассчитывать лишь покалеченные солдаты, у кого нет руки или ноги. Их теперь полно на каждой улице. Предсказатели берутся гадать — в раскладе непременно появляется вестник Клобука. Про Железного кулака ходят слухи, чтоон не отбрасывает тени. Еще говорят, что он даже во дворце всего боится и прячется в какой-то темной коморке. А какая тень, когда темно? Все становится скользким, как рыбья чешуя. За последние два дня меня уже четыре раза останавливали на улице. Представляешь: я тычу им в нос имперским пропуском, а они не верят. Вдобавок зацапали всю мою команду. Хорошо, я быстро спохватился и ребят не успели растащить по тюрьмам. Завтра их должны выпустить. Я их заставлю палубу языком вылизывать. И будут, можешь мне верить, поскольку сами виноваты, что в такую историю вляпались…

— Это все? — спросил Калам, упорно пытаясь вычленить из потока слов те, что не были витиеватой болтовней.

— Одного того, что я тебе рассказал, достаточно для неутихающей головной боли. Я ж не из собственного удовольствия сюда приплыл. Но люди думают обратное. Они считают, что мне мало забот, и потому торопятся нагрузить своими. «Ах, капитан, — говорят они. — Мне очень нужно отплыть в Анту. Я заплачу, сколько скажете». И я им отвечаю: «Должно быть, вам покровительствуют боги, потому что через пару дней я отплываю в Анту с двумя десятками своих матросов, казначеем Пормкваля и половиной аренских сокровищ. Но на корабле найдется место и для вас. Так что добро пожаловать на борт». Калам молча переваривал услышанное, затем сказал:

— Боги и впрямь покровительствуют. Иногда.

Капитан закивал головой.

— И улыбаются нежно, словно невинные младенцы.

— Кого мне благодарить за это, помимо богов?

— Тот человек назвался твоим другом, хотя вы с ним и не встречались. Ничего, через пару дней встретитесь на борту моей «Затычки».

— Как его имя?

— Салк Элан.

— А откуда он знал, что я появлюсь в этой таверне? Час назад я даже не подозревал о существовании «Шторма».

— Предположение, но не без основания. Ему стало известно, что ты должен подойти сюда со стороны кладбищенских ворот. Жаль, тебя здесь не было вчера. Я наслаждался тишиной, пока эта норовистая баба не обнаружила в бочке захлебнувшуюся крысу.

Калам шумно захлопнул рассохшуюся дверь. «Чьих это рук дело? Неужели Быстрый Бен? Маловероятно. Нет, просто невозможно».

— Что-то случилось?

Минала сидела за столом, поедая ломтик дыни. Из сада слышались недовольные голоса детей, сетовавших на слишком горячую воду.

Ассасин закрыл глаза, глотнул воздух. «Надо уходить сейчас, пока она здесь одна».

— Я обещал привезти вас в Арен. Я выполнил обещание. Теперь наши пути расходятся. Скажи Кенебу, пусть выйдет на улицу и идет, пока не наткнется на караульных. Там пусть скажет все, что посчитает нужным. Моего имени ни в коем случае не упоминать.

— А как он объяснит наше появление в городе?

— Скажешь, приплыли с рыбаками. Думаю, сейчас до Арена добирается немало беженцев. Вряд ли власти будут особо допытываться.

— Ты что же, просто так возьмешь и уйдешь? Не хочешь даже проститься с Кенебом, Сельвой и мальчишками? Отнимаешь у них возможность поблагодарить тебя за спасение наших жизней?

— Я это делал не ради благодарности. Если сумеешь, уезжай отсюда и увози своих. Вам лучше всего вернуться на Квон Тали.

— И не подумаю!

— Я предлагаю самый безопасный выход. — Он умолк. — Жаль, другого предложить не могу.

Дынная корка попала ему прямо в щеку. Калам отер лицо, затем подхватил и перекинул через плечо свои пожитки.

— Моего коня возьми себе.

Вернувшись в первый зал, Калам остановился перед капитаном.

— Я готов. Можем идти.

Капитан с легкой досадой поглядел на него, вздохнул и поднялся.

— Как скажешь. Но учти: до места, где стоит «Затычка», путь неблизкий. Не удивлюсь, если мне раз десять придется вытаскивать пропуск и совать под нос караульным. А что ты хочешь, когда в городе расквартирована армия?

— Значит, не рассчитываешь на свои лохмотья, капитан? Представляю, как тебе хочется поскорее скинуть это рванье и переодеться.

— Какое рванье? Да это же моя «рубаха удачи»!

Лостара Йиль стояла возле стены. Комната была невелика. Возле окна расхаживал Жемчуг.

— Подробности? — переспросил он. — Я уже и так достаточно тебе рассказал. Может, ты невнимательно слушала и что-то упустила?

— Я должна сообщить обо всем командиру «красных мечей», — сказала Лостара. — Потом вернусь сюда.

— А Орто Сетрал тебя отпустит?

— Я не намерена бросать погоню… если только ты мне не запретишь.

— Боги милосердные! Да я просто наслаждаюсь твоим обществом.

— Шутишь?

— Немного. Думаю, и тебе это не чуждо. До сих пор мы недурно с тобой попутешествовали. Так зачем же обрывать путешествие?

Лостара оглядела свое привычное одеяние капитана «красных мечей». Прежняя одежда, в которой она была вынуждена ехать по пустыне, превратилась в сплошное рванье. Едва только Жемчуг исцелил ее раны, Лостара сразу же выбросила эти тряпки.

Жемчуг ни разу не упомянул демона, вмешавшегося в ночную схватку на равнине, однако чувствовалось: тот случай до сих пор волновал «когтя».

«Меня это тоже волнует, но всему свое время. Главное, мы добрались до Арена, идем по следу ассасина. Остальное — пустяки».

— Ты подождешь меня здесь? — спросила Лостара. «Коготь» лучезарно улыбнулся.

— Хоть до скончания времен, радость моя.

— Хватит и до рассвета. Жемчуг церемонно поклонился.

— Буду считать удары сердца до твоего возвращения. Лостара прошла по темному коридору постоялого двора и спустилась вниз. Зал был полон. Люди не торопились: из-за комендантского часа им все равно раньше утра не выйти. Однако веселья не ощущалось, и лица сидящих были довольно сумрачными.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Лостара бочком прошла на кухню. Дверь на задний двор была приоткрыта. Толстая повариха и девчонки-прислужницы испуганно покосились на Лостару. К этому она давно привыкла. «Красных мечей» везде боялись.

Она вышла в ночную темноту. Дыхание реки перемешивалась с солоноватым ветром залива, приятно обдувая лицо.

«Боги, сделайте так, чтобы я больше никогда не оказалась внутри имперского Пути».

Лостара шла по одной из главных улиц Арена. Ее сапоги громко стучали по булыжнику. На ближайшем перекрестке она натолкнулась на караульных. Сержант, возглавлявший отряд, удивленно поглядел на ночную путешественницу.

— Приветствую тебя, капитан «красных мечей», — сказал он.

Она ответила кивком.

— Насколько понимаю, в Арене действует комендантский час? А есть караульные отряды из «красных мечей»?

— Ни одного.

Солдаты выжидающе глядели на нее. Внутри Лостары шевельнулась тревога.

— Они выполняют другие задания?

Сержант медленно кивнул.

— Наверное, — с заметной неопределенностью произнес он. — Судя по твоим словам и… иным признакам… ты только что прибыла в город.

Она кивнула.

— Каким образом?

— Через магический Путь. У меня было… сопровождение.

— Очень интересная история. Ты здорово ее придумываешь, — сказал сержант. — А теперь прошу сдать оружие.

— Как это понимать?

— Ты ведь хочешь встретиться со своими сослуживцами? И с Орто Сетралем, наверное, тоже?

— Да.

— Четыре дня назад Железным кулаком Пормквалем был издан приказ, предписывающий задерживать «красных мечей» везде, где они встретятся.

— Что?

— Твои сослуживцы арестованы и ожидают суда по обвинению в измене Малазанской империи… Лучше, если ты отдашь нам оружие добровольно.

Оцепеневшая Лостара позволила солдатам разоружить себя. Она глядела на сержанта и не могла поверить услышанному.

— Значит, Пормкваль усомнился в нашей преданности империи?

Сержант кивнул. В его глазах не было ни капли ненависти к Лостаре. Он просто выполнял свой долг.

— Уверен, вашему командиру будет что сказать.

— Он ушел.

Кенеб встал, раскрыв рот. До него не сразу дошло, что Минала собирает свои вещи.

— Что ты делаешь?

— Думаешь, ему удастся так просто ускользнуть от меня?

— Минала!

— Тише, Кенеб. Детей разбудишь.

— Я говорю тихо.

— Расскажи своему командиру обо всем. Понял? Обо всем, кроме Калама.

— Я не настолько глуп, хотя ты, наверное, думаешь, что после ранения я лишился и части рассудка.

— Прости. Я не хотела тебя обидеть.

— Ты лучше спроси, как к твоему решению отнесется Сельва. И Кесен с Ванебом.

— Обязательно спрошу.

— Скажи, как ты собираешься преследовать человека, который этого не хочет?

На ее лице появилась суровая улыбка.

— Ты спрашиваешь это у женщины?

— Ох, Минала…

Она провела рукой по его щеке.

— Давай обойдемся без слез, Кенеб.

— Ничего не могу с собой поделать, — шмыгнул носом Кенеб. — Не буду тебя удерживать. А теперь иди и простись с сестрой и племянниками.

ГЛАВА 14

Вместе с дыханием богини замерло все вокруг.

Откровение Дриджны. Херулан

— Здесь нельзя оставаться.

— Почему нельзя? — раздраженно спросила Фелисина. — Буря еще не кончилась. Мы там погибнем. У нас нет другого укрытия, кроме этих развалин. Здесь есть вода и хоть какая-то пища.

— Нас преследуют, — бросил ей Кульп.

Геборий засмеялся и поднял невидимые ладони.

— Попроси показать мне того, кого не преследуют, и я покажу тебе труп. За каждым охотником тоже идет охота. Любой разум, познавший себя, не свободен от преследователей. Мы давим и на нас давят. Неведомое преследует невежд, истина угрожает каждому ученому, у которого хватает мудрости осознать собственное невежество. В этом-то и кроется значение непознаваемого.

Кульп обвел взглядом невысокую стену, окаймлявшую пруд, затем перевел глаза с тяжелыми воспаленными веками на бывшего жреца Фенира.

— Тебя потянуло на аллегории, а я говорю о настоящей угрозе. В развалинах города прячутся живые переместители душ. Я чую их запах, и он становится все сильнее.

— Тогда почему бы не покориться судьбе? — спросила Фелисина.

Маг выругался сквозь зубы.

— Только не в Рараку! Я бы, может, еще согласился принять смерть от руки человека. Но здесь до ближайшего человеческого жилья не меньше сотни лиг.

— И потом, нам угрожают не люди, — подхватил Геборий. — Здесь срываются все маски. Вихрь Дриджны вовсе не звал странствующих и диверов под свои знамена. По трагической случайности год Дриджны совпал с их поганым слиянием.

— Глупо так думать, Геборий, — возразил Кульп. — Время выбрано далеко не случайно. Сдается мне, что переместителей душ подтолкнули к слиянию. Кто бы это ни сделал, он превосходно рассчитал момент — начало мятежа… Правда, может, было и наоборот. Узнав о готовящемся слиянии, пустынная богиня объявила этот год годом Дриджны. Ей захотелось сделать магические Пути лабиринтами хаоса.

— Интересные рассуждения у тебя, маг, — сказал Геборий, кивая головой. — И вполне естественные в устах приверженца Меанаса, где обман растет наподобие сорной травы и где можно, если понадобится, нарушать любые незыблемые правила.

Фелисина молча следила за их беседой.

«Пышные и бессмысленные речи — это для меня. В глубине вы ведете другой разговор. Вы тоже играете в игру, и в вашей игре подозрения переплетаются со знаниями. Геборий видит общую картину. Его вторжение в мир призраков дало ему все необходимые знания. Теперь он иносказаниями пытается втолковать магу, что тот очень близко подошел к этой картине. Старик предлагает себя в поводыри…»

— Говори, старик, что тебе известно? — прервала их игру Фелисина.

Геборий вздрогнул.

— А тебе это зачем? — зло спросил Кульп. — Ты же предлагаешь сдаться. Пусть переместители душ завладеют нами. Не все ли равно, где встретить смерть, правда?

— Я спрашивала не так. Я и сейчас не понимаю: зачем нам нужно от них убегать? Мы же пропадем в пустыне.

— Тогда оставайся! — рявкнул Кульп и встал. — Все равно ничего дельного предложить не можешь.

— А я слышала, их нападение — легкий укус, и все.

Маг медленно повернулся в ее сторону.

— Не знаю, кто наболтал тебе такую ерунду. Впрочем, о них мало кто знает. Вот и плетут разные небылицы. Укус способен заразить тебя приступами повторяющегося безумия, но переместительницей душ ты от него не станешь.

— Тогда как становятся переместителями?

— Ими не становятся. Ими рождаются.

Геборий с кряхтением встал.

— Если мы собрались уходить из этого склепа, нужно уходить немедленно. Голоса стихли, и разум мой ясен.

— А нам-то что от твоих прояснений? — усмехнулась Фелисина.

— Я могу вас вывести отсюда кратчайшим путем. Иначе мы будем плутать и обязательно столкнемся с нашими преследователями.

Они в последний раз напились воды из пруда, затем набрали столько плодов, сколько могли унести. Как ни странно, Фелисине вода и фрукты придали сил. Она чувствовала себя не только здоровее, но и спокойнее. Ее память больше не кровоточила; остались лишь рубцы. Но разум по-прежнему задавал свои назойливые вопросы, на которые она не знала ответов. К сожалению, вместе с силами к ней не вернулась надежда.

Геборий быстро вел их по извилистым улочкам, мимо высоких и низких строений. И повсюду они натыкались на мертвые окаменевшие тела людей, переместителей душ и тлан-имасов. Фелисина представила себе кровавые битвы, бушевавшие здесь в далекой древности, и невольно содрогнулась. Сведения, добытые Геборием у призраков, передались и ей. Ужас, нескончаемый ужас. Каждое место, через которое они проходили, добавляло свой зловещий узор в мозаичную картину бойни. Но кроме ужаса у Фелисины внутри неясно шевелилось странное ощущение: как будто она вот-вот постигнет величайшую истину, некий основополагающий принцип, вокруг которого с незапамятных времен вращалась судьба человечества.

«Мы — всего лишь зазубрина на дереве жизни. И в этой зазубрине помещается весь наш мир. На самом деле таких зазубрин очень много. Они ничего не значат и ничего не меняют. Дерево продолжает расти. Зачем? Этого тоже никто не знает».

В иное время и в иной жизни Фелисина обрадовалась бы возникшему дару провидения. Теперь он лишь обострял ужасающую бессмысленность ее существования.

«Ученые невежды находят причину и цепляются за нее, думая, будто им открылся весь смысл. Знание, вера, правители, месть… все это игрушки, которыми тешатся глупцы».

Завывания ветра стали слышнее. Под ногами слегка клубилась пыль. В воздухе слабо пахло чем-то пряным.

Геборий почти час безостановочно вел своих спутников. Остановился он перед просторным входом в здание, напоминавшее храм. Широкие, приземистые колонны были похожи на стволы деревьев. По щербатому, растрескавшемуся цоколю тянулись плитки с изображениями. Магический свет Кульпа придавал им совсем призрачный вид.

Маг впился глазами в изображения.

— Клобук их накрой! — пробормотал он. Геборий улыбался.

— Да это же колода Драконов!

«Еще одна дурацкая уловка загнать непознаваемое в клетку из бессмысленных картинок», — мысленно съязвила Фелисина.

— Да, маг. Это колода Драконов, но древняя, — подтвердил Геборий. — Здесь вместо Домов — Владения. Миры. Можешь отличить Смерть от Жизни? А Тьму от Света? Видишь Владение Зверя? Скажи, Кульп, кто сидит на троне из оленьих рогов?

— Если я не ошибся, трон пуст. Но вокруг него стоят тлан-имасы.

— Нет, ты не ошибся. Говоришь, на троне никого нет? Любопытно.

— Почему?

— Да потому что отзвук каждого воспоминания утверждает мне обратное. Трон был занят.

Кульп вгляделся в плитку с изображением трона.

— Может, я не так сказал. У плитки нет верхней части. Да и остальные плитки не в лучшем состоянии.

— На цоколе должны быть и свободные карты. Видишь их?

— Нет. Возможно, они где-то по бокам или сзади.

— Возможно. Среди них ты найдешь переместителя душ.

— Какой интересный у вас разговор, — нарочито растягивая слова, вмешалась Фелисина. — Похоже, нам придется войти внутрь. Ветер затягивается туда. Значит, там есть выход.

Геборий улыбнулся.

— Ты права, девочка. В дальнем конце храма действительно есть выход.

Внутри храм оказался больше похож на широкий туннель. Густые слои песка покрывали стены, пол и потолок. Ветер завывал все сильнее и сильнее. Пройдя еще полсотни шагов, они увидели отблески тусклого дневного света.

Туннель сузился. Теперь ветер уже сам гнал их к выходу. Все трое были вынуждены едва ли не ползти.

У порога Геборий задержался, пропустив вперед Кульпа, а затем Фелисину.

Они оказались на небольшой скалистой площадке. До песчаных барханов было никак не меньше двухсот локтей. Ветер бесновался, стараясь сдуть путников с узкой каменной кромки. Фелисина ухватилась за уступ и решилась взглянуть вниз. У нее сразу же забилось сердце. Ноги сами собой подкашивались.

Вихрь Дриджны бушевал не вокруг, а намного ниже, заполняя собой пространства священной пустыни Рараку. Сверху казалось, будто все устлано ковром из песчано-желтых и оранжевых облачков. Отяжелевшее красное солнце медленно сползало за рваные зубцы холмов.

Ожидание становилось невыносимым. Чтобы хоть как-то успокоиться, Фелисина пошутила:

— Маг, ты вырастишь нам крылья?

— Крыльев не обещаю, но спуститься помогу, — ответил ей Геборий, подходя ближе.

Кульп настороженно вскинул голову.

— Это каким же способом?

— Привяжитесь к моей спине. Не забывайте: у меня есть руки, пусть и невидимые. А слепота для меня сейчас — великое благо.

— Геборий, ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Спуститься отсюда нельзя. Камни шатаются. Мы опрокинемся после первых же шагов.

— Не волнуйся: я найду крепкие. Или ты можешь предложить что-нибудь получше?

— Меня сейчас сдует! — крикнула им Фелисина.

— Ладно, старик. Только я открою свой магический Путь, — сказал Кульп. — Если упадем, приземление будет помягче. Тебе, надеюсь, это ничем не помешает.

— В тебе нет веры! — затрясся от смеха Геборий.

— Может, вы еще затеете спор, у кого ее больше? — спросила Фелисина.

«Ну сколько еще жизнь будет толкать нас в безумие? Если мы ухитрялись не соскользнуть в него, теперь нас туда швырнут вниз головой».

Что-то твердое и горячее сдавило ей плечо. Фелисина обернулась: то была невидимая рука Гебория. Внешне казалось, что тонкая ткань ее рубахи сдавливается сама собой и темнеет от пота. Но тяжесть давящей руки не была мнимой.

Геборий наклонился к ней.

— Рараку изменяет всех, кто вступает в ее пределы. Вот единственная истина, которую ты должна безоговорочно принять. Кем ты была — это осталось в прошлом. Теперь ты становишься другой.

Фелисина, как всегда, презрительно фыркнула, отчего улыбка Гебория стала еще шире.

— Дары Рараку суровы. Что правда, то правда, — участливо добавил старик.

Кульп разматывал оставшиеся у них веревки.

— Совсем истерлись, — хмуро произнес он.

— А ты держись покрепче — они и не порвутся.

— Безумие какое-то!

«Ты повторяешь мои слова, маг».

— Хочешь дождаться, пока из пещеры появится какой-нибудь странствующий или дивер?

Маг молча плюнул.

Тело Гебория чем-то было похоже на скрюченные корни дерева. Не доверяя угрожающе потрескивающим веревкам, Фелисина крепко цеплялась за старика. Столь же напряженно она следила и за его культями. Невидимые пальцы обшаривали каменную поверхность, безошибочно находя крепкие выступы. При этом ноги Гебория находились почти на весу. Невидимые ладони удерживали не только вес его самого, но и тяжесть тел Кульпа и Фелисины.

Утес купался в багрово-красных лучах заходящего солнца.

«Мы попали в громадный огненный котел, в пределы, где правят демоны. Отсюда не возвращаются. Рараку захватит и поглотит нас. Пески погребут все мечты о возмездии, все желания и надежды. А потом и мы сами утонем в песках Рараку».

Ветер то прибивал их к подножию утеса, то стремительно отрывал и силился бросить внутрь вихря Дриджны. Кульп что-то крикнул, но крик исчез в оглушительном реве ветра. Фелисина, как могла, боролась с ненасытным ветром, грозящим ее унести. Единственной ее опорой сейчас было правое плечо Гебория.

Все ее мышцы дрожали от напряжения. Суставы горели, словно раскаленные угли. Фелисина не знала, сколько еще продлится этот жуткий спуск. Веревки врезались ей в кожу.

«Боги позволили этот спуск, чтобы еще посмеяться над нами».

Меж тем Геборий неутомимо опускался вниз, выискивая новые опоры для своих невидимых рук.

Песчаная пыль царапала ей руки и локти.

«Как будто кошка лижет своим шершавым язычком».

Только «язычок» этот сдирал кожу. Вскоре то же ощутили ее бедра и ноги.

«Если мы доберемся до низа, от меня останутся только кости да окровавленные жилы. И еще — улыбка, как у мертвеца. Фелисина во всем своем великолепии предстает пред богиней Рараку!»

Ветер все-таки сорвал Гебория с утеса. И он, и двое его спутников упали на каменное ложе, усеянное острыми обломками. Они впились Фелисине в спину. Там, где песчаная завеса истончалась, проступали стенки утеса. Среди них мелькнула чья-то фигура. Или ей только показалось? Проверить было невозможно: утес опять заволокло.

Кульп с силой дернул за веревки. Фелисина кое-как встала на четвереньки.

«Ага, маг тоже что-то почувствовал!»

— Вставай на ноги! — крикнул ей маг. — Живее!

Кусая губы, Фелисина встала. Ветер тут же больно хлестанул ей по спине. Затем ее подхватили и обвили теплые руки.

— Жизнь, она такая, — сказал Геборий. — Держись крепче. Оставаться здесь было нельзя, и они побежали, пригибаясь от ветра. Фелисина двигалась почти вслепую. Мельчайшие песчинки больно задевали ей веки. От каждого удара ветра в спину перед глазами вспыхивали молнии.

«Клобук накрой весь этот мир! Весь, без остатка!»

Наступившая тишина была настолько внезапной, что вначале показалась обманом чувств. Кульп даже присвистнул.

Завеса пыли не исчезла, но теперь она висела неподвижно. Фелисина вспомнила слова Гебория про удивительный покой в самом сердце вихря Дриджны. К завесе с другой стороны приближалось нечто вроде повозки. В воздухе остро запахло ароматом лимона. Фелисине вдруг захотелось броситься прочь, но невидимая рука Гебория удержала ее.

То была не повозка, а паланкин, который несли четверо белокожих носильщиков, одетых в лохмотья. Внутри, под ярким навесом, восседал неимоверно толстый человек. Он был одет в дорогие шелка. Фелисину удивило, в каком противоречии находились цвета его одежд. На потном мясистом лице блестели щелочки глаз. Человек слегка взмахнул пухлой рукой, и носильщики остановились.

— Знайте, путники: эти места опасны. Дабы избегнуть опасностей, я приглашаю вас присоединиться ко мне. Пустыня кишит ужасными тварями, которых лучше даже не видеть. Но мой паланкин окружен хитроумной и мощной магической защитой. Я вложил в него целое состояние, поскольку превыше всего ценю безопасность передвижения. Вы проголодались? Вас мучит жажда? Бедное дитя, я не могу без содрогания смотреть на твою израненную нежную кожу. К счастью, у меня есть целительные мази, и они вернут тебе юношескую свежесть. Скажи, путник: она — твоя рабыня? — спросил незнакомец, обращаясь к Кулыту. — Я готов выкупить ее у тебя.

— Я — не рабыня, — хмуро ответила Фелисина, мысленно прибавив: «И больше я не продаюсь».

— Вокруг так остро пахнет лимоном, что даже мои слепые глаза слезятся, — шепнул магу Геборий. — Незнакомец жаден, но не злонамерен.

— Я тоже не ощущаю в нем дурных намерений, — ответил Кульп. — Только вот его носильщики… Они — из неумерших и выглядят как-то странно. Будто дракон пожевал их и выплюнул.

— Вижу вашу осторожность и только приветствую ее. Нигде и никогда осторожность не бывает излишней. Да, мои носильщики знавали лучшие дни. Но смею вас уверить: они совершенно безобидны.

— А как тебе удается противостоять натиску вихря Дриджны? — спросил у него Кульп.

— Зачем же ему противостоять, добрый господин? Я — один из смиренных приверженцев пустынной богини. Богиня дарует мне беспрепятственный проход через ее пределы, за что я не устаю делать ей щедрые подношения. Я — всего-навсего странствующий торговец и торгую редкостными вещицами, наделенными магическими свойствами. Сейчас я возвращаюсь в Пан-потсун после выгодного путешествия в лагерь Шаик.

Толстяк улыбнулся.

— Вы, как вижу, — малазанцы и, скорее всего, враги нашего великого дела. Но мне чужда жестокая месть. Скажу больше: я рад встрече с вами. Эти слуги так увязли в трясине собственных смертей, что я вынужден постоянно выслушивать их жалобы и сетования.

Он опять махнул рукой, и носильщики осторожно опустили паланкин. Двое сразу же открыли ларец, находившийся позади роскошного кресла толстяка, и принялись извлекать все необходимое для привала. Ни ловкостью, ни проворством они не отличались. Двое других помогли своему господину выбраться из паланкина.

— У меня есть замечательная и быстродействующая мазь, — писклявым голоском продолжал толстяк. — Вот в том ящике. Раба, который его несет, зовут Нуб… Ну что ты разинул рот, замарашка? Я велел тебе взять только склянку с мазью, а не волочить сюда весь ящик. И не урони. Совсем мозгов лишился!

Благочестивый торговец как будто только сейчас заметил Ге-бория.

— Кто же посмел так жестоко обойтись с тобой? Увы, ни одно из моих снадобий не в состоянии вырастить тебе новые руки.

— Пусть тебя не огорчает ни то, чего недостает мне, ни то, чего нет у тебя, — ответил ему Геборий. — Я ни в чем не нуждаюсь. Достаточно, что здесь не завывает ветер и песок не бьет в лицо.

— С тобой произошла трагедия, бывший жрец Фенира. Я не смею тебя ни о чем расспрашивать. А ты, — он повернулся к Кульпу, — как мне думается, приверженец Меанаса?

— Похоже, ты не только продаешь магические вещицы, — хмурясь, заметил ему Кульп.

— Ты ошибаешься, добрый господин, — возразил толстяк, отвешивая легкий поклон. — Можешь мне верить, хотя тебе это и нелегко. Я посвятил свою жизнь магии, но сам ею никогда не занимался. Просто за долгие годы соприкосновения с магическими предметами я приобрел, скажем так, восприимчивость. Извини, если ненароком я тебя обидел.

Он протянул пухлую руку, слегка шлепнув ею одного из рабов.

— Какое имя я тебе дал?

Сморщенные губы живого мертвеца изогнулись в жутковатой улыбке.

— Ты назвал меня Рохлей, хотя раньше меня звали Ирином Таларом.

— Забудь навсегда, как звали тебя раньше! Теперь ты Рохля!

— Моя смерть была ужасна…

— Ты замолчишь, скотина? — заорал, багровея, торговец.

Раб Рохля умолк.

— А теперь… молча принеси нам фаларийского вина. Отпразднуем этим драгоценным даром империи наше знакомство.

Рохля поплелся за вином. Другой раб проводил его унылым, безжизненным взглядом, бормоча:

— Твоя смерть была не настолько ужасна, как моя.

— О святые покровители Семиградия! — зашипел торговец. — Прошу тебя, маг, наложи на этих болтливых чурбанов какое-нибудь заклятие молчания. Я заплачу тебе золотыми имперскими джакатами. Щедро заплачу.

— Такое мне не по силам, — сказал Кульп.

«Врешь, боевой маг, — подумала Фелисина. — Интересно бы знать зачем».

— Ах, до чего же я неучтив! — спохватился толстяк. — Я ведь даже вам не представился. Наваль Эбур, скромный торговец из священного города Панпотсуна. А каким именем желает назваться каждый из вас?

«Желает назваться?.. Странный, однако, вопрос».

— Мое имя Кульп.

— А мое — Геборий.

Фелисина промолчала.

— Ну а милая девушка настолько скромна, что даже не желает взять себе имя, — понимающе улыбнулся Наваль.

Кульп наклонился над деревянным ящичком со снадобьями, где неумерший раб так и не смог отыскать мазь. Он вопросительно поглядел на торговца.

— Вот та склянка. Белая, с восковой печатью, — подсказал Наваль.

За пределами этого островка спокойствия продолжал выть и стонать ветер. Охристая пыль медленно оседала, делая воздух прозрачнее. Геборий, которому удивительно развившееся чутье заменило глаза, уселся на растрескавшийся камень. Лоб старика был слегка наморщен. Белая пыль приглушала узоры татуировки на лице.

Кульп со склянкой подошел к Фелисине.

— Торговец сказал правду. Это прекрасная мазь. У тебя быстро все пройдет.

— А почему ветер не разодрал твою кожу? — спросила Фелисина. — Или ты был под защитой Гебория?

— Не знаю. Может, мне помог мой Путь. Я все время держал его открытым.

— Так что ж не распространил его защиту и на меня?

Он отвел глаза.

— Мне казалось, что я это сделал.

Прохладная мазь впитывала в себя боль. Под ее прозрачным покровом заново вырастала кожа. Там, куда Фелисине было не дотянуться, ее намазывал Кульп. Вскоре боль совсем утихла. Фелисине захотелось растянуться и уснуть. Она села на песок.

Подошел Наваль и протянул ей бокал вина с обломанной ножкой. Торговец ласково улыбался.

— Это восстановит твои силы, моя нежная красавица. Вино уведет твой разум далеко за черту страданий. Ты успокоишься, и мир наполнит твое сердце. Пей же, моя дорогая. Я позабочусь, чтобы тебе было хорошо. Усердно позабочусь.

Фелисина взяла бокал.

— А с чего это вдруг? И что значит «усердно позабочусь»?

— Столь богатый человек, как я, может многое тебе предложить, дитя мое. Наградой будет то, что ты добровольно мне отдашь. И знай: я очень нежен.

Фелисина глотнула прохладного, приторно-сладкого вина.

— Ты что, готов прямо сейчас?

Наваль важно кивнул. На мясистом лице вспыхнули маленькие глазки.

— Обещаю тебе, — шепнул торговец.

«Клобук свидетель, спала же я на руднике со всякой швалью. И получала зуботычины. А здесь мне предлагают негу, богатство. Он будет выполнять все мои капризы. Вино, дурханг, мягкие подушки…»

— Чувствую, ты не по годам мудра, моя дорогая, — сказал Наваль. — Я не стану тебя торопить. Сама решишь когда.

Рабы Наваля развернули роскошные подстилки. Один из неумерших стал разжигать огонь в походном очаге, ухитрившись при этом спалить себе обрывок рукава. Наваль все видел, но ничего не сказал.

Быстро стемнело. Наваль распорядился, чтобы вокруг лагеря на шестах повесили фонари. Один из живых трупов стоял возле Фелисины и постоянно подливал ей вина. Ее удивило изъеденное тело этого несчастного. Бледные руки были сплошь покрыты глубокими, но бескровными ранами. У раба выпали все зубы. Фелисина крепилась, стараясь не показывать своего отвращения.

— Ну и как же ты умирал? — игривым после выпитого вина голосом спросила она.

— Ужасно.

— Но как?

— Мне запрещено рассказывать подробности моей смерти. Скажу лишь, что смерть моя была сравнима с ужасами Клобука. Она была долгой и в то же время быстрой, но за это мгновение мне показалось, что прошла целая вечность. Боль… она была и слабой, и нестерпимо сильной. На меня накатился ослепляющий поток тьмы.

— Довольно. Теперь я понимаю, каково твоему хозяину постоянно все это слушать.

— Ты должна понять.

— Не обращай на него внимания, — сказал ей Кульп. — Лучше позаботься о себе.

— Зачем, маг? Мне никакой радости от этой заботы. Так что не суйся не в свои дела.

Она с вызовом осушила бокал и подставила, чтобы раб наполнил его снова. Голова у нее поплыла, вместе с головой в плавание собирались отправиться и руки с ногами. Бокал качнулся, и вино пролилось на песок.

Наваль вновь уселся в свое мягкое кресло и оттуда с довольным видом поглядывал на гостей.

— Знали бы вы, до чего меня радует общество живых людей, — высоким, масляным голосом произнес он. — Я так рад, что просто купаюсь в счастье. А скажите, куда вы держите путь? И что заставило вас пуститься в столь опасное путешествие? Неужели мятеж? Значит, слухи верны и он действительно такой кровавый? Но ведь за несправедливость всегда приходится платить сполна. Наверное, мятежники не поняли этого урока жизни.

— Мы никуда не держим путь, — сказала Фелисина.

— В таком случае, может, я сумею уговорить вас отправиться со мной?

— Под твоей защитой? — спросила она. — И насколько это надежно? А вдруг мы натолкнемся на разбойников? Или даже хуже?

— Напрасно беспокоишься, моя дорогая. Ничего дурного с вами не случится. Человек, знакомый с магией, имеет множество способов защитить и себя, и тех, кого он позвал с собой. В пути мне приходилось сталкиваться и с разбойниками. Чаще всего это просто безмозглые дети, которых можно утихомирить разумным и уважительным разговором… Как замечательно и спокойно ты дышишь, моя дорогая. Твоя гладкая золотистая кожа — настоящий бальзам для моих глаз.

— Что бы сказала сейчас твоя жена? — насмешливо бросила ему Фелисина.

— Увы, уже ничего, ибо я вдовец. Моя дражайшая супруга ровно год назад прошла через врата Клобука. Она прожила замечательную, счастливую жизнь, испытав все ее радости. Но если бы ее душа вдруг оказалась здесь, она бы благословила тебя, дитя мое, и подтвердила мои слова.

На вертелах с шипением поджаривались кусочки мяса.

— Маг, ты раскрыл свой Путь, — укоризненно произнес Наваль. — И что же ты видишь? Разве я давал тебе основания мне не доверять?

— Нет, не давал, — ответил Кульп. — Я не вижу ничего пугающего. Просто меня впечатлили охранительные заклинания, которыми окружен наш лагерь. Это ведь магия очень высокого порядка. Не скрою: я просто изумлен.

— Тут нечему изумляться, маг. Я же говорил всем вам, что привык окружать себя самой лучшей и надежной защитой.

Земля вдруг задрожала. Прорвав защитную магическую оболочку, внутрь просунулась лапа громадного бурого медведя. Вечерняя тишина наполнилась его злобным ревом. Потом лапа исчезла.

— Ох, эти дикие звери, — запричитал Наваль. — Настоящая чума пустыни. Но не бойтесь: ни один из них не сможет сюда прорваться. Заклинания его не пустят. Прошу вас, дорогие гости, успокойтесь.

«Я совсем спокойна. Наконец-то мы в безопасности. Здесь ничто нам не угрожает».

Но длинные когти вновь стали рвать магический покров. Послышался еще более яростный рев.

Наваль с удивительным для его грузного тела проворством вскочил на ноги.

— Назад, проклятые твари! Прочь отсюда. Не все сразу!

«Я не ослышалась? Как он сказал? Не все сразу?» Защитная оболочка затягивалась, ярко светясь в местах разрыва. Зверь (или их там было несколько) выл от досады. Когти прорвали оболочку в другом месте, и она сразу же затянулась. Чувствовалось, зверь отошел, чтобы предпринять новую атаку.

— Не волнуйтесь! Мы в безопасности! — повторял Наваль, лицо которого утратило недавнее благодушие. — Скоро эта безмозглая тварь убедится в тщетности своих попыток. Он сбил нам весь сон. Я-то думал, вы сможете насладиться тишиной.

Кульп подскочил к торговцу, который невольно попятился.

— Хватит морочить нам голову! Сюда рвется странствующий, причем очень сильный.

Дальнейшее показалось Фелисине сном наяву. Едва Кульп приблизился к Навалю, торговец вдруг стал… таять. Его кожа покрылась черным блестящим мехом. Горячая волна резкого пряного запаха забила аромат лимона. Невесть откуда по песку забегали крысы. С каждым мгновением их становилось все больше.

Геборий выкрикнул предупреждение, но было слишком поздно. Крысы окружили Кульпа, стали взбираться на него, покрыв тело мага живым шевелящимся плащом. Их были не десятки, а сотни.

Фелисина услышала сдавленный крик мага. Вскоре крысиная «гора» опрокинулась, погребя под собой Кульпа.

Четверо рабов стояли сбоку и молча смотрели.

Геборий врезался в крысиное полчище. Его невидимые руки ярко пылали: одна темно-зеленым, другая — коричнево-красным светом. Крысы в страхе попятились — малейшее соприкосновение с карающими руками сжигало их дотла. Сообразив, что им грозит гибель, они стремительно уползали, давя друг друга.

Изглоданное тело мага и лохмотья его плаща были мокрыми от крови. Глубинной частью сознания Фелисина понимала: случилось нечто ужасное и непоправимое. Но вино Наваля по-прежнему держало ее мозг в благостном отупении.

Странствующий продолжал яростно и неистово рвать магическую защиту вокруг лагеря. Разрывы затягивались все медленнее. Тем временем крысы образовали новую живую гору, которая надвигалась на Гебория. Крича и размахивая огненными руками, старик стал отступать.

Кто-то схватил Фелисину за воротник и рывком поставил на ноги.

— Бери старика и беги.

Она оглянулась. Бодэн! В левой руке ее бывшего телохранителя было зажато четыре горящих фонаря.

— Да шевелись же, девка!

Бодэн толкнул ее к Геборию.

«Он стремится уйти от крыс, чтобы угодить в чудовищные лапы медведя!»

Бодэн прыгнул вперед, ударив одним фонарем о землю. Разлившееся масло тут же вспыхнуло. Сотни крысиных глоток зашлись в негодующем писке. Рабы Наваля тряслись от смеха.

Крысы повторили прежний маневр, обрушив живой вал своих тел на Бодэна, но подмять его, как подмяли Кульпа, не смогли. Он разбил остальные фонари. Через мгновение Бодэн и крысы оказались в огненном кольце.

Фелисина подбежала к Геборию. Старик весь сочился кровью от мелких укусов. Внутренним зрением он видел ужас, сопоставимый с ужасом внешнего мира. Схватив Гебория за руку, Фелисина потащила его прочь.

Мозг ей наполнил голос торговца: «Не бойся за себя, моя дорогая. Я обещаю тебе покой и богатство, исполнение малейших твоих капризов. Я нежен. Знай, с теми, кого я выбираю, я очень нежен…»

Она остановилась.

«Отдай мне этого толстокожего незнакомца и старика. Тогда я договорюсь с Месрембом — самым тупым и жестоким из всех странствующих. Сам не понимаю, почему он так меня ненавидит…»

Но в словах торговца сквозило отчаяние. Странствующий рвал защитную преграду, и раскаты его голодного рева заглушали все остальные звуки.

Бодэн продолжал сражение с крысами. Он убивал их десятками, но пищащие твари упрямо ползли на него. Огонь, подавляемый мертвыми крысиными телами, стал тухнуть.

Странствующий почти пролез через дыру. Фелисина оглядела его и покачала головой.

— Он пришел за тобой, дивер, — крикнула она мнимому торговцу. — Какая безопасность, когда ты сам в беде?

Подхватив Гебория, Фелисина поволокла старика через исчезающую преграду.

«Моя дорогая! Постой! Упрямая девчонка, ты все равно погибнешь!»

Фелисина невольно усмехнулась: «Мне нужно было раньше догадаться».

Последним, кто повел атаку на ослабевший защитный барьер, был вихрь Дриджны. И опять песок, царапающий лицо и все тело.

— Постой, — прохрипел Геборий. — Где Кульп?

Фелисину прошиб озноб.

«Да он же мертв! Боги милосердные, он мертв! Съеден заживо. Крысы убивали его у меня на глазах, а я с пьяным равнодушием смотрела, ничего не замечая. Даже эта фраза меня не насторожила: "Не все сразу"… Кульп мертв».

Она подавила рыдания и поволокла Гебория дальше. За спиной слышался торжествующий рев странствующего. Крысы были «гвардией» Наваля, и сперва медведь накинулся на них. Фелисина не оборачивалась. Судьба Бодэна ее не волновала. Только вперед. В безумие песчаной бури.

Уйти далеко им не удалось. Буря обступала их со всех сторон, ни одна из которых не была тише или спокойнее остальных. Наконец Фелисине удалось заметить жалкое пристанище — естественный скальный навес. Затащив туда Гебория, она легла рядом, прижавшись к старику. Кроме смерти, ждать было нечего.

От выпитого вина Фелисину потянуло в сон. Она противилась, но потом смирилась, убедив себя, что умереть во сне куда спокойнее и приятнее, чем быть свидетельницей собственного конца.

«Надо бы рассказать Геборию об истинной сути знания… Нет, не буду. Сам узнает. Скоро. Теперь уже совсем скоро».

Она проснулась и поразилась тишине. Впрочем, тишина не была полной. Рядом кто-то плакал. Фелисина открыла глаза. Вихрь Дриджны больше не бушевал вокруг. В небе золотистым саваном висела пыль. Завеса пыли была настолько плотной, что позволяла видеть не дальше чем на десять шагов. Мир без завываний ветра казался непривычным.

У нее болела голова. Во рту было жарко и сухо. Фелисина села и огляделась.

Геборий стоял на коленях, монотонно раскачиваясь взад-вперед. Лицо как-то странно сморщилось. Потом она догадалась: старик прикрыл его невидимыми руками. Тело сотрясалось от рыданий.

«Ах да, Кульп», — вспомнила Фелисина, чувствуя, как у нее самой морщится лицо.

Нет, плакать бесполезно.

— Должно быть, он что-то почуял, — еле ворочая задубевшим языком, сказала Фелисина.

Геборий встрепенулся. Покрасневшие невидящие глаза повернулись к ней.

— Ты о чем? — отрешенно спросил он.

— О нашем маге, — с привычным раздражением ответила Фелисина. — Кульп раскусил этого сладкозвучного торговца и понял, что он — дивер.

«И торговец тоже понял, почему и спросил его про Путь».

— Ох, девочка, если бы мне сейчас такие доспехи духа, как у тебя!

«А ты никогда не думал, что внутри эти доспехи могу быть залиты кровью? Но ее никто не должен видеть. И знать об этом тоже не должен».

— Если бы не мое нынешнее печальное положение, я бы стоял на твоей стороне, защищал бы тебя. Впрочем, я даже не спросил, нужна ли тебе моя защита. Но я бы все равно тебя защищал.

— Что ты там бормочешь?

— Это мозговой бред, девочка. Дивер отравил меня, и его яд воюет в моей душе с другими незваными гостями. Даже не знаю, переживу ли я все это.

Фелисина почти не слушала его. Ее насторожили странные шаркающие звуки. Сюда кто-то шел, едва переставляя ноги и поддевая камешки. Фелисина встала. Геборий остался на коленях. Его голова опять запрокинулась.

То, что она увидела, угрожало вспороть ей разум. Из ее горла вырвался нечленораздельный крик… К ним шел Бодэн… точнее, то, что от него осталось. Местами его тело было сожжено до самых костей. Жар вспучил ему живот, раздувшийся как у беременной женщины. Уголь, перемешанный с кровью, — вот что называлось теперь его телом. На месте глаз, носа и рта зияли дыры. И все же это был Бодэн.

Он сделал еще шаг и повалился на песок.

— Кто здесь? — шепотом спросил Геборий. — Сейчас я и впрямь слеп. Скажи, кто пришел?

— Успокойся, никого здесь нет, — соврала ему Фелисина. Она медленно подошла к живому обрубку, опустилась рядом, обняла руками его голову и положила себе на бедра.

Бодэн узнал ее. Он протянул обезображенную руку и коснулся локтя Фелисины. Потом он заговорил, и каждое слово было похоже на звук трущейся о камни веревки.

— Я думал… огонь… не причинит вреда.

— Ты ошибся, — прошептала Фелисина.

Ее доспехи трескались с пугающей скоростью. А за ними и внутри их появлялось что-то иное.

— Моя клятва…

— Да, помню. Твоя клятва.

— Твоя сестра…

— Тавора мне больше не сестра.

— Она…

— Не надо, Бодэн. Ни слова о ней.

Он хрипло втянул в себя воздух.

— Ты…

Фелисина ждала, надеясь, что жизнь покинет этот обрубок раньше, чем он скажет последние слова.

— Ты… была… не такой, как я ожидал.

Пока доспехи не лопнули и не упали, под ними может прятаться кто угодно. Даже ребенок… В особенности ребенок.

Небо и земля перестали различаться. Мир окутала неподвижность, окрашенная в золотистые тона. Спихивая вниз камешки, Скрипач поднялся на гребень холма. В непривычной тишине стук камешков был раздражающе громким.

«Богиня затаила дыхание и ждет», — подумалось Скрипачу.

Он вытер пот.

«И ее ожидание не сулит ничего хорошего».

Из дымки вышел Маппо. Он безмерно устал, и походка трел-ля напоминала старческое ковыляние. Усталость читалась и в воспаленных глазах. Его клыки глубоко впились в потрескавшуюся кожу.

— Тропа ведет дальше, — сказал он, опускаясь на корточки рядом с сапером. — Наверное, Апсалара сейчас с отцом. Они идут вместе.

Похоже, он не решался продолжать.

— Да, — вздохнул Скрипач. — Вихрь Дриджны получил новую богиню.

— Воздух полон… предчувствия, что ли.

Скрипач что-то буркнул себе под нос. Маппо помолчал, затем поднялся.

— Пошли к нашим.

Икарию удалось найти удобное место для трапезы — плоский кусок скалы, окруженной крупными валунами. К одному из них прислонился Крокус. Он следил, как Икарий неторопливо раскладывает припасы. Скрипачу показалось, что за время их отсутствия Крокус повзрослел на несколько лет. Выражение лица у парня было совсем иным.

Скрипач молча снял с плеча арбалет. Икарий закончил накрывать «стол».

— Хватит грустить, парень. Поешь-ка лучше, — сказал он Крокусу. — Пересекаются разные дороги. Все возможно… даже невозможное. Терзаться тем, чего еще не случилось, — занятие пустое и вредное. Тело тоже нужно поддерживать, иначе у тебя пропадут силы. Хорош же ты будешь обессиленный, когда придет время действовать.

— По-моему, действовать уже поздно, — глухо сказал Крокус, однако встал.

— На этом пути полно загадок и нет никакой ясности, — возразил Икарий. — Мы дважды попадали в магические Пути, о которых мне ничего не известно. Древние, сохранившиеся лишь частично, скрытые в каменистых глубинах Рараку. А в одном месте я даже почувствовал запах моря.

— И я тоже, — признался Маппо, расправляя плечи.

— Но чем ближе подходит Апасалара к сердцу Рараку, тем вероятнее, что она переродится и станет новой богиней. Скажете, я не прав? — вызывающе, но печально спросил Крокус.

— Почему же? Возможно, прав, — согласился Икарий. — Но построения твоего ума и действительность далеко не всегда совпадают. Запомни это, Крокус.

— Апсалара не собирается убегать от нас, — добавил Маппо. — Она ведет нас за собой. Как ты думаешь, о чем это говорит? Ведь со своими прежними навыками ей бы ничего не стоило запутать следы. Но она знает, что для нас с Икарием эти трюки ясны и потому юлить бесполезно.

— Тут есть еще кое-что, — заявил Скрипач.

Все головы повернулись к нему. Он же, по обыкновению, глубоко вздохнул и медленно выпустил из себя воздух.

— Девчонка знает о наших намерениях. О том, что мы с Каламом замышляли и что, насколько знаю, сейчас выполняется. Приняв обличье Шаик, Апсалара могла бы… поддерживать наши усилия. Не в открытую, конечно, и так, как считает она сама, а не ее бывший «хозяин».

Маппо лукаво улыбнулся.

— Ты многого недоговариваешь, воин. Не хочешь, чтобы мы с Икарием знали?

— Это касается империи, — уклончиво ответил сапер, стараясь не встречаться с треллем глазами.

— Но почему-то мятеж в Семиградии вам на руку. Только пока мы сами здесь.

— Думаю, вы с Крокусом недооцениваете одну особенность. Став возрожденной Шаик, Апсалара не просто переменит одежды. Устремления богини завладеют ее разумом и душой. Ей придется много чего испытать, и это ее изменит.

— Наверное, она не думала о таких вещах, — сказал Скрипач.

— Почему не думала? — взвился Крокус. — Она же не дура.

— Дело не в этом, — ответил сапер. — Нравится нам или нет, в Апсаларе есть кое-что от высокомерия богов. Я ее «божественных замашек» вдоволь насмотрелся еще на Генабакисе. Эта черта характера в ней не исчезла. Достаточно вспомнить, как она покинула храм Искарала и отправилась на поиски отца.

— Иными словами, ты думаешь, Скрипач, что Апсалара преувеличивает свою силу? — спросил Маппо. — То есть ей кажется, будто она может сопротивляться влиянию богини, даже став пророчицей и командующей мятежной армией?

— У меня голова кругом пошла, — сознался Крокус. — Мысли скачут, одна другой хуже. А что, если бывший «хозяин» Апсалары снова завладел ее разумом? Вдруг весь этот мятеж направляется Котил Лионом или даже Амманасом? Мертвый император решил вернуться и отомстить.

Все замолчали. Скрипач уже несколько дней подряд обгладывал эту мысль. Ему вовсе не улыбался такой расклад событий, когда убитый император, ставший одним из Властителей, решил покинуть свой мир теней и снова воссесть на малазанском троне. Одно дело искать способ расправиться с Ласэной; в конце концов, это обычный человеческий заговор. Но когда империей смертных начинает править бог, это обязательно притянет и других Властителей. Им всегда нравилось сводить счеты руками людей. А гибель этих людей и уничтожение государств… Властителям от этого ни жарко ни холодно.

Трапеза так и окончилась в тишине.

Пыль не желала оседать на землю, а густой пеленой висела в горячем безжизненном воздухе. Икарий убирал в мешок припасы. Скрипач подошел к сидящему Крокусу.

— Зря печалишься раньше времени, парень. Как-никак, девчонка после стольких лет встретилась с отцом. Это уже немало, как ты думаешь?

Крокус невесело усмехнулся.

— Знаешь, с одной стороны, я за нее счастлив. Но уж больно много всего наворочено вокруг ее встречи с отцом. Тут и Искапал нос сунул, и Котиллион. Натоптали грязными сапогами.

— Но решать-то все равно ей самой. С этим ты согласен?

Крокус нехотя кивнул.

Скрипач повесил на плечо свой неразлучный арбалет.

— Во всяком случае, мы смогли передохнуть и от стычек с мятежниками Шаик, и от встреч со странствующими и диве-рами.

— И все-таки, куда же она нас ведет?

Скрипач пожал плечами.

— Думаю, скоро мы это узнаем.

На высокой каменной насыпи стоял уставший, пропыленный, обожженный солнцем человек и смотрел вдаль. Пустыня Рараку окружала его со всех сторон. Ветер неожиданно исчез, и человеку стал слышен стук своего сердца. Звук отдавался в ушах и неприятно будоражил.

Сзади зашуршали камни. Это вернулся тоблакай с добычей. Он бросил на плоский белый камень несколько крупных мертвых ящериц.

— Буря прекратилась, вся живность повылезала, — сказал юный великан. — На сегодня у нас есть достойная еда.

Тоблакай заметно успокоился. Прежнее нетерпение оставило его, чему Леом был только рад. Правда, настоящая причина скрывалась в скудной пище. Он вспомнил, как несколько дней назад, когда вихрь Дриджны закружился с новой силой, тоблакай сокрушенно сказал: «Подождем, пока Клобук не явится за нами».

Леому было нечем поддержать соратника. Его собственная вера пошатнулась. Запеленатое тело Шаик до сих пор лежало между развалинами сторожевых башен. За эти дни тело пророчицы усохло. Буря с ее ветром и песком быстро истрепала ткань савана, и теперь оттуда проглядывали костлявые руки и ноги Шаик. Ветер трепал ее волосы, которые еще продолжали расти.

И вот наступила перемена. Вихрь Дриджны затих, однако пустыня еще не скоро примет свой прежний вид. Никто не знает, сколько времени мельчайший песок будет висеть в воздухе.

Тоблакай усмотрел в этом смерть вихря Дриджны. Убийство Шаик вызвало продолжительный гнев богини. Он взметнул пустыню. Но если мятеж и накрывал своим кровавым плащом города континента, сердце его было мертво. Армии Дриджны были шевелящимися конечностями трупа.

Леом, разум которого от голода наполнился всевозможными видениями (в основном бредовыми и бессмысленными), постепенно склонялся к той же точке зрения.

И все же…

— Пища придаст нам силы, — сказал тоблакай. — А силы нам нужны. Думаю, ты спорить не будешь.

«Нужны, чтобы уйти отсюда, — мысленно дополнил его Леом. — И куда мы пойдем? К оазису в самом сердце Рараку, где по-прежнему армия ждет своего главнокомандующего, не зная, что Шаик мертва? Неужели мы явимся вестниками трагической неудачи? А может, нам туда не ходить? Отправимся в соседний Панпотеун-одхан, потом в Эрлитан. Растворимся в безвестности».

Воин повернулся. Взгляд его некоторое время блуждал, пока не остановился на книге Дриджны. Песчаная буря не причинила ей ни малейшего вреда; даже пыль, проникающая повсюду, пощадила ее страницы.

«Книга хранит силу. Неиссякаемую. И когда я гляжу на ее переплет, то понимаю, что не имею права отступать…»

Он еще раз напомнил себе слова последнего пророчества Шаик: «С мечом в руке и безрукой мудростью. Юная, хотя и старая. Одна жизнь прожита целиком, другая не завершена. Она вернется… обновленной».

Неужели глубочайшие истины этого пророчества так и не раскроются ему? Или воображение, верно служившее в прошлом, теперь его подвело?

Тоблакай присел на корточки перед убитыми ящерицами, перевернул одну из них на спину и приготовился полоснуть ножом по ее брюху.

— Я бы отправился на запад, в Джаг-одхан, — сказал он. Леом поглядел на него.

«Понимаю, почему ты хочешь в Джаг-одхан. Там ты встретишь других великанов: полуджагатов, треллей. И тебе будет не хуже, чем на Генабакисе».

— Наше ожидание еще не кончилось, — напомнил он тоблакаю.

Великан усмехнулся, запустил пальцы в распоротое брюхо и вытащил скользкий комок внутренностей.

— Самка. Говорят, их внутренности хорошо помогают при горячке.

— У меня нет горячки.

Великан промолчал, однако Леом понял, что одной заботой у него стало больше. Тоблакай принял решение.

— Возьми с собой всю добычу, — сказал он великану. — Тебе пища нужнее, чем мне.

— Не шути, Леом. Ты просто не видишь себя со стороны. От тебя остались кожа да кости. Свои мышцы ты съел. Когда я гляжу на тебя, то под кожей просвечивает череп.

— Как бы там ни было, мой разум сохраняет ясность.

Тоблакай коротко рассмеялся.

— По-настоящему здоровый человек не стал бы говорить об этом с такой уверенностью. Разве ты забыл главную тайну Рараку? Безумие — одно из состояний ума.

— Это не тайна Рараку, а древнее сочинение под названием «Болтовня дурака», — возразил ему Леом.

В жарком, неподвижном воздухе что-то разительно переменилось. Сердце Леома начало колотиться быстрее.

Тоблакай выпрямился. Его могучие руки были перепачканы кровью ящерицы.

Оба, не сговариваясь, повернулись лицом к разрушенным башням. За белым саваном тела Шаик мелькнуло что-то черное. Вокруг столбов закружилась потревоженная пыль. В ней Драгоценными камнями замелькали искры.

— Что там происходит? — спросил тоблакай.

Леом кивком головы указал ему на священную книгу. Ее переплет блестел, словно книга вспотела. Воин шагнул к воротам.

Из-за пыльной завесы появилось двое путников. Они еле-еле брели, обнимая друг друга за плечи. Незнакомцы направлялись к телу Шаик.

«С мечом в руке и безрукой мудростью…»

Один из путников был стариком, другая — совсем молодой женщиной. Сердце так и прыгало в груди Леома. Он не сводил с нее глаз.

«Как она похожа на Шаик. От нее исходит нечто темное и угрожающее. Боль, из которой рождается гнев».

За спиной Леома загрохотали камни. Он обернулся и увидел коленопреклоненного тоблакая. Великан стоял, склонив голову.

Незнакомка вначале остановилась у савана с телом Шаик, затем подняла голову, заметив Леома и стоящего на коленях великана. Она замерла над телом пророчицы, а ее черные волосы поднялись, как бывает в грозу.

«Она моложе Шаик. Но внутри исполнена такого же огня. Как же я мог позволить себе усомниться?»

Леом опустился на одно колено.

— Ты возродилась, — сказал он.

Женщина негромко, но торжествующе засмеялась.

— Как видишь.

Леом заметил, что старик едва держится на ногах, а его одежда истлела до жалких лохмотьев.

— Помоги мне, — велела женщина, кивком головы указывая на своего спутника. — Только берегитесь его рук.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ Врата Смерти

Кольтен привык нестись вперед,

Но по пустыне он ползет —

Велик обоз, что он ведет

По выжженным пескам.

Собачья упряжка — Кольтена обуза,

Не сбросить и части проклятого груза.

Рычат собаки и скулят,

Куснуть Кольтена норовят

И словно не видят кровавый ад

Пустыни страшной этой.

Собачья упряжка — Кольтена обуза,

Не сбросить и часть проклятого груза.

Походная песня «охотников за головами». Кольтен

ГЛАВА 15

В мире смертных за идущим богом тянутся кровавые следы.

Болтовня дурака. Тений Буле

— А-а, собачья упряжка! — рявкнул матрос.

Голос у него был под стать спертому воздуху в трюме.

— Теперь эти слова превратились в проклятие, какого не пожелаешь даже врагу. Сколько их там, голодающих беженцев? Тридцать тысяч? Сорок? И конечно же, громче всех в этой ораве вопит знать. Бьюсь об заклад: Кольтен либо бросит их дожидаться Клобука, либо сам сгинет вместе с ними.

Калам молча водил ладонью по влажной обшивке трюма. Опять где-то течь! Назовите корабль «Затычкой», и он стократно оправдает свое название.

— Кольтен и не такое переживал, — сказал он матросу.

Тот скинул со спины тюк и выпрямился.

— Полюбуйся на это добро. Нравится? Все это забили в трюмы раньше, чем запасы воды и провианта. Корболо Дэм переметнулся к мятежникам, соединился с армией Камиста Рело. Сколько там солдат? Пятьдесят или шестьдесят тысяч. Теперь ему прямая дорога к берегам Ватара. Встанет там и еще племенами заслонится. Тогда уж виканскому псу точно конец.

Матрос постучал по обшитым парусиной ящикам.

— Тяжеленькие, будто золотом набиты… Думаю, так оно и есть. Не все слухи пустые. Аренский прыщ… здешний Железный кулак… он держит нос по ветру. Гляди: везде его печати. Торопится вывезти нахапанное… А иначе зачем бы с нами плыть имперскому казначею Арена?

— Может, оно и так, — равнодушно отозвался Калам, пытаясь найти себе место посуше.

— Я так понимаю: тебя на корабль конопатчик пристроил? Верно? Говорил: надо помочь человеку — местная баба его вконец задолбала. Рад поди, что концы обрубаешь? Так оно всегда. Только тесно здесь будет. Казначей с охраной да еще два надушенных хлыща.

— А эти еще откуда? — насторожился Калам.

— Один поднялся на борт только что. Внешне не прискребешься: учтивый, манеры так и прут. Но, как говорят, сколько розового масла в задницу не лей… Думаю, ты меня понял.

Калам усмехнулся.

«Не совсем, соленая ты душа, но кое о чем догадываюсь».

— Ну а второй что за гусь будет? — спросил он матроса.

— Скорее всего, той же породы. Я его даже и не видел. Поднялся на борт вместе с капитаном. Говорят, местных кровей. Может, ребята и врут. Мы-то сами в аренской кутузке сидели. Ну и порядочки у них. Не успели на берег сойти — караульные обступили. Скажи им то, скажи им это. Нашим обидно стало… поперли на них… Если б не капитан, нам бы сейчас каторжные работы светили за нападение на солдат доблестной малазанской армии.

— Где стояли в последний раз перед Ареном?

— В Фаларе. Красотки там, доложу тебе! Рыжие, рослые, как рот раскроют — такого наслушаешься. Да, веселое у нас там было времечко!

— А что привезли сюда?

— Оружие. Теперь будет валяться в здешнем арсенале, ждать, пока Тавора приплывет со своей флотилией. Нагрузили нас по самое пузо. Так из Анты и перли. Прибыльное это дельце — оружие возить.

— Смотрю, кораблю даже не дали постоять для толковой починки.

— А когда у них находится время? Спешка. Ты уж сделай, что сможешь.

Калам выпрямился, повернувшись лицом к матросу. Тусклый фонарь едва освещал его лицо.

— Извини, приятель, но ты меня спутал. Я вовсе не из тех, кого нанял конопатчик.

Матрос почесал затылок.

— А тогда кто?

Калам обтер руки о свой плащ.

— Я — второй надушенный хлыщ.

Матрос смущенно засопел.

— Ты уж прости меня, добрый господин. Лишку я сболтнул, — сбивчиво произнес он.

— Сам не люблю хлыщей, так что вполне тебя понимаю. Тебя удивляет, что это я полез в трюм обшивку щупать? Капитан мне рассказал, чем грешит ваша посудина. А я — человек предусмотрительный. Решил сам взглянуть.

— Посудина на плаву, хотя, сколько помню, с сухим трюмом никогда не ходили. Но у капитана есть усердные ребята. Он их поставит на помпу, и они будут торчать здесь безвылазно. Доплывем, не волнуйся. Недаром у капитана есть счастливая рубаха.

— Видел я его рубаху, — пробормотал Калам.

Он прошелся мимо штабеля ящиков, на каждом из которых красовалась личная печать Пормкваля. Он добрался до трапа и, ухватившись за перила, спросил матроса:

— А как сейчас в Сахульском море? Есть опасность нарваться на мятежников?

— Спрашиваешь! Там все жарче и жарче. Хорошо еще, казначею в охрану выделили двадцать военных моряков. «Затычка» — не корвет, чтобы на всех парусах уйти от погони.

— И вам не дали ни одного сопровождающего корабля?

— Пормкваль приказал флоту адмирала Нока охранять вход в гавань. Пока плывем по Аренскому заливу, и до выхода в Джальходинское море нас еще как-то будут прикрывать его корабли. А дальше — сам понимаешь.

«Затычка» тяжело покачивалась у причала имперской военной гавани. Грузчики и матросы безостановочно заполняли все пространство корабля, и Калам с трудом ухитрялся не мешаться у них под ногами. Наконец он присмотрел себе местечко на корме, возле штурвала. Оттуда было удобно наблюдать за всем, что творилось на палубах корабля и на причале. У соседнего массивного каменного причала стоял большой военный корабль. Час назад оттуда вывели по сходням лошадей, приплывших с Квон Тали. Не все животные выдержали превратности долгого плавания, и теперь матросы выносили разрубленные куски лошадиных туш. Умирающих лошадей забивали еще в дороге, а конину, с благословления корабельного лекаря, солили. Шкуры тоже шли в дело (куски кожи на корабле никогда не бывают лишними). Конскими головами и костями матросы распоряжались по своему усмотрению. За оградой уже толпились многочисленные охотники купить этот товар.

Калам не видел капитана с тех самых пор, как пару дней они поднялись на борт «Затычки». Ассасину показали довольно тесную каюту, заказанную и оплаченную для него Салком Эланом. Затем капитан поспешил в тюрьму — вызволять свою драчливую команду.

«Салк Элан. Жду не дождусь, когда тебя увижу».

Со стороны сходней послышались громкие голоса. Калам повернул голову. На борт поднимался капитан. За ним шел высокий сутулый человек средних лет с худощавым вытянутым лицом. Его костлявые щеки, по последней придворной моде, были присыпаны голубой пудрой. Однако наряд его щегольством не отличался: простая полотняная одежда, какую носят напанские моряки, поверх которой был накинут теплый морской плащ. Его сопровождали двое массивных краснолицых телохранителей с черными бородами и такими же черными, плохо завитыми усами. На головах у них поблескивали шлемы с налобниками, тело защищали кольчужные доспехи. У пояса висели кривые сабли. Калам безуспешно пытался сообразить, откуда родом эти молодцы. И телохранителям, и их господину было не слишком уютно стоять на слабо покачивающейся палубе.

— А вот и казначей Пормкваля пожаловал, — негромко произнес кто-то за спиной Калама.

Удивленный ассасин повернул голову и увидел говорившего. Тот стоял, облокотившись на перила. «На расстоянии одного удара кинжалом».

— Мне очень верно тебя описали, — с улыбкой проговорил человек.

Он был молод, сухощав, одет в шелковую рубашку болотно-зеленого цвета. Каламу даже понравилось его достаточно миловидное лицо, однако излишняя жесткость не позволяла ассасину назвать это лицо дружелюбным. На длинных пальцах незнакомца поблескивали кольца.

— Кто ж тебе меня описал? — хмуро спросил Калам.

— Наш общий друг в Эрлитане. Позволь представиться: я — Салк Элан.

— Нет у меня никаких друзей в Эрлитане.

— Хорошо, я не так выразился. Это был человек, который тебе задолжал, а я, в свою очередь, задолжал ему. Вот мне и пришлось заняться твоим отъездом из Арена. Теперь ты уезжаешь, и мои обязательства заканчиваются. Не думал, что все это растянется на такой срок.

Что ж, Салк Элан говорил вполне искренне и, возможно, рассказал больше, чем требовалось.

— Знакомые игры, — усмехнулся Калам.

— Мебра доверил тебе передать Шаик книгу Дриджны. Ты это сделал. Мебра считал, что ты держишь путь в Арен. Еще он думал, что с твоими… дарованиями ты вознамеришься перенести огонь священного дела Дриджны в сердце империи. Правильнее сказать, посредством одного сердца. Не стану утомлять тебя подробностями. Возле портала имперского Пути в Арене я поставил нечто вроде сигнальной веревки, и едва ты за нее задел, как начала разворачиваться цепь заранее подготовленных действий.

Салк Элан обвел глазами городские крыши. Он улыбался.

— Увы, мои здешние приготовления чуть не оказались под угрозой. Что хуже всего, за мою голову даже назначили вознаграждение. Уверяю тебя, это какое-то чудовищное недоразумение. Однако я мало верю в имперское правосудие, в особенности если дело касается личной гвардии Пормкваля. Так что я оплатил на этой посудине не одну, а две каюты. Моя напротив твоей.

— Капитан показался мне вполне надежным человеком, — сказал Калам, скрывая нарастающую тревогу.

«Если Мебра догадался, что я собираюсь убить императрицу, сколько еще таких догадливых? И этот Салк Элан… у парня язык без костей… если только не пытается что-нибудь прочесть у меня на лице. Давнишняя уловка. В нынешних условиях вполне оправданная…»

С нижней палубы долетал раздраженный голос казначея. Он взвизгивал, в чем-то упрекая капитана. Тот если и отвечал, то вполголоса.

— Ты прав: капитан вполне надежный человек, — согласился Салк Элан. — Просто он верит в нереальные вещи.

Что ж, Элан лишь подтвердил его собственное мнение насчет капитанского характера.

«Чудак, он верит в силу выданных ему "имперских документов". Пергамент, на котором они написаны, — и тот стоит дороже».

— И вот что еще в нем меня настораживает, — продолжал Элан. — Капитан — человек весьма незаурядного ума, и ему нравится забавляться разными иносказаниями и туманными намеками. Не сомневаюсь, когда вы встретились с ним в «Шторме», он таких словесных кружев наплел, что вогнал тебя в недоумение.

Вопреки своему настроению, Калам улыбнулся.

— Тогда понятно, почему он мне сразу чем-то понравился. Элан негромко и понимающе засмеялся.

— Думаю, нам втроем будет о чем поговорить вечерами, за ужином в его каюте. Ужасно, когда в пути не с кем словом перекинуться.

Подавляя свою улыбку, Калам сказал:

— Больше я не сделаю такой ошибки и не подставлю спину под твой удар, Салк Элан.

— Понятное дело, ты отвлекся, — невозмутимо ответил Элан. — Вряд ли представится другой такой случай.

— Рад, что мы поняли друг друга. А то, знаешь, в твоих объяснениях больше дыр, чем в днище этой посудины.

— Говоришь, ты рад? Откуда такая сдержанность, Калам Мехар? Я просто счастлив, что мы так здорово поняли друг друга!

На нижней палубе казначей продолжал распекать капитана. Матросы побросали работу и вовсю глазели.

— Какое возмутительное нарушение всех правил приличия! — брезгливо поморщился Элан.

— Но на корабле хозяин не этот горлопан, а капитан, — возразил ему Калам. — Если бы он захотел, он бы мигом заставил казначея умолкнуть. Сдается мне, капитан нарочно позволяет ему побушевать.

— И все же я предлагаю спуститься вниз и прекратить этот поросячий визг.

Калам покачал головой.

— Нечего совать нос не в свои дела. Кто мы такие? Впрочем, это мое мнение. Ты волен поступать, как желаешь.

— Нет, Калам, это наше дело. Надо знать матросов. Казначею они не посмеют слова сказать, но нам за невмешательство будут мстить. Или ты хочешь, чтобы кок подавал нам кашу, предварительно плюнув туда?

«А ведь этот хлыщ прав».

Салк Элан стал спускаться. Он держался уверенно и чуть нагловато. Калам постоял еще немного и тоже двинулся вниз.

— Эй, благородный господин! — крикнул Элан.

Казначей и его телохранители разом повернули головы.

— Надеюсь, вы хорошо понимаете, что терпение капитана имеет предел, — продолжал Элан, подходя ближе. — На большинстве кораблей вы и ваши изнеженные слуги давно оказались бы за бортом и сейчас лежали бы на дне, радуя глаз проплывающим рыбам.

Один из телохранителей взревел и шагнул навстречу Элану. Волосатая рука сжала эфес кривой сабли.

Казначей был мертвенно-бледен. Невзирая на жару и теплый напанский плащ с капюшоном, его лицо оставалось сухим.

— Ах ты, наглый выползок из задницы старого краба! — запищал он. — Убирайся в свою дыру, проклятое дерьмо, а не то я сейчас крикну стражу и тебя закуют в цепи!

Казначей поднял тощую руку с длинными пальцами.

— Мегара, отделай этого наглеца, чтобы впредь помнил!

Телохранитель, не снимая руки с эфеса, шагнул к Салку Элану.

— Прекратить безобразие! — зычно крикнул капитан. Полдюжины матросов встали между усатым телохранителем и Эланом. В руках угрожающе покачивались ножи и стилеты. Телохранитель потоптался на месте, затем отступил. Довольно улыбаясь, капитан посмотрел на казначея.

— А теперь мы с господином казначеем продолжим разговор у меня в каюте. Пока мы с ним мило беседуем, мои матросы стянут с его телохранителей эти мешковатые кольчуги и спрячут подальше. Затем верных слуг господина казначея хорошенько вымоют, после чего корабельный лекарь осмотрит их на предмет завшивленности. Сразу предупреждаю: насекомых на борту «Затычки» я не терплю. Ну а когда изгнание презренных насекомых завершится, пусть эти молодцы потаскают ящики своего господина и прочее имущество, за исключением тяжеленной деревянной скамьи. На корабле она нам ни к чему, а вот таможенному офицеру очень даже пригодится. Он сразу станет выше ростом и благословит наше отплытие. И последнее. Ругаться на корабле имею право только я. У остальных такого права нет. На этом моя краткая напутственная речь закончена.

Если казначей и намеревался что-то возразить, обморок его опередил. Казначей шумно грохнулся на палубу. Телохранители повернули головы и очумело уставились на своего хозяина.

Полюбовавшись зрелищем бездыханного тела, капитан сказал:

— Разговор придется отложить. Снесите его вниз и снимите этот дурацкий плащ. Нашему лекарю добавится работы, а ведь мы еще даже якорь не поднимали.

Он повернулся к Каламу и Салку Элану.

— А вас, господа, я приглашаю к себе в каюту.

Капитанская каюта была немногим больше той, что отвели Каламу. Ассасина удивила крайняя суровость обстановки. Капитан долго разыскивал в шкафчике кружки. Наконец он их все-таки нашел и наполнил местным кислым элем. Не произнося никаких тостов, капитан осушил половину своей кружки, обтер рукавом рот. Глаза его беспрестанно перемещались, останавливаясь то на Каламе, то на другом пассажире.

— Правила поведения на борту просты, — морщась, сказал он. — Держаться подальше от казначея и не ввязываться с ним ни в какие разговоры. Положение крайне неопределенное. Сегодня я узнал, что арестовали адмирала Нока.

Калам поперхнулся элем и спешно отставил кружку.

— Арестовали? По чьему приказу?

Капитан хмуро разглядывал сапоги Элана.

— Пормкваля, кого же еще? Это был единственный способ запереть флот в заливе.

— Но императрица…

— Она вряд ли знает. Из города уже давно, несколько месяцев назад, исчезли все «когти». Тоже весьма странно.

— А без них Пормкваль почувствовал себя полновластным хозяином Арена, — предположил Салк Элан.

— Почти полновластным, — сказал капитан.

Он допил эль и налил себе еще.

— Во всяком случае, его казначей явился на борт со странной писулькой. На время плавания Пормкваль дал ему неограниченные права. Каково? Эта ходячая вешалка даже может сместить меня, если пожелает. И хотя у меня есть имперский мандат, ни я, ни моя команда не являемся военными моряками. Почему я и сказал, что положение крайне неопределенное.

Калам тоже допил эль, но больше наливать не стал.

— Рядом с нами стоит имперский грузовой корабль и, похоже, также готовится к отплытию. Так почему же Пормкваль не отправил своего казначея со всем добром туда? Их посудина больше, новее и лучше охраняется.

— Верно. Только Пормкваль распорядился по-своему. Корабль отходит вслед за нашим. Но там поплывет семейство Железного кулака, его слуги и, конечно же, его драгоценные племенные жеребцы. Для ящиков места не осталось.

Капитан обвел глазами каюту. Чувствовалось, ему не по себе.

— Когда надо, «Затычка» плывет очень быстро. Это все, что могу сказать… Давайте еще по кружечке. Военные моряки для казначейской охраны уже на борту. Через час снимаемся с якоря.

— Неужели так оно и есть? — пробормотал Салк Элан.

— Ты о чем? — спросил Калам, шедший вслед за ним по тесному корабельному коридору.

— Да о положении в городе.

Элан громко рыгнул.

— Никогда еще не пил столь скверного эля. Как будто на дохлых лягушках настаивали.

— Чтобы в Арене не было ни одного «когтя»… возможно ли такое? — спросил Калам.

Салк Элан слегка пожал плечами.

— Арен совсем не тот, что прежде. В городе полно жрецов и солдат. Тюрьмы переполнены невиновными. Мне говорили, что прозорливые люди давно поторопились убраться отсюда. Кажется, будто Пормкваль воюет против своих, а фанатики Шаик продолжают убивать pi сеять хаос. Я слышал, что и магические Пути сильно изменились. Но это ты, наверное, знаешь лучше меня.

— Я могу считать это ответом на свой вопрос?

— А я, по-твоему, кто? Близкий друг «когтей», посвященный во все их дела? Я не только всегда старался обходить этих головорезов как можно дальше, но и подавлял в себе всякое любопытство насчет их змеиного гнезда.

Элан вдруг просиял.

— А может, казначей не очнется после солнечного удара? Приятная мысль.

Калам молча повернулся и открыл дверь своей каюты. Салк Элан к себе не пошел, а направился на главную палубу.

Ассасин встал, привалившись спиной к дверному косяку.

«Лучше угодить в ловушку, которую видишь, чем в невидимую», — подумал он.

Однако мысль эта была малоутешительной. Может, никакой ловушки и нет. Паутина, сплетенная Меброй, тянулась очень далеко. Калам всегда знал об этом, и сам не раз обрывал ее зловещие нити. Похоже, Мебра его не предавал. Как-никак, Калам выполнил свое обещание и вручил Шаик книгу Дриджны. Скорее всего, Салк Элан — маг. Да и в сражении не новичок. Он совсем не испугался, когда телохранитель казначея пошел на него с саблей.

Обе эти мысли продолжали будоражить его. А скверный эль продолжал будоражить желудок Калама.

Пока племенных жеребцов Пормкваля вели к причалу, в гавани воцарился настоящий хаос. Лошади упирались, били копытами по камням, и не только по камням. Они норовили укусить всех, кто подворачивался им под морды и копыта: конюхов, солдат, грузчиков и разношерстных малазанских чиновников. Главный конюший Железного кулака сбился с ног и охрип, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок. Своей суетой и размахиванием руками он еще сильнее взбудоражил животных.

Одного из жеребцов держала под уздцы женщина. Если она чем-то и выделялась среди прочих конюхов, то лишь своим спокойствием. Когда коней повели по сходням на корабль, она взошла туда одной из первых. Главный конюший знал в лицо всех конюхов и слуг, но его внимание разрывалось в разные стороны, и он даже не заметил незнакомую женщину с незнакомым конем.

Минала видела, как пару часов назад из гавани отплыла «Затычка», приняв на борт два взвода хорошо вооруженных военных моряков. Некоторое время корабль шел на веслах. Примерно в четверти лиги от берега его ожидали военные галеры — эскорт на время прохода по Аренскому заливу. «Затычка» подняла паруса и стала медленно уменьшаться.

На корабле, куда пробралась Минала, охраны было больше. Она насчитала семь взводов. Это и понятно: Джальхадинское море кишело судами мятежников.

Этот корабль строили для перевозки лошадей и скота, а потому продумали, как заводить животных в трюм и поднимать наверх. Вместо привычного пандуса на палубе была устроена клеть, опускаемая и поднимая несколькими лебедками. Первых четырех коней уже провели внутрь клети.

Жеребец Калама беспокойно мотал головой и пофыркивал. Седой конюх, стоявший рядом с Миналой, не мог отвести глаз от коня.

— Последнее приобретение Пормкваля? — спросил он.

Минала кивнула.

— Замечательный конь. У нашего Железного кулака прекрасный глаз.

«И не менее впечатляющее бесстыдство. Даже свое бегство он выставляет напоказ. Не сомневаюсь, когда он окончательно уберется из Арена, то заберет с собой и весь военный флот. Ах, Кенеб, в какую яму мы тебя затащили!»

Калам говорил ей: «Уезжай из Арена». Те же слова она сказала при расставании Сельве, но было поздно. Кенеб оказался под началом Блистига, командующего аренским гарнизоном. Ни о каком отъезде не могло быть и речи.

Минала чувствовала, что больше никогда не увидит родных.

«И все ради чего? Я отправляюсь вслед за человеком, даже не понимая, испытываю ли я к нему хоть какие-то чувства. Да, Минала, в твоем возрасте нужно бы уметь обуздывать порывы».

Далеко на юге тянулась серо-зеленая полоска, подрагивая в потоках горячего воздуха. Впереди лежала бесплодная каменистая равнина. По ней шла мощенная битым кирпичом дорога — ответвление от Имперской дороги.

Авангард армии Кольтена достиг перекрестка. Если ехать на восток или юго-восток, местность скоро изменится. Появится растительность, замелькают деревушки и городки. В тех краях, на берегу Джальхадинского моря, стоял священный город Убарид.

Дым далеких пожаров придавал южной части горизонта сероватый оттенок.

Откинувшись в седле, Дюкр вместе с остальными слушал словоизлияния капитана Сульмара.

— …согласие в этом будет полным. Мы должны выслушать Нефария и Пуллика. Нельзя забывать, что беженцы сильнее всех страдают от тягот пути.

Изуродованный капитан Лулль презрительно фыркнул. Сульмар заметно побледнел, но продолжал говорить:

— Беженцев держат на голодном пайке. Конечно, в Ватаре полно воды, но за рекой снова начинается пустыня.

Балт запустил пальцы себе в бороду.

— Наши колдуны ничего не чуют. Но пока мы еще далеко. Сначала нужно пройти по этой равнине, переправиться через широкую реку и миновать лес. Сормо сказал, что духи земли могут прятаться очень глубоко.

Дюкр взглянул на юного колдуна. Тот сидел на своей лошади, опустив плечи и спрятав лицо за капюшоном. Руки, сомкнувшиеся на седельной луке, заметно дрожали. Нил и Нетра все еще не оправились после бойни на Гелорском хребте. Они не показывались из своей повозки, и у Дюкра даже закралась мысль, живы ли они.

«У нас осталось всего три мага… а может, всего один, ибо эти двое либо мертвы, либо до крайности слабы. Каждая неделя нашего проклятого странствия делает Сормо на десять лет старше».

— Тактические преимущества должны быть для вас очевидны, — возобновил свою атаку на Кольтена Сульмар. — Даже разрушенные, стены Убарида могут послужить лучшей защитой, чем пустыня без единого холмика.

— Хватит! — рявкнул Балт.

Сульмар умолк, плотно сжав бескровные губы.

Дюкр поежился, но вовсе не из-за наступавшей вечерней прохлады.

«Виканцы тебя не поймут, Сульмар. Ты занимаешь слишком высокий пост, чтобы идти на поводу у беженцев и действовать в ущерб общей стратегии Кольтена. Узнать бы, что таится под твоей личиной, капитан. Думаю, когда ты попиваешь вино в обществе Нефария и Пуллика Алара, ты совсем другой. Там истинный ты…»

Кольтен не одернул Сульмара и не отчитал его. Распекать было не в правилах главнокомандующего. Все подобные речи, как и напыщенные требования знати, Кольтен встречал с презрительным и холодным равнодушием. Если для соплеменников такое поведение было привычным, Сульмар и подобные ему едва сдерживали переполнявшую их злобу.

Чувствовалось, что в этот раз Сульмар был намерен изложить позицию знати до конца.

— Мы не может учитывать только военные интересы, господин Кольтен. Есть же еще, так сказать, и гражданская точка зрения…

Лулль не выдержал:

— Господин Балт, прошу срочно повысить меня в звании, чтобы я смог отлупить этого прихвостня, пока на нем живого места не останется. В противном случае, Сульмар, — оскалил зубы Лулль, — мне придется разобраться с тобой наедине.

Сульмар ответил ему молчаливой усмешкой.

— Никакой гражданской точки зрения нет, — сказал до сих пор молчавший Кольтен. — Возможно, мы и сумеем отбить Убарид, но окажемся в смертельной ловушке. Нам не выдержать одновременного нападения с суши и моря. Втолкуй Нефарию мои слова. Это мой последний приказ тебе.

— Как понимать, последний?

Кольтен не ответил.

— А так и понимать, что последний, — пробасил Балт. — Ты будешь разжалован и с позором изгнан.

— Прошу прощения, но это не во власти господина Кольтена.

Кольтен повернул голову.

«Неужели Сульмар все-таки задел виканца за живое?» — подумал Дюкр.

— Мое поступление на имперскую военную службу было закреплено соответствующим приказом. Считаю необходимым напомнить вам, господин Кольтен, что сила малазанской армии строится не только на безоговорочном подчинении приказам, но и на свободе изложения своих воззрений по тому или иному вопросу. Я не отказывался подчиняться вашим приказам, господин Кольтен. Но у меня есть право требовать надлежащего протоколирования своей точки зрения. Если желаете, я могу напомнить соответствующие артикулы устава, где говорится об этом.

Снова воцарилось молчание. Потом Балт, наклонившись к Дюкру, спросил:

— Историк, ты все понял?

— Как и вы, господин Балт.

— Его точка зрения будет надлежащим образом запротоколирована?

— Конечно.

— Он требует судебного разбирательства. Значит, понадобится адвокат. И потом, суд не может происходить без присутствия Железного кулака.

Дюкр кивнул.

— А где у нас ближайший Железный кулак?

— В Арене.

Балт задумчиво кивал.

— Что ж, тогда мы должны поскорее добраться до Арена и решить все дела по малазанским законам.

Он повернулся к Сульмару.

— Если, конечно, капитана волнует судьба его карьеры. Иногда мне кажется, ему важнее быть хорошим в глазах Собрания знати.

— Взятие Убарида позволит нам рассчитывать на помощь флота адмирала Нока, — заявил Сульмар. — Мы сможем быстро и без риска добраться до Арена по морю.

— Ты, должно быть, забыл, что флот адмирала Нока находится в Арене? — усмехнулся Балт.

— Нет, господин Балт, я это прекрасно помню. Но как только там узнают, что Убарид снова в наших руках, адмирал сразу же выведет корабли из Арена.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что корабли на всех парусах помчатся к нам? — Усмешка Балта превратилась в презрительную гримасу. — У меня голова идет кругом от твоих рассуждений, капитан. А теперь послушай мои. Пормкваль держит свою армию в Арене. Там же, в гавани, стоит весь наш семиградский флот. Но за все эти месяцы Железный кулак ничего не предпринял. Он мог бы давным-давно послать нам на подмогу либо армию, либо флот, однако не послал… Ты, как вижу, вырос в богатой семье. Наверное, видел ночную охоту с факелами? Знать любит этим развлекаться. Нарвутся в лесу на оленя, ослепят его светом факелов. Олень с испугу останавливается как вкопанный, не в силах шевельнуться… Пормкваль сейчас чувствует себя не лучше, чем тот олень. Мы можем оказаться в трех милях от Арена, но даже тогда он не бросится нам на выручку. Ты никак всерьез думаешь, что наше появление в Убариде заставит Пормкваля начать действовать?

— Я больше имел в виду адмирала Нока…

— Который, возможно, мертв, болен или брошен в тюрьму. Иначе он не стал бы прохлаждаться в Аренской гавани. В Арене один правитель, который все решает сам. Неужели ты хочешь отдать свою жизнь в его руки, капитан?

Сульмар насупился.

— Похоже, мне так и так придется это сделать.

Он стал натягивать перчатки.

— И еще, как я понял, мне больше не разрешается высказывать свои взгляды.

— Высказывать их тебе никто не запрещал, — возразил Кольтен. — Только не забывай, что ты служишь в Седьмой армии.

— Прошу меня извинить, господин Кольтен, за необоснованные предположения. Времена нынче тяжелые.

— А я даже и не знал об этом, — улыбнулся Балт.

Сульмар вдруг повернулся к Дюкру.

— Господин историк, а что вы думаете по этому поводу?

«А-а, тебе беспристрастный свидетель понадобился!»

— По какому именно, капитан?

Сульмар натянуто улыбнулся.

— Вот вы — человек не военный. Вам понятнее тяготы и мучения беженцев. Что бы вы выбрали: Убарид, до которого сравнительно недалеко, или путь через Ватар, лес и пустыню? Как по-вашему, выдержат ли беженцы переход до Арена?

Вопрос не был простым, и Дюкр не хотел прятаться за спину Кольтена, торопливо объявив, что поддерживает позицию виканца.

— Опаснее всего иметь дело с армией предателя-перебежчика, — сказал он через несколько минут. — Победа на Гелорском хребте дала нам время зализать раны.

— Едва ли, — возразил Сульмар. — Наоборот, нас теснят все сильнее и сильнее.

— Согласен, теснят, и по вполне понятным причинам. Теперь нас преследует Корболо Дэм. В недавнем прошлом — наместник. Он — опытный командир и хороший стратег. Камист Рело —маг, а не полководец. Он угробил свою армию, уповая исключительно на численное превосходство. Корболо не позволит себе такой глупости. Если противник окажется на берегу Ватара раньше нас, нам конец.

— Вот видите! — воскликнул приободренный Сульмар. — Разве это не причина, чтобы повернуть на Убарид и отбить город у мятежников?

— Не сомневаюсь, мы отбили бы его, но наше ликование оказалось бы недолгим, — ответил Дюкр. — Корболо двинулся бы вслед за нами, дав нам не больше двух дней, чтобы хоть как-то приготовиться к обороне. Вы правильно сказали, капитан: я — человек не военный. Стратег из меня никудышный, но даже я понимаю: взятие Убарида было бы равносильно самоубийству.

Балт вдруг стал озираться по сторонам, будто искал кого-то.

— Давайте-ка спросим мнение виканского пса, чтобы узнать и его точку зрения. Сормо, где эта убогая псина, что вечно отирается возле тебя? Косой, кажется, его кличка.

Колдун приподнял голову.

— Ты и в самом деле хочешь знать? — хриплым усталым голосом спросил он.

— Хочу.

— Прячется в траве, в семи шагах от тебя.

Все (даже Кольтен) начали озираться, ища собаку. Наконец Лулль сумел ее заметить и махнул в том направлении. Прищурившись, Дюкр разглядел среди высокой жесткой травы пятнистый комок.

— Только вряд ли у пса есть свое мнение, — добавил Сормо. — Куда ты поведешь, туда Косой и пойдет.

— Значит, он — настоящий солдат, — усмехнулся Балт.

Дюкр подъехал к перекрестку и стал смотреть на безупречную гладь Имперской дороги, тянущейся на север. Ее строили для быстрого передвижения войск. Камни на дороге были подогнаны почти впритык, а ее ширины хватало для шеренги в пятнадцать всадников. «Собачья упряжка» Кольтена растянулась по дороге на целую лигу. Спереди и по бокам ехали всадники виканских кланов.

— Совещание окончено, — объявил Кольтен.

— Доведите все до сведения своих младших командиров, — сказал Балт, обращаясь к Луллю и Сульмару.

Последние слова были излишними; любой солдат понимал, что дальнейший их путь лежит к берегам реки Ватар. Совещание помогло Кольтену узнать разные точки зрения, в особенности — противоречивую позицию Сульмара.

Дюкру было где-то жаль капитана, на которого жестко и неумолимо давили Нефарий и Пуллик Алар. Как-никак, Сульмар сам происходил из знати, и боязнь в чем-то не угодить своему кругу делала его собственное положение невыносимым.

В свое время император Келланвед провозгласил: «Малазан-ская армия должна подчиняться единому и единственному уставу». Это было на заре его правления, во время первой «чистки» и «перестройки» прежней армии. «Единый устав, один правитель…» Они с Дассемом Ультором заявляли, что боевые заслуги и личные качества являются единственными критериями в продвижении по службе. В кругах высшего командования армии и флота это сразу же вызвало борьбу за власть… А потом на дворцовых ступенях пролилась кровь. Говорили, что Ласэна показала свои «когти». Ей бы нужно было еще тогда усвоить урок и подавить недовольство знати. Она не отваживалась. Второе «очищение от высокородной скверны» произошло слишком поздно.

Мысли Дюкра прервал подъехавший к нему Лулль.

— Едем со мной, старик. Это вам обязательно нужно видеть.

— Что еще?

Улыбка на изуродованном лице Лулля всегда казалась зловещей.

— Потерпите.

— Знаете, капитан, за эти месяцы я сделался необычайно терпеливым.

«Жду смерти, а мое ожидание все затягивается и затягивается».

Лулль сразу поймал смысл слов историка. Прищурив единственный глаз, он поглядел на северо-запад. Армия Корболо Дэма находилась в трех днях пути отсюда и быстро приближалась.

— Между прочим, это официальное приглашение.

— Прекрасно. Тогда поехали.

Кольтен, Балт и Сормо свернули на ответвление. Спереди слышались голоса всадников. Передовые части Седьмой готовились покинуть Имперскую дорогу. Впереди троих виканцев бежал Косой.

«А мы следуем за ним. Да, не зря мятежники дали нам такое прозвище».

— Как наш бравый капрал? — спросил Лулль, пока они ехали в расположение его полка.

На Гелорском хребте Лист получил довольно опасное ранение.

— Поправляется. Сейчас впору самих лекарей лечить. Они все переутомлены и обессилены до крайности.

— Слышал.

— Они переусердствовали с магией, и магическая сила начала разрушать их тела. Сам видел, как один лекарь снимал с огня котелок. Не сказать, чтобы тяжелый, но рука у него вдруг хрустнула, как прутик. Знаете, капитан, это испугало меня намного сильнее, чем многие смерти, которые довелось видеть.

Лулль поправил повязку, прикрывавшую изуродованную глазницу.

— Здесь вы не одиноки, старик.

Дюкр умолк. Он знал, что Лулль едва не умер от заражения крови. Доспехи скрывали изуродованное тело, а лицо теперь больше напоминало оскаленную морду демона. Завидев Лулля, люди стыдливо отворачивались. Даже его солдаты, сами покореженные войнами, никак не могли привыкнуть к новому облику командира.

«Если у "собачьей упряжки" и есть лицо, это лицо капитана Лулля».

Они ехали мимо марширующих солдат, вслушивались в смех и грубые шутки. Дюкра узнавали, махали ему руками. Историк тоже махал в ответ и улыбался, но как-то вымученно. Победа на Гелорском хребте… вернее, цена этой победы ввергла солдат в тягостную меланхолию. Сейчас моральный дух войск снова поднялся, однако грядущее сражение у берегов Ватара уже начинало давить их своей неотвратимостью.

— Вы что-нибудь знаете про лес по другую сторону реки? — спросил капитан.

— Там растут кедры. Гордость убаридских корабелов. Когда-то эти леса тянулись по обоим берегам Ватара, но сейчас остались лишь на южной стороне. Впрочем, и там вблизи залива их успели вырубить.

— И эти глупцы не догадались сажать новые кедры?

— Когда угроза исчезновения кедра стала очевидной, кое-кто пытался восстановить лес, однако пастухи успели предъявить свои права на те земли. Козы, капитан. Эти бестии способны мгновенно превратить любой райский уголок в пустыню. Они объедали молодые побеги, дочиста обгладывали кору с ветвей. Говорю вам: для леса козы сродни пожару. Правда, вверх по течению леса еще вполне обширные. Нам придется целую неделю двигаться лесом.

— Я тоже слышал об этом. Наконец-то отдохнем от нескончаемого солнца.

«Неделю, а может, и больше. Возможно — целую вечность. Как Кольтен собирается защищать людей от нападения в лесу, где на каждом шагу нас может поджидать засада? Там трудно развернуться и мгновенно нанести ответный удар. Рано Сульмар забеспокоился о пустыне за лесом. Нам бы сначала лес миновать. Интересно, остальные подумали об этом, когда слушали Сульмара?»

Они ехали мимо повозок с ранеными. В воздухе стоял тяжелый, зловонный запах гниющей плоти. Ускоренное лечение помогало не всем. Солдаты метались в горячке и бредили. Помрачение рассудка открыло им дверь в другие миры, не менее кошмарные. Кое-кому из бедняг облегчить участь могло лишь вмешательство Клобука.

Слева по травянистой равнине брело стадо, охраняемое виканскими собаками и всадниками из клана Горностая. На подходе к Ватару животных придется забить, поскольку в пустыне их будем нечем кормить. Как сказал Сормо, там нет духов земли.

Историк глядел на животных. Их путь был столь же длинен, как и путь людей. Месяцы страданий.

«У нас общее проклятие — жажда жизни».

К счастью, бессловесные скоты не знали, что их судьбы уже предрешены.

«Но в последние мгновения все может измениться. Даже самые тупые и неповоротливые создания вдруг начинают чувствовать свой неминуемый конец. Говорят, ощущение приближающейся смерти — это дар Клобука. Жестокий дар».

— У той лошади выкипела вся кровь в жилах, — вдруг сказал Лулль.

Дюкр кивнул; ему не требовалось спрашивать, о какой лошади идет речь.

«Та кобыла спасала жизни и этих скотов, и боевых лошадей. Неудивительно, что она сгорела изнутри».

У историка защемило сердце.

— Говорят, у Нила и Нетры навсегда остались на руках черные отметины, — продолжал капитан.

«У меня тоже, хотя и невидимые».

Дюкр видел этих юных колдунов, свернувшихся калачиком под пологом повозки.

«Виканцы хорошо знают: за дар магической силы всегда приходится платить. И потому они никогда не завидуют избранным, ибо эта сила — не игра, не символ славы и богатства. Мы видим то, чего предпочли бы не видеть: магическая сила тверда, как железо, жестока по природе своей и стремится все разрушить вокруг себя».

— Ваше молчание заразительно, старик, — тихо произнес Лулль.

И вновь Дюкр лишь кивнул в ответ.

— А мне не терпится встретиться с Корболо Дэмом. И наступит конец. Знаете, я перестал видеть события в отдаленной перспективе, как Кольтен.

— Вы уверены, что ему это видится по-другому, нежели вам?

Лулль поморщился, отчего гримаса на его лице стала еще страшнее.

— Боюсь, в молчании Кольтена уже не ощущается победы, — сказал Дюкр.

— Как и в вашем, старик.

Историк пожал плечами.

«Против нас восстало все Семиградие. Удивительно, что мы до сих пор еще живы. Думать о чем-то отдаленном я просто не могу; мне достаточно этой нехитрой правды. Я читал достаточно повествований о войне… какая-то помешанность на сражениях, постоянный перекрой карт. Героические атаки и сокрушительные поражения. А на самом деле все мы — не более чем мелкие излучины страданий на большой реке боли. Клобук тебя накрой, старик, тебе самому тошно от своих слов — так зачем еще выплескивать их на других?»

— Нужно перестать думать, — сказал Лулль. — Кажется, мы уже перешли эту черту. Теперь мы просто существуем. Посмотрите на всех этих волов, овец, коз. Мы с вами похожи на них. Бредем под солнцем, гонимые на бойню.

Дюкр замотал головой.

— Похожи, да не совсем. Мы не можем отказаться от мыслей. Легко сказать — перестать думать. Это вас не спасет, капитан.

— А мне плевать на спасение, — почти крикнул Лулль. — Просто способ жить.

Они подъехали к расположению полка. Вместе с пехотинцами Седьмой там стояло с полсотни мужчин и женщин, весьма странно одетых и не менее странно вооруженных. Все они мгновенно повернули головы к подъехавшему Луллю.

— Пора опять становиться капитаном, — пробормотал Лулль. Он произнес это таким сокрушенным тоном, что историку обожгло сердце.

Сержант скомандовал «смирно». Разношерстное воинство неуклюже, но с усердием попыталось выполнить приказ. Лулль оглядел их, затем спрыгнул с лошади и направился к ним.

— Полгода назад вы лебезили перед знатью, стараясь им угодить, — начал свою речь капитан. — Вы не смели поднять глаз. За малейшую провинность вас заставляли лизать языками полы, и вы хорошо запомнили вкус пыли. Вы безропотно подставляли спины под плетки своих хозяев. Вы жили немногим лучше скотов — в жалких лачугах, где вы зачинали и рождали детей, которым было уготовано такое же будущее. Полгода назад за всех вас я бы и гроша ломаного не дал.

Он замолчал и подал знак сержанту.

Вперед вышли солдаты Седьмой армии, держа в руках сложенную форменную одежду. Она была далеко не новой и, скорее всего, снятой с убитых товарищей. Выцветшая, залатанная, подштопанная. К обмундированию прилагался железный медальон — копия ошейника для виканских сторожевых псов. На цепочке висела голова виканской собаки с полузакрытыми глазами. В отличие от настоящих собак пасть железного зверя не была оскалена.

Историку свело судорогой живот.

— Вчерашним вечером к Кольтену приходил посланец от Собрания знати. Вместе с ним слуги приволокли тяжелый ящик, доверху набитый золотыми и серебряными джакатами. Знать согласилась вернуть уплаченный ей выкуп, потому что эти изнеженные люди устали сами себе стряпать еду, чинить одежду и… подтирать собственные зады.

Раньше подобные слова заставили бы слушающих опустить глаза и что-нибудь пробормотать себе под нос. Ничего особенного: одним плевком в лицо больше. Но сегодня бывшие слуги засмеялись так, как смеялись в детстве над не слишком приличными шутками.

«Быдло так не смеется», — подумал Дюкр.

Лулль подождал, пока смех стихнет.

— Кольтен ничего не ответил посланцу знати. Кольтен повернулся к нему спиной. Главнокомандующий знает, что можно и чего нельзя купить за деньги.

Обезображенное лицо Лулля снова помрачнело.

— Наступает время, когда жизнь уже нельзя купить ни за какое золото. И возврата в прежнюю жизнь не будет. Теперь вы — не слуги, а солдаты. Солдаты Седьмой армии. Каждый из вас будет служить во взводах моего полка. Ваши новые боевые товарищи примут вас как равных. Им нет дела, кем вы были раньше.

Он повернулся к сержанту.

— Раздать обмундирование и развести новых солдат по их взводам!

Дюкр молча следил за ритуалом посвящения в воинское братство. Сержант выкрикивал имя бывшего слуги, выдавал форму, и к новому солдату подходили воины его взвода, уводя с собой. Он не заметил ничего показного, ни малейшего оттенка фальши. Как и все малазанские военные ритуалы, этот был достаточно сдержанным. Кое-кому из новобранцев перевалило за сорок, но возраст не имел значения. Тяжелая жизнь закалила их, а два тяжелых сражения научили выживать в любых условиях.

«Они будут стоять до конца».

Капитан подошел и встал рядом с Дюкром.

— Останься они слугами, у них была бы возможность сохранить себе жизнь. Не один хозяин, так другой. Слуги всегда в цене. А теперь, взяв в руки оружие, они погибнут. Чувствуете, какая тишина? Знаете, что она знаменует? Уверен: знаете, причем очень хорошо.

«Знаю, капитан. Клобук смеется над нашими жалкими потугами остаться в живых, и люди это чувствуют».

— Напишите об этом, старик.

Дюкр еще никогда не видел капитана таким раздавленным.

Капрал Лист получил свое ранение довольно странным образом: спасаясь от града вражеских стрел, он спрыгнул в канаву. Правая ступня угодила на острие торчащего из земли копья. Железо пропороло ему сапог и вонзилось в тело возле большого пальца.

Пустяковая рана. Сам Лист поначалу даже не обратил на нее внимания. Однако бывалые солдаты сильнее всего боялись как раз небольших колотых ран. От них воспалялись суставы, и не только вокруг раны. Иногда воспаление доходило до горла и челюстей. Горло переставало пропускать пищу, и раненый умирал от голода.

Виканские знахарки умели врачевать такие раны, но их запас целебных трав давно истощился. Оставался единственный способ лечения — тщательное прижигание раны. Вскоре после битвы на Гелорском хребте воздух наполнился отвратительным запахом горелых человеческих волос и не менее тошнотворным сладковатым ароматом прижигаемого человеческого мяса.

Дюкр застал капрала за разработкой ноги. Лист, прихрамывая, ходил по кругу. Выражение на бледном потном лице парня было самое решительное. Заметив подъехавшего историка, Лист поднял голову.

— Знаете, я даже могу ездить в седле, но не больше часа. Потом нога немеет. Мне говорили, что она снова может воспалиться.

Четыре дня назад, когда раненого Листа везли на волокушах и Дюкр ехал рядом, парень выглядел умирающим. Измученная виканская знахарка осмотрела его тогда, мрачно покачала головой и стала ощупывать вспухшие миндалины. Историк впервые заметил, что у капрала совсем недавно начала пробиваться бородка.

Закончив осмотр, старуха-знахарка перевела взгляд на Дюкра. Это была та самая виканка, что накануне миссии предложила ему подкрепиться.

— Парень совсем плох, — шепнул ей Дюкр.

Старуха порылась в карманах своего плаща, сшитого из шкур, и вынула комочек, похожий на катыш заплесневелого хлеба.

— Это явно проделки духов, — сказала она по-малазански.

Потом знахарка нагнулась, обхватила пальцами раненую ступню Листа (нога не была перевязана) и приложила комочек к ране, прикрепив кожаной полоской.

«Другая проделка, которая заставит Клобука хмуриться», — подумал тогда историк.

Похоже, так оно и случилось.

— Тебе скоро нужно будет возвращаться в строй, — сказал Дюкр.

Лист кивнул.

— Я должен вам кое-что сказать, господин Дюкр. Когда я валялся в горячке, у меня были видения грядущих событий.

— Иногда это бывает.

— Чья-то рука… думаю, это была рука одного из богов, схватила мою душу и понесла ее через дни и недели в будущее.

Лист отер пот.

— Я увидел земли, к югу от Ватара… Там место древних истин.

Дюкр насторожился.

— Древних истин? Что значат эти слова, капрал?

— Давным-давно в тех краях произошло что-то ужасное. Земля там… она безжизненная.

«Интересно, парень. Такие вещи если кто и знает, то лишь Сормо и Кольтен с Балтом».

— А руку бога ты видел?

— Нет, но я чувствовал ее. У руки бога были длинные, невероятно длинные пальцы. И суставов на них было больше, чем на человеческих. Иногда эта невидимая рука снова хватает меня, и я трясусь в ее ледяных пальцах.

— Помнишь, мы говорили о кровопролитном сражении, которое в древности произошло на берегах Секалы? Может, твои видения как-то связаны с ним?

Лист хмуро покачал головой.

— Нет, господин историк. То, что видел я, намного древнее. «Собачья упряжка» Кольтена медленно сворачивала с Имперской дороги. Шум и крики долетали даже сюда.

— Я поеду рядом с твоими волокушами, и ты подробно опишешь мне все свои видения, — сказал Дюкр.

— Но они могут оказаться всего лишь бредовыми картинами.

— Могут. Однако ты веришь в их истинность… и я тоже.

Дюкр еще раз обвел глазами равнину.

«Пальцы с многочисленными суставами. Нет, капрал, это не рука бога; но существо, увиденное тобой, наделено такой силой, что вполне могло показаться тебе богом. Уж не знаю, почему избрали именно тебя, чтобы показать видения давнишних ужасов. Рука, протянувшаяся из темноты, — это рука джагата».

Фелисина сидела на обломке камня, обхватив себя руками и уперев взгляд вниз. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону. Эти движения успокаивали ее разум. Она казалась себе обыкновенным сосудом с водой.

Геборий затеял спор с воином-великаном. Спор касался Фелисины, пророчеств, превратностей судьбы и отчаяния фанатиков. Тоблакай и бывший жрец Фенира невзлюбили друг друга с первых же слов, и количество изливаемого словесного яда только возрастало.

Второй воин, Леом, молча застыл неподалеку, опустившись на корточки. Он охранял священную книгу Дриджны и ждал момента, когда Фелисина окончательно поверит, что она и есть возрожденная Шаик.

«Возрожденная. Обновленная. Явившаяся в сердце Дриджны. Приведенная сюда не имеющим рук, которого направляло дыхание богини. Богиня ждет. И Леом ждет, ибо Фелисина — ось вращения нового мира».

Улыбка тронула губы Фелисины. Она слышала отзвуки душераздирающих криков. Все, что осталось от десятков тысяч погибших в древности. Ей вспомнился Кульп, густо облепленный крысами; его обглоданные кости, клок окровавленных седых волос. Бодэн, сгоревший в огне, зажженном собственными руками.

«Какая ирония. Он утверждал, что живет по своим правилам, и умер с теми же словами, бросая вызов богам. Он отдал за меня жизнь, однако продолжал упрямо твердить, что делает это добровольно. Все это невольно погружает в молчание».

Древние смерти, теряющиеся в бесконечной дали; слишком далекие, чтобы услышать хотя бы слабый шепот умирающих.

«Горе вклинивается в разум, как насильник — в тело. Я слишком хорошо знаю это ощущение. Нужно успокоиться, и тогда не будешь ничего чувствовать: ни насилия, ни горя».

Рядом послышался стук задеваемых ногами камней. Геборий. Фелисина не подняла головы; она безошибочно ощущала его присутствие. Бывший жрец Фенира что-то бормотал себе под нос, потом замолчал.

«Насильственная тишина», — с усмешкой подумала Фелисина.

Наконец старик заговорил:

— Послушай меня, девочка. Они собираются уходить отсюда. До оазиса, где лагерь Шаик, далеко. Воду в дороге найти можно, но пищи крайне мало. Тоблакай заявил, что будет охотиться. Странствующие и диверы распугали всю дичь. Я не стал ему это говорить. Раскроешь ли ты книгу Дриджны или нет, но уходить отсюда нам все равно придется.

Фелисина молчала, продолжая раскачиваться.

— Меня разъярили их бредовые утверждения. В иное время я бы настойчиво отговаривал тебя от принятия этой роли, но сейчас… Нам нужна помощь этих двоих. Нам нужно добраться до оазиса. А они знают Рараку лучше, чем кто-либо. Если мы с тобой рассчитываем выжить…

«Как странно звучит это слово — выжить».

— Я предлагаю тебе согласиться, — продолжал Геборий. — У меня открылось… внутреннее видение, и слепота мне не такая уж помеха. Ослепнув, я заново обрел свои руки. И вместе с тем моих сил недостаточно, чтобы оберегать тебя, Фелисина. Скажу тебе больше: нет никакой уверенности, что эти воины беспрепятственно отпустят нас, если мы захотим уйти. Надеюсь, ты понимаешь смысл моих слов.

«Понимаю, старик. Ты хочешь жить».

— Вставай, девочка! Нужно принимать решение.

— Шаик подняла мятеж против империи, — сказала Фелисина, продолжая глядеть себе под ноги.

— Это был крайне глупый шаг.

— Но Шаик хотела ввергнуть наши войска в кровавую пучину.

— История знает подобные мятежи. Они всегда заканчивались одинаково. Благородные идеалы лишь заставляют Клобука снисходительно улыбаться, но на самом деле все они — не более чем красивые и звонкие фразы о справедливости.

— О какой справедливости ты толкуешь, старик? Императрица должна ответить на вызов Шаик.

— Да.

— Она должна отправить сюда с Квон Тали сильную армию.

— Возможно, эта армия уже плывет сюда.

От внезапной мысли Фелисина похолодела.

— А кто командует этой армией?

Ее вопрос заставил Гебория содрогнуться. Она слышала, как он шумно втягивает воздух.

— Фелисина…

Она резко взмахнула рукой, будто прогоняя овода, и встала. Леом сидел в той же позе, не сводя с Фелисины глаз. Его обожженное солнцем лицо вдруг показалось ей ликом пустыни Рараку.

«Он жестче Бенета и начисто лишен эмоциональных ужимок. Он суровее Бодэна. Да, в этих холодных темных глазах чувствуется ум».

— Мы идем в лагерь Шаик, — объявила она Леому.

Воин бросил мимолетный взгляд на книгу Дриджны, затем опять вперился глазами в Фелисину.

— Или ты бы предпочел пробиваться сквозь бурю? Пусть богиня подождет еще немного, а потом уже обрушивает новую волну своей ярости на пустыню.

В глазах Леома только на миг мелькнуло недоверие. Затем он молча склонил голову.

— Фелисина, — торопливо зашептал Геборий, — ты хоть представляешь…

— Лучше, чем ты, старик. А сейчас помолчи.

— Возможно, наши пути теперь разойдутся…

Фелисина повернулась к нему.

— Нет. Думаю, ты мне понадобишься, Геборий.

— В качестве твоей совести? — горько улыбнулся он. — Я — никудышный выбор.

«Ошибаешься, старик. Ты — лучший выбор, и я считаю, что мне повезло».

Путь, по которому они шли, когда-то был дорогой, пролегающей по изломанной вершине хребта. Вдалеке хребет упирался в плоскую гору. Иногда в песке попадались остатки камней, которыми была замощена эта древняя дорога. Белые, гладкие, они напоминали человеческие кости. Тропой пользовались и поныне.

Тоблакай двигался впереди, скрытый охристой дымкой. Леом, Фелисина и Геборий шли следом. Шли без спешки, почти не разговаривая друг с другом. Необычайная худоба Леома в сочетании с бесшумной ходьбой пугала Фелисину. Иногда ей казалось, что перед ней призрак. Призраком выглядел и Геборий, слепо ковылявший за нею.

Обернувшись назад, Фелисина увидела, что старик улыбается.

— Что тебя развеселило? — спросила она.

— А на дороге-то мы не одни, девочка. Тут весьма тесно.

— Опять те же призраки, что и в развалинах подземного города?

Он покачал головой.

— Эти помоложе будут. Они из другой эпохи, которая началась после крушения первой империи.

Леом остановился, обернулся и вопросительно поглядел на Гебория.

Невидящие глаза скользнули по воину, и улыбка бывшего жреца стала еще шире.

— Да, Леом. Рараку обнажает передо мной свои тайны.

— Почему?

Геборий растерянно пожал плечами.

— А почему это так тебя взволновало, Леом? — спросила Фелисина.

«Глупый вопрос; тебя это не могло не взволновать». Глаза пустынного воина в упор глядели на нее и на старика.

— Кто тебе этот человек?

«Если бы я сама знала, Леом».

— Мой спутник. Мой историк. Раз мне суждено жить в Рараку, его опыт особенно ценен для меня.

— Он не имеет права знать тайны священной пустыни. Он просто украл их, как вторгшийся сюда чужеземный грабитель. Если желаешь узнать тайны Рараку, загляни в себя.

Наверное, хорошо, что она удержалась от смеха. Горьким бы был этот смех и пугающим. Даже для нее.

Путь продолжался. Утренний воздух делался все жарче. Небо приобретало огненно-золотистый цвет. Хребет сузился. В этих местах дорога сохранилась лучше, и теперь ноги путников ступали по массивным каменным глыбам. Тоблакай дожидался там,

— 640-где на дороге темнели большие ямы. В одной из них негромко журчала вода.

— Под дорогой проложен акведук, — сказал Геборий. — Когда идут ливни, он переполняется и заливает все ямы.

Тоблакай нахмурился. Леом взял бурдюки и спустился в яму. Геборий присел отдохнуть. Пристроившись возле камня, он запрокинул голову и сказал:

— Прости, что мы заставили тебя ждать, тоблакай, не желающий открывать свое имя. Тебе хотелось напиться, но яма слишком узка, и ты никак не можешь просунуть туда голову.

Великан диковато ухмыльнулся, обнажив заостренные зубы.

— Когда я убиваю людей, то кое-что от них оставляю себе на память и привязываю к поясу. Скоро там появится и кое-что от тебя.

— Он говорит про твои уши, Геборий, — подсказала Фелисина.

— Я понял, девочка. Он говорит про уши, а ему не дают покоя души тех, кого он зверски убил. Души мужчин, женщин. Он и детей убивал. Скажи, тоблакай, дети умоляли тебя пощадить их? Они плакали, цепляясь за убитых матерей?

— Если и плакали, то не больше, чем взрослые, — пробурчал великан, однако Фелисина видела, как он мгновенно побледнел.

Нет, его взбудоражила не память об убитых детях. В словах Гебория заключалось что-то еще, и тоблакай это уловил.

«Души убитых. Они не дают ему покоя, без конца напоминая о совершенных им злодеяниях. Прости, тоблакай, но ты не вызываешь у меня сочувствия».

— Тоблакай не живут в здешних местах. Что тебя позвало в Рараку? Мятеж, позволяющий безнаказанно убивать кого угодно? Откуда ты сюда приполз, чудовище?

— Я тебе сказал все, что должен был сказать. И не приставай ко мне с разговорами. В следующий раз я заговорю с тобой перед тем, как тебя убить.

Из ямы вылез Леом. Его волосы были опутаны порванной паутиной. На спине в бурдюках булькала вода.

— Убивать ты будешь только по моему приказу, — сердито бросил он тоблакаю, затем сверкнул глазами на Гебория. — А я пока такого приказа не отдавал.

Фелисине подумалось, что этот великан обладает бесконечным терпением и такой же непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Тоблакай встал, взял от Леома бурдюк и молча двинулся дальше.

Геборий провожал его невидящим взглядом.

— Его деревянный меч насквозь пропитан болью, — сказал старик. — Думаю, ему тяжко спится по ночам.

— Он почти не смыкает глаз, — ответил Леом. — Так что лучше прекрати его дразнить.

Бывший жрец Фенира осклабился.

— Ты, Леом, не видишь, как призраки убитых тоблакаем детей буквально кусают его за пятки. Я, к сожалению, вижу. Но я обязательно постараюсь держать язык за зубами.

— В его племени не терзались сложностями мира, — сказал Леом. — Признавали только родню, а все, кто к ней не относился, считались врагами… Ладно, довольно об этом.

Возле горы дорога снова расширилась. По обе стороны виднелись продолговатые глыбы из красноватой обожженной глины, длина которых двое превосходила ширину. Пыль ограничивала видимость, но все же Фелисине удалось разглядеть великое множество таких глыб, беспорядочно раскиданных по горе. Они странным образом окаймляли развалины города.

Теперь дорога уже не пряталась под песком. Широкая и прямая, она вела к городским воротам. Время, песок и ветер разрушили их почти до основания. О существовании ворот напоминали лишь белые камни высотой не выше колена. Разрушен был и весь город.

— Медленная смерть, — прошептал Геборий.

Тоблакай уже достиг развалин ворот.

— Нам нужно добраться до гавани, — пояснил Леом. — Там есть тайник с запасами пищи… если только его не разграбили.

Под ногами хрустела мозаика черепков: красно-коричневых, серых, черных и бурых.

— Теперь если я вдруг разобью какой-нибудь горшок или чашку, то обязательно вспомню эти черепки, — сказала Фелисина.

— Я знал ученых, которые хвастались, что по остаткам утвари могут рассказать об исчезнувших государствах, — усмехнулся Геборий.

— Здесь бы они просто визжали от восторга.

— Я бы с удовольствием поменялся местами с кем-нибудь из них, — сказал старик.

— Ты шутишь, Геборий.

— Клянусь клыками Фенира, нет. Знаешь, девочка, я — не любитель приключений.

— Скажи лучше, что поначалу ты не был любителем приключений. Но потом твоя жизнь разлетелась вдребезги, как эти древние горшки и миски. И она уже тебя не спрашивала, любишь ты приключения или нет.

— Воздаю должное твоей наблюдательности, Фелисина.

— Невозможно воссоздать заново то, что прежде не было разбито.

— А ты с возрастом становишься все рассудительнее, девочка.

«Больше, чем ты думаешь».

— Теперь ты скажешь, что жизнь не открыла тебе никаких истин. Так, Геборий?

— Не совсем. Одну я все-таки узнал: истин не существует. Ты поймешь ее через много лет, когда на твой жизненный путь упадут тени Клобука.

— Истины существуют, — не оборачиваясь, возразил Леом. — Например, Рараку, Дриджна. Вихрь Дриджны и Откровения Дриджны. А еще — оружие в руке и поток крови.

— Не ты отправлял нас в это путешествие, Леом, — огрызнулся Геборий.

— Она говорила, что ваше путешествие совершается во имя возрождения. А возрождение всегда сопряжено с болью, и только глупцы могут ожидать радостного ликования.

Геборий ему не ответил.

В городе было тихо, как на кладбище. Только остатки фундаментов и внутренних стен позволяли судить о некогда стоявших тут зданиях. Город был построен с геометрической точностью; улицы и переулки расходились концентрическими полуокружностями, прорезанные лучами других улиц. Последний полукруг граничил с гаванью. Впереди виднелись остатки крупного здания: возможно, дворца. Камни, что находились в его центральной части, сохранились лучше, поскольку были защищены от ветров.

— Что скажешь, Геборий? В этом городе тоже кишмя кишат призраки?

— Я бы так не сказал, девочка. Здесь не было жестокой бойни. Я ощущаю лишь печаль. Тихую и подспудную. Городам свойственно умирать, потому что города повторяют путь самих людей: рождение, кипучая юность, зрелость, старость и, наконец… прах и черепки. В последний век жизни этого города море уже отдалилось от него. Но город ненадолго ожил, вдохнув в себя чужое влияние. Следы этого всплеска мы увидим в гавани.

Несколько шагов Геборий шел молча.

— Знаешь, Фелисина, я теперь начинаю лучше понимать жизнь Властителей. Они живут сотни, тысячи лет. Они видят, как рождаются, расцветают и сходят на нет города и империи. Видят всю тщетность человеческих усилий: ведь то, чем люди гордятся сегодня, завтра рассыплется в прах. И сердца Властителей поневоле становятся жесткими и холодными. А как иначе?

— Это путешествие приблизило тебя к твоему богу. Слова были столь неожиданными для Гебория, что старик замолчал.

В гавани Фелисина увидела свидетельства недолгого возрождения этого города. Четыре громадных канала. Их прорыли, чтобы соединить город с отступившим морем. Каждый был шириной в три городских улицы и почти таким же по глубине.

— Последние корабли плавали уже по этим каналам. В отлив каналы существенно мелели, и крупным судам приходилось терпеливо дожидаться прилива… Когда акведуки окончательно пересохли, в городе оставалось несколько тысяч жителей… Это, девочка, одна из историй Рараку. Было множество других, куда более жестоких и кровавых. Хотя не знаю, какая гибель трагичнее.

— Ты напрасно забиваешь голову мыслями о прошлом, — начал Леом, но крик тоблакая заставил его умолкнуть.

Великан спустился в один из каналов. Леом побежал к нему. Фелисина хотела двинуться следом, однако холодные невидимые пальцы Гебория сжали ей руку. Дождавшись, пока Леом отбежит на достаточное расстояние, старик шепнул:

— Мне страшно, девочка.

— Ничего удивительного, — огрызнулась Фелисина, будто маленькая девочка, которую не пустили поглазеть на нечто интересное. — Ведь тоблакай намерен тебя убить.

— Этого глупца я не боюсь. Меня страшит Леом.

— Он был телохранителем Шаик. Я не сомневаюсь в его преданности. Меня лишь удивляет, что они с тоблакаем не сумели защитить Шаик.

— Леом не фанатик, — отозвался Геборий. — Он может устроить какой-нибудь шумный маскарад, чтобы заставить тебя поверить в это, но в нем я ощущаю двойственность. Он не считает тебя возрожденной Шаик. В это я не поверю даже на мгновение. Просто он понимает, что армия мятежников нуждается в молодой и сильной предводительнице. Скорее всего, настоящая Шаик была морщинистой высохшей старухой. Вот четверть века назад она действительно представляла силу. Подумай: а вдруг ее телохранителям просто не захотелось рисковать жизнью, спасая дряхлый живой символ?

Веки Гебория все еще оставались припухлыми. Гной, вытекающий из глаз, успел превратиться в корку, а сами зрачки подернулись серой пеленой.

— Ну что ж, раз они затеяли более крупную игру, мне самое время в нее включиться.

— Думаю, не они, а прежде всего Леом. Однако он рассчитывает, что ты будешь играть по его правилам. Учти: представлять тебя мятежному воинству будет он. Стоит ему только заикнуться о своих сомнениях, и тебя растерзают на куски.

— Я не боюсь Леома, старик, — усмехнулась Фелисина. — Таких мужчин я хорошо понимаю.

Геборий поджал губы. Фелисина выдернула свою руку и пошла к каналу.

— В сравнении с ним Бенет был просто маленьким несмышленышем, — бормотал двинувшийся за ней старик. — Разбойник, забияка, повелитель горстки жалких, опустившихся каторжников. Да, он любил покрасоваться. А кто не любит, если есть такая возможность? Напрасно ты цепляешься за воспоминания о Бенете. Точнее, даже не за воспоминания, а за ощущения, которые он в тебе вызывал. Вот они были совершенно ложными.

Фелисина резко остановилась.

— Да что ты вообще знаешь? — почти прошипела она, дрожа от ярости. — Думаешь, я боюсь мужчин? Боюсь того, что они могут со мной сделать? И конечно, ты думаешь, что успел меня изучить? Может, еще начнешь утверждать, будто знаешь мои мысли и чувства? Ты просто высокомерный идиот, Геборий!

Смех старика ударил ее наотмашь, заставив замолчать.

— Милая девочка, а зачем тогда я тебе нужен? В качестве говорящей зверюшки, чтобы развлекать тебя беседами? Может, прикажешь вырвать мне язык? Вот тогда я точно превращусь для тебя в слепую, безгласную скотину.

— Перестань, Геборий, — уже без раздражения попросила Фелисина. Она вдруг почувствовала, что их разговор отнял у нее силы. — Если когда-нибудь мы научимся понимать друг друга, нам не понадобятся слова. Наши языки умеют разить острее мечей. Так давай уберем их в ножны. К чему нам раны?

Геборий запрокинул голову.

«Как быстро он перенял эту манеру, свойственную многим слепым».

— Последний вопрос. Скажи, зачем я тебе нужен?

Фелисина подыскивала слова, не зная, как он отнесется к правде. Лгать старику ей не хотелось. «Совсем недавно я бы без раздумий бросила тебя одного среди пустыни».

— Потому что рядом со мной ты останешься в живых, Геборий. Достаточно, что я прогнала Бодэна.

Не опуская головы, Геборий вытер пыльный лоб.

— Думаю, мы с тобой все-таки научимся понимать друг друга.

К каналу вели широкие каменные ступени. Их было более сотни. На дне высохшего русла виднелась каменная стена с выступами для закрепления шатровой ткани. Чувствовалось, стену сложили гораздо позже, когда Рараку перестала быть морем. Такие же камни окружали закопченный очаг.

Дурные предчувствия Леома оправдались: кто-то успел разграбить тайник с провизией. Рядом валялась груда вывороченных камней. Но крик тоблакая был вызван совсем не этим. На земле валялись семь наполовину съеденных трупов, густо усеянных мухами. Их убили всего несколько часов назад; кровь на тонком белом песке еще не успела застыть. Неподвижный воздух был до предела пропитан невыразимым зловонием.

Ступени запечатлели следы звериных лап, перепачканных в человеческой крови. Следы вели вверх. Леом долго разглядывал их, присев на корточки, затем повернулся к тоблакаю.

— Если собрался его преследовать, тут я тебе не помощник.

Великан щелкнул зубами.

— Я и не просил о помощи.

Тоблакай сбросил на песок бурдюк с водой, подстилку, затем достал свой деревянный меч. Он легко, словно прутиком, поигрывал этим увесистым оружием.

Вопреки недавнему требованию молчать Геборий все же спросил его:

— Собрался выследить и убить странствующего? Если в твоем племени все столь же глупы, как ты, можно считать, что ты почти прожил свою жизнь. Но я не стану скорбеть о твоей гибели.

Тоблакай, памятуя данное обещание, не ответил Геборию. Великан зловеще улыбнулся и сказал, поворачиваясь к Леому:

— Я — мститель Рараку, карающий тех, кто вторгается в пределы священной пустыни.

— Если это так, тогда отомсти за моих соплеменников, — сказал ему воин пустыни.

Перепрыгивая через три ступени, тоблакай стал подниматься вверх. Он, не останавливаясь, добрался до самого верха. Там он ненадолго замер, изучая следы, потом скрылся из виду.

— Странствующий убьет его, — сказал Геборий.

Леом спокойно пожал плечами.

— Возможно. Правда, Шаик заглядывала далеко в его будущее.

— И что она увидела?

— Пророчица редко говорила о своих видениях. Помню только, что будущее тоблакая повергло ее в ужас.

— Пророчица Дриджны могла ужасаться? — удивилась Фелисина.

Лицо Гебория напряглось. Он словно услышал подтверждения собственных ощущений, связанных с будущим.

— Леом, расскажи мне о других ее видениях.

Леом стаскивал обезображенные трупы в одно место. Услышав просьбу, он поднял голову и взглянул на Фелисину.

— Когда ты откроешь священную книгу, эти видения придут к тебе. Таков дар Дриджны, один из многих.

— Ты что же, предлагаешь мне по пути к оазису совершить этот ритуал?

— Не предлагаю. Ты должна его совершить. Он подтвердит, что ты и в самом деле являешься возрожденной Шаик.

— И как это подтвердится? — спросил Геборий.

— Если она лжет, ритуал погубит ее.

Когда-то этот холм был настоящим островом, и вокруг него плескалось море. Теперь его окружала равнина с глинистой, растрескавшейся землей. Еще сохранились серые пни, к которым привязывали лодки. Были причалы и посолиднее. Они тянулись вдоль тогдашней береговой линии. В давние времена пространство под причалами забивалось разным мусором, бросаемым с кораблей. Мусор давно успел окаменеть, но даже и сейчас в его потемневших слоях кое-где поблескивала рыбья чешуя.

Примостившись возле Скрипача, Маппо следил за Икарием, поднимавшимся по хлипким остаткам волнолома. Позади трелля, в окружении стреноженных лошадей, стоял Крокус. Все это время он был непривычно молчалив. Движения его стали более скупыми, будто парень принял на себя некий странный обет. Сам того не осознавая, Крокус все больше подражал Икарию, его жестам и манере говорить. Маппо это не радовало, но и не огорчало. Он знал об этой особенности своего друга, хотя тот никого не старался расположить к себе.

«Лучше бы парень подражал Скрипачу, — думал Маппо. — Этот солдат — удивительное создание».

— Икарий как будто знает, куда надо лезть, — заметил сапер.

Маппо вздрогнул.

— Значит, наши ощущения совпали, — нехотя признался он.

— Вы уже здесь бывали?

— Я нет, а Икарий… да, он здесь не впервые.

— А сам он как узнает, что уже бывал тут?

Трелль только покачал головой.

«Он не должен этого вспомнить. Раньше он не помнил. Но благословенные преграды забвения рушатся! Повелительница снов, верни Икарию блаженство неведения. Прошу тебя, верни…»

— Полезли и мы, — сказал Скрипач, вставая на ноги.

— Что-то не тянет.

— Как знаешь.

Скрипач полез вслед за полуджагатом, успевшим скрыться в развалинах города, простирающихся за волноломом. Вскоре туда же направился и Крокус. Трелль поморщился.

«Должно быть, я старею, если боюсь, что лишусь рассудка в этих развалинах».

Прежде чем добраться до волнолома, нужно было миновать коварную осыпь, состоящую из обломков дерева, кирпичей, кусков штукатурки и черепков. Одолев половину осыпи, Скрипач остановился. Он протянул руку и вытащил из груды обломков посеревший кусок дерева.

— Гляди-ка, — обратился он к Крокусу. — Дерево превратилось в камень.

— Окаменело, — ответил Крокус. — Помню, дядя рассказывал мне, как все происходит. Дерево пропитывается каменными солями и само становится как камень. Но не за год-два, а за тысячи лет.

— Зато верховный маг, которому доступна магия Пути Дрисса, сотворил бы такое окаменение за считанные секунды.

Маппо, который все-таки присоединился к ним, извлек посудный черепок. Внешне этот черепок небесно-голубого цвета был тонким, как яичная скорлупа, но отличался изрядной прочностью. На черепке сохранился кусочек рисунка: черные с зеленоватым отливом линии изображали туловище. Рисунок был грубым. Скорее всего, его сделала рука человека, поскольку туловище явно было человеческим. Маппо размахнулся и зашвырнул черепок подальше.

— Этот город погиб задолго до того, как исчезло море, — сказал Скрипач, продолжая подъем.

— Откуда ты знаешь? — послышался сзади вопрос Крокуса.

— Здесь все источено и разрушено водой. Волны дырявили эту стену. Век за веком. Не забывай, я вырос в приморском городе. Я видел, на что способна вода. Прежде чем строить новые причалы в Малазе, император приказал вычистить и углубить дно Малазанского залива. Мы бегали смотреть, как из-под воды обнажаются старые волноломы и все прочее.

Скрипач добрался до верха и снова остановился, чтобы передохнуть.

— Тогда-то и стало понятно, что Малаз древнее, чем думали.

— И со временем уровень моря там не опускался, как здесь, а поднимался, — заключил Маппо.

— Ты прав, трелль.

С вершины волнолома открывался вид на разрушенный город. Природная стихия немало потрудилась над ним, однако еще до ее слепых ударов этот город кто-то жестоко разрушил. Почти все здания представляли собой груды обломков — свидетелей чьей-то неимоверной силы и безудержной ярости. Остальное пространство заполняли колючие кустарники. Рядом с ними тянулись вверх кривые узловатые деревья.

Примечательной особенностью этого города было обилие статуй. Когда-то они стояли в промежутках широких колоннад, заполняли ниши едва ли не в каждой стене. Повсюду валялись обломки мраморных тел. Манера изображения была той же, что и на голубом черепке. Фигуры показались треллю слишком уж знакомыми.

«Легенда, которую рассказывали на просторах Джаг-одхана… легенда, слышимая мною от старейшин племени…»

Икарий скрылся из виду.

— Куда дальше? — спросил Скрипач.

На темной коже Маппо проступил пот. Внутри слабо шевельнулось предчувствие. Он шагнул вперед.

— Ты что-то почуял? — допытывался Скрипач. Маппо едва слышал вопрос сапера.

По развалинам было трудно представить себе первоначальный вид города. Но у Маппо имелся свой способ воссоздания. Он дословно помнил легенду, ритм ее повествования. Язык древних треллей был гораздо точнее и емче. Народ, не обладавший письменностью, довел использование слов до невероятного совершенства. Слова передавали числа, измерения, состав и свойства всех вещей. Слова несли в себе тайные карты, точные расстояния, устройство человеческого разума, историю событий, описание городов, континентов и магических Путей.

Племя, которое несколько веков назад приняло к себе Маппо, хранило древние традиции и отвергало все изменения, коснувшиеся жизни треллей. Старейшины племени торопились передать эти традиции Маппо и его сверстникам, чтобы они сохранили удивительную силу слова, силу повествования, силу памяти.

Маппо знал, куда отправился Икарий и что искал его друг в этом городе. Сердце треля бешено колотилось. Он шел все быстрее, перепрыгивая через обломки и не обращая внимания на колючки, которые впивались даже в его толстую кожу.

«В каждом городе первой империи было семь главных улиц. Духи неба чтили это священное число. Они взирали на семь скорпионьих хвостов, семь жал, обращенных к песчаному кругу. На этот круг внимательно глядели все, кто делал приношения Семи божествам».

Скрипач что-то крикнул ему вслед, но трелль не ответил. Он выбрался на одну из извилистых улочек и двинулся к центру города. Когда-то здесь стояло семь тронов, сделанных в виде скорпионьих хвостов, и каждый был высотой в семьдесят семь локтей. И каждый был разрушен ударами мечей, грозным оружием в руках, направляемых такой яростью, что ее невозможно представить.

От большинства приношений и даров, заполнявших песчаный круг, остались лишь воспоминания. Но Икарий нашел то, что подспудно искал. Он стоял с запрокинутой вверх головой, разглядывая странное сооружение. Странный механизм.

Металлические части этого механизма не превратились в ржавую пыль. Они по-прежнему исправно двигались, однако движение было невидимым для глаз смертных. На мраморном постаменте стоял наклонный мраморный диск. Гладкую поверхность покрывали многочисленные письмена и символы. Диск глядел прямо на солнце, хотя огненный шар светила был едва различим сквозь золотистую дымку.

Маппо медленно подошел к Икарию и остановился в двух шагах от него.

— Как такое возможно, друг? — спросил Икарий, ощутивший его присутствие.

Это был голос заблудившегося ребенка, и бесхитростный вопрос острым шипом вонзился треллю в сердце.

— Понимаешь, Маппо, это моя работа, — продолжал полуджагат. — Мой… дар. Во всяком случае, так здесь написано. Скажу тебе больше: я не без причины отметил год постройки. И видишь, как диск повернулся… я вижу, он указывает на тот год… значит, я могу подсчитать…

У него дрогнул голос.

Маппо обхватил себя руками. Трелль сейчас не мог ни говорить, ни даже думать. Боль и страх наполняли его душу, пока и он не почувствовал себя ребенком, оказавшимся один на один с кошмаром.

— Скажи мне, Маппо, почему те, кто разрушил этот город, не уничтожили и мое Колесо? Конечно, оно пронизано магией, предохраняющей от природных стихий… Но ведь и семь тронов… и многие дары… они тоже имели магическую защиту. Оказывается, все можно сломать. Почему, Маппо?

Только бы он сейчас не обернулся! Только бы не видеть его лица, его глаз.

«Самый страшный детский кошмар, когда ребенок видит лицо отца или матери, с которого стерты все следы любви и заменены холодным намерением, слепым отрицанием или просто равнодушием… и тогда ребенок кричит от страха и слабости».

Не оборачивайся, Икарий! Мне страшно увидеть твое лицо.

— Наверное, я допустил ошибку, — все тем же спокойным, невинным тоном произнес Икарий.

Сзади слышались шаги Скрипача и Крокуса. Что-то заставило их ступать тихо и медленно.

— Я ошибся в измерениях. Что-то не так записал. Это же древний язык. Я плохо помнил его еще тогда, когда строил Колесо. Знания, что остаются во мне, кажутся верными, но, может, я вовсе уж не так совершенен, как мне думалось? Что, если моя уверенность — всего лишь самообман?

«Да, Икарий, ты несовершенен».

— Я подсчитал: последний раз я был здесь девяносто четыре тысячи лет назад. Понимаешь, Маппо? Девяносто четыре тысячи. Несомненно, в расчеты вкралась какая-то ошибка. Разве эти развалины могли бы выдержать столько времени? Они давно бы рассыпались в прах.

Маппо пожал плечами.

«А много ли мы в действительности знаем?»

— Возможно, сказывается сила магии…

«Возможно».

— Но кто же разрушил город?

«Ты, Икарий. Но даже тогда, когда гнев ослепил тебя, что-то в тебе признало творение собственных рук и не позволило его уничтожить».

— Кем бы они ни были, они обладали большей силой, нежели мы, — продолжал Икарий. — Сюда пришли тлан-имасы. Они пытались оттеснить врага… Да, был давнишний союз между жителями этого города и Молчаливым Владыкой. Они разрушили все, и теперь мы находим в песке только кости. Тысячи костей. Маппо, что за страшная сила уничтожила город? Ведь не джагаты. Даже во времена своего могущества они так не зверствовали. Да и качен-шемалей тогда уже давно не было. Я просто теряюсь в догадках, Маппо…

На плечо Маппо легла мозолистая рука. Скрипач сдавил ему плечо, потом убрал руку и подошел к Икарию.

— Ответ достаточно прост, — сказал сапер, вставая рядом с Икарием. — Город разрушила сила кого-то из Властителей. Только гнев бога или богини мог произвести такое разрушение. Должно быть, ты слышал немало легенд о древних империях, слишком высоко возносившихся в своей гордости. Прежде всего, кем были Семь божеств? Кем бы они ни были, их здесь почитали: и в этом городе, и в других городах Рараку. Смотри, с какой яростью уничтожались семь тронов. Сдается мне, то была личная месть. Но кто — это мы вряд ли узнаем. Разум смертного человека здесь бессилен. Я не могу представить никого из известных мне Властителей способным на такое чудовищное разрушение.

— Нет, воин, они могли пойти на такое, — возразил несколько приободрившийся Икарий. — В дальнейшем они научились действовать тайно и чужими руками. Их прежний способ расправы был слишком опасен во многих отношениях. Думаю, ты ответил на мой вопрос.

Сапер равнодушно пожал плечами.

Сердце Маппо забилось ровнее.

«Только не ломай больше голову, почему из всего города уцелело лишь твое Колесо». Роняя капли пота на песок, Маппо глубоко вздохнул. Он поглядел на Крокуса. Парень стоял с отсутствующим видом, словно не понимал, зачем они так долго толкутся возле этого Колеса. Тем не менее Маппо все понял.

«А ты взрослеешь на глазах, парень».

— Девяносто четыре тысячи лет… должно быть, я ошибся, — сказал Икарий.

Он отвернулся от своей постройки и слабо улыбнулся треллю. У Маппо все поплыло перед глазами. Он кивнул и отвернулся, сражаясь с нахлынувшим чувством печали и горечи.

— Кажется, нам пора возобновить поиски Апсалары и ее отца, — сказал Скрипач.

Икарий резко встряхнул головой, прогоняя оцепенение.

— Да. Мы совсем близко от них… и еще от многого.

Все эти столетия он помнил ночь своего расставания с племенем. Особый ритуал освободил тогда Маппо от всех его прежних обязательств. Он стоял на коленях в дымном шатре старейшей шаманки племени.

— Я должен знать больше, — шептал тогда Маппо, — Если безымянные поручают мне миссию, я должен знать о них. Поклоняются ли они какому-либо из богов?

— Когда-то поклонялись, но не сейчас, — ответила старуха. Она не смотрела ему в глаза. Намеренно или нет — этого Маппо тоже не знал.

— Бог их отверг, отринул от себя. Это случилось во времена первой империи, которая вовсе не была первой. Еще задолго до ее появления у тлан-имасов существовала своя первая империя… Они были левой рукой, другое сообщество — правой. Обоим сообществам предстояло объединиться, чтобы вести за собой. Но те, кому предстояло стать неназванными, ушли по тропе тайн…

Шаманка замолчала, рубанув рукой воздух. Такой жест Маппо видел впервые. То был… жест джагатов.

— Тайны иных миров сбили их с пути. Они встретили нового господина и поклонились ему. Это все, что могу сказать тебе.

— И кто же этот новый господин?

Старуха лишь покачала головой и отвернулась.

— А чьи силы сокрыты в их посохах? — допытывался Маппо.

Шаманка не ответила ему и на этот вопрос. Впоследствии Маппо нашел ответ (во всяком случае, он так считал). Увы, ответ не принес ему утешения.

Они покинули бывший остров с развалинами древнего города и двинулись по глинистой равнине дальше. Небесный свет постепенно слабел, готовясь перейти в короткие сумерки. Их лошадей мучила жажда, но даже Икарий и Маппо не могли найти хотя бы слабенький источник воды. Трелль не представлял, как Апсалара с отцом ухитряются путешествовать по этим засушливым местам да еще все время опережать их на день пути.

«И эта тропа, и наша цель никак не связаны с Шаик. Нас увели далеко в сторону от мест, где можно столкнуться с мятежниками. И место убийства Шаик, и оазис находятся совсем в другой стороне. Скрипач знает, куда мы идем. Но откуда он это узнал — сапер упорно не рассказывает. Тем не менее мы с Икарием догадываемся. Возможно, один только Крокус остается в неведении, однако я могу недооценивать этого парня. Внешне он остался прежним, зато сильно вырос внутри… Мы идем туда, куда ты так стремился попасть, Скрипач».

Равнина погружалась в сумерки, однако тающий дневной свет еще позволял разглядеть огромное количество следов. Следы смыкались. От одного их вида Маппо стало не по себе. Странствующие и диверы. Их были десятки. Они тоже шли вслед за Апсаларой и ее отцом.

Крокус вел лошадей и потому шагал позади всех. Равномерно цокали копыта усталых животных, как вдруг парень громко закричал. Трелль бросился к нему. Крокус валялся на земле, крепко сцепившись с невесть откуда взявшимся человеком. Сумеречные тени скрывали лицо незнакомца. Парню удалось припечатать противника к земле и крепко сжать ему запястья.

— Ах ты тварь! — рычал Крокус. — Я же знал, что ты ошиваешься где-то рядом. Я почуял тебя еще до острова. Ты все время следил за нами. Но и я следил за тобой. Я знал: рано или поздно ты мне попадешься.

Подбежавшие спутники Крокуса сразу узнали его противника. Искарал Паст! Верховный жрец оставил попытки вырваться.

— Еще какая-то тысяча шагов, и обман был бы полным, — бормотал он. — Вы видели следы моего потрясающего успеха? Я всех спрашиваю! Неужели вы все — такие непроходимые тупицы? Или ужасающе жестокие? Как видите, даже на обвинения этого юного дуралея я отвечаю смиренным молчанием!

— Можешь его отпустить, — сказал Крокусу Икарий. — Он не сбежит.

— Отпустить? Нет, уж лучше его вздернуть.

— Неплохая мысль, парень, — улыбнулся Скрипач. — Только давай сначала найдем дерево.

Крокус выпустил верховного жреца. Искарал встал, но спины не разогнул. Сейчас он был похож на крысу, решающую, в какую сторону улизнуть.

— Они увеличиваются. Растут в страшных количествах. Хватит ли во мне смелости пуститься вслед за ними? Посмею ли я испортить себе праздник? Ведь мне суждено увидеть завершение моих потрясающе мудрых усилий. Все замаскировано, все неопределенно, и они ничего не знают!

— Теперь ты пойдешь с нами, — сердито произнес Крокус, дотрагиваясь до кинжалов на своем поясе. — Что бы ни случилось, ты пойдешь с нами.

— Конечно, мой мальчик!

Искарал повернул к нему трясущуюся голову.

— Я и так спешил, чтобы догнать вас. — Старик втянул голову в плечи. — Ну вот, он уже готов мне поверить. По лицу вижу. Ах ты, слабоумный тупица! Кто сравнится по уму с Искаралом Пастом? Никто. Просто я должен переживать свою победу внутри. Тихо, незаметно. Ключ к пониманию скрыт в неведомой природе магических Путей. Можно ли разломать их на отдельные куски? Да, отвечаю вам, можно. В этом и скрыта тайна Рараку! Все, кто блуждал здесь, странствовали не в одном, а во множестве миров. И никто даже не догадывался об этом. Наши предшественники тоже этого не знали. Сердце Рараку — спящий великан. Это и есть истинное сердце священной пустыни, а не мутный оазис, заполненный стадом двуногих баранов!

Искрал Паст оглядел четверых путников.

— Что глаза вылупили? Мы должны уже быть в пути. Всего тысяча шагов, и вот оно, истинное желание твоего сердца. Оно там, в какой-то тысяче шагов.

Крокус схватил верховного жреца за воротник и толкнул его вперед.

— Идем!

— Ах, как приятно видеть это искреннее нетерпение юности, — пробормотал Искарал. — Какие ласковые, дружелюбные жесты. Я невольно умиляюсь.

Маппо посмотрел на Икария и увидел, что полуджагат тоже глядит на него. Их взгляды встретились.

«Магические Пути, разломанные на отдельные куски. Что же, Клобук вас всех накрой, случилось с этой землей?»

Этот вопрос он задал другу мысленно. Следом явилась другая мысль: «Легенда утверждает, что Икарий появился где-то здесь, что он вышел из Рараку. Магический путь, разорванный на куски… Рараку меняет всех, кто ступает на ее растрескавшуюся землю. Боги милосердные, мы и впрямь приближаемся к месту, породившему кошмары Икария!»

Путь продолжался. Небесная бронза сменилась непроницаемой чернотой. Звезд не было. Казалось, что черная пустота опускается все ниже, чтобы окутать и поглотить путников. Бормотания Искарала Паста стихли, исчезнув в этой черной пустоте. Маппо видел, что Скрипачу и Крокусу стало намного труднее идти, однако они упрямо шагали дальше, вытянув вперед руки.

Икарий, как всегда шедший впереди, вдруг остановился и повернулся. Маппо кивнул ему, дав понять, что и он заметил два силуэта, до которых было полсотни шагов. Это они — Апсалара и… слуга.

«Мы не знаем настоящего имени этого человека. Слуга да слуга. Даже у собаки есть кличка».

Икарий схватил вытянутую руку Крокуса.

— Мы нашли их, — тихо проговорил он.

От этих слов все остальные тоже остановились.

— Мне кажется, они ждут нас… возле порога.

— Порога? — воскликнул Скрипач. — Быстрый Бен ни о чем подобном не говорил. Что еще за порог?

— Узловатый и изломанный кусок магического Пути! — прошипел у него за спиной Искарал Паст. — Глядите же, как Путь Рук загнал всех внутрь! Эти глупцы все полезли туда, все до единого! Верховному жрецу Тени было велено создать ложную тропу. Глядите, как блестяще он справился с повелением! Крокус обернулся на звук его голоса.

— Но зачем отец Апсалары привел нас сюда? Чтобы толпа странствующих и диверов набросилась на нас и растерзала?

— Да, мальчишка, соображения у тебя — как у дохлого крота! — Искарал Паст вновь затанцевал на месте. — Если только слияние не убьет его первым! Ха-ха! И потом заберет ее, сапера и тебя, парень. Тебя! О том, что ждет внутри Пути, спроси Икария. Ждет подобно стиснутой в кулак руке, которая держит этот кусок иной реальности!

Апсалара с отцом пошли им навстречу.

Маппо не раз мысленно представлял себе эту минуту, однако увиденное не имело ничего общего с его мыслями. Крокус пока что не видел предмета своих поисков. Парень выхватил кинжалы, направив их туда, откуда раздавался голос Искарала Паста. Икарий стоял у него за спиной, готовый в любое мгновение разоружить Крокуса. Зрелище было почти потешным: Крокус ничего во тьме не видел, а Паст заставил свой голос звучать из десятка мест одновременно. Сам же он продолжал выплясывать.

Бормоча проклятия, Скрипач достал из мешка старый фонарь и принялся высекать огонь.

— Вы осмелитесь туда войти? — гнусавил Искарал Паст. — Отвечайте: вы осмелитесь? Говорите же!

Апсалара остановилась возле Маппо.

— Я знала, что вы доберетесь сюда… Крокус! Я здесь.

Крокус встрепенулся, торопливо пряча кинжалы в ножны.

Огниво Скрипача выбросило сноп ярких искр.

Крокус обнял Апсалару и застыл, крепко прижимая ее к себе.

«Ах, парень, если бы ты знал, что не только внешняя темнота скрывает от тебя ту, которую ты так отчаянно искал», — подумал Маппо.

Сейчас никто не владел разумом Апсалары, однако то, что некогда подавляло ее сознание, постепенно становилось ее собственным сознанием. Это встревожило Маппо, отравляя ему радость встречи.

Икарий подошел к треллю.

— Тремолор, — прошептал он.

— Да.

— Некоторые считают, что Азаты по природе своей благотворны. Они появляются, чтобы сдерживать неуправляемые магические силы. Там, где они встают, миру грозит большая опасность.

Трелль кивнул.

«Этот обломок магического Пути — будто заноза в теле Рараку. Но еще хуже блуждающий обломок, несущий с собой хаос и разрушение. Искарал Паст не солгал: Тремолор удерживает страшный обломок, не пуская его дальше… Каким же адом стала Рараку…»

— Я ощущаю: внутри Пути полно странствующих и диверов, — сказал Икарий. — Они из кожи вон лезут, пытаясь найти дом Азата.

— Считая его воротами.

Зажженный Скрипачом фонарь светил всего на несколько шагов. По земле разливалось подрагивающее желтоватое пятно. Сапер подошел к Маппо.

— Ворота здесь действительно есть, но не те, что ищут переместители душ. Им туда все равно не попасть — их поглотят корни Азата.

— Быть может, и нас тоже, — раздался незнакомый голос. Они впервые услышали голос отца Апсалары.

— Я буду вам очень благодарен, если вы все вместе отговорите мою дочь. Объясните ей, что попытки проникнуть внутрь Азата крайне опасны. Это касается не только Апсалары, но и всех вас.

— Странное дело, — удивился Скрипач. — Да, мы искали Тремолор, но привел к нему нас ты. И вдруг теперь ты начинаешь нас отговаривать. Значит, ты отправился сюда, выполняя приказ Искарала Паста?

— Как твое настоящее имя? — спросил его Маппо.

— Реллок, — ответил отец Апсалары.

Взглянув на Скрипача, он медленно покачал головой.

— Я не могу судить о замыслах Искарала Паста. Я лишь выполнял то, что он мне велел. Это было моим последним заданием, чтобы выплатить долг. Я всегда плачу долги, даже богам.

— Понимаю. Они вернули тебе утраченную руку, — сказал сапер.

— Не только это. Они спасли жизнь мне и дочери, когда в наши места явились гончие Тени. Сам знаешь, все остальные там погибли.

— Только это были их гончие, Реллок, — хмуро заметил Скрипач.

— Даже если и так. Поймите, это ложная тропа. Переместители душ уже заблудились. Она уведет их…

— Подальше от настоящих ворот, — согласился Икарий. — А настоящие находятся под храмом Паста.

— Нам с дочкой нужно было свернуть с ложной тропы, — продолжал Реллок. — Мы расставили приманки, а сами спрятались в тени. Переместители душ бросились по ложной тропе и оказались в ловушке. Если мне суждено умереть в родной деревне, меня не пугает долгий путь к Итко Кану.

— Надо же, Реллок мечтает вернуться к рыбачьим сетям, — скрипуче захохотал Искарал Паст. — Но твоя деревня сильно изменилась. Вспомни, сколько лет прошло. Как же ты глуп, Реллок! Боги водили твоими руками, когда ты заманивал странствующих и диверов в ловушку, а ты хочешь снова вытаскивать сети! Лицо, обожженное солнцем, ноги по колено в воде. Да ты — образцовый подданный империи! Ласэна непременно должна была бы обратить на тебя внимание!

Скрипач сходил за арбалетом, взвел пружину и поставил на стопор.

— Вы решайте сами, а я пойду внутрь.

Он оглянулся на лошадей.

— Лошадь придется оставить.

Подойдя к своему жеребцу, Скрипач начал снимать упряжь.

Он вздохнул, потрепав верного спутника по бокам.

— Я гордился тобой, друг. Ты ни разу меня не подвел. Но со мной тебе идти нельзя. Останешься здесь и поведешь остальных к лагерю Шаик.

Вскоре были расседланы все лошади.

— Я тоже пойду внутрь, — сказал Икарий.

Маппо закрыл глаза, моля богов, чтобы утихла буря в его душе.

«Боги, я трус. Законченный трус».

— А ты, друг? — спросил его Икарий.

Трелль кивнул.

— Зачем вам лагерь Шаик? Вы все пойдете внутрь, — бубнил Искарал Паст, продолжая свой безумный танец. — Мы будете искать ответы, а потом новые ответы и так без конца. Но в мыслях своих я насмехаюсь над вами и предупреждаю вас. Только вы не слышите моих слов. Берегитесь трюков и ловушек! По сравнению с Азатом мои бессмертные повелители — просто малые дети!

ГЛАВА 16

Говорят, Тремолор — Песчаный трон — находится в самом сердце Рараку. Один из Домов Азата, он стоит на основании из корней. Призрачны тропы, ведущие к нему, но на любой тропе призрак укажет, где дверь Тремолора.

Узоры Азата. Безымянные

Куда ни глянь, пространство леса заполняли бабочки. Они сливались в единую бледно-желтую завесу, и сквозь нее едва проглядывали темно-зеленые ветви кедров. По берегам реки Ватар тянулись высокие густые заросли папоротника-орляка. Только в одном месте — там, где шла дорога, — они расступались.

Дюкр отъехал от колонны всадников, с которой двигался все это время, и остановился на невысоком холме. «Собачья упряжка» Кольтена растянулась более чем на лигу. Каждое звено этой живой цепи держалось из последних сил. Ветер подхватывал густые клубы пыли и нес на север.

Холм был опоясан кругами из массивных остроугольных валунов. Центром каменных окружностей являлась вершина. Дюкр стал припоминать: ведь где-то он уже видел такие холмы. Вот только где? Он так и не вспомнил.

Воздух был жарким и каким-то… тревожным. Может, ощущение было вызвано самим холмом, а может — грядущим сражением. Доискиваться причин Дюкру не хотелось.

К нему, стоя в стременах, скакал всадник. Историк поморщился: опять капрал глупит! Уверяет всех, будто совсем выздоровел. Мальчишка! Доскачется, что останется хромым на всю жизнь.

— Наконец-то я вас нашел, — выпалил Лист.

— Капрал, сколько раз тебе повторять, что ты ведешь себя как последний идиот?

— Я согласен, господин историк. Но с западного арьергардного фланга передали срочную новость: там заметили передовые части армии Корболо Дэма.

— С западного? Кольтен оказался прав: этот перебежчик вознамерился пересечь реку раньше нас.

Лист кивнул, вытирая вспотевший лоб.

— Наши насчитали около тридцати кавалерийских полков.

— Если нам придется продираться сквозь них к броду, это конец.

— Вы правы. А основные силы армии Корболо укусят нас за хвост. Потому-то Кольтен и собирается послать вперед клан Глупого пса. Он просит, чтобы вы ехали с ними. Путь будет нелегким, но ваша кобыла выдержит. Наши лошади слабее.

«Боги милосердные, да я все колени отбил о ее костлявые бока. Что же тогда говорить про остальных лошадей?»

— Но до реки еще шесть лиг пути, — сказал Дюкр.

— Почти семь.

«В иное время и при иных обстоятельствах это было бы приятной прогулкой. Но только не на отощавшей лошади».

— Мы едва успеем туда добраться и подняться на гору, как отряды Корболо атакуют нас.

— Но противник устал не меньше нашего, — неуверенно возразил капрал.

«По голосу чувствую: ты и сам не веришь своим словам, капрал. Ты прекрасно знаешь, что им не пришлось выдерживать сражение за сражением. К тому же численностью они втрое превосходят нас».

— Мы запомним эту «прогулочку», — проворчал Дюкр.

Лист рассеянно кивнул; он разглядывал лес.

— Никогда не видел столько бабочек. Живая завеса, — сказал он, повторяя слова Дюкра.

— Они, как и птицы, тоже перелетают с места на место.

— Говорят, река совсем обмелела.

— Что ж, хоть одна приятная новость.

— Но место переправы не слишком-то широкое. В остальных очень крутые берега.

— Капрал ты так и продолжаешь ездить, дергаясь то в одну, то в другую сторону?

— Не беспокойтесь, господин историк. Я чередую тяжесть тела.

— Помнишь, ты рассказывал мне о своих видениях? Там что-нибудь было насчет реки?

Лицо капрала окаменело.

— Река — это граница, господин историк. За нею остается прошлое.

— А что скажешь про эти каменные кольца?

Лист обвел глазами холм.

— Клобук меня накрой! — пробормотал он, стараясь не смотреть на историка.

Дюкр кое-как изобразил улыбку и натянул поводья.

— По-моему, клан Глупого пса готовится выехать, — сказал он. — Опаздывающих они не любят.

На подъезде к ожидавшим его виканским всадникам Дюкр услышал пронзительное собачье тявканье. Между сторожевыми псами носилась кудлатая собачонка, из-за которой историк тогда обрушил на себя гнев Пуллика Алара.

«Значит, они тебя не съели».

Похоже, собачонка ничуть не тосковала по прежнему житью, а утрату прежнего лоска считала малой платой за обретенную свободу.

— А я-то думал, от этой «слюнявки» давно только косточки остались, — сказал Дюкр.

— Лучше бы остались, — поморщился Лист. — У меня уже в голове звенит от ее лая. Взгляните, с каким напыщенным видом она держится. Наверное, от прежнего хозяина научилась. Ведет себя так, словно она — вожак стаи.

— А вдруг? Знаешь, капрал, она умеет преподнести себя, да еще с уверенным видом. И смотри, ни у кого из этих псов даже лапа не поднимется, чтобы утихомирить ее. Они привыкли подчиняться.

Завидев Дюкра и капрала, Кольтен развернул свою лошадь.

— Историк, ты хоть раз видел командира саперов? Я начинаю думать, что его попросту не существует, а саперы командуют собой сами.

— Я его не видел, однако уверен, что он до сих пор жив.

— А мне сдается, что у саперов вообще не было командира и они еще с Хиссара дурачат мне голову.

— Сомневаюсь, господин Кольтен. Чтобы месяцами изощренно обманывать вас… И ради чего?

— Думаешь, они не способны на обман?

— На такой — нет.

Кольтен ждал, но Дюкру было больше нечего сказать, и командующий переменил тему.

— Ты едешь вместе с кланом Глупого пса?

— Да. И настоятельно прошу, чтобы капрал Лист ехал с основной частью войск.

— Господин Дюкр… — взмолился капрал.

— Никаких возражений, парень! — отрезал ему Дюкр. — Он еще не выздоровел после ранения, господин Кольтен.

Кольтен кивнул.

Неожиданно между виканским полководцем и историком вклинился на своей лошади Балт. Брошенное им копье полетело в траву. Собачонка испуганно завизжала и бросилась прочь, подпрыгивая, будто ком глины.

— Клобук ее накрой! — зарычал Балт. — Опять промазал!

— Тогда понятно, почему у нее глотка не закрывается, — усмехнулся Кольтен. — Ты же каждый день грозишься ее убить.

— Неужели вам не справиться с плюгавой собачонкой? — удивился Дюкр.

— Попридержи язык, старик! — огрызнулся свирепый виканец.

— Пора ехать, — сказал им Кольтен.

Дюкр повернулся к нему и увидел подъехавшую Нетру. Юная колдунья была бледной. Чувствовалось, она глубоко погружена в себя. Темные глаза все еще наполняла боль, однако в седле Нетра держалась прямо. Дюкр ужаснулся, увидев почерневшие кисти худеньких рук. Даже кожа под ногтями почернела, будто ее опустили в смолу.

Зрелище было тягостным, и историк отвел взгляд.

У кромки леса их встретил вихрь кружащихся бабочек. Лошади испуганно заржали и встали на дыбы. Передняя цепь всадников остановилась, и кое-где в нее врезались ехавшие сзади. Зрелище, которое совсем недавно завораживало своей красотой, стало сущим проклятием, покалечившим лошадей и людей. Лошади отказывались двигаться дальше. Они били копытами, трясли гривами, кусали насекомых, облепивших им глаза. И тогда вперед бросились два десятка виканских псов. Они бежали, оставляя за собой бледно-желтый след. Испуганные насекомые разлетелись по обе стороны дороги, освободив проезд.

Дюкр отплевывался. Крылышки бабочек, попавших ему в рот, на вкус напоминали мел. Промелькнувшая мимо собака заставила его забыть про живую стену и недоверчиво замотать головой. Историку показалось, будто пес по кличке Косой бежал, неся в зубах… кудлатую собачонку.

Порядок был восстановлен. Всадники пустили лошадей легким галопом. Ритм движения освобождал голову от мыслей. Дюкр не впервые ездил вместе с виканцами. Сейчас чего-то недоставало. Ах да! Всадники ехали молча: ни задиристых шуток, ни походных песен. Только цокот копыт и шелест тысяч крылышек. Бабочки вились у них над головами, сопровождая отряды к реке.

Поездка утратила черты реальности; она утратила протяженность во времени. Дюкру казалось, что отряд плывет по реке тишины, являясь единственным источником звуков в мире безмолвия. Заросли орляка и почерневшие стволы мертвых деревьев сменились молодыми кедрами, весьма редкими, чтобы назвать их лесом. О старых высоких кедрах напоминали лишь пни. А бабочки продолжали свой безумный танец, теперь уже на фоне темно-зеленых кедровых ветвей. Вскоре от этого зрелища у Дюкра заболела голова.

Виканцы подстроились под бег своих собак. Псы были неутомимы и выносливы. Лошади и всадники уступали им в том и в другом. Полностью останавливаться не решались, но каждый час переводили лошадей на медленный шаг, давая измученным животным хотя бы такой отдых. Запасы воды в бурдюках, запечатанных воском, заканчивались. Воду пили по глотку. Собак эти паузы раздражали, и они нетерпеливо бегали вокруг всадников.

Главная задача оставалась прежней: добраться до берега Ватара первыми. Кавалерия Корболо Дэма, скорее всего, поедет через молодой лес. Вот там-то назойливые бабочки могут оказаться неожиданными союзницами виканцев. Продраться сквозь бледно-желтую стену будет не так-то просто.

Где-то на пятой лиге к привычным звукам добавилось какое-то непонятное шуршание. Оно доносилось с запада. Поначалу Дюкр не обратил на него внимания, однако потом его поразила неправильность ритма. Звук усиливался, потом вдруг обрывался. Пришпорив лошадь, историк подъехал к Нетре.

Юная колдунья понимающе кивнула.

— С ними едет маг. Он расчищает дорогу, — сказала она.

— Значит, магические Пути снова стали доступны?

— Да, уже целых три дня.

— Но чем этот маг уничтожает бабочек? Огнем? Ветром?

— Нет, он просто открывает свой Путь. Бабочки залетают туда и исчезают. Заметь: каждый раз ему нужно все больше времени для восстановления сил. Это слышно по звуку. Маг начал уставать.

— Хоть это успокаивает, — пробормотал историк. — Мы успеем переправиться до подхода Дэма?

— Я очень надеюсь.

Кедровый лесок расступился, и они вновь выехали на равнинное пространство. С запада на восток тянулась гряда каменистых холмов, проступающих сквозь полчища бабочек. Дорога пошла под уклон. Вдалеке бледно-желтый ковер уже не трепетал в воздухе, а плыл по течению.

«Река Ватар. Бабочки избрали ее для своей похоронной процессии. А ведь часть их доплывет до самого моря», — подумал Дюкр.

Место переправы было обозначено двойной линией деревянных столбов. На каждом виднелась привязанная тряпка, отчего столбы казались линялыми знаменами неведомой утонувшей армии. Рядом с переправой покачивался на волнах большой корабль.

Увидев судно, Нетра шумно втянула воздух. Дюкр ощутил дрожь во всем теле.

Корабль сильно пострадал от пожара. Он был весь черный, и на его обгоревшую поверхность не садилась ни одна бабочка. Из весельных щелей хаотично торчали весла; многие были поломаны, а возле погруженных в воду накапливались желтые груды мертвых насекомых.

Клан Глупого пса вплотную приблизился к восточному берегу Ватара. Но их опередили! Нет, не передовые части армии Корболо Дэма, и даже не его дозорный отряд. Под навесом из куска парусины, укрепленным на кольях, сидели трое. Рядом чадил костер.

Виканские собаки не бросились на них, а окружили, стараясь держаться на почтительном расстоянии. Более того, они начали виновато поскуливать.

Историк и Нетра подъехали ближе. Один из незнакомцев встал и шагнул им навстречу. Его лицо и руки имели странный бронзовый оттенок.

Лохматая собачонка с неистовым лаем бросилась к нему и вдруг затихла. Крысиный хвостик дружелюбно завилял. Человек нагнулся, взял псину на руки и стал чесать ее шелудивые уши. Кивнув на притихших виканских собак, он спросил по-малазански:

— И кто же хозяин этой трусливой своры?

— Я, — ответила Нетра.

— Похоже, — пробормотал незнакомец.

Дюкр прищурился. Троица под навесом показалась ему странно знакомой.

— Как понимать твои слова? — спросил он.

— В самом прямом смысле. Я по горло сыт общением с девчонками, любящими покомандовать. Забыл представиться: капрал Геслер. А это — «Силанда», наш корабль.

— Сегодня немногие решились бы дать кораблю такое имя, — сказал историк.

— Мы его не выбирали. На корабль попали… долго рассказывать. Теперь хотим уплыть подальше отсюда.

Он кивнул в сторону застывших виканских всадников.

— А это, надо понимать, — все, что осталось от виканцев, которые когда-то приплыли в Хиссар?

— Почему вы нас ждали здесь? — не отвечая на его вопрос, спросила Нетра. — Кто вам сообщил, что мы появимся на переправе?

— Успокойся, девочка. Никто. Мы уже были на траверзе Убарида. Собирались зайти в гавань, но по обилию кораблей мятежников поняли, что город в их руках. Тогда мы затаились здесь, чтобы ночью выйти в открытое море. Поплывем в Арен.

— Клобук вас накрой! — воскликнул Дюкр. — Да вы же — те самые моряки из таверны в рыбачьей деревне! Мы встретились в ночь мятежа.

Геслер присмотрелся к нему.

— Похоже, и я тебя узнал. Ты тогда был вместе с Кульпом. Верно?

— Это он, — подтвердил Буян, вставая с толстого мотка каната, на котором сидел. — Клянусь копытом Фенира — вот уж не думал снова тебя увидеть.

— Наверное, вам есть что рассказать.

— Это уж точно, — согласился Буян.

Нетра внимательно разглядывала обгоревшую «Силанду».

— Капрал Геслер, а где твой экипаж?

— Перед тобой, юная командирша. Все трое.

— Но на таком корабле должно быть больше матросов. Где остальные?

— Мертвы.

Если бы не жуткая усталость, историк наверняка бы подметил, что капрал как-то уж больно равнодушно говорит о погибших товарищах.

Восемьсот всадников из клана Глупого пса построили три загона для лошадей. Их разместили в центре, после чего по периметру лагеря соорудили оборонительные заграждения. Дозорные, отправившиеся на запад, вернулись почти сразу же и сообщили о прибытии передовых частей армии Корболо Дэма. Выставив усиленный караул, виканцы продолжили укреплять свой лагерь.

Дюкр и Нетра остались возле навеса. У всех троих моряков кожа имела странный бронзовый оттенок. У всех троих не было бород, а волосы на голове только-только начали отрастать, как после стрижки наголо.

В голове историка теснился целый рой вопросов, однако он молчал и внимательно разглядывал «Силанду».

— Капрал, а ведь на мачтах висят жалкие обрывки парусов. Такой корабль — не баркас. Как вы поплывете в открытое море? Двое сядут на весла, а ты встанешь на руль?

Геслер повернулся к Буяну.

— Готовь оружие. Мне эти назойливые виканцы уже поперек горла. Ты, Честняга, давай к ялику. Чувствую, нужно уносить отсюда ноги, и побыстрее.

Отдав распоряжения, он сказал Дюкру:

— «Силанда» может идти и без парусов, а как — у меня нет времени тебе объяснять. Этот виканский сброд готовится к сражению. По лицам вижу: они не надеются выйти из битвы живыми. Человек сто взять на борт я могу. Только сразу предупреждаю: на борту есть… некоторые странности. Это чтоб потом никто не поднимал шум и не жаловался.

— Если желаешь знать, капрал, «виканский сброд» — часть Седьмой армии. А вы трое — военные моряки.

— Когда-то были. И служили, если помнишь, в береговой охране. Мы никогда не подчинялись Седьмой армии. Мне все равно, кто ты. Пусть даже родной брат Кульпа. Но если ты будешь пытаться командовать мною, сначала расскажи, где ты потерял или бросил форму офицера Седьмой армии. Может, мне понравится твоя сказка, и я даже начну называть тебя «господином Дюкром». А может, и нет, и тогда я просто расквашу тебе нос.

Дюкр заморгал.

«Как же, теперь вспоминаю: наша встреча в таверне тоже началась с грубостей и угроз».

— Послушай, капрал, — нарочито ровным и размеренным тоном продолжал он. — В глазах нашего главнокомандующего Кольтена вы остаетесь военными моряками. Ему будет интересно выслушать ваш рассказ. И мне тоже, поскольку я — имперский историограф. Командование береговой охраны находилось в Сиалке; следовательно, капитан Лулль является вашим командиром. Не сомневаюсь, он тоже захочет послушать про ваши странствия. И наконец, сюда направляются еще два клана виканцев вместе с остатками Седьмой армии и малазанскими беженцами, которых почти сорок пять тысяч. Так что, откуда бы вы сюда ни приплыли, вы снова попали в ряды имперской армии.

Буян подошел почти вплотную к Дюкру.

— Знаешь, историк, Кульп нам много о тебе рассказывал. Вот только не помню, было ли там хоть что-то хорошее.

Он подхватил с земли арбалет, сжав оружие своей сильной безволосой рукой.

— Скажу тебе больше: он мечтал встретиться с тобой. Это ведь по твоей вине нас затянуло в такие дебри, что даже Клобуку не снились. Жаль только, здесь нет того гнусного ядовитого старикашки, ради которого было затеяно идиотское плавание к отатаральскому берегу. Знаешь, как говорил Кульп? «Я бы связал эту жабу покрепче и затолкал Дюкру в глотку».

— И он не шутил, — добавил Геслер. — Видел бы ты его лицо!

Дюкр равнодушно пожал плечами, будто речь шла о каком-то пустяшном событии.

— Мне нужно знать, что случилось с Кульпом.

— Мы бы тоже не отказались, потому что мага, как понимаешь, с нами нет.

К Нетре подошли двое клановых командиров. Слушая их слова, юная колдунья хмурилась.

— Что случилось, Нетра? — спросил Дюкр, сразу забыв о спесивых моряках.

Кивком головы она отпустила командиров, потом сказала:

— Вражеская конница встала лагерем совсем близко от нас — в трехстах шагах вверх по реке. Они не готовятся к нападению, а рубят деревья.

— Деревья? Но ведь оба берега достаточно крутые.

Нетра молча кивнула.

«Либо деревья понадобились им для укреплений, либо… сам не знаю. Делать здесь наплавной мост — просто бессмыслица».

— Можем сплавать туда на ялике и разнюхать, что к чему, — предложил Геслер.

Нетра пристально посмотрела на капрала.

— Что с вашим кораблем? — торопливо спросила она.

— Поджарились немного, но посудина еще годна для плавания.

Юная колдунья не ответила и снова впилась глазами в Геслера. Капрал поморщился, расстегнул свою обгоревшую куртку и извлек костяной свисток, висевший у него на шее.

— Команда мертва, но грести они могут.

— Хотя и обезглавленные, — подмигнул историку Буян и улыбнулся. — Я всегда говорил, что хорошему матросу голова не нужна.

— Большинство гребцов — тистеандии, — добавил Геслер. — Есть и люди, но их можно по пальцам пересчитать. А те, что в капитанской каюте… Буян, как Геборий их называл?

— Тистедурии.

Геслер кивнул.

— Так вот, мы вместе с Кульпом исполнили твое пожелание и вытащили Гебория с острова. Вместе с ним были еще двое. Скверно, что всех их мы потеряли во время бури.

— Их что, смыло за борт? — спросил Дюкр, в голове которого вновь закружились вопросы. — Они мертвы?

— Мы сами ничего не знаем, — сказал Буян. — Даже не можем сказать, удалось ли им спрыгнуть за борт. На корабле вспыхнул пожар. Считай нас свихнутыми, но мы не уверены, что в то время корабль плыл по воде.

Историка бесила эта вечная солдатская привычка недоговаривать одно и привирать в другом. Ему хотелось просто задушить этих ухмыляющихся матросов. И в то же время ему хотелось зажать покрепче уши и повалиться на землю. Вернее, на ковер из тел мертвых бабочек.

— Историк, ты поедешь вместе с ними, — сказала ему Нетра. — Только ни в коем случае не приближайтесь к берегу. Вражеский маг устал, так что о нем можете не волноваться. Я должна понять, что же они задумали.

«Я тоже очень хочу это понять».

Геслер осторожно тронул Дюкра за плечо.

— Пошли. По дороге Буян расскажет, что с нами приключилось. Ты не думай, мы ничего не собираемся скрывать. Просто нам самим мозгов не хватило понять, во что же мы вляпались. А когда мы расскажем тебе свою историю, ты расскажешь нам, как Кольтену и всем остальным до сих пор удается держаться на плаву. Наверное, твоя история будет поинтереснее нашей.

— Видишь, сколько бабочек?

Вода казалась почти стоячей.

— Их там в глубину — на целый локоть будет. Хорошо, что они плывут медленнее, чем течение внизу. Иначе бы нам тяжко пришлось. А так еще и шум весел глушат.

— Здесь хоть вода. Мы, бывало, плыли…

Геслер не договорил.

— Догадываюсь, — сказал Дюкр.

Они плыли уже больше часа. Буян и Честняга без передышки работали веслами, однако ялик сумел одолеть лишь половину расстояния. Даже густой ковер из мертвых бабочек не мог полностью остановить сильного течения реки Ватар. После места переправы северный берег очень скоро превратился в крутой утес, поросший ползучими растениями. Лодка приближалась к излучине.

Пока плыли, Буян, как умел, рассказал историю их странствий. Говорить он был не горазд. Косноязычие и полное отсутствие воображения делали его рассказ более правдивым и убедительным.Теперь Дюкр пытался понять смысл услышанного и связать воедино разрозненные нити. Он понял, что корабль занесло в магический Путь, где вспыхнул пожар, сделавший кожу моряков бронзовой. Историк поражался силе Буяна и Честняги: матросы гребли за четверых. Дюкру хотелось самому оказаться на борту «Силанды». И в то же время эта мысль пугала его. Он не обладал восприимчивостью Нетры, но все равно чувствовал, что над кораблем висит невидимый покров ужаса.

— Взгляни-ка туда, — прервал размышления Дюкра Геслер. Лодка почти достигла излучины. Отколовшийся и упавший в воду кусок скалы сузил русло, заставив воду с шумом прорываться сквозь тесный канал. Вместе с потоком неслись большие клочья пены. На высоте десяти локтей через реку были перекинуты веревки. По ним, используя особые люльки, переправлялись убарийские лучники.

— Легкие цели, — заметил сидевший на руле Геслер. — Буян у нас стрелок отменный. Честняга, сумеешь удержать лодку на месте?

— Попробую, — коротко ответил молодой матрос.

— Постойте, — вмешался Дюкр. — Я не сомневаюсь, что Буян ловко сшибет их. Но это осиное гнездо сейчас лучше не ворошить. У мятежников солдат намного больше, чем у нас. И потом, видите, сколько их уже переправилось на другой берег? Там сейчас не меньше сотни человек.

Историк замолчал, пытаясь предугадать действия противника. На утесе северного берега повсюду мелькали фигуры солдат Корболо Дэма, рубящих кедры.

— Не верю, чтобы они задумали строить мост, — пробормотал Геслер. — Смотрите! Кто-то сверху следит за нами.

Дюкр тоже заметил вражеского наблюдателя.

— Наверное, это их маг. Если мы не покажем зубы, он тоже не станет кусаться.

— Сшибить бы его сейчас, и дело с концом, — предложил Геслер.

Дюкр покачал головой.

— Большего мы уже не увидим. Поплыли назад, капрал.

Основные силы армии Корболо Дэма заняли позиции по обе стороны переправы. Солдаты свалили почти все деревья. Стволы они очищали от ветвей и уносили в лагерь. Два лагеря разделяла узкая полоса ничейной земли шириной не более семидесяти шагов.

Когда Дюкр с матросами вернулся в свой лагерь, Нетра сидела под навесом. Глаза юной колдуньи были закрыты. Историк ждал, не решаясь ее тревожить. Возможно, у нее сейчас происходил важный разговор с Сормо. Через несколько минут Нетра вздохнула и, не открывая глаз, спросила:

— Расскажи, что видел.

— Мы доплыли до излучины. Противник перебросил через реку веревки и переправляет на тот берег своих лучников. Что происходит, Нетра? Почему Корболо Дэм не атаковал? Он бы мог раздавить нас здесь и даже не вспотеть.

— Кольтен находится в двух часах пути отсюда. Наверное, вражеский командир ждет.

— Тогда ему бы стоило усвоить урок самонадеянности, сгубившей армию Камиста Рело.

— Тут нечему удивляться. Кольтен — новый наместник. Дэм — бывший. Возможно, он смотрит на эту битву и как на свой личный поединок.

— Что ж, Ласэна была права, когда сместила Дэма.

— И вместо него выбрала Кольтена. Корболо тогда ясно показали, что выше ему никогда не подняться. Наверное, отступник решил убедить нас в обратном. Когда мы сражались против Камиста Рело, тот уповал на грубую силу. Здесь нас ожидает битва ума и хитрости.

— Кольтен рискует угодить прямо в пасть дракону. Причем все достаточно открыто, никаких отвлекающих уловок.

— Но Кольтен не станет останавливаться, — сказала Нетра.

— В таком случае мы наблюдаем обоюдную самонадеянность!

Нетра открыла глаза.

— Где капрал?

— Где-то рядом.

— «Силанда» должна взять на борт столько раненых солдат, сколько поместится. Таких раненых, кто через некоторое время поправится и встанет в строй. Корабль пойдет в Арен. Кольтен спрашивал: желаешь ли ты их сопровождать, историк?

«Я ошибся: виканцем движет не самонадеянность, а фатальное принятие своей участи».

Услышав такой вопрос, нужно было бы внимательно его обдумать, все взвесить, тем более что Кольтен вряд ли ждал мгновенного ответа. Но еще раньше, чем все эти мысли прокрутились в мозгу Дюкра, его губы уже ответили:

— Нет.

Нетра кивнула.

— Он знал, что ты откажешься сразу же, как узнаешь. Только откуда Кольтену это известно?

Дюкр удивился: его же спрашивала не просто девочка, а колдунья.

— Нетра! Что тебя удивляет, если Кольтен — виканец?

— Думаешь, все виканцы обладают проницательностью магов? Ошибаешься, историк. Кланы выполняют приказы Кольтена и молчат. Ты скажешь, они молчат, поскольку хорошо понимают его замыслы. Нет. Наше молчание вызвано… трепетом перед Кольтеном, что ли. И отчасти страхом.

Дюкру было нечего ей ответить. Он поднял голову к небу, где по-прежнему царил бледно-желтый цвет.

«Бабочки перемещаются. Они живут не разумом, а природными побуждениями. Они бездумно бросаются в поток, грозящий им смертью. Бабочки танцуют перед Клобуком, и каждый их шаг предопределен и выверен. Каждый шаг…»

Кольтен подошел, когда стемнело. Воины из клана Вороны образовали живой коридор, по которому двигались передовые части. Вслед за ними катились повозки с ранеными, отобранными для плавания в Арен.

Достаточно было мельком взглянуть на виканского полководца, чтобы понять его предельную усталость. На лбу и щеках Кольтена прибавилось морщин. Спешившись, он сразу же направился туда, где его ждали Дюкр, Нетра и Геслер. Следом за Кольтеном подошли Балт, Лулль, Сульмар, а также Лист. Позади всех шагали Сормо и Нил.

Лулль остановился перед Геслером. Капрал взглянул на изуродованное лицо капитана и помрачнел.

— Я помню вас более красивым, господин капитан.

— Я тоже кое-что помню, Геслер. Когда-то ты был капитаном, затем спустился до сержанта, а теперь капрал. Как говорят, карьера задом наперед.

— Верно, господин капитан. Сапогами в небо, мордой в навоз.

— Смотрю, из твоего взвода уцелело только двое?

— Официально только один. Этот парень — новобранец. Его толком и зачислить не успели. Считайте, только мы с Буяном и остались.

— Буян? Уж не тот ли Буян, что служил адъютантом у наместника Картерона?

— Давно это было.

— Боги милосердные! — Лулль повернулся к Кольтену. — Да это же люди из старой гвардии императора… Вон куда их загнали! В береговую охрану.

— Кстати, тихое было местечко, пока мятеж не начался, — сказал Геслер.

Лулль развязал тесемки шлема, снял его с головы и провел рукой по жидким, мокрым от пота волосам.

— Позови сюда этого парня, — велел он Геслеру.

Капрал махнул рукой, подзывая Честнягу.

— Теперь ты официально зачислен в военно-морские силы, — сказал ему Лулль.

Честняга отсалютовал, придавив большим пальцем согнутый мизинец.

Балт усмехнулся. Лулль нахмурился.

— Где ты научился этому жесту, парень? Впрочем, ладно, не буду допытываться… А что касается тебя, Геслер, и Буяна…

— Если вы вздумаете нас повысить в звании, я влеплю вам хорошую оплеуху в то, что осталось от вашего лица. А Буян просто собьет вас с ног.

Произнеся эти более чем странные слова, Геслер тут же улыбнулся.

Балт протиснулся к Геслеру и встал почти впритык. Казалось, они сейчас упрутся друг в друга носами.

— Может, и мне влепишь оплеуху, капрал? — спросил Балт.

Геслер продолжал улыбаться.

— Непременно. И уж если быть совсем откровенным, достанется и Кольтену. После этого можно смело отправляться к Клобуку.

Все замолчали. Так шутить с Кольтеном не отваживался никто.

И вдруг Кольтен… громко расхохотался. Дюкр и все остальные молча смотрели на него. Кольтен, который и улыбался-то не чаще раза в месяц, смеялся.

Бормоча себе под нос, Балт отошел от Геслера. Встретив вопросительный взгляд историка, он просто покачал головой.

На смех Кольтена отозвались виканские псы. Будто призраки, они появились из темноты и окружили людей.

Все еще вздрагивая от смеха, виканский полководец повернулся к Геслеру.

— А что бы на это сказал сам Картерон Краст?

— Он бы въехал мне в…

Геслер не договорил. Кольтен ударил его кулаком в нос. Голова капрала запрокинулась назад, он потерял равновесие и повалился на землю. Звук был такой, будто упала каменная глыба. Кольтен тряс ушибленной рукой. Подошедший Сормо осмотрел его запястье.

— Боги милосердные, да у тебя же кость раздроблена. Все повернулись к капралу. Геслер сидел на земле. Из разбитого носа хлестала кровь.

Нил с Нетрой, странно поглядывая на капрала, почему-то отошли подальше. Дюкр схватил юную колдунью за плечо.

— Что-нибудь случилось?

— Его кровь, — шепотом ответил Нил. — Этот человек почти совершил восхождение!

Геслер этих слов не слышал. Он глядел на Кольтена.

— Пожалуй, я соглашусь на повышение в чине, — сказал он виканцу, не разжимая губ.

«… почти совершил восхождение. Однако Кольтен…» Мысль Дюкра оборвалась. Он заметил, с каким благоговейным трепетом Нил и Нетра взирали на Кольтена.

«Кольтен разбил Геслеру лицо. Геслер… Восхождение — это значит стать одним из Властителей. Но куда восходит капрал?»

Историку вспомнилось их недавнее плавание. Чтобы грести так неутомимо, Буяну и Честняге не хватило бы обычных человеческих сил… Следом он вспомнил косноязычный рассказ об огненном Пути.

«Боги милосердные! Значит, они трое… И Кольтен тоже!» Все были ошеломлены случившимся и не сразу услышали цокот копыт. Первым спохватился Лист.

— Господин Балт, сюда кто-то едет.

Кольтен и Сормо не пошевельнулись. Остальные повернули головы. В сопровождении десятка воинов из клана Вороны сюда ехал убарийский офицер в серебристых чешуйчатых доспехах. Его смуглое лицо обрамляла борода. Завитки усов были выкрашены в черный цвет. Руки убарийца были прижаты к бокам ладонями наружу. Этим он показывал, что явился сюда без оружия и намерен говорить, а не сражаться.

— Корболо Дэм, смиренный служитель Шаик и командующий Южной армией воинства Дриджны шлет привет командующему Кольтену и офицерам Седьмой армии.

Балт шагнул вперед, но посланцу ответил сам Кольтен. Засунув покалеченную руку за спину, виканец сказал:

— Прими нашу благодарность, посланец. Что нужно Дэму от нас?

Из темноты вышли еще несколько человек, среди которых Дюкр узнал Нефария и Пуллика Алара.

— Корболо Дэм желает исключительно мира. Дабы показать искренность своих намерений, он не стал нападать на передовой отряд твоих виканцев, которые появились здесь днем. Ты знаешь: численность наших войск превосходит вашу, и Дэм мог бы с легкостью уничтожить твоих солдат. Однако он не хочет напрасного кровопролития и предлагает взглянуть правде в лицо. Малазанская империя утратила власть над шестью из Семи священных городов. Все земли к северу свободны. Пора прекращать эту войну. Более того, мы могли бы обсудить вопрос о независимости Арена на выгодных для императрицы Ласэны и имперской казны условиях.

Кольтен молчал. Посланника это несколько смутило, однако он продолжал:

— Вот тебе еще одно доказательство наших мирных намерений. Мы позволим вашим беженцам беспрепятственно переправиться на другой берег Ватара. Корболо Дэм прекрасно осведомлен, что несколько десятков тысяч беженцев тяжким бременем лежат на твоих плечах и являются непомерным грузом для твоей армии. Твои воины блестяще умеют сражаться, чему мы не раз были свидетелями. Наши воины восхищаются таким достойным противником.

Посланец Дэма бросил взгляд на малазанских аристократов.

— Те, кто избрал солдатское ремесло, не вправе жаловаться на тяготы войны. Но почему должны страдать эти достойные граждане? Они хотят спокойно жить и не думать, что каждый день может оказаться последним в их жизни.

Он вновь повернулся к Кольтену.

— Ваш путь по пустыне, что начинается сразу за лесом, и так будет очень тяжелым. Мы не станем преследовать вас и умножать число ваших страданий. Ступайте с миром. Пусть ваши беженцы утром переправятся на другой берег. Тогда и ты, и твои солдаты убедитесь, что обещания Корболо Дэма не были пустыми словами. При этом вы ничем не рискуете.

Из кружка аристократов вышел Пуллик Алар.

— Совет знати доверяет слову чести Корболо Дэма, — объявил он. — Позвольте нам с раннего утра начать переправу на другой берег.

Дюкр поморщился.

«Похоже, они за спиной Кольтена успели снюхаться с Дэмом».

Кольтен будто и не слышал слов Алара.

— А теперь, посланец, слушай мой ответ и передай его Корболо Дэму. Я отвергаю его предложение. Никаких новых переговоров не будет.

— Но, господин Кольтен…

Виканец повернулся спиной. В свете костра блеснули перья на его рваном плаще. Всадники из клана Вороны окружили посланца, заставив его развернуть лошадь.

Пуллик Алар с Нефарием бросились к офицерам.

— Он должен еще раз внимательно продумать это предложение, — забубнил Пуллик Алар.

— Прочь с моих глаз, а не то прикажу спустить с вас шкуру. Для шатров сгодится. Убирайтесь!

Нефарий и Алар ушли.

Балт поискал глазами Геслера.

— Готовь корабль к отплытию, капитан.

— Слушаюсь, господин Балт.

— Все как-то наперекосяк, — пробормотал стоявший рядом с историком Буян.

Дюкр молча кивнул.

Под ногами была все та же растрескавшаяся глина. Леом вел их ночью. Шли в полной темноте; песчаная дымка не пропускала звездного света. Тем не менее пустынный воин безошибочно привел Фелисину и Гебория к другому тайнику, расположенному под известковой глыбой. Леом достал оттуда свертки с хлебом особой выпечки, который долго не черствеет. Следом он вынул вяленое мясо и сушеные фрукты. Фелисина уселась на прохладную землю и обхватила себя руками, чтобы согреться и унять дрожь. Геборий примостился рядом.

— О тоблакае — ни слуху ни духу, — сказал он. — При благосклонности опоннов его кусочки сейчас перевариваются в желудке странствующего.

— С этим тоблакаем в бою мало кто сравнится, — возразил Леом, раздавая пищу. — Потому Шаик и выбрала его.

— И явно просчиталась, — усмехнулся бывший жрец Фенира. — Шаик мертва. Более убедительного доказательства ее просчета не придумаешь.

— У нее был третий телохранитель, который ни за что не допустил бы ее гибели. Однако Шаик посчитала его помощь излишней. Я безуспешно пытался переубедить пророчицу. Каждый из нас попадает в свои ловушки, предопределенные судьбой.

— Удобное рассуждение, — заметил ему Геборий. — Скажи, а ее пророчества с такой же ясностью говорили и о конце мятежа? Что будет дальше? Полная победа Дриджны? Правда, в этом кроется внутреннее противоречие, но мы оставим его без внимания.

— Рараку и Дриджна едины, — сказал Леом. — Они вечны, как вечны хаос и смерть. Что такое ваша Малазанская империя? Недолгая вспышка пламени, которое уже гаснет. Из тьмы мы рождаемся и во тьму возвращаемся. Вас пугают эти истины, и вы в страхе их отбрасываете.

— Я — не кукла, которую можно дергать за веревочки, — сердито бросила ему Фелисина.

В ответ Леом негромко рассмеялся.

— Если Шаик желала видеть своей преемницей такую куклу, тебе лучше вернуться к трупу пророчицы и ждать, когда явится кто-нибудь посговорчивее меня.

— Превращение в Шаик ничуть не разрушит твою мнимую независимость, — ответил Леом. — Если, конечно, ты сама не пожелаешь избавиться от заблуждений.

«Слушайте нас. Вокруг — кромешная тьма. Мы — трое бесплотных лицедеев, затеявших пустой разговор на этой сцене, затерянной в глубине пустыни. Рараку смеется над нашими телами, оставляя лишь звуки голосов, сражающихся с тишиной».

Послышались осторожные шаги.

— Подходи и садись есть, — позвал Леом.

Кто-то проскользнул совсем рядом с Фелисиной. В нос ударил резкий, тяжелый запах сырого мяса.

— У медведя оказалась белая шкура, — загремел в темноте голос тоблакая. — Мне даже почудилось, что я вернулся в родные края, на Лидероа. Там у нас таких зверей зовут нетаврами. Но с этим мы сражались не среди снегов и льда, а на песке и камнях. Я сумел притащить сюда только шкуру, голову и когти. Зверь был раза в два крупнее всех нетавров, каких я видел.

— Мне не дождаться рассвета, чтобы увидеть это чудо, — сказал Геборий.

— Нам остается день пути до оазиса, — сказал Леому великан. — Она должна совершить ритуал.

— Четыре голоса, — прошептала Фелисина. — Нет ни плоти, ни костей. Только слабые звуки, заявляющие о себе. Четыре разных воззрения на мир. Тоблакай исполнен чистой веры, но настанет день, и он ее полностью утратит.

— Началось, — прошептал Леом.

— Геборий — изгнанный жрец, в котором сейчас нет веры, но который обретет ее вновь. Леом — выдающийся обманщик, чьи зрячие глаза глядят на мир еще циничнее, нежели слепые глаза Гебория, и кто упорно обшаривает тьму, силясь отыскать в ней… надежду.

Она замолчала. Все сидели, боясь шевельнуться.

— И наконец, Фелисина. Кто же эта женщина в детских одеждах? Ее тело обещает наслаждения, но само их лишено. Черты ее характера отпали одна за другой. За каждым жестоким словом, произнесенным ею, таится страстная мечта о доброте. Она ни во что не верит. Пустой сосуд, очищенный огнем. У Гебория есть невидимые руки. От них исходит сила; они касаются истин, которые ему не понять. Руки Фелисины… их нежно касались и грубо хватали, они были скользкими и грязными, но в них так ничего и не осталось. Жизнь, будто призрак, протекла сквозь пальцы.

Фелисина опять ненадолго умолкла.

— Знаешь, Леом, все было каким-то неполным, незавершенным, пока мы не набрели на тебя и на твоего спутника с душой ребенка. Достань книгу.

Леом послушно развязал мешок, вынул тяжелый сверток и снял кожу, в которую тот был упакован.

— Открой ее, — потребовала Фелисина.

— Это ты должна ее открыть. И не сейчас, а на рассвете. Таков ритуал.

— Открой, — повторила она.

— Ты…

— Где же твоя вера, Леом? Неужели ты не понимаешь? Испытание прохожу не только я одна. Оно и для всех вас. Давай, Леом, открывай книгу.

Шумное дыхание воина постепенно успокоилось, сдерживаемое яростной волей. Негромко скрипнул кожаный переплет.

— Что ты видишь, Леом?

— Ничего. В такой темноте невозможно что-либо увидеть.

— Тогда взгляни еще раз.

Спутники Фелисины тихо вскрикнули. От книги Дриджны исходило золотистое мерцание. Со всех сторон послышался шепот, быстро сменившийся грохотом.

— Вихрь пробуждается, но не здесь, не в сердце Рараку. Что ты видишь теперь, Леом?

Дрожащими пальцами он открыл первую страницу, затем вторую, третью.

— Быть этого не может! Она пуста! Все страницы!

— Ты видишь только то, что способен увидеть, Леом. Закрой книгу и передай ее тоблакаю.

Великан присел на корточки. Его могучие, со следами крови, руки без колебаний приняли книгу Дриджны. Теплый свет озарил его лицо, когда он склонился над первой страницей. По израненным щекам потекли слезы.

— Смотри, какая красота, — прошептала ему Фелисина. — Красота заставляет тебя плакать. Знаешь, почему тебе бывает так плохо? Пока еще не знаешь, но однажды… Закрой книгу, тоблакай… Теперь твой черед, Геборий.

— Нет.

Леом потянулся за кинжалом, однако рука Фелисины остановила его.

— Нет, — повторил бывший жрец. — Мое прикосновение.

— Да. Твое прикосновение.

— Нет.

— Однажды ты проходил испытание, Геборий, и не выдержал его. Твой провал был сокрушительным. Теперь ты боишься, что снова потерпишь неудачу.

— Дело не в этом, Фелисина, — твердым, уверенным тоном возразил Геборий. — Меньше всего я опасаюсь провала. Я не желаю участвовать в ритуале и дотрагиваться своими руками до этой проклятой книги.

— Так ли нужно, чтобы он открывал книгу? — зарычал тоблакай. — Он все равно слеп, как энкарал. Позволь мне его убить, возрожденная Шаик. Пусть его кровь скрепит этот ритуал.

— Позволяю.

Тоблакай метнулся к Геборию и занес над головой старика свой тяжелый деревянный меч. Если бы удар достиг цели, бывшего жреца ждала бы мгновенная смерть. Его мозги разлетелись бы окрест на десять шагов. Но вместо этого руки Гебория ярко вспыхнули: одна — цветом высохшей крови, другая — зловещим зеленоватым цветом. Вторая рука больше напоминала мохнатую звериную лапу. Руки Гебория упредили удар, крепко сжав великану оба запястья. Деревянный меч упал в темноту.

Тоблакай взвыл от боли. Геборий выпустил его руки и вместо этого схватил великана за шею и пояс. Подняв его над головой, он отшвырнул тоблакая, и тот грузно ударился о землю. Глинистая поверхность содрогнулась, и все трое ощутили ее толчок.

Геборий попятился назад. Его лицо было перекошено от ужаса. Яростный гнев, охвативший его, погас.

— Мы видели твои руки, — сказала ему Фелисина. — Твой бог никогда не отворачивался от тебя, Геборий, что бы ни утверждали жрецы. Они верили, будто лишают тебя рук. Но они ошиблись. Все эти годы ты готовился.

Геборий упал на колени.

— Ты заново обрел веру, — сказала ему Фелисина. — Знай же: Фенир никогда не отворачивался от тебя, Геборий Легкокрылый. Размышляй об этом, и пусть покой снизойдет в твою душу.

В темноте громко стонал тоблакай. Фелисина встала.

— А теперь, Леом, подай книгу мне. Рассвет близок.

«Ну вот, Фелисина, ты опять готовишься уступить чужой воле. Готовишься возродиться телом и душой. В последний ли раз? Нет, конечно же нет…»

Едва начало светать, Икарий повел всех к отрезку магического Пути, охраняемого Азатом. Скрипач сдернул с плеча арбалет, а фонарь отдал Крокусу. Затем он посмотрел на Маппо. Трелль пожал плечами.

— Преграда, что-то вроде мутной завесы. Другую сторону не видно.

— Они не знают, чем это грозит, — прошептал Искарал Паст. — Огонь вечной, неутихающей боли… ах, зачем я трачу слова, пытаясь их хоть как-то подготовить? Хватит. Больше ни слова. Ни за что! Слова — слишком большая драгоценность, чтобы растрачивать их понапрасну. Лучше я смиренно помолчу, пока они еще топчутся на месте, а их собственное невежество — плохой подсказчик.

Скрипач махнул арбалетом.

— Ты, Паст, пойдешь первым.

Верховный жрец Тени даже рот раскрыл от удивления.

— Я? — заверещал он. — Ты никак спятил?

Он втянул голову в плечи.

— Ну вот, я их опять облапошил. Даже этот потрепанный жизнью солдат ничего не заподозрил.

Пробормотав что-то себе под нос, Крокус сделал шаг вперед. Держа фонарь над головой, он пересек преграду и сразу же исчез из виду. Икарий немедленно шагнул вслед за ним.

Ложе арбалета уперлось Искаралу Пасту в спину. Когда жрец с сапером тоже оказались по другую сторону преграды, Маппо спросил Апсалару и ее отца:

— Однажды вы уже проходили сквозь эту завесу. Она вас помнит?

Реллок кивнул.

— Ложная тропа. Нужно было убедиться, что странствующие и диверы повалят в ловушку.

— Что это за Путь? — спросил Маппо у Апсалары.

— Не знаю. Он сильно поврежден, поэтому трудно узнать его природу. И память мне ничего не подсказывает.

Маппо вздохнул и подвигал плечами, разогревая затекшие мышцы.

— Почему мы привыкли считать, что существуют лишь известные нам Пути Древних: Теллан, Омтоз Феллак, Куральд Гален?

Вопрос остался без ответа: ни Апсалара, ни тем более ее отец ничего об этом не знали.

Возле самой завесы у Маппо заложило уши. Он глотнул слюну, и уши с громким щелчком открылись. Трелль моргал; все его чувства пытались справиться с невидимым потоком, который несся на них. Как и все его спутники, Маппо оказался в лесу с высокими деревьями. Преобладали ели, кедры и красное дерево. Стволы густо покрывал мох. Сверху струился голубоватый солнечный свет. В воздухе пахло гнилью. Жужжали насекомые. Красота этих мест целительным бальзамом разливалась по душе трелля.

— Сам не знаю, чего я ждал, но только не такого, — пробормотал Скрипач.

Впереди возвышалась огромная глыба известняка. Она была выше Икария. Солнце делало ее бледно-зеленой. Глыба была густо покрыта ямками и бороздками.

— Солнце здесь никогда не движется по небу, — сказала Апсалара. — Оно постоянно висит на этом месте. Наверное, потому и рисунки на известняке сразу замечаешь, как подойдешь сюда.

У основания глыбы и по бокам виднелись многочисленные изображения рук и отпечатки лап. У всех был одинаковый, кроваво-красный цвет.

«Путь Рук»?

— Опять твои уловки, верховный жрец? — спросил Маппо, поворачиваясь к Искаралу Пасту.

— Единственная известковая глыба в этом лесу, выбеленная жарким солнцем иного мира и свободная от мхов и лишайников? Не думал, трелль, что ты настолько тупоголовый.

Паст снисходительно улыбнулся.

— Тогда изволь выслушать мои смиренные объяснения. Я совершенно не причастен к ее появлению. Как, по-твоему, я мог переместить такую громадину? А взгляни на древние письмена, на все эти завитки, бороздки и ямки. Разве их подделаешь?

Икарий приблизился к известковой глыбе и стал вглядываться в причудливые узоры на ее поверхности.

— Похоже, все это настоящее. Глыба как-то связана с Телланом — Путем тлан-имасов. Мне такие камни встречались в их священных местах. Их ставили на вершинах холмов, чтобы было видно издали. Но не ждал, что странствующие и диверы дойдут до такой нелепости.

— А при чем тут они? — выпалил Искарал Паст. — И почему ты остановился?

— Потому что ты мешаешь мне идти.

— Ложь! Мне только и остается, что запихнуть свое недовольство в мешок вроде того, что таскает трелль. Забавный у него мешочек: А может, внутри скрыто что-то еще? Возможность сама является… возможной. Правдоподобие — правдоподобным, а определенность — определенной. Мне остается лишь благодушно улыбнуться тебе, Икарий, дабы ты видел мое долготерпение, с каким я принимаю твои гнусные оскорбления. Несомненно, во мне больше величия, чем в тебе, полуджагат. Я все равно вижу твою истинную суть, и никакие увиливания тебе не помогут.

Искарал Паст вдруг повернулся в сторону леса и стал всматриваться и вслушиваться.

— Ты что-нибудь слышишь? — невозмутимо спросил его Икарий.

— Слышать? Здесь? — огрызнулся верховный жрец. — А почему ты спрашиваешь?

— Вы углублялись в лес? — спросил у Апсалары Маппо.

Она покачала головой.

— Я понял намек, — сказал Скрипач. — Думаю, надо идти дальше и не ломать голову над загадкой этого камня.

Других предложений не было.

Они двинулись дальше. Скрипач с заряженным арбалетом шел впереди. В арбалет была вставлена стрела с «морантским гостинцем». За сапером шел Икарий, лук которого висел на плече, а меч покоился в ножнах. Вслед за Икарием шел Паст, потом Апсалара с отцом. Замыкали процессию Крокус и Маппо.

Икарий умел молниеносно отвечать на угрозу, откуда бы она ни исходила. Маппо такой способностью не отличался и потому заблаговременно достал свою костяную булаву.

«Неужели и впрямь я таскаю в этом потертом мешке частицу магического Пути? И каково моим жертвам, которых я там запер? Впрочем, быть может, я отправил их в рай? Эта мысль хоть немного облегчает мою совесть».

Треллю часто доводилось путешествовать по старым лесам, и нынешний мало отличался от остальных. Порхающих птиц здесь не было, а редкое щебетание доносилось откуда-то издали. Насекомые, деревья и кустарники — вот и все признаки жизни в этом лесу.

«Если у тебя богатое воображение и ты склонен к фантазиям, как легко населить лес призраками, духами, таинственными зверями, окрасив все в мрачноватые тона, густо приправленные первозданной жутью. Пожалуй, здесь каждый почувствует себя маленьким ребенком, замирающим от страшной сказки… А если у тебя нет богатого воображения, лес покажется тебе пустынным и малоприветливым, и все».

И все же Маппо нашел настоящее, а не придуманное отличие этого леса от виденных прежде: изобилие толстых изогнутых древесных корней. Они тянулись по земле, сплетаясь в причудливую сеть. Воздух постепенно становился прохладнее; из него исчезали лесные запахи. Деревья тоже начали редеть. Теперь они все дальше отстояли друг от друга. Однако корни по-прежнему связывали их. Пожалуй, корней было даже чересчур много. Маппо смотрел на их изгибы, и в памяти шевелились неясные, но тревожные воспоминания.

Дальность обзора увеличилась; теперь лес просматривался на полтысячи шагов. В голубоватом влажном воздухе дальняя граница выглядела частоколом переплетенных ветвей. Солнце висело, как приклеенное, посылая ровный, безжизненный свет. Путники двигались молча; единственными звуками были удары их сердец, шуршание одежды и поскрипывание доспехов. Обилие корней заставляло постоянно глядеть под ноги.

Еще через час они вышли из леса. Впереди лежала темная, слабохолмистая равнина. Скрипач остановился, и вместе с ним остановилась вся процессия.

— И что вы думаете об этом? — спросил он, кивая в сторону унылой равнины.

Хотя лес остался позади, корни не исчезли. Они сплетались в подобие ковра и тянулись во все стороны.

Икарий присел на корточки и провел руками по толстым завиткам корней. Он закрыл глаза, потом кивнул.

— Азат, — коротко произнес Икарий.

— Тремолор, — в тон ему добавил Скрипач.

— Не припомню, чтобы Азат выглядел так, — сказал Маппо.

«И опять ты лукавишь, дружок», — мысленно отругал он себя.

— Я тоже видел Азат, — вступил в разговор Крокус. — В Даруджистане. Там Дом Азата появился в саду, прямо из-под земли, и сначала был похож на большой пень. Я собственными глазами видел, как он рос, чтобы поглотить магический Желудь, принадлежавший джагатскому великану.

Маппо внимательно поглядел на парня.

«Хорошо, если Икарий не обратил внимания на эти слова».

Затем он спросил друга:

— Что еще ты чувствуешь?

— Сопротивление. Боль. Азат находится в осаде. Строптивый отрезок магического Пути пытается вырваться из цепких объятий Азата. Есть и дополнительная угроза.

— Ты про странствующих и диверов?

— Да. Тремолор чувствует тех, кто его ищет.

Искарал Паст скрипуче рассмеялся, но, поймав на себе сердитый взгляд Крокуса, замолчал и втянул голову в плечи.

— Наверное, нас он тоже чует, — сказал Скрипач.

— Конечно, — кивнул Икарий.

— Значит, он будет защищаться, — предположил трелль.

— Если сможет.

Маппо поскреб подбородок. «Сможет. Он же живой».

— Нужно устроить привал и немного поспать, — объявил Скрипач.

— Нет! Спать никак нельзя, — завизжал Искарал Паст. — Мы должны идти дальше!

— Азат никуда не денется, — тоном, не терпящим препирательств, возразил сапер. — А вот если мы не отдохнем…

— Я согласен со Скрипачом, — поддержал его Икарий. — Сейчас мы ни на что не годимся.

Костра разводить не стали. Скудная трапеза была короткой, после чего все улеглись спать. Не спалось лишь Реллоку и Маппо.

— Реллок, почему ты так послушно выполнял приказы Искарала? — тихо спросил Маппо. — Он заставил тебя вести Апсалару в жуткие места, где каждый шаг грозил смертью.

Старый рыбак поморщился, подбирая слова для ответа.

— Я знаю, как жить с одной рукой. Мне вернули вторую. И потом, нам с дочкой сохранили жизнь.

— Ты уже рассказывал, что тебя отправили к Искаралу, в его храм-крепость среди непроходимых песков. И ты послушно туда отправился. Потом тебя заставили рисковать жизнью единственной дочери… Прости, если тебя задевают мои слова. Я не хочу тебя обидеть, Реллок. Мне лишь хочется понять.

— Она совсем не та, какой была, когда мы жили в деревне. Она уже не ребенок. Даже имя у нее другое, а на прежнее не откликается.

Реллок лег, заложив руки за голову.

— Что было, то было. Прошлого назад не вернешь.

Он взглянул на Маппо.

— Надо довольствоваться тем, что имеешь. Моя дочь многое узнала.

Он отвел взгляд и прищурился, будто видел то, что открывалось только ему.

— Страшные вещи она узнала. Но в чем-то она осталась прежней. Я это вижу. Она много знает, но одного знания недостаточно.

Реллок снова поморщился, затем мотнул головой.

— Прости, добрый господин. Не умею объяснить.

— Пока что я отлично тебя понимаю.

Реллок вздохнул.

— Она во всем ищет причины. Даже в мелочах. Может, это мне так видится. Она узнала кое-что главное о мире. Ведь это как… как выйти в море на лов. Там сразу понимаешь: нигде нет безопасных мест. И настоящих знаний тоже нет.

Реллок с кряхтением встал.

— Поговорил с тобой, и голова разболелась.

— Прости меня, — Смущенно сказал Маппо.

— Если мы доберемся домой, хоть будет, кому за мной присматривать.

Реллок снова улегся и свернулся калачиком. Маппо пошел туда, где оставил свой мешок.

«Да, мы узнаем, что безопасных мест в мире не существует. Не знаю, веришь ли ты в богов, Реллок. Скорее всего, веришь, ты же рыбак. Так пусть твои боги вспомнят о своем потерянном сыне».

Маппо ворочался с боку на бок, но сон не шел. Где-то рядом послышались шаги, затем раздался тихий голос Икария:

— Ты рано проснулась, Апсалара. Поспи еще.

Трелля ошеломил ее ответ:

— Мы с тобой очень похожи.

— Чем? — спросил Икарий.

— И у тебя, и у меня есть защитник, но они оба не в состоянии нас защитить. Особенно от нас самих. Они преданно бредут за нами, готовые на каждом шагу помогать, но сами совершенно беспомощны что-либо сделать.

Икарий ответил ей сдержанно и довольно сухо:

— Ты ошибаешься. Икарий мне друг и спутник, а Реллок тебе — отец. Я понимаю его желание защитить тебя. Отцу небезразлична судьба дочери. Но у нас с Маппо другие отношения.

— В самом деле?

Маппо затаил дыхание, готовый в любую секунду встать и прервать этот опасный разговор.

— Наверное, ты прав, Икарий, — подумав, согласилась Апсалара. — Мы с тобой не так похожи, как мне казалось. А что ты будешь делать со своими воспоминаниями, когда их найдешь?

«Рано я успокоился!»

Но теперь Маппо уже не хотелось вмешаться. Наоборот, он замер, чтобы не пропустить ни слова из ответа на вопрос, который сам он никогда не решался задать Икарию.

— Твой вопрос, Апсалара… он меня удивляет. Ты вот что делаешь со своими воспоминаниями?

— Они не мои… во всяком случае большинство из них. Моих собственных совсем немного. Они из детства… Помню, как взрослые торговались на рынке, покупая бечеву для сетей… Потом помню, как мы с отцом стоим над могилой матери. Вся могила в цветах. Я дотрагиваюсь и вместо живой материнской руки вдруг ощущаю жесткие лишайники. Я была совсем мала и не понимала, что такое смерть и почему мама больше никогда не придёт.

— У тебя так мало своих воспоминаний? — удивился Ика-рий.

— Да. Больше чужих. Например, воспоминания деревенской «свечной ведьмы». Когда Котиллион решил завладеть моим сознанием, она попыталась меня защитить и погибла. Она потеряла мужа и нескольких сыновей, убитых во имя славы и могущества империи. Наверное, ты подумаешь, что все ее воспоминания были пронизаны только горем и болью. Нет. Она не смогла защитить своих близких. И тогда она загородила меня. Она обняла меня… и продолжает обнимать до сих пор.

— Какой необыкновенный дар…

— Да, Икарий. Она была восхитительной женщиной… Ну, и еще во мне живут более поздние воспоминания. Одни принадлежат смертному ассасину, другие — Властителю. Ассасины поклоняются своему богу — богу безупречных действий. Это жестокий бог. Ассасины готовы, не раздумывая, пожертвовать своей жизнью ради более высоких целей. Постепенно у них ничего не остается, кроме этих высоких целей. Таким был Танцор. Он убивал не ради денег и не ради собственной славы, хотя многие обвиняли его в этом. Танцор считал себя человеком, который восстанавливает справедливость. Честным, порядочным, благородным. Но богу безупречных действий плевать на великодушие и благородство. Мало кто знает, что Танцор мог бы расправиться с Ласэной, однако какая-то часть его души прониклась пониманием ее поступков. Она ведь тоже избрала более высокую цель — благополучие империи — и принесла в жертву… нет, не собственную жизнь, а жизни двух людей, которых считала своими друзьями.

— Тогда внутри тебя — настоящий хаос.

— Да, Икарий. Таков груз воспоминаний во всей их полноте. Вот ты мечтаешь, что вместе с воспоминаниями к тебе придут знания, а с ними — понимание. Но каждый найденный тобой ответ породит тысячу новых вопросов. Мы попадаем в разные жизненные обстоятельства. Принято считать, что мы их сами притянули своими мыслями и поступками. Но как и почему — об этом мы почти ничего не знаем. Воспоминания — это груз, который невозможно сбросить с плеч.

— Я бы с радостью согласился взвалить такой груз на свои плечи, — с очевидным упрямством произнес Икарий.

— Позволь дать тебе совет. Не говори об этом Маппо… если он тебе дорог и ты не хочешь еще сильнее разбить ему сердце.

В висках трелля бешено стучала кровь. От удерживаемого дыхания болела вся грудь.

— Я не понимаю твоего совета, Апсалара, — признался Икарий, — но верю, что у тебя есть основания так говорить.

Маппо старался выдыхать понемногу, чтобы не было слышно его дыхания. Из уголков глаз катились слезы.

— Я не понимаю, — почти шепотом повторил Икарий.

— Однако ты очень хочешь понять.

Икарий не ответил. Прошло несколько минут.

— Довольно, Икарий, — сказала Апсалара. — Вытри глаза. Джагатам не свойственно плакать.

Сон упорно избегал Маппо. Трелль подозревал, что и остальным их тягостные мысли не дают уснуть. Исключение составлял лишь Искарал Паст. Во всяком случае, его громкий храп не был уловкой.

Вскоре Маппо услышал, как Икарий поднялся. Подойдя к его подстилке, полуджагат своим привычным ровным тоном произнес:

— Пора, друг. Вставай.

Они быстро свернули лагерь. Маппо еще увязывал свой мешок, когда Скрипач зашагал дальше. Сапер чувствовал себя, как солдат перед битвой, и осторожность сочеталась в нем с решительностью. Вслед за сапером потянулся верховный жрец Тени.

Маппо тронул Икария за руку.

— Друг мой. У Домов Азата есть одна особенность: они стремятся поработить тех, кто обладает силой. Ты понимаешь, насколько это опасно для тебя?

— Не только для меня, — улыбнулся Икарий. — Ты всегда недооценивал себя, как будто не видел, кем ты стал за эти столетия. Если мы хотим продолжить наше путешествие, нужно не страшиться Азата, а доверять его доброй воле и пониманию.

Все остальные уже ушли. Апсалара мельком оглянулась на двоих друзей, но ничего не сказала.

— Как можно доверять тому, чего мы не понимаем? — недоумевал трелль. — Ты хоть представляешь, каково сознание Азата и есть ли вообще у него сознание?

— Я ничего не представляю. Скажем так: я ощущаю некое присутствие. Если я способен чувствовать его присутствие, Тремолор может почувствовать мое. Тремолору сейчас тяжело, Маппо. Он бьется за правое дело, но вынужден сражаться в одиночку. Я намерен помочь Азату. Так что у Тремолора есть выбор: принять или отвергнуть мою помощь.

Маппо изо всех сил пытался скрыть свое отчаяние.

«Друг мой, ты предлагаешь помощь, не подозревая, сколь быстро этот меч может повернуться в другую сторону. В своем неведении ты чист и благороден. Но если Тремолор знает тебя лучше, нежели ты сам, решится ли он принять твою помощь?»

— Друг, тебя что-то волнует? — спросил Икарий.

В глазах полуджагата мелькнула настороженность. Маппо поспешно сделал вид, будто следит за уходящими спутниками.

«Что меня волнует? Я стараюсь тебя предостеречь, друг мой. Если Тремолор тебя заберет, мир освободится от серьезной угрозы, но я потеряю друга. Хуже того, я предам тебя, обрекая на вечное заточение. Древние и безымянные, возложившие на меня эту миссию, сказали бы, что я должен действовать решительно и не позволять сомнениям ослабить свою решимость. Но им нет дела до любви и дружбы. И молодому воину-треллю тогда тоже не было дела. Он согласился без колебаний, поскольку даже не знал, во что это выльется. У него тогда не было ни капли сомнений. И еще очень долго он не сомневался, что делает благое дело».

— Прошу тебя, Икарий, давай повернем назад. Друг мой, опасность слишком велика.

«Друг мой. Наконец-то, Древние, я могу признаться вам: вы сделали неправильный выбор. Я трус».

— Знаешь, Маппо, — медленно, словно нехотя признался Икарий, — я силюсь понять, но так и не понимаю. Внутри тебя бушует война. Она разбивает твое сердце. Тебе пора бы догадаться…

— О чем? — хрипло спросил трелль, по-прежнему не глядя Икарию в глаза.

— Что я готов отдать за тебя жизнь, мой единственный друг, брат мой.

Маппо сжал голову руками.

— Нет, — прошептал он. — Не говори так.

— Прошу тебя, помоги мне прекратить эту войну.

Трелль порывисто вздохнул.

— Город времен первой империи… мы проходили через его развалины… там, на холме, который когда-то был островом…

Икарий ждал.

— Он разрушен… твоими руками, Икарий. Ты был охвачен слепой яростью, и равных ей по силе не существовало. Огонь этой ярости неизменно выжигает в тебе все воспоминания о содеянном. Я ведь давно наблюдаю за тобой. Вижу, как ты роешься в холодной золе минувших событий, стремясь вспомнить, кто же ты есть на самом деле. А я всегда стою рядом… я дал клятву сделать все, чтобы такое никогда не повторилось… Да, Икарий, ты разрушил не только этот город. Ты уничтожил и другие города вместе с их населением. Ты стирал с лица земли целые народы. И когда ты начинал убивать, не было силы, способной тебя остановить. Ты убивал до тех пор, пока все вокруг тебя не превращалось в безжизненную пустыню.

Икарий молчал, а Маппо не осмеливался поднять на него глаза. У него саднили руки, все еще сжимавшие голову. Боль была его внутренней бурей, и трелль из последних сил не давал ей выплеснуться наружу.

— Тремолор все это знает, — глухим, холодным голосом произнес Икарий. — Азату ничего не остается, как поглотить меня.

«Если это возможно, испытания для тебя начнутся еще на подступах к Тремолору. Ведь в гневе ты можешь поднять руку и на Азат. Боги милосердные, никогда еще мы с тобой не подходили к опасной черте вплотную!»

— Я думаю, пройденный тобой путь изменил тебя, Икарий. После стольких странствий ты наконец вернешься домой.

— Где это начиналось, там должно и кончиться. Я пойду к Тремолору.

— Друг мой…

— Нет, Маппо, не удерживай меня. Ты должен понимать: после того, что я узнал, мне нельзя свободно разгуливать по земле. Нельзя.

— Если Тремолор заберет тебя, ты не умрешь, Икарий. Твое заточение будет вечным, и самое тяжкое — ты будешь постоянно помнить об этом.

— За свои преступления я достоин еще худшего наказания. Трелль пронзительно закричал от раздиравшей его боли. Икарий положил ему рукуна плечо.

— Идем со мной к моей темнице, Маппо. Делай, что должен и что делал всегда: не давай вспыхнуть моему гневу. Не позволяй мне начать сражение с Тремолором.

«Икарий, молю тебя…»

— Поступай так, как должен поступать друг. А если я потеряю всякий стыд и начну предлагать тебе… подарки за помощь… поворачивайся спиной и уходи. Мы должны покончить с этим.

Икарий встряхнул головой. Все его существо выражало готовность предстать перед высшим судом.

«Трус! — мысленно обругал себя Маппо. — Что тебе мешает хорошенько ударить его сейчас? Он лишится чувств, ты вытащишь его из этого проклятого места, и он ничего не вспомнит. А потом ты уведешь его в другом направлении, и все снова пойдет своим чередом, как было до сих пор…»

— Идем, Маппо. Нас заждались. Вставай.

Трелль не сразу сообразил, что лежит на земле, сжавшись в тугой комок.

— Вставай, Маппо. Осталось совсем немного. Сильные руки подхватили трелля и помогли встать. Маппо пошатывался, будто пьяный или ослабевший после болезни.

— Идем, Маппо. Иначе я не смогу называть тебя другом.

— Я… я поступил с тобой нечестно.

— Наверное, мне нужно и впрямь хорошенько разгневаться, чтобы в тебе вспыхнула решимость. Отбрось сомнения. У тебя слишком доброе и чувствительное сердце, Маппо. Но сейчас ты должен послушаться голоса разума.

«Даже твои словесные нападения полны любви ко мне. Боги, за что мне такая пытка?»

— Маппо, наши спутники наверняка слышали этот разговор. Они в недоумении. Что мы им скажем?

Трелль с грустью покачал головой.

«Ты так и остался по-детски непосредственным и наивным, Икарий. Они давно знают».

— Пошли, Маппо. Дом заждался своего блудного сына.

— Это должно было случиться, — пробормотал Скрипач, увидев их.

Маппо пристально оглядел всех. Они знали! Это знание было ясно написано на их лицах, у каждого по-своему. Морщинистое лицо Искарала Паста еще сильнее сморщилось от язвительной улыбки. Похоже, верховный жрец предвкушал забавное зрелище, но одновременно страшился непредсказуемых последствий. В его улыбке было и что-то еще, чего Маппо не мог понять… У Апсалары, похоже, исчезла всякая симпатия к Икарию, и сейчас она глядела на него как на возможного противника. Вряд ли она думала о поединке, но на ее лице впервые отражалась неуверенность в собственных силах… Глаза Реллока говорили о покорности судьбе. Он чувствовал, что дочери грозит опасность, но понимал, что в случае чего ему отведена роль очевидца, и не более того.

Пожалуй, только Крокус ничего не понял. Он по-прежнему восхищенно смотрел на Икария.

«Знать бы, парень, что именно тебя в нем восхищает».

Они стояли на холме. Земли под ногами не было видно — только хаотическое сплетение корней. Дальше корни поднимались узкими уступами, образуя толстые стены проходов по обширному лабиринту. Казалось, некоторые корни движутся. Сощурив глаза, Маппо следил за их беспрестанным движением.

— Если Тремолор захочет меня поглотить, прошу всех: не препятствуйте ему, — сказал Икарий. — Не пытайтесь меня спасти. Наоборот, помогайте ему, как только можете.

— Глупец! — каркнул ему в ответ Искарал Паст. — Ты-то Азату нужнее всех! Тремолору сейчас настолько тяжко, что даже опонны готовы его пожалеть. Тысячи странствующих и диверов сходятся воедино! Тремолор в отчаянии! Мы с моим богом сделали все, что было в наших силах. Но кто нас поблагодарил? Кто по достоинству оценил нашу жертву? Ты не должен нас подвести, Икарий! Слышишь?

Будто не замечая остальных, Икарий спросил Маппо:

— Я готов защищать Азат. Скажи, могу ли я сражаться… без той бурлящей ярости?

— Ты можешь остановиться у порога и не дать ей овладеть тобой.

«Только порог очень близок. Сумеешь ли ты удержаться, друг мой?»

— Ты пока не лезь, — сказал Икарию Скрипач, еще раз проверив свой арбалет. — Сначала мы сами попробуем.

— Искарал, значит, ты действовал не один? — сердито спросил Крокус. — Тобой управлял твой бог?

— Ха-ха! Уж не собираешься ли ты командовать нами, парень? Мы только свели всех игроков вместе. Большего от нас и не требовалось.

Крокус выхватил кинжал и слегка кольнул Искарала Паста в шею.

— Нет, это не все! Зови своего бога, проклятый старикашка! Без его помощи нам не обойтись.

— Но это опасно…

— Еще опаснее, если ты не сделаешь, что я велю. А вдруг Икарий уничтожит Азат?

Маппо затаил дыхание.

«Вот не ожидал, что парень так глубоко все понимает». Стало тихо.

Икарий сокрушенно отступил назад. «Да, друг мой. Это в твоих силах».

Искарал Паст моргал, сопел, затем резко закрыл рот, отчего щелкнули его зубы.

— Не предвидел я этого, — тоном напроказившего ребенка произнес он. — Все, что может вырваться наружу… даже страшно подумать!.. Да отпусти меня, наконец! — прошипел он Крокусу.

Крокус отошел, убрав кинжал.

— Повелитель Теней… мой досточтимый господин… он пребывает в раздумье. Да! Он напряженно думает! Его ум настолько необычаен, что он способен перехитрить даже самого себя!

Дико вытаращив глаза, Искарал Паст вдруг принялся всматриваться в лес. Вскоре оттуда послышалось отдаленное рычание. Верховный жрец Тени улыбнулся.

— Припрятал он их там, что ли? — вслух подумала Апсалара.

Из лесу выскочили гончие Тени. Они неслись вприпрыжку, будто стая волков, хотя каждый зверь был величиной с пони. Впереди бежала Слепая. За нею — ее самец Барэн. Геара и Шан бежали рядом. Замыкал стаю их вожак Клык.

Маппо вздрогнул.

— А я думал, их семеро.

— Двоих прикончил Аномандер Рейк, — сказала Апсалара. — Это случилось на Ривийской равнине. Тогда Рейк потребовал от Котиллиона, чтобы тот освободил мое сознание.

— Рейк? — удивился Крокус. — А я и не знал. Ты никогда не рассказывала.

— Так ты, парень, тоже знаешь Аномандера Рейка, повелителя Дитя Луны?

— Встречался с ним… однажды.

— Интересно было бы услышать, — сказал Маппо.

Крокус кивнул и поджал губы.

«Маппо, ты — единственный глупец, верящий, что мы выпутаемся из столкновения с гончими Тени».

Сколько они с Икарием ни странствовали, на их пути никогда не оказывались эти странные существа, о которых ходило столько легенд и слухов. Тем не менее Маппо хорошо знал их имена и описания. Больше всего его пугал Шан — сгусток движущейся темноты с ярко-красными щелками глаз. Если остальные гончие больше напоминали солдат, похваляющихся своими шрамами, Шан держался как настоящий ассасин. Всего лишь секунду его глаза задержались на Маппо, но треллю хватило и этого. Волосы на затылке Маппо встали дыбом.

— А собачки совсем не злые, — проворковал Искарал Паст.

Маппо поймал на себе внимательный взгляд Скрипача. Оба мгновенно поняли друг друга. Сапер едва заметно кивнул. Трелль вздохнул, медленно моргнул, затем повернулся к Икарию.

— Друг мой…

— Я жду их, — прогремел ему в ответ Икарий. — И давай больше не будем об этом.

Гончие молча подбежали и окружили путников.

— А теперь мы отправимся в лабиринт, — сказал Искарал Паст.

Из лабиринта донесся негромкий, но жуткий вопль. Верховный жрец Тени лишь усмехнулся. Гончие повернули головы на звук и довольно равнодушно понюхали стоячий воздух. Чувствовалось, они все знают заранее, и в мире, где они живут с незапамятных времен, для них не осталось никаких тайн.

Верховный жрец Тени вдруг опять пустился в свой дурацкий танец. Дергаясь и кривляясь, он приблизился к Барэну. Зверь едва мотнул головой — и Паст уже валялся на земле.

Скрипач протянул ему руку и помог подняться.

— Ты все-таки умудрился рассердить своего бога.

— Чепуха, — выдохнул Искарал Паст. — Песик был настолько рад меня видеть, что не сдержал своих дружеских чувств.

Дальнейший путь лежал в глубь лабиринта, над которым висело серо-стальное зеркальное небо.

Дюкр, Балт и капитан Лулль сидели под навесом, попивая некрепкий травяной чай. Подошедший к ним Геслер еще не вполне оправился после удара Кольтена. Расквашенный нос сильно вспух, а голос капрала приобрел несколько плаксивую интонацию.

— Корабль нагружен до предела. Пока прилив высок, надо отчаливать.

— Сколько вам плыть до Арена? — спросил капитан Лулль. — Вы же не под парусами пойдете.

— За три дня они нас домчат, — ответил Геслер, имея в виду обезглавленных гребцов. — Не беспокойтесь, мы по дороге не потеряем ни одного вашего раненого.

— Откуда такая уверенность, капрал?

— На борту «Силанды» времени нет. Отсеченные головы до сих пор кровоточат, хотя прошли годы или даже десятки лет, с тех пор как их отделили от тел. Никаких признаков разложения. Фенир мне свидетель: у нас на корабле даже бороды не растут.

Лулль усмехнулся.

До рассвета оставалось не более часа. Лагерь Корболо Дэма не затихал целую ночь, однако все попытки разузнать о происходящем там наталкивались на магическую преграду. Преодолеть ее юные виканские колдуны не могли. Неизвестность будоражила и их, и всех остальных.

— Да хранит Фенир всех вас, — сказал Геслер.

Дюкр встретился с ним глазами.

— Довезите наших раненых, капрал.

— Непременно. Может, мы даже сумеем вытолкнуть флот Нока из гавани или устыдим Пормкваля и заставим его двинуться вам на помощь. Я знаю Блистига — командующего аренским гарнизоном. Хороший человек. Вот он бы сразу отправился вам на подмогу. Но на нем лежит оборона Арена. Может, нам с ним удастся растрясти Пормкваля.

— Хорошие слова, — пробормотал Лулль. — Ладно, капрал, не висни тут над нами. Теперь и ты стал таким красавчиком, что у меня кишки узлом завязываются, как посмотрю на тебя.

— Кстати, на корабле полно тистеандийских глаз. Не желаете подобрать себе? Время еще есть.

— Да уж лучше со своим останусь, но благодарю за предложение.

— Не стоит благодарности. Счастливо оставаться, историк. Прости, что не уберегли Кульпа и Гебория.

— Вы и так сделали почти невозможное.

Геслер пожал плечами. С ялика ему нетерпеливо махал рукой Честняга. Капрал уже собрался уходить, но задержался.

— Господин Балт!

— Чего тебе?

— Извинитесь за меня перед Кольтеном. Ведь я же сломал ему руку.

— Сормо уже все исправил. Но твои извинения я ему передам.

— Только сейчас заметил, командир, — усмехнулся Геслер. — У вас с капитаном Луллем на двоих три глаза, три уха и почти целая голова волос.

— И что ты хочешь этим сказать? — насупился Балт.

— Ничего. Так, к слову пришлось. До встречи в Арене.

Дюкр смотрел, как ялик медленно движется по желтому ковру реки.

«До встречи в Арене? Слабая у нас надежда на эту встречу, но спасибо на добром слове».

— Я навсегда запомню, как Геслер пожертвовал носом, только бы настоять на своем, — сказал Лулль.

Балт усмехнулся, выплеснул остатки чая на глинистую землю и встал. Его суставы громко хрустнули.

— Племяннику нравятся такие люди, капитан.

— Скажите, господин Балт, Кольтен не поверил вчерашнему предложению? — спросил Дюкр.

Балт смерил его взглядом и пожал плечами.

— Тогда бы он тебе так и сказал.

— А вы-то сам что думаете?

— Я слишком устал, чтобы думать. Если у тебя достанет смелости узнать мысли Кольтена на этот счет, спроси его сам.

Балт растворился в предрассветной мгле.

— Мне не терпится прочитать вашу историческую хронику о «собачьей упряжке», старик, — сказал Лулль. — Жаль, я не видел, как Геслер грузит сундук с вашими рукописями.

Дюкр тоже встал.

— Похоже, этой ночью мы способны только на колкости.

— Может, через сутки все изменится.

— Изменится, только непонятно, в какую сторону.

— А я думал, у вас появилась женщина. Я ее видел. Из наших. Кстати, как ее зовут?

— Не знаю. Мы провели вместе всего одну ночь.

— Никак кинжал оказался слишком мал для ножен?

Дюкр улыбнулся.

— Просто мы решили, что не стоит повторять ту ночь. У каждого из нас хватает потерь.

— Тогда вы оба просто дураки.

— Подозреваю, что да.

Дюкр шел по бессонному и беспокойному лагерю. Разговоров почти не было слышно, люди лежали молча. Сначала он не понимал, куда идет, но ноги сами вынесли его к командному шатру Кольтена.

Командующий стоял возле шатра в окружении Сормо, Нила и Нетры. Правая рука Кольтена все еще была распухшей, а капли пота на побледневшем лице показывали, что ускоренное лечение далось ему нелегко.

— Где капрал Лист? — спросил Сормо, завидев историка.

— Я его не видел со вчерашнего дня. А что?

— У него были видения.

— Да. Лист мне рассказывал.

Сормо совсем по-взрослому наморщил лоб.

— Мы перестали чувствовать будущее. Земля, что лежит за лесом, полностью опустошена. Она выжжена до… безжизненности. Что тебе рассказывал капрал?

— Лист говорил, что когда-то там была страшная война. Очень давно. Никто уже и не помнит, когда это было и кто с кем воевал. Но эхо битвы запечатлелось в каждой песчинке, в каждом камне.

— И все-таки, неужели Листу не рассказали, кто воевал и с кем?

— Его видения еще не кончились. Может, он и узнает. Капрал говорил, что его сопровождает во сне какой-то призрак.

Дюкр замолчал.

— Призрак джагата, — добавил он, вспомнив рассказы капрала.

Кольтен слушал вполуха, разглядывая светлеющее небо на востоке.

— Господин Кольтен. Я хотел спросить насчет предложения Корболо Дэма, — начал Дюкр.

Ему помешал топот ног бегущего человека. Историк вгляделся в приближающуюся фигуру и узнал, кто это.

— Тумлит. Из Собрания знати, — сообщил Дюкр. Старик, близоруко щурясь, поискал глазами Кольтена и остановился.

— Господин командующий! Случилось самое страшное, — запыхавшись, произнес он.

Кольтен молчал. Дюкр только сейчас услышал гул, доносившийся из лагеря беженцев.

— Что случилось, Тумлит? — спросил он аристократа.

— Здесь побывал еще один посланец Дэма. Он тайно встречался с Советом знати. Я пытался отговорить их от этой встречи, но Нефарий и Пуллик Алар вытолкнули всех, кроме тех, кому они доверяют. Господин Кольтен, я узнал, что беженцам предложено перейти реку. Корболо Дэм распорядился не чинить им никаких препятствий и даже заявил, что они находятся под его благосклонной защитой.

— Каждый идите в свой клан, — велел юным колдунам Кольтен. — Пошлите ко мне Балта и капитанов.

Воздух наполнился громкими криками виканских солдат. Они безуспешно пытались сдержать лавину беженцев, несущихся к переправе. Кольтен подозвал к себе бегущего солдата.

— Мой приказ предводителям кланов: убраться с дороги. Нам все равно не сдержать это стадо.

«Он прав. Мы не сумеем остановить этих глупцов, поверивших обещаниям Корболо Дэма».

К шатру подбежали Балт и старшие командиры. Судя по отданным им приказам, Кольтен готовился к самому худшему. Отпустив командиров, Кольтен отдал распоряжение историку:

— Отправляйся к саперам. Мой приказ: внедриться в толпу беженцев. Форму сменить на обычную одежду. Все знаки отличия снять.

— Это излишне, господин Кольтен. У саперов давно уже нет ни формы, ни казенного оружия. Но я скажу, чтобы они поснимали шлемы.

— Иди!

Дюкр отправился искать саперов. Небо светлело. Бабочки никуда не исчезли. Они по-прежнему густо висели над рекой, и от их мерцающих крылышек историку почему-то сделалось не по себе. Он добрался до змеящегося потока очумевших беженцев, кое-как протолкнулся на другую сторону и остановился возле пехотинцев. Те больше не делали никаких попыток вмешаться, превратившись в бесстрастных наблюдателей.

Наконец Дюкр заметил саперов. Они сидели на почтительном расстоянии от дороги, почти у самой кромки караульных постов. Беженцы их вообще не занимали. Саперы были поглощены сматыванием веревок. Когда историк подошел к ним, лишь немногие подняли головы.

— Кольтен приказал вам влиться в ряды беженцев, — сказал Дюкр. — Никаких возражений. Снимите шлемы, чтобы не выделяться из толпы.

— А кто возражает? — пробасил коренастый широкоплечий солдат.

— Что вы еще затеяли с веревками? — с подозрением спросил Дюкр.

Сапер поднял голову. На мясистом израненном лице блеснули щелочки глаз.

— Мы тут кое-что разнюхали, но это не твоего ума дела, старик. И чем скорее ты перестанешь задавать вопросы, тем скорее мы закончим наши дела.

Из лесу выбежали трое солдат. Один размахивал косичкой, на которой болталась отрубленная голова. Кровавые брызги летели во все стороны.

— Пусть-ка теперь покивает с шеста, — ухмыльнулся солдат и вдруг швырнул свой трофей на землю.

Голова с глухим стуком упала. Никто даже не обратил на это внимания.

Дюкра удивило, как это саперы, не отличавшиеся особой дисциплиной, ухитрились разом закончить все приготовления. Мотки веревок, шлемы и арбалеты были спрятаны под мешковатыми малазанскими плащами и телабами. После этого саперы незаметно влились в поток беженцев.

Дюкр не знал, к кому ему примыкать. Беженцы торопились к броду. Историк знал, что глубина там по пояс, ширина прохода — не более сорока шагов, а дно глинистое и довольно вязкое. Крылышки бабочек отражали утреннее солнце, и над головами людей вспыхивали и гасли тысячи бледно-желтых лучиков. Чтобы переправа не превратилась в полный хаос, Балт все-таки послал дюжину виканских всадников. Они должны были первыми переправиться через Ватар и хоть как-то управлять человеческим стадом. За ними ехали кареты и повозки знати, рассчитывавшей пересечь Ватар, не замочив ног. Саперы бесследно растворились в общей толпе, и сколько Дюкр ни искал их глазами, найти так и не мог. Сзади неслись душераздирающие крики забиваемого скота.

Пехотинцы обоих флангов готовили оружие. Кольтен явно предвидел, что придется защищать арьергард.

Дюкр мешкал. Если примкнуть к беженцам… Историк тоже не верил в «жест доброй воли». Переправа может оказаться ловушкой, и тогда там начнется паника. Разница невелика: быть задавленным согражданами или погибнуть от стрелы мятежников.

«Клобук накрой этого Корболо Дэма; похоже, мы и впрямь зависим от его милости!»

Его тронули за руку. Историк обернулся и увидел Безымянную морячку.

— Идем, — сказала она. — Нам приказано поддержать саперов.

— Нам что, лезть в толпу? — удивился Дюкр. — Смотри, повозки уже дошли до середины реки, и ничего.

— А ты взгляни, куда повернуты головы тех, кто идет пешком? Не вперед, а вбок. Мятежники построили плавучий мост… отсюда его не видать… и на мосту полно копьеносцев.

— Копьеносцев? Что они там делают?

— Пока что смотрят и ждут. Пошли, мой дорогой! Скоро на переправе будет очень жарко.

Они влились в поток беженцев, упрямо тянущийся к переправе. Вскоре Дюкр убедился, что предчувствие не обмануло Кольтена: противник ударил с тыла. Сквозь гам голосов слышался приглушенный звон оружия. Увидеть происходящее там было невозможно. Толпа беженцев еще быстрее понеслась вниз, к броду. Боковой обзор был полностью закрыт. Просматривался только запруженный людьми брод и желтоватая вода реки Ватар. Беженцы торопились перебраться на другой берег. Они неслись, забыв, что ширина брода не беспредельна. Тех, кто оказывался сбоку, отпихивали на глубокие места. Теперь к мертвым бабочкам прибавились пока еще живые люди. Они отчаянно мотали головами и били по воде руками, пытаясь выбраться на спасительную полосу брода. Но течение подхватывало их и тащило прямо к наплавному мосту с копьеносцами Корболо Дэма.

Над бродом стоял стон ярости и отчаяния. Теперь головы беженцев были повернуты вверх по течению. Дюкр сразу догадался: второй плавучий мост! Умный расчет — запереть брод с обоих боков!

Выбравшись на другой берег, виканские всадники с луками наготове понеслись к небольшой рощице. Оттуда грянул залп стрел, кося людей и лошадей. Следом на каменистый берег выкатились повозки знати. Этим дали проехать немного дальше, а затем волы разделили участь лошадей.

Беженцы оказались запертыми со всех сторон.

Остановить человеческую лавину было уже невозможно. Здравый смысл остался где-то за пределами Ватара. Дюкр вдруг обнаружил, что и он кричит во все горло, добавляя свой голос к сотням других. Его несло в желтоватую грязную воду. Не успев еще достичь ее кромки, он мельком увидел второй мост мятежников. Мост был до отказа набит копьеносцами и лучниками. По обоим берегам его сопровождали вражеские солдаты. Орудуя веревками, они помогали течению подгонять мост к броду.

Сквозь завесу порхающих бабочек в беззащитных людей летели стрелы. Бежать было некуда, прятаться — негде. «Жара», предсказанная Безымянной морячкой, собирала обильный урожай. Безоружные, не имеющие доспехов люди гибли, едва успев вскрикнуть. Живые бросались во все стороны, не понимая, что везде их подстерегает смерть. Взрослые давили детей, даже не замечая этого.

Рядом с Дюкром зашаталась и упала женщина с ребенком на руках. Историк успел ее подхватить, но было поздно. Стрела насквозь пробила младенца и вонзилась матери в грудь. Дюкр закричал от ужаса и бессилия.

К нему пробилась Безымянная морячка, вложила в руки конец веревки.

— Держи крепко и ни в коем случае не отпускай. Даже если и свалишься в воду, не утонешь!

Дюкр обмотал веревку вокруг запястий. Безымянная морячка скрылась в толпе. Веревка натянулась и потащила историка вперед.

Дождь стрел не утихал. Одна из них царапнула историка по щеке, другая ударилась в плечо, но кольчуга не пустила ее дальше. Дюкр ругал себя последними словами: ну зачем он привязал шлем к поясу, а не нахлобучил на голову? Теперь от шлема остались лишь воспоминания.

А веревка неутомимо тащила его вперед, сквозь толпу; иногда над головами, иногда под ногами беженцев. Несколько раз Дюкра затягивало под воду, но вскоре он опять выныривал, кашляя и отфыркиваясь. Где-то на середине реки он заметил над головой вспышку магического огня. Раздался гром, потом Дюкра вновь потащило под воду, и он проскользнул между двумя отчаянно вопящими беженцами.

Переправа казалась бесконечной. Картины, мелькавшие перед его глазами, потеряли всякий смысл. Наступило полное оцепенение всех чувств. Его, словно бесплотной дух, несло через историю человечества. Нескончаемый путь боли, страданий и бесславных смертей. Чем же провинились все эти люди, если судьба бросалась в них стрелами с железными наконечниками?

«Спасения нет. Может, в этом и заключается главный урок истории? А смерть — это гость, который никогда не запаздывает».

Веревка тянула Дюкра по мокрым, запачканным глиной трупам, по окровавленной земле. Стрелы больше не сыпались с неба, а летели низко со всех сторон. Историка занесло в глубокую колею. Путешествие окончилось возле спиц тележного колеса.

— Отпускай веревку! — велела ему Безымянная морячка. — Мы уже здесь, Дюкр.

«Здесь. На другом берегу Ватара. А… зачем?» Дюкр протер глаза. Не поднимаясь во весь рост, он впервые за все это время осмотрелся. Тела виканских всадников, саперов и моряков валялись вперемешку с мертвыми и издыхающими лошадьми, и каждое было до предела усеяно вражескими стрелами. Повозки знати откатили в сторону, выстроив полукругом. Но для обороны они не пригодились; сражение шло дальше, в лесу.

— Кто из наших там бьется? — спросил Дюкр.

Безымянная морячка невесело усмехнулась.

— Остатки саперов, моряки и… несколько уцелевших виканцев.

— И это… все?

— Да. Остальным сейчас не лучше. Оба виканских клана и Седьмая армия сражаются на том берегу. Мы можем рассчитывать только на себя, старик. Если не прорвемся через лес…

«Нас уничтожат», — мысленно договорил он. Женщина протянула руку и подтащила труп убитого виканца. Она сняла с его головы шлем и отдала Дюкру.

— Он подойдет тебе лучше, чем мой. Вставай, старик. Пора.

— Кто нам противостоит?

— Полка три наберется. В основном лучники. Корболо никак не ожидал, что впереди беженцев пойдут солдаты. Он-то хотел прикрыться беженцами и не пустить нас на этот берег.

— Похоже, Корболо знал, что Кольтен отвергнет его предложение, а знать примет.

— Похоже… А смотри-ка, стрел падает все меньше. Саперы их теснят… Боги милосердные, ну и заварушка! Подбери себе оружие — и двинули на подмогу. Такое нельзя пропустить.

— Иди одна, — сказал Дюкр. — Я останусь здесь. Мне нужно видеть…

— Да тебя здесь быстро грохнут, старик.

— Такова участь имперского историка. Иди, не жди меня! Безымянная морячка кивнула и двинулась ползком, огибая тела убитых.

Историк нашел себе круглый щит. Он взобрался на крышу ближайшей повозки и чуть не наступил на сжавшегося в комок человека. Тот трясся всем телом.

— Нефарий?

— Умоляю, спасите меня!

Не обращая внимания на плаксивые мольбы аристократа, Дюкр повернулся к реке.

Беженцы, сумевшие достичь южного берега, поняли, что в лесу их ждет гибель, и рассеялись вдоль береговой линии. Наткнувшись на солдат противника, управлявших плавучим мостом, разъяренные люди окружили их и голыми руками растерзали в клочья.

Вода в реке из бледно-желтой стала ярко-красной; число трупов непрерывно росло. Вскоре обнаружился еще один существенный недочет в замыслах Корболо Дэма: лучники исчерпали запас стрел. Мост неумолимо несло к броду. Копьеносцам не оставалось иного, как вступить врукопашную с безоружными беженцами. Возможно, при иных обстоятельствах вооруженные мятежники одержали бы верх. Однако сейчас они столкнулись с бурлящей яростью тех, кому было нечего терять. Страх остался далеко позади. Беженцы хватались за острия копий, не думая об израненных руках. Другие торопились расправиться с лучниками, пытавшимися спрятаться за спинами копьеносцев. Мост стал крениться, потом еще сильнее и, наконец, перевернулся. Еще через мгновение в воде, среди обломков моста, барахтались беженцы и их противники.

А бабочки продолжали парить над этим хаосом воды, крови и смерти. Десятки тысяч живых желтых цветов.

Вновь прогремел гром магического удара. Дюкр повернул голову на звук. Посередине брода, плотно окруженный человеческим месивом, на лошади восседал Сормо. Он ударил по другому плавучему мосту. Снопы искр накрыли солдат Корболо Дэма, и сейчас же вверх взметнулись струи крови, окрашивая бабочек в ярко-красный цвет и сбивая их вниз.

Одна за другой в юного колдуна вонзилось четыре стрелы. Еще шесть досталось его лошади. Обезумев от боли, животное метнулось вбок и свалилось с брода в глубину. Падение вытолкнуло Сормо из седла, и лошадь накрыла его собой.

У Дюкра перехватило дыхание. Он пристально вглядывался в то место, где скрылся юный колдун. Вскоре худенькая рука Сормо показалась чуть поодаль. Ее сейчас же окружили бабочки. Казалось, все насекомые, что кружили над рекой, поспешили сюда. Даже бойня на переправе, казалось, замерла, наблюдая это странное явление.

«Боги милосердные, ведь они прилетели… за его душой. И почему-то не вороны, как всегда бывает у виканцев, а бабочки. Что же творится?»

Сбоку раздался испуганный голос Нефария:

— Что там? Мы победили?

Дюкр ему не ответил. Рука Сормо давно скрылась под колонной из бабочек, а колонна все росла и росла, увеличиваясь в высоте и ширине.

— Так мы победили? — уже требовательнее спросил Нефарий. — Вы видите Кольтена? Позовите его сюда. Мне нужно с ним поговорить.

Тишину нарушил свист виканских стрел, выпущенных по уцелевшим солдатам на втором мосту. Клан Сормо завершил начатое колдуном: с лучниками и копьеносцами было покончено.

С северного берега к переправе спешили пехотинцы Седьмой армии, чтобы прекратить побоище. Из окрестных лесов выехали всадники клана Горностая, оглашая воздух своими жуткими победными криками.

Дюкр оглянулся назад. Малазанцы ползли к лесу: горстка моряков и менее трех десятков саперов. Град стрел, летевших в них, делался все неистовее.

«Боги, да пощадите же вы этих людей! Они и так совершили невозможное. Не требуйте от них большего!»

Беженцы толпились на южном берегу, не зная, куда податься и где спрятаться. Дюкр выпрямился во весь рост и, сложив ладони рупором, крикнул:

— Малазанские беженцы! Все, кто в силах сражаться! Рядом с вами достаточно оружия. Берите его и бегите в лес, иначе бойня повторится! Лучники возвраща…

Воздух потряс рев тысяч глоток. Земля содрогнулась от топота ног. Беженцы даже не стали нагибаться за мечами и копьями. Как и на переправе, они с голыми руками бросились на вражеских лучников. Их уже не волновала собственная жизнь или смерть. У них не осталось ничего, кроме желания отплатить за случившееся сполна.

«Мы все становимся безумцами. Я вижу это впервые. Ни в одной хронике я не встречал и намека на нечто подобное. Боги, в кого же мы превращаемся?»

Беженцы ураганом пронеслись мимо малазанских позиций. Равнодушные к летящим стрелам, они углубились в лес, сразу же наполнившийся их криками и стонами.

Нефарий тоже встал.

— Где Кольтен? Я требую…

Дюкр схватил аристократа за шелковый шарф и притянул к себе. Нефарий испуганно засучил руками.

— Ну что, Нефарий? Как вам честное слово и милосердие Корболо Дэма? Сколько тысяч заплатили своей жизнью за доверчивость Совета знати? А сколько наших солдат погибло? Сколько виканцев осталось здесь лежать, защищая вашу шкуру?

— Отпусти меня, жалкий раб! Ничтожество! Мы еще припомним…

Глаза Дюкра застлал красный туман. Историк обеими руками сдавил дряблую шею аристократа. Нефарий выпучил глаза. Его лицо посинело.

Кто-то ударил Дюкра по голове. Кто-то с силой обхватил рукой его собственную шею и сдавил ему горло. Историк разжал руки. Нефарий зашатался и рухнул с крыши повозки.

А потом вокруг стало темно.

ГЛАВА 17

Один из многих на тропе кровавой за голосом своим погнался.

Готовый убивать, шальной ведомый мыслью, преследовал он голос свой.

Но слышал он лишь музыку Клобука, песнь завлекающую, что тишиной зовут.

Рассказ Сеглоры

Капитана раскачивало, но морские волны были здесь ни при чем. Наливая вино в четыре щербатых бокала, он не забыл угостить и стол.

— Пока втолкуешь этим тупоголовым матросам самые простые вещи, жажда замучает. Надеюсь, закуска не заставит себя долго ждать.

Казначей Пормкваля, не считавший собравшееся общество достойным знать его имя, удивленно изогнул крашеные брови.

— Послушай, капитан, мы ведь только что ели.

— В самом деле? Тогда это объясняет беспорядок на столе, хотя беспорядок требует большего объяснения, ибо он просто ужасен.

Капитан ткнул пальцем в сторону Калама.

— Вот ты, уроженец Семиградия, скажи мне. У тебя наверняка медвежий желудок, и он переварит что угодно. Но скажи: это вообще можно есть? Говори правду! Я слышал: в Семигра-дии выращивают фрукты, чтобы поедать червей, которые в них заводятся. Тамошние жители выковыривают червяка, а яблоко выбрасывают. Верно? В этой привычке — все ваше отношение к миру. Думаю, ты не обидишься. Ведь мы здесь все — друзья… Так о чем мы говорили?

Салк Элан взял протянутый бокал и, прежде чем отхлебнуть, осторожно понюхал содержимое.

— Меня удивляет, капитан, что наш уважаемый казначей не перестает донимать вас своими жалобами.

— Да ну? — Капитан перегнулся через стол и вперился глазами в казначея. — Жалобы? На моем корабле? Вы должны были изложить их мне в кондицифи… конфициди… в общем, наедине.

— Что я и делал. Неоднократно, — усмехнулся казначей.

— А я должен их рассмотреть и, как надлежит капитану, принять надлежащие меры.

Капитан с чувством исполненного долга снова сел и откинулся на спинку стула.

— Так. О чем мы еще говорили?

Салк Элан поймал взгляд Калама и подмигнул.

— Мы обсуждали кое-какие досадные помехи, с которыми столкнемся, если два капера, преследующие нас, захотят познакомиться с нами поближе.

— Никто нас не преследует, — возразил капитан. Он залпом осушил бокал и наполнил снова.

— Просто эти каперы идут вровень с нами, что, как вы должны понимать, совсем не одно и то же.

— Согласен, капитан, — сказал Салк Элан. — Возможно, я не столь отчетливо вижу разницу.

— Вот это-то и печально.

— А ты мог бы потрудиться просветить нас, — заметил казначей.

— Как вы сказали, господин казначей? Просветиться потрудить? Замечательное предложение! Вы — необыкновенный человек!

Он с довольным лицом плюхнулся на стул.

— Им нужен ветер посильнее, — сказал Калам.

— Да, иначе им не убыстрить ход, — согласился капитан. — Этим трусам, у которых моча цвета скверного эля, хочется выплясывать вокруг нашего корабля. Я бы предпочел встретиться с ними лицом к лицу, а они шныряют и уворачиваются, как нашкодившие псы.

Он вдруг пристально поглядел на Калама.

— Поэтому мы застигнем их врасплох. Мы сами атакуем их на рассвете! Резкий поворот против ветра. По-морскому — оверштаг. Матросам — подготовиться к высадке на борт вражеского судна! Я больше не допущу ни одной жалобы касательно «Затычки». Если я услышу хоть какое-нибудь недовольное блеяние, я самолично оттяпаю этому «ягненку» палец. Если не замолчит — второй, и так далее. И все пальцы приколочу к палубе. Тук-тук!

Калам закрыл глаза. Вот уже четыре дня, как их корабль простился с эскортом и шел на попутном ветре, делая по шесть узлов в час. В дополнение к имеющимся парусам матросы натянули все куски парусины, какие имелись на «Затычке». Стонали снасти, угрожающе скрипели переборки, однако оторваться от двух пиратских судов не удавалось. Они по-прежнему крутились вокруг «Затычки».

«И этот безумец собрался брать пиратов на абордаж! — Как ты сказал? Атакуем? — испуганно переспросил казначей. — Я же запретил любые неразумные действия!

Капитан, осоловело моргая, повернулся к казначею.

— Это почему? — тихо спросил он. — Как говорят, зеркальце потускнело, и его надо хорошенько протереть… Сегодня ночью. Они этого никак не ожидают.

С самого начала плавания Калам почти все время проводил у себя в каюте, появляясь на палубе лишь в предрассветный час. Ел он на камбузе вместе с командой, что также сокращало число неожиданных встреч с Салком Эланом и казначеем. Но этим вечером капитан настоятельно потребовал, чтобы Калам присоединился к их ужину. Дневное появление пиратов разожгло в нем любопытство. Ассасину захотелось узнать, как капитан ответит на откровенную угрозу, поэтому он не стал отговариваться, а принял приглашение.

Салк Элан и казначей явно заключили перемирие, ибо их пикирование больше не выходило за пределы случайно брошенных колких фраз. Оба старались говорить исключительно на обыденные темы, и чрезмерная вежливость этих разговоров показывала, что каждый держит себя в узде.

Но настоящей загадкой для Калама был сам капитан «Затычки». На камбузе ассасин стал невольным слушателем разговора между первым и вторым помощниками и понял, что капитана на судне уважают и относятся к нему со странной любовью. Так любят собаку с непредсказуемым характером. Погладь ее один раз — она завиляет хвостом; погладь второй — она оттяпает тебе руку. Капитан с удивительным проворством надевал разные маски, меняя их, когда вздумается. Он обладал своеобразным чувством юмора, которое воспринималось не сразу и поначалу изрядно раздражало. Сейчас Калам чувствовал, что слишком засиделся в обществе капитана. У него болела голова от скверного вина и от необходимости следить за витиеватостями капитанских мыслей.

И все-таки капитан затеял этот ужин не просто так. Его болтовня ни о чем преследовала четкую и вполне определенную цель. Капитан как будто одновременно говорил на двух языках: поверхностном, полном цветистого красноречия, и тайном.

«Могу поклясться: этот паяц пытается мне что-то сказать. Что-то очень важное».

Калам слышал о существовании магии, обволакивающей разум жертвы. Человек понимает: за внешними словами кроется нечто очень важное, но никак не может пробиться сквозь стену этих слов.

«Похоже, и меня затянуло в такую же нелепицу. Недаром говорят, что навязчивый бред — пожизненный спутник ассасинов, от которого не освободиться. Эх, переговорить бы сейчас с Быстрым Беном…»

— Ты никак спишь с открытыми глазами?

Калам заморгал, не особо дружелюбно поглядывая на капитана.

Салк Элан учтивым, мурлыкающим голосом пояснил:

— Хозяин этого прекрасного быстроходного парусника говорил о странном протекании времени. С тех пор как мы оказались в открытом море, оно изменило свой ход. Теперь всем желательно знать твое мнение.

— А что тут особенного? Насколько помню, четыре дня назад мы вышли из Арена, — буркнул ассасин.

— Значит, четыре? — спросил капитан. — Ты уверен?

— Я не понимаю смысла вопроса.

— А ты прислушайся к нескончаемому шелесту. Может, поймешь.

— К чему?

«Ах да, к шелесту. Ведь он ничего не скажет напрямую».

— Насколько понимаю, на борту «Затычки» есть и другие песочные часы?

— Официальное время измеряется только по одним часам, — сказал Элан.

— А все остальные расходятся с их показаниями, — добавил капитан, в который уже раз наполняя свой бокал. — Четыре дня… или четырнадцать?

— Наша беседа перетекает в философское русло? — насторожился казначей.

— Никакой философии, — ответил между двумя рыганиями капитан. — Мы вышли из Арена, когда луна была в первой четверти.

Калам припомнил прошлую ночь. Он стоял на полубаке. Небо было удивительно чистым. А луна? Была и луна. Она плыла по горизонту, под самым созвездием Кинжала. И находилась… в третьей четверти. Быть этого не может!

— Десяток жуков-долгоносиков измеряют время не хуже песочных часов, — продолжал капитан. — Через пару недель в муке обязательно найдешь десяток этих тварей. Если, конечно, мука не была гнилой с самого начала. Правда, кок утверждает обратное.

— Он клялся, что сегодня приготовил нам ужин, — улыбнулся Салк Элан. — Но наши желудки тоже утверждают обратное. И все равно, спасибо за рассеивание наших сомнений.

— Знаешь ли, Элан, это чувствительный укол, хотя моя шкура достаточно толстая, и к тому же я отличаюсь изрядным упрямством.

— Потому-то я и не могу не восхищаться тобой, капитан. «Клобук их накрой! Похоже, эти двое нагородили целую завесу слов, только бы ничего не сказать!»

— В конце концов, человек убеждается, что нельзя доверять даже ударам собственного сердца. А уж тем более — ударам чужого сердца. Может, я недостаточно сообразителен, но я вконец утратил нить нашего разговора.

— Капитан, меня сильно удручают твои слова, — признался казначей.

— Вы не одиноки в этом, господин казначей, — сказал Салк Элан.

— Я чем-то вас обидел?

Капитан заметно покраснел, а с лица начисто пропала пьяноватая ухмылка.

— Обидел? — вытянул губы казначей. — Нет. Ты меня озадачил. Я вынужден сделать вывод, что ты не вполне владеешь своим разумом, а потому, ради безопасности корабля, у меня не остается иного выбора…

— Выбора? — взорвался капитан, вскакивая со стула. — Слова не менее опасны, чем песок. Песок скользит у тебя между пальцев, но он способен засыпать тебя с головой! Я тебе покажу безопасность, вонючий кусок сала!

Капитан подошел к двери каюты, сдернул со стены плащ и попытался просунуть руки в рукава. Салк Элан не пошевелился. Натянуто улыбаясь, он следил за происходящим. Капитан таки сумел натянуть плащ. Распахнув дверь, он выбежал в коридор и громогласно стал звать первого помощника. Из темного коридора доносился топот его тяжелых сапог.

Дверь качалась взад-вперед, поскрипывая плохо смазанными петлями.

Казначей открыл рот, потом закрыл и тут же открыл снова.

— Какой выбор? — прошептал он, адресуя свой вопрос в пространство.

— Да уж не ваш, — растягивая слова, ответил Элан.

Казначей повернулся к нему.

— Не мой? А чей же еще? Кому доверена аренская казна?

— Это официальное название, не правда ли? Есть и другое название: награбленное Пормквалем. На всех ящиках в трюме красуются его печати, а не имперский скипетр.

«Итак, Салк Элан, ты уже успел побывать в трюме? — мысленно заключил Калам. — Интересно».

— Любое недозволенное прикосновение к этим ящикам карается смертью, — прошипел казначей.

Элан отбросил всякую учтивость и больше не скрывал своего презрения.

— Что заставляет вас заниматься воровским ремеслом? Точнее, быть соучастником вора?

Казначей побелел. Он молча встал и, цепляясь за стены (качка была довольно ощутимой), вышел из каюты. Салк Элан взглянул на Калама.

— Что скажешь про нашего капитана, мой немногословный друг?

— Тебе — ничего, — огрызнулся Калам.

— Твое упрямое стремление избегать меня — младенческая глупость.

— Либо терпи мою глупость, либо я прикончу тебя на месте.

— Странно мне это слышать от тебя, Калам. Особенно после всего, что я для тебя сделал.

Ассасин встал.

— Можешь не сомневаться, Салк Элан: я отплачу этот долг.

— Для этого достаточно просто не чураться меня. На этом корабле вряд ли найдутся более интересные собеседники, чем ты.

— Я не нуждаюсь ни в чьей симпатии, — сказал Калам и тоже направился к двери.

— Ты превратно меня понял, Калам. Я отнюдь не враг тебе. Наоборот, у нас много общего.

Ассасин остановился на пороге.

— Если ты ищешь со мною дружбы, Салк Элан, то этим умозаключением ты отбросил себя далеко назад.

Калам покинул капитанскую каюту и пошел к выходу на палубу. Там, невзирая на поздний час, было не протолкнуться от матросов. Одни внимательно осматривали все переборки, шпангоуты и прочий такелаж, другие возились с парусами. Уже пробили склянки десятой вахты. Небо затянули густые облака. Звезд не было видно.

К Каламу подошел на удивление трезвый капитан.

— Ну, что я говорил! Потускнело зеркальце.

Приближалась буря. Ассасин чувствовал ее по завыванию ветра, который метался по палубе, как загнанный зверь.

— С юга идет, — засмеялся капитан, хлопая Калама по плечу. — Мы понесемся прямо на своих преследователей. На всех парусах, с палубой, полной матросов. Мы передавим им глотки, и они даже пикнуть не успеют! Вот тогда поглядим, какие они храбрые. Посмотрим, как они будут ухмыляться, когда наши мечи окажутся возле их глоток.

Капитан наклонился и, дыша перегаром, добавил:

— Проверь свои кинжалы, приятель. Думаю, им сегодня найдется работенка.

Он оставил Калама, отправившись раздавать приказы команде. Вспомнив внезапно перекосившееся лицо капитана, ассасин подумал:«Не такой уж я безумец. Похоже, у этого человека и впрямь не все в порядке с мозгами».

От резкого поворота судна затряслась палуба. Одновременно на «Затычку» обрушилась буря. Шквал понесся впереди корабля. Ветер угрожающе гудел в наполовину свернутых парусах. Не обращая внимания на разгул стихии, матросы продолжали готовиться к атаке.

«Сражение во время шторма? Неужели капитан уверен, что его матросы перепрыгнут на качающуюся палубу пиратского судна и затеют сражение? Или он ждет от них нечеловеческой храбрости, опять-таки граничащей с безумием?»

Откуда-то из темноты появились телохранители казначея и окружили Калама с двух сторон. Ассасин поморщился. Этих лбов с самого начала плавания донимала морская болезнь. Вывернуть на палубу содержимое своих желудков — вот, пожалуй, и все, что они сейчас могли. Однако оба были настроены решительно. Их руки покоились на оружии.

— Хозяин желает говорить с тобой, — рявкнул один из телохранителей.

— А у меня что-то нет желания, — в той же манере ответил Калам.

— Он желает говорить прямо сейчас.

— Или что, вы убьете меня своим дыханием? Ваш хозяин умеет разговаривать и с трупами?

— Хозяин приказывает…

— Если он хочет говорить со мной, пусть вылезает сюда. У меня нет никакого желания тащиться в его каюту.

Калам думал, что его попытаются увести силой, однако телохранители молча удалились. Ассасин постоял еще немного, затем прошел туда, где перед полубаком сгрудились два десятка военных моряков из охраны Пормкваля. Калам повидал достаточно штормов. Ему пришлось плавать на галерах, тяжелых грузовых кораблях и триремах, пересекать три океана и полдюжины морей. Для него этот шторм пока что был вполне терпимым. Для военных моряков — тоже. Хмурые и даже угрюмые (кто станет улыбаться перед сражением?), они точными, выверенными движениями готовили арбалеты. Потайные фонари бросали узкие направленные лучи неяркого света.

Калам искал глазами командира, пока не заметил женщину в форме лейтенанта.

— Лейтенант, мне нужно с тобой поговорить.

— Не сейчас, — отмахнулась она, падевая шлем и подтягивая завязки нащечников. — Иди вниз.

— Капитан намерен брать пиратов на абордаж.

— Без тебя знаю. Когда это начнется, нам вовсе не нужны зеваки, ошивающиеся на палубе.

— Чьим приказам ты подчиняешься? Приказам капитана… или казначея?

Женщина полоснула Калама сердитым взглядом.

— Убирайся вниз!

Моряки выжидающе подняли головы.

— Лейтенант, выслушай меня. Я тоже служил в имперских войсках.

— И в какой же армии?

Каламу не хотелось открываться, но он все-таки сказал:

— Во Второй. Девятый полк. «Сжигатели мостов».

— Чем докажешь? — по-прежнему хмуро спросила лейтенант.

— Да, парень, чем? — подхватил бывалый моряк с проседью в волосах. — Кто у тебя был сержант? Назови имена.

— Бурдюк. Назвать других? Неуемный. Тормин. Достаточно?

— Так ты… капрал Калам? Ассасин вцепился в него взглядом.

— А ты кто?

— Никто, господин капрал, и давно уже никто. Моряк повернулся к лейтенанту и кивнул.

— Мы можем на тебя рассчитывать? — спросила она.

— В лобовую атаку не пойду, но буду поблизости.

— У казначея есть официальные бумаги, капрал. Мы вынуждены ему подчиняться.

— Если вам придется выбирать между казначеем и капитаном, думаю, вы выберете второго. Этот напыщенный выскочка не доверяет вам.

Женщина поморщилась, будто ей в рот попало гнилье.

— Атака, конечно, безумие, но… смелое безумие.

Калам кивнул, ожидая дальнейших слов.

— Наверное, у казначея есть свои причины.

— Если дойдет до расправы с ним, телохранителей оставьте мне.

— Обоих?

— Да.

— Если акулы отравятся казначеем, значит, так тому и быть, — добавил бывалый воин.

— Только постарайтесь, чтобы в момент кормежки акул никого из вас поблизости не было.

— Ну, это мы понимаем, — впервые за весь разговор усмехнулась женщина.

— А теперь запомните, — громко, чтобы слышали все, сказал Калам. — Я — обыкновенный штатский, который решил убраться подальше от Арена.

— Мы никогда не верили во все россказни про вас, — бросил Каламу кто-то из моряков. — Надо же додуматься: Дуджека Однорукого объявить вне закона!

«Как же ты прав, солдат».

Калам махнул морякам и двинулся в обратный путь по палубе.

Корабль был чем-то похож на медведя, продирающегося сквозь густой кустарник.

«Медведь, который по весне едва успел выбраться из берлоги. Отощавший, с красными от долгой спячки глазами и впалым брюхом, урчащим от голода… А впереди уже затаилась пара волков, рассчитывающих на внезапность нападения…»

Капитан стоял у штурвала. Рядом, держась за мачту, стоял его первый помощник. Оба всматривались в темноту — не мелькнет ли пиратское судно.

Калам открыл рот, чтобы заговорить, но его опередил крик первого помощника:

— Цель справа по борту, капитан! Поворот на три четверти румба! Нас несет прямо на них!

В сумраке едва проступали очертания низко сидящего одномачтового пиратского судна. До него было не более сотни шагов. «Затычка» шла прямо на вражеский корабль.

«Пожалуй, лучших условий не придумаешь», — одобрительно подумал Калам.

— Всем приготовиться к атаке! — заорал капитан, перекрывая гул шторма.

Первый помощник рванулся вперед, отдавая свои приказы команде. Военные моряки залегли на палубе, готовясь к нападению. С пиратского судна слышались неясные крики. Квадратный парус выгнулся до предела под напором ветра. Пираты делали последнюю отчаянную попытку избежать столкновения с «Затычкой».

Если боги и усмехались, глядя на эту сцену, их усмешка больше напоминала оскал трупа. Перед самым столкновением волна подняла «Затычку» и швырнула на заостренный нос пиратского судна. Раздался громкий треск; бурлящие волны покрылись десятками обломков. Столкновение лишило Калама равновесия. Не успев схватиться за перила, он свалился с полубака на палубу и покатился дальше, больно ударившись плечом.

Над головой угрожающе хрустнула мачта. Среди струй дождя бились паруса, похожие на крылья призрачного чудовища.

От столкновения «Затычку» накренило. Оба судна сцепились намертво. Отовсюду слышались крики матросов, но Калам почти ничего не видел. Плечо вспухло. Ассасин закусил губы и попробовал встать. Последний из военных моряков перепрыгивал через правый борт судна, чтобы спуститься на палубу пиратского корабля. Точнее, на ее обломки. Сквозь завывания ветра Калам услышал лязг оружия.

Ассасин оглянулся по сторонам, надеясь увидеть капитана. Полубак был пуст. За штурвалом никто не стоял. Ветер гонял обломки рангоутов. Калам стал пробираться к корме.

Сцепившимися кораблями управляла только стихия. Волны хлестали по правому борту «Затычки», заполняя палубу клочьями соленой пены. На пути у Калама оказался лежащий ничком человек. Из носа и горла струилась кровь, торопливо смываемая морской водой. Человек был мертв. Калам пригляделся и узнал в нем первого помощника. Ассасин осторожно переступил через труп и двинулся дальше.

«Странно, при такой качке — и никаких признаков морской болезни».

Калам добрался до полубака… У рулевого было снесено полчерепа. Остатки тела держались на нескольких лоскутах кожи. Этого человека убила не стихия. Его ударили сзади в шею. Убийца держал меч обеими руками. Рулевой был убит еще до столкновения кораблей. Обломки рангоутов еще больше изуродовали мертвое тело.

Капитана он нашел лежащим невдалеке от мачты. Рядом лежал один из телохранителей казначея. Два обломка торчали у него из горла и груди. Увидев кривую саблю, Калам сразу понял, кто убил рулевого. Мертвый телохранитель и сейчас крепко сжимал ее эфес. Видимо, следующий удар он готовил для капитана, но тот успел схватиться за лезвие. У капитана были располосованы все пальцы, из которых безостановочно лилась кровь. Еще одна рана покрывала капитанский лоб, однако ровное дыхание свидетельствовало, что капитан по-прежнему жив.

Калам осторожно разжал ему пальцы и оттащил капитана в сторону.

«Затычка» наконец-то расцепилась с пиратским судном и сейчас же нырнула вниз. В следующее мгновение волны опять вздыбили корабль, окатив палубу новым водопадом. На полубаке появились люди. Один встал к штурвалу, другой опустился на корточки рядом с ассасином.

Калам увидел перед собой окровавленное лицо Салка Элана.

— Капитан жив? — спросил Элан.

— Да.

— Мы еще не вылезли из заварушки.

— Ну и Клобук с ней! — бросил ему Калам. — Нужно отнести капитана вниз.

— Правый борт весь в пробоинах. Матросы без конца откачивают воду.

Они осторожно подняли капитана.

— Что с пиратским судном?

— В щепки.

Они стали осторожно спускаться по скользким ступеням.

— Вышло совсем не так, как мыслил казначей, — сказал Калам.

— А мы с тобой оказались на одном пути, — ответил ему Салк Элан и остановился.

— Где этот выродок?

— Командует «Затычкой». Представляет дело так, будто мы случайно столкнулись с другим судном, не разглядев его из-за шторма. Говорю тебе, балаган еще не кончился.

— Не все сразу, — проворчал Калам.

В коридоре, куда они спустились, вода была по щиколотку. «Что же тогда делается в трюме?» Похоже, «Затычка» превращалась в решето.

— А ты, смотрю, произвел впечатление на военных моряков, — сказал Элан, когда они подошли к двери капитанской каюты. — Чем же ты на них надавил?

— Ничем. По званию я младше их лейтенанта.

— Значит, былая слава. Но лейтенанта ты настолько впечатлил, что она уже поцапалась с казначеем.

— Из-за чего?

— Этот идиот настаивает на капитуляции. Они осторожно положили капитана на койку.

— Он, никак, собирался перекинуть монеты на первое судно? — спросил Калам.

— Вряд ли. Эта посудина должна была расправиться с капитаном и командой. Помнишь, как он задергался, когда услышал про атаку?

— Помню. Что ж, мы купили себе передышку. Помоги мне снять с капитана одежду.

— М-да, досталась его рукам.

— Придется зашивать раны, потом бинтовать.

Салк Элан смотрел, как ассасин укрывает раненого одеялом.

— Думаешь, он выживет?

Калам не ответил. Он осматривал рваные раны на капитанских руках.

— Надо же, голыми руками остановил удар кривой саблей.

— На такое не каждый решится. Слушай, Калам, как мы с тобой вляпались во все это?

Ассасин пожал плечами.

— Как вляпались — не знаю. Но ты прав: мы оказались на одном пути. И никто из нас не желает окончить его в брюхе акулы.

— Я расцениваю это как предложение действовать сообща.

— Да, но только на время. Не жди, Элан, что я поцелую тебя в щечку и пожелаю спокойной ночи.

— Что, даже разочек не поцелуешь?

— Ты бы лучше поднялся на палубу и поглядел, как там. Я сам с ним управлюсь.

— Торопись, Калам. Капитан и так потерял много крови.

— Знаю.

Салк Элан ушел. В каюте Калам разыскал мешок с лекарскими принадлежностями и стал зашивать израненные руки. Он закончил с одной рукой и взялся за вторую, когда капитан застонал.

— Потерпи, капитан. Еще немного, заштопаю тебе и другую руку.

— Я его перехитрил, — прошептал капитан, не открывая глаз.

— Мы так и подумали, — ответил ассасин, продолжая орудовать иглой. — А теперь помолчи и дай мне закончить.

— Пормквалю тоже не поздоровилось.

— Ошибаешься. По-моему, на нем ни одной царапины. А в остальном… говорят, подобное притягивает подобное.

— Ты и этот напыщенный хлыщ… тоже притянули друг Друга?

— Спасибо за наблюдение. Я постоянно это слышу.

— Но это уж ваша забота, — сказал капитан.

— И лейтенанта тоже.

Капитан через силу улыбнулся. Глаза он так и не открывал.

— Хорошо, — прошептал он.

Калам отодвинулся и протянул руку за бинтами.

— Сейчас тебя перевяжу. Да, забыл порадовать: тот телохранитель мертв.

— Так он сам себя и угробил. От первого удара я увернулся. Он саблей рубанул по веревкам. Не по тем. Ну и заработал себе деревяшку в глотку… Чувствуешь, Калам? Мы по-прежнему плывем. Спасибо богам: они смотрят на нас сверху. И помогают. «Затычка» порядком набрякла. Но держится на плаву.

— Пока держится. Мы залатали все дыры, какие могли. Все тряпки в ход пошли.

— Ну, недостатка в тряпках у нас никогда не было.

— Перевязал я твои руки, — сказал Калам и встал. — Теперь поспи. Ты нам нужен здоровым, причем скоро.

— Вряд ли я поправлюсь. Не забывай, остался второй телохранитель. Он меня добьет, едва представится возможность. Живой я мешаю казначею.

— Мы об этом позаботимся, капитан.

— В прямом смысле?

— В прямом.

Калам вышел из каюты. По пути на палубу он выдвинул свои кинжалы из ножен.

«В самом прямом смысле, капитан».

Буря стихла. Небо на востоке светлело, приобретая нежно-золотистый оттенок. «Затычка» вновь шла прежним курсом. С полубака были тщательно убраны все следы ночного столкновения. Матросы занимались привычным делом, хотя Калам сразу заметил напряженность на их лицах.

Казначей и второй телохранитель стояли возле центральной мачты. Новоявленный капитан не сводил глаз с приближавшегося пиратского судна. Расстояние уже позволяло увидеть людей, сгрудившихся на тамошней палубе. Внимание телохранителя было сосредоточено на Салке Элане, стоявшем у лесенки на полубак. Их разделяло не более десяти шагов. Матросы чувствовали: что-то назревает, но не делали ни малейших попыток вмешаться.

— Возложили на себя обязанности капитана? — спросил Калам.

Казначей резко кивнул, стараясь не встречаться с глазами ассасина.

— Я намерен выпутаться из сложившегося положения.

— Точнее, бросить им кость. И сколько это будет? Три четверти груза? Или весь? А потом вы предложите себя в качестве единственного заложника. Очень великодушно.

Казначей побледнел.

— Тебя это не касается, — выдавил он.

— Разумеется. Но меня касается убийство капитана и его старших помощников, поскольку это увеличивает опасность плавания. Если команда и не знает наверняка, то догадывается, чьих это рук дело.

— За порядком следят военные моряки. Советую удалиться в свою каюту. Там с твоей головы не упадет ни один волос. Но только попробуй вмешаться, и отправишься кормить акул.

Калам взглянул на приближающийся пиратский корабль.

— Думаешь договориться с пиратами? А что им помешает перерезать тебе глотку и уплыть со всем добром? — спросил ассасин, незаметно перейдя на «ты».

Казначей тоже этого не заметил.

— Сомневаюсь, что мой дядя и двоюродные братья станут меня убивать, — сказал он. — А теперь я настоятельно предлагаю тебе отправиться в каюту и не высовывать оттуда носу.

Игнорируя его совет, Калам прошел к военным морякам.

По их рассказам, ночное сражение с пиратами было яростным и коротким. Мало того что корабль развалился у тех под ногами — обезумевшая команда затеяла еще и потасовку между собой.

— Это больше походило на бойню, — призналась лейтенант. Моряки поглядывали на протекающую обшивку, торопясь заткнуть очередные дыры.

— Наши не получили ни одной царапины, — добавила женщина.

— Вы разобрались что к чему? — тихо спросил Калам.

— Более или менее. А почему ты спрашиваешь, капрал?

— Казначей прикажет вам сложить оружие.

— Ого! А потом пираты перережут нам глотки и пошвыряют за борт? Не знаю, какие документы получил этот казначей, но здесь дело попахивает государственной изменой.

— Пусть он украл у другого вора, однако я понимаю, о чем ты говоришь.

Калам встал.

— Я переброшусь парой слов с командой, потом вернусь сюда.

— Слушай, Калам, а почему бы нам прямо сейчас не расправиться с этим казначеем и его шавкой-телохранителем?

— Не стоит нарушать правил, лейтенант. Оставь убийство тем, чьи души уже запятнаны кровью.

Женщина понимающе кивнула.

Калам разыскал матроса, с которым говорил тогда, в трюме. Матрос стоял на полубаке и сворачивал канат. Всем своим видом он показывал, что очень занят.

— Слышал, ты спас капитана, — шепнул матрос, увидев Калама.

— Спас-то спас, но он не в лучшем состоянии.

— Понимаю. Наш кок стоит у его каюты. С тесаком. А кок у нас такой — может тесак и в ход пустить. Я даже видел, как он этим тесаком бреется. Кожа гладенькая, как грудки у невинной девушки.

— Кто теперь вместо помощников капитана?

— Если ты спрашиваешь, кто делает так, чтобы корабль плыл вперед, а не ко дну, и кто не дает ребятам бездельничать, так это я. Только новый капитан не больно-то хочет ко мне прислушиваться. А его верзила, едва море успокоилось, приказал лечь в дрейф.

— Чтобы груз из трюма перекочевал на соседний кораблик?

Матрос кивнул.

— А потом?

— Если новый капитан не соврал, они нас отпустят.

— С чего бы это им быть такими добренькими? — усмехнулся Калам.

— Я тоже про это все время мозгую. Глаза-то нам не повыковыриваешь. А ребята много чего видели. И как с капитаном нашим обошлись — тоже. Злы они на нового хозяина.

Их разговор прервал топот кованых сапог. Телохранитель казначея вел военных моряков на нижнюю палубу. Калам поймал взгляд лейтенанта. Вид у женщины был угрюмый и несколько растерянный.

— Боги решили позабавиться, — процедил сквозь зубы матрос. — Пираты совсем рядом.

— Сейчас и мы позабавимся, — едва слышно произнес Калам.

Он повернул голову. Салк Элан как будто ждал этого момента. Ассасин кивнул, и Элан с подчеркнутой небрежностью отвернулся. Руки у него были спрятаны под плащом.

— Пиратов не меньше полусотни, — сказал матрос — Вооружены до зубов. Надо наших ребят поднимать.

— Пиратов оставь военным морякам. Команде скажи, чтобы не встревали. Понял?

Матрос торопливо кивнул и исчез.

Калам спустился на нижнюю палубу, где между казначеем и лейтенантом происходил не самый приятный разговор.

— Я, кажется, велел сложить оружие, — раздраженно повторил казначей.

— Мы этого не сделаем.

Такого поворота событий казначей не ожидал. Трясясь от ярости, он подал знак телохранителю. Но великан успел сделать всего один шаг. Сдавленно вскрикнув, телохранитель схватился за нож, торчавший из его горла. Кровь заливала ему доспехи. Шатаясь, он рухнул на палубу и затих.

Салк Элан нагнулся над убитым, чтобы извлечь свой нож.

— Мы решили сыграть по-своему, дорогой господин казначей.

Ассасин встал за спиной у казначея и уперся острием кинжала в его затылок.

— И чтоб не пикнул и не шевельнулся. Понял?

Он повернулся к военным морякам.

— Лейтенант, подготовиться к отражению атаки.

— Слушаюсь, господин капрал.

Она произнесла эти слова без тени усмешки.

Пиратское судно находилось почти рядом с бортом «Затычки». Пираты суетились, готовясь перепрыгнуть на беззащитный (как они думали) корабль. Однако остов «Затычки» был выше. Пираты не видели ни палубы, ни тех, кто там затаился. Правда, один из них догадался полезть по мачте к «вороньему гнезду».

«Поздно спохватились, дуралеи», — мысленно усмехнулся Калам.

Капитан пиратского судна (надо полагать, это и был дядя казначея) прокричал приветствие.

— Поздоровайся с ним, — прошептал казначею Калам. — Может, твои родственнички и пощадят тебя. Тебе их лучше знать.

Казначей помахал рукой и выкрикнул ответ. Оба корабля разделяло не более десятка шагов.

— А теперь слушайте внимательно, — сказал Салк Элан корабельным матросам. — Как только они подойдут совсем близко — цепляйте их крючьями. Ни в коем случае не дайте им уйти, иначе получим хвост до самого Фалара.

Пиратский матрос одолел половину расстояния до «вороньего гнезда». Он вытянул шею, чтобы получше рассмотреть происходящее на палубе «Затычки». Его товарищи уже перебросили канаты. Корабли сблизились.

Арбалетная стрела оборвала предостерегающий крик пиратского матроса. Сам он рухнул на палубу.

Едва первые незваные гости начали карабкаться на борт «Затычки», Калам схватил казначея за воротник и поволок прочь.

— Ты допустил ужасную ошибку, — прошипел казначей.

Военные моряки дали залп по нападающим. Первая атака захлебнулась.

Тревожный крик Салка Элана заставил ассасина обернуться… Над кораблем, за спинами военных моряков, зависло крылатое чудовище. Размах его крыльев был не менее десяти шагов. Желтая чешуйчатая шкура ярко блестела в свете утреннего солнца. Шея оканчивалась удлиненной змеиной головой. В раскрытой пасти поблескивали длинные острые зубы.

«Боги милосердные! Энкарал! Откуда он здесь, в такой дали от Рараку?»

— Я тебя предупреждал! — захихикал казначей.

Крылатое чудовище врезалось в гущу моряков. Острые когти легко продирали кольчуги и срывали с голов шлемы.

Калам с размаху ударил казначея кулаком в лицо. Тот потерял сознание и повалился на палубу. Из носа и глаз пошла кровь.

— Калам! — крикнул Салк Элам. — Оставь мага мне. Помоги морякам!

Мага? Конечно, появление энкарала в открытом море было больше похоже на магическую уловку. Эти твари крайне редко встречались даже в пределах Рараку. За все время странствий по пустыне ассасин ни разу не столкнулся с громадной крылатой ящерицей.

Пока Калам бежал, чудовище растерзало семерых моряков. Крылья энкарала тяжело ударяли по палубе, а когтистые лапы искали новых жертв.

Пираты лезли на борт «Затычки». Им противостояла горстка военных моряков, в числе которых Калам заметил и лейтенанта.

Времени на раздумья у Калама не было, а на что способен Салк Элан, он не знал.

— Сомкните щиты! — крикнул он морякам и прыгнул вниз.

Энкарал заметил его и раскрыл пасть. Зубы чудовища находились совсем рядом с лицом Калама. Ассасин пригнулся и ударил энкарала между ног. Лезвие кинжала полоснуло по чешуйкам и переломилось, будто прутик. Выругавшись, Калам бросил кинжал и взобрался энкаралу на спину. Чудовище вертело головой, однако дотянуться до него не могло.

С палубы пиратского судна донесся характерный хлопок. «Магический удар».

Зажав в одной руке кинжал, другой ассасин обхватил изогнутую шею энкарала. Лезвие рвало перепонки крыльев, оказавшиеся на удивление тонкими. Энкарал повалился на палубу, где на него набросились с мечами моряки. Там, где не помогали ножи и мечи, в ход пошли копья. Из-под чешуек хлынула кровь. Энкарал забился в предсмертных судорогах.

Вся палуба превратилась в поле сражения. Пираты расправлялись с последними военными моряками. Калам спрыгнул с туши издыхающего энкарала, перебросил кинжал в левую руку, а правой подхватил короткий меч, валявшийся рядом с убитым моряком. Это было как нельзя кстати, ибо в следующее мгновение ему пришлось отражать удары двоих пиратов, вооруженных кривыми саблями.

Калам прыгнул на обоих противников, одновременно ударив их своим оружием. Кинжал застрял между ребрами нападавшего. Пират зашатался. Калам стащил у него с головы шлем и нахлобучил себе на голову. Шлем оказался слишком мал. Кривая сабля второго нападавшего сбила шлем, и тот, пролетев немного, с грохотом запрыгал по липкой от крови палубе.

Теперь Каламу противостояли уже шестеро пиратов. Салк Элан ударил по ним сзади, разя обеими руками. Троих он уложил сразу. Калам бросился на четвертого и одеревеневшими пальцами сжал ему горло.

Вскоре звон оружия стих. Палуба была усеяна человеческими телами. Некоторые стонали, иные кричали и бились в последних судорогах, но большинство замерло навсегда.

Калам припал на одно колено, восстанавливая сбившееся дыхание.

— Ну и свалка! — пробормотал Салк Элан, стирая кровь со своего оружия.

Ассасин поднял голову. Изысканная одежда Элана была прожжена и запачкана кровью. В крови была и половина его лица. Одна бровь обгорела. Элан тяжело дышал. Чувствовалось, каждый вдох отзывается болью в его теле.

Калам оглядел палубу. Корабельные матросы нагибались над лежащими телами, отыскивая живых. Из военных моряков уцелело всего двое. Лейтенант погибла.

К ассасину подошел матрос, взявший на себя обязанности первого помощника.

— Кок попросил узнать, — начал матрос.

— Что узнать? — удивился Калам.

— Эта большая ящерица… она съедобная?

Салк Элан засмеялся и тут же зашелся кашлем.

— Редкое лакомство, — ответил Калам. — В Панпотсуне кусок ее мяса идет за сотню джакатов.

— Ты не возражаешь, если мы заберем с пиратского судна кое-какие припасы? — спросил матрос. — Им уже не понадобятся.

Ассасин кивнул.

— Я пойду с тобой, — сказал Салк Элан.

— Почту за честь.

— А что делать с казначеем? — спросил другой матрос. — Эта гнусь еще жива.

— Оставьте его мне, — ответил Калам.

Казначей находился в сознании и видел, как к его телу привязывают мешки с монетами. Он вращал широко раскрытыми глазами и мычал, пытаясь вытолкнуть кляп. Калам вместе с Эланом подняли отяжелевшего казначея и, несколько раз качнув, швырнули за борт.

На плеск устремились акулы. Но они были слишком сыты и не захотели плыть за казначеем в глубину.

Пиратский корабль горел очень долго. Он успел превратиться в точку на горизонте, а столбы дыма продолжали тянуться в небо.

Над священной пустыней Рараку вновь поднялся вихрь Дриджны. Его ширина достигала целой лиги, а гул ветра превратился в протяжный стон, от которого хотелось поплотнее заткнуть уши. Но в самом сердце пустыни царило спокойствие и с неба струился золотистый свет.

Впереди, будто выбеленные кости, из песка поднимались Щербатые утесы. Леом, шагавший впереди, неожиданно остановился.

— Нам придется пересечь место, населенное духами, — сказал он.

Фелисина кивнула.

— Они древнее пустыни. Сейчас они пробудились и наблюдают за нами.

— Скажи, возрожденная Шаик, они намерены причинить нам вред? — спросил тоблакай, хватаясь за свой деревянный меч.

— Нет. Возможно, им любопытно, но вообще-то они безразличны к нам. А ты что чувствуешь? — спросила она Гебория.

Бывший жрец Фенира брел, глубоко погруженный в себя и свои думы. Услышав вопрос, он вздрогнул, будто каждое слово впилось ему в кожу.

— Чтобы испытывать безразличие, вовсе не нужно быть бессмертным духом, — пробормотал старик.

Фелисина внимательно поглядела на него.

— Ты стремишься убежать от радости возрождения, Геборий. Это не может длиться долго. Ты боишься вновь стать человеком.

Он горько и язвительно рассмеялся.

— Что, не ожидал услышать от меня таких мыслей? — спросила Фелисина. — Как бы тебе ни была противна моя прежняя жизнь, еще противнее для тебя расстаться с той капризной девчонкой.

— Ты продолжаешь погоню за властью, Фелисина, и эта погоня заставляет тебя думать, будто вместе с властью ты получишь и мудрость. Что-то можно получить в дар, а что-то нужно заработать.

— Он сковывает тебя кандалами своих поганых слов, возрожденная Шаик, — прорычал тоблакай. — Убей его.

Фелисина покачала головой.

— Мне не даровали мудрость, но мне даровали мудрого человека. Его общество, его слова.

Геборий поднял на нее невидящие глаза.

— Я думал, ты не оставила мне выбора, Фелисина.

— Тебе это только казалось, Геборий.

Она видела, что внутри старика происходит борьба. По сути, эта борьба никогда и не прекращалась.

«Мы прошли с тобой по землям, обезумевшим от войны, и все это время каждый из нас воевал с самим собой. Дриджна — всего лишь зеркало, поставленное перед нами…»

— А знаешь, Геборий, я от тебя научилась одному полезному качеству.

— Какому же?

— Терпению, — ответила Фелисина, дав знак Леому продолжать путь.

Через какое-то время они подошли к новой цепи выветренных скал. Было трудно себе представить, что в давние времена здесь совершались священные ритуалы. На поверхности скал отсутствовали какие-либо изображения и письмена, а валуны лежали хаотично.

И все же Фелисина ощутила: место полно духов, некогда сильных, теперь превратившихся в отзвук. Они просто следили за путниками, как смотрит слабый и больной человек, у которого хватает сил лишь приподнять голову. За скалами начиналось обширное понижение. Леом рассказывал, что именно там море умерло окончательно. Сейчас над впадиной висело густое облако пыли.

— Оазис находится почти в самом центре, — сказал Леом, который теперь шел рядом с Фелисиной.

Она молча кивнула.

— Нам осталось пройти меньше семи лиг.

— У кого из вас вещи Шаик?

— У меня.

— Отдай их мне.

Леом молча снял с плеча мешок, развязал тесемки и начал выкладывать вещи убитой пророчицы. Небогатая одежда, простенькие кольца, серьги, браслеты. Последним Леом достал кинжал с тонким заржавленным лезвием. Только острая кромка была свободна от ржавчины.

— Меч Шаик ожидает тебя в лагере, — сказал Леом. — Позволь тебе подсказать: браслеты пророчица носила только на левом запястье, а кольца — на левой руке.

Он ткнул пальцем в переплетенные кожаные шнурки.

— А их она носила на правой руке.

Взгляд Леома стал суровым и непреклонным.

— Тебе следует надеть все, как я сказал. Без изменений.

— Чтобы обман удался? — улыбнулась Фелисина.

Леом вперил глаза в землю.

— Тебе могут… воспротивиться. В особенности верховные маги.

— Которые готовы подогнать общее дело под свои прихоти, создать противоборствующие кучки единомышленников и начать войну за власть внутри лагеря. Они бы уже начали эту войну. Их останавливает неопределенность: маги не знают, жива Шаик или нет. Но поле битвы у них готово.

— Пророчица… — выдохнул Леом.

— Наконец-то ты с этим согласился.

Леом поклонился.

— Никто не смеет отрицать силу, снизошедшую на тебя, и все же…

— И все же сама я не открывала священной книги.

— Нет, не открывала.

Фелисина оглянулась. Тоблакай и Геборий стояли неподалеку, прислушиваясь к их разговору.

— То, что должно мне открыться, находится не на страницах книги Дриджны, а внутри меня. Сейчас еще рано.

Она вновь заглянула Леому в глаза.

— Ты должен мне верить.

Фелисина видела, как напряглось его лицо.

— Тебе всегда было трудно решиться на это. Правда, Леом?

— Кто это сказал?

— Мы оба.

Пустынный воин молчал.

— Тоблакай!

— Слушаю тебя, возрожденная Шаик.

— Как бы ты убедил того, кто сомневается?

— Мечом.

Геборий пренебрежительно хмыкнул.

— А ты? — спросила Фелисина. — Что бы ты сделал с сомневающимся?

— Ничего. Я продолжал бы жить, как живу, и, если бы я оказался достойным доверия, сомневающийся рано или поздно сам поверил бы мне.

— Если только…

— Если только человек вообще никому не верит. И в первую очередь — себе.

Фелисина выжидающе смотрела на Леома.

— Ты не можешь силой заставить другого поверить тебе, девочка. Он будет тебе повиноваться, но повиновение — это не вера.

— Леом, ты рассказывал мне о странном человеке. Он ведет остатки армии и несколько десятков тысяч беженцев. Они делают все, что он велит, и безраздельно верят ему. Как этому человеку удалось добиться такого доверия?

Леом покачал головой.

— Ты когда-нибудь следовал за таким вожаком?

— Нет.

— Значит, ты по-настоящему ничего не знаешь.

— Не знаю, пророчица.

Зайдя за скалу, Фелисина сбросила с себя прежние лохмотья и облачилась в одежды Шаик. Она надела на себя простые украшения, показавшиеся ей странно знакомыми. Собрав остатки старой одежды, Фелисина смотала ее в тугой комок и зашвырнула подальше. Она долго стояла одна, разглядывая теряющуюся в пыли впадину, затем вышла к спутникам.

— Идемте. Верховные маги начали терять терпение.

— Твой новый первый помощник утверждает, что до Фалара всего несколько дней ходу, — сказал Калам. — Все только и говорят о попутных ветрах.

— Обычное дело, — ответил капитан. Вид у него был довольно кислый.

Ассасин наполнил кружки. Хотя раны, нанесенные капитану телохранителем казначея, почти зарубцевались, он не вставал с койки. Рана на голове оказалась серьезнее поврежденных рук. Когда капитан говорил, он почему-то вздрагивал, хотя речь его была ясной и связной. Но цепочки слов выходили из его рта с заметным трудом. Былое красноречие к нему не вернулось, однако разум капитана оставался таким же острым и восприимчивым.

Интуитивно Калам чувствовал, что его присутствие придает капитану силы.

— Вчера под вечер впередсмотрящий заметил судно, идущее следом за нами. По его мнению — малазанский грузовой корабль. Если парень не ошибся, этот корабль обогнал нас ночью, пройдя без огней. Во всяком случае, утром его нигде не было видно.

Капитан усмехнулся.

— Не сомневаюсь, на том корабле тоже ломали головы, кто мы такие. А вдруг пираты?

Калам глотнул разбавленного вина.

— Минувшей ночью умер последний военный моряк. Что у тебя за лекарь на судне? Их же можно было спасти.

— Мне он тоже не по нраву. Вечно нужно поддать коленкой под зад, чтобы начал шевелиться. Пришли его сюда, я ему мозги прочищу.

— А что толку? Тех ребят уже не вернешь. Да и он лежит мертвецки пьяным. Дорвался до пиратского эля.

В глазах капитана что-то вспыхнуло, будто луч маяка, предупреждающий о мелях.

— Я так понимаю, не все на корабле гладко, — сказал Калам.

— Конечно. У капитана голову перекосило, кто ж станет отрицать! Язык весь в колючках. А в ушах — будто желуди в перегное, из которых вот-вот вылупится невидимое. Вылупится!

— Ты бы мне хоть рассказал, что к чему. Это же твой корабль.

— Что я тебе расскажу? Что? — Дрожащей рукой капитан потянулся к кружке. — Нельзя удержать то, что далеко отсюда. Я так всегда говорю. И от удара нельзя удержаться. Вот желудь и выкатился и полетел неведомо куда.

— Посмотри, руки у тебя почти зажили, — сказал Калам, пытаясь оборвать этот бред наяву.

— Да. Почти.

Капитан отвернулся, как будто разговор его доконал.

— Потерпи немного, — поднимаясь, сказал Калам. — Как только бросим якорь в Фаларе, найдем тебе хорошего лекаря, сведущего в магическом исцелении.

— Побыстрее бы туда добраться.

— Идем туда на всех парусах.

— И при попутном ветре.

— Да.

— Только знаешь, вблизи Фалара не бывает попутных ветров.

Выйдя на палубу, Калам привычно оглядел горизонт и поднялся по ступеням полубака.

— Ну и как он? — спросил Салк Элан.

— Скверно.

— Раненая голова всегда выкидывает такие фокусы. Чуть что сдвинулось внутри черепной коробки, и ты будешь стоять на коленях перед плюгавой собачонкой, умоляя ее выйти за тебя замуж.

— Посмотрим, что скажут нам в Фаларе.

— Если повезет, поищем ему в Бантре хорошего лекаря.

— В Бантре? При чем тут Бантра, если до главных островов архипелага остались считанные лиги?

Салк Элан пожал плечами.

— Кажется, там родная гавань «Затычки». Может, ты не заметил, тогда подскажу: наш новый первый помощник с головы до ног опутан суевериями. Такое ощущение, что в нем уживается целая толпа очумелых матросов и все они вылезают одновременно. Уж если ему что в голову втемяшилось, его не свернешь. Клобук мне свидетель: я пробовал.

Их разговор прервал крик впередсмотрящего.

— Слева по борту — вижу паруса. Шесть… семь… десять кораблей. Целая флотилия!

Калам с Эланом бросились к левому борту, но не увидели ничего, кроме волн.

— В каком направлении они плывут? — крикнул с нижней палубы первый помощник.

— В северо-западном. Мы пересечемся с ними!

— Флотилия, — сказал Калам.

— Да, друг мой. Имперская флотилия адъюнктессы Таворы.

Салк Элан натянуто улыбнулся Каламу.

— Если ты подумал о крови, которая вскоре зальет твой родной континент… благодарение богам, мы плывем в другую сторону.

Теперь имперская флотилия была видна и с полубака.

«Корабли Таворы, везущие солдат и лошадей. За ними на лигу тянется отвратительный шлейф из отбросов, дерьма и трупов: человеческих и конских. На дармовое угощение сплываются все акулы и дхенраби. Долгое плавание всегда губительно сказывается на моральном духе солдат. Они звереют и рвутся в бой. В часы томительного безделья они подогревают себя рассказами о зверствах, учиненных над малазанцами в Семиградии. Огонь ненависти пылает, выжигая из солдатских душ последние крупицы милосердия».

— Голова змеи на длинной имперской шее, — тихо сказал Элан. — Ты ведь бывалый воин, Калам. Скажи, неужели какая-то часть тебя не хотела бы сейчас стоять на палубе одного из тех кораблей, равнодушно поглядывая на одинокое торговое судно, идущее к Фалару? Ты смотришь на этот жалкий корабль, а внутри тебя все полно спокойной и неумолимой решимости. Ведь ты плывешь, чтобы исполнить волю Ласэны и покарать бунтовщиков. Ты знаешь: империя всегда мстит своим врагам в десятикратном размере. Не разрывается ли сейчас твоя душа между двумя кораблями? Я правильно угадал твои мысли?

— При всем твоем ярком воображении, Элан, к моим мыслям тебе не подобраться. Ты меня не знаешь и никогда не узнаешь.

Салк Элан вздохнул.

— Мы же сражались с тобой рука об руку. Мы стали соратниками. Спасением от пиратов капитан и матросы далеко не в последнюю очередь обязаны нам. Наш общий друг в Эрлита-не кое-что подозревает о твоих истинных намерениях. Представляешь, насколько легче тебе будет исполнить задуманное, если я окажусь рядом?

Калам медленно повернулся к Элану.

— Какое задуманное? — едва слышно спросил он.

Салк Элан игриво пожал плечами.

— А мне все равно какое. Ты же не чураешься спутников, правда? Сколько лиг ты прошел вместе с Быстрым Беном по дорогам Генабакиса? А Портала Кнастру из Карашимеша помнишь? Ты тогда еще не был солдатом империи. Стоит взглянуть на историю твоей жизни — каждому понятно: рядом с тобой всегда кто-то находился… Что ты скажешь на это?

Калам несколько раз моргнул, изображая недоумение.

— А с чего ты взял, что сейчас я одинок? Неуверенность, отразившаяся на лице Салка Элана, была мимолетной и сейчас же сменилась прежней улыбкой. Но ассасину хватило этого мгновения, чтобы внутренне торжествовать.

— И где же прячется твой дружок? — с деланной небрежностью спросил Элан. — Уж не на мачте ли, в корзине впередсмотрящего?

— А где же еще?

Калам повернулся и двинулся вниз по лестнице. Он спиной чувствовал взгляд Элана.

«Маги на редкость самонадеянны. Ты уж прости, приятель, что я наделал дырок в твоей самонадеянности».

ГЛАВА 18

Я встал в том месте, где все сливаются тени, там странствующие и диверы оканчивают свой Путь Рук. Там за вратами истины лежит кромешная тьма — лоно загадок и тайн.

Путь. Трот Бхокарал

У сплетения корней, закрывавшего вход в лабиринт, они наткнулись на четыре трупа. Мертвецы лежали в скрюченных позах, с раздробленными руками и ногами. Скомканные темные одежды заскорузли от высохшей крови.

Маппо сразу понял, кто они, и не особо удивился.

«Безымянные… Жрецы Азата, если у Азатов вообще есть жрецы. Сколько же холодных рук вело нас сюда? Меня… Икария… в эту запутанную сеть корней… в Тремолор».

Подошел Икарий. Он увидел сломанный посох, валявшийся рядом с одним из мертвецов.

— Где-то я уже видел такой посох, — сказал он.

— Где? — насторожился трелль.

Икарий виновато улыбнулся.

— Знаешь, Маппо, мне приснился сон. — Он вновь повернулся к убитым. — Сон начался, как начинались все такие сны… Я куда-то брел. Мне было больно, но не от ран. И оружие мое не было запятнано кровью. Боль грызла меня изнутри. Я чувствовал, что когда-то получил знания, а потом их утратил.

Маппо глядел ему в спину, силясь понять смысл.

— А потом я подошел к окраине какого-то города, — бесстрастным тоном продолжал Икарий. — Он был разрушен. Не обошлось без магии; я видел, как ее удары опалили землю… Магия ощущалась и в воздухе. На улицах повсюду валялись мертвые тела. Воздух… нет, даже не воздух… это было жуткое зловоние. А над головой у меня кружились Большие Вороны, прилетевшие попировать. Их карканье напоминало зловещий смех.

— Икарий…

— Не перебивай меня, друг… Я шел дальше и вдруг увидел женщину, одетую так, как одевались в древности. Жрица. Она держала посох, от которого исходила магическая сила. «Что ты сделала?» — спросил я ее. «Только то, что требовалось», — тихо ответила она. Мое появление испугало ее, и от этого мне почему-то стало грустно. «Тебе нельзя странствовать одному», — сказала мне жрица.

Маппо слушал, боясь пропустить хоть одно слово.

— Ее слова пробудили во мне ужасные воспоминания. Замелькали лица… все они были мне знакомы. Они были моими спутниками, соратниками. Мужчины, женщины. Я понял, что никогда не оставался один; кто-то постоянно находился рядом со мной. Иногда мои спутники исчислялись десятками и даже сотнями. От этих воспоминаний мне сделалось больно и стыдно, ибо я предал их всех.

Трелль медленно кивал.

— Теперь я понимаю, Маппо. Все они, подобно тебе, были моими хранителями. И все не сумели меня уберечь. Возможно, я их убил собственными руками.

Икарий вздрогнул.

— Жрица увидела все, что было написано на моем лице. Потом она кивнула. Ее посох вдруг засветился от магической силы… А дальше я оказался на безжизненной равнине. Один. Боль ушла. Там, где она обитала, сейчас пусто. Я почувствовал: мои воспоминания уходят… да, уходят. И это был всего лишь сон. А потом я проснулся.

Икарий хотел приветливо улыбнуться другу, но улыбка получилась жутковатой.

«Это немыслимо! Какое искажение истины! Я же видел следы побоища своими глазами. Я говорил с той жрицей. Кто-то по злому умыслу наслал на тебя этот сон».

Только сейчас Маппо и Икарий заметили подошедшего Скрипача.

— Стражи у входа, — сказал сапер, кивая в сторону убитых. — Не смогли устоять.

— В землях Джаг-одхана их называют безымянными, — подсказал ему Маппо.

Услышав эти слова, Икарий встрепенулся.

— Их орден давно перестал существовать, — сказала Апсалара.

Заметив удивленные взгляды спутников, она пожала плечами:

— Это не мои знания. Память Танцора.

— Пусть Клобук поскорее заберет их поганые души! — взвизгнул Искарал Паст. — Надменные выродки — вот они кто! Как вообще они смели требовать такое?

— Что требовать? — спросил Скрипач.

— Ничего! Все равно не поймешь.

Он обхватил себя руками, будто загораживался от пронизывающего ветра.

— Как же! Они — служителиАзата. А мы кто? Жалкие костяшки на игральной доске? Мой господин истребил их по всей империи. Танцор называл это «достойным занятием для "коготков"». Он выпалывал сорняки, выдирал с корнем колючки, чтобы не впились императору в бок. Истребление и осквернение. Безжалостное. Оставалось слишком много несокрытых тайн — проходов к силе и власти. О, как они противились вступлению моего господина в пределы Мертвого дома…

— Искарал! — одернула его Апсалара.

Верховный жрец Тени втянул голову в плечи, словно его ударили.

— Кто говорил сейчас твоими устами? — спросил у Апсалары Икарий. — Кто его предупредил?

— Иногда воспоминания того, кто завладел твоим сознанием, бывают полезны. Но это никак не оправдывает вмешательство в чужое сознание, Икарий.

Икарий поежился. Крокус бросился к ней.

— Апсалара!

— Успокойся. Это я, а не Котиллион. Знаешь, я устала от постоянных подозрений, будто он по-прежнему прячется в глубинах моего сознания и управляет мной. Пойми же: когда это произошло, я была несмышленой девчонкой из рыбачьей деревни. Но с тех пор я выросла.

Реллок громко вздохнул.

— Доченька, с тех пор мы с тобой оба изменились. Слишком тяжелый путь мы прошли, и на это не закроешь глаза.

Он морщил лоб, подбирая слова.

— Ты приказала Искаралу замолчать. Икарий расценил это как тревогу Танцора… Коти л л иона, который опасается раскрытия своих тайн. Так что подозрения Икария вполне понятны.

— Только я уже не рабыня, какой была тогда. Я сама решаю, как мне поступить с имеющимися знаниями. И я здесь не потому, что меня сюда послал Котиллион.

— Достойный ответ, Апсалара, — сказал Икарий. — Маппо, друг мой, что еще тебе известно о безымянных?

— Наше племя принимало их у себя как дорогих гостей, но они редко бывали у нас. Мне думается, они считали себя служителями Азата. Если легенды треллей не врут, орден безымянных появился очень давно, еще во времена первой империи.

— Их извели под корень! — крикнул Искарал.

— Скорее всего, лишь в пределах Малазанской империи, — ответил ему Маппо.

— Друг мой, ты опять утаиваешь что-то важное, — упрекнул трелля Икарий. — Я хочу знать.

— Хорошо, Икарий. Я тебе скажу. Безымянные с самого начала подыскивали для тебя спутников и делали это постоянно.

— Зачем?

— Не знаю. Но раз ты спросил… Может, они принесли какие-то клятвы. А может, хотели защитить Азат.

— Клобук меня накрой по самые щиколотки! — выдохнул Реллок. — Наверное, ты очень провинился перед ними.

Все удивленно посмотрели на отца Апсалары. Молчание затягивалось.

— Идемте дальше. В лабиринт, — наконец сказал Скрипач.

Они стремились вырваться. Они умоляюще тянулись из щелей в переплетениях корней, почти уверенные в тщетности своих молений и все равно на что-то надеющиеся. Они извивались, хлестали воздух и снова опадали… десятки страшных конечностей, принадлежащих тем, кого пленил Азат. Среди них были и человеческие руки, но немного.

Скрипач даже не пытался представить тела и головы тех, кому принадлежали эти конечности. Он знал: реальность, надежно спрятанная в темницах Азата, была несравненно страшнее любых его кошмарных фантазий.

Живая темница Тремолора держала в заточении демонов, древних Властителей, а также существ настолько чужеродных людям, что сапера прошибла дрожь при мысли, какой же жалкой песчинкой является он в сравнении с ними. Плененные люди были всего лишь листочком на громадном дереве, не поддающемся воображению. Все кровопролитные сражения минувших лет, весь нелегкий путь сюда показались Скрипачу жалкими потугами. Вся его отчаянная храбрость тонула в отзвуках давних эпох. Он боялся даже вообразить битвы, некогда сотрясавшие древний мир. Казалось, тот мир постоянно висел на волоске от противоборства гигантских необузданных сил.

Битвы продолжались и сейчас, в подземных пространствах Азата. Далеко не все умоляли о пощаде. Лабиринт сотрясался от попыток вырваться наружу. Корни скрипели, как снасти корабля под напором ветра. Крики, рев, стоны, вопли… голоса были единственным, что вырывалось на свободу.

Сжимая скользкое от пота ложе арбалета, Скрипач шел дальше. Он старался держаться на середине прохода, подальше от жутких рук и лап узников. Впереди проход упирался в стену и резко сворачивал вправо. Там сапер остановился, припал к корням под ногами, затем оглянулся на своих спутников и гончих.

Из пяти гончих остались лишь трое. Шан и Геара исчезли, разбежавшись в разные стороны. Где они сейчас и что с ними — Скрипач не брался даже гадать. Между тем Барэн, Слепая и Клык вовсе не тревожились из-за их отсутствия. Слепая бежала сбоку от Икария — ни дать ни взять верный четвероногий спутник полуджагата. Барэн трусил сзади, а Клык — пятнистый, мускулистый зверь — замер в нескольких шагах от Скрипача, не сводя с него своих влажных коричневых глаз.

Сапер содрогнулся и невольно взглянул на Икария.

«Слепая совсем близко от него… совсем рядом».

И он, и Маппо ясно понимали все последствия этого. Если Повелитель Теней сумеет договориться с Домом Азата, Икарий может достаться ему. Гончих Тремолор не тронет. Как бы ни было велико желание изъять древних четвероногих ассасинов из этого мира, Тремолор не сделает такой попытки. Икарий никак не восполнил бы собой их потерю.

Маппо стоял рядом с Икарием, сжимая в руках обожженную костяную булаву. Скрипачу стало жаль трелля. Маппо сейчас буквально разрывало изнутри. Он сейчас не только оборонялся от возможного нападения переместителей душ. Трелль боялся расстаться с Икарием, которого любил как брата.

Рядом с Реллоком стояли Крокус и Апсалара. Парень держал наготове свои кинжалы. Скрипач глянул на его пальцы — они спокойно сжимали рукоятки.

«Парень взрослеет. Начинает понимать, что туго натянутая пружина может лопнуть».

Сапер не решался двинуться дальше. Что-то интуитивно удерживало его здесь, у поворота.

«Дальше ни шагу. Ждать. Только… чего?»

Он в очередной раз обвел глазами своих спутников и вдруг заметил, как у Клыка поднимается шерсть.

Скрипачу показалось, что странствующий появился прямо из воздуха — огромный бурый медведь размером с карету. Лапы и руки узников вцеплялись в его мех, но он не обращал внимания. На одной лапе у него был вывернут сустав, и кость с запекшейся кровью торчала прямо из шкуры.

Скрипач распластался на корнях. Кора была горячей и липкой, словно и она потела. Он не успел даже крикнуть, чтобы предупредить остальных. Впрочем, они и сами увидели медведя.

Пространство над головой вдруг потемнело. Скрипач догадался: медведь перепрыгнул через него. Пахнуло запекшейся кровью. Сапер быстро перевернулся на бок и поглядел ему вслед.

Однако противниками медведя были не люди и не гончие Тени. Его внимание поглощал кроваво-красный энкарал, зависший в воздухе, — еще один странствующий. Энкарал негодующе кричал и шипел. Медведь замахнулся здоровой лапой, однако крылатая тварь сумела увернуться, оказавшись в досягаемости булавы Маппо.

Трелль ударил чудовище сплеча, держа булаву обеими руками. Скрипач только ахнул; он даже отдаленно не представлял себе всей силы этого удара. Клыкастая головка булавы проломила выпуклую грудь энкарала, раскрошив ему ребра. Летучая тварь величиной со здоровенного теленка рухнула на узловатые корни. Громко хрустнули хрящи крыльев. Шея толстой змеей метнулась вперед. Из глаз и ноздрей хлынула кровь.

Энкарал был мертв. Лапы, когти и руки узников жадно впились в него со всех сторон.

— Нет! — закричал Маппо.

Скрипач сразу же подумал об Икарии и повернул голову в его сторону. Однако заботой трелля был сейчас не его друг, а, как ни странно, громадный медведь, которому Клык впился в бок.

Странствующий с ревом рванулся вбок и привалился спиной к стене. Немногие из протянутых лап могли удержать могучего зверя, но одна как будто дожидалась его. Зеленой змеей она обвилась вокруг толстой шеи. Сила этой лапы превосходила силу странствующего.

Клык вцепился медведю в лапу и, резко мотнув головой, оторвал ее от тела.

— Месремб! — неистово закричал трелль, вырываясь из рук Икария. — Он же союзник!

— Какой союзник? Это странствующий! — взвизгнул Искарал Паст и завертелся на месте.

У Маппо опустились плечи.

— Друг, — прошептал он. Скрипач все понял.

«Одного друга, трелль, ты сегодня уже потерял».

Тремолор спешил забрать обоих переместите лей душ. К ним потянулись змеящиеся корни. Оба существа теперь глядели друг на Друга, пригвожденные к противоположным стенам — местам их вечного заточения. Невзирая на оторванную лапу, медведь продолжал сопротивляться, однако даже его поразительная сила была ничто в сравнении с силой Азата и зеленой лапы. Ее хватка становилась все жестче. Месремб задыхался; красные ободки вокруг темно-карих глаз посинели. Он выпучил глаза.

Клык как ни в чем не бывало пожирал оторванную лапу вместе с костями и мехом.

— Маппо, взгляни на эту зеленую лапу, — обратился к другу Икарий. — Ты понимаешь? Заточение Месремба не будет вечным. Клобук возьмет его душу и дарует ему смерть, как даровал энкаралу.

Корни, обволакивающие обоих странствующих, почти соприкасались.

— У лабиринта появляется новая стена, — сказал Крокус.

— Тогда надо поторапливаться, — ответил Скрипач, только сейчас поднявшийся на ноги. — Всем отойти подальше!

Они снова шли молча. У Скрипача дрожали руки, сжимавшие арбалет. Совсем недавно он видел выплеск такой необузданной силы, что оружие, верно служившее ему долгие годы, казалось жалкой игрушкой. У него оцепенел разум.

«Нам не выжить. Не поможет и сотня гончих Тени. Переместители душ слетелись сюда тысячами. Они здесь, рядом с Тремолором, но в Дом Азата проникнут только самые сильные… Самые сильные. Осмелимся ли и мы войти внутрь, дабы найти путь к Мертвому дому в Малазе? Мы — второстепенные игроки… но среди нас есть тот, кого даже Азат страшится».

Отовсюду неслись звуки отчаянной битвы. В других проходах лабиринта бушевал кошмар, и Скрипач знал, что им никак его не миновать. Звуки становились все громче, все ближе.

«Мы подходим к Дому Азата. К месту всеобщего слияния».

Скрипач остановился, обернувшись к спутникам. Его поняли без слов. Лица и глаза подсказывали: всем и так ясно, в какую заваруху они попали.

Впереди раздался громкий стук когтей. Откуда-то выскочил Шан. Его бока вздымались от быстрого бега. Шкура Гончей была сплошь покрыта ранами.

Вслед за Шаном донесся крик Икария:

— Тебя предупреждали, Гриллен! Предупреждали!

Маппо обхватил друга. Внезапная вспышка гнева, поразившая Икария, вызвала в результате почти полную тишину. Все как будто затаили дыхание. Полуджагат стоял неподвижно, но у трелля от неимоверного напряжения тряслись руки. Маппо застонал, и в его стоне было столько боли, отчаяния и страха, что у поникшего Скрипача потекли слезы.

Из-за спины Икария появилась Слепая. Сапер увидел ее окровавленный хвост и вздрогнул.

К Шану подбежали Клык и Барэн, создав живое заграждение. Скрипач попятился назад. У него подкашивались ноги, будто он залпом осушил здоровенный кувшин вина. Сапер глядел на Икария. Преддверие ужаса кончилось. Они подошли к черте, за которой начинался настоящий ужас.

Гончие чуть отступили, и Скрипач торопливо пробежал мимо них. Впереди маячила новая стена. Она стремительно разрасталась.

Девочке было от силы лет двенадцать. Кольчугу ей заменяли расплющенные монетки, пришитые к кожаной рубашке. Она держала копье, довольно тяжелое для ее детских рук. Вряд ли она смогла бы сражаться этим взрослым копьем, однако лицо юной воительницы было исполнено решимости.

Возле пыльных босых ног стояла корзинка с несколькими венками, сплетенными из цветов.

— А ты здорово умеешь плести венки, — похвалила девочку Фелисина.

Юная дозорная взглянула вначале на Леома, затем на тоблакая.

— Опусти оружие, — велел ей пустынный воин. Копье уткнулось дрожащим острием в песок.

— Преклони колени перед возрожденной Шаик, — суровым тоном потребовал тоблакай.

Девочка мгновенно простерлась на песке. Фелисина нагнулась и погладила ее по голове.

— Вставай. Как тебя зовут?

Девочка боязливо встала и покачала головой.

— Наверное, одна из сирот, — сказал Леом. — Может, еще не проходила ритуал наречения. У нее нет имени, но она готова отдать за тебя жизнь, возрожденная Шаик.

— Если она готова отдать за меня жизнь, она тем более заслуживает имени. Не должно быть безымянных сирот.

— Как пожелаешь. Но кто-то должен за них поручиться. Таков ритуал.

— Я сама поручусь за них, Леом.

Границы оазиса отмечала невысокая полуразрушенная стена из кирпича-сырца. За нею росли редкие пальмы. Под ними сновали крабы. Невдалеке замерло небольшое стадо белых коз, устремив на пришельцев светло-серые глаза.

Фелисина взяла один из сплетенных девочкой венков и вместо браслета надела себе на правую руку.

Они продолжали путь к центру оазиса. Воздух становился прохладнее. Деревья отбрасывали тень (тенистые аллеи Анты остались в другой жизни). Судя по развалинам, когда-то здесь был большой город с садами и просторными дворами, прудами и фонтанами. Прежнее великолепие едва угадывалось по выступавшим из песка обломкам.

Лагерь окружали загоны для скота и лошадей. Лошади выглядели здоровыми и сытыми.

— Велик ли оазис? — спросил Геборий.

— Разве духи не рассказали тебе об этом? — удивилась Фелисина.

— Я не стал тревожить духов. Древний город разрушило не время, а завоеватели. Они уничтожили последний из островных городов первой империи. Теперь о нем напоминают лишь тонкие черепки небесно-голубого цвета. Грубые красно-коричневые — это память о завоевателях. От утонченного и изысканного к грубому и неуклюжему — таков общий узор истории. Он повторялся во все эпохи. Я устал от этого. Очень устал, до глубины души.

— Оазис очень велик, — ответил старику Леом. — Здесь сохранились участки плодородной земли. На них мы выращиваем зерно и корм для скота. Остались небольшие кедровые рощи, а древние пни превратились в камень. Мы не испытываем недостатка в пресной воде. Есть пруды и даже озера. При желании мы вообще могли бы не покидать этих благодатных мест.

— А каково население оазиса?

— Одиннадцать племен. Сорок тысяч превосходно обученных кавалеристов, каких не сыщешь в мире.

Геборий усмехнулся.

— А что сможет сделать кавалерия против многочисленных полков пехоты?

Леом тоже усмехнулся.

— Всего лишь изменить ход войны, старик.

— Это уже пытались сделать, — ответил ему Геборий. — Успех малазанской армии кроется в ее умении приспосабливаться, менять тактику. Порою — прямо на поле боя. Думаешь, империя никогда не сталкивалась с вражеской кавалерией? Нет, Леом. Сталкивалась неоднократно и всегда подчиняла их своей власти. Виканцы и сетийцы — наглядное тому подтверждение.

— И как же империя добивалась успеха? — спросил Леом.

— Мои исторические интересы лежали в другой области. Будь у вас здесь библиотека с малазанскими книгами… прежде всего — с сочинениями Дюкра и Таллобанта, — ты бы и сам прочел. Разумеется, если умеешь читать вообще и на малазанском в частности.

— Определите границы их земель и составьте подробную карту их сезонных перемещений. Дальше вам необходимо захватить и удерживать источники воды, а также построить крепости и фактории. Торговля ослабляет оторванность вашего врага от остального мира, а в этой оторванности и скрыта главная сила племен. Остальное зависит от вашего терпения. Вы либо выжигаете все пастбища и убиваете весь скот, либо терпеливо ждете. В ваши поселения обязательно потянется молодежь из вражеских племен. Встречайте их приветливо, обещайте им военную славу и возможность безнаказанно грабить чужие земли, требуя взамен, чтобы они из беззаботных кочевников Преврати-те — лись в боевой отряд. Так вы будете переманивать на свою сторону молодую поросль вражеских племен. При надлежащем терпении вы добьетесь того, что вас перестанут считать врагами, и только старики и старухи будут вздыхать об утраченной независимости… Вот так-то, Геборий.

— Приятно, что здесь знают наших историков.

— Да, старик. У нас есть библиотека, и большая. Таково было повеление Шаик-старшей. «Вы должны знать врагов лучше, чем они знают самих себя». Но это не ее слова. Так говорил император Келланвед.

— Верно, хотя осмелюсь заметить, не он первый это понял. Племена, живущие в оазисе, построили свой город, хотя их убогие глинобитные хижины, мало отличающиеся от конюшен, не могли даже отдаленно соперничать с изяществом древних зданий. По песчаным улицам бегали дети. Волы и мулы медленно тянули повозки, едущие с базара. Откуда-то выскочило несколько собак, однако белая медвежья шкура на плечах тоблакая быстро отбила у них всякое любопытство.

Появление Фелисины, Гебория и их сопровождающих, конечно же, не осталось незамеченным. Вокруг них начала собираться толпа. Фелисина ощущала на себе тысячи глаз, слышала обрывки разговоров.

«Шаик, и вроде не она… Нет, все-таки Шаик — ведь рядом с нею ее преданные телохранители: Леом и тоблакай. Эти великие воины исхудали, странствуя по пустыне. Пророчество говорило о возрождении и обновлении. Шаик вернулась. Возрожденная Шаик. Она вернулась».

— Возрожденная Шаик!

Два этих слова напоминали шум волн, становясь все громче. А толпа продолжала расти. Весть о возращении Шаик уже достигла дальних границ оазиса.

— Надеюсь, у них тут есть нечто вроде площади, — пробормотал Геборий. — Когда, девочка, мы с тобой в последний раз шли по запруженной народом улице?

— Лучше двигаться от позора к торжеству, чем наоборот. Ты согласен, Геборий?

— Конечно.

— У нас перед дворцом-шатром есть площадь для парадов, — сказал Леом.

— Дворец-шатер? Ах да, символ быстротечности времени. Традиция, сила древних привычек и все такое.

Леом повернулся к Фелисине.

— Возрожденная Шаик, непочтительность твоего спутника может повредить тебе. Особенно когда мы встретимся с верховными магами.

— К тому времени он предусмотрительно закроет рот.

— Так-то будет лучше.

— А еще лучше отрезать ему язык, — прорычал тоблакай. — Тогда нам будет нечего опасаться.

— Нечего? — засмеялся Геборий. — Ты все еще недооцениваешь меня, дуралей. Я слеп, но вижу. Отрежь мне язык, и я заговорю во весь голос!.. Не волнуйся, Фелисина, я соображаю, что к чему.

— Думаю, что нет, если продолжаешь называть ее прежним именем, — сердито бросил ему Леом.

Фелисина не стала вмешиваться в их спор. Невзирая на острые слова, между ними троими возникла некая общность. Нет, отнюдь не дружба. Какая может быть дружба, если Геборий и тоблакай испытывали взаимную ненависть? Общность эта имело иное свойство.

«Их объединило мое возрождение, хотя каждый видел его по-своему. Образовался человеческий треугольник, вершиной которого является Леом — человек, у которого нет никакой веры».

Они приближались к центру оазиса. Фелисина увидела круглое возвышение, окружавшее фонтан.

— Сначала мы завернем туда, — сказала она.

— Зачем? — удивился Леом.

— Я хочу поговорить со своими приверженцами.

— Сейчас? До встречи с верховными магами?

— Да.

— И ты готова заставить магов ждать? Учти: они — самые могущественные люди во всем оазисе.

— Неужели Шаик это должно заботить? Разве мое возрождение требует их благословения? Когда я возрождалась, их рядом не было.

— Но…

— По-моему, Леом, тебе самое время заткнуть пасть, — весьма добродушно бросил ему Геборий.

— Тоблакай, расчисти мне проход, — потребовала Фелисина.

Великан взмахнул мечом, указывая на возвышение. Он ничего не сказал. Слова и не требовались. Толпа мгновенно расступилась и затихла.

У ступеней, ведущих наверх, Фелисина сказала:

— Как только я поднимусь, назови меня. Громко, во всю мощь твоих легких.

— Слушаюсь, Избранная.

— Еще один идиотский титул, — пробормотал Геборий.

Фелисина медленно поднималась по каменным ступеням.

«Возрожденная Шаик, темный покров Дриджны, опустившийся на Рараку. До этого я была Фелисиной, капризной девчонкой, жившей в богатой части Анты. А потом я была шлюхой на отатаральском руднике… Открой священную книгу и заверши ритуал… Ты глядела в лицо хаоса, пока шла сюда по пустыне. Хаос никуда не исчез. Он притаился в этой толпе. Ритуал требует, чтобы ты навсегда распрощалась со своей прежней жизнью. Открой священную книгу… Кто бы подумал, что пустынная богиня так легко согласится на эту сделку? Она знает мое сердце и все же дарует мне свое доверие. Я заключу сделку. Я знаю, что получу силу и власть. Но Фелисина никуда не исчезнет. Ее окаменевшая, израненная душа так и будет парить над пропастью хаоса. И Леом это знает…»

— Все — на колени перед возрожденной Шаик! — загремел в жарком неподвижном воздухе могучий голос тоблакая.

Тысячи собравшихся послушно встали на колени и склонили головы.

Фелисина прошла на возвышение, ощущая, как в нее вливается сила Дриджны.

«Дорогая богиня, моя бесценная покровительница, почему же так тонка струйка твоей силы? Или ты, подобно Леому и этой толпе, ждешь подтверждения моих слов? Хочешь убедиться в искренности моих намерений?»

Но даже этой струйки хватило, чтобы ее тихие слова донеслись до ушей всех собравшихся, включая трех верховных магов. Они стояли под аркой, ведущей на парадную площадь.

«На ногах стоят, а не на коленях!»

— Поднимитесь с колен, верные мне.

Трое магов, сами того не желая, вздрогнули, будто ее слова были обращены к ним. «Я вижу, где вы».

— Вихрь Дриджны бушует над Семиградием, но здесь, в самом сердце священной пустыни Рараку, тишина и покой. Иначе и быть не может, ибо я вернулась. Но я вернулась не для того, чтобы наслаждаться покоем. Священный мятеж, поднятый во имя освобождения Семиградия от малазанских поработителей, продолжается. Волны вражеской крови захлестывают континент. Мои служители командуют большими армиями. Они освободили почти все священные города нашей земли.

Фелисина умолкла, чувствуя, как струйка силы превратилась в струю, а затем и в поток, наполняющий ее тело.

— Верные мои! Вас вдохновляют победы, одержанные нашими славными воинами. Но все они были лишь приготовлением к решающей битве. Приготовление завершилось. Малазан-ская императрица грозит покарать Семиградие. Она послала в Арен флотилию из многих кораблей. Сюда плывет целая армия, возглавляемая ее адъюнктессой, чей разум доступен мне, словно развернутая карта. У адъюнктессы нет тайн, которые не были бы мне известны.

Верховные маги стояли неподвижно. Они вообще могли бы сейчас скрыться с ее глаз — Фелисина знала все о каждом из них. Знания, пришедшие к ней, конечно же, принадлежали Шаик-старшей. Фелисина видела лица магов, будто находилась совсем рядом. Они тоже ощущали ее близкое присутствие. Отчасти ее восхищало мужество магов: ни один мускул на их лицах не дрогнул… Старейшим из троих был морщинистый, высохший Бидиталь. Это он разыскал тогда настоящую Шаик, ведомый своими видениями. Она была совсем девчонкой. Сейчас мутные глаза Бидиталя были устремлены на нее.

«Вспомни ту девчонку, Бидиталь! Вспомни, как грубо и жестоко ты овладел ею в вашу первую и единственную ночь, дабы выжечь из нее все плотские наслаждения. Ты сломил ее внутри, сделал бесчувственной, оставив невидимые шрамы. Зато ты был доволен: отныне ни мечты о любимом, ни желание стать матерью не отвлекут будущую пророчицу от служения пустынной богине. Но я ничего не забыла, Бидиталь. И в пылающей пропасти хаоса для тебя уже готово место. Ты тоже об этом знаешь. А пока — служи мне. На колени!»

К ее привычному зрению добавилась еще одна картина, как будто она смотрела на происходящее откуда-то издали, являясь отрешенной наблюдательницей. Бидиталь с явной неохотой опустился на колени. Внимание Фелисины переместилось к другому верховному магу.

«Фебрий, самый трусливый и коварный из моих верховных магов. Ты три раза пытался меня отравить, но сила Дриджны выжигала яд из моих жил. И если возмездие не обрушилось на твою голову, думаешь, мне ничего не известно о твоих гнусных замыслах? Думаешь, я не знаю твоей давней и самой страшной тайны — как ты сбежал от Дассема Ультора накануне решающей битвы, предав его и дело, которому служил? Однако пока ты мне нужен. Ты, словно живой магнит, притягиваешь новых моих предателей. Что медлишь? На колени, ублюдок!»

Вместе с мысленным приказом Фелисина послала волну силы, которая опрокинула Фебрия. Жалобно всхлипывая, верховный маг растянулся на мягком песке.

«А теперь ты, Леорик, единственный, кто представляет для меня загадку. Ты владеешь удивительным магическим искусством. Как здорово ты умеешь окружать себя непроницаемыми стенами. Мне неизвестны твои мысли. Я не знаю, насколько ты верен мне. Хотя ты и кажешься лишенным веры, я считаю тебя наиболее надежным из всех троих. Как и Леом, ты трезво смотришь на вещи. Каждое мое решение, каждое слово ты взвешиваешь на своих внутренних весах. Так что взвешивай меня и сейчас, верховный маг. И решай».

Леорик опустился на одно колено, склонив голову. Фелисина улыбнулась.

«Половинчатое повиновение. Очень трезвый жест, Леорик. Я восхищаюсь тобой».

Лицо верховного мага скрывалось под капюшоном, однако Фелисина увидела его ответную лукавую улыбку.

Речь возрожденной Шаик еще не была окончена. Фелисина вновь обратилась к покорной толпе.

— Дети мои! Мы должны выступить в поход. Но этого недостаточно. Мы должны возвестить о том, что выступаем в поход. Об этом должны узнать повсюду.

Фелисина — нет, возрожденная Шаик — воздела руки.

Над нею, вытягиваясь в столб, закружилась золотистая пыль. Столб рос, ширился. Наконец он устремился в небо и прорвал золотистую завесу. Впервые за многие месяцы над головами собравшихся открылся голубой небесный купол.

А золотистый столб рос, поднимаясь все выше и выше.

«Вихрь Дриджны — всего лишь знак. Знамя Дриджны, копье Откровения. Это знамя будет развеваться над всем Семиградием, и каждый, имеющий глаза, его увидит. Наконец-то война начинается. Моя война».

Фелисина запрокинула голову и прикрыла глаза. Магическим зрением она охватывала весь небосвод.

«А теперь, дорогая сестрица, ты начнешь пожинать плоды своих деяний».

Скрипач выстрелил. Огненные брызги расплескались по крысиному полчищу, заживо поджарив несколько десятков этих тварей.

Спутники сапера торопились укрыться от кошмара, устроенного Грилленом.

— Этот дивер украл немало могущественных жизней, — сказала Апсалара.

Маппо, из последних сил сдерживающий Икария, кивнул.

— Прежде он не показывал такой… прыти.

Прыти! Скрипач усмехнулся, мысленно повторив это слово. Когда они в тот раз набрели на Гриллена, крысы исчислялись сотнями. Теперь же пищащих тварей были тысячи. Нет, десятки тысяч. Один Клобук мог подсчитать точное их количество.

Геара старалась отыскать боковые проходы, чтобы обойти Гриллена и его кошмар стороной. Иного не оставалось. Спутники Скрипача послушно устремились за Гончей.

«Да, иного не остается… если только Икарий не утратит власть над собой… Боги, как он близок к этому!»

Сапер запустил руку в мешок. Его пальцы нащупали «шипучку». Вытаскивать снаряд он не стал, а вытащил еще одну «огневушку». Времени прикреплять ее к стреле не было (впрочем, не было и самих стрел). От крыс Скрипача отделяло не более полдюжины шагов. Пора! Он размахнулся и швырнул «огневушку».

«Не угодно ли жареной крысятинки?»

Крысы подминали под себя языки пламени и продолжали ползти вперед.

Сапер бросился бежать. Он едва не налетел на окровавленные челюсти Шана. Увернувшись в сторону, Скрипач повалился на корни, потом вскочил.

— Нужно бежать! — крикнул он своим оцепеневшим спутникам.

— Куда? — усталым, взрослым голосом спросил Крокус. И в самом деле — куда? Крысы заперли их в узком отрезке прохода, двигаясь с обеих сторон.

Четверо гончих бросились к дальнему концу, чтобы вступить в битву с крысами. Шан занял место Слепой, оказавшись совсем рядом с Икарием.

Случилось то, чего так опасался Маппо: Икарий утратил власть над собой. Он взревел от ярости и оттолкнул от себя трелля, Маппо не удержался на ногах и упал, звучно ударившись о корни.

— Всем лечь! — крикнул Скрипач.

Его рука, засунутая в мешок, крепко сжала последнюю «шипучку».

Гнев обуял Икария. Издав боевой клич, полуджагат выхватил свой меч. Корни ответили ему громким треском. Стальное небо стало ярко-красным. Во все стороны полетели брызги древесного сока. Азат почувствовал угрозу.

Шан попытался атаковать Икария, но был отброшен в сторону. Икарий просто отмахнулся от него. Все внимание обезумевшего полуджагата было направлено на крыс.

Не спуская глаз с Икария, Скрипач выхватил «шипучку» и швырнул в ползущую черную массу… Но это был не «морантский гостинец». Брошенная им морская раковина ударилась о корни и разлетелась вдребезги, будто стеклянная.

За спиной что-то громко хрустнуло. Скрипач не обернулся. Вскоре все звуки исчезли, поглощенные странным шепотом, доносящимся из осколков раковины.

«Подарок таноанского жреца!»

Шепот превратился в не менее странную песню.

Крысы, надвигавшиеся с обеих сторон, повернули назад, но отступать было некуда. Звук поглощал их. Он пожирал их мясо, оставляя лишь шкуру и кости. С каждой уничтоженной крысой звук становился все громче.

Тысячи крысиных глоток издали отчаянный писк — это Гриллен кричал от боли и ужаса. Но песня разбитой раковины поглотила и этот крик.

Скрипач плотно зажал уши. Песня продолжала звучать внутри. Голос, выводивший ее, принадлежал существу иной природы — бессмертной и более совершенной, нежели человеческая. Сапера скрючило. Его широко раскрытые глаза едва замечали происходящее вокруг.

Все спутники Скрипача тоже лежали на корнях. Гончие Тени дрожали, будто испуганные щенята. Маппо навис над бездыханным Икарием. Пальцы трелля сжимали костяную булаву. По его лбу текла кровь, огибая вырванные клочки рыжих волос. Наконец Маппо откинул булаву и зажал себе уши.

«Боги милосердные! Этот голос убьет не только крыс, но и всех нас. Остановись! Умолкни!»

Наверное, он сходил с ума. Скрипач ощущал это по своим глазам. Теперь они показывали ему лавину вспененной серой воды. Она текла по проходу, и стены не могли преградить ей путь. Скрипач видел то, что было внутри водной лавины, словно она превратилась в жидкое стекло. Чудовищные нагромождения обломков кораблей… камни, оплетенные водорослями… ржавые куски металла… кости, черепа, окованные бронзой сундуки, ломаные мачты и остатки такелажа… жуткая память о бесчисленных и давно исчезнувших государствах… лавина былых трагедий.

Волна накрыла всех, придавив своей чудовищной тяжестью… и вдруг схлынула, не оставив ни капли влаги. Зловещая песня смолкла. Тяжело дышали люди. Скулили гончие.

Скрипач приподнялся на локтях. Недавний потоп не ставил внешних следов, но душу сапера наполняла глубокая печаль, причины которой он не знал.

«Защитная магия. Странная шутка таноанского жреца. А я-то собирался продать эту штуку в Гданисбане. Потом и вовсе забыл о ней. Вот тебе и "шипучка"!»

Дивер со своими крысами сгинул, однако в воздухе все равно ощущалась какая-то тяжесть. Скрипач поднял голову. Маппо с булавой наготове стоял над Икарием. Тот по-прежнему был без сознания. Рядом расселись взъерошенные гончие.

Скрипач дотянулся до арбалета.

— Эй, Искарал! — крикнул он. — Успокой наконец своих псов!

— Сделка должна быть выполнена! Азат поглотит его! — прошипел верховный жрец Тени, все еще очухиваясь после таноанской магии. — Отойдите от него!

— Нет! — взревел трелль.

Скрипач остановился в нерешительности.

«Маппо, ты же помнишь. Икарий сам тебя просил. Это его добровольный выбор».

Тем не менее, сапер засунул в пустой мешок руку и сделал вид, что нащупывает очередной «морантский гостинец».

— Я тебе сказал: убери гончих. У меня осталась последняя «шипучка», но на них хватит. Даже если они сделаны из чистого мрамора, после взрыва от них не останется ничего. Ты слышишь меня, Искарал Паст?

— Проклятые саперы! И кто только придумал таких безумцев?

— Келланвед, кто же еще. Теперь он — Властитель, твой бог. Можешь считать, что саперы появились по божественной воле.

— Сделка, — опять забубнил Паст.

— Подождет твоя сделка… Маппо ты его сильно шмякнул? Сколько еще он будет в таком состоянии?

— Сколько мне понадобится, друг.

— Прекрасно. Паст, вели своим щенятам убираться восвояси. Мы что-то здесь засиделись.

Верховный жрец перестал мельтешить перед глазами. Посмотрев на Апсалару, он заискивающе улыбнулся, будто ища поддержки.

— Ты слышал, что сказал Скрипач? — довольно сердито спросила она.

Улыбка мигом погасла.

— Нынешняя молодежь не умеет повиноваться. Прискорбно, ибо так быть не должно. Ты согласен, Реллок?

Отец Апсалары поморщился.

— Ты слышал ее ответ.

— Ты ей слишком много потакаешь. Избаловал девчонку! Увы, ты не оправдал моих надежд. И что теперь остается?

— Остается идти дальше, — сказал ему Скрипач.

— Тут совсем близко. — Крокус махнул рукой. — Видите? Там Тремолор.

Маппо перевесил булаву через плечо и осторожно поднял Икария на руки. В его широких сильных руках полуджагат казался тряпичной куклой. В движениях Маппо было столько нежной заботы, что Скрипач не выдержал и отвернулся.

ГЛАВА 19

День Чистой крови был даром Семи божеств из их гробниц песчаных.

Судьба была рекою, а слава — еще одним даром Семи; текла она желто-красным потоком по бесконечному дню.

Собачья упряжка. Тесоран

Мешарн толеданн — День Чистой крови — более точного названия случившемуся на переправе через Ватар не было. После бойни еще почти неделю река непрерывно несла в Джальхадинское море трупы и куски трупов. Вода утратила свой обычный цвет, став багрово-красной и даже черной. Несколько дней подряд местные рыбаки не выходили в море, где плавали распухшие человеческие тела и пировали акулы.

Страх никому не отдает предпочтения. Он не выбирает. Он просто охватывает своими скользкими липкими когтями племена кочевников и города, заражая их собою… Весть о побоище на Ватарской переправе испугала многих в Семиградии. Континент облетела и другая, не менее устрашающая весть: к Арену движется малазанская флотилия, возглавляемая женщиной с железной волей. Ужас ватарских событий не поколеблет эту женщину. Случившееся станет для нее точильным камнем, дабы еще сильнее заострить меч возмездия.

Армия Корболо Дэма была разбита, но не уничтожена. У него оставалось главное преимущество, которого не имел Кольтен: Дэм мог собрать новую армию.

Кедровый лес, начинавшийся за южным берегом Ватара, рос не на равнине, а на крутых известковых горках. Поэтому дорога то ползла вверх, то стремительно ныряла вниз. И чем дальше углублялась в лее потрепанная «собачья упряжка» Кольтена, тем старше становились кедры. Но долгожданная прохлада под пологом леса почему-то не радовала.

Жалея лошадь, Дюкр вел ее под уздцы. Рядом с ним грохотала на камнях повозка с ранеными солдатами. Их затолкали туда столько, сколько влезло. На козлах сидел капрал Лист. Его хлыст то и дело опускался на потные спины лениво бредущих волов.

Разум Дюкра леденел всякий раз, когда историк возвращался к скорбному списку потерь. Переправа через Ватар забрала жизни более двадцати тысяч беженцев; от числа утонувших, убитых и раздавленных детей становились дыбом волосы. В клане Глупого пса осталось менее полутысячи боеспособных воинов. Два других клана находились не в лучшем положении. Седьмая армия потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести семьсот солдат. Осталась всего горстка саперов. Погибли три семейства аристократов. Знать говорила только об этой потере и грозила Кольтену всевозможными карами. Этим спесивым людям было все равно, что погиб Сормо Энат, а в нем — еще восемь колдунов. Сила, опыт, мудрость — все ушло под воду Ватара. Виканцам перебили хребет.

Несколько часов назад во время краткого привала к историку присоединился капитан Лулль, чтобы вместе перекусить. Скромная трапеза проходила почти молча, как будто оба заранее договорились не упоминать ватарскую переправу. Зачем сотрясать воздух словами, если он и так наполнен жуткими воспоминаниями? Если каждый шорох напоминает о жуткой бойне? Зачем говорить о том, чем заполнены мысли?

Лулль медленно убирал в мешок остатки провизии и вдруг замер. Дюкр увидел, что у капитана дрожат руки. Историку сделалось неловко, и он поспешно отвернулся. На козлах спал капрал Лист, запертый в темницу сновидений.

«Мне ничего не стоило растолкать парня, однако потребность в знаниях перевесила благие намерения. Я знал, как достаются Листу эти сны, и все же не разбудил его. Оказывается, стать жестоким очень просто».

Потом капитан вздохнул и торопливо сложил еду в мешок.

— Скажите, вы ощущаете потребность хоть как-то объяснить все это? — вдруг спросил Лулль. — Вы же столько прочли о войнах и сражениях. Вы знаете рассуждения других людей из других эпох. Как простой смертный воспринимает подобное? Все эти ужасы, которые видит и через которые проходит? Наступает ли такой момент, когда увиденное и пережитое — не важно, солдат ты или беженец, — бесповоротно что-то меняет внутри? Кем мы тогда становимся? В меньшей степени людьми или в большей? Может, это и есть человеческая суть, и война просто вытаскивает наружу все, что в мирной жизни надежно спрятано внутри?

Дюкр ответил не сразу. Он сидел, разглядывая каменистую землю под ногами. Лулль ждал ответа, и историк заговорил:

— Друг мой, у каждого — свой порог, свой предел. Нам кажется, будто окружающий мир неузнаваемо изменился. На самом деле изменился лишь наш взгляд на мир. Мы стали глядеть под другим углом зрения. Научились видеть, не пропуская увиденное в чувства. Научились плакать, одновременно глядя на свое горе как бы со стороны. Здесь нет места ответам, ибо в нас выгорели все вопросы. А в большей ли степени мы теперь люди или в меньшей — это вам решать.

— Но ведь, наверное, с чем-то подобным сталкивались ученые, жрецы, философы?

Дюкр опустил голову, чтобы Лулль не видел его улыбки.

— Конечно сталкивались. Знаете, что роднит всех, кто переступил через этот порог? Им очень сложно описать свое новое состояние. Да и почти нет желания объяснять его другим. В их новом состоянии разум не главенствует. Там мысли бродят свободно. Зачастую они неясны и бессвязны. А иногда просто теряются.

— Теряются, — повторил Лулль. — Вот и я такой же… потерянный.

— Я тоже потерянный. Но нам с вами уже достаточно лет. А взгляните на детей. Меня оторопь берет, когда я встречаюсь с их глазами.

— И все-таки, Дюкр, как относиться ко всему этому? Я должен знать, иначе просто свихнусь.

— Относитесь к этому как… к ловкости рук, — сказал историк.

— Что-о?

— Мы с вами не маги, но достаточно насмотрелись на выплески магической силы, необузданной и смертельно опасной. Мы замирали от восхищения и ужаса, зная, скольких магов сгубила неосторожность. А теперь вспомните фокусников, которых видели в детстве. Ловкостью своих рук они ткали иллюзорный мир, заставляя нас верить в его реальность. Мы верили и тоже замирали от восхищения.

Капитан Лулль долго молчал. Затем встал.

— Это и есть ваш ответ?

— Увы, это все, что пришло мне в голову. Простите, если такого ответа вам недостаточно.

— Нет, старик, вполне достаточно. Мне должно этого хватить, правда?

— Правда, капитан.

— Ловкость рук, — повторил Лулль.

Историк кивнул.

— И не просите большего, ибо наш мир не даст вам ответа.

— Но все-таки где мы найдем ответ?

— Там, где мы еще не ищем, — ответил Дюкр и тоже встал.

«Собачья упряжка» стронулась с места и поползла вверх по склону.

— Когда вы разучитесь и плакать, и улыбаться, вы найдете ответ.

— Пока, старик, — сказал Лулль, забираясь в седло.

— Пока, капитан. Дюкр глядел ему вслед.

«Не стал ли я сам таким фокусником, раздающим лживые успокоительные мысли?»

Сейчас он вспомнил о тогдашнем разговоре. Мысль о терзаниях Лулля была одной из бессвязных мыслей, забредавших в его воспаленный мозг и незаметно исчезающих оттуда.

А путь продолжался. И опять из-под ног, копыт и колес поднимались облака пыли. Только бабочек, что вились над головой, теперь можно было пересчитать по пальцам.

Корболо Дэм двигался следом, кусая «собачью упряжку» за изуродованный хвост. Он выжидал, подыскивая более подходящее место для нового крупного сражения. Наверное, даже его ужасали немые свидетельства прошлого, скрывавшиеся в глубинах Ватарского леса.

Среди высоких кедров начали попадаться окаменевшие деревья иной породы. В их узловатых, скрюченных ветвях виднелись такие же окаменевшие предметы. Жертвенные приношения. Дюкр хорошо помнил, как видел нечто подобное на месте древней святыни, в бывшем оазисе к северу от Хиссара. Помнится, тогда его поразили бараньи рога, словно бы вросшие в ветви. Здесь тоже были окаменевшие рога, хотя среди кедров они производили не такое зловещее впечатление, как в том оазисе.

«Тлан-имасы. Это они. Их высохшие, морщинистые лица глядят на нас отовсюду. Их темные глазницы следят за нашим продвижением по лесу. Здесь место погребения, но не смертных предков тлан-имасов, а их самих. Существ, шагнувших за грань жизни и смерти».

Историк вспомнил видения капрала Листа о древних войнах. Теперь явь показывала ему последствия этих войн. Разрушенные временем каменные надгробия. Некоторые из них были украшены прихотливой каменной резьбой. Они высились, словно пальцы каменной руки. Сколько костей было погребено под каждым из таких «пальцев»?

«Когда отгремели войны, оставшиеся в живых принесли сюда тела своих погибших товарищей, сделав лес их вечным домом. Их недаром называли неумершими. Души тлан-имасов не могли пройти через врата Клобука; они не могли покинуть темницы, где томились их иссохшая плоть и кости. Даже само погребение условно, ибо их останки по-прежнему глядят друг на друга и на редких смертных путников, которыхзаносит в Ватарский лес».

Видения капрала Листа были слишком яркими и живыми; они погружали несчастного парня в такие глубины, куда лучше не спускаться. Получаемые знания отнимали силы не меньше, чем сражения.

«Как странно устроена человеческая природа. Я знаю, что рассказ о новых видениях будет еще одним свидетельством зверств и ужасов былых времен. Разве нам мало собственных? И тем не менее я жажду услышать каждый новый его рассказ».

По пути стали попадаться нагромождения валунов, увенчанные каменными черепами. Лист объяснил историку, что валунами отмечены не только места погребений, но и места сражений, когда преследуемые джагаты вдруг останавливались и остервенело бились с тлан-имасскими кланами.

Под вечер дорога опять начала подниматься вверх и вывела их на каменную равнину, где известняк уступил место красноватому граниту. Вместо валунных нагромождений появились спирали, эллипсы и коридоры из валунов. Там, где они проходили, деревьев не было. Кедры как-то незаметно сменились соснами. Окаменевших деревьев стало меньше.

Дюкр и Лист двигались в последней трети «собачьей упряжки». Сзади раненых прикрывала заметно поредевшая пехота. Едва только последняя повозка, а также немногочисленный уцелевший скот достигли равнины, часть солдат сразу же рассыпалась по возвышениям и влезла на деревья, заняв наблюдательные и оборонительные позиции.

Лист остановил повозку, подпер калабашками ее колеса и посмотрел воспаленными глазами на Дюкра.

— Неплохой обзор, — сказал историк.

— С такой высоты всегда бывает неплохой обзор, — ответил капрал. — Если мы пройдем к началу колонны, то увидим первых.

— Каких первых? — не понял Дюкр.

Капрал побледнел. Должно быть, на него опять нахлынули картины далекого прошлого, видимые иными, нечеловеческими глазами. Потом он вздрогнул и вытер вспотевшее лицо.

— Я вам покажу.

Дюкр молча пошел за ним.

До ватарского побоища устройство лагеря всегда происходило довольно оживленно и шумно. Сейчас солдаты и беженцы двигались, словно деревянные куклы. Никто не ставил шатров; люди просто разворачивали подстилки, устраиваясь прямо на камнях. Историк вспомнил, как прежде взрослым приходилось одергивать расшалившихся детей. Нынче дети сидели по-старчески неподвижно, опустив головы.

Таким же был и лагерь виканцев. Всех, кто пережил ватарскую переправу, не отпускали мысленные картины недавних ужасов. Они сопровождали каждое движение, каждый взмах руки или поворот головы.

Казалось, у выживших отмерли все чувства. Но одно осталось: гнев. Злость. Горячая. Упрятанная очень глубоко. Это было последнее, что давало им силы жить.

«Так мы и живем, потеряв счет дням. Мы воюем на два фронта: с внешним противником и внутри самих себя. И на обоих фронтах мы бьемся яростно и решительно. Похоже, не один Лулль — мы все попали в мир бессвязных мыслей».

Лист привел историка туда, где стояли Кольтен, Балт и капитан Лулль. Перед ними ломаной линией выстроились уцелевшие саперы.

— Хорошо, что пришел, историк. Ты должен был это увидеть, — сказал Дюкру Кольтен.

— Я что-то пропустил?

— Пока еще ничего, — улыбнулся Балт. — Нам удалось решить чрезвычайно трудную задачу — собрать всех саперов вместе. Наверное, им было проще воевать с Камистом Рело. Там они чувствовали себя увереннее. А здесь… посмотри: они все время озираются по сторонам, как будто ждут засады или чего похуже.

— А вдруг?

Впервые за эти дни Дюкру захотелось улыбнуться. Улыбка Балта стала еще шире.

— Все может быть.

Кольтен вышел вперед.

— Я знаю: вы не больно-то цените награды за храбрость и прочие знаки отличия. Но что еще у меня остается? Сегодня ко мне приходили трое предводителей кланов, и каждый предлагал принять вас в свой клан. Возможно, вы не знаете, что стоит за таким редчайшим предложением… Впрочем, по вашим лицам вижу, что знаете. Я ответил им от вашего имени, поскольку знаю малазанских саперов лучше, чем большинство виканцев, включая и предводителей. После этого они забрали свои предложения назад.

Кольтен умолк, оглядывая саперов.

— Но я хочу, чтобы вы знали: этими предложениями они показали, насколько уважают и ценят вас.

«Ах, Кольтен! Даже ты недостаточно понимаешь саперов. Тебе их хмурые взгляды кажутся выражением недовольства и даже презрения. А ты когда-нибудь видел этих людей улыбающимися?»

— Но я обязан соблюсти традиции малазанской армии. Думаю, здесь вы возражать не станете. Когда мы переправлялись через Ватар, нашлось достаточно очевидцев ваших поступков. Я говорю не только о тех, кто сейчас стоит здесь, но и о ваших погибших товарищах. Мы сплели обрывки воспоминаний и составили более или менее целостную картину. Не побоюсь сказать: без того, что вы сделали, мы бы, скорее всего, проиграли сражение. А вам повезло, что среди вас нашелся солдат, взявший на себя обязанности командира. Его неоднократно видели в разных местах, и всегда он действовал спокойно и толково.

Саперы стояли, не шевелясь. Их лица стали еще мрачнее и даже свирепее.

Кольтен остановился перед одним из саперов. Дюкр хорошо помнил этого солдата: коренастого, полноватого, лысого. Лицо сапера было на редкость уродливым; глаза поблескивали узенькими щелочками, а сплющенный нос отличался какой-то диковинной крючковатостью. Его не смущало, что на нем надеты куски (именно куски) доспехов, снятых с убитого мятежника. Шлем, болтающийся на поясе, украсил бы собой даруджи-станскую лавку древностей. На поясе сапера висел и другой предмет, назначения которого Дюкр долго не мог понять, но потом догадался: это были остатки бронзового щита. На плече у него болтался закопченный арбалет, густо оплетенный ветками и прутьями. Издали могло показаться, что сапер таскает с собой куст.

— Пришло время повысить тебя в звании, — сказал саперу Кольтен. — Отныне, солдат, ты — сержант.

Новоиспеченный сержант не проронил ни звука, только еще сильнее сощурился.

— Вообще-то не мешало бы отсалютовать, — пробурчал Балт.

Другой сапер откашлялся и беспокойно покрутил себе ус.

Капитан Лулль это заметил.

— Хочешь что-нибудь сказать?

— Да так, два слова.

— Давай, говори.

Сапер поежился.

— Он, это… пару минут назад был капитаном. Господин Кольтен разжаловал его в сержанты. Это же капитан Мясник, командир саперов… Теперь бывший.

Наконец Мясник открыл рот.

— Раз я теперь сержант, я покажу, кого предлагаю вместо себя.

Протянув руку, он за ухо вытащил женщину и поставил рядом.

— Она была у меня сержантом. Звать Растяпой.

Когда Дюкр увидел глаза Кольтена, в них было столько неподдельной радости, что вся дневная усталость, все тяготы минувших дней просто исчезли. Виканский полководец изо всех сил старался остаться серьезным. Дюкр и сам кусал губы. Посмотрев на Лулля, он увидел, что капитан сражается с одолевавшим его смехом. Лулль подмигнул ему и беззвучно прошептал два слова. Историк понял: «Ловкость рук».

Интересно, как Кольтен выпутается из этой ситуации? Виканец придал своему лицу суровое выражение и посмотрел на Мясника, а потом на Растяпу.

— Что ж, отличная замена, сержант. Капитан Растяпа, советую тебе во всем слушаться своего сержанта. Поняла?

Женщина замотала головой. Мясник скорчил гримасу.

— Она не привыкла, господин Кольтен. Я-то никогда не спрашивал у нее совета.

— Насколько я знаю, когда ты был капитаном, ты ни у кого не спрашивал совета.

— Это точно.

— И не являлся на штабные собрания.

— Верно. Не являлся.

— А почему?

Мясник неопределенно пожал плечами.

— Он всегда говорил: «В штаб не ходишь, крепче спишь», — ответила за бывшего командира Растяпа.

— Кому не хочется крепко выспаться! — проворчал Балт.

— И что же, капитан, он спал? — спросил Кольтен. — В такие-то времена?

— Да, господин Кольтен, — ответила женщина. — Он и на ходу спать умеет. Идет и храпит, да так, что мешок с камнями за спиной трясется.

— А камни еще зачем?

— Наш Мясник часто ломает мечи. Тогда он швыряется камнями. И еще не было случая, чтобы он промахнулся.

— Врешь! — возразил Мясник. — А та плюгавая собачонка?

Балт едва не задохнулся от смеха, затем смачно плюнул.

Кольтен стоял, заложив руки за спину. Дюкр видел, как побелели костяшки плотно стиснутых кулаков. Почувствовав на себе его внимание, виканец позвал:

— Историк!

— Слушаю, господин Кольтен.

— Ты это запишешь?

— Непременно. Слово в слово.

— Замечательно. Саперы, вы свободны.

Они стали разбредаться, бормоча себе под нос. Кто-то похлопал Мясника по плечу и получил в ответ испепеляющий взгляд.

Кольтен глядел им вслед, потом вернулся туда, где стояли Балт, Дюкр и Лулль.

— Клобук их всех накрой! — с не свойственным ему восхищением произнес Балт.

— Ваши солдаты, господин командующий, — улыбнулся Дюкр.

— Да, — сказал Кольтен, вдруг просияв от гордости. — Да. Если честно, я не знал, что делать.

— Вы действовали превосходно, — усмехнулся Лулль. — Такого ведь не придумаешь. Отныне легенда о капитане, произведенном в… сержанты, пойдет гулять по свету. Если до этого вы им просто нравились, то теперь они вас полюбили, господин Кольтен.

— Но за что? — изумился Кольтен. — Я разжаловал человека за… бесподобную храбрость!

— Вернули его туда, где он чувствует себя на месте. А это подняло значимость всех остальных. Неужели вы этого не заметили?

— Но ведь Мясник…

— Бьюсь об заклад: он еще никогда не был так счастлив. Мне этого не объяснить. Только сапер знает, что думает другой сапер и что им движет… да и то не всегда.

— Зато теперь, племянник, у тебя новый капитан, — сказал Балт. — Уж она-то явится на собрание без опозданий и все рванье на себе заштопает.

— Не дождетесь, — возразил Лулль. — Она была бы рада дернуть на все четыре стороны.

Кольтен покачал головой.

— А ведь они победили, — сказал он, не скрывая своего удивления. — Эту битву я проиграл.

Они ушли, продолжая обсуждать случившееся. Дюкр остался один.

«Может, и не ложь… Улыбки после стольких слез. Кажется, пустяки. Абсурд. Но, наверное, в этом и кроется ответ».

Он огляделся и кивком головы подозвал Листа.

— Капрал, помнится, ты обещал мне что-то показать.

— Да. Идемте, здесь недалеко.

Они подошли к развалинам массивной башни. Дальше располагались сторожевые позиции виканцев. Первый этаж башни солдаты превратили во временное хранилище, поставив караульным однорукого парня.

Лист дотронулся до громадных камней фундамента.

— Это джагатская постройка, — сказал капрал. — Вы ведь знаете, они жили порознь. Ни деревень, ни городов. Только вот такие уединенные жилища.

— Что ж, они ценили уединение. Я могу их понять.

— Они боялись соплеменников не меньше, чем тлан-имасов. Дюкр оглянулся на виканского солдата. Парень спал стоя, привалившись к стене.

«Раньше бы виканец себе такого не позволил. Но у нас истощаются силы и мы засыпаем где придется».

— Сколько же лет этой башне? — спросил он капрала.

— Трудно сказать. Сотня, две, может, и все три.

— Но не лет же?

— Разумеется, нет. Тысячелетий.

— Как же это было давно, — вздохнул Дюкр.

— Здесь было самое первое жилище. Потом их теснили все дальше и дальше. Последняя башня — она уже далеко за лесом, в центре равнины.

— Теснили, — повторил историк. Лист кивнул.

— Каждая осада длилась сотни лет. Тлан-имасы теряли множество воинов. Джагаты отнюдь не были кочевниками. Когда они выбирали место…

Он вдруг замолчал.

— Так это была одна из многих войн?

Лист подумал, затем покачал головой.

— Видите ли, у джагатов существовала удивительная родственная общность. Когда матери стала грозить опасность, к ней на подмогу вернулись дети. Потом отец. Война стала яростнее…

— Наверное, эта джагатка была удивительной женщиной, — предположил историк.

Бледный, с плотно сжатыми губами, Лист сорвал с головы шлем и провел рукой по вспотевшим волосам.

— Да, — прошептал он.

— Она служит твоим проводником в снах?

— Нет. Ее муж.

Воздух слегка задрожал, и это заставило Дюкра обвернуться. На севере в небо поднимался золотистый огненный столб. Он становился выше и выше.

— Боги милосердные, — пробормотал Лист. — Это еще что?

В мозг Дюкра ворвалось одно-единственное слово. Оно подмяло под себя все мысли. Историк не просто догадался; он знал, что это. Единственное слово, являющееся ответом на вопрос Листа.

— Шаик.

Калам сидел в сумраке каюты, прислушиваясь к ударам волн и пронзительным завываниям ветра. Море штормило, и «Затычку» то вскидывало вверх, то бросало едва. ли не на самое дно. Ассасин закрыл глаза, иначе с каждым броском каюта начинала расползаться по всем направлениям сразу.

Должно быть, тот корабль тоже сражался сейчас со взбесившейся стихией. Впередсмотрящий успел заметить судно за несколько минут до появления зеленоватого светящегося облака, принесшего с собой эту бурю. Мысли о корабле упрямо вгрызались Каламу в мозг.

«Наверное, это все тот же корабль. Ответ простой, только верный ли? Значит, пока мы торчали в заднице, именуемой родной гаванью «Затычки», их корабль преспокойно дошел до Фалара и там пополнил запасы всего необходимого. И им не нужно было таиться, как нам».

Но даже если все было именно так, в голове ассасина оставалась тьма других вопросов, требовавших ответа. Малые тревоги сливались в одну большую, как отдельные голоса сливаются в общий гул. Каламу осточертело это плавание, вода со всех сторон, одинаковые дни и ночи.

«Нет, парень, ты уж не ври самому себе. Тебя волнуют уменьшающиеся запасы пищи и пресной воды. Но еще сильнее тебя мучают бредовые разговоры капитана о песочных часах и его странные намеки, что на борту этого проклятого корабля время течет по-иному».

Мысли опять вернулись к тому кораблю. До Калама только сейчас дошло, что он должен был бы давным-давно их обогнать. А ведь не обгоняет. Затем он подумал о Салке Элане.

«Маг, по запаху чую. Но если он сумел так искусно затуманить мозги всей команде… он рангом никак не ниже верховного мага. Только плохо верится, что среди шпионов и доверенных лиц Мебры есть верховные маги».

Калам не сомневался: Элан оплел себя плотной сетью обмана. Такова уж природа этого человека. Но за какую ниточку потянуть, чтобы добраться до его истинной природы?

И наконец, время.

«Сколько же дней мы плывем? Напрасно я не делал зарубки на стенке каюты. Со временем явно что-то происходит. То дуют попутные ветры, где их отродясь не было. Теперь этот шторм, несущий нас на юго-запад. Откуда он налетел? Незыблемые законы мореплавания утверждают: бури всегда приходят из океанских просторов, а не с берегов. Но эта примчалась со стороны Фаларийских островов. И это в сухое время года, когда на море едва ли не полный штиль!»

Очередная волна подбросила Калама на койке.

«Знать бы, кто затеял с нами эту игру. И если Салк Элан к ней причастен, какова его роль?»

Ворча себе под нос, ассасин поднялся с койки, подхватил мешок и выбрался в коридор.

По звукам трюм напоминал осаждаемую крепостную башню; удары волн ничем не отличались от ударов каменных ядер. Между ящиков и тюков клубился туман. Пахло сыростью и солью. Калам брел по щиколотки в воде. Он не опасался натолкнуться на кого-либо из матросов — сейчас все они были на палубе, стараясь удержать «Затычку» на плаву. Калам пододвинул себе ящик. Порывшись в мешке, он извлек невзрачный камешек и положил на крышку ящика. Камешек лежал, словно приклеенный.

Ассасин вытащил из ножен кинжал и рукояткой ударил по камешку. Тот разлетелся на мелкие куски. В лицо Каламу ударила струя горячего воздуха. Он склонился над осколками и позвал:

— Эй, Быстрый Бен! Ты меня слышишь? Пора!

Ответом ему были все те же удары волн.

— Быстрый Бен, Клобук тебя накрой! Ты меня слышишь? Воздух задрожал, как будто под ногами был не мокрый трюм, а раскаленный песок пустыни. В ушах ассасина зазвучал знакомый голос:

— А ты хоть знаешь, когда мне в последний раз удалось поспать? Здесь все несется прямо к Клобуку в задницу. Ладно, Калам, где ты и что тебе нужно? И давай побыстрее — я жутко хочу спать.

— А я-то думал, ты — моя «нужная карта в рукаве»!

— Ты уже в Анте? Во дворце? Вот уж не ждал…

— Спасибо за оценку моих способностей, — перебил его ассасин. — Только вынужден тебя огорчить. Я не в логове Ласэны, дурень. Я в море. В трюме корабля. По щиколотку в воде.

— А мы тут по уши в дерьме. Понимаю, ты просишь опять открыть тебе Путь. Увы, вторично я этого сделать не могу.

— Понимаю. Значит, когда я окажусь во дворце, то должен буду рассчитывать только на себя. Мило, хотя мне пора бы привыкнуть. Скажи, как тебе место, где я сейчас? Что ты ощущаешь? На этом корабле все идет наперекосяк. Я хочу знать, что происходит и кто тот шалун, затеявший игру.

— Это все?.. Хорошо… Подожди минутку, дай мне сосредоточиться.

Калам ждал. Быстрый Бен протянул к нему невидимые нити. Знакомое ощущение. Расстояние перестало существовать; взводный маг находился совсем рядом. Потом ощущение пропало.

— М-да, — растерянно произнес Быстрый Бен.

— Что ты разнюхал? Говори, не тяни время!

— Ты в беде, дружище.

— Ласэна подстроила?

— Не уверен. Во всяком случае, прямого ее вмешательства я не ощущаю. Похоже, Калам, корабль занесло в магический Путь. Весьма редкий из доступных смертным. Ты сбит с толку. Я угадал?

— Значит, я верно это почуял. Но кто все устроил?

— Может, кто-то из плывущих на твоем корабле, а может, и нет. Возможно, маг находится на другом судне, идущем рядом, но ты его ни за что не увидишь. На борту есть ценный груз?

— Что-то помимо моей шкуры?

— Да, что-то помимо твоей шкуры.

— Только добро, награбленное одним ворюгой высокого полета.

— Понятно. И кому-то нужно, чтобы это добро побыстрее попало в определенное место. А когда оно туда попадет, этот кто-то постарается, чтобы все накрепко забыли, где они приставали к берегу и разгружали трюм. Конечно, это только мои догадки, Калам. Я могу сильно ошибаться.

— Спасибо, утешил… Ты говорил, сами сидите по уши в дерьме. Как там наши? Как Бурдюк? Как Дуджек?

— Пока держимся. А как там Скрипач?

— Чего не знаю, того не знаю. Мы решили идти порознь.

— Но зачем, Калам? Ты же понимаешь…

— Понимаю. Тремолор. Это была твоя задумка, Быстрый Бен?

— Если только Дому ничего не угрожает, все должно было бы великолепно сработать. Но там творится Клобук знает что. Все Пути просто огнем пылают. Ты случаем не раскидывал колоду Драконов?

— Нет.

— Тебе повезло.

Догадка больно резанула Калама:

— Путь Рук?

— Путь… — Голос мага зазвучал выше: — Калам! Если ты знал…

— Ничего мы с тобой не знали!

— У них может появиться шанс, — сказал Быстрый Бен. — Учитывая, что Печаль…

— Если помнишь, девчонку теперь зовут Апсаларой.

— Не важно. Дай-ка мне подумать.

— Опять начнешь громоздить свои умственные лабиринты, — проворчал Калам.

— Дружище, мне трудно поддерживать связь. Я очень устал… вчера потерял много крови. Колотун говорит…

Голос Быстрого Бена оборвался. Калам остался в туманном трюме один.

«Значит так, капрал. Рассчитывать можешь только на себя. Скрипач… хитрый ты, придурок! Как мы не учли этого заранее? Древние врата… Тремолор».

Калам еще долго сидел на корточках перед ящиком. Потом встал, смахнул с крышки обломки камешка и побрел наверх.

Капитан не спал. К тому же он был не один. Салк Элан приветливо улыбнулся вошедшему Каламу.

— А мы тут говорили о тебе, — сообщил Элан. — Думали, как ты воспримешь новость. Не огорчит ли она тебя?

— Смотря какая новость, — насторожился Калам.

— Этот шторм… нас очень сильно сносит с курса. И далеко.

— А точнее?

— Скорее всего, когда шторм утихнет, мы пойдем в другую гавань.

— Значит, не в Анту?

— Скажем так: сначала не в Анту.

Ассасин взглянул на капитана. По нему было видно, что его не радует такой поворот событий, но он смирился с неизбежным. Калам мысленно воспроизвел карту Квон Тали.

— Корабль пойдет в гавань Малаза? На остров?

— Я еще ни разу не был в этой «выгребной яме империи», — улыбнулся Салк Элан. — Мне просто не дождаться минуты, когда мы бросим там якорь. Надеюсь, ты не откажешься показать мне самые примечательные места бывшей столицы?

Калам ответил такой же улыбкой.

— Можешь на меня рассчитывать, Салк Элан.

Они остановились передохнуть. Душераздирающие крики и пронзительные вопли, несшиеся из других частей лабиринта, почти лишили путников сил. Маппо опустил Икария на корни и склонился над своим бездыханным другом. Трелль чувствовал, как Тремолор желает заполучить эту жертву. Маппо закрыл глаза.

«Безымянные вели нас сюда. Они гнали Икария к Азату, как гонят жертвенную козу, предназначенную какому-нибудь богу. А их руки в случае чего остались бы чистыми. Кровь и предательство запятнали бы мои руки».

Маппо пытался воскресить в памяти картину разрушенного родного города, но на нее наплывали тени. Прежняя уверенность уступила место сомнениям. Трелль больше не доверял своим воспоминаниям.

«Глупец! — пробовал он урезонить себя. — Икарий уничтожил десятки таких городов. Какой бы страшной правдой ни была гибель твоего родного города…»

Он стиснул кулаки.

«Мое племя… наши шаманки… они не выдадут меня. Разве можно считать сны Икария доказательством вины? Он ведь ничего не помнит. Он не помнит реальных событий. Его самообладание смягчает самую страшную правду, притупляет углы… размывает краски, пока не возникнет новая память. Я понимаю: доброта Икария — это она поймала меня в ловушку…»

У него заболели плотно сжатые кулаки. Окровавленное лицо Икария было безмятежным. Казалось, он просто спит после тяжелой работы.

«Тремолор не получит тебя. Я не собираюсь служить орудием безымянных. Если они захотят забрать тебя, пусть явятся за тобой сами, но вначале им придется иметь дело со мной».

Маппо поднял голову и взглянул в сердце лабиринта.

«Слушай, Тремолор. Только посмей протянуть к нему свои корни, и ты ощутишь гнев воина-трелля. Он вспомнит свои былые битвы, древние духи наполнят его плоть, которая закружится в убийственном танце. Я тебя предупредил. Теперь ты знаешь, что я не буду покорным зрителем».

— Говорят, Азат держит в плену даже богов, — сказал у него за спиной Скрипач.

Маппо повернулся к саперу. Скрипач разглядывал стены, скрывавшие узников Азата.

— Я вот сейчас подумал: сколько же древних богов заточено здесь? За тысячи лет даже их имена забылись. Когда они в последний раз видели дневной свет? Когда могли просто пошевелить руками и ногами? Можешь себе представить, что так будет продолжаться всю вечность?

Он повертел в руках свой арбалет.

— Но если Тремолор погибнет… представляешь, какое безумие выплеснется в наш мир?

— Зачем ты бросаешься в меня острыми стрелами? — прошептал трелль.

— Стрелами? — искренне удивился Скрипач. — Может, ты решил, что мне жалко пленников Азата? Я вдруг представил, каково им там. Но для меня это место — как мешок со змеями на голове.

— Тебе нечего опасаться, воин. Ты Тремолору не нужен.

Скрипач криво улыбнулся.

— Иногда хорошо быть никем.

— Зря насмешничаешь, сапер.

Скрипач погасил улыбку.

— Разве ты не чувствуешь, трелль? Тремолор здесь не единственный, кого обуял голод. Нас ощущает каждый узник. Может, тебя и Икария они еще побаиваются, но остальные им не страшны.

Маппо отвернулся.

— Прости меня, Скрипач. Я как-то не подумал о других. Но можешь не сомневаться: я готов защитить вас, если понадобится. Идти вместе с таким, как ты, — большая честь для меня.

Скрипач отрывисто кивнул и расправил плечи.

— Солдатский здравый смысл. Жизнь научила все предусматривать.

— Понимаю.

— Ты тоже меня прости, если я тебя обидел.

— Ты меня лишь слегка кольнул, чтобы разбудить. Чувствовалось, что Искарала Паста их разговор не кольнул, а ощутимо уколол.

— Давай, лей грязь в лужу! Выворачивай его преданность во все стороны! Замечательно! Пока возможные жертвы увязают в бессмысленных перепалках, мудрые молчаливо наблюдают. Представьте себе, я хорошо изучил Тремолор и его молчание считаю тактической уловкой. Молчание. Легкая насмешливая улыбка предполагает, что я знаю больше, чем на самом деле. Она придает мне ореол таинственности и знаний. Никто и не догадывается о моем замешательстве, об обманных иллюзиях и иллюзорных обманах! Под мраморной облицовкой скрывается хрупкий песок. Смотрите, как они глядят на меня и удивляются… да, они все удивляются тайному источнику моей мудрости.

— А может, нам прикончить его? — спросил Крокус, кивнув на Паста. — То ноет и жалуется, то превозносит себя до небес.

— Кто ж тогда нас будет развлекать? — ухмыльнулся Скрипач. — Засиделись мы. Пора двигаться.

— Благодаря разбалтыванию секретов, — уже совсем другим голосом произнес верховный жрец Тени, — они считают меня умным и образованным.

Когда все обернулись к нему, Искарал Паст лучезарно улыбнулся.

Из лабиринта вылетел рой ос и пронесся над головами путников, не обратив на них никакого внимания. У Скрипача заколотилось сердце и прервалось дыхание. Диверы! Их он боялся больше, чем странствующих. Одно дело звери, но насекомые…

Икарий все так же безжизненно покоился на руках Маппо. Трелль глядел поверх головы сапера — в сторону Тремолора. Он даже не пытался прятать свои страдания, и они по-детски бесхитростно отражались у него на лице. От Маппо исходил беззвучный крик о помощи.

Скрипач встряхнул головой, заставив себя оторваться от Маппо и его скорбной ноши. Апсалара, ее отец и Крокус шли сразу за треллем, создавая ему живую защитную стену. Вслед за ними двигались гончие и Искарал Паст. Пять пар звериных глаз и одна человеческая, и в каждой — ожидание. Сапер не сомневался: и гончие, и верховный жрец Тени ждали, когда Тремолор поглотит Икария.

«Но ведь Икарий сам об этом просил, отчего сердце Маппо разрывается еще сильнее. Цена уступки ничтожна в сравнении с болью отказа. Однако трелль готов пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти Икария. Да и мы все, наверное, — тоже. Никто из нас — даже бесчувственная Апсалара — не согласится молча стоять и смотреть, как Азат его поглощает. Наверное, все мы — глупцы, а Маппо — самый отъявленный глупец».

— О чем задумался, Скрипач? — спросил Крокус. Похоже, у парня было что-то на уме.

— У саперов есть такая присказка: глупость лупоглазая. Крокус понимающе кивнул.

Битва в других частях лабиринта перешла в завершающую стадию. Самые могущественные из странствующих — те, кто уцелел и добрался сюда, — повели наступление на Дом Азата. Воздух сотрясали их невообразимые крики. Тремолор защищался единственным доступным ему способом: пленяя и поглощая нападавших. Но их было слишком много, и они наступали слишком быстро. Отчаянно хрустело и трещало дерево. Сплетаемые клетки рушились. Казалось, целая орда лесорубов неутомимо валила деревья. Азат был не в силах их остановить.

— Мы опаздываем! — зашипел Искарал Паст.

Гончие беспокойно крутили головами.

— События усложняются. События! Могу ли выразиться еще яснее?

— Но он нам нужен, — возразил Скрипач, понимая, что речь идет об Икарий.

— Мы только напрасно тратим время! — ответил верховный жрец Тени. — Трелль мог бы швырнуть его, словно мешок с зерном!

— А я могу и изменить его намерения, — огрызнулся Маппо. — У меня еще остались денальские снадобья, которые я прихватил из твоего храма.

— Хватит препираться! Идем дальше, — сказал сапер.

Кто-то преследовал их сзади, наполняя воздух резким кислым запахом. Внимание гончих переместилось туда. Они беспокойно принюхивались.

Сзади опять раздался пронзительный крик, затем донеслись звуки яростного сражения, которые внезапно оборвались.

— Дождались! — прошипел Паст, прячась за спины гончих. — Сейчас появится!

Скрипач обернулся и вскинул арбалет. Но вместо чудовища из-за поворота наполовину выскочило, наполовину вылетело мохнатое существо. От его коричневой шерсти поднимались тонкие струйки дыма.

— Ай! — завопил Паст. — Они меня доконают!

Крокус бросился назад, пробежав между Шаном и Геарой, словно они были парочкой ленивых мулов.

— Моби!

Крылатая обезьянка вспорхнула к нему на руки. Крокус поморщился.

— Да, приятель, вонь от тебя, как от отхожего места за воротами Клобука!

«Моби?.. Неужели та самая тварь?»

Скрипач поглядел на Маппо. Трелль почему-то хмурился.

— Бхокарал! — Слово выскочило изо рта Искарала Паста, будто злобное ругательство. — Тоже, нашел себе ручную зверюшку! Безумие какое-то!

— Ты прав, старик. Эта зверюшка принадлежала моему покойному дяде, — сказал Крокус.

Гончие тихо отодвинулись подальше. «Думаю, парень, этот Моби — нечто большее, чем проказливое домашнее животное».

— Твой союзник, — сказал Маппо.

Крокус неуверенно кивнул.

— Один Клобук знает, как он нашел нас. И как вообще уцелел…

— Обманщик! — с упреком бросил парню Искарал. — Говоришь, домашняя обезьянка? А может, спросим у переместителя душ, который валяется за поворотом? Впрочем, спрашивать бесполезно: его же разнесло на куски.

Крокус молчал.

— Опять мы теряем время, — спохватилась Апсалара. — Пошли дальше.

— А как ты объяснишь изощренный обман, который обволакивает нас? — накинулся на нее верховный жрец Тени. — Мы вот-вот станем жертвой гнусного предательства. И вот его виновник, вцепившийся парню в рубашку.

— Заткни пасть, трус! — рявкнул Скрипач. — Оставайся здесь вместе со своими гончими.

Сапер вновь повернулся лицом к Тремолору.

— Гляди, Маппо. Похоже, впереди больше нет преград. Что, если мы не пойдем, а побежим к нему?

— Можно попробовать.

— Как ты думаешь, он откроет нам дверь?

— Не знаю.

— Там и проверим.

Трелль кивнул.

Отсюда Тремолор был как на ладони. Дом окружала невысокая стена из вулканического туфа. Единственным проходом в ней были узкие ворота, окаймленные аркой из плюща. Строительным материалом для Тремолора, скорее всего, служил темно-желтый известняк. Вход в дом располагался между двумя асимметричными двухэтажными башнями без окон. От ворот ко входу, скрытому в тени, вела извилистая дорожка, выложенная плитками. Во дворе на холмиках росли низкие изогнутые деревья.

«Тремолор. Родной брат Мертвого дома в Малазе. Почти так же выглядит и Дом Азата в Даруджистане. Все они похожи. Никто не знает (и, возможно, уже не узнает), когда и откуда появилось это слово — Азат».

— Говорят, все Дома Азата связаны между собой, — негромко сказал Маппо, обращаясь к саперу. — А еще я слышал, внутри них время перестает течь.

— И еще говорят, что их двери открываются не перед всеми. Почему — неизвестно, — отозвался Скрипач, морща лоб.

К ним подошла Апсалара.

— Что, девочка, не терпится попасть внутрь? — невесело усмехнулся сапер.

— Знаешь, Скрипач, тот, кто поработил мой разум… почему-то Азат его принял и впустил.

«Ты права. Я знал об этом и раньше. Но почему сейчас мне стало так неприятно от твоих слов?»

— И как же попадают внутрь? Знают условный стук в дверь? А может, где-то под плитками лежит ключ?

Ее улыбка погасила его беспокойство.

— Все намного проще. Нужна лишь смелость.

— Ну, этого нам не занимать. Как, все готовы?

— Все, — ответил Маппо.

Апсалара двинулась трусцой. Остальные последовали за ней.

— Брошенной тобой раковиной уничтожено немало странствующих и диверов, — сказал Маппо. — Магическая сила и сейчас продолжает расправляться с ними. Думаю, мы показали Азату свою смелость и дружественные намерения.

— Хорошо, если так.

— Так, сапер.

— Но почему смертоносная песня не уничтожила и нас? — спросил Скрипач. — Магическая сила не отличается особой разборчивостью.

— Ты спрашиваешь это у меня? Я не знаю. Раковину подарили тебе.

— Мне подарил ее один странник духа. Я спас его маленькую внучку.

— Можешь назвать его имя?

— Кимлок.

Когда Маппо заговорил снова, в его голосе ощущалась непонятная подавленность.

— Как бы этот Кимлок ни любил свою внучку, его подарок несравним с тем, что ты сделал для него. Скажу тебе больше: он подарил тебе не просто магическую вещицу на все случаи жизни. Ты ему не рассказывал, что намереваешься искать Тре-молор?

— Нет. Это я хорошо помню.

— А он не прикасался к тебе? Допустим, пальцем или ладонью?

— Он хотел узнать историю моей жизни. Я отказался. Может, он и коснулся меня, а я не заметил.

— Скорее всего, так оно и было.

— Я не сержусь на него за это.

— Сдается мне, он знал, что тебя ожидает.

А в лабиринте продолжалась битва с Тремолором. По-прежнему трещали корни под натиском странствующих и диверов. Казалось, ничто не могло остановить их упрямого приближения к дверям Дома Азата.

Апсалара прибавила шаг, потом бросилась бежать, устремившись к арке ворот.

— Подожди! — заорал Скрипач, вращая головой по сторонам. — Я чувствую, нам подстроена новая ловушка!

Он не ошибся. С неба хлынул поток ледяной воды. Из открывшегося магического Пути показалась голова громадного дхенраби, обвитая водорослями. До чудовища было не более полусотни шагов.

Осиный рой устремился навстречу дхенраби и бесследно исчез в его пасти.

Из разверзнутого портала вынырнули еще три дхенраби. Соприкасаясь с корнями лабиринта, вода прожигала их насквозь. Потом она исчезла. Дхенраби остались висеть в воздухе.

Скрипач мгновенно вспомнил их плавание по Кансуанско-му морю. Но тогда им угрожал один странствующий. Здесь была целая стая. Диверы. А в мешке — ни одной «шипучки».

Только сейчас Скрипач ощутил, какой могучей силой обладают гончие. Волны этой силы напоминали дыхание драконов. Магия. Древняя, как сами гончие. Ее потоки понеслись к дхенраби. Шан набросился на первого дхенраби — вожака стаи. Он бесстрашно прыгнул в усеянную острыми зубами пасть и… исчез в ней. Дхенраби попятился назад. На его морде отразилось нечто вроде недоумения.

Геара бросилась на второго дхенраби. Тот повел себя по-иному: он не проглотил Гончую, а прокусил ее сотнями своих острых зубов, заживо сдирая шкуру. Поток магической силы иссяк, но Геара не сдалась. Ей удалось прорваться внутрь дхенраби, устроив ему и себе мучительную смерть.

Клык и Барэн помчались к остальным двум чудовищам. На месте осталась только Слепая.

Первый дхенраби бился в судорогах, силясь удержать закрывающийся Путь. Его громадное тело сминало стены лабиринта. Лапы и руки пленников Азата неистово махали, надеясь вырваться из заточения. Вскоре рядом с первым упал и второй дхенраби.

Крокус схватил Скрипача за руку и насильно развернул лицом к Тремолору.

— Оставь это зрелище гончим. К нам летят новые гости. Сапер поднял голову и увидел: с другой стороны к Тремолору приближалась живая черная туча. Мухи-кровососки!

Забыв о дхенраби и о гончих, путники побежали к Тремолору.

Пробегая под аркой, увитой высохшими безлистными стеблями плюща, Скрипач увидел, что Апсалара уже достигла крыльца. Обеими руками она взялась за тяжелое кольцо дверного засова и стала его поворачивать. У нее напряглись руки и плечи.

Дверь не открывалась. Апсалара сделала новую попытку и отошла. Скрипачу показалось, что дверь оттолкнула ее. Когда остальные подбежали к крыльцу, Апсалара повернулась к ним. У нее было испуганное и растерянное лицо.

«Тремолор не пожелал открыть нам двери».

Сапер остановился и вскинул голову.

Живая черная туча неумолимо наползала.

Там, где красноватый гранит вновь скрывался под известняком, а внизу, насколько видел глаз, простиралась глинистая равнина, им встретилась первая джагатская гробница.

Лишь немногие из дозорных и солдат головных отрядов «собачьей упряжки» обратили на нее внимание. Ее приняли за древний могильный столб. Удлиненная каменная глыба клонилась к югу, словно указывая направление на Арен.

Пока солдаты готовили повозки к спуску с крутого склона, капрал Лист повел Дюкра к этой гробнице.

— Их младший сын, — тихо сказал капрал, глядя на грубо отесанный камень.

Историку было жутковато глядеть на парня. Дюкру казалось, что сейчас он смотрит в лицо отцу, горюющему о потере любимого сына. За двести тысяч лет это горе ничуть не изгладилось и осталось таким же обжигающим, будто юного джагата убили только вчера.

«Его призрак и сейчас несет здесь караул».

В этой простой мысленной фразе не было никакой особой мудрости, однако у историка перехватило дыхание.

«Дано ли нам понять?»

— Сколько ему было? — хрипло спросил Дюкр.

— По меркам джагатов, он считался еще ребенком. Тлан-имасы заманили его сюда обманом. Но даже этот «малыш» забрал с собой немало их жизней. Когда же им удалось его убить, они изуродовали тело, вырвав оттуда все кости, а потом спрятали следы своей расправы под каменной плитой.

Дюкр умел думать отстраненно о событиях далекого прошлого, не испытывая ни потрясения, ни отчаяния. Однако от безыскусного рассказа Листа у историка защипало в горле. Он опасался, что сейчас его мозг наполнится лавиной образов, как будто видения капрала могли передаться и ему. Дюкр заставил себя отвернуться и стал наблюдать за солдатами и виканцами, спускавшими повозки. И те и другие работали в полном молчании, перебрасываясь словами лишь по необходимости. Но и тогда они говорили почти шепотом.

— Да, — сказал Лист, прочитав мысли историка. — Отцовское горе неподвластно времени. Даже духи земли были вынуждены покинуть эти места, боясь потерять рассудок. Нам нужно как можно быстрее выбраться отсюда. И надо объяснить это Кольтену.

— А что ждет нас впереди, на Ненотской равнине?

— Сказать по правде, там будет еще хуже. Тлан-имасы расправлялись не только с детьми. Сколько страдающих душ придавлено такими вот глыбами!

— Но зачем им нужно было воевать? — вырвалось у Дюкра. Задним числом ему стало даже стыдно. «Спрашиваю у мальчишки то, что должен был бы знать сам». Однако Лист вполне спокойно отнесся к его вопросу.

— Войны нуждаются в причине не больше, чем ураганы. И то и другое просто возникает. «Мы не такие, как они. Они не такие, как мы» — вот вам и причина. А захват земель или упреждающие удары — все это попытки прикрыть самую простую причину — непохожесть одних на других.

— Но ведь тлан-имасы оказались грозными противниками. Неужели джагаты никогда не пытались хоть как-то урезонить соплеменников?

— Если оставить в стороне джагатских тиранов, испорченных властью… находились здравые головы. Пытались, и не раз. Но у джагатов была врожденная надменность, и там, где нужно было поступиться своими интересами, она всегда одерживала верх. Каждый джагат — будь то мужчина или женщина — замыкался исключительно на себе, на своих нуждах и потребностях. Страдая от тлан-имасов, джагаты тем не менее относились к ним как к муравьям, ползающим в траве, или как к самой траве. Ну, есть и есть. Мешают — раздавим. Тлан-имасы были более молодой, горячей расой, и их такое пренебрежительное отношение сильно задевало.

— Настолько, что они решились на клятву «отказа от смерти»?

— Думаю, поначалу тлан-имасы не понимали, насколько трудно им будет уничтожить джагатов. Джагаты существенно отличались от тлан-имасов в одном: они не выставляли свою силу напоказ. Их самооборона была пассивной. Они отгораживались льдом. Ледники покрывали земли вплоть до целых континентов. Замерзали моря. Тлан-имасам было не пробраться сквозь эти преграды и не обеспечить себя пищей.

— И тогда они создали «ритуал бессмертия».

— Да, чтобы перемещаться легко, словно прах. А в эпоху льда праха было более чем достаточно.

Дюкр заметил Кольтена, стоящего у начала спуска.

— Какова длина самого опасного отрезка дороги? — спросил он Листа.

— Не менее двух лиг. А дальше начинается Ненотская равнина с ее травянистыми холмами и… племенами, ревниво оберегающими свои скудные источники воды.

— Пойду-ка я переговорю с Кольтеном, — сказал Дюкр.

— Обязательно расскажите ему, господин историк.

Да что там трагедии седой древности! «Сухой поход», как потом окрестили путь от Ватарского леса до Арена, стал летописью трагедий сегодняшнего дня. Впереди «собачью упряжку» Кольтена поджидали три больших и сильных племени. Два из них — трегины и биларды — бросались на истерзанную колонну, словно змеи. Третье племя — хундрилы — обитало на западной оконечности равнины. Столкновений с ними пока не было, хотя все шло к тому.

Невзирая на решение перебить весь скот, какую-то часть все же оставили, и она (что не менее странно) уцелела в кошмарах переправы. Однако правы были те, кто предрекал несчастным животным смерть от жажды. Так и случилось: они просто падали по дороге. К упавшей корове или козе тут же бросались свирепые виканские псы и требовали, чтобы она вставала и шла дальше. Но чаще упавшее животное уже не поднималось. Тогда его добивали люди. При разделке туши было трудно сказать, чего там больше: костей или тощего жилистого мяса.

К жажде незаметно присоединился голод. Многие жадно поглядывали на лошадей, однако виканцы категорически отказывались убивать своих четвероногих спутников и защищали их с неимоверной решимостью. Любые попытки убить виканскую лошадь могли стоить жизни, и потому смельчаков не находилось. Жалея лошадей, виканцы шли пешком, ведя их под уздцы. Совет знати направил Кольтену петицию, настоятельно требуя купить сотню лошадей. Петицию вернули Нефарию измазанной человеческими экскрементами.

«Змеиные укусы» трегинов и билардов становились все более частыми и наглыми. Стычки с ними происходили едва ли не на каждой лиге пути. Это говорило только об одном: мятежники готовят новое сражение, до которого остаются считанные дни.

А на хвосте у «собачьей упряжки» по-прежнему висела армия Корболо Дэма. В нее влилось пополнение из Тариана и других прибрежных городов и селений. Сейчас она снова в пять раз превосходила нынешнюю численность Седьмой армии и виканских полков. Похоже, Кольтена опять пытались зажать в клещи. Но пока Дэм не спешил и выжидал.

«Собачья упряжка» тоже получила пополнение, только несолдатами, а беженцами из Билана. Еле двигаясь, она приближалась к выходу из Ненот-одхана, где с юга к горизонту уходила цепь холмов. Дорога шла по единственно возможному месту — широкой долине давно пересохшей реки. Восточной границей долины служили Биланские холмы, а западной — Санифирские. Через семь лиг дорога выходила к Санимону — древнему кургану, огибала его и вступала в пределы Санит-одхана. Дальше она тянулась по Геленской равнине, Дожал-одхану и так — до самого Арена.

Кольтен предполагал, что враждебные племена встретят их у входа в Санимонскую долину. Но этого не случилось. Долина была пуста. «Собачья упряжка» казалась единственным признаком жизни в этих забытых богами местах. И только под самый вечер, когда с обеих сторон показались окаймляющие долину холмы, впереди появились очертания военных лагерей двух племен. Трегины и биларды решили дать сражение у выхода из Санимонской долины.

— Мы вымираем, — сказал Лулль, когда они с Дюкром шли к шатру командующего. — В самом прямом смысле. Я сегодня потерял одиннадцать солдат. У них от жажды распухли глотки, и туда перестал проходить воздух.

Лулль отогнал назойливую муху, вертящуюся возле его изуродованного лица.

— Я от пота уже плаваю внутри доспехов. Еще немного, и мы все станем похожи на тлан-имасов.

— Что-то я не понял аналогии, капитан.

— Я и не ждал, что вы поймете.

— Знаете, что пьют виканцы? Конскую мочу.

— Мои ребята тоже. А потом ржут во сне. Некоторые отравились и умерли.

Их обогнали трое собак: свирепый виканский кобель ко кличке Косой, такая же сильная жилистая сука и плюгавая собачонка, бежавшая следом.

— Представляете, старик, эти твари нас переживут!

На стремительно темнеющем небе вспыхнули первые звезды.

— Боги, как я устал, — прошептал Лулль.

Историк молча кивнул.

«Да, друг. Мы слишком давно находимся в пути и теперь вплотную подошли к Клобуку. Он с одинаковой готовностью принимает и смирившихся, и бунтующих. И всех встречает приветственной улыбкой».

— Послушайте, старик, вы ничего не ощущаете? Что-то носится в воздухе.

— Ощущаю.

— Может, это Клобук раскрывает нам свой Путь?

— Не знаю, капитан. Может, и так.

Они вошли в командный шатер Кольтена. Нил с Нетрой — последние из оставшихся колдунов, Сульмар, Кеннед, Балт и сам Кольтен… Каждый являл собой насмешку над былой силой и волей.

— А где Растяпа? — спросил Лулль, садясь на свой излюбленный походный стул.

— Наверное, внимательно слушает своего сержанта, — ответил Балт.

И у него от прежней усмешки осталась одна тень. Кольтен поднял глаза, дав понять, что посторонним разговорам сейчас не место.

— Сегодня вечером или ночью может что-то произойти. Большего сказать не могу. Колдуны почуяли чье-то приближение, и только. Нам нужно готовиться.

— Что ты почувствовала? — спросил Дюкр у Нетры.

Юная колдунья вздохнула и неопределенно пожала плечами.

— Что-то неясное. Беспокойство. Возмущение. Мне было не поймать эти ощущения.

— Тебе это что-нибудь напоминает? Ну хотя бы отдаленно?

— Нет.

«Возмущение. Интересно, чье?»

— Беженцев собрать поплотнее и переместить поближе к войскам, — приказал своим капитанам Кольтен. — Удвоить число караульных.

— Господин Кольтен, у нас завтра сражение, — возразил Сульмар.

— Я помню и понимаю: людям нужно отдохнуть.

Виканский полководец стал расхаживать взад-вперед. Дюкр заметил, что теперь Кольтен ходил медленнее, а его походка утратила легкость и изящество.

— Мы все ослаблены. Я это тоже знаю. И что воды у нас не осталось — тоже.

Дюкр невольно вздрогнул.

«Сражение? Нет, завтра произойдет не битва, а бойня. Солдаты не в состоянии сражаться. Они не могут защитить самих себя, не говоря уже о раненых и беженцах».

Историк прочистил заскорузлое горло и остановился.

«Мне не произнести даже нескольких слов. Здесь все по-своему правы».

Кольтен смотрел на него.

— У нас нет сил, — тихо сказал историк.

«Победителей не будет. Мы с мятежниками просто перебьем друг друга».

— Солдаты не в состоянии копать траншеи, — прозвучал в гнетущей тишине голос Лулля.

— Тогда пусть роют ямы.

— Слушаюсь.

«Ямы. В лучшем случае лошадь просто споткнется. В худшем — сломает ногу».

Собрание неожиданно закончилось. Непонятная угроза, которая до сих пор лишь ощущалась, стала почти зримой. Послышался громкий треск. Воздух заполнился каким-то липким туманом.

Кольтен и все остальные выбрались из шатра. Здесь, под звездным небом, туман был еще гуще и маслянистее. Лошади ржали и били копытами. Угрюмо завывали виканские псы. В тумане, словно призраки, мелькали солдаты, звеня оружием.

Потом за дальними сторожевыми постами что-то затрещало так, словно разорвалось небо… Из тумана выскочили три бледных коня в упряжке; за ними — еще три и еще. Следом выкатилась карета, которую они тащили, — безвкусно разрисованный дом на колесах. Стенки кареты в нескольких местах были опалены. Карета катилась на громадных, выше человеческого роста, колесах с толстенными спицами. В воздухе запахло паленой шерстью. От лошадиных спин поднимались струйки дыма. Похоже, что дымились и трое возниц на козлах.

Лошади неслись галопом, торопясь либо поскорее выбраться из магического Пути, либо уйти от погони. Карету мотало из стороны в сторону. Она подпрыгивала на камнях, двигаясь прямо на караульные посты.

Виканцы благоразумно расступились.

Возницы изо всех сил натягивали поводья и кричали, пытаясь остановить лошадей. Но те продолжали нестись, заставляя возниц подпрыгивать на высоких козлах. За вихляющей каретой тянулось облако пыли, дыма и… возмущения. Вот откуда это ощущение, не дававшее покоя не только Дюкру, но и всем остальным! Гнев исходил от магического Пути и бога, с которым тот был связан.

Вскоре из тумана выехало еще две кареты, старавшихся не столкнуться друг с другом и не налететь на переднюю. Едва только она остановилась, изнутри стали выпрыгивать воины в доспехах. Они что-то кричали и размахивали почерневшими от копоти мечами. Когда остановились и две другие кареты, громко зазвонил колокол.

Чужеземные воины тут же прекратили кричать и размахивать оружием. Замолчал и колокол. Взмыленные лошади мотали головами, шевелили ушами и широко раздували ноздри.

Первая карета остановилась всего в пятнадцати шагах от Дюкра, Кольтена и всех, кто вышел из его шатра. Историк присмотрелся: в ручку дверцы впилась… отрубленная человеческая рука. Неожиданно ее пальцы разжались, и рука упала.

Лязгнул внутренний засов. Несоразмерно маленькая дверца распахнулась, и оттуда, едва протискиваясь грузным телом, стал вылезать человек в шелковых одеждах. Одеяние его было мокрым от пота. Чувствовалось, спуск требует от него изрядных усилий. Пот покрывал и его круглое лицо. В одной руке человек держал закупоренную бутылку.

Незнакомец подошел к Кольтену.

— Вам, господин, предстоит за многое ответить, — сказал он по-малазански, но с заметным акцентом.

Затем он улыбнулся, обнажив зубы, украшенные золотыми и бриллиантовыми накладками.

— Ваши подвиги сотрясают едва ли не все магические Пути! Ваше странствие, будто стена огня, проносится по улицам Даруджистана и множества иных городов, сколь бы далеко они ни находились. Разве вы не чувствуете, как отчаянно люди молят своих богов об успехе вашего похода? Они думают о вас, строят грандиозные замыслы спасения ваших солдат и беженцев. Вы даже не представляете, сколько у вас бескорыстных помощников! В конце концов всем им не оставалось иного, как обратиться к нам — в Тригальскую торговую гильдию — и оплатить наше рискованное путешествие сюда. Впрочем, — уже тише добавил он, — все наши путешествия крайне опасны и рискованны.

Незнакомец откупорил бутылку.

— Великий город Даруджистан и его щедрые жители, забыв о недавних попытках вашей ненасытной императрицы завладеть городом и поработить их, послали вам этот дар! Со мною отправились пайщики Тригальской гильдии. — Он махнул в сторону тех, кого Дюкр поначалу принял за солдат. — Должен вам сказать, это самые отвратительные, скандальные и алчные люди, какие только существуют в мире, но сейчас речь о другом. Мы добрались к вам, и никто не посмеет утверждать обратное. И пусть отсохнет язык у всякого, кто решится обвинить жителей Даруджистана в равнодушии к чужим бедам. Нет, господин Кольтен! Они искренне восхищены вашими подвигами и вашей несравненной стойкостью.

Человек вдруг прервал свою цветистую речь. Лицо его стало серьезным. Затем уже без всякого пафоса он сказал:

— Алхимики, маги и колдуны Даруджистана тоже внесли свой скромный вклад, но их дар невидим. Скоро вы сами ощутите его. Что же касается даров видимых, то сообщаю: мы привезли вам пищу и воду. Итак, Кольтен из клана Вороны, командующий Седьмой армии и предводитель «собачьей упряжки», примите этот дар.

Грузного человека в потных шелковых одеждах звали Карполан Демезанд, и был он уроженцем Тригаля — небольшого города-крепости на юге Ламататской равнины. В честь родного города он назвал и свою гильдию. Она появилась в результате довольно сомнительного альянса между несколькими магами (в число которых входил и Карполан) и «отцами города» — весьма разношерстной публикой, состоящей из бывших пиратов и иных грабителей. Гильдия взялась за такую опасную и рискованную доставку грузов, что прочие торговцы просто бледнели. Каждый караван защищался хорошо вооруженным отрядом пайщиков, имеющих свою долю в гильдии и потому заинтересованных в благополучной доставке товаров. Надо добавить, что пайщики были людьми разносторонних способностей, что являлось отнюдь не лишним, поскольку Тригальская торговая гильдия перевозила грузы не по дорогам, а по магическим Путям.

Помимо Кольтена собеседником Демезанда в командном шатре был лишь Дюкр. Все остальные спешно разгружали кареты.

— Мы понимали, за какое трудное и опасное дело беремся, — лучезарно улыбаясь, сказал Карполан Демезанд. — Этот гнусный Путь Клобука прилип к вам плотнее, чем саван к трупу… простите, если вас покоробило такое сравнение. Здесь вся хитрость в том, чтобы ехать как можно быстрее, нигде не останавливаясь, а затем с такой же скоростью вернуться обратно. Мне пришлось применить все свои магические способности. Тяжкое это путешествие, хотя и выгода для нас немалая.

— Меня вот что удивляет, — признался Дюкр. — Отсюда до Даруджистана полторы тысячи лиг. Откуда жители города знают о происходящем здесь и почему их это так заботит?

Карполан сощурился.

— Возможно, я несколько преувеличил. Подбавил жару для поднятия боевого духа ваших солдат. В действительности дело обстоит так. Воины, которых не так давно собирались послать на завоевание Даруджистана, сейчас ведут нелегкую войну с Паннионской областью. Ею правит безумец, объявивший себя пророком и присвоивший себе право решать, кому как жить. Если бы он мог, то давно бы поглотил «город голубого огня», как мы зовем Даруджистан. Дуджек Однорукий — некогда Железный кулак империи, а теперь этой же империей объявленный изменником — стал нашим союзником. Его в Даруджистане хорошо знают и уважают.

— Ты не все сказал, — тихо произнес Кольтен.

Карполан еще раз улыбнулся.

— Разве эта вода не сладостна? Позвольте налить вам еще одну кружку.

Кольтен с историком следили, как нежданный гость наливает воду в медные кружки, расставленные на столике. Наполнив их, Карполан вздохнул и откинулся на плюшевое кресло, которое специально принесли из его дома-кареты.

— Дуджек Однорукий.

Это имя он произнес со смешанным чувством уважения и презрения (если такое возможно).

— Он шлет вам привет, господин Кольтен. Гильдия открыла свою контору в Даруджистане совсем недавно. Как вы понимаете, мы не кричим о себе на всех тамошних перекрестках. Мы оказываем, так сказать, тайные услуги. Или скрытые. Мы доставляем не только обычные товары, но и сведения, а также переправляем в нужные места самих людей.

— Значит, движущей силой вашей миссии явился Дуджек Однорукий? — спросил Дюкр.

Карполан кивнул.

— И конечно, денежная поддержка некоего сообщества даруджистанских магов. Когда мы обсуждали подробности миссии, Дуджек мне сказал: «Императрице нельзя терять таких полководцев, как Кольтен из клана Вороны».

Торговец улыбнулся.

— Удивительные слова для «изменника империи», которого незамедлительно повесили бы, окажись он в Анте.

Карполан перегнулся через стол, протянул руку и разжал сомкнутые пальцы. На мясистой ладони, поблескивая серебряной цепочкой, лежал продолговатый пузырек из дымчатого стекла.

— А это вам — от пугающе загадочного мага из «сжигателей мостов».

Торговец протянул пузырек Кольтену.

— Маг просил, чтобы вы надели его подарок на шею и носили постоянно.

Виканец нахмурился, продолжая неподвижно сидеть.

— Как видите, Дуджек был готов злоупотребить своим положением…

— Изменник империи, злоупотребляющий своим положением?

— Представьте, я задал ему такой же вопрос. И знаете, что он мне ответил? «Не надо недооценивать императрицу».

Воцарилось молчание. Кольтен и Дюкр, каждый по-своему, переваривали смысл произнесенных Карполаном слов.

«Мало того, что империя увязла в войне за овладение Генабакисом. Появилась новая угроза — паннионский пророк. Воевать против него в одиночку да еще на чужой земле? А если нет… как заполучить союзников среди недавних врагов, как объединить силы с борьбе против общей угрозы? Наконец, как победить привычное недоверие и все сделать без лишнего шума? И тогда императрица решилась на отчаянный шаг — объявить изменниками лучшую из своих армий на Генабакисе, чтобы у ее командира не было "иного выбора", как отринуть власть Ласэны. Дуджек оставался верным ей до последнего. Даже глупейший, скверно продуманный и нелепый замысел Тайскренна — расправиться с последним из старой гвардии — не поколебал верности Дуджека. Но объявление его «изменником» стало последней каплей… И теперь у него в союзниках бывшие враги — возможно, даже Каладан Бруд и Аномандер Рейк…»

По глазам Кольтена Дюкр понял, что виканским полководцем владеют схожие мысли. Кольтен медленно протянул руку и взял подарок.

— Императрица не должна лишиться вас, господин Кольтен. Наденьте это и носите всегда. Когда настанет время — разбейте пузырек о свою грудь. Возможно, это будет вашим последним действием, хотя не думаю, что вы дойдете до такого. Я просто передаю слова мага, пославшего вам пузырек.

Карполан снова улыбнулся.

— Удивительный человек этот маг! Думаю, не менее дюжины Властителей жаждут увидеть его голову на блюде с выколотыми глазами и отрезанными ушами и языком.

— Мы вас поняли, — сказал Дюкр, обрывая дальнейшее словоизвержение.

Кольтен надел цепочку на шею, запихнув пузырек под кожаную рубаху.

— Завтра на рассвете вам предстоит тяжелое сражение, — сказал Карполан. — Я не могу и не хочу оставаться здесь. Невзирая на свои высочайшие магические способности и безжалостное хитроумие торговца, я не лишен обыкновенных человеческих чувств. Я не желаю быть очевидцем трагедии. К тому же, прежде чем пускаться в обратный путь, нам нужно доставить еще один груз. Это потребует всех моих способностей. Возможно, даже крайнего их напряжения.

— Раньше я ничего не слышал о вашей гильдии, Карполан, — признался Дюкр. — Не скрою, мне было бы очень интересно послушать о ваших приключениях.

— Возможно, мы еще встретимся, господин историк. А сейчас я слышу, что мои пайщики начинают собираться. Пойду успокою лошадей, хотя, должен признаться, у них появилась тяга ко всем этим неожиданностям и ужасам. Совсем как у людей!

Он встал.

— Спасибо тебе и твоим пайщикам, — пробасил Кольтен.

— Желаете что-нибудь передать Дуджеку Однорукому?

— Нет.

Ответ виканца немало удивил Дюкра. Значит, Кольтен не забыл прошлого, и прежняя настороженность еще жила в нем.

Карполан удивленно распахнул глаза, но лишь на мгновение. Потом он кивнул.

— Увы, пора в дорогу. Пусть вашим врагам дорого достанется завтрашняя битва, господин Кольтен.

— Так оно и будет.

Щедрый дар не мог за одну ночь полностью вернуть силы изможденным солдатам, однако рассвет они встречали с таким хладнокровием и готовностью, какого Дюкр не видел со времени штурма Гелорского хребта.

Беженцев собрали в ложбине, к северу от выхода из долины. Их охраняли воины кланов Горностая и Глупого пса. Виканцы разместились на холме, с которого была отлично видна подошедшая армия Корболо Дэма. Более тридцати мятежных солдат замерли, готовые броситься на виканских всадников. Исход этой битвы был настолько очевиден, что беженцев охватили паника и отчаяние.

Кольтен рассчитывал прорваться через племена, запершие выход из долины. Он уповал на быстроту и натиск. Клан Вороны и большая часть Седьмой армии должны были пробить брешь в позициях трегинов и билардов. Это давало надежду на проход остальных двух кланов и беженцев.

Дюкр избрал для наблюдения невысокий холм. Чтобы видеть дальше, он забрался в седло, хотя его верная кобыла едва держалась на ногах. Но даже с такой высоты историку удавалось разглядеть лишь виканские кланы. Армия Корболо Дэма находилась за ними и не была видна.

К историку подъехал капрал Лист.

— Какое прекрасное утро, — сказал он. — Наступает новое время года. Это даже в воздухе ощущается. Вы чувствуете?

Дюкр внимательно посмотрел на него.

— Такому молодому парню, как ты, нечего радоваться этому дню.

— Такому ворчливому старику, как вы, — тоже.

— Общаясь со мной, ты становишься заносчивым и непочтительным!

Лист весело улыбнулся.

— Что тебе ночью нашептал твой джагатский призрак?

— То, чего у него никогда не было. Надежду.

— Надежду? На кого нам надеяться? Уж не Пормкваль ли соизволил появиться?

— О замыслах Пормкваля мне неизвестно. Думаете, это возможно?

— Разумеется, не думаю.

— Вот и я не думаю.

— Тогда откуда нам ждать помощи, Лист? Уж не Фенир ли придет и помашет своими волосатыми яйцами?

— Я не могу сказать ничего определенного, господин историк. Просто я проснулся… со странным ощущением. Как будто мы благословлены или кто-то из богов отметил нас. В общем, что-то такое.

— Прекрасное состояние для нашего последнего дня, — пробормотал Дюкр и вздохнул.

Трегины и биларды еще готовились к сражению, когда внезапно заиграли рожки Седьмой армии. Кольтен показывал, что не собирается дожидаться, пока они будут готовы. Копьеносцы из клана Вороны и конные лучники понеслись вверх по пологому склону, устремившись к позициям билардов.

— Господин историк!

Тон парня заставил Дюкра обернуться. Листу было не до наблюдения за виканскими всадниками. Он смотрел на северо-запад, откуда появились другие всадники. Число их ужасало.

— Хундрилы, — сказал Дюкр. — Их считают самым сильным племенем к югу от Ватара.

К ним кто-то поднимался. Повернувшись, Дюкр и Лист увидели подъезжавшего Кольтена. Лицо виканского полководца было бесстрастным и почти спокойным.

Арьергард принял на себя первый удар. Первое пролитие крови, скорее всего — виканской. Беженцы огромной толпой повалили к югу, к выходу из долины. Неизвестно, что гнало их: отчаяние или надежда на чудо.

Хундрилов было несколько десятков тысяч. Они разбились на две части. Одна направилась к западу от Санимона, другая — на север, во фланг армии Корболо Дэма. Горстка полководцев направилась к холму, где находились Кольтен, Дюкр и Лист.

— Похоже, они собрались вызвать вас на поединок, — сказал Дюкр. — Нам лучше заблаговременно отъехать.

— Нет.

Кольтен достал копье и теперь пристегивал к левой руке круглый щит, украшенный черными перьями.

— Клобук вас накрой, Кольтен! — не выдержал Дюкр. — Это же безумие!

— Прикуси язык, историк, — отрешенно бросил ему Кольтен.

Виканский полководец вытянул шею. Блеснула серебряная цепочка.

— Господин Кольтен! Какой бы силой ни обладал этот подарок, им можно воспользоваться только один раз. Простите, но вы сейчас ведете себя как предводитель виканского клана, а не как полководец имперской армии.

Кольтен резко обернулся. Острие его копья коснулось горла историка.

— По-твоему, если я — полководец имперской армии, то не имею права выбрать, как мне погибнуть? Думаешь, я воспользуюсь этим проклятым пузырьком? Возьми его, историк! Надень себе на шею. Все наши чудеса останутся пустым звуком, если о них никто не расскажет. И пускай Дуджек Однорукий вместе с императрицей отправляются на вечное поселение к Клобуку!

Он швырнул пузырек Дюкру. Историк поймал вещицу правой рукой. Пальцы сжали дымчатое стекло. Тонкая серебряная цепочка скользила по мозолистой ладони. Острие копья оставалось возле горла Дюкра.

Их глаза встретились.

— Простите, что вмешиваюсь, — сказал капрал Лист, — но хундрилы, как мне кажется, явились не для вызова на поединок.

Кольтен отвернул копье и повернулся сам.

Хундрильские полководцы стояли неподалеку, шагах в тридцати, выстроившись в ряд. Поверх своей обычной одежды из кожи и меха, обильно украшенной разнообразными талисманами, они надели странные сероватые доспехи. Чем-то эти доспехи напоминали чешую ящериц. Длинные усы, бороды клинышком и остроконечные косицы — все было выкрашено в густой черный цвет. Открытые части их вытянутых лиц были коричневыми от солнца.

Один из хундрилов подъехал ближе и на ломаном малазанском языке обратился к Кольтену:

— Чернокрылый! Каким ты видишь исход сегодняшней битвы?

На юге и на севере клубились облака пыли. Кольтен обвел их глазами, затем ответил:

— Я гадательством не занимаюсь.

— Мы давно ждали этого дня, — продолжал хундрил.

Он привстал в стременах и махнул в сторону южных холмов.

— Там трегины и биларды.

Затем он указал на север.

— Там канельды, семкийцы и остатки тифанцев. Все они — могущественные племена южных одханов. Но кто среди них самый сильный? Самый могущественный? Сегодняшний день принесет ответ.

— Вам стоит поторопиться, — бросил ему Дюкр.

«У нас остается слишком мало солдат, глупец, так что торопитесь показать свою выучку и сноровку, а то на всех не хватит».

Наверное, у Кольтена сейчас были схожие мысли, хотя держался он спокойнее.

— Ты задал вопрос, ты на него и отвечай. Меня не заботит ответ.

— Тебя не заботит и участь виканских кланов? Разве вы — не такое же племя?

Кольтен медленно убрал копье.

— Нет. Мы — солдаты Малазанской империи.

«Я все-таки пронял его!» — подумал Дюкр. Хундрильский полководец невозмутимо выслушал ответ.

— Тогда, полководец Кольтен, внимательно следи за событиями этого дня.

Хундрилы развернулись и отправились по своим кланам.

— Хорошее место для наблюдений ты выбрал, историк, — сказал Кольтен. — Здесь я и останусь.

Видя недоуменный взгляд Дюкра, он улыбнулся одними губами и добавил:

— Ненадолго.

Клан Вороны и Седьмая бились, как демоны, но силы, удерживающие выход из долины, держались стойко. «Собачья упряжка» оказалась зажатой между молотом армии Корболо Дэма и наковальней трегинов и билардов. Ее расплющивание было лишь вопросом времени.

Но вмешательство хундрильских кланов изменило все. Они явились сюда не за тем, чтобы присоединиться к истреблению малазанцев, а чтобы дать ответ на один-единственный вопрос, затрагивающий их честь и достоинство. Их южное крыло атаковало позиции трегинов, словно мстительный бог со смертоносной косой в руках. На севере хундрилы глубоко врезались во фланг армии Корболо Дэма. Третье крыло, о котором Кольтен даже не подозревал, появилось из долины и расправилось с билардами. За считанные минуты малазанские войска с удивлением обнаружили: у них… исчезли противники, хотя вокруг продолжали бушевать ожесточенные сражения.

Армия Корболо Дэма быстро оправилась от потрясения, перестроила свои ряды и после четырех часов напряженной битвы отбросила хундрилов. Но одна цель была достигнута: ряды семкийцев, канельдов и остатков тифанцев значительно уменьшились.

— Наполовину ответ уже дан, — пробормотал крайне ошеломленный Кольтен.

Еще через час южное крыло разбило трегинов и билардов и пустилось догонять спасающихся бегством уцелевших противников.

Незадолго до наступления сумерек к расположению малазанских войск подъехал хундрильский полководец. Всем было понятно, что он едет передать какое-то известие. Судя по окровавленному лицу, ему сегодня тоже досталось, однако в седле он держался прямо.

Не доезжая десяти шагов до Кольтена, он остановился.

— Вижу, вы получили ответ, — сказал ему Кольтен.

— Да, Чернокрылый.

— Я его тоже получил. Хундрилы.

Израненный воин был явно удивлен.

— Твои слова оказывают нам честь, но ответ неверный. Мы пытались разбить войско Корболо Дэма и не смогли. Нет, Чернокрылый. Хундрилы — не ответ.

— Значит, честь дня принадлежит Корболо Дэму?

Полководец вдруг плюнул на землю и поморщился.

— Ну неужели ты настолько глуп, Кольтен? Ответ этого дня…

Хундрил выхватил кривую саблю с обломанным лезвием. Размахивая обломком над головой, он заорал во всю мощь своих легких:

— Виканцы! Виканцы! Виканцы!

ГЛАВА 20

Угрюм этот путь и опасен; врата, где кончается он, подобны смердящему трупу, и тысячи жутких кошмаров, один страшнее другого, права на него предъявляют.

Путь. Трот Бхокарал

Над кораблем кружились чайки. Они давно не видели чаек. «Затычка» держала курс на юг-юго-восток. Горизонт, еще утром напоминавший грязную зубчатку, постепенно разглаживал свои очертания.

Небо весь день оставалось безоблачным, а свежий ветер дул ровно.

Калам и Салк Элан стояли на полубаке. Оба надели плащи, чтобы защититься от соленых морских брызг. Матросам, что занимались своими повседневными делами на корме и нижней палубе, они казались парочкой Больших Воронов. Даже те, кто никогда не видел этих птиц, знали, что те предвещают беду.

Калам не думал, какие мысли он вызывает у матросов. Он безотрывно глядел на приближающийся Малазанский остров.

— К полуночи подойдем, — сказал Салк Элан, протяжно вздыхая. — Колыбель империи. Седая древность.

Ассасин усмехнулся.

— Седая древность? А каков, по-твоему, возраст империи?

— Будет тебе, Калам. Ну, вырвалась поэтическая фраза. Я просто хотел настроить себя на соответствующий лад.

— Зачем?

Элан пожал плечами.

— Да просто так. Может, на меня подействовало нетерпение. Или ожидание чего-то.

— Чего, Клобук тебя накрой?

— Наверное, ты лучше знаешь. Калам поморщился, но промолчал.

— Тогда скажи: чего мне ожидать от Малаза?

— Вообрази свинарник на морском берегу — вот тебе и Малаз. А вокруг — болото, кишащее разной летучей дрянью.

— Понятно. Я даже жалею, что спросил.

— Как наш капитан? — поинтересовался Калам.

— Увы, без изменений.

«Чему ж тут удивляться? — подумал ассасин. — Магия. Боги, как я ненавижу эту магию!»

Салк Элан любовался игрой света в зеленых камнях его перстней на длинных пальцах.

— На быстром корабле мы могли бы добраться до Анты за полтора дня.

— Откуда ты знаешь?

— От матроса, которого я спросил. Ну, этот… твой приятель, назначивший себя первым помощником. Все забываю его имя. Ты не напомнишь?

— Не могу напомнить то, чего не знаю. Мне было как-то ни к чему спрашивать у него имя.

— Восхищаюсь твоей способностью.

— Какой именно?

— Ты удивительно умеешь подавлять свое любопытство, Калам. Иногда это очень полезно, а иногда — крайне опасно. Ты — крепкий орешек, Калам. И труднопредсказуемый.

— Попал в самую точку, Элан.

— И все же я тебе нравлюсь.

— С чего ты взял?

— Не отрицай. Это так. И я рад, поскольку для меня это важно.

— Знаешь, если тебе важно, поищи среди матросов кого-нибудь со схожими наклонностями.

Салк Элан улыбнулся.

— Я совсем не это имел в виду, так что не торопись кидать в меня камни. Я хотел сказать вот что: мне очень приятно, что я нравлюсь тому, кем я восхищаюсь.

Калам резко обернулся к нему.

— И что же такого восхитительного ты нашел во мне, Салк Элан? Или, бродя вокруг меня кругами и шаря наугад, ты вдруг обнаружил, что я падок на лесть? Почему ты столь упорно набиваешься ко мне в друзья?

— Убить императрицу будет непросто, — ответил щеголеватый собеседник Калама. — Но представь, тебе это удалось. Ты совершил невозможное. Калам Мехар, я хочу быть частью этого! Я хочу быть рядом с тобой и вместе вонзить кинжал в сердце самой могущественной империи мира!

— Ты явно рехнулся, — едва слышно ответил ему Калам. — Убить императрицу! И ты думаешь, я примкну к твоей безумной затее? Даже и не мечтай, Салк Элан.

— Передо мной можешь не притворяться, — огрызнулся Элан.

— Лучше скажи: под властью какой магии находится наш корабль?

У Элана непроизвольно округлились глаза. Потом он покачал головой.

— Это превосходит мои способности, Калам. Клобук мне свидетель, я тоже пытался найти источник. Я обследовал все ящики с добром Пормкваля. Там все чисто.

— А в других частях корабля?

— Могу лишь сказать, что сам корабль тут ни при чем. Мне думается, кто-то загнал нас в магический Путь. Кому-то очень нужен груз в трюме «Затычки». Конечно, это только мои предположения, но большего сказать тебе не могу… Ну вот, друг, я раскрыл тебе все свои секреты.

Калам долго молчал.

— У меня в Малазе есть доверенные лица. Они не ожидают этой встречи, но придется с ними увидеться.

— Это радует, Калам. Нам очень пригодятся твои доверенные лица. Где мы с ними встретимся?

— В Малазе хватает жутких мест, но это — самое жуткое. Жители стараются даже не упоминать о нем и обходят стороной. Вот там-то, если все пойдет как надо, мы и встретимся с союзниками.

— Попробую угадать… По-моему, ты говоришь о задрипанной таверне «Улыбка». Когда-то она принадлежала человеку, ставшему императором. Матросы рассказывали мне: еда там прескверная.

Калам с искренним удивлением смотрел на Элана. «Либо он неподражаемо язвителен, или…»

— Не угадал, Элан. Это место называется Мертвым домом. Мы встретимся не внутри, а у ворот. Но ты можешь погулять по двору.

Салк Элан всматривался в тусклые огни Малаза.

— Если твои друзья будут запаздывать, отчего бы и не погулять?

Вряд ли он заметил зловещую усмешку Калама.

Искарал Паст уперся ногами в пол и обеими руками схватился за кольцо засова. Он то тянул кольцо на себя, то с тупым отчаянием пытался хоть немного повернуть. Все напрасно. Маппо молча оторвал его от бессмысленного занятия, и сам взялся за кольцо.

Скрипач слышал сопение трелля, но внимание сапера было приковано к рою мух-кровососок. Тремолор сопротивлялся их нашествию, однако рой неумолимо надвигался. Рядом со Скрипачом, вздыбив шерсть, стояла Слепая. Сапер решил, что остальные четыре гончие погибли в схватке с дхенраби. Но нет; все четверо, миновав ворота, двигались к Тремолору. Тень от роя кровососок накрывала их, будто темная вода.

— Дверь либо откроется от легкого прикосновения, либо не откроется вовсе, — удивительно спокойным голосом сказала Апсалара. — Отойди, Маппо, пусть ее попробуют открыть другие.

— Икарий зашевелился! — крикнул Крокус.

— Боги милосердные! — почти взвыл Маппо. — Но почему сейчас? Это же опасно!

— Наоборот! — возразил Искарал Паст. — Лучшего времени не сыщешь.

— Крокус, остались только вы со Скрипачом, — сказала Апсалара. — Теперь твой черед повозиться с засовом.

Неожиданная тишина была для Скрипача красноречивее всяких слов. Он оглянулся на Маппо, склонившегося над Икарием.

— Разбуди его, иначе все пропало, — велел ему сапер.

Трелль застыл в нерешительности. К ней примешивалась тревога за друга.

— Будить его… рядом со входом в Тремолор… это рискованно, Скрипач.

— Что…

Он не договорил. Тело Икария содрогнулось, как от удара молнии. Из горла вырвался жуткий, пронзительный крик. Крик незримо ударил по спутникам полуджагата, и они упали. На голове Икария вновь открылась рана, и оттуда хлынула кровь. Он вскочил, отчего из ножен выпал старинный меч с одной заостренной кромкой лезвия.

Гончие Тени и диверы в облике роя кровососок достигли двора одновременно. Корни сотрясались, скручивались в жгуты, расщеплялись, пытаясь дотянуться до мух. Они хлестали по гончим. Слепая поднялась и побежала к своим.

Невзирая на весь этот хаос, Скрипач внутренне улыбался.

«Не оправдывайте Повелителя Теней в непричастности! Азат сопротивляется его гончим — лучшего доказательства не придумаешь».

Его схватили за плечо.

— Засов! — прошипела Апсалара. — Попробуй открыть засов!

Диверы атаковали последнюю цепь обороты Азата. Дерево взрывалось, будто «морантские гостинцы».

Апсалара бесцеремонно подтолкнула Скрипача к двери. Он успел взглянуть на Маппо. Трелль крепко держал Икария, находящегося в беспамятстве. Вместе с этим леденящим криком от полуджагата исходили волны неистовой силы. Они прижали сапера к темному и влажному дереву двери. Слепая сила, готовая без разбору крушить все, что попадается на ее пути. Скрипач протянул руку и схватился за липкое от пота кольцо засова. Грозное рычание гончих сменилось испуганным поскуливанием, когда они услышали крики Икария. Скрипач собрал все силы, какие у него были, и приналег на засов… Дверь не открывалась.

Корни не могли удержать рой кровососок. Он неумолимо приближался к Икарию. До столкновения двух сил оставалось совсем немного.

«Сейчас Икарий очнется от забытья. Смерть каждого из нас покажется пустяком в сравнении с тем, что ожидает Азат, лабиринт и всех узников… Пусть хотя бы капля понимания направляет твой гнев, Икарий. Ты уничтожишь не только этот мир, но и другие…»

Скрипачу обожгло руку. «Ну вот и первая кровососка!»

Потом он сообразил, что муха не может быть такой тяжелой. Сапер поднял голову и увидел радостно оскаленную мордочку Моби. Крылатая обезьянка побежала по его руке, царапая коготками кожу. Моби как-то странно мелькал у него перед глазами и почему-то тяжелел. Любимец Крокусова дяди подобрался к двери. Сморщенная лапка взялась за кольцо.

Скрипач елозил по теплым влажным плиткам пола. Позади слышались крики и топот ног. Гончие теперь уже не выли, а стонали. Саперу удалось перевернуться на спину. От плиток горьковато пахло пылью.

Икарий продолжал сотрясать пространство своими криками. Скрипач сел и огляделся. Стены крыльца затеняли пыльно-желтый колеблющийся свет. Маппо по-прежнему крепко держал Икария, что стоило ему немалых сил. Потом полуджагат обмяк и повис у него на руках. Свет перестал дрожать и сделался ярче. Саперу показалось, что даже стены успокоились, когда стих гнев полуджагата. Маппо осторожно опустил друга на пол и склонился над ним.

Скрипач снова огляделся — не потеряли ли они кого. Апсалара и ее отец сидели, прислонившись к закрытой двери. Крокус вцепился в трясущегося Искарала Паста. Верховный жрец Тени недоверчиво моргал.

— Где гончие, Искарал? — хрипло спросил Скрипач.

— Убежали! Но даже несмотря на предательство, они расправились с диверами! — Он шумно вздохнул. — Принюхайтесь. К радости Тремолора, диверы исчезли.

— Возможно, их предательство не было намеренным, — сказала Апсалара. — Пять Властителей во дворе Дома Азата — большой риск для самого Тремолора. И потом, если говорить о предательстве, нужно начинать с Повелителя Теней.

— Ложь! — завопил Паст. — Мы играли честно!

— Ну наконец-то ты признался, что замешан в этом, — пробормотал Крокус. — Я рад, Скрипач. Ты все-таки сумел открыть дверь.

Сапер изумленно вскинул брови.

— Я-то как раз не сумел. Значит, Моби. Он мне всю руку исцарапал, пока лез… Кстати, а где этот звереныш?

— Ты сидишь на трупе, — заметил ему Реллок.

Скрипач наклонил голову. Так оно и есть; он расположился на груде костей и сгнивших лохмотьев. Пробормотав проклятие, сапер спешно отодвинулся.

— Я нигде не вижу Моби, — сказал Крокус. — Ты уверен, что он внутри дома?

— Полностью.

— Тогда он забрался слишком далеко от входной двери.

— Он ищет ворота, — проскрипел Искарал Паст. — Путь Рук.

— Да Моби просто звер…

— Хватит плести мне, парень! Глупец, как ты до сих пор не понял, что под обликом бхокарала прячется странствующий?

— Успокойся, Паст, — сказала Апсалара и медленно встала. — Здесь нет ворот, по которым сходят с ума переместители душ.

Кивком головы она указала на иссохший труп.

— Должно быть, это хранитель. У каждого Азата есть свой хранитель. А я-то думала, они бессмертные.

Маппо поднял голову.

— Это форкрулий.

— Самая неизвестная из рас Древних. Даже легенды Семиградия о них умалчивают.

Почему-то открытая дверь Тремолора уже никого не удивляла. За нею начинался коридорчик, упиравшийся в стену с двойными дверями, расположенными напротив входной.

— Как все похоже, — прошептала Апсалара.

— На что? — спросил Крокус.

— На Мертвый дом в Малазе.

Неведомо откуда появился Моби. Взмахнув крыльями, он сел Крокусу на руку.

— Он весь трясется, — сказал парень, обнимая зверюшку.

— И здорово трясется, — согласился Скрипач.

— Что с твоим дружком? — спросил Паст у Маппо. — Я видел, как ты подхватил его на руки. Он мертв?

Трелль покачал головой.

— Он без сознания. Вряд ли он скоро очнется.

— Так позволь Азату забрать его! Не мешкай! Мы же внутри Тремолора. Икарий нам больше не нужен.

— Нет, — угрожающе отрезал Маппо.

— Дурак!

Где-то зазвонил колокол. Все удивленно переглянулись.

— Вы слышали? — спросил Скрипач. — Это колокол странствующих торговцев.

— При чем тут торговцы? — взревел Паст, боязливо озираясь по сторонам.

Но Крокус только кивнул.

— Ты прав, сапер. Это колокол торговцев. В Даруджистане я часто слышал, как они звонили, когда ехали.

Сапер молча подошел к входной двери. Изнутри она открылась с поразительной легкостью.

Весь двор заполонили корни, торопившиеся залечить раны, нанесенные Азату. Отовсюду поднимались струи пара. За воротами стояли три громадные, пестро разрисованные кареты. Каждая была запряжена девятью белыми лошадьми. Под аркой ворот стоял грузный человек в богатых шелковых одеждах. Заметив Скрипача, он помахал рукой и сказал на языке дару:

— Увы, дальше нам не проехать. Выйдите сюда. Уверяю, вокруг все спокойно. Я ищу человека по имени Скрипач.

— Зачем он тебе? — не слишком приветливо спросил сапер.

— Мне нужно передать ему подарок. Добавлю, что подарок этот готовили в страшной спешке, а его доставка стоила изрядных денег. К тому же я очень спешу. Поэтому прошу выйти за подарком.

Подошедший Крокус вперился глазами в кареты.

— Я даже знаю, кто их делает, — шепнул он саперу. — Есть такой Бернук. Он живет в Лазурном квартале. Правда, таких громадных я никогда не видел. Наверное, многое изменилось в Даруджистане за эти месяцы.

— Даруджистан, — вздохнул Скрипач.

Он осторожно ступил за ворота. Похоже, торговец не соврал; вокруг было тихо. Но Скрипач не торопился подходить к каретам. Сделав пару шагов, он остановился и недоверчиво поглядел на человека в шелках.

— Разрешите представиться: Карполан Демезанд из Тригальской торговой гильдии. Мы ничуть не жалеем, что отважились на эту поездку, однако искренне надеемся, что нам никогда не придется ее повторить.

От сапера не скрылось, что торговец очень утомлен. С дорогих одежд Карполана падали крупные капли пота. Торговец подал знак. К нему подошла женщина в доспехах. Ее лицо было смертельно бледным. В руках она держала небольшой ящик.

— Этим подарком вы обязаны одному магу из «сжигателей мостов». Он вовремя связался с нами после разговора с небезызвестным вам капралом. Тот в общих чертах обрисовал положение, в котором вы находитесь.

Скрипач взял ящик и только теперь улыбнулся.

— Невероятно. Представляю, каких усилий это ему стоило.

— Уверяю вас, мне тоже. А теперь нам пора убираться… простите за сорвавшуюся с языка грубость. Мы должны спешно возвращаться назад.

Он вздохнул и устало поглядел на сапера.

— Прошу великодушно меня извинить. Я безумно утомлен и, как видите, даже не в состоянии вести учтивую беседу.

— Не надо извинений, — перебил его Скрипач. — Хоть я и совершенно не представляю, как вы сюда добрались и как намереваетесь вернуться в Даруджистан, я желаю вам быстрого и спокойного путешествия. Последний вопрос: маг сказал что-нибудь насчет того, где он раздобыл содержимое этого ящичка?

— Разумеется, сказал: на улицах «города голубого огня». Вижу, вы сразу же поняли эти туманные слова.

— А маг вам говорил что-нибудь по поводу того, как надо обращаться с его подарком?

Торговец отер потный лоб.

— Он сказал, чтобы мы не слишком трясли ящик. Признаюсь, последний отрезок нашего пути сюда был… весьма хлопотным. Возможно, что-то внутри ящика все же разбилось. Если так, мне искренне жаль.

Скрипач улыбнулся.

— Смею вас уверить: все доехало в лучшем виде.

— Но вы даже не вскрыли подарок. Откуда такая уверенность?

— Здесь уж вам придется поверить мне на слово, господин Карполан.

Едва Скрипач внес подарок внутрь, Крокус сразу же закрыл входную дверь. Сапер осторожно поставил ящичек на пол и с не меньшей осторожностью отодрал крышку.

— Молодчина, Быстрый Бен, — восхищенно прошептал он, глядя на содержимое. — Когда-нибудь я воздвигну храм в твою честь.

Скрипач насчитал семь «шипучек», тринадцать «хлопушек» и четыре «огневушки».

— Но как этот торговец сюда добрался? — продолжал недоумевать Крокус — Неужели прямо из Даруджистана? Послушай, как такое возможно?

— Если бы я знал, парень.

Скрипач торжествующе оглядел своих спутников.

— Мне очень хорошо, друзья! У меня давно не было такого прекрасного настроения.

— Бурная радость! — проворчал Паст, едва скрывая свою злобу.

Он вцепился в остатки своих волос.

— Ты радуешься. И этот дуралей тоже радуется и даже не замечает, что проклятая обезьяна сейчас от ужаса обмочится ему прямо на руки.

Крокус поспешно отстранил от себя Моби. Верховный жрец Тени не соврал: на плитки пола полилась тонкая струйка.

— Как тебе не стыдно, Моби? — спросил парень. Крылатая обезьянка виновато улыбалась.

— А ты думал, странствующие не умеют мочиться? — с издевкой спросил Искарал Паст.

— Маленькая оплошность, — заступилась за Моби Апсалара. — Не выдержал, когда осознал случившееся. А может, это странный способ шутить.

— Что за чушь ты несешь? — сощурился Паст.

— Моби… или странствующий… думал, что нашел Путь Рук. Он думал, будто его позвало сюда древнее обетование. Он мечтал возвыситься и стать Властителем. Отчасти Моби был прав. Видишь ли, Крокус, безобидная на вид зверюшка в твоих руках — это демон. В своем истинном обличье он смог бы с такой же легкостью поднять на руки тебя.

— Теперь я понимаю, — пробормотал Маппо.

— Так почему ж ты молчала? — накинулся на Апсалару Крокус.

— Тремолору нужен новый хранитель. Яснее сказать не могу.

Крокус недоуменно смотрел на трясущегося зверька.

— Любимая обезьянка моего дяди — хранитель Тремолора?

— Нет, Крокус. Не просто обезьянка, а демон, сгорающий от нетерпения. Я уверена: он быстро освоится со своим новым делом.

Пока шли эти разговоры, Скрипач перекладывал «морантские гостинцы» в свой кожаный мешок. Закончив, он осторожно повесил мешок на плечо.

— Быстрый Бен предполагал, что где-то здесь мы найдем вход в магический Путь.

— Который соединяет Дома! — каркнул Паст. — Чудовищная самоуверенность! Знаешь, сапер, этот твой маг меня просто очаровал. Ему бы следовало быть служителем Тени!

«А он и был, только тебе об этом незачем знать, старик. Если твой бог сочтет нужным, он тебе скажет. Хотя я бы не стал…»

— Пора идти искать портал.

— А его не надо искать, — улыбнулась Апсалара. — Сейчас мы свернем налево, немного пройдем и окажемся возле двух дверей. Одна из них ведет на башню. Нужно будет подняться на самый верх.

Скрипач понимающе кивнул.

«Чужая память, оставшаяся в тебе».

Впереди всех двигался Моби, к которому вернулось самообладание и появилось нечто вроде самодовольной гордости. Почти сразу за поворотом в стене была устроена ниша, в которой стояли кольчужные доспехи. Они предназначались воину, чей рост и ширина плеч вдвое превосходили человеческие. По обе стороны от доспехов замерли два тяжеленных топора с двойными лезвиями. Моби не удержался и провел ручонкой по наколеннику доспехов, а Крокус даже споткнулся, засмотревшись на диковинное зрелище.

Открыв нужную дверь, они попали на первый этаж башни. В середине начиналась каменная винтовая лестница, ведущая наверх. Возле истертых до вогнутости ступеней лежал труп молодой темнокожей женщины. Казалось, ее убили совсем недавно. Убитую почему-то оставили в нижнем белье. Доспехи, которые, конечно же, были на ней, куда-то исчезли. Изящное тело женщины было исполосовано ранами.

Апсалара подошла к убитой и опустила ей руку на плечо.

— Я ее знаю.

— Откуда? — покосился на дочь Реллок.

— Это память того, кто когда-то владел моим сознанием, отец, — объяснила она. — Его смертная память.

— Танцор, — выдохнул Скрипач. Апсалара кивнула.

— Это дочь Дассема Ультора. Сдается мне, первый меч спас ее от Клобука и привел сюда.

— Перед тем, как нарушил свою клятву верности Клобуку.

— Да. Это случилось перед тем, как Дассем проклял бога, которому служил.

— Но ведь это было давно, — заметил ей Скрипач.

— Я знаю.

Некоторое время все молча глядели, на убитую. Маппо бережно прижал к себе бездыханного Икария. Трудно сказать, какие чувства владели треллем. Но все понимали: он не сделает со своим другом то, что сделал с дочерью Дассем Ультор.

Апсалара подняла голову.

— Если память Танцора верна, портал ждет нас.

Скрипач оглядел своих спутников.

— Маппо, ты идешь с нами?

— Да, хотя и не до конца. Я предполагаю, можно покинуть Путь по собственному выбору.

— Странное у тебя предположение, — удивился Скрипач.

Трелль молча пожал плечами.

— А ты, Искарал Паст? Идешь с нами?

— Конечно! Вне всякого сомнения! Почему бы нет? Неужели ты думаешь, мне захочется выбираться из лабиринта? Это же чистой воды безумие, а Искарал Паст, как вы, надеюсь, успели убедиться, отнюдь не безумец. Да, я буду сопровождать вас и… молчаливо прибавлю к этим словам предназначенные только для меня: возможно, мне еще подвернется удобный случай предать. Предать что? Предать кого? Какая разница? Это не такая цель, которая доставляет удовольствие, однако я намереваюсь ее достичь!

Скрипач мигнул Крокусу.

— Приглядывай за ним.

— Да уж, придется.

Моби оставался у двери, через которую они попали на первый этаж башни. Он спокойно играл со своим хвостом.

— А как можно попрощаться с бхокаралом? — спросил Скрипач.

— Хорошенько двинуть сапогом под зад, — предложил Паст.

— Уж не хочешь ли ты таким способом проститься с Моби?

Верховный жрец скорчил гримасу и не ответил.

— Моби был с нами, когда мы плыли на корабле и нас трепали бури, — сказал Крокус, подходя к крылатой обезьянке. — А невидимые битвы? Он… постоянно оберегал нас.

— Ты прав, парень, — поддержал его сапер.

— Вы слишком хорошего о нем мнения! — не выдержал Паст.

— У нас есть на то причины, — ответил Крокус. Он нагнулся и взял бхокарала на руки.

— Боги милосердные, ему же здесь будет очень одиноко!

Парень не стыдился своих слез. Скрипач даже отвернулся.

— Но ему будет гораздо хуже, если ты насильно заберешь его отсюда.

— Тогда я найду способ навещать Моби, — упрямо произнес Крокус.

— Посмотри на него, Крокус, — с непривычной для нее мягкостью сказала Апсалара. — Он вполне доволен своей участью. А что до одиночества… откуда ты знаешь, что так оно и будет? Ведь есть другие Дома, другие хранители…

Парень кивнул и осторожно опустил Моби на пол.

— Будем надеяться, что здесь нет посуды.

— Какой посуды? — не поняла Апсалара.

— У дяди Моби всегда не везло с посудой. Или посуде не везло с Моби.

Он провел ладонью по приплюснутой лысой голове бхокарала и тихо сказал:

— Пока, Моби. Мы пошли.

Бхокарал проводил их взглядом. Потом последовала яркая вспышка, и путники исчезли. Вскинув головку, Моби внимательно прислушивался. Наверху все было тихо.

Он посидел еще некоторое время, лениво поигрывая собственным хвостом, затем вскочил и понесся к нише.

Тяжелый шлем с тихим скрипом наклонился, и оттуда послышался усталый голос:

— Как я рад, малыш, что мое одиночество закончилось. Тремолор сердечно приветствует тебя и даже не сердится за ту лужу, что ты устроил в коридоре.

Виканский всадник свалился ему прямо под ноги. Дюкра окутало пылью. По его щиту забарабанили мелкие камешки. Воин был из клана Вороны. Совсем молодой, почти мальчишка. Казалось, он прилег отдохнуть. Историк глядел на его умиротворенное лицо, понимая, что из этого сна парню уже не встать.

Дюкр отошел от еще теплого тела и стал ждать, когда осядет пыль. Короткий меч в его правой руке был липким от крови и при каждом взмахе издавал странный всхлипывающий звук.

Мимо мчались всадники. Между ними, жужжа, словно навозные мухи, пролетали стрелы. Дюкр успел загородиться от одной, летевшей ему в лицо. Стрела с силой ударила в щит; левая рука передала удар, отчего треснула кожаная полоска, защищавшая историку рот и подбородок.

Тарианская кавалерия почти осуществила желаемый маневр — отрезать дюжину виканских взводов от основной части войск. Ответная атака клана Вороны была яростной и стремительной, но дорого обошлась воинам. Историк чувствовал, что эту цену виканцы заплатили напрасно: их контрудар захлебнулся.

Разрозненным пехотным отрядам Седьмой армии не оставалось иного, как сбиться в четыре новых, из которых только один обладал достаточной численностью. Сейчас он упорно прорывался к своим. Клан Вороны угрожающе поредел; тарианцам противостояло менее двух десятков всадников. Каждого из них плотно окружали вражеские кавалеристы. Мелькали кривые сабли, неся смерть людям и лошадям. Предсмертные судороги лошадей были еще ужаснее человеческих.

Дюкра самого едва не сшибла вражеская лошадь. Историк сумел увернуться и тут же ударил мечом в бедро ее всадника — тарианского воина в кожаных доспехах. Острие пропороло кожу доспехов, вонзилось в тело и уперлось в кость. Дюкр что есть силы повернул меч.

Всадник ударил его саблей, помяв щит. Дюкр пригнулся и вырвал меч. Из раны тарианца заструилась кровь. Дюкр продолжал наносить удары, пока обезумевшая лошадь не умчалась вместе с бездыханным всадником.

Дюкр поправил шлем, стер с лица пот и грязь. Поискав глазами малазанских пехотинцев, он поспешил к ним.

Со времени битвы в Санимонской долине прошло уже три дня. Хундрилы, выступившие неожиданными союзниками малазанцев, преследовали остатки враждебных им трегинов и билардов. Их помощь была неоценимой, но однократной. Посчитав свою миссию исполненной, хундрилы исчезли и больше не возвращались.

Их налет на войска Корболо Дэма разъярил перебежчика. Отомстить хундрилам он не мог, и потому вся ярость ответных ударов досталась «собачьей упряжке» Кольтена. Сегодня был четвертый день его безостановочных атак, и ничто не предвещало их окончания.

«Собачью упряжку» взяли в кольцо осады. Воины Дэма нападали с флангов и с тыла; зачастую — с нескольких направлений сразу. У вражеских мечей, копий и стрел был надежный союзник — изможденность всех, кто тянул «упряжку». Солдаты падали и уже не поднимались. Мелкие раны, на которые раньше не обращали взимания, поглощали последние скудные запасы сил. У некогда выносливых людей отказывало сердце, лопались кровеносные сосуды, и тогда из ран ударяли фонтаны темной, почти черной крови.

То, чему Дюкр становился невольным очевидцем, превосходило его способность ужасаться, а также способность понимать и объяснять увиденное.

Вместе с историком к пехотинцам Седьмой армии удалось прорваться нескольким мелким отрядам. Пехота заняла оборонительную позицию, называемую «колесом мечей». Название было достаточно странным, ибо острые «спицы» этого «колеса» торчали наружу. Однако никакая лошадь (какой бы обученной она ни была) не могла прорваться сквозь этот заслон.

Внутри круга один солдат начал ударять мечом по щиту и что-то выкрикивать в такт ударам. Живое колесо стало вращаться, медленно двигаясь к западному флангу «собачьей упряжки».

Дюкр двигался вместе с другими, добивая раненых врагов везде, где они ему попадались. Рядом с живым колесом ехали пятеро всадников из клана Вороны — единственные, кто уцелел при контратаке. Двое из них были серьезно ранены.

Вскоре «колесо мечей» приблизилось к позициям Седьмой армии и распалось. Виканцы, пришпорив взмыленных лошадей, поехали в южном направлении. Дюкр пробирался между пехотинцами, стремясь найти хоть пятачок, свободный от людей. Отыскав такое место, он выплюнул на землю кровавую слюну, опустил дрожащие от напряжения руки и медленно поднял голову.

Мимо него шли беженцы. Сотни грязных, запыленных лиц были повернуты в его сторону. Люди смотрели не на Дюкра, а на тонкую цепь пехотинцев за его спиной — единственную защиту, пока уберегавшую их от смерти. Они безучастно двигались, разучившись думать и что-либо чувствовать. Они потеряли почти все, и только инстинкт еще заставлял их цепляться за последнее, что у них оставалось, — детей.

Из потока беженцев отделилось двое. Они направлялись к Дюкру. Историк отупело глядел на них. У него не было сил вспоминать, кто это. Все лица теперь стали для него лицами беженцев.

— Господин историк!

Голос выбил Дюкра из его дремы наяву. Он разжал пересохшие губы.

— А, это вы, Лулль.

Дюкр сообразил, что капитан протягивает ему измятую фляжку. Он убрал меч в ножны, взял фляжку и сделал несколько глотков. От прохладной воды у него заболело все во рту, но историк отмел боль и продолжал пить.

— Мы вступили на Геленскую равнину, — сказал Лулль.

Дюкр узнал и второе лицо: то была его Безымянная морячка. Женщину шатало. Дюкр заметил у нее на плече опасную колотую рану. Наверное, вражеское копье, скользнув по щиту, все же задело ей плечо. Из разорванной кольчуги капала кровь.

Их глаза встретились. В светло-серых глазах женщины (когда-то таких красивых и выразительных) совсем не осталось жизни. Но Дюкра встревожило не это, а собственное безучастное отношение, пугающее отсутствие каких-либо чувств.

— Кольтен позвал вас к себе, — сказал Лулль.

— Значит, он пока еще жив?

— Да.

— Наверное, ему нужно вот это.

Дюкр вынул темный стеклянный пузырек с прикрепленной серебряной цепочкой.

— Это ведь дарили ему, а не мне.

— Нет, старик, ему нужны вы, — хмуро возразил Лулль. — Мы натолкнулись на племя из Санит-одхана. Пока что они лишь наблюдают за нами.

— Похоже, местные племена не с такой прытью примыкают к мятежникам, — сказал Дюкр.

Звуки сражений на флангах постепенно стихали. Очередное короткое затишье — только-только успеть подлатать доспехи и унять кровь.

Капитан махнул Безымянной морячке, и все трое пошли рядом с беженцами.

— И что это за племя? — спросил Дюкр, вспомнив слова Лулля. — Какое отношение оно имеет ко мне?

— Кольтен принял решение, — ответил Лулль.

Дюкра прошиб озноб. Он было хотел продолжить расспросы, но удержался. Подробностей решения Лулль все равно не знает, поскольку оно принадлежит Кольтену.

«Этот человек возглавляет армию, отказывающуюся погибать. За двое с лишним суток противник не сумел убить ни одного нашего беженца. Пять тысяч солдат… теперь они готовы плюнуть в лицо любому богу».

— Что вам известно о племенах, обитающих близ Арена? — спросил Лулль.

— Они не питают особой любви к нынешним хозяевам города.

— Значит, под властью империи им хуже, чем под властью Шаик?

Дюкр понял, куда клонит капитан.

— Нет, лучше. Малазанская империя признает границы их владений и уважает их обычаи. Как-никак, в пределах империи полно кочевых племен, и мы научились ладить с ними. Империя никогда не требовала от кочевников невозможного. К тому же за право проезда по их землям им всегда щедро и своевременно платили. Кольтену все это должно быть известно, капитан.

— Думаю, что да. Мне самому нужно в этом убедиться.

Дюкр оглянулся на беженцев, бредущих слева от них. Лица молодых мало отличались от старческих лиц. Историк чувствовал, что и сам балансирует на грани. Еще немного, и он перестанет сознавать себя имперским историографом, а превратится в одну из таких движущихся кукол. Если доживет.

«Кольтен принял решение. А его офицеры мешкают. Их снедает неуверенность. Неужели и Кольтен впал в отчаяние? Или он слишком хорошо понимает положение, в каком мы все оказались?.. Пять тысяч солдат. Это все, что у нас осталось».

— Что вы хотите от меня услышать, Лулль? — спросил историк.

— Скажите, что иного выбора нет.

— Это вы сами должны себе сказать.

— Я не осмеливаюсь.

Изуродованное лицо капитана сжалось; его единственный глаз напоминал птицу в гнезде морщин.

— Здесь дети. Это последнее, что осталось у беженцев. Понимаете, Дюкр?

Историк порывисто кивнул, отсекая необходимость в других словах. Да, он видел эти лица, он пристально вглядывался в них, силясь отыскать свободу и невинность детства. Но он находил совсем не то, что искал. Дети… Священное слово, оправдывающее любые безрассудства.

«Пять тысяч солдат с готовностью отдадут свою жизнь за этих детей. Но не будет ли это благородной глупостью? Или я надеюсь, что простой солдат способен мыслить шире вбитых ему в голову представлений? Впрочем, можно ли считать солдата простым? Простым относительно чего? Сугубо практического взгляда на мир и свое место в нем? А разве такой взгляд мешает глубокому понимаю сути вещей? Или я отказываю этим безмерно уставшим солдатам в понимании?»

Дюкр почувствовал на себе взгляд Безымянной морячки. Она как будто читала его мысли, сомнения. Его отчаяние.

— Думаешь, старик, мы не понимаем, что защищаем? Мы защищаем их чувство собственного достоинства. Их смысл жизни. И сами становимся сильнее. Ты это хотел услышать?

«Я принимаю твой упрек. Нельзя недооценивать простого солдата».

Санимон представлял собой громадный курган высотой в тридцать локтей. На его плоской вершине не было ничего, кроме выветренных и выщербленных камней. Южный склон граничил с равниной Санит-одхан, по которой сейчас двигалась «собачья упряжка». Она приближалась к перекрестку двух древних насыпных дорог, сохранившихся с тех далеких времен, когда на вершине кургана шумел процветающий город. Обе дороги были замощены гладкими, плотно подогнанными плитами. Одна из них уходила на запад и вела к другому такому же кургану в засушливых, безлюдных местах. Эта дорога называлась Панесамской. Другая — Саниджемская — уходила на юг, в сторону Клатарского моря.

Клан Вороны сосредоточил своих воинов на Саниджемской дороге, создав живую стену. Южный склон Санимона виканцы превратили в крепость. Там разместились воины кланов Глупого пса и Горностая. Беженцы двигались мимо восточного склона, а значит, их фланг со стороны кургана требовал особого внимания. В помощь арьергарду и восточному флангу командиры направили дополнительные силы. Им пришлось обороняться от Корболо Дэма, навязавшего бой на марше. Потери понесли обе стороны, но перебежчик в очередной раз убедился: Седьмая армия и виканцы будут биться до последнего солдата.

Кольтен стоял в одиночестве и смотрел на просторы одхана. На нем был все тот же, порядком потрепанный и изорванный плащ из перьев. В двух тысячах шагов от него, у подножия холмов, на конях сидело неизвестное ему кочевое племя. В бледно-голубом небе реяли их пестрые знамена.

Дюкр попытался мысленно проникнуть в глубины сознания Кольтена, чтобы понять, чем живет виканский полководец. Задача оказалась невыполнимой.

«Нет. Дело не в ослабевшем воображении. Я понимаю, что даже мысленно не хочу брать на себя чужую ношу, как будто потом мне будет ее не сбросить».

Услышав шаги, Кольтен, не поворачиваясь, сказал:

— Керан-добрийцы. Вон они выстроились у подножия холмов. Что скажешь о них, историк?

— Неудобные соседи для Арена, — сказал Дюкр.

— Но мы же всегда придерживались условий договора с ними, — сердито бросил виканский полководец.

— Да, господин Кольтен, и тем самым восстановили против себя коренное население Арена.

Кольтен умолк, продолжая смотреть на войско кочевников.

— Что ж ты не сходишь к лекарю? — спросил Дюкр у Безымянной морячки.

— Зачем? Я в состоянии держать щит.

— В этом я не сомневаюсь, но рана может воспалиться.

Дюкру стало больно от ее взгляда, и он отвернулся, делая вид, что тоже рассматривает керан-добрийцев. «До чего ж ты глуп, старик».

— Капитан Лулль! — позвал Кольтен.

— Слушаю, господин Кольтен.

— Повозки готовы?

— Да. С минуты на минуту будут здесь.

Кольтен кивнул и окликнул Дюкра.

— Слушаю, господин Кольтен.

Виканец медленно повернулся к нему.

— Я даю тебе Нила и Нетру, а также отряд, собранный из трех кланов. Капитан, Балт сообщил мое решение раненым?

— Да, господин Кольтен. Они отказываются ехать.

У Кольтена напряглось лицо, затем он молча кивнул.

— И капрал Лист — тоже, — добавил Лулль, поглядывая на Дюкра.

Кольтен вздохнул.

— Виканцы, что я выбрал для сопровождения, совсем не рады моему решению, но они не посмеют ослушаться своего командира. Теперь их командиром будешь ты, историк. Командуй ими, как сочтешь нужным. У тебя одна задача: доставить беженцев в Арен.

«Ну вот и случилось то, чего я больше всего боялся…»

— Господин Кольтеи, — попытался возразить Дюкр.

— Ты — малазанец, историк, — перебил его Кольтен. — Изволь выполнять то, что тебе приказано.

— А если нас предадут?

Виканец улыбнулся.

— Тогда мы все встретимся в одном месте. У Клобука. Судьбу обсуждать бесполезно, а дела мы обговорили.

— Вы только продержитесь, — шепотом произнес Дюкр. — Если понадобится — я спущу с Пормкваля шкуру и заставлю…

— Оставь его императрице и ее адъюнктессе.

Историк потянулся к пузырьку, висевшему у него на шее.

Кольтен замотал головой.

— Оставь себе. Ты должен рассказать обо всем, что видел, а потому важнее тебя сейчас никого нет. Если когда-нибудь встретишься с Дуджеком, скажи ему: императрице нельзя терять не солдат, а память империи.

К ним подъехал сборный отряд виканцев. Они привели лошадей, среди которых была и верная кобыла Дюкра. За виканцами из облаков пыли стали выныривать повозки именитых беженцев. На обочине дороги стояли еще три повозки, охраняемые Нилом и Нетрой.

Дюкр набрал полную грудь воздуха.

— Я все-таки хотел сказать насчет капрала Листа…

— Бесполезно, старик, — оборвал его Лулль. — Он благодарен вам за все время, что провел вместе с вами, и желает успешно добраться до Арена. Парень говорил еще про какого-то призрака. Наверное, это была ваша общая с ним шутка. Знаете, я тоже пытался его урезонить, но он сказал: «Передай господину историку, что я нашел свою войну».

Кольтен неожиданно отвернулся, как будто эти слова что-то задели в его непроницаемой душе.

— Капитан, оповести войска, что через час мы начинаем наступление.

«Боги милосердные! Он собрался наступать!» Дюкр ощущал тяжесть во всем теле. Руки, ноги, туловище — все превратилось в куски свинца. Тело стало чужим.

— Вот ваша лошадь, историк, — услышал он голос Лулля.

Дюкр с трудом выдохнул скопившийся воздух.

— Историк? Нет. Историком я стану не раньше чем через неделю. А сейчас и на все время пути… — Он неопределенно покачал головой. — Я даже не знаю, каким словом назваться. Пусть уж лучше будет «старик».

Он улыбнулся. Улыбка едва не взбесила Лулля, и он обратился к Кольтену:

— Господин Кольтен, этот человек не знает, как ему назваться. Он не нашел ничего лучшего, чем «старик».

— Скверный выбор, — прорычал в ответ виканец. — Здесь нет твоих прежних знакомых. Наверное, они бы подсказали. Мы же знаем тебя как солдата. Думаю, это звание ты не сочтешь оскорбительным?

— Нет, ни с какой стороны.

— Так доведи беженцев в целости и сохранности до Арена, солдат.

— Слушаюсь, господин командующий.

— Дюкр, у меня есть кое-что для тебя, — сказала ему Безымянная морячка.

Женщина подала ему свернутый лоскуток.

— Только не читай сейчас. Потом прочтешь.

Дюкр кивнул и засунул ее лоскуток себе за пояс. Прощание закончилось. Историк жалел, что здесь нет Балта и Листа, но перед сражением прощальных церемоний не устраивают. Теми, кто оставался, владели совсем другие заботы.

— Постарайтесь ехать так, чтобы не мозолить глаза Клобуку, — сказал ему Лулль.

— Я желаю того же всем вам.

Кольтен язвительно оскалился.

— Не выйдет, Дюкр. Мы намерены пропахать кровавую борозду по горлу этого мерзавца.

Дюкр ехал впереди колонны беженцев, держа путь к подножиям холмов, где собрались керан-добрийцы. Слева от него ехала Нетра, а справа — Нил. Вслед за ними катились три повозки, особо охраняемые виканцами. Воины, которых выбрал Кольтен, были очень молоды. Ослушаться приказа они не могли, но свой отрыв от кланов воспринимали как позорную уступку их возрасту.

«Думаете, ребята, на ваш век не хватит сражений? Если Кольтен допустил просчет в своей игре с судьбой, очень скоро вас ждет впечатляющее и, очевидно, последнее в вашей жизни сражение».

— К нам едут двое всадников, — сказал Нил.

— Хороший знак, — пробормотал Дюкр.

К ним приближались двое старейшин племени: мужчина и женщина, оба высохшие и жилистые. Их кожа была одного цвета с цветом шкур, из которых были сшиты их одежды. На левом боку у каждого висела кривая сабля. Головы покрывали искусно выделанные металлические шлемы.

— Нил, оставайся здесь, а мы с Нетрой поедем им навстречу, — велел историк.

Они проехали совсем немного и остановились в нескольких шагах от керан-добрийцев. Первым заговорил Дюкр.

— Малазанская империя уважает и соблюдает свои договоры с законными владельцами земель. Мы знаем, что находимся на землях, принадлежащих керан-добрийцам. Мы просим позволить нам проехать через ваши владения.

Старуха, обведя глазами повозки, спросила на чистом малазанском языке:

— И сколько вы готовы заплатить за проезд?

— Столько, сколько собрали все солдаты Седьмой армии, — ответил Дюкр. — В имперских деньгах это равно сорок одной тысяче серебряных джакатов.

— Годичное жалованье малазанской армии, — поморщилась старуха. — Похоже, вы не собрали деньги, а ограбили своих солдат, чтобы купить право проезда. Солдаты знают?

Дюкр не ожидал такого поворота, но быстро нашел нужные слова.

— Досточтимая старейшина, солдаты даже настаивали на этом. Они добровольно отдали нам свои деньги.

В разговор вступила Нетра.

— Три виканских клана предлагают дополнительную плату: драгоценности, посуду, шкуры, войлок, подковы, кожаные ремни с заклепками, а также изрядное количество монет, захваченных нами у противников за время долгого пути из Хиссара сюда. Сумма предлагаемых денег равна семидесяти трем тысячам серебряных джакатов.

Старуха умолкла. Так прошло несколько минут. Затем старик сказал ей что-то на их языке. Она покачала головой. Ее серовато-коричневые глаза вновь переместились на Дюкра.

— И за все, что вы предлагаете, вы просите пропустить беженцев, виканские кланы и солдат Седьмой армии?

— Нет, старейшина. Только беженцев и небольшой отряд их охраны.

— Мы отвергаем ваше предложение. «Прав был Лулль; так оно и вышло!»

— Это слишком много, — добавила старуха. — Наш договор с императрицей имеет определенные границы.

Дюкр ошеломленно пожал плечами.

— Ну… тогда часть предложенного.

— А вы заберете остаток в Арен, где все это добро будет лежать мертвым грузом, пока в городские ворота не вломится армия Корболо Дэма. И тогда вы щедро заплатите ему за право разделаться с вами.

— В таком случае на оставшиеся деньги мы с радостью наймем ваших воинов в сопровождающие, — сказала Нетра.

У Дюкра перестало биться сердце.

— Хочешь, чтобы мы дошли с вами до городских ворот? Это слишком далеко. Мы проводим вас до деревни Белан. Оттуда начинается Аренский путь — прямая дорога на Арен. Но ваших денег все равно больше. На их остатки мы снабдим вас пищей. Если кому-то из беженцев нужна помощь наших знахарок, пусть приходят.

— У вас тоже есть знахарки? — удивилась Нетра.

Старуха кивнула. Нетра улыбнулась.

— Виканцы будут рады познакомиться с вашим племенем.

— Проход по нашим землям для вас открыт.

Старики развернули лошадей и поехали к своим. Дюкр проводил их взглядом, затем тоже развернул свою кобылу, но в другую сторону. Он привстал в стременах. Над Санимоном висело густое облако пыли.

— Нетра, ты можешь отправить Кольтену послание?

— Пока могу.

— Пожалуйста, сделай это. Передай ему: он был прав.

Привычные ощущения возвращались медленно, как у остывшего тела, смирившегося с мыслью, что оно труп. Чувство возвращающейся жизни заполняло собой все пространство, однако лица беженцев сохраняли привычное отупело-бесстрастное выражение, и они боялись сломать эту защитную преграду. Незаметно наступили сумерки. Тишина земли и звездного неба слилась с молчанием тридцати тысяч беженцев, расположившихся на ночлег. Между ними ходили суровые керан-добрийцы, разнося пищу, воду и спрашивая, есть ли больные. Их движения, как и слова, отличались крайней сдержанностью. Но вместе с ними приходило непонятное облегчение.

Дюкр сидел среди густой травы. Изредка поглядывая на мозаику мигающих звезд, историк прислушивался к звукам, доносившимся из темноты. Радость тесно сплеталась с душевной болью; стоны и рыдания слышались чаще, чем ликующие возгласы. Со стороны могло показаться, что лагерь объят ужасом. Нужно было несколько месяцев подряд идти с этими людьми, чтобы уловить их облегчение. Сердце Дюкра это понимало, а его душа отвечала жгучей болью.

Облегчение… с оглядкой на север. Платы, отданной керан-добрийцам, было недостаточно. Без солдат Кольтена, бьющихся сейчас с Корболо Дэмом, спасение беженцев могло превратиться в отсрочку бойни. Эта мысль не давала Дюкру покоя, и он даже не пытался ее прогнать. Ему было просто совестно думать сейчас о чем-то другом.

Трава зашуршала. По звуку шагов Дюкр узнал Нетру.

— Как там Кольтен? — спросил он.

Юная колдунья только вздохнула.

— Наша связь оборвалась.

Историк похолодел.

— Он… убит?

— Мы не знаем. Нил продолжает его звать. Мы очень устали. Одних кровных связей тут мало. Но пока что мы не слышали его предсмертного крика. За это могу поручиться.

— А вдруг Кольтена взяли в плен?

— Все может быть. Если утром сюда явится Корболо Дэм, керан-добрийцам придется дорого платить за сделку с нами. И вряд ли они помогут нам в…

— В чем, Нетра?

Она взмахнула головой, будто прогоняя какие-то видения или звуки.

— Прости, историк. Уши тонут в звуках, и мне их не остановить… Я хотела сказать: даже если мы с помощью керант-добрийцев достигнем Белана, все равно останутся три лиги пути до Арена.

— Я разделяю твои опасения, Нетра. Однако мы не вправе требовать от хозяев этих земель большего. Они по-своему добры к нам. И потом, не забывай: мы беззащитны перед ними и целиком зависим от них. Начнись вдруг сражение, они бы мигом перебили наших стражей.

— Дюкр, а ты веришь, что мы скоро окажемся в Арене?

— Я надеюсь, но стараюсь не забегать вперед.

Их разговор прервали голоса. Со стороны лагеря сюда кто-то шел. Идущие бурно спорили, но, завидев Дюкра и Нетру, сразу прекратили спор.

Дюкр встал. Вслед за ним поднялась и Нетра.

— Надеюсь, мы не помешали своим появлением? — надменно осведомился Нефарий.

— Я просто решил, что Совет знати расходится на ночлег. Впереди у нас целый день пути.

— Потому-то мы и явились сюда, — торопливо произнес Пуллик Алар.

— Кое у кого из нас остались средства, и мы сумели купить у здешних кочевников здоровых и сильных лошадей для своих карет, — пояснил Нефарий.

— Мы желаем выехать в Арен немедленно, — добавил Пуллик Алар. — Ночь — не самое лучшее время для путешествий, но время дорого.

— Как только мы прибудем в Арен, мы сразу же потребуем от Пормкваля отправить несколько вооруженных отрядов для защиты остальных беженцев.

В темноте Дюкр разглядел еще нескольких членов Совета знати.

— А где Тумлит? — спросил историк.

— Три дня назад он заболел и скоропостижно скончался. Мы все глубоко скорбим о его безвременной кончине.

«Мне вы можете не врать. Цену вашей скорби я знаю».

— Ваша забота об остальных беженцах похвальна, однако я вынужден отвергнуть ваше предложение.

— Но…

— Поймите, Нефарий: если вы сейчас тронетесь в путь, ваш отъезд вызовет панику. Этого я никак не могу допустить. Вам придется ехать вместе со всеми. Я могу лишь обещать, что ваши кареты первыми въедут в городские ворота Арена.

— Это произвол! — взвизгнул Нефарий.

— Прочь с моих глаз, Нефарий, пока я не закончил начатое на Ватарской переправе.

— Можете не сомневаться: я это крепко запомнил и так не оставлю!

— Вот и дополнительная причина, чтобы отвергнуть вашу просьбу. Возвращайтесь к своим каретам и постарайтесь уснуть. Завтра у нас нелегкий день.

— Нам нужны гарантии нашей безопасности! — процедил сквозь зубы Пуллик. — Корболо Дэм вряд ли оставит нас в покое. Теперь, когда Кольтен мертв, а его армия разбита, ничто не помешает Дэму пуститься в погоню за нами. Вы что же, считаете этих вонючих кочевников надежной защитой? А что будет дальше, когда их так называемое сопровождение закончится? Кто защитит нас на отрезке пути до Арена? Или вы намеренно обрекаете нас на смерть?

— Довольно препирательств! — сказал Дюкр, чувствуя, что его начинает злить этот бессмысленный разговор. — Командир здесь я и повторяю: вы поедете вместе со всеми. А теперь уходите.

— Уж не в вас ли переселилась душа этого виканского пса?

Пуллик Алар выхватил шпагу.

— Извольте защищаться!

Дюкр взмахнул мечом и плашмя ударил спесивца в висок. Пуллик Алар потерял сознание и рухнул в траву.

— Возрожденный Кольтен? — усмехнулся историк. — Нет, просто солдат.

— Учти, Нефарий, твоему Совету придется дорого заплатить за его лечение, — сказала аристократу Нетра.

— Если бы я знал, то сделал бы так, чтобы вам не пришлось тратиться, — добавил Дюкр. — А теперь забирайте своего дуэлянта и уходите.

Члены Совета знати удалились, унеся с собой Пуллика Алара.

— Нетра, скажи виканцам, чтобы не спускали с них глаз.

Деревушка Белан состояла из десятка грязных глинобитных домишек. Ее население, едва ли превышавшее полсотни человек, покинуло свои жилища и бежало неведомо куда. Единственным относительно новым строением были арочные ворота в начале Аренского пути — широкой насыпной дороги, построенной еще при Дассеме Ульторе, когда начиналось завоевание Семиградия.

По обеим сторонам насыпи были прорыты глубокие канавы. За ними, опять-таки с обеих сторон, тянулись высокие земляные валы с плоскими вершинами и ровными рядами кедров, специально привезенных с берега Клатарского моря.

Возле ворот к Дюкру и юным колдунам подъехала та же старуха из племени керан-добрийцев.

— Вы нам заплатили. Мы выполнили свои обещания.

— Спасибо тебе, старейшина, — сказал Дюкр.

— Это была обычная сделка, воин. Благодарность здесь не нужна.

— Может, и не нужна, но мне все равно хотелось поблагодарить тебя и твоих соплеменников.

— Что ж, счастливой дороги до Арена.

— Обещаю тебе, императрица обязательно узнает, что керан-добрийцы остались верны своим соглашениям с нами.

Старуха отвела взгляд. Казалось, она решала, стоит ли говорить дальше, потом все же сказала:

— Воин, с севера приближается большое войско. Наши видели клубящуюся пыль. Это ваши враги. Они быстро перемещаются.

— Я так и думал.

— Вам лучше не задерживаться.

— Ты права. Мы сразу же тронемся дальше.

— Воин!

— Да, старейшина.

— Ты уверен, что Арен откроет вам свои ворота?

Дюкр хрипло рассмеялся.

— Об этом я буду думать, когда мы подойдем к воротам.

— Мудрый ответ.

Старуха натянула поводья.

— Прощай, воин.

— Прощай.

Не прошло и пяти минут, как керан-добрийцы двинулись в обратный путь. Три тяжело нагруженные повозки покатили вместе с ними, окруженные внушительной охраной. Дюкр пытался охватить взглядом караван беженцев. Тридцать тысяч. Казалось, они сметут Белан.

Люди нуждались в отдыхе. Дюкр задал невыносимую скорость. Беженцы шли сюда день и ночь, делая лишь краткие остановки. Историк хотел, чтобы каждый из них усвоил нехитрую истину: чем раньше они войдут под крепкие стены Арена, тем скорее обретут долгожданную безопасность.

«Три лиги. Если идти всю ночь, к рассвету мы сможем достигнуть Арена. Я вынужден безжалостно погонять их, словно ленивых мулов. Но иного выбора у меня нет; увещевания в таких случаях лишь расслабляют».

— Нил, передай своим виканцам: еще до захода солнца последний беженец должен пройти эти ворота и оказаться на дороге. Пусть твои ребята используют все способы воздействия, исключая, разумеется, убийство и увечья. Возможно, беженцы забыли, как они боялись виканцев. Освежите их память.

— Но у нас всего тридцать воинов. Все молодые и…

— Рассерженные — ты это хотел сказать? Им будет куда выплеснуть свою злость.

Аренский путь старался по-своему помочь беженцам. Первая его треть, в просторечии называемая Наклоном, и в самом деле представляла собой плавный наклон в сторону равнины, на которой стоял Арен. С востока, параллельно дороге, тянулась гряда остроконечных холмов. Дюкр знал: холмы будут сопровождать их еще долго и исчезнут за тысячу шагов до городских стен. Рукотворные эти холмы являлись скорбными хранителями памяти о зверских убийствах жителей Арена, учиненных тлан-имасами во времена Келланведа. Никто не считал, сколько аренцев нашли свой последний приют в каждой такой могиле. Самым крупным был холм близ Арена, где покоились семьи знати, священный покровитель и фаладан.

Дюкр оставил Нила во главе колонны, а сам с Нетрой поехал в самый конец, где он, юная колдунья и трое виканцев охрипли, криками понукая и поторапливая наиболее слабых и медлительных беженцев. Внутри историка угрызения совести боролись с необходимостью выполнить приказ Кольтена. Даже здесь, на последнем отрезке пути, они теряли людей. Хоронить покойников не было времени, а нести с собой — сил.

Незаметно рассвело, и на севере обозначилось облако пыли. Оно равномерно приближалось.

— Они движутся не по Аренскому пути, — сказала Нетра, вместе с Дюкром глядевшая на зловещее облако. — Они идут по равнине, где местность не позволяет двигаться быстро.

— Но на карте обозначена более короткая и удобная дорога, — возразил Дюкр.

— Смотря на какой. Думаешь, на карте Дэма нанесены эти холмы?

— Вряд ли. Местные карты показывают, что здесь равнина. Холмы, насколько понимаю, появились не очень давно.

— Ты, наверное, думал, что у Дэма есть малазанские карты.

— Теперь я в этом сомневаюсь, — сказал историк, чувствуя насколько фальшиво звучат его слова.

Армия Корболо Дэма была совсем близко. Возможно, от беженцев ее отделяла какая-нибудь треть лиги. Для всадников холмы — не ахти какая преграда. Еще полчаса — и воины Дэма могут ударить в хвост колонны.

Спереди донеслись приглушенные крики. Дюкр вопросительно поглядел на Нетру.

— Они увидели Арен. Нил сейчас показывает мне то, что видит сам.

— Как ворота?

Юная колдунья помрачнела.

— Закрыты.

Дюкр выругался. Пришпорив лошадь, он поехал вдоль колонны.

— Арен уже виден! — кричал он. — Осталось совсем немного! Шевелитесь!

Слова историка сотворили чудо. У обессиленных, едва переставляющих ноги людей откуда-то взялись силы. Будто волны побежали по рядам. Беженцы прибавляли шаг. Кое-кто даже пытался бежать.

А над остроконечными холмами висело облако пыли. Оно стало еще ближе, однако мрачные предчувствия Дюкра пока не оправдывались.

— Нетра, на городской стене есть солдаты?

— Да, историк. Стены забиты так, что не протолкнуться.

— А ворота?

— Все еще закрыты.

— Сколько осталось до ворот?

— Не больше тысячи шагов. Люди уже бегут к ним.

«Клобук тебя накрой, Пормкваль! Что же ты медлишь? Неужели тебе не доложили?»

Он вновь обернулся и взглянул на облако.

— Нетра, забирай своих виканцев и скачите в Арен.

— А ты?

— Забудь обо мне. Скачи туда! Спасай своих ребят!

Юная колдунья не возражала. Она развернула лошадь и крикнула троим виканским парням:

— Едемте со мной!

Колонна еще больше растянулась; те из беженцев, кто был помоложе и посильнее, торопились к городским воротам. В хвосте остались еле бредущие старики. Они буквально сражались за каждый шаг. Многие просто останавливались и садились на дорогу в ожидании неотвратимого конца. Дюкр кричал на них, угрожал, взывал к разуму, но все было напрасно. Среди стариков он вдруг заметил маленькую девочку лет полутора, не больше. Она не плакала, не звала мать. Малышка просто брела, широко расставив ручонки.

Дюкр подъехал к ребенку и подхватил в седло. Ручонки девочки тут же уцепились за его рваную одежду. От наступавшей армии Корболо Дэма и историка, и хвост колонны отделяла всего одна, последняя гряда могильных холмов.

Колонна продолжала двигаться. Значит, Арен все же открыл свои ворота перед беженцами. Или… Дюкр вдруг представил, как отчаявшиеся беженцы карабкаются на городские стены.

«Такого не может быть. Это уже было бы предательством, помноженным на безумие».

Теперь уже хвост колонны от стен Арена отделяла всего тысяча шагов. Северные ворота, окруженные двумя крепкими башнями, были видны на три четверти своей внушительной высоты. Нижняя четверть тонула в ползущем человеческом месиве. Люди толкались, распихивали друг друга локтями, лезли по головам, словно боясь, что ворота вдруг могут захлопнуться. Живой неистовый поток невозможно было остановить. Подобно пасти великана, Арен заглатывал беженцев. Виканские всадники носились взад-вперед, безуспешно пытаясь вогнать этот поток хоть в какое-то русло. Дюкр видел, что к ним присоединились солдаты аренского городского гарнизона.

«А где же армия? Или Пормкваль до сих пор не знает о беженцах?»

Потом он увидел солдат Пормкваля. Они стояли на городских стенах. Они смотрели. Солдаты стояли в несколько рядов, тесня товарищей и сражаясь за место, откуда лучше видно.

На плоских крышах башен толпились разодетые горожане, показывая пальцем на голодную, оборванную, обезумевшую толпу беженцев.

Гарнизонные солдаты стремились подобрать всех, кто еще оставался за воротами, но был жив. Они подхватывали обессилевших беженцев на руки и бежали к воротам. Заметив среди солдат человека в форме капитана, Дюкр подъехал к нему.

— Эй, капитан! Возьмите ребенка!

Капитан бережно принял ошалевшую, но по-прежнему молчаливую девочку.

— Вы Дюкр? — вдруг спросил он.

— Да.

— Вас, господин Дюкр, просили немедленно явиться для доклада к Железному кулаку. Он находится в левой башне.

— Этот напыщенный болван подождет! — почти заорал историк. — Сначала я должен убедиться, что последний беженец, способный двигаться, прошел через ворота. Скажите мне ваше имя, капитан. Мало ли, у этой девочки могут найтись мать или отец.

— Меня зовут Кенеб. Пока родители не нашлись, я позабочусь о ней, клянусь вам.

Кенеб топтался на месте, будто хотел сказать что-то еще.

— Господин Дюкр!

— Вы передали мне не все распоряжения Пормкваля? — раздраженно спросил историк.

— Простите меня…

— За что, капитан? Вы верны городу, который поклялись защищать.

— Да. Но те солдаты на стенах… Им не позволено находиться ближе… Надеюсь, вы меня понимаете. И им это очень не нравится.

— Они не одиноки в своих чувствах. Спасибо, капитан Кенеб. Идите.

Дюкр въезжал в городские ворота самым последним. Проход опустел. За стенами не осталось ни одного способногодвигаться беженца. Это не означало, что на подступах к воротам вообще не было живых. Но им не хватало сил даже на последние двадцать — тридцать шагов. Возможно, кого-то из таких беженцев еще можно было спасти. Однако даже гарнизонные солдаты больше не решались выйти за ворота. Скорее всего, они получили новый приказ, категорически запрещавший им это.

Ворота пока оставались открытыми. Дюкр въехал в город, остановился. Он развернул лошадь и в последний раз взглянул на север. Пыльное облако теперь висело над ближайшим к Арену холмом. Телесное зрение историка смешалось с внутренним, и он увидел ослепительно сверкающее копье вихря Дриджны. Его взгляд проник еще дальше на север — через реки, равнины, горы — и достиг города совсем на другом берегу. Однако это видение ничего ему не сказало. Он было слишком быстрым для понимания. Испуганная душа историка поспешила вернуться обратно.

«Дорога в сотни лиг, выложенная трупами. Нет, такое вне моего понимания. Да и любой, кто еще сохранил разум, этого не поймет».

Дюкр тронул поводья и поехал дальше. Караульные возле ворот расступились, пропуская его. На солдат, заполонивших стену, он старался не смотреть. И даже их радостный клич, разнесшийся над Ареном, показался ему рыком зверя, который вырвался на свободу.

Тени беззвучными волнами плавали над бесплодными каменистыми холмами. Апторианский демон еще раз обвел своим большим блестящим глазом окрестности, затем опустил продолговатую голову и взглянул на мальчика, примостившегося возле его ног.

Мальчик тоже внимательно разглядывал мир Тени, пытаясь отыскать в нем что-нибудь привычное. Но ничего привычного, знакомого ему по прошлой жизни здесь не было. Его единственный глаз поворачивался во все стороны, поблескивая множеством граней.

— Отец, это наш новый дом? Мы будем здесь жить? — спросил у демона мальчик.

— Мои соратники почему-то всегда забывают, что в этом мире есть и коренные жители, — произнес кто-то совсем рядом. — О, да я вижу здесь ребенка.

Мальчик поглядел на высокого человека в черном.

— Знаешь, Апт, какими бы благими намерениями ты ни руководствовался, твое упрямое намерение придать мальчишке свое подобие лишь ранит его. И с возрастом эта рана будет все глубже.

В ответ Апт защелкал языком и засвистел.

— Представь себе, ты достиг прямо противоположного, — сказал ему человек в черном. — Теперь он и не человек, и не демон.

Апт вновь заговорил на своем языке. Человек, задрав голову, терпеливо слушал его, после чего слегка улыбнулся.

— Очень самонадеянно с твоей стороны.

Он наклонился к ребенку.

— Ну, здравствуй, мальчуган.

Мальчик робко поздоровался.

Бросив еще один раздраженный взгляд на демона, человек подал мальчику руку.

— Меня зовут… дядя Котиллион.

— Этого не может быть, — неожиданно произнес мальчик.

— Почему?

— У тебя совсем другие глаза. Они очень маленькие, и ты пытаешься видеть ими одновременно. Должно быть, они у тебя слабые. Идя сюда, ты прошел сквозь каменную стену, и деревья всколыхнули мир призраков. Они как будто не знали, что он тоже может здесь находиться.

Котиллион сощурился.

— Стена? Деревья? — Он взглянул на Апта. — Мальчишка что, тронулся умом?

Демон принялся что-то долго ему объяснять. Котиллион побледнел.

— Клобук тебя накрой, — тихо пробормотал он.

Когда он вновь взглянул на мальчика, его взгляд был полон искреннего восхищения.

— Как тебя зовут, мальчуган?

— Пенак.

— Значит, ты помнишь свое имя. Скажи, а кроме имени, что еще ты помнишь… в том мире?

— Помню, как меня наказывали. Мне велели никуда не отходить от отца.

— А как он выглядел, помнишь?

— Нет. Я не помню ни одного лица. Мы ждали, не зная, что они с нами сделают. А потом нас, детей, увели. Отца солдаты потащили в другую сторону. Он думал, что я пойду вместе с ним, но я пошел с другими детьми. Они наказали меня и всех остальных за то, что мы не делали, как они велят.

Котиллион внимательно слушал.

— Вряд ли у твоего отца, Пенак, был какой-то выбор.

— Но враги тоже были чьими-то отцами. Там были и женщины — чьи-то матери и бабушки. Они все очень злились на нас. Они забрали нашу одежду и обувь. Они были настолько злы, что забрали у нас все. А потом они нас наказали.

— Как они это сделали?

— Они прибили нас к крестам.

Котиллион надолго умолк. Когда он заговорил снова, его голос звучал глухо и безжизненно:

— Итак, ты все помнишь.

— Да. И я обещаю: теперь я буду делать то, что мне велят. Все, что скажет мой новый отец. Обещаю.

— Пенак, слушай внимательно, что я сейчас тебе скажу… Те люди наказывали тебя совсем не за непослушание. Слушай… это жестокая правда, но постарайся понять ее. Эти люди надругались над тобой и такими, как ты, потому что за вас было некому заступиться. Твой отец… тот, что был у тебя прежде… я уверен, он пытался, но, как и ты, ничего не мог сделать. И ты, и он, и все остальные — вы были беспомощны. Но теперь ты в другом месте. Дядя Котиллион и твой новый отец — мы сделаем все, чтобы ты больше никогда не чувствовал себя беспомощным и бессильным. Понимаешь?

Пенак посмотрел на Апта. Тот тихо щелкнул языком.

— Понимаю, — сказал мальчик.

— Мы будем учиться друг у друга.

Пенака это удивило.

— Разве я чему-то могу научить вас обоих?

Котиллион наморщил лоб.

— Ты мне расскажешь, что видишь здесь, в этом мире. Остались еще такие древние уголки.

— Но ты же не слепой. Получается, ты ходишь по этому миру и не все в нем видишь?

— Да. Меня часто удивляло, почему гончие здесь бегают зигзагами, а не по прямой.

— Гончие?

— Скоро ты с ними встретишься. Приятные собачки, Пенак. Думаю, они тебе понравятся.

Пенак улыбнулся, обнажив острые зубы.

— Собак я люблю.

Котиллион слегка вздрогнул.

— Уверен, они тебя тоже полюбят.

Потом он снова повернулся к Апту.

— Ты прав. Это невозможно сделать в одиночку. Мы с Амманасом все обдумаем… Пенак, у твоего отца есть кое-какие дела. Долги, так сказать. Ты пойдешь с ним или со мной?

— А куда ты собираешься, дядя Котиллион?

— Здесь поблизости много других детей. Не хочешь помочь им освоиться на новом месте?

Пенак немного подумал, затем покачал головой.

— Я не прочь с ними познакомиться, но не сейчас. Сейчас я пойду с отцом. Он мне сказал, что один человек нуждается в нашей помощи. Отец говорит: с тех пор, как тот человек меня увидел, он все время думает обо мне.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — тихо произнес Котиллион. — Его, как и меня, пугает собственная беспомощность. Тогда до встречи.

Котиллион долго смотрел в большой, как у гигантского насекомого, глаз апторианского демона.

— Знаешь, Апт, когда я стал Властителем, мне было никак не избавиться от кошмарного чувства… — Он опять поморщился. — Представь, сейчас меня удивляет, что я благодарю тебя за подобные цепи.

— Дядя, а у тебя есть дети? — неожиданно спросил Пенак.

Котиллион отвел глаза.

— Есть. Дочь. — Он вздохнул и невесело улыбнулся: — Но мы сильно с ней поссорились.

— Ты должен ее простить.

— А это уже не твоего ума дела!

— Но ты говорил, дядя, что мы должны учиться друг у друга.

Глаза Котиллиона вспыхнули. Он тихо покачал головой.

— Здесь все совсем наоборот, мальчуган. Прощение зависит не от меня.

— Тогда я должен встретиться с твоей дочерью.

— Что ж, это вполне возможно.

Апт что-то сказал на своем неблагозвучном для человеческого уха языке.

— А вот это уже ни к чему, — хмуро ответил ему Котиллион.

Он закутался в плащ и зашагал прочь. Потом обернулся и сказал:

— Передай Каламу привет от меня.

Вскоре тени поглотили фигуру Котиллиона. Пенак продолжал смотреть ему вслед.

— Отец, неужели дядя Котиллион думает, что сейчас его никто не видит? — спросил мальчик у демона.

Щедро смазанная якорная цепь почти бесшумно погрузилась в темную маслянистую воду, и «Затычка» встала в гавани города Малаза. Ломаная линия тусклых желтых огоньков обозначала прибрежную улицу, где старинные складские здания соседствовали с кособокими тавернами, постоялыми дворами и жилыми домами. Верхние ярусы Малаза были застроены особняками богатых торговцев и знати. Вершину скалы занимали самые большие и богатые здания. Выше них был только Ложный замок, к которому вела каменная лестница. Ее ступени точно повторяли рельеф, и потому она то ныряла вниз, то опять карабкалась вверх. Острые глаза Калама различили несколько огоньков в окнах Ложного замка. Над этой старинной крепостью развевался флаг, но темнота не позволяла разглядеть его цвета. При взгляде на флаг Калама окутало волной далеко не радостных предчувствий.

«Там кто-то есть, и достаточно важная персона», — подумалось ассасину.

Матросам «Затычки» вовсе не улыбалось позднее прибытие. Им хотелось поскорее ступить на твердую землю и вдохнуть в себя воздух окрестных улочек. Однако в гавани Малаза существовали довольно жесткие порядки. Матросов должен был осмотреть чиновник гаванской канцелярии и убедиться, что среди них нет больных. А чиновники в такое время предпочитают дрыхнуть. Самовольная же высадка на берег грозила большими неприятностями капитану.

Несколько минут назад пробили полуночную стражу.

«Этот хлыщ Салк Элан оказался прав в своих расчетах».

Малаз никогда не входил в замыслы Калама. Первоначально он собирался дождаться Скрипача в Анте и уже там обсудить, как действовать дальше. Правда, Быстрый Бен утверждал, что сапер сможет попасть в имперскую столицу через Мертвый дом, но, как всегда, маг был очень скрытен и ничего иного Каламу не сообщил. Ассасин же считал Мертвый дом местом возможного отступления, если возникнут непредвиденные обстоятельства, а вовсе не пристанищем. Он всегда с подозрением относился к Азату: за внешней привлекательностью могло скрываться что угодно. Ловушки в таких якобы «дружественных» местах были всегда опаснее, чем те, где он заранее чувствовал опасность.

На палубе стало тихо. Убедившись, что чуда не произойдет и на берег их никто не пустит, матросы улеглись спать. Корабль затих, если не считать легкого покачивания на волнах и такого же легкого поскрипывания снастей. Калам облокотился на перила полубака. Он смотрел на ночной город, на темные силуэты кораблей у причала. Неподалеку начинался Имперский причал, где обычно швартовались военные корабли. Сейчас там было пусто.

Калам подумал: не взглянуть ли опять на флаг над Ложным замком, но тут же оставил эту мысль. Все равно темно. К тому же неизвестность подхлестывала его воображение, и в мозгу вставали картины одна другой хуже.

Со стороны залива послышался плеск воды. Еще какой-то корабль входил в гавань Малаза.

Каламу вдруг показалось, что его руки, неподвижно лежащие на перилах, — вовсе не его. Знакомая до мелочей почти черная кожа, испещренная шрамами… но руки словно принадлежали не ему, а были жертвами чьей-то воли.

Ассасин мотнул головой, прогоняя дурацкое ощущение.

С берега к нему плыли городские запахи. Правильнее сказать, обычное зловоние гавани, в котором запахи нечистот перемешались с запахами гниющих отбросов. Неподалеку в море впадала не менее вонючая речушка, уносящая все, что Малаз исторгал из своего чрева. Огни ближайших строений почему-то были похожи на улыбку человека, во рту которого недоставало нескольких передних зубов. Совсем неподалеку отсюда, среди лачуг и рыбных складов, стоял Мертвый дом. Жители города не говорили о нем и всегда обходили стороной. Детям было строго-настрого запрещено даже приближаться к заросшему двору, окружавшему этот Дом Азата. Его стены из черного, грубо отесанного камня густо поросли плющом. В окнах двойных башен никогда не видели даже проблеска света.

«Если кто и способен на такое, то лишь Скрипач. Этот паяц всегда отличался безупречно развитым чутьем. Еще бы: он всю свою жизнь был сапером, а в их ремесле без чутья нельзя. Интересно, что бы он сказал, если бы стоял сейчас рядом со мной? "Не нравится мне это. Что-то, Калам, пошло наперекосяк. Ну-ка, пошевели своими пальцами… "»

Калам нахмурился. Он опять взглянул на свои руки, мысленно приказав им оторваться от перил.

Руки словно прилипли к засаленному дереву.

Он попытался сделать шаг назад. Мышцы ног тоже отказывались слушаться его приказов. Калама прошиб пот.

— Не правда ли, печальная ситуация, друг мой? — послышался сзади тихий, насмешливый голос Салка Элана. — Как видишь, твой разум тебя предал. Превосходный, всегда все просчитывающий разум ассасина Калама Мехара.

Салк Элан встал рядом с ним, разглядывая город.

— Ты же знаешь: я давно восхищаюсь тобой. Живая легенда, лучший ассасин «Когтя»… увы, потерянный. Ужасная потеря, которая не может не терзать твоих бывших соратников. Если бы ты не ушел, Калам, сейчас ты мог бы стоять во главе ордена. Правда, Симпатяга стал бы возражать. Должен признаться, кое в чем он тебя превосходит. На твоем месте он бы убил меня в первый же день: по простому подозрению, что я могу оказаться опасен. И потому, — Салк Элан протяжно вздохнул, — я предпочел бы видеть командиром «когтей» тебя.

Калам молчал.

— Самое забавное, Калам, что в Семиградие я попал вовсе не из-за тебя. Мы даже не знали, что ты решил навестить родные края. Я пребывал в неведении, пока случайно не столкнулся с одной женщиной, капитаном «красных мечей». Она шла за тобой по пятам с самого Эрлитана, еще до того, как ты передал Шаик книгу Дриджны. Ты и не догадывался, что сам навел «красных мечей» на эту ведьму. И уж конечно, ты не знал, что они убили Шаик. Если бы не печальное недоразумение, приключившееся в Арене, эта женщина-капитан стояла бы сейчас рядом со мной. Но я не жалею, поскольку предпочитаю действовать один.

Калам продолжал молчать.

— Я назвался Салком Эланом. Мне даже нравилось все это время находиться в чужом обличье. Но здесь мои «игры с переодеванием» заканчиваются. Мое настоящее имя — Жемчуг. — Он огляделся по сторонам. — Ты сильно напугал меня лишь однажды, прозрачно намекнув, что в твоих пожитках прячется Быстрый Бен. Я едва не впал в панику, пока не сообразил: будь это правдой, я бы уже плавал за бортом и кормил акул.

Возможно, Жемчуг и не ждал его ответов. Каламу показалось, что весь разговор «коготь» затеял не для него, а для себя.

— Тебе нельзя было уходить из «Когтя», Калам. Думаешь, если ты скрылся в армии, мы о тебе забыли? Нет, Калам. Мы просто выжидали. Знаешь, императрица хотела бы тебя видеть и говорить с тобой, прежде чем живьем содрать с тебя шкуру. Но, увы, придется ей обойтись без этой беседы. Все не так просто, друг мой.

Боковым зрением Калам увидел блеснувший кинжал.

— Внутри «Когтя» действуют нерушимые законы. Ты их знаешь, и в особенности один…

Лезвие глубоко вонзилось Каламу в бок. Боль была тупой и какой-то далекой. Жемчуг поспешно вытащил кинжал.

— Рана не смертельная, но крови потеряешь много. Ослабеешь. Похоже, сегодня ночью в Малазе на редкость тихо. Тебе не кажется? Ничего удивительного: каждый карманник, громила и головорез что-то чует. Что-то неуловимое. Но все это отребье понимает: лучше затаиться и не высовываться. Трое «рук» мечтали бы расправиться с тобой, Калам. Но в «Когте» нерушимые законы: со своими мы разбираемся сами.

Жемчуг подхватил ослабевшего Калама на руки.

— Ты очнешься, друг, как только окажешься в воде. Правда, в доспехах плавать не слишком удобно. Да и кровь может сослужить тебе плохую службу. В заливе полно акул. Но я очень верю в тебя, Калам. Я знаю: ты выплывешь. Доберешься до суши. А дальше…

Калам висел на руках «когтя». Внизу плескалась черная вода.

— Мне очень стыдно перед капитаном и матросами, — шепнул ему на ухо Жемчуг. — Однако другого способа у меня нет. Уверен, ты меня поймешь. Прощай, Калам Мехар.

Вода негромко плеснула. Жемчуг смотрел на расходящиеся круги. Вскоре они исчезли. Калам не вынырнул. «Коготь» вздохнул. Значит, Калам не настолько крепок, как он думал. Затем Жемчуг убрал кинжал и достал пару тонких и очень острых ножей, называемых «глоточниками». С их помощью опытный ассасин мог едва заметным движением перерезать горло. Жемчуг взглянул на спящих матросов.

— У доброго человека всегда по горло работы, — сказал он, усмехаясь невольному каламбуру.

Того, кто появился перед ним из темноты, Жемчуг совсем не ждал. С приплюснутой головы на него смотрел единственный глаз. На плече чудовища сидел ребенок, чье лицо было поразительно схоже с лошадиной мордой. Жемчуг узнал демона. Сделав шаг навстречу, он приветливо улыбнулся.

— Рад, что мне представилась возможность поблагодарить тебя за помощь в сражении против семкийцев. Я не знал, откуда ты тогда появился, как не знаю, откуда и зачем ты здесь. Но прошу тебя, прими мою благодарность.

— Где Калам? — шепотом спросил мальчишка. — Он только что был здесь.

Жемчуг прищурил глаза.

— Теперь понимаю. Вы сюда явились не за мной. Конечно, как я сразу не догадался! Ты спрашивал меня, где Калам. А он, дитя мое, отправился в город. У него…

Удар демона оборвал его ложь. Жемчуг пригнулся, спасаясь от раскрытой пасти, но тут получил второй удар. «Коготь» пролетел по воздуху и ударился о старенький ялик. Падая, он вывихнул плечо. Тело обожгло волной острой боли. Тем не менее, Жемчуг заставил себя подняться и сесть. Демон тоже переместился и сейчас стоял, нависая над ним.

— Вижу, я встретил достойного противника, — прошептал Жемчуг. — Прекрасно.

Он полез под рубашку.

— А теперь познакомься с моим дружком.

Брошенный Жемчугом пузырек вдребезги разбился о палубу. Над осколками заклубился дым.

— Кенриланский демон засиделся взаперти. Он с удовольствием разомнется, — усмехнулся Жемчуг, поднимаясь на ноги. — Желаю приятно провести время. А меня заждались в одной таверне.

Взмахнув здоровой рукой, Жемчуг открыл свой магический Путь и исчез в нем.

Демон, противостоявший Апту, был вдвое выше и шире.

— Отец, давай покончим с ним, и побыстрее, — сказал мальчик.

Капитана разбудили сильные толчки и отчаянный треск дерева. Он сел на койке, ошалело моргая сонными глазами. Корабль ходил ходуном. С палубы слышались испуганные голоса матросов. Охая, капитан спустил ноги на вздымающийся пол и вдруг почувствовал ясность разума, какой был лишен уже несколько месяцев. Он вновь стал самим собой; он мог думать и действовать самостоятельно. Влияние Жемчуга окончилось.

Ослабевшие от многодневного лежания ноги плохо слушались капитана. Тем не менее он выбрался из каюты и поковылял на палубу.

Матросы, будто перепуганные дети, сгрудились в одном месте. Палуба превратилась в поле битвы двух чудовищ. Тот, кто был крупнее, получал рану за раной от своего более юркого противника. В слепой ярости великан размахивал тяжеленным боевым топором, кромсая и круша все подряд. Надрубленная им мачта не упала. Она держалась за счет оснастки, но зато опасно накренилась, угрожая опрокинуть корабль.

— Капитан! — крикнул матрос, принявший на себя обязанности первого помощника.

— Скажи ребятам, чтобы волокли уцелевшие шлюпки на корму. Будем спускать их оттуда.

— Слушаюсь!

Матрос зычно выкрикнул команду, затем вновь повернулся к капитану и улыбнулся.

— Рад, что ты выздоровел, Картен.

— Не так громко, Палет. Под боком Малаз, а для них я утонул много лет назад.

Он покосился на сражающихся демонов.

— «Затычка» явно пойдет ко дну.

— Но добро в трюме…

— А ну его в задницу к Клобуку! И потом, мы всегда сможем поднять эти ящики. Но для этого нам самим надо не отдать концы… Время дорого. Спускайте шлюпки, и побыстрее.

— Ты забыл, что море здесь кишит акулами?

Капитан судна, входящего в гавань Малаза, и его первый помощник с удивлением вслушивались в странные звуки. Они доносились с палубы корабля, стоявшего неподалеку. Похоже, там происходило сражение.

— Сушить весла, — распорядился капитан. — Останавливаемся.

— Слушаюсь, — ответил помощник.

— Гляди, тот корабль тонет. Шлюпки на воду! Наша помощь там явно не будет лишней.

За их спинами послышался цокот копыт. Капитан и первый помощник обернулись.

— Эй, женщина! Палуба — не дорожка для верховой езды, — крикнул первый помощник. — Тебе что, не терпится сойти на берег?

Женщина натянула поводья, остановив лошадь.

— Простите, но мне очень некогда.

Удивленным матросам оставалось лишь расступиться, дав ей проход. Лошадь вместе с всадницей перепрыгнула через перила палубы. Вскоре послышался громкий плеск.

Первый помощник стоял с разинутым ртом. Он давно плавал на этом корабле, но такого еще не видел.

— Корабельного мага сюда! — рявкнул капитан. — И козу пожирнее!

— Как это…

— Храбрая дура все равно остается дурой. Я не могу допустить, чтобы акулы слопали ее вместе с лошадью. Пусть маг освободит ей путь от акул и иных препятствий. Этим тварям хватит и козы. Теперь понял? Тогда шевелись!

ГЛАВА 21

Каждый трон — это обломок стрелы.

Келланвед

Вихрь Дриджны витым шпилем уходил в небо. Ниже плавали густые облака пыли — спутники многочисленной армии, трогающейся в путь. Ветер разносил их над всем оазисом, накрывая жилища и развалины. Воздух был полон золотистого света, будто пустыня наконец раскрыла воспоминания о минувшей славе и богатстве.

Шаик стояла на плоской крыше деревянной сторожевой башни, что находилась почти рядом с дворцом. Пророчица глядела на юг, почти не замечая людского движения внизу. Ее приемная дочь безотрывно смотрела на свою новую мать, не отваживаясь встать с колен.

Внизу заскрипели деревянные ступени. Очнувшись от созерцания, Шаик обернулась на звук и увидела голову и плечи Гебория. Он шел с трудом. Выбравшись на крышу, бывший верховный жрец Фенира погладил невидимыми пальцами голову девочки, затем обратил невидящие глаза к Шаик.

— Надо внимательно следить за Леориком, — сказал Геборий. — Двое других уверены, что действуют скрытно. Какое младенческое заблуждение!

— Леорик, — повторила Шаик, вновь поворачиваясь к югу. — Тебя в нем что-то насторожило?

— Я знаю о нем гораздо меньше, чем ты, девочка.

— Возможно, я не знаю того, что открылось тебе. Говори, — потребовала Шаик.

— Думаю, он разгадал сделку.

— Сделку?

Геборий встал рядом с ней, вдавив татуированные плечи в Деревянные перила.

— Да, девочка. Сделку, которую заключила с тобой богиня. А раз есть сделка, никакого истинного возрождения не было.

— Как это — не было?

— А так. Ребенок не выбирает, где рождаться, и уж тем более не оговаривает условия своего рождения. Ты же сделала и то и другое. Так что правильнее называть тебя не возрожденной, а воспроизведенной Шаик. Леорик, скорее всего, это разгадал, а значит, ему известна брешь в твоих доспехах.

— Он рискует навлечь на себя гнев богини.

— Леорик знает и об этом. Почему я и говорю, что тебе нужно за ним внимательно следить.

Они умолкли, вглядываясь в непроницаемую завесу, скрывавшую горизонт. Потом Геборий кашлянул и сказал:

— Возможно, с обретением новых дарований ты сможешь мне ответить на кое-какие вопросы.

— Например?

— Когда Дриджна тебя выбрал?

— Я что-то не понимаю.

— Ну, когда начались все эти фокусы? В Рараку? В Макушке? Или где-то в твоих родных далях? Когда богиня впервые положила на тебя глаз?

— Этого не было, Геборий.

— А мне сдается…

— Ты сомневаешься? Но я говорю тебе сущую правду. Путешествие было моим и только моим. Пойми, старик, даже богини не в состоянии предвидеть неожиданные смерти, неожиданные повороты в судьбе смертных, принимаемые решения и пути, по которым кто-то пошел или не пошел. Шаик-старшая обладала даром пророчества. Но поначалу такой дар — не более чем семечко. Оно растет в свободе человеческой души. Видения Шаик очень сильно будоражили и беспокоили Дриджну. Бессмысленные видения; неясные намеки на беду без какой-либо определенности. И вообще, — пожала плечами новоявленная Шаик, — стратегия и тактика — проклятие любого откровения. Дриджна здесь не исключение.

Геборий поморщился.

— Это не предвещает ничего хорошего.

— Ошибаешься. Мы вольны все строить по собственным замыслам.

— Даже если богиня и не направляла тебя, кто-то же это делал. Иначе у Шаик не появилось бы таких видений.

— Сейчас ты перескочил на судьбу. Оставь эти споры для ученых мужей, Геборий. Не каждая тайна поддается разгадке, хотя ты явно думаешь по-другому. Прости, если мое мнение тебя задевает.

— Не надо извиняться, девочка. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Если смертные — пешки на игральной доске богов, то и сами боги — тоже пешки на чьей-то доске.

— Богам противостоят природные стихии, — улыбнулась Шаик.

Геборий наморщил лоб.

— Знакомое высказывание.

— Еще бы! Оно как-никак вырезано на Имперских воротах в Анте. Слова Келланведа. Кажется, император произнес их, чтобы уравнять разрушение с созиданием и оправдать неукротимое стремление империи к завоеванию новых земель.

— Клобук тебя накрой! — прошипел старик.

— Никак я внесла сумятицу в твой разум?

— Да.

— Побереги свой пыл. На эту тему ты напишешь новый трактат. Уверена: кучка старых мозгокрутов пустится в пляс от восторга.

— Старых мозгокрутов?

— Твоих ученых коллег и читателей, Геборий.

Они опять помолчали.

— Что ты намерена делать? — тихо спросил старик.

— Ты о том, что произошло за пределами оазиса?

— Не произошло, а происходит. Прикрываясь твоим именем, Корболо Дэм устраивает бессмысленную и жестокую бойню.

— Именем богини, — поправила Шаик, уловив раздражение в своем голосе.

Ей хватило весьма резкого разговора с Леомом, когда речь шла о том же.

— Думаю, весть о «возрождении» донеслась уже и до него, — сказал Геборий.

— Нет. Я запечатала Рараку. Вокруг нас бушует такая буря, что песок заживо сдирает мясо с костей. Даже тлан-имасам ее не выдержать.

— Но ты же провозгласила вихрь Дриджны, — возразил старик.

— Этот вихрь поднял в Корболо Дэме сомнения и страхи. Ему не терпится завершить порученную миссию. Никто и ничто не сдерживает его. Корболо поступает сообразно своим бредовым замыслам.

— И что ты теперь станешь делать? Конечно, мы можем выступить в поход, но отсюда до Аренской равнины несколько месяцев пути. К тому времени Корболо успеет пролить столько крови, что у Таворы будет полным-полно оснований для жестокого подавления мятежа. Мятеж тоже не отличался милосердием, но после твоей сестрицы он покажется легкой царапиной на заднем месте.

— Ты считаешь, она меня превосходит. Да? В чем же? В тактике?

— Ты уже сама видела, девочка, насколько жестокой умеет быть Тавора, — сердито бросил ей Геборий. — А когда она увидит тебя стоящей здесь…

— В этом-то и кроется мое главное преимущество, старик. Тавора убеждена, что столкнется с пустынной ведьмой. С замарашкой, достойной презрения. Она не знает, кого встретит. Зато я прекрасно знаю свою противницу.

В гуле вихря Дриджны что-то слегка изменилось. Шаик улыбнулась. Вскоре перемену ощутил и Геборий.

— Что случилось?

— Геборий, путь до Арена не займет у нас месяцы. Неужели ты никогда не задумывался о природе этого вихря?

Незрячие глаза Гебория широко раскрылись. Интересно, каким его внутреннему зрению виделся этот столб, рожденный пылью и ветром? Однако, выслушав ответ Гебория, Шаик поняла, что он все увидел так, как надо.

— Боги, я ощущаю внутри вихря… проход.

— Это — магический Путь Дриджны, Геборий. Наша дорога на юг.

— Послушай, Фел… Шаик! Хватит ли нам времени, чтобы прекратить безумства Корболо Дэма?

Она не ответила, поскольку было уже поздно. Слишком поздно.

Едва Дюкр миновал ворота, руки в кольчужных перчатках грубо схватили поводья и недоуздок, заставив его испуганную лошадь остановиться. Другая рука — худенькая девчоночья рука — вцепилась в его запястье. Историк нагнулся и увидел Нетру с белым от ужаса лицом. От этого взгляда у него в жилах заледенела кровь.

— К башне! — умоляюще произнесла Нетра. — Быстро! С городской стены доносился странный шум, похожий на жужжание насекомых. В этом звуке, заполнившем пыльный воздух, было что-то мрачное. У Дюкра заколотилось сердце. Он соскочил с седла. Нетра потащила его сквозь толпу гарнизонных солдат и беженцев. Дюкр чувствовал руки других. Они слегка касались его, словно искали благословения или, наоборот, благословляли историка.

Арочная дверь распахнулась сама собой. Дюкр вошел в сумрачное пространство башни. Наверх вели каменные ступени. Странный звук нарастал, превращаясь в гул, в бессловесный крик гнева, ужаса и страдания. Внутри башенного колодца его повторяло эхо. С каждой ступенькой звук становился все пронзительнее.

На промежуточном этаже Дюкр и Нетра прошли мимо двоих лучников, прильнувших к узким окнам. Каждый держал в руках заряженный лук. На звук шагов воины даже не обернулись.

Чем ближе к крыше, тем светлее становилось на лестнице. Сверху слышался прерывистый голос:

— Слишком много… я ничего не могу сделать… нет… боги, простите меня… Много, слишком много…

Нетра выбралась на широкую площадку. Вскоре туда же поднялся и Дюкр. Возле внешней стены, спиной к нему, стояли трое. Того, кто был слева, историк узнал: Маллик Рель, советник Пормкваля. Последний раз они виделись в Хиссаре. Шелковые одежды советника трепетали на жарком ветру… Средним, вероятно, был сам Пормкваль — высокий, жилистый человек с покатыми плечами. Наряд Железного кулака отличался неимоверной роскошью. С дорогими одеждами не вязались бледные руки, ухватившиеся за зубец башни. Они дрожали, напоминая птиц, попавших в силок… Справа стоял крепко сбитый офицер в доспехах. Мускулистыми руками он крепко обхватил свое туловище, будто намеревался сломать себе ребра. Котел чувств, бурливший у него внутри, грозил в любую секунду взорваться.

На узкой деревянной скамье, разметав руки и раскинув ноги, сидел Нил. Юный колдун поднял землистое, постаревшее лицо и взглянул на историка. Нетра бросилась к брату, крепко обняла его и замерла.

Солдаты на городской стене теперь уже кричали во все горло, и жуткий этот звук прорезал воздух подобно смертоносной косе Клобука.

Историк подошел к стене и встал рядом с командиром. Рукой он оперся о красно-коричневый кирпичный зубец. Он только сейчас обратил внимание, что все трое пристально смотрят вдаль… У Дюкра перехватило дыхание. Ему было не так страшно, когда они двигались по Аренскому пути. Но картина, разворачивающаяся сейчас на склонах ближнего холма, повергла его в настоящую панику.

Кольтен!

У неистового виканца осталось менее четырехсот воинов, но над их головами гордо реяли знамена. Дюкр сразу узнал знамя Седьмой армии. Невдалеке развевался стяг с блестящим скелетом собаки — знамя клана Глупого пса. Почти рядом с ним трепетало знамя клана Вороны: бронзовый диск в оправе из черных крыльев. Все три знаменосца старались держать знамена как можно выше.

Охваченные звериной яростью, их со всех сторон теснили тысячи пехотинцев Корболо Дэма. Если в его армии и существовала какая-то дисциплина, то сейчас верх взяли самые низменные стороны человеческой природы: солдаты Дэма жаждали только убивать. В пространстве между склонами кургана и городскими стенами сгрудились всадники. Их расчет был понятен: не дать Кольтену отступить к Арену. Всадники старались особо не приближаться к аренским стенам, дабы не получить оттуда стрелу- Скорее всего, сам перебежчик Дэм и его старшие командиры расположились на предпоследнем холме. Недаром там спешно возводили помост, чтобы было удобнее следить за бойней.

Аренским солдатам досталась постыдная роль наблюдателей. Но даже окажись у них луки и арбалеты, расстояние было слишком большим для удачных выстрелов. Дюкр искал глазами Кольтена. Наконец он заметил виканского полководца в окружении уцелевших саперов и горстки военных моряков Лулля. От щита у Кольтена остался жалкий изуродованный кусок. Лезвие меча обломилось наполовину. Плащ из перьев блестел так, словно на него плеснули смолой. Историк увидел и Балта. Храбрый командир пытался отвести солдат к вершине холма. Вокруг него, будто телохранители, прыгали виканские псы, равнодушные к дождю стрел. Одна из собак была утыкана стрелами, словно еж иголками, однако продолжала наскакивать на вражеских солдат.

У Кольтена уже не было лошадей. У него не было ни одного воина из клана Горностая, а клан Глупого пса сократился до двух десятков солдат и полудюжины престарелых знахарей. Из клана Вороны уцелели только сам Кольтен и Балт.

Солдаты Седьмой армии выстроились так, чтобы защитным кольцом окружить Кольтена и виканцев. Лишь у немногих из них остались оружие и доспехи. Солдаты сражались голыми руками… и падали, изрубленные на куски. Головорезы Дэма продолжали издеваться и над мертвыми, вырывая им руки и разбивая черепа.

Руки Дюкра врезались в острые края зубца, сделав камень липким и скользким от крови. Он не сразу это заметил, а когда увидел, протянул окровавленные пальцы, намереваясь впиться Пормквалю в горло. Гарнизонный командир успел ему помешать.

Железный кулак в ужасе отшатнулся.

— Вы что, не понимаете? — закричал он. — Я не могу их спасти! Не могу. Врагов слишком много!

— Можешь, трус! У тебя что, не найдется отряда всадников? Да они бы за пару минут добрались до холма.

— Нет! Их раздавят. Я не имею права рисковать людьми!

— Вы правы, историк, — не разжимая губ, произнес командир гарнизона. — Но он этого не сделает. Железный кулак не позволит нам спасти товарищей.

Дюкр пытался вырваться из его сильных рук, но безуспешно.

— Мы пытались, — упавшим голосом добавил офицер. — Мы все пытались.

— Господин Дюкр, поверьте, у меня сердце кровью обливается, — шагнул к нему Маллик Рель. — Но Железный кулак оправдывает свое звание. Его невозможно поколебать.

— Но это же откровенное убийство! — прохрипел Дюкр.

— За которое Корболо Дэм заплатит, и дорого заплатит, — с пафосом заявил Рель.

Дюкр вновь повернулся лицом к холму.

Седьмая и виканцы гибли у него на глазах. Рядом, почти на расстоянии арбалетного выстрела. Душевная боль выворачивала его наизнанку.

«Я не в силах это видеть… Однако я должен видеть это. И запоминать».

У Кольтена осталось меньше сотни солдат. Сражения больше не было; происходившее теперь называлось откровенным убийством. Впрочем, нет, солдаты Корболо сражались между собой — кто раньше нанесет очередной жертве смертельный удар. С дикими воплями они потрясали трофеями — отрубленными кистями рук и ушами. Седьмая таяла, из последних сил защищая своих командиров… тех, кто сумел провести их через весь континент, чтобы погибнуть в тени стен Арена.

«Заботливость» Пормкваля о десяти тысячах малазанских солдат, обреченных быть свидетелями беспримерного надругательства над соратниками, называлась по-иному — предательство.

Дюкр не представлял, как и чем держится Кольтен. Историк вдруг понял, почему зловещее пыльное облако двигалось медленнее, чем могло бы. Все это было настолько чудовищно, что разум отказывался ему служить.

Падали последние солдаты Седьмой. Балт охранял знаменосца, держа в каждой руке по кривой сабле. Вражеские солдаты обступили их со всех сторон и смыкали круг. «Загоняют в угол! Как кабана!»

Десяток копий вонзились Балту в тело. Он упал. Но даже лежа храбрый виканец ухитрялся отправлять к Клобуку своих врагов. Наконец его пригвоздили к земле. Замелькали мечи и сабли. С Балтом было покончено.

Знаменосец, всунув древко знамени между трупами, попытался броситься ему на помощь. Ударом сабли ему отсекло голову, и она, подпрыгивая, отскочила к окровавленному древку… Так капрал Лист, переживший немало смертей на учениях под Хиссаром, закончил свою войну, которую нашел.

Через несколько минут были смяты и последние виканцы из клана Глупого пса. Их знамя рухнуло, а на копьях гогочущих солдат Дэма взметнулись окровавленные скальпы, разбрасывая фонтаны красных брызг.

Окруженный горсткой саперов и моряков, Кольтен все еще сражался. Разъяренные его упрямством, головорезы Дэма изрубили в куски последних защитников и навалились на виканско-го полководца.

К месту, где упал Кольтен, рванулась громадная виканская собака. Из ее боков торчало не менее десятка стрел. Вражеское копье перехватило ее, подняв сильного зверя вверх. Пес корчился от боли, сползая по древку, но все же успел сомкнуть челюсти на горле ухмыляющегося солдата, державшего копье.

Знамя клана Вороны качнулось и исчезло… Вот и все.

Дюкр замер. Он отказывался верить своим глазам.

За его спиной вдруг пронзительно застонала тонким голоском Нетра. Историк медленно обернулся. Юная колдунья по-прежнему обнимала брата, баюкая его как младенца. Однако голова ее была запрокинута, а глаза — широко раскрыты.

На плиты пола упали тени.

Вороны.

«Когда колдун Сормо-старший умирал на стене в Анте, за ним прилетело одиннадцать ворон, ибо столь велика была его душа, что никто из птиц не смог бы унести ее в одиночку».

Вороны заполонили все небо над Ареном. Они слетались отовсюду.

Стон Нетры делался все громче, будто кто-то вырывал душу и из ее тела.

Дюкр пошатнулся.

«Как я сразу не подумал? Убить Кольтена для них было бы слишком просто. Они хотят вдоволь поиздеваться».

Предчувствия не обманули его: Кольтена прибили к кресту, обрекая на мучительную смерть.

— Вороны не успеют его спасти! — закричала Нетра. Подскочив к окну, она вперилась взглядом в косой крест.

Она рвала на себе волосы, до крови расцарапав кожу на голове. Опасаясь, что Нетра чего доброго выдавит собственные глаза, Дюкр крепко схватил ее за худенькие, совсем детские запястья. Рядом с Корболо Дэмом на помосте стоял Камист Рело. Маг поднял руки. В небо взметнулась волна магической силы, ударив по кружащим над Кольтеном воронам. После войны с людьми началась война с птицами.

— Нет! — истошно кричала Нетра, корчась и пытаясь вырваться из рук Дюкра.

Историк предугадал ее отчаянное стремление прыгнуть вниз. Он из последних сил держал юную колдунью.

Вороны удалились к югу. Там они, словно войско, перестроили свои ряды и снова полетели в сторону холма. Камист Рело встретил их еще одним магическим ударом. Стая поредела на несколько сотен.

— Освободите его душу! Выпустите ее из тела! Освободите душу! — требовала Нетра.

Командир гарнизона шагнул к спуску и позвал адъютанта.

— Щербатого ко мне! — ледяным тоном приказал он.

Адъютанту не понадобилось спускаться. Он подошел к дальней стене, пригнулся и крикнул:

— Щербатый! Немедленно сюда!

Камист Рело в третий раз ударил по воронам. Они опять отлетели в сторону и закружились над Аренским путем, готовясь вернуться к холму, где их ждала смерть.

На городских стенах стало тихо.

Нетра перестала вырываться и повисла на руках у Дюкра. Нил неподвижно лежал на полу возле скамьи; бездыханный, а может, и мертвый. Тело юного колдуна было мокрым от собственной мочи, которая лужицей разлилась по полу.

Снизу донесся топот.

— Щербатый все это время помогал беженцам, — сказал командиру адъютант. — Вряд ли он знает о случившемся.

Дюкр заставил себя повернуться к холму, к одинокой фигуре на кресте. Кольтен был еще жив. Они не позволят ему умереть, не отпустят его душу. Камист Рело прекрасно сознавал всю чудовищность своего преступления, однако хладнокровно уничтожал вместилища для души поверженного виканского полководца. Подножие холма напоминало муравейник с большими злобными муравьями — солдатами Корболо Дэма.

В Кольтена летели… окровавленные куски тел; останки воинов его армии. За свою жизнь Дюкр повидал немало человеческой жестокости. Но то, что творилось на холме, находилось уже за пределами человеческих понятий и представлений.

— Давай сюда, Щербатый! — угрюмо произнес командир гарнизона.

На площадку вылез коренастый седой солдат. Едва взглянув вдаль, он все понял.

— Боги милосердные, — прошептал Щербатый.

— Возьмешься? — спросил командир.

— До него, Блистиг, — полтысячи шагов.

— Знаю.

— С первого выстрела может и не получиться.

— Так действуй, а не рассуждай!

Форменная одежда на Щербатом выглядела так, будто он годами не стирал и не штопал ее. Он снял с плеча большой лук, притиснул к бедру и начал проверять тетиву. Дрожащими руками Щербатый закрепил ее. Потом он выпрямился и стал перебирать стрелы в своем колчане.

Камист Рело в очередной раз ударил по воронам. Наконец Щербатый выбрал стрелу.

— Я буду целить в грудь. Самая надежная цель. Можно ударить наверняка и освободить несчастную душу.

— Еще одно слово, Щербатый, и я вырву тебе язык, — прошипел Блистиг.

Солдат вложил стрелу в лук.

— Освободите мне место.

Дюкр оттащил бездыханную Нетру подальше от внешней стены.

Лук Щербатого был почти равен его росту. Воин напряг мышцы, отчего они сделались похожими на перекрученные пеньковые канаты. Щербатый натягивал тетиву, не обращая внимания, что жила царапает ему челюсть. Он уже собирался пустить стрелу, как вдруг замер. Дюкр впервые увидел его глаза — черные бусинки, окруженные красноватыми белками.

— Ты что, Щербатый? — с нескрываемым страхом спросил Блистиг.

— Так это… Кольтен? — выдохнул старый солдат. — Вы хотите, чтобы я убил Кольтена?

— Я не хочу. Это приказ!

Нетра вскинула голову и умоляюще взмахнула окровавленной рукой.

— Освободи его… Пожалуйста.

Щербатый взглянул на юную колдунью. По его щекам катились слезы. Руки солдата перестали дрожать, и лук замер в них.

«Клобук его накрой! Он плачет! Он не может целиться!» — в отчаянии подумал Дюкр.

Тетива пропела свою короткую песню. Громадная стрела вырвалась в небо.

— Боги! — простонал Щербатый. — Высоко… слишком высоко.

Стрела прошла через стаю ворон, никого не задев, и начала снижаться.

Дюкр готов был поклясться: Кольтен успел увидеть и приветствовать дар избавления. Через мгновение железный наконечник стрелы пробил ему лоб и глубоко вонзился в мозг. Голова виканского полководца откинулась набок… Он был мертв.

Солдаты Корболо Дэма попятились назад.

Громкокаркая и хлопая крыльями, вороны закружились над крестом. Их крылья били мятежников по головам. Камист Рело попытался им помешать, но его магию смяла другая сила. Возможно, то была душа Кольтена, поднимающаяся вверх вместе с птицами.

Черное облако полностью скрыло и Кольтена, и крест. Издали вороны были не крупнее мух… Они взмыли в небо и исчезли, унося с собой виканского полководца из клана Вороны.

У Дюкра подгибались ноги. Он прислонился к стене. Нетра тихо выскользнула из его рук. Окровавленные волосы разметались у нее по лицу.

— Я убил его, — плачущим голосом повторял Щербатый. — Я убил Кольтена. Кто лишил его жизни? Жалкий старый солдат из армии Пормкваля. Я убил самого Кольтена… Боги, смилуйтесь над моей душой.

Дюкр порывисто обнял его. Щербатый выронил лук, и тот с глухим стуком упал на пол. Историку казалось, что этот человек буквально рассыпается на части, зримо старясь с каждым вдохом.

Блистиг испытывал к своему солдату иные чувства. Схватив Щербатого за воротник, он поставил его на ноги.

— Ты что скулишь, глупец? К концу дня десять тысяч солдат будут повторять твое имя. Они будут его твердить, как молитву.

Историк вздрогнул от этих слов. Он закрыл глаза. Следом пришла мысль: «Сегодня я только и делаю, что утешаю сокрушенных. Знать бы, кто вот так же обнимет меня и произнесет слова ободрения».

Когда Дюкр открыл глаза, он увидел перед собой Пормкваля. Рот Железного кулака беззвучно шевелился, словно умоляя о прощении. На худощавом, мокром от пота лице Пормкваля был написан ужас. Он боялся взглянуть историку в глаза.

На холме армия Корболо Дэма пришла в смятение. До них только сейчас дошел смысл произошедшего. Послышались отдельные выкрики, но они быстро стихли. Холм окутала зловещая тишина.

Вороны улетели. Окровавленные перекладины креста были пусты. Небо затягивалось облаками.

Дюкр опять взглянул на Пормкваля. Тот сжался, превратившись в тень Маллика Реля. Железный кулак тряс головой, будто отрицая реальность этого дня.

«Будь ты трижды проклят, Железный кулак! Этой бойни никто и никогда тебе не простит».

ГЛАВА 22

Я видел, как солнца дуга, преодолев расстояние, ударила в лоб человеку…

И сразу же стая ворон его окружила, спустившись внезапною ночью.

Рассказ Сеглоры

Волны лениво лизали пласты ила, нафаршированного мусором гавани. Над водой танцевали ночные бабочки, стараясь не опускаться слишком низко. Здесь самки угрей метали икру. В лунном свете поблескивали их черные извивающиеся тела. Никто не нарушал их вековечного занятия, но объяснялось это не каким-то особым почитанием угрей жителями Малаза. Порода, водившаяся в водах Малазанского залива, была на редкость невкусной.

И все же в одном месте идиллия угрей оказалась потревоженной. Плеснула вода. Помогая себе руками, на ил выбрался человек. Напластования были лишь видимостью берега, а человеку требовалось добраться до настоящей суши.

Калам ткнулся в ил, придавив собой угрей. Правой рукой он зажимал рану, которая все еще кровоточила. Теплая кровь сочилась между пальцев. Рубашки на ассасине не было, а его кольчугу сейчас засасывал донный ил Малазанского залива. Из одежды уцелели лишь кожаные штаны. Каким-то чудом он не оставил в воде башмаки.

Доспехи тянули на дно. Сбрасывая их, Калам был вынужден отстегнуть свой оружейный пояс. Тот выскользнул и тоже стал опускаться на темное дно. Легкие отчаянно требовали воздуха, не оставляя времени на поиски. Калам остался безоружным.

С какого-то корабля доносились странные звуки, будто обезумевшая команда пыталась разрубить судно пополам. Калам ненадолго прислушался. Мало ли что там. Ему хватало своих забот.

Угри, как могли, сопротивлялись его вторжению. Стараясь унять дыхание, Калам пополз по склизкому илу вверх. Он держал курс на каменный волнолом. Битые черепки больно впивались в тело. Добравшись до волнолома, ассасин перевернулся на спину. Над ним темнело днище причала, густо оплетенное водорослями. Калам закрыл глаза, приказав себе сосредоточиться.

Постепенно ему удалось остановить кровь. Еще через несколько минут Калам сел и начал стаскивать с себя прилипших угрей, похожих на больших пиявок. Он швырял их в темноту, туда, где слышалась возня береговых крыс. Судя по звукам, крысиное полчище приближалось. Калам наслушался достаточно страшных историй, чтобы воспринимать всерьез этих тварей — негласных хозяев гавани.

Дальше оставаться под причалом было небезопасно. Калам встал на четвереньки, оглядывая старые щербатые причальные сваи, выступавшие над водой. Береговые матросы постоянно их смолили, но в местах соприкосновения с причальными канатами смола очень быстро сдиралась, обнажая серое дерево.

«По этой жиже мне до берега не дошлепать. Нужно выбираться на причал. Это единственный способ».

Стараясь ступать осторожно, ассасин побрел под причалом, пока не оказался напротив торгового судна. Одним своим боком этот широкобрюхий корабль буквально лежал в илистом месиве. Толстым пеньковым канатом он был привязан к бронзовому кольцу причальной сваи. К счастью для Калама, канат достаточно провис, чтобы, подпрыгнув, за него уцепиться.

Пару часов назад Калам с легкостью взобрался бы по этому канату. Потеря крови и рана в боку все изменили. Едва он шевельнул туловищем, как из раны снова потекла кровь. Калам чувствовал, что слабеет. Ухватившись за бронзовое кольцо, он повис и стал ждать, когда вернутся силы.

Его подпирало время, однако ни воля, ни навыки, полученные в «Когте», не могли мгновенно восстановить ему силы. Думать о допущенных промахах не хотелось. Да и зачем? Случившегося не изменишь; тут не наделать бы новых глупостей. Калам знал: в узких улочках и переулках Малаза его уже поджидают убийцы. Скорее всего, через несколько часов он будет стоять у врат Клобука.

Но намерений становиться легкой добычей у Калама тоже не было. Он упрямо замедлял дыхание, дабы успокоить кровотечение из кинжальной раны и многочисленных мелких ранок от укусов рассерженных угрей.

«На темных крышах складов наверняка затаились противники, обладающие магическим зрением, а у меня нет даже рубашки, чтобы притушить тепло тела. Они знают, что я ранен и мне трудно управлять собой. Думаю, и Угрюмая в свои лучшие годы, будучи раненой, не сумела бы усилием воли охладить себе тело. К тому же меня этому не учили».

Калам снова закрыл глаза.

«Кровь отливает от поверхности тела. Она уходит внутрь, ближе к костям. Тело холодеет. Каждое дыхание наполнено льдом. Мое тело и руки становятся прохладными, как камни мостовой. Движение меня не разогревает. Я веду себя не так, как они ожидают от раненого».

Он открыл глаза и прижался лбом к кольцу. Лоб оставался слишком теплым.

Пора выбираться на причал.

Калам достиг вершины сваи и перебрался на причал. К счастью, там было пусто. Тихо ступая по доскам, покрытым коркой птичьего помета, ассасин сошел на берег и оказался на улице, которая называлась Причальной. Возле запертых дверей складских зданий стояли телеги. До ближайшей было полтора десятка шагов.

Побежать? Нет, это равносильно самоубийству. Тело сразу же разогреется, и он превратится в заметную мишень.

«Я — как угорь, который заполз слишком далеко и собирается ползти еще дальше».

Распластавшись на животе, Калам пополз по влажным булыжникам мостовой, почти упираясь в них лицом.

«Магия делает охотника ленивым. Он слишком доверяет своему магическому чутью и думает, что оно подскажет ему все. Он забывает про покров темноты, игру теней и мельчайшие признаки… Надеюсь, я не ошибусь в своих предположениях».

Калам не решался поднять голову; он и так знал, что целиком на виду, будто червь, ползущий по камню. Какая-то часть его сознания была готова кричать от страха, но ассасин загнал ее поглубже. Недаром в «Когте» ему муштровали волю, требуя совершенного владения телом, разумом и душевным состоянием.

Пока он выбирался на причал, небо подернулось облаками, и это обрадовало Калама. Сейчас луна была его злейшим врагом. Если только она выйдет хоть на несколько минут, самый ленивый и неповоротливый из его врагов сразу же заметит движущуюся тень.

Он полз еле-еле. Город вокруг был непривычно тих. Большая ловушка, расставленная на тот случай, если он до нее доберется.

Калама вдруг обожгла мысль: «Меня уже заметили, но они не хотят лишать себя удовольствия. Возмездие коротко и обыденно, зато подготовка к нему может превратиться в развлечение. Только зачем устраивать изощренную ловушку, если жертву можно убить еще на пути к ней?»

Горькая логика раскаленным кинжалом вонзилась Каламу в грудь, угрожая сильнее, чем что-либо, разметать все меры предосторожности. Тем не менее, он сумел доползти до телеги. Удерживая дыхание, Калам решился поднять голову.

Макушка головы уперлась в шершавые доски. Ассасин замер. Трудно сказать, каких действий ожидали от него враги. Их магическим способностям он мог противопоставить только собственную находчивость и ловкость рук. Калам вновь пригнулся и пополз под телегой. Миновав ползком еще три, он оказался возле ворот склада.

Створки ворот, разумеется, были массивными и вдобавок — защищенными крепкой раздвижной решеткой, запертой на внушительный замок. В боковой стене Калам заметил дверь, на которой тоже висел замок.

Калам метнулся к обшарпанной двери. Его руки впились в замок. Выламывание замка требовало грубой силы и исключало бесшумность. Калам знал, что выдает себя с головой, но он запретил себе думать об этом. Открыть замок пальцем, естественно, было невозможно. Оставался единственный способ — отломать скобы, на которых он висел. Калам сжал замок обеими руками и начал раскачивать из стороны в сторону.

Он не знал, сколько времени продолжались эти качания. Скобы обломились, повиснув на дужке замка. Калам осторожно потянул на себя дверь и скользнул в темноту.

Двигаясь ощупью, ассасин натолкнулся на стойку с инструментами. Оттуда он позаимствовал топорик, клещи, полотняный мешочек с гвоздями и нож с обломанным острием и тупым зазубренным лезвием. Чуть выше на крючке висела пропахшая потом кожаная рубаха. Калам надел ее и двинулся дальше. В заднем помещении он обнаружил еще одну дверь. Она вела на задворки склада.

По его расчетам, Мертвый дом находился через шесть улиц. Но раз Салк Элан знал о его намерениях… идти туда мог только отъявленный идиот. Об этом его «дружок» тоже знал.

Калам распихал инструменты по карманам рубахи, затем бесшумно отодвинул засов и чуть приоткрыл дверь. Не заметив ничего подозрительного, он открыл ее пошире. Глаза ассасина пристально осматривали соседние крыши и небо.

Никого. На его счастье, облака плотно заволокли небо. Сквозь ставни одного из домов пробивался слабый свет, отчего темнота вокруг казалась еще гуще. Где-то вдали тявкала собака.

Калам вышел в грязный, забитый хламом переулок. Там, где он вливался в другой такой же переулок или улочку, ассасин заметил нечто вроде ниши. Она выделялась тем, что была темнее окружающего пространства. Выхватив нож и топорик, Калам прямиком двинулся туда.

Темнота, конечно же, имела магическое происхождение, однако нападение Калама было столь внезапным и неожиданным, что двое его противников не успели выхватить оружие. Одному из них толстое щербатое лезвие ножа воткнулось в горло. Топор перерубил ему ключицу и несколько ребер. Калам тут же ударил по горлу второму, а затем бросил это неуклюжее оружие и для верности двинул первому по лицу. Сзади оказалась стена, о которую его противник ударился головой. С ним все было кончено. Второй «коготь» (Калам только сейчас увидел, что это женщина) с громким булькающим звуком сполз вниз. Добивать ее Калам не стал, поскольку жить ей оставалось считанные минуты.

Обыскав оба тела, Калам солидно вооружился несколькими «утренними звездами», кинжалами, «горлорезками». Самым удачным приобретением был маленький арбалет. Такое оружие имели только «когти». Оно взводилось крепкой железной пружиной и безотказно стреляло, но не очень далеко. Вместе с арбалетом ассасин позаимствовал и колчан с восемью стрелами. Их железные головки блестели, смазанные белым паральтом — страшным, мгновенно убивающим ядом.

Калам забрал себе и черный плащ «когтя». В капюшон плаща была вшита тонкая металлическая сетка, что не ограничивало боковое зрение и позволяло отчетливо слышать окружающие звуки.

Магия, разлитая в воздухе, постепенно слабела. Калам это понял по исчезающему черному пятну. Возможно, магом был кто-то один — скорее всего, мужчина.

«Разнежил вас Симпатяга», — усмехнувшись, подумал Калам.

Оставив трупы возле стены, ассасин сделал несколько шагов и принюхался. «Рука» (так называлась цепочка из нескольких «когтей») лишилась связи. Теперь они поймут, что случилась беда, и подготовятся к его встрече. Но это не остановило Калама, Медленно и осторожно он пошел дальше.

«Вы хотели развлечься, охотясь за бегущей добычей. Прошу прощения, что лишил вас этой забавы».

Охота на «когтей» продолжалась.

Командир «руки» вскинул голову и шагнул на открытое пространство. Почти сразу же из темноты улочки появились двое.

— Пролилась кровь, — негромко сообщил им командир. — Симпатягу нужно…

Щелчок, послышавшийся сзади, заставил его обернуться.

— А-а, сейчас мы узнаем подробности, — добавил он, всматриваясь в фигуру третьего «когтя».

— Появился убийца, — угрюмо произнес подошедший.

— Меня подмывает высказать Симпатяге все, что я о нем думаю.

— Давно пора. Тем более он уже кое-что понял.

— Что?

Вопрос остался без ответа. Двое «когтей» повалились на землю. Командир получил чудовищный удар кулаком в лицо. Хрустнули кости сломанного носа. Хлынувшая кровь залила ему глаза. «Утренняя звезда» довершила дело.

Калам наклонился над трупом и прошептал в ухо мертвеца:

— Я знаю, что ты слышишь меня, Симпатяга. Осталось только двое «рук». Можешь бежать и прятаться. Я все равно тебя найду.

Плащом убитого он обтер свое оружие. Труп странно захохотал. Из мертвых губ послышался чужой голос.

— С возвращением тебя, Калам. Говоришь, двое «рук»? Их уже нет.

— Ну что, напугал я тебя?

— Вижу, Салк Элан слишком мягко обошелся с тобой. Но от меня такой мягкости ты не дождешься.

— Симпатяга, я знаю, где ты находишься. Я иду к тебе.

Калам уже собрался уходить, когда губы трупа прошептали:

— Буду рад встрече, друг мой.

В эту ночь имперский Путь напоминал дырявую тряпку. Словно тараканы из щелей, оттуда появлялись все новые «когти». Очередной портал открылся на пути одинокого прохожего. Пятеро только что появившихся «когтей» отметили свое прибытие… хриплым дыханием, лужами крови и предсмертными судорогами. Прохожий пошел дальше, оставив трупы остывать под небом Малаза.

Другие прохожие, оказавшиеся в эту ночь на улицах бывшей имперской столицы, были не столь удачливы, ибо теперь «когти» убивали каждого, кто попадался на их пути.

Игра, которую Калам повернул в свою пользу, сделала новый поворот.

Они шли по многоцветью камней. Узор, в который складывалась эта мозаика, им ничего не говорил. Странный пол тянулся во все стороны. Сами шаги и их эхо были едва слышны.

— Может, вот так протопаем лигу, а потом начнутся наши беды, — сказал Скрипач, закидывая арбалет на плечо.

— Вы все предаете Азат, — шипел Искарал Паст, кругами обегая путников. — Место Икария — внизу, в темнице корней. Таковы были условия сделки, договора, замысла…

Его голос ненадолго умолк и тут же зазвучал еще тоньше.

— Впрочем, о каком договоре речь? Разве Повелитель Теней получил ответ хоть на один вопрос? Разве Азат открыл нам свой древний, каменный лик? Нет. Всему ответом — молчание. Мой господин мог бы изъявить желание наложить кучу при входе в портал, и все равно ответ не изменился бы. Молчание.

Верховный жрец Тени вдруг остановился и хлопнул себя по лбу.

— А ведь казалось… увы, только казалось, что мы достигли соглашения. Никаких возражений. К чему они, если и так все ясно? Но нет, отнюдь нет! Понадобились некоторые допущения и предположения. В конце концов была вроде бы одержана победа. Разве не так?.. Все было бы так, если б сейчас трелль не держал на руках своего дружка.

Искарал Паст вытер обильный пот со лба.

— Боги, мы обречены блуждать здесь вечно!

— Нужно идти дальше, — сказала Апсалара, явно уставшая от этой болтовни.

— Я тоже за это, — поддержал ее Скрипач. — Только в каком направлении?

Реллок наклонился, вглядываясь в разноцветные камешки. Они были единственным источником света; черное небо над головой оставалось непроницаемо черным. Мерцание камней было медленным и постоянным, будто им кто-то управлял. Старый рыбак что-то буркнул себе под нос.

— Отец, ты что-нибудь увидел?

— Вон, взгляни-ка на это. — Он ткнул пальцем в узор. — Видишь изломанную линию?

Скрипач тоже пригляделся к странному узору.

— Похоже на дорогу. Только уж больно петляющая.

— Дорога? — усмехнулся Реллок. — Нет. Это береговая линия Итко Канна. А все вместе напоминает карту.

— Тебе не почудилось?

Короткий палец рыбака уперся в зигзаги линии.

— Гляди. Путь начинается на Квон Тали, потом идет сюда, к Итко Кану. Видишь, дальше он поднимается вверх до Конвора, тянется до Картольского острова и уходит на юго-восток, прямехонько к Малазанскому острову.

— Ты утверждаешь, что у нас под ногами — карта Квон Тали?

Скрипач не успел договорить вопрос, как рисунок непонятным образом развернулся. Теперь сапер не сомневался, что это действительно карта.

— А на других камнях тогда что?

— Наверное, карты других мест. Точнее, куски карт. Здесь много разрывов. Но похоже, все сделаны в одном масштабе.

— Тогда получается…

Скрипач умолк, удивленно взирая на пол, тянущийся на целые лиги во все стороны.

«Боги милосердные! Да здесь все континенты — известные нам и неведомые. Все миры! Какая же сила заключена в каждом Доме Азата!»

— Магический путь Азата позволяет переместиться куда угодно, — тихо сказал Маппо, зачарованный величием и могуществом этого места.

— Ты в этом уверен? — спросил Крокус, нарушив благоговейное состояние трелля. — Ну хорошо, вот Квон Тали. А как туда попасть? Где портал или хоть какой-нибудь вход?

Вопрос, заданный парнем, не был праздным. Ответа не знал никто.

— У тебя самого есть какие-нибудь соображения? — спросил Скрипач.

Крокус развел руками.

— Карты есть карты. Эта выложена на полу, а могла быть начерчена на пергаменте и лежать где-нибудь на столе. И никакой разницы.

— И что ты предлагаешь?

— Не обращать на эти узоры никакого внимания. Просто эти камни показывают: каждый Дом Азата, где бы он ни находился, является частью необъятной сети. Хорошо, мы об этом знаем, а понять все равно не можем. Азат непостижим даже для богов. Мы можем охрипнуть от своих догадок и домыслов, но они нас никуда не приведут.

— В общем-то, ты прав, — согласился сапер. — Гляди не гляди на эти картинки — направление они нам не подскажут.

— Может, Искарал Паст нам что-нибудь подскажет?

Скрипнув сапогами, Апсалара повернулась.

— Где же он? Только что вертелся здесь.

— Эй, жрец! — крикнул Крокус. — Хватит нам фокусы показывать. Вылезай.

Однако докучливого Искарала нигде не было. Скрипач поморщился.

— Вот так. Смотался и даже слова не сказал.

— Погодите! — Маппо осторожно положил Икария на разноцветные каменные плиты. — Видите? Я не сразу разглядел… Вон там.

Трелль сосредоточенно глядел себе под ноги.

— И что же ты нашел?

— Подойдите ближе. Издали незаметно. Все приблизились.

Среди разноцветных камней зияла дыра, в которую провалился Искарал Паст. Скрипач встал на колени и осторожно подвинулся к ее краю.

— Клобук меня накрой! — пробормотал он.

Камни были пугающе тонкими. Под ними не было ни скалы, ни песка. Под ними была… пустота.

— Может, это выход отсюда? — спросил Маппо.

Сапер отполз назад. Камни вдруг показались ему не менее опасными, чем тонкий речной лед.

— А вдруг дыра начнет расширяться? — предположил Крокус. — Идем, пока не поздно.

Апсалара не торопилась уходить.

— Мы так и бросим этого докучливого старика? А если лежит где-то без сознания?

— Ошибаешься, девочка, — возразил ей Скрипач. — По-моему, бедняга до сих пор куда-то падает. Я чую, он хотел оторваться от нас. Игра пошла не по его правилам, вот он и обиделся.

— Грустно, если он погибнет, — вздохнула Апсалара. — Я уже как-то свыклась с его выходками.

— Ну да, — кивнул Скрипач. — Наш прирученный скорпион. Крокус решительно двинулся прочь от опасной дыры, и все последовали за ним. Задержись они еще немного, их глаза увидели бы бледно-желтый туман. Он выплывал из дыры и густел. Облачко повисло, потом начало рассеиваться и исчезло. Вместе с ним исчезла и дыра, как будто ее никогда не было. На месте провала вновь мерцали мозаичные камни.

«Мертвый дом в Малазе… Там нам нечего делать. Более того, при всей своей изобретательности и изворотливости даже я не сумел бы придумать убедительного объяснения, как и зачем мы там появились. Но и оставаться здесь мы тоже не можем.

Нужно уходить. В неизвестность.

Мои преступления — они как незаживающие раны. Мне не избавиться от своей трусости, которую Путь Азата мне ни за что не простит. Мои спутники знают, каков я на самом деле. Они не смеются мне в лицо. Мои корыстные желания и так служат насмешкой над принесенными клятвами. Азату не за что ко мне благоволить.

Да, я трус. Мне наплевать на то, какую угрозу представляет он для мира. Я упрямо продолжаю нести эту угрозу на собственных руках. Я почитаю его как бога, зная, что в мгновение ока этот бог способен превратиться в страшного демона. Я не только нарушил клятву перед теми, кого уже давно нет. Я вызываю ужас у тех, кто идет рядом со мной.

Вот она, нехитрая истина: дороги, по которым долго идешь, становятся нашей жизнью. И нашей тюрьмой».

Апсалара рванулась вперед. Кончики ее пальцев коснулись плеча, затем кос, а потом… пустоты. Сила прыжка потащила ее туда, где всего мгновение назад находились Маппо и Икарий. Апсалара провалилась в темноту.

Крокус с отчаянным криком вцепился ей в лодыжки и угодил бы вслед за нею, если б сильные руки Реллока не ухватили его за пояс. Вдвоем они сумели вытащить Апсалару обратно. Скрипач находился поодаль, но сразу понял, что случилась беда.

— Они провалились! — крикнул ему Крокус. — Внезапно. Даже предупредить не успели.

Сапер вполголоса выругался и распластался на разноцветных камнях.

«Ничего удивительного, парень. Мы вторглись туда, куда нас, возможно, не звали»…

Он слышал рассказы о магических Путях, где нет воздуха и где человек почти мгновенно умирает от удушья. Люди в своем высокомерии привыкли думать, будто все миры выстроены под них и приспособлены к их нуждам.

«Мы вторглись сюда, ничего не зная о законах, которым подчиняется Путь Азата. Возможно, он постоянно шлет нам предупреждения, а мы их не замечаем. Наоборот, мы требуем, чтобы он подладился под нас. Впрочем, так мы ведем себя везде».

Потом он медленно встал, сражаясь с горестным чувством потери двух спутников, которых он привык считать друзьями.

«Кто же из нас будет следующим?»

— Все трое — ко мне! — скомандовал Скрипач. — Подходите медленно и осторожно.

Он развязал мешок и стал ощупью рыться внутри, разыскивая моток веревки.

— Сейчас мы все обвяжемся. Если кто-то провалится, мы… мы либо сумеем вытащить обратно, либо загремим все вместе. Согласны?

Все молча кивнули.

«Понимаю вас. Кому понравится шляться здесь в одиночку?»

Они быстро обвязались веревкой и пошли дальше. Где-то через тысячу шагов впервые задрожал воздух. До сих пор на всем пространстве Пути не было ни ветерка. Вскоре у них над головами проплыло нечто огромное. Путники невольно пригнулись.

Схватив по привычке арбалет, Скрипач поднял голову.

— Клобук меня накрой! — прошептал он.

Но три дракона уже пролетели мимо, равнодушные к четверым людям. Они летели треугольником, будто гуси. Их чешуя отливала охрой. Размах их крыльев превосходил пять составленных в ряд повозок. Длинные хвосты изгибались, словно отбивали ритм полета.

— Глупо думать, что мы здесь одни, — растерянно произнесла Апсалара.

— Я видел и побольше, — сказал Крокус.

Скрипач улыбнулся одними губами.

— Да, парень. Знаю, ты видел и побольше.

Драконы превратились в маленькие, едва заметные точки. Там они вдруг скользнули вниз и, пробив камни, исчезли в пустоте.

Долгое время все молчали. Потом отец Апсалары сказал:

— Должно быть, они нам что-то сказали.

Сапер кивнул.

«Чтобы куда-либо прийти, нужно безостановочно двигаться, даже если не все получается так, как задумывал».

Он вспомнил про Маппо и Икария. Зачем треллю идти в Малаз, когда у него на руках друг, требующий заботы? Ему скорее требовалось найти укромное местечко, чтобы выходить Икария. А Искарал Паст? Возможно, этот взбалмошный старик стоит сейчас у подножия знакомой скалы и кричит бхокаралам, требуя спустить веревку.

Скрипач отогнал все мысли.

— Идемте дальше, — сказал он спутникам. — Мы непременно куда-нибудь придем.

Возражений не было.

— А ведь Маппо с Икарием не потерялись и не погибли.

Крокус произнес эти слова с видимым облегчением.

— Верховный жрец Тени тоже не пострадал, — добавила Апсалара.

— Нам остается лишь стойко переносить случившееся, — пробормотал Крокус.

Скрипач недолго раздумывал над тем, откуда и зачем явились охристые драконы. Их появление, исчезновение, а главное, их безразличие к четверым смертным подействовали на сапера отрезвляюще. Драконы напомнили, что мир намного шире людских представлений, желаний и целей. Изматывающее путешествие к Дому Азата и странствия внутри магического Пути показались ему ничтожными и суетливыми. Должно быть, драконы смотрели на людей так же, как те привыкли смотреть на копошащихся муравьев.

«Мы не знаем, сколько существует миров помимо нашего маленького мирка и сколько тайн хранит каждый из них».

Просторы магического Пути сделались еще шире, а он сам — еще мельче и незначительнее.

«Все мы — одинокие души. Нужно учиться смирению; это помогает избавиться от ложных представлений о нашем могуществе и господстве над миром. Но люди упорно цепляются за эти представления, не желая видеть правду».

С наступлением темноты солдаты Корболо Дэма устроили празднество, торжествуя свою победу над Кольтеном. Вечер был достаточно теплый, но от пьяных выкриков и песен у солдат на городских стенах все внутри холодело.

Рядом с северными воротами находилась широкая площадь, на которой обычно стояли и готовились в путь торговые караваны. Сейчас это место было плотно забито беженцами. Прежде чем искать им какой-то кров над головой, этих людей требовалось накормить и напоить. Многим требовался лекарь.

Всем этим занимались солдаты и гарнизонные лекари Блистига. И те и другие неутомимо трудились, проявляя истинное сострадание к тем, кто шел сюда через все Семиградие. Их забота о беженцах позволяла отвлечься и забыть о разнузданном празднестве на холме. И потом, это была единственная возможность отдать дань памяти Кольтену, его виканцам и солдатам Седьмой армии. Со стороны казалось, что солдаты целиком поглощены своими хлопотами. Однако полностью забыть о случившемся они не могли, как не могли перестать думать.

Даже самый тупой солдат понимал: гибель Кольтена и остатков его армии была напрасной жертвой. Если бы не трусость командования, их можно было бы спасти. Однако человеческие жизни оказались менее важными, нежели уставы и предписания малазанской армии. Формально Пормкваль действовал строго по уставу. Чувства солдат, у которых на глазах гибли их соратники, устав в расчет не принимал.

Дюкр растерянно бродил между беженцами. Перед ним появлялись чьи-то лица, бормоча бессмысленные слова и сообщая ненужные теперь сведения. Историк не сердился на этих людей; они, как могли, пытались его утешить. Нила и Нетру молодые виканские воины взяли под усиленную охрану. Глядя на свирепые лица виканцев, их предпочитали обходить стороной. Многим беженцам спасение придало столько сил, что у них лихорадочно блестели глаза, а с губ не сходила диковатая улыбка. Они радовались прибытию в Арен, мечтая отмыться и раздобыть новую одежду. Но были и такие, кто уже перешел невидимую грань. Вместо радости в их глазах читалось тихое отчаяние. Солдаты и лекари делали все, чтобы взбодрить этих несчастных, но усилия были напрасными. Клобуку оставалось лишь протянуть руки и завладеть их душами.

Дюкр спрятался глубоко внутри себя и там обрел покой. Боль и беды окружающего мира отодвигались все дальше и дальше. Кое-что все же проникало в его убежище, когда солдаты и офицеры пытались ему что-то рассказать. По их мнению, историк должен был об этом узнать. Но они напрасно опасались его ранить; слова, оседавшие в его сознании, успевали очиститься от каких-либо чувств.

Молодой виканец по имени Темул сообщил ему, что «Силанда», заполненная ранеными, все еще не пришла в Аренскую гавань… До прибытия флотилии адъюнктессы Таворы оставалось меньше недели… Корболо Дэм, скорее всего, предпримет осаду города, ибо ему на подмогу из Рараку движется Шаик с армией, вдвое превышающей его собственную… Маллик Рель увел Пормкваля во дворец… Солдаты решили отомстить Дэму за его зверства и выжидали удобного момента.

Дюкр моргал, пытаясь сосредоточиться на лице говорящего. Кажется, он даже узнал этого парня. Оставалось вспомнить, где и когда они впервые увиделись. Историк начал вспоминать и… поспешил оборвать цепь мыслей. Интуиция подсказала ему, что с их встречей связаны другие, весьма тягостные воспоминания, которые лучше не бередить.

Потом чья-то сильная рука ухватила Дюкра за рваный воротник и притянула к себе. Человек был рассержен. Дюкр с трудом вынырнул из своего внутреннего пристанища.

— Нам нужны достоверные сведения, историк! Все, что мы до сих пор слышали, исходит от этого аристократа… Нефария. Но мы хотим знать мнение солдата. Понимаете? Время дорого. Скоро рассветет.

— Постойте! О чем вы толкуете?

Лицо Блистига перекосилось.

— Маллик Рель наконец-то убедил Пормкваля. Только Клобук знает, как он это сумел, но сумел. Где-то через час… нет, даже раньше… мы намереваемся ударить по армии Корболо. Они допились до бесчувствия. Мы выступаем, Дюкр! Вам понятны мои слова?

Дюкр понимал каждое отдельное слово, но общий смысл почему-то терялся.

— Сколько их там? Нам нужны достоверные цифры, — настаивал Блистиг.

— Тысячи… Десятки тысяч… Может, сотни.

— Думайте, что говорите! Если мы сумеем уничтожить этих мерзавцев еще до подхода Шаик…

— Я не знаю даже примерной численности армии Корболо. Она разрасталась с каждой лигой.

— Нефарий заявил, что их меньше десяти тысяч.

— Да он просто дурак.

— Это еще не все. Нефарий утверждает, что по вине Кольтена погибли тысячи невинных беженцев.

— Ч-что?

Историк зашатался. Если бы не цепкие пальцы Блистига, он бы упал.

— Теперь вам понятно? Если вы не скажете свое слово, обо всем, что было с армией Кольтена и с беженцами, будут судить по словам этого болтуна и его окружения. Он уже успел наговорить такого, что солдаты начали колебаться. Их желание отомстить слабеет.

Эти слова вернули Дюкра в действительность.

— Где Нефарий? Где он?

— Его видели с Малликом Релем и Пормквалем. Наверное, он и сейчас там.

— Ведите меня к Пормквалю!

Гарнизонные солдаты начали оттеснять беженцев на окрестные улицы, освобождая площадь для построения войск. Дюкр поднял голову. В светлеющем небе меркли звезды.

— Копыто Фенира! — проворчал Блистиг. — Мы можем опоздать.

— Я все равно должен видеть Пормкваля и Маллика Реля! — настаивал Дюкр.

— Хорошо. Идите за мной.

Блистиг протискивался сквозь толпу. Дюкр едва поспевал за ним.

— Пормкваль приказал моему гарнизону двигаться в арьергарде его армии. Он отрывает меня от прямых обязанностей — защиты Арена. Железный кулак оголил мои полки, забрав себе моих солдат. У меня осталось триста человек. Их едва хватит для обороны городских стен. И как назло, всех «красных мечей» держат под арестом.

— Под арестом? За что?

— За то, что уроженцы Семиградия. Пормкваль им не доверяет.

— До чего ж он глуп! Во всей имперской армии я не видел более преданных воинов.

— Я с вами согласен, господин историк, но моего мнения никто не спрашивал.

— Лучше бы они не спрашивали и моего мнения, — сказал Дюкр.

Блистиг даже остановился и повернулся к нему.

— Вы поддерживаете решение Пормкваля напасть на позиции Корболо Дэма?

— Нет!

— Почему?

— Потому что мы не знаем истинную численность его войск. Лучше дождаться Таворы. Пусть себе пытаются взять город штурмом.

Блистиг кивнул.

— Уж мы бы тут изрубили их на кусочки. Весь вопрос: сумеете ли вы убедить Пормкваля?

— Я его совсем не знаю, — резонно ответил Дюкр. — Гадать не хочу.

— Ладно, идемте дальше, — буркнул командир гарнизона. Сразу за площадью начиналась главная улица. Там застыли всадники. Над их головами лениво трепетали знамена армии Железного кулака. Туда Блистиг и повел Дюкра.

Пормкваль восседал на великолепном боевом коне. Его богато украшенные доспехи годились скорее для столичного парада, нежели сражения. На поясе висел широкий меч с усыпанной драгоценными камнями рукояткой. Блестящий шлем украшало солнце, выполненное золотыми нитями. Только лицо Железного кулака не соответствовало столь пышной экипировке. Пормкваль был бледен.

Рядом с ним на белой лошади сидел Маллик Рель, облаченный в шелковый плащ. Голову он повязал тюрбаном из материи цвета морской волны. Он был без оружия. Железного кулака и его советника окружали конные и пешие офицеры. Среди них Дюкр заметил Нефария и Пуллика Алара.

Дюкр впился глазами в знакомых аристократов. Ему показалось, что пространство подернулось красной дымкой. Прибавив шагу, историк обошел Блистига, однако тот успел схватить его за руку.

— Оставьте это на потом. Сейчас есть дела поважнее.

Дюкра трясло. Он кое-как совладал со своим гневом и кивнул.

— Пойдемте. Железный кулак нас заметил.

Пормкваль холодно взглянул на историка. Высоким, резким голосом он произнес:

— Вы своевременно появились, историк. Нам предстоит выполнить две задачи, и обе требуют вашего присутствия.

— Я должен вам сказать…

— Молчать! Только посмейте меня еще раз перебить, и я прикажу отрезать вам язык!

Выпустив гнев, Пормкваль продолжал:

— Итак, во-первых, вы отправитесь с нами на битву. Будете наблюдать, как нужно расправляться с противником. Его подавляют вооруженной силой, а не ценой жизней невинных беженцев. Я подобных сделок с врагами не заключаю. Повторения прежних трагедий и прежнего преступного вероломства не будет! Эти дикари только что угомонились и заснули. Уверяю вас: они дорого заплатят за собственную беспечность… Как только с этим предателем и перебежчиком Дэмом будет покончено, мы приступим к выполнению второй задачи: вашему аресту и аресту малолетних колдунов Нила и Нетры — так сказать, последних «офицеров» из жуткого окружения Кольтена. Можете не сомневаться: суровость наказания будет вполне соответствовать тяжести ваших преступлений.

По его знаку адъютант вывел кобылу Дюкра.

— Ваша лошадь находится не в лучшем состоянии. Но на одну поездку, думаю, ее хватит.

Пормкваль подозвал к себе Блистига.

— Подготовь своих солдат к маршу. Арьергард должен двигаться на расстоянии трехсот шагов от основных частей армии. Триста шагов, не больше и не меньше. Надеюсь, с этим ты справишься. Если нет, лучше скажи сейчас, и я подыщу другого командира гарнизона.

— С этим, Железный кулак, я справлюсь, — глухо ответил Блистиг.

Дюкр посмотрел на Маллика Реля и успел заметить довольную ухмылку.

«Ты хорошо помнишь прошлые обиды, Рель. Но ты осторожен и никогда сам не полезешь на рожон. Ты все сделаешь чужими руками».

Историк молча подошел к своей лошади и взобрался в седло. Он потрепал кобылу по тощей заскорузлой шее, потом взял поводья.

У ворот строились передовые полки средней кавалерии. Им предстояло первыми окружить врага, не дав ему прорваться и уйти. К этому времени должны будут подтянуться пехотные полки.

Блистиг ушел, даже не взглянув на него. Дюкр вполне понимал его состояние. Развернув лошадь, историк ждал, когда откроют ворота.

Его окликнули. Дюкр повернул голову и увидел Нефария. Аристократ язвительно улыбался.

— Напрасно в прошлом вы не были со мною более почтительны. Думаю, теперь вы в этом убедились, хотя… увы! Вам уже ничего не исправить.

Дюкр незаметно вытащил ногу из стремени.

— За нанесенные мне оскорбления, за то, что осмелились поднять на меня руку, вас сурово накажут, историк.

— Не сомневаюсь, — ответил Дюкр. — А напоследок получи еще!

Размахнувшись, он ударил ногой по тщедушному горлу Нефария. Хрустнули позвонки. Аристократ издал булькающий звук и шумно рухнул на камни. Широко раскрытые его глаза глядели в предрассветное небо, но уже ничего не видели.

Пуллик Алар истошно завопил. Подбежали солдаты, размахивая мечами.

— Смелее, — сказал им Дюкр. — Я даже рад, что мне не придется участвовать в этом балагане.

— Нет, придется, — дрожа от ярости, возразил Пормкваль.

Дюкр насмешливо покосился на него.

— Вам жалко этой навозной кучи? Или досадуете, что больше не услышите гнусной лжи?

Он перевел взгляд на Маллика Реля.

— У меня найдутся силы и для тебя, джистальский жрец. Хочешь убедиться? Подъезжай ближе. Я пока еще жив.

Ни историк, ни остальные не заметили подошедшего капитана из гарнизона Блистига. Он хотел сообщить Дюкру приятную новость: у малышки, врученной его заботам, нашелся дед. Но услышав слова «джистальский жрец», капитан оцепенел и отступил в сторону.

Открыли городские ворота. Кавалерия понеслась вперед. В пехотных полках солдаты еще раз проверяли оружие, готовясь выступить следом.

Кенеб отступил еще на шаг. Два слова не отпускали его, эхом отдаваясь в мозгу. Где-то он уже слышал эти слова, но забыл. Осталась лишь тревога, которую они пробудили. Внутренний голос требовал разыскать Блистига и все ему рассказать. Почему — капитан Кенеб тоже не понимал, но чувствовал, что это очень важно.

Поздно. Армейские полки уже выходили из ворот. Слышались отдаваемые приказы. Теперь уже ничего не повернешь вспять.

Забыв про Дюкра, капитан продолжал пятиться назад. Он даже не заметил, как споткнулся о тело Нефария. Повернувшись, Кенеб бросился бежать.

Через полсотни шагов его память вдруг прорвало, и капитан Кенеб вспомнил, где и при каких обстоятельствах он слышал слова «джистальский жрец».

Вместе с офицерами Пормкваля Дюкр выехал на равнину.

Казалось, наступление застало армию Корболо Дэма врасплох, и ее солдаты спешно взбирались на вершину холма, уходя от погони. Однако Дюкр заметил: все они были при оружии. Кавалерия Железного кулака поскакала за ними, оставив свою пехоту далеко позади. Вскоре и враги, и аренские конники скрылись в облаках пыли.

Пехотные полки прибавили шагу, полные решимости дать настоящий бой. Но одной решимости было мало. Вначале кавалерия должна была окружить врагов и отрезать им все пути к отступлению.

— Ваши предписания успешно выполняются! — крикнул Маллик Рель ехавшему рядом Пормквалю. — Кавалерия преследует врага!

— Пусть только попробуют убежать! — возбужденно засмеялся Пормкваль, вихляя в седле.

«Боги милосердные. Оказывается, Железный кулак не умеет даже ездить верхом».

С ближайшего к городу холма преследование перекинулось на соседние. На пути попадались изуродованные трупы виканцев и солдат Седьмой армии. Они, словно карта, показывали, как виканский полководец двигался к месту своего последнего сражения. Дикари Дэма успели поживиться всем, чем могли. Дюкр старался не смотреть на павших, боясь увидеть знакомые лица, перекошенные предсмертной судорогой. Он глядел вперед, пытаясь оценить исход погони.

Пормкваль несколько раз осаживал коня, дожидаясь пехоты. Кавалерия пока не возвращалась. Тысячи убегавших солдат Дэма рассеялись между холмами. Спасая шкуру, они были вынуждены бросать награбленную добычу.

Преследуя противника, Железный кулак и его армия вступили на обширную низменность. Солдаты Дэма торопились уйти по пологим склонам холмов. Над вершинами клубились облака пыли.

— Окружение завершено! — торжествующе крикнул Пормкваль. — Видите облака пыли? Вот вам доказательство!

Дюкр хмуро выслушал хвастливое заявление Железного кулака. Издалека доносились звуки сражения. Затем они начали стихать. Меж тем облака становились все гуще.

Малазанская пехота методично, полк за полком, собиралась внизу, топча пожухлые травы.

«Что-то здесь не так. Что-то очень не так».

Повсюду, кроме южной стороны, отступавшие солдаты достигли вершин холмов. Но вместо панического бегства они вдруг остановились, взяли оружие на изготовку и повернули назад. Завеса пыли за их спинами поднялась еще выше, и оттуда появились всадники. Напрасно Пормкваль ожидал увидеть своих кавалеристов. То были воины Корболо Дэма. К ним отовсюду подтягивалась пехота.

Дюкр огляделся. На юге четко обозначилась цепь кавалеристов Дэма. Путь к отступлению был закрыт.

«Мы угодили в простейшую ловушку. Мы не только попались сами, но и оставили Арен беззащитным».

— Маллик! — закричал ошеломленный Пормкваль. — Что происходит? Откуда они здесь?

Джистальский жрец лихорадочно вертел головой. Из раскрытого рта капала слюна.

— Измена! — прохрипел он.

Он вдруг развернул лошадь и вперился глазами в Дюкра.

— Это ты подстроил, историк! Часть твоего сговора! Нефарий был прав. Я чувствую вокруг тебя магические волны. Ты и сейчас обо всем доносишь Корболо Дэму! Боги, как же мы сглупили!

Дюкру было не до него. Историк следил за происходящим на юге, где арьергард армии Пормкваля разворачивался, готовясь вступить в сражение. Кавалерийские отряды Железного кулака, скореевсего, уже были уничтожены.

— Мы окружены! — визжал Пормкваль. — Их десятки тысяч! Они сейчас перережут нас, как баранов!

Дрожащим пальцем он указывал на Дюкра.

— Убейте этого предателя! Убейте немедленно!

— Погодите! — крикнул ему Маллик Рель. — Прошу вас, Железный кулак, оставьте это мне. Умоляю вас, не тратьте на него силы! Уверяю вас: он понесет самое суровое наказание!

— Как скажешь, — с каким-то облегчением согласился Пормкваль. — Но что нам теперь делать? Маллик, у тебя есть предложения?

Джистальский жрец указал на север.

— К нам скачут всадники под белым флагом. Давайте узнаем, что предлагает Корболо Дэм. Ведь мы же ничего не теряем.

— Я не могу говорить с ними, — точно капризный ребенок, забубнил Пормкваль. — Нет, я не могу. Маллик, говори ты.

— Как прикажете.

Он развернул лошадь и поехал к посланцам Корболо Дэма. Пойманные в ловушку, солдаты Железного кулака угрюмо глядели ему вслед.

Маллик и посланцы Дэма встретились на полпути к отдаленному северному склону. Разговор был совсем коротким, после чего джистальский жрец поскакал назад.

— На юге мы еще можем прорваться, — тихо сказал Пормквалю Дюкр. — Отступить с боем и вернуться в Арен.

— Не желаю тебя слушать, предатель!

Лицо вернувшегося Маллика Ре ля было исполнено надежды.

— Железный кулак! Корболо Дэм устал от кровопролития. Он с отвращением вспоминает вчерашнюю битву.

— Что он предлагает? — дрогнувшим голосом спросил Пормкваль.

— У нас есть только одна возможность. Прошу вас, отнеситесь к моим словам серьезно… Вы должны приказать солдатам сложить оружие, оставить его на склонах холмов, а самим построиться внизу. Ваши солдаты будут считаться военнопленными и потому смогут рассчитывать на достойное к себе отношение. Нам с вами придется стать заложниками. Когда прибудет Тавора, начнутся переговоры о нашем возвращении, обставленном по всем правилам. Господин Пормкваль, иного выхода у нас нет.

Дюкром овладела странная апатия. Любые новые попытки убедить Пормкваля были тщетны. Историк медленно слез с лошади и стал развязывать ремни подпруги.

— Что еще ты задумал, предатель? — заорал на него Маллик Рель.

— Расседлываю свою кобылу, — спокойно ответил Дюкр. — Врагам она не нужна ни на шкуру, ни на мясо. Она вернется в Арен. Это самое малое, чем я могу отблагодарить ее за верную службу.

Он снял и бросил на землю седло, потом вытащил из лошадиной пасти железный мундштук.

Джистальский жрец скорчил брезгливую мину.

— Они ждут нашего ответа, — напомнил он Пормквалю.

Дюкр почти вплотную прижался к теплой лошадиной морде и погладил ее.

— Будь умницей, — шепнул он кобыле, слегка хлопнув ее по крупу.

Лошадь развернулась и неторопливо поскакала на юг.

— Что тут думать? — выдохнул Пормкваль. — Я не Кольтен. Я дорожу жизнью моих солдат… Рано или поздно мир вернется на землю Семиградия.

— Тысячи мужей, жен, отцов и матерей будут благословлять ваше имя, Железный кулак. Если бы вы приказали сражаться до конца, то обеспечили бы себе вечное проклятие.

— Я ценю своих людей, — сказал Пормкваль. Он повернулся к офицерам.

— Приказываю прекратить всякое сопротивление армии Корболо Дэма и сложить оружие на склонах. Солдат отвести вниз и там построить. Выполняйте приказ!

Четверо капитанов выслушали приказ. Прошло несколько тягостных минут. Потом они, будто деревянные куклы, отсалютовали и направились к своим полкам.

Дюкр отвернулся.

Разоружение длилось почти час. Малазанские солдаты молча складывали оружие. Груды мечей, кинжалов, копий, луков становились все внушительнее. Расставшись с оружием, люди брели вниз, вливаясь в плотные, колышущиеся ряды своих товарищей.

Всадники армии Корболо Дэма сосредоточенно подбирали трофейное оружие. Вскоре десятитысячная армия малазанцев превратилась в безоружную и беспомощную толпу.

К этой толпе неторопливо приближались победители. Дюкр увидел Камиста Рело, нескольких предводителей племен, двух безоружных женщин (скорее всего, колдуний) и самого Корболо Дэма — коренастого, обнаженного по пояс полунапанца. Волосы на голове и теле Дэма были сбриты, обнажая толстую паутину шрамов. Подъезжая к месту, где стояли Железный кулак, Маллик Рель и малазанские офицеры, он довольно улыбался.

— Хорошая работа, — похвалил Дэм, выразительно глядя на Маллика Реля.

Джистальский жрец спешился, подошел к нему и поклонился.

— Передаю в твою власть Железного кулака Пормкваля и десять тысяч его воинов. Более того, во имя Шаик вручаю тебе город Арен.

— Вранье, — усмехнулся Дюкр.

Такого Маллик Рель не ожидал.

— Ты не можешь вручить ему Арен, джистальский жрец.

— Что за бредовое утверждение, старик?

— Удивляюсь, как ты не заметил, — все так же насмешливо продолжал Дюкр. — Наверное, был слишком ослеплен собственным вероломством. Приглядись к полкам, что стоят вокруг, а потом взгляни на юг.

Маллик сощурился, обшаривая глазами разоруженные полки. Затем побледнел.

— Блистиг! — выдохнул он.

— Похоже, у командира гарнизона и его солдат достало ума не рваться в эту ловушку. Да, их немного — от силы триста человек. Но мы оба знаем: они сумеют продержаться до прибытия Таворы. Городские стены Арена достаточно высоки. Вдобавок, их недавно покрыли отатаральской пылью, предохраняющей от магии. Думаю, я не ошибусь в своих предположениях, что сейчас на стенах уже стоят гарнизонные солдаты вместе с выпущенными из тюрьмы «красными мечами». Твое предательство, джистальский жрец, провалилось. С треском.

Маллик Рель подскочил к нему и тыльной стороной ладони ударил историка по лицу. Удар оказался сильным: Дюкра развернуло. Острые грани перстней на пальцах жреца прорвали старику щеку и ранили потрескавшиеся губы. Дюкр упал и почувствовал, как под ним что-то треснуло.

Он тут же заставил себя встать. Из разорванной щеки хлестала кровь. Глядя себе под ноги, Дюкр ожидал увидеть мелкие осколки раздавленного пузырька. Их не было. Кожаный шнурок на шее был пуст. Пузырек бесследно исчез.

Чьи-то руки грубо повернули Дюкра лицом к джистальскому жрецу.

— Твоя смерть будет… — дрожащим голосом начал Маллик, но Корболо Дэм перебил его:

— Помолчи! А ты, стало быть, историк, находившийся при Кольтене.

— Да, — коротко ответил Дюкр.

— И солдат.

— Как видишь.

— Вижу. И потому тебе будет уготована такая же смерть, как этим солдатам.

— Ты решишься уничтожить десять тысяч безоружных людей?

— Я намерен сбить Тавору с ног прежде, чем она ступит на континент. Я намерен разъярить ее настолько, что она лишится способности думать. День и ночь она будет одержима местью, и этот яд заставит ее совершать одну ошибку за другой.

— Ты всегда выставлял себя, Корболо, самым жестоким полководцем империи. Ты гордился этим, словно жестокость относится к числу добродетелей.

Корболо Дэм даже не рассердился.

— Отправляйся к пленным, Дюкр. Солдат Кольтена заслуживает этой чести.

Он повернулся к Маллику.

— Но мое милосердие не распространяется на того солдата, чья стрела помешала нам сполна насладиться страданиями Кольтена. Где тот солдат?

— Увы, он пропал. В последний раз его видели вскоре после выстрела. Блистиг искал его повсюду, но безуспешно. Даже если он и жив, то сейчас находится на городской стене.

Перебежчик Дэм нахмурился.

— А знаешь, Маллик, сегодня не всем надеждам суждено оправдаться.

Пормкваль до сих пор не мог прийти в себя от внезапного поворота событий.

— Господин… Корболо Дэм… я не понимаю…

— Где тебе понять! — усмехнулся командир мятежной армии. Он брезгливо поморщился. — Эй, жрец, какую участь ты выбрал для этого дуралея?

— Никакую. Он твой.

— Я не могу даровать ему достойную смерть солдата, иначе у меня во рту останется горький привкус.

Подумав, Корболо Дэм подал знак одному из командиров. Тот взмахнул кривой саблей. Голова Пормкваля упала вниз и запрыгала по камням. Породистый боевой конь взвился на дыбы и прорвался сквозь окружение Дэма. Испуганное животное понеслось мимо безоружных малазанских солдат, неся на себе обезглавленного всадника. Труп Железного кулака держался в седле с удивительным изяществом, недоступным Пормквалю при жизни. Солдаты протягивали руки, пытаясь остановить коня. Наконец кому-то это удалось, и окровавленное тело упало в подставленные руки. Это было последней милостью, оказанной малазанскими солдатами предавшему их командиру.

Наверное, то было просто игрой воображения, но Дюкру показалось, будто он услышал резкий смех богов.

У Корболо Дэма не было недостатка в железных прутах, однако прошло полтора дня, прежде его подручные казнили всех узников. По обе стороны Аренского пути не осталось ни одного свободного кедра. Каждое дерево — от макушки до середины — было утыкано мертвыми и умирающими телами пленных солдат.

Дюкра казнили самым последним. Заостренные концы ржавых прутов проткнули ему запястья и предплечья, а также лодыжки и внешние стороны бедер.

Бесполезно было искать сравнения боли, испытываемой им сейчас. Их просто не было. Он знал, что боль не оставит его и потом, когда он впадет в беспамятство. Она будет сопровождать его до последнего вздоха. Но болью страдания историка не кончались. Ему не давали покоя мысленные картины, заполонившие мозг. Они неслись безостановочным потоком — события последних сорока часов его жизни… Путь к Арену… башня… ловушка, подстроенная Малликом Релем… дорога к месту казни, где каждая жертва показывала историку, что его ждет.

За эти сорок часов Дюкр испытал столько потрясений, что к своей участи последнего в цепи казнимых отнесся с тупым равнодушием. Его поволокли на дерево, обдирая кожу о шершавую кору, и поместили на особую подставку. Он не вскрикнул, когда палачи пробили ему прутьями запястья, вогнав ржавое железо в дерево. Но для кишечника Дюкра случившееся было неожиданностью. Палачи, усмехаясь, пожелали ему наслаждаться ароматом собственного дерьма. Потом они убрали подставку. До этого момента историк считал, что познал все степени боли… Он ошибался.

Дюкр весил немного и знал: сползание по железным прутьям будет медленным. Возможно, даже очень медленным. Боль истерзанного тела не уходила. Она оставалась. Но лихорадочное мелькание картин прекратилось, и сознание вдруг обрело странную, холодную ясность. Дюкр боялся, что вслед за потоком картин хлынет такой же поток мыслей. Нет, мыслей было совсем немного. Они появлялись и не задерживались в пока еще здравом, но угасающем сознании.

«Призрак древнего джагата… почему я думаю о нем сейчас? О его вечном горе? Что мне он? Что мне вообще кто-либо? Я приближаюсь к вратам Клобука; время воспоминаний, сожалений и попыток понять осталось позади. Тебе не о чем жалеть, старик. По другую сторону врат тебя ждет твоя Безымянная морячка. Тебя ждут Балт, капрал Лист, Лулль, Сульмар и Мясник. Скорее всего, там ты встретишься с Кульпом и Геборием. Ты уходишь из мира чужих и идешь к своим спутникам и друзьям. Во всяком случае, так говорят жрецы Клобука… Я одинок в этом мире, и мне не о ком жалеть, покидая его».

Перед мысленным взором всплыло призрачное лицо с торчащими изо рта клыками. Дюкр никогда не видел призрака джагата, но понял, что тот его все-таки нашел. Нечеловеческие глаза были полны сострадания, тоже нечеловеческого.

«Что ты печалишься, джагат? Меня вовсе не манит вечность. Я больше не вернусь в этот мир. Жизнь смертного полна страданий, и я не хочу испытывать их снова. Еще немного — и Клобук меня благословит. Так что, джагат, мне незачем горевать…»

Потом изможденное лицо джагата пропало. Вокруг историка заклубилась тьма. Она окутала и наконец полностью поглотила его, задув огарок сознания.

ГЛАВА 23

Велела Таворе Ласэна спешно плыть в Семиградие, чтобы помочь Кольтену. Но опоздала Тавора — даже костей не нашла.

Мятеж Шаик. Ву

Калам притаился возле невысокой полуразрушенной стены, дополнительно закрыв себя еще теплыми трупами «когтей». Он вобрал голову в плечи и затих, стараясь успокоить дыхание. Вскоре послышались осторожные шаги. Кто-то сердитым голосом велел своим спутникам остановиться.

— Глядите! Он их преследовал, а здесь подстерег в засаде. Одному уничтожить столько наших!

— Вряд ли он ушел далеко, — ответил сердитому голосу другой, женский.

— Согласен. Нашел себе новую дыру и спрятался, — усмехнулся мужчина, по-видимому, командир «руки». — К счастью для нас, летать он не умеет. Он вполне смертен. Так что хватит приписывать ему необыкновенные качества! А теперь вы оба — идите вперед. Я пойду вслед за вами.

Калам уловил знакомое, «ледяное» ощущение.

Магия!

«Думаешь, ты для меня — невидимка? Сейчас убедишься, идиот».

«Когти» отправились дальше. Калам хорошо знал этот маневр: охотники шли по бокам, а их командир, скрытый магической завесой, — посередине и чуть поодаль. В каждой руке — по маленькому арбалету; глаза так и шныряют между стенами и крышами. Калам выждал еще немного, затем выбрался из-под трупов и, пригибаясь, двинулся за тремя «когтями».

Мокрые башмаки он предусмотрительно снял. Босые ноги ступали бесшумно. Казалось, что впереди идут только двое, а между их силуэтов — обычная ночная тьма. Однако удерживать такую магическую завесу было непросто, особенно сзади, поэтому между двумя силуэтами слабо просматривался третий.

Калам применил «прыжок леопарда» — излюбленный его прием, застигающий противника врасплох. Ударив локтем в затылок, он убил командира и сумел подхватить один из выпавших арбалетов. Второй поймать не удалось; тот упал и запрыгал по камням. Мысленно выругавшись, ассасин метнулся вправо, где темнел вход в другой закоулок.

До правого «когтя» было не более двадцати шагов. Тихо щелкнула арбалетная пружина. Калам успел пригнулся, и стрела задела только плащ. Он упал на живот и покатился по склизким отбросам, спугнув нескольких крыс. Затем Калам вскочил на ноги и огляделся. Весьма кстати ему подвернулся выступ стены. Скрывшись там, он достал арбалет, позаимствованный ранее. Вооруженный двумя арбалетами, Калам стал ждать.

Вскоре один из «когтей» тоже пробрался в закоулок и остановился почти напротив ассасина. Калам выстрелил и промахнулся. Его противница оказалась удачливее: брошенный ею метательный нож ударил Калама чуть ниже правой ключицы. Мимо носа пролетела пущенная следом «утренняя звезда», которая застряла в досках стены.

Калам выстрелил из второго арбалета. Стрела ударила женщине в низ живота. Охотница пошатнулась. «Белый паральт» — страшный яд, добываемый из слюны пауков, — убил ее мгновенно. К счастью для Калама, нож оказался чистым. Ассасин опустился на землю, положив рядом арбалеты. Затем он осторожно извлек из своей груди нож. Арсенал Калама заметно истощился. Он мысленно похвалил себя, что не выбросил щипцы и мешочек с гвоздями.

Второй «коготь» терпеливо дожидался, когда ассасин шевельнется. Самое скверное — охотник знал, где прячется Калам. Бездыханное тело женщины служило точным указателем.

«Меня снова ранили. Что теперь?»

Правая сторона груди стала мокрой и липкой. Рана была не слишком опасной, но уже третьей по счету. Вторую он получил в предпоследней стычке, когда «утренняя звезда» полоснула ему по спине. Одно успокаивало: ни ножи, ни «звезды» ядом не смазывались, иначе недолго пострадать и самому метателю. Кожаная рубаха, будто щит, отразила удар «утренней звезды», отбросив железный шар в сторону.

Вся собранность Калама, вся его выучка не могли остановить кровотечение из трех ран сразу. Он чувствовал, что слабеет. Причем быстро.

Калам поднял голову. Прямо над ним навис деревянный балкон, поддерживаемый облезлыми деревянными опорами. До балкона вполне можно было допрыгнуть, однако бесшумного прыжка явно не получится. Вдобавок на это у него уйдут все силы, и он может оказаться легкой добычей для «когтя».

Зажав в зубах окровавленный кинжал, Калам вытащил щипцы, раздвинул их и зажал вокруг балконной опоры.

«Выдержат ли эти щипчики мой вес?»

Обхватив ручки щипцов, Калам немного приподнялся, потом еще и еще. Опора лишь слегка скрипнула. Скорее всего, она была достаточно глубоко вделана в каменную стену дома. Ассасин продолжил подъем.

Тяжелее всего было не издать ни звука; любой скрип или шорох сразу же насторожат «когтя». Напрягая руки и плечи, Калам медленно и осторожно стал поднимать ноги. Наконец ему удалось запихнуть правую ногу в паз между днищем балкона и опорой. Теперь можно было высвободить руки. Калам замер, собираясь с силами.

«Когти» любили игры с ожиданием. По части терпения им не было равных. Очевидно, его противник тоже счел происходящее игрой и решил играть с намерением одержать победу.

«Только не думай, дружок, что я буду играть по твоим правилам», — с усмешкой подумал Калам.

Взяв щипцы, он стал проверять крепость балконных досок. Не зная, кто живет в этом доме, он изрядно рисковал. Ассасин проталкивал узкие рукоятки щипцов во все щели, однако балконный пол был уложен достаточно плотно. Каламу пришлось оставить это занятие и растопырить щипцы на балконной опоре, чтобы не свалились вниз.

Кинжал он по-прежнему держал в зубах. Калама уже тошнило от железистого привкуса крови. Он ухватился за край балкона, подтянулся на руках и осторожно встал. Оставалось покрепче вцепиться в балконные перила и перебросить через них ногу. Вскоре он уже был на балконе. Щипцы Калам на всякий случай прихватил с собой.

Он внимательно осмотрел балкон. В глиняных горшках росли съедобные травы. В углу на кирпичном фундаменте стояла печь для хлеба. Она была еще теплой. Внутрь дома вела узкая дверца, закрытая на засов.

Дальнейший осмотр показал ассасину, что здесь он не один. Его глаза встретились с глазами черной собачонки с лисьей мордочкой и остренькими ушками. Псина деловито пережевывала пойманную крысу и молча следила за незваным гостем, поблескивая черными глазками.

Калам тихо вздохнул. Менее всего он ожидал столкнуться с малазанской крысоловкой. Этих собак любили и разводили за их безумную смелость. Они храбро расправлялись с крысиными выводками, но отличались непредсказуемостью характера. Калам не знал, как поведет себя собачонка, когда закончит ужинать. Возможно, лизнет ему руку, а возможно — откусит нос.

Крысоловка понюхала недоеденную крысу и стала спешно ее доедать. Собачьи глаза все время следили за Каламом. Крысоловка не побрезговала даже крысиным хвостом, заглотнув его целиком. Затем она облизала передние лапы, села и принялась облизывать другие части тела, после чего встала. Тишину переулка взорвал громкий отрывистый лай. Крысоловка даже подпрыгивала от ярости.

Калам вскарабкался на балюстраду перил. Внизу что-то промелькнуло. Ассасин, не теряя времени, спрыгнул с балкона, зажав в левой руке нож. Уже в воздухе он понял, что обречен: на помощь его одинокому противнику спешили «когти» другой «руки».

Калама ударило крепким невидимым кулаком. Магия! Нож выскользнул из онемевших пальцев. Самого Калама отнесло в сторону, и он упал, больно ударившись левым боком.

Крысоловка на балконе захлебывалась лаем.

«Коготь», в которого метил Калам, кинулся на него с кинжалами. Ассасин подскочил и попытался ударить нападавшего обеими ногами, но тот сумел ловко увернуться. Кинжалы чиркнули Каламу по ребрам. Лбом «коготь» ударил ему в нос. Лицо обожгло болью, а темнота перед глазами расцветилась гроздьями звезд.

Нападавший шагнул назад, расставил ноги и поднял оба кинжала. Выпад был неминуем, но… на голову «когтю» упал рычащий черный комок. Острые зубы впились в щеку нападавшему, и тот взвыл от боли.

Калам схватил «когтя» за запястье и вырвал кинжал. Вторым кинжалом нападавший безуспешно пытался достать озверевшую крысоловку. Потом он бросил оружие и обеими руками стал отрывать от себя извивающегося пса.

Кинжал Калама ударил «когтя» в сердце. Отшвырнув убитого, ассасин огляделся и увидел, что окружен.

— Уйми свою собаку, Калам, — сказала женщина. Крысоловка продолжала трепать мертвого, впившись ему в шею. Булыжники, на которых лежал «коготь», блестели от крови.

— Не могу. Собака не моя, — буркнул Калам. — Правда, я бы сейчас не отказался от сотни таких псов.

У него саднил разбитый нос, отчего из глаз текли слезы, смешиваясь с кровью, капавшей с губ и подбородка.

— Да прибей ты наконец эту паршивку! — велела женщина одному из своих спутников.

— Можно и без кровопролития, — усмехнулся Калам. Нагнувшись, он схватил крысоловку за загривок и подбросил вверх. Собака завизжала и вскоре шлепнулась на балконный пол. Ее когти яростно заскребли по доскам. Дверца приоткрылась. Послышался дребезжащий старушечий голос:

— Цветок, мальчик мой, ну что ты так разлаялся. Успокойся.

Собака умолкла.

— Будем кончать эту игру, — сказал Калам, глядя на командира «руки».

— С удовольствием, — ответила женщина.

Игра окончилась, но совсем по-иному. Стрела, ударившая женщину в грудь, прошла навылет. Командир «когтей» упала на Калама, и железный наконечник стрелы едва не пропорол ему горло. Остальные четверо нападавших озирались в поисках укрытия, не зная, откуда появился этот всадник и кто он.

Калам оторопел: к нему скакал… его жеребец, оставленный в Арене. В седле сидела пригнувшаяся Минала с арбалетом в руках. Ассасин едва успел отскочить и схватиться за край седла. Очередной прыжок коня поднял его, и Калам очутился позади Миналы.

— Прикрой нас! — крикнула она, отдавая ему арбалет.

Обернувшись, Калам увидел четверых «когтей», пустившихся за ними в погоню. Он выстрелил. Охотники мгновенно распластались на булыжниках. Стрела ткнулась о стену и ушла в темноту.

Переулок вывел их на улицу. Минала повернула влево. Из-под копыт вылетел сноп искр. Конь помчался вперед.

Квартал, примыкавший к гавани, представлял собой настоящий лабиринт кривых улочек и переулков, по которым было просто невозможно скакать во весь опор да еще в кромешной тьме. Но жеребец несся как бешеный. Минала управляла конем столь уверенно и искусно, будто выросла в виканском клане.

— Куда мы скачем? — наклонившись к Минале, спросил Калам. — Весь Малаз кишит «когтями»!

— Без тебя знаю!

Жеребец проскакал по деревянному мосту. Подняв голову, Калам узнал это место, над которым высилась скала и стоящий на ней Ложный замок.

— Минала, что это значит?

— Ты же хотел добраться до императрицы? Вот мы и едем к ней в гости. В Ложный замок.

Разноцветные камни обрушились под их ногами внезапно и без единого звука. Четверо путников провалились в холодную тьму… Трудно сказать, как долго они падали и где очутились.

Скрипач открыл глаза. Он лежал на другом полу, составленном из ровных блестящих серых плит. Кряхтя, сапер сел. Мешок с «морантскими гостинцами» по-прежнему болтался у него на плече. Падая, он ударил едва залеченную ногу и теперь морщился от боли. Скрипач стиснул зубы и огляделся. Трое его спутников медленно поднимались на ноги.

Они находились в круглом помещении. Такое же они видели, когда попали в Тремолор. Сапер было испугался, что их вернуло к начальной точке путешествия. Но нет, воздух пах солью.

— Это Мертвый дом в Малазе, — сказал Скрипач.

— С чего ты взял? — спросил Крокус. Скрипач подполз к стене и, держась за нее, встал.

— Пахнет Малазанским заливом. Чуешь, сколько влаги в воздухе? Нет, парень, это не Тремолор.

— Но мы могли попасть в какой-то другой Дом Азата, который тоже стоит вблизи залива.

— Могли, — согласился сапер.

— Скоро узнаем, — отозвалась Апсалара. — А ты, Скрипач, опять шмякнулся своей лодыжкой?

— Увы. Жаль, рядом нет Маппо с его снадобьями.

— Идти сможешь? — поинтересовался Крокус.

— Только хромаючи.

Отец Апсалары подошел к лестнице, ведущей вниз.

— Мы попали в чей-то дом, — сказал он. — Внизу свет.

— Придется знакомиться с хозяевами, — пробормотал Крокус, вытаскивая кинжалы.

— Спрячь их, — потребовал Скрипач. — Либо мы ведем себя как гости, либо нам помогут встретиться с Клобуком.

Скрипач спускался медленно, привалившись к плечу Крокуса. Все четверо спустились на первый этаж и через открытую дверь вышли в коридор. По всей его длине в маленьких нишах стояли зажженные светильники. Коридор оканчивался раскрытыми двойными дверями. На них отражались отсветы очага.

Как и в Тремолоре, посередине коридора в стене была большая ниша, где стояли такие же громадные доспехи. Чувствовалось, они видели немало жестоких битв.

У дверей путники остановились, словно решая, стоит ли идти дальше. Затем Апсалара решительно шагнула вперед. Они попали в большой зал. Огонь в очаге горел сам по себе, без всяких дров. Странная тьма окружала его по краям, делая очаг похожим на портал огненного магического Пути.

Перед очагом, спиной к путникам, стоял некто. Облаченный в одежды цвета охры, успевшие выцвести и потускнеть, он был широкоплеч, а ростом своим раза в полтора превосходил человеческий. Черные, с рыжеватым оттенком волосы были заплетены в косу, перетянутую на затылке металлической цепочкой. Это был хранитель Дома.

Не поворачиваясь к ним, хранитель заговорил низким, раскатистым голосом:

— Вы так и не сумели отдать Икария Азату.

— Вообще-то нам никто этого не поручал, — тут же возразил Скрипач. — Маппо…

— Ах да, Маппо, — перебил его хранитель. — Этот трелль. Он слишком давно странствует бок о бок с Икарием. Но есть обязанности, превосходящие дружбу. Древние боги нанесли Маппо глубокую рану, уничтожив его родной город и возложив вину на Икария. Им казалось, этого будет достаточно. Древние остро нуждались в сопровождающем для полуджагата, готовом постоянно находиться при нем и даже пожертвовать жизнью, если понадобится. Поначалу Икарий странствовал один, и угроза миру была слишком велика.

Эти слова вгрызались в Скрипача, разрывая его изнутри.

«Как ты можешь говорить такое, хранитель? Маппо не верит, будто Икарий разрушил его родной город и убил его родных и близких».

— Знайте же, смертные, Азат давно замыслил пленить Икария, — сказал хранитель, поворачиваясь к ним.

Из тонких губ торчали острые клыки. Зеленоватая морщинистая кожа делала его похожим на призрак, и даже мягкий свет очага не добавлял ей живости. На пришедших глядели холодные глаза цвета подтаявшего льда.

Скрипач заморгал.

«Неужели?»

Сходство было полным, вплоть до мельчайших черточек на лице. Саперу стало не по себе.

— Моему сыну опасно гулять на свободе. Его гнев ядовит, — сказал джагат. — Я уже говорил: есть обязанности, превосходящие дружбу и даже кровные узы.

Ему ответила Апсалара.

— Мы понимаем твои заботы, но справиться с Икарием нам было не по силам. Он бы с легкостью расшвырял всех нас.

Ледяные глаза джагата скользнули по ней.

— Наверное, ты права. Простите меня. Просто я… надеялся.

— Но почему… почему над Икарием тяготеет такое страшное проклятие? — прошептал Скрипач.

Джагат вздрогнул, затем резко повернулся к очагу.

— Раненые воины опасны. Но еще опаснее — нанесение ран. Мой сын искал способы вызволить меня из Азата. Он потерпел неудачу и… пострадал сам. Икарию никогда не понять, что мне здесь хорошо и спокойно. Во всех мирах очень мало мест, где бы джагат чувствовал себя спокойно… точнее, где он может достичь покоя. В отличие от людей мы стремимся к уединению, ибо только когда мы одни, мы ощущаем себя в безопасности.

Некоторое время хранитель и путники не произнесли ни слова.

— Боги жестоко посмеялись над Икарием, — вновь заговорил джагат. — Лишившись памяти, он не знает, что побудило его начать свои долгие странствия. Ему ничего не известно о поврежденных магических Путях и тайнах Азата.

Улыбка джагата была насквозь пронизана болью.

— Он и обо мне ничего не знает.

— Так ты… Гофос? — вдруг спросила Апсалара.

Джагат не ответил.

Возле ближней стены Скрипач заметил скамью. Доковыляв туда, он сел, прислонился к теплой стене и закрыл глаза.

«Боги милосердные, что есть все наши внешние сражения и внутренние шрамы? Царапины и не более. Спасибо тебе, Клобук, за дар смерти. Я бы не смог жить тысячелетия, как живут Властители. Я бы просто истерзал себе душу».

— Вам пора уходить, — объявил джагат. — Если кто-то из вас ранен — у входной двери стоит лохань с целебной водой. За пределами Дома Азата эта ночь полна опасностей. Будьте осторожны.

Скрипач встретился глазами с Апсаларой и отвернулся, не желая, чтобы она видела его слезы.

«Маппо и Икарий… как же переплелись ваши жизни!»

— Пошли, — тихо сказала Апсалара.

Скрипач кивнул, тяжело вставая.

— Мне эта водичка точно не помешает, — пробормотал сапер.

Крокус бросил прощальный взгляд на пристанище джагата: выцветшие шпалеры, резную скамью, стол у противоположной стены, заваленный свитками пергамента. Вздохнув, парень молча вышел. Вслед за ним вышел Реллок.

Коридор вывел путников к входным дверям. С одной стороны стояла деревянная лохань, с другой на крючке висел деревянный черпак. Апсалара сняла его, зачерпнула воды и подала Скрипачу.

Он пил большими глотками и стонал: исцеление ноги было отнюдь не безболезненным. Потом боль ушла. Скрипач стоял, опустив плечи. Лицо обильно покрывал пот. Спутники вопросительно смотрели на него.

— Эту воду не пьют впрок, — тихо сказал сапер. — Только если ранен или болен, иначе она погубит.

Апсалара молча повесила черпак на место.

Входная дверь открылась от легкого прикосновения. За нею лежал густо заросший двор. Ночное небо затянули облака. Мощеная дорожка вела к арке ворот. В соседних домах не светилось ни одного окошка.

— Мы в Малазе? — спросил Крокус.

— Да, парень, — ответил сапер.

— Противный город.

— Ты прав.

Скрипач ощупал лодыжку. Боль исчезла. Мягко ступая, он дошел до ворот и выглянул на улицу. Кроме теней, там не было никого.

— Не нравится мне все это, — проворчал Скрипач.

— Малаз под колпаком магии, — сказала Апсалара. — Знакомый вкус.

— «Когти»? — спросил сапер.

Она кивнула.

Скрипач полез в мешок.

— Похоже, нам кое-кого придется угостить по дороге.

— Может, обойдемся без угощений?

Скрипач вытащил пару «гарпунчиков».

— Обойдемся, если сами не попросят.

— И куда теперь? — шепотом спросил у него Крокус.

«Эх, парень, если б я сам знал!»

— Попробуем навестить «Улыбку». Эту таверну мы с Каламом хорошо знаем.

Они вышли из ворот.

Путь им преградило нечто большое и бесформенное. Апсалара едва успела удержать Скрипача, приготовившегося метнуть «гарпунчик».

— Погоди!

Демон повернул к ним голову, сверкая серебристым глазом. На плече у него сидел мальчишка с лицом, покрытым запекшейся кровью. Лицо мальчишки лишь отдаленно можно было назвать человеческим.

— Здравствуй, апторианский демон, — узнала чудовище Апсалара.

— Вы ищете Калама Мехара? — спросил мальчишка, обнажая зубастую пасть.

— Да, — ответила за всех Апсалара.

— Он сейчас держит путь к крепости на скале.

— К Ложному замку? — удивился Скрипач. — Что он там забыл?

— Разве он не собирался встретиться с императрицей? — вопросом ответил странный мальчишка.

Сапер повернулся туда, где на скале темнели очертания крепости, над которой развевался такой же темный флаг.

— Клобук меня накрой! Значит, Ласэну на старые места потянуло?

Ребенок одарил его своей жутковатой улыбкой.

— Мы вас проводим. Пройдем через Тень — никакие «когти» не достанут.

— Ну тогда веди нас, — улыбнулась ему в ответ Апсалара.

Бешеная скачка продолжалась до самой каменной лестницы, что вела на вершину скалы.

— Не гони его так, — сказал Калам, схватив Миналу за руку.

— Лучше держись крепче, — бросила она. — Подъем не слишком крутой.

«Фенир тебя забодай, женщина! Ты хоть раз взбиралась по этой лестнице?»

Калам почувствовал, как у коня напряглись все жилы. Послушный всаднице, жеребец собрался помчаться наверх, но едва его копыта коснулись каменных ступеней — окружающий мир резко изменился. Конь заржал и встал на дыбы, только было поздно. Его и обоих всадников поглотил магический Путь.

Калама сбросило с коня. Он задел стену, добавив к своим ранам еще одну царапину. Затем последовал удар о блестящий пол. На мгновение Калам утратил способность дышать. Арбалет выпал у него из рук. Хватая ртом воздух, ассасин встал.

Они находились в коридоре, где пахло плесенью. Жеребец всем своим видом показывал, что мечтает поскорее отсюда выбраться. Над головой тянулся высокий сводчатый потолок. Ми-нала сумела удержаться в седле и теперь успокаивала коня. Подавшись вперед, она гладила его по морде. Вскоре жеребец перестал фыркать.

Калам потирал ушибленное плечо.

— Где это мы? — шепотом спросила Минала, оглядывая длинный пустой коридор.

— Думаю, что уже внутри Ложного замка, — ответил ассасин, нагибаясь за арбалетом. — Императрица знает о нашем появлении. Похоже, ей не терпится меня увидеть.

— Тогда, Калам, плохи наши дела.

Он молча согласился.

Коридор упирался в двери.

— По-моему, мы попали в Старую башню, — сказал Калам.

— А пахнет, как в конюшне, — поморщилась Минала.

— Ничего удивительного. Половину замка превратили в конюшню. Правда, Главный зал уцелел.

Он кивнул в направлении дверей.

— Нам туда.

— Других проходов нет? — спросила Минала.

Калам покачал головой.

— Не осталось. А если и есть, нас может занести еще в какой-нибудь магический Путь.

Минала спешилась.

— Думаешь, она следит за нашим приближением?

— Если и следит, то лишь магическим зрением. Тебя, наверное, интересует, знает ли Ласэна про тебя?

Он помолчал, отдавая Минале арбалет.

— Будем надеяться, что не знает. Держись сзади. В случае чего прикроешь.

Она кивнула, взведя пружину арбалета.

— А как вообще ты попала в Малаз? — спросил Калам и удивился, почему задает этот вопрос только сейчас.

— На другой день после отплытия «Затычки» из Арена уходил большой корабль. Вез чистопородных лошадей Пормкваля. Твой жеребец ни у кого не вызвал подозрений. Мы тоже попали в жуткую бурю. Но самое жуткое случилось, когда мы входили в гавань Малаза и мне пришлось верхом прыгать за борт и плыть к берегу. Вторично я ни за что не согласилась бы на такое!

Ассасин непонимающе глядел на нее.

— Но зачем… скажи, зачем тебя понесло в Малаз?

— Неужели ты настолько туп, Калам? Или я зря оказалась в том переулке?

В душе Калама существовали уголки, защищенные, как ему думалось, непреодолимыми стенами. И сейчас эти стены вдруг обрушились. Быстрота, с какой они превратились в груду обломков, ошеломила его.

— Ладно. Только знай: я не настолько проницателен, как тебе могло показаться. И не настолько обходителен.

— Дурачь кого-нибудь другого, — усмехнулась она.

Калам оценил свои возможности. Из оружия у него остался один кинжал. К тому же он потерял много крови.

«И ты еще собрался убивать императрицу? Но это придется сделать. Второй такой возможности у тебя не будет».

Не сказав Минале ни слова, Калам пошел к дверям, ведя за собой коня. Цокот копыт эхом отдавался от стен коридора. Приблизившись, ассасин дотронулся рукой до облупившегося дерева дверей. Поверхность была влажной, будто двери запотели.

«Магия. И серьезная магия. А ты думал, Ласэна встретит тебя безоружной?»

Калам обернулся. Встретившись глазами с Миналой, он медленно покачал головой. Она подняла арбалет. Калам взялся за ручку. Та повернулась без единого скрипа. Он толкнул дверь и вошел.

Его встретила темнота. Было отчаянно холодно.

— Смелее, Калам Мехар, — послышался женский голос.

Много раз Калам представлял себе эту сцену. В действительности все оказалось не так, как бы ему хотелось. Взяв под уздцы коня, он пошел на голос.

— Подойди ближе. В отличие от Симпатяги и его «когтей» я всегда тебя ценила, Калам.

Тьма не рассеивалась, а голос, казалось, раздавался отовсюду. Через пару шагов за темной завесой исчезла и слегка приоткрытая дверь.

— «Сжигатель мостов», ты явился убить меня, — ровным, сухим голосом продолжала императрица Ласэна. — Ты проделал долгий и опасный путь. Почему ты хочешь моей гибели?

Вопрос ошеломил его.

— Ты молчишь, Калам? — с насмешливым изумлением продолжала Ласэна. — Не верю, что ты мучительно ищешь ответ.

— Я тебе отвечу, — хмуро произнес ассасин. — Я пришел отомстить за намеренное истребление «сжигателей мостов». За объявление Дуджека Однорукого изменником. За попытки расправиться с Бурдюком, мной и другими воинами Девятого взвода. За уничтожение старой гвардии, не забывшей императора. За возможную причастность к гибели Дассема Ультора. Наконец, за убийство Танцора и Келланведа. За все твое неумелое управление империей, незнание реального положения дел и бесконечное предательство…

Он вдруг умолк. Ласэна тоже долго молчала.

— Ты собираешься быть моим судьей и палачом?

— Да.

— А мне позволено сказать слово в свою защиту?

Калам стиснул зубы. Голос Ласэны слышался отовсюду… отовсюду, кроме одного места — угла слева от него, до которого было не более четырех шагов.

— Ну что ж, попытайся.

«Хорош палач. Я еле стою на ногах, а она в любой момент может позвать стражу. Как говорит Быстрый Бен: "Остался ни с чем — рискни всем"».

Голос Ласэны зазвучал тверже.

— Верховный маг Тайскренн направил свои усилия по ложному пути. Уничтожение «сжигателей мостов» вообще не входило в мои замыслы. Но в твоем взводе была девчонка, находившаяся под властью одного из богов. Он хотел ее руками расправиться со мной. Я послала адъюнктессу Лорну, чтобы она нашла и убила эту девчонку.

— Ты говоришь известные мне вещи, императрица. Я напрасно теряю время.

— Я так не считаю. Время — единственное, чем можно по-настоящему наслаждаться в смертном мире. А теперь я отвечу на твои обвинения… Объявление Дуджека изменником, по сути, было уловкой. Мы уже давно знали об угрозе, исходящей из Паннионской области Генабакиса. Однако Дуджек придерживался мнения, что с паннионским пророком ему в одиночку не справиться. И тогда, Калам, мы решили превратить наших заклятых врагов в союзников. Чтобы одолеть этого безумца, нам требовалось многое: богатства Даруджистана, помощь Каладана Бруда, поддержка ривийцев и баргастов. Нам был нужен Аномандер Рейк и его тистеандии, а также сила и умение Малиновой гвардии. Все они могут ненавидеть Малазанскую империю, но ни у кого из них не отнимешь реального взгляда на вещи. Они понимают, насколько опасен паннионский пророк и сколачиваемая им империя. Мне было нужно, чтобы они поверили Дуджеку. Я согласилась с его предложением. Я знаю Дуджека: он и его солдаты не могут не воевать. Объявленные изменниками империи, они все равно останутся армией и не превратятся в толпу головорезов. Но в таком качестве Дуджеку было легче снискать доверие его недавних врагов.

— И кто знает об этой уловке?

— До нашего с тобой разговора знали только Дуджек и Тайскренн.

— А какова роль верховного мага? — спросил Калам. Ему показалось, что Ласэна улыбается.

— Он остается за кулисами событий, вне поля зрения. Но если Дуджеку понадобится, Тайскренн станет его… как это у вас говорится… «нужной картой в рукаве».

Калам замолчал. Единственными звуками вокруг было его дыхание и стук капель крови, падавших на плиты пола. Потом он сказал:

— Но остаются более давние преступления, в которых ты повинна.

— Убийство Келланведа и Танцора? Да, я прекратила их правление. Захватила трон. Совершила ужасное предательство. Но любая империя держится на незыблемом законе: жизнь империи важнее жизни каждого из ее подданных.

— Включая и тебя.

— Да. Включая и меня. Империя учитывает свои нужды, выдвигает требования, продиктованные долгом. Груз долга. Ты ведь воин и должен понимать такие вещи. Я очень хорошо знала и Келланведа, и Танцора. Знала лучше, чем кто-либо, в том числе и ты. Я откликнулась на неизбежную необходимость, с громадной неохотой пошла на этот шаг. Внутри меня все сжималось от боли. С того времени я допустила и допускаю серьезные промахи в суждениях. И этот груз я тоже должна нести на своих плечах, Калам.

— А Дассем Ультор?

— Он был моим соперником. Честолюбивый человек, преданный культу Клобука. Я страшилась гражданской войны и потому ударила первой. Я отвела эту угрозу, и сожалений по поводу гибели Дассема Ультора у меня нет.

— Надо же, — пробормотал Калам, — на все у тебя есть ответ.

«А как же иначе? Она тоже готовилась к этой встрече».

— Если бы на моем месте сейчас находился Дассем Ультор, думаешь, он бы позволил тебе проникнуть сюда? Думаешь, стал бы рассуждать с тобой?

Ласэна опять замолчала.

— Чувствую, ты разгадал, где я нахожусь. Так смелее, Калам! Еще три-четыре шага, и ты сумеешь навсегда прекратить правление императрицы Ласэны… Что ты замешкался?

Усмехаясь, Калам повертел в пальцах рукоятку кинжала. «Что ж, будем играть до конца».

— А мятеж в Семиградии? — спросил он.

— Наказание понесут все, кто виновен. С обеих сторон, — отчеканила она.

Его поразили нотки гнева, прозвучавшие в ее голосе.

«Тебя это задевает, императрица, раз твоя невозмутимость дала брешь. И незачем было прятаться за иллюзии… Я прекращаю охоту».

Он убрал кинжал в ножны и улыбнулся, услышав, как она вздохнула.

— Тебя что-то удивляет, императрица?

— Твое поведение, Калам.

— Наверное, не меньше, чем меня твое. Ты могла бы умолять о пощаде. Могла бы привести больше доводов в свое оправдание. А ты предпочла говорить не своим голосом, а… голосом империи.

Он повернулся.

— Твое пристанище в безопасности. Я ухожу.

— Постой.

Калам остановился, ощутив внезапную неуверенность в ее голосе.

— Ты мне не все сказала?

— «Когти»… я не могу вмешаться. Не могу остановить их преследование.

— Знаю. Незыблемые законы братства. Со своими они разбираются сами.

— И куда же ты теперь пойдешь?

Ассасин улыбнулся.

— Ты настолько доверяешь мне, что беспрепятственно позволяешь уйти? Мне лестно это слышать.

Калам развернул коня иповел его к дверям. Там он в последний раз обернулся и сказал:

— Тебя ведь волнует другое. Ты хочешь знать, приду ли я по твою душу еще раз. Отвечаю: нет.

Минала стояла в нескольких шагах от входа. Увидев открывающуюся дверь, она вскинула арбалет и тут же опустила. Стрелять было не в кого. Калам вывел коня, потом плотно закрыл двери.

— Ну как? — прошептала она.

— Что как?

— Я слышала приглушенные голоса. Один какой-то странный, будто неживой. Она мертва? Ты убил императрицу?

«Наверное, я убил призрака. Нет, пугало, похожее на Ласэну. Ассасину нельзя видеть под маской своей жертвы лицо живого человека».

— Ты ошиблась, Минала. Там не было никого. Только насмешливое эхо, отвечавшее мне из углов. Охота закончена.

Глаза Миналы вспыхнули.

— После стольких испытаний… насмешливое эхо? И ты пересек три континента, чтобы его услышать?

— Такова наша природа. Нам неистребимо хочется верить в существование простых решений. Знаешь, идя туда, я ожидал увидеть настоящий поединок. Магия, брызги крови. Мечтал, как собственной рукой убью заклятого врага. А вместо этого, — он громко расхохотался, — был обыкновенный разговор с обыкновенной смертной женщиной.

Калам встряхнул головой.

— В городе полно «когтей», и нам желательно больше не напарываться на них.

— Веселая ночка. И что же мы будем делать?

— Попытаемся прошмыгнуть у них под носом.

— Тебе мало трех ран?

— Ладно, там видно будет. Пошли.

Они двинулись по коридору, ведя за собой черного жеребца.

Тьма, окутывавшая Главный зал, постепенно рассеивалась. Невдалеке от дверей, в углу, на стуле сидел высохший труп. Слабый ветер шевелил жидкие завитки волос. От губ почти ничего не осталось, а из глазниц выглядывала пустота.

Вскоре в боковой стене открылся портал. Оттуда вышел высокий сухощавый человек в темно-зеленом плаще. Он внимательно посмотрел на двойные двери, затем на труп.

— И как? — спросил человек.

— Он больше не представляет для нас угрозы, — голосом императрицы Ласэны прошептали губы.

— Вы в этом уверены, императрица?

— В какой-то момент нашего разговора Калам догадался, что телесно я здесь не присутствую, и ему придется продолжить свою охоту. Но, кажется, мои слова возымели действие. Он ведь не безрассудный человек и не фанатик. Прикажи своим охотникам прекратить преследование.

— Императрица, вы же знаете, что это невозможно.

— Пойми, Симпатяга, мне не хотелось бы его терять.

«Коготь» отрывисто рассмеялся.

— Если я сказал, что не могу отозвать своих охотников, это еще не значит, что их попытки увенчаются успехом. Да сам Танцор двадцать раз подумал бы, прежде чем связываться с Каламом Мехаром. Так что будем считать эту ужасную ночь временем давно назревшего отсечения слабых звеньев нашего братства. Калам нам уже помог.

— Я всегда удивлялась твоей манере шутить.

Симпатяга криво улыбнулся.

— За эту ночь мы получили немало ценных уроков, императрица. Будет над чем поразмыслить. К тому же мне есть на кого излить свою досаду.

— Знаю. Жемчуг, твой любимый лейтенант.

— Уже не любимый.

— Надеюсь, твое излияние не лишит его жизни? — с оттенком предостережения спросила Ласэна.

Симпатяга вздохнул.

— Конечно, нет. А пока пусть попотеет и подумает над уроком, который ему преподал Калам. Я всегда говорю: каждому человеку не помешает некоторая доля смирения. Вы согласны, императрица?

— А где ты видишь императрицу?

«Справедливый вопрос — ведь я же разговариваю с трупом! Вот что мне всегда нравилось в тебе, Ласэна, — так это твоя удивительная способность заставить человека взять свои слова обратно».

Увидев наведенный арбалет, командир стражи поднял руки. Калам втащил его в тень стены и там разоружил.

— Вот так-то лучше будет, капитан, — усмехнулся ассасин. — А теперь говори, где тут прячутся незваные гости.

— Надо думать, себя к их числу вы не относите, — заметил ему командир. — Караульный у ворот что-то болтал… привиделись ему какие-то тени на лестнице. Но этот старый пень плохо видит… Во всяком случае, здесь, кроме вас двоих, никого нет.

— Смотрю, ты немногословен, капитан… Звать-то тебя как?

— Араган. Через несколько дней я получу новое назначение.

— И если сейчас не будешь упрямиться, ты непременно до него доживешь.

— Я как раз совершал обход. Все тихо. Никого… то есть почти никого, если не считать тебя и твоей спутницы.

Минала выразительно поглядела на флаг, трепетавший над флюгером.

— А как же высокая гостья? — спросила она. — Неужели явилась без телохранителей?

Капитан Араган сдержанно улыбнулся.

— Это ты про императрицу? — спросил он, и в голосе отчетливо прозвучала настороженность. — А ведь она совсем не старится, правда?

Внутренний двор заволокло густой, чернильной тьмой. Минала предостерегающе крикнула и выстрелила. В темноте кто-то застонал от боли. Калам бросился на капитана, сшиб его с ног и выхватил кинжал.

«Когтей» было не менее двух десятков. Они приближались со всех сторон. В воздухе просвистело несколько «утренних звезд». Минала с криком выронила арбалет. Мимо прокатилась волна магии и тут же пропала.

Калам вдруг заметил, что наступавшие «когти» мешают не только ему. Апт? Быть того не может! Но глаза его не обманывали: демон сосредоточенно крушил «когтей». Их тела летели в разные стороны. Пятеро охотников кинулись на демона. Камень, брошенный из-за спины Апта, они оставили без внимания, а когда догадались, бежать было поздно. Ударившись о землю, «гарпунчик» взорвался, раскидывая вокруг смертоносные железные осколки.

Один «коготь» все же сумел прорваться к Каламу. Блеснула пара тонких лезвий. Одно ударило ассасина в правое плечо, другое просвистело совсем рядом с лицом. Калам выронил кинжал. Он знал приемы «когтей». Сейчас охотник прыгнет на него. Единственным оружием ассасина оставался мешочек с гвоздями, который он выставил на пути нападавшего.

«Коготь» ударился головой о гвозди. Забыв про Калама, он корчился на земле, зажимая руками многочисленные колотые раны. Неподалеку разорвался еще один «гарпунчик». Вслед за взрывом послышались новые крики и стоны.

Чьи-то руки подхватили Калама и поволокли в тень.

— Минала, это ты? — спросил он.

— Она с нами, — ответил знакомый голос. — Крокусу удалось поймать твоего коня.

Калам заморгал от неожиданности.

— Никак Печаль?

— А ты никак забыл, капрал, что меня теперь зовут Апсалара?

Крики и шум стихали.

— Здорово же тебя продырявили за эту ночку, — сказала Апсалара.

Она осторожно вытащила из его правого плеча застрявший там кинжал. Следом хлынула кровь. Над Каламом склонилось еще одно знакомое лицо: чумазое, с всклокоченной рыжей бородой.

— Ну у тебя и рожа, Скрипач.

Сапер расплылся в улыбке.

— Самое забавное, я то же самое подумал про твою, — признался он. — Смотрю, у тебя появилась подруга. Горячая женщина.

— Она ранена? — встрепенулся Калам.

— Слегка, — ответила Апсалара.

— Тебя можно поздравить? Сумел убить императрицу? — полюбопытствовал Скрипач.

— Нет. Я передумал.

— Забавно слышать. С чего это?

— Какой смысл убивать мешок с костями? Я тебе потом все расскажу. Думаю, тебе тоже есть чем меня позабавить. Насколько понимаю, вы все-таки добрались до Тремолора.

— Угадал.

— Трудно было?

— Что ты! Проще простого.

— Рад слышать, что хоть у вас обошлось без головной боли.

Калам с трудом сел.

— Где это мы? На двор Ложного замка не слишком похоже.

Ему ответил другой голос, звонкий и насмешливый:

— Вы в мире Тени… В моем мире.

— Повелитель Теней? — вскинул голову Скрипач. — Правда, нам привычнее называть тебя Келланведом. Нас не одурачишь. Можешь и дальше прятаться за свои тени — для нас ты все равно остаешься императором, а не Властителем!

— Разве это меняет дело? — засмеялась бесплотная тень. — И разве ты — не солдат Малазанской империи, приносившей присягу на верность… мне?

— Вообще-то я присягал на верность империи.

— Не будем спорить из-за мелочей. Апторианский демон привел тебя не к империи, а ко мне. Ко мне, солдат!

Апт защелкал, зацокал и засвистел. Повелитель Теней выслушал его речь.

— Умная бестия, ничего не скажешь. Но мы и раньше это знали. А теперь он еще и заботливый папаша. Гляньте, какой красавец сидит у него на плече!

Келланвед встал напротив Калама.

— Здравствуй, капрал Калам, «сжигатель мостов». Смотрю, ты нашел женщину себе под стать. Сколько огня в ее глазах! Я потрясен, искренне потрясен. Наверное, тебе надоели бесконечные сражения и ты не прочь осесть вместе с нею где-нибудь в тихом месте? Я хочу вознаградить тебя. И не только тебя. Всех вас, мои верные подданные.

Ему ответила Апсалара. Ее голос звучал холодно и отстра-ненно.

— Нам с отцом не надо твоих наград. Мы хотим полностью оборвать всякие связи с тобой, с Котиллионом и во всеми прочими Властителями. Мы хотим покинуть твой мир, Амманас, и вернуться на родное побережье.

— Я хочу отправиться вместе с ними, — сказал Крокус.

— Замечательно, — отозвался бог. — Какое единодушие. Какое идеальное завершение большого круга. Значит, на родное побережье? Туда, где мы впервые встретились? Нет ничего проще. Возвращайтесь! Все трое!

Он взмахнул длинными призрачными пальцами. Апсалару, Реллока и Крокуса окутали тени, и они исчезли. Бог снова засмеялся.

— Котиллион будет чрезвычайно доволен… А что хочешь ты, солдат? — спросил он Скрипача. — Я крайне редко бываю щедрым. Говори быстрее, пока это развлечение мне не наскучило.

Сапер не торопился ему отвечать.

— Знаешь, Калам, я почему-то не взволнован щедротами бога. Думаю, ты меня поймешь, — шепнул он капралу.

— В прошлом ты не баловал нас подарками, Келл… Повелитель Теней, — сказал Калам. — Я и впрямь не прочь отдохнуть.

Он посмотрел на Миналу. Та молча кивнула.

— В каком-нибудь тихом безопасном месте.

— Безопаснее этого мира не сыщешь, капрал! — ответил Повелитель Теней. — Апт будет постоянно вас охранять. Здесь спокойно. Очень спокойно. Возьмите с собой сапера.

— Нет уж, — поморщился Скрипач. — Этот покой не по мне. Слишком похож на кладбищенский.

Бог смерил его взглядом.

— По правде говоря, солдат, я тебе ничего не должен. За тебя просил Апт. Наверное, у него на то были свои причины. Силой я никого у себя не держу. Так говори, чего ты хочешь? Вернуться к «сжигателям мостов»?

— Нет.

Калам удивленно повернул голову. Такого ответа он не ожидал.

— Возле Ложного замка мы подслушали разговор караульных, — сказал сапер. — Из гавани Малаза должен отойти последний корабль из флотилии Таворы. По каким-то причинам он не ушел тогда со всеми.

Скрипач поймал на себе взгляд Калама.

— Прости, капрал, но надо покончить с мятежом на твоей родине. Я хочу вернуться в Семиградие.

Калам протянул ему окровавленную руку.

— Только уцелей. Это все, о чем прошу.

Сапер кивнул.

— Неудивительно, что с такими солдатами мы завоевали полмира, — сказал Повелитель Теней. — Нет, Скрипач, я не шучу. На сей раз говорю совершенно серьезно. Правда, Ласэна недостойна столь верных солдат, но речь сейчас не о ней. Когда туман рассеется, ты окажешься возле таверны «Улыбка».

— Это мне по нраву. Спасибо, Келланвед.

Через мгновение исчез и Скрипач.

— Надеюсь ты понял, Повелитель Теней, что я не сделаю новых попыток убить Ласэну? Моя охота окончена. И вас с Котиллионом хочу предупредить: не вмешивайтесь в наши дела. Оставьте империю заботам императрицы. У вас есть свой мир.

— Он хочет нас предупредить! — Бог почти вплотную подошел к Каламу. — Возьми свои слова назад, Калам, иначе пожалеешь. Мы ведем себя так, как нам нравится. Не забывай об этом, смертный.

Минала встала рядом с Каламом, положив дрожащую руку на его здоровое плечо.

— Меня всегда пугали посулы богов, — шепнула она. — Особенно когда они зовут в свои чертоги.

Калам молча кивнул.

— Напрасно вы оба упрямитесь, — сказал им Повелитель Теней. — Мое предложение остается в силе. Может, вы находите этот мир мрачным и унылым? На самом деле это тихое и, я бы сказал, святое место. Только здесь и обосноваться мужу с женой… Ха-ха! Я неправильно выразился. Отцу с матерью. Самое приятное — даже не надо ждать, пока у вас появятся дети. Апт уже нашел вам детей! И предостаточно!

Туман рассеялся. За спиной Апта на макушке пологого холма виднелось скопище шатров. От очагов поднимались струйки дыма. Между шатрами мелькали детские фигурки.

— Ты сокрушался, что мятежники их казнили, — с язвительным ликованием продолжал Повелитель Теней. — Во всяком случае, Апт мне так сказал. Как видишь, детки снова живы. Ваши дети ждут вас, Калам Мехар и Минала Эльтроб. Их тысяча триста. Поистине вы — счастливые родители!

ГЛАВА 24

Мэль, древний бог, — твой жрец мечтает вздыбить океан.

Сумерки. Сетан

Взорвавшись пылью, вращающийся туннель магического Пути Дриджны вывел их на равнину. Взору Шаик открылось пространство, покрытое жесткой почерневшей травой. Проехав еще немного, она осадила лошадь. Груды камней, беспорядочно раскиданные повсюду, оказались трупами. Место, по которому ехала Шаик, было полем битвы, местом последнего сражения между Корболо Дэмом и Кольтеном.

Травы почернели вовсе не от палящего солнца, а от запекшейся крови. Над полем вились бабочки-плащовки. По разлагающимся телам воинов ползали мухи. В отличие от людей зловоние ничуть им не мешало.

— Души, порванные в клочья, — тихо произнес за ее спиной Геборий.

Шаик обернулась к старику, затем махнула ехавшему рядом Леому.

— Возьми отряд и поезжай, взгляни, что там впереди.

— Впереди только смерть, — сказал Геборий. Невзирая на жаркое солнце, его трясло.

— Мы и так уже окружены ею, — заметил ему Леом.

— Нет. Это пустяки. Дальше еще страшнее.

Бывший жрец Фенира устремил незрячие глаза на Шаик.

— Корболо Дэм… что он наделал?

— Вскоре узнаем, — бросила в ответ Шаик, велев Леому ехать на разведку.

Армия Дриджны покидала портал. Всех своих магов Шаик поставила командовать крупными полками, разделив их и удалив от себя. Каждый из них был раздосадован ее решением; каждый напрягал магическое зрение, стремясь первым уловить то, что ожидало впереди. И содрогался. Сначала Леорик, потом Бидиталь и, наконец, Фебрий. Здесь их мнения были на редкость единодушны: впереди лежало нечто ужасное.

— В тебе что-то дрогнуло, девочка, — пробормотал Геборий. — Ты все-таки сожалеешь о сделанном выборе?

«Да, старик. Я сожалею о многих своих опрометчивых поступках. Тогда, в Анте, я крупно поссорилась с Таворой, едва не плюнув ей в лицо. Я и подумать не могла, чем обернется для меня наша ссора. Со всей яростью ребенка, которому сделали больно, я обвинила сестру в убийстве наших родителей. Я кричала, что вначале она свела в могилу отца, а затем и мать…»

— Нет, Геборий, не сожалею. У меня теперь есть дочь. Шаик почувствовала, что старик не сразу и даже с какой-то внутренней болью воспринимает ход ее рассуждений. — Я дала ей имя, — продолжала она.

— Ты мне еще не говорила об этом.

Геборий произносил свои слова так, будто ступал по очень тонкому льду.

Леом с отрядом скрылись за вершиной ближайшего холма. Пространство за холмом было подернуто слабой дымкой, и пока Шаик оставалось лишь гадать о ее происхождении.

— Знаешь, Геборий, моя дочь молчалива. Говорит редко, но когда я слышу ее речь… у нее поэтический дар. Наверное, и я могла бы стать такой же… при иных обстоятельствах.

— Поэтический дар? Возможно, для тебя это дар, а для нее он может обернуться проклятием. Есть люди, которые одним своим присутствием способны внушать восхищение или ужас. Но сами они от этого страдают. Зачастую они бывают очень одиноки. Им одиноко даже с собой.

На вершине холма появился Леом. Он сидел в седле и ждал, когда Шаик и армия приблизятся к холму. Еще через какое-то время к нему подъехал отряд всадников. Их знамена не были знакомы Шаик. Двое подъехавших привлекали ее особое внимание. Она уже знала, что это Камист Рело и Корболо Дэм.

— Моя дочь не будет одинокой, — сказала Шаик, продолжая разговор с Геборием.

— Ты так думаешь? Насколько я чувствую эту девочку, ей больше нравится наблюдать за происходящим, чем становиться его частью. Уединенность — ее естественное состояние.

Тронув поводья, Шаик направила лошадь к вершине холма.

— Я хорошо понимаю уединенность, старик. И ценю ее.

— Должно быть, ты назвала ее Фелисиной?

— Да. — Шаик обернулась и поглядела в его незрячие глаза. — Прекрасное имя, разве не так? Оно обещает лучшее будущее. Моя дочь смотрит на мир доверчивыми, широко раскрытыми глазами. Я наслаждаюсь, видя ее невинность.

— А меня невинность других давно не умиляет, — сдавленно произнес Геборий.

По впалым щекам бывшего жреца Фенира катились слезы.

«Да, старик. Ты давно забыл, что такое невинность, чистота юности, полная ожиданий. Чего ждать, когда жизнь преподносит одну потерю за другой?»

— Не надо горевать, Геборий, — попыталась утешить его Шаик. — Рано или поздно мы все меняем невинность на жизненный опыт.

Задумайся Шаик чуть-чуть над своими словами, она бы поняла, что они ужалят старика еще больнее, чем слова о приемной дочери. Геборий задрожал, будто песчаный человечек, готовый рассыпаться. Шаик хотела было положить ему руку на плечо, но поспешно отдернула, зная, что сделает только хуже.

«Самой бы мне не впасть в такое состояние», — подумала она.

— Шаик! В твоих глазах проглядывает богиня!

Эти льстивые слова произнес Камист Рело. Он изо всех сил старался придать своему напряженному лицу ликующее выражение. Шаик равнодушно скользнула по нему глазами и остановила взгляд на Корболо Дэме.

«Полунапанец. Ты напоминаешь мне моего старого наставника. И даже смотришь как он — с холодным презрением. Только я выросла и больше не нуждаюсь в наставниках».

Рело и Дэма окружали предводители племен, верных делу Дриджны. Лица у них были отнюдь не радостными; наоборот, эти люди старательно прятали ужас, пережитый совсем недавно.

В это время к вершине холма на муле подъехал еще один человек в шелковых одеждах жреца. Он сохранял полное хладнокровие и невозмутимость, и это почему-то насторожило Шаик.

Леом держался поодаль. Он с трудом сдерживал себя, стараясь даже не смотреть в сторону Корболо Дэма.

Шаик и Геборий поднялись на вершину холма. Невдалеке виднелись дымящиеся развалины деревни. Между обугленных обломков валялись трупы убитых солдат и конские туши. Каменная арка — и та была черна от копоти. За аркой начиналась дорога, ведущая на юг. По обе стороны от нее тянулись ряды деревьев.

Шаик тронула поводья. Геборий молча сделал то же самое. Старика все еще бил озноб. К ним присоединился Леом. Втроем они направились к арке. Остальные молча поехали следом.

— Взгляни, пророчица, что сталось с этими горделивыми воротами, — нарушил молчание Камист Рело. В его голосе ощущалась едва заметная дрожь. — Аренские ворота нынче стали вратами Клобука. Видишь всю значимость достигнутого? Ты…

— Замолчи! — грубо оборвал его Корболо Дэм.

«Напрасно стараешься, маг. Молчание будет еще красноречивее».

Арка подарила им недолгую прохладу. Затем Шаик подъехала к ближайшему кедру, утыканному распухшими гниющими трупами. Возле дерева она остановилась.

Вернулись дозорные Леома.

— Докладывайте! — велел он.

Четверо потных, запыленных всадников переглянулись, потом один из них сказал:

— Как на этом дереве, так и везде. Более чем на три лиги. Их тысячи.

Геборий подъехал совсем вплотную к дереву и поднял голову, щуря слепые глаза на смердящий труп.

— Где твоя армия, Корболо Дэм? — не поворачиваясь к нему, спросила Шаик.

— Стоит лагерем в непосредственной близости от Арена.

— Значит, взять город вам не удалось?

— Нет, пророчица. Мы потерпели неудачу.

— Что слышно о Таворе?

— Ее флотилия вошла в воды залива, пророчица.

«Как-то тебе понравятся эти аллеи трупов, сестрица…»

— Нам даже не пришлось воевать с этими глупцами, — пояснил Корболо Дэм. Чувствовалось, он до сих пор удивлен случившимся. — Они сдались по приказу Железного кулака Пормкваля. Армия империи всегда гордилась тем, что ее солдаты беспрекословно выполняют любой приказ. Но в данном случае сила обернулась слабостью. Империя потеряла своих великих полководцев.

— Ты считаешь, других у империи нет? — спросила Шаик, наконец поворачиваясь к нему.

— Кольтен был последним, пророчица, — ответил перебежчик. — Новая адъюнктесса нам не опасна. Аристократка, возвысившаяся по прихоти императрицы. Она еще не бывала в настоящих сражениях. И потом, кто ждет ее в Арене? Кто даст дельный совет? Седьмой армии больше нет. Армии Пормкваля — тоже. Тавора явится сюда с полками новобранцев, а ей будет противостоять опытная, закаленная армия. К тому же нас втрое больше. Должно быть, малазанская императрица совсем рехнулась, если думает, что эта изнеженная выскочка сумеет подавить мятеж в Семиградии.

— Приказываю тебе, Корболо Дэм, сняться с занимаемых позиций и соединиться с моей армией.

— Я… пророчица, это…

— У армии Дриджны должен быть только один командир. Выполняй приказ, Корболо Дэм.

«И опять твое молчание говорит больше, чем все слова».

— Слушаюсь, пророчица, — выдавил из себя перебежчик.

— Леом!

— Да, пророчица.

— Наши войска пока останутся здесь. Пусть разобьют лагерь, а потом займутся погребением убитых и казненных.

— Позволь узнать, что будет дальше, когда мы выполним оба твоих приказа? — осторожно спросил Корболо Дэм.

— Встретим с надлежащими почестями Тавору. Только время и место встречи будет выбирать не она, а я… Мы возвращаемся в Рараку, — помолчав, добавила Шаик.

Ее не волновали крики и возгласы. Кого-то ее решение откровенно удивило, кого-то — насторожило и обозлило. Ей задавали вопросы, иногда звучавшие как требования. Шаик оставалась безучастной к происходившему вокруг.

«Рараку — сердце моей новообретенной силы. Я не могу без твоих объятий, иначе мне не одолеть кошмар, зовущийся моей сестрой. Богиня, не дай мне сделать ложных шагов…»

Крики и возгласы понемногу стихли. Порыв ветра пронесся по Аренскому пути и ударил в спину Шаик и ее спутникам.

— Кто это? — неожиданно громким голосом спросил Геборий. — Я ничего не вижу и не чувствую. Скажите, кто этот человек?

— Почему он тебя так волнует, безрукий старик? — насмешливо спросил грузный жрец в шелковых одеждах. — Не более чем солдат. Один из десяти тысяч.

Мутные глаза Гебория странно блестели.

— Разве ты… разве ты не слышишь смех бога? Скажите, кто-нибудь слышит, как смеется бог?

Джистальский жрец снисходительно покачал головой.

— Увы, я слышу только ветер.

Шаик посмотрела на Гебория. Ей показалось, что он еще усох и стал меньше ростом. Она развернула лошадь.

— Пора возвращаться. Вы слышали мои приказы. Выполняйте.

Геборий беспомощно сидел в седле, подняв голову к молчаливому трупу. А в голове старика безумолчно звенел смех, принесенный ветром.

«Ты не хочешь, чтобы я это видел? Не ты ли лишил меня и этого зрения, Фенир? А может, это сделал незнакомец с зеленоватым лицом, который незаметно втек в меня? Жестокая шутка? Или… милосердие?.. Гляди, Фенир, что стало с твоим блудным сыном, и знай: я хочу вернуться домой… Я очень хочу домой».

Командир гарнизона Блистиг стоял на парапете и смотрел на адъюнктессу Тавору и ее свиту. Они поднимались по широким ступеням, вырубленным в известняке, направляясь к воротам дворца. Адъюнктесса оказалась моложе, чем он предполагал. Командир вспомнил слухи, ходившие о Таворе, и мысленно согласился с ними. Ее жестокость ощущалась даже на расстоянии. Рядом с адъюнктессой шла совсем молоденькая женщина — ее помощница и, как утверждали, возлюбленная. Блистиг не помнил, чтобы где-нибудь слышал ее имя. По другую руку шел некто Гимлет Гамет. Рассказывали, он служил еще у родителей адъюнктессы, являясь начальником домашнего караула. Блистиг почувствовал в нем старого, опытного солдата, знающего о войне не понаслышке.

«Надо будет познакомиться с ним поближе».

На парапет поднялся капитан Кенеб.

— Безуспешно, — коротко ответил он.

Блистиг нахмурился, затем вздохнул. Команда обгоревшего корабля, который доставил в гавань Арена раненых солдат Седьмой армии, исчезла с судна, едва последний раненый проковылял по сходням на берег. По мнению командира гарнизона, матросы должны были бы дождаться прибытия Таворы: мало ли, вдруг адъюнктесса захочет расспросить их о сражениях. Почему они исчезли? Вроде не мальчишки, должны бы понимать, что адъюнктессе нужны сведения из первых уст.

— Солдаты Седьмой… те, кто уцелел… их собрали для встречи, — сообщил Кенеб.

— Виканцы тоже там?

— Да. И эти… малолетние колдуны с ними.

Блистиг невольно вздрогнул. Брат и сестра. Отчужденные, замкнувшиеся в себе. Старики в облике детей.

Щербатого так и не нашли. Командир гарнизона догадывался, что вряд ли когда-нибудь снова увидит своего лучника. Геройское… убийство. Попробуй-ка жить с таким грузом! Только бы не увидеть его труп, плавающий лицом вниз в водах арен-ской гавани.

— Командир, уцелевшие солдаты, они…

— Да, Кенеб, я знаю, — перебил его Блистиг.

«Телесные раны заживают быстрее душевных. Душевные порой не затягиваются никогда. Мне хватает забот со своим гарнизоном. Никогда еще мои солдаты не были такими… уязвимыми».

— Нам пора спускаться, командир.

Тавора уже почти у ворот.

Блистиг вздохнул.

— Пошли встречать высокую гостью, капитан.

Маппо осторожно уложил Икария на мягкий песок. Чтобы солнце не обжигало его бездыханного друга, трелль соорудил подобие навеса. Однако разогнать стойкое зловоние, наполнявшее воздух, он не мог.

Позади чернели остатки сожженной деревни. Закопченная арка стояла, будто часовой, охраняющий покой мертвых. Маппо и Икария выбросило в десяти лигах к северу. Несколько дней трелль шел, неся друга на руках. Он мечтал найти уголок без свидетельств смерти, а нашел их в еще большем изобилии.

Заслышав стук колес, Маппо повернулся на звук. Он прикрыл глаза ладонью, загораживаясь от слепящего солнца. По Аренскому пути двигалась повозка, запряженная одним волом. На козлах сидел человек. Еще двое, нагнувшись, занимались каким-то непонятным делом.

Повозка еле тащилась. Возница останавливал ее возле каждого дерева и принимался внимательно разглядывать помещенные туда трупы. Затем он трогал поводья, чтобы остановиться возле следующего кедра.

Подхватив свой мешок, Маппо направился к ним. Возница заметил трелля и остановился, не доехав до очередного дерева. Обернувшись назад, человек достал громадный кремневый меч и положил на колени.

— Послушай, трелль, если ты вздумаешь нам мешать, то крупно пожалеешь, — пробасил возница.

Его спутники выпрямили спины. У обоих в руках были арбалеты.

Маппо опустил мешок и поднял руки. Кожа на лицах всех незнакомцев имела странный золотистый оттенок. Более того, трелль ощутил скрытую магическую силу, и это насторожило его.

— Я не собираюсь вам мешать. Я уже несколько дней подряд вижу только мертвецов, поэтому очень рад встретить живых людей. Знаете, я уж начинал побаиваться, что попал в мир Клобука. Такой кошмар вокруг… Возница поскреб рыжую бороду.

— Похоже, и наш мир отходит под власть Клобука.

Он опустил меч и обернулся к спутникам.

— Капрал, надо узнать, может, у этого трелля найдутся какие-нибудь тряпки для перевязки. Мы бы их обменяли на что-нибудь.

Капрал (он выглядел старше других) вылез из повозки и подошел к Маппо.

— Вы везете раненых? — спросил Маппо. — Я немного умею врачевать. Могу их посмотреть.

Капрал невесело улыбнулся.

— Вряд ли тебе захочется возиться с нашими ранеными. У нас там не солдаты, а пара собак.

— Собак?

— Угу. Нашли их на поле, там где произошло Падение. Видно, Клобуку эти псы не нужны… или он приберет их позже. Я вообще не понимаю, как они еще дышат. Там места живого нет — сплошные раны.

Возница тоже слез и стал внимательно разглядывать трупы на ближайшем дереве.

— Вы кого-то ищете? — спросил Маппо.

Капрал кивнул.

— Ищем. Правда, на такой жаре все лица становятся одинаковыми. Но Буян уверяет, что все равно его узнает, если он есть среди казненных.

— И так… на каждом дереве? — спросил Маппо, вглядываясь в две полосы кедров, тянущиеся вдоль Аренского пути.

— Да, почти до самого Арена. Их десять тысяч.

— Значит, вы…

— Представь себе, просмотрели все деревья. Остались последние. Но даже если б мы никого не искали… это единственное, что мы могли… Проститься с каждым из них.

— А что это за место такое — Падение? Селение, что ли, так называется?

— Нет там никакого селения. На том месте Кольтен и Седьмая армия стояли насмерть и погибли. Только эти псы и уцелели. Представляешь, Кольтен вел тридцать тысяч беженцев из Хиссара в Арен. Он сделал невозможное. Спас этих неблагодарных придурков и в награду был изрублен в нескольких сотнях шагов от городских ворот. И никто не пришел ему на помощь.

Капрал вперился глазами в трелля.

— Ты можешь себе это представить?

— Прости меня, незнакомец, но я ничего не знаю о тех событиях, — признался Маппо.

— Так я и думал. Тебе повезло, парень.

Маппо неопределенно пожал плечами.

— Позвольте мне взглянуть на собак.

— Смотри. Мы-то сами не очень надеемся, что они выживут. Но наш Честняга… он к ним очень привязался. Боюсь, как бы умом не тронулся.

Трелль подошел к повозке и перелез через борт. Честняга — самый молодой из троих. — склонился над кровавым месивом, отгоняя мух.

— Боги милосердные, — пробормотал Маппо, оглядывая растерзанного пса. — Кажется, виканская порода. А где вторая собака?

Честняга молча развернул окровавленную тряпку. На ней лежала кудлатая собачонка, непонятно каким образом оказавшаяся среди свирепых виканских псов. Все ее лапы были злодейски сломаны. В местах переломов скопился гной вперемешку с кровью. Собачонку трясло.

— Мы нашли ее лежащей на большом псе. Она не сама заползла. Ее туда бросили.

Голос Честняги был полон боли и недоумения.

— Люди часто ведут себя хуже собак, — сказал ему Маппо. — Меня удивляет, что эти двое еще живы. Большой пес должен был бы издохнуть еще там, на поле боя. С такими ранами не живут.

— Нет, трелль. Он жив. Я чувствую его сердце, но оно бьется все слабее. Мы ничего не можем сделать. Геслер, наш капрал, говорит, что, раз им все равно не помочь, нужно прекратить их страдания. А я не могу… Не могу.

Длинные пальцы Честняги комкали мокрую от крови тряпку, которую он прикладывал к собачьим ранам. Маппо выпрямился и вновь стал вглядываться в Аренский путь. Дорогу нескончаемых трупов. За спиной Буян что-то крикнул капралу, и тот подбежал к нему.

«Икарий, друг мой. Скоро ты пробудишься, и мне опять будет горестно, а ты начнешь удивляться и спрашивать, отчего я грустен… Причина моей грусти — в тебе, друг. Ты забыл не только сотворенные тобой ужасы. Ты ничего не помнишь об удивительных способностях, которыми был так щедро наделен… Сколько мертвых вокруг. И я уже ничем не могу им помочь. А что бы сделал ты, Икарий?»

Честняга все так же склонялся над ранеными собаками. Повозка вздрогнула — в нее забрался Геслер. Буян сел на козлы. Лица обоих были непроницаемыми.

— Геслер, вы нашли его? — спросил Честняга. — Буян тебя позвал. Значит, вы его нашли? Где он?

— Нет, парень. Мы его не нашли. Буяну показалось, вот он и крикнул мне. А когда присмотрелись — увидели, что обознались.

— Слава богам, — облегченно вздохнул Честняга. — Значит, есть надежда, что он уцелел.

— Надежда есть, но кто знает!

Честняга вернулся к своему скорбному занятию. Встретившись глазами с капралом, Маппо понял, что тот соврал парню. Трелль понимающе кивнул.

— Спасибо тебе, трелль, что осмотрел собак, — сказал ему Геслер. — Я понимаю, что они обречены, но все-таки… — Его голос дрогнул. — Если хочешь, можем довезти тебя до Арена.

Маппо покачал головой.

— Благодарю за предложение, капрал. Треллей не очень жалуют в Арене. Так что я пойду своей дорогой.

— Как знаешь.

Буян развернул повозку.

«Что бы ты сделал на моем месте, Икарий?»

Они отъехали шагов на тридцать, когда Маппо их окликнул.

Повозка остановилась. Трелль побежал к ним, на бегу роясь в своем мешке.

Паст спускался по каменистой пыльной тропе. Несколько раз он останавливался и задирал свою изношенную одежду, чтобы почесаться. Когда же у него зачесалось в нескольких местах сразу, он завопил и стал оголяться.

Пауки! Их были сотни. Они падали вниз и быстро расползались, забиваясь во все щели и трещины.

— Я так и знал! — вопил Искарал. — Хватит прятаться! Вылезай! Я требую!

Пауки выползли на раскаленные солнцем камни.

Хватая ртом воздух, верховный жрец Тени следил, как кивер приобретает человеческий облик. Вскоре перед Искаралом стояла жилистая черноволосая женщина. Она была почти одного роста с ним, а черты ее лица удивительно напоминали его собственные. Искарал Паст нахмурился.

— Думаешь, ты меня одурачила? Думаешь, я не догадывался, что ты прячешься где-то поблизости?

Женщина ухмыльнулась.

— Мне незачем думать. Я и впрямь тебя одурачила. Погляди, на кого ты стал похож? Твердолобый идиот! Впрочем, на Даль Хоне все мужчины такие — твердолобые идиоты!

— Такое можно услышать только от уроженки Даль Хона.

— Конечно. Кому как не тамошним женщинам знакомы все повадки этих идиотов!

— Как тебя зовут, дивер?

— Могора. Я здесь уже много месяцев. Понимаешь, месяцев! Я видела, как ты прокладывал ложные тропы, малевал изображения рук и лап на камнях. Видела, как ты приволок в лес тот белый камень. Хоть в моем роду и полно идиотов, к счастью, я не пошла по их стопам!

— Ты ни за что не доберешься до настоящих врат! — закричал Искарал Паст. — Никогда!

— А я и не хочу! Слышишь, дурачина!

Искарал вперился глазами в ее угловатое лицо. Потом забегал вокруг Могоры.

— Почему ж это ты не хочешь добраться до врат? — удивленно замурлыкал он.

Могора резко остановила его кружения, потом встала, скрестив руки на груди, и смерила Искарала насмешливым взглядом.

— Я сбежала с Даль Хона, чтобы избавиться от идиотов. Так зачем мне становиться Властительницей, чтобы править другими идиотами?

— Да ты, смотрю, настоящая дальхонская ведьма! Ехидная, над всем посмеивающаяся сука — вот ты кто!

— Ты сам — дальхонский чурбан. Лукавый, лживый и ненадежный.

— По-моему, это одно и то же.

— У меня в запасе полно других слов.

— Интересно бы послушать. Они двинулись дальше.

— Лживый, обманчивый, вороватый, — продолжала награждать его эпитетами Могора.

— Погоди! Ты меня уже называла лживым!

— Ну и что? Могу еще раз повторить. Лживый, скользкий, вероломный…

Громадный дракон неслышно взмыл в воздух, поднявшись с вершины плоской горы. Сквозь перепонки его широких крыльев просвечивало солнце. Черные глаза заметили две фигурки, спускавшиеся вниз по каменистой тропе. Мельком взглянув на них, дракон открыл древний магический Путь и исчез.

Искарал Паст и Могора стояли, задрав головы, глядя на пятнышко в небе. Губы верховного жреца Тени тронула легкая улыбка.

— Вот тебя уж точно не одурачишь. Явился сюда, чтобы охранять вход в истинные врата. Тлан-имас, вечно памятующий о своем долге. Ваши шаманы с их тайнами просто сводят меня с ума!

— Не с чего сводить. Ты уже родился свихнутым, — пробормотала Могора.

Не слушая ее, он продолжал, обращаясь к исчезнувшему дракону:

— Согласись, опасность миновала. Разве один ты бы выстоял? Против своих же? Нет, без меня тебе бы не выстоять. А ты даже не поблагодарил Искарала Паста!

Могора презрительно расхохоталась. Искарал одарил ее испепеляющим взглядом и продолжил путь по тропе.

Завидев знакомую башню, Искарал встал под ее единственным окошком и закричал:

— Я дома! Я вернулся домой!

Эхо запоздало отозвалось на его крики и стихло.

Верховному жрецу Тени не стоялось на месте. Он опять пустился в пляс. Могора молча наблюдала за ним.

Наконец из окошка высунулась голова бхокарала. Оскаленные зубы, должно быть, означали улыбку, но Искарал Паст сомневался в этом. Он всегда в этом сомневался.

— Глянь-ка, — проворковала Могора. — Один из твоих приверженцев.

— Напрасно ты шутишь.

— Между прочим, я проголодалась, и это уже не шутка. Теперь, когда слуга тебя покинул, кто будет готовить еду?

— Ты, кто же еще!

Из Могоры полился яростный поток ругательств. Довольный Паст наблюдал за нею.

«Боги милосердные, а ведь я не утратил своего обаяния!»

Огромная, ярко раскрашенная повозка съехала на обочину и встала, окруженная облаком пыли. Лошади пугливо озирались по сторонам, встряхивали гривами и ударяли копытами. Из повозки выбрались два существа ростом не выше локтя и засеменили на кривых ножках к Аренскому пути. Двигаясь, они постоянно размахивали своими длинными руками. Чем-то они напоминали бхокаралов. Их личики морщились, а глаза щурились от яркого солнечного света. От бхокаралов этих коротышек отличало то, что между собой они говорили на языке дару.

— Так ты уверен? — спросил тот, кто покороче. Наверное, этот вопрос задавался не впервые, поскольку спутник коротышки сердито ответил:

— По-моему, связь поддерживаю я, а не ты, Ирп. Запомни, не ты. Барук не настолько глуп, чтобы поручить тебе какое-нибудь серьезное дело. Ты годишься только для черной работы.

— Ты прав, Руд. Черная работа. И в ней я силен. Уж этого никто от меня не отнимет. Черная работа. Чернее не бывает. И все-таки ты уверен?

Они подошли к дереву, росшему почти рядом с почерневшей аркой. Оба коротышки присели на корточки и долго всматривались в труп, пригвожденный к стволу.

— Я ничего не вижу, — растерянно пробормотал Ирп. — Думаю, ты ошибся. Наверное, ты его потерял, Руд, и просто не хочешь сознаваться. Я думаю…

— Еще одно слово о том, что ты думаешь, и я тебя прикончу. Клянусь тебе, Ирп.

— Прекрасно. Я умру достойно, не проронив ни слова. Как и подобает тому, кто занят черной работой.

Руд подошел к стволу. О том, что он недалек от исполнения своего обещания, говорили лишь несколько волосков, вставших торчком у него на затылке. Добравшись до трупа, Руд полез под ветхую рубашку и начал шарить на груди у казненного. Вскоре он достал грязный и рваный лоскуток. Развернув его, Руд наморщил лобик.

— Ну что там? — крикнул снизу Ирп.

— Чье-то имя.

— Чье?

— Какая-то Салесса Лорталь.

— Но это же женское имя, а он-то — не женщина!

— Спасибо, без тебя догадался, — огрызнулся Руд.

Он свернул лоскуток и запихнул обратно под рубашку казненного.

— Странные эти смертные, — проворчал Руд, продолжая шарить.

Наконец он нашел искомое, вытащив стеклянный пузырек. Стекло было дымчатым.

— Нашел? — допытывался Ирп.

— Нашел. Стекло треснуло, — удовлетворенно сообщил Руд. Он наклонился, зубами перекусил кожаный шнурок. Зажав в ладошке пузырек, Руд перевернул его, а затем посмотрел на просвет.

Ирп ходил под деревом, боясь рассердить спутника своими вопросами. Руд приложил пузырек к остренькому ушку и потряс.

— Он здесь!

— Вот и замечательно. Спускайся и поехали.

— Не торопись. Нам придется забрать с собой и тело. У смертных свои причуды. Он не захочет другое и начнет требовать свое. Так что лезь сюда. Поможешь.

— Слушай, у него же тело совсем высохло, — пискляво возразил Ирп.

— Тем лучше. Легче будет тащить.

Ворча себе под нос, Ирп забрался наверх и стал выдергивать железные прутья. Руд, улыбаясь, следил за «черной работой». Неожиданно он вздрогнул.

— Пошевеливайся, Ирп! Я что-то учуял. Не знаю, что именно, но мне очень не нравятся мои ощущения.

Икарий медленно открыл глаза и не сразу узнал широкое грубое лицо, склонившееся над ним.

— Маппо? Это ты, друг мой?

— Я, Икарий. Как ты себя чувствуешь?

Полуджагат слегка шевельнулся и поморщился.

— Похоже, я… ранен.

— Да, а мне даже нечем тебе помочь. Два своих последних снадобья я отдал.

Икарий с трудом улыбнулся.

— Значит, кому-то очень требовалась твоя помощь. Возможно, чья-то рана была куда опаснее моей.

— А что ты скажешь, если эти снадобья пошли для спасения жизни двоих собак?

Улыбка Икария не погасла.

— Должно быть, эти собаки стоили того. Я с удовольствием послушаю твой рассказ. Помоги-ка мне встать.

— Ты уверен, что удержишься на ногах?

— Вполне.

Маппо помог ему встать. Икария шатало, но затем он обрел равновесие. Оглядевшись по сторонам, он спросил:

— Где это мы?

— Сначала ответь: что ты помнишь?

— Ничего… Нет, постой… Мы, кажется, встретили апторианского демона и решили идти за ним. Это я помню. А что было потом? Мы до сих пор внутри Пути?

— Нет, Икарий. Мы уже не внутри Пути, а на юге, неподалеку от Арена. Могу тебе сказать, что мы зря пошли за демоном. Путь оказался ненадежным. Нас с тобой выбросило сюда. Падая, ты ударился головой о камень и потерял сознание.

— Вот оно что. И давно это было?

— Всего день назад.

— К западу от этих мест находится Джаг-одхан, — сказал трелль.

— Нам повезло, Маппо. Идем туда. Чувствую, что на этот раз я близок к разгадке. Очень близок.

Трелль кивнул.

— Никак уже рассвело? Смотрю, ты успел свернуть наш лагерь.

— Да. Только давай сегодня пройдем немного. Тебе нужно окрепнуть.

— Согласен. Мудрое предложение.

Но прошел еще час, прежде чем они смогли тронуться в путь. Икарию понадобилось время, чтобы смазать лук и наточить меч. Маппо уселся на валун и стал терпеливо ждать, пока друг закончит все приготовления.

Потом они встали и пошли туда, где лежали просторы Джаг-одхана.

— Что бы я делал без тебя, друг мой? — сказал Икарий.

— Изводил бы себя, пытаясь вспомнить, — с грустной улыбкой ответил Маппо.

Впереди лежал Джаг-одхан с его просторами, не затронутыми вихрем Дриджны.

name=t66>

Эпилог

Клобука призраки явились толпой нестройной, и шепот смерти слышен в шорохе их крыл.

Мрачна их песнь и тем красива; она — как прах, что землю удобряет.

Виканская погребальная песнь. Рыбак

Молодая вдова вышла из шатра знахарки, сжимая в руке глиняный кувшинчик. Ее босые ноги тяжело ступали по желтоватой траве, а большие пальцы то и дело застревали между жестких стеблей. Небо над головой казалось ей безжизненным.

Пройдя несколько десятков шагов, вдова остановилась и опустилась на колени. Вокруг лежала безбрежная Виканская равнина. Женщина потрогала свой большой живот. От кувшинчика, который она держала в другой руке, исходило приятное тепло.

Пока знахарка вела свои дознания, вдова еще надеялась. Но сегодня та объявила, что многократно все проверила и перепроверила. Ребенок, которого носила вдова, был… пустым. Просто тело, лишенное души. Она и сейчас видела перед собой бледное, вспотевшее лицо знахарки и слышала негромкие, похожие на шелест ветра слова: «Даже у колдуна должна быть душа. Дети, которых колдуны забирают себе, ничем не отличаются от остальных детей. Понимаешь? А то, что растет внутри тебя… лишено души. Твое дитя было проклято, но причины проклятия ведомы только духам… Этого ребенка нужно предать земле».

Вдова откупорила кувшинчик. Знахарка предупреждала ее: поначалу будет больно, затем тело онемеет. Она не знала, видели ли ее соплеменники. Но даже если и видели, никто не позволил бы себе любопытного взгляда. Все понимали, насколько это тяжко — оборвать жизнь еще не родившегося ребенка.

С севера приближалась грозовая туча. Вдова и не заметила, как она появилась. Туча разрасталась, становясь все темнее.

Вдова поднесла кувшинчик к губам.

Неожиданно чья-то рука сжала ей плечо. Другая рука схватила ее за запястье. Вскрикнув, вдова обернулась и увидела знахарку. Старуха задыхалась после бега; ее широко раскрытые глаза безотрывно глядели на тучу. Кувшинчик упал в траву. Из поселения к ним бежали соплеменники.

Ничего не понимая, вдова смотрела на морщинистое лицо знахарки, видя на нем страх и… надежду.

— Что случилось? Почему ты мне помешала?

Знахарка не отвечала, а продолжала следить за темным облаком. Оно уже накрыло собой близлежащие холмы. Приглядевшись, вдова поняла, что это вовсе не грозовая туча. Это было нечто живое, состоящее из множества живых точек. Некая сила удерживала их вместе, не давая разлететься в разные стороны.

Вдове стало страшно. К ее ужасу примешивалась телесная боль: знахарка будто щипцами сжимала ей запястье, грозя сломать кости.

«Да это же мухи! Огромный рой мух».

Рой надвигался.

Потом знахарка пронзительно закричала. Отпустив руку вдовы, она упала на траву.

Сердце молодой женщины заколотилось.

«Это не мухи. Вороны! Стая ворон. Они летят сюда. Ко мне».

Словно почуяв их, ребенок в ее животе шевельнулся. Потом еще раз и еще.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ПУТЬ РУК

Икарий — полуджагат, вечный странник.

Маппо — трелль, неизменный спутник Икария.

Искарал Паст — верховный жрец Тени.

Рилландарас — Белый Шакал; дивер.

Месремб — странствующий.

Гриллен — дивер.

Могора — дивер.

МАЛАЗАНЦЫ

Фелисина — младшая дочь из Дома Паранов.

Геборий Легкокрылый — ссыльный историк и бывший жрец Фенира.

Бодэн — спутник Фелисины и Гебория по каторге и побегу.

Скрипач — сапер Девятого взвода («сжигатели мостов»).

Крокус — молодой парень, житель Даруджистана.

Апсалара — новобранка Девятого взвода («сжигатели мостов»).

Калам — капрал Девятого взвода («сжигатели мостов»).

Дюкр — имперский историограф. Кульп — боевой маг Седьмой армии.

Маллик Рель — старший советник Железного кулака Пормкваля.

Саварк — командир стражи на руднике в Макушке.

Пелла — караульный на руднике в Макушке.

Пормквалъ — Железный кулак (правитель) в Арене (Семиградие).

Симпатяга — командир тайной организации «Коготь».

Лулль — капитан, командир военных моряков в Сиалке (Семиградие).

Кеннед — капитан Седьмой армии.

Сульмар — капитан Седьмой армии.

Лист — капрал Седьмой армии.

Мясник — капитан, командир саперов Седьмой армии (впоследствии сержант).

Каракатица — сапер Седьмой армии.

Геслер — капрал береговой охраны близ Хиссара.

Буян — матрос береговой охраны.

Честняга — новобранец береговой охраны.

Блистиг — командир аренского гарнизона.

Щербатый — лучник аренского гарнизона.

Жемчуг — член тайной организации «Коготь».

Кенеб — капитан, беженец.

Сельва — жена Кенеба.

Минала — сестра Сельвы.

Кесен — старший сын Кенеба и Сельвы.

Ванеб — младший сын Кенеба и Сельвы.

«Собачья упряжка» — название каравана, состоящего из солдат Седьмой армии, воинов виканских кланов и нескольких десятков тысяч малазанских беженцев, который Кольтен провел через весь континент, из Хиссара до Арена.

ВИКАНЦЫ

Кольтен — командующий Седьмой армией.

Балт — командир, старый, опытный воин, дядя Кольтена.

Темул — молодой виканский воин.

Сормо Энат — юный колдун.

Нил — юный колдун.

Нетра — юная колдунья, сестра Нила.

«КРАСНЫЕ МЕЧИ»

Бари Сетраль (Досин Пали).

Мескер Сетраль — его брат (Досин Пали).

Тенэ Баралыпа (Эрлитан).

Аральт Арпат (Эрлитан).

Лостара Йиль (Эрлитан).

МАЛАЗАНСКАЯ ЗНАТЬ ИЗ ЧИСЛА БЕЖЕНЦЕВ «СОБАЧЬЕЙ УПРЯЖКИ»

Нефарий. Ленестр. Пуллик Алар. Тумлит,

ПРИВЕРЖЕНЦЫ ПУТИ ДРИДЖНЫ

Шаик — пророчица.

Леом — командир армии Рараку.

Тоблакай — телохранитель Шаик, воин армии Рараку.

Фебрий — маг и старший советник Шаик.

Корболо Дэн — в прошлом малазанский наместник, перешедший на сторону мятежников и ставший командующим армией одхана.

Камиспг Рело — верховный маг армии одхана.

Леорик — маг армии Рараку.

Бидиталь — маг армии Рараку.

Мебра — шпион в Эрлитане.

ОСТАЛЬНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Салк Элан — путешественник.

Шан — гончая Тени.

Геара — гончая Тени.

Слепая — гончая Тени.

Барэн — гончая Тени.

Клык — гончая Тени.

Моби — бхокарал, долгое время живший у дяди Крокуса.

Леган Брид — тлан-имасский воин.

Хента Ильм — тлан-имасская гадательница на костях.

Олар Этиль — тлан-имасский гадатель на костях.

Кимлок — таноанский жрец в Эрлитане.

Бенет — главарь каторжников в Макушке.

Ирп — гном.

Руд — гном.

Апт — демон.

Пенак — малазанский мальчик, спасенный и усыновленный

Аптом. Карполан Демезанд — торговец и маг.

Була — хозяйка таверны в Макушке.

Котиллион — покровитель ассасинов.

Повелитель Теней — Властитель Верховного Дома Тени.

Реллок — слуга Искарала Паста.

ГЛОССАРИЙ

ПЛЕМЕНА СЕМИГРАДИЯ

Араки (Панпотсун-одхан).

Биларды (восточная часть Ненот-одхана).

Гралийцы (холмы вокруг Эрлитана и Панпотсун-одхана).

Дебралийцы (северные земли).

Канелъды (земли к северо-востоку от Убарида).

Керан-добрийцы (Геленская равнина).

Пардуанцы (северная часть Геленской равнины).

Семкийцы (земли к югу от Сиалка).

Тифанцы (земли к югу от Сиалка).

Трегины (земли к западу от Санимона).

Хундрилы (западная часть Ненот-одхана).

ЗВАНИЯ И СООБЩЕСТВА

Первый меч империи — звание, присваиваемое малазанцам и тлан-имасам, особо отличившимся в защите интересов империи.

Железный кулак — звание высших командиров в малазанской армии.

Кроносские тлан-имасы (кроносы) — общее название кланов под предводительством Крона.

Логросские тлан-имасы (логросы) — общее название кланов под предводительством Логроса.

«Сжигатели мостов» — легендарная отборная дивизия Второй малазанской армии.

Паннионский пророк — загадочный и жестокий пророк, правящий в империи, находящейся к югу от Даруджистана.

«Коготь» — тайная организация (сродни политической полиции) в Малазанской империи.

РАСЫ (ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ И ИНЫЕ)

Варгасты — кочевой воинственный народ (не-человеческая раса).

Джагаты — загадочная вымершая раса (не-человеческая); одна из четырех коренных рас.

Моранты — высокоорганизованная военизированная раса (нечеловеческая), населяющая территорию Облачного леса.

Тистеандии — одна из Древних рас (не-человеческая).

Тистедурии — одна из Древних рас (не-человеческая).

Тлан-имасы — одна из четырех коренных рас, достигшая бессмертия.

Трелли — раса воинов-кочевииков (не-человеческая), постепенно переходящая к оседлому образу жизни.

Форкрулии — загадочная вымершая раса (не-человеческая); одна из четырех коренных рас.

ВЛАСТИТЕЛИ

Апсалара — Властительница воров.

Берна — Властительница земли, называемая также Спящей богиней.

Беру — Властитель бурь.

Большие Вороны — громадные птицы, питающиеся магической силой.

Геддерона — Властительница весны и возрождения.

Гончие — служебные псы Верховного Дома Тени.

Джесса — Властительница ткачества.

Дессембрий — Властитель трагедий.

Дрек — Осенний Червь (иногда его отождествляют с Полиэлыо, Властительницей моровых поветрий).

Каладан Бруд — полководец, противостоящий малазанцам на севере Генабакиса.

Каллор — первый помощник Каладана Бруда.

Клобук — Властитель Верховного Дома Смерти.

Котиллион (Веревка) — ассасин Верховного Дома Тени.

Крулъ — Древний бог.

Моури — Властительница нищих, слуг и рабов.

Нерусса — Властительница спокойствия морей и ветров.

Опонны — Шуты судьбы (брат и сестра).

Оссерк — Властитель неба.

Повелительница снов — Властительница Верховного Дома Жизни.

Повелитель Теней (Амманас) — Властитель Верховного Дома Тени.

Полиэль — Властительница моровых поветрий.

Сын Тьмы — Аномандер Рейк, Властитель Верховного Дома Тьмы.

Теирок (Фенир) — вепрь с пятью клыками.

Трейк (Трич) — Властитель битв; Летний тигр.

Фандри — Зимняя волчица. Фенир — вепрь (см. Тенрок).

Хромой бог — Властитель цепей.

Шеденалъ (Солиэль) — Властительница врачевания.

МИР МАГИИ

Магические Пути, доступные людям

Деналь — Путь Врачевания и Исцеления.

Дрисс — Путь Камня.

Меанас — Путь Тени и Иллюзий.

Путь Клобука — Путь Смерти.

Рашан — Путь Тьмы.

Руз — Путь Моря.

Серк — Путь Неба.

Теннес — Путь Земли.

Тюр — Путь Света.

Магические Пути Древних

Куральд Гален — тистеандийский Путь Тьмы.

Теланн — Путь тлан-имасов.

Омтоз Феллак — Путь джагатов.

Старвалъд Демелен — Путь Тиамы, или Первый Путь.

Фатид, или колода Драконов (и связанные с нею Властители)

Верховный Дом Жизни

Король.

Дама (Повелительница снов).

Защитник.

Жрец.

Вестник.

Воин.

Ткач.

Каменщик.

Дева.

Верховный Дом Смерти

Король (Клобук).

Дама.

Рыцарь (в свое время — Дассем Ультор).

Маг.

Вестник.

Воин.

Пряха.

Каменщик.

Дева.

Верховный Дом Света

Король.

Дама.

Защитник.

Жрец.

Офицер.

Воин.

Швея.

Строитель.

Служанка.

Верховный Дом Тьмы

Король.

Дама.

Рыцарь (Сын Тьмы).

Маг.

Офицер.

Воин.

Ткач.

Каменщик.

Жена.

Верховный Дом Тени

Король (Повелитель Теней, он же Амманас).

Дама.

Ассасин (Котиллион по прозвищу Веревка).

Маг.

Гончая.

Свободные карты

Опонны (Шуты Судьбы).

Обелиск (Берна).

Корона.

Скипетр.

Держава.

Трон.

Гадающий на костях — любой из тлан-имасских шаманов.

Диверы — высшая ветвь ордена тех, кому доступно перемещение душ.

Отатаральская руда, или отатараль, — руда красноватого цвета, обладающая свойством отвращать магию; добывается на холмах Танно в Семиградии.

Пути Хаоса — переходы между основными магическими Путями; перемещение по ним чревато гибелью или безумием.

Путь Рук — мистический Путь странствующих и диверов, якобы позволяющий им стать Властителями.

Странствующие — основная ветвь ордена тех, кому доступно перемещение душ.

Тремолор — один из Домов Азата, называемый также Домом Одхана.

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ НАЗВАНИЯ

Арен — один из священных городов, форпост Малазанской империи.

Батроль — деревня близ Хиссара.

Белан — заброшенная деревня у начала Аренского пути.

Ватар — река, переправа через которую стала ареной самой кровопролитной битвы сил Кольтена с силами мятежников; место массовой гибели солдат и беженцев.

Винтилъская впадина — низменность к юго-западу от Хиссара.

Гален — город на берегу Клатарского моря.

Гданисбан — город вблизи Панпотсун-одхана.

Гелорский хребет — место сражения с мятежниками.

Гуран — континентальный город.

Дожальский колодец — место сражения с мятежниками.

Досин Пали — город на южном берегу Отатаральского острова.

Каракаранг — один из священных городов, расположенный на Отатаральском острове.

Карон Тепаси — континентальный город.

Ненотп — место сражения с мятежниками.

Панпотсун — один из священных городов.

Руту Джелба — портовый город на севере Отатаральского острова.

Санимон — древний курган, место сражения с мятежниками.

Священная пустыня Рараку — пустыня, лежащая к западу от Панпотсун-одхана.

Секальская равнина — место сражения с мятежниками.

Сиалк — город на восточном побережье Семиградия.

Убарид — портовый город на южном побережье, один из священных городов.

Хиссар — город на восточном побережье Семиградия.

Эрлитан — один из священных городов.

СЛОВА, ПРОНИКШИЕ В МАЛАЗАНСКИЙ ЯЗЫК ИЗ ЯЗЫКОВ СЕМИГРАДИЯ (в основном из дебралийского наречия)

Белый паралът — яд, добываемый из слюны пауков.

Бхокаралы — крылатые обезьянки, живущие на скалах.

Гульдинда — дерево с широкими листьями.

Денраби — крупное морское чудовище.

Джегура — кактус, обладающий целебными свойствами.

Дриджна — слово, имеющее два основных понятия: «откровение» и «конец света».

Дурханг — одурманивающее растение, схожее с опийным маком.

Кетра — холодное оружие.

Мезлы (мезланцы) — презрительное название малазанцев.

Мухи-кровососки — мухи, которые не только больно жалят, но еще и откладывают личинки под кожу человека и животных.

Одхан — общее название равнин, пустошей и пустынь (часто добавляется к конкретному названию).

Ризанская ящерица — летающая ящерица величиной с белку.

Саврак — некрепкий сорт эля, подаваемый охлажденным.

Сепа — пресный хлеб.

Симхарал — торговец маленькими детьми.

Тапу — общее название торговца-разносчика.

Тany сепа — торговец хлебом.

Тапупгаср — торговец сластями.

Тапухарал — торговец вареной козлятиной.

Таср — тапу, пропитанный медом.

Телаба — плащ, защищающий от ветра, солнца и дождя.

Тралъб — яд, добываемый из грибов.

Чиггеры — пустынные блохи, переносимые ветром.

Шегай — горячий ветер, дующий в засушливое время года.

Эмраг — съедобный кактус.

Эму лор — яд, добываемый из цветов.

Энкарал — крупная летающая ящерица величиной с лошадь (встречается очень редко).

Эсантанель — летающая ящерица величиной с собаку.

Стивен Эриксон Память льда. Том 1

Steven Erikson

Memories of Ice

Copyright © Steven Erikson 2001.

© Лихтенштейн Е., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Посвящается Р. С. Лундину

Благодарности

Я хотел бы поблагодарить за поддержку и дружбу следующих: Клэр, Боуэна, Марка, Девида, Криса, Рика, Кэм, Кортни; Сьюзан и Питера, Девида Томаса Ст. и Мл., Хэрриет и Криса, Лили и Мину и Смаджа; Патрика Уолша, Саймона и Джейн. Спасибо Дейву Холдену и его дружелюбным подчинённым (Трише, Синди, Лизе, Танис, Барбаре, Джоанне, Наде, Аманде, Тони, Энди и Джоди) из «Пицца-Плейс» за столик и горячие напитки. И спасибо Джону Мини за отвратительные подробности о мёртвом семени.

Действующие лица

Караван-сарай

Остряк, охранник каравана

Скалла Менакис, охранница каравана

Драсти, охранник каравана

Бук, охранник каравана

Бошелен, путешественник

Корбал Брош, его молчаливый напарник

Эмансипор Риз, слуга

Керули, торговец

Мрамор, чародей

Капастан

Брухалиан, Смертный меч Фэнерова Устава («Серые мечи»)

Итковиан, Кованый щит Фэнерова Устава («Серые мечи»)

Карнадас, Дестриант Фэнерова Устава («Серые мечи»)

Вельбара, новобранец («Серые мечи»)

Мастер-сержант Норул («Серые мечи»)

Фаракалиан («Серые мечи»)

Накалиан («Серые мечи»)

Торун («Серые мечи»)

Сидлис («Серые мечи»)

Нильбанас («Серые мечи»)

Джеларкан, князь и правитель Капастана

Арард, князь и правитель Коралла в изгнании

Рат’Фэнер (жрец из Совета Масок)

Рат’Престол Тени (жрец из Совета Масок)

Рат’Королева грёз (жрица из Совета Масок)

Рат’Худ (жрец из Совета Масок)

Рат’Д’рек (жрец из Совета Масок)

Рат’Трейк (жрец из Совета Масок)

Рат’Огнь (жрица из Совета Масок)

Рат’Тогг (жрец из Совета Масок)

Рат’Фандерея (жрица из Совета Масок)

Рат’Дэссембрей (жрица из Совета Масок)

Рат’Опонн (жрец из Совета Масок)

Рат’Беру (жрец из Совета Масок)

Войско Однорукого

Дуджек Однорукий, командир малазанской армии отступников

Скворец, заместитель командира малазанской армии отступников

Вывих, командир Чёрных морантов

Артантос, знаменосец малазанской армии отступников

Барак, офицер связи

Хареб, капитан-аристократ

Ганос Паран, капитан «Мостожогов»

Мураш, сержант, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Хватка, капрал, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Дэторан, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Штырь, маг и сапёр, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Дымка, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Молоток, целитель, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Вал, сапёр, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Тротц, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Быстрый Бен, маг, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Бестолочь, капрал, «Мостожоги»

Бакланд, сержант, «Мостожоги»

Рантер, сапёр, «Мостожоги»

Грунт, целитель, «Мостожоги»

Перл, маг, «Мостожоги»

Чубук, маг, «Мостожоги»

Пальчик, маг, «Мостожоги»

Войско Бруда

Каладан Бруд, предводитель освободительной армии Генабакиса

Аномандр Рейк, Владыка Лунного Семени

Каллор, Верховный король, правая рука Бруда

Мхиби, женщина из племён рхиви

Серебряная Лиса, Перерождённая рхиви

Корлат, одиночница, тисте анди

Орфантал, брат Корлат

Хурлокель, всадник в освободительной армии

Карга, старейшая из великих воронов и спутница Аномандра Рейка

Баргасты

Хумбролл Тор, военный вождь клана Белолицых

Хетан, дочь вождя

Кафал, старший сын вождя

Неток, второй сын вождя

Послы из Даруджистана

Колл, посол

Эстрайсиан Д’Арле, советник

Барук, алхимик

Крупп, горожанин

Мурильо, горожанин

Т’лан имассы

Крон, предводитель Кроновых т’лан имассов

Канниг Тол, вождь клана

Бек Охан, заклинатель костей

Пран Чоль, заклинатель костей

Окрал Лом, заклинатель костей

Бендал Хоум, заклинатель костей

Ай Эстос, заклинатель костей

Олар Этил, первая заклинательница костей и первая одиночница

Тлен, Отверженный, прежде Первый Меч

Килава, отступница, заклинательница костей

Ланас Тог, из Керлумовых т’лан имассов

Паннионский Домин

Провидец, царь-жрец Домина

Ультентха, септарх Коралла

Кульпат, септарх осаждающей армии

Инал, септарх Леста

Анастер, тенескаури, Дитя Мёртвого Семени

Провидомин Кальт

Другие

К’рул, Старший бог

Драконус, Старший бог

Сестра Холодных Ночей, Старшая богиня

Госпожа Зависть, обитательница Морна

Гетол, Глашатай

Трич, Первый герой (Тигр Лета)

Ток Младший, Арал Фэйл, малазанский разведчик

Гарат, огромный пёс

Баальджагг, ещё более огромная волчица

Мок, сегулех

Турул, сегулех

Сену, сегулех

Скованный, неизвестный Взошедший (также именуемый Увечным богом)

Ведьма Теннеса

Мунуг, даруджиец-ремесленник

Таламандас, баргастское чучелко

Ормулогун, художник в Войске Однорукого

Гамбл, его критик

Харадас, глава каравана Тригалльской торговой гильдии

Азра Джаэль, морпех из Войска Однорукого

Корешок, из Моттских ополченцев

Хлев, из Моттских ополченцев

Пень, из Моттских ополченцев

Иов Валун, из Моттских ополченцев

Пролог

Древние войны между т’лан имассами и яггутами опустошили мир. По разорённым землям маршировали огромные армии, оставляя позади груды мёртвых тел, кости мертвецов стали костями гор, пролитая кровь – кровью морей. Чародейство бушевало до тех пор, пока сами небеса не запылали огнём…

Киничик Карбар’н.

Древние истории. Том І

I

Маэс’ки Им (Погром Гнилого Цветка), 33-я Яггутская война

За 298 665 лет до Сна Огни

Ласточки пронзали тучи мошкары над отливной косой. Небо над болотом оставалось серым, но уже утратило переливчатое сияние зимы, а тёплый ветер над разорённой землёй нёс запах исцеления.

То, что некогда было внутренним пресноводным морем, которое имассы называли Яггра-Тиль, – морем, рождённым благодаря таянию яггутских ледовых полей, – умирало. Бледные тучи отражались в пересыхающих озерцах и лужах – глубиной разве что до колена, – которые тянулись к югу, насколько хватало глаз, но новорождённой суши было уже заметно больше, чем воды.

Когда разрушились чары, вызвавшие оледенение, в эти земли вернулась естественная смена времён года, но память о горах льда была ещё жива. Обнажившийся материковый грунт на севере был изрезан и изъязвлён, долины – наполнены валунами. Тяжёлый ил, устилавший прежде дно внутреннего моря, то и дело разрывали пузыри выходящих газов, сама земля, избавившись от невообразимого груза отступившего восемь лет назад ледника, продолжала медленно подниматься.

Жизнь Яггра-Тиль была недолгой, но слой ила на дне был толстым. И предательски опасным.

Пран Чоль, заклинатель костей из клана Канниг Тола из Кроновых имассов, неподвижно сидел на почти ушедшем в землю валуне рядом с прежней береговой линией. Склон перед ним покрывали низкая, жёсткая трава и высохший плавник. В двенадцати шагах впереди земля плавно уходила вниз, к широкой, покрытой илом долине.

Три ранага провалились в заболоченную воронку в двадцати шагах от склона. Крупный бык, его самка и детёныш попытались стать в круг для защиты. Завязшие в грязи, уязвимые, они, видимо, показались лёгкой добычей для стаи айев.

Но болото было действительно опасным. Крупных тундровых волков постигла та же участь, что и ранагов. Пран Чоль насчитал шесть айев, в том числе и годовичка. Следы указывали на то, что ещё один молодой волк долго кружил вокруг топкого места, прежде чем уйти на запад: его, несомненно, ждала одинокая смерть.

Как давно это случилось? Невозможно сказать. Ил покрывал ранагов и айев толстой, потрескавшейся коркой. Ярко-зелёные точки блестели там, где проросли принесённые ветром семена. Это напомнило заклинателю костей видения, которые открывались ему во время странствий духа, – множество обыденных подробностей сплеталось в нечто ирреальное. Для этих зверей схватка стала вечной, охотник и его жертва навсегда сплелись воедино.

Кто-то подошёл, присел на корточки рядом с заклинателем.

Пран Чоль не отводил золотистых глаз от неподвижной сцены. Ритм шагов дал понять, кто именно решил составить компанию заклинателю, а теперь стали различимы и запахи теплокровного, что выдавали гостя столь же явно, как прямой взгляд на него.

Канниг Тол заговорил:

– Что сокрыто под глиной, заклинатель?

– Лишь то, что придало ей форму, вождь клана.

– Ты не видишь в этих зверях дурного предзнаменования?

Пран Чоль улыбнулся.

– А ты?

Канниг Тол поразмыслил, затем сказал:

– Ранагов больше нет в этих землях. И айев тоже нет. Мы видим древнюю битву. Смысл этих знаков глубок, ибо они встревожили мою душу.

– И мою, – отозвался заклинатель костей.

– Мы охотились на ранагов, покуда их не стало, и тем самым обрекли на голодную смерть айев, ибо мы также охотились на тенагов, покуда их не стало. Агкоры, что ходят за стадами бхедеринов, не стали делиться с айями, и вот тундра опустела. Оттого я думаю, что мы охотились расточительно и неразумно.

– Однако нам нужно было кормить своих детей.

– Нам очень нужны были новые дети.

– Нужны и ныне, вождь клана.

Канниг Тол заворчал.

– Яггуты были сильны в этих землях, заклинатель. Они не бежали – поначалу. Ты сам знаешь, какую цену мы заплатили кровью имассов.

– И земля отдаёт сторицей эту цену.

– Служит нашей войне.

– Это тревожит душу.

Вождь клана кивнул и замолчал.

Пран Чоль ждал. Обмениваясь словами, двигаясь к сути, они пока лишь скользили по коже. Откровения плоти и кости были ещё впереди. Но Канниг Тол не был глуп, и долго ждать не пришлось.

– Эти звери – мы.

Взгляд заклинателя костей метнулся на юг, стал жёстким.

Канниг Тол продолжал:

– Мы – глина, и наше бесконечная война против яггутов отражается в борьбе зверей. – Он указал рукой вниз. – И перед нами, в образе этих созданий, которые медленно обращаются в камень, – проклятье вечности.

И это было ещё не всё. Пран Чоль молчал.

– Ранагов и айев, – продолжал Канниг Тол, – уже почти не осталось в мире смертных. Ни охотников, ни жертв.

– До самых костей, – прошептал заклинатель.

– Лучше бы тебе разглядеть здесь предзнаменование, – пробормотал вождь клана, поднимаясь.

Пран Чоль выпрямился.

– Лучше бы разглядеть, – согласился он тоном, в котором отражалась сухая, сардоническая ирония последних слов Канниг Тола.

– Сколько ещё, заклинатель?

Пран Чоль взглянул на свою тень, рассмотрел украшенный оленьими рогами силуэт, фигуру, которую можно было угадать в очертаниях мехового плаща и шкур. Солнце стояло низко, так что он казался высоким – почти таким же высоким, как яггуты.

– Завтра, – ответил Пран Чоль. – Они ослабевают. Ночь бегства ослабит их ещё больше.

– Хорошо. Тогда клан разобьёт здесь лагерь на ночь.

Заклинатель костей услышал, как Канниг Тол шагает обратно, туда, где ждали остальные. Когда опустится тьма, Пран Чоль выйдет на дорогу духовидца. Уйдёт в шепчущую землю в поисках себе подобных. Пусть жертва ослабела, но клан Канниг Тола ослаб ещё больше. Осталось менее дюжины взрослых. Когда преследуешь яггутов, разница между охотником и жертвой едва ли имеет значение.

Пран Чоль поднял голову и принюхался к вечернему воздуху. По этим землям странствует ещё один заклинатель костей. Ошибиться было невозможно. Пран Чоль гадал, кто это, почему он путешествует в одиночестве – без клана и родичей. И, зная, что другой заклинатель тоже почувствовал его присутствие, Пран Чоль гадал, отчего тот до сих пор не отыскал имассов Канниг Тола.

Она с трудом выбралась из грязи и рухнула на песчаный берег, дыхание вырывалось из груди хриплыми, натужными толчками. Её сын и дочь выбрались из ослабевших рук матери и поползли дальше к вершине крошечного островка.

Мать-яггутка опустила голову и упёрлась лбом в прохладный, влажный песок. Крупные песчинки с глухим упорством впивались в кожу. Ожоги были слишком свежими и ещё не залечились, да и не залечатся, скорее всего, – она потерпела поражение и знала, что смерть придёт вместе с преследователями.

К счастью, убивали они умело. Этих имассов не интересовали пытки. Один быстрый смертельный удар. Сперва для неё, затем – для детей. И с ними – с этой нищей, измученной семьёй – исчезнут последние яггуты на континенте. Милосердие является в разных обличьях. Если бы они не соединили силы, чтобы сковать Рейста, все – имассы и яггуты – преклонили бы колени перед Тираном. Временное перемирие, вынужденное. Она знала достаточно, чтобы бежать, едва лишь Тиран оказался скован; знала и то, что клан имассов отправится в погоню.

Мать не испытывала горечи, но это не делало её менее отчаянной.

Она почувствовала, что на островке появился кто-то ещё, резко вскинула голову. Дети замерли от ужаса, глядя на возникшую перед ними женщину из имассов. Серые глаза матери сузились.

– Хитро, заклинательница. Мои чувства были направлены только на тех, кто шёл сзади. Что же, приступай.

Молодая черноволосая женщина улыбнулась.

– Не будешь торговаться, яггутка? Вы же всегда пытаетесь заключить сделку, только чтобы сохранить жизнь своим детям. Или ты уже разорвала нить родства с ними? Кажется, они ещё слишком маленькие для этого.

– Торговаться бессмысленно. Твои родичи всегда отказываются.

– Да, но твои родичи всё равно пытаются договориться.

– Я не буду. Убей нас. Быстро.

На плечи женщины из имассов была наброшена шкура пантеры. Глаза у неё были чёрными, как блестящий в закатном свете мех зверя. Видно было, что эта женщина хорошо питается и, судя по большим, набухшим грудям, недавно родила. Яггутка не смогла прочесть выражение лица женщины, поняла только, что на нём нет обычной тени мрачной убеждённости, характерной для странных, круглых лиц имассов.

Заклинательница костей заговорила:

– На моих руках довольно крови яггутов. Я вас оставлю клану Крона, что найдёт вас завтра.

– Мне всё равно, – прорычала мать, – кто из вас убьёт нас, важно лишь то, что вы нас убьёте.

Широкий рот женщины дрогнул.

– Это я могу понять.

Усталость одолевала яггутку, но та сумела приподняться и сесть.

– Чего, – процедила она, задыхаясь, – ты хочешь?

– Предложить тебе сделку.

Тяжело дыша, мать всмотрелась в тёмные глаза заклинательницы и не увидела в них насмешки. Глаза яггутки на миг метнулись к сыну и дочери, а потом вновь встретили взгляд женщины.

Та медленно кивнула.

Когда-то в прошлом земля здесь треснула; распахнувшаяся рана оказалась столь глубокой, что из неё выплеснулась и разлилась от края до края река лавы. Огромная чёрная река камня и пепла покатилась на юго-запад, к далёкому морю. Лишь самые маленькие растения сумели здесь удержаться, и под ногами заклинательницы, которая несла по яггутскому ребёнку на сгибе каждой руки, вздымались облачка удушливой пыли – а после оставались висеть в неподвижном воздухе у неё за спиной.

Мальчику было, как ей показалось, около пяти лет от роду; девочке, наверное, четыре. Оба, кажется, ничего толком не поняли и явно не осознали, что произошло, когда мать обняла их на прощанье. Бесконечное бегство через Л’амат и Яггра-Тиль потрясло обоих. А жуткая смерть отца, свидетелями которой они стали, тоже не слишком помогла детям успокоиться.

Они цеплялись за неё маленькими грязными ручками – мрачное напоминание о ребёнке, которого она недавно потеряла. Вскоре оба начали сосать её груди, выказывая отчаянный голод. А затем уснули.

Чем ближе она подходила к берегу, тем тоньше становился слой застывшей лавы. По правую руку вздымались холмы, переходящие вдалеке в горы. Прямо перед ней раскинулась плоская равнина, которую на расстоянии полулиги окаймляла невысокая гряда. Она не могла этого видеть, но знала, что по ту сторону гряды земля уходит вниз, к морю. По равнине были разбросаны холмики правильной формы, и заклинательница остановилась, чтобы рассмотреть их. Курганы располагались концентрическими кругами, а в центре высился крупный купол, покрытый доверху лавой и пеплом. На краю равнины, у подножия первого холма гряды, гнилым зубом высились развалины башни. Даже сами эти холмы, как она заметила ещё во время первого визита сюда, были расположены слишком равномерно, чтобы быть естественными.

Заклинательница подняла голову. Смешанные запахи ни с чем нельзя было спутать: один – древний и мёртвый, другой… не такой. Мальчик шевельнулся у неё на руках, но не проснулся.

– Ага, – пробормотала заклинательница, – ты тоже чувствуешь.

Она направилась по равнине к почерневшей башне.

Врата Пути зияли внутри здания, висели в воздухе на высоте шести человеческих ростов. Заклинательница видела их как красноватый рубец, не зажившую, но переставшую кровоточить рану. Она не сумела опознать Путь – из-за давних повреждений параметры врат были слишком искажены. И это её слегка встревожило.

Заклинательница уложила детей на землю у подножия башни и уселась на обломок стены. Она смотрела на двух маленьких яггутов, свернувшихся во сне на ложе из пепла.

– А есть ли у меня выбор? – прошептала она. – Это наверняка Омтоз Феллак. Точно не Телланн. Старвальд Демелейн? Вряд ли. – Она перевела взгляд на равнину, увидела сходившиеся круги курганов и нахмурилась. – Кто жил здесь? Кто ещё строил из камня? – Она долго молчала, затем снова посмотрела на развалины. – Эта башня – последнее подтверждение, уж она – точно яггутская, её бы не стали строить совсем рядом с вратами враждебного Пути. Нет, это портал на Омтоз Феллак. Наверняка.

Но были и другие угрозы. Взрослый яггут, обнаружив на этом Пути двух детей чужой крови, с одинаковой лёгкостью может как убить их, так и усыновить.

– Тогда кровь запятнает чужие руки, яггутские. – Слабое утешение. Всё равно, кто из вас убьёт нас, важно лишь то, что вы нас убьёте. Женщина громко выдохнула сквозь стиснутые зубы. – А есть ли у меня выбор? – повторила она.

Она позволит им ещё немного поспать. А затем пошлёт во врата. Скажет мальчику: позаботься о сестре. Идти недалеко. И обоим: ваша мать ждёт вас внутри. Ложь, но необходимая, чтобы придать им храбрости. Если она не сумеет вас найти, отыщет кто-то из её родичей. Идите – к безопасности, к спасению.

В конце концов, что может быть хуже смерти?

Она встала, когда они приблизились. Пран Чоль принюхался и нахмурился. Яггутка не открыла свой Путь. Но больше тревожило другое – где дети?

– Встречает нас спокойно, – пробормотал Канниг Тол.

– О да, – согласился заклинатель костей.

– Не верю я этому – нужно её убить, немедленно.

– Она хочет говорить с нами, – возразил Пран Чоль.

– Смертельный риск – удовлетворить это её желание.

– Не могу спорить, вождь клана. Но… что она сделала с детьми?

– Ты их не чувствуешь?

Пран Чоль покачал головой.

– Прикажи копейщикам быть наготове, – сказал он и шагнул вперёд.

В её глазах заклинатель увидел умиротворённость, и это ясное осознание собственной неизбежной смерти потрясло Пран Чоля. Он подошёл, сперва ступал по щиколотку в воде, затем выбрался на песчаный островок и встал лицом к лицу с яггуткой.

– Что ты сделала с ними? – требовательно спросил он.

Мать улыбнулась, так что обнажились клыки.

– Они ушли.

– Куда?

– Туда, где ты их не найдёшь, заклинатель.

Пран Чоль нахмурился ещё сильней.

– Это наши земли. Нет в них такого места, где мы бы их не нашли. Ты их убила своею рукой?

Яггутка склонила голову набок, рассматривая имасса.

– Я всегда думала, что вы все едины в своей ненависти к моему народу. Всегда считала, что понятия сочувствия и милосердия чужды вашей натуре.

Заклинатель костей долго смотрел на женщину, затем отвёл взгляд и осмотрел мягкую, глинистую землю.

– Здесь был имасс, – проговорил он. – Женщина. Заклинательница… – та самая, которую я не смог найти на тропах духа. Которая не захотела, чтобы её нашли. – Что она сделала?

– Она изучила эту землю, – ответила яггутка. – И нашла врата на юге. Врата в Омтоз Феллак.

– Хорошо, – проговорил Пран Чоль, – что я – не мать. А для тебя, женщина, хорошо, что я лишён жестокости. – Он подал знак. Из-за спины заклинателя взметнулись тяжёлые копья. Шесть длинных, кремниевых наконечников пронзили кожу на груди яггутки, та пошатнулась, затем согнулась и упала на землю под стук древков.

Так закончилась тридцать третья Яггутская война.

Пран Чоль резко обернулся.

– У нас нет времени на погребальный костёр. Мы должны выступать на юг. Быстро.

Канниг Тол шагнул вперёд, а его воины двинулись к телу, чтобы выдернуть копья. Вождь клана прищурился, глядя на заклинателя.

– Что тебя тревожит?

– Предательница забрала детей.

– На юг?

– В Морн.

Вождь нахмурился.

– Эта заклинательница костей хочет спасти яггутских детей. Она думает, что Разрыв ведёт на Омтоз Феллак.

Пран Чоль увидел, как кровь отлила от лица Канниг Тола.

– Спеши в Морн, заклинатель, – прошептал вождь клана. – Мы не жестоки. Спеши.

Пран Чоль поклонился. Затем его окутал Путь Телланн.

Легчайшего дуновения её силы хватило, чтобы послать яггутских детей вверх, к зияющим вратам. Девочка заплакала за миг до того, как оказалась у портала, закричала, призывая мать, которая, как она думала, ждала внутри. Затем две фигурки исчезли.

Заклинательница вздохнула и ещё некоторое время глядела вверх, высматривая признаки неудачного перехода. Однако древняя рана не открылась, поток силы не устремился наружу из врат. В них будто что-то изменилось? Заклинательница не была уверена. Это была незнакомая ей земля; она не впитала здесь с молоком матери ту чувствительность, которой обладала в землях клана Тарад, в сердце Первой империи.

Рядом открылся Путь Телланн. Женщина развернулась на месте, приготовилась принять облик одиночницы, превратиться…

Из портала выскочил полярный лис, при виде её замедлил бег, а после принял облик имасса. Она увидела молодого человека со шкурой его тотемного зверя на плечах и в украшенном оленьими рогами головном уборе. Его лицо было искажено страхом, взгляд устремлён не на заклинательницу, а на портал у неё за спиной.

Женщина улыбнулась.

– Приветствую тебя, заклинатель. Да, я отправила их туда. Твоя месть не достанет их, и я рада этому.

Взгляд его золотистых глаз устремился к ней.

– Кто ты? Из какого клана?

– Я ушла из своего клана, но когда-то считалась одной из Логросовых. Меня зовут Килава.

– Лучше бы тебе было позволить мне найти тебя вчера ночью, – сказал Пран Чоль. – Тогда я смог бы убедить тебя, что быстрая смерть – бо́льшая милость для этих детей, чем то, что ты с ними сделала, Килава.

– Они ещё маленькие, их усыновят…

– Ты пришла сюда, в Морн, – холодно перебил Пран Чоль. – В развалины древнего города…

– Яггутов…

– Не яггутов! Эта башня – да, их, но её выстроили много лет спустя, во времена между разрушением города и Т’ол Ара’дом – извержением лавы, которая погребла под собой то, что уже было мертво. – Он вскинул руку, указал на висевшие в воздухе врата. – Вот эта рана уничтожила город, Килава. Путь за ней… ты не понимаешь? Это не Омтоз Феллак! Скажи мне, как запечатываются такие раны? Ты знаешь ответ, заклинательница!

Женщина медленно повернулась, взглянула на Разрыв.

– Если эту рану связывала душа, она должна была освободиться… когда вошли дети…

– Освободиться, – прошипел Пран Чоль, – в результате обмена!

Килава задрожала и вновь обернулась к нему.

– Так где же она? Почему не появилась?

Пран Чоль повернулся и глядел на центральный курган посреди равнины.

– На самом деле, – прошептал заклинатель, – она появилась. – Пран Чоль снова взглянул на Килаву. – Скажи, а сама ты отдашь жизнь за этих детей? Они теперь в ловушке, заключены в бесконечном кошмаре боли. Хватит ли твоего сострадания на то, чтобы пожертвовать собой? Совершить ещё один обмен? – Заклинатель внимательно посмотрел на неё, затем вздохнул. – Я так и думал. Утри слёзы, Килава. Лицемерие не к лицу заклинательнице костей.

– Что же… – смогла наконец произнести женщина, – что же освободилось?

Пран Чоль покачал головой. Снова взглянул на центральный курган.

– Не уверен, но рано или поздно нам придётся что-то с этим сделать. Подозреваю, что времени у нас вдосталь. Этому созданию теперь нужно выбраться из собственной гробницы, а её тщательно запечатали чарами. Более того, мантия Т’ол Ара’да укрывает курган слоем камней. – Он помолчал и добавил: – Но времени-то нам хватит.

– Что ты имеешь в виду?

– Нас призвали на Соединение. Нас ждёт Обряд Телланна, заклинательница.

Та сплюнула.

– Вы все сошли с ума. Выбрать бессмертие ради войны… это безумие. Я не явлюсь на зов, заклинатель.

Он кивнул.

– Однако же Обряд будет проведён. В странствиях духа я видел будущее, Килава. Я видел собственное иссохшее лицо через двести с лишним тысяч лет. Мы получим свою вечную войну.

В голосе Килавы прозвучала горечь.

– Мой брат будет доволен.

– Кто твой брат?

– Онос Т’лэнн, Первый Меч.

Пран Чоль обернулся.

– Ты – Отступница. Ты перебила своихродичей… свой клан…

– Да – чтобы разорвать связь и обрести свободу. Увы, умения моего старшего брата оказались во всём равны моим. Однако теперь мы оба свободны, хоть то, что я благословляю, Онос Т’лэнн проклинает. – Она обняла себя руками, и Пран Чоль увидел в ней глубокую неизбывную боль. Такой свободе он не завидовал. Килава снова заговорила: – А этот город? Кто его построил?

– К’чейн че’малли.

– Я слышала это имя, но почти ничего – о них самих.

Пран Чоль кивнул.

– Думаю, нам придётся узнать о них больше.

II

Континенты Корелри и Якуруку, Время Смерти

119 736 лет до Сна Огни

(три года после Падения Увечного Бога)

Падение уничтожило материк. Леса выгорели, огненные бури озаряли горизонт от края до края, окрашивали в пурпур застившие небо облака из пепла. Пожар казался бесконечным, неудержимым, он длился неделями, месяцами, и в его рёве были слышны крики бога.

Боль породила ярость. Ярость – отраву, пагубу, которая никого не щадила.

Выжили немногие, вконец одичав, они бродили под вечно бурлящим тучами небом, по земле, изрытой огромными кратерами, которые теперь заполнились мутной, безжизненной водой. Семьи и роды распались, любовь оказалась слишком тяжким бременем. Они ели всё, что могли найти, нередко – друг друга, и на разорённый мир взирали жадным, хищным взглядом.

По этой земле шагала одинокая фигура. Путник кутался в прогнившие лохмотья, был он невысокий, черты его лица – невзрачные и неказистые. На этом лице лежала тёмная печать, в глазах горела тяжкая непреклонность. Он шёл, будто собирал все страдания в себе, не замечая их неимоверного веса; шёл, будто неспособен был смириться, отречься от даров собственного духа.

Банды оборванцев издали смотрели, как он, шаг за шагом, пересекал пустошь, которую в будущем назовут континентом Корелри. Голод толкал их вперёд, но глупцов среди выживших после Падения не осталось, поэтому живые сохраняли безопасную дистанцию, страх приглушил их любопытство. Ибо мужчина, ходивший среди смертных, был древним богом.

К’рул охотно принял бы в себя не только страдания, но и сами эти изломанные души, но он питался кровью, пролитой на землю, и знал: кровь эта рождает силу, которая скоро ему понадобится.

Там, где проходил К’рул, люди убивали друг друга: гибли мужчины, женщины, дети… Мрачная бойня была рекой, по которой плыл Старший бог.

Старшие боги воплощали явления жестокие и неприятные.

Падение разорвало чужеродного бога на части. Куски его тела падали на землю в потоках пламени. Боль его была огнём, криками и громом, этот глас услышала добрая половина мира. Боль. И ярость. И, подумалось К’рулу, горе. Много времени пройдёт, прежде чем чужеродный бог начнёт собирать оставшиеся фрагменты своей жизни и тем самым проявит свою природу. К’рул боялся прихода этого дня. Такое расчленение могло породить одно лишь безумие.

Призыватели были мертвы. Их погубила та самая сила, которую они вызвали. Бессмысленно было их ненавидеть, глупо воображать кары, которых они заслуживали. В конце концов, это был жест отчаяния. Отчаяние толкнуло их на то, чтобы разорвать ткать хаоса, открыть проход в чуждый, далёкий мир; затем подманить любопытного бога этого мира ближе, ещё ближе, пока ловушка не захлопнулась. Призыватели искали силы.

И всё это ради того, чтобы уничтожить одного человека.

Старший бог пересёк разрушенный материк, взглянул на ещё живую плоть Павшего бога, увидел чужеродных червей, которые выбрались из груды гниющего, пульсирующего мяса и костей. Увидел, чем стали затем эти черви. Даже сейчас, когда К’рул добрался до изломанного побережья Якуруку, древнего континента рядом с Корелри, они парили над Старшим богом на широких чёрных крыльях. Чуяли силу в нём, жаждали отведать её вкус.

Но могущественный бог мог не обращать внимания на падальщиков, вьющихся за ним, а К’рул был могущественным. Ему посвящали храмы. Бессчётные поколения проливали кровь на его алтарях. Новорождённые города купались в дыме кузнечных горнов, ритуальных костров, алом отблеске зари человечества. Восстала Первая империя – на материке в другой половине мира. Империя людей, рождённая из наследия т’лан имассов, у которых она и приняла своё название.

Но недолго она пробыла в одиночестве. Здесь, на Якуруку, в тени развалин городов давно вымерших к’чейн че’маллей, возникла другая империя. Жестокая, пожирающая души, под железной рукой воителя, не знавшего себе равных.

К’рул пришёл, чтобы уничтожить его, явился, чтобы разбить цепи двенадцати миллионов рабов – даже яггутские Тираны не властвовали над своими подданными с подобной жестокостью. Нет, чтобы добиться такого уровня тирании над себе подобными, потребовался смертный человек.

Двое других Старших богов приближались сюда, к Каллоровой империи. Решение было принято. Эти трое – последние из Старших – положат конец деспотичному правлению Верховного короля. К’рул чувствовал своих спутников. Оба были уже близко; оба некогда были ему друзьями, но все они – в том числе и сам К’рул – изменились, отдалились друг от друга. Это будет их первая встреча за тысячи лет.

Старший бог чувствовал присутствие четвёртого – древнего зверя, который бежал по его следу. Зверя земли, холодного дыхания зимы, зверя с белой, окровавленной шерстью, раненного почти смертельно этим Падением. Зверя, который теперь единственным оставшимся глазом взирал на разорённый край, бывший прежде его домом – задолго до основания империи. Зверь шёл по следу, но не приближался. И К’рул знал, что тот останется отстранённым наблюдателем, свидетелем всему, что произойдёт. Старший бог не чувствовал к нему жалости, но и к боли его равнодушен не был.

Все мы выживаем, как умеем, а когда приходит наш час, ищем место, чтобы умереть в одиночестве…

Каллорова империя раскинулась от моря до моря, на всём Якуруку, но до сих пор К’рул не встретил здесь ни души. Повсюду простиралась безжизненная пустошь. Воздух был серым от пепла и пыли, небо над головой налилось тяжестью, будто расплавленным свинцом. Старший бог ощутил первый приступ беспокойства, словно холодное дуновение коснулось его души.

Наверху с карканьем кружили богорождённые падальщики.

Знакомый голос прозвучал в сознании К’рула:

– Брат, я на северном побережье.

– А я на западном.

– Ты встревожен?

– Да. Всё здесь… мертво.

– Сгорело дотла. Жар всё ещё теплится глубоко под слоем пепла. Пепла… и костей.

Вступил третий голос:

– Братья, я иду с юга, где прежде стояли города. Все они уничтожены. Отголоски предсмертных криков целого континента всё ещё звучит здесь. Может, нас обманывают? Это всё – иллюзия?

К’рул обратился к первому из Старших, который заговорил с ним.

– Драконус, я тоже ощущаю этот смертный крик. Такая боль… воистину, она страшнее, чем мука Павшего. Если это не обман, как предполагает наша сестра, то… что же он наделал?

– Мы все пришли в эту землю, и поэтому все чувствуем то же, что и ты, К’рул, – ответил Драконус. – Я тоже не уверен в истинности того, что мы видим. Сестра, ты уже приблизилась к чертогам Верховного короля?

– Да, брат Драконус, – ответил третий голос. – Вы с братом К’рулом присоединитесь ко мне, чтобы вместе противостоять этому смертному?

– Мы идём.

Открылись врата Путей – одни на крайнем севере, другие прямо перед К’рулом.

Двое Старших богов оказались рядом со своей сестрой на зазубренной вершине холма, где ветер свистел среди пепла, сплетал из него погребальные венки и швырял в небо. Прямо перед ними на груде обгорелых костей возвышался трон.

Сидевший на нём человек улыбнулся.

– Как видите, – прохрипел он, презрительно окинув взглядом богов, – я… подготовился к вашему приходу. О да, я знал, что вы явитесь. Драконус из рода Тиам. К’рул, Открыватель Троп. – Он перевёл взгляд серых глаз на богиню. – И ты. Милая моя, я-то полагал, что ты оставила свою… прежнюю сущность. Бродила среди смертных, притворялась второсортной чародейкой – такой отчаянный риск, хотя, возможно, именно он и привлекает тебя в игре смертных. Ты стояла на полях сражений, женщина. Одна неверная стрела… – Человек медленно покачал головой.

– Мы пришли, – проговорил К’рул, – чтобы положить конец ужасам твоего правления.

Брови Каллора приподнялись.

– Вы отнимете у меня то, что я с таким трудом сумел обрести? Пятьдесят лет, любезные мои соперники, я потратил, чтобы покорить весь континент. Возможно, Ардатха и лукавила – всегда запаздывала с тем, чтобы прислать мне положенную дань, – но я равнодушен к таким мелочным выходкам. Она сбежала, вы знали? Сучка. Думаете, вы первые бросили мне вызов? Круг призвал чужеземного бога. Да, ритуал у них слегка… не удался, что избавило меня от необходимости собственноручно убивать этих остолопов. А Павший? Что ж, он ещё некоторое время не оправится, и даже тогда – вы ведь не думаете, что он будет исполнять чью-то чужую волю? Я бы…

– Довольно, – прорычал Драконус. – Твоя болтовня нас утомляет, Каллор.

– Ну, хорошо, – вздохнул Верховный король. Он склонился вперёд. – Вы явились, чтобы освободить народ от моей тирании. Увы, я не из тех, кто по собственной воле отдаст власть. Ни вам, ни кому другому. – Он откинулся на спинку трона, вяло взмахнул рукой. – Потому я отказываю вам в том, в чём вы бы отказали мне.

И хотя истина была очевидна, К’рул не мог в неё поверить.

– Что ты…

– Вы ослепли? – завопил Каллор, сжимая подлокотники своего трона. – Всё! Их больше нет! Хочешь разбивать цепи? Валяй – милости прошу! Все и всё вокруг вас теперь на воле! Свобода! Пепел! Кости! Вот она, свобода!

– Ты и вправду испепелил целый континент? – прошептала Старшая богиня. – Якуруку…

– Больше нет, и никогда уже не будет. То, что я сотворил, никогда не исцелится. Ты меня понимаешь? Никогда. И это всё твоя вина. Ваша. Костями и пеплом вымощена дорога благородства, по которой вы вздумали пройтись. Ваша дорога.

– Мы не можем допустить…

– Всё уже случилось, глупая женщина!

К’рул мысленно обратился к своим родичам:

– Это необходимо сделать. Я сотворю… место для всего этого. В себе.

– Путь, который вместит всё это? – с ужасом переспросил Драконус. – Брат мой…

– Нет, это необходимо сделать. Помогите мне, сотворить это будет нелегко…

– Это сломает тебя, К’рул, – сказала сестра. – Должен быть другой способ.

– Его нет. Оставить континент таким… нет, этот мир ещё слишком молод, чтобы нести на себе такой шрам…

– А что с Каллором? – спросил Драконус. – Что мы сделаем с этим… созданием?

– Мы отметим его, – ответил К’рул. – Мы ведь знаем его самое сокровенное желание, не так ли?

– А срок его жизни?

– Долгий, друзья мои.

– Решено.

К’рул моргнул, перевёл тяжёлый взгляд на Верховного короля.

– За это преступление, Каллор, мы назначим тебе соразмерную кару. Знай: ты, Каллор Эйдеранн Тэс’тесула, будешь жить бесконечной жизнью смертного. Жизнью смертного, который подвластен разрушительной силе времени, боли от ран, мукам отчаянья. Того, чьи мечты обратятся в прах. Того, чья любовь истает и расточится, а дни и ночи отмечены будут тенью призрака Смерти, который всегда будет грозить отнять то, что ты не желаешь отдать.

Заговорил Драконус:

– Каллор Эйдеранн Тэс’тесула, ты никогда не взойдёшь.

Их сестра сказала:

– Каллор Эйдеранн Тэс’тесула, всякий раз, когда ты вознесёшься, падёшь. Всё, чего ты добьёшься, обратится пеплом в твоих руках. То, что ты по своей воле содеял здесь, будет возвращаться к тебе вновь и вновь.

– Три голоса проклинают тебя, – нараспев проговорил К’рул. – Да будет так.

Человек на троне задрожал. Губы его приподнялись в зловещем оскале.

– Я сокрушу вас. Каждого из вас. В этом я клянусь на костях семи миллионов жертв. К’рул, ты исчезнешь из мира и будешь забыт. Драконус, то, что ты создашь, обратится против тебя. А что до тебя, женщина, нечеловеческие руки разорвут твоё тело на поле брани, но покоя ты не найдёшь – таково моё проклятье тебе, Сестра Холодных Ночей. Каллор Эйдеранн Тэс’тесула, один голос, произнёс три проклятья. Да будет так!

Они оставили Каллора на троне, стоящем на груде костей. Они соединили силы, чтобы обернуть цепи вокруг континента, ставшего местом бойни, а затем утащили его на Путь, сотворённый лишь для этой единственной цели. Осталась лишь голая твердь, которая могла исцелиться. Это усилие сломило К’рула, оставило раны, которые – он знал – не заживут до конца его дней. И бог уже чувствовал упадок и забвенье, на которые обречён был его культ. Так сбывалось проклятье Каллора, – но, к удивлению К’рула, это причиняло меньшую боль, чем он мог бы вообразить.

…Трое стояли у портала, ведущего в новорождённое, безжизненное владение, и взирали на своё творение.

Затем Драконус сказал:

– Со времён Всеобщей Темноты я ковал меч. – К’рул и Сестра Холодных Ночей обернулись к нему, ибо ничего об этом не знали. Драконус продолжал: – Это заняло… долгое время, но я уже близок к завершению. Сила, вложенная в этот меч, наделена… необратимостью.

– Тогда, – прошептал, поразмыслив, К’рул, – ты должен внести изменения в план перед завершением.

– Похоже на то. Мне нужно как следует всё обдумать.

Они долго молчали, а затем К’рул и Драконус посмотрели на свою сестру. Та пожала плечами.

– Я буду беречься. В роковой час меня поразит предательство – и лишь оно. К нему невозможно подготовиться, иначе жизнь моя превратится в кошмар из вечных подозрений и недоверия. На это я не пойду. А до того дня я буду участвовать в смертной игре.

– Хотя бы, – пробормотал К’рул, – осторожнее выбирай, на чьей стороне сражаешься.

– Найди себе спутника, – посоветовал Драконус. – Достойного.

– Мудрые слова. Благодарю вас обоих.

Больше говорить было не о чем. Трое сошлись ради цели, которой теперь достигли. Пусть и не так, как сами бы того пожелали, но всё же – дело было сделано. А цена – заплачена. Добровольно. Три жизни и одна – разрушены. Для одного это стало началом вечной ненависти. Для троих – честной сделкой.

Старшие боги, как уже было сказано, воплощали явления жестокие и неприятные.

Издали зверь наблюдал, как три фигуры расстались и пошли в разные стороны. Его терзала боль, кровь пятнала белую шерсть, пустая глазница истекала алой влагой, ноги едва держали огромное тело. Зверь желал смерти, но смерть не приходила. Он жаждал отмщения, но те, кто ранил его, были уже мертвы. Оставался лишь человек, который разорил и разрушил дом зверя.

Настанет время расплатиться и по этому счёту…

И последнее жгучее желание коснулось измученной души зверя. Где-то там, среди пламени и хаоса Падения, он потерял свою подругу и остался один. Но может, она ещё жива. Может, бродит, раненая, как и он сам, по истерзанным пустошам и ищет его.

Или, возможно, бежала – от боли и ужаса – на Путь, который придал огонь её духу.

Куда бы она ни ушла – если, конечно, осталась в живых – он найдёт её.

Три фигуры вдалеке открыли Пути, шагнули – каждый в собственное Старшее Владение.

Зверь решил не идти ни за кем из них. Они были юными созданиями, если сравнивать с ним самим и его подругой, а Путь, на который она могла бежать, был намного древней владений Старших богов.

Зверя ждала опасная дорога, и страх коснулся его истерзанного сердца.

За открывшимся перед зверем порталом бушевала пронизанная серыми нитями буря силы. Он колебался лишь миг, а затем прыгнул вперёд.

И исчез.

Книга первая. Искра и пепел

Пять магов, адъюнкт, бесчисленные имперские демоны, а также катастрофа в Даруджистане – всё оправдывало в глазах общественности решение Императрицы объявить вне закона Дуджека Однорукого и его потрёпанные легионы. То, что это позволило Однорукому и его Войску начать новую кампанию, на сей раз в качестве независимой армии, и заключить новые сомнительные союзы, которым было суждено привести к продолжению ужасной Магической канонады в Генабакисе, можно было бы счесть случайностью. Разумеется, бесчисленные жертвы тех разрушительных времён могли бы, по милости и с разрешения Худа, озвучить совершенно противоположное мнение. Возможно, самой поэтичной деталью кампании, которую затем стали именовать Паннионской войной, своего рода предвестьем её, следует считать тот момент, когда Яггутский Тиран, шагая к своей гибели в Даруджистане, бездумно и легко разрушил единственный каменный мост через реку…

Имригин Таллобант (род. 1151).

Войны Империи. Паннионская война, 1194–1195.

Том IV: Генабакис

Глава первая

Воспоминания ткутся в гобелен на холодной стене —

Скажите, друзья, какая по нраву вам нить,

И я расскажу, какова суть вашей души…

Ильбарес-Ведьма. Жизнь снов

1164-й год Сна Огни

(два месяца спустя после Празднества в Даруджистане)

Год четвёртый Паннионского Домина

Телланнский год Второго Соединения

Плиты, некогда вытесанные из гадробийского известняка, а теперь разбитые и опалённые, валялись в прибрежном иле, будто неведомый бог, повинуясь сиюминутному капризу, взмахнул рукой и смёл каменный мост с лица земли. И Остряку казалось, что это не такое уж и преувеличение.

Вести о разрушении добрались в Даруджистан меньше чем за неделю, когда первые идущие на восток караваны оказались у переправы и обнаружили, что на месте надёжного моста лежит теперь лишь груда камней. Ходили слухи о древнем демоне, которого выпустили агенты Малазанской империи, он, мол, спустился с Гадробийских холмов и намеревался ни много ни мало уничтожить весь Даруджистан.

Остряк сплюнул на почерневшую траву рядом с повозкой. В этих рассказах он серьёзно сомневался. Спору нет, в ночь Празднества два месяца тому произошли разные странные события – хотя сам он, конечно, был мертвецки пьян и ничего не заметил – и полным-полно свидетелей, подтверждающих, что над городом и вправду видели драконов, демонов и даже опускавшееся Лунное Семя, но любой ритуал – настолько могущественный, чтобы разрушить целое поселение – дотянулся бы до Даруджистана. А поскольку город отнюдь не превратился в вонючую груду закопчённого камня (точнее, превратился, но не в большей мере, чем после любого общегородского праздника), значит, и ритуала никакого не было.

Нет, куда вероятней всё-таки рука бога. Или, может, землетрясение – хотя Гадробийские холмы обычно не трясёт. Но вдруг Огнь неудачно повернулась в своём вечном сне.

Так или иначе, истина была очевидна. Она лежала, валялась, рассыпавшись обломками до самых Худовых Врат и дальше. Факт оставался фактом: в какие бы там игры ни играли боги, расплачиваться всегда приходится таким, как он – бедным да голодным неудачникам.

Старый брод – в тридцати шагах выше по течению от разрушенного моста – снова ожил. Им уже сотни лет никто не пользовался, а неделя нежданных в это время года дождей превратила оба берега в болото. Переправу осаждали караваны: одни на бывшем склоне, а другие в разбухшей реке или топком болоте; а позади на дороге ждали своей очереди десятки других – и с каждым колоколом напряжение торговцев, охранников и животных нарастало.

Ждали уже два дня, и Остряк был доволен своим отрядом, который представлял собой маленький островок спокойствия. Драсти подобрался к остаткам первой опоры моста и теперь сидел на камнях с удочкой в руках. Скалла Менакис привела бесшабашную группу других охранников к фургону Сторби, который был совсем не против продавать алчбинский эль кувшинами и по заоблачным ценам. А трактирщику из-под Сольтана, которому на самом деле предназначались бочонки, просто не повезло. Если дальше так пойдёт, здесь скоро образуется рынок, а потом и целый городок, Худ его бери. Рано или поздно какой-нибудь сообразительный чинуша в Даруджистане сообразит, что неплохо бы восстановить мост, а ещё лет через десять это наконец сделают. Если, конечно, городок не станет причиной для беспокойства. А если станет – пришлют сборщика налогов.

Не меньше подчинённых Остряка радовало непоколебимое спокойствие нанимателя. Говорили, торговец Манкай на другом берегу реки так взбеленился, что у него в голове сосуд лопнул, и бедняга умер, где стоял, – последствия обычного для купцов темперамента. Но мастер Керули был на них настолько непохож, что Остряк едва не усомнился в своём привычном, выпестованном презрении ко всему торговому роду. Впрочем, список странностей Керули заставил капитана охраны заподозрить, что тот и вовсе не из торговцев.

Хотя не важно. Деньги есть деньги, а Керули платит хорошо. Даже лучше среднего, если быть точным. И посему Остряку всё равно, будь нынешний наниматель хоть переодетым князем Арардом.

– Эй! Господин!

Остряк оторвал взгляд от бесплодных попыток Драсти что-то поймать. Рядом с повозкой стоял и щурился на него седой старик.

– Ишь, раскомандовался, – прорычал капитан охраны, – а судя по лохмотьям, ты либо самый бедный в мире торговец, либо его слуга.

– Личный слуга, совершенно верно. Меня зовут Эмансипор Риз. Что до бедности моего хозяина, то совсем напротив, он богат. Мы, однако же, изрядное время провели в дороге.

– Верю, – проговорил Остряк, – поскольку говор твой мне незнаком, а уж я много кого слышал на своём веку. Чего тебе нужно, Риз?

Слуга поскрёб серебристую щетину на подбородке.

– Осторожные расспросы среди людей недвусмысленно указывают, что вы пользуетесь уважением, насколько это возможно для охранника каравана.

– Насколько это возможно для охранника каравана, так, наверно, и есть, – сухо заявил Остряк. – Надо чего?

– Мои хозяева желают поговорить с вами, сэр. Если вы не слишком заняты – мы разбили лагерь неподалёку отсюда.

Откинувшись, Остряк некоторое время рассматривал Риза, затем хмыкнул.

– Чтоб разговаривать с другими торговцами, мне надо получить разрешение у своего нанимателя.

– Разумеется, господин! И извольте заверить его, что мои хозяева не имеют ни малейшего желания сманить вас или иным способом склонить к нарушению контракта.

– Да ну? Ладно, жди здесь. – Остряк спрыгнул с повозки с противоположной стороны от Риза. Шагнул к небольшой резной дверке, постучал. Дверца открылась, и в относительном мраке фургона замаячило круглое, безучастное лицо Керули.

– Да, капитан, разумеется, идите. Признаюсь, мне любопытно, что за хозяева у этого человека. Будьте внимательны, запоминайте все подробности грядущей встречи. И, если возможно, определите, чем они занимались со вчерашнего дня.

Капитан хмыкнул, чтобы скрыть удивление от неестественно глубоких познаний Керули – тот ещё ни разу не выходил из фургона, – и сказал:

– Как пожелаете, господин.

– Ах да, и заберите Скаллу на обратном пути. Она слишком много выпила и стала вести себя слишком агрессивно.

– Тогда её лучше забрать прямо сейчас. А то наделает в ком-нибудь дырок этой своей рапирой. Я её знаю.

– Хорошо. Тогда пошлите Драсти.

– Кхм, он ей скорее поможет, господин.

– Но вы хорошо отзывались об обоих.

– Верно, – ответил Остряк. – Не хочу показаться нескромным, господин, но если мы втроём берёмся за контракт, то сто́им шестерых, когда дело доходит до защиты хозяина и его товаров. Поэтому дорого берём за службу.

– А вы запросили высокую цену? Ясно. Гм-м. В таком случае сообщите своим спутникам, что, если они воздержатся от потасовок, получат заметную премию вдобавок к оговорённой плате.

Остряк чуть не ахнул.

– Кхм, это наверняка поможет, господин.

– Отлично. Скажите об этом Драсти и отправьте за Скаллой.

– Слушаюсь.

Дверца закрылась.

Драсти уже возвращался к фургону. В одной мощной руке он держал удочку, а в другой – махонькую рыбёшку. Его ярко-голубые глаза сверкали от возбуждения.

– Смотри, полудурок недоверчивый! Я поймал ужин!

– Ужин для монастырской крысы? Я такую одной ноздрёй занюхаю и даже не чихну.

Драсти нахмурился.

– Уха. Запах будет…

– Замечательно. Обожаю уху с запашком тины. Глянь только, бедняжка даже не дышит – она уже, наверное, мёртвая была, когда ты её поймал.

– Я ей камнем саданул между глаз. Остряк…

– Махонький небось был камешек.

– Ну всё, теперь точно не получишь ни капли…

– И благодарю за это богов. А сейчас слушай. Скалла там напивается…

– Странно. Вроде я драки не слышал…

– Керули пообещал премиальные, если её и не будет. Понимаешь?

Драсти покосился на дверцу повозки, затем кивнул.

– Я передам Скалле.

– Поторопись.

– Ладно.

Остряк посмотрел вслед Драсти, который потрусил прочь, продолжая сжимать удочку и улов. Руки у него были громадные – слишком длинные и мускулистые для такого щуплого тела. Сражаться Драсти предпочитал двуручным мечом, купленным у кузнеца в Байке Мертвеца, но в его руках этот клинок летал так, будто был сделан из бамбука. Копна светлых волос висела на макушке Драсти, словно моток спутанной лески. Незнакомцы обычно смеялись, когда впервые видели его, но Драсти объяснял им ошибку с помощью клинка – плоской его частью. Весьма убедительно.

Остряк вздохнул и вернулся к Эмансипору Ризу.

– Веди, – буркнул он.

Риз быстро закивал.

– Прекрасно!

Фургон был огромный – настоящий дом на высоких колёсах. Странно изогнутый каркас покрывала сложная резьба, крашеные фигурки на нём приплясывали и карабкались вверх с мрачными ухмылками. Козлы прикрывал от солнца выцветший тент. Четыре вола стояли в самодельном загоне в десяти шагах по ветру от лагеря.

Хозяева Риза явно ценили одиночество, поскольку остановились на заметном расстоянии от дороги и остальных торговцев, отсюда открывался прекрасный вид на всхолмье к югу от дороги и широкую равнину за ним.

Лежащая на подножке чесоточная кошка следила за приближающимися Ризом и Остряком.

– Твоя? – спросил капитан.

Риз покосился на охранника, затем вздохнул.

– Да, сэр. Её зовут Белка.

– Любой алхимик или свечная ведьма вылечит чесотку.

Слуге явно стало не по себе.

– Я обязательно этим озабочусь, как только мы прибудем в Сольтан, – пробормотал он. – Ага, – Риз кивнул в сторону холмов за дорогой, – вот и мастер Бошелен.

Остряк обернулся и увидел высокого, угловатого мужчину, который уже вышел на дорогу и теперь неторопливо шагал к ним. Дорогой длинный плащ чёрной кожи, высокие сапоги для верховой езды, серые леггинсы и под свободной шёлковой рубахой – тоже чёрной – блеск чернёной кольчуги.

– Чёрный, – сказал Ризу капитан, – в Даруджистане был в моде год назад.

– У Бошелена чёрный всегда в моде, сэр.

Лицо торговца была бледным, его вытянутую треугольную форму подчёркивала аккуратно подстриженная бородка. Блестящие от масла волосы были отброшены назад с высокого лба.

Глаза у Бошелена оказались матово-серые – такие же бесцветные, как и он сам, – но встретив их взгляд, Остряк почувствовал приступ животной тревоги.

– Капитан Остряк, – произнёс мягким, учтивым тоном Бошелен, – ваш наниматель шпионит и даже не слишком скрывается. Но хотя мы обычно не склонны вознаграждать подобное любопытство в отношении наших дел, на сей раз сделаем исключение. Идите за мной. – Он взглянул на Риза. – У твоей кошки сильное сердцебиение. Я бы рекомендовал её незамедлительно успокоить.

– Конечно, хозяин.

Остряк положил ладони на рукояти своих парных сабель и хмуро посмотрел на Бошелена. Рессоры взвизгнули, когда слуга взобрался на козлы.

– Итак, капитан?

Остряк не шевельнулся. Бошелен приподнял тонкую бровь.

– Уверяю, ваш наниматель был бы чрезвычайно рад, если бы вы исполнили мою просьбу. Если же, тем не менее, вы боитесь – возможно, вам лучше попросить его подержать вас за ручку на время нашего общения. Но должен предупредить: вытащить его наружу может оказаться чрезвычайно сложным предприятием – даже для человека вашего телосложения.

– Рыбу когда-нибудь ловили? – спросил Остряк.

– Рыбу?

– Та, которая клюёт на любую наживку, – молодая и состариться не успеет. Я работаю с караванами больше двадцати лет, господин. Не молодой уже. Хотите, чтоб клевало, – забрасывайте удочку в другом месте.

Бошелен сухо улыбнулся.

– Вы меня убедили, капитан. Продолжим?

– Ведите.

Они пересекли дорогу. По старой козьей тропе поднялись на всхолмье. Лагерь торговцев по эту сторону реки быстро скрылся из глаз. Выжженная противоестественным пламенем трава пятнала все склоны и вершины вокруг, хотя кое-где уже начали пробиваться свежие зелёные ростки.

– Огонь, – заметил на ходу Бошелен, – исключительно важен для трав, что растут в прериях. Как и миграции стад бхедеринов, которые тысячами тяжёлых копыт утрамбовывают тонкий слой почвы. Увы, появление коз скоро уничтожит всю зелень на этих холмах. Но я начал с важности огня, не так ли? Насилие и разрушение равно важны для жизни. Вы не находите это странным, капитан?

– Странным, господин, я нахожу только то, что почему-то не захватил с собой восковой дощечки.

– Значит, где-то учились. Как любопытно. Вы ведь мечник, верно? Зачем вам буквы и цифры?

– А вы – человек букв и цифр, зачем вам видавший виды меч на поясе и дорогая кольчуга?

– К несчастью, побочным эффектом массового образования является недостаток уважения.

– Здоровый скептицизм, вы хотели сказать.

– Скорее, презрение к авторитетам. Отвечая на ваш вопрос: вы могли заметить, что у нас лишь один, довольно пожилой слуга. Никакой охраны. Необходимость в самозащите – важнейший элемент нашей профессии…

– И что же это за профессия?

Они вышли на хоженую тропу, вьющуюся меж холмов. Бошелен остановился, с улыбкой взглянул на Остряка.

– Вы меня радуете, капитан. Теперь я понимаю, почему о вас столь высоко отзываются в караван-сараях. Вы – редкость среди них, умеете работать мозгами. Идёмте, мы почти пришли.

Они обогнули изломанный склон холма и оказались у края свежего кратера. Земля по краю представляла собой полосу оплавленной глины вперемешку с обломками каменных блоков. Остряк прикинул, что кратер, должно быть, около сорока шагов в диаметре и четыре-пять саженей в глубину. Неподалёку сидел мужчина, также облачённый в чёрное, с лысиной цвета высохшего пергамента. Несмотря на крупное телосложение, он совершенно бесшумно поднялся и с текучей грацией обернулся к спутникам.

– Это Корбал Брош, капитан. Мой… партнёр. Корбал, перед нами Остряк – имя, несомненно, оскорбительно намекает на определённые черты его характера.

Если Бошелен встревожил капитана, то при виде этого человека – его широкого, круглого лица, глазок, тонувших в складках плоти, толстогубого рта с опущенными уголками, лица детского и в то же время несказанно чудовищного – по всему телу Остряка пробежала волна ужаса. И вновь чувство это было глубоко инстинктивным, будто Бошелена и его партнёра окутывала некая злотворная аура.

– Ясно теперь, почему у кошки сердце колотилось, – тихо пробормотал себе под нос капитан. Он отвёл взгляд от Корбала Броша и осмотрел кратер.

Бошелен подошёл к Остряку и остановился рядом.

– Вы понимаете, что́ перед вами, капитан?

– Вижу, не дурак. Это яма в земле.

– Очаровательно. Когда-то здесь стоял курган. Внутри был заключён Яггутский Тиран.

– Был.

– Именно. Вмешалась далёкая империя, насколько я могу судить. И с помощью т’лан имасса смогла освободить это создание.

– Вы, значит, верите этим россказням, – проворчал Остряк. – Если такое произошло, то куда же он, Худово семя, делся?

– Нас это тоже заинтересовало, капитан. Мы – чужеземцы на этом континенте. До недавнего времени мы не слыхали ни о Малазанской империи, ни о чудесном городе Даруджистане. Однако во время нашего, увы, краткого пребывания в нём услышали рассказы о недавних событиях. Демоны, драконы, убийцы… И Дом Азатов, именуемый Финнэст, который, хотя и недоступен для входа, уже успел обзавестись обитателями – мы посетили Дом, разумеется. Более того, мы слышали рассказы о летающей крепости под названием Семя Луны, которая некоторое время парила над городом…

– Да, я её видел своими глазами. Покинула город за день до меня.

Бошелен вздохнул.

– Увы, похоже, мы прибыли слишком поздно, чтобы лично узреть все эти мрачные чудеса. Семенем Луны правит владыка тисте анди, как я понимаю?

Остряк пожал плечами.

– Может быть. Я лично слухам не доверяю.

Наконец-то взгляд Бошелена стал жёстким. Капитан внутренне улыбнулся.

– Слухам. Разумеется.

– Это вы мне хотели показать? Эту… яму?

Бошелен приподнял бровь.

– Не совсем. Эта яма — лишь вход. Мы собираемся посетить яггутскую гробницу.

– Благослови вас Опонны, – сказал Остряк и отвернулся.

– Я полагаю, – проговорил у него за спиной Бошелен, – что ваш хозяин настоятельно порекомендует вам сопровождать нас.

– Да пусть обрекомендуется, – отрезал капитан. – У меня в контракте ничего не написано про то, чтобы тонуть в жидкой глине.

– Пачкаться в глине в наши намерения не входит.

Остряк покосился через плечо и криво ухмыльнулся.

– Это была фигура речи, Бошелен. Прошу прощения, если вы недопоняли. – Он снова развернулся и зашагал к тропе. Затем остановился. – Вы хотели увидеть Семя Луны, господа? – Он указал рукой на юг.

Словно огромная чёрная туча, базальтовая крепость висела над горизонтом.

Гравий заскрипел под сапогами, и Остряк оказался между двумя странными спутниками, которые пристально смотрели на летающую гору вдали.

– Масштаб, – пробормотал Бошелен, – определить непросто. Сколько до неё?

– Я бы сказал лига, может, больше. Уж поверьте, господа, на мой вкус, она и так слишком близко. Я уж побыл в её тени в Даруджистане – никак этого было не избежать – и клянусь, чувство это отнюдь не приятное.

– Не удивлюсь, если так. Что она там делает?

Остряк пожал плечами.

– Летит вроде бы на юго-восток…

– Так вот отчего этот наклон.

– Нет. Её повредили над Крепью. Маги Малазанской империи.

– Серьёзные люди эти маги.

– Они там все и погибли. Ну или почти все. Так говорят. Но хоть они и смогли повредить Семя Луны, владыка-то остался цел. Если пробить дыру в заборе только для того, чтобы тебя потом стёр в порошок хозяин дома, – это «серьёзно», можно и так сказать.

Корбал Брош наконец заговорил. Голос у него был высокий и тонкий.

– Бошелен, он нас чувствует?

Его спутник нахмурился, не сводя глаз с Семени Луны, затем покачал головой.

– Я не замечаю подобного внимания, направленного на нас, друг мой. Однако этот разговор нам стоит продолжить в более узкой компании.

– Хорошо. То есть ты не хочешь, чтобы я убил этого охранника?

Остряк в испуге отступил на шаг и наполовину выдвинул из ножен сабли.

– Попробуешь – пожалеешь, – прорычал он.

– Успокойтесь, капитан, – улыбнулся Бошелен. – У моего партнёра довольно простые представления…

– Простые, как у гадюки.

– Возможно. Тем не менее, уверяю, вы в полной безопасности.

Хмурясь, Остряк продолжил отступать в сторону тропы.

– Мастер Керули, – прошептал он, – если вы всё это видите, а я думаю, что видите, – надеюсь, премия мне полагается знатная. И если мой совет для вас что-то значит, я бы рекомендовал держаться подальше от этих двоих.

За миг до того, как кратер скрылся из виду, Остряк увидел, как Бошелен и Корбал Брош отвернулись от него и Семени Луны. Они некоторое время смотрели в яму, а затем начали спускаться вниз и пропали с глаз.

Вздохнув, Остряк развернулся и пошёл обратно к лагерю, поводя плечами, чтобы избавиться от охватившего мышцы напряжения.

Выйдя на дорогу, он снова поднял взгляд, чтобы посмотреть на Семя Луны, которое теперь казалось слегка размытым из-за расстояния.

– Эй, владыка, лучше бы ты унюхал запашок этого Бошелена и Корбала Броша. И сделал с ними то же, что сделал с Яггутским Тираном – если ты, конечно, приложил к этому руку. Лекари это называют превентивным вмешательством. Надеюсь, что не придёт тот день, когда мы все горько пожалеем, что ты не проявил к ним интереса.

Уже шагая по дороге, он взглянул на Эмансипора Риза, который сидел на козлах и одной рукой гладил кошку на коленях. Чесотка? Остряк подумал. Сомневаюсь.

Громадный волк кружил над телом, низко склонив голову так, чтобы бесчувственный смертный всегда оставался в поле зрения единственного глаза.

На Путь Хаоса редко заходили гости. Из этих немногих самыми редкими были смертные люди. Волк бродил по этому яростному миру уже столько времени, что даже ему самому оно казалось бесконечным. Одинокий, потерянный уже так давно, что в его сознании начали складываться новые образы, рождённые одиночеством; мысли бежали по непредсказуемым, случайным тропам. Мало кто сумел бы разглядеть разум в диком блеске его глаза, но разум был там.

Волк кружил с низко опущенной головой. Мощные мускулы перекатывались под тусклым белым мехом. Единственный глаз буравил лежавшего человека.

Яростное сосредоточение работало, удерживало предмет интереса в состоянии безвременном – случайное последствие силы, которую волк вобрал в себя на этом Пути.

Волк мало помнил об иных существующих мирах, за пределами Хаоса. Он ничего не знал о смертных, которые поклонялись ему как богу. Однако определённое понимание пришло к нему, инстинктивное чувство, которое говорило о… возможностях. О потенциалах. О выборах, которые стали доступны волку в тот миг, когда он нашёл этого слабого смертного.

Но всё равно зверь колебался.

Риск был велик. И решение, которое сейчас набирало силу в его голове, заставляло волка нервно дрожать.

Волк продолжал кружить, подходя по спирали всё ближе и ближе к бесчувственной фигуре. Наконец взгляд одинокого глаза упал на лицо человека.

И зверь понял, что этот дар – истинный. Ничто иное не могло объяснить то, что зверь увидел в лице человека. Дух-отраженье, точное в каждой черте. От такой возможности нельзя отказаться.

И всё же – волк колебался.

Но лишь до того момента, пока перед его внутренним взором не встало древнее воспоминание. Образ, замороженный, поблекший, источенный временем.

Но этого хватило, чтобы спираль замкнулась.

И всё свершилось.

Он заморгал своим единственным целым глазом, а затем увидел бледно-голубое, чистое небо. Рубцовая ткань, скрывавшая то, что осталось от второго глаза, безумно зудела, будто насекомые забрались под кожу. На голове у него был шлем с поднятым забралом. Снизу острые камни впивались в тело.

Он лежал неподвижно, пытаясь припомнить, что же произошло. Вот перед ним распахнулся тёмный разрыв – он упал туда, полетел туда. Лошадь под ним исчезла, звон тетивы. Чувство тревоги, разделённое со спутником. Другом, который скакал рядом. Капитаном Параном.

Ток Младший застонал. Локон. Безумная кукла. Мы попали в засаду. Обломки памяти срослись воедино и вызвали волну страха. Он перекатился на бок под дружное возмущение ноющих мышц. Худов дух, это же не равнина Рхиви.

Во все стороны, насколько хватало глаз, раскинулось поле изломанного чёрного стекла. В сажени над ним висела в недвижном воздухе серая пыль. Слева, примерно в двухстах шагах монотонный плоский ландшафт нарушал холм.

В горле саднило. Глаз слезился. Солнце над головой пылало. Закашлявшись, Ток сел, и под его телом захрустел обсидиан. Он увидел рядом свой роговой изогнутый лук, потянулся и забрал его. Колчан был пристёгнут к седлу лошади. Куда бы Ток ни попал, верный виканский скакун не смог пойти за ним. Если не считать ножа у пояса и временно бесполезного лука в руках, у Тока не осталось ничего. Ни воды, ни пищи. Осмотрев лук, Ток нахмурился ещё сильнее. Тетива растянулась.

Сильно. Значит, я пробыл… не здесь… довольно долго. Не здесь. А где? Локон забросил его на какой-то Путь. Каким-то образом там пропало время. Ток не испытывал сильной жажды или особого голода. Но даже если бы у него остались стрелы, лук уже не был натянут как следует. Хуже того, тетива высохла, воск впитал обсидиановую пыль. Её уже не перетянешь. Это значит, прошли дни, если не недели, но тело говорит о другом.

Ток поднялся на ноги. Кольчуга под туникой зазвенела, с неё посыпалась блестящая пыль.

Может, я на Пути? Или он выплюнул меня обратно? В любом случае нужно уходить с этой безжизненной равнины вулканического стекла. Если, конечно, она хоть где-то кончается…

Ток зашагал в сторону холма. Не слишком высокого, но Ток был готов воспользоваться любой доступной точкой обзора. Вскоре он увидел и другие холмики – расположенные за первым в правильном порядке. Курганы. Отлично, просто обожаю курганы. И центральный – больше всех остальных.

Ток обошёл первый холм, отметив, что кто-то прорыл ход внутрь. Наверное, грабители могил. Через некоторое время он остановился, повернулся и подошёл ближе. Присел на корточки рядом с тоннелем, заглянул в глубь наклонного хода. Насколько Ток мог разглядеть – примерно на рост человека в глубину, – мантия обсидиана уходила дальше. То, что эти курганы вообще были видны, говорило о внушительных размерах: скорее купольные гробницы, а не толосы.

– И всё равно, – пробормотал Ток, – мне это не нравится.

Он остановился, прокручивая в памяти события, которые привели к такой… плачевной ситуации. Губительный дождь Лунного Семени ознаменовал лишь начало. А затем – огонь и боль, потеря глаза, касание, обезобразившее уродливым шрамом когда-то юное и, как говорили, привлекательное лицо.

Он ехал на север по равнине, чтобы найти Лорн, адъюнкта, потом – схватка с баргастами клана Ильгрес. Потом вернулся в Крепь, там опять неприятности. Лорн взяла его за узду, напомнила, что он – курьер Когтей. Курьер? Давай говорить правду, Ток, особенно самому себе. Ты был шпионом. Но переметнулся. Стал разведчиком в Войске Однорукого. Им, и только им был, пока не появилась Лорн. Неприятности в Крепи. Сначала Рваная Снасть, потом капитан Паран. Бегство, погоня.

– Экая каша, – проворчал Ток.

И Локон прихлопнул его, как муху, бросил на какой-то зловещий Путь. Где я…задержался. Наверное. Худ меня бери, пора уже снова начать думать по-солдатски. Соберись. Не делай резких движений. Думай про то, как выжить в таком странном, негостеприимном месте…

Ток продолжил путь к центральному кургану. Несмотря на пологие склоны, он был по меньшей мере в три человеческих роста высотой. Карабкаясь наверх, Ток закашлялся ещё сильнее.

Усилия его были вознаграждены. Оказавшись на вершине, он обнаружил вдали кольцо меньших гробниц. Прямо впереди, в трёх сотнях шагов за кольцом, но почти невидимая в дымке пыли, поднималась скалистая гряда холмов. Чуть ближе слева высились развалины каменной башни. Небо за ней мерцало болезненным красным светом.

Ток взглянул на солнце. Когда он очнулся, оно прошло едва ли четверть дневного пути; теперь висело прямо над головой. Ток смог сориентироваться. Холмы лежали к северо-западу, а башня – к западу и на несколько делений к северу.

Его взгляд снова привлекла красноватая кайма в небе за башней. Нет, не показалось, она пульсировала ритмично, словно сердце. Ток поскрёб рубец на месте левого глаза, вздрогнул от вспышки цветов, которые в ответ хлынули в его сознание. Там чародейство. О, боги, я начинаю люто ненавидеть всякое колдовство.

В следующий миг его внимание привлекли более близкие детали. Северный склон центрального кургана был изуродован глубокой ямой с неровными, поблёскивающими краями. У подножия высилась груда обработанного камня, на котором ещё просматривались следы красной краски. Через некоторое время Ток осознал, что этот кратер выкопали не грабители могил. Что бы это ни было, оно двигалось изнутри могилы, яростно рвалось наружу. В этом месте, похоже, даже мёртвые не спят вечным сном. На миг Током овладела тревога, но он с тихим проклятьем подавил дрожь. Бывало и похуже, солдат. Помнишь того т’лан имасса, которого подобрала адъюнкт? Иссохший лаконизм на двух ногах, сохрани нас всех Беру. Тёмные глазницы без тени или блеска милосердия. Он баргаста проткнул насквозь, как рхиви – равнинного кабана.

Не сводя взгляда с ямы на склоне кургана, он продолжал думать о Лорн и её немёртвом спутнике. Они хотели освободить такое беспокойное создание, выпустить в мир дикую, злонамеренную силу. Ток гадал, удалось ли им это. Пленнику гробницы, на которой он сейчас стоял, пришлось преодолеть ужасные преграды – защитные чары, толстые стены, а затем сажени и сажени спрессованного, битого стекла. Ну, учитывая альтернативы, я бы на его месте был не менее отчаянным и решительным. Сколько же времени это заняло? Как жестоко в конце концов пострадал разум того создания, что вырвалось отсюда?

Ток задрожал, и движение вызвало новый приступ кашля. Были в этом мире тайны, и мало какие из них – приятные.

Он спустился, обогнув яму, и направился к разрушенной башне. Вряд ли обитатель гробницы надолго здесь задержался. Я бы захотел убраться отсюда как можно дальше и так быстро, как только возможно. Невозможно было определить, сколько времени прошло с момента освобождения, но Ток нутром чуял, что оно измерялось в годах, если не десятилетиях. В любом случае он почему-то не чувствовал страха, несмотря на мрачный ландшафт и все тайны, скрытые под измученной землёй. Если и была здесь некая опасность, она давно миновала.

В сорока шагах от башни он чуть было не споткнулся о труп. Тело замаскировал тонкий слой пыли, и когда Ток оступился, эта пыль тучей взвилась в воздух. Выругавшись, малазанец сплюнул мелкое крошево.

Сквозь мутное облако он разглядел, что кости принадлежали человеку. Низкорослому, коренастому. Сухожилия высохли до орехово-коричневого цвета, а меховые шкуры, частично укрывавшие труп, прогнили до дыр. На мёртвой голове держался костяной шлем, сделанный из черепа какого-то рогатого зверя. Один из рогов уже давно обломился. Рядом валялся покрытый пылью двуручный меч. Помянешь Худа к ночи…

Ток Младший хмуро посмотрел на лежавшую на земле фигуру.

– А ты что тут делаешь? – спросил он.

– Жду, – ответил т’лан имасс сухим, как старая кожа, голосом.

Ток порылся в памяти, чтобы извлечь имя неупокоенного воина.

– Онос Т’лэнн, – произнёс он, страшно довольный собой. – Из клана Тарад…

– Теперь меня зовут Тлен. Лишённый клана. Получивший свободу.

Свободу? Свободу делать что́, хотел бы я знать? Валяться тут посреди пустоши?

– А где адъюнкт? И где мы?

– Нигде.

– Это ответ на который из вопросов, Тлен?

– На оба.

Ток заскрипел зубами, пытаясь подавить страстное желание от души пнуть т’лан имасса.

– Ты можешь объяснить понятнее?

– Возможно.

– И?

– Адъюнкт Лорн умерла в Даруджистане два месяца назад. Мы находимся в древнем месте, которое называется Морн, в двух сотнях лиг к югу от этого города. Полдень только что миновал.

– Полдень миновал, говоришь. Вот спасибо за откровение. – Току совсем не нравилось разговаривать с созданием, которое провело на земле сотни тысяч лет, и в итоге он сбивался на сарказм – а это опасный подход. Будь серьёзней, идиот. Кремнёвый меч у него не для красоты. – Вы двое освободили Яггутского Тирана?

– Ненадолго. Усилия Империи по покорению Даруджистана провалились.

Ток нахмурился, скрестил руки на груди.

– Ты сказал, что ждёшь. Чего ты ждёшь?

– Она уходила на время. Скоро вернётся.

– Кто?

– Та, кто поселилась в башне, солдат.

– Ты бы мог хотя бы встать, когда говоришь со мной?

Прежде, чем я поддамся искушению…

Под скрип суставов т’лан имасс поднялся, пыль каскадами посыпалась с его широких плеч. Что-то сверкнуло в глубине глазниц, когда Тлен посмотрел на Тока, а затем нагнулся, чтобы подобрать свой кремнёвый меч.

О, боги, лучше бы я его уговаривал лежать дальше. Иссушенная кожа, натянутые мускулы, тяжёлые кости… а шевелится так, будто живой. Ох, как же Император их любил. Эту армию не нужно было ни кормить, ни транспортировать, она могла попасть куда угодно и сделать почти всё, что угодно. И никаких дезертиров – кроме вот этого.

Но как покарать т’лан имасса за дезертирство?

Долгое время они просто смотрели друг на друга, а затем Ток сказал:

– Мне нужна вода. И еда. И ещё нужно найти стрелы. И тетиву. – Малазанец расстегнул и стащил с головы шлем. Кожаная шапка под ним насквозь промокла от пота. – Можем мы подождать в башне? У меня от этой жары мозг вскипает.

И почему я говорю так, будто ожидаю, что ты мне поможешь, Тлен?

– В тысяче шагов на юго-запад лежит берег моря, – ответил Тлен. – Там можно найти пропитание и взморник, который пойдёт на тетиву, пока не сыщется подходящая жила. Пресной воды я, увы, не чую. Возможно, обитательница башни проявит щедрость, хотя это менее вероятно, если она, вернувшись, застанет тебя внутри. Стрелы можно сделать. Поблизости есть солончаковое болото, там найдём костяной тростник. Поставим силки на прибрежных птиц, получим оперение. Наконечники… – Тлен обернулся, чтобы оглядеть обсидиановую равнину. – Недостатка в заготовках я не предвижу.

Хорошо, значит, ты решил мне помочь. Хвала Худу.

– Что ж, надеюсь, ты не забыл, как колоть камни и плести взморник, т’лан имасс, не говоря уж о том, чтобы сделать из костяного тростника – кстати, что это? – подходящие древки, потому что я себе вообще не представляю, как это сделать. Когда мне нужны стрелы, я их обычно прошу у интенданта, а когда приходит груз – там железные наконечники и стрелы прямые, как водопроводная труба.

– Я не утратил навыков, солдат…

– Поскольку адъюнкт так и не удосужилась нас представить по всей форме… Меня зовут Ток Младший, и я не солдат, а разведчик…

– Ты служил Когтям.

– Но они меня ничему не учили – ни искусству убийц, ни магии. Кроме того, я, в некотором смысле, отрёкся от этой роли. Теперь я хочу только вернуться в Войско Однорукого.

– Долгий путь.

– Я уже понял. Значит, чем раньше начну, тем лучше. Скажи, как далеко простираются эти пустоши?

– Семь лиг. Дальше начинается равнина Ламатат. Когда доберёшься до неё, двигайся на северо-северо-восток…

– Куда я так попаду? В Даруджистан? Дуджек осадил город?

– Нет. – Т’лан имасс вдруг обернулся. – Она идёт.

Ток проследил за взглядом Тлена. На юге виднелись три фигуры, которые приближались к внешнему кольцу курганов. Из них лишь центральная шла на двух ногах. Стройная, в лёгкой белой телабе, какие носят высокородные женщины Семи Городов. Чёрные волосы – прямые и длинные. Рядом шли две собаки, та, что слева, была размером с холмового пони, косматая, похожая на волчицу, другая – та, что справа, – была короткошёрстная, мышастая, крепкая и мускулистая.

Поскольку Тлен и Ток стояли на виду, не увидеть их было невозможно, но троица не выказала и тени удивления, шли, как и шли. Когда они оказались в дюжине шагов, волкоподобная собака выбежала вперёд, подскочила к т’лан имассу и завиляла хвостом.

Глядя на эту сцену, Ток поскрёб подбородок.

– Старая подруга, да, Тлен? Или она у тебя просит косточку поиграть?

Немёртвый воин молча посмотрел на него.

– Шутка, – сказал Ток и пожал плечами. – Не очень удачная. Не думал, что т’лан имассы способны обижаться.

Точнее, надеюсь, что неспособны. Ох, боги, чем бы себе рот заткнуть…

– Я размышлял, – неторопливо проговорил Тлен. – Этот зверь – ай, и потому предпочитает плоть. Чем свежее, тем лучше.

Ток крякнул.

– Ясно.

– Шутка, – добавил Тлен после паузы.

– Ага.

Вот это да! Может, ещё не всё так плохо. Чудеса не кончаются.

Т’лан имасс протянул руку и дотронулся кончиками костистых пальцев до широкой головы айя. Зверь замер.

– Старая подруга? Да, мы принимали айев в свои племена. Либо так, либо дать им умереть с голоду. Это мы, видишь ли, виновны в том, что им стало нечего есть.

– Виновны? Перебили всю их добычу на охоте? Я-то думал, что имассы были с природой единое целое. Все эти духи, обряды умиротворения…

– Ток Младший, – перебил его Тлен, – ты сам насмехаешься надо мной или одно лишь твоё невежество? Даже лишайник в тундре не живёт в мире. Всё – борьба, война за доминирование. И проигравшие исчезают.

– И мы ничем не лучше, это ты хочешь сказать…

– Мы лучше, солдат. У нас есть привилегия выбора. Дар предвидения. Хотя часто мы слишком поздно признаём эту ответственность…

Т’лан имасс склонил голову, разглядывая айя и, казалось, собственную костистую руку на голове зверя.

– Баальджагг ждёт твоего приказа, дорогой воитель, – сказала певучим голосом женщина. – Как мило. Гарат, иди к сестре, поздоровайся с нашим неупокоенным гостем. – Она перехватила взгляд Тока и улыбнулась. – Гарат может решить, что твоего спутника стоит получше закопать – правда это было бы весело?

– В некотором смысле, – согласился Ток. – Ты говоришь по-даруджийски, но одета в телабу из Семи Городов…

Её брови взлетели вверх.

– Правда? Ох, какое недоразумение! Но заметь, господин, ты сам говоришь по-даруджийски, хоть и родом из империи этой закомплексованной женщины… как там её зовут?

– Императрица Ласиин. Малазанская империя.

И как ты могла это понять? Я ведь не в армейской форме…

Незнакомка улыбнулась.

– Верно.

– Я – Ток Младший, а т’лан имасса зовут Тлен.

– Очень подходит. Ах, тут очень жарко, тебе не кажется? Давайте укроемся в яггутской башне. Гарат, хватит обнюхивать т’лан имасса, разбуди слуг.

Ток смотрел, как дюжий пёс трусит к башне. Малазанец только теперь заметил, что вход открывался через балкон, вероятно, второго этажа – ещё одно подтверждение глубины слоя вулканического стекла.

– Судя по виду, жить тут не очень удобно, – заметил он.

– Внешность обманчива, – пробормотала она и снова сверкнула улыбка, от которой у Тока чуть сердце не остановилось.

– Как же вас зовут? – поинтересовался Ток, когда они зашагали к башне.

– Это госпожа Зависть, – откликнулся Тлен. – Дочь Драконуса, того, который выковал меч Драгнипур и был сражён этим самым клинком – его теперешним владельцем, Аномандром Рейком, владыкой Лунного Семени. Говорят, у Драконуса было две дочери, которых он назвал Зависть и Злоба…

– Худов дух, ты шутишь, – пробормотал Ток.

– Его такие имена тоже наверняка позабавили, – невозмутимо продолжил т’лан имасс.

– Ну вот, – вздохнула госпожа Зависть, – взял и испортил мне всё веселье. Мы прежде встречались?

– Нет. Но тем не менее, я знаю тебя.

– Похоже на то! Должна признать, с моей стороны было неоправданно скромно надеяться, что меня не узнают. В конце концов, я не раз сталкивалась с т’лан имассами. То есть раза два, не меньше.

Тлен смотрел на неё своим бездонным взглядом.

– Зная, кто ты, я всё равно не имею ответа на загадку твоего теперешнего появления в Морне, госпожа, если тебе будет угодно разыгрывать скромность. Я желаю знать, что ты ищешь в этом месте.

– Что же ты этим имеешь в виду? – насмешливо спросила госпожа Зависть.

Когда они подошли ко входу в башню, в проёме появилась фигура в маске и кожаных доспехах. Ток замер.

– Это же сегулех! – Он резко обернулся к госпоже Зависти: – Твой слуга – сегулех!

– Так они называются? – Она наморщила лобик. – Знакомое слово, хотя подробностей не могу припомнить. Ну и ладно. Я вызнала их личные имена, но ничего более. Они оказались рядом и заметили меня – вот этот, которого зовут Сену, и ещё двое. Решили, что их путешествие будет менее однообразным, если убьют меня. – Зависть вздохнула. – Увы, теперь они служат мне. – Она обратилась к сегулеху. – Сену, твои братья уже проснулись?

Низкий, проворный мужчина склонил голову, глаза в прорезях маски ничего не выражали.

– Я так поняла, – сообщила Зависть Току, – что этот жест означает согласие. Они не слишком-то разговорчивые, как выяснилось.

Ток покачал головой, не сводя глаз с парных широких мечей, висевших на боках под руками Сену.

– Только он один из всех троих прямо взаимодействует с тобой, госпожа?

– Кстати, да. Не обращала на это внимания… Это важно?

– Это означает, что он на самой низкой ступени в их иерархии. Двое других выше того, чтобы говорить с несегулехами.

– Какое высокомерие!

Разведчик ухмыльнулся.

– Я ни одного прежде не видел, но слышал много. Они живут на острове к югу отсюда, говорят, народ замкнутый, к странствиям не склонный. Но наслышаны о них на севере до самого Натилога.

И Худ меня бери, как наслышаны!

– Хм-м, я почувствовала в них некоторое очаровательное высокомерие. Проводи нас внутрь, милый Сену.

Сегулех не шевельнулся. Он увидел Тлена и теперь неотрывно смотрел на т’лан имасса.

Шерсть на загривке айя встала дыбом, волчица вышла вперёд и замерла между двумя фигурами.

– Сену? – вкрадчиво протянула госпожа Зависть.

– Я думаю, – прошептал Ток, – он бросает Тлену вызов.

– Какая нелепость! Зачем ему это делать?

– Для сегулехов ранг означает всё. Если сомневаешься в иерархии, испытывай её. Времени зря они не тратят.

Госпожа Зависть нахмурилась, глядя на Сену.

– Веди себя прилично, юноша! – Она взмахнула рукой и указала на комнату внутри башни.

Сену при этом жесте вздрогнул.

Невыносимый зуд вдруг охватил шрам Тока. Он принялся яростно его почёсывать и тихонько выругался.

Сегулех отступил в маленькую комнатку, затем ещё миг помешкал, прежде чем повести остальных к двери напротив. Изогнутый коридор привёл их в центральный зал, посреди которого уходила вверх винтовая лестница. Стены зала были сложены из грубой, шлифованной пемзы. В дальнем конце зала стояли три известняковых саркофага, крышки ровным рядом прислонились к стене напротив. Рядом сидел пёс, которого послала вперёд госпожа Зависть. Рядом со входом расположился круглый деревянный столик, на котором лежали свежие фрукты, мясо, сыр и хлеб, а также стояли запотевший глиняный кувшин и несколько чаш.

У стола застыли два спутника Сену, словно стражи, готовые отдать жизнь за это богатство. Оба походили на Сену сложением и ростом и были вооружены так же; различались они только своими масками. Если у Сену эмалированную поверхность покрывали тёмные узоры, то у остальных двоих украшений было меньше. Одна маска была разрисована лишь немного менее обильно, чем у Сену, зато у третьего на щеках виднелись лишь две чёрные полосы – по одной под каждым глазом. Из прорезей этой маски смотрели глаза чёрные и твёрдые, как обсидиан.

Увидев т’лан имасса, этот сегулех сначала замер, затем сделал шаг вперёд.

– Да что ж такое! – прошипела госпожа Зависть. – Вызовы запрещены! Ещё одна такая выходка, и я потеряю терпение…

Все сегулехи отступили на шаг назад.

– Ну вот, – проговорила женщина, – так намного лучше. – Она обратилась к Току: – Утоли голод и жажду, юноша. В кувшине сольтанское белое вино, должным образом охлаждённое.

Ток никак не мог отвести взгляд от сегулеха в белой маске с двумя метками.

– Если прямой взгляд означает вызов, – тихо проговорила госпожа Зависть, – я бы посоветовала – ради мира и покоя, не говоря уж о твоей жизни – воздержаться от того, что ты сейчас делаешь, Ток Младший.

Малазанец крякнул от неожиданности и тут же отвёл взгляд от сегулеха.

– Это мудро, госпожа. Просто я никогда не слышал о… ладно, не важно. – Он подошёл к столу и потянулся к кувшину.

За спиной у Тока вспыхнуло быстрое движение, затем раздался глухой звук и через всю комнату пролетело тело, ударившись о противоположную стену. Ток резко развернулся и увидел Тлена: т’лан имасс стоял с мечом в руках и смотрел на двух оставшихся сегулехов. Сену неподвижно лежал в десяти шагах от них – мёртвый или без сознания. Оба его меча успели покинуть ножны лишь наполовину.

Рядом с Тленом волчица по имени Баальджагг смотрела на тело и виляла хвостом.

Госпожа Зависть пронзила других сегулехов ледяным взглядом.

– Раз уж моих приказов никто не слушает, все последующие столкновения я оставляю на усмотрение т’лан имасса. – Она обернулась к Тлену. – Сену умер?

– Нет. Я ударил плоской стороной клинка, госпожа, ибо не хотел убить одного из твоих слуг.

– Очень мило с твоей стороны, учитывая обстоятельства.

Дрожащей рукой Ток взялся за ручку кувшина.

– Позволишь налить и тебе, госпожа Зависть?

Женщина посмотрела на него, приподняла бровь, затем улыбнулась.

– Отличная идея, Ток Младший. Соблюдать приличия по силам явно только нам с тобой.

– Что ты узнала, – спросил её Тлен, – о Разрыве?

С чашей в руках Зависть обернулась к т’лан имассу.

– А ты, я вижу, во всём и всегда сразу рубишь с плеча. Его запечатали. Смертной душой. Как тебе, несомненно, известно. Предметом моего исследования была тем не менее природа этого Пути. Он не похож на другие. Портал кажется почти… механическим.

Разрыв? Так вот что за красная кайма в воздухе… Уф.

– Ты осмотрела гробницы к’чейн че’маллей, госпожа?

Зависть наморщила носик.

– Бегло. Они все пусты и пусты уже давно. Десятки лет.

С тихим скрипом Тлен склонил голову набок.

– Только десятки?

– Да уж, неприятная деталь. Я полагаю, Матрона столкнулась с серьёзными трудностям на пути наружу, затем – прежде чем освободить своих детей – потратила ещё некоторое время на отдых, чтобы оправиться после такого испытания. Она со своим выводком продолжила раскопки в погребённом городе на северо-западе, но не завершила, словно результаты оказались неудовлетворительными. Затем они, видимо, вовсе ушли отсюда. – Она помолчала, затем добавила: – Быть может, важно, что Матрона была первой душой, скреплявшей Разрыв. Остаётся лишь предположить, что сейчас там находится другая несчастная душа.

Т’лан имасс кивнул.

Всё это время Ток ел, а сейчас уже принялся за вторую чашу бодрящего холодного вина. От попыток разобраться, о чём идёт речь, у него голова пошла кругом – он это обдумает позже.

– Мне нужно идти на север, – сказал он, отрываясь от ломтя зернистого хлеба. – Не сможешь ли, госпожа, снабдить меня необходимыми припасами? Я буду у тебя в долгу… – Он резко замолк, увидев алчную вспышку в её глазах.

– Будь осторожен с тем, что́ предлагаешь, юноша…

– Прошу прощения, но почему ты называешь меня «юношей»? Тебе на вид едва сравнялось двадцать пять.

– Ах, как лестно. Значит, несмотря на то, что Тлен меня опознал – и сказать по правде, его познания немало меня беспокоят, – прозвучавшие имена ничего тебе не сказали.

Ток пожал плечами.

– Об Аномандре Рейке я, разумеется, слышал. Не знал, что он отобрал меч у кого-то другого – и понятия не имею, когда это произошло. Теперь, конечно, понятно, что ты можешь испытывать к нему вражду, ведь Рейк убил твоего отца… как его звали? Драконуса. Малазанская империя разделяет это чувство. Итак, имея общих недругов…

– Мы автоматически становимся союзниками. Разумное предположение. К несчастью, ошибочное. Тем не менее я с радостью дам тебе столько еды и питья, сколько сможешь унести, однако оружия у меня, к сожалению, нет никакого. Взамен я могу однажды попросить тебя об услуге – ничего особенного, разумеется. Что-то мелкое и относительно безболезненное. Это приемлемо?

Ток почувствовал, что теряет аппетит. Он взглянул на Тлена, но мёртвое лицо т’лан имасса оставалось безучастным. Малазанец нахмурился.

– Ты меня застала врасплох, госпожа Зависть.

Она улыбнулась.

А я-то надеялся, что мы сменим простую вежливость на что-то… более интимное. Вот, опять ты, Ток, думаешь не тем мозгом…

Её улыбка стала шире. Ток покраснел и одним глотком осушил чашу.

– Хорошо, я принимаю твоё предложение.

– Меня восхищает твоё самообладание, Ток Младший.

Он чуть не подавился вином. Не был бы я мечом меченным одноглазым ублюдком, клянусь богами, признал бы это за флирт.

Тлен заговорил:

– Госпожа Зависть, если ты хочешь больше узнать об этом Разрыве, ты не найдёшь ответов здесь.

Ток испытал нежданное удовлетворение, увидев потрясение на её лице.

– В самом деле? Похоже, не только я здесь разыгрываю ложную скромность. Можешь объясниться?

Предугадав ответ, Ток Младший фыркнул и тут же втянул голову в плечи, когда Зависть бросила на него мрачный взгляд.

– Возможно, – предсказуемо ответил Тлен.

Ха! Я так и знал.

В её тоне зазвучали жёсткие нотки:

– Тогда изволь объясниться.

– Я иду по древнему следу, госпожа Зависть. Морн – лишь одна из остановок на этом пути. Теперь он ведёт на север. Я могу обрести нужные тебе ответы среди тех, которых ищу сам.

– Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой.

– Мне всё равно, – равнодушно проскрипел Тлен. – Однако если ты решишь остаться здесь, я должен предупредить: играть с Разрывом опасно – даже для подобных тебе.

Она скрестила руки на груди.

– Думаешь, мне не хватает разумной осторожности?

– Уже теперь ты зашла в тупик, отчаяние твоё растёт. Добавлю ещё одну причину, госпожа Зависть. Твои прежние спутники сходятся туда же – к Паннионскому Домину. Аномандр Рейк и Каладан Бруд готовятся вести войну против Домина. Веское решение – неужели оно не возбуждает твоё любопытство?

– Ты не простой т’лан имасс, – обвинительным тоном заявила Зависть.

Тлен ничего не ответил.

– Похоже, он застал тебя врасплох, – сказал Ток, едва сдерживая веселье.

– Я нахожу дерзость чрезвычайно непривлекательной, – отрезала она. – Что стало с твоим учтивым хладнокровием, Ток Младший?

Он сам удивился внезапному желанию броситься к её ногам и молить о прощении. Отмахнувшись от этой бредовой идеи, Ток сказал:

– Выкипело.

Выражение её лица внезапно смягчилось. Безумное желание вдруг вернулось. Ток почесал шрам и отвёл глаза.

– Я не хотела тебя уязвить…

Ага, конечно, а у Королевы грёз куриные лапы.

– … и от всей души прошу прощения. – Зависть снова обернулась к Тлену. – Что ж, тогда все мы отправимся в путешествие. Восхитительно! – Она жестом подозвала своих слуг-сегулехов. – Готовьтесь к походу!

Тлен сказал Току:

– Я сейчас соберу материалы для твоего лука и стрел. Сделаем всё остальное по пути.

Разведчик кивнул, затем добавил:

– Я бы не прочь посмотреть, как ты будешь их делать, Тлен. Полезно знать такие вещи.

Т’лан имасс некоторое время размышлял, затем кивнул.

– И мы так считали.

Все обернулись на громкий стон к стене, у которой лежал Сену. Он пришёл в себя и обнаружил, что волчица стоит над ним и с явным удовольствием вылизывает узоры на маске.

– Краска, – обычным невозмутимым тоном объяснил Тлен, – похоже, сделана из слюны, угля и человеческой крови.

– Вот что я называю, – пробормотал Ток, – жутким пробуждением.

Госпожа Зависть проскользнула совсем рядом с ним, направляясь к дверям, и бросила на малазанца взгляд.

– Ах, я уже предвкушаю, какая это будет чудесная прогулка!

От одного лёгкого касания в животе у Тока будто свились змеи. Несмотря на бешено колотившееся сердце, малазанец и сам не знал, радоваться ему или ужасаться.

Глава вторая

Войско Однорукого истекало кровью из бесчисленных ран. Бесконечная военная кампания – череда поражений, за которой следовали лишь доставшиеся ещё более дорогой ценой победы. Но из всех ран, терзавших армию Дуджека Однорукого, самой тяжёлой была рана в душе…

Всадник Хурлокель. Серебряная Лиса

Устроившись на склоне холма, среди скал и валунов, капрал Хватка наблюдала за стариком, который с трудом карабкался по тропе. Его тень скользнула по убежищу Дымки, но старик даже не заподозрил, что она совсем рядом. Подняв клубы пыли, Дымка встала у него за спиной и сделала несколько знаков руками, предназначенных Хватке.

Старик безмятежно продолжал свой путь. Когда он был уже в шести шагах, Хватка поднялась, серый покров, оставшийся после утренней пылевой бури, посыпался вниз, когда она вскинула арбалет.

– Стоять, путник, – прорычала она.

От неожиданности старик отступил на шаг, под ногу ему попался камешек, он упал на землю, но всё же успел вывернуться так, чтобы не приземлиться на кожаный мешок за плечами. Старик соскользнул ещё на шаг вниз по тропе и остановился практически у ног Дымки.

Хватка улыбнулась, шагнула вперёд.

– Сойдёт, – сказала она. – Ты на вид не опасный, дедок, но на всякий случай учти, на тебя сейчас смотрят ещё пять арбалетов. Так что давай рассказывай, какого Худа ты вообще здесь делаешь?

Поношенную тунику старика покрывали пятна пота и пыли. Загорелый широкий лоб нависал над узким, практически лишённым подбородка лицом. Кривые, неровные зубы торчали во все стороны, так что улыбка у старика превращалась в зрелище весьма сомнительное. Он подтянул затянутые в кожаные штаны ноги и медленно выпрямился.

– Тысяча извинений, – прохрипел старик, оглядываясь через плечо на Дымку. Вздрогнул от того, что́ увидел в её глазах, и поспешно повернулся к Хватке. – Я думал, на этой тропе нет никого – даже воров. Видите ли, я вложил в этот товар все мои сбережения – я не могу себе позволить нанять охрану, да что там – даже мула купить…

– Ты, выходит, торговец, – протянула Хватка. – Куда направляешься?

– В Крепь. Я из Даруджистана…

– Это как раз очевидно, – перебила Хватка. – Штука в том, что Крепь нынче в руках имперцев… и эти холмы тоже.

– Я не знал – в смысле, не знал про эти холмы. Разумеется, мне известно, что Крепь попала в объятья малазанцев…

Хватка ухмыльнулась, глядя на Дымку.

– Слыхала? Объятья. Вот это ты сказанул, старик. Как мамочкины обнимашки, да? А в мешке у тебя что?

– Я ремесленник, мастер, – ответил старик, склонив голову. – Э-э-э… резчик. Всякие безделушки из кости простой и слоновой, нефрита, змеевика…

– «Вложил сбережения» – это заклинания и всё в таком духе? – спросила Хватка. – Благословлённые вещи?

– Вложил только свой талант – это что до ответа на первый вопрос. Я не маг и работаю один. Однако же мне повезло получить благословение жреца для набора из трёх торквесов слоновой кости…

– Жреца какого бога?

– Трича, Тигра Лета.

Хватка фыркнула.

– Он же не бог, дурень. Трич – Первый герой, полубог, взошедший-одиночник…

– Новый храм освятили во имя его, – перебил старик. – На улице Безволосой Обезьяны в Гадробийском квартале – меня самого наняли изготовить кожаный переплёт для Книги молитв и обрядов.

Хватка закатила глаза и опустила арбалет.

– Ладно, давай посмотрим на эти торквесы.

Согласно кивнув, старик снял с плеч мешок и поставил перед собой. Развязал единственный ремешок.

– Не забывай, – проворчала Хватка, – если решишь что-то учудить, сразу получишь дюжину стрел прямо в череп.

– Я ведь мешок, а не штаны расстёгиваю, – пробормотал торговец. – К тому же стрел вроде было только пять.

Хватка нахмурилась.

– Нашего полку, – тихо проговорила Дымка, – прибыло.

– Точно! – спохватилась Хватка. – Два полных взвода сидят в укрытии, следят за каждым твоим движением.

С подчёркнутой осторожностью старик вытащил небольшой свёрток из перетянутой бечевой замши.

– Слоновая кость, говорят, древняя, – произнёс он почтительно. – Из бивня косматого чудища, каковые были когда-то излюбленной добычей Трича. Труп такого зверя нашли в мерзлоте в далёком Элингарте…

– Это всё можно пропустить, – буркнула Хватка. – Показывай уже свои проклятые цацки.

Седые тонкие брови торговца в ужасе взметнулись.

– Проклятые?! Нет-нет! Неужели вы думаете, что я бы решился продать проклятые украшения?

– Да не ори, это же было просто растреклятое выражение. Пошевеливайся, а то мы тут весь проклятый день проторчим.

Дымка тихо хрюкнула, но мгновенно затихла под разъярённым взглядом своего капрала.

Старик развернул свёрток, стали видны три браслета на бицепсы, каждый из цельного куска, лишённый украшений, отполированный до мерцающего блеска.

– А где метки благословения?

– Их нет. Каждый из них был завёрнут в покрывало, сотканное из выпавшей во время линьки шерсти самого Трича – на девять дней и десять ночей…

Дымка снова хрюкнула.

– Выпавшей во время линьки? – Хватка поморщилась. – Фу, как отвратительно.

– Штырь бы с тобой не согласился, – пробормотала Дымка.

– Набор из трёх браслетов, – глубокомысленно протянула Хватка. – На правую руку, на левую… а третий куда? И следи за языком! Мы с Дымкой – нежные цветочки.

– Все для одной руки. Все три – цельные, однако сплетаются. Таково было благословение.

– Сплетаются, но бесшовные? Вот это я бы хотела увидеть.

– Увы, я не могу продемонстрировать это волшебство, ибо оно свершится лишь единожды, когда покупатель наденет их на свою правую руку.

– Да ну! От этой истории обманом несёт за десять лиг.

– Слушай, он у нас тут на виду, – проговорила Дымка. – Обманщики работают только там, где могут быстро и безопасно сбежать.

– Например, в толпе на рынках Крепи. Это точно. – Хватка ухмыльнулась, глядя на старика. – Только мы ведь не на рынке, да? Сколько?

Торговец поёжился.

– Вы избрали мою самую дорогую работу – я собирался выставить её на аукцион…

– Сколько, старик?

– Т-три сотни з-золотых советов.

– Советов. Это новая монета Даруджистана, да?

– Крепь приняла за стандарт малазанскую джакату, – заметила Дымка. – Какой курс?

– Будь я проклята, если знаю, – проворчала Хватка.

– С вашего позволения, – вмешался торговец, – обменный курс в Даруджистане – две с третью джакаты за один совет. Комиссия менялы будет не меньше одной джакаты. Так что, строго говоря, одна с третью.

Дымка перенесла вес на другую ногу, наклонилась вперёд, чтобы получше рассмотреть торквесы.

– На три сотни советов можно целую семью содержать в довольстве несколько лет…

– Такова моя цель, – заявил старик. – А поскольку живу я один и весьма скромно, рассчитываю протянуть года четыре, если не больше, включая покупку материалов для своего ремесла. Но если я выручу меньше трёх сотен советов – я разорён.

– У меня прямо сердце разрывается, – сказала Хватка. Она покосилась на Дымку. – Кто бы тут отказался?

Та пожала плечами.

– Собери-ка три столбика.

– Так точно, капрал. – Дымка прошла мимо старика и бесшумно двинулась вверх по тропе, пока не пропала из виду.

– Умоляю, – заскулил торговец, – не платите мне в джакатах…

– Успокойся, – буркнула Хватка. – Опонны тебе сегодня улыбнулись. Теперь отойди от мешка. Я его должна обыскать.

Кланяясь, старик отступил.

– Всё остальное стоит намного меньше. Признаюсь, сделано на скорую руку…

– Я больше ничего покупать не собираюсь, – сообщила Хватка, перерывая содержимое мешка. – Это уже официальный досмотр.

– А-а, понимаю. А какие-то товары нынче запрещены в Крепи?

– Ага, например, поддельные джакаты. Местная экономика задыхается, так что даруджистанские советы тоже не слишком приветствуются. У нас на прошлой неделе был такой улов…

Торговец выпучил глаза.

– Вы мне заплатите фальшивой монетой?!

– Искушение велико, конечно, но нет. Говорю же, Опонны тебе подмигнули. – Закончив обыск, Хватка отступила и вытащила из сумки на поясе восковую табличку. – Я должна записать твоё имя, торговец. По этой тропе ходят в основном контрабандисты, которые пытаются обойти пост на дороге в Разделе – ты, считай, первый честный купец здесь. А хитрые контрабандисты платят тут вдесятеро от того, что дали бы на дороге внизу, а ведь там бы им было намного легче проскользнуть – хаос, толпа, всё такое.

– Меня зовут Мунуг.

Хватка подняла глаза.

– Вот не повезло-то.

По тропе спустилась Дымка с тремя завёрнутыми в ткань столбиками монет в руках.

Торговец робко пожал плечами, не сводя глаз с денег.

– Это советы!

– Так точно, – пробормотала Хватка. – Столбиками по сотне – ты небось спину надорвёшь, когда будешь тащить их сперва в Крепь, а потом обратно. Хотя тебе теперь в саму Крепь можно и не ходить, верно? – Она пристально посмотрела на торговца, убирая табличку в сумку.

– Это было бы разумно, – согласился Мунуг, наново заворачивая торквесы и передавая их Дымке, – но я всё равно отправлюсь в Крепь – продать остальные свои изделия. – Его глаза беспокойно забегали, торговец обнажил кривые зубы в слабой улыбке. – Если удача Опоннов не изменит мне, смогу удвоить прибыль.

Хватка ещё некоторое время буравила его взглядом, затем покачала головой.

– Жадный платит дважды, Мунуг. Бьюсь об заклад, через месяц ты притопаешь обратно по этой же тропе с пустыми карманами. Что скажешь? Десять советов ставлю.

– Если проиграю, окажусь вам должен десяток монет.

– Да ладно, я согласна на безделушку-другую – руки у тебя золотые, старик, тут не поспоришь.

– Благодарю, но должен со всем почтением от этого заклада отказаться.

Хватка пожала плечами.

– Жаль. У тебя ещё колокол примерно до заката. Рядом с вершиной стоит перевалочный лагерь – если поднажмёшь, доберёшься туда до темноты.

– Приложу все усилия. – Мунуг просунул руки в лямки, с кряхтением поднялся, а затем неуверенно кивнул и пошёл прочь от капрала.

– Стой на месте! – скомандовала Хватка.

Колени Мунуга подогнулись, так что старик чуть не упал снова.

– Д-д-да? – выдавил он.

Хватка взяла у Дымки браслеты.

– Я их сперва надену. Переплетаются, говоришь. Но бесшовные.

– А-а! Да, конечно. Милости прошу.

Капрал закатала рукав своей пыльной рубахи, так что показалась бордовая изнанка.

Мунуг громко ахнул. Хватка улыбнулась.

– Верно, мы – «Мостожоги». Что только не скрывает пыль, а? – Она провела костяные кольца вверх по изрезанной шрамами, мускулистой руке. Как только торквесы оказались между бицепсом и плечом, раздался тихий щелчок. Хватка подозрительно осмотрела браслеты, а затем поражённо присвистнула. – Будь я проклята!

На миг улыбка Мунуга стала шире, затем он слегка поклонился.

– Позволено ли мне теперь продолжить свой путь?

– Иди, – буркнула она, больше не обращая на торговца внимания. Хватка не могла оторвать взгляд от блестящих торквесов на своей руке.

Дымка ещё целую минуту смотрела вслед старику и чуть заметно хмурилась.

Вскоре Мунуг нашёл боковое ответвление тропы. Раз в десятый он обернулся, чтобы убедиться, не следит ли кто за ним, а затем быстро скользнул между двумя наклонными валунами, которые обрамляли тайный проход.

Через полдюжины шагов сумрачный лаз закончился, перешёл в тропу, что вилась по дну глубокой расселины. Тени поглотили торговца, когда он зашагал по ней. До заката оставалось едва ли сто ударов сердца – задержка с «Мостожогами» может обернуться катастрофой, если он не поспеет на встречу.

– Известно, – прошептал он, – что боги не славятся склонностью к прощению…

Монеты были тяжёлыми. Сердце гулко стучало в груди. Он не привык к таким физическим усилиям. Мунуг ведь был мастером, искусником. У него тянулась чёрная полоса, это правда, он ослаб от опухолей между ног, это несомненно, но талант и смётка лишь обострились из-за боли и горя, которые ему довелось пережить. «Благодаря этим недостаткам я и избрал тебя, Мунуг. И благодаря твоему мастерству, разумеется. О да, мне необходимо твоё мастерство…»

Божье благословение наверняка поможет избавиться от опухолей. А если нет, то три сотни золотых советов хватит, чтобы оплатить услуги целителя с Дэнулом в Даруджистане. В конце концов, неразумно полагаться только лишь на божью благодарность за услуги. Мунуг сказал «Мостожогам» правду об аукционе в Крепи – следует позаботиться о путях отступления, запасных планах – и хотя ваяние и резьба были отнюдь не главными его талантами, Мунугу не хватало скромности, чтобы отрицать высокое качество своих работ. Они, разумеется, ни в какое сравнение не шли с его искусством художника. Ни в какое сравнение.

Он быстро шагал по тропе, не обращая внимания на неестественный туман, который окутал одинокого путника. Через десять шагов, когда он миновал врата Пути, склоны и кряжи восточной Тахлинской гряды совсем исчезли, а туман рассеялся, открыв безликую, каменистую равнину под болезненным небом. Чуть дальше на равнине стоял укрытый шкурами шатёр, над которым висел тёмно-синим маревом дым. Мунуг поспешил туда.

Задыхаясь, мастер присел у низкого входа и поскрёбся о кожаный клапан, прикрывавший его.

Изнутри послышался надсадный кашель, а затем хриплый голос проскрипел:

– Входи, смертный.

Мунуг вполз внутрь. Едкий, густой дым сразу впился ему в глаза, ноздри и горло, но после первого же вдоха лёгкий холодок начал расходиться от лёгких. Не поднимая головы и отводя глаза, Мунуг остановился у входа и ждал.

– Ты опоздал, – сказал бог. Дыхание вырывалось из его груди с болезненным присвистом.

– Солдаты на тропе, повелитель…

– Они нашли её?

Мастер улыбнулся грязному камышу на полу шатра.

– Нет. Они обыскали мешок, как я и предполагал, но не меня самого.

Бог снова закашлялся, и Мунуг услышал, как жаровня со скрежетом двигается по земле. На угли упали какие-то семена, и дым стал гуще.

– Покажи.

Мастер сунул руку за пазуху и вытащил толстый свёрток размером с книгу. Развернул его, так что стала видна колода деревянных карт. По-прежнему не поднимая головы, Мунуг вслепую подтолкнул карты к богу, рассыпав их веером.

Он услышал, как бог затаил дыхание, затем раздался тихий шорох. Когда голос зазвучал вновь, он был уже ближе.

– Изъяны?

– Да, повелитель. По одному недостатку на каждой карте, как ты и приказал.

– Ах, это меня радует. Смертный, твоё искусство несравненно. Воистину – это образы боли и несовершенства. Все они измучены, искалечены страданием. Ослепляют око и разрывают сердце. Более того, я вижу застарелое одиночество на лицах, которые ты написал. – Холодное веселье прозвучало в следующих словах: – Ты изобразил собственную душу, смертный.

– Я знал мало счастья, пове…

Бог зашипел.

– И ждать его не стоит! Ни в этой жизни, ни в тысяче других, которые ты обречён пережить прежде, чем обретёшь спасение – если, конечно, ты пострадал довольно, чтобы заслужить его!

– Молю не прекращать моих страданий, повелитель, – промямлил Мунуг.

– Лжёшь! Ты мечтаешь об удобстве и довольстве. Ты несёшь с собой золото, которым надеешься приобрести их, ты собираешься, как шлюха, торговать своим талантом, чтобы добиться ещё большего – даже не пытайся отрицать это, смертный. Я знаю твою душу – я вижу её алчность и похоть в этих изображениях. Не бойся, подобные чувства меня забавляют, ибо они – путь к отчаянию.

– Да, повелитель.

– Теперь, Мунуг из Даруджистана, твоя награда…

Старик завопил, когда огонь вспыхнул в опухолях у него между ног. Извиваясь в агонии, он скорчился, сжался в комок на грязном камыше.

Бог рассмеялся, ужасный звук сорвался, перешёл в надсадный кашель, который долго не прекращался.

Боль, как вскоре осознал Мунуг, ослабла.

– Ты исцелён, смертный. Тебе даровано ещё несколько лет жалкой жизни. Увы, поскольку совершенство мне ненавистно, его не должно быть и среди моих возлюбленных чад.

– П-повелитель, я не чувствую ног!

– Боюсь, они мертвы. Такова была цена исцеления. Похоже, мастер, теперь придётся долго ползти туда, куда ты собирался попасть. Но помни, дитя моё, что истинная ценность лежит в самом странствии, а не в достижении цели. – Бог снова расхохотался, что вызвало новый приступ кашля.

Понимая, что аудиенция окончена, Мунуг подтянулся, развернулся, пополз, волоча мёртвый вес бесчувственных ног ко входу, а снаружи лёг, задыхаясь. Боль, которую он теперь испытывал, шла из самой его души. Он подтащил к себе мешок, положил на него голову. Мокрый от пота лоб упёрся в твёрдые столбики монет.

– Моя награда, – прошептал он. – Благословенно касание Павшего. Веди меня, о повелитель, по пути отчаяния, ибо я заслужил в этом мире боль бесконечную…

Из шатра за спиной снова послышался хохот Увечного бога.

– Насладись этим мгновением, дорогой Мунуг! Твоей рукою начинается новая игра. От касания твоей руки этот мир содрогнётся!

Мунуг закрыл глаза.

– Моя награда…

Дымка ещё долго смотрела вслед торговцу, хотя он уже давно скрылся из виду.

– На самом деле, – пробормотала она, – он не тот, кем кажется.

– Да, все они такие, – согласилась Хватка, поглаживая браслет наруке. – Худов торквес такой тесный.

– Рука у тебя, капрал, наверное, усохнет и отвалится.

Хватка выпучила глаза.

– Думаешь, он проклятый?

Дымка пожала плечами.

– Я бы на твоём месте попросила Быстрого Бена на него внимательно посмотреть. И чем раньше, тем лучше.

– Тогговы яйца! Если ты подозревала…

– Я не сказала, что подозревала, капрал. Это ты начала жаловаться, что браслет тесный. Снять его можешь?

Хватка нахмурилась.

– Нет, Худ тебя бери!

– М-м-м.

Дымка отвела глаза.

Хватка подумала, не пора ли отвесить ей хорошего пинка, но эта мысль посещала капрала по меньшей мере раз десять за день с тех самых пор, как они вдвоём заступили на этот пост, и Хватка опять её отбросила.

– Три сотни советов заплатить за то, чтобы рука у меня отвалилась. Чудесно.

– Мысли позитивно, капрал. Тебе будет о чём поговорить с Дуджеком.

– Ну и стерва же ты, Дымка.

Та только польщённо улыбнулась.

– Ладно, а камешек ты этому старику в мешок подбросила?

– Так точно. Слишком он был нервный, чтобы не подбросить. Чуть в обморок не упал, когда я его второй раз остановила, да?

Дымка кивнула.

– Так что, – проговорила Хватка, раскатывая рукав, – Быстрый Бен его выследит…

– Если он не вытряхнет мешок…

Хватка хмыкнула.

– Да его меньше интересовало содержимое мешка, чем меня. Нет, всё важное он нёс под рубашкой, тут не ошибёшься. Как бы там ни было, он наверняка расскажет всем, когда доберётся до Крепи – контрабандистов на этой тропе сразу поубавится, попомни моё слово, я на это деньги ставлю, – к тому же я ему вбросила намёк на то, что в Разделе проскочить было бы легче, пока ты советы собирала.

Улыбка Дымки стала шире.

– «Хаос, толпа, всё такое»? Хаос там только в том смысле, что команда Парана не знает, куда девать все поступления.

– Давай-ка едой займёмся – моранты небось будут вовремя, как обычно.

Обе женщины направились обратно вверх по тропе.

…Через час после заката прибыло звено Чёрных морантов: один за другим, громко жужжа, кворлы спускались в круг зажжённых фонарей, который выставили Хватка и Дымка. Один из морантов привёз пассажира, который спрыгнул с седла, как только шесть ножек кворла одновременно коснулись земли.

Хватка ухмыльнулась, глядя на разразившегося проклятиями человека.

– Давай сюда, Бен…

Он резко обернулся к ней.

– Какого Худа ты тут вытворяешь, капрал?

Её улыбка исчезла.

– Да ничего особенного, чародей. А что?

Тощий темнокожий маг покосился через плечо на морантов, затем поспешил к тому месту, где стояли Хватка и Дымка. Заговорил, понизив голос:

– Проще всё надо делать, Худ его бери. Я над холмами чуть с седла не упал – тут Пути вьются, силой несёт отовсюду… – Он вдруг замер, затем сверкнул глазами и шагнул вплотную к капралу. – И от тебя тоже, Хватка!

– Значит, всё-таки проклятый, – пробормотала Дымка.

Хватка возмущённо воззрилась на подругу и вложила в ответ весь возможный сарказм:

– А ты с самого начала так и думала, да, Хватка? Ах ты лживая…

– Ты себе добыла благословение кого-то из Взошедших! – шипящим шёпотом заявил Быстрый Бен. – Дура набитая! Которого, Хватка?

Она попыталась сглотнуть, но в горле внезапно пересохло.

– Эм-м… Трича?

– Ну восхитительно!

Хватка нахмурилась.

– А что не так-то с Тричем? В самый раз для солдата – Тигр Лета, Повелитель Битвы…

– Пятьсот лет назад, может, и подошло бы! Трич много веков назад принял облик одиночника – у этого зверя ни одной человеческой мысли с тех пор не было! Он не просто неразумен – он безумен, Хватка!

Дымка хихикнула. Чародей резко обернулся к ней.

– И что тут смешного?

– Ничего. Виновата.

Хватка закатала рукав, чтобы показать торквес.

– Вот эти браслеты, Бен, – поспешно объяснила она. – Можешь их с меня снять?

Увидев костяные кольца, маг отшатнулся, затем покачал головой.

– Если бы это был вменяемый, разумный Взошедший, можно было бы попробовать… договориться. В любом случае это не важно…

– Не важно? – Хватка обеими руками сжала полы его плаща. И хорошенько встряхнула чародея. – Не важно?! Ах ты червяк скользкий… – Вдруг она остановилась, широко открыла глаза.

Быстрый Бен посмотрел на Хватку, приподняв бровь.

– Что это ты делаешь, капрал? – тихо процедил он.

– Хм, прости, чародей. – Она отпустила Бена.

Тот со вздохом оправил плащ.

– Дымка, отведи морантов к складу.

– Само собой, – ответила она и двинулась к воинам, которые ждали рядом со своими кворлами.

– Кто их доставил, капрал?

– Браслеты?

– Забудь про браслеты – ты с ними встряла. Советы из Даруджистана. Кто их доставил?

– Странное дело, – сказала Хватка, пожимая плечами. – Здоровенный фургон появился вроде как из ниоткуда. Вот на тропе нет никого, а потом – раз! – и уже шесть коней топочут, а за ними – фургон. Понимаешь, чародей, по этой тропе и тачка двухколёсная не пройдёт, не то что такая повозка. Охранники вооружены до зубов и на взводе – но это понятно, они ведь везли десять тысяч советов.

– Тригальцы, – пробормотал Быстрый Бен. – Эта братия меня серьёзно беспокоит… – Через некоторое время он покачал головой. – Ладно, и ещё: последний маячок, который вы отправили, – где он?

Хватка нахмурилась.

– А ты не знаешь? Это же твои камешки, чародей!

– Кому вы его отдали?

– Резчику по кости…

– Это его творение у тебя на руке, капрал?

– Ну да, но это была единственная волшебная вещь – я остальные осмотрела: красиво, но ничего особенного.

Быстрый Бен покосился туда, где закованные в чёрные доспехи моранты грузили на кворлов упакованные столбики монет под самодовольным взглядом Дымки.

– Ладно, не думаю, что он далеко ушёл. Придётся, видимо, просто пойти и отыскать его. Много времени не займёт…

Хватка увидела, как он отошёл на несколько шагов, затем сел на землю, скрестив ноги.

Западный ветер с Тахлинских гор принёс с собой ночной холод. Звёзды над головой проступили резче и отчётливее. Хватка отвернулась и стала наблюдать за погрузкой.

– Дымка! – крикнула она. – Проследи, чтобы они оставили ещё два седла вдобавок к тому, что для чародея.

– Само собой, – ответила та.

Крепь, конечно, то ещё местечко, но хотя бы ночи тёплые. Хватка уже не девочка, чтобы ночь за ночью спать на холодной, жёсткой земле. Они неделю ждали этой доставки, и все кости напоминали ей об этом глухой болью. Зато теперь, благодаря щедрости Даруджистана, Дуджек сумеет закончить оснащение армии.

Если Опонны улыбнутся, через неделю войско выйдет на марш. На очередную Худом целованную войну, будто мы не устали. Фэнеровы копыта, Паннионский Домин – это вообще кто… или что?

С самого возвращения из Даруджистана восемь недель назад Быстрый Бен был откомандирован в личный состав под командованием Скворца, перед которым стояла задача консолидации потрёпанной армии Дуджека. Бюрократия и мелкое колдовство удивительным образом дополняли друг друга. Чародей занимался налаживанием связи в Крепи и её окрестностях. Сборы и пошлины для обеспечения армии, установление гражданского порядка, всё для перехода от оккупации к владению. На текущий момент, по крайней мере. Войско Однорукого и Малазанская империя разошлись, но чародей частенько удивлялся тому, какие привычно имперские задания ему приходилось выполнять.

Вне закона мы, говорите? Ага, а Худ во сне видит овечек на зелёном лугу.

Дуджек… выжидал. Армия Каладана Бруда двигалась на юг неторопливо и только вчера вышла на равнину к северу от Крепи – в центре тисте анди, на одном фланге наёмники и баргасты клана Ильгрес, а на другом – рхиви и огромные стада бхедеринов.

Однако войны не будет. На этот раз.

Нет, клянусь Бездной, мы тут все решили драться с новым врагом, если только переговоры пройдут гладко – а если учесть, что правители Даруджистана уже с нами договариваются, так, скорее всего, и будет. Новый враг. Какая-то теократическая империя, которая с напором фанатика поглощает один город за другим. Паннионский Домин – нехорошие у меня предчувствия. Почему? Ладно, не важно. Пора найти свой пропавший маячок…

Прикрыв глаза, Быстрый Бен ослабил цепи своей души и выскользнул из тела. Некоторое время он не чувствовал и следа неприметного камешка, гальки, которую он окунул в особую смесь собственного чародейства, так что не оставалось ничего другого, кроме как продолжать поиск по расходящейся спирали, надеясь, что, когда маг подберётся ближе, чувства не подведут.

Рано или поздно камешек найдётся, но это значило идти вслепую, а именно это чародей больше всего ненавидел…

Ага! Вот ты где!

Удивительно, совсем рядом, словно чародей только что преодолел некий невидимый барьер. Видел он лишь темноту – ни единой звёздочки над головой, – только под ногами земля выровнялась. Это я уже на каком-то Пути, точно. Тревожно, что я его не узнаю. Знакомый вроде бы, но что-то не так.

Маг различил впереди красноватое свечение, которое поднималось от земли. Там же находился и его маячок. В прохладном воздухе расплывался сладковатый запах дыма. Это встревожило Быстрого Бена ещё больше, но он всё равно приблизился к источнику свечения.

Красноватый свет сочился из потрёпанного шатра, который маг теперь сумел разглядеть. Вход прикрывал кусок шкуры. Чародей совершенно не чувствовал, что находится внутри.

Он подобрался к шатру, присел у входа, задумался. Любопытство – моё самое страшное проклятие, но просто осознав порок, от него не избавишься. Увы. Бен откинул шкуру и заглянул внутрь.

Закутанная в одеяла фигура сидела у дальней стенки шатра, менее чем в трёх шагах от него, сгорбившись над жаровней, от которой поднимались завитки дыма. Послышалось дыхание – громкое, натужное. Из-под покрывала выглянула рука, у которой все кости были как будто сломаны, и поманила мага к себе. Из-под укрывавшего голову одеяла послышался хриплый голос.

– Входи, маг. Я полагаю, у меня есть кое-что твоё…

Быстрый Бен окинул мысленным взором свои Пути – он мог открыть одновременно не больше семи, хотя владел далеко не только семью. Сила волнами прокатилась по его телу. Он сделал это неохотно – использовать сразу почти всё, чем владеешь, значит прислушаться к сладкому шёпоту всемогущества. Только это чувство на деле – опасная, потенциально смертельная иллюзия.

– Теперь ты понял, – продолжил незнакомец, чью речь то и дело прерывали сиплые, хрипящие вздохи, – что должен его забрать. Для подобных мне владеть таким предметом, связанным с твоими внушительными силами, смертный…

– Кто ты такой? – спросил чародей.

– Сломленный. Разбитый. Прикованный к лихорадочному трупу под нами. Я не желал себе такой судьбы. Не всегда я был средоточием боли…

Быстрый Бен прижал ладонь к земле у шатра и направил силу на поиски. Спустя бесконечное мгновение он поражённо распахнул глаза.

– Ты заразил её.

– В этом мире, – проговорил незнакомец, – я подобен раку. И с каждым угасанием света я становлюсь всё смертоноснее. Она не может пробудиться, пока я живу в её плоти. – Он чуть шевельнулся, и из-под складок засаленного одеяла послышался звон цепи. – Твои боги сковали меня, смертный, и решили, что дело сделано.

– Ты требуешь службы в обмен на мой маячок, – сказал Быстрый Бен.

– Именно. Если я обречён страдать, пусть так же страдают и боги, и весь их мир…

Чародей выпустил все Пути одновременно. Волна силы прокатилась по шатру. Фигура закричала, отшатнулась назад. Одеяло вспыхнуло огнём, как и длинные, спутанные волосы создания. Быстрый Бен метнулся внутрь шатра вслед за последней волной своего волшебства. Взмахнул рукой, согнутой в запястье ладонью вверх. Его пальцы вошли в глазницы существа, ладонь врезалась в лоб, так что голова резко откинулась назад. Другой рукой Быстрый Бен безошибочно подхватил камешек, который покатился на грязный камыш.

Сила Путей померкла. Когда чародей отступил, развернулся и прыгнул головой вперёд к выходу, скованное создание заревело от ярости. Быстрый Бен вскочил на ноги и побежал.

Волна силы настигла его, ударила в спину так, что маг растянулся на горячей, курящейся паром земле. Он завопил, извиваясь под давлением чар. Попытался отползти дальше, но мощь была слишком велика. Она потащила мага назад. Быстрый Бен вцепился руками в землю, уставился на тёмные борозды, которые оставляли его пальцы, увидел выступавшую на них тёмную кровь.

Огнь, прости меня.

Невидимая, безжалостная хватка подтаскивала его всё ближе и ближе ко входу в шатёр. Фигура внутри исходила яростью и голодом, а также уверенностью, что вот-вот удовлетворит эти свои желания.

Быстрый Бен был беспомощен.

– О, какую боль ты познаешь! – заревел бог.

Что-то вырвалось из земли. Огромная рука схватила чародея, словно ребёнок – куклу. Быстрый Бен снова заорал, когда рука потащила его в глубь забурлившей, горячей почвы. Его рот наполнился землёй.

Сверху раздался приглушённый гневный вопль.

Зазубренные камни царапали тело чародея, пока неведомая сила тащила его сквозь плоть Спящей богини. От нехватки воздуха в глазах потемнело. Он начал терять сознание…

А в следующий миг уже кашлял, сплёвывая мокрую землю. Прекрасный, тёплый воздух хлынул в лёгкие. Маг смахнул с глаз песок, перекатился набок. На него обрушились подхваченные эхом стоны, твёрдая земля под ним медленно выгибалась, шевелилась. Быстрый Бен поднялся на четвереньки. Кровь капала с изодранной плоти его души – от одежды остались одни лохмотья, – но он был жив. Чародей поднял взгляд.

И чуть не завопил.

Над ним высилась человекоподобная фигура, размером в пятнадцать человеческих ростов, если не больше, головой она практически доставала до купола пещеры. Тёмная глиняная плоть, усыпанная нешлифованными алмазами, блеснула, когда великан шевельнулся. Он будто не обращал на Быстрого Бена внимания, но чародей понимал, что именно это создание спасло его от гнева Увечного бога. Руки великана были подняты к своду, исчезали, сливались с мутным, красноватым потолком. Огромные туско-белые арки мерцали наверху, расположенные через равные промежутки, словно рёбра. Руки держали или, возможно, врастали в два таких ребра.

Вдалеке за великаном, примерно в тысяче шагов, виднелось ещё одно такое чудище с поднятыми руками.

Быстрый Бен обернулся, посмотрел в противоположном направлении. Другие прислужники – чародей разглядел ещё четверых, может, пятерых на протяжении громадной пещеры – тоже тянулись к потолку. Пещера оказалась на деле огромным тоннелем, который изгибался вдалеке.

Выходит, я и вправду внутри Огни, Спящей Богини. На живом Пути. Плоть. И кости. И эти… прислужники…

– Благодарю тебя! – обратился маг к возвышавшемуся над ним великану.

Приплюснутая, бесформенная голова склонилась. Алмазные глаза блеснули, словно падающие звёзды.

– Помоги нам.

Голос был детским, и в нём звучало отчаяние.

Быстрый Бен разинул рот. Помочь?

– Она слабеет, – простонал великан. – Мама слабеет. Мы умираем. Помоги нам.

– Как?

– Помоги нам, пожалуйста.

– Я… я не знаю как.

– Помоги.

Быстрый Бен с трудом поднялся на ноги. Теперь он заметил, что глиняная плоть таяла, текла влажными струйками по толстым рукам. Алмазы вываливались. Увечный бог убивает их, отравляя плоть Огни. Мысли чародея понеслись вскачь.

– Прислужник, дитя Огни! Сколько времени? Пока не будет поздно?

– Мало, – ответил великан. – Скоро. Совсем скоро.

Быстрого Бена охватила паника.

– Как скоро? Ты не можешь сказать точнее? Мне нужно знать, с чем можно работать, друг. Попытайся, пожалуйста!

– Очень скоро. Десятки. Десятки лет, не больше. Совсем скоро. Помоги нам.

Волшебник вздохнул. Для этих сил века, судя по всему, казались днями. Но даже в этом случае просьба прислужника была невообразимой. И опасной. Что случится, если Огнь умрёт? Храни нас Беру, не хотелось бы это узнать. Ладно, теперь это и моя война. Он огляделся, посмотрел на глинистую, влажную землю вокруг, напряг чародейские чувства. И быстро нашёл свой маячок.

– Прислужник! Я оставлю здесь кое-что, чтобы потом снова найти тебя. Я найду помощь – обещаю – и вернусь к тебе…

– Не ко мне, – отозвался великан. – Я умру. Придёт другой. Наверное. – Огромные руки прислужника стали совсем тонкими, почти вся алмазная броня отвалилась. – Теперь я умру. – Он начал оседать. Красноватое пятно на потолке растеклось на рёбра, на них появились трещины.

– Я найду ответ, – прошептал Быстрый Бен. – Клянусь.

Маг взмахнул рукой, и открылись врата Пути. Не оглядываясь – зная, что увиденное разобьёт ему сердце, – он шагнул в портал. И исчез.

…Кто-то решительно тряс его за плечи. Быстрый Бен открыл глаза.

– Будь ты проклят, маг! – прошипела Хватка. – Уже почти рассвело – нам нужно улетать.

Чародей со стоном вытянул затекшие ноги, морщась при каждом движении, а затем позволил капралу поднять себя.

– Ты его забрал? – требовательно спросила она, помогая доковылять до кворла. Хватке приходилось почти нести мага на себе.

– Кого?

– Ну, камешек.

– Нет. У нас проблемы, Хватка…

– У нас всегда проблемы…

– Нет, я имею в виду всех нас. – Он остановился как вкопанный, пристально посмотрел на неё. – Всех нас.

Выражение лица Бена потрясло её.

– Ясно. Но вот прямо сейчас нам надо лететь.

– Точно. Лучше привяжи меня к седлу – я наверняка усну.

Они подошли к кворлу. Морант в переднем хитиновом седле повернул к ним глухой шлем, но ничего не сказал.

– Ох, Королева грёз, – пробормотала Хватка, затягивая на ногах Быстрого Бена кожаные ремни. – Я тебя никогда таким напуганным не видела, чародей. Чуть ледышками не обмочилась.

Это были последние слова той ночи, которые запомнил Быстрый Бен, но их он запомнил хорошо.

Ганос Паран чувствовал, что тонет. Но не в воде – во тьме. Он потерялся, бился в панике, погружался в некое неведомое, непостижимое пространство. Стоило прикрыть глаза, голова начинала кружиться, кишки сжимались в твёрдый узел, словно он вновь стал ребёнком – напуганным, непонимающим. Душа его корчилась от боли.

Капитан пошёл прочь от баррикады в Разделе, где последние на сегодня торговцы всё ещё проходили через строй малазанских солдат, охранников и клерков. В полном соответствии с приказами Дуджека Паран устроил лагерь в узкой горловине перевала. Пошлины и обыски фургонов принесли заметный улов, хотя, как только вести об этом распространились, поступления стали уменьшаться. Нужно было поддерживать хрупкий баланс: сохранять такой уровень пошлин, какой могли переварить торговцы, и пропускать ровно столько контрабанды, чтобы совсем не придушить торговлю между Крепью и Даруджистаном. Пока что Паран с этим справлялся, пусть и с трудом. Впрочем, это была наименьшая из трудностей, с которыми он столкнулся.

С самого возвращения из Даруджистана капитан чувствовал, что его несёт по течению, бросает туда-сюда по воле хаотического превращения, которое происходило с Дуджеком и его отверженной армией. Малазанский якорь отрезали. Линии снабжения рассыпались. Нагрузка на офицерский корпус выросла стократно. Почти десять тысяч солдат вокруг испытывали детскую потребность в утешении и ободрении.

А этого Паран дать им не мог. Его собственное смятение только возросло. В его жилах текли ручейки крови Пса. Обрывочные воспоминания – редко его собственные – и странные, потусторонние видения наполняли сны по ночам. Бесконечные проблемы снабжения и логистики, которые ему приходилось решать, удушливые задачи командования – всё это снова и снова прорывалось через прилив физической боли, которая терзала теперь Парана.

Он уже много недель чувствовал себя больным и даже подозревал, что стало источником этой хвори. Кровь Пса Тени. Зверя, который ринулся в царство самой Тьмы… хотя откуда мне знать? Эмоции на гребне этой волны… скорее детские. Детские…

Паран в который раз отбросил эту мысль, зная наперёд, что вскоре она вернётся, – и боль в животе снова вспыхнула, – и, бросив последний взгляд туда, где стоял в дозоре Тротц, он продолжил карабкаться вверх по склону.

Боль изменила Парана – он сам это понимал, мог представить себе как образ, сцену удивительную и горькую. Чувствовал, будто сама его душа превратилась в нечто жалкое – в грязную помоечную крысу, которую накрыл камнепад, крысу, которая извивалась, заползала в любую щель, отчаянно надеясь найти место, где давление – огромный, подвижный вес камней – ослабнет. Найти место, где можно будет вздохнуть. Столько боли вокруг, камни, острые камни усаживаются, всё ещё усаживаются, щели становятся уже, исчезают… тьма поднимается, словно вода…

Все победы, одержанные в Даруджистане, казались теперь Парану пустыми. Спасение города, жизней Скворца и его солдат, разрушение планов Ласиин, все эти достижения одно за другим обращались в пыль в мыслях капитана.

Он был уже не тот, что прежде, и это новое рождение было ему не по нраву.

Боль высасывала из мира свет. Боль корёжила. Превращала его собственные плоть и кости в чужой и чуждый дом, из которого, казалось, нет выхода.

Звериная кровь… она шепчет о свободе. Шепчет, что можно вырваться – из плоти, но не из тьмы. Нет. Выход там, куда ушёл Пёс, глубоко в сердце проклятого меча Аномандра Рейка – в тайном сердце Драгнипура.

Он чуть не выругался вслух, взбираясь по тропе на гору над Разделом. Дневной свет уже начал меркнуть. Волнующий травы ветер улёгся, его хриплый голос стал теперь едва слышным шёпотом.

Шёпот крови был лишь одним из множества, и все добивались внимания, все предлагали свои противоречивые советы – несовместимые пути спасения. Но для них спасение – всегда бегство. Несчастная крыса больше ни о чём не может думать… а камни усаживаются… оседают.

Отчуждение. Всё, что я вижу вокруг… кажется чужими воспоминаниями. Трава на низких холмах, выступы горной породы на вершинах, а когда солнце садится и ветер стихает, пот на моём лице высыхает, и приходит тьма – и я пью её воздух, словно целительную воду. О, боги, что это значит?

Смятение не ослабевало. Я сбежал из мира этого меча, но чувствую на себе его цепи, они натягиваются, сжимают всё сильнее. И в этом давлении – ожидание. Когда сдашься, когда покоришься? И ожидание перерастёт… во что? Перерастёт во что?

Баргаст сидел среди высокой, рыжеватой травы на вершине холма над Разделом. Сегодняшний поток торговцев уже начал мелеть по обе стороны баррикады, клубы пыли – рассеиваться над разъезженной дорогой. Другие разбивали лагеря – горловина на перевале уже превращалась в неофициальный пограничный пост. Если ситуация не изменится, пост пустит корни, станет деревушкой, затем городком.

Но этого не случится. Мы слишком непоседливы. Дуджек определил наше ближайшее будущее в клубах пыли, которую поднимает армия на марше. Хуже того, в этом будущем есть прорехи, и похоже, что «Мостожоги» провалятся в одну из них. Бездонную.

Задыхаясь, подавляя очередной приступ боли, капитан Паран присел на корточки рядом с полуголым, покрытым татуировками воином.

– Ты с самого утра надулся, как племенной бхедерин, Тротц, – сказал он. – Что вы там со Скворцом задумали?

Тонкогубый, широкий рот баргаста скривился в чём-то отдалённо напоминающем улыбку, тёмные глаза продолжали неотрывно следить за происходящим внизу, в долине.

– Холодная тьма проходит, – пробурчал он.

– Худа с два! Солнце зайдёт через минуту, идиот.

– Холод и лёд, – продолжил Тротц. – Слепой к миру. Я – Сказание, и Сказание слишком долго не звучало. Но время пришло. Я – меч, который вот-вот вырвется из ножен. Я – сталь, и в свете дня я ослеплю вас всех. Ха!

Паран сплюнул в траву.

– Молоток упоминал, что ты вдруг стал… разговорчив. Ещё он добавил, что это никому пользы не принесло, поскольку, открыв рот, ты растерял последние крохи здравого смысла, если вообще их когда-либо имел.

Баргаст ударил себя кулаком в грудь, звук был гулкий, точно барабанная дробь.

– Я – Сказание, и вскоре его расскажут. Увидишь, малазанец. Все вы скоро увидите.

– У тебя под солнцем мозги спеклись, Тротц. Ладно, мы сегодня вечером выдвигаемся обратно в Крепь. Впрочем, думаю, Скворец тебе это уже сказал. А вот и Вал, он тебя сменит на посту. – Паран выпрямился, поморщился, пытаясь скрыть пришедшую с движением боль. – А я пойду на обход дальше.

Он зашагал прочь.

Чтоб тебя, Скворец, что вы там удумали с Дуджеком? Паннионский Домин… какого Худа нам до этих новомодных фанатиков? Такие секты усыхают. Всегда. Схлопываются. Сперва власть захватывают писцы – всегда так – и начинают спорить про невразумительные детали вероучения. Появляются секты. Потом – гражданская война. И всё. Ещё один цветок растоптан на бесконечной дороге истории.

Да, сейчас всё так ярко и живо. Но цвета блекнут. Всегда.

Однажды Малазанская империя столкнётся лицом к лицу с собственной смертностью. Однажды и для этой Империи наступят сумерки.

Очередной узел боли обжёг так, что Паран согнулся вдвое. Нет, не думать об Империи! Не думать о Ласиин и её Выбраковке! Положись на Тавор, Ганос Паран, – твоя сестра спасёт Дом. Справится с этим лучше, чем когда-либо справился бы ты. Намного лучше. Положись на неё… Боль немного ослабла. Глубоко вздохнув, капитан продолжил спуск.

Тону. Клянусь Бездной, я тону.

Цепляясь, как горная обезьяна, Вал выбрался на вершину. Вразвалочку подошёл к баргасту. Оказавшись за спиной у Тротца, он ухватил одну из кос воина и сильно дёрнул.

– Ха-ха, – пробурчал Вал, усаживаясь рядом, – обожаю смотреть, как у тебя глаза выпучиваются, когда я это делаю.

– Сапёр, – ответил баргаст, – ты – грязь под камнями в ручье, который течёт по полю, где пасётся стадо хворых желудком свиней.

– Неплохо, хотя длинновато. Заморочил капитану голову, да?

Тротц промолчал, не сводя взгляда с далёких Тахлинских гор.

Вал стянул с головы обожжённую кожаную шапку, энергично поскрёб темя между редкими пучками волос и пристально посмотрел на товарища.

– Неплохо, – повторил он. – Благородство. Загадка. Впечатляет.

– А то! Но долго так держаться трудновато, знаешь ли.

– У тебя природный дар. Так зачем ты Парана морочишь?

Тротц ухмыльнулся, так что показался ряд голубоватых подпиленных зубов.

– Это весело. Вдобавок это работа Скворца – всё объяснять…

– Только он ещё ничего не объяснил. Дуджек вызывает нас обратно в Крепь, собирает всё, что осталось от «Мостожогов». Паран может радоваться. Будет ему нормальное подразделение, а не пара потрёпанных взводов. Скворец что-то говорил про будущие переговоры с Брудом?

Тротц медленно кивнул.

Вал поморщился.

– И что?

– Они скоро начнутся.

– Ох, спасибо, вот это новость! Кстати, я тебя официально сменил на посту, солдат. Внизу для тебя уже жарят тушу бхедерина. Я повара попросил нафаршировать его навозом, раз уж ты его так любишь.

Тротц поднялся.

– Когда-нибудь я тебя зажарю и съем, сапёр.

– И подавишься моей счастливой косточкой.

Баргаст нахмурился.

– Я от всей души, Вал. Чтобы оказать тебе последние почести, друг мой.

Сапёр прищурился и некоторое время недоверчиво смотрел на Тротца, а затем ухмыльнулся:

– Вот скотина! А я почти поверил!

Тротц фыркнул и отвернулся.

– «Почти», – передразнил он. – Ха-ха.

Скворец ждал, пока Паран вернётся к окаймлявшей форпост баррикаде. Бывший сержант, а теперь – второй по званию после Дуджека Однорукого командир в армии, Скворец прибыл с последним крылом морантов. Теперь стоял рядом со своим бывшим взводным целителем, Молотком, и смотрел, как два десятка солдат второй армии грузят на кворлов сбор за последнюю неделю. Паран подошёл – осторожно, словно пытаясь скрыть боль.

– Как нога, командир? – спросил он.

Скворец пожал плечами.

– Мы об этом и говорили, – заявил Молоток, лицо его раскраснелось. – Нога плохо срослась. Там нужно вмешиваться…

– Потом, – прорычал командир. – Капитан Паран, через два колокола все взводы должны быть готовы – ты уже решил, что делать с остатками Девятого?

– Так точно, их нужно объединить с остатками взвода сержанта Мураша.

Скворец нахмурился.

– Назови пару имён.

– У Мураша осталась капрал Хватка и… кто ещё? Штырь, Дымка, Дэторан. Так что с Молотком, Валом, Тротцем и Быстрым Беном…

– Быстрый Бен и Штырь теперь кадровые маги, капитан. Но они всё равно останутся при твоей роте. В остальном, я думаю, Мураш будет счастлив…

Молоток фыркнул.

– Счастлив? Да Мураш и слова-то такого не знает.

Паран прищурился.

– Я так понимаю, что «Мостожоги» не выйдут на марш вместе с остальным Войском.

– Верно. Но об этом мы поговорим в Крепи. – Взгляд тускло-серых глаз Скворца на миг задержался на капитане, затем скользнул прочь. – В живых осталось тридцать восемь «мостожогов» – так себе рота. Если хочешь, можешь отказаться от этого назначения, капитан. У нас есть ещё несколько рот элитных морпехов, где недостаёт офицеров, они, к слову, привыкли к командирам из благородного сословия…

Наступила тишина.

Паран отвернулся. Наступили сумерки, тени карабкались вверх по склонам ближайших холмов, на небосводе проступила первая россыпь тусклых звёзд. Могу получить нож в спину, вот что он мне говорит. «Мостожоги» печально известны нелюбовью к офицерам из аристократов. Год назад Паран тут же высказал бы это вслух, полагая, будто обнажать уродливые истины – благое дело. Вообразил, что так поступают настоящие солдаты… А на самом деле настоящие солдаты поступают ровно наоборот. В мире, полном ям и топей, нужно плясать по краешку. Только дураки прыгают вперёд очертя голову, а дураки долго не живут. Однажды он уже ощутил, как нож входит в его тело. Та рана должна была оказаться смертельной. От воспоминания Парана бросило в пот. От такой угрозы он уже не мог просто отмахнуться с юношеской бравадой. Капитан это понимал, как и двое мужчин рядом с ним.

– Я, – проговорил Паран, неотрывно глядя на тьму, уверенно поглощавшую дорогу на юг, – по-прежнему почту за честь командовать «Мостожогами», сэр. Быть может, со временем мне представится возможность доказать, что я достоин таких солдат.

Скворец хмыкнул.

– Как хочешь, капитан. Предложение остаётся в силе, если передумаешь.

Паран обернулся к нему. Командир ухмыльнулся.

– По крайней мере, на какое-то время.

Из сумрака возникла могучая, темнокожая фигура. Её оружие и доспехи тихонько позвякивали. Увидев Скворца и Парана, женщина смешалась, затем уставилась на командира и отрапортовала:

– Стража сменилась, сэр. Мы все возвращаемся, как и было приказано.

– Почему мне докладываешь, солдат? – пророкотал Скворец. – Обращайся к своему непосредственному начальнику.

Женщина нахмурилась, развернулась к Парану.

– Стража смени…

– Я слышал, Дэторан. «Мостожогам» собрать обмундирование и ждать на плацу.

– До выступления ещё колокол с половиной…

– Мне это известно, солдат.

– Так точно. Слушаюсь, сэр.

Женщина трусцой устремилась прочь. Скворец вздохнул.

– Что до этого предложения…

– Моим учителем был напанец, – сказал Паран. – Никогда ещё не встречал напанца, который бы знал, что такое уважение, Дэторан тут не исключение. Также я знаю, – добавил он, – что Дэторан не исключение и в том, что касается «мостожогов».

– Похоже, этот напанец неплохо тебя обучил, – пробормотал Скворец.

Паран нахмурился.

– Что вы имеете в виду?

– Неуважению к субординации, капитан. Ты только что перебил своего командира.

– Ох, виноват. Всё время забываю, что вы уже не сержант.

– Я тоже, поэтому нужно, чтобы такие люди, как ты, мне напоминали. – Старый солдат обернулся к Молотку. – Запомни, что я сказал, целитель.

– Так точно.

Скворец ещё раз взглянул на Парана.

– Спешка, а потом ожидание, – хорошее решение, капитан. Солдаты обожают томиться от безделья.

Паран посмотрел вслед Скворцу, который направился в сторону ворот, а затем сказал Молотку:

– Этот ваш частный разговор с командиром. Целитель, я должен что-то знать?

Молоток сонно моргнул.

– Никак нет, сэр.

– Хорошо. Можешь возвращаться в свой взвод.

– Так точно.

Оставшись в одиночестве, Паран вздохнул. Тридцать восемь злых, обиженных ветеранов, которых уже дважды предали. Я никак не был связан с предательством при осаде Крепи, и Ласиин объявила меня вне закона вместе с ними. Ни то ни другое нельзя повесить мне на шею, но они всё равно это делают.

Он потёр глаза. Сна Паран теперь… опасался. Ночь за ночью, с самого перелёта из Даруджистана… боль и сны, нет, кошмары. Ох, нижние боги… В ночные часы он извивался под одеялом, кровь мчала по жилам, в животе бурлила кислота, а когда сознание наконец ускользало, приходили сны – прерывистые, дёрганые, где он всегда бежал. Бегу часами напролёт. А затем тону.

Это кровь Пса бежит в моих жилах со всей своей мощью. Больше нечему.

Паран снова и снова убеждал себя, что кровь Пса стала причиной его паранойи. Эта мысль вызывала только кривую усмешку. Враньё. То, чего я боюсь, вполне реально. Хуже – невыносимое чувство потери… неспособность доверять – никому. Без этого – чего мне ждать в жизни? Только одиночества, то есть ничего ценного. А теперь все эти голоса… шепчут, зовут, подбивают. Спастись. Сбежать.

Он встряхнулся, сплюнул, чтобы избавиться от кисловатого привкуса во рту. Думай о той, другой сцене. Одинокой. Невразумительной. Помнишь, Паран? Голос, который ты тогда услышал. Это был голос Рваной Снасти – ты тогда в этом не сомневался, почему же усомнился теперь? Она жива. Где-то, как-то, но чародейка жива…

А-а-а, больно! Ребёнок кричит во тьме, Пёс воет от горя. Душа, распятая на сердце раны… а я себя вообразил одиноким! О, боги, лучше бы так!

Скворец вошёл в сторожку, прикрыл за собой дверь и шагнул к столу писца. Опёрся на столешницу, вытянув больную ногу. Он вздохнул, глубоко, долго, словно распуская один за другим тысячи узлов на бесконечной верёвке, а когда вздох окончился, Скворец понял, что дрожит.

В следующий миг дверь отворилась. Выпрямляясь, Скворец хмуро покосился на Молотка.

– Я думал, капитан объявил общий сбор, целитель…

– Паран в состоянии ещё худшем, чем вы, сэр.

– Мы же об этом говорили. Береги парня… или ты передумал, Молоток?

– Да нет же! Я чуть коснулся его – и мой Путь Дэнул отбросило, командир.

Только теперь Скворец заметил восковую бледность на круглом лице целителя.

– Отбросило?

– Да. Такого никогда раньше не бывало. Капитан болен.

– Опухоль? Рак? Говори конкретно, чтоб тебя!

– Ничего такого, сэр. Пока что – но будут и опухоли. Он дыру проел в собственном животе. Это всё из-за того, что он держит внутри. Мне так кажется. Но это не всё – нам нужен Быстрый Бен. Через Парана чары проходят, словно корни дурмана.

– Опонны…

– Нет, Близнецы давно ушли. По пути в Даруджистан… что-то случилось с Параном. Даже не что-то. Много чего. Как бы там ни было, он борется с этими чарами, и это его убивает. Но тут я могу ошибаться, сэр. Нам нужен Быстрый Бен…

– Я тебя услышал. Приставь его к делу, когда вернёмся в Крепь. Только скажи, чтоб действовал тихо. Не стоит лишний раз беспокоить капитана, ему и так непросто.

Молоток нахмурился сильнее.

– Сэр, я о том… Он вообще в силах принять командование над «Мостожогами»?

– Ты меня спрашиваешь? Если хочешь поговорить с Дуджеком о своих сомнениях, твоё право, целитель. Если думаешь, что Паран не справится… ты так думаешь, Молоток?

Тот помолчал, затем вздохнул.

– Да нет, наверное. Он такой же упрямый, как ты… сэр. Худов дух, вы вообще уверены, что не родственники?

– Это наверняка, – отрезал Скворец. – Да средняя полковая псина имеет родословную более благородную и чистую, чем я. Пока оставим всё как есть. Поговори с Беном и Штырём. Выясните, что сможете, про эти тайные чары – если боги опять потянули Парана за ниточки, я хочу знать, кто, а потом уж подумаем зачем.

Молоток сощурился, пристально посмотрел на командира.

– Сэр, во что мы ввязываемся?

– Сам не уверен, целитель, – поморщившись, признался Скворец. Он с ворчанием перенёс вес с больной ноги на здоровую. – Если Опоннова удача будет с нами, мне даже меч обнажать не придётся – командирам же обычно это не нужно, да?

– Если бы вы мне дали время, сэр…

– Потом, Молоток. Позже. Сейчас мне нужно обдумать переговоры. Бруд со своей армией подошёл к Крепи.

– Ясно.

– А капитан твой уже небось гадает, какого Худа и куда ты запропастился. Выметайся отсюда, Молоток. Увидимся после переговоров.

– Слушаюсь, сэр.

Глава третья

Дуджек Однорукий и его армия ждали прибытия Каладана Бруда с союзниками: беспощадными тисте анди, баргастами с дальнего севера, десятком отрядов наёмников и равнинными кочевниками-рхиви. Две силы встретились на ещё не забывшем бойни поле под стенами Крепи. Встретились не для сражения, но для того, чтобы выковать из горечи и ран истории – мир. Ни сам Дуджек, ни даже Бруд – да и никто другой среди легендарных героев, собравшихся там, – не предвидел, с какой силой столкнутся там – не мечи, миры…

Исповедь Артантоса

Пологие выступы исполосовали склоны холмов в лиге к северу от Крепи: ещё свежие шрамы того периода, когда город попытался поглотить степи на границе с равниной Рхиви. С незапамятных времён эти холмы считались у рхиви священными. Фермеры Крепи заплатили за свою дерзость кровью.

Однако земля исцелялась медленно; лишь несколько древних менгиров, каменных кругов и гробниц с плоской крышей остались нетронутыми. Камни и валуны теперь были свалены в бессмысленные каирны[1] рядом с террасами, на которых прежде сеяли маис. Всё священное, что было в этих холмах, осталось лишь в мыслях рхиви.

Тем, во что веруем, мы становимся на самом деле.

Мхиби натянула шкуру антилопы на тонкие, костлявые плечи. Новый рисунок боли пролёг этим утром по её телу – свидетельство того, что ребёнок высосал из неё ещё больше сил миновавшей ночью. Старуха говорила себе, что не чувствует обиды – эту нужду нельзя было отбросить, да и мало что было в этом ребёнке естественного. Могучие, бессердечные духи и слепые заклятья сплелись, чтобы выпустить в мир нечто новое, небывалое.

А времени оставалось мало, совсем мало.

Тёмные глаза Мхиби заблестели среди морщин, когда она взглянула на дочь, возившуюся на одной из террас. Материнский инстинкт не ослабевал. Нелепо было проклинать его, гневаться на оковы любви, родившиеся от разделения плоти. Несмотря на все пороки матери, на все нечеловеческие потребности дочери, Мхиби не могла – не хотела – плести сеть ненависти.

Тем не менее увядание тела ослабило дары сердца, за которые она так отчаянно цеплялась. Едва ли сезон тому Мхиби была молодой женщиной, ещё незамужней. Она была горда, не желала принимать полувенки из травы, которые многие юноши оставляли у входа в её шатёр – она ещё не была готова вплести их в собственный венок и, таким образом, вступить в брак.

Рхиви были больным народом – как можно было думать о муже, о семье, когда вокруг бушевала бесконечная, разрушительная война? Она не была слепой, как иные сёстры; она не желала исполнять «благословлённый духами» долг и рожать сыновей, которые лягут в землю под Плугом Жнеца. Её мать читала по костям и владела даром памяти всего народа: знала историю каждого рода до самой Слезы Умирающего Духа. А отец её держал Копьё Войны, сначала против клана Белолицых баргастов, а затем против Малазанской империи.

Она горько тосковала по ним обоим, но понимала, как их гибель и её собственное нежелание принять мужское касание сплелись и сделали её идеальным выбором для духов. Неисчерпаемым сосудом, в который до́лжно поместить две изломанные души – одну из-за пределов смерти и другую, спасённую от смерти древними чарами, две личности, сплетённые в венок. Сосудом, который сможет выкормить такое противоестественное дитя.

Кочевники-рхиви, которые ходили за стадами и не строили стен из камня или кирпича, называли такие сосуды, созданные, чтобы воспользоваться один раз, а затем выбросить, «мхиби», и так она нашла для себя новое имя, а теперь в нём отразилась вся суть её жизни.

Старуха, не набравшаяся мудрости, увядшая, но не прожившая долгих лет, – и от меня ждут, что я наставлю это дитя – это создание, – которое получает каждый утраченный мною сезон, создание, для которого отлучение от груди будет означать мою смерть. Смотри, вот она – играет в обычные детские игры; улыбается, не понимая, что цену за её существование, за рост плачу я.

Мхиби услышала за спиной шаги, а в следующий миг высокая, чернокожая женщина замерла рядом с рхиви. Взгляд раскосых глаз остановился на девочке, которая играла на склоне холма. Ветер прерий бросил ей на лицо прядь длинных чёрных волос. Из-под чернёной кожаной рубахи блеснул чешуйчатый доспех.

– Обманчивое впечатление, – вполголоса произнесла тисте анди, – она производит, верно?

Мхиби вздохнула, затем кивнула.

– Совсем не похожа на создание, которое вызывает страх, – продолжила женщина с полуночной кожей. – На создание, которое становится предметом яростных споров…

– Снова споры?

– Да. Каллор снова взялся за своё.

Мхиби окаменела. Подняла глаза на тисте анди.

– И? Что-то изменилось, Корлат?

– Бруд непреклонен, – ответила после паузы Корлат. И пожала плечами: – Если у него и есть сомнения, он их хорошо скрывает.

– О да, – проговорила Мхиби. – Но рхиви и наши стада ему нужнее сомнений. Это расчёт, а не вера. Вот только будем ли мы ему нужны, если будет заключён союз с одноруким малазанцем?

– Есть надежда, – начала Корлат, – что малазанцы больше знают о происхождении ребёнка…

– Знают довольно, чтобы оценить потенциальную угрозу? Ты должна объяснить Бруду, Корлат: то, чем были прежде эти две души, – ничто по сравнению с тем, чем они стали. – Не сводя глаз с играющей девочки, Мхиби продолжила: – Её создали в сфере влияния т’лан имасса – его вневременный Путь стал связующей нитью, которую сплёл заклинатель костейимассов – заклинатель из плоти и крови, Корлат. Этот ребёнок принадлежит т’лан имассам. Пусть она облачилась в плоть рхиви, пусть несёт в себе души двух малазанских чародеек, но она теперь – одиночница. И более того – заклинательница костей. И даже это – лишь часть того, чем она станет. Скажи, зачем бессмертным т’лан имассам заклинательница из плоти и крови?

Корлат поморщилась.

– Не у меня это нужно спрашивать.

– И не у малазанцев.

– Ты уверена? Разве т’лан имассы не воевали под малазанскими знамёнами?

– Уже не воюют, Корлат. Какая скрытая трещина пролегла между ними? Какие тайные побуждения скрываются за всем, что бы ни посоветовали малазанцы? Никак не угадаешь, верно?

– Я полагаю, Каладан Бруд знает о такой возможности, – сухо ответила тисте анди. – Как бы там ни было, ты можешь присутствовать и принять участие в переговорах, Мхиби. Малазанский отряд приближается, и Воевода просит тебя прийти.

Мхиби обернулась. Перед ней раскинулся лагерь Каладана Бруда – педантично организованный, как всегда. Наёмники на западе, тисте анди в центре, а рхиви со стадами бхедеринов на востоке. Дорога была долгой – с плато Старого Короля, через города Кот и Клок, а потом по южному ответвлению старой Тропы Рхиви, идущему по равнине, которую кочевники почитали родиной. Родиной, которую долгие годы раздирают войны, топчут армии на марше, жжёт летящая с неба морантская взрывчатка… кворлы вьются чёрными безмолвными точками, ужас приходит на наши стойбища… в наши священные стада.

Но теперь мы готовы пожать запястья своим врагам. С малазанскими захватчиками и безжалостными морантами мы собираемся сплести свадебные венки – две армии, которые так долго держали друг друга за горло, сыграют свадьбу, но не ради мира. Нет, эти воины ищут теперь другого, нового врага…

За лагерем Бруда, на юге вздымались недавно подремонтированные стены Крепи, чёрные потёки на них – жуткое напоминание о колдовстве малазанцев. Группа всадников только что выехала из северных ворот города. Пустое серое полотнище флага, означавшего, что все они теперь вне закона в Империи, развевалось у всех на виду, пока конники скакали по голой равнине к армии Бруда.

Мхиби подозрительно прищурилась, глядя на это знамя. Ох, старуха, твоё проклятье – страхи. Не думай о недоверии, не думай об ужасах, которые принесли нам эти захватчики. Дуджека Однорукого и его Войско объявила вне закона ненавистная Императрица. Одна кампания завершилась. Другая начинается. О, нижние духи, закончится ли эта война хоть когда-нибудь?

Девочка подошла к двум женщинам. Мхиби посмотрела на неё, увидела в твёрдом, уверенном взгляде ребёнка знание и мудрость, казалось, тысяч лет – а может быть, и не казалось. Вот мы стоим здесь втроём, у всех на виду, – дитя десяти-одиннадцати лет, молодая на вид женщина с нечеловеческими глазами и согбенная старуха. Но всё это – от начала до конца – иллюзия, на самом деле всё наоборот. Я – дитя. Тисте анди прожила тысячи лет, а девочка… сотни тысяч.

Корлат тоже взглянула на ребёнка. Тисте анди улыбнулась.

– Ты хорошо поиграла, Серебряная Лиса?

– Сначала было хорошо, – ответила девочка неожиданно низким голосом. – А потом стало грустно.

Корлат приподняла брови.

– Почему же?

– Когда-то тут был священный завет – между духами холмов и рхиви. Теперь он разорван. Духи эти были неисчерпаемыми сосудами боли и страданий. Холмы эти не исцелятся.

Мхиби почувствовала, как кровь застывает у неё в жилах. С каждым днём её дочь проявляла всё бо́льшую чувствительность, которой позавидовали бы мудрейшие поплечницы любого племени. Но была в этой чувствительности некая холодность, будто за каждым сочувственным словом скрывался тайный умысел.

– Неужели ничего нельзя сделать, дочь?

Серебряная Лиса пожала плечами.

– Уже и не нужно.

Вот как сейчас.

– Что ты имеешь в виду?

Круглолицая девочка улыбнулась Мхиби.

– Если мы хотим попасть на переговоры, мама, нам лучше поторопиться.

Место для встречи обустроили в тридцати шагах за дальними частоколами на невысоком всхолмье. Свежие курганы, в которых похоронили мёртвых после падения Крепи, виднелись на западе. Мхиби подумала, что эти бессчётные жертвы смотрят сейчас на них издалека. Духи ведь рождаются от пролитой крови. А если их не умиротворять, они часто превращаются в силы враждебные, одержимые кошмарными видениями, исполненные злобы. Неужели только рхиви понимают это?

И вместо войны – союз. Как призраки к этому отнесутся?

– Они чувствуют себя преданными, – проговорила Серебряная Лиса. – Я отвечу им, мама. – Девочка взяла Мхиби за руку, и они пошли вперёд. – Настало время памяти. Древних воспоминаний – и совсем недавних…

– А ты, дочь, – спросила Мхиби тихим, лихорадочным голосом, – ты – мост между ними?

– Ты мудра, мама, хоть и не веришь в себя. Скрытое медленно открывается. Взгляни на тех, кто прежде враждовал. Ты сражаешься в своих мыслях, вспоминаешь все различия между нами, цепляешься за свою ненависть к ним, ибо к этому ты привыкла. Память – основание такой ненависти. Но память хранит и другую истину, мама, тайную, именно её мы испытали, верно?

Мхиби кивнула.

– Так нам говорят старейшины, дочь, – ответила она, подавив приступ раздражения.

– Испытания. Опыт. Они у нас общие. Пусть и с разных сторон, но они – общие. Одинаковые.

– Я знаю, Серебряная Лиса. Винить кого-то бессмысленно. Всех нас ведёт, подобно приливам и отливам, невидимая, нерушимая воля…

Девочка крепче сжала руку Мхиби.

– Тогда спроси у Корлат, мама, что говорит ей память.

Покосившись на тисте анди, рхиви приподняла бровь и сказала:

– Ты слушала, но молчала. Какого ответа моя дочь ожидает от тебя?

Корлат печально улыбнулась.

– Испытания одинаковые. Общие для ваших двух армий. Но не только… общие во все времена. Для всех, кто обладает памятью, будь то один человек или целый народ, уроки жизни – всегда одни и те же. – Глаза тисте анди стали фиалковыми, когда она взглянула на Серебряную Лису. – Даже для т’лан имассов – это ты хочешь нам сказать, дитя?

Та пожала плечами.

– Что бы ни случилось, думай о прощении. Держись за него, но знай, что его не следует даровать всем без разбора. – Серебряная Лиса перевела сонный взгляд на Корлат, и её тёмные глаза вдруг жёстко блеснули. – Иногда в прощении следует отказать.

Воцарилась тишина. Добрые духи, наставьте нас. Я начинаю бояться этой девочки. Почти понимаю Каллора… и это куда страшнее, чем всё остальное.

Они остановились сразу за частоколом лагеря Бруда, с краю площадки для переговоров.

В следующий миг на возвышение выехали малазанцы. Их было четверо. Мхиби сразу узнала Дуджека – объявленного теперь вне закона Кулака. Однорукий оказался старше, чем она ожидала, он сидел на своём чалом мерине, как человек, измученный старыми ранами и болью в костях. Он был тощий, среднего роста, в простых доспехах. У пояса висел неприметный короткий меч армейского образца. Узкое лицо с резко очерченным носом, чисто выбритый острый подбородок, множество старых и новых шрамов. Шлема на малазанце не было, единственными знаками отличия были длинный серый плащ и серебряная застёжка.

По левую руку от Дуджека скакал другой офицер – седобородый, крепко сбитый. Шлем с полузабралом и кольчужной бармицей скрывал черты его лица, но Мхиби почуяла в нём невероятную силу воли. Он ровно сидел в седле, однако рхиви заметила, что левую ногу воин держал напряжённо и вытащил сапог из стремени. Металлические кольца его кольчуги были кое-где погнуты и пестрели кожаными стежками. То, что именно этот малазанец скакал слева от Дуджека, с незащищённой стороны, многое сказало Мхиби.

Справа от бывшего Первого Кулака ехал молодой человек, видимо, адъютант. Выглядел он непримечательно, но Мхиби заметила, что взгляд его неустанно блуждает туда-сюда, подмечая самые мелкие детали. Этот человек держал затянутой в кожаную перчатку рукой древко знамени беззаконной армии.

Четвёртым всадником оказался Чёрный морант. Он был с ног до головы закован в хитиновую броню, и этот доспех был сильно покорёжен. Воин потерял четыре пальца на правой руке, но продолжал носить то, что осталось от латной перчатки. Блестящий чёрный доспех покрывали бесчисленные вмятины и рытвины от ударов мечей.

Рядом тихонько хмыкнула Корлат.

– А эта компания видала виды, ты не находишь?

Мхиби кивнула.

– Кто это – слева от Дуджека Однорукого?

– Скворец, я полагаю, – с кривой усмешкой ответила тисте анди. – Внушительная фигура, верно?

На миг Мхиби вновь почувствовала себя юной девушкой, какой и была на самом деле. Она сморщила носик.

– Рхиви не такие волосатые, слава духам.

– И всё равно…

– Да уж.

Серебряная Лиса заговорила.

– Я бы хотела, чтобы у меня был такой дядя.

Женщины удивлённо уставились на неё.

– Дядя? – переспросила Мхиби.

Девочка кивнула.

– Ему можно доверять. Однорукий старик что-то скрывает – нет, они оба, и это один и тот же секрет, но бородатому я всё равно доверяю. Морант – он смеётся про себя. Всё время смеётся, и никто этого не знает. Это не жестокий смех, но исполненный горечи. А знаменосец… – Серебряная Лиса нахмурилась. – В нём я не уверена. Наверное, никогда и не была…

Взгляды Мхиби и Корлат встретились над головой девочки.

– Предлагаю, – протянула тисте анди, – подойти поближе.

Когда малазанцы приблизились к площадке, из-за частокола появились две пешие фигуры, а за ними солдат с лишённым флажка штандартом. Глядя на них, Мхиби попыталась вообразить, что малазанцы подумают о двух передних воинах. В жилах Каладана Бруда была примесь баргастской крови: Воевода был массивным, высоким, плосколицым; и ещё… было в нём нечто не совсем человеческое. Бруд был огромен, как и гигантский железный молот у него за плечами. Они с Дуджеком дрались за этот континент больше двенадцати лет, и два этих волевых военачальника пережили десятки отчаянных битв и столько же осад. Оба они не раз сталкивались с необходимостью идти на смертельный риск, но выходили живыми, пусть и окровавленными. На поле боя оба уже давно составили себе представление друг о друге, а теперь наконец сошлись лицом к лицу.

Рядом с Брудом вышагивал Каллор – высокий, худой, седой. Его ростовая кольчужная рубаха поблёскивала в рассеянном утреннем свете. Железные кольца на перевязи удерживали простой полуторный меч, который покачивался в такт тяжёлым шагам Каллора. Если и был среди актёров этой смертоносной пьесы один, который оставался для Мхиби загадкой, то лишь он – самозваный Верховный король. Уверена рхиви была только в одном: Каллор ненавидел Серебряную Лису, ненависть эта рождалась из страха и, быть может, знания, которым обладал он один и которым не желал ни с кем делиться. Каллор утверждал, будто прожил тысячи лет, говорил, что некогда правил целой империей, которую в конце концов сам и уничтожил, но зачем – не отвечал. Однако он не являлся Взошедшим – долголетием Каллор был, видимо, обязан алхимии, и оказалось оно несовершенным: лицо и тело Короля были изношены, как у смертного человека, который приближался к своему столетию.

Бруд использовал познания Каллора в тактике, этот его казавшийся врождённым талант управлять приливами и отливами больших кампаний, но для самого Верховного короля – это было более, чем очевидно – все сражения оставались лишь преходящими играми, в которые он играл рассеянно и без всякого интереса. Каллор не завоевал преданности солдат. Он добился лишь неохотного уважения, а большего, как подозревала Мхиби, никогда не желал и вряд ли имел шансы снискать.

Когда они с Брудом вышли на площадку, во взгляде, которым Верховный король смерил Дуджека, Скворца и командира морантов, сквозили презрение и гордыня. Это было совершенно оскорбительно, но все трое словно и не обратили на Каллора внимания, спешились и смотрели теперь только на Каладана Бруда.

Дуджек Однорукий шагнул вперёд.

– Привет тебе, Воевода. Позволь представить мой скромный отряд. Моя правая рука – Скворец. Артантос – мой теперешний знаменосец. И предводитель Чёрных морантов, чей титул переводится примерно как «Достигший», а имя вовсе невозможно произнести. – Первый Кулак ухмыльнулся, глядя на закованную в броню фигуру. – Поскольку он умудрился поручкаться с одним из духов рхиви в Чернопёсьем лесу, мы его теперь зовём Вывихом.

– Артантос… – тихонько пробормотала Серебряная Лиса. – Он давно уже не пользовался этим именем. И выглядит иначе.

– Если это иллюзия, – прошептала Корлат, – то мастерски сплетённая. Я не чувствую никакого подвоха.

Девочка кивнула.

– Воздух прерии… омолодил его.

– Кто он, дочь? – спросила Мхиби.

– Химера, по правде говоря.

Выслушав Дуджека, Бруд заворчал и сказал:

– Рядом со мной – Каллор, мой первый помощник. От имени тисте анди присутствует Корлат. От рхиви – Мхиби и её юная подопечная. То, что осталось от моего знамени, несёт всадник Хурлокель.

Дуджек нахмурился.

– А где Багровая гвардия?

– Князь К’азз Д’Авор и его воины сейчас заняты внутренними делами, Первый Кулак. Они не будут принимать участия в нашем походе против Паннионского Домина.

– Скверно, – проворчал Дуджек.

Бруд пожал плечами.

– Мы собрали вспомогательные силы, которые их заменят. Сольтанский Конный эскадрон, четыре клана баргастов, наёмники из Одноглазого Кота и Мотта…

Скворец чуть не поперхнулся. Он закашлялся, затем покачал головой.

– Это ведь не Моттские ополченцы?

Бруд ухмыльнулся так, что показались подпиленные зубы.

– Они. Ты уже успел с ними познакомиться, верно, командир? Когда служил в «Мостожогах».

– Было дело, – согласился Скворец. – И не только в бою – насколько я помню, они в основном воровали наши припасы и давали дёру.

– Мы это именуем логистическим талантом, – бросил Каллор.

– Я надеюсь, – сказал Бруд Дуджеку, – договорённости с Даруджистанским Советом оказались приемлемыми.

– О да, Воевода. Их… пожертвования… позволили нам пополнить запасы.

– Насколько я понимаю, из Даруджистана сюда выехала делегация, которая вот-вот должна прибыть, – добавил Бруд. – Если вам понадобится дополнительная помощь…

– Очень щедро с их стороны, – кивнул Первый Кулак.

– Нас ждёт штабной шатёр, – сказал Воевода. – Нужно обсудить некоторые детали.

– Как скажешь, – согласился Дуджек. – Воевода, мы долгое время сражались друг против друга – и я с радостью жду возможности выступить с тобой на одной стороне, для разнообразия. Будем надеяться, что Паннионский Домин окажется достойным противником.

Бруд поморщился.

– Лучше бы не слишком достойным.

– Согласен, – с ухмылкой отозвался Дуджек.

Серебряная Лиса по-прежнему стояла чуть в стороне, рядом с тисте анди и Мхиби. Она улыбнулась и тихо проговорила:

– Вот и свершилось. Они посмотрели друг другу в глаза. Оценили друг друга… и оба остались довольны.

– Удивительный союз, – пробормотала Корлат и покачала головой. – Так легко забыть столь многое…

– Прагматичные солдаты, – заметила Мхиби, – самые страшные из людей, каких мне довелось встречать за свою короткую жизнь.

Серебряная Лиса тихо хохотнула.

– И ты ещё сомневаешься в своей мудрости, мама…

Штабной шатёр Каладана Бруда располагался в самом центре лагеря тисте анди. Мхиби уже бывала здесь и немного привыкла к ним, но сейчас, шагая вместе с остальными среди тисте анди, вновь почувствовала их чуждость. Неизмеримая древность и пафос словно наполняли воздух в проходах между островерхими, узкими шатрами. Высокие, темнокожие фигуры, мимо которых проходили спутники, почти не говорили друг с другом, да и вообще обращали мало внимания на Бруда и его свиту – даже на Корлат, правую руку самого Аномандра Рейка, едва поднимали глаза.

Мхиби никак не могла этого понять – народ, больной равнодушием, апатией, которая делала даже обычный разговор слишком тяжким усилием. В долгом, измученном прошлом тисте анди скрывались трагедии. Раны, которые никогда не зарубцуются. Даже страдание, поняла рхиви, может стать образом жизни. То, что такое существование растянулось на десятилетия, века, тысячи лет, повергало Мхиби в безмолвный ужас.

Ряды узких, закрытых шатров напоминали некрополь, по которому бродили призраки. Жутковатое впечатление усилилось при виде изодранных, покрытых странными пятнами ленточек, привязанных к железным шестам шатров, и самих тисте анди – тонких, призрачных фигур. Они словно ждали, и от этого чувства вечного ожидания Мхиби всегда пробирала дрожь. Хуже того, она ведь знала, на что способны тисте анди, видела, как они обнажают клинки в ярости, а затем сражаются – с чудовищной эффективностью. Видела их чародейство.

Среди людей холодное равнодушие, проявляющееся в деяниях звериной жестокости, часто воспринималось как истинное лицо зла – если такой лик вообще существовал, – но тисте анди ещё ни разу не совершали подобных вопиющих злодеяний. Они дрались под командованием Бруда, за дело, которое было им чуждо, и немногих погибших в боях просто оставляли валяться на земле. Рхиви начали собирать эти тела, оплакивать и хоронить по своему обычаю. Сами тисте анди смотрели на усилия людей с непроницаемым выражением, будто не могли уразуметь, почему так много внимания уделяют обычному трупу.

Впереди показался штабной шатёр – был он восьмиугольный, растянутую на деревянном каркасе прежде красную, а теперь выгоревшую на солнце до ярко-оранжевого цвета парусину частенько латали. Когда-то шатёр принадлежал Багровой гвардии, затем его выбросили в кучу мусора, откуда шатёр извлёк всадник Хурлокель, чтобы вновь поставить на службу Воеводе. Как и в случае со знаменем, Бруда мало заботили пышные атрибуты власти и положения.

Широкий полог у входа был открыт и подвязан, а на передней распорке восседала, приоткрыв клюв словно бы в беззвучном смехе, великая ворониха. Тонкие губы Мхиби изогнулись в усмешке при виде Карги. Любимая прислужница Аномандра Рейка уже давно взялась изводить Каладана Бруда советами и упрёками, будто вывернутая наизнанку совесть. Она уже не раз испытывала терпение Воеводы – но Бруд терпит её так же, как и самого Аномандра Рейка. Это нелёгкий союз… все сказания сходятся в том, что Бруд и Рейк уже очень, очень давно трудятся бок о бок, но доверяют ли они друг другу? Эти отношения нелегко понять, они скрыты под многочисленными слоями сложностей и двусмысленностей, тем труднее роль Карги, которая служит мостиком между двумя воителями.

– Дуджек Однорукий! – закричала Карга и безумно каркнула. – Скворец! Я принесла вам привет от некоего Барука, алхимика из Даруджистана. И от моего повелителя, Аномандра Рейка, Владыки Лунного Семени, Рыцаря Высокого Дома Тьмы, сына самой Матери Тьмы. Я принесла вам его… нет, не приветствие даже… но веселие. Да, веселие!

Дуджек нахмурился.

– Что же так веселит твоего хозяина, птица?

– Птица?! – взвизгнула великая ворониха. – Я – Карга, несравненная прародительница всей громогласной, огромной стаи Лунного Семени!

Скворец хмыкнул.

– Прародительница великих воронов? Ты говоришь за них всех, да? Верю. Видит Худ, орёшь ты очень громко.

– Выскочка! Дуджек Однорукий, веселие моего хозяина объяснений не имеет…

– То есть – ты просто не знаешь, – перебил бывший Первый Кулак.

– Возмутительная дерзость! Веди себя прилично, смертный, иначе, когда настанет твой час, я попирую на твоём трупе!

– Клюв обломаешь о мою шкуру, Карга, но, вперёд, попытайся, когда придёт срок.

Бруд заворчал:

– Ты не потерял тот ремешок, чтобы клюв затянуть, Хурлокель?

– Никак нет.

Карга зашипела, пригнула голову и приподняла широкие крылья для защиты.

– Даже думать не смей, остолоп! Только попробуй повторить это оскорбление!

– Так придержи язык! – Бруд обернулся к остальным и знаком пригласил входить. Сидящая сверху Карга склонила голову набок, рассматривая каждого проходящего снизу солдата.

Когда настал черёд Мхиби, великая ворониха хихикнула.

– Девочка, что держит тебя за руку, скоро удивит нас всех, старуха.

Рхиви остановилась.

– Что ты почуяла, старая ворона?

Карга беззвучно рассмеялась, прежде чем ответить:

– Имманентность, милая глиняная чашечка, ничего больше. Привет тебе, дитя Серебряная Лиса.

Девочка некоторое время просто смотрела на великую ворониху, затем сказала:

– Привет, Карга. Я раньше не понимала, что ты и твой род зародились в гниющей плоти самого…

– Тихо! – заорала Карга. – Эту тайну нельзя разглашать! Ты должна научиться молчать, девочка, – для твоей же безопасности…

– Для твоей безопасности, ты хотела сказать? – с улыбкой ответила Серебряная Лиса.

– В данном случае да, не буду отрицать. Но послушай старое, мудрое создание, прежде чем войти в этот шатёр, дитя. Там, внутри, есть те, кто увидит в твоих познаниях – если по глупости их раскроешь – лишь смертельную угрозу. Откровения могут привести тебя к смерти. И знай: ты ещё не способна сама себя защитить. Не способна на это и Мхиби, которую я люблю и ценю, – не в том её сила. Вам обеим понадобятся защитники, понимаешь?

С невозмутимой улыбкой Серебряная Лиса кивнула.

Не осознавая этого, Мхиби крепче сжала руку дочери, её захлестнула волна эмоций. Рхиви видела опасность, грозившую им обеим, знала и о могуществе, которое вызревало в ребёнке. Но в себе я не чувствую силы, ни боевой, ни какой-либо другой. Карга верно назвала меня «глиняной чашечкой», но то, что я прежде защищала, уже не во мне, – стоит рядом, беззащитное, слабое дитя. Мхиби в последний раз взглянула на великую ворониху, прежде чем Серебряная Лиса увела её внутрь. Посмотрела в чёрные, блестящие глаза Карги. Любишь и ценишь меня, ворона? Да благословят тебя за это небеса.

Центральную комнату штабного шатра почти полностью занимал огромный, заваленный картами стол из грубо обтёсанной древесины, кривой и покосившийся, словно делал его вусмерть пьяный плотник. Когда вошли Мхиби и Серебряная Лиса, старый солдат, Скворец, – уже сняв шлем и зажав его под мышкой – хохотал, не сводя глаз со стола.

– А ты негодяй, Воевода, – протянул он, качая головой.

Бруд нахмурился, глядя на стол.

– Признаю, особой красотой он не отличается…

– Это потому, что его Скрипач и Вал сделали, – сказал малазанец. – В Моттском лесу…

– Кто такие Скрипач и Вал?

– Два моих сапёра, я тогда командовал Девятым взводом. Они устроили очередную свою растреклятую игру – в карты из Колоды Драконов, – ну и им нужно было на чём-то играть. Собрали ещё сотню «мостожогов», хоть нас тогда постоянно атаковали, не говоря уж о том, что армия завязла посреди болота. Игру прервал сильный бой – нас выбили с позиций, мы отступили, затем вернулись, это всё не больше колокола заняло – и глянь-ка, пока нас не было, кто-то уволок двухсотфунтовый стол! Ты бы слышал, как ругались сапёры…

Каладан Бруд скрестил руки на груди, продолжая хмуро смотреть на стол. Через некоторое время он хмыкнул.

– Это подарок от Моттских ополченцев. Он мне хорошо послужил… Передай мои, хм, комплименты своим сапёрам. Если хочешь, прикажу, чтобы стол вернули…

– Не нужно, Воевода… – Казалось, малазанец хотел сказать что-то ещё, что-то важное, но затем просто покачал головой.

Мхиби вздрогнула, услышав, как ахнула Серебряная Лиса. Она посмотрела на дочь, вопросительно приподняв брови, но девочка лишь переводила взгляд со стола на Скворца и обратно – и улыбалась.

– Дядя Скворец, – внезапно сказала Серебряная Лиса. Все посмотрели на неё, а девочка невозмутимо продолжила: – Эти сапёры в своей игре… они мухлюют, да?

Бородатый малазанец нахмурился.

– Я бы такое обвинение поостерёгся повторять, особенно если рядом есть кто-то из «мостожогов». Много денег перешло из рук в руки за этим столом, и всё больше в одни руки. Мухлевали ли Скрип и Вал? Они выдумали такие сложные правила, что никто не смог бы сказать наверняка. Так что отвечаю: сам не знаю. – Разглядывая Серебряную Лису, солдат хмурился всё сильнее, словно его что-то беспокоило.

Что-то… будто почувствовал что-то знакомое… Мхиби начала понимать. Конечно! Он ведь о ней ничего не знает – о том, чем она стала, чем была. Для него это – их первая встреча, а она его назвала дядей и ещё – этот голос, низкий, гортанный, знающий… Он узнаёт не девочку, а женщину, которой она когда-то была.

Все ждали от Серебряной Лисы продолжения, хоть какого-то объяснения. Но она молча подошла к столу и провела рукой по неровной поверхности. Губы девочки тронула лёгкая улыбка. Затем Серебряная Лиса подтянула поближе один из стульев и села.

Бруд вздохнул и сделал знак Хурлокелю.

– Найди нам карту Паннионского Домина.

Когда расстелили большую карту, остальные медленно собрались вокруг стола. Через некоторое время Дуджек хмыкнул.

– Такой подробной у нас нет. Ни одной, – сказал он. – Тут отмечены позиции паннионских армий – какой давности сведения?

– Трёхдневной, – ответил Бруд. – Там летают родичи Карги, наблюдают за перемещениями. Заметки о военной организации паннионцев, их обычной тактике отобраны из разных источников. Как видите, они нацелились на город Капастан. Маурик, Сетта и Лест пали за последние четыре месяца. Паннионские войска всё ещё на южной стороне реки Серп, но подготовка к переправе началась…

– Капастанская армия не будет пытаться удержать переправу? – спросил Дуджек. – Иначе они же сами напрашиваются на осаду. Я так понимаю, никто не ожидает, что город продержится долго.

– В самом Капастане ситуация несколько запутанная, – объяснил Воевода. – Городом правят князь и коалиция Высших жрецов, и эти две фракции всегда на ножах друг с другом. Проблем стало только больше, когда князь вдобавок к своей крошечной дружине нанял отряд наёмников…

– Какой отряд? – спросил Скворец.

– «Серые мечи». Слыхали о них, командир?

– Нет.

– Я тоже, – сказал Бруд. – Говорят, они откуда-то из Элингарта – крупное подразделение, больше семи тысяч. Стоят ли они баснословной платы, которую потребовали с князя, мы скоро узнаем. Видит Худ, их так называемый «стандартный контракт» в два раза дороже того, что требует обычно Багровая гвардия.

– Их командир просто всё просчитал, – заметил Каллор таким тоном, будто умирал от усталости или от невыносимой скуки. – У князя Джеларкана больше монет, чем солдат, а от паннионцев не откупиться – для Провидца это священная война. Хуже того, совет жрецов командует небольшими храмовыми армиями хорошо вооружённых и обученных солдат. Это почти три тысячи самых сильных бойцов города, а князю достаются отбросы, которые поступают в его дружину – Капанталл. К тому же закон воспрещает набирать в неё более двух тысяч солдат. Долгие годы Совет Масок – коалиция храмов – использовал Капанталл как площадку для отбора бойцов в свои личные отряды, лучших перекупали…

Мхиби была явно не одинока в подозрении, что, если ему позволить, Каллор будет витийствовать до вечера: Скворец перебил Верховного короля, как только тот сделал паузу, чтобы набрать воздуха.

– Выходит, этот князь Джеларкан обошёл закон, призвав наёмников.

– Верно, – быстро откликнулся Бруд. – Но всё равно Совет Масок вытащил на свет ещё один закон, который запрещает «Серым мечам» вступать в открытый бой за стенами города, так что бороться за переправу они не будут…

– Кретины! – прорычал Дуджек. – Учитывая, что это священная война, уж храмы-то должны были бы сделать всё, чтобы создать общий фронт против паннионцев.

– Я полагаю, они считают, будто именно это и делают, – отозвался Каллор с презрительной ухмылкой, которая адресовалась то ли Дуджеку, то ли жрецам из Капастана, то ли всем вместе. – И при этом гарантируют, что князь не присвоит себе лишней власти.

– Тут всё сложнее, – возразил Бруд. – Правительница Маурика капитулировала почти без кровопролития: арестовала всех жрецов в своём городе и выдала их паннионским тенескаури. Одним махом она спасла свой город и его жителей, наполнила сундуки храмовыми драгоценностями и избавилась от вечной занозы. Паннионский Провидец сделал её наместницей, а это намного лучше, чем если тебя разорвут на куски и сожрут тенескаури: именно так они и поступили со жрецами.

Мхиби выдохнула сквозь зубы:

– Разорвут и сожрут?

– Да, – сказал Воевода. – Тенескаури – это крестьянская армия Провидца – фанатики, которых Провидец даже не пытается снабжать продовольствием. Он их благословил кормиться и вооружаться так, как получится. Если хоть часть слухов верна, каннибализм – ещё не худшее…

– Мы слышали подобные слухи, – перебил Дуджек. – Итого, Воевода, перед нами вопрос – попытаемся спасти Капастан или позволим ему пасть? Провидец наверняка знает, что мы идём – его последователи разнесли культ далеко за пределами границ Домина, в Даруджистан, Крепь, Сольтан, – значит, он понимает, что мы будем переходить реку Серп – рано или поздно, так или иначе. Если он возьмёт Капастан, получит и самый широкий брод. А нам останется только старый брод к западу от Сольтана, где раньше был каменный мост. Понятно, что наши инженеры смогут там навести понтонный мост, если принесём с собой древесину. Это вариант сухопутный. Есть, конечно, и два других…

Карга, которая уже умостилась на краю стола, каркнула:

– Только послушайте его!

Мхиби кивнула, она понимала ворониху и тоже лишь диву давалась.

Дуджек нахмурился, глядя через стол на Каргу.

– Птица, в чём дело?

– Воистину ты – ровня Воеводе! Слово в слово ты говоришь вслух то, что он думает! О, сколько поэзии в том, как вы, словно два отточенных клинка, сходились в бою последние двенадцать лет?

– Заткнись, Карга, – приказал Бруд. – Капастан будет осаждён. У паннионцев серьёзные силы – мы выяснили, что армию возглавил септарх Кульпат, самый способный из всех септархов Провидца. Он ведёт с собой половину от общего числа беклитов – то есть пятьдесят тысяч пехотинцев – и подразделение урдомов в дополнение к обычным вспомогательным войскам. Капастан город небольшой, но князь хорошо потрудился над укреплением стен, и сама планировка города отлично подходит для того, чтобы медленно отступать, укрепляя один квартал за другим. Если «Серые мечи» не высунутся далеко для первой схватки, Капастан сумеет продержаться какое-то время. Тем не менее…

– Мои Чёрные моранты могут высадить несколько подразделений в городе, – сказал Дуджек, оглянувшись на молчаливого Вывиха, – но если мы не получим прямого приглашения и разрешения, возникнут серьёзные трения.

Каллор фыркнул.

– Это ещё мягко сказано. Какой же город в Генабакисе согласится добровольно впустить малазанские легионы? Хуже того, вам придётся тащить с собой продовольствие – и не сомневайся, Первый Кулак, – не говоря уж об открытой враждебности капанцев.

– Ясно одно, – вступил Скворец, – нужно установить предварительный контакт с Капастанским князем.

Серебряная Лиса хихикнула, так что все вздрогнули.

– Так всё разыгрываешь, дядя! Но ты ведь уже привёл в действие план, который предлагаешь. Вы с одноруким солдатом всё продумали до последней детали. Вы собираетесь освободить Капастан, пусть и не напрямую – вы двое никогда ничего не делаете напрямую, да? Хотите спрятаться за событиями – классическая малазанская тактика, если такая вообще существует.

На лицах малазанцев, словно на лицах опытных игроков, какими, впрочем, они и являлись, не дрогнул ни один мускул.

Каллор захихикал, его смех прозвучал как тихое дребезжание старых костей.

Мхиби внимательно посмотрела на Скворца. Девочка ведь очень пугает, да? Клянусь духами – и меня тоже, а я знаю много больше твоего, господин.

– Что ж, – пророкотал через некоторое время Бруд, – я рад, что мы согласны в главном – Капастан не должен пасть, если мы сумеем этому помешать, и снимать осаду лучше не в лоб, учитывая обстоятельства. Нужно, чтобы нас видели – основную массу твоих сил, Однорукий, и моих: пойдём маршем по суше, с предсказуемой скоростью. Этим мы подскажем септарху Кульпату, каковы должны быть сроки осады – для него и для нас. Я полагаю, мы также согласны в том, что Капастан не должен стать нашей единственной целью.

Дуджек медленно кивнул.

– Как бы мы ни старались, город всё равно может пасть. Если мы хотим одолеть Паннионский Домин, бить нужно в сердце.

– Согласен. Скажи, Однорукий, какой город ты выбрал для первого сезона этой кампании?

– Коралл, – мгновенно ответил Скворец.

Все посмотрели на карту. Бруд ухмылялся.

– Похоже, мы и вправду думаем одинаково. Когда доберёмся до северной границы Домина, словно копьё, метнёмся на юг, быстро освободим города… Сетту, Лест, Маурик – вот уж наместница обрадуется, – затем сам Коралл. За один сезон мы перечеркнём всё, чего Провидец добился за последние четыре года. Я хочу, чтобы этот культ трещал по швам, чтобы покрылся трещинами сверху донизу.

– Да, Воевода. Значит, пойдём по суше, так? Никаких барж – это заставило бы Кульпата торопиться. Осталось прояснить последний вопрос, – продолжил Скворец, переводя взгляд серых глаз на единственного, за вычетом моранта, участника совета, который ещё не говорил. – Чего нам ждать от Аномандра Рейка? Корлат? Тисте анди будут с нами?

Та лишь улыбнулась.

Бруд откашлялся.

– Как и вы, – сказал он, – мы тоже предприняли некоторые шаги. Уже сейчас Семя Луны движется к Домину. Но прежде чем оно достигнет территории Провидца, Семя… исчезнет.

Дуджек приподнял брови.

– Впечатляюще.

Карга захихикала.

– Мы мало знаем о чарах, которые стоят за властью Провидца, – продолжил Воевода, – по сути, знаем лишь, что они существуют. Как и ваши Чёрные моранты, Семя Луны предоставляет нам тактические возможности, которые глупо было бы не использовать. – Ухмылка Бруда стала шире. – Как и ты, Первый Кулак, мы хотим избежать предсказуемости. – Он кивнул в сторону Корлат. – Тисте анди владеют могучим колдовством…

– Его не хватит, – вмешалась Серебряная Лиса.

Корлат нахмурилась, глядя на девочку.

– Это смелое заявление, дитя.

Каллор зашипел:

– Не верьте ничему, что она говорит. Хуже того, как прекрасно знает Бруд, я считаю её присутствие на этой встрече глупостью – она нам не союзник. Она всех нас предаст, попомните мои слова. Предательство – её самый старый друг. Услышьте меня все вы. Это создание – чудовище.

– Ах, Каллор, – вздохнула Серебряная Лиса, – тебе обязательно нужно всегда так выражаться?

Дуджек обернулся к Каладану Бруду.

– Воевода, по правде сказать, я несколько обескуражен присутствием этой девочки – кто она такая, Худа ради? Она, кажется, владеет сверхъестественными знаниями. На вид – ребёнок лет десяти…

– Она куда старше, – проскрипел Каллор, глядя на Серебряную Лису жестоким, ненавидящим взглядом. – Взгляни на старуху рядом, – прорычал Верховный король. – Ей едва сравнялось двадцать зим, Первый Кулак, а этот ребёнок появился из её чрева не больше шести месяцев тому. Чудовище кормится жизненной силой своей матери – нет, не матери даже, несчастного сосуда, который выносил этого ребёнка, все вы поёжились, когда услышали про людоедство тенескаури, так что скажете о создании, которое пожирает живую душу той, что его породила? Более того… – Он замолчал, явно сдержался, чтобы не сказать лишнего, и сел. – Её следует убить. Немедленно. Прежде чем её сила превзойдёт нашу.

В шатре воцарилась тишина.

Будь ты проклят, Каллор. Это ты хочешь показать нашим новообретённым союзникам? Раскол в лагере. И… о, нижние духи… будь ты дважды проклят, она ведь не знала. Она не знала…

Дрожа, Мхиби взглянула на Серебряную Лису. В широко распахнутых глазах девочки блестели слёзы.

– Правда? – прошептала она. – Я кормлюсь тобой?

Мхиби закрыла глаза, горько пожалела, что не может утаить от Серебряной Лисы правду, утаить навсегда. Рхиви сказала:

– Это не твой выбор, дочь. Это просто часть того, чем ты стала, я принимаю это… – Но ненавижу эту чудовищную жестокость. – … как должна принять и ты. В тебе таится жажда, Серебряная Лиса, сила древняя и неоспоримая – ты тоже знаешь её, чувствуешь…

– Древняя и неоспоримая? – проскрипел Каллор. – Тебе неведома и малая доля правды, женщина. – Он перегнулся через стол, схватил Серебряную Лису за тунику, подтащил к себе. Когда их лица оказались на расстоянии дюйма друг от друга, Верховный король оскалился. – Ты ведь там, внутри, да? Я знаю. Я чую. Выходи, сука…

– Отпусти её, – приказал Бруд низким, тихим голосом.

Ухмылка Верховного короля стала шире. Он отпустил девочку, медленно отодвинулся.

Сердце Мхиби яростно колотилось, она поднесла дрожащую руку к лицу. Когда Каллор схватил её дочь, Мхиби овладел безотчётный ужас, ледяной волной прокатился по телу, лишая силы руки и ноги, без труда сметая материнский инстинкт – защитить, – так что сама Мхиби и все остальные увидели её страх, трусость. Рхиви почувствовала, как слёзы стыда наполняют глаза, катятся по морщинистым щекам.

– Тронешь её ещё раз, – продолжил Воевода, – я тебя изобью до беспамятства, Каллор.

– Воля твоя, – ответил древний воитель.

Скрипнула кожа доспехов – Скворец повернулся к Каладану Бруду. Лицо командира потемнело, выражение на нём застыло суровое.

– Не сделай ты этого, Воевода, я бы сам ему пригрозил. – Он пронзил Верховного короля железным взглядом. – Поднимать руку на ребёнка? Я не бил бы тебя, Каллор, я бы тебе сердце вырвал.

Верховный король ухмыльнулся.

– В самом деле? Я уже дрожу от страха.

– И так сойдёт, – пробормотал Скворец. Вдруг его затянутая в перчатку рука взметнулась, описала дугу и врезалась в лицо Каллора. На стол брызнула кровь, голова Верховного короля резко откинулась назад. От сильного удара он зашатался. Каллор сжал кулак на рукояти меча, меч зашипел… и замер. Остановился выдвинутым из ножен наполовину.

Верховный король больше не мог шевельнуть рукой, поскольку его запястья держал Каладан Бруд. Каллор напрягся, вены вздулись на шее и на висках, но он ничего не добился. Затем Бруд, видимо, сжал кулаки сильнее, потому что Верховный король ахнул, разжал пальцы, меч с глухим стуком скользнул обратно в ножны. Бруд наклонился к Каллору, но Мхиби всё равно расслышала тихие слова:

– Прими то, что заслужил, Каллор. С меня довольно твоей наглости на этой встрече. Ещё раз решишь испытать моё терпение, и по лицу тебя ударит мой молот. Ясно?

После долгой паузы Верховный король хмыкнул.

Бруд отпустил его.

В шатре воцарилось молчание, никто не шевелился, все не сводили глаз с крови на лице Каллора.

Дуджек вытащил из-за пояса платок – твёрдый от засохшей мыльной пены для бритья – и бросил Верховному королю.

– Оставь себе, – пробурчал малазанец.

Мхиби встала за спиной у бледной, перепуганной Серебряной Лисы, положила ладони на плечи дочери.

– Хватит, – прошептала она. – Пожалуйста.

Скворец снова повернулся к Бруду, он больше не обращал на Каллора внимания, словно тот перестал существовать.

– Объясни, пожалуйста, Воевода, – спокойно проговорил командир, – что это за ребёнок такой?

Сбросив руки матери с плеч, Серебряная Лиса поднялась, замерла, будто собиралась убежать. Затем покачала головой и судорожно вздохнула.

– Нет, – сказала она, – должна ответить я, и только я. – Она посмотрела на мать – их взгляды на краткий миг встретились, – затем ещё раз оглядела остальных. – За всё, – прошептала девочка, – должна ответить я, и только я.

Мхиби протянула руку, но не коснулась.

– Ты должна принять это, дочь, – сказала она и сама почувствовала хрупкость своей решимости, поняла – с новым приступом стыда, – что и остальные её заметили. Ты должна простить… простить себя сама. Ох, нижние духи, я не смею произнести такие слова – я потеряла на это право, теперь уж наверняка потеряла…

Серебряная Лиса обернулась к Скворцу.

– Теперь правда, дядя. Я родилась из двух душ, одну из которых ты знал очень хорошо. Рваную Снасть. Другая душа вышла из расчленённого, изуродованного тела Высшей чародейки по имени Ночная Стужа – на деле лишь обожжённых костей и мяса, хотя часть её сохранилась благодаря заклятью. Рваная Снасть… умерла… внутри сферы воздействия Пути Телланн, исходившей от т’лан имасса…

Только Мхиби заметила, как вздрогнул знаменосец Артантос. А что об этом знаешь ты, господин? Но вопрос недолго занимал её внимание – слишком трудно было сейчас размышлять и делать выводы.

– Под этим воздействием, дядя, – продолжала Серебряная Лиса, – что-то произошло. Нечто неожиданное. Явился заклинатель костей из далёкого прошлого, и Старший бог, и смертная душа…

Продолжая прижимать платок к лицу, Каллор глухо фыркнул.

– «Ночная Стужа», – пробормотал он. – Никакого воображения… К’рул-то хоть знал? Ах, какая ирония…

Серебряная Лиса продолжала:

– Эти трое собрались, чтобы помочь моей матери, этой рхиви, которая понесла под сердцем невозможного ребёнка. Я родилась в двух местах одновременно – среди рхиви в этом мире и в руках заклинателя костей на Пути Телланн. – Девочка помолчала, задрожала, будто исчерпала последние силы. – Моё будущее, – прошептала она после долгой паузы, обхватив себя руками, – принадлежит т’лан имассам. – Она вдруг резко обернулась к Корлат. – Грядёт Соединение, и вам понадобится их сила в будущей войне.

– Богомерзкая случка, – прохрипел Каллор, оторвав руку с платком от лица. Он гневно сощурился, кожа под пятнами крови побелела, точно пергамент. – Как я и боялся… ах, глупцы! Все вы здесь. Глупцы…

– Соединение? – повторила тисте анди, не обращая внимания на слова Верховного короля. – Зачем? Для чего они собираются, Серебряная Лиса?

– Это мне решать, ибо я существую, чтобы приказывать им. Приказывать им всем. Моё рождение стало знаком к Соединению – повелением, которое услышал каждый т’лан имасс в этом мире. А теперь те, кто может, собираются. Они идут сюда.

Голова у Скворца шла кругом. Мало того, что раскол в армии Бруда оказался очень серьёзным, а уж откровения этого ребёнка… мысли разбежались, ушли по спирали вниз… только чтобы всплыть совсем в другом месте. Штабной шатёр словно отступил в туман, а самкомандир очутился в мире хитроумных планов, мрачных предательств и их кровавых, неожиданных последствий – в мире, который от всей души ненавидел.

Воспоминания встали перед ним словно призраки. Канонада у Крепи, уничтожение «Мостожогов», атака на Семя Луны. Эпидемия подозрений, водоворот отчаянных планов…

А’Каронис, Беллурдан, Ночная Стужа, Рваная Снасть… Список погибших чародеев, который можно было бы швырнуть к ногам Высшего мага Тайшренна, оказался начертан кровью бессмысленной паранойи. Скворец отнюдь не скучал по Высшему магу, хотя и подозревал, что тот совсем не так далеко, как кажется. Объявив вне закона, Ласиин развязала нам руки… но всё это ложь. Лишь они с Дуджеком знали правду – остальное Войско искренне считало, что Императрица объявила их предателями. Они были преданы лишь Дуджеку Однорукому и, быть может, мне тоже. И видит Худ, эту преданность нам придётся испытывать в этой войне…

Но она знает. Девочка знает. Он не сомневался в том, что это – возрождённая Рваная Снасть. Чародейка проглядывала тут и там – в чертах лица, в позах, движениях, в сонном, понимающем взгляде. От этого у Скворца голова шла кругом – нужно время, необходимо обдумать все последствия…

Рваная Снасть возродилась… Худ тебя побери, Тайшренн, – нечаянно или нет, но что же ты наделал?

Скворец не помнил Ночную Стужу – они никогда не разговаривали, так что знал он её только понаслышке. Возлюбленная теломена, Беллурдана, владевшая чарами Высшего Рашана, была среди избранников Императора. И её тоже предали, как и «Мостожогов»…

У неё, как говорят, был жёсткий характер, точно внутри скрывался зазубренный, запятнанный кровью железный клинок. Скворец видел, как то, что осталось от этой женщины, бросило тень на ребёнка – мягкий блеск глаз Рваной Снасти, казалось, стал чуть более тусклым, и от этого у командира сердце было не на месте.

Ох, Худ. Одно из последствий вдруг улеглось на своё место в его голове – с гулким грохотом. Ох, боги, простите нам наши глупые игры…

В Крепи его ждал Ганос Паран. Любовник Рваной Снасти. Что он подумает о Серебряной Лисе? Из взрослой женщины стала в миг младенцем, затем из младенца – десятилетней девочкой за шесть месяцев. А ещё через шесть месяцев? Двадцатилетней девушкой? Паран… ох, парень… может, именно горе прожигает дыру у тебя в животе? Если так, что же сотворит с тобой это возрождение?

Пока он пытался осознать слова девочки и всё то, что увидел в её лице, мысли малазанца устремились к Мхиби, которая стояла позади Серебряной Лисы. Скворца захлестнуло горе. Как суровы боги. Старуха, скорее всего, умрёт в течение года, станет жестокой жертвой на алтаре нужд своего ребёнка. Жуткое, зловещее извращение естественной роли матери.

Последние слова девочки словно огнём обожгли командира. «Они идут сюда». Т’лан имассы – Худов дух, будто без них было просто. Кому верить? Каллор, сам – холодный, бесчеловечный ублюдок, назвал её чудовищем. Он бы её убил, если бы мог. Это ясно. Я не подниму руку на ребёнка… но ребёнок ли это?

И всё же… Худов дух! Она ведь возрождённая Рваная Снасть, отважная, благородная женщина. И Ночная Стужа, Высшая чародейка, которая служила Императору. И ещё – самое странное, самое тревожное: она – новая правительница т’лан имассов…

Скворец моргнул, снова увидел перед собой шатёр и людей в нём. Молчание, пронизанное беспокойными мыслями. Его взгляд вновь метнулся к Серебряной Лисе – малазанец увидел бледность юного, круглого личика, с уколом сочувствия отметил, как дрожат руки девочки – и вновь отвернулся. Тисте анди, Корлат, внимательно смотрела на него. Их взгляды встретились. Какая удивительная красота… а Дуджек – уродлив, как собака. Вот ещё одно доказательство того, что я не ту сторону выбрал тогда, много лет назад. Нет, в этом смысле я её не интересую точно, что-то другое она пытается мне сказать… Через некоторое время Скворец кивнул. Серебряная Лиса… она пока ребёнок, да. Глиняная табличка, ещё едва тронутая. Да, тисте анди, я тебя понимаю.

Те, кто будет рядом с Серебряной Лисой, могут повлиять на то, чем она станет. Корлат хотела переговорить с ним с глазу на глаз, и командир принял предложение. Скворец пожалел, что рядом нет Быстрого Бена – в таких ситуациях маг из Семи Городов чувствовал себя как рыба в воде. А командир уже и так растерялся. Паран, несчастный ты негодяй. Что я тебе скажу? Устроить тебе встречу с Серебряной Лисой? Да и смогу ли я её предотвратить, когда ты узнаешь? И вообще, моё ли это дело?

Карга распахнула клюв, но на этот раз отнюдь не в приступе беззвучного хохота. Её охватил непривычный страх. Т’лан имасс! И К’рул, Старший бог! Они знают правду о великих во́ронах, правду, которой не ведает никто другой – кроме Серебряной Лисы… клянусь Бездной, Серебряной Лисы, которая заглянула в мою душу и прочла там всё.

Беспечная, неосторожная девочка! Хочешь заставить нас защищаться? Бороться с тобой, с теми, кому ты собираешься приказывать? Мы, великие во́роны, никогда не вели собственных войн – хочешь, чтобы мы всполошились из-за твоих необдуманных откровений?

Если Рейк узнает… оправдываться будет бессмысленно. Мы ведь были там, когда его сковали? Но… да, мы были там, даже когда он пал! Великие во́роны зародились, точно черви, в плоти Павшего, и это, о это нас погубит! Но погоди! Разве не были мы благородными хранителями магии Увечного Бога? Разве не мы донесли до всех вести о Паннионском Домине, об угрозе, которую он представляет?

Магия, которую мы используем, если нас вынудить… Ах, дитя, ты столько всего поставила под угрозу своими неосторожными словами…

Чёрные, блестящие глаза воронихи нашли Каладана Бруда. Какие бы мысли ни роились в его голове, всё оставалось скрыто под бездушной, звериной маской лица Воеводы.

Прекрати паниковать, старая дура. Займись делом. Думай!

Малазанская империя использовала силы т’лан имассов во времена правления старого Императора. Так она покорила Семь Городов. После гибели Келланведа союз распался, поэтому Генабакис так и не познал разрушительного, неумолимого удара десятков тысяч немёртвых воинов, которые способны странствовать по миру, как пыль на ветру. Только это и позволило Каладану Бруду на равных встретить малазанцев… Ах, быть может, так только кажется. Разве он хоть раз использовал полную силу тисте анди? Или самого Аномандра Рейка? Разве показал хоть раз свою собственную истинную мощь? Бруд – Взошедший, об этом иногда забываешь. Путь его – Тэннес, сила самой земли, что служит домом для вечно спящей богини Огни. У Каладана Бруда есть сила – в могучих руках, в тяжёлом молоте за плечами, – которой хватит, чтобы раздробить горы. Преувеличение? Пролетишь низко над разбитыми пиками на плато Лейдерон и увидишь свидетельства несдержанных поступков его юности… Ах, Бабушка Карга, тебе ли не знать! Сила силу призывает, притягивает. Всегда так было, а теперь явятся т’лан имассы, и баланс вновь изменится.

Мои дети следят за Паннионским Домином – они чуют силу, что подымается над этой землёй, столь обильно освящённой кровью, но сила остаётся безликой, словно скрытой под бесконечными слоями обмана. Что кроется в самом сердце этой империи фанатиков?

Жуткое дитя знает – клянусь ложем изломанной плоти бога, что знает. И она поведёт т’лан имассов… в самое сердце.

Понимаешь ты это, Каладан Бруд? Думаю, да. И пусть седой тиран Каллор упрямо повторяет свои предостережения… пусть тебя тоже потрясла весть о приближении армии нежити, куда больше ты огорошен осознанием того, что немёртвые воины будут нужны. Против чего же мы собрались воевать? Что останется от нас, когда война завершится?

И, клянусь Бездной, какую же истину о Серебряной Лисе знает Каллор?

С трудом одолев отвращение к себе самой, Мхиби придала своим мыслям жестокую ясность. Она слушала всё, что говорила Серебряная Лиса, отмечала каждое слово и то, что скрывалось между слов. Рхиви обхватила себя руками, пошатнулась под градом откровений из уст дочери. Всё в ней восставало против такого отчаянного разглашения тайн – сколько опасностей это вызовет! Но теперь Мхиби начала понимать, в каком положении оказалась Серебряная Лиса – эти признания были на деле мольбой о помощи.

Ей нужны союзники. Она знает, что одной меня мало, нижние духи ей это наглядно показали – здесь и сейчас. Более того, она знает, что эти два лагеря, столь долго бывшие врагами, должны соединиться. Родившись в одном, она тянется к другому. Всё, что было когда-то Рваной Снастью и Ночной Стужей, взывает к прежним друзьям. Отзовутся ли?

По лицу Скворца она не могла ничего прочесть.

Может, он согласен с Каллором. Чудовище. Мхиби заметила, как малазанец обменялся взглядами с Корлат, и задалась вопросом, что же это значит.

Думай! В природе всех здесь собравшихся разрешать всякую ситуацию тактически, отбрасывать личные чувства, оценивать, взвешивать, балансировать. Серебряная Лиса вышла на свет; заявила претензию на положение, сравнимое с властью Бруда, Аномандра Рейка и Каллора. Может, Дуджек Однорукий теперь гадает, с кем ему на самом деле договариваться? Понимает ли он, что все мы объединились только лишь из-за него – что целых двенадцать лет кланы баргастов и рхиви, отряды и дружины из нескольких десятков городов, тисте анди, Рейк, Бруд и Каллор, не говоря уж о Багровой гвардии – все мы стояли плечом к плечу лишь из-за Малазанской империи? Из-за самого Первого Кулака.

Но теперь у нас новый враг, и бо́льшая часть его природы ещё неведома, что породило среди нас… хрупкость – и это ещё мягко сказано! – которую Дуджек Однорукий теперь видит.

Серебряная Лиса утверждает, будто нам понадобятся т’лан имассы. Только злобного старого Императора радовали немёртвые союзники – даже Каллор отшатнулся, когда понял, что́ ждёт нас. Хрупкий союз теперь скрипит и трещит по швам. Ты слишком мудрый человек, Первый Кулак, чтобы не испытывать серьёзных сомнений.

Первым после Серебряной Лисы заговорил однорукий старик. Он обратился к девочке с неторопливыми, тщательно взвешенными словами:

– Т’лан имассы, с которыми знакома Малазанская империя – это армия, которой командует Логрос. Из твоих слов можно заключить, будто существуют и другие армии, о которых мы никогда не слышали. Почему, дитя?

– Последнее Соединение, – ответила Серебряная Лиса, – произошло сотни тысяч лет назад, на нём был проведён Обряд Телланна, который вплёл Путь Телланн в каждого из имассов. Этот обряд сделал их бессмертными, Первый Кулак. Жизненная сила целого народа была связана во имя священной войны, которой было суждено продлиться тысячелетия…

– Против яггутов, – прохрипел Каллор. Под маской подсохшей крови его лицо скривилось в усмешке. – Если не считать горстки Тиранов, все яггуты были пацифистами. Единственное их преступление – то, что они существовали…

Серебряная Лиса резко обернулась к старому воину.

– Не смей говорить о несправедливости, Верховный король! У меня сохранилось довольно воспоминаний Ночной Стужи, чтобы знать об Имперском Пути – месте, которым ты, Каллор, правил до того, как малазанцы его присвоили. Ты разорил и уничтожил целое царство – погубил всё живое, не оставил ничего, кроме пепла и обожжённых костей. Целый континент!

Ухмылка высокого воителя была жуткой.

– Ага, ты всё-таки там. Прячешься, я полагаю, искажаешь правду в ложные воспоминания. Прячешься, жалкая, проклятая женщина! – Его ухмылка стала жёсткой. – Если помнишь это, должна помнить и то, что не стоит испытывать мой нрав, заклинательница! Рваная Снасть. Ночная Стужа… милое дитя…

Мхиби увидела, как её дочь побледнела. Между ними… я чувствую давнюю вражду – как же я раньше этого не поняла? Древняя память – связь между ними. Между моей дочерью и Каллором – нет, между Каллором и одной из душ внутри неё…

В следующий миг Серебряная Лиса снова перевела взгляд на Дуджека.

– Отвечаю на твой вопрос: Логрос и кланы под его рукой получили задание охранять Первый Престол. Остальные армии отправились уничтожать последние цитадели яггутов – яггуты возвели ледовые стены. Омтоз Феллак – Путь льда, Первый Кулак, Путь смертного холода, Путь, почти лишённый жизни. Яггутское чародейство грозило миру… уровень моря упал, целые виды вымерли – всякая горная гряда обратилась стеной. Лёд тёк белыми реками вниз по склонам. Кое-где слой льда был глубиной в лигу. Смертные имассы оказались отрезаны друг от друга, потеряли единство. Они не могли преодолеть такие стены. Начался голод…

– Война против яггутов началась задолго до того, – огрызнулся Каллор. – Они пытались защищаться, и кто бы не пытался на их месте?

Серебряная Лиса просто пожала плечами.

– Став нежитью Телланна, мы смогли пересечь ледовые стены. Цена за уничтожение врага была… высокой. Ты ничего не слышал об этих армиях, потому что многие из них были полностью уничтожены, а иные, вероятно, продолжают войну в далёких, негостеприимных землях.

На лице Первого Кулака возникло печальное выражение.

– Сами воины Логроса однажды покинули Империю и скрылись в пустошах Ягг-одана, а когда вернулись… их стало намного меньше.

Девочка кивнула.

– Войска Логроса откликнулись на твой призыв?

Она нахмурилась и сказала:

– Я не знаю наверняка – ни про кого из них. Они услышали. Все придут, если смогут, и я чувствую приближение одной армии, по крайней мере, мне так кажется.

Ты многого не говоришь нам, дочь. По глазам вижу. Ты боишься, что мольба о помощи останется неуслышанной, если скажешь слишком много.

Дуджек вздохнул и обратился к Воеводе:

– Каладан Бруд, продолжим обсуждение стратегии?

Солдаты вновь склонились над картой под тихое карканье Карги. Вскоре Мхиби взяла дочь за руку и повела к выходу. Корлат присоединилась к ним у полога. К удивлению Мхиби, следом вышел и Скворец.

Прохладный вечерний ветер приятно холодил кожу после духоты в тесном шатре. Все молчали, но не сговариваясь отправились вместе к пустой площадке между лагерем тисте анди и стойбищем баргастов. Там, задержавшись, малазанец пристально посмотрел на Серебряную Лису.

– Я вижу в тебе многое от Рваной Снасти, девочка. Сколько её памяти, сколько её воспоминаний о жизни в тебе осталось?

– Лица, – ответила Серебряная Лиса с едва заметной улыбкой. – И связанные с ними чувства, командир. Мы с тобой были союзниками какое-то время. Мы были, я думаю, друзьями…

Он мрачно кивнул.

– Да, были. Ты помнишь Быстрого Бена? Остальных солдат моего взвода? А Локона? Тайшренна? Ты помнишь капитана Парана?

– Быстрый Бен, – неуверенно прошептала она. – Маг? Из Семи Городов… человек со множеством секретов… да, – она снова улыбнулась, – Быстрый Бен. Локон – не друг, угроза – он причинил мне боль…

– Он мёртв.

– Я рада. Тайшренн – это имя недавно слышала. Любимый Высший маг Ласиин – мы состязались с ним, когда я была Рваной Снастью, и тогда, когда я была Ночной Стужей. Нет преданности, нет доверия – мысли о нём спутанные.

– А капитан?

Что-то в его голосе заставило Мхиби насторожиться.

Серебряная Лиса отвела глаза.

– Я с нетерпением жду новой встречи с ним.

Командир откашлялся.

– Он сейчас в Крепи. Это, конечно, не моё дело, девочка, но ты подумай о последствиях такой встречи… если он, кхм, узнает… – Он замялся, смешался и замолчал.

Нижние духи! Капитан Паран был любовником Рваной Снасти – мне следовало ожидать чего-то подобного. Души двух взрослых женщин…

– Серебряная Лиса… доченька…

– Мы его видели, мама, – отозвалась девочка. – Когда гнали бхедеринов на север, помнишь? Солдат, которого не брали наши копья? Я узнала его – узнала, кто он. – Она снова повернулась к капитану. – Паран знает. Передай ему, что я здесь. Пожалуйста.

– Хорошо, девочка. – Скворец поднял голову и оглядел стойбище баргастов. – «Мостожоги»… зайдут сюда… в любом случае. Капитан теперь ими командует. Уверен, Быстрый Бен и Молоток тоже будут рады возобновить знакомство…

– Ты хочешь приказать им меня осмотреть, – сказала Серебряная Лиса, – чтобы помочь тебе решить, достойна ли я твоей поддержки. Не бойся, командир, меня такая перспектива не пугает – во многом я и для самой себя загадка, мне тоже любопытно узнать, что́ они обнаружат.

Скворец криво усмехнулся.

– Честность да прямота у тебя, девочка, от нашей чародейки. Жаль только, такт не сохранился.

Корлат заговорила:

– Командир Скворец, я полагаю, нам нужно кое-что обсудить.

– Да, – согласился малазанец.

Тисте анди обернулась к Мхиби и Серебряной Лисе.

– Сейчас мы покинем вас.

– Конечно, – ответила старуха, стараясь сдержать эмоции. Солдат, которого не брали копья – о да, я помню его, дитя. Старые вопросы… наконец получили ответ… и породили тысячу новых… – Пойдём, Серебряная Лиса, пора продолжить твоё обучение обычаям рхиви.

– Хорошо, мама.

…Скворец посмотрел вслед двум рхиви.

– Она сказала слишком много, – промолвил он какое-то время спустя. – Переговоры хорошо шли, всё почти наладилось… а потом девочка заговорила…

– Да, – тихо произнесла Корлат. – Она владеет тайным знанием – знанием т’лан имассов. Памятью длиной в тысячи лет этого мира. Сколько всего видел этот народ… Падение Увечного бога, приход тисте анди, последний полёт драконов в Старвальд Демелейн… – Она замолчала, глаза Корлат подёрнулись пеленой.

Скворец посмотрел на неё, затем сказал:

– Никогда не видел великого во́рона в таком… волнении.

Корлат улыбнулась.

– Карга думает, будто тайна рождения их Во́ронов нам неизвестна. Позор рода – так они сами думают, во всяком случае. Но Рейк равнодушен к… моральной стороне вопроса, как и все мы.

– Что же такого позорного?

– Великие во́роны – создания противоестественные. Явление чуждого существа, которое затем назвали Увечным богом, было… жестоким. Части его тела отрывались, падали огненными шарами на землю, раскалывая её. Из этой плоти, впитав часть силы Увечного бога, родились великие во́роны. Ты видел Каргу и её родню – они пожирают магию, именно она – их истинная пища. Атакуя великого во́рона магией, лишь сделаешь его сильнее, увеличишь его защиту. Карга – Первородная. Рейк полагает, будто скрытый в ней потенциал… ужасен, и поэтому старается держать её и весь их род поближе к себе.

Корлат помолчала, затем повернулась к малазанцу.

– Командир Скворец, в Даруджистане мы столкнулись с одним вашим магом…

– Да. С Быстрым Беном. Он скоро будет здесь, я хочу послушать его соображения.

– Ты упоминал его в разговоре с девочкой. – Корлат кивнула. – Должна признать, этот чародей вызвал у меня некоторое восхищение, я буду рада с ним познакомиться. – Их взгляды встретились. – И я рада познакомиться с тобой. Серебряная Лиса сказала правду, когда говорила, что доверяет тебе. Думаю, я тоже тебе доверяю.

Малазанец смущённо заёрзал.

– Мы не так часто встречались, чтобы я мог заслужить такое доверие, Корлат. Но я надеюсь его оправдать.

– В девочке живёт Рваная Снасть, женщина, которая хорошо тебя знала. Хоть я не была знакома с этой чародейкой, я нахожу, что эта женщина – с каждым днём она всё больше проявляется в Серебряной Лисе – обладала удивительными качествами.

Скворец медленно кивнул.

– Она… была мне другом.

– Много ли ты знаешь о событиях, которые привели к этому… возрождению?

– Немного, – ответил он. – Мы узнали о смерти Рваной Снасти от Парана, который нашёл её… останки. Она умерла в объятьях мага-теломена, Беллурдана, который отправился в пустошь с трупом своей возлюбленной, Ночной Стужи, видимо, чтобы похоронить её. Рваная Снасть была уже в бегах, и Беллурдан, вероятно, получил приказ её вернуть. Всё так, как говорит Серебряная Лиса, насколько мне известно.

Корлат отвела глаза и долгое время молчала. Когда тисте анди заговорила, её вопрос – такой простой и логичный – заставил сердце Скворца бешено забиться.

– Командир, мы чувствуем в девочке Рваную Снасть и Ночную Стужу – она и сама признаёт их. Но где же тогда этот теломен, Беллурдан?

Скворец сумел лишь глубоко вздохнуть и покачать головой. Видят боги, я не знаю…

Глава четвёртая

Взгляни: вот те трое, что форму всему придают —

всему, что таится под мира тугой оболочкой;

взгляни: эти трое – истории кости, основа.

Сестра Холодных Ночей! Даже рассвет

для тебя знаменует предательство!

Но ты доверяешь ножу, даже если

уже устремлён этот нож в твоё сердце.

Драконус, от крови Тиам! Откована тьма,

что душу твою объемлет, и цепи, что держат тебя,

тобою же созданы.

К’рул, дорогу твою Спящая избрала

тысячи лет назад, и Богиня спит до сих пор,

хоть ты сам пробудился, – о Древний, час пробил

бродить между смертных, творя

из собственных горестей дар

наисладчайший.

Рыбак Кельтат. Аномандарис

Когда фургон, покачиваясь, покатился вверх по склону, из-за него появились Драсти и Скалла Менакис, оба с ног до головы в грязи. Ухмыляясь, Остряк опёрся о козлы.

– Так нам и надо, нечего было с тобой биться об заклад, – проворчал Драсти. – Всегда ты выигрываешь, мерзавец.

Скалла печально смотрела на свою перепачканную одежду.

– Низинская кожа… Она же задубеет! – Скалла вперила суровый взгляд голубых глаз в Остряка. – Чтоб тебя! Ты же из нас самый здоровый! Сам должен был толкать, а не сидеть тут да радоваться, что выиграл!

– Суровые уроки жизни – в этом весь я, – ответил Остряк и заухмылялся ещё шире. Изысканный чёрно-зелёный костюм Скаллы был покрыт коричневой жижей, а тяжёлые чёрные волосы свисали, прикрывая лицо, и с них капала мутная вода. – Ладно, на сегодня хватит. Давайте-ка отведём фургон на обочину, а потом вам обоим, похоже, придётся искупаться.

– Худ тебя побери! – рявкнул Драсти. – А мы, по-твоему, чем занимались?

– По звукам судя, тонули. Выше по течению, кстати, вода почище. – Остряк снова подобрал поводья. Переправа измотала коней, они не хотели идти, и капитану пришлось их уговаривать сдвинуться с места. Он остановил фургон на некотором расстоянии от брода. Поблизости раскинулись лагеря других торговцев: одни тоже только что переправились, иные готовились преодолеть брод на пути к Даруджистану. За последние несколько дней хаос у переправы только усилился. Последние булыжники, которыми было когда-то выложено дно реки у брода, отпихнули в сторону или втоптали глубоко в ил.

Чтобы перебраться через реку, им потребовалось целых четыре колокола, и Остряк несколько раз сомневался, что фургон вообще сумеет переправиться. Он спрыгнул с козел и осмотрел коней. Скалла и Драсти, переругиваясь, зашагали вдоль берега вверх по течению.

Остряк мрачно посмотрел на массивную повозку, которая преодолела брод непосредственно перед ними, а теперь стояла в пятидесяти шагах от фургона Керули. Пари, конечно, вышло нечестным. Лучше не придумаешь. Его подручные были уверены, что сегодня их фургон на переправу не попадёт. Не сомневались, что огромная повозка завязнет и придётся ещё несколько дней сидеть на берегу, прежде чем остальные торговцы достаточно озвереют, чтобы приказать своим слугам помочь вытащить её из реки.

Остряк считал иначе. Бошелен и Корбал Брош были не из тех, кто станет терпеть подобные неудобства. Они ведь треклятые чародеи всё-таки. Слуга, Эмансипор Риз, даже не потрудился слезть с козел и легким подёргиванием поводьев направил волов вперёд. Огромная повозка будто поплыла через брод и даже не вздрогнула, когда колёса коснулись неровного, илистого дна. Нечестное пари, да. Ну хоть сам я сухой и чистый остался.

Странности на переправе заметили многие, так что к лагерю магов теперь не особенно подходили, тем большим было удивление Остряка, когда он заметил, что к повозке чародеев шагает вооружённый охранник. Этого человека капитан хорошо знал. Даруджиец, Бук, работал с небольшими караванами, заключал контракты с торговцами победнее. Предпочитал работать в одиночку, и Остряк знал почему.

Наниматель Бука ещё утром попытался переправиться. Ветхий фургон посреди реки развалился на куски, под беспомощные завывания торговца обломки и тюки с товаром поплыли вниз по течению. Купца Бук сумел спасти, но с потерей товаров контракт потерял силу. Когда охранник упросил других торговцев взять нанимателя с собой обратно в Даруджистан, тот сдержанно поблагодарил Бука за труды и отпустил на все четыре стороны.

Остряк думал, что Бук тоже отправится в город. У него ведь осталась хорошая, крепкая лошадь. Дня три пути, не больше.

Но вот сейчас Бук стоял – высокий, худой, в полном снаряжении, пластинчатый доспех наново смазан, арбалет за спиной, меч у пояса – и тихо разговаривал с Эмансипором Ризом.

Остряк не слышал ни слова, но мог уловить ход разговора по жестам и позам обоих. Когда они обменялись несколькими репликами, капитан заметил, что Бук чуть сутулился. Седобородый охранник отвёл взгляд. Эмансипор Риз пожал плечами и полуотвернулся, словно заканчивая разговор.

Затем оба повернулись к повозке, а в следующий миг изнутри появился Бошелен, надевая на ходу свой широкий чёрный кожаный плащ. Под взглядом чародея Бук выпрямился, дал на краткие вопросы не менее лаконичные ответы, затем вежливо кивнул. Бошелен положил руку на плечо слуги, и тот чуть не упал от этого лёгкого касания.

Остряк тихонько и сочувственно хмыкнул. Да уж, от такого прикосновения обычный человек поди и в штаны бы наложил, видит Королева… Храни нас Беру, Бука ведь только что наняли. Дайте боги, чтоб он об этом не пожалел.

Пожары в больших домах в Даруджистане уносили много жизней, особенно если дело доходило до газа. Тот, который погубил жену, мать и четверых детей Бука, был страшней прочих. То, что в это время сам Бук лежал мертвецки пьяным в подворотне не более чем в сотне шагов от дома, не слишком помогло ему оправиться. Как и многие другие охранники, Остряк ожидал, что Бук после этого возьмётся за вино всерьёз. Но тот поступил с точностью до наоборот. Вместо того чтобы опуститься, стать жалким пропойцей, он начал заключать одиночные контракты с небогатыми, уязвимыми торговцами. Бедных купцов на дорогах грабили куда чаще, чем богатых. Парень собрался на тот свет. Только быстро и даже, может, с честью. Хочет бороться до конца, как боролась, если верить рассказам, его семья. Одна беда, трезвым – а он не пьёт ни капли с той злосчастной ночи – Бук очень уж хорошо дерётся, и это могут с досадой засвидетельствовать призраки по меньшей мере дюжины разбойников.

Ледяной ужас, который будто пронизывал воздух вокруг Бошелена и особенно Корбала Броша, отпугнул бы любого вменяемого охранника. Но если человек собрался умирать, ему всё будет видеться иначе, верно?

Эх, дружище Бук, надеюсь, ты о своём выборе не пожалеешь. Спору нет, кровь и ужас ходят следом за твоими новыми нанимателями, только тебе скорей придётся быть им свидетелем, чем жертвой. Может, ты уж достаточно пострадал?

Бук зашагал прочь, чтобы забрать свою лошадь и припасы. Когда вернулся, Остряк успел развести костёр. Он увидел, как Бук уложил свои вещи и обменялся несколькими словами с Эмансипором Ризом, который тоже принялся готовить еду, а затем седой охранник обернулся и поймал на себе взгляд Остряка.

Бук подошёл.

– День перемен, дружище Бук, – сказал со своего места у огня Остряк. – Я заварил чаю для Драсти и Скаллы – они вернутся с минуты на минуту. Хочешь кружку?

– Спасибо, Остряк. Принимаю твоё предложение. – Он подсел к капитану.

– Жаль, что так вышло с фургоном Мёрка.

– Я его отговаривал. Увы, он к моим советам не прислушался.

– Даже после того, как ты его из реки вытащил и воду из лёгких откачал?

Бук пожал плечами.

– У него испортилось настроение из-за того, что чуть не поцеловался с Худом. – Он покосился на повозку своих новых нанимателей, в уголках печальных глаз залегли морщины. – Ты уже беседовал с ними, так?

Остряк сплюнул в огонь.

– Ага. Лучше бы ты со мной посоветовался, прежде чем браться за этот контракт.

– Я ценю твой совет, Остряк, и всегда ценил, но ты бы меня не переубедил.

– Знаю, потому больше об этом ни слова не скажу.

– А другой, – проговорил Бук, принимая от Остряка жестяную кружку, которую затем сжал обеими руками, чтобы подуть на горячую жидкость, – я его уже разок видел.

– Корбал Брош.

– Хоть бы и так. Он ведь убийца, ты же понимаешь.

– Честно говоря, я между ними обоими особой разницы не вижу.

Бук покачал головой.

– Нет, я не об этом. В Даруджистане, помнишь? Чудовищно изуродованные тела находили в Гадробийском квартале две недели подряд. Каждую ночь. Потом следователи обратились за помощью к магу и будто разбудили осиное гнездо – этот маг что-то узнал. И перепугался насмерть. Дело замяли, конечно, но я выяснил кое-какие детали. Подключили гильдию Воркан. Сам Совет предложил им контракт. Задача: найти убийцу любыми средствами – законными и не очень. После этого смерти прекратились…

– Что-то такое припоминаю, смутно, – хмурясь, проговорил Остряк.

– Ты ведь в «Умниковой корчме» торчал дни напролёт и не просыхал.

Остряк поморщился.

– Да, понимаешь, положил глаз на Летро… Взял контракт, а когда вернулся…

– Узнал, что она взяла и вышла замуж за другого, – кивнул Бук.

– Не просто за другого! – возмутился Остряк. – За этого надутого индюка Парсемо!..

– Твоего старого нанимателя, как я припоминаю. Но всё равно. Кто был убийцей? Почему смерти прекратились? Гильдия Воркан не стала требовать награды от Совета. Смерти прекратились, потому что убийца уехал из города. – Бук кивнул в сторону массивной повозки. – Это он. Корбал Брош. Круглолицый, с пухлыми губами.

– Отчего ты так в этом уверен, Бук? – Похолодало. Остряк налил себе вторую кружку чаю.

Охранник пожал плечами, глядя в огонь.

– Просто знаю. Кто может смириться с убийством невинных?

Худов дух, Бук! Я оба смысла этого вопроса вижу – а ты? Ты его собрался убить. Или погибнуть.

– Послушай, дружище. Мы, может, уже и за пределами городской юрисдикции, но если маги в Даруджистане так переполошились – и учитывая то, что гильдия Воркан может всё ещё иметь здесь интерес – вопросы юрисдикции значения не имеют. Давай пошлём туда весточку – если, конечно, ты прав и можешь предъявить доказательства, Бук, – а пока просто следи за ним. И всё. Он чародей, запомни моё слово. У тебя нет шансов. Казнь оставь магам и гильдии убийц.

Бук поднял глаза на подходивших Драсти и Скаллу Менакис. Оба закутались в одеяла, а в руках несли свёртки с выстиранной одеждой. По встревоженным выражениям лиц Остряк понял, что они расслышали по меньшей мере последние его слова.

– Я-то думал, ты уже на полпути обратно в Даруджистан, – заметил Драсти.

Бук посмотрел на охранника поверх кружки.

– Ты такой чистый, друг мой, что тебя и не узнать.

– Ха. Ха. Ха.

– Я себе нашёл новый контракт, если хочешь знать, Драсти.

– Ты – идиот! – рявкнула Скалла. – Когда ты мозги обратно в кучку соберёшь, а, Бук? Ты уже Худ знает сколько лет не улыбался. Ты собрался совать голову во все медвежьи капканы по очереди?

– Только до тех пор, пока один из них не сработает, – ответил Бук, встречая разъярённый взгляд Скаллы. Он поднялся, выплеснул в сторону остатки напитка из кружки. – Спасибо за чай… и совет, друг мой Остряк. – Кивнув Драсти, а затем – Скалле, охранник направился к повозке Бошелена.

Остряк мрачно посмотрел на Скаллу.

– Ты – сама деликатность, дорогая моя.

Скалла зашипела.

– Да он просто дурень! Ему нужна женская рука на рукоятке, вот что я скажу. Очень нужна.

Драсти фыркнул.

– Претендуешь?

Скалла Менакис пожала плечами.

– У него не с внешностью проблема, а с характером. У тебя же всё наоборот, обезьяна.

– Увлеклась моим характером, а? – Драсти ухмыльнулся Остряку. – Слушай, а давай ты мне снова нос сломаешь – выпрямим его, будет как новенький. Что скажешь, Скалла? Распахнутся для меня стальные лепестки твоего сердца?

Она ехидно улыбнулась.

– Всем известно, Драсти, что меч у тебя двуручный и большой, поскольку кое-что другое – не очень.

– Зато есть в нём поэтическая жилка, – заметил Остряк. – Стальные лепестки – лучше и не скажешь.

– Не бывает никаких стальных лепестков! – фыркнула Скалла. – И цветов железных не бывает. А сердце – не цветок, это большая, красная мышца у тебя в груди. Зачем такая поэзия, от которой толку никакого? Ты такой же идиот, как Бук и Драсти, Остряк. Меня окружают тупоголовые кретины.

– Таков твой удел в этой жизни, увы, – протянул Остряк. – Вот, выпей чаю – тебе явно нужно… согреться.

Она приняла кружку, а Остряк и Драсти тщательно старались друг на друга не смотреть.

Через несколько мгновений Скалла откашлялась.

– Что это за дело – «оставь казнь гильдии убийц»? В какую беду Бук себя втравил на этот раз, Остряк?

Ох, Маури, да она и вправду только о нём и думает. Капитан нахмурился, глядя в огонь, подбросил несколько кизяков в костёр и лишь потом ответил:

– У него появились… подозрения. Мы… хм, теоретизировали…

– Тогга с два, баран упрямый. Выкладывай!

– Бук решил поговорить со мной, а не с тобой, Скалла, – раздражённо прорычал Остряк. – Есть у тебя вопросы – ему и задавай, а меня – оставь в покое.

– Так и сделаю, чтоб тебя!

– Только вряд ли чего добьёшься, – несколько необдуманно заметил Драсти, – даже если сделаешь большие глаза и надуешь розовые губки…

– И это будет последнее, что ты увидишь, когда я ножом продырявлю жестяной насос у тебя в груди. Ах да, и воздушный поцелуй на прощанье.

Брови Драсти поползли вверх.

– Жестяной насос? Скалла, милая, я не ослышался?

– Заткнись, я не в настроении.

– Ты всегда не в настроении, Скалла!

В ответ она лишь презрительно улыбнулась.

– Вслух можешь не говорить, – вздохнул Остряк.

Хижина, притулившаяся к городской стене Крепи, представляла собой неаккуратную груду досок, растянутых шкур и плетней, дворик был покрыт белёсой пылью, полыми горлянками, глиняными черепками и деревянной стружкой. Кусочки лакированных деревянных карт, развешенные на бечёвке над узкой дверью, медленно вращались под влажным, горячим ветерком.

Быстрый Бен остановился, разглядывая заваленный мусором переулок, затем шагнул во дворик. Из хижины донеслось надтреснутое хихиканье. Чародей закатил глаза, пробормотал что-то себе под нос и потянулся к кожаной петле, прибитой к двери.

– Не толкай! – взвизгнул голос изнутри. – На себя тяни, змей пустынный!

Пожав плечами, Быстрый Бен потянул на себя дверь.

– Только дураки толкают! – прошипела старуха, сидевшая, скрестив ноги, на камышовой циновке внутри. – Колени мне обдирают! Синяки да ушибы мне достаются, когда приходят дураки. Ага-а-а, чую, чую дух Рараку!

Чародей оглядел тёмное помещение.

– Худов дух, тут же только тебе одной места хватает! – Какие-то странные предметы гроздьями висели на стенах, свисали с низкого потолка. Во всех углах залегли тени, а в воздухе всё ещё был разлит холодок ушедшей ночи.

– Только для меня! – захихикала старуха. Голова её – кожа да кости – была совсем безволосой и обильно покрытой бородавками. – Покажи, с чем пришёл, змей многоглавый, снимать проклятья – мой дар! – Из недр потрёпанного балахона она извлекла деревянную карту, подняла дрожащей рукой. – Пошли свои слова на мой Путь, и образ их отразится на ней, выжжется сам собой – истинно…

– Нет у меня проклятий, женщина, – сказал Быстрый Бен, присев у порога так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. – Только вопросы.

Карта скользнула в складки балахона. Нахмурившись, ведьма сказала:

– Ответы дорого стоят. Ответы дать дороже, чем снять проклятье. Ответы найти нелегко…

– Ладно-ладно, сколько?

– Из чего сделана монета твоих вопросов, двенадцатидушец?

– Из золота.

– Тогда золотые советы, один на один…

– Если дашь хороший ответ.

– По рукам.

– Сон Огни.

– Что с ним?

– Почему?

Старуха поражённо разинула беззубый рот.

– Почему богиня спит, ведьма? Кто-нибудь знает? А ты?

– Тебе самому многое ведомо, хитрец…

– Всё, что я читал, – досужие догадки. Никто не знает. У книжников нет ответа, но старейшая в этом мире ведьма Тэннеса может и знать. Скажи, почему уснула Огнь?

– Вокруг некоторых ответов следует поплясать. Задай мне другой вопрос, чадо Рараку.

Вздохнув, Быстрый Бен склонил голову, некоторое время смотрел на землю, затем сказал:

– Говорят, земля трясётся и расплавленный камень течёт, словно кровь, когда Огнь ворочается во сне.

– Так говорят.

– И говорят, что подобные разрушения охватят весь мир, если она пробудится.

– И так говорят.

– Ну и?

– Ну и всё. Земля трясётся, горы взрываются, огненные реки текут. Это естественно для мира, душа которого раскалена добела. Связанного собственными законами причин и следствий. Мир формируется как навозный шарик скарабея, катится по ледяной пустоте вокруг солнца. Корка плавает кусками по морю расплавленного камня. Иногда куски сталкиваются друг с другом. Иногда расходятся. Их ведут и тащат, толкают и тянут волны моря, словно приливы и отливы.

– А где же в этой картине богиня?

– Она была яйцом в шарике. Вылупилась давным-давно. Мысль её странствует по скрытым рекам у нас под ногами. Она – боль существования. Царица улья, а мы – её рабочие и солдаты. Иногда же, время от времени… мы собираемся в рой.

– На Пути?

Старуха пожала плечами.

– На всякой тропе, какую найдём.

– Огнь больна.

– Да.

Быстрый Бен заметил, что в тёмных глазах ведьмы вдруг вспыхнул напряжённый огонёк. Он надолго задумался, затем спросил:

– Почему спит Огнь?

– Для этого время ещё не пришло. Задай другой вопрос.

Чародей нахмурился, отвёл взгляд.

– Рабочие и солдаты… ты так говоришь, точно мы – рабы.

– Она не требует ничего, всё, что вы делаете, делаете для себя. Трудитесь, чтобы заработать на жизнь. Сражаетесь, чтобы защитить своё или приобрести больше. Работаете, чтобы обойти соперников. Дерётесь из страха, из ненависти и зависти, ради чести и верности, по любой причине, какую только можете вообразить. Но всё, что вы делаете, служит ей… и не важно, что именно вы делаете. Она не просто благая, Адаэфон Делат, – она вне морали. Мы можем процветать, можем погубить себя сами, ей всё равно – она просто породит новое потомство, и всё начнётся заново.

– Ты говоришь о мире как вещи физической, подчинённой естественным законам. И это всё?

– Нет, в конечном итоге мысли и чувства всех живых существ определяют, что́ есть реальность – точнее, реальность для нас.

– Это тавтология.

– Она самая.

– А Огнь – причина для нашего следствия?

– Ах, ты петляешь из стороны в сторону, точно пустынный змей, каким и являешься! Задавай свой вопрос!

– Почему спит Огнь?

– Она спит… чтобы видеть сны.

Долгое время Быстрый Бен молчал. Когда же наконец взглянул в глаза старухе, он увидел подтверждение своим самым худшим страхам.

– Она больна, – сказал чародей.

Ведьма кивнула.

– Лихорадка.

– И её сны…

– Бред приближается, сынок. Сны превращаются в кошмары.

– Я должен найти способ изгнать инфекцию, поскольку думаю, что лихорадки Огни для этого будет недостаточно. Жар, который должен бы очищать, приводит к прямо противоположному результату.

– Так придумай, дорогой рабочий.

– Мне может понадобиться помощь.

Ведьма протянула сухонькую руку ладонью вверх. Быстрый Бен выудил из-под рубашки отполированный водой камешек. Уронил его в подставленную руку.

– Когда придёт час, Адаэфон Делат, позови меня.

– Позову. Спасибо, госпожа. – Маг положил между собой и старухой кожаный кошель, набитый золотыми советами. Ведьма захихикала. Быстрый Бен отступил.

– Дверь-то закрой – мне по нраву холод!

Пока чародей шагал по переулкам, его мысли метались без цели, носились туда-сюда по всем ветрам – чаще всего ложным и бессмысленным. Впрочем, одна задержалась в его голове, окрепла, поначалу – бессмысленная, любопытство, не больше: Ей по нраву холод. Странно. Большинство стариков любят тепло, радуются жаре…

Капитан Паран увидел Быстрого Бена, тот прислонился к неровной стене рядом со входом в гарнизон, обхватил себя руками и явно был не в духе. Четверо караульных сгрудились в десяти шагах от мага, им определённо было не по себе.

Паран подвёл своего коня, передал поводья выскочившему из ворот конюху, затем подошёл к Быстрому Бену.

– Ты выглядишь разбитым, маг. И это заставляет меня нервничать.

Семигородец скривился.

– Ты не хочешь знать подробностей, капитан. Уж поверь.

– Если дело касается «Мостожогов», Бен, мне лучше быть в курсе.

– «Мостожогов»? – Маг невесело рассмеялся. – Это куда больше, чем горстка ворчливых солдат. Но пока что я никакого решения не нашёл. Найду – всё расскажу. А пока я бы советовал взять свежего коня – мы должны явиться к Дуджеку и Скворцу в лагерь Бруда. Немедленно.

– Вся рота? Я ж её только расквартировал!

– Никак нет, сэр. Ты, я, Молоток и Штырь. Там у них какие-то… неожиданности, я так понимаю. Не спрашивай, какие, – сам не знаю.

Паран поморщился.

– За остальными двумя я уже послал, сэр.

– Хорошо. Пойду поищу себе другого коня. – Капитан отвернулся и направился в гарнизон, пытаясь не обращать внимания на жгучую боль в животе. Всё занимало слишком много времени – армия проторчала в Крепи уже несколько месяцев, и городу это было не по нраву. Дуджека объявили вне закона, поэтому имперская поддержка не прибыла, а без административной инфраструктуры малазанцы продолжали исполнять тревожную, неприятную роль оккупантов.

Малазанская система завоеваний всегда следовала определённому набору правил – систематически и эффективно. Победоносная армия никогда не оставалась на месте дольше, чем было необходимо, чтобы мирно передать власть крепкому и полноценному гражданскому управлению по-малазански. Солдат никто неучил управлять городом – с этим куда лучше справлялись бюрократы, привыкшие манипулировать экономикой города. «Дёргай за эти ниточки, и все для тебя запляшут» — так считал Император и раз за разом подтверждал свою правоту. Даже Императрица не предпринимала никаких попыток отойти от подобных методов. Чтобы перехватить «ниточки», нужно было, с одной стороны, установить твёрдую систему судопроизводства, а с другой – внедриться на все чёрные рынки, которые существовали в городе на время захвата. «Уничтожить чёрный рынок невозможно, поэтому лучше всего на нём доминировать». С этой задачей обычно справлялись Когти.

Но у нас ведь нет агентов Когтей, верно? И писцов да клерков тоже нет. Мы не захватили чёрный рынок. Мы даже с «белой» экономикой едва справляемся, о гражданской администрации и говорить нечего. Однако продолжаем вести себя так, будто имперская поддержка вот-вот прибудет. Но мы её не дождёмся. Не понимаю я этого всего.

Без даруджистанского золота армия Дуджека голодала бы. Началось бы массовое дезертирство, солдаты один за другим бежали бы в надежде вернуться под крыло Империи или вступить в отряд наёмников или охранников караванов. Армия Однорукого рассыпалась бы на глазах. Верность никогда не может одолеть голодный желудок.

Не без суматохи конюхи всё же сумели найти для Парана нового коня. Капитан устало забрался в седло и поехал к выходу из гарнизона. Послеполуденное солнце только-только бросило прохладные тени на выжженные улицы города. Из домов начали появляться жители Крепи, хотя мало кто рисковал подходить близко к малазанскому гарнизону. Стража пестовала подозрительность ко всем, кто задерживался рядом, а штурмовые арбалеты в руках солдат всегда были взведены.

Кровь пролилась у входа в гарнизон и в самом здании. Нападение Пса Тени не пережили более двадцати малазанцев. Паран до сих пор не мог толком вспомнить произошедшее. Зверя отогнала Рваная Снасть… и сам капитан. Но для дежуривших солдат мирный пост обратился ночным кошмаром. Нападение застало их врасплох, и подобной трагической беспечности малазанцы больше не намерены были допускать. Такой Пёс, конечно, всё равно легко пробился бы через их ряды, но солдаты хотя бы умерли, сражаясь, а не разинув рот от удивления.

Паран отыскал взглядом Быстрого Бена, Молотка и Штыря, маги уже тоже были в сёдлах. Из них троих капитан хуже всего знал Штыря. Этот коротышка был одновременно и магом, и сапёром, так, во всяком случае, говорили. Он вечно пребывал в мрачном расположении духа, что не располагало к задушевным разговорам, как, впрочем, и вонючая чёрно-седая рубаха до колен, по слухам сотканная из волос матери Штыря. Паран натянул поводья, остановился рядом с магом и взглянул на рубаху. Худов дух, а ведь и вправду похоже на волосы старухи! От этого открытия его затошнило ещё больше.

– Ты – вперёд, Штырь.

– Так точно, капитан. Серьёзно потолкаться придётся, когда доберёмся до Северной Рыночной площади.

– Что же, найди нам другой маршрут.

– В переулках, сэр, небезопасно…

– Так приоткрой свой Путь – настолько, чтобы волосы встали дыбом. Ты ведь можешь это сделать?

Штырь покосился на Быстрого Бена.

– Ну-у-у, сэр, мой Путь… он вызывает… всякое.

– Опасное?

– Да нет, не очень…

– Исполняй, солдат.

– Так точно, капитан.

Быстрый Бен с каменным лицом отъехал назад, чтобы быть замыкающим, а Молоток – тоже молча – поскакал рядом с Параном.

– Есть мысли о том, что происходит в лагере Бруда, целитель? – спросил капитан.

– Не особенно, сэр, – отозвался Молоток. – Только… ощущения. – Поймав вопросительный взгляд Парана, он добавил: – Там большие силы смешались, сэр. Не одни Бруд и тисте анди – этих я знаю. И Каллора тоже, к слову. Нет, там ещё что-то. Иная сила. Старая, но в то же время новая. Чем-то похоже на т’лан имассов…

– Т’лан имассов?

– Возможно. Честно говоря, я не уверен, капитан. Но она там сильнее всех прочих.

Сердце Парана ёкнуло.

Рядом завопила кошка, метнулась серой молнией вдоль стены сада и скрылась из глаз. Снова послышался ор – на этот раз с другого конца узенькой улочки. По спине Парана побежали мурашки. Он встряхнулся.

– Меньше всего нам сейчас нужен новый игрок. Ситуация и так не сахар…

Из соседнего переулка вывалились две собаки, сцепившись в отчаянной драке. Перепуганная кошка зигзагом обошла рычащих тварей. Все лошади вдруг одновременно отпрянули, прижали уши. Справа в сточной канаве капитан увидел – и ошеломлённо распахнул глаза – два десятка крыс, которые трусили следом за малазанцами.

– Да что за Худ?..

– Штырь! – окликнул сзади Быстрый Бен. Ехавший впереди чародей обернулся в седле, на его обветренном лице застыло совершенно несчастное выражение.

– Расслабься немного, – приказал Быстрый Бен не без теплоты в голосе.

Штырь кивнул и повернулся обратно.

Паран отмахнулся от роя мух, который вился прямо у него перед лицом.

– Молоток, а к какому Пути обращается Штырь? – тихо спросил он.

– Тут не в Пути дело, сэр, а в том, как он его направляет. Это ещё мягкие последствия.

– Для кавалерии, наверное, просто кошмар…

– Мы же пехота, сэр, – с сухой усмешкой напомнил Молоток. – В любом случае я видел, как он один останавливал атаку врага. Сами понимаете – очень полезный талант…

Никогда прежде Паран не видел, чтобы кошка с разбегу врезалась головой в стену. Глухой стук сменился отчаянным царапаньем когтей, когда ошалевшее животное попыталось отпрыгнуть назад. Эти звуки привлекли внимание двух псов. В следующий миг они бросились в погоню за кошкой. Все трое исчезли в соседнем переулке.

У капитана нервы уже натянулись до предела, да и боль в животе не проходила. Можно позвать Быстрого Бена и приказать ему ехать впереди, но его силу заметят – издалека почувствуют, – а я не хочу так рисковать. Да и сам он, наверное, тоже.

В каждом квартале, куда въезжали малазанцы, поднималась дикая какофония – шипение кошек, вой и лай собак, рёв мулов. Повсюду бегали крысы – бездумно, как лемминги.

Когда Паран счёл, что они уже обогнули рыночную площадь, он окликнул Штыря и приказал закрыть Путь. Чародей покорно кивнул и подчинился.

Вскоре они оказались у Северных ворот и выехали на поле недавней битвы. Признаки осады ещё можно было разглядеть среди жухлой травы. Гниющие обрывки одежды, блеск клёпок, выцветшие добела кости. Летние цветы голубым морем окружили свежие курганы в двух сотнях шагов слева, и море это наливалось синью тем сильнее, чем ниже опускалось за холмы солнце.

Паран радовался относительной тишине равнины, несмотря на тяжёлый, затхлый запах смерти, который просачивался в самые кости, пока малазанцы пересекали поле. Похоже, мне на роду написано проезжать по таким местам. С того самого дня в Итко-Кане, когда осы меня жалили за то, что отрывал их от кровавого пиршества, я всё время иду следом за Худом. Чувствую себя так, будто никогда и не знал ничего, кроме войны и смерти, хотя на самом деле лишь несколько лет прошло. Ох, Королева грёз, я себя чувствую таким старым… Паран нахмурился. Жалость к самому себе способна занять слишком важное место в мыслях, если не следить за ней и не подавлять в зародыше.

Увы, это привычка унаследована от матери с отцом. И сколько бы ни получила в наследство сестрица Тавор, она всё отдала мне. Тавор и в детстве была холодной и практичной, а ещё больше – когда выросла. Если кто-то и сумеет спасти наш Дом от Ласиин во время чисток знати – лишь она. Не сомневаюсь, что я бы ужаснулся, узнав, какую тактику она избрала, но Тавор никогда не смирится с поражением. Так что лучше она, чем я. Тем не менее Парана терзали тревожные мысли. С того дня, как армию объявили вне закона, они почти не получали вестей из других частей Империи. Слухи о грядущем восстании в Семи Городах не утихали, хотя его уже много раз предсказывали и такие пророчества ещё ни разу не сбывались. На этот раз Паран сомневался.

Что бы ни случилось, Тавор позаботится о Фелисин. Хоть этим можно утешиться…

От мрачных размышлений его отвлёк голос Молотка:

– Я так понимаю, штабной шатёр Бруда стоит в лагере тисте анди, капитан. Прямо впереди.

– Штырь с тобой согласен, – заметил Паран. Маг безошибочно вёл их к странному – даже с такого расстояния, – более того, диковинному лагерю. С виду никто не дежурил у частоколов. Да что там, капитан вообще никого не видел.

– Похоже, переговоры прошли по плану, – проговорил целитель. – Нас ещё не нашпиговали стрелами.

– Меня это тоже обнадёживает, – отозвался Паран.

Штырь поехал по широкому проходу между высоких, унылых шатров тисте анди. Начинались сумерки; потрёпанные, поблекшие обрывки ткани на стойках шатров теряли остатки цвета. Несколько тёмных, призрачных фигур появились из боковых проходов, но не обратили на маленький отряд никакого внимания.

– Тут и не захочешь – утратишь присутствие духа, – тихо пробормотал Молоток.

Капитан кивнул. Будто едем и едем в сумрачном сне…

– Это, наверное, и есть шатёр Бруда, – добавил целитель.

У простого и практичного шатра ждали двое, не сводили глаз с Парана и его солдат. Даже в сумраке капитан сразу их узнал.

Малазанцы натянули поводья, остановили лошадей, затем спешились и подошли.

Скворец не стал терять времени даром:

– Капитан, мне нужно поговорить с твоими солдатами. Командир Дуджек желает побеседовать с тобой. Потом можем собраться все вместе, если захочешь.

Подчёркнутая сухость слов Скворца насторожила Парана. В ответ он просто кивнул, затем, когда бородатый командир зашагал прочь с Молотком, Быстрым Беном и Штырём, капитан перевёл взгляд на Дуджека.

Старый солдат внимательно посмотрел на Парана, затем вздохнул.

– Мы получили известия из Империи, капитан.

– Как, сэр?

Дуджек пожал плечами.

– Никаких прямых контактов, разумеется, но источники у нас надёжные. Отбраковку знати Ласиин провела… тщательно. – Он помолчал, затем сказал: – У Императрицы новый адъюнкт…

Паран медленно кивнул. Ничего удивительного. Лорн погибла. Нужно было взять кого-то другого на эту должность.

– Есть ли новости о моей семье, сэр?

– Твоя сестра Тавор спасла всё, что смогла, парень. Владения Паранов в Унте, пригородные имения… большинство долгосрочных контрактов. Но всё равно… твой отец умер, а вскоре мать решила… присоединиться к нему по ту сторону Врат Худа. Мне очень жаль, Ганос…

Да, это похоже на неё, верно? Жаль? Да, и мне.

– Спасибо, сэр. Честно говоря, эти новости потрясли меня меньше, чем вам может показаться.

– Боюсь, это не всё. То, что тебя объявили вне закона, сделало Дом… уязвимым. Вряд ли у твоей сестры оставался другой выход. Отбраковка планировалась жесточайшая. Очевидно, Тавор уже некоторое время готовилась. И хорошо понимала, что будет. Детей аристократов… насиловали. Затем убивали. Приказ не оставлять в живых ни одного благородного ребёнка добрачного возраста официально, разумеется, не звучал. Может, Ласиин и вправду не знала, что происходит…

– Прошу вас, сэр, если Фелисин погибла, так и скажите, но избавьте меня от подробностей.

Дуджек покачал головой.

– Нет, этой судьбы она избегла, капитан. О чём я и пытаюсь тебе сказать.

– И что же Тавор продала, чтобы добиться этого… сэр?

– Даже заняв пост адъюнкта, Тавор получила лишь ограниченное влияние. Она не могла себе позволить открыто проявлять… снисхождение – так, по крайней мере, я понимаю её намерения…

Паран закрыл глаза. Адъюнкт Тавор. Что ж, сестрица, свои амбиции ты не скрывала.

– Фелисин?

– Отправилась на Отатараловые рудники, капитан. Не на всю жизнь, это точно. Когда огонь в Унте поутихнет, её наверняка вывезут – тихо, без шума…

– Только если Тавор сочтёт, что это не угрожает её репутации…

Дуджек оторопел.

– Её репу…

– Не среди знати, конечно: аристократы могут звать её чудовищем сколько пожелают, уверен, это и происходит, но ей плевать. И всегда было плевать. Я говорю о профессиональной репутации, командир. В глазах Императрицы и двора. Для Тавор только это имеет значение. Так что она отлично подходит на роль адъюнкта. – Голос Парана звучал ровно, слова – размеренно и спокойно. – В любом случае, как вы и сказали, ей нужно было принимать решение, а что до этой ситуации… я виноват в произошедшем, сэр. Отбраковка – изнасилования, убийства, смерть моих родителей, всё, что выносит теперь Фелисин, – моя вина.

– Капитан…

– Всё в порядке, сэр. – Паран улыбнулся. – Дети моих родителей – все как один – способны практически на всё. Мы способны пережить последствия. Может, нам не хватает обычной совести, а может, мы и в самом деле чудовища. Спасибо за новости, командир. Как прошли переговоры? – Паран как мог старался не замечать горя в глазах Дуджека.

– Хорошо, капитан, – прошептал старик. – Через два дня вы отправляетесь в путь – все, кроме Быстрого Бена, который вас потом догонит. Не сомневаюсь, что твои солдаты готовы к…

– Так точно, сэр, готовы.

– Очень хорошо. Это всё, капитан.

– Сэр.

Тьма опустилась, точно саван. Паран стоял на большом кургане, лицо его ласкал лёгкий ветерок. Он сумел выйти из лагеря так, чтобы не столкнуться со Скворцом и «мостожогами». Ночь требовала одиночества, и он почувствовал себя дома на этой братской могиле, звенящей памятью о боли, страдании и отчаянии. Среди мертвецов внизу – сколько взрослых голосов зовут своих матерей?

Смерть и умирание заново превращает нас в детей, в последний раз, для последнего детского крика. Многие философы утверждали, что мы навсегда остаёмся детьми, глубоко под ороговевшими слоями, из которых складывается броня взрослости.

Броня тянет вниз, ограничивает тело и душу внутри. Но защищает. Удары смягчаются. Чувства теряют остроту, так что остаётся лишь терпеть синяки, а те вскоре сходят.

Капитан задрал голову, так что мускулы шеи и плеч возмущённо запротестовали. Он смотрел на небо, моргая от боли, плоть натянулась, обхватила кости, словно оковы заключённого.

Но выхода нет, так ведь? Воспоминания и откровения въедаются как яд, их уже не вытравить. Он набрал полную грудь остывающего воздуха, будто пытался вдохнуть саму холодность, беспристрастность звёзд, их равнодушие и твёрдость. Страдание ничего не приносит. Взгляни хоть на тисте анди.

Что ж, хоть живот успокоился… готовится, наверное, к очередному приступу…

Во тьме над головой промчались летучие мыши, выхватывая из воздуха добычу. На юге умирающим очагом мерцала Крепь. Далеко на западе вздымались пики Морантских гор. Паран не сразу заметил, что обхватил себя руками, словно пытался удержать всё внутри. Он не привык плакать или проклинать всё вокруг себя. Его вырастили и тщательно воспитали в духе холодной отстранённости, который лишь укрепился благодаря опыту военной службы. Если это достойное качество, то в нём она меня превзошла. Тавор, ты и вправду мастер в этом искусстве. О, милая Фелисин, какая жизнь тебя теперь ждёт? Уж точно не защитные объятья аристократии.

Позади послышались шаги.

Паран закрыл глаза. Хватит новостей, пожалуйста. Хватит таких откровений.

– Капитан. – Скворец положил руку на плечо Парану.

– Тихая ночь, – заметил тот.

– Мы тебя искали после разговора с Дуджеком, Паран. Серебряная Лиса смогла тебя отыскать с помощью своей силы. – Он убрал руку. Встал рядом, принялся рассматривать звёзды.

– Кто такая Серебряная Лиса?

– Думаю, – пророкотал бородатый солдат, – это тебе самому решать.

Паран нахмурился, посмотрел на командира.

– Сейчас у меня нет настроения для загадок, сэр.

Скворец кивнул, не сводя глаз с поблёскивавшего полотна небес.

– Придётся потерпеть, капитан. Я могу тебя повести вперёд шаг за шагом или отправить в полёт одним пинком под зад. Возможно, когда-нибудь ты вспомнишь этот момент и будешь мне благодарен за такой выбор.

Паран прикусил язык и проглотил язвительный ответ.

– Они ждут нас у подножия кургана, – продолжил Скворец. – Более… частной встречи я не сумел устроить. Только Молоток, Быстрый Бен, Мхиби и Серебряная Лиса. Солдаты твоего взвода здесь на случай, если у тебя возникнут… сомнения. Оба истощили сегодня свои Пути, чтобы убедиться в истинности произошедшего…

– Сэр! – взорвался Паран. – Что вы хотите этим сказать?

Скворец посмотрел в глаза капитану.

– Девочка-рхиви, Серебряная Лиса. Это возрождённая Рваная Снасть.

Паран медленно развернулся, посмотрел вниз, туда, где во тьме виднелись четыре фигуры. Там стояла девочка-рхиви, окутанная рассветной аурой, тенью силы, которая пробудила дикую кровь в его жилах. Да. Это она. Стала старше, уже видно, какой будет. Проклятье, женщина, никогда ты не умела сделать всё просто. Всё напряжение вдруг будто вытекло из него, оставило слабым, дрожащим. Паран продолжал смотреть на Серебряную Лису.

– Она ведь ребёнок.

Но я знал, верно? Я давно знал, только не хотел об этом думать… а теперь – выбора нет.

Скворец проворчал:

– Она быстро растёт. В ней жадные, нетерпеливые силы, слишком могущественные для тела ребёнка. Уже скоро…

– Будут соблюдены приличия, – сухо закончил Паран, не замечая замешательства Скворца. – Тогда всё будет хорошо, а теперь? Кто не скажет, что я – чудовище, даже если мы будем просто держаться за руки? Что я могу ей ответить? Что ей ответить? – Он повернулся к Скворцу. – Это невозможно – она ведь ребёнок!

– А внутри неё – Рваная Снасть. И Ночная Стужа…

– Ночная Стужа! Худов дух! Что произошло… как?!

– Тут ответ найти нелегко, парень. Лучше спроси у Молотка и Быстрого Бена – и у самой Серебряной Лисы.

Паран невольно отступил на шаг.

– Поговорить с ней? Нет. Я не могу…

– Она этого захотела, Паран. И ждёт тебя.

– Нет. – Капитан невольно вновь посмотрел вниз. – Я вижу Рваную Снасть, да. Но это не всё – и дело не только в Ночной Стуже – она теперь одиночница, Скворец. Создание, которому она обязана своим рхивийским именем и силой превращения…

Командир сощурился.

– Откуда ты знаешь, капитан?

– Просто знаю…

– Плохой ответ. Быстрому Бену пришлось попотеть, чтобы это выяснить. А ты «просто знаешь». Откуда, Паран?

Капитан поморщился.

– Я почувствовал, как Быстрый Бен проверял меня – когда думал, будто я занят другим. Видел тревогу в его глазах. Что он выяснил, командир?

– Опонны отстали от тебя, но что-то иное заняло их место. Что-то дикое. У Бена шерсть на загривке дыбом встаёт всякий раз, когда ты оказываешься рядом…

– Шерсть. – Паран улыбнулся. – Удачное слово. Аномандр Рейк убил двух Псов Тени – я был там. Видел. Ощутил кровь умирающего Пса – на своём теле, Скворец. Какая-то часть этой крови бежит теперь в моих жилах.

Голос командира прозвучал невыразительно:

– Что ещё?

– А должно быть что-то ещё, сэр?

– Да. Быстрый Бен кое-что разнюхал – дело далеко не только в крови Взошедшего. – Скворец помедлил, затем сказал: – Серебряная Лиса придумала тебе рхивское имя. Джен’исанд Рул.

– Джен’исанд Рул.

– Переводится как «Странник-в-Мече». Она говорит, это значит, что ты сделал нечто, чего ещё не делал никто – ни смертный, ни Взошедший, – и это изменило тебя, сделало непохожим на всех остальных. Ты отмечен, Ганос Паран, но никто – даже Серебряная Лиса – не знает, что это предвещает. Расскажи мне, что произошло.

Паран пожал плечами.

– Рейк обнажил свой чёрный меч, чтобы убить Псов. Я попал вслед за ними… внутрь этого меча. Духи Псов были там пленены, скованы вместе со всеми… остальными. Думаю, я освободил их, сэр. Не могу быть уверен. Знаю только, что они теперь в другом месте и более не скованы.

– Они вернулись в наш мир?

– Не знаю. Джен’исанд Рул… почему важно то, что я побывал внутри меча?

Скворец хмыкнул.

– Это не у меня надо спрашивать, капитан. Я-то лишь повторяю слова Серебряной Лисы. Хотя вот что мне только что пришло в голову. – Он приблизился на шаг. – Ни слова об этом тисте анди – ни Корлат, ни Аномандру Рейку. Сын Тьмы – непредсказуемый ублюдок, как ни посмотри. А если легенда о Драгнипуре истинна, проклятье этого клинка таково, что никто не может выбраться из его темницы – души жертв скованы там… навечно. А ты обошёл проклятье и, похоже, помог Псам сделать это. Создал тревожный… прецедент.

Паран горько улыбнулся окружающей тьме.

– Обошёл. О да, я много чего обошёл обманом, даже саму смерть. – Но не боль. Нет, от неё сбежать мне пока не удаётся. – Думаешь, Рейк высоко ценит свою веру в… окончательность приговора меча?

– Очень похоже на то, Ганос Паран, верно?

Капитан вздохнул.

– Верно.

– А теперь пойдём вниз, поговорим с Серебряной Лисой.

– Нет.

– Да чтоб тебя, Паран! – зарычал Скворец. – Тут на карту поставлено больше, чем одни только ваши с ней охи-вздохи! В этой девочке скрыта сила – огромная и… неведомая. Каллор бы убил её, получи он только такой шанс. Серебряная Лиса в опасности. Вопрос в том, будем мы её защищать или решим не вмешиваться? Верховный король называет её чудовищем, капитан. Если Каладан Бруд отвернётся в неподходящий момент…

– Он убьёт её? Почему?

– Я так понимаю, он боится силы внутри неё.

– Худов дух, это же просто… – Паран запнулся, осознав лицемерность такого утверждения. Просто ребёнок? Вряд ли. – Защитить от Каллора, говоришь? Опасная позиция, командир. Кто поддерживает нас?

– Корлат и, как следствие, все тисте анди.

– Аномандр Рейк?

– Этого мы пока не знаем. Корлат не доверяет Каллору. К тому же она сдружилась с Мхиби, и это привело её к такому решению. Обещает обсудить его со своим Владыкой, когда тот прибудет сюда…

– Прибудет сюда?

– Да. Завтра, возможно, с самого утра, и если так, лучше избегай его.

Паран кивнул. Одной встречи довольно.

– А Воевода?

– Сомневается, как нам кажется. Но Бруду нужны рхиви и их стада бхедеринов. На данный момент, по крайней мере, он – главный защитник девочки.

– А что по этому поводу думает Дуджек? – спросил капитан.

– Он ждёт твоего решения.

– Моего? Храни нас Беру, командир, я ведь не маг, не жрец! И в будущее девочки я не могу заглянуть.

– В Серебряной Лисе живёт душа Рваной Снасти, Паран. Её нужно позвать, вытащить… на первый план.

– Потому что Рваная Снасть нас никогда не предаст. Да. Теперь понимаю.

– И не стоит корчить такое несчастное лицо, Паран.

Да ну? А если бы ты оказался на моём месте, Скворец?

– Хорошо, веди.

– Похоже, – проговорил Скворец, спускаясь с вершины, – нам придётся присвоить тебе звание, равное моему, капитан. А то ты никак не разберёшься, кто тут кому приказы отдаёт.

Подъехали тихо, незаметно, подвели лошадей к лагерю почти беззвучно. Их заметили лишь несколько тисте анди, которые не ушли в свои шатры. Сержант Мураш повёл основной отряд «Мостожогов» к краалю, чтобы оставить там лошадей, но капрал Хватка, Дэторан, Дымка, Тротц и Вал ускользнули и двинулись в сторону штабного шатра Бруда. У входа их дожидался Штырь.

Хватка кивнула ему, и маг, закутавшись в свою зловонную рубаху и накинув на голову не менее зловонный капюшон, повернулся к накрепко завязанному пологу. Совершил несколько жестов, помедлил, затем плюнул на ткань. Слюна ударилась о полог абсолютно беззвучно. Чародей ухмыльнулся Хватке, а затем с поклоном указал на вход.

Вал выкатил глаза и толкнул капрала в бок.

Она знала: внутри – две комнаты, и в задней спит сам Воевода. Надеюсь, что спит. Хватка оглянулась по сторонам в поисках Дымки – проклятье, да где же она? Вот только что здесь была…

Два пальца коснулись её руки, и Хватка от неожиданности чуть из доспехов не выскочила. Рядом улыбалась Дымка. Хватка одними губами витиевато выругалась. Улыбка стала только шире, затем Дымка шагнула ко входу в шатёр и присела, чтобы развязать ремешки.

Хватка оглянулась через плечо. Дэторан и Тротц стояли в нескольких шагах позади – плечом к плечу, громадные и грозные.

Вал снова толкнул её в бок, Хватка обернулась и увидела, что Дымка уже откинула в сторону полог.

Ладно, за дело.

Первой пошла Дымка, следом за ней Штырь, затем Вал. Хватка жестом приказала напанке и баргасту идти вперёд, а затем последней скользнула в темноту внутри шатра.

Хотя с концов взялись Дэторан и Тротц, а по бокам подпирали Штырь и Вал, стол оказался таким тяжёлым, что солдаты зашатались, не пройдя и трёх шагов. Дымка снова оказалась впереди, чтобы поднять полог как можно выше. Под покровом чародейской тишины четверо солдат кое-как вытащили огромный стол наружу. Хватка ждала, то и дело оглядываясь на разделительную ширму, однако Воевода так и не появился. Пока что всё хорошо.

Капрал и Дымка тоже взялись за стол: вшестером «мостожоги» сумели оттащить громадину на пятьдесят шагов, прежде чем окончательно выбились из сил.

– Ещё чуть-чуть, – прошептал Штырь.

Дэторан фыркнула.

– Найдут ведь.

– Можем на деньги поспорить, – отозвалась Хватка. – Только давайте сперва его туда дотащим.

– А ты не можешь сделать его полегче? – заныл Вал, обращаясь к Штырю. – Ты ж маг!

Штырь скривился.

– Слабенький маг, и что с того? На себя посмотри – не вспотел даже!

– Цыц оба! – зашипела Хватка. – Ну-ка давай, вира помалу.

– Кстати, про потеть, – прохрипел Вал под нестройный хор кряхтения и ворчания, сопровождавший момент, когда стол вновь оторвался от земли. – Ты когда постираешь свою отвратную рубаху, Штырь?

– Постираю? Мама никогда голову не мыла, пока жива была – с чего бы сейчас начинать? Блеск пропадёт…

– Блеск? Это ты про полувековой слой пота да жира вонючего…

– А когда жива была – не воняла, так, что ли?

– Слава Худу, не знаю. И знать не хочу…

– Вы оба заткнётесь или нет? Куда тащить, Штырь?

– Направо. Вон туда. Потом налево – в шатёр из шкур в самом конце…

– Бьюсь об заклад, там кто-нибудь живёт, – проворчала Дэторан.

– Спорим! – мгновенно отреагировала Хватка. – Там рхиви складывают тела тисте анди перед сожжением. А убитых тисте не было с самого Даруджистана.

– Как вы его вообще нашли? – спросил Вал.

– Штырь унюхал…

– Странно, что он вообще хоть что-то может унюхать…

– Так, хорошо, ставим на землю. Дымка – полог!

Стол занял практически всё пространство внутри, так что по сторонам остались узенькие проходы, не больше сажени шириной. Низенькие лежанки, на которые укладывали трупы, сложили и засунули под столешницу. На крюк у центральной распорки повесили фонарь. Хватка увидела, как Вал присел, почти уткнувшись носом в неровную, исцарапанную поверхность стола, нежно провёл загрубевшими пальцами по доскам.

– Красота, – прошептал он. Поднял глаза, перехватил взгляд Хватки. – Зови остальных, капрал, начинаем игру.

Хватка с ухмылкой кивнула.

– Сходи за ними, Дымка.

– Делим поровну, – напомнил Вал, мрачно глядя на всех. – Мы теперь один взвод…

– И ты решил нас посвятить в тайну, – фыркнул Штырь. – Знай мы, что вы всё время жульничали…

– Да-да-да, зато теперь судьба вам вот-вот улыбнётся! Хватит ныть.

– Какая вы чудесная пара, – заметила Хватка. – Рассказывай, Вал, как это работает?

– Противоположности, капрал. Обе Колоды – настоящие, понимаешь? У Скрипача, конечно, чутьё было получше, но Штырь должен справиться. – Вал обернулся к магу. – Ты же читал расклады, правда? Говорил, что…

– Да, само собой, всё схвачено. Умею я…

– Очень надеюсь, – мрачно проворчал сапёр. Он снова погладил столешницу. – Там два слоя, а между ними – разложена рабочая Колода, понимаешь? Кладёшь карту – образуется напряжение, а ты по нему угадываешь, какая карта лежит, пусть и рубашкой вверх. Всегда работает. Сдающий всегда знает, что кому сдал. Скрипач…

– Не здесь, – прорычал Тротц, скрестив на груди руки, и угрожающе оскалился, глядя на Штыря.

Тот взорвался:

– Да могу я это сделать, дикарь свиномозглый! Смотри!

– Цыц! – рявкнула Хватка. – Они идут.

До рассвета оставалось совсем немного времени, когда другие взводы начали выходить из шатра. Солдаты смеялись, хлопали друг друга по спине и звенели туго набитыми кошельками. Когда последний голос затих вдали, Хватка устало опёрлась о стол. Штырь – по его волосяной рубахе градом катился пот – застонал и уронил голову, с глухим стуком врезавшись лбом в толстую доску.

Вал шагнул ему за спину и поднял руку.

– Отставить, солдат, – буркнула Хватка. – Совершенно ясно, что весь этот треклятый стол перекосился, а может, и не работал никогда…

– Работал! Мы со Скрипом накрепко…

– Только его ведь украли, прежде чем вы его по-настоящему опробовали, так?

– Да не важно! Говорю тебе…

– Заткнитесь все, – сказал Штырь, медленно поднимая голову. По его узкому лбу пробежали глубокие морщины, когда маг ещё раз хмуро посмотрел на столешницу. – Перекосился… А ты ведь, наверное, права, Хватка. – Он принюхался, будто пытался поймать какой-то запах, затем присел на корточки. – Ага-а. А ну-ка, помогите мне вытянуть лежанки.

Никто не шелохнулся.

– Помоги ему, Вал, – приказала Хватка.

– Под стол залезть помочь? Поздновато прятаться…

– Это приказ.

Продолжая ворчать, сапёр наклонился. Вдвоём они вытащили сложенные лежанки. Затем Штырь залез под стол. Внизу медленно разгорелся чародейский свет, а потом маг присвистнул.

– Вот она! Нижняя столешница!

– Обалденная наблюдательность, Штырь. Ты бы там ещё ножки обнаружил.

– Да нет, идиот! На нижней столешнице что-то нарисовано… одна большая карта – только я её не узнаю.

Нахмурившись, Вал забрался к магу.

– Что ты несёшь? Ничего мы там не рисовали… Худовы портянки! Это ещё что такое?!

– Красная охра, похоже. Такой вроде баргасты рисуют…

– И рхиви, – пробормотал Вал. – А это кто, в центре, с собачьей головой на груди?

– Мне откуда знать? Одно скажу – рисунок свежий. В смысле, недавно нарисовали.

– Так сотри его к треклятой матери.

Штырь выполз из-под стола.

– Худа с два – там охранных чар как паутины, и не только охранных. – Он распрямился, перехватил вопросительный взгляд Хватки, затем пожал плечами. – Новая карта. Независимая, неаспектированная. Хочу себе копию создать, под размер Колоды, а потом попробовать сделать расклад с ней…

– Да пожалуйста, – отмахнулась Хватка.

Из-под стола вынырнул Вал, он вдруг оживился.

– А хорошая мысль, Штырь! За расклады тоже можно денег брать. Если новая Независимая карта взаправду заиграет, вычислишь новые связи, новые отношения, а когда их все выучишь…

Штырь ухмыльнулся.

– Мы устроим новую игру. Точно!

Дэторан застонала.

– Я все деньги проиграла.

– Не ты одна, – рявкнула Хватка, злобно глядя на сапёров.

– В следующий раз всё получится, – заявил Вал. – Вот увидишь.

Штырь согласно закивал.

– Уж простите нам нехватку энтузиазма, – процедила Дымка.

Хватка развернулась к баргасту.

– Тротц, посмотри-ка на этот рисунок.

Воин фыркнул, затем опустился на четвереньки. С кряхтением протиснулся под стол.

– Тут темно, – сообщил Тротц.

Вал посмотрел на Штыря.

– Подсвети ему там, идиот!

Маг презрительно ухмыльнулся, затем взмахнул рукой. Под столом вновь разгорелось чародейское свечение.

Некоторое время Тротц молчал, затем выбрался обратно и поднялся.

– Ну? – спросила Хватка.

Баргаст покачал головой.

– Рхиви.

– Рхиви не играют с Колодой, – возразил Штырь.

Тротц оскалился.

– Баргасты тоже!

– Мне нужна дощечка, – пробормотал Штырь и поскрёб щетину на узком подбородке. – И стило, – продолжал он, не обращая внимания на остальных, – и краски, и кисточка…

Маг вышел из шатра, все посмотрели ему вслед. Хватка вздохнула и в последний раз возмущённо глянула на Вала.

– Не самое удачное начало службы в седьмом взводе, сапёр. У Мураша чуть сердце не остановилось, когда он целый столбик монет проиграл. Так что твой сержант сейчас, наверное, потрошит лесных голубей, достаёт чёрную печёнку и шепчет твоё имя – кто знает, может, удача тебе улыбнётся и демон его не услышит.

Вал скривился.

– Ха. Ха. Ха.

– По-моему, она не шутит, – заметила Дэторан.

– Ну и ладно! – вспылил Вал. – У меня на этот случай «ругань» припасена, и я уж позабочусь, чтоб вас всех с собой прихватить.

– Вот это командный дух, – одобрил Тротц и широко ухмыльнулся.

Хватка хмыкнула.

– Ладно, солдаты, пошли отсюда.

Паран и Серебряная Лиса стояли поодаль от остальных, глядя, как в небе на востоке проступают медные и бронзовые полосы. Над головой выцветали последние звёзды, холодный, бесстрастный узор уступал теплу голубого и безоблачного дня.

Последние часы были для Парана мучительно, болезненно неловкими и странными, казалось, они тянулись вечно, но теперь им на смену пришло эмоциональное истощение, а с ним – лихорадочное спокойствие. Капитан замолчал, боясь разрушить это хрупкое ощущение внутреннего покоя, зная, что оно – лишь иллюзия, трагическое затишье перед бурей.

«Рваную Снасть нужно вызвать на передний план». Это он сделал. Стоило лишь посмотреть друг другу в глаза – ожили все общие воспоминания, и они стали для Парана жгучим проклятьем. Ребёнок. Я смотрю на ребёнка и оттого страшусь всякой мысли о близости – пусть она и была прежде зрелой женщиной. Той женщины больше нет. Есть ребёнок. Но не только это мучило капитана. Другая личность, вплетённая словно чёрная железная проволока во всё, что было некогда Рваной Снастью. Ночная Стужа, чародейка, любовница Беллурдана – куда бы она ни пошла, теломен следовал за ней. Ни о каком равенстве в этих отношениях не могло быть и речи, а теперь Ночная Стужа проявлялась ожесточённой, требовательной волей. Ожесточённой горечью. Против Тайшренна… Императрицы, всей Малазанской империи и Худ знает кого и чего ещё. Она знает, что во время Канонады под Крепью её предали. Сначала её, а затем – на равнине – Беллурдана. Её возлюбленного.

Серебряная Лиса заговорила:

– Не нужно бояться т’лан имассов.

Паран моргнул, встряхнулся.

– Ты уже говорила. Потому что ты – командуешь ими. Но все мы не можем не задумываться над тем, что́ ты собираешься делать с армией нежити? В чём значение этого Соединения?

Серебряная Лиса вздохнула.

– На самом деле, всё просто. Они собираются, чтобы получить благословение. От меня.

Капитан повернулся к ней.

– Почему?

– Я – заклинательница костей из плоти и крови, первая за сотни тысяч лет. – Серебряная Лиса помрачнела. – Но прежде они будут нам нужны. Во всей своей силе. Ужасы ждут нас всех… в Паннионском Домине.

– Остальные должны узнать об этом… благословении – что оно значит, Серебряная Лиса, – и больше узнать об угрозе, которая ждёт нас в Паннионском Домине. Бруд, Каллор…

Девочка покачала головой.

– Моё благословение – не их дело. Это только моё дело. Как и сами т’лан имассы. Что до Панниона… Мне самой нужно узнать больше, прежде чем я решусь говорить. Паран, я открыла тебе это всё ради того, чем мы были друг для друга, и того – чем стали.

А чем мы стали? Нет, сейчас не время для этого вопроса.

– Джен’исанд Рул.

Серебряная Лиса нахмурилась.

– Этой части тебя я не понимаю. Однако есть и другое, Паран. – Она заколебалась, а затем сказала: – Скажи, что ты знаешь о Колоде Драконов?

– Почти ничего. – Но он улыбнулся, ибо в этом вопросе услышал голос Рваной Снасти больше, чем за всё время этой встречи.

Серебряная Лиса глубоко вздохнула, задержала дыхание, затем медленно выдохнула, снова перевела полуприкрытые глаза на восток.

– Колода Драконов. Своего рода структура, ограничивающая саму силу. Никто не знает, кто её создал. Я считаю – Рваная Снасть считает, – что каждая карта – врата на Путь, и прежде было больше карт, чем сейчас. Могли существовать иные Колоды – вполне могут существовать и сейчас…

Паран внимательно посмотрел на неё.

– У тебя есть и другое подозрение, верно?

– Да. Я сказала, что никто не знает, кто создал Колоду Драконов. Но есть иная сущность, не менее загадочная, и сама по себе – тоже структура, ограничивающая силу. Подумай о терминах, которыми мы описываем Колоду Драконов. Дома… Дом Тьмы, Дом Света, Жизни, Смерти… – Серебряная Лиса медленно обернулась к нему. – Подумай о слове «Финнэст». Его значение, как понимают т’лан имассы, «Обитель Льда». Давным-давно среди Старших рас «Обитель» была синонимом нашего «Дома» в значении и употреблении, то есть означало то же, что и «Путь». Где содержится источник силы и власти яггута? В Финнэсте. – Она помолчала, заглядывая в глаза Парану. – «Треморлор» по-трелльски означает «Дом Жизни».

Финнэст… Дом Финнэста в Даруджистане… Дом Азатов.

– О Треморлоре я никогда не слышал.

– Это Дом Азатов в Семи Городах. В городе Малазе, в вашей Империи, стоит Мёртвый Дом – Дом Смерти…

– Ты считаешь, что Дома Азатов и Дома Колоды – одно и то же.

– Да. Или они каким-то образом связаны. Подумай об этом!

Вот чем Паран и занимался. Ни о Колоде, ни о Домах он почти ничего не знал – и не мог понять, как сам вообще может быть с ними связан. Ему стало ещё тревожней, беспокойство отдалось болезненным спазмом в животе. Капитан нахмурился. Он слишком устал, чтобы думать, но думать было необходимо.

– Говорят, старый Император, Келланвед, с Танцором смог войти в Мёртвый Дом…

– Келланвед и Танцор с тех пор Взошли и ныне правят Домом Тени. Келланвед стал Престолом Тени, а Танцор – Котильоном, Узлом, Покровителем Убийц.

Капитан ошеломлённо уставился на неё.

– Что?

Серебряная Лиса усмехнулась.

– Это вполне очевидно, если поразмыслить, не так ли? Кто из Взошедших обратил внимание на Ласиин… с тем, чтобы её уничтожить? Престол Тени и Котильон. С чего бы кому-то из Взошедших вообще волноваться о судьбе некой смертной женщины? Если только ими не движет жажда мести.

Перед глазами Парана встала давняя картина – дорога на побережье Итко-Кана, чудовищная бойня, плоть, разорванная огромными клыками – Псы. Псы Тени, щеночки Престола… С того дня капитан пошёл в жизни иной тропой. По следу юной женщины, которую одержал Котильон. С того дня его жизнь начала разваливаться на куски.

– Постой! Ведь Келланвед и Танцор вошли в Мёртвый Дом — почему же они не приняли его аспект, аспект Дома Смерти?

– Я сама об этом думала – и вижу одну возможность. Владение Смерти уже было занято, Паран. Король Высокого Дома Смерти – Худ. Я полагаю, что всякий Дом Азатов скрывает в себе все врата, выходы на все Пути. Если сумеешь войти в Дом, сможешь… выбирать. Келланвед и Танцор нашли пустующий Дом, незанятый престол – и заняли место правителей Тени. Тогда появился Дом Тени, стал частью Колоды Драконов. Понимаешь?

Паран медленно кивнул, судорожно пытаясь уложить всё это в голове. В животе разлилась болезненная дрожь – волевым усилием он подавил её. Но какое отношение это всё имеет ко мне?

– Дом Тени был некогда Обителью, – продолжила Серебряная Лиса. – Это легко заметить, в нём нет такой же иерархической структуры, что в остальных Домах. Это звериное, дикое владение, которое долгое время не знало иного правителя, кроме Псов.

– А что же Независимые карты?

Серебряная Лиса пожала плечами.

– Неудавшиеся аспекты? Необходимая сила случайности, неожиданности? Азаты и сама Колода – это структуры упорядочивающие, однако всякий порядок нуждается в свободе, иначе он застывает, становится хрупким.

– А где же в этом порядке моё место? Я – ничто, Серебряная Лиса. Косолапый смертный.

О, боги, не втягивайте меня в это – в то, к чему всё, похоже, идёт. Пожалуйста.

– Об этом я думала, Паран, долго и глубоко. Аномандр Рейк – Рыцарь Дома Тьмы, – сказала она, – но где же сам Дом? Прежде всех прочих была Тьма, Мать, породившая всё. Значит, должно быть древнее владение, Обитель, или даже нечто более древнее, чем сами Обители. Средоточие врат в Куральд Галейн… ненайденное, скрытое, Первая Рана, срощенная душой, запечатанная живым духом.

– Душой, – пробормотал Паран, и по спине у него побежали мурашки, – или целым легионом душ…

Серебряная Лиса тихо выпустила воздух сквозь зубы.

– Прежде Домов были Обители, – продолжил с безжалостной логикой Паран. – И те и другие неподвижные, выстроенные. Как дома в поселениях. Но прежде поселений… люди кочевали. Дома образовались из Обителей, Обители из… врат, пребывающих в постоянном, непрестанном движении… – Он зажмурился. – Повозка, нагруженная бессчётными душами, запечатывающими врата во Тьму…

И я послал двух Псов в эту рану, видел, как они прошли сквозь печать… клянусь Бездной…

– Паран, что-то произошло – с Колодой Драконов. Явилась новая карта. Независимая, но, как мне кажется, доминирующая. У Колоды никогда не было… Господина. – Серебряная Лиса повернулась к нему. – Я думаю, что теперь у неё есть Господин. Ты.

Глаза капитана распахнулись; он уставился на неё, сначала ошеломлённо, затем с насмешкой.

– Это же чушь, Рва… Серебряная Лиса. Только не я. Ты ошибаешься. Наверняка…

– Не ошибаюсь. Мою руку направили силы, чтобы изобразить карту, на которой – ты…

– Какую карту?

Она не ответила, но продолжала, будто не услышала:

– Кто направил меня? Азаты? Или иная, неведомая сила? Я не знаю. Джен’исанд Рул. Странник-в-Мече. – Серебряная Лиса посмотрела ему в глаза. – Ты – новый Независимый, Ганос Паран. Рождённый случайностью или нуждой, цель которой ясна лишь самим Азатам. Ты должен найти ответ на вопрос о смысле собственного создания, постигнуть цель того, чем стал.

Он иронически приподнял брови.

– Ты ставишь передо мной высокую задачу? Ждёшь подвига? Уволь, Серебряная Лиса. Бестолковые, бесцельные мужчины подвигов не совершают. Это задача для лупоглазых героев из эпических поэм. Я не верю в цели – больше не верю. Они – лишь самообман. Ты ставишь мне эту задачу, но тебя ждёт горькое разочарование. Как и самих Азатов.

– Незримая война уже началась, Паран. Сами Пути подверглись нападению – я чувствую некую силу в Колоде Драконов, хоть и не могу пока её нащупать. Собирается… армия, а ты – солдат – часть её.

О да, так говорит Рваная Снасть.

– У меня и видимых войн – по горло, Серебряная Лиса…

Когда девочка посмотрела на капитана, её глаза блеснули.

– Возможно, Ганос Паран, это всё – одна и та же война.

– Я не Дуджек и не Бруд – я не умею выстраивать планы… кампаний. Меня… меня просто разрывает на части.

– Я знаю. Ты ведь не думал, что сможешь скрыть от меня свою боль? Я вижу её в твоём лице, и моё сердце рвётся на части.

Капитан отвёл глаза.

– Я вижу сны… ребёнок в ране. Он кричит.

– Ты убегаешь от этого ребёнка?

– Да, – дрожащим голосом признался он. – Эти крики… ужасны.

– Ты должен бежать к этому ребёнку, любимый. Бегство ожесточит твоё сердце.

Капитан обернулся к ней. «Любимый» – такие слова, чтобы манипулировать моими чувствами?

– Кто этот ребёнок?

Серебряная Лиса покачала головой.

– Я не знаю. Жертва незримой войны, наверное. – Она попыталась улыбнуться. – Твою отвагу уже испытывали прежде, Паран, но ты выдержал.

Он поморщился и пробормотал:

– Никогда не поздно сдаться.

– Ты – Странник-в-Мече. Карта существует.

– Мне плевать.

– Ей тоже, – парировала Серебряная Лиса. – У тебя нет выбора…

Паран накинулся на неё.

– Тоже мне новость! Спроси у Опоннов, как я справился! – Он дико расхохотался. – Сомневаюсь, что Близнецы оправятся. Ошибка, Снасть, я всегда – ошибка, неверный выбор!

Она долго смотрела на капитана, а затем – возмутительно – просто пожала плечами.

Паран вдруг остыл, отвернулся. Посмотрел на Мхиби, Скворца, Молотка и Быстрого Бена. Все четверо за это время даже не шевельнулись. От такого терпения – да что там, от такой веры — капитану захотелось кричать. Вы ошиблись. Все вы ошиблись! Но Паран понимал, что они не станут и слушать.

– Я ничего не знаю о Колоде Драконов, – глухо повторил он.

– Если у нас будет время, я научу тебя. Если не будет, найдёшь свой собственный путь.

Паран закрыл глаза. Боль в животе возвращалась, росла, вздымалась волной, от которой уже было не отмахнуться. Конечно. Рваная Снасть именно так и поступила бы. Всё у тебя получилось, Скворец. Теперь она ведёт, остальные – следуют. Хороший солдат – капитан Ганос Паран…

В мыслях он вернулся в жуткое, кошмарное царство внутри меча Драгнипура, где легионы скованных душ неустанно тащили громадную повозку… а в сердце её – холодная, тёмная пустота, из которой тянулись цепи. В повозке едут врата, врата в Куральд Галейн, на Путь Тьмы. Меч собирает души, чтобы запечатать их… какова же рана, что требует стольких душ… От приступа боли капитан застонал. Маленькая ручка Серебряной Лисы коснулась его локтя.

Паран едва не отшатнулся.

Я вас всех подведу.

Глава пятая

Встаёт, бескровный, из праха,

глаза его – тёмные бездны,

пропасти вечной боли.

Словно магнит, притягивает

свой клан на Соединенье,

пресотворённый, снами обуянный.

Истлевшая шкура – знамя,

престол – костяная клетка,

король – одинокий призрак

на тёмных полях сражений.

Рог стонет опять! И войско

на серой заре уводит

на битву, на битву!

К бешеной ярости

непрошеной памяти льда.

Ириг Танн Делуза (р. 1091).

Песнь о Первом Мече

Два дня – семь лиг сквозь облака чёрного, липкого пепла, а на белоснежной телабе госпожи Зависти не появилось ни единого пятнышка. С ворчанием Ток Младший сорвал с лица затвердевшую повязку и медленно опустил свой тяжёлый мешок на землю. Он никогда бы не подумал, что будет рад увидеть безликую, поросшую травой равнину, но после вулканических полей холмистая степь, которая раскинулась на севере, манила, словно райский сад.

– Этот холм сгодится для лагеря? – поинтересовалась госпожа Зависть, подходя к Току. – Он же совсем на виду. Вдруг по равнине бродят разбойники?

– Не спорю, разбойники обычно умом не отличаются, – ответил малазанец, – но даже самый тупой из них задумается, прежде чем бросить вызов трём сегулехам. Здесь, на вершине, ветер отгонит кусачую мошкару, госпожа. В низине разбивать лагерь я бы не советовал – это ведь прерия.

– Склоняюсь перед твоей мудростью, о разведчик.

Ток закашлялся, выпрямился, чтобы оглядеть окрестности.

– Что-то я нигде не вижу твоих четвероногих друзей.

– И твоего костлявого товарища тоже. – Она вдруг испуганно посмотрела на Тока. – Думаешь, они попали в беду?

Он озадаченно посмотрел на госпожу Зависть и промолчал.

Она приподняла бровь, затем улыбнулась. Ток быстро отвернулся, начал копаться в мешке.

– Поставлю-ка я лучше палатки, – пробормотал он.

– Я ведь ещё вчера вечером пыталась дать понять, что мои слуги вполне способны справиться с такими бытовыми мелочами, Ток Младший. Я бы предпочла, чтобы ты принял для себя более высокую роль на время этого великого приключения.

Ток помолчал.

– Хочешь, чтобы я замер в героической позе на фоне заката, госпожа Зависть?

– Именно!

– Мне забыли сообщить, что я создан исключительно для твоего развлечения.

– Ну вот, опять ты надулся. – Она подошла ближе, положила лёгкую ладонь ему на плечо. – Не злись на меня, пожалуйста. Мои слуги ведь совершенно не способны поддержать интересную беседу, верно? Да и твой друг Тлен тоже не блещет остроумием и манерами. А щеночки, конечно, почти идеальные спутники – всегда слушают и никогда не перебивают, но хочется ведь и остроумного диалога. В этом походе, Ток, нам не обойтись друг без друга, так пусть нас свяжут узы дружбы.

Продолжая смотреть на свёрнутые палатки, Ток Младший довольно долго молчал, затем вздохнул.

– Для остроумного диалога я не слишком-то гожусь, госпожа, увы. Я – солдат и почти ничего больше.

И шрамы солдатские – кто же посмотрит на меня и не отшатнётся?

– Это не скромность, а хитрость, Ток.

Он вздрогнул, услышав в её голосе стальную нотку.

– Ты получил образование куда лучшее, чем можно ожидать от обычного профессионального солдата. И я слышала довольно твоих перепалок с т’лан имассом, чтобы оценить остроумие. С чего вдруг такая стеснительность? Откуда неловкость?

Руку с его плеча она не убрала.

– Ты – чародейка, госпожа Зависть. А магия заставляет меня нервничать.

Зависть отдёрнула руку.

– Понимаю. Точнее, не понимаю, Ток Младший. Твой дружок т’лан имасс был сотворён магическим обрядом такой силы, какой этот мир давным-давно не видел. Даже его кремнёвый меч напичкан чарами под завязку – он не может ни сломаться, ни раскрошиться, с лёгкостью пробьёт защитные заклятья. Ни один Путь от него не защитит. Я бы не поставила и гроша на любой другой клинок, пока этим владеет Тлен. Да и сам он… Он ведь своего рода герой, не так ли? Среди т’лан имассов Тлен – особенный. Ты себе даже представить не можешь, какой силой – какой мощью — он обладает. Тлен тоже заставляет тебя нервничать, солдат? Что-то незаметно.

– Да уж! – буркнул Ток. – Он ведь труп усохший, кожа да кости. Тлен-то ко мне не прижимается при всякой возможности. Он ведь не мечет в меня улыбки, будто копья, в самое сердце. Он-то не посмеивается над тем, что когда-то у меня было лицо, от которого люди не шарахались.

Госпожа Зависть широко распахнула глаза.

– Я не насмехаюсь над твоими шрамами, – тихо проговорила она.

Ток покосился на трёх неподвижных сегулехов в неизменных масках. Ох, Худ, я всё испортил. Ухмыляетесь там под масками, да, воины?

– Прошу прощения, госпожа, – выдавил он. – Я сожалею об этих словах…

– Но не отказываешься от них. Хорошо же, я принимаю вызов.

Ток воззрился на неё.

– Вызов?

Зависть улыбнулась.

– Ты явно сомневаешься в искренности моей к тебе приязни. Придётся постараться доказать обратное.

– Госпожа…

– А если будешь и впредь пытаться меня оттолкнуть, узнаешь, что меня оттолкнуть не так-то легко.

– Зачем, госпожа Зависть?

Ты хочешь добиться того, чтобы все мои защитные стены рухнули… лишь для развлечения?

Её глаза вспыхнули, и Ток отчётливо понял, что не ошибся. Боль вошла в него, словно холодное железо. Малазанец принялся разворачивать первую палатку.

Подошли Гарат и Баальджагг, начали крутиться вокруг госпожи Зависти. В следующий миг облако пыли поднялось над охряной травой в нескольких шагах от Тока. Возник Тлен – на плечах он держал тушу вилорогой антилопы, которую тут же с глухим стуком сбросил на землю.

Никаких ран на теле животного Ток не увидел. Наверное, перепугалась до смерти.

– Ах, чудесно! – воскликнула госпожа Зависть. – Сегодня будем обедать как аристократы! – Она обернулась к сегулехам. – Принимайся за дело, Сену, тушу нужно разделать.

Похоже, не в первый раз.

– А вы двое… хм-м, к чему бы вас приставить? Бездельничать негоже. Мок, ты соберёшь кожаную ванну. Вон там поставь, на холме. О воде и благовонных маслах не беспокойся, этим я сама займусь. Турул, распакуй мои гребни и халат, будь так добр.

Ток оглянулся через плечо и заметил, что Тлен смотрит на него. Разведчик криво усмехнулся. Т’лан имасс подошёл ближе.

– Мы можем начать делать стрелы, солдат.

– Ага, как только поставлю палатки.

– Хорошо. Я принесу материал. Мы должны сделать себе инструменты.

Ток за годы службы поставил столько палаток, что работа ничуть не мешала ему следить за тем, как готовится Тлен. Т’лан имасс встал на колени рядом с антилопой и без видимого усилия отломал оба рога у самого основания. Затем отодвинулся в сторону, сбросил с плеча кожаную сумку, развязал тесёмку, чтобы та развернулась на земле, внутри показались полдюжины крупных кусков обсидиана, собранных на лавовой равнине, и набор разных камней с морского берега у яггутской башни, а также костяной тростник и пара мёртвых чаек, притороченных к мешку Тока.

Малазанец не уставал удивляться – да что там, поражаться – ловкости и сноровке иссохших, почти бесплотных рук неупокоенного воина. Руки художника. Выбрав один из кусков обсидиана, т’лан имасс взял крупный камень с берега и тремя быстрыми ударами отделил три длинных, тонких лезвия вулканического стекла. Ещё несколько ударов привели к появлению осколков разной толщины и размера.

Тлен отложил в сторону ударник и обсидиан. Рассмотрев осколки, выбрал один, взял его в левую руку, а правой потянулся за рогом антилопы. Кончиком переднего отростка на роге т’лан имасс принялся отбивать совсем мелкие осколки по краям большего.

Рядом с Током вздохнула госпожа Зависть.

– Какое удивительное искусство. Как думаешь, во времена, когда мы ещё не научились ковать металл, все им владели?

Разведчик пожал плечами.

– Похоже на то. Малазанские учёные утверждают, что железо научились ковать только полтысячи лет назад – народы континента Квон-Тали, во всяком случае. До того все пользовались лишь бронзой. А до бронзы – медью и оловом. А ещё раньше – почему бы и не камнями?

– Ага, так и знала, что ты получил хорошее образование, Ток Младший. Человеческие учёные, к сожалению, обычно размышляют исключительно о человеческих достижениях. Среди Старших рас искусство ковки металлов было весьма развито. Меч моего отца тому пример.

Ток хмыкнул.

– Колдовство, зачарование. Они заменяют собой технический прогресс, подменяют обычное земное знание.

– Да уж, солдат, взгляды на магию у тебя довольно радикальные. Но чудится мне в этих словах некая заученность. Какой же разочарованный книжник – чародей-неудачник, вернее всего – вложил тебе в голову такие мысли?

Ток невольно ухмыльнулся.

– Да, это точно. Только не книжник, а Высший жрец.

– Ну, конечно, культы рассматривают всякое развитие – чародейское ли, мирское ли – как потенциальную угрозу. Тебе стоит взять за правило проверять источники, Ток Младший, иначе будешь только по-обезьяньи повторять предрассудки других.

– Говоришь точь-в-точь как мой отец.

– Лучше бы ты прислушивался к его советам.

Лучше бы. Но я им не следовал. Убирайся из Империи, так он сказал. Выбери какое-нибудь местечко вдали от двора, куда не дотянутся генералы и Когти. И не высовывайся, сынок…

Поставив последнюю, третью палатку, Ток подошёл к Тлену. В семидесяти шагах от них, на вершине соседнего холма, Мок установил кожаную ванну на деревянном каркасе. Туда направилась госпожа Зависть в сопровождении Турула, который нёс в руках аккуратно сложенный халат и купальные принадлежности. Волчица и пёс сидели рядом с Сену, который разделывал антилопу. Время от времени сегулех бросал им отдельные куски.

Тлен тем временем изготовил четыре костяных инструмента – изогнутый ножик, что-то вроде скребка размером с ноготь большого пальца, полукруглое лезвие с тщательно заострённой внутренней стороной и сверло или шило. Теперь он взялся за три первых, крупных обсидиановых скола.

Присев на корточки рядом с т’лан имассом, Ток осмотрел законченные инструменты.

– Ага, – проговорил он через некоторое время, – начинаю понимать. Это для того, чтобы делать древки и оперение, да?

Тлен кивнул.

– Антилопа даст нам всё, что нужно. Жилами перевяжем. Из шкуры сделаем колчан и ремешки.

– А вот этот, полукруглый?

– Древки из костяного тростника нужно выправить.

– Ага, понятно. А клей или смола нам не нужны?

– В идеале – да. Однако это безлесая равнина, так что обойдёмся тем, что есть. Оперение привяжем жилой.

– Послушать тебя, Тлен, – выходит, будто сделать наконечники легко, но что-то мне подсказывает: это не так.

– Бывает камень-песок, бывает камень-вода. Острые инструменты можно сделать из камня-воды. Пробойные – из камня-песка, но только самого твёрдого.

– А я-то всю жизнь думал, что камень – это просто камень.

– В нашем языке много названий для камня. Названий, которые говорят о его природе, описывают его предназначение, рассказывают его прошлое, именуют духа, который в нём заключён, открывают…

– Хорошо! Хорошо! Я тебя понял. Давай о чём-нибудь другом поговорим?

– Например?

Ток посмотрел на соседний холм. Над кромкой ванны виднелись только голова и колени госпожи Зависти. Позади блистал закат. Сегулехи – Мок и Турул – стояли рядом, спиной к хозяйке.

– О ней.

– О госпоже Зависти я не знаю почти ничего, кроме того, что уже сказал.

– Она была… спутницей Аномандра Рейка?

Тлен снова начал отбивать тонкие, полупрозрачные осколки обсидиана от лезвия, так что в нём уже начал угадываться копьевидный наконечник.

– Поначалу их было трое – временных спутников. Аномандр Рейк, Каладан Бруд и чародейка, которая впоследствии Взошла и стала Королевой грёз. Это событие вызвало драматические события – так, во всяком случае, рассказывают. К Сыну Тьмы присоединились госпожа Зависть и одиночник по имени Осрик. Новая троица начала странствие по миру. Каладан Бруд тогда пошёл собственной дорогой, его несколько веков не видели в этом мире. Когда он наконец вернулся – примерно тысячу лет назад, – он принёс молот, которым владеет и поныне: оружие Спящей богини.

– А Рейк, Зависть и Осрик – они чем занимались?

Т’лан имасс пожал плечами.

– Об этом лишь они сами могут поведать. Они расстались. Осрик исчез – никто не знает куда. Аномандр Рейк и госпожа Зависть продолжали быть вместе. Говорят, они расстались – поссорившись – незадолго до того, как Взошедшие собрались, чтобы сковать Павшего. Рейк помогал им. Госпожа отказалась. О ней я больше ничего не знаю, солдат.

– Она – чародейка.

– Подтверждение тому – у тебя перед глазами.

– Горячая вода в ванне, которая появилась из ниоткуда?

Тлен положил перед собой готовый наконечник и потянулся за следующей заготовкой.

– Я говорил о сегулехах, Ток Младший.

Разведчик хмыкнул.

– Зачарованы – принуждены служить ей… Худов дух, она их превратила в рабов!

Т’лан имасс остановился, посмотрел на Тока.

– Тебя это беспокоит? Разве в Малазанской империи нет рабов?

– Есть, конечно. Должники, мелкие воришки, пленные с войн. Но это же сегулехи, Тлен! Самые ужасные воины этого континента. Их все боятся, особенно потому, что они нападают без предупреждения и по им одним известным причинам…

– Общаются они, – проговорил Тлен, – большей частью без слов. Утверждают своё положение позой, лёгким жестом, направлением взгляда и наклоном головы.

Ток заморгал.

– Правда? Ого. Так почему тогда они не убили меня давным-давно, я ведь в этом ничего не понимаю?

– Твоя тревога в их присутствии выдаёт подчинение, – ответил т’лан имасс.

– Прирождённый трус, да, это я. Но ты, как я понимаю, не выказываешь никакой… тревоги.

– Я не склоняюсь ни перед кем, Ток Младший.

Малазанец помолчал, раздумывая над словами Тлена. Затем сказал:

– Старший из них – Мок – у него на маске только две полосы. Думаю, я знаю, что это значит, и если я прав… – Он медленно покачал головой.

Немёртвый воин поднял голову и, не сводя глаз с лица разведчика, ответил:

– Юноша, который бросил мне вызов, Сену, он был… хорош. Если бы я не предвидел его удара, позволил ему полностью обнажить мечи, наш бой мог быть долгим.

Ток нахмурился.

– Как ты понимаешь, хорош или плох, если он даже не успел достать мечи из ножен?

– Это не мешало ему парировать ими мои удары.

Единственный глаз Тока широко раскрылся от изумления.

– Он отбил твой удар полувыдвинутыми мечами?

– Да, первые два, но не третий. Мне нужно лишь увидеть, как двигается старший, как легко ступает по земле, как он ловок, чтобы оценить его мастерство. Сену и Турул признают его за старшего. По маске ты определил, что он занимает высокое положение среди своего народа.

– Третье, я так думаю. Третье сверху. Говорят, существует легендарный сегулех с белой маской. Из фарфора. Его никто не видел, кроме самих сегулехов, конечно. Они ведь каста воинов. И правит ими сильнейший боец. – Ток обернулся, чтобы посмотреть на двух воинов вдалеке, затем покосился через плечо на Сену, который склонился над антилопой в десяти шагах от них. – Зачем же они пришли на материк?

– Можешь спросить у младшего из них, Ток.

Разведчик ухмыльнулся Тлену.

– Значит, тебе тоже хочется это узнать. Ну, извини, я за тебя грязную работу не сделаю, поскольку у меня ранг ниже. Он может сам решить поговорить со мной, но я начать беседу не могу. Хочешь получить ответы – придётся самому задавать вопросы.

Тлен отложил рог и заготовку, затем поднялся под тихий перестук костей. Т’лан имасс подошёл к Сену. Ток не отставал.

– Воин, – обратился к сегулеху Тлен.

Тот прекратил разделывать тушу, чуть заметно склонил голову.

– Что заставило тебя покинуть родину? Что привело тебя с братьями сюда?

Сену ответил на одном из даруджийских диалектов, который показался Току несколько архаичным.

– Мастер Каменный Меч, мы – карательная армия народа сегулехов.

Если бы кто угодно другой, а не сегулех, заявил такое, Ток бы расхохотался. Но сейчас только сжал зубы.

Тлен, похоже, тоже был обескуражен, поскольку прежде чем заговорить, долго молчал.

– Каратели. Кого же сегулехи решили покарать?

– Тех, кто вторгся на наш остров. Мы убиваем всех, кто приходит, но поток не иссякает. Эта задача поручена Чёрным Маскам – посвящённым первого уровня в оружейной школе, ибо враг приходит безоружным, а значит, не достоин дуэли. Но такая резня нарушает дисциплину обучения, пятнает сознание и столь вредна для сосредоточенности. Было решено отправиться в землю этих иноземцев и убить того, кто шлёт своих людей на наш остров. Я дал тебе ответ, мастер Каменный Меч.

– Ты знаешь, как именуются эти люди? Как сами себя называют?

– Жрецами Панниона. Они приходят проповедовать. Нас это не интересует. Они не слушают. А теперь предупреждают, что пришлют армию на наш остров. Чтобы показать, как мы желаем такого исхода, мы послали им много даров. Они решили оскорбиться нашим приглашением к войне. Мы признаём, что не понимаем их, и оттого устали говорить с этими паннионцами. Отныне лишь наши клинки будут говорить от имени сегулехов.

– Но госпожа Зависть опутала вас своими чарами.

У Тока перехватило дыхание. Сену снова качнул головой, но промолчал.

– К счастью, – продолжил Тлен своим обычным, сухим и беспристрастным тоном, – мы теперь идём в Паннионский Домин.

– Этому решению мы рады, – пробурчал Сену.

– Сколько лет прошло с твоего рождения, Сену? – спросил т’лан имасс.

– Четырнадцать, мастер Каменный Меч. Я – посвящённый одиннадцатого уровня.

…С квадратных кусков мяса на вертеле, шипя, капал в огонь жир. Госпожа Зависть вынырнула из сумрака, за ней показались сегулехи. Она надела толстый, тёмно-синий халат, нижняя кромка которого касалась укрытых росой трав. Волосы женщина заплела на затылке в одну толстую косу.

– М-м-м, какой аромат – просто умираю от голода!

Ток краем глаза заметил, как Турул небрежно повернулся, поднимая руки в перчатках. Оба меча вылетели из ножен быстрее, чем мог уловить глаз, затем последовала молниеносная атака. Когда яркая сталь столкнулась с кремнем, посыпались искры. Тлен отступил на полдюжины шагов, отбивая своим клинком град ударов. Оба воина скрылись во мраке за кругом света костра.

Волчица и пёс зарычали и бросились за ними.

– Это возмутительно! – взорвалась госпожа Зависть.

Сноп искр вспыхнул шагах в десяти от них, но этого света было недостаточно, чтобы Ток смог разглядеть что-то большее, чем движение рук и плеч. Он покосился на Мока и Сену. Молодой сегулех по-прежнему сидел у костра и занимался ужином. Старейшина в двухполосной маске стоял неподвижно, следил за дуэлью, хотя вряд ли мог разглядеть что-то большее, чем Ток. А может, ему и не надо ничего видеть…

В ночи снова вспыхнули искры.

Госпожа Зависть приглушённо хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

– Я так понимаю, что ты умеешь видеть в темноте, госпожа, – пробормотал Ток.

– О да. Это очень незаурядная дуэль – я никогда не… хотя нет, всё сложнее. Старое воспоминание проснулось, когда ты назвал их сегулехами. Аномандр Рейк когда-то сражался с двумя десятками сегулехов, они нападали один за другим. Рейк инкогнито посетил их остров, но ничего не знал об обитателях. Приняв человеческий облик и соорудив себе маску, он решил пройтись по главной улице города. Рейк от природы гордец, так что, разумеется, не выказал никакого почтения ни к одному из встречных…

Ночь вновь вспыхнула искрами, затем последовал быстрый обмен ударами, который завершился громким вскриком. Затем клинки снова сошлись.

– Два колокола. Ровно столько продлился весь визит Рейка на остров и общение с его жителями. Он описывал жестокость этого короткого боя, говорил о собственных смятении и усталости, о том, что вынужден был отступить на свой Путь, чтобы только успокоить бешеное сердцебиение.

Внезапно прозвучал новый голос, холодный и хриплый:

– Чёрный Клинок.

Они обернулись к Моку.

– Это было много сотен лет назад, – сказала госпожа Зависть.

– Память о достойном противнике не угаснет среди сегулехов, госпожа.

– Рейк сказал, что на маске последнего мечника, с которым он бился, было семь знаков.

Мок чуть склонил голову.

– Эта маска по-прежнему ждёт его. Чёрный Клинок заслужил Седьмое место. Госпожа, мы желаем, чтобы он его занял.

Зависть улыбнулась.

– Быть может, тебе вскоре представится возможность передать ему приглашение лично.

– Это не приглашение, госпожа. Это приказ.

Она звонко, заливисто расхохоталась.

– Ах, милый мой слуга, нет на свете никого, кого Владыка Тьмы не встретил бы прямым, твёрдым взглядом. Считай, что я тебя предупредила.

– Значит, наши клинки встретятся, госпожа. Он – Седьмой, я – Третий.

Зависть обернулась к нему, скрестила руки на груди.

– В самом деле! Ты хоть знаешь, куда попали души тех двадцати сегулехов, которых он убил… включая Седьмого? В рабство внутри Драгнипура, вот куда. Вечное. Тебе не терпится присоединиться к ним, Мок?

Из темноты за пределами светового круга послышался ещё один тяжёлый удар, затем наступила тишина.

– Если сегулех умер, он проиграл, – заявил Мок. – О проигравших мы не думаем.

– Это касается и твоего брата? – тихо поинтересовался Ток.

В отблесках костра показался Тлен, кремнёвый меч он нёс в левой руке, а правой тащил за шиворот обмякшее тело Турула. Голова сегулеха безвольно качалась из стороны в сторону. Пёс и волчица шли за ними по пятам, виляя хвостами.

– Ты убил моего слугу, т’лан имасс? – спросила госпожа Зависть.

– Нет, – ответил Тлен. – У него сломаны запястье и несколько рёбер, также он получил с полдюжины ударов по голове. Оправится, я думаю. Рано или поздно.

– Ну, боюсь, это нас не устраивает. Принеси его сюда, пожалуйста. Ко мне.

– Его не следует лечить магически, – заявил Мок.

И тут госпожа Зависть вспылила. Она резко развернулась, тонкую фигурку окутало облако серебристой энергии. Волна силы покатилась прочь от неё, ударила Мока так, что сегулех взлетел в воздух. И с глухим стуком упал на землю. Яркое сияние померкло.

– Слугам не следует мне приказывать! Знай своё место, Мок. Надеюсь, одного напоминания достаточно. – Зависть снова перевела взгляд на Турула. – Я его исцелю. В конце концов, – продолжила она уже более мягким тоном, – как известно, всякой культурной даме нужны как минимум трое слуг.

Женщина положила руку на грудь сегулеху. Турул застонал.

Ток взглянул на Тлена.

– Худов дух! Да он тебя хорошо отделал!

– Очень давно я не встречал настолько достойного противника, – сказал Тлен. – Тем сложнее было бить мечом только плашмя.

Мок медленно поднимался на ноги. При этих словах т’лан имасса он замер, затем медленно повернулся к неупокоенному воину.

Будь я проклят, Тлен, ты, кажется, заставил Третьего призадуматься.

– Сегодня – больше никаких дуэлей, – строго приказала госпожа Зависть. – Иначе я не стану сдерживать свой гнев.

Мок небрежно отвёл глаза от т’лан имасса.

Госпожа Зависть выпрямилась и вздохнула.

– Турул исцелён. Я почти устала! Сену, милый мой, принеси тарелки и приборы. И элинское красное. Нас ждёт уютная, тихая трапеза, заждалась, я бы даже сказала. – Она игриво улыбнулась Току. – И остроумная застольная беседа, м-м?

Теперь застонал уже сам Ток.

Три всадника, натянув поводья, остановились на вершине невысокого холма. Скворец развернул своего коня, чтобы взглянуть на Крепь, на его скулах заиграли желваки.

Быстрый Бен молчал, смотрел на седобородого командира, своего старого друга, с полным пониманием. На этот холм мы пришли за Локоном. Среди груды пустых доспехов – о боги, они ведь всё ещё здесь, разлагаются среди травы – стояла чародейка, Рваная Снасть, последняя из кадровых магов. Мы только-только выбрались из обвалившихся тоннелей, в глубинах остались тысячи наших братьев и сестёр. Нас жгла ярость… жгло понимание – нас предали.

Здесь… на этом выжженном магией холме мы были готовы пойти на убийство. Хладнокровно, без сомнений… Чародей покосился на Молотка. Целитель, прищурившись, смотрел на Скворца, и Быстрый Бен понял, что он тоже заново переживает горькие воспоминания.

Нельзя похоронить историю своей жизни. Костяные руки с жёлтыми ногтями вырываются из земли у наших ног, держат крепко.

– Итоги, – прорычал Скворец, вперившись серыми глазами в пустое небо над городом.

Молоток откашлялся.

– Кто первый?

Командир качнул головой в сторону целителя.

– Ладно, – сказал Молоток. – Паранова… болезнь. Его смертного тела коснулась Взошедшая кровь… и Взошедшее место… но – Быстрый Бен подтвердит – ни то ни другое не должно было проявиться в форме такой хвори. Нет, и кровь, и все эти места – это только толчки, которые гонят его дальше по коридору.

– А он раз за разом возвращается, – добавил Быстрый Бен. – Пытается сбежать. И чем настойчивей пытается…

– Тем сильней болеет, – закончил Молоток.

Скворец вновь перевёл взгляд на стены Крепи и поморщился.

– Когда я в прошлый раз стоял на этом холме, пришлось слушать, как Бен с Каламом друг за друга предложения заканчивают. Похоже, всё изменилось не так сильно, как я думал. Сам капитан – Взошёл?

– Почти, – проговорил чародей. И нечего даже говорить, как это тревожит. Но ещё тревожней было бы, если бы Паран… хотел этого. С другой стороны, кто знает, какие амбиции скрываются за этим нежеланием?

– А что вы двое думаете про его рассказ о Псе и мече Рейка?

– Напрягает, – пробурчал Молоток.

– Мягко сказано, – добавил Быстрый Бен. – Страшно до дрожи.

Скворец нахмурился.

– Почему?

– Драгнипур – не меч Рейка. Не он его выковал. Что этот ублюдок знает о клинке? Сколько ему нужно знать? И к какому Худу пропали эти Псы? Где бы они сейчас ни были, Паран связан кровными узами с одним из них…

– Что делает капитана… непредсказуемым, – вмешался Молоток.

– А что в конце этого вашего «коридора»?

– Не знаю.

– Я тоже, – печально признался Быстрый Бен. – Но думаю, нам тоже надо его подтолкнуть. Хотя бы для того, чтобы спасти Парана от самого себя.

– И как предлагаешь это сделать?

Чародей ухмыльнулся.

– Всё уже делается, командир. Мы ж его свели с Серебряной Лисой. Она его читает, как Рваная Снасть читала расклады Колоды Драконов, видит всё больше всякий раз, как взглянет на него.

– А может, это просто Снасть вспоминает… как его раздевала, – заметил Молоток.

– Очень остроумно, – процедил Скворец. – Значит, Серебряная Лиса заглянула ему в душу, но ведь никаких гарантий, что она поделится с нами своими открытиями, да?

– Если личности Рваной Снасти и Ночной Стужи одержат верх…

– Чародейка-то ещё ничего, а вот Стужа… – Скворец покачал головой.

– Она, конечно, была та ещё особа, – согласился Быстрый Бен. – И довольно загадочная. Но всё равно – малазанка…

– О которой мы почти ничего не знаем, – протянул командир. – Холодная. Отстранённая.

Молоток спросил:

– А Путь её был какой?

– Рашан, насколько я могу судить, – мрачно пробормотал Быстрый Бен. – Путь Тьмы.

– Значит, этим знанием способна воспользоваться Серебряная Лиса, – сказал через некоторое время целитель.

– Скорее всего, инстинктивно, обрывками – я так понимаю, что от Ночной Стужи не так уж много осталось.

– Ты уверен, чародей? – спросил Скворец.

– Нет.

А уж про Стужу я более чем не уверен. Были и другие Ночные Стужи… задолго до Малазанской империи. В Первую Эру Натилогских войн. Освобождение Каракаранга в Семи Городах семьсот лет назад. Изгнание сэтийцев из Фэнна в Квон-Тали почти две тысячи лет назад. Женщина, чародейка по имени Ночная Стужа, снова и снова. Если это была одна и та же…

Командир перегнулся через седло и сплюнул на землю.

– Безрадостно.

Чародей и целитель промолчали.

Сказать бы ему про Огнь… но если ему и так безрадостно, то уж что добавят мысли о близком конце света? Нет, с этим тебе придётся самому разобраться, Быстрый Бен, и будь готов прыгать, когда подвернётся подходящий момент… Увечный бог объявил войну другим Взошедшим, другим Путям, всему треклятому миру и каждому из нас. Ладно, Павший, но тогда тебе придётся перехитрить меня. Забудь о богах и их неуклюжих играх, ты у меня ещё кругами ползать будешь…

Минуты шли, кони под всадниками оставались неподвижны, только взмахивали хвостами и подёргивали ушами, отгоняя слепней.

– Продолжайте следить за тем, чтобы Паран двигался в правильном направлении, – сказал наконец Скворец. – Подталкивайте, если возможность представится. Быстрый Бен, выясни что сумеешь о Ночной Стуже – из всех доступных источников. Молоток, расскажи о Паране Штырю – вы все трое должны держаться рядом с ним, так близко, чтоб волоски в носу подсчитать могли. – Командир подобрал поводья и развернул коня. – Даруджийцы с минуты на минуту прибудут в ставку Бруда – поехали обратно.

Они спустились с холма лёгким галопом, оставив слепней без толку гудеть над вершиной.

Скворец натянул поводья у шатра, который предоставили Дуджеку Однорукому. Конь тяжело дышал после скачки: командир промчался через весь лагерь «Мостожогов», где оставил Быстрого Бена и Молотка, а затем – через раскинувшийся на равнине лагерь Бруда. Скворец спрыгнул с седла, поморщившись, когда наступил на больную ногу.

Вышел знаменосец Артантос.

– Я возьму поводья, командир, – заявил юноша. – Коня нужно почистить…

– И не его одного, – проворчал Скворец. – Однорукий внутри?

– Так точно. Он вас ждёт.

Без лишних слов командир вошёл в шатёр.

– Ты очень вовремя, – прорычал Дуджек с лежанки и с кряхтением сел. – Налей себе эля, вон он, на столе. Стул возьми. Голодный?

– Нет.

– Я тоже. Выпьем.

Оба молчали, пока Скворец переставлял мебель и наливал эль. Молча допили первые кубки, затем командир наполнил их вновь.

– Семя Луны, – проговорил Дуджек, вытер губы и снова потянулся к кубку. – Если повезёт, снова его увидим, но только у Коралла или даже позже. Выходит, Аномандр Рейк решил бросить свою – и Семени – силу против Паннионского Домина. Причины? Неизвестны. Может, ему просто нравится воевать.

Скворец нахмурился.

– У стен Крепи мне показалось, что он не слишком-то рвался воевать, Дуджек.

– Только потому, что его тисте анди были заняты в другом месте. И это хорошо, а то нас бы просто уничтожили.

– Возможно, ты прав. Так выходит, что мы поднимаем большие силы против средненькой империи фанатиков, Дуджек. Знаю-знаю, Домин с самого начала пах плохо, будто что-то там затевается. Но всё же…

– Ага. – Дуджек помолчал и пожал плечами. – Увидим то, что увидим. Ты с Вывихом поговорил?

Скворец кивнул.

– Он согласен, что его летунов никто не должен видеть – так что никакого подвоза припасов на марше, если это вообще возможно. Послал разведчиков подыскать тихое местечко рядом с Паннионской границей для лагеря. Тайное, но так близко, чтобы нанести оттуда стратегический удар, когда придёт время.

– Хорошо. Наша армия готова выступить из Крепи?

– В целом готова. Остаётся вопрос снабжения.

– Обсудим, когда прибудут эмиссары из Даруджистана. Теперь – Серебряная Лиса…

– Трудно сказать, Дуджек. Собрание т’лан имассов – это тревожно, особенно если учесть, что она утверждает, будто нежить нам понадобится в Паннионском Домине. Первый Кулак, мы слишком мало знаем о враге…

– Это изменится – ты приказал Быстрому Бену установить контакт с наёмниками в Капастане?

– Он уже что-то придумал. Посмотрим, проглотят ли они наживку.

– Так вот о Серебряной Лисе, Скворец. Рваная Снасть была нам верным союзником… другом…

– Она там, внутри девочки-рхиви. Они с Параном… поговорили. – Командир помолчал, затем вздохнул, не сводя глаз с кубка в руках. – В общем, дело ещё не закончено, нам придётся подождать и посмотреть.

– Любое создание, которое так пожирает собственную мать…

– Да, конечно, но, с другой стороны, когда т’лан имассы вообще проявляли хоть толику милосердия? Они ведь нежить бездушная, и давай говорить честно – союзники нам или нет – жуткая до колик. В узде их держал Император – и только он. Сражаться с ними бок о бок в Семи Городах было… неприятно. Мы это оба знаем, Дуджек.

– Холодный прагматизм всегда вызывает неприятные чувства, – пробормотал Первый Кулак. – И имассы вернулись, но теперь в узде их держит ребёнок…

Скворец хмыкнул.

– Неожиданное замечание, но я понимаю, к чему ты клонишь. Келланвед проявлял… сдержанность с т’лан имассами, если не считать резни в Арэне. Но ребёнок, рождённый мятущимися душами на Пути Телланна, обретя подобную власть…

– Скольких детей, способных проявлять сдержанность, ты знаешь? Мудрость Рваной Снасти должна выйти на первый план – и поскорее.

– Сделаем всё, что сможем, Дуджек.

Старик вздохнул, затем кивнул.

– Теперь скажи, что думаешь о наших новоявленных союзниках?

– Отсутствие Багровой гвардии – это удар, – сказал Скворец. – Разрозненный набор сомнительных наёмников и других дармоедов указывает на потерю в качестве. Моттские ополченцы лучшие из них, и это обо всех говорит исчерпывающе. Рхиви и баргасты – крепкие силы, это мы оба знаем, а тисте анди – несравненные воины. Тем не менее мы нужны Бруду. Очень.

– Может, даже больше, чем он нужен нам, – заметил Дуджек. – В обычной войне, конечно.

– У Бруда есть настоящая бритая костяшка в дырке – Семя Луны и Рейк. Первый Кулак, если т’лан имассы придут нам на помощь, я не вижу ни одной силы на этом или любом другом континенте, которая сумела бы нам противостоять. Боги видят, мы бы могли аннексировать полматерика…

– Вот как? – Дуджек невесело ухмыльнулся. – Скрой эту мысль, старый друг, спрячь так глубоко, чтобы она никогда больше не увидела света дня. Сегодня мы выходим на марш, чтобы поцеловать мечом тирана, а что будет дальше – это вопрос, и его мы обсудим потом. А сейчас мы оба ходим по краю обрыва…

– Да, понимаю. Каллор.

– Каллор.

– Он попытается убить девочку, – сказал Скворец.

– Нет, – возразил Дуджек. – Если попробует, Бруд его прикончит. – Однорукий склонился над столом, и Скворец вновь наполнил его кубок. Откинувшись на спинку стула, Первый Кулак пристально посмотрел на командира, затем сказал: – Сам Каладан Бруд – это настоящая бритая костяшка в дырке, друг мой. Я читал о его похождениях на плато Лейдерон в «Истории Натилога». Худов дух, его лучше не выводить из себя – друг ты или враг – Бруду всё равно, когда он поддаётся ярости. Аномандр Рейк – это холодная, аккуратная сила. С Воеводой всё иначе. Этот его молот… говорят, только он и способен пробудить Огнь. Ударить им по земле с достаточной силой, и богиня откроет глаза. А если бы Бруд не обладал такой силой, он бы даже поднять молот не смог.

Скворец подумал некоторое время, затем сказал:

– Будем надеяться, что Бруд останется защитником девочки.

– Каллор попытается переубедить Воеводу словами, а не мечом, – заметил Дуджек. – Может даже обратиться за помощью к Рейку…

Командир присмотрелся к Первому Кулаку.

– Каллор к тебе приходил.

– Ага. И говорит этот ублюдок убедительно. Сказал даже, что отказывается от ненависти к тебе лично – его физически не били уже много столетий, так он сказал. И добавил, что заслужил.

– Какое великодушие, – процедил Скворец. И очень политически выгодное. – Я не потерплю убийства ребёнка, – холодно добавил командир. – Какая бы сила или потенциал в нём ни нашлись.

Дуджек поднял глаза.

– Даже вопреки моему прямому приказу, да?

– Мы давно друг друга знаем, Дуджек.

– Да уж. Упрямец.

– Только когда это важно.

Некоторое время оба молчали, затем Первый Кулак отвёл глаза и вздохнул.

– Надо тебя разжаловать обратно в сержанты.

Скворец рассмеялся.

– Налей мне ещё, – проворчал Дуджек. – К нам едет посол из Даруджистана, и мне нужно быть весёлым и жизнерадостным на встрече с ним.

– Что, если Каллор прав?

Глаза Мхиби сузились.

– Тогда, Воевода, лучше прикажи ему убить меня вместе с дочерью.

Широкий, плоский лоб Каладана Бруда покрылся глубокими морщинами, когда он хмуро посмотрел на рхиви.

– Я ведь тебя помню. Ты из племён, которые воевали с нами на севере. Юная, пламенная, красивая. Видеть тебя такой – видеть, что с тобой сделал этот ребёнок, – мне больно, женщина.

– Мне больнее, уж поверь, Воевода, но я принимаю это…

– Твоя дочь убивает тебя – почему?

Мхиби посмотрела на Корлат. На лице тисте анди застыло отстранённое выражение. В шатре стояла удушающая жара, воздух был влажным и затхлым. Через некоторое время старуха вновь перевела взгляд на Каладана Бруда.

– Серебряная Лиса – порождение Телланна, Пути т’лан имассов, Воевода. Они ей родня, но не могут её выкормить, ибо сами – нежить, а дитя их – из плоти и крови. Рваная Снасть мертва. Как и Ночная Стужа. Родство – важнее, чем ты можешь подумать. Кровные узы – паутина, по которой движутся наши жизни – от младенчества в детство, а из детства к взрослению. Без этой жизненной силы человек истает, умрёт. Одиночество – болезнь, Воевода, не только духовно, но и физически. Я – паутина моей дочери, и в этом я одинока…

Бруд качал головой.

– Твои слова не объясняют её… нетерпения, Мхиби. Она утверждает, что будет командовать т’лан имассами. Говорит, они услышали призыв. Разве это не означает, что легионы нежити уже признали и приняли её?

Заговорила Корлат:

– Воевода, ты считаешь, будто Серебряная Лиса стремится ускорить свой рост, чтобы утвердить свою власть, когда встретится лицом к лицу с т’лан имассами? Легионы нежити отвергнут призывателя-ребёнка – так ты считаешь?

– Я пытаюсь понять, зачем она делает это со своей матерью, Корлат, – с болью в голосе ответил Бруд.

– Возможно, ты прав, Воевода, – сказала Мхиби. – Кости и плоть могут удержать лишь ограниченную силу – всегда есть предел. У таких созданий, как ты и Аномандр Рейк – и ты тоже, Корлат, – у вас есть столетия прожитой жизни, необходимые, чтобы сдержать могущество. У Серебряной Лисы – нет, точнее, воспоминания говорят ей, что есть, но детское тело отвергает подобную память. Огромная власть ожидает её, и чтобы её обрести, она должна стать взрослой женщиной – но даже тогда…

– Восхождение рождается опытом, – сказала Корлат. – Любопытное замечание, Мхиби.

– И опыт… закаляет, – кивнула рхиви.

– Вот чего боится Каллор, – пророкотал Бруд, поднимаясь из кресла с беспокойным вздохом. – Незакалённой мощи.

– Возможно, – тихонько проговорила Корлат, – это сам Каллор – причина нетерпения девочки: она желает стать женщиной, чтобы избавиться от страхов.

– Сомневаюсь, что такая ирония его бы позабавила, – пробормотал Воевода. – Избавиться, говоришь? Если подумать, скорее всего, она знает, что рано или поздно должна будет защищаться…

– Тайна связывает их двоих, – прошептала Корлат.

Наступило молчание. Все понимали, что это правда, и всех она тревожила. Одна из душ Серебряной Лисы уже сталкивалась с Каллором в прошлом. Рваная Снасть, Беллурдан или Ночная Стужа.

Через некоторое времяБруд откашлялся.

– Опыт жизни… он ведь есть у девочки, так, Мхиби? Три малазанских чародея…

Мхиби устало улыбнулась.

– Теломен, две женщины и я – один отец и три невольных матери одного ребёнка. Присутствие отца столь слабо, что я даже начала подозревать, будто он сохранился лишь в памяти Ночной Стужи. Что до двух женщин, я пытаюсь выяснить, кем они были, и то, что я смогла разузнать – о Рваной Снасти, – меня утешает.

– А о Ночной Стуже? – спросила Корлат.

Бруд вмешался:

– Разве не Рейк убил её под Крепью?

– Нет, Ночную Стужу ударил в спину – предал – Высший маг Тайшренн, – ответила тисте анди. – Нам сообщили, – сухо добавила она, – что Тайшренн бежал обратно к Императрице. – Корлат вновь обратилась к Мхиби: – Что ты узнала о ней?

– Я замечала, – неохотно ответила рхиви, – пятна тьмы внутри Серебряной Лисы, которые, видимо, принадлежат Ночной Стуже. Кипящий гнев, жажда отмщения – возможно, против Тайшренна. В какой-то миг, наверное, скоро, между Рваной Снастью и Ночной Стужей произойдёт столкновение – победительница будет главной силой в натуре моей дочери.

Полдюжины вздохов Бруд молчал, затем сказал:

– Чем мы можем помочь этой Рваной Снасти?

– Малазанцы пытаются сделать то же самое, Воевода. Многое зависит от успеха их усилий. Мы должны положиться на них. На Скворца и на капитана Парана – того, что был возлюбленным Рваной Снасти.

– Я говорила со Скворцом, – заявила Корлат. – Этот человек обладает нерушимой силой характера, Воевода. Он благородный человек.

– В этих словах я слышу голос твоего сердца, – заметил Бруд.

Корлат пожала плечами.

– Тем меньше причин сомневаться во мне, Каладан. В этих вопросах я не отличаюсь беспечностью.

Воевода хмыкнул.

– Дальше идти по этой тропе я не смею, – сухо сказал он. – Мхиби, держись поближе к дочери. Если увидишь, что дух Ночной Стужи поднимается, а Рваной Снасти – слабеет, немедленно сообщи мне.

И если я подчинюсь, тем самым обреку свою дочь на смерть.

– Я, – продолжил Бруд, не сводя с рхиви взгляда узких глаз, – ещё не принял окончательного решения. Такое событие может подтолкнуть меня напрямую вмешаться в попытки малазанцев поддержать Рваную Снасть.

Мхиби вскинула брови.

– Как именно, Воевода?

– Положись на меня, – ответил Бруд.

Рхиви вздохнула, затем кивнула.

– Хорошо, я сообщу тебе.

Полог шатра дрогнул, и вошёл Хурлокель, знаменосец Бруда.

– Воевода, – сказал он, – посольство Даруджистана приближается к лагерю.

– Ну, тогда пойдём, поприветствуем их.

С самого прибытия кучер в глубоком капюшоне будто уснул. Дверцы огромного резного экипажа распахнулись, показалась нога в небесно-голубой туфле. Перед экипажем, запряжённым шестью лошадьми в украшенной драгоценными камнями сбруе, полукругом выстроились представители союзных армий: Дуджек, Скворец, Вывих и капитан Паран слева, а Каладан Бруд, Каллор, Корлат, Серебряная Лиса и Мхиби – справа.

Рхиви измучили события прошлой ночи, а тяжёлый разговор с Брудом только усилил изнеможение – молчать под градом суровых вопросов Воеводы было тяжело, но, как она думала, необходимо. Встреча её дочери с Параном прошла куда более натянуто и непросто, чем Мхиби описывала Бруду. И прошедшие часы отнюдь не сделали положение менее неудобным. Хуже того, эта встреча, кажется, пробудила что-то в Серебряной Лисе – девочка вычерпала у Мхиби много сил с того момента, тянула год за годом угасающую жизнь матери. Кто стоит за этой отчаянной жаждой к моей жизненной силе – Рваная Снасть? Или Ночная Стужа?

Скоро всё это закончится. Я с радостью приму освобождение в объятьях Клобука. У Серебряной Лисы теперь есть союзники. Они сделают всё, что нужно, уверена – о, духи рхиви, прошу вас, сохраните её. Моё время прошло, но окружающие продолжают требовать от меня… Нет, я не могу, не могу больше…

Нога в голубой туфле закачалась, пока не нащупала наконец землю. За ней последовали пухлая лодыжка, колено и бедро. Пузатый коротышка был одет в кричащие разноцветные шелка, которые самым возмутительным образом не сочетались друг с другом. Пухлая ручка поднесла к мокрому лбу блестящий алый платок. Твёрдо встав обеими ногами на землю, даруджиец испустил громкий вздох:

– Ох, пламенное сердце Огни, ну и жарища!

Каладан Бруд шагнул вперёд.

– Привет тебе, представитель града Даруджистана, от освободительных армий. Я – Каладан Бруд, а это Дуджек Однорукий…

Пузатый коротышка подслеповато мигнул, снова утёр лоб и расплылся в улыбке.

– Представитель града Даруджистана? Воистину так! Никто иной, говорит Крупп, не справился бы лучше, пусть он – лишь обычный горожанин, любопытный простолюдин, который прибыл только затем, чтоб доброжелательным взором обозреть сие судьбоносное событие! Крупп самым уместным образом польщён таким формальным – да что там, в высшей мере обходительным – приветствием! Какой же пышный приём заготовили, гадает Крупп, эти могучие воины для встречи официальных послов Совета Даруджистана? От предвкушений и ожиданий сердце Круппа грозит вот-вот выскочить из груди! Взгляните же на юг – се мчится сюда карета советников!

Хихиканье великой воронихи прозвучало в молчании, последовавшем за витиеватой речью даруджийца.

Вопреки своему страху и горю Мхиби улыбнулась. О да, конечно. Этого человека я знаю. Она шагнула вперёд и, не удержавшись, сказала:

– Я бывала в твоих снах, господин.

Крупп прищурился, глядя на неё, а затем встревоженно распахнул глаза. Он снова промокнул лоб платком.

– Любезнейшая, хоть всё возможно на земле…

Карга снова хрипло засмеялась.

– Тогда я была моложе, – добавила Мхиби. – И беременна. С нами был заклинатель костей… и Старший бог.

На круглом, красном лице отразилось узнавание, которое тут же сменилось ужасом. Впервые он будто потерял дар речи. Даруджиец ещё несколько мгновений смотрел на неё, затем перевёл глаза на девочку. Рхиви заметила, как он сощурился. Почуял, что́ происходит между нами. Мгновенно. Как? И почему я так уверена в этом? Насколько же глубока наша с ним связь?

Каладан Бруд откашлялся.

– Добро пожаловать, горожанин Крупп. Мы уже знаем об обстоятельствах рождения девочки – Серебряной Лисы. А ты, стало быть, тот самый смертный. Однако личность Старшего бога остаётся для нас загадкой. Который из них? Ответ на этот вопрос может во многом определить наши… отношения с этим ребёнком.

Крупп заморгал, глядя на Воеводу. Промокнул мягкий второй подбородок платком.

– О, Крупп понимает. Воистину разумеет! Внезапное напряжение пронзило сие достопочтенное собрание, м-м? Вопрос о боге. О да-а. Неопределённость, неуверенность – о как они ненавистны Круппу из Даруджистана… наверное, а быть может, и нет. – Он оглянулся через плечо на подъезжающую карету официальной делегации, снова утёр лоб. – Слишком скорый ответ может сбить с толку, да что там – дать вовсе неверное представление о делах и деяниях. Ох, силы небесные, как же быть?

– Разрази тебя гром! – Крик исходил от кучера роскошной кареты, которая уже подъехала совсем близко. – Крупп! Какого Худа ты здесь делаешь?!

Человечек в шелках развернулся и попытался отвесить решительный поклон, успеха он добился лишь частичного, однако движение всё равно вышло довольно элегантным.

– Любезный друг Мурильо! Ужели ты поднялся на новую ступень в мире смертных, взявшись за новое ремесло? Или, быть может, лишь слегка отклонился в сторону от старого? Крупп и не догадывался, что ты наделён талантом править мулами…

Человек на козлах скривился.

– Видишь ли, лошади, которых выбрал Совет, необъяснимым образом исчезли за миг до нашего отправления. Лошади, позволь добавить, неотличимо похожие на тех, которых вы с Мизой умудрились где-то приобрести.

– Какое удивительное совпадение, друг Мурильо!

Дверца кареты распахнулась и наружу выбрался широкоплечий, лысеющий мужчина. Его грубоватое лицо потемнело от гнева, когда он шагнул к Круппу. Пухлый горожанин раскинул руки для объятий, но на всякий случай отступил на шаг.

– Дражайжий и старейший друг мой и товарищ! Добро пожаловать, о советник Колл. А кто это пожаловал с тобой? Ах, не кто иной, как советник Эстрайсиан Д’Арле! Итак, ныне собрались здесь все истинно важные представители прекрасного града Даруджистана!

– Себя-то в этот список не спеши вносить, Крупп, – прорычал Колл, продолжая наступать на коротышку, который теперь пятился к собственному экипажу.

– Отчего же, отчего же, дружище Колл? Я здесь как представитель мастера Барука…

Колл остановился. Скрестил на груди могучие руки.

– Вот в самом деле? Алхимик, значит, избрал тебя своим посланником?

– Ну, положим, не совсем в этих выражениях, конечно. Мы с Баруком состоим в столь долгой и близкой дружбе, что слова зачастую вовсе излишни…

– Довольно, Крупп. – Колл повернулся к Каладану Бруду. – Прими мои глубочайшие извинения, Воевода. Я – Колл, а этот господин – Эстрайсиан Д’Арле. Мы здесь, чтобы представлять Правящий Совет Даруджистана. Присутствие этого… хм, Круппа… не было запланировано и, по сути, нежелательно. Если позволите, я сейчас пошлю его восвояси.

– Увы, похоже, он нам нужен, – ответил Бруд. – Будьте покойны, я всё объясню. Теперь же, полагаю, мы можем продолжить разговор в моём штабном шатре.

Колл гневно воззрился на Круппа.

– Успел уже намолотить какого-то возмутительного вранья?

Толстяк изобразил обиду.

– Крупп и истина с самого детства неразлучны, дружище Колл! Да что там – счастливо женаты! Только вчера отметили рубиновую свадьбу – мы с повелительницей правды. Крупп совершенно и безоговорочно нужен – везде, всегда и во всём! Таковой долг Крупп должен принять и исполнить с подобающей скромностью…

Тихо рыча, Колл протянул руку, чтобы схватить коротышку за грудки.

Вмешался Эстрайсиан Д’Арле. Советник положил ладонь на плечо Коллу.

– Успокойтесь, – прошептал он. – Всем, я полагаю, совершенно очевидно, что Крупп говорит только от имени самого Круппа. Мы за него не отвечаем. Если он и вправду может оказаться полезен, так это ему следует доказывать и убеждать нас.

– И Крупп докажет! – воскликнул Крупп, снова сияя.

Карга подлетела и запрыгала по земле рядом с ним.

– Тебе, господин, следовало родиться великим вороном!

– А тебе – собакой! – откликнулся коротышка.

Карга замерла, пошатнулась, полурасправив крылья. Склонила голову набок и прошептала:

– Собакой?

– Лишь ради того, чтоб я смог почесать тебя за ушами, милочка!

– Почесать? За ушами?!

– Что ж, не собакой, так, может, попугаем?

– Попугаем?!

– Отличный выбор!

– Хватит! – рявкнул Бруд. – Так! Все вы – следуйте за мной!

Воевода резко развернулся и, громко топая, зашагал в сторону лагеря тисте анди.

Одного взгляда от Мхиби хватило, чтобы Скворец расхохотался. В следующий миг к нему присоединился Дуджек, а потом и все остальные. Серебряная Лиса чуть сильнее сжала руку матери.

– А ведь Крупп уже показал себя, – тихо проговорила она, – верно?

– Верно, дочь моя, ещё как показал. Идём, поможем гостям догнать Воеводу.

Как только все, оказавшись в шатре, начали снимать плащи и перевязи с оружием, Паран подошёл к советнику Коллу.

– Рад снова тебя увидеть, – сказал капитан и добавил чуть тише: – Хотя, сдаётся мне, в солдатских доспехах тебе было удобнее, чем в этих одеждах.

Колл поморщился.

– Тут ты прав. Знаешь, иногда я вспоминаю тот вечер в Гадробийских холмах с чем-то вроде ностальгии. Мы тогда были собой, только самими собой. – Он взглянул в глаза капитану и едва заметно вздрогнул от того, что в них увидел. Мужчины пожали друг другу руки. – Времена были попроще…

– Необычный тост, – проговорил новый голос, и оба обернулись, чтобы увидеть рядом Скворца с глиняным кувшином в руке. – Кружки у вас за спиной, советник, на этом вот… «столе». У Бруда слуг нет, так что я решил взять на себя эту почётную обязанность.

Придвигая три кружки поближе, Паран нахмурился, глядя на стол.

– Да это же днище телеги – солома из щелей торчит до сих пор.

– Зато понятно, почему тут воняет, как на конюшне, – добавил командир, разливая алчбинский эль. – Большой стол Бруда прошлой ночью пропал.

Колл приподнял бровь.

– Кто-то украл стол?

– Не «кто-то», – ответил Скворец, поглядывая на Парана. – Это твои «мостожоги», капитан. Готов побиться об заклад на столбец монет.

– Да на кой же Худ он им?

– Вот это тебе предстоит выяснить. К счастью, Воевода пожаловался только на неудобство.

Зазвучал глубокий голос Каладана Бруда.

– Если вы все изволите рассесться, мы сможем перейти к делу и обсудить вопросы снабжения и фуража.

Крупп первым опустился в кресло – во главе самодельного стола. В одной руке он держал кружку, в другой – несколько рхивских сладких пирожков.

– Такая пасторальная атмосфера! – вздохнул он, круглое лицо даруджийца чуть порозовело от удовольствия. – И традиционные сладости степей для услаждения вкуса. К тому же эль превосходен, чудесно охлаждён…

– Да заткнись ты! – зарычал Колл. – И что ты делаешь в этом кресле?

– Как что? Сижу, разумеется, дружище Колл. Наш общий друг, алхимик…

– Шкуру бы с тебя спустил заживо, если бы узнал, что ты припёрся сюда, да ещё и утверждаешь, что представляешь его.

Брови Круппа взлетели, он поперхнулся, закашлялся так, что во все стороны полетели крошки. Коротышка поспешно допил эль и рыгнул.

– Клянусь Бездной, какое неуместное замечание! И к тому же совершенно ошибочное, заверяет всех Крупп. Барук крайне заинтересован в наилучшем исходе сего почтеннейшего собрания легендарных героев. Успех грядущего мероприятия – первейшая из его забот, и алхимик обещает сделать всё, что только будет в его – и его преданного слуги Круппа – немалых силах.

– У твоего хозяина есть конкретные предложения? – спросил Бруд.

– Бессчётное число предложений самого конкретного толка, сударь мой Воевода. Столь много их, что, если собрать и объединить все эти предложения и советы, постигнуть и описать их можно будет лишь в самых общих выражениях! – Коротышка понизил голос. – Неопределённость и кажущаяся бессодержательность этих общих мест, великомудро отмечает Крупп, лишь показывает наглядно всеохватность планов мастера Барука. – Его усыпанные крошками губы растянулись в широкой улыбке. – Однако, прошу вас, давайте же примемся за дело, иначе встреча сия затянется до заката и приведёт к необходимости подавать великолепнейший ужин с самыми сухими винами, а также таким разнообразием сладостей, что Круппу останется лишь стонать от величайшего наслаждения!

– Не приведите боги, – пробормотал Колл.

Эстрайсиан Д’Арле откашлялся.

– Нам видятся лишь некоторые небольшие затруднения с обустройством линий снабжения вашей объединённой армии, Воевода и Дуджек Однорукий. Самое заметное из них связано с разрушенным мостом к западу от Даруджистана. На реке Серп немного подходящих переправ, поэтому, когда яггутский Тиран уничтожил каменный мост, возникли непредвиденные трудности…

– Однако, – перебил Крупп, поднимая пухлую ручку, – разве мосты не служат единственной цели – перейти с одного берега реки на другой? Разве таковое стремление не подразумевает некоторые ожидания по поводу планов передвижения армий, кои ведомы сим военачальникам? Крупп же теряется в догадках… – Коротышка потянулся за следующим пирожком.

– Как и все мы, – процедил советник Д’Арле.

Дуджек подозрительно покосился на Круппа и откашлялся.

– Хм, нехотя, конечно, но приходится признать, что тут есть зерно смысла. – Он бросил быстрый взгляд на Эстрайсиана. – Переправа через Серп будет представлять трудность, только если мы пойдём южным маршрутом, который предполагает, что армия переправится в самом начале похода.

Оба советника нахмурились.

– Мы же собираемся, – пояснил Бруд, – оставаться к северу от реки и идти прямо на Капастан. Наш маршрут пройдёт севернее Сольтана… намного севернее. А потом повернём на юго-восток.

Колл заговорил:

– Ты описал прямой маршрут на Капастан, господин, – для своих сил. Однако такой маршрут потребует от нас бо́льших усилий для обеспечения снабжения. Мы не сможем подвозить припасы по реке. А сухопутный караван такого размера станет тяжёлым испытанием для наших возможностей.

– Прошу вас понять, – добавил Эстрайсиан Д’Арле, – для того чтобы удовлетворить потребности ваших армий, Совету придётся иметь дело с частными предпринимателями.

– Какая потрясающая деликатность! – воскликнул Крупп. – Дело это, о товарищи по оружию, заключается в следующем: Совет Даруджистана состоит из представителей разных благородных домов, каждый из коих имеет интересы в торговых предприятиях. Сбрасывая со счетов тот приводящий в замешательство факт, что Совет предоставляет вашим армиям заём, на который вы, в свою очередь, собираетесь приобрести припасы у Совета, сама природа перераспределения указанных сумм имеет высочайшее значение для некоторых членов Совета. Соперничество, тайные договорённости, вероломство – всё здесь! Даже вообразить трудно, отмечает Крупп, какая хитроумная паутина противовесов, угроз, интриг и обманов тут сплелась! Инструкции, выданные этим двум достойным представителям, несомненно предельно ясны, не говоря уж о том, что весьма противоречивы. Оттого эти советники связаны таким узлом, который сами боги не сумели бы распутать! Посему придётся Круппу, низкородному, но достойному жителю прекрасного града Даруджистана, предложить свой – и мастера Барука – план.

Колл склонился вперёд и потёр глаза.

– Ну, тогда рассказывай, Крупп.

– Разумеется, снабжением должен руководить человек непредвзятый и чрезвычайно компетентный. Не член Совета, вдобавок избавленный от внутренних требований, которые столь сильно мучат досточтимых советников. Искусный также в делах торговых. Прирождённый организатор. В целом превосходный…

Колл внезапно стукнул кулаком по столу, так что все вздрогнули. Советник напустился на Круппа:

– Если ты вдруг вообразил себя в этой роли – себя, наглого барыгу, скупщика краденого у мелких карманников да портовых воров…

Но пухлый коротышка воздел руки и откинулся на спинку кресла.

– Любезный друг Колл! Ты бесконечно польстил мне таким предложением! Однако же бедный Крупп слишком занят улаживанием собственных мелких делишек, чтобы браться за подобное предприятие. О нет, после плодотворного совещания со своим преданным и мудрым слугой Крупом мастер Барук предлагает иную кандидатуру…

– Да что происходит? – выходя из себя, прошипел Колл. – Барук даже не знает, что ты здесь!

– О, небольшая путаница, недостатки средств связи, ничего больше. Само желание алхимика ясно Круппу как день, в этом он заверяет всех и каждого! И хотя Крупп мог бы небезосновательно приписать себе все лавры за грядущее предложение, увы, он должен склониться пред алтарём правды и признать небольшой – однако жизненно важный! – вклад мастера Барука. Да что там, только вчера почтенный алхимик вслух дивился поразительным талантам упомянутого кандидата, и если уж это нельзя счесть намёком на его желания, то что же тогда, любезный Колл, можно?

– Извольте уж высказаться прямо, – проскрежетал Эстрайсиан Д’Арле.

– И Крупп с радостью это сделает, дружище Советник! Кстати, как поживает ваша дочь, Ваза? Она и вправду пошла под венец с тем отважным юношей, героем Празднества? Крупп безмерно огорчён тем, что не смог присутствовать на этом, вне всяких сомнений, торжественнейшем событии…

– Которому ещё только предстоит состояться, – рявкнул Д’Арле. – Она в добром здравии, благодарю. Однако ты истощаешь моё терпение, Крупп…

– Увы и ах, Крупп может лишь мечтать о том, чтоб истощиться. Ну что ж, указанный кандидат – это не кто иной, как новообразованный торговый союз, известный как Тригалльская гильдия. – Сияя, он вновь откинулся на спинку и сплёл пальцы на животе.

Бруд повернулся к Коллу.

– О такой гильдии я никогда не слышал…

Советник нахмурился.

– Как и сказал Крупп, она лишь недавно пришла в Даруджистан. Откуда-то с юга – из Элингарта, я думаю. Мы только однажды воспользовались их услугами, чтобы организовать чрезвычайно затруднительную поставку средств для Дуджека Однорукого.

Колл перевёл взгляд на Эстрайсиана Д’Арле, который пожал плечами, затем заговорил:

– Тригалльцы не подавали заявок на контракты по снабжению объединённых армий. Они даже представителей своих не прислали на собрания. Когда Совет использовал их услуги, я полагаю, это произошло путём субподряда. – Советник подозрительно уставился на Круппа. – Учитывая отсутствие интереса со стороны гильдии, откуда у тебя – точнее, мастера Барука – появилась мысль о том, что Тригалльская торговая гильдия вообще может быть допущена к рассмотрению, не говоря уж об избрании её в качестве посредника?

Крупп налил себе ещё кружку эля, отхлебнул, затем довольно причмокнул.

– Тригалльская торговая гильдия не подавала заявку потому, что все прочие соискатели легко запросят за свои услуги куда более низкую цену. Иными словами, они недёшевы. Точнее, их услуги обычно стоят баснословных денег. В одном тем не менее можно быть уверенным: они сделают то, на что подписались, в точности, несмотря даже на самую… хм, кошмарную… логистику.

– А ты, разумеется, вложил деньги в эту гильдию, да, Крупп? – Лицо Колла потемнело. – Вот уж непредвзятый совет – и Барук вообще ни при чём. Ты сюда явился по поручению этой самой Тригалльской гильдии, да?

– Крупп заверяет: конфликт интересов – лишь кажущийся, дружище Колл! Истина, точнее сказать, в схождении. Нужды наши самоочевидны, как, впрочем, и средства для их удовлетворения! Счастливое совпадение! Теперь же Крупп собирается вновь приобщиться к изысканным сластям рхиви, пока вы будете обсуждать преимущества высказанного предложения, чтобы, вне всяких сомнений, прийти к благоприятному – и неизбежному – решению.

…Карга чуяла в воздухе чары. Незнакомое что-то. Нет, не тисте анди, не пробуждённые духи рхиви… Она кружила над лагерем, искала, напрягая все свои чувства. День сменился вечером, вечер – ночью, а переговоры в шатре Бруда всё не кончались. Ворониха быстро заскучала от нескончаемых споров о маршрутах для караванов и обсуждений, сколько тонн каких припасов нужно поставлять еженедельно, чтобы прокормить две армии на марше. Спору нет, этот невыносимый человечек, Крупп, был весьма забавен, примерно как разжиревшая крыса, которая пытается проползти по туго натянутой верёвке – можно слегка похихикать. За чудаковатыми манерами и делаными позами скрывался остро отточенный ум, это Карга знала наверняка, да и наблюдать, как он отвоевал место во главе стола и огорошил советников из Даруджистана, было весьма любопытно… но лишь до тех пор, пока ворониха не учуяла магию где-то в лагере.

Ага, вон там, в большом шатре внизу… я ведь его знаю. Туда рхиви относят, чтобы обмыть, тела тисте анди. Изогнув крылья, Карга полетела вниз по узкой спирали.

И приземлилась в нескольких шагах от входа. Полог был закрыт, но кожаные ремешки не представляли трудностей для острого клюва Карги. В следующий миг она оказалась уже внутри, беззвучно и незаметно подпрыгивая под огромным столом – который она с тихим смешком мгновенно опознала – среди сваленных в кучу лежанок.

О стол сверху опирались четыре фигуры, шептались, переругивались. До слуха Карги донеслось постукивание деревянных карт, так что она склонила голову набок.

– Опять он, – сипло протянула женщина. – Ты вообще перетасовал треклятую Колоду, Штырь?

– Да чтоб… конечно, перетасовал, капрал. Хватит спрашивать. Смотри, четыре раза к ряду, разные расклады, тут всё просто. Обелиск доминирует – дольмен времени стоит в сердце всего. И ясно как день – он активен, первый раз за десятки лет…

– Может, это всё тот перекос? – вмешался другой голос. – У тебя же нет врождённого дара, как у Скрипа, Штырь…

– Да хватит уже, Вал, – взорвалась Хватка. – Штырь сделал довольно раскладов, чтоб не сомневаться в нём, уж поверь мне.

– Но ты же только что сказала…

– Заткнись!

– Вдобавок, – пробормотал Штырь, – как я уже говорил, эта новая карта имеет установленное влияние – она как клей, который всё остальное удерживает, если её видишь, всё становится понятно.

– Как клей, говоришь? – задумчиво проговорил четвёртый – женский – голос. – Думаешь, она связана с новым Взошедшим?

– Без понятия, Дымка, – вздохнул Штырь. – Я говорю, влияние – установленное, но вот какой у него аспект – не знаю. И совсем не потому, что я – неумеха. Оно будто ещё… не пробудилось. Пока – пассивное присутствие. Ничего больше. Но когда пробудится… полыхнёт знатно, как мне кажется.

– Так что у нас тут, маг? – спросила Хватка.

– Всё то же. Солдат Высокого Дома Смерти по правую руку от Обелиска. Маги Тени вот здесь – тоже первый раз появились. Я бы сказал, что готовится колоссальный обман. Капитан Высокого Дома Света внушает кое-какую надежду, но его накрывает тень Вестника Худа – хоть и не прямо, тут, думается мне, есть зазор. Убийца Высокого Дома Тени, похоже, обрёл новое лицо, так мне кажется… и это очень знакомое лицо.

Сапёр по имени Вал хмыкнул.

– Надо бы позвать Быстрого Бена…

– Точно! – ахнул Штырь. – Лицо Убийцы – это же Калам!

– Вот ублюдок! – прорычал Вал. – Что-то подобное я и подозревал. Когда они со Скрипом вот так свалили – сами понимаете, что это значит…

– Догадываемся, – мрачно отозвалась Хватка. – Но одно ясно как день, Штырь, верно?

– Ага. Семь Городов вот-вот восстанут – если ещё не восстали. Вихрь… Худ небось сейчас ухмыляется. Не по-доброму ухмыляется.

– Есть у меня пара вопросов к Быстрому Бену, – пробормотал Вал. – Срочных вопросов.

– И про новую карту у него спроси, – подсказал Штырь. – Если ему не лень ползать под столом, пусть сам посмотрит.

– Ага…

Новая карта в Колоде Драконов? Карга запрокинула голову, мысли её неслись вскачь. Новые карты – всегда беда, особенно сильные. Лучшее тому подтверждение – Дом Тени… Её глаза – сначала один, затем, когда ворониха вынырнула из мира абстрактных мыслей, другой – отыскали наконец изображение на нижней стороне столешницы.

И встретили взгляд пары человеческих глаз, блестящих, словно живых.

Мхиби вышла из шатра, от усталости голова у неё шла кругом. Серебряная Лиса уснула в кресле под очередную многословную речь Круппа, расписывавшего все преимущества Контрактного статута Тригалльской торговой гильдии, и Мхиби решила не будить девочку.

На самом деле она уже некоторое время хотела оказаться вдали от дочери. Рядом с Серебряной Лисой чувствовалось нарастающее давление, неутолимая жажда, которая каждый миг вытягивала из матери всё больше жизненного духа. Жалкая попытка бежать, разумеется, не имела смысла. Жажда была безграничной, никакое расстояние не смогло бы её ослабить. Бегство из шатра, уход от дочери – всё это имело разве что символическое значение.

Кости гудели от глухой, нескончаемой боли, она накатывалась волнами, которые мог приглушить на время лишь самый глубокий сон – и такой сон приходил к Мхиби всё реже.

Из шатра появился Паран, подошёл к ней.

– У меня к тебе один вопрос, Мхиби. Потом я оставлю тебя в покое.

Ах, бедный, истерзанный человек. Что же ты хочешь знать?

– Спрашивай, капитан.

Паран оглянулся на спящий лагерь.

– Если бы кто-то хотел спрятать стол…

Мхиби удивлённо моргнула, затем улыбнулась.

– Ты найдёшь их в Шатре саванов – туда сейчас никто не ходит. Пойдём, отведу тебя.

– Просто объясни, куда идти, и я…

– Ходьба облегчает боль, капитан. Сюда. – Она прошла между первыми двумя рядами шатров. – Ты пробудил Рваную Снасть, – проговорила Мхиби через некоторое время. – Она стала главной личностью моей дочери. И, думаю, мне это нравится.

– Я рад, Мхиби.

– Какой была эта чародейка, капитан?

– Щедрой… возможно, даже слишком. Её уважали и любили.

Ах, капитан, ты столько всего держишь в себе – во тьме, в цепях. Бесстрастность – это порок, а не добродетель. Неужели не понимаешь?

Он продолжил:

– Как рхиви ты, наверное, воспринимаешь малазанскую армию на этом континенте неудержимым, неумолимым чудовищем, пожирающим один город за другим. Но это ведь не так. Плохое снабжение, превосходящие силы противника, незнакомая местность – по всем статьям это Войско Однорукого рвали на куски. Когда пришёл Бруд с тисте анди и Багровой гвардией, кампания захлебнулась. Часто лишь кадровые маги стояли между Войском и полным уничтожением.

– Но была ещё и морантская…

– Да, но она не столь надёжна, как тебе кажется. Алхимическая взрывчатка изменила методы и способы ведения войны, не говоря уж о мобильности кворлов. Войско стало во многом полагаться на них.

– Ага, я вижу слабый свет внутри Савана – вон там, впереди. Ходили слухи, будто с морантами не всё в порядке…

Паран бросил на рхиви быстрый взгляд, затем пожал плечами.

– Среди них произошёл раскол, вызванный чередой поражений, которые потерпели Золотые – элитные войска морантов. Сейчас с нами лишь Чёрные, хотя Синие продолжают летать над морем в Семь Городов.

Оба вздрогнули, когда из-под полога шатра внезапно выскочила Карга. Она неуверенно пошатнулась, упала на живот в трёх шагах от Мхиби и малазанца. Ворониха резко вскинула голову, одним глазом посмотрела на Парана.

– Ты?! – зашипела Карга, а затем взмахнула широкими крыльями и взвилась в небо. Тяжёлые, заполошные взмахи крыльев с хлопаньем уносили её всё выше во тьму. Через миг ворониха исчезла из виду.

Мхиби покосилась на капитана. Тот хмурился.

– Прежде Карга не боялась тебя, – пробормотала женщина.

Паран пожал плечами.

Внутри Савана зазвучали приглушённые голоса, затем наружу одна за другой потянулись фигуры, первая из которых несла в руке фонарь с закрытой заслонкой.

– Смирно! – рявкнул капитан.

Женщина с фонарём вздрогнула, затем резко отдала левой рукой честь.

– Сэр! Мы тут кое-что нашли, сэр, только что – в этом шатре. Обнаружили похищенный стол, сэр!

– Вот оно что, – протянул Паран. – Отличная работа, капрал. Вы с солдатами выказали примерное усердие.

– Рады стараться, сэр!

Капитан шагнул к шатру.

– Он, говоришь, внутри?

– Так точно.

– Что ж, военный этикет требует, чтобы мы немедленно вернули стол Воеводе, не так ли, Хватка?

– Так точно, сэр.

Паран помолчал, оглядел солдат.

– Вал, Штырь, Дымка. Всего четверо. Полагаю, вы справитесь.

Капрал Хватка заморгала.

– Сэр?

– Донесёте стол, я имею в виду.

– Кхм, с вашего позволения, я бы позвала ещё нескольких солдат…

– Не стоит. Поутру мы выступаем, я хочу, чтобы рота хорошо отдохнула, лучше больше никого не будить. Вы вчетвером, я так думаю, управитесь за час, не больше, так что даже останется время собрать вещи. Ну, капрал, лучше времени зря не терять, м-м-м?

– Так точно. – Хватка мрачно повернулась к своим солдатам. – Закатывай рукава, и за работу. Штырь, у тебя проблема?

Но тот лишь стоял с отвисшей челюстью и ошеломлённо смотрел на Парана.

– Штырь?

– Идиот, – прошептал маг.

– Солдат!

– Да как же я сразу не понял? Это же он. Ясно как день…

Хватка шагнула вперёд и отвесила магу оплеуху.

– Да говори уже, будь ты проклят!

Штырь ошалело уставился на неё, затем нахмурился.

– Не бей меня больше, а то будешь жалеть до конца своих дней.

Хватка не отступала.

– Если я тебя ещё раз ударю, солдат, ты уже не встанешь. И следующая угроза окажется для тебя последней. Это понятно?

Маг встряхнулся, его глаза снова метнулись к Парану.

– Всё изменится, – прошептал он. – Ещё не сейчас. Нужно подумать. Быстрый Бен…

– Штырь!

Он вздрогнул, затем коротко кивнул Хватке.

– Стол поднять, так точно. Давайте, да, принимаемся за работу. Берись, Вал. Дымка.

Мхиби смотрела вслед четырём солдатам, которые снова скрылись внутри Савана. Затем обернулась к Парану.

– В чём дело, капитан?

– Понятия не имею, – ровным голосом ответил он.

– Чтобы перенести этот стол, понадобится больше четырёх пар рук.

– Я полагаю, да.

– Но ты им не дал позвать помощников.

Капитан покосился на рхиви.

– Конечно нет. Худов дух, да ведь они его и украли!

…До рассвета оставался один колокол. Оставив Хватку и её невезучих солдат возиться со столом и распрощавшись с Мхиби, Паран добрался до лагеря «Мостожогов», который располагался у юго-западного края стана Бруда. Несколько солдат стояли в карауле у частокола, они небрежно отдали честь проходившему мимо капитану.

Паран с удивлением обнаружил у центрального костра Скворца. Командир седлал высокого, гнедого мерина. Паран подошёл ближе.

– Встреча уже завершилась, сэр? – поинтересовался он.

Командир мрачно посмотрел на капитана.

– Начинаю подозревать, что она никогда не закончится, если дать Круппу волю.

– Значит, эту его торговую гильдию не приняли с распростёртыми объятьями.

– Наоборот! Приняли и утвердили, хотя её услуги обойдутся Совету в целое состояние. Теперь у нас есть гарантии, надёжные линии снабжения. То, что нужно.

– Так почему же собрание продолжается, сэр?

– Ну, похоже, к нашей армии прикомандированы… посланники.

– Только не Крупп…

– Именно. Достойный Крупп. И Колл – подозреваю, он ждёт не дождётся возможности сбросить богатое одеяние и снова надеть доспехи.

– Думаю, так и есть.

Скворец в последний раз подтянул подпругу и развернулся к Парану. Он хотел было что-то сказать, но замешкался, а затем произнёс нечто другое:

– Чёрные моранты отвезут вас с «Мостожогами» к подножию Баргастской гряды.

Капитан удивлённо распахнул глаза.

– Неблизкий путь. А потом?

– А потом, когда доберётесь до места, Тротц выходит из-под твоего командования. Он установит контакт с Белолицыми баргастами – таким образом, каким сочтёт нужным. Ты и твоё подразделение должны обеспечить ему эскорт, но в переговоры не вмешивайтесь. Нам нужны Белолицые – весь клан.

– И переговоры будет вести Тротц? Храни нас Беру.

– Он вполне способен тебя удивить, капитан.

– Ясно. Если он преуспеет, мы должны выдвигаться на юг?

Скворец кивнул.

– Да. Снимать осаду с Капастана. – Командир вложил ногу в стремя, поморщившись, подтянулся и сел в седло. Подобрал поводья, глядя на капитана сверху вниз.

– Вопросы?

Паран осмотрелся по сторонам, разглядывая спящий лагерь, затем покачал головой.

– Я бы тебе пожелал Опонновой удачи…

– Спасибо, не стоит, сэр.

Скворец кивнул.

Мерин вдруг задрожал, неуклюже отпрыгнул в сторону, взвизгнул от ужаса. По лагерю прокатился порыв ветра, срывая палатки вместе с неглубоко вбитыми в землю колышками. Раздались тревожные крики. Паран смотрел в небо, глядя, как огромная чёрная тень плывёт к лагерю тисте анди. Полупрозрачная аура окутывала могучее драконье тело – серебристо-белая, мерцающая. В животе у Парана вспыхнула боль, мощная, но милосердно недолгая. Приступ миновал, оставив капитана дрожать на ветру.

– Худов дух, – выругался Скворец, пытаясь успокоить коня и оглядываясь по сторонам. – Что это было?

Он не видел того, что открылось мне, – нет в нём нужной крови.

– Прибыл Аномандр Рейк, сэр. Спустился на землю среди своих тисте анди. – Паран посмотрел на хаос, воцарившийся в сонном лагере «Мостожогов», затем вздохнул. – Рановато, конечно, но можно и сейчас начинать, раз уж так вышло. – Капитан шагнул вперёд и громко закричал: – Всем подъём! Снимать лагерь! Сержант Мураш, разбудить поваров.

– Т-так точно, сэр! Что это нас подняло?

– Порыв ветра, сержант. Пошевеливайся.

– Так точно, сэр!

– Капитан.

Паран обернулся к Скворцу.

– Сэр?

– Думаю, в ближайшие несколько колоколов ты будешь занят. Я возвращаюсь в шатёр Бруда – хочешь, я пришлю сюда Серебряную Лису? Чтобы попрощаться?

Капитан помедлил, затем покачал головой.

– Нет, сэр, спасибо.

Расстояние для нас больше не преграда – личная, тонкая связь, слишком хрупкая, чтобы открыть её другим. Само её присутствие в моей голове – мучение.

– Всего хорошего, командир.

Скворец ещё несколько мгновений пристально смотрел на него, затем кивнул. Он развернул мерина и пустил рысью.

Безмолвные тисте анди выстроились кольцом вокруг центрального плаца в ожидании прибытия своего повелителя.

Чёрный дракон с серебристой гривой появился из тьмы, словно вырванный с мясом кусочек ночи, и опустился на каменистую землю, которая тихо захрустела под его огромными когтями. Исполинский зверь начал мерцать, как только приземлился, воздух наполнился тёплым пряным запахом, и тело дракона словно провалилось внутрь, сжалось. Миг спустя между глубокими рытвинами, оставленными когтями дракона, уже возвышалась высокая фигура Сына Тьмы. Его чуть раскосые глаза блеснули тёмной бронзой, когда Аномандр Рейк оглядел собравшихся родичей.

Мхиби заметила, как Корлат вышла вперёд, чтобы приветствовать Владыку. Рхиви видела Аномандра Рейка и прежде – всего один раз, к югу от Чернопёсьего леса, но издалека, когда тот беседовал с Каладаном Брудом. Она вспомнила, как Семя Луны закрывало небо над равниной Рхиви. Рейк тогда как раз собирался подняться в летающую крепость. Они заключили договор с магами Крепи, а сам город вот-вот должно было осадить Войско Однорукого. Выглядел Сын Тьмы тогда в точности так же, как и сейчас: высокий, неумолимый, с ужасным мечом за спиной, длинные серебристые волосы трепал ветер.

Рейк приветствовал Корлат лишь едва заметным наклоном головы.

Справа появились Каладан Бруд, Каллор, Дуджек и остальные.

Воздух зазвенел от напряжения, но подобное Мхиби помнила и по прошлогодней встрече. Взошедшие – Аномандр Рейк и Каладан Бруд – были столь непохожи, что легко можно было вообразить их на противоположных концах огромной шкалы могущества. Рейка окружала особая мрачная аура, от которой замирало сердце, он внушал тихий ужас, от какого никто не смог бы ни отмахнуться, ни избавиться. Насилие, древность, сумрачный пафос и тёмный ужас – Сын Тьмы был ледяным течением в потоке бессмертия, и Мхиби всей кожей чувствовала страх, от которого с отчаянием пробуждались все духи рхиви.

Меч, но более чем меч. Драгнипур находится в руках воплощения беспристрастного правосудия, холодного и нечеловеческого. Аномандр Рейк – единственный среди нас, на кого даже Каллор смотрит со страхом… единственный… кроме, пожалуй, Серебряной Лисы – моей дочери. Чего Каллору бояться больше, чем союза между Сыном Тьмы и Серебряной Лисой?

Эта мысль сорвала прочь усталость и изнеможение. Мхиби шагнула вперёд.

Загремел голос Каллора:

– Аномандр Рейк! Я взыскую твоего ясного ви́дения – взыскую справедливости твоего клинка – не позволяй никому смутить тебя сентиментальными чувствами, даже Корлат, которая столь поспешно шепчет что-то тебе на ухо!

Приподняв бровь, Сын Тьмы медленно обернулся к Верховному королю.

– А что же, Каллор, – тихо, спокойно проговорил тисте анди, – что удерживает мой клинок от твоего чёрного сердца… если не сентиментальные чувства?

Рассвет уже начал заливать небо, и в этом свете было заметно, как побледнело старое вытянутое лицо древнего воителя.

– Я говорю о девочке, – пророкотал он. – Несомненно ты уже ощутил её силу, отвратительное соцветье…

– Силу? Сил здесь предостаточно, Каллор. Этот лагерь стал для них магнитом. Страх твой оправдан. – Рейк перевёл взгляд на Мхиби, которая была уже в нескольких шагах от тисте анди.

Рхиви остановилась. Его взгляд – невыносимое давление, мощь и угроза, такая, что она едва не задохнулась. Руки и ноги ослабли.

– Силы природы, о Мать, – проговорил Аномандр Рейк, – безучастны к вопросам справедливости, согласна?

С трудом Мхиби ответила:

– Согласна, Владыка Лунного Семени.

– Следовательно, это нам, разумным существам – достойным и недостойным, – выпало устанавливать этические границы.

Глаза Мхиби вспыхнули.

– Вот как?

– Именно она породила это чудовище, Рейк! – сказал Каллор и снова шагнул вперёд. Его лицо исказилось от гнева, когда Верховный король взглянул на Мхиби. – Ви́дение её искажено. Понятным образом, разумеется, но даже это – не оправдание.

– Каллор, – тихо проговорил Сын Тьмы, не сводя глаз с Мхиби, – хочешь подойти – подходи, на свой страх и риск.

Верховный король резко остановился.

– Похоже, – продолжил Рейк, – моего прибытия ждали, и общее желание заключается в том, чтобы я вынес решение по делу весьма запутанному…

– Внешность обманчива, – заметил со своего места у штабного шатра Каладан Бруд. Только теперь Мхиби заметила, что Серебряная Лиса стоит рядом с Воеводой. – Принимай какое угодно решение, Рейк, но я не потерплю того, чтобы Драгнипур был обнажён в моём лагере.

Воцарилась тишина, такого взрывоопасного молчания рхиви никогда в жизни не слышала. Ох, клянусь Бездной, всё это может очень, очень плохо закончиться… Она оглянулась на малазанцев. Дуджек скрывал свои чувства под невыразительной солдатской маской, но напряжение выдавало его тревогу. Знаменосец Артантос замер в шаге позади и справа от Однорукого, закутался в плащ морпеха так, что рук было не видно. Глаза юноши блестели. Будто его окутала магическая сила? О нет, показалось…

Аномандр Рейк медленно повернулся к Воеводе.

– Вижу, мнения уже разделились, – тихо проговорил тисте анди. – Корлат?

– В этом деле я на стороне Каладана Бруда, Владыка.

Рейк взглянул на Каллора.

– Похоже, ты остался в одиночестве.

– Так было всегда.

Ого, меткий ответ.

На миг лицо Аномандра Рейка напряглось.

– Это положение знакомо и мне, Верховный король.

Каллор просто кивнул.

Послышался топот копыт, и тисте анди с юго-восточной стороны плаца расступились. В центр выехал Скворец, натянул поводья, останавливая коня, пока животное не замерло совершенно неподвижно. Мхиби не знала, сколько успел услышать командир, но он всё равно начал действовать. Спешился, подошёл к Серебряной Лисе иостановился точно перед ней. Малазанский меч легко выскользнул из ножен. Скворец повернулся к Рейку, Каллору и остальным в центре плаца, затем упёр меч в землю перед собой.

Каладан Бруд шагнул к малазанцу.

– Учитывая то, с чем ты можешь столкнуться, Скворец, лучше тебе…

– Я стою здесь, – прорычал командир.

Тёмно-серые волны чар взвились над Аномандром Рейком, медленно покатились через плац, легко миновали Скворца и окутали Серебряную Лису полупрозрачным, вьющимся коконом.

Мхиби вскрикнула, рванулась вперёд, но Корлат перехватила её за руку.

– Не бойся, – сказала тисте анди, – он желает лишь понять её – понять, что она из себя…

Внезапно чары разорвались, обрывки разлетелись во все стороны. Мхиби приглушённо ахнула. Она знала дочь и сразу поняла, что девочка в ярости. Вокруг маленькой фигурки расцвела сила, окутала её, словно тугими канатами, сплелась узлами, набухла.

О, нижние духи, это ведь они обе – Ночная Стужа и Рваная Снасть… общий гнев. И, клянусь Бездной, третий! Нерушимая воля, сознание не скорое на ярость… так похоже на Бруда, но кто? Или это… о, это Беллурдан? О боги! Мы ведь сейчас друг друга на части разорвём. Молю вас…

– Вот как, – протянул Рейк. – Никогда прежде я не получал такой пощёчины. Внушительно, хоть и рискованно дерзко. Что же именно девочка хочет не дать мне узнать? – Тисте анди потянулся за левое плечо, ухватился за обтянутую кожей рукоять Драгнипура.

Прорычав грубое проклятье, Бруд взял на изготовку молот.

Скворец встал в стойку, поднял клинок.

О боги, это неправильно…

– Рейк, – прохрипел Каллор, – тебе будет удобней, если я буду слева или справа?

Все вздрогнули от громкого треска сломанных распорок. Громкий крик послышался из штабного шатра, а затем огромный, громоздкий предмет вылетел из-под полога. Подпрыгивая, дико вертясь в воздухе, мощный деревянный стол, который Мхиби видела у Савана, взлетел над плацем. На одной из ножек болтался Крупп, роняя вниз пригоршни сладостей. Он снова завопил, размахивая в воздухе короткими ножками в туфлях без задников.

– А-а-ай! Помогите! Крупп ненавидит летать!

Как только «Мостожоги» сняли лагерь, дозорные с восточной стороны закричали, что видят Чёрных морантов на кворлах. С растущей тревогой в груди капитан Паран шагал среди собравшихся солдат.

Неподалёку сидела вымотанная Хватка, смотрела на него со странной смесью страха и восхищения, и только она увидела, как капитан сделал очередной шаг и внезапно исчез. Капрал вскочила на ноги.

– Ох, Худовы уды! Штырь! Зови Быстрого Бена!

Стоявший неподалёку маг в волосяной рубахе поднял голову.

– Зачем?

– Кто-то стащил Парана. Ну же, бегом, найти Быстрого Бена, чтоб тебя!

…Занятые сборами солдаты вдруг пропали из поля зрения капитана, на миг всё подёрнулось мутной пеленой, а затем Паран обнаружил, что смотрит на Аномандра Рейка и Каллора – оба уже обнажили мечи – и позади них – Мхиби и Корлат в кругу встревоженных тисте анди.

Множество взглядов впились в него, затем метнулись куда-то за правое плечо капитана, потом назад. Никто не шевелился, и Паран понял, что не только он сам глубоко потрясён.

– Помогите!

Капитан обернулся на жалобный крик, затем поднял голову. В воздухе бесшумно крутился огромный деревянный стол, под которым болталась округлая фигура в развевающихся шелках – Крупп. На нижней стороне столешницы яркими красками, которые теперь ещё и светились, был изображён мужчина. Образ то появлялся, то снова скрывался из глаз, и Паран не сразу узнал нарисованное лицо. Это же я…

Боль пронзила капитана, накрыла с головой волной черноты.

Мхиби увидела, как молодой капитан согнулся вдвое, упал на колени, словно в агонии.

Она перевела взгляд на дочь – как раз вовремя, чтобы заметить, как магические канаты развернулись, змеёй поползли прочь от Серебряной Лисы, скользнули мимо неподвижных фигур Бруда и Скворца, а затем устремились вверх, коснулись стола.

Четыре ножки хрустнули одновременно. Крупп заверещал и рухнул вниз, грохнулся шёлковым колобком прямо в толпу тисте анди. Послышались стоны, крики боли и удивления. Стол замер, так что нижняя сторона обратилась к Рейку и Каллору мерцающим магическим изображением Парана. Ниточки чар потянулись вниз, окутали стоящего на коленях капитана блестящими, серебристыми цепями.

– Ого-о, – протянул хрипло голос рядом, – это самая большая карта Колоды, какую я только видел.

Мхиби, с трудом отведя взгляд, уставилась широко распахнутыми глазами на гибкого, темнокожего мага, который теперь стоял рядом с ней.

– Быстрый Бен…

«Мостожог» шагнул вперёд, поднимая руки.

– Простите за вмешательство! Но хотя многие из вас хотят немедленно разрешить это противоборство, позвольте заметить, что не слишком… хм, мудро… было бы прибегать к насилию теперь, когда стало ясно, что истинное значение всего происходящего ещё не определено. Опасность поспешных действий прямо сейчас… Гм-м, я полагаю, вы понимаете, о чём я.

Аномандр Рейк некоторое время разглядывал мага, затем слабо улыбнулся и вложил в ножны Драгнипур.

– Осторожные слова, но мудрые. Кто же ты такой, господин?

– Простой солдат, Сын Тьмы. Явился, чтоб забрать своего капитана.

В этот момент из ворчащей толпы тисте анди, которые, несомненно, обзавелись многочисленными синяками, смягчив падение Круппа, появился сам даруджиец. Смахивая пыль со своих шёлковых одеяний, он будто ненароком подошёл и остановился точно между сгорбленным Параном и Аномандром Рейком. Затем Крупп поднял глаза и по-совиному заморгал.

– Какое нелицеприятное завершение послеобеденного отдыха Круппа! Ужели собрание наше завершилось?

Капитан не чувствовал силы, которая вливалась в него. Парану казалось, что он падал, падал, падал… пока не ударился о жёсткие плиты пола с такой силой, что зазвенели доспехи. Боль ушла. Хватая ртом воздух, мелко дрожа, он поднял голову.

В тусклом, отражённом свете ламп капитан разглядел узкий зал с низким сводом. Странную, неровную стену справа украшали двойные двери; слева, напротив дверей, открывался широкий коридор с нишами в боковых стенах. Повсюду он видел камень – грубый, неотёсанный, похожий на кору дерева. На дальнем конце коридора – в восьми шагах от Парана – находилась тяжёлая дверь, обшитая почерневшими, изъеденными листами бронзы. У самого порога он заметил два бесформенных вороха.

Да где же?.. Как?..

Паран с трудом поднялся, опираясь о стену. Его взгляд вновь привлекли тёмные груды у бронзовой двери. Пошатываясь, капитан подошёл ближе.

Два тела. Мужчина, затянутый в кожаный доспех убийцы. На его узком, чисто выбритом лице застыло умиротворённое выражение, длинные чёрные косы поблёскивали от масла. Старомодный арбалет валялся тут же.

Рядом лежала женщина, её плащ вытянулся и перекрутился, будто мужчина волоком тащил её через порог. Лоб её уродовала тяжёлая, влажно поблёскивающая рана, и, судя по пятнам крови на полу, были и другие.

Оба они даруджийцы… постой-ка, я ведь видел этого мужчину. На Празднестве госпожи Симтал… и эту женщину! Она ведь глава Гильдии…

Раллик Ном и Воркан, оба исчезли в ту злосчастную ночь. Значит, я в Даруджистане. Выходит, что так.

Он припомнил слова Серебряной Лисы, в которых теперь звенела истина. Паран нахмурился. Стол – карта, на которой изображено моё лицо. Джен’исанд Рул, Независимая карта, недавно в Колоде Драконов… силы её неизвестны. Я странствовал внутри меча. Теперь, похоже, могу пройти… куда угодно.

Даже сюда, сюда… в Дом Финнэста. О боги, я оказался в Доме Азатов!

Паран услышал звуки, шаркающие шаги, которые приближались к двойной двери напротив, и медленно обернулся, нащупывая рукоять меча на поясе.

Дверь распахнулась.

Капитан зашипел сквозь зубы, отступил на шаг, выхватывая клинок из ножен.

Перед ним стоял яггут – почти лишённый плоти, так что наружу торчали обломки сломанных рёбер, с рук жуткими клочьями свисали обрывки кожи и мышц. Худое, изуродованное лицо скривилось, когда яггут оскалил клыки.

– Добро пожаловать, – пророкотал он. – Я – Рейст. Страж, пленник, проклятый. Азат приветствует тебя так, как только может запотевший камень. Вижу, в отличие от тех двоих, что спят у порога, тебе двери не нужны. Да будет так. – Он сделал ещё шаг, затем склонил голову набок. – А-а, ты здесь не во плоти. Только в духе.

– Как скажешь. – Мысли капитана вернулись к ночи Празднества. К бойне во дворе поместья. Воспоминаниям о магии, взрывах и его собственном неожиданном путешествии во владения Тени, к Псам и Котильону. И это – точно такое же путешествие… Паран разглядывал стоявшего перед ним яггута. Худ меня бери, это создание – Яггутский Тиран, тот, которого освободили Лорн с т’лан имассом… точнее, то, что от него осталось.

– Почему я оказался здесь?

Ухмылка яггута стала шире.

– Следуй за мной.

Рейст вошёл в коридор и повернул направо, он шаркал и неуверенно ступал босыми ногами так, словно все кости под кожей были сломаны. В семи шагах коридор заканчивался дверью и ещё одной – по левую руку. Её-то и распахнул яггут, открыв взору Парана полукруглый зал с винтовой лестницей из укрытой корнями древесины. Никаких источников света не было, но капитан обнаружил, что вполне сносно видит.

Они спустились вниз, ступени под ногами казались приплюснутыми ветвями, которые тянулись в разные стороны от единого ствола. Воздух потеплел, наполнился влагой и сладковатым запахом гумуса.

– Рейст, – проговорил на ходу Паран, – убийца и глава Гильдии… ты сказал они спят – как давно они лежат здесь?

– Я не знаю счёта дней внутри Дома, смертный. Азат забрал меня. С того времени несколько чужаков желали войти, испытывали двери магией, ходили по двору, но Дом отказал им всем. Эти двое лежали у порога уже тогда, когда я очнулся, и не шевелились с тех пор. Видимо, Дом уже выбрал.

Как Мёртвый Дом избрал Келланведа и Танцора.

– Это хорошо, но можешь ли ты их разбудить?

– Я и не пытался.

– Почему?

Яггут остановился, оглянулся на капитана.

– В этом не было нужды.

– Они тоже стражи? – спросил Паран, когда оба продолжили спуск.

– Не совсем. Моих сил достаточно, смертный. Они… нечаянные, невольные слуги, быть может? Твои слуги.

– Мои?! Мне не нужны слуги – я не желаю этого. Более того, мне всё равно, чего там от меня ожидает Азат. Дом зря возлагает на меня надежды, Рейст, и это ты ему от меня можешь передать. Скажи, пусть найдёт другого… кем там он хотел меня сделать.

– Ты – Господин Колоды. Такие вещи невозможно отменить.

– Кто?! Худов дух, яггут, вот этот выбор Азату лучше отменить и побыстрее, – прорычал Паран.

– Его невозможно отменить, как я и сказал. Нужен Господин, и вот – ты здесь.

– Но я этого не хочу!

– Я умываюсь слезами над таким горем, смертный. Кстати, мы пришли.

Оба остановились на площадке. По ощущениям Парана они спустились вниз на шесть-семь этажей. Каменные стены исчезли, остались лишь мрак и дрожащее сплетение корней под ногами.

– Дальше я идти не могу, Господин Колоды, – сказал Рейст. – Ступай во тьму.

– А если откажусь?

– Я убью тебя.

– Жестокий ублюдок этот твой Азат, – пробормотал Паран.

– Я убью тебя не по воле Азата, а за потраченные время и силы. Смертный, у тебя нет чувства юмора.

– А у тебя, думаешь, есть? – парировал капитан.

– Если откажешься идти дальше… ничего не будет. Если не считать моего раздражения. Азат терпелив. Ты пойдёшь туда – рано или поздно, однако привилегия моего водительства была дарована лишь единожды – и более не повторится.

– То есть в другой раз я буду лишён твоей жизнерадостной компании? Как же мне с этим жить?

– Плохо, если есть в мире справедливость.

Паран посмотрел во тьму.

– А она есть?

– Ты это спрашиваешь у яггута? Кстати, мы вечно тут будем стоять?

– Ладно, ладно, – вздохнул капитан. – Выбери любое направление.

Рейст пожал плечами.

– Для меня они все одинаковы.

Невольно ухмыльнувшись, Паран шагнул вперёд. Затем остановился и обернулся.

– Рейст, ты сказал, что Азату нужен Господин Колоды. Зачем? Что происходит?

Яггут снова оскалился.

– Началась война.

Паран подавил внезапную дрожь.

– Война? В неё вовлечены Дома Азатов?

– Никто и ничто не останется в стороне, смертный. Ни Дома, ни сами боги. Ни ты сам, человек, ни один из твоих краткоживущих, мелочных товарищей.

Паран скривился.

– У меня и без того достаточно войн, Рейст.

– Все они – одна война.

– Не хочу даже думать об этом.

– Так не думай.

Через некоторое время Паран понял, что его яростный взгляд не производит на яггута ни малейшего впечатления. Капитан развернулся и пошёл дальше. На третьем шаге он почувствовал под сапогом не корень, а каменную плиту. Тьма вокруг рассеялась, в призрачном, желтоватом свете открылся огромный зал. Его края в сотне или больше шагов, казалось, уплывают обратно во мрак. Ни следа Рейста или деревянной лестницы. Внимание Парана было приковано к плитам у его ног.

На выцветшей каменной поверхности были вырезаны карты Колоды Драконов. Нет, не только Колода Драконов – тут есть карты, которых я не узнаю́. Потерянные Дома и бесчисленные забытые Независимые. Дома и… Капитан шагнул вперёд, присел на корточки, чтобы рассмотреть одно из изображений. Стоило Парану сосредоточиться на нём, мир вокруг начал блекнуть, и капитан почувствовал, будто погружается в резную картину.

Холодный ветер коснулся лица, воздух пах глиной и мокрой шерстью. Паран почувствовал землю под сапогами, холодную, мягкую. Где-то вдалеке закаркали воро́ны. Странная хибара, которую капитан разглядел на плите, стояла теперь перед ним, длинная, приземистая, сложенная из гигантских костей и длинных бивней, на которые были натянуты толстые, бурые шкуры. Дома… и Обители, первые попытки строительства. Когда-то люди жили в таких хижинах, будто внутри грудной клетки дракона. О боги, насколько же огромные бивни! Каким бы зверям ни принадлежали эти кости, они, наверное, были гигантами…

А я, похоже, могу странствовать, куда пожелаю. В любую карту любой Колоды, какая только существовала. В потоке восторга и удивления, который охватил его, скрывалось и течение ужаса. В Колоде было несколько чрезвычайно неприятных мест.

А это?

У входа в хибару курился маленький, выложенный камнями очаг. Дым окутывал деревянную раму, на которой коптились полоски мяса. Только теперь Паран заметил, что поляну окружали старые черепа, принадлежавшие, несомненно, зверям, чьи кости пошли на основу хибары. Все черепа были повёрнуты внутрь, и по длинным, пожелтевшим молярам капитан заключил, что эти животные предпочитали растительную, а не мясную пищу.

Паран подошёл ко входу в хибару. С костяной рамы свисали черепа хищников, так что ему пришлось пригнуться.

Обитатели, судя по всему, ушли поспешно. Будто всего несколько мгновений назад… В дальнем конце помещения стояли два трона, приземистых, крепких, сложенных из костей, на возвышении из окрашенных охрой человеческих черепов – ну, по крайней мере, очень похожих на человеческие. Больше напоминают т’лан имассов…

Знание само пробудилось в его сознании. Паран знал, как называется это место, знал глубоко в душе. Обитель Зверей… задолго до Первого Престола… здесь было сердце силы т’лан имассов – их духовный мир, когда имассы были ещё плотью и кровью, когда у них ещё были духи, которым можно было поклоняться, которых можно было почитать. Задолго до того, как они провели Обряд Телланна… и в итоге пережили собственный пантеон…

Значит, эти владения покинуты. Потеряны для своих создателей. Что же тогда такое Путь Телланн, которым ныне пользуются т’лан имассы? Ага, этот Путь, наверное, родился из самого Обряда, стал физическим воплощением Обета Бессмертия. И его аспектом стала не жизнь, даже не смерть. Аспектом стала… пыль. Прах.

Некоторое время Паран стоял неподвижно, пытаясь осознать неизмеримую глубину трагедии, которую, как бремя, несли в себе т’лан имассы.

Ох, они пережили собственных богов. Живут и вправду в мире пыли и праха – бесплотная память, вечное существование… без конца и края. Парана затопило чувство непереносимой, глубокой горечи. Храни нас Беру… какое же одиночество! Они так давно одиноки… но теперь собираются, сходятся к ребёнку, взыскуют благословения… и чего-то большего…

Паран отступил – и вновь оказался на каменной плите. Усилием воли капитан оторвал взгляд от изображения Обители Зверей – но почему там два трона, а не один? – теперь он знал название этой карты. Его внимание привлёк другой камень, в дюжине шагов слева. Пульсирующее алое сияние окрашивало воздух над покрытой резьбой плитой.

Паран подошёл ближе, взглянул под ноги.

Большую часть камня занимало изображение спящей женщины. Плоть её словно переплеталась, свивалась. Паран медленно присел на корточки, прищурился. Кожа женщины казалась бездонной, в ней открывались всё новые и новые детали, чем больше капитан всматривался. Кожа и не кожа. Леса, каменные гряды, тёмное дно океана, расселины в теле мира – это же Огнь! Это Спящая богиня.

Затем он увидел изъян, пятно гноящейся тёмной плоти. Паран содрогнулся от приступа тошноты, но не отвёл глаза. Там, в самом сердце этой раны, он разглядел сгорбленную, изломанную фигуру. Скованную. Прикованную к телу Огни. От фигуры по цепям тёк в жилы Спящей Богини яд.

Она почувствовала, что болезнь приближается, запускает в неё свои когти. Почувствовала… и решила уснуть. Менее двух тысяч лет назад она решила уснуть. Попыталась сбежать из темницы собственного тела, чтобы биться с тем, кто собрался погубить её тело. Она… о боги верхние и нижние! Она сотворила из себя оружие! Весь свой дух, всю свою силу вложила в один предмет… молот, способный сломать… всё, что угодно. И Огнь нашла человека, способного поднять этот молот…

Каладана Бруда.

Но разбить цепи значит освободить Увечного бога. А освобождённый Увечный бог будет мстить – так, что никакой жизни в мире не останется. И всё же Огнь, Спящая богиня, не сочла это важным. Она просто начнёт всё сначала.

Теперь Паран понял, увидел истину – он отказывается! Этот ублюдок притивится! Чтобы не выпустить Увечного Бога, который уничтожит всех нас, Каладан Бруд противится богине!

Хватая ртом воздух, Паран оторвался от изображения, рывком поднялся, покачнулся – и вновь оказался рядом с Рейстом.

Клыки яггута блеснули.

– Оказалось ли знание для тебя даром или же проклятьем?

Слишком прозорливый вопрос…

– И тем и другим, Рейст.

– И что из двух ты выберешь?

– Не понимаю, о чём ты.

– Ты плачешь, смертный. От радости или от горя?

Паран скривился, утёр лицо.

– Я хочу уйти, Рейст, – проворчал он. – Хочу вернуться…

Он моргнул и обнаружил, что стоит на коленях, глядя на стоящего в шести шагах озадаченного Сына Тьмы. Паран почувствовал, что с его неожиданного появления прошли считаные мгновения, но что-то ослабило напряжение за это время.

На плечо капитану легла ладонь, он поднял глаза и увидел Серебряную Лису, Мхиби неуверенно замерла в шаге позади девочки. Неподалёку стоял даруджиец, Крупп, тщательно поправляя свои шёлковые одеяния и тихонько напевая что-то себе под нос. Быстрый Бен сделал ещё шаг к капитану, однако не сводил глаз с Сына Тьмы.

Паран закрыл глаза. Голова у него шла кругом. Капитан чувствовал себя совершенно сбитым с толку тем всем, что он узнал – в том числе, о себе самом. Я – Господин Колоды. Новобранец на войне, о которой ничего не знаю. А теперь ещё и… это.

– Какого Худа, – прорычал Паран, – что тут происходит?

– Я обратилась к силе, – ответила Серебряная Лиса, взгляд у неё был чуть взбудораженный.

Паран глубоко вздохнул. К силе. Конечно. Это чувство мне уже почти привычно. Джен’исанд Рул. Мы оба отправились в путь, Серебряная Лиса, однако нам суждено разными дорогами прийти в одно и то же место. На Второе Соединение. Кто же взойдёт на те два древних забытых трона? Куда, милая девочка, ты поведёшь т’лан имассов?

Аномандр Рейк заговорил:

– Я не ожидал столь… натянутой встречи, Каладан…

Паран повернул голову, увидел Воеводу. Молот казался таким лёгким в его могучих руках. Теперь я знаю, Воевода. Я не открою твоей тёмной тайны – зачем мне это? Выбор – твой, и только твой. Убить всех нас или богиню, которой служишь. Бруд, я не завидую твоему праву выбора. О нет, не завидую, несчастный ты ублюдок. И всё же, какова цена нарушенной клятвы?

Сын Тьмы продолжал:

– Приношу свои извинения всем вам. Как мудро заметил этот человек, – Рейк указал на Быстрого Бена, – действовать сейчас – зная столь мало о природе открывшихся здесь сил – было бы воистину опасно.

– Возможно, уже слишком поздно, – сказал Каллор, не сводя бесцветных, древних глаз с Серебряной Лисы. – Девчонка обратилась к чарам Телланна, и давно этот Путь не пробуждали столь мощно. Теперь все мы в опасности. Если немедленно объединим силы, возможно, сумеем уничтожить это создание – второго такого случая может и не представиться.

– А если проиграем, Каллор? – спросил Рейк. – Какого врага мы себе наживём? Сейчас девочка действовала, чтобы защитить себя, не более того. Что в том враждебного? Ты слишком многое ставишь на один бросок костей, Верховный король.

– Ну, наконец-то, – пророкотал Каладан Бруд, возвращая свой жуткий молот на перевязь за спиной, – пошла речь о стратегии. – В его голосе всё ещё слышался отзвук гнева, будто Воеводу разозлила необходимость проговаривать вслух то, что казалось ему самоочевидным. – Нейтралитет – самый разумный выбор для нас. До тех пор, покуда природа Серебряной Лисы не проявится. У нас и так врагов полно. Хватит уже ломать трагедию, пожалуйста. Добро пожаловать, Рейк. Наверняка ты можешь нам сообщить о состоянии Лунного Семени, не говоря уж о других важных сведениях. – С внезапным раздражением он обратился к Парану: – Капитан, ты способен что-нибудь сделать с этим треклятым летающим столом?!

Вздрогнув от неожиданности, Паран поднял глаза.

– Ну-у, – протянул он, – сейчас ничего в голову не приходит. Я, кхм, не маг…

Бруд заворчал и отвернулся.

– Ладно, забудь тогда. Будем считать, что это новое украшение.

Быстрый Бен откашлялся.

– Возможно, я смогу что-то сделать, Воевода. Со временем…

Каладан покосился на Дуджека, тот ухмыльнулся и утвердительно кивнул Быстрому Бену.

– Отнюдь не простой солдат, как я вижу, – проговорил Аномандр Рейк.

Семигородец пожал плечами.

– Такие испытания я люблю, Владыка. Никаких гарантий, что добьюсь успеха, учтите… нет, не стоит испытывать меня чарами, Сын Тьмы. Я ценю тайны своей частной жизни.

– Как пожелаешь, – сказал Рейк и отвернулся.

– Следовательно, пора перекусить?

Все посмотрели на Круппа.

Пока все смотрели в другую сторону, Мхиби ускользнула с плаца, скрылась между рядами островерхих шатров тисте анди, а затем развернулась и попыталась бежать. Кости и мышцы возмутились, а в жилах пылали паника и ужас.

Она заковыляла прочь, глаза застилали слёзы, дыхание хрипло вырывалось из груди, перемежаясь тихими всхлипами. Ох… милостивые духи… взгляните на меня. Смилуйтесь надо мной, молю вас. Смотрите, как я спотыкаюсь и хромаю – смотрите! Пощадите меня, нижние духи! Я требую! Заберите мою душу, жестокие предки, молю вас!

Медные браслеты на запястьях и лодыжках – обычные амулеты рхиви от болей в костях – касались высохшей кожи, холодные как лёд, как прикосновения насильника, равнодушные к страданиям, к надрывному стуку сердца.

Духи рхиви отреклись от неё, насмехались, презирали её.

Старуха закричала, пошатнулась и рухнула на колени. Удар о землю выбил воздух из её груди. Извиваясь, она повалилась в грязь между рядами шатров.

– «Плоть, – прошептал кто-то рядом с ней, – есть жизни внутри. Это, дорогая подруга, – слова рождения, что произносятся в сотнях вариантов на бесчисленных языках. В них – радость и боль, утрата и самопожертвование, в них воплощаются оковы материнства… и более того, они – оковы самой жизни.

Мхиби подняла голову, пряди седых волос болтались перед лицом.

Карга сидела на центральной распорке шатра, ворониха подобрала крылья, глаза её влажно поблёскивали.

– Мне тоже ведомо горе, милая моя. Не говори никому, что видела меня такой – размякшей от любви. Как же мне тебя утешить?

Мхиби покачала головой, прохрипела:

– Никак.

– В ней больше тебя, чем других, больше, чем этой женщины, Рваной Снасти, и Ночной Стужи, больше, чем т’лан имассов…

– Видишь меня, Карга? Видишь? – Мхиби поднялась на четвереньки, затем села и посмотрела на ворониху. – От меня только кожа да кости остались. И боль. Я высохла, рассыпаюсь, – о нижние духи, с каждым мигом этой жизни, этого чудовищного существования я становлюсь всё ближе и ближе к… к… – Её голова упала на грудь. – … к ненависти, – закончила она шёпотом. Рхиви содрогалась от рыданий.

– И поэтому желаешь умереть сейчас, – сказала Карга. – Да, я понимаю. Нельзя доводить мать до ненависти к собственному ребёнку… но ты слишком многого требуешь от себя.

– Она украла мою жизнь! – закричала Мхиби, костлявые руки сжались в кулаки так, что от них отлила кровь. Старуха смотрела на эти кулаки широко распахнувшимися глазами, словно это были чужие руки, костистые, мёртвые… – Ох, Карга, – тихо всхлипнула она. – Она украла мою жизнь…

Ворониха расправила крылья, спрыгнула с распорки, затем мягким полукругом слетела вниз, на землю рядом с Мхиби.

– Тебе следует поговорить с ней.

– Я не могу!

– Она должна понять…

– Она знает, Карга, она знает. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я попросила дочь перестать расти? Эта река течёт непрестанно, безостановочно…

– Реки можно оградить дамбами. Направить… в другое русло.

– Но не эту, Карга.

– Я не принимаю этих слов, любимая моя. И я найду способ. Клянусь тебе.

– Нет никакого способа – не трать время попусту, подруга. Юность моя погибла, её уже не вернуть ни алхимией, ни чарами: Телланн – неприступный Путь, Карга. Что он востребует, того не вернёшь. Даже если ты сумеешь остановить поток, что тогда? Оставишь меня старухой на грядущие десятилетия? Год за годом – в темнице этого тела? Это не милосердно, – нет, это было бы жестокое проклятье. Оставь меня, прошу…

Сзади раздались шаги. В следующий миг Корлат присела рядом с Мхиби, обняла и прижала к себе.

– Пойдём, – прошептала тисте анди. – Пойдём со мной.

Корлат помогла Мхиби подняться на ноги. Рхиви стыдилась собственной слабости, но все защитные барьеры пали, она утратила даже гордость, чувствовала в душе лишь беспомощность. Я ведь была юной девушкой. Что толку неистовствовать от этой утраты? Годы мои утекли, всё кончено. Жизнь внутри угасает, а снаружи – расцветает. В этой битве не смог бы победить ни один из смертных, но когда же, духи, вы поднесёте мне дар смерти? Отчего отказываете мне в прекращении?

В объятьях Корлат Мхиби чуть выпрямилась. Хорошо же. Раз уж вы всё равно прокляли мою душу, то и самоубийство не принесёт мне большой боли. Ладно, духи, я дам вам свой ответ. Разрушу ваши планы.

– Отведи меня в мой шатёр, – сказала рхиви.

– Нет, – ответила Корлат.

Мхиби выгнулась, гневно уставилась на тисте анди.

– Я сказала…

– Я слышала, Мхиби. Слышала больше, чем ты бы хотела. Отвечаю – нет. Я останусь с тобой, и я не одинока в своей вере в…

Рхиви фыркнула.

– Вере? Ты же из тисте анди! За дурочку меня держишь, что рассказываешь о вере?

Лицо Корлат напряглось, она отвела взгляд.

– Может, ты права.

Ох, Корлат, прости меня, прости за это – я бы забрала эти слова назад, клянусь…

– Тем не менее, – продолжила тисте анди, – я не оставлю тебя в отчаянии.

– Мне не впервой быть пленницей, – отрезала Мхиби, снова с гневом. – Но предупреждаю тебя, Корлат, предупреждаю всех вас, ненависть нашла во мне плодородную почву. И своим сочувствием, всяким благородным намерением вы питаете её. Умоляю, дай мне покончить с этим.

– Нет, и ты недооцениваешь нашу решительность, Мхиби. Ты не сумеешь нас оттолкнуть.

– Тогда вы и вправду доведёте меня до ненависти, и заплатить придётся всем, что я только ценю и люблю в себе, всем тем, что вы когда-то ценили.

– И обессмыслишь все наши усилия?

– Не по своему выбору, Корлат, об этом я тебе и говорю – у меня больше нет права выбора. Я отдала его. Своей дочери. А теперь – и тебе. Ты сотворишь из меня злобное создание, и прошу тебя, умоляю, если есть в тебе хоть капля жалости, позволь мне окончить этот ужасный путь.

– Я не дам тебе разрешения покончить с собой, Мхиби. Если, чтобы жить, тебе нужно ненавидеть, да будет так. Отныне ты под опекой – и защитой – тисте анди.

Рхиви обмякла, признавая поражение. Попыталась найти слова, чтобы выразить обуревавшие её чувства, но похолодела, когда нашла.

Жалость к себе. Вот как низко я пала…

Хорошо, Корлат, пока что – твоя взяла.

– Огнь умирает.

Каладан Бруд и Аномандр Рейк были одни в шатре, напряжение между ними так окончательно и не угасло. Судя по звукам снаружи, чародей Быстрый Бен умудрился спустить огромную деревянную карту с неба на землю и теперь обсуждал с кем-то, что делать с ней дальше.

Сын Тьмы снял перчатки, уронил их на столешницу, прежде чем посмотреть на Воеводу.

– Кроме того единственного, чего ты не должен делать, есть ли другие возможности?

Бруд покачал головой.

– Это старый выбор, друг мой. Осталась лишь одна, как и прежде. Я – Тэннес, Путь самой богини, и что терзает её, терзает и меня. Да, я мог бы разбить того, кто заразил её…

– Увечного бога, – прошептал Рейк и замер. – Он целую вечность пестовал свою ненависть – он не знает пощады, Бруд. Это старая история. Мы согласились – ты, я, Королева грёз, Худ – мы все договорились…

Широкое лицо Воеводы задрожало. Он встряхнулся, точно медведь, отвернулся.

– Почти двенадцать веков этому бремени…

– А если она умрёт?

Он покачал головой.

– Не знаю. Её Путь погибнет, это наверняка, однако успеет впустить Увечного бога на все иные Пути… и затем все они погибнут.

– А с ними – магия.

Воевода кивнул, затем глубоко вздохнул и выпрямился.

– Думаешь, это будет так ужасно?

Рейк фыркнул.

– Ты полагаешь, разрушения на этом закончатся. Похоже, не важно, какой из двух вариантов мы выберем, Увечный бог победит.

– Похоже на то.

– Но сделав свой выбор, ты даруешь этому миру и всем его обитателям ещё несколько поколений жизни…

– Жизни и смерти, кровавых войн и смертоубийств. Снов, надежд и трагических развязок…

– Не стоит думать об этом, Каладан. – Рейк шагнул ближе. – Ты уже сделал, продолжаешь делать всё, чего только можно было от тебя требовать. Мы были там тогда, давным-давно, чтобы разделить твоё бремя. Однако потом, похоже, все мы – каждый из нас – отступил, занялся собственными делами… бросил тебя…

– Не говори так, Аномандр. Это ничего не даёт. Есть и более насущные дела, которые стоит обсудить, раз уж нам выпала редкая возможность поговорить наедине.

Широкий рот Рейка растянулся в тонкой усмешке.

– Верно. – Он покосился на выход из шатра. – Там… – Рейк вновь обернулся к Бруду. – Учитывая болезнь Тэннеса, был ли твой вызов блефом?

Воевода оскалил подпиленные зубы.

– В некоторой степени, но не полностью. Вопрос не в том, смогу ли я использовать силу, а в природе этой силы. Переполненной ядом, отравленной хаосом…

– То есть можно ожидать более свирепую мощь, чем твоя обычная буря? Это настораживает, Бруд. Каллор знает?

– Нет.

Рейк хмыкнул.

– И лучше ему не знать.

– Да, – проворчал Воевода. – Так что неплохо бы тебе самому проявить сдержанность в следующий раз, Рейк.

Сын Тьмы отошёл налить себе вина.

– Странно, могу поклясться, что именно это я и сделал.

– Мы должны поговорить о Паннионском Домине.

– Это сложная загадка, Каладан. Тайна более зловещая, чем мы предполагали вначале. Там много слоёв силы, один под другим. Подозреваю, что в самом сердце лежит Путь Хаоса – и великие во́роны со мной согласны.

– Слишком близко к тропе Увечного бога, чтобы быть случайностью, Рейк. В конце концов, яд Скованного происходит от Хаоса.

– О да. – Рейк улыбнулся. – Любопытно, не так ли? Думаю, очевидно, кто кого использует…

– Возможно.

– Война с Паннионским Домином станет для нас серьёзным испытанием.

Бруд поморщился.

– Девочка говорила: нам понадобится помощь.

Сын Тьмы нахмурился.

– Будь добр, объясни.

– Т’лан имассы, друг мой. Неупокоенные легионы идут сюда.

Лицо Рейка помрачнело:

– Это вклад Дуджека Однорукого?

– Нет, девочки. Серебряной Лисы. Она – заклинательница костей из плоти и крови. Первая за очень, очень долгое время.

– Расскажи мне о ней.

Воевода заговорил и говорил долго, а когда закончил, в шатре воцарилась тишина.

Разглядывая Парана из-под полуприкрытых век, Скворец подошёл ближе. Молодой капитан дрожал, словно в лихорадке, лицо его побелело и покрылось липким потом. Быстрый Бен сумел как-то опустить столешницу на землю; чары всё ещё окутывали её пеленой молний, которая никак не угасала. Маг присел на корточки рядом со столом, и по безучастному выражению его лица Скворец понял, что Быстрый Бен погрузился в колдовской транс – исследовал, изучал…

– Ты – глупец.

Командир обернулся на хриплые слова.

– Тем не менее, Каллор.

Высокий, седовласый воин холодно улыбнулся.

– Ты ещё пожалеешь, что поклялся защищать ребёнка.

Пожав плечами, Скворец отвернулся и пошёл дальше.

– Я ещё с тобой не закончил! – прошипел Каллор.

– А вот я с тобой – закончил, – спокойно ответил малазанец, не сбавляя шага.

Теперь Паран повернулся к нему. Глаза капитана были широко, невидяще раскрыты. Позади него тисте анди уже начали расходиться – призрачные фигуры, невозмутимые с того мига, как их повелитель удалился в штабной шатёр с Каладаном Брудом. Скворец поискал глазами Корлат, но не нашёл; вскоре он заметил, что и Мхиби нигде не видно. Девочка, Серебряная Лиса, стояла в дюжине шагов от Парана, глядя на капитана глазами Рваной Снасти.

– Никаких вопросов, – простонал Паран, когда Скворец остановился рядом с ним. – У меня нет для тебя ответов – ни о том, что здесь произошло, ни о том, чем я стал. Возможно, тебе лучше назначить кого-то другого командиром «Мостожогов»…

– Для этого нет причин, – сказал Скворец. – К тому же я терпеть не могу изменять принятые решения, капитан.

К ним подошёл Быстрый Бен. Он ухмылялся.

– Рисковое вышло дельце, а?

– Что это вообще такое? – спросил у него Скворец и кивнул в сторону столешницы.

– То, чем кажется. Новая Независимая карта в Колоде Драконов. Точнее, самая Независимая из всех Независимых. Вспомни, в столе содержится вся Колода. – Маг покосился на Парана. – Капитан наш в шаге от Восхождения, как мы и подозревали. А значит, то, что он решит делать – или не делать, – может иметь глобальные последствия. Для всех нас. Похоже, у Колоды Драконов объявился Господин. Джен’исанд Рул.

Паран отвернулся, он явно не желал принимать участие в этом разговоре. Скворец нахмурился, глядя на чародея.

– Джен’исанд Рул. Я думал, это имя относится к его… эскападе внутри одного конкретного клинка.

– Так и есть, но поскольку это имя находится на самой карте, значит, они связаны… как-то. Если капитан, как и все мы, не знает, – придётся мне хорошенько подумать, что́ означает такая связь. Разумеется, – добавил чародей, – капитан может знать довольно, чтобы мне помочь, если пожелает.

Паран открыл рот, чтобы ответить, но Скворец опередил его.

– У него нет для нас ответов… пока что. Я так понимаю, эту дурацкую столешницу мы потащим за собой на марше?

Быстрый Бен медленно кивнул.

– Так будет лучше, по крайней мере, поначалу. Но я бы советовал её сгрузить до того, как войдём на Паннионскую территорию. Тригалльская торговая гильдия может передать её алхимику в Даруджистан – на хранение.

Прозвучал новый голос:

– Карта останется с нами.

Мужчины обернулись и увидели стоящую рядом Серебряную Лису. Позади неё дюжина воинов рхиви уже поднимали столешницу с земли.

Глядя, как темнокожие, сноровистые кочевники уносят столешницу, Быстрый Бен нахмурился.

– Рискованно тащить в бой такой могущественный предмет, девочка.

– Мы должны принять этот риск, чародей.

Скворец хмыкнул.

– Почему это?

– Потому что карта принадлежит Парану, и она ему понадобится.

– Можешь объяснить?

– Мы боремся не с одним врагом – это скоро станет ясно.

– Я не хочу эту карту, – рявкнул Паран. – Лучше нарисуй там другое лицо. Во мне течёт кровь Пса Тени. Я – слабое звено, когда же вы все это поймёте? Видит Худ, уж мне-то это ясно!

Скрип доспехов предвосхитил появление Каллора. Скворец нахмурился.

– Ты – не участник этого разговора.

Каллор криво ухмыльнулся.

– Всегда не участник, но часто – предмет…

– Не в этот раз.

Невыразительные, серые глаза Верховного короля впились в Быстрого Бена.

– Ты, чародей, собиратель душ… Я же – освободитель душ. Быть может, мне стоит разбить цепи в тебе? Это так легко: сделать тебя беспомощным.

– И ещё легче, – ответил Быстрый Бен, – сотворить яму в земле.

Каллор рухнул вниз, почва под ним расступилась. Броня зазвенела, затем последовал вопль ярости.

Серебряная Лиса ахнула, широко распахнутыми глазами уставилась на Быстрого Бена. Чародей пожал плечами.

– Ты права: мне плевать, кто или что такое этот Каллор.

Скворец шагнул к краю ямы, заглянул вниз.

– Он карабкается наверх… неплохо для старика.

– Но поскольку я не дурак, – торопливо добавил Быстрый Бен, – я, пожалуй, пойду. – Образ чародея на миг подёрнулся дымкой, а затем он вовсе исчез.

Повернувшись спиной к пыхтящему, проклинающему всё и вся Каллору – его затянутые в перчатки руки уже показались над осыпающимися краями ямы, – Скворец сказал Парану:

– Возвращайся к «Мостожогам», капитан. Если всё пройдёт хорошо, увидимся в Капастане.

– Так точно, сэр. – Неуверенно пошатываясь, Паран пошёл прочь.

– Предлагаю, – проговорила Серебряная Лиса, глядя, как Каллор пытается выбраться наверх, – и нам покинуть это место.

– Согласен, девочка.

Сгорбившись в седле, Скворец смотрел, как маршируют колонны Войска Однорукого – прочь из Крепи. День выдался жаркий, влажный воздух нёс предвестье грозы. Чёрные моранты верхом на кворлах кружили над двумя армиями – их было меньше, чем обычно. Их Вершитель, Вывих, улетел с капитаном Параном и «Мостожогами» четыре дня назад, а восемь из одиннадцати оставшихся звеньев покинули город прошлой ночью, отправившись к горам Виде́ния, на юго-западную границу Домина.

Командир был измотан. От боли в ноге он почти лишился сна, а дни были наполнены бесконечными задачами снабжения, расположения боевых порядков на марше и разговорами с бесчисленными вестовыми, которые приносили рапорты и приказы, а затем спешили прочь с ответами. Он уже с нетерпением ждал начала похода через полконтинента, чтобы только получить ответы на тысячу мучительных вопросов о том, что именно ждёт их впереди.

Быстрый Бен молча сидел в седле рядом со Скворцом, лошадь мага нервно переминалась с ноги на ногу.

– Твоя кобыла заразилась твоим настроением, Бен, – заметил командир.

– Ага.

– Гадаешь, когда я тебя отпущу, чтобы ты догнал Парана и «Мостожогов» и убрался подальше от Каллора. И ещё дальше – от Серебряной Лисы.

Быстрый Бен явно опешил, услышав последнее заявление, затем вздохнул.

– Ну да. Похоже, скрыть беспокойство мне не удалось – от тебя уж точно. Эта девочка повзрослела лет на пять с нашей первой встречи, Скворец. Я заглянул к Мхиби сегодня утром. Корлат делает что может, как и поплечницы рхиви, но Серебряная Лиса забрала у этой женщины почти всю жизненную силу – Худ знает, как ещё душа в теле держится. Да и от мысли о приходе т’лан имассов мне не по себе. Вдобавок Аномандр Рейк – он ведь хочет всё обо мне разузнать…

– Он пытался ещё раз проверить тебя чарами?

– Пока нет, но зачем его искушать?

– Ещё на некоторое время ты нужен мне здесь, – сказал Скворец. – Поедешь с моими офицерами – будем держаться подальше от Сына Тьмы. Как там эти наёмники в Капастане? Проглотили твою приманку?

– Пока что играют с ней.

– Тогда выждём с неделю. Если результата не будет, ты свободен.

– Так точно, сэр.

– А теперь, – протянул Скворец, – почему бы тебе, Быстрый Бен, не рассказать мне, что ты ещё затеял?

Маг заморгал с невинным видом.

– Сэр?

– Ты обошёл все храмы и всех провидцев в Крепи, маг. Потратил небольшое состояние на гадальщиков по Колоде. Худов дух, мне доложили, что на заре ты козлёнка принёс в жертву на вершине кургана! Под какую Бездну тебе это понадобилось, Бен?

– Ну ладно, – пробормотал чародей, – козлёнок – это уже жест отчаяния. Признаю. Я слегка увлёкся.

– И что тебе рассказали забытые духи кургана?

– Ничего. Их, кхм-м, их там не оказалось.

Глаза Скворца сузились.

– Не оказалось? Это ведь был курган рхиви, верно?

– Один из немногих, какие ещё в этих местах сохранились. Его, кхм-м, вычистили. Недавно.

– Вычистили?

– Кто-то или что-то их собирает, сэр. Никогда не слышал о подобном. И это самое странное. Ни единой души не осталось в здешних курганах. Отсюда вопрос: а где же они?

– Хочешь сменить тему, Быстрый Бен. Неплохая попытка.

Маг нахмурился.

– Я кое-что выяснял. Ничего такого, с чем я не справлюсь, и в других наших делах я карт не спутаю. К тому же мы ведь теперь официально на марше, так? Что я могу сделать посреди степи? Вдобавок я за ними проследил, сэр. Эти духи… кто-то их забрал, и мне это любопытно.

– Когда выяснишь, сообщишь мне, верно?

– Конечно, сэр.

Скворец заскрипел зубами, но больше ничего не сказал. Я тебя давно знаю, Быстрый Бен. Ты что-то нашёл – и напугался так, что теперь носишься, как горностай, поджав хвост.

Козлёнка в жертву принёс – Худа ради!

На дороге, ведущей из Крепи, Войско Однорукого– почти десять тысяч ветеранов Генобаканской кампании – пошло на соединение с рядами многочисленной армии Каладана Бруда. Поход начался. Они шли на войну с врагом, которого никогда не видели и о котором почти ничего не знали.

Глава шестая

Куда придут, там льётся кровь…

Горал Тум (р. 1134).

Видение Кульбурата

К Закатным воротам Сольтана через канал протянулся широкий арочный мост. И мост, и сам канал нуждались в серьёзном ремонте – известковый раствор потрескался, а в щелях между камнями фундамента зеленела трава. Сольтан, один из древнейших городов на равнине Виде́ния, раньше стоял на берегу реки Серп, богател на перекрёстке внутриконтинентальных торговых путей, но затем, после одной-единственной дождливой весны, река потекла по новому руслу. Корселанов канал выстроили, чтобы восстановить выгодную связь с речной торговлей и обеспечить выход к четырём глубоким озёрам, два из которых располагались на самом старом русле, для причалов и таверн. Особого успеха сольтанцы не добились, и следующие четыреста лет город медленно и неотвратимо приходил в упадок.

Остряк нахмурился ещё сильнее, когда направил своего коня по мосту и увидел впереди низкие, толстые стены Сольтана. По ним бежали вниз бурые потёки. Капитан уже чуял в воздухе запах помоев и нечистот. Между зубцами толпились люди, но среди них было мало стражников или солдат. Город отослал свою знаменитую Конную гвардию на север, на помощь Каладану Бруду в войне против Малазанской империи. Оставшиеся солдаты не стоили даже своих сапог.

Он обернулся, когда повозка его нанимателя с грохотом въехала на мост. Сидевший на козлах Драсти помахал Остряку рукой. Скалла держала поводья, и Остряк видел, как её губы шевелятся, несомненно, извергая поток проклятий и жалоб. Вскоре Драсти сник и опустил руку.

Остряк вновь перевёл взгляд на Закатные ворота. Стражников не было видно, да и повозки можно было счесть по пальцам одной руки. Мощные деревянные створки висели нараспашку и, судя по всему, не закрывались уже давно. Это окончательно испортило капитану настроение. Он остановил коня и подождал, пока фургон поравняется с ним.

– Мы же тут не задержимся, верно? – спросила Скалла. – Проедем насквозь, прямо к Рассветным воротам, да?

– Так я ему посоветовал, – сказал Остряк.

– Какой прок от нашего опыта, если хозяин не слушает наших советов? Ответь, Остряк!

Капитан просто пожал плечами. Керули несомненно слышал каждое слово, и Скалла несомненно это знала.

Они подъехали к арке ворот. Улица впереди резко сужалась, превращалась в тенистый переулок, зажатый под верхними этажами домов, который выступали так далеко, что едва не касались друг друга. Остряк снова выдвинулся вперёд и скакал перед экипажем. Из-под копыт прянули грязные куры, но толстые, чёрные крысы в канавах лишь на миг отвлеклись от пожирания отбросов, чтобы покоситься на колёса проезжавшей мимо повозки.

– Мы скоро бортами за стены начнём задевать, – заметил Драсти.

– Если протиснемся через Перекошенный проезд, дальше всё будет хорошо.

– Вот именно, Остряк: «если». Тут, конечно, на стенах полно грязи, которая сойдёт за смазку…

Улочка впереди сузилась до бутылочного горлышка, известного как Перекошенный проезд. Бесчисленные фургоны торговцев протесали глубокие борозды в стенах соседних домов. Мостовая была усыпана сломанными спицами и отломанными досками бортов. Остряк прекрасно знал, что в этом квартале царят законы мародёрства. Любая повозка, которую угораздило застрять в Проезде, считалась законной добычей, и местные были готовы с мечами в руках доказать своё право на товар. Сам Остряк пролил здесь кровь лишь однажды – шесть или семь лет тому. Ночка выдалась лихая. За несколько жутких часов он со своими охранниками истребил примерно полквартала головорезов и грабителей, прежде чем повозку удалось разобрать, положить на катки и провести через узкое место.

Повторения Остряк не хотел.

Втулки колёс несколько раз царапнули по стенам, но затем – Скалла разразилась потоком проклятий, а Драсти ухмыльнулся, пригибаясь под свисающим с верёвки мокрым бельём, – экипаж выскочил на площадь за Перекошенным проездом.

Площадь под названием «Шкафчик У» никто специально не создавал. Она самообразовалась на стыке тринадцати улочек и переулков различной ширины. Таверна, к которой все они прежде вели, сгорела чуть ли не век тому назад, осталась лишь неровная площадка, выложенная каменными плитами и булыжниками, получившая таинственным образом название «Шкафчик У».

– Правь на Мукозиновую улицу, Скалла, – приказал Остряк, указывая на широкий проспект с восточного края площади.

– Да помню я, – огрызнулась та. – Боги, какая вонь!

Стайка беспризорников выследила экипаж, и теперь они шли следом, словно бескрылые стервятники – грязные, рябые лица детей были мрачны и слишком серьёзны. Все молчали.

Остряк первым направил коня на Мукозиновую. В грязных окнах иногда мелькали лица, но сама улица оставалась пустынной. Никого… ни здесь, ни впереди. Это не к добру.

– Капитан, – окрикнул его Драсти.

Остряк не повернулся.

– Чего?

– Пацаны-то все… сбежали.

– Ясно. – Остряк ослабил в ножнах свои гадробийские сабли. – Заряжай арбалет, Драсти.

– Уже.

Знаю, но вслух это всем объявить – нелишне.

В двадцати шагах впереди на улицу вышли три фигуры.

Остряк прищурился. Высокую женщину в центре он узнал.

– Здравствуй, Нектара. Вижу, ты расширила свои владения.

Женщина с рассечённым шрамом лицом улыбнулась.

– Какие люди, это же Остряк. И Драсти. А кто ещё? Ба, это ведь Скалла Менакис? Несомненно столь же груба и неприступна, как и прежде, хоть я и бросаю своё сердце к твоим ногам.

– Это глупо, – процедила Скалла. – Шаг у меня тяжёлый.

Нектара заулыбалась ещё сильнее.

– А сердце от каждого шага бьётся всё быстрее, любовь моя.

– Сколько? – спросил Остряк, натягивая поводья в десяти шагах от женщины и двух её молчаливых телохранителей.

Выщипанные брови Нектары взлетели.

– Сколько? Нисколько на этот раз, Остряк. Мы ведь на территории Гарно – нам разрешили проехать. Мы обеспечиваем вам охрану.

– Охрану?

Капитан обернулся на звук открывшегося окошка экипажа. Появилась рука мастера Керули, вяло поманила Остряка.

Тот спешился. Подошёл к повозке, заглянул в окошко на боковой двери, чтобы увидеть круглое, бледное лицо Керули.

– Капитан, мы должны встретиться с… правителями этого города.

– С королём и Советом? Но зачем…

Торговец тихо рассмеялся.

– Нет-нет. С истинными правителями Сольтана. Большими деньгами и сложными переговорами удалось собрать вместе хозяев и хозяек всех территорий и районов. К ним я и хочу обратиться сегодня вечером. Ты можешь принять охрану, которую нам предложили. Поверь, всё хорошо.

– Что ж ты раньше не сказал?

– Я не был до конца убеждён, что переговоры прошли успешно. Дело сложное, ибо это сами хозяева и хозяйки попросили о… содействии. Я, в свою очередь, должен постараться заслужить их доверие в том смысле, что представляю наиболее эффективную силу из всех, которые способны оказать упомянутое содействие.

Ты? Да кто же ты тогда такой, Худа ради?

– Ясно. Ладно, доверяй этим бандитам, раз уж тебе так угодно, но боюсь, в этом мы с тобой не будем единодушны.

– Понятно, капитан.

Остряк вернулся к своему коню. Подбирая поводья, он обернулся к Нектаре.

– Веди.

…Сольтан был городом с двумя сердцами, они качали кровь разных оттенков, но одинаково злобную и развращённую. Упершись спиной в стену, Остряк сидел в битком набитой таверне с низким потолком и, прищурившись, разглядывал пёстрое собрание убийц, вымогателей и воров, чьё право на власть измерялось страхом.

Слева к той же стене прислонилась Скалла, а на скамье справа восседал Драсти. Нектара перетащила свой стул и круглый столик поближе к Скалле. Из кальяна перед хозяйкой поднимался густой дым и окутывал её меченное ножом лицо приторными, смолистыми клубами. В левой руке Нектара сжимала мундштук кальяна, а правую положила на затянутое в кожаные леггинсы бедро Скаллы.

Керули стоял в центре залы, обратившись лицом к большинству преступных главарей и королев города. Руки коротышка сцепил над своим простым серым шёлковым поясом, его чёрный шёлковый же плащ поблёскивал, словно расплавленный обсидиан. Странная тесная шапочка покрывала лысое темя, её покрой вызвал в памяти головные уборы, изображённые на древнейших гобеленах и барельефах Даруджистана. Керули заговорил тихим, хорошо поставленным голосом:

– Я весьма рад тому, что присутствую на этом знаменательном собрании. У всякого города есть свои тайные покровы, и для меня большая честь быть свидетелем того, как они частично приподнимаются. Разумеется, я понимаю, что многие из вас считают меня вылепленным из того же теста, что и ваши заклятые враги, но уверяю: это не так. Вы выразили озабоченность тем, что в Сольтан хлынул поток жрецов из Паннионского Домина. Они говорят о городах, которые недавно обрели священную защиту под рукой Паннионского Провидца, и рассказывают простолюдинам о торжестве закона, равно применяемого ко всем без исключения гражданам, о правах и прописанных привилегиях, о благодатном наведении порядка вопреки местным традициям и обычаям. Они сеют семена раздора среди ваших подданных – воистину опасный прецедент.

Среди хозяев и хозяек пробежал одобрительный шепоток. Остряк с трудом сдержал улыбку, глядя на манерную благовоспитанность, которую пытались изображать эти уличные головорезы. Повернув голову, капитан потрясённо обнаружил, что рука Нектары скользнула в разрез на леггинсах Скаллы и покоилась теперь где-то в паху. Сама Скалла раскраснелась, полуприкрыла глаза, на губах её застыла слабая улыбка. Ох, Королева грёз, теперь-то понятно, почему девять десятых мужиков в зале пыхтят, будто набегались, не говоря уж о том, почему так налегают на вино. Остряк и сам потянулся за кубком.

– Да замочить их всех! – прорычала одна из хозяек. – Брюхо вспороть каждому такому жрецу – и дело с концом, такое моё мнение.

– И сделать их мучениками за веру? – откликнулся Керули. – Прямой удар не принесёт пользы, как и в других городах. В этой борьбе оружие – информация, дамы и господа, точнее, дезинформация. Эти жрецы ведут кампанию оболванивания. Паннионский Домин, хоть и вводит всюду закон и порядок, представляет собой тиранию, которая проявляет невообразимую жестокость по отношению к своим подданным. Наверняка вы слышали о тенескаури Провидца, армии бездомных и нищих… Всё, что вам рассказывали, – правда, без преувеличений. Людоеды, насильники мёртвых…

– Дети Мёртвого Семени, – произнёс один из мужчин, склонившись вперёд. – Это правда? Это вообще возможно? Чтобы женщины выходили на поле боя, пока тела солдат ещё не остыли, и…

Керули мрачно кивнул.

– Среди младшего поколения тенескаури… есть Дети Мёртвого Семени. Они – лучшее доказательство того, что это возможно. – Он помолчал, затем продолжил: – В Домине имеются свои правоверные, жители изначально Паннионских городов, им принадлежат все те права и привилегии, о которых говорят жрецы. Никто другой не может стать правоверным. Не-граждане – хуже, чем рабы, ибо они вещи — объекты любой возможной жестокости, им не стоит рассчитывать на милосердие или защиту закона. Единственный выход для них – стать тенескаури, сравниться в бесчеловечности с мучителями и причинять страдания другим. Жителей Сольтана, если Домин завладеет этим городом, выгонят из домов – всех до единого, – лишат имущества, не дадут ни еды, ни воды. Им останется лишь дикость – путь тенескаури. Дамы и господа, хозяева Сольтана, в этой войне мы должны сражаться оружием истины, обнажить ложь Паннионских жрецов. Это потребует особенной организации, распространения заранее подготовленных слухов и истинных сведений. И в этом деле, друзья мои, вы не имеете себе равных. Простонародье Сольтана должно само выгнать этих жрецов из города. Людей нужно подвести к этому решению, к этому действию, но не кулаками и ножами, а словами.

– С чего ты взял, что это сработает? – решительно спросил один из главарей.

– У вас нет другого выхода, – ответил Керули. – Если не сработает, Сольтан окажется в руках паннионцев.

Керули продолжал, но Остряк уже не слушал. Полуприкрыв глаза, он внимательно рассматривал своего нанимателя. Этот контракт устроил один посредник в Даруджистане. Впервые Остряк увидел торговца рано утром у Напастиных ворот: туда Керули пришёл пешком и одет был так же, как и сейчас. Экипаж пригнали несколько мгновений спустя – наёмный, из местной конюшни. Керули вошёл внутрь, и с тех пор за весь долгий путь Остряк разговаривал с нанимателем всего дважды.

Тогда я подумал, что он – маг. Теперь скорее сказал бы, что жрец. Но какому же богу он служит? Очевидных признаков не заметно. И это само по себе уже о многом говорит. В Керули вообще нет ничего очевидного, кроме, может быть, бездонного кошелька, вновь и вновь оправдывающего щедрость. Какие там новые храмы появились в Даруджистане в последнее время? Не припомню… ах да, в Гадробийском квартале. Посвящённый Тричу, хотя кому только в голову может прийти поклоняться Тигру Лета? Этого я никак не пойму…

– … убийства.

– Но последние две ночи было тихо.

Главари уже разговаривали между собой. Керули слушал очень внимательно, но молчал.

Остряк заморгал, чуть ровней сел на скамье. Наклонился к Драсти.

– Что там говорили про убийства?

– Необъяснимые убийства – четыре ночи подряд, что-то вроде того. Местная проблема, и, как я понял, уже решилась.

Капитан хмыкнул, затем снова опёрся о стену, стараясь ничем не выказать, что весь покрылся холодным потом. Быстро добрались, хорошо нас обогнали – их экипаж двигался с чародейской скоростью. Но он бы застрял на улицах Сольтана. Слишком широкий, слишком высокий. Должно быть, остановились в Придорожье. В двух десятках шагов от Рассветных ворот… Прав ты оказался, дружище Бук?

– Мне было скучно, просто невыносимо. А ты как думал? – Скалла плеснула себе вина в чашу. – Нектара сумела развеять скуку и – если судить по красным, потным рожам – не только для меня. Все вы – свиньи.

– Не мы же это всё делали на людях, – возразил Остряк.

– И что? Смотреть-то вас никто не заставлял? А что, если бы у меня был ребёночек на руках и сиська наружу?

– Вот на это, – заявил Драсти, – я бы точно таращился.

– Ты омерзителен.

– Ты не поняла, дорогая. Не на сиську – хотя это наверняка восхитительное зрелище, – а на тебя с ребёночком! Ха! С ребёночком!

Скалла лишь презрительно усмехнулась.

Они сидели в задней комнате таверны и только что закончили есть.

– В любом случае, – со вздохом проговорил Остряк, – встреча затянется до утра, а потом только нашему хозяину посчастливится поспать – в повозке. Нам выделили комнаты наверху, с практически чистыми постелями – так что предлагаю ими воспользоваться.

– То есть именно поспать, дорогая Скалла, – пояснил Драсти.

– Даже не думай, я дверь запру, недомерок.

– А Нектара, видно, знает тайный стук.

– Убери эту улыбочку, Драсти, а то я тебе помогу.

– Да почему вообще тебе всё веселье достаётся?

Скалла ухмыльнулась.

– Порода сказывается, дворняжка. У меня есть, у тебя – нет.

– И образование небось, да?

– Именно.

В следующий миг дверь распахнулась, и вошёл Керули.

Остряк, откинувшись на спинку стула, уставился на жреца.

– Ну что, удалось тебе завербовать на службу своему делу местных громил, убийц и вымогателей?

– До некоторой степени, – ответил Керули, подходя к столу, чтобы налить себе вина. – Война, увы, – вздохнул он, – разворачивается на нескольких фронтах одновременно. И эта кампания, боюсь, будет долгой.

– Поэтому мы направляемся в Капастан?

Жрец некоторое время внимательно смотрел на Остряка, затем отвернулся.

– У меня там другие задачи, капитан. Наш краткий визит сюда, в Сольтан, – несущественное дело для большой картины.

И что же это за «большая картина», жрец? Остряк хотел спросить вслух, но не стал. Этот наниматель уже начинал действовать капитану на нервы, и он подозревал, что какой бы ответ ни получил, будет только хуже. Нет, Керули, оставь свои тайны при себе.

Под аркой Рассветных ворот было темно, холодно и мокро, как в могиле. Непосредственно за ней начинались халупы и хижины Придорожья, дым над которым золотился в первых лучах солнца.

Потирая красные глаза и расчёсывая блошиные укусы, Остряк пустил коня рысью, как только выехал на солнечный свет. Он проторчал у ворот в Сольтане почти два колокола, хотя Скалла и Драсти вывели экипаж с пассажиром из города за колокол до рассвета. Они сейчас, скорее всего, уже проехали пару лиг по приречной дороге.

Бо́льшая часть грабителей на этом отрезке дороги в Капастан квартировалась в Сольтане – вторая половина пути, на капанской территории, была несравненно более безопасна. Наводчики болтались у Рассветных ворот и отмечали караваны, идущие на восток, так же, как их коллеги у Закатных, высматривали торговцев, направлявшихся в Даруджистан. Остряк задержался, чтобы выяснить, не задумали ли местные головорезы перехватить Керули, но никто не бросился в погоню, словно подтверждая слова жреца о том, что их отряду была гарантирована безопасность. Но не в правилах Остряка было верить разбойникам на слово.

Он пришпорил коня и поскакал лёгким галопом, чтобы вырваться из облака пыли и мух Придорожья, а также оторваться от полуслепых, лающих собак. Выехал из предместья на каменистую приречную дорогу. Холмистая равнина Виде́ния плавно уходила влево до самой Баргастовой гряды. Справа виднелся заваленный валунами берег – по большей части заросший травой, – а за ним покачивались камыши заливных лугов.

В конце концов через несколько сотен шагов собаки отстали, и капитан остался на дороге один. Он помнил, что вскоре торговый тракт исчезнет, канал справа пересохнет, а дорога превратится в песчаную тропу, украшенную муравейниками, белёсым плавником и пучками пожелтевшей травы, – разливы реки каждую весну смывали накатанные колеи. Заблудиться, конечно, было невозможно, если держаться русла реки Серп на юге.

Трупы он обнаружил менее чем в лиге от Придорожья. Разбойники устроили отличную засаду, выскочили из глубокой расселины, которую прорыл сезонный ручей, и наверняка мгновенно окружили повозку жертвы. Но чёткий план им не помог. Трупы лежали по обе стороны от дороги дня два, максимум – три, раздувшиеся, почерневшие на солнце. Мечи, наконечники дротиков, пряжки и вообще всё металлическое расплавилось от яростного жара, не тронувшего, однако, одежду и кожаные ремни. Некоторые разбойники носили шпоры, да и выбраться так далеко без лошадей было бы трудно, однако ни следа животных поблизости не было видно.

Остряк спешился и прошёлся среди мертвецов. Он обнаружил, что следы колёс экипажа Керули – он тоже остановился, чтобы осмотреть побоище, – наложились на другие. Более широкая, более тяжёлая повозка, запряжённая волами.

Никаких видимых ран на трупах не было.

Сомневаюсь, что Бук успел хотя бы меч вытащить из ножен…

Капитан забрался в седло и продолжил путь.

Ещё через пол-лиги он увидел своих спутников, а вскоре уже скакал рядом с экипажем. Драсти приветственно кивнул.

– Хороший денёк, а, Остряк?

– В небе ни облачка. Где Скалла?

– Взяла одну из лошадей и поехала вперёд. Должна скоро вернуться.

– С чего бы это?

– Хотела убедиться, что придорожный лагерь… свободен. Ага, вот и она.

Остряк хмуро посмотрел на Скаллу, когда та натянула поводья и остановилась перед ними.

– Это была очень глупая затея, женщина.

– Да всё это путешествие – глупая затея, как по мне. В придорожном лагере три баргаста – и нет, их никто не зажарил, как тех разбойников. К тому же Капастан через считаные дни возьмут в осаду: может, мы поспеем укрыться за стенами и застрянем внутри, а между дорогой и нами окажется вся паннионская армия, или не успеем, и тогда с нами поразвлекаются эти проклятые тенескаури.

Остряк помрачнел ещё больше.

– Куда же направляются эти баргасты?

– Пришли с севера, но теперь идут туда же, куда и мы – хотят посмотреть на Капастан поближе, и не спрашивай, зачем – они ведь баргасты, верно? Мозги размером с грецкий орех. Мы должны поговорить с хозяином, Остряк.

Дверца экипажа распахнулась, и наружу выбрался Керули.

– Не нужно, Скалла Менакис, у меня всё в порядке со слухом. Ты сказала – три баргаста. Из какого клана?

– Из Белолицых, если судить по раскраске.

– В таком случае мы пригласим их путешествовать с нами.

– Хозяин… – начал Остряк, но Керули перебил его.

– Мы прибудем в Капастан задолго до осады, я полагаю. Септарх, командующий паннионскими силами, известен своим методичным и последовательным подходом. Как только я окажусь в городе, ваши обязательства будут исполнены, и вы сможете немедленно отправиться обратно в Даруджистан. – Тёмные, жутковатые глаза жреца впились в Остряка. – Мне сказали, у вас нет привычки нарушать условия контракта, иначе бы я вас не нанял.

– Нет, господин, мы не собираемся нарушать контракт. Тем не менее стоит обсудить варианты – что, если Капастан окажется в осаде до того, как мы туда доберёмся?

– В этом случае я не потребую, чтобы вы погибли в какой-нибудь отчаянной вылазке, капитан. Если так случится, я хочу лишь, чтобы меня высадили на безопасном расстоянии от позиций противника, и тогда я самостоятельно проберусь в город. Но такой маскарад лучше совершать в одиночку.

– Ты хочешь пробраться через паннионские кордоны?

Керули улыбнулся.

– Я обладаю умениями, как раз подходящими для такого предприятия.

Вот как?

– А что с баргастами? С чего вы взяли, что им можно доверять и даже пригласить путешествовать с нами?

– Если им нельзя доверять, лучше пусть остаются у нас на виду, верно, капитан?

Остряк хмыкнул.

– Тут ты прав, хозяин. – Он обернулся к Драсти и Скалле, медленно кивнул.

Драсти в ответ лишь покорно улыбнулся. Скалла, как и следовало ожидать, была менее лаконична.

– Это бред! – Она воздела руки к небу. – Ладно! Хорошо! Поехали прямо в пасть к дракону – почему нет? – Скалла развернула коня. – Поехали, покидаем кости с баргастами, да?

Остряк, морщась, смотрел ей вслед.

– Она – просто сокровище, верно? – со вздохом пробормотал Драсти.

– Никогда не видал, чтоб ты так втюхивался, – буркнул, покосившись на него, Остряк.

– Недостижимое, вот что меня привлекает. Я безнадёжно страдаю, печально вздыхаю о безответной любви. Вижу во сне её и Нектару… и себя – между ними…

– Хватит, Драсти, это уже мерзко.

– Кхм, – проговорил Керули, – я, пожалуй, вернусь в экипаж.

Баргасты явно были родичами, женщина – старшая. Белая краска придавала их лицам вид черепов. На плечи спадали вымазанные красной охрой косицы, в которые были вплетены костяные фетиши. Все трое были облачены в доспехи из просверленных монет – медных и серебряных, явно из какого-то клада – чеканка показалась Остряку старинной и незнакомой. На руках – перчатки с нашитыми с тыльной стороны монетами. С собой троица несла небольшой арсенал – связанные сулицы, метательные топоры и окованные медью боевые секиры на длинных рукоятях, мечи с загнутыми крюком клинками, а также большой набор ножей и кинжалов.

Баргасты стояли по другую сторону маленького, выложенного камнями очага, в котором едва дымились угли, а Скалла сидела на коне слева от них. Небольшая кучка заячьих костей указывала на недавнюю трапезу.

Взгляд Остряка остановился на баргастке.

– Наш хозяин приглашает вас путешествовать вместе с нами. Согласны?

Тёмные глаза женщины блеснули, когда она посмотрела на экипаж, который Драсти подогнал к краю лагеря.

– Не многие торговцы всё ещё отваживаются ехать в Капастан, – сказала она. – Дорога стала… опасной.

Остряк нахмурился.

– Это как? Паннионцы отправили диверсионные группы за реку?

– Мы такого не слышали. Но в диких землях разгуливают демоны. Нас отправили, чтобы узнать о них правду.

Демоны? Худов дух!

– Когда вы узнали об этих демонах?

Баргастка пожала плечами.

– Два-три месяца назад.

Капитан вздохнул, медленно спешился.

– Ну, будем надеяться, что всё это выдумки.

Женщина ухмыльнулась.

– Мы надеемся на обратное. Я – Хетан, а вот мои недотёпы-братья, Кафал и Неток. Это первая охота Нетока с его Смертной ночи.

Остряк покосился на огромного, мускулистого юношу.

– Вижу, он просто в восторге.

Хетан обернулась, прищурилась и посмотрела на брата.

– У тебя зоркий глаз.

Клянусь Бездной, ещё одна женщина без чувства юмора…

Перебросив ногу через седло, Скалла Менакис спрыгнула на землю, так что вверх взмыло облачко пыли.

– У нашего капитана шуточки примитивные, Хетан. Он их ляпает, как воловьи лепёшки поперёк дороги, и попахивают они не лучше. Не обращай на него внимания, если только не любишь заморачиваться.

– Я люблю убивать и объезжать мужчин – и мало что сильнее, – проворчала Хетан, скрестив на груди мускулистые руки.

Драсти быстро слез с козел и с широкой улыбкой направился к баргастке.

– Меня зовут Драсти, и я очень рад познакомиться с тобой, Хетан!

– Его можешь убить, когда тебе вздумается, – процедила Скалла.

Братья-баргасты, похоже, и вправду оказались недотёпами – молчаливые и, на взгляд Остряка, непроходимо тупые. Впрочем, уморительно бесплодные попытки Драсти поухаживать за Хетан скрасили время, которое они провели у заново разожжённого очага под усыпанным звёздами небом. Керули вышел наружу незадолго до того, как все легли спать, выпил кружку травяного чая и вскоре вернулся в повозку. Пришлось Остряку выжимать дополнительные сведения из баргастов – конкретно из Хетан, которая тоже задержалась у костра.

– А демонов этих, – начал он, – как описывали?

Женщина склонилась вперёд и ритуально сплюнула в огонь.

– Быстрые, на двух ногах. Когти на лапах, как у орла, но намного длиннее. Руки – клинки…

– Клинки? Это как?

Хетан пожала плечами.

– Вместо рук – клинки. Из кровного железа. Глаза – чёрные ямы. Вонь, как от урн из тёмного круга. И бесшумные, не производят ни звука.

Урны из тёмного круга? Погребальные урны… в курганной гробнице. То есть пахнет от них смертью. А руки – мечи… это как? Какого Худа это значит? Кровное железо – это железо, закалённое в остуженной снегом крови… это баргастский обычай, когда шаман хочет зачаровать оружие. Так, чтобы владелец и клинок были едины. Нераздельны…

– А кто-то из твоего клана видел такого демона?

– Нет, они не заходят на север, в наши горные оплоты. Остаются здесь, в прерии.

– Так кто же это всё рассказал?

– Наши поплечники увидели демонов во снах. Духи обратились к ним, предупредили об опасности. Клан Белолицых избрал военного вождя – нашего отца – и ждёт, что будет. Но наш отец хочет узнать своего врага, потому отправил своих детей вниз, на равнины.

Остряк долго обдумывал услышанное, глядя на неспешный танец пламени в очаге.

– А твой отец, вождь Белолицых, поведёт кланы на юг? Если Капастан окажется в осаде, капанские территории окажутся беззащитными перед вашими набегами, по крайней мере, пока паннионцы не установят там свой контроль.

– Наш отец не собирается вести баргастов на юг, капитан. – Хетан вновь сплюнула в огонь. – Паннионская война в своё время дойдёт и до нас. Так прочитали поплечники знаки на лопатках бхедеринов. Тогда будет война.

– Если эти демоны – передовые элементы паннионской армии…

– То, когда они появятся у наших оплотов, мы поймём, что время пришло.

– Драться, – пробормотал Остряк. – Это ты больше всего любишь.

– Да, но пока что – я объезжу тебя.

«Объезжу»? Да скорей измолочу до потери сознания. Ну да ладно…

– Какой мужчина смог бы отказаться от такого галантного предложения?

Собрав обеими руками одеяло, Хетан встала.

– Иди за мной и поспеши.

– Увы, – ответил он, медленно поднимаясь на ноги, – я никогда не спешу, в чём ты скоро убедишься.

– Завтра ночью я объезжу твоего друга.

– Ты это и сегодня делаешь – в его снах.

Хетан с полной серьёзностью кивнула.

– У него большие руки.

– Ага.

– Как у тебя.

– Я думал, ты спешишь, Хетан.

– Да. Идём.

День тянулся медленно, и Баргастова гряда на севере от часа к часу становилась всё ближе, пока из далёких вершин не превратилась в череду выветренных, пологих холмов. Многие из них – те, что ближе к дороге, – были священными местами, на их макушках красовались перевёрнутые стволы деревьев – это баргасты, согласно обычаю, привязывали духов к месту (по крайней мере, так сказала Хетан, шагавшая рядом с Остряком, который вёл своего коня в поводу). Капитана верования и обряды интересовали мало, но он всё равно полюбопытствовал, зачем баргасты закапывают на холмах деревья ветвями вниз.

– Смертные души – жестоки, – объяснила Хетан и сплюнула, словно подчёркивая свои слова. – Многих нужно привязывать, чтоб не блуждали и не творили зла. Поэтому с севера привозят дубы. Поплечники вырезают заговоры на стволах. Мертвеца пригвождают в могиле под деревом. Призывают духов и хранителей, ставят и другие ловушки по краям тёмного круга. Но всё равно иногда души сбегают – попадаются в силок, однако способны ходить по земле. Тех, кто возвращается в кланы, где жили прежде, быстро уничтожают, так что они научились держаться подальше – оставаться здесь, на равнинах. Иногда такие чучелка сохраняют верность своему смертному роду и посылают сны нашим поплечникам, чтобы предупредить об опасности.

– Чучелки, говоришь? Что ты имеешь в виду?

– Может, сам увидишь, – ответила Хетан, пожимая плечами.

– Сны о демонах послало вам такое чучелко?

– Да, и другие духи. То, что столь многие попытались сообщить нам…

Делает угрозу куда реальней, да, понимаю. Капитан оглядел горизонт, гадая, что ждёт их дальше.

Скалла ехала в пятидесяти шагах впереди. Сейчас Остряк её не видел, поскольку дорога огибала усыпанный валунами холм и скрывалась из виду шагах в тридцати. Скалла имела возмутительную привычку игнорировать приказы – он ведь сказал: всегда оставаться в пределах видимости. Братья-баргасты разошлись в стороны, шли сбоку от экипажа на таком расстоянии, как того требовал ландшафт. Кафал скакал по каменистому склону холма, а Неток решил идти ближе к реке и шагал сейчас в густом облаке мошкары. Учитывая, каким толстым слоем вонючего жира баргасты натирали тело, Остряк подозревал, что насекомые просто в отчаянии – вьются вокруг тёплого тела, но не могут ужалить.

Жир этот вчера ночью, конечно, пришёлся не совсем кстати, припомнил Остряк, но капитан всё равно справился и щеголял теперь обширной коллекцией синяков, царапин и укусов. Хетан оказалась… темпераментной.

Кафал закричал. В тот же миг вновь появилась Скалла. Она возвращалась медленной рысью, и это слегка успокоило Остряка, хотя было ясно, что они с баргастом на холме увидели что-то впереди. Капитан бросил взгляд в сторону, увидел, что Кафал припал к земле, не сводя глаз с чего-то на дороге впереди, однако оружия не достал.

Скалла натянула поводья, на лице у неё застыло напряжённое выражение.

– Там впереди фургон Бошелена. Он… сломан. Там была схватка. Жёсткая.

– Живых видела?

– Нет, только волы, и они выглядят спокойными. Но и тел нет.

Хетан повернулась к брату на холме и перехватила его взгляд. Баргастка сделала полдюжины условных жестов, и, выхватив сулицу, Кафал двинулся вперёд, а затем скрылся из виду.

– Ладно, – вздохнул Остряк. – Оружие к бою – пойдём посмотрим, что там.

– Мне прикрывать тыл? – спросил Драсти с козел.

– Нет.

За холмом дорога выровнялась и пошла по равнине. В сорока шагах впереди они увидели массивный экипаж Бошелена и Корбала Броша: фургон лежал на боку, заднюю ось оторвало, обломки валялись неподалёку. В нескольких шагах от него мирно пощипывали траву прерии волы. Во все стороны от фургона протянулись полосы выжженной земли, от которых разило магией. Невысокий курган позади экипажа был расколот надвое, перевёрнутое дерево, которое стояло на вершине, раскололось, точно в него ударила молния. Из чёрного провала, где прежде находилась погребальная камера, всё ещё поднимался дым. Кафал медленно приближался к кургану, выводя левой рукой в воздухе охранные знаки, а правой уже занёс сулицу для броска.

Неток трусцой бежал к ним от берега реки, сжимая двуручную секиру. Он замер рядом с сестрой.

– Кто-то вырвался, – прогудел баргаст. Его маленькие глазки бегали по сторонам.

– И по-прежнему рядом, – кивнула Хетан. – Прикрой брата.

Неток двинулся прочь. Остряк подошёл к ней.

– Говоришь… из этого кургана вырвался дух или призрак?

– Да.

Баргастка обнажила крючковатый меч и медленно зашагала к фургону. Капитан последовал за ней.

Скалла подъехала и остановилась, прикрывая экипаж Керули.

В боковой части фургона зияла громадная дыра, на её краях виднелись зазубрины, похожие на зарубки от меча, но таких больших клинков Остряк никогда не встречал. Он вскарабкался наверх, чтобы заглянуть внутрь, с некоторым ужасом подозревая, что́ может увидеть.

Но там было пусто – ни одного тела. Кожаную обшивку стен изрубили в клочья, резную мебель разбили. Два массивных сундука, которые прежде были надёжно прибиты к полу, оторвали. Крышки сорваны – содержимое разбросано на земле.

– Худ меня побери, – прошептал капитан, у которого внезапно пересохло в горле. В одном из сундуков лежали грифельные доски – теперь разбитые, – которые кто-то тщательно покрыл магическими символами, но в глазах у Остряка потемнело от содержимого второго сундука. Слипшаяся масса окровавленных… органов. Печени, лёгкие, сердца, сшитые вместе в чудовищно узнаваемой форме. Когда это создание было живо – а капитан нутром чуял, что до недавнего времени оно жило, – чудовище напоминало человечка ростом примерно до колена, если бы поднялось на своих бескостных липких конечностях. Из безглазого и, насколько Остряк мог различить в полумраке, лишённого чего бы то ни было похожего на мозг тела продолжала сочиться жидкая, водянистая кровь.

Некромантия, но не демонического рода. Это искусство тех, кто изучает смертность – воскрешение и нежить. Эти органы… вырезали из живых людей. Людей, убитых безумцем. Будь ты проклят, Бук, зачем же ты связался с этими ублюдками?

– Они внутри? – спросила снизу Хетан.

Капитан высунулся и покачал головой.

– Только мусор.

С козел подал голос Драсти:

– Глянь-ка вперёд, Остряк! Гости.

Четыре фигуры: две в чёрных кожаных плащах, одна – низенькая и кривоногая, а последняя – тощая и высокая. Выходит, без потерь. Но напал на них кто-то злобный. Очень.

– Это они, – пробормотал Остряк.

Хетан хмуро посмотрела на него.

– Знаешь этих людей?

– Да, но только одного хорошо. Стражника – того, что высокий и седой.

– Они мне не нравятся, – прорычала женщина, меч дрогнул, когда она перехватила рукоять поудобнее.

– Лучше держитесь в стороне, – посоветовал Остряк. – Скажи братьям. Поверь, не стоит гладить против шерсти этих двоих. Бошелена – который с бородкой – и Корбала Броша – это который… ну, второй.

Кафал и Неток вернулись к сестре. Старший из братьев хмурился.

– Его забрали вчера, – сказал он. – Охранные чары снимали. Медленно. До того, как курган взломали.

Продолжая стоять на перевёрнутом фургоне, Остряк прищурился. Бук и слуга, Эмансипор Риз, выглядели измотанными, но по виду чародеев можно было вообразить, что они просто отправились прогуляться. Однако колдуны вооружились. В руках они держали цельнометаллические арбалеты, взведённые и заряженные. В квадратных колчанах у пояса оставалось лишь несколько стрел.

Спустившись с экипажа, Остряк пошёл к ним навстречу.

– Рад тебя видеть, капитан, – с лёгкой улыбкой проговорил Бошелен. – Вам повезло, что на пути от реки мы вас обогнали. С самого Сольтана дорога нам выпала отнюдь не мирная.

– Это я уже понял, господин. – Остряк покосился на Бука. Его друг выглядел лет на десять старше, чем во время их последней встречи. И отвёл глаза.

– Вижу, ваш отряд несколько увеличился за последнее время, – заметил Бошелен. – Баргасты, да? Удивительно, что этот народ можно обнаружить и на других континентах, причём называют они себя так же и соблюдают, насколько можно заметить, практически идентичные обычаи. Что же за колоссальная история погребена и утрачена в их невежестве?

– Обычно, – тихо проговорил Остряк, – в таких случаях «погребена» употребляют в переносном смысле. Но вы, похоже, восприняли его буквально.

Человек в чёрном плаще пожал плечами.

– Любопытство, увы. Мы просто не могли упустить такую возможность. Никогда не можем удержаться. Однако выяснилось, что дух, которого мы приняли в наши объятья – хотя и являлся при жизни могущественным шаманом, – не смог поведать нам ничего нового. Баргасты – древний народ и были некогда несравнимо более многочисленны. А также славились как непревзойдённые мореходы. – Взгляд его невыразительных, серых глаз остановился на Хетан. Тонкая бровь медленно приподнялась. – Но это не вопрос падения с высот цивилизации в дикость. Просто вечный… застой. Их система верований, поклонение предкам – худший враг всякого прогресса. Во всяком случае, так я могу заключить, глядя на доступные свидетельства.

Хетан молча оскалилась, глядя на чародея. Кафал заговорил, и в его голосе звенела ярость:

– Что вы сделали с нашим духовным родичем?

– Почти ничего, воин. Он уже сумел преодолеть внутренние заслоны, однако попался в одну из ваших шаманских ловушек – куколку из палок и тряпок. Милосердно ли предлагать им такие подобия тел в форме силков? Мне это кажется ошибкой…

– Плоть, – проговорил тонким, тихим голосом Корбал Брош, – подошла бы им куда больше.

Бошелен улыбнулся.

– Мой компаньон весьма искусен в подобных… делах, мне же эта дисциплина малоинтересна.

– Что тут произошло? – спросил Остряк.

– Это ясно, – взорвалась Хетан. – Они вломились в тёмный круг. Потом на них напал демон – один из тех, за которыми охотимся мы с братьями. И эти… люди… сбежали и как-то от него оторвались.

– Не совсем так, любезная, – возразил Бошелен. – Во-первых, создание, которое на нас напало, – не демон. В этом можете положиться на моё слово, ибо именно в демонах я, так уж вышло, очень хорошо разбираюсь. Однако, как ты и предположила, на нас было совершено нападение. В то время, как мы были заняты курганом. Если бы Бук не предупредил нас, мы могли бы понести ещё больший материальных ущерб, не говоря уж о здравии наших менее подготовленных спутников.

– Так если не демон, – вклинился Остряк, – то что же?

– Гм-м, на этот вопрос не так уж легко ответить, капитан. Нежить – вне всяких сомнений. Под управлением далёкого хозяина. Чрезвычайно могучее существо. Нам с Корбалом пришлось волей-неволей выпустить всех наших слуг, чтобы отогнать это чудовище, однако же последовавшая погоня не принесла нам выгоды. Хуже того, мы потеряли очень многих из этих слуг, когда явились ещё два немёртвых охотника. И хотя ту троицу мы отогнали, это лишь временное затишье. Они вновь нападут, и если придут бо́льшим числом, боюсь, силы наши – и я имею в виду всех нас – подвергнутся жесточайшему испытанию.

– С вашего позволения, – сказал Остряк, – я бы хотел переговорить со своим хозяином и Хетан с глазу на глаз.

Бошелен склонил голову.

– Милости прошу. Корбал, спутники мои, давайте пока осмотрим наш злосчастный экипаж.

Взяв Хетан под руку, Остряк подвёл её к повозке Керули, где уже ждали Драсти и Скалла. Кафал и Неток последовали за сестрой.

– Они сделали рабом нашего духовного родича, – прошипела Хетан, глаза её сверкали, как угли. – Я их убью… всех убью!

– И погибнешь прежде, чем сделаешь второй шаг, – огрызнулся Остряк. – Это чародеи, Хетан. Хуже того – некроманты. Корбал практикует искусство нежити. Бошелен призывает демонов. Две стороны монеты с Черепом. Худом проклятые, злобные… и смертельно опасные. Ты меня понимаешь? Даже не думай их испытывать.

Изнутри фургона послышался голос Керули:

– Куда важнее, друзья мои, то, что очень скоро нам, я боюсь, понадобятся эти ужасные люди и их зловещие силы.

Остряк нахмурился и обернулся. Ставни приоткрылись ровно настолько, чтобы образовалась тоненькая щель.

– Что это за немёртвые охотники, хозяин? Ты знаешь?

Керули долго молчал, прежде чем ответить.

– У меня есть… подозрения. Как бы там ни было, они сплели нити силы и раскинули их по земле так, что могут почуять малейшую дрожь. Мы не сумеем пробраться незамеченными…

– Так давайте повернём назад, – взвилась Скалла. – Сейчас, пока ещё не слишком поздно.

– Но уже слишком поздно, – возразил Керули. – Нежить продолжает прибывать из-за реки, с юга, и служит Паннионскому Провидцу. Охотники подходят всё ближе к Сольтану. Я бы даже предположил, что позади их больше, чем на пути отсюда до Капастана.

Какая новость, мастер Керули, – и очень тебе на руку.

– Мы должны, – продолжал человек в фургоне, – заключить временный союз с этими некромантами, пока не доберёмся до Капастана.

– Ну-у, – протянул Остряк, – они явно считают, что это очевидное решение.

– Они – практичные люди, невзирая на все их прочие… недостатки.

– Баргасты с ними не пойдут, – прорычала Хетан.

– Не думаю, что у нас есть выбор, – вздохнул Остряк. – Это касается и тебя с братьями, Хетан. Много ли толку в том, чтобы найти этих немёртвых охотников и тотчас быть разорванными на куски?

– Думаешь, мы не готовы к такой битве? Долго мы стояли в костяном круге, капитан, покуда все шаманы собранных кланов танцевали плетенье силы. Долго в костяном круге.

– Три дня и три ночи, – прорычал Кафал.

Неудивительно, что она мне чуть сердце не выцарапала вчера.

Керули сказал:

– Этого может оказаться недостаточно, если вы по-настоящемупривлечёте к себе внимание Паннионского Провидца. Капитан, сколько дней пути отсюда до Капастана?

Ты не хуже меня знаешь.

– Четыре, хозяин.

– Не сомневаюсь, Хетан, что вы с братьями способны проявить некоторую стоическую выдержку на такое короткое время? Мы прекрасно понимаем ваше возмущение. Осквернение кургана священного предка – тяжкое оскорбление. Но разве ваш народ не склонен к определённому прагматизму в этих вопросах? Резные заговоры, плетёные ловушки? Считайте это подобной же необходимостью…

Хетан сплюнула и отвернулась.

– Ты сказал правду, – согласилась она некоторое время спустя. – Необходимость. Ладно.

Остряк вернулся к Бошелену и остальным. Чародеи присели на корточки над разбитой осью фургона. В воздухе стоял тяжёлый запах расплавленного металла.

– Капитан, – сказал Бошелен, – ремонт не займёт много времени.

– Хорошо. Говоришь, этих тварей трое – как далеко они отсюда?

– Наш друг-шаман не отстаёт от охотников. До них меньше лиги, и уверяю тебя, они смогут – если пожелают – покрыть это расстояние за несколько сотен ударов сердца. Времени у нас будет немного, но, я полагаю, хватит на то, чтобы подготовиться к обороне.

– Зачем вы едете в Капастан?

Чародей взглянул на Остряка, приподняв бровь.

– Без особой на то причины. По самой природе своей мы – путешественники. Прибыв на западное побережье этого континента, мы устремили взоры на восток. А дальше Капастана на востоке ничего нет, верно?

– В каком-то смысле, да. Суша выдаётся дальше на восток к югу отсюда, за Элингартом, но тамошние королевства и города-государства, по сути, не более, чем владения разбойников и пиратов. К тому же, чтобы туда добраться, вам придётся пройти через Паннионский Домин.

– И это, как я понимаю, будет нелегко.

– Просто не доедете.

Бошелен улыбнулся, вновь склонился над осью и сосредоточился. Подняв глаза, Остряк наконец перехватил взгляд Бука. Лёгкое движение головы, и капитан – неохотно – отошёл в сторону.

– Ты в беде, друг мой, – тихо проговорил Остряк.

Бук нахмурился, промолчал, но по глазам было видно, что он и сам это понимает.

– Когда доберёмся до Капастана, бери у них расчёт и даже не оглядывайся. Я знаю, ты не ошибся в своих подозрениях, Бук, я видел, что́ было внутри фургона. Видел. Они тебя хуже, чем убьют, если попытаешься что-то учудить. Понимаешь? Хуже.

Охранник невесело усмехнулся, прищурился, глядя на восток.

– Думаешь, мы туда доберёмся, Остряк? Не бойся – мы не доживём до следующего рассвета. – Он напряжённо посмотрел на капитана. – Ты не поверишь, если скажу, что́ использовали мои наниматели – кошмарную орду прислужников, стражей, духов-убийц и собственные их силы! Худ бы нас всех побрал! И всего этого едва хватило на то, чтобы отогнать одно из этих чудищ, а когда прибыли двое других, уже нам пришлось бежать. Вся орда разорвана в клочья, останки разбросаны на лиги по этой равнине. Остряк, я видел, как демонов рубили в капусту. Конечно, эти двое и бровью не повели, только это не важно. Вообще не важно. – Он заговорил ещё тише. – Они сумасшедшие, друг мой. Глубоко, безнадёжно, совершенно сумасшедшие! А бедняга Манси с ними уже больше трёх лет – что только он мне понарассказал… – Бук содрогнулся.

– Манси? А! Эмансипор Риз. А кошка где, кстати?

Бук хрипло хохотнул.

– Сбежала – как и все лошади, а их была дюжина, после того, как эти безмозглые разбойники попытались напасть на нас. Сбежала, едва лишь я её отодрал от спины Манси, куда она запрыгнула, когда Пути пошли вразнос.

Когда чародеи закончили чинить и поднимать фургон, все двинулись дальше. До заката ещё можно было пройти лиги две. Скалла вновь выехала вперёд, Кафал и Неток заняли свои места по бокам. Эмансипор правил фургоном, а чародеи скрылись внутри.

Бук и Остряк шли в нескольких шагах перед экипажем Керули и долгое время почти не говорили. Затем капитан тяжело вздохнул и посмотрел на друга.

– Как ни крути, Бук, а есть люди, которые не хотят, чтобы ты погиб. Они видят, как тебя проедает изнутри, и переживают за тебя…

– Чувство вины – хорошее оружие, Остряк, точнее, долго было хорошим. Но меня уже больше не ранит. Если решил переживать, так привыкай. Мне самому – плевать.

– Скалла…

– Достойна большего. Не стоит ей связываться со мной. Да я и не хочу, чтобы меня спасали. Так ей скажи.

– Сам скажи, Бук, а когда она тебе за это двинет в глаз, вспомни, что я предупреждал. Сам скажи – я ей про то, как ты себя жалеешь, рассказывать не буду.

– Отвали, Остряк. Я тебя как следует отделаю, прежде чем ты меня достанешь своими саблями.

– Ну, вот это просто очаровательно – решил подбить одного из последних своих друзей на то, чтобы тебя убить? Я, похоже, ошибся, это не просто жалость к себе, да? Ты одержим не трагической гибелью родных, Бук, ты собой одержим. Чувство вины поднимается, как приливная волна, а раздутое «я» – дамба, и ты только и знаешь, что набрасывать на неё новые кирпичи. Стена всё растёт и растёт, а ты знай глядишь на мир с высоты – с треклятой ухмылочкой.

Бук побледнел, он дрожал.

– Если ты так это видишь, – прохрипел он, – почему вообще зовёшь меня другом?

Беру ведает, я и сам уже начинаю гадать. Остряк набрал полную грудь воздуха, сумел взять себя в руки.

– Мы давно с тобой друг друга знаем. И никогда не скрещивали клинки.

И оба любили напиваться целыми днями напролёт, только ты бросил… а я нет. Тебе для этого понадобилось, чтобы погибли все, кого ты любил, и боюсь, мне потребуется то же. Слава Худу, что она вышла за этого жирного купчишку.

– Это не так чтоб слишком много, Остряк.

Мы – два сапога пара, мерзавец – отвлекись от своего эго и сам увидишь. Но капитан промолчал.

– Солнце почти зашло, – заметил через некоторое время Бук. – Они нападут, когда стемнеет.

– Как от них защищаться?

– Никак. Это невозможно. Судя по тому, что я видел, рубить их – как по дереву голыми руками молотить. И они быстрые. Боги, какие же они быстрые! Нам всем конец, Остряк. Силы Бошелена и Корбала Броша на исходе – заметил, как они потели, чтобы починить фургон? Эти двое выжаты досуха.

– Керули тоже маг, – сказал Остряк. – Ну, скорее жрец.

– Тогда будем надеяться, что его бог за нас вступится.

И какие же на это шансы?

Когда солнечный свет покраснел на горизонте у них за спиной, они разбили лагерь. Скалла отвела волов и коней в небольшой, обтянутый верёвкой крааль рядом с повозками – так у них останется возможность убежать прочь от реки, если придётся.

Пока на костерке готовилась еда – Драсти вызвался куховарить, – в лагере воцарилось подавленное, отрешённое настроение. Ни Керули, ни двое чародеев так и не вышли из своих экипажей.

Вокруг бездымного пламени вились мотыльки. Потягивая горячее вино, Остряк с некоторой горечью наблюдал за их бездумным, гибельным полётом.

Темнота сгущалась, звёзды над головой становились всё ярче. Когда с ужином было покончено, Хетан поднялась.

– Драсти, иди со мной. Быстро.

– Госпожа? – переспросил тот.

Остряк подавился вином и закашлялся. Скалле пришлось некоторое время колотить его по спине, прежде чем капитан смог говорить. Моргая слезящимися глазами, он ухмыльнулся Драсти.

– Ну, ты слышал, что дама сказала.

Остряк увидел, как глаза его друга раскрываются всё шире.

Терпение Хетан лопнуло, она шагнула вперёд и схватила Драсти за руку. Вздёрнула на ноги и потащила куда-то в темноту.

Глядя ей вслед, Скалла нахмурилась.

– Это всё к чему вообще?

Мужчины дружно молчали.

Скалла обернулась и гневно уставилась на Остряка. Вскоре она чуть не задохнулась от потрясения, сообразив.

– Возмутительно!

– Дорогуша, – рассмеялся капитан, – после Сольтана тебе, пожалуй, не следует так говорить.

– Не «дорогушай» мне тут, Остряк! А нам, остальным, что прикажешь делать? Сидеть и слушать, как они там пыхтят и стонут в кустах? Отвратительно же!

– Да ладно, Скалла. В этих обстоятельствах всё вполне понятно…

– Я не об этом, идиот! Она же выбрала Драсти! Боги, меня сейчас стошнит! Драсти! Да посмотри вокруг – тут есть ты, и, будем честны, какая-нибудь диковатая, грубая бабёнка могла бы соблазниться. И Бук – высокий, гордый, с измученной душой – точно стоит с ним разок-другой покувыркаться. Но Драсти? Этот волосатый павиан?

– У него большие руки, – пробормотал Остряк. – Так Хетан сказала вчера… кхм, вчера вечером.

Скалла уставилась на него, затем наклонилась вперёд.

– Она тебя отымела вчера! Да?! Эта вертлявая, грязная дикарка тебя поимела! Да я по твоей роже вижу правду, Остряк, даже не думай врать!

– Ну, ты же видела – какой же теплокровный мужчина смог бы устоять?

– Ла-адно! – протянула Скалла, вставая. – Бук! Поднимайся, чтоб тебя.

Тот отшатнулся.

– Нет… я не могу… я, кхм… прости, Скалла…

Она зарычала и резко обернулась к двум молчаливым баргастам.

Кафал улыбнулся.

– Выбери Нетока. Он ещё не…

– Ладно! – Она взмахнула рукой. Юноша неуверенно поднялся.

– Руки большие, – заметил капитан.

– Заткнись, Остряк.

– Только идите в другую сторону, пожалуйста, – добавил он. – Чтобы не споткнуться об… что-то неприглядное.

– Вот уж точно. Пошли, Неток.

Они скрылись в темноте, баргаст трусил за Скаллой, как щенок на поводке.

Капитан обернулся к Буку.

– Ну ты и дурак!

Тот лишь покачал головой, глядя в огонь.

Эмансипор Риз потянулся к кастрюле, в которой грелось вино со специями.

– Всего бы две ночки ещё, – пробормотал он. – Вот всегда так.

Остряк сперва непонимающе уставился на старика, затем ухмыльнулся.

– Ну, мы ещё живы – кто знает, может, Опонны тебе улыбнутся.

– Для разнообразия, – проворчал Риз.

– Как ты вообще связался со своими хозяевами?

– Долгая история, – пробормотал он, пригубив вино. – Слишком долго рассказывать. Моя жена, понимаешь ли… В общем, они сказали, что будут путешествовать…

– Ты что, хочешь сказать, что выбрал меньшее из двух зол?

– Боги упасите, господин!

– Ага, то есть теперь жалеешь.

– Этого я тоже не говорил.

Внезапно из темноты раздался протяжный крик, от которого все вздрогнули.

– Интересно, это кто из них так? – поинтересовался Остряк.

– Никто, – ответил Риз. – Кошка моя вернулась.

Дверца фургона распахнулась. В следующий момент снаружи появилась облачённая в чёрное фигура Бошелена.

– Наше чучелко возвращается… поспешно. Я бы рекомендовал тебе собрать остальных и вооружиться. Что до тактики – попытайтесь перерезать этим охотникам сухожилия. И пригибайтесь в ближнем бою – они предпочитают горизонтальные удары. Эмансипор, будь добр, присоединись к нам. Капитан Остряк, тебе, вероятно, следует предупредить своего хозяина, хотя он, несомненно, уже знает.

Остряк внезапно похолодел, вскочил на ноги.

– Да мы же в такой темноте ни Худа не увидим!

– Этому горю помочь легко, – ответил Бошелен. – Корбал, дорогой друг, – окликнул он своего компаньона, – широкий круг света, будь так добр.

Всё вокруг вдруг залило мягкое, золотистое сияние, распространившееся по меньшей мере на тридцать шагов во все стороны.

Кошка снова заорала, и Остряк краем глаза заметил, как коричневое тельце молнией метнулось обратно во тьму. Хетан и Драсти уже приближались, торопливо заправляя одежду. Скалла и Неток тоже подошли. Капитан вымученно улыбнулся.

– Не хватило времени, я так понимаю, – сказал он.

Скалла поморщилась.

– Полегче – это всё-таки его первая попытка.

– Ага, конечно.

– И очень даже жаль, – добавила она, натягивая дуэльные перчатки. – Он многообещающий, хоть и вымазан жиром.

Баргасты собрались вместе, Кафал воткнул в каменистую землю ряд сулиц, а Хетан достала толстую нить и связала всех троих вместе. С узлов на ней свисали фетиши из перьев, и Остряк подумал, что расстояние между каждым воином будет около пяти или шести саженей. Когда оба закончили, Неток вручил им двусторонние секиры. Все трое положили оружие у ног и взяли в руки по сулице. Хетан завела тихое, рокочущее песнопение, братья подхватили.

– Капитан.

Остряк оторвал взгляд от баргастов и обнаружил, что рядом стоит мастер Керули. Он скрестил руки на животе, шёлковый плащ поблёскивал, словно вода.

– Я могу предложить лишь ограниченную защиту. Не отходите далеко от меня – ты, Драсти и Скалла. Держитесь поближе. Сосредоточьтесь на защите.

Обнажив свои сабли, Остряк кивнул. Драсти встал слева от капитана, ровно удерживая перед собой тяжёлый двуручный меч. Скалла заняла место справа с рапирой и стилетом наготове.

За неё он боялся больше всего. Слишком лёгкое оружие для такого боя – Остряк вспомнил отметины на стенке фургона Бошелена. Здесь в дело пойдёт грубая сила, а не ловкость.

– На шаг назад, Скалла, – сказал он.

– Не глупи.

– Я не в рыцарство играю, Скалла. Маленькие дырочки не свалят нежить.

– Поглядим – увидим.

– Оставайся рядом с хозяином – защищай его. Это приказ, Скалла.

– Поняла, – проворчала она.

Остряк вновь повернулся к Керули.

– Господин, кто твой бог? Если ты обратишься к нему, чего нам ожидать?

Круглолицый жрец чуть нахмурился.

– Ожидать? Боюсь, я понятия не имею, капитан. Силы мо… моего бога лишь недавно пробудились от тысячелетий сна. Мой бог – Старший.

Остряк недоверчиво уставился на него. Старший? Старшим богам ведь перестали поклоняться из-за их жестокости, да? Что же тут будет? Ох, Королева грёз, храни нас.

Он увидел, как Керули вытащил кинжал и оставил тонким лезвием глубокий порез на своей левой ладони. Кровь капнула на траву у ног жреца. В воздухе вдруг повис тяжёлый запах скотобойни.

В круг света внезапно ворвалось небольшое чучелко, связанное в подобие фигуры человека из палочек и веток, чародейство вилось за ним словно дым. Дух шамана в ловушке.

Остряк почувствовал, как земля дрожит от тяжких шагов: глухой, неумолимый топот, словно от копыт боевого коня. Нет, скорее от сапог великана. Пар пять, может быть, больше. Звук приближался с востока.

Призрачные фигуры показались на грани светового круга, затем вновь исчезли. Земля перестала дрожать, когда чудовища разошлись в стороны.

Песнопение баргастов внезапно прервалось. Остряк покосился на них. Все трое смотрели на восток и держали сулицы наготове. У их ног густели клубы тумана. Скоро Хетан с братьями совсем укроет непроглядный морок.

Тишина.

Знакомые, перетянутые кожей рукояти сабель в руках Остряка вдруг показались скользкими. Он слышал стук собственного сердца в груди. Пот тёк, капал с подбородка и губ. Капитан всматривался во тьму за пределами светового круга. Ничего. Солдатский миг, за мгновение перед битвой – кто бы выбрал такую жизнь? Стоишь с остальными, всем грозит одна опасность, но всем одиноко. В холодных объятьях страха, с чувством, что всё, чем ты являешься, может прерваться миг спустя. О, боги, не завидую я солдатам…

Плоские, широкие, клыкастые лица – мертвенно-бледные, точно живот змеи, – возникли из темноты. Глаза – тёмные провалы. Головы некоторое время будто висели в воздухе на высоте двух ростов человека. Затем в круг света скользнули покрытые чёрными пятнами железные мечи. Клинки входили в запястья чудовищ – кистей рук не было видно, – и Остряк сразу понял: одного удара такого меча хватит, чтобы легко разрубить напополам человеческое бедро.

Они были похожи на рептилий – шагали на задних ногах, как гигантские бескрылые птицы, склонившись вперёд, балансируя длинными, заострёнными хвостами. На немёртвых созданиях виднелись поношенные доспехи: пластины на плечах, на корпусе по обе стороны от выступающей грудины и на верхней части бёдер. Металлические каски, низкие и длинные, прикрывали голову и затылок, широкие щитки на щеках соединялись над рылом и выгибались в высокий наносник.

Остряк услышал шёпот Керули:

– К’чейн че’малли! Это охотники К’елль. Перворождённые всякого помёта. Родные дети Матроны. Древняя память, забытое знание – даже для Старших богов. В сердце моём теперь смятение.

– Да какого Худа они ждут? – зарычал капитан.

– Им тревожно – туманное облако, чары баргастов. Это неизвестная величина для их хозяина.

Капитан недоверчиво проговорил:

– Паннионский Провидец повелевает этими…

Пять охотников напали одновременно. Головы метнулись вперёд, клинки взвились, словно марево в воздухе. Трое бросились к баргатам, метнулись в густой, клубящийся туман. Двое других атаковали Бошелена и Корбала Броша.

За миг до того, как первый охотник достиг облака тумана, из мглы вылетели три сулицы и вонзились в чудовище. Магия вошла в иссохшее, безжизненное тело с таким звуком, словно копья ударили – даже пронзили – ствол дерева. Тёмно-серая мышечная ткань, медно-красные кости и обрывки горящей шкуры полетели во все стороны. Голова охотника закачалась на разбитой шее. К’чейн че’малле запнулся, затем рухнул, но двое его сородичей уже скрылись в колдовском облаке. Изнутри послышались тяжёлые удары железа по железу.

Остальных двух охотников после первых же шагов к Бошелену и Корбалу Брошу охватили бурлящие, чёрные волны чародейства. Магия взрезала их тела, растекалась кислотными пятнами, выжигая шкуру. Чудовища промчались сквозь этот вихрь, не замедлив шага, и сошлись с двумя магами – оба надели длинные, до колен чернёные кольчуги, оба сжимали полутораручные мечи, от клинков которых поднимались клубы дыма.

– …Сзади! – завопил вдруг Драсти.

Остряк резко обернулся.

И увидел, как шестой охотник мчится среди перепуганных лошадей, направляясь прямо к Керули. В отличие от остальных к’чейн че’маллей у этого шкура была покрыта сложными узорами, а вдоль хребта дыбился ряд стальных шипов.

Остряк толкнул Керули плечом, так что тот упал. Пригнувшись, капитан успел поднять обе сабли вовремя, чтобы встретить горизонтальный удар одного из массивных клинков чудовища. Гадробийская сталь оглушительно зазвенела, сила удара, будто разряд молнии, пробежала вверх по рукам. Остряк скорее услышал, чем почувствовал, как сломалось левое запястье, обломки костей тёрлись друг об друга, изгибались, а после онемевшие пальцы выпустили сабли – и те полетели прочь, вертясь в воздухе. Второй клинок охотника должен был разрубить капитана напополам, но со звоном врезался в двуручный меч Драсти. Оба клинка сломались. Драсти отпрыгнул, его грудь и лицо заливала кровь из порезов, оставленных бешеным градом железных осколков.

Когтистая, трёхпалая лапа ударила Остряка снизу так, что капитан захрипел и взлетел в воздух. Боль взорвалась в черепе, когда Остряк врезался головой в челюсть охотнику. Раздался омерзительный костяной хруст.

Оглушённый Остряк мешком рухнул на землю, так что воздух вышибло из лёгких. Неимоверная тяжесть навалилась на него, когти пробили доспех, вонзились в тело. Три пальца сомкнулись на груди, сдавили, ломая кости, потащили куда-то вперёд. Чешуйки с доспеха позвякивали, с треском отваливались, пока капитана волочило по пыли и камням. Погнутые пряжки и застёжки врезались в землю. Ослеплённый, судорожно размахивающий руками и ногами, Остряк почувствовал, что когти входят всё глубже. Он закашлялся, и рот наполнился пенистой кровью. Мир потемнел.

Капитан почувствовал, что когти дрогнули, словно отозвались на какой-то мощный удар. За ним последовал ещё один, и ещё. Когти судорожно дёрнулись. Затем Остряка вновь вздёрнуло, он полетел в воздухе. Ударился о землю, покатился, врезался в разбитые спицы фургонного колеса.

Остряк чувствовал, что умирает. Знал, что умирает. Он заставил себя открыть глаза, отчаянно пожелал ещё разок взглянуть на мир – хоть что-то, что угодно, лишь бы отогнать это непреодолимое чувство печали и растерянности. Почему не мгновенно? Быстро? Зачем так – медлить, постепенно угасать? Боги, даже боль стихла – почему же не гаснет сознание? Зачем терзать меня знанием того, что я вот-вот потеряю?

Кто-то кричал предсмертным криком, который Остряк сразу опознал. О да, кричи – непокорно, ужасно, яростно, – кричи на паутину, пока она не сомкнётся, не окутает тебя. Пошли волну звука в смертный мир – напоследок… Крики стихли, наступила тишина, только заполошно стучало сердце в груди Остряка.

Он знал, что глаза открыты, но ничего не видел. То ли светоносное заклятье Корбала Броша рассеялось, то ли капитан уже погрузился в свою собственную тьму.

Сердце запинается. Бьётся медленнее, затихает, как стук копыт бледного коня, который мчится прочь по дороге. Всё дальше, дальше, дальше…

Книга вторая. ОЧАГ

На закате жизни по ночам я часто оглядываюсь на пережитое. Столько смертей тех, кого я любил, кем дорожил в сердце своём, изгнали ощущение торжества из моих мыслей. Даже тот факт, что мне удалось избегнуть подобных превратностей судьбы, лишился победного блеска.

Знаю, ты видел меня, друг, – морщинистое лицо, молчаливый взгляд, холодные камни, которые замедляют мой горький шаг, когда я иду вдоль череды минувших лет, облачённый во тьму, как и все старики, одержимый воспоминаниями…

Йорум из Капастана. Дорога пред тобой

Глава седьмая

И всякий, кто выйдет в поле,

где выбивает копытами

барабанную дробь Вепрь Лета,

где Лес Железный стремится

к неотвратимой битве –

всякий становится снова

точно малый ребёнок.

Дестриант Деллем (род.?).

Устав Фэнера

Родившись на тёмном, как вино, море, ветер с воем промчался по-над пологим берегом, невысоким, усыпанным кирпичами холмом Восточной стражи, где тусклый свет факелов пробивался через старые ставни крепости. Вой перешёл в визг, когда ветер врезался в безрастворные стены города и вспрыснул солёной влагой гладкие камни. Затем ночной бриз взлетел к бойницам, просвистел меж мерлонов и скатился вниз, на извилистые, узкие улочки Капастана, где не было в тот час ни души.

У парапета угловой башни, нависавшей над старой казармой, в одиночестве стоял Карнадас – лицом к буре, кабаний плащ развивается под ударами ветра. Хотя зубцы парапета перекрывали подход с юго-востока, он мог различить отсюда предмет своего пристального внимания – в пяти сотнях шагов вдоль северной стены.

Мрачный, похожий на утёс дворец князя Джеларкана был одним из уникальных зданий Капастана. Лишённое окон строение из серого камня представляло собой хаотическое сочетание фасадов, выступов, скатов и бессмысленных с виду навесов. Дворец поднимался заметно выше обходившей его стены, и внутренним взором наёмник уже видел, как летят в него огромные валуны с поля за стенами, врезаются в здание, превращают в развалины.

Это недостойно. Где осталось утешительное знание нерушимого, циклического закона истории, приливов и отливов войны и мира? Мир – это время ожидания войны. Время приуготовлений… или время зажмуриться, отмахнуться от неизбежного, закрыться в глупости и чесать языками под защитой крепких стен.

Во дворце Смертный меч Брухалиан застрял на очередной встрече с князем и полудюжиной представителей Совета Масок. Командующий «Серых мечей» выдерживал подобные запутанные забеги с, как казалось Карнадасу, нечеловеческим терпением. Я бы не вынес подобной безумной пляски так долго – ночь за ночью, неделя за неделей. Тем не менее, удивительно, чего можно добиться, даже если споры не стихают ни на миг. Сколько предложений Смертного меча – и князя Джеларкана – уже приняты, хотя эти ублюдки в масках продолжают в своём невежестве ворчать и ныть, зачитывать бесконечные списки возражений и поправок. Слишком поздно, глупцы, – мы уже сделали всё, что смогли… чтобы спасти ваш треклятый город.

Перед внутренним взором Карнадаса встала тщательно раскрашенная, гибкая маска одного из жрецов в Совете – жреца, которого их отряд должен был бы считать союзником. Рат’Фэнер говорил от лица Вепря Лета – бога – покровителя «Серых мечей». Но тебя обуревают политические амбиции, как твоих соперников в Совете. Ты преклоняешь колени перед кровавым клыком Лета, но… это ведь лицемерие?

Ветер завыл – единственный ответ на безмолвный вопрос Карнадаса. Тучи над далёкой бухтой вспыхнули молнией. Рат’Фэнер был жрецом в сане Владыки скипетра, опытным в храмовой политике человеком, достигшим высшего посвящения, какое только мог получить смертный в освящённых стенах Фэнера. Но Вепрь Лета – не цивилизованный бог. Саны, чины, одеяния с заколками из слоновой кости… светская пышность, мелочная гордыня, погоня за мирской властью. Нет, я не должен ставить под сомнение веру Рат’Фэнера – он служит нашему богу по-своему.

Вепрь Лета был гласом войны. Тёмный и ужасный, древний, как само человечество. Песнь битвы – вопли умирающих и злорадная, нестройная, звенящая музыка оружия, железных щитов, тяжких ударов, свистящих стрел… И – помилуй нас всех – глас сей перерастает в рёв. Нынче не время прятаться за стенами храма. Не время для глупых политических игрищ. Мы служим Фэнеру, шагая по пропитанной тёплой кровью земле, с обнажённым для скорой расправы оружием. Мы – звон и грохот, кузнечные мехи ярости, боли и ужаса…

Рат’Фэнер не был единственным Владыкой Скипетра Бога-Вепря в этом городе. С одним существенным отличием: хотя Рат’Фэнер и имел подобные амбиции – преклонить колени перед кабаньим плащом, смиренно принять древний, давно незанятый титул Дестрианта, – Карнадас его уже получил.

Карнадас мог поставить Рат’Фэнера на место, просто дав знать о собственном статусе в жреческой иерархии. На место? Да я могу сместить этого негодяя одним жестом. Но Брухалиан запретил Карнадасу это сладостное откровение. И переубедить Смертного меча не удалось. Время для такого деяния ещё не приспело, говорил он, стоит оно ныне слишком дёшево. Терпение, Карнадас, время настанет…

Тяжело принять подобное…

– Добра ли ночь, Дестриант?

– О, Итковиан! Я вас не увидел в темноте. Нынче ночью бушует буря Вепря. Давно ли вы здесь стоите, Кованый щит?

Как долго ты в своей замкнутой, холодной манере разглядываешь собственного Верховного жреца? Ах, неучтивый Итковиан, когда же ты обнажишь свою истинную сущность?

В темноте разглядеть выражение лица было невозможно.

– Лишь несколько мгновений, Дестриант.

– Сон избегает вас, сударь?

– Нет, когда я ищу его.

Глядя на кольчугу воронёной стали под серым плащом Кованого меча, на его краги, доходящие до середины запястий, скользкие и почерневшие от дождя, Карнадас медленно кивнул.

– Я и не заметил, что рассвет уже так скоро. Долго ли вы предполагаете отсутствовать?

Итковиан пожал плечами.

– Недолго, если они и вправду перешли реку с большими силами. В любом случае я могу взять с собой лишь два крыла. Однако если мы обнаружим лишь разведывательные отряды, нанесём первые удары против Домина.

– Наконец-то, – проговорил Дестриант, морщась от очередного порыва ветра, ринувшегося сквозь бойницы.

Некоторое время оба молчали. Затем Карнадас откашлялся.

– Что же, позвольте спросить, привело вас сюда, Кованый щит?

– Смертный меч вернулся с последнего собрания. Он желает поговорить с вами.

– И он сидит и терпеливо ждёт, пока мы здесь болтаем?

– Я полагаю, да, Дестриант.

Оба «Серых меча» повернулись к винтовой лестнице, ведущей вниз. Они спустились по скользким, резным ступеням между стекавшими с обеих сторон потоками воды. На третьем сверху этаже из уст наёмников начали вырываться облачка пара. До появления «Серых мечей» в этих казармах никто не жил почти сто лет. Холод, просочившийся в толстые стены старой цитадели, никак не удавалось изгнать. Цитадель была одним из самых крупных строений в Капастане, древнее, чем Даруджийская крепость (которую называли Пленником с тех пор, как там обосновался Совет Масок), да и всякого иного здания, не считая дворца князя Джеларкана. А дворец этот возвели не человеческие руки, это наверняка. Готов поклясться в том щетиной Фэнера.

Оказавшись на первом этаже, Итковиан толчком распахнул скрипящую дверь, которая вела прямо в центральный Круглый зал. В огромном, почти лишённом мебели чертоге стоял в одиночестве Брухалиан, его неподвижная фигура у камина казалась почти призрачной, несмотря на высокий рост и крепкое телосложение. Смертный меч стоял спиной к пришедшим, его длинные, вьющиеся чёрные волосы были распущены и свисали почти до широкого ремня.

– Рат’Трейк полагает, – не оборачиваясь пророкотал командир, – что на равнинах к западу от города появились незваные гости. Демонические чудовища.

Карнадас отстегнул застёжку плаща и стряхнул с него воду.

– Рат’Трейк, вы сказали? Признаюсь, я не могу понять внезапной претензии Тигра на истинную божественность. То, что культ Первого героя сумел протолкаться в совет храмов…

Брухалиан медленно повернулся, мягкий взгляд его карих глаз остановился на Дестрианте.

– Недостойное соперничество, сударь. Пора Лета вмещает не один из голосов войны. Или яростных духов баргастов и рхиви вы также желаете отлучить от обители битв?

– Первые герои – не боги, – прорычал Карнадас, растирая лицо, вымерзшее на ветру до бесчувствия. – Они ведь даже не племенные духи, сударь. Кто-то из прочих жрецов подтвердил слова Рат’Трейка?

– Нет.

– Так я и…

– Разумеется, – продолжил Брухалиан, – они в той же мере сомневаются и в том, что Паннионский Домин собирается осадить Капастан.

Карнадас захлопнул рот. Верно, Смертный меч.

Брухалиан перевёл глаза на Итковиана.

– Вы развернули крылья, Кованый щит?

– Да, сударь.

– Вам не кажется, сударь, что было бы глупо, – заметил Смертный меч, – бездумно отбросить такое предупреждение во время разъезда?

– Я ничего не отбрасываю, сударь. Мы будем бдительны.

– Как и всегда, Кованый щит. Вы можете принять командование над крыльями, сударь. Да хранят вас Клыки Вепря.

Итковиан поклонился, затем вышел из комнаты.

– Итак, дражайший жрец, – проговорил Брухалиан, – вы готовы целиком положиться на это… приглашение?

Карнадас покачал головой.

– Нет, не готов. Я не могу распознать личность отправителя, как и его намерения – дружественные нам или враждебные.

– Однако приглашение ждёт ответа?

– Да, Смертный меч, ждёт.

– Так ответим же. Сейчас.

Глаза Карнадаса распахнулись чуть шире.

– Сударь, быть может, нам следует призвать Гриву, на случай, если мы примем врага среди нас?

– Дестриант, вы забываетесь. Я – собственный клинок Фэнера.

О да, но хватит ли этого?

– Не спорю, сударь. – Карнадас вышел на расчищенное место в центре зала. Закатал мокрые рукава рубашки, затем сделал лёгкий жест левой кистью. Перед жрецом появился небольшой шар пульсирующего света. – Это послание – на нашем наречии, – сказал он, разглядывая шар, – языке Фэнерова Устава, что предполагает довольно близкое знакомство с нашим отрядом и его бессмертным покровителем. Такое знакомство – само по себе послание.

– Но вам ещё предстоит распознать его смысл.

На обветренном лице Дестрианта на миг мелькнуло мрачное выражение.

– Список возможных смыслов невелик, Смертный меч. Подобное знание указывает на гордыню отправителя либо намекает на братское соучастие.

– Открывайте приглашение, сударь.

– Как прикажете. – Карнадас вновь взмахнул рукой. Шар засветился ярче, затем начал расти, свет его ослаб, сфера стала прозрачной. Дестриант отступил на шаг, чтобы дать ей место, пытаясь скрыть тревогу из-за огромной силы, которая стояла за таким способом общения. – Сударь, там внутри души. Не две или три – дюжина, может быть, даже больше, – но все они вплетены в одну. Я никогда не видел ничего подобного.

Внутри шара проступила фигура – темнокожий мужчина, худой, в лёгком кожаном доспехе, сидит скрестив ноги. На лице незнакомца отразилось лёгкое удивление. Позади «Серые мечи» смогли разглядеть внутреннюю стенку небольшого шатра. Перед незнакомцем стояла жаровня, свет которой придавал его глазам жутковатый блеск.

– Обратитесь к нему, – приказал Брухалиан.

– На каком языке, сударь? На нашем родном, элинском?

Человек в шаре склонил голову набок, прислушиваясь к тихому разговору.

– Чудной диалект, – сказал он по-даруджийски, – явно происходит от даруджийского. Вы меня понимаете?

Карнадас кивнул.

– Да, похоже на капанский.

Незнакомец напрягся.

– Капанский? Значит, получилось! Вы в Капастане, отлично! И вы, выходит, – правители города?

Дестриант нахмурился.

– Вы нас не знаете? Ваше… послание предполагает некоторую осведомлённость о нашем Уставе…

– Ну да, данное плетение моих Путей как бы отражает мысли тех, кто его нашёл – только жрецов, конечно, для того и делалось. Я так понимаю, вы из капастанского храмового совета? Как он там называется – Совет Масок, да?

– Нет, – буркнул Брухалиан, – не из него.

– Продолжай, пожалуйста. Вот теперь я заинтригован.

– Рад это слышать, сударь, – ответил Смертный меч и шагнул вперёд. – Ваше приглашение открыл Дестриант Карнадас – он стоит рядом со мной – по моей просьбе. Я – командующий «Серых мечей»…

– Наёмники?! Худов дух! Если б я хотел выйти на кучку сверхдорогих вояк…

– Сударь. – Голос Брухалиана прозвучал тихо, но твёрдо. – Мы – армия Вепря Лета. Посвящённые Фэнера. Каждый из нас – солдат, который сам избрал этот путь. Каждый знает священные писания, благословлён дланью Дестрианта именем Клыкастого Кабана. Верно, мы – отряд… вояк. Но мы также и свой собственный храм, в котором насчитывается более семи тысяч аколитов – и число их растёт с каждым днём.

– Ладно, ладно, господин, я понял. Погоди-ка – говоришь, вас становится больше? Город дал вам разрешение набирать новых последователей?

Брухалиан улыбнулся.

– Капастан вооружён лишь наполовину, сударь. Здесь сохранились пережитки кочевого прошлого – и весьма своеобразные. Женщинам запрещено постигать искусство войны. Однако же Вепрь Лета не признаёт подобных произвольных ограничений…

– И вам это сходит с рук? – Незнакомец расхохотался.

– Новых аколитов пока всего двенадцать сотен. Поскольку многих вторых и третьих дочерей в этом городе выбрасывают на улицу, никто из правителей пока не заметил уменьшения их числа. Итак, полагаю, я дал вам достаточное представление о нас. Теперь ответьте, кто вы такой, сударь?

– Вот это было грубо с моей стороны. Я – Адаэфон Бен Делат. Чтоб было проще, зовите меня Быстрым Беном…

– Вы из Даруджистана? – поинтересовался Карнадас.

– Худа с два!.. То есть я хотел сказать, нет, не оттуда. Я с… хм, с Каладаном Брудом.

– Это имя мы слышим с тех пор, как пришли на север, – заметил Брухалиан. – Военачальник, который воюет против захватнической империи.

– Ну, эта захватническая империя… самоустранилась. В любом случае мы хотим передать послание правителям Капастана…

– Если бы это было так просто, – пробормотал Карнадас.

Смертный меч кивал.

– В таком случае вам предстоит выбрать, сударь. Совет Масок и князь города, Джеларкан, равно претендуют на это звание. В самом Совете присутствует множество фракций, что приводит к некоторым разногласиям. «Серые мечи» отвечают перед князем. Наша задача проста – сделать захват Капастана слишком дорогим предприятием для Паннионского Домина. Расширение владений Провидца завершится под стенами этого города. Посему вы можете передать послание своего военачальника мне и, таким образом, князю. Или же продолжить попытки связаться с Советом Масок.

– Мы догадывались, что не всё так просто, – вздохнул Быстрый Бен. – Мы почти ничего не знаем о вашем отряде. Точнее, очень мало знаем. Благодаря этому разговору, я уже кое-что понял. – Взгляд чужеземца метнулся к Карнадасу. – Дестриант. По Уставу Фэнера это означает «Верховный Священнослужитель», верно? Но только в военном деле – в храме на освящённой земле, то есть на поле битвы. Жрец Фэнера в Совете Масок признаёт, что ты его превосходишь по сану, как тигр – кошку?

Карнадас поморщился.

– Он не ведает о моём истинном сане, сударь. На то есть причины. Я впечатлён вашими познаниями в том, что касается жречества Фэнера. Даже не впечатлён. Поражён.

Быстрый Бен вздрогнул.

– Ага, да. Спасибо. – Он повернулся к Брухалиану. – А ты – Смертный меч бога. – Чужестранец вдруг замолк, словно только сейчас понял, что́ эти слова означают, глаза его широко распахнулись. – Ого, вот как. Думаю, Воевода одобрит моё решение передать послание вам. Да нет, я просто уверен в этом. Хорошо. – Он вздохнул, затем продолжил: – Каладан Бруд ведёт армию, чтобы освободить Капастан. Осада – уверен, вы это хорошо понимаете – не просто неизбежна, она начнётся со дня на день. В общем, хитрость в том, как нам успеть добраться к городу вовремя…

– Сударь, – хмуро перебил его Брухалиан, – насколько велика армия Каладана Бруда? Поймите, против нас выступит, вероятно, шестьдесят тысяч паннионцев – опытных солдат, не новичков. Понимает ли ваш военачальник, в какую бурю бросается ради нас?

– Ну, сравнимого числа солдат у нас нет. Но мы припасли для паннионцев несколько сюрпризов, – ухмыльнулся Быстрый Бен. – Теперь, Дестриант, нам нужно посоветоваться. Я обязан доложить обо всём Воеводе и его офицерам. Если нет возражений, я бы предложил продолжить этот разговор через один колокол.

– Возможно, сударь, было бы лучше отложить его до поздней ночи, – сказал Брухалиан. – Мои дневные часы посвящены делам – и проходят прилюдно. Как и часы князя Джеларкана.

Быстрый Бен кивнул.

– Значит, за два колокола до следующего рассвета. – Он вдруг оглянулся по сторонам. – Нужно найти шатёр побольше…

В следующий миг чужеземец пропал из вида. Сфера вновь сжалась, затем медленно растворилась в воздухе по знаку Карнадаса. Дестриант обернулся к Брухалиану.

– Какая неожиданность.

Смертный меч фыркнул.

– Мы должны правильно настроить князя, сударь. Возможно, армиям этого военачальника и удастся слегка побеспокоить силы осаждающих, но вряд ли они добьются чего-то большего. Мы должны удостовериться, что Джеларкан мыслит реалистично… если мы вообще ему расскажем.

В этой войне мы не победим. Да. Тут никаких ложных надежд.

Брухалиан спросил:

– Что вы думаете об этом Быстром Бене?

– Это человек многих тайн, сударь. Бывший жрец Фэнера, скорее всего. Его познания слишком точны.

– Вы сказали, много душ вплетены в одну?

Карнадас поёжился.

– Должно быть, я ошибся, – сказал он. – Возможно, ритуал потребовал помощи других магов, их я и почувствовал.

Брухалиан долго и пристально смотрел на своего жреца, но ничего не сказал. Через некоторое время он отвернулся.

– Вы выглядите уставшим, сударь. Поспите немного.

Карнадас медленно поклонился.

Когда заклятье рассеялось, Быстрый Бен вздохнул и покосился направо.

– Ну что?

Сидевший у боковой стены шатра Скворец наклонился вперёд, чтобы наполнить их кубки алчбинским элем.

– Они будут драться, – сказал бородатый командир. – По крайней мере, некоторое время. Командир их, похоже, знатный вояка, но, может, это всё показуха, без настоящей стали: чтобы командовать наёмниками, он должен хорошо понимать, как важно в торговле сохранять лицо и образ. Как там ты его назвал?

– Смертный меч. Но это вряд ли – когда-то, давным-давно, это был настоящий титул. Задолго до того как в Колоде Драконов появились Рыцари Высоких домов, у культа Фэнера уже были подобные им. Они к таким титулам относились крайне серьёзно. Дестриант… Худов дух, да настоящего Дестрианта в этом культе не было уже тысячу лет. Эти титулы – показуха, Скворец…

– Только вот, – перебил командир, – зачем тогда они скрывают их от жреца Фэнера в Совете Масок?

– Гм-м. Ну… А, понял! Этот жрец их сразу разоблачит, разумеется. Вот простой ответ на твой вопрос.

– Простой ответ, говоришь? А простые ответы всегда правильные, Бен?

Не обращая внимания на вопрос, маг осушил свой кубок.

– В любом случае я бы сказал, что «Серые мечи» – лучше среди тамошних вояк, хотя это не много значит.

– Поверили они в такую «случайность»?

– Думаю, да. Я сотворил заклятье так, чтобы оно отражало собственную природу отряда – алчную и жадную, или благородную, или любую другую. Признаюсь, веры и благочестия не ожидал. Но заклятье и должно было само перестраиваться, так что всё сработало.

Скворец поднялся, поморщившись, когда пришлось перенести вес на больную ногу.

– Надо бы выяснить, где застряли Бруд с Дуджеком.

– Я бы сказал, они во главе колонны, – отозвался Быстрый Бен.

– Ты сегодня – сама сообразительность, – буркнул командир, выходя из шатра.

В следующий миг сарказм Скворца просочился в мысли Быстрого Бена, и чародей нахмурился.

На другой стороне улицы, напротив ворот цитадели, за старинной бронзовой оградой раскинулось кладбище, которое принадлежало когда-то одному из племён – основателей Капастана. Высохшие на солнце глиняные колонны со спиральной нарезкой – внутри каждой покоился вертикально стоящий труп – вздымались, точно стволы в густом лесу, в центре кладбища, окружённые со всех сторон традиционными даруджийскими каменными урнами. История города была мучительной и кровавой, и заглянуть в её тайны поручили Итковиану. Чтобы быть Кованым щитом «Серых мечей», требуется не только боевое мастерство, но и прилежная учёность. И хотя многие сочли бы эти два качества взаимоисключающими, на деле всё было в точности наоборот.

История, философия, религия давали понимание человеческих устремлений, а эти устремления лежали в основе тактики и стратегии. Определённым законам подчиняются не только движения людей, но и их мысли. Кованый щит должен уметь предвидеть, предчувствовать – причём не только действия врагов, но и союзников.

До прихода с запада даруджийцев племена, которые основали Капастан, всего поколение назад перестали быть кочевниками. И оставляли своих покойников стоять. Давали им возможность свободно странствовать в невидимом мире духов. Такая беспокойная мобильность всё ещё окрашивала мысликапанцев, и поскольку общины даруджийцев были довольно закрытыми, культура их мало изменилась, хотя уже десятки поколений родились, жили и умерли в этом городе.

Тем не менее бо́льшая часть ранней истории Капастана оставалась загадкой. Итковиан задумался о том немногом, что ему удалось выяснить о давних временах, когда вёл два крыла кавалерии по широкой мощёной улице к площади Джеларкана, а оттуда – к выходившим на юг Главным воротам.

Дождь заканчивался, серо-стальной рассвет пробивался сквозь тяжёлые тучи на востоке, ветер ослаб до редких порывов.

Кварталы города назывались у капанцев «Лагерями», и каждый Лагерь представлял собой отдельное, самодостаточное поселение, обычно округлое, с собственной площадью посередине. Широкие, неровные пространства между Лагерями образовывали улицы Капастана. Такая планировка отступала лишь в окрестностях старой Даруджийской крепости (ныне – «Пленника», обители Совета Масок), в так называемом Храмовом квартале, где улицы были проложены обычной для даруджийцев решёткой.

Как подозревал Итковиан, Лагеря и были когда-то обычными лагерями. Стойбищами кочевников, кланов, накрепко связанных кровным родством.

Это место, расположенное у берегов реки Серп и часто посещаемое кораблями мореходных народов, было просто создано для торговли, которая, в свою очередь, способствовала оседлости. В результате на свет появился один из самых странных городов, какие только видел Итковиан. Широкие, открытые площади и проспекты, окружённые изгибами стен; случайно разбросанные глиняные колонны-захоронения; озерца пресной воды, окружённые песчаными карьерами; а на извилистых улицах – даруджийцы и капанцы: первые, в полном соответствии со своими традициями разнообразного кроя и орнамента, в самых различных костюмах – двух похожих не найти, а вторые, связанные принадлежностью к роду, в одеяниях цветов своего клана, таким образом поток разодетых людей на улицах сильно контрастировал с простой архитектурой некрашеных фасадов. Красота Капастана – в его народе, а не в зданиях… Даже даруджийские храмы отдавали должное местному сдержанному архитектурному стилю. Эффект возникал от непрестанного движения в статичном, просто обозначенном пространстве. Племена капанцев упивались собой, яркими цветами в бесцветном мире.

Единственными неизвестными величинами в формуле Итковиана оставались старая цитадель, которую заняли теперь «Серые мечи», и дворец Джеларкана. Цитадель возвели ещё до прихода капанцев и даруджийцев неведомые строители, причём совсем рядом с дворцом.

Здания, хотя бы отдалённо похожего на крепость Джеларкана, Итковиан никогда не видел. Она была древнее всех прочих строений, её строгая архитектура – предельно чуждой и даже отталкивающей. Несомненно, княжеский род Капастана решил занять именно это здание из-за его внушительности, а не из соображений защиты. Каменные стены были опасно тонки, а отсутствие окон или плоских крыш не позволяло защитникам получить хоть какое-то представление о происходящем снаружи. Хуже того, вход был только один – главный, за широким пандусом, ведущим во двор. Прежние князья возвели сторожевые башенки по обе стороны от главного входа, а также пристроили галерею вдоль стен. Добавления к самому зданию дворца обычно отваливались – древний камень почему-то отказывался принимать раствор, да и стены казались слишком тонкими, чтобы выдержать дополнительную нагрузку. В общем, любопытное строение.

Проехав под аркой Главных ворот – чёрное железо и тёмная кожа среди потока ярких цветов, – отряд повернул направо, проехал небольшое расстояние по караванному тракту, но съехал с него, едва лишь на западе открылась равнина. Теперь воины скакали на запад, мимо немногочисленных ферм, где разводили коз, овец и прочий скот, мимо невысоких каменных стен, в дикую прерию.

Чем дальше «Серые мечи» удалялись от реки, тем тоньше становился покров туч, а к полуденному привалу – в четырнадцати лигах от Капастана – небо над головой налилось яркой голубизной. Перекусили наскоро, тридцать солдат даже почти не разговаривали. До сих пор они не встретили никаких следов: это было странно, учитывая, что наступило самое оживлённое время года для караванов.

Когда «Серые мечи» закончили паковать свои заплечные мешки, Кованый щит обратился к воинам впервые с тех пор, как они покинули цитадель.

– Строй «Стервятник», медленный галоп. Всадница Сидлис, на двадцать отрезков впереди. Всем искать следы.

Одна из «Мечей», молодая женщина, единственная из новобранцев в отряде, спросила:

– Какие именно следы мы ищем, сударь?

Не обратив внимания на неучтивость, Итковиан ответил:

– Любые, солдат. Крылья – по коням!

Он смотрел, как солдаты одновременно вскочили в сёдла. Все, кроме новенькой, которая немного повозилась, прежде чем усесться и подобрать поводья.

На раннем этапе обучения говорили мало: считалось, что новобранец либо сам быстро начнёт подражать опытным солдатам, либо надолго в отряде не задержится. Её научили ездить верхом так, чтобы не вываливалась из седла при галопе, выдали доспехи и оружие, чтобы привыкала к их весу. Учить владению этим оружием начнут позже. Если разъезд ввяжется в схватку, двое ветеранов будут всё время защищать новенькую.

Пока что девушкой управлял её конь. Гнедой мерин знал своё место в изогнутом строе «Стервятник». Если случится беда, ему хватит выучки унести всадницу подальше от опасности.

Довольно того, что её послали с разъездом. «Учи солдата в реальном мире» – так звучала одна из заповедей «Серых мечей».

Всадники рассредоточились, Итковиан занял своё место во главе «Стервятника», все поскакали медленным галопом. Позади осталась лига, затем другая, жара становилась изматывающей.

Северное крыло внезапно замедлилось, строй развернулся, словно все кони были связаны верёвкой. Нашли след. Итковиан взглянул вперёд, увидел, что всадница Сидлис придержала своего скакуна и повернула назад, показывая, что и она сама, и её конь почуяли изменение в движении строя. Сидлис остановилась, присматриваясь.

Кованый щит натянул поводья, приближаясь к правому флангу.

– Докладывайте.

– Новенькая первой нашла следы, сударь, – сказал всадник правого крыла. – Кончик спирали. Характер других следов предполагает движение на северо-запад. Нечто двуногое, прямоходящее, сударь. Большое. Трёхпалое, с когтями.

– Только одно создание?

– Да, сударь.

– След давний?

– Оставлен сегодня утром, сударь.

Перехватив второй взгляд, Сидлис поскакала обратно к отряду.

– Теперь вы езжайте вперёд, Накалиан. Мы пойдём по следу.

– Да, сударь, – кивнул всадник. Он помолчал, затем сказал: – Кованый щит, длина шага… велика. Это создание двигалось очень быстро.

Итковиан посмотрел в глаза солдату.

– Как быстро, сударь? Рысью? Галопом?

– Трудно сказать наверняка. Я бы сказал, двойной рысью.

Похоже, мы обнаружили это демоническое чудовище.

– Лучники на фланги. Все остальные, кроме Торуна, Фаракалиана и новенькой, копья к бою. Названные солдаты, приготовить арканы.

Теперь впереди скакал Накалиан, крылья вновь развернулись, на каждом фланге – лучники со стрелами на тетивах коротких луков. Торун и Фаракалиан ехали по обе стороны от Кованого щита с лассо в руках.

Солнце ползло по небу. Накалиан без особого труда вёл их по следу, который теперь шёл по прямой на северо-запад. Итковиан сам рассмотрел отпечатки на твёрдой земле. Огромная тварь, раз оставила такие глубокие вмятины. Учитывая скорость, Кованый щит подозревал, что «Серые мечи» не сумеют нагнать чудовище.

«Конечно, – подумал Итковиан, увидев, как Накалиан вдруг натянул поводья, оказавшись на невысоком холме впереди, – если только демон не решит остановиться и подождать нас».

Отряд замедлил бег коней, все смотрели на солдата впереди. Внимание Накалиана было по-прежнему приковано к чему-то, видимому лишь ему одному. Солдат выхватил копьё, но явно не готовился атаковать. Конь под ним нервно вздрогнул, и когда Итковиан с «Серыми мечами» подъехал поближе, стало ясно, что животное дрожит от страха.

Всадники выехали на гребень.

Перед ними раскинулась долина, трава здесь была вытоптана широкой полосой – след, оставленный стадом диких бхедеринов, – которая рассекала равнину по диагонали. Ближе к центру, на расстоянии по меньшей мере двухсот шагов, стояло серокожее создание, двуногое, длиннохвостое, с пастью, украшенной двумя рядами острых клыков. Вместо кистей из его запястий выходили два широких клинка. Голова, корпус и хвост вытянулись почти горизонтально, чтобы создание могло удержать равновесие на двух ногах. Чудовище неподвижно смотрело на солдат.

Глаза Итковиана превратились в щёлки.

– Я бы сказал, – произнёс Накалиан, – пять ударов сердца, чтобы покрыть расстояние между нами, Кованый щит.

– Но оно не шевелится.

– С его скоростью, сударь, может и не торопиться.

А когда решится, чудовище окажется среди нас вмиг. Лучше испытать способности этого создания.

– Давайте выберем подходящий момент, сударь, – сказал Итковиан. – Копейщики – бейте понизу и оставляйте оружие в ранах, попытайтесь замедлить шаг. Лучники, цельтесь в глаза и шею. Можно положить стрелу точно в пасть, если представится возможность. Проходим волной, наносим удар и уходим врассыпную, затем обнажаем мечи. Торун и Фаракалиан, – он выхватил собственный длинный меч, – вы со мной. Что ж, рысь, затем галоп на пятьдесят; раньше, если зверь среагирует.

Крылья поскакали вниз по пологому склону, опуская копья.

Чудовище по-прежнему стояло неподвижно и глядело на них. Когда до всадников оставалось около ста шагов, оно подняло клинки и медленно опустило голову, так что показался гребень за венчавшим голову странным шлемом.

На семидесяти шагах тварь обернулась лицом к «Серым мечам», расставила клинки в стороны, помахивая из стороны в сторону хвостом.

На флангах стрелки поднялись в стременах, натянули до предела свои маленькие, но мощные луки, долгий миг удерживали их, а затем выстрелили.

Стрелы устремились к голове чудовища. Зазубренные наконечники вошли в чёрные глазницы. Словно не замечая впившихся в тело стрел, тварь шагнула вперёд.

Пятьдесят шагов. Тетивы луков вновь зазвенели. Древка встопорщились по обе стороны шеи. Лучники повернули коней, чтобы сохранять дистанцию. Скакуны копейщиков вытянули шеи, и началась атака.

Мы его ослепили, но чудовище не ослепло. Я не вижу крови. О, Фэнер, открой мне природу этого демона. Приказ уходить…

Тварь с невероятной скоростью рванулась вперёд. В один миг она оказалась среди «Серых мечей». Копья пронзили чудовище со всех сторон, затем сверкнули массивные клинки. Крики. Фонтаны крови. Итковиан увидел, как лошадиный круп рухнул прямо перед ним, увидел, как падает следом правая нога солдата, стопа так и осталась в стремени. Непонимающим взором уставился на круп – ноги спазматически колотили воздух, – передней части лошади не было. Разрубленный хребет, ряд выгнутых рёбер, внутренности вываливаются наружу, кровь хлещет из алой плоти.

Конь Итковиана сам взлетел в воздух, чтобы перепрыгнуть останки несчастного животного.

Алый дождь плеснул в лицо Кованому щиту, когда могучие челюсти чудовища, густо утыканные стрелами, метнулись к нему. Итковиан дёрнулся влево, едва уклонился от окровавленных клыков и на скаку наотмашь ударил своим длинным мечом. Клинок зазвенел о броню.

В середине прыжка конь закричал, когда что-то врезалось в него сзади. Упал на передние ноги, продолжая кричать, сумел сделать ещё шаг вперёд, прежде чем круп позади Итковиана осел. Понимая по содроганиям животного, что произошло нечто ужасное, Кованый щит выхватил свой нож, склонился вперёд и одним взмахом вскрыл коню яремную вену. Затем, выбросив ноги из стремян, он метнулся вперёд и влево, направив в тот же миг голову умирающего скакуна вправо.

Оба, конь и всадник, ударились оземь, покатились в разные стороны.

Итковиан перекувырнулся, замер, присев, и бросил взгляд на коня: животное молотило передними копытами воздух. Задние ноги заканчивались у самой щётки. Оба копыта были отрезаны. Мёртвый конь наконец замер.

По обе стороны от чудовища лежали тела лошадей и солдат, теперь оно медленно развернулось к Итковиану. Запекшаяся кровь покрывала длинные, кожистые руки. Рыжеватые женские волосы клоками торчали из грязных клыков твари.

Затем Итковиан заметил арканы. Оба слабо висели – один на шее, другой на правом бедре чудовища.

Земля содрогнулась, когда демон шагнул к Кованому щиту. Итковиан поднял свой меч.

Как только трёхпалая нога поднялась для следующего шага, верёвки резко натянулись – шея дёрнулась влево, бедро – вправо. Чудовище подбросило в воздух огромной силой идеально слаженных рывков в разные стороны. С сухим треском нога оторвалась от тела, а голова с таким же омерзительным звуком отделилась от шеи.

Корпус и голова с тяжким грохотом рухнули на землю.

Ни движения. Тварь была мертва.

Итковиан медленно выпрямился, его била дрожь.

Торун взял с собой трёх всадников. Так же поступил и Фаракалиан. Верёвки намотали на луки сёдел, за неимоверным рывком стояла сила четырёх боевых коней с обеих сторон, и этого хватило там, где не справилось оружие.

Двое лучников подъехали к Кованому щиту. Один из них протянул руку.

– Быстрей, сударь, стремя свободно.

Без лишних вопросов, Итковиан ухватился за предплечье солдата и взлетел на коня за спиной у всадника. И лишь затем увидел.

Ещё четыре демона – на расстоянии четырёхсот шагов – несутся со скоростью валунов, летящих со склона горы.

– Мы их не обгоним.

– Да, сударь.

– Разделимся, – сказал Итковиан.

Всадник пришпорил коня, пустил его галопом.

– Да, сударь. Мы – самые медленные: Торун и Фаракалиан вступят в бой, дадут нам время…

Конь вдруг дёрнулся в сторону. От неожиданности Кованый щит откинулся назад и свалился с седла. Он ударился о жёсткую землю так, что воздух вышибло из лёгких, покатился и остановился, уткнувшись в чьи-то ноги, твёрдые, как железо.

Моргая, ошеломлённо хватая ртом воздух, Итковиан поднял глаза и увидел низкорослый, облачённый в меха труп. Тёмно-коричневое, иссохшее лицо под украшенной оленьими рогами шапкой обратилось вниз. Пустые глазницы словно разглядывали Кованого щита.

О боги, что за день.

– Твои солдаты приближаются, – хрипло произнёс мертвец по-элински. – Из этого боя… можете отступить.

Лучник всё ещё пытался успокоить перепуганного коня, сыпал проклятьями, но затем вдруг ахнул от удивления. Кованый щит нахмурился, глядя на неупокоенного воина.

– В самом деле?

– Против нежити, – ответил труп, – встаёт армия немёртвых.

Вдалеке Итковиан услышал шум битвы – никаких криков, лишь грохот оружия, немолчный, нарастающий. Со стоном Кованый щит перевернулся набок. Боль набухала в затылке, тело сотрясали волны тошноты. Скрипя зубами, он сел.

– Десять выживших, – задумчиво проговорил мертвец. – Вы хорошо справились… как для смертных.

Итковиан снова посмотрел в долину. Армия трупов, таких же как этот, окружила демонов, которых уже осталось только двое. Вокруг этих двух тварей кипела ужасная битва. Во все стороны летели куски неупокоенных воинов, но те продолжали наступать и рубить демонов на части огромными кремнёвыми мечами. Спустя полдюжины ударов сердца бой был окончен.

Кованый щит рассудил, что по меньшей мере шестьдесят облачённых в меха воинов были уничтожены. Остальные продолжали разделывать павших тварей, склоняясь всё ниже, ибо оставшиеся куски были меньше. На глазах Итковиана пыль взвилась на склонах холмов – там возникали всё новые и новые воины с каменным оружием. Целая армия – недвижная, под палящим солнцем.

– Мы не знали, что к’чейн че’малли вернулись в эти земли, – сказал укутанный в меха труп.

Подъехали выжившие солдаты Итковиана – напряжённые, скованные тревожным молчанием под взглядами стоявших повсюду мертвецов.

– Кто вы такие? – глухо спросил Итковиан.

– Я – заклинатель костей Пран Чоль, из Кроновых т’лан имассов. Мы идём на Соединение. И, похоже, на войну. Думаю, смертный, мы вам нужны.

Кованый щит взглянул на десять выживших солдат. Новенькая была среди них, но не её двое охранников. Двадцать. Солдат и коней. Двадцать… погибших. Он вгляделся в лица своих воинов, затем медленно кивнул.

– Да, Пран Чоль, нужны.

Лицо новенькой приняло цвет выбеленного пергамента. Она сидела на земле, глядела в пустоту, забрызганная кровью одного или обоих солдат, которые отдали жизни, защищая её.

Итковиан стоял рядом, молчал. Жестокость этого боя могла сломить волю капанки. Настоящая служба должна закалять, а не уничтожать. Неспособность Кованого щита верно оценить опасность превратила будущее этой женщины в мир пепла и праха. Две ослепительно внезапные смерти будут преследовать её до конца дней. Итковиан ничего не мог ни сказать, ни сделать, чтобы облегчить эту боль.

– Кованый щит.

Он взглянул на новенькую, удивляясь, что она вообще заговорила, да ещё и таким решительным голосом.

– Да, новобранец?

Женщина огляделась по сторонам, прищурилась, рассматривая легионы немёртвых воинов, стоявших неподвижно повсюду.

– Их тут тысячи.

Призрачные фигуры восстали над выжженной травой прерии, шеренга за шеренгой. Будто сама земля выбросила их из своей плоти.

– Да. Я бы сказал, более десяти тысяч. Т’лан имассы. Предания об этих воинах дошли до нас, – предания, которым я бы не поверил, – но это наша первая встреча с ними. Притом весьма своевременная.

– Теперь мы вернёмся в Капастан?

Итковиан покачал головой.

– Не все из нас. Не сейчас. На равнине ещё есть эти к’чейн че’малли. Пран Чоль – безоружный, какой-то их жрец или шаман – предложил совместное патрулирование, и я согласился. Я поведу восемь человек на запад.

– Приманка.

Он приподнял бровь.

– Верно. Т’лан имассы странствуют невидимо глазу и смогут окружить нас в любой момент. Если бы они оставались видимыми во время охоты, к’чейн че’малли, скорее всего, бежали бы, по крайней мере, до тех пор, пока не собрались в таком количестве, чтобы бросить вызов всей армии. Лучше убивать их по двое-трое за раз. Новобранец, я придам тебе в сопровождение одного солдата для немедленного возвращения в Капастан. Нужно доложить Смертному мечу. С вами двоими невидимо отправится взвод т’лан имассов. Эмиссары. Мне сказали, что к’чейн че’маллей на пути отсюда до города нет.

Женщина медленно поднялась.

– Сударь, с этим справится и один всадник. Вы меня возвращаете в Капастан, чтобы избавить… от чего? От зрелища к’чейн че’маллей, изрубленных на куски этими т’лан имассами? Кованый щит, в этом решении нет ни милосердия, ни сочувствия.

– Похоже, – проговорил Итковиан, глядя на огромную армию, выстроившуюся на холмах перед ними, – вы для нас не потеряны. Вепрь Лета презирает слепую покорность. Вы поедете с нами, сударыня.

– Благодарю, Кованый щит.

– Новобранец, надеюсь, вы не обманываете себя тем, что увиденная гибель ещё нескольких к’чейн че’маллей заглушит вопль внутри вас. Солдатам выдают доспехи для защиты плоти и костей, но им самим приходится ковать броню для души. Звено за звеном.

Женщина посмотрела на пятна крови на своей форме.

– Уже начала.

Итковиан некоторое время молчал, разглядывая её.

– Капанцы совершают ошибку, отказывая в свободе своим женщинам. Теперь я это вижу воочию.

Женщина пожала плечами.

– Я не одна такая.

– Займитесь своим конём, солдат. И направьте ко мне Сидлис.

– Да, сударь.

Итковиан смотрел, как она идёт к коням и оставшимся солдатам, которые проверяли подпруги, сбрую и снаряжение. Женщина присоединилась к ним, поговорила с Сидлис, та кивнула и направилась к Кованому щиту.

Пран Чол подошёл чуть раньше.

– Итковиан, наш выбор сделан. Посланники Крона собрались и ждут твоего посыльного.

– Понятно.

Рядом остановилась Сидлис.

– В Капастан, Кованый щит?

– С невидимым эскортом. Доложи непосредственно Смертному мечу и Дестрианту. Без свидетелей. Т’лан имассы должны поговорить с «Серыми мечами» и больше ни с кем. Во всяком случае, пока.

– Да, сударь.

– Смертные, – безучастно обратился к ним Пран Чоль, – Крон повелел мне сообщить вам некоторые сведения. Эти к’чейн че’малли были некогда известны как охотники К’елль. Избранные чада Матроны, рождённые для битв. Однако же они – нежить, и сила, что ими управляет, хорошо скрывается – где-то на юге, как мы полагаем. Охотников К’елль освободили из гробниц у Разрыва, в месте, именуемом Морн. Нам неведомо, носят ли теперешние карты этого материка такие древние названия…

– Морн, – Итковиан кивнул. – К югу от равнины Ламатат, на западном побережье, к северу от острова, где живут сегулехи. Наш отряд происходит из Элингарта, что граничит на востоке с равниной Ламатат. Мы не знаем никого, кто бывал в Морне, но это название переносили с древнейших карт на новые. Считается, что там ничего нет. Совсем ничего.

Заклинатель костей пожал плечами.

– Курганы, наверное, сильно засыпало. Много времени утекло с тех пор, как мы в последний раз были у Разрыва. Вероятно, охотниками К’елль командует Матрона. Мы полагаем, что она наконец сумела вырваться из собственного узилища. Таков враг, с которым вы столкнулись.

Кованый щит нахмурился, покачал головой и сказал:

– Угроза с юга исходит от империи, именуемой Паннионским Домином, там правит Провидец – смертный человек. Сообщения об этих к’чейн че’маллях появились лишь недавно, а Паннионский Домин захватывает новые территории уже несколько лет. – Итковиан набрал было в грудь воздуха, чтобы продолжить, но заметил, что десять тысяч иссохших лиц вдруг обратились к нему. Во рту пересохло, сердце сильно забилось.

– Итковиан, – хрипло проговорил Пран Чоль, – это слово – «Паннион». Имеет ли оно особое значение для местных жителей?

Кованый щит покачал головой, но не решился ответить вслух.

– «Паннион», – сказал заклинатель костей. – Это яггутское слово. Яггутское имя.

День клонился к вечеру, Ток Младший сидел у костра, глядя единственным глазом на спящую волчицу. Баальджагг – как там Тлен её назвал? Ай? – могла похвастаться мордой более узкой и длинной, чем у волков, которых малазанец видел в Чернопёсьем лесу, в сотнях лиг к северу отсюда. В холке она была на две-три ладони выше, чем крупные северные волки. Покатый лоб, маленькие уши, а клыки – не меньше, чем у льва или равнинного медведя. Несмотря на могучие мускулы, общее сложение волчицы говорило скорее о скорости и выносливости, чем о грубой силе. Баальджагг, судя по всему, была способна и быстро убить, и часами преследовать жертву, покрывая лигу за лигой.

Волчица приоткрыла один глаз, взглянула на Тока.

– Вы же вроде все вымерли, – пробормотал малазанец. – Исчезли в этом мире сотни тысяч лет назад. Что же ты здесь делаешь?

Сейчас волчица была единственным спутником Тока. Госпожа Зависть воспользовалась Путём, чтобы посетить город Низину в ста двадцати лигах к северо-западу и пополнить припасы. Какие ей вообще нужны припасы? Ароматические масла? Такое объяснение казалось Току сомнительным, но даже природная подозрительность не помогла ему распознать настоящую причину её ухода. Госпожа забрала с собой Гарата и Мока. Сену и Турула оставлять здесь безопасно, как я понимаю. Тлен их обоих уже одолел. И всё равно, что же заставило Зависть нарушить своё правило о «минимум трёх слугах»?

Тлен рассыпался в облачко пыли примерно полколокола назад, ушёл на охоту. Оставшиеся сегулехи пребывали в мрачном настроении и даже не подумали завязать разговор с не имеющим ранга малазанцем. Оба молча стояли в стороне. Закатом любуются? Отдыхают от навязчивого внимания?

Ток задумался о том, что происходит далеко на севере. Дуджек решил выступить против Паннионского Домина. Новая война с неведомым врагом. Войско Однорукого стало Току семьёй или, по крайней мере, тем, что заменяет семью ребёнку, рождённому в армии. Другого мира он не знал. И эту семью преследовали шакалы смерти. Какая же война ждёт их? Грандиозные, кровавые битвы или ползучие манёвры, борьба за перелески и высоты, длительные осады? Ток подавил приступ нетерпения, которое копилось день за днём на этой бесконечной равнине, копилось и грозило проломить все барьеры, которые он возвёл в своём сознании.

Будь ты проклят, Локон! Зашвырнул меня на другой конец мира! Конечно, Путь этот был полон хаоса, как и сама кукла, что использовала его против меня. Но почему Путь выплюнул меня в Морн? И куда пропали месяцы жизни? Ток уже начинал сомневаться в своей вере в совпадения, и это выбивало почву из-под ног. В Морн, к раненому Пути… в Морн, где лежал в чёрной пыли и ждал отступник-т’лан имасс – не меня ждал, по его словам, а госпожу Зависть. И не какой-нибудь т’лан имасс, а тот, с которым я уже встречался прежде. Единственный т’лан имасс, с которым я встречался прежде. А потом – сама госпожа Зависть со своими треклятыми слугами-сегулехами и четвероногими спутниками – нет, хватит об этом, Ток…

Ладно. Теперь мы путешествуем вместе. На север, куда всем нам нужно попасть. Вот ведь удача. Какое совпадение!

Току очень не нравилось чувство, что его используют, им манипулируют. Он уже видел, чего это стоило его другу, капитану Парану. А ведь Паран сильнее меня – я это с самого начала увидел. Он от ударов лишь вздрогнет – и пойдёт дальше. Есть у него какая-то внутренняя броня, которая позволяет сохранить рассудок.

А у меня, увы, нет. Если прижмёт, я, скорее всего, свернусь калачиком и буду скулить.

Ток покосился на сегулехов. Похоже, друг с другом они тоже не собирались разговаривать. Сильные, молчаливые. Ненавижу таких. Раньше терпел, теперь ненавижу.

Итак… вот сижу я боги знают где, а рядом только одно вменяемое существо – вымершая волчица. Ток вновь посмотрел на Баальджагг.

– А где же твоя семья, зверюга? – тихо спросил малазанец, глядя в тёплые, карие глаза ай.

И получил ответ: марево ярких цветов внезапно вспыхнуло в мёртвой глазнице – сложилось в картину. Родичи нападают на трёх мускусных быков, охотники и жертвы погружаются в глубокую жидкую грязь, – в гибельной, безвыходной ловушке. Точка обзора низко, у самой земли, движется по кругу у края провала, снова и снова. Сознание Тока наполнило отчаяние. Скулёж. Безответная любовь. Паника в холодном воздухе.

Растерянность юной волчицы.

Бегство. Путь по солончакам и песчаным отмелям умирающего моря.

Голод.

Затем – стоящая перед ней фигура. Надвинутый капюшон, одежда из груботканой чёрной шерсти, рука – обмотанная до самых пальцев кожаными ремешками – тянется к ней. Тепло. Ласка. Физически ощутимое сочувствие, одно прикосновение ко лбу зверя. Касание Старшей богини, догадался Ток. И голос: «Ты – последняя. Самая последняя, и ты будешь нужна. В будущем… Потому я обещаю, что приведу к тебе… потерянного духа. Вырванного из тела. Подходящего, разумеется. Оттого поиск мой может занять много времени. Потерпи, малышка… а пока – прими этот дар…»

Волчица закрыла глаза, провалилась в глубокий сон – и одиночество исчезло. Она уже бежала по бесконечной тундре среди своих сородичей. Вечность прекрасных снов, исполненных радости, дар, который омрачала лишь горечь бодрствования – часов, лет, веков, тысячелетий… одиночества.

Баальджагг, несравненная среди айев мира сновидений, властная мать бесчисленных детей во вневременной земле. Всегда вдоволь добычи, никогда не грозит голод. На горизонте иногда видны фигуры двуногих. Редко. Никогда не подходи близко. Иногда встречаются родичи. Лесные агкоры, белые бендалы, желтошерстные ай’тоги с далёкого юга – имена, вплетающие свой смысл в бессмертные мысли Баальджагг… вечный шёпот от тех айев, что присоединились к т’лан имассам во время Соединения. Совсем иное бессмертие…

Острые, одинокие глаза Баальджагг видели больше в этом мире, чем можно постичь. Но вот наконец явился дар, оторванный дух – пришёл к её душе, они слились, стали одним целым. А в этом – новая потеря, новая боль. Теперь волчица ищет… нечто. Стремится… к восстановлению…

Чего ты просишь у меня, зверь? Нет, – ты ведь просишь не у меня, верно? Ты хочешь чего-то от моего спутника, немёртвого воина. Оноса Т’лэнна. Его ты ждала, странствуя с госпожой Завистью. А что же Гарат? Ещё одна загадка… о которой я подумаю в другой раз…

Связь разорвалась. Ток заморгал, откинул назад голову. Баальджагг спала рядом с ним. Дрожа, он ошеломлённо заозирался в наступивших сумерках.

В дюжине шагов стоял лицом к малазанцу Тлен, на плече у него болталась пара зайцев.

Ох, храни меня Беру. Видишь? Мягкий внутри. Слишком мягкий для этого мира, его запутанных историй и бесконечных трагедий.

– Чего волчица хочет от тебя, т’лан имасс?

Воин склонил голову набок.

– Прекращения одиночества, смертный.

– И ты… ты дал ответ?

Тлен отвернулся, бросил зайцев на землю. Когда он заговорил, Тока потрясло неприкрытое горе, прозвучавшее в голосе т’лан имасса.

– Я ничем не могу ей помочь.

Холодный, безжизненный тон исчез, и впервые Ток увидел то, что скрывалось под мёртвым, иссушенным обликом.

– Никогда раньше не видел тебя в печали, Тлен. Я думал…

– Ты ошибся, – сказал т’лан имасс, его голос вновь прозвучал безучастно. – Ты сделал оперенье для стрел, Ток Младший?

– Да. Так, как ты мне показал. Готовы – двенадцать самых уродливых стрел, какие я только имел счастье держать в руках. Спасибо, Тлен. Глупо, конечно, но я очень горд ими.

Тлен пожал плечами.

– Они тебе послужат.

– Надеюсь, ты прав. – Ток с кряхтением поднялся. – Я приготовлю еду.

– Это работа Сену.

Ток покосился на т’лан имасса.

– И ты туда же? Они сегулехи, Тлен. Не слуги. Пока госпожи Зависти нет здесь, я буду с ними обращаться как со спутниками. И почту за честь путешествовать с ними. – Малазанец обернулся и заметил, что оба воина пристально на него смотрят. – Даже если они не пожелают говорить со мной.

Он забрал зайцев у т’лан имасса, присел на корточки у очага.

– Скажи мне, Тлен, – проговорил Ток, начав свежевать первого зверька, – ты не видел, когда ходил охотиться… следов других путников? Неужели никого, кроме нас, нет на равнине Ламатат?

– Я не видел никаких признаков присутствия торговцев или других людей, Ток Младший. Стада бхедеринов, антилопы, волки, койоты, лисы, зайцы и редкие равнинные медведи. Хищные птицы и падальщики. Разные змеи, ящерицы…

– Настоящий зверинец, – пробормотал Ток. – Так почему же я ничего не вижу, когда оглядываю горизонт? Ничего. Ни зверей, ни даже птиц.

– Равнина велика, – ответил Тлен. – К тому же сказываются эффекты Пути Телланна, который окружает меня – пусть и сильно ослабленные. Кто-то тянет из меня жизненную силу, и взял её очень много. Не спрашивай об этом. Однако силы моего Телланна всё равно отпугивают зверей. Животные стараются держаться подальше, если могут. Но за нами идёт по следу стая ай’тогов – желтошерстных волков. Впрочем, они тоже побаиваются. Однако рано или поздно любопытство победит.

Ток вновь перевёл взгляд на Баальджагг.

– Древняя память.

– Память льда. – Т’лан имасс пристально посмотрел на малазанца. – По этим и иным твоим словам я могу заключить, что нечто произошло – некое единение душ – между тобой и волчицей. Как?

– Ничего не знаю ни о каком единении душ, – ответил Ток, продолжая смотреть на спящую Баальджагг. – Мне явились… видения. Думаю, она поделилась со мной воспоминаниями. Как? Понятия не имею. В них были эмоции, Тлен, – такие, что впору отчаяться. – Через некоторое время малазанец вновь принялся свежевать зайца.

– Всякий дар – обоюдоострый.

Ток скривился, начал потрошить зверька.

– Обоюдоострый. Похоже на то. Начинаю думать, что есть какая-то правда в этом поверье – потеряешь глаз, получишь дар истинного зрения.

– Как ты лишился глаза, Ток Младший?

– Раскалённый осколок Лунного Семени – капля в смертоносном дожде, который вызвала Магическая Канонада.

– Камень.

Ток кивнул.

– Камень. – Затем остановился, поднял взгляд.

– Обелиск, – проговорил Тлен. – В древней Колоде Обителей он назывался Менгиром. Смертный, которого коснулся камень – хэн’ре арал лих’фэйл. Я даю тебе новое имя. Арал Фэйл.

– Не помню, чтобы я просил у тебя новое имя, Тлен.

– Об имени не просят, смертный. Имя заслуживают.

– Ха, то же самое говорят «Мостожоги».

– Это древняя традиция, Арал Фэйл.

Худов дух!

– Ладно! – взорвался Ток. – Только не понимаю, чем это я заслужил…

– Тебя отправили на Путь Хаоса, смертный. Ты выжил – само по себе невероятное событие – и по медленной воронке добрался до Разрыва. Затем, когда портал в Морне должен был тебя поглотить, он вышвырнул тебя прочь. Камень лишил тебя одного глаза. И ай избрала тебя, чтоб разделить боль своей души. Баальджагг разглядела твоё великое достоинство, Арал Фэйл…

– Да не хочу я никаких новых имён! Худов дух! – Под старым, покрытым коркой пыли доспехом по его телу катился пот. Ток отчаянно пытался придумать способ сменить тему, отвести разговор от себя. – А твоё-то что значит? Онос Т’лэнн – это на каком?

– «Онос» значит «человек без клана», «Т’» – сломанный. «Лэ» – «потрескавшийся», а «энн» – кремень. Вместе «Т’лэнн» – «испорченный кремень».

Ток смерил т’лан имасса долгим взглядом.

– Испорченный кремень.

– Есть разные уровни смысла.

– Я догадался.

– От единого куска отбиваются лезвия, каждому – своё применение. Если внутри куска проходят трещины или скрыты фрагменты кристаллов, невозможно предсказать, какой будет форма осколка. Всякий удар по нему будет приносить лишь бесполезные сколы – надтреснутые, негодные. Бесполезные. Так было с семьёй, в которой я родился. Все в ней – негодные сколы.

– Тлен, я в тебе недостатков не вижу.

– В чистом кремне все зёрна расположены ровно. Все – в одном направлении. В них есть единство цели. Рука, что придаёт форму такому кремню, может бить уверенно. Я был из клана Тарада. Тарад ошибочно доверился мне. Клана Тарада больше нет. На Соединении Логроса избрали вождём кланов, рождённых в Первой империи. Он рассчитывал, что моя сестра, заклинательница костей, войдёт в число его слуг. Она отреклась от обряда, и оттого Логросовы т’лан имассы стали слабее. Первая империя пала. Мои братья, Т’бэр Тэндара и Хан’ит Ят, повели охотников на север и не вернулись. Они тоже оказались негодны. Меня избрали Первым Мечом, но я оставил т’лан имассов Логроса. Я странствую в одиночестве, Арал Фэйл, и тем совершаю самое страшное преступление, ведомое моему народу.

– Нет, постой, – возразил Ток. – Ты ведь сказал, что идёшь на второе Соединение – ты возвращаешься к своему народу…

Неупокоенный воин ничего не ответил, лишь медленно повернул голову и посмотрел на север.

Баальджагг поднялась, потянулась, затем подошла к Тлену. Огромная волчица села и, замерев, стала смотреть туда же, куда и т’лан имасс.

Ток Младший внезапно похолодел. Худов дух, куда же мы идём-то? Он покосился на Сену и Турула. Сегулехи наблюдали за малазанцем.

– Проголодались, я так понимаю? Вижу ваше нетерпение. Если хотите, могу…

Ярость.

Холодная, смертоносная.

Нечеловеческая.

Ток вдруг оказался где-то далеко, смотрел на мир звериными глазами, но на этот раз не глазами волка. И видел не образы далёкого прошлого, но текущие события, за которыми рокотал водопад воспоминаний. В следующий миг всякое чувство самости исчезло, его личность смыло потоком мыслей другого существа.

Так давно жизнь не принимала подобного облика… не знала слов, сознания.

А ныне – слишком поздно.

Мускулы судорожно напряглись, так что кровь хлынула из порезов и ран на шкуре. Столько крови, что она пропитала землю под его телом, потекла, окрашивая траву, вниз по склону холма.

Течёт, возвращается. Вновь обрести себя – сейчас, в самом конце. И память пробудилась…

Последние дни – как же давно они миновали – были исполнены хаоса.

Ритуал распался – неожиданно, непредсказуемо. Безумие охватило одиночников. Безумие раскололо самых могучих его сородичей, разбило единство во множество, породило диких, кровожадных д’иверсов. Империя сама разрывала себя на куски.

Но это было давно, так давно…

Я – Трич. Это лишь одно из многих имён. Трейк, Тигр Лета, Коготь Войны. Беззвучный Охотник. Я был там – в конце, когда осталась лишь горстка выживших, когда т’лан имассы покончили с нами. Жестокая, милосердная бойня. У них не было выбора – теперь я их понимаю, хотя тогда никто из нас не смог бы простить. Раны были слишком свежими.

О боги, мы ведь разорвали на части Путь – там, на далёком континенте. Земли на востоке обратили в расплавленный камень, который остыл и превратился в нечто, убивающее магию. Т’лан имассы пожертвовали тысячами своих, чтобы вырезать раковую опухоль, которой мы стали. То был конец – упоительной надежды, ярчайшей славы. Конец Первой империи. Гордыня – взять себе название, которое по праву принадлежало уже т’лан имассам…

Мы бежали – горстка выживших. Рилландарас, старый друг, мы рассорились, столкнулись, затем вновь боролись уже на другом материке. Он зашёл дальше всех, сумел найти способ контролировать дары – одиночника и д’иверса. Белый Шакал. Ай’тог. Агкор. И другой мой спутник, Мессремб – куда он ушёл? Добрая душа, искалеченная безумием, но преданный, всегда верный друг…

Восхождение. Жестокая встреча – Первые герои. Тёмные, дикие.

Помню травянистую равнину под темнеющим, вечерним небом. Волк на далёком гребне, его единственный глаз – словно вспышка лунного света. Странное воспоминание, острое, как когти, пришло ко мне сейчас. Почему?

Я тысячи лет бродил по этой земле, глубоко погружался в зверя, а человеческие воспоминания таяли, уходили, исчезали. И всё же… воспоминание о волке проснулось во мне…

Я – Трич. Воспоминания возвращаются щедрым потоком, а тело моё холодеет, становится совсем холодным.

Он несколько дней выслеживал таинственных зверей, его вело неутолимое любопытство. Незнакомый запах, привкус смерти и старой крови. Бесстрашный, он думал лишь о том, чтобы принести гибель, как делал это уже так давно, не зная себе равных. Белый Шакал исчез в туманах ушедших веков, сгинул, а если и не умер, то всё равно что погиб. Трич сбросил его с обрыва в бездонную пропасть. С тех пор у него не осталось достойных врагов. Гордыня тигра вошла в легенды – нетрудно было поддаться самоуверенности.

Четверо к’чейн че’маллей отступили, с холодной решимостью ждали.

Я рвал их. Кромсал плоть, ломал кости. Повалил одного, глубоко вонзил клыки в безжизненную шею. Ещё миг, ещё один удар сердца, их бы осталось трое.

Совсем чуть-чуть…

Трич умирал от дюжины смертельных ран. Он уже давно должен был умереть, но цеплялся за жизнь со слепой, звериной решительностью, рождённой яростью. Четверо к’чейн че’маллей оставили его – с презрением, зная, что он уже не поднимется, лишённые представления о милосердии.

Лёжа на траве, Тигр Лета помутившимися глазами смотрел, как немёртвые враги уходят прочь, с удовлетворением заметил, как висящая на тонком обрывке кожи рука одного из них наконец оторвалась и упала на землю – и осталась валяться, хозяин просто не обратил на неё внимания.

Затем, когда к’чейн че’малли выбрались на гребень ближнего холма, его глаза вспыхнули. Гибкое, вытянутое чёрное тело возникло среди его убийц. Сила потекла, словно чёрная вода. Первый немёртвый охотник усох под её ударом.

Схватка переместилась вниз по склону холма, так что Трич уже не видел её, но звуки боя продолжали пробиваться сквозь рокот уходящей жизни. Тигр начал ползти, подтягивать себя вперёд – дюйм за дюймом.

Через несколько мгновений все звуки по ту сторону холма стихли, но Трич продолжал двигаться, оставляя позади широкий кровавый след. Он не сводил янтарных глаз с гребня холма, воля к жизни сжалась в нечто звериное, животное, неспособное уверовать в собственную гибель.

Я это видел. Антилопы. Бхедерины. Бесполезная борьба, слепой бунт против смерти, попытки сбежать, хотя кровь из глотки уже течёт мне в пасть. Ноги молотят воздух, будто бегут, спасаются, хоть я уже начал трапезу. Я это видел, а теперь – понимаю.

Тигр повержен воспоминаниями о добыче.

Он уже забыл, в чём смысл борьбы, зачем нужно выбраться на гребень, знал лишь, что должен это сделать, завершить последнее восхождение, увидеть, что именно лежит на той стороне.

Что лежит на той стороне. Да. Солнце уже спустилось к горизонту. Бесконечный простор дикой прерии. Последний взгляд на мир, прежде чем я провалюсь в проклятые Врата Худа.

Она возникла перед Тричем – худая, мускулистая, гладкокожая. Женщина, невысокая, но крепкая, на плечах – шкура пантеры, чёрные длинные волосы нерасчёсаны, но всё равно блестят в последних лучах умирающего света. Миндалевидные глаза, янтарные, как и у него самого. Округлое, сужающееся книзу лицо, грубоватые черты.

О суровая королева, отчего твой вид разбивает мне сердце?

Женщина приблизилась, села, уложила массивную голову тигра себе на колени. Маленькие ладони стёрли кровь и засохшую пену у его глаз.

– Они уничтожены, – сказала женщина на древнем наречии, языке Первой империи. – Это было легко – ты измотал их, Беззвучный Охотник. Воистину, от легчайшего касания они просто развалились на куски.

Врёшь.

Она улыбнулась.

– Наши дороги уже пересекались, Трич, но я не приближалась, помня твою ярость и гнев, когда мы уничтожили вашу империю.

Они давно остыли, имасс. Вы сделали лишь то, что было необходимо. Вы исцелили раны…

– Имассы не могут поставить это себе в заслугу. Другие исцеляли разбитый Путь. Мы лишь перебили твой народ – тех, кого смогли найти. Это – наше особое умение.

Убивать.

– Да. Убивать.

Я не могу принять свой человеческий облик. Не могу его найти в себе.

– Слишком много времени прошло, Трич.

Теперь я умираю.

– Да. Я не владею умениями целителя.

Трич внутренне усмехнулся.

Лишь умениями убийцы.

– Лишь убийцы.

Тогда положи конец моим страданиям.

– Это говорит человек. Зверь бы никогда о таком не попросил. Куда пропало твоё упрямство, Трич? Где твоя хитрость?

Издеваешься надо мной?

– Нет. Я здесь. Как и ты. Скажи, кто же тогда третий?

Третий?

– Кто освободил твою память, Трич? Кто вернул тебе – тебя? Сотни лет ты был зверем, мыслил как зверь. Из такого забвения нет возврата. Однако…

Однако я здесь.

– Когда твоя жизнь уйдёт из этого мира, Трич, ты попадёшь, как мне кажется, не к Вратам Худа, а… в другое место. Ничего не могу сказать наверняка. Но я чувствую движение. Старший бог вновь действует, быть может, – самый Старший из всех. Он делает незаметные ходы. Некоторые смертные были избраны и сейчас изменяются. Зачем? Чего хочет этот Старший бог? Не знаю, но думаю, что он желает отвести смертельную – и огромную – угрозу. Думаю, началась игра, которая долго ещё будет разыгрываться.

Новая война?

– Не ты ли – Тигр Лета? Война, в которой, как счёл Старший бог, ты будешь нужен.

Горькое веселье затопило мысли Трича.

Я никогда не был «нужен», имасс.

– Произошли изменения. И похоже, со всеми нами.

Так значит, мы снова встретимся? Я бы этого хотел. Я бы желал вновь увидеть тебя в облике полуночной пантеры.

Женщина рассмеялась низким, гортанным смехом.

– И вот – пробуждается зверь. Прощай, Трич.

В этот, последний миг она увидела то, что тигр лишь чувствовал. Тьма сомкнулась вокруг него, мир сжался. Поле зрения сузилось… из двух глаз… до одного.

Один. Он смотрел, как на широкую, укрытую травой прерию опускалась ночь, видел, как огромный тигр-оборотень устало замер над тушей могучего ранага, которую терзал прежде. Заметил парные огоньки его холодного, вызывающего взгляда. Всё это… так давно…

Затем тьма.

Затянутая в перчатку рука отвесила ему крепкую пощёчину. Ток Младший осоловело приоткрыл единственный глаз и увидел раскрашенную маску Сену.

– Ух…

– Странное время, чтобы спать, – ровным тоном произнёс сегулех, выпрямился и отошёл.

В воздухе разлился сладковатый запах жареного мяса. Ток со стоном перекатился на бок, затем медленно сел. Внутри звенело эхо воспоминаний – невыразимая печаль, полуосознанное раскаяние, бесконечно долгий последний вздох. О, боги, только не надо больше видений. Пожалуйста. Малазанец попытался собраться с мыслями, огляделся. Тлен и Баальджагг словно и не шелохнулись: оба стояли неподвижно и смотрели на север с – как вдруг понял Ток – нескрываемым напряжением. И ещё он понял почему.

– Она недалеко, – сказал он. – Быстро приближается.

С наступающей ночью, следом за убегающим солнцем. Смертоносное величие; древние, такие древние глаза.

Тлен обернулся.

– Что ты видел, Арал Фэйл? Куда странствовал?

Малазанец неуверенно поднялся на ноги.

– Ох, храни меня Беру, как же я проголодался. Съел бы и сырую антилопу. – Он замолчал, глубоко вздохнул. – Что я видел? Я стал свидетелем смерти Трича, т’лан имасс. Трейка, как его в этих местах называют, Тигра Лета. Где? К северу отсюда. Недалеко. И нет, я не знаю, почему это произошло.

Тлен помолчал, затем просто кивнул и сказал:

– Хэн’ре арал лих’фэйл. Менгир, сердце памяти. – Он резко обернулся, Баальджагг внезапно вскочила, шерсть у неё на загривке поднялась.

Пантера, прихода которой ожидал Ток, наконец явилась: огромная, в два человеческих роста длиной, глаза немногим выше глаз Тока, иссиня-чёрный мех поблёскивает. Пряный запах покатился перед нею, словно мощный выдох, и одиночница начала превращаться, замерцало неверное марево, будто сама тьма проваливалась внутрь себя. Затем перед ними возникла невысокая женщина. Она смотрела на Тлена.

– Здравствуй, брат.

Т’лан имасс медленно кивнул.

– Сестра.

– Ты состарился, – заметила она и грациозно шагнула вперёд.

Баальджагг попятилась.

– Ты – нет.

Улыбка превратила грубоватое лицо в образ удивительной красоты.

– Спасибо, Онос. Я вижу, твоя спутница – смертная волчица-ай.

– Не более смертная, чем ты сама, Килава Онасс.

– Вот как? Побаивается таких, как я, разумеется. Тем не менее прекрасный зверь. – Женщина протянула руку.

Баальджагг подошла ближе.

– Я – имасс, – прошептала женщина. – Да, из плоти и крови. Как и ты. Вспоминаешь?

Огромная волчица опустила голову, подобралась к Килаве, прислонилась плечом к плечу женщины, а та зарылась лицом в шерсть зверя, глубоко вдохнула запах, затем вздохнула.

– Это нежданный дар, – прошептала она.

– И более того, – сказал Ток Младший.

Всё у него внутри перевернулось, когда женщина посмотрела на малазанца: в этом взгляде была такая неприкрытая чувственность, такая естественность, что Ток в тот же миг понял, что является предметом этой чувственности не больше, чем всякий другой, на кого она обратила свой взор. Вот какими были имассы прежде, до Обряда. Такими бы и остались, если бы, подобно ей, отказались от его силы. В следующий миг глаза женщины сузились.

Ток кивнул.

– Я видела тебя, – сказала Килава. – Ты выглядывал из глаз Трича…

– Из обоих глаз?

Она улыбнулась.

– Нет. Лишь из одного – того, которого у тебя больше нет, смертный. Я хочу знать, что Старший бог задумал… для нас.

Ток покачал головой.

– Я не знаю. Увы, не помню, чтобы мы встречались. Даже на ухо ничего не шепчет.

– Брат Онос, кто этот смертный?

– Я нарёк его Аралом Фэйлом, сестра.

– И дал ему каменное оружие.

– Дал. Непредумышленно.

– Ты – может быть…

– Я никакому богу не служу, – прорычал Тлен.

Её глаза вспыхнули.

– А я служу? Это не наши деяния, Онос! Кто осмелился манипулировать нами? Заклинательницей имассов и Первым Мечом т’лан имассов – вертеть так и сяк! Не побоялся нашего гнева…

– Довольно, – вздохнул Тлен. – Мы с тобой – разные, сестра. Никогда не ходили в ногу. Я направляюсь на Второе Соединение.

Она напоказ презрительно ухмыльнулась.

– Думаешь, я не слышала призыва?

– Но кто призыватель? Ты знаешь, Килава?

– Не знаю и знать не хочу. Я не приду.

Тлен вскинул голову.

– Тогда зачем ты здесь?

– Это моё дело.

Она стремится… возместить. Осознание заполнило мысли Тока, и сейчас он отчётливо понимал, что это знание принадлежит не ему, но Старшему богу, который теперь говорил с ним напрямую. Голос просы́пался в мысли малазанца, словно мелкий песок. Исправить давнее преступление, исцелить старый шрам. Ваши дороги ещё пересекутся. Впрочем, это не важно. Последняя встреча меня беспокоит, но она, скорее всего, произойдёт годы и годы спустя. Ах, я проявляю недостойное нетерпение. Смертный, дети Паннионского Провидца страдают. Ты должен придумать способ освободить их. Это трудно – и невообразимо рискованно, – но мне придется послать тебя в объятья Провидца. Не думаю, что ты меня простишь.

Ток с трудом вывел свой вопрос на первый план мыслей: Освободить? Зачем?

Странный вопрос, смертный. Мной движет сострадание. Подобные деяния приносят невообразимые дары. Видящий Сны показал мне это, и, воистину, сам ты скоро это узришь. О какие дары…

– Сострадание, – проговорил Ток, которого потрясло внезапное исчезновение Старшего бога. Малазанец моргнул, увидел, что Тлен и Килава уставились на него. Лицо женщины побледнело.

– Моей сестре, – сказал Первый Меч, – неведомо сострадание.

Ток пристально посмотрел на немёртвого воина, пытаясь вспомнить, что говорилось прежде – до… богоявления. И не мог вспомнить.

– Брат Онос, ты уже должен был понять, – медленно произнесла Килава, – что всё изменяется. – Женщина вновь окинула взглядом Тока, затем улыбнулась, но уже грустно. – Теперь я уйду…

– Килава. – Тлен шагнул вперёд под лёгкий скрип костей и высохшей кожи. – Обряд, который отрезал тебя от родни, рассечение кровных уз… быть может, Второе Соединение…

Выражение её лица смягчилось.

– Дорогой брат, призывателю нет до меня дела. Моё древнее преступление не смыть. Более того, подозреваю, на Втором Соединении тебя ждёт не то, чего ожидаешь. Но я… благодарю тебя, Онос Т’лэнн, за доброе намерение.

– Я сказал, что… мы не… ходим в ногу, – прошептал немёртвый воин, с трудом выталкивая каждое слово. – Я был зол, сестра, но это старый гнев. Килава…

– Старый гнев, да. Но тем не менее ты был прав. Никогда мы не ходили в ногу друг с другом. Прошлое вечно идёт за нами по следу. Возможно, когда-нибудь мы залечим общие раны, брат. Эта встреча дала мне… надежду. – Она на миг положила руку на голову Баальджагг, затем отвернулась.

Ток смотрел ей вслед, пока Килава не исчезла под покровом сумерек.

Затем он обернулся, вновь услышав тихий перестук костей под сухой кожей. И увидел, что Тлен упал на колени, опустил голову. Труп не мог бы проливать слёзы, но всё же…

Ток заколебался, затем подошёл к немёртвому воину.

– Ты солгал, Тлен, – сказал малазанец.

Мечи с шипением вырвались из ножен, Ток обернулся и увидел, что Сену и Турул приближаются к нему с оружием в руках.

Тлен поднял руку:

– Стойте! Вложите клинки в ножны, сегулехи. Меня не трогают оскорбления – даже те, что произносит человек, которого я бы назвал другом.

– Это не оскорбление, – ровным голосом возразил Ток, вновь оборачиваясь к т’лан имассу, – а наблюдение. Как ты назвал обряд? «Рассечение кровных уз». – Он положил руку на плечо Тлену. – Мне ясно, что, по сути, рассечение это не удалось. Кровные узы на месте. Быть может, в этом ты сумеешь найти утешение, Онос Т’лэнн.

Мёртвая голова поднялась, провалившиеся глазницы темнели под костяной кромкой шлема.

О, боги, я смотрю и ничего не вижу. Он смотрит и видит… что? Ток Младший судорожно пытался придумать, как поступить, что сказать теперь. Мгновения тянулись, затем он пожал плечами и протянул руку.

И был поражён, когда Тлен принял её.

С кряхтением – все мышцы взвыли – малазанец поднял т’лан имасса на ноги. Худ меня побери, это же самый тяжёлый мешок с костями, какой я только… ладно, не важно.

Молчание нарушил Сену, его голос прозвучал твёрдо:

– Каменный Меч и Каменная Стрела, придите. Трапеза ждёт нас.

Худов дух, чем же я это всё заслужил? Онос Т’лэнн. И – ни много ни мало – уважение сегулехов… Из всех дней невероятных чудес этот явно получает корону победителя.

– Я хорошо знал лишь двух смертных людей, – проговорил Тлен. – Оба себя недооценивали, первая – настолько, что это привело её к смерти. Этой ночью, друг Арал Фэйл, я расскажу тебе, как погибла адъюнкт Лорн.

– И в этом рассказе, конечно, скрыт урок, – иронично прокомментировал Ток.

– Разумеется.

– А я-то думал провести ночь, играя в кости с Сену и Турулом.

Сену рявкнул:

– Иди и ешь, Каменная Стрела!

Ого! С фамильярностью я, похоже, слегка перегнул палку.

…Кровь залила канавы совсем недавно. Солнце и отсутствие дождя сгустили поток до черноты. Мертвенная река была такой глубокой, что скрывала булыжники, которыми был вымощен сток. Она медленно катилась к мутным водам бухты.

Живых в Низине не осталось. Подходя к городу по материковой дороге, она видела груды угля от погребальных костров и сочла, что бойня унесла по меньшей мере тридцать тысяч.

Гарат выбежал вперёд, скользнул под арку ворот. Госпожа Зависть последовала за псом неспешным шагом.

Город когда-то был красив. Крытые медью купола, тонкие минареты, поэтично извилистые улочки под сенью резных балкончиков, укрытых цветущими растениями. Лишившись заботливого ухода, маленькие садики пожухли и посерели. Когда госпожа Зависть вышла на главную улицу, под ногами зашуршала сухая листва.

Торговый город, купеческий рай. Над гаванью вдали возвышались мачты бессчётных кораблей – ни одна не шелохнулась, значит, все до единого суда затопили, посадили на илистое дно бухты.

После бойни прошло дней десять, не больше. Госпожа Зависть слышала дыханье Худа, лёгкий вздох при виде такого изобильного подношения, нервное беспокойство от понимания того, что́ это означает. Ты встревожен, любезный Худ. И это – самый дурной знак…

Гарат без тени сомнения вёл её вперёд, как и предполагалось. Старый, почти забытый переулок, неровные, потрескавшиеся булыжники мостовой под десятилетним слоем мусора. Затем покосившийся домик, камни фундамента высечены куда аккуратнее, чем те, из которых сложили стены. За дверью – единственная комната, пол выложен толстыми досками и усыпан тростником. Неказистая мебель в полном беспорядке, бронзовая плита над сложенной из кирпича печкой, догнивающие объедки. Детский игрушечный фургончик завалился набок.

Пёс начал кружить на месте в центре комнаты.

Госпожа Зависть подошла, отбросила ногой тростниковую циновку. Никакого люка. Жители и не догадывались, что́ скрывается под их домом. Она открыла свой Путь, провела рукой над досками: дерево рассыпалось в пыль, так что образовалась круглая дыра в полу. Из темноты вырвался влажный, солоноватый воздух.

Гарат подобрался к краю, затем спрыгнул и скрылся из виду. Госпожа Зависть услышала снизу поцокивание когтей.

Со вздохом она последовала за псом.

Никакой лестницы не было, а каменные плиты на полу лишь через некоторое время остановили замедленное магией падение. Обострив зрение, она огляделась по сторонам, принюхалась. Храм состоял из одного этого зала – убогого, с низким потолком, хотя балки, конечно, уже давно сгнили. Алтаря не было, но Зависть знала, что для этого Взошедшего подобную функцию выполнял весь каменный пол. В давние, кровавые дни…

– Понимаю, что́ пробудило для тебя это место, – проговорила женщина, глядя на Гарата, который уже улёгся и засыпал. – Столько крови, кровь текла вниз и капала, капала на твой алтарь. Честно говоря, мне больше нравится твоя обитель в Даруджистане. Там храм куда более величественный, почти достойный моего высочайшего присутствия. А здесь… – Она сморщила носик.

Лежавший с закрытыми глазами Гарат вздрогнул.

– Добро пожаловать, госпожа Зависть.

– Твой призыв был непривычно спутанным, К’рул. Это работа Матроны и её немёртвых охотников? Если так, звать меня сюда было необязательно. Я прекрасно осведомлена об их умениях.

– Пусть он покалечен и скован, госпожа Зависть, но этот бог никогда не действует настолько прямо. Его игра выдаёт умелую руку мастера. Всё не так, как он хочет нам показать, а к невольным слугам он столь же жесток, как и к врагам. Подумай, например, о Паннионском Провидце. Но нет, в Низину смерть пришла с моря. Пронизанный Путём флот. Убийцы-нелюди с холодными глазами. В своих бесконечных поисках они теперь бороздят океаны мира.

– В поисках чего, позволь спросить?

– Достойного противника, ни много ни мало.

– И как же называются эти жуткие убийцы-мореходы?

– По одному врагу за раз, госпожа Зависть. Тебе стоит поучиться терпению.

Женщина скрестила руки на груди.

– Ты меня разыскал, К’рул, и уж будь покоен, я не предполагала ещё хоть раз с тобой встретиться. Старшие боги ушли – и скатертью дорожка, как по мне, в том числе и моему отцу, Драконусу. Разве мы с тобой были спутниками двести тысяч лет назад? Думаю, нет, хотя признаюсь, что помню то время смутно. Не врагами, это точно. Но друзьями? Союзниками? Наверняка нет. Но вот ты пришёл. Я собрала твоих собственных невольных слуг, как ты и просил. Ты хоть представляешь себе, сколько сил у меня уходит на то, чтобы держать в узде троих сегулехов?

– Да-да, а где сейчас Третий?

– Лежит без чувств в половине лиги от города. Нужно его любой ценой удерживать подальше от этого т’лан имасса – видят боги, я его с собой притащила не ради приятной компании. Но ты меня не понял, К’рул. Сегулехов невозможно контролировать. Я даже не уверена, кто над кем смеётся, когда дело касается этих трёх ужасных воинов. Мок вызовет на бой Тлена. Запомни мои слова – хоть я бы с удовольствием посмотрела на эту схватку! Тем не менее гибель любого из них не пойдёт на пользу твоим планам, как я понимаю. Турул почти сумел одолеть Первого Меча, если не знаешь. Мок его порубит в щепки…

Негромкий смех К’рула заполнил её сознание.

– Надеюсь, это произойдёт не раньше, чем Мок и его братья прорубятся в тронный зал Паннионского Провидца. К тому же Онос Т’лэнн куда умнее, чем тебе кажется. Пусть сразятся, если того пожелает Мок. Однако, я полагаю, Третий может удивить тебя своей… сдержанностью.

– Сдержанностью? Скажи, К’рул, мог ты вообразить, что Первый Сегулех пошлёт воина такого высокого ранга – Третьего! – во главе своей карательной армии?

– Признаюсь, нет. Ради того, чтобы заставить Провидца разделить силы, я рассчитывал на три-четыре сотни посвящённых Одиннадцатого уровня. Этого бы хватило, чтобы Провидец решил перебросить армию-другую на юг, прочь от наступающих малазанцев. Тем не менее, учитывая отсутствие Второго, а также растущее мастерство Мока, уверен, у Первого были на то веские причины.

– Остался последний вопрос. Зачем я вообще оказываю тебе услугу за услугой?

– А ты дерзишь, как и всегда. Хорошо же. Ты отвернулась, когда в прошлый раз в тебе была нужда. Увы, но всё-таки собралось достаточно сил, чтобы Сковать его – пусть и дорогой ценой, которую твоё присутствие могло бы уменьшить. Но даже скованный, Увечный бог не сидит без дела. Его терзает бесконечная, мучительная боль, он разбит, изломан внутренне и внешне, но сумел обратить это в силу. Топливо для своей ярости, жажды отмщения…

– Идиоты, которые его призвали, давно мертвы, К’рул. Отмщение – это лишь предлог. Увечный бог одержим амбициями. Жажда власти кроется внутри его прогнившего, сморщенного сердца.

– Может быть – а может быть, и нет. Время покажет, как говорят смертные. Так или иначе, госпожа Зависть, ты не откликнулась на призыв, когда мы собирались его Сковать. Я не потерплю такого отступничества во второй раз.

– Ты? – Женщина насмешливо ухмыльнулась. – Разве ты мне хозяин, К’рул? С каких это пор…

Её сознание внезапно заполонили видения, госпожа Зависть зашаталась. Тьма. Затем хаос, дикая, бесцельная мощь, целая вселенная, лишённая смысла, контроля, значения. В этой буре летят сущности. Заблудшие, испуганные рождением света. И вдруг – боль, будто от перерезанных вен, тепло вытекает прочь – решительное установление порядка, сердце, из которого ровным, мощным потоком течёт кровь. Два предсердия – Куральд Галейн, Путь Матери-Тьмы, и Старвальд Демелейн – Путь… драконов. А кровь – поток силы – теперь мчится по венам и артериям, которые разветвляются, принизывают всё мироздание… и это принесло мысль, от которой тело женщины похолодело. Эти вены, артерии – это же Пути!

– Кто создал это? Кто?!

– Госпожа, – ответил К’рул, – ты получила ответ, и будь я проклят, если стану поощрять твою дерзость. Ты – чародейка. Клянусь Гривой Света, силу твою питает кровь моей вечной души, и в этом деле ты мне будешь покорна!

Госпожа Зависть сделала неуверенный шаг – видения оставили её, голова кружилась, сердце глухо стучало в груди. Женщина резко втянула воздух.

– Кто знает… правду, К’рул? – О том, что, шагая по Путям, мы двигаемся по твоей плоти. О том, что, когда мы зачерпываем силу Пути, зачерпываем твою кровь. – Кто?

В ответе угадывалось небрежное пожатие плечами.

– Аномандер Рейк, Драконус, Озрик и немногие другие. Теперь и ты. Прости меня, госпожа Зависть, я не желаю быть тираном. Моё присутствие на Путях всегда было пассивным – ты вольна действовать по собственному разумению, как и всякое другое существо, плывущее в моей бессмертной крови. У меня есть лишь одно оправдание. Увечный Бог, этот чужак из неведомого мира… Госпожа Зависть, мне страшно.

Когда эти слова улеглись в её сознании, женщина похолодела.

Через некоторое время К’рул продолжил:

– По глупости мы потеряли союзников. Дассем Ультор был сломлен тем, что Худ забрал его дочь во время Сковывания – это был сокрушительный удар. Дассем Ультор, возрождённый Первый Меч…

– Думаешь, – медленно спросила она, – Худ бы не тронул её, если бы я откликнулась на призыв?

Может, это я виновата в трагедии Дассема Ультора?

– Лишь сам Худ мог бы ответить на этот вопрос, госпожа Зависть. И скорее всего, соврал бы. Дассем, его Поборник – Дэссембрей – набрал силу, уже сравнимую с его собственной. Мало проку размышлять над такими вопросами, кроме того, чтобы выучить очевидный урок: бездействие – смертоносный выбор. Подумай: из-за гибели Дассема империя смертных теперь стоит на краю хаоса. Из-за гибели Дассема новый человек воссел на Втором Престоле. Из-за гибели Дассема… да что там, покатились костяшки домино, их не счесть. Дело сделано.

– Чего ты от меня хочешь теперь, К’рул?

Была нужда – показать тебе истинные размеры угрозы. Этот Паннионский Домин – лишь часть целого, но ты должна отвести моих избранников в самое его сердце.

– А потом? По плечу мне справиться с силой, которая там обосновалась?

– Возможно. Но идти по этой тропе, быть может, неразумно, госпожа Зависть. Я полагаюсь на твоё собственное суждение, твоё и других, невольных слуг и преданных служителей. Действительно, ты можешь попробовать рассечь узел, что скрывается в сердце Домина. Или придумаешь способ его ослабить, освободить всё то, что пробыло в заточении триста тысяч лет.

– Хорошо, будем импровизировать. Какая радость! Можно мне уйти? Я изнываю от желания вернуться к остальным, в особенности к Току Младшему. Он такой очаровательный.

– Береги его, госпожа. Шрамы и увечья – вот что Скованный ищет в своих слугах. Я попытаюсь сохранить от его хватки душу Тока, но прошу и тебя – будь настороже. К тому же… есть что-то в этом человеке, что-то… дикое. Однако придётся дождаться пробуждения этой силы, прежде чем мы обретём понимание. Да, и последнее…

– Что?

– Твой отряд приближается к территории Домина. Когда вернёшься, не пытайся использовать Путь, чтобы ускорить странствие.

– Почему?

– В землях Паннионского Домина, госпожа, моя кровь отравлена. Справиться с этим ядом сумеешь ты, но не Ток Младший.

Гарат проснулся, поднялся и потянулся. К’рул исчез.

– Ничего себе, – прошептала госпожа Зависть, она вдруг покрылась потом. – Отравлена. Клянусь Бездной… мне нужна ванна. Идём, Гарат, необходимо забрать Третьего. Как думаешь, разбудить его поцелуем?

Пёс покосился на женщину.

– Представляешь, на маске две полосы – и отпечаток накрашенных губ! Кем он тогда станет – Четвёртым? Или Пятым? Как они считают губы, как думаешь? Верхнюю отдельно, нижнюю отдельно – или обе вместе? Это нужно выяснить.

…Пыль и тёмный вихрь чародейства взвились над холмами впереди.

– Кованый щит, – сказал Фаракалиан, – наши союзники уже захлопнули ловушку?

Итковиан нахмурился.

– Не знаю. Несомненно, мы выясним это, когда они сочтут нужным вернуться и сообщить нам.

– Однако, – пробормотал солдат, – там, впереди, идёт бой. И суровый, судя по явленной магии.

– С этим утверждением, сударь, я не буду спорить, – ответил Кованый щит. – Всадники, строй – обратный полумесяц, руки к оружию. Медленной рысью до зоны видимости.

Потрёпанное крыло, сменив строй, двинулось вперёд.

Итковиан прикинул, что они сейчас оказались недалеко от торгового тракта. Если эти к’чейн че’малли напали на какой-то караван, исход предрешён. Прихвати торговцы с собой одного-двух магов, мог завязаться бой, и, судя по запаху серы, который приносил ветер, именно так дело и обстояло.

Когда всадники приблизились к склону холма, на гребне поднялся ряд т’лан имассов, неупокоенные воины стояли спиной к Итковиану и его «Серым мечам». Кованый щит насчитал дюжину. Возможно, остальные были заняты в битве, место которой солдаты по-прежнему не видели. Итковиан приметил заклинателя Пран Чоля и направил своего нового коня в сторону немёртвого шамана.

Всадники выехали на гребень. Чародейские взрывы прекратились, все звуки битвы затихли.

Внизу тянулся торговый тракт. Караван состоял из двух фургонов – один был заметно больше второго. Оба уничтожены, разорваны на куски. Повсюду валялись деревянные обломки, обрывки плюшевой обивки и одежды. На невысоком холме справа лежали три фигуры, земля вокруг них почернела. Ни одна не двигалась. Около фургонов виднелись ещё восемь тел, лишь двое были в сознании – облачённые в воронёные кольчуги мужчины медленно поднимались на ноги.

Все эти подробности лишь на миг задержались в сознании Кованого щита. Среди расчленённых трупов пяти к’чейн че’маллей бродили сотни огромных, поджарых волков – с провалившимися глазами, такими же, как у т’лан имассов.

Разглядывая безмолвных, жутковатых созданий, Итковиан обратился к Пран Чолю:

– Это… ваши звери, сударь?

Заклинатель костей пожал плечами.

– На время мы с ними расстались. Т’лан айи часто сопровождают нас, но не подчинены нам… если не считать самого Обряда. – Шаман долго молчал, затем продолжил: – Мы думали, они погибли. Но, похоже, они тоже услышали призыв. Три тысячи лет мы не видели т’лан айев.

Итковиан наконец перевёл взгляд на заклинателя костей.

– Я слышу нотку радости в вашем голосе, Пран Чоль?

– Да. И печали.

– К чему печалиться? Судя по всему, эти т’лан айи не потеряли ни одного в бою против к’чейн че’маллей. Четыре, пять сотен… против пяти. Скорая расправа.

Немёртвый шаман кивнул.

– Их род хорошо умеет убивать большого зверя. Источник моей печали – ущербное милосердие, смертный. На Первом Соединении наша любовь к айям – последним оставшимся – повела нас тропой жестокости. Мы решили включить их в Обряд. Наши себялюбивые нужды стали проклятьем. Всё, что делало живых айев благородными, гордыми животными, было у них отнято. Ныне, как и мы сами, они стали лишь пустыми телами – оболочками, которые терзают мёртвые воспоминания.

– Даже как нежить они не лишены величия, – заметил Итковиан. – Как и вы сами.

– Величие есть в т’лан айях, о да. Но среди т’лан имассов? Нет, смертный. Его нет.

– Здесь мы расходимся в мнениях, Пран Чоль. – Итковиан обернулся, чтобы обратиться к солдатам. – Проверьте павших.

Кованый щит спустился по склону к двум мужчинам, которые стояли рядом с обломками большего из двух экипажей. Их кольчуги были изорваны в клочья. Из ран текла кровь, собиралась в лужицы у ног. Что-то в этих двоих встревожило Итковиана, но он решительно отбросил это чувство.

Бородатый мужчина обернулся к Кованому щиту, когда тот натянул поводья и встал рядом.

– Приветствую тебя, воин, – произнёс незнакомец с акцентом, который показался Итковиану странным. – Удивительные события только что тут произошли.

Несмотря на внутреннюю дисциплину, чувство тревоги и беспокойства усилилось. Тем не менее Кованый щит сумел сохранить ровный тон голоса:

– Истинно так, сударь. Я поражён, учитывая внимание, какое охотники К’елль проявили к вам двоим, что вы ещё стоите на ногах.

– Мы – довольно выносливые люди. – Его невыразительный взгляд скользнул по земле за спиной Кованого щита. – Увы, нашим спутникам этого качества не хватило.

Фаракалиан, переговорив с солдатами, которые присели на корточки рядом с павшими, направил коня к Итковиану.

– Кованый щит, из трёх баргастов на холме один мёртв. Другие двое ранены, но выживут, если получат необходимую помощь. Из остальных лишь один уже не дышит. Множество ран требуют ухода. Двое вполне могут умереть, сударь. Никто из них ещё не пришёл в себя. Более того, все они, похоже, погружены в необычайно глубокий сон.

Итковиан покосился на бородача.

– Вам известно что-либо об этом необычайном сне, сударь?

– Боюсь, нет. – Он повернулся к Фаракалиану. – Господин, среди живых не видел ли ты высокого, худощавого, седоватого мужчину и другого – намного ниже и старше?

– Видел. Первый, впрочем, стоит у самых врат.

– Мы бы не хотели его потерять, нужно сделать абсолютно всё возможное…

Итковиан вмешался:

– Солдаты «Серых мечей» искусны в ремесле целителей, сударь. Они сделают всё, что в их силах, большего нельзя требовать.

– Разумеется. Я… очень огорчился.

– Это понятно. – Кованый щит обратился к Фаракалиану: – Обратитесь к силе Дестрианта, если потребуется.

– Слушаюсь, сударь.

Итковиан посмотрел вслед подчинённому.

– Воин, – заговорил бородач, – меня зовут Бошелен, а моего спутника – Корбал Брош. Хочу спросить, эти ваши немёртвые слуги – четвероногие и иные…

– Не слуги, Бошелен. Союзники. Это т’лан имассы. Волки – т’лан айи.

– Т’лан имассы, – прошептал тоненьким голоском тот, кого назвали Корбалом Брошем; глаза его внезапно вспыхнули, когда он всмотрелся в фигуры на гребне холма. – Нежить, порождённая самым великим некромантическим ритуалом в истории! Я хочу с ними поговорить! – Он обернулся к Бошелену. – Можно? Пожалуйста!

– Как пожелаешь, – ответил Бошелен, равнодушно пожимая плечами.

– Погодите, – воскликнул Итковиан. – Вы оба ранены, и этим ранам нужен уход.

– В этом нет необходимости, Кованый щит, однако я благодарю тебя за заботу. Мы исцелимся… быстро. Прошу, обрати свои усилия на наших спутников. Кстати, удивительное дело – наши волы и лошади не пострадали – видишь? Это удачно: пригодится, когда я закончу ремонтировать наш фургон.

Итковиан оглядел обломки, на которые теперь обратил внимание Бошелен.

«Ремонтировать»?

– Сударь, мы должны незамедлительно вернуться в Капастан. У нас не будет времени… ремонтировать… ваш экипаж.

– Это не займёт много времени, обещаю.

Внезапный вскрик заставил Кованого щита обернуться к холму – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Корбал Брош катится вниз по склону, получив удар тыльной стороной ладони от Пран Чоля. Чародей грохнулся о землю и скатился к подножию.

Бошелен вздохнул.

– Увы, ему недостаёт хороших манер, – проговорил он, глядя на спутника, который неуверенно поднимался на ноги. – Виной тому замкнутость, даже не так – изоляция в детстве. Надеюсь, т’лан имассы не слишком оскорбились. Скажи, Кованый щит, эти немёртвые воины долго помнят обиды?

Итковиан позволил себе внутренне улыбнуться.

Спроси об этом у следующего яггута, которого встретишь в этом мире.

– Это мне не ведомо, сударь.

Из обломков меньшего фургона соорудили три волокуши. Т’лан имассы сделали кожаную сбрую для т’лан айев, которые потащат их. Лошадьми караванщиков занялись женщина-новобранец и Фаракалиан.

Итковиан увидел, что Корбал Брош ведёт волов к «отремонтированному» фургону. Кованый щит заметил, что избегает смотреть на это сооружение: то, ка́к происходила починка, заставило его покрыться мурашками. Бошелен использовал для ремонта кости расчленённых к’чейн че’маллей. Магически впаянные в каркас повозки, кости напоминали диковинный скелет, который Бошелен укрыл полосами серой, чешуйчатой кожи. Получился жуткий экипаж.

Но, подозреваю, не более жуткий, чем его владельцы…

Рядом с Кованым щитом возник Пран Чоль.

– Наши приготовления завершены, солдат.

Итковиан кивнул, затем тихо произнёс:

– Заклинатель, что ты скажешь об этих двух чародеях?

– Скопец безумен, но второй представляет бо́льшую опасность. Мы им не рады, Кованый щит.

– Скопец? – Итковиан непонимающе прищурился. – А! Евнух! Да, конечно. Они некроманты?

– Да. Скопец пашет хаос на границах владений Худа. У другого более сокровенные интересы – он призыватель, притом могущественный.

– Однако мы не можем их тут бросить.

– Твоя воля. – Заклинатель костей заколебался, но затем сказал: – Кованый щит, раненые смертные все как один видят сны.

– Сны?

– Знакомый запах, – добавил т’лан имасс. – Их… защищают. Я жду их пробуждения, в особенности жреца. Ваши солдаты выказали заметное искусство в целительстве.

– Наш Дестриант владеет Высшим Дэнулом – мы можем обращаться к его силе в час нужды, но думаю, сейчас он не в лучшем настроении. Утомлён, зная, что потребовалось исцеление, но не более. Карнадас не любит неопределённости. Как и Смертный меч – Брухалиан. – Итковиан подобрал поводья, выпрямился в седле. – Евнух завершил своё дело. Мы можем выступать. Мы поскачем ночью, сударь, чтобы встретить рассвет у врат Капастана.

– А что до присутствия т’лан имассов и т’лан айев? – поинтересовался Пран Чоль.

– Передвигайтесь скрытно, с вашего позволения. Кроме тех айев, что тянут волокуши. Они должны провезти раненых по городу в наш гарнизон.

– У тебя есть на то причина, Кованый щит?

Итковиан кивнул.

Повернувшись спинами к заходящему солнцу, отряд выступил в путь.

Сложив руки на коленях, Дестриант с сочувствием взглянул на князя Джеларкана. Нет, даже больше, учитывая, насколько этот человек был измотан… это было глубокое сопереживание. Голова у Карнадаса раскалывалась. Его Путь, Дэнул, казался опустошённым, укрытым слоем пепла. Если бы Дестриант положил руки на стол, все бы увидели, как они дрожат.

Позади него расхаживал по залу Смертный меч.

Итковиан выехал с двумя крыльями на западную равнину, и что-то там случилось. Тревога чувствовалась в каждом беспокойном шаге за спиной Дестрианта.

Глаза князя Капастана были плотно закрыты, пальцы поглаживали виски под кованым медным венцом, который служил ему короной. Джеларкану едва исполнилось двадцать два, но осунувшееся, морщинистое лицо могло принадлежать сорокалетнему. На бритом темени виднелась россыпь родимых пятен, указывавших на принадлежность к правящий фамилии: словно кто-то брызнул на князя кровью, а та запеклась и потемнела. Тяжело вздохнув, Джеларкан заговорил:

– Совет Масок не переубедить, Смертный меч. Они настаивают на том, чтобы их джидраты заняли укреплённые форты за городом.

– Они окажутся отрезаны от основных сил, как только начнётся осада, князь, – пророкотал Брухалиан.

– Знаю. Мы оба это знаем. Их отрежут, возьмут штурмом, всех солдат перебьют… а затем изнасилуют. Жрецы возомнили себя великими стратегами. Война-то религиозная как-никак. Первый удар должны нанести элитные войска храмов.

– С этим-то они наверняка справятся, – буркнул Брухалиан. – Но только с этим.

– Только с этим. Может, организовать коридоры, несколько вылазок за стены, чтобы обеспечить путь к отступлению…

– Это приведёт лишь к бо́льшим потерям, князь, и вряд ли что-то даст. Мои солдаты не пойдут на самоубийство. И прошу вас, не пытайтесь на меня давить в этом вопросе. По контракту мы обязаны удержать город. Согласно нашему разумению, лучше всего это сделать со стен. Форты послужат врагу лучше, чем нам, – станут штабами, укреплёнными опорными точками. Джидраты сдадут им укрепления в зоне поражения. Как только там установят осадные орудия, мы окажемся под постоянным обстрелом.

– Совет Масок не ожидает падения фортов, Смертный меч. С учётом этого их верования, все подобные опасения становятся в глазах жрецов бессмысленными.

Наступила тишина, нарушаемая лишь шагами Брухалиана – такое волнение было ему несвойственно. Князь наконец поднял карие глаза, оценил текучую, кошачью походку Смертного меча. Джеларкан нахмурился, снова вздохнул и рывком поднялся.

– Мне нужен контраргумент, Смертный меч. Найдите мне его – и поскорей. – Князь повернулся и направился к дверям зала, у которых стояли двое телохранителей.

Как только массивные створки захлопнулись, Брухалиан резко обернулся к Карнадасу.

– Они продолжают черпать ваши силы, сударь?

Дестриант покачал головой.

– Уже некоторое время – нет. Прекратили вскоре после неожиданного появления князя. В любом случае, сударь, они взяли всё, что я мог дать, и пройдут дни, прежде чем я полностью оправлюсь.

Брухалиан медленно, напряжённо выпустил воздух из лёгких.

– Что ж, мы предполагали вероятность схватки. Можно заключить, что паннионцы перебросили силы за реку. Вопрос – сколько?

– Похоже, довольно, чтобы разбить два крыла.

– В таком случае Итковиан должен был воздержаться от боя.

Карнадас внимательно посмотрел на Смертного меча.

– Это недостойно, сударь. Кованый щит знает, что такое осторожность. Если бы была возможность уйти, он бы ею воспользовался.

– Да, – проворчал Брухалиан. – Знаю.

Мужчины одновременно услышали голоса у внешних ворот цитадели. Стук копыт по мостовой.

Зал наполнился внезапным напряжением, однако оба сохраняли молчание.

Двери распахнулись, на пороге появилась Сидлис, глава сопровождения Итковиана. Женщина сделала два шага, затем остановилась и склонила голову:

– Смертный меч. Дестриант. Я принесла вести от Кованого щита.

– Вы вступили в бой, сударыня, – пробормотал Брухалиан.

– Вступили. Погодите, судари. – Сидлис повернулась и тихо закрыла двери. Затем вновь посмотрела на командира и жреца. – По равнине разгуливают демоны, прислужники Паннионского Провидца, – сообщила Сидлис. – Мы обнаружили одного и атаковали. Была избрана подходящая тактика, мы действовали безупречно и нанесли врагу жестокие повреждения. Однако чудовище оказалось нежитью – поднятым трупом. Мы обнаружили это, когда отступать было слишком поздно. Зверь оказался практически неуязвим для нанесённых нами ран. Тем не менее мы сумели уничтожить демона, пусть и дорогой ценой.

– Всадник Сидлис, – вмешался Карнадас, – битва, которую вы описываете, должна была произойти заметное время назад – иначе вы бы здесь не оказались, – однако потребность в моих целительных силах исчезла лишь недавно.

Сидлис нахмурилась.

– Выжившим в том бою не требовались ваши силы, сударь. С вашего позволения, я закончу рассказ, и, быть может, появится возможность… выяснить что-то ещё.

Приподняв бровь в ответ на такое странное заявление, Брухалиан пророкотал:

– Продолжайте.

– После уничтожения демона мы перегруппировались, но в тот же миг обнаружили, что явились ещё четверо подобных созданий.

Дестриант вздрогнул. И как вы тогда вообще выжили?

– Тогда, к счастью для нас, – продолжала Сидлис, – прибыли неожиданные союзники. Всех немёртвых демонов быстро уничтожили. Вопрос такового союза, разумеется, требует формального закрепления. На данный момент совместные действия продиктованы признанием общего врага: я полагаю, они продолжаются и сейчас, поскольку Кованый щит с отрядом отбыл вместе с нашими благосклонными спутниками, чтобы продолжить охоту на этих злобных демонов.

– Судя по измученному виду Дестрианта, – заметил Смертный меч, – демонов они нашли.

Сидлис кивнула.

– Это всё, сударыня? – спросил Карнадас.

– Сударь, меня сопровождают эмиссары наших потенциальных союзников. Кованый щит рассудил, что подобные переговоры должны проходить исключительно между «Серыми мечами» и нашими гостями; и что всякое решение об огласке перед князем или Советом Масок должно приниматься лишь после обсуждения между вами, судари.

Брухалиан одобрительно хмыкнул.

– Эмиссары ждут в цитадели?

Ответ на его вопрос поднялся в вихре пыли слева от всадницы. С каменного пола восстали три иссохших, облачённых в шкуры фигуры. Прогнившие меха, тёмно-коричневая кожа, массивные, широкие плечи, увитые мускулами руки.

Дестриант вскочил с кресла и неуверенно сделал шаг назад, глаза его широко распахнулись.

Брухалиан не двинулся с места. Прищурившись, он смотрел на трёх мертвецов.

В воздухе внезапно запахло подтаявшей грязью.

– Они называют себя Кроновыми т’лан имассами, – спокойно объявила Сидлис. – Кованый щит счёл, что их воинство насчитывает около четырнадцати тысяч.

– Т’лан имассы, – прошептал Карнадас. – Это весьма тревожное… схождение.

– Если мне позволено будет представить, – продолжала Сидлис, – это заклинатели костей – шаманы. Крайний слева, со шкурой снежного медведя на плечах, – Бек Охан. Рядом с ним, в мехах белого волка, – Бендал Хоум. Заклинатель рядом со мной, в шкуре равнинного медведя, – Окрал Лом. Я отмечаю род шкур, потому что они указывают прямо на их… облик одиночников. Так, во всяком случае, они мне сказали.

Тот, кого назвали Бендалом Хоумом, шагнул вперёд.

– Я принёс привет тебе, смертный, от Крона из Кроновых т’лан имассов, – сказал он тихим, спокойным шёпотом. – К тому же я принёс свежие вести от кланов, которые сопровождают вашего Кованого щита и его солдат. Они нашли к’чейн че’маллей, охотники К’елль напали на караван. Они были уничтожены. Ваши солдаты исцелили раны выживших караванщиков. Все они ныне возвращаются в Капастан. Новых схваток по пути не ожидается, и прибытие их совпадёт с рассветом.

Дрожа, Карнадас вновь сел в кресло. Он заговорил, с трудом выталкивая слова из внезапно пересохшего горла:

– К’чейн че’малли? Немёртвые?

– Благодарю вас, Сидлис, – сказал Брухалиан. – Вы можете идти. – Он обернулся к Бендалу Хоуму. – Правильно ли я понимаю – Крон желает заключить союз против Паннионского Домина и этих… к’чейн че’маллей?

Заклинатель костей склонил голову, его длинные, белёсо-седые волосы свесились из-под шлема из волчьего черепа.

– Такая битва – не главная наша задача. Мы пришли в эту землю, ибо услышали призыв. Присутствие к’чейн че’маллей было неожиданным – и недопустимым. Более того, нас интересует тот, кто зовётся Паннионом – мы подозреваем, что он вовсе не смертный человек, каким вы его считаете. Крон решил, что наше участие в вашем конфликте необходимо – пока что. Мы, однако, должны предупредить вас: та, что призвала нас, приближается. С её прибытием начнётся Второе Соединение т’лан имассов. С того момента она будет решать, что нам делать. Более того, возможно, мы станем для вас… менее ценными союзниками… по завершении Соединения.

Брухалиан медленно повернулся к Карнадасу.

– Сударь? Есть у вас вопросы к тому, кто зовётся Бендал Хоум?

– Столь много, что я даже не знаю, с которого начать, Смертный меч. Заклинатель, чем является это Соединение, о котором ты говоришь?

– Это дело т’лан имассов, смертный.

– Ясно. Что ж, так закрылась дверь к одной области расспросов. Насчёт же Паннионского Провидца – он воистину смертный человек. Я сам его видел, и не было ни тени иллюзии на его плоти или костях. Он – старик, ничего больше.

– А кто прячется в его тени? – прохрипел заклинатель по имени Бек Охан.

Дестриант моргнул.

– Никто, насколько я могу судить.

Троет’лан имассов молчали, но Карнадас подозревал, что между ними происходит беззвучный разговор, а возможно – и беседа с далёкими родичами.

– Смертный меч, – тихо проговорил жрец, – мы расскажем об этом князю? А Совету Масок?

– Воистину нам следует посоветоваться, прежде чем принять такое решение, сударь, – ответил Брухалиан. – По меньшей мере мы дождёмся возвращения Кованого щита. Более того, сегодня ночью нас ждёт ещё один разговор, не так ли?

Благослови меня Фэнер! Забыл!

– Воистину так.

Быстрый Бен… клянусь раздвоенным копытом, союзники просто полезли из всех щелей…

Бендал Хоум заговорил:

– Смертный меч Брухалиан, твой солдат Итковиан решил, что прилюдный въезд в город – с ранеными караванщиками – будут сопровождать шесть т’лан айев, которые ныне сопровождают наших родичей.

– Т’лан айев? – переспросил Карнадас. – Этого названия я прежде не слышал.

– Волки из давным-давно минувшей эпохи льдов. Как и мы, они – нежить.

Брухалиан улыбнулся.

В следующий миг заулыбался и Карнадас.

– Князь просил дать ему… контраргумент, верно, Смертный меч?

– И он его получит, сударь.

– Именно так.

– Если мы вам понадобимся этим вечером, – сказал Брухалиану Бендал Хоум, – просто позовите нас.

– Благодарю вас, судари.

Три т’лан имасса рассыпались облаком пыли.

– Как я понимаю, – пробормотал Дестриант, – предлагать нашим гостям ночлег не нужно.

– Очевидно, нет. Пойдёмте со мной, сударь. Обсудить нужно многое, а времени мало.

Карнадас поднялся.

– Сна этой ночью нам не видать.

– Увы.

За два колокола до рассвета Брухалиан стоял в одиночестве в своей комнате. Тяжёлая усталость навалилась на него, как промоченный дождём плащ, но Смертный меч не собирался ей покоряться. Скоро должен был прибыть Кованый щит со своими солдатами, и Брухалиан твёрдо намеревался его дождаться – таков долг командира.

Одинокая лампа рассеивала мрак в комнате, отбрасывая на стены призрачные тени. В центральном очаге серели холодные угли и пепел. В комнате было очень холодно, только это и не давало Брухалиану уснуть.

Чародейская встреча с Быстрым Беном и Каладаном Брудом, несмотря на поверхностную учтивость, прошла натянуто – Смертному мечу и Карнадасу было равно понятно, что далёкие союзники что-то скрывают. Скользкие формулировки в том, что касается их окончательных намерений, и подчёркнутая сдержанность, пусть и понятная в таких обстоятельствах, заставили двух «Серых мечей» нервничать. Похоже, основной целью союзников было отнюдь не освобождение Капастана. Они, конечно, попытаются снять осаду, но Смертный меч начал подозревать, что дело ограничится обманными манёврами и небольшими схватками – если они вообще поспеют вовремя, – и никакого прямого столкновения не будет. Всё это вынуждало Брухалиана счесть, что хвалёная армия Каладана Бруда, измотанная годами войны против Малазанской империи, либо утратила волю к битве, либо оказалась настолько потрёпана, что почти потеряла боеспособность.

Тем не менее он знал, как извлечь пользу даже из таких союзников. Часто довольно было даже одного предчувствия надвигающейся угрозы… если мы сумеем так хорошо ударить по септарху, что он потеряет самообладание, узнав о приближении освободительной армии Бруда. А если защита города будет прорвана, союзники смогут организовать коридор для отступления «Серых мечей». Вопрос в том, когда Смертный меч сумеет по чести заявить, что поставленные контрактом цели более недостижимы? При гибели князя Джеларкана? Когда враги прорвутся за стены? Когда захватят большу́ю часть города?

Брухалиан почувствовал, как воздух позади него вдруг разорвался, – звук был тихий, будто разошлась тончайшая ткань. Его коснулось дыхание безжизненного ветра. Смертный меч медленно повернулся.

Из сероватого портала появилась высокая, худощавая фигура. Бледная, морщинистая кожа, выступающие кости, глаза, глубоко посаженные в глазницах, блеск клыков над нижней губой. Рот незнакомца изогнулся в кривой, издевательской ухмылке.

– Смертный меч Фэнера, – сказал он по-элински тихим, низким голосом, – я принёс тебе привет от Худа, Владыки Смерти.

Брухалиан хмыкнул, промолчал.

– Воин, – продолжил жутковатый незнакомец через некоторое время, – твоя реакция на моё появление весьма… лаконична. Ты и вправду столь спокоен, как хочешь показать мне?

– Я – Смертный меч Фэнера, – ответил Брухалиан.

– Да-а, – протянул яггут, – это я знаю. Я же – Вестник Худа, известный некогда как Гетол. История, что привела меня к теперешней… службе, более чем достойна эпической поэмы. Или даже трёх. Тебе не любопытно?

– Нет.

На лице яггута отобразилось напускное отчаяние, затем глаза его вспыхнули.

– Как неизобретательно, Смертный меч. Ладно же! Услышь тогда без утешительной преамбулы слова моего повелителя. Хотя никто не отрицает вечного голода Худа, как и радости, с которой он предвкушает будущую осаду, некоторые осложнения в бо́льшей картине привели моего повелителя к тому, чтобы послать приглашение смертным солдатам Фэнера…

– Тогда вам следовало обращаться к самому Вепрю, сударь, – проворчал Брухалиан.

– Но, увы, это оказалось более невозможным, Смертный меч! Внимание Фэнера отвлечено чем-то иным. На самом деле твоего владыку оттянули вопреки его же воле к самому краю его владений. – Вестник прищурился. – Фэнеру грозит великая опасность. Потеря силы вашего покровителя неминуема. Худ решил, что пришло время для жеста милосердия, выражения истинно братских чувств, которые связывают вашего владыку и моего.

– Что же предлагает Худ, сударь?

– Этот город обречён, Смертный меч. Однако вашей могучей армии не обязательно участвовать в давке у Врат Худа. Такая жертва была бы бессмысленна и, более того, невосполнима. Паннионский Домин – не более чем один, довольно незначительный элемент большей войны – войны, в которой примут участие все боги… все они объединятся… против врага, который стремится ни много ни мало уничтожить всех до единого соперников. Потому Худ предлагает свой Путь – как выход для тебя и твоих солдат. Однако решаться следует быстро, ибо врата Пути не выдержат прибытия паннионских сил.

– То, что вы предлагаете, сударь, требует от нас нарушить контракт.

Вестник презрительно расхохотался.

– Как я уже давно и решительно доказываю Худу, вы, люди, – жалкие создания. Контракт? Буковки на пергаменте? Условия предложения моего повелителя не обсуждаются!

– И прими мы Путь Худа, – тихо проговорил Брухалиан, – изменится лицо нашего покровителя, так? Отсутствие Фэнера сделало его… помехой, слабым звеном. И оттого Худ действует быстро, желает прибрать к рукам смертных слуг Вепря Лета, предпочтительно живыми, чтобы они затем служили ему – и ему одному.

– Глупый человек! – ухмыльнулся Гетол. – Фэнер станет первой жертвой в войне с Увечным богом. Вепрь падёт – и никто не может его спасти. Покровительство Худа, смертный, не предлагают всем подряд. Это великая честь…

– Честь? – перебил Брухалиан, его голос прозвучал так, будто железный клинок чиркнул по камню, глаза вспыхнули странным светом. – Позвольте от имени Фэнера, – глухим шёпотом продолжил Смертный меч, – высказаться на тему чести.

Широкий меч Брухалиана со свистом вылетел из ножен, клинок взлетел вверх и ударил в лицо Вестника. Хрустнула кость, брызнула тёмная кровь.

Гетол отшатнулся на шаг, усохшие руки метнулись к изуродованному лицу.

Брухалиан опустил оружие, в глазах его пылала глубинная ярость.

– Подходите, Вестник, и я продолжу свой комментарий.

– Я не могу одобрить… – прохрипел разорванными губами Гетол, – … твой тон. Мне остаётся лишь ответить на том же языке – и не от имени Худа. Уже нет. Это будет мой ответ – и только мой.

В каждой из затянутых в перчатки рук Гетола появилось по длинному мечу, клинки блестели, будто жидкое золото. Глаза Вестника сверкнули, будто отражая свет оружия. Он сделал шаг вперёд.

И вдруг остановился, поднял мечи для защиты.

За спиной у Брухалиана прозвучал тихий голос:

– Мы приветствуем тебя, яггут.

Смертный меч обернулся и увидел трёх т’лан имассов, каждый казался до странности нематериальным, будто замер за мгновение до того, как принять иной, новый облик. За мгновение, понял Брухалиан, до того как принять свой звериный лик. В воздухе разлился затхлый пряный запах.

– Этот бой – не ваше дело, – прошипел Гетол.

– Бой с этим смертным? – переспросил Бек Охан. – Не наше. Но ты, яггут, – наш.

– Я – Вестник Худа! Вы осмелитесь бросить вызов слуге Владыки Смерти?

Сухие губы т’лан имасса растянулись, обнажив зубы:

– Отчего нам колебаться, яггут? Теперь спроси у своего хозяина, посмеет ли он бросить вызов нам?

Гетол хрюкнул, когда невидимая сила дёрнула его назад, бросила в портал, который тут же захлопнулся. В воздухе на его месте ещё некоторое время вертелся маленьких вихрь, затем улёгся.

– Видимо, нет, – заметил Бек Охан.

Брухалиан со вздохом вложил меч в ножны и обратился к трёх заклинателям т’лан имассов:

– Ваше появление лишило меня удовлетворения, судари.

– Мы это понимаем, Смертный меч. Вы несомненно стоили друг друга. Однако мы давно охотимся за этим яггутом и обязаны были… вмешаться. Он не утратил своего умения ускользать от нас – и пошёл даже на то, чтобы преклонить колени на службе богу. Презрение к Худу делает тебя достойнейшим спутником.

Брухалиан поморщился.

– Хотя бы в том смысле, что увеличит ваши шансы подстеречь этого яггута, я так понимаю.

– Воистину.

– Значит, мы понимаем друг друга.

– Да. Похоже, что понимаем.

Ещё некоторое время Смертный меч пристально смотрел на трёх немёртвых шаманов, затем отвернулся.

– Я полагаю, мы можем счесть, что Вестник не почтит нас повторным визитом нынче вечером. Прошу простить мне неучтивость, судари, однако я бы желал вновь побыть в одиночестве.

Т’лан имассы по очереди поклонились, затем исчезли.

Подойдя к очагу, Брухалиан вновь обнажил меч. Он поставил затуплённый конец среди углей, медленно поворошил пепел. Вспыхнуло пламя, угли ожили, замерцали. Пятна и полоски крови яггута на клинке зашипели, почернели, а затем выгорели, будто их и не было.

Брухалиан долго всматривался в очаг, и несмотря на проявленную мощь освящённого клинка, Смертный меч видел перед собой лишь пепел.

Вверх, прочь из тьмы, отчаянная, заполошная борьба. Взрывные приступы боли, будто стена огня встаёт перед глазами, дрожащее эхо ран, разорванной, пробитой плоти – его собственной плоти.

Глухой стон – собственный – заставил его прийти в себя. Он лежал на наклонной плоскости, чувствовал под собой туго натянутую шкуру. Было движение – ложе подпрыгивало, покачивалось, цеплялось за что-то, но это движение уже стихло. Он открыл глаза и увидел, что лежит в тени. Слева виднелась каменная стена, рядом, можно дотянуться. В воздухе чувствовался запах лошадей, пыли и – совсем рядом – пота и крови.

Солнечный свет омывал здание слева, поблёскивал на размытых фигурах, которые там двигались. Солдаты, кони, невероятно огромные, поджарые волки.

Гравий захрустел под сапогами, и тень вокруг стала глубже. Моргая, Остряк поднял взгляд.

Лицо Скаллы осунулось, было покрыто пятнами засохшей крови, волосы свисали толстыми, неряшливыми верёвками. Она положила руку ему на грудь.

– Мы добрались до Капастана, – дрожащим голосом сказала Скалла.

Он с трудом кивнул.

– Остряк…

В её глазах появилась боль, и он внутренне похолодел.

– Остряк… Драсти погиб. Они… они его бросили, похоронили под камнями. Они его бросили. И Неток… Неток, тот милый мальчик… такой удивлённый, такой невинный. Я его сделала мужчиной, Остряк, – хоть это, по крайней мере. Умер – мы их обоих потеряли. – Она резко отодвинулась, пропала из поля зрения, но Остряк слышал быстро удаляющиеся шаги.

Появилось новое лицо – незнакомое: молодая женщина в шлеме, ласковое выражение.

– Мы теперь в безопасности, сударь, – проговорила она с капанским акцентом. – Вас магически исцелили. Я скорблю о ваших потерях. Все мы скорбим – «Серые мечи». Будьте покойны, сударь, демонам за вас отомстили…

Остряк перестал слушать, отвёл глаза, уставился в чистое голубое небо над головой. Я тебя видел, Драсти. Ублюдок этакий. Бросился наперерез этой твари, встал между нами. Я видел, будь ты проклят.

Труп под камнями, лицо во тьме, вымазанное пылью, никогда больше не улыбнётся.

И новый голос:

– Капитан.

Остряк повернул голову, с трудом выдавил слова из сведённой судорогой глотки:

– Всё, Керули. Ты на месте. Сделано. А теперь, Худ тебя побери, убирайся прочь с глаз моих.

Жрец склонил голову, попятился от бурлящей ярости Остряка, отодвинулся, затем исчез.

Глава восьмая

Чем горше жизнь, тем ярче слава.

Танцор

Вокруг раскинулись холмы, сложенные из костей, которые трещали и перекатывались под ногами яггута всякий раз, когда Гетол пытался подняться выше по склону. Кровь на изувеченном лице уже начала засыхать, но один глаз по-прежнему почти ничего не видел из-за бело-розового осколка кости. Пульсирующая боль ослабла.

– Тщеславие, – пробормотал Гетол потрескавшимися губами, – это не мой порок. – Он с трудом удержал равновесие и, шатаясь, выпрямился на склоне холма. – Непредсказуемые смертные, – даже сам Худ не смог бы предвидеть такую… наглость. Но, увы и ах! Лик Вестника разбит, а то, что разбито, следует выбросить. Выбросить…

Гетол огляделся по сторонам. Бесконечные холмы, безбрежное небо, холодный, мёртвый воздух. Кости. Неповреждённая бровь яггута приподнялась.

– Впрочем, я оценил шутку, Худ. Ха-ха. Тут ты меня подловил. Ха-ха. А теперь мне позволено уползать восвояси. Прочь с твоей службы, на волю. Да будет так.

Яггут открыл свой Путь, всмотрелся в возникший портал, ведущий в холодный, безветренный мир Омтоз Феллака.

– Теперь я тебя знаю, Худ. Я знаю кто – что́ – ты такое. Изысканная ирония – отражение твоей сущности. Интересно, а ты-то сам знаешь, кто я?

Гетол шагнул на Путь. Привычные холодные объятия ослабили боль, огнём терзающую лицо. Отвесные, изломанные ледяные стены по обе стороны озарили путника голубовато-зелёным светом. Яггут остановился и принюхался. Ни смрада имассов, ни признаков вторжения, но разлитое вокруг могущество казалось ослабленным, повреждённым миллионами разломов, порождённых дерзостью т’ланов. Как и сами яггуты, Омтоз Феллак умирал. Медленной мучительной смертью.

– О, дружище, – прошептал Гетол, – скоро нам конец. Мы с тобой падаем… в небытие. Вот простая истина. Дам ли я волю своему гневу? Нет. К тому же одного гнева будет мало. Всегда было мало.

Гетол шёл вперёд меж стен обратившейся в лёд памяти, которая уже начала разлагаться; они придвигались всё ближе, смыкались вокруг яггута.

Расселина возникла неожиданно – глубокий разрез, преградивший ему путь. Снизу поднимался тёпловатый воздух, в котором чувствовался сладкий привкус гниения и болезни. Потемневший, покрытый проталинами лёд по краям разлома пронизывали тёмные жилки. Замерев, Гетол прислушался к своим ощущениям. И присвистнул.

– А ты не сидел сложа руки, верно? Что означает это приглашение? Я – часть этого мира, а ты, чужак, – нет.

Ощерившись, яггут уже было собрался перешагнуть расселину, но резко остановился, медленно повернул голову.

– Я больше не Вестник Худа, – прошептал он. – Меня выбросили. Ущербный слуга. Неприемлемо. А что ты мне скажешь, Скованный?

Но ответа не будет, пока не принято решение, пока не закончится странствие.

Гетол шагнул в разлом.

Яггут с удивлением обнаружил, что Увечный Бог сотворил небольшой шатёр вокруг места своего заточения. Изломанный, поверженный, покрытый кровоточащими ранами, которые никогда не исцелятся, Король Цепей представлял собой истинный лик тщеславия.

Гетол замер перед входом. И громко произнёс:

– Сними завесу – я не собираюсь вползать к тебе на животе.

Шатёр задрожал, затем растаял, являя взору сидящую на влажном глиняном полу фигуру в бесформенной мантии с надвинутым клобуком. Над жаровней между ними поднимался дымок, изуродованная рука потянулась к углям, подгоняя к скрытому в тени капюшона лицу струйки сладковатого дыма.

– Самый, – хрипло сказал Скованный, – самый губительный поцелуй. Твоё неожиданное желание отомстить было… ощутимо, яггут. Твоя вспыльчивость поставила под удар тщательно составленные планы Худа. Ты ведь это понимаешь? Именно это так… разочаровало Владыку Смерти. Его Вестник должен быть покорным. У его Вестника не должно быть ни собственных желаний, ни амбиций. Не очень подходящий… хозяин… для такого яггута, как ты.

Гетол осмотрелся.

– Я чувствую жар снизу. Мы приковали тебя к плоти Огни, привязали к её костям – и ты отравил её.

– Да. Я – гниющий шип в теле богини… который рано или поздно убьёт её. А со смертью Огни погибнет и этот мир. Когда её сердце остынет, иссякнет и живительный поток её даров. Эти цепи нужно разбить, яггут.

– Все миры умрут, – рассмеялся Гетол. – Не я стану слабым звеном в цепи, Увечный бог. Я ведь всё-таки тоже был здесь, когда тебя Сковали.

– Ха, – прохрипело существо, – но ведь ты и есть слабое звено. Всегда был им. Ты думал, что сможешь заслужить доверие Худа, и не смог. И то был не первый провал – нам обоим это известно. Когда твой брат, Готос, призвал тебя…

– Довольно! Уж и не поймёшь, кто из нас увечен.

– Мы оба, яггут. Мы оба.

Бог вновь поднял руку и медленно взмахнул ладонью. В воздухе возникли лакированные деревянные карты, обращённые лицевой стороной к Гетолу.

– Узри, – прошептал Увечный бог, – Дом Цепей…

Единственный зрячий глаз яггута сузился:

– Что́ ты сделал?

– Я больше не останусь в стороне, Гетол. Я… вступлю в игру. И обрати внимание – место Вестника… пустует.

Гетол хмыкнул.

– Не только Вестника.

– О да, это только начало. Любопытно, кто заслужит право стать Королём в моём Доме? В отличие от Худа, я приветствую личные амбиции. Привечаю независимость мысли. И даже поощряю желание отомстить.

– Колода Драконов будет противиться тебе, Скованный. На твой Дом… пойдут войной.

– Так было всегда. Ты говоришь о Колоде как о живом существе, но её создатель обратился в пыль, мы оба это знаем. У неё нет хозяина. Взгляни только на возрождение Дома Теней. Достойный внимания прецедент. Ты нужен мне, Гетол. Я приму твои… изъяны. Все в моём Доме Цепей должны быть увечны – телом или духом. Взгляни на меня, взгляни на это искалеченное, измученное тело: мой Дом – отражение того, что ты видишь перед собой. А теперь обрати свой взор на внешний мир, кошмар боли и поражений и есть основа Владений смертных. Очень скоро, Гетол, у меня будут легионы последователей. Ты в этом сомневаешься?

После долгого молчания яггут наконец проворчал:

– Дом Цепей нашёл себе Вестника. Что прикажешь, повелитель?

– Я просто рехнулся, – пробормотал Мурильо, но всё равно метнул кости. Резные фаланги покатились, подскакивая, затем остановились.

– Сегодня Господин толкает тебя под руку, любезный друг! Увы тебе, однако же не твоему достойнейшему сопернику! – воскликнул Крупп и потянулся за костями. – Ныне Крупп внесёт поправку – решительно удвоит ставку! Ах, изысканная рифма, да ещё и к месту – хо-хо! – Кости подскочили и остановились пустышками вверх. – Ха! Богатства сами идут прямо Круппу в руки – только загребай, великий маг!

Качая головой, Быстрый Бен сгрёб кости.

– Шулеров я навидался всяких – и плохих, и великолепных, – но тебя, Крупп, как ни стараюсь, не могу поймать на горячем.

– Шулеров?! Упасите боги! Этой ночью из всех ночей вселенская милость снизошла на Круппа, её-то вы, злополучные неудачники, и можете засвидетельствовать.

– Вселенская милость? – фыркнул Мурильо. – Это ещё что такое, во имя Худа?

– Эвфемизм для мошенничества, – проворчал Колл. – Делай уже ставку, Бен, я намерен проиграть остатки своего – тяжким трудом заработанного – золота.

– Это всё стол, – сказал Мурильо. – Всё на нём перекашивается, а Крупп умудрился просчитать расклад – даже не думай спорить, индюк толстозадый.

– Крупп будет спорить всегда, когда есть что оспорить, любезнейшие друзья. Расклад ещё не сложился, примите искренние заверения, ибо главный герой сбежал от назначенной роли. Бегство сие, разумеется, иллюзорно, однако таковая отсрочка самоопределения может привести к наистрашнейшим последствиям. Но к счастью для всех и каждого, Крупп здесь с самыми неопровержимыми…

– Да без разницы, – оборвал его Быстрый Бен. – Чёрное сердце там, где будет важнее всего, и череп в углу.

– Смелая ставка, о загадочный маг. Крупп утраивает на верную руку без единого перекоса!

Маг фыркнул.

– Никогда не видел ничего подобного. Никогда. Ни разу.

Он запустил кости катиться по столу. Полированные фаланги остановились, сложились в раскрытую ладонь, все символы и знаки идеально дополняли друг друга.

– Ныне же увидел, о недоверчивый чародей? Крупп изобилен златом!

Быстрый Бен оторопело уставился на костяную руку на потёртой столешнице.

– Ну и какой в этом смысл? – зевнул Колл. – Крупп выигрывает на каждом броске. Слишком топорно, коротышка, – хороший шулер всегда озаботится тем, чтобы время от времени проигрывать.

– Чем Крупп и доказал свою истинную невинность! Безумен был бы шулер, что выигрывал бы вновь и вновь. О нет, воистину это милость, и она неподвластна Круппу.

– Как ты это сделал? – прошептал Быстрый Бен.

Крупп достал пёстрый шёлковый носовой платок из рукава и промокнул лоб.

– Внезапно Пути взъярились, лижут невидимым пламенем воздух… ай-ай! Крупп вянет от такого пристального внимания – пощады, Крупп просит пощады, о грозный маг!

Быстрый Бен откинулся назад, бросил взгляд туда, где сидел, опершись о стенку палатки и прикрыв глаза, Скворец.

– Что-то тут нечисто – клянусь! Только поймать не могу! Он скользкий – о боги, какой же скользкий!

Скворец хмыкнул.

– Оставь, – с ухмылкой посоветовал командир. – Больше чем уверен, что ты его не поймаешь.

Маг обернулся к Круппу.

– Ты не то, чем кажешься…

– Нет, именно то! – вклинился Колл. – Взгляни на него. Жирный, липкий, скользкий, как здоровый клубок из масляных угрей. Крупп именно то, чем кажется, уж поверь мне. Только посмотри – как он вспотел, покраснел, как варёный рак, глазки выпучил… да ещё и ёрзает! Вот это и есть Крупп, до последнего дюйма.

– Крупп в смятении! Какой безжалостный разбор! Крупп стёрт в порошок столь пристальным вниманием!

Коротышка начал выжимать платок, и глаза присутствующих округлились, когда на стол хлынул поток маслянистой воды.

Скворец лающе рассмеялся.

– Да он вас всех за пояс заткнул! Ёрзает? Потеет? Всё иллюзия! Обман!

– Крупп уничтожен такой проницательной наблюдательностью! Он теряет присутствие духа, тает, начинает нести чушь! – Коротышка замолк, потом потянулся вперёд и сгрёб свой выигрыш. – Круппа мучает жажда. Он интересуется, не плещется ли в той заляпанной фляге немного вина? И ещё больше Круппа интересует, что же принесла Корлат глухой ночью ко входу в шатёр, где все до одного уже с ног валятся после очередного бесконечного дня на марше?

Полог палатки откинулся, и в круг света вступила тисте анди. Взгляд её фиолетовых глаз упал на Скворца.

– Командир, мой повелитель просит тебя незамедлительно прибыть в его шатёр.

Скворец поднял брови.

– Сейчас? Что ж, я приму приглашение.

Он медленно поднялся, щадя больную ногу.

– Я тебя ещё разгадаю, – произнёс Быстрый Бен, буравя взглядом Круппа.

– Крупп категорически отрицает наличие всех и всяческих сложностей, присущих его натуре, о подозрительный чародей. Простота – любовница Круппа – пребывает в счастливом сговоре с его дорогой супругой – Правдой, конечно же. В давнем и преданном союзе живут эти трое…

Он продолжал говорить, когда Скворец покинул шатёр и зашагал с Корлат через лагерь тисте анди. Через несколько минут командир покосился на женщину позади.

– Я думал твой господин в отъезде – он не показывался уже много дней.

– Он по-прежнему с нами, – ответила Корлат. – Аномандр Рейк недолюбливает штабные совещания и тому подобное. Карга держит его в курсе всех событий.

– Интересно, чего же тогда Рейк хочет от меня?

Корлат чуть заметно улыбнулась.

– На этот вопрос он сам и ответит, командир.

Скворец замолк.

Шатёр Рыцаря Тьмы ничем не отличался от жилищ других тисте анди – никакой охраны, обычная палатка примерно посередине ряда, освещённая одиноким фонарём. Корлат замерла перед пологом.

– Мой долг исполнен. Входи, командир.

Аномандр Рейк сидел в обитом кожей походном кресле, вытянув длинные ноги. Такое же кресло пустовало напротив, рядом располагался низкий столик с графином вина и парой кубков.

– Спасибо, что согласился прийти, – сказал Рыцарь Тьмы. – Присаживайся.

Скворец опустился в кресло.

Рейк потянулся вперёд и наполнил оба кубка, затем передал один командиру, тот с благодарностью принял вино.

– С определённой точки зрения, – произнёс тисте анди, – даже жизнь смертного может казаться долгой. Исчерпывающей. Сейчас я размышляю о природе случайностей. О мужчинах и женщинах, которые временно идут в ногу, шагают по параллельным тропам. О тех, чьи жизни коснулись друг друга, пусть и мимолётно, но решительно изменились благодаря этой краткой встрече.

Из-под полуприкрытых век Скворец разглядывал собеседника.

– Я не вижу особой угрозы в переменах, Владыка.

– Рейк. Просто Рейк. Что до твоих слов, то я… скорее, согласен. Однако среди командования чувствуется некоторое напряжение, о котором, не сомневаюсь, тебе известно.

Малазанец кивнул.

Рейк колко посмотрел Скворцу прямо в глаза, затем небрежно отвёл взгляд.

– Взаимные подозрения. Проявились давно сдерживаемые амбиции. Новое соперничество, старая вражда. Такое положение дел ведёт к… раздробленности. Каждый сам за себя. Пока же, если мы выдержим, чутьё вернётся, вместе с… надеждой.

Взгляд удивительных глаз вновь упал на командира, но опять задержался лишь на мгновение.

Скворец медленно, беззвучно втянул воздух.

– И природа этой надежды?

– Чутьё – как только жизни коснутся друг друга, не важно, насколько мимолётно, подсказывает мне, кому можно доверять. Ганосу Парану, к примеру. Впервые мы встретились на этой равнине недалеко от нынешнего лагеря. Орудие Оппонов отделяли мгновения от гибели в пастях Гончих Престола Тени. Смертный, в очах которого явно читались все его утраты, все поражения. Живи он или умри – мне его судьба была безразлична. Но всё же…

– Тебе он понравился.

Рейк улыбнулся и пригубил вино.

– О да, верное замечание.

Воцарилось тишина, мужчины молча сидели, глядя друг на друга. Спустя долгое время Скворец медленно выпрямился в кресле – начал понимать.

– Предполагаю, – наконец сказал он, разглядывая вино в кубке, – Быстрый Бен тебя заинтриговал.

Аномандр Рейк склонил голову набок.

– Естественно, – полувопросительно ответил он, выказывая лёгкое удивление.

– Впервые я встретил его в Семи Городах… в священной пустыне Рараку, если быть более точным. – Прежде чем продолжить, Скворец заново наполнил кубки, затем уселся обратно. – Это довольно долгая история, – надеюсь, тебе достанет терпения.

Рейк улыбнулся краешком рта.

– Хорошо. Думаю, она того стоит, – блуждающий взгляд Скворца остановился на фонаре, который висел на распорке, рассеивая темноту золотистым светом. – Быстрый Бен, Адаэфон Делат, средней руки маг на службе у одного из Семи Святых Защитников во время неудавшегося мятежа, что начался в Арэне. Делат и одиннадцать других магов входили в специальный отряд одного из Защитников. Но маги нашей осаждающей армии ни в чём им не уступали – Беллурдан, Ночная Стужа, Тайшренн, А’Каронис, Тесормаландис, Крепыш. Могучие чародеи, которые не считались ни с чем, исполняя волю Императора. В общем, город, в котором окопался Защитник, был взят, стены разрушены, на улицах резня, безумие битвы охватило нас всех. Дассем убил Святого Защитника – Дассем и его сторонники, которых он называл своим Первым Мечом – они прогрызли себе путь через ряды врагов. Увидев смерть своего повелителя и разгром армии, маги Святого Защитника бежали. Дассем приказал мне с отрядом отправиться в погоню, прямо в пустыню. Нашим проводником был местный житель, которого недавно приняли в Когти.

На широком, чёрном лице Калама Мехара поблёскивал пот. Скворец видел, как проводник ёрзает в седле, видел, как он передёргивает могучими плечами под запылённой, грязной телабой.

– Они по-прежнему вместе, – пророкотал проводник. – Им бы разделиться… и вас заставить сделать то же самое. Или выбирать, за кем гнаться, командир. Следы ведут в пустыню, господин, в самое сердце Рараку.

– Как далеко ушли? – спросил Скворец.

– Полдня, не больше. И пешком.

Командир, сощурившись, вгляделся в охряное марево пустыни. Семьдесят солдат ехали за ним, собранные на скорую руку морпехи, сапёры, пехота и кавалерия; все – из практически уничтоженных взводов. Почти у каждого за плечами три года осад, битв и погонь. Те, кого Дассем Ультор решился отправить, те, кем мог бы в случае чего пожертвовать.

– Господин, – вклинился в мысли Скворца Калам. – Рараку – священная пустыня. Место силы…

– Веди, – прорычал Скворец.

Пыльные вихри чертили бессмысленные узоры на пустой бесплодной равнине. Отряд ехал рысью, изредка переходя на шаг. Солнце взбиралось всё выше по небу. Где-то позади всё ещё пылал город, но перед солдатами раскинулся необъятный простор, словно освещённый пожаром.

Первый труп нашли после полудня. Изодранная, обожжённая телаба развевалась на горячем ветру, а под ней – скорчившаяся, иссушённая фигура, лицо обращено к небу, пустые глазницы – бездонные ямы. Калам спешился и долго осматривал тело. Наконец он поднялся и обернулся к Скворцу.

– Кебхарла, наверное. Она была скорее учёным, чем магом, знатоком тайн. Господин, здесь что-то странное…

– Да ладно? – растягивая слова, спросил командир. Он подался вперёд в седле, разглядывая тело. – Кроме того, что она, судя по виду, погибла сотню лет назад, тебе ещё что-то кажется странным, Калам?

Лицо проводника резко помрачнело.

Какой-то солдат за спиной Скворца прыснул.

– Эй там, весельчак, выйди-ка вперёд, – приказал командир, не оборачиваясь.

К нему подошёл худощавый юноша в великоватом, богато украшенном шлеме Семи Городов.

– Сэр! – козырнул солдат.

Скворец уставился на него.

– Боги, сними ты этот шлем, парень, – мозги испечёшь. И скрипку – эта проклятая штуковина всё равно сломана.

– Шлем холодным песком покрыт изнутри, сэр.

– Чем?

– Холодным песком. Похож на мелкую крошку, сэр, но можно пригоршню в костёр бросить, и он совсем не нагреется. Странная вещь, сэр.

Командир поражённо посмотрел на шлем.

– Бездной клянусь, его же носил сам Святой Защитник!

Юноша торжественно кивнул.

– А когда меч Дассема отсёк ему голову, шлем и полетел, сэр. Прямо мне в руки.

– И скрипка тоже?

Солдат с подозрением сощурил глаза.

– Никак нет, сэр. Скрипка моя. Купил её в Малазе, хочу научиться играть.

– И кто же её проломил, солдат?

– Это был Вал, сэр, – вон он, стоит рядом с Хваткой.

– Да он ни Худа играть не умеет! – крикнул указанный солдат.

– На такой уж точно не умею. Она ж сломана. Вот закончится война, я её и починю, верно?

Скворец вздохнул.

– Возвращайся в строй, сэр Скрипач, и чтоб больше ни звука от тебя, ясно?

– Ещё кое-что, сэр. У меня дурное предчувствие… насчёт… насчёт всего этого.

– В этом ты не одинок, солдат.

– Ну, э-э-э, да, но…

– Командир! – позвал солдат по имени Вал, понукая своего скакуна вперёд. – Чутьё этого парня, сэр, – оно ещё не подводило. Он говорил сержанту Упору не пить из фляги, да тот не послушал и помер, сэр.

– Отравлен?

– Никак нет, сэр. Мёртвая ящерица. Попала в глотку. Упор задохнулся насмерть из-за дохлой ящерицы! А Скрипач – хорошее имя. Скрипач. Ха!

Скворец выдохнул:

– Боги. Всё, хватит, – он снова повернулся к Каламу. – Вперёд.

Тот кивнул и забрался обратно в седло.

Одиннадцать пеших магов, без припасов в безжизненной пустыне – погоня должна закончиться быстро. Вечером малазанцы нашли ещё одно тело, такое же иссохшее, как и первое; а когда солнце окрасило багрянцем горизонт, нашли на тропе и третье. Прямо по курсу, в полулиге от них, поднимались выбеленные, изрезанные зубы известняковых утёсов, подсвеченные алым закатом. Следы выживших магов, по словам Калама, вели туда.

Кони были измучены, как и солдаты. Вода – на исходе. Скворец объявил привал, и воины разбили лагерь.

После трапезы, когда часовые заняли свои места, командир подошёл к Каламу Мехару.

Убийца подбросил брикет навоза в пламя костра, потом проверил воду в помятом котелке, который висел на треноге над огнём.

– Травы в этом чае уменьшат жажду, которая придёт завтра, – прогудел уроженец Семи Городов. – Мне повезло, что они у меня есть – травы редкие и найти их всё труднее. Моча от них будет густая, как похлёбка, но недолго. Будешь потеть по-прежнему, однако ж это нужно, чтобы…

– Я знаю, – перебил его Скворец. – Мы пробыли достаточно на этом треклятом континенте, чтобы кое-что выучить, глава Пятерни.

Мужчина скользнул взглядом по устраивавшимся на отдых солдатам.

– Всё время об этом забываю, командир. Вы все такие… молодые.

– Как и ты сам, Калам Мехар.

– А что я в своей жизни видел, господин? Едва ли достаточно. Телохранитель Святого фалах’да в Арэне…

– Телохранитель? Зачем подменять слова? Ты был его личным убийцей.

– Я хотел сказать, что мой путь только начался, господин. Ты, твои солдаты – то, что вы видели, то, через что прошли… – Он покачал головой. – Это всё там, в ваших глазах.

Скворец внимательно посмотрел на проводника, молчание затягивалось.

Калам снял котелок с огня и зачерпнул две чашки пахнущего лекарствами отвара, протянул одну командиру.

– Мы догоним их завтра.

– Да ну? Мы тряслись в седле целый день, вдвое быстрей солдатской побежки. И насколько мы нагнали этих треклятых магов? На колокол? Два? Не больше двух. Они используют Пути…

Убийца, нахмурившись, медленно покачал головой.

– Тогда я потерял бы след, господин. Если бы они хоть единожды ступили на Путь, все следы от них стёрлись бы.

– Да. Но они ведут вперёд, без разрывов. Почему?

Калам покосился на огонь.

– Не знаю, господин.

Скворец хлебнул горького чая, поставил жестяную чашку на землю возле убийцы и ушёл.

День сменялся днём, погоня вела их через разбитые ущелья, овраги и пересохшие русла рек. Были найдены ещё трупы, такие же иссушенные фигуры. Калам опознавал их одну за другой: Рениша, чародей Высшего Меанаса; Келугер, жрец-септим Д’рек, Червя Осени; Наркал, боевой маг, посвящённый Фэнера и претендент на титул Смертного меча этого бога; Уллан, одиночница, жрица Солиэль.

Голод и жажда начали взимать дань с преследователей. Лошади пали, их туши освежевали и съели. Выжившие животные исхудали настолько, что выпирали кости. Если бы не следы магов, которые безошибочно вели Калама и остальных от одного скрытого родника к другому, они все погибли бы в этой безжалостной пустыне.

Сэт’алахд Круль, ягг-полукровка, который однажды отбросил Дассема Ультора на полдюжины шагов яростной контратакой с полыхающим благословеньем неведомого бога мечом в руках; Этра, госпожа Пути Рашан; Бирит’эрах, маг Пути Серка, который умел призвать бурю с ясного неба; Геллид, ведьма Пути Тэннес…

Теперь остался лишь один, последний чародей, – по-прежнему впереди, неуловимый. Его присутствие обнаруживали только слабые отпечатки ног.

Преследователей объяла тишина. Тишина Рараку. Она изменила, отточила, закалила их на солнце. Кони были им под стать, тощие и строптивые, неутомимые и с безумным взором.

Скворец не сразу понял, что именно видит в лице Калама, когда тот смотрит на него и солдат, не сразу осознал, что в сощуренных глазах убийцы мелькает недоверие, восхищение и даже страх. Однако и сам Калам изменился. В своих странствиях он никогда не уходил далеко от родных земель, но теперь – будто прошёл вдоль и поперёк целый мир.

Рараку овладела ими всеми.

Вверх по крутому, каменистому руслу, через выветренную расселину с покрытыми пятнами и рытвинами известняковыми стенами – а там, в естественном амфитеатре, сидел, скрестив ноги, и ждал последний маг.

Его одежда превратилась в лохмотья, сам он был истощён, тёмная кожа потрескалась и шелушилась, глаза поблёскивали жёстко и ломко, словно обсидиановые.

Калам натянул поводья так, будто для этого требовалось мучительное усилие. Он повернул коня, встретился взглядом со Скворцом.

– Адаэфон Делат, маг Меанаса, – прохрипел он, потрескавшиеся губы скривились в ухмылке. – Он никогда не был силён, господин. Сомневаюсь, что он окажет сопротивление.

Скворец промолчал. Направил скакуна мимо убийцы и подъехал к чародею.

– Один вопрос, – проговорил маг практически шёпотом, однако его голос ясно разнёсся по амфитеатру.

– Какой?

– Да кто вы такие, во имя Худа?

Скворец приподнял бровь.

– Это важно?

– Мы пересекли всю пустыню Рараку, – произнёс чародей. – По ту сторону этих гор лежит дорога в Г’данисбан. Вы гнали меня по Святой Пустыне… боги, никто такого не стоит. Тем более я!

– С тобой было ещё одиннадцать магов.

Адаэфон Делат пожал плечами.

– Я – моложе всех, и уж точно – здоровее. Но вот и моё тело наконец не выдержало. Не могу идти дальше… – Его тёмные глаза скользнули за спину Скворцу. – Командир, твои солдаты…

– Что с ними?

– Они и больше… и меньше, чем прежде. Уже не те, кем были когда-то. Рараку, господин, сожгла мосты к их прошлому, все до одного – всё ушло. – Маг с удивлением встретил взгляд Скворца. – И они – твои. Сердцем и душой. Они твои.

– Больше, чем ты думаешь, – ответил Скворец. Он повысил голос: – Вал, Скрипач, мы на месте?

– Так точно! – гаркнули оба в один голос.

Скворец увидел, как внезапно напрягся чародей. Миг – и командир обернулся в седле. Калам неподвижно сидел на коне в дюжине шагов позади, пот струился по его лицу. По бокам от него, чуть позади – Скрипач и Вал, арбалеты нацелены на убийцу. Улыбаясь, Скворец вновь повернулся к Адаэфону Делату.

– Вы двое сыграли в удивительную игру. Скрипач почуял тайное общение – царапины на камнях, положение тел, загнутые пальцы – один, три, два, – сколько вам там нужно было для шифра. Можно было всё это закончить ещё неделю назад, но мне стало… любопытно. Одиннадцать магов. Когда первая из них открыла тебе своё тайное знание, которым она не могла воспользоваться, – это был вопрос торговли, попытка отсрочить смерть. Что оставалось другим? Смерть от руки Рараку – или моей. Или… своего рода спасение. Но спасение ли? Кричат ли они внутри тебя, Адаэфон Делат? Стенают ли, пытаясь выбраться из новой тюрьмы? Но всё равно я кое-чего не понимаю. Вся эта ваша игра с Каламом – ради чего?

Иллюзия измождённости медленно спала с мага, открывая взору крепкого, здорового молодого человека. Он выдавил натянутую усмешку.

– Крики… немного стихли. Даже тень жизни лучше, чем объятья Худа, командир. Можно сказать, мы достигли… равновесия.

– А ты теперь владеешь невообразимой силой.

– Заметной, не спорю, но сейчас у меня нет желания её использовать. Спрашиваешь про нашу игру, Скворец? Это была лишь игра выживания. Поначалу. Если совсем честно, мы думали, ты не дойдёшь. Рассчитывали, что Рараку тебя приберёт, – оно так и вышло, по-своему. Правда, не так, как я ожидал. То, чем стали вы с твоими солдатами…

Он покачал головой.

– То, что случилось с нами, – произнёс Скворец, – случилось и с тобой. И с Каламом.

Маг медленно кивнул.

– Потому и произошла эта судьбоносная встреча. Господин, мы с Каламом пойдём за тобой. Если примешь нас.

Скворец проворчал:

– Император вас у меня заберёт.

– Только если ты ему расскажешь, командир.

– А Калам? – Скворец бросил взгляд на убийцу.

– Когти будут… недовольны, – пробормотал Калам. Затем улыбнулся. – Тем хуже для Стервы.

Скривившись, Скворец повернулся дальше, оглядывая солдат. Череда лиц, будто высеченных из камня. Отряд, собранный из отбросов армии, – ныне обрёл единое, нерушимое сердце.

– Боги, – еле слышно прошептал он, – что же мы сотворили здесь?

Первым кровопролитным заданием «Мостожогов» было возвращение Г’данисбана – маг, убийца и семьдесят солдат ворвались в мятежную цитадель, которую защищали четыре сотни воинов пустыни, и сокрушили их в одну ночь.

Свет фонаря потускнел, но стены шатра уже озарял новорождённый рассвет. Лагерь постепенно просыпался, тишина, которая последовала за рассказом Скворца, заполнилась звуками.

Аномандр Рейк вздохнул.

– Перенос душ.

– Да.

– Я слышал о перемещении одной души в специально подготовленный сосуд. Но перенос одиннадцати душ – одиннадцати магов! – в уже занятое тело двенадцатого… – Тисте анди поражённо покачал головой. – Какая дерзость. Теперь понятно, почему Быстрый Бен просил меня более не пытаться постичь его природу. – Он поднял взгляд. – Однако сегодня, этой ночью, ты раскрыл его тайну. Я не спрашивал…

– Ожидать вопроса, Владыка, было бы самонадеянно, – ответил Скворец.

– Тогда ты понял меня.

– Чутьё, – улыбнулся малазанец. – Я своему тоже доверяю, Аномандр Рейк.

Тисте анди поднялся с кресла. Скворец последовал его примеру.

– Я удивился, – произнёс Рейк, – когда ты решил защищать СеребрянуюЛису.

– Я тоже, – когда ты смог сдержаться.

– Да, – пробормотал Рыцарь Тьмы, он вдруг отвёл глаза и слегка нахмурился. – Тайна ангелочка…

– Прошу прощения?

Тисте анди улыбнулся.

– Я вспомнил свою первую встречу с неким человеком по имени Крупп.

– Боюсь, Владыка, что Крупп – одна из тех загадок, которые я не в состоянии разгадать. Если честно, я думаю, она всем нам не по зубам.

– Кто знает, может, ты и прав, Скворец.

– Быстрый Бен уезжает сегодня утром – к Парану и «Мостожогам».

Рейк кивнул.

– Я постараюсь держаться в стороне, чтобы не беспокоить его.

Спустя мгновение тисте анди протянул руку. Они обхватили запястья друг друга, крепко сжали.

– Это был приятный вечер, – сказал Рейк.

Скворец поморщился.

– Я не мастак байки травить. Благодарю за терпение.

– Быть может, мне удастся рассчитаться в следующий раз – у меня тоже есть несколько историй.

– Нисколько не сомневаюсь, – насилу выдавил Скворец.

Они разжали руки, и командир повернулся к выходу.

За спиной у него Рейк добавил:

– И последнее. Серебряной Лисе нет нужды меня бояться. Более того, я прикажу Каллору вести себя соответственно.

Некоторое время Скворец смотрел себе под ноги.

– Благодарю, Владыка, – выдохнул он и вышел.

О нижние боги, сегодня у меня появился друг. Когда мне в последний раз доставался подобный дар? Не могу вспомнить. Худов дух, не могу.

Стоя у входа в шатёр, Аномандр Рейк смотрел, как видавший виды мужчина, прихрамывая, уходит прочь. Сзади послышался тихий цокот когтистых лапок.

– Хозяин, – проворчала Карга, – думаешь, это было мудро?

– Что ты имеешь в виду? – рассеянно осведомился тот.

– Есть определённая цена за дружбу с такими короткоживущими смертными – как ты и сам помнишь по собственному печальному опыту.

– Аккуратнее, ведьма.

– Будешь отрицать правоту моих слов, Владыка?

– И в краткости можно найти несравненную ценность.

Ворониха склонила голову набок.

– Искреннее наблюдение? Тревожное предсказание? Изощрённая и горькая мудрость? Сомневаюсь, что ты объяснишь подробней, верно? Оставишь меня терзаться любопытством, расклёвывать вопросы до изнеможения. Свинья!

– Моя дорогая, слышишь, падалью потянуло? Клянусь, я слышу. Иди-ка, поищи её. Прямо сейчас. Немедленно. А когда набьёшь брюхо, найди Каллора и приведи ко мне.

Заворчав, ворониха выпрыгнула наружу, мощно взмахнула крыльями и тяжело поднялась в небо.

– Корлат, – тихо позвал Рейк. – Подойди сюда, пожалуйста.

Он вернулся в глубь шатра. Почти мгновенно перед Рыцарем Тьмы возникла Корлат. Рейк продолжал стоять лицом к задней стенке.

– Владыка?

– Мне нужно покинуть вас на некоторое время. Я чувствую необходимость побыть с Силаной.

– Она будет рада твоему возвращению, Владыка.

– Несколько дней отлучки, не больше.

– Понимаю.

Рейк обернулся к ней.

– Не откажи в защите Серебряной Лисе.

– С радостью.

– Следи за Каллором, незаметно. Если он оступится, вызови меня незамедлительно и, не колеблясь, обрушь на него всю мощь тисте анди. По крайней мере, я увижу, как его собирают по кусочкам.

– Всю мощь, Владыка? Мы не совершали такого уже очень, очень давно. Ты уверен, что это необходимо для уничтожения Каллора?

– Я не могу знать наверняка, Корлат. Зачем рисковать?

– Хорошо. Я начну готовиться к объединению наших Путей.

– Вижу, тебя это всё равно беспокоит.

– Одиннадцать сотен тисте анди, Повелитель.

– Я знаю, Корлат.

– При Сковывании нас было лишь сорок, но мы уничтожили Владения Увечного Бога – пусть и новорождённые, признаю. Лишь сорок, Владыка. Одиннадцать сотен… мы рискуем опустошить весь этот континент.

Глаза Рейка подёрнулись дымкой.

– Я бы рекомендовал проявить выдержку, Корлат, если окажется необходимым всем вместе применить Куральд Галейн. Бруд будет недоволен. Полагаю, в любом случае Каллор не станет вести себя опрометчиво. Это всё меры предосторожности.

– Да, Повелитель.

Аномандр Рейк отвернулся в глубь шатра.

– Это всё, Корлат.

Мхиби видела сон. Вновь – как и давным-давно – она блуждала по тундре, под ногами хрустели мох и лишайник, дул сухой ветер, приносил с собой запах мёртвого льда. Шла она без привычной боли, не слышала хрипа в груди, когда вдыхала морозный воздух. И поняла, что вернулась на место рождения дочери.

Путь Теланн, место не «где», а «когда». Время юности. Юности мира. И моей.

Она подняла руки, увидела их янтарную гладкость, жилы и вздутые вены были почти не видны, скрыты упругой плотью.

Я молода. Я такая, какой должна быть.

Это был не подарок. Пытка. Она знала, что это сон; знала, что́ увидит, когда проснётся.

Небольшое стадо каких-то древних, давно вымерших животных мерно катилось, рокотало, сотрясая твёрдую землю под её обутыми в мокасины ногами, шло в том же направлении, что и она, – вдоль холмов. Горбатые спины зверей то появлялись, то исчезали над гребнем, будто мутный поток цвета жжёной умбры. Что-то внутри неё дрогнуло, отозвалось тихим торжеством при виде величия этих существ.

Родня бхедеринов, только крупнее, с развесистыми широкими рогами, массивные, царственные.

Взглянув вниз, она остановилась. Дорогу дальше пересекали следы. Обутые в шкуры ступни оставили дыры в ломком лишайнике. Восемь, девять человек.

Имассы из плоти и крови? Заклинатель костей Пран Чоль и его спутники? Кто разгуливает в моих снах на этот раз?

Она моргнула и уставилась в пахнущую плесенью темноту. Тупая боль пронзила истончённые кости. Волоски на узловатых руках встали дыбом от холода. Мхиби почувствовала, как глаза наполняются влагой, сморгнула, посмотрела на расплывающееся скошенное перекрытие шатра из шкур и сделала медленный мучительный вдох.

– О духи рхиви, – прошептала она, – заберите меня сейчас, молю. Оборвите эту жизнь, пожалуйста. Ягган, Ирут, Мендалан, С’рэн Таль, Пахрид, Нэпрул, Манэк, Ибиндур – заклинаю вас всех, заберите меня, о духи рхиви…

Хриплое дыхание, тяжёлый стук сердца… духи оставались глухи к её молитвам. С тихим всхлипом старуха села и потянулась к одежде.

Неверной походкой она заковыляла к мутному свету. Лагерь рхиви медленно просыпался. Мхиби почувствовала непрекращающийся гул, дрожью отдающий по земле, потом услышала мычание бхедеринов и выкрики юношей из племени, которые охраняли стада ночью. Из ближних шатров начали выходить рхиви, тихо выводя голосами ритуальное приветствие рассвету.

Ирут мэт инал барку сэн нэтрал… ах’рхитан! Ирут мэт инал…

Мхиби не пела. Ей новый день жизни не сулил радости.

– Девочка моя, у меня есть кое-что специально для тебя.

Она обернулась на голос. Даруджиец Крупп вразвалочку подошёл к ней, держа в пухлых ручках небольшую деревянную шкатулку.

Рхиви выдавила из себя кривую улыбку.

– Прости, если я не решусь принять твой подарок. Прошлый опыт…

– Крупп зрит сквозь морщинистый покров, моя дорогая. Во всех смыслах. Так, сегодня его полуночной возлюбленной стала Вера – преданная советница, чьё нежное прикосновение Крупп столь высоко ценит. Корыстные интересы, – продолжил он и подошёл ближе, не сводя глаз с шкатулки, – несут зачастую счастливые, пусть и неожиданные дары. В недрах этой скромной скорлупки лежит сокровище, которое я тебе предлагаю, дорогая моя.

– Мне не нужны сокровища, Крупп, но я благодарю тебя.

– Крупп уверяет: это история, достойная рассказа. В запутанной паутине тоннелей, что ведут к прославленным пещерам с бесценным газом, которые лежат под прекрасным Даруджистаном, там и сям находили высеченные в камне чертоги. На стенах отобразились бесчисленные удары сделанных из рогов заступов, и на сих волнистых поверхностях обнаружили славные сцены из седого прошлого. Нарисованные слюной и углём, гематитом и кровью, соплями и Худ знает чем ещё, но и это не всё. Воистину, есть кое-что сверх того! Пьедесталы, вырезанные в форме грубых алтарей, а на алтарях – это!

Он откинул крышку шкатулки.

Сначала Мхиби думала, что видит набор кремнёвых лезвий, укреплённых на странных браслетах, сделанных, по виду, из того же хрупкого материала. Потом её глаза распахнулись шире.

– Да, – прошептал Крупп. – Сделаны как будто из кремня. Но, нет, они медные. Холодной ковки, когда сырая руда добывается из залежей в скале, а затем сбивается ударами камней. Слой за слоем. Обретая форму, превращаясь в символ наследия. – Он поднял взгляд маленьких глаз на Мхиби. – Крупп видит боль в твоих скрюченных костях, моя дорогая, и он глубоко опечален. Эти медные вещицы – не орудия, но украшения, которые носят на теле – ты найдёшь у лезвий застёжки, подходящие для кожаного шнурка. Там есть браслеты на руки и ноги, торквесы и… эм… ожерелья. Своей силой они… облегчат твою боль. Медь, первый дар богов.

Смущённая тем, что так расчувствовалась, Мхиби смахнула слёзы с испещрённых морщинами щёк.

– Спасибо тебе, милый Крупп, друг мой. Наше племя хранит знание о лечебных свойствах меди. Хоть она и не лечит старость…

Глаза даруджийца блеснули.

– История Круппа ещё не закончена, девочка. В те чертоги привели учёных, острые умы которых были посвящены тайнам древности. В каждом зале – по алтарю… всего восемь… и каждый посвящён иной силе. Рисунки представляли грубые, но непреложные изображения. Традиционные образы. Восемь пещер, каждую из которых легко распознать. Мы знаем руки, сотворившие каждую из них, – художники потрудились указать свои имена, а лучшие провидцы Даруджистана подтвердили эту истину. Мы знаем, моя дорогая, имена тех, кому принадлежали эти украшения. – Он полез в шкатулку и извлёк лезвие. – Ягган. – Крупп положил его обратно и достал ножной браслет. – С’рэн Таль. А этот маленький, будто детский, наконечник стрелы… Манэк, проказник из легенд рхиви – насмешник, верно? О да, Крупп чувствует сходство с этим маленьким пройдохой, Манэком. Ведь несмотря на все игры и обманы, у него было большое сердце, да? А вот торк. Ирут. Видишь, как отполирован? В него заключили сияние рассвета, в этот кованый металл…

– Невозможно, – прошептала Мхиби. – Духи…

– Были когда-то из плоти и крови, дорогая моя. Когда-то были смертны. Самые первые рхиви, возможно? Вера, – сказал он с мечтательной улыбкой, – всегда желанная гостья. Итак, по завершении утренних омовений Крупп ожидает узреть, как эти вещицы украсят тебя. В дни грядущие, ночи будущие стойко храни, о Святой Сосуд, эту веру.

Мхиби не могла вымолвить ни слова. Крупп протянул ей шкатулку. Старуха приняла её, ощутила тяжесть в руках.

Как ты узнал? Именно этим утром, когда я пробудилась в пепле одиночества, разочаровалась в том, во что верила всю жизнь. Как, милый мой обманчивый человечек, как ты узнал?

Вздохнув, даруджиец сделал шаг назад.

– От необходимости нести сие тяжкое бремя Крупп ужасно устал и изголодался! Указанная шкатулка чуть не оторвала сии утончённые цивилизацией длани.

Рхиви улыбнулась.

– Тяжкое бремя, Крупп? Об этом я могу тебе кое-что рассказать.

– Не сомневаюсь! Однако не отчаивайся, девочка, обрести когда-нибудь справедливую награду. – Он подмигнул, после чего развернулся и засеменил прочь. Через несколько шагов, Крупп остановился и обернулся. – О, Крупп также сообщает, что у Веры есть близняшка, воистину сладостная, имя ей – Сны. Отречься от таковой сладости – значит отказаться и от истинных даров Веры, девочка.

Он пошёл дальше и вскоре скрылся из глаз. И вправду похож на Манэка. Ты что-то здесь спрятал, Крупп? Веру и сны. Мечтания о надежде и желаниях? Или просто пустые сны?

Чей же след я видела сегодня ночью?

В восьмидесяти пяти лигах к северу Хватка откинулась на травянистый склон и, щурясь, следила за летящим на запад последним кворлом, что становился всё мельче на фоне неба цвета морской волны.

– Если мне ещё хоть раз придётся сесть на такую тварь, – пробасил голос сзади, – я благословлю того, кто прикончит меня прямо сейчас.

Капрал закрыла глаза.

– Если ты так разрешаешь свернуть тебе шею, Мураш, то держу пари, кто-нибудь из нас затащит тебя на кворла ещё до заката.

– Хватка, что за ужасные вещи ты говоришь? Почему меня так не любят? Я ж ничего никогда никому не сделал!

– Дай мне немного подумать, чтоб понять, что ты только что сказал, и я отвечу честно.

– Да нечего тут думать, женщина, я чепуху спорол, и ты это знаешь. – Он понизил голос: – Капитан виноват, как бы там ни было…

– Вот и нет, сержант, и зря ты так, это то самое ворчание, которое потом тебе же в глаза ядом плюнет. Эту сделку состряпали Скворец и Дуджек. Хочешь проклясть кого – вали к ним.

– Проклясть Скворца и Однорукого? Худа с два.

– Тогда не нуди.

– Кто говорит с непосредственным начальством в таком тоне, тот сегодня и в наряде, капрал. А может, и завтра, если я не передумаю.

– Боги, – пробормотала Хватка. – Как же я ненавижу маленьких мужиков с большими усами.

– Переходим на личности, да? Ладно, можешь ещё и котелки с мисками отдраить сегодня вечером. А у меня в голове уже вырисовывается прекрасное блюдо. Только нужен штырь да инжир…

Хватка резко села, выпучив глаза:

– Хочешь нас заставить сожрать взводного мага? В волосяной рубахе?! С инжиром?!

– Железный штырь, дура! На вертел! Чтобы зайца пожарить. Я парочку в припасах видел. И с инжиром, говорю. Варёным. Под соусом из жестяники и пресноводными устрицами…

Хватка, ворча, плюхнулась обратно.

– Нет уж, я лучше рубаху пожую, спасибо.

Путешествие было изнурительным – с редкими и слишком короткими привалами. Чёрные моранты вообще были не лучшей на свете компанией. Молчаливые, замкнутые, зловещие – Хватка ни разу не видела, чтобы кто-то из них хоть на миг снял доспехи. Моранты носили их, словно вторую, хитиновую кожу. После перелёта до подножия Баргастовой гряды с ними остался только командир морантов, Вывих, со своим кворлом. Капитану Парану было поручено поддерживать контакт с ним – и Опонновой удачи ему в этом.

Кворлы несли их высоко, летели ночью, и воздух наверху был ледяным. У Хватки ломило все мускулы. Закрыв глаза снова, она слушала, как остальные «мостожоги» собирают снаряжение и припасы в дорогу. Рядом что-то неразборчиво бормотал Мураш, оглашал практически бесконечный список жалоб.

Тяжёлые сапоги приблизились, остановились, к несчастью, прямо перед ней и загородили утреннее солнце. Через миг Хватка приоткрыла один глаз.

Тем не менее внимание капитана Парана было сосредоточено на Мураше.

– Сержант.

Мураш немедленно прекратил бормотать.

– Сэр?

– Быстрый Бен задержался. Его нужно будет встретить, и это поручено твоему взводу. Остальные – и Тротц – пойдут дальше. Дэторан уже отложила снаряжение, которое вам понадобится.

– Как прикажете, сэр. Мы-то подождём старого змея, но сколько времени ему дать, прежде чем двигаться вдогонку за вами?

– Штырь заверил меня, что задержка недолгая. Быстрый Бен должен прибыть сегодня.

– А если он не появится?

– Появится.

– Ну а вдруг?

С тихим рычанием Паран ушёл прочь. Мураш недоумённо обернулся к Хватке.

– Но что, если Быстрый Бен не появится?

– Ты идиот, Мураш.

– Но это же закономерный вопрос, чтоб его! Что его так взбесило?

– Где твои мозги, сержант, почему не пользуешься? Если маг не появится, это будет значить, что что-то крупно пошло не так, и если это случится, нам срочно нужно будет валить отсюда, и чем дальше, тем лучше. Причём подальше от всего вообще.

Красное лицо Мураша побледнело.

– Почему он не появится? Что пойдёт не так? Хватка…

– Всё пойдёт так, Мураш! Худов дух! Быстрый Бен будет здесь сегодня – это так же точно, как и то, что солнце только взошло и уже поджарило тебе мозги. Посмотри на свой отряд, сержант – Молоток, Вал, – нам всем за тебя стыдно!

Мураш смешался и поднялся на ноги.

– Чего пялитесь, жабы? За работу! Молоток, помоги Дэторан – чтоб камни в очаге лежали ровненько! Если котёл перевернётся из-за того, что камни не уложены нормально, то ты об этом пожалеешь, и я не шучу. Вал, найди Штыря…

Сапёр взглянул на холм.

– Он вон там, сержант. Проверяет перевёрнутое дерево.

Уперев руки в бока, Мураш обернулся, медленно кивнул.

– Неудивительно. Что за деревья растут вниз головой? Умный человек наверняка заинтересуется таким положением дел.

– Если тебе интересно, – проворчала Хватка, – почему бы не пойти и не взглянуть самому?

– А смысл? Вал, сбегай позови Штыря. Бегом марш.

– Бегом? Вверх? Храни меня Беру, Мураш, мы же вроде никуда не торопимся?

– Ты меня слышал, солдат.

Хмуро зыркнув, сапёр трусцой припустил по склону. После десятка шагов он замедлился до вальяжного шага. Хватка захихикала.

– Так, где Дымка? – скомандовал Мураш.

– Прямо позади вас, сэр.

– Худов дух! Прекрати так делать! Где ты пряталась?

– Нигде, – ответила та.

– Лгунья, – сказала Хватка. – Заметила тебя краешком глаза, Дымка. Ты всё ж таки смертная.

Та лишь пожала плечами.

– Слышала интересную беседу Парана и Тротца. Видно, баргастово отродье – что-то вроде важной шишки в своём племени. Это как-то связано со всеми его татуировками. Как бы то ни было, похоже, мы тут, чтобы найти самое большее племя – Белолицых – и рекрутировать их. В союз против Паннионского Домина.

Хватка фыркнула.

– Нас подвезли и высадили у самого подножия Баргастовой гряды – что ещё, по-твоему, мы собирались делать?

– Только вот есть одна проблема, – лаконично продолжила Дымка, изучая свои ногти. – Тротц нас доведёт до своих родичей живыми-нерезаными. Но ему, наверное, придётся поучаствовать в поединке-другом. Бой один на один. Если он выиграет, мы все будем жить. Но если умудрится погибнуть…

Мураш уронил челюсть, его усы подрагивали, будто зажили собственной жизнью. Хватка застонала. Сержант взвился.

– Капрал, найди Тротца! Дай ему свой замечательный оселок и посади оружие точить – чтоб пушинки резало!

– Мураш, не смеши меня!

– Но мы же должны что-то сделать!

– Сделать с чем? – спросил новый голос.

Мураш снова обернулся.

– Штырь, хвала Королеве! Тротц нас всех погубит!

Маг почесался под волосяной рубахой.

– Тогда понятно, почему духи в холме так переполошились. Учуяли его, наверное…

– Учуяли? Переполошились?! Худовы кости, нам конец!

Стоя с остальными «мостожогами», Паран прищурился, глядя на взвод у подножия кургана.

– Что это Мураш так разволновался? – поинтересовался он вслух.

Тротц ощерил зубы.

– Здесь была Дымка, – пробурчал он. – Слышала всё до последнего слова.

– Ну, расчудесно просто. Почему ты ничего не сказал?

Баргаст пожал могучими плечами и промолчал.

Нахмурившись, капитан подошёл к командиру Чёрных морантов.

– Твой кворл достаточно отдохнул, Вывих? Я хочу, чтобы ты поднялся в небо. И сообщил, когда нас обнаружат…

Чёрный хитиновый шлем повернулся забралом к Парану.

– Они уже знают, благороднорождённый.

– Лучше просто капитан, Вывих. Не нужно мне напоминать о бесценной голубой крови. Знают, стало быть? А ты откуда знаешь, что они знают?

– Мы на их земле, капитан. Душа под нами – кровь их предков. Кровь шепчет. Моранты умеют слушать.

– Удивляюсь, как ты вообще что-то слышишь в этом своём шлеме, – устало и раздражённо пробормотал Паран. – Ладно. И всё равно – хочу, чтобы ты взлетел.

Чёрный морант медленно кивнул.

Капитан развернулся и осмотрел свою роту. Опытные солдаты, ветераны – почти каждый из них. Молчаливые, до ужаса профессиональные. Паран задумался, каково это было бы: взглянуть на мир их глазами, сквозь слой душевного изнеможения, который он только начал чувствовать в себе. Солдаты сейчас – и останутся солдатами до конца своих дней, никто не осмелится уйти, чтобы обрести мир. Забота и покой могут открыть замок темницы ледяного самоконтроля, а только он и позволяет им не сойти с ума.

Скворец сказал Парану, что, когда война закончится, «Мостожогов» отправят в отставку. Силой, если потребуется.

Армия зиждется на одержимости традициями, которые связаны не столько с дисциплиной, сколько с трагическими истинами человеческого духа. Ритуалы с самого начала – их прививают каждому новобранцу. И ритуалы в конце, казённое завершение, признание – во всех смыслах этого слова. Они необходимы, ибо даруют своего рода защиту от безумия, возможность пережить, справиться. Нельзя отправлять солдата прочь без наставлений, нельзя бросать в каком-то неузнаваемом мире, равнодушном к его жизни. Вспомнить и почтить неизречённое. Но когда всё закончится, что станет с уже бывшим солдатом? Во что он или она превратится? Проведёт остаток жизни, шагая спиной вперёд, глядя в прошлое – в его страхи, потери, скорби, время, когда сердце билось на самом деле? Ритуал – это замыкание круга, когда нужно развернуться вперёд, положить на плечо руку – ласково, с уважением – и повести дальше, показать дорогу.

Печаль жила внутри Парана, колыхалась слабым, немолчным шёпотком, будто море, не знавшее приливов и отливов, но всё равно способное утопить его в своих волнах.

И когда Белолицые найдут нас… все до единого здесь могут закончить жизнь с перерезанной глоткой. И помоги мне Королева – я начинаю думать, не будет ли это своего рода милостью… помоги мне Королева…

Командир Чёрных морантов сел в литое седло, быстрый взмах крыльев – и кворл взмыл в небо.

Паран смотрел на полёт ещё несколько мгновений, его замутило, и Ганос развернулся к остальным воинам.

– Подъём, «мостожоги». Выступаем.

Тёмный, затхлый воздух был заполнен блёклым туманом. Быстрый Бен чувствовал, как движется сквозь него, боролся, словно пловец против бурного течения. Через несколько мгновений он прекратил прощупывать дорогу, скользнув на другой Путь.

Здесь идти было чуть легче. Какая-то инфекция просочилась сюда из физического мира, отравила всякий магический Путь, который он пробовал. Преодолевая тошноту, маг принуждал себя идти вперёд.

Чувствуется вонь Увечного бога… но враг, на чьи земли мы идём – Паннионский Провидец. Оно, конечно, очевидный способ защиты, легко объясняет такое совпадение. Только вот, с каких это пор я вдруг поверил в совпадения? Нет, это сочетание запахов скрывает глубоко зарытую правду. Влияние этого ублюдка должно было быть сковано, его тело разрушено, но я всё равно чувствую его руку – даже здесь, – дёргающую за невидимые нити.

Слабая улыбка коснулась губ мага. Достойный вызов.

Он сменил Пути снова и оказался на дороге… кого-то. Впереди мертвенной, ледяной волной ощущалось чьё-то присутствие. Ну, тут никаких сюрпризов – я ведь иду по краю Владений Худа. И всё-таки… Тревога барабанила внутри, словно мелкий град. Маг подавил нервозность. Путь Худа сопротивлялся неведомой проказе лучше многих из тех, по которым пытался пройти Быстрый Бен.

Глинистая земля под ногами была сырой и промозглой, холод просачивался в мокасины чародея. Тусклый бесцветный свет падал с низкого, будто потолок, неба. Разлившийся по воздуху туман был маслянистым, таким густым по сторонам, что Путь казался туннелем.

Быстрый Бен замедлил шаг. Скользкая земля уже не была гладкой. Глубокие разрезы рассекали её – символы, выписанные столбцами, абзацами. Чародей подозревал, что это какое-то примитивное письмо, но… Он присел, потрогал борозды.

– Свежие… Или вечные. – Слабое покалывание, маг отдёрнул руку. – Защитные чары, наверное. Или сковывающие.

Осторожно перешагивая через вязь символов, Быстрый Бен мягко пошёл дальше.

Он обогнул широкую воронку, заполненную раскрашенными камушками – подношениями Худу от какого-то святого храма, наверное, – благодарения и молитвы на тысячах языков, от неисчислимых просителей. И вот они лежат здесь. Незамеченные, заброшенные или забытые. Даже священники умирают, Худ, – почему бы не поставить их прибраться тут? Из всех наших черт, помогающих пережить переход в Смерть, одержимость следует считать наивысшей.

Борозды теперь располагались гуще, так что чародею пришлось ещё больше замедлить шаг. Стало трудно найти неповреждённое место, куда он мог бы поставить ногу. Связывающие чары – шепчущие клубки проявленной силы, здесь, на земле Владений Худа.

В дюжине шагов впереди в кругу знаков виднелось что-то маленькое и грязное. Чем ближе Быстрый Бен подходил, тем сильнее хмурился. Словно остатки очага… ветки и пожухлая трава на круглом плоском камне.

А затем камень задрожал.

Ага, эти связывающие чары касаются тебя, малыш. Твоя душа поймана. То, что я когда-то сделал с этим магом, Локоном, кто-то сделал с тобой. Очень любопытно. Он подошёл так близко, как мог, а затем медленно опустился на корточки.

– Выглядишь паршиво, друг, – произнёс маг.

Крохотная головка-жёлудь медленно склонилась набок, затем отпрянула назад.

– Смертный! – зашипело существо на языке баргастов. – Нужно сказать кланам! Я не могу идти дальше – смотри, оградительные чары действуют, они замкнули паутину – я в ловушке!

– Вижу. Ты был Белолицым, шаман?

– И остаюсь им!

– Но из кургана своего сбежал – и избегал связывающих чар своих родичей, по крайней мере какое-то время. Ты правда думаешь, что они обрадуются твоему возвращению, Старший?

– Меня вытащили из моего кургана, дурак! Ты держишь путь в кланы – я это ясно читаю в твоих глазах. Я расскажу тебе свою историю, смертный, и чтобы они узрели правду в твоих словах, я открою тебе своё истинное имя…

– Смелое предложение, Старший. А что мне помешает просто подчинить тебя своей воле?

Существо вздрогнуло, и в его голосе послышалось рычание.

– А ты, похоже, ничем не лучше моих прежних хозяев. Я – Таламандас, рождённый у Первого Очага в Клане Узла. Первый ребёнок на этой земле – ты понимаешь, что это значит, смертный?

– Боюсь, не очень, Таламандас.

– Мои прежние хозяева – проклятые некроманты – прорвались, смертный, почти вырвали тайну моего истинного имени – прорвались, как я уже сказал, грубыми когтями, безразличными к боли. Знай они моё имя – смогли бы выведать тайны, которые даже мой народ давно забыл. Ты знаешь предназначение деревьев на наших курганах? Нет. Воистину, они удерживают душу, не дают её уйти, но почему? Мы пришли на эти земли с моря, рассекая безбрежные воды на резных челнах – мир был молод тогда, а наша кровь – густа от скрытых истин нашего прошлого. Взгляни на лица баргастов, смертный, – нет, взгляни на черепа баргастов, лишённые кожи и мышц…

– Я видел… баргастские черепа, – медленно ответил Быстрый Бен.

– Ага! А ты видел их подобия… оживлённые?

Маг нахмурился.

– Нет, но видел похожие, грубее, черты чуть более выраженные…

– Чуть более, да. Грубее? Неудивительно, мы ведь никогда не голодали, море щедро кормило нас. И более того, тартено тоблакаи были среди нас…

– Вы были т’лан имассами! Худов дух! Выходит… ты и твои родичи отвергли Обряд…

– Отвергли? Нет. Мы не успели прибыть вовремя – охота на яггутов вынудила нас пуститься в моря, жить среди льдов на безлесых островах. И вдали от родичей, среди старшего народа – тартено – мы изменились… а наши дальние родичи – нет. Смертный, как только земля оказала нам щедрость и дала рождение, мы закопали свои ладьи – навсегда. Отсюда и пошёл обычай ставить деревья на курганах – чего уже не помнит никто из наших потомков. Это было так давно…

– Расскажи мне, Таламандас. Но сперва ответь на такой вопрос. Что ты будешь делать… если я освобожу тебя от этих оков?

– Ты не сможешь.

– Это не ответ.

– Ладно, хоть это и бессмысленно. Я попробую освободить Первые Семьи – да, мы духи, и ныне нам поклоняются живые кланы. Но древние оковы делали нас – во многом – детьми. Их создавали с добрыми намереньями, но всё равно сотворили проклятье. Мы должны стать свободными. И обрести истинную мощь…

– Чтобы Взойти и стать истинными богами, – прошептал Быстрый Бен, глядя широко распахнутыми глазами на неуклюжую фигурку из травы и веток.

– Баргасты отказываются меняться, живущие сейчас думают так же, как думали жившие прежде. Поколение за поколением. Наш род вымирает, смертный. Мы гниём изнутри. Ибо пращурам мешают наставлять на верный путь, не дают обрести свою истинную силу – нашу силу. Отвечая на твой вопрос, смертный, – я бы спас живых баргастов, если бы мог.

– Скажи мне, Таламандас, – прищурившись, спросил Быстрый Бен, – выживание – это право или привилегия?

– Последнее, смертный. Последнее. И её нужно заслужить. Я жажду получить шанс. Ради всего своего народа я жажду получить шанс.

Чародей медленно кивнул.

– Достойное желание, Старший. – Он поднял руку ладонью вверх, посмотрел на неё. – В этой глине есть соль, не так ли? Я чую её. Глина обычно безвоздушна, безжизненна. Непокорна неустанным слугам земли. Но соль, да…

На его ладони рыхлый кусок обрёл форму, заизвивался.

– Иногда, – продолжил он, – самые простые существа могут побороть наимощнейшие чары, самым простым путём, какой только можно вообразить.

Несколько шевелящихся скрученных червей – алых, будто кровь, тонких, длинных, рифлёных, с похожими на лапки жгутиками по всей длине, – упали на расписанную узорами землю.

– Они родом с далёкого материка. Питаются солью, похоже, их полным-полно в шахтах на высохших морях Сетты, особенно в засушливый сезон. Они могут превратить самый прочный камень в песок. Или, если сказать другими словами, несут воздух в безвоздушное.

Маг опустил ком наземь, наблюдая за тем, как черви расползаются, начинают закапываться.

– И плодятся быстрей опарышей. Ага, видишь вон те знаки – там, на краю? Начинают крошиться – чувствуешь, как слабеют?

– Смертный, кто ты такой?

– В глазах богов, Таламандас? Всего лишь маленький соляной червь. А теперь я послушаю твою историю, Старший…

Глава девятая

На субконтиненте Стратем, за южными гребнями Корелри, лежит обширный полуостров, на который не ступала даже божья нога. Там раскинулась от одного берега моря до другого – на тысячи квадратных лиг – гигантская площадь. О да, дорогие читатели, по-другому её не назвать. Представьте себе: плотно подогнанные, не тронутые временем плиты из серого, почти чёрного камня. Волнистые линии тёмной пыли, крохотные дюны, скрученные стонущими ветрами, – вот всё, что нарушает её бездыханную монотонность. Кто положил эти плиты?

Должны ли мы верить древнему фолианту Готоса, его прославленной «Блажи»? Должны ли наделить создателей этой площади жутким именем? Коль так, назовём мы их к’чейн че’малли. Кем же были к’чейн че’малли? Одной из Старших рас, как говорит нам Готос. Они вымерли ещё до расцвета яггутов, т’лан имассов и форкрул ассейлов.

Правда ли это? Что ж, если так, то плиты эти заложили полмиллиона, а может, и больше, лет назад. Какая чушь – таково мнение вашего скромного летописца.

Эссель Монот (прозванный Сомневающимся).

Мои бесконечные странствия

– Что для тебя мерило жизни, Ток Младший? О, милый, мне хочется услышать твои соображения. Дела ведь – самая грубая мерка, не так ли?

Он бросил на неё сердитый взгляд.

– А ты, госпожа, считаешь, что благих намерений достаточно?

– Разве в благих намерениях нет ничего ценного? – пожала плечами Зависть.

– Что именно ты пытаешься ими оправдать? И для кого – для меня или для себя?

Она неодобрительно посмотрела на Тока и ускорила шаг.

– Какой ты скучный, – фыркнула она, вырываясь вперёд. – Я лучше поговорю с Тленом – его настроение не крутится как юла!

Да уж, оно просто повисло безжизненно и колышется на ветру.

Это не совсем так, осознал он мгновение спустя. Неделю назад т’лан имасс выказал полную силу своих чувств. Когда ушла его сестра. Наверное, никто не защищён от мук сердца. Он положил руку на плечо Баальджагг, прищурился и всмотрелся в далёкие холмы на северо-востоке и размытые горы за ними.

Хребет отмечал границу Паннионского Домина. У подножия этих гор есть город, если верить словам госпожи. Бастион. Зловещее название. Чужаков тут не любят… Так какого Худа мы вообще туда направляемся?

Войско Однорукого фактически объявило войну этой теократической империи. Осведомлённость Тлена вызывала вопросы, но не сомнения. Всякое описание Паннионского Домина увеличивало вероятность того, что Дуджек… возмутится. Старый Первый Кулак презирал тиранию. Что по-своему иронично, ведь Император был тираном… наверное. Хотя, опять-таки, может, и нет. Деспотом – несомненно. Самовлюблённым, быть может, даже слегка безумным… Он нахмурился, оглянувшись назад на трёх сегулехов. Блестящие глаза под жёсткими масками. Дрожа, Ток вновь начал разглядывать хребет.

Что-то где-то идёт наперекосяк. Может, прямо здесь. С тех пор, как она вернулась из Низин с Моком, чью маску украшал алый, щедро оставленный поцелуй – Худов дух, он вообще знает? На месте Сену или Турула осмелился бы я ему сказать? Да, с тех пор, как она вернулась, всё изменилось. Молниеносный проблеск в её глазах – лишь на миг, но меня не обманешь. Ставки возросли, и я – в игре, правил которой не знаю. И игроков, выставленных против меня, тоже не знаю.

Он моргнул, когда вдруг вновь увидел рядом госпожу Зависть.

– Тлен сказал что-то не то? – спросил он.

Она недовольно наморщила носик.

– Ты когда-нибудь гадал, Ток Младший, что этот нежить думает о тебе?

– Нет. То есть я даже не помню, размышлял ли я на эту тему, госпожа.

– У них ведь когда-то были боги, знаешь ли.

Он бросил на неё быстрый взгляд.

– В самом деле?

– Ну, или духи. Земля, и скала, и дерево, и зверь, и солнце, и звёзды, и олений рог, и кость, и кровь…

– Да-да, госпожа. Я уловил суть.

– Привычка перебивать – самая грубая твоя черта, молодой человек. Если это типично для вашего поколения, неудивительно, что мир катится по спирали в Бездну. На чём я остановилась? Духи. Все теперь вымерли. Все – лишь пыль. Имассы пережили собственных божеств. Сложно представить, но они совершенно безбожны во всех смыслах, Ток Младший. Вера… теперь лишь прах. Скажи, милый, как ты представляешь свою загробную жизнь?

Ток хмыкнул.

– Врата Худа? По правде говоря, госпожа, я стараюсь не думать об этом. Какой смысл? Мы умираем, и наша душа проходит в них. Думаю, это уж Худу или кому-то из его слуг решать, что с нею делать дальше – или не делать.

Её глаза блеснули.

– Или не делать. Да.

По коже Тока пробежали мурашки.

– А как бы ты поступил, – спросила госпожа Зависть, – если бы знал, что Худ ничего не делает с твоей душой? Что ей остаётся лишь скитаться, навеки заблудшей, безо всякой цели? Что она существует без надежд, без снов и мечтаний?

– Это правда, госпожа? Ты это знаешь? Или просто подначиваешь меня?

– Конечно подначиваю, юный мой возлюбленный. Откуда мне знать что-то про древнее Владение Худа? Хотя, с другой стороны, если подумать о физических проявлениях этого Пути – кладбища в ваших городах, одинокие забытые курганы, не похоже на места, располагающие к праздничному настроению, да? Подумай обо всех праздниках и святых днях Худа. Рои мух, покрытые кровью служители, карканье ворон и лица, покрытые пеплом погребальных костров. Не знаю, как ты, но я не вижу в происходящем ничего весёлого.

– Не могли бы мы сменить тему разговора, госпожа? Эта меня отнюдь не подбадривает.

– Я просто размышляла про т’лан имассов.

Разве? Хм… точно. Он тяжело вздохнул.

– Они воюют с яггутами, госпожа. Это их цель, и её, кажется, им довольно. Как мне представляется, им мало нужны духи, боги или даже вера. Они существуют, чтобы вести свою войну, и пока в этом мире дышит хотя бы один яггут…

– А разве яггуты где-то ещё остались? Те, что ещё дышат?

– Откуда мне знать. Спроси Тлена.

– Я спросила.

– И?

– И… он не знает.

Ток споткнулся, замедлил шаг, недоумённо взглянул на неё, а потом – на т’лан имасса впереди. «Он не знает?»

Ток не нашёлся с ответом.

– Что, если война закончилась? Что делать дальше т’лан имассам?

Он задумался, затем медленно произнёс:

– Второй обряд Соединения?

– К-х-м-м…

– Конец? Конец для т’лан имассов? Худов дух!

– И ни один дух не ждёт их, не готовится принять все эти уставшие, измотанные души.

Конец, конец. Боги, она, возможно, права. Он неотрывно глядел на укрытую мехами спину Тлена, его переполняло чувство потери. Огромной, невыразимой потери.

– Ты можешь ошибаться, госпожа.

– Могу, – добродушно согласилась она. – Ты надеешься, что я ошибаюсь, Ток Младший?

Он кивнул.

– Почему? – спросила она.

Почему? Нечеловеческие существа, что поклялись быть орудиями массового истребления. Жестокие, смертоносные, неумолимые. Безжалостные сверх всякой меры. Ток кивнул в сторону т’лан имасса, идущего впереди.

– Потому, что он – мой друг, госпожа Зависть.

Они говорили, не понижая голоса. На словах Тока Тлен обернулся, и взгляд тёмных глазниц из-под тяжёлых надбровных дуг, казалось, на миг остановился на малазанце. Затем голова снова повернулась вперёд.

– Призывательница Соединения, – медленно проговорила госпожа Зависть, – находится среди вашей малазанской карательной армии, Ток Младший. Мы сойдёмся в Паннионском Домине. Мы, они, оставшиеся кланы т’лан имассов. Несомненно, сражений там будет в избытке. Уничтожать империи никогда не бывает просто. Уж я-то знаю – уничтожила несколько на своём веку.

Ток молча посмотрел на неё.

Госпожа Зависть улыбнулась.

– Увы, они подходят с севера, тогда как мы идём с юга. Наше дальнейшее путешествие будет непростым.

– Признаюсь, я задумывался об этом, – сказал Ток. – Как именно мы собираемся пересекать враждебную территорию фанатиков?

– Просто, любовь моя. Мы прорежем себе дорогу.

Боги, если я останусь в этой компании – точно умру.

Госпожа Зависть всё ещё улыбалась, не сводя глаз с Тлена.

– Как раскалённый нож сквозь лёд, мы пронзаем сердце… замёрзшей, безвременной души. – Слегка повысив голос, она добавила: – Или так мы предполагаем, верно, Онос Т’лэнн?

Т’лан имасс остановился.

Баальджагг выскользнула из-под руки Тока, потрусила вперёд. Пёс Гарат шёл за ней след в след.

Малазанец развернулся, услышав, как три пары мечей вылетают из ножен.

– Ого, – заметила госпожа Зависть. – Что-то приближается.

Ток снял с плеча лук и упёр его в землю, чтобы натянуть тетиву, тревожно окинул взглядом горизонт.

– Я ничего не вижу… но поверю вам всем на слово.

Спустя мгновение к’чейн че’малле перемахнул линию хребта в ста шагах впереди – огромный, он нёсся вперёд на двух ногах с такой скоростью, будто летел над землёй. Клинки сверкали на концах его рук.

Ай и пёс отшатнулись.

Встреча с этим существом пробудила в Токе болезненные воспоминания о смерти Трейка, у малазанца перехватило дыхание.

– Охотник К’елль, – сказал Тлен, – безжизненный.

Т’лан имасс ещё не взялся за кремнёвый меч. Он развернулся, посмотрел на трёх сегулехов. На короткий миг они будто замерли, глядя друг на друга, затем Тлен кивнул.

Сегулехи двинулись навстречу к’чейн че’маллю – Мок в центре, Сену справа, а Турул – слева, оба на шаг впереди от Третьего.

– Рискованно, – прошептала госпожа Зависть.

– Пришло время, – сказал Тлен, – оценить их в деле. Здесь, на границе Домина, мы должны узнать какова… острота нашего ножа.

Ток положил стрелу на тетиву.

– Что-то подсказывает мне, что парочка прутиков от меня не помешает, – пробормотал он, вспоминая смерть Трейка.

– Ошибаешься, – откликнулся Тлен. – Пока нет надобности проверять мощь камня твоих стрел.

– Мощь, значит? Ладно, но не в этом проблема. У меня ведь всего один глаз, Тлен. И я ни Худа не могу оценить расстояние, а эта тварь – быстрая.

– Оставь её сегулехам, – посоветовал т’лан имасс.

– Как скажешь, – ответил Ток, пожимая плечами. Его сердце продолжало биться в бешеном темпе.

Сену и Турул уже проскочили мимо чудовища, нанося жестокие, безошибочные удары, даже не поворачиваясь, при этом, словно змеи, без особых усилий увиливали от хлещущего воздух хвоста охотника.

Мок стоял прямо перед тварью, не отступал ни на шаг.

Огромные лапы зверя рухнули по обе стороны от Третьего – обе руки были отрублены в плечевых суставах обходящими с флангов братьями. Мечи Мока дёрнулись вверх, вонзились, провернулись, рванули и отодвинулись так, что массивная голова чудовища ещё миг балансировала на кончиках клинков, сгибавшихся под её весом. Затем Третий отбросил груз в сторону и отпрыгнул вправо, едва избежав падающего вперёд обезглавленного тела.

К’чейн че’малле с грохотом рухнул на землю, судорожно ударяя ногами и хвостом. Затем движения прекратились.

– Ну, – сказал Ток, переведя дыхание, – было не так уж и сложно. Выходит, эти твари выглядят страшней, чем есть на самом деле. Ну и отлично. Теперь можем просто прогуляться по Домину, верно? Поглазеем на достопримечательности Бастиона, а потом…

– Ты несёшь чушь, – сообщила госпожа Зависть. – Это очень непривлекательно, Ток Младший. Пожалуйста, немедленно прекрати.

Захлопнув рот, Ток смог только кивнуть в ответ.

– А теперь давай пойдём и осмотрим к’чейн че’малле. Мне, например, любопытно.

Ток смотрел, как она пошла вперёд, потом неуверенно заковылял следом. Проходя мимо т’лан имасса, он изобразил болезненную улыбку.

– Думаю, теперь ты можешь расслабиться, да?

Бессмертное лицо повернулось к нему:

– То, как Третий обезглавил его, Ток Младший…

– Да?

– Я бы так не смог. Я никогда не видел такого… умения.

Ток остановился, сузив глаза.

– Тлен, это было великолепно, но разве ты не ровня ему по скорости?

– Возможно.

– А смог бы он сделать это, если бы его братья не подрезали руки? Что, если бы тварь атаковала ногами, а не челюстями? Тлен, этот к’чейн че’малле пытался одновременно одолеть всех трёх. Глупо. Высокомерно.

Т’лан имасс склонил голову.

– Высокомерие – недостаток нежити, Ток Младший.

Улыбка Малазанца стала шире.

– А твоё только что пошатнулось, Тлен? Незнакомые ощущения, да?

Ток пожал плечами и уже собрался было отвернуться и догнать госпожу Зависть,когда кремнёвый меч вдруг оказался в руках Тлена.

– Я обязан бросить ему вызов.

Улыбка сползла с лица Тока, он шагнул к т’лан имассу.

– Погоди, друг. Ты не обязан…

– Я должен бросить ему вызов. Немедленно.

– Но почему?

– Первый Меч т’лан имассов не должен знать себе равных, Арал Фэйл.

– Боги, и ты туда же!

Т’лан имасс направился к сегулехам.

– Подожди, Тлен…

Первый Меч оглянулся.

– Ты разделяешь мои сомнения в себе, смертный, несмотря на свои прежние слова.

– Проклятье, Тлен, сейчас не время! Подумай! Нам нужны все вы – все целые. Невредимые…

– Довольно слов, Арал Фэйл.

Братья стояли вокруг павшего к’чейн че’малля. Госпожа Зависть присоединилась к ним и склонилась, разглядывая труп чудовища.

Преисполненный страха, Ток поравнялся с Тленом, который твёрдым шагом двигался к сегулехам.

Первым их заметил Сену. Он медленно обнажил свой меч, делая шаг назад. Спустя секунду Турул сделал то же самое. Мок медленно повернулся лицом к т’лан имассу.

– Бездна вас побери! – рявкнула госпожа Зависть, выпрямляясь. Её лицо потемнело. – Не сейчас! – Она взмахнула рукой.

Мок рухнул. Тлен, пошатнувшись, остановился.

– Разбуди его, госпожа, – проскрежетал он.

– И не подумаю. Сену, вы с Турулом должны сделать волокуши для своего спящего брата. Сами его и потащите.

– Госпожа…

– Я разговариваю не с тобой, т’лан имасс, – чтобы подкрепить своё заявление, Зависть скрестила руки на груди и повернулась к Тлену спиной.

Некоторое время никто не шевелился. Затем Первый Меч наконец-то спрятал свой меч в ножны.

– Он не может спать вечно, госпожа Зависть, – сказал т’лан имасс. – Ты только оттянула неизбежное.

Она не ответила.

Ток глубоко и тяжело вздохнул.

– Какая очаровательная женщина, – тихо охнул он.

Та услышала и повернулась с улыбкой, от которой его сердце замерло.

– Правда? Вот спасибо!

– Это не то, о чём ты… – Он запнулся.

Она подняла одну бровь.

– О чём я?

– Ни о чём.

Ох, боги, ни о чём!

Волокуши, на которых Сену и Турул тащили Третьего, смастерили из ремешков, кожаной лямки и двух древков от копий, которые наколдовала госпожа Зависть. К ним прикрепили специальные наплечные ремни. Братья-сегулехи бурно переживали произошедшее, но для Тока и, без сомнения, для т’лан имасса очевидным было и то, что никто не станет перечить воле госпожи.

К концу вечера они поднялись на хребет. Дождевые тучи тянулись с севера, заслоняя горные вершины. Воздух становился холоднее.

Сама граница Домина была отмечена рядом каменных пирамид, сложенных вдоль всего хребта. Повсюду виднелись давно заброшенные пограничные пункты, низкие голые каменные стены которых намекали на былые, более изобильные времена. Земля впереди была расчерчена мощёными дорогами, уже начавшими зарастать травой. Холмы сменились широкой и неглубокой долиной, которая брала начало у их подножия, там, где ручей сворачивал на север. В долине виднелись три приземистых крестьянских дома, а судя по группе строений на берегу ручья, у брода располагалась деревушка. Ни одной живой души в поле зрения не было, как не было и дыма из труб, отчего пасторальная картина производила жутковатое впечатление.

Тем не менее переход от бесплодных равнин к зелёным пастбищам со следами человеческой деятельности слегка шокировал Тока Младшего. Ощутив слабый глухой всплеск беспокойства, он понял, что уже привык к одиночеству равнины, которую элинцы называют Ламатат. Отсутствие людей, кроме тех, что были частью его отряда… чужаков — уничтожило постоянное напряжение, которое, как он теперь осознал, преследовало его всю жизнь. Возможно, оно преследует в жизни всех. Всё внимание уходит на незнакомые лица, все чувства обострены в попытке узнать неизвестное. Вечные потуги общества. Неужели все мы на самом деле хотим одного – остаться неувиденными, незамеченными? Неужели наш величайший ограничитель – это то, что другие становятся свидетелями наших деяний?

– Ты о чём-то задумался, милый? – прошептала госпожа Зависть, подкравшись к нему сбоку.

Ток пожал плечами.

– Мы не очень-то скрываемся, да? Наш отряд. Воины в масках, гигантские волк с собакой и ко всему прочему – т’лан имасс…

Тлен остановился и повернулся к ним.

– Сейчас я стану невидимым.

– Скажи, когда ты вот так становишься пылью, – спросил Ток, – ты ступаешь на свой Путь Телланн?

– Нет. Я просто становлюсь тем, чем стал бы, если бы Обряд не произошёл. На территории Домина было бы неразумно использовать Телланн, Ток Младший. Однако я буду держаться рядом и сохранять бдительность.

Ток ухмыльнулся.

– А я уже привык, что ты рядом. Во плоти, я хотел сказать. – Он нахмурился. – Ну, то есть вот так.

Пожав плечами в ответ, т’лан имасс рассыпался в водовороте пыли.

– Я, кажется, знаю, что делать с нашими четвероногими спутниками, – сказала госпожа Зависть. – Смотри! – Она подошла к Баальджагг. – Щеночек, ты слишком… заметна в своей теперешней форме. Может, уменьшим тебя немного?

Ай не сдвинулась с места, глядя, как госпожа Зависть протянула тоненькую руку и дотронулась пальцем до лба волчицы.

Не успел Ток моргнуть, как высота и ширина Баальджагг изменились, и теперь она походила на собаку вроде Гарата. Госпожа Зависть улыбнулась, глядя на юг.

– Жёлтые волки всё ещё следуют за нами. Очень любопытные. Но теперь, когда мы среди людей, они вряд ли подойдут близко. Увы, уменьшение сегулехов до размера ребёнка не прибавит им неузнаваемости, как думаешь, Ток Младший?

Малазанец представил себе двух одетых в маски «детишек», сеющих на своём пути смерть. На этом месте его воображение дало сбой.

– Ага, – только и смог он выдавить из себя. – Нет. Точнее да, я согласен.

– Та деревушка, – продолжила Зависть, – позволит нам проверить, как местные реагируют на сегулехов. Если нашей группе потребуется дальнейшая маскировка, мы займемся этим позже. Я развеяла все твои тревоги, милый?

– Да, – неохотно проворчал он, – полагаю, что да.

– В деревушке может быть что-то вроде таверны.

– Вот я бы не рассчитывал, госпожа. Эти торговые дороги выглядят так, будто их не использовали много лет.

– Какое варварство! В любом случае нам пора спуститься вниз.

Первые капли дождя разбились о камень дороги, когда Ток и его спутники наконец добрались до первого из полудюжины убогих и ветхих домишек. Когда-то это была таверна для путешественников, с конюшней и пристройкой для торговых повозок. Но сейчас здание оказалось заброшенным и частично разрушенным: мародёры растащили дерево и резной камень кухни, оставив внутренние помещения беззащитными перед стихией. Среди кирпичных печей покачивалась высокая трава.

Сразу за заброшенной таверной стояли три маленьких здания. Кузница со стойлами, резиденция сборщика десятины и жилой дом. Никаких признаков жизни. Единственная ухоженная с виду постройка была на другом конце мелкой речушки. Её окружала высокая стена из разнородных камней, внутрь вела арка с деревянными дверьми. Из-за стен только и было видно, что пирамидальную вершину здания, покрытую отполированной медью.

– Осмелюсь предположить, что это храм, – пробормотал Ток, стоя посреди одинокой деревенской улочки. Его взгляд зацепился за строение на другой стороне ручья.

– В самом деле, – ответила госпожа Зависть. – И его обитатели уже знают о нас.

Он бросил на неё молниеносный взгляд.

– Откуда бы?

Она пожала плечами.

– Мы – чужаки с равнины Ламатат. Жрец внутри умеет прознавать нужное чарами. Но его легко водить за нос. Ты забываешь… – Она улыбнулась. – У меня были столетия, чтобы совершенствовать свою безобидную маску.

Безобидную? Худов дух, женщина, ты не путаешь слова?!

– Мой милый Ток, священник уже у меня в кармане и, конечно же, ничего не подозревает. Более того, если мы попросим о приюте, нам не откажут. Следуй за мной.

Ток потащился вслед за чародейкой.

– Приют? Госпожа, ты сошла с ума?

– Тише, молодой человек. Сейчас у меня дружелюбное настроение – ты ведь не хочешь знать, что будет, если оно изменится, верно?

– Нет, конечно нет. Тем не менее, госпожа, это большой риск…

– Чепуха! Ты должен научиться верить в меня, Ток Младший. – Она дотянулась до его спины рукой, приобняла и прижала к себе. – Пошли со мной, милый. Вот, разве это не приятно? Лёгкое соприкосновение наших бёдер – неожиданная близость, от которой сердце бьётся быстрее. Влажность дождя, сравнимая с…

– Да, да, госпожа! Прошу, хватит подробностей, иначе мне будет крайне неудобно идти.

Она засмеялась.

– Похоже, я наконец-то смогла очаровать тебя, моя любовь. И по какому же пути я тебя поведу? Так много вариантов! Это захватывает. Скажи мне, Ток Младший, считаешь ли ты меня жестокой?

Храм притягивал его взгляд.

Они вошли в холодный ручей, вода журчала на уровне лодыжек.

– Да, – наконец ответил он.

– Я могу быть жестокой. По правде говоря, обычно я жестока. Подозреваю, что ты всегда это знал. Знаешь, твоё желание сопротивляться мне симпатично. Что нас ждёт впереди, как думаешь?

– Понятия не имею. Но мы уже тут. Постучим?

Госпожа Зависть вздохнула.

– Я слышу чей-то топот.

Дверь слева от них со скрипом отворилась, на пороге появился голый истощённый человек средних лет: бледная кожа, выбритые брови и голова. Его водянистые серые глаза неотрывно смотрели на госпожу Зависть.

– Добро пожаловать, госпожа, – сказал мужчина. – Прошу, входите. Паннионский Домин раскрывает свои гостеприимные объятья… – Его взгляд метнулся ей за спину – на волка и собаку, а затем и сегулехов. – Для вас и ваших спутников. – Он отступил назад.

Окинув Тока непонятным взглядом, госпожа Зависть последовала за священником.

Горячий и влажный воздух за оградой был плотно приправлен запахом разложения, и когда малазанец вышел из тени ворот, он увидел его источник: бесчисленное количество тел, подвешенных за рёбра на огромных стальных крюках вдоль внутренних стен. Ноги болтаются на расстоянии вытянутой руки от пола. Камни позади окрашены жёлтым и тёмно-красным. Безглазые головы свисают вниз, по волосам катятся струи дождя.

Заметив, к чему приковано внимание гостей, жрец осмотрел трупы с лёгкой улыбкой.

– Селяне спасены. Когда работа по строительству этого храма была завершена, они получили свою награду. Они остаются тут, перед нами, как напоминание о милосердии нашего Господа.

– Довольно своеобразная разновидность милосердия, – пробормотал Ток, сдерживая рвотные позывы.

– Понимание приходит со временем, господин, – ответил священник. – Прошу вас за мной, ужин уже готовят. Провидомин Кальт, глава этого храма, ждёт вас в гостевом зале.

– Как мило с его стороны, – сказала госпожа Зависть. – Необычное строение – этот ваш храм.

Оторвав взгляд от убитых крестьян, Ток принялся разглядывать здание. Сплошная медная обшивка пирамиды нарушалась лишь в нескольких случайных местах дюжиной окон со вставленными в них пластинами тонкого розового кварца. Входом служил узкий, высокий портал, обрамлённый четырьмя массивными огранёнными камнями: широкий порог под ногами, два сужающихся менгира по бокам и один камень-перемычка над головой. Ведущий внутрь коридор в три шага длиной показывал, насколько широко основание пирамиды.

Воздух в широкой низкой комнате оказался ещё жарче, чем снаружи, а свет, пробивающийся сквозь окна, был окрашен в розовый. Их ждал низкий стол, уставленный яствами, вокруг лежали подушки, на которые можно было усесться. Перед другим треугольным проходом, расположившимся прямо напротив входа, стояла высокая фигура в загадочной чёрной кованой броне. К левому дверному косяку была прислонена секира с длинной рукоятью. На воине не было шлема, его голова была обрита, а угловатое, лишенное волос лицо от подбородка до носа покрывали старые шрамы.

Худов дух, я узнаю эти шрамы – такие шрамы оставляет шлем с нащёчниками… когда кто-то проходится по нему сильным ударом булавы.

Нахмурившись, госпожа Зависть колебалась пару секунд, после чего повернулась к жрецу и сказала:

– Мне показалось или ты сказал, что нас ждёт высший жрец?

Костлявый улыбнулся.

– И он ждёт, госпожа. – Мужчина поклонился в сторону воина. – Это провидомин Кальт, настоятель нашего храма. Провидомин – самый одарённый среди детей Паннионского Провидца. Несравненный воин, но к тому же образованный. Теперь, чтобы я мог представить вас ему, не почтите ли меня честью, назвав свои имена?

– Меня зовут госпожа Исла’Дракон, – сказала госпожа Зависть, глядя на провидомина. – Моего спутника зовут Ток Младший; мои телохранители – Сену, Турул, и тот, что спит, – Мок. Имена моих питомцев мне тоже назвать?

Ты уже их назвала, не так ли?

Жрец покачал головой.

– В этом нет необходимости. На просторах Домина к безмозглым животным не проявляют уважения. Но так как они под твоей властью, мы примиримся с их присутствием во имя гостеприимства. Спасибо, что представились, госпожа. Теперь я покину вас. – Ещё раз поклонившись, он развернулся и поковылял к маленькой боковой двери.

Провидомин Кальт сделал шаг вперёд, броня звякнула.

– Присаживайтесь, – сказал он спокойным и тихим голосом. – Не часто мы удостаиваемся чести встречать гостей.

Госпожа Зависть приподняла бровь.

– Не часто?

Кальт улыбнулся.

– По правде говоря – вы первые. Территории Паннионского Домина изолированы. Мало кто посещает их, и редко кто чаще, чем единожды. Конечно же, есть среди посетителей и те, кто обрёл мудрость и принял веру – таких мы приветствуем как братьев и сестёр. С принятием веры приходят великие награды, – его глаза блеснули, – и я искренне надеюсь, что такой дар придёт и к вам.

Ток и госпожа Зависть уселись на подушки. Баальджагг и Гарат остались с сегулехами, которые замерли прямо у входа.

Провидомин Кальт расположился напротив гостей.

– Один из твоих слуг болен? – спросил он. – Стоит ли мне отправить кого-то за целителем, госпожа?

– Это вовсе не обязательно. Мок поправится со временем. Провидомин, мне интересно: зачем строить храм в таком ничтожном поселении? Особенно если учесть, что после этого вы казнили всех жителей?

– Жители были награждены, а не казнены, – сказал Кальт. Его лицо потемнело. – Мы казним только преступников.

– А жертвы ощутили разницу?

– Возможно, тебе стоит самой спросить у них, пока ещё не поздно.

– Возможно.

– Отвечая на твой вопрос: этот храм один из семидесяти подобных, недавно построенных. Каждый стоит там, где люди обычно пересекают границы Домина. Духовные и географические границы Паннионского Провидца едины. Только самым верным его слугам доверяется обязанность управлять и защищать.

– Значит, вы принимаете нас, чтобы оценить и рассудить, достойны ли мы войти в вашу империю.

Кальт пожал плечами и потянулся за гроздью какого-то местного фрукта, который Ток не узнал.

– Прошу, угощайтесь. Вино из Алчбы, очень приличное. Нарезанное мясо – бхедерины…

Госпожа Зависть наклонилась вперёд и изящно взяла кусочек, после чего кинула его в сторону входа в зал. Гарат сделал шаг вперёд, обнюхал мясо и съел. Госпожа улыбнулась высшему жрецу.

– Благодарю, с радостью.

– Среди наших людей, – Кальт хрипел и у него тряслись руки, – то, что ты только что сделала, – смертельное оскорбление.

– А среди моих – это обычный прагматизм.

Провидомин оскалил зубы в холодной улыбке.

– Доверие и честь ценят в Паннионском Домине, госпожа. Теперь контраст с культурой мест, откуда ты родом, отчётливо виден.

– В самом деле. Рискнёшь ли ты поддаться нашему разрушительному влиянию?

– У тебя нет здесь влияния, госпожа. Возможно, тем не менее у нас есть.

Ток налил себе немного вина, гадая, что у Зависти на уме. Они забрались в осиный улей, а теперь она, улыбаясь, выдёргивает одной из ос крылья.

Кальт овладел собой.

– Разумно ли надевать на своих слуг маски, госпожа? Обычно это не принято – вопреки твоей огорчительной паранойе.

– Ах, но ведь они больше, чем просто слуги, провидомин. На самом деле они посланники. Скажи, тебе знакомы сегулехи?

Кальт медленно отклонился назад, изучая молчаливых воинов, стоящих у входа.

– Островной народ… который убивает всех наших монахов. Народ, который просит нас объявить им войну и послать флот для вторжения. Заносчивость им ещё аукнется. В конце концов, одно дело убивать безоружных жрецов… Десять тысяч провидоминов принесут сегулехам отмщение. Хорошо, – вздохнул он, – эти посланники теперь приползли сюда просить прощения?

– Вовсе нет, – сказала госпожа Зависть. – Они прибыли, чтобы…

Ток одёрнул госпожу за руку. Она удивлённо посмотрела на него.

– Госпожа, – прошептал он, после чего повернулся к Кальту. – Они были посланы доставить сообщение Паннионскому Провидцу. Лично.

– Так тоже можно сказать, – сухо заметила Зависть.

Отпустив её руку, Ток откинулся назад, дожидаясь, пока сердце прекратит так дико стучать.

– Подобная аудиенция потребует особых условий, – сказал Кальт, не сводя глаз с сегулехов. – Безоружные. Без масок. Может, и другие условия – но, конечно же, это не мне решать. – Его взгляд перескочил обратно на госпожу Зависть. – Как эти эмиссары могут быть вашими слугами?

– Женские чары, – улыбаясь, ответила она.

Было видно, как он вздрогнул.

Да, уж я-то знаю, каково это. Твоё сердце вдруг превратилось в воду. Ты отчаянно сражаешься, чтобы не броситься к её ногам. Да, пойман, приколот иголкой и корчишься…

Кальт откашлялся.

– Не буду мешать вашей трапезе. Спальные помещения уже приготовлены. Монах, который встретил вас у входа, будет вашим проводником. День подходит к концу, когда звонит колокол. Спасибо вам за эту крайне поучительную беседу. – Он встал, подхватил стоявший у стены за его спиной топор и удалился через внутренние двери.

Ток хмыкнул, когда створки закрылись.

– Поучительная? Это была шутка?

– Ешь, моя любовь, – сказала Зависть. – Сытно поешь и наполни желудок… прежде чем мы получим нашу награду.

Ток, пивший в этот момент вино, подавился и беспомощно кашлял некоторое время, после чего посмотрел на неё мутными глазами.

– Награду? – прохрипел он.

– Мы с тобой, конечно же. Я подозреваю, что сегулехам предоставят подходящий эскорт или что-то в этом роде. А Баальджагг и Гарата, конечно же, зарежут. Вот, попробуй это. Очень вкусно. Перед восходом, как мне кажется, чтобы огонь в наших венах был высвобожден и мог приветствовать восход солнца. Или что-то такое же жалкое. С другой стороны, мы можем принять веру. Думаешь, мы убедим его? Что это за фрукт такой? По вкусу как солдатские портянки. Не думаю. Он уже всё решил, вот увидишь.

– И ты ему в этом помогла, госпожа.

– Разве? – Она сделала паузу, задумавшись, но лишь на мгновение, после чего взяла себе кусок хлеба. – Не могу представить, чем. Я была раздражена, это так. Ты когда-нибудь замечал, как вычурно запутывается речь, чтобы замаскировать жестокость? У меня появилась идея! Посмотри на сегулехов – всегда в масках, да, но тем не менее они всегда говорят прямо и всегда говорят правду, верно? В этом что-то есть, ты так не думаешь? Какая-то скрытая значимость? Наши податливые мягкие мясистые лица просто мастера обмана – куда более утончённая маска, чем те, что на братьях. Ещё вина? Великолепно. Алчба? Никогда не слышала о такой. Сегулехи показывают только свои глаза, лишённые общепринятых выражений, но остающиеся зеркалом их души. Это стоит отметить. Хотела бы я знать, кто ввёл эту традицию и почему.

– Прошу тебя, госпожа, – прервал её монолог Ток, – если они намереваются убить нас…

– Намерения не важны, милый мой. Это мёд из клевера? Прелестно. К слову, стены вокруг нас в основном полые, но не пустые. Будь добр, отнеси эти тарелки с мясом моим щеночкам. Спасибо, милый, ты такая душка.

– Хорошо, – проворчал Ток, – они знают, что мы знаем. Что теперь?

– Ну, не знаю, как ты, но я смертельно устала. Я искренне надеюсь, что кровати у них мягкие. Как думаешь, паннионцы заинтересованы в таких удобствах, как водопровод?

– Никто не заинтересован в водопроводе, госпожа Зависть, но я уверен, что они что-то придумали.

– Трапеза завершена! И где же наш маленький бедный монах?

Боковая дверь открылась, и появился человек.

– Удивительное совпадение. Поблагодари хозяина за трапезу и запугивание. Показывай, куда идти.

Монах поклонился, указывая дорогу.

– Следуйте за мной, почтенные гости. Увы, животные должны остаться снаружи, за стенами.

– Конечно.

Мужчина поклонился ещё раз.

Госпожа Зависть повела пальцем тонкой руки, и Баальджагг с Гаратом вприпрыжку отправились наружу.

– Отличная дрессировка, – прошептал монах.

– Вы и не представляете, – ответила она.

Спальни тянулись вдоль одной стены – маленькие квадратные комнаты с низкими потолками, пустые за исключением узких коек с матрасами из шкур и светильников, расположенных на единственной полке в стене. Комната в дальнем конце прохода была общей купальней: выложенный плиткой пол имел разноуровневые углубления в виде бассейнов. Проточная вода была холодной и чистой.

Оставив госпожу в одиночестве принимать омовение, Ток вошёл в свою келью и, вздыхая, поставил сумку на пол. Его нервы уже были на пределе, а мелодичное пение госпожи Зависти, доносившееся из купальни, совсем не помогало. Он обессиленно упал на кровать. Спать? Невозможно. Эти ублюдки уже сейчас точат ножи, готовя нашу награду. Мы вот-вот примем веру, и эта вера – череп…

Его глаза внезапно открылись от неожиданного, пронзительного крика. Было темно – светильники погасли или были убраны. Ток понял, что всё же заснул. И это попахивало колдовством. Крик прозвучал ещё раз, оборвавшись затихающим бульканьем.

Снаружи цокали чьи-то когти.

Потный, но дрожащий Ток вскочил с кровати. Он вытащил широкий обсидиановый кинжал, который для него сделал Тлен, и плотно сжал правой рукой обёрнутую кожей рукоять. Затем вытащил левой рукой из ножен свой собственный железный нож.

Когти. Или тут одиночники… или Баальджагг с Гаратом решили сюда наведаться. Он тихо молился, чтобы правдой оказалось второе.

Грохот разрушенной кладки заставил его подпрыгнуть. Где-то рядом стена рассыпалась на куски. Кто-то всхлипнул, потом завизжал, когда клыки скрежетнули по его костям. Звук тела, которое тащили куда-то наружу, заставил Тока низко пригнуться, а кинжалы в его руках – дрожать.

Тьма. Что, во имя Худа, мне делать? Я ничего не вижу!

Дверная рама раскололась под весом тяжелой туши. По звуку стало понятно, что дверь обрушилась внутрь… под весом голого трупа, слегка освещённого слабым светом, идущим из коридора.

Огромная голова скользнула в поле зрения, её глаза слабо светились.

Ток судорожно вздохнул.

– Баальджагг, – прошептал он, – ты подросла с тех пор, как я в последний раз тебя видел.

Признав малазанца, ай на миг задержалась, а затем вышла из дверного проёма. Ток дождался, пока Баальджагг проскользнёт мимо, и последовал за волчицей.

Коридор был разгромлен. Рассыпавшийся камень, обломки кроватей и куски плоти повсюду. Стены были испещрены брызгами крови и желчи. Боги, неужели волчица проломилась через камни толщиной в руку? Но как?!

Низко опустив голову и клацая когтями, Баальджагг подалась в сторону купальни. Ток легко двигался за ай. До того как они добрались до комнаты, второй четвероногий силуэт возник из бокового прохода рядом со входом. Тёмный, буро-серый и даже крупнее, чем Баальджагг. Горящие, словно угли, глаза на широкой, вымазанной кровью голове уставились на Тока Младшего.

Гарат?

Плечи зверя были покрыты белой пылью, он прижался к стене, чтобы дать Баальджагг пройти.

– Гарат, – прошептал Ток, когда следом за ай оказался в пределах досягаемости огромных челюстей. – Что же такого было подмешано в то мясо бхедерина, которое ты съел?

В ту ночь в нём не было и следа от нежного пса – Гарат был первоклассным хладнокровным убийцей. Смерть пряталась в огромных глазах собаки.

Зверь позволил Току пройти, потом развернулся и нырнул обратно в проход, по которому пришёл.

Ряд свечей на дальней стене освещал купальню. Баальджагг вынюхивала что-то, огибая бассейны. Сочащаяся вода была окрашена кровью. Во мраке Ток мог разглядеть четыре трупа в доспехах, лежащие на дне бассейнов. Малазанец не был уверен, но ему показалось, что солдат сварили заживо.

Ток наклонился к стене и, содрогаясь всем телом, вернул обратно ужин, который так щедро предоставил провидомин.

Отдалённый грохот тряхнул пол под ногами. Гарат продолжает свою безжалостную охоту. Несчастные ублюдки, вы пригласили в свой храм не тех гостей…

– Так вот ты где!

Ещё чувствуя тошноту, он развернулся и увидел госпожу Зависть, одетую в белую, без единого пятнышка, ночную рубашку, чёрные волосы были подобраны и заколоты сзади. Женщина стояла в дверном проёме.

– Увы, их броня оказалась смертельно тяжёлой, – сказала Зависть с сожалением, глядя на трупы в бассейнах. Потом её лицо посветлело. – Ладно, вы двое, пошли со мной! Сену и Турул уже должны были закончить с воинами провидомина.

– Я думал, он один, – недоумевая пробормотал Ток.

– Скорее около двадцати. Кальт был их капитаном и высшим жрецом храма. Воин-жрец – какая нелепая комбинация. Иди обратно в свою комнату, милый. Тебе нужно собрать вещи. Встретимся снаружи.

Чародейка удалилась.

Ток старался не отставать, Баальджагг шла сзади. Сделав глубокий дрожащий вдох, он спросил:

– А Тлен появлялся?

– Я его не видела. Да он и не пригодился бы. Всё было под контролем.

– Пока я похрапывал где-то, как дурак.

– Баальджагг тебя стерегла, любовь моя. Ты ведь очень устал, не так ли? Вот мы и пришли. Собирай вещи. Гарат намерен уничтожить этот храм…

– К слову, – перебил её Ток, – насчет Гарата…

– Ты, наверное, встал не с той ноги, да? Давай обсудим это позже.

– Хорошо, – проворчал он, входя в комнату. – Обязательно обсудим.

Внутренние кельи храма рассыпались в пыль, а Ток стоял снаружи и смотрел, как два сегулеха снимали с крюков трупы крестьян и заменяли их недавно зарезанными телами воинов провидомина. Кальт, с единственной колотой раной в сердце, был среди них.

– Он сражался с яростной решительностью, – прошептала госпожа Зависть на ухо Току. – Его топор был повсюду, но Турул, казалось, едва двигался. Парировал почти незаметно. Затем лениво потянулся и ударил капитана-провидомина прямо в сердце. Дивное зрелище, Ток Младший.

– Не сомневаюсь, – прошептал он. – Скажи, теперь Провидец знает о нас?

– О да! И уничтожение этого храма причинит ему настоящую боль.

– Он отправит Худову тучу войск против нас.

– Если только может освободить одну из армий с северного фронта, это кажется вероятным. Конечно, он испытает потребность как-то ответить нам, хотя бы для того, чтобы замедлить наше передвижение.

– Мне, похоже, можно возвращаться, хоть прямо сейчас, – буркнул Ток.

Она приподняла бровь.

– Тебе не хватает уверенности?

– Госпожа, я не сегулех. Я не ай на грани Восхождения. Я не т’лан имасс. Я не собака, которая может на равных сразиться с Гончей Тени. И я не ведьма, которая может заживо вскипятить человека щелчком пальцев!

– Ведьма? Я оскорблена! – Она двинулась к нему, скрестив руки. Её глаза горели. – Ведьма! Ты хоть раз видел, чтобы я щёлкала пальцами? О Бездна, что за безвкусный образ!

Он невольно сделал шаг назад.

– Просто фигура речи…

– Просто заткнись! – Она взяла его лицо в руки, подтянула опасно близко к себе. Её полные губки слегка приоткрылись. Ток пытался отстраниться, но его мышцы будто растаяли.

Неожиданно она насупилась и остановилась.

– Нет, пожалуй, нет. Ты мне больше нравишься… свободным. – Мрачное выражение лица смягчилось. – По крайней мере, большую часть времени. Хотя ты испытал моё терпение сегодня утром.

Госпожа Зависть отпустила Тока. Ещё мгновение разглядывала его лицо, после чего с улыбкой отвернулась.

– Я думаю, мне нужно переодеться. Сену! Когда закончишь, найди мне мой гардероб!

Ток медленно покачнулся. Он дрожал, испуганный уверенным, инстинктивным осознанием того, что мог бы сделать этот поцелуй. А поэты пишут об узах любви! Ха! Она воплощает то, о чём они пишут фигурально. Если бы у желания была богиня…

Взвился водоворот пыли, и Тлен появился из земли перед Током. Т’лан имасс повернул голову и уставился на спящего рядом с наружными вратами Мока, после чего сказал:

– Охотники К’елль идут за нами. – Казалось, что т’лан имасс собирался сказать что-то ещё, но потом он опять просто растворился в пыли.

– Видишь, – обратилась госпожа Зависть к малазанцу. – Теперь ты, наверное, рад, что я настояла на том, чтобы ты немного поспал?

…Они подошли к перекрёстку, отмеченному парой наполовину закопанных в землю менгиров, которые опирались на небольшой холмик между двумя мощёными дорогами. Когда-то на поверхности менгиров были вырезаны тайные знаки, но ветер и время сделали своё дело, и пиктограммы истёрлись.

Госпожа Зависть встала перед обелисками, подпёрла одной рукой подбородок и стала изучать символы.

– Занятно. Корни этого языка уходят в имарийский. Могу предположить, что это геностелийский.

Ток вытер со лба налипшую на пот пыль.

– И что же там написано? Дай угадаю: «Всякий пришедший сюда будет разорван напополам, освежёван, обезглавлен и сильно избит».

Она окинула его взглядом и приподняла бровь.

– Тот, что справа, указывает дорогу на Кель-Тор, тот что слева – на Бастион. Тем не менее кое-что занятное есть в этих обыденных сообщениях. Очевидно, Паннионский Домин когда-то являлся геностелийской колонией – геностилийцы были умелыми моряками, милый. Увы, их расцвет завершился много веков назад. Но следы этого величия мы видим перед собой, ведь до Геностелийского архипелага отсюда полмира.

Хмыкнув, Ток взглянул на насыпную дорогу к Бастиону.

– Возможно, их города и сохранились, но судя по тому, что мы знаем, паннионцы некогда были горным народом. Пастухи. Варвары. Враги племён даруджийцев и гадробийцев. Эту твою колонию завоевали, госпожа Зависть.

– Но так ведь всегда происходит, верно? Цивилизация процветает, а потом орда хрюкающих дикарей с близко посаженными глазками появляется из ниоткуда и давит эти цветы. На заметку Малазанской империи.

– «Никогда не стоит игнорировать варваров», – прошептал Ток. – Это слова императора Келланведа.

– На удивление мудрые слова. И что с ним случилось?

– Его убила женщина с близко посаженными глазками… но она была из цивилизованного общества. Напанка… если можно назвать напанцев цивилизованными. В любом случае она была из самого сердца империи.

– Мой милый, Баальджагг выглядит беспокойной. Нам стоит продолжить путь, особенно учитывая всех этих немёртвых двуногих ящериц, что плетутся за нами.

– Тлен сказал, ближайшим до нас пару дней пути. Как далеко Бастион?

– Мы прибудем туда к закату завтрашнего дня, если на этих указателях ещё начертано верное расстояние.

Они зашагали по дороге, сегулехи следовали за ними, таща волокушу. Брусчатку под ногами, хотя и погружённую глубоко в грунт, покрывал травяной ковёр. В этом сезоне путешественников было немного, если таковые вообще случались, и Ток за целый день никого так и не увидел на дороге. Несвежие останки рогатого скота и овец по обе стороны дороги служили доказательством того, что тут водятся волки. Не было видно ни одного пастуха, гонящего стадо, а из всех домашних травоядных только козы и лошади способны пережить возвращение к дикой жизни.

Когда они в полдень устроили себе привал на окраине очередной заброшенной деревушки – на этот раз без храма, – Ток ещё раз проверил своё оружие, потом разочарованно зашипел и посмотрел на госпожу Зависть, которая сидела напротив.

– В этом нет никакого смысла. Домин расширяется. Очень жадно. Армиям нужна еда. И городам тоже. Если фермеры поставляют только призраков, то откуда, во имя Худа, они берут провизию?

Госпожа Зависть лишь пожала плечами.

– Эти вопросы не ко мне, любовь моя. Приземлённые материи и экономика кажутся мне смертельно скучными. Возможно, ты найдёшь ответ на свой бессмысленный вопрос в Бастионе.

– Бессмысленный?

– Ну да. Домин расширяется. У них есть армии и города. Это факты. А детали уже для книжных червей, Ток Младший. Разве тебя не должны волновать более увлекательные вопросы – вроде твоего выживания?

Он уставился на неё и медленно моргнул.

– Госпожа Зависть, я уже всё равно что ходячий труп. Зачем думать о выживании?

– Это абсурд! Я слишком ценю тебя, чтобы увидеть, как тебя попросту зарежут. Ты должен научиться доверять мне, милый.

Он отвёл глаза.

– За деталями, госпожа, скрывается правда. Знать своего врага – вот основной принцип. Можно использовать свои знания. – Он замялся, но продолжил: – Детали могут раскрыть истину, особенно когда речь идёт о мотивах и интересах тех, кого выбираешь в союзники.

– Понимаю. И что же ты хочешь знать?

Он встретился с ней взглядом.

– Что именно ты здесь делаешь?

– Ток Младший, неужели ты забыл? Твой т’лан имасский товарищ сказал, что секреты Разрыва в Морне можно узнать только в Домине.

– Это лишь повод, госпожа, – пробурчал он. – Ты манипулируешь. Всеми нами. Мной, сегулехами, даже самим Тленом. – Он указал на собаку. – Гарат твой щенок. Он мог быть Гончей Тени…

– Он мог быть, это правда, – улыбнулась она, – но я тем не менее верю: он не хочет.

– Что это значит?

– Ты очень легко раздражаешься, мой милый. Если тебя оставили дрожать посреди широкой и глубокой реки – расслабься и плыви по течению. У меня всегда это получалось, уверяю тебя. А что до манипуляций, неужели ты правда думаешь, будто у меня есть силы повлиять на т’лан имасса? Сегулехи же, хм, уникальны. У нас один путь, в конце концов, и это приводит к тому, что принуждения не возникает.

– Не возникало, госпожа. Но возникнет.

Она пожала плечами.

– И наконец: у меня нет власти над Гаратом или Баальджагг. В этом я тебя уверяю.

Он ухмыльнулся.

– Остаюсь только я.

Она потянулась к нему, легонько положила свою тоненькую ладошку ему на руку.

– А в этом, милый, я просто женщина.

Он стряхнул её руку.

– В твоём очаровании есть чары, госпожа Зависть. Не пытайся убедить меня в обратном.

– Чары? Что ж, думаю, это можно назвать и так. А ещё тайной, да? Чудом, волнением. Надеждой и возможностями. Желание, милый, наиболее заманчивая магия. А ещё, любовь моя, это магия, от которой у меня самой нет защиты…

Она наклонилась ближе, её глаза были полуприкрыты.

– Я не буду принуждать тебя поцелуем, Ток Младший. Неужели не видишь? Ты должен сам решить поцеловать меня, иначе я и вправду лишу тебя воли. Что скажешь?

– Пора идти, – сказал он, вставая. – Очевидно, честных ответов я от тебя не услышу.

– Я только что их тебе дала! – парировала она, также поднимаясь.

– Достаточно, – сказал он, собирая свою амуницию, – я не хочу играть, госпожа Зависть. Играй где-то в другом месте.

– Как же ты мне не нравишься, когда ведёшь себя подобным образом!

– Только не дуйся, – пробормотал он, ступая на дорогу.

– Я сейчас выйду из себя, молодой человек! Слышишь меня?

Он остановился и оглянулся.

– Мы успеем пройти ещё несколько лиг при дневном свете.

– Да чтоб тебя! – она топнула ногой. – Ты такой же, как Рейк!

Единственный глаз Тока медленно расширился, после чего он ухмыльнулся.

– Дыши глубже, дорогая.

– Он всегда говорил точно так же! Возмутительно! Всё снова происходит точно так же. Да что с вами всеми?

Он засмеялся, не обидно, а с неожиданной теплотой.

– Пойдём, Зависть. Я наскучу тебе детальным рассказом о моей юности. Это убьёт некоторое время. Я родился на корабле, знаешь ли, и это было за пару дней до того, как Ток Старший узнал о своём отцовстве. Моя мама была сестрой капитана Картерона Креста. Видишь ли, Крест был человек с характером…

…Земли за стенами Бастиона были опустошены. Усадьбы превратились в черные груды тлеющих развалин; по обе стороны дороги земля оказалась взрыта, будто израненная плоть. Пейзаж вокруг приземистых стен небольшого города был усыпан остатками массивных кострищ, похожих на посыпанные белом пеплом курганы. И ни живой души.

Дым нависал над многоярусными жилищами Бастиона. Над серыми завитками белыми флагами маячили чайки. Их приглушенные крики были единственным звуком, слышным Току и госпоже Зависти, когда отряд приближался к внешним городским воротам. Сильный запах пожарища поглощал вонь озера, лежавшего с другой стороны города. Воздух был тёплым и пыльным.

Ворота оказались приоткрыты. Когда путники приблизились, Ток заметил движение за аркой – словно чей-то силуэт быстро промелькнул, тёмный и беззвучный. У Тока сдали нервы.

– Что здесь произошло? – громко поинтересовался он.

– Нечто очень неприятное, – кивнула госпожа Зависть.

Они замерли в тени арки, где воздух неожиданно стал чересчур сладким, отдавая запахом палёной плоти. Ток зашипел сквозь зубы.

Баальджагг и Гарат – оба вновь обрели скромные размеры – рысью подались вперёд, опустив головы.

– Мне кажется, на вопрос о снабжении действительно существует довольно мрачный ответ, – сказала госпожа Зависть.

Ток кивнул.

– Они едят своих же мертвецов. Не думаю, что входить в город будет разумно.

Она повернулась к нему.

– Разве тебе не интересно?

– Не настолько, чтобы покончить с собой.

– Ничего не бойся. Давай посмотрим поближе.

– Зависть…

Её глаза выражали решительность.

– Если местные будут достаточно глупы, чтобы угрожать нам, они познают мой гнев. И гнев Гарата тоже. И если ты, милый, думаешь, что сейчас тут руины, то ты получишь ценный урок о том, что такое перспективы. Пошли.

– Так точно.

– Фамильярность порождает несерьёзность. Понятно. Как жаль.

Два сегулеха и их командир, который всё ещё был без сознания, двигались в трёх шагах позади. Ток и госпожа Зависть добрались до площади.

Длинные человеческие кости были разделены и сложены вокруг внутренних стен, некоторые запёкшиеся на жаре, другие красные и сырые. Строения, выходившие фасадом на площадь, почернели, дверные проёмы и окна зияли пустотой. Кости различных животных: собак, мулов, лошадей и волов – лежали вокруг, обглоданные и раздробленные.

Три человека, которые, очевидно, были жрецами, ждали их в центре площади. Наголо бритые, тощие и бледные, облаченные в свои бесцветные робы. Один из них шагнул навстречу приближающимся Току и Зависти.

– Добро пожаловать, чужаки. Служитель увидел вас на дороге, и мы втроём поспешили поприветствовать вас должным образом. Вы выбрали благоприятный день, чтобы посетить славный Бастион; увы, в этот день ваши жизни также подвергнутся великой опасности. Мы будем стараться направить вас и таким образом увеличить ваши шансы пережить жестокое… перерождение города. Если вы последуете за нами… – Он указал на боковую улочку, – на улицу Илтары, мы сойдём с пути исхода, но сможем стать свидетелями чуда.

– Прекрасно, – ответила госпожа Зависть. – Мы благодарим вас, святые отцы.

До боковой улочки было не больше пятидесяти шагов, тем не менее за время, которое они шли, тишина города быстро сменилась нарастающим ропотом, сухим шёпотом, идущим из сердца Бастиона. К концу пути Баальджагг и Гарат оказались по бокам госпожи Зависти. Сэну и Турул прислонили волокушу к стене углового здания и снова повернулись к площади, положив руки на рукояти мечей.

– Жители Бастиона приняли объятья нашей Веры, – сказал жрец. – Такое принятие приходит подобно лихорадке… лихорадке, которую может унять только смерть. И всё же мы должны помнить, что Принятие впервые случилось здесь, в Бастионе, четырнадцать лет назад. Провидец вернулся с Горы, произнося Слова Правды, и сила этих слов вырвалась наружу, пульсируя… – Голос жреца ломался под воздействием какой-то сильной эмоции, вызванной его собственными словами. Он склонил голову, а всё его тело тряслось.

Другой священник продолжил за него:

– Вера впервые расцвела именно здесь. Той ночью в Бастионе остановился караван из Элингарта. За одну-единственную ночь все чужаки были награждены. И спустя девять месяцев на этот смертный свет появился Первый Ребёнок Мёртвого Семени. Ныне он достиг совершеннолетия. Это событие, которое вызвало новый расцвет веры – произошло второе Принятие, уже под командованием Первого Ребёнка, Анастера. Сейчас вы увидите его – рядом с ним его мать – во главе недавно обращённых тенескаури. Война ждёт их далёко на севере, где лежит бесславный город Капастан, который должен быть награждён.

– Святые отцы, – сказала госпожа Зависть так громко, чтобы её услышали через рёв кричащей толпы, – прошу, простите моё невежество. Ребёнок Мёртвого Семени – что вы имеете этим в виду?

– В моменты награды те мужчины, которые не разделяют нашу веру, госпожа, часто невольно проливают семя жизни… и излитие это продолжается, когда жизнь покидает тело. Именно в этот момент, положив труп под себя, женщина может оседлать его и таким образом принять семя мёртвого мужчины. Дети, рожденные в результате подобного зачатия, – святейшие родственники Провидца. И Анастер первый из них, достигший совершеннолетия.

– Это, – сказала госпожа Зависть, – необычно…

Ток впервые на своей памяти увидел, как её лицо болезненно побледнело.

– Дар Провидца, госпожа. Ребёнок Мёртвого Семени несёт видимое доказательство того, что смерть целует жизнь – доказательство самого Вознаграждения. Мы знаем, что чужеземцы боятся смерти. Верующие – нет.

Ток прокашлялся и наклонился к священнику.

– А когда эти тенескаури покинут Бастион… в городе останется хоть кто-то живой?

– Принятие неизбежно для всех, господин.

– Другими словами, те, кого не поразила лихорадка, были… вознаграждены?

– Верно.

– А потом съедены.

– У тенескаури есть нужды.

Беседа подошла к концу, когда толпа жителей, хлынувшая с главной улицы, заполонила площадь. Во главе толпы ехал юноша, онединственный сидел на коне – покрытой язвами, пожилой, чахлой тягловой кляче с изогнутой спиной и шеей. Когда юноша проехал вперёд, он неожиданно обернулся туда, где стояли Ток и другие. Затем указал на них длинной тонкой рукой и вскрикнул.

Это был бессловесный пронзительный звук, но последователи хорошо его поняли. Сотни лиц повернулись и уставились на незнакомцев, после чего люди кинулись к чужакам.

– Ох, – выдохнула госпожа Зависть.

Второй священник отскочил назад.

– Увы, нашей защиты недостаточно. Приготовьтесь к своей награде, чужаки! – сказал он и помчался прочь вместе с двумя другими жрецами.

Госпожа Зависть подняла руки и неожиданно оказалась окружена парой огромных зверей. Оба ринулись навстречу толпе. На мостовую хлынула кровь, и повалились первые тела.

Сегулехи протиснулись мимо Тока. Сену остановился рядом с Завистью.

– Разбуди нашего брата, – прокричал он.

– Согласна, – сказала она, – Тлен, без сомнения, тоже появится, но я подозреваю, они будут слишком заняты для того, чтобы сражаться друг с другом.

Кожаные ремни лопнули, когда Мок буквально взмыл в воздух, уже держа оружие в руках.

А вот и я, забытый всеми. Ток принял решение.

– Повеселитесь тут от души, – сказал он, отходя по боковой улочке.

Пока ай и пёс прогрызали путь сквозь воющую толпу, госпожа Зависть развернулась, широко открыв глаза.

– Что? Куда это ты?

– Я принял Веру! – крикнул он. – Эта толпа несётся прямо на малазанское войско, хотя ещё не знает об этом. И я иду с ней.

– Послушай, Ток! Мы сотрём это жалкую армию и бледного коротышку в порошок! Нет никакой нужды…

– Не уничтожай их! Прошу, Зависть. Прорежьте себе путь, да, но они нужны мне.

– Но…

– Нет времени! Я всё решил! Если удача Опоннов будет сопутствовать мне – мы ещё встретимся. Иди, ищи свои ответы, Зависть, а я найду друзей!

– Подожди…

С последней волной Ток развернулся и побежал по улице.

Оглушающая вспышка волшебства толкнула его в спину, но он не обернулся. Зависть вымещала злость.

Худ её знает, она только что могла потерять самообладание. Боги, любимая, оставь кого-то из них в живых.

Он повернул направо и опомнился лишь посреди толпы орущих крестьян, рвущихся, как и он, к основной артерии города, куда хлынули Верные. Он ворвался в безумный поток и начал кричать – бессловесно, как кричат немые, – с бездумной фанатичностью продираясь через поток.

Как листок посреди широкой и глубокой реки…

Глава десятая

Мать Тьма породила трёх чад,

Первые, тисте анди, дети возлюбленные,

на земле обитали до Света.

Затем в муках родились Вторые,

тисте лианс, в пламенной славе Света.

И в ярости Первые чада

отреклись от Матери. Были

изгнаны обречённые дети Тьмы.

Тогда она, милосердная,

жизнь даровала Третьим,

порожденьям войны между Светом

и Тьмой, тисте эдур. И тень

навеки скрыла их души.

Сэбун Иманан. Басни Кильманара

Он получил крепкую оплеуху, боль утихла быстро – прежде, чем он успел осознать, что всё это значит, – осталось лишь щекочущее онемение, с которым он был готов легко скатиться обратно в бесчувственность. Но тут же получил вторую пощёчину.

Остряк приоткрыл глаза.

– Проваливай, – промямлил он и снова зажмурился.

– Ты пьян! – прорычала Скалла Менакис. – И воняешь. О, боги, одеяло всё заблевал. Так, с меня хватит, пусть хоть сгниёт здесь! Сам возись, Бук. Я пойду обратно в цитадель.

Остряк услышал удаляющийся стук сапог по неровным доскам пола в его убогой комнатушке, услышал, как дверь со скрипом раскрылась, а затем с грохотом захлопнулась. Вздохнул и перекатился набок, чтобы провалиться обратно в сон.

На лицо вдруг упала холодная, мокрая тряпка.

– Утрись, – произнёс Бук. – Ты, друг, мне нужен трезвым.

– Никому я не нужен трезвым, – пробурчал Остряк, отбрасывая тряпку. – Оставь меня в покое, Бук. Хоть ты-то можешь понять…

– Вот именно, я могу. А ну сядь, чтоб тебя!

Крепкие руки схватили Остряка за плечи, вздёрнули. Он сумел схватить Бука за запястья, но в пальцах не осталось силы, так, слабенько подёргаться. В голове загудела боль, налилась под закрытыми веками. Остряк перегнулся вперёд, его стошнило, желчь полилась изо рта и через ноздри на пол между потёртыми сапогами.

Позывы к рвоте утихли. В голове внезапно прояснилось. Сплюнув, Остряк скривился:

– Это была не просьба, ублюдок ты этакий. Ты не имеешь права…

– Заткнись.

С ворчанием Остряк уронил голову на руки.

– Сколько дней?

– Шесть. Ты свой шанс упустил, Остряк.

– Шанс? Ты о чём вообще?

– Слишком поздно. Септарх с паннионской армией перешёл реку. Вторжение официально началось. Говорят, по фортам за стенами города ударят ещё до заката. И возьмут их. Армия там немаленькая. Опытные солдаты, которые уже провели не одну осаду – и все успешно…

– Хватит. Ты слишком много болтаешь. Я не могу думать.

– Ты имеешь в виду: «не хочешь». Драсти мёртв, Остряк. Пора протрезветь и оплакивать его.

– Кто бы говорил, Бук.

– Я уже всё оплакал, друг. Давным-давно.

– Худа с два.

– Ты меня не понял. Как всегда. Я горевал, но горечь ушла. Теперь… не осталось ничего. Огромная, тёмная пещера. Пепел. Но ты не такой, как я, – может, ты и думаешь, будто такой же, но на деле – нет.

Остряк потянулся, попытался нащупать мокрую тряпку, которую сбросил на пол. Бук подобрал её и вложил ему в руку. Прижав ткань к раскалывавшейся голове, Остряк застонал.

– Бессмысленная, глупая смерть.

– Всякая смерть бессмысленна и глупа, друг. До тех пор, пока живущие не придадут ей смысл. Какой смысл ты придашь смерти Драсти? Прими мой совет, пустая пещера утешения не даёт.

– Да не хочу я никакого утешения!

– Лучше бы хотел. Нет цели более важной, уж поверь мне. Драсти был и мне другом. «Серые мечи», которые нас нашли, сказали, что ты был ранен, а он сделал то, что и должен был сделать друг – защитил тебя. Встал над тобой и принял на себя удар. И погиб. Но он добился того, чего хотел, – спас твою шкуру. И это – его награда, Остряк? Хочешь взглянуть в глаза его призраку и сказать, что дело того не стоило?

– Не должен он был этого делать!

– Но причина ведь не в этом?

В комнате воцарилась тишина. Остряк поскрёб щетину и наконец поднял взгляд на Бука.

По щекам пожилого мужчины бежали слёзы. Поймав на себе взгляд Остряка, он вздрогнул, отвернулся.

– Скалла готова тебя своими руками задушить, – пробормотал Бук, подходя к одинокому оконцу. Распахнул ставни. В комнату хлынул солнечный свет. – Она потеряла друга, а теперь, быть может, и второго.

– Она там потеряла двоих, Бук. Этот баргаст…

– Да, верно. Мы почти не видели Хетан и Кафала с самого приезда. Они завязались с «Серыми мечами» – что-то там назревает, думается мне. Об этом может больше знать Скалла – она ведь тоже живёт в цитадели.

– А ты?

– По-прежнему на службе у Бошелена и Корбала Броша.

– Ох, ну и дурак же ты, Худом мазанный.

Утерев лицо, Бук отвернулся от окна и натянуто улыбнулся.

– Добро пожаловать обратно.

– Да провались ты в Бездну, ублюдок!

Вдвоём они спустились по продавленным ступеням на улицу. Остряк тяжело опирался на своего худого спутника – кровь ревела у него в ушах, и волны тошноты сжимали пустой желудок.

У него остались лишь раздробленные воспоминания о городе, да и те затмили сначала потрясение, а затем эль, пинта за пинтой. Остряк в замешательстве огляделся по сторонам.

– Это мы где? – спросил он.

– В глухой дыре за Пленником, в Храмовом квартале, – ответил Бук. – Пойдёшь на север, до следующей улицы, а там уже роскошь да храмы с садами. Ты умудрился найти единственный грязный переулок в этом квартале, а в нём – единственный вонючий дом, Остряк.

– Наверное, уже бывал тут, – пробормотал тот, подозрительно разглядывая окружающие строения. – Придумал тогда какое-то другое оправдание, не помню, какое именно.

– Оправдание придумать легко. Это я хорошо помню.

– Ага, легко. И точно помнишь. – Остряк отметил плачевное состояние своей одежды. – Мне нужно помыться… и – где моё оружие?

– Скалла забрала. И бо́льшую часть денег тоже. Расплатилась за тебя – долгов нет, – так что можешь повернуться ко всему этому спиной.

– И уйти.

– И уйти. Я тебя провожу, до цитадели, по крайней мере…

– Чтоб я не сбежал, – криво усмехнулся Остряк.

Бук кивнул.

– Ладно, ещё пару колоколов до трясучки есть.

– Ага. Дестриант тебе с похмельем поможет, если вежливо попросишь.

Друзья повернули на юг, миновали скопление видавших виды жилых домов и подошли к широким проспектам между ограждёнными высокими стенами Лагерями. На улицах почти не было жителей, а немногие прохожие двигались украдкой, будто скользили по тонкому слою патины над паникой. Окружённый город ждал первой крови.

Остряк сплюнул в канаву.

– Что поделывают твои хозяева, Бук?

– Приобрели недавно покинутую усадьбу. Поселились там.

От внезапного напряжения в голосе Бука у Остряка встали волоски на загривке.

– Продолжай.

– Поэтому я и… пришёл к тебе. Одна из причин. Стражники-джидраты нашли вчера ночью первое тело, всего в сотне шагов от нашей усадьбы. Выпотрошенное. Все органы… пропали.

– Расскажи всё князю, Бук. Тут нечего раздумывать – рак в самом сердце осаждённого города…

– Не могу. – Он остановился и схватил Остряка за руку. – Нельзя. Ты не видел, на что они способны, если загнать их в угол…

– Их нужно выкурить отсюда, Бук. Пусть обнимаются с паннионцами – милости просим. Только тебя от них освободить сперва. И может, старого слугу тоже – Риза.

– Мы не можем.

– Ещё как можете…

Бук до боли сжал его руку.

– Нет, – прошептал он, – не можем!

Остряк хмуро окинул взглядом проспект, попытался сосредоточиться.

– Они начнут крушить стены, Остряк. Внешние стены. Уничтожат сотни солдат: выпустят демонов, поднимут трупы и нашлют их на нас. Сровняют Капастан с землёй для паннионцев. Но и это ещё не всё. Подумай о другом. Если именно паннионцы встанут им поперёк дороги…

– Им и достанется, – вздохнул Остряк и кивнул. – Да. А тем временем будут накапливаться трупы жертв. Оглянись по сторонам, Бук, люди и так уже близки к панике. Как думаешь, много им надо, чтобы перейти черту? Сколько ещё жертв? Лагеря – это общины родичей, все со всеми связаны узами крови и брака. Тут всё висит на волоске…

– Я не смогу сделать это в одиночку, – сказал Бук.

– Что сделать?

– Проследить за Корбалом Брошем. Когда он выходит ночью на улицы. Если мы испортим ему охоту… но не покажемся, не дадим себя опознать…

– Да ты сдурел! – зашипел Остряк. – Он же Худом деланный чародей, старик! Он тебя с первого раза вынюхает!

– Верно. Если я буду работать один…

Остряк внимательно посмотрел на друга, вгляделся в осунувшееся, худое лицо, суровые глаза над седой, спутанной бородой. Предплечья Бука покрывали шрамы от старых ожогов – он получил их тем давним утром, когда голыми руками разгребал угли на пепелище в отчаянной, безумной уверенности, что может найти… найти своих родных живыми где-то под развалинами.

Бук не выдержал этого испытующего взгляда, отвёл глаза.

– Мне не хватает хитрости, друг, – проговорил старик, отпуская руку Остряка. – Нужно, чтобы кто-то придумал способ, как это сделать. Нужен человек, которому хватит мозгов перехитрить Корбала Броша…

– Не Броша. Бошелена.

– Ну да. Только это не он ходит в город по ночам. Бошелен с терпением относится к… особым интересам Корбала. У Броша сознание ребёнка – непосредственного, злобного ребёнка. Я их знаю теперь, Остряк. Я их знаю.

– Интересно, сколько же идиотов уже пытались перехитрить Бошелена?

– Думаю, одного кладбища на всех не хватит.

Остряк медленно кивнул.

– И всё это ради чего? Чтобы спасти нескольких человек… которых потом всё равно убьют и сожрут тенескаури?

– И даже это – более лёгкая смерть, друг.

– Худ меня побери, Бук! Дай-ка я подумаю об этом.

– Я зайду сегодня вечером. В цитадель. Скалла…

– Скалла ни Худа об этом не должна знать! Если пронюхает, сама полезет убивать Броша, и про скрытность даже речи не будет…

– И они её убьют. Да.

– Боги, у меня голова сейчас просто взорвётся.

Бук ухмыльнулся:

– Тебе нужен жрец.

– Жрец?

– Жрец с силой целителя. Пойдём, я как раз знаю подходящего.

Кованый щит Итковиан стоял у ворот цитадели – в полном доспехе и латных перчатках, забрало поднято, однако нащёчники на месте. Первый послеполуденный колокол отзвенел сотню ударов сердца назад. Остальные опаздывали, но в этом не было ничего удивительного; как и в пунктуальности Итковиана. Он уже давно привык дожидаться Брухалиана и Карнадаса, и похоже, оба баргаста, которые должны были присоединиться к ним на встрече, так же не придавали этому особого значения.

Совет Масок примет их, несмотря на такое оскорбление, – и не в первый раз.

И такое презрение, увы, взаимно. Диалога не получится. Никто в такой ситуации не выигрывает. А бедный князь Джеларкан… оказался прямо между двумя лагерями, которые люто ненавидят друг друга.

Кованый щит провёл утро на стенах Капастана, смотрел, как размеренно располагается под городом армия Домина. По его наблюдениям, септарху Кульпату дали под командование десять полных легионов беклитов, облачённых в красные с золотом мундиры пехотинцев в островерхих шлемах. Именно из этих беклитов состояло ядро войск Домина – то есть половина знаменитой Сотни Тысяч. Кульпатовых урдомов – элитной тяжёлой конницы – было не меньше восьми тысяч. Когда враги пробьют брешь, именно урдомы первыми хлынут на улицы города. Эти силы укреплялись вспомогательными войсками: бетаклитами, то есть средней пехотой; по меньшей мере, тремя крыльями бетруллидов, лёгкой кавалерии; а также дивизией дэсанди – инженеров и сапёров – и стрелков-скаланди. Всего около восьмидесяти тысяч солдат.

Дальше, за строго организованными лагерями армии септарха, землю покрыла клокочущая людская масса, которая скатывалась вниз, к самому берегу реки на юге, и заходила на каменистое взморье на востоке, – тенескаури, крестьянская армия, и с ней – Жёны Мёртвого Семени и их жуткое, крикливое потомство; «падальщики», отряды, созданные, чтобы выискивать старых и немощных среди своих, а вскоре – и среди беспомощных жителей Капастана. От одного вида этого безумной от голода орды разлеталась на осколки профессиональная отстранённость, с которой Итковиан смотрел на легионы Кульпата. Кованый щит спустился со стены потрясённым, разбитым – впервые в жизни.

За городом скопилась уже сотня тысяч тенескаури, и с каждым колоколом переполненные баржи подвозили всё новых и новых. Итковиан физически ощущал, исходившие от них волны зверского голода.

Капанталл – дружинники князя – стояли у бойниц бледные, как трупы, молчаливые, практически неподвижные. Поднявшись на стены, Кованый щит был поражён их страхом; спускаясь, он уже его разделял, ощущал будто холодный нож в груди. Отрядам джидратов в пригородных фортах ещё повезло – их смерть близка, неминуема и придёт от клинков профессиональных солдат. Судьба Капастана и его защитников, похоже, окажется куда ужаснее.

Тихий перезвон собранной из монет брони ознаменовал приближение баргастов. Итковиан присмотрелся к шедшей впереди женщине. Лицо Хетан, как и её брата Кафала, покрывал пепел. Они будут носить эти знаки траура столько, сколько посчитают нужным, и Кованый щит сомневался, что доживёт до того дня, когда баргасты их смоют. Даже под слоем пепла есть в этой женщине суровая красота.

– Где горный медведь и его щуплый детёныш? – грубо спросила Хетан.

– Смертный меч Фэнера и Дестриант только что вышли из здания позади вас, Хетан.

Та оскалила зубы.

– Хорошо, идём, поговорим с этими сварливыми жрецами.

– Признаться, я по-прежнему не совсем понимаю, зачем вы испросили эту аудиенцию, Хетан, – проговорил Итковиан. – Если вы собираетесь объявить о прибытии племён баргастов нам на помощь, Совет Масок – неподходящее для этого место. Жрецы немедленно попытаются использовать вас и ваш народ в своих дрязгах, затащить в бездонную, болезнетворную трясину интриг и соперничества. Если вы не желаете говорить с «Серыми мечами», я настоятельно рекомендую вам обратиться к князю Джеларкану…

– Слишком много болтаешь, волк.

Итковиан замолк на полуслове, его глаза сузились.

– В постели тебе будет не до разговоров, – добавила она. – Обещаю.

Кованый щит резко обернулся к подошедшим Брухалиану и Карнадасу. Отдал честь.

– Вы раскраснелись, сударь, – заметил Дестриант. – А со стены спустились бледней обычного.

Хетан хрипло хохотнула.

– Он скоро ляжет с женщиной – в первый раз.

Карнадас приподнял брови, глядя на Итковиана.

– Но как же ваши обеты, Кованый щит?

– Мои обеты в силе, – прохрипел солдат. – Она ошибается.

Брухалиан хмыкнул.

– Между тем, вы ведь, кажется, в трауре, Хетан?

– Скорбеть – значит чувствовать медленную смерть цветка, горный медведь. Завалить мужчину в постель – значит вспомнить яркую славу цветка.

– Придётся вам сорвать другой, – с лёгкой улыбкой сказал Карнадас. – Кованый щит, увы, дал монашеские обеты…

– Так он насмехается над своим богом! Баргасты знают Клыкастого Фэнера! В его крови есть огонь!

– Огонь битвы…

– Желания, детёныш!

– Довольно, – пророкотал Брухалиан. – Сейчас мы пойдём в Пленник. Я должен вам сообщить некоторые известия, на это потребуется время. Следуйте за мной.

Они вышли через ворота цитадели, повернули налево и пересекли площадь у южной стены города. Подобные открытые пространства – случайное наследие независимых племенных Лагерей – почти без усилий превращались в простреливаемые «мешки». На подходах соорудили укрепления – из камня, дерева и промоченных тюков сена. Когда в стенах пробьют брешь, враг хлынет на площадь – под перекрёстный обстрел. Князь Джеларкан потратил половину своей казны на стрелы, луки, баллисты, мангонели и другие орудия убийства. Сеть засад и укреплений опутывала город – в полном соответствии с планом Брухалиана, предполагавшим размеренное, организованное отступление.

Ни одной пяди не сдавайте, пока там не будет паннионской крови по щиколотку.

Немногочисленные ярко одетые горожане быстро убирались с дороги «Серых мечей» и пепельнолицых баргастов.

Брухалиан заговорил:

– Мы с Дестриантом держали совет с Кроновыми т’лан имассами. Бек Охан сообщил, что они предлагают союз против к’чейн че’маллей. Против смертных людей они биться не станут. Далее он сообщил, что охотники К’елль собрались в лиге к северу от города, числом около восьми десятков. Это позволяет мне предположить, что они и окажутся начальным гамбитом септарха Кульпата – атакуют северные ворота. Появление подобных чудовищ посеет ужас в сердцах защитников. Ворота падут, охотники войдут в город, и начнётся бойня. Тогда Кульпат пошлёт своих урдомов на остальные ворота. К закату Капастан должен пасть. – Он помолчал, будто пробуя на вкус свои слова, затем продолжил: – Несомненно, септарх весьма в себе уверен. К счастью для нас, охотники К’елль не дойдут до северных ворот, ибо четырнадцать тысяч т’лан имассов и не меньшее число т’лан айев преградят им путь. Бек Охан уверяет, что эта преграда будет совершенной и окончательной.

– Если принять на веру эти утверждения, – проговорил Итковиан, когда они подошли к Старому Даруджийскому кварталу, – септарху Кульпату придётся на ходу менять свой план.

– В спешке и замешательстве, – добавил Карнадас.

Брухалиан кивнул.

– И предугадывать его решения выпало нам.

– Он не узнает, что т’лан имассов интересуют лишь к’чейн че’малли, – заметил Кованый щит. – По крайней мере, узнает не сразу.

– И это ограничение будет лишь временным, – сказал Дестриант. – Когда произойдёт Соединение, т’лан имассы могут посвятить свои усилия иной, новой цели.

– Что нового мы узнали о призывательнице?

– Она сопровождает армию Бруда.

– Как далеко они?

– В шести неделях пути.

Хетан фыркнула.

– Не торопятся.

– Это небольшая армия, – проворчал Брухалиан, – и движется она осторожно. Я не вижу ничего предосудительного в избранном темпе марша. Септарх собирается взять Капастан за один день, но ему отлично известно, что крайний срок осады – шесть недель. Когда его первая попытка не принесёт успеха, он отступит, чтобы подумать. И вероятно, будет размышлять довольно долго.

– Мы не продержимся шесть недель, – прошептал Итковиан. Он окинул взором ряд храмов, стоявших на главной улице Старого Даруджийского квартала, его взгляд задержался на стенах древней крепости, которая называлась ныне Пленником.

– Мы должны, сударь, – твёрдо ответил Брухалиан. – Кованый щит, прошу вас дать свой совет. Во время осады Сетты у Кульпата не было к’чейн че’маллей. Сколько она продолжалась?

– Три недели, – немедленно отозвался Итковиан. – Сетта – более крупный город, чем Капастан, и защитники там были хорошо организованы под единым руководством. Они сумели растянуть на три недели осаду, которая в иных обстоятельствах продлилась бы не более семи дней. Сударь, Капастан меньше, защитников у него меньше – и эти защитники в раздоре друг с другом. Более того, со времени взятия Сетты число тенескаури возросло вдвое. И, наконец, беклиты и урдомы закалились в тяжёлых боях. Шесть недель, сударь? Это невозможно.

– Мы должны сделать невозможное возможным, Кованый щит.

На скулах Итковиана заиграли желваки. Он промолчал.

Когда впереди показались высокие ворота Пленника, Брухалиан остановился и обернулся к баргастам.

– Вы слышали нас, Хетан. Если кланы Белого Лица поднимут копьё войны, сколько воинов пойдут в бой? Как скоро они прибудут сюда?

Женщина ухмыльнулась так, что блеснули зубы.

– Кланы никогда прежде не объединялись ради войны, но если бы объединились, воинов Белого Лица было бы семьдесят тысяч. – Она заухмылялась шире – холодно, вызывающе. – Сейчас они этого не сделают. Не пойдут. Не помогут. Вам надежды не дадут.

– Вслед за Капастаном жадный взор Домина остановится на вашем народе, Хетан, – сказал Итковиан.

Та пожала плечами.

– Какова же тогда, – пророкотал Брухалиан, – цель вашей аудиенции в Совете Масок?

– Когда настанет пора ответить, я отвечу жрецам.

Итковиан заговорил:

– Мне дали понять, что вы отправились на юг, чтобы узнать о природе к’чейн че’маллей.

– Не было нужды болтать о задании, волк. Мы исполнили одно задание из тех, что дали нам поплечники кланов. Настала пора исполнить второе. Теперь – вы нас представите этим дурням или нам придётся идти самим?

Просторный Зал Совета укрывал полукруглый купол деревянных террас, обращённых к главному входу. Когда-то купол украшала позолота, от которой ныне почти ничего не осталось. Барельефы, которые подчёркивало золото, потемнели и утратили форму, но на них ещё можно было различить процессию человеческих фигур в церемониальном облачении. Пол был выложен яркими, геометрически-правильными плитами, из которых не складывался никакой явный узор, а в центре чернел диск из полированного – и весьма истёртого – гранита.

Укреплённые высоко на каменных стенах факелы горели желтоватым огнём и испускали клубы чёрного дыма, разносимого по залу сквозняками. По обе стороны от входа и перед каждой из четырнадцати дверей на террасах неподвижно стояли стражи-джидраты в шлемах с забралами и полной чешуйчатой броне.

Четырнадцать жрецов Совета Масок сидели в ряд на самой высокой из трёх террас – мрачные фигуры в балахонах, безмолвные под резными подвижными масками своих богов. Изображения были различны, но все как одно – ужасны, карикатурные черты способны были передавать выражение, хотя сейчас все они застыли в безразличном внимании.

Эхо подхватило звук шагов Брухалиана, когда тот вышел вперёд и остановился в центре чертога, прямо на огромном диске, который довольно уместно именовался Пупом.

– О, Совет Масок, – размеренно произнёс Смертный меч, – позвольте представить вам Хетан и Кафала, эмиссаров от баргастов Белого Лица. «Серые мечи» почтили просьбу о представлении, ныне же, когда оно завершено, мы покинем это собрание. – Он отступил на шаг.

Рат’Дэссембрей подняла худую руку.

– Подожди, Смертный меч, – сказала она. – Покуда мы ничего не знаем о намерениях баргастов, мы просим вас оставаться здесь, ибо есть дела, которые нам следует обсудить по завершении этой аудиенции.

Брухалиан склонил голову.

– В таком случае мы должны подчеркнуть, что держимся в стороне от баргастов и их неведомого прошения.

– Разумеется, – прошептала женщина, печальное выражение бога на её маске сменилось лёгкой усмешкой.

Итковиан смотрел, как Брухалиан возвращается ко входу, где стояли они с Карнадасом.

Хетан с братом вышли вперёд и заняли место в гранитном круге. Женщина окинула жрецов взглядом, затем вскинула голову и громко выкрикнула:

– Белолицые скорбят!

На парапет с грохотом опустился кулак. Рат’Д’рек вскочил на ноги, лик богини на маске Червя Осени скривился.

– Опять?! Клянусь Бездной, вы сейчас решили выставить претензии своего племени? Те же слова! То же идиотское утверждение! Ответ был «нет» в первый раз, «нет» во второй – и останется «нет»! Аудиенция окончена!

– Не окончена!

– Ты смеешь обращаться к нам в таком тоне…

– Смею, вонючий недомерок!

Округлившимися глазами Итковиан уставился на Хетан, затем на Совет. Воительница широко развела руки в стороны.

– Услышьте мои слова! Или пропустите мимо ушей – себе на беду!

Кафал затянул тихое песнопение. Воздух взвихрился вокруг дикарей-баргастов.

Повсюду в зале и на террасах джидраты хватались за оружие.

Итковиан чуть не упал, когда Карнадас промчался мимо него – с такой скоростью, что жреческое одеяние развевалось у него за спиной.

– Прошу вас! – закричал Дестриант. – Святые братья и сёстры! Неужели вы хотите смерти своим верным воинам? Неужели хотите, чтобы Пленник был разрушен и погрёб вас всех под своими развалинами? Вглядитесь в природу этих чар, умоляю вас! Это не простая шаманская магия – смотрите! Духи баргастов собрались. Братья и сёстры, духи баргастов здесь! В этом зале!

Наступила тишина, которую нарушало лишь низкое песнопение Кафала.

Брухалиан подобрался ближе к Итковиану:

– Кованый щит, знаете ли вы, сударь, что-либо обо всём этом?

– Такая вероятность даже не приходила мне в голову, – прошептал Итковиан. – Это очень старое прошение. Я не думал…

– Чего они просят?

Он медленно покачал головой.

– Признания, сударь. Этот город выстроен на землях баргастов – так они, во всяком случае, утверждают. Судя по архивам, все прежние аудиенции заканчивались тем, что их, в некотором смысле, посылали прочь пинком под зад. Смертный меч, я даже вообразить не…

– Слушайте, сударь. Женщине позволили говорить.

Жрецы и жрицы вняли словам Дестрианта, теперь они все вновь уселись, на масках застыли разнообразные выражения ярости и возмущения. Не будь положение столь отчаянным, Итковиан бы не преминул ухмыльнуться от такой очевидной… озабоченности богов.

– Принято, – прорычала Хетан, презрительно разглядывая членов Совета. – Что было прежде просьбой, теперь – требование. Я перечислю ваши прежние доводы, чтобы отклонить наше прошение, и вновь повторю наши ответы. Может, теперь вы, голосуя, прислушаетесь к разуму. Если не прислушаетесь, я применю силу.

Рат’Худ коротко хохотнул, склонился вперёд.

– Силу? Девочка моя, этот город и все в нём находятся в нескольких колоколах от гибели. Ты угрожаешь нам? Ты и вправду такая дурочка, какой себя выставляешь?

Улыбка Хетан напоминала оскал.

– Ваши прежние доводы. Древнейшие даруджийские хроники говорят, что земля эта была ничейной. Если не считать заброшенных зданий, которые построили явно не баргасты. Немногочисленные записи скотоводов из Лагерей подтверждают это. Баргасты жили к северу, на склонах гор и в самой Гряде. Да, поплечники совершали паломничества в эту землю, но редко и ненадолго. Пока согласны? Хорошо. На эти доводы мы прежде давали простой ответ. Баргасты не живут на священной земле – в местах захоронения своих предков. Разве вы сами живёте на своих кладбищах? Нет. Мы тоже. Первые племена капанцев нашли здесь лишь курганы баргастов. Срыли их и вместе с даруджийцами выстроили город на нашей священной земле. Это святотатство не исправить. Прошлое неизменно, и мы не столь глупы, чтобы такое отрицать. Нет, мы просили о малом. О формальном признании нашего права собственности и права совершать паломничества. Вы отказывали нам – вновь и вновь. Жрецы, наше терпение лопнуло!

Рат’Престол Тени каркающе рассмеялся. Воздел руки горе.

– Воистину! Великолепно! Прекрасно! Братья и сёстры, давайте дадим баргастам всё, чего они пожелают! Какая изысканная ирония: по доброй воле отдать то, что вскоре потеряешь! А учтут ли это паннионцы? – Маска презрительно ухмыльнулась. – Не думаю.

Хетан покачала головой.

– Я сказала, что наше терпение лопнуло, жук-под-камнем. Прежние наши прошения уже не принесут пользы. Этот город падёт. Паннионцы нас не впустят. Однако желания паломников следует удовлетворить. Так. – Она скрестила на груди руки.

Молчание затягивалось.

Затем Рат’Королева грёз ахнула. Хетан прямо посмотрела на неё.

– А! Вы знаете правду!

Маска выражала задумчивость, которую портили только возбуждение и страх, сквозившие в позе и жестах жрицы. Она откашлялась.

– Не все среди нас. Некоторые. Очень немногие. – Она повернула голову, оглядела своих братьев и сестёр. Первой отреагировала Рат’Огнь, её дыхание с шипением вырвалось через прорезь маски.

Затем хмыкнул Рат’Худ.

– Ясно. Вот уж неожиданное решение…

– Очевидно! – взвизгнул Рат’Престол Тени, ёрзая в кресле. – Никакого тайного знания тут не нужно! Тем не менее необходимо всё обдумать! Что мы потеряем, отдав? Что приобретём, отказав?

– Нет, – сказала Хетан. – Отказ не заставит нас защищать эту землю. Хумбролл Тор, мой отец, верно предугадал извив ваших мыслей. Если так, мы признаем своё поражение. Однако в случае отказа мы с братом убьём всех в этом зале, прежде чем уйти. Готовы вы признать своё поражение?

Долгое время все молчали, затем Рат’Королева грёз снова откашлялась.

– Хетан, позволь задать тебе вопрос.

Пепельнолицая женщина кивнула.

– Как вы собираетесь переправлять… то, что ищете?

– Что это у вас за секреты?! – заверещал Рат’Опонн. – У тебя с Рат’Огнь и Рат’Худом! О чём вы говорите? Остальные тоже должны знать!

– Воспользуйся мозгом, уж каким бы небольшим тот ни был, – ядовито процедил Рат’Престол Тени. – Чему идут поклоняться, что хотят почтить паломники?

– Ну… реликвии? Иконы?

Рат’Престол Тени изобразил поощрительный кивок терпеливого, заботливого учителя.

– Очень хорошо, брат. И как же положить конец паломничествам?

Рат’Опонн уставился на него, на его маске застыло недоумённое выражение.

– Перевезти реликвии, кретин! – завопил Рат’Престол Тени.

– Постойте-ка! – воскликнул Рат’Беру. – Это ведь подразумевает, что мы знаем, где они? Но все курганы сровняли с землёй, да? Бездной клянусь, сколько же усадеб и гостиных домов в Лагерях нам придётся перерыть, чтобы найти какую-нибудь баргастскую урну на полке? Нам что, все дома в городе обыскивать?!

– Нам не важны сосуды, – пророкотала Хетан.

– В этом-то и секрет! – заверещал Рат’Престол Тени, качая головой из стороны в сторону. – Наши сёстры и брат знают, где зарыты кости! – Он обернулся к Рат’Королеве грёз. – Верно, дорогуша? Некий дурак или мудрец собрал их много сот лет назад и сложил в одном месте, там они и покоятся, верно? Кончай корчить из себя скромницу в постели, женщина, покажи товар лицом!

– Пошляк! – зашипела жрица.

Ссора разгорелась с новой силой, так что Итковиан перестал слушать. Он с пристальным вниманием смотрел на Хетан. Жаль, не видно глаз, иначе бы он смог уловить подтверждение тому, что заподозрил.

Она дрожала. Едва заметно, так слабо, что вряд ли кто-то другой это увидел. Дрожала… и, кажется, я знаю, почему.

Краем глаза он заметил движение. Карнадас вновь отступал в сторону Брухалиана. Дестриант неотрывно смотрел на братьев и сестёр в Совете, особенно на молчаливую, тонкую фигуру Рат’Фэнера, который сидел возле правого края террасы. По напряжению в спине и плечах Карнадаса – и тому, что он явно избегал смотреть на Хетан – Итковиан заключил: Дестриант пришёл к тому же выводу, от которого сердце Кованого щита так колотилось в груди.

«Серые мечи» не имели к этому делу никакого отношения. Они должны были оставаться незаинтересованными наблюдателями, но Итковиан невольно направлял свою безмолвную волю в помощь делу Хетан.

Дестриант оказался рядом с Брухалианом, небрежно бросил взгляд через плечо, на миг встретился глазами с Итковианом.

Кованый щит ответил едва заметным кивком.

Глаза Карнадаса округлились, затем он вздохнул.

О да. Гамбит баргастов. Поколения паломников… задолго до прихода капанцев и даруджийцев, задолго до того, как здесь возникло поселение. Баргасты так своих мёртвых обычно не почитают. Нет, спрятанные здесь – где-то здесь! – кости – не просто останки некоего великого вождя или поплечника-шамана. Это кости кого-то… невероятно важного. Столь ценимого, что сыновья и дочери бессчётных поколений отправлялись посетить их легендарное захоронение. И эта истина… ведёт к другой.

Хетан дрожит. Духи баргастов… дрожат. Они были потеряны – ослеплены осквернением. Потеряны… так долго. Святейшие останки… и сами баргасты не были уверены, никогда не были уверены, кто они здесь, в этом городе, этой земле, никогда не были уверены, что они вообще существуют.

Смертные останки их богов-духов.

И Хетан собирается их найти. Давнее подозрение Хумбролл Тора… его смелый – нет, отчаянный гамбит. «Найди мне кости Семей-Основателей, дочь моя Хетан».

Кланы Белолицых баргастов знали, что Домин придёт к ним, когда падёт Капастан. И будет настоящая война. Но никогда прежде кланы не объединялись – всегда их подтачивали изнутри кровные распри и родовые раздоры. Хумбролл Тору нужны эти древние святые останки. Чтобы сделать из них знамя. Чтобы сплавить кланы – заставить позабыть прежние ссоры.

Но Хетан опоздала. Даже если она победит здесь и сейчас, она опоздала. Бери смертные останки, милая, пожалуйста, но как ты их собираешься вывезти из Капастана? Как провезёшь через тысячи и тысячи паннионских солдат?

Его мысли нарушил голос Рат’Королевы грёз.

– Хорошо. Хетан, дочь Хумбролл Тора, мы исполним твою просьбу. Мы возвращаем тебе смертные останки твоих предков. – Она медленно поднялась и жестом отдала приказ капитану джидратов. Солдат приблизился, и жрица стала нашёптывать ему на ухо какие-то распоряжения. Вскоре капитан кивнул и вышел через дверь в задней стене зала. Жрица в маске вновь повернулась к баргастам. – Потребуются некоторые усилия, чтобы… добраться до места захоронения. С твоего позволения, тем временем мы бы поговорили со Смертным мечом Брухалианом о вопросах, касающихся защиты города.

Хетан нахмурилась, затем пожала плечами.

– Как хотите. Но мы не будем долго ждать.

Маска Королевы грёз улыбнулась.

– Ты сама сможешь следить за извлечением, Хетан.

Воительница сошла с Пупа.

– Подойди, Смертный меч, – провозгласил Рат’Худ. – Только на сей раз держи меч в ножнах.

Итковиан удивлённо заметил, что его командир, шагая вперёд, ответил на странное предупреждение высшего жреца холодной улыбкой. Рат’Престол Тени склонился к балюстраде.

– Знай, Смертный меч: Совет Масок наконец признал то, что нам с тобой было очевидно с самого начала – неизбежное разрушение Капастана.

– Вы ошибаетесь, – ответил Брухалиан, его глубокий голос отозвался эхом под высоким сводом. – Нет ничего неизбежного в грядущей осаде, если только все мы приложим усилия к объединённой защите…

– Внешние форты будем держать столько, сколько возможно, – огрызнулся Рат’Беру.

– Их просто перебьют, кретин! – завизжал Рат’Престол Тени. – Сотни жизней пойдут в топку! Жизней, разбрасываться которыми мы не можем себе позволить!

– Хватит! – не выдержала Рат’Королева грёз. – Не этот вопрос мы должны обсуждать. Смертный меч, многие видели возвращение отряда Кованого щита. И заметили появление… огромных волков. По рассказам они… несколько поизносились. Этих созданий никто не видел с…

Внутренняя дверь распахнулась, чтобы впустить шеренгу безоружных солдат-джидратов с кирками. Они пересекли зал и разошлись полукругом, начали разглядывать щели между крайними плитами пола. Брухалиан откашлялся.

– Этот вопрос, Рат’Королева грёз, предполагает присутствие князя Джеларкана…

Появление рабочих лишь на миг отвлекло высшую жрицу, она вновь обернулась к Брухалиану.

– Мы уже побеседовали с князем об этом деле. Он высоко оценил свои знания и попытался в обмен на них выбить у Совета уступки. Мы не потерпим подобной мелочной и грубой торговли, Смертный меч. Мы желаем знать природу и значение этих зверей, и ты дашь нам ответ.

– Увы, в отсутствие нашего нанимателя, – сказал Брухалиан, – мы не можем подчиниться. Если князь отдаст нам соответствующие распоряжения…

Работники начали стучать кирками по полу. Осколки керамической плитки градом посыпались к их ногам. Итковиан заметил, как Хетан подобралась на шаг ближе к джидратам. Кафал продолжал выпевать заклинание, но уже шёпотом, едва различимым за шумом в зале, но баргаст тоже не сводил блестящих глаз с работников.

Кости лежат прямо под нами. Их собрали здесь, в самом сердце Пленника – интересно, как давно?

В ответ на слова Брухалиана Рат’Престол Тени фыркнул:

– Да ну сколько можно? Это нам ничего не даст. Кто-нибудь – пошлите за князем. Кованый щит, среди спасённых были два мага: быть может, эти немёртвые волки – их собачки, а? Как мы понимаем, упомянутые чародеи поселились здесь, в Даруджийском квартале. Как, впрочем, и ещё один член этого каравана; более того, он даже купил небольшой дом и испросил у Совета разрешение на ремонт и восстановление. Вот ведь странные типы! За стенами стоят сто тысяч людоедов, а они недвижимость покупают! И выгуливают немёртвых волков! Что на это скажешь, Итковиан?

Кованый щит пожал плечами.

– В ваших рассуждениях есть некоторая логика, Рат’Престол Тени. Что до чародеев и действий торговца, я, увы, не могу разделить их оптимизм. Вероятно, вам лучше поинтересоваться у них напрямую.

– Так я и сделаю, Кованый щит, так и сделаю.

Как оказалось, плиткой были покрыты более крупные, квадратные каменные плиты. Работники сумели поднять одну и теперь оттащили её в сторону, так что показались просмолённые деревянные балки. Они пересекались крест-накрест над подземной камерой, из которой наружу хлынул затхлый воздух. Когда первую плиту убрали, дело пошло дальше быстрей.

– Я думаю, – проговорил Рат’Худ, – нам следует перенести беседу со Смертным мечом, поскольку, согласно желанию Хетан, в зале скоро не останется пола. На следующей встрече мы попросим присутствовать и князя Джеларкана, чтобы он мог подержать Смертного меча за ручку в этот тревожный момент. А сейчас мы наблюдаем историческое событие, которое отвлекает на себя всё наше внимание. Пусть так и будет.

– О, боги, – прошипел Рат’Престол Тени, – ну и болтливая же ты Маска Смерти. Но ладно, этот совет можно принять. Быстрей, треклятые лентяи! Снимайте пол! Давайте поглядим на косточки!

Итковиан подобрался поближе, остановился рядом с Хетан.

– Отлично сыграно, – прошептал он.

От напряжения она неглубоко, часто дышала и явно не доверяла своему голосу настолько, чтобы ответить.

Работники отволокли в сторону ещё несколько каменных плит, нашли и заправили фонари на жердях, но пока подземелье под полом продолжала окутывать темнота.

Кафал закончил песнопение и подошёл к Итковиану с другой стороны.

– Они здесь, – пророкотал он. – Окружают нас.

Кованый щит понимающе кивнул. Духи, которых призвало в наш мир песнопение. Прибыли. Томятся. Жаждут. Даже я их чувствую…

Джидраты открыли внушительных размеров пролом с неровными, но геометрически правильными краями, – примерно семь шагов в длину и чуть меньше в ширину, он доходил до центрального круга, который, похоже, венчал каменную колонну. Жрецы и жрицы Совета поднялись с мест и теперь спустились вниз, чтобы посмотреть поближе. Одна из фигур, отделилившись от толпы, приблизилась к «Серым мечам».

Итковиан и Брухалиан поклонились, приветствуя Рат’Фэнера. Щетинистая, клыкастая маска жреца ничего не выражала, а человеческие глаза в прорезях бесстрастно разглядывали Карнадаса.

– В своих поисках я дошёл, – тихо и размеренно проговорил Рат’Фэнер, – до самых копыт Господа нашего. Я постился четыре дня, проскользнул сквозь тростник и оказался на пропитанном кровью берегу Владений Вепря. Когда, сударь, вы в последний раз совершали подобное странствие?

Дестриант улыбнулся.

– И что же вы узнали там, Рат’Фэнер?

– Тигр Лета мёртв. Плоть его гниёт на равнине далеко к югу отсюда. Его убили прислужники Паннионского Провидца. Но взгляните на Рат’Трейка – его обуяла невиданная бодрость, даже не так – тихая радость.

– Похоже, – сказал мгновение спустя Карнадас, – повесть о Трейке ещё не закончена.

Рат’Фэнер прошипел:

– Неужели это истинный гамбит, чтобы обрести божественность? Есть лишь один бог войны!

– Возможно, сударь, нам стоит больше внимания уделять своим делам, – прошептал Дестриант.

Жрец в маске фыркнул, затем резко отвернулся и пошёл прочь.

Итковиан некоторое время смотрел ему вслед, затем наклонился к Карнадасу.

– Вы неуязвимы для потрясения и печали, сударь? Вы знали об этом?

– О смерти Трейка? – БровиДестрианта медленно поползли вверх, он по-прежнему не сводил глаз с Рат’Фэнера. – О да. Мой собрат совершил далёкое странствие, чтобы оказаться у раздвоенных копыт Фэнера. А я, сударь, оттуда и не уходил. – Карнадас повернулся к Брухалиану. – Смертный меч, теперь уж наверняка пришло время сорвать маску с этого помпезного интригана и изобличить его претензии на превосходство…

– Нет, – пророкотал Брухалиан.

– От него несёт отчаянием, сударь. Нельзя позволять такому человеку находиться среди нашей паствы…

Брухалиан повернулся к Карнадасу.

– А последствия такого шага, сударь? Вы собираетесь занять своё место в Совете Масок?

– Это могло бы оказаться ценно…

– Этот город – не наш дом, Карнадас. Слишком рискованно впутываться в его паутину. Мой ответ всё тот же: «нет».

– Хорошо.

Джидраты зажгли фонари на жердях и начали медленно, осторожно опускать их в провал. Всеобщее внимание внезапно оказалось приковано к тому, что открылось внизу.

Земляной пол подземной камеры отстоял менее, чем на человеческий рост от перекрёстных балок. Пространство между ними заполнял чёрный как смоль и покрытый искусной резьбой деревянный нос открытого морского судна, изогнувшийся от времени и, вероятно, от веса земли и камней, которыми его некогда засыпали. Со своего места Итковиан разглядел похожее на паутину переплетение ветвей, которые тянулись к шлюпке.

Трое работников спустились в камеру с фонарями в руках. Кованый щит подошёл ближе. Судно вырезали из цельного ствола дерева длиной более десяти шагов, весь корпус теперь сплющился и скрутился винтом. Рядом Итковиан разглядел другой корабль, неотличимый от первого, а за ним – ещё один. Весь тайный подпол зала Совета был заполнен судами. Итковиан и сам не знал, чего ожидал, но уж точно – не этого. Баргасты ведь не мореходы… больше. Нижние боги, этим кораблям, наверное, тысячи лет.

– Десятки тысяч, – прошептал рядом голос Дестрианта. – Даже сохранявшие их чары уже начали таять.

Хетан ловко спрыгнула вниз и замерла рядом с первым кораблём. Итковиан видел, что она тоже удивлена, потянулась к борту, но не коснулась, так что рука замерла в воздухе, подрагивая от неуверенности.

Один из джидратов протянул жердь так, что фонарь оказался прямо над судном.

Все ахнули.

Корабль был заполнен телами: их набросали без всякого порядка, каждое в покрытой красными пятнами парусине, причём все конечности были обёрнуты отдельно; грубая ткань укрывала каждый труп с головы до пят. Никаких признаков усыхания под повязками не было видно.

Рат’Королева грёз сказала:

– Ранние записи нашего Совета говорят, что такие долблёные челны нашли… в большинстве курганов, срытых во время строительства Капастана. В каждом лежало несколько тел вроде тех, что вы сейчас видите, и большинство кораблей развалились, когда их попытались убрать. Тем не менее некоторое уважение к мёртвым было проявлено – тела, которые не были непреднамеренно уничтожены во время раскопок, собрали и погрузили на сохранившиеся челны. Внизу, под нами, – продолжала она в наступившей тишине, – лежат девять кораблей и более шестидесяти тел. Учёные того времени предположили, будто захоронения не принадлежат баргастам. Думаю, теперь вы сами понимаете, почему они пришли именно к такому выводу. Вы также можете заметить, что тела крупнее – по телосложению почти как у тоблакаев – и это тоже косвенно указывало, что они не принадлежат баргастам. Хотя следует признать, что в облике Хетан и её народа также присутствуют некоторые тоблакайские черты. Лично я бы предположила, что тоблакаи, баргасты и трелли имеют общих предков, но у баргастов больше человеческой крови, чем у двух других. У меня, к сожалению, нет иных доказательств для этой гипотезы, кроме простого наблюдения физических характеристик и образа жизни этих народов.

– Это наши Духи-Основатели, – сказала Хетан. – Истина вопиёт во мне. Истина сжимает железные пальцы на моём сердце.

– Они обретают силу, – пророкотал Кафал, склонившийся над краем пролома.

Карнадас кивнул и тихо проговорил:

– Воистину так. Радость и боль… экзальтация, закалённая печалью о тех, кто ещё блуждает впотьмах. Кованый щит, ныне мы стали свидетелями рождения богов.

Итковиан подошёл к Кафалу, положил руку ему на плечо.

– Сударь, как вы вывезете эти останки из города? Паннионцы всех богов, кроме своего, считают заклятыми врагами. Они попытаются уничтожить всё то, что вы нашли.

Баргаст перевёл взгляд своих жёстких, маленьких глаз на Кованого щита.

– У нас нет ответа, волк. Ещё нет. Но не бойся. Не сейчас, никогда впредь.

Итковиан медленно кивнул.

– Хорошо, – сказал он с полным пониманием, – ощутить себя в объятьях своего бога.

Кафал оскалил зубы.

– Богов, волк. У нас их много. Первые баргасты, что пришли в эту землю. Самые первые.

– Ваши предки Взошли.

– Да. Кто ныне осмелится бросить вызов нашему достоинству?

Это ещё не ясно, увы.

– Тебе следует извиниться, – сообщила Скалла Менакис, выйдя из круга для тренировок и схватив тряпку, чтобы утереть пот с лица.

Остряк вздохнул.

– Ага. Прости, девочка…

– Не передо мной, идиот! Что толку извиняться за то, чем ты был и всегда будешь? – Она замолчала, разглядывая узкое лезвие своей рапиры, нахмурилась, увидев зазубрину на внутренней стороне, на расстоянии ладони от острия, и бросила взгляд на женщину-новобранца из «Серых мечей», которая осталась в круге и теперь ждала нового соперника. – А она, конечно, зелёная, но быстро учится. Извиниться же, олух, ты должен перед мастером Керули…

– Он мне больше не хозяин.

– Он наши шкуры спас, Остряк, и твою, в частности.

Скрестив руки на груди, Остряк приподнял бровь.

– Да? И как он это сделал? Вырубился при первом же наскоке – чудное дело, я как-то не заметил ни громов, ни молний от его Старшего бога, этого его злобного Господа…

– Мы все попадали, кретин! Нам бы пришёл конец. Но этот жрец выдернул наши души и унёс так далеко, что для чувств к’чейн че’маллей мы и были мёртвыми. Ты что, не помнишь снов? Снов! Он нас выдернул прямо на Путь этого Старшего бога. Я всё в точности помню…

– Ну, думаю, я был слишком занят – помирал взаправду, а не во сне, – огрызнулся Остряк.

– Да, умирал! И от этого Керули тебя тоже спас. Свинья ты неблагодарная! Меня подбросил в воздух какой-то к’чейн че’малле, а потом я очнулась… в каком-то другом месте… и надо мной стоял огромный призрачный волк. И я поняла – мгновенно поняла, Остряк, – что этот волк никого ко мне не подпустит. Он охранял… меня.

– Какой-то прислужник этого Старшего бога?

– Нет, у него нет слуг. Зато у него есть друзья. Не знаю, как ты, но понять это – как я поняла тогда про гигантского волка, – понять, что бог может искать друзей, а не безвольных рабов… проклятье, я с ним, Остряк, душой и телом. И я буду за него сражаться, потому что знаю, что он будет биться за меня. Ужасные Старшие боги – ха! Да как по мне, он стоит больше всех этих сопливых, склочных дураков со своими храмами, сокровищницами и обрядами.

Остряк ошеломлённо уставился на Скаллу.

– Похоже, у меня продолжаются галлюцинации, – пробормотал он.

– Забудь обо мне, – сказала Скалла, вкладывая рапиру в ножны. – Керули и его Старший бог спасли тебе жизнь, Остряк. Поэтому сейчас мы пойдём к нему, и ты извинишься, а если мозгов хватит, поклянёшься стоять рядом с ним в будущих событиях…

– Вот Худа с два! Нет, поизвиняюсь, конечно, не вопрос, но ни с какими богами я дела иметь не хочу – Старшими там или помладше, а значит, и со жрецами тоже…

– Ну, я знала, что мозгов тебе не хватает, но должна была предложить. Пошли. Куда подевался, Бук?

– Не знаю. Он, хм, просто привёл меня сюда.

– Старший бог и его спас. И Манси. Видит Худ, этим двум некромантам было глубоко плевать, выживут Манси с Буком или умрут. Если ему мозгов хватит, Бук разорвёт этот контракт.

– Ну, Скалла, из всех нас только тебе мозгов на всё хватает.

– Уж это я знаю.

Они вышли из цитадели. Остряк по-прежнему страдал от похмелья, но живот, наполненный едой, а не вином и элем, равно как и целебное воздействие жреца «Серых мечей» Карнадаса, сделали его походку более уверенной и притупили головную боль. Ему пришлось шагать шире, чтобы угнаться за стремительной Скаллой. Красота воительницы, конечно, привлекала внимание, но решительный шаг и мрачный взгляд расчищали дорогу в толпе, и немногочисленные, запуганные жители Капастана спешили убраться с её пути.

Они обошли кладбище, оставив вертикальные глиняные гробы по правую руку. Следующий некрополь уже маячил впереди, склепы и погребальные урны отличались там даруджийской архитектурой, которую Остряк хорошо знал по Даруджистану, и Скалла свернула налево, в узкий, неровный переулок между низкой стеной кладбища и внешним краем площади Тура’ла. В двадцати шагах за ней находилась открытая площадка поменьше. Они пересекли её и оказались на восточном краю Храмового квартала.

Остряку наконец надоело тащиться за Скаллой, будто собачка на поводке.

– Слушай, – зарычал он, – я же только что из этого квартала. Если Керули поселился где-то рядом, почему ты за мной просто не зашла, чтоб не бегать лишнего?

– Я зашла, но ты вонял, как трактирный сортир. В таком-то виде ты хотел показаться на глаза мастеру Керули? Тебе нужно было почистить одежду и поесть, а я всё это время нянчиться с тобой не собиралась.

Остряк поутих, но продолжал бормотать что-то себе под нос. О, боги, как бы я хотел, чтоб в мире были одни только нежные да щебечущие женщины. Он подумал ещё немного и нахмурился. С другой стороны, это был бы какой-то кошмар. Мужчине пристало раздувать из искры пламя, а не гасить его…

– Рот закрой, размечтался тут, – рявкнула Скалла. – Пришли.

Остряк заморгал, вздохнул, затем уставился на маленькое ветхое здание – грубые, изъеденные каменные блоки, с которых практически везде обвалилась штукатурка; плоская крыша на прогнувшихся от старости балках; чтобы пройти в дверной проём, им со Скаллой пришлось бы согнуться в три погибели.

– Вот здесь? Худов дух, жалкое местечко.

– Он – скромный человек, – процедила Скалла, уперев руки в бока. – Его Старший бог невысоко ценит помпезность и церемонии. Как бы там ни было, учитывая недавнюю историю, дом стоил гроши.

– Историю?

Скалла нахмурилась.

– Чтобы освятить землю для этого Старшего бога, нужно пролить кровь. В этом доме вся семья покончила с собой меньше недели назад. Керули…

– Обрадовался?

– Сдержанно обрадовался. Он, разумеется, скорбел о безвременной смерти жильцов…

– Разумеется.

– А затем предложил цену на аукционе.

– Конечно.

– В общем, теперь это храм…

Остряк вдруг обернулся к ней.

– Постой-ка. Я же не вляпаюсь ни в какую секту, когда войду, да?

Скалла самодовольно ухмыльнулась.

– Как сам пожелаешь.

– И я не желаю! Понятно? И лучше бы Керули это тоже понять. И его старому божку, кстати! Никаких коленопреклонений, и даже алтарю не кивну, а если так нельзя, то я лучше тут постою.

– Расслабься, никто от тебя ничего не ждёт, Остряк. С чего бы?

Он постарался не обращать внимания на издевательский вызов в глазах Скаллы.

– Ладно, веди меня, женщина.

– Как всегда. – Скалла подошла к двери и потянула её на себя. – Местные меры безопасности: эти двери не высадить, они все открываются наружу и по размеру больше проёма. Хитро, да? «Серые мечи» собираются сражаться за каждый дом, когда стены падут – паннионцам несладко придётся.

– Защитники Капастана ожидают того, что утратят контроль над городскими стенами?! Оптимистично, нечего сказать. Все мы в смертельной ловушке, а этот фокус Керули с вроде бы мёртвыми телами мало нам поможет, когда тенескаури решат поджарить нас на второе.

– Какой же ты унылый вол, а!

– Такова цена ясного взгляда на вещи, Скалла.

Та пригнулась, чтобы попасть внутрь, и жестом позвала Остряка за собой. Он помедлил, затем нахмурился и вошёл.

Они оказались в крошечной прихожей: голые стены с несколькими нишами для ламп, глиняный пол и ряд железных крючков без одежды. Напротив – ещё один дверной проём, завешенный кожаным фартуком. Пахло щелочным мылом с лёгкой примесью желчи.

Скалла расстегнула застёжку плаща и повесила его на крючок.

– Жена выползла из жилой комнаты, чтобы умереть здесь, – сказала она. – Внутренности волочились по полу следом. Возникло подозрение, что её самоубийство не было добровольным. Ну или она потом передумала.

– Может, торговец козьим молоком постучал в дверь, – предположил Остряк, – и она спешила отменить заказ?

Скалла некоторое время молча смотрела на него, будто оценивая, затем пожала плечами.

– Какое-то слишком сложное объяснение, но кто знает? Возможно.

Скалла отвернулась и скользнула во вторую комнату под шелест кожи.

Остряк вздохнул и пошёл следом.

Главная комната занимала всё остальное пространство дома; заднюю стену разделяли несколько альковов – кладовых и похожих на камеры-одиночки спален, сводчатый коридор вёл от неё в сад во дворе. В одном из углов комнаты сгрудились лавки и сундуки. Прямо перед ними располагался открытый очаг в углублении и горбатая хлебная печь, от которых исходил сильный жар. В воздухе стоял густой запах свежего хлеба.

Мастер Керули сидел, скрестив ноги, на плиточном полу слева от очага. Жрец склонил голову, на лысине блестели крупные капли пота.

Скалла шагнула вперёд и упала на одно колено.

– Мастер?

Керули поднял голову, на его круглом лице появилась улыбка.

– Я очистил их таблички, – проговорил жрец. – Они обрели мир. Их души выстроили достойный мир-сон. Я слышу, как смеются дети.

– Твой бог милосерд, – прошептала Скалла.

Закатив глаза, Остряк подошёл к сундукам.

– Спасибо, что спас мне жизнь, Керули, – пробурчал он. – Извини, что я так это воспринял. Припасы твои, похоже, не пострадали. Это хорошо. Ладно, теперь я, пожалуй, пойду…

– Подожди, капитан.

Остряк повернулся.

– У меня есть кое-что, – сказал жрец, – для твоего друга, Бука. Это… поможет… в его деле.

– Да? – Остряк избегал подозрительного взгляда Скаллы.

– Вон там, во втором сундучке. Верно, железном. Да, открывай. Видишь? На мотке тёмно-серого войлока.

– Глиняная птичка?

– Да. Пожалуйста, скажи ему, чтобы размолол её в порошок, затем смешал с остуженной водой, которая кипела по меньшей мере сотню ударов сердца. А затем Бук должен её выпить – всю до капли.

– Ты хочешь заставить его пить грязную воду?

– Глина облегчит боли в животе, а также предоставит иные преимущества, которые он обнаружит в должное время.

Остряк заколебался.

– Бук не самый доверчивый человек, Керули.

– Скажи, что иначе добыча ускользнёт от него. Легко. Скажи также, что, дабы добиться того, чего он хочет, ему понадобятся союзники. Вам обоим. Я разделяю ваши тревоги по этому поводу. Другие союзники найдут его – со временем.

– Ладно, – буркнул Остряк, пожимая плечами. Он взял глиняную птичку и положил в поясной кошель.

– О чём это вы говорите? – тихо поинтересовалась Скалла.

Остряк весь напрягся от этого мягкого тона, поскольку обычно он предшествовал разрушительному взрыву её темперамента, но Керули лишь улыбнулся шире.

– Это частное дело, милая Скалла. У меня есть и для тебя поручение – потерпи, пожалуйста. Капитан Остряк, отныне между нами нет долгов. Иди с миром.

– Ага. Спасибо, – растерянно проворчал тот. – Я сам найду выход.

– Мы ещё с тобой потом поговорим, Остряк, – пригрозила Скалла. – Правда ведь?

Это если ты меня найдёшь.

– Конечно, девочка моя.

Через несколько мгновений он уже стоял на улице и чувствовал себя до странности подавленным доброй, милосердной натурой старика. Некоторое время капитан стоял неподвижно, глядя на спешивших мимо местных жителей. Будто муравьи в разбитом муравейнике. А скоро и вовсе муравейника не останется…

Скалла посмотрела вслед Остряку, затем обернулась к Керули.

– Ты сказал, есть для меня поручение?

– Нашему другу, капитану, предстоит пройти тяжёлой дорогой.

Скалла нахмурилась.

– Остряк не ходит «тяжёлыми дорогами». Едва запахнет жареным, он тут же бежит в другую сторону.

– Иногда выбора нет.

– И что мне с этим делать?

– Его время почти настало. Уже скоро. Я прошу лишь о том, чтобы ты была рядом с ним.

Она нахмурилась сильнее.

– Это уж от него зависит. У него просто дар пропадать без следа.

Керули повернулся к печи.

– Я полагаю, – прошептал он, – этот дар ему скоро изменит.

Рассеянный солнечный свет и отблески факелов очертили долблёные челны и замотанные в ткань трупы. Работники открыли всю камеру, для этого пришлось разобрать бо́льшую часть пола Пленника – только в центре осталась одинокая гранитная колонна с круглым навершием. И открылись корабли – разбитые, раскиданные, будто улов некоего древнего урагана.

Хетан стояла на коленях, склонив голову, у самого первого челна. Уже некоторое время она не двигалась.

Итковиан спустился вниз, чтобы лично осмотреть останки, и теперь осторожно бродил по подземной камере. За ним бесшумно следовал Кафал. Внимание Кованого щита привлекла резьба на носах кораблей, всюду разная, но в изображениях был заметен общий мотив – сцены битв на море, легко узнаваемые баргасты в своих низких долблёных челнах бьются с врагами, что сидят на высокобортных кораблях, – с высокими, гибкими созданиями, наделёнными угловатыми чертами лица и большими миндалевидными глазами.

Когда Итковиан присел, чтобы получше рассмотреть одну из таких битв, Кафал позади прошептал:

– Т’истен’ур.

Кованый щит оглянулся.

– Сударь?

– Враги наших Духов-Основателей. Т’истен’ур, Серокожие. В старейших легендах это демоны, которые отрубают головы, но сохраняют жертвам жизнь… головы никогда не спят, тела неустанно трудятся. Т’истен’ур: демоны-что-живут-в-тенях. Духи-Основатели бились с ними в Голубых пустошах… – Кафал замолчал, по его лбу пробежали морщины, затем продолжил: – Голубые пустоши. Мы не знали, что это за место. Поплечники считали, что это – наша Родина. Но теперь… это ведь было море, океан.

– Истинная Родина баргастов.

– Да. Духи-Основатели изгнали Т’истен’ур с Голубых пустошей, сбросили демонов обратно в их нижний мир, в Лес Теней, который, говорят, лежит далеко на юго-востоке…

– Может, это иной континент?

– Может быть.

– Вы узнаёте истину, скрытую в ваших древнейших сказаниях, Кафал. У меня на родине, в Элингарте, далеко к югу отсюда, тоже есть легенды о далёком континенте, который якобы находится в указанном вами направлении. На этом материке якобы растут гигантские ели и пихты – первозданный лес, корни которого укрывает вечная тень, а населяют его смертоносные призраки… – Итковиан помолчал, затем продолжил, вновь разглядывая резьбу: – Как Кованый щит, я книжник в той же мере, что и воин. Т’истен’ур – у этого имени любопытный отзвук. Тисте анди, Живущие во Тьме. И куда реже упоминают, да и то боязливым шёпотом, их родичей из тени – тисте эдур. Серокожие, как считается. Вымершие – и хорошо, что так, ибо это название связано со смертным ужасом. Т’истен’ур – первый твёрдый приступ означает прошедшее время, да? Тланы, а ныне т’ланы – это указывает на родство вашего языка с наречием имассов. Близкое родство. Скажите, вы понимаете по-морантски?

Кафал хмыкнул.

– Моранты говорят на языке баргастских поплечников – святом наречии – языке, который вырос из бездны тьмы, откуда впервые вышли все мысли и слова. Моранты претендуют на родство с баргастами – называют нас своими Павшими Родичами. Но это они пали, а не мы. Они нашли себе тенистый лес для жизни. Они стали использовать алхимию Т’истен’ур. Они заключили мир с демонами давным-давно, обменивались тайнами, прежде чем ушли в свои горные крепости и скрыли навеки лица под масками насекомых. Не спрашивай меня о морантах, волк. Они пали и не раскаялись. Довольно.

– Хорошо, Кафал. – Итковиан медленно выпрямился. – Но прошлое отказывается почивать в могиле – как вы сами видите здесь и сейчас. Прошлое скрывает также и неприкаянные истины – равно горестные и радостные. Если вы уже начали их познавать… сударь, пути назад нет.

– Я обрёл это понимание, – прорычал воин-баргаст. – Как и предупреждал нас отец: в успехе мы отыщем семена отчаяния.

– Хотел бы я когда-нибудь познакомиться с Хумброллом Тором, – прошептал Итковиан.

– Мой отец может, сжав в объятьях взрослого мужчину, раздавить ему грудную клетку. Может сражаться с крюк-мечами в каждой руке и убить десять воинов за несколько ударов сердца. Но больше всего пугает кланы ум военного вождя. Из всех десяти детей Хетан более всех подобна ему в хитрости.

– Она производит впечатление особы весьма прямолинейной.

Кафал снова хмыкнул.

– Как и наш отец. Предупреждаю тебя, Кованый щит, она направила на тебя копьё и посмотрела поверх него. Ты не сбежишь. Она тебя завалит на ложе вопреки всем твоим обетам, а потом ты будешь принадлежать ей.

– Вы ошибаетесь, Кафал.

Баргаст оскалил подпиленные зубы и промолчал.

Ты тоже не лишён хитрости отца, Кафал: ты ловко перевёл разговор с древних тайн баргастов, бесстыдно напустившись на мою честь.

В дюжине шагов от них Хетан поднялась и обратилась к кольцу жрецов и жриц, которые окружили провал в полу:

– Можете вернуть на место каменные плиты. Извлечение останков Духов-Основателей следует отложить…

Рат’Престол Тени фыркнул:

– До каких пор? Пока паннионцы не разрушат город до основания? Почему не призвать твоего отца со всеми кланами баргастов? Пусть снимет осаду, а тогда вы с роднёй сможете перевезти эти кости куда пожелаете, с миром и нашим благословением!

– Нет. Сражайтесь сами на собственной войне.

– Паннионцы сожрут вас, когда нас не станет! – взвизгнул Рат’Престол Тени. – Идиоты! Ты, отец твой! Кланы ваши! Все – идиоты!

Хетан ухмыльнулась.

– Я вижу на лике твоего бога панику?

Жрец вдруг сгорбился, проскрежетал:

– Престол Тени никогда не паникует.

– Значит, это смертный человек под маской, – торжествующе закончила Хетан.

Рат’Престол Тени зашипел, резко развернулся и бросился вон из зала, протолкавшись через толпу собратьев и громко топая сандалиями по остаткам пола.

Хетан выбралась наверх.

– Я закончила. Кафал! Возвращаемся в цитадель!

Брухалиан протянул руку, чтобы помочь Итковиану подняться из ямы, а когда Кованый щит выпрямился, Смертный меч подтянул его поближе к себе.

– Сопроводите этих двоих, – прошептал он. – Они что-то задумали, чтобы вывезти…

– Возможно, – перебил Итковиан, – но сказать по правде, сударь, я не понимаю как.

– Так подумайте над этим, сударь, – приказал Брухалиан.

– Подумаю.

– Все средства хороши, Кованый щит.

По-прежнему стоя вплотную, Итковиан посмотрел прямо в тёмные глаза Брухалиана.

– Сударь, мои обеты…

– Я – Смертный меч Фэнера, сударь. Этого знания требую не я, а сам Вепрь. Кованый щит, это требование, рождённое страхом. Наш бог, сударь, перепуган. Вы понимаете?

– Нет! – отрезал Итковиан. – Не понимаю. Но приказ ваш услышал, сударь. Да будет так.

Брухалиан отпустил руку Кованого щита, чуть повернулся, чтобы обратиться к Карнадасу, который стоял – бледный и неподвижный – рядом с командиром.

– Свяжитесь с Быстрым Беном, сударь, любыми средствами…

– Не уверен, что смогу, – ответил Дестриант, – но попытаюсь, сударь.

– Эта осада, – прорычал Брухалиан, и глаза его помутнели от какого-то внутреннего видения, – это кровавый цветок, и ещё до заката он распустится перед нами. А взявшись за стебель, мы обнаружим шипы…

Все трое повернулись навстречу жрецу Совета. Спокойные, сонные глаза смотрели сквозь прорези полосатой, кошачьей маски.

– Господа, – сказал он, – нас ждёт битва.

– Действительно? – сухо ответил Брухалиан. – А мы-то и не догадывались.

– Наши боги окажутся в самом её сердце. Вепрь. И Тигр. Взошедший в беде, и дух, готовый пробудиться к истинной божественности. Вы не думали, господа, о том, чья это война на самом деле? Кто осмелился скрестить клинки с нашими покровителями? Но есть и ещё кое-что любопытное во всём этом – чьё лицо скрывается за судьбоносным восхождением Трейка? Какова была бы ценность двух богов войны? Двух Повелителей Лета?

– Сударь, – протянул Дестриант, – это не исключительный титул. Мы никогда не возражали против того, что Трейк тоже его носит.

– Ты не смог скрыть тревоги, вызванной моими словами, Карнадас, но я закрою на это глаза. Однако задам последний вопрос. Когда, скажи, ты сместишь Рат’Фэнера по праву истинного Дестрианта Фэнара? – а этот титул никто не получал по праву уже тысячу лет… кроме тебя, конечно… И кстати, почему Фэнер вдруг решил восстановить этот – наивысший – уровень посвящения именно сейчас? – Выждав некоторое время, жрец пожал плечами. – Что ж, ладно, как хочешь. Рат’Фэнер вам не союзник, как и вашему богу – это вы должны знать. Он чувствует угрозу, которую вы для него представляете, и сделает всё от него зависящее, чтобы уничтожить ваш отряд и тебя лично. Если тебе понадобится помощь, найди меня.

– Но ты ведь сказал, что ты и твой Повелитель – наши соперники, Рат’Трейк, – прорычал Брухалиан.

Маска тигра сложилась в хищную улыбку.

– Так только кажется, Смертный меч, в данный момент. Я покину вас. Прощайте, друзья.

Долгое молчание сковало «Серых мечей», пока они смотрели вслед уходившему жрецу, затем Брухалиан встряхнулся.

– Идите, Кованый щит. Дестриант, с вами я ещё должен переговорить…

Потрясённый, Итковиан повернулся и отправился вслед за двумя баргастами. Земля ушла у нас из-под ног. Мы потеряли равновесие за миг до того, как прольётся кровь, и опасность окружает нас со всех сторон. О, Клыкастый Бог, избавь нас от неуверенности. Молю тебя. Сейчас не время…

Глава одиннадцатая

Прославленная способность малазанской армии приспосабливаться ко всякому виду боевых действий, какие навязывал противник, была на самом деле поверхностной. Под иллюзией пластичности скрывалось твёрдое убеждение в превосходстве имперского способа ведения войны. Также иллюзию гибкости поддерживали такие факторы, как огромная устойчивость малазанской армейской структуры, базовые принципы, основанные на глубоком знании дела, и проницательный анализ множества различных стилей ведения боевых действий.

Энет Обар (Безжизненный).

Отзыв (часть XXVII, книга VII, том IX) на тринадцатистраничный трактат Тэмула «Малазанская военная машина»

Волосяная рубаха Штыря загорелась. Кашляя от невыносимой вони, Хватка слезящимися глазами смотрела, как щуплый маг катается по грязной земле рядом с костром. Тлеющие волосы дымились, вместе с искрами в ночное небо неслись проклятья. Поскольку остальные разогнуться не могли от хохота, капрал сама потянулась за мехом с водой и умостила его между ног. Выдернув пробку, она сжала бёдра и поливала Штыря струёй воды, пока не услышала шипение.

– Хватит! Хватит! – завопил маг, размахивая грязными руками. – Стой! Я же утону!

Рыдая, Вал повалился на землю и оказался опасно близко к огню. Хватка вытянула ногу и хорошенько пнула сапёра.

– А ну успокоились все! – рявкнула она. – А то все зажаритесь до хрустящей корочки. Худов дух!

Из сумрака рядом послышался голос Дымки:

– Мы помираем со скуки, капрал, в этом проблема.

– Если бы от скуки умирали, в мире не осталось бы ни одного живого солдата, Дымка. Так что слабое оправдание. А проблема в другом: начиная с самого сержанта, который вон там корчится, весь этот Опоннами проклятый взвод свихнулся.

– Не считая тебя, разумеется…

– Ты что, решила мне сапоги от дерьма вылизать, детка? Зря. Я посильней свихнулась, чем вы все. Иначе сбежала бы давным-давно. Боги мои, вы только гляньте на этих идиотов. Вот маг, который таскает рубаху из волос собственной мёртвой матери, а как только Путь откроет, так на нас сразу же набрасываются агрессивные суслики. Вот сапёр, у которого по всему телу ожоги, а вместо мочевого пузыря Путь, потому что я за три дня ни разу не видела, чтоб он в кусты отходил. Вот напанка, за которой настойчиво ходит бык-бхедерин – то ли слепой, то ли видит побольше нас, когда на неё смотрит. А ещё вот целитель, который так на солнышке перегрелся, что отхватил удар и мается теперь лихорадкой.

– Про Мураша даже не трудись напоминать, – прошептала Дымка. – Сержант и так всем фору даст в соревновании чокнутых психов…

– Я не закончила. Вот женщина, которая страсть как любит к друзьям сзади подкрадываться. И наконец, – добавила она с низким рычанием, – добрый старый Мураш. Нервы из холодного железа. Убедил себя, что это сами боги похитили Быстрого Бена, и Мураш в этом виноват. Каким-то образом. – Хватка подняла руку и, просунув палец под торквесы на левом плече, нахмурилась ещё больше. – Будто богам есть дело до Быстрого Бена, не говоря уж о самом сержанте. Будто они вообще на нас обращают внимание, что бы мы ни делали.

– Тебя беспокоят Тричевы торквесы, капрал?

– Поосторожней, Дымка, – прошептала Хватка. – Я не в настроении.

Штырь поднялся на ноги – мокрый и несчастный.

– Треклятая искра! – прошипел он. – Мелькнула, как горящая вошь – где-то здесь гуляет злобный дух, попомните мои слова.

– Попомните? – фыркнула Хватка. – Я их на твоём могильном камне вырежу, Худом клянусь!

– О, боги, какая вонь! – выругался Вал. – Сомневаюсь, что даже жиром вымазанный баргаст к тебе бы близко подошёл! Считаю, нужно голосовать – всем взводом. Проголосуем за то, что надо содрать эту отвратительную рубаху с прыщавого тельца Штыря и закопать где-нибудь – лучше всего под тонной отбросов. Что скажешь, сержант? Эй, Мураш?

– Тс-с-с! – прошипел тот, вглядываясь во тьму со своего места на самом краю светового круга от костра. – Там что-то есть!

– Если это ещё один злобный суслик… – начала Хватка.

– Я ничего не делал! – возмутился Штырь. – И никто мою рубашку не закопает, пока я жив. Так что забудь, сапёр. К тому же мы в этом взводе ни за что не голосуем. Худ знает, что вам там в Девятом позволял творить Скворец, но ты больше не в девятом, сечёшь?

– Цыц! – зарычал Мураш. – Там кто-то есть! Разнюхивает!

Прямо перед сержантом возникла громоздкая фигура. Тот взвизгнул и отпрыгнул назад, чуть не повалившись в костёр.

– Да это ж бхедерин! – заорал Вал. – Эй, Дэторан! Твой парень пришёл – ой! Боги, ты чем меня ударила, женщина? Булавой? Худов дух… Кулаком? Врёшь! Мураш, она мне чуть голову не проломила! Шуток не понимает – ой! Ой!

– Оставь его, – приказала Хватка. – И кто-нибудь, отгоните быка…

– Вот это я хочу увидеть, – хрюкнула Дымка. – Две тысячи фунтов рогов, копыт и члена…

– Хватит! Тут скромные особы присутствуют, детка. Смотри, Дэторан аж покраснела, избивая Вала до беспамятства.

– Я бы сказала, это от напряжения, капрал. Сапёр хорошо уклоняется… нет, ладно, вот этот пропустил по касательной. Ого!

– Полегче, Дэторан! – заревела Хватка. – У него и так глаза в разные стороны, и молись, чтобы ты ему необратимых увечий не нанесла!

– Ага, – вклинился Штырь. – У него ж в сумке «ругань», и если не туда бросит…

Этого хватило, чтобы Дэторан разжала кулаки и отступила. Вал неуверенно зашатался, затем мешком осел на землю, из сломанного носа сапёра текла кровь.

– Шуток не понимает, – промямлил он распухшими губами. А потом повалился набок.

– Прекрасно, – проворчала Хватка. – Если он до утра не очухается, а нам придётся выступать, угадай, Дэторан, кто потащит волокушу?

Могучая женщина нахмурилась и отвернулась, чтобы найти свой спальник.

– Кто ранен? – пискнул высокий голос. Солдаты подняли глаза и увидели Молотка, который ковылял к костру, кутаясь в одеяло. – Я слышал, была драка.

– О, рак печёный проснулся, – заметил Штырь. – Ты же больше на солнцепёке спать не будешь, а, целитель?

– Вал, – объяснила Хватка. – Погладил Дэторан против шерсти. Вырубился у костра – видишь?

Кивнув, Молоток доковылял до сапёра.

– Какой ужасный образ ты вызвала, капрал. – Он присел, начал осматривать Вала. – Худов дух! Нос разбит, челюсть сломана… и сотрясение – он тут сблевал тихонько. – Молоток гневно воззрился на Хватку. – Никому в голову не пришло остановить эту маленькую размолвку?

С тихим мычанием бхедерин развернулся и затопал куда-то во тьму.

Голова Молотка рывком развернулась.

– Фэнеровы копытца, это ещё что?!

– Соперник Вала, – пробормотала Дымка. – Наверное, понял, что тут ему уже ничего не светит.

Хватка со вздохом откинулась назад, глядя, как Молоток занимается бесчувственным сапёром. Взвод не склеивается. Мураш – не Скворец, Штырь – не Быстрый Бен, да и я – не капрал Калам. Если были лучшие из лучших среди «Мостожогов», то в Девятом. Хотя, конечно, Дэторан идёт ноздря в ноздрю с Тротцем…

– Лучше бы чародей пришёл – да поскорее, – прошептала через некоторое время Дымка.

Хватка кивнула в темноте, затем сказала:

– Может, капитан с остальными уже добрались до Белолицых. Может, мы с Быстрым Беном явимся слишком поздно, чтобы хоть как-то повлиять на исход…

– Мы и так ни на что не повлияем, – сказала Дымка. – Ты имеешь в виду, что мы опоздаем на представление.

– Ну, вот это, может, и к лучшему.

– Говоришь прямо как Мураш.

– Ну да, ага, дело-то пахнет жареным, – тихонько ответила Хватка. – Лучший маг в подразделении пропал. Добавь зелёного капитанчика-аристократика и то, что Скворца забрали, в общем, – мы уже не та рота, которой были прежде.

– С самой Крепи, это уж точно.

Хаос и ужас в подземных тоннелях в день Канонады встали перед внутренним взором Хватки, и она поморщилась.

– Свои же предали. Это самое худшее, Дымка. Я согласна погибнуть под мечами врагов или от магического огня, да хоть бы демон разорвал меня на кусочки. Но не от ножа, который свой же человек вонзил тебе в спину… – Она сплюнула в огонь.

– Там мы сломались, – сказала Дымка.

Хватка снова кивнула.

– Может, – продолжила Дымка, – если Тротц проиграет состязание с Белолицыми и нас всех казнят, это и к лучшему. С баргастами или без – а я не очень-то рвусь на эту войну.

Хватка неотрывно смотрела в огонь.

– Думаешь о том, что может случиться, когда мы снова пойдём в бой.

– Мы стали хрупкие, капрал. Покрылись трещинами…

– Доверять некому, в этом проблема. И драться не за что.

– Ну, тут есть ответ – Дуджек, – сказала Дымка.

– Ага, наш Кулак-предатель…

Дымка тихонько фыркнула.

Хватка покосилась на подругу, нахмурилась.

– Что?

– Никакой он не предатель, – тихо сказала Дымка. – Нас отпустили только ради Бруда и тисте анди, иначе бы они с нами на переговоры не пошли. Ты не думала, капрал, кто этот новый знаменосец Однорукого?

– Как там его? Арантал? Артантос. Ха. Он появился…

– Где-то через день после того, как нас официально объявили вне закона.

– И что? Кто он, как ты думаешь, Дымка?

– Высокоранговый Коготь, я считаю. Прибыл по приказу Императрицы.

– А доказательства?

– Нету.

Хватка вновь хмуро посмотрела в огонь.

– Ну и кто теперь шарахается от каждой тени?

– Мы не предатели, – повторила Дымка. – Мы исполняем волю Империи, капрал, как бы там это ни выглядело. Скворец тоже это знает. И может, целитель, и Быстрый Бен…

– Короче, Девятый.

– Да.

Хватка помрачнела ещё сильнее, поднялась, подошла к Молотку и присела рядом.

– Как он там, целитель? – спросила тихо.

– Не настолько плохо, как мне показалось вначале, – буркнул Молоток. – Слабое сотрясение. Это хорошо – у меня проблемы с Путём Дэнул.

– Проблемы? Какие ещё проблемы?

– Не уверен. Он стал… нечистый. Будто… заражённый чем-то. У Штыря те же проблемы с его Путём. Может, это и задержало Быстрого Бена.

Хватка крякнула.

– Нет бы с самого начала сказать.

– Занят был, отходил от своего «солнечного удара», капрал.

Она сощурилась.

– Если это не солнце, то что же тогда?

– Зараза с моего Пути передаётся наружу. Это я выяснил.

– Молоток, – сказала после небольшой паузы Хватка, – ходит слух, дескать, нас не совсем по правде объявили вне закона, не так, как говорят Скворец с Дуджеком. Может, на деле Императрица, наоборот, нам выдала приказ.

В свете костра круглое лицо целителя казалось невыразительным. Он пожал плечами.

– Этого я ещё не слыхал, капрал. По духу похоже на выдумку Мураша.

– Нет, но ему понравится, когда услышит.

Маленькие глазки Молотка впились в лицо Хватки.

– И зачем же ты ему собираешься это рассказывать?

Хватка приподняла брови.

– Зачем рассказывать Мурашу? Ответ-то очевиден, целитель. Люблю смотреть, как он паникует. К тому же, – она пожала плечами, – это ведь только пустой слух, да? – Хватка выпрямилась. – Сделай так, чтобы сапёр смог завтра выйти в дорогу.

– Мы выступаем, капрал?

– Если маг появится.

– Ясно. Сделаю, что смогу.

Раздирая скрюченными пальцами гнилостную, отравленную энергию, Быстрый Бен вырвался с собственного Пути. Давясь, сплёвывая от горького, болезненного привкуса во рту, маг неуверенно прошёл ещё несколько шагов, и чистый ночной воздух хлынул в его лёгкие. Затем чародей остановился, подождал, пока не прояснится в голове.

Полдня прошли в отчаянной, почти бесконечной борьбе за то, чтобы вырваться из Владений Худа, но Бен знал: из Путей, которыми он пользовался, именно этот меньше всего поддался отраве. На других бы он просто погиб. От этой мысли Бен почувствовал себя ограбленным: маг, лишённый своей силы, способности повелевать собственным могуществом, становился бессмысленным, бессильным.

Резкий, прохладный ветер степей омывал его, стирал капельки пота с дрожащих рук и ног. Над головой мерцали звёзды. В тысяче шагов к северу над дерезняком и травянистыми бугорками высилась гряда холмов. У основания ближайшего плескался тусклый свет костра.

Бен вздохнул. С самого начала путешествия он ни с кем не мог установить чародейский контакт. Паран мне оставил взвод… лучше, чем я мог надеяться. Интересно, сколько дней мы потеряли. А я ведь должен был поддержать Тротца, если дела пойдут не так…

Бен встряхнулся и пошёл вперёд, продолжая бороться с остаточным, обессиливающим влиянием заражённого Пути Худа. Это атака Увечного бога, война против самих Путей. Магия стала мечом, который его сразил. Теперь Скованный хочет уничтожить это оружие, сделать врагов безоружными. Беспомощными.

Чародей на ходу закутался в пропылённый плащ. Нет, не совсем беспомощными. Хитрость при нас. Более того, мы способны почуять, что это финт, ложный выпад – я способен, по крайней мере. Ведь это и есть финт – весь Паннионский Домин и его заразное влияние. Скованный сумел как-то открыть шлюзы на Путь Хаоса. Тут нужен канал, проводник, возможно, сам Паннионский Провидец, который и не понимает, что его используют, что он всего лишь пешка, брошенная вперёд в начальном гамбите игры. Гамбите, призванном испытать волю, умения его врага… И мы должны снять эту пешку. Быстро. Решительно.

Быстрый Бен подошёл ближе к свету костра, услышал тихий гул голосов… и почувствовал, что вернулся домой.

Тысяча черепов на шестах плясали над гребнем, горящие косы из промасленной травы создавали пламенную гриву над выцветшими гримасами смерти. Голоса взвивались и спадали, сливаясь в дрожащем, монотонном песнопении. Рядом с тем местом, где стоял Паран, молодые воины состязались с короткими крюк-ножами в руках. Время от времени кровь брызгала в круговой очаг клана и шипела – баргасты, похоже, считали выяснение отношений важнее всего прочего.

Среди взводов «Мостожогов» бродили женщины баргастов, выдёргивали солдат обоих полов и тащили в крытые шкурами шатры. Поначалу капитан хотел запретить все амурные похождения, но затем отбросил эту мысль как нереализуемую и немудрую. Завтра или послезавтра все мы можем погибнуть.

Здесь собрались кланы Белого Лица. Шатры и юрты племён Сэнан, Гилк, Ахкрата и Барахн, а также многих других, покрывали долину. Паран прикинул, что на зов Хумбролла Тора откликнулись примерно сто тысяч баргастов. Они явились на совет, но не только. Явились, чтоб принять вызов Тротца. Он – последний из своего клана, на его теле – татуировки и шрамы, рассказывающие историю его племени, историю длиной в пятьсот поколений. Он пришёл как родич, чтоб оживить кровные узы… и не только, хотя никто так и не удосужился объяснить мне, что ещё подразумевал вызов Тротца. Ублюдки молчаливые. Слишком много тут тайн…

Нит’ритальский воин влажно захрипел, когда воитель враждебного клана распорол ему горло крюк-ножом. Голоса заревели, послышались проклятия. Сражённый воин извивался на земле у очага, жизнь его растекалась блестящей лужей вокруг тела. Его убийца обходил костёр под торжествующие крики толпы.

Не обращая внимания на презрительное шипение и проклятья со стороны баргастов, к капитану подошёл Чёрный морант, Вывих.

– Любовью ты здесь не пользуешься, – заметил Паран. – Не знал, что моранты залетают для охоты так далеко на восток.

– Не залетают, – ответил Вывих. Его голос прозвучал тонко и глухо из-под хитинового шлема. – Это древняя вражда, рождённая памятью, а не опытом. Память эта ложна.

– Вот как? Я бы посоветовал не пытаться донести до них твоё мнение.

– Да, это бессмысленно, капитан. Мне любопытно узнать, этот воин, Тротц, – он действительно исключительно искусный боец?

Паран поморщился.

– Он во многих знатных передрягах побывал. Думаю, за себя постоять может. Честно говоря, я никогда не видел его в бою.

– А те из «Мостожогов», что видели?

– Отзываются презрительно. Но они обо всём отзываются презрительно, так что я не уверен, можно ли верить их словам. Скоро сами увидим.

– Хумбролл Тор избрал своего бойца, – сообщил Вывих. – Одного из собственных сыновей.

Капитан подозрительно прищурился, глядя в темноте на Чёрного моранта.

– Где ты это услышал? Ты что, понимаешь язык баргастов?

– Он похож на наш. Весть об этом выборе у всех на устах. Младший сынХумбролла, ещё не стал мужчиной, два месяца до Смертной Ночи – обряда взросления. Родился с клинками в руках. Не знал поражений в поединках, даже против опытных воинов. Тёмное сердце, не знает жалости… описаний ещё много, но мне скучно их повторять. Скоро мы увидим этого искусного юношу. Всё остальное – лишь пустая трата дыхания.

– И всё равно я не могу понять, зачем вообще понадобился этот поединок, – заявил Паран. – Тротц ведь ни на что не претендует – история прямо записана на его коже. Какие могут быть сомнения в её подлинности? Он ведь баргаст с ног до головы – только посмотри на него.

– Он претендует на право вождя, капитан. История племени указывает, что его род берёт начало от Первых Основателей. Его кровь чище, чем у этих кланов, поэтому он должен бросить вызов, чтобы подтвердить своё положение.

Паран поморщился. Живот скрутило узлами. Во рту появился кислый привкус, который не могли смыть ни вино, ни эль. Во сне его преследовали видения – холодная пещера под Домом Финнэста, резные плиты, древние, бездонные образы из Колоды Драконов. Даже сейчас, если закрыть глаза и ослабить волю, он чувствовал, будто падает, проваливается в Обитель Зверей – дом т’лан имассов, где стоит пустой трон из оленьих рогов. Видение обладало мощью физического присутствия, ощутимого всеми чувствами, будто Паран в теле перенёсся в это место. И время… если только это время – не сейчас, а трон – не стоит и не ждёт… ждёт нового обладателя. Интересно, то же чудилось Императору? Когда он оказался перед Троном Тени? Могущество, власть над ужасными Псами, всё это – в одном шаге?

– Тебе плохо, капитан.

Паран покосился на Вывиха. На полуночно-чёрной броне моранта играли отсветы огня, создавали иллюзию глаз в складках шлема. Единственным доказательством того, что под хитиновой бронёй скрывается человек из плоти и крови, была безвольная, изуродованная кисть правой руки. Усохшая, раздавленная некромантической хваткой духа рхиви… вся рука обвисла, как мёртвая. Медленно, но неотвратимо, бесчувствие будет подниматься… к плечу, затем к груди. Через год этот человек умрёт – чтобы спасти его, понадобилось бы целительное касание бога, а это вряд ли случится.

– Живот свело, – ответил капитан.

– Обманываешь недосказанным, – заметил Вывих. Затем пожал плечами. – Как пожелаешь. Я не буду допытываться.

– Мне нужно от тебя кое-что, – сказал через некоторое время Паран, пристально глядя на очередной поединок перед кругом-очагом. – Если ты и твой кворл не слишком устали…

– Мы довольно отдохнули, – сказал Чёрный морант. – Проси, и я исполню.

Капитан набрал полную грудь воздуха, затем со вздохом выдохнул и кивнул.

– Хорошо. Спасибо.

На востоке разгорелся свет, растёкся по расселинам в гряде холмов к югу от Баргастских гор. Дрожа от холода, Паран красными глазами смотрел на первое движение в огромном, окутанном дымом лагере в долине. Он умел различать кланы по варварским знамёнам над хаотической россыпью шатров – Скворец подготовил капитана на славу – и внимательнее всего следил за теми, кого командир перечислил в списке вероятных возмутителей спокойствия.

С одной стороны от площадки Поединка, где Тротц и воин Хумбролла Тора скоро сойдутся в поединке, располагался тысячный лагерь клана Ахкрата. Их можно было отличить по затычкам в носу, одиночным косам и разноцветным доспехам, собранным из обломков брони убитых морантов – Зелёных, Чёрных, Красных и – то тут, то там – Золотых. Это было наименее многочисленное представительство баргастов, которое проделало самый дальний путь, но считалось при этом свирепейшим из всех. Заклятые враги клана Ильгрес, который сейчас сражался за Бруда, могли помешать заключить прочный союз.

Главным соперником Хумбролла Тора был военный вождь Марал Эб, который привёл множество воинов собственного клана Барахн – более десяти тысяч вооружённых, выкрашенных красной охрой баргастов в бронзовых панцирях, с украшенными дикобразьими иглами волосами. Всегда был риск, что, если подвернётся случай, Марал попытается сместить Хумбролла, только за прошлую ночь произошло более пятидесяти поединков между барахнами и воинами клана Хумбролла Тора – сэнанами. Вызов вождя мог привести к открытой войне между кланами.

Но самыми странными воинами из всех, кого Паран видел, были гилки. Волосы они обрезали так, что оставались жёсткие, узкие полоски, а доспехи составляли из панцирей каких-то черепах. Довольно низкорослые и кряжистые по меркам баргастов, эти воины, по мнению капитана, могли сравниться с любой тяжёлой пехотой.

Десятки более мелких кланов дополняли гремучую смесь племенного союза Белолицых. Все они враждовали друг с другом, поминали давние обиды и преступления, чудом казалось то, что Хумброллу Тору вообще удалось собрать их вместе, не говоря уж о том, чтобы поддерживать мир пятый день кряду.

А сегодня всё решится. Даже если Тротц выиграет поединок, никто не гарантирует, что его примут с распростёртыми объятьями. Могут начаться кровавые стычки. А если он проиграет… Паран попытался отогнать мысли о такой возможности.

Чей-то заунывный вой приветствовал рассвет, и внезапно лагеря пришли в движение, наполнились безмолвными фигурами. Затем раздался приглушённый звон оружия и доспехов, который перекрывал временами лай собак и крики гусей. Площадка Поединка будто вдохнула воздух гигантскими лёгкими, и к ней со всех сторон начали стягиваться воины.

Паран оглянулся и увидел, что его «Мостожоги» медленно собираются – будто дичь, встревоженная рожком охотника. Около тридцати малазанцев – капитан знал, что они готовы дать бой, если дело пойдёт плохо; и знал, что бой этот окажется недолгим. Паран вгляделся в утреннее небо, надеясь заметить тёмную точку – быстро подлетающего на кворле Вывиха, – но серебристо-голубой свод оставался безупречно чистым.

Воцарившаяся среди баргастов тишина обеспокоила Парана. Он обернулся и увидел, как Хумбролл Тор шагает через толпу, чтобы занять своё место в центре Площадки. С самого прибытия капитан впервые оказался так близко от вождя. Это был огромный, дикий воин, увешанный засохшими, смятыми кожистыми мешками человеческих голов, из которых удалили кости. Чешуйчатый доспех из монет ярко блестел в утреннем свете: клад древних, неведомых кругляшей, который когда-то нашли сэнаны, был, должно быть, очень велик, ведь каждый воин племени носил такую броню. Да их там был, наверное, Худов корабль. Или какой-нибудь храм, набитый деньгами до потолка.

Вождь не стал тратить времени на слова. Отцепил от пояса шипастую булаву, воздел её к небу и медленно повернулся, пока не совершил полный круг. Все смотрели на него, по краям Площадки стояли лучшие воины всех племён, остальные толпились позади – до самых склонов долины.

Хумбролл Тор замер, когда какая-то собака бездумно потрусила через Площадку. Метко брошенный камень заставил её взвизгнуть и сбежать. Вождь что-то проворчал себе под нос, затем взмахнул оружием.

Паран увидел, как из толпы вышел Тротц. Покрытый татуировками баргаст надел обычный доспех малазанских морпехов – из вываренной кожи, с заклёпками и железными полосами на плечах и бёдрах. Свой полушлем он снял с мёртвого офицера из солдат Арэна, в Семи Городах. Наносник и боковые щитки были филигранно инкрустированы узором из серебра. Шею защищала кольчужная бармица. На левую руку он надел круглый щит, кулак защищала шипастая железная рукавица. В правой Тротц сжимал прямой меч-палаш со скруглённым остриём.

Его появление вызвало низкое рычание со стороны собравшихся баргастов, на которое Тротц ответил суровой ухмылкой, открывшей синие подпиленные зубы.

Некоторое время Хумбролл Тор разглядывал его, будто не одобрял выбор не традиционного для баргастов, а малазанского вооружения, затем вождь повернулся в противоположном направлении и вновь взмахнул булавой.

На краю круга появился его младший сын.

Паран не знал, чего ожидать, но облик этого щуплого, ухмыляющегося юнца – в одной лишь кожаной одежде, с одиноким крюк-ножом в правой руке – никак не сочетался ни с одним из образов, которые капитан себе воображал. Как такое понимать? Это какое-то изысканное оскорбление? Или Тор хочет проиграть наверняка? Даже ценой жизни своего младшего сына?!

Повсюду воины принялись топать ногами по земле, выбивая ритмичную дробь, которая эхом раскатилась по всей долине.

Безымянный юнец ленивой походкой вошёл в круг, встал напротив Тротца на расстоянии пяти шагов. Мальчик окинул «мостожога» взглядом и заухмылялся ещё шире.

– Капитан, – прошептал рядом чей-то голос.

Паран обернулся.

– Капрал Бестолочь? Чего тебе? И давай быстро.

Невесёлое выражение лица худющего, сутулого солдата было сегодня даже мрачнее, чем обычно.

– Мы что спросить хотели, сэр… Если схватка пойдёт плохо, ну, то есть мы с ребятами придержали немного морантской взрывчатки. «Ругань» опять же, пять штук у нас есть. Можем пробить что-то вроде коридора – видите вон там холмик – мы решили: хорошее место, чтоб туда влезть да закрепиться. Склоны крутые…

– Спрячьте, капрал, – тихо прорычал Паран. – Мои приказы не изменились. Всем стоять смирно.

– Он, конечно, недомерок, сэр, но что, если…

– Ты меня слышал, солдат.

Бестолочь кивнул.

– Так точно. Только вот, хм, человек девять, может, десять, они, ну, то есть бурчат, мол, делаем что надо и к Худу вас… сэр.

Паран оторвал взгляд от двух неподвижных воинов в круге и посмотрел в водянистые глаза капрала.

– А ты, значит, их представитель, Бестолочь?

– Нет! Не я, сэр! У меня мнения нет и не было никогда. И не будет даже, капитан. Нет, не я. Я вам просто докладываю, чего взводы говорят, вот и всё.

– А вон они стоят, смотрят, как мы с тобой разговариваем, то есть делаем ровно то, что они хотели. Ты – их рупор, капрал, желаешь ты того или нет. В такой ситуации мне, пожалуй, стоит убить посланника, хотя бы ради того, чтоб избавиться от его глупости.

Угрюмое лицо капрала помрачнело.

– Я бы не пытался на вашем месте, сэр, – медленно сказал он. – Последний капитан, который на меня меч поднял… я ему шею сломал.

Брови Парана взметнулись. Храни меня, Беру, я даже настоящих идиотов в этой роте недооцениваю.

– Постарайся на сей раз держать себя в руках, капрал, – сказал он. – Иди к своим товарищам и прикажи стоять смирно, пока я не дам сигнал. Скажи, что без боя мы не сдадимся, но если пойдём на прорыв, когда баргасты этого больше всего ждут, все поляжем, и быстро.

– Мне им вот это всё говорить, сэр?

– Своими словами, если хочешь.

Бестолочь вздохнул.

– Ну, это легко. Я пойду тогда, капитан.

– Да уж иди, капрал.

Вновь повернувшись к кругу, Паран увидел, что Хумбролл Тор встал точно между двумя бойцами. Если вождь и обращался к ним, то кратко и тихо, затем отступил на шаг, вновь поднимая булаву над головой. Топот воинов стих. Тротц взял щит на изготовку, отставил левую ногу назад, а меч поднял в защитную позицию. Неловкая поза юнца не изменилась, нож свободно висел в опущенной руке.

Хумбролл Тор отступил к краю круга, в последний раз взмахнул булавой над головой и опустил её.

Поединок начался.

Тротц отступил, присел, подняв щит почти до уровня глаз. Остриё палаша двинулось вперёд, когда он чуть разогнул руку.

Юноша повернулся лицом к Тротцу, нож в его руке чуть покачивался, точно голова змеи. В ответ на какое-то невидимое изменение в позе Тротца он проворно отскочил влево, клинок неловко взметнулся вверх для защиты, однако «мостожог» не пошёл вперёд. Между ними по-прежнему оставалось десять шагов.

Каждое движение этого парня говорит Тротцу всё больше, заполняет тактическую карту. На что мальчик реагирует, что заставит его замешкаться, напрячься, отступить. То, как он переносит вес с ноги на ногу, как двигается… а Тротц ведь ещё даже не пошевелился.

Юнец подобрался ближе, заходя сбоку, Тротц лишь развернул ему навстречу щит. Ещё шаг. Меч «мостожога» скользнул вбок. Парень отскочил, затем вновь приблизился – под более острым углом.

Как флегматичный пехотинец, Тротц повернулся, чтобы переставить ногу – и тогда баргаст атаковал.

Паран невольно фыркнул, когда теложеловесность «мостожога» вдруг испарилась. Лишая себя естественного преимущества в росте, Тротц встретил молниеносное нападение в низкой стойке за щитом, внезапно рванулся вперёд, навстречу высокому удару юноши. Крюк-нож слабо скользнул по шлему Тротца, затем тяжёлый круглый щит врезался в грудь баргасту и отбросил его.

Юнец ударился о землю, покатился, поднимая тучу пыли.

Глупец погнался бы за ним – и встретил сверкающий в пронизанной солнцем пыли нож, но Тротц просто вновь укрылся за щитом. Юноша вынырнул из клубов пыли, с испачканным лицом, подрагивающим ножом. Ухмылка никуда не делась.

К такому стилю парень не привык. Тротц будто стоит в переднем ряду фаланги, плечом к щиту с другим суровым малазанским пехотинцем. Многие варварские орды утратили свой цвет и разбились об эту смертоносную человеческую стену. Белолицые явно никогда не сходились в бою с Империей.

Ловкий баргаст начал быстрый, стремительный танец, закружился вокруг Тротца, мечась то в одну, то в другую сторону, играя с ярким солнечным светом, отблесками на оружии и доспехах, поднимая тучи пыли. В ответ «мостожог» лишь разворачивался в одном из четырёх направлений – в собственном невидимом квадрате – и ждал. Казалось, он всякий раз удерживает стойку слишком долго, всякий раз методично печатает шаг малазанского пехотного строя, будто тупоголовый новобранец. Он игнорировал все ложные выпады, не атаковал, когда мальчик терял равновесие и спотыкался – наверняка наигранно.

Воины в кругу начали разочарованно кричать. Это был не тот поединок, к какому они привыкли. Тротц отказывался играть в игру юноши. Он теперь – солдат Империи, и это – дополнение к его истории.

Юноша вновь атаковал, клинок засвистел в бешеной пляске финтов, а затем нанёс режущий удар вниз, целясь в правое колено «мостожога» – через щель в доспехах. Щит опустился, отводя нож в сторону. Горизонтальный взмах палаша должен был прийтись мальчику в голову. Тот пригнулся, клинок без толку скользнул по кончику сапога Тротца. «Мостожог» ударил щитом в лицо юноше.

Баргаст отшатнулся, кровь хлынула у него из носа. Однако нож взметнулся вверх, безошибочно обошёл край щита и вонзился в щель в доспехах на левой руке Тротца, крюк вошёл в плоть, а затем рванулся назад, рассекая связки и жилы.

Малазанец обрушил свой палаш и отсёк юноше правую руку у самого запястья.

Кровь хлынула на обоих воинов, но схватка не закончилась. Паран поражённо смотрел, как левая ладонь юнца метнулась вверх, напряжённые пальцы вошли под нижний щиток шлема, в горло Тротцу. Странный булькающий звук вырвался из глотки «мостожога». Рука со щитом безвольно обвисла в потоке крови, колени подогнулись, и Тротц осел на землю.

Последним движением Тротца стал молниеносный взмах палашом, который пришёлся в живот юноше. Гладкая плоть разошлась, баргаст успел посмотреть вниз и увидеть, как его внутренности вываливаются наружу в потоке густой жидкости. Он содрогнулся и рухнул на землю.

Тротц лежал рядом с умирающим мальчиком, отчаянно тянулся к горлу и молотил ногами воздух.

Капитан рванулся вперёд, но один из его «мостожогов» оказался быстрее – Грунт, слабый целитель из одиннадцатого взвода, ворвался в круг и оказался рядом с Тротцем. В руках солдата блеснул маленький нож-выкидушка, когда он оседлал извивающегося воина и насильно откинул ему голову, чтобы показалось горло.

Какого Худа он там…

Вокруг воцарился кромешный ад. Круг рассыпался, баргасты устремились вперёд с оружием в руках, не понимая, правда, что с ним делать. Паран резко повернул голову, увидел, что его «мостожоги» сгрудились в кольце вопящих, ревущих дикарей.

Боги, всё покатилось в Бездну.

Вопли и шум вдруг перекрыл звук рога. Многие обернулись. Воины клана Сэнан восстанавливали священный круг, ревели, выталкивая обратно иноплеменников и женщин.

Хумбролл Тор вновь поднял свою булаву – безмолвный, но решительный призыв к порядку.

Послышались крики от баргастов, которые окружили «Мостожогов», и капитан увидел в высоко поднятых руках своих солдат морантскую взрывчатку. Баргасты отступали, отводили назад сулицы для броска.

– «Мостожоги»! – заорал Паран, устремившись к ним. – А ну убрали эти треклятые худовины! Живо!

Во второй раз затрубил рог.

Все обернулись. Смертоносные гранаты вновь скрылись под плащами и дождевиками.

– Стоять вольно! – прорычал Паран, оказавшись рядом с солдатами. Уже потише он добавил: – Держитесь, треклятые идиоты! Никто не рассчитывал на Худом деланную ничью! Не теряйте головы. Капрал Бестолочь, иди к Грунту и выясни, какого Фэнера он там делал с ножиком – и узнай, как там Тротц – знаю, знаю, похоже ему конец. Но и парню тоже. Кто знает, может, вопрос в том, кто умрёт первым…

– Капитан, – вклинился один из сержантов. – Они ж просто на нас нависли, вот и всё. Мы ж ничего не собирались – мы вашенского сигнала ждали, сэр.

– Рад слышать. А теперь ухо держите востро, но не горячитесь, а я пойду-ка переговорю с Хумброллом Тором. – Паран развернулся и направился обратно в круг.

Лицо вождя баргастов посерело, его взгляд то и дело возвращался к маленькой фигурке, которая лежала – зловещая, неподвижная – на запятнанной кровью земле в дюжине шагов от него. Полдюжины мелких вождей собрались вокруг Хумбролла, каждый орал, чтобы его выслушали прежде соперника. Тор ни на кого из них не обращал внимания.

Паран протиснулся сквозь толпу. Одного взгляда вправо хватило, чтобы заметить, как Бестолочь присел рядом с Грунтом. Целитель плотно прижал руку к ране на правой руке Тротца и шептал что-то себе под нос. Глаза его были закрыты. Судя по лёгкому движению, Тротц ещё не умер. Капитан заметил, что «мостожог» перестал биться в конвульсиях. Грунт каким-то образом умудрился дать ему возможность дышать. Паран недоверчиво покачал головой. Если сломать глотку, человек умирает. Разве только рядом окажется целитель с Высшим Дэнулом… а Грунт точно не такой, он – полевой лекарь с парочкой полезных заклинаний в рукаве, как он только сотворил подобное чудо?..

– Малазанец! – Маленькие, невыразительные глазки Хумбролла Тора впились в Парана. Вождь взмахнул рукой. – Нам с тобой нужно поговорить. – Он переключился с даруджийского на родной, чтобы проорать приказ окружавшим воинам. Те отступили, хмурясь и бросая ядовитые взгляды на капитана.

В следующий миг Паран оказался лицом к лицу с вождём. Хумбролл Тор некоторое время разглядывал его, затем сказал:

– Твои воины мало тебя ценят. Мягкая кровь, говорят они.

Паран пожал плечами.

– Они солдаты. Я – их новый командир.

– Они непокорны. Ты должен убить одного или двух, тогда остальные начнут тебя уважать.

– Моя задача сохранить им жизнь, а не убивать, вождь.

Глаза Хумбролла Тора сузились.

– Твой баргаст дрался в вашем, иноземном стиле. Он не дрался как наш родич. Двадцать три поединка у моего безымянного сына. Всегда побеждал, и ни единой раны. Я потерял свою плоть и кровь, великого воина.

– Тротц ещё жив, – сказал Паран.

– Должен умереть. Сломай человеку глотку, и судороги его доконают. Ему не должно было хватить сил на взмах меча. Мой сын пожертвовал рукой, чтобы убить его.

– Отважный поступок, вождь.

– И тщетный, похоже. Говоришь, Тротц выживет?

– Не знаю. Мне нужно поговорить со своим целителем.

– Духи молчат, малазанец, – сказал после паузы Хумбролл Тор. – Они ждут. Подождём и мы.

– Твои младшие вожди могут не согласиться с этим, – заметил Паран.

Тор нахмурился.

– Это дело баргастов. Возвращайся к своим воинам, малазанец. Сохрани им жизнь… если сможешь.

– Наша судьба зависит от того, выживет ли Тротц?

Огромный воин оскалил зубы.

– Не только. Я с тобой закончил. – Он повернулся спиной к капитану. Младшие вожди снова заголосили.

Паран отступил, пытаясь совладать с приступом боли в животе, и направился туда, где лежал Тротц. Не сводя глаз с баргаста, он присел рядом с целителем, Грунтом. Между ключицами Тротца зияла дыра, из которой торчала полая костяная трубочка. При каждом вздохе баргаста она издавала тихий свист. Горло было смято, превратилось в опухшую массу зеленоватых и лиловых синяков. Глаза Тротца были открыты, в них блестели сознание и боль.

Грунт оглянулся.

– Я исцелил сосуды и сухожилия в руке, – тихо сказал он. – Ампутировать не придётся, я думаю. Но сильно ослабнет, если только Молоток не окажется тут очень быстро.

Паран указал на костяную трубочку.

– А это что за штука, целитель?

– С Путями играть сейчас нелегко, сэр. Да я бы и не смог такое вылечить. Это лекарский приёмчик, я ему выучился у Бойка, когда служил в Шестой армии. Всегда он придумывал способы обойтись без магии, потому что никак свой Путь не мог открыть, когда приходилось жарко.

– Решение… временное.

– Точно, капитан. Нам нужен Молоток. И быстро.

– Ловко сделано, Грунт, – сказал Паран, поднимаясь. – Ты молодец.

– Спасибо, сэр.

– Капрал Бестолочь.

– Капитан?

– Позови сюда нескольких солдат. Не хочу, чтобы какой-нибудь баргаст подобрался слишком близко к Тротцу. Когда Грунт скажет, перенесёте его к нам в лагерь.

– Слушаюсь, сэр.

Паран посмотрел вслед убегавшему солдату, затем повернулся к югу и окинул взглядом небо.

– Ну, Худов дух! – пробормотал он с явным облегчением.

Грунт поднялся.

– Вы к ним Вывиха послали, да, сэр? Смотрите, он с пассажиром. Но это, наверное, Быстрый Бен…

Паран медленно улыбнулся, прищурился, глядя на чёрную точку над холмами.

– Только если Вывих нарушил мой приказ, целитель.

Грунт присмотрелся.

– Молоток. Фэнеровы копытца, это отличный ход, капитан.

Паран посмотрел в глаза целителю.

– Никто на этом задании не умрёт, Грунт.

Старый солдат медленно кивнул, затем вновь опустился на колени, чтобы заняться Тротцем.

Хватка с сомнением посмотрела на Быстрого Бена, когда они взбирались на очередной поросший травой холм.

– Может, приказать кому-то тебя понести, маг?

Быстрый Бен утёр пот со лба, покачал головой.

– Нет, уже лучше. Тут полно баргастских духов, густо – не продохнуть. Они сопротивляются заразе. Всё со мной будет хорошо, капрал.

– Как скажешь, только, как по мне, выглядишь ты паршиво.

И это ещё очень мягко сказано.

– Путь Худа – не самое весёлое местечко.

– Это дурная новость, маг. Чего же нам тогда ждать дальше?

Быстрый Бен ничего не сказал.

Хватка нахмурилась.

– Настолько плохо, да? Ну, просто очуметь. Погоди, вот Мураш услышит.

Чародей через силу улыбнулся.

– Ты ему новости рассказываешь, только чтобы посмотреть, как его колотит?

– А то! Взводу же нужно как-то развлекаться, верно?

На холме они вновь нашли несколько разбросанных по плоской вершине каирнов. Маленькие, длинноногие птички вспорхнули из-под ног солдат. Говорили мало – стояла страшная жара, и оставалось ещё полдня солнцепёка. Жужжащие мухи не отставали.

С самого прилёта Вывиха утром взвод никого не видел.

Они понимали, что поединок уже закончился, но понятия не имели как. Худ, мы, может, на собственную казнь торопимся. Штырь и Быстрый Бен оказались почти бесполезными, ни один не хотел пробовать собственный Путь, оба бледные, нервные и неразговорчивые. У Вала так опухла челюсть, что ничего, кроме мычания, он издавать не мог, но смотрел на спину шедшей впереди Дэторан глазами, в которых ясно читались планы кровавой мести. Дымка ушла в разведку вперёд… или назад – или прячется опять прямо у меня за спиной — Хватка оглянулась через плечо, но подруги там не оказалось. Мураш замыкал шествие и вёл тихую беседу с самим собой, его унылое бормотание постоянно дополняло звон насекомых.

Никаких признаков жизни они не видели, если не считать траву на холмах и чахлые деревца в долинах, там где сезонные ручьи накапливали влагу под землёй. На безбрежном небе – ни облачка, ни птицы. Далеко на северо-востоке вздымались седые пики гор Баргастской гряды – зазубренные, молодые и неприветливые.

По словам Вывиха, баргасты собрались в долине в четырёх лигах к северу. Можно добраться до заката, если всё пойдёт хорошо.

Шагавший рядом Быстрый Бен тихо ахнул, и Хватка обернулась – как раз вовремя, чтобы увидеть, как два десятка вымазанных грязью рук сомкнулись вокруг щиколоток мага. Земля будто вспенилась под сапогами Быстрого Бена, затем его потащили вниз, грязные костяные пальцы тянули, дёргали, шишковатые предплечья тянулись вверх, чтобы обвить сопротивлявшегося чародея.

– Бен! – заревела Хватка и бросилась к нему. Маг потянулся к ней, на его лице застыло выражение полного недоумения и потрясения, а земля уже сошлась у него на поясе. Приближались топот и крики. Руки Хватки сомкнулись на запястье чародея.

Земля рванулась к его груди. Вновь вынырнули костистые пальцы, схватили правую руку Быстрого Бена, потащили вниз.

Их взгляды встретились, он покачал головой.

– Отпусти меня, капрал…

– Ты свихнулся…

– Прежде чем мне руку оторвут… – Его правое плечо рывком погрузилось под землю.

Подскочивший Штырь как раз ухватил Быстрого Бена за шею.

– Отпусти его! – заорала Хватка, разжимая руки.

Штырь уставился на неё.

– Что?

– Отпусти, чтоб тебя!

Взводный маг разомкнул захват и с проклятьем откатился в сторону.

Мимо них проскочил Мураш со своей короткой лопаткой в руках, а голова Быстрого Бена как раз скрылась под землёй. Во все стороны полетел песок.

– Полегче, сержант, – прикрикнула Хватка. – А то голову ему снесёшь!

Сержант испуганно воззрился на неё, а затем отпрыгнул так, будто стоял на горячих углях.

– Худ! – Он поднял лопату и присмотрелся к полотну. – Крови не видно! Кто-то видит кровь? Это что, волосы?! Ох, Королева грёз…

– Это не волосы, – прорычал Штырь, забирая лопату из рук Мураша. – Это корни, идиот! Они его сцапали. Сцапали Быстрого Бена.

– Кто? – резко спросила Хватка.

– Духи баргастов. Целая орда! Мы попали в засаду!

– А тебя почему не тронули? – спросила она.

– Наверное, я не такой опасный. По крайней мере, – маг начал вертеть головой по сторонам, – надеюсь на это. Но лучше-ка я уйду с треклятого кургана, вот что!

Хватка посмотрела ему вслед.

– Вал присмотри за ним, а?

Опухший сапёр кивнул и потрусил за Штырём.

– Что теперь делать? – прошипел Мураш, его усы нервно подёргивались.

– Подождём колокол-другой, а потом, если чародей не сумеет сам выбраться отсюда, пойдём дальше.

Голубые глаза сержанта широко распахнулись.

– Мы его бросим? – прошептал он.

– Либо так, либо придётся срыть этот треклятый холм до основания. И всё равно мы его не найдём – они его на свой Путь затащили. Он здесь, да не здесь, если понимаешь, о чём я. Может, Штырь поищет, когда перестанет трястись.

– Вот знал я, знал, что от Быстрого Бена одни неприятности, – проворчал Мураш. – Ни на что эти маги не годятся. Ты права, нет толку ждать. Всё одно они бесполезные. Давай собираться и пойдём дальше.

– Подождать чуть-чуть не повредит, – возразила Хватка.

– Да, это, наверно, хорошая мысль.

Капрал покосилась на него, затем со вздохом отвернулась.

– Надо бы перекусить. Стоило бы приготовить что-то особенное, сержант.

– У меня есть сушёные финики и плоды хлебного дерева, и копчёные пиявки с южного рынка в Крепи.

Она поёжилась.

– Звучит неплохо.

– Сейчас займусь.

Сержант торопливо убежал.

О, боги, Мураш, ты совсем расклеился. А я-то что? Скажи «финики да пиявки», а у меня уже слюнки потекли…

Остроносые челны лежали в болоте и гнили, верёвки, натянутые между ними и ближайшими валунами, покрылись мхом. Вокруг виднелись десятки долблёных кораблей. На кочках лежали свёртки с припасами, их густо покрыла плесень, сверху выросли поганки и другие грибы. Бледный свет, чуть желтоватый. С ног до головы покрытый водянистой грязью, Быстрый Бен кое-как поднялся, сплюнул муть изо рта и медленно огляделся.

Нападавших не было видно. Вокруг подчёркнуто неспешно летали насекомые. Раздавались постоянный шум капающей воды и кваканье лягушек. В воздухе чувствовался слабый запах соли. Я на давным-давно умершем Пути, который прогнил из-за потери смертной памяти. Живые баргасты ничего не знают об этом мире, но сюда уходят их мёртвые – если, конечно, могут забраться так далеко.

– Ладно, – сказал маг. Его голос прозвучал до странности глухо в густом, тяжёлом воздухе. – Я здесь. Чего вам нужно?

Чародей обернулся на движение в тумане. Появились неясные фигуры, они неуверенно приближались, стоя по колено в чёрной, бурлящей воде. Глаза мага сузились. Это не были те баргасты, которых он знал по смертному миру. Эти создания были ниже, шире, с более мощными костями, словно помесь имассов и тоблакаев. Боги, да сколько же веков этому Пути? Под тяжёлыми надбровными дугами скрывались маленькие, поблёскивающие в темноте глазки. По впалым щекам сбегали вниз кожаные полоски, привязанные под безбородыми челюстями к маленьким трубчатым костям. Чёрные волосы заплетены в грубые косы с пробором посередине. Мужчины и женщины, которые медленно окружали Быстрого Бена, все до единого были в обтягивающих костюмах из тюленьей кожи, украшенных костями, рогами и ракушками. У пояса висели длинные, тонколезвийные ножи. Некоторые из мужчин держали в руках шипастые копья, сделанные, судя по виду, из одних лишь костей.

Маленькая фигурка выбралась на гниющий кедровый пенёк прямо перед Быстрым Беном – похожая на человечка куколка из перевязанных бечёвкой веточек, с головой из жёлудя.

Чародей кивнул.

– Таламандас. Я думал, ты хотел вернуться к Белолицым.

– И вернулся, маг, исключительно благодаря твоему хитроумию.

– Странные у тебя способы выражать благодарность, Старший. – Быстрый Бен огляделся по сторонам. – Где мы?

– Место Первой Высадки. Здесь ждут воины, которые не дожили до конца путешествия. Наш флот был велик, маг, но когда плавание завершилось, больше половины челнов несли лишь трупы. Мы пересекли океан в одной бесконечной битве.

– А куда же теперь отправляются мёртвые баргастов?

– Никуда, куда угодно. Они потеряны. Чародей, ваш претендент сразил бойца Хумбролла Тора. Духи затаили дыхание, ибо он ещё может умереть.

Быстрый Бен вздрогнул. Некоторое время он молчал, затем сказал:

– А если умрёт?

– Ваши солдаты тоже умрут. У Хумбролла Тора нет выбора. Иначе начнётся гражданская война. Сами духи потеряют единство. Вы станете причиной великой распри, большого раскола. Но не поэтому я просил доставить тебя сюда. – Чучелко указало веткой на безмолвные фигуры в тумане. – Это воины. Армия. Но… наши вожди не с нами. Духи-Основатели потеряны давным-давно. Маг, дочь Хумбролла Тора нашла их. Нашла!

– Но есть проблема.

Таламандас сразу обмяк.

– Есть. Они в ловушке… в городе Капастане.

Чародей медленно сообразил, что́ это значит.

– Хумбролл Тор знает?

– Нет. Меня отогнали его поплечники. Древнейшим духам там не рады. Лишь молодым позволено приближаться, ибо у них мало силы. Их дар – утешенье, а утешенье стало очень много значить для баргастов. Не всегда было так. Ты видишь перед собой расколотый пантеон, пропасть меж нами – время. И утрата памяти. Мы – чужие для своих потомков; они не внемлют нашей мудрости и страшатся нашего могущества.

– Хумбролл Тор надеялся, что его дочь отыщет этих Духов-Основателей?

– Он идёт на огромный риск, но знает, что Белолицые уязвимы. Молодые духи слишком слабы, чтоб сопротивляться Паннионскому Домину. Их поработят или уничтожат. А когда утешенье вырвут, останется лишь слабость веры и отсутствие силы. Армии Домина сомнут наши кланы. Хумбролл Тор ищет силу, но нашаривает её впотьмах.

– А когда я скажу ему, что древние духи найдены… он мне поверит?

– Ты – наша единственная надежда. Ты должен его убедить.

– Я освободил тебя от чар, – сказал Быстрый Бен.

– Чего ты просишь взамен?

– Тротц должен выжить. Его должны признать победителем, чтобы он законно занял место в совете вождей. Нам нужно занять место сильного, Таламандас.

– Я не могу вернуться к племенам, чародей. Меня лишь вновь отгонят прочь.

– Ты можешь направить свою силу через смертного?

Чучелко медленно подняло головку-жёлудь.

– У нас есть Дэнульский целитель, но, как и я, он почти не может пользоваться своим Путём – паннионский яд…

– Чтобы обрести нашу силу, – сказал Таламандас, – он должен попасть на этот Путь, в это место.

– Ну, – сказал Быстрый Бен, – тогда давай придумаем способ этого добиться?

Таламандас медленно повернулся, оглядел своих духов-родичей. Через мгновенье он вновь посмотрел на чародея.

– Договорились.

Одинокий дротик взметнулся в небо навстречу Вывиху, когда Чёрный морант и его пассажир пошли на снижение. Кворл метнулся в сторону, затем резко спикировал в круг. Собравшиеся воины разразились хохотом и проклятьями, но больше агрессии не проявляли.

Паран в последний раз оглядел взвод, стоявший в охранении вокруг Тротца и Грунта, затем трусцой побежал туда, где Вывих и покрытый волдырями Молоток спускались с кворла под вызывающие выкрики и потрясание оружием.

– Дайте им дорогу, чтоб вас! – заорал капитан, отталкивая в сторону сэнана, который стоял у него на пути. Тот восстановил равновесие, затем оскалил подпиленные зубы и вызывающе зарычал. Паран проигнорировал его. Через пять шагов он оказался рядом с Вывихом и Молотком.

В глазах целителя плескалась тревога.

– Капитан…

– Да, становится всё жарче, Молоток. Иди за мной. Вывих, тебе, наверное, лучше убраться отсюда подальше…

– Согласен. Я вернусь к взводу сержанта Мураша. Что случилось?

– Тротц выиграл схватку, но войну мы можем проиграть. Шевелись, пока тебя не проткнули.

– Да, капитан.

Схватив одной рукой целителя, Паран развернулся и начал проталкиваться сквозь толпу.

– Ты нужен Тротцу, – сказал он на ходу. – Дело плохо. Горло сломано…

– Так как же он, Худово семя, до сих пор жив?!

– Грунт проделал дырку над лёгкими, и ублюдок через неё дышит.

Молоток нахмурился, затем медленно кивнул.

– Умно. Только, капитан, от меня Тротцу будет немного пользы…

Паран резко повернул голову.

– Лучше постарайся. Если он умрёт, мы все погибнем.

– Мой Путь…

– В Бездну оправдания, просто исцели его, будь ты проклят!

– Слушаюсь, сэр, но, просто чтоб вы знали, это меня, скорее всего, убьёт.

– Фэнеровы яйца!

– Это хороший обмен, сэр. Я понимаю. Не волнуйтесь, я исцелю Тротца – вы все уйдёте живыми, только это сейчас и важно.

Паран остановился. Он закрыл глаза, чтобы совладать с внезапным приступом боли в животе. Сквозь стиснутые зубы он прошипел:

– Как скажешь, Молоток.

– Бестолочь нас зовёт…

– Да, иди, целитель.

– Слушаюсь, сэр.

Молоток высвободил руку и направился к взводу.

Паран заставил себя открыть глаза.

Только посмотри на этого ублюдка. И глазом не моргнул, узнав о том, что ему предстоит. И с шагу не сбился. Да кто… что это за солдаты?

Молоток оттолкнул Грунта в сторону, опустился на колени рядом с Тротцем, встретил твёрдый взгляд воина.

– Молоток! – зашипел Грунт. – Твой Путь…

– Заткнись, – сказал Молоток, закрывая глаза в тот миг, когда кончики его пальцев коснулись распухшего, сломанного горла баргаста.

Молоток открыл свой Путь, и его сознание взвыло, когда туда хлынула ядовитая сила. Он почувствовал, как его собственное тело опухает, кожа лопается, брызгает кровь, услышал потрясённый вскрик Грунта. Затем физический мир исчез, скрылся в бушующем море боли.

Проклятье, найди же тропу! Путь исцеления, жилку порядка… боги! Только не сойди с ума, целитель. Держись…

Но он чувствовал, как сознание рассыпается, как его рвёт на куски жадная, всепоглощающая сила. Собственное «я» Молотка разваливалось под внутренним взором, и целитель ничего не мог с этим поделать. Он потянулся к ядру здоровья в собственной душе, зачерпнул его силу, почувствовал, как она льётся через кончики пальцев в изуродованные хрящи глотки Тротца. Но это ядро начало растворяться…

Чьи-то руки схватили его, потащили – новое испытание. Его дух боролся, пытался вырваться. Со всех сторон его окутали крики, будто бесчисленные души гибли совсем рядом. Руки отпустили его, но тут же сменились другими. Его тащили, волокли, и сознание невольно покорялось дикой воле, двигавшей этими бессчётными руками.

Вдруг пришёл покой. Молоток почувствовал, что стоит на коленях в зловонном озерце. Вокруг царила тишина. Затем со всех сторон послышался шёпот. Целитель поднял глаза.

«Возьми у нас, – шелестящим хором прошептали тысячи голосов. – Возьми нашу силу. Вернись туда, используй всё, что мы даём тебе. Но спеши – мы проложили тропу дорогой ценой – о какой дорогой…»

Молоток открылся вихрящейся вокруг силе. Выбора не осталось, он был бессилен перед этой требовательной мощью. Его руки и ноги, всё тело вдруг показалось мокрой глиной, которой заново придавали форму. От костей наружу – его изорванная душа отстраивалась заново.

Он вскочил на ноги, развернулся и пошёл. Под ногами была странная, неровная, податливая земля. Он не смотрел вниз, просто шагал вперёд. Теперь вокруг был лишь Путь Дэнул, дикий и смертоносный яд, однако он не мог проникнуть внутрь. Не в силах вновь завладеть душой целителя, зараза взвыла.

Молоток вновь почувствовал свои пальцы у разбитого горла друга, но в мыслях он по-прежнему шёл. Шаг за шагом неуклонно продвигался вперёд. Это дорога в моё тело. Кто её для меня создал? Зачем?

Путь начал блекнуть вокруг. Он почти вернулся. Молоток взглянул вниз и увидел то, что и ожидал увидеть. Он шёл по ковру из тел – тропе мертвецов, ведущей через отравленный ужас его Пути. Дорогой ценой – о какой дорогой…

Целитель моргнул и открыл глаза. Под пальцами кожа с кровоподтёками, но ничего больше. Он сморгнул пот, встретил взгляд Тротца.

А ведь было, похоже, две тропы. Одна – для меня, а другая – для тебя, друг мой.

Баргаст с трудом поднял правую руку. Молоток сжал её железной хваткой.

– Вернулся, – прошептал целитель, – ублюдок ты зубастый.

– Кто? – прохрипел Тротц, от усилия у него натянулась кожа у глаз. – Кто заплатил?

Молоток покачал головой.

– Не знаю. Не я.

Взгляд баргаста метнулся к растрескавшимся, кровоточащим рукам целителя. Молоток вновь помотал головой.

– Не я, Тротц.

Паран не мог пошевелиться, не осмеливался подойти ближе. Он видел лишь толпу солдат там, где лежал Тротц и стоял на коленях Молоток. Боги, простите меня, я приказал целителю убить себя. Если это – истинный лик власти, то это ухмылка черепа. Я её не хочу. Хватит, Паран, ты не можешь достаточно ожесточиться для такой жизни, приучиться к подобному выбору. Да кто ты такой, чтобы взвешивать чужие жизни? Оценивать, мерить плоть фунтами? Нет, это кошмар. С меня хватит.

Перед ним появился Грунт, качнулся к Парану. Лицо солдата было белым, глаза – широко распахнуты. Он чуть не упал на капитана.

Нет, не говори ничего. Проваливай ко всем демонам.

– Докладывай, целитель.

– Всё… всё в порядке, капитан. Тротц выживет…

– А Молоток?

– Поверхностные раны – я с ними разберусь, сэр. Он жив – не спрашивайте, как…

– Уходи, Грунт.

– Сэр?

– Иди. К Молотку. Прочь с глаз моих.

Паран повернулся спиной к солдату, услышал, как тот убегает. Капитан закрыл глаза в ожидании нового изнурительного приступа боли в животе, невыносимого как огненный кулак внутри. Но ничего не случилось. Он утёр глаза, глубоко вздохнул. Никто не умрёт. Мы все выберемся отсюда. Нужно сказать Хумброллу Тору. Тротц выиграл свой бой… и катитесь все остальные к Худу!

В пятнадцати шагах от него Грунт и Бестолочь сидели на корточках, видели, как спина капитана выровнялась, видели, как Паран поправил перевязь с мечом, видели, как он зашагал к штабному шатру Хумбролла Тора.

– Жёсткий ублюдок, – пробормотал целитель.

– Холодный, как яггутская зима, – добавил Бестолочь, скривившись. – Молоток там помереть мог.

– Он и вправду чуть не умер.

Некоторое время оба молчали, затем Грунт отвернулся и сплюнул.

– А может, капитан всё же вытянет, – буркнул он.

– Ага, – согласился Бестолочь. – Похоже.

– Эй! – воскликнул кто-то из солдат неподалёку. – Гляди на склон! Это кто, Дэторан? И Штырь – тащат кого-то между собой!

– Наверно, Быстрого Бена, – сказал Грунт, поднимаясь. – Заигрался на своих Путях. Идиот.

– Маги, – фыркнул Бестолочь. – Кому эти ленивые уроды вообще нужны?

– Маги, говоришь? А как насчёт целителей, капрал?

Длинное лицо солдата вдруг вытянулось, челюсть отвисла.

– Уф, целители-то – что надо, Грунт. Отличные ребята. Я имел в виду чародеев там, колдунов…

– Лучше заткнись, пока настоящую глупость не сморозил, Бестолочь. Ладно, теперь мы все в сборе. Интересно, что Белолицые с нами сделают?

– Тротц же победил!

– И что?

У капрала снова отвисла челюсть.

Сшитый из шкур шатёр Хумбролла Тора заполнял дым. Высокий вождь стоял в одиночестве, спиной к очагу – чёрный силуэт на фоне языков пламени.

– Что ты хочешь мне сказать? – пророкотал он, когда Паран опустил за собой кожаный полог.

– Тротц жив. Он подтверждает своё право вождя.

– Но у него нет племени…

– У него есть племя, вождь. Тридцать восемь «мостожогов». Он это показал стилем, который избрал для поединка.

– Я знаю, что он нам показал…

– Но кто понял?

– Я, и только это имеет значение.

Наступила тишина. Паран оглядел шатёр и его нехитрое содержимое, попытался найти приметы, которые позволили бы понять характер стоявшего перед ним воина. Пол укрывали шкуры бхедеринов. В стороне лежали полдюжины копий, одно расколотое. Под стенкой стоял одинокий деревянный сундук, выдолбленный из цельного ствола дерева, достаточно большой, чтобы уложить в нём трупы в три слоя, в полный рост. Крышка была откинута, так что можно было рассмотреть большой, сложный замок. Напротив сундука лежали скомканныеодеяла, в которых, видимо, спал Тор. Нашитые на стенки монеты блестели со всех сторон, а с конического потолка свисали на тесёмках другие – потемневшие от дыма за долгие годы.

– Ты утратил власть, капитан.

Паран моргнул, посмотрел в тёмные глаза вождя.

– Это хорошо, – сказал он.

– Никогда не признавайся, что не хочешь власти, малазанец. То, чего боишься в себе самом, запятнает всякое суждение о том, что сделает твой преемник. Страх скроет от тебя его мудрость, равно как и глупость. Тротц никогда не был вождём – я это увидел по глазам, как только он вышел из вашего строя. Теперь ты должен присматривать за ним. Ясным взором. – Баргаст повернулся и подошёл к сундуку. – У меня есть мёд. Выпей со мной.

О, боги, мой желудок…

– Спасибо, вождь.

Хумбролл Тор извлёк из сундука глиняный кувшин и две деревянные кружки. Откупорил кувшин, на пробу понюхал, затем кивнул и налил.

– Подождём ещё день, – сказал он. – Затем я обращусь к кланам. Тротц сможет говорить, он заслужил своё место среди вождей. Но я скажу тебе сейчас, капитан. – Баргаст протянул Парану кружку. – Мы не пойдём на Капастан. Мы ничего не должны этим людям. Каждый год всё больше наших молодых уходят в этот город, принимают их образ жизни. Их торговцы не приносят нам ничего ценного, много врут и обещают, они бы мой народ догола раздели, если бы могли.

Паран глотнул крепкой медовухи, почувствовал, как она обожгла горло.

– Не Капастан ваш истинный враг, вождь…

– Паннионский Домин пойдёт против нас войной. Я это знаю, малазанец. Они возьмут Капастан и выставят оттуда армии прямо на наши границы. А затем выступят в поход.

– Если ты это понимаешь, почему не…

– Двадцать семь племён, капитан Паран. – Хумбролл Тор осушил свою кружку, утёр губы. – Из них лишь восемь вождей поддержат меня. Мало. Нужны все. Скажи, этот ваш новый вождь, он умеет переубеждать словами?

Паран поморщился.

– Не знаю. Он ими редко пользуется. Впрочем, до сих пор ему было и не нужно. Завтра увидим, я полагаю.

– Твоим «Мостожогам» по-прежнему грозит опасность.

Капитан оцепенел, уставился на медовуху в кружке.

– Какая? – спросил некоторое время спустя.

– Барахны, гилки и ахкрата – эти кланы объединились против вас. Уже сейчас они говорят другим о двуличности. Ваши целители – некроманты, они проводят ритуал воскрешения, чтобы вернуть Тротца обратно к жизни. Белолицые не любят малазанцев. Вы вступили в союз с морантами. Вы покорили север – как скоро вы обратите жадный взор на нас? Вы – равнинный медведь у нас под боком, толкаете нас на схватку с южным тигром. Охотник всегда знает, что на уме у тигра, но никогда – что на уме у медведя.

– Похоже, судьба наша по-прежнему висит на волоске, – заметил Паран.

– Завтра увидим, – сказал Хумбролл Тор.

Капитан осушил свою кружку и поставил её на край сундука. В животе уже разгорались сигнальные костры. За сладковатым вкусом мёда во рту он чувствовал привкус крови.

– Я должен проверить своих солдат, – сказал он.

– Дай им эту ночь, капитан.

Паран кивнул, затем вышел из шатра.

В десяти шагах от полога его ждали Хватка и Дымка. Капитан нахмурился, когда женщины торопливо подошли к нему.

– Опять добрые вести наверняка, – пробормотал он себе под нос.

– Капитан.

– В чём дело, капрал?

Хватка моргнула.

– Ну, хм, мы дошли. Я подумала, нужно доложить…

– Где Мураш?

– Нездоровится ему, сэр.

– Съел что-нибудь?

Дымка ухмыльнулась.

– Вот это смешно. «Съел что-нибудь».

– Капитан, – поспешно вклинилась Хватка, бросив на Дымку испепеляющий взгляд. – Мы на время потеряли Быстрого Бена, потом вернули, только он не просыпается. Штырь думает, это шок. Его затащили на баргастский Путь и…

Паран чуть не подпрыгнул.

– Что, говоришь, с ним сделали?! Веди меня к нему. Дымка, найди Молотка, и оба к нам, живо! Ну, Хватка? Чего встала? Веди!

– Так точно.

Седьмой взвод свалил своё снаряжение в лагере «Мостожогов». Дэторан и Вал разворачивали шатры, на них мрачно взирал бледный, дрожащий Мураш. Штырь сидел рядом с Быстрым Беном, бездумно перебирая пальцами пряди своей изодранной волосяной рубахи и хмуро глядя на бесчувственного мага. Чёрный морант, Вывих, стоял неподалёку. Солдаты из других взводов сидели поодаль, поглядывали на новоприбывших, но не приближались.

Капрал Хватка подвела Парана к Штырю и Быстрому Бену. Капитан покосился на другие взводы.

– Что это с ними? – поинтересовался он вслух.

Хватка хмыкнула.

– Видите, как Валу рожу разнесло? Дэторан не в настроении, сэр. Мы все думаем, что она втрескалась в бедолагу-сапёра.

– И проявила свои чувства вот так?

– Она дама суровая, сэр.

Капитан вздохнул, отодвинул Штыря в сторону и присел на корточки, чтобы осмотреть Быстрого Бена.

– Рассказывай, что случилось, Штырь. Хватка сказала, это был баргастский Путь.

– Так точно, сэр. Но учтите, это я только предполагаю. Мы взобрались на курган…

– Умно, нечего сказать, – буркнул Паран.

Маг пригнулся.

– Да, но это ж был не первый, на который мы залезли, а остальные все были вполне сонные. В общем, духи сцапали Быстрого Бена и утащили с глаз долой. Мы чуток подождали. И они его выплюнули обратно, вот просто так. Капитан, Пути прогнили. Всерьёз прогнили. Бен сказал, это Паннион, только на самом деле не Паннион, а тайная сила за ним. Сказал, мы все вляпались.

Послышались шаги, и Паран обернулся навстречу Дымке и Молотку. За ними шёл Тротц. Солдаты других взводов приветствовали его настройными выкриками, за которыми, впрочем, тут же последовал презрительный свист. Тротц оскалил зубы и сменил направление. Какой-то солдат рванул в сторону, точно перепуганный кролик. Баргаст ухмыльнулся шире.

– Вернись сюда, Тротц, – приказал Паран. – Нам нужно поговорить.

Пожав плечами, огромный воин развернулся и подошёл.

Молоток тяжело опёрся на плечо Парана, опускаясь на колени рядом с Беном.

– Извините, капитан, – прохрипел он. – Я себя неважно чувствую.

– Я тебя не попрошу вновь использовать Путь, целитель, – сказал Паран. – Но мне нужно привести в себя Быстрого Бена. Есть предложения?

Молоток прищурился и поглядел на чародея.

– Я не сказал, что ослаб, сэр, только что чувствую себя неважно. Мне помогли исцелить Тротца. Духи, как я теперь думаю. Может, даже баргастские. Они меня заново собрали, как-то, зачем-то, и видит Худ, меня следовало собрать наново. Теперь чувствую себя так, будто у меня чужие руки, чужие ноги… – Он протянул руку и положил ладонь на лоб Быстрому Бену, затем хмыкнул. – Он возвращается. Защитные чары заставляют его спать.

– Можешь ускорить дело?

– Конечно.

И целитель отвесил магу пощёчину. Быстрый Бен раскрыл глаза.

– Эй! Ну и скотина же ты, Молоток.

– Хватит жаловаться, Бен. Капитан хочет с тобой поговорить.

Взгляд тёмных глаз чародея быстро метнулся к Парану, затем перескочил на маячившего у капитана за спиной Тротца. Быстрый Бен ухмыльнулся.

– Вы все мне должны.

– Не обращайте внимания, – сказал Молоток Парану. – Он это всё время талдычит. О, боги, какое самомнение. Будь здесь Скворец, он бы тебя по голове приложил, маг, и мне страсть как хочется его подменить.

– Даже не думай. – Быстрый Бен медленно сел. – Как обстоят дела?

– Наши головы по-прежнему под топором, – тихо сообщил Паран. – У нас тут немного друзей, а враги становятся всё смелее. Власть Хумбролла Тора слаба, и он сам это знает. То, что Тротц убил его любимого сына, тоже не слишком помогло делу. Но всё равно вождь на нашей стороне. Более или менее. Ему глубоко плевать на Капастан, но он понимает, какую опасность представляет Паннионский Домин.

– Плевать на Капастан, значит? – Быстрый Бен улыбнулся. – Это я могу изменить. Молоток, у тебя в теле поселились гости?

Целитель заморгал.

– Что?

– Чувствуешь себя странно, да?

– Ну…

– Да, он так сказал, – вмешался Паран. – Что тебе об этом известно?

– Всё. Капитан, мы должны пойти к Хумброллу Тору. Все трое, нет, четверо – ты тоже нужен, Тротц. Да какого Худа, давайте и Вывиха с собой возьмём – он знает куда больше, чем показывает, – и я, конечно, не вижу улыбочку под шлемом, морант, но я знаю, что ты ухмыляешься. Штырь, твоя рубаха воняет. Так что отвали, пока меня не стошнило.

– Я твою шкуру защищал – и вот благодарность, – проворчал Штырь, отступая.

Паран поднялся и опять перевёл взгляд на шатёр Хумбролла Тора.

– Ну, снова здорово.

Приближался закат, долину окутали длинные тени. Баргасты вернулись к диким танцам и поединкам с какой-то лихорадочной энергией. Сидя в тридцати шагах от шатра Хумбролла Тора среди брошенных доспехов, Хватка поморщилась.

– Вот ублюдки, сидят там до сих пор. А нам вообще нечего делать – только смотреть, как эти дикари друг дружку калечат. Сдаётся мне, Дымка, это ещё не конец.

Темноглазая женщина рядом с ней нахмурилась.

– Хочешь, найду Мураша?

– А толку? Слышишь сопение? Это наш сержант катает ту девочку из барахнов. Сам явится очень скоро – с довольной рожей…

– А девочка в трёх шагах позади…

– Вся такая недоумевающая…

– «И это всё?»

– Она просто моргнула, вот всё и пропустила.

Подруги злорадно засмеялись. Затем Хватка вновь помрачнела.

– Можем завтра отправиться на тот свет, что бы там Быстрый Бен ни наплёл Тору. Но пока всё по плану капитана, так что сегодня ночью можем развлекаться…

– «С рассветом является Худ».

– Точно.

– Тротц сделал в этой драке, что следовало, – заметила Дымка. – Так по-простому всё и должно было быть.

– Ну, я бы всё равно выбрала с самого начала Дэторан. Не было бы тогда никакой недо-ничьей. Она бы этого пацана уделала. Говорят, наш расписной баргаст просто стоял и ждал, когда крысёныш на него накинется. Дэторан бы пошла вперёд и вышибла мозги прежде, чем пёрышко бы упало…

– Там не перо было, а булава.

– Да без разницы. Всё равно Тротцу не хватает её злобности.

– Всем не хватает. Кстати, я только заметила: она ведь так и не вернулась, хотя уже давненько утащила в кусты этого воина-гилка.

– Утешается – Вал-то сбежал и спрятался. Бедолага – это я про гилка. Он уже небось мёртвенький.

– Надеюсь, она это заметила.

Женщины замолчали. Поединки у костров шли быстро и с такой яростью, что собиралось всё больше зрителей-баргастов. Хватка крякнула, увидев, как ещё один воин рухнул с ножом соперника в глотке. Если всё и дальше пойдёт в том же духе, им завтра придётся строить новый курган. Хотя они и так, может, начнут – курган для «Мостожогов». Она огляделась, высматривая одиноких «мостожогов» в толпе дикарей. Дисциплина рассыпалась в прах. Надежда, вспыхнувшая при вести о том, что Тротц жив, развеялась, как только стало ясно, что баргасты их всё равно, наверное, перебьют – просто по злобе.

– Воздух какой-то… странный, – сказала Дымка.

Да уж… будто сама ночь горит огнём… будто мы в самом сердце невидимого пожара. Торквесы на руке Хватки были горячими и постепенно нагревались ещё больше. Похоже, пора опять окунуть их в бочку с водой, надолго не помогает, но хоть так.

– Помнишь ту ночь в Чернопёсьем лесу? – тихонько спросила Дымка. – Отступление…

Когда мы напоролись на погребальные площадки рхиви… зловещие духи поднялись из пепла костров…

– Да, Дымка, неплохо помню.

И если бы Чёрные моранты нас не углядели и не вытащили…

– Такое же чувство, Хватка. Тут гуляют духи.

– Но не большие – это предки тут собираются. Явились бы большие – у нас волосы дыбом стояли бы.

– Это правда. Но где они? Где самые зловредные из баргастских духов?

– Явно не здесь. Если Опонны нам улыбнутся, завтра они тоже не придут.

– Скорее придут. Вряд ли они захотят пропустить такое событие.

– Слушай, ты не пыталась хоть разок начать думать о хорошем, а, Дымка? Худов дух!

– Да я же просто гадаю. – Женщина пожала плечами. – Ладно, – добавила она, вставая. – Пойду, погуляю какое-то время. Может, вызнаю что-нибудь.

– Ты по-баргастски понимаешь?

– Нет, но иногда самые важные сообщения обходятся без слов.

– Ты – такая же, как и все остальные, Дымка. Это, может, наша последняя ночь на земле, а ты уходишь.

– Но в этом-то и весь смысл, верно?

Хватка посмотрела вслед растворившейся в тенях подруге. Треклятая женщина… а я теперь сижу тут, как дура, и трясусь. Откуда мне знать, где засели серьёзные баргастские духи? Может, спрятались за каким-то холмом. Готовятся выскочить завтра поутру и напугать нас всех до усрачки. И откуда мне знать, что там завтра решит этот баргастский вождь? По головке погладит или горло перережет?

Из толпы вынырнул Штырь и подошёл к ней. Словно плащ, его окутывал запах жжёных волос, лицо было мрачным. Маг присел на корточки.

– Дело плохо, капрал.

– Вот так новость, – огрызнулась Хватка. – Что там?

– Половина наших солдат напились в стельку, а остальные их быстро догоняют. То, что Паран с дружками ушёл в шатёр и не выходит, все приняли за дурной знак. К рассвету мы ни на что не будем способны.

Хватка покосилась на шатёр Хумбролла Тора. Силуэты внутри уже некоторое время не шевелились. Какое-то время спустя она кивнула.

– Всё в порядке, Штырь. Не волнуйся. Иди, повеселись.

У мага отвисла челюсть.

– «Повеселись»?

– Ага. Забыл? Ну, там, отдых, удовольствие, чувство радости. Иди, она же где-то там ходит сейчас, а тебя через девять месяцев тут уже не будет. Оно, конечно, сними ты эту рубаху, у тебя было бы шансов побольше – ну, хотя бы на эту ночь…

– Нельзя! Что Мама подумает?

Хватка внимательно посмотрела на перепуганное, бледное лицо чародея.

– Штырь, – медленно и внятно сказала она, – твоя мать умерла. Её здесь нет, она за тобой не следит. Можешь не слушаться, Штырь. Честное слово.

Маг пригнулся, будто невидимая рука отвесила ему подзатыльник, и на миг Хватке показалось, будто на его темени отпечатались костяшки пальцев, а потом он быстро убежал, бормоча что-то себе под нос и мотая головой.

Ох, боги… может, все наши предки здесь! Хватка оглянулась. Ты только подойди поближе, папочка, я твою Худову глотку-то перережу, как и в первый раз…

От усталости слезились глаза. Паран вышел из шатра. Серое небо едва светилось. Над долиной неподвижно висели туман и дым костров. Если что здесь и двигалось – стая волков на гребне вдалеке.

Но они не спят. Все здесь. Истинная битва завершилась, и вот я вижу их перед собой – стоят тёмные божества баргастов, встречают зарю… впервые за тысячи лет встречают смертную зарю… Кто-то остановился рядом с капитаном.

– Ну?

– Старшие духи баргастов вышли из Молотка, – сказал Быстрый Бен. – Целитель спит. Чувствуешь их, капитан? Духов? Все стены рухнули, Старшие воссоединились со своими младшими родичами. Забытый Путь больше не забыт.

– Это всё прекрасно, – пробормотал Паран, – но нам ещё нужно снять осаду с города. Что будет, если Тор поднимет знамя войны, а его соперники воспротивятся?

– Не посмеют. Не смогут. Все поплечники Белолицых проснутся, ощутят, как всё изменилось, как окрепла новая сила. Они её почувствуют, узнают её природу. Более того, духи расскажут, что их повелители – истинные боги баргастов – заперты в Капастане. Духи-Основатели пробудились. Пришло время освободить их.

Капитан некоторое время смотрел на чародея, затем сказал:

– Ты знал, что моранты – родичи баргастов?

– Более или менее. Тору это не понравилось – а как завоют племена! – но если сами духи приняли Вывиха и его народ…

Паран вздохнул. Мне нужно поспать. Но я не могу.

– Пойду соберу «Мостожогов».

– Новое племя Тротца, – с ухмылкой сказал Быстрый Бен.

– А почему он тогда храпит?

– Ему эта ответственность в новинку, капитан. Тебе придётся его учить.

Учить чему? Как жить под бременем власти? Я и сам с этим не могу справиться. Достаточно лишь взглянуть в лицо Скворцу, чтобы понять: никто не может – никто, у кого ещё есть сердце. Мы учимся лишь одному: скрывать свои мысли, прятать чувства, хоронить человечность глубоко в душе. А этому научить нельзя, только показать.

– Иди, разбуди этого ублюдка, – прорычал Паран.

– Слушаюсь, сэр.

Глава двенадцатая

В Сердце Горы ждала она,

видела сны о мире, свернувшись

вокруг своего горя, когда он нашёл её,

и поиски завершились,

он принял на себя все её шрамы,

ибо объятья силы – это любовь,

что наносит раны.

Скинталла из Бастиона (1129–1164). Расцвет Домина

Лучи заходящего солнца окрасили горную цитадель у озера в цвет разведённой водой крови. Вокруг вились кондоры – в два раза тяжелее великих воронов, на выгнутых шеях – ошейники, взгляд прикован к толпе у стен крепости, бурлившей среди многочисленных, как звёзды, походных костров.

Одноглазый тенескаури, который был когда-то разведчиком в Войске Однорукого, с глубокой сосредоточенностью следил за их движениями, будто в полёте кондоров на фоне темнеющего неба можно было прочесть некое божественное откровение. Воистину, он уверовал – так полагали те, кто знал его в лицо. Онемел от величия Домина с того самого дня в Бастионе, три недели назад. С самого начала в его единственном глазу светился дикий голод, древний огонь, шептавший о волках в безлунной тьме. Поговаривали даже, что сам Анастер, Первый среди Детей Мёртвого Семени, приметил этого человека, приблизил его во время долгого странствия и даже дал ему лошадь, чтобы тот скакал вместе с помощниками Анастера во главе человеческого моря.

Разумеется, лица подручных Анастера сменялись с жестокой регулярностью.

Бесформенная, умирающая с голода армия ждала ныне у ног Паннионского Провидца. На заре он выйдет на балкон главной башни Обзора и поднимет руки в знак святого благословения. Животный рёв, который всякий раз вздымался в ответ на это благословение, сломил бы слабого, но Провидец, хоть и был очень стар, слабым, обычным человеком не был. А был он воплощением Панниона, Господа, единственного истинного бога.

Когда Анастер поведёт армию тенескаури на север, на другой берег реки, а оттуда – на Капастан, он понесёт с собой силу, имя которой – Провидец. И всех врагов, что осмелятся встать перед ними, изнасилуют, сожрут, сотрут с лица земли. Не было и тени сомнения в головах сотни тысяч тенескаури. Лишь убеждённость, острый, как бритва, железный меч, сжатый хваткой бесконечного, отчаянного голода.

Одноглазый продолжал смотреть на кондоров, хотя свет уже почти померк. Быть может, шептали некоторые, он сообщается с самим Провидцем и взирает не на самих птиц, а на цитадель Обзора.

Так крестьяне приблизились к правде настолько, насколько были способны. Ток Младший действительно рассматривал высокую крепость, древний монастырь, изуродованный военными пристройками: продольными стенами с бойницами для обстрела, массивными проездными башнями над воротами, глубокими окопами. Строительство продолжалось, инженеры и каменщики явно собирались работать всю ночь напролёт в свете огромных жаровен, в которых полыхал огонь.

Да, торопись, безумствуй в последних приготовлениях. Испытывай то, что испытываешь, старик. Для тебя это чувство внове, но мы его хорошо знаем. Оно называется «страх». Семь охотников К’елль ты послал вчера на юг – тех, что миновали нас на дороге… они не вернутся. А магический огонь, который окрашивает небо на юге ночью… он приближается. Неумолимо. Причина проста – ты разозлил госпожу Зависть. А в гневе она довольно неприятная особа. Посещал ты место бойни в Бастионе? Посылал своих любимых урдомов, чтобы вернулись с подробным отчётом? Задрожали коленки от этих вестей? А должны бы. Волчица и пёс, огромные, бесшумные, рвут на части строй человеческих тел. Т’лан имасс, с безумной скоростью размахивающий кремнёвым мечом, крошит на куски твоих прославленных, отборных воинов. И сегулехи, о да, сегулехи. Карательная армия численностью в три солдата, они пришли в ответ на твою гордыню…

Боль в животе стала глухой; голод затянулся узлом, сжался, стал почти неощутимым ядром нужды, нужды, что сама по себе умирала с голоду. Его рёбра остро и заметно выпирали под туго натянутой кожей. Живот распух. Суставы постоянно болели, а зубы начали шататься. Теперь он знал лишь пьянящий, горьковатый вкус собственной слюны, который время от времени смывали вода с каплей вина из бочонков на повозках или глоток из редкого кувшина эля, что приберегали для избранных подручных Первого Ребёнка.

Другие подручные – да и сам Анастер – питались хорошо. Они пожирали бесконечные трупы, которые появлялись благодаря ускоренному маршу. Их кипящие котлы вечно были полны. И в этом заключалось преимущество власти.

Так метафора стала реальностью – вижу, вижу, как мои старые циники-учителя согласно кивают. Здесь, среди тенескаури, жестокая истина предстала неприкрытой. Наши правители едят нас. Всегда ели. И как я мог считать иначе? Я ведь был солдатом. Был жестоким продолжением чьей-то чужой воли.

Ток изменился, и сам охотно это признавал. Его душа не выдержала чудовищных ужасов, которые он видел повсюду, невообразимой аморальности, рождённой голодом и фанатизмом. Ток изменился, искорёжился до неузнаваемости, превратился в нечто новое. Потеря веры – веры во что бы то ни было – и в первую очередь во врождённую доброту собственного вида – сделала его холодным, бесчувственным и жестоким.

Но Ток не ел человечины. Лучше пожирать себя изнутри, переваривать собственные мускулы, слой за слоем, растворять всё, чем я был прежде. Это – моё последнее задание, и вот оно началось. Тем не менее Ток уже начал осознавать более глубокую истину: решимость его слабела. Нет! Гони прочь эту мысль.

Ток понятия не имел, что́ увидел в нём Анастер. Ток притворялся немым, отказывался от предложенного мяса, всё, чем он проявлялся в этом мире – собственным присутствием, остротой единственного глаза, отмечавшего любую деталь, – и однако же Первый каким-то образом заметил его в толпе, призвал и сделал своим подручным, лейтенантом.

Но я никем не командую. Тактика, стратегия, бесконечные трудности управления армией, даже такой беспорядочной, как эта, – я сижу на сборах Анастера молча. Моего мнения не спрашивают. Я ни о чём не отчитываюсь. Чего же он от меня хочет?

Подозрения кипели во тьме под спокойной гладью мыслей. Ток гадал, а вдруг Анастер как-то понял, кто он на самом деле. Вдруг готовится передать прямо в руки Провидцу? Возможно – в этом новом мире всё было возможно. Абсолютно всё. Сама реальность будто сдалась, отказалась от собственных законов: и мёртвые зачинали живых, животная любовь в глазах женщин, когда они осёдлывали умирающих пленников, жгучая надежда на то, что они заберут последнее семя трупа, когда уйдёт жизнь, будто умирающее тело само искало последней возможности избежать окончательного забвения, когда душа уже погружалась во мрак. Любовь, а не похоть. Эти женщины отдали своё сердце мгновению смерти. Если семя проклюнется…

Анастер был старшим в первом поколении. Бледный, долговязый юноша с желтоватыми глазами и прямыми, чёрными волосами, он вёл армию вперёд, сидя верхом на тягловой лошади. Лицо его отличалось нечеловеческой красотой, словно за совершенной маской не было никакой души. Мужчины и женщины, молодые и старые, все приходили к нему, молили прикоснуться, но Анастер отказывал всем. Близко он подпускал лишь свою мать; та гладила его по волосам, клала потемневшую от солнца, морщинистую руку на плечо.

Её Ток боялся больше всего остального, больше, чем Анастера и его непредсказуемой жестокости, больше, чем Провидца. Что-то демоническое светилось в её глазах. Она первой оседлала умирающего мужчину, выкрикивая Ночные обеты, положенные молодожёнам в первую брачную ночь, а затем завыла как деревенская вдова, когда мужчина умер под ней. Эту историю часто рассказывали. Ей было множество свидетелей. Другие женщины тенескаури жались к ней. Возможно, их привлекал этот акт власти над беспомощным мужчиной; возможно, отчаянная кража невольно пролитого семени; возможно, её безумие попросту было заразно.

Во время перехода от Бастиона армия наткнулась на деревню, которая отвергла Объятья Веры. Ток видел, как Анастер выпустил свою мать и её последовательниц, видел, как они брали мужчин и молодых мальчиков, как их ножи наносили смертельные раны, как тела сплетались над трупами – о, так не дано было и самым жутким зверям! И мысли, которые пришли к нему тогда, оказались глубоко врезаны в саму душу Тока. Они ведь были когда-то людьми, эти женщины. Они жили в деревнях и сёлах, таких же, как эта. Они были жёнами и матерями, ухаживали за домом и домашними животными. Они танцевали, плакали, молились и подносили жертвы прежним богам. Жили обычной жизнью.

Какой-то яд скрывался в Паннионском Провидце и неведомом боге, который говорил через него. Яд, который порождал сходные воспоминания. Память, способную рассечь даже самые древние узы. Быть может, преданный ребёнок. Ребёнок, которого за руку отвели… к ужасу и боли. Вот на что это похоже – всё, что я вижу вокруг. Мать Анастера, ставшая жутким чудовищем, искалеченным для кошмарной роли. Мать – не мать, жена – не жена, и женщина – не женщина.

Послышались крики – группа всадников приближалась от ворот во внешней стене Обзора. Ток повернул голову, рассмотрел гостей, пока они скакали в быстро сгущавшемся сумраке. Доспехи. Командир-урдо, по сторонам от него – два провидомина, а позади – отряд урдомов, трое в ряд, всего семь рядов.

А за последними всадниками – охотник К’елль.

Лёгким жестом Анастер призвал своих подручных к невысокому холму, который выбрал для штаб-квартиры. С остальными подошёл и Ток Младший.

Белки глаз Первого были цвета мёда, а зрачки – шиферно-серые. Отсветы факелов плясали на его алебастрово-белом лице, делали губы до странности красными. Он уже сидел – без седла – на своей крупной, усталой лошади, сгорбился, разглядывая собравшихся офицеров.

– Вести, – хрипло прошептал Анастер.

Ток никогда не слышал, чтобы он говорил громче. Вероятно, юноша просто не мог повышать голос из-за врождённого дефекта гортани или языка. А может, никогда не считал нужным.

– Мы с Провидцем беседовали силой мысли, и теперь я знаю больше, чем даже придворные в святых стенах Обзора. Септарх Ультентха из Коралла был призван к Провидцу, что породило много досужих вымыслов.

– Какие вести, – спросил один из подручных, – с северной границы, о Славный Первый?

– Подготовка практически завершена. Боюсь, дети мои, мы придём слишком поздно, чтобы принять участие в осаде.

Со всех сторон послышались встревоженные вздохи.

Боюсь, голод наш не отступит. Вот что значили на самом деле слова Анастера.

– Говорят, Каймерлор, городок на востоке, не принял Объятья Веры, – сказал другой офицер. – Возможно, о Славный Первый, нам…

– Нет, – отрезал Анастер. – За Капастаном нас ждут баргасты. Как нам сообщают, их сотни тысяч. Меж ними раздор. Они слабы в вере. Мы обретём всё, чего ищем, дети мои.

Мы не доживём. Ток это знал наверняка, как и все остальные. Наступила тишина.

Анастер не сводил глаз с подъезжавших солдат.

– Провидец, – сказал он, – приготовил для нас подарок. Он понимает, что нам нужно питаться. Похоже, – спокойно продолжил он, – жители Коралла оказались… недостойны. Вот истина превыше всех выдумок. Нам нужно лишь пересечь спокойные воды Ортналова Разреза, чтобы наполнить животы, и этот прибывший урдо несёт нам весть о том, что нас уже ждут суда для переправы.

– И тогда, – зарычал один из подручных, – будем пировать!

Анастер улыбнулся.

Пировать. О, Худ, прошу, прими меня… Ток чувствовал, как в нём поднимается голод, чувственное, животное желание, которое, как он понял, одолеет волю, сломит все преграды. Пировать – о, боги, как же я изголодался!

– Это ещё не все вести, – продолжил миг спустя Первый. – Урдо получил и второе задание. – Болезненный взгляд юноши упал на Тока Младшего. – Провидец потребовал привести к нему Отказника, того, что с одним глазом – глазом, который – ночь за ночью – менялся на нашем пути из Бастиона, хоть сам он того и не заметил. Отказник станет гостем Провидца. Отказник с волчьим глазом, что светится в темноте. Ему не понадобится странное каменное оружие – я лично его сохраню.

Стрелы с обсидиановыми наконечниками и кинжал мгновенно забрали у Тока и передали Анастеру.

Подъехали солдаты.

Ток подошёл к ним, упал на колени перед конём урдо.

– Ему выпала честь, – сказал Анастер. – Забирайте его.

Ток испытывал искреннюю благодарность, облегчение гудело в его истончившихся венах. Он не увидит стен Коралла, не увидит, как десятки тысяч жителей разорвут на куски, не увидит изнасилований, не увидит себя в толпе, которая будет пожирать плоть, свою законную награду…

Над растущими укреплениями трудились рабочие, их грязные, пыльные фигуры казались демоническими в свете пламени. Ковыляя позади боевого коня урдо, Ток смотрел на их лихорадочную деятельность с циничным равнодушием.

Камень, земля и дерево не были препятствием для колдовства госпожи Зависти, которое он уже видел в деле в Бастионе. Как в древних легендах, сила её катилась широкой волной, вырывала жизнь из всего, чего касалась, поглощала строй за строем, улицу за улицей, оставляя позади сотни остывающих тел. Она ведь была, напомнил себе Ток с какой-то пламенной гордостью, дочерью Драконуса – Старшего бога.

Как он слышал, Паннионский Провидец уже бросал против неё чародеев, но магия им не помогла. Госпожа Зависть легко отбила их атаки, разбила силы, а затем спустила на магов Гарата и Баальджагг. К’чейн че’малли пытались добраться до неё, но погибали под напором чародейства. Пёс Гарат играл с теми, кого упускала госпожа, обычно один, а иногда – в компании Баальджагг. Оба были заметно быстрее немёртвых охотников и куда умнее. Рассказывали, что случились уже три яростные битвы, в которых легионы паннионских бетаклитов при поддержке конных бетакуллидов и стрелков-скаланди, а также доминского аналога отряда кадровых магов выступили против горстки врагов так, будто это была равная по силам армия. В этих битвах родились шепотки – истории о т’лан имассе – создании, о котором паннионцы ничего не знали и которого называли просто Каменным Мечом, – и сегулехах, двух в первых битвах, но уже трёх – в последней. Каменный Меч держал один фланг, а сегулехи – другой. В центре стояла госпожа Зависть, а Гарат с Баальджагг скользили, точно изодранные плащи ночи, всюду, где только хотели.

Три битвы, три разгромленные армии, тысячи погибших, остальные пытались бежать, но всех их настигал неумолимый гнев госпожи Зависти.

Моя миловидная подруга ужасна, как сам Паннионский Домин. Столь же ужасна… и внушает такой же страх. Тлен и сегулехи позволяют бежать тем, кто выступил против них; им довольно победы и не нужно большего. Даже пёс и волчица прекращают погоню. Но не Зависть. Немудрая тактика – теперь враги знают, что отступить невозможно, и будут драться до последнего. Сегулехи не избегнут ран, как, впрочем, и Гарат с Баальджагг. Даже Тлена можно завалить горой трупов, хотя он просто рассыплется в пыль и вновь соберётся в другом месте. Однажды кавалерийская атака оказалась всего в дюжине шагов от самой госпожи Зависти. Один меткий дротик и…

Ток не жалел, что оставил их. Оставшись с ними, он бы не выжил.

Когда они приблизились к укреплениям у внешних ворот, Ток увидел провидоминов у бойниц – огромных и молчаливых. Даже взвод в полдюжины таких воинов представлял заметную угрозу, а здесь их было несколько десятков. Им под силу не просто замедлить сегулехов. Эти способны остановить их. Вот последняя линия обороны Провидца…

К внутренним воротам Обзора вела единственная насыпь – крутая и узкая. Во рвах по обе стороны от неё виднелись человеческие кости. Пришедшие поднялись наверх. Через сотню шагов – миновали арочный свод врат. Урдо приказал своему отряду ставить лошадей в стойла, затем спешился. Стоя между двух провидоминов, Ток видел, как охотник К’елль вошёл в ворота, тяжело топая и низко опустив руки-клинки. Чудовище бросило на малазанца взгляд безжизненных глаз, а затем заковыляло куда-то прочь по неосвещённому деревянному коридору, который шёл вдоль стены.

Урдо поднял забрало шлема.

– Отказник, слева от тебя вход в башню Провидца. Он ждёт тебя внутри. Ступай.

А может, и не пленник. Может, просто диковинка. Ток поклонился офицеру, затем, устало переставляя ноги, вошёл в темный дверной проём. Хотя, скорее всего, Провидец просто знает, что ему не стоит меня бояться. Я уже – в тени Худа. Осталось совсем недолго.

Весь нижний этаж башни состоял из одного зала с высоким сводом, потолок представлял собой перевёрнутый, запутанный лабиринт из упоров, балок и арок – обычных и декоративных. Из центра вниз спускалась до высоты ладони над полом бронзовая винтовая лестница, которая медленно, со скрипом крутилась на месте. Зал был погружён во мрак, который разгоняла лишь единственная жаровня, стоявшая у стены напротив входа, – тем не менее, Ток без труда разглядел невзрачные каменные блоки стен и полное отсутствие мебели. Его шаги сразу же отозвались гулким эхом, когда малазанец пересёк зал, шлёпая по неглубоким лужицам.

Ток положил руку на перила лестницы. Массивный кованый пролёт неудержимо потащил его за собой, продолжая вращаться, так что малазанец чуть не упал. Поморщившись, он запрыгнул на первую ступеньку. Этот ублюдок – наверху небось, в качающейся комнате. Да у меня сердце разорвётся на полпути туда. А он будет сидеть и ждать аудиенции, которая не состоится. Да уж, вот так шуточка, сам Худ ей ухмыляется. Ток начал подниматься.

Сорок две ступени спустя он оказался на втором этаже. Малазанец осел на холодную бронзу лестничной площадки. Руки и ноги горели огнём, мир болезненно покачивался перед единственным глазом. Он положил мокрые от пота руки на неровную, изрытую поверхность металлического листа, моргая и пытаясь сосредоточиться.

Света в комнате не было, но единственный глаз Тока мог различить все детали: открытые подставки с пыточными инструментами, низкие койки из грязных, толстых досок, кучу тёмных, задубевших тряпок под одной из стен и – на каждой стене, будто искусно вышитые гобелены – человеческие кожи. Полные, вплоть до кончиков пальцев и ногтей, растянутые в жуткие, огромные подобия людей, плоские лица, лишь камень стены подсказывал, где раньше были глаза. Ноздри и рты были зашиты, волосы сбиты набок и свободно подвязаны.

По телу Тока побежали волны невыносимого отвращения, страшные, обессиливающие судороги. Он хотел закричать, выпустить ужас наружу, но мог лишь хватать ртом воздух. Дрожа, малазанец заставил себя встать, посмотрел на уходившие вверх ступени и вновь начал подниматься.

Комнаты сменялись комнатами, обстановка тонула в серых тенях, а он продолжал карабкаться вверх по бесконечной лестнице. Время для него исчезло. Башня, которая теперь стонала и скрипела со всех сторон, покачиваясь на ветру, стала восхождением всей его жизни, тем, ради чего он родился, единственной жизненной целью смертного. Холодный металл, камень, слабо освещённые комнаты, сперва встающие перед глазами, затем уходящие вниз, словно восходы и закаты тусклого солнца. Шли эоны, цивилизации рождались и умирали, и всё это ради иллюзии славы.

Его лихорадочный разум терял связи, одну за другой, скатывался всё глубже в колодец безумия, но тело продолжало из последних сил карабкаться, ступень за ступенью. О, милый Худ, найди меня. Умоляю. Забери от ног этого больного бога, положи конец этому позорному разложению – когда я предстану перед ним наконец, я превращусь в ничто…

– Лестница кончилась, – сказал ему старческий, дрожащий и высокий, голос. – Подними голову, я хочу взглянуть в твоё пугающее лицо. У тебя нет сил? Позволь мне.

Чужая воля просочилась в тело Тока, энергия незнакомца наполнила здоровьем и силой каждый мускул. Однако вкус у неё был отвратительно-водянистый. Ток застонал, попытался бороться, но воля подвела его. Дыхание выровнялось, сердцебиение замедлилось, и малазанец поднял голову. Он стоял на коленях на последней площадке кованой бронзовой лестницы.

В деревянном кресле сидел – сгорбленный и неестественно изогнутый – труп старика. Его глаза светились, будто были лишь тонкой бумагой, прикрывавшей свет фонаря, – грязной, изорванной. Паннионский Провидец был мёртв, но внутри безжизненного тела обитало существо, приводившее его в движение, существо, которое Ток воспринимал как похожую на человека ауру силы.

– Ах, теперь я вижу, – проговорил голос, хотя губы трупа не шевелились. – Действительно, это не человеческий глаз. Воистину волчий. Примечательно. Мне сказали, ты не разговариваешь. А теперь заговоришь?

– Если хочешь, – ответил Ток, и его голос прозвучал с непривычки так хрипло, что он сам его не узнал.

– Прекрасно. Я так устал слушать лишь самого себя. Твой акцент мне незнаком. Ты наверняка не житель Бастиона.

– Малазанец.

Суставы трупа заскрипели, когда тело наклонилось вперёд, глаза загорелись ярче.

– Действительно. Дитя этой далёкой, могущественной империи. Но ты явился с юга, хотя мои шпионы сообщают, что армия твоих соотечественников идёт от Крепи. Как же ты так потерялся?

– Я ничего не знаю об этой армии, Провидец, – сказал Ток. – Теперь я – тенескаури, лишь это важно.

– Смелое заявление. Как тебя зовут?

– Ток Младший.

– Давай пока забудем о малазанской армии, хорошо? До недавнего времени с юга моему государству ничего не угрожало. Но всё изменилось. Меня раздражает новый, упрямый враг. Эти… сегулехи… и их вызывающие беспокойство, пусть и счастливо немногочисленные союзники. Они – твои друзья, Ток Младший?

– У меня нет друзей, Провидец.

– Даже среди других тенескаури? А как же Анастер, Первый Ребёнок, который однажды поведёт в бой целую армию Чад Мёртвого Семени? Он сказал, что ты… уникален. А как же я? Разве я не твой повелитель? Разве не я распахнул тебе объятья?

– Я не знаю наверняка, – глухо сказал Ток, – кто из вас распахнул мне объятья.

Сущность и труп одновременно отшатнулись при этих словах Тока, марево образов резануло глаз. Два существа, живое прячется за мёртвым. Сила прибывала, нарастала так, что Току начало казаться, будто мёртвое тело вот-вот рассыплется в прах. Руки и ноги спазматически подёргивались. Вскоре яростная волна схлынула, и тело вновь замерло.

– Не только волчий глаз, раз ты видишь столь ясно то, что никто другой пока не сумел различить. О, чародеи смотрели на меня, переполненные до краёв своими прославленными Путями, и не заметили ничего подозрительного. Мой обман был непроницаем. Но ты…

Ток пожал плечами.

– Я вижу то, что вижу.

– Которым глазом?

Он вновь пожал плечами. На этот вопрос ответа у него не было.

– Но мы говорили о друзьях, Ток Младший. В моих святых объятьях смертный никогда не будет одинок. Анастер, я вижу, обманулся.

– Я не сказал, что мне одиноко, Провидец. Я сказал, что у меня нет друзей. Среди тенескаури я – единое целое с твоей святой волей. Но что мне женщина, которая идёт рядом, усталый ребёнок, которого я несу, мужчины вокруг… если они умрут, я съем их. Не бывает друзей в такой компании, Провидец. Только будущая еда.

– Однако ты отказываешься есть.

Ток молчал.

Провидец вновь наклонился вперёд.

– Но теперь ведь не откажешься, верно?

И вот безумие накрывает меня тёплым одеялом.

– Если хочу жить.

– А жизнь важна для тебя, Ток Младший?

– Не знаю, Провидец.

– Так давай проверим, ладно? – Иссохшая рука взметнулась вверх. Перед током затрещал разряд чар. Маленький столик появился перед малазанцем, на нём – дымящиеся куски варёного мяса.

– Вот пища, которая тебе нужна, – провозгласил Провидец. – Сладкая плоть. Приобретённый вкус, так мне сказали, во всяком случае. Ага, вижу, голод вспыхнул в твоём волчьем глазу! Действительно внутри тебя зверь – какое ему дело до происхождения этого мяса? Тем не менее советую тебе есть медленно, иначе сжавшийся желудок может отвергнуть всё, что ты ему предложишь.

С тихим стоном Ток повалился на колени подле столика, протянул руки. Зубы заболели, когда он начал жевать, к соку мяса примешивался вкус собственной крови. Ток проглотил кусочек, почувствовал, как желудок сжался вокруг него. Усилием воли малазанец заставил себя остановиться, подождать.

Провидец поднялся с кресла, неуклюже подошёл к окну.

– Я выяснил, – проговорило древнее существо, – что смертные армии не способны справиться с угрозой, которая приближается с юга. И вот я отвёл войска и займусь этим врагом собственноручно. – Провидец обернулся и внимательно осмотрел Тока. – Говорят, волки избегают человеческой плоти, если у них есть выбор. Не думай, что я лишён милосердия, Ток Младший. Мясо, что лежит перед тобой, – оленье.

Я знаю, ублюдок. Похоже, у меня не только глаз волчий, но и чутьё тоже. Малазанец взял ещё кусочек.

– Это уже не важно, Провидец.

– Прекрасно. Чувствуешь, как сила возвращается в твоё тело? Я позволил себе исцелить тебя – медленно, чтобы уменьшить травму для духа. Ты мне нравишься, Ток Младший. Хотя мало кто это знает, я могу быть добрейшим господином. – Старик вновь посмотрел в окно.

Ток продолжал есть, чувствуя, как жизнь возвращается к нему, и не сводил взгляда единственного глаза с Провидца. Он прищурился, заметив силу, которая начала собираться в одержимом трупе старика. Холодное оно, это чародейство. Запах льда на ветру – это память, древняя память, но чья?

Комната вдруг поплыла, растворилась перед глазами. Баальджагг… Размашисто бежит вперёд, косится одним глазом налево, туда, где в дюжине шагов идёт госпожа Зависть. Позади трусит огромный Гарат, бока его покрыты шрамами, из которых ещё сочится кипучая, ядовитая кровь – кровь хаоса. Слева от Гарата шагает Тлен. Мечи вычертили новую карту на теле т’лан имасса, расщепили кости, рассекли сухую кожу и мускулы – Ток никогда не видел настолько сильно повреждённого т’лан имасса. Казалось невозможным, что тлен способен стоять, не то что ходить.

Голова Баальджагг не повернулась, чтобы взглянуть на идущих справа сегулехов, но Ток знал, что они там, в том числе и Мок. Волчицей, так же как и самим Током, завладела древняя память, что пробудилась к жизни от запаха, который принёс этот новый, холодный ветер с севера – память, которая заставила её внимательно смотреть на Тлена.

Т’лан имасс поднял голову, замедлил шаг, затем и вовсе остановился. Его спутники тоже замерли. Госпожа Зависть повернулась к Тлену.

– Что это за чародейство, т’лан имасс?

– Ты знаешь не хуже меня, госпожа, – прохрипел Тлен, продолжая принюхиваться. – Неожиданно. Загадка того, кого называют Паннионским Провидцем, усложняется.

– Невообразимый союз, однако похоже, что…

– Похоже, – согласился Тлен.

Взгляд Баальджагг вновь метнулся на север, где на горизонте нарастало неестественное сияние, свет, который перевалил за горы, наполнил долины, потёк дальше. Ветер завыл – ледяной, жестокий.

Воскресшая память… это яггутские чары…

– Ты можешь их одолеть, Тлен? – спросила госпожа Зависть.

Т’лан имасс повернулся к ней.

– Я лишён клана. Ослаблен. Госпожа, если ты не сумеешь их развеять, нам придётся переходить так, а сила чар будет лишь возрастать, чтобы отвратить нас.

На лице госпожи возникло встревоженное выражение. Она нахмурилась, разглядывая сияние на севере.

– К’чейн че’малли… и яггут – вместе. Были прецеденты подобного союза?

– Нет, – ответил Тлен.

Маленький отряд окатил дождь со снегом, быстро переходящий в град. Ток почувствовал жалящие удары шкурой Баальджагг, волчица пригнулась. В следующий миг они двинулись дальше, склонившись против яростного ветра.

Впереди горы покрывались белой, пронизанной зеленоватыми жилками мантией…

…Ток моргнул. Он был в башне, на коленях перед столом с мясом. Провидец стоял к нему спиной, окутанный яггутским чародейством – теперь создание внутри трупа старика стало отчётливо видимым: худой, высокий, безволосый, с зеленоватой кожей. Но нет, не только это. Серые корни обвивали ноги фигуры, сила хаоса уходила вниз через каменный пол, дрожала от боли или экстаза. Яггут использует другую магию, более древнюю, куда более смертоносную, чем Омтоз Феллак.

Провидец повернулся.

– Я… разочарован, Ток Младший. Неужели ты думал, что сможешь потянуться к своей волчьей родне так, чтобы я не узнал? Значит, тот, кто живёт в тебе, готовится к её возрождению.

Тот, кто живёт во мне?

– Увы, – продолжил Провидец, – Звериный Престол пуст – ни ты сам, ни звериный бог в тебе не сравнится со мной в силе. Но даже коли так – я был слеп, ты мог бы и преуспеть, убить меня. Ты врал!

Последнее обвинение он выкрикнул, и Ток вдруг увидел перед собой не старика, но ребёнка.

– Врун! Врун! И за это ты будешь страдать! – Провидец бешено размахивал руками.

Боль охватила Тока Младшего, железными полосами обвила тело, руки, ноги, подбросила его в воздух. Кости треснули. Малазанец закричал.

– На куски! Я тебя разломаю на куски! Но не убью, нет, не сейчас, ещё долго, долго не убью! Ой, смотри, как заизвивался. Да что ты знаешь о настоящей боли, смертный? Ничего. Я тебе покажу, Ток Младший. Я тебя научу… – Провидец вновь взмахнул рукой.

Ток вдруг оказался в абсолютной тьме. Мучительное давление не исчезло, но и не стало сильнее. Хриплое дыхание малазанца отзывалось эхом в тяжёлом, затхлом воздухе. Он – он прогнал меня. Мой бог прогнал меня… и теперь я одинок. По-настоящему одинок…

Что-то шевельнулось рядом, что-то огромное, чешуя царапнула по камню. Ушей Тока коснулось скуление, затем оно стало громче, ближе.

Вопль, затем кожистые руки обхватили малазанца, заключили в удушающие, отчаянные объятья. Прижатый к отвислому, чешуйчатому животу, Ток заметил, что рядом с ним находится два десятка трупов в разных стадиях разложения, все – в жадных объятьях огромных рук рептилии.

Сломанные рёбра тёрлись в груди Тока. Его кожа стала скользкой от крови, но целительная магия, которой его одарил Провидец, работала, медленно сращивала, сплавляла тело – лишь затем, чтобы кости вновь ломались в диких объятьях создания, которое его теперь держало.

В голове зазвучал голос Провидца. Остальные мне наскучили… но тебя я заставлю жить. Ты достоин занять моё место в нежных объятьях мамочки. О, она безумна. Потеряла всякий рассудок, но ещё сохранила искру нужды. И какой нужды. Берегись, не то она пожрёт тебя так же, как пожрала меня – пока я не стал настолько зловонен, что она меня выплюнула. Когда нужда подчиняет себе, она становится ядом, Ток Младший. Она искажает, извращает любовь, и так же она извратит, погубит тебя. Твою плоть. Твой разум. Чувствуешь? Уже начала. О, милый малазанец, чувствуешь?

Ток не мог вдохнуть достаточно воздуха, чтобы закричать, но сжимавшие его руки почувствовали дрожь тела Тока и сжались сильнее.

Тихие всхлипы заполнили камеру, два голоса – Тока и его мучительницы.

Глава тринадцатая

Войско Однорукого представляло собой в то время, вероятно, лучшую армию, какую только производила на свет Малазанская империя, даже учитывая почти полное уничтожение «Мостожогов» под стенами Крепи. Десять тысяч солдат, набранных из различных подразделений из Семи Городов, Фалара и острова Малаза, – по спискам четыре тысячи девятьсот двенадцать женщин, остальные – мужчины; одна тысяча двести шестьдесят семь не достигли возраста двадцати пяти лет, семьсот двадцать один – старше тридцати пяти; остальные – между этими двумя пределами.

Действительно примечательная армия. Более того: среди солдат можно было обнаружить ветеранов Виканской войны (см. Восстание Колтейна), Арэнского бунта (с обеих сторон), а также кампаний в Чернопёсьем и Моттском лесах.

Как оценить такую армию? По её деяниям. И то, что ждало солдат в Паннионском Домине, превратило Войско Однорукого в легенду, высеченную в камне.

Гауридд Палах. К востоку от Сольтана. История Паннионской войны.

Мошкара вилась над высокой травой прерии, чёрными клубами катилась над поблекшей, дрожащей на ветру зеленью. Волы ревели под ярмом, их глаза покрывали сгустки обезумевших насекомых. Мхиби видела, как её сородичи-рхиви ходят среди животных, мажут вокруг глаз, ушей, ноздрей и пастей смесью жира и толчёных семян цимбопогона. Мазь помогала, пока бизоны находились под опекой рхиви, которые и сами пользовались чуть более жидким вариантом того же средства. Большинство солдат Бруда тоже воспользовались какими-то вонючими, но вполне эффективными снадобьями, а тисте анди оказались насекомым совершенно не по вкусу. На этот раз мошкару привлекло пиршество из тысяч незащищённых малазанских солдат.

Ещё один мучительный переход по этому Худом забытому континенту для усталой армии чужеземцев, чужаков, которых здесь много лет ненавидели, презирали, боялись. Армии наших новых союзников в серых сюрко, с бесцветными знамёнами без герба их повелителя. Они идут за одним человеком и не спрашивают ни об оправданиях, ни о цели.

Мхиби надвинула пониже груботканый капюшон, когда солнце пробилось через тучи на юго-западе. Она сидела спиной к армии в рхивийской повозке, разглядывая вещевой обоз и сопровождавших его малазанских солдат.

А Бруд внушает подобную преданность? Он – военачальник, который впервые нанёс поражение малазанской армии. Та вторглась в наши земли. Цель наша была очевидна, и мы бились за Воеводу, который способен сравниться с любым врагом. И сейчас мы тоже встали против новой угрозы для своей родины, а Бруд решил вести нас. И всё же, если он прикажет нам пойти в Бездну – последуем ли мы за ним? А я сама, зная то, что я теперь знаю, – последую ли?

Мысли Мхиби переметнулись с Воеводы на Аномандра Рейка и его тисте анди. Все они – чужаки в Генабакисе, но сражаются ради него, во имя свободы его народов. Власть Рейка над тисте анди – нерушима и абсолютна. Да, они и глазом не моргнут – шагнут в Бездну. Глупцы.

А теперь в ногу с ними идут малазанцы. Дуджек Однорукий. Скворец. И десять тысяч непоколебимых душ. Что же дало этим мужчинам и женщинам такое твёрдое чувство чести?

Она начинала побаиваться их отваги. В изношенном теле Мхиби обитала сломленная душа. Обесчещенная собственной трусостью, лишённая всякого достоинства, переставшая даже быть матерью. Потерянная для других рхиви. Я всего лишь пища для дочери. Я её видела – издалека, не близко, – она подросла, налилась – бёдра, груди, лицо. Эта их Рваная Снасть была явно не изящной газелью. Она пожирает меня – новая женщина с сонными глазами, широкими полными губами, волнистой, чувственной походкой…

Сзади к повозке подъехал всадник, его доспехи позвякивали, пыльный плащ хлопал на ветру, когда он остановил боевого коня. Забрало начищенного шлема оставалось поднятым, так что видна была коротко подстриженная борода с проседью и решительные глаза.

– Меня ты тоже отошлёшь прочь, Мхиби? – проворчал он, пуская коня шагом, чтобы двигаться вровень с повозкой.

– Мхиби? Эта женщина умерла, – ответила та. – Можешь уезжать, Скворец.

Она видела, как малазанец стащил с широких, покрытых шрамами рук перчатки из дублёной кожи, а затем долго смотрел на них, положив на луку седла. Есть в этих руках грубость каменщика, но, однако, и привлекательность. Любая женщина, если только она ещё жива, пожелала бы их прикосновения…

– Хватит глупить, Мхиби. Нам нужен твой совет. Корлат говорит, тебя терзают сны. Ты кричишь о приближающейся угрозе, огромной и смертоносной. Женщина, твой страх пощупать можно – даже сейчас. Я вижу, как мои слова снова разожгли его в твоём взгляде. Опиши свои видения, Мхиби.

Пытаясь побороть болезненное сердцебиение, она грубо, надломленно захохотала.

– Все вы глупцы. Хотите бросить вызов моему врагу? Моему смертельному, всесильному врагу? Хочешь обнажить меч и встать на моё место?

Скворец нахмурился.

– Если это поможет.

– Не нужно. То, что гонится за мной во снах, придёт за всеми нами. О, быть может, мы смягчаем его ужасное лицо, тёмный клобук, неразличимая человеческая фигура, даже ухмылка черепа, которая поражает на миг, но остаётся всё же знакомой – почти приятной. И мы возводим храмы, чтобы приглушить уход в его вечные владения. Мы строим ворота, возводим курганы…

– Твой враг – смерть? – Скворец оглянулся, затем вновь посмотрел ей в глаза. – Это чушь, Мхиби. Мы с тобой оба слишком стары, чтобы бояться смерти.

– Лицом к лицу с Худом! – закричала она. – Вот что я теперь вижу, глупец! Он – маска, за которой скрывается нечто, что ты не в состоянии даже осознать. Я видела! Я знаю, что меня ждёт!

– Значит, ты уже не жаждешь смерти…

– Я тогда ошибалась. Верила в мир духов своего племени. Чувствовала призраков своих предков. Но они – лишь воплощённая память, чувство самости, которое отчаянно удерживает себя одной лишь силой воли. Дрогнет воля – и всё потеряно. Навсегда.

– Забвение столь ужасно, Мхиби?

Она наклонилась вперёд, схватилась за борт повозки скрюченными пальцами так, что ногти вошли в старое дерево.

– По ту сторону ждёт не забвение, невежда! Нет, представь себе место, где толпятся раздробленные воспоминания – память о боли, об отчаянии, – все те эмоции, что глубже всего врезаются в душу. – Она ослабла, откинулась назад, медленно вздохнула и прикрыла глаза. – Любовь улетает, как пепел, Скворец. Даже личность стирается. А то, что от тебя остаётся, обречено на вечность боли и ужаса – поток осколков памяти от каждого – от всех, – кто жил прежде. В своих снах… я стою на краю. Во мне нет силы – моя воля уже выказала себя слабой, недостаточной. Когда я умру… я понимаю, что меня ждёт, что жадно хочет пожрать меня, алчет моей памяти, моей боли. – Мхиби открыла глаза, встретила его взгляд. – Это истинная Бездна, Скворец. Превыше всех легенд и сказаний, это – истинная Бездна. И она живёт сама в себе, поражённая отчаянным голодом.

– Сны могут быть лишь воображаемым воплощением наших собственных страхов, Мхиби, – сказал малазанец. – Ты выдумала справедливое наказание за то, что расцениваешь как поражение дела всей своей жизни.

Её глаза сузились.

– Прочь с глаз моих, – прорычала Мхиби. Отвернулась, надвинула капюшон пониже, отгородилась от внешнего мира – всего, что лежало за пределами вздувшихся, грязных досок дна повозки. Уходи, Скворец, уноси свои острые, как меч, слова, холодную, неприступную броню невежества. Нельзя ответить на всё, что я видела, простым, жестоким утверждением. Я не камень для твоих грубых рук. Узлы во мне крепче твоего зубила.

Твои острые, как меч, слова не рассекут моё сердце.

Я не смею принять твою мудрость. Я не смею…

Ах, Скворец. Сукин ты сын.

…Командир скакал лёгким галопом сквозь клубы пыли, пока не добрался до авангарда малазанской армии. Там он обнаружил Дуджека, по одну сторону военачальника ехала Корлат, а по другую – даруджиец, Крупп, который неловко ёрзал на своём муле, отмахиваясь руками от туч мошкары.

– Истинная чума – сей пагубный гнус! Крупп в отчаянии!

– Скоро поднимется ветер, – проворчал Дуджек. – Мы подходим к холмам.

Корлат подъехала ближе к Скворцу.

– Как она, командир?

Тот поморщился.

– Не лучше. Душа её скорчилась и иссохла так же, как и тело. Выдумала себе такой образ смерти, от которого готова бежать в ужасе.

– Ц-ц-ц… Серебряная Лиса чувствует себя брошенной матерью. Это ведёт к озлобленности. Она больше не рада нашему обществу.

– И она тоже? Это уже, кажется, превращается в состязание воль. Изоляция – последнее, что ей нужно, Корлат.

– В этом – она точное подобие своей матери, как ты только что заметил.

Он тяжело вздохнул, поёрзал в седле. Мысли бросились врассыпную; Скворец устал, нога болела и отказывалась повиноваться. Сон не шёл к нему. Никаких вестей о Паране и «Мостожогах». Магические Пути стали непроходимы. Неизвестно, началась ли осада Капастана или нет, тем более что случилось с городом. Скворец уже начал жалеть, что отослал Чёрных морантов. Армии Дуджека и Бруда быстро шагали в неизвестность; даже великую ворониху Каргу и её родню никто не видел уже больше недели.

Это всё из-за треклятых Путей и болезни, которая их теперь наполняет…

– Опаздывают, – пробормотал Дуджек.

– Лишь немного задерживаются, убеждает всех и каждого Крупп. Вспомните же последнюю доставку. Уже почти стемнело. Всего три коня осталось в первом фургоне, остальных убили, а упряжь отрезали. Четверо акционеров погибли, их души и сбережения рассеялись по всем ветрам преисподней. А госпожа каравана? Почти при смерти. Предзнаменование ясное, друзья мои – Пути поражены. И чем ближе мы подходим к Домину, тем зловонней становится… хм, вонь.

– Но ты утверждаешь, что они вновь прорвутся к нам.

– Именно так, Крупп утверждает и настаивает, Первый Кулак! Тригалльская торговая гильдия чтит свои контракты. Не стоит их недооценивать. Ныне пришёл день доставки припасов. Посему указанные припасы и будут доставлены. И если были благоразумно учтены скромные пожелания Круппа, среди таковых припасов окажутся ящики с наилучшими противомоскитными средствами, какие только способны создать искусные алхимики Даруджистана!

Скворец склонился к Корлат.

– В какой части строя она идёт? – тихо спросил он.

– В самом хвосте, командир…

– Кто-то за ней приглядывает?

Тисте анди покосилась на него и нахмурилась.

– А нужно?

– Откуда мне знать, Худ его бери?! – огрызнулся он. Затем нахмурился. – Прошу прощения, Корлат. Я сам её поищу. – Скворец развернул коня, пустил лёгким галопом.

– У гнева порог низкий, – пробормотал Крупп, глядя вслед командиру. – Но не такой низкий, как Крупп! Все грубые слова пролетают у него над головой безо всякого вреда и теряются в эфире. А те стрелы, что направлены ниже, ах, они лишь отскакивают от Круппова обильного бесстрастия…

– Брюха, ты хотел сказать, – заметил Дуджек, вытирая пыль со лба, затем наклонил и сплюнул на землю.

– Кхм! Равномерно смягчённый Крупп лишь улыбается в ответ на колкости Первого Кулака. Именно в прямолинейной грубости солдат и следует купаться утончённому человеку на марше, в десятках лиг от всякой цивилизации. Вот оно, противоядие от насмешек городских нищих, освежительный бальзам против изысканно-сардонических уколов знати – зачем колоть иголкой, когда можно ударить молотом, а? Крупп глубоко вдыхает – однако не настолько глубоко, чтоб закашляться от пыльной вони природы! – сию простую беседу. Интеллекту следует перестроиться с ловкого придворного танца со всеми его сложными, затейливыми па на дикарскую пляску под громовой топот сапог…

– Худ нас всех побери, – прошептала Корлат Первому Кулаку, – тебе удалось задеть его за живое.

Ответная ухмылка Дуджека выражала глубокое удовлетворение.

Скворец направил коня прочь от колонны, а затем натянул поводья и стал ждать подхода арьергарда. Повсюду были видны рхиви, они шли поодиночке или небольшими группами, несли на плечах свои длинные копья. Загорелые кочевники шагали легко, будто их не коснулись жара и многие лиги, оставшиеся позади. Стадо бхедеринов гнали параллельно с колонной, в трети лиги к северу. В промежутке между ними тёк постоянный поток рхиви, которые либо возвращались от стада, либо направлялись к нему. Иногда в него вплеталась повозка – пустая на пути на север, гружённая тушами при движении на юг.

Вдали показался арьергард, пообок от которого скакали разъезды: отряды малазанцев в достаточном количестве, чтобы удержать внезапное нападение, выгадать время, чтобы колонна успела развернуться и прийти на помощь. Командир снял с седла мех с водой, глубоко глотнул, пристально рассматривая своих солдат.

Удовлетворённо кивнув, он пустил коня шагом, щурясь в клубах пыли, которыми был окутан арьергард.

Она шла в этой туче, будто желала скрыться. Её походка так живо напоминала Рваную Снасть, что Скворец невольно почувствовал, как по спине побежали мурашки. В двадцати шагах позади неё шагала пара малазанских солдат, за плечами – арбалеты, шлемы надеты, забрала опущены.

Командир подождал, пока троица пройдёт мимо, затем направил коня следом. В несколько мгновений он нагнал пару морпехов.

Те подняли глаза. Честь отдавать не стали, как было принято по уставу на поле боя. Та женщина, что оказалась ближе к Скворцу, коротко кивнула в знак приветствия.

– Командир. Явились свою долю пыли проглотить, да?

– А вы обе как заслужили такую привилегию?

– Сами вызвались, сэр, – ответила вторая женщина. – Это ж Рваная Снасть там идёт. Ну, да, мы знаем, она теперь называет себя Серебряной Лисой, только нас не надуришь. Это наша кадровая чародейка, как есть.

– И вы решили прикрывать ей спину.

– Так точно. Честный обмен, сэр. Всегда.

– И вас двоих довольно?

Первая женщина ухмыльнулась из-под полузабрала.

– Мы до Худа хорошо умеем убивать, сэр, я и сестра моя. По две стрелы за семьдесят ударов сердца пускаем – каждая. А когда на то времени нет, берёмся за длинные мечи, по одному в каждую руку. А когда они погнутся, вытянем свиноколы…

– А когда железо закончится, – прорычала другая, – зубами грызть будем, сэр.

– Сколько ж у вас было братьев?

– Семь, да они все сбежали, как только смогли. И папаня тоже, но мамке без него лучше, и это она не просто так, со зла сказала, а чистую правду.

Скворец подъехал ближе, закатывая левый рукав. Наклонился с коня и показал морпехам своё предплечье.

– Видите шрамы? Нет, не эти, вот эти.

– Хороший укус, – отметила ближайшая женщина. – Только зубки маленькие.

– Ей тогда пять лет было, ведьме крохотной. А мне шестнадцать. Первая драка, в которой я проиграл.

– А что, командир, из неё вырос знатный солдат, да?

Скворец разогнулся, поправляя рукав.

– Худов дух, нет! Как только ей стукнуло двенадцать, отправилась куда глаза глядят, чтобы выйти замуж за короля. Так она сказала, во всяком случае. Больше никто из нас её не видел и не слышал.

– Бьюсь об заклад, она и вышла, – заявила первая женщина, – если хоть в чём-то на вас похожа.

– А вот теперь я чуть не подавился, солдат. И не только пылью. Продолжайте!

Скворец поехал вперёд рысью, пока не догнал Серебряную Лису.

– Теперь они готовы за тебя умереть, – сказала женщина, как только командир поравнялся с ней. – Я знаю, – добавила она, – ты это делаешь не нарочно. Нет ничего расчётливого в том, что ты ведёшь себя как человек, друг мой. Это и делает тебя таким смертоносным.

– Неудивительно, что ты тут одна-одинёшенька топаешь, – ответил он.

Серебряная Лиса криво ухмыльнулась.

– Мы с тобой очень похожи, знаешь ли. Всего-то нам надо – руки сложить чашечкой, а десять тысяч душ уже мчатся к нам в ладони. И время от времени каждый из нас это осознаёт, и тогда внезапная, огромная тяжесть загоняет нас чуть глубже внутрь. И то, что было мягким, становится чуть меньше, чуть слабее.

– Не слабее, Серебряная Лиса. Скорее, сгущается, становится более избирательным. То, что ты вообще чувствуешь это бремя, доказывает: это чувство живо и здравствует.

– Всё же, если поразмыслить, есть разница, – заявила Серебряная Лиса. – Тебе – десять тысяч душ. Мне – сотня тысяч.

Скворец пожал плечами.

Серебряная Лиса собиралась продолжить, но позади вдруг раздался громогласный треск. Они обернулись и увидели, как в тысяче шагов за колонной распахнулся ревущий портал, из которого хлынула багровая река. Морпехи подались назад, когда поток приблизился к ним.

Высокие травы со всех сторон почернели, заколыхались, а затем пожухли и опали. Вдалеке послышались крики рхиви, которые увидели зарево.

Из разрыва вынырнул фургон Тригалльской торговой гильдии, он горел чёрным огнём. Пламя окутывало даже лошадей, которые пронзительно, ужасно ржали, выскочив на залитую красным равнину. Несчастные животные сгорели в один миг, так что фургон покатился дальше по инерции, рассекая алый поток. Одно из передних колёс подломилось. Гигантская повозка покачнулась, развернулась так, что с боков посыпались обгоревшие тела, затем накренился в языках чернильного пламени.

Второй фургон, который выехал из портала, тоже был охвачен чародейским огнём, но он ещё не потерял управления. Ореол защитных чар окружал запряжённых цугом лошадей, но начал рассеиваться, как только они вылетели на открытое пространство, шлёпая копытами по крови, которая продолжала хлестать из разрыва. Возница стоял на козлах, точно безумный призрак в плаще, пылавшем чёрным пламенем. Он заорал предупреждение двум морпехам, а затем накренился вбок и натянул поводья. Кони вильнули в сторону, развернули огромный фургон на двух колёсах, а в следующий миг он уже вновь с треском опустился на все четыре. Один из стражников, которые цеплялись за бока фургона оторвался и плюхнулся прямо в растекающуюся реку. Из багрового потока поднялась окровавленная рука, а затем безвольно упала и скрылась из виду.

Кони и фургон промчались всего в дюжине шагов от двух морпехов, замедлили ход, выбравшись из реки, чёрное пламя начало угасать.

Появился третий фургон, а затем ещё один, и ещё. Потом из портала выкатился экипаж размером с дом, он мчался на двух десятках колёс с железными спицами, окружённый мерцающей стеной чародейства. Его тянули более тридцати ломовых лошадей, и даже такого числа не хватило бы, если б не явно заметная магия, которая приняла на себя бо́льшую часть невообразимого веса фургона.

За ним портал внезапно захлопнулся, разбрызгав во все стороны кровь.

Командир взглянул вниз и увидел, что его конь стоит по бабки в постепенно замедлявшемся потоке. Скворец покосился на Серебряную Лису. Та замерла неподвижно и смотрела на странную жидкость, которая касалась её голых голеней.

– Это кровь, – медленно, почти недоверчиво проговорила она. – Его кровь.

– Кого?

Серебряная Лиса подняла взгляд, на её лице отразилось смятение.

– Старшего бога. Моего… друга. Вот что наполняет Пути. Он ранен. Чем-то. Ранен… быть может, смертельно – о, боги! Пути!

Прорычав проклятие, Скворец подобрал поводья и пришпорил коня, чтобы подъехать к гигантскому фургону.

В резных бортах были выбиты внушительные вмятины. Почерневшие пятна указывали, где раньше цеплялись стражники. От всех экипажей поднимался дым. Наружу начали вываливаться фигуры, они спотыкались, будто ослепли, и стонали так, словно их души вырвали из тела. Стражники падали на колени в мутную кровь и плакали или просто склонялись в потрясённом молчании.

Когда Скворец подъехал ближе, рядом с ним открылась дверца.

На воздух неуверенно выбралась женщина, ей помогли спуститься по ступенькам. Как только её сапоги опустились в алую, смешанную с травой грязь, она оттолкнула спутников.

Командир спешился.

Хозяйка каравана склонила голову, но воспалённые глаза смотрели твёрдо, и она выпрямилась.

– Прошу прощения за опоздание, господин, – проговорила она хриплым от изнеможения голосом.

– Я думаю, вы найдёте другой маршрут обратно в Даруджистан, – заметил Скворец, разглядывая фургон у неё за спиной.

– Решим, когда оценим повреждения, – женщина повернулась к туче пыли на востоке. – Ваша армия разбила лагерь на ночь?

– Такой приказ, несомненно, уже отдан.

– Хорошо. Мы не в том состоянии, чтобы вас догонять.

– Я заметил.

Три стражника – акционера – подошли со стороны первого фургона, согнувшись под весом огромной, звериной лапы, оторванной у самого плеча, из которого всё ещё капала кровь. Три когтистых пальца и два противопоставленных подёргивались на расстоянии ладони от лица стражника. Все трое ухмылялись.

– Мы так и думали, что она ещё тут, Харадас! Остальные три потеряли, правда. Но всё равно – красота, да?

Чародейка Харадас на миг прикрыла глаза и вздохнула.

– Нападение произошло в начале пути, – объяснила она Скворцу. – Два десятка демонов, наверное, столь же потерянных и перепуганных, сколь и мы сами.

– Так зачем же им было нападать на вас?

– Да не нападение это было, господин, – заявил один из стражников. – Они просто хотели с нами выехать из этого кошмара. Мы бы им подсобили, да только они были слишком тяжёлые…

– И отказ от претензий не подписали, – заметил другой стражник. – Мы им предлагали долю…

– Хватит, господа, – вмешалась Харадас. – Унесите это.

Но трое мужчин подошли слишком близко к переднему колесу великанского фургона. Как только демоническая рука коснулась обода, она решительно сомкнулась. Трое стражников отскочили, оставив руку болтаться на колесе.

– Ну, просто великолепно! – взорвалась Харадас. – И когда же мы это отцепим?

– Когда пальцы сотрутся, наверное, – ответил один из стражников, хмуро глядя на руку. – Какое-то время будет трясти, крошка. Уж извини.

Со стороны армейской колонны приближался отряд всадников.

– Ваше сопровождение, – заметил Скворец. – Мы попросим тебя подробно рассказать о путешествии, госпожа. Я бы предложил тебе отдохнуть сегодня вечером и передать управление распределением своему заместителю.

Женщина кивнула.

– Хорошая мысль.

Командир огляделся в поисках Серебряной Лисы. Она продолжила путь, позади неотвязно двигалась пара морпехов. Кровь бога запятнала сапоги солдат и ноги рхиви.

На равнине, примерно на две сотни шагов, земля превратилась в багровое, смятое одеяло, изорванное и неопрятное.

Мысли Каллора, как всегда, были мрачны.

Прах и пепел. Эти глупцы всё болтают и болтают в шатре, попусту теряют время. Смерть течёт по Путям – что им до того? Хаос всегда одерживает верх над порядком, когда тот разваливается под весом собственных правил и ограничений. Мир станет лучше без магов. Я лично не собираюсь оплакивать погибель чародейства.

Одинокая свеча, окрашенная размолотым тельцем редкого морского шашня[2], курилась густым, тяжёлым дымом, заполнявшим шатёр. Под пахучими клубами ползли тени. Тусклый желтоватый огонёк поблёскивал на древних, часто латанных доспехах.

Сидя на резном троне из железного дерева, Каллор глубоко вдохнул животворящие пары. Алхимия – не магия. Тайны живого мира куда чудесней всего, что чародей мог бы наколдовать за тысячу жизней. Эти «Вековые свечи», к примеру, удачно названы. Клянусь жизнью, вот ещё один слой просачивается в мою плоть и кости – чувствую с каждым вдохом. И это хорошо. Кто бы пожелал жить вечно в теле таком старом и немощном, что нельзя и пошевелиться? Ещё сто лет я получу за одну-единственную ночь, извлеку из глубин одного-единственного столбика воска. А у меня их ещё десятки…

Сколько бы ни тянулись десятилетия и века, как бы ни терзала невыносимая скука бездеятельности, которая стала уже просто частью жизни, бывали мгновения… мгновения, когда нужно действовать, резко, решительно. И тогда всё то, что представлялось раньше ничтожным, оказывалось на деле подготовкой. Есть животные, которые охотятся неподвижно; когда они замирают, эти звери наиболее опасны. Я – такой зверь. Всегда был таким, хотя все, кто знал меня… ушли. В прах и пепел. Меня окружают дети, они мямлят о своих страхах, но даже не подозревают, что среди них затаился охотник. О как они слепы…

Сжимая бледными руками подлокотники трона, он сидел неподвижно, скользил по равнинам собственной памяти, вытаскивал воспоминания, словно трупы из могил, подносил их лица к глазам на миг, прежде чем отбросить и двинуться дальше.

Восемь могучих чародеев – держатся за руки, выпевают хором заклятье. Отчаянно жаждут силы. Ищут её в далёком, неведомом мире. Доверчивый, любопытный бог этого странного мира подбирается ближе, и ловушка захлопывается. Он падает, летит вниз, разрываясь на части, но не умирает. Его падение разрушает целый континент, стирает в порошок Пути. Сам он искалечен, разбит, изувечен…

Восемь могучих чародеев хотели пойти против меня и выпустили в мир кошмар, который вновь пробудился тысячелетия спустя. Глупцы. Теперь они лишь прах и пепел…

Три бога вторглись в моё королевство. Слишком много оскорблений я им нанёс. Моё существование стало для них уже не просто раздражающей мелочью, поэтому они объединились, чтобы раздавить меня – раз и навсегда. Невежды вообразили, будто я стану играть по их правилам. Ха! Как же они удивились, когда вошли в мою империю и увидели… что там не осталось ничего живого. Лишь обгоревшие кости и безжизненный пепел.

Они не поняли – до сего дня, – что я не отдам ничего. Вместо того чтобы расстаться со всем, что создал, я всё уничтожил. Таково право созидателя – давать, а затем отнимать. Я никогда не забуду предсмертный вопль мира – ибо он стал гласом моего высочайшего триумфа…

И один из них жив, преследует меня вновь. О, я знаю, что это ты, К’рул. Но вместо меня ты нашёл иного врага, и он тебя убивает. Медленно, с наслаждением. Ты вернулся в этот мир, только чтоб умереть, как я и предрекал. И кстати, ты знал? Твоя сестра тоже поддалась моему древнему проклятью. Так мало от неё осталось – оправится ли вообще когда-нибудь? Нет, если будет на то моя воля.

По бледному, морщинистому лицу Каллора расползлась слабая усмешка.

Его глаза сузились, когда перед троном начал формироваться портал. Из разрыва хлынула отравленная сила. Появился гость – высокий, худой, с изувеченным лицом – кровавая, незаживающая рана, обломки костей поблёскивают в свете свечи. Портал закрылся за яггутом, тот замер в расслабленной позе, в его глазах плясала тьма.

– Я принёс привет от Увечного бога, – провозгласил яггут, – тебе, Каллор… – Он помолчал, разглядывая тесный шатёр. – И твоей обширной империи.

– Ты искушаешь меня добавить новые детали, – проскрежетал Каллор, – к твоему… запоминающемуся лицу, Гетол. Пусть империя моя и потеряна, но я не отдам этот трон. Уж ты-то можешь засвидетельствовать, что я ещё не сдался, не умерил свои амбиции и что я – человек терпеливый.

Гетол глухо рассмеялся.

– Ах, милейший Каллор. Для меня ты – исключение из правила о том, что терпение – добродетель.

– Я могу уничтожить тебя, яггут, плевать, кого ты теперь называешь своим повелителем. Могу завершить то, что начал твой умелый обидчик. Сомневаешься?

– Разумеется нет, – легко ответил Гетор. – Я видел, как ты владеешь своим двуручным мечом.

– Тогда хватит метать колкости и скажи мне, зачем пришёл.

– Прошу прощения за то, что нарушил твоё… сосредоточение. Я объяснюсь. Ныне я – Вестник Увечного бога – о да, новый Дом явился в Колоду Драконов. Дом Цепей. Уже изготовлена первая колода. И скоро всякий гадатель начнёт искать подобия новых карт.

Каллор фыркнул.

– И ты думаешь, такой гамбит сыграет? Этот Дом будет атакован. И уничтожен.

– О да, битва уже идёт, старик. Ты ведь наверняка видишь это, как и то, что мы побеждаем.

Глаза Каллора превратились в узенькие щёлки.

– Отрава на Путях? Увечный бог – глупец. Какой смысл уничтожать силу, которая ему нужна, чтобы утвердить своё право? Без Путей Колода Драконов – ничто.

– Наименование «отрава» – ошибочно, Каллор. Скорее эта инфекция должна вызвать определённые… изменения… в самих Путях. О да, те, кто ей противится, расценивают эту силу как смертоносное проявление, истинный «яд». Но лишь потому, что первичный её эффект призван сделать Пути для таких людей непроходимыми. Однако же слугам Увечного бога все Пути равно открыты.

– Я никому не слуга, – зарычал Каллор.

– Место Верховного короля в Доме Цепей Увечного бога не занято.

Каллор пожал плечами.

– Но всё равно требует, чтоб я запачкал колени перед Скованным.

– Ничего подобного от Верховного короля не требуется. Дом Цепей существует за пределами влияния Увечного бога – разве это не очевидно? Он ведь скован. Заточён в безжизненном отрезке давным-давно мёртвого Пути. Привязан к плоти Спящей богини – о да, именно это и дало ему уникальный инструмент воздействия, однако возможности его ограничены. Пойми, Каллор, ныне Увечный бог бросает Дом Цепей в мир и воистину оставляет на волю судеб. Существование Дома всецело зависит от тех, кто решится занять в нём места и принять титулы. На некоторых Скованный может оказывать воздействие – впрочем, всегда непрямое, – а остальные, такие, например, как титул короля Высокого дома Цепей, должны быть приняты по доброй воле.

– Если так, – пророкотал Каллор после долгого молчания, – почему же сам ты не король?

Гетол склонил голову.

– Ты делаешь мне честь, господин, – сухо проговорил он. – Но я вполне удовлетворён ролью Вестника…

– Исходя из ложной уверенности, что вестника всегда помилуют, какова бы ни была весть? А ты ведь всегда был глупее своего брата, верно? Готос, должно быть, где-то сейчас смеётся.

– Готос никогда не смеётся. Но учитывая то, что я знаю, где он обретается, я – смеюсь. Часто. Однако если я задержусь тут дольше, ожидая твоего ответа, моё присутствие может быть замечено. Тисте анди близко…

– Очень близко. Не говоря уж о Каладане Бруде. На счастье для тебя, Аномандр Рейк ушёл – вернулся на Семя Луны, где бы оно ни находилось…

– Расположение Семени следует выяснить. И сообщить Увечному богу.

Седой воин приподнял бровь.

– Задание для короля?

– Предательство уязвляет твоё чувство чести, Каллор?

– Если назвать его внезапной переменой стратегии, уже не уязвляет. Взамен я желаю получить возможность, сотворённую так, как того захочет Увечный бог.

– О какой возможности ты говоришь, Верховный король?

Каллор улыбнулся, выражение его лица стало жёстким.

– Женщина по имени Серебряная Лиса… одно мгновение уязвимости – это всё, чего я прошу.

Гетол медленно поклонился.

– Я – твой Вестник, о повелитель, и передам твоё желание Увечному богу.

– Прежде чем уйдёшь, – произнёс Каллор, – скажи-ка. Этот трон подходит для Дома Цепей, Гетол?

Яггут внимательно осмотрел старое железное дерево, заметил трещинки в каркасе.

– Наилучшим образом, повелитель.

– Тогда ступай.

Вестник вновь поклонился, позади него открылся портал. В следующий миг яггут сделал шаг назад и исчез.

Дым от свечи взвихрился на месте портала. Каллор глубоко вдохнул. Каждый вздох нёс годы и годы живительной силы. Он сидел неподвижно… словно охотник в засаде. Готовый ударить, как следует. Смертоносно, как следует.

Скворец вышел из штабного шатра, остановился, разглядывая звёзды над головой. Давно он не чувствовал себя таким уставшим.

Командир услышал шаги позади, затем мягкая, длиннопалая рука легла ему на плечо, и от этого прикосновения по всему телу пробежала дрожь.

– Приятно было бы, – прошептала Корлат, – услышать для разнообразия добрые вести.

Он только хмыкнул.

– Я вижу тревогу в твоих глазах, Скворец. И список длинный, верно? Твои «Мостожоги», Серебряная Лиса, её мать, а теперь ещё и болезнь на Путях. Мы движемся вслепую. Столько всего зависит от неизвестности. Держится ли ещё Капастан или город уже пал? А как там Тротц? И Паран? Быстрый Бен?

– Мне этот список тревог известен, Корлат, – проворчал Скворец.

– Прости. Я разделяю их, вот и всё.

Он покосился на тисте анди.

– Извини, но почему? Это не твоя война – нижние боги, это даже не твой мир! Почему ты откликаешься на его нужды? – Скворец громко вздохнул, покачал головой и вновь поднял глаза к небу. – Этот вопрос мы часто задавали себе в самом начале кампании. Помню, в Чернопёсьем лесу наткнулись на полдюжины твоих родичей. Морантская «ругань» их скосила. Взвод призывников взялся обирать тела. И они ругались на чём свет стоит – ничего ценного не нашли. Несколько завязанных узелками кусочков цветной ткани, отполированный ручьём камешек, простое оружие – такое можно купить на любом рынке в любом городе. – Он помолчал, затем продолжил: – И помню, я тогда задумался, а что за жизнь у них была? Какие мечты, устремления? Будут по ним тосковать родные или нет? Мхиби как-то сказала, что рхиви взяли на себя труд хоронить павших тисте анди… ну, и мы сделали то же самое там, в лесу. Разогнали призывников, дали им пинка под зад. Мы похоронили ваших погибших, Корлат. Упокоили их души по малазанскому обычаю…

Корлат внимательно посмотрела на него своими бездонными глазами.

– Зачем? – тихо спросила она.

Скворец нахмурился.

– Зачем мы их похоронили? Худов дух! Мы чтим и уважаем своих врагов – кем бы они ни были. Но тисте анди – более прочих. Они принимали тех, кто сдавался в плен. Если среди сдавшихся были раненые – лечили их. Даже позволяли нам отступить – ни разу нас не гнали, когда удавалось вырваться из стычки, в которой мы не могли победить.

– А разве «Мостожоги» не возвращали этот долг – раз за разом, командир? И вскоре так же начали поступать все остальные солдаты Дуджека Однорукого.

– Большинство кампаний чем дольше продолжаются, тем более жестокими становятся, – задумчиво проговорил Скворец. – Но не эта. Она стала более… цивилизованной. Появились неписаные правила…

– И почти всё это рухнуло, когда вы взяли Крепь.

Он кивнул.

– Даже больше, чем ты думаешь.

Рука Корлат по-прежнему лежала на его плече.

– Пойдём ко мне в шатёр, Скворец.

Его брови взметнулись, затем он улыбнулся и ответил сухо:

– Такую ночь тяжело провести в одиночестве…

– Не глупи! – возмутилась Корлат. – Мне не нужна компания – мне нужен ты. Не безликая потребность, которую удовлетворит кто угодно. Не это. Понимаешь?

– Не совсем.

– Я хочу, чтобы мы стали любовниками, Скворец. С этой ночи. Я хочу просыпаться в твоих объятьях. Я хочу знать, испытываешь ли ты чувства ко мне.

Он долго молчал, затем ответил:

– Дурак бы я был, если бы не испытывал, Корлат, только считал, что ещё глупее начинать как-то ухаживать. Я думал, у тебя отношения с другим тисте анди – союз, несомненно, длиной в века…

– А какой был бы смысл в таком союзе?

Скворец ошарашенно нахмурился.

– Кхм, ну, супружество? Дети?

– Дети появляются. Редко, чаще от скуки, чем по искреннему желанию. Тисте анди не ищут супругов среди себе подобных. Это отмерло давным-давно, Скворец. Но ещё реже бывает, чтобы тисте анди вышел из тьмы в смертный мир, чтобы избавиться от… от…

Он приложил палец к её губам.

– Не нужно. Для меня честь принять тебя, Корлат. Больше, чем ты можешь вообразить, и я постараюсь оказаться достойным такого дара.

Она покачала головой, опустила глаза.

– Это жалкий дар. Ищи моё сердце, и будешь разочарован тем, что найдёшь.

Малазанец отступил и потянулся к кошелю на поясе. Развязал его, вытряхнул на ладонь содержимое: несколько монет, а затем маленький, грязный узелок разноцветной ткани и тёмный, гладкий камешек.

– Я всё думал, – медленно проговорил он, глядя на эти предметы, – что когда-нибудь подвернётся возможность вернуть то, что было явно очень дорого этим павшим тисте анди. Всё, что они тогда нашли… Я понял – ещё тогда, – что больше ничего не могу сделать, чтобы почтить их.

Корлат накрыла его ладонь своей, так что странные предметы оказались зажаты между ними. И повела малазанца прочь по дорожке между шатрами.

Мхиби видела сон. Она цеплялась за край обрыва, руки с побелевшими костяшками ухватились за искривлённые корни, мелкий песок и земля сыпались в лицо, а она отчаянно старалась не сорваться.

Внизу ждала Бездна, наполненная бурей расчленённых воспоминаний, потоками боли, страха, ярости, зависти и тёмных страстей. Эта буря жаждала поглотить её, тянулась к ней, а Мхиби не могла защититься.

Руки её слабели.

Воющий ветер вцепился в ноги, дёрнул, оторвал от уступа, и Мхиби упала, полетела вниз, добавив собственный вопль к яростной какофонии бури. Ветра швыряли её то в одну сторону, то в другую, Мхиби вертелась в воздухе, кувыркалась…

Что-то жёсткое, твёрдое ударило её по бедру, соскользнуло. Могучий порыв ветра обрушился на тело. Затем вновь удар – когти сомкнулись на поясе, холодные как сама смерть. Резкий рывок, от которого подбородок вонзился в грудь, и вот Мхиби уже не падала, а поднималась – её уносило всё выше и выше.

Рёв бури начал стихать внизу, затем сдвинулся в сторону.

Мхиби извернулась и посмотрела вверх.

Над ней парил немёртвый дракон – невероятно огромный. Иссохшиеся обрывки кожи тянулись за лапами, почти прозрачные крылья грохотали. Иэто создание несло её куда-то прочь.

Мхиби повернулась, чтобы посмотреть вниз.

Под ней раскинулась безликая, серовато-коричневая равнина. В земле были видны длинные трещины, наполненные мерцающим льдом. Вдруг она заметила тёмное пятно, текущее по склону холма. Стадо. Я уже была здесь. В этой земле, во сне… тут были следы…

Дракон вдруг накренился, подогнул крылья и начал быстро, по спирали спускаться к земле.

Мхиби заверещала – но с потрясением поняла, что воет не от ужаса, а от восторга. О, верхние духи, вот каково это – летать! О, теперь я познала истинную зависть!

Земля устремилась навстречу. За миг до смертельного столкновения драконьи крылья дважды хлопнули, поймали поток, а затем, подогнув лапы, змей бесшумно помчался на расстоянии вытянутой руки над глинистой землёй. Когда движение вперёд замедлилось, лапа опустилась и когти разжались.

Мхиби приземлилась с почти неслышным звуком, перекатилась на спину, затем села и увидела, что громадный дракон вновь набирает высоту, с грохотом взмахивая крыльями.

Мхиби опустила глаза и увидела молодое тело – собственное. Закричала от жестокости этого сна. Снова закричала, свернулась клубком на холодной, мокрой земле.

Ах, зачем ты меня спас! Зачем? Только чтобы проснуться – о, нижние духи – проснуться…

– Она просто пролетала мимо. – Тихий голос – незнакомый, но говорящий на языке рхиви – прозвучал в её голове.

Мхиби резко вскинула голову. Огляделась по сторонам.

– Кто говорит? Где ты?

– Мы здесь. Когда будешь готова увидеть нас – увидишь. Похоже, у твоей дочери воля – под стать твоей. Так приказать величайшей из заклинательниц костей – о да, она явилась в ответ на призыв девочки. На Соединение. Отклонилась с дороги, немного. Но тем не менее… мы поражены.

– Моя дочь?

– Ей всё ещё больно от суровых слов – мы это чувствуем. Оттого мы поселились здесь. Этот круглый коротышка скрывает обсидиановые лезвия под покровом плоти. Кто бы мог подумать? «Она отдала тебе всё, что имела, Серебряная Лиса. Пришла пора тебе давать в ответ, девочка. Крупп не одинок в том, что отказывается бросить её на произвол судьбы». Ах, он открыл её глаза тогда, отбросил одержимость собственными личностями, а она – в то время лишь ребёнок – услышала его слова, хотя тогда он говорил лишь во сне. Услышала. О да… Так что же, – продолжил голос, – теперь ты нас увидишь?

Мхиби уставилась на свои гладкие ладони, молодые руки, а затем закричала:

– Хватит мучить меня этим сном! Хватит! О, хватит…

Её глаза раскрылись в пыльном мраке шатра. Боль пронзила истончённые кости, усохшие мускулы. Рыдая, Мхиби свернулась в клубок всем своим дряхлым, измученным телом.

– О, боги, – прошептала она, – как же я тебя ненавижу. Как я тебя ненавижу!

Глоссарий

Паннионский Домин

Паннионский Провидец: политический и духовный лидер Домина

Септарх: правитель одной из семи провинций Домина (также военачальник)

Урдо: командир отряда элитной тяжёлой пехоты (урдомов)

Урдомы: элитная тяжёлая пехота, фанатичные последователи Провидца

Провидомины: фанатики, секта телохранителей и убийц в Домине

Бетаклиты: средняя пехота

Беклиты: обычная регулярная пехота (известны также как «Сотня Тысяч»)

Бетруллиды: лёгкая кавалерия

Бетакуллиды: средняя кавалерия

Скаланди: лёгкая тактическая пехота, стрелки

Десанди: сапёры

Тенескаури: крестьянская армия

Капастан

«Серые мечи»: религиозный культ, наёмники, нанятые для защиты от Паннионского Домина

Совет Масок: Верховные жрецы Четырнадцати Взошедших, культы которых представлены в Капастане

Джидраты: солдаты на службе одного из четырнадцати храмов

Капанталл: городской гарнизон стражи Капастана, дружина князя Джеларкана

Коралльская рота: приверженцы изгнанного князя Арарда из Коралла

Лестийская гвардия: беженцы, бывшая дворцовая гвардия города Леста

Капанцы: этническая группа изолированных кварталов, также – народ Капастана

Даруджийский квартал: старый город, центр Капастана

Пленник: старая даруджийская цитадель, где заседает Совет Масок

Четырнадцать Взошедших капастанского Совета Масок

Фэнер/Теннерок

Трейк/Трич

Д’рек

Худ

Огнь

Тогг

Беру

Маури

Опонны

Солиэль и Полиэль

Королева грёз

Фандерея

Дэссембрей

Престол Тени

Народы и географические названия

Рхиви: скотоводы-кочевники центральных равнин Генабакиса

Баргасты: воинственные, кастовые племена, которые можно обнаружить на разных континентах:

Клан Ильгрес

Клан Белолицых (племенной союз сэнанов, гилков, ахкратов, барахнов и нит’риталов)

Т’лан имассы (Армии в Рассеянии):

Логросовы, Стражи Первого престола

Кроновы, Первые на Соединении

Бетруловы (потеряны)

Ифейловы (потеряны)

Бентрактовы (потеряны)

Оршайновы (потеряны)

Керлумовы (потеряны)

Тисте анди: Старшая раса

Яггуты: Старшая раса

К’чейн че’малли: одна из четырёх рас-основательниц, предположительно вымершая

Моранты: жёстко структурированная культура с центром в Облачном лесу

Даруджийцы: культурная и языковая группа в Генабакисе

Капанцы: жители Капастана

Паннионский Домин: название новой империи в Генабакисе

Лестийцы: жители города Леста

Коральцы: жители города Коралла

Морн: про́клятые руины на юго-западном побережье Генабакиса

Коралл: город в Паннионском Домине

Лест: город в Паннионском Домине

Капастан: город на северном берегу реки Серп

Даруджистан: последний Вольный город в Генабакисе

Равнина Ламатат: равнины к югу от Даруджистана

Яггра-Тиль: т’лан имасское название ныне высохшего внутреннего моря

Мир чародейства. Пути (Тропы – Пути, доступные людям)

Д’рисс: Тропа камня

Дэнул: Тропа целительства

Меанас: Тропа тени и иллюзий

Рашан: Тропа тьмы

Руз: Тропа моря

Серк: Тропа неба

Тир: Тропа света

Тропа Худа: Тропа смерти

Тэннес: Тропа земли

Старшие Пути

Куральд Галейн: Путь Тьмы тисте анди

Куральд Эмурланн: Путь тисте эдур

Омтоз Феллак: яггутский Путь

Старвальд Демелейн: Путь Тиамы, Первый Путь

Теланн: Путь т’лан имассов

Колода Драконов – Оракулы (и соответствующие Взошедшие)

Высокий дом Жизни

Король

Королева (Королева грёз)

Поборник

Жрец

Вестник

Солдат

Ткач

Каменщик

Дева

Высокий дом Смерти

Король (Худ)

Королева

Рыцарь (прежде – Дассем Ультор)

Маг

Вестник

Солдат

Пряха

Каменщик

Дева

Высокий дом Света

Король

Королева

Поборник

Жрец

Капитан

Солдат

Швея

Строитель

Девица

Высокий дом Тьмы

Король

Королева

Рыцарь (Сын Тьмы)

Маг

Капитан

Солдат

Пряха

Каменщик

Жена

Высокий дом Тени

Король (Престол Тени / Амманас)

Королева

Убийца (Узел / Котильон)

Маг

Пёс

Независимые

Опонны (Шуты Удачи)

Обелиск (Огнь)

Корона

Скипетр

Держава (иначе – Сфера)

Престол

Взошедшие

Апсалар, Госпожа воров

Беру, Владыка бурь

Великие во́роны, во́роны, которые питаются магией

Геддерона, Госпожа Весны и Возрождения

Джесс, Королева-Пряха

Д’рек, Червь Осени (иногда Королева мора, см. Полиэль)

Дэссембрей, Господин трагедий

К’рул, Старший бог

Каладан Бруд, Воевода

Каллор, Верховный король

Королева грёз (Королева Высокого дома Жизни)

Котильон / Узел (Убийца Высокого дома Тени)

Маури, Госпожа нищих, рабов и сервов

Нерруза, Госпожа тихого моря и лёгкого ветра

Огнь, Госпожа Земли, Спящая богиня

Опонны, Шуты, Близнецы Удачи

Оссерк, Господин неба

Полиэль, Госпожа мора

Престол Тени / Амманас (Король Высокого дома Тени)

Псы (Гончие Высокого дома Тени)

Солиэль, Госпожа Исцеления

Сын Тьмы / Владыка Луны / Аномандр Рейк

(Рыцарь Высокого дома Тьмы)

Теннерок / Фэнер, Вепрь о Пяти Клыках

Тогг (см. Фандерея), Волк Зимы

Трейк / Трич, Тигр Лета и Битвы

Трич, Первый герой

Увечный бог, Король Цепей

Фандерея, Волчица Зимы

Фэнер, Вепрь (см. Теннерок)

Худ (Король Высокого дома Смерти)

Шеденуль / Солиэль, Госпожа Здравия

Стивен Эриксон Память льда. Том 2

Steven Erikson

Memories of Ice

Copyright © Steven Erikson 2001.

© Лихтенштейн Е., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Действующие лица

Караван-сарай

Остряк, охранник каравана

Скалла Менакис, охранница каравана

Драсти, охранник каравана

Бук, охранник каравана

Бошелен, путешественник

Корбал Брош, его молчаливый напарник

Эмансипор Риз, слуга

Керули, торговец

Мрамор, чародей

Капастан

Брухалиан, Смертный меч Фэнерова Устава («Серые мечи»)

Итковиан, Кованый щит Фэнерова Устава («Серые мечи»)

Карнадас, Дестриант Фэнерова Устава («Серые мечи»)

Вельбара, новобранец («Серые мечи»)

Мастер-сержант Норул («Серые мечи»)

Фаракалиан («Серые мечи»)

Накалиан («Серые мечи»)

Торун («Серые мечи»)

Сидлис («Серые мечи»)

Нильбанас («Серые мечи»)

Джеларкан, князь и правитель Капастана

Арард, князь и правитель Коралла в изгнании

Рат’Фэнер (жрец из Совета Масок)

Рат’Престол Тени (жрец из Совета Масок)

Рат’Королева грёз (жрица из Совета Масок)

Рат’Худ (жрец из Совета Масок)

Рат’Д’рек (жрец из Совета Масок)

Рат’Трейк (жрец из Совета Масок)

Рат’Огнь (жрица из Совета Масок)

Рат’Тогг (жрец из Совета Масок)

Рат’Фандерея (жрица из Совета Масок)

Рат’Дэссембрей (жрица из Совета Масок)

Рат’Опонн (жрец из Совета Масок)

Рат’Беру (жрец из Совета Масок)

Войско Однорукого

Дуджек Однорукий, командир малазанской армии отступников

Скворец, заместитель командира малазанской армии отступников

Вывих, командир Чёрных морантов

Артантос, знаменосец малазанской армии отступников

Барак, офицер связи

Хареб, капитан-аристократ

Ганос Паран, капитан «Мостожогов»

Мураш, сержант, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Хватка, капрал, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Дэторан, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Штырь, маг и сапёр, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Дымка, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Молоток, целитель, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Вал, сапёр, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Тротц, солдат, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Быстрый Бен, маг, Седьмой взвод, «Мостожоги»

Бестолочь, капрал, «Мостожоги»

Бакланд, сержант, «Мостожоги»

Рантер, сапёр, «Мостожоги»

Грунт, целитель, «Мостожоги»

Перл, маг, «Мостожоги»

Чубук, маг, «Мостожоги»

Пальчик, маг, «Мостожоги»

Войско Бруда

Каладан Бруд, предводитель освободительной армии Генабакиса

Аномандр Рейк, Владыка Лунного Семени

Каллор, Верховный король, правая рука Бруда

Мхиби, женщина из племён рхиви

Серебряная Лиса, Перерождённая рхиви

Корлат, одиночница, тисте анди

Орфантал, брат Корлат

Хурлокель, всадник в освободительной армии

Карга, старейшая из великих воронов и спутница Аномандра Рейка

Баргасты

Хумбролл Тор, военный вождь клана Белолицых

Хетан, дочь вождя

Кафал, старший сын вождя

Неток, второй сын вождя

Послы из Даруджистана

Колл, посол

Эстрайсиан Д’Арле, советник

Барук, алхимик

Крупп, горожанин

Мурильо, горожанин

Т’лан имассы

Крон, предводитель Кроновых т’лан имассов

Канниг Тол, вождь клана

Бек Охан, заклинатель костей

Пран Чоль, заклинатель костей

Окрал Лом, заклинатель костей

Бендал Хоум, заклинатель костей

Ай Эстос, заклинатель костей

Олар Этил, первая заклинательница костей и первая одиночница

Тлен, Отверженный, прежде Первый Меч

Килава, отступница, заклинательница костей

Ланас Тог, из Керлумовых т’лан имассов

Паннионский Домин

Провидец, царь-жрец Домина

Ультентха, септарх Коралла

Кульпат, септарх осаждающей армии

Инал, септарх Леста

Анастер, тенескаури, Дитя Мёртвого Семени

Провидомин Кальт

Другие

К’рул, Старший бог

Драконус, Старший бог

Сестра Холодных Ночей, Старшая богиня

Госпожа Зависть, обитательница Морна

Гетол, Глашатай

Трич, Первый герой (Тигр Лета)

Ток Младший, Арал Фэйл, малазанский разведчик

Гарат, огромный пёс

Баальджагг, ещё более огромная волчица

Мок, сегулех

Турул, сегулех

Сену, сегулех

Скованный, неизвестный Взошедший (также именуемый Увечным богом)

Ведьма Теннеса

Мунуг, даруджиец-ремесленник

Таламандас, баргастское чучелко

Ормулогун, художник в Войске Однорукого

Гамбл, его критик

Харадас, глава каравана Тригалльской торговой гильдии

Азра Джаэль, морпех из Войска Однорукого

Корешок, из Моттских ополченцев

Хлев, из Моттских ополченцев

Пень, из Моттских ополченцев

Иов Валун, из Моттских ополченцев

Книга третья. Капастан

Последним Смертным мечом Устава Фэнера был Фанальд из Кон-Вора, погибший при Сковывании. Вепрев плащ Дестрианта последним надевал Ипшанк из Корелри, который пропал без вести во время Последнего Побега Манаска на Ледовых полях Стратема. Другой человек был готов принять этот титул, но его изгнали из клира, а имя его вычеркнули из всех записей. Известно, однако, что он был родом из Унты; в юности промышлял воровством на зловонных улочках столицы, а также — что отлучение сопровождалось невиданной карой со стороны Устава Фэнера…

Биррин Тунд. Храмовые биографии

Глава четырнадцатая

Если только можете, дорогие мои друзья, старайтесь не оказываться в осаждённом городе.

Убиласт (Безногий)

В таверне, занимавшей весь юго-восточный угол старой Даруджийской улицы, было не больше полудюжины посетителей, почти все — чужеземцы, которые, как и Остряк, оказались теперь в ловушке. Паннионская армия под стенами Капастана уже больше пяти дней ничего не предпринимала. Поговаривали, что за гребнем на севере видели тучи пыли, которые означали… что-то. Но это было уже несколько дней назад, и с тех пор ничего не случилось.

Чего ждал септарх Кульпат, не знал никто, зато догадок было хоть отбавляй. Баржи перевозили всё больше и больше тенескаури через реку, так что уже казалось, будто половина населения империи вступила в крестьянскую армию.

— Их такая прорва, — сказал кто-то колокол назад, — что каждому достанется разве что по кусочку капастанца.

Посмеялся над шуткой один лишь Остряк.

Капитан сидел за столом у входа, опершись спиной на грубо оштукатуренный, укреплённый балками дверной проём, слева от самой двери, лицом к низкому главному залу таверны. По земляному полу под столами кралась мышь, перебегала из тени в тень, скользила среди сапог и ботинок посетителей.

Остряк следил за её странствием из-под полуопущенных век. На кухне ещё можно было раздобыть порядочно еды — так ему, во всяком случае, подсказывал нос. Однако Остряк отлично понимал, что, если осада затянется, этому изобилию быстро настанет конец.

Его взгляд метнулся к закопчённым стропилам, где спала, свесив лапы с перекладины, местная кошка. Охотилась она, похоже, только во сне. По крайней мере, сейчас.

Мышь добралась до подножки у стойки и двинулась вдоль неё ко входу в кухню.

Остряк вновь пригубил разведённого вина — воды в кубке было уже явно больше; паннионцы сжали хватку на горле города почти неделю назад. Остальные шесть посетителей сидели поодиночке за столами или опирались на стойку. Временами они обменивались словом-другим, как правило, бессмысленными комментариями, на которые редко отвечали чем-то большим, чем хмыканьем.

Остряк приметил, что днём и по ночам в таверне собирались два разных типа людей. Сейчас он смотрел на первых — эти чуть ли не жили в общем зале, медленно потягивали вино и эль. Они были чужими в Капастане, не имели приятелей, зато передружились между собой, пусть и объединяло их лишь совместное ничегонеделание. К ночи начнут подходить другие. Крикливые, драчливые, они затаскивали внутрь уличных шлюх и швыряли свои монеты на столы так, будто думать не думали о завтрашнем дне. В них кипела энергия отчаяния, лихой привет, брошенный в лицо Худу. «Мы — твои, костяной ублюдок, — будто говорили они. — Но не раньше рассвета!»

Они кипели, текли, словно пенное море среди неподвижных, безразличных камней — молчаливых, одиноких посетителей дневного времени.

Море и камни. Море пускается в пляс перед лицом Худа, лишь только он оказывается поблизости. Камни уже так давно смотрят в глаза этому ублюдку, что им лень даже пошевелиться, не то что плясать. Море громогласно хохочет над собственными шутками. Камни со скрежетом бросят одну фразу, которой хватит, чтобы весь зал замолчал. «Разве что по кусочку капастанца…»

В следующий раз лучше буду держать язык за зубами.

Кошка встрепенулась на балке, потянулась так, что чёрные полоски волнами побежали по бурому меху. Свесила голову вниз, приподняв уши.

Мышь замерла на пороге кухни.

Остряк тихонько присвистнул.

Кошка посмотрела на него.

Мышь метнулась в кухню и скрылась из виду.

С громким скрипом дверь таверны распахнулась внутрь. Вошёл Бук, встретился взглядом с Остряком, затем устало опустился на стул рядом.

— Ты очень предсказуем, — пробормотал пожилой мужчина и жестом заказал ещё два кубка, как только поймал взгляд кабатчика.

— Ага, — отозвался Остряк. — Я — камень.

— Камень, значит? Скорей уж толстая игуана на камне. А когда придёт большая волна…

— Худ с ним. Ладно, ты меня нашёл, Бук. Что дальше?

— Просто хотел поблагодарить тебя за помощь, Остряк.

— Это что, была ирония, старик? Ещё немного потренируешься и…

— На самом деле я почти серьёзно. Мутная вода, которую ты мне дал выпить, — зелье Керули — оно просто чудеса творит. — На узком лице Бука возникла хитрая улыбка. — Чудеса…

— Рад слышать, что тебе лучше. Есть ещё новости, потрясающие основы мироустройства? Если нет…

Бук откинулся на спинку, чтобы дать кабатчику поставить на стол два кубка, а когда тот заковылял прочь, сказал:

— Я встречался со старейшинами Лагерей. Поначалу они хотели идти прямо к князю…

— Но потом опомнились.

— Пришлось их слегка подтолкнуть.

— Значит, теперь у тебя есть всё, чтобы не дать этому чокнутому евнуху играть в привратника у Худовых врат. Хорошо. Нельзя допустить панику на улицах, когда четверть миллиона паннионцев осаждают город.

Бук прищурился и посмотрел на Остряка.

— Так и думал, что покой тебе больше по душе.

— Ну вот, уже лучше.

— Но мне всё равно нужна твоя помощь.

— Не пойму, в чём, Бук. Если только ты не хочешь, чтобы я дверь высадил и снёс Корбалу Брошу голову с плеч. Но тогда тебе нужно будет отвлечь Бошелена. Поджечь его, например. Мне много времени не нужно. Главное — подобрать момент. Скажем, когда стены пробьют и на улицы хлынут тенескаури. Тогда мы возьмёмся за руки и пойдём к Худу вместе, распевая весёлые песенки.

Бук ухмыльнулся, салютуя кубком.

— Идёт, — сказал он и выпил.

Остряк осушил свою чашу, потянулся за другой.

— Ты знаешь, где меня найти, — буркнул он некоторое время спустя.

— Пока не нахлынет волна.

Кошка спрыгнула с балки, метнулась вперёд и зажала лапой таракана. Начала с ним играть.

— Ладно, — прорычал после паузы капитан, — чего ещё сказать хочешь?

Бук небрежно пожал плечами.

— Говорят, Скалла подалась в добровольцы. Ходят слухи, что паннионцы наконец готовы начать первый штурм. В любой момент.

— Первый? Да второй им, скорее всего, и не понадобится. А «готовы» — они уже несколько дней, как готовы, Бук. Если Скалла решила жизнь свою положить, защищая то, что защитить невозможно, это её личное дело.

— А какая альтернатива? Паннионцы пленных брать не будут, Остряк. Всем нам придётся драться — рано или поздно.

Это ты так думаешь.

— Если только, — продолжил Бук после паузы, вновь поднимая кубок, — ты не собираешься переметнуться. Обрести вдруг веру, по необходимости…

— А какой ещё выход?

Взгляд Бука стал суровым.

— Набьёшь брюхо человечиной, Остряк? Чтобы выжить? И на такое пойдёшь, да?

— Мясо есть мясо, — ответил Остряк, не сводя глаз с кошки. Тихий хруст дал ему знать, что игра окончена.

— Однако, — сказал Бук, поднимаясь, — не ожидал, что ты ещё способен меня огорошить. Думал, я тебя знаю…

— Думал.

— Значит, за это отдал жизнь Драсти.

Остряк медленно поднял голову. Бук увидел в его глазах нечто такое, что вдруг отступил на шаг.

— Ты с каким Лагерем сейчас работаешь? — спокойно поинтересовался капитан.

— С Ульданом, — прошептал пожилой мужчина.

— Я к тебе туда загляну. А пока что, Бук, пшёл прочь с глаз моих.

Тени отступили к стенам гарнизона, так что Хетан и её брат, Кафал, остались на солнцепёке. Склонив головы, баргасты сидели на корточках на старой, потёртой подстилке. По телам обоих тёк пот — почерневший от сажи. Между ними стояла широкая, неглубокая жаровня с горящими углями.

По обе стороны от баргастов пробегали солдаты и княжеские посыльные.

Кованый щит Итковиан разглядывал их со своего места у входа в цитадель. Он не слыхал, чтобы баргасты увлекались медитацией, но Хетан и Кафал почти ничего другого не делали с самого возвращения из Пленника. Они постились, ни с кем не говорили, самым неудобным образом расположились посреди цитадельного двора, в общем, превратились в неприступный остров.

Это не обычный покой смертных. Они странствуют среди духов. Брухалиан требует, чтобы я отыскал к ним подход — любой ценой. Остался ли у Хетан ещё хотя бы один секрет? Дорога к спасению для себя и для брата, а также для костей Духов-Основателей? Неведомая слабость в нашей обороне? Недостаток в расположении паннионцев?

Итковиан вздохнул. Он уже пробовал — безуспешно. Придётся попытаться снова. Он уже приготовился шагнуть вперёд, но вдруг почувствовал чьё-то присутствие рядом и, обернувшись, увидел князя Джеларкана.

Лицо молодого человека осунулось от усталости. Руки с длинными пальцами дрожали, хоть и были сплетены у пояса. Не сводя глаз с мельтешения во дворе, князь сказал:

— Кованый щит, я должен знать, что намеревается делать Брухалиан. У него есть нечто — то, что вы, солдаты, зовёте бритой костяшкой в дыре, — это мне ясно. И вот я вновь пришёл, чтобы добиться аудиенции у человека, который состоит у меня на службе. — Джеларкан даже не пытался скрыть горький сарказм этих слов. — Безуспешно. У Смертного меча нет на меня времени. Нет времени на князя Капастана.

— Сударь, — ответил Итковиан, — вы можете задать свои вопросы мне, и я сделаю всё возможное, чтобы ответить.

Молодой капанец резко обернулся к Кованому щиту.

— Брухалиан позволил тебе говорить?

— Да.

— Хорошо. Кроновы т’лан имассы и немёртвые волки с ними. Они истребили септарховых демонов — к’чейнов.

— Да.

— Но в Паннионском Домине есть и другие. Ещё сотни охотников.

— Да.

— Так почему т’лан имассы не идут в саму империю? Удар по территории Провидца может заставить его отозвать Кульпата и снять осаду. Провидцу ничего не останется, кроме как оттянуть их обратно за реку.

— Если бы т’лан имассы были смертной армией, такой выбор воистину был бы очевиден и, как следствие, благоприятен для наших собственных нужд, — ответил Итковиан. — Увы, Крон и его неупокоенные сородичи скованы неземными потребностями, о которых мы почти ничего не знаем. Они поведали нам о каком-то собрании, о беззвучном призыве с неведомой целью. Сейчас он для них важнее всего. Крон и т’лан айи уничтожили к’чейн че’маллей септарха, поскольку сочли их угрозой для своего Соединения.

— Почему? Такого объяснения недостаточно, Кованый щит.

— С этой оценкой я не могу поспорить, сударь. Похоже, есть и другая причина тому, что Крон не желает уходить на юг. Тайна самого Провидца. Слово «Паннион», похоже, яггутское. Яггуты были смертными врагами т’лан имассов, как вы знаете. По моему личному мнению, Крон ожидает прибытия… союзников. Другие т’лан имассы собираются на будущее Соединение.

— То есть по-вашему выходит, что Крон опасается Паннионского Провидца…

— Да, поскольку считает, что Провидец — яггут.

Князь долго молчал, затем покачал головой.

— Даже если т’лан имассы решатся выступить против Паннионского Домина, для нас будет слишком поздно.

— Видимо, да.

— Ладно. Теперь — другой вопрос. Почему это их Соединение происходит здесь?

Итковиан замялся, затем медленно кивнул в ответ собственным мыслям.

— Князь Джеларкан, та, что созывает т’лан имассов, приближается к Капастану… вместе с армией.

— Какой армией?

— Войском, которое собирается вести войну против Паннионского Домина. Более того, среди прочего они собираются также снять осаду с Капастана.

— Что?!

— Сударь, они в пяти неделях пути отсюда.

— Мы не продержимся…

— Это также известно, князь.

— И что же, призывательница командует этой армией?

— Нет. Войско ведут два военачальника — Каладан Бруд и Дуджек Однорукий.

— Дуджек… Первый Кулак?! Малазанец? Нижние божества! Как давно вы об этом узнали?

Кованый щит откашлялся.

— Впервые мы установили с ними связь уже некоторое время назад, князь. Чародейскими средствами. Которые с тех пор стали… недоступны.

— Да-да, это я хорошо знаю. Дальше!

— То, что с армией идёт и призывательница, нам сообщили лишь недавно: так сказал заклинатель костей из Кроновых т’лан имассов…

— А войско, Итковиан? Я хочу больше знать об этой армии!

— Дуджека и его легионы объявила вне закона императрица Ласиин. Теперь он действует по собственному почину и ведёт около десяти тысяч солдат. Под рукой Каладана Бруда несколько небольших отрядов наёмников, три клана баргастов, народ рхиви и тисте анди — всего тридцать тысяч бойцов.

Глаза князя Джеларкана широко распахнулись. Итковиан видел, как эти сведения пробили внутренние стены капанца, видел, как в его душе одна за другой расцветали и тут же увядали надежды.

— На первый взгляд, — тихо проговорил Кованый щит, — всё, что я вам сообщил, чрезвычайно важно. Однако вы, как я вижу, уже понимаете, что по сути эти вести лишены всякого смысла. Пять недель, князь. Уповайте на то, что они отомстят, ибо лишь это им останется. И даже тогда, учитывая небольшое число воинов…

— Это твои выводы или Брухалиана?

— Увы, в этом мы согласны.

— Глупцы! — прохрипел молодой князь. — Худом проклятые дураки.

— Ваше Высочество, мы не сможем пять недель сдерживать паннионцев.

— Да знаю я, Худова плешь! Вопрос в другом: зачем вообще пытаться?

Итковиан нахмурился.

— Сударь, таковы условия нашего контракта. Защита города…

— Кретин! Какое мне дело да вашего треклятого контракта? Вы уже сами сказали, что в любом случае проиграете! Моя забота — жизнь подданных. Армия идёт с запада? Наверняка. По берегу реки…

— Мы не сможем вырваться, князь. Нас просто уничтожат.

— Сосредоточим все силы на западной стороне. Внезапная вылазка, которая обернётся исходом. Кованый щит…

— Нас перебьют, — веско заявил Итковиан. — Ваше Высочество, мы об этом думали. Ничего не выйдет. Септарх пошлёт кавалерию, всадники окружат нас, заставят остановиться. Затем подоспеют беклиты и тенескаури. Мы лишь сменим удобную для защиты позицию на неудобную. Всё будет кончено в течение одного колокола.

Князь Джеларкан смотрел на Кованого щита с нескрываемым вызовом, даже больше — с ненавистью.

— Сообщи Брухалиану следующее, — прохрипел он. — В будущем «Серым мечам» не следует думать за князя. Не их дело решать, что ему следует знать, а что — нет. Князю следует докладывать обо всех делах, невзирая на то, важными они вам кажутся или незначительными. Это понятно, Кованый щит?

— Я передам эти слова в точности, Ваше Высочество.

— Я так понимаю, — продолжил князь, — Совет Масок знает даже меньше, чем я знал колокол тому?

— Вероятнее всего, так и есть. Ваше Высочество, интересы Совета…

— Избавь меня от своих высокоучёных рассуждений, Итковиан. Доброго дня.

Кованый щит смотрел, как князь шагает прочь к выходу из цитадели походкой слишком жёсткой, чтобы показаться царственной. Однако по-своему благородной. Примите мои соболезнования, любезный князь, хоть я, конечно, и не осмелюсь высказать их вслух. Я — лишь инструмент воли Смертного меча. Мои личные желания не имеют значения. Итковиан подавил волну горького гнева, который вызвали эти мысли, и вновь перевёл взгляд на баргастов, по-прежнему сидевших на подстилках на солнцепёке.

Они вышли из транса. Хетан и Кафал теперь склонились ближе к жаровне, из которой валил в пронизанный солнцем воздух белый дым.

Удивлённый Итковиан помедлил, прежде чем шагнуть вперёд.

Приблизившись, он разглядел, что баргасты положили на угли какой-то предмет. Розоватая по краям, плоская, молочно-белая в центре — свежая лопаточная кость, слишком лёгкая для бхедериней, но тоньше и длиннее, чем у человека. Лопатка оленя, наверное, или антилопы. Баргасты начали ритуал прорицания, используя предмет, который позволял понять, почему их клановые шаманы называются заклинателями костей и поплечниками.

Значит, они не просто воины. Этого и следовало ожидать. Вспомни, как Кафал пел в Пленнике. Он — поплечник, а Хетан — его сестра-заклинательница.

Кованый щит остановился у самого края подстилки, чуть левее Кафала. На лопатке уже начали появляться трещины. Жир пузырился на толстых краях кости, шипел и вспыхивал, словно огненная мантия.

Простейший способ гадания — чтение трещин как карты, которая позволит охотникам племени найти стада диких бхедеринов. Но Итковиан прекрасно понимал, что в данном случае в дело пошли куда более сложные чары, и трещины представляли собой отнюдь не просто карту земного мира. Кованый щит молчал, прислушиваясь к тихому бормотанию Хетан и её брата.

Они говорили по-баргастски, этим языком Итковиан владел лишь в малой мере. Тем более странным ему показалось то, что в разговоре, кажется, принимали участие трое — Хетан и Кафал склоняли головы набок или кивали в ответ на слова, которых никто, кроме них, не слышал.

Лопатка уже покрылась сложным лабиринтом трещин, на кости показались синеватые, бежевые и выжженные белые пятна. Скоро она начнёт разваливаться: когда дух животного рухнет под напором огромной силы, текущей через его угасающую жизнь.

Странный разговор закончился. Кафал вновь погрузился в транс, Хетан отодвинулась от жаровни, подняла голову и посмотрела в глаза Итковиану.

— А, волк! Рада тебя видеть. В мире произошли изменения. Удивительные изменения.

— И ты рада этим изменениям, Хетан?

Она улыбнулась.

— А тебе было бы приятно, если так?

Шагну ли я в эту бездну?

— Такая вероятность существует.

Женщина рассмеялась, медленно поднялась на ноги. Поморщилась и потянулась.

— Духи держите меня, как же кости ноют. И мускулы требуют заботливых рук.

— Есть особые упражнения…

— Будто я не знаю, волк. Ты ко мне присоединишься, чтобы их исполнить?

— Какие у тебя вести, Хетан?

Она ухмыльнулась, упёрла руки в бока.

— Клянусь Бездной, — протянула она, — какой же ты неуклюжий. Ложись под меня и выведай все мои тайны — это тебе поручили? В такую игру тебе лучше не играть. Особенно со мной.

— Вероятно, вы правы, — процедил Итковиан. Он выпрямился и отвернулся.

— Да постой же! — расхохоталась Хетан. — Бежишь, словно кролик? А я тебя волком называла? Пожалуй, следует сменить имя.

— Это ваш выбор, — бросил через плечо Кованый щит и зашагал прочь.

У него за спиной вновь зазвенел смех Хетан.

— Ха-ха, вот в эту игру и вправду стоит поиграть! Беги, беги, милый мой кролик! Неуловимая моя добыча, ха!

Итковиан вернулся в цитадель, прошёл по коридору, который тянулся вдоль внешней стены города, и оказался перед входом в башню. Под позвякивание доспехов Кованый щит взобрался по крутым каменным ступеням. Он попытался выбросить из головы образ Хетан, смеющееся лицо, лукавые глаза, ручейки пота, промывающие на лбу дорожки в слое пепла, выразительно, недвусмысленно выдвинутую вперёд грудь. Итковиан презирал себя за это новое рождение давно похороненных желаний. Обеты рассыпались в прах, всякую молитву Фэнеру встречало лишь молчание, будто богу было плевать на жертвы, которые во имя его приносил Кованый щит.

И быть может, это и есть последняя, самая сокрушительная истина. Богам нет дела до аскетизма, до ограничений, которые налагают на себя люди. Им нет никакого дела до правил поведения, до изощрённой этики храмов и монастырей. Наверное, они и вправду смеются над цепями, в которые мы сами себя заковываем, над нашей бесконечной, ненасытной нуждой находить недостатки в жизненных потребностях. Или даже не смеются, но злятся на нас. Быть может, отказ от радостей жизни и есть самое страшное оскорбление для тех, кому мы поклоняемся и служим.

По винтовой лестнице Итковиан поднялся в оружейную, рассеянно кивнул двум солдатам на посту, а затем взобрался выше — на верхнюю площадку.

Дестриант уже был там. Карнадас внимательно посмотрел на Кованого щита.

— Вы, сударь, выглядите встревоженным.

— Да, не стану отрицать. Я беседовал с князем Джеларканом, и он остался весьма недоволен. Затем я разговаривал с Хетан. Дестриант, моя вера пошатнулась.

— Вы сомневаетесь в своих обетах.

— Именно так, сударь. Признаюсь, я сомневаюсь в их истинности.

— Кованый щит, вы верили, что ваши правила поведения существуют, чтобы почитать Фэнера?

Итковиан нахмурился, опершись на мерлон, и уставился на окутанный дымами вражеский лагерь под стенами.

— Ну, да…

— В таком случае, сударь, вы жили в заблуждении.

— Прошу вас объясниться.

— Конечно. Вы испытали потребность сковать себя обетами, нужду испытать собственную душу их строгостью. Иными словами, Итковиан, ваши обеты родились из внутреннего диалога с самим собой — но не с Фэнером. Эти цепи — лишь ваши, как и ключи, которыми вы можете их отомкнуть, когда потребности в них более не будет.

— Не будет?

— Да. Когда всё, что подразумевает жизнь, перестанет угрожать вашей вере.

— То есть вы подразумеваете, что мои терзания и сомнения касаются не моей веры, но лишь обетов. Что я перестал их различать.

— Верно, Кованый щит.

— Дестриант, — проговорил Итковиан, не сводя глаз с лагеря паннионцев, — ваши слова ведут к буйству плоти.

Высший жрец расхохотался.

— И с ним, смею надеяться, к улучшению вашего — обычно столь мрачного — настроения!

Губы Итковиана дрогнули.

— Ну, уж тут, сударь, вы уповаете на чудо.

— Я был бы рад…

— Стойте! — Кованый щит поднял закованную в латную перчатку руку. — Движение в лагере беклитов.

Карнадас подошёл к нему, весёлость испарилась.

— И вон там, — указал Итковиан, — среди урдомов. Скаланди на флангах. Провидомины принимают на себя командование.

— Сначала они возьмут форты, — предсказал Дестриант. — Уничтожат прославленных джидратов Совета Масок. Быть может, те сумеют подарить нам ещё немного времени…

— Найдите моих вестовых, сударь. Предупредите офицеров. И сообщите князю.

— Да, Кованый щит. Вы останетесь здесь?

Итковиан кивнул.

— Отсюда хороший обзор. Идите, сударь, прошу вас.

Беклиты уже выстроились кольцом вокруг занятых джидратами укреплений. На солнце поблёскивали наконечники копий.

Оставшись в одиночестве, Итковиан прищурился, глядя на приготовления врага.

— Ну, что ж, вот и началось.

На безлюдных переулках Капастана царила тишина, под чистым, безоблачным небом Остряк шёл по улице Калманарка. Он приблизился к изогнутой стене Лагеря Ульден, отпихнул ногой груду мусора, загораживавшую лестницу вниз, а затем изо всех сил впечатал кулак в крепкую дверь, врезанную в основание стены.

Вскоре она со скрипом подалась и отворилась.

Остряк шагнул в узкий коридор, который под острым углом поднимался обратно на уровень улицы, и через двадцать шагов оказался на залитом солнечным светом центральном подворье.

Бук закрыл за товарищем массивную дверь, не без труда вернул на место тяжеленный засов. Затем худой и седой воин обернулся к Остряку.

— Быстро. Что там?

— А ты как думаешь? — проворчал капитан. — Движение пошло. Паннионцы готовятся к бою. Вестовые носятся туда-сюда…

— На какой стене ты был?

— На северной, сразу за Лектаровым домом, только это не важно. А ты как? Я раньше забыл спросить. Выходил этот ублюдок на охоту прошлой ночью?

— Нет. Я же говорил тебе, Лагеря мне помогают. Думаю, он всё ещё пытается понять, почему вернулся несолоно хлебавши позавчера. Это его так взвинтило, что даже Бошелен заметил.

— Скверно. Он начнёт искать причину, Бук.

— Ну да. Я же говорил, что будут риски, верно?

Ага, попытайся сделать так, чтобы безумный убийца не нашёл себе жертв — и сам не понял почему — в осаждённом городе… Чтоб ты в Бездну провалился, Бук, во что ты меня втянул? Остряк посмотрел вверх по коридору.

— Помогают, говоришь. Как твои новые друзья к этому отнеслись?

Старик пожал плечами.

— Корбал Брош предпочитает забирать для своих экспериментов здоровые органы. Опасность грозит их детям.

— И была бы меньше, если бы они этого не знали.

— Это им известно.

— Дети, говоришь?

— Да, за домом всегда следят как минимум четверо — вроде как уличные беспризорники. Там и настоящих много, так что дозорные могут затеряться. И за небом они тоже следят… — Бук внезапно замолк, в его глазах блеснула странная хитрость.

Остряк понял, что у Бука есть какой-то секрет.

— За небом? Это ещё зачем?

— Хм, ну, на случай, если Корбал Брош попробует пройти по крышам.

Да в этом городе все крыши широкие и купольные!

— Короче, я хотел сказать, — продолжил Бук, — что за домом следят. К счастью, Бошелен по-прежнему не вылезает из подвала, устроил там что-то вроде лаборатории. Вообще не выходит. А Корбал днём спит. Остряк, то, что я раньше сказал…

Остряк резко поднял руку, чтобы заставить его молчать.

— Слушай!

Оба замерли неподвижно.

Ступнями они ощутили далёкий гром, за городскими стенами нарастал многоголосый рёв.

Бук вдруг побледнел, выругался и спросил:

— Где Скалла? И даже не пытайся врать, что не знаешь.

— На воротах у Портовой дороги. Пять взводов «Серых мечей», рота джидратов, дюжина с лишком лестийских гвардейцев…

— Там громче всего…

Хмурясь, он проворчал:

— Правильно угадала, что оттуда всё и начнётся. Глупая женщина.

Бук шагнул ближе и схватил Остряка за руку.

— Так какого Худа, — прошипел он, — ты тут стоишь? Начался штурм, а Скалла прямо у него на пути!

Остряк высвободился.

— Бездне сказку расскажи, старик! Скалла — взрослая женщина, если ты не заметил. Я ей говорил — и тебе говорил! Это не моя война!

— Тенескаури на это плевать, всё одно тебя бросят в котёл!

С кривой ухмылкой Остряк оттолкнул Бука в сторону и оказался у двери. Одним движением правой руки он поднял тяжёлый засов в воздух, а затем выпустил, так что звон металла эхом раскатился по коридору. Капитан распахнул дверь, пригнулся, чтобы выйти к лестнице.

Когда Хозмач поднялся наверх и замер посреди улицы, рёв штурма обрушился на него грохочущей волной. Приглушённый звон оружия, крики, стоны, вой и узнаваемый перестук, слышный, когда тысячи облачённых в доспехи тел приходят в движение — за стенами, на парапете, по обе стороны ворот, которые, капитан знал наверняка, вскоре содрогнутся от ударов тарана.

Наконец осада оскалила свои железные клыки. Мучительное ожидание закончилось.

И стены они не удержат. Да и ворота тоже. До заката всё будет кончено. Остряк подумал, что можно напиться, привычный ход мысли его успокоил.

Какое-то движение наверху привлекло его внимание. Остряк задрал голову и увидел, как с запада по дуге летят, рассекая небо, полсотни огненных шаров. Прямо тут и там взвилось пламя — снаряды врезались в строения и мостовые с оглушительным грохотом.

Капитан обернулся и увидел, что с севера приближается второй залп, один из шаров рос быстрее, чем остальные. Став ещё больше, превратившись в ярящееся солнце, огненный шар мчался прямо на Остряка.

С проклятьем тот метнулся обратно по ступеням.

Смолянистый снаряд врезался в улицу, подпрыгнул в мареве пламени и ударился об изогнутую стену Лагеря всего в десяти шагах от лестницы.

Каменное ядро пробило стену, поволокло за собой пламя.

На горящую улицу посыпались обломки.

Покрытый синяками, почти оглохший Остряк с трудом выбрался наверх. Изнутри Лагеря Ульдан послышались крики.Из дыры в стене клубами валил дым. Плохо оказаться в ловушке огня. Капитан обернулся на стук распахнувшейся двери. Внизу появился Бук, вытащил за собой бесчувственную женщину.

— Как там? — прокричал Остряк.

Бук поднял взгляд.

— Ты ещё здесь? Всё нормально. Огонь почти потушили. Убирайся отсюда — иди и спрячься где-нибудь.

— Хорошая мысль, — проворчал Остряк.

Дым заслонил небо, он вздымался чёрными столбами со всей восточной части Капастана, ветер раскатывал его на запад, словно покрывало. В Даруджийском квартале было видно пламя — среди храмов и многоэтажных домов. Решив, что при обстреле безопаснее всего будет под стенами, Остряк двинулся по улице на восток. Это просто совпадение, что Скалла тоже там, у ворот на Портовой дороге. Она свой выбор сделала.

Это не наша война, демон её побери. Если б я хотел быть солдатом, вступил бы в какую-нибудь Худом проклятую армию. В Бездну их всех…

Сквозь завесу дыма промчалась следующая волна снарядов, выпущенных далёкими катапультами. Остряк ускорил шаг, но огненные шары уже оказались позади, обрушились на город оглушительным барабанным боем. Если они так будут продолжать, я ведь могу и разозлиться. В дыму впереди показались бегущие фигуры. Звон оружия стал громче, шёпоток, будто волны хлещут каменистый берег. Ладно. Я только подойду к воротам и вытащу девочку оттуда. Это быстро. И видит Худ, я её изобью до беспамятства, если будет спорить. Мы найдём отсюда какой-то выход. И точка.

Остряк подошёл к ряду рыночных прилавков, выходивших на Портовую улицу. Переулки за грязными лотками были узкими, по колено заваленными отбросами. Дальше виднелась в белом дыму улица. Разбрасывая ногами мусор, Остряк выбрался на неё. Слева едва просматривались ворота. Массивные створки были разбиты, под аркой и на площадке перед ней — груды тел. На закопчённых стенах мощных башен по бокам виднелись белёсые шрамы от стрел и снарядов баллист, из амбразур сочился дым. Внутри были слышны крики и звон мечей. По стенам с обеих сторон от ворот двигались солдаты в форме «Серых мечей», они пытались пробиться на верхние этажи башен.

Справа к Остряку приближался тяжёлый топот сапог. Из дыма вынырнули шесть взводов «Серых мечей», первые два ряда со щитами и мечами, два дальних — со взведёнными арбалетами. Они перебежали открытое пространство перед капитаном и заняли место в арке ворот, за баррикадой из тел.

Порыв ветра разорвал дым над улицей справа — Остряк увидел трупы: стражники-капанцы, лестийская гвардия и паннионские бетаклиты, вплоть до баррикады на перекрёстке в шестидесяти шагах, там виднелась вторая груда мёртвых солдат.

Остряк трусцой побежал к отряду «Серых мечей». Не увидев кого-то с явными офицерскими знаками отличия, он выбрал женщину с арбалетом, ту, что стояла ближе всего.

— Доложи обстановку, солдат.

Женщина покосилась на него, на её лице застыла безучастная, покрытая копотью маска. Остряк с удивлением понял, что она — капанка.

— Мы должны очистить башни снизу доверху. Отряд скоро вернётся с вылазки, мы их пропустим и будем удерживать арку.

Остряк недоумённо уставился на женщину. Вылазка? Боги, да они ума лишились!

— Удерживать, говоришь? — Он покосился на ворота. — Как долго?

Та пожала плечами.

— Сюда уже спешат сапёры и рабочие. Через колокол или два будут новые ворота.

— Сколько пробоев? Что потеряли?

— Не знаю, горожанин.

— Хватит болтать, — выкрикнул мужской голос. — И гоните отсюда этого гражданского…

— Движение впереди, сударь! — заорал другой солдат.

На плечи присевшим мечникам легли взведённые арбалеты. Из-за арки кто-то выкрикнул:

— Не стреляйте, лестийцы! Мы входим!

«Серые мечи» и не думали расслабляться. В следующий миг показались первые солдаты из тех, что участвовали в вылазке. Потрёпанные, с ранеными на руках, солдаты закричали, чтобы «Серые мечи» дали им дорогу.

Взводы разделились так, что образовался коридор.

Из первых тридцати гвардейцев каждый нёс раненого товарища. Внимание Остряка привлекли звуки схватки за воротами. Они приближались. Этих солдат с ранеными прикрывал арьергард, и давление на него усиливалось.

— Контратака! — заорал кто-то. — Бойцы-скаланди…

На стене справа от южной привратной башни взвыл рог.

Рёв на поле за воротами усиливался. Брусчатка под сапогами Остряка дрожала. Скаланди. Они вступают в бой целыми легионами — не меньше, чем по пять тысяч…

«Серые мечи» строились чуть позади на Портовой улице — мечники, арбалетчики и капанские лучники готовились отступать. За ними собирался ещё больший отряд с баллистами, требушетами и малыми катапультами, в ковшах последних дымились раскалённые камни.

Под аркой показался арьергард. Метательные копья падали среди солдат, скользили по броне и щитам, лишь одно попало в цель — воин завертелся на месте с шипастым древком в горле. За ними следовали скаланди — гибкие, в кожаных рубахах и шлемах, вооружённые копьями и подобранными на поле мечами, у некоторых были сплетённые из прутьев щиты. Паннионцы набрасывались на отступающий строй тяжёлой пехоты лестийцев, умирали один за другим, но на место каждого павшего тут же вставал другой солдат, оглашая город пронзительным боевым кличем.

— Назад! Назад!

Гвардейцы отреагировали на приказ мгновенно, солдаты вышли из боя, развернулись и рванулись прочь по коридору, оставив павших — тех схватили скаланди, утащили назад. Затем в ворота хлынули паннионцы.

За спинами лестийцев «Серые мечи» сомкнули ряды. Щёлкнули арбалеты. Десятки скаланди упали, извивающиеся тела погасили разгон атакующих. Остряк смотрел, как «Серые мечи» спокойно перезаряжают своё оружие.

Несколько паннионцев из первого ряд добежали до мечников — и быстро погибли.

Перебравшись через тела павших сородичей, вторая волна скаланди устремилась к строю.

И рухнула под новым градом стрел. Проход под аркой ворот наполнился телами. Вскоре появилась следующая группа скаланди, но эти были безоружны. Пока «Серые мечи» перезаряжали арбалеты, скаланди начали оттаскивать мёртвых и раненых назад.

Внезапно с треском распахнулась дверь левой привратной башни. Остряк резко развернулся, руки потянулись к гадробийским саблям. Наружу вывалились шестеро измазанных кровью, кашляющих капанских дружинников. И среди них — Скалла Менакис.

Её рапира была сломана на расстоянии ладони от острия; остаток клинка до самой чаши с крестовиной был густо покрыт человеческой кровью, алой были и рука в перчатке, и прикрывающий предплечье наруч. Что-то липкое и вытянутое болталось на тонком лезвии даги в другой руке так, что на землю капала коричневатая жижа. Дорогой кожаный доспех был изрублен в куски, один из ударов прошёл так глубоко, что рассёк даже стёганку под бронёй. Кусок нагрудника с подкладкой отвалился, открыв её правую грудь, на тонкой, белой коже темнели огромные синяки, оставленные чьей-то пятернёй.

Сначала Скалла его не увидела. Её взгляд был прикован к воротам: там уже убрали последние трупы и внутрь хлынула новая волна скаланди. Первые ряды, как и прежде, рухнули под градом стрел, но выжившие продолжали наступать — обезумевшей, воющей толпой.

Четыре ряда «Серых мечей» вновь разделились, солдаты развернулись и побежали — каждая часть отряда мчалась к ближайшему переулку на своей стороне Портовой улицы, где капанские лучники уже ждали момента, когда в зону обстрела вбегут преследователи-скаланди.

Скалла рявкнула на своих немногочисленных соратников, и маленький отряд начал отступать вдоль стены. Тут-то она и заметила Остряка.

Их взгляды встретились.

— Дуй сюда, вол ленивый! — прошипела Скалла.

Остряк подбежал к ним.

— Худовы яйца! Женщина, что…

— А ты как думаешь? Они на нас навалились, через ворота снизу в башню и по треклятым стенам. — Её голова дёрнулась назад, словно Скалла получила невидимый удар в лицо. В глазах у неё появилось отрешённое спокойствие. — Шли комната за комнатой. Один на один. Провидомин меня нашёл… — Она вновь содрогнулась. — Но ублюдок оставил меня в живых. Так что я его отыскала. Ладно, пошли! — Когда отряд побежал, она не глядя сунула под нос Остряку дагу, так что ему на грудь и лицо брызнули желчь и водянистое дерьмо. — Я его наизнанку вывернула, и Худ меня дери, как же он умолял. — Скалла сплюнула. — Мне не помогло — почему ему должно было помочь? Кретин. Жалкий, зарёванный…

Остряк трусил позади и не сразу понял, о чём она говорит. Ох, Скалла…

Та вдруг остановилась, лицо её побелело. Скалла развернулась, с ужасом посмотрела ему в глаза.

— Это ведь должен был быть бой. Война. Этот ублюдок… — Она привалилась к стене. — О боги!

Остальные ушли вперёд — то ли не заметили от усталости, то ли просто уже ничего не чувствовали из-за потрясения.

Остряк придвинулся к Скалле.

— Наизнанку вывернула, говоришь? — тихонько спросил он, но не осмелился прикоснуться к ней.

Скалла кивнула, глаза её были плотно зажмурены, дыхание вырывалось из груди болезненными, хриплыми толчками.

— А мне ни кусочка не оставила, девочка?

Она помотала головой.

— Это зря. Ну да ладно, не один провидомин, так другой сгодится.

Скалла шагнула вперёд, прижалась лицом к его плечу. Остряк обнял её.

— Пойдём-ка отсюда, девочка, — прошептал он. — У меня есть чистая комната, а а в ней — ванна, печь и кувшин воды. Близко к северной стене, там безопасно. В самом конце коридора. Вход один. Я снаружи у двери буду стоять, Скалла, столько, сколько нужно. И никто не пройдёт. Это я обещаю. — Остряк почувствовал, как она кивнула. Потянулся вниз, чтобы взять её на руки.

— Я сама могу.

— Можешь, но хочешь ли? Вот в чём вопрос, девочка.

После долгой паузы Скалла вновь помотала головой. Остряк легко поднял её.

— Подремли, если захочется, — сказал он. — Ты в безопасности.

Остряк пошёл вдоль стены, женщина свернулась у него на руках, прижалась лицом к тунике, в этом месте грубая ткань уже промокла.

Позади сотнями умирали скаланди, «Серые мечи» и капанская дружина устроили настоящую бойню.

Ему хотелось быть там, с ними. В первом ряду. Чтобы отнимать одну жизнь за другой.

Одного провидомина мало. Даже тысячи не хватит.

Не сейчас.

Остряк почувствовал, как холодеет, будто кровь в жилах превратилась в нечто иное — горькая жидкость текла по венам, наполняла мускулы странной, немыслимой силой. Никогда прежде он не чувствовал ничего подобного, но думать об этом не было смысла. Не существовало даже слов, чтобы это описать.

И вскоре он узнает, что нет слов и для того, чтобы описать, чем он станет и что сделает.

Как и предрекал Брухалиан, бойня, которую устроили к’чейн че’маллям Кроновы т’лан имассы и неупокоенные айи, повергла септарха и его армию в смятение. Порождённые ею замешательство и бездействие дали Кованому щиту Итковиану несколько дополнительных дней на подготовку к штурму. Но теперь время приуготовлений закончилось, Итковиану предстояло командовать защитниками города.

И ни т’лан имассы, ни т’лан айи не придут на помощь. Да и спасительная армия союзников не появится в миг, когда в часах останется последняя песчинка. Капастан остался в одиночестве.

И будет так. Страх, боль и отчаяние.

Когда Дестриант Карнадас ушёл и потекли бесконечным бурным потоком вестовые, он следил со своего места на самой высокой башне Цитадельной стены за первым стройным движением вражеских войск на востоке и юго-востоке, видел, как выкатывали с грохотом осадные орудия. Беклиты и более тяжеловооружённые бетаклиты выстроились напротив Портовых ворот, а за ними и на флангах скопились скаланди. Отдельные ударные отряды провидоминов, торопливые подразделения сапёров — десанди — отвечавших за осадные орудия. И в громадном лагере, который раскинулся вдоль берега реки, ждала своего часа кипящая масса тенескаури.

Итковиан видел штурм внешних укреплений джидратов — редута Восточной стражи, который враги уже отрезали от города; видел, как узкую дверь выбили, как беклиты устремились внутрь, на три шага, на два, на один, затем замерли, а в следующий миг — шаг назад, затем другой — понесли тела. Много тел. Джидраты — элитная гвардия Совета Масок — продемонстировали дисциплину и решимость. Они выбили нападавших и соорудили на месте двери новую баррикаду.

Беклиты снаружи некоторое время топтались на месте, затем возобновили штурм.

Битва продолжалась всю вторую половину дня, и каждый раз, когда Итковиан отвлекался от других событий, он видел, что джидраты всё ещё держатся. И заставляют врага платить десятками жизней. Колючий шип в тылу септарха.

Незадолго до заката наконец выкатили осадные орудия. В стены крепости полетели огромные валуны. Грохот продолжался в умирающем свете дня.

За пределами этой драматической сцены начался штурм городских стен по всем направлениям. Удар с севера был обманным, исполнен он был плохо: сразу стало понятно, что он не важен. Вестовые доложили Кованому щиту, что такие же незначительные стычки происходят и вдоль западной стены.

Настоящий штурм был направлен против южной и восточной стен, основной удар — по воротам. Башня Итковиана стояла точно между ними, поэтому Кованый щит своими глазами видел защиту обеих стен. Враги его тоже видели, и много стрел полетело в его сторону, впрочем, лишь считаные из них просвистели рядом. Это был только первый день. В будущем дальность и точность стрельбы улучшится. Вскоре придётся, вероятнее всего, оставить этот наблюдательный пункт; но пока что — пусть его присутствие бесит нападающих.

Когда беклиты и бетаклиты пошли на стены вместе с десанди, которые несли штурмовые лестницы, Итковиан приказал открыть ответный огонь со стен и привратных башен. Последовала чудовищная бойня. Нападавшие не озаботились построиться черепахой или как-то иначе защититься от обстрела, поэтому умирали в ужасающих количествах.

Но врагов было столько, что они добрались до ворот, подтащили тараны и выбили их. Однако хлынувшие внутрь паннионцы оказались на открытых площадях, превратившихся в огневые мешки, которые поливали стрелами «Серые мечи» и капанские дружинники, укрывшись за баррикадами на боковых улицах, перекрёстках и переулках.

Стратегия Кованого щита показала себя убийственно эффективной. Последующие контратаки оказались такими успешными, что удалось даже совершить несколько вылазок за ворота, чтобы преследовать бегущих паннионцев. И по крайней мере сегодня ни один отряд не зашёл слишком далеко. Дисциплина пока держалась среди капанцев, лестийцев и коральцев.

Первый день завершился, и он принадлежал защитникам Капастана.

Итковиан стоял на дрожащих ногах, береговой бриз усилился, высушил пот у него на лице, забрасывал холодные щупальца сквозь решётку полузабрала, гладил покрасневшие от дыма глаза. Когда тьма сомкнулась вокруг, он продолжал слушать, как валуны продолжают грохотать о редут Восточной стражи. Затем Итковиан впервые за долгие часы обернулся и посмотрел на город.

Целые кварталы пылали, огонь тянулся к ночному небу, подсвечивая вздувшееся брюхо густой тучи дыма. Я знал, что́ увижу. Почему же это меня потрясло? Настолько, что кровь ушла из вен? Внезапная слабость заставила его привалиться к мерлону за спиной, так что одна рука оказалась прижатой к грубому камню.

Из тени под аркой у входа в башню послышался голос:

— Вам нужно отдохнуть, сударь.

Итковиан прикрыл глаза.

— Вы правы, Дестриант.

— Но отдыха не будет, — продолжил Карнадас. — Собирается вторая половина армии противника. Вероятно, штурм продолжится ночью.

— Я знаю, сударь.

— Брухалиан…

— Да, нужно это сделать. Прошу вас.

— Это становится всё труднее и труднее, — прошептал Карнадас, остановившись рядом с Кованым щитом. Положил руку на грудь Итковиану. — Болезнь Пути угрожает мне, — добавил он. — Скоро я смогу лишь защищаться от неё.

Усталость покинула Кованого щита, бодрость вернулась в тело. Он вздохнул.

— Благодарю вас, сударь.

— Смертного меча только что призвали в Пленник, чтобы дать отчёт о первом дне осады. И увы, мы не получали вестей о том, что сотни огненных шаров сровняли Пленник с землёй. Стоит как стоял. Впрочем, учитывая его нынешних обитателей, мы бы такого конца и не пожелали.

Итковиан отвёл взгляд от улиц города, посмотрел на подсвеченное алым лицо Дестрианта.

— О чём вы, сударь?

— Баргасты, Хетан и Кафал, расположились в Главном зале.

— Вот как.

— Перед уходом Брухалиан просил меня поинтересоваться вашими успехами в выяснении средств, которыми Духов-Основателей намереваются уберечь от грядущего пожара.

— Успехов нет, сударь. Более того, у меня, скорее всего, не будет и возможности продолжить попытки это выяснить.

— Это понятно, сударь. Я передам Смертному мечу ваши слова, но, пожалуй, без такого явного облегчения.

— Благодарю вас.

Дестриант отошёл, чтобы взглянуть на поле под восточной стеной.

— Нижние боги! Неужели джидраты до сих пор удерживают редут?

— Не уверен, — пробормотал, подходя к нему Итковиан. — По крайней мере, обстрел не прекращается. От форта, скорее всего, остались уже одни руины — слишком темно, чтобы разглядеть, но полколокола назад я, кажется, слышал, как обрушилась стена.

— Легионы вновь строятся, Кованый щит.

— Мне нужны новые вестовые, сударь. Последний отряд…

— Знаю, выбился из сил, — перебил Карнадас. — Позвольте вас покинуть, сударь, и я исполню вашу просьбу.

Итковиан слышал, как Дестриант спускается вниз по лестнице, но не отводил взгляда от позиций врага на востоке и юге. Прикрытые заслонками фонари поблёскивали тут и там, судя по всему, подразделения строились квадратами, за плетёными щитами двигались фигуры. Появились небольшие отряды скаланди, осторожно двинулись вперёд.

Топот сапог позади ознаменовал прибытие вестовых. Не оборачиваясь, Итковиан сказал:

— Сообщите капитанам лучников и требушетов, что паннионцы собираются продолжить штурм. Солдат — на стены. Собрать привратные отряды в полном составе, включая сапёров.

Два десятка огненных шаров взвились в небо из-за строя паннионцев. Снаряды с рёвом промчались высоко над головой Итковиана. Взрывы осветили город, бронзовые плиты задрожали под ногами. Кованый щит обернулся к вестовым.

— Идите.

Карнадас гнал коня медленным галопом через площадь Тура’ла. В угол пьедестала большой арки в пятидесяти шагах слева от него только что угодил снаряд, обломки камня и горящей смолы посыпались на мостовую и на крыши соседних домов. Взметнулось пламя, и Дестриант увидел, как из здания начали выбегать люди. Где-то к северу, на самом краю Храмового квартала, другой доходный дом уже полностью охватил огонь.

Не замедляя хода, Дестриант доехал до дальнего края площади и поскакал по улице Теней, оставив храм Тени по левую руку, а святилище Королевы грёз по правую, затем вновь повернул налево и оказался на главном проспекте квартала, который называли Даруджийским Копьём. Впереди маячили тёмные камни Пленника, древняя крепость тяжело нависала над низкими доходными домами в даруджийском стиле.

На воротах стояли три взвода джидратов — в полном вооружении, с клинками наголо. Узнав Дестрианта, стражник взмахом руки разрешил ему проехать.

Во дворе Карнадас спешился, передал поводья конюху, а затем отправился к Главному залу, где рассчитывал найти Брухалиана.

Шагая по широкому коридору к двойным дверям, Дестриант увидел впереди другого человека. Тот был облачён в балахон с капюшоном, шёл без стражника-сопровождающего, каких обычно выделяли гостям в Пленнике, однако незнакомец с лёгкой уверенностью приближался ко входу. Карнадас подивился тому, что джидраты его пропустили, а затем широко распахнул глаза, когда незнакомец взмахнул рукой, и тяжёлые створки сами собой распахнулись перед ним.

Из Главного зала донеслись обрывки отчаянного спора, но голоса быстро смолкли, когда незнакомец вошёл.

Карнадас ускорил шаг и подоспел как раз вовремя, чтобы услышать конец возмущённой речи Рат-жреца.

— …и немедленно!

Дестриант скользнул внутрь следом за незнакомцем. Смертный меч стоял около центрального камня, а теперь обернулся, чтобы посмотреть на новоприбывшего. Баргасты, Хетан и Кафал, сидели на своей подстилке в нескольких шагах справа от Брухалиана. Жрецы и жрицы Совета Масок все как один склонились вперёд — подвижные маски отражали различные гримасы крайнего неудовольствия — за исключением Рат’Худа: тот даже вскочил, а черты его маски скривились от бешеной ярости.

Незнакомец, будто и не заметив холодного приёма, невозмутимо сложил руки в складках своего серовато-коричневого балахона.

Со своего места Дестриант не мог увидеть его лица, но по движению капюшона понял, что тот разглядывает жрецов в масках — одного за другим.

— Ты не исполнишь мой приказ? — с трудом сдерживаясь, процедил Рат’Худ, а затем злобно огляделся по сторонам. — Где наши джидраты? Почему они не явились на зов, во имя всех богов?!

— Увы, — проговорил по-даруджийски незнакомец, — сейчас они явились на зов своих снов. Так мы сможем избежать нежелательных помех. — Он повернулся к Брухалиану, так что Карнадас, который уже стоял рядом со Смертным мечом, впервые увидел его лицо. Круглое, до странности гладкое, неприметное, если не считать выражения невозмутимого спокойствия. Ах да! Торговец, которого спас Итковиан. По имени… Керули. Взгляд светлых глаз остановился на Брухалиане. — Прошу командира «Серых мечей» простить меня, однако я должен обратиться к Совету Масок. Не будет ли он столь любезен, чтобы уступить мне место?

Смертный меч склонил голову.

— Милости прошу, сударь.

— Мы на это не согласны! — прошипел Рат’Престол Тени.

Глаза незнакомца стали суровыми, когда он перевёл взгляд на жреца.

— У вас, к сожалению, нет выбора. Я смотрю на всех вас и вижу представительство трагически недостойное.

Карнадас едва не закашлялся, пытаясь сдержать смех, и взял себя в руки только для того, чтобы увидеть, как Брухалиан приподнимает бровь с выражением невинной заинтересованности.

— Клянусь Бездной! — вспылила Рат’Огнь. — Да кто ты такой, чтобы выносить такие суждения?

— Мне нет нужды называть своё истинное имя, жрица, но лишь титул, которого я ныне требую.

— Титул?

— Рат’К’рул. Я прибыл, чтобы занять своё место в Совете Масок и сказать вам: есть среди вас тот, кто предаст всех вас.

Она сидела на дощатой кровати, длинные волосы спутались, упали на лицо. Остряк протянул руку и медленно убрал сбившиеся пряди. Скалла судорожно вздохнула.

— Это глупо. Всякое бывает. Нет правил в бою. Это я дура — вышла на провидомина с одной рапирой. Он её на раз-два отмёл в сторону. — Скалла подняла голову. — Не оставайся со мной, Остряк. Я же вижу, что́ у тебя в глазах. Иди. — Она оглядела комнатку. — Мне просто надо… надо помыться. Ты мне здесь не нужен, и за дверью тоже. Если ты это место займёшь, Остряк, никогда уже не уйдёшь. Давай. Ты — лучший боец, какого я только видела. Убивай там паннионцев — да Худ меня бери, всех их убей!

— Ты уверена…

Скалла хрипло рассмеялась.

— Даже не пытайся.

Он хмыкнул, начал проверять ремешки и застёжки на доспехах. Поправил стёганую подкладку. Опустил забрало шлема. Ослабил тяжёлые сабли в ножнах.

Скалла смотрела на него молча.

Наконец Остряк приготовился.

— Ладно. Ты сама не спеши, девочка. Тебе ещё много достанется, сколько бы ты тут ни провела времени.

— Да, это точно.

Остряк повернулся к двери.

— Отправь их к Худу.

Он кивнул.

— Отправлю.

Тысячи беклитов и скаланди подошли к восточной стене. Несмотря на смертоносный обстрел, они приставили лестницы, полезли наверх, вырвались на парапет. Восточные ворота вновь захватили, и враги теперь широким потоком текли под аркой, чтобы выплеснуться на площадь Нового Восточного рынка.

На юге Главные ворота города пали под нещадным обстрелом из катапульт. Легион бетаклитов ворвался на площадь Джеларкана. Один из пылающих снарядов попал точно в западную казарму Капанталла — здание вспыхнуло так, что весь город окрасился багрово-красным.

Ударные отряды урдомов и провидоминов ворвались в Северные ворота, вышли на улицы Даруджийского квартала, разгромив прежде Лагерь Нильдар и перебив в нём всех и каждого. Враг вошёл в город и наступал со всех сторон.

Итковиану оставалось лишь заключить, что битва идёт не очень хорошо.

В ответ на каждый доклад вестового Кованый щит отдавал приказы тихим, спокойным голосом.

— Четвёртое крыло на девятую баррикаду — между восточной Портовой и башнями Нэ’рора. Подвезти припасы капанцам в башнях… Седьмое крыло на Западную внутреннюю башню и стену. Мне нужен доклад по башне Джебара. В западной казарме стояли пять сотен капанцев — их, скорее всего, обратили в бегство… Пятую и третью гривы — на улицы вокруг площади Тулара, чтобы собрать капанцев… Первую, седьмую и шестую гривы — как можно скорее на север Храмового квартала, сдерживать и контратаковать до тех пор, пока не удастся отбить Северные ворота… Четвёртую, вторую и восьмую гривы на Новый Восточный рынок. Когда отобьём Восточные ворота, первое, третье и пятое крылья должны совершить вылазку. Сбор у восточного редута — необходимо уничтожить осадные орудия, которые расстреливают форт, затем забрать выживших джидратов. Вызвать ко мне троеначальника…

Когда не нужно было отдавать приказы и выслушивать вестовых, Итковиан следил за схваткой у Нового Восточного рынка — насколько можно было в отсветах пожаров, за густой пеленой дыма. Скаланди отчаянно атаковали, пытались пробиться за баррикады, которые отделяли их от дворца князя. Каменные ядра непрестанно молотили по внешним стенам дворца, но без толку — тонкий, блестящий камень даже не дрожал. Горящая смола шипела, но оставляла на неведомой породе лишь чёрные потёки. Дворец придётся брать тяжёлым путём — комнату за комнатой, этаж за этажом, и паннионцам не терпелось этим заняться.

На площадку поднялся троеначальник, который командовал первым, третьим и пятым крыльями «Серых мечей». Это был один из старейших офицеров Кованого щита, высокий, худой, седая борода скрывала бесчисленные шрамы.

— О поставленных передо мной задачах мне сообщили, Кованый щит.

Так зачем же я вас вызвал? Вижу вопрос в ваших глазах, сударь. Вам не нужны слова поддержки, чтобы заставить пойти на, вероятнее всего, самоубийственное задание.

— Атака будет неожиданной, — сказал Итковиан.

Солдат прищурился, затем кивнул.

— Да, сударь. Штурм по многим направлениям, линии врага смешались. Сегодня ночью всюду царит хаос. Мы уничтожим осадные орудия, как вы приказали. И заберём выживших из редута.

Да, старый мой друг. Это мне нужны слова поддержки.

— Будьте начеку, сударь. Я хочу знать расположение паннионских частей в тылу. Особенно тенескаури.

— Ясно, сударь.

Женщина чуть не упала, вскарабкавшись вверх по лестнице.

— Кованый щит! — прохрипела она.

— Докладывайте, сударыня, — отозвался Итковиан.

— От троеначальника первой, седьмой и шестой грив, сударь.

Северные ворота. Он посмотрел на север. Большинство даруджийских доходных домов там пылали.

— Продолжайте.

— Троеначальник докладывает, что наткнулся на ударные отряды урдомов и провидоминов. Они все были мертвы, сударь.

— Мертвы?

Женщина кивнула, утёрла густой от сажи пот со лба. Итковиан заметил, что шлем ей велик.

— Кто-то из гражданских собрал остатки капанской дружины, а также других горожан и нескольких караванных охранников. Сударь, они сошлись с урдомами и провидоминами на улицах — и оттеснили. Троеначальник теперь удерживает Северные ворота, сапёры его роты их чинят.

— А что это импровизированное ополчение и его командир?

— Троеначальника приветствовали лишь несколько раненых, сударь. Это… хм, ополчение выдвинулось на запад, преследуя роту урдомов, которая пыталась взять Лектаров дом.

— Вестовая, отправьте им на помощь первое крыло. А когда передадите мой приказ, отдохните, сударыня.

— Да, Кованый щит.

— Это ведь не тот шлем, который вам выдали, верно, сударыня?

Та сконфуженно покачала головой.

— Я его, хм, потеряла, Кованый щит.

— Попросите интенданта подобрать вам шлем по размеру.

— Да, сударь.

— Идите.

Два старых воина смотрели вслед молодой женщине.

— Небрежна, — пробормотал троеначальник, — так потерять шлем.

— Верно.

— Умна, нашла себе другой.

Кованый щит улыбнулся.

— Я вас покину, сударь.

— Храни вас Фэнер, троеначальник.

Карнадас глубоко, но тихо вздохнул, волоски у него на шее встали дыбом от внезапно наступившей в Главном зале глухой тишины. Предательство? Он не сводил взгляда с одного из жрецов. Слова Рат’К’рула подлили масла в огонь подозрений, которые уже давно терзали Дестрианта, и это заставило его сомневаться в собственных выводах. Он смолчал, но продолжал буравить взглядом Рат’Фэнера.

Маска вепря оставалась невыразительной, но жрец поднялся так, словно его ударили.

— Времена К’рула, — прошипел Рат’Престол Тени, — давно миновали.

— Он вернулся, — ответил человек в балахоне. — Этот факт должен принести вам определённое облегчение. Ведь отравили не что-нибудь, а саму кровь К’рула. Началась битва, которая не пощадит никого, в том числе и богов, которым вы служите. Если сомневаетесь в моих словах, отправьтесь во внутреннее странствие — услышьте правду от самих богов. Да, они ответят нехотя, словами преисполненными презрения. Но ответят.

— Твоё предложение, — проговорила Рат’Королева грёз, — нельзя рассматривать в спешке.

— Я готов вернуться к нему позже, — с лёгким поклоном отозвался Рат’К’рул. — Но знайте, что времени у нас немного.

— Ты говорил о предательстве…

— Да, Рат’Королева грёз, говорил.

— Ты ранишь Совет расколом.

Человек в балахоне приподнял голову.

— Те, кто знает, что совесть у них чиста, братья и сёстры, объединятся. Тот, кто не может этого о себе сказать, скорее всего, познает гнев собственного бога.

— Тот?

Рат’К’рул пожал плечами.

Брухалиан откашлялся в наступившей тишине.

— С позволения Совета Масок я вынужден вас покинуть. Я нужен своему Кованому щиту.

— Разумеется, — ответил Рат’Худ. — Судя по звукам, что доносятся извне Пленника, стены пробиты, и враг вошёл в город.

А Худ ходит по улицам Капастана. Двусмысленность ситуации, которая могла бы остудить твой тон, жрец.

Смертный меч улыбнулся.

— Мы, Рат’Худ, с самого начала ожидали что стены и ворота захватят. На какое-то время. — Он обернулся к Карнадасу. — Будьте добры пройти со мной. Мне необходимы свежие сведения.

Дестриант кивнул.

Вдруг Хетан встала, её глаза вспыхнули, когда она воззрилась на Рат’К’рула.

— Спящий! Предложение твоего бога в силе? Он и вправду поможет нам?

— Да. Кто из вас согласится?

Женщина широко распахнула глаза и молча указала подбородком на своего брата.

Человек в балахоне улыбнулся.

Рат’Престол Тени будто выплёвывал каждое слово:

— Что теперь? Что теперь? Что теперь?

Карнадас внимательно посмотрел на Кафала и с потрясением заметил, что баргаст по-прежнему сидит, скрестив ноги, но уже — склонив голову на грудь, погрузившись в глубокий сон.

— Вы все, — тихо проговорил Рат’К’рул, — не будите его, если дорожите жизнью.

Из шести с лишним десятков капанцев, которых Остряк повёл на запад от Северных ворот, остались ровно дюжина да один лестийский гвардеец, коротконогий, длиннорукий сержант, который без единого слова принял на себя роль первого помощника Остряка.

Лестийский Дом был одной из самых хорошо укреплённых усадеб Капастана, резиденцией Калана Д’Арле из торговой фамилии со связями в Совете Даруджистана, а также попавшего ныне в немилость лестийского аристократического рода. Массивное каменное строение подпирало северную стену, и его плоская крыша стала опорным пунктом и точкой сбора для защитников стены.

На уровне улицы главный вход представлял собой толстые бронзовые ворота с петлями, утопленными в каменную стену. Над входом нависал широкий карниз, опиравшийся на две мраморные колонны, его покрывала искусная резьба в форме демонических голов с открытыми пастями, из пастей ещё капала кипящая вода, которой окатили воющих скаланди, когда те пытались высадить ворота.

Остряк и его воины ещё не оправились от стычки с пятнадцатью урдомами, которые порубили на куски бо́льшую часть отряда — прежде чем Остряк лично прикончил двух последних паннионцев — когда сзади на них набросилась группа скаланди.

Схватка была быстрой и жестокой. Лишь лестийский сержант проявил милосердие и перерезал глотки тем скаланди, которых сильно ошпарило. Когда их вопли стихли, вокруг воцарилась внезапная тишина.

Остряк сидел на корточках рядом с трупом и вытирал о его тунику клинки своих сабель. Мускулы на руках и плечах налились свинцом, дрожали.

Ночной бриз усилился, запахло солью, дым понесло вглубь материка. В городе пылало довольно пожаров, чтобы разогнать тьму.

— Нет, ты глянь-ка!..

Капитан поднял глаза на сержанта, затем проследил за его взглядом.

На юго-востоке маячила громадина Пленника, всего в нескольких кварталах от них. Вся цитадель была охвачена слабым свечением.

— Что думаешь? — поинтересовался седой солдат.

Чародейство какое-то.

— Я бы сказал, это ритуальная магия, — продолжил сержант. — Защитная, наверно. Видит Худ, нам бы такая тоже не помешала. Сильно нас покромсали, сэр, — я уже мало на что сгожусь, а остальные… — Взглянув на дюжину измотанных, окровавленных капанцев, которые сидели на корточках, стояли на коленях или опирались о стены дома, он покачал головой. — С ними всё.

С юго-запада начали приближаться звуки боя.

Поскрипывание доспехов с крыши Лестийского дома привлекло внимание Остряка. Сверху на них смотрели полдюжины регулярных дружинников-капанцев.

— Хорошо вы их, кто бы вы ни были! — выкрикнул один.

— Что ты оттуда видишь? — отозвался сержант.

— Мы отбили Северные ворота! «Серые мечи», их там худова тысяча. Паннионцы бегут!

— «Серые мечи» — пробормотал себе под нос сержант. Покосился на Остряка. — Это ведь мы отбили ворота…

— Но не мы же их удерживаем? — проворчал Остряк, поднимаясь. Он повернулся к своему маленькому отряду. — А ну взбодритесь, слюнтяи капанские! Мы ещё не закончили.

К нему обратились измученные, недоверчивые взгляды.

— Похоже, Западные ворота снесли. Похоже, защитнички наши дали задний ход. Значит, офицеров убили или они дерьма собачьего не стоят. Сержант, назначаю тебя лейтенантом. Остальные — вы теперь сержанты. Нам надо собрать и построить перепуганных солдат. Пошли — и быстро! — а то застоитесь тут. — Окинув их яростным взглядом, Остряк расправил плечи и со звоном скрестил сабли. — За мной.

Капитан трусцой побежал по улице в сторону Западных ворот. Вскоре остальные последовали за ним.

Два колокола до рассвета. На севере и западе рёв битвы начал стихать. Контратаки Итковиана позволили вернуть ворота и стены; атакующие на тех направлениях потеряли волю к борьбе — на эту ночь, по крайней мере.

Колоколом раньше из Пленника вернулись Брухалиан с Карнадасом. Смертный меч собрал шесть сотен новобранцев, которых Кованый щит держал в резерве вместе с двумя гривами и двумя крыльями, и направился к площади Джеларкана, где, по слухам, более тысячи беклитов грозили сломить внутренние линии обороны.

Ситуация у Западных ворот была ещё более плачевной. Итковиан послал туда трёх вестовых — ни один не вернулся. Западная казарма превратилась в один огромный столб пламени, его отсветы плясали на груде камней, которой стали Западные ворота. Если враги войдут через них и сумеют с боем прорваться на площадь Джеларкана, половина города может быть потеряна.

Кованый щит раздражённо расхаживал туда-сюда. У него закончились резервы. Какое-то время казалось даже, что подразделения Капанталла и «Серых мечей» у Западных ворот попросту перестали существовать и в эту открытую рану хлынет чёрный поток. Затем, необъяснимым образом, воля защитников окрепла. Поток натолкнулся на людскую стену, прибывал, но пока не мог прорваться дальше.

Судьба Капастана теперь зависела от этих защитников. А Итковиан мог лишь беспомощно наблюдать за тем, в какую сторону качнётся чаша весов.

Карнадас спустился вниз, в цитадель. Он испытывал свой Путь Дэнул, боролся с таинственной отравой, поразившей его, но всё равно умудрялся исцелять раненых «Серых мечей». Что-то произошло — и до сих пор происходило — в Пленнике: вся крепость была объята бесцветным сиянием. Итковиан хотел спросить об этом Дестрианта, но возможность пока не представилась.

Шаги на лестнице. Кованый щит обернулся.

Половина лица вестового представляла собой один ужасный ожог, алая, покрытая волдырями кожа на челюсти и скуле бугрилась под козырьком шлема. Глаз с этой стороны выглядел морщинистым и тёмным, как изюм.

Вестовой выбрался на площадку, у него за спиной Итковиан заметил Карнадаса.

Первым заговорил Дестриант, едва высунувшись из люка.

— Он настаивает, что прежде всего должен лично доложить вам, сударь. С глазом я ничего не смогу сделать, но боль…

— Через минуту, — отрезал Итковиан. — Вестовой, докладывайте.

— Прошу прощения, — прохрипел юноша, — что так долго.

Глаза Кованого щита расширились.

— Вы пристыдили меня, сударь. Чуть более колокола назад я послал вас к Западным воротам.

— Паннионцы пробились в Лагерь Тулар, Кованый щит. Лагерь Сэнар пал — жителей перебили. Всех. Детей… сударь… простите, но от этого ужаса я не могу избавиться…

— Продолжайте.

— Башня Джебара была окружена, защитники оказались в осаде. Такова была ситуация на момент моего прибытия, сударь. Наши солдаты рассеяны, дрались кто где, многие были окружены. Нас убивали всюду, куда я мог попасть. — Он помолчал, судорожно вздохнул и продолжил: — Так было на момент моего появления. Когда я уже готов был вернуться к вам с указанными вестями, я получил… другой приказ.

— Вы получили что?!

— Прошу прощения, сударь. Другого слова не могу подобрать. Появился какой-то чужеземец с десятком капанцев, своего рода ополчение, сударь. И сержант из лестийцев. Он принял на себя командование — всеми, включая меня. Кованый щит, я возражал…

— Уже понятно, что этот человек был весьма убедителен. Продолжайте свой рассказ, сударь.

— Чужеземец приказал своим солдатам высадить ворота Лагеря Тулар. Он потребовал, чтобы жители вышли и сражались. За своих детей…

— И он убедил их?

— Сударь, он держал в руках то, что осталось от ребёнка из Лагеря Сэнар. Враги, сударь… паннионцы… кто-то уже начал есть этого ребёнка…

Карнадас встал позади юноши и положил руки ему на плечи.

— Он их убедил, — подытожил Итковиан.

Вестовой кивнул.

— Чужеземец — он… он затем взял то, что осталось от туники ребёнка и сделал из неё знамя. Я это видел своими глазами. Сударь, тогда я перестал возражать… извините…

— Я вас понимаю, сударь.

— В оружии недостатка не было. Капанцы Тулара вооружились — четыре, пять сотен вышли на бой. Мужчины и женщины. Чужеземец разослал своих подчинённых, и они начали возвращаться. С ними — выжившие дружинники Капанталла, несколько джидратов, коральцев и «Серых мечей», сударь. Троеначальник был убит…

— Чужеземец собрал их, — перебил Итковиан. — Что дальше?

— Мы отправились освобождать башню Джебара, сударь. Кованый щит, под этим ужасным знаменем мы учинили бойню.

— В каком состоянии башня?

— Разрушена, сударь. Увы. Из её защитников в живых осталось лишь двадцать капанцев. Они все теперь с чужеземцем. Я… кхм… я вернулся к исполнению своих обязанностей и получил разрешение отправиться с докладом к вам…

— Очень мило со стороны этого незнакомца. Какова была диспозиция этого его ополчения на тот момент?

— Они собирались совершить вылазку за развалины Западных ворот, сударь…

— Что?!

— Рота беклитов подходила, чтобы помочь врагам внутри города. Но эти враги уже все были мертвы. Чужеземец решил использовать фактор неожиданности.

— Святые Клыки, да кто он, этот человек?

— Имени его я не знаю, сударь. Он сражается двумя саблями. Дерётся, как… как вепрь, сударь, этими своими двумя саблями…

Итковиан долго смотрел на юношу — и видел, как боль уходит под ладонями Дестрианта на плечах, видел, как волдыри сжались, опухоль сошла, новая кожа сошлась над погибшим глазом. Кованый щит развернулся так резко, что зазвенела броня, посмотрел на запад. Багровые отсветы горящей казармы почти ничего не освещали. За ними царила тьма. Итковиан перевёл взгляд на площадь Джеларкана. Насколько можно разглядеть, оборона нигде не прорвана. Смертный меч взял всё в свои руки и справился, как и ожидал Итковиан.

— Меньше колокола до рассвета, — пробормотал Карнадас. — Кованый щит, город держится.

Итковиан кивнул.

Опять шаги на лестнице. Все трое обернулись навстречу новому вестовому.

— Кованый щит, доклад от третьей, с вылазки на редут Восточной стражи. Выживших джидратов забрали, сударь. Видели движение на юго-востоке. Троеначальник послал разведчика. Кованый щит, тенескаури пришли в движение.

Итковиан кивнул. Они придут с рассветом. Три сотни тысяч, может быть, больше.

— Дестриант, открывайте тоннели. Начните с внутренних Лагерей, сударь. Всех горожан спрятать внизу. Возьмите под командование цитадельные гривы и крылья, а также всех остальных, кого поймаете по пути, чтобы обеспечить быстрое управление и контроль над входами.

Морщинистое лицо Карнадаса тронула улыбка.

— Кованый щит, мой долг напомнить вам, что Совет Масок ещё не решил, дать ли добро на строительство указанных тоннелей.

Итковиан вновь кивнул.

— К счастью для жителей Капастана, мы это сделали, не дожидаясь одобрения Совета. — Затем Кованый щит нахмурился. — Похоже, Совет Масок нашёл собственные средства защиты.

— Не Совет, сударь. Это Хетан и Кафал. И новый жрец — тот самый «торговец», которого вы спасли на равнине.

Кованый щит удивлённо моргнул.

— А его караван разве не охранял такой человек… с парой сабель у пояса?

Сабель? Скорей уж — парой Фэнеровых Клыков!

Дестриант с присвистом выпустил воздух.

— Полагаю, вы правы, сударь. Более того, только вчера я уделил минуту, чтобы исцелить его.

— Он был ранен?

— Похмелье, Кованый щит. Тяжёлое.

— Ясно. Не смею задерживать, сударь. — Итковиан взглянул на двух вестовых. — Нужно сообщить Смертному мечу… и этому чужеземцу…

Под обратным ударом Остряка плетёный щит беклита разлетелся на куски. Зазубренная, покрытая кровью сабля в другой руке с размаху опустилась на голову паннионца, раскроив шлем, а за ним и череп. Кровь и мозги брызнули на перчатку. Беклит повалился на бок, судорожно дёргая руками и ногами.

Остряк развернулся, стряхивая остатки плоти с клинка. В дюжине шагов позади, среди яростных рядов его сторонников стояло Детское знамя — изодранная, ярко-жёлтая туника, покрытая теперь красными пятнами, которые, впрочем, быстро выцветали до пурпура.

Рота беклитов была уничтожена. Остряк убил последнего. Капитан и его ополченцы стояли за стенами, в пятидесяти шагах от развалин Западных ворот, на широкой улице бывшего пригорода. Строения исчезли, деревянные стены и крыши разобрали и унесли. Остались лишь участки утрамбованного земляного пола да осколки битой посуды. В двух сотнях шагов к западу возвышался частокол лагеря паннионцев, за ними в первых лучах рассвета толпились люди.

Остряк видел, как строятся по краю полтысячи бетаклитов, защищённых с флангов урдомами и лёгкой кавалерией бетруллидов. За ними поднимался огромный занавес пыли, подсвеченный золотыми лучами солнца.

Лейтенант упал на одно колено рядом с Остряком, пытаясь успокоить дыхание.

— Пришло… пришло время… от… отступить, сэр.

Нахмурившись, капитан развернулся, чтобы осмотреть своё войско. Пятьдесят, шестьдесят ещё стоят на ногах. Сколько их у меня было вначале, прошлой ночью? Примерно столько же. Как же так? Боги, не может быть.

— Где наши сержанты?

— Вон там, большинство из них. Хотите их вызвать, сэр?

Нет. Да. Я хочу увидеть их лица. Не могу вспомнить их лиц.

— Прикажи им собрать взводы.

— Сэр, если кавалерия пойдёт на нас…

— Не пойдёт. Они прикрывают.

— Кого прикрывают?

— Тенескаури. Зачем бросать против нас опытных ветеранов, которых мы всё равно убьём? Вдобавок, этим ублюдкам надо отдохнуть. Нет, пришла пора голодной орды.

— Храни нас Беру, — прошептал лейтенант.

— Не волнуйся, — ответил Остряк, — умирают они легко.

— Нам нужен отдых — нас на куски порезали, сэр. Я слишком стар, чтобы идти в последний самоубийственный бой.

— Так какого Худа тогда ты оказался в Капастане? Ладно, забудь. Давай посмотрим взводы. Нужно снять с тел доспехи. Только кожаные — и шлемы, и краги. Хочу, чтобы мои шестьдесят выглядели как солдаты.

— Сэр…

— А потом — отступаем. Понятно? И лучше шевелитесь побыстрей.

Остряк повёл свой измотанный отряд назад в Капастан. На развалинах Западных ворот наблюдалось какое-то движение. Больше всего в толпе было простых серых плащей «Серых мечей», хотя присутствовали и другие — каменщики и группы чернорабочих. Бешеная активность угасла, все повернули головы, разговоры стихли.

Остряк нахмурился сильнее. Он терпеть не мог излишнего внимания. Призраки мы, что ли, чтоб так пялиться?

Все взгляды были прикованы к Детскому знамени.

Навстречу вышла женщина, офицер наёмников.

— С возвращением, — сказала она и сурово кивнула. Лицо её покрывала корка пыли, из-под шлема сбегали ручейки пота. — Мы поставили оружейников у Лагеря Тулар. Полагаю, ваши Клыки нужно заново наточить…

— Сабли.

— Как скажете, сударь. Кованый щит… нет, мы все хотели бы знать ваше имя…

Но Остряк уже пошёл дальше.

— Оружейники. Хорошая идея. Лейтенант, как думаешь, всем нам надо наточить клыки?

Женщина резко развернулась.

— Сударь! Это сравнение — не повод для шуток!

Он шагал дальше. Бросил через плечо:

— Ладно, давай тогда назовём их «тигриные когти», например? Вы тут, похоже, решили отстраиваться. Поспешите лучше. Тенескаури требуют завтрак, и завтрак — это мы.

Остряк услышал, как женщина с раздражённым шипением выпустила воздух из лёгких. В следующий миг мастеровые уже вновь принялись за работу.

Оружейники установили свои точильные круги прямо на улице. Позади них, от площади Джеларкана, по-прежнему раздавались звуки битвы. Остряк взмахом руки послал своих солдат вперёд.

— В очередь все. Клинки наточить так, чтоб можно было бриться.

Лейтенант фыркнул.

— У нас в отряде почти все — женщины, сэр.

— Без разницы.

Всадник гнал коня по улице, так что далеко разносился топот копыт. Резко натянул поводья, спешился и задержался, чтобы поправить латные перчатки, прежде чем подойти к Остряку.

— Вы — капитан охраны Керули? — спросил он из-под глухого забрала.

— Бывший. Чего тебе, наёмник?

— Кованый щит передаёт слова своего восхищения, сударь. — Голос твёрдый, глубокий. — Тенескаури собираются…

— Я знаю.

— Кованый щит полагает, что основной удар они нанесут с востока, поскольку там Первый Ребёнок Мёртвого Семени выстроил свой авангард.

— Ладно, и что с того?

Посланник некоторое время молчал, затем продолжил:

— Сударь, жителей Капастана мы сейчас прячем…

— Куда прячете?

— «Серые мечи» выкопали под городом тоннели, сударь. Внизу собрано довольно припасов, чтобы двадцать тысяч жителей продержались…

— Как долго?

— Две недели, возможно, три. Тоннели обширны. Во многих случаях были обнаружены старые захоронения, там теперь склады. Забытых курганов оказалось больше, чем кто-либо ожидал. Входы хорошо замаскированы, их удобно защищать.

Две недели. Без толку.

— Ладно, с мирными жителями всё ясно. А с бойцами что?

Глаза вестника за железным забралом подёрнулись дымкой.

— Будем драться. Улица за улицей, дом за домом. Комната за комнатой, сударь. Кованый щит интересуется, какую часть города вы предпочитаете оборонять? И нужно ли вам что-нибудь? Стрелы, пища…

— Лучников у нас нет, но вот еды и разведённого водой вина — да, надо бы. Какую часть? — Остряк оглядел свой отряд. — Скорей уж, какое здание. Есть доходный дом рядом с Даруджийской улицей, фундамент из чёрного камня. Мы начнём у Северных ворот, потом отступим туда.

— Отлично. Припасы доставят в указанное здание, сударь.

— Да, там в одной из комнаты на верхнем этаже — женщина. Если выводя жителей, вы обыскиваете дома…

— Эвакуация добровольная, сударь.

— Она бы не согласилась.

— Значит, она осталась там, где была.

Остряк кивнул. К нему подошёл лейтенант.

— Сабли ваши… Пора наточить тигровы когти, сэр.

— Да.

Остряк отвернулся и не заметил, как резко вскинул голову посланник, услышав эти слова лейтенанта.

Из тёмной клетки шлема с забралом Кованый щит Итковиан разглядывал кряжистую фигуру капитана, который подошёл к оружейнику вместе с коротконогим лестийцем. Вытащил запятнанные кровью сабли — широкие, зазубренные клинки с утяжелёнными остриями переливались цветом дымного пламени.

Итковиан прискакал сам, чтобы лично встретиться с этим человеком, оценить его, чтобы наконец увидеть лицо этого невероятно одарённого воина.

Кованый щит уже пожалел об этом решении. Он пробормотал себе под нос длинное, витиеватое проклятье собственному нетерпению. Дерётся, как вепрь? О боги, нет, этот человек — большой равнинный тигр. Тяжёлый и кряжистый, да, но это почти незаметно, благодаря смертоносной грации. Фэнер храни всех нас, в тени этого человека ступает призрак Тигра Лета.

Вернувшись к коню, Итковиан запрыгнул в седло. Подобрал поводья. Развернул скакуна, поднял голову и прищурился, глядя на утреннее солнце. Эта истина огнём вспыхнула в моём сердце. В этот, последний наш день я встретил безымянного человека, служителя Трича, Тигра Лета… Трич Восходит.

А как же Фэнер? Жестокий вепрь, чья дикая хитрость оседлала мою душу — что с моим Господом?

Фэнер… нисходит. В этот, последний наш день.

Многоголосый рёв раздался вдалеке, прозвучал отовсюду. Тенескаури пришли в движение.

— Двойные Клыки, храните нас, — хрипло прошептал Итковиан и пришпорил коня. Скакун рванулся вперёд, высекая подковами искры из брусчатки.

Посеревший от усталости Бук направился к усадьбе некромантов. Это было большое строение на длинном, низком холме, который имел слишком правильную форму, чтобы быть естественным образованием. Усадьбу окружала высокая стена с декоративными башенками по углам. Главные ворота выходили на Килсбанов проспект, к улице от входа спускалась крутая насыпь. Сами ворота были маленькой копией врат Пленника и тоже приводились в движение системой противовесных камней-жерновов с отверстиями в центре.

В ворота попал один из огненных шаров, разнёс их в щепки. Пламя ярилось некоторое время, каменный проём почернел и потрескался, но каким-то чудом не рухнул.

Когда старый караванный охранник начал, прихрамывая, карабкаться вверх по насыпи, наружу внезапно вышел высокий, худой человек в чёрном одеянии. Спотыкаясь, подпрыгивая, словно огромный, чернокрылый гриф, он развернулся и уставился на Бука. Его лицо перекосилось.

— Выше меня лишь сам Рат’Престол Тени! Ты что, меня не знаешь? Они меня не знают? Я — Мрамор! Известный также как Малефик! Тот, кого боятся все жители Капастана! Чародей невообразимой силы! Но они… — От ярости он брызгал слюной. — Пинком под зад! О, я отомщу, клянусь!

— Не советую, жрец, — не без сочувствия произнёс Бук. — Мои хозяева…

— Высокомерные ублюдки!

— Может, и так, но лучше их не злить, господин.

— Не злить? Когда мой господин услышит об этом… этом… оскорблении своего самого ценного слуги, о, тогда дрогнут сами тени! — Жрец напоследок фыркнул и, топая, спустился по насыпи так быстро, что чёрное одеяние драматично взвилось у него за спиной.

Бук остановился и проследил, как фигура человека по имени Мрамор исчезла за углом.

Со всех сторон доносились звуки битвы, но они не приближались. Несколько часов тому, когда Бук помогал людям из Лагерей и Даруджийского квартала добраться до точек сбора, которые назначили «Серые мечи» — оттуда людей вели ко входам в тайные тоннели — паннионцы добрались уже до той самой улицы, по которой только что прошёл сам Бук. Но каким-то образом разношёрстное воинство защитников Капастана сумело отбросить врага. Килсбанов проспект был усыпан трупами солдат обеих армий.

Бук вновь заставил себя шевелиться, прошёл под опалённой притолокой с твёрдым убеждением, что он никогда больше не выйдет из усадьбы Корбала Броша и Бошелена. Инстинкт самосохранения заставил его остановиться, но в тот же миг Бук увидел, что уже слишком поздно.

Посреди двора стоял Бошелен.

— А, давний мой охранник. Мы уже начинали гадать, куда ты исчез.

Бук склонил голову.

— Прошу прощения, господин. Я передал прошение об избавлении от уплаты налогов, как и было велено…

— Отлично! Наши аргументы хорошо восприняли?

Старый охранник поморщился.

— Война и осада, увы, не избавляют владельцев от налогов на недвижимость, хозяин. Они требуют уплаты. К счастью, из-за эвакуации, никого не осталось в Даруджийском Доме, чтобы получить деньги.

— О да, эвакуация. Тоннели. Очень умно. Мы отклонили это предложение, разумеется.

— Разумеется.

Бук не мог больше смотреть на брусчатку, невольно повернул голову и увидел десяток тел урдомов: обескровленные трупы, лица под шлемами почернели.

— Недалёкие солдаты опрометчиво выбрали себе цель, — пробормотал Бошелен. — Корбал остался очень доволен и сейчас готовится взять их на службу.

— На службу, хозяин? А, да, господин. Взять на службу.

Некромант вскинул голову.

— Забавно. Любезный Эмансипор Риз произнёс те же самые слова, причём тем же самым тоном всего полколокола тому.

— Забавно, хозяин.

Некоторое время они смотрели друг на друга, затем Бошелен погладил бороду и отвернулся.

— Тенескаури идут, ты уже слышал? Среди них — Дети Мёртвого Семени. Удивительные создания. Семя умирающего мужчины… Хм-м. Говорят, старший из них теперь командует всей крестьянской ордой. С нетерпением жду встречи с ним.

— Хозяин? Кхм, как… то есть…

Бошелен улыбнулся.

— Корбал рвётся со всем тщанием изучить этого Ребёнка по имени Анастер. Какова природа его биологии? Это даже мне любопытно.

Павшие урдомы вдруг дёрнулись, зашевелились, руки потянулись к брошенному оружию, головы в шлемах поднялись.

Бук окаменел от ужаса.

— Вот, Бук, у тебя теперь есть подчинённые-стражники. Я бы рекомендовал тебе приказать им расположиться у входа. И быть может — по одному на угловых башенках. Защитники без страха и усталости — самые лучшие, верно?

Из дома вывалился Эмансипор Риз, прижимая к груди свою грязную кошку.

Бошелен и Бук увидели, как старик рванулся к одному из вставших урдомов. Риз подобрался к огромному воину, протянул руку, ухватился за ворот кольчуги, отчаянно потянул, отодвинул доспех и куртку под ним. Засунул руку за пазуху мертвецу — глубже, ещё глубже.

Эмансипор начал потрясённо бормотать. Отдернул руку, неуклюже отступил назад.

— Но… но… — Его морщинистое лицо повернулось к Бошелену. — Этот… этот человек, Корбал… у него… он сказал… я сам видел! У него их сердца! Он их сшил вместе — кровавая куча на кухонном столе! Но… — Старик развернулся и ткнул урдома в грудь. — Никакой раны нет!

Бошелен приподнял тонкую бровь.

— Разумеется, поскольку ты со своим другом Буком стали мешать обычным ночным занятиям Корбала Броша, моему коллеге пришлось изменить свои привычки, свой modus operandi, если угодно. Теперь, дорогие мои, ему уже нет нужды покидать свою комнату, чтобы добывать материалы. Тем не менее, должен сказать: пожалуйста, воздержитесь в дальнейшем от подобных ошибочных предприятий. — Взгляд невыразительных глаз некроманта нашёл Бука. — Что до любопытных чар Керули, которые ныне обретаются в тебе, любезный слуга, не используй их. Мы не слишком любим компанию, когда принимаем облик одиночников.

Бук чувствовал, что ноги у него вот-вот подогнутся.

— Эмансипор, — тихо проговорил Бошелен, — будь добр, подставь плечо нашему охраннику.

Старик подошёл к Буку. Глаза у него были распахнуты так широко, что тот видел белки со всех сторон от радужки. По морщинистому лицу тёк пот.

— Я тебе говорил — это безумие! — прошипел слуга. — Что с тобой сделал Керули? Будь ты проклят, Бук…

— Заткнись, Манси! — прорычал Бук. — Ты знал, что они одиночники. И ничего не сказал — но Керули тоже знал.

Бошелен направился к главному дому усадьбы, тихонько напевая что-то себе под нос. Бук развернулся и схватил Эмансипора за грудки.

— Теперь я могу за ними следить! Это — дар Керули. Я могу попасть вслед за ними куда угодно!

— Они тебя убьют. Раздавят, Бук! Ах ты Худом проклятый идиот…

Бук с трудом ухмыльнулся.

— Худом проклятый? Верно, Манси: все мы. Не так ли? Худом проклятые, о да.

Далёкий, ужасный рёв прервал их, этот звук раскатился по всему городу, навалился со всех сторон. Эмансипор побледнел.

— Тенескаури…

Но внимание Бука было приковано к квадратной башне дома, распахнутому окну на верхнем, третьем этаже. На подоконнике сидели два грача.

— О да, — прошептал он, оскалив зубы. — Я вас вижу. Полетите за ним, да? За первым ребёнком от Мёртвого Семени. Анастером. Полетите за ним.

Грачи спрыгнули с насеста, расправили крылья, промчались низко над усадьбой, а затем, тяжело и громко хлопая крыльями, взмыли над стеной. И полетели на юго-восток.

Бук оттолкнул Риза.

— Я могу успеть за ними! О да. Сладкий дар Керули…

Мой, личный образ одиночника, форма крыльев, ветер свистит надо мной и подо мной. О боги, какая же свобода! То, чего я желаю… обретает форму…

Он почувствовал, как тело изменяется, сладкое тепло наполняет руки и ноги, пряный запах кожи, покрывшейся перьями. Тело уменьшилось, приняло другую форму. Тяжёлые кости утончились, стали легче.

Сладкий дар Керули, больше, чем он мог себе вообразить. Лететь! Прочь от всего, чем я был! Избавиться от всякого груза! О, я смогу догнать этих двух ужасных тварей, этих крылатых чудовищ. Могу! И там, где они медлят и трепыхаются в невидимых потоках неба, я верчусь, лечу, мчусь, как молния!

Стоя посреди двора, Эмансипор Риз слезящимися глазами смотрел, как превращается Бук. Фигура размылась, провалилась в себя, воздух наполнился сильным пряным запахом. Ястреб-перепелятник, который был прежде Буком, взмыл в небо, начал по спирали набирать высоту.

— Да, — пробормотал старик. — Можешь летать вокруг них кругами. Только когда они решат тебя раздавить, дорогой Бук, это не будет дуэль в небесах. Будет чародейство. Этим тяжеловесным грачам не нужна скорость, не нужна ловкость — эти дары ничего тебе не дадут, когда придёт время. Эх, Бук… бедный дурень…

Высоко в небе над Капастаном нарезал круги ястреб. Два грача — Бошелен и Корбал Брош — были далеко внизу, но прекрасно различимы для глаз хищной птицы. Они тяжеловесно летели сквозь облака дыма на юго-восток, за Восточные ворота… Город ещё кое-где горел, выбрасывая к солнцу толстые колонны дыма. Ястреб смотрел на осаду с такой точки зрения, за которую отдали бы жизнь генералы обычного мира. Смотрел, кружил, ждал.

Тенескаури окружили город толстым, бурлящим кольцом. Треть миллиона, возможно, даже больше. Такого количества людей Бук никогда прежде не видел. И кольцо начало сжиматься. Странная, бесцветная удавка, людская петля вокруг немощных, разбитых стен города и горстки его защитников.

Штурм было не остановить. Эту армию гнала вперёд не отвага, но нечто куда более смертоносное, нечто неодолимое: голод. Эта армия не могла себе позволить сдаться, в отступлении её ждала лишь мучительная смерть.

И сейчас она пожрёт Капастан.

Паннионский Провидец — настоящее чудовище. Такая тирания нужды. И болезнь расползётся дальше. Победить его? Придётся убить в мире всех мужчин, женщин и детей, которые испытывают голод, всех, кому страшна жуткая ухмылка голодной смерти. Началось всё здесь, в Генабакисе, но это лишь сердце. Волна разойдётся. Заразит все города, все континенты, пожрёт империи и государства изнутри.

Теперь я тебя вижу, Провидец. С такой высоты. Я понимаю, что́ ты такое, и чем станешь. Мы проиграли. Воистину, мы побеждены.

Эти мысли рассеяла зловещая вспышка чародейства на востоке. Потоки знакомой магии сплетались над маленькой частью орды тенескаури. Черные волны, пронизанные болезненно-лиловыми прожилками, катились вперёд, сотнями губили вопящих крестьян. В ответ взвились серовато-дымные чары.

Глаза ястреба различили в самом центре магической бури двух чёрных птиц. Из рваных порталов на равнину выбирались демоны, крошили и сминали тела, прорывались через вопящие от ужаса ряды тенескаури. Колдовство ударило в ответ, охватило демонов.

Грачи спустились вниз, к маленькой фигурке верхом на вставшей на дыбы чалой лошадке. Волны магии столкнулись в полуночной вспышке, грохот взрыва докатился даже на ту высоту, где кружил Бук.

Клюв ястреба распахнулся, испустил пронзительный крик. Грачи отступили. Чародейство молотило, преследовало в их поспешном бегстве.

Фигурка на лошади была цела и невредима среди груды тел, к которой уже устремились другие тенескаури. Чтобы съесть.

Бук вновь торжествующе закричал, изогнул крылья и спикировал к земле.

Он добрался до двора усадьбы задолго до Бошелена и Корбала Броша, спустился по спирали, замедлил полёт, молотя крыльями воздух. Завис на кратчайший миг, прежде чем превратиться, вернуться в человеческий облик.

Эмансипора Риза нигде не было видно. Неупокоенные урдомы по-прежнему стояли на тех местах, где впервые поднялись с земли.

Чувствуя себя в собственном теле тяжеловесным и неуклюжим, Бук повернулся, чтобы рассмотреть их.

— Шестеро из вас — к воротам. — Он указал пальцем. — Ты и те, что за тобой. А ты — на северо-западную башню. — Бук продолжил отдавать приказы бессловесным воинам, расставляя их так, как предложил Бошелен. Когда он пролаял последнюю команду, две тени пронеслись по брусчатке. Грачи приземлились посреди двора. Перья их были изодраны, от одной из птиц валил дым.

Бук посмотрел на превращение, улыбнулся, увидев Корбала Броша — броня изорвана в клочья, зловонный дым валит от одежды — а затем Бошелена, бледное лицо украшал здоровенный синяк на челюсти, кровь запеклась на усах, измазала седую бороду.

Корбал Брош потянулся к воротнику плаща, его пухлые, мягкие ручки дрожали так, что чародей никак не мог совладать с застёжкой. Чёрный кожаный плащ упал на землю. Корбал принялся топтать его ногами, чтобы погасить последние тлеющие места.

Стряхивая пыль с рук, Бошелен покосился на Бука.

— Какое терпение — ждать нашего возвращения.

Быстро смахнув улыбку с губ, Бук пожал плечами.

— Вы его не взяли. Что случилось?

— Похоже, — пробормотал некромант, — нам необходимо доработать свою тактику.

Инстинкт самосохранения вдруг исчез, и Бук тихо рассмеялся.

Бошелен замер. Бровь приподнялась. Затем он вздохнул.

— М-да, что ж, доброго дня и тебе, Бук.

Бук смотрел, как чародей вошёл в дом.

Корбал Брош продолжал топтать свой плащ ещё долго после того, как последние огоньки погасли.

Глава пятнадцатая

Во сне я встречаюсь лицом к лицу

с мириадом своих отражений,

незнакомых и странных. Без умолку

они говорят на чужом языке,

идут по неведомым мне местам

с друзьями, которых я никогда не встречал.

Шагаю во сне по мирам,

где мне леса по колено,

а небо почти закрыто

серебряной коркой льда.

Бурым потоком ила

текут по равнине стада,

бивни, рога, копыта… Узри же! Всё это

память моей души,

миграция воспоминаний.

Д’араянс Рхивийский.

Во Времена до Ночи

Скворец приподнялся в седле, когда его конь перепрыгнул острый выступ, венчавший холм. С громким стуком копыт скакун вновь пустился галопом, пересёк плоскую вершину горы и замедлил шаг, лишь когда малазанец натянул поводья и снова уселся в седле. На легком галопе он подъехал к дальней стороне плато, затем резко остановился у самого края.

Бугристый, усыпанный валунами склон вёл вниз, в широкое высохшее русло реки. У его основания два разведчика Второй армии сидели на лошадях спиной к Скворцу. Перед ними дюжина пеших рхиви шагали, казалось, по полю костей.

Исполинских костей.

Скворец медленно поехал вниз по древнему склону. Он не сводил глаз с россыпи костей. Кое-где блестели огромные железные лезвия, смятые фрагменты брони и шлемы странной формы. Он видел длинные челюсти рептилий с рядами зазубренных зубов. На некоторых скелетах висели остатки серой кожи.

Из-под копыт летел щебень. Скворец подъехал к одному из разведчиков.

Мужчина отдал честь.

— Сэр, рхиви болтают — не могу точно разобрать, о чём. Что-то о десяти демонах. Кто бы ни разорвал их на части, это была жуткая тварь. Может, рхиви узнали что-то ещё, они копошились среди трупов.

Кивнув, Скворец спешился.

— Будьте начеку, — скомандовал он. Знал: они и так не дремлют, но испытывал необходимость что-нибудь сказать. Место бойни пропахло страхом, старым, однако всё же новым, и — что было куда тревожней — здесь сохранялось своеобразное напряжение, которое всегда возникает после битвы. Висит густая тишина — будто звуки насилия ещё не осели, будто они каким-то образом по-прежнему дрожат в воздухе, до сих пор раздаются…

Он подошёл к рхиви и груде костей.

Разведчики племени и в самом деле бормотали что-то.

— Мёртвые волки…

— Две пары следов, тяжёлые, но поступь лёгкая, шире чем моя рука. Большие.

— Большие мёртвые волки.

— Крови нет, да? Вонь как в кургане.

— Пыль чёрного камня. Острого.

— Сверкают под предплечьями — кожа…

— Кусочки чёрного стекла.

— Обсидиан. Далеко на юг…

— Юго-запад. Или далёкий север, за плато Лейдерон.

— Нет, я не вижу красного или коричневого. Лейдеронский обсидиан имеет жилки древесного цвета. Это Морн.

— Если вообще из этого мира…

— Демоны тут, не так ли? Из этого мира. В этом мире.

— Могильный смрад.

— Но не в воздухе. В воздухе ледяная вонь, ветра тундры и запах замёрзшего торфа.

— От волков осталось, убийц…

Скворец прорычал:

— Разведчики рхиви, уделите мне, пожалуйста, внимание.

Головы поднялись, лица повёрнулись. Тишина.

— Я хочу услышать ваш доклад. Кто из вас главный?

Они обменялись взглядами, потом один пожал плечами.

— Я могу говорить на даруджийском, которым ты пользуешься. Лучше, чем остальные. Так что на этот случай — я.

— Хорошо. Приступай.

Молодой рхиви отбросил назад сплетённые пряди обильно смазанных жиром волос и широким жестом указал на кости вокруг.

— Неупокоенные демоны. В доспехах, с мечами вместо рук. Идут с юго-востока, ближе к востоку, чем югу. — Он демонстративно нахмурился. — Побитые. Их преследуют, как дичь. Гонят. Как бхедеринов. Бесшумные преследователи, четвероногие и терпеливые…

— Большие немёртвые волки, — перебил Скворец.

— Вдвое крупнее волков, обитающих на этих равнинах, да. — Его лицо засияло от внезапного понимания: — Они как призрачные бегуны из наших легенд. Когда провидец или провидица видят свои самые сокровенные сны, появляются волки. Они никогда не подходят, всегда бегут. Все призрачные, кроме вожака, он сам из плоти, и глаза — живые. Увидеть их — большая удача, приносящая счастье, ибо в беге их только радость.

— Однако теперь они бегают не только во снах ваших ведьм и колдунов, — сказал Скворец. — И эта пробежка была куда более смертоносной.

— Охотятся. Я говорю, они как бегуны из снов. Я не говорю, что это волки из снов. — Теперь лицо рхиви снова ничего не выражало, а глаза стали похожи на глаза хладнокровного убийцы. — Охотятся. Загнали свою добычу сюда, в ловушку. Затем уничтожили. Битва нежити. Демоны из курганов далеко на юге отсюда. Волки из пыли северных зимних ветров.

— Спасибо, — сказал Скворец. Манера повествования рхиви — драматическое представление — очень хорошо передала события, свидетельницей которых стала эта долина.

От основной колонны отделились всадники, и он повернулся, чтобы их рассмотреть. Трое. Корлат, Серебряная Лиса и даруджиец Крупп. Последний подпрыгивал и болтался на муле, который, неуклюже перебирая короткими ногами, во весь опор мчался за двумя всадницами. Его тревожные крики эхом отдавались по всей узкой долине.

— Да.

Командир развернулся, глядя в упор на главного разведчика рхиви, который вместе с сородичами тоже разглядывал трёх всадников.

— Прошу прощения?

Рхиви безразлично пожал плечами и ничего не сказал.

Осыпь булыжников заставила новоприбывших замедлиться. Всех, кроме Круппа, которого швыряло в седле взад-вперёд, пока мул нёсся вниз по склону. Каким-то образом зверю удалось удержать равновесие, когда он пролетал мимо испуганной Корлат и смеющейся Серебряной Лисы, и лишь добравшись до равнины, он сбавил дикий темп и рысью прискакал туда, где стоял Скворец. Голова мула была гордо поднята, уши стояли торчком, а взгляд был устремлён вперёд.

Крупп продолжал крепко сжимать шею животного, не открывая глаз. С него литрами стекал пот, лицо пылало алым.

— Какой ужас! — простонал он. — Битва характеров! Крупп нашёл себе достойного соперника в лице этой безумной безмозглой твари! Да, он побеждён! Ох, пощади меня…

Мул остановился.

— Теперь ты можешь слезть, — заметил Скворец.

Крупп открыл глаза, осмотрелся и медленно выпрямился в седле. Покачиваясь, вытащил носовой платок.

— Естественно, дав животному волю, Крупп и сам обретает оную. — Улучив момент, чтобы протереть платком брови и лицо, он червячком сполз с седла и с глубоким вздохом встал на землю. — Ах, вот и ленивые девушки, глотавшие пыль за Круппом. Рад, что вы смогли добраться, дамы. Хороший вечерок для пробежки рысью?

Серебряная Лиса перестала смеяться. Её полуприкрытые глаза остановились на разбросанных костях.

Худ меня побери, а этот меховой плащ ей идёт. Скворец мысленно встряхнулся и поднял глаза, но встретился со спокойным, слегка ироничным взглядом Корлат. О, но она блекнет по сравнению с этой тисте анди. Чёрт, старик, не думай о прошлых ночах. Не принимай это чудо так близко к сердцу, иначе оно поблекнет.

— Разведчики, — сказал он обеим женщинам, — наткнулись на поле боя…

— К’чейн че’малли, — кивнула Корлат, осматривая кости, — охотники К’елль, к счастью, скорее с мёртвой, нежели с живой плоти. Скорее всего, не столь проворные, как могли бы быть. Тем не менее, их разорвали на части с такой лёгкостью…

— Т’лан айи, — сказала Серебряная Лиса. — Ради них я пришла.

Скворец взглянул на неё.

— О чём ты?

Женщина пожала плечами.

— Чтобы самой увидеть, командир. Мы все приближаемся. Ты — к своему осаждённому городу, а я — к судьбе, ради которой была рождена. Схождение — чума этого мира. Но даже если и так, — прибавила она, когда ловко спрыгнула с седла и встала среди костей, — есть также дары. И важнейший из этих даров… т’лан айи. — Она помолчала. Ветерок ласкал лисью шерсть на её плечах. Потом она ещё раз прошептала название: — Т’лан айи.

— Крупп дрожит, когда она так называет этих, ах… пусть боги благословят сию мрачную красоту в пустынном пейзаже, в котором даже звёздные мечты потускнели со временем столь же, сколь и радужные реки на небе! — Он сделал паузу, глянул на остальных. — Сладкий сон, в котором живёт скрытая поэзия, а поток разъединённых такой гладкий, что казалось бы переплетается. Да?

— Я не ценитель твоих абстракций Крупп, — прорычал Скворец, — увы.

— Конечно, прямолинейный солдат, как скажешь! Но погоди, правда ли то, что Крупп видит в твоих глазах определённый… заряд? Воздух тут поистине трещит от неизбежности, малазанец. Ты отрицаешь, что чувствуешь это? Нет, ничего не говори, правда скрывается в твоём тяжёлом взгляде и твоей руке там, где она касается рукояти меча.

Скворец не мог отрицать, что волосы у него на шее встали дыбом. Он осмотрелся и увидел такое же беспокойство среди рхиви и пары малазанских разведчиков, которые пристально вглядывались в линию холмов.

— Что близится? — прошептала Корлат.

— Дар, — прошептал Крупп с блаженной улыбкой, не сводя глаз с Серебряной Лисы.

Скворец проследил за взглядом даруджийца.

И увидел женщину, столь похожую на Рваную Снасть, — стоящую к ним спиной с высоко поднятыми руками.

Со всех сторон пыль начала закручиваться вихрями.

Т’лан айи обрели форму в долине, на склонах и вершинах окружающих холмов.

И их — тысячи…

Серая пыль превратилась в матово-серую шкуру, чёрные плечи, глотки оттенка дождевых облаков, толстые чёрные хвосты с серебряными кончиками; другие были коричневыми, цвета гниющей древесной трухи, блекнущей на горле и животе. Волки — высокие, тощие, глаза — тёмные ямы. Огромные, длинные головы, все как одна были повёрнуты к Серебряной Лисе.

Она бросила молниеносный взгляд через плечо, глаза под тяжёлыми веками пронзили Скворца. Улыбнулась.

— Моя свита.

Командир оцепенел, молча уставившись на неё. Так похожа на Рваную Снасть, но не она. Она говорит «свита», но я вижу больше — и её взгляд говорит о том, что она теперь осознаёт… очень хорошо осознаёт.

Свита… и телохранители. Серебряной Лисе мы больше ни к чему. Времена, когда она нуждалась в нашей защите, прошли, и теперь она вольна делать… всё, что пожелает…

Казалось, будто холодный ветер спутал мысли Скворца. Боги, что если Каллор был с самого начала прав? Что если мы упустили свой шанс? С тихим ворчанием он отбросил недостойные мысли. Нет, мы показали ей свою веру и преданность тогда, когда это было важнее всего — когда она была слабее, чем когда-либо. Рваная Снасть такого бы не забыла…

Столь похожа… но не она. Ночная Стужа, расчленённая, преданная. Кого ненавидят остатки её души? Тайшренна? Или Малазанскую империю и всех сынов и дочерей её крови? Или тех, против кого её призвали биться: Аномандра Рейка, а с ним и Каладана Бруда? Рхиви, баргастов… ищет ли она отмщения для всех них?

Крупп прокашлялся.

— Какая они чудесная свита, моя милая девочка. Страшны для твоих врагов, но успокоительны для твоих верных друзей! Мы очарованы и видим, что и ты глубоко очарована этими молчаливыми и бездвижными т’лан айями. Щеночки так хорошо себя ведут, и не выразить словами, жестами или каким-либо другим способом, сколь Крупп впечатлён!

— Ах если бы, — прошептала Корлат, — если бы дело только в этом. — Она обернулась к Скворцу, лицо было серьезным и собранным. — Командир, я немедленно покидаю вас, чтобы сообщить нашим предводителям…

— Корлат, — вмешалась Серебряная Лиса, — прости, что не спросила раньше, но когда ты в последний раз видела мою мать?

— Сегодня утром, — ответила тисте анди, — она уже неделю не может ходить. С каждым днём она всё слабее, Серебряная Лиса. Возможно, если бы ты навестила её…

— В этом нет нужды, — ответила женщина в меховом плаще. — Кто сейчас заботится о ней?

— Советник Кол и даруджиец по имени Мурильо.

— Самые верные друзья Круппа, Крупп вас всех уверяет. Она в полной безопасности.

— Обстоятельства, — сказала Серебряная Лиса с жестким выражением лица, — в скором времени… накалятся.

А какие они были до сих пор, женщина? Каллор преследует твою тень как стервятник. Я удивлён, что он позволил тебе уйти сейчас… если только он не крадётся по другую сторону ближайшего холма.

— У тебя есть ко мне просьба, Серебряная Лиса? — спросила Корлат.

Та явно собиралась с духом.

— Да, кто-то из твоего рода… должен охранять мою мать.

Тисте анди нахмурилась.

— Можно было бы предположить, что с таким количеством новых стражей ты сама могла бы выделить нескольких…

— Боюсь, она не позволит им приблизиться. У неё… кошмары. Мне жаль, но я должна сделать так, чтобы мои т’лан айи держались подальше от её глаз и чувств. Ты сделаешь то, о чём я прошу?

— Конечно, Серебряная Лиса.

Когда Корлат оседлала своего коня и ускакала вверх по холму, женщина снова перевела взгляд на Скворца. Некоторое время молча изучала его, потом посмотрела на Круппа.

— Ну что, даруджиец? Ты пока удовлетворён?

— Вполне, драгоценная моя, — ответил Крупп не своим обычным тоном, а медленно и взвешенно.

Удовлетворён. Чем?

— Как думаешь, она продержится?

Крупп пожал плечами.

— Увидим, не так ли? В Круппе живёт надежда.

— Достаточно надежды для нас двоих?

Даруджиец улыбнулся.

— Разумеется.

Серебряная Лиса вздохнула.

— Очень хорошо. Ты знаешь, в этом я всецело полагаюсь на тебя.

— Ноги Круппа, словно каменные столбы. Твоё касание столь воздушно, что его может не заметить даже достойный. Дорогая моя, топот новых всадников требует принять немедленное решение — что ты позволишь увидеть тем, кто приближается сейчас?

— Ничего плохого, — ответила женщина. Она снова подняла руки.

Т’лан айи рассыпались в пыль, из которой восстали.

Ворча, Скворец побрёл к лошади. Слишком много тайн и секретов ходило меж двух армий — тайн, грозивших взрывным откровением. И скорее всего, жестоким. Он почувствовал себя неловко. Хотел бы я, чтобы Быстрый Бен был тут… Видит Худ, желал бы я знать, что происходит с ним, и с Параном, и с «Мостожогами». Добились ли они успеха? Или все мертвы, а их черепа насажены на копья вокруг лагерей баргастов?

Значительная часть авангарда колонны достигла гребня холма, где всадники остановились рваной линией.

Скворец запрыгнул в седло и направился к отряду.

Каллор, оседлавший тощую серую лошадь, нерешительно потянул поводья, отделяясь от других. Потускневший серый плащ укрывал широкие, закованные в броню плечи. Тени залегли в морщинах его древнего обветренного лица. Длинные седые волосы ветер сбил на одну сторону.

Взгляд Скворца на секунду задержался на воителе, оценивая его, затем сместился на других на хребте. Бруд и Дуджек ехали бок о бок. По правую руку от Воеводы скакал всадник Хурлокель, по левую от малазанца — знаменосец Артантос. Харадас, торговка-чародейка из Тригалльской гильдии, также явилась. И конечно же, Корлат.

Когда конь Скворца приблизился к гребню, все молчали. Затем Дуджек кивнул и прорычал:

— Корлат описала то, что нашли разведчики. Есть что добавить?

Скворец бросил взгляд на тисте анди, но её лицо ничего не выражало. Он покачал головой.

— Нет, Первый Кулак. Кажется, Корлат и её сородичи знают больше об этих к’чейн че’маллях, чем кто-либо из нас. Внизу лежат только рассыпанные кости, какие-то клинки и броня. Я сам не опознал их. Разведчики рхиви считают, что они были нежитью…

— Нам всем повезло, — пробормотал Каллор, — что в делах этих существ я не столь невежествен, как все вы, за исключением Корлат. Я чувствую себя необычайно… разговорчивым. Итак. Остатки цивилизации к’чейн че’маллей можно обнаружить практически на каждом континенте этого мира. В самом деле, даже в местах, где лежала моя старая империя, Якуруку, их странные механизмы заполняли все ямы и провалы в земле. И где бы мои подданные ни начали копать землю, всюду они находили подобные конструкты. Более того — находили курганы. Учёные мужи тщательно исследовали их содержимое. Хотите услышать их заключение или уже заскучали?

— Продолжай, — процедил Каладан.

— Хорошо. Возможно, вы более мудры, чем я думал. Судя по всему, эти твари — рептилии — были способны развивать у своего вида специфические таланты. Те, кого тисте анди зовёт охотниками К’елль, к примеру, были рождены воинами. Внизу, в долине, лежат останки таких неупокоенных охотников, понимаете? Вместо рук у них были клинки, каким-то образом сплавленные с самими костями в локтевом суставе. К’чейн че’малли были матриархальными, род вели по материнской линии. Как у пчелиного роя есть матка, так было и у этих тварей. Мать порождает рой, она прародительница каждого чада. И в этой Матроне содержалась чародейская сила всей семьи. По мощи они превосходили богов наших дней. Их силы хватило бы, чтобы не допустить Старших богов в наш мир, и если бы к’чейн че’малли не выбрали путь самоуничтожения, они бы, бесспорно, правили и по сей день.

— Самоуничтожение, — сказала Корлат, сверля глазами Каллора. — Интересная деталь. Можешь объяснить?

— Конечно. Среди найденных записей, как только язык расшифровали… это само по себе достойно длинного монолога, но видя, как вы все ёрзаете в сёдлах, словно малые дети, я сокращу рассказ. Так вот, из найденных записей стало известно, что Матроны — каждая управляла эквивалентом современного города — собрались, чтобы объединить свои разъединённые амбиции. Что они искали за гранью обширного могущества, которым уже обладали, не совсем ясно. С другой стороны, когда правят амбиции, разве нужен смысл? Достаточно сказать, что древний выводок, более примитивная версия самих к’чейн че’маллей, был… воскрешён, возвращён из небытия Матронами. Не придумав более удачного имени, мои учёные временно прозвали их «короткохвостыми».

Скворец, следивший за Корлат, был единственным, кто увидел, как она напряглась при этих словах. Было слышно, как Серебряная Лиса и Крупп взбираются обратно на склон.

— По той простой причине, — продолжил Каллор свой сухой монолог, — что их физически отличало от других к’чейн че’маллей: вместо обычного, длинного и конического хвоста, у них был короткий. Это делало их не такими быстрыми, более прямоходящими, более приспособленными к тем миру и цивилизации, к которым они изначально принадлежали. Увы, эти новые дети были не столь послушны, как Матроны привыкли ожидать от потомства — точнее, короткохвостые отказались делиться своими магическими способностями с матерями. В результате началась гражданская война и было использовано чародейство, грозившее разрушить весь мир. Чтобы понять отчаяние, воцарившееся среди Матрон, нужно просто отправиться на юг этого континента, в место, именуемое Морн.

— Разрыв, — прошептала Корлат, кивая.

Улыбка Каллора была безрадостной.

— Она стремилась собрать силу самих врат, но не просто обычных врат Пути. О нет, она решила распахнуть портал, ведущий в царство Хаоса. Какое высокомерие — думать, будто она может контролировать, — будто может установить порядок — там. — Он замолчал, словно переосмысливая собственные слова, и засмеялся. — О, есть в этой истории горький урок или даже парочка. Как по-вашему?

Каладан Бруд проворчал:

— Давай вернёмся к настоящему, ладно? В долине под нами восставшие из мёртвых охотники К’елль. И вот вопрос: что они тут делают?

— Их использовали.

Все уставились на Серебряную Лису, которая стояла перед своей лошадью с поводьями в руках.

— Не нравится мне, как это звучит, — прорычал Дуджек.

— Использовал, — повторила Серебряная Лиса, — Паннионский Провидец.

— Невозможно, — вмешался Каллор. — Только Мартиархиня к’чейн че’маллей способна управлять охотниками К’елль, даже когда они нежить.

— Это значит, — сказала Корлат, — что у нас не один враг.

— У Паннионского Провидца есть союзник? — Дуджек опёрся на седло и сплюнул. — Но не было даже намёка…

— Тем не менее, — вмешалась Серебряная Лиса, — доказательство лежит перед нами, в долине под этим холмом.

— Матрона не может размножаться без семени живого самца, — сказал Каллор. — Таким образом, с каждым уничтоженным охотником К’елль у нас остаётся на одного врага меньше.

Бруд обернулся, его глаза напоминали тоненькие щёлочки.

— Какое откровение.

Каллор пожал плечами.

— Перед нами, — продолжил Воевода, — ещё одна истина. Судя по уничтоженным охотникам К’елль, кто-то делает это за нас.

Воцарилась тишина. Затем все воззрились наСеребряную Лису.

Она улыбнулась.

— Я ведь какое-то время назад говорила, что вам всем понадобится помощь.

Каллор прорычал:

— Т’лан имассы! А ну-ка скажи нам, сучка, какое отношение они имеют к к’чейн че’маллям? Разве не яггуты их извечные враги? Зачем обременять твоих восставших из мёртвых спутников новыми? Почему ты и т’лан имассы вступили в эту войну, женщина?

— Мы не вступили в войну, — ответила Серебряная Лиса, опустив тяжёлые веки. Она стояла, как стояла бы Рваная Снасть, сложив руки на складках своего живота, её тело казалось твёрдым, хотя даже под туникой из оленьей кожи выделялись пышные формы.

О, знаю я этот взгляд. Ловкость рук. Теперь поаккуратнее…

— Значит, — начал медленно и неуверенно хмурый Бруд, — ты отрицаешь, что твои т’лан имассы ответственны за уничтожение охотников К’елль?

— Никто из вас не задумывался, — сказала Серебряная Лиса, глядя на каждого, — почему т’лан имассы вовевали с яггутами?

— Возможно, — сказал Дуджек, — объяснение поможет нам понять.

Серебряная Лиса быстро кивнула.

— Когда первые имассы появились, они были вынуждены жить в тени яггутов. Их терпели, не обращали на них внимания, — но лишь пока имассов было мало, пока их было легко контролировать. Их выселяли на самые бедные земли. Затем среди яггутов возникли Тираны, которые получали удовольствие, захватывая имассов в рабство и заставляя влачить кошмарное существование — последующие поколения рождались в рабстве и не знали другой жизни, не знали свободы. Урок оказался тяжёлым, его было сложно усвоить, но правда была такова: в мире существовали разумные создания, которые эксплуатировали достоинства других. Их сострадание, любовь, веру в семью и род. Эксплуатировали и осмеивали. Как много имасских племён узнали, что их боги на самом деле были яггутскими Тиранами? Скрывшими лица за дружескими масками. Тиранами, которые манипулировали имассами, сделав своим оружием веру. Восстание было неизбежным, и для имассов оно было разрушительным. Слабые, неуверенные даже в том, чего ищут, или в том, что свобода даст им, когда они её обретут… Но мы не сдавались. Мы не могли.

Каллор усмехнулся.

— Среди яггутов было не больше горстки Тиранов, женщина.

— Горстки было слишком много — и да, мы нашли союзников среди яггутов — тех, для кого действия Тиранов были достойны порицания. Но шрамы остались. Шрамы, нанесённые излишним доверием и предательством. Мы могли верить только своему виду. Во имя ещё не рождённых поколений всем яггутам следовало умереть. Ни один не должен был выжить, чтобы родить новых детей, чтобы среди них выросли новые Тираны.

— И как, — спросила Корлат, — это связано с к’чейн че’маллями?

— До того, как миром правили яггуты, им правили к’чейн че’малли. Первый яггут был для к’чейн че’маллей, как первый имасс для яггутов. — Она прервалась, обвела тяжёлым взглядом слушателей. — У каждого вида есть семя превосходства. Наша война с яггутами уничтожила нас как живой народ, как живую и развивающуюся культуру. Это была цена, которую мы заплатили, чтобы обеспечить свободу, которой сейчас обладаете вы. Наша вечная жертва. — Она снова замолчала, затем продолжила, но уже твёрже: — А теперь я спрашиваю вас. Всех, кто взял на себя ответственность вести войну с тиранической, всепоглощающей империей, рискуя принести себя в жертву ради людей, которые ничего не знают о вас, и земель, на которые никогда не ступала и не ступит ваша нога, — я спрашиваю, что такого в нас, в т’лан имассах, чего вы до сих пор не можете понять? Уничтожить Паннионский Домин. Вот что следует сделать. Меня, моих т’лан имассов ждёт иная задача — уничтожить угрозу, которая таится за Паннионским Провидцем, угрозу, имя которой к’чейн че’малли.

Она медленно поглядела в их лица.

— Матрона жива. Из плоти и крови. Если она найдёт мужчину своего вида, из плоти и крови… тирания яггутов будет ничем по сравнению с тиранией к’чейн че’маллей. Так что это будет нашей жертвой.

Лишь ветер звучал в тишине, последовавшей за её словами.

Потом Каладан Бруд повернулся к Каллору.

— И ты находишь эту женщину мерзкой?

— Она лжёт, — прохрипел тот в ответ. — Вся эта война бессмысленна. Не более чем обманный манёвр.

— Манёвр? — повторил недоверчиво Дуджек. — И чей же?

Каллор клацнул зубами, закрыл рот и ничего не ответил.

Харадас из Тригалльской торговой гильдии откашлялась:

— В этом может быть доля истины. Не в том, что женщина Серебряная Лиса лжёт — я верю в искренность её слов до тех пор, пока она говорит без принуждения. Я имею в виду обманный манёвр. Подумайте о заражении Путей. Очевидно, зараза исходит из Паннионского Домина, и, очевидно, она проистекает от Пути Хаоса. Если всё это очевидно, напрашивается вопрос: зачем Матроне к’чейн че’маллей, которая хранит в себе огромный источник чародейской мощи, стремиться уничтожить врата собственной силы? Если она присутствовала при уничтожении Морна, — тогда, когда был создан Разлом, — зачем ей опять пытаться обуздать Хаос? Амбиции? Возможно. Но глупость? В это сложно поверить.

Скворец ещё не до конца осознал важность её слов, но вслед за ними нахлынуло понимание иного. И в самом деле, есть другой враг, и судя по лицам, для всех, кроме Дуджека и меня самого, это откровение не такой уж сюрприз. Правда, мы уловили намёк, но не смогли найти связь. Бруд, Корлат, Каллор — боги, даже Крупп и Артантос! В следующий раз, когда будем играть в кости, лучше мне избегать каждого из них! Скворец снова взглянул на Серебряную Лису, которая встретила его сонным, понимающим взглядом.

Нет, во второй раз это не сработает.

— Серебряная Лиса, — проворчал он, — ты рассказала историю, чтобы вызвать сочувствие в наших сердцах, но мне кажется, что твои усилия были направлены не туда. В итоге ты сама разрушаешь всё, чего хотела достичь. Если есть скрытая угроза, третья сторона, которая ловко манипулирует и нами, и Паннионским Провидцем… вы с т’лан имассами направите своё внимание на неё?

— Нет.

— Почему?

Его удивило то, что её обычно спокойный взгляд дрогнул и женщина быстро опустила глаза, прошептав в ответ:

— Потому, Скворец, что ты хочешь от нас слишком многого.

Все молчали.

Скворца охватил ужас. Он повернулся к Дуджеку и встретился с ним взглядом, увидев в лице старика отражение собственного нарастающего страха. Боги, мы идём навстречу своей смерти. Скрытый враг — но мы знали о нём уже давно, знали, что рано или поздно он проявит себя, враг, который, Бездна его побери, заставляет самих т’лан имассов испытывать ужас…

— Какая ощутимая ужастрофа! — воскликнул Крупп. — Ужастофа? Есть ли такое слово? Если нет, то среди бесчисленных талантов Круппа стоит отметить ещё и лингвистическую изобретательность! Друзья! Внимание! Знайте! Слушайте! Мужайтесь, все вы, зная, что Крупп твёрдо встал обеими ногами, мощной грудью на пути указанного — но ещё не названного — грозного врага всего живого! Спите ночью спокойно, зная это. Сладко дремлите, как младенец у матери на руках, как все вы когда-то спали. Даже Каллор, хотя такая картина, признаться, вызывает потрясение и растерянность…

— Бездна тебя побери! — прорычал Каладан Бруд. — Что, во имя Худа, ты несёшь, маленький человечишка? Хочешь сказать, ты сумеешь встать на пути Увечного бога? Безумец! А если нет, — он понизил голос и спрыгнул с коня, — немедленно докажи свою силу.

Он уверенно шёл в сторону Круппа, положив одну руку на обмотанную кожей рукоять своего молота. — Тяжесть моего гнева предсказать не берусь.

— Я бы не делала этого на твоём месте, Бруд, — прошептала Серебряная Лиса.

Военачальник обернулся к ней, стиснув зубы.

— Теперь ты защищаешь эту невежественную толстую жабу?

Она посмотрела на даруджийца.

— Крупп, ты просил меня об этом?

— Абсурд! Без обид, моя дорогая, но это возмутительное допущение, убедительно утверждает Крупп!

Скворец, не веря своим глазам, смотрел, как толстый маленький человечек в своей испачканной едой и выпивкой одежде слез с седла и встал так прямо, как мог, уставившись маленькими сверкающими глазками на Каладана Бруда.

— Ты смеешь угрожать Круппу из Даруджистана? Требуешь объяснений, не так ли? Поглаживаешь свой молот, да? Обнажаешь этот толст…

— Молчать! — заорал военачальник, пытаясь сдержать ярость.

Боги, да чего же добивается Крупп?

— Крупп презрительно отвергает все и всяческие угрозы! Крупп глумится над любой показухой, какую только собирается затеять ощетинившийся Воевода…

Молот неожиданно оказался в руках Бруда и, превратившись в нечёткое пятно, просвистел в воздухе дугой, врезавшись в землю у ног Круппа.

Взрыв разбросал лошадей, так что Скворец и все остальные взлетели в воздух. Земля словно подскочила, чтобы встретить малазанского командира ударом каменного кулака, затем он покатился вниз по усыпанному валунами склону.

Сверху ржали лошади. Горячий ветер возносил в небо столбы пыли и земли. Насыпь камней под Скворцом двигалась, текла вниз по склону в долину, всё время ускоряясь, с треском и рёвом. Камни бились о его броню, оглушительно стучали по шлему. Перед глазами в едком облаке пыли промелькнула линия холмов на другой стороне долины. Казалось бы, невозможно, но они быстро поднимались, почва разрывала травяную шкуру, высвобождая потоки пыли, дыма и каменных осколков. Затем роящаяся пыль поглотила мир вокруг. Над ним с грохотом летели валуны. Некоторые врезались в тело, нанося болезненные удары, от которых Скворец задыхался, кашлял и давился, продолжая катиться вниз.

Даже сейчас земля продолжала дрожать под скользящей осыпью. Далёкие взрывы сотрясали воздух, отдаваясь в побитых костях Скворца.

Он застыл, наполовину погребённый заживо камнями и щебнем. Моргая пылающими глазами, он увидел перед собой разведчиков рхиви, которые уворачивались и отскакивали от огромных валунов, будто в какой-то странной смертельной игре. За ними чёрная, быстро вспучивавшаяся почва вырастала в новые горы, не прекращая возноситься ввысь, вздымая и перекручивая долину, где сейчас лежал малазанец. Небо окрасилось железно-серым, бьющим из всех щелей дымом.

Побери меня Худ… бедный Крупп… Скворец со стоном повернулся настолько, насколько смог. Он был покрыт царапинами и чувствовал, как под измятой бронёй рождаются новые синяки, но, как ни странно, кости были целы. Скворец глянул на вершину холма за собой. Осыпь исчезла, оставив отвесный утёс. Бо́льшая часть плоской вершины просто пропала, оставив небольшой плоский островок… где Скворец увидел, как фигуры зашевелились, поднялись. Лошади карабкались наверх. Было едва слышно отчаянные жалобы мула.

На севере, разрывая долину и далёкие холмы, лежала тонкая, дымящаяся трещина. Расселина, которая казалась бездонной.

Скворец, несмотря на мучения, выбрался из-под щебня и медленно выпрямился.

Он увидел Каладана Бруда. Молот неподвижно свисал в его руке… А на своём собственном островке перед военачальником стоял Крупп, счищая пыль с одежды. Трещина, рождённая там, где молот коснулся земли, разошлась вокруг коротенького толстого даруждийца и сошлась сразу за ним.

Скворец еле сдержал смех, зная, как отчаянно и грубо он прозвучит. Значит, теперь мы лицезрели ярость Бруда. И Крупп, этот нелепый маленький человечек, перед ней устоял. Ну что же, если кому-то нужно было доказательство того, что даруджиец не тот, кем кажется… Он нахмурился. Только вот, в самом деле, для кого была эта демонстрация? Хотел бы я знать.

Крик ужаса разорвал его мысли.

Корлат. Она смотрела на север, скрючившись в странной позе, будто пыталась провалиться сама в себя.

Веселье покинуло Скворца. На его глазах разлом наполнялся кровью.

Загрязнённая кровь, гнилая кровь, храни нас Беру, Спящая богиня… Огнь спит сном умирающего, отравленного. Это понимание стало самым ужасным открытием дня. Заражённая… скрытой рукой Увечного бога…

Глаза Мхиби распахнулись. Повозку трясло и колотило. Гром сотрясал землю. Со всех сторон раздавались тревожные и испуганные крики рхиви. Внезапный катаклизм заставил её кости и мышцы взвыть, но сама она не закричала. Она хотела только спрятаться.

Грохот стих, вытесняемый отдалёнными воплями бхедеринов и более близкими, тихими шагами её сородичей, пробегающих мимо повозки. В стаде поднималась паника, и давки было не избежать.

И ко всем нам придёт погибель. Но это будет и милосердием. Конец моей боли и кошмарам…

В снах Мхиби снова была молодой, но сны не приносили ей радости. Незнакомцы ходили по лесам, в которых она оказывалась раз за разом. Приближались. Она бежала. Скакала, как снежный кролик. Бежала, бежала, бежала.

Незнакомцы. Мхиби не знала, чего они хотят, но они искали её — это было ясно. Выслеживали, как охотники добычу. Лечь спать для неё означало очнуться измотанной, с дрожащими поджилками и невыносимой болью в груди при каждом вдохе.

Она была спасена из бездны, от тех бесчисленных изорванных душ, затерявшихся в вечном, отчаянном голоде. Спасена драконом. Чтобы так закончить? Оставить меня в месте, где на меня охотятся, где за мной гонятся без какой-либо причины?

Время шло, разбавленное только обращёнными к испуганным бхедеринам успокоительными словами пастуха. Всё же не будет никакой давки. Грохот ещё колебал землю, угасая рябью где-то вдалеке.

Мхиби тихо застонала, когда повозку вновь тряхнуло. В этот раз из-за появления двух даруджийцев — Колла и Мурильо.

— Ты проснулась, — заметил советник, — неудивительно.

— Оставьте меня, — сказала она, закутывая своё дрожащее тело в меха и отворачиваясь от мужчин. Тут так холодно…

— Догадываешься, что там произошло? — спросил Мурильо у Колла.

— Кажется, Бруд вышел из себя.

— Боги! И кто его вывел? Каллор? Этот ублюдок заслуживает…

— Не Каллор, мой друг, — проворчал Колл. — У тебя есть ещё одна попытка угадать. Думаю, быстро дойдёт.

Мурильо прорычал:

— Крупп.

— Видит Худ, он хоть разок, да испытывал терпение каждого из нас… только никто из нас не способен расколоть мир напополам, поднять к небесам новые горы.

— Думаешь, коротышка доигрался до смерти? Не верю…

— Говорят, даже не поцарапался. Типично. Жаловался на пыль. Никто не ранен, только голову Воеводе чуть не снёс разъярённый мул.

— Мул Круппа? Тот, что спит на ходу?

— О да, именно он.

Спит. И, без сомнения, видит сны о том, что он — конь. Величественный, высокий, свирепый…

— И вправду, очень странный зверь. Никогда не видел такого… внимательного мула. Наблюдает за всем. Королева грёз, это самые странные горы, что мне доводилось видеть!

— О да, Мурильо, они и вправду кажутся больше, чем на самом деле. Присмотрись. Хребет такой, что доходит до самого горизонта, но на самом деле отсюда до него меньше, чем пол-лиги. Не пытайся думать об этом, вот мой совет…

Ни о чём не пытаться думать. Ни о горах, ни о мулах, ни о ярости Бруда. Души окружили мою дочь, там, внутри неё. Две женщины и теломен по имени Крушитель Черепов. Две женщины и мужчина, которого я никогда не встречала… но носила его ребёнка. Я — рхиви, молодая, в самом расцвете сил, погрязла в снах, которые стали явью. Однако где в моей дочери я? Где кровь или сердце рхиви?

В ней нет ничего от меня, совсем ничего. Негодный сосуд. Просто сосуд, вот чем я была, сосуд, чтобы выносить и родить в этот мир нечто чуждое.

У неё нет причин навещать меня, видеть меня, брать за руку и пытаться утешить. Я выполнила своё предназначение и уже не нужна. И вот я лежу, как выброшенная вещь. Забытая. Мхиби.

На её плечо нежно положили руку.

Мурильо заговорил:

— Думаю, она опять уснула.

— Это к лучшему, — прошептал Колл.

— Я помню свою молодость, — начал даруджиец тихим, повествовательным тоном.

— Я тоже помню твою молодость, Мурильо.

— Дикая и расточительная…

— Каждый день новая вдова, если мне не изменят память.

— Я и вправду был как магнит, и знаешь, это не требовало никаких усилий…

— Мы заметили.

Он вздохнул.

— Но те времена миновали. Я постарел и заплатил сполна за дни своей юности…

— Ты хотел сказать «ночи».

— Не важно. Появлялись новые враги. Юная кровь. Марак из Паксто, высокий и ловкий, притягивал взгляды всех, мимо кого проходил. А ещё был Перрил из М’некрае…

— Боги, Мурильо, хватит уже.

— Суть в том, что всё это заняло годы. Целые годы. Приятные. И теперь, ослабев, я могу хотя бы оглядываться назад и вспоминать дни — или, как ты сказал, «ночи» своей славы. Но она, эта несчастная женщина…

— Да, я понимаю тебя. Видел медные украшение, которые она носит? Те, что на запястьях. Их ей привёз Крупп из Даруджистана.

— И что с ними?

— Так вот, о чём я говорил? Обращал ли ты внимание? Странная штука. Они ярче и светлее, когда она спит.

— Разве?

— Клянусь стопкой носовых платков Круппа.

— Как странно.

— А сейчас они какие-то тусклые.

На мгновение воцарилась тишина, и оба присели рядом с Мхиби. После продолжительной паузы рука, лежавшая на её плече, слегка сжала его.

— О, дорогая моя, — прошептал Мурильо, — если бы я мог забрать свои слова назад.

Зачем? Ведь это правда. Слова от чистого сердца, щедрого, несмотря на безответственную молодость. Ты заговорил о моём проклятии. Это ничего не меняет. Стоит ли меня жалеть? Похоже, только когда я сплю. Мне в лицо ты ничего не говоришь и думаешь, будто это доброта. Но это обижает меня, ведь такое поведение больше похоже на безразличие.

А моё молчание? Нежелание отвечать двум добрым людям, которые смотрят на меня прямо сейчас. Какой из моих бесчисленных недостатков оно проявляет?

Твоя жалость, кажется, не сравнится с моей.

Мысли развеялись. Явилась безлесая, охряная пустошь снов. Мхиби пустилась бежать.

Войдя в шатёр, Дуджек швырнул рукавицы об стену, его лицо потемнело от ярости.

Скворец откупорил бочонок с элем и наполнил два кубка, стоявших на маленьком походном столике. Оба были покрыты смешанной с потом пылью.

— Что за сумасшествие? — прохрипел Первый Кулак, он остановился, только чтобы взять один из кубков, затем снова начал расхаживать по шатру.

Стул заскрипел под Скворцом, когда тот вытянул измученные ноги. Он сделал большой глоток эля, вздохнул и сказал:

— Которое из сумасшествий ты имеешь в виду, Дуджек?

— Да уж, список становится слишком длинным. Увечный бог! Самые омерзительные легенды ходят про этого покалеченного ублюдка…

— «Поэма о Сковывании» за авторством Рыбака Кель Тата…

— Не люблю читать стихи, но видит Худ, я слышал некоторые из уст бардов в тавернах. Фэнеровы яйца, не на эту войну я подписывался.

Скворец пристально посмотрел на Первого Кулака.

— Так не воюй.

Дуджек прекратил вышагивать по шатру, посмотрел в глаза своему помощнику.

— Продолжай, — сказал он спустя несколько секунд.

— Бруд знал, — ответил Скворец и пожал плечами, это движение заставило его поморщиться. Как и Корлат. — А раз так, следует считать, что знал и Аномандр Рейк. И Каллор — хотя живой блеск в его глазах мне ой как не понравился. Так вот, два Взошедших и один почти Взошедший. Увечный бог слишком силён для таких людей как мы с тобой, Первый Кулак. Оставь это им и богам. В конце концов, и Рейк, и Бруд были там, на Сковывании.

— Имеешь в виду, это их проблема?

— Грубо говоря — да.

— Но за их ошибки платим все мы — и, возможно, должны заплатить эту цену, пока не поздно. Я не буду смотреть, как мою армию в этой игре используют, словно мясо, Скворец. Мы отправились в поход, чтобы сокрушить Паннионский Домин — смертную империю, насколько нам известно.

— Но, похоже, что манипулируют обеими сторонами конфликта, Дуджек.

— Это должно меня утешить? — Взгляд Первого Кулака был переполнен яростью, он некоторое время смотрел на Скворца, а после осушил и отставил кубок эля. Скворец вновь наполнил его.

— Не нам жаловаться на манипуляции, — проворчал он. — Верно, мой друг?

Дуджек задумался и хмыкнул.

Верно. Успокойся, Первый Кулак. Думай ясной головой.

— Кроме того, — продолжил Скворец, — я верю.

— Во что? — огрызнулся военачальник. — В кого? Скажи уж, пожалуйста!

— В одного коротенького, толстого, возмутительного человечка…

— В Круппа?! Ты свихнулся?

Скворец улыбнулся.

— Друг мой, посмотри, как в тебе клокочет злоба. Ты в ярости от ощущения того, что тобой манипулируют. Что тебя используют и, скорее всего, предают. Теперь представь, как Взошедший вроде Каладана Бруда будет чувствовать себя, понимая, что им манипулируют? Достаточно ярости, чтобы потерять самообладание? Чтобы схватить молот и попытаться уничтожить этого маленького и помпезного кукловода.

Дуджек долгое время стоял на месте, затем на его лице появилась ухмылка.

— Иными словами, он воспринял Круппа всерьёз.

— Даруджистан, — сказал Скворец, — наша величайшая неудача. Теперь у меня появилось ощущение, что кто-то дирижировал всем происходившим. Не Аномандр Рейк. Не Ложа. Не Воркан и её убийцы. Кто-то другой. Кто-то, так хитро затаившийся, столь ужасающе… способный… что мы были просто беспомощны, откровенно беспомощны.

— А теперь, на переговорах, мы выяснили, кто стоит за перерождением Рваной Снасти. Перерождением как Серебряной Лисы — ребёнка рхивийской женщины, зачатого и рождённого на неведомом Пути. Нити сплелись — Ночная Стужа, Беллурдан и сама Рваная Снасть. А теперь оказывается: ещё и Старший бог, вернувшийся в мир живых. И в конце концов, что примечательнее всего, т’лан имассы. Значит — Рваная Снасть, Беллурдан и Ночная Стужа — все из Малазанской империи, переродились в женщине рхивийской крови из армии Бруда… в преддверии переговоров о заключении великого союза… Какой же убедительной, Худ меня побери, должна быть эта девчонка, чтобы примирить и объединить эти лагеря…

— За вычетом Каллора, — отметил Дуджек.

Скворец медленно кивнул.

— И вот, Каллору наглядно напомнили о силе Бруда. Будем надеяться, представление было достаточно эффектным, чтобы удержать его в узде…

— Так вот для чего это было нужно?

— Возможно. Он ведь требовал демонстрации, разве нет? Крупп просто умело манипулирует обстоятельствами. Как-то. Я не верю, что мы обречены танцевать под его дудку. За даруджийцем стоит Старший бог, но даже между ними, как мне кажется, лежит взаимовыгодный союз… почти как между равными. Можешь называть это партнёрством. Это всё лишь мои догадки, конечно, но вот что я тебе скажу: мною и раньше манипулировали, как и тобой. Только на сей раз всё ощущается по-другому. Не так враждебно. Дуджек, я чувствую в этом что-то вроде сопереживания.

— Союз равных, — пробормотал Первый Кулак и покачал головой. — И кто же тогда Крупп? Замаскированный бог? Всемогущий чародей? Архимаг?

Скворец пожал плечами.

— Мне кажется, Крупп — обычный смертный. Но одарённый уникальным разумом и необычайной отвагой. И я говорю абсолютно буквально. Уникальным, Дуджек. Если бы Старшего бога внезапно выкинуло в этот мир, разве не среди величайших умов он стал бы искать первых союзников?

Лицо Дуджека светилось недоверчивым удивлением.

— Но, Скворец… мы говорим о Круппе!

— О Круппе, благодаря которому нас снабжает Тригалльская торговая гильдия — единственные торговцы, способные поставлять припасы по маршруту, который мы выбрали для похода. О Круппе, который привёз Мхиби сохранившиеся вещи первой рхиви — те вещи, что уменьшают её боль и, сдаётся мне, ещё не показали всю свою силу. О Круппе — единственном, с кем говорит Серебряная Лиса с тех самых пор, как Паран покинул нас. И наконец, о Круппе, который встал на пути Увечного бога.

— Если он просто смертный, как он сумел пережить гнев Бруда?

— Ну, подозреваю, что его союзник — Старший бог — не хотел бы видеть смерть даруджийца. Думаю, он вмешался. Только так я могу это объяснить.

Дуджек осушил свой кубок.

— Вот Бездна! — вздохнул он. — Ладно. Не будем обращать внимание на Увечного бога так долго, как сможем. Сосредоточимся на Паннионском Домине. Тем не менее, мой друг, мне это не нравится. Я не могу перестать волноваться о том, что мы совсем не принимаем в расчёт нового врага…

— Я бы так не сказал, Первый Кулак.

Дуджек острым взглядом окинул шатёр и скривился.

— Быстрый Бен.

Скворец медленно кивнул.

— Я так думаю. Не уверен. Худов дух, я даже не уверен, жив ли он ещё. Но если я знаю Бена — он жив. Ещё как жив. И если учесть, что при нашей последней встрече он был сам не свой, я бы сказал: Бен не тешит себя иллюзиями и уж точно не прозябает в неведении.

— И он — всё, что у нас есть, чтобы перехитрить Увечного бога?

— Первый Кулак, если Крупп — гениальнейший из жителей этого мира, то Быстрый Бен всего на шаг позади него. На очень коротенький шаг.

Снаружи послышались крики, затем топот сапог. Мгновение спустя, отодвинув заслонку, вошёл знаменосец Артантос.

— Сэр, был замечен одинокий морант. Летел на северо-восток. Это Вывих.

Скворец, кряхтя от боли во всем теле, встал.

— Королева грёз, сейчас мы узнаем новости.

— Будем надеяться, это добрые вести, — пробурчал Дуджек. — Мне бы такие не помешали.

Она прижималась лицом к камню, лишайник под щекой становился всё мягче, напитываясь потом. Сердце дико колотилось, дыхание рывками выплёскивалось из груди, она лежала и постанывала — слишком вымотанная, чтобы бежать. Вымотанная настолько, что даже поднять голову не могла.

По тундре её снов бродили новые враги. На этот раз за ней гнался не отряд незнакомцев.

Теперь её гнали волки. Огромные, тощие звери, куда крупнее тех, кого ей доводилось видеть наяву. Их бегущие силуэты прорезались на гребне холма к северу от неё. Восемь длинноногих, сутулых хищников, шкура сливается с неброскими цветами пейзажа. Вожак повернулся, будто уловил её запах в порыве сухого, холодного ветра.

И началась погоня.

Поначалу Мхиби не могла нарадоваться быстроте своих гибких и молодых ног. Стремительная, как антилопа, — быстрей, чем всякий смертный человек — она мчалась по пустоши.

Волки не отставали, без устали заходили со всех сторон, иногда то один зверь, то другой быстро вырывался вперёд, заставляя её поворачивать.

Снова и снова, вопреки решению оставаться между холмами, на равнине, звери заставляли её бежать вверх по склону. Мхиби начала уставать.

Волки не отставали. В мыслях, среди нарастающей боли в ногах, пламени в груди и сухой и острой агонии гортани, появилось осознание того, что убежать невозможно. Осознание того, что она сейчас умрёт. Будет уничтожена, как и любое другое существо, ставшее жертвой волчьего голода.

Мхиби знала: для них океан её разума, избитый сейчас бешеной бурей паники и отчаяния, ничего не значил. Они были охотниками. И переживания жертвы их мало волновали. Антилопа, телёнок бхедерина, ранаг, изящество и чудо, надежды и упования — всё превращается в обычное мясо.

Последний и единственный правдивый урок жизни, скрытый под слоями заблуждений. Теперь она поняла. Рано или поздно, так или иначе — все мы просто еда. Волки или черви, преждевременная кончина или затянувшаяся, всё равно.

Стонущая, полуослепшая, она заползла на очередной склон. Волки были близко. Она слышала, как их когти скребут по высушенным ветрами лишайнику и мху. Справа, слева, сзади и слегка впереди.

Завопив, Мхиби споткнулась и упала лицом на камень. Она зажмурилась в ожидании первого взрыва боли от того, что в её плоть вонзаются клыки.

Волки окружили её. Она это слышала. Кружа по спирали, они подходили всё ближе и ближе. Горячее дыхание коснулось её затылка.

Мхиби закричала.

И проснулась. Над ней в темнеющем синем небе пролетал ястреб. Клубилась пыль, поднятая стадами. В воздухе звенели отдалённые голоса, а ближе — только рваный, хриплый звук собственного дыхания.

Повозка остановилась. Армия готовилась к ночному привалу.

Она лежала неподвижно, скорчившись под мехами и шкурами. Пара голосов бормотала неподалёку. Она почуяла запах костра, который развели из навозных лепёшек. Пахло травами и мясным бульоном, шалфеем и нотками козьего мяса. Появился третий голос, его приветствовали первые два — все необычайно нечёткие, такие, что она не могла опознать говоривших. И это не стоит усилий. Мои надсмотрщики. Мои тюремщики.

Повозка заскрипела, кто-то присел рядом.

— Сон не должен так тебя выматывать.

— Не должен, Корлат. Пожалуйста, оставь меня…

— Нет. Вот, Колл сварил похлёбку.

— У меня уже не осталось зубов, способных прожевать мясо.

— Тут пару тоненьких кусков мяса, которые очень легко проглотить. А в основном — бульон.

— Я не голодна.

— И тем не менее. Помочь тебе сесть?

— Худ тебя побери, Корлат. Тебя и всех остальных.

— Давай я помогу тебе.

— Твои добрые намерения убивают меня. Нет, не убивают. Просто, разве это не… — Она заворчала, пытаясь вырваться из рук Корлат, но тисте анди без особых усилий приподняла Мхиби и усадила. — …разве не пытка надо мной. Твоё сострадание. Именно это. Нет, не смотри на мое лицо, Корлат. — Она надвинула поглубже капюшон. — Не хочу видеть жалость в твоих глазах. Где миска? Я поем. Оставь меня.

— Я побуду с тобой, Мхиби, — ответила Корлат. — Я принесла пару мисок.

Рхиви уставилась на свои костлявые морщинистые руки и сжатую между ними миску, в которой посреди бульона плавали кусочки вымоченного в вине мяса.

— Ты видишь это? Мясник этой козы. Убийца этой козы. Задумался ли он, когда она отчаянно орала? Остановился ли? Смотрел ли ей в глаза? Сомневался, держа в руках нож? В своих снах я — как эта коза. Вот на это ты меня обрекла.

— Убийца этой козы из рхиви, — сказала после паузы Корлат. — И мы обе хорошо знаем ритуал, Мхиби. Умиротворение. Взывают к милосердным духам, чье объятие неизбежно. Мы обе знаем, что духи снисходят на козу или любое другое животное, тело которой будет кормить ваш народ, в кожи которой вы будете одеты. И поэтому животное не вопит и не молит о пощаде. Я видела… и поражалась сему воистину невероятному ритуалу. Подобный есть только у рхиви — не в своём намерении, а в очевидной эффективности. Будто бы приходящие на зов духи являют светлое будущее, что-то лучшее, чем жизнь до этого…

— Ложь, — пробормотала Мхиби. — Духи обманывают бедную тварь, чтобы её было проще убить.

Корлат промолчала.

Мхиби поднесла миску с похлёбкой к губам.

— Возможно, но даже так, — продолжила тисте анди, — обман — это дар милосердия.

— Нет такой вещи, — отрезала Мхиби. — Лишь слова, чтобы успокоить убийцу и его род. И ничего более. Мёртвый значит мёртвый, как говорят «Мостожоги». Эти солдаты знают правду. Дети Малазанской империи не тешат себя иллюзиями. Их не так просто водить за нос.

— Ты говоришь так, будто многое о них знаешь.

— Периодически заходят двое солдат. Они поклялись защищать мою дочь. И рассказывать мне о ней, раз уж больше никто не удосуживается, — и я им за это благодарна.

— Я не знала…

— Это тебя тревожит? Думаешь, мне открыли какие-то ужасающие тайны? Запретишь им приходить?

Корлат положила ей руку на плечо.

— Хотела бы я, чтобы ты могла смотреть мне в лицо, Мхиби. Я не собираюсь ничего запрещать. И я не знаю, хранят ли от тебя какие-то страшные секреты. На самом деле теперь я хочу найти этих двух солдат и отблагодарить их.

— Оставь их в покое, Корлат. Они не просили о благодарности. Они обычные солдаты, две женщины из империи. Благодаря им я знаю, что Крупп временами навещает Серебряную Лису. Должно быть, прижился в роли доброго дяди. Такой странный человек, покоряющий даже вопреки ужасному проклятию, которое он на меня наложил.

— Проклятию? Ох, Мхиби, из всех, кого я видела, Крупп меньше всего похож на человека, способного кого-то проклясть. По-моему, он вряд ли мог даже предположить, что с тобой сделает перерождение Рваной Снасти.

— Твоя правда. Я понимаю это. Его призвал Старший бог, который либо захотел вмешаться, либо уже был замешан. Было создано «чудовище», как прозвал её Каллор, — и он оказался в чём-то прав. Высохший труп Ночной Стужи, запертая внутри душа Рваной Снасти — и всё это сплетено вместе т’лан имасским колдовством. Кошмарное создание. Старший бог собирался уберечь её, и для этого зачем-то ему понадобился Крупп. Вот почему даруджиец сделал всё, что мог, веря, что это милосердие. Но не дай себя обмануть, Корлат. Крупп и его Старший бог решили использовать дитя в своих целях. Это вышло случайно или они намеревались поступить так с самого начала? Разве это сейчас важно? И вот, Крупп теперь стал спутником Серебряной Лисы. Они сговорились. Я же не слепая…

— Сговорились? Против кого, Мхиби?

— Сложно поверить, что ты не знаешь.

— Очевидно, ты решила, будто все мы сговорились… против тебя.

— А разве нет? — Собрав крохи оставшихся сил, Мхиби отшвырнула миску прочь, услышала сначала всплеск, потом стук — и удивлённый вскрик Мурильо, который, похоже, оказался у неё на пути. — Охраняете меня! — прошипела Мхиби. — Кормите. Следите, чтобы я не наложила на себя руки! И это не сговор? А моя дочь, моя родная дочь, приходит ли она? Навещает ли? Нет! Когда в последний раз я видела её лицо? Когда? Я едва ли могу вспомнить!

Корлат положила руку ей на плечо. Её голос звучал тихо, но напряжённо:

— Я услышала тебя. Я докопаюсь до истины. И когда узнаю, я тебе расскажу. Даю слово, Мхиби.

— Тогда расскажи мне, что произошло? Сегодня днём. Я ощутила… нечто. Событие. Колл и Мурильо обсуждали ссору между Круппом и Брудом. Скажи, Серебряная Лиса была в этом замешана?

— Она была там, — ответила Корлат. — Присоединилась ко мне, когда я отправилась на зов Скворца. Я буду с тобой честна, Мхиби. Что-то действительно произошло, перед стычкой между Брудом и Круппом. Твоя дочь нашла себе… защитников, но она не посылает их защищать себя. По какой-то причине она уверена, что ты теперь в опасности. Я не знаю, в какой.

А я знаю. О, Корлат, доброта ослепила тебя. Я в опасности, да. Но источник этой опасности — я сама.

— Защитников? Кого? Что?

Корлат сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Серебряная Лиса просила меня ничего тебе не говорить о них. Я не поняла почему, но согласилась. Теперь я понимаю, что это было неправильно. Неправильно по отношению к тебе, Мхиби. Это заговор, частью которого я не желаю быть. Защитники твоей дочери — волки. Древние, гигантские звери…

Ужас охватил Мхиби. Зарычав, она потянула руки к лицу Корлат, раздирая её кожу ногтями.

— Охотники! — закричала она, когда тисте анди отшатнулась прочь. — Они хотят убить меня! Моя дочь… Моя дочь! Она преследует меня во снах! О духи, она хочет убить меня!

С тревожными криками Колл и Мурильо запрыгнули в повозку, но Корлат шипящим шёпотом приказала им успокоиться. Мхиби не замечала их. Она не замечала окружающий мир. Она содрогалась, царапая ногтями воздух, а её грудь пылала жгучей изменой, испепелившей сердце. Моя дочь! Моя дочь!

И мой голос дрожит.

И глаза мои молят.

А в её руках нож, а во взгляде лишь холод, холодная решимость.

Ухмылка сползла с лица Скворца, когда, повернувшись навстречу Корлат, чтобы взглянуть в её глаза цвета раскалённого серебра, он увидел четыре параллельные царапины на её правой щеке. Раны ещё сочились кровью, которая стекала по подбородку и капала на устланный камышом пол.

Малазанец чуть не сделал шаг назад, когда тисте анди двинулась к нему.

— Корлат, что произошло?

— Услышь мои слова, любовник, — ледяным тоном проговорила Корлат. — Какие бы секреты ты ни утаил от меня про перерождение Рваной Снасти, про этих проклятых т’лан айев и про то, что ты велел сказать Мхиби тем двум солдатам, охраняющим ребёнка, ты откроешь их мне. Сейчас.

По его телу пробежал мороз, черты лица исказились под напором её ярости.

— Велел? — спросил он тихо. — Я не отдавал никаких приказов. Даже защищать Серебряную Лису. Всё, что они сделали, сделано по их воле. Не знаю, что они могли рассказать и что привело к такому, но беру ответственность на себя как их командир. И я уверяю тебя, если нужно их наказать…

— Остановись. Подожди, пожалуйста. — Корлат что-то поняла и теперь дрожала.

Скворец хотел было обнять её, но передумал. Корлат нужно было утешить, он чувствовал это, но инстинкты говорили, что она не готова принять утешение. Малазанец осмотрелся, нашёл относительно чистый платок, смочил его в миске с водой и протянул тисте анди.

Корлат молча смотрела на него, её глаза приобретали синевато-серый оттенок, но взять платок она даже не попыталась.

Скворец медленно отпустил руку.

— Почему? — спросила Корлат. — Почему Серебряная Лиса настаивала, чтобы её мать не знала про т’лан айев?

— Не имею ни малейшего понятия, кроме того, что она сказала тогда. До этого момента я думал, что ты знаешь, Корлат.

— Ты думал, я знаю.

Он кивнул головой.

— Ты думал, у меня от тебя… секрет. Что-то связанное с Серебряной Лисой и её матерью…

Скворец пожал плечами.

— Ты собирался обвинить меня?

— Нет.

Она смотрела на него широкими распахнутыми глазами. Повисла тишина.

— Худа ради, промой мои раны.

С величайшим облегчением он подступил ближе и нежнейшими касаниями начал промакивать царапины.

— Кто тебя ударил? — тихо спросил он.

— Мхиби. Я, кажется, из лучших побуждений совершила ужасную ошибку.

— С добрыми намерениями это часто происходит, — прошептал он.

Корлат пытливо прищурилась.

— Прагматичные малазанцы. Всегда с незатуманенным взглядом. Почему мы всегда думаем о вас только как о солдатах? Бруд, Рейк, Каллор… я, мы все смотрим на тебя, Дуджека и вашу армию как на что-то… вспомогательное. Меч, который мы надеемся взять в свои руки при любой нужде. Теперь кажется, что мы все дураки. На самом деле никто из нас так и не понял истинного положения вещей.

Он нахмурился.

— И каково истинное положение вещей?

— Вы стали нашим хребтом. Каким-то образом именно вы даёте нам силы, держите нас всех вместе. Я знаю, Скворец, что у тебя есть секреты…

Он криво улыбнулся.

— Не так много, как ты думаешь. Хочешь, расскажу тебе самый большой? Вот он: мы чувствуем себя слабыми. Слабее Рейка, Каладана Бруда, Каллора… тебя. Армии тисте анди, рхиви и баргастов. Худ, даже толпа наёмников, сопровождающая вас, заставляет нас нервничать. У нас нет вашей силы. Мы просто армия. У нашего лучшего мага нет даже звания. Он просто взводный чародей, но и он сейчас очень далеко и чувствует себя, я подозреваю, как муха в паутине. Что касается битв, мы знаем, что будем наконечником копья, и это обойдётся нам очень дорого. Что касается самого Провидца и всего, что стоит за ним — ну, тут мы надеемся на то, что вы разберётесь. И с Увечным богом. Ты права, Корлат, мы просто солдаты. Уставшие солдаты. И если мы хребет объединённой армии, то помоги нам Худ, потому, этот хребет кривой и хрупкий.

Она потянулась и положила руку на его ладонь, прижав её к своей щеке. Их взгляды встретились.

— Хрупкий и кривой? Я так не думаю.

Скворец покачал головой.

— Я не скромничаю, Корлат. Я говорю правду, хотя и опасаюсь того, что ты не готова её услышать.

— Серебряная Лиса манипулирует своей матерью, — сказала тисте анди спустя некоторое время. — Каким-то образом. Возможно, она ответственна даже за ужасные кошмары старухи.

— Мне сложно с этим согласиться…

— Рваная Снасть не поступила бы так, да? А что насчёт Ночной Стужи? Или теломена? Ты знал их, Скворец. По крайней мере, лучше, чем кто-либо из нас. Есть ли вероятность того, что кто-то из них в ответе за это?

Тот ничего не ответил, продолжая обрабатывать раны на её щеке.

— Потребуется целитель, Корлат. Иначе инфекция мо…

— Скворец.

Он тяжело вздохнул и сделал шаг назад.

— Ночная Стужа. Боюсь, она может хранить память о предательстве. Она может без разбора выбирать цели для своей мести. Так же, как и Беллурдан Сокрушитель Черепов. Их обоих предали. Если ты права в том, что происходит с Мхиби — если они что-то делают с ней, — то я по-прежнему думаю, что Рваная Снасть сопротивляется им.

— А если она уже проиграла борьбу?

— Я не видел никаких признаков…

Глаза Корлат засверкали, и она ткнула пальцем ему в грудь.

— Ты имеешь в виду, что два твоих солдата не докладывали о каких-либо признаках!

Он скривился.

— Тем не менее, они вызвались добровольцами, Корлат. Учитывая, как мало мы знаем в этом плане, стоит быть осмотрительным. Эти два солдата вызвались защищать Серебряную Лису, поскольку видели в ней Рваную Снасть. Не только физическое сходство, но и характер. Если бы что-то изменилось, они бы заметили и сразу доложили мне.

Корлат опустила голову и тяжело вздохнула.

— И тут ворвалась я, желая оторвать тебе голову. Проклятье, Скворец, чем я тебя заслужила? И, Бездна меня побери, почему ты ещё тут? После всех моих обвинений…

— Пару часов назад у нас с Дуджеком была аналогичная ситуация, — ухмыльнулся он. — Наверное, это день не задался. А теперь давай позовём целителя…

— Позже, — сказала она, осматривая его, — Скворец. Ты ведь даже не представляешь, насколько ты уникальный мужчина, верно?

— Уникальный? — Его ухмылка расползлась шире. — Конечно, знаю. Спасибо Худу, я один такой.

— Это не то, что я имела в виду.

Он подошёл ближе и приобнял её выше талии.

— Пора найти целителя, женщина. У меня простые потребности, а мы тратим время.

— Ответ солдата, — сказала она, — но тебе меня не одурачить.

Незаметно для неё Скворец закрыл глаза.

Но ты одурачена, Корлат. Если бы ты только знала, насколько велик мой страх… потерять тебя.

Отчаянно размахивая руками, Крупп, Угорь Даруджистана, временами скупщик краденого и вор, бросивший вызов Воеводе Каладану Бруду, неторопливо брёл между шатров к повозкам с провизией. Он только что вышел из палатки повара моттских ополченцев, неся в каждой руке по натилогскому чёрному пирожку, обильно политому сиропом. В паре шагов за ним шёл мул, тянулся носом к пирожкам, вытянув уши вперёд.

Второй колокол после полуночи только что пробил в лагерях, вызвав скорбное мычание далёких стад бхедеринов, которое стихло, когда звери снова задремали. Добравшись долинии повозок — выставленных в прямоугольный форт на колёсах, — он заметил двух малазанских солдат, которые сидели у небольшого кострища, укутавшись в плащи.

Крупп изменил свой маршрут и подошёл к ним.

— Нежные друзья, — мягко окликнул он их, — уже поздно и вы, милашки, без сомнения, не откажетесь от чего-то сладенького.

Две женщины обменялись взглядами.

— Ага, — проворчала одна из них, — тот круглый даруджиец.

— А его мул — вон, притаился в тени.

— Уникален, без всяких сомнений, сей Крупп! Узрите! — Он выставил вперёд капающие сиропом пирожки. — Для вас, красавицы.

— И что мы должны съесть, пирожки или твои руки?

Вторая быстро вытащила нож.

— Сейчас отрежем и сами сможем выбрать, да?

Крупп сделал шаг назад.

— Королева грёз! Грубые и совсем неженственные! Осмелюсь предположить, что вы охраняете Серебряную Лису. Это успокаивает. Сердце Рваной Снасти так ярко сияет в этом ребёнке, ставшем женщиной.

— Ага, мы тебя видали. Болтал с ней. Она — наша чародейка, это точно. Сразу видно тех, кто знал её.

— Необычайно бессвязный диалог. Крупп в восторге…

— Мы получим пирожки с сиропом или как?

— Естественно, хотя отблески клинка ещё слепят щедрого Круппа.

— Чувства юмора у тебя нет, да? Садись, если духу хватит.

Даруджиец улыбнулся и шагнул вперёд.

— Натилогские чёрные пирожки, дорогие мои.

— Мы узнали. Моттские ополченцы как-то бросались в нас ими, когда у них кончились стрелы.

— Джейбару один прямо в рожу попал, помнишь?

— А потом он споткнулся и упал, а когда встал, был похож на лесной мох с глазами.

— Ужасающий сироп — смертельное оружие, — согласился Крупп, снова протягивая солдатам лакомство.

Женщины приняли пирожки.

— Мужественная задача — защита девы-рхиви.

— Она не рхиви. Она Рваная Снасть. Меха и шкуры — это всё показуха.

— Так вы говорили с ней?

— Не особо, да нам и не нужно. А пирожки-то вкусней без веток и листьев, верно?

Крупп моргнул и медленно кивнул.

— Без сомнения. Огромная ответственность, быть глазами вашего командира, приглядывающими за девой.

Женщины прекратили жевать и переглянулись, затем одна из них проглотила еду и сказала:

— Чьими? Дуджека?

— Если мы его глаза, то он слеп как крот.

— Ох, Крупп, конечно же, говорил про Скворца.

— Скворец не слепой, ему не нужны наши глаза вместо собственных.

— И тем не менее, — улыбнулся даруджиец, — он наверняка весьма утешен вашим самоназначением на сей пост и вашими докладами. Если бы Крупп был Скворцом, он — был бы.

— Был бы — что?

— Что? Утешен, разумеется.

Обе женщины хмыкнули. Потом одна фыркнула и сказала:

— Вот это смешно. Если бы ты был Скворцом. Ха.

— Фигура речи…

— Нет такой вещи, толстячок. Ты пытаешься идти по следам Скворца? Пытаешься смотреть его глазами? Ха.

— Скажи, — согласилась другая женщина. — Ха.

— Ты так и сделала, — заметил Крупп.

— Сделала что?

— Сказала.

— Верно. Скворец должен был стать императором, когда старого свергли. Не Ласиин. Но она знала, кто был её соперником, не так ли? Поэтому она его разжаловала, превратила в, Худ его бери, сержанта и отправила прочь, далеко-далеко.

— Амбициозный человек сей Скворец.

— Вообще нет, даруджиец. И в этом вся суть. Он стал бы отличным императором, как по мне. Нежелание браться за работу — лучший признак.

— Любопытная мысль, дорогая.

— Не, точно не я.

— Прости, что не ты?

— Не любопытная. Слушай, Малазанская империя была бы совсем другой, если бы Скворец сел на трон много лет назад. Если бы он сделал то, чего мы все от него ждали, схватил Ласиин за шиворот и вышвырнул из башенного окна.

— Он был способен на столь выдающийся шаг?

Обе женщины выглядели обескураженными. Одна повернулась ко второй.

— А какой у него шаг? Вроде широкий.

Вторая покачала головой.

— Ну, может, и выдающийся. Почему нет?

— А сколько там шагать до башенного окна?

— Может, нужно было шагнуть как следует, кто его знает.

— Ты права, подруга.

— Кхм, — перебил их Крупп. — Выдающийся шаг, милые. Это значит — поступок.

— Вот оно что.

— А, я поняла. Ты спрашиваешь, сумел бы он сделать это, если б хотел? Конечно. Не нужно становиться на пути Скворца, а если этого недостаточно — он умён.

— Тогда почему, гадает Крупп, он не сделал этого тогда?

— Потому, что он солдат, идиот. Восшествие Ласиин на трон было и так кровавым. Вся империя шаталась. Если люди начинают дружку резать да на окровавленный трон прыгать, остановиться сложно, и всё вокруг разваливается. На него мы все смотрели, так? Ждали, что он захватит трон, разберётся с Ласиин. А когда он просто отдал ей честь и сказал: «Так точно, императрица», — ну, всё просто утихомирилось.

— Он дал ей шанс.

— Разумеется. И что, девушки, думаете, он ошибся?

Женщины одновременно пожали плечами.

— Теперь это не важно, — сказала одна из них. — Мы тут, и тут это тут, а там это там.

— Пусть будет так и да будет так, — сказал Крупп, вздыхая и поднимаясь. — Удивительнейший диалог. Крупп благодарит вас и собирается уходить.

— Хорошо. Спасибо за пирожки.

— Круппу было приятно принести их. Доброй ночи, милые.

Он неторопливо направился назад к повозкам с провизией.

Когда он исчез во мраке, обе женщины некоторое время молчали, занятые слизыванием сиропа с пальцев.

Потом одна вздохнула. Другая повторила.

— Ну что?

— Довольно легко.

— Думаешь?

— Конечно. Он пришёл, предполагал обнаружить тут две головы с мозгами, а нашёл едва ли на одну.

— И всё одно болтали много.

— Это нормально для дурочек, крошка. Иначе он бы что-то заподозрил.

— Как думаешь, о чём они говорят с Рваной Снастью?

— Видать, о старухе.

— И мне так кажется.

— Что-то они задумали.

— Я так и знала.

— И Рваная Снасть во главе.

— Это точно.

— Меня устраивает.

— И меня. Знаешь, без веток с листьями пирожки какие-то не такие.

— Странно, и я о том же подумала только что…

Крупп приблизился к другому костру внутри форта на колёсах. Двое мужчин, ютившихся у него, подняли головы, глядя на новоприбывшего.

— Что у тебя с руками? — спросил Мурильо.

— Всё, к чему прикасается Крупп, липнет к нему, друг.

— Ну, — пророкотал Колл, — это мы уже много лет как знаем.

— И что с этим проклятым мулом? — спросил Мурильо.

— По правде говоря, зверь преследует меня, но не обращайте внимания. У Круппа только что состоялась интересная беседа с двумя солдатами. И он рад сообщить, что девушка Серебряная Лиса на самом деле в хороших руках.

— Липких, как твои?

— Теперь да, дорогой Мурильо, теперь да.

— Это, конечно, хорошо, — сказал Колл, — но чем нам поможет? В той повозке спит старая женщина, чьё разбитое сердце — самая малая её боль, хоть и она способна сломить даже сильнейшего мужчину, не говоря уж о хрупкой старухе.

— Крупп рад сообщить вам, что разрабатываются меры всеохватного милосердия. Кратковременные явления скоро уйдут.

— Тогда почему бы не сказать это ей? — прорычал Колл, кивая в сторону повозки Мхиби.

— Увы, но она не готова к такой правде. Это путешествие духа. Она должна сама встать на путь. Крупп и Серебряная Лиса могут лишь немногое, вопреки нашему видимому всемогуществу.

— Всемогуществу, значит? — Колл покачал головой. — Вчера я бы посмеялся над этим заявлением. Я слышал о твоей стычке с Каладаном Брудом. Мне интересно, как именно тебе удалось сделать это, проклятая жаба?

Крупп приподнял одну бровь.

— Дражайший собутыльник Колл! Полное отсутствие в тебе веры губит хрупкого Круппа с головы до пальцев ног, которые поджимаются от тоски!

— Худа ради, не показывай нам, — воскликнул Мурильо. — Ты носишь эти сапоги столько, сколько я тебя знаю, Крупп. Сама Полиэль побоится того, что обитает у тебя между пальцами.

— И не напрасно! Отвечу Коллу кратко и точно — Крупп уверяет, что злоба, нет, ярость, не способна повредить такому, как он, тому, для кого мир, — это жемчужина, заточённая в пределах слизистых границ. Ух, если подумать повторно, картина не такая уж и приятная… а если в третий раз, так и вовсе отвратительно-ужасная. Крупп попробует ещё раз! Для того, кому весь мир — мечта, переполненная цветами и чудесами, которые невозможно вообразить, где даже само время утратило значение… к слову о времени, уже ведь очень поздно, да? Сон манит потоком спокойного пресуществления, которое превращает забвение в награду и омоложение — и одного этого чуда достаточно для каждого из нас, чтобы закончить сию постылую ночь! — Крупп вскинул руки, махнул ими в последний раз и ушёл. Спустя какое-то время мул побрёл по его следам.

Двое мужчин смотрели ему вслед.

— Вот бы молот Бруда попал по этой жирной голове, — громко сказал Колл.

— Скорее всего, соскользнул бы, — возразил Мурильо.

— Твоя правда.

— Мидии, мозги и вонючие пальцы, Бездна его побери, меня сейчас стошнит.

Высоко над лагерем Карга сложила свои уставшие, тяжёлые как свинец крылья и спикировала к палатке Воеводы. Несмотря на истощение, по её телу пробежала дрожь волнения и любопытства. Разлом на север от лагеря по-прежнему сочился порченой кровью Огни. Великая ворониха ощутила взрыв, ещё когда пролетала над горами Видения, далёко на юго-востоке. И сразу поняла, что́ это.

Гнев Каладана Бруда.

Поцелуй молота, а с ним — взрывная перестройка природного мира. Вопреки царившей тьме, она видела, как хребет базальтовых гор вырос там, где раньше было сердце Серпинской равнины. И волшебство, исходящее от крови Спящей богини, Карга тоже узнала.

Прикосновение Увечного бога. В венах Огни происходили изменения. Павший превращал её кровь в свою. И её вкус я знаю слишком хорошо, ведь кровь эта была для меня материнским молоком. Очень давно. Для меня и всего моего рода.

Изменения пришли в мир там, внизу, под крылом — и Карга упивалась ими. Её душа, как душа всякого во́рона из её рода, ощущала прилив сил, заряд бодрости. Она никогда не чувствовала себя такой живой.

Скользя по тёплым потокам воздуха, Карга спускалась, подскакивая на карманах холодного ветра — отголосках травматических изменений, взвившихся в атмосферу, когда Бруд высвободил свою ярость. Потом ворониха опустилась вниз и легонько ступила на землю перед шатром Воеводы.

Снаружи казалось, что в шатре темно.

Едва слышно хихикая, Карга запрыгнула под полог.

— Ни слова, — проревел Бруд из темноты. — Ни слова про вспышку моей ярости.

Великая ворониха склонила голову к кровати. Военачальник сидел на краю, обхватив руками голову.

— Как пожелаешь, — прошептала Карга.

— Докладывай.

— Хорошо. Вести от Аномандра Рейка. Он добился успеха. Лунное Семя прошло незамеченным и теперь… скрывается. Мои дети летают высоко над землями Паннионского Провидца. Воевода, не только они видели правду, лежащую внизу. Я сама видела…

— Детали оставь на потом. Лунное Семя на месте. Хорошо. Ты летала в Капастан по моей просьбе?

— Летала, о мрачнейший. И узрела первый день и первую ночь сражения.

— И какова твоя оценка ситуации, Карга?

— Город не устоит, Воевода. И это не вина его защитников. Силы, противостоящие им, слишком велики.

Бруд хмыкнул.

— Возможно, нам следовало пересмотреть расположение Чёрных морантов Дуджека…

— Они размещены точно там, где Однорукий хотел их разместить. — Карга поколебалась, повернула к Каладану Бруду один глаз, потом другой. — Стоит уточнить одну необычную деталь, Воевода. Выслушаешь?

— Говори.

— Провидец ведёт войну на юге.

Бруд резко поднял голову.

— Именно так, — кивнула Карга. — Мои дети видели армии Домина, идущие прочь, отступающие с севера. К самому Обзору. Провидец обрушил огромное волшебство на неизвестного врага. Реки льда, стены льда. Обжигающе холодные ветра и штормы — мы уже давно не видели, как открывается этот Путь.

— Омтоз Феллак. Путь яггутов.

— О да. Воевода, сдаётся мне, ты не слишком удивлён. Меньше, чем я ожидала.

— Я действительно удивлён войне на юге, Карга. — Бруд встал, натягивая меховое одеяло на плечи и начал расхаживать по шатру. — Что касается Омтоз Феллака… нет, я не удивлён.

— Так значит, Провидец не тот, кем кажется.

— Похоже на то. У нас с Рейком были подозрения…

— Ну, — перебила его Карга, — если бы я про них знала, я бы детальнее изучила ситуацию у Обзора. Ваше упрямство вредит всем нам.

— У нас были только догадки, Карга. Кроме того, мы слишком ценим твою покрытую перьями шкурку, чтобы ты рисковала, приближаясь к передовой неизвестного нам врага. Дело сделано. Скажи, Провидец остаётся в Обзоре?

— Мои родичи не смогли этого определить. Там повсюду летают кондоры, и они не одобряют нашего присутствия.

— С чего это обычные птицы вас тревожат?

— Не совсем обычные. Да, смертные птицы немногим ушли от одетых в перья ящериц, но именно эти кондоры больше походили на ящериц, чем на птиц.

— Глаза Провидца?

— Вероятно.

— Это осложнение.

Карга пожала полусогнутыми крыльями.

— Есть у тебя мясо? Я голодна.

— В яме для отбросов за палатой лежат остатки козы.

— Что? Ты хочешь, чтобы я ела из ямы для отбросов?

— Проклятье, Карга, ты же ворониха, почему бы и нет?

— Возмутительно! Но если это всё, что есть…

— Это всё.

Кудахтая, чтобы сдержать порыв ярости, Карга поскакала к задней стенке шатра.

— Впредь бери пример с меня, — прошептала она, пробираясь через ткань.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Бруд.

Карга сунула голову обратно в палатку и открыла клюв в тихом порыве смеха, затем ответила:

— Разве это я вышла из себя?

С рычанием он шагнул к ней.

Ворониха пронзительно вскрикнула и убежала.

Глава шестнадцатая

Первому Чаду Мёртвого Семени

снится предсмертный вздох отца

и слышится вечным повтором

запертый в лёгких вопль…

Посмеешь ли его глазами

Увидеть мир хоть на миг?

Первому Чаду Мёртвого Семени

вести легион печали

по костлявой дороге голода,

где мать поёт и танцует…

Посмеешь ли следом за ним

прийти и взять её за руку?

Первому Чаду Мёртвого Семени

носить разнородный доспех,

что укроет его от мига рожденья

годами жестокой учёбы…

Не смей судить его строго,

если не влез в его шкуру.

К’аласс.

Сильба разбитого сердца

Тенескаури неудержимым потоком обрушились на стены города. Обезумевшая от голода толпа накатилась и хлынула в Капастан.

Баррикады у ворот прогнулись под бешеным давлением, затем рухнули.

Город затопили враги.

В четырёх сотнях шагов от цитадели Кованый щит развернул забрызганного кровью скакуна. Люди протягивали к нему руки, хватались за броню на ногах коня. С холодной яростью жеребец раз за разом бил копытом, круша кости, сминая рёбра, проламывая головы.

Когда враги отрезали их от цитадели, три «гривы» из «Серых мечей» окружили Итковиана на вершине пологого холма, усыпанного глиняными столбами капанского кладбища. Бо́льшая часть этих вертикальных гробов уже была повалена и разбита так, что истлевшие останки в саванах рассыпались по склону, смешиваясь друг с другом в посмертии.

Итковиан смотрел на врата цитадели, груда тел перед ними была уже настолько высока, что можно было карабкаться вверх. Именно это и делали десятки тенескаури, взбираясь по трупам к капонирам, где их ждали зазубренные наконечники длинномерных пик. Крестьяне даже не пытались защищаться — пики кололи и ранили, несли смерть, взметая фонтаны крови и вырывая ошмётки плоти.

Кованый щит никогда не видел подобного кошмара. Все прошедшие битвы, все ужасы войны, всё то, что вынужден видеть солдат, меркло по сравнению с этим зрелищем.

Когда крестьяне падали и скатывались по склону из трупов, женщины запрыгивали на мужчин, пригвождая их к земле, разрывали одежду, расставляли ноги и, среди крови, криков и смерти, насиловали.

Чуть в стороне от убитых и умирающих люди пожирали себе подобных.

Два разных кошмара. Кованый щит не мог решить, что его потрясло больше. Кровь ледяным потоком струилась в жилах, и он понял со страхом, переходящим в панику, что настоящий штурм только начинается.

Ещё одна волна подкатилась к злополучным «Серым мечам» на кладбище. Широкие проспекты и улицы со всех сторон заполонили сплочённые бешенством тенескаури. Все взгляды были прикованы к командиру и его солдатам. Люди тянули к ним руки и, несмотря на расстояние, жадно загребали воздух.

Солдаты сомкнули щиты, перегруппировались, потрёпанным квадратом выстроились вокруг Итковиана. Кованый щит знал, что строй сомнут, как это было всего несколько мгновений назад, но, если его безмолвные солдаты смогут повторить то, что уже однажды сделали, строй вновь поднимется из моря тел, расчистит себе путь, отбросит врага и вновь взберётся на только что воздвигнутый холм из костей и плоти. Если Кованый щит удержится в седле, он будет рубить направо и налево, убивая всех, до кого дотянется, а раненые погибнут под железными копытами коня.

Никогда прежде Итковиан не участвовал в такой бойне, она отравляла его, переполняла сердце ненавистью к Провидцу — сотворить такое с собственными людьми. И к септарху Кульпату за нечеловеческую жестокость — бросить беспомощных крестьян в пасть отчаявшейся армии.

Но страшнее всего — эта тактика, похоже, сработает. Пусть и чудовищной ценой.

С рёвом тенескаури бросились в атаку.

Первых врагов, которые добрались до ощетинившегося строя, порубили на куски. Полумёртвых, вопящих, их потащили назад собственные соратники — в голодную, ненасытную толпу, куда более жестокую, чем враги, что ждали тенескаури впереди. Другие рвались вперёд, только чтобы повторить судьбу первых. Но им на смену подходили всё новые и новые крестьяне, карабкались на плечи соратников, а по их спинам уже взбирались следующие. На короткий миг перед изумлённым взором Кованого щита предстала трехъярусная стена из обезумевших людей. Затем она рухнула, погребла под собой «Серых мечей».

Строй прогнулся под неимоверной тяжестью. Клинки ломались. Щиты падали наземь. Шлемы срывали с голов, и везде, куда бы ни взглянул Итковиан, была кровь.

Из груды тел начали выбираться отдельные фигуры. Тесаки, топоры и ножи взметнулись и опустились, но их главной целью был Кованый щит, и он это понимал. Командир перехватил поудобнее палаш и щит. Конь гарцевал на месте, чувствуя лёгкую дрожь в ногах седока. Жеребец вскинул голову, затем опустил пониже, защищая глотку. Доспех, закрывавший лоб, шею и грудь скакуна, был покрыт вмятинами и грязью. Копыта рыли землю, готовые обрушиться на живую плоть.

И вот первый крестьянин оказался достаточно близко. Итковиан взмахнул мечом, отрубленная голова отлетела прочь, тело ещё несколько мгновений судорожно дёргалось, затем рухнуло. Конь взбрыкнул задними ногами, позади раздался глухой хруст, затем скакун выровнялся и встал на дыбы, ударил подкованными передними копытами и повалил воющую женщину. Один из тенескаури прыгнул, попытался ухватить жеребца за переднюю ногу. Итковиан подался вперёд и вогнал клинок в спину врага с такой силой, что перерубил хребет.

Конь развернулся, сбрасывая труп. Качнул головой вперёд, вонзил зубы в голову крестьянина, расколол череп, рванул обратно, во рту остались спутанные волосы и обломки кости.

Чьи-то руки сжали левое бедро Итковиана. Тот обернулся, ударил наискось по-над холкой жеребца. Клинок рассёк мышцы и ключицу. Окровавленный кусок плоти полетел прочь.

Конь снова взбрыкнул. Он кусался, лягался, крутился на месте, но руки, тела, тяжеленная масса тенескаури были теперь со всех сторон. Меч командира мелькал, рубя вслепую, но каждый раз безошибочно находил цель. Кто-то забрался на круп жеребца сзади. Итковиан выгнулся дугой, забросил за голову правую руку в латной перчатке, метя в незваного наездника. Почувствовал, как лезвие меча прокладывает себе путь сквозь кожу и плоть, задевает ребра, а затем опускается до самого живота.

Поток желчи и крови окатил заднюю часть седла. Тело скользнуло вниз.

Конь пригнул голову, повинуясь команде наездника. Итковиан, широко размахнувшись, ударил сплеча. На всём своём пути палаш рвал, резал, разрубал. Жеребец повернулся, и Кованый щит взмахнул клинком в обратную сторону. Снова поворот, и снова удар.

Так всадник и его скакун совершили полный круг, оставляя за собой ужасные раны. Сквозь обжигающий жар под забралом шлема Итковиан видел лишь разрозненные фрагменты происходящего.

«Серые мечи» не поднимутся. Не в этот раз. Он не видел ни одной знакомой форменной накидки. Тенескаури окружили Итковиана со всех сторон, стоя на холмах из тел, высотой в человеческий рост. И где-то под этой колышущейся поверхностью погребены его солдаты. Погребены живые, умирающие и мёртвые.

Сотни алчных безумных взглядов устремились на всё, что осталось от отряда — Итковиана и его коня.

Подобранные пики передавали вперёд. Ещё немного — и длинные копья начнут колоть со всех сторон. Такого не выдержат доспехи — ни Итковиана, ни его скакуна.

Священные Клыки, я ваш. В этот последний миг.

— Прорыв!

Боевой конь ждал этой команды. Животное ринулось вперёд. Копытами, грудью и плечами пробивалось сквозь толпу. Кованый щит рубил направо и налево. Раненые люди падали, исчезали в месиве под копытами. Пики били, скользили по доспехам и щиту. Одну справа Итковиан отбил мечом.

Что-то воткнулось всаднику в поясницу, разорвало звенья кольчуги, провернулось, взрезало кожаную подкладку и войлочный поддоспешник. Боль пронзила Итковиана, когда зазубренный наконечник пронзил кожу и царапнул по нижнему ребру рядом с позвоночником.

В тот же миг закричал конь, наткнувшись на остриё другого копья, железный наконечник глубоко вошёл в грудь справа. Жеребец, пошатнувшись, наклонился влево, склонил голову и перекусил древко.

Кто-то прыгнул на щит Итковиана и ударил сверху топором для дров. Клиновидное лезвие вошло в тело между плечом и шеей, застряло.

Кованый щит ткнул мечом в лицо крестьянки. Клинок вошёл в одну щёку и вышел через другую. Итковиан провернул палаш, его собственное лицо, скрытое забралом, было на расстоянии нескольких дюймов от лица жертвы, когда меч изуродовал её юный облик. Издав булькающий звук, девушка завалилась назад.

Он чувствовал вес оставшегося в спине копья, оно клацало по доспеху на крупе, когда конь скакал и поворачивался.

Рыбацкий нож нашёл незащищённое место под его левым коленом, впился в сустав. Итковиан слабо ткнул нижней кромкой щита, сил едва хватило, чтобы оттолкнуть врага. Тонкий клинок треснул, шесть дюймов осталось в колене, разрезая сухожилия и хрящи. Кровь залила полость между икрой и войлочной стёганкой.

Кованый щит не чувствовал боли. Жестокая ясность правила его мыслями. Его бог был с ним сейчас, в этот последний миг. С ним и с храбрым, неукротимым боевым конём.

Копьё вышло из раны на груди, жеребец выпрямился, несмотря на хлещущую кровь. Прокладывая дорогу, он прыгнул вперёд, сминая тела и нанося удары, и нашёл то, что Итковиан считал невозможным: свободную улицу, где лежали только неподвижные тела.

Осознав наконец, что именно видит, Кованый щит воспрял духом. Врагов вокруг становилось меньше с каждым шагом. Крики и лязг металла гулким эхом отдавались в шлеме.

Тотчас жеребец остановился и поднялся на дыбы, молотя копытами воздух, — на этот раз не в ярости, а празднуя победу.

Когда Итковиан прильнул к шее скакуна, его пронзила боль, такая, какой он никогда не испытывал. Пика глубоко в спине, сломанный нож в самом центре левого колена, топор в ключице. Стиснув зубы, всадник утихомирил гарцующего коня и смог развернуть его, чтобы ещё раз взглянуть на кладбище.

Не веря своим глазам, Кованый щит смотрел, как из кургана трупов поднимаются безмолвные, словно призраки, «Серые мечи», расчищают себе дорогу резкими движениями, будто они только что проснулись от ужасного ночного кошмара. Было видно дюжину солдат — ровно на двенадцать больше, чем мог надеяться их командир.

Послышался топот сапог. Моргая от едкого пота в глазах, Итковиан попытался разглядеть фигуры, которые приближались к нему отовсюду.

«Серые мечи». Грязные и порванные накидки, бледные молодые лица капанских новобранцев.

Одной из фигур оказался закованный в воронёный доспех Смертный меч на боевом коне. Его заляпанные кровью чёрные волосы спутались и напоминали гриву, огромная рука в латной рукавице сжимала священный клинок Фэнера.

Брухалиан поднял забрало. Тёмные глаза пристально смотрели на Итковиана.

— Прошу прощения за задержку, сударь, — громко произнёс Смертный меч, подъехав к Кованому щиту.

Только сейчас Итковиан заметил за спиной Брухалиана торопливо подходящего Карнадаса. Несмотря на осунувшееся и белое, точно у покойника, лицо соратника, Кованый щит был как никогда рад его видеть.

— Дестриант! — задыхаясь, позвал Итковиан, шатаясь в седле. — Мой конь… мои солдаты…

— Фэнер со мной, сударь, — дрожащим голосом ответил Карнадас. — И потому — отвечу.

А затем мир померк. Итковиан неожиданно почувствовал руки под собой, как будто упал в объятия. В мыслях снова всплыло — мой конь… мои солдаты… — а затем всё погрузилось в небытие.

Они разбили хлипкие ставни, прорвались через комнаты на втором этаже. Проползли по забитому трупами тоннелю, который когда-то был лестничным пролётом. «Клыки» Остряка стёрлись, покрылись трещинами и зазубринами. Затупились, превратились в дубинки в руках. Он захватил главный коридор, медленно и планомерно сооружал баррикады из остывающих тел и сломанных костей.

Капитан не испытывал усталости, чувства его не притупились. Дыхание оставалось ровным, только чуть более глубоким. На предплечьях сложился странный узор из кровавых пятен — будто остроконечные полоски, кровь почернела и, казалось, впиталась в кожу. Но ему было всё равно.

Тут и там в море тенескаури виднелись провидомины. Наверное, попали сюда против воли, увлечённые людским потоком. Чтобы пробиться к ним, Остряк резал крестьян. Он жаждал только одного. Добраться до них. И убить. Всё остальное — мусор; раздражает, мешает пройти. Препятствие на пути.

Если бы он увидел собственное лицо, вряд ли бы узнал. Чернеющие полосы расходились от глаз и поросших бакенбардами щёк. Бороду пронизывали янтарные рыжевато-коричневые нити. Глаза желтели высушенной на солнце степной травой.

У него под началом было уже сто человек — безмолвные фигуры, продолжение его воли. Они не задавали вопросов, смотрели на него с трепетом. Капитан заметил, что лица воинов светились, когда на них падал его взгляд. Он не удивился, а может, попросту не понял, что это сияние было лишь отблеском слабого тёплого свечения его собственных глаз.

Остряк был доволен. Он мстил за то, что случилось со Скаллой — теперь она сражалась бок о бок с лейтенантом, тем низким жилистым лестийским солдатом, удерживала чёрную лестницу доходного дома. После того как отряд отступил сюда несколько часов назад, капитан видел Скаллу лишь однажды. Эта встреча встряхнула его, пробрала до глубины души, Остряк будто внезапно проснулся — всё это время его душа словно пригнулась внутри, пряталась, молчала, пока какая-то неведомая сила управляла его телом, заставляла кровь струиться быстрее. В сердце зияла глубокая рана: Скалла до сих пор не оправилась, её напускная храбрость разбилась, обнажив ранимую человеческую сущность.

Из-за этого в нём вновь поднялась ледяная ярость. Остряк только начал отдавать долг — мстить за неё. И что бы ни ошеломило Скаллу во время последней встречи… она явно почувствовала за этой яростью оскаленные клыки и острые когти. Реакция понятная, тревожно только, что заслуженная.

В даруджийском доме, старом и дряхлом, разбушевался на крыльях ярости шторм смерти, страх и агония скручивались и переплетались в коридорах, заглядывая в каждую, даже самую маленькую комнату. Битва кипела, беспощадная и бесконечная. И была под стать внутреннему миру Остряка, миру под сводами его черепа.

Не было, не могло быть противоречий между реальностью внешнего мира и действительностью внутреннего восприятия Остряка. Эта истина почти не поддавалась пониманию. Её можно было ухватить только интуитивно — через внутреннее озарение, которое открылось лишь горстке его последователей, в том числе — лестийскому лейтенанту.

Лейтенант знал, что вошёл в мир, где царит безумие. Каким-то образом понял, что вместе с остальными ополченцами существует больше в сознании Остряка, чем в реальности. Они сражались с искусством, какого прежде не могли и вообразить. Не уставали. Не кричали от боли, не нуждались в приказах и командах, оказываясь там, где нужно. Да в управлении и не было необходимости — никто не сдался, не испугался, не бросился бежать. Погибая, они падали на месте, безмолвно, как сломанные механизмы.

Коридоры на первом этаже были забиты телами. В некоторые комнаты было невозможно войти. По земле багряной рекой струилась кровь, просачивалась сквозь перекрытия, слой гравия, песчаные карманы и уложенные валуны. Текла из чудовищного дома, заливала кости, плоть, доспехи, сапоги, сандалии, клинки и шлемы. Густой поток, как в канаве полевого врача, нёс с собой запахи выгребной ямы.

Враги наконец схлынули, их вытеснили с почти полностью заваленных лестниц, выбросили из окон. Ещё тысячи ждали снаружи, но не смогли напасть, захлебнувшись в толпе беглецов. На миг в доме воцарился мир.

У лестийского лейтенанта кружилась голова, он шатался и несколько раз споткнулся, пока пробирался через главный коридор в поисках Остряка. Полосатые руки командира поблёскивали, лезвия его сабель стали желтовато-белыми, как настоящие клыки. Он обернулся к лестийцу, показав по-кошачьи хищное лицо.

— Сейчас сдаём этот этаж, — сказал Остряк, стряхивая кровь с клинков.

Порубленные останки провидоминов лежали вокруг капитана. Закованные в доспехи воины были буквально порезаны на куски.

Лейтенант кивнул:

— Да, тут уже шагу ступить некуда.

Остряк пожал мощными плечами.

— У нас ещё два этажа над головой. Потом крыша.

Их взгляды встретились на несколько долгих мгновений, и лейтенант одновременно похолодел и согрелся от взгляда этих вертикальных зрачков. Такого человека не грех бояться… не грех слушаться… и любить.

— Ты — Смертный меч Трейка, — произнёс лестиец.

Громадный даруджиец нахмурился:

— Скалла Менакис.

— Только лёгкие раны. Она уже поднялась на следующий этаж, капитан.

— Хорошо.

Начали подходить нагруженные мешками с едой и питьём ополченцы, хотя никакого приказа им никто не отдавал, как не приказывал и собираться для отступления. Лестиец видел, что в последнем сражении пало больше двадцати соратников. Мы теряем столько на каждом этаже. Если так будет продолжаться, на крыше нас останется не больше двух десятков. Что ж, этого будет более чем достаточно, чтобы удерживать одну-единственную дверь. Удерживать до самой Бездны Последней Ночи.

Безмолвные последователи собирали ещё пригодное оружие и доспехи — по большей части оставшееся от провидоминов. Лестиец ошеломлённо смотрел, как капанская женщина берёт грубо отрезанную одним из клинков Остряка руку в латной перчатке, вынимает из доспеха обрубок и аккуратно бросает к остальным культям.

Остряк перешагивал через тела в коридоре.

Пора отходить на следующий этаж, пора брать в защиту внешние комнаты, где окна прикрывают лишь хлипкие ставни, отходить с чёрной и парадной лестниц.

Пора запихивать новые души в забитую глотку Худа.

На лестнице Остряк скрестил сабли.

Снаружи нарастал шум…

Брухалиан сидел верхом на огромном взмыленном боевом жеребце, наблюдая за тем, как лекари Дестрианта уносят еле живого Итковиана в ближайший дом, который будет в течение следующих пары колоколов полевым госпиталем. Карнадас лично, открыв ещё раз свой отравленный Путь Дэнул, остановил кровотечение из раны на груди коня Кованого щита.

Выжившим «Серым мечам» на кладбище помогли личные подразделения Смертного меча. Некоторые раны перевязали, но смертельные оправдали своё название. Солдаты отчаянно раскидывали трупы в надежде найти ещё выживших.

Лекари, которые занимались Итковианом, теперь должны были вытащить у него из спины застрявший наконечник. Оставшись в теле, он спас Кованому щиту жизнь. И Карнадас вызвался остановить кровь, которая хлынет из открытой раны.

Брухалиан тяжёлым пристальным взглядом проводил старого Дестрианта, который, пошатываясь, ковылял за лекарями. Карнадас зашёл слишком далеко, много черпал из своего Пути, слишком щедро и слишком часто. Это уже нанесло непоправимый ущерб его телу. На суставах рук появились синяки: на плечах, локтях, запястьях и пальцах. Его вены истончились, превратились чуть ли не в решето, и крови будет всё больше в мышцах и телесных полостях. Поток Дэнула уничтожал всё, через что проходил, — в том числе само тело жреца.

Брухалиан понимал, что Карнадас не доживёт до рассвета.

Но прежде — исцелит Итковиана, грубо восстановит плоть, не обращая внимания на душевную боль, которая сопутствует всем ранениям. Кованый щит снова примет командование, но уже не будет таким, как прежде.

Смертный меч был суровым человеком. Знание об участи, уготованной его друзьям, не затронуло никаких чувств. Всё было так, как должно быть.

Он выпрямился в седле, осмотрелся, оценивая ситуацию. Атака на цитадель захлебнулась. Тенескаури разбиты по всем фронтам, ни единой живой души не осталось в пределах видимости. Но Смертный меч точно знал, что в других местах ситуация была иной. Как организованная армия «Серые мечи» оказались фактически уничтожены. Разумеется, остались очаги сопротивления, но мало, и они разобщены. По сути, Капастан уже пал.

Вестовой прибыл с севера, его лошадь вынуждена была перепрыгивать через груды тел на мостовой. Он остановился возле отряда Смертного меча.

Брухалиан отдал честь мечом, и молодая капанка направила скакуна к нему.

— Сударь, — выдохнула она, — вести от Рат’Фэнера! Сообщение мне передал аколит!

— Говорите, сударыня.

— На Пленник напали! Рат’Фэнер задействует Восьмую заповедь Устава. Вы должны прибыть со всем отрядом на помощь. Рат’Фэнер преклоняет колени перед копытами, а вам до́лжно стать его Священными Клыками и тенью Фэнера.

Брухалиан прищурился.

— Сударыня, этот аколит смог покинуть Пленник, чтобы передать священный призыв своего верховного жреца, смог проникнуть сквозь защитные чары вокруг крепости? Как?

Девушка покачала головой:

— Не знаю, сударь.

— А дорога через город? Были помехи?

— Никто из живых мне не мешал.

— Можете объяснить?

— Нет, сударь. Не могу. Возможно, удача Фэнера?..

Брухалиан некоторое время внимательно смотрел на неё.

— Новобранец, вы пойдёте с нами освобождать Пленника?

Она вначале моргнула, затем медленно кивнула:

— Почту за честь, Смертный меч.

Он ответил хриплым, преисполненным печали шёпотом, который смутил девушку ещё сильнее.

— Как и я, сударыня. — Брухалиан поднял забрало и обернулся к солдатам. — Одиннадцатая «грива» остаётся с Дестриантом и лекарями! Остальные — идём к Пленнику! Рат’Фэнер задействовал Устав, и мы должны откликнуться!

Он спешился и передал поводья вестовой.

— Я передумал, — пророкотал Брухалиан. — Вы, сударыня, остаётесь охранять моего коня. И ещё, сообщите Кованому щиту о моём решении, когда он очнётся.

— Вашем решении?

— Скоро поймёте, сударыня.

Смертный меч снова обернулся к отряду. Солдаты стояли шеренгами, молча ждали. Четыре сотни «Серых мечей», может быть, последние оставшиеся в живых.

— Судари, — обратился к ним Брухалиан, — вы готовы?

Один офицер-ветеран отдал честь:

— Готовы попробовать, Смертный меч.

— То есть? — переспросил командир.

— Нам нужно пересечь полгорода. Мы не пройдём.

— Полагаете, до Пленника придётся пробиваться с боем, Нильбанас?

Старый солдат нахмурился, ничего не сказав.

Брухалиан взял щит, который держал стоявший рядом оруженосец.

— Я поведу вас, — сказал он. — Пойдёте ли вы за мной?

Все солдаты кивнули, и Смертный меч увидел на полускрытых забралами лицах появившуюся тревогу, понимание, которого он уже достиг. Никто не вернётся из этого похода. Некоторые течения невозможно побороть.

Брухалиан взял в левую руку окованный бронзой большой щит, перехватил поудобнее священный меч и двинулся вперёд. «Серые мечи» шли за ним. Он выбрал самую короткую дорогу, не замедляясь даже на открытых, усеянных трупами площадях.

Со всех сторон слышался тихий невнятный ропот. Доносились разрозненные звуки сражения, с грохотом рушились горящие здания, ревело ничем не сдерживаемое пламя, улицы устилал слой мёртвых тел — картины чудовищной преисподней Худа проплывали мимо воинов, словно два гобелена, сотканные про́клятым, безумным мастером.

Но никто не пытался их остановить.

Когда «Серые мечи» добрались до скрытого магической пеленой Пленника, к Брухалиану приблизился прошедший не одну битву солдат.

— Я слышал слова вестового, сударь…

— Я знаю, Нильбанас.

— Не может быть, чтобы это и вправду был призыв Рат’Фэнера…

— Но так и есть, сударь.

— Значит, жрец предал нас!

— Да, мой старый друг, он нас предал.

— Он осквернил самую сокровенную заповедь Устава! Клянусь Клыками, сударь…

— Слова Устава выше его оскорблений, Нильбанас. Это слова самого Фэнера.

— Пока он не исковеркал их! Мы не обязаны подчиняться!

— Рат’Фэнер поплатится за своё преступление. Но не нам призывать его к ответу.

— Однако именно нам расплачиваться жизнями?

— Без наших смертей, сударь, не будет преступления. А значит — соответствующего наказания.

— Смертный меч…

— Нам всё равно конец, мой друг. Посему теперь мы вольны выбрать значение своей смерти.

— Но… что он выигрывает? Предавать собственного бога…

— Что?.. — Брухалиан мрачно усмехнулся. — Свою жизнь. На некоторое время. Как только магов, защищающих Пленник, победят, как только Совет Масок падёт, он разделит участь своих собратьев. Он считает, это равноценный обмен.

Ветеран потряс головой.

— А Фэнер позволяет возложить на свои слова бремя предательства? Сколько благородства будет в его Зверином Лике, когда он наконец загонит в угол Рат’Фэнера?

— Наш бог не накажет его, Нильбанас. Вы правы, он не сделал бы этого сознательно, ибо это предательство глубоко ранило и ослабило его, и последствия будут губительны.

— Тогда, — солдат перешёл чуть ли не на шёпот, — кто будет нашей рукой, несущей возмездие, Брухалиан?

Ухмылка Смертного меча стала ещё мрачнее.

— Скоро очнётся Кованый щит. Мгновения отделяют его от доклада вестовой. Мгновения — от настоящего понимания. Нильбанас, нашей рукой мести станет Итковиан. Я вас обнадёжил, старый друг?

Следующие шесть шагов Нильбанас прошёл молча. Впереди раскинулась площадь перед воротами Пленника.

— Теперь я спокоен, сударь, — его голос звучал глубоко и умиротворённо. — Теперь я спокоен.

Брухалиан ударил мечом о щит. Чёрный огонь пробежал по клинку, шипя и потрескивая.

— Они окружили площадь. Войдём?

— Да, сударь, с превеликим удовольствием.

Четыре сотни воинов Смертного меча без колебаний вышли на открытое пространство. Тут же прилегающие улицы, в том числе и ту, по которой они пришли, заполонили отряды септарха Кульпата, его урдомы, провидомины и бетаклиты. На крышах появились лучники, а сотни провидоминов, которые лежали перед вратами Пленника, прикидываясь мёртвыми, теперь поднялись, потрясая оружием.

Рядом с Брухалианом хмыкнул Нильбанас:

— Изумительно.

Смешок Смертного меча слышали все, кто стоял рядом.

— Септарх считает себя умным, сударь.

— А нас благородными глупцами.

— О да, мы именно такие, верно, мой друг?

Нильбанас поднял меч и торжествующе взревел. Размахивая клинком над головой, он завертелся на месте в пляске презрения к смерти. Сомкнув щиты, «Серые мечи» сгрудились вокруг Брухалиана и приготовились принять последний бой посреди площади.

Старый солдат остался снаружи построения, продолжая вращаться, реветь и размахивать мечом высоко над головой.

Пять тысяч паннионцев и сам септарх поражённо смотрели на него, не веря своим глазам, напуганные его дикой, животной пляской на мостовой. С беззвучным рычанием Кульпат встряхнулся, поднял закованную в латную перчатку руку.

И резко опустил.

Воздух на площади почернел, когда пятнадцать сотен луков запели, как один.

Распахнув глаза, Итковиан услышал эту песню. Видение накрыло его, вытесняя из сознания всё остальное: он видел, как острые наконечники впиваются в панцирную «черепаху», строй «Серых мечей». Оперение мелькало тут и там. Солдаты шатались, сгибались, падали друг на друга.

Нильбанас, пронзённый сотней стрел, завершил ещё один круг в ореоле капель крови и рухнул.

Вопящей стеной паннионская пехота хлынула на площадь. Разбилась о вновь сомкнутые щиты выживших «Серых мечей», которые с трудом пытались закрыть прорехи в рядах. Враги сломили строй наёмников, разорвали его на части. Битва превратилась в бойню.

Не замечая множества стрел, Смертный меч ещё держался, клинок в его руках пылал чёрным огнём. Брухалиан возвышался гигантом среди обезумевших детей.

И сражался.

Пики пронзили его со всех сторон, приподняли над землёй. Рука с мечом опустилась, напоследок перерубила пару копий и остановилась среди корчащихся тел.

Итковиан видел, как двусторонний топор опустился на левое плечо Брухалиана, кровь хлынула фонтаном, рука со щитом упала наземь, судорожно сгибаясь в локте, будто оторванная лапка насекомого.

Великан стал крениться направо.

Ещё больше копий впилось в тело.

Хватка на мече не ослабла. Пылавший клинок продолжалраспространять свой пожирающий огонь, сжигая всё, к чему прикасался. Воздух пронзили крики.

Подошли урдомы с короткими тяжёлыми мечами. Начали буквально разделывать нанизанное на пики тело.

Внутренности Смертного меча, намотанные на кончик клинка, развернулись змеёй из его живота. Ещё один топор опустился на голову Брухалиана, разбив тяжёлый воронёный шлем, лицо и череп воина.

Пылающий меч взорвался тёмной вспышкой, осколки клинка поразили ещё больше паннионцев. Труп, который был когда-то Смертным мечом Фэнера, ещё несколько мгновений шатался, затем медленно опустился на колени, спина согнулась — пугало, пронзённое дюжиной пик и бессчётными стрелами.

В мрачной тени Пленника на коленях стоял и уже не шевелился мертвец, паннионцы медленно отходили от него — их боевой задор сменило что-то молчаливое и пугающее. Смотрели на изуродованное нечто, что было Брухалианом… и на высокую, почти материальную тень, которая сгустилась прямо перед Смертным мечом. Фигура в чёрном облачении с капюшоном стояла, спрятав руки в истлевших складках свободных рукавов.

Худ. Король Высокого дома Смерти… пришёл встретить душу этого человека. Лично.

Почему?

Миг — и Владыка Смерти исчез. Но никто не шелохнулся.

Хлынул дождь. Беспросветный.

Водянистая кровь покрыла чёрный доспех, тускло поблёскивая багрянцем на железных звеньях кольчуги.

Это видение открылось не только Итковиану, но и другим глазам, глазам, которые Кованый щит знал очень хорошо. В своём сознании он ощутил холодное удовлетворение и в своём сознании же обратился к другому свидетелю гибели «Серых мечей», не сомневаясь, что его слышат.

Я знаю, Рат’Фэнер.

Ты — мой, предатель.

Мой.

Ястреб промчался сквозь взбитые ветром тучи, ощутил на крыльях и широком хвосте впивающиеся гвоздями капли дождя. Внизу, среди почерневших серых зданий города вспыхивали огненные проблески.

День клонился к закату, но ужас не отступал. Разум Бука оцепенел от всего, что ему пришлось увидеть, пусть издалека, благодаря облику одиночника. Однако расстояние не спасало от ужасного зрелища. Птичьи глаза были зоркими, даже слишком.

Он заложил вираж вокруг поместья, которое служило домом Бошелену и Корбалу Брошу. Перед воротами лежала груда тел. На бутафорских угловых башнях и дорожках вдоль стен стояли под дождём безмолвные часовые, мрачные и неподвижные.

Армия живых мертвецов пополнилась. Чуть ранее сотни тенескаури проломили ворота и хлынули во двор. Бошелен встретил их волнами смертоносных заклятий — человеческая плоть чернела, ссыхалась и лентами слезала с костей. И ещё долго после смерти крестьян чары продолжали бушевать, пока брусчатка не покрылась толстым слоем пепла.

Усадьбу штурмовали ещё дважды, попытки становились всё более отчаянными. Наконец тенескаури отступили перед лицом колдовства и беспощадной жестокости неупокоенных воинов, развернулись и в ужасе бежали. В полдень дела у отряда беклитов шли не лучше. А теперь, когда сумерки застил дождь, на близлежащих улицах остались только мертвецы.

На утомлённых крыльях Бук взлетел повыше, следуя на запад над главной улицей Даруджийского квартала.

Опустошённые дома, поднимавшийся дым над развалинами, мерцающие языки пламени. Внизу кишели тенескаури, они развели огромные костры, где жарили на вертелах человеческое мясо. Тут и там мелькали взводы и роты скаланди, беклитов и бетаклитов, урдомов и провидоминов.

Сбиты с толку, бесятся, пытаются понять, куда подевались все жители Капастана. Да, вы захватили город, но всё равно чувствуете себя обманутыми.

С наступлением темноты взор ястреба потерял остроту. На юге, подёрнутые пеленой дождя и дыма, возвышались башни княжеского дворца. Тёмная громадина, похоже, нетронутая. Возможно, его обитатели ещё держатся. Но скорее всего, безжизненная цитадель стала приютом лишь для призраков. Погрузилась в привычную тишину, которая наполняла её на протяжении веков перед приходом капанцев и даруджийцев.

Обернувшись, Бук краем глаза заметил одинокий доходный дом слева. Его окружали огни, но приземистое строение почему-то не загоралось. Ястреб видел, как многочисленные костры бросали красные отблески на обнажённые трупы. Все окрестные улицы и переулки были завалены телами.

Нет, этого не может быть. Меня обманывает зрение. Эти мертвецы лежат на мостовой. Должны лежать. Боги, первого этажа дома не видно. Завален. Камни. Эти завалы не могут быть из тел, они слишком высокие… ох… глубины Бездны!

В этом доме остановился Остряк.

Он не загорался, несмотря на лижущие стены языки огня.

Подсвеченные светом снизу, стены казались мокрыми.

Не от воды. От крови.

Бук спустился ниже, и, чем ближе подлетал, тем глубже пробирал его ужас. Он различил окна без ставней, на первом видимом этаже. Комнаты внутри набиты телами. То же самое и на следующем этаже, и на последнем — под самой крышей.

Он внезапно понял, что всё здание забито под завязку. Месиво из мяса и костей, льющиеся из окон ручейки крови и желчи. Огромный мавзолей, памятник сегодняшнему дню.

Ястреб увидел очертания людей на крыше. Двенадцать человек там и тут жались к укрытиям и навесам. А один стоял поодаль, склонив голову, будто рассматривал кошмар на улице внизу. Высокий, могучий. Широкие покатые плечи. Исчерчен странно падающими тенями. Руки в латных перчатках крепко сжимали сабли, сделанные будто из кости.

В дюжине шагов за его спиной поднялся штандарт, древко закрепили мешками с едой — похожие тюки использовали «Серые мечи». Жёлтая мокрая детская туника, заляпанная тёмными потёками крови.

Бук было приблизился, но полетел прочь. Он не был готов. Не был готов встретиться с Остряком. Точнее, с человеком, в которого тот превратился. Ужасная перемена… ещё одна жертва этой войны.

Как и мы все.

Моргая, Итковиан попытался понять, где находится. Низкий сырой заплесневевший потолок, вонь разлагающегося мяса. Жёлтый свет фонаря, тяжесть грубого шерстяного одеяла на груди. Он лежал на узкой койке, и кто-то держал его за руку.

Кованый щит повернул голову, поморщился от вспыхнувшей боли в шее. Исцелён, но не до конца. Лечение… не завершено…

Рядом сидел на пятках Карнадас: согнулся и не двигался, бледная морщинистая макушка лысой головы лежала на уровне глаз Итковиана.

Костлявые пальцы с мертвенно-сухой кожей ледяной хваткой вцепились в его ладонь.

Кованый щит легонько сжал руку.

Дестриант поднял лицо. Туго обтянувшая череп кожа была покрыта кровоподтёками — от суставов челюстей; красные с прожилками глаза утонули в угольно-чёрных провалах глазниц.

— Ох, — прохрипел старик. — Я подвёл вас, сударь…

— Отнюдь.

— Ваши раны…

— Они закрылись — я же чувствую. Мои шея, спина, колено. Осталась лишь едва ощутимая слабость, сударь. Легко поправимо.

Он медленно сел, удерживая спокойное выражение лица, несмотря на терзавшую его боль. Попытка согнуть колено заставила Итковиана покрыться потом, но внезапно боль утихла и в голове прояснилось. Он не вынул свою руку из ладони Дестрианта.

— Я всегда преклонялся перед вашим даром, сударь.

Карнадас умостил голову на бедре Итковиана.

— Мне конец, друг мой, — прошептал он.

— Я знаю, — ответил Кованый щит. — Но мне — ещё нет.

Дестриант кивнул, не поднимая взгляд.

Итковиан огляделся. Ещё четыре койки, на каждой по солдату. Грубые одеяла накрывали их с головой. Опустив веки, два лекаря сидели прямо на запятнанном кровью полу, прислонившись спиной к стене, и спали в изнеможении. Возле маленькой двери в комнату стояла вестовая «Серых мечей». Судя по чертам лица под шлемом, капанка. Итковиан уже видел похожую на неё девушку чуть моложе среди новобранцев… возможно, сестру.

— Как долго я был без сознания? Там дождь?

Карнадас не ответил. Двое лекарей тоже не проснулись. Спустя мгновение вестовая откашлялась:

— Сударь, осталось меньше колокола до полуночи. Дождь начался на закате.

На закате, в миг его смерти. Хватка на руке ослабла.

— Сколько солдат осталось здесь, сударыня? Сколько ещё у меня в распоряжении?

Она вздрогнула.

— Всего сто тридцать семь, сударь. Из них девяносто шесть новобранцев. Из «грив», которые были с вами на кладбище, выжило лишь одиннадцать человек.

— Наша цитадель?

— Пала, сударь. Всё сгорело.

— Дворец Джеларкана?

Девушка покачала головой:

— Вестей нет, сударь.

Итковиан медленно высвободил руку из безвольных пальцев Карнадаса и посмотрел на неподвижную фигуру. Пригладил редкие пряди волос. Спустя некоторое время Кованый щит нарушил молчание:

— Позовите дневального, сударыня. Дестриант мёртв.

Вестовая взглянула на него широко распахнутыми глазами.

— Он присоединился к нашему Смертному мечу, Брухалиану. Они мертвы.

Затем Итковиан нашарил сапоги на полу, почти потеряв сознание от острой боли в колене. Судорожно глубоко вдохнул, медленно выпрямился:

— Кто-нибудь из оружейников остался?

— Только подмастерье, сударь, — на миг замешкавшись, ответила женщина чуть дрогнувшим голосом.

— Мне нужна шина на колено, сударыня. Всё, что он или она сможет придумать.

— Да, сударь, — прошептала она. — Кованый щит…

Он прервал поиски своей форменной накидки, взглянул на женщину. Та смертельно побледнела.

— Я… именно я огласила тринадцатую Заповедь Устава. Я прошу… законного наказания.

Её била крупная дрожь.

— Наказания, сударыня? Что за преступление вы совершили?

— Я доставила весть. От аколита Рат’Фэнера.

Она покачнулась от собственных слов, доспех глухо ударился от соприкосновения спины с дверью.

— Помилуй меня Фэнер! Смертный меч — его отправила на гибель я!

Итковиан прищурился, внимательно разглядывая её.

— Вы ведь тот новобранец, который сопровождал меня и крылья в последнюю вылазку на равнину. Мои извинения, сударыня, за то что раньше не признал вас. Мне следовало предвидеть такой оборот… пережитое явно написано на вашем лице. Я отвергаю тот факт, что это вы огласили Устав, солдат. А теперь всё-таки найдите нам дневального и подмастерье.

— Но, сударь…

— Брухалиан знал, на что идёт. Вы понимаете? Кроме того, ваше присутствие здесь доказывает вашу невиновность в произошедшем. Если бы вы участвовали в измене, вы бы ехали вместе с ним, повинуясь его же приказу. И получили бы заслуженное. А теперь идите. Нельзя дольше ждать.

Не глядя на вестовую, по грязным щекам которой текли слёзы, Кованый щит медленно заковылял к груде сваленных доспехов. Спустя мгновение женщина развернулась, открыла дверь и вылетела в коридор.

Итковиан остановился. Посмотрел на спавших лекарей.

— Я тот, кто несёт печаль Фэнера, — прошептал он. — Я — воплощение моего обета. И всего того, что он значит. У нас ещё остались незаконченные дела. У меня остались. Узрите, я не признаю поражения.

Итковиан выпрямился, и лицо его снова приобрело безразличное выражение. Боль отступила. Скоро это всё будет неважно.

Сто тридцать семь лиц под шлемами повернулись к Итковиану. Кованый щит окинул взглядом ряды своих воинов, стоявших под струями дождя на тёмной улице. Осталось два боевых коня: его собственный — на груди скакуна краснел свежий рубец, а в глазах бушевал огонь — и чёрный жеребец Брухалиана. Вестовая держала поводья обоих.

Металлические полосы от погнутой кирасы плотно обхватывали повреждённое колено с обеих сторон, достаточно неплохо гнулись во время езды или ходьбы, в то же время поддерживали Итковиана, когда он стоял. Медная проволока скрепила прорехи в кольчуге, вес доспеха ощущала ещё слишком слабая левая рука, а кожа между шеей и плечом натянулась и горела над не до конца сросшимися тканями. Ремни поддерживали руку согнутой, чтобы та могла нести щит.

— «Серые мечи», — обратился к воинам Итковиан. — Нам предстоит работа. Наш капитан и её сержанты разделили вас на отряды. Мы идём во дворец князя. Выходим скоро. Похоже, враг сплотился в основном вокруг Пленника. Если нам доведётся встретить случайные отряды, вероятно, они будут малочисленны, скорее всего, тенескаури, и потому плохо вооружены и слабо подготовлены. Однако будьте начеку.

Итковиан обратился к единственному капитану, женщине, которая всего несколько дней назад была мастер-сержантом по подготовке капанских новобранцев.

— Сударыня, стройте в боевые порядки отряды.

Та кивнула.

Итковиан забрался на скакуна. Сконструированный буквально из ничего механизм облегчал посадку в седло. Кованый щит принял поводья от вестовой и взглянул на неё сверху.

— Капитан пойдёт вместе с солдатами, сударыня. Кто-то должен ехать на коне Смертного меча. Он ваш, новобранец. Он поймёт, на что вы способны, по тому, как вы держитесь в седле, и будет вас защищать. Не стоит мешать ему в этом.

Девушка ошеломлённо моргнула и медленно кивнула.

— Садитесь на коня и держитесь возле меня, сударыня.

Насыпь, ведущая к узким арочным воротам дворца Джеларкана, была чиста и свободна. Ворота стояли чуть приоткрытые. Впереди, в зале непосредственно за оградой, виднелось тусклое мерцание факела. Стены и капониры никем не охранялись. Барабанная дробь дождя заканчивалась у входа, дальше лежали владения тишины, которая приветствовала Итковиана и его «Серых мечей».

Ведущие взводы разведали подходы к воротам, отчитались, что врага не видно. Как и кого-либо из выживших защитников. Как и тел.

Дым и тяжёлый туман заполнили пространство между камнями, полосы дождя застили небо. Все звуки далёких сражений исчезли.

Брухалиан просил шесть недель. Итковиан дал ему меньше трёх дней. Гнетущая истина терзала его, будто лекари забыли вынуть обломанный наконечник стрелы, и он всё ещё глубоко вгрызался в тело, сжимая болью сердце.

У меня ещё есть дело.

Кованый щит держался за эти слова. Стиснуть зубы и только вперёд. Взмах закованной в латы рукой послал первых разведчиков за ворота. Спустя некоторое время вернулся один солдат, сбежав по насыпи к Итковиану.

— Сударь, — доложила женщина, — внутри есть тенескаури. Похоже, в главном зале. По звукам — пируют и веселятся.

— Входы охраняют? — спросил Кованый щит.

— Те три, что мы обнаружили, — нет.

В главный зал Джеларкана вели четыре входа. Двойные двери напротив главных ворот в привратницкой, два боковых проёма в коридоры, ведущие к комнатам охраны и гостей, и маленькая, скрытая портьерами дверца прямо за троном князя.

— Очень хорошо. Капитан, поставьте по одному взводу у боковых входов. Тихо. Шесть взводов пока ждут здесь, возле ворот. Оставшиеся пять со мной.

Кованый щит осторожно спешился, стараясь опираться на здоровую ногу. Покачнулся от внезапной боли, стрельнувшей в позвоночнике. Вестовая последовала его примеру и теперь подошла к нему. Успокаивая дыхание, Итковиан посмотрел на женщину.

— Подайте мне щит, — приказал он.

Один солдат помог ей приладить бронзовый шит к руке Итковиана, закрепил ещё один ремень на плече.

Кованый щит опустил забрало на шлеме, вынул из ножен меч, пока капитан раздавала команды пяти взводам вокруг них.

— Арбалетчики — на вторую линию, не шуметь и держать оружие на взводе, но опущенным вниз. Первая линия, стену щитов, мечи на изготовку. Опустить забрала. Сударь, — капитан обратилась к Итковиану, — мы готовы.

Он кивнул и обратился к вестовой.

— Держитесь по левую руку от меня. А теперь вперёд.

Кованый щит медленно направился вверх по скользкому от дождя склону.

Пятьдесят три безмолвных солдата следовали за ним.

Квадратную привратницкую освещал один трепещущий фонарь в скобе на правой стене. Два назначенных сюда взвода разошлись в стороны, а Кованый щит повёл свой отряд по широкому коридору к главным двойным дверям. Шум дождя скрадывал звуки.

Из-за толстых дубовых дверей доносились приглушённые голоса. Смех на грани истерики. Треск горящего дерева.

Итковиан не остановился, когда достиг входа, он использовал щит, чтобы открыть двойные двери, и вошёл первым. Когда зашагал дальше, взводы позади рассыпались, взяв под контроль свой конец длинного сводчатого зала.

Все лица обратились к ним. Истощённые фигуры в лохмотьях поднялись со стульев с противоположного края стола. Послышался звук разбитой посуды и стук упавших костей. Женщина со спутанной гривой волос пронзительно взвизгнула и быстро метнулась к молодому человеку, который сидел на троне Джеларкана.

— Дорогая матушка, — отрывисто произнёс человек, подавая лоснящуюся от жира руку женщине, однако, продолжая смотреть желтоватыми глазами на Итковиана, — успокойтесь.

Женщина схватилась за протянутую руку, упала на колени и захныкала.

— Это просто гости, матушка. Слегка припозднились и пропустили… княжеское угощение.

Кто-то в зале безумно захохотал.

Центр стола занимало гигантское серебряное блюдо, в котором развели уже почти догоревший костёр из разломанных ножек стульев и картинных рам. Над ним висели насаженные на копья останки человека с содранной кожей, их давно не переворачивали и снизу тело уже обуглилось. Ноги ниже колен отрубили, бёдра скрепили медной проволокой. Плечи заканчивались культями и тоже были обвязаны. Голова осталась, проломленная и обугленная.

Куски мяса отрезали ножами со всех частей тела. Бёдра, ягодицы, грудь, спина, лицо. Но Итковиан знал, что этот пир вызвал не голод. Тенескаури в этом зале выглядели гораздо более сытыми, чем те, которых ему доводилось видеть. Нет, этой ночью они праздновали.

Слева от трона, наполовину сокрытый тенью, стоял крест, сделанный из двух скрещённых пик. На нём висела кожа князя Джеларкана.

— Любезный князь умер до того, как мы начали готовить, — произнёс юноша на троне. — Мы ведь на самом деле не жестоки. Ты не Брухалиан — он мёртв. Значит, ты — Итковиан, пресловутый Кованый щит Фэнера.

Из-за трона выступили провидомины в тусклых доспехах и меховых плащах, лица скрывались за решётчатыми забралами, руки в латных перчатках сжимали тяжёлые боевые топоры. Четыре, восемь, дюжина. Двадцать. И они продолжали выходить.

Юноша на троне улыбнулся:

— Твои солдаты выглядят… усталыми. Они не подходят для такого особого задания. Ты знаешь меня, Итковиан? Я — Анастер, Первый Сын Мёртвого Семени. Скажи мне, где население этого города? Что ты с ними сделал? О, дай угадаю. Они скрываются в тоннелях под улицами. Их защищает горстка выживших джидратов, пара взводов твоих «Серых мечей», несколько солдат из капанской дружины князя. Думаю, князь Арард тоже хорошо спрятался. Какая жалость. Мы хотели обстоятельно побеседовать с ним. Что ж, продолжим искать входы. И мы найдём их. Мы очистим Капастан, Кованый щит, хотя, увы, ты до этого счастливого дня не доживёшь.

Итковиан внимательно смотрел на юношу и увидел то, чего совсем не ожидал.

— Первый Сын, — сказал он, — в вас томится отчаяние. Я заберу его, сударь, вместе с вашим бременем.

Анастер вздрогнул, как от удара. Он подтянул колени, полностью забрался на сиденье трона, его лицо судорожно дёргалось. Рука нашарила странный обсидиановый кинжал на поясе и отпрянула, словно камень был раскалён.

Его мать закричала, вцепилась сильнее во всё ещё протянутую руку. Юноша с рычанием высвободил ладонь. Женщина упала на пол и свернулась в клубок.

— Я не ваш отец, — продолжил Итковиан, — но я буду как он. Излейте душу, Первый Сын.

Юноша ошарашенно глядел на него, затем оскалил зубы.

— Кто… Что ты? — прошипел он.

Капитан шагнула вперёд.

— Мы прощаем ваше невежество, сударь. Он — Кованый щит. Фэнер ведает печаль, такую великую, что уже не способен выдержать её. И он выбирает человеческое сердце. Закалённое. Смертная душа, которая вберёт всё горе целого мира. Кованого щита. Последние дни и ночи видели невыносимо много скорби и позора — и весь он, теперь мы это видим, отражается печальным знанием в ваших глазах. Вы ведь тоже это понимаете, сударь?

— Вы не сможете это выдержать, — произнёс Итковиан. — Передайте своё отчаяние мне, Первый Сын. Я готов принять его.

Вопль Анастера зазвенел в огромном зале. Он забрался выше на спинку трона и обхватил себя руками.

Все взгляды были прикованы к нему.

Никто не шевелился.

Тяжело дыша, юноша посмотрел на Итковиана. Затем потряс головой.

— Нет, — послышался шёпот, — ты не получишь моё — моё! — отчаяние.

Капитан прошипела:

— Это дар! Первый Сын…

— Нет!

Итковиан начал оседать. Кончик меча задрожал и медленно пошёл вниз. Вестовая подставила плечо, поддерживая командира.

— Ты его не получишь! Не получишь!

Когда капитан обернулась к Итковиану, её глаза были широко распахнуты.

— Сударь, я не могу одобрить этого…

Кованый щит встряхнул головой и медленно выпрямился вновь.

— Нет, я понимаю. В Первом Сыне нет ничего, кроме отчаяния. Без него…

Он ничто.

— Я хочу, чтобы их всех убили! — надломленным голосом крикнул Анастер. — Провидомины! Убить их всех!

Сорок провидоминов двинулись вперёд, огибая с обеих сторон стол.

Капитан рявкнула приказ. Первая линия слаженно упала на одно колено. Вторая вскинула арбалеты. Сорок четыре болта просвистели в комнате. Ни один не прошёл мимо цели.

Из боковых гостевых комнат вылетели ещё стрелы.

Первая линия сзади Итковиана поднялась и приготовила оружие.

Стоять осталось только шесть провидоминов. Ещё корчащиеся и уже навечно замершие тела усыпали пол.

Тенескаури бросились из-за стола к дверце за троном.

Первым добрался до неё Анастер, за ним, отставая на шаг, его мать.

Провидомин кинулся на Итковиана.

У меня ещё есть дело.

Сверкнул меч Итковиана. Голова вместе со шлемом полетела с плеч. Обратный взмах разорвал плетение кольчуги, вспоров живот другому провидомину.

Арбалеты запели вновь.

«Серые мечи» так и не вступили в ближний бой.

Кованый щит опустил оружие.

— Капитан, — произнёс он какое-то время спустя, — снимите тело князя. И кожу. Нужно вернуть князя Джеларкана на престол, на его законное место. А мы останемся удерживать этот зал. Ненадолго. В память о князе.

— Первый Сын…

Итковиан обернулся к ней.

— Мы его ещё встретим. Я — его единственное спасение, сударыня, и я не подведу его.

— Вы — Кованый щит, — нараспев ответила капитан.

— Я — Кованый щит.

Я печаль Фэнера. Я печаль мира. И я выдержу. Я выдержу её всю. У нас ещё есть дело.

Глава семнадцатая

Что способна вместить душа, не способна постичь плоть.

Имарак, Первый Дестриант.

Устав Фэнера

Горящая в лихорадке, чешуйчатая кожа двигалась, словно влажный, наполненный камнями мешок. Тело Матроны сочилось едким маслом, пропитавшим изодранную одежду Тока Младшего. Он скользил между складками плоти, пока огромная, раздутая к’чейн че’малле металась по песчаному полу, а её массивные руки стискивали малазанца в яростных объятиях.

В пещере царила тьма. Проблески света, которые Ток видел, были порождены его собственным разумом. Иллюзии, которые могли бы быть воспоминаниями. Изодранные, раздробленные видения — невысокие холмы, покрытые жёлтой травой, под тёплым солнцем. Фигуры, где-то на самой грани видимого. Некоторые — в масках. Одна из них — лишь мёртвая кожа, натянутая на мощные кости. Другая… красота. Совершенство. Ток не верил ни в одну из них. Эти лица были лишь гримасами безумия, которые подплывали всё ближе, парили уже за плечом.

Когда сон овладел Током, ему приснились волки. Они охотились — не ради пропитания, но чтобы принести… нечто иное — Ток не знал, что именно. Добыча бродила в одиночестве и бросилась бежать, увидев его. Он ринулся за ней, бок о бок с братьями и сёстрами. Мчался без устали, мили пролетали под его лапами. Маленькое испуганное существо не могло убежать от них. Ток и его сородичи приближались, загоняя добычу к склонам холмов, пока она наконец не споткнулась и не рухнула. Они окружили её.

Когда волки приблизились, чтобы принести то, что должны были принести… добыча исчезла.

Изумление, затем отчаяние.

Ток с сородичами окружили место, где она лежала. Морды поднялись к небу, траурный вой вырывался из глоток. Бесконечный вой. Когда Ток Младший моргнул и проснулся в объятиях Матроны, в спёртом воздухе пещеры плясали угасающие отзвуки его воя. Матрона сжала его сильнее. Скуля, она тыкалась клыкастой мордой в шею Тока, её дыхание пахло сладким молоком.

Его жизнь теперь подчинялась циклам. Сон, затем бодрствование, отмеченное видениями. Размытые фигуры в золотом солнечном свете, наваждение — он младенец в руках матери, присосавшийся к её груди. У Матроны не было груди, так что Ток знал, что это всего лишь наваждение, но оно тем не менее подкрепляло его. Когда он начинал опорожнять кишечник и мочевой пузырь, она держала его на расстоянии, чтобы Ток пачкал только себя. Затем она вылизывала его дочиста — жест, лишивший его последних крох собственного достоинства.

Её объятия ломали кости. Чем больше Ток Младший кричал от боли, тем крепче она его сжимала. Он научился страдать молча. Кости срастались противоестественно быстро. Порой неправильно. Он знал, насколько искорёжено его тело — грудь, бёдра, лопатки.

Затем пришёл посетитель. Призрачное лицо в сморщенной старческой оболочке, с неясным намёком на проблеск клыков, оформилось в его мозгу. Взгляд желтоватых, сияющих радостью глаз, впился в глаза Тока.

Это двоящееся лицо казалось смутно знакомым, но Ток никак не мог вспомнить, откуда.

Посетитель говорил с ним.

Они в ловушке, друг мой. Все, кроме т’лан имасса, который страшится одиночества. Иначе отчего он боится оставить своих спутников?

Проглочены льдом. Беспомощны. Заморожены насмерть. Сегулехи — не нужно их бояться. И никогда не было нужно. Я всего лишь играл. А эта женщина! Моя прелестная, покрытая инеем статуя! Волк и пёс исчезли. Сбежали. О да, сородич, брат очей твоих… он сбежал, поджав хвост, хе-хе!

И снова.

Твоя малазанская армия опоздала! Слишком поздно спасать Капастан! Этот город — мой. Твои приятели-солдаты всё ещё в неделе пути отсюда. Мы подождём их. Мы поприветствуем их так, как делаем со всеми врагами.

Я принесу тебе голову малазанского генерала. Я принесу тебе его запечённую плоть, и мы снова пообедаем вместе, ты и я.

Сколько крови может пролить один мир? Ты никогда об этом не задумывался, Ток Младший? Посмотрим? Так давай же посмотрим. Ты, я и наша дорогая Матрона — о, я вижу ужас в её глазах? Похоже, в её прогнившем мозгу всё ещё теплится разум. Какое несчастье… для неё.

И вот он вернулся снова, после долгого отсутствия. Фальшивый облик старика туго обтягивал нечеловеческое лицо. Клыки виднелись, словно проступали через прозрачное покрывало. Глаза горели, но на этот раз — не радостью.

Обман! Это не смертные звери! Как смеют они испытывать мою оборону! Здесь, у самых ворот! Теперь и т’лан имасс исчез — нигде его не нахожу! Он тоже идёт?

Ну и ладно. Они тебя не разыщут. Мы втроём отправимся в путешествие. На север, куда они не смогут дотянуться. Я подготовил другое… гнездышко для вас двоих.

Не слишком удобно…

Но Ток его уже не слышал. Его разум унёсся прочь. Он видел резкий белый свет, болезненное, ослепительное сияние, исходившее от укрытых снегом гор и долин, похороненных в снежных реках. Кондоров, парящих в небе. А затем, значительно ближе — дым, разваливающиеся деревянные строения, обрушивающиеся каменные стены. Мечущиеся, кричащие фигуры. Багровые пятна на снегу, заполняющие мутные лужицы на гравийной дороге.

Взгляд — глаза, застланные алой дымкой — метнулся в сторону. Чёрно-серый пятнистый пёс нёсся вперёд, его загривок был на уровне глаз воинов в доспехах, которых он раздирал с безумной жестокостью. Зверь двигался ко вторым, арочным воротам у подножия высокой крепости. Ничто не могло устоять перед ним, ничто не могло замедлить его движения.

Серая пыль взметнулась от плеч пса. Закружилась, свилась в руки и ноги, сжимающие бока зверя, в голову с костяным шлемом, меховой плащ — бьющееся на ветру крыло за спиной. Вверх взмыл иззубренный меч цвета старой крови.

У него хорошие кости и плохая плоть. У меня хорошая плоть и плохие кости. Разве мы не братья?

Пёс и наездник, словно видение из кошмара, врезались в огромные, окованные железом ворота.

Дерево взорвалось. В полумраке прохода ужас смешал ряды отступавших провидоминов.

Несясь к проломленным воротам, Ток смотрел глазами своей волчицы, различил в тени очертания огромных рептилий по обе стороны пса и его немёртвого всадника.

Охотники К’елль подняли свои широкие мечи.

Волчица с рычанием рванулась вперёд. Ток не отводил глаз от ворот, и каждая их деталь была остра, как битое стекло, в то время как всё, лежащее по обе стороны, размывалось. Вес сместился, толкая его к охотнику К’елль, который слева приближался к псу и всаднику.

Существо развернулось, рубануло мечом, чтобы перехватить атаку.

Волчица нырнула под клинок, затем рванулась вверх, широко разинув пасть. Ток ощутил во рту кожистое горло, клыки глубоко впились в безжизненную плоть. Челюсти стиснулись. Кость треснула, затем раскрошилась, когда безжалостная волчья хватка усилилась; сила прыжка отбросила охотника К’елль назад так, что он врезался спиной в стену — та содрогнулась от удара. Нижние и верхние клыки сошлись. Зазубренные коренные сомкнулись, прорываясь через одеревеневшие связки и иссохшие мускулы.

Волчица отгрызала голову от тела.

К’чейн че’малле под ней бился в судорогах. Дёргающийся клинок распорол правое бедро волчицы.

Ток вместе со зверем вздрогнули от боли, но не отступили.

Голова в изукрашенном шлеме упала, откатилась, глухо стуча, по покрытым грязью камням.

Волчица развернулась, рыча, с ошмётками плоти между зубов.

В углу под аркой пёс припал к земле, выгнул спину. Он истекал кровью. В одиночку он сражался со своими ранами.

Немёртвый мечник — брат мой — уже стоял на ногах, с невероятной скоростью обмениваясь ударами кремневого меча с парными клинками другого охотника К’елль. От к’чейн че’малля отлетали куски. Отрубленное предплечье взвилось в воздух и приземлилось возле вздрогнувшего пса.

Охотник К’елль отступил перед лицом стремительной атаки. Берцовые кости с хрустом раскололись. Огромное существо упало, во все стороны разбрызгивая талую грязь.

Неупокоенный воин взобрался на него и методично размахивал мечом расчленяя к’чейн че’малля. Много времени ему для этого не потребовалось.

Волчица приблизилась к раненому псу. Зверь щёлкнул клыками — не подходи…

Ток внезапно ослеп, его оторвало от зрения волчицы.

Налетел пронзительный ветер, но Матрона держала его крепко. Движение. Быстрое. Они двигались через лабиринт, по дороге из растрескавшегося льда. Ток понял, что они сбежали из Обзора, сбежали из крепости, которая только что пала.

Пала перед Баальджагг. И Гаратом и Тленом. Гарат — такие раны…

— Тихо! — завизжал чей-то голос.

Провидец был с ними, вёл их через Омтоз Феллак.

Внезапная ясность ещё не покинула разум Тока. Его смех был похож на прерывистое бульканье.

— Заткнись!

Лабиринт содрогнулся от звука отдалённого грома, звука, с которым огромный слой льда… треснул, раскололся под разрушительным натиском чародейства.

Госпожа Зависть. Снова с нами…

Провидец закричал.

Лапы рептилии сжали Тока. Кости затрещали, раскалываясь. Боль толкнула его в пропасть. Мои сородичи, мои братья... Всё потемнело.

Ночное небо на юге горело алым. С поросшего редкими деревьями холма гибель Капастана была видна как на ладони, повергая в молчание свидетелей — раздавались только скрип оружия и доспехов да чавканье в грязи сапог и мокасин.

Листья отзывались мерной капелью. Влажный перегной наполнял воздух запахом плодородия. Где-то рядом кашлянул человек.

Капитан Паран вытащил нож и начал соскребать грязь с сапог. Уже после первого взгляда на город он знал, чего ожидать. Разведчики Хумбролла Тора принесли весть об этом немного раньше. Осада окончена. «Серые мечи» могли бы потребовать астрономическую плату за свою службу, но обуглившиеся, обглоданные кости не сумели бы её забрать. Однако, даже зная, чего ожидать, он не мог не содрогнуться при виде умирающего города.

Окажись на месте «Серых мечей» Багровая гвардия, перед Параном могла бы предстать совсем иная картина. Если не считать отряда Поклявшихся князя К’азза Д’Авора, наёмники, по мнению Парана, не стоили доброго слова. Много хвастовства — мало дела.

Будем надеяться, дети Хумбролла Тора справились лучше. Это казалось маловероятным. Возможно, остались какие-то очаги сопротивления. Маленькие группы зажатых в угол солдат, знающих, что пощады не будет, и готовых сражаться до последнего. На улицах, в домах, в комнатах. Предсмертные муки Капастана затянутся. Опять-таки, если треклятые баргасты поднажмут, а не будут, как обычно, топтаться на месте, мы ещё можем успеть изменить этот исход.

Паран повернулся к своему «новому командиру», Тротцу.

Огромные глаза баргаста блеснули, когда он посмотрел на горящий город.

— Дожди почти не пригасили пламя, — хмуро прогромыхал он.

— Возможно, не всё так плохо, как кажется, — сказал Паран. — Я отсюда вижу около пяти крупных пожаров. Могло быть и хуже, я слышал рассказы об огненных смерчах…

— Ага. Мы однажды видели такой издалека, в Семи Городах.

— Что сказал Хумбролл Тор, вождь? Ускоряемся или стоим здесь?

Тротц ухмыльнулся, показав подпиленные зубы.

— Он отправит кланы Барахн и Ахкрата на юго-восток. Они должны захватить места высадки, плавучие мосты и баржи. Его родичи, сэнаны, пойдут с гилками на Капастан. Оставшиеся кланы захватят главное хранилище припасов септарха между рекой и городом.

— Всё это очень хорошо, но если мы и дальше будем бездельничать…

— Дети Тора, Хетан и Кафал, живы и в безопасности. Так говорят поплечники. Кости защищены странными чарами. Странными, но могущественными.

— Будь ты проклят, Тротц! Там гибнут люди! Людей там едят!

Баргаст ухмыльнулся шире.

— Поэтому я получил разрешение… вести свой клан с такой скоростью, с какой я сам решу. Капитан, хочешь ли ты стать первым из Белолицых, кто войдёт в Капастан?

Паран еле слышно зарычал. Он чувствовал потребность обнажить меч, отомстить, нанести наконец удар по Паннионскому Домину. В моменты ясности, когда утихал лихорадочный бред, Быстрый Бен дал ему понять, что Домин таит зловещие секреты и само сердце его запятнано злобой. Для капитана достаточным доказательством было само существование тенескаури.

Но в этой потребности Парана таилось большее. Капитан жил с болью. Его желудок горел. Он извергал кислотную желчь и кровь, но никому об этом не говорил. Боль связала его изнутри, и эти путы становились всё сильнее.

Ещё одна правда, которую я не хочу принимать. Она преследует меня, пробирается в мои мысли. Но я не готов к ней. Не сейчас, пока желудок горит…

Конечно, это было безумие, самообман, однако Паран верил, что боль утихнет и всё снова будет хорошо, как только он выпустит на свет пленённую в нём жестокость. Глупо это или нет, но он накрепко вцепился в эту веру. Только тогда ослабнет давление. Только тогда.

Он не был готов к провалу.

— Собирай «Мостожогов», — пробормотал Паран. — Мы можем подойти к северным воротам в течение колокола.

— Все тридцать с лишним человек, — проворчал Тротц.

— Проклятье, если уж мы так не сможем пристыдить баргастов, чтоб они пошевелились…

— Ты на это надеешься?

Паран посмотрел на него.

— Худ нас всех побери, Тротц, это ты попросил разрешения у Тора. Ты рассчитывал, что тридцать семь воинов самостоятельно отобьют Капастан? С бесчувственным магом на буксире?

Баргаст прищурился, разглядывая лежавший впереди город, пожал плечами и сказал:

— Быстрого Бена мы оставим здесь. А насчёт того, чтобы отбить город, — я собираюсь попробовать.

После долгой паузы капитан ухмыльнулся.

— Рад слышать.

— Баргасты из племени Белолицых шли вперёд мучительно медленно. Раньше, при путешествии на юго-восток через горные равнины, стихийно возникающие поединки заставляли кланы останавливаться полдюжины раз в день. Наконец это стало происходить всё реже, а когда Хумбролл Тор решил выдать каждому клану отдельное задание в грядущей битве, для подобных задержек и вовсе не осталось возможности. Хотя всех вождей объединяло одно стремление — освободить своих богов, старинная вражда между кланами никуда не делась.

во всём этом нет нужды, Кованый щит. Отсутствие вашего бога меняет… всё. Конечно, вы понимаете требования к традиционной форме наказания. Простая казнь — не закон Устава…

То, что роль вождя «Мостожогов» принял на себя Тротц, стало некоторым облегчением для Парана. Он ненавидел ответственность командира. Ответственность за благополучие каждого солдата становилась всё более тяжким бременем. Оказавшись вторым по званию, капитан ощутил, что оно стало чуть легче: не намного, но сейчас и этого было достаточно. Менее приятным было то, что Паран лишился роли представителя «Мостожогов». Теперь на военные советы ходил Тротц, а капитан остался не у дел.

Строго говоря, Паран по-прежнему был командиром «Мостожогов». Но подразделение превратилось в племя во всём, что касалось Хумбролла Тора и баргастов, а племена избирали своих вождей, и эта роль выпала Тротцу.

«Мостожоги» оставили позади поросшие редким лесом холмы и спустились к болотистым берегам сезонного потока, извилистое русло которого вело к городу. Дым пожаров скрыл звёзды на небе, а дожди последних дней размягчили землю под ногами так, что она поглощала все звуки. Оружие и доспехи были туго связаны, и «Мостожоги» шагали во тьме совершенно беззвучно.

Паран двигался на три шага позади Тротца, который по-прежнему держался за свою роль в старом взводе Скворца — шёл первым. Не лучшее место для командира, но подходящее для вождя баргастов. Капитану это не нравилось. Более того, это слишком ясно говорило об упрямстве Тротца, его неумении приспосабливаться, не лучшем для военачальника качестве.

Паран ощутил невидимое присутствие за плечом, прикосновение далёкого, но знакомого разума. Он скривился. Серебряная Лиса становилась сильнее. Она дотягивалась до него уже трижды на этой неделе. Лёгкое прикосновение сознания, словно касание кончиками пальцев. Капитан спрашивал себя, может ли она видеть то, что видит он, читает ли его мысли. Учитывая, сколько всего он держал в себе, Паран инстинктивно начал избегать её касаний. Свои тайны он предпочитал хранить при себе. У Серебряной Лисы не было никакого права их красть, если, конечно, она делала именно это. Даже тактическая необходимость не оправдывала такого поступка в глазах капитана. Прикосновение не исчезало, и он хмурился всё сильнее. Если это она. Но вдруг это…

Впереди остановился Тротц, припал к земле, подняв руку. Дважды подал знак.

Паран и ближайший солдат приблизились к баргасту.

Они достигли северной паннионской заставы. Лагерь был паршивый — никакой организации, разбит наспех, да и людей явно не хватало. Дорожки между траншеями, ямами и россыпью потрёпанных палаток были завалены мусором. В воздухе стояла вонь из-за неудачно расположенных отхожих мест.

Трое мужчин ещё некоторое время разглядывали открывшуюся картину, затем вернулись к остальным. Вперёд скользнули взводные сержанты. Началось совещание.

Штырь, тот самый солдат, который сопровождал Парана, заговорил первым:

— На позициях средняя пехота, — прошептал он. — Два небольших отряда, судя по паре знамён…

— Две сотни, — согласился Тротц. — Остальные в палатках, больные и раненые.

— Я бы сказал, в основном больные, — ответил Штырь. — Судя по запаху — дизентерия. Эти паннионские офицеры куска навоза не стоят. Больные драться не будут, что бы мы ни делали. Думаю, все остальные в городе.

— За воротами, — проворчал Тротц.

Паран кивнул.

— А перед ними — множество трупов. Может, тысяча, может, больше. На самих воротах баррикад нет, и стражи я не видел. Самонадеянность победителей.

— Надо пробиться через среднюю пехоту, — пробормотал сержант Мураш. — Штырь, как у тебя и твоих сапёров с морантской взрывчаткой?

Коротышка ухмыльнулся.

— Снова осмелел, а, Мураш?

Сержант сердито глянул на него.

— Мы же тут воюем, разве нет? Отвечай на вопрос, солдат.

— У нас её много. Хотя неплохо было бы иметь парочку таких бомбомётов, какие Скрипач делает.

Паран моргнул, а затем вспомнил огромные арбалеты, которыми Скрипач и Вал увеличивали дальность «руганей».

— Может, у Вала есть? — спросил он.

— Он, дурак, его сломал. Нет, мы забросим парочку «руганей», но только для затравки. Сегодня будет «шрапнель». От «горелок» слишком много света, тогда враги увидят, как нас мало… «Шрапнель». Пойду, соберу парней и девиц.

— Я думал, что ты маг, — пробормотал Паран, когда Штырь направился к стоявшим позади взводам. Тот обернулся.

— Так и есть, капитан. Но я ещё и сапёр. Смертоносное сочетание, а?

— Для нас смертельное, — парировал Мураш. — Это, и твоя проклятая рубаха…

— Эй, выгоревшие куски отрастают — видишь?

— За работу, — прорычал Тротц.

Штырь принялся собирать взводных сапёров.

— Значит, просто прорвёмся, — сказал Паран. — С «шрапнелью» сложностей не должно возникнуть, но тогда враг сомкнётся за нами с флангов…

Штырь вернулся как раз вовремя, чтобы крякнуть и сказать:

— Для этого мы и затравим «ругань», капитан. Две капли на воск. Десять ударов сердца. Команда «бегите!», и когда мы её заорём, именно это вам и надо делать, причём быстро. Если, когда она взорвётся, будете меньше, чем в тридцати шагах, — вас на фарш порвёт.

— Готовы? — спросил Штыря Тротц.

— Да. Нас девятеро, рассчитывайте, что мы прорубим путь в тридцать шагов шириной.

— К оружию, — скомандовал баргаст. Затем Тротц потянулся, схватил Штыря за рубаху, притянул ближе и оскалился. — И чтобы без ошибок.

— Без ошибок, — согласился солдат, расширившимися глазами глядя на заострённые зубы Тротца, оказавшиеся в тревожной близости от своего лица.

Через мгновениеШтырь и его восемь товарищей уже двигались к заставе, словно бесформенные тени в дождевиках с капюшонами.

Паран снова ощутил присутствие. Он мысленно делал всё, что мог, чтобы оттолкнуть его. Кислота в желудке бурлила, нашёптывала обещание боли. Капитан глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Если скрестятся мечи… Это будет впервые. Моя первая битва за всё это время…

Вражеские пехотинцы сидели группами — по двадцать с лишним человек у каждого из ряда костров на единственном в лагере возвышении — бывшей просёлочной дороге, которая шла параллельно городской стене. Паран прикинул: полосы в тридцать шагов шириной достаточно, чтобы перебить бомльшую часть трёх групп. И останется сотня с лишним паннионцев, способных дать отпор. Если среди них есть толковые офицеры, дело может обернуться худо. Хотя, будь там толковые офицеры, лагерь выглядел бы совсем иначе…

Сапёры припали к земле. Капитан больше не видел их. Перехватив меч поудобнее, он глянул через плечо, проверяя, как там остальные «мостожоги». Хватка была впереди, болезненно морщилась. Паран как раз хотел спросить, что случилось, но тишину ночи разорвали звуки взрывов. Капитан обернулся.

Тела корчились в свете рассыпавшихся костров.

Тротц издал заливистый боевой клич.

«Мостожоги» рванулись вперёд.

Взорвались ещё «шрапнели», теперь по бокам, отбрасывая растерянных солдат на соседние костры.

Паран увидел, как тёмные фигуры сапёров сошлись впереди, присели среди мёртвых и умирающих паннионцев.

Арбалеты звякнули в руках дюжины «мостожогов».

Зазвучали крики.

Вслед за Тротцем «мостожоги» добежали до мертвецкой дороги, миновали сгорбившихся сапёров: все, как один, готовили более крупные бомбы — «ругань». Две капли кислоты на восковую затычку в глиняной гранате.

Многоголосое приглушённое шипение.

— Бегите!

Паран выругался. Внезапно десять ударов сердца показались мгновением. «Ругань» была самой сильной из всего разнообразия морантской взрывчатки. Одна такая бомба могла сделать непроходимым перекрёсток четырёх улиц. Капитан побежал.

Сердце чуть не остановилось у него в груди, когда Паран посмотрел на ворота впереди. Тысячи трупов зашевелились. Проклятье. Это не трупы. Спящие. Эти ублюдки спали!

— Ложись-ложись!

Команда была малазанской, голос принадлежал Валу.

Паран замешкался ровно настолько, чтобы увидеть, как Штырь, Вал и другие сапёры догоняют их… чтобы метнуть «ругани». Вперёд. В скопившихся между ними и воротами тенескаури. Затем сапёры рухнули на землю.

— О, Худ! — Капитан бросился вниз, скользнув по мокрому песку, выпустил меч и зажал уши руками.

Земля выбила воздух из его лёгких, подбросила ноги в воздух. Он опрокинулся в грязь на спину. Паран начал перекатываться, когда впереди взорвалась «ругань». Он закувыркался от ударной волны, сверху посыпался град кровавых ошмётков.

Что-то большое упало рядом с головой Парана. Он открыл глаза и увидел бёдра человека — только бёдра, зияющую мокрой чернотой полость, в которой должны были быть кишки. Ляжек не было, их оторвало по суставу. Капитан смотрел.

В ушах звенело. Он чувствовал, как из носа течёт кровь. Грудная клетка болела. Отдалённые крики наполнили ночь.

Чья-то рука ухватила его за ворот плаща, поставила на ноги.

Молоток. Целитель приблизился, вложил меч ему в руки и прокричал слова, которые Паран еле расслышал:

— Быстрей! Все отсюда бегут к Худовой матери! — И толчком отправил капитана вперёд.

Глаза Парана видели, но разум отказывался осознавать разрушения с обеих сторон дороги, по которой он сейчас мчался к северным воротам. Он чувствовал, как отключается изнутри, даже спотыкаясь и продираясь через человеческие останки… отключается как раньше, несколько лет назад, на дороге в Итко-Кане.

Десница мести недолго оставалась холодной. Любая душа, в которой сохранилась хоть толика человечности, не могла не увидеть реальность за жестоким приговором, каким бы справедливым он поначалу ни казался. Бледные, мёртвые лица. Изломанные тела в неестественных, невозможных позах. Разрушенные жизни. Месть поднесла зеркало ко всякой жестокости — и в отражении понятия добра и зла размылись, утратили всякий смысл.

По сторонам капитан видел бегущих солдат. Затрещали несколько «шрапнелей», ускоряя бегство.

«Мостожоги» заявили врагу о себе.

«Мы равны им в расчётливой жестокости, — понял капитан на бегу. — Но это война нервов, в которой никому не победить».

Безраздельная тьма ворот поглотила Парана и его «Мостожогов». Сапоги заскользили, когда солдаты остановились после безумной гонки. Припали к земле. Перезарядили арбалеты. Ни слова.

Тротц выбросил руку и притянул Вала поближе. Баргаст жёстко встряхнул сапёра, и собрался с размаху швырнуть на землю. Вскрик Штыря остановил его. В конце концов, у Вала был кожаный мешок, полный взрывчатки. Лицо Вала всё ещё представляло собой огромный синяк после нежностей Дэторан. Он выругался.

— Выбора не было, обезьяна!

Паран услышал эти слова. Уже лучше. Он не был уверен, на чьей он стороне сейчас, но правда заключалась в том, что это не имело значения.

— Тротц! — рявкнул он. — Теперь что? Если будем ждать здесь…

Баргаст проворчал:

— В город, тихо.

— В каком направлении? — спросил Мураш.

— К Пленнику…

— Хорошо, но что это?

— Светящаяся цитадель, идиот тупоголовый.

Они продвинулись вперёд, из-под мрака арочного прохода на площадь прямо за ним. И замедлили шаг, когда мерцающее пламя пожара высветило ужасную картину впереди.

Здесь была безжалостная бойня, а затем — пир. Булыжники были покрыты костями, порой обглоданными, а порой — алыми и влажными, с остатками плоти и сухожилий. И две трети мертвецов, насколько капитан мог понять по форме и одежде, принадлежали захватчикам.

— О боги, — пробормотал Паран, — паннионцы дорого заплатили.

Похоже, мне стоит пересмотреть своё отношение к «Серым мечам».

Штырь кивнул.

— И всё же — численный перевес важнее.

— Приди мы на день или два раньше… — проговорил Молоток.

Никто не договорил за него. Не было нужды.

— Что с тобой, Хватка? — спросил Мураш.

— Ничего! — огрызнулась женщина. — Ничего.

— Так что, это — Пленник? — спросил Вал. — Тот сверкающий купол? Там, за дымом…

— Идём, — сказал Тротц.

«Мостожоги» насторожённо двинулись за баргастом через жуткую площадь к главной улице, которая, похоже, вела прямо к странно светившемуся строению. Архитектура домов и зданий по обе стороны улицы — по крайней мере, тех, что ещё стояли, — показалась Парану отчётливо даруджийской. Остальной город, насколько он мог заметить по боковым переулкам, на которых всё ещё бушевали пожары, был совершенно другим. Смутно чуждым. И везде — трупы.

Дальше по улице куча всё ещё покрытых плотью тел возвышались, словно холм.

«Мостожоги» ничего не говорили, приближаясь к склону этого холма. Представшую перед ними правду было сложно понять. Только на одной этой улице находилось не менее десятка тысяч тел. Возможно, больше. Влажная, уже разбухшая бледная плоть вокруг зияющих ран, из которых вытекла кровь. Курганы из тел у входов в здания, устья переулков, ворот усадеб, ступенчатых подходов к разграбленным храмам. На лицах и в невидящих глазах плясали отблески пламени, коверкая их подобием движения, иллюзией жизни.

Чтобы идти дальше, «мостожогам» нужно было взобраться по этому склону.

Тротц не колебался.

От небольшого арьергардного отряда пришла весть: тенескаури вошли через ворота и, словно беззвучные призраки, двигались за ними. Несколько сотен, не больше. Плохо вооружённые. Не проблема. Тротц в ответ на это только пожал плечами.

Они пробирались вверх по мягкому склону из тел.

Не смотреть вниз. Не думать о том, что находится под ногами. Думать только о защитниках, которые сражались здесь. Думать о почти нечеловеческом мужестве, об отрицании смертных границ. Об этих «Серых мечах» — неподвижных, одетых в форму телах в дверных проходах и переулках. О тех, что продолжали сражаться вопреки всему. Не сдающихся ни перед чем. Заживо порубленных на куски.

Эти солдаты посрамили всех нас. Это урок… для «мостожогов» вокруг меня, этого беспокойного отряда с разбитым сердцем. Мы пришли на войну, где нет милосердия.

Холм был сформирован. Его сложили намеренно. Это был подход. К чему?

Настил из трупов завершился неровной грудой тел на расстоянии меньше человеческого роста от крыши доходного дома. Напротив здания была точно такая же груда, но огонь превратил её в тлеющий курган.

Тротц ступил на самый край обвала. Остальные последовали за ним, пригибаясь, оглядываясь, пытаясь осознать значение увиденного. Обвалившийся край открыл правду: у этого жуткого сооружения не было основания. Не было ничего, кроме трупов.

— Осадный холм, — наконец сказал Штырь тихо, почти неуверенно. — Они хотели до кого-то добраться…

— До нас, — пророкотал низкий голос над ними.

Арбалеты взметнулись наверх.

Паран посмотрел на крышу. У её края выстроилась дюжина фигур, освещённых отдалёнными пожарами.

— Они принесли лестницы, — продолжил голос, теперь по-даруджийски. — Мы всё равно их уделали.

Эти воины не принадлежали к «Серым мечам». Они были вооружены, но снаряжение было очень разнородным. У всех лица и открытые участки тела были разрисованы полосками и зубцами. Люди-тигры.

— Краска мне нравится, — отозвался Вал, тоже по-даруджийски. — Чуть не обделался со страху, не скрою.

Воин — высокий и массивный, сабли цвета кости с чёрными полосками в укрытых кольчужными рукавицами руках — ответил:

— Это не краска, малазанец.

Последовала тишина.

Затем он взмахнул клинком.

— Поднимайтесь, если хотите.

На крыше показались лестницы, соскользнули по краю.

Тротц колебался. Паран подошёл к нему.

— Мне кажется, стомит. Есть что-то в этом человеке и его последователях…

Баргаст фыркнул.

— Да ну? — И жестом подозвал «мостожогов» к лестницам.

Паран следил за подъёмом, решив подниматься последним. Он увидел, что Хватка отстала.

— Проблемы, капрал?

Она вздрогнула, потирая правую руку.

— Тебе больно, — сказал капитан, подходя к ней и глядя на искажённое лицо. — Ты ранена? Пойдём к Молотку.

— Он мне не поможет, капитан. Не обращайте внимания.

Я отлично знаю, что ты чувствуешь.

— Тогда лезь.

Капрал направилась к ближайшей лестнице, словно к виселице.

Паран посмотрел назад. Призрачные фигуры двигались в сумраке у дальнего края горы трупов. За пределами действия любого оружия. Вероятно, они не хотели подниматься по склону. Капитана это не удивило.

Борясь с приступами боли, он полез вверх по лестнице.

Плоская крыша здания походила на маленький трущобный посёлок. Навесы и палатки, костры, тлеющие на перевёрнутых щитах. Пакеты с едой, сосуды с водой и вином. Ряд завёрнутых в одеяла фигур — павшие, всего семеро. Паран видел под навесами других, скорее всего, — раненых.

Возле чердачного люка было поднято знамя, жёлтый флаг из детской рубашки с тёмными полосами.

Воины стояли молча, наблюдая, как Тротц послал отряды к каждому краю крыши, чтобы проверить, что находится под домом и напротив него.

Предводитель внезапно обернулся, пугающе грациозным, текучим движением, и посмотрел на капрала Хватку.

— У тебя есть что-то для меня, — громко сказал он. Её глаза расширились.

— Что?

Воин вложил в ножны одну из сабель и подошёл к ней.

Паран и другие малазанцы, находившиеся поблизости, смотрели, как он потянулся к правой руке Хватки, схватил за обтянутое кольчугой плечо. Раздался приглушённый треск.

Хватка ахнула.

Мгновение спустя она со звоном бросила меч на просмолённую крышу и быстрыми, резкими движениями принялась стаскивать кольчужную накидку. В порыве облегчения Хватка заговорила:

— Хвала Беру! Я не знаю, кто ты, Худом клянусь, но они меня убивали. Сходились всё туже и туже. О боги, такая боль! Он сказал, что я не смогу их снять, что они навсегда останутся со мной. Даже Быстрый Бен так говорил — нельзя заключать сделку с Тричем. Мол, Тигр Лета сумасшедший, чокнутый…

— Мёртвый, — прервал её даруджиец.

Наполовину освободившись от кольчуги, Хватка замерла.

— Что? — прошептала она. — Мёртв? Трич мёртв?

— Тигр Лета Взошёл, женщина. Трич — Трейк — сейчас ходит среди богов. Я их заберу. И спасибо, что принесла их мне.

Хватка выпростала правую руку из рукава. Три торквеса из слоновой кости скатились к кисти.

— Вот! Пожалуйста! Рада услужить…

— Попридержи язык, Хватка, — оборвал её Мураш. — Ты позоришь нас! Просто отдай ему эти проклятые штуковины!

Хватка осмотрелась.

— Дымка! Где ты прячешься, женщина?

— Здесь, — пробормотал голос за спиной Парана.

Захваченный врасплох, он отшатнулся. Будь она проклята!

— Ха! — ликующе крикнула Хватка. — Слышишь, Дымка? Ха!

Взводы снова собрались вместе.

Даруджиец закатал изорванный рукав. Полосатый орнамент покрывал крупные, чётко очерченные мускулы на руке. Он натянул три браслета выше локтя. Слоновая кость щёлкнула. Что-то полыхнуло янтарём в темноте под шлемом.

Паран разглядывал воина. В нём живёт зверь, древний, пробуждённый дух. Вокруг даруджийца клубилась сила, но капитан чувствовал, что она рождается из естественного духа предводителя настолько же, насколько и из скрытого внутри зверя — и этот зверь предпочитал одиночество. Каким-то образом его могучую силу почти присвоила себе властность даруджийца. Вместе они — внушительный союз. Ошибки быть не может, это важный человек. Что-то должно произойти здесь, и моё присутствие не случайно.

— Я — капитан Паран из Войска Однорукого.

— А вы не спешили, да, малазанец?

Паран моргнул.

— Мы сделали всё, что смогли, сэр. В любом случае, нынче ночью и завтра придёт подкрепление от племени Белолицых.

— Отец Хетан и Кафала, Хумбролл Тор. Хорошо. Пришло время изменить ход событий.

— Изменить ход событий? — пробормотал Мураш. — Да вам, похоже, не нужна была помощь, чтобы его изменить, дружище.

— Тротц, — крикнул Вал. — Мне не нравится то, что у нас под ногами. Трещины. Вся эта крыша покрыта трещинами.

— Со стенами — то же самое, — отметил другой сапёр. — Со всех сторон.

— Это здание наполнено трупами, — сказал невысокий воин в лестийской броне, стоявший рядом с даруджийцем. — Похоже, они разбухают.

Не сводя глаз с могучего даруджийца, Паран спросил:

— У тебя есть имя?

— Остряк.

— Вы из какой-то секты или вроде того? Воины-храмовники?

Остряк медленно повернулся к нему, его лицо было почти скрыто забралом шлема.

— Нет. Мы ничто и никто. Это ради женщины. А теперь она умирает…

— Какая палатка? — перебил его Молоток своим высоким, тонким голосом.

— Путь Дэнул отравлен…

— Ты чувствуешь это, да, Остряк? Любопытно. — Целитель подождал и снова спросил: — Какая палатка?

Лестийский спутник Остряка указал на палатку.

— Там. Её сильно ранили. Кровь в лёгких. Она, возможно, уже… — Он замолчал.

Паран последовал за Молотком к истрёпанному навесу.

Лежавшая внутри женщина была бледна, её молодое лицо — искажено и напряжено. Пенящаяся кровь окрасила губы.

И здесь есть что-то большее.

Капитан смотрел, как целитель опустился на колени возле неё, протянул руки.

— Погоди, — проворчал Паран. — В прошлый раз это чуть не убило тебя…

— Но не мой дар, капитан. Духи баргастов поддерживают меня на сей раз, сэр. Снова. Не знаю почему. Возможно, кто-то в этом лично заинтересован. Впрочем, может быть слишком поздно. Посмотрим… хорошо?

Помедлив, Паран кивнул.

Молоток положил руки на лежавшую без памяти женщину, закрыл глаза. Миновала дюжина ударов сердца.

— Ай, — наконец прошептал он, — здесь много слоёв. Раненая плоть… раненый дух. Мне нужно излечить всё это. Так что… вы мне поможете?

Капитан понял: вопрос адресован не ему, — и не ответил.

Молоток вздохнул, не открывая глаз.

— Вы готовы принести такие жертвы ради этой женщины? — Он прервался, всё ещё не открывая глаз, затем нахмурился. — Я не вижу нитей, о которых вы говорите. Ни в ней, ни в Остряке, ни в мужчине рядом со мной…

Рядом с тобой? Во мне? Нити? Боги, почему вы просто не оставите меня в покое?

— …но я вам верю. Начнём?

Тянулись мгновения, целитель неподвижно сидел рядом с женщиной. Затем она шевельнулась на тюфяке, тихо застонала.

Навес разорвался, затрещали тросы. Паран удивлённо вскинул голову и увидел стоявшего над ними Остряка, его грудь вздымалась.

— Что? — выдохнул даруджиец. — Что?..

Он отступил на шаг, повинуясь мощной хватке Тротца на своих плечах.

— Не бывает слишком поздно, — прорычал баргаст.

Подходящий к ним Мураш ухмыльнулся.

— Привет, Капастан. Мостожоги пришли.

На рассвете звуки сражения доносились с севера и востока. Кланы Белолицых наконец столкнулись с врагом. Позже Хватка и остальные узнали о внезапной кровавой схватке, которая произошла на пристанях и берегу реки Серп. Кланы Барахн и Ахкрата столкнулись с новоприбывшими полками бетаклитов и бетруллидской кавалерии. Вместо того, чтобы защищать плохо подготовленные оборонительные позиции, командир решил контратаковать, и вскоре баргастам, атакованным со всех сторон, пришлось окапываться. Барахны сломались первыми. Последовавшая резня укрепила решимость ахкратов, и они продержались до полудня, когда Тор отвёл племя Гилк от вылазки в город и отправил закованных в черепашьи панцири воинов на помощь. Равнинный клан, закалённый в бесконечных войнах с конными противниками, сцепился с бетруллидами и дал ахкратам возможность разнести бетаклитов и захватить понтонные мосты и баржи. Последних солдат паннионской средней пехоты они загнали на мель в реке, и вода окрасилась алым. Выжившие бетруллиды сбежали от гилков, направившись вдоль берега на север, к болотам — и совершили роковую ошибку, так как их кони застряли в солёной грязи. Клан Гилк преследовал паннионцев, чтобы возобновить избиение, которое завершилось только в сумерках. Подкрепление септарха Кульпата было уничтожено.

Атака Хумбролла Тора на город вызвала паническое бегство. Отряды провидоминов, урдомов, беклитов, скаланди и бетаклитов были окружены и разъединены десятками тысяч тенескаури, которые бежали от мечей и копий баргастов. Главные улицы превратились в потоки людей — бурлящее наводнение, рвущееся в западном направлении, изливающееся на равнину через пробоины в стенах с той стороны.

Тор не мешал своим кланам пуститься в яростную погоню, загнавшую паннионцев ещё дальше на запад.

Прижавшись к крыше, Хватка посмотрела вниз, на орущую, охваченную паникой толпу. Человеческий прилив врезался в гору тел, прорубая в ней просеки — узкие проходы меж стен холодной плоти. Каждый такой проход запрудили люди, и другим приходилось карабкаться поверх них, иногда — на расстоянии меньше удара длинной пики от малазанских позиций.

Несмотря на тот ужас, который она наблюдала внизу, Хватка чувствовала, будто с её плеч свалилась тяжкая ноша. Проклятые браслеты больше не сдавливали руку. Чем ближе малазанцы подходили к городу, тем теснее и горячее становились торквесы — ожоги опоясывали плечо Хватки, а глубокая боль по-прежнему отзывалась в костях. Вся эта история порождала множество вопросов, но Хватка не была готова размышлять над ними.

С улиц восточнее донеслись уже привычные звуки бойни, рокочущим фоном которым служили нестройные боевые кличи баргастов. Паннионцы сформировали что-то вроде арьергарда: остатки беклитов, урдомов и провидоминов сомкнули ряды в попытке задержать наступление Белолицых. Этот арьергард быстро распадался, уступая баргастам числом.

С крыши не уйти, пока не пройдёт убегающий враг, как бы Вал ни ныл про трещины в фундаменте и тому подобное. Хватка была этому весьма рада. «Мостожоги» вошли в город. За стеной и у северных ворот было трудно, но за вычетом этого всё прошло легко — легче, чем она ожидала. Морантская взрывчатка смогла уравнять шансы, если не полностью переменить картину битвы.

Клинки ещё ни разу не пришлось пускать в ход. Прекрасно. Мы уже не так хороши, как бы ни храбрился Мураш.

Хватка гадала, далеко ли Дуджек и Бруд. Капитан Паран отправил Вывиха к ним, как только стало ясно, что Хумбролл Тор объединил племена и готов дать команду идти на Капастан. Быстрый Бен вышел из строя, а Штырь слишком боялся испытывать Пути, так что узнать, удалось ли Чёрному моранту добраться, было невозможно.

Кто знает, что с ними сталось. Сказки баргастов о немёртвых демонах-рептилиях на равнине… и заражённые Пути. Кто докажет, что яд этот — не дорога для какой-нибудь дряни? Штырь говорит, будто Пути больны. Что если их просто захватили? Может, кто-то пользуется ими прямо сейчас. Может, кто-то пришёл по Путям и врезал им со всей мочи. Может, где-то на равнине уже гниют тридцать тысяч тел. Может, мы — последние из Войска Однорукого.

Баргасты, похоже, не собирались воевать после освобождения Капастана. Они хотели вернуть кости своих богов, вот-вот племена их добудут и тогда, наверное, направятся домой.

Если мы останемся одни… что решит Паран? Вид у треклятого аристократа полудохлый. Больной он. Ему в мысли боль гвозди заколачивает, а это не хорошо. Совсем не хорошо.

За спиной Хватки скрипнули сапоги, кто-то ступил на край крыши. Она посмотрела вверх и увидела рыжеволосую женщину, которую Молоток вернул почти с того света. В правой руке она держала рапиру с обломанным на треть от рукояти клинком. Кожаный доспех был изодран и покрыт бесчисленными пятнами засохшей крови. На её лице застыло странное выражение — ломкое и почти… удивлённое.

Хватка выпрямилась. Снизу доносились оглушительные крики. Она пододвинулась к женщине и сказала:

— Осталось уже недолго. Отсюда видны передние ряды баргастов. — Хватка указала рукой.

Женщина кивнула, затем сообщила:

— Меня зовут Скалла Менакис.

— Капрал Хватка.

— Я говорила с Дымкой.

— Удивительно. Она не из разговорчивых.

— Она рассказала мне о торквесах.

— Рассказала, значит?

Скалла пожала плечами, поколебалась, но спросила:

— Ты… ты посвящённая Трейка, или что-то в этом роде? Многие солдаты присягали ему, как я понимаю. Тигр Лета, Повелитель Битвы…

— Нет, — проворчала Хватка. — Не присягала я никому. Просто решила, что они колдовские — торквесы эти.

— Значит, ты не знала, что избрана доставить их. Передать… Остряку…

Хватка окинула женщину взглядом.

— Это тебя с толку сбило, да? Твой друг Остряк. Ты бы ни в жизнь не поверила, что он может стать… ну, тем, кем стал.

Скалла скривилась.

— Если честно, — кто угодно, но не он. Остряк — циничный ублюдок, любитель выпить. О да, он умён, насколько бывают умны мужчины. Но теперь, когда я смотрю на него…

— Не узнаёшь.

— Дело не только в отметинах. Его глаза… Это кошачьи глаза, глаза тигра. Такие же холодные, такие же бесчеловечные.

— Он сказал, что сражался за тебя, женщина.

— По-твоему, я послужила ему оправданием.

— Не то, чтоб я видела здесь разницу.

— Но она есть.

— Как скажешь. В любом случае, правда — вот она, прямо перед тобой. В этом проклятом доме-склепе. Подери нас всех Худ, она — во всех спутниках Остряка: не он один тут в полоску, правда? Этот человек встал между паннионцами и тобой, и этого было достаточно, чтобы втянуть остальных. Это Трич всё устроил? Может, и правда он, и может, я тоже сыграла свою роль — явилась с торками на руке. Но теперь-то я со всем этим покончила, и меня это устраивает.

И я не собираюсь больше об этом думать.

Скалла покачала головой.

— Я не склонюсь перед Трейком. Клянусь Бездной, я нашла себя у алтаря другого бога. Я уже сделала свой выбор, и это не Трейк.

— Хм. Возможно, тогда твой бог решил, что из всей этой истории с Остряком будет польза. Не только люди нити плетут и паутину прядут, верно? Не только мы ходим в ногу и работаем вместе, чтобы получить что-то выгодное обоим — и ничего не объясняем остальным. Я не завидую тебе, Скалла Менакис. Внимание смертельно, если оно — внимание бога. Но всякое бывает…

Хватка замолчала.

Ходим в ногу. Её глаза сузились. И держим остальных в неведении.

Хватка развернулась, оглядела группу у палаток, взглядом отыскала Парана. Капрал повысила голос:

— Эй, капитан!

Он поднял взгляд.

А что у тебя, капитан? Хранишь свои секреты? Лови догадку.

— Есть вести от Серебряной Лисы? — спросила она.

Все «Мостожоги» уставились на офицера-аристократа.

Паран отпрянул, будто его ударили. Одна рука прижалась к животу, словно от приступа боли. Стиснув зубы, он смог поднять голову и встретиться глазами с Хваткой.

— Она жива, — процедил капитан.

Я так и думала. Это ты неосторожно, капитан. Выходит, ты кое-что скрывал от нас. Плохое решение. Когда нас, «Мостожогов», последний раз заставили блуждать впотьмах, там почти все и погибли.

— Они близко? Насколько, капитан?

Хватка видела, какой эффект производили её слова, но какая-то часть её продолжала злиться, достаточно для того, чтобы быть жестокой. Офицеры всегда что-то скрывали. Именно это «Мостожоги» особенно презирали, когда речь шла о командирах. Неведенье было смертельным.

Паран медленно заставил себя выпрямиться. Сделал глубокий вдох, затем другой, заметно подавляя боль.

— Хумбролл Тор гонит паннионцев к ним навстречу, капрал. Дуджек и Бруд сейчас, наверное, в трёх лигах отсюда…

Брызгая слюной, Мураш спросил:

— А они об этом знают?

— Да, сержант.

— Откуда?

Хороший вопрос. Насколько тесная связь между тобой и перерождённой Рваной Снастью? И почему ты нам не сказал? Мы — твои солдаты. Мы должны биться за тебя. Так что это отличный растреклятый вопрос.

Паран сердито глянул на Мураша, но не ответил.

Сержант не собирался оставлять тему теперь, когда он перехватил инициативу у Хватки и говорил за всех «Мостожогов».

— Значит, нам чуть было не снесли головы Белолицые, нас едва не поджарили тенескаури и всё это время мы думали, что одни. Совершенно одни. Не знали, устоял союз или Дуджек с Брудом разорвали друг друга на куски и на западе нет ничего, кроме гниющих костей. А вот вы знали. Так что, если бы вы были мертвы… вот прямо сейчас, сэр…

Мы бы ничего не знали, ничегошеньки.

— Если бы я был мёртв, мы бы не говорили сейчас, — ответил Паран. — Так почему бы нам не притвориться, сержант?

— Можно и не притворяться, — прорычал Мураш и потянулся к мечу.

Остряк, припавший к краю крыши неподалёку, медленно обернулся и выпрямился.

А ну постой!

— Сержант! — рявкнула Хватка. — Ты думаешь, Рваная Снасть тебе улыбнётся, когда увидит в следующий раз? Если сделаешь то, о чём сейчас думаешь?

— Тихо, капрал, — приказал Паран, не сводя глаз с Мураша. — Покончим с этим. Я даже облегчу задачу.

Капитан повернулся спиной к сержанту, ожидая.

Такой больной, что хочет, чтобы это закончилось. Дерьмо. И ведь хуже всего… у всех на глазах.

— Даже не думай, Мураш, — предупредил Молоток. — Всё не так, как кажется…

Хватка накинулась на целителя.

— А вот это уже что-то! Прежде, чем мы ушли, ты много болтал со Скворцом, Молоток. Ты и Быстрый Бен. Выкладывай! Капитану нашему так больно, что он хочет, чтоб мы его убили, и никто нам ничего не говорит… Какого Худа вообще происходит?

Целитель скривился:

— Да, Серебряная Лиса тянется к капитану, но он отталкивает её, так что никакого обмена новостями не было. Он знает, что она жива, как и сказал, и, думаю, может понять, насколько она далеко, но не больше. Будь ты проклята, Хватка. Думаешь, тебя и нас, остальных «Мостожогов», опять решили предать только потому, что Паран не говорит с тобой? Он ни с кем не говорит! И если бы у тебя в кишках было столько прожжённых дыр, сколько у него, ты сама бы рта не раскрывала! А теперь прекратите, все вы! Посмотрите на себя, и если увидите там стыд — то вы его заслужили!

Хватка остановила взгляд на спине капитана. Он не пошевелился. Не повернулся лицом к своему отряду. Не мог — не сейчас. Молоток всё перевернул. Паран был болен, а больные не могут думать как следует. Боги, мне в руку вгрызались браслеты, и я теряла контроль. Похоже, я только что прямо в кучу дерьма вляпалась. Да ещё и ругалась, что виноват кто-то другой. Похоже, ожоги Крепи даже не начали заживать. Проклятье. Пожалуйста, пусть Худ наступит на мою гнилую душу, придавит и хорошенько провернёт.

Паран едва слышал перепалку за своей спиной. Он чувствовал, как на него давит присутствие Серебряной Лисы, чувствовал тёмное желание оказаться намертво раздавленным им, если только это было возможно, — но не поддаться.

Меч между лопаток — и на этот раз ни один бог не вмешается. Или последняя, мучительная струя крови в желудок, когда его стенки наконец поддадутся — болезненный вариант, но, тем не менее, такой же смертельный, как любой другой. Или прыжок в толпу внизу, чтобы его разорвали на части, затоптали. Тщета, нашёптывающая о свободе.

Она была очень близко, будто шла по мосту из костей, протянувшемуся от неё до того места, где он сейчас стоял. Нет, не она. Её сила, которая была значительно больше, чем одна Рваная Снасть. Сила, делающая неутомимое желание прорваться сквозь его защиту куда опаснее простой любовной привязанности. Куда больше, чем требование необходимости. Разве что на Дуджека и Бруда с их армиями напали… а это не так. Боги, я не знаю, откуда я это знаю, но это не так. Я уверен. Это вовсе не Рваная Снасть. Это Ночная Стужа. Беллурдан. Вместе или по отдельности. Что им нужно?

Внезапно капитана потряс нахлынувший образ, вызвал почти слышимый щелчок в его разуме. Прочь. Куда-то. Сухие каменные плиты в тёмной пещере, глубоко вырезанные борозды на карте из Колоды, резьба на камне, изображение дрожит, словно живое.

Обелиск. Один из Независимых, наклонный монолит… теперь из зелёного камня. Нефрит. Возвышается над иссечёнными ветром волнами — нет, песчаными дюнами. Фигуры в тени монолита. Три, всего три. Оборванные, изломанные, умирающие.

Затем небо за странной картиной разорвалось.

И покрытое копыто бога ступило на землю смертных.

Ужас.

Свирепо выдернутый в этот мир — о, это не твой выбор, да? Кто-то вытащил тебя, и теперь… — Фэнер был всё равно что мёртв. Бог, заключённый в мире смертных, был словно младенец на алтаре. Всё, что нужно — нож и злонамеренная рука.

Всё равно что мёртв.

Мрачное знание расцветало в его мозгу, словно белладонна. Но Парану это всё было не нужно. Неимоверно древние силы требовали, чтобы он сделал выбор. Колода Драконов… ею играли Старшие боги… И теперь пожелали играть им.

Такой ли будет роль Господина Колоды, если именно им я стал? Обладатель смертельного знания, а теперь ещё и Худом проклятый посредник? Я вижу, что ты требуешь сделать. Один бог пал, нужно подтолкнуть другого на его место? Смертные поклонялись одному, теперь необходимо, чтобы они поклонились другому? Бездна, неужто нас нужно подталкивать и двигать, словно камешки на доске?

Ярость и негодование раскалились добела в сознании Парана. Затмили боль. Он почувствовал, будто внутренне повернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с бесконечным чуждым присутствием, которое преследовало его. Почувствовал, будто раскрылся, взорвался.

Хорошо, ты хотела моего внимания — ты его получила. Слушай внимательно, Ночная Стужа, кем или чем бы ты ни была на самом деле. Возможно, давным-давно были другие Господина Колоды, которых ты могла дёргать и тягать, чтобы они исполняли твою волю. Худ знает, возможно, это ты, ты и твои Старшие друзья, выбрали меня на сей раз. Но если так — вы ошиблись. Сильно.

Когда-то я был марионеткой бога. Но я обрезал верёвки, если хочешь подробностей — спроси Опоннов. Для этого я вошёл в проклятый меч и даю слово, я сделаю это снова, с куда меньшим милосердием, если я почую попытку управлять мной с вашей стороны.

От такого ответа Паран ощутил холодное торжество, и кровь зверя внутри отозвалась. Шерсть дыбом. Оскаленные клыки. Глубокое, зловещее рычание.

Внезапная тревога.

Да, это правда. На меня не наденешь ошейник, Ночная Стужа. Я говорю это тебе сейчас, и лучше бы тебе прислушаться к моим словам. Я делаю шаг вперёд, становлюсь между тобой и такими же смертными, как я сам. Не знаю, что должен был потерять этот человек, Остряк, чтобы оказаться там, где он был нужен тебе, но я чувствую его раны. Забери тебя Бездна, неужели боль — единственное средство, чтобы заставить нас делать то, чего вы хотите? Похоже, именно так. Тогда знай: пока не найдёшь другое, пока не сможешь показать мне другой путь, отличный от боли и горя, я буду бороться с тобой.

У нас есть свои жизни, у каждого из нас, и они не ваши игрушки. Ни жизнь Хватки, ни Остряка, ни Скаллы.

Ты открыла этот путь, Ночная Стужа, ты соединила нас. Хорошо. Пусть. Дай мне причину — и я пойду по нему. Кровь Пса Тени — знаешь, думаю, если я захочу, то смогу созывать остальных. Всех.

Теперь я кое-что понимаю. Я осознал кое-что, и я понимаю, что это правда. Меч Драгнипур… Две Гончих Тени вернулись на Путь Тьмы. Вернулись, Ночная Стужа. Понимаешь, о чём я? Они вернулись домой.

И я могу призвать их назад, сомнений нет. Две души неприрученной Тьмы. Благодарные души, любимые чада разрушения…

Паран услышал ответ, незнакомый женский голос.

— Ты не знаешь, чем грозишь, смертный. Меч моего брата скрывает куда больше тайн, чем ты способен постичь.

Он улыбнулся.

— Хуже, Ночная Стужа. Рука, которая сейчас управляет Драгнипуром, принадлежит Тьме. Аномандр Рейк — сын своей матери. Путь никогда не был таким прямым, таким понятным и таким коротким, правда? Может, мне стоит рассказать ему, что случилось внутри его собственного оружия…

— Если Рейк узнает, что ты нашёл путь в Драгнипур и освободил двух убитых им Гончих… Он убьёт тебя, смертный.

— Возможно. У него уже было несколько шансов, и были причины. Но он остановился. Не думаю, что ты понимаешь Владыку Лунного Семени так хорошо, как думаешь. В Аномандре Рейке нет ничего предсказуемого — может, именно это тебя так пугает.

— Не иди этой дорогой.

— Я сделаю всё, что придётся сделать, Ночная Стужа, чтобы обрезать твои нити. По-твоему, смертные слабы. И ты используешь нашу слабость, чтобы оправдать то, как играешь нами.

— Наша борьба куда ужасней и куда смертельней, чем ты полагаешь.

— Объясни мне. Объясни всё. Покажи эту свою ужасную угрозу.

— Мы не можем, Ганос Паран, дабы сохранить твой разум.

— Высокомерная сука.

Он почувствовал вспышку её гнева.

— Ты говоришь, что мы используем вас через боль. На это у нас есть один ответ — внешность обманчива.

— Держать нас в неведении означает для вас проявлять милосердие?

— Сказано грубо, но по сути ты прав, Ганос Паран.

— Господин Колоды не может оставаться в неведении, Ночная Стужа. Если я приму эту роль и её обязанности, какими бы они ни были — видит Худ, мне они неведомы, — я должен знать. Всё.

— Со временем…

Он ухмыльнулся.

— Я сказала — со временем. Даруй нам эту небольшую милость, смертный. Наша борьба не отличается от военной кампании: идущие одно за другим сражения, локальные стычки. Но поле боя — не что иное, как само существование. Каждая мелкая победа даёт жизненно необходимый вклад во всеобщую войну, которую мы решили развязать…

— Кто такие «мы»?

— Выжившие Старшие боги… И другие, несколько хуже осознающие свою роль.

— К’рул? Тот, кто в ответе за перерождение Рваной Снасти?

— Да. Мой брат.

— Твой брат. Но не тот, кто выковал Драгнипур.

— Не тот. Драконус сейчас не может действовать напрямую, он скован внутри меча, который сам же и сотворил. Убитый собственным клинком в руке Аномандра Рейка.

Паран почувствовал, как в душу закрался холодок подозрения. Не напрямую, говоришь?

— Подвернулась возможность, Ганос Паран. Неожиданно. В Драгнипур явилась душа, которая не была скована этим мечом. Произошёл обмен словами, который значил куда больше, чем ты себе представляешь. Как и прорыв на Путь Тьмы, разрыв в стене душ, — ненадолго, но достаточно…

— Постой.

Парану нужна была тишина, чтобы подумать, быстро и напряжённо. Когда он попал внутрь Драгнипура и шёл вдоль закованных душ, тянувших свою невообразимую ношу, он действительно говорил с одним таким пленником. О, Бездна, это был Драконус. Однако капитан не мог вспомнить ни слова из их диалога.

Цепи вели к Пути тьмы, узлу под стонущим фургоном. Так Тьма держала эти души, все как одну, и держала крепко.

Мне нужно вернуться. Внутрь меча. Нужно спросить…

— Джен’исанд Рул. Да, Драконус — тот, с кем ты говорил в Драгнипуре, мой другой брат, — использовал тебя, Ганос Паран. Эта истина кажется тебе жестокой? Непостижимой? Как и остальные пленники меча, мой брат столкнулся… с вечностью. Он искал способ перехитрить проклятье, но и не представлял, что это может продлиться так долго. Он изменился, смертный. Его легендарная жестокость… смягчилась. Мудрость, тысячу раз заслуженная. Более того, он нам нужен.

— Вы хотите, чтобы я освободил Драконуса из меча Рейка.

— Да.

— Чтобы он затем напал на самого Рейка, пытаясь отнять выкованное им оружие. Ночная Стужа, как по мне, лучше Рейк, чем Драконус…

— Такой битвы не будет, Ганос Паран.

— Почему нет?

— Чтобы освободить Драконуса, меч необходимо сломать.

Холодная сталь между рёбрами провернулась. И это освободит… всех остальных. Всё остальное. Прости, женщина, я не стану этого делать…

— Если есть способ предотвратить ужасающее освобождение безумных, злых духов, — которых воистину более легиона — так много, что страшно даже подумать, — то его знает только один человек.

— Сам Драконус.

— Да. Подумай об этом, Ганос Паран. Не спеши — ещё есть время.

— Рад это слышать.

— Мы не так жестоки, как ты думаешь.

— Месть не очернила твоё сердце, Ночная Стужа? Прости за недоверие.

— О, я хочу отомстить, смертный, но не тем мелким игрокам, которые разыграли моё предательство, ведь оно было предсказано. Древнее проклятие. Тот, кто его озвучил, — единственная цель моего стремления мстить.

— Я удивлён, что он или она всё ещё среди живых.

В её словах ощущалась холодная улыбка.

— Таким было наше проклятие ему.

— Я начинаю думать, что вы друг друга стоите.

Пауза, затем она сказала:

— Возможно, так и есть, Ганос Паран.

— Что ты сделала с Рваной Снастью?

— Ничего. Её внимание сейчас отвлечено другим.

— Значит, я себе льстил, когда думал иначе. Проклятье, Паран, ты такой же глупец, как и прежде.

— Мы не навредим ей, смертный. Даже если бы мы могли — что на самом деле не так. В ней есть честь. И целостность. Редкие качества для такого могущества. Поэтому мы верим…

Опустившаяся на плечо Парана рука в перчатке привела его в чувство. Он моргнул, осмотрелся. Крыша. Я вернулся.

— Капитан?

Он встретил встревоженный взгляд Молотка.

— Что?

— Простите, сэр, показалось, будто на мгновение… мы вас потеряли.

Паран скривился, он хотел возразить, но не мог.

— Надолго?

— На дюжину ударов сердца, сэр.

— Это всё? Хорошо. Нужно двигаться дальше. К Пленнику.

— Сэр?

Теперь я между ними и нами, Молоток. Но «нас» больше, чем ты думаешь, Проклятье, хотел бы я иметь возможность это объяснить так, чтобы не прозвучало как слова напыщенного ублюдка. Не отвечая на вопрос целителя, капитан обернулся и увидел Тротца.

— Вождь. Пленник зовёт.

— Так точно, капитан.

«Мостожоги» — все как один — избегали его взгляда. Паран недоумевал, почему. Спрашивал себя, что он пропустил. Мысленно пожав плечами, приблизился к Остряку.

— Ты идёшь с нами, — сказал капитан.

— Я знаю.

Конечно, уже знаешь. Отлично, давайте с этим покончим.

Дворцовая башня возвышалась, словно копьё, украшенное знамёнами призрачного дыма. Тёмный, бесцветный камень делал мрачным даже заливавший его яркий солнечный свет. Три сотни и тридцать девять витых ступеней вели вверх, внутрь башни, чтобы вынырнуть на открытой площадке с остроконечной крышей из медных пластин, которых не коснулась патина. Между поддерживавшими крышу колоннами и гладкой каменной платформой завывал ветер, но башня не качалась.

Итковиан смотрел на восток, ветер хлестал его по лицу. Тело казалось бескровным и странно горячим под изодранными доспехами. Он знал, что истощение наконец-то брало своё. Тело и кости имели свои пределы. Защита мёртвого князя в его дворце была жестокой и безыскусной. Входы и коридоры превратились в бойню. Вонь резни словно легла новым слоем под кожей, и даже ветер не мог сдуть её.

Как донёс единственный уцелевший разведчик, битвы на берегу и у пристаней подходили к мрачному завершению. Бетруллиды были повержены и бежали вдоль берега на север, где, как прекрасно знал Кованый щит, их кони завязнут в солёных болотах. Преследующие их баргасты расправятся с паннионцами в два счёта.

Осадные лагеря были разгромлены так, словно по ним промчался ураган. Несколько сотен баргастов — старухи, старики и дети — бродили среди того, что осталось от побоища, собирая трофеи под вопли чаек.

Редут Восточной стражи, превратившийся в груду булыжников, едва возвышался над ковром из тел. Дымил, словно угасающий погребальный костёр.

Итковиан наблюдал за тем, как кланы баргастов ворвались в город, видел, как отступление паннионцев превратилось в бегство по лежавшим под его ногами улицам. Сражение быстро пронеслось мимо дворца. Офицер провидоминов смог собрать арьергард на площади Джеларкана, и там всё ещё кипел бой. Но для паннионцев это был вопрос отступления. Они старались выиграть время для побега через то, что осталось от южных и западных ворот.

Несколько разведчиков племени Белолицых пробрались на территорию дворца достаточно близко, чтобы понять: защитники там остались, — но официально контакт не был установлен.

Новобранец Вельбара стояла рядом с Итковианом… впрочем,новобранцем она уже не была. Владению оружием её обучило отчаяние. Женщина не пропустила самый главный урок — о том, как остаться в живых, — и потом именно он стоял за каждым навыком, которые она приобретала в горниле битвы. Как и все капанские новички, составлявшие сейчас большинство выживших под командованием Кованого щита, Вельбара заслужила своё место солдата «Серых мечей».

Итковиан нарушил затянувшееся молчание.

— Мы покидаем дворец.

— Да, сударь.

— Честь князя была восстановлена. Нам нужно уходить — у нас есть незаконченное дело в Пленнике.

— Сумеем ли мы вообще добраться туда, сударь? Нам придётся найти вождя баргастов.

— Нас не примут за врага, сударыня. Наши братья и сёстры полегли в городе в достаточном количестве для того, чтобы они начали узнавать нашу форму. К тому же, если учесть, что погоня загнала паннионцев на западную равнину, — остались лишь отряды на площади, — мы, вероятно, не встретим сопротивления.

— Да, сударь.

Итковиан напоследок взглянул на уничтоженный редут на поле боя с восточной стороны. Двое солдат-джидратов во дворце принадлежали к его безрассудным, но благородным защитникам. Раны одного из них были столь тяжелы, что, скорее всего, будут стоить джидрату жизни. Другой, настоящий бык, преклонявший колени перед Рат’Худом, похоже, больше не мог спать. Четыре дня и ночи после захвата Главного зала дворца в моменты отдыха он лишь ходил взад и вперёд, не обращая внимания ни на что вокруг. Ходил, еле слышно бормоча себе под нос, и его глаза напряжённо горели мрачной, лихорадочной решимостью. Он и его умирающий приятель, как заподозрил Итковиан, были последними живыми джидратами за пределами Пленника.

Джидрат присягал Худу, но без колебаний выполняет мои приказы. Возможно, из чисто практических соображений. Понятие соперничества неуместно перед лицом нынешних испытаний. И всё же… Я не до конца верю собственным объяснениям.

Несмотря на истощение, Кованый щит ощущал нарастающее волнение. Что-то случилось. Где-то. И словно в ответ, он почувствовал: кровь будто отхлынула от его тела, опустошила вены, опорожнила сердце, вытекла сквозь рану, которую ему ещё предстоит найти. Оставила его с ощущением… незавершённости.

Словно я отказался от своей веры. Но это не так. «Пустота потерянной веры заполняется собственным, раздутым «я»». Слова давно умершего Дестрианта. Ты не отказываешься, ты заменяешь. Веру — сомнением, маловерием, отрицанием. Я ни от чего не отказывался. У меня нет армии слов на страже внутренних рубежей. На самом деле я уменьшился до тишины. Опустошён… словно в ожидании обновления…

Итковиан встряхнулся.

— Ветер слишком громко воёт мне в уши, — сказал он, не отрывая глаз от редута Восточной стражи. — Давайте спустимся вниз, сударыня.

Сто двенадцать солдат ещё были способны сражаться, хотя ни один не избежал ранений. Семнадцать «Серых мечей» лежали у одной из стен — мёртвые и умирающие. Воздух пропитался запахами пота, мочи и гниющего мяса. Входы в Главный зал были обрамлены чернеющей кровью, начисто стёртой с плит пола, чтобы не скользить. Давно умерший архитектор, придавший форму этому залу, был бы в ужасе от того, во что превратилось его творение. Благородная красота стала декорацией для сцены из кошмара.

На троне раскинулось полуобглоданное тело князя Джеларкана, безглазое лицо, укрытое грубо пришитой обратно кожей, кривилось в жуткой ухмылке: губы подсыхали и расходились в стороны так, что стали видны зубы. Широкая улыбка смерти, точный, поэтический ужас. Владыка, достойный того, во что превратился Главный зал. Молодой князь, так любивший свой народ, разделил его судьбу.

Пора было уходить. Итковиан стоял у главного входа, разглядывая оставшихся «Серых мечей». Солдаты, в свою очередь, смотрели на него — неподвижные, с каменными взглядами. Слева капанские новобранцы держали поводья двух уцелевших боевых коней. Позади строя наёмников вдоль стены расхаживал, сгорбившись и низко опустив голову, джидрат, товарищ которого только умер. В руках джидрат сжимал выдавшие виды длинные мечи; левый погнулся две ночи тому от резкого удара, который пришёлся в мраморную колонну.

Кованый щит хотел ради соблюдения приличий обратиться к солдатам, но сейчас, глядя в их лица, понял, что у него не осталось слов. Слов, способных выразить то, что связывало их всех, слов, пригодных для той странно холодной гордости, которую он сейчас испытывал. В конце концов Итковиан достал меч, проверил повязку, придерживающую левую руку, затем повернулся к главному входу.

Коридор был очищен от трупов, между сложенных тел появился проход к внешним дверям.

Итковиан прошёл по мрачному коридору, миновал покосившиеся, разбитые двери, и вышел на солнечный свет.

После многочисленных атак паннионцы оттащили павших товарищей подальше от невысоких широких ступеней во внутренний двор, где беспорядочно свалили тела в кучу, вместе с мёртвыми — раненых, которые позже скончались от увечий или удушья.

Итковиан задержался на верхней ступени. Звуки боя по-прежнему доносились с площади Джеларкана, но больше он ничего не слышал. Тишина окутала двор перед ним, тишина, настолько неподобающая некогда многолюдному дворцу в процветающем городе, что Итковиан был глубоко потрясён — впервые с начала осады.

О, Фэнер, дай мне увидеть здесь победу.

Он спустился вниз, камень казался мягким и словно пружинил под сапогами. Солдаты последовали за Итковианом, не проронив ни слова.

Они прошли через расколотые ворота, начали прокладывать путь через трупы на подъездной дороге, затем — на улице за ней. Никто из живых не мешал «Серым мечам», но всё же это было долгое путешествие. И оно не обошлось без битвы. Теперь солдат атаковало всё то, что видели глаза, чуяли носы и чувствовали под собой ноги.

В этой битве бесполезными были доспехи и щиты, ничего не приносили взмахи мечей. Душа, ожесточившаяся до бесчеловечности, была единственной защитой, и для Итковиана эта цена была слишком высока. Я — Кованый щит. Я покоряюсь тому, что лежит передо мной. Горе, что гуще дыма, высвободилось и пропало, замарав безжизненный воздух. Город убит. Даже выжившие, которые прячутся сейчас в подземных тоннелях — забери меня Фэнер, лучше им никогда не возвращаться… не видеть этого.

Дорога привела их к площадке между кладбищами. Итковиан осмотрел место, где стояли насмерть его солдаты. Оно ничем не отличалось от других сцен, которые выхватывал взгляд Кованого щита. Груды мертвецов. Как и обещал Брухалиан, ни один булыжник не уступили врагу без боя. Небольшой город сделал всё, что было в его силах. Возможно, победа паннионцев и была неотвратимой, но всё же существовали пределы, превращавшие непреклонное наступление в проклятье.

А теперь кланы Белолицых баргастов заявили о собственной неотвратимости. То, что несли другим паннионцы, теперь принесли им самим. Нас всех столкнули в мир безумия, и нынче каждый должен вытащить себя из Бездны, вырваться из этой нисходящей спирали. Из ужаса должно родиться горе, а из горя — сострадание.

Когда отряд вышёл на узкую улицу на краю Даруджийского квартала, из переулка впереди показалась группа баргастов. В руках — окровавленные мечи, окрашенные белой краской лица запятнаны алым. Первый из воинов ухмыльнулся Кованому щиту.

— Защитники! — рявкнул он по-капански с резким акцентом. — Как вам дар освобождения?

Итковиан проигнорировал вопрос.

— Ваши сородичи — у Пленника, сударь. Я вижу, как гаснет защитное сияние.

— Мы узрим кости своих богов, да, — кивнул воин. Его маленькие тёмные глаза разглядывали «Серых мечей». — Ты ведёшь племя женщин.

— Капанских женщин, — произнёс Итковиан. — Самую выносливую силу в городе, хотя лишь нам удалось её обнаружить. Они теперь — «Серые мечи», сударь, и тем делают нас сильнее.

— Мы везде видели твоих братьев и сестёр, — прорычал баргаст. — Будь они нашими врагами, мы радовались бы их смерти.

— А если они — союзники? — спросил Кованый щит.

Воины-баргасты как один приложили правую ладонь тыльной стороной ко лбу, затем их командир ответил:

— Утрата наполняет наши тени. Знай, солдат: враги, которых вы нам оставили, были слабы.

Итковиан пожал плечами.

— Вера паннионцев не знает поклонения, лишь необходимость. Их сила — пуста, сударь. Вы сопроводите нас к Пленнику?

— С радостью, солдат. Честь лежит в твоей тени.

Большинство строений в Даруджийском квартале сгорели, местами развалины засыпали улицы почерневшими камнями. Пока «Серые мечи» и баргасты пробирались по наиболее проходимым переулкам, взгляд Итковиана был прикован ко всё ещё стоявшему зданию по правой стороне. Это был высокий дом со странно изогнутыми стенами. У внешней стены развели костры, которые опалили камни, но по какой-то причине атака пламени не удалась. Все арочные окна, как показалось Итковиану, были надёжно забаррикадированы.

Баргаст проворчал:

— Ваш род переполняет свои курганы.

Кованый щит посмотрел на него.

— Сударь?

Воин кивнул на затянутое дымом здание:

— Да, это проще, чем копать и ровнять яму за городом, а затем засыпать её вёдрами земли. Похоже, вам больше нравится видеть со стен равнину. Но мы не живём среди мертвецов, как ваш народ.

Итковиан обернулся, посмотрел на здание пристальней, на этот раз справа и немного сзади. Его глаза сузились. Баррикады у окон. Снова плоть и кости. О, Двойные Клыки, кто стал бы строить такой некрополь? Не могло ведь это случиться во время защиты здания?

— Мы подходили близко, — сказал воин рядом с ним. — Стены излучают тепло. Густая жижа сочится из трещин в стенах.

Баргаст вздрогнул и сотворил другой знак, рукоять его меча-крюка стукнула по обшитому монетами доспеху на груди.

— Клянусь костями, солдат, мы сбежали.

— Это здание — единственное, так… заполненное?

— Других таких мы не видели, хотя прошли одно имение, которое ещё держалось — оживлённые тела стояли на страже у ворот и на стенах. В воздухе пахло колдовством, гнилым порождением некромантии. Я так скажу, солдат — мы будем рады покинуть этот город.

Итковиан молчал. Он чувствовал разлад в душе. Устав Фэнера провозглашал истину войны. Он говорил правду о жестокости, которую человечество способно обратить против себе подобных. Война была игрой для тех, кто командовал: и доской для игры служила умозрительная арена холодного разума; но эта ложь не могла пережить столкновения с реальностью, а у реальности, похоже, не было границ. В основе Устава лежала мольба о сдержанности, убеждённость в том, что славу следует обретать не вслепую, а при помощи серьёзного и ясного взора. В безграничной реальности таилось обещание искупления.

Сейчас этот взгляд подвёл Итковиана. Тот метался, словно пойманное животное, которое осыпают жестокими уколами со всех сторон. Даже в побеге ему было отказано, он сам запретил себе бежать, по собственной свободной воле, которая обрела форму в словах обета. Итковиан должен принять это бремя, невзирая на цену. Пламя мести преобразилось в его душе. В конечном счёте он сам станет искуплением — искуплением для душ тех, кто пал в этом городе.

Искупление. Для всех, кроме него самого. Об этом Итковиан мог просить лишь своего бога. Но что случилось, Фэнер? Где ты? Я преклоняю колени в ожидании твоего прикосновения, но тебя нигде нет. Твоё царство… будто… опустело.

Куда мне теперь идти?

Да, я ещё не закончил. Я принимаю это. Но когда закончу? Кто ждёт меня? Кто примет меня? По телу Итковиана пробежала дрожь.

Кто примет меня?

Кованый щит отмёл этот вопрос, пытаясь воскресить свою решимость. В конце концов, у него нет выбора. Он станет горем Фэнера. И рукой правосудия своего Господа. Это нежеланные обязанности — он чувствовал, какую цену придётся заплатить.

Они подошли к площади перед Пленником. Отовсюду подходили другие баргасты. Отдалённые звуки боя на площади Джеларкана, раздававшиеся в течение почти всего дня, теперь утихли. Враг был изгнан из города.

Итковиан не думал, что баргасты пустятся в погоню. Они добились того, зачем пришли. Паннионская угроза костям их богов устранена.

Возможно, если бы септарх Кульпат был ещё жив, он перестроил бы свои потрёпанные силы, восстановил дисциплину и подготовился к следующему шагу. Либо к контратаке, либо к отступлению на запад. Оба были рискованными. Ему могло не хватить сил для того, чтобы взять город. И его армия, лишившись оставшегося в лагерях снаряжения и линий снабжения, скоро начнёт испытывать нехватку припасов. Незавидная ситуация. Капастан — маленький, незначительный город на восточном побережье Генабакиса стал многогранным бедствием. И потерянные здесь жизни символизировали лишь начало грядущей войны.

Отряд вышел на площадь.

Место, где пал Брухалиан, лежало прямо перед ними, но все тела были убраны — без сомнения, их забрали отступавшие паннионцы. Плоть для ещё одного королевского пира. Это не имеет значения. Худ явился за ним. Во плоти. Был ли это знак уважения или мелкое злорадство со стороны бога?

Взгляд Кованого щита задержался на запятнанных камнях ещё на миг, затем метнулся к главным воротам Пленника.

Свечение исчезло. В тенях за аркой ворот возникли фигуры.

Все подходы к площади были заполнены баргастами, но дальше они не шли.

Итковиан повернулся к своему отряду. Отыскал взглядом своего капитана, некогда — мастер-сержанта, отвечавшего за тренировку новобранцев, затем Вельбару. Осмотрел их изодранную, запятнанную броню, их осунувшиеся, морщинистые лица.

— Мы втроём, сударыни, в центр площади.

Обе женщины кивнули.

Все трое вышли на площадь. Тысячи глаз смотрели на них, прокатился приглушённый рокот голосов, а затем ритмичный, сдержанный лязг клинков о клинки.

Справа вышла другая группа. Солдаты, чью форму Итковиан не узнал, и люди, на которых видны были зазубренные, тигриные татуировки. Эту группу вёл человек, которого Итковиан уже видел раньше. Кованый щит замедлил шаг.

Остряк. Это имя было словно удар молота в грудь. Горькая уверенность вызвала поток мыслей: Смертный меч Трейка, Тигра Лета. Первый герой Взошёл.

Нас… нас заменили другими.

Собравшись с духом, Итковиан продолжил путь, затем остановился посреди площади.

Солдат в чужеземной форме приблизился к Остряку. Он сжал полосатую руку огромного даруджийца и пролаял что-то остальным, те остановились, а незнакомец с Остряком пошли дальше, прямо к Итковиану.

Их внимание привлекла суматоха у ворот Пленника. Выходили жрецы и жрицы Совета Масок, торопливо семенили, волоча за собой сопротивлявшегося собрата. Впереди — Рат’Трейк, на шаг позади него — даруджийский купец Керули.

Солдат и Остряк подошли к Итковиану первыми.

Тигриные глаза Остряка взглянули на Кованого щита из-под даруджийского шлема.

— Итковиан из «Серых мечей», — пророкотал он. — Дело сделано.

— Не сделано, — перебил иноземный солдат. — Приветствую тебя, Кованый щит. Я капитан Паран из «Мостожогов». Войско Однорукого.

— Он нечто большее, — проворчал Остряк. — То, что он сейчас заявляет…

— Я делаю без радости, — закончил Паран. — Кованый щит, Фэнер был вырван из своего царства. Он блуждает по далёким землям. Ты и твои люди потеряли своего бога.

И мы все это знаем.

— Нам это известно, сударь.

— Остряк говорит, что твоя роль, твой долг исполнен. «Серые мечи» должны отступить, ведь превосходство получил новый бог войны. Но это не обязательно. Для вас предуготован путь… — Взгляд Парана скользнул мимо Итковиана. Он повысил голос. — Добро пожаловать, Хумбролл Тор. Твои дети, несомненно, ждут в Пленнике.

Кованый щит глянул через плечо и увидел в десяти шагах огромного вождя баргастов в расшитом монетами доспехе.

— Подождут ещё немного, — прорычал Хумбролл Тор. — Я буду свидетелем.

Паран скривился.

— Любопытный ублюдок…

— Он самый.

Малазанец вернулся к Итковиану и собирался заговорить, но Кованый щит прервал его:

— Мгновение, сударь.

Он прошёл мимо обоих мужчин.

Рат’Фэнер крутился и извивался в хватке собратьев-жрецов. Его маска сбилась набок, пряди седых волос выбились из-под кожаной повязки.

— Кованый щит! — закричал он, видя приближение Итковиана. — Во имя Фэнера…

— Во имя его, да, сударь, — отрезал Итковиан. — Ко мне, капитан Норул. Призывается закон Устава.

— Сударь, — ответила седая женщина, выходя вперёд.

— Вы не имеете права! — завопил Рат’Фэнер. — Только Смертный меч способен призвать Устав!

Итковиан стоял, не шевелясь.

Жрец сумел высвободить одну руку и ткнуть пальцем в Кованого щита.

— Я ношу звание Дестрианта! Разве что у вас есть кто-то, кто может заявить о своём праве на этот чин?

— Дестриант Карнадас мёртв.

— Этот человек не был Дестриантом, Кованый щит! Взыскующим — возможно, но моё звание было и остаётся превосходящим. Только Смертный меч имеет право призвать Устав против меня, и вы это знаете.

Остряк фыркнул.

— Итковиан, Паран рассказал мне, что здесь свершилось предательство. Твой жрец продал жизнь Брухалиана паннионцам. Это не только отвратительно, но и бестолково. Стало быть, — он остановился. — Любой Смертный меч подходит? Если так, то я призываю Устав. — Он оскалился в лицо Рат’Фэнеру. — Покарай ублюдка.

Нас заменили. Повелитель Битвы воистину сменился.

— Он не имеет права! — завизжал Рат’Фэнер.

— Смелое заявление, — сказал Итковиан жрецу в маске. — Чтобы оспорить право этого человека на звание, сударь, вы должны воззвать к нашему богу. В свою защиту. Сделайте это, сударь, и уйдёте отсюда свободным человеком.

Глаза в прорезях маски расширились.

— Итковиан, вы же знаете, что это невозможно!

— Значит с вашей защитой покончено, сударь. Устав призван. Я стал рукой правосудия Фэнера.

Рат’Трейк, который до сих пор стоял неподалёку и молча наблюдал, заговорил:

— Во всём этом нет нужды, Кованый щит. Отсутствие вашего бога меняет… всё. Конечно, вы понимаете требования к традиционной форме наказания. Простая казнь — не закон Устава…

— В ней этому человеку отказано, — произнёс Итковиан. — Капитан Норул.

Та подошла к Рат’Фэнеру, протянула руку и выдернула его из толпы жрецов и жриц. Он казался тряпичной куклой в её больших, покрытых шрамами руках, когда женщина повернула его и швырнула животом на каменные плиты. Затем она оседлала жреца, вытянула его руки вперёд. Рат’Фэнер завизжал от внезапного понимания.

Итковиан обнажил меч. С лезвия стекал дым.

— Устав, — произнёс он, стоя над вытянутыми руками Рат’Фэнера. — Предательство — обменять жизнь Брухалиана на свою. Предательство — грязнейшее из преступлений для закона Устава, для самого Фэнера. Кара призвана, согласно с судом Вепря Лета. — Он замолчал на миг, затем сказал: — Сударь, молитесь, чтобы Фэнер получил то, что мы шлём ему.

— Он не получит! — воскликнул Рат’Трейк. — Вы не понимаете? Его царство… ваш бог больше не ждёт вас там!

— Он это знает, — сказал Паран. — Вот что случается, когда такие дела становятся личными, и поверьте мне, я бы не хотел принимать в этом участие.

Рат’Трейк повернулся к капитану.

— А ты кто такой, солдат?

— Сегодня. Сейчас. Я — Господин Колоды, жрец. И похоже, я здесь для переговоров… от имени твоего бога. Увы, — добавил он с иронией, — Кованый щит оказался восхитительно… непокорным.

Итковиан едва слышал этот диалог. Не сводя глаз со жреца, распростёртого на земле перед ним, он сказал:

— Наш бог… ушёл. Воистину. Так что… лучше молись, Рат’Фэнер, чтобы хоть кто-нибудь сейчас сжалился над тобой.

На этих словах Рат’Трейк резко развернулся к Кованому щиту.

— Во имя Бездны, Итковиан, ни одно злодеяние не может быть настолько грязным, чтобы стоить того, что вы хотите сделать! Его душа будет разорвана! Там, куда они пойдут, нет никого милосердного! Итковиан…

— Тихо, сударь. Приговор — мой и Устава.

Жертва завопила.

Итковиан опустил меч. Край лезвия затрещал об плиты. Две струйки крови брызнули из обрубков рук Рат’Фэнера. Кистей нигде не было.

Итковиан прижал плоскую сторону клинка к обрубкам. Плоть зашипела. Крики Рат’Фэнера внезапно оборвались, когда он потерял сознание. Капитан Норул отошла от него, оставив лежать на плитах.

Паран заговорил:

— Кованый щит, услышь меня. Прошу. Фэнер ушёл, он бродит по миру смертных. Он не может благословить тебя. То, что ты на себя берёшь… этому некуда уйти, нет способа облегчить бремя.

— Это мне тоже известно, сударь. — Итковиан не сводил глаз с Рат’Фэнера, снова приходящего в себя. — Это знание ничего не стоит.

— Есть другой путь, Кованый щит.

Итковиан повернулся, его глаза сузились. Паран продолжил:

— Выбор был… создан. Я в этом деле только посланник…

Рат’Трейк подошёл к Итковиану.

— Мы примем вас, сударь. Вас и ваших последователей. Тигр Лета нуждается в вас, Кованый щит, и предлагает присоединиться…

— Нет.

Глаза в прорезях маски сузились.

— Итковиан, — проговорил Паран. — Это было предсказано… путь подготовлен… Старшими силами, которые вновь проснулись и действуют в этом мире. Я здесь для того, чтобы сказать вам, чего они от вас хотят…

— Нет. Я присягнул Фэнеру. Если будет нужно, я разделю его судьбу.

— Это предложение спасения, а не предательства! — воскликнул Рат’Трейк.

— Разве? Не нужно слов, сударь. — Лежавший на земле Рат’Фэнер пришёл в себя. Итковиан пристально осмотрел его. — Я ещё не закончил, — прошептал он.

Тело Рат’Фэнера дёрнулось, он издал раздирающий горло вопль, руки тряслись, будто другие — невидимые, нечеловеческие руки тянули за них. На коже жреца появились тёмные татуировки, но не принадлежащие Фэнеру, ведь не бог заявил свои права на отрубленные кисти Рат’Фэнера. Извивистые, чуждые надписи роились на его плоти, неведомая сила оставляла свою метку, заявляя право на владение смертной душой этого человека. Слова, потемневшие будто ожоги.

Волдыри вздулись и лопнули, испустив густую желтоватую жидкость.

Крики невыносимой, невероятной боли заполнили площадь, тело на плитах подёргивалось, пока мышцы и жир растворялись под кожей и, кипя, вырывались наружу.

Но жрец не умер.

Итковиан вложил меч в ножны.

Малазанец первым понял. Его рука метнулась вперёд, сжала запястье Кованого щита.

— Клянусь Бездной, не…

— Капитан Норул.

Женщина с лицом, белым под забралом шлема, положила ладонь на рукоять меча.

— Капитан Паран, — произнесла она ломким, напряжённым голосом. — Уберите руку.

Он повернулся к ней.

— Ведь даже у вас вызывает отвращение то, что он хочет сделать…

— Тем не менее, сударь. Отпустите его или я убью вас.

Глаза малазанца странно блеснули от этой угрозы, но Итковиан не мог отвлекаться на молодого капитана. У него был долг. Рат’Фэнер был достаточно наказан. Его боль должна прекратиться.

А кто спасёт меня?

Паран разжал ладонь.

Итковиан склонился к извивающемуся, едва узнаваемому телу на плитах.

— Рат’Фэнер, услышь меня. Да, я иду. Примешь ли ты меня?

Вопреки зависти и злости в душе истерзанного жреца, вопреки всему тому, что привело к предательству не только Брухалиана, Смертного меча, но и самого Фэнера, в сердце его оставалась капля милосердия. Милосердия и понимания. Тело жреца отдёрнулось, конечности затряслись, словно он пытался выползти из тени Итковиана.

Кованый щит кивнул, взял покрытое гноем тело на руки и поднял.

Я вижу твой ужас и знаю, что это твой последний жест. Искупление. Я не могу ответить на это иначе, чем добром, Рат’Фэнер. Итак. Я принимаю твою боль, сударь. Нет, не отвергай этот подарок. Я освобождаю твою душу для Худа, для смертного успокоения…

Паран и остальные не видели ничего, кроме неподвижно стоявшего Кованого щита, державшего Рат’Фэнера на руках. Расплывшийся, окровавленный жрец ещё немного сопротивлялся, затем, похоже, смирился и прекратил кричать.

Вся жизнь этого человека развернулась перед внутренним взором Итковиана. Перед ним был путь жреца к предательству. Он увидел юного послушника, чистого сердцем, жёстко натасканного не в благочестии и вере, но в циничных уроках борьбы за светскую власть. Это было змеиное гнездо, непрестанная борьба мелочных и убогих умов за иллюзорную награду. Жизнь в холодных залах Пленника опустошила душу жреца. Он заполнил пустоту на месте утраченной веры страхами и завистью, единственным ответом на которые были лишь злые дела. Потребность в самосохранении каждую добродетель превратила в товар, которым можно торговать.

Итковиан понял его, увидел каждый шаг, который неотвратимо вёл к предательству, обмену жизнями по договору между жрецом и агентами Паннионского Домина. И в глубине — понимание того, что этим Рат’Фэнер пригрел на груди гадюку, чей поцелуй смертелен. Он в любом случае был мёртв, но ушёл слишком далеко от веры, слишком далеко, чтобы даже представить, что однажды к этой вере можно вернуться.

Теперь я понимаю тебя, Рат’Фэнер, но понимание не означает прощение. Справедливость в том, чтобы не колебаться в наказании. Поэтому ты познал боль.

Да, Фэнер должен был ждать тебя, наш бог должен был принять твои отрубленные руки, посмотреть на тебя после твоей смерти, озвучить слова, подготовленные только для тебя — слова на твоей коже. Последнее искупление твоих злодеяний. Так должно было быть.

Но Фэнер ушёл.

И то, что удерживает тебя сейчас… хочет иного.

Я отказываю ему во владении тобой.

Душа Рат’Фэнера завопила, снова пытаясь уйти. Чеканя слова сквозь смятение: Итковиан! Ты не должен! Оставь меня, умоляю. Не за твою душу… я никогда не хотел… пожалуйста, Итковиан…

Кованый щит сжал свою духовную хватку, ломая последние барьеры. Никому не может быть отказано в скорби, даже тебе.

Но когда внутренние стены пали, они уже не могли сдерживать то, что рвалось наружу.

Налетевший на Итковиана ураган переполнил его. Боль, пронзительная настолько, чтобы стать абстрактной силой, живым существом, которое само по себе было переполнено паникой и ужасом. Кованый щит открылся ему, позволил его воплям заполнить себя.

На поле битвы, после того, как остановилось последнее сердце, осталась боль. Запертая в земле, камне, соединяющая каждое из мест с остальными, паутина памяти, трепещущая от беззвучной песни. Однако обет Итковиана отвергал дар тишины. Он слышал песню, она заполнила его душу. И он стал её контрапунктом. Её ответом.

Я держу тебя, Рат’Фэнер. Ты найден, и я… отвечаю.

Внезапно, вне боли пришло обоюдное узнавание — чужое присутствие. Огромная сила. Не злая, но всё же в корне… иная. С этим присутствием — летящее ураганом смятение, мука. Стремление сделать из неожиданного дара двух смертных рук… нечто прекрасное. Но плоть этого человека не могла удержать этот дар.

Ужас внутри урагана. Ужас… и скорбь.

О, даже боги скорбят. Предайте себя моему духу. Я приму и вашу боль, сударь.

Чужое присутствие отпрянуло, но было слишком поздно. Итковиан предложил свой неизмеримый дар…

…и был поглощён. Он чувствовал, как распадается, разрывается его душа — слишком много!

Под холодными лицами богов скрывалось тепло. Однако в темноте жила печаль, ибо не боги оказались бездонны. Такими были смертные. Что до богов — они просто платили.

Мы — та рама, на которой они распяты.

Затем это ощущение ушло, оно покидало Итковиана по мере того, как чуждому богу удавалось отделиться, оставив Кованому щиту угасающие отзвуки горя далёкого мира — мира со своей жестокостью, слой за слоем ложащейся на длинную, мучительную историю. Они угасали… а затем исчезли.

Оставив ему душераздирающее знание.

Немного милосердия. Он сгибался под ношей боли Рат’Фэнера и растущим натиском ужасающей смерти Капастана, когда его внутренние объятия раскрылись ещё шире. Вопящие души со всех сторон — и каждая история жизни стоила внимания, стоила признания. Ни одну он не отверг. Десятки тысяч душ, жизни, полные боли, потерь, любви и горя, каждая вела к воспоминаниям о собственной смерти в агонии. Железо, и огонь, и дым, и падающий камень. Пыль и нехватка воздуха. Воспоминания о достойном сожаления, бессмысленном конце тысяч жизней.

Я должен искупить. Я должен ответить. Каждой смерти. Каждой.

Кованый щит потерялся в урагане, неспособный объять бесконечность свалившейся на него душевной боли. Но он боролся. Дар покоя. Снять с них раны боли, освободить эти души, чтобы они смогли найти свой путь… к ногам бесчисленных богов, или в царство Худа, или, воистину, в саму Бездну. Путешествия, необходимые для освобождения душ, пойманных в ловушку своих собственных мучительных смертей.

Я… Я — Кованый щит. Мне нужно… нужно держаться. Дотянуться… О боги! Освободите их, сударь! Это ваше задание. Сущность вашего обета. Вы — ходите среди мертвецов на поле битвы, вы несёте покой, вы освобождаете павших. Вы чините сломанные жизни. Без вас смерть бессмысленна, а отрицание смысла — величайшее преступление мира против своих детей. Держись, Итковиан… Держись крепче…

Но у него не было бога, к которому можно было бы прислониться, не осталось крепкой, неподатливой сущности, ожидающей его, чтобы удовлетворить свои собственные нужды. Он был всего лишь смертной душой…

И всё же я не должен сдаваться. Боги, услышьте меня! Я могу не быть вашим. Но ваши павшие дети — они мои. Узрите, что находится за моим холодным лицом. Узрите!

В жуткой тишине на площади Паран и остальные смотрели, как Итковиан медленно опустился на колени. Гниющее, безжизненное тело осело в его руках. Одинокая, коленопреклонённая фигура — казалось капитану — заключала в себе всю усталость мира, и Паран понял, что эта картина, выжженная отныне в памяти, никогда его не покинет.

Борьба — война, — идущая внутри Кованого щита, была почти незаметна. После долгой паузы Итковиан протянул руку, расстегнул ремешок и снял шлем, открыв кожаный подшлемник с пятнами пота. Длинные, мокрые волосы прилипли ко лбу и шее, скрыли лицо, когда он склонил голову. Тело в его руках распалось бледным пеплом. Кованый щит не шевелился.

Грудная клетка стала подниматься и опускаться медленнее.

Вздрогнула.

Затем движение прекратилось.

Капитан Паран метнулся к Итковиану, с колотящимся сердцем схватил его за плечи и встряхнул.

— Нет, будь ты проклят! Я пришёл сюда не для того, чтобы увидеть это! Очнись, ублюдок!

…покой — теперь ты есть? Мой дар — о, какое бремя…

Голова Кованого щита дёрнулась назад. Он судорожно вздохнул.

Усаживается… такая тяжесть! Почему? Боги — вы все смотрели. Вы узрели всё своими бессмертными очами. И всё же не вышли вперёд. Вы отвергли мой зов о помощи. Почему?

Малазанец, присев, передвинулся, чтобы видеть лицо Итковиана.

— Молоток! — крикнул он через плечо.

Пока целитель бежал к ним, Итковиан отыскал Парана глазами, медленно поднял руку. Подавляя разочарование, смог найти слова.

— Не знаю, как, — прохрипел он, — но вы вернули меня.

Усмешка Парана была вымученной.

— Ты — Кованый щит.

— Да, — прошептал Итковиан. И да простит меня Фэнер, то, что ты сделал — безжалостно. — Я — Кованый щит.

— Я чувствую это в воздухе, — сказал Паран, пытаясь перехватить взгляд Итковиана. — Он… он очистился.

Да.

И я ещё не закончил.

Остряк смотрел, как малазанец и его целитель говорили с командиром «Серых мечей». Туман в мыслях, окутывавший его, как он осознал, уже несколько дней, начал рассеиваться. Подробности обрушивались на даруджийца, и очевидность изменений в нём самом тревожила Остряка.

Его глаза видели… иначе. Нечеловеческая острота. Любое движение, даже самое мелкое или далёкое, привлекало его внимание, повышало бдительность. Определялось как незначительное или как угроза, добыча или неизвестность — инстинктивные решения теперь принимались не где-то в глубине, а у самой поверхности разума.

Остряк чувствовал каждую свою мышцу, каждую связку и кость, мог сосредоточиться на каждой отдельно от других, достигая такой пространственной чувствительности, которая делала контроль абсолютным. Он смог бы идти по лесной подстилке совершенно беззвучно, если бы захотел того. Он смог бы застыть, затаив дыхание, и стать совершенно неподвижным.

Но перемены, которые ощущал даруджиец, были куда глубже этих физических проявлений. Поселившаяся в нём жестокость принадлежала убийце. Холодная и безжалостная, без сочувствия или сомнения.

И это понимание пугало его.

Смертный меч Тигра Лета. Да, Трейк, я чувствую тебя. Я знаю, что ты из меня сделал. Проклятье, мог хотя бы спросить.

Остряк посмотрел на своих последователей, понимая, что именно этим они и были. Последователи, его собственные Присягнувшие. Ужасная правда. Среди них Скалла Менакис — нет, она не принадлежит Трейку. Она выбрала Старшего бога Керули. Хорошо. Если бы она преклонила передо мной колени, мы бы думали не о религии… и насколько же это вероятно? Ох, женщина…

Почувствовав его взгляд, Скалла посмотрела на него.

Остряк моргнул.

Она подняла брови, и даруджиец понял её тревогу, которая ещё больше его изумила — единственный ответ на тот ужас, который вызывал у него прячущийся внутри жестокий убийца.

Скалла помедлила, затем подошла к нему.

— Остряк?

— Да. Такое чувство, что я только что проснулся.

— О, похмелье сказывается, уж поверь.

— Что тут происходит?

— Ты не знаешь?

— Думаю, знаю, но не уверен — в себе, в своих же воспоминаниях. Мы обороняли дом, и дело повернулось страшней, чем грязь у Худа на сапогах. Ты была ранена. Умирала. Тот малазанский солдат вылечил тебя. А это Итковиан, и жрец только что у него в руках рассыпался в пыль… боги, ему бы надо было помыться…

— Храни нас Беру, это и правда ты, Остряк. Я уже думала, что я… что мы потеряли тебя.

— Похоже, часть меня потеряли, женщина. Все мы.

— С каких это пор ты стал религиозным?

— Шуточки Трейка. Я не такой. Он сделал ужасный выбор. Покажите мне алтарь, и я скорее помочусь на него, чем поцелую.

— Возможно, тебе придётся его целовать, так что я бы всё делала в обратном порядке.

— Ха-ха. — Он встряхнулся, шевельнул плечами и вздохнул.

Это движение заставило Скаллу еле заметно отпрянуть.

— О, это было слишком по-кошачьи, на мой вкус, — мускулы заиграли под полосками.

— Зато очень даже приятно. Заиграли? Подумай о новых… возможностях, женщина.

— Размечтался, болван.

В привычных шутках звенела хрупкость, и они оба это чувствовали.

Скалла замолкла на мгновение, после выдохнула сквозь зубы.

— Бук. Похоже, его больше нет.

— Нет, он жив. Описывает круги над нашими головами прямо сейчас. Вон тот перепелятник — подарок Керули, чтоб помочь следить за Корбалом Брошем. Он теперь одиночник.

Скалла посмотрела в небо, упершись руками в бёдра.

— Это просто прекрасно! — Она бросила ядовитый взгляд на Керули, стоявшего сбоку — незаметного, прячущего руки в рукавах, тихо наблюдающего за происходящим. — Все получили благословение, кроме меня! Ну и где справедливость?

— Ты ведь и так уже благословлена несравненной красотой, Скалла…

— Ещё одно слово — и я отрежу тебе хвост, клянусь.

— У меня нет хвоста.

— Вот именно. — Она посмотрела на него. — Послушай, нам нужно кое-что уладить. Есть у меня ощущение, что для нас обоих возвращение в Даруджистан — не вариант, по крайней мере, в ближайшее время. Так что теперь? Каждый пойдёт своим путём, жалкий старикашка?

— Не спеши с этим, женщина. Посмотрим, как тут всё устроится…

— Простите.

Оба повернулись на голос и обнаружили, что к ним присоединился Рат’Трейк.

Остряк сердито посмотрел на жреца.

— Что?

— Мне кажется, нам нужно многое обсудить с тобой, Смертный меч.

— Пусть тебе кажется что угодно, — ответил даруджиец, — но я уже объяснил Усатому, что я — плохой выбор…

Рат’Трейк словно подавился.

— Усатому? — негодующе выплюнул он.

Скалла рассмеялась и похлопала жреца по плечу.

— Очень почтительный ублюдок, правда?

— Я никому не кланяюсь, — прорычал Остряк. — Включая богов. И если это поможет, я хоть сейчас соскребу эти полоски со своей шкуры.

Жрец потёр повреждённое плечо, свирепо посмотрел на Скаллу из-под кошачьей маски. Когда Остряк заговорил, он снова повернулся к даруджийцу.

— Эти вещи вообще не обсуждаются, Смертный меч. Ты — то, что ты есть…

— Я — капитан караванной охраны, и в этом — весьма хорош. Когда трезв, разумеется.

— Ты — мастер войны, во имя Владыки Лета…

— Назовём это увлечением.

— Чем?!

До них донёсся смех. Капитан Паран, всё ещё склонившийся над Итковианом, смотрел в их сторону и хорошо слышал весь разговор. Малазанец ухмыльнулся Рат’Трейку:

— Никогда не получается так, как должно бы, правда, жрец? В этом наша, человеческая слава, и вашему новому богу стоит с этим смириться, да поскорее. Остряк, продолжай играть по своим правилам.

— Иначе и не собирался, капитан, — отозвался Остряк. — Как поживает Кованый щит?

Итковиан взглянул на него.

— Всё в порядке, сударь.

— Это ты соврал, — заметила Скалла.

— И тем не менее, — произнёс Кованый щит и медленно выпрямился, опершись на плечо Молотка.

Остряк посмотрел на сабли в своих руках.

— Подери меня Худ, — пробормотал он, — они стали совсем уродливыми.

Он вогнал клинки в потрёпанные ножны.

— Ты не должен выпускать их из рук, пока война не закончится! — встрял Рат’Трейк.

— Ещё одно слово, жрец, — проговорил Остряк, — и закончишься ты.

Никто больше не вышел на площадь. Капрал Хватка стояла вместе с остальными «мостожогами» в начале улицы, пытаясь понять, что происходит. Вокруг кипели разговоры, солдаты, согласно освящённой временем традиции, пытались понять значение жестов и неслышных разговоров посланников на площади.

Хватка осмотрелась.

— Дымка, ты где?

— Тут, — ответила та из-за плеча капрала.

— Почему бы тебе не проскользнуть туда и не узнать, что происходит?

Дымка поёжилась.

— Меня заметят.

— Да ну?

— Кроме того, мне это не нужно. Мне ясно, что происходит.

— Да ну?

Дымка насмешливо скривилась.

— Ты вместе с браслетами и голову свою отдала, капрал? Никогда прежде не видела, чтоб ты так на всё с отвисшей челюстью пялилась.

— Да ну? — повторила Хватка, на этот раз угрожающе. — Продолжай в том же духе и пожалеешь, солдат.

— Объяснить? Хорошо. Вот что, как мне кажется, я вижу. У «Серых мечей» тут было какое-то личное дело, которое они закончили, только вот оно едва не разодрало их командира на куски. Но Молоток, полагаясь на Худ знает какие силы, поддержал его, хотя я думаю, что именно капитан вернул этого человека из мёртвых. И — нет, я никогда не думала, будто Паран на такое способен, а если мы в последнее время и подозревали, что он — не просто бесхребетный офицер-аристократ, то только что видели доказательства. Но я не думаю, будто это плохо для нас — он нам не вгонит меч в спину, капрал. Скорей уж станет между таким клинком и нами. А насчёт Остряка — похоже, он только что очухался и жрец Трейка этому не рад, но остальным всё равно, поскольку иногда улыбка — это именно то, что нужно.

Хватка что-то проворчала в ответ.

— И наконец, после всего этого, — продолжила Дымка, — настало время Хумбролла Тора и баргастов…

Хумбролл Тор высоко поднял топор и двинулся к воротам Пленника. Вожди, поплечники и поплечницы, выйдя из рядов собравшихся племён пересекли площадь по зову могучего воина.

Тротц протолкался через компанию «мостожогов» и остановился рядом.

Хватка фыркнула, глядя ему в спину.

— Он идёт на встречу со своими богами, — прошептала Дымка. — Не откажи ему в этом, капрал.

— Будем надеяться, там и останется, — ответила та. — Видит Худ, командовать он не умеет.

— А капитан Паран — умеет, — сказала Дымка.

Хватка посмотрела на спутницу и пожала плечами:

— Ну, думаю, умеет.

— Может, стоит прижать Мураша, — негромко продолжила Дымка, — и остальных, кто последнее время нёс ерунду…

— О да, прижать. А потом избить до бесчувствия. Это похоже на план, Дымка. Найди Дэторан. Похоже, у нас тоже есть личное дело, с которым нужно разобраться.

— Ну, кажется, голову ты всё-таки не отдала.

Хватка снова ответила ворчанием.

Дымка скользнула назад в толпу.

Личное дело. Мне нравится, как это звучит. Мы их тебе приструним, капитан. Видит Худ, это меньшее, что я могу сделать…

Острый взгляд кружившего над головами ястреба не упустил ничего. День близился к концу, тени удлинялись. Клубы пыли на западной равнине говорили об отступающих паннионцах, которых по-прежнему гнали на запад барахны Хумбролла Тора.

В самом городе тысячи баргастов двигались по улицам. Убирали мертвецов, пока племена рыли огромные ямы за северной стеной. Могилы уже начали заполняться, по мере того, как реквизированные повозки выезжали из Капастана. Долгая, отупляющая работа по уборке города началась.

Площадь внизу заполнялась фигурами — баргасты выходили из улиц и переулков, шли за Хумброллом Тором, приближавшимся к воротам Пленника. Ястреб, некогда бывший Буком, не слышал ничего, кроме ветра, придающего происходящему внизу дух торжественности и бесплотности.

Тем не менее хищник не снижался. Именно расстояние делало эту картину нормальной, только оно, с самого рассвета, сохраняло её нормальность.

Отсюда, с высоты над Капастаном, величественные драмы смерти и отчаяния уменьшались — почти до абстракции. Приливы движения, размытые цвета, грязь человечества — всё это съёживалось, сводило бессмысленность к чему-то, на удивление управляемому.

Сожжённые дома. Трагический конец невинности. Жёны, матери, дети. Отчаяние, ужас и горе, буря разрушенных жизней…

Не ближе.

Жёны, матери, дети. Сожжённые дома.

Не ближе.

Никогда впредь.

Ястреб поймал восходящий поток, взмыл в небо, глядя теперь на звёзды, оживающие по мере того, как ночь поглощала мир под небом.

Дары Старших богов несли боль.

Но порой в них было и милосердие.

Глава восемнадцатая

Рождение баргастских богов прозвенело, точно удар молота понаковальне пантеона. Первобытные по аспекту, эти Взошедшие духи явились из Обители Зверя, старейшего мира давно забытой Старшей Колоды. Они владели тайнами и мистериями, рождёнными в звериной тени человечества, и могущество их было увито древностью.

Воистину, другие боги, должно быть, ощутили рокот их вознесения и вскинули головы в тревоге и ужасе. Ведь только что один из богов оказался брошен в смертный мир, а Первый герой принял вместо него мантию воина. Более того, Павший вернулся в игру, привнёс в неё зловещую угрозу, отравил Пути, ознаменовав тем самым свою жажду мести и, следует сказать, если без предубеждения взглянуть в прошлое, — стремление к абсолютной власти.

Сон Огни объял лихорадочный жар. Человеческая цивилизация расплескалась по многим землям, завязала в трясине пролитой крови. То были тёмные времена, и в этой тьме зародился рассвет баргастских богов…

Имригин Таллобант Младший.

По следам снов

Глаза чародея распахнулись, он увидел скорчившуюся на походном мешке перед ним крошечную фигурку из перевязанных узловатым шпагатом палочек и веток. Всё это венчала головка-жёлудь, немного склонённая набок.

— Очнулся. Да. Вновь чист разумом.

Быстрый Бен скривился.

— Таламандас. На миг мне показалось, что я вижу особенно неприятный кошмар.

— Судя по твоему бреду в последние дни и ночи, Бен Адаэфон Делат, ты за свою жизнь видел больше, чем пару неприятных кошмаров, да?

Слабый дождь стучал по наклонным стенам палатки. Чародей стянул с себя меховое одеяло и медленно сел. Обнаружил, что на нём нет ничего, кроме тонкого шерстяного нижнего белья: кожаную броню и стеганую тунику сняли. Он был покрыт холодным потом под грубой, влажной шерстяной тканью.

— «Бреду»?

Человечек тихо рассмеялся.

— О да. Я слушал, очень внимательно слушал. Выходит, ты знаешь причину болезни, одолевающей Спящую богиню. Ты хотел бы встать на пути Увечного бога и помериться с ним хитроумием, если не силой, чтоб отвратить всё, к чему он стремится. Смертный, у тебя исключительное самомнение… я могу лишь поаплодировать.

Быстрый Бен вздохнул, осматривая беспорядок в палатке.

— Несомненно — с издёвкой. Где моя одежда?

— Я не дразню тебя, чародей. По правде говоря, я скромно склоняю голову перед твоей… решимостью. Обнаружить такое качество в обычном солдате, который служит чудовищной, злобной императрице, восседающей на запятнанном кровью троне и управляющей империей убийц…

— Придержи язык, чучело недоделанное…

Таламандас засмеялся.

— Но так было всегда, верно? В гниющем трупе кроются алмазы! Чистый сердцем, с непоколебимой честью, но осаждён в собственном доме злейшими из властителей. А когда историки закончат труд и чернила высохнут, пусть дом сияет и блестит, догорая синим пламенем!

— Ты меня запутал, коротышка, — пробормотал Быстрый Бен. — Как долго я был… без сознания?

— Достаточно долго. Город отбили, Пленник уступил кости наших Основателей, а паннионцев загнали в пасть Бруду и твоим малазанским братьям. Если подумать, ты пропустил почти всё веселье. Точнее, всё уже случившееся. Ведь сказке ещё далеко не конец.

Чародей нашёл свою стеганую тунику.

— Всё это, — пробормотал он, натягивая тяжелую одежду, — было бы приятно увидеть, но учитывая мою нынешнюю бесполезность…

— Ах, по поводу этого…

Быстрый Бен окинул чучелко взглядом.

— Продолжай.

— Хочешь одолеть Увечного бога, но сейчас ты даже не в состоянии использовать свои силы. Как же тогда ты собираешься управиться?

Маг потянулся за штанами.

— Рано или поздно я что-то придумаю. Но ты, разумеется, полагаешь, будто у тебя есть для меня ответ?

— Конечно, есть.

— Могу я его услышать?

— Мои боги пробудились, чародей. Ведут носом по ветру, принюхиваются, предаются неспокойным мыслям и печальным размышлениям. Ты, Бен Адаэфон Делат, идёшь по достойному пути. Ты достаточно дерзок, чтобы привлечь их внимание. Нужно принести жертвы. В твоём случае — на Пути необходимо ступить. Таким образом, возникает необходимость снарядить тебя… подходящей бронёй. Для того, чтобы ты смог отразить яд Увечного бога.

Быстрый Бен помассировал лоб.

— Таламандас, если вдруг ты или твои боги связали мне какой-то непроницаемый плащ, или пояс, или что-то ещё, просто скажи. Пожалуйста.

— Ничего такого… пошлого, чародей. Нет, твоя плоть сама должна давать отпор заражению. Твой ум должен стать невосприимчив к лихорадке и любой другой хвори. Тебя должна пропитывать защитная сила, которая по природе своей отрицает всё, что пытается сделать Увечный бог, когда он стремится уничтожить тебя.

— То, что ты описал — невозможно, Таламандас.

— Именно. — Деревянный человечек разогнулся и встал. — Итак. Перед тобой стоит достойная жертва. Ветки и бечёвка не болеют. Душа, познавшая смерть, не может захворать. Защитные силы, связавшие меня, — древние и могущественные. Величайшие чары, чтобы запереть меня в себе…

— Тем не менее, тебя забрали. Однажды. Вырвали из твоего кургана…

— Некроманты, да сгниют их гнилые сердца. Подобное не повторится. Мои боги позаботились об этом — силой собственной крови. Я буду сопровождать тебя, Бен Адаэфон Делат. Там, на Путях. Я — твой щит. Используй меня. Веди меня, куда считаешь нужным.

Быстрый Бен сузившимися глазами уставился на чучелко.

— Я не ищу прямых дорог, Таламандас. И не важно, насколько бессмысленными мои действия кажутся тебе, я не стану тратить время на объяснения.

— Мои боги поверили в тебя, смертный.

— Почему?

— Потому, что ты им нравишься.

— Худов дух! О чём таком я бредил?

— По правде говоря, чародей, я не могу сказать, почему они верят в тебя. Знаю лишь, что это так. Не мне спрашивать о подобных вещах. В бреду ты показал, как работает твой мозг — свил нить, паутину; такую, что даже я не сумел различить все связующие нити, все узелки. Твоё понимание причинно-следственных связей превосходит мой интеллект, Бен Адаэфон Делат. Возможно, мои боги уловили некий проблеск твоей гениальности. Возможно, не более, чем намёк, который привёл к интуитивному подозрению, что ты, смертный, способен оказаться ровней Увечному богу.

Быстрый Бен поднялся на ноги и подошёл к пологу палатки, туда, где были кучей свалены его кожаная броня и форма «Мостожогов».

— Это уже что-то. Хорошо, Таламандас, уговор. Признаю, я сам не придумал, как справиться без Путей. — Он замолчал и ещё раз взглянул на чучелко. — Возможно, ты сумеешь ответить на пару вопросов. Кто-то ещё вступил в игру. Похоже, он формирует собственный союз против Короля Цепей. Ты ведь знаешь, кто или что это может быть?

Таламандас пожал плечами.

— Старшие боги, чародей. Мои баргастские боги сочли, что они лишь реагируют, по большому счёту, лишь отвечают на…

— Реагируют?

— Да, что-то вроде отступления с боем. Они, кажется, не в состоянии изменить будущее и лишь готовятся к нему.

— Экий треклятый фатализм.

— Это их вечный изъян, чародей.

Быстрый Бен натянул доспех.

— Учти, — пробормотал он, — это ведь не их битва. Кроме, разве что, К’рула…

Таламандас спрыгнул на пол и проковылял, чтобы встать прямо перед чародеем.

— Что ты сказал? К’рул? Что ты знаешь о нём?

Быстрый Бен приподнял бровь.

— Ну, он как-никак создал Пути. Мы плаваем в его бессмертной крови, мы — маги и все, кто использует Пути чародейства, в том числе и боги. И твои, как мне представляется, тоже.

Деревянный человечек подпрыгнул на месте, вцепившись своими веточками-пальцами в пожелтевшую траву, привязанную к головке-жёлудю.

— Никто не знает всего этого! Никто! Ты! Ты! Как ты?! Ар-р! Паутина! Паутина твоего проклятого мозга!

— К’рул, наверное, сейчас в куда более скверной форме, чем Огнь, учитывая природу первого удара Увечного бога, — проговорил Быстрый Бен. — И если я чувствую себя беспомощным, представь, каково сейчас ему? Это немного оправдывает фатализм, не находишь? А если и этого недостаточно, то учти, что все уцелевшие Старшие боги прожили под властью чудовищных проклятий очень, очень долгое время. Верно ведь? В таких обстоятельствах каждый станет немного фаталистом.

— Мерзкий смертный! Вязанье да плетенье! Смертельная ловушка! Говори начистоту, будь ты проклят!

Быстрый Бен пожал плечами.

— Твои баргастские боги не готовы справиться в одиночку. По крайней мере, не готовы поставить всё на меня одного, бросить мне на помощь всю свою силу. Худа с два, Талмандас: они всё ещё детишки в песочнице. А вот Старшие боги вынуждены были обороняться, они, думается, попытались всё сделать сами. Легендарное высокомерие у этих ребят. Но не сработало, и теперь они ищут союзников. Размышляем дальше… кто же поработал над тем, чтобы сотворить из тебя нечто, способное защитить меня на Путях? Мне на ум приходит Худ. Смерть слоями защищает твою душу. И твои баргастские боги, конечно же. Покромсали связующие заклятья, которые сковывали твои собственные силы. И Фэнер бросил тебе кость, или Трич, или кто сейчас восседает на этом насесте — ты теперь сможешь врезать в ответ, если на тебя нападут. А затем, думаю, в игру вступила Королева грёз — как мост между тобой и Спящей богиней, чтобы превратить тебя в одинокого и, вероятно, могучего воителя, очищающего её плоть и жилы К’рула от яда. А значит, ты готов идти в бой, но куда? Как действовать? И здесь вступаю в игру я. Ну, как? Пока справляюсь, а, Таламандас?

— Мы полагаемся на тебя, Бен Адаэфон Делат, — прорычало чучелко.

— В чём?

— Во всём! Что бы ты ни задумал! — прокричал Таламандас. — И лучше бы это сработало!

После долгой паузы Быстрый Бен ухмыльнулся, глядя на человечка сверху вниз.

И ничего не сказал.

Когда Быстрый Бен покинул палатку, деревянный человечек поковылял за ним. Маг остановился, чтобы оглядеться. То, что раньше представлялось ему дождём, оказалось каплями, падающими с листьев огромного зелёного дуба, чьи ветки нависали над палаткой. На дворе стоял поздний вечер, небо над головой было чистым.

Палатка находилась посреди лагеря баргастов. Сплетённые из веток и шкур жилища вырастали из лесной подстилки у подножия небольшого холма прямо за чародеем, а перед ним, на юге, маячили блёклые округлые типи. Разные стили указывали на, по меньшей мере, два разных племени. На грязных дорожках, идущих по всему лагерю, толпились воины. Многие были ранены, некоторые несли на себе мёртвых товарищей.

— Где мои друзья «Мостожоги»? — спросил Быстрый Бен у Талмандаса.

— Отправились в Капастан, чародей, и до сих пор находятся там. Наверное, в Пленнике.

— Они принимали участие в битве?

— Только у Северных ворот — прорвались через линию обороны. Очень быстро. Никто не ранен, Бен Адаэфон Делат. Это делает твоё племя единственным в своём роде, да?

— Вот значит как, — пробормотал Быстрый Бен, наблюдая за воинами, заполняющими лагерь. — В последнее время с поединками не складывается, как я погляжу.

Чучелко прорычало:

— Верно. Наши боги говорили с шаманами, которые, в свою очередь, наложили на воинов кланов… кару. Выходит так, что Белолицые ещё не закончили биться с паннионцами — и не исполнили всего в этой твоей войне, чародей.

Быстрый Бен бросил взгляд вниз:

— Вы отправитесь с нами на юг, Таламандас?

— Да. Мало затупить меч, нужно обрубить руку, что держит его.

— Мне необходимо связаться с союзниками… с западной армией. Можно уже опробовать Пути?

— Я готов.

— Хорошо. Давай найдём местечко потише.

В двух лигах к западу от Капастана, из тени широкого склона, сомкнув щиты, двинулись бесчисленные ряды малазанских тяжёлых пехотинцев. Солдаты, вооружённые арбалетами, целились вперёд, выпуская стрелы в оборонительные ряды бетаклитов — менее чем в тридцати шагах от них.

Скворец наблюдал за всем сквозь прорези в забрале, остановив своего коня на гребне холма. Скакун тряс головой, напуганный запахом крови. Вокруг командира толпились офицеры и вестовые.

Фланговая атака Дуджека по рядам лучников септарха почти угомонила свист стрел с противоположной стороны долины. Благодаря тому, что тяжёлая пехота Скворца вызвала на себя огонь, у кавалерии Однорукого хватило времени прорваться по северному склону. Будь паннионские лучники более дисциплинированы, а их командиры более опытны, они бы успели развернуть строй и выпустить в кавалерию как минимум три залпа, чего могло бы и хватить, чтобы отбить атаку. Но, завидев приближающихся с правого фланга всадников, они замешкались, а потом и вовсе пустились в бегство. Дальше последовали погоня и резня.

Морпехи отступили в промежутки между рядами наступающей тяжёлой пехоты. Скоро они появятся на флангах и возобновят обстрел вражеской позиции. Но прежде четыре тысячи ветеранов, безмолвных, прикрытых щитами и чешуйчатой бронёй, схлестнутся с бетаклитами. За миг до атаки, на расстоянии двенадцати шагов, малазанцы метнули сулицы — вспороли строй противника острыми зазубренными дротиками. Это была коронная тактика Войска Однорукого.

Строй бетаклитов рассыпался.

Когда сражение разгорелось, тяжёлая пехота Скворца перестроилась в клинья по четыре взвода, и каждый клин независимо от других ударил в глубь строя паннионцев.

Все эти приёмы точно соответствовали доктринам ведения сражений, которые ещё десятилетия назад сформулировал Дассем Ультор. В обороне лучше всего работали сомкнутые щиты и квадратный строй. Для создания хаоса в больших отрядах противника лучше всего подходили компактные плотно сбитые группы. Успешное наступление, отбрасывающее врага, часто теряет напор, и когда противник отступает по полю боя, усыпанному трупами, важно поддерживать сомкнутый строй. С другой стороны, почти тысяча клиньев по четыре взвода — в каждом от тридцати пяти до сорока солдат — эффективно оттягивает момент бегства. Сражаться сложнее, появляются проблемы со связью, и не видно союзников. Никто не знает, что делают другие, и эта неуверенность часто приводит к сомнениям перед отступлением — фатальная ошибка. Конечно, был и другой выбор: враг может продолжать сражаться. Но только очень выдающаяся и хорошо обученная армия способна сохранить такую дисциплину и приспособиться к условиям сражения. Впрочем, в таком случае малазанские войска просто вернулись бы в строй сомкнутых щитов.

У бетаклитов не было ни одного из нужных качеств. Всего за пятьдесят ударов сердца их дивизия была разгромлена. Целые взводы, оказавшись в окружении молчаливых и смертельно опасных малазанцев, бросали оружие на землю.

Скворец решил, что эта часть сражения подошла к концу.

К нему подъехал вестовой-сольтанец.

— Сэр, известия от Воеводы!

Скворец кивнул.

— Баргасты из клана Ильгрес и воины рхиви разгромили провидоминов и урдомов. Сначала в бою принимали участие кадровые маги, но тисте анди обезвредили их. Бруд разгромил противника на южном фланге.

— Очень хорошо, — проворчал Скворец. — Что-то ещё?

— Сэр, один меткий рхивийский пращник подарил септарху Кульпату третий глаз — ублюдок скончался на месте. Мы захватили знамя его армии, сэр.

— Сообщи Воеводе, что роты бетаклитов, беклитов, скаланди и десанди разгромлены. Мы держим центр и север. Спроси у Воеводы, каков наш следующий шаг — мои разведчики доложили, что более двухсот тысяч тенескаури разбили лагерь в полулиге к востоку. Они изрядно потрёпаны, но могут доставить некоторые неприятности. Хотя мы с Дуджеком сошлись на том, что нам не очень по душе грубая резня крестьян.

— Я передам ваши слова, командир, — вестовой козырнул, развернул коня и поскакал на юг.

Тьма разрезала воздух перед Скворцом, испугав лошадей. Фыркая и топая, конь малазанца чуть не поднялся на дыбы, но Скворец тихим рычанием успокоил его. Офицеры и вестовые тоже справились с лошадьми.

Из портала вышла Корлат. На её чёрной броне блестели брызги крови, однако ран видно не было. И всё же…

— Ты ранена?

Она покачала головой.

— Жалкий паннионский колдун. Скворец, ты мне нужен. Здесь ты закончил?

Он поморщился, не желая покидать битву, пусть даже быстро подходившую к победному концу.

— Думаю, это достаточно важно, раз ты рискнула использовать свой Путь, так что ответ — да. Куда отправимся?

— В штабной шатёр Дуджека.

— Он ранен?

— Нет. Всё хорошо, беспокойный старик, — она чуть улыбнулась. — Мне долго ждать?

— Сколько нужно, — проворчал он. Скворец повернулся к сидевшему рядом на чалом боевом коне офицеру: — Барак, ты остаёшься за главного.

Молодой человек широко распахнул глаза.

— Но, сэр, я капитан…

— Значит, это твой шанс. Вдобавок я сержант — по крайней мере, был бы им, если б всё ещё получал жалованье на службе Императрицы. Опять же, ты здесь единственный офицер, у которого нет под командованием собственной роты.

— Но, сэр, я связной Дуджека и Чёрных морантов…

— Разве они здесь?

— Н-нет, сэр.

— Значит, хватит препираться. Проследи, чтобы всё закончилось гладко, Барак.

— Так точно, сэр.

Скворец спешился и отдал поводья своего скакуна помощнику, затем присоединился к Корлат. Он с трудом сдержал желание немедленно обнять её, а увидев в глазах Корлат проблеск понимания, смутился.

— Не перед солдатами же, — прошептала она.

Он прорычал:

— Веди меня, женщина.

Скворец всего несколько раз путешествовал по Путям, но его воспоминания об этих отвратительных переходах никак не могли подготовить его к Куральд Галейну. Взяв его за руку, Корлат втянула Скворца в древнее царство Матери Тьмы, и хотя малазанец чувствовал, как руку сжимают её пальцы, он шагнул в слепоту.

Света не было. Шероховатые плиты под сапогами, воздух абсолютно неподвижен, никаких запахов, и температура вокруг мало отличается от температуры тела.

Его потянули вперёд. Сапоги, казалось, едва касаются пола.

Внезапно серая полоса бросилась ему в глаза, и командир услышал шёпот Корлат:

— Нас атакуют даже здесь — яд Увечного бога просочился глубоко, Скворец. Дурное предзнаменование.

Он откашлялся.

— Наверняка Аномандр Рейк распознал угрозу. А если так, какие у него планы на сей счёт, ты не знаешь?

— Не всё сразу, мой милый. Он — Рыцарь Тьмы, её Сын. Личный воитель Матери Тьмы. Он не из тех, кто бежит от сражения.

— Никогда бы не догадался, — ответил он, криво ухмыляясь. — Чего же Рейк тогда ждёт?

— Мы, тисте анди, терпеливый народ. Настоящая сила заключается в умении дождаться нужного момента. Когда он решит, что время пришло, Аномандр Рейк ответит.

— Готов предположить: это же не позволяет ему спустить Лунное Семя на Паннионский Домин.

— Именно.

И каким-то образом Рейку удалось спрятать летающую крепость размером с гору…

— Ты твёрдо веришь в своего повелителя, верно?

Держа её за руку, он ощутил, как Корлат пожала плечами.

— Когда дело касается нашего Владыки, множество прежних событий делает понятие веры излишним. Мне по душе отсутствие сомнений.

— Рад слышать. А я тебе по душе, Корлат?

— Хитрец. Ответ на каждую грань этого вопроса — да. Позволь мне задать тебе тот же вопрос?

— Это не обязательно.

— Тисте анди или человек — когда речь о мужчинах, они все одинаковы. Возможно, мне придётся силой вырывать из тебя слова.

— Тебе не придётся сильно стараться. Мой ответ не отличается от твоего.

— И каков он?

— Ну как же — вот как раз то, что ты и сказала.

Он замычал, получив тычок под рёбра.

— Довольно. Мы на месте.

Портал открылся, впустив болезненный свет — внутри палатки Дуджека царил сумрак раннего вечера. Путь за ними бесшумно закрылся.

— Если всё это было только для того, чтобы уединиться со мной…

— Боги, ну и самомнение! — Свободной рукой она дала знак, и призрачная фигура обрела форму прямо перед Скворцом. Знакомое лицо расплылось в ухмылке.

— Какой очаровательный вид, — заявил призрак, глядя на них. — Худ свидетель, я не могу вспомнить, когда в последний раз был с женщиной.

— Следи за языком, Быстрый Бен, — прорычал Скворец, отпуская руку Корлат. — Давно не виделись, ужасно выглядишь.

— Ну, большое спасибо, командир. Я дам знать, если буду чувствовать себя ещё хуже. Но я снова могу ходить своими Путями и обрёл какую-никакую защиту от яда Павшего бога. У меня новости из Капастана — хочешь послушать?

Скворец усмехнулся.

— Излагай.

— Белолицые контролируют город.

— Об этом мы догадались, ещё когда Вывих принёс вести о вашем с баргастами успехе и когда паннионская армия прибежала прямо нам в руки.

— Отлично. Ну, раз вы уже разобрались с армией, я добавлю вам немного хлопот. Баргасты идут с нами. На юг. Если тебе и Дуджеку было тяжело с Брудом, Каллором и компанией, уж прости, Корлат, теперь вам придётся иметь дело ещё и с Хумброллом Тором.

Скворец недовольно заворчал.

— Что он за тип?

— Хитроват, как по мне. Но по крайней мере он сумел объединить кланы и отдаёт себе отчёт, во что ввязывается.

— Рад, что хоть кто-то из нас отдаёт. Как поживают Паран и «Мостожоги»?

— Вроде бы хорошо, хотя сам я их уже давно не видел. Они в Пленнике — с Хумброллом Тором и уцелевшими защитниками города.

Скворец приподнял бровь.

— Есть выжившие?

— Ага, похоже на то. Мирные жители по-прежнему прячутся в тоннелях. А ещё выжили некоторые «Серые мечи». Верится с трудом, правда? Сомневаюсь, что в них ещё остался боевой пыл. Судя по тому, что я слышал об улицах Капастана… — Быстрый Бен покачал головой. — Надо видеть, чтобы поверить. По правде говоря, именно этим я и собираюсь заняться. С твоего позволения, конечно.

— Осторожно, я надеюсь.

Чародей улыбнулся.

— Никто не увидит меня, если я не захочу, сэр. Когда вы планируете добраться до Капастана?

Скворец пожал плечами.

— Мы должны разделаться с тенескаури. Это может быть непросто.

Тёмные глаза Быстрого Бена сузились.

— Вы же не собираетесь вести с ними переговоры?

— Почему нет? Это лучше, чем бойня, чародей.

— Скворец, баргасты рассказывают о том… что случилось с Капастаном. О том, что тенескаури сделали с защитниками. У этих тенескаури есть вожак — Анастер, первое дитя Мёртвого Семени. По слухам, он лично освежевал принца Джеларкана и подал его к столу как главное блюдо пира — в его собственном тронном зале.

У Корлат вырвался шипящий вздох.

Скорчив гримасу отвращения, Скворец сказал:

— Если этого Анастера или любого из тенескаури можно будет наверняка обвинить в подобном преступлении, значит, восторжествует малазанский военный закон.

— Простая казнь будет милосердием, которого не дождались их жертвы.

— Значит, им повезёт, если их поймает именно Войско Однорукого.

Быстрый Бен по-прежнему выглядел обеспокоенным.

— А выжившие граждане Капастана, защитники и жрецы в Пленнике, разве их мнение не будет учтено, когда станут решать судьбы пленных? Сэр, нас могут ждать смутные времена.

— Спасибо, что предупредил, чародей.

Спустя миг Быстрый Бен пожал плечами и вздохнул.

— Увидимся в Капастане, Скворец.

— Ага.

И призрак исчез.

Корлат повернулась к командиру.

— Малазанский военный закон.

Он поднял брови.

— Мне кажется, Каладан Бруд не из мстительных. Ты предвидишь конфликт?

— Я знаю, что посоветует Каллор, — в её голосе звенели напряженные нотки.

— Я тоже, но не думаю, что Воевода соизволит прислушаться. Худ свидетель, до сих пор он ни разу не соизволил.

— Мы ещё не видели Капастан.

Стягивая перчатки, он испустил долгий вздох.

— Ответить зверством на зверство.

— Неписаный закон, — тихо сказала она. — Древний закон.

— Я не подчиняюсь ему, — прорычал Скворец. — Чем мы будем лучше? Даже простая казнь… — Он посмотрел ей в глаза. — Более двухсот тысяч голодных крестьян. Будут они ждать бойни смирно, как овцы? Не думаю. Как пленники? Мы не сможем прокормить их, как бы ни старались, и у нас не хватит солдат их сторожить.

Глаза Корлат медленно расширились.

— Ты предлагаешь оставить их в покое?

Она к чему-то ведёт. Я замечал эти проблески и раньше, предчувствие скрытого клина, который будет вбит между нами.

— Не всех. Мы захватим вожаков. Этого Анастера и его офицеров, если таковые есть. Если тенескаури и пошли по пути подобной жестокости, то повёл их этот Первый Сын. — Скворец покачал головой. — Но настоящий злодей ждёт нас внутри самого Домина — Провидец, который морил своих людей голодом, довел до каннибализма и сумасшествия. Который уничтожает собственный народ. Мы будем казнить жертв — его жертв.

Тисте анди нахмурилась.

— По такой логике, Скворец, мы должны также освободить паннионскую армию.

Взгляд серых глаз малазанца задержался на ней.

— Наш враг — Провидец. Мы с Дуджеком сошлись на том, что явились сюда не для того, чтобы уничтожить целый народ. Мы разберёмся с армией, стоящей на нашем пути к Провидцу. Эффективно. Месть и возмездие только отвлекут нас.

— А как же освобождение? Покорённые города…

— Случайность, Корлат. Я удивлён, что тебя это смущает. Ещё во время первых переговоров, когда обсуждалась тактика, мы с Брудом видели это именно так. Мы нанесём удар в сердце…

— Я думаю, ты не понял, Скворец. Уже более десяти лет Воевода ведёт освободительную войну — против всепожирающего голода вашей Малазанской империи. Каладан Бруд лишь сменил цель — новый враг, но старая война. Бруд здесь, чтобы освободить паннионцев…

— Худов дух! Нельзя освободить людей от них самих!

— Он хочет освободить их от правления Провидца.

— А кто возвысил Провидца до такой власти?

— Теперь ты говоришь об освобождении народа, даже солдат паннионской армии, Скворец. И это сбивает меня с толку.

Не совсем.

— Мы говорим о противоположных намерениях, Корлат. Ни я, ни Дуджек добровольно не возьмём на себя роль судьи и палача в случае победы. И уж тем более мы здесь не для того, чтобы восстанавливать земли паннионцев. Это их дело. Взяв на себя подобную ответственность, мы станем правителями, а чтобы успешно управлять, мы должны захватить.

Она издевательски засмеялась.

— Разве это не малазанский путь, Скворец?

— Это не малазанская война!

— Нет? Ты уверен?

Он осмотрел её прищуренными глазами.

— Что ты имеешь в виду? Мы вне закона, женщина. Войско Однорукого… — Он умолк, видя, каким жёстким стал взгляд Корлат, и понял — слишком поздно, он провалил испытание. И эта ошибка положила конец доверию, которое зародилось между ними. Чёрт, я попался. Наивный дурак.

Она улыбнулась, и это была улыбка, полная боли и сожаления.

— Дужек идёт. Ты вполне можешь дождаться его здесь.

Тисте анди развернулась и вышла из палатки.

Скворец смотрел ей вслед, а когда Корлат скрылась, швырнул перчатки на стол и сел на койку Дуджека. Должен ли я был сказать тебе, Корлат, правду? То, что нам к горлу приставлен нож. И рука, которая держит его от имени императрицы Ласиин, находится прямо здесь, в этом лагере. И была здесь с самого начала.

Он услышал, как лошадиный топот стих снаружи. Спустя несколько мгновений в палатку зашёл Дуджек Однорукий в покрытой пылью броне.

— А я всё гадал, куда ты подевался…

— Бруд знает, — тихо и резко перебил его Скворец.

Дуджек на миг замешкался.

— Знает, стало быть? И что именно он узнал?

— Что мы не настолько вне закона, как хотели казаться.

— И что ещё?

— Разве этого не достаточно, Дуджек?

Первый Кулак направился к столу, где уже ждал кувшин эля. Он откупорил его и налил до краёв две кружки.

— Есть… смягчающие обстоятельства…

— Значимые только для нас. Ты и я…

— И наша армия…

— Которая верит в то, что их жизни в империи конец, Дуджек. Снова в роли жертв, на сей раз только ты и я, и никто другой.

Дуджек выпил свою кружку и молча наполнил заново. Потом проговорил:

— Ты предлагаешь нам выложить все карты на стол перед Брудом и Корлат? Надеясь, будто они что-то сделают с нашим… затруднительным положением?

— Я не знаю. Вряд ли нам стоит надеяться на отпущение грехов за то, что обманывали их всё время. Из таких побуждений я действовать не могу, даже если это лишь частичная ложь. Выходит…

— О да, это будет смотреться именно так. «Мы врали вам с самого начала, пытаясь спасти свои шеи, но теперь, когда вы всё знаете, мы вам расскажем…» Боги, такое оскорбило бы даже меня, а именно мне это пришлось бы говорить. Итак, наш союз в беде…

Стук за стеной палатки предшествовал появлению Артантоса.

— Прошу меня простить, господа, — сказал он, поочерёдно окинув равнодушным взглядом обоих солдат. — Бруд собирает совет.

Безупречный момент выбрал, знаменосец…

Скворец взял свою кружку и осушил её, затем повернулся к Дуджеку и кивнул.

Первый Кулак вздохнул.

— Веди, Артантос.

Лагерь казался необычайно тихим. Мхиби раньше не понимала, каким успокаивающим было присутствие армии в этом походе. Теперь в лагере остались только старики, дети и пара сотен малазанских солдат арьергарда. Она не знала, как прошла битва; так или иначе, смерть давала о себе знать. Среди рхиви и баргастов воцарился траур, их голоса во тьме отпевали утраты.

Победа — это иллюзия. Во всём.

Она бежала во сне каждую ночь. Бежала, но рано или поздно её настигали и… Мхиби просыпалась. Неожиданно, будто её вырвали с корнем, в сотрясающемся от дрожи изнемогающем теле, с ноющими от боли суставами. Это было своего рода спасением, но на самом деле она лишь меняла один кошмар на другой.

Иллюзия. Во всём.

Дно повозки стало для неё целым миром, своего рода потешным убежищем, которое появлялось всякий раз, когда прерывался сон. Грубые шерстяные одеяла, в которые Мхиби закуталась, были её личным пейзажем, блёклые складки — поразительно похожи на те, что она видела на лапах дракона, когда неупокоенное чудовище пролетало высоко над тундрой её снов. Всё это звучало слабым отзвуком свободы, которую она тогда испытала, болезненным и саркастическим эхом.

По обе стороны от неё пролегали деревянные рейки. В их прожилках и узлах крылось её сокровенное знание. Они напоминали Мхиби о традициях живущих на далёком севере натийцев, которые хоронили своих мёртвых в деревянных коробках. Их обычаи родились много поколений назад, восходя к более древней практике погребения в выдолбленных изнутри деревьях. Коробки с телами закапывали потому, что дерево было рождено из земли и в землю должно было возвратиться. Сосуд жизни стал сосудом смерти. Мхиби представляла, что если бы мёртвый натийец мог видеть момент перед тем, как опустится крышка и тьма всё поглотит, у них был бы одинаковый обзор.

Лежит в коробке, недвижная, и ждёт, пока опустится крышка. Бесполезное тело, ожидающее погружения в темноту.

Но конца не будет. Не для неё. Они оттягивают его. Поддерживают свою собственную иллюзию о жалости и сострадании. Даруджийцы, которые кормят её, рхивийка, которая моет её, расчёсывая жалкие остатки волос. Издевательские жесты. Снова и снова, будто сцены из пыточной камеры.

Рхивийская женщина и теперь сидела над ней: проводя роговым гребнем по волосам Мхиби, напевала детскую колыбельную. Женщина, которую Мхиби знала в другой жизни. Тогда она казалась старой, несчастной. Её лягнул в голову бхедерин, и с тех пор женщина жила в предельно простом мире.

Я думала, что он простой. Но это была лишь очередная иллюзия. Нет, она жила среди неизвестного, среди вещей, которые не могла понять. Мир, полный страха. Она поёт, чтобы отпугнуть страх, порождённый неведением. Занимает голову.

Перед тем, как стать моей сиделкой, эта женщина помогала обряжать трупы. Через таких, подобных детям взрослых работают духи. Через неё духи могут приблизиться к павшим, успокоить их и подготовить к переходу в мир предков.

Мхиби пришла к выводу, что эту женщину приставили к ней со злым умыслом. Она, наверное, даже не знает, что ухаживает за живым человеком. Эта женщина никому никогда не смотрела в глаза. Она утратила умение узнавать с ударом бхедериньего копыта.

Гребень ходил взад-вперёд, взад-вперёд. И всё это время она продолжала напевать одну и ту же мелодию.

О, нижние духи, лучше бы меня преследовало неведение. Лучше так, чем знать о предательстве родной дочери — о том, что она направила волков преследовать меня в снах. Волков, олицетворяющих её голод, поглотивший мою юность и жаждущий большего. Как будто что-то ещё осталось. Неужели я буду не чем иным, как пищей для развивающейся жизни своей дочери? Последнее блюдо, мать, низведённая до пропитания?

Ах, Серебряная Лиса, ты ли дочь? Я ли мать? Не какие-то ритуалы разделили наши жизни, но мы позабыли истинный смысл обычаев рхиви, настоящее значение наших обрядов. Я всегда отдаю. А ты всасываешь с бесконечной, жадной потребностью. И мы увязаем в ловушке всё глубже и глубже, ты и я.

Выносить ребёнка значит состарить свои кости. Истомить свою кровь. Растягивать свою кожу и плоть. Рождение разрывает мать надвое, разделяет в чистой агонии. Разделяет молодое и старое. Дитя нуждается, мать отдаёт.

Я никогда не отрывала тебя от груди, Серебряная Лиса. На самом деле ты никогда не покидала мою утробу. Ты, дочь, пьёшь намного больше, чем просто молоко.

Духи, пожалуйста, прекратите мои мучения. Я не вынесу эту жестокую пародию на материнство. Отделите меня от дочери. Ради её же блага. Моё молоко стало ядом. Я могу вскормить её лишь злобой, ничего больше во мне не осталось. И я остаюсь молодой женщиной в этом состарившемся теле…

Гребень зацепился за спутанные волосы и оттянул её голову назад. Мхиби зашипела от боли и бросила взгляд на сидевшую над ней женщину. Её сердце внезапно ёкнуло.

Их взгляды встретились.

Женщина, которая ни на кого не смотрит, смотрела на неё.

Я — молодая женщина в теле старухи, она — ребёнок в теле женщины…

Две идеально отражающие друг друга тюрьмы.

Смотрят друг на друга.

— Милая девочка, ты выглядишь уставшей. Присаживайся тут, рядом с великодушным Круппом, и он нальёт тебе горяченького травяного чаю.

— С удовольствием, спасибо.

Крупп улыбнулся, наблюдая за тем, как Серебряная Лиса медленно села на землю и опёрлась спиной на запасное седло. Между ними горел небольшой очаг. Под изношенной одеждой из оленьей кожи просматривались округлости и изгибы женского тела.

— А где твоя друзья? — спросила она.

— Играют в кости. С гордыми акционерами Тригалльской торговой гильдии. Крупп по какой-то чудно́й причине отстранён от сих игр. Безобразие! — Даруджиец протянул ей жестяной кубок. — В основном шалфей, увы. Однако ежели тебя терзает кашель…

— Нет, но спасибо в любом случае.

— У Круппа, разумеется, не бывает кашля.

— И почему?

— Ну как же — потому, что он пьёт чай с шалфеем.

Взгляд её карих глаз скользнул по толстяку и остановился на повозке в дюжине шагов от него.

— Как у неё дела?

Крупп приподнял брови.

— Девочка, ты могла бы и сама у неё спросить.

— Я не могу. Для матери я — чудовище во плоти, её украденная юность. Она презирает меня, и у неё есть на то причины, особенно теперь, когда Корлат рассказала ей про моих т’лан айев.

— Крупп желает знать, сомневаешься ли ты теперь в предпринятом путешествии?

Серебряная Лиса покачала головой и сделала глоток чая.

— Слишком поздно. Проблема никуда не исчезла, как тебе известно. Кроме того, наше странствие окончено. Осталось лишь её…

— Ты лукавишь, — прошептал Крупп, — твоему странствию ещё далеко до конца, Серебряная Лиса. Но давай временно отложим эту тему, хорошо? Не известны ли тебе новости об ужасающей битве?

— Она завершилась. Паннионские силы разбиты. Не считая пары тысяч едва вооружённых крестьян. Белолицые освободили Капастан, точнее то, что от него осталось. «Мостожоги» уже в городе. Важнее то, что Бруд собирает совет — ты, наверное, захочешь присутствовать там.

— Да ну! Разве лишь для того, чтобы благословить сии сборы великолепной мудростью Круппа. А ты что, не собираешься посетить оное достойное собрание?

Серебряная Лиса улыбнулась.

— Как ты уже сказал, даруджиец, моё странствие ещё не окончено.

— О да. Крупп желает тебе удачи, девочка. И искренне надеется в скором времени снова тебя увидеть.

Серебряная Лиса ещё раз покосилась на повозку.

— И увидишь, друг мой, — ответила она, затем допила чай и с лёгким вздохом встала.

Крупп заметил, что она замялась.

— Что-то не так, девочка?

— Не знаю, не уверена. — На её лице отразилась тревога. — Часть меня желает составить тебе компанию на этом совете. Такое… внезапное стремление.

Маленькие глазки даруджийца сузились.

— Часть тебя, Серебряная Лиса?

— О да, возникает вопрос: какая часть? Чья душа съёжилась внутри меня в подозрении? Кто чувствует, что из нашего союза сейчас полетят искры? Боги, а ещё хуже то, что я чувствую, будто в точности знаю, почему… Но я не знаю.

— Рваная Снасть, не так ли? Если представить что Ночная Стужа и Беллурдан потенциально обладают даром провидения, у них могут быть дурные мотивы. Ох, наверняка существует более простой способ это сказать…

— Это не важно, Крупп.

— Грубо говоря, тебя разрывает на части, Серебряная Лиса. Подумай: повлияет ли на поиск твоей судьбы небольшая задержка? Иными словами, есть ли у тебя время, чтобы идти с мудрым Круппом в штабной шатёр Воеводы?

Она внимательно посмотрела на него.

— У тебя тоже дурное предчувствие, да?

— Если разрыв неизбежен, девочка, то твоё присутствие станет необходимым, ведь ты — настоящее связующее звено между этими непримиримыми лагерями.

— Я… я не верю Ночной Стуже, Крупп.

— Большинство смертных временами не могут довериться какой-то части себя. Кроме Круппа, разумеется, ведь его выверенная самоуверенность не подлежит сомнению. В любом случае, конфликт инстинктов заложен в самой нашей природе — за исключением Круппа, разуме…

— Да, да. Хорошо. Пойдём.

Разрез чистой тьмы появился на полотняной стене. Слабое дыхание Куральд Галейна ворвалось в штабной шатёр, и свет фонарей померк. Аномандр Рейк вошёл через портал. Полуночная дыра тихо закрылась за ним, возвращая фонари к жизни.

Широкое плоское лицо Бруда перекосилось.

— Ты опоздал, — прорычал он. — Малазанцы уже идут сюда.

Сбросив с плеч чёрный кожаный плащ, Владыка Лунного Семени сказал:

— Что с того? Или мне снова придётся выступать третейским судьёй?

Корлат, прижатая спиной к стенке шатра, откашлялась.

— Кое-что… выяснилось, Владыка. Само существование этого союза стоит под вопросом.

Каллор, последний из присутствующих, сухо фыркнул.

— Под вопросом? Нам врали с самого начала. Быстрая атака на Войско Однорукого, прежде чем они оправятся после сегодняшней битвы, — вот что важно.

Корлат смотрела, как её повелитель молча разглядывает союзников.

После долгого молчания Рейк улыбнулся.

— Дорогой Каладан, если говоря о лжи, ты имеешь в виду руку Императрицы, которая приставила по кинжалу к спине Дуджека Однорукого и Скворца, то, кажется, даже если мы должны были что-то предпринять, — хотя, как на мой взгляд, это не тот случай, — то нам следовало вмешаться. Это было бы в интересах Скворца и Дуджека. Если, конечно, — он прищурился и посмотрел на Бруда, — ты не усомнился в их командирских качествах. — Рейк медленно снял перчатки. — Хотя доклад Карги о сегодняшнем сражении состоял исключительно из ворчливых комплиментов. Малазанцы действовали профессионально, отработанно и неумолимо. Именно так, как мы бы того хотели.

— Не в боевых навыках дело, — прохрипел Каллор. — Это должна была быть освободительная война…

— Не будь глупцом, — пробормотал Рейк. — Есть вино или эль? Кто составит мне компанию?

Бруд хмыкнул.

— Да, налей мне, Рейк. Но знай, даже если Каллор делал раньше глупые заявления, сейчас это не так. Освобождение. Паннионский Домин…

— Просто очередная могущественная империя, — протянул Владыка Лунного Семени. — И как таковая, является угрозой, которую мы намереваемся уничтожить. Освобождение народа может сопутствовать, но не может являться целью. Освободи гадюку, и она всё равно укусит тебя, если выпадет шанс.

— Значит, мы уничтожим Паннионского Провидца только для того, чтобы какой-то Первый Кулак из Малазанской империи занял его место?

Рейк протянул Воеводе кубок с вином. Тисте анди разглядывал Бруда полуприкрытыми, сонными глазами.

— Домин — империя, сеющая ужас и угнетение среди собственного народа, — сказал Рейк. — Никто из присутствующих не станет этого отрицать. Таким образом, даже по этическим причинам появился повод выступить против них.

— И об этом мы говорим самого начала…

— Я услышал тебя и в первый раз, Каллор. Твоя склонность к повторениям утомительна. Я описал одно… оправдание. Одну причину. Но похоже, вы все позволили этой причине взять верх над остальными, хотя она, на мой взгляд, играет самую малую роль. — Он потянул вино из кубка и продолжил. — Тем не менее, давайте пока придерживаться её. Ужас и угнетение стали лицом Паннионского Домина. Представьте теперь все города и территории Генабакиса под контролем малазанцев. Ужас? Только в том, что смертным приходится сталкиваться с ежедневной рутиной. Угнетение? Каждому государству нужны законы, и из всех известных мне империй малазанские законы наименее угнетающие. Итак. Провидец свергнут, Первый Кулак и малазанское управление сменили его. Каков результат? Мир, репарации, закон и порядок. — Он осмотрел остальных и медленно поднял одну бровь. — Пятнадцать лет назад Генабарис был зловонной раной на северо-западном побережье, Натилог и того хуже. А теперь, под правлением малазанцев? Ровня самому Даруджистану. Если ты и вправду желаешь лучшей доли обычным жителям Панниона, почему бы не приветствовать Императрицу? Вместо этого Дуджек и Скворец вынуждены плести сложные интриги, чтобы заполучить нас в союзники. Они солдаты, если вы вдруг забыли. Солдатам отдают приказы. Если какой-либо приказ им не по душе — им же хуже. Если приказано соврать, мол, объявлены вне закона, не открывая секрет каждому рядовому в армии, что погубило бы всякий шанс сохранить этот секрет, значит, хороший солдат мирится с этим, стиснув зубы. Правда очень проста. По крайней мере, для меня.Бруд, мы с тобой сражались с малазанцами как настоящие освободители. Мы не просили в награду ни земель, ни денег. Наши мотивы даже для нас остаются неясны до конца — представь, какими они кажутся Императрице? Необъяснимыми. Мы представляемся ей связанными с высокими идеалами и почти возмутительным понятием самопожертвования. Мы её враги, и я не думаю, что она знает, почему.

— Хоть Бездну мне пропой, — усмехнулся Каллор, — в её империи не будет места ни для одного из нас.

— И это тебя удивляет? — спросил Рейк. — Нас нельзя контролировать. Правда в том, что мы сражаемся за собственную свободу. Чтобы не было границ для Лунного Семени. Чтобы не установился всеохватный мир, при котором воеводы, генералы и роты наёмников станут не нужны. Мы боремся против порядка и железной руки, которая должна за ним скрываться, лишь потому, что эта рука — не наша.

— А я бы не хотел никогда стать такой рукой, — прорычал Бруд.

— Именно. Так зачем выражать недовольство Императрицей, у которой есть подобное желание и даже соответствующие обязанности?

Корлат уставилась на своего Повелителя. В очередной раз потрясённая, захваченная им в врасплох. Драконья кровь в его жилах. Он мыслит не так, как мы… Это кровь? Или нечто другое? У неё не было ответа. Она не понимала человека, за которым следовала уже столько веков. Неожиданный прилив гордости переполнил её. Он — Сын Тьмы. Владыка, достойный того, чтобы поклясться ему в верности. Для меня. Для всех тисте анди.

Каладан Бруд судорожно вздохнул.

— Налей мне ещё и будь ты проклят.

— Я сдержу своё отвращение, — сказал Каллор, поднимаясь со стула под звон кольчуги, — и подниму тему, лишь незначительно связанную со сказанным ранее. Капастан очищен. Перед нами река. Южнее — три города, которые нужно взять. Если будем действовать одной армией, сильно потеряем в скорости и темпе. В частности, Сетта не лежит на нашем пути к Кораллу. Таким образом, армию стоит разделить на две, а объединиться вновь южнее Леста и Сетты, возможно, под Мауриком, перед осадой Коралла. Вопрос в том, как мы разделимся?

— Достойная для обсуждения на этом совете тема, — пробормотал Рейк.

— И только эта, да, — пророкотал Каладан Бруд. — Вот ведь они удивятся, а?

Ещё как удивятся. Сожаление просочилось в мысли Корлат. И более того, я поступила со Скворцом несправедливо. Надеюсь, ещё не поздно это сгладить. Негоже тисте анди судить впопыхах. Моё зрение было затуманено. Затуманено? Нет, скорее, попало в вихрь. Вихрь эмоций, рождённых из потребности и любви. Сможешь ли ты простить меня, Скворец?

Два малазанских командира вошли, откинув полог палатки, вслед за знаменосцем Артантосом. Лицо Дуджека было мрачным.

— Простите, нас задержали, — прорычал он. — Мне только что донесли: тенескаури двигаются прямо в нашу сторону.

Корлат пыталась поймать взгляд Скворца, но тот смотрел на Воеводу, сообщая:

— К рассвету ожидайте ещё одно, очень грязное сражение.

— Оставь это мне, — протянул Аномандр Рейк.

Услышав его голос, Скворец удивлённо обернулся.

— Владыка, простите. Я вас не заметил. Я был слегка… поглощён своими мыслями.

Дуджек спросил:

— Владыка, вы предлагаете отправить против тенескаури своих тисте анди?

— Едва ли, — ответил Рейк. — Я собираюсь просто их напугать. Лично.

Некоторое время все молчали, пока Каладан Бруд не начал рыться в сундуке, отыскивая дополнительные кубки.

— Нам нужно обсудить ещё кое-что, Первый Кулак, — сказал он.

— Я так и понял.

Старик выглядел слегка больным, в то время как Скворец покраснел.

Воевода разлил вино по кубкам и указал на них.

— Угощайтесь. Каллор обнаружил проблему в расположении наших войск.

Ух! Эти ублюдки просто потешаются! Довольно. Корлат заговорила:

— Первый Кулак, к югу нас ждут три города. Лест и Сетта должны быть по возможности взяты одновременно, затем мы вновь объединимся под Мауриком и продолжим марш на Коралл. Мы хотели бы обсудить, как именно разделить армии.

Скворец нашёл её глазами. Она ответила полуулыбкой. Скворец нахмурился в ответ.

— Понятно, — сказал Дуджек некоторое время спустя. Он взял кубок и сел на стул. — Хорошо. — И замолчал на некоторое время.

Скворец откашлялся и заговорил:

— Разделение, на первый взгляд, кажется довольно очевидным решением. Войско Однорукого направится на юго-восток от Сетты, чтобы восстановить связь с Чёрными морантами, которые находятся в горах Виде́ния. Воевода и его войска прямо на юг к Лесту. Как только мы возьмём Сетту, мы ударим по верховьям реки Маурик и пойдём по течению на юг, к самому городу Маурику. Возможно, вы прибудете немного раньше, но это не большая проблема.

— Согласен, — сказал Бруд.

— Увы, я сказал «на первый взгляд», — продолжил Скворец.

Остальные повернулись к нему.

Малазанец пожал плечами.

— К походу присоединятся Белолицые баргасты. Также стоит принять во внимание выживших защитников Капастана, не исключено, что они захотят присоединиться к нам. И наконец, перед нами стоит вопрос Серебряной Лисы и её т’лан имассов.

— Если допустим в войну эту сучку с её т’лан имассами, — прорычал Каллор, — мы потеряем всякую надежду управлять ею.

Скворец смотрел на древнего воина.

— Эта странная одержимость, Каллор, затуманила твой разум…

— А сентиментальность затуманила твой, солдат. Возможно, наступит день, когда мы проверим, кто из нас прав.

— Довольно, — вмешался Бруд. — Кажется, встречу стоит отложить. Мы вернёмся к ней, когда все необходимые командиры будут присутствовать. — Воевода повернулся к Рейку. — Как поживает Лунное Семя?

Тисте анди пожал плечами.

— Как и планировалось, мы встретимся у Коралла. Стоит отметить, что на Провидца идёт серьёзная атака с юга, на которую он отвечает колдовством Омтоз Феллака. Мои великие во́роны смогли разглядеть его врагов или, по крайней мере, их часть. Т’лан имасс, волчица и очень большая собака. Вновь кипит древняя битва: Омтоз Феллак всегда уступает Телланну. Возможно, есть и другие игроки — земли к югу от Обзора полностью окутаны туманом от умирающего льда. Всё это знаки того, что Провидец отступил в Обзор и теперь по Пути направляется в Коралл.

Какое-то время все молча осмысливали рассказ Рейка. Первым заговорил Скворец:

— Одинокий т’лан имасс? Значит, это заклинатель костей, могущественный настолько, что в одиночеству расправился с колдовством яггутов.

— Услышал призыв Серебряной Лисы, — добавил Дуджек. — Похоже, на то.

— Этот т’лан имасс — воин, — лаконично сообщил Рейк. — Он вооружён двуручным кремнёвым мечом. Заклинатели костей не носят оружия. Очевидно, он необычайно искусен. Волчица — это, я полагаю, ай, данный вид считался давно вымершим. Пёс может соперничать с Гончими Тени.

— И они толкают Провидца к нам в руки, — прорычал Бруд. — Кажется, Коралл будет не просто последним городом в нашем походе. Там мы сразимся с самим Провидцем.

— А значит, битва будет переполнена колдовством, — пробормотал Дуджек. — Просто потрясающе.

— У нас достаточно времени, чтобы выбрать тактику, — сказал миг спустя Бруд. — На этом совет окончен.

Тьма всё плотнее окутывала лагерь, когда Серебряная Лиса в тридцати шагах от штабного шатра замедлила свой шаг.

Крупп взглянул на неё.

— Ах, девочка, ты ощутила, что шторм сегодня обошёл нас стороной. И я тоже. Стоит ли нам в таком случае навещать сих грозных персон?

Женщина задумалась, затем покачала головой.

— Нет, зачем торопить конфликт? Я должна вернуться к своей… судьбе. Если тебе не сложно, Крупп, никому не говори о моём отъезде. По крайней мере, какое-то время.

— Грядёт Соединение.

— Грядёт, — согласилась она. — Я чувствую приближение т’лан имассов, Схождение, и предпочту, чтобы это произошло там, где не будет лишних глаз.

— Конечно, это личное дело. Однако же, Серебряная Лиса, будешь ли ты чураться компании? Крупп мудр, достаточно мудр, чтобы молчать, когда просят тишины, но достаточно мудр, чтобы говорить, когда необходим мудрый совет. Как-никак, Мудрость — кровная сестра Круппа.

Серебряная Лиса улыбнулась даруджийцу.

— Ты бы хотел стать свидетелем Второго Соединения?

— Девочка, нет лучшего свидетеля всем чудесам, чем Крупп из Даруджистана. Тебе стоит из любопытства послушать, как из этих масляных губ реками текут истории…

— Прости, но я воздержусь, — ответила она. — По крайней мере, в ближайшем будущем.

— Дабы ничто не отвлекало тебя, разумеется. Но разве не очевидно, что даже скромное присутствие Круппа щедро одаряет окружающих мудростью?

— Очевиднее некуда. Хорошо. Нужно найти тебе лошадь, я хотела уехать верхом.

— Лошадь? О ужас! Мерзкие твари. Нет, я стану держаться своего мула.

— Тогда держись очень крепко.

— На грани своих физических сил. — Он обернулся на цокот копыт за спиной. — Ну вот, помяни демона к ночи! Узри, как обезумевшая от любви лошадь следует за моим гордым и величественнейшим зверем, точно щенок на поводке, — и это не удивительно!

Серебряная Лиса, прищурившись, осмотрела осёдланную лошадь, бредущую за мулом.

— Скажи мне, Крупп, кто ещё будет наблюдать за Соединением с помощью твоих глаз?

— С помощью Круппа? Никто, кроме самого Круппа! Он готов поклясться!

— Но ведь не с помощью мула же?

— Девушка, способность моего мула спать в любой ситуации безгранична, естественна и в самом деле достойна восхищения. Я уверяю тебя, что никто не будет смотреть посредством его глаз!

— Сон, не так ли? Он, без сомнения, видит сны. Хорошо, тогда отправляемся, Крупп. Надеюсь, ты умеешь ездить верхом ночью?

— Ни капельки. Но упорство — ближайший родственник Круппа.

— Прогуляйся со мной.

Остановившись на выходе из палатки, Скворец посмотрел влево, туда, где во мраке стоял Аномандр Рейк. Так это не Корлат. Ох, ну что ж…

— Конечно, Владыка.

Сын Тьмы вёл его через ряды палаток, на юг, к самому краю лагеря и за его границы. Они спустились с холма и увидели реку Серп.

Отблески звёзд танцевали на её поверхности в двух сотнях шагов от них.

Мотыльки порхали в потоках тёплого ветра, словно снежинки.

Долгое время мужчины молчали.

Наконец Аномандр Рейк вздохнул и спросил:

— Как твоя нога?

— Болит, — честно ответил Скворец. — Особенно после целого дня в седле.

— Бруд — опытный целитель. Высший Дэнул. Он не откажет, если попросишь.

— Когда будет время…

— Времени было предостаточно, нам обоим это известно. Тем не менее я определённым образом разделяю твоё упрямство и поэтому больше не стану поднимать эту тему. Ты связывался с Быстрым Беном?

Скворец кивнул.

— Он в Капастане. По крайней мере, уже должен был туда прибыть.

— Ты успокоил меня. Быть магом опасно теперь, из-за нападения на Пути. Даже Куральд Галейн ощутил на себе ядовитое касание Увечного бога.

— Я знаю.

Рейк медленно повернулся к нему.

— Я не ожидал увидеть в ней такое… обновление. Сердце, которое, как мне казалось, закрыто на веки. Видеть, что оно так расцвело…

Скворец беспокойно заёрзал.

— Я мог ранить его сегодня.

— На мгновение — возможно. Стало известно о том, что объявление вас вне закона — обман.

— Мы думали, совет будет связан именно с этим.

— Я вытащил шип до того, как вы с Первым Кулаком прибыли.

Малазанец взглянул на стоявшего во мраке тисте анди.

— Я сомневался. Подозрения могли оказаться беспочвенными, но тем не менее.

— Поэтому ты не можешь понять и мою позицию.

— Верно.

Рейк пожал плечами.

— Я редко рассматриваю необходимость как бремя.

Скворец обдумал это и кивнул.

— Мы всё ещё нужны тебе.

— Пожалуй, больше, чем когда бы то ни было. И не только ваша армия. Нам нужен Быстрый Бен, нам нужен Хумбролл Тор и его Белолицые баргасты. Нам нужна твоя связь с Серебряной Лисой и через неё — с т’лан имассами. Нам нужен капитан Паран…

— Ганос Паран? Зачем?

— Он — Господин Колоды Драконов.

— Значит, это не секрет.

— Это никогда и не было секретом.

— А ты знаешь, — спросил Скворец, — что это за роль? Вопрос искренний, потому, что я не знаю, а очень хотел бы.

— Увечный бог задумал новый Дом и хочет внести его в Колоду Драконов. Нужно дозволение. Благословение, если угодно. Или наоборот — отказ.

Скворец проворчал:

— А как же Дом Тени? Был ли Господин Колоды, давший добро на его создание?

— Не было такой необходимости. Дом Тени существовал всегда, в том или ином виде. Престол Тени и Котильон просто заново пробудили его.

— И теперь ты хочешь, чтобы Паран, Господин Колоды, отказал Дому Увечного бога?

— Я полагаю, он обязан это сделать. Дать Павшему легитимность — значит дать ему власть. Мы все видели, на что он способен в теперешнем, ослабленном состоянии. Он использует Дом Цепей, чтобы восстановить себя.

— Но ведь вы с богами уже один раз одолели его. Сковали.

— Это дорого нам обошлось, Скворец. И в этом предприятии решающую роль сыграл Фэнер. Вепрь популярен среди твоих солдат. Скажи мне, а есть ли среди вас его жрецы?

— Нет. Фэнер достаточно популярен как владыка сражений. Малазанцы в некотором роде… проще относятся к пантеону. Мы обычно не поощряем организованных культов среди военных.

— Мы потеряли Фэнера, — сказал Рейк.

— Потеряли? Что ты имеешь в виду?

— Он был вырван из своего мира на смертную землю.

— Как?

На лице Рейка, пока он объяснял, появилась мрачная улыбка:

— Малазанцем. Когда-то бывшим жрецом Фэнера, жертвой Устава.

— И это значит?

— Его руки были ритуально отсечены. Сила Устава отправляет эти руки к копытам самого Фэнера. Этот ритуал должен служить выражением чистейшего правосудия, но не на сей раз. Вероятно, у кого-то из слуг Империи, а точнее у Когтя появилась необходимость умерить влияние Фэнера или скорее — этого высшего жреца. Ты упомянул, что культы в армии не приветствуются. Возможно, дело было в этом, увы, я не знаю подробностей. Есть и другая причина, важнее: склонность верховного жреца к историческому анализу привела его к открытию того факта, что императрица Ласиин не смогла убить ни старого императора, ни Танцора. Он доказал, что она заполучила столь желанный ею трон, но ни Келланвед, ни Танцор на самом деле не умерли. Вместо этого они Взошли.

— Я понимаю, почему по спине Стервы от таких откровений ползают мурашки.

— Стервы?

— Императрица Ласиин. Прежде её звали Стерва.

— В любом случае, отсечённые руки отравили Фэнера. Он не мог ни коснуться их, ни извергнуть из своего царства. Он выжег татуировки на коже верховного жреца в знак того, что отрекается от него, и чтобы запечатать яростную силу рук хоть на какое-то время. И на этом история должна была закончиться. Рано или поздно жрец бы умер, и его дух вернулся бы к Фэнеру, обрёл бы вновь то, что было так неправильно и насильно отнято. После этого дух стал бы оружием гнева Фэнера, месть пала бы на жрецов осквернённого храма и, конечно же, на Когтей и саму Императрицу. Малазанскую империю ждала тёмная буря, Скворец.

— Но что-то случилось.

— Именно. Высший жрец по воле случая или по зловещему плану коснулся Пути Хаоса — или чего-то, возможно, созданного на этом Пути. Печать на его отсечённых руках была уничтожена огромной неуправляемой силой. А руки, отыскав Фэнера… столкнули его.

— Худов дух, — пошептал Скворец, глядя на блестящую реку.

— И теперь, — продолжил Рейк, — Тигр Лета восходит, чтобы занять его место. Но Трейк молод, он намного слабее, его Путь ничтожен, а последователей куда меньше, чем у Фэнера. Всё нестабильно. Увечный бог без сомнения ухмыляется.

— Погоди-ка, — возразил Скворец. — Трейк взошёл? Вот так огромное совпадение.

— Некоторые судьбы, похоже, были предвидены.

— Но кем?

— Старшими богами.

— И какое им до этого дело?

— Они были там, когда Увечный бог пал, точнее, когда его стащили на эту землю. Падение уничтожило многих их них, выжили лишь некоторые. Какие бы секреты ни окружали Падшего — откуда он, его природу и сам ритуал, сковавший его, — К’рул и его сородичи знают ответы на все вопросы. То, что они решили принять прямое участие в войне теперь, когда вернулся Увечный бог, лишь сулит тяжёлые последствия и указывает на серьёзность нависшей над нами угрозы.

— И это ещё мягко сказано, Владыка, — проворчал Скворец и на некоторое время замолчал, тяжело вздыхая. — Что снова приводит нас к Ганосу Парану и Дому Цепей. Хорошо, я могу понять, почему ты хочешь, чтобы он отказом сломал гамбит Увечного бога. Однако должен предупредить, Паран плохо умеет подчиняться приказам.

— Тогда будем надеяться, что он понимает, какой выбор мудрее. Ты мог бы дать ему совет от нашего имени.

— Я попытаюсь.

— Скажи мне, Скворец, — сказал Рейк уже другим тоном, — тебе никогда не казалось, что река звучит тревожно?

Малазанец нахмурился.

— Наоборот, я нахожу её успокаивающей.

— Ах, это и указывает на существенное различие между нами.

Между смертными и бессмертными? Храни меня Беру… Аномандр Рейк, я точно знаю, что тебе нужно.

— У меня есть небольшой бочонок алчбинского эля, Владыка. Если ты не против подождать, я его принесу.

— Разумный план, Скворец.

И к рассвету ты обнаружишь, что голос реки умиротворяет.

Малазанец развернулся и направился обратно к лагерю. Когда Скворец приблизился к первому ряду палаток, он остановился и оглянулся, чтобы посмотреть на неподвижную фигуру, возвышавшуюся над травянистым склоном вдали.

Клинок Драгнипур был привязан поперёк спины Аномандра Рейка, свисая как вытянутый крест, окружённый своим собственным дыханием сверхъестественной тьмы.

Увы, не думаю, что тут хватит алчбинского эля…

— И каким Путём ты для этого воспользуешься?

Быстрый Бен разглядывал трупы и осыпавшиеся с городских стен камни, покрытые застывшей кровью. В проломе были видны сигнальные огни, дым окутывал ночное небо над тёмными, казалось бы, безжизненными, строениями.

— Наверное, Рашан, — сказал он.

— Тень. Мне стоило догадаться, — Таламандас забрался на вершину горы трупов и повернулся, чтобы посмотреть на чародея. — Отправляемся дальше?

Быстрый Бен открыл Путь, туго сплёл, обернул вокруг себя. Чародейство окутало его тенью. Таламандас хихикнул и подошёл.

— В этот раз я поеду у тебя на плече, ладно?

— Если настаиваешь, — проворчал чародей.

— Ты почти не оставляешь мне выбора. Ты проявляешь великое мастерство, открывая Путь перед собой и сразу закрывая его сзади, но это не оставляет мне пространства для манёвра. Кроме того, я вообще не понимаю, зачем нам сейчас возиться с Путями.

— Мне нужно практиковаться. Кроме того, я ненавижу обращать на себя внимание, — Быстрый Бен указал на плечо. — Все на борт.

Чучелко забралось по ноге чародея, оттолкнулось палочками от его пояса и вскарабкалось вверх по плащу Быстрого Бена. Усевшись на левом плече, Таламандас оказался почти невесом. Пальцы-веточки сомкнулись на воротнике.

— Пару кувырков я переживу, — сказала фигурка, — но не вводи это в привычку.

Быстрый Бен отправился вперёд, проскользнул через дыру в стене. Костры отбрасывали сквозь тень одинокие проблески света, создавая случайные очертания тела чародея. Насыщенная тень, идущая сквозь освещённую кострами местность, была бы заметной, он же сосредоточился на том, чтобы слиться с окружением.

Огонь, дым и прах. Из разрушенных зданий доносились смутные стоны, в паре кварталов отсюда звучали траурные песнопения баргастов.

— Паннионцев и след простыл, — прошептал Таламандас. — Тогда зачем мы скрываемся?

— Такова моя природа. Осторожность — залог здоровья. А теперь помолчи.

Он ступил на улицу, вдоль которой раскинулись даруджийские усадьбы. С других улиц племена Белолицых старательно убрали трупы — но не здесь. Бесчисленное количество тел паннионских солдат, множество свалено в кучу у одного поместья, ворота которого напоминали окроплённую подсохшей кровью пасть. По обе стороны от них протянулись низкие стены, там возвышались тёмные, неподвижные фигуры, по всей видимости, охрана.

Присев у подножия другого дома в шестидесяти шагах от них, Быстрый Бен пристально разглядывал фигуры. В воздухе ещё висел горький запах колдовства. Внезапно, узнав кого-то, Таламандас презрительно зашипел.

— Некроманты! Те самые, что вырвали меня из кургана!

— Я думал, они уже не представляют для тебя угрозы, — прошептал Быстрый Бен.

— Не представляют, но это не умаляет ни моей ненависти, ни отвращения.

— Очень жаль, ведь я собираюсь с ними поговорить.

— Зачем?

— Оценить их, зачем ещё?

— Это глупо, чародей. Кем бы они ни были, добра от них не жди.

— А от меня? Дай-ка подумать.

— Ты ни за что не проскользнёшь мимо неупокоенных стражей.

— Когда я прошу дать мне подумать, я имею в виду — заткнись.

Ворча и ворочаясь на плече Быстрого Бена, Таламандас неохотно замолчал.

— Для этого потребуется другой Путь, — наконец сказал чародей. — Выбор у нас: Путь Худа или Арал Гамелон…

— Арал что? Никогда о таком не слышал…

— Демонический. Большинство заклинателей, которые вызывают демонов, открывают порталы в Гамелон, хотя многие из них и не догадываются о нём или, по крайней мере, о его настоящем названии. Конечно, демонов можно найти и на других Путях, к примеру, апторов из Тени. Но любимые демоны Империи, корвалахраи и галайны, происходят из Гамелона. В любом случае, если меня не подводит чутьё, в том доме присутствуют оба вида некромантии. Ты ведь говорил, что их было двое, да?

— Ага. И два вида безумия.

— Звучит интересно.

— Это каприз! Неужели тебя ничему не научило множество твоих душ, чародей? Капризы, прихоти — это смерть. Сделай что-то из чистого любопытства, и это что-то сомкнётся на твоём горле как волчья пасть. И даже если тебе удастся спастись, ужас будет вечно преследовать тебя.

— Ты слишком много говоришь, куколка. Я уже принял решение. Пора выдвигаться. — Он закрыл Путь Рашан и зашагал вперёд.

— Мы роем себе могилу! — прошипел Таламандас.

— О да, Путь Худа. Знакомое место тебя успокаивает? Этот Путь куда безопаснее, ведь именно Худ благословил тебя, не так ли?

— Не утешает!

Ничего удивительного, решил Быстрый Бен, изучая изменения вокруг. В этом городе взбунтовалась сама смерть. Улицы заполонили души, запертые в бесконечном повторе последних мгновений своей жизни. Воздух был наполнен визгом, плачем, лязгом оружия, грохотом осыпающегося камня и удушающим дымом. В нижнем слое находилось бесчисленное количество других смертей — они покрывали всё, как снег после метели — везде, где ступала нога человека. Поколение за поколением.

Тем не менее Быстрый Бен вскоре понял, что это были лишь отголоски, призраки душ.

— Боги, — прошептал он, внезапно осознав всё. — Это лишь воспоминания — память камней, строений и улиц. Воспоминания, витающие в воздухе. Все эти души ушли через врата Худа.

Таламандас неподвижно сидел на его плече.

— Ты прав, чародей, — прошептал он. — Что здесь произошло? Кто забрал всех этих мертвецов?

— Забрал, да, под своё крыло. Их всех благословили, прекратили их муки. Думаешь это работа Совета Масок?

Деревянный человечек пренебрежительно фыркнул:

— Этих глупцов? Вряд ли.

Некоторое время Быстрый Бен ничего не говорил, затем воздохнул:

— Кто знает, может, Капастан ещё удастся восстановить. Я не думал, что это осуществимо. Стоит ли нам идти среди призраков?

— А нужно нам вообще идти?

Ничего не ответив, Быстрый Бен направился вперёд. Неупокоенные стражи — провидомины и урдомы — выделялись на Пути Худа двумя тёмными мазками. Но в царстве, по которому сейчас ступал маг, он был для них невидим. Один из двух некромантов внутри дома перестал быть угрозой.

Единственная опасность заключалась в том, что другой — призыватель — мог выпустить на защиту поместья демонов.

Быстрый Бен миновал ворота. Внутренний двор поместья был очищен от трупов, хотя запёкшаяся кровь ещё виднелась кое-где на плитах.

Пальцы-веточки крепко сжали его плечо.

— Я чую…

В тени каменной притолоки над парадным входом сидел, пригнувшись, демон — сиринт. Заворчав, мощная туша сдвинулась с порога, так что демона стало можно разглядеть целиком. Покрытая складками жабья кожа, растопыренные конечности, широкая опущенная голова, состоящая в основном из челюстей и клыков. Сиринты весили больше, чем самец бхедерина. Тем не менее они могли молниеносно передвигаться короткими скачками.

И такого скачка ему вполне хватило, чтобы добраться до Быстрого Бена и Таламандаса.

Деревянная фигурка взвизгнула.

Быстрый Бен ловко отступил в сторону, открывая ещё один Путь, наложенный поверх пути Худа. Шагнув назад, чародей вошёл в портал, где жар растекался подобно жидкости, а воздух был наполнен сухим янтарным светом.

Сиринт ворвался за ними, но моментально плюхнулся на живот внутри Арал Гамелона.

Быстрый Бен продвигался в глубь Пути демонов.

Скуля, сиринт попытался погнаться за ним, но его сдерживали ставшие видимыми железные ошейник и цепь, тянущая чудовище назад. С самого начала Быстрый Бен знал, что при любых обстоятельствах призыватель, сковавший это существо, создал связующий круг.

— Очень жаль, дружок, — сказал чародей, когда демон взвизгнул. — Хочешь, предложу тебе сделку, сиринт? Я сломаю цепь, а ты отправишься восвояси. Разойдёмся с миром.

Существо стало совершенно неподвижным. Большие светящиеся глаза стали видны под открытыми веками. В мире смертных, откуда он только что сбежал, глаза демона горели, словно пламя. Тут, в Арал Гамелоне, казались почти покорными.

Почти. Не обманывай себя, Бен. Эта тварь за раз тебя проглотит и не подавится.

— Ну что?

Сиринт скользнул в сторону, вытянув шею.

Ошейник и цепь излучали колдовство, железо было покрыто вырезанными символами.

— Мне нужно рассмотреть поближе, — сказал Быстрый Бен демону. — Учти, Путь Худа остаётся с нами…

— Этого мало! — прошипел Таламандас. — Неупокоенные солдаты нас видели!

— Это займёт пару мгновений, — ответил Быстрый Бен, — особенно если ты заткнёшься. Сиринт, если ты нападёшь на меня, когда я приближусь, я скую твою шею ещё одной цепью — цепью Худа. Мёртвый, но не мёртвый, застрянешь между тем и этим. Навсегда. Это понятно?

Существо ещё раз взвизгнуло, но не пошевелилось.

— Хорошо.

— Ты глупец…

Не обращая внимания на деревянного человечка, Быстрый Бен подошёл к огромному демону. Он знал: тот может дёрнуть головой так быстро, что это движение будет неразличимо, а слегка приоткрыв челюсти, проглотит Бена вместе с Таламандасом одним махом до плечей, а то и всё тело до бедёр.

Он изучил символы и пробормотал:

— Изысканная работа. Тем не менее, чтобы сломать эту цепь, нужно лишь вытянуть одну ниточку. Сложность в том, чтобы найти нужную…

— Ты не мог бы поспешить?! Нежить наступает! На нас!

— Ещё чуть-чуть, — Быстрый Бен наклонился ближе, изучая знаки. — Интересно, — прошептал он, — это письмена корерли. Высокий корелри, им уже много веков никто не пользуется. Что ж, в таком случае всё довольно просто. — Он протянул руку, прошептал пару слов и выжег ногтём большого пальца один символ. — Таким образом, изменяю значение всего текста. — Взявшись за цепь по обе стороны от омрачённого знака, Быстрый Бен резко её натянул.

Цепь лопнула.

Сиринт бросился вперёд, развернулся и широко разинул пасть.

Таламандас закричал.

Быстрый Бен уже очутился в воздухе, влетел во врата на Путь Худа, упал плечом на плиты, перекувырнулся и снова встал на ноги. Убедившись, что Таламандас всё ещё цепляется за его тунику, чародей замер.

Они были окружены тёмными размытыми фигурами, которые неподвижно стояли там, где совсем недавно видели добычу.

Таламандас мудро промолчал. Оставаясь на корточках, Быстрый Бен медленно протиснулся между двумя неупокоенными стражами к двойной парадной двери.

— Боги, — шёпотом простонала деревянная фигурка, — зачем мы это делаем?

— Затем, что это весело?

Двери открылись.

Быстрый Бен проскользнул внутрь и закрыл за собой створки. Тихий стук защёлки прогрохотал в алькове громом.

— Так что, — вздохнул Таламандас, — теперь по какому Пути?

— Ага! Да ты, похоже, проникся духом приключений?

— Не самое удачное слово, смертный.

Улыбаясь, Быстрый Бен закрыл Путь Худа. Эх, чучелко, тебе должно быть совершенно ясно, почему я это делаю. Я слишком долго был лишён Путей. Мне нужна практика. Кроме того, мне необходимо знать, насколько ты эффективен. И пока всё хорошо. Яд не может добраться до меня. Я доволен. Он подошёл к ближайшей стене и положил обе руки на холодный камень.

Таламандас усмехнулся:

— Д’рисс. Тропа Камня. Смышлёный ублюдок.

Быстрый Бен открыл Путь и скользнул в стену.

Это было совсем не просто. Через камень пройти не сложнее, чем через воду, но раствор не такой уступчивый, вязкий, он тянул мага, словно паутина очень тщательного паука. Хуже того, стены были тонкими, и ему пришлось пробираться по самому краю.

Бен шёл вдоль стены от комнаты к комнате, выискивая какой-нибудь путь внутрь. Даруджийская архитектура была симметричной и легко предсказуемой. Главный зал первого этажа будет по центру. С верхними этажами могут возникнуть сложности, но главный зал на первом этаже обычно сводчатый, а это означает, что комнаты верхних этажей сдвинуты к бокам здания.

Он едва мог видеть содержимое комнат. Зернистая, серая мебель казалась размытой и нечёткой. Зато живая плоть выразительно сияла. «Камень знает кровь, но не может удержать её. Камень жаждет жизни, но способен лишь имитировать её». Древние слова, они принадлежат каменщику и скульптору из Унты, жившему столетия назад. Подходящие слова, когда идёшь Тропой Д’рисс. Когда ступаешь по плоти Спящей богини.

Скользнув за угол, Быстрый Бен впервые взглянул на главный зал.

Возле камина на чём-то вроде дивана лежал человек. Судя по всему, он читал книгу. Другой мужчина подбрасывал в камин дрова. Тусклое, бледно-розовое пламя дрожало под его дыханием. По каминной полке взад-вперёд ходило какое-то маленькое существо, возможно, ворона или ворон.

Мужчина на диване говорил, перелистывая пергаментные страницы своей книги. Камень делал его голос приглушённым и ломким.

— Эмансипор, когда закончишь разводить огонь, верни стражу на прежнее место, на стены. Стоя во внутреннем дворе и пялясь в никуда, они вызывают лишь смех. Вряд ли это внушит страх незваным гостям.

— Может, это не моё дело, господин, — сказал Эмансипор, вставая перед камином и вытирая сажу с рук, — но если у нас появились незваные гости, разве мы не должны с этим что-то делать?

— Хоть я и не люблю терять своих демонов, дорогой слуга, я не думаю, что все посетители приходят со злым умыслом. Без сомнения, освобождение моего сиринта было единственным выходом, и даже в таком случае — очень рискованной затеей. Цепь, разумеется, была лишь половиной гейс; указания ошейника не так уж и просто разрушить. А потому прояви немного терпения и жди, пока наш гость не решит сделать свой визит официальным.

Голова-жёлудь Талмандаса коснулась уха Быстрого Бена.

— Когда решишь входить, оставь меня здесь, чародей. То, что этот человек попробует обмануть тебя не возможность, а факт.

Быстрый Бен пожал плечами. Чучелко слезло с его плеча.

Улыбаясь, чародей вышел с Пути и принялся стряхивать гравийную пыль со своих туники и плаща.

Лежащий мужчина, не поднимая взгляда, медленно закрыл книгу.

— Эмансипор, принеси вина мне и моему гостю.

Слуга развернулся и увидел Быстрого Бена.

— Худов дух! Откуда он взялся?

— У стен есть уши, глаза и всё остальное. Я дал тебе задание, Эмансипор. — Наконец, мужчина поднял голову и встретился взглядом с чародеем.

Это взгляд ящера. Что же, я никогда не дрожал от такого раньше, так с чего бы делать это сейчас?

— Не откажусь от вина, — сказал Быстрый Бен, как и хозяин комнаты — по-даруджийски.

— Какого-нибудь… цветочного, — добавил некромант, когда слуга направился к двери.

Ворона на каминной полке остановилась, наклонила голову и осмотрела чародея. Миг спустя она уже вновь ходила туда-сюда.

— Прошу, присаживайся. Меня зовут Бошелен.

— Быстрый Бен, — чародей прошёл к роскошному креслу напротив некроманта и уселся в нём. Бошелен вздохнул.

— Интересное имя. Могу предположить, что оно выбрано очень точно. Увернуться от атаки сиринта! Ведь он, я полагаю, напал, как только ты его освободил?

— Умно́, — признал Быстрый Бен, — заключить в сдерживающее заклинание в ошейнике последний приказ — убить любого, кто освободит его. Полагаю тебя, как его призывателя, это не касается?

— Я никогда не отпускаю своих демонов, — ответил Бошелен.

— Никогда?

— Всякое исключение ослабляет гейс. Я их не делаю.

— Бедные демоны!

Бошелен пожал плечами.

— Я не привязываюсь к простым инструментам. Стал бы ты оплакивать кинжал, сломавшийся в чьей-то спине?

— Это зависит от того, убил он ублюдка или только разозлил.

— О, в таком случае ты жалеешь себя, а не клинок.

— Это была шутка.

Бошелен приподнял одну тонкую бровь.

Нависшую тишину прервало возвращение Эмансипора с подносом, на котором стояли пыльная бутылка и два хрустальных бокала.

— А себе ты бокал не взял? — спросил некромант. — Неужели я такой тиран, Эмансипор?

— Э-э, я уже сделал глоточек, господин.

— Правда?

— Проверил, цветочное ли вино.

— И как?

— Не уверен. Наверно. Что такое «цветочное»?

— Хм, полагаю, следует продолжить твоё обучение — в вещах изысканных. Цветочное — это противоположное… древесному. Иными словами, не горькие воспоминания ростка, а нечто сладкое, как нарцисс или череповник…

— Это ядовитые цветы, — слегка обеспокоенно заметил Быстрый Бен.

— Но выглядят прекрасно и нежно, ведь так? Сомневаюсь, что кто-либо из нас имеет привычку есть цветы, я лишь привёл яркую зримую аналогию для дорогого Эмансипора.

— Ясно.

— Тогда не спеши разливать содержимое бутылки по бокалам, Эмансипор. Скажи, послевкусие было горьким или сладким?

— Э-э-м, оно было своего рода густым, господин. Как железо.

Бошелен встал и взял бутылку. Он поднёс её ближе и понюхал горлышко.

— Идиот, это кровь из коллекции Корбала Броша. Вино не в этом ряду, а в том, что напротив. Отнеси обратно в погреб.

Морщинистое лицо Эмансипора побледнело до цвета пергамента.

— Кровь? Чья?

— Какая разница?

Эмансипор разинул рот. Быстрый Бен откашлялся и сказал:

— Думаю, что на лице твоего слуги внятно написано: «Большая!»

Ворона загоготала, подпрыгивая на каминной полке.

У слуги подкосились ноги, бокалы со звоном застучали друг о друга.

Нахмурившись, Бошелен снова взял бутылку и ещё раз принюхался.

— Что ж, — сказал он, возвращая её на поднос, — я не специалист, но мне кажется, что это кровь девственницы.

Быстрый Бен просто обязан был спросить:

— И как ты это понял?

Бошелен ответил ему, приподняв брови:

— Ну как же? Древесный оттенок.

К Худу все планы. Паран, ссутулившись, сидел на одной из нижних скамеек главного зала Пленника. Казалось, будто ночь снаружи перетекла в это огромное пыльное помещение, приглушив свет факелов на стенах. Пол перед ним был разрушен, являя взору множество покрытых пылью каноэ. Во время торжественной церемонии баргасты убрали из них завернутые трупы, но капитан чуял, что самые важные сокровища ещё оставались внизу. Он не сводил глаз с годных для морского плавания каноэ, словно они несли в себе жизненно важную истину, которая потрясла бы Парана, если бы только он смог её распознать.

Боль в животе расходилась глухим эхо. Он думал, что теперь понял причину своей болезни. Паран не был из тех, кто искал силы, но — вопреки этому — она обрушилась на него. Не такая понятная и очевидная, как меч сродни Драгнипура; не такая, вооружившись которой, он мог рубить строй врага, точно мстительный демон, что преклоняется лишь перед слепым правосудием. Но тем не менее это была сила. Возможность чувствовать невидимые потоки, знать о взаимосвязанности всех и вся. Презирающий власть Ганос Паран был избран арбитром, третейским судьёй. Стороной, смягчающей силу, чьей задачей стало установить правила игры для игроков, которых возмущало любое ограничение их права делать то, что вздумается.

Хуже, чем малазанский мировой судья в Унте. Вынужден придерживаться закона, постоянно находясь под давлением со всех сторон, от враждебных группировок до желаний самой Императрицы. Толкают и тянут, пинают и дёргают, превращают принятие любого, даже самого очевидного и простого решения в кошмар.

Неудивительно, что моё тело реагирует, пытается отвергнуть всё то, что пало на мои плечи.

В зале совета Пленника он был один. «Мостожогам» больше по вкусу пришлись казармы джидратов, и сейчас они наверняка играли в азартные игры и напивались до бесчувствия с полусотней джидратов, составлявших внутреннюю стражу Пленника, в то время как жрецы Совета Масок на ночь разошлись.

Смертный меч Трейка, человек по имени Остряк, кажется, завёл близкую дружбу с Хетан, дочерью Хумбролла Тора. Паран подозревал, — близкую настолько, что она может привести к тесным кровным узам с кланом Белолицых. Эти двое направились в глубины Пленника, наверняка в поисках какого-то укромного местечка. К большому отвращению женщины по имени Скалла Менакис.

Кованый щит Итковиан отвёл своих солдат в казармы близ дворца Джеларкана, чтобы починить оружие и доспехи и с завтрашнего дня приступить к поискам и возвращению беженцев, спрятавшихся в тоннелях под городом. Восстановление Капастана будет долгим и мучительным, и капитан не завидовал вставшей перед «Серыми мечами» задаче.

А мы должны будем двигаться дальше. Итковиану придётся отыскать среди выживших кого-то, в чьих венах течёт хоть капля королевской крови, и усадить его на запятнанный этой же кровью трон. Инфраструктура города разрушена. Кто прокормит выживших? Сколько времени займёт восстановление торговых маршрутов к Сольтану и Даруджистану? Видит Худ, баргасты ничего не должны людям Капастана…

Живот наконец-то перестал болеть. Паран аккуратно вдохнул и медленно выдохнул. Сила. Его мысли ускользали от мирских проблем, привычный ему способ, попытка отложить всё на потом, так что потом приходилось напрягать волю, чтобы вернуться к насущным проблемам. Буря планов — и каждый вращается вокруг меня. Стоит мне только раскрыть пальцы, и охвачу всю Колоду Драконов. Истина, которую лучше не знать. Но я чувствую эти проклятые карты внутри, словно едва сочленённые кости огромного зверя настолько огромного, что целиком его не познать. Скелет, который пытается разлететься на куски. А на мне висит задача удержать его в целости.

Игроки не желают пускать в игру новых конкурентов. Игроки вне поля — желают войти в игру. Игроки — одни прут в лоб, а другие — крадутся в их тени. Игроки — одни играют честно, а другие — мошенничают. Боги, как мне всё это распутать?

Он подумал об Остряке — Смертном мече нового Взошедшего, Трейка. В каком-то смысле Тигр Лета всегда был там, бесшумно ступая по стопам Фэнера. Если верить историям, Первый герой давным-давно сбился с пути, отдался звериной природе своего образа одиночника. И всё же, такое ошеломляющие совпадение… Паран подозревал, что Старшие боги организовали всё не столь уверенно, как хотела показать Ночная Стужа; что авантюризм и интуиция сыграли в этих событиях не последнюю роль. Иначе никто из нас не смог бы противостоять Старшим, даже сам Увечный бог. Если всё это было запланировано, значит, план учитывал то, что Трейк собьётся с пути, тем самым став джокером в игре. А угроза, исходящая от него для Фэнера, была ловко устранена до тех пор, пока Первый герой не понадобился. И его смерть тоже должны были подстроить так точно, чтобы он Взошёл в нужный момент.

А значит, Старшие боги должны были заранее знать обо всех событиях, которые привели к концу Фэнера, к его внезапной и жестокой уязвимости. Заранее и очень подробно.

Выходит так: либо мы все играем свои роли, которые предопределены и неизбежны, а значит, могут быть известны таким существам как Старшие боги; либо каждый из нас решает, совершать ему тот или иной поступок, и такое решение может иметь глубочайшие последствия. Не только для нашей жизни, но и для жизни мира… Всех существующих миров.

Ему вспомнились сочинения историков, утверждавших именно это. Старый солдат Дукер, к примеру, хотя он давно впал в немилость. Любой книжник, согласившийся надеть имперскую форму, моментально оказывается под подозрением… по понятным причинам — предвзятость, личные интересы. Тем не менее, в свои ранние годы он был ярым поборником влияния личных действий и решений.

Проклятие великих умов. Придя в молодости к идее, пережив необратимо грядущую осаду, они, наконец, стоят на валу, спустя много времени после окончания войны, оружие тяготит их уставшие руки… проклятье, я снова витаю в облаках.

Значит, придётся стать осью, центром вращения. И такое положение требует неимоверного самомнения, непоколебимой веры в собственные силы. Увы, на это я способен меньше всего. Разъедаемый сомнениями, скептицизмом и всеми прочими качествами человека, у которого хронически не хватает цели в жизни. Который подрывает все личные устремления, словно дерево, грызущее собственные корни только для того, чтобы падением утвердить свою зловещую правду.

Боги, вот уж действительно неправильный выбор…

Услышав какую-то возню, Паран понял, что уже не один в зале.

Моргая, он всмотрелся во мрак. Среди каноэ виднелась неуклюжая фигура, облачённая в потускневшую броню из древних монет.

Капитан откашлялся.

— Навещаешь напоследок?

Баргастский воин выпрямился.

Его лицо было знакомым, но Паран не сразу узнал юношу.

— Кафал, верно? Ты брат Хетан.

— А ты — малазанский капитан.

— Ганос Паран.

— Благословляющий.

Паран нахмурился.

— Нет, это прозвище куда лучше подошло бы Итковиану, Кованому щиту…

Кафал покачал головой.

— Он лишь несёт бремя. А ты— Благословляющий.

— По-твоему, если кто-то и способен снять с плеч Итковиана его… бремя… то это я? Мне нужно лишь… благословить его?

А я-то думал — арбитр. Всё явно куда сложнее. Способность благословлять? Упаси Беру!

— Не мне это говорить, — прорычал Кафал. Его глаза блестели в свете факелов. — Но разве можно благословить того, кто отрицает твое право это сделать?

— Хорошо подмечено. Неудивительно, что большинство жрецов такие несчастные.

Зубы заблестели то ли в ухмылке, то ли в гримасе похуже.

Не думаю, что мне по душе эта идея с благословениями. Но в ней есть какой-то смысл. Как ещё Господин Колоды вершит суд? В самом деле, будто мировой судья в Унте, только с тревожными для меня нотками религии. Обдумай это позже, Ганос…

— Я тут сидел, — сказал Паран, — и всё время думал вот о чём: в этих гниющих каноэ скрыта какая-то тайна.

Кафал хмыкнул.

— Я ошибусь, если сочту этот звук согласием?

— Нет.

Паран улыбнулся. Он знал, что баргасты ненавидят говорить да, но если заставить их сказать «нет» в ответ на противоположное утверждение, можно получить согласие.

— Хочешь, чтобы я ушёл?

— Нет. Только трусы хранят секреты. Подойди ближе и узри одну из истин, скрытую в этих древних судах.

— Спасибо, — ответил Паран, медленно вставая. Он взял светильник и направился к краю ямы, затем слез с на покрытую плесенью землю рядом с Кафалом.

Правая рука баргаста лежала на резном челне.

Паран рассмотрел резьбу.

— Сцены морских сражений.

— Это не тот секрет, что я собираюсь тебе открыть, — прорычал Кафал. — Резчики обладали огромным мастерством. Они скрыли соединения, и даже спустя века сложно понять, где они. С виду кажется, будто каноэ было вырезано из ствола одного-единственного дерева, да? На самом же деле это судно собрано по частям. Ты смог бы распознать это, Ганос Паран?

Капитан присел, чтобы присмотреться поближе.

— Едва ли, — сказал он спустя некоторое время. — Разве что там, где отдельные фрагменты деформировались в соединениях. К примеру, эти панели со сценами сражений…

— Да, вот эти. А теперь — узри секрет. — Кафал вытащил широкий охотничий нож. Он вогнал клинок между резной панелью и лежащим под ней сочленением. Провернул лезвие.

Планширь с изображением сражения отскочил к носу корабля. Под ним виднелась длинная полость. Что-то в ней чуть блестело. Кафал спрятал нож за пояс, засунул руку в отверстие и достал лежавшую там вещь.

Меч с тонким травлёным односторонним лезвием, на котором игриво переливался свет факелов. Оружие было слишком длинным, клинок сужался к концу на последней пяди. Небольшой ромбовидный эфес из чёрного железа защищал крепко обмотанную жилами рукоять. Ножен не было, и меч не был смазан маслом, но столетия не оставили на нём и следа.

— Он зачарован.

— Нет, — Кафал поднял оружие и взял рукоять двумя руками, странно сомкнув вокруг неё пальцы. — На заре нашего народа, мы умели сочетать терпение и мастерство в идеальный союз. Клинки, которые мы ковали, не знали равных ни тогда, ни сейчас.

— Ты, конечно, прости, Кафал, но зазубренные клинки и копья, которые я видел у ваших воинов, вряд ли требовали при создании особого мастерства.

Кафал ухмыльнулся.

— Не извиняйся. По правде говоря, ты ещё вежливо отозвался. Нынче наши кузнецы создают безобразное оружие. Мы утратили древние знания.

— Кафал, я не могу себе представить простой, обычный меч, который перенесёт такое пренебрежительно отношение без малейшего вреда. Ты уверен, что его не зачарова…

— Уверен. Время не способно навредить этому сплаву металлов. Некоторые из них всё ещё не сумели заново открыть, а теперь, когда магия так распространена, может, никогда и не сумеют. — Он протянул меч Парану. — Он кажется несбалансированным, да? С тяжёлым концом. Возьми.

Паран взял оружие. Оно было лёгким, словно кинжал.

— Невероятно, — прошептал он. — Сломать его, должно быть, так…

— Нелегко, капитан. Он кажется гибким, да? Поэтому ты решил, будто он хрупкий, но это не так. Осмотри клинок. Никаких зазубрин, хотя этот клинок множество раз бывал в бою. Лезвие остаётся верным и острым. С этим мечом не нужно возиться как с ребёнком.

Отдав меч, Паран осмотрел все каноэ.

— И в каждом судне спрятано такое оружие?

— Да.

— Кто будет пользоваться им? Вожди?

— Нет. Дети.

— Дети?

— Тщательно отобранные, чтобы начать тренироваться именно с этими мечами. Представь, как ты будешь замахиваться таким оружием, капитан. Твои мышцы привыкли к оружию более тяжёлому. Ты перестараешься либо с замахом, либо сдерживая его. При сильном ударе он вылетит из твоей руки. Нет, потенциал этих мечей полностью может открыться только в руках тех, кто не держал иного оружия. И большинство того, что предстоит выучить этим детям, им придётся выучить самим. В конце концов, как можем мы научить их тому, чего сами не знаем?

— И какова будет цель этих мечей? И молодых воинов, которые возьмут их в руки?

— Возможно, когда-то ты узнаешь ответ, Ганос Паран.

Некоторое время Паран молчал.

— Кажется, — сказал он наконец, — я разгадал ещё один секрет.

— И какой же?

Вы разберёте эти каноэ, научитесь их делать.

— Долго ли земля будет оставаться вашим домом, баргаст?

Кафал улыбнулся.

— Нет.

— Вот так.

— Вот так. Капитан, Хумбролл Тор кое о чём тебя просит. Ты хочешь услышать эту просьбу от него самого, или я могу озвучить её от его лица?

— Говори.

— Баргасты просят благословить их богов.

— Что? Я не нужен вам для того, чтобы…

— Это так. Но, тем не менее, мы просим тебя об этом.

— Хорошо, дай мне подумать, Кафал. Проблема в том, что я не знаю, как это сделать. Могу ли я просто подойти к костям и сказать: «Я благословляю тебя», — или необходимо сделать что-то посложнее?

Кафал приподнял свои тяжёлые брови.

— Ты не знаешь?

— Нет. Возможно, вам следует созвать своих шаманов и обсудить это.

— Да, думаю так и надо поступить. А когда мы узнаем всё о необходимом ритуале, ты это сделаешь?

— Я же сказал, что подумаю, Кафал.

— Почему ты сомневаешься?

Потому, Худ меня побери, что я — ось и всё, что я решу сделать, может, нет, точно изменит всё.

— Я не хочу никого обидеть, но я осторожный сукин сын.

— Тот, кто владеет силой, должен действовать решительно, Ганос Паран. Иначе она просочится сквозь пальцы.

— Когда я решу действовать, Кафал, я буду действовать решительно. Если в этом есть какой-то смысл. Как я точно не буду действовать, так это необдуманно. И если я правда владею огромной силой, ты должен быть этому рад.

Баргастский воин заворчал.

— Возможно, ты прав в своей осторожности. Я передам твои слова отцу.

— Так тому и быть.

— Если ты хочешь уединения, тебе стоит подыскать другое место. Мои сородичи идут сюда, чтобы забрать оставшееся оружие. Скоро здесь будет многолюдно.

— Хорошо. Я пройдусь.

— Берегись, Ганос Паран.

Капитан повернулся.

— Чего?

— Совет Масок знает о том, кто или что ты. И им это не нравится.

— Почему?

Кафал снова ухмыльнулся.

— В Совете Масок нет места соперничеству. Они так и не признали Керули, который желает присоединиться к ним. Ты же, в свою очередь, можешь и вовсе провозгласить себя их господином. Под масками их глазки забегали в страхе, капитан.

— Худов дух, — вздохнул Паран. — К слову, кто такой Керули?

— Верховный жрец К’рула.

— К’рула? Старшего бога?

— Наверное, Керули будет просить твоего благословления от лица своего бога.

Паран потёр лоб и внезапно ощутил себя крайне уставшим.

— Я передумал, — прошептал он, — забудь про прогулку.

— Что будешь делать?

— Найду дыру и забьюсь в неё поглубже, Кафал.

Смех воина был суровым, без единой нотки сочувствия, на которую мог бы надеяться Паран.

Эмансипор Риз умудрился найти в погребе более подходящую бутылку и, разлив по двум бокалам её содержимое, быстро покинул комнату. Его морщинистое лицо было бледнее обычного.

Тем не менее Быстрый Бен неуверенно сделал первый глоток. Спустя миг он проглотил жидкость и вздохнул.

Сидевший напротив Бошелен улыбнулся.

— Прекрасно. Предположу, что ты предпринял попытку прорваться через оборону этой усадьбы небеспричинно. Я весь внимание.

— Демонический призыв. Это редчайшая и сложнейшая из всех некромантических практик.

Бошелен скромно пожал плечами.

— А опирается она на силы, — продолжил Быстрый Бен, — которые, хоть и идут через Путь Худа, глубоко переплетены с Хаосом. Данная практика проходит по обе стороны границы между этими Путями. Кстати, скажи, почему, как ты думаешь, вызов демонов аспектирован на Смерть?

— Это ведь утверждение абсолютного контроля над жизненной силой, Быстрый Бен. Угроза уничтожения, гибели по определению аспектировано на Смерть. Что же до твоего замечания о влиянии Пути Хаоса, продолжай.

— Пути отравлены.

— А-а. У сил Хаоса богатый букет. И та, что заражает Пути, почти не связана с теми стихиями Пути Хаоса, в которые я вовлечён.

— Так твой доступ к Путям не затронут?

— Я этого не говорил, — ответил Бошелен, прервавшись на глоток вина. — Инфекция — это раздражитель, который, увы, развивается и грозит стать ещё хуже. Возможно, когда-нибудь в будущем я сочту нужным отомстить тому, кто ответственен за это. Корбал Брош, мой компаньон, поделился со мной своими тревогами. Он теснее работает с Путём Худа, и для него этот удар куда ощутимей.

Быстрый Бен окинул взглядом ворону на каминной полке.

— Действительно. Что ж, — добавил он, вновь повернувшись к Бошелену, — я могу точно сказать тебе, кто в этом виноват.

— И зачем тебе это делать, маг? Если только ты не собираешься просить нас о помощи, ведь, как я могу предположить, ты хочешь противостоять этому… отравителю. И, разумеется, ищешь потенциальных союзников.

— Союзников? Просить о помощи? Нет, господин, ты неправильно меня понял. Я предлагаю эту информацию бесплатно. Я не только ничего не жду взамен, более того, если бы ты и предложил мне помощь, я бы вежливо отказался.

— Интересно. Значит, тебе достаёт могущества тягаться с богами?

— Не помню, чтобы мы говорили о богах, Бошелен.

— В самом деле. Однако сущность, ответственная за отравление всех Путей, — без сомнения, личность могущественная. Если это и не бог, то претендент на божественность.

— В любом случае, — сказал Быстрый Бен, улыбаясь, — я не тягаюсь с богами.

— Мудрое решение.

— Но иногда побеждаю — на их же поле.

Бошелен всмотрелся в чародея, затем медленно откинулся на спинку.

— Я ценю твою компанию, Быстрый Бен. Меня нелегко развлечь, но тебе это сегодня ещё как удалось, за что прими мою искреннюю благодарность.

— Всегда пожалуйста.

— Увы, Корбал Брош, мой компаньон, хотел бы тебя убить.

— Невозможно угодить всем.

— Да, верно. Понимаешь, он не любит быть сбитым с толку, а ты поставил его в тупик.

— Пусть лучше дальше сидит на каминной полке, — тихо посоветовал Быстрый Бен, — я плохо отношусь к критиканам.

Бошелен приподнял бровь.

Слева от Быстрого Бена неожиданно пронеслась широкая тень от крыльев — это Корбал Брош слетел со своего насеста и, приземлившись, начал превращаться.

Малазанец отмахнулся левой рукой. Волны сплетённой магии заполнили пространство между ними, врезались в некроманта.

Наполовину человек, наполовину перепачканная ворона, — Корбал Брош не успел полностью сменить облик. Волна силы ещё в полной мере не развернулась. Некроманта подхватил её гребень, оторвал от земли, протащил через комнату и впечатал в стену над камином. Затем волна взорвалась вокруг странного существа — получеловека-полуптицы.

Штукатурка разлетелась облаком пыли. Стена затряслась и покрылась трещинами там, где Корбал Брош пробил сквозную дыру. Последним, что Быстрый Бен увидел прежде, чем всё укрыло облако вихрящейся пыли и силы, были подошвы сапог.

За стеной, там, где, судя по всему, был коридор, раздался глухой и тяжёлый стук падения. Затем тишину нарушал уже только звук осыпающейся над камином штукатурки.

Быстрый Бен медленно уселся обратно в кресло.

— Ещё вина? — спросил Бошелен.

— С удовольствием. Спасибо. Прости за беспорядок.

— Ах, не стоит. Я раньше никогда не видел, чтобы шесть или даже семь Путей открывали сразу, да ещё и спутанные в такой интересной манере. Ты, господин, настоящий художник! Корбал Брош поправится?

— Я твой гость, Бошелен. С моей стороны было бы очень грубо убивать твоего компаньона. Ведь, строго говоря, я и его гость тоже.

Поскольку дымоход был основательно повреждён, дым медленно заполнял комнату.

— В самом деле, — согласился Бошелен. — Но я вынужден скрепя сердце указать, что он стремился тебя убить.

— Нет нужды тревожиться, — ответил малазанец, — он не доставил мне неудобств.

— И это, на мой взгляд, удивительнее всего. В твоём колдовстве не было и тени яда Хаоса, Быстрый Бен. Можешь себе представить, какое множество вопросов к тебе вертится у меня на языке.

Из коридора донёсся стон.

— И должен признаться, — продолжил Бошелен, — любопытство — моя самая навязчивая черта, которая часто приводит к ненужному насилию над тем, кому я задаю вопросы, в особенности, когда он или она не так общительны, как мне хотелось бы. Теперь скажи, шесть, семь Путей…

— Шесть.

— Шесть путей одновременно. И ты утверждаешь, что это совершенно не вызывает неудобств? Мне это кажется хвастовством. Как следствие, я пришёл к выводу, что ты немного, скажем прямо, исчерпал себя.

— Ты даёшь понять, что мне здесь больше не рады, — сказал Быстрый Бен, со вздохом поставив бокал.

— Не обязательно. Просто расскажи мне всё, и мы сможем продолжить нашу мирную беседу.

— Боюсь, это невозможно, — ответил малазанец, — тем не менее, я скажу, что сущность, стоящая за отравлением путей — Увечный бог. Тебе стоит подумать… какие меры предпринять… против него. Рано или поздно это может тебе понадобиться.

— Благодарю. Не стану отрицать, что твоё владение шестью Путями впечатляет, Быстрый Бен. Но оглядываясь назад, тебе стоило бы придержать как минимум половину своих сил. — Он собрался вставать.

— Но, Бошелен, — воскликнул маг, — я так и сделал.

Сила полудюжины сплетённых Путей обрушилась на софу с сидевшим на ней мужчиной — и тем пришлось не слаще, чем Корбалу Брошу и стене.

В дымной прихожей, ведущей к главному выходу из усадьбы, Быстрый Бен встретил Эмансипора Риза. Слуга обмотал тряпкой нижнюю половину лица и теперь смотрел на мага слезящимися глазами.

— Твоим хозяевам нужна помощь, Эмансипор.

— Они живы?

— Конечно. Хотя, надышавшись дымом…

Слуга оттолкнул Быстрого Бена.

— Да что с вами всеми не так? — рявкнул он.

— Что ты имеешь ввиду? — сказал вслед ему чародей.

Эмансипор слегка повернулся:

— Да что непонятного? Смахнув осу на землю, ты давишь её, так? Иначе она тебя потом ужалит!

— Ты призываешь меня убить своих хозяев?

— Вы все идиоты, Худ вас побери, вот вы кто! Приберись тут, Манси! Протри это! Закопай это в саду! Запакуй сундуки — мы скоро уезжаем! Я проклят — никто не убивает их! Думаешь, я люблю свою работу? Идиоты! Думаешь, я…

Старик всё ещё орал, но Быстрый Бен предпочёл ретироваться.

На крыльце его ждал Таламандас.

— Знаешь, он ведь прав…

— Тихо, — перебил его чародей.

Во дворе перед ними неупокоенные стражники попадали с площадки на стене и, раскинувшись, лежали на плитах. По подёргиванию конечностей можно было понять, что они медленно приходят в себя. Как панцирные жуки, перевернутые на спину. Пора убираться отсюда. Потому, что теперь я действительно исчерпался.

— Знаешь, я почти перешёл в ту стену, что ты разгромил.

— Это было бы очень неудачным решением, — ответил Быстрый Бен. — Все на борт — мы уходим.

— Наконец-то я слышу мудрое решение!

Бошелен открыл глаза. Над ним стоял Эмансипор Риз.

— Мы во дворе, господин, — сказал слуга. — Я вытащил вас и Корбала. Ещё я потушил пожар. Сейчас мне нужно открыть все окна…

— Очень хорошо, Эмансипор, — простонал спустя миг серобородый некромант. — Эмансипор, — окликнул он слугу, который собирался отойти.

— Да, господин?

— Признаюсь… я в… замешательстве. Неужели мы обладаем неким хроническим недостатком, Эмансипор?

— Хозяин?

— Недооценива… ох, не важно, Эмансипор. Возвращайся к своим делам.

— Хорошо, господин.

— И ещё, ты заслужил награду за твои труды — чего ты хочешь?

Слуга смотрел на Бошелена на протяжении дюжины ударов сердца, затем потряс головой.

— Всё хорошо, хозяин. Это часть моей работы. Ею я сейчас и займусь.

Некромант поднял голову, чтобы увидеть, как старик ковыляет обратно в здание.

— Такой скромный человек, — выдохнул он. Опустив взгляд на своё покрытое лохмотьями тело в синяках, он расстроенно вздохнул: — Интересно, что осталось в моём гардеробе?

Учитывая недавние события и всё, что он сумел вспомнить, — выбор был невелик.

Снова окутавшись тенью, Быстрый Бен шёл по усыпанной щебнем улице. Большинство пожаров либо потухли сами, либо были затушены, а в закрытых ставнями и открытых окнах оставшихся строений света не было видно. Ночным небом завладели звёзды, в то время как городом правила тьма.

— Жуть какая, — прошептал Таламандас.

Чародей тихо хмыкнул:

— Не ожидал услышать такое от того, кто провёл пару веков в урне посреди кургана.

— Бродяги вроде тебя понятия не имеют о таких вещах как вежливость, — фыркнул Таламандас.

Массивный тёмный силуэт Пленника заслонял горизонт. Слабый свет факелов на площади перед главными воротами придавал его угловатым камням мрачные черты. Выйдя на улицу, ведущую к площади, они наткнулись на первую группу баргастов, окруживших разведённый из обломков мебели костёр. Брезент, растянутый между домами вдоль улицы, превращал проход в подобие тоннеля, очень похожего на торговые улицы в Семи Городах. Вдоль улицы по углам спали люди. Почерневший от дыма брезент во многих местах пестрил отсветами костра. Многие воины-баргасты не спали, оставаясь на страже.

— Через эту толпу незаметно не протиснуться, чародей, — прошептал Таламандас. — Учитывая твоё чудно́е желание повсюду красться, будто мышь в хижине, полной котов. Если ты вдруг забыл, они — мои сородичи…

— Тихо, — скомандовал на выдохе Быстрый Бен, — считай это очередным испытанием нашего партнёрства… и Путей.

— Мы пойдём прямо через них?

— Именно.

— И каким Путём? Только не Д’рисс, молю, эти булыжники…

— Нет-нет. Мы насквозь промокли бы от старой крови. Мы не пойдём под ними, Таламандас. Мы пройдём над ними. Серк, Тропа Неба.

— Я думал, ты исчерпался ещё в усадьбе.

— Исчерпался. Почти. На этот раз придётся немного попотеть.

— Я не потею.

— Вот и проверим. — Чародей открыл Путь Серк. Мир вокруг них немного изменился. Когда глаза Быстрого Бена привыкли, он смог различить потоки воздуха, слои холодного и тёплого течения, параллельные земле, вихри, уходившие вверх в щели между брезентом и камнем, дыхание проходящих людей и память о тепле в камнях и досках.

— Выглядит муторно, — пробормотал деревянный человечек. — Ты намереваешься плыть по этим потокам?

— Почему бы и нет? Мы почти так же невесомы, как воздух. Я могу поднять нас ввысь, но не уверен, что у меня хватит сил на весь полёт. Ты прав — я исчерпался. Поддерживать нас в воздухе — твоя задача, Таламандас.

— Моя? Я ничего не знаю о Серке.

— Я и не прошу тебя изучить его. Я прошу одолжить мне твою силу.

— Мы так не договаривались!

— А теперь договорились.

Чучелко заёрзало на плече Быстрого Бена.

— Высасывая мою силу, ты ослабишь защиту от яда, которую я тебе предоставляю.

— И нам надо выяснить какой у меня предел, Таламандас. Я должен знать, сколько твоей силы я смогу взять в случае чего.

— Да каких же ужасов ты ждёшь в тот миг, когда мы бросим вызов Увечному богу? — спросил деревянный человечек. — Неудивительно, что ты держишь все свои планы в секрете!

— Могу поклясться, ты говорил, что готов пожертвовать собой ради общего дела — уже передумал?

— Ты можешь положиться на меня, чародей! Но это крайние меры!

Быстрый Бен невольно улыбнулся.

— Расслабься. Я не собираюсь сжигать тебя на костре. И биться с Увечным богом я тоже не планирую. Не так прямо. Однажды я уже столкнулся с ним лицом к лицу, и одного раза мне более чем достаточно. Но мне и правда нужно отыскать предел сил, которые я могу у тебя взять. А теперь, шаман, давай раскупорим тебя и посмотрим, чего мы сможем добиться.

Шипя от ярости, Таламандас неохотно прорычал своё согласие.

Быстрый Бен оторвался от земли и скользнул вперёд по ближайшему потоку ветра, дувшего вдоль улицы. Поток был холодным и бежал вниз под брезент. За миг до попадания в нисходящий поток чародей оттолкнулся вверх в вихре жара, идущего от костров.

— Проклятье! — выпалил Быстрый Бен, когда его развернуло и подкинуло на струе тёплого воздуха. Сжав зубы, чародей зачерпнул силу деревянного человечка и убедился в том, что подозревал с самого начала.

Сила Худа, до последней капли. Баргастскими богами тут и не пахнет. Треклятые новички растянулись слишком тонко. Интересно, что вытягивает их силы? В Доме Смерти в колоде есть карта, чью роль очень долго никто не мог занять. Маг. И теперь, я думаю, она наконец-то нашла своё лицо, глупое личико из жёлудя. Таламандас, возможно, ты совершил ужасную ошибку. Что до вас, баргастские боги, я дам вам совет на будущее. Никогда не передавайте своих слуг другому богу, иначе они, скорее всего, больше не будут вашими слугами. Вместо этого забравший может превратить их в клинок… направленный прямо вам в спину.

Дорогие баргастские боги, вы попали в мир полный хищников, куда более отвратительных и хитрых чем прежние. Вам повезло, что я здесь.

Он начал грубо втягивать эту силу.

Деревянная фигурка скорчилась, впиваясь пальцами-веточками в плечо и шею чародея.

Быстрый Бен мысленно сжал силу владыки Смерти и потянул.

Иди сюда, ублюдок. Сейчас мы с тобой поговорим.

В его крепко стиснутой руке был зажат трепещущий кусок грубого полотна. Дыхание смерти охватило чародея, его присутствие было неоспоримым, в нём бушевала ярость.

И оно было абсолютно беспомощно в крепкой хватке смертного.

Быстрый Бен хрипло рассмеялся:

— Ох уж эти мне пороги да прокладки. Ты хочешь быть моим союзником, Худ? Ну, хорошо, я рассмотрю твое предложение по справедливости, невзирая на обман. Но тебе придётся раскрыть передо мной все свои планы.

— Проклятый дурак! — Голос Худа прогремел в голове мага, вызвав пульсирующую боль.

— Тише, — прошипел сквозь зубы Быстрый Бен, — иначе я стащу тебя за шкирку, и Фэнер окажется не единственным богом, которого теперь можно запросто убить.

Дому Цепей нужно отказать!

Маг моргнул, сбитый с толку заявлением Худа.

— Дому Цепей? Это тот яд, с которым мы боремся, да? Лихорадка, поразившая Огнь, заразившая Пути…

Смертный, нужно убедить Господина Колоды. Дом Увечного бога находит себе… последователей…

— Погоди-ка! Последователей? Среди пантеона?

— Именно так, предателей. Полиэль, Госпожа мора, стремится стать Супругой Короля Цепей. Вестника… переманили. Древний воин желает занять место Грабителя; в то время как в далёких землях этот Дом нашёл себе Смертного Меча. Маури теперь обнимает Троих: Калеку, Прокажённого и Глупца, которые заняли место Пряхи, Каменщика и Солдата. Но тревожней всего то, что древние силы сгущаются вокруг последней из ужасных карт… смертный, нужно открыть Господину Колоды глаза на угрозу, нависшую над всеми нами.

Быстрый Бен нахмурился.

— Капитан Паран не из тех, кто чего-то не замечает, Худ. По правде говоря, он вполне вероятно прозорливее тебя и, по крайней мере, куда более беспристрастен. Что-то подсказывает мне: холодный и чистый рассудок это именно то, что может понадобиться, когда придёт время принимать решение. Так или иначе, Дом Цепей, возможно, и твоя проблема, но яд в Путях — моя.

Это — и то, что он делает с Огнью.

— Чародей, тебя уводят прочь от истинной беды, сбивают с толку. В Паннионском Домине ты не найдёшь ответов или решений, ибо Провидец находится в центре совсем другой истории.

— Я уже догадался, Худ. Тем не менее я собираюсь разгадать тайны этого ублюдка и его силы.

— Это ничего тебе не даст.

— Это ты так думаешь, — ответил Быстрый Бен, ухмыляясь. — Я ещё свяжусь с тобой, Худ.

— И почему я должен отвечать? Ты не услышал ни слова из тех, что я…

— Услышал. Но запомни вот что, Владыка: боги баргастов могут быть юны и неопытны, но это продлится недолго. Кроме того, молодые боги — опасные боги. Если ты ранишь их сейчас, они никогда не забудут о том, кто именно нанёс эти раны. Ты предложил помочь им, и лучше бы тебе так и сделать, Худ.

— Ты смеешь угрожать мне…

— И кто теперь не слушает? Я не угрожаю. Я предупреждаю тебя. И это касается не только баргастских богов. Трейк нашёл себе достойного Смертного меча. Разве ты не чувствуешь его? Я стою тут, как минимум, в ста шагах от него, между нами не менее двенадцати каменных стен, но я чувствую этого человека. Его терзает боль от потери кого-то близкого, кого-то, чью душу теперь держишь ты. Этот Смертный Меч тебе не друг, Худ.

— Думаешь, я не рад был всему, что он дал? Трейк обещал мне души, и его смертные слуги принесли их.

— Иными словами, Тигр Лета и баргастские боги выполнили свою часть сделки. Теперь лучше бы тебе сделать то же самое, включая освобождение Таламандаса, когда придёт время. Придерживайся духа честной сделки, Худ… или тебя ничему не научила ошибка с Дассемом Ультором?

Чародей почувствовал, как внутри Владыки Смерти забурлил гнев, но бог смолчал.

— Именно, — прорычал Быстрый Бен, — обдумай это. А пока ты освободишь столько своей силы, сколько понадобится, чтобы перенести меня над этой толпой, прямо на площадь перед Пленником. А потом отступишь так далеко, как надо, чтобы вернуть Таламандасу его свободу. Можешь скрываться за его нарисованными глазами, если на то будет твоя воля, но не ближе. Пока я не решу, что ты снова мне нужен.

— Однажды ты будешь моим, смертный…

— Не сомневаюсь, Худ. Но пока давай просто наслаждаться предвкушением? — С этими словами чародей отпустил плащ бога. Присутствие ослабло.

Сила послушно потекла вокруг, потоки воздуха тащили Быстрого Бена и деревянную фигурку, вцепившуюся в его плечо, над навесами.

Таламандас зашипел.

— Ох… Что случилось? Я… я на секунду потерял сознание.

— Всё хорошо, — прошептал чародей. — К тебе вернулась твоя сила, чучелко?

— Да, пожалуй. Я… я могу её использовать.

— Рад слышать. Теперь неси нас к площади.

Тонкая вуаль дыма укрыла звёздное небо. Капитан Паран сидел на широких ступеньках парадного входа в Пленник. Прямо перед ним, в конце широкой улицы, находились укреплённые ворота. Через распахнутые створки и нависший туман виднелась площадь, усеянная огнями костров в баргастских лагерях.

Малазанец был истощён, но ему не спалось. Два колокола тому он оставил Кафала, и с тех пор мысли капитана разбегались тысячами путей. Баргастские воины ещё трудились в зале, разбирая на части каноэ и собирая древние клинки. Кроме этого чертога, Пленник казался практически пустым и безжизненным.

Безлюдные комнаты и коридоры неумолимо подталкивали Парана к мысли о том, что ровно так же теперь выглядит их родовая усадьба в Унте, ведь отец и мать умерли. Фелисин в цепях, махает киркой в руднике за тысячу лиг отсюда, а любезная сестрица Тавор занимает пару десятков роскошных покоев во дворце Ласиин.

Дом пустует наедине с воспоминаниями, наверняка разграбленный служанками, стражей и уличной шпаной. Проезжает ли мимо него адъюнкт? Думала ли она когда-то заглянуть в него посреди занятого хлопотами дня?

Нет, она была не из тех, кто тратит время на сантименты. Тавор всегда была предельно, жесточайше рациональна, её холодные глаза наполнял прагматизм настолько острый, что любого, кому хватило бы глупости подойти близко, рассёк бы на мелкие кусочки.

Императрица наверняка очень довольна своей новой помощницей.

А как ты, Фелисин? С такой широкой улыбкой и игривыми глазами? На отатараловых рудниках нет места скромности, ничто не защитит тебя от худших проявлений человеческой природы. Рано или поздно тебя возьмёт под крыло какой-нибудь сутенёр или бандит.

Цветок, раздавленный каблуком.

Тем не менее, если я знаю нашу сестру, она собирается вызволить тебя. Или забросила туда пару стражников, чтобы присматривали за тобой, пока ты отбываешь там срок.

Но она спасает уже не ребёнка. Уже нет. Никакой улыбки, и в глазах, когда-то игривых, нечто тяжёлое и смертельное. Должен был отыскаться другой способ, сестра. Боги, лучше бы ты просто убила Фелисина — даже это было бы милосердием.

А теперь — теперь, боюсь, тебя однажды ждёт расплата…

Паран медленно покачал головой. Его семье никто бы не позавидовал. Разорваны изнутри напополам, своими собственными руками. И теперь мы, брат и сёстры, каждый наедине со своей судьбой. Вероятность того, что эти судьбы когда-то сойдутся вновь, никогда ещё не казалась столь ничтожной.

Лестница за ним была засыпана пеплом, как если бы в городе в живых остался только камень. Тьма казалась мрачной и печальной. В этом месте не было ни одного звука, присущего ночи. Сегодня присутствие Худа ощущается ближе, чем обычно…

Одна из громоздких двойных дверей, качнувшись, открылась. Капитан оглянулся и кивнул.

— Смертный меч. Ты выглядишь хорошо… отдохнувшим.

Громадный мужчина скривился.

— Чувствую себя так, будто жизнь раскатала меня в лепешку. Грубая женщина.

— Я и раньше слышал, как мужчины говорят такое о своих женщинах. И всегда в их жалобе есть намёк на удовольствие. Я и сейчас его слышу.

Остряк нахмурился.

— Да, ты прав. Это забавно.

— На ступеньках полно места. Присаживайся, если хочешь.

— Не стану мешать твоему уединению, капитан.

— Прошу, останься, по одиночеству я плакать не буду. Когда я один, в голову лезет слишком много мрачных мыслей.

Смертный меч прошёл вперёд и медленно уселся на ступеньку рядом с Параном. Расстёгнутая потрёпанная броня шуршала и звенела. Он опёрся локтями на колени, руки в боевых рукавицах болтались в воздухе.

— На мне такое же проклятие, капитан.

— Тогда тебе повезло найти Хетан.

Мужчина хмыкнул.

— Проблема в том, что она ненасытна.

— Иными словами, ты искал одиночества, которому я помешал.

— До тех пор, пока не когтишь мне спину, я рад твоей компании.

Паран кивнул.

— Ну, я-то на кота не похож… ой, прости.

— Да ладно. Если у Трейка нет чувства юмора — его проблема. Хотя учитывая, что он выбрал меня своим Смертным мечом, чувство юмора у него отменное.

Паран осмотрел сидящего рядом мужчину. За полосками татуировки скрывалось многое повидавшее лицо. Закалённый, с грубыми чертами; теперь, когда в его плоти и крови текла сила бога, глаза стали похожи на тигриные. Но вокруг них — смешливые морщинки.

— Мне кажется, Трейк сделал мудрый выбор…

— Нет, если он ожидает от меня благочестия или требует обетов. Видит Худ, я даже драться не люблю. Я не солдат и никогда не хотел им быть. Как же тогда я должен служить богу Войны?

— Лучше уж ты, чем какой-нибудь кровожадный верзила со сросшимися бровями, Остряк. Нежелание обнажить эти мечи и всё, что они представляют, кажется мне хорошим признаком. Видят боги, в наше время это большая редкость.

— Не уверен. Весь этот город не горел желанием сражаться. Ни жрецы, ни джидраты, ни даже «Серые мечи». Если бы только был другой путь… — Он пожал плечами. — И я такой же. Если бы не то, что случилось с Драсти и Скаллой, я бы прятался в тоннелях с остальными — где-то там, внизу.

— Скалла — это твоя подруга со сломанной рапирой, да? А кто такой Драсти?

Остряк на миг отвернулся.

— Ещё одна жертва, капитан. — В его голосе звенела горечь. — Просто ещё один человек, попавшийся им на пути. Я слышал, ваша малазанская армия на западе отсюда присоединяется к этой насмерть проклятой войне. Почему?

— Временное отклонение. У нас кончились враги.

— Никогда не понимал солдатский юмор. Вам так важно воевать?

— Если ты имеешь в виду лично меня, то ответ — нет. Не важно. Но для людей вроде Дуджека Однорукого и Скворца это — смысл жизни. Они творцы истории. Их дар — умение командовать армиями. Их деяния перекраивают карты мира. Что до солдат, идущих за ними, я бы сказал, что для большинства это — карьера, возможно, единственная, в которой они смогли бы преуспеть. Солдаты — физическое проявление воли своих командиров и, таким образом, инструмент в созидании истории. По солдату на букву учебника.

— А что случится, если их командиры — суицидальные дураки?

— Жаловаться на своих офицеров — жребий любого солдата. Каждый изгвазданный в грязи пехотинец — мастер гадать задним числом и великий стратег постфактум. Но правда заключается в том, что в Малазанской империи армией традиционно заведуют превосходные и компетентные командиры. Жёсткие и справедливые, обычно из простолюдинов, хотя, могу тебя уверить, что моё «благородное сословие» совершало разрушительные вылазки против этой традиции. Если бы я выбрал более безопасный путь, уже дослужился бы до Кулака. Дело даже не в компетентности или опыте. Свою роль сыграли бы связи. Хотя Императрица наконец-то нашла гниль и приняла меры, так что уже, наверное, поздно.

— Тогда почему, Худ её побери, она объявила Дуджека Однорукого вне закона?

Паран некоторое время молчал, затем пожал плечами.

— Политика. Целесообразность, видимо, может подтолкнуть даже руку Императрицы.

— Мне кажется, что-то тут нечисто, — пробормотал Остряк. — Ты не станешь обрезать крылья своему лучшему командиру просто из-за досады.

— Возможно, ты и прав. Увы, я не тот, кто способен это подтвердить или опровергнуть. В любом случае, между Дуджеком и Ласиин гноятся старые раны.

— Капитан Паран, ты слишком открыто выражаешь своё мнение. Заметь, не моё это дело. Но твои открытость и честность могут однажды обеспечить тебе билет на виселицу.

— Слушай дальше, Смертный меч. Появился новый Дом, который хочет вступить в Колоду Драконов. Он принадлежит Увечному богу. Я чувствую давление: голоса бесчисленных богов, все требуют, чтобы я ответил ему отказом. И кажется, только я проклят этой ответственностью. Благословить мне Дом Цепей или нет? У меня есть множество аргументов против такого благословения, и мне не нужны для этого боги, шепчущие мне их на ухо.

— Так в чём проблема, капитан?

— Всё просто. Глубоко внутри, так глубоко, что его почти не различить, я слышу одинокий крик. Единственный голос, Остряк, требующий абсолютно противоположного. Требующий от меня дать Дому Цепей добро. Я должен благословить право Увечного бога занять место в Колоде Драконов.

— И чей же голос выкрикивает подобные безумства?

— Думаю, мой.

На дюжину ударов сердца Остряк затих, но Паран чувствовал, что нечеловеческие глаза даруджийца впились в него. Наконец Смертный меч посмотрел в сторону и пожал плечами.

— Я почти ничего не знаю о Колоде Драконов. Она ведь для гаданий, да? Этим я никогда интересовался.

— Как и я.

Резкий смех Остряка разошёлся эхом. Он медленно кивнул.

— Вспомни, что ты сам недавно говорил. Лучше, чтоб богу Войны служил человек, который ненавидит воевать, а не кровожадный убийца. По этой логике, может, лучше, чтобы Колодой Драконов распоряжался тот, кто ничего не знает о ней, а не тот, кто всю жизнь этим занимался.

— Что-то в твоих словах есть. Хоть это и не облегчает моё чувство неполноценности.

— Ну да, что-то есть, — он сделал паузу, потом продолжил: — Чувствую, как мой бог дрожит от ужаса от твоих слов, капитан. От того, что ты думаешь по поводу Дома Цепей Увечного бога. Но, как я уже говорил, я — не последователь. Так что, наверное, я смотрю на это по-другому. Если Трейк предпочитает дрожать на своих четырёх вялых лапках — это его дело.

— Остряк, твоё бесстрашие меня сбивает с толку. Ты, выходит, не видишь в узаконивании Дома Цепей ничего опасного. Почему?

Даруджиец пожал огромными плечами.

— Но ведь в этом вся соль. Узаконивание. Сейчас Увечный бог находится вне игры и никакие правила его не сковывают…

Паран внезапно вскочил на ноги.

— Ты прав! Бездна меня побери, ты прав. Если я благословлю Дом Цепей, Увечный бог будет… связан…

— Очередной игрок, толкающийся с другими в одной лодке. Сейчас он наносит удар каждый раз, когда выпадает случай. Оказавшись в игре, он лишится такой привилегии. Ну, я так думаю, капитан. И когда ты сказал, что хочешь благословить этот Дом, я прикинул: а чего суетиться-то? Звучит, по-моему, очень логично. Боги иногда бывают настолько бестолковы, что им нужны мы, смертные, чтобы размышлять здраво, если нужен ясный ум. Прислушайся к своему одинокому голосу, парень, вот мой совет.

— И это хороший совет…

— Наверно. Или плохой. Однажды за то, что я его тебе дал, Трейк и другие боги поджарят меня в пылающей бездне.

— Я составлю тебе компанию, — сказал Паран, улыбаясь.

— Хорошо, что мы оба ненавидим одиночество.

— Это солдатский юмор, Остряк.

— Правда? Но я говорил серьёзно, капитан.

— Ох.

Остряк поглядел на него:

— Подловил.

Нисходящий поток холодного воздуха опустил Быстрого Бена на усыпанные щебнем плиты площади. В дюжине шагов отсюда темнели ворота. За ними на широких и низких ступенях Пленника сидели бок о бок капитан Паран и Смертный меч.

— Как раз с этими двумя я и хотел поговорить, — прошептал чародей, отпуская Путь Серк.

— Только не надо опять ссориться, — взмолился Таламандас со своего насеста на плече Быстрого Бена. — Эти люди очень могущественны…

— Расслабься, — сказал чародей, — никаких свар я не жду.

— Ладно. Но на всякий случай я лучше сделаюсь невидимым.

— Да как хочешь.

Деревянный человечек исчез, хотя чародей все ещё чувствовал незначительный вес на плече и веточки-пальцы, сжатые на вороте плаща.

Двое мужчин подняли глаза на приближающегося Быстрого Бена.

Паран приветственно кивнул.

— Последний раз, когда мы виделись, тебя мучила лихорадка. Рад, что тебе лучше. Остряк, это Быстрый Бен, солдат из «Мостожогов».

— Маг.

— И это тоже.

Остряк некоторое время изучал Быстрого Бена, и Паран ощутил, как за янтарными кошачьими глазами мужчины беспокойно шевельнулась звериная натура. Наконец даруджиец сказал:

— От тебя несёт смертью, и мне это не нравится.

Быстрый Бен посмотрел на него.

— Правда? Ну, я с недавних пор угодил в дурную компанию. Неприятно, не спорю, но, увы, необходимо.

— Дело только в этом?

— Надеюсь, что так, Смертный меч.

Жестокая угроза промелькнула в глазах Остряка, потом медленно исчезла. Он смог пожать плечами.

— Именно «мостожог» спас жизнь Скалле, поэтому пока я буду сдерживать себя. Посмотрим, развеется этот запах или нет.

— Считай, — сообщил Паран Быстрому Бену, — это такой мудрёный способ сказать тебе, что пора бы принять ванну.

— Вот так-так, — ответил чародей, глядя на капитана. — Шутки в твоём исполнении — это что-то новенькое.

— С недавних пор многое изменилось, — согласился Паран. — Если ты ищешь ребят, то они в казармах джидратов.

— На самом деле я принёс послание от Скворца.

Паран выпрямился.

— Ты смог связаться с ним? Несмотря на отравленные Пути? Впечатляюще, чародей. Я весь внимание. Он отдал мне новые приказы?

— Бруд созывает очередные переговоры, — сказал Быстрый Бен, — со всеми командующим, включая Остряка, Хумбролла Тора и того, кто остался за главного у «Серых мечей». Сможешь довести это до сведения тех, что сейчас здесь в Капастане?

— Думаю, да. Это всё?

— Если хочешь доложить Скворцу что-то, могу передать.

— Нет, спасибо. Я приберегу это для личной встречи.

Быстрый Бен ухмыльнулся. Ладно, пусть так.

— Что касается остального, нам лучше поговорить наедине, капитан.

Остряк начал вставать, но Паран протянул руку и остановил его.

— Наверное, я знаю, о чём ты хочешь спросить, Быстрый Бен.

— Возможно. Но я бы предпочёл, чтобы это было не так.

— Значит, я тебя огорчу. Скажу прямо. Я ещё не решил узаконивать ли Дом Цепей. По правде говоря, я ещё ничего ни про что не решил — и возможно, мне понадобится некоторое время, чтобы это изменить. Не пытайся давить не меня.

Быстрый Бен поднял обе руки.

— Ты обижаешь меня, капитан. Я не собираюсь на тебя давить. Ещё недавно сам Худ пытался давить на меня, и это здорово меня взбесило. Когда кто-то требует от меня следовать одному пути, мои инстинкты сразу говорят — делай всё наоборот. Не ты один тут любишь ворошить навоз.

Остряк захохотал.

— Экое преуменьшение! Кажется, сегодня ночью у меня идеальная компания. Продолжай, чародей.

— Я добавлю лишь одно, — проговорил Быстрый Бен, разглядывая Парана. — Наблюдение. Возможно, я не прав, но мне так не кажется. Твоя болезнь, капитан, не от того, что ты сопротивляешься своим силам, а от того, что ты сопротивляешься сам себе. Что бы тебе ни говорили твои инстинкты, прислушайся к ним. Следуй им, а остальное шли в Бездну. Это всё.

— Это, — тихо уточнил Паран, — твой совет или Скворца?

Быстрый Бен пожал плечами.

— Окажись он здесь, он сказал бы то же самое, капитан.

— Ты знаешь его очень давно, верно?

— Так точно, очень давно.

Спустя некоторое время Паран кивнул.

— Я пришёл к этому же выводу совсем недавно. Если быть точным, этой ночью, с помощью Остряка. Кажется, мы трое собираемся очень сильно разозлить парочку очень могущественных созданий.

— Пусть себе визжат, — прорычал Смертный меч. — Видит Худ, мы отдавали всё, пока они сидели и смеялись над нами. Пришло время натянуть рукавицу на другую руку.

Быстрый Бен тяжело вздохнул. Ладно, Худ, я так и не попытался, но лишь потому, что было очевидно: Паран не намерен прислушиваться к тебе. И возможно, теперь, обдумав всё, я понимаю,почему. Так что пока он чего-то стоит, прими мой совет: Дому Цепей быть. Прими и подготовься к этому. У тебя достаточно времени… более или менее.

И ещё кое-что, Худ. Ты и другие боги, вы слишком долго имели неоспоримую власть. А теперь сделайте шаг назад и посмотрите, как справятся смертные… думаю, вы сильно удивитесь.

Изнурённые, изгвазданные в грязи, но живые. Выжившие жители Капастана покинули последний тоннель, когда небо на востоке просветлело. Побледневшие обитатели городских катакомб, шатаясь в свете факелов, вливались в толпу, где бродили, будто потерянные посреди города, который когда-то звали домом.

Кованый щит Итковиан вновь оседлал боевого коня, несмотря на то, что любое быстрое движение заставляло его шататься. Голова кружилась от истощения и ноющих ран. Но нужно было оставаться на виду. Единственным его предназначением было простое присутствие. Знакомый, узнаваемый, обнадёживающий.

Начиная с завтрашнего дня, жрецы из Совета Масок проведут по городу процессию, чтобы вселить и утвердить надежду на то, что власть осталась, что кто-то был при ней, и жизнь продолжается. Но здесь, во тьме — такое время Итковиан выбрал для того, чтобы облегчить потрясение от масштаба разрушений, — пока жрецы беспробудно спят в стенах Пленника, триста девяносто «Серых мечей», включая тех, что вышли из тоннелей, расположились у всех выходов из катакомб и всех мест сбора уцелевших жителей.

Солдаты должны были поддерживать военное положение и придать происходящему суровый, упорядоченный тон, однако Итковиан понимал, что их величайшая ценность — психологическая.

Мы все — защитники. Мы устояли и выстоим.

И хоть тьма была пропитана скорбью, победа и всё, что она значила, сияла над ними, точно рассвет. Ослабляли невыносимое давление разрушений, которые медленно показывались со всех сторон. В каждом из выживших была рана, оставленная этой осадой — жестокая случайность судьбы, поразившая дух, словно чума. Но своим простым и твёрдым присутствием «Серые мечи» стали примером, знаменем для всего города.

И мы выстоим.

Как только «Серые мечи» справятся с этой задачей, по мнению Итковиана, они исполнят условия контракта. Закон и порядок можно оставить на джидратов из Пленника. Выжившие «Серые мечи» покинут Капастан и, наверное, никогда сюда не вернутся. Теперь Кованый щит задавался вопросом будущего роты наёмников. Из семи тысяч выжили всего триста девяносто. «Серые мечи» могут никогда не оправиться от этой бойни. Но будь дело только в чудовищных потерях, с ними можно было бы справиться. Изгнание Фэнера из своего Владения — совсем другое дело. Армия, верная богу, лишённому своей силы, как предполагал Итковиан, ничем не отличалась от любого другого отряда наёмников: сборище отбросов и заблудших профессиональных солдат. Стопка монет не могла быть надёжной опорой; не многие из существующих отрядов наёмников могли по праву претендовать на честь и отвагу; не многие будут сражаться до конца, если можно сбежать.

Набирать новобранцев стало трудно. «Серым мечам» были нужны трезвые и стойкие личности. Солдаты, способные подчиняться дисциплине высшего уровня; те, для кого обет — не пустое слово.

Ах, Клыки Фэнера, мне нужны фанатики…

И в то же время его люди не должны быть чем-либо связаны. Редкое сочетание.

А если и сумеешь найти таких людей, кому бы они могли присягнуть? Не Трейку — этот костяк армии уже есть, и собран он вокруг Остряка.

Было ещё два северных бога войны, о которых знал Итковиан. Они редко почитались здесь, в центральных землях и на юге.

Как Хетан назвала меня? Никогда не сравнивала меня с тигром или медведем. Нет. В её глазах я всегда был волком.

Что ж, хорошо…

Он поднял голову и разглядывал толпу выживших на площади, пока не увидел одинокую всадницу.

Та смотрела на него.

Итковиан жестом подозвал её к себе.

Женщине потребовалось некоторое время, чтобы провести своего коня через толчею и добраться до Итковиана.

— Сударь?

— Найдите капитана. Мы трое должны кое-что сделать.

Женщина отдала честь и развернула коня.

Итковиан смотрел, как она въехала в переулок и скрылась из виду. Его решение было крайне логичным, но самому Кованому щиту оно казалось пустым, словно он лично не имел никакого отношения к тому, что случится после подготовки, не играл никакой роли в грядущем. Тем не менее выживание «Серых мечей» важнее его собственных желаний и, по правде говоря, его собственной жизни. Так должно быть. Я не могу думать ни о чём другом. Нужно создать новый Устав. Даже с этим — я ещё не закончил.

Капитан Норул нашла себе лошадь. Лицо Норул под шлемом выглядело состарившимся — она слишком давно гнала сон прочь. Женщина молча подъехала к Кованому щиту вместе с вестовой капанкой.

— Следуйте за мной, сударыни, — сказал Итковиан, поворачивая скакуна.

Они промчались через город и выехали наружу через северные ворота. Небо над ними бледнело лазурью. В трёх лигах от города расположился лагерь баргастов. Между юртами и палатками изредка проходили патрули из арьергарда. В небо устремлялись бесчисленные столбы дыма от костров, которые старики и старухи из лагеря развели, чтобы приготовить завтрак. Дети уже бегали по кривым тропкам — они были тише, чем городские ровесники, но не менее энергичны.

Трое «Серых мечей» пересекли разграбленные позиции паннионцев и поехали прямиком в ближайший лагерь баргастов.

Итковиан не удивился, увидев полдюжины старух, которые собрались на окраине лагеря, чтобы их встретить. Сюда нас привёл поток, который вы, ведьмы, ощутили в той же мере, что и я, и это делает правильность решения известной и простой. Осознание не облегчило его решения. Воспринимай это как ещё одно бремя, Кованый щит, предназначенное тебе так же, как и все прочие…

Они натянули поводья перед старейшинами баргастов.

Долгое время никто не говорил, затем одна из старух хихикнула и взмахнула рукой.

— Что ж, идёмте.

Итковиан спешился, женщины последовали его примеру. Дети подошли и забрали поводья трёх лошадей, увели их прочь.

Во главе со старухой старейшины двинулись по главной дорожке лагеря к огромной юрте в дальнем конце. Вход охранялся двумя баргастскими воинами. Старуха зашипела на них, и оба отошли.

Итковиан, вестовая и капитан последовали за старейшинами внутрь.

— Редко мужчина входит сюда, — проговорила старуха, ковыляя на другую сторону центрального очага и усаживаясь на груду мехов.

— Это честь…

— Вот и нет! — перебила она, хихикая. — Чтоб затащить сюда воина, тебе пришлось бы избить его до потери сознания, но даже тогда его братья и друзья напали бы на тебя прежде, чем ты успел бы донести его до входа. Ты — молодой мужчина среди старых женщин, и в мире этом нет ничего опасней!

— Но взгляни на него! — воскликнула другая баргастка. — В нём страха нет!

— Очаг души его погас, там только пепел, — принюхалась третья.

— Даже если так, — возразила первая женщина, — тем, чего он ищет, этот мужчина подарит огненную бурю заледеневшему лесу. Тогчта и Фаранд — любовники, утратившие друг друга навеки, замёрзшие сердца, воющие в глубоких твердынях Лейдерона и дальше — мы ведь все слышали их плач в своих снах. Разве не так? Они всё ближе, но идут они не с севера, о нет, не с севера. И теперь этот мужчина, — она наклонилась вперёд, морщинистое лицо скрывал дым очага, — этот мужчина…

Последние слова были выдохом.

Итковиан глубоко вздохнул и указал на вестовую — женщину из капанских новобранцев.

— Смертный меч…

— Нет, — прорычала старуха.

Кованый щит вздрогнул.

— Но…

— Нет, — повторила она. — Он найден. Он существует. Это уже сделано. Посмотри на её руки, Волк. Слишком много в них заботы и ласки. Она будет Дестриантом.

— Вы… вы в этом уверены?

Старуха кивнула в сторону капитана.

— А эта, — продолжила она, не ответив на вопрос Итковиана, — станет тем, кем был ты. Она примет бремя, а ты, Волк, должен показать ей всё, что ей нужно знать. Правда сего — в её глазах, и в любви, что она питает к тебе. Она станет любви ответом — равным, по крови. Она станет Кованым щитом.

Остальные старейшины закивали в знак согласия, их глаза мерцали во мраке над крючковатыми носами, будто на Итковиана смотрела стая ворон.

Он медленно повернулся к капитану Норул. Та была поражена.

Взглянула на него.

— Сударь, что…

— Ради «Серых мечей», — сказал Итковиан, стараясь сдержать нахлынувшие тоску и боль, — мы должны поступить именно так, сударыня, — он прохрипел: — Тогг, Владыка Зимы, давно забытый бог войны, в памяти баргастов он дух волка — Тогчта. А его давно утерянная спутница — волчица Фандерея. Фаранд на языке баргастов. В нашем отряде женщин теперь больше, чем мужчин. Должен быть объявлен новый Устав. Нам следует преклонить колени перед богом волком и богиней волчицей. Вы будете Кованым щитом, сударыня. А вы, — сказал он глядящей на него широко распахнутыми глазами вестовой, — станете Дестриантом. «Серые мечи» перерождаются, сударыни. Дозволение получено, оно здесь, среди этих мудрых женщин.

Капитан сделала шаг назад, звякнула броня.

— Сударь, вы — Кованый щит «Серых мечей»…

— Нет. Я — Кованый щит Фэнера, а Фэнер, сударыня… исчез.

— Наша рота почти уничтожена, сударь, — сказала Норул. — Мы вряд ли восстановимся. А вопрос качества…

— Вы наберёте фанатиков, капитан. Этот склад ума, воспитания и культуры жизненно важен. Вы должны искать, сударыня, вам надобно найти таких людей. Людей, которым ничего не осталось в жизни, людей без веры. Заблудших людей.

Норул качала головой, но он видел, как в серых глазах женщины зреет понимание.

— Капитан, — неумолимо продолжал Итковиан, — «Серые мечи» отправятся в поход с двумя чужими армиями. На юг, чтобы лично убедиться в падении Паннионского Домина. И в благоприятное для этого время вы проведёте набор. Найдёте нужных вам людей среди тенескаури.

Не бойтесь, я пока не покину вас, друг мой. Вам ещё многому следует научиться.

И кажется, нет конца моей цели.

Итковиан заметил, как её глаза помрачнели, и еле сдерживал ужас от того, что натворил. Некоторыми вещами не стоит делиться. Никогда. И это моё самое ужасное преступление — дав ей титул, возложив на неё бремя Кованого щита — я не оставил ей выбора.

Я не оставил ей выбора.

Глава девятнадцатая

Мрачные неожиданности случились в тот день…

Коральб.

Год Соединения

— За нами следят.

Серебряная Лиса повернулась в седле, прищурилась. Она вздохнула.

— Две мои малазанские няньки, — помедлив, она добавила: — Сомневаюсь, что мы сможем отговорить их.

Крупп улыбнулся.

— Очевидно, магия, которой ты воспользовалась для сверхъестественно-незримой отлучки из лагеря, не столь уж и действенна. Как следствие — больше свидетелей грядущего грозного события. Стесняешься публики, девочка? Кошмарный недостаток, коли так…

— Нет, Крупп, не стесняюсь.

— Тогда подождём их?

— Что-то подсказывает мне, что они предпочтут держаться на расстоянии. Едем дальше, даруджиец. Мы почти прибыли.

Крупп оглядел низкие, поросшие травой холмы вокруг. Острый свет утреннего солнца изгонял прочь последние тени из широких и неглубоких котловин. Не считая двух малазанских солдат в тысяче шагов позади, они были совершенно одни.

— Скромное воинство, как я погляжу, — заметил он. — Зарылись в сусличьи норы, не иначе.

— Их дар и проклятие, — отозвалась Серебряная Лиса. — Как пыль — во всём, т’лан имассы…

Как только она это сказала, — всадники продолжали ехать медленной рысью — на склонах холмов возникли фигуры. Костлявые волки; они бежали размашистым шагом, не издавая ни звука. Т’лан айи — поначалу лишь пара десятков, а затем — сотни.

Мул Круппа взревел, прижал уши и затряс головой.

— Спокойно, тварь! — заорал даруджиец, пугая животное ещё больше.

Серебряная Лиса подъехала ближе и усмирила мула, прикоснувшись к шее.

Всадники приблизились к плосковерхому холму, высившемуся меж древних, давно высохших, широких речных русел с размытыми пологими берегами. Достигнув вершины, Серебряная Лиса натянула поводья и спешилась.

Крупп торопливо последовал её примеру.

Т’лан айи продолжали очерчивать круги на некотором расстоянии от них. Волки — а их были тысячи — стали похожи на призраков, смешавшись с пылью, поднятой их непрестанным, неслышным бегом.

Позади рхиви и даруджийца две воительницы, на которых т’лан айи не обращали никакого внимания, повели своих лошадей вверх по склону.

— Жарко будет, — заметила одна из них.

— Очень жарко, — согласилась другая.

— Хороший денёк, чтоб прогулять драку.

— Точно. В любом случае, сражаться с тенескаури мне не особо интересно. Жалкое зрелище — голодающее войско. Ходячие скелеты…

— Любопытная картина, — сказал Крупп. — Учитывая всё прочее.

Обе воительницы замолчали, разглядывая его.

— Извините, что мешаю вам болтать, — сухо сказала Серебряная Лиса, — но не могли бы вы все встать позади меня? Спасибо, нет, чуть-чуть дальше. Скажем, на пять шагов, этого будет достаточно. Сейчас начнётся, и я, с вашего позволения, советовала бы вам не вмешиваться.

Взгляд Круппа — и, конечно же, обеих воительниц рядом с ним — устремился за спину Серебряной Лисы, к низинам вокруг холма, где восстали из земли приземистые, одетые в меха неупокоенные воины, окружённые морем мерцающей пыли. Неожиданное, жуткое, безмолвное явление.

Как пыль, во всём…

Но пыль обрела форму.

Неровный строй, тусклый блеск кремнёвого оружия, мазки серого, чёрного и тёмно-бурого среди светло-коричневых тонов блёклой, иссохшей кожи. Шлемы-черепа, некоторые украшенные бычьими и оленьими рогами, превратили все склоны и лощины в лежбище костей — словно грязные, угловатые булыжники усыпали бескрайнюю площадь. Ветер не шевелил длинные космы, свисавшие из-под касок; солнечный свет не мог прогнать тени, залёгшие под шлемами и надбровьями, поглотившими глазные впадины. Но все взгляды, внимательные и тяжёлые, были устремлены на Серебряную Лису.

За дюжину ударов сердца открытая равнина исчезла. Теперь на её месте неподвижно и беззвучно стояли десятки тысяч т’лан имассов.

Т’лан айи пропали, скрылись за скопившимся воинством. Стражи. Родичи. Отрекшиеся от Худа.

Серебряная Лиса повернулась к т’лан имассам.

Молчание.

Крупп поёжился. Воздух горел от присутствия нежити, студёных испарений умирающего льда, был наполнен некой неизречённой утратой.

Отчаянием. Или, быть может, почти вечность спустя — лишь его прахом.

Здесь, вокруг нас, древнее знание — этого нельзя отрицать. И всё же, любопытствует Крупп, есть ли здесь память? Настоящая память? Об оживлённой плоти и прикосновениях ветра, о смехе детей? Память о любви?

Когда ты застыл между жизнью и смертью, в леднике промежутка меж ними, как можно сохранить смертные чувства? От них не остаётся даже эха. Лишь память льда, воспоминание о льде и ничего больше. Нижние боги… Какая скорбь…

Фигуры приблизились к склону перед Серебряной Лисой. Безоружные, одетые в меха древних, давно вымерших зверей. Взгляд Крупа сосредоточился на одном из заклинателей костей, широкоплечем, в шлеме с ветвистыми рогами и грязной шкуре полярной лисы. С испугом даруджиец вдруг понял, что знает этого призрака.

Ах, мы встретились снова, Пран Чоль. Прости, но моё сердце обливается кровью при виде тебя, вернее, того, чем ты стал.

Заклинатель в шлеме с ветвистыми рогами первым обратился к Серебряной Лисе.

— Мы пришли, — сказал он, — на Второе Соединение.

— Вы пришли, — прохрипела Серебряная Лиса, — в ответ на мой призыв.

Заклинатель костей медленно склонил голову.

— Всё, что ты есть, было создано давно и направлено рукою Старшего бога. Однако в глубине души ты — имасс. Всё, что это значит, течёт в твоей крови с момента рождения. Ожидание, Призывательница, было долгим. Я — Пран Чоль, один из Кроновых т’лан имассов. Я был вместе с К’рулом в час твоего рождения.

Ответная улыбка Серебряной Лисы была горькой.

— Так ты, значит, мой отец, Пран Чоль? Если это правда, то мы встретились слишком поздно. Для нас обоих.

Отчаяние затопило Круппа. Это был застарелый гнев, слишком долго сдерживаемый, от него воздух стал студёным и ломким. Ужасные слова, с которых началось Второе Соединение.

Пран Чоль будто поник от её слов. Он опустил иссохшее лицо, словно был побеждён чувством стыда.

Нет, Серебряная Лиса, как же ты можешь поступать так?

— Куда бы ты ни ушла тогда, дочь, — прошептал Пран Чоль, — я не мог последовать за тобой.

— Верно, — огрызнулась она. — В конце концов, у тебя был обет, ожидающий исполнения. Обряд. Тот самый обряд, что превратил ваши сердца в прах. Всё ради войны. Но что есть война? Расставание. Расставание с домом. С любимыми. С самой способностью любить. Ты решил бросить всё это. Ты бросил всё это! Ты бросил… — она внезапно умолкла, оборвав себя.

Крупп закрыл глаза на краткое мгновение, так что смог закончить её фразу в своём сознании. Ты бросил… меня.

Голова Прана Чоля оставалась склонённой. Наконец он слегка её приподнял.

— Призывательница, чего ты хочешь от нас?

— К этому мы скоро придём.

Другой заклинатель костей шагнул вперёд. Облезшая шкура большого бурого медведя покрывала его плечи, и, казалось, сам этот зверь глядит из его затенённых глаз.

— Я — Окрал Лом, — сказал он голосом, похожим на отдалённый рокот грозы, — Все заклинатели костей Кроновых т’лан имассов ныне стоят пред тобой. Агкор Чум, Бендал Хоум, Ранаг Ильм и Бролд Чуд. А также сам Крон, что был избран военным вождём на Первом Соединении. В отличие от Прана Чоля нас не заботит твой гнев. Мы не участвовали в твоём создании, в твоём рождении. Но, как бы то ни было, ты находишься во власти заблуждения, Призывательница. Пран Чоль не может считаться твоим отцом. Вот он стоит, принимая бремя твоего гнева — ибо он тот, кем он есть. Если тебе столь необходимо звать кого-то своим отцом, если тебе нужен кто-то, на ком ты могла бы сосредоточить свою ненависть, сохрани её для того, кого не видишь среди нас.

Кровь медленно отхлынула от лица Серебряной Лисы, как если бы она была не готова к столь жестокой отповеди.

— Н-не вижу среди вас?

— Ваши души были выкованы на Пути Телланна, но не в далёком прошлом — прошлом, когда Пран Чоль жил — поначалу, во всяком случае. Раскрытый Путь о котором я говорю, Призывательница, принадлежал Первому Мечу, Оносу Т’лэнну. Ныне, лишившись клана, он скитается в одиночестве, и это одиночество извратило силу его Телланна…

— Извратило? Как?

— Тем, что он ищет, тем, что лежит в основе его замыслов.

Серебряная Лиса встряхнула головой, как если бы пыталась отрицать всё сказанное Окрал Ломом.

— И что же он ищет?

Заклинатель костей пожал плечами.

— Ты скоро узнаешь, Призывательница, поскольку Онос Т’лэнн услышал твой призыв на Второе Соединение. Но, увы, скорее всего, он опоздает.

Крупп увидел, как Серебряная Лиса медленно перевела взгляд на Пран Чоля, который вновь склонил голову.

Приняв на себя ответственность за её создание, этот заклинатель костей предложил ей дар — объект, на котором сосредоточится её гнев, жертву, на которую его можно обрушить. Я помню тебя в мире моих сновидений, Пран Чоль. Твоё лицо, сострадание в глазах. Осмелюсь ли спросить: были ли вы, имассы, воистину все такими?

Другая пара выдвинулась из строя. В тишине, последовавшей за словами Окрал Лома, один из них произнёс:

— Я Ай Эстос из Логросовых т’лан имассов.

Шкуры полярных волков свисали с плеч этого заклинателя, более высокого и тощего, чем остальные его сородичи.

Ответ Серебряной Лисы прозвучал почти смущённо:

— Я приветствую тебя, Ай Эстос. Тебе позволено говорить.

Т’лан имасс поклонился, затем сказал:

— Логрос смог отправить лишь двух заклинателей костей на это Соединение по причине, которую я сейчас тебе поведаю, — он сделал паузу и, поскольку Серебряная Лиса не отвечала, продолжил: — Логросовы т’лан имассы преследуют отступников, наших сородичей, преступивших Обет. Были совершены преступления, Призывательница, и они должны получить воздаяние. Посему я прибыл от имени кланов Логроса.

Серебряная Лиса встряхнулась, с видимым усилием оторвав взгляд от Пран Чоля. Выпрямилась, сделав глубокий вдох.

— Ты сказал, — произнесла она бесцветным тоном. — Но здесь присутствует другой заклинатель костей из кланов Логроса.

Т’лан имасс в волчьих шкурах отступил в сторону. Фигура позади него была чрезвычайно костлява, череп под тонкой, дряблой кожей, напоминал звериный. На ней был чешуйчатый, жёсткий кожаный плащ до земли. Не покрытый шлемом, широкий и плоский череп являл лишь несколько клочков кожи, каждый из которых украшали редкие пряди длинных седых волос.

— Олар Этил, — произнёс Ай Эстос. — Первая из заклинателей костей, элейнт, первая одиночница. Она не странствовала со мной; Логрос возложили на неё иное задание, которое увело её далеко от кланов. Вплоть до сего дня, мы, кланы Логроса, не видели Олар Этил среди нас много лет. Элейнт, не поведаешь ли об успехе или неудаче твоих исканий?

Первая заклинательница склонила голову и обратилась к Серебряной Лисе:

— Призывательница, поскольку я приблизилась к этому месту, ты повелеваешь моими снами.

— Это так, но я не знала тогда, кто ты. Мы можем обсудить это в другое время. Поведай мне о задании, возложенном на тебя Логросом.

— Логрос послал меня на поиски оставшихся воинств т’лан имассов, которых мы знали по Первому Соединению. Ифэйлов, Керлумов, Бентрактов и Оршанов.

— И ты нашла их? — спросила Серебряная Лиса.

— Четыре оставшихся клана Бентрактовых т’лан имассов в Якуруку, и, полагаю, они всё ещё в ловушке на Пути Хаоса. Там я искала, Призывательница, но безуспешно. Что до Оршанов, Ифэйлов и Керлумов, могу лишь сказать, что мои попытки обнаружить хотя бы след их окончились провалом. Посему мы должны заключить, что они более не существуют.

Серебряная Лиса была явно потрясена словами Олар Этил.

— Столь многие, — прошептала она, — погибли?

В следующий миг Крупп увидел, как она пришла в себя:

— Олар Этил, что заставило Логроса послать тебя на поиски оставшихся воинств?

— Призывательница, Первый Трон обрёл достойного владельца. Логросу так приказал владелец.

— Владелец? Кто?

— Смертный, известный как Келланвед, император Малаза.

Серебряная Лиса долго молчала. Затем проговорила:

— Конечно. Но он более не владеет Троном, не так ли?

— Он более не владеет им, Призывательница, однако он всё ещё не уступил его.

— Что это значит? А! Это потому, что император не умер, верно?

Олар Этил кивнула.

— Келланвед не умер. Он взошёл и занял Престол Тени. Умри он по-настоящему, Первый Трон вновь опустел бы. Но поскольку это не так, он остаётся занят. Мы в тупике.

— И когда это… событие… произошло, вы прекратили служить Малазанской империи, предоставив Ласиин самой управляться с проблемами первых, судьбоносных лет её правления.

— То были смутные времена, Призывательница. Логросовы т’лан имассы разделились. Обнаружение выживших яггутов в Ягг-одане стало временной, пусть и краткой передышкой. Некоторые наши кланы вернулись после того на службу Малазанской империи.

— И этот раскол привёл к появлению отступников, которых ныне преследуют остальные?

Ага, острота разума вернулась к ней. Сколь мрачные, роковые вести. Отступники среди т’лан имассов…

— Нет, Призывательница. Отступники нашли другую тропу, которая пока скрыта от нас. Во время бегства они иногда использовали Путь Хаоса.

Хаос? Любопытно, пред кем эти отступники т’лан имассы теперь преклоняют колени? Нет, не стоит гадать. Угроза эта пока далека, полагает Крупп. Всему своё время…

— Какой одиночный образ ты принимаешь, Олар Этил? — спросила Серебряная Лиса.

— Когда превращаюсь, становлюсь неупокоенной сестрой Тиам, породившей всех драконов.

Ни слова более не было сказано. Тысячи т’лан имассов стояли неподвижно, хранили молчание. Двадцать раз стукнуло сердце в груди Круппа. Наконец он прочистил горло и шагнул ближе к Серебряной Лисе.

— Похоже, девочка, они ждут твоего приказа, каким бы этот приказ ни был. Разумным реше…

Серебряная Лиса порывисто развернулась к нему.

— Пожалуйста, — проскрежетала она. — Никаких советов. Это моё Соединение, Крупп. Оставь его мне.

— Конечно, моя дорогая. Самые почтительные извинения. Пожалуйста, продолжай колебаться.

Она состроила кислую гримасу.

— Дерзкий ублюдок.

Крупп улыбнулся.

Серебряная Лиса повернулась обратно к ожидающим т’лан имассам.

— Пран Чоль, прости мне слова, сказанные ранее.

Он поднял голову.

— Призывательница, это я должен просить о прощении.

— Нет. Окрал Лом был прав, порицая мой гнев. Я чувствую, словно тысячу жизней ждала этой встречи — предчувствие, давление…

Крупп прочистил горло.

— Тысячу жизней, Серебряная Лиса? Вглядись чуть внимательней в тех, что стоят перед тобой…

— Спасибо, Крупп, хватит. Поверь, я вполне способна на самобичевание без твоей помощи.

— Разумеется, — пробормотал даруджиец.

Серебряная Лиса взглянула на Пран Чоля снова.

— Я желаю задать тебе и твоим сородичам вопрос.

— Мы ждём, Призывательница.

— Остался ли в живых кто-нибудь из яггутов?

— Из чистокровных мы знаем лишь одного в этом мире. Одного, что не скрывается, служа богу или Домам Азатов.

— И он будет найден в сердце Паннионского Домина, не так ли?

— Так.

— Где он повелевает неупокоенными к’чейн че’маллями. Как такое возможно?

Крупп почувствовал сомнение в голосе Пран Чоля, когда заклинатель костей ответил:

— Мы не знаем, Призывательница.

— И когда он будет уничтожен, Пран Чоль, что потом?

Заклинателя, казалось, ошеломил этот вопрос.

— Это твоё Соединение, Призывательница. Ты есть плоть и кровь — наша возрождённая плоть и кровь. Когда последний яггут будет убит…

— Одно мгновенье, если позволите! — сказал Крупп, делая снова шаг вперёд. Серебряная Лиса раздражённо зашипела, но даруджиец продолжил: — Пран Чоль, помнишь ли ты достойнейшего Круппа?

— Да.

— Достойнейшего, мудрейшего Круппа, верно? Ты сказал, что знаешь лишь одного яггута. Достаточно точно, без сомнения. Тем не менее это не то же самое, что сказать, будто лишь один остался, да? Следовательно, ты не уверен насчёт этого, верно?

Ответила Олар Этил:

— Другие яггуты остались, смертный. Обособленные. Скрывшиеся. Они научились очень хорошо скрываться. Мы считаем, они существуют, но не можем отыскать их.

— Однако вы ищете официального окончания войны, верно?

Лёгкое шелестящее движение прокатилось по рядам нежити.

Серебряная Лиса развернулась к нему:

— Откуда ты это знаешь, будь ты проклят?

Крупп пожал плечами.

— Скорбь несравненная и несравнимая. Они воистину стремятся стать пылью, прахом. Глядя в эти глаза, Крупп видит в них невысказанную истину. Т’лан имассы желают небытия.

— Которое я дарую им только тогда, когда все яггуты в этом мире перестанут существовать, — сказала Серебряная Лиса — Таково возложенное на меня бремя. Таково моё предназначение. Устранить угрозу тирании — раз и навсегда. Только тогда смогу я даровать т’лан имассам небытие, к которому они стремятся; этого требует Обряд, ибо это есть связь нерушимая.

— Ты должна провозгласить свою волю, Призывательница, — сказал Окрал Лом.

— Да, — ответила она, всё ещё свирепо глядя на Круппа.

— Твои слова, — добавил Пран Чоль, — могут разорвать узы Обряда.

Она резко повернула голову.

— Так легко? Однако… — Она снова повернулась к друджийцу и нахмурилась. — Крупп, ты вытащил на свет неприятную истину…

— Верно, Серебряная Лиса, но это не та истина, которую ты, похоже, нашла. Нет, Крупп открыл нечто более глубокое, нечто более горькое.

— И что же? — спросила она, скрестив на груди руки.

Крупп прищурился, вгляделся в море фигур нежити перед собой, всмотрелся в тёмные впадины бессчётных глаз. После долгого молчания он вздохнул, и этот вздох был прерывист от переполнявших его чувств.

— Ах, дорогая моя, прошу, взгляни снова. Это был жалкий обман, недостойный кары. Пойми, если ты только захочешь понять, с чего всё началось. Первое Соединение. Тогда был лишь один враг. Один народ, который породил тиранов. Но те времена прошли, верно? И правители да тираны, которых ныне повсюду много, они что — яггуты? Нет. Они люди, во всяком случае, по большей части, так ведь? Хочешь постигнуть истину во всех её смыслах? Хорошо! Серебряная Лиса, т’лан имассы победили в своей войне. Возникни новый тиран из тех немногих скрывшихся яггутов, он или она обнаружит, что мир уже не столь легко покорить, как это было прежде. Здесь есть боги, которые воспротивятся подобной попытке; да что там — здесь есть просто Взошедшие! Мужчины вроде Аномандра Рейка, женщины, такие как Корлат — помнишь участь последнего яггутского тирана?.. Время ушло, Серебряная Лиса. Время яггутов и, следовательно, т’лан имассов. — Крупп положил руки ей на плечи и посмотрел в глаза. — Призывательница, — прошептал он, — эти неукротимые воины… устали. Устали превыше всякой усталости. Они существовали сотни тысяч лет, но лишь для одной цели. И цель эта ныне — лишь… фарс. Дешёвый. Неуместный. Они хотят положить ему конец, Серебряная Лиса. Они пытались добиться этого через Келланведа и Первый Трон, но попытка их провалилась. Поэтому они сотворили тебя — то, чем ты стала. Ради исполнения одной этой задачи… Дай им искупление. Пожалуйста.

Пран Чоль заговорил:

— Призывательница, мы уничтожим яггута, который прячется в этом Паннионском Домине. И после станем просить тебя о прекращении, о котором говорил Крупп. У нас нет цели существования, так что мы существуем без чести, и это нас губит. Отступники из Логросовых т’лан имассов — это только начало. Мы боимся, что можем потерять больше наших сородичей.

Крупп видел, что Серебряная Лиса дрожит, но когда она обратилась к шаману в шлеме с ветвистыми рогами, речь её звучала твёрдо:

— Вы создали меня как первую за почти триста тысяч лет заклинательницу костей из плоти и крови. Первую и, похоже, последнюю.

— Сделай то, о чём мы просим, Призывательница, и остаток твоей жизни будет принадлежать тебе.

— Какой жизни?! Я не рхиви и не малазанка. Я даже не настоящий человек. Это то, чего вы все не можете понять! — Она ткнула пальцем в Круппа и двух воительниц и повела рукой, завершая всеохватный жест. — Ни один из вас! Ни даже Паран, который думает — нет, с его мыслями я разберусь сама в своё время — не ваше это дело! Т’лан имассы! Я вашего рода, будьте вы прокляты! Ваше первое дитя за триста тысяч лет! И что же, вы меня опять бросите?!

Крупп отступил назад. Опять? О, нижние боги…

— Серебряная Лиса…

— Тихо!

Но тихо не было. Вместо тишины, шуршание и скрип наполнили воздух, и Серебряная Лиса с Круппом повернулись на звук…

…чтобы увидеть десятки тысяч т’лан имассов, преклоняющих колени и склоняющих головы.

Олар Этил была единственной, кто стояла. Она произнесла:

— Призывательница, мы умоляем тебя освободить нас, — с этими словами она также преклонила колени.

Сцена эта вонзила нож в самую душу Круппа. Он не мог заговорить, едва мог дышать и просто смотрел на коленопреклонённую толпу с растущим в груди ужасом. А когда Серебряная Лиса ответила, сердце даруджийца едва не разорвалось.

— Нет.

В отдалении, со всех сторон завыли неупокоенные волки.

— Худов дух! — выругалась одна из воительниц.

О да, они суть глас столь неземной скорби, что потрясает смертное сознание. О, К’рул, что мы будем делать теперь?

— Легко поверить, что тем, чьи жизни столь непродолжительны, не хватает сложности.

Скворец кисло улыбнулся.

— Если это задумывалось как извинение, то придётся попробовать ещё раз, Корлат.

Тисте анди вздохнула и совершенно человеческим жестом запустила руку в свои длинные чёрные волосы.

— С другой стороны, — добавил малазанец, — от тебя, женщина, и невнятное бормотание сойдёт.

Её глаза вспыхнули.

— Что? И как прикажешь это понимать?

— Попробуй понять так, как я имел в виду, девочка. Мне последние пару дней было не очень здорово, так что готов на всё. Вот, проще не могу сказать.

Она наклонилась в седле и положила ладонь на его укрытую кольчугой руку.

— Спасибо. Похоже, это мне нужно всё упростить.

— В данном случае я лучше промолчу.

— Ты мудрый человек, Скворец.

Равнину пред ними на расстоянии двух тысяч шагов и ближе заполнили тенескаури. Никакого строя или порядка среди них не было, только впереди ехал одинокий всадник — худой, долговязый юноша верхом на горбатой чалой ломовой кобылке. Позади юноши, в котором Скворец по описанию узнал Анастера, следовала дюжина или около того женщин. Аура безумия и тёмного ужаса клубилась вокруг этих растрёпанных, издающих бессловесные крики созданий.

— Женщины Мёртвого Семени, как я понимаю, — сказала Корлат, перехватив взгляд Скворца. — Здесь чувствуется чародейская сила. Я полагаю, они и есть подлинные телохранители Первого Сына.

Скворец развернулся в седле, чтобы оглядеть малазанские легионы, выстроившиеся в пятидесяти шагах позади.

— Где Аномандр Рейк? Толпа может атаковать в любой момент.

— Вряд ли, — заявила Корлат. — Эти ведьмы чуют присутствие моего Повелителя. Оттого беспокоятся и кричат, чтобы предостеречь своего избранного Сына.

— Но прислушается ли он?

— Уж лучше ему…

Рёв заглушил её слова.

Тенескаури атаковали, хлынули вперёд, точно приливная волна бесстрашного отчаяния. Чародейская сила Женщин Мёртвого Семени психически накрыла Скворца, заставив его сердце бешено забиться от нежданной паники.

Корлат зашипела сквозь стиснутые зубы.

— Сопротивляйся страху, любимый!

Зарычав, Скворец выхватил меч и развернул коня к своим войскам. Чародейский приступ ужаса достиг их, врезался в строй. Солдаты заволновались, но ни один не отступил. В следующий миг его малазанцы устояли и сомкнули ряды.

— Берегись! — крикнула Корлат. — Мой Повелитель явился во всей своей силе!

Воздух ощутимо потяжелел, застонав под огромным невидимым весом. Небо потемнело от осязаемого ужаса.

Конь Скворца запнулся, ноги его подогнулись на миг, но скакун сумел восстановить равновесие и испуганно заржал.

Холодный, злой ветер свирепо засвистел, пригнул траву перед командиром и Корлат, затем ударил в атакующую массу тенескаури.

Удар отбросил запнувшихся, зашатавшихся Женщин Мёртвого Семени и поверг их на землю. За ними передовые тенескаури попытались остановиться, их смяли задние паннионцы. За один удар сердца передние ряды погрузились в хаос бурлящих фигур, толкавшихся и затоптанных тел и отчаянно молотивших воздух конечностей.

Чёрный дракон с серебряной гривой величаво пролетел над головой Скворца по волнам этой студёной бури.

Его ждала одинокая фигура Анастера верхом на чалой лошади, которая даже не вздрогнула, увидев дракона. Передняя линия тенескаури превратилась в сплошную стену тел за спиной Первого Сына.

Аномандр Рейк налетел на юношу.

Анастер выпрямился в седле и широко развёл руки.

Огромные когти со щелчком сомкнулись вокруг Первого Сына и сдёрнули его с лошади.

Дракон взмыл вверх со своей добычей…

…и словно зашатался в воздухе.

— Боги, он будто отравлен! — воскликнула Корлат.

Драконья лапа хлёстко дёрнулась, отбрасывая Анастера прочь. Молодой человек полетел, кувыркаясь в воздухе, словно растерзанная кукла. Упав в толпу тенескаури далеко справа, он исчез из поля зрения.

Выровнявшись, Аномандр Рейк опустил клиновидную голову к крестьянскому воинству. Клыкастая пасть распахнулась.

Чистый Куральд Галейн полился из его утробы. Мутная тьма, которую Скворец уже видел раньше, давным-давно, под стенами Крепи, — но тогда тисте анди жёстко контролировал чары. И ещё раз, недавно, когда Корлат вела малазанца по своему Пути; но там тьма была спокойна. Теперь же Старший Путь Тьмы был необуздан и дик.

Значит, есть другой проход на Путь Куральд Галейн — прямо через глотку этого дракона.

Широкий, сокрушительный вал пронёсся по рядам тенескаури. Тела растворялись, оставалась лишь изорванная одежда. Полёт дракона был изящен, дыхание губительной тьмы рассекло войско на две бурлившие, перепуганные половины.

Закончив первый заход, Аномандр Рейк поднялся к небесам и заложил вираж для второго.

В этом не было необходимости. Силы тенескаури были сломлены, люди бежали куда глаза глядят. Тут и там Скворец видел, как они обращаются против себя самих, будто пёс, что кусает собственные раны. Бессмысленное убийство, саморазрушение, всё было здесь, творилось в слепом, безрассудном ужасе.

Дракон скользнул обратно к бурлящей толпе, но на сей раз не открыл свой Путь.

Затем Скворец увидел, как голова Аномандра Рейка повернулась.

Дракон опустился ниже. Широкая полоса открытого пространства возникла перед ним, когда тенескаури бросились прочь, оставив за собой лишь десяток тел, которые лежали ничком и, тем не менее, шевелились — медленно, мучительно пытались встать на ноги.

Женщины Мёртвого Семени.

Вид дракона, летевшего теперь на высоте человеческого роста над землёй, затуманился, когда он приблизился к ведьмам, преображаясь во Владыку Лунного Семени. Тот шагнул к старухам, потянувшись за своим мечом.

— Корлат…

— Мне очень жаль, Скворец.

— Он собирается…

— Я знаю.

Скворец в ужасе смотрел, как Аномандр Рейк подошёл к первой женщине, костлявой, горбатой карге вдвое ниже тисте анди, и взмахнул Драгнипуром.

Окровавленная голова упала на землю у её ног. Тело сделало шаг в сторону, будто танцуя, затем рухнуло.

Аномандр Рейк двинулся к следующей женщине.

— Нет… это неправильно…

— Пожалуйста…

Не обращая внимания на мольбу Корлат, Скворец пришпорил коня и поскакал вниз по склону галопом, карьером — после того, как достиг подножия.

Ещё одна женщина погибла, за ней другая, прежде чем малазанец, натянув поводья, остановил коня прямо на пути Рейка.

Владыка Лунного Семени вынужден был остановиться. Он взглянул на Скворца в удивлении, затем нахмурился.

— Остановись, — прохрипел Скворец. Он осознал, что всё ещё держит в руке обнажённый меч и увидел, что нечеловеческие глаза Рейка мимоходом отметили это, прежде чем тисте анди ответил.

— Посторонись, друг мой. То, что я делаю, — это милосердие…

— Нет, Аномандр Рейк, это приговор. И, — добавил он, взглянув на чёрный клинок Драгнипура, — казнь.

Ответная улыбка Владыки была исполнена странного сожаления.

— Как скажешь, Скворец. Тем не менее я настаиваю на справедливости приговора, вынесенного этим созданиям.

— Я не стану оспаривать это, Аномандр Рейк.

— А, так значит, дело… в казни.

— Именно.

Владыка вложил меч в ножны.

— Значит, это должно быть сделано твоей рукой, друг. И быстро, поскольку они восстанавливают свою силу.

Скворец вздрогнул в седле.

— Я не палач.

— Тебе лучше стать им или же отойти в сторону. Немедленно.

Скворец развернул коня. Семеро оставшихся женщин явно пришли в себя, хоть он и видел выражение непонимания, застывшее в старых, пожелтевших глазах одной из них, — той, что стояла к нему ближе всех.

Побери меня Худ…

Он пнул каблуками скакуна, посылая его вперёд, и приготовился всадить меч прямо в грудь ближайшей женщины.

Клинок пробил высохшую кожу почти без сопротивления. Кости треснули, словно сухие веточки. Его жертва завертелась и упала.

Понукая лошадь, Скворец стряхнул кровь с меча; затем, достигнув второй женщины, он взмахнул клинком наискось, широко вскрыв ей горло.

Он сжал свои мысли ледяной хваткой воли, заставил себя сосредоточиться на механических действиях тела. Никаких ошибок. Никакой болезненной, долгой смерти жертвам. Чистые, точные убийства — одно за другим, инстинктивно направлять коня, сместить вес, клинок наизготовку, колющий или рубящий удар, какой подойдёт лучше.

Одна, затем другая, потом следующая…

…до тех пор, пока он, развернув коня, не увидел то, что сделал. Всё было кончено.

Продолжая скакать полукругом, Скворец поднял взгляд…

…и увидел Войско Однорукого, выстроенное на отдалённом гребне слева. Пространство между ними и Скворцом было усыпано растоптанными телами, но во всём остальном оставалось открытым. Обозримым.

Его солдаты.

Стояли на гребне. В молчании.

И они всё видели… Вот теперь я по-настоящему проклят. Тут уже нет пути назад. Неважно, что будет сказано для объяснения, оправдания. Неважно, в каких преступлениях виновны мои жертвы. Я убил. Не солдат, не вооружённых противников, но существ, впавших в безумие, бесчувственно застывших в непонимании.

Он развернулся, глядя на Аномандра Рейка.

Владыка Лунного Семени поглядел на него в ответ безо всякого выражения.

Это бремя… ты уже брал на себя его раньше, верно? Это бремя, что отягчило ныне мою душу, — то, с чем ты живёшь… живёшь веками. Цена за этот меч у тебя за спиной…

— Тебе следовало предоставить это мне, друг, — тихо сказал тисте анди. — Я мог бы настоять на своём, но я не скрестил бы с тобой клинка. Поэтому, — добавил он со скорбной усмешкой, — снова проявление моей сердечности стало проклятьем. Которое ложится на тех, кого я ценю, по праву этого самого чувства. А ведь я уже мог бы и выучить этот урок, верно?

— Похоже, — прохрипел Скворец, — у нас стало больше общего.

Глаза Аномандра Рейка сузились.

— Я не хотел бы этого.

— Знаю. — Изо всех сил он старался держать себя в руках… — Прости, что не оставил тебе выбора.

Они взглянули друг на друга.

— Кажется, родичи Корлат пленили этого Анастера, — сказал Рейк через некоторое время. — Присоединишься ко мне, чтобы уделить ему внимание?

Скворец вздрогнул.

— Нет, мой друг, — сказал Рейк. — Я не буду его судить. Оставим это другим, хорошо?

Всё по военному уставу, тыимеешь ввиду. Жёсткой махине, которая так легко снимает всю личную ответственность. Конечно. Теперь у нас есть на это время, верно?

— Согласен, Владыка. Веди, я за тобой.

Аномандр Рейк снова слабо, печально улыбнулся и зашагал прочь.

Скворец вложил в ножны окровавленный меч и последовал за ним.

Он смотрел на широкую спину тисте анди, на свисающее с неё оружие. Аномандр Рейк, как можешь ты нести это бремя? Бремя, которое так ранит мне душу?

Но нет, не это меня терзает.

Владыка Лунного Семени, ты попросил меня отступить в сторону, и ты назвал это милосердием. Я неверно тебя понял. Милосердие, но не для Женщин Мёртвого Семени. Для меня. Вот что стало причиной твоей печальной улыбки, когда я отказал тебе.

О, мой друг, я увидел в тебе лишь жестокость — и это задело тебя.

Было бы лучше для нас обоих, если бы ты скрестил со мной клинок.

Для нас обоих.

И я… Я не заслуживаю таких друзей. Старик, глупые выходки тебя погубят. Кончай с этим. Пусть эта война станет для тебя последней. Сделай её последней.

Корлат стояла со своими сородичами, окружившими долговязую фигуру Анастера, Первого Сына Мёртвого Семени, — там, где юноша упал после того, как побывал в когтях Аномандра Рейка.

Скворец видел слёзы в глазах своей возлюбленной, и их вид вызвал в нём щемящую тоску. Он заставил себя отвести взгляд. Хоть он и нуждался в ней сейчас, и, похоже, сама она также нуждалась в нём, чтобы разделить всё то, что она, очевидно, поняла, — не сейчас. Скворец решил брать пример с Аномандра Рейка, для которого полный самоконтроль служил одновременно щитом и, если того требовали обстоятельства, оружием.

К ним скакали всадники — с малазанских позиций и от войск Бруда. У того, что здесь свершится, будут свидетели — и то, что я этот факт теперь проклинаю, уже говорит о глубине моего падения. Разве прежде я боялся свидетелей тому, что сделал или сказал? О, Королева грёз, прости меня. Я провалился в оживший кошмар, и чудовище, что гонится за мной, — я сам.

Остановив коня перед собравшимися тисте анди, Скворец смог впервые близко рассмотреть Анастера.

Обезоруженный, покрытый синяками и измазанный кровью, он отвернулся, выглядел жалким, слабым и маленьким.

Но так всегда происходит с поверженными вождями. Королей или полководцев — поражение иссушает всех…

А потом он увидел лицо юноши. Что-то выбило один глаз, оставив лишь наполненную кровавым месивом глазницу. Взгляд уцелевшего глаза дрогнул, нашёл Скворца. Напряжённый, но чудовищно безжизненный, взор холодный и небрежный, любопытный, но глубоко — в самой своей основе — безразличный.

— Ты убил мою мать, — сказал Анастер мелодичным голосом, гордо подняв голову и продолжая разглядывать малазанца.

— Мне очень жаль, Первый Сын, — голос Скворца прозвучал хрипло.

— А мне нет. Она была безумна. Сама себе темница, узилище собственных внутренних демонов. И следует признать, она была в этом проклятии не одинока.

— Да, уже не одинока, — проворчал Скворец.

— Будто чума, верно? Всё время распространяется, ширится. Пожирает жизни. Она вас в конце концов и погубит. Всех вас. Сами станете тем, что уничтожаете.

Тон ответа Аномандра Рейка был до потрясения грубым:

— О да, вряд ли мы услышали бы более точные слова из уст людоеда. Как думаешь, Анастер, что нам следует с тобой сделать? Только честно.

Молодой человек вперил взгляд своего единственного глаза в тисте анди. Каким бы ни было его самообладание, внезапно оно ощутимо дрогнуло от этого контакта; нетвёрдой рукой Анастер прикрыл окровавленную глазницу, и его бледное лицо стало ещё бледнее.

— Убейте меня, — прошептал он.

Рейк нахмурился:

— Корлат?

— Да, он потерял самообладание. У его страха есть лицо. Которого я прежде не видела…

Анастер напустился на неё:

— Заткнись! Ты ничего не видела!

— В тебе угнездилась тьма, — ответила спокойным тоном Корлат. — Ядовитая, но сродни Куральд Галейну. Тьма души. Когда ты дрожишь, мы видим то, что скрывается у тебя внутри.

— Лжёшь! — прошипел он.

— Лицо солдата, — сказал Аномандр Рейк. Он медленно повернулся к западу. — Из большого города. Из Капастана. — Он повернулся обратно к Анастеру. — Он всё ещё здесь, правда? Похоже, смертный, у тебя появился роковой противник — некто, посуливший тебе что-то иное, чем смерть, что-то более ужасное. Интересно.

— Ты не понимаешь! Это Итковиан! Кованый щит! Он хочет мою душу! Пожалуйста, убейте меня!

От строя союзников подъехали Дуджек и Каладан Бруд, а с ними — Каллор и Артантос. Все они сидели на лошадях и настороженно, встревоженно молчали.

— Быть может, мы так и поступим, — ответил Владыка Лунного Семени спустя мгновение. — Со временем. Сейчас же мы возьмём тебя с собой в Капастан…

— Нет! Пожалуйста! Убейте меня немедленно!

— Я не вижу оправдательной силы в твоём безумии, Первый Сын, — сказал Аномандр Рейк. — Не вижу причины для милосердия. Пока что. Возможно, при встрече с этим… Итковианом?.. столь напугавшим тебя, мы пересмотрим своё решение и даруем тебе скорый конец. Поскольку ты наш пленник, это наше право. Быть может, роковая кара тебя и минует. — Он повернулся к Бруду и остальным: — Приемлемо?

— Да, — прорычал Дуджек, глядя на Скворца.

— Согласен, — сказал Бруд.

Анастер сделал отчаянную попытку отнять кинжал у ближайшего солдата тисте анди, которая была пресечена без видимых усилий. Затем юноша, рыдая, рухнул на колени, его тощее тело затряслось в конвульсиях.

— Лучше увести его прочь, — сказал Аномандр Рейк, глядя на изломанную фигуру. — Это не притворство.

Это было более вполне очевидно всем присутствующим.

Скворец тронул свою лошадь с места, чтобы подъехать к Дуджеку.

Старик кивнул, приветствуя его, затем пробормотал:

— Это было до Худа неудачно.

— Точно.

— Со стороны выглядело настолько…

— Выглядело плохо, Первый Кулак, поскольку и было плохо.

— Я понимаю, Скворец. Я понимаю твоё… милосердие. Меч Рейка… но, проклятье, ты что, не мог подождать?

Объяснения и оправдания рвались с языка, но единственным словом, которое произнёс Скворец, было:

— Нет.

— Казнь требует определённой процедуры…

— В таком случае разжалуйте меня, сэр.

Дуджек поморщился и отвёл взгляд, громко вздохнув.

— Я не к тому клоню, Скворец. Я прекрасно знаю смысл этих процедур — реальное их предназначение. Разделение ответственности за жестокие, но необходимые…

— Снижает личную цену. Конечно, — ответил Скворец приглушенным голосом. — Несомненно, Аномандр Рейк мог легко включить эти несколько душ в свой легендарный перечень жертв. Но я взял их вместо него. Я снизил для него личную цену. Признаю, ничтожное усилие, которое он просил меня не делать. Но теперь — сделано. Вопрос закрыт.

— Худа с два он закрыт! — прохрипел Джуджек — Я твой друг…

— Нет.

Мы не рискуем скрестить клинки, так что это ты не сможешь со мной разделить.

— Нет, — повторил он.

Не в этот раз.

Он почти услышал, как скрипнули зубы Джуджека.

Корлат присоединилась к ним.

— Странный юноша — тот, кого именуют Анастером.

Оба малазанца обернулись при её словах.

— Это удивляет тебя? — спросил Джуджек.

Тисте анди пожала плечами.

— Нечто большее скрывалось во тьме в его души, Первый Кулак. Большее, чем просто лицо солдата. Он уже не мог терпеть, не мог дальше вести свою армию. Не мог видеть голод, потери и отчаяние. Вот почему он решил послать их всех на смерть, на абсолютное уничтожение. И видел в этом акт милосердия. Избавление от страданий. Что до себя самого, он совершил преступления, которые могли быть искуплены лишь смертью. Казнью, исполненной руками тех его жертв, которым удалось выжить. Но не просто смерти — он ищет чего-то большего. Он ищет проклятия, что падёт на него после казни. Вечного проклятия. Я не способна понять глубину такого отвращения к самому себе.

Я — способен, потому что чувствую, будто сам топчусь на самом краю этого обрыва. Один неверный шаг… Скворец посмотрел в сторону, на малазанские легионы, собранные на далёком гребне. Доспехи и оружие так ослепительно блестели на солнце, что слезились глаза.

Дуджек отъехал прочь, присоединившись к Артантосу, Бруду и Каллору.

Оставил Скворца наедине с Корлат.

Тисте анди протянула руку и коснулась его ладони в латной перчатке.

Скворец избегал её взгляда, продолжал разглядывать неподвижные ряды своих солдат.

— Любимый, — прошептала она. — Эти женщины не были беззащитны. Сила, которой они обладали, шла из самого Пути Хаоса. Первая атака моего Повелителя была нацелена на их уничтожение, но лишь оглушила их на мгновение. Они восстановились, понимаешь? И своей пробуждённой силой могли бы учинить чудовищное истребление. Безумие и гибель для твоей армии. И этот день стал бы днём поражения.

Скворец поморщился.

— Я не ною по поводу необходимого, — буркнул он.

— А похоже… что ноешь.

— У войны — своя необходимость, Корлат, и я всегда это понимал. Всегда знал цену. Но сегодня, глядя на сделанное моими руками, я понял ещё кое-что. Война — это не естественное состояние. Введённое извне, и притом до Худа нездоровое. Следуя его правилам, мы добровольно губим свою человечность. Не говоря уже о справедливых побуждениях и достойных целях. Мы отбираем жизни. Мы — Худовы слуги, все до единого.

— Женщины Мёртвого Семени убивали сотнями, если не тысячами…

— И я приказывал такое делать, Корлат. Так в чём же разница между нами?

— Ты не боишься вопросов, возникающих после подобных деяний, — сказала она. — Тех, что добровольно задаешь сам себе. Быть может, ты видишь в этом разрушительное жестокосердие, но я вижу храбрость — необычайную храбрость. Менее смелый человек уступил бы выполнение этой неблаговидной задачи моему Повелителю.

— Это бессмысленные слова, Корлат. Вся армия видела, как её командир совершает убийство…

Резкий ответ Корлат потряс его.

— Не смей недооценивать их!

— Недооце…

— Я успела познакомиться со многими из твоих солдат, Скворец. Они не глупцы. Быть может, многие — или почти все — не способны выразить полноту своего понимания, но тем не менее они понимают. Не думаешь же ты, будто они — каждый по-своему — не сталкивались с выбором, который встал перед тобой сегодня утром? Не знают этого мига, когда вся жизнь повернулась на острие ножа? И поверь, каждый всё ещё чувствует боль в душе.

— Я не очень понима…

— Послушай меня, Скворец. Они видели. Они видели, в полном смысле этого слова. Проклятье, я знаю это, потому что чувствовала то же самое. Они переживали за тебя. С каждым твоим жестоким ударом они ощущали, как их собственные старые раны ноют в такт. Командир, твой стыд — оскорбление. Отбрось его — или нанесёшь своим солдатам глубочайшую из всех ран, какие они только знали.

Скворец в замешательстве взглянул на неё.

— Жизни наши непродолжительны, — произнёс он после долгой паузы, — нам недостаёт этакой сложности.

— Ублюдок. Напомни мне при случае, чтобы никогда больше не извинялась пред тобой.

Скворец вновь посмотрел на легионы малазанцев.

— Всё равно я боюсь оказаться с ними лицом к лицу, — пробормотал он.

— Расстояние между вами уже исчезло, Скворец. Эта армия последует за тобой в Бездну, если отдашь такой приказ.

— Вот самая пугающая мысль из всех, что мне довелось услышать сегодня.

Корлат оставила его реплику без ответа.

О да, война вводит своё правило — правило крайностей. Грубо, но просто. Здесь нет места человечности. Совсем нет места.

— Дуджек остался недоволен, — сказал он.

— Дуджек хочет сохранить жизнь своим солдатам.

Он резко повернул голову.

Глаза тисте андли разглядывали его, холодно, оценивающе.

— Да не хочу я присвоить его полномочия…

— Ты уже сделал это, Скворец. Как бы тебя ни боялась Ласиин, естественное положение вещей берёт своё. С Дуджеком она могла бы справиться. Именно поэтому она разжаловала тебя и назначила его. Боги, иногда ты бываешь таким недалёким!

Скворец сердито посмотрел на неё.

— Если я представляю для неё такую угрозу, почему же она… — начал он, но внезапно остановился и умолк.

О, Худ! Крепь. Даруджистан. Это не «Мостожогов» она хотела уничтожить. Она хотела уничтожить меня.

— Осторожнее выбирай тех, кому доверять, любимый, — сказала Корлат. — Возможно, твою веру в честь используют против тебя.

Скворец похолодел.

Ох, Худ! Худовы бубенцы на наковальне…

Колл спускался по пологому склону, направляясь к повозке Мхиби. В тридцати шагах правее, около последнего фургона Тригалльской торговой гильдии, группа пайщиков метала кости на растянутую парусину. Вдалеке сновали конные вестовые, направляясь и возвращаясь к главной ставке командования на юго-западе.

Мурильо сидел, привалившись спиной к прочному деревянному колесу одной из повозок рхиви, глаза его были закрыты.

При появлении советника веки поднялись.

— Как она? — спросил Колл, спешившись.

— Просто сил нет уже видеть, как она мучается от этих своих кошмаров, — ответил Мурильо. — Им нет конца. Выкладывай новости.

— Ну, Круппа и Серебряную Лису не видно со вчерашнего дня, как и двух морпехов, которых Скворец приставил к дочери Мхиби для охраны. Что же касается битвы… — Колл отвёл взгляд, покосившись на юго-запад. — …она был недолгой. Аномандр Рейк принял облик одиночника. Первый же заход рассеял тенескаури. Анастер попал в плен, а служившие ему колдуньи, э-э… казнены.

— Звучит мерзко, — заметил Мурильо.

— Мерзко и было, судя по всем рассказам. В любом случае, мужичьё бежало обратно в Капастан, и я сомневаюсь, что там их ждёт радушная встреча. Воистину печальная участь для этих несчастных ублюдков.

— А о ней все забыли, так?

Коллу сразу стало понятно, о ком речь.

— Проглотить такое, конечно, тяжело, но да, похоже на то.

— Пережила собственную полезность, и теперь её просто выбросили.

— Я всё равно верю, что эта история ещё не окончена, Мурильо.

— Мы — свидетели. Сидим тут, чтобы увидеть конец. Вот и всё, Колл. Уверения Круппа — пустое сотрясение воздуха. И мы с тобой — узники этих неблагоприятных обстоятельств. Настолько же, насколько и она сама, настолько же, насколько и эта двинутая рхиви, которая ходит сюда её причёсывать.

Колл медленно повернулся, пристально взглянул на своего старого друга.

— Что предлагаешь? — спросил он.

Пожав плечами, Мурильо проворчал:

— А что большинство узников делает — рано или поздно?

— Пытается сбежать.

— Ага.

Колл долго молчал, затем вздохнул.

— И как, по-твоему, это сделать? Просто бросишь её? В одиночестве, без помощи…

— Конечно, нет. Мы возьмём её с собой.

— Куда?

— Не знаю! Куда угодно! Лишь бы подальше отсюда.

— И как же далеко ей придётся сбежать, чтоб избавиться от кошмаров?

— Нам нужно только найти кого-то, кто захочет ей помочь, Колл. Кого-то, кто не судит о жизни, исходя из соображений целесообразности и возможной пользы.

— Мы посреди безлюдной равнины, Мурильо.

— Я знаю.

— А вот в Капастане…

Глаза Мурильо сузились.

— Все говорят, там одни развалины остались.

— Есть выжившие. В том числе — жрецы.

— Жрецы! — Мурильо фыркнул. — Эти корыстные прохиндеи, воры на доверии, обманщики легковерных, эти мошенники, которые…

— Мурильо, попадаются исключения…

— Что-то я пока ни одного не видел.

— Может, в этот раз увидишь. Я клоню к тому, что если сбежим — с ней, — то помощь найдём скорее в Капастане, чем здесь, посреди пустоши.

— Сольтан…

— В неделе пути или даже больше, если на этой повозке. Кроме того, этот город — сущее воплощение Худова паршивого пупка. Я бы даже мамашу Раллика Нома с её топором в Сольтан не повёз.

Мурильо вздохнул.

— Раллик Ном…

— Что с ним?

— Хотел бы я, чтобы он был здесь.

— Зачем это?

— Он мог бы убить кого-нибудь. Кого угодно. Этот человек обладает удивительной способностью всё упрощать.

— «Упрощать»! — Колл смешливо фыркнул. — Вот погоди, я расскажу ему об этом. Эй, Раллик, знаешь, ты не убийца, ты — просто человек, который упрощает.

— Ладно, всё одно спорить без толку, поскольку он исчез.

— Он не умер.

— Откуда знаешь?

— Просто знаю. Итак, Мурильо, ждём до Капастана?

— Ждём. А там последуем примеру Круппа и Серебряной Лисы. Ускользнём прочь. Исчезнем. Видит Худ, я сомневаюсь, что кто-нибудь заметит, и ещё больше сомневаюсь, что кого-то это озаботит.

Поколебавшись, Колл сказал:

— Мурильо, если мы найдём кого-то… кто сумеет помочь Мхиби… ну, это может дорого стоить.

Мурильо пожал плечами.

— Я влезал в долги и раньше.

— Я тоже. Просто, чтобы мы оба понимали: для нас это может значить полное разорение, а в итоге — она всё равно умрёт, но не так страшно.

— Что ж, достойный обмен.

Колл не стал ждать дополнительных подтверждений решимости друга. Слишком хорошо он знал Мурильо.

Да, это ведь всего лишь деньги, верно? Сколько бы ни пришлось потратить, это честный обмен, чтобы облегчить страдания старой женщины. Так или иначе. Потому что нам, по крайней мере, было не всё равно — даже если она никогда больше не проснётся и не узнает о том, что мы сделали. На самом деле так, наверное, даже лучше. Чище. Проще…

Вой отдавался эхом, будто звучал в огромной пещере. Эхо множилось, пока скорбный зов не превратился в хор. Хор бессчётных звериных голосов, уносящих прочь само ощущение времени так, что оставалось лишь вечное сейчас.

Голосов зимы.

Однако звучали они с юга, оттуда, куда тундра не могла добраться; где деревья уже были не низкорослыми, но возносились, тонкие и потрёпанные ветром, над головой, так что она могла пройти незримо, не выделяясь на фоне ландшафта.

Родичи ответили на этот вой. Звери, которые всё ещё шли по её следу, но потеряли его сейчас, когда она скрылась среди чёрных елей, болотистого грунта, жадно засасывающего следы её босых ног, грязно-чёрной воды, расходящейся мутными, жирными кругами, когда она переходила студёные водоёмы вброд. Огромные комары роились вокруг неё, каждый — вдвое больше тех, которых она знала по равнине Рхиви. Мошкара ползала в волосах, кусая за темя. Круглые пиявки, словно чёрные пятна, покрыли её руки и ноги.

В полуслепом бегстве она наткнулась на лопатовидный олений рог, застрявший в развилке меж двух деревьев на уровне глаз. Острие отростка оставило на её правой щеке царапину, из которой текла тонкая струйка крови.

Это смерть моя приближается. Зато придаёт мне сил. Я напиталась этим, последним мгновением, и теперь они не смогут поймать меня.

Не смогут поймать меня.

Пещера находилась прямо перед ней. Она не заметила входа, и не было в окружающем ландшафте ничего, что намекало бы на пещеры; но отдающийся эхом вой звучал всё ближе.

Зверь зовёт меня. Обещает смерть, надо думать, — и это даёт мне силу. Это — мой чарующий зов…

Тьма окутала её, и она поняла, что прибыла. Пещера была горнилом души, — души, потерявшейся внутри себя самой.

Воздух был влажен и холоден. Ни одна мошка не жужжала над головой, не садилась на кожу. Камень под ногами был сух.

Она ничего не видела, и вой стих.

Шагнув вперёд, она поняла, что двинулось лишь её сознание, оставив тело позади, потянулось, устремилось, чтобы найти этого скованного зверя.

— Кто?

Голос напугал её. Мужской голос, приглушённый, напряжённый от боли.

— Кто идёт?

Она не знала, что ответить, и просто произнесла первое, что пришло в голову:

— Это я.

— Я?

— Я… мать.

Смех мужчины прозвучал хрипло и грубо.

— Новая игра, значит? Ты бессловесна, Мать. И всегда была такой. Ты скулишь и всхлипываешь, предостерегающе ворчишь, издаешь тысячу бессвязных звуков, выражающих твои потребности — таков твой голос, и он мне хорошо знаком.

— Мать.

— Оставь меня. Я превыше насмешек. Я сковал себя собственной цепью, здесь, в моём разуме. Это место не для тебя. Наверно, обнаружив его, ты думаешь, что так сломишь мою последнюю линию обороны. Думаешь, что знаешь обо мне всё. Но у тебя нет силы здесь. Знаешь, я воображаю, будто вижу своё лицо, словно смотрюсь в зеркало. Но глаз не тот — не тот глаз смотрит на меня в ответ. Хуже того, он даже не человеческий. Я долго не мог этого понять, но теперь — понял. Ты и твои родичи играли с зимой. Омтоз Феллак. Но вы никогда не понимали её. Ни подлинной зимы, ни того, что зима не колдовство, но порождение холодной земли, истощившегося солнца, укороченных дней и удлинившихся ночей. Лицо, которое я видел пред собой, Провидец, это лицо зимы. Лицо волка. Лицо бога.

— Моё дитя знает волков, — сказала Мхиби.

— О да, он-то их знает.

— Не он. Она. У меня дочь…

— Нарушение правил ломает игру, Провидец. В щепки…

— Я не та, за кого ты меня принимаешь. Я… я всего лишь старая женщина. Женщина рхиви. И моя дочь хочет моей смерти. Но мне отказано в простом переходе на тот свет. Она послала за мной волков, чтоб разорвали мою душу. Они охотятся за мной в снах; но здесь я спаслась от них. Я пришла сюда, чтобы сбежать.

Мужчина рассмеялся вновь.

— Провидец создал эту мою темницу. И это я знаю наверняка. Ты — это соблазн безумия, голос незнакомца в моей голове. Я не поддамся. Знай ты мою настоящую мать, ты мог бы преуспеть, но насилие над моим сознанием всегда было неполным. Здесь находится бог, Провидец, — он пригнулся перед моими тайнами. Его клыки обнажены. Даже твоя дорогая мать, что держит меня так крепко, не смеет бросить ему вызов. А твой Омтоз Феллак… он бы встал против тебя у врат этого Пути давным-давно. Он бы изгнал тебя оттуда, яггут. Всех вас. Но он был потерян. Потерян. И знай, я помогаю ему. Я помогаю ему найти себя. Его осознание растёт, Провидец.

— Я не понимаю тебя, — ответила Мхиби, запинаясь от отчаяния, понемногу охватывавшего её. Это оказалось совсем не такое место, как она думала. Мхиби и вправду убежала в темницу другой личности, в обитель персонального безумия. — Я пришла сюда за смертью…

— Здесь ты её не найдёшь. Не в этих кожистых лапах.

— Я бегу от своей дочери…

— Бегство есть иллюзия. Даже Мать понимает это. Она ведь знает, что я не её дитя, но ничего не может с собой поделать. Она даже сохранила память, воспоминания о том времени, когда была настоящей Матроной, матерью настоящего помёта. Детей, которые её любили, и других детей, которые её предали. И оставили страдать — вечно. Она и не надеялась спастись, сбежать. А когда наконец освободилась, обнаружила, что весь её мир обратился в прах. Дети её давно мертвы, похоронены в своих курганах — ибо без матери они зачахли и умерли. Посему она стала заботиться о тебе, Провидец. Её усыновлённом ребёнке. И явила тебе твою силу, которой затем смогла бы воспользоваться. Чтобы восстановить свой мир. Она подняла своих мёртвых детей. Приказала им отстроить город. Но всё это оказалось ложью, заблуждением, которое не могло обмануть её, но лишь привести к безумию…

— Именно тогда, — продолжал он, — ты захватил её, отобрал её власть. И вновь её ребёнок заключил Мать в темницу. Похоже, невозможно избежать троп, по которым ходит наша жизнь. К этой истине ты ещё не готов, Провидец. Пока не готов.

— И моё дитя тоже сделало меня узницей, — прошептала Мхиби. — Неужели это проклятье всех матерей?

— Лишь проклятье любви.

Слабый звук воя пронёсся в тёмном воздухе.

— Слышишь? — спросил мужчина. — Это моя самка, моя супруга. Она идёт. Я так долго её искал. Так долго. И теперь она идёт сюда.

При этих словах его голос обрёл более глубокий тембр. Будто уже не принадлежал человеку.

— И теперь, — продолжали звучать слова, — теперь я отвечу.

Его вой прорвался сквозь неё, вышвырнул сознание прочь. Прочь из пещеры, за неровно проросший лес, обратно на открытую равнину тундры.

Мхиби закричала.

Её волки ответили. Торжествующе.

Они вновь нашли её.

Рука коснулась её щеки.

— О боги, просто кровь застыла в жилах.

Голос звучал знакомо, но Мхиби не могла узнать говорившего.

Другой мужчина сказал:

— Здесь много такого, что превосходит наше понимание, Мурильо. Посмотри на её щёку.

— Она оцарапала себя…

— Она не способна рукой пошевелить, друг. И смотри, ногти чистые. Это не она себя поранила.

— Тогда кто? Я был здесь всё время. Даже старуха рхиви не приходила с того времени, когда я на неё последний раз смотрел, — и тогда никаких царапин не было.

— Вот я и говорю, здесь кроется какая-то тайна…

— Колл, мне это не нравится. Кошмары… могут они быть реальными? Что бы ни преследовало её в снах — может оно причинить ей физический вред?

— Мы видим тому подтверждение…

— Да, хоть я с трудом верю своим глазам. Колл, так не может продолжаться.

— Согласен, Мурильо. При первой же возможности в Капастане…

— Самой первой. Давай переведём повозку к передовому отряду — чем быстрей доберёмся до улиц города, тем лучше.

— Как скажешь.

Глава двадцатая

Это очень древняя история. Два бога из времён прежде людей, прежде мужчин и женщин. Тоска, и любовь, и утрата; звери, обречённые блуждать из века в век.

История о нравах, рассказанная безо всякой конечной цели. Значение её, любезные читатели, лежит не в тёплом, душевном утешении развязки, но во всём, что только есть недостижимого в этом мире.

Кто мог бы предвидеть такой исход?

Сильбарата.

Зимняя любовь

Обширный дворец уходил далеко в глубь скалы. Моря, рождённые к востоку от залива, били в выщербленные утёсы, рассыпались брызгами, от которых темнел камень. Зазубренные скалы резко обрывались, уходя в чернильные глубины Коралловой бухты. Городская гавань представляла собой узкую, извилистую расселину в подветренной стороне утёса, бездонный подводный каньон, который практически рассекал город надвое. В этом порту не было ни доков, ни пристаней. На крутых каменных уступах высекли длинные узкие причалы, к которым вели деревянные мостки. На верхней кромке прилива в скалу были вделаны причальные кольца. Широкие, толстые канаты тянулись на высоте двух мачт океанского торгового судна, паутиной оплели весь залив от устья гавани до самого края. Поскольку ни один лот не смог бы достичь дна этого фьорда, а у берега пришвартоваться было невозможно, якоря приходилось забрасывать вверх. В лачугах на паутине канатов жили с жёнами и детьми так называемые «люди-кошки», почти отдельное племя портовых рабочих, единственным ремеслом которых было поднимать якоря и закреплять тросы. И это ремесло они превратили в настоящее искусство.

С нависшей над морем зубчатой стены дворца их хибары из плавника и лачуги с крышами из тюленьей кожи напоминали россыпь коричневатых камней и морского мусора в сети канатов, которые с расстояния казались тонкими нитями. Ни души среди жалких строений. Ни дымка из покосившихся труб над крышами. Будь у Тока Младшего орлиный глаз, он разглядел бы просоленные, высушенные тела, которые тут и там застряли в сети канатов. Теперь же он мог лишь принять на веру слова провидомина, который утверждал, что эти маленькие грязные кляксы на самом деле — трупы.

Торговые корабли больше не приходили в Коралл. «Люди-кошки» умерли от голода. Все — мужчины, женщины, дети… Легендарный, неповторимый народ этого города вымер.

Безымянный воин-жрец сообщил об этом отрешённым тоном, но Ток ощутил затаённое чувство в его словах. Могучий солдат стоял совсем рядом, держал Тока за левую руку повыше локтя. Чтобы не дать пленнику спрыгнуть со скалы. Чтобы он продолжал стоять прямо. Одно быстро переросло в другое. Освобождение от хватки Матроны было временным. В изломанном теле малазанца не осталось сил. Мышцы атрофировались. Искривлённые кости и раздавленные суставы придавали его телу гибкость сухого дерева. В лёгких скопилась жидкость, отчего каждый вдох сопровождался хрипом, а выдох — клёкотом.

Провидец хотел, чтобы Ток увидел. Коралл. Дворец-крепость, на который часто нападали военные корабли Элингарта и пираты, — но никто не сумел взять. Мощный кордон магов, тысяча с лишним охотников К’елль, элитные войска главной армии Домина. Поражения на севере не слишком заботили Провидца. Он мог сдать Сетту, Лест и Маурик, позволить захватчикам проделать долгий, изнурительный путь по выжженным землям, где враги Домина не найдут ни еды, ни воды, ибо даже колодцы там отравлены. Что до врагов на юге, то их продвижение теперь должна была замедлить широкая полоса бушующего моря — моря, которое Провидец наполнил ледяными горами. Так или иначе, а на дальнем берегу не было кораблей. Путешествие на западный конец Ортналова Разреза заняло бы не один месяц. Разумеется, т’лан имассы могли пересечь море как рождённая волнами пыль. Но им всё время пришлось бы бороться с яростными течениями, тянувшими пыль в глубину холодных потоков, глубинных рек, бегущих на восток, в океан.

«Провидец весьма доволен», — сказал безымянный провидомин. Настолько, что даровал Току эту краткую милость — миг свободы от рук Матроны.

Прохладный солёный ветер бил в лицо, трепал длинные, грязные, нечёсаные волосы малазанца. От его одежды остались лишь покрытые коркой грязи лохмотья, так что провидомин отдал ему свой плащ, в который Ток завернулся, словно в одеяло. Этот жест заставил малазанца подумать, что стоящий рядом с ним солдат не до конца лишился человечности.

От такого открытия слезились глаза.

К Току возвращалась ясность мысли, чему немало помог подробный рассказ провидомина о битвах на юге. Возможно, это было последнее, крайне убедительное наваждение безумия, но Ток всё равно ухватился за него. Он смотрел на юг, через вспененное ветрами море. Гористый берег с другой стороны был едва виден.

Они уже наверняка добрались туда. Стоят, наверное, точно так же на берегу, смотрят в его сторону, на морской простор между ними. Баальджагг не запугаешь. Богиня скрывается в ней, гонит дальше, вперёд и вперёд — чтобы найти своего супруга.

Который прячется во мне. Мы странствовали бок о бок, ничего не зная о секретах, которые таятся в нас. О, какая насмешка судьбы…

И может статься, что Тлен не сдастся. Время и расстояние ничего не значат для т’лан имассов. Несомненно, это справедливо и для троих сегулехов — им всё ещё нужно доставить весть. Приглашение на войну от своего народа.

Но госпожа Зависть…

Любительница приключений, соблазнившаяся счастливым случаем, — вот уж она наверняка разозлилась. Это было понятно из рассказа провидомина. Ток поправился — точнее будет «возмущена». До такой степени, чтобы вспыхнул гнев, но не глубинный, не выстраданный. Она не из тех, кто будет беречь, раздувать тлеющие угольки мести. Смысл её существования — развлечения, случайные прихоти.

Госпожа Зависть и, вероятно, раненный, страдающий пёс Гарат, сейчас, наверное, уже повернули назад. Устав от охоты, они не станут преследовать — не через бурное море, не по сверкающим, огромным глыбам льда на волнах.

Ток приказал себе не разочаровываться, но эта мысль вызвала острый укол боли. Он скучал по ней: не как по женщине — по крайней мере, не только так. Нет, по тому бессмертному облику, который она представляет. По тому невесомому, озорному блеску в её тысячелетнем взгляде. Я ведь дразнил её… плясал вокруг да около этой природы… заставил топнуть ножкой и нахмуриться. Так, как могут лишь бессмертные при виде такой невероятной насмешки. Я провернул нож. Боги, неужели я и вправду был таким дерзким?

Что же, госпожа, смиренно прошу прощения. Я уже не тот храбрец, которым был когда-то, если это и правда была храбрость, а не обычная глупость. Насмешливость изъяли из моего характера. Она никогда не вернётся, и это, возможно, к лучшему. О, я вижу, вы совершенно с этим согласны. Смертные не должны насмехаться — по самоочевидным причинам. Беспристрастность принадлежит богам, ибо только они могут позволить себе её цену. Так тому и быть.

Благодарю, госпожа Зависть. Никаких упрёков. Это было отлично.

— Видел бы ты Коралл в его расцвете, малазанец.

— Он был тебе домом, да?

— Да. Хотя теперь мой дом в сердце Провидца.

— Где ветра ещё холоднее, — пробормотал Ток.

Провидомин замолк на миг.

Ток ожидал удара кулаком в латной перчатке или болезненного рывка той руки, что сжимала его хрупкий локоть. Оба варианта были бы заслуженным ответом, оба заставили бы Провидца одобрительно кивнуть. Однако мужчина сказал:

— Нынче летний день, но это не то лето, которое я помню с юности. Ветер в Коралле был тёплым. Мягким, ласковым, как дыхание возлюбленной. Мой отец рыбачил за Разрезом. Дальше у побережья, на север отсюда. Просторные, богатые рыбой отмели. Он уплывал на неделю, а то и больше, когда начинался сезон. Мы все спускались к мосткам, смотрели, как возвращаются корабли, искали оранжевый парус отца.

Ток взглянул на провидомина и увидел улыбку, мерцающий отзвук детской радости в его глазах.

Увидел, как они вновь умерли.

— В последний раз он вернулся… чтобы узнать, что его семья приняла Веру. Его жена стала тенескаури. Его сыновья — солдатами, старший начал учиться на провидомина. Он не бросил мне трос в тот день — увидев мою форму. Увидев мать, услышав её безумные вопли. Увидев моих братьев с копьями в руках, моих обнажённых сестёр, льнущих к мужчинам втрое старше их. Нет, он повернул лодку, поймал береговой бриз. Я следил за его парусом, пока мог его разглядеть. Малазанец, так я мог…

— Попрощаться, — прошептал Ток.

— Пожелать удачи. Сказать… так держать.

Разрушитель жизней. Провидец, как ты мог так поступить со своим народом?

Позади них во дворце прозвучал отдалённый колокол.

Хватка провидомина усилилась.

— Отведённое время истекло.

— Возвращаюсь в свои объятия, — сказал Ток, пытаясь в последний раз охватить взглядом мир перед собой. Запомни, ибо больше ты этого не увидишь, Ток Младший.

— Спасибо за плащ, — сказал он.

— Не стоит благодарности, малазанец. Эти ветра когда-то были тёплыми. Давай, обопрись на меня, пока идёшь — ты ничего не весишь.

Они медленно шли к зданию.

— Лёгкая ноша, ты хотел сказать.

— Такого я не говорил, малазанец. Не говорил.

Разгромленное здание, казалось, затрепетало, прежде чем рухнуть в облаках пыли. Булыжники задрожали под сапогами Кованого щита Итковиана, раздался гром.

Вал повернулся к нему, ухмыльнулся, весь перемазанный сажей.

— Видал? Легко!

Итковиан ответил «мостожогу» кивком и смотрел, как Вал идёт к остальным сапёрам, чтобы разобраться со следующим домом, который решили не восстанавливать.

— По крайней мере, — проговорила рядом капитан Норул, отряхивая пыль с накидки, — материалов для строительства хватит.

Утро выдалось жарким, солнце ярко светило. В Капастан возвращалась жизнь. Люди бродили в руинах своих домов, замотав лица шарфами. По мере того, как развалины расчищались, из них извлекали тела, заворачивали, грузили на повозки, облепленные мухами. Воздух на улицах был пропитан разложением, но лошади, везущие трупы, казалось, давно привыкли к этому.

— Нам пора, сударь, — сказала капитан.

Они двинулись дальше. За западными воротами собиралась официальная делегация — те, кто отправится встречать приближающиеся армии Дуджека Однорукого и Каладана Бруда. Встреча должна была состояться через три колокола.

Итковиан оставил за старшего нового Дестрианта. С равнины сотнями прибывали беглые тенескаури. На тех немногих, которые пытались войти в Капастан, набрасывались выжившие горожане. До Кованого щита дошли вести о крестьянах, разорванных обезумевшей толпой. Тогда он отправил «Серых мечей» разбить лагерь для них за западной стеной. Пищи не хватало. Итковиан гадал, как справляется новый Дестриант. Но злополучные беженцы хотя бы получат убежище.

И скоро станут новобранцами. По крайней мере, те, кто переживёт следующие недели. Похоже, «Серым мечам» придётся опустошить кошельки, покупая пищу и припасы у баргастов. Милостью Фэнера… нет, милостью Тогга, пусть эти траты окажутся оправданными.

Итковиан не ждал грядущих переговоров. Правда в том, что ему не было смысла идти на них. «Серыми мечами» теперь командовала капитан Норул, и роль советника при ней была сомнительна — эта женщина могла представлять интересы отряда и без его помощи.

Оба приблизились к западным воротам, нынче походившим на огромную дыру в городской стене.

Прислонившись к одной из выгоревших и почти развалившихся надвратных башен, Остряк следил за ними с полуухмылкой на полосатом лице. Скалла Менакис бродила неподалёку, явно раздражённая.

— Осталось дождаться Хумбролла Тора, — сказал Остряк.

Итковиан осадил коня и нахмурился.

— А где кортеж Совета Масок?

Скалла сплюнула.

— Ушли вперёд. Видимо, хотят сначала поболтать с глазу на глаз.

— Расслабься, милая, — пророкотал Остряк. — Твой дружок Керули с ними, верно?

— Не в этом дело! Они прятались. А вы и «Серые мечи» спасли от гибели их самих и этот треклятый город!

— Тем не менее, — произнёс Итковиан, — князь Джеларкан мёртв и не оставил наследника, так что теперь они правят Капастаном.

— Всё равно могли бы подождать!

Капитан Норул повернулась в седле, глянула назад, на улицу.

— Хумбролл Тор едет. Возможно, если поторопимся, мы их нагоним.

— Это важно? — спросил её Итковиан.

— Да, сударь.

— Принимаю, — кивнул он.

— По коням, Скалла, — сказал Остряк, отрываясь от стены.

Они выдвинулись на равнину. Хумбролл Тор, Хетан и Кафал чувствовали себя одинаково неловко на одолженных скакунах. Баргасты были очень недовольны попыткой Совета Масок захватить власть — старая вражда и недоверие вспыхнули вновь. Судя по всем докладам, приближающиеся армии были на расстоянии лиги, возможно, двух. Керули, Рат’Худ, Рат’Огнь и Рат’Престол Тени ехали в экипаже, запряжённом тремя джидратскими лошадьми, которых не зарезали и не съели во время осады.

Итковиан вспомнил последний раз, когда ехал по этой дороге, вспомнил лица солдат, теперь уже мёртвых. Фаракалиан, Торун, Сидлис. Помимо обязательств, налагаемых Уставом, они были его друзьями. Истина, к которой я не осмеливался приблизиться. Ни как Кованый щит, ни как командир. Но всё изменилось. Они — моя собственная скорбь, которую так же тяжело нести, как и десятки тысяч прочих.

Итковиан оттолкнул эту мысль. Нужно держать себя в руках. Он не может себе позволить поддаваться эмоциям.

Вдалеке показался экипаж жрецов.

Скалла победно ощерилась.

— Как же они обрадуются!

— Поосторожней со злорадством, дорогая, — предостерёг её Остряк. — Мы подъедем к ним как воплощённая невинность…

— За дурочку меня держишь? Думаешь, я не способна скрывать свои чувства? Вот чтоб ты знал…

— Хорошо, женщина, — проворчал её спутник. — Забудь всё, что я сказал…

— Я так всегда и делаю, Остряк.

Когда они подъехали, возница-джидрат остановил экипаж. Оконная заслонка отъехала в сторону, и появилось закрытое невыразительной маской лицо Рат’Престола-Тени.

— Какая удача! Вы всё-таки решили оказать нам честь своим присутствием!

Итковиан еле слышно вздохнул. Увы, в этом тоне не было и намёка на попытку скрыть свои истинные чувства.

— Честь? — спросила Скалла, приподняв бровь. — Удивительно, что ты вообще знаешь это слово, жрец.

— А! — Маска качнулась к ней. — Девица мастера Керули. Тебе разве не положено стоять на коленях?

— Я тебе покажу колени, коротышка, прямо между…

— Хватит! — громко сказал Остряк. — Мы все здесь. Я вижу всадников впереди. Двигаемся дальше?

— Ещё рано, — огрызнулся Рат’Престол Тени.

— Да! И это ужасно непрофессионально с нашей стороны. Ничего. Дальше будем ехать как можно медленнее, чтобы у них было время подготовиться.

— Мудрая мысль, учитывая обстоятельства, — согласился Рат’Престол Тени. Подвижные губы маски расплылись в широкой улыбке, затем голова жреца скрылась внутри, и заслонка скользнула на место.

— Я его пошинкую на очень мелкие кусочки, — радостным голосом сообщила Скалла.

— Мы уже оценили твоё умение скрывать свои чувства, женщина, — пробормотал Остряк.

— Вот и правильно, болван.

Итковиан задумчиво посмотрел на женщину, затем на капитана охраны каравана.

Капрал Хватка села на пыльные ступени того, что раньше было храмом. Спина и плечи болели, поскольку с самого рассвета она раскидывала каменные глыбы в развалинах.

Дымка, видимо, бродила неподалёку, так как объявилась с бурдюком в руках.

— Тебе, наверное, хочется пить.

Хватка приняла воду.

— Интересно, как ты умудряешься исчезать всякий раз, когда предстоит тяжёлая работа.

— Ну, я же принесла тебе воды, правда?

Хватка сердито глянула на неё.

На другой стороне улицы капитан Паран и Быстрый Бен седлали коней, готовясь отправиться на встречу с Войском Однорукого и армией Бруда. С того момента, как они снова встретились, между ними царило непривычное согласие, — подозрительное, с точки зрения Хватки. Планы Быстрого Бена никогда не были особенно привлекательными.

— Лучше бы мы все поехали, — пробормотала она.

— На переговоры? Зачем? Тогда остальным пришлось бы идти пешком.

— Шнырять по округе легче, да? Когда из груза только полупустой бурдюк. Ты бы по-другому заговорила, если б таскала камни вместе с остальными, Дымка.

Худая женщина пожала плечами.

— Я без дела не сидела.

— И каким же делом ты занималась?

— Собирала новости.

— О да. И чьи же перешёптывания ты подслушивала?

— Разных людей. Наших и не наших, тут и там.

— Не наших? Кого это — не наших?

— Хм, значит так. Баргастов. «Серых мечей». Парочки болтливых джидратов из Пленника. Троих послушников из храма у тебя за спиной…

Хватка вздрогнула, рывком поднялась и бросила нервный взгляд на опалённое здание позади.

— Какого бога, Дымка? Только не врать…

— Зачем мне врать, капрал? Престола Тени.

Хватка хмыкнула:

— Шпионишь за доносчиками, да? И о чём они говорили?

— Остранном плане своего хозяина. Месть парочке некромантов, которые затаились в усадьбе чуть дальше по улице.

— В том, где трупы у входа и смердящие охранники на стенах?

— Вроде как именно в нём.

— Хорошо, говори, что с остальными.

— Баргасты радуются — агенты Совета Масок покупают у них еду, чтоб накормить горожан. «Серые мечи» тоже покупают еду, чтобы прокормить растущий лагерь беженцев тенескаури за городом. Белолицые богатеют.

— Дымка, постой. Ты сказала — «беженцы тенескаури»? Что там задумали «Серые мечи»? Худ свидетель, в округе валяется достаточно трупов для этих людоедов, зачем давать им настоящую еду? Зачем вообще кормить этих злобных ублюдков?

— Разумные вопросы, — согласилась Дымка. — Признаюсь, это разбудило моё любопытство.

— Не сомневаюсь, что у тебя есть теория.

— Если точнее, я собрала головоломку. Разрозненные факты. Наблюдения. Отдельные замечания, которые вроде бы никто не должен слышать, кроме разве что верного слуги рядом…

— Опонновы коленки! Говори, женщина!

— Вот не ценишь ты толкового издевательства. Ладно. «Серые мечи» присягали Фэнеру. Это не просто наёмники, скорей уж треклятые паладины, для которых война — священна. На полном серьёзе. Но что-то произошло. Они потеряли своего бога…

— Это явно отдельная история.

— Разумеется, но она не относится к делу.

— То есть ты её не знаешь.

— Именно. Суть в том, что уцелевшие офицеры поехали в лагерь баргастов, а их там уже ждала свора племенных ведьм, и все вместе они устроили переосвящение.

— То есть они сменили бога. О, только не говори, что это Трич…

— Нет, это не Трич. У Трича уже есть свои священные воины.

— А, да. Тогда это, наверное, Джесс, Королева-Пряха. И теперь они все займутся вязанием, только очень агрессивно…

— Не совсем. Тогг. И Фандерея, Волчица Зимы, давно потерянная возлюбленная Тогга. Помнишь эту легенду? Ты её наверняка слышала в детстве, если, конечно, допустить, что у тебя было детство…

— Поосторожней, Дымка.

— Прости. В общем, «Серые мечи» почти уничтожены. Они ищут новобранцев.

Хватка подняла брови.

— Тенескаури? Худов дух!

— На самом деле в этом есть смысл.

— Конечно. Если бы мне нужна была армия, я бы в первую очередь обратила внимание на людей, которые едят друг друга, когда становится туго. Разумеется. Вот прям сразу.

— Ну, ты смотришь под неудачным углом зрения. Это скорее вопрос того, где найти людей, у которых нет жизни…

— Ты хочешь сказать — неудачников.

— Хм, да. Без привязанностей, без обязательств. Которых только бери да бросай на тайные ритуалы посвящения.

Хватка снова хмыкнула.

— Свихнулись. Все свихнулись.

— Кстати, о них… — пробормотала Дымка.

Подъехали капитан Паран и Быстрый Бен.

— Капрал Хватка.

— Слушаю, капитан.

— Знаешь, где сейчас Штырь?

— Без понятия, сэр.

— Тогда тебе не помешало бы лучше следить за своим взводом.

— Ну, он ушёл с сержантом Мурашом. Что-то вылезло из тоннелей и заявило, будто оно — князь Арард, свергнутый правитель какого-то из городов к югу по реке. Он требовал к себе на разговор представителя Войска Однорукого, а вас мы тогда найти не смогли…

Паран тихо выругался.

— Погоди, дай разобраться. Сержант Мураш и Штырь избрали себя официальными представителями Войска Однорукого для аудиенции с князем? Мураш? Штырь?

Быстрый Бен за спиной капитана подавился смешком, заслужив негодующий взгляд Парана.

— Дэторан тоже на это подписалась, — невинным тоном добавила Хватка. — Так что их трое пошло, я так думаю. Может, ещё парочка.

— Молоток?

Она покачала головой.

— Он с Валом, сэр. Исцеляет там, всякое такое.

— Капитан, — вмешался Быстрый Бен. — Нам пора отправляться. Мураш запнётся, как только запутается, а путается он обычно сразу же после вступления. Дэторан ничего не скажет, да и остальные — вряд ли. Штырь может что-то бормотать, но он носит волосяную рубаху. Так что всё будет в порядке.

— Правда? И ты отвечаешь за эти слова, чародей?

Глаза Быстрого Бена расширились.

— Неважно, — прорычал Паран, подбирая поводья. — Давайте покинем этот город… пока мы не ввязались в новую войну. Капрал Хватка?

— Сэр?

— Почему ты стоишь тут одна?

Она быстро осмотрелась и прошептала:

— Вот сучка…

— Капрал?

— Ничего. Простите, сэр. Я просто отдыхала.

— Когда закончишь отдыхать, капрал, собери Мураша, Штыря и остальных. Арарда направь к Пленнику и скажи, что настоящие представители Войска Однорукого скоро навестят его, если ему нужна аудиенция.

— Понятно, капитан.

— Надеюсь.

Хватка проследила, как двое мужчин отъехали дальше по улице, и резко развернулась.

— Где ты, трусиха?

— Капрал? — отозвалась Дымка, появляясь из теней у входа в храм.

— Ты меня слышала.

— Я заметила что-то в этой лачуге, пошла посмотреть…

— Лачуге? Священной обители Престола Тени, ты хочешь сказать.

Хватке было приятно видеть, как внезапно побледнела Дымка.

— Ой, я… забыла.

— Запаниковала. Хе-хе, Дымка запаниковала. Почуяла, что сейчас будет, и забилась в ближайший дом, как кролик в нору! Ты погоди, я другим расскажу…

— Неправдоподобная версия, — шмыгнула носом Дымка, — злонамеренно искажающая обстоятельства. Никто тебе не поверит.

— Это ты так…

— Ой…

И Дымка снова исчезла.

Хватка настороженно огляделась вокруг.

Две фигуры в чёрных плащах шли по улице, направляясь прямо к капралу.

— Любезная воительница, — обратился к ней тот, что был выше, с заострённой бородкой.

От высокомерного тона волосы на шее Хватки встали дыбом.

— Чего?

Тонкая бровь выгнулась.

— Мы выказываем уважение, женщина. И ожидаем от тебя того же. Слушай. Нам необходимы припасы, чтобы возобновить путешествие. Нам требуются пища и чистая вода в большом количестве, и если ты сможешь направить нас к портному…

— Сей момент. Вот…

Хватка сделала шаг вперёд и заехала кулаком в латной перчатке прямо ему в лицо. Сверкнув пятками, мужчина повалился на булыжники, словно кусок мяса. Без сознания.

Дымка появилась за спиной второго и ударила его по голове навершием своего короткого меча. Он пронзительно пискнул и рухнул.

За незнакомцами возник старик в потрёпанной одежде слуги. Он затормозил в пяти шагах и поднял руки.

— Не бейте меня! — вскрикнул он.

Хватка нахмурилась.

— И зачем бы нам это делать? Эти двое… твои?

На лице слуги отразилась досада.

— Да, — вздохнул он, опуская руки.

— Научи их правильно обращаться к людям, — сказала Хватка. — Когда оклемаются.

— Разумеется, госпожа.

— Нам пора, капрал, — сказала Дымка, не сводя глаз с двух бесчувственных тел.

— Да. Да, пожалуйста, — взмолился слуга.

Хватка пожала плечами.

— Не вижу смысла сопли жевать. Пойдём, солдат.

Паран и Быстрый Бен проехали тысячу шагов на север по дороге, до лагеря тенескаури, расположенного по правую сторону от них. Оба молчали, пока лагерь не остался далеко позади, затем капитан вздохнул:

— Похоже, будет беда. И скоро.

— Да? Почему?

Паран удивлённо посмотрел на спутника и перевёл взгляд обратно на дорогу.

— Жажда мести против этих крестьян. Капанцы вполне могут прорваться через ворота и вырезать их, с благословения Совета Масок.

И почему, маг, мне кажется, что я вижу что-то краем глаза? Там, у тебя на плече. А стоит присмотреться — и пропадает.

— Это было бы ошибкой Совета Масок, — ответил Быстрый Бен. — Если все эти заставы и траншеи хоть о чём-то свидетельствуют, «Серые мечи» готовы защищать своих гостей.

— Да, они понимают, как их невзлюбят после того, что они собираются сделать.

— Новобранцы. Хотя — почему бы и нет? Эти наёмники дорого заплатили, защищая город и его жителей.

— Память об их героических деяниях может вмиг исчезнуть, маг. Кроме того, осталось всего несколько сотен «Серых мечей». Если тысяча-другая капанцев атакуют их…

— Я бы не волновался за них, капитан. Даже капанцы, во всей своей ярости, лишний раз подумают, стоит ли нападать на этих вояк. В конце концов, они ведь выжили. Как я уже говорил, Совет Масок поступит глупо, если затаит обиду. На переговорах мы, несомненно, узнаем больше.

— Если нас туда пригласят. Быстрый Бен, нам бы лучше перекинуться парой слов со Скворцом наедине. Лично я мало что могу сказать большинству остальных. В конце концов, мне нужно отчитаться.

— О, я и не планировал говорить на встрече, капитан. Только слушать.

Они покинули населённые места и ехали теперь по пустой дороге. По правую руку лежала волнистая равнина, в трех сотнях шагов слева — утёсы у берега реки.

— Вижу всадников, — сказал Быстрый Бен. — На севере.

Паран прищурился, затем кивнул.

— Свершилось.

— Что?

— Второе Соединение.

Маг глянул на него.

— Т’лан имассы? Откуда знаете?

Потому что она перестала тянуться ко мне. Рваная Снасть, Ночная Стужа, Беллурдан — что-то случилось. Что-то… неожиданное. И это заставило их отступить.

— Просто знаю, маг. Серебряная Лиса едет впереди всех.

— У вас орлиное зрение.

Паран ничего не сказал. Мне не нужны глаза. Она приближается.

— Капитан, Рваная Снасть всё ещё главенствует в Серебряной Лисе?

— Не знаю, — признался он. — Всё, что могу сказать, — нам стоит распрощаться с верой в то, что мы способны предугадывать действия Серебряной Лисы.

— Чем же она стала?

— Истинной заклинательницей костей.

Они осадили лошадей, дожидаясь четверых всадников. Коротконогий мул Круппа, похоже, стремился выйти вперёд, шёл чем-то средним между безумной рысью и галопом, отчего круглый даруджиец шатался и подпрыгивал в седле. Двое малазанских морпехов ехали позади Серебряной Лисы и Круппа и выглядели совершенно спокойными.

— Хотелось бы мне увидеть то, что видели её спутники, — пробормотал Быстрый Бен.

Но всё пошло не по плану. Я вижу это по её фигуре: сдержанный гнев, неверие и — боль, глубоко спрятанная. Она их удивила. Удивила и бросила им вызов. А т’лан имассы ответили так же неожиданно. Даже Крупп выглядит выбитым из равновесия, и не только из-за выходок мула.

Серебряная Лиса смотрела на него, останавливая лошадь, и Паран не мог определить, что было в её взгляде. Насколько я почувствовал, она возвела между нами стену. Но боги, как она похожа на Рваную Снасть! Теперь уже женщина, больше не ребёнок. Иллюзия того, что мы не виделись долгие годы, так ярка — она теперь закрылась и хранит тайны, которые бы, не задумываясь, открыла мне, будучи ребёнком. Худов дух, при каждой встрече мне приходится заново привыкать… ко всему.

Быстрый Бен заговорил:

— Рад встрече. Серебряная Лиса, что…

— Нет.

— Прошу прощения?

— Нет, маг. Я не готова давать пояснения. Не стану отвечать на вопросы. Крупп уже пытался их задавать, слишком часто. У меня слабое терпение — не стоит его испытывать.

Она закрылась и стала жёстче. Гораздо жёстче.

Миг спустя Быстрый Бен пожал плечами:

— Ладно, пусть так.

— Именно и только так, — отрезала она. — Гнев, с которым ты можешь столкнуться, принадлежит Ночной Стуже, и остальные ничего не сделают, чтобы обуздать его. Полагаю, ты меня понял.

Быстрый Бен просто ухмыльнулся. Холодно, вызывающе.

— Любезные господа! — выкрикнул Крупп. — Вы случайно скачете не к нашим доблестным войскам? Ежели так, мы бы присоединились к вам, с радостью и облегчением вернулись бы в упомянутое воинское лоно. Воистину с радостью — от вашей великолепной компании. С облегчением, как сказал Крупп, от того, что желанная цель столь близка. Стоит отметить — с нетерпением ожидая завершения путешествия. С неисправимой верой в лучшее…

— Довольно, Крупп, — прорычала Серебряная Лиса.

— Кхм, разумеется.

Если между нами на самом деле что-то было, этому чувству пришёл конец. Она оставила Рваную Снасть. Она теперь воистину заклинательница костей. Понимание вызвало укол боли — слабее, чем Паран ожидал. Возможно, мы оба пережили это. Нашим сердцам не одолеть бремени того, чем мы стали.

Так тому и быть. Не жалеть себя. Не сейчас. У нас есть задачи.

Паран подобрал поводья.

— Как сказал, Крупп, продолжим путь — мы и без того опаздываем.

Над вершиной холма натянули тент, чтобы закрыть переговорщиков от жгучего полуденного солнца. Малазанские солдаты с арбалетами в руках окружили холм.

Не отводя глаз от людей под навесом, Итковиан остановил лошадь и спешился в дюжине шагов от стражи. Экипаж Совета Масок тоже остановился, боковые двери распахнулись, выпуская четверых представителей Капастана.

Хетан спустилась с коня, довольно заворчала и подошла к Итковиану. Сказала, потирая спину:

— Я соскучилась по тебе, волк!

— Вокруг меня могут быть волки, сударыня, — сказал Итковиан, — но я не готов сказать такое о себе.

— По кланам ходят слухи, — кивнула Хетан. — Старые женщины редко молчат.

— А молодые? — спросил он, всё ещё всматриваясь в фигуры на вершине холма.

— Вот это опасный ход, милый.

— Простите, если я вас обидел.

— Я бы простила тебе улыбку, и не важно, чем она вызвана. Но на улыбку это не похоже. Если у тебя и было чувство юмора, ты далеко его спрятал. Очень плохо.

Итковиан посмотрел на неё.

— Плохо? Вы имеете в виду — трагично?

Глаза Хетан сузились, она разочарованно зашипела и двинулась вверх по склону.

Итковиан мгновение смотрел на неё, затем переключил внимание на жрецов, которые сейчас собирались за экипажем. Рат’Престол Тени жаловался:

— Они хотят из нас дух вышибить! Если бы склон был не таким крутым, мы могли бы остаться в экипаже…

— Было бы достаточно лошадей — и мы сделали бы то же самое, — фыркнул Рат’Худ. — Всё рассчитано, чтобы оскорбить…

— Всё совсем не так, собратья, — промурлыкал Керули. — Даже сейчас множество злобных насекомых нападают на нас. Предлагаю перестать жаловаться и пойти со мной на вершину холма, к спасительному ветру.

Сказав это, невысокий круглолицый жрец отправился в путь.

— Следовало настоять… ай!

Отмахиваясь от роя слепней, оставшаяся троица принялась карабкаться вслед за Керули.

Хумброл Тор рассмеялся.

— Им всего-то нужно было вымазаться жиром бхедерина!

— Они и без того слишком скользкие, вождь, — ответил Остряк. — Вдобавок, так наши гости будут куда лучше представлены — трое жрецов в масках, спотыкаются, пыхтят и отмахиваются от призраков над головой. По крайней мере, Керули ведёт себя с достоинством, и он — вероятно, единственный среди них — достаточно умён для своего титула.

— Хвала богам! — воскликнула Скалла.

Остряк повернулся к ней:

— Что? Почему?

— Ты только что использовал весь свой словарный запас, болван. Значит, остаток дня ты будешь молчать!

Ухмылка великана была куда более хищной, чем ему самому хотелось бы.

Итковиан смотрел, как двое даруджийцев идут наверх, а вслед за ними — Хумбролл Тор, Хетан и Кафал.

— Сударь? — проговорила капитан Норул.

— Не ждите меня, — ответил он. — Теперь вам предстоит говорить от имени «Серых мечей», сударыня.

Она вздохнула и двинулась вперёд.

Итковиан медленно рассматривал местность. Кроме оцепления у подножия холма, двух иноземных армий нигде не было видно. Не будет хвастливого выставления силы напоказ, чтобы запугать представителей города, — щедрый жест, который вряд ли оценят жрецы. И жаль, что не будет, так как Рат’Худ, Рат’Огнь и Рат’Престол Тени серьёзно нуждались в смирении.

Придётся довольствоваться укусами насекомых и укачиванием.

Итковиан оценивающе посмотрел на малазанскую стражу. Отметил, что оружие было высокого качества, пусть и слегка изношено. Вооружение чинилось и правилось в поле — армия далеко от дома, далеко от дополнительных поставок. Темнокожие лица смотрели на него в ответ из-под мятых шлемов, бесстрастные, возможно — удивлённые тем, что он остался тут, в компании молчаливого возницы-джидрата.

Я одет как офицер. Теперь это может создать неверное впечатление. Он стащил перчатки, потянулся и отцепил фибулу, символизирующую его ранг, уронил её на землю. Развязал серый пояс, отбросил в сторону. Наконец отстегнул шлем с забралом.

Стоявший ближе всего солдат шагнул вперёд.

Итковиан кивнул:

— Я готов к обмену, сударь.

— Сделка вряд ли будет равной, — ответил тот на ломаном даруджийском.

— Простите, но я не соглашусь. Серебряная инкрустация и золотой гребень только украшают этот боевой шлем, но уверяю вас, бронзовые и железные полосы — высочайшего качества, как и нащёчники, и сетка. Он весит самую малость больше, чем тот, что надет на вас.

Солдат помолчал, затем медленно расстегнул свой шлем с бармицей.

— Когда передумаете…

— Этого не будет.

— Да. Я только хотел сказать, что когда вы передумаете — найдите меня, и никаких обид. Меня зовут Азра Джаэль. Одиннадцатый взвод, пятая когорта, третья рота морпехов Войска Однорукого.

— Я Итковиан… Бывший солдат «Серых мечей».

Они обменялись.

Итковиан повертел шлем в руках.

— Крепко сделан. Я доволен.

— Арэнская сталь, сэр. Ни разу его не пришлось ровнять, так что металл прочный. Бармица напанская, ещё не видела меча.

— Превосходно. Это выгодный для меня обмен, даже стыдно.

Солдат ничего не ответил.

Итковиан посмотрел на вершину холма.

— Как думаете, будет оскорбительно для них, если я подойду? Разумеется, моё мнение не будет учитываться, но я услышу…

Солдат, похоже, боролся с сильным чувством, но покачал головой.

— Они почтут ваше присутствие за честь, сэр.

Итковиан еле заметно улыбнулся.

— Я так не думаю. Кроме того, я бы предпочёл, чтобы меня не видели, если уж начистоту.

— Тогда обойдите холм и поднимитесь с той стороны, сэр.

— Хорошая мысль. Благодарю сударь, так и поступлю. И спасибо вам за отличный шлем.

Малазанец просто кивнул.

Итковиан прошёл через кордон, солдаты расступились, пропуская, и отдали ему честь.

Неуместная учтивость, но тем не менее — ценная.

Он направился к другой стороне холма. Отсюда стали видны лагеря двух армий с западной стороны. Они были не крупными, но профессионально устроенными. Войско малазанцев соорудило четыре небольших, отдельно стоящих форта из валов и крутых траншей, соединённых земляными перемычками.

Меня впечатляют эти чужеземцы. Следует признать, Брухалиан был прав — если бы мы устояли, они могли бы на равных сразиться с войсками септарха Кульпата, пусть те и превосходили их числом. Они сняли бы осаду, если бы только мы сумели продержаться…

Итковиан начал взбираться по склону, зажав малазанский шлем под левой рукой.

Ветер наверху был сильным и сдувал насекомых прочь. Дойдя до вершины, Итковиан остановился. Навес на шестах был в пятнадцати шагах впереди. Здесь, с тыльной стороны места встречи, стояли в ряд бочонки с водой и резные ящики со знаком Тригалльской торговой гильдии. Этот символ был ему хорошо знаком, ведь гильдия начала работать в Элингарте, на родине Итковиана. Глядя на этот знак, он чувствовал гордость за столь явный успех соотечественников.

Под навесом возвышался большой стол, но все расположились чуть дальше, под солнцем, словно вступительные формальности ещё не закончились.

Возможно, они уже в чём-то не сошлись. Наверное, это Совет Масок со своими жалобами.

Итковиан взял чуть левее и тихо пошёл вперёд, намереваясь занять место с подветренной стороны навеса, возле воды.

Один малазанский офицер заметил его и склонился к другому. Короткий обмен фразами, затем этот другой, тоже из командования малазанцев, медленно повернулся поглядеть на Итковиана.

Через мгновение остальные сделали то же самое.

Итковиан остановился.

Крупный воин с молотом за спиной выступил вперёд.

— Вот человек, которого мы хотели встретить. Ты — Итковиан, Кованый щит «Серых мечей», Защитник Капастана. Я — Каладан Бруд…

— Прошу прощения, сударь, но я больше не Кованый щит и не солдат «Серых мечей».

— Нам доложили. Тем не менее, прошу, пройди вперёд.

Итковиан не шевелился. Он изучал обращённые к нему лица.

— Вы обнажите мой позор, сударь.

— Позор? — нахмурился воин.

— Воистину так. Вы назвали меня защитником Капастана и это титул-насмешка, ибо я не защитил Капастан. Смертный Меч Брухалиан дал мне приказ удержать город до вашего прибытия. Я не смог.

Никто не сказал ни слова. Прошла полудюжина ударов сердца.

Затем Бруд проговорил:

— Насмешки не было. И тебе это не удалось только потому, что ты и не мог победить. Понимаешь меня?

Итковиан пожал плечами.

— Я понимаю ваш довод, Каладан Бруд, но вижу мало смысла в спорах о словах. Если вы позволите, я займу место сбоку. Уверяю вас, с моей стороны не последует ни мнений, ни замечаний.

— Мы многое потеряем, — прорычал Воевода.

Итковиан посмотрел на капитана Норул и был потрясён — по её обветренным щекам текли слёзы.

— Хочешь, чтобы мы доказали тебе твою ценность, Итковиан? — спросил Бруд, ещё сильнее хмурясь.

— Нет.

— И всё же ты чувствуешь, что на этом собрании твоё слово не имеет веса.

— Возможно, я ещё не всё сделал, сударь, но ответственность, которую мне придётся однажды принять — только моя, и мне следует нести её в одиночку. Я никого не возглавляю, и потому мне нет места в тех разговорах, которые станут вестись здесь. Я буду просто слушать. Впрочем, у вас нет причин для такой щедрости…

— Пожалуйста, — перебил его Каладан Бруд. — Довольно. Тебе здесь рады, Итковиан.

— Благодарю.

Словно по молчаливой договорённости, посланники начали подходить к большому деревянному столу. Жрецы Совета Масок сели на одном конце. Хумбролл Тор, Хетан и Кафал заняли места за ближайшими к ним стульями, давая понять, что будут стоять во время заседания. Остряк и Скалла выбрали места в середине друг напротив друга, новый Кованый щит «Серых мечей» опустился возле Скаллы. Каладан Бруд и двое малазанских командиров, один из которых, как только сейчас заметил Итковиан, был одноруким, расположились напротив жрецов. Высокий седоволосый воин в длинной кольчуге встал в двух шагах позади Бруда с левой стороны. Малазанский знаменосец держался за своими командирами справа.

Кубки были наполнены разбавленным вином, но, прежде чем это было сделано для всех присутствующих, заговорил Рат’Худ:

— Пленник был бы более цивилизованным и подходящим местом для данного исторического собрания, — дворец, резиденция правителей Капастана…

— Ты имеешь в виду: теперь, когда князь мёртв, — протянула Скалла, кривя губы. — Во дворце нет пола, если ты забыл, жрец.

— Это можно назвать структурной метафорой, правда? — спросил её Остряк.

— Можно, если ты идиот.

Рат’Худ попытался снова:

— Как я говорил…

— Ты не говорил, ты выделывался.

— Вино на удивление хорошее, — пробормотал Керули. — Учитывая то, что это — военное собрание, место подобрано подходящее. У меня, например, есть вопрос-другой к командирам иноземных армий.

Однорукий генерал заворчал и сказал:

— Задавай.

— Благодарю, Первый Кулак, задам. Прежде всего, кого-то не хватает, так ведь? Среди вас нет тисте анди? А их легендарный предводитель, Аномандр Рейк, Владыка Лунного Семени, — разве его не должно быть здесь? Воистину, возникает вопрос о местоположении самого Лунного Семени — тактические преимущества подобного строения…

— Будь добр — остановись, — прервал жреца Бруд. — Эти вопросы… многое предполагают. Я не думаю, что мы дошли до того этапа, на котором стоит обсуждать тактику. Для нас Капастан всего лишь временная остановка на марше, его освобождение баргастами было стратегической необходимостью, только первой из, несомненно, многих в этой войне. Ты говоришь, жрец, что хочешь внести свой непосредственный вклад в эту кампанию? Похоже, твоя главная забота сейчас — отстроить свой город.

Керули улыбнулся.

— Итак, вопросами обменялись — но не ответами.

Бруд нахмурился.

— Аномандр Рейк и большинство тисте анди вернулись в Лунное Семя. Они — и оно, — сыграют свою роль в этой войне, но впредь мы об этом рассуждать не станем.

— Даже хорошо, что Рейка здесь нет, — сказал Рат’Престол Тени, на маске которого застыла презрительная ухмылка. — Он безнадёжно непредсказуем и откровенно кровожаден.

— Чему свидетель — твой бог, — улыбнулся Керули и повернулся к Бруду. — Ответы достаточно полны, чтобы ожидать того же от меня. Как ты отметил, главная забота Совета Масок — восстановление Капастана. Тем не менее, все мои спутники не только нежданные правители города, но и служители своих богов. Никто из присутствующих не может сказать, что совсем ничего не знает о беспорядочном состоянии пантеона. Ты, Каладан Бруд, носишь молот Огни и по-прежнему мучаешься с долгом, который он на тебя накладывает. А «Серые мечи», лишившись бога, решили преклонить колени перед двумя другими, разлучённой парой. Мой бывший капитан охраны, Остряк, переродился Смертным мечом нового бога. Боги баргастов вновь обретены и представляют собой древнюю орду пока неизвестной силы и характера. Воистину, глядя на собравшихся, думаешь: единственными неаспектированными деятелями за этим столом являются Первый Кулак Дуджек и его помощник Скворец. Малазанцы.

Итковиан видел, как лицо Воеводы, Каладана Бруда, внезапно стало замкнутым, и подумал, окаком же долге носителя молота Керули столь беспечно упомянул.

Стоявший седовласый воин разорвал наступившую тишину лающим смехом.

— Ты так удачно забыл о себе, жрец. Член Совета Масок, маски не носящий. Воистину, ты кажешься нежеланным в их компании. Твои товарищи говорят о своих богах, но не ты — почему же?

Улыбка Керули была блаженной и беззаботной.

— Дорогой Каллор, как же потрепало тебя проклятье. Ты всё ещё таскаешь за собой тот бессмысленный трон? Да, похоже, что так…

— Так и думал, что это ты, — прошипел Каллор. — Такая жалкая личина…

— С физическим явлением возникли сложности.

— Ты утратил свою силу.

— Не совсем. Она… развилась, и потому мне приходится приспосабливаться и учиться.

Воин потянулся за мечом.

— Иными словами, я могу убить тебя прямо сейчас…

— Боюсь, нет, — вздохнул Керули. — Разве только во сне. Но ты же больше не видишь снов, правда, Каллор? Каждую ночь Бездна распахивает тебе объятия. Забытьё, небытие — твой личный ночной кошмар.

Бруд, не поворачиваясь, пророкотал:

— Убери руку от оружия, Каллор. Моё терпение на исходе.

— Перед тобой сидит не жрец, Воевода! — отрывисто сказал воин. — Это Старший бог! К’рул собственной персоной!

— Об этом я догадался, — вздохнул Бруд.

На протяжении полудюжины ударов сердца царила тишина, и Итковиан почти слышал, как со скрипом и скрежетом смещается баланс сил.

— Если быть точным, — проговорил тогда Керули, — ограниченное явление бога.

— Добро бы так, — перебил Остряк, не сводя с него взгляда кошачьих глаз, — учитывая судьбу Драсти.

По гладкому, круглому лицу Старшего бога проскользнуло скорбное выражение.

— Боюсь, на то время — очень ограниченное. Я сделал всё, что мог, Остряк. И сожалею, что этого оказалось недостаточно.

— Я тоже.

— Что ж, — вклинился Рат’Престол Тени, — тогда ты вряд ли можешь быть членом Совета Масок, верно?

Малазанец, названный Скворцом, разразился хохотом, от которого вздрогнули все сидевшие за столом.

Скалла повернулась к Высшему жрецу Тени.

— Твой бог хоть в курсе, какой у тебя на самом деле умишко? В чём дело-то? Старшие боги не знают секретного рукопожатия? Маска у него слишком реалистичная?

— Он бессмертен, шлюха!

— Это гарантирует ему старшинство, — отметил Остряк. — Рано или поздно…

— Думай, над чем зубоскалишь, крысоед!

— И если ты осмелишься ещё раз сказать такое про Скаллу, я тебя убью, — сказал даруджиец. — Что до шуток — тут сложно не шутить. Мы все пытаемся делать выводы из всего этого. Старший бог вступил в борьбу… с тем, что мы считали империей смертных. Тёмная Бездна, во что мы ввязались? Но ты, твоя первая и единственная мысль — членство в жалком, напыщенном совете. Престолу Тени сейчас должно быть очень неловко.

— Думаю, он к этому привык, — едко сказала Скалла, глядя на Высшего жреца, — если речь идёт об этом слизняке.

Рат’Престол Тени изумлённо вытаращился на неё.

— Вернёмся к тому, что нам предстоит, — сказал Бруд. — Твои слова приняты, К’рул. Паннионский Домин тревожит всех нас. Как боги и жрецы вы, без сомнения, найдёте, чем заняться в противостоянии тем угрозам, которые он представляет пантеону и Путям, хотя мы оба знаем, что они не напрямую исходят от Паннионского Провидца. Я говорю о том, что мы здесь обсуждаем организацию сил, которые двинутся с нами дальше на юг, по реке, в сердце Домина. Приземлённые разговоры, но тем не менее необходимые.

— Принято, — ответил К’рул. И добавил: — Временно.

— Почему временно?

— Я предвижу, что на этой встрече слетит несколько масок, Воевода.

Хумбролл Тор прочистил горло.

— Направление достаточно ясно, — прорычал баргаст. — Кафал.

Его сын кивнул.

— Разделение сил, вожди. Часть к Сетте, часть на Лест. Сходимся в Маурике и оттуда — прямо на Коралл. Племя Белолицых баргастов пойдёт с Войском Однорукого, потому что мы оказались здесь их усилиями и моему отцу нравится чувство юмора этого человека, — он махнул рукой в сторону Скворца, тот поднял брови, — как и нашим богам. Желательно, чтобы «Серые мечи», набирающие новобранцев из тенескаури, оказались в другой армии, ибо Белолицые не потерпят этих новобранцев.

Новый Кованый щит заговорила:

— Согласна, при условии, что Каладан Бруд и его разномастное войско потерпят наше присутствие.

— Вы правда видите в этих созданиях что-то стоящее? — спросил её Бруд.

— Мы все чего-то стоим, сударь, — когда принимаем на себя бремя прощения и очищения.

Сказав это, она посмотрела поверх голов и встретилась глазами с Итковианом.

И это мой урок? — подумал он. — Почему же её слова тогда вызывают во мне одновременно гордость и боль? Нет, не слова, не совсем. Её вера. Та вера, которую я, к своей скорби, потерял. Это чувство — зависть, сударь. Отбросьте её.

— Ну, тогда мы их стерпим, — сказал Каладан Бруд после паузы.

Дуджек Однорукий вздохнул и потянулся за своим кубком.

— Вот всё и решилось, Бруд. Проще, чем можно было ожидать, не так ли?

Воевода обнажил зубы в довольной, но жёсткой ухмылке.

— Да. Мы идём одной дорогой.

— Тогда время перейти к другим вопросам, — проговорила Рат’Огнь, глядя на Каладана Бруда. — Ты — тот, кому был дарован молот, средоточие силы Огни. Тебе было поручено задание: пробудить её в час величайшей нужды…

Ухмылка Воеводы стала опасной.

— И уничтожить все цивилизации мира, да. Не сомневаюсь, её нужда кажется тебе более чем достаточной, Высшая жрица.

— А ты смеешь возражать? — рявкнула она, подаваясь вперёд и опираясь на стол. — Ты предал её!

— Нет. Я ограничил её.

Ответ Воеводы лишил жрицу дара речи.

— В Даруджистане есть лавка торговца коврами, — сказал Остряк. — Чтобы пройти по полу лавки, нужно снять эти произведения ткаческого искусства, слой за слоем. Так же и с уроками, которые смертные раскладывают перед богами. Жаль, что те продолжают спотыкаться — кажется, могли бы уже чему-то научиться.

Рат’Огнь набросилась на него:

— Молчать! Ты ничего об этом не знаешь! Если Бруд ничего не сделает, Огнь умрёт! А если она умрёт — умрёт и вся жизнь в этом мире! Вот каков выбор, глупец! Низвергнуть несколько развращённых цивилизаций или уничтожить всё до конца — что бы ты выбрал?

— Ну, раз ты спрашиваешь…

— Я отменяю свой вопрос, ибо видно, что ты настолько же безумен, как и Воевода. Каладан Бруд, ты должен отдать молот. Мне. Здесь и сейчас. Требую именем Огни, Спящей богини.

Воевода встал, отстегнул оружие.

— Держи, — и протянул жрице молот правой рукой.

Глаза Рат’Огни сверкнули, она выпрямилась, обошла стол.

Схватила обитую медью ручку молота обеими руками.

Бруд разжал пальцы.

Молот обрушился на землю. В воздухе раздался хруст костей жрицы. Она закричала, и сам холм задрожал под весом массивной головки молота. Кубки заплясали на столе, расплёскивая по всей поверхности красное вино. Рат’Огнь упала на колени, выпустив молот, сломанные руки бессильно обмякли.

— Артантос, — позвал Дуджек, глядя на Бруда, который безразлично смотрел вниз, на женщину. — Найди нам целителя. Хорошего.

Солдат, который стоял за Первым Кулаком, ушёл.

Воевода обратился к Верховной жрице.

— Женщина, разница между тобой и твоей богиней — в вере. Это просто. Ты видишь только два варианта. Воистину, Спящая богиня сперва тоже так считала. Она дала мне это оружие и дала свободу выбора. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что́ же ещё она мне передала. Я удерживался от действий, удерживался от выбора и считал себя трусом. Возможно, я всё ещё трус, но наконец-то к страху прибавилось немного мудрости…

— Вера Огни, — сказал К’рул. — В то, что ты найдёшь другой выход.

— Да. Её вера.

Появился Артантос с другим малазанцем, но Бруд поднял руку, останавливая их.

— Нет, я сам излечу её. В конце концов, она не знала.

— Слишком щедро, — пробормотал К’рул. — Она давно покинула свою богиню, Воевода.

— Не бывает слишком долгих дорог, — ответил Бруд, опускаясь на колени перед Рат’Огнью.

В последний раз Итковиан видел, как Дэнул открывал Дестриант Карнадас, и сила его была исполнена ядом, отравившим Пути. То, что он видел сейчас… было чистым, простым и потрясающе могущественным.

К’рул внезапно встал, осмотрелся.

Рат’Огнь ахнула.

Странные действия Старшего бога привлекли внимание Итковиана, он проследил за его взглядом и увидел новую группу, которая появилась на вершине холма и стояла на некотором расстоянии от тента, с правой стороны. Из четверых прибывших Итковиан узнал только капитана Парана, но Старший бог смотрел не на него.

Высокий и худой тёмнокожий мужчина слегка улыбался, держался чуть позади и наблюдал за переговорами, в основном, казалось, за Брудом. Вскоре чутьё заставило его посмотреть на К’рула. На пристальное внимание Старшего бога он лишь слегка пожал плечами, неровно, будто неведомая ноша лежала на его левом плече.

Итковиан услышал, как К’рул вздохнул.

Рат’Огнь и Бруд поднялись с земли вместе. Её кости срослись. На обнажённых предплечьях не было ни синяков, ни опухолей. Жрица стояла, потрясённо опираясь на Воеводу.

— Как это? — спросил Каллор. — Путь не выказал и тени отравы.

— Воистину, — улыбнулся К’рул. — Похоже, болезнь вытеснили из этой местности. Временно, но этого достаточно. Возможно, таков ещё один урок силы веры… который я постараюсь усвоить.

Итковиан прищурился. В его словах два смысла.

Один — для нас, второй, более глубокий — для стоящего там человека.

Мгновение спустя крупная, полная женщина, замершая за капитаном Параном, подошла к столу.

Увидев её, Каллор отступил на шаг.

— Неосторожно так бросать молот, — протянула она, обращаясь к Воеводе, который повернулся на её голос.

— Серебряная Лиса. Мы уже гадали, увидим ли тебя снова.

— Ты же отправил Корлат выследить меня, Воевода.

— Только чтобы знать твоё местоположение и направление движения. Похоже, она потерялась, так как ещё не вернулась.

— Взяла неверное направление. Мои т’лан айи сейчас окружили её и ведут сюда. Целую и невредимую.

— Рад это слышать. Судя по твоим словам, можно предположить, что Второе Соединение состоялось.

— Это так.

Скворец увидел капитана Парана и подошёл к нему для отдельного разговора. Высокий темнокожий мужчина присоединился к ним.

— Тогда расскажи нам, — продолжил Воевода, — присоединится ли к походу ещё одна армия?

— Перед моими т’лан имассами стоят задачи, которые требуют путешествия в Паннионский Домин. Это преимущество для вас, если на нашем пути снова окажутся охотники К’елль — к’чейн че’малли, ибо с ними схватимся мы.

— Можно предположить, что обсуждать эти задачи ты не намерена.

— Воевода, это личные дела, не имеющие отношения ни к тебе, ни к твоей войне.

— Не верь ей, — прорычал Каллор. — Они хотят Провидца, ибо знают, что он — яггутский Тиран.

Серебряная Лиса повернулась к Каллору.

— Если ты захватишь Паннионского Провидца — что сделаешь с ним? Он безумен, его разум искалечен Путём Хаоса и обманом Увечного бога. Единственный вариант — казнь. Оставь это нам, мы существуем, чтобы убивать яггутов…

— Не всегда, — перебил её Дуджек.

— Что ты хочешь сказать?

— Разве не один из т’лан имассов сопровождал адъюнкт Лорн, когда та освободила яггутского Тирана к югу от Даруджистана?

Серебряная Лиса казалась встревоженной.

— Лишённый клана. Да. Событие, которого я пока не понимаю. Тем не менее, тот Тиран был пробуждён от проклятого сна, чтобы на самом деле умереть…

— На самом деле Рейст был на удивление оживлён, хоть и выглядел потрёпанным, когда я видел его в последний раз, — проговорил новый голос.

Серебряная Лиса резко развернулась.

— Ганос, что ты хочешь сказать? Тиран был убит.

Невысокий круглый человечек, стоящий теперь рядом с капитаном Параном, вытащил платок из рукава и промокнул лоб.

— Ну, если говорить об этом… не совсем, как с неохотой скажет вам Крупп. Увы, всё немного запуталось…

— Дом Азатов забрал яггутского тирана, — пояснил К’рул. — Малазанцы планировали, насколько я понимаю, вынудить Аномандра Рейка вступить в противостояние, которое ослабило бы его, а может, и вовсе привело бы к его гибели. Вышло же так, что Рейст не встретился лицом к лицу с Владыкой Лунного Семени…

— Не вижу в этом смысла, — оборвала его Серебряная Лиса. — Если Лишённый клана на самом деле нарушил клятву, он ответит мне.

— Я имел в виду, — проговорил Дуджек, — что, согласно твоим словам, т’лан имассы и то, что они делают или не делают, отделено от всего остального и всех остальных. Ты настаиваешь на отделении, но, как ветеран малазанских кампаний, скажу тебе: это абсолютно неверно.

— Может, Логросовы т’лан имассы и вправду… запутались. Но даже в этом случае — подобная неоднозначность осталась в прошлом. Разве что, разумеется, вы решите оспорить власть, для которой я была рождена.

Никто на это не ответил.

Серебряная Лиса кивнула.

— Очень хорошо. Я сказала о позиции т’лан имассов. Мы берём яггутского Тирана. Кто-то ещё хочет оспорить это?

— Учитывая явную угрозу в твоём голосе, женщина, — проскрипел Бруд, — это было бы явной глупостью. Я не буду ни пререкаться, ни тянуть Провидца за ноги. — Он повернулся к Дуджеку. — Первый Кулак?

Однорукий скривился, затем покачал головой.

Внимание Итковиана привлёк невысокий толстый даруджиец — он и сам не мог понять, почему. Полные, слегка жирные губы изгибались в мягкой улыбке.

Здесь собрались ужасающие силы. Почему же мне кажется, что самый их центр — в этом странном человечке? Даже К’рул смотрит на него… будто старый товарищ, с восхищением, словно на удивительного гения. Гения, чьи таланты превзойдут мастерство учителя. Но в этом взгляде нет зависти, нет гордости, которая всегда нашёптывает о чувстве собственника. Нет, это чувство куда более тонкое и сложное…

— Нужно обсудить вопросы снабжения, — сказал наконец Каладан Бруд. Высшая жрица всё ещё жалась к нему. Воевода провёл её к стулу и негромко что-то сказал. Женщина кивнула в ответ.

— Баргасты пришли готовыми, — сказал Кафал. — С таким числом солдат можно управиться.

— А цена? — спросил Дуджек.

Молодой воин ухмыльнулся.

— Она будет приемлема для вас… более или менее.

Серебряная Лиса отошла назад, будто сказала всё, что хотела сказать, и теперь не испытывала интереса к приземлённым вопросам, которые всё ещё требовали обсуждения. Итковиан отметил, что капитан Паран, его тёмнокожий спутник и Скворец уже ушли. Остряк, похоже, задремал на своём стуле, забыв о хмуро глядящей на него с противоположной стороны стола Скалле. Рат’Худ и Рат’Престол Тени сгорбились на своих местах с угрюмым выражением на масках, что вызвало у Итковиана вопрос — насколько жрецы контролируют эти лакированные шарнирные приспособления.

Новый Кованый щит «Серых мечей» сидела неподвижно, глядя на Итковиана с неприкрытой скорбью.

И… жалостью.

Я их отвлекаю. Что ж. Он сделал шаг назад, развернулся и пошёл к задней части навеса.

Итковиан был удивлён, застав там Парана, Скворца и тёмнокожего мужчину. Высокая воительница с чёрной кожей присоединилась к ним и теперь разглядывала Итковиана своими необычными миндалевидными глазами цвета выцветшей травы.

Встретив этот взгляд, Итковиан чуть не покачнулся. Фэнеровы Клыки, такая печаль — вечность потерь… пустое существование…

Женщина отвела взгляд, и её лицо из удивлённого стало встревоженным.

Не для меня. Не для моих плеч. Не это. Некоторые раны никогда не исцелятся, некоторые воспоминания никогда не стоит воскрешать. Не стоит проливать свет в эту тьму, сударь. Это чересчур… Другое осознание пришло к нему. Фэнера больше не было, вместе с богом исчезла и его защита. Итковиан был уязвим, как никогда. Беззащитен перед болью мира, перед его скорбью.

— Итковиан, — произнёс капитан Паран, — мы надеялись, что ты придёшь. Это мой командир, Скворец. И Быстрый Бен из «Мостожогов». Тисте анди зовут Корлат, она помощница Аномандра Рейка. Мы рады тебе, Итковиан. Присоединишься к нам?

— В моей палатке лежит неприкаянный бочонок алчбинского эля, — сказал Скворец.

Мой обет…

— Отрадное приглашение, судари, рад его принять. Благодарю вас. Госпожа, — обратился он к Корлат, — примите мои глубочайшие извинения.

— Извиниться должна я, — ответила тисте анди. — Я была неосторожна и беспечна, и не учла, кто́ вы.

Трое малазанцев посмотрели на них, переводя взгляд с одной на другого, но никто не сказал ни слова.

— Позвольте, — наконец проговорил Скворец, двинувшись вниз по склону к лагерю Войска Однорукого.

«Мостожог» Быстрый Бен шёл рядом с Итковианом.

— Что ж, похоже, Серебряная Лиса сегодня удивила насвсех.

— Я не знаю её, сударь, потому не могу ничего сказать о её поведении.

— Ты от неё ничего не почувствовал?

— Этого я не говорил.

Мужчина блеснул белозубой ухмылкой.

— Правда. Не говорил.

— Она совершила страшное зло, сударь, но оно ничего не весит на её плечах.

Быстрый Бен со свистом втянул воздух.

— Ничего? Ты уверен? Худов дух, это нехорошо. Совсем нехорошо.

— Ночная Стужа, — отозвался шедший позади них Паран.

Быстрый Бен, оглянувшись, бросил на него взгляд.

— Думаешь?

— Знаю, маг. Хуже того, Ночная Стужа была — и есть, — чем-то большим, чем мы полагали. Не просто Высшая чародейка Империи. Характер жёсткий, как камень. Её возлюбленный, Беллурдан, уравновешивал её, но я совершенно не чувствую теломена.

— А Рваная Снасть?

— В тени. Наблюдает, но, похоже, без особого интереса.

— Мы говорили о женщине по имени Серебряная Лиса, — пробормотал Итковиан, — Но теперь вы упомянули трёх других людей.

— Прости. Они все возродились в Серебряной Лисе. Долгая история.

Итковиан кивнул:

— Необходимость вынуждает их сосуществовать, несмотря на разительное отличие характеров.

— Да, — вздохнул Паран. — Неудивительно, что иногда происходит конфликт воль…

— В ней нет конфликта, — сказал Итковиан.

— Что?

— Между ними согласие, сударь. Она спокойна внутри.

Они спустились с холма, подошли к лагерю малазанцев. Скворец и Корлат шли в полудюжине шагов впереди, бок о бок, близко.

— Вот оно, самое удивительное открытие этого дня, — пробормотал Быстрый Бен.

— Пока что, — отметил Паран. — Что-то мне подсказывает: о это ещё не всё.

— Господа! — прохрипел голос за их спинами. — Пожалуйста, погодите, пока выдающиеся, но трагически короткие ноги Круппа спешно принесут его в ваше общество!

Этой вычурной фразы хватило, чтобы покрыть разделявшее их расстояние, так как трое мужчин остановились, ожидая запыхавшегося Круппа, и продолжили путь уже вместе с ним.

— Ветер удачи! — пыхтел Крупп. — Он донёс до Круппа ваши слова…

— Очаровательно, — сухо проговорил Быстрый Бен. — И у тебя, разумеется, есть замечание или десяток замечаний насчёт Серебряной Лисы.

— Именно! В конце концов, Крупп был свидетелем упомянутого ужасного Соединения. Но тревога, воспоследовавшая за сими событиями, утихла сама по себе, ибо истина вышла из темноты и пала к обутым в туфли ногам Круппа.

— Тут уж несложно себе представить, как ты споткнулся и повалился лицом вниз, даруджиец, — отметил маг.

— Небрежная формулировка, великодушно допускает Крупп, но никто из вас не видел, как Крупп танцует. А танцевать он умеет, да с такой грацией и мастерством, что дух захватывает! Он скользит, словно неразбитое яйцо по смазанной сковороде. Споткнуться? Упасть? Крупп? Никогда!

— Ты говорит про какую-то истину, — напомнил Паран.

— О да! Многие истины скачут вокруг Круппа, будто стая щеночков, и каждую он по очереди треплет по голове, как всякий добрый хозяин. Итог? Крупп говорит, что внутри Серебряной Лисы всё хорошо! Успокойтесь. Расслабьтесь. По… верьте, ох…

— Споткнулся?

— Глупости. Даже оговорки имеют ценность.

— Правда? И какую же?

— Это слишком тонкая материя для слов, увы. Нам нельзя уходить слишком далеко от того, что только что было на языке или даже у ног — от темы истин…

— Которые скачут, как щеночки.

— Именно, капитан! Если точнее — как щенки волчицы.

Двое малазанцев резко остановились, к ним присоединился Итковиан, так как сонный, завораживающий поток слов Круппа внезапно выявил суть, вокруг которой бурлил, словно вокруг камня. Камень… одна из истин Круппа? Эти малазанцы к такому привыкли — или же они просто умнее меня.

— Выкладывай, — прорычал Паран.

— Выкладывать что, дражайший капитан? Крупп упивается ловкой двусмысленностью, так он запасает секреты, как и следует всякому уважающему себя скопидому секретов. Касается ли дело скованного честью бывшего наёмника, что идёт с нами? Да, но не напрямую. Скорее — отряда, который он лишь недавно покинул. Не напрямую, Крупп ещё раз подчёркивает. Двое древних богов, некогда — просто духи, первые, бегущие рядом со смертными, старинными т’лан имассами из плоти и крови, древнейшие из спутников. И родня их, что по сей день бежит с т’лан имассами. Двое богов-волков, да? Есть ли здесь такие, кто не помнит сказку об их разлуке и вечном поиске друг друга? Разумеется, все вы её помните. Печальная история, впечатлительные дети такое не забывают. Но что их разлучило? Что говорит сказка? «Затем однажды на землю пришёл ужас. Ужас с тёмного неба. Спустился, чтобы расколоть мир. И любовники были разлучены, чтобы никогда больше не встретиться». И так далее, и тому подобное. Разумеется, господа, сей ужас был роковым нисхождением Павшего. И то исцеление, каковое требовалось сотворить уцелевшим силам, оказалось сложной, тяжкой задачей. Старшие боги сделали то, что могли, но поймите, они сами были моложе, чем двое богов-волков, и — что важнее — получили власть не потому, что шли в ногу с людьми — или теми, кто однажды станет людьми, то есть…

— Пожалуйста, остановись! — оборвал его Паран.

— Крупп не может! Остановиться здесь значит потерять то, что должно быть сказано! Остались лишь самые туманные воспоминания, и даже они сдаются перед наползающим мраком! Хрупкие фрагменты приходят, точно разорванные сны, и обещание воссоединения и возрождения утрачено, обещанное искупление бродит по тундре неузнанным, воет вместе с ветром, но спасение рядом! Разлучённые духи объединены решимостью. Резкий дух, чтоб удержать остальных на пути, несмотря на всю ту боль, каковую испытывают другие. Другой дух, чтоб крепко держать боль заброшенности, покуда на неё не найдётся подходящего ответа. И третий дух, полный любви и сострадания — пусть и немного бесхитростного, — чтоб скрасить время ожидания. И четвёртый, владеющий силой необходимого излечения старых ран…

— Четвёртый? — быстро проговорил Быстрый Бен. — Кто четвёртый в Серебряной Лисе?

— Как же — дитя заклинателя костей т’лан имассов, разумеется. Дочь Пран Чоля, та, под чьим истинным именем мы все её знаем!

Взгляд Итковиана скользнул мимо Круппа, и он увидел Корлат и Скворца в двадцати шагах впереди, перед большим навесом. Они смотрели назад, на группу, без сомнения с любопытством, но уважительно держались на расстоянии.

— Так что Крупп всем советует, — крайне довольным голосом продолжил после паузы даруджиец, переплетя пухлые пальцы на животе. — Вера. Терпение. Ждите того, чего нужно ждать.

— И это ты называешь объяснением? — хмуро уточнил Паран.

— В этом сама суть объяснения, дорогие друзья. Связно, чисто, разве что изложено немного затейливо. Точность — это искусство. Острота высказывания должна главенствовать, она предотвращает увиливание. Истины — материи нетривиальные…

Итковиан повернулся к Скворцу и Корлат и двинулся вперёд.

— Итковиан? — окликнул его Паран.

— Я вспомнил об алчбинском эле, — бросил тот через плечо. — Много лет прошло, но внезапно жажда стала невыносимой, сударь.

— Я с тобой, погоди.

— Погодите, вы, трое! Как насчёт Крупповой невероятной жажды?

— Милости прошу затейливо погасить её, — ответил Быстрый Бен, нагоняя Итковиана и Парана. — Но сделать это где-то в другом месте.

— О нет! Но не Скворец ли машет рукой Круппу? Щедрый, добрый солдат этот Скворец! Мгновенье! Крупп нагоняет!

Двое морпехов сидели на камнях, которыми прежде обложили типи, в пятнадцати шагах от того места, где стояла Серебряная Лиса. Тени вытягивались по мере того, как над прерией угасал день.

— Ну что, — пробормотала одна из них, — думаешь, ещё долго?

— Кажется, она толкует с т’лан имассами. Видишь, как вокруг неё кружится пыль? Может занять всю ночь.

— Есть хочу.

— Ага. Если честно, я уже кошусь на твои кожаные ремни, дорогая.

— Беда в том, что они про нас забыли.

— Это не беда. Наверное, мы больше не нужны. Ей не требуются охранники. Точно уж не такие сопливые смертные, как мы. А мы уже видели всё, что следовало, то есть с докладом опаздываем.

— Мы и не должны докладывать, милая. Помнишь? Кто хочет услышать от нас новости, приходит сам.

— Да, только давно уже никто не приходил. Что я и хотела сказать.

— Это не значит, что нам можно просто встать и уйти. Кроме того, вон кто-то идёт…

Вторая женщина повернулась на месте. Через миг проворчала:

— Ну, тут нет никого из тех, кому стоило бы докладывать. Худ свидетель, я их даже не знаю.

— Конечно, знаешь. Вот — Харадас, чародейка из тригалльских торговцев.

— А другая — воин, я б сказала. Элинка, бёдра крутые…

— А лицо жёсткое.

— И глаза больные. Может, из этих, «Серых мечей» — я её видела на переговорах.

— Ага. Ну, идут к нам.

— Я тоже, — проговорил голос в нескольких шагах левее. Охранницы повернулись и увидели, что к ним присоединилась Серебряная Лиса. Она пробормотала: — Это опасно.

— Что именно? — спросила её одна из воительниц.

— Собрание женщин.

Малазанка проворчала:

— Мы же не будем сплетничать, правда?

Серебряная Лиса улыбнулась шутке.

— У рхиви сплетничают только мужчины. Женщины слишком заняты, давая им повод для сплетен.

— Хм. Неожиданно. Я думала, есть древние законы против прелюбодеяния и всякого такого. Изгнание, побивание камнями — разве в племенах так не делают?

— Не у рхиви. Возлечь с чужим мужем — отличная забава. Это для женщин так. А мужчины, разумеется, воспринимают всё слишком серьёзно.

— Спроси меня, так они всё воспринимают слишком серьёзно, — пробормотала солдат.

— Это от чувства собственной важности, — ответила, кивая, Серебряная Лиса.

Подошли Харадас и её спутница. За ними, на расстоянии шестидесяти шагов, шагала женщина из баргастов.

Чародейка кивнула Серебряной Лисе, затем двум малазанкам.

— Сумерки — волшебное время, правда?

— Чего ты хочешь? — процедила Серебряная Лиса.

— Задать вопрос, заклинательница, — рождённый из мысли, которая недавно пришла ко мне, отчего я и пришла к тебе.

— Ты слишком долго общалась с Круппом, Харадас.

— Возможно. Две армии продолжают терзаться вопросом снабжения, как ты знаешь. На переговорах Белолицые баргасты предложили предоставить значительную долю всего необходимого. Вопреки их самоуверенности я полагаю, запасы их истощатся в самом скором…

— Ты хочешь спросить про Телланн, — сказала Серебряная Лиса.

— О да. Путь т’лан имассов точно должен был остаться… незаражённым. Если бы наша гильдия могла со всем уважением использовать его…

— Незаражённым. Да, он таким и остался. Тем не менее на Пути Теланн кроется возможность насилия и опасность для ваших караванов.

Харадас приподняла бровь.

— Путь в осаде?

— В некотором роде. За Трон Звериной Обители… сражаются. Среди т’лан имассов есть отступники. Зарок слабеет.

Чародейка вздохнула.

— Благодарю за предупреждение, заклинательница. Разумеется, если речь идёт о Тригалльской торговой гильдии, риск учитывается. Поэтому мы и берём такие деньги за свои услуги. Ты позволишь нам использовать Телланн?

Серебряная Лиса пожала плечами.

— Не вижу причины отказать. А ты можешь открыть портал на наш Путь? Если нет, то я…

— Не нужно, заклинательница, — со слабой улыбкой ответила Харадас. — Мы давно уже нашли средства, но — из уважения к т’лан имассам и учитывая наличие менее… нецивилизованных… путей, такие порталы никогда не применялись.

Серебряная Лиса некоторое время разглядывала чародейку.

— Удивительно. Могу только предположить, что Тригалльской торговой гильдией заведует группа Высших магов исключительного мастерства. Ты знаешь, что даже самым могущественным, самым знающим магам Малазанской империи не удавалось постичь секреты Телланна? Я бы хотела как-нибудь встретиться с основателями твоей гильдии.

Улыбка Харадас стала шире.

— Уверена, они были бы рады и сочли твой визит за честь, заклинательница.

— Возможно, говоря от их имени, ты слишком щедра, чародейка.

— Ничуть, уверяю тебя. Я рада, что мы решили вопрос так легко…

— И вправду опасное собрание, — пробормотала Серебряная Лиса.

Харадас моргнула, затем овладела собой и продолжила:

— Теперь я могу представить тебе нового Кованого щита «Серых мечей» капитана Норул.

Женщина поклонилась.

— Заклинательница. — Норул замялась, затем её лицо ожесточилось решимостью. — «Серые мечи» присягнули Тоггу и Фандерее, Волку и Волчице Зимы.

— Любопытный выбор, — проговорила Серебряная Лиса. — Любовники, разлучённые навечно, но обетом вашего отряда соединённые в духе. Дерзкий и отважный жест, Кованый щит.

— Заклинательница, Тогг и Фандерея более не разлучены, они учуяли запах друг друга. Ваше поведение говорит, что вы не знали об этом, и это меня смущает, сударыня.

Теперь нахмурилась Серебряная Лиса.

— С чего бы вдруг? Я не особо интересуюсь древними богами-волками… — Она постепенно замолкла. Кованый щит заговорила снова:

— Заклинательница, собравшая Второе Соединение т’лан имассов, я формально прошу вас отказаться от т’лан айев, детей наших богов.

Тишина.

Серебряная Лиса смотрела на командира «Серых мечей», полуприкрыв глаза, и её круглое, полное лицо не выражало ничего. Затем его исказила дрожь.

— Ты не понимаешь, — наконец прошептала она. — Они нужны мне.

Кованый щит склонила голову.

— Зачем?

— Д-для… дара. Для выкупа. Я поклялась…

— Кому?

— Себе.

— Скажите, сударыня, т’лан айи включены в этот дар? Они бегали с т’лан имассами, это правда. Но ими нельзя владеть. Ни т’лан имассам. Ни вам.

— И всё же они присоединились к Обряду Телланна на Первом Соединении…

— Они были… вовлечены. По незнанию. Связанные верностью и любовью к имассам во плоти. В итоге они потеряли свои души. Сударыня, мои боги идут, и в их криках, которые я теперь слышу каждую ночь во снах, они требуют… возмещения.

— Я вынуждена отказать, — сказала Серебряная Лиса. — Пока Тогг и Фандерея не явятся во плоти и не заявят о своей силе, чтобы подкрепить свои требования, я не отдам т’лан айев.

— Заклинательница, вы рискуете жизнью…

— Станут ли боги-волки объявлять войну т’лан имассам? Придут ли они вместе с т’лан айями перегрызть наши глотки, Кованый щит?

— Я не знаю, сударыня. Вам придётся ответить за принятые вами решения. Но мне страшно за вас, заклинательница. Тогг и Фандерея — Взошедшие звери. Их души неведомы таким, как вы и я. Кто может предвидеть, что таят сердца подобных существ?

— Где они сейчас?

Кованый щит пожала плечами.

— На юге. Похоже, мы все сойдёмся в Паннионском Домине.

— Тогда у меня есть время.

— Осуществление вашего дара, сударыня, может погубить вас.

— Всегда — честная сделка, честный обмен, — пробормотала Серебряная Лиса наполовину себе самой.

Морпехи переглянулись, услышав эти слова — легендарные в Войске Однорукого.

Женщина из баргастов подошла и остановилась на расстоянии нескольких шагов. Острые тёмные глаза напряжённо следили за разговором Кованого щита и Серебряной Лисы. В паузе она рассмеялась глубоким смехом, чем привлекла к себе внимание.

— Жаль, что нет мужчин, достойных такой компании, — прорычала она. — Это зрелище мне напомнило, где кроется истинное сердце власти в этом мире. Малазанские морпехи, Кованый щит «Серых мечей», ведьма и чародейка. А теперь, для полноты картины, ещё и дочь баргаста из племени Белолицых… с едой и вином.

Солдаты вскочили на ноги, ухмыляясь.

— И я хочу сплетничать! — воскликнула Хетан. — Кованый щит, Итковиан ведь больше не блюдёт обеты, верно? Я могу уложить его в постель…

— Если сумеете поймать, — ответила Норул, приподняв бровь.

— Я бы сумела его поймать, даже если бы у него было пятьдесят ног! Серебряная Лиса! Как насчёт Круппа?

— А что с ним? — озадаченно спросила заклинательница костей.

— Ты уже взрослая женщина. Могла бы подмять его под себя! Чтоб он завизжал!

— Какая ужасная картина.

— Он-то, конечно, круглый, мелкий и скользкий, но умён же, да? Ум сам по себе горячит кровь, разве не так? Я слышала, что хоть ты и выглядишь как женщина, в самом важном смысле — всё ещё дитя. Взбодрись желанием, девочка! Ты слишком долго якшалась с неупокоенными и усохшими! Как я всегда говорю — хватай копьё обеими руками!

Серебряная Лиса медленно покачала головой.

— Говоришь, ты принесла вино?

Хетан подошла, улыбаясь ещё шире.

— Да, два меха, такие же большие, как твои груди, и, без сомнения, такие же сладкие. Подходите же, мои достойные спутницы, и попируем!

Харадас улыбнулась.

— Отличная идея, благодарю.

Кованый щит заколебалась. Она посмотрела на морпехов и принялась снимать свой помятый шлем. Норул глубоко вздохнула:

— Пусть волки подождут, — сказала она. — Я не могу придерживаться тех же жутких ограничений, что мой предшественник…

— Не можешь, — с вызовом спросила Хетан, — или не будешь?

— Не буду, — поправилась воительница, стянув шлем. Вспотевшие, отмеченные сединой волосы свободно рассыпались. — И да простят меня Волки.

— Одна из них точно простит, — заверила её Хетан, выкладывая снедь из своего мешка.

Колл подоткнул меха вокруг хрупкой, высохшей фигурки Мхиби. Её глаза дёргались под закрытыми веками — беспорядочно и резко. В дыхании звучали хрипы. Даруджийский советник посмотрел на неё ещё немного, затем выпрямился и соскользнул с повозки.

Мурильо стоял неподалёку, затягивая ремни бурдюков с водой, прикреплённых к правой стороне повозки. Упакованную пищу, купленную утром у торговца-баргаста, накрыли старыми палатками и прикрепили к другой стороне, отчего рхивийская повозка выглядела теперь широкой и раздутой.

Двое мужчин купили пару лошадей по заоблачной цене у Моттских ополченцев — отряда наёмников при армии Каладана Бруда, который выглядел на удивление бестолковым и о самом существовании которого Колл прежде даже не догадывался. Доморощенные наёмники рядились в лохмотья, которые никак не вязались с военным делом, зато отлично согласовывались с названием отряда. Кони были едва объезжены, толстоногие, но высокие. Ополченцы называли эту породу своей собственной — выведенной из натийских боевых, моттских тягловых и генабарийских ломовых, что в совокупности дало крупных, упрямых, злых животных с удивительно широкими спинами, отчего ехать на них верхом было сплошным удовольствием.

— Если они тебе руку не откусят, — добавил наёмник с неровными зубами, вытягивая вшей из длинных, слипшихся прядей у себя на голове и отправляя в рот. Говорить это ему не мешало.

Колл вздохнул, смутно расстроенный этим воспоминанием, и осторожно подошёл к лошадям.

Кони могли быть близнецами — одинаково медно-рыжие, с нестрижеными гривами и густыми хвостами, усаженными репьём и семенами трав. Сёдла были малазанские — несомненно, старые военные трофеи, толстые попоны под ними — рхивийские. Животные внимательно следили за ним.

Один жеребец случайно качнул крестцом в сторону даруджийца. Тот остановился, выругался себе под нос.

— Сладкий корень, — отозвался Мурильо из-за повозки. — Подкупи их. У нас тут немного есть.

— Вознаградить их за плохое поведение? Нет уж.

Колл кружил на расстоянии. Кони были привязаны к колышку навеса, что позволяло им повторять его движения. Три шага навстречу — и даруджиец получил бы копытом по лбу. Он выругался чуть громче, затем сказал:

— Мурильо, подведи быков к колышку — перекрой их повозкой. Если это не сработает, найди мне молоток.

Мурильо, ухмыляясь, запрыгнул на козлы и взял вожжи. Через пятнадцать ударов сердца он остановил животных возле колышка, и повозка удачно перекрыла коням возможность кружить дальше.

Колл поспешил обойти их так, чтобы повозка находилась между ним и животными.

— Значит, пусть лучше укусит, чем лягнёт, — заметил Мурильо, глядя, как его друг подходит к повозке, взбирается наверх, переступает через бесчувственную фигуру Мхиби и останавливается на расстоянии вытянутой руки от коней.

Животные туго натянули привязь, отступив как можно дальше, и дёргали колышек. Однако это была работа рхиви, рассчитанная на то, чтобы устоять даже на самом сильном степном ветру. Глубоко вбитый в утоптанную землю колышек не шелохнулся.

Затянутая в кожаную перчатку рука Колла протянулась, схватила одну из привязей. Он спрыгнул с повозки и резко дёрнул.

Конь, храпя, дёрнулся в его сторону. Второй встревоженно отшатнулся.

Даруджиец снял поводья с седла, всё ещё удерживая привязь другой рукой, пригнул голову жеребца к земле и медленно двинулся к его плечу. Вставил сапог в стремя и одним движением взлетел в седло.

Конь попытался ускользнуть из-под его веса, прижался боком к своему товарищу, зажав ногу Колла между ними.

Колл закряхтел, но поводья держал крепко.

— Славный будет синяк, — отметил Мурильо.

— Продолжай говорить мне приятные вещи, почему бы нет? — процедил Колл сквозь стиснутые зубы. — Теперь подойди и отвяжи его. И осторожно. Над нами кружит одинокий стервятник, и он полон надежды.

Его товарищ посмотрел в небо, вгляделся, затем прошипел:

— Хорошо, я купился, хватит злорадствовать, — и перевалился через спинку сиденья.

Колл наблюдал, как он мягко спрыгнул на землю и осторожно подошёл к колышку.

— Если подумать, может, стоило принести мне молоток.

— Уже слишком поздно, друг, — сказал Мурильо, развязывая узел.

Конь отпрянул на несколько шагов и встал на дыбы.

На взгляд Мурильо, Колл сделал заднее сальто с почти поэтической грацией. Он искусно приземлился на ноги и тут же отшатнулся назад, чтобы избежать удара двух копыт, который мог бы раздробить ему грудь. Даруджиец с грохотом отлетел на несколько шагов.

Жеребец ускакал, радостно взбрыкивая.

Некоторое время Колл лежал неподвижно, глядя в небо.

— Всё в порядке? — спросил Мурильо.

— Дай мне аркан. И немного сладкого корня.

— Я бы предложил молоток, — ответил Мурильо, — но ты сам знаешь, что делаешь.

Раздался далёкий рёв рогов.

— Худов дух, — проворчал Колл. — Начался поход на Капастан. — Он медленно сел. — Мы же должны быть впереди.

— Мы всегда можем поехать в повозке, друг мой. Вернуть лошадей Моттским ополченцам и забрать свои деньги.

— Повозка уже перегружена, — Колл поднялся на ноги с болезненным выражением лица. — Кроме того, он сказал, товар возврату не подлежит.

Мурильо искоса посмотрел на друга.

— Вот как? И это не вызвало у тебя никаких подозрений?

— Молчи.

— Но…

— Мурильо, хочешь правду? Этот человек был настолько жалок, что я пожалел его, понял? Теперь прекрати мямлить и давай с этим покончим.

— Колл! Он запросил огромные деньги за…

— Довольно, — прорычал Колл. — Я заплатил целое состояние за право убить треклятых зверюг или тебя. Что выбираешь?

— Ты не можешь их убить…

— Ещё одно слово, и на этом холме вырастет курган из камней для старого доброго Мурильо из Даруджистана. Ты меня понял? Хорошо. Теперь передай мне аркан и сладкий корень. Начнём с того, который ещё тут.

— А может, стоит погнаться…

— Мурильо, — предупреждающе сказал Колл.

— Прости. Камни выбирай полегче, пожалуйста.

Зловонные облака бурлили низко над волнами, которые боролись друг с другом среди иззубрённых льдин. Эти волны извивались и колыхались, даже ударяясь о линию берега, так что пена взлетала к небу. Раскаты грома прорезались сквозь скрежет, треск и неумолчное шипение проливного дождя.

— Ничего себе, — пробормотала госпожа Зависть.

Трое сегулехов скорчились с подветренной стороны большого базальтового валуна и густо смазывали жиром оружие. Эти трое представляли собой печальное зрелище — промокшие под дождём, вымазанные в грязи, доспехи изодраны в клочья. Их руки, бёдра и плечи были исполосованы мелкими ранами, более глубокие раны были зашиты ниткой из жил — ряды узлов, почерневших и затвердевших от старой крови, которая под дождём сочилась багровым.

Рядом, взобравшись на выступ, стояла Баальджагг. Спутанная, покрытая струпьями шерсть сбилась в пучки над пятнами голой кожи, из правого плеча торчало обломанное древко копья в человеческую руку длиной — прошло три дня, но волчица не подпускала близко ни Зависть, ни сегулехов. Её лихорадочно блестевшие глаза смотрели на север.

Гарат лежал в трёх шагах позади неё и безудержно дрожал, его раны сочились кровью, будто тело плакало там, где не мог он сам — огромный и полубезумный, он не давал никому подойти к себе — даже волчице.

Судя по внешности, только госпожа Зависть никак не пострадала в ужасной войне, которую они затеяли — её, похоже, не касался даже дождь. На белой телабе не было ни пятнышка. Распущенные чёрные волосы пышно спадали по спине. Губы были накрашены густым и немного угрожающим красным. Сурьма вокруг глаз переливалась оттенками сумерек.

— Ничего себе, — снова прошептала госпожа Зависть. — Как же нам последовать за Тленом через… это? И почему он не т’лан слон или т’лан кит, чтобы перенести нас на спине, в роскошном паланкине? С горячей водой и хитроумным водопроводом.

Рядом с ней возник Мок, с его лакированной маски стекала вода.

— Я с ним сойдусь, — сказал он.

— Вот как. И когда же стычка с Тленом стала важнее, чем твоя миссия по отношению к Провидцу? Как Первый или Второй отнесутся к такому самоуправству с твоей стороны?

— Первый — это Первый, а Второй — это Второй, — лаконично ответил Мок.

Госпожа Зависть закатила глаза.

— Какое точное наблюдение.

— Личные потребности важнее, госпожа. Всегда, иначе победителей не было бы вообще. Не было бы иерархии. Сегулехами правили бы хнычущие мученики, слепо топчущие беспомощных в стремлении к общему благу. Или нами правили бы деспоты, которые прятались бы за армией и считали грубую силу оправданным поводом для чести. Мы знаем о других землях, госпожа. Мы знаем больше, чем вы думаете.

Она повернулась и внимательно посмотрела на него.

— Прекрасно. А я уже думала, что мне отказано в развлекательных беседах.

— Мы неуязвимы для твоего презрения, госпожа.

— Едва ли: ты извиваешься с того самого момента, как я тебя пробудила. Даже нет — кипишь.

— Есть вещи, которые нам стоит обсудить, — сказал Мок.

— Уверен? Ты, случайно, не об этой яростной буре, которая мешает нам идти дальше? Или, может, об остатках армии, загнавшей нас сюда? Они не вернутся, уверяю тебя…

— Ты наслала на них чуму.

— Какое возмутительное обвинение! Чудо, что болезнь не разразилась среди них уже давно, — пожирают друг дружку без малейшего намёка на цивилизованную кулинарию. О, такое обвинение от тебя…

— Гарат тоже болен этой чумой, госпожа.

— Что? Чепуха! Его тревожат раны…

— Раны, которые давно должна была исцелить сила его духа. Лихорадка, которая заполнила лёгкие зверя, — та же, что ударила по паннионцам. — Он медленно повернулся к ней лицом. — Сделай что-нибудь.

— Возмутительно…

— Госпожа.

— Ох, ну ладно. Но разве ты не видишь в этом прекрасной иронии? Полиэль, Королева Мора вступила в союз с Увечным богом. Это решение меня глубоко оскорбляет, к твоему сведению. Как хитро с моей стороны ограбить её Путь и тем самым преградить дорогу её союзникам!

— Сомневаюсь, что жертвы оценили эту иронию, госпожа. Как и Гарат.

— Лучше бы ты и дальше молчал!

— Исцели его.

— Он меня не подпустит!

— Гарат уже не может стоять, госпожа. Он не поднимется с того места, где лежит, если ты не исцелишь его.

— Какое же ты ничтожество! Если ты неправ и он попытается меня укусить, я буду очень недовольна тобой, Мок. Я опустошу твои чресла. Сделаю твои глаза косыми настолько, что любой, кто взглянет на тебя и твою дурацкую маску, не сможет удержаться от смеха. И о другом я тоже подумаю, поверь мне.

— Исцели его.

— Конечно, исцелю! В конце концов, Гарат — мой любимый спутник. Даже если он и пытался однажды обмочить моё платье. Хотя, стоит признать, он в тот момент спал, так что это, вероятно, была одна из шуточек К’рула. Ладно, ладно, не перебивай меня.

Она подошла к огромному псу.

Его глаза были закрыты, каждый вздох отрывисто сотрясал тело. Гарат даже не поднял головы, когда госпожа Зависть приблизилась.

— Ох, прости мою невнимательность, дорогой пёсик. Я думала только о ранах и уже начала скорбеть. Тебя переполняют нехорошие пары? Так нельзя. Но их легко убрать. — Она вытянулась, нежно касаясь пальцами горячего, исходящего паром бока пса. — Вот…

Гарат повернул голову, медленно ощерился.

Госпожа Зависть отшатнулась.

— И так ты меня благодаришь? Дорогой, я тебя исцелила!

— Сначала ты вызвала его болезнь, госпожа, — сказал Мок.

— Тихо, я с тобой больше не разговариваю. Гарат! Посмотри, как возвращается твоя сила, прямо на глазах! Смотри, ты встаёшь! Как чудесно! И — нет, пожалуйста, держись подальше. Разве что, ты хочешь, чтобы тебя погладили. Хочешь, чтобы я тебя погладила? Тогда перестань рычать!

Мок ступил между ними, глядя на ощетинившегося пса.

— Гарат, она нужна нам, так же, как ты нужен нам. Нет смысла в продолжении этой вражды.

— Он тебя не понимает! — сказала госпожа Зависть. — Он пёс! И пёс очень сердитый.

Огромный зверь отвернулся, медленно подошёл туда, где Баальджагг смотрела на ураган. Волчица даже не взглянула на него.

Мок вышел вперёд.

— Баальджагг видит что-то, госпожа.

— Что? Там?

Они поспешили вверх по склону.

Глыбы льда что-то поймали. Меньше чем в тысяче шагов от Зависти и её спутников, на самом краю небольшой бухты, дрейфовала некая конструкция: с двух сторон её ограждали высокие плетёные стены из прутьев, три покрытых инеем дома венчали платформу, которая напоминала скорее оторванный штормом квартал портового города. Между высокими покосившимися домами просматривалась узкая, кривая улочка. Когда невидимое течение повернуло льдину, на которой лежала странная конструкция, с противоположной стороны показалась разбитая пасть деревянного каркаса, уходившего под поверхность улицы. Там проглядывали огромные бальсовые брёвна и что-то вроде огромных пузырей; три из них оказались пробиты и сдулись.

— Какое оригинальное решение, — протянула госпожа Зависть.

— Мекросы, — сказал Мок.

— Прошу прощения?

— Сегулехи живут на острове, госпожа. К нам иногда приплывают мекросы — их города бороздят океан. Они пытаются разграбить наше побережье и всегда забывают о плачевных результатах прежних набегов. Их ярость развлекает учеников Низших школ.

— Хм-м, — фыркнула госпожа Зависть, — что-то я не вижу обитателей этого… заблудшего поселения.

— Я тоже, госпожа. Но посмотри на льдину сразу за обломками. Её подхватило внешнее течение и сейчас унесёт прочь.

— Погоди-ка, ты же не предлагаешь…

Баальджагг ясно ответила на неоконченный вопрос. Волчица развернулась, промчалась мимо них и поспешила вниз, к скалам, о которые бились волны. Через несколько мгновений они увидели, как огромный зверь выскочил из бушующей воды на широкую льдину и пробежал на другую сторону. Затем Баальджагг прыгнула вперёд, приземлилась на следующей льдине…

— Похоже, способ подходящий, — сказал Мок.

Вслед за волчицей к берегу понёсся Гарат.

— Эй! — воскликнула госпожа Зависть и топнула ножкой. — А обсудить хоть раз можно было?

— Госпожа, я вижу перед собой дорогу, которая позволит нам добраться до цели и не слишком промокнуть…

— Промокнуть? Кто мокнет? Ладно, зови братьев и веди.

Льдины качались, их заливало волнами. К концу этого безумного и опасного пути все были измотаны. Добравшись до задней плетёной стены, они не обнаружили признаков присутствия Баальджагг или Гарата, но смогли пройти по их следам на покрытом снежной коркой плоту, который, похоже, держал на плаву бо́льшую часть конструкции мекросов, — и оказались у разбитой её стороны, где стены не было.

В хаотическом рисунке балок и распорок расположились под крутыми углами лестницы из толстых досок — несомненно, изначально они нужны были, чтобы поддерживать в порядке ходовую часть плавучего города. На обмёрзших ступенях виднелись глубокие выемки, оставленные лапами пса и волчицы.

По беспорядочной сети балок и распорок стекала вода, давая понять, насколько разбиты дома и улица наверху.

Сену шёл впереди, за ним Турул и Мок, последней — госпожа Зависть. Путешественники поднимались медленно и осторожно.

Наконец они забрались в один из домов через люк в просмоленном полу первого этажа. У трёх из четырёх стен комнаты были свалены завёрнутые в мешковину тюки с припасами. Огромные бочки перевернулись, покатились и собрались теперь в углу. Справа от них виднелись двойные двери, створки выбиты — несомненно, работа Баальджагг и Гарата. Проём вёл на мощёную улицу.

Воздух был пронизывающе холоден.

— Стоит осмотреть каждый из домов, — сказал Мок госпоже Зависти, — этаж за этажом, чтобы определить, какой из них самый крепкий и, как следствие, пригоден для жизни. Тут, похоже, осталось довольно припасов, которыми мы сможем воспользоваться.

— Да, да, — рассеянно отозвалась госпожа Зависть, — оставлю эти приземлённые занятия тебе и твоим братьям. Всё предприятие основывается на непроверенном предположении, будто эта конструкция сама собой отнесёт нас на север — через всю Коралловую бухту — к городу, который и является нашей конечной целью. Похоже, эта деталь заботит здесь лишь меня — и меня одну.

— Как скажешь, госпожа.

— Следи за языком, Мок, — рявкнула она.

Мок склонил голову в маске, извиняясь без слов.

— Похоже, мои слуги забываются. Подумайте, все трое, чем может обернуться мой гнев. А я тем временем прогуляюсь по улице этого города. — Затем она повернулась и неспешно направилась к дверям.

Баальджагг и Гарат стояли в трёх шагах от проёма, дождь бил по их широким спинам с такой силой, что зверей окутала дымка из мелких капель. Оба смотрели на одинокую фигуру во мраке чердачного окна дома напротив.

В первый миг госпожа Зависть чуть не задохнулась, но затем поняла, что не узнаёт фигуру.

— О, а я-то как раз собиралась сказать: «Милый Тлен, ты всё-таки решил нас подождать!» Но ты не он, верно?

Т’лан имасс был ниже и массивнее Тлена. Три широких, необычных клинка из чёрного железа пронзали широкую грудь этого неупокоенного воина, два вошли в спину, один — в левый бок. Переломанные рёбра пробили чёрную, просоленную кожу. Остатки кожаной обмотки мечей свисали гнилыми полосками с деревянных прокладок рукоятей. Изъеденные ржавчиной клинки сочились призрачными остатками старых чар.

Черты лица воина были необыкновенно массивными: надбровье являло собой лишённую кожи выступающую кость с тёмно-коричневыми пятнами, скуловые кости поднимались высоко, обрамляя приплюснутые глазницы овальной формы. Кованые медные колпачки покрывали верхние клыки нежити. Шлема на т’лан имассе не было. Длинные выбеленные волосы свисали по обе стороны широкого лица без подбородка, на концах к ним были прикреплены акульи зубы.

«Какое кошмарное, невыразимо жуткое наваждение», — подумала госпожа Зависть.

— У тебя есть имя, т’лан имасс? — спросила она.

— Я услышала призыв, — ответил воин отчётливо женским голосом. — Он шёл с севера. Куда, впрочем, я и так направлялась. Уже близко. Я прибуду на Второе Соединение и обращусь к своим родичам в Обряде, скажу им, что я, Ланас Тог, принесла весть о судьбе Ифейловых т’лан имассов и своего племени — Керлумовых т’лан имассов.

— Как любопытно, — пробормотала госпожа Зависть. — И что же это за судьба?

— Я — последняя из Керлумов. Ифейлы, которые вняли нашему первому зову, уничтожены почти поголовно. Уцелевшие не могут выйти из этого противостояния. Я сама не ожидала, что уйду целой. Но ушла.

— Какое чудовищное противостояние, — тихо сказала госпожа Зависть. — Где же оно происходит?

— На континенте Ассейл. Наши потери — двадцать девять тысяч восемьсот четырнадцать Керлумовых т’лан имассов. Двадцать две тысячи двести Ифейловых т’лан имассов. Восемь месяцев боёв. Мы проиграли эту войну.

Госпожа Зависть надолго замолчала, потом произнесла:

— Похоже, вы наконец нашли яггутского Тирана, который сильнее вас, Ланас Тог.

Неупокоенная воительница вскинула голову.

— Не яггута. Человека.

Книга четвертая. Память льда

В бой — первые, отступать — последние.

Девиз «Мостожогов»

Глава двадцать первая

И друга лицо может маской стать,

притворство открыться в лёгкой гримасе,

что сделает незнакомым прежде знакомый лик.

Или ребёнок — вырос невидимо

в личной тьме, а ты и не ведала,

пока не пришло, как камень в висок,

жестокое откровенье.

От подобных ран нет брони у души.

На этой маске написано злое слово,

и оно же — в глазах у ребёнка,

чужака, сломавшего всё, что ты знала.

И это — предательство.

Минир Отал.

Смертное бдение Сорулана

Капитан Паран остановил коня возле почерневших от дыма руин редута Восточной стражи. Он развернулся в седле, чтобы бросить последний взгляд на разбитые стены Капастана. Джеларканов дворец вздымался к сияющему голубому небу высокой, тёмной громадой. Полосы чёрного цвета врезались в стену башни словно трещины: символ скорби города о своём погибшем князе. Первый же дождь смоет краску, не оставив ни следа. Говорили, что это здание никогда не носит траура долго.

«Мостожоги» выходили через Восточные ворота.

Первые в бою, последние в отступлении. Они всегда были внимательны к таким жестам.

Впереди шёл сержант Мураш, капрал Хватка — в шаге за ним. Они, похоже, переругивались — ничего нового. Позади них солдаты прочих семи взводов совершенно потеряли обычную выправку: никакого строя рота не держала. Это удивило капитана. Конечно же, он виделся с остальными сержантами и капралами. Знал — по имени и в лицо — каждого выжившего «мостожога». Тем не менее было в них что-то призрачно-странное. Капитан прищурился, глядя, как они шагают по дороге, похожие в клубах пыли на выцветшие фигуры с потёртого гобелена. Паран подумал, что образ марширующей армии — вечен.

Справа послышался топот копыт, и он, обернувшись, увидел Серебряную Лису, которая подъехала ближе и остановила коня рядом с ним.

— Будет лучше, если мы продолжим избегать друг друга, — сказал Паран, возвращаясь взглядом к солдатам на дороге внизу.

— Не стану с этим спорить, — сказала она спустя мгновение. — Но кое-что произошло.

— Я знаю.

— Нет, не знаешь. Я не о том, что ты, несомненно, имеешь в виду, капитан. Речь о моей матери — она пропала. И ещё двое даруджийцев, которые заботились о ней. Где-то в городе они развернули повозку и покинули войска. Похоже, никто этого не видел, хотя, конечно, я не в состоянии расспросить всех солдат…

— Что насчёт твоих т’лан имассов? Разве им сложно найти пропавших?

Серебряная Лиса насупилась, промолчала.

Паран мельком взглянул на неё.

— Они тобой не довольны, да?

— Это не проблема. Я отослала их с т’лан айями за реку.

— Там у нас уже хватает разведчиков, Серебряная Лиса.

— Довольно! Я не испытываю необходимости объяснять свои действия.

— Однако ты просишь меня о помощи…

— Нет. Я лишь спрашиваю, известно ли тебе что-нибудь. Этим даруджийцам наверняка кто-то помогал.

— А что говорит Крупп?

— Он напуган и удручён не меньше моего, и я ему верю.

— Что ж, — произнёс Паран, — люди часто недооценивают Колла. А он вполне способен провернуть подобное самостоятельно.

— Похоже, ты не понимаешь тяжести того, что они содеяли. Похитив мою мать…

— Погоди, Серебряная Лиса. Ты оставила им свою мать, поручив её их заботам. Оставила, верно? Хотя, пожалуй, я слишком мягко выразился. Ты бросила её. И я не сомневаюсь, что Колл и Мурильо отнеслись к своим обязанностям серьёзно, со всем состраданием к Мхиби, которым ты, похоже, не обладаешь. Взгляни на ситуацию с их точки зрения. Они заботились о ней изо дня в день, видели, как она чахнет. Видели дочь Мхиби, но лишь на расстоянии. Дочь, забывшую родную мать. И вот они решили найти кого-то, кто сумеет помочь Мхиби. Или, в крайнем случае, хотя бы придаст её жизни достойный конец. Похищение — это когда человека увозят, чтобы вручить кому-то другому. Да, Мхиби увезли, но кому вручили? Никому. Совсем никому.

Побледневшая Серебряная Лиса медлила с ответом. Когда она заговорила, голос прозвучал резко:

— Ты понятия не имеешь, что́ кроется между нами с ней, Ганос.

— А ты, похоже, не имеешь понятия, как прощать — ни себя саму, ни её. Вина превратилась в пропасть…

— Ох, вот уж кто бы говорил.

Его улыбка была жёсткой.

— Я уже закончил спуск, Серебряная Лиса, и теперь поднимаюсь по другой стороне. Ситуация изменилась для нас обоих.

— То есть ты отвернулся от своих чувств ко мне.

— Я по-прежнему люблю тебя, но после твоей смерти поддался чему-то, похожему на слепую страсть. Убедил себя, будто краткий миг, который был у нас, — нечто более… серьёзное и важное, чем было на самом деле. Из всех орудий, которые мы обращаем против себя, Серебряная Лиса, вина — острейшее. Она способна придать нашему прошлому неузнаваемый облик, исказить память, которая засевает душу всеми видами одержимости.

— Рада, что ты так всё для себя прояснил, Ганос. Тебе не приходило в голову, что беспристрастное изучение самого себя является лишь другим видом одержимости? Для проведения вскрытия нужно, чтобы объект прежде умер — такова, в конце концов, сущность всякого вскрытия.

— Это мне давным-давно объяснил наставник, — ответил Паран. — Но ты упустила более тонкую истину. Я могу изучать себя, каждое своё чувство, хоть до тех пор, когда Бездна поглотит мир, но не приблизиться к мастерству управления эмоциями внутри себя. Ибо они — непостоянны. Равным образом они не обладают защитой от внешнего мира — от того, что говорят или не говорят другие. Ипотому пребывают в постоянном течении.

— Как необычно, — пробормотала она. — Капитан Ганос Паран, юный мастер самоконтроля, тиран самого себя. Ты и впрямь изменился. Настолько, что я уже не узнаю́ тебя.

Паран пристально посмотрел ей в лицо, выискивая признаки чувств, скрытых за этими словами. Но Серебряная Лиса закрылась от него.

— А вот я, — медленно проговорил капитан, — нахожу тебя вполне узнаваемой.

— Какая ирония, верно? Ты смотришь на меня как на женщину, которую когда-то любил, а я вижу в тебе мужчину, которого никогда не знала.

— Для иронии слишком запутанно, Серебряная Лиса.

— Тогда, возможно, это пафос?

Он отвёл взгляд.

— Мы слишком уклонились от темы. Боюсь, я ничего не могу тебе сказать о судьбе матери. Но, однако, уверен, что Колл и Мурильо делают для неё всё, что могут.

— Тогда ты ещё больший глупец чем они, Ганос. Похитив её, они предрешили её злую участь.

— Вот уж не думал, что тебе свойственна тяга к выспренным сентенциям.

— Мне не сво…

— Она — лишь старая женщина, старая, умирающая женщина. Бездна меня побери, оставь её в покое…

— Ты меня не слушаешь! — прошипела Серебряная Лиса — Моя мать в ловушке, внутри кошмара в её собственном сознании. Потеряна и испугана. За ней гонятся! Я была ближе к ней, чем любой из вас мог догадываться. Куда ближе!

— Серебряная Лиса, — спокойно произнёс Паран, — если она поймана внутри кошмара, то жизнь её превратилась в проклятье. И подлинное милосердие здесь — найти то, что положит кошмару конец — раз и навсегда.

— Нет! Она моя мать, будь ты проклят! И я не брошу её!

Серебряная Лиса развернула коня, пришпорила.

Паран смотрел, как она скачет прочь. Серебряная Лиса, что за интриги ты плетёшь вокруг твоей матери? Что уготовила ей? Скажи нам, пожалуйста, чтобы мы увидели за явным предательством — нечто иное.

Да и вправду ли иное?

А эти интриги — чьи они? Не Рваной Снасти, это уж точно. Нет, это, должно быть, Ночная Стужа. О, как ты от меня закрылась. А раньше тянулась — непрестанно, безжалостно — лишь бы отомкнуть моё сердце. Похоже, то, что было между нами в Крепи, уже ничего не значит.

Теперь я начинаю теперь думать, что для меня всё это было куда важнее, чем для тебя, Рваная Снасть… ты ведь всё-таки была старше. Уже видела и любовь, и потерю. А я — я тогда и вовсе почти не жил на свете.

Значит, всё кончено.

Эх, заклинательница из плоти и крови, ты стала холодней, чем т’лан имассы, которыми теперь командуешь.

Что ж, наверное, они обрели достойную госпожу.

Беру да хранит нас всех.

Из тридцати барж и паромов, использованных паннионцами для переправы через Серп, в рабочем состоянии осталась только треть. Остальные в течение первого дня битвы пали жертвой чрезмерного усердия баргастов из клана Белолицих. Роты наёмников Каладана Бруда пытались спасти положение, используя обломки как подручный материал, а единственный рабочий паром и десять уцелевших барж сновали через реку, нагруженные войсками, лошадьми и припасами.

Итковиан глядел на них, шагая вдоль берега. Он оставил лошадь на ближайшем бугорке, где росла сочная трава, и теперь прогуливался в одиночестве: только шуршащая под ногами галька да мягкий речной тростник составляли ему компанию. Ветер дул от устья реки, нёс с собой солёное дыхание моря, и поэтому звуки переправы позади — скрип лебёдок, мычание запряжённых волов, крики рулевых — не достигали его ушей.

Подняв взгляд, «Серый меч» увидел фигуру на берегу впереди — человек сидел, скрестив ноги, лицом к переправлявшейся армии. Незнакомец с буйной шевелюрой, одетый в грязные лохмотья, увлечённо рисовал что-то на миткалевом холсте, натянутом на деревянную раму. Итковиан остановился, наблюдая, как художник покачивает головой вверх-вниз, как длинная кисть порхает, повинуясь движениям его руки, и слушал, как тот невнятно разговаривает сам с собой.

Хотя, возможно, и не с самим собой. Один из больших, размером с череп, камней рядом с художником вдруг шевельнулся и обернулся большой, оливково-зелёной жабой.

И это существо ответило на тираду художника низким, урчащим голосом.

Итковиан приблизился.

Жаба увидела его первой и сказала что-то на языке, которого Итковиан не понимал.

Художник поднял взгляд и нахмурился.

— Я не люблю, — сердито сказал он по-даруджийски, — когда меня отвлекают!

— Мои извинения, сударь.

— Подожди! Тебя же зовут Итковиан? Ты — Защитник Капастана!

— Побеждённый защит…

— Да, да, я слышал твои слова на переговорах. Идиотизм. Когда буду писать тебя в этой сцене, обязательно выражу благородное поражение — может, через позу или взгляд? Неуверенный разворот плеч, наверное. Да, теперь вижу! В точности. Превосходно.

— Ты малазанец?

— Конечно, я малазанец! Разве Бруду есть дело до истории? Нет, ему плевать. То ли дело старый император! О да, он-то знал цену истории! Художники в каждой армии! Художники, обладающие чистейшим талантом, острым взглядом, — и даже, осмелюсь признаться, гениальностью. Подобно Ормулогуну из Ли-Хэна!

— Боюсь, я не слышал этого имени. Он был великим художником Малазанской империи?

— Был?! Он есть! Это я — Ормулогун из Ли-Хэна, разумеется. Предмет бесконечных подражаний, но всё ещё непревзойдённый. Ормулогун серайт Гамбл!

— Внушительный титул…

— Это не титул, глупец. Гамбл — мой критик, — сказав это, он указал на жабу, после чего обратился к ней. — Взгляни на него хорошенько, Гамбл, и ты заметишь великолепие моего будущего изображения. Он стоит прямо, верно? Но хоть бы кости его было из железа, всё одно на них лежит груз сотен тысяч камней… или, точнее, душ. А черты лица, да? Смотри внимательно, Гамбл, и ты увидишь этого человека в полнейшей мере. И знай, хоть я и ухватил это уже на своём холсте, когда писал переговоры под Капастаном, знай… в этом образе ты узришь, что Итковиану ещё не конец.

«Серый меч» вздрогнул.

Ормулогун осклабился.

— О да, воин, я вижу слишком многое, чтобы ты чувствовал себя уютно рядом со мной. Теперь, Гамбл, выдай свой комментарий, я же вижу, что волна уже набирает силу. Ну, давай!

— Ты чокнутый, — лаконично заявила жаба. — Прости его, Кованый щит, он краски во рту размягчает. Мозг себе отравил…

— Отравил, замариновал, ошпарил, да-да. Я уже столько вариаций на эту тему от тебя слышал, что желудок сводит!

— Тошнота вполне уместна в этом случае, — сказала жаба, сонно моргнув. — Я не критик, Кованый щит. Я лишь скромный наблюдатель, который, когда может, говорит от имени косноязычного множества, известного также как простонародье, или, выражаясь, более точно, чернь. Публики, которая, понимаешь ли, абсолютно не способна к самореализации или внятному произношению и потому обладает удручающе вульгарным вкусом до тех пор, пока её не уведомят о подлинной природе того, что им нравится, за исключением, пожалуй, случая, когда они сами как-то узнали об этом. Мой убогий дар, следовательно, состоит в описании для них неких эстетических рамок, в которые загоняют себя большинство художников.

— Эй, склизкий! Да, ты! Слизняк! Вот тебе муха! — Ормулогун сунул измазанные краской пальцы в поясной кошель. Вытащил оттуда слепня и бросил жабе.

Всё ещё живое насекомое с оторванными крыльями приземлилось прямо перед Гамблом, чей язык розовой молнией метнулся вперёд и мгновенно втянул жертву в пасть.

— Как я уже сказал…

— Один момент, если позволите, — перебил его Итковиан.

— Я позволю тебе момент, — сказала жаба, — если он будет восхитительно лаконичным.

— Благодарю вас, сударь. Ормулогун, вы сказали, что это император Малаза ввёл практику посылать художников в войска. Вероятно, для того, чтобы зафиксировать исторические моменты. Однако — разве Войско Однорукого не объявлено вне закона? Для кого, в таком случае, ты рисуешь?

— Так ведь зафиксировать внезаконность чрезвычайно важно! Впрочем, у меня не было особого выбора, кроме как присоединится к армии. Не думаешь же ты в самом деле, что я остался бы ради пропитания писать лучи заката на булыжниках в Даруджистане? Я там оказался в дурной компании. Равно как и в так называемом «сообществе творцов» и их покровителей в так называемом городе Крепь с их так называемыми стилями выражения…

— Они ненавидели тебя, — сказал Гамбл.

— А я ненавидел их! Скажи, ты видел в Крепи хоть что-нибудь, достойное упоминания? Видел?

— Ну, там была одна мозаика…

— Что?

— К счастью, художник, которому приписывали сие творение, давно мёртв, что позволило мне излить на него потоки восхвалений.

— Ты называешь это восхвалением?! «А он подаёт надежды…» Так ведь ты сказал, а? Да ты сам прекрасно знаешь, что дословно это и произнёс, как только эти пустобрёхи-щёголи проговорились, что художник умер!

— Строго говоря, — заметил Итковиан, — это довольно скользкая шутка.

— И вовсе не скользкая! — возмутился Гамбл.

— Зато сам ты склизкий! А? Ведь правда, слизняк? А?

— Пососи кусочек краски, будь любезен. Вот этот, ртутно-белый. Выглядит очень вкусно.

— Ты просто желаешь моей смерти, чтобы потом исторгать потоки восхвалений, — пробормотал Ормулогун, потянувшись за маленьким липким кусочком краски.

— Как скажешь.

— Ты — кровопийца, знаешь? Таскаешься за мной повсюду. Стервятник.

— Дорогой мой человек, — вздохнул Гамбл, — я — жаба. Тогда как ты — художник. И за это счастливое различие между нами я ежедневно благодарю всех сущих богов, равно как и всех когда-либо бывших.

Итковиан оставил их обмениваться более утончёнными оскорблениями и продолжил путь вдоль берега. Он позабыл взглянуть на холст Ормулогуна.

Как только войска переправятся через реку, они разделятся. Город Лест находится прямо на юге, в четырёх днях пути отсюда, а дорога на Сетту изгибается в западном и юго-западном направлениях. Сетта стоит у подножия гор Видения, которые высятся над берегами реки, давшей имя городу. Та же река течёт к морю южнее Леста, так что обеим половинам придётся рано или поздно переправляться через неё.

Итковиан последует за армией, нацелившей удар на Лест, она состоит из «Серых мечей», подразделений тисте анди, рхиви, баргастов из клана Ильгрес, кавалерийского полка из Сольтана и пригоршни малых наёмных рот из северного Генабакиса. Каладан Бруд остаётся главнокомандующим, с Каллором и Корлат в качестве заместителей. «Серые мечи» были присоединены к армии как союзная сила, где действующий Кованый щит считался равным по чину Бруду. Такое отличие не относилось к прочим наёмным ротам, поскольку они все до единой были подчинены Воеводе, согласно условиям контракта. Даруджиец Остряк и его разношёрстные сторонники рассматривались как целиком независимые, и хоть их и приглашали на военные советы, Легион Трейка был волен делать всё, что заблагорассудится.

Самое главное, заключил Итковиан, система командования смешанная, а иерархия чинов — нечёткая. Точно как в Капастане, где князь и Совет Масок постоянно мутили воду. Быть может, такова отличительная черта севера и его независимых городов-государств — вернее, так было до малазанского вторжения, заставившего их образовать нечто наподобие конфедерации. Впрочем, даже теперь старые распри и наследственная вражда постоянно подрывают это объединение, к вящему преимуществу захватчиков.

Структура, навязанная Первым Кулаком Малаза сопровождавшим его силам, была более ясной в своём иерархическом порядке. Имперский способ организации Итковиан сразу понял — и, честно говоря, сам установил бы подобный, окажись он на месте Дуджека Однорукого. Командует Первый Кулак. Его заместителями являются Скворец и Хумбролл Тор, продемонстрировавший недавно свою мудрость, настояв на главенстве Дуджека, а также командир Чёрных морантов, которого Итковиан пока не встречал. Эти трое могли рассматриваться как равные по рангу, но различались по роду исполняемых обязанностей.

Итковиан услышал топот копыт и повернулся: вдоль прибрежной полосы к нему скакал Скворец, заместитель малазанского главнокомандующего. Похоже, он останавливался переговорить с художником, поскольку Ормулогун начал торопливо собирать вещи.

Скворец подъехал к нему.

— Доброго дня, Итковиан.

— И вам того же, сударь. Вам от меня что-нибудь нужно?

Бородатый воин пожал плечами, окидывая взглядом окрестности.

— Я ищу Серебряную Лису. Её саму или двух морпехов, которые должны сопровождать её.

— Вы, несомненно, хотите сказать «следят за ней». Они проезжали мимо меня, сначала Серебряная Лиса, затем двое солдат. Поехали на восток.

— Кто-нибудь из них говорил с тобой?

— Нет. Они ехали на некотором расстоянии от меня, и посему проявление учтивости с их стороны было неуместным. Со своей стороны я также не предпринимал попыток поприветствовать их.

Полководец поморщился.

— Что-нибудь не так, сударь?

— Быстрый Бен воспользовался своими Путями, чтобы помочь при переправе. Наши силы уже на другом берегу и готовы к маршу, поскольку нам предстоит долгая дорога.

— Верно. Впрочем, разве Серебряная Лиса не рхиви? Или вы просто хотите соблюсти формальности, попрощавшись с нею?

Скворец нахмурился ещё сильнее.

— Она больше малазанка, чем рхиви. Я хочу попросить её сделать выбор — с кем идти.

— Возможно, она уже выбрала, сударь.

— А может быть, и нет, — ответил Скворец, пристально глядя теперь на что-то к востоку от них.

Итковиан развернулся, но, поскольку он не был верхом, двое всадников появились в его поле зрения чуть позже. Морпехи, приближаются ровным галопом.

Солдаты натянули поводья перед своим командиром.

— Где она? — спросил Скворец.

Воительница справа пожала плечами.

— Мы следовали за ней до побережья. Над линией прибоя — гряда бугристых холмов, вокруг — заболоченные канавы. Она въехала в один из этих холмов, Скворец…

— Въехала прямо в склон одного из них, — уточнила другая. — И исчезла. Не задерживалась и не спрыгивала с лошади. Мы приблизились к тому месту, а там — ничего кроме травы, грязи да камней. Мы потеряли её, но думаю, она этого и хотела.

Командир молчал.

Итковиан ожидал по меньшей мере прочувствованного ругательства, и был впечатлён выдержкой этого человека.

— Хорошо. Едем со мной обратно. Мы переправляемся на тот берег.

— Мы видели Гамблову зверушку, когда ехали сюда.

— Я уже послал его и Гамбла обратно. Они едут в последней повозке, и вам хорошо известны приказы Ормулогуна по поводу его коллекции.

Воительницы кивнули.

— Его коллекции? — переспросил Итковиан. — Как много сцен он зарисовал, пока был в Крепи?

— В Крепи?! — ухмыльнулась одна из воительниц. — Там более восьми сотен холстов, в этой повозке. Это лет за десять-одиннадцать. Дуджек здесь, Дуджек тут, Дуджек даже там, где его не было, но где мог бы быть. Он уже закончил одну картинку — про осаду Капастана, где Дуджек в последний момент влетает на коне в ворота, аж в стременах стоит. Там ещё баргаст из Белолицых — притаился в тени ворот и обирает тело мёртвого паннионца. А в грозовых облаках над городом можно даже лицо Ласиин увидеть, если присмотреться повни…

— Хватит! — прорычал Скворец. — Твои слова, солдат, звучат оскорбительно. Человек перед тобой — это Итковиан.

Усмешка воительницы стал ещё шире, но она умолкла.

— Мы знаем, сэр, — произнесла другая. — Потому она его и дразнит. Такой картины нет, Итковиан. Ормулогун — историк Войска, поскольку другого у нас нет, и ему под страхом смерти приказано передавать всё в точности, вплоть до волосков в носу.

— Езжайте, — сказал им Скворец. — У меня личный разговор с Итковианом.

— Так точно, сэр.

Морпехи ускакали.

— Мои извинения, Итковиан…

— Нет нужды, сударь. Такие мелочи несут приятное облегчение. Признаться, меня порадовало, что они выказали такую раскованность.

— Ну, они так себя ведут только с людьми, которых уважают. Но частенько их понимают ровно наоборот, что ведёт к целому ряду проблем.

— Могу себе представить.

— Хорошо, — угрюмо сказал Скворец. Затем он, к удивлению Итковиана, спешился и шагнул к нему, протягивая свою закованную в железо руку.

— Среди солдат Империи, — сказал он, — которые надевают боевые перчатки для войны и только для войны, не снимать перчатку, чтобы пожать другому руку в мире — редчайший жест.

— Который, как я вижу, тоже частенько понимают с точностью до наоборот, — проговорил Итковиан. — Я же, сударь, понимаю его значение верно, и это — большая честь для меня. — Он пожал руку командира. — Вы слишком много мне при…

— Нет, Итковиан. Жаль только, что ты не поедешь с нами, я бы хотел получше тебя узнать.

— Но мы встретимся в Маурике, сударь.

Скворец кивнул.

— До встречи, Итковиан.

Они разжали руки. Командир вновь вскочил в седло и подобрал поводья. Поколебавшись, он спросил:

— Скажи, Итковиан, все элинцы похожи на тебя?

Тот пожал плечами.

— Я не уникален.

— Тогда берегись дня, когда легионы императрицы перейдут границы твоей родины.

— И когда этот день наступит, будете ли вы вести эти легионы? — спросил Итковиан, приподняв бровь.

Скворец усмехнулся.

— Доброго пути, сэр.

Итковиан смотрел вслед Скворцу, тот скакал по берегу, а копыта его коня выбивали из земли комья зеленоватого песка. Внезапно Итковиан испытал необъяснимую уверенность в том, что они никогда больше не увидятся. Через мгновение он тряхнул головой, прогоняя эту ужасную мысль.

— Ну да, разумеется, Крупп благословит сию компанию своим присутствием!

— Ты не понял, — вздохнул Быстрый Бен. — Это был только вопрос, а не приглашение.

— Бедный чародей утомился, да? Столь много Путей чародейства, всё — дабы подменить собою обыкновенные баржи, нутро которых изъязвили проточные течи. Однако Крупп впечатлён твоим мастерством — подобную пляску Путей, почитай, никогда не доводилось видеть сему скромному наблюдателю. И каждый из них — чистый! Будто чтобы сказать «Тьфу!» глупцу в цепях! Какой дерзновенный вызов! Какой…

— Ох, помолчи, пожалуйста!

Быстрый Бен стоял на северном берегу реки. Грязь покрывала его штаны до середины бёдер: цена за то, что чародей, как только мог, сократил путь для колонн войск, повозок, скота и запасных лошадей. Он ждал только нескольких отставших, в том числе — Скворца. Усталость усугублялась непрерывным нытьём духа Таламандаса, который не покидал своего невидимого насеста на левом плече мага.

«Слишком много силы было высвобождено здесь. Столько, что чересчуры легко заметить. Неосторожно, — шептало чучелко. — По сути, самоубийственно. Увечный бог не может нас не найти. Рад? Проявил удаль? А как же Паннионский Провидец? Уйма ужасных Путей бьются вокруг нас! Показывают, насколько мы неуязвимы для заразы! Думаешь, наши противники будут просто сидеть сложа руки после всего, что они тут увидели?»

— Тихо ты, — пробормотал Быстрый Бен.

Крупп поднял тонкую бровь.

— Одного грубого приказа было довольно, в чём Крупп с высокомерием уверяет жалкого мага!

— Я не тебе. Не обращай внимания. Я просто размышлял вслух.

— Любопытная привычка для мага, верно? И опасная.

— Ты так думаешь? Как насчёт ещё нескольких мыслей вслух, даруджиец? Это умышленная показуха. Я тут проявил силу, именно чтобы растревожить осиные гнёзда. Оба! Неуклюже, с жутким размахом, не таясь! Чтоб громом грохотало для тех, кто ждёт тихого, почти беззвучного топотка мышиных лап и шуршания хвостика. И вот ты гадаешь, зачем же я такое учудил?

— Крупп ни о чём не гадает, кроме, пожалуй, причины, по которой ты столь настойчиво пытаешься объяснить восхитительную обманную тактику сим крикливым чайкам.

Быстрый Бен грозно взглянул на маленького толстяка.

— Правда? Я и не думал, что делаю это столь очевидно. Наверное, нужно её пересмотреть.

— Вздор, Чародей! Твёрдо держись твоей непробиваемой самоуверенности — о да, кто-то может назвать это манией величия, но только не Крупп, поскольку он также обладает столь непробиваемой самоуверенностью, на какую способны лишь смертные. а по праву — лишь горстка по всему миру. Крупп уверяет, ты находишься в исключительной компании!

Быстрый Бен ухмыльнулся.

— Исключительной? А как же чайки?

Крупп отмахнулся пухлой ладонью.

— Ерунда! Если только одна из них не усядется тебе на левое плечо, разумеется. Это уже будет совершенно иное дело, верно?

Быстрый Бен подозрительно прищурился, глядя на даруджийца.

Крупп, как ни в чём не бывало, продолжал:

— В таковом случае бедная невежественная птица напитается такой плеторой хитроумнейших дискурсов, что опорожнится от смущения, ежели только, из милосердия, не будет страдать обстипацией.

Быстрый Бен ошалевше моргнул.

— Что ты сказал?

— Добрый господин, разве мы не изыскивали подходящие места, куда следует поместить затычку? «Тихо», «помолчи» и так далее? Крупп просто сообщает сокровенную версию, согласно которой непрестанные визгливые жалобы чаек умолкнут, закупоренные, к вящему облегчению всех и каждого!

В двухстах шагах справа от берега отвалила очередная баржа с войсками Бруда, быстро двинулось вперёд, оставляя на воде след, который уходил вниз по течению.

Пара морпехов подъехали к Быстрому Бену и Круппу.

Чародей нахмурился.

— Где Скворец?

— В пути, «мостожог». Жаба и её художник тут не пробегали?

— Едва успели запрыгнуть в свой фургон. Они уже на другом берегу.

— Отличная работа. Мы так же переправимся?

— Ну, я подумываю над тем, чтобы уронить вас на полпути к берегу. Давно вы обе купались в последний раз?

Женщины переглянулись, потом одна из них сказала, пожав плечами:

— Не знаю. Месяц назад? Три? Мы были заняты.

— И мы предпочли бы не мокнуть, Чародей, — сказала другая. — А то доспехи и одежда под ними могут разлезться на куски.

— Крупп заявляет: сие зрелище будет незабываемо вовеки!

— Бьюсь об заклад, у тебя аж глаза выскочат, — согласилась воительница. — А если нет, то уж мы им поможем.

— Ну, хоть ногти станут чистыми, — заметила другая.

— А-а! Грубые бабы! Крупп всего лишь стремился сделать комплимент!

— Это тебе нужно искупаться, — сказала воительница.

Лицо даруджийца сначала приобрело потрясённое, а затем удручённое выражение.

— Возмутительное замечание. Соответствующее количество чудесных духов, используемых в течение соответствующих лет, нет, десятилетий, дали результат в виде постоянного и воистину стойкого букета тончайшего аромата. — Он взмахнул пухлыми, бледными руками. — Его дуновение доподлинно притягивает очарованных бабочек…

— По мне, они больше похожи на слепней.

— Эти земли не цивилизованы, но — видите ли вы на мне хотя бы одно насекомое?

— Ну, вон несколько потонуло в твоих сальных волосах, как раз когда ты спросил.

— Точно. Злобных врагов, всех и каждого, ожидает подобная участь.

— Ага! — перебил Быстрый Бен. — А вот и Скворец. Наконец-то. Хвала богам.

Тьма поглотила переулок, когда сумерки спустились на разрушенный город. Несколько масляных ламп освещали главные улицы. Иногда мимо проходил патруль джидратов, освещая путь фонарями.

Кутаясь в плащ, чтобы скрыть доспехи, Колл стоял в алькове и смотрел, как один из таких отрядов шагает мимо выхода из переулка, наблюдал, как медленно уменьшается пятно жёлтого света, пока ночная тьма снова не окутала улицу.

Он выступил из ниши и взмахнул рукой.

Мурильо тряхнул вожжами, понукая волов. Повозка заскрипела и затряслась по растрескавшимися от жара булыжниками.

Колл шагнул вперёд, на улицу. Обломки зданий с неё убрали только выборочно. Три заброшенных храма показались впереди, ни в один, похоже, жрецы ещё не вернулись. Точь-в-точь как и четыре других, найденных ими раньше, вечером.

На настоящий момент дела обстояли скверно. Похоже, из всех жрецов выжили только те, что прятались в Пленнике, а это было последнее место, куда Кол с Мурильо хотели бы пойти. По слухам, политическое соперничество достигло взрывоопасного состояния, поскольку теперь Совет Масок избавился от присутствия могущественных союзников. Равным образом он освободился от влияния монарха, которое традиционно уравновешивало крайние позиции. Будущее Капастана представлялось отнюдь не радужным.

Колл свернул направо, на северо-восток, и зашагал по улице, призывно махнув рукой. Он слышал, как Мурильо бормочет проклятия, хлеща вожжами по спинам пары волов. Животные были утомлены и голодны, а повозка позади них — перегружена.

Худ нас побери, может, мы совершили ужасную ошибку…

Он услышал хлопанье птичьих крыльев над головой, тихое и краткое, но не обратил на него внимания.

Глубокие борозды врезались в мостовую из-за проехавших здесь бесчисленных возов, многие из них в последнее время были нагружены битым камнем, но по ширине они не совпадали с осью повозки рхиви — устойчивого экипажа с широкими колёсами, рассчитанного на езду по высокой траве и илистым топям. Мурильо никак не мог удержать повозку ровно, колёса соскальзывали то в одну, то в другую колею, поскольку волам тоже приходилось петлять по неровной мостовой. В результате повозка неуклюже накренилась на ходу, и ярмо встало под углом, явно неудобным для волов.

Колл услышал позади приглушённый вскрик, перешедший в странное хрюканье, а затем — щелчок поводьев. Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как тело Мурильо валится с козел и с костным хрустом ударяется о мостовую.

Огромная фигура, вся в чёрном и, как ему показалось на кратчайшее мгновение, крылатая, теперь стояла на верхушке повозки.

Мурильо неподвижной грудой лежал у переднего колеса.

Ужас пронзил даруджийца.

— Что за…

Фигура сделала жест рукой. Чёрное заклятие расцвело на ней и мощно обрушилось на Колла.

Выругавшись, даруджиец бросился вправо и покатился по камням. Гремя доспехами о камни, он столкнулся с похожей на полумесяц нижней ступенькой храмовой паперти.

Однако поток магии был слишком широк, чтобы от него уклониться. Бурлящий водоворот чернильной силы внезапным половодьем залил всю улицу.

Лежа на боку и прижавшись к ступеньке, Колл смог только поднять руку, чтобы прикрыть глаза, когда поток навис над ним, обрушился и…

…исчез. Моргнув, Колл крякнул, опустил руку и увидел тёмную фигуру в броне, которая перешагнула через него сзади, со стороны входа в храм.

Боковым зрением он различил пару длинных мечей — один из которых был странно изогнут — скользнувших над ним, когда массивная фигура воина ступила на мостовую.

Нападавший, который умостился на крыше фургона, ошеломлённо произнёс высоким голосом:

— Ты должен быть мёртв. Я чувствую холод, исходящий от тебя. Я ощущаю руку Худа, копошащуюся в твоей безжизненной груди. Она удерживает тебя здесь. Заставляет блуждать.

Ха, а мне этот парень особо мёртвым не кажется. Глаза Колла обшаривали тени справа от повозки в поисках неподвижного тела Мурильо.

— Не блуждать, — проскрежетал воин, продолжая шагать к нападавшему. —Охотиться.

— На нас? Но ведь мы так мало взяли у вас. Менее двадцати в этом городе. Рыцарь Смерти, разве твой господин не наелся до отвала в последние дни? И я искал лишь обморочную каргу — она лежит здесь, в повозке. Зависла на самом краю пропасти. Я убеждён, твой господин…

— Не для тебя! — громыхнул воин — Её дух ждёт. И ждут её родичи. И звери, чьи сердца пусты. Все они ждут. Не для тебя.

Воздух улицы наполнился злым холодом.

— Ах, ладно, что уж, — вздохнул нападавший. — А как насчёт возницы и его стража? Мне бы пригодились их органы…

— Нет. Услышь слова моего господина, Корбал Брош. Ты освободишь неупокоенных стражей своей усадьбы. Ты и ещё тот, кто называется Бошеленом, должны покинуть город. Нынче же ночью.

— Мы планировали отъезд на утро, Рыцарь Смерти. Ты же настоящий Рыцарь, так? Высокий дом Смерти ворочается, пробуждаясь. Теперь я чувствую это. Отъезд утром, так? На юг, вслед за прелюбопытнейшими армиями…

— Нынче ночью, иначе я приду к вам и пожну ваши души. Догадываешься, какую участь припас мой повелитель для вас двоих?

Колл увидел, как лысый бледнолицый человек на крыше повозки поднял руки. Их очертания помутнели, и руки обернулись крыльями цвета полуночи.

— Сперва поймай нас! — хихикнул он. Его черты стали смазанными — и вот на месте, где он стоял, возникла грязная ворона. Она взлетела и, пронзительно каркнув, захлопав крылами, исчезла во тьме.

Воин подошёл к лежащему Мурильо.

Колл глубоко втянул в себя воздух, чтобы унять колотящееся сердце, затем с трудом поднялся на ноги.

— Прими мою благодарность, господин, — пробормотал он, морщась от боли. Наверняка, к утру на правом плече и бедре возникнут лютые синяки. — Мой спутник жив?

Воин, одетый, как Колл мог теперь видеть, в остатки джидратского доспеха, повернулся лицом к нему.

— Он жив. Корбалу Брошу нужно, чтобы жертвы оставались живыми для его… работы. По крайней мере, вначале. Вы пойдёте со мной.

— Эм-м… Когда ты сказал, что охотишься, колдун решил, будто он — твоя добыча. Но ведь это не так, верно?

— Оба они — гордецы.

Колл медленно кивнул. Он замялся, затем произнёс:

— Прости, если я буду груб, но могу ли я узнать, что ты — вернее, твой Господин — собирается с нами делать? Мы должны заботиться об этой престарелой женщине…

— Вы под защитой моего господина. Идём, Храм Худа готов принять вас.

— Не уверен насчёт того, как я должен понять это. Мхиби нуждается в помощи.

— То, в чём нуждается Мхиби, ты не способен дать ей, Колл из Даруджистана.

— А Худ — способен?

— Плоть и кости этой женщины нуждаются в поддержке. Её следует кормить, поить, за ней необходимо ухаживать. Такова твоя обязанность.

— Ты не ответил.

— Следуй за мной. Нам недалеко.

— В данный момент, — тихо сказал Колл, — я склонен считать иначе.

Он потянулся за мечом и обнажил его.

Рыцарь Смерти высоко поднял голову.

— Скажи мне, Колл из Даруджистана, спишь ли ты?

Даруджиец нахмурился.

— Конечно. Что за…

— Я тоже спал раньше. Должен был спать, верно? Но теперь, я не сплю. Вместо этого, я шагаю. Видишь ли, я не помню, как это — спать. Я не могу вспомнить, на что это похоже.

— Я… Мне очень жаль, что это так.

— Итак, некто, кто не спит… и некто в этой повозке, кто не проснётся. Я уверен, Колл из Даруджистана, что мы понадобимся друг другу. Вскоре. Эта женщина и я.

— Понадобитесь для чего?

— Я не знаю. Пойдём, здесь недалеко.

Колл медленно вернул меч в ножны. Он не мог объяснить себе, почему так поступает; ни на один вопрос он не получил удовлетворительного ответа, и от мысли о защите Худа по коже пробегали мурашки. Тем не менее он кивнул и сказал:

— Один момент, если позволишь. Я должен поднять Мурильо в повозку.

— Ах, да. Правильно. Я бы сделал это сам, но, увы, почему-то не могу снять руки с рукоятей мечей. — Воин помолчал какое-то мгновение, затем промолвил: — Корбал Брош заглянул в меня. Его слова сделали мой разум… неспокойным. Колл из Даруджистана, я думаю, что я мёртв. Мёртв? Я — мёртв?

— Не знаю, — ответил даруджиец, — но… я думаю, да.

— Мёртвые, как говорят, никогда не спят.

Колл хорошо знал эту пословицу — и знал, что происходит она из храма самого Худа. Знал он также и её мрачное окончание.

— «А живые — не живут». Не то, чтобы я понимал смысл.

— Я понимаю, — сказал воин. — Ибо теперь знаю, что утратил то, о чём не ведал, пока обладал им.

Кола сбила с толку эта фраза, и он вздохнул.

— Я, наверное, глуп, чтобы понять твои слова… у тебя есть имя?

— Я уверен, что есть, но забыл его.

— Ладно, — произнёс Колл, наклоняясь над Мурильо и обхватывая его руками. — Боюсь, «Рыцарь Смерти» не сгодится. — Он выпрямился, кряхтя от веса друга. — Ты был джидратом, да? И капанцем — я признал это по бронзовому оттенку кожи, более густому, чем…

— Нет. Я не был джидратом. Не был капанцем. Думаю, я вообще не с этого континента. Я не знаю, как и зачем явился сюда. Я недолго пробыл здесь. Таково желание моего повелителя. Из своего прошлого, я помню только одно.

Колл отнёс Мурильо к задку повозки и уложил на дно.

— И что же?

— Я стоял в огне.

Спустя долгое мгновение Колл громко вздохнул.

— Неприятное воспоминание…

— И была боль. Однако я держался. Боролся. Так мне кажется. Вроде бы я принёс клятву защищать жизнь ребёнка. Но уже не ребёнка. Быть может… я не справился.

— Ладно, нам всё ещё нужно имя для тебя.

— Возможно, имя придёт к тебе со временем, Колл из Даруджистана.

— Обещаю.

— Или, быть может, однажды память полностью возвратится ко мне, а вместе с ней — моё имя.

И если Худ обладает хоть крупицей милосердия, этот день никогда не наступит, друг. Ибо я думаю, твоя жизнь была совсем нелегка. Как и твоя смерть. И похоже, он всё-таки милосерден, поскольку удалил тебя от всего, что ты когда-то знал, ибо, если не ошибаюсь, твои черты, несмотря на странную кожу, выдают в тебе малазанца.

Итковиан переправился на последней барже — уже в свете россыпи крошечных звёзд на небе — вместе со Скаллой Менакис, Остряком и его полосатыми последователями, а также примерно сотней рхиви — по большей части стариков — и их собаками. Животные вздорили меж собой и грызлись в тесноте плоскодонного, лёгкого судна, затем успокоились, когда сумели пробиться к бортам, откуда смотрели на реку всю вторую половину пути.

Псы первыми покинули баржу — как только она причалила к южному берегу. Дико лая, животные помчались в тростники, и Итковиан был рад их уходу. Слушая вполуха, как переругиваются Остряк и Скалла, совсем как муж и жена, которые уже слишком давно знают друг друга, он готовил свою лошадь и ждал, пока спустят сходни. Со слабым интересом Кованый щит смотрел, как старики рхиви отправились вслед за собаками, не обращая внимания на топкий береговой ил и густой тростник.

Низкие, выветренные холмы на этой стороне реки всё ещё хранили лёгкую дымку пыли и навозного дыма, который, точно траурная вуаль, окутывал двадцать тысяч или даже больше армейских шатров. Не считая нескольких сотен пастухов рхиви и стада бхедеринов, которое им было приказано переправить на рассвете, все силы захватчиков находились теперь на паннионской территории.

Никто не мешал высадке. Низкие холмы выглядели безжизненными; их склоны не являли взору ничего, кроме старых следов, оставшихся от осадной армии септарха Кульпата.

Остряк подошёл к Кованому щиту.

— Что-то мне подсказывает, что нам придётся идти по разорённым землям аж до самого Коралла.

— Похоже на то, сударь. Так бы и я поступил на месте Провидца.

— Мне иногда интересно, Бруд и Дуджек вообще догадываются о том, что армия, осадившая Капастан, была лишь одной из, в лучшем случае, трёх — не меньшего размера. И хотя Кульпат, конечно, был очень способным септархом, остальные шестеро достаточно компетентны, чтоб устроить нам неприятности.

Итковиан отвёл взгляд от лагеря и внимательно посмотрел на громадного воина рядом с собой.

— Следует предполагать, что враги готовятся встретить нас. Однако внутри самого Домина последние песчинки в часах уже сыплются вниз.

Смертный меч Трича хмыкнул.

— Знаешь что-то, чего остальные ведать не ведают?

— Не совсем, сударь. Я лишь делаю умозаключения на основании сведений, которые сумел извлечь, наблюдая за армией Кульпата и тенескаури.

— Ну, так делись, что ли?

Итковиан вновь повернулся к югу. Миг спустя он вздохнул.

— Города и правительства суть не что иное, как соцветие растения, стеблем которого является крестьянство; и именно крестьянство, чьи корни скрыты в земле, извлекает из неё необходимые средства существования для всего цветка. Тенескаури, сударь, это выжившее крестьянство Домина, люди, оторванные от земли, деревень, домов и ферм. Производство пищи прекращено, и на этой основе возникает ужас каннибализма. Земля, лежащая перед нами, и впрямь разорена, но не как ответная мера на наше вторжение. Она уже была опустошена некоторое время тому назад, сударь. Таким образом, хотя цветок и хранит огненную яркость красок, по сути, он уже мёртв.

— Сохнет на крюке под полкой Увечного бога?

Итковиан пожал плечами.

— Каладан Бруд и Первый Кулак выбрали своими целями города. Лест, Сетта, Маурик и Коралл. Из них, я полагаю, только последний всё ещё жив. Провидец не имеет другого выбора, кроме как собрать силы в том городе, который сам сейчас занимает, а его солдаты не имеют другого выбора, кроме как перенять практику каннибализма от тенескаури. Подозреваю, тенескаури вообще были созданы для этой цели — чтобы стать пищей для солдат.

Лицо Остряка приобрело озабоченное выражение.

— То, что ты описал, Итковиан, — это империя, которая даже по задумке не смогла бы себя прокормить.

— Лишь если она будет безостановочно расширяться.

— Но даже в этом случае она будет жива только на своих внешних, постоянно подвижных границах, которые станут расходиться вовне от мёртвого ядра. И ядро будет расти вместе с ними.

Итковиан кивнул.

— Да, сударь.

— То есть, если Бруд и Дуджек ожидают битв под Сеттой, Лестом и Мауриком, их ждёт разочарование.

— Я так предполагаю.

— Если ты прав, — заключил Остряк, — малазанцам придётся много топать почём зря.

— Возможно, есть и другие соображения, достаточные для решения разделить силы, Смертный меч.

— То есть не так уж они и едины, как хотят нам показать?

— Среди объединённого командования собрались могущественные вожди, сударь. Это просто чудо, что до сих пор не случилось серьёзного столкновения воль.

Остряк умолк на некоторое время.

К носу барки подводили широкие плетёные платформы. Рота наёмников привычно и эффективно наладила понтонный мост.

— Понадеемся, — наконец проворчал Остряк, — что осада Коралла будет недолгой.

— Она будет недолгой, — заявил Итковиан. — Я предсказываю единственную атаку, предпринятую с целью ошеломить противника. Соединение чародейской силы и военной. Воевода и Первый Кулак хотят решительно разбить оборону врага. Оба они хорошо понимают риски, свойственные длительной осаде.

— Звучит паршиво, Итковиан.

Скалла Менакис подошла к ним, ведя в поводу лошадь.

— Шевелитесь, вы оба: задерживаете нас всех, и эта проклятая барка проседает. Если я заполучу хоть одно пятно ила на новую одежду, убью любого, кто будет в том виноват, полосатый он или нет.

Итковиан улыбнулся.

— Я собирался высказать комплимент вашему наряду…

— Чудеса тригалльцев. Всё сделано на заказ моим любимым портным из Даруджистана.

— Похоже, зелёный — ваш любимый цвет, сударыня.

— Видел когда-нибудь джаэльпарду?

Иткован кивнул.

— Эти змеи водятся в Элингарте.

— Джаэльпарда, чей поцелуй смертелен. Вот точно такой же зелёный цвет, как шкура змеи, а? Уж лучше ему быть таким. Именно за это я платила, и недёшево. И бледное золото — видишь? Обивка плаща? Видел когда-нибудь брюшко белого паральта?

— Паука?

— Ага, смертоносного щекотуна. Это его цвет.

— Я бы его ни с чем не спутал, — сказал Итковиан.

— Прекрасно, я рада, что хоть кто-то здесь понимает тонкие нюансы высокой цивилизации. А теперь — веди свою треклятую лошадь, а не то кое-что нецивилизованное вместо седла познакомится с носком моего новенького сапога.

— Слушаюсь, сударыня.

Капрал Хватка смотрела, как Дэторан тащит Вала к своему шатру. Эти двое прошли тихо вдоль самой кромки света из костровой ямы. Прежде чем они вновь исчезли в сумраке, Хватка стала свидетельницей комической пантомимы, когда Вал, с перекошенным дикой гримасой лицом попытался сбежать от Дэторан. В ответ она схватила его за горло и стала трясти его голову взад-вперёд, пока сапёр не перестал сопротивляться.

Когда они исчезли, Дымка проворчала:

— Чего только не скроет милосердная ночь…

— Недостаточно хорошо скрывает, увы, — пробормотала Хватка, подбрасывая в огонь расщеплённый обломок копейного древка.

— Ну, наверное, она сейчас затыкает ему рот кляпом, а затем сорвёт с него…

— Хорошо, хорошо, я тебя поняла.

— Бедный Вал.

— Ничего Вал не бедный, Дымка. Если бы его это не заводило, не повторялось бы из ночи в ночь.

— С другой стороны, мы всё же солдаты, все до единого.

— И что это означает?

— Означает, что мы знаем: исполнять приказы — лучший способ выжить.

— Значит, Валу лучше вытянуться по стойке «смирно», если жить хочет, да? Ты это пытаешься сказать? А я-то думала, что от ужаса он обвиснет и сморщится.

— Дэторан ведь бывший мастер-сержант, помнишь? Я однажды видела, как рекрут полтора колокола стоял по стойке смирно после того, как у него сердце остановилось от одной из её тирад. Полтора колокола, Хватка, стоял мёртвый и холодный…

— Да ну, ерунда. Я же была там. Десятую часть колокола он простоял, сама знаешь.

— Ну и что с того? Всё равно я права, и спорю на стопку монет из своего жалованья, что и Вал сейчас стоит точно так же.

Хватка ткнула палкой в костёр.

— Смешно это, — пробормотала она немного погодя.

— Что смешно?

— А, да это, что ты сказала. Не про мёртвого новобранца, а про то, что Дэторан была мастер-сержантом. Всех нас, «мостожогов», прокатили. Почитай, каждого треклятого солдата, начиная с самого Скворца. Молоток командовал кадровыми целителями, когда их ещё хватало, при старом императоре. А Штырь ведь успел когда-то побыть капитаном роты сапёров, да?

— Целых три дня, а потом один из них споткнулся о собственную «ругань»…

— …И все они взлетели на воздух, ага. Мы тогда были в тысяче шагов впереди, а в ушах у меня ещё несколько дней звенело.

— На том сапёрные роты в армии и закончились. Дассем разогнал их после этого, заявив, что Штырь больше не капитан, потому как у нас нет больше специальных корпусов. И что с того, Хватка?

— Ничего. Просто теперь мы все не те, кем были раньше.

— Меня никогда не повышали.

— Тоже мне, сюрприз! Ты же собаку съела на том, чтоб тебя никто не замечал.

— И всё равно. А Мураш был рождён сержантом…

— Потому такой коротышка, ага. Никогда его не разжаловали, это правда, но только потому, что он — худший сержант на свете. Пока он при звании — это всем нам кара, начиная с самого Мураша. Каждый из нас — неудачник, вот ивсё, что я говорю.

— Ой, какая приятная мысль, Хватка.

— А кто сказал, что все мысли должны быть приятными? Никто.

— Я могла бы, только не подумала об этом.

— Ха-ха.

Послышался медленный перестук лошадиных копыт. В следующий миг появился капитан Паран с конём в поводу.

— День выдался долгий, капитан, — сказала Хватка. — У нас есть чай, если желаете.

Паран обернул поводья вокруг луки седла и подошёл к женщинам.

— Последний костёр в лагере «Мостожогов». Вы обе что, вообще не спите?

— Мы у вас то же самое можем спросить, сэр, — ответила Хватка. — Но все мы уже знаем, что сон для слабаков, верно?

— Зависит от того, насколько он мирный, я полагаю.

— Вот тут капитан прав, — сказала Дымка Хватке.

— Ну, — фыркнула та, — я-то вполне мирная, когда сплю.

Дымка хмыкнула в ответ:

— Это ты так думаешь.

— Мы получили весть от Чёрных морантов, — сказал Паран, принимая из рук Хватки кружку с горячим травяным отваром.

— Они разведали Сетту.

— Да. Там никого нет. Ни одной живой души, во всяком случае. Весь город — один большой некрополь.

— Так чего ж мы, по-прежнему идём туда? — спросила Хватка — Если только мы не…

— Мы идём туда, капрал.

— Зачем?

— Мы идём на Сетту, потому что не идём на Лест.

— Хорошо, — вздохнула Дымка. — Я рада, что это прояснилось.

Паран сделал глоток чая, затем сказал:

— Я выбрал заместителя.

— Заместителя, сэр? — спросила Хватка. — Зачем?

— Причина очевидна. Так или иначе, я выбрал тебя, Хватка. Ты теперь лейтенант. Скворец дал добро. В моё отсутствие ты — командир «Мостожогов»…

— Нет, спасибо, сэр.

— Это не обсуждается, Хватка. Присвоение звания уже внесли в именные списки. Официально, с печатью Дуджека.

Дымка легонько подтолкнула её локтем.

— Поздравляю… ой, наверное, надо было честь отдать.

— Заткнись! — рыкнула Хватка. — Но в одном ты права: никогда больше не толкай меня, женщина.

— Этот приказ будет тяжеловато исполнить… госпожа лейтенант, сэр. Паран допил чай и выпрямился.

— У меня только один приказ для тебя, лейтенант.

Хватка подняла на него взгляд.

— Капитан?

— «Мостожоги», — сказал Паран, и его голос был неожиданно строг. — Сбереги их, что бы ни случилось. Сбереги, лейтенант.

— Ух… слушаюсь, сэр.

Они смотрели, как Паран вернулся к коню и повёл его прочь.

Обе женщины долго молчали. Наконец Дымка вздохнула:

— Пошли спать, Хватка.

— Ага.

Они затоптали остатки костра. В наступившем полумраке Дымка шагнула ближе и обвила Хватку рукой.

— Всё сводится к тому, — промурлыкала она, — что прячет ночь…

Худа с два оно к этому сводится. Всё сводится к тому, что капитан имел в виду. Вот что мне нужно понять. И что-то мне подсказывает: мирный сон для лейтенанта Хватки закончился.

Они шагнули прочь от угасающей золы, и темнота поглотила их.

Мгновением позже не было видно уже ни единого движения. Звёзды пролили слабый серебряный свет вниз, на лагерь «Мостожогов». Часто расставленные шатры были бесцветны в тусклом, призрачном сиянии. И сам лагерь выглядел призрачным и странно застывшим. И даже по-своему мирным.

Скворец вошёл в командный шатёр Дуджека. Как он и ожидал, Первый Кулак приготовился. Фонарь под колпаком, на походном столе две большие кружки эля и брикет гадробийского козьего сыра. Сам Дуджек сидел на одном из стульев, опустив во сне голову.

— Первый Кулак, — позвал Скворец, снимая латные перчатки и глядя на сыр и эль.

Старый командир заворчал, моргнул и сел прямо.

— Ага.

— Мы потеряли её.

— Жаль, конечно. Ты, должно быть, голоден, так я… а, хорошо. Продолжай жевать и предоставь говорить мне. — Он потянулся вперёд и взял свою кружку. — Артантос нашёл Парана и передал ему приказы. Так что капитан будет держать «Мостожогов» наготове, для чего — они не знают, и это, возможно, к лучшему. Что до самого Парана: ладно, Быстрый Бен меня убедил. Жаль, конечно, но буду честен и скажу: как по мне, мага нам будет не хватать больше, чем этого зелёного аристократа…

Подняв руку, чтобы прервать Дуджека, Скворец запил последний кусок сыра мощным глотком эля.

Первый Кулак вздохнул, подождал.

— Дуджек…

— Смахни крошки с бороды, — проворчал Первый Кулак, — если хочешь, чтобы я воспринимал тебя всерьёз.

— Несколько слов о Паране. С потерей Рваной… то есть Серебряной Лисы, я хотел сказать, значение капитана для нас не может быть переоценено. Нет, не просто для нас — для самой Империи. Быстрый Бен был непреклонен в этом. Паран — Господин Колоды. Внутри него таится сила, способная изменить мир, Первый Кулак. — Он выдержал паузу, обдумывая свои слова. — Теперь для Ласиин, наверное, нет шансов вернуть его расположение, но, в самом крайнем случае, она будет достаточно мудрой, чтобы не сделать взаимоотношения ещё хуже.

Брови Дуджека поползли вверх:

— Именно такой совет я ей и дам. Вот прямо как только её в следующий раз увижу — так сразу.

— Хорошо. Прости. Несомненно, императрица понимает…

— Несомненно. Однако, как я уже сказал, именно потеря Большого Бена — больней всего. То есть — с моей точки зрения.

— Ладно, сэр. То, что задумал чародей… э-эм, я согласен с ним, что чем меньше об этом знают Бруд и компания, тем лучше. Пока разделённые силы продвигаются по плану, у них нет причин сомневаться в том, что Быстрый Бен марширует в ногу с остальными.

— Безумие чародея…

— Первый Кулак, безумие чародея спасало наши шкуры не раз и не два. Не только мою и «Мостожогов», но и твою…

— Мне это отлично известно, Скворец. Уж прости старику его страхи, пожалуйста. Это Бруд, и Рейк, и тисте анди — и треклятые Старшие боги заодно — должны были встать против Увечного бога. Они — со своими бессчётными Путями, ужасающей мощью и могуществом, — а не мы, не смертный взводный чародей и молодой капитан голубых кровей, который уже однажды умер. Даже если они не провалят всё дело, посмотри только, каких врагов мы наживём.

— Если только наши нынешние союзники столь недальновидны, что этого не понимают.

— Скворец, мы — малазанцы, не забыл? Всё, что мы делаем, не предполагает даже намёка на раскрытие наших долгосрочных планов — от смертных империй не ожидают столь далёкого планирования наперёд. И мы с тобой поднаторели в том, чтобы следовать принципу. Худ меня побери, Ласиин перевернула субординацию с ног на голову не просто так!

— Ну да, чтобы правильные люди оказались где нужно, ближе к земле, когда Престол Тени и Котильон сделают свой ход.

— Не только они, Скворец.

— Это нужно сказать Быстрому Бену… и на самом деле — всем «Мостожогам».

— Нет. К тому же, ты правда думаешь, что твой чародей ещё сам не раскумекал всё?

— Если так, почему он отправил Калама за Императрицей?

— Потому что Калама нужно было убедить лично, вот почему. Лицом к лицу с Императрицей. Быстрый Бен это понимал.

— Должно быть, я единственный тупица во всей этой имперской игре, — вздохнул Скворец.

— Возможно, единственный по-настоящему благородный, во всяком случае. Смотри, мы знали, что Увечный бог приготовился сделать ход. Понимали, что боги могут всё испортить. Согласен, мы не предвидели, что вмешаются Старшие боги, но это уж ни туда ни сюда, верно? Я имею в виду, мы знали: приближаются неприятности. Более чем с одного направления — но как мы могли догадаться, что происходящее в Паннионском Домине связано с усилиями Увечного бога? И всё же, не думаю, что именно парочка «мостожогов» случайно наткнулась на этого агента Скованного, ну, того больного ремесленника из Даруджистана. И что Быстрый Бен случайно оказался рядом, чтобы подтвердить явление Дома Цепей. Ласиин всегда понимала ценность правильной тактической расстановки: Худ свидетель, именно она этому обучила Императора — не наоборот. Карманный Путь Увечного бога блуждает — всегда так было. То, что он забредёт в холмы между Крепью и Даруджистаном, — возможность, которую Увечный бог не мог упустить: если уж он собирался что-то сделать, надо было действовать. И мы его подловили. Может, и не так, как собирались, но подловили.

— Неплохо, — пробормотал Скворец.

— Что до Парана, там тоже есть определённая логика. Всё-таки Тайшренн готовил Рваную Снасть на роль Госпожи Колоды. А когда всё пошло наперекосяк, ну, случился остаточный эффект — навёл прямо на ближайшего к ней в тот момент человека. Не физически, но, определённо, духовно. Во всём этом, Скворец, — если обернуться назад — единственным по-настоящему тупым игроком был Беллурдан Сокрушитель черепов. Мы никогда не узнаем, что произошло между ним и Рваной Снастью там, на равнине, но, клянусь Бездной, этот эпизод числится среди худших провалов в истории Империи. То, что роль Господина Колоды досталась малазанцу, а не какому-нибудь пастуху-гадробийцу, который неподалёку перегонял стадо… Что ж, Опоннова удача сыграла нам здесь на руку, и, думаю, больше тут нечего сказать.

— А вот теперь у меня появились опасения, — сказал Скворец. — Мы такие умные, что я уже начинаю гадать, кто кем манипулирует. Мы играем в теневые игры с Владыкой Тени, гремим цепями Увечного бога, теперь вот даём Бруду больше времени так, что он даже не догадывается об этом, и в то же время отказываем т’лан имассам или, по крайней мере, собираемся…

— Благоприятная возможность, Скворец. Колебания здесь фатальны. Если очутился посреди широкой, бурной реки, плыть можно только в одном направлении. Наша задача — держать голову Ласиин над водой, и вместе с ней — Малазанскую империю. А если Бруд махнёт своим молотом во имя Огни, мы потонем, все до единого. Закон, порядок, мир, цивилизация — всё исчезнет.

— Значит, чтобы уберечь Бруда от этого, мы пожертвовали собой, бросив вызов Увечному богу. Мы — одна-единственная до Худа уставшая армия, которую уже практически погубил очередной приступ паники Ласиин.

— Лучше прости ей эти приступы паники, Скворец. Это хоть подтверждает, что и она — смертная.

— Да под Крепью «Мостожогов» практически стёрли с лица…

— Это был несчастный случай, и хоть тогда ты этого не понял — понимаешь сейчас. Тайшренн приказал им оставаться в тоннелях, поскольку думал, что это было самое безопасное место. Самое. Безопасное.

— Больше похоже на то, что кто-то захотел списать нас как «сопутствующие потери», — сказал Скворец. Нет, не нас. Меня. Будь ты проклят, Дуджек, ты заставил меня подозревать, будто знаешь об этом всём больше, чем я надеялся. Храни нас Беру, надеюсь, что я ошибаюсь… — И вместе с тем, что случилось в Даруджистане…

— В Даруджистане был кавардак. Все всех недопоняли. Слишком рано всё случилось после осады Крепи… слишком рано для всех нас.

— Значит, не только один я занервничал.

— Под Крепью? Нет, Худ побери, мы все были на нервах. Битва пошла не так, как планировалось. Тайшренн и вправду верил, что сумеет сбить Лунное Семя — и заставить Рейка выйти в открытую. И если бы он не остался фактически один, всё могло бы пойти по-другому. Я потом выяснил, что Тайшренну не сообщили вовремя, кем на самом деле была Ночная Стужа, но он знал, что она нацелилась на меч Рейка. Вместе с Беллурданом, которого она использовала для поисков. Похоже было на личную игру ради обретения власти, и Ласиин не была готова это позволить. Но даже так, Тайшренн обратился против Ночной Стужи, лишь когда она убрала А’Карониса — того самого Высшего мага, который пришёл к Тайшренну со своими подозрениями на её счёт. Я тут сказал, что убийство Рваной Снасти Беллурданом было худшим провалом в малазанской истории, так вот, тот день под Крепью уверенно претендует в этом перечне на второе место.

— Что-то в последнее время многовато провалов…

Дуджек медленно кивнул, его глаза блеснули в свете фонаря.

— И началось всё, я бы сказал, с того момента, когда т’лан имассы перебили жителей Арэна. Но даже в таком случае, всякий катастрофический провал открывает особую правду. Ласиин не отдавала такого приказа, но кто-то же его отдал? Кто-то вернулся, воссел на Первый Престол, — и этот кто-то, кого считали мёртвым! — использовал т’лан имассов, чтобы отомстить Ласиин, ослабить её власть над Империей. И вот — первый признак того, что император Келланвед вовсе не так мёртв, как нам бы того хотелось.

— И всё так же безумен, да. Дуджек, я думаю, мы приближаемся к очередному «катастрофическому провалу».

— Надеюсь, ты ошибаешься. И вообще, это меня сегодня ночью нужно было утешать.

— Ну, думается, такова цена за перевёрнутую с ног на голову субординацию…

— Знаешь, Скворец, что бы я тут ни говорил, это меня подводит к новому выводу. Не самому приятному…

— Какому?

— Я начинаю думать, будто мы и вполовину не так уверены в том, что собираемся делать, как сами себе воображаем.

— Кто это — «мы»?

— Империя. Ласиин. Тайшренн. Что же до нас с тобой, мы — меньшие игроки, и знаем куда меньше, чем нам нужно знать. Мы взялись штурмовать Лунное Семя под Крепью, практически ничего не зная о том, что на самом деле происходит. И если бы я не прижал потом Тайшренна, так и не выяснил бы.

Скворец разглядывал остатки эля в своей кружке.

— Быстрый Бен умён, — пробормотал он. — Не могу сказать, сколько он на самом деле вычислил. Он иногда бывает очень неразговорчивым.

— Но по-прежнему готов, да?

— О да. И открыто дал понять, что крепко верит в Ганоса Парана. В этого нового Господина Колоды.

— Тебя это не беспокоит?

— Немного. Парана использовали боги. Он входил в меч Драгнипур. В его жилах течёт кровь Псов Тени. И никто из нас не знает, какие изменения всё это произведёт в нём — ни даже, что они предвещают. Он непредсказуем, им почти невозможно управлять — о, он исполнит приказы, которые я ему даю, но, думаю, если Ласиин считает, будто сможет его использовать, её ожидает сюрприз.

— Он тебе нравится, да?

— Я им восхищаюсь, Дуджек. Его стойкостью, способностью изучать себя без страха и жалости, а более всего — его врождённой человечностью.

— Достаточно для крепкой веры, я бы сказал.

— Моим же мечом меня ранил, — поморщился Скворец.

— Лучше уж своим, чем чужим.

— Я подумываю о том, чтобы уйти в отставку, Дуджек. Когда эта война закончится.

— Об этом я догадался, дружище.

Скворец поднял на него взгляд.

— Думаешь, она позволит?

— Думаю, не стоит оставлять ей выбор.

— Я утону, как Краст и Урко? Или все увидят, как меня убили, а потом труп исчезнет, как это было с Дассемом?

— Ну, если вообразить, что всех этих смертей на самом деле не было…

— Дуджек!

— Хорошо, но, признайся, некоторые сомнения всё же остаются.

— Я их не разделяю, и однажды я выслежу Дукера и заставлю открыть правду. Если кто и знает её, то только этот чокнутый историк.

— Быстрый Бен ещё не получил вестей от Калама?

— Даже если получил, мне не скажет.

— А где твой чародей сейчас?

— В последний раз я его видел с тригалльскими торговцами.

— Ему бы лучше поспать — с учётом всего, что будет.

Скворец поставил свою кружку и поднялся.

— Как и нам, старина, — сказал он, морщась от того, что перенёс лишний вес на больную ногу. — Когда прибудут Чёрные моранты?

— Через две ночи, считая от этой.

Скворец хмыкнул и повернулся к выходу из шатра.

— Доброй ночи, Дуджек.

— И тебе, Скворец. А, вот ещё что.

— Да?

— Тайшренн. Он хотел извиниться пред тобой. За то, что случилось с «Мостожогами».

— Он знает, где меня искать, Дуджек.

— Он ждёт подходящего момента.

— И какой же момент — подходящий?

— Не уверен, но он всё до сих пор не наступил.

Скворец ничего не отвечал в течение полудюжины ударов сердца, затем потянулся к пологу шатра.

— Увидимся утром, Дуджек.

— Ага, — ответил Первый Кулак.

Когда Скворец пришёл к своему шатру, он увидел высокую фигуру в тёмных одеждах. Он улыбнулся, приблизившись к ней.

— Я скучал по тебе.

— Я тоже, — ответила Корлат.

— Бруд подкинул тебе работы. Заходи, я сейчас зажгу фонарь.

Он услышал её вздох, когда тисте анди вошла в шатёр.

— Как по мне, лучше не надо.

— Ну, ты можешь видеть в темноте, но…

Она потянулась к нему, прижала к себе и прошептала:

— Если хочешь болтать, говори кратко. Моё желание не утолить словами.

Его руки обвились вокруг неё.

— Хотел только спросить, нашла ли ты Серебряную Лису.

— Нет. Похоже, она умеет странствовать по тропам, которых, как я думала, больше не существует. Более того, двое её неупокоенных волков явились и… проводили меня обратно. Они… необычные.

Скворец вспомнил момент, когда впервые увидел т’лан айев: как волки вставали, точно пыль с пожухлой травы, обретали свой звериный облик и укрывали гигантской стаей склоны холмов.

— Знаю. В их облике есть что-то непропорциональное…

— Да, ты прав. Их облик режет глаз. Слишком длинные лапы, слишком массивные плечи, но короткие шеи, и слишком широкие челюсти. Но не только их физический облик кажется мне… тревожным.

— Даже более тревожным, чем т’лан имассы?

Корлат кивнула.

— У т’лан имассов внутри пустота, подобная непроглядной пещерной тьме. Но у т’лан айев не так. Внутри этих волков… я видела скорбь. Вечную скорбь…

Она задрожала в его руках. Скворец молчал. Ты видишь в их глазах, любовь моя, то, что я вижу в твоих. И это отражение — узнавание! — так потрясло тебя.

— У границы лагеря, — продолжала Корлат, — они рассыпались в пыль. Мгновение назад рысили по бокам и вот вдруг… пропали. Я не знаю почему, но это обеспокоило меня больше, чем всё остальное.

Потому что именно это ждёт нас всех. Даже тебя, Корлат.

— Разговор вроде планировался короткий. Давай его закончим. Идём в постель, любимая.

Она заглянула ему в глаза.

— А потом, после этой ночи?

Он поморщился.

— Да, будет какой-то перерыв.

— Карга возвратилась.

— Уже возвратилась?

Корлат кивнула. Она хотела что-то добавить, но заколебалась, поглядев в его глаза, и промолчала.

Сетта, Лест, Маурик. Эти города пусты. Однако армии всё равно разделятся. И никто не скажет, почему. Обе стороны альянса имеют что скрывать, заботятся о секретности, и чем ближе подходят к Кораллу, тем это сложней.

Большинство тисте анди исчезли. Ушли вместе с Рейком в Лунное Семя. Но где Лунное Семя? И что, во имя Худа, они задумали? Не явимся ли мы в Коралл только затем, чтобы узнать, что город пал, Паннионский Провидец мёртв, его душа взята Драгнипуром, а над головой висит гигантская гора?

Чёрные моранты искали эту треклятую летучую скалу… безрезультатно.

Но и у нас есть секреты. Мы посылаем Парана и «Мостожогов» вперёд; Худ нас побери, мы делаем куда больше, чем только это.

Началась нежелательная борьба за власть, но все мы знали, что она неизбежна. Сетта, Лест, Маурик. Тонкая игра перестала быть тонкой.

— Моё сердце принадлежит тебе, Корлат, — сказал Скворец женщине в своих объятиях. — Ничто больше не имеет значения для меня. Ничто… и никто.

— Пожалуйста… не извиняйся за то, что даже ещё не произошло. Не говори об этом вообще.

— И не думал, любимая.

Лжец. Думал. На свой лад. Ты извинялся.

Она приняла его ложь с кривой улыбкой.

— Хорошо.

Позже, вспоминая свои слова, Скворец желал, чтобы они были более ясными — свободными от скрытых намерений.

Паран смотрел слипающимися от недостатка сна глазами, как Быстрый Бен закончил беседовать с Харадас, а затем вернулся к капитану.

— Сапёры взвоют, — сказал Паран, когда они возобновили свой путь к малазанскому лагерю, заново установленному на южном берегу реки Серп.

Быстрый Бен пожал плечами.

— Я отведу Вала в сторонку на пару слов. В конце концов, Скрипач для него ближе родного брата, и, учитывая, в какую заварушку встрял Скрип, ему пригодится вся помощь, какую он только сможет получить. Единственный вопрос, доставят ли тригалльцы груз вовремя.

— Они необычайные ребята, эти торговцы.

— Они сумасшедшие. Только чокнутые взялись бы делать то, что они делают. Полнейшее безрассудство и наглость — только благодаря им эти ребята всё ещё живы.

— Я бы добавил сюда бесспорное умение путешествовать по враждебным Путям.

— Будем надеяться, этого умения хватит, — ответил чародей.

— Там ведь не только морантская взрывчатка, да?

— Да. Ситуация в Семи Городах самая отчаянная. В любом случае, я сделал всё, что мог. А вот насколько эффективно, покажет будущее.

— Ты удивительный человек, Быстрый Бен.

— А вот и нет. Только лучше об этом помалкивать. Вал будет держать рот на замке, как и Скворец…

— Господа! Какой приятный вечер!

Оба обернулись на голос, раздавшийся прямо за их спинами.

— Крупп! — зашипел Быстрый Бен — Ах, ты, скользкий…

— Ныне и сейчас Крупп умоляет о снисхождении. Сие лишь счастливая случайность, что Крупп услышал твои достойные восхищения слова, покуда ковылял за тобой по пятам столь тишайше; и воистину, теперь он не желает ничего иного, кроме как участвовать, хотя бы и скромно, в сём смелом предприятии.

— Если скажешь кому-нибудь хоть слово, — прорычал Быстрый Бен, — я перережу тебе глотку.

Даруджиец извлёк носовой платок и обтёр себе лоб тремя быстрыми движениями, от чего шёлк явственно пропитался потом.

— Крупп заверяет смертоносного чародея, что молчание для Круппа есть ближайшая подруга, любовница — невиданная и невидимая, непредвиденная и неумолимая. В тот же самое время Крупп провозглашает, что честные граждане Даруджистана не останутся в стороне от столь величественного предприятия — сам Барук поспособствует, и даже лично — настолько, насколько сие возможно. Увы, ему нечего предложить, кроме этого. — С этими словами Крупп встряхнул платком и извлёк из него маленький стеклянный шарик, который тут же уронил на землю. Тот разбился, издав нежный звон. Встал туман, поднялся на высоту колен между даруджийцем и двумя малазанцами и медленно принял облик бхок’арала.

— А-ай, — пробормотал Крупп, — сколь гадкое, визуально оскорбительное создание.

— Только потому, что ты сам на него похож, — отметил Быстрый Бен, глядя на это явление.

Бхок’арал повернул свою чёрную голову размером с грейпфрут и, сверкая глазами, взглянул на чародея. Затем тварь обнажила иглоподобные зубы.

— Привет! Барук! Хозяин! Он! Поможет!

— Удручающе немногословное усилие дорогого, несомненно переутомившегося Барука, — заметил Крупп. — Его наилучшие заклинания выказывают лингвистическое изящество, не сказать, приятную плавность речи, в то время как сие… существо, увы, являет…

— Тихо, Крупп, — буркнул Быстрый Бен. Он обратился к бхок’аралу: — Как бы неожиданно это ни звучало, я рад принять помощь Барука, но хотел бы узнать, каков его интерес. В конце концов, восстание — в Семи Городах. Малазанское дело.

Голова бхок’арала закачалась вверх-вниз.

— Да! Барук! Хозяин! Рараку! Азат! Великая!

— Великая? — эхом откликнулся Паран.

— Великая! Опасность! Азат! Икарий! Больше! Колтейн! Восторг! Честь! Союзники! Да! Да?

— Кхм… похоже, легко не будет, — пробормотал Быстрый Бен. — Ладно, вернёмся к деталям…

Паран развернулся, услышав приближающегося всадника. Появилась фигура — неясная в звёздном свете. Первой деталью, на которую обратил внимание капитан, была лошадь, — мощный боевой конь, гордый и, несомненно, горячий. Женщина верхом на скакуне была, наоборот, весьма невзрачной: старый, видавший виды доспех, под кромкой шлема — непримечательное, моложавое лицо.

Её взгляд скользнул по Круппу, бхок’аралу и Быстрому Бену. Не меняя выражения лица, он обратилась к Парану:

— Капитан, я хотела бы поговорить с вами лично, сударь.

— Как пожелаете, — ответил он и отошёл с ней на пятнадцать шагов от остальных, — достаточно для личной беседы?

— Вполне, — ответила женщина, натягивая поводья и спешиваясь. Она шагнула к нему. — Сударь, я — Дестриант «Серых мечей». Ваши солдаты удерживают некоего пленника, и я прибыла для того, чтобы официально просить препоручить его нашим заботам.

Паран моргнул, затем кивнул.

— А, это, должно быть, Анастер, который прежде командовал тенескаури.

— Верно, сударь. Мы всё ещё не закончили с ним.

— Понимаю… — он замялся.

— Он оправился от раны?

— От потери глаза? Наши лекари оказали ему помощь.

— Возможно, — сказала Дестриант, — мне следует сообщить свою просьбу Первому Кулаку Дуджеку?

— Нет, в этом нет необходимости. Я могу говорить от имени малазанцев. И в этом качестве обязан прежде задать несколько вопросов.

— Как пожелаете, сударь. Извольте.

— Что вы собираетесь сделать с пленником?

Она нахмурилась.

— Сударь?

— Мы не одобряем пыток, невзирая на тяжесть его преступлений. Если потребуется, мы будем вынуждены усилить защиту Анастера и отклонить ваше прошение.

Она коротко посмотрела в сторону, затем снова сосредоточила взгляд на нём, и Паран догадался, что Дестриант гораздо моложе, чем ему показалось поначалу.

— Пытка, сударь, это относительное понятие.

— Вот как?

— Пожалуйста, сударь, позвольте продолжить.

— Милости прошу.

— Этот человек, Анастер, может считать, что мы собираемся пытать его, но данный страх есть порождение невежества. Ему не причинят вреда. На самом деле Кованый Щит стремится сделать нечто совершенно противоположное для этого несчастного.

— Она хочет принять его боль.

Дестриант кивнула.

— Духовное объятие — вроде того, что Итковиан сделал с Рат’Фэнером.

— Именно так, сударь.

Паран молчал некоторое время, затем спросил:

— Это намерение ужасает Анастера?

— Да.

— Почему?

— Потому что более в себе он ничего не знает. Он полностью отождествляет себя с болью в своей душе. И оттого боится её прекращения.

Паран развернулся в сторону малазанского лагеря.

— Следуйте за мной, — сказал он.

— Сударь? — спросила она из-за его спины.

— Он ваш, Дестриант. С моим благословением.

Она отшатнулась после его слов к своему коню, который фыркнул и отступил в сторону.

Паран обернулся.

— Что…

Женщина выпрямилась, подняла руку к бровям и тряхнула головой.

— Прошу прощения. Был особый… вес… в том, как вы сказали это слово.

— Сказал это… ох!

Ох. Худов дух, Ганос, это было ужасно неосторожно.

— И что же? — спросил он неохотно.

— И… Я не уверена, сударь. Но я полагаю, что могу дать вам совет, э-эм, впредь проявлять большую осмотрительность.

— М-да, я полагаю, вы правы. Вы достаточно пришли в себя, чтобы мы могли продолжить?

Дестриант кивнула, взявшись за поводья своего скакуна.

Не думай об этом Ганос Паран. Прими как предостережение — и ничего более. Ты ничего не сделал Анастеру — ты даже его не знаешь. Предостережение — и уж ты к нему прислушаешься!..

Глава двадцать вторая

Стекло есть песок, а песок — стекло!

А муравей пляшет вслепую

(так, как танцуют слепые)

по краю грани — по грани края.

Яркая ночью, тусклая днём —

паучиха не знает улыбки,

но она улыбнётся, хотя

муравей всё равно не увидит,

ведь слепой ничего не видит,

а вот уже и «не видел»…

Малезэн Злопамятный (род.?).

Страшные сказки для детей

— Увы, от бездумного страха она дёргается, — прозвучал над ним голос провидомина. — Мне кажется, в последнее время её беспокойство стало… чересчур сильным, Святейший.

Паннионский Провидец взвизгнул:

— По-твоему я сам не вижу? По-твоему, я слепой?

— Ты мудр и всеведущ, — пробормотал провидомин. — Я лишь высказал свои тревоги, Святейший. Он уже не может ходить, а изуродованные рёбра мешают дышать.

«Он»… изувеченные… скрученные рёбра, словно костяные пальцы, сжимают лёгкие всё сильнее. Провидомин. Это обо мне ты говоришь.

Но кто я?

Когда-то я чувствовал силу. Давным-давно.

Был волк.

Волк. Угодивший в ловушку — мою грудь. Эти кости, да, — он не может дышать. Дышать так больно.

Вой исчез. Затих. Волк не может больше звать… звать…

Кого?

Однажды я положил руку на её покрытое шерстью плечо. У самой шеи. Мы с ней ещё не пробудились тогда. Так близко, шли след в след, но ещё не пробудились… печальное неведение. Хоть она подарила мне свои смертные видения, свою единственную историю — такой, какой знала, а глубоко в её сердце спала…

…спала моя возлюбленная.

— Святейший, твоя Мать задушит его в объятиях, если вернуть пленника к ней…

— Ты смеешь мне приказывать? — шипящий голос Провидца дрожал от гнева.

— Нет, Святейший. Я только говорю очевидное.

— Ультентха! Дражайший септарх, подойди-ка сюда! Взгляни на человека у ног твоего провидомина. Что ты думаешь?

— Святейший, — раздался новый, более тихий, голос. — Довереннейший из моих слуг говорит правду. Кости этого человека столь повреждены, что…

— У меня есть глаза! — закричал Провидец.

— Святейший, — продолжил септарх. — Освободи пленника от этого кошмара.

— Нет! Не буду! Он мой! Он принадлежит Матери! Ей нужно кого-то обнимать — он нужен ей!

— Её любовь губительна, — подал голос провидомин.

— Вы оба смеете мне перечить? Мне позвать Крылатых? Чтобы они вас обоих отправили в небытие? А сами ссорились за ваши жалкие останки? Да?

— Если такова твоя воля, Святейший.

— Да, Ультентха! Именно! Моя воля!

Провидомин подал голос:

— Мне вернуть его Матроне, Святейший?

— Позже. Оставь его здесь. Его вид доставляет мне удовольствие. А теперь, Ультентха, докладывай.

— Укрепления готовы, Святейший. Когда враги пересекут равнину, они упрутся в городскую стену. И не станут посылать лазутчиков в лес на холмах справа, душой ручаюсь.

— Уже поручился, Ультентха. А что эти треклятые великие во́роны? Если хоть один из них увидел…

— Твои Крылатые отогнали их прочь, Святейший. Небо расчистили, и вражеская разведка осталась ни с чем. Мы позволим противнику разбить лагерь на равнине, затем выйдем из укрытий и ударим с фланга. В это же время атакуют боевые маги со стен, Крылатые с неба и септарх Инал от ворот. Святейший, победа будет за нами.

— Я хочу Каладана Бруда. Хочу, чтобы мне принесли его молот. Я хочу, чтобы малазанцев стёрли в порошок. Чтобы боги баргастов ползали у моих ног. Но больше всего я хочу «Серых мечей»! Ясно? Хочу этого человека, Итковиана, и вот тогда я дам Матери новую игрушку. Зарубите себе на носу: если хотите милосердия для Тока Младшего, приведите мне Итковиана. Живого.

— Как пожелаешь, Святейший, — отозвался септарх Ультентха.

Всё будет так, как он пожелает. Он — мой бог. Чего бы он ни пожелал. Всё, чего пожелает. Волк не может дышать. Волк умирает.

Он… мы умираем.

— И где враги сейчас, Ультентха?

— Два дня назад после переправы они и в самом деле разделились.

— Они разве не понимают, что все города на их пути мертвы?

— Великие во́роны должны были предупредить об этом, Святейший.

— Тогда зачем?

— Мы не уверены. Крылатые не осмелились подлететь поближе — их ещё не обнаружили, и, полагаю, лучше бы так было и впредь.

— Согласен. Что ж, возможно, они вообразили, что мы приготовили ловушки — засадные отряды или что-то в этом роде — и боятся внезапной атаки с тыла, если не проверят города.

— Благодаря их опасениям у нас больше времени, Святейший.

— Они — болваны, окрылённые победой в Капастане.

— Так точно, Святейший. И за неё они заплатят очень дорого.

Все платят. Никому нет спасения. Я думал, что я в безопасности. Волк был силой — сам по себе, пробуждающейся мощью. К нему я бежал.

Но волк выбрал неправильного человека, неправильное тело. Когда он явился лишить меня глаза — обжигающая серая вспышка, которую я принял за камень, — я был целым, молодым, здоровым.

А теперь я во власти Матроны. С огромных рук слазит старая кожа, воняет заброшенными змеиными ямами. Сжимаются объятия — и кости ломаются вновь и вновь. Так много боли, безбрежный океан страдания. Я чувствовал страх Матроны, о котором говорил Провидец. Вот что лишило меня рассудка. Вот что меня уничтожило.

И лучше бы мне не воскресать. Лучше бы память не возвращалась. Знание — нежеланный дар.

Проклятие осознания. Лежать на холодном полу, чувствовать, как медленно отходят приливные волны боли — я больше не чувствую ног. Я чую соль. Пыль и плесень. Тяжесть на левой руке. Вес моего же тела, от которого рука немеет.

Если бы только я мог пошевелиться.

— …засаливать тела. Пока что недостатка нет. Цинга унесла столько тенескаури, что нашим войскам остаётся лишь собирать трупы, Святейший.

— Обычные хвори не тронут солдат, Ультентха. Я видел это во сне. Госпожа прогуливалась среди тенескаури, — и вот! — плоть их разбухла, пальцы на руках и ногах сгнили и почернели, зубы выпали в потоках крови. Но когда она подошла к моим избранным воинам, то улыбнулась. И ушла прочь.

— Святейший, — спросил провидомин, — почему Полиэль благословила наше дело?

— Не знаю и знать не хочу. Возможно, ей было явлено особое виде́ние — о славе нашего торжества, или, быть может, так она выпрашивает милость. Наши солдаты будут здоровы. А когда захватчики окажутся повержены, мы продолжим свой победоносный марш на новые города и земли и разжиреем благодаря новой добыче.

Захватчики… среди них моя родня. Я был Током Младшим, малазанцем. И малазанцы скоро будут здесь.

Из глотки пленника вырвался тихий булькающий смех, который становился всё громче.

Беседа затихла. Лишь смех заполнял всю комнату.

Голос Провидца прозвучал прямо над малазанцем:

— И что же тебя так развеселило, Ток Младший? Говорить можешь? Ах, да, кажется, я уже спрашивал.

Тяжело отдышавшись, Ток ответил:

— Да, могу. Но ты меня не слышишь. Ты никогда меня не слышишь.

— В самом деле?

— Войско Однорукого, Провидец. Самая смертоносная армия, какую только порождала Малазанская империя. Войско идёт за тобой.

— Мне трястись от страха?

Ток рассмеялся вновь:

— Как пожелаешь. Но твоя Мать знает.

— Думаешь, она боится твоих тупых солдат? Я прощаю твоё невежество, Ток Младший. У дорогой Матушки, как бы это сказать, есть старые… страхи. Лунное Семя. Но позволь я поясню, дабы не возникало дальнейших недоразумений. Тисте анди и их перепуганный Повелитель считают Семя Луны своим домом, но они — лишь ящерицы в заброшенном храме. Они понятия не имеют о великолепии, которое их окружает. Хотя, увы, дорогой Матушке не до таких тонкостей. Теперь в ней теплится разве что огонёк инстинкта, о разуме и речи нет. Яггуты помнят Лунное Семя. Только у меня есть свитки «Блажи Готоса», которые шепчут о к’чейн на’рук — «короткохвостых», неудачных детях Матроны — тех, кто создал механизмы, связавшие чары давно забытыми узлами, строил огромные летающие крепости и оттуда совершал разрушительные нападения на своих длиннохвостых сородичей. Но в конце концов они проиграли. Их уничтожили. Лишь одна повреждённая твердыня уцелела, предоставленная воле ветров. Готос полагает, она уплыла на север, где попалась в ловушку лютой зимы яггутов, на тысячи лет застряла во льдах. Пока её не нашёл Повелитель тисте анди. Теперь ты понимаешь, Ток Младший? Аномандр Рейк понятия не имеет об истинной силе Лунного Семени — силе, которую никогда не получит, даже знай он о ней. Милая Матушка помнит — по крайней мере, какая-то её часть. Конечно, ей нечего бояться. Вокруг на двести лиг нет даже намёка на крепость, мои Крылатые искали высоко в небе, через Пути, всюду. Единственный вывод: Лунное Семя либо утонуло, либо наконец упало. Ты ведь сам говорил, что его изрядно потрепали под Крепью? Теперь ты видишь, Ток, — ваша малазанская армия не пугает никого, включая Матушку. Войско Однорукого сокрушат при нападении на Коралл. И Бруда с его рхиви. И даже Белолицых раздавят — они не приспособлены к таким войнам. Я заберу их всех. И скормлю тебе пару кусочков Дуджека Однорукого — ты же изголодался по мясу? По чему-нибудь, что… не отрыгивали. Верно?

Ток ничего не ответил, даже когда его желудок жадно свело судорогой.

Провидец наклонился ниже и пальцем коснулся виска малазанца.

— Тебя так просто сломать. Все твои надежды. Одну за другой. Даже слишком легко. Ток Младший, твоё единственное спасение — я. Теперь ты это понял, верно?

— Да, — ответил тот.

— Очень хорошо. Тогда молись о милосердии в моей душе. Правда, я там его не нашёл, хотя готов поверить, что маловато искал. Но, возможно, оно там есть. Надейся на это, мой друг.

— Да.

Провидец выпрямился.

— Я слышу крики Матери. Провидомин, отнеси его обратно.

— Как прикажешь, Святейший.

Сильные руки обхватили Тока, легко подняли с холодного пола.

Его вынесли из комнаты. В коридоре провидомин остановился.

— Ток, послушай меня, пожалуйста. Она прикована внизу и часть комнаты вне её досягаемости. Слушай. Я положу тебя туда, куда она не дотянется. Принесу еду, воду, одеяла — Провидец не особо обращает внимание на её крики, особенно сейчас. И вряд ли будет читать в её разуме — он занят куда более важными делами.

— Он сожрёт тебя, провидомин.

— Меня давно уже сожрали, малазанец.

— Мне… мне жаль.

Всё ещё держа Тока на руках, человек ненадолго замолчал, а когда наконец заговорил, его голос дрогнул:

— Ты… ты проявляешь сочувствие. Бездна меня побери, Ток, я потрясён. Просто прими мои скромные усилия…

— С благодарностью, провидомин.

— Спасибо.

Паннионец продолжил путь.

Ток спросил:

— Скажи мне, провидомин, лёд всё ещё сковывает море?

— Не меньше, чем на лигу, Ток. Какой-то неведомый поворот течений расчистил гавань. Но в заливе по-прежнему бушует шторм, а лёд трещит и грохочет, как десять тысяч яростных демонов. Слышишь?

— Нет.

— Да уж, тут почти не слышно. Зато на насыпи в цитадели — уши закладывает.

— Я… я помню ветер…

— Он больше не долетает до нас. Ещё один каприз погоды, которому я рад.

— В пещере Матроны, — произнёс Ток, — ветра нет.

Дерево затрещало, тошнотворный звук прокатился по всей ширине платформы мекросов. Госпожа Зависть шла по склону разбитой улицы вверх, но, услышав треск, остановилась. Уклон неожиданно стал круче, ноги скользили по тонкому слою льда на камнях. Женщина раздражённо зашипела, затем зачерпнула силу своего Пути и взлетела на самую вершину, где стояла Ланас Тог.

Т’ланн имасс даже не покачнулась на своём опасном насесте. Ветер хлестал её изношенную кожу и трепал волосы цвета белой кости. Мечи в груди неупокоенного создания поблёскивали изморозью.

Поравнявшись с ней, госпожа Зависть увидела источник ужасного грохота. Громадная льдина столкнулась с плавучим островом и теперь прокладывала себе путь через платформу. Разрушения сопровождали буруны пенящейся воды с ледяным крошевом.

— Ты только посмотри, — пробормотала Зависть. — Похоже, нас сносит на запад.

— По крайней мере, мы движемся к суше, — ответила Ланас Тог. — И этого вполне достаточно.

— Ещё двадцать лиг до Коралла таким курсом, и всё по пустошам, если я правильно помню карту этих мест. А мне, увы, так надоело ходить пешком. Ты уже видела наш новый дом? Если не обращать внимания на покатый пол и жутковатый вид за окном, он всё-таки роскошен. Ты же знаешь, я терпеть не могу неудобства.

Т’лан имасс не ответила, продолжая смотреть на север.

— Все вы одинаковы, — сморщила носик госпожа Зависть. — Чтобы хоть немного разговорить Тлена, у меня ушли недели.

— Ты раньше уже называла это имя. Кто такой Тлен?

— Онос Т’лэнн, Первый Меч. Когда мы виделись в последний раз, он был даже более грязным, чем ты, дорогая, так что у тебя ещё есть надежда.

— Онос Т’лэнн. Я видела его однажды.

— Дай угадаю — Первое Соединение?

— Да. Он был против Обряда.

— И поэтому ты его ненавидишь.

Т’ланн имасс ответила не сразу. Палуба под ними сильно вздрогнула, их край нырнул вниз, а когда льдина наконец сползла обратно в море, снова выровнялся. Ланас Тог даже не покачнулась. Она заговорила:

— Ненавижу? Нет. Конечно, я была не согласна с ним. Мы все не слушали его, и он сдался. Это общее поверье.

Госпожа Зависть помолчала, затем скрестила руки и спросила:

— Что именно?

— Что истина подтверждается числом сторонников. Если многие верят, что нечто — верно, так оно и обязано быть. Когда я увижу Оноса Т’лэнна в следующий раз, скажу, что только он и был прав.

— Не думаю, чтобы он затаил обиду, Ланас Тог. Я размышляла над этим: мне кажется, именно поэтому он особенный среди всех т’лан имассов.

— Он — Первый Меч.

— Недавно у меня состоялся другой удивительный разговор. С Моком. Мне было любопытно, почему он с братьями до сих пор не вызвал тебя на поединок. И Сену, и Турул сражались с Тленом и проиграли. Мок был следующим. Похоже, сегулехи не дерутся с женщинами, если те их не трогают. Поэтому, в качестве предупреждения: не нападай на них.

— У меня нет на то причин, госпожа Зависть. Однако если они появятся…

— Ладно, скажу прямо. Тлену тяжело далась победа над Сену и Турулом. А с Моком… что ж, это была почти случайность. Думаешь, ты искуснее Первого Меча, Ланас Тог? Если ты действительно хочешь добраться до Второго Соединения целиком, а не по кусочкам, то прояви толику выдержки.

Железо скрипнуло по кости, когда Ланас Тог пожала плечами.

Её собеседница вздохнула:

— Что меня расстроит больше? Попытка поддержать разговор с тобой и сегулехами или печальные глаза страдающей волчицы? О Гарате даже упоминать не хочу — кажется, он до сих пор на меня дуется.

— Проснулась ай, — произнесла Ланас Тог.

— Да знаю я, знаю, и, если честно, моё сердце разрывается от жалости к ней или, по крайней мере, к несчастной богине внутри. Хотя они обе заслуживают сочувствия, верно? Провести вечность одинокой не-совсем-смертной волчицей — не самая завидная участь.

Т’лан имасс повернула голову:

— Кто преподнёс ей такой мучительный дар?

Госпожа Зависть пожала плечами, улыбнувшись возможности вернуть жест.

— Брат, который — ошибочно — полагал, будто поступает милосердно. Ладно, может, я слегка упростила ответ. Мой брат нашёл богиню,которая сильно пострадала во время Падения и нуждалась в теплокровном сосуде, где её дух обрёл бы приют и исцеление. Озарение. Стая ай погибла, а сама она была ещё слишком мала, чтобы выжить в одиночку. Хуже того, она осталась последней на всём континенте.

— У твоего брата было странное представление о милосердии, госпожа Зависть.

— Согласна. Оказывается, у нас есть что-то общее! Изумительно!

Мгновение спустя всё возбуждение исчезло, когда она внимательно посмотрела на стоявшую рядом Ланас Тог.

— Ох, — пробормотала Зависть. — Какая же это горькая истина.

Ланас Тог вновь перевела взгляд на северо-запад, туда, где раскинулось во всём своём буйстве море.

— Чаще всего истины именно таковы, — произнесла она.

— Что ж! — Госпожа Зависть запустила руку в волосы. — Пойду, взгляну в тоскливые глаза волчицы. Просто чтобы улучшить настроение, ты же понимаешь. И знаешь, у Тлена было хотя бы чувство юмора.

— Он — Первый Меч.

Что-то бормоча себе под нос, госпожа Зависть спустилась вниз, иногда задевая туфельками оледенелые булыжники и остановилась лишь у входа в дом.

— Ох! Это было довольно забавно! Своеобразно. Так необычно!

Карга уже подпрыгивала от ярости. Бруд свысока смотрел на великую ворониху. С другой стороны стояла Корлат. Каллор находился поодаль в полудюжине шагов. По левую руку внизу на склоне двигалось широкими рядами войско, в то время как справа в двух тысячах шагах ревело стадо бхедеринов.

Корлат отметила, что животных стало меньше. Переправа унесла сотни жизней.

Её размышления прервало громкое шипение Карги.

Великая ворониха наполовину раскрыла крылья, замерев прямо напротив Воеводы.

— Ты не понимаешь, к чему это приведёт! Дурак! Мерин! Где Аномандр Рейк? Отвечай! Мне нужно ему сказать — предупредить его…

— О чём? — спросил Бруд. — О том, что несколько сотен кондоров прогнали тебя?

— В этих гнусных грифах скрывается неведомая магия! Нас специально удерживали на расстоянии, ты, безмозглый детина!

— От Коралла и его окрестностей, — сухо кивнул Каллор. — А мы только-только завидели Лест, Карга. Решать проблемы будем по очереди.

— Идиот! Думаешь, они сидят сложа руки? Они готовятся…

— Разумеется, — протянул Каллор, свысока глядя на великую ворониху. — И что с того?

— Что случилось с Лунным Семенем? Мы знаем о планах Рейка — всё ли у него получилось? Я не могу найти цитадель! Я не могу найти его! Где Семя Луны?

Никто не ответил.

Карга поникла.

— Вы знаете ещё меньше, чем я! Верно? Всё это пустая бравада! Нам конец! — Чёрные блестящие глазки великой воронихи нашли и пригвоздили взглядом Корлат. — Твой Повелитель потерпел неудачу, да? И с ним три четверти всех тисте анди! А хватит ли вас, Корлат? Хва…

— Карга, — пророкотал Бруд, — мы спрашивали о малазанцах, а не о твоих страхах.

— Малазанцы? Они идут! Что ещё они могут делать? Бесконечные обозы на дороге, пыль везде. Приближаются к Сетте, которая под завязку забита высохшими на солнце трупами!

Каллор зарычал.

— Тогда они очень быстро пересекут город. Будто в спешке. Воевода, тут какой-то обман.

Бруд нахмурился, скрестил руки.

— Ты слышал птицу, Каллор. Малазанцы идут. Быстрее, чем ожидалось, правда, но и только.

— Ты не хочешь замечать очевидного, — раздражённо ответил Каллор.

Не обращая на него внимания, Бруд снова обернулся к великой воронихе.

— Прикажи своим родичам присматривать за ними. О том, что случится в Коралле, будем беспокоиться, когда достигнем Маурика и соберём силы. И наконец — Карга, хотя бы из уважения к своему Повелителю, Аномандру Рейку, верь в него.

— Вы хотите победить верой? Безумие! Мы должны готовиться к худшему!

Мысли Корлат вновь унеслись далеко отсюда. В последнее время она часто витала в облаках. Она позабыла, на что способна любовь, которая пустила корни, оплетая её душу, туманила разум; навязчивые мысли зрели, будто соблазнительный плод. Она чувствовала, как любовь живёт, растёт внутри неё, предъявляя права на всю её, без остатка.

Страх за свой народ и Повелителя казался почти бессмысленным. Если действительно возникнет необходимость — она откроет Путь и свяжется с Рейком через Куральд Галейн. Но она не видела нужды в этом. Война управится и сама.

Все до единого её желания таились в глазах одного человека. Смертного мужчины, решительного, отчаянно благородного. Уже немолодой, душа испещрена шрамами — но всё же он доверился ей.

Почти невозможно поверить.

Она вспомнила их первую встречу вблизи. Она стояла подле Мхиби и Серебряной Лисы и держала ребёнка за руку. Он прибыл на место переговоров с Дуджеком. Солдат, чьё имя она уже знала как имя заклятого врага, чьи тактические умения побеждали Бруда раз за разом, несмотря на малое количество малазанцев.

Уже тогда он притягивал к себе её взгляд, как магнит.

И не только её, поняла она внезапно. Повелитель назвал его другом. У неё до сих пор перехватывало дыхание от одной только мысли об этом. Аномандр Рейк за всё время их знакомства назвал другом только одного человека. Каладана Бруда. И между этими двумя мужчинами лежали тысячи лет разделённого на двоих опыта, нерушимого товарищества. Бессчётные столкновения, конечно, были, но никогда не случалось последней, разрушительной ссоры.

Корлат прекрасно понимала, что ключом к их мирному сосуществованию было внушительное расстояние друг от друга, которое лишь подчёркивали редкие встречи.

Она верила, что эти взаимоотношения никогда не прекратятся. И из них, спустя века, выросла дружба.

Но Рейк провёл лишь несколько вечеров в компании Скворца. Они говорили неизвестно о чём. И этого оказалось достаточно.

Что-то общее породнило их. Что-то, чего я не могу увидеть. Аномандра Рейка нельзя понять, нельзя прикоснуться к его истинной сущности. Я никогда не знала, что кроется в глазах моего Повелителя. Чувствовала лишь невообразимую глубину, но не могла ухватить главного.

Однако Скворец — мой дорогой смертный возлюбленный — я не могу увидеть всего сокрытого в нём, лишь догадываюсь о цене такой сдержанности. Вижу кровь, но не рану. И я ощущаю его силу — даже в последний раз, когда он был так утомлён…

Прямо на юге виднелись стены Леста. Похоже, со времени паннионского завоевания их даже не начали чинить. Воздух над городом был чистым — ни единой птицы. Разведчики рхиви доложили, что за стенами нет ничего, кроме обуглившихся костей, усеявших улицы. Когда-то Лест славился своими садами, но поток воды иссяк много недель назад, а огонь, охвативший весь город, не оставил от деревьев ничего, кроме пепла — даже отсюда Корлат видела тёмные пятна копоти на стенах.

— Погибель! — каркнула Карга. — Лишь о ней повествует всё! Отсюда до самого Маурика. Пока наш союз не распадётся на наших глазах.

— Ничего подобного, — пробасил Бруд, между его бровей залегли глубокие складки.

— Да? И где же Серебряная Лиса? Что случилось с Мхиби? Почему «Серые мечи» и Легион Трейка идут так далеко впереди? Почему малазанцы столь жаждут поскорее покинуть наши ряды? А теперь ещё и Аномандр Рейк в Лунном Семени исчез! Тисте анди…

— Живы, — отрезала Корлат. Её терпение наконец лопнуло.

Карга развернулась к ней.

— Ты уверена?

Корлат кивнула. Но… уверена ли я? Нет. Должна ли я найти их? Нет. Мы увидим в Коралле то, что до́лжно. И это всё. Её взгляд медленно скользнул на запад. А ты, мой дорогой возлюбленный, похититель всех моих мыслей, ты когда-нибудь отпустишь меня?

Пожалуйста. Не надо. Никогда.

Итковиан ехал возле Остряка и смотрел на двух «серых мечей», верхом направлявшихся к Кованому щиту и Дестрианту.

— Откуда они? — спросил Остряк.

— Фланговый арьергард, — ответил Итковиан.

— Похоже, с вестями.

— Вероятно, сударь.

— Да? И тебе не любопытно? Они обе просили тебя ехать с ними — если бы ты согласился, то уже слушал бы доклад, а не топтался бы тут вместе с нами, голью да швалью. Хм, а это идея — разделю своё войско на две роты и назову одну Голь, а вторую…

— Заткнись, Худа ради! — рявкнула сзади Скалла.

Остряк развернулся в седле:

— И давно ты прячешься в нашей тени, женщина?

— Я никогда не пряталась в тени, Остряк. Ни твоей, ни Итковиана. Ни любого другого мужчины. Кроме того, солнце от нас по правую руку, и я могла бы сказать, что это вы в моей тени, но, конечно, я этого не скажу.

— Конечно. Иными словами, — ухмыльнулся Смертный меч, — ты — женщина за мной.

— На что ты намекаешь, свинья?

— Всего лишь говорю очевидное, красавица.

— В самом деле? Но ты ошибся. Я вообще-то ехала к «Серым мечам», только вот вы мне, олухи, путь перегородили.

— Скалла, это не дорога, это равнина. Как, Худ побери, мы перегородили тебе путь, когда ты можешь поехать на лошади куда угодно?

— Придурки. Ленивые свиньи. Хоть кому-то должно же быть интересно? И у этого кого-то должны быть мозги. Видимо, именно поэтому вы двое просто ошиваетесь рядом, изнывая от любопытства, о чём там говорят всадники, и ни Худа не делая, чтобы это узнать. Потому что вы оба — безмозглые. А я…

— А вы, сударыня, — сухо перебил её Итковиан, — разговариваете с нами. Кстати, грубо вмешавшись в чужую беседу…

— Которая закончилась! — рявкнула женщина, рывком повернула голову лошади влево и поскакала прочь.

Мужчины смотрели, как Скалла приближается в другой колонне.

Спустя мгновение, Остряк пожал плечами и произнёс:

— Хотел бы я знать, что она услышит.

— Я тоже, — отозвался Итковиан.

Они продолжили путь, кони шли неторопливо. Позади шёл Легион Остряка — беспорядочной толпой, точно морские пираты, что рыщут по округе в поисках деревеньки для грабежа. Недавно Итковиан предположил, что немного муштры не повредило бы войску. Остряк на это только ухмыльнулся и промолчал.

Смертный меч Трейка презирал армии; на самом деле, он презирал всё, что хоть как-то связано с военным делом. Ему было плевать на дисциплину, у него был один офицер — к счастью, бывший солдат-лестиец — который кое-как управлялся с уже полутора сотнями последователей: фанатичных оборванцев, которых Остряк в шутку назвал Легионом Трейка.

Остряк был полной противоположностью Итковиана.

— Она возвращается, — пробасил Смертный меч.

— У неё не очень довольный вид, — заметил Итковиан.

— Ага. Говорят, им иногда бывает неприятно сидеть в седле.

Итковиан взглянул на собеседника:

— Примите мои извинения. Я полагал, что вы с ней…

— Пару раз, — ответил Остряк. — Увы, когда мы оба были пьяные. Думаю, она порядком тогда захмелела. Мы не обсуждали это, в общем-то. Как-то раз разговор об этом зашёл, но мы тут же заспорили о том, кто больше опозорился… Эй, красавица! Что нового?

Она натянула вожжи, лошадь подняла копытами пыль.

— И с какого Худа я должна тебе говорить?

— И с какого Худа ты тогда вернулась к нам?

Скалла сердито нахмурилась.

— Я возвращалась на своё место, олух. Итковиан, если только что на твоём лице был хотя бы намёк на улыбку, мне придётся тебя убить.

— Никоим образом, сударыня.

— Рада это слышать.

— Итак? — спросил у неё Остряк.

— Что?

— Вести, женщина!

— Ах, это. Удивительные вести, конечно, только такие и слышно в последнее время, верно? Приятные откровения. Счастливые времена…

— Скалла.

— Старые друзья, Остряк. Плетутся в лиге позади нас. Большая костяная карета, запряжённая Худ знает кем. И тащит за собой ещё два фургона со всяким хламом… я сказала «хламом»? То есть «добычей», конечно, в том числе и несколько почерневших на солнце трупов. А на ко́злах сидит старик. С паршивой кошкой на коленях. Кто бы мог подумать? Старые знакомые, да?

Лицо Остряка окаменело, взгляд похолодел.

— Бука не было?

— Даже его лошади. Либо он улетел, либо…

Смертный меч развернулся и пришпорил лошадь.

Итковиан растерялся. Он взглянул на Скаллу и удивился, увидев в её зелёных глазах неприкрытое сочувствие.

— Догони его, а? — тихо попросила женщина.

Итковиан кивнул, опустил забрало малазанского шлема. Чуть сместил свой вес, слегка тронул поводья, и конь уже развернулся.

Жеребец явно радовался возможности размять ноги, и — поскольку нёс меньший груз — сумел довезти Итковиана до Остряка через две трети лиги. Лошадь Смертного меча уже тяжело дышала.

— Сударь! — окликнул даруджийца Итковиан. — Шагом, сударь! Иначе обратно нам придётся ехать вдвоём в одном седле!

Остряк выругался так, будто хотел заставить лошадь скакать ещё быстрее, затем сдержался, выпрямился в седле, отпустил поводья — галоп быстро сменился карьером.

— Теперь, быстрой рысью, сударь, — посоветовал Итковиан. — На шаг перейдём шагов через сто, чтобы она смогла вытянуть шею и открыть дыхательные пути.

— Прости, Итковиан, — сказал Остряк чуть погодя. — В последнее время жара в моей ярости нет, но от того она, боюсь, лишь смертоноснее.

— Трейк бы…

— Нет, друг, даже не пытайся. Я уже говорил. Мне плевать, чего там Трейк от меня хочет или ожидает. Так что всем вам лучше перестать меня считать Худ знает чем. «Смертный меч» — терпеть не могу титулатуру. Ещё когда караваны охранял, ненавидел, если называли меня «капитаном». С таких я обычно больше денег брал.

— Вы собираетесь навредить тем путешественникам, сударь?

— Ты прекрасно знаешь, кто они.

— Да.

— У меня был друг…

— Да. Его ведь зовут Бук? Я его помню. Человек, раздавленный горем. Я предлагал принять его бремя, но он отказался.

Остряк резко повернулся.

— Предлагал?.. А он?..

Итковиан кивнул.

— Возможно, мне стоило быть более… прямолинейным.

— Тебе стоило схватить его за шкирку и сделать это, хотел он там или нет. Ведь то же сделала с Первым Сыном Мёртвого Семени, Анастером, эта женщина, ну, которая стала новым Кованым щитом, верно? И он теперь скачет с ней бок о бок…

— И ничего не помнит. Он — ничто, пустая оболочка, сударь. В нём не было ничего, кроме боли. А когда её забрали, вместе с ней исчезла и его сущность. Вы бы хотели такой же участи для Бука, сударь?

Остряк нахмурился.

Обзор закрывали изъеденные ветром холмы, но, по словам Скаллы, им оставалось меньше лиги, с ветром уже доносился приглушённый стук, который предупреждал двух мужчин о приближении фургона.

Едва они достигли вершины холма, сразу пришлось натянуть поводья, чтобы не врезаться в запряжённых волов.

На голове Эмансипора Риза красовалась широкая грязная повязка, которая обхватывала его голову, частично прикрывая разбухшую щёку и заплывший правый глаз. Увидев двух неожиданно появившихся всадников, кошка на коленях Риза завопила и вскарабкалась по груди слуги на левое плечо, запрыгнула на крышу жуткого фургона, где скрылась в куче шкур и костей к’чейн че’маллей. Риз и сам запрыгнул на облучок, чуть не свалившись с него, прежде чем выровняться.

— Плидулки! Фачем фы это фделали? Худоф дух!

— Наши извинения, сударь, за то, что так вас испугали, — сказал Итковиан. — Вы ранены…

— Ланен? Дфа. Фуба. Фломал их. Олифкофая коффочка.

Итковиан недоумённо посмотрел на Остряка.

Смертный меч пожал плечами:

— Оливковая косточка, наверное?

— Да! — Риз быстро закивал и тут же вздрогнул от резкого движения. — Ффо фам нуфно?

Остряк глубоко вдохнул, затем сказал:

— Правда, Риз. Где Бук?

Слуга пожал плечами.

— Неф его.

— Они его…

— Неф! Уфол! Улефел! — он помахал руками вверх-вниз. — Флоп-флоп! Дофло? Неф?

Остряк выдохнул, отвёл взгляд, затем медленно кивнул.

— Вполне, — ответил он немного погодя.

Открыв дверцу, из фургона выглянул Бошелен.

— Почему мы останови… о, капитан… и «Серый меч», я полагаю, но где твоя форма, господин?

— Не думаю, что…

— Неважно, — прервал его Бошелен, вылезая. — На самом деле мне неинтересно. Итак, господа, у вас, видимо, есть какое-то дело ко мне? Прошу простить за грубость, я в последнее время крайне утомлён и нетерпелив, увы. И прежде чем вы скажете ещё хоть слово, я бы порекомендовал не раздражать меня. Если меня бесцеремонно перебьют ещё хоть раз, у меня окончательно лопнет терпение, а это крайне неприятно заканчивается для окружающих, уверяю вас. А теперь — что вам от нас нужно?

— Ничего, — ответил Остряк.

Тонкая чёрная бровь некроманта взлетела вверх:

— Ничего?

— Я пришёл спросить о Буке.

— О Буке? Кто… ах да, о нём. Что ж, когда увидите его в следующий раз, передайте, что он уволен.

— Передам.

Последовавшее молчание прервал Итковиан, прочистив горло.

— Сударь, — обратился он к Бошелену. — Ваш слуга сломал зуб и, похоже, испытывает значительное неудобство. Уверен, что с вашим искусством…

Бошелен обернулся и посмотрел на Риза:

— Ах, это объясняет повязку на голове. Признаться, я уже и сам задумывался… думал, может, новая местная мода? Но, как оказалось, вовсе нет. Что ж, Риз, похоже, мне придётся ещё раз попросить Корбала Броша подготовиться к операции — это уже третий сломанный зуб, да? Снова оливки, не сомневаюсь. Если ты настолько уверен, что косточки оливок смертельно ядовиты, то почему проявляешь подобную беспечность, употребляя эти плоды в пищу? Ах, не бери в голову.

— Не нафа опелации, пошалуйффа! Неф! Плофу!

— Что ты там бормочешь, старик? Тихо! И вытри слюну — это отвратительно. Думаешь, я не вижу, что ты страдаешь, слуга? Из твоих глаз катятся слёзы, и ты бледен — мертвенно-бледен. Посмотри, как тебя трясёт — нельзя больше медлить! Корбал Брош! Выходи и захвати свою чёрную сумку! Корбал!

Фургон в ответ слегка затрясся.

Остряк развернул коня. Итковиан последовал его примеру.

— Что ж, до встречи, господа! — сказал им Бошелен. — Будьте покойны, я благодарен вам за то, что обратили моё внимание на состояние слуги. И он, разумеется, тоже благодарен и, несомненно, сказал бы вам «спасибо», если бы мог говорить.

Остряк поднял руку в прощальном жесте.

Они поехали догонять Легион Трейка.

Некоторое время оба молчали, пока внимание Итковиана не привлекли тихие звуки со стороны Остряка. Смертный меч смеялся.

— Что вас так развеселило, сударь?

— Ты, Итковиан. Думаю, Риз будет проклинать твою заботу до конца своих дней.

— Странное проявление благодарности. Разве его не вылечат?

— Нет, я уверен, что вылечат, Итковиан. Но вот тебе тема для размышлений. Иногда лечение хуже болезни.

— Вы не могли бы пояснить?

— Спроси Эмансипора Риза в следующий раз, когда увидишь.

— Что ж, сударь, так и сделаю.

Зловоние дыма впиталось в стены, а старые пятна крови на коврах свидетельствовали о гибели аколитов в коридорах, залах и пристройках по всему зданию.

Колл гадал, рад ли Худ тому, что его чад отправили к нему прямиком из храма.

Казалось, осквернить место, посвящённое смерти, не так-то легко. Даруджиец сидел на каменной лавочке перед погребальным залом и чувствовал дыхание неугасшей силы, холодной и безразличной.

Мурильо мерил шагами широкий главный коридор справа, то появляясь, то исчезая из поля зрения.

В святой гробнице Рыцарь Смерти готовил место для Мхиби. Уже прошло три колокола с тех пор, как избранный слуга Худа вошёл в зал и двери за ним сами собой захлопнулись.

Колл выждал, пока Мурильо снова появится.

— Он не может выпустить из рук мечи.

Мурильо остановился, бросил на друга взгляд.

— И?

— Ну, — пробормотал Колл, — наверное, у него ушло три колокола на то, чтобы сделать кровать.

Лицо Мурильо выражало явственное подозрение.

— Это ты пошутить пытался?

— Не совсем. Я думал более приземлённо. Пытался представить, насколько же неудобно что-либо делать с прилипшими к рукам мечами. Вот и всё.

Мурильо хотел было что-то сказать, но передумал, выругался под нос, развернулся и возобновил своё занятие.

Они привезли Мхиби в храм пять дней назад, уложив её в комнате, которая принадлежала прежде какому-то важному жрецу. Разгрузили повозку, разложили еду и воду на полках среди осколков сотен разбитых кувшинов. Стены и пол оказались липкими от вина, воздух пропитался приторной сладостью, словно передник корчмаря.

Вся еда теперь отдавала вином, напоминая Коллу о без малого двух потерянных годах беспробудного пьянства, когда он погружался в тёмные глубины страдания так, как может утопать только человек, упоённый жалостью к себе. Он был бы рад теперь назвать человека, которым был, незнакомцем, но у мира была неприятная привычка незаметно вертеться, и то, к чему ты вроде бы повернулся спиной, возникало вдруг прямо перед носом.

Даже хуже, для него попытки самопознания были воронкой в песке, на дне которой ждала паучиха. И Колл понимал, что легко может сам себя сожрать.

Мурильо вновь вошёл в зал.

— Муравей пляшет вслепую, — произнёс Колл.

— Что?

— Старая детская сказка, помнишь её?

— Ты свихнулся, да?

— Пока что нет. По крайней мере, не думаю.

— Но очень на это похоже. В конце концов, сам-то не узнаешь, свихнулся или нет, Колл.

Тот смотрел, как Мурильо вновь развернулся, сделал шаг и скрылся за углом.

Мир незримо вращается вокруг нас. Слепой танец по кругу. Нельзя убежать от себя самого, и все мечты — яркие ночью, но тусклые днём. И те, и другие — заведомо губительны. Как звали того прокля́того поэта? Злопамятный. Утверждал, что сирота. И написал тысячу историй, чтобы запугивать детишек. Толпа его побила камнями в Даруджистане, но он уцелел. Думаю, дело происходило много лет назад. А сейчас его истории живут на улицах. Дети играют и поют песенки-считалочки.

Проклятый ублюдок, как по мне.

Колл встряхнулся, пытаясь очистить разум перед новой волной воспоминаний. Прежде чем украсть его титул, прежде, чем уничтожить его, Симтал сказала, что у неё будет от него ребёнок. Колл гадал, а был ли ребёнок вообще — Симтал сражалась ложью там, где другие использовали кинжал. Не было никакого торжественного объявления о рождении. Впрочем, Колл вполне мог пропустить такую весть, поскольку именно тогда усердно опускался на самое дно. Но друзья должны были знать. Должны были сказать ему, если не тогда, то сейчас…

Мурильо опять появился в поле зрения.

— Погоди-ка, — пробасил Колл.

— Что теперь? Жуки опрокинулись на спину? Черви ползают в норах по кругу?

— Вопрос, Мурильо.

— Ну, если настаиваешь.

— Ты когда-нибудь слышал о ребёнке Симтал?

Он пристально следил за лицом друга, сощурив глаза.

— Не тот вопрос, который стоит задавать в этом храме, Колл.

— Я уже его задал.

— Не думаю, что ты готов…

— Не тебе судить и не тебе лучше знать об этом, Мурильо. Проклятье, я сидел в Совете месяцами! И я все ещё не готов? Что за глупость считать…

— Хорошо-хорошо! Ответ такой: ходят слухи.

— Не ври мне.

— Не вру. Сразу после твоего, кхм… падения… она больше, чем несколько месяцев, не показывалась на людях. Объяснялось, конечно, трауром, но все понимали…

— Я знаю, что они понимали. Значит, она пряталась некоторое время. Продолжай.

— Ну, мы думали, она укрепляет позиции. За кулисами. Раллик следил за ней. По крайней мере, я думаю, что следил. Он должен знать больше.

— И вы двое никогда не обсуждали подробности того, что она замышляет или как она выглядит? Мурильо…

— Ну что Раллик знает о материнстве?

— Когда бабы ждут ребёнка, у них животы раздуваются, и грудь набухает. Полагаю, наш убийца видел парочку-другую брюхатых женщин на улицах Даруджистана — или он думал, они проглотили по арбузу целиком?

— Можно и без сарказма, Колл. Я говорю только, что он не был уверен.

— А как насчёт слуг поместья? Недавно родившие женщины?

— Раллик никогда не упоминал…

— Ого, какой наблюдательный убийца.

— Ладно! — прервал его Мурильо. — Вот что я думаю! У неё был ребёнок. Она отослала его. Куда-то. Она бы его не бросила просто так, потому что рано или поздно ребёнок бы пригодился — его можно было бы представить законным наследником, устроить выгодный брак, да что угодно. Симтал не была благородного происхождения: какие бы связи у неё ни сохранились из прежней жизни — она их скрывала ото всех, включая тебя самого, как ты прекрасно знаешь. Думаю, она кому-то из таких знакомых передала ребёнка, отослала туда, где никто и не подумает искать.

— Почти три, — произнёс Колл. Медленно откинулся, оперев голову о стену. Прикрыл глаза. — Три года…

— Наверное. Но всё это время не было никакого способа найти…

— Вам всего-то и нужна была моя кровь. И тогда Барук…

— Ну да, — оборвал Мурильо, — мы бы просто ночью пришли и пустили бы тебе кровь, пока ты был в стельку пьян.

— Почему нет?

— Потому, дубина, что от этого не было бы никакого проку!

— Убедил. Но я уже несколько месяцев как завязал, Мурильо.

— Так сделай это, Колл. Пойди к Баруку.

— Пойду. Теперь-то я знаю.

— Послушай, друг, я видел много пьяниц за свою жизнь. Ты держишься четыре, пять месяцев, и тебе это кажется вечностью. Но я-то до сих пор вижу человека, который счищает рвоту с одежды. Человека, который может скатиться обратно в любой момент. Я не собираюсь давить — ещё слишком рано…

— Я услышал тебя и не виню за такое решение. Ты прав в своих опасениях. Но то, что я вижу теперь — причину. Наконец-то настоящая причина, чтобы держать себя в руках.

— Колл, я надеюсь, ты не собираешься просто так взять, прийти в чей-то дом, где вырос твой ребёнок, и забрать его?

— Почему нет? Он мой.

— А дальше его ждёт место на каминной полке, да?

— Думаешь, я не смогу вырастить ребёнка?

— Я знаю, что ты не можешь, Колл. Но если ты всё-таки хочешь это сделать правильно, то можешь заплатить, чтобы видеть, как он растёт и что у него есть возможности, которые иначе он не получит.

— Тайный благодетель. Ха. Это будет… благородно.

— Давай по-честному: это будет удобно, Колл. Не благородно, не героично.

— И ты называешь себя другом.

— Да.

Колл вздохнул.

— Имеешь полное на то право, в то время как я понятия не имею, что сделал, чтобы заслужить такую дружбу.

— Я не хочу вгонять тебя в ещё большее уныние, так что обсудим это как-нибудь попозже.

Тяжёлые каменные двери в гробницу распахнулись.

Рыцарь Смерти шагнул в коридор и встал точно перед Мурильо.

— Принесите женщину, — произнёс воин. — Приготовления закончены.

Колл подошёл ко входу и заглянул внутрь. Посреди гладкого каменного пола в центре залы зияла огромная дыра. У боковой стены валялась груда битого камня. Внезапно похолодев, даруждиец протиснулся мимо Рыцаря Смерти.

— Худов дух! — воскликнул он. — Да это же саркофаг!

— Что? — взвыл Мурильо, стремглав кинувшись к Коллу. Он вытаращился на погребальную яму, затем обернулся к Рыцарю. — Мхиби жива, ты, болван!

Воин вперил безжизненный взгляд в Мурильо.

— Приготовления завершены, — повторил Рыцарь Смерти.

Мхиби брела пустошью, по щиколотку утопая в пыли. Тундра исчезла вместе с её преследователями, демоническими охотниками, которые так долго составляли ей непрошеную компанию. Мхиби поняла, что опустошение вокруг оказалось гораздо хуже. Ни травы под ногами, ни сладкого прохладного ветерка. Жужжание мух, этих мелких жадных до её плоти созданий, тоже исчезло, хотя кожа всё ещё чесалась, словно несколько насекомых избежали уничтожения.

Рхиви слабела. Молодые мышцы будто каким-то невообразимым образом истончились. Не только усталость, но и что-то вроде постоянного растворения. Она медленно таяла, и понимание этого было страшней всего.

На бесцветном небе над головой не было ни облака, ни даже солнца, хотя из невидимого источника лился слабый свет. Небо казалось невозможно далёким — смотреть вверх грозило потерей рассудка, сознание отказывалось понимать то, что видели глаза.

Поэтому Мхиби старалась смотреть только перед собой. Взгляду, куда ни кинь, было не за что зацепиться. Она, должно быть, уже ходила по кругу, пусть и очень большому, но собственных следов пока не встречала. У неё не было целей в этом путешествии духа, как и воли, чтобы попытаться изменить гибельный пейзаж, теперь Мхиби это понимала.

Её лёгкие болели, будто тоже отказывались работать. Мхиби казалось, что она и сама скоро растворится, это юное тело умрёт совсем не так, как она боялась так долго. Её не разорвут на части волки. Волки исчезли. Нет, она знала, что всё изменилось — стало другим, таинственным, обернулось загадкой, которую она ещё не разрешила. А сейчас слишком поздно. Небытие пришло и к ней.

Бездна, которая являлась к ней в кошмарах давным-давно, была оплотом хаоса, ярости, взращённой в душах, ядовитых воспоминаний, которые множились и разлетались всё дальше на крыльях бури. Наверное, те видения породил её собственный разум. Теперь, куда бы ни устремила взгляд, она видела истинную Бездну…

Что-то нарушило неясную линию горизонта справа, что-то чудовищное и сгорбленное, звериное. Этого создания не было там мгновение назад.

Или, может, было. Может, этот мир был очень изогнут, и когда она сделала несколько шагов, увидела то, что лежало за краем.

Рхиви в ужасе закричала, когда её ноги сами изменили направление, понесли её прямо к чудовищу.

С каждым пройдённым шагом оно становилось всё больше, кошмарно разрасталось, пока не заняло треть неба. Розовые прожилки, хрупкие, вздымающиеся вверх кости, клетка из рёбер, каждое испещрено шрамами, узловатыми канатами, пористыми наростами, трещинами, сколами и надломами. Натянутая кожа между костями просвечивала, открывая взору внутренности. Кровеносные сосуды пронизывали кожу, дрожали и пульсировали тусклым красным светом.

Для этого существа буйство жизни заканчивалось. Как и для неё.

— Ты моё? — спросила Мхиби дрожащим голосом, когда подошла ещё на двадцать шагов к кошмарной клетке. — Это моё сердце лежит внутри? Замедляясь с каждым ударом? Ты — это я?

Внезапно её захлестнули чувства — не её собственные, а пришедшие откуда-то из глубины клетки. Мука. Невыносимая боль.

Она хотела убежать.

Но существо почувствовало её. И приказало остаться.

Подойти ближе.

На расстояние вытянутой руки.

Коснуться.

Мхиби закричала. Она упала на колени в забивающем глаза облаке пыли, чувствуя, как будто разрывается на части — её дух, каждая её частичка восстала в последний раз в отчаянной попытке выжить. Сопротивляться призыву. Убежать.

Но она не могла пошевелиться.

К ней потянулась сила. Потащила.

Земля вздрогнула и накренилась. Пыль улеглась. Стала гладкой, как стекло.

Стоя на четвереньках, Мхиби вскинула голову, мир вращался перед слезящимися глазами.

Рёбра исчезли. Вместо них вздымались ноги.

Кожа превратилась в паутину.

Мхиби скользила вниз.

Глава двадцать третья

Если бы Чёрные моранты были разговорчивы, история Свершителя Вывиха была бы известна. И знай мы о ней — о временах до союза с Малазанской империей, о его деяниях во время кампании в Генабакисе, а также о его жизни в самой Морантской гегемонии — можно предположить, что повесть эта породила бы не одну легенду.

Бадарк Натийский.

Утраченные герои

На западе, затмевая звёзды, высились горы Видения. Прислонившись спиной к корням поваленного дерева, Хватка плотнее закуталась в плащ. По левую руку от неё, за освещённой звёздами рекой чернели изрезанной линией далёкие стены Сетты. Город оказался ближе к реке и горам, чем указывали карты, и это было хорошо.

Хватка не сводила взгляда с тропы внизу, чтобы не упустить малейшего движения. Добро хоть дождь закончился, хотя уже начал собираться туман. Она прислушалась к мерной капели: отовсюду с сосновых ветвей текла вода.

Сапог чавкнул по мокрой, замшелой земле, затем скрипнул на граните. Хватка подняла взгляд, затем вновь посмотрела на тропу.

— Ждать ещё долго, — прошептал Паран. — Путь неблизкий.

— Ага, — согласилась Хватка. — Только Дымка быстро ходит, сэр. У неё глаза, как у кошки.

— Будем надеяться, она не бросит остальных сзади.

— Не бросит. — Пусть только попробует.

Паран неспешно присел рядом.

— Думаю, мы могли бы просто пролететь над городом. Сэкономить время и не посылать пеших солдат на проверку.

— И если там сидят дозорные, они нас заметят. Не стоит в своих решениях сомневаться, капитан. Мы не знаем, как Паннионский Провидец следит за этими землями, но уж точно мы тут не одни. И так уже рискуем, раз считаем, будто можем передвигаться ночью и нас не увидят.

— Быстрый Бен говорит, тут только кондоры и больше никого, лейтенант, а они поднимаются в небо только днём. Пока держимся в укрытии днём, всё у нас должно получиться.

Хватка медленно кивнула в темноте.

— Штырь то же говорит. И Перл, и Чубук, и Пальчик. Капитан, пока мы и только мы, «Мостожоги», порхаем с места на место с морантами, поводов для тревоги мало. Но раз уж мы летим прямо в…

— Тс-с! Смотри, внизу. Я что-то видел.

Дымка — в своей обычной манере — двигалась словно тень, напрочь пропадала на один, два, три удара сердца, а затем вновь возникала на десять шагов ближе, зигзагами поднимаясь к тому месту, где ждали Хватка и Паран.

Несмотря на то, что никто из офицеров не шевелился и не произнёс ни звука, Дымка их всё равно нашла. Белые зубы блеснули в улыбке, когда она присела напротив.

— Браво, браво, — проворчал Паран. — Ты отчитаешься сама или предоставишь эту возможность человеку, который и должен бы это делать? Если, конечно, ты не бросила Мураша пол-лиги тому назад.

Улыбка исчезла.

— Ух, нет, сэр. Они шагах в тридцати отсюда — вы их не слышите? Вот же, это был Штырь… волосяной рубашкой зацепился за ветку. А шаги спереди — это Мураш, он же кривоногий, ходит, как большая обезьяна. Позвякивание? Вал. Тише всех Дэторан, как ни странно.

— Ты на ходу выдумываешь? — уточнил Паран. — Потому что я ничего вообще не слышу.

— Никак нет, сэр, — невинно ответила Дымка.

Хватке остро захотелось схватить её за грудки.

— Иди и приведи их, Дымка, — прорычала она. Если они так шумят, значит, с тропы сбились, идиотка! Не то чтобы они шумели. Или сбились. Паран тебя пришпилил, и тебе это не понравилось. — Живо!

— Так точно, лейтенант, — вздохнула Хватка.

Оба смотрели, как Дымка скользнула обратно на тропу, затем исчезла.

Паран хмыкнул.

— А я чуть не купился.

Хватка покосилась на него.

— Она думает, что купился.

— Это точно, думает.

Хватка ничего не сказала, но ухмыльнулась. Проклятье, похоже, ты теперь — наш капитан. Наконец-то нашли себе подходящего.

— А вот и они, — заметил Паран.

В незаметности «мостожоги» были ровней Дымке — или почти ровней. Двигались бесшумно, оружие подвязано, доспехи приглушены. Мураш поднял руку, подав знак остальным остановиться, описал указательным пальцем в воздухе кольцо. Взвод рассыпался, каждый нашёл себе укрытие. Разведка закончилась.

Сержант взобрался туда, где сидели Хватка с Параном. Но прежде, чем он успел добраться до укрытия, к офицерам присоединился Быстрый Бен.

— Капитан, — еле слышным шёпотом проговорил он, — я поговорил с заместителем Вывиха.

— И?

— Морант тревожится, сэр. За своего командира — инфекция поднялась уже выше плеча. Вывиху осталось несколько недель, и приходится терпеть неслабую боль — Худ ведает, как он вообще держит себя в руках.

— Ясно, — Паран вздохнул. — Продолжим разговор об этом после. Давай сейчас выслушаем Мураша.

— Ладно.

Сержант подобрался к офицерам, уселся перед ними. Хватка передала ему фляжку, Мураш сделал с полдюжины глотков, затем вернул вино. Сержант громогласно высморкался, затем вытер усы и ещё несколько мгновений приглаживал и расправлял их.

— Если начнёшь сейчас подмышки отмывать, — предупредил Паран, — я тебя убью. Когда отступит тошнота, разумеется. Итак, вы ходили в Сетту — что видели, сержант?

— Ух, так точно, капитан. В Сетту. Город-призрак, жуткий до икотки. Улицы пустые, дома пустые, объядки…

— Об… что?

— Объядки. На площадях. Здоровые кучи пепла и обгорелых костей. Человеческих. Объядки. Да, и здоровые птичьи гнёзда на четырёх городских башнях — Дымка к одному близко подобралась.

— Вот как?

— Ну, ближе, чем остальные, стало быть. Мы ещё, когда солнце не совсем село, дерьмо птичье на стенах башне увидели. В общем, там спят эти горные трупоеды.

Быстрый Бен выругался.

— А Дымка точно уверена, что её не заметили?

— На все сто, маг. Ты же знаешь Дымку. Но мы всё одно держались так, чтоб никто не приметил — на всякий случай. Нелёгкое, кстати, дело, башни хорошо расставлены. Но птицы и вправду позасыпали.

— Великих воронов видели? — поинтересовался Быстрый Бен.

Сержант заморгал.

— Нет. А что?

— Ничего. Но правило прежнее — ничему в небе не верь, Мураш. Повтори всем, чтоб знали и не забыли, хорошо?

— Как скажешь, маг.

— Это всё? — спросил Паран.

Мураш пожал плечами.

— Да, вроде ничего больше. Сетта мертва, мертвее некуда. И Маурик, наверное, тоже.

— Забудь про Маурик, — сказал Паран. — Мы его пропустим.

Этим он привлёк полное внимание Хватки.

— Только мы, капитан?

— Мы летим прямо к цели, — ответил Быстрый Бен.

Мураш что-то пробурчал себе под нос.

— Говори громче, сержант, — приказал Паран.

— Да ничего, сэр.

— Говори уж, Мураш.

— Ну, просто, капитан, Вал и Штырь и остальные сапёры… жаловались, мол, пропал же ящик со взрывчаткой — они надеялись поправить дело в Маурике. Они скулить будут, сэр.

Хватка заметила, как Паран покосился на Быстрого Бена. Чародей помрачнел.

— Забыл я переговорить с Валом. Виноват. Сейчас займусь.

— Дела такие, — продолжил Мураш, — что у нас припасов недостача, вот и всё. Если дойдёт до беды…

— Да брось, сержант, — проворчала Хватка. — Когда мосты сожгли за спиной, толку пялиться на огонь тех, что впереди. Скажи сапёрам, чтоб собрались. Если вляпаемся в такую передрягу, что полутора десятков «руганей» и тридцати-сорока «шрапнелей», которые у нас остались, не хватит, всё одно превратимся в кучу «объядков».

— Хватит языком трепать, — объявил Паран. — Бен, вели морантам готовиться — сегодня ещё один перелёт. Мы должны к утру оказаться в пределах видимости от реки Эрин. Хватка, проверь ещё раз каирны, пожалуйста. Они должны быть хорошо замаскированы. Если сейчас попадёмся — дело будет жаркое.

— Так точно, сэр.

— Хорошо, за дело.

Паран смотрел вслед своим солдатам. Через несколько мгновений он почувствовал чужое присутствие и обернулся. Командир Чёрных морантов, Вывих, остановился рядом.

— Капитан Паран.

— Да?

— Я бы хотел знать, дал ли ты своё благословение богам баргастов. В Капастане или, быть может, потом.

Паран нахмурился.

— Меня предупреждали, что они могут о таком попросить, но нет — никто не обращался ко мне.

Воин в чёрных доспехах некоторое время молчал, затем сказал:

— Но ты признаёшь их место в пантеоне.

— Не вижу, почему бы и нет.

— Это значит «да», капитан?

— Хорошо. Да! А что? Что не так-то?

— Всё так. Я скоро умру и хочу знать, что ждёт мою душу.

— Поплечники баргастов наконец признали, что у них с морантами общая кровь?

— Их признания и заявления не имеют значения.

— А мои — имеют?

— Ты — Господин Колоды.

— Что вызвало этот раскол, Вывих? Между морантами и баргастами?

Свершитель медленно поднял усохшую руку.

— Возможно, в ином мире эта рука здорова и сильна, а остальное моё тело сухое и безжизненное. Возможно, — продолжил морант, — она уже чувствует хватку — сильную и цепкую — некоего духа. Который ныне лишь ждёт моего перехода в иной мир.

— Любопытный взгляд на вещи.

— Иная перспектива, капитан. Баргасты хотели бы увидеть нас всех сухими и безжизненными — и отрубить.

— А вы — наоборот?

Вывих пожал плечами.

— Мы не боимся изменений. Мы не противимся им. Баргасты должны признать, что расти — нужно, пусть и болезненно. Они должны постигнуть то, что моранты постигли давным-давно, когда мы отказались обнажать мечи и стали разговаривать с тисте эдур — серокожими мореплавателями. Разговаривать, чтобы узнать: они столь же растерянны, сколь и мы, столь же устали от войны, столь же готовы к миру.

— Тисте эдур?

— Дети Расколотого Пути. Осколок его нашли в бескрайнем Морантском лесу, которому было суждено стать нашим новым домом. Куральд Эмурланн, истинное лицо Тени. Так мало осталось тисте эдур, что мы решили принять их. Последние уже ушли из Морантского леса — давным-давно, но их наследие сделало нас теми, кто мы есть ныне.

— Свершитель, мне потребуется время, чтобы осознать то, что ты сейчас сказал. У меня есть вопросы…

Вывих вновь пожал плечами.

— Мы не убили тисте эдур. В глазах баргастов это — наше величайшее преступление. Однако мне интересно: Старшие Духи — ставшие ныне богами — относятся к этому так же или иначе?

— У них было много времени на размышления, — прошептал Паран. — Иногда — только это и нужно. Сердце мудрости — терпимость. Я думаю так.

— Тогда, капитан, ты должен гордиться.

— Гордиться?

Свершитель медленно повернулся на тихие выкрики, которые давали знать, что отряд его готов к полёту.

— Я возвращаюсь к Дуджеку Однорукому, — морант помолчал, затем добавил: — Малазанская империя мудра. Я нахожу это даром редким и драгоценным. И потому желаю ей — и вам всем — добра.

Паран смотрел вслед уходившему Вывиху.

Пора было идти.

Терпимость. Может быть. Запомни это слово, Ганос. Что-то шепчет, оно станет осью, на которой завертится всё, что ещё случится…

Мул Круппа бодро взобрался по насыпи, протиснулся через плотные ряды морпехов на дороге — те расступились, — а затем скатился вниз с другой стороны и оказался на равнине. Воздух оглашали крики и полезные советы.

— Тварь безмозглая! Слепое, упрямое, громогласное порождение Бездны! Стой, повелевает Крупп! Стой! О нет, не туда…

Мул завернул полукруг и, петляя, помчался быстрой рысью к ближайшему клану Белолицых баргастов.

Навстречу ему бросилась дюжина покрытых ритуальной раскраской детей.

Мул перепугался и резко остановился, так что Круппа бросило вперёд, на шею животного. Затем мулразвернулся и перешёл на шаг, похлопывая хвостом по крупу.

Кряхтя и постанывая, даруджиец сумел выпрямиться в седле.

— Зарядка — для безумцев! — прокричал он детям, которые весело бежали рядом. — Узрите сих ужасных сорванцов, ныне уже столь мускулистых, что они лишь насмехаются над печальной судьбою Круппа! Проклятье бодрости и здоровья отравило их мозг. О, драгоценный Крупп, прости их, как подобает твоей благородной натуре, со свойственной тебе приветливой невозмутимостью, с безупречной непринуждённостью в компании соучастников столь трагически юных годами. Ах, несчастные создания, столь коротконогие, но столь же самообманутые, сколь глубоко выражение маломысленной мудрости на ваших лицах. Бежите с ногу с сим обезумевшим мулом и тем самым обнажаете трагический факт — племя ваше обречено, провозглашает Крупп! Обречено!

— Они ни слова не понимают, Человек Сала!

Крупп повернулся и увидел, как у нему подъезжают Хетан и Кафал. Женщина ухмылялась.

— Ни слова, даруджиец, и это хорошо. Иначе они бы вырвали тебе сердце из груди за такие проклятия!

— Проклятия? Дражайшая дама, тому виной лишь сквернейший характер Круппа. Его добела раскалённая ярость, что столь опасна для всех окружающих! Этот неразумный зверь…

— Даже есть его не стоит, — заметила Хетан. — Как думаешь, брат?

— Худой слишком, — согласился Кафал.

— И тем не менее Крупп испрашивает прощения от собственного достославного имени, а также от имени безнадёжно бессловесного зверя, на коем восседает. Извините нас, довольно длинноногие порождения Хумбролла Тора, о прощении молим вас!

— У нас к тебе вопрос, Человек Сала.

— Лишь задай его, и Крупп ответствует. Осиянными истиной словами, подобными гладкостью маслу, каковое умастит твою безупречную кожу — вон там, точно над левой грудью, например? У Круппа с собою…

— Не сомневаюсь, — перебила Хетан. — И если тебя не остановить, война закончится прежде, чем мне представится шанс задать вопрос. А теперь заткнись, даруджиец, и слушай. Смотри на строй малазанцев вон там на дороге. Крытые фургоны, немногочисленные отряды, что идут при них пешком, поднимая тучи пыли…

— О, драгоценная дева, ты — истинное отраженье сердца самого Круппа! Умоляю, продолжай задавать сей невопрошающий вопрос, говори больше, скатывай слова свои в толстенную восковую свечу, дабы Крупп смог возжечь на ней неутолимый огнь своей любви и страсти.

— Я сказала «смотри», даруджиец. Наблюдай! Ничего странного не замечаешь сейчас в наших союзниках?

— Сейчас! И прежде, и, несомненно, в будущем тоже, заверяет Крупп. Малазанские загадки, о да! Любопытнейший народ, утверждает Крупп. Дисциплина на марше растворилась почти до невидимости, пыль поднята такая, что видно на лиги окрест, но что видно-то — лишь одна пыль!

— Всё скрыто от взгляда, — прорычала Хетан.

— Даже столь острого.

— Значит, ты тоже заметил.

— Что заметил, восхитительная? Роскошные извивы твоего тела? Как мог Крупп упустить из виду столь чудесную, пусть и слегка диковатую красоту? Точно цветок прерий…

— …который тебя сейчас убьёт, — с ухмылкой заметила Хетан.

— Цветок прерий, отмечает Крупп, подобный тем, что расцветают на колючих кактусах…

— Рискуешь оступиться, Человек Сала.

— О, ступица Круппа редко рискует, ибо на риск ступает лишь тупица, не ведающий… кхм…

— Сегодня утром, — продолжила миг спустя Хетан, — я видела, как одна-единственная рота морпехов ставила шатры для трёх рот. По всему малазанскому лагерю. Одна — на трёх, снова и снова.

— О да, на малазанцев можно рассчитывать!

Хетан подъехала вплотную, схватила Круппа за ворот плаща. Она почти стащила даруджийца с седла и ухмыльнулась чуть шире.

— Человек Сала, — прошипела Хетан, — когда я объезжу — скоро — этому мулу понадобится волокуша, чтобы тащить то, что от тебя останется. Затягивать всех в свою паутину слов — добрый талант, но сегодня я выбью дыхание у тебя из груди. Оставлю немым на долгие дни. И я это сделаю, чтобы показать, кто из нас — главный. А теперь — ещё хоть слово, и я не буду ждать вечера — устрою для этих детей и всех остальных такое представление, с которым ты жить дальше не сможешь. Ага, по выпученным глазам вижу, что ты меня понял. Хорошо. А теперь прекрати сдавливать мула коленями — ему это не нравится. Сиди в седле так, будто он — конь, потому что конём этот зверь себя считает. Он смотрит, как едут все остальные, смотрит, как лошади несут своих седоков. Взгляд его ничего не упускает — это ты заметил? Это самый внимательный зверь, какого только видел сей мир — и не спрашивай, почему. Всё, довольно слов. До вечера, Человек Сала, когда я тебя расплавлю. — Хетан отпустила Круппа.

Задыхаясь, даруджиец плюхнулся обратно в седло. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но поспешно захлопнул. Кафал хмыкнул:

— Он быстро учится, сестра.

Та фыркнула:

— Все вы такие, брат.

Баргасты поехали прочь.

Глядя им вслед, Крупп вытащил носовой платок из рукава и вытер пот со лба.

— Ох ты. Ах ты, как же так? Ты слыхал, мул? Это Крупп обречён. Обречён!

Скворец внимательно посмотрел на двух женщин перед собой, затем сказал:

— В разрешении отказано.

— Её же тут нет, сэр, — повторила одна из морпехов. — Так что нам присматривать не за кем, верно?

— Но в роту свою вы не вернётесь, солдаты. Останетесь при мне. Хотели что-то ещё обсудить? Нет? Свободны.

Женщины обменялись взглядами, затем отдали честь и пошли прочь.

— Иногда, — проговорил Артантос, стоявший в полудюжине шагов от командира, — он поворачивается и кусает за ногу, да?

Скворец покосился на знаменосца.

— Кто поворачивается?

— Стиль командования Дассема Ультора. Солдатам позволено думать, сомневаться, спорить…

— И это делает нас лучшей армией, какую только видел мир, знаменосец.

— Тем не менее…

— Нету никаких «тем не менее»! Именно поэтому мы лучшие. И когда настанет время для тяжёлых приказов — увидишь дисциплину, сейчас, может, она и не заметна, но есть, глубоко внутри — и строгая.

— Как скажешь, — ответил Артантос, пожимая плечами.

Скворец продолжил вести своего коня в крааль. Огненный шар солнца уже начал прятаться за горизонт. Повсюду суетились солдаты — ставили шатры, разводили костры. Командир видел, как они устали. Слишком много двойных нарядов днём, да ещё и лишний колокол на марше перед закатом. Скворец понимал, что придётся так продолжать ещё по меньшей мере три дня, а затем добавить два колокола отдыха перед Кораллом, чтобы пехота успела оправиться. Измотанная армия — побеждённая армия.

Конюх принял поводья у Скворца, и командир направился к шатру Дуджека.

Перед входом на вещмешках расселся взвод морпехов — в доспехах и шлемах, на лицах по-прежнему шарфы, которыми солдаты прикрывали лица от дневной пыли. Никто и не подумал подняться при появлении Скворца.

— Вольно, — саркастически прорычал он, шагая между солдатами ко входу в шатёр.

Дуджек стоял на коленях. Он расстелил на ковре карту и теперь разглядывал её в свете фонаря, бормоча что-то себе под нос.

— Итак, — проговорил Скворец, придвигая походный стул и усаживаясь, — разделённая армия… снова разделяется.

Дуджек поднял взгляд, его кустистые брови на миг сошлись в мрачной гримасе, но затем военачальник снова уставился на карту.

— Мои телохранители снаружи?

— Ага.

— Они и в лучшие времена были так себе, а уж теперь и подавно.

Скворец вытянул ноги, поморщился от застарелой боли в левой.

— Они же все из Унты, да? Давненько я их не видел.

— Ты их не видел, потому что я им приказал скрыться с глаз. «Так себе» — это я ещё мягко сказал. Они не из Войска, и — насколько это будет зависеть от них — никогда его частью не станут. И будь я проклят, если не согласен с ними в этом. В общем, они бы тебе честь не отдали, даже если бы мы не разделялись на два командования. Они и мне через раз честь отдают, а ведь именно меня они клялись защищать.

— Армия у нас уставшая.

— Я знаю. Если Опонны одарят удачей, вернёмся к вменяемому режиму, когда переправимся через Маурик. Оттуда три дня, спустив поводья и вытянув шеи, до Коралла. Мы успевали и быстрей.

— Успевали попасть на порку, ты хотел сказать. Тот переход к Мотту нас едва не добил, Дуджек. Мы не можем себе позволить повторения — на сей раз рискуем потерять куда больше.

Первый Кулак выпрямился и начал скатывать карту.

— Верь, друг мой.

Скворец огляделся, заметил походный мешок у центральной распорки, старый короткий меч в таких же старых ножнах, притороченный к заплечному ремню.

— Так скоро?

— Ты невнимателен, — буркнул Дуджек. — Мы пересылались без перерыва каждую ночь с самого разделения. Проведи перекличку, Скворец, увидишь, что шести тысяч не хватает. К утру получишь обратно свою армию — ну, точнее, примерно половину. Тебе бы в пляс пуститься от радости.

— Нет, это я должен сегодня лететь, а не ты, Дуджек. Риск…

— Именно, — прорычал Первый Кулак. — Риск. Ты всё никак не поймёшь, что ты — важнее для этой армии, чем я. Всегда так было. Для солдат я — просто однорукий людоед в причудливой форме. Проклятье, они ко мне относятся как к домашнему животному.

Скворец покосился на поношенные, лишённые украшений доспехи Дуджека и грустно ухмыльнулся.

— Фигура речи, — поправился Первый Кулак. — К тому же это — приказ Императрицы.

— Так ты всё время говоришь.

— Скворец, Семь Городов сами себя пожирают. Вихрь стоит над политыми кровью песками. Адъюнкт с новой армией уже плывёт туда, но слишком поздно для малазанских войск на континенте. Я знаю, ты бы посоветовал отступить, но посмотри на это с точки зрения Ласиин. У неё осталось только два военачальника, которые знают Семь Городов. И скоро останется лишь одна опытная армия — та, что застряла тут, в Генабакисе. Если уж она должна рискнуть одним из нас на Паннионской войне, то мной.

— Она собирается послать Войско в Семь Городов?! Худ нас побери, Дуджек…

— Если новая адъюнкт проиграет Ша’ик, какой у неё останется выбор? Важнее другое, она хочет, чтобы командовал ею ты.

Скворец медленно моргнул.

— А с тобой что?

Дуджек поморщился.

— Думаю, она не рассчитывает, что я останусь жив. А если каким-то чудом выживу, что ж, корельская кампания идёт отвратительно…

— Ты не хочешь туда ехать.

— Чего я хочу, не имеет значения, Скворец.

— И то же сказала бы обо мне Ласиин, я так понимаю. Дуджек, я уже говорил, я собираюсь в отставку. Исчезну, если будет нужно. Хватит с меня всего этого. Деревянная хибара где-нибудь в приграничном королевстве, вдалеке от Империи…

— И жена, которая лупит тебя сковородкой по голове. Семейная идиллия, домашний уют. Думаешь, Корлат на это согласится?

Скворец улыбнулся мягкой иронии Первого Кулака.

— Примерно так она себе это и представляет — без сковородки! — это уже твоя личная придумка, Дуджек. Но всё остальное… ладно, не деревянная хибара. Скорее дальняя, побитая всеми ветрами горная крепость. Местечко с уникальным видом…

— М-да-а-а, — протянул Дуджек, — ты ещё можешь высадить небольшой огородик на плацу. Воевать с сорняками. Ладно, тогда это будет наш секрет. Не повезло Ласиин. Если выживу под Кораллом, я поведу Войско на Семь Городов. А если не выживу, что ж, мне уже будет плевать на судьбу Малазанской империи.

— Ты прорвёшься, Дуджек. Всегда прорывался.

— Попыточка так себе, но я её приму. Ну что, пообедаешь в последний раз со мной? Моранты не прилетят до полуночного колокола.

Это был странный выбор слов, они повисли в воздухе между старыми друзьями и создали на миг напряжённую тишину.

— В последний раз до моего отлёта, я хотел сказать, — со слабой улыбкой поправился Дуджек. — До Коралла.

— С удовольствием, — отозвался Скворец.

Пустоши к юго-западу от реки Эрин раскинулись под звёздами, пески гоняли ветра, рождённые на Заселённой равнине, в самом сердце материка. Впереди, на краю горизонта, виднелся хребет Божий шаг, юные, зазубренные горы — стена длиной в шестьдесят лиг, преграждавшая путь на юг. Восточную оконечность хребта поглотили леса, они тянулись непрерывно до Ортналова Разреза и Коралловой бухты, а на другой её стороне вновь смыкались вокруг города Коралла.

Река Эрин вливалась в Ортналов Разрез в двадцати с лишним лигах от Коралловой бухты, там, где красноватые воды реки обрушивались в глубокую расселину и, по слухам, становились чёрными и опасными. Сама Коралловая бухта казалась лишь продолжением этой расселины.

Даже с такой высоты Паран ещё не видел Разреза, но знал, где тот находится. Разведчики Чёрных морантов, которые сейчас везли его с «Мостожогами» вниз по течению реки, подтвердили, что до ущелья уже недалеко — небесполезные сведения, иногда ведь карты ошибаются. К счастью, бо́льшая часть Чёрных морантов расположилась в горах Видения уже несколько месяцев назад, откуда воины на кворлах еженощно вылетали на разведку, чтобы изучить ландшафт и наметить наилучшие подходы к Кораллу — на будущее.

Скорее всего они доберутся до устья Эрин ещё до рассвета, если, конечно, не улягутся ровные ветра, которые несут кворлов к Божьему шагу. А на следующую ночь «Мостожоги» уже будут порхать над чёрными водами Разреза, лететь к самому Кораллу.

А на месте — выясним, что там задумал Провидец. Выясним и, по возможности, расстроим его планы. А когда справимся, придёт время для меня с Быстрым Беном…

Повинуясь невидимому сигналу, кворлы спикировали вниз, повернули к западному берегу реки. Паран крепко вцепился в костяные выступы на броне всадника-моранта, ветер со свистом ворвался в щель забрала, взвыл в ушах. Скрипя зубами, Паран пригнулся за спиной воина, когда тёмная земля быстро устремилась им навстречу.

Громкий треск крыльев остановил падение лишь на высоте человеческого роста над усыпанным валунами берегом, а затем кворлы бесшумно заскользили вдоль кромки воды. Паран повернулся, увидел, что остальные летят следом одной шеренгой. Капитан постучал пальцем по доспехам всадника, склонился вперёд.

— Что происходит?

— Падаль впереди, — ответил морант, вставляя в слова странные щёлкающие звуки, к которым Паран никак не мог привыкнуть.

— Проголодался?

Воин в хитиновой броне не ответил.

Ладно, это и вправду вышло грубовато.

Ужасное зловоние донеслось до Парана с берега впереди.

— Это обязательно? Кворлам надо поесть? У нас есть на это время, морант?

— Наши разведчики ничего здесь не видели прошлой ночью, капитан. Никогда прежде эта река не приносила подобную тварь. Возможно, то, что так случилось сейчас, — важно. Нужно выяснить.

Паран сдался.

— Хорошо.

Кворл свернул вправо, перелетел травянистое всхолмье и уселся на ровную землю за ним. Вскоре подоспели и остальные.

Прислушиваясь к отчаянно ноющим суставам, Паран развязал ремни и осторожно спешился. Хромая, к нему заковылял Быстрый Бен.

— Бездна меня побери, — проворчал маг, — ещё немного, и у меня ноги отвалятся.

— Хоть примерно представляешь, что они там нашли? — спросил капитан.

— Только вонь чую.

— Какая-то дохлая тварь вроде бы.

Полдюжины морантов собрались вокруг первого всадника. Они быстро переговаривались на своём языке, полном щелчков и жужжания. Затем офицер (на кворле которого ехал Паран) жестом подозвал капитана и мага.

— Тварь, — заявил морант, — лежит вон там. Мы хотим, чтобы вы её тоже осмотрели, как и мы. Говорите прямо, чтобы мы смогли облететь правду и так узнать её цвет. Идёмте.

Паран покосился на Быстрого Бена, но тот лишь пожал плечами.

— Веди, — ответил капитан.

Труп лежал среди валунов на берегу, в полусотне шагов от бегущей на юг реки. Вывернутые конечности, прорвавшие плоть обломки костей — обнажённая фигура, раздутая разложением. Земля вокруг него кишела речными раками — они щёлкали, скрипели, тут и там сцеплялись в эпических битвах за участие в пиршестве: эту деталь Паран сначала нашёл забавной, но затем ощутил невыразимую тревогу. На раков он отвлёкся лишь на миг, а затем сосредоточил всё внимание на теле.

Быстрый Бен тихо спросил что-то у офицера морантов, тот кивнул в ответ. Маг взмахнул рукой и приглушённое сияние возникло среди валунов, осветив труп.

Худов дух.

— Это тисте анди?

Быстрый Бен подошёл ближе, присел, долго молчал, затем сказал:

— Если и так, то он не из народа Аномандра Рейка… нет, думаю, это вообще не тисте анди.

Паран нахмурился.

— Смотри, какой он высокий, маг. И черты лица — такие мы видели…

— Кожа у него слишком бледная, капитан.

— Её выбелили вода и солнце.

— Нет. Видал я тела тисте анди. В Чернопёсьем лесу и в болотах вокруг него. Во всяких состояниях видал. Ничего подобного. Его, конечно, раздуло от дневной жары, и приходится предположить, что его рекой принесло, но воды в нём нет почти. Капитан, ты видел когда-нибудь жертву магии Серка?

— Тропы Неба? Нет, не припоминаю.

— Есть там заклятье, которое жертву выворачивает наизнанку. Взрывает изнутри. Как-то регулирует давление: то ли сильно изменяет, то ли вовсе убирает. Или, судя по этому трупу, увеличивает снаружи тела в сотню раз. Его погубило сумасшедшее давление, будто его поразил маг Высшего Серка.

— Хорошо.

— Ничего не хорошо, капитан! Очень даже плохо. — Быстрый Бен поднял взгляд на офицера морантов. — Облететь правду, говоришь? Ладно. Говори.

— Тисте эдур.

Где же я это… ах, да. Вывих говорил о них. Какая-то древняя война… расколотый Путь…

— Согласен. Хоть никогда прежде ни одного не видел.

— Он умер не здесь.

— Тут ты прав. И не утонул тоже.

Морант кивнул.

— Не утонул. И погиб не от магии — запах не тот.

— Ага, чарами не запачкано. Продолжай облетать.

— Голубые моранты, те, что бороздят моря и забрасывают сети в глубокие расселины, говорят, будто улов их приходит на палубу уже мёртвым. Такова сила и природа давления.

— Могу поверить.

— Его убила обратная перемена. Он внезапно оказался в месте, где давление было огромным.

— Ага, — вздохнул Быстрый Бен, окинув взглядом реку. — Где-то там расселина, трещина — это видно по тому, как течение выше замедляется посередине. Ортналов Разрез даже сюда дотягивается, расколол дно реки. И трещина эта глубокая.

— Погоди-ка, — вмешался Паран. — То есть ты хочешь сказать, что этот тисте эдур внезапно оказался на дне этой подводной расселины? Но такое возможно, только если он открыл Путь, чтобы попасть туда — это о-о-очень сложный способ покончить с собой.

— Только если он собирался покончить с собой, — возразил Быстрый Бен. — Только если это он сам и открыл туда Путь. Если хочешь убить кого-то — жестоко — брось его, толкни, замани — не важно! — во враждебный портал. Думаю, этого несчастного ублюдка убили.

— Высший маг Серка?

— Скорей уж Высший маг Руза — Тропы моря. Капитан, Малазанская империя — мореходная, точнее, корни её мореходные. Но во всей империи не найдёшь ни одного истинного Высшего мага Руза. Это самый трудный для овладения Путь. — Быстрый Бен обернулся к моранту. — А среди ваших Голубых морантов? Или Серебряных? Или Золотых? Есть Высшие маги Руза?

Воин покачал головой в закрытом шлеме.

— И даже в анналах прошлого такие не упомянуты.

— А какой период охватывают эти ваши анналы? — небрежно поинтересовался Быстрый Бен, вновь переводя взгляд на труп.

— Семьдесят.

— Десятилетий?

— Веков.

— Выходит, — проговорил, поднимаясь, чародей, — имеем дело с уникальным убийцей.

— Так почему тогда, — пробормотал Паран, — я начинаю думать, что его убил другой тисте эдур?

Морант и Быстрый Бен одновременно молча обернулись к нему. Паран вздохнул.

— Просто догадка, наверное. Интуиция.

— Капитан, — сказал чародей, — не забывай, чем ты стал. — Он вновь внимательно посмотрел на труп. — Другой тисте эдур. Ладно, давай и этот вариант облетим.

— Не вижу противоречий, — заявил офицер морантов. — Такая возможность есть.

— Но тисте эдур — порождения Старшей Тени, — заметил Быстрый Бен.

— В глубине морей плавают тени. Куральд Эмурланн. Путь тисте эдур, Старшей Тени, расколот и утрачен для смертных.

— Утрачен? — Быстрый Бен поднял брови. — Ещё не найден, ты хотел сказать. Меанас, где живут Престол Тени и Котильон с Гончими…

— Это лишь врата, — закончил офицер морантов.

Паран хмыкнул.

— Если бы тень могла отбрасывать тень, то эта тень и была бы Меанасом — это вы оба хотите сказать? Престол Тени властвует над привратницкой? — Быстрый Бен ухмыльнулся.

— Какой прекрасный образ, капитан.

— Скорей, тревожный, — проворчал Паран в ответ.

Псы Тени — они сторожат врата. Проклятье, слишком похоже на правду, чтобы оказаться просто ошибкой. Только Путь этот был расколот на части, а значит, врата могут никуда не вести. Или, например, вести на самый крупный обломок. А Престол Тени знает правду? Знает, что его великий Трон Тени — это просто… что? Стульчик кастеляна? Скамейка привратника? Ах ты, ох ты, как сказал бы Крупп.

— Хм-м, — вздохнул Быстрый Бен, ухмылка его поблекла. — Кажется, я понимаю, о чём ты. Тисте эдур вновь вступили в игру, судя по тому, что мы тут видим. Они возвращаются в мир смертных: возможно, они пробудили истинный Трон Тени, и, может быть, собираются заглянуть на огонёк к своему новому привратнику.

— Вновь война в пантеоне. Цепи Увечного бога больше не звенят от его смеха. — Паран потёр щетину на подбородке. — Извините, мне нужно побыть одному. Продолжайте осмотр, если хотите — я скоро вернусь.

Надеюсь, что скоро. Паран отошёл шагов на двадцать прочь от реки, остановился, глядя на северо-запад, рассматривая далёкие звёзды. Так, хорошо, я ведь это уже проделывал. Давай попробуем во второй раз…

Переход произошёл так быстро и так легко, что Паран едва не упал, споткнувшись о неровные плиты пола в пыльной темноте. Выругавшись, капитан восстановил равновесие. Резные изображения под ногами начали слабо мерцать — холодным, смутным светом.

Итак, я здесь. Вот так просто. И как теперь найти изображение, которое мне нужно? Рейст? Ты сейчас занят? Что за вопрос! Если бы ты был занят, мы все были бы в большой беде, верно? Ладно, не важно. Сиди, где сидишь, где бы ты ни был. Это задачка для меня одного.

Это не в Колоде Драконов — мне ведь не привратницкая нужна, правильно? Значит, Старшая Колода — Колода Обителей…

Плита прямо у ног Парана тут же подёрнулась новым изображением — такого он прежде не видел, но сразу же интуитивно узнал то, что искал. Резьба грубая, изношенная, глубокие борозды, из которых сплеталась сложная паутина теней.

Паран почувствовал, как его затягивает вперёд, внутрь.

Он оказался в широком, низком зале. Стены из простого обтёсанного камня украшали потёки воды, лишайник, плесень и мох. По обе стороны от него высоко в стенах были прорезаны горизонтальные бойницы — окна, затянутые ползучими растениями и лозами, которые проникли в зал и вились теперь по полу и ковру из мёртвой листвы.

В воздухе пахло морем, а где-то за пределами зала раздавались крики чаек над мерным гулом прибоя.

Сердце Парана гулко колотилось в груди. Этого он не ожидал. Это не другой мир. Мой.

В семи шагах перед ним на возвышении стоял трон, вырезанный из единого ствола алого дерева, неоструганного, так что на боках остались широкие полосы коры, многие потрескались, отстали от древесины. По этой коре текли тени, катились по глубоким бороздам, выливались в воздух вокруг, прежде чем растаять в полумраке зала.

Трон Тени. Он не в каком-то скрытом, давно забытом Владении, а здесь — в моём мире… Маленький, изорванный осколок Куральд Галейн.[1]

…и тисте эдур хотят его найти. Ищут, пересекая моря, разыскивают это место. Откуда я это знаю?

Паран шагнул вперёд. Тени взвились над троном в бешеной пляске. Ещё шаг. Ты хочешь мне что-то сказать, Трон, да? Капитан подошёл к возвышению, протянул руку…

Тени окутали его.

— Пёс — не Пёс! Кровь — и не кровь! Господин — и смертный!

— О, потише! Расскажите мне об этом месте.

— Бродячий остров! Не бродит! Бежит! Да! Совратились Дети, отравились души эдур! Буря безумия — мы убегаем! Защити нас, Пёс-не-Пёс! Спаси нас — они идут!

— Бродячий остров. Это Плавучий Авали? К западу от Квон-Тали. Я думал, на этом острове должны жить тисте анди…

— Поклялись защищать! Потомки Аномандра Рейка — ушли! Оставили кровавый след, сбили эдур с пути, проливая собственные жизни — о, где же Аномандр Рейк? Они зовут его, зовут и зовут! Умоляют о помощи!

— Боюсь, он сейчас занят.

— Аномандр Рейк, Сын Тьмы! Эдур поклялись уничтожить Мать Тьму. Предупреди его! Отравленные души ведёт тот, кто был убит сотню раз, о, берегись этого нового Императора эдур, этого Тирана Боли, Владыки Полуночного Прилива!

Неимоверным усилием Паран вырвался из мысленных объятий, пошатнулся, отступил на шаг, затем ещё на шаг. По телу градом катился пот, Паран весь дрожал после пережитого ужаса.

Едва понимая, что делает, он резко развернулся — зал вокруг него смазался, погрузился во тьму, а затем — скрежещущий переход куда-то… глубже, чем тьма.

— Ох, Бездна…

Усеянная камнями равнина под мёртвым небом. Вдалеке справа стон огромных деревянных колёс, звон и треск цепей, бессчётные тяжкие шаги.

В воздухе висела такая ощутимая пелена страдания, что Паран чуть не задохнулся на месте.

Сжав зубы, он развернулся навстречу жутким звукам, заставил себя пойти вперёд.

Вдали возникли зернистые фигуры, они двигались прямо на Парана. Склонившись вперёд, налегали на цепи. За ними, примерно в двух сотнях шагов, высилась ужасная повозка, наполненная извивающимися телами. Она скрипела и подскакивала на камнях, окутанная туманным мороком.

Паран неуверенно шёл вперёд.

— Драконус! — закричал он. — Где ты, во имя Худа? Драконус!

На зов поднялись лица, затем все кроме одного — скрытого капюшоном и неразличимого — вновь опустились.

Капитан проскользнул между жертвами Драгнипура, приближаясь к одинокому затенённому лицу, ступая совсем близко от безумных, оглушённых, умирающих, но никто даже не попытался остановить его, никто даже не обратил на него внимания. Паран шёл сквозь толпу, словно призрак.

— Привет тебе, смертный, — сказал Драконус. — Иди со мной.

— Я искал Рейка.

— А нашёл его меч. Чем я вовсе не опечален.

— Да, я говорил с Ночной Стужей, Драконус, но не дави на меня в этом деле. Когда я приму решение, ты узнаешь о нём первым. Мне нужно поговорить с Рейком.

— Да, нужно, — пророкотал древний воин. — Объясни ему одну истину, смертный. Он слишком милосерден, чтобы владеть Драгнипуром. Ситуация становится отчаянной.

— О чём ты говоришь?

— Драгнипур нужно питать. Оглянись вокруг, смертный. Есть те, кто наконец пали под тяжестью нашего общего бремени. Их относят в повозку и забрасывают внутрь — думаешь, так и следует делать? Они слишком слабы, чтоб шевелиться, и скоро оказываются погребёнными под телами себе подобных. Погребёнными навеки. И чем больше тел на повозке, тем тяжелее бремя, которое приходится тащить всем остальным — тем, кто ещё способен налегать на цепи. Понимаешь? Драгнипур нужно кормить. Нам нужны… свежие ноги. Скажи Рейку: он должен обнажать меч. Должен забирать души. Желательно — могучие. И необходимо начать это делать очень скоро…

— А что случится, если повозка остановится, Драконус?

Человек, выковавший собственную темницу, долго молчал.

— Направь свой взор нам за спину, смертный. Узри сам, что́ преследует нас.

Преследует? Паран закрыл глаза, но сцена не исчезла — повозка катилась дальше, бессчётные пленники продолжали идти мимо, словно призраки. Наконец огромный фургон проехал мимо, его скрип стих позади. По сторонам от Парана пролегли колеи от его колёс, каждая — шириной с имперскую дорогу. Земля пропиталась кровью, желчью и потом, зловонная жижа засасывала его сапоги, обхватила его щиколотки.

Взгляд Парана побежал по этим колеям дальше, к самому горизонту.

Где бесновался хаос. Небо укрывала буря, подобной он не видел никогда в жизни. Из неё лился неутолимый голод. Безумное, иссуплённое стремление.

Потерянная память.

Сила, рождённая из разорванных душ.

Злоба и желание, сила, почти обладающая самосознанием, сотни тысяч глаз, направленных на повозку позади Парана.

Такой… невыносимый голод…

Паран отшатнулся.

Ахнув, он вдруг вновь оказался рядом с Драконусом. Отзвук увиденного не уходил, заставлял сердце отбивать в груди бешеный ритм. Лишь тридцать шагов спустя он нашёл в себе силы поднять голову и заговорить.

— Драконус, — прохрипел Паран, — ты сотворил очень неприятный меч.

— Тьма всегда воевала против Хаоса, смертный. Всегда отступала. И всякий раз, когда Мать смягчалась — от Прихода Света, от Рождения Тени, — сила её умалялась, и разница в мощи становилась ещё более внушительной. Так обстояли дела миров в те давние дни. Разница росла. Покуда Хаос не подступил к самим вратам Куральд Галейн. Нужно было защищаться. Нужны были… души…

— Прошу, постой. Мне необходимо подумать…

— Хаос вожделеет силы этих душ — тех, что забрал Драгнипур. Если он пожрёт их, мощь его возрастёт десятикратно. Стократно. Довольно, чтобы проломить Врата. Взгляни на свой смертный мир, Ганос Паран. Разрушительные, губительные для цивилизации войны, гражданские войны, погромы, раненые и умирающие боги — ты сам и твой род с опасной скоростью мчитесь по пути, проложенному Хаосом. Ослеплённые яростью, жаждой отмщения, самыми тёмными страстями…

— Постой…

— Для которых история ничего не значит. Уроки её забыты. Память — человечества, всего человеческого — утрачена. Без равновесия, Ганос Паран…

— Но ты же хочешь, чтобы я разрушил Драгнипур!

— А-а-а, теперь я понимаю, почему ты противишься всему, что я говорю. Смертный, у меня было время подумать. Признать чудовищную ошибку, которую я совершил. Я верил, Ганос Паран, в те давние дни, что лишь во Тьме может проявиться сила, которая есть порядок. Я хотел помочь Матери Тьме, ибо казалось, что сама она не способна себе помочь. Она не отвечала, даже не давала знать, что вообще видит своих детей. Она отступила в дальние глубины своего Владения, удалилась от всех нас, так далеко, что мы уже не могли её найти.

— Драконус…

— Выслушай меня, прошу. Прежде Домов были Обители. Прежде обителей было странствие. Твои собственные слова, верно? Но ты был одновременно и прав, и неправ. Не странствие, но миграция. Ежегодный путь — предсказуемый, циклический. То, что казалось бесцельным, случайным, было на самом деле извечным, подчинённым собственным законам. Истина — сила! — которую я не смог распознать.

— И разрушение Драгнипура вновь выпустит Врата — позволит им мигрировать.

— Да, вернёт им собственную силу, которая позволяла противостоять Хаосу. Драгнипур обрёк Врата Тьмы на вечное бегство, но если истощатся души, которые влекут их…

— Бегство замедлится…

— И Хаос настигнет нас.

— Значит, либо Рейк начнёт убивать — забирать души — или же Драгнипур следует уничтожить.

— Первое необходимо — чтобы выиграть время — прежде чем свершится второе. Меч должен быть разрушен. Сама цель его существования оказалась ошибочной. И в этом — ещё одна истина, которую я обрёл — слишком поздно, увы, по крайней мере, для меня самого.

— И в чём она?

— Как Хаос способен защищаться в этой вечной войне, изменяя собственную природу себе на пользу, так может и Порядок. Он не привязан исключительно к Тьме. Он понимает, если угодно, ценность равновесия.

Парана охватило интуитивное озарение.

— Дома Азатов. Колода Драконов!

Скрытая капюшоном голова слегка повернулась, и Паран ощутил на себе холодный, нечеловеческий взгляд.

— Да, Ганос Паран.

— Дома забирают души…

— И связывают на одном месте. Там, где до них не дотянется Хаос.

— Тогда не важно, падёт ли Тьма.

— Не будь глупцом. Потери и преимущества накапливаются, меняют расположение сил, но не всегда настолько, чтобы восстановить равновесие. Сейчас оно нарушено, Ганос Паран, и приближается к пределу. Война, что казалась нам, пойманным в ней, вечной, может завершиться. Что именно ждёт нас всех, если это произойдёт… что ж, смертный, ты сам почувствовал его дыхание позади нас.

— Я должен поговорить с Рейком.

— Тогда найди его. Если, конечно, он по-прежнему носит с собой меч.

Легко сказать…

— Постой… Что ты имеешь в виду? «Если он носит меч?»

— То, что сказал, Ганос Паран.

Но зачем бы ему отказываться от меча? На что ты намекаешь, Драконус, Худ тебя побери? Проклятье, мы же говорим про Аномандра Рейка! Если б мы жили в какой-нибудь безмозголой сельской сказке про дурачка, который в поле нашёл волшебный меч, тогда, конечно, он бы мог его и потерять. Но… Аномандр Рейк? Сын Тьмы? Владыка Лунного Семени?

Драконус хмыкнул, это привлекло внимание Парана. Прямо перед ними, запутавшись в ослабших цепях, лежала огромная демоническая фигура.

— Бирис. Я сам его убил. Давно, так давно. Вот уж не думал… — Драконус подошёл к чернокожему созданию, наклонился и — к вящему удивлению Парана — взвалил тело на плечо. — В повозку, старый мой враг… — проговорил Драконус.

— Кто призвал меня, — пророкотал демон, — чтобы биться с тобой?

— Всегда один и тот же вопрос, Бирис. Я не знаю. Никогда не знал.

— Кто призвал меня, Драконус, умереть от меча?

— Он уже наверняка давно умер.

— Кто призвал…

Драконус и демон у него на плече продолжали свой бессмысленный разговор, а Паран почувствовал, что его уносит прочь, слова стали неразборчивы, образы поблекли… и вот он вновь стоял на каменных плитах в Доме Финнэста.

— Аномандр Рейк. Рыцарь Тьмы, Высокого дома Тьмы… — Он напряг глаза, чтобы выхватить призванное изображение среди бесконечного ряда резных фигур на плитах.

Но оно не явилось.

Почувствовав внезапный холод в животе, Паран мысленно потянулся, устремился к Высокому дому Тьмы, разыскивая фигуру с чёрным мечом, увитым призрачными цепями…

Капитан и сам не понял, что́ ринулось ему навстречу, ослепило, ударило в голову — вспыхнуло…

…затем пришло беспамятство.

Он открыл глаза навстречу пятнам солнечного света. По виску пробежала прохладная струйка воды. Свет на миг заслонила тень, а затем возникло знакомое круглое лицо с маленькими, цепкими глазками.

— Молоток, — прохрипел Паран.

— Мы уж сомневались, что вы вообще вернётесь, капитан. — Он поднял мокрую тряпку. — Вас некоторое время била лихорадка, сэр, но теперь вроде бы отступила…

— Где?

— В устье реки Эрин. У Ортналова Разреза. Сейчас полдень — Быстрому Бену пришлось вас вчера разыскивать, капитан. Слишком большой риск, что на открытой местности нас засекут перед рассветом. Мы вас просто привязали к кворлу и быстро улетели.

— Быстрый Бен! — пробормотал Паран. — Зови его сюда. Живо.

— Вот это запросто, сэр. — Молоток отодвинулся и махнул кому-то сбоку.

Возник чародей.

— Капитан. Поблизости четыре кондора пролетели с рассвета — если они нас ищут…

Паран покачал головой.

— Не нас. Семя Луны.

— Может, и так, но, стало быть, они его пока не увидели, а это очень маловероятно. Как спрятать летающую гору? Скорей уж…

— Аномандр Рейк.

— Что?

Паран закрыл глаза.

— Я искал его — через Колоду, как Рыцаря Тьмы. Чародей, по-моему, мы его потеряли. И Семя Луны. Мы потеряли тисте анди, Быстрый Бен. Аномандра Рейка больше нет.

— Гнусный город! Грязный! Гадкий! Гротескный! Крупп горько жалеет, что вообще увидел это поселение…

— Это ты уже говорил, — пробормотал Скворец.

— Зловещее знаменуют оные зловещие знамения. Ужас вселяют в сердце оные безлюдные улицы и оные гигантские стервятники, что поселились в нём и парят свободно в чистом небе — прямо над благородной главою Круппа. Когда, о, когда же явится тьма? Когда падёт милосердная тьма, вновь вопрошает Крупп, дабы благословенная слепота увенчала достойных нас и даровала таким образом вдохновению возможность озарить и открыть хитрость из хитростей, ловчайшую ловкость рук, неиллюзорность иллюзии и…

— Два дня, — простонала Хетан, с другой стороны от Скворца. — Я лишила его голоса на… два дня. Надеялась, что хватит на дольше, сердце у него чуть не выпрыгнуло.

— Заткни его снова, — буркнул Кафал.

— Сегодня вечером. И если повезёт, он слова не сможет сказать до самого Маурика.

— Прекрасная дама неверно поняла несвойственную Круппу молчаливость! Он клянётся! О нет! Он истинно умоляет избавить его от грядущих заполошных телодвижений ночи — сей и всякой последующей! Ибо Крупп слишком тонок душевной организацией, слишком легко обретает синяки, царапины и ушибы. Никогда прежде Крупп не ведал ужасов кувырков и вовсе не жаждет вновь испытать указанного терзания собственного совершенного тела. Итак, в объяснение оной противоестественной лаконичности, роковые два дня, когда в одеяния молчания столь неуместно облачился достойный Крупп, будто в лихой саван уныния… В объяснение да будет сказано! Крупп, дражайшие друзья, размышлял. О да! Предавался думам! Таким, каковых никогда прежде и не подумал бы удумать. Никогда и нигде! Думам, столь осиянным славой, столь ярким, что ослепили бы его смертных сородичей, столь сногсшибательным, что они лишили бы всякого страха, оставив лишь незамутнённую отвагу, коя, будто тончайший парус, несёт плот мыслей в самое устье рая!

Хетан фыркнула.

— Да какие там кувырки. Так — перекатики. Но ладно, сегодня я тебя по полной покувыркаю, скользкий человек!

— Крупп молит, о, как беззаветно молит он небеса никогда не укрываться тьмою! Умоляет глубины породить лишь краткую вспышку, незаметную в мире, исполненном чудодейственного света! Сдержись, о, милосердная тьма! Нам следует идти вперёд, отважный Скворец! И только вперёд! Без отдыха, без передышки, без малой задержки! О, пусть ноги наши изотрутся по колено, молит отчаянный Крупп! Ночь, о ночь! Не зови к себе смертоносные виденья — узри мула, который ведь был там и не мог не видеть, а ныне измучен и истощён увиденным! Измучен до полусмерти одним лишь простым сочувствием! О, не слушай Круппа и его тайного вожделения покончить с жизнью в руках изумительной женщины! О не слушай! Не слушай, покуда само значение слов не растает…

Хватка смотрела на чёрные воды Ортналова Разреза. Куски льда качались в потоке, со скрежетом ломились вверх по течению. На юго-востоке Коралловая бухта белела, словно зимнее поле под звёздами. Путь от устья реки Эрин занял всего половину ночи. Отсюда «Мостожоги» пойдут пешком, перемещаясь из укрытия в укрытие, обходя тёмные, заросшие лесом горы по сравнительно ровной местности между Разрезом и хребтом.

Хватка покосилась на пологий склон — туда, где капитан Паран сидел с Быстрым Беном, Штырём, Чубуком, Пальчиком и Перлом. Сборища магов всегда заставляли её нервничать, особенно если приходил Штырь. Под кожей, под волосяной рубахой в нём жила душа сапёра — полоумная, как и у всех сапёров. Чары Штыря были печально непредсказуемы, и много раз она сама видела, как Штырь открывал Путь одной рукой, а другой в это время бросал морантскую взрывчатку во врага.

Остальными магами «Мостожогов» тоже особо гордиться не стоило. Перл — тонкопалый напанец, который брил голову и напускал на себя важный вид, утверждая, что обладает глубокими познаниями о Пути Руз.

У Чубука в роду были сэти, и он всячески подчёркивал важность своей родословной тем, что обвешивался бесчисленными амулетами и талисманами этого северного племени из Квон-Тали, хотя сами сэти уже давно фактически исчезли — настолько полно ассимилировались в квонскую культуру и быт. Но всё равно Чубук носил поверх обычной формы романтические сэтийские одеяния, которые, правда, сшила на заказ портниха, работавшая обычно на одну из театральных трупп в Унте. Хватка не знала толком, какой Путь использовал Чубук, поскольку его ритуалы призыва силы обычно длились дольше среднестатистической битвы.

Пальчик заслужил своё имя привычкой отрезать пальцы ног у мёртвых врагов — не важно, сам он их убил или нет. Он выдумал какой-то сушильный порошок, которым обрабатывал трофеи, прежде чем нашить на свой жилет — несло от него, как из склепа в сухую погоду или как из землянки нищего во время дождя. Пальчик утверждал, будто он — некромант и какой-то ужасно неудачный ритуал сделал его сверхчувствительным к призракам — они, мол, теперь ходят за Пальчиком, но если отрезать пальцы на ногах, они теряют равновесие, часто падают, и ему удаётся от них легко оторваться.

Выглядел он и вправду как человек, которого преследуют призраки, но Дымка как-то заметила, что такой вид был бы у всякого, кто нашивает на одежду пальцы мертвецов.

Дорога выдалась трудная. Сидеть привязанной к кворлу, дрожать лигу за лигой под пронизывающими ветрами, всё это выводило из себя, наполняло руки и ноги свинцовой тяжестью. Царившая в горном лесу сырость тоже радости не добавляла. Хватка промёрзла до костей. Дождь и туман продержатся всё утро — солнечного тепла не видать до второй половины дня.

Подошёл Молоток.

— Лейтенант.

Хватка хмуро покосилась на него.

— Как думаешь, о чём они там болтают, целитель?

Молоток посмотрел на магов.

— Беспокоятся они. Из-за кондоров. Они их хорошо рассмотрели в последнее время, и уже мало сомнений, что эти птицы… что угодно, но не обычные птицы.

— Ну, это что угодно, но не новость.

— Ага, — Молоток пожал плечами и добавил: — И ещё я думаю, Парановы вести про Аномандра Рейка и Семя Луны их тоже не успокоили. Если они потеряны, как подозревает капитан, брать Коралл — и свергать Паннионского Провидца — будет куда как труднее.

— В смысле, нас могут просто перебить.

— Ну…

Хватка наконец сосредоточила внимание на целителе.

— Говори уж! — прорычала она.

— Просто предчувствие, лейтенант.

— Ну и?

— Быстрый Бен и капитан. Они что-то своё задумали, между собой договорились. Так мне кажется. Я Бена давно знаю, понимаешь, и хорошо. Соображаю уже, как он работает. Мы ведь тут тайно, так? Передовые части Дуджека. Но для этих двоих это двойной финт — под одним тайным заданием сидит другое, и сомневаюсь, что Однорукий про него хотьчто-то знает.

Хватка медленно кивнула.

— А Скворец?

Молоток печально ухмыльнулся.

— Не могу сказать, лейтенант.

— Это только твои подозрения, целитель?

— Нет. Всего прежнего взвода Скворца. Вал. Тротц — треклятый баргаст всё время зубы скалит, а это обычно значит, что он знает, мол, что-то затевается, но толком не знает, что именно, и показать этого не хочет. Если понимаешь, о чём я.

Хватка кивнула. В последнее время Тротц ухмылялся почти непрерывно, когда на него ни посмотри. Жутковатая картина, вне зависимости от объяснений Молотка.

Перед ними возникла Дымка.

Хватка нахмурилась ещё сильнее.

— Прости, лейтенант, — сказала Дымка. — Капитан меня унюхал — не знаю, как, но сумел. Особо подслушать ничего не вышло. Но всё равно, он мне поручил тебе передать, мол, пора готовить взводы.

— Ну, наконец-то, — пробормотала Хватка. — Я уже чуть к земле не примёрзла.

— Так-то оно так, — проговорил Молоток, — но я уже почти соскучился по морантам — тёмный тут лес, ничего не скажешь.

— Зато безлюдный, верно?

Целитель пожал плечами.

— Похоже на то. Но днём нам надо будет неба бояться, а не леса вокруг.

Хватка поднялась.

— Идите за мной, вы двое. Пора поднимать остальных…

Переход к Маурику превратился в гонку, различные подразделения армии Бруда двигались с той скоростью, какую только могли развить, — или, в случае «Серых мечей» и легиона Остряка, с той, какую избрали. В итоге армия растянулась вдоль исхоженного торгового тракта, меж выжженных крестьянских угодий, почти на лигу. «Серые мечи», Легион Трейка и другие отдельные отряды стали фактически арьергардом из-за того, что двигались неспешно.

Итковиан предпочёл остаться в отряде Остряка. Здоровяк-даруджиец и Скалла Менакис рассказывали бесконечные истории из своего общего прошлого, чем развлекали Итковиана, — возмутительностью описываемых событий не меньше, чем расхождениями в воспоминаниях.

Давным-давно Итковиан не позволял себе такого удовольствия. Он стал высоко ценить их общество, в особенности ужасающее презрение к вежливости.

Изредка он подъезжал к «Серым мечам», разговаривал с Кованым щитом и Дестриантом, но неловкость вскоре гнала его прочь — бывший отряд Итковиана начал исцеляться, втягивая в свою ткань новобранцев-тенескаури, которых тренировали и обучали на марше, а также на вечерних стоянках. Чем более сплачивались солдаты, чем больше Итковиан чувствовал себя чужим — и тем больше тосковал по единственной семье, какую знал во взрослой жизни.

Но в то же время они были его наследниками, Итковиан даже позволял себе с некоторой гордостью смотреть на «Серых мечей». Новый Кованый щит приняла титул и всё, что с ним было связано, — впервые Итковиан понял, каким видели его другие в те времена, когда он сам носил это звание. Отстранённым, бескомпромиссным, замкнутым и сдержанным. Суровая фигура, готовая свершить жесточайший суд. Конечно, сам он получал поддержку от Брухалиана и Карнадаса. Но в распоряжении у нового Кованого щита была лишь Дестриант — молодая немногословная капанка, которая и сама совсем недавно являлась новобранцем. Итковиан прекрасно понимал, какой одинокой она должна себя чувствовать, но не мог придумать, как облегчить её бремя. Всякий совет, какой только способен дать Итковиан, исходил бы, по его собственному убеждению, от человека, который подвёл своего бога.

Каждый раз, возвращаясь к Остряку и Скалле, он чувствовал горький привкус бегства.

— Ты во всё вгрызаешься глубже, чем любой другой человек, какого я только знал, — заметил Остряк.

Удивлённо моргая, Итковиан покосился на даруджийца.

— Сударь?

— Хотя нет, если подумать. Вот Бук…

С другой стороны фыркнула Скалла.

— Бук? Бук был пьяницей.

— Он был намного большим, жалкая ты женщина, — возразил Остряк. — У него на плечах…

— Ни слова, — предупредила Скалла.

К удивлению Итковиана, Остряк вдруг замолчал. Бук… ах, да, припоминаю. У него на плечах — смерть его родных.

— Нет нужды в такой несвойственной чувствительности, Скалла Менакис. Я понимаю, чем кажусь вам обоим похожим на Бука. Мне любопытно: ваш опечаленный друг искал искупления своей жизни? Хоть он и отказал мне, когда я был ещё Кованым щитом, он мог черпать силы из какого-то внутреннего источника.

— Худа с два, Итковиан, — откликнулась Скалла. — Бук пил, чтобы боль свою пригасить. Не искал он никакого искупления. Он хотел умереть — вот так просто и ясно.

— Не так уж и просто, — возмутился Остряк. — Он хотел заслужить достойную смерть, какой не досталось его родным — так он искупил бы их гибель. Признаю, это хитровымороченная идея, но думается, я лучше многих других понимаю, что у него в голове варилось.

— Потому что ты сам так думаешь! — огрызнулась Скалла. — Хоть и не потерял семью в пожаре. Самая страшная твоя потеря — это та шлюшка, которая вышла замуж за торговца…

— Скалла! — прорычал даруджиец. — Я потерял Драсти. И чуть не потерял тебя.

Это признание явно лишило её дара речи. Ах, эти двое…

— Различие между мной и Буком, — проговорил Итковиан, — состоит в понимании искупления. Я принимаю страдание, какое досталось мне, и тем самым — ответственность за всё, что сделал и не сделал. Когда я был Кованым щитом, вера требовала, чтобы я избавлял других от боли. Именем Фэнера я должен был приносить мир всем душам, без предвзятости и осуждения. Это я сделал.

— Но твоего бога больше нет, — сказала Скалла. — Так кому же, Худово семя, ты передал эти души?

— Как кому? Никому, Скалла Менакис. Я по-прежнему несу их с собой.

Скалла покосилась на Остряка, тот в ответ мрачно пожал плечами.

— Как я тебе и сказал, девочка, — пробормотал он.

Скалла накинулась на Итковиана.

— Дурак набитый! А новый Кованый щит — с ней что? Разве она не примет «твоё бремя» или что вы там делаете? Она не возьмёт эти души — у неё-то есть бог! — Скалла подобрала поводья. — Если она вообразила, что…

Итковиан удержал Скаллу рукой.

— Нет, сударыня. Она предложила, как и должна была. Но она не готова к такому бремени — оно убьёт её, уничтожит её душу — а это ранит её бога, быть может, смертельно.

Скалла отдёрнула руку, но осталась рядом. Широко распахнула глаза.

— И что конкретно ты собираешься сделать с… с… со всеми этими душами?

— Я должен найти способ искупить их, Скалла Менакис. Как это сделал бы мой бог.

— Сдурел?! Ты же не бог! Ты же треклятый смертный! Ты не можешь…

— Но должен. В этом, видите ли, я похож, но в то же время и не похож на вашего друга, Бука. Прошу прощения, что «вгрызаюсь» в такие вещи. Я знаю, что ответ ждёт меня — и надеюсь, довольно скоро — здесь вы правы, мне лучше просто проявить спокойное терпение. Я ведь продержался до сих пор.

— Будь как будет, Итковиан, — сказал Остряк. — Мы просто слишком много языками треплем со Скаллой. Вот и всё. Прости нас.

— Здесь нечего прощать, сударь.

— Ну почему же мне не достались нормальные друзья? — вопросила в пустоту Скалла.

— Такие — без тигриных полосок да тигриных глаз? Без сотни тысяч душ за плечами? Вон, смотри, скачет кто-то из других отстающих — может, он нормальный! Видит Худ, одет как крестьянин, выглядит как порожденье близкородственных браков, так что вряд ли больше одного предложения сможет связать. Отличный мужик! Эй! Ты! Да нет, чего колеблешься? Езжай к нам! Пожалуйста!

Долговязый всадник верхом на странной породы ломовой лошади осторожно направил своего скакуна к ним. Он выкрикнул по-даруджийски с чудовищным акцентом:

— Привет, друзья! Момент плохой? Вы, вроде, ссоритесь…

— Ссоримся? — фыркнула Скалла. — Ты слишком долго прожил в лесу, если считаешь, что это «ссора»! Подходи ближе и скажи, ради Бездны, где ты раздобыл такой гигантский нос?

Крестьянин сник и замялся.

— Скалла! — возмущённо прикрикнул Остряк, а затем обратился к всаднику: — Эта женщина грубит и хамит всем подряд, солдат.

— Я не хамила! — воскликнула Скалла. — Большие носы — это как большие руки, вот и всё…

Все молчали.

Длинное, вытянутое лицо незнакомца начало густо наливаться румянцем.

— Добро пожаловать, сударь, — сказал Итковиан. — Увы, прежде мы не встречались — а ведь всех нас, похоже, давно обошли подразделения Бруда, и рхиви, и все остальные отряды.

Крестьянин через силу кивнул.

— Ага. Мы заметили. Я — главмаршал Корешок, из Моттских ополченцев. — Остряк поймал на себе взгляд бесцветных, водянистых глаз. — Татухи ничего так. У меня тоже одна есть. — Он закатал засаленный рукав так, что показался мутный бесформенный рисунок на грязном плече. — Не знаю, чего там с ней приключилось, но вообще это должна была быть квакша на пеньке. Оно конечно, квакшу не так-то легко разглядеть, ну и в этом смысле очень даже хорошо вышло — в смысле, пятно, вот здесь, я лично думаю, что это квакша. Хотя, может, и грибочек. — Корешок улыбнулся так, что показались огромные зубы, вновь опустил рукав и поудобнее уселся в седле. Он вдруг нахмурился. — А вы знаете, куда мы вообще идём-то? И почему все так поспешают?

— Уф…

Только это и смог выдавить Остряк, поэтому отвечать пришлось Итковиану:

— Великолепные вопросы, сударь. Мы идём к городу, который называется Маурик, чтобы там воссоединиться с малазанской армией. Из Маурика мы направимся дальше на юг, к городу Кораллу.

Корешок помрачнел.

— А под Мауриком будет битва?

— Нет, город оставлен жителями. Это просто удобная точка для соединения сил.

— А в Коралле?

— Да. Там, скорее всего, битва будет.

— Города вообще-то не убегают никуда. С чего тогда все так торопятся?

Итковиан вздохнул.

— Весьма прозорливое наблюдение, сударь, оно ведёт к некоторым сомнениям в прежде озвученных утверждениях.

— Чего?

— Он говорит, мол, хороший вопрос, — протянула Скалла.

Маршал кивнул.

— Потому и задаю. Я тем и славен, что хорошие вопросы задаю.

— Это мы видим, — ровным голосом ответила она.

— Бруд торопится, — сказал Остряк, — потому что хочет попасть в Маурик прежде малазанцев, а те вроде маршируют быстрее, чем мы вообще себе могли вообразить.

— И что?

— Ну, хм, союз в последнее время стал… немножко шатким.

— Они ж малазанцы — чего вы ждали?

— Честно говоря, — сказал Остряк, — не думаю, что Бруд вообще знал, чего ждать. А ты, говоришь, не удивлён расколом?

— Расколом? А, понял. Нет. В любом случае, ясно как день, почему малазанцы так быстро рванули.

Итковиан подался вперёд в седле.

— В самом деле?

Корешок пожал плечами.

— Есть у нас там свои людишки…

— У вас есть шпионы в армии малазанцев? — требовательно спросил Остряк.

— Само собой. Всегда есть. Полезно знать, чего они задумали, особенно, когда мы с ними дрались. То, что мы с ними засоюзничали, это ж не повод перестать за ними приглядывать.

— Так почему же они так быстро идут, маршал Корешок?

— Так Чёрные моранты ведь. Каждую ночь прилетают и целыми ротами забирают солдат. На дороге едва ли четыре тысячи малазанцев осталось, из тех половина — вспомогательные бригады. Дуджек сам улетел. Скворец ведёт оставшихся: они дошли до реки и строят баржи.

— Баржи?

— Точно. Чтоб по реке вниз сплавляться, я так думаю. Не переправляться, там же брод был и так, да и баржи стоят от него вниз по течению.

— А река, конечно, — пробормотал Остряк, — приведёт их прямо к Маурику. За несколько дней.

Итковиан обратился к маршалу.

— Сударь, вы известили об этом Каладана Бруда?

— Нет.

— Почему же?

Корешок снова пожал плечами.

— Ну, мы с братьями Валунами малость об этом поговорили.

— И?

— Решили, что Бруд вроде как забыл.

— Забыл, сударь? Что забыл?

— Про нас. Моттских ополченцев. Мы так подумал, что он вроде как собирался нас оставить на севере. В Чернопёсьем лесу. Тогда вроде как был какой-то там приказ, что-то вроде того, чтоб мы остались, когда он на юг пойдёт. Мы не сильно уверены. Не смогли толком вспомнить.

Остряк откашлялся.

— А вы не думали ему сказать, что вы здесь?

— Ну, мы ж не хотим его разозлить. Я-то прикидываю себе, что был всё же какой-то там приказ, понимаете? Что-то вроде «уходите» или как-то так.

— «Уходите»? С чего бы Бруду вам такое говорить?

— Ну, в том-то и дело. Не Воевода сказал. Каллор. Это нас и попутало. Мы его приказы обычно по ветру пускаем. И вот, значит, мы здесь. А вы кто, ребята?

— Я думаю, сударь, — проговорил Итковиан, — вам следует послать вестового к Бруду — с докладом о малазанцах.

— Да ну, есть у нас люди и там, в авангарде. Они хотели до Воеводы дойти, да Каллор их отваживает.

— А вот это любопытно, — пробормотал Остряк.

— Каллор говорит, мол, нас тут вообще быть не должно. Говорит, Воевода страх как обозлится. Так что мы больше близко не подходим. Думаем даже назад повернуть. Скучаем мы по Моттскому лесу — тут-то деревьев нет. Мы дерево любим. Всякое — мы вот только-только обратно добыли один чудный стол… без ножек, правда, они вроде как отломались.

— Ну, что до нас, — объявил Остряк, — мы бы не хотели, чтоб вы уходили, маршал.

Вытянутое лицо Корешка помрачнело.

— Деревья же есть! — вдруг воскликнула Скалла. — На юге! Лес вокруг Коралла!

Главмаршал повеселел.

— Правда?

— Воистину так, — подтвердил Итковиан. — Согласно донесениям, там растут кедры, ели и пихты.

— А, тогда другое дело. Я остальным расскажу. Опять все будут рады, и лучше, когда они все рады. Они в последнее время оружие тупили. А это дурной знак, когда они начинают оружие тупить.

— Тупить, сударь?

Корешок кивнул.

— Клинки затуплять, зазубринки делать. Так они страшней раны оставляют. Дурной знак, когда они в таком настрое ходят. Очень дурной. Тут уж только оглянись, а они начали плясать вокруг костров по ночам. А потом и это кончается, а когда кончается, знаешь, что хуже быть не может, потому как парни готовы разбиваться на отряды и ломиться в ночь, чтоб кого-нибудь убить. Они и так уж приглядывали к здоровому фургону, который за нами катится…

— Ого! — ахнул Остряк. — Не делайте этого! Скажи им этого не делать, маршал. Эти люди…

— Некроманты, знаю. Мрачные. Сильно мрачные. Не любим мы некромантов, особенно братья Валуны не любят. Один было поселился на их земле, в какой-то разрушенной башне в болоте. Призраки да привидения всякую ночь. В общем, пришлось наконец Валунам что-то с этим делать, так они пошли да и зажарили его. Мерзкое было дело, уж поверьте мне — в общем, что от него осталось они повесили у Нижнего перекрёстка, чтоб прочие знали и не совались.

— Эти братья Валуны, — проговорил Итковиан, — должно быть, внушительная пара.

— Пара? — Брови Корешка поползли вверх. — Их всего двадцать три. И ни одного ниже меня. Вдобавок смекалистые — ну, некоторые из них. Читать не умеют, конечно, но считают до десяти и дальше, а это уж много значит, верно? Ладно, пора мне. Расскажу всем про деревья на юге. Бывайте.

Все смотрели ему вслед.

— А ответа на свой вопрос он так и не получил, — сказал через некоторое время Остряк.

Итковиан покосился на него.

— На который?

— Кто мы такие.

— Не будь дураком, — буркнула Скалла. — Он точно знает, кто мы.

— Думаешь, это он притворялся?

— Главмаршал Корешок! Бездна меня побери, разумеется, притворялся! И оба вы купились? Ну, уж не я. Я его раскусила. Сразу.

— Думаете, Бруду следует сообщить, сударыня? — поинтересовался Итковиан.

— О чём?

— Ну, о малазанцах, для начала.

— А какая разница? Бруд всё равно доберётся до Маурика первым. Ну, подождём два дня, а не две недели, что с того? Быстрей со всей этой ерундой разберёмся — Худ знает, может, Дуджек уже захватил Коралл, и как по мне, так пусть ему и достаётся.

— Тут ты права, — пробормотал Остряк.

Итковиан отвёл взгляд. Возможно, права. Куда я еду? Чего ещё ищу в этом мире? Не знаю. Мне плевать на этого Паннионского Провидца — он не примет моих объятий, даже если малазанцы сохранят ему жизнь, что само по себе маловероятно.

Поэтому я так отстал от тех, кто изменит мир? Я столь равнодушен, лишён тревог? Похоже, мне конец — почему я не могу принять эту истину? Мой бог умер — бремя отныне лишь моё. Быть может, для меня и не существует ответа — не это ли видит новый Кованый щит, когда смотрит на меня с таким сожалением во взгляде?

Неужели вся полнота жизни уже позади, если не считать ежедневного копошения бренного тела?

Быть может, это всё. Наконец-то всё…

— Не грусти, Итковиан! — сказал Остряк. — Может, война закончится, прежде чем мы туда доберёмся — вот ведь будет славный взвизг в конце истории, а?

— Реки — для того, чтоб пить и чтоб в них тонуть, — простонала Хетан, обхватив рукой бочонок.

Скворец улыбнулся.

— Я-то думал, ваши предки были мореходами, — заметил он.

— Которые потом одумались и закопали свои треклятые каноэ раз и навсегда.

— Что-то ты без обычного почтения о них отзываешься, Хетан.

— Я сейчас тебе на сапоги сблюю, старик. Как ещё мне говорить?

— Не обращай внимания на мою дочь, — сказал Хумбролл Тор, оглушительно топая по палубе ногами в меховых сапогах. — Её одолел даруджиец.

— Не смей упоминать этого слизня! — прошипела Хетан.

— Тебя может порадовать то, что он последние три дня пробыл на другой барже, пока ты страдала, — сообщил Скворец. — Оправлялся.

— Он сбежал только потому, что я поклялась его убить, — пробормотала Хетан. — Не должен он был влюбляться, червяк скользкий! Нижние духи, ну и аппетиты!

Хумбролл Тор рокочуще захохотал.

— Никогда не думал увидеть такой славный…

— Ой, отец, молчи!

Огромный вождь баргастов подмигнул Скворцу.

— Я уже жду не дождусь знакомства с этим человеком из Даруджистана.

— Тогда я обязан тебя предупредить, что внешность — обманчива, — сказал Скворец. — Особенно в случае Круппа.

— О, я его видел издали, когда дочь моя его таскала за собой туда-сюда, по крайней мере, вначале. А поздней я заметил, что роли поменялись. Замечательно. Хетан, видишь ли, во всём — дочь моей жены.

— А где твоя жена?

— Уже настолько далеко в дальних пределах Белолицей гряды, чтобы я мог дышать спокойно. Почти. Может, ближе к Кораллу…

Скворец улыбнулся и в который раз подивился тем дарам дружбы, которые обрёл в последнее время.

Мимо тянулись некогда ухоженные берега реки Маурик. В камышах виднелись рыбацкие причалы и швартовые столбы; в иле и песке на берегу догнивали старые лодки. Вокруг рыбацких хижин недалеко от воды поднялась высокая трава. Пустота и заброшенность этого места сразу же омрачили настроение Скворца.

— Даже для меня, — проворчал позади Хумбролл Тор, — это невесёлое зрелище.

Скворец вздохнул.

— Мы приближаемся к городу, да?

Малазанец кивнул.

— Ещё день, скорее всего.

В ответ на эти слова сзади отчаянно застонала Хетан.

— Думаешь, Бруд знает?

— Полагаю, да, по крайней мере, отчасти. У нас среди конюхов и вожатых есть Моттские ополченцы…

— Это кто ещё такие, командир?

— Это что-то вроде отряда наёмников, вождь. Преимущественно лесорубы да крестьяне. Они случайно сформировались — и это мы, малазанцы, тому виной. Мы как раз взяли город Ораз и двигались на запад, к Мотту, который в срок сдался, если не считать окраин Моттского леса. Дуджек не хотел, чтоб партизаны нападали на наши линии снабжения, ведь мы уходили всё дальше и дальше от моря, вглубь материка. Так что он послал «Мостожогов» в Моттский лес с приказом выловить их — они нам нос расквасили не раз и не два. Также обошлись и с Золотыми морантами. В конце концов Дуджек нас отозвал, но к тому времени Моттских ополченцев уже нанял Бруд. Включил в свою армию. В любом случае, — малазанец пожал плечами, — они ребята хитрые, возвращаются снова и снова, точно глисты — пришлось научиться с ними жить.

— Поэтому ты знаешь, что твой враг о тебе знает, — кивнул Хумбролл.

— Более или менее.

— Вы, малазанцы, — сказал баргаст, качая головой, — играете в сложную игру.

— Иногда, — согласился Скворец. — А в иные дни мы просты донельзя.

— Однажды ваши легионы пойдут на Белолицую гряду.

— Сомневаюсь.

— Почему? — резко спросил Хумбролл Тор. — Неужели мы не достойные враги, командир?

— Слишком достойные, вождь. Нет, правда в другом. Мы заключили с вами договор, а Малазанская империя относится к таким вещам очень серьёзно. К вам придут с уважением и предложениями установить торговлю, границы и тому подобное — если вы того пожелаете. Если нет, послы уйдут, и больше вы не увидите малазанцев до тех пор, пока сами того не пожелаете.

— Странные вы завоеватели, чужеземцы.

— Да, в этом — такие.

— А почему вы в Генабакисе, командир?

— Малазанская империя? Мы здесь, чтобы объединить, и через объединение разбогатеть. Но мы не против, если не только мы разбогатеем.

Хумбролл Тор стукнул по своей кольчуге из монет.

— И лишь серебро вас интересует?

— Ну, вождь, есть разные виды богатства.

— Разве? — Могучий баргаст подозрительно прищурился.

Скворец улыбнулся.

— Встреча с кланами Белого Лица — одна из таких наград. Разнообразие — большое богатство, Хумбролл Тор, ибо оно — родина мудрости.

— Твои слова?

— Нет, Императорского историка, Дукера.

— А он говорит от имени Малазанской империи?

— В лучшие времена.

— А эти времена — лучшие?

Скворец встретил взгляд тёмных глаз баргаста.

— Возможно.

— Да заткнитесь вы оба! — прорычала позади Хетан. — Я умираю.

Хумбролл Тор развернулся, посмотрел на свою дочь, скорчившуюся у бочонка с зерном.

— Мысль, — пророкотал он.

— Какая?

— Может быть, у тебя и не морская болезнь, дочь.

— Да ну! Что же тогда… — Глаза Хетан широко распахнулись. — Нижние духи!

В следующий миг Скворцу пришлось неуклюже навалиться на планширь и свесить ноги, чтобы поток хорошенько отмыл его сапоги.

Шторм обрушился на Маурик некоторое время спустя после того, как город был оставлен, он повалил декоративные деревья и насыпал увитые водорослями дюны под стенами домов. Улицы укрыл чистый, белый песчаный ковёр, так что не было видно ни обломков, ни тел.

Корлат в одиночестве ехала по главной улице портового города. Слева темнели приземистые, широкие склады, справа — жилые дома, таверны и лавки торговцев. Сверху между складами и плоскими крышами лавок были натянуты верёвки, на которых висела морская трава, словно кто-то украсил город перед морским праздником.

Если не считать лёгкого шевеления под дыханием тёплого ветра, никакого движения не было видно ни на улице, ни в примыкающих переулках. Двери и окна зияли чёрными, печальными провалами. Со складов забрали всё, огромные раздвижные двери оставили открытыми.

Тисте анди подъехала к западной оконечности города, запах моря остался позади, уступил сладковатой вони цветущей пресной воды в реке за складами слева.

Каладан Бруд, Каллор и другие решили объехать Маурик со стороны материка, чтобы выбраться на заиленные низины. Некоторое время в небе над головой парила Карга, но и та вскоре свернула и исчезла. Корлат никогда не видела праматерь великих воронов такой расстроенной. Если потеря связи и вправду означала, что Аномандр Рейк погиб, а Семя Луны уничтожено, Карга потеряла и своего господина, и гнездовье своего рода. И то, и другое — крайне неприятная перспектива. Вполне хватает, чтобы сложить крылья в отчаянии, но ворониха продолжала лететь на юг.

Корлат решила, что поедет одна — более длинным маршрутом, чем остальные, — через город. В конце концов, в спешке не было необходимости, а ожидание тянулось медленнее на стоянках, чем в дороге: лучше выбрать более долгий путь и следовать по нему размеренным шагом. О многом следовало подумать. Если Владыка жив и здравствует, Корлат следует предстать перед ним и торжественно разорвать клятву службы — уничтожить отношения, которые связывали их четырнадцать сотен лет, хотя, скорее, временно приостановить их. На все те годы, что остались в жизни одного смертного человека. А если трагическая судьба постигла Аномандра Рейка, Корлат окажется командиром дюжины тисте анди, которые также остались с армией Бруда. От этой ответственности она бы побыстрей избавилась, ибо не испытывала никакого желания править своими родичами. Корлат освободит их, пусть сами решают свою судьбу.

Аномандр Рейк объединил тисте анди лишь силой своего характера — какой сама Корлат не отличалась, и прекрасно знала об этом. Разнообразные предприятия, в которые он ввязывался сам и вовлекал свой народ, казались ей рядом вариаций на одну-единственную тему — но тема эта и природа её ускользали от Корлат. Были войны, борьба, враги, союзники, победы и поражения. Череда тянулась сквозь века и казалась случайной не только ей самой, но остальным её сородичам.

Внезапная мысль поразила Корлат, провернулась, будто тупой нож в груди. А вдруг Аномандр Рейк тоже не знает? Может, эта бесконечная череда предприятий — лишь отражение его собственного поиска. Я всегда подозревала простую цель — дать нам смысл к существованию, примерить на себя благородные побуждения других… других, тех, для кого борьба имела какой-то смысл. Разве не это — сквозной мотив, описывающий всё, что мы делали? Почему теперь я сомневаюсь? Почему теперь я думаю, что если мотив и существует, он совершенно в другом?

Что он куда менее благороден…

Корлат попыталась отбросить эти мысли, прежде чем они приведут её к отчаянию. Ибо отчаяние — смертный враг и погибель тисте анди. Часто я видела, как родич падал на поле битвы, и знала в глубине души, что мои братья и сёстры умирают не от неспособности защититься. Они умирали, потому что решили умереть. Пали жертвой собственного отчаяния.

Самой смертоносной опасности для нас.

Может, Аномандр Рейк ведёт нас прочь от отчаяния — и это его главная, единственная цель? Может, его мотив — мотив бунтарства? Если так, то, дорогая Матерь Тьма, он был прав, удерживая нас от понимания, был прав, не позволяя осознать свою единственную, жалкую цель. А я… я не должна была думать об этом, не должна была приходить с трудом к этому выводу.

Узнав тайну своего Владыки, я не обрела никакой награды. Проклятье Света, он веками уходил от моих вопросов, отваживал все попытки узнать его получше, пробиться сквозь завесу таинственности. А я обижалась, огрызалась на него не раз и не два, он же стоял под градом моего гнева и разочарования. Молча.

Не хотел открывать мне… а я думала — это гордыня, высокомерие худшего толка — как меня это бесило… ах, Владыка, сколько ты стерпел из милосердия.

И если отчаяние терзает нас, то тебя оно мучит стократ сильнее…

Корлат поняла, что не оставит свой народ. Как Рейк, она не сможет бросить их, как Рейк, не сможет открыть истину, даже если сородичи будут умолять — или требовать — оправданий.

И если этот миг скоро настанет, я должна набраться сил — сил, чтобы вести их, чтобы скрывать истину от своего народа.

О, Скворец, как же мне рассказать тебе это? Наши мечты были так… просты. Романтическая глупость. Нет в мире рая ни для тебя, ни для меня, возлюбленный. Поэтому всё, что я могу тебе предложить, — присоединиться ко мне, остаться со мной. И я молю Мать Тьму, молю всей душой, чтобы этого оказалось для тебя довольно…

Окраины города тянулись вдоль реки — полуразвалившиеся рыбацкие хибары, коптильни, растянутые для просушки сети, изорванные штормом, заваленные мусором. Поселение выходило практически на заиленные низины, десяток хижин на сваях стояли уже над морем камышей.

Двойной ряд шестов с этой стороны реки отмечал место, где жители выкопали глубокий подводный канал, ведущий на заливные низины, в которых установили широкие, крепкие настилы. В устье реки Маурик к востоку могли войти лишь суда с самой низкой осадкой, поскольку рисунок дна постоянно менялся под влиянием приливов и течений, песчаные мели возникали и пропадали за несколько колоколов. Припасы, которые сплавили вниз по реке, выгружались к западу от устья — здесь, на заливных низинах.

Воевода, Каллор, всадник Хурлокель и помощник Корлат, Орфантал, стояли на настиле, привязав коней у дороги, которая подходила к платформе со стороны материка.

Все четверо смотрели куда-то вверх по течению реки.

Корлат вывела коня на перешеек, соединявший город и настилы. Добравшись до насыпной дороги, она увидела первую из малазанских барж.

Их создавали явно не без магии. Крепкие, мощные суда, широкие и плоскодонные. Массивные, необтёсанные брёвна охватывали корпуса. Как минимум половину каждой палубы укрывал навес из просмолённой парусины. Со своего места Корлат насчитала не меньше двух десятков. Даже с помощью чар выстроить их наверняка было нелегко. Вдобавок — так быстро…

Ага, не этим ли занимались всё это время Чёрные моранты? Если так, значит, Дуджек и Скворец задумали это с самого начала.

Над флотилией парили великие во́роны, в их криках слышалось явственное презрение.

На передней барже было видно солдат, баргастов и лошадей. У материкового края настила Корлат натянула поводья рядом с конями остальных, спешилась. Поводья у неё принял кто-то из рхиви. Корлат благодарно кивнула и зашагала вдоль платформы, чтобы встать рядом с Каладаном Брудом.

Лицо Воеводы было непроницаемым, а на губах Каллора застыла уродливая ухмылка.

Орфантал подошёл к Корлат и поклонился.

— Сестра, — сказал он на языке тисте анди, — доставила ли тебе радость поездка через Маурик?

— Как давно ты стоишь здесь, брат?

— Колокола полтора.

— Тогда я ни о чём не жалею.

Орфантал улыбнулся.

— Полтора колокола в молчании. Почти хватает, чтобы заставить тисте анди потерять бдительность.

— Обманщик. Мы можем неделями стоять и молчать, ты, брат, это отлично знаешь.

— Да, но ведь в этом не будет эмоций, не так ли? По себе знаю, я просто слушаю ветер и поэтому не беспокоюсь.

Корлат покосилась на брата. Без эмоций? А вот теперь ты серьёзно кривишь душой.

— И осмелюсь сказать, — добавил Орфантал, — напряжение продолжает расти.

— Эй, вы двое! — зарычал Каллор. — Раз уж вам вздумалось поболтать, говорите на языке, который все понимают. Здесь и так уже лицемерия и обмана хватит на целую жизнь.

Орфантал обернулся к нему и ответил по-даруджийски:

— Но не твою жизнь, верно, Каллор?

Древний воитель лишь беззвучно оскалил зубы.

— Довольно, — пророкотал Бруд. — Не хочу, чтобы малазанцы увидели, как мы грызёмся между собой.

Корлат уже видела Скворца, тот стоял у широкого, плоского носа передней баржи. В шлеме и полном доспехе. Рядом с ним возвышался Хумбролл Тор, монеты на его кольчуге ярко блестели. Баргаст явно наслаждался происходящим, он стоял властно и горделиво, положив ладони на рукояти метательных топоров за поясом. Знаменосец Артантос маячил позади, скрестив на груди руки, по его худому лицу блуждала полуулыбка.

Солдаты взялись за длинные вёсла и, покрикивая друг на друга, направили судно между шестами. Манёвр был выполнен безупречно, грузная баржа соскользнула с сильного течения и мягко поплыла в сторону.

Корлат не сводила глаз со Скворца — тот тоже её заметил — а судно подходило всё ближе к настилу.

С приглушённым хрустом и треском баржа подошла вплотную к причалу. Солдаты со швартовыми спрыгнули на настил и закрепили концы. Остальные баржи тоже повернули к берегу и начали готовиться к высадке на топкой полосе земли.

Между вождём баргастов и Скворцом появилась Хетан, оттолкнулась и спрыгнула на платформу. В лице у неё не было ни кровинки, а ноги чуть не подогнулись. Орфантал рванулся, чтобы предложить ей руку помощи, но женщина с рычанием оттолкнула её и заковыляла прочь, к дальнему концу настила.

— Благое намерение, — громогласно расхохотался Хумбролл Тор. — Но если дорожишь жизнью, тисте анди, оставь мою дочь, она в печали. Воевода! Благодарю за торжественную встречу! Мы ведь теперь скорей прибудем в Коралл, да? — Вождь шагнул на настил, за ним поспешил Скворец.

— Если только где-то на реке не отстали ещё сто барж, вы потеряли две трети своих солдат, — проворчал Бруд. — Как же это произошло?

— Три клана решились плыть, Воевода, — с ухмылкой ответил Хумбролл Тор. — Остальные предпочли идти пешком. Наши духи-боги позабавились, да? Хотя, конечно, не без издёвки, признаю.

— Здравствуй, Воевода, — сказал Скворец. — Увы, у нас недостаточно суден, чтобы перевезти всё войско. Потому Дуджек Однорукий решил разделить армию…

— И где он, во имя Худа? — потребовал ответа Каллор. — Как будто это я должен спрашивать… — добавил он.

Скворец пожал плечами.

— Чёрные моранты везут его и солдат…

— В Коралл, да, — перебил Каллор. — Зачем, малазанец? Чтобы принести город под знамя вашей империи?

— Сомневаюсь, что это возможно, — ответил Скворец. — Но даже если и так — что, не перетерпишь, когда прибудешь к покорённому уже Кораллу? Раз ты настолько жаждешь крови…

— Мне не приходится долго ждать возможности, чтобы утолить эту жажду, малазанец, — отрезал Каллор, и его рука потянулась к полуторному мечу за плечами.

— Похоже, — проговорил Бруд, не обращая на Каллора внимания, — в план, который мы все прежде сочли разумным, были внесены значительные изменения. Более того, — продолжил он, переводя взгляд на баржи, — продумывая эту кампанию, вы с самого начала готовили обман.

— Не согласен, — возразил Скворец. — Ты и сам кое-что придумал для Семени Луны — что бы там Рейк ни собирался с ним сделать. Вот и мы решили, что нам не помешало бы озаботиться чем-то подобным. Прецедент создал ты, Воевода, — поэтому не думаю, что тебе стоит жаловаться.

— Командир, — процедил Бруд, — мы никогда не собирались использовать Семя Луны, чтобы нанести опережающий удар по Кораллу и получить преимущество над предполагаемыми союзниками. Мы выбрали время для совместного наступления.

— И здесь Дуджек по-прежнему согласен с тобой, Воевода. Как и я. Скажи, Карга сумела подобраться ближе к Кораллу?

— Она вновь пытается это сделать.

— И вероятнее всего, её вновь отгонят прочь. А значит, у нас нет данных разведки о приготовлениях врага. Если Паннионский Провидец или его советники обладают хоть сколько-нибудь смыслят в военном деле, они приготовили для нас ловушку — такую, в которую мы войдём по собственной воле, как только окажемся в пределах видимости стен Коралла. Воевода, наши Чёрные моранты высадили капитана Парана и «Мостожогов» за десять лиг от города, чтобы люди Парана тайком подобрались ближе и выяснили, что́ задумали паннионцы. Но сил одних «Мостожогов» не хватит, чтобы помешать врагам, в чём бы ни заключался их план. Поэтому Дуджек повёл за собой шесть тысяч солдат, доставленных на место Чёрными морантами, чтобы разрушить ловушку паннионцев.

— И с какого Худа нам стоит тебе верить? — возмутился Каллор. — Вы только и делаете, что лжёте — с самого начала.

Скворец вновь пожал плечами.

— Если шести тысяч малазанских солдат хватит, чтобы взять Коралл и уничтожить Паннионский Домин, значит, мы серьёзно переоценили своего врага. В этом я сомневаюсь. Думаю, нас ждёт серьёзная битва, и любое преимущество, какое только мы сможем получить заранее, нам наверняка пригодится.

— Командир, — сказал Бруд, — силы паннионцев поддерживают боевые маги, а также эти противоестественные кондоры. Как Дуджек собирается защищаться против них? В вашей армии нет чародеев, о которых стоило бы упоминать.

— Там Быстрый Бен, и он придумал способ обращаться к своим Путям беспрепятственно. Во-вторых, у Дуджека есть Чёрные моранты, которые могут потягаться с птицами за контроль над небом, а также значительный запас взрывчатки. Но я готов согласиться: этого может быть недостаточно.

— Вы рискуете потерять больше половины своей армии, командир.

— Подобное не исключено, Воевода. Так что, если для вас это приемлемо, мы бы теперь предложили поспешить к Кораллу.

— Да уж! — проворчал Каллор. — Может, нам стоит подождать, пока паннионцы потратят время и силы, уничтожая Дуджека и его шесть тысяч, а уже потом вступить в бой. Воевода, выслушай меня. Малазанцы сами создали для себя потенциально смертельную угрозу, а теперь приползли просить, чтобы мы их выручили. Я говорю — пусть там гниют, ублюдки.

Корлат почувствовала, что Бруд принял во внимание доводы Каллора. Увидела, что Воевода колеблется.

— Мелочный подход, — фыркнула она. — Вызванный эмоциями. И оттого, вероятно, тактически самоубийственный для всех нас.

Каллор резко развернулся.

— Ты, женщина, уж точно не можешь претендовать на объективность! Ясное дело, ты встанешь на сторону своего любовника!

— Если бы его позиция была несостоятельной, даже и не подумала бы, Каллор. И в этом — разница между мной и тобой. — Она обратилась к Каладану Бруду. — Теперь я говорю от имени тисте анди, которые сопровождают твою армию, Воевода. Я призываю тебя ускорить переход к Кораллу, в помощь Дуджеку. Командир Скворец привёл достаточно барж, чтобы быстро переправиться на южный берег реки. Пять дней быстрого марша приведут нас к Кораллу.

— Или восемь дней в обычном темпе, — сказал Каллор, — и тогда мы прибудем на место отдохнувшими. Неужели слава Войска Однорукого столь раздута, что они не продержатся три дня?

— Пытаешься зайти с другой стороны? — спросил у Каллора Орфантал.

Седой воин лишь пожал плечами. Бруд с шипением выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы.

— Он высказывает сейчас разумные соображения, тисте анди. Пять дней или восемь. Утомлённые или отдохнувшие солдаты, готовые сразу же вступить в бой. Какой вариант выглядит более разумным с точки зрения тактики?

— Разница в том, чтобы присоединиться к готовой к бою армии или найти лишь изрубленные на куски трупы, — сказал Скворец. Он встряхнулся. — Решайте, как хотите. Мы вам оставим баржи, разумеется, но мои войска переправятся первыми. Мы рискнём прийти усталыми. — Он развернулся и помахал рукой Артантосу, который оставался на палубе. Знаменосец кивнул, нагнулся и поднял полдюжины сигнальных флажков, а затем направился к корме.

— Ты это предвидел, не так ли? — прошипел Каллор.

Что сегодня ты одержишь верх? Да, я полагаю, он предвидел.

Скворец промолчал.

— И, таким образом, твои силы первыми подойдут к Кораллу. Очень умно́, ублюдок. Воистину, очень умно́.

Корлат шагнула к Бруду.

— Воевода, ты сохранил веру в тисте анди?

Великан нахмурился.

— Веру в тебя и твой народ? Разумеется, сохранил!

— Хорошо. В таком случае, мы будем сопровождать командира Скворца, Хумбролла Тора и их силы. И тем самым представлять твои интересы. Мы с Орфанталом — одиночники. Один из нас, если потребуется, сможет быстро доставить тебе вести об опасности или предательстве. Более того, наше присутствие может оказаться решающим, если Дуджеку потребуется отступить из боя, который невозможно выиграть.

Каллор расхохотался.

— Любовнички льнут друг к другу, а нам предлагают склониться перед притворной объективностью…

Орфантал шагнул к Каллору.

— Это было последнее оскорбление, которое ты нанёс тисте анди, — тихо произнёс он.

— Прекратите! — взревел Каладан Бруд. — Каллор, знай: я доверяю тисте анди. Что бы ты ни сказал — ничто не подорвёт мою веру в них, ибо она была заслужена столетия тому назад, стократ подтверждена и никогда — предана. А вот твоя верность вызывает у меня всё больше и больше сомнений…

— Берегись своих страхов, Воевода, — прорычал Каллор. — А то ещё сделаешь их истинными.

Бруд ответил так тихо, что Корлат лишь чудом его расслышала.

— Теперь ты провоцируешь меня, Каллор?

Седой воин медленно побледнел.

— Какой мне в том толк? — тихо, ровно спросил он.

— Действительно.

Корлат повернулась к брату.

— Собери наших родичей, Орфантал. Мы будем сопровождать командира и вождя.

— Как скажешь, сестра. — Тисте анди повернулся, затем замер и пристально посмотрел на Каллора, прежде чем сказать: — Думаю, старик, когда всё это закончится…

Каллор оскалился.

— Что же ты думаешь?

— Что я приду за тобой.

Каллор в ответ лишь улыбнулся шире, но напряжение выдал тик, от которого подёргивалась одна щека.

Орфантал направился к лошадям.

Напряжённое молчание разорвал глубокий смех Хумбролла Тора.

— А мы-то думали, вы будете ссориться, когда мы явимся.

Корлат повернулась к барже — и встретила взгляд Скворца. Он через силу улыбнулся, чем сразу выдал, в каком напряжении находился. Но сердце у неё забилось от другого, от того, что тисте анди увидела в этом взгляде. Любовь и облегчение, нежность… и животное предвкушение.

О, Мать Тьма, ведь умеют же эти смертные жить!

Итковиан и Остряк бок о бок подъехали к насыпи, ведущей к настилу. Небо на востоке бледнело, воздух был холодным и ясным. Два десятка пастухов-рхиви гнали последних из первых трёх сотен бхедеринов по огороженному трапу.

В нескольких сотнях шагов за мужчинами к насыпи двигались следующие три сотни животных. За ними скопились ещё по меньшей мере две тысячи бхедеринов, и обоим всадникам было ясно, что, если они захотят переправить свои отряды через реку в ближайшее время, придётся вклиниться между стадами.

Малазанцы строили на совесть: на каждой барже были установлены широкие трапы, которые соединяли их от носа к носу, а кормы спроектировали таким образом, чтобы их можно было сомкнуть. Благодаря этому баржи собирались в мост — гибкий там, где это было нужно, и надёжный по всей длине, а также удивительно широкий — так что два фургона могли проехать бок о бок.

Командир Скворец и его части Войска переправились через реку больше пятнадцати часов назад, за ними последовали три клана баргастов Хумбролла Тора. Остряк знал, что Итковиан надеялся вновь встретиться с обоими, особенно со Скворцом, но к тому времени, когда они увидели реку, малазанец и баргаст уже оказались на другом берегу.

Каладан Бруд разбил лагерь для своих войск на этой стороне реки Маурик и поднял солдат за три колокола до рассвета. Они только что закончили переправляться. Остряк отметил разницу в скорости союзных армий.

Всадники натянули поводья и остановились среди пастухов-рхиви. Высокий, неуклюжий мужчина, который явно выгляделне как рхиви стоял в стороне, глядя, как бхедерины с топотом преодолевают первую баржу под выкрики и свист погонщиков.

Остряк спешился и подошёл к одинокому мужчине.

— Моттское ополчение? — спросил он.

— Главмаршал Хлев, — ответил тот с кривой ухмылкой. — Я рад, что вы здесь — совсем не понимаю этих коротышек. Уж как ни пытался. Сдаётся мне, они на другом каком-то языке говорят.

Остряк с каменным лицом оглянулся на Итковиана, затем вновь посмотрел на главмаршала.

— Так и есть. Давно тут стоишь?

— С прошлой ночи. Много народу уже переправили. Много. Видел, как баржи рядком поставили. Быстро у них вышло. Малазанцы умеют с деревом обращаться. Знали, что Скворец был подмастерьем у каменщика, прежде чем стал солдатом?

— Нет, не знал. А какое отношение это имеет к плотницкому делу, главмаршал?

— Да никакого. Это я просто так, к слову.

— Остальных своих соратников ждёшь? — спросил Остряк.

— Да нет, хотя, думаю, рано или поздно они подтянутся. Но уж после бхедеринов, ясное дело, чтобы навоз собрать. Коротышки тоже это делают. Мы с ними из-за этого пару раз подрались. Помахались. По-доброму, разумеется. Глянь, чего они творят — скатывают навоз в кучу да и стерегут её. Если я ближе подойду, за ножи возьмутся.

— Ну, я бы тогда советовал ближе не подходить, главмаршал.

Хлев снова ухмыльнулся.

— Иначе ж веселья никакого не будет. Я тут не просто так стою, знаешь ли.

Итковиан спешился и подошёл к ним.

Остряк повернулся к пастухам и спросил на довольно пристойном рхивийском:

— Кто из вас тут главный?

Вперёд вышел жилистый старик.

— Скажи ему, чтоб ушёл! — рявкнул он, указывая пальцем на главмаршала Хлева.

— Извини, — ответил Остряк, пожимая плечами, — я ему ничего приказать не могу. Я здесь ради своего легиона и «Серых мечей». Мы бы хотели переправиться… перед остальной частью вашего стада…

— Нет. Нельзя так. Нет. Вам надо подождать. Подождать. Бхедерины не любят, когда их разделяют. Нервные становятся. Несчастные. Нам они нужны на переправе спокойными. Ты же понимаешь, да? Нет, вам придётся ждать.

— И сколько времени, по-твоему, это займёт?

Рхиви пожал плечами.

— Закончим, когда закончим.

Вторые три сотни бхедеринов загрохотали копытами, поднимаясь по трапу. Навстречу им выдвинулись погонщики.

Остряк услышал глухой стук, а затем рхиви с воплями побежали назад. Даруджиец обернулся вовремя, чтобы заметить, как главмаршал Хлев, завернувший в подол рубахи здоровый кусок навоза, стремглав промчался мимо, взлетел на трап, а потом дальше по палубе баржи.

Пастух-рхиви, которого явно поставили охранять навоз, лежал на спине возле разграбленной кучи без сознания, и на челюсти его краснел отпечаток костистого кулака.

Остряк ухмыльнулся старому пастуху, который от ярости подпрыгивал на месте и плевался. Итковиан подошёл ближе.

— Сударь, вы это видели?

— Нет, увы, только самый конец.

— Удар был молниеносный — я даже не заметил, как он подошёл вплотную. Бедняга рхиви просто упал, как мешок…

— С навозом?

Долгое время спустя — такое долгое, что Остряк уже потерял надежду, Итковиан всё-таки улыбнулся.

Тучи пришли с моря, яростный ветер принёс ливень, капли падали на шлемы, щиты и кожаные дождевики с такой силой, что разлетались облачками тумана. Стоявшие вдоль дороги заброшенные крестьянские угодья скрылись за серой стеной, торговый тракт превратился в полосу липкой грязи под копытами, колёсами и сапогами.

Вода стекала через забрало, которое Скворец опустил, пытаясь хоть немного защитить глаза от дождя, пока командир пытался разобраться в происходящем. Из авангарда его призвал вестовой, который кричал что-то о сломанной оси, заторе на дороге, беспорядке и раненых животных. Сейчас Скворец мог разглядеть только толпу измазанных в грязи солдат, которые поскальзывались, неслышно орали друг на друга и вязали узлы на верёвках, а также по меньшей мере три фургона, которые по самую ось ушли в жидкую грязь, бывшую прежде торговым трактом. Ревущих волов оттаскивали подальше.

Командир сидел на коне и смотрел. Не было толку проклинать капризы природы, ненадёжность перегруженных фургонов или скорость, с которой армии приходилось двигаться. Несмотря на кажущийся хаос, морпехи делали то, что нужно было делать. Учитывая время года, непогода вряд ли задержится, а потребность в солнце была отчаянной. Тем не менее командир невольно гадал, какой бог ополчился против него, ведь после переправы дня не проходило без непредвиденных неприятностей — и ни одна из них не щадила малазанцев.

До Коралла им оставалось идти по меньшей мере два дня. Последние вести от Быстрого Бена Скворец получал ещё до прихода в Маурик; тогда чародею, Парану и «Мостожогам» оставалась половина ночного перехода до окрестностей Коралла. Командир был уверен, что сейчас они уже добрались до города, а Дуджек и его полки на подходе к месту сбора. Если битва начнётся, то очень скоро.

Скворец развернул коня, пустил его вдоль обочины, чтобы вернуться к авангарду. Быстро приближалась ночь, и необходимо было остановиться, хотя бы на несколько колоколов. Тогда у него будет несколько бесценных минут наедине с Корлат — испытания тяжёлого марш-броска слишком часто разделяли их, и хотя Скворец с Корлат полагали, что Владыку Аномандра Рейка рано списывать со счетов, она приняла на себя роль командира тисте анди: стала холодной, отчуждённой, сосредоточенной исключительно на состоянии своих братьев и сестёр.

Под руководством Корлат они исследовали Куральд Галейн, свой Путь Тьмы, черпали его силу, пытаясь очистить Путь от заразы Увечного бога. В те редкие моменты, когда они появлялись на людях, Скворец мог оценить, какую цену платил за эти усилия Орфантал и другие тисте анди. Но Корлат хотела, чтобы к тому моменту, когда начнётся битва за Коралл, сила Куральд Галейн была под рукой — и без злотворного влияния.

Скворец чувствовал, что она изменилась. Некая мрачная решимость закалила всё в её душе. Возможно, виной была вероятная смерть Аномандра Рейка, которая заставила дух Корлат ожесточиться. Или, быть может, — мысли о грядущих судьбах, которые они столь наивно связали, не думая о суровых требованиях реального мира. Прошлое никогда не покидало их насовсем — их обоих.

В душе Скворец был твёрдо уверен, что Аномандр Рейк жив. И даже не потерян. Во время полудюжины ночных бесед с Владыкой Лунного Семени малазанец прочувствовал этого тисте анди: несмотря на различные союзы, в том числе давнишнее сотрудничество с Каладаном Брудом, Аномандр Рейк был одиночкой, обладавшим почти патологической тягой к независимости. Его не трогали потребности других, каких бы увещеваний и успокоений они ни требовали или просили. Он сказал, что прибудет на штурм Коралла, значит — прибудет.

Впереди, в сероватом мороке, Скворец уже различал авангард — группу верховых офицеров, окружавших на дороге Хумбролла Тора, Хетан, Кафала, Круппа и Корлат. За ними, заметил он, приблизившись, небо было чище. Скоро они выйдут из-под яростного покрова бури и, если Опонны оделят их удачей, прежде, чем двинуться дальше, ещё успеют на привале, в последних тёплых лучах заката, приготовить горячую еду.

Он слишком многого требовал от своих четырёх тысяч солдат. Это были лучшие воины, какими только ему приходилось командовать, но он ждал от них невозможного. Хоть малазанец и мог его понять, внезапное разочарование Каладана Бруда потрясло Скворца больше, чем он готов был показать другим, даже Корлат. Марш-бросок объединённой армии мог бы ошеломить Провидца — вид подходящих один за другим легионов заставил бы всякого генерала подумать об отступлении из боя с Дуджеком. Несмотря на измотанность войск, уже одно их количество могло устрашить врага. Ресурсы паннионцев были ограниченны: Провидец не станет упорствовать в битве за стенами города, если это подставит под удар его основную армию.

Появление четырёх тысяч вымазанных в грязи, шатающихся от усталости солдат скорее вызовет у Провидца улыбку. Скворцу придётся разумно распорядиться наличными силами — двенадцать тисте анди, клан Ильгрес и лучшие кланы Белолицых баргастов Хумбролла Тора, скорее всего, сыграют решающую роль, хотя баргастов у него меньше двух тысяч.

Мы перешли на бег слишком рано, слишком далеко от добычи. В бессмысленной спешке мы оставили пятьдесят тысяч Белолицых далеко позади. Это решение может оказаться фатальным…

Чувствуя себя безмерно старым, с истерзанной, угнетённой душой, Скворец подъехал к авангарду.

Вода ручьями стекала по длинной кольчуге, длинные седые волосы промокли и прилипли к ней на спине и широких, но худых плечах. В тускло-сером шлеме размыто отражалось оловянное небо. Склонив голову, человек неподвижно стоял перед неглубокой долиной. Конь ждал в дюжине шагов позади.

Невыразительный, безжизненный взгляд изучал мокрую землю прерии сквозь прорезь забрала. Неморгающие глаза сузились. Вгляделись в поток грязной воды, иссечённый яростным ливнем, в ручейки и крошечные речушки, бесконечные струи в мелких промоинах, на голых камнях, меж спутанных корней травы.

Вода мчалась на юг.

И здесь, в этой долине, быстрые ручьи несли странно окрашенный ил вверх по склону.

Из пыли… в грязь. Так значит, вы всё-таки идёте с нами. Нет-нет, поймите правильно, я даже рад.

Каллор развернулся, зашагал обратно к своему коню.

Он поскакал назад по собственным следам, и когда сумерки уже собирались под свинцовыми тучами, вернулся в лагерь. Перед рядами шатров не горели костры, только тусклый свет фонарей пробивался сквозь пелену дождя. На размокших дорожках теснились великие во́роны, нахохлившиеся под ливнем.

Оказавшись перед командным шатром Каладана Бруда, Каллор натянул поводья, спешился и вошёл внутрь.

Всадник Хурлокель стоял у самого полога, чтобы послужить Бруду гонцом, если в том возникнет нужда. Юноша был бледен и стоя чуть ли не спал. Не обращая на него внимания, Каллор поднял забрало и прошёл мимо.

Воевода сгорбился на походном стуле, на коленях у него неподвижно лежал молот. Бруд даже не озаботился тем, чтобы счистить жидковатую грязь с доспехов и сапог. Он поднял взгляд, осмотрел Каллора и вновь опустил диковинные, звериные глаза.

— Я совершил ошибку, — пророкотал Бруд.

— Согласен, Воевода.

Эти слова привлекли внимание Бруда.

— Ты, должно быть, не понял…

— Отнюдь. Мы должны были идти со Скворцом. Уничтожение Войска Однорукого — как бы это ни радовало меня лично — станет тактической катастрофой для этой кампании.

— Очень хорошо, Каллор, — пророкотал Бруд, — но теперь-то уж мало что с этим можно поделать.

— Гроза пройдёт, Воевода. Утром ты можешь приказать ускорить марш. Так мы сумеем нагнать примерно день. Однако я пришёл сюда по другой причине. Которая, впрочем, связана с тем, что мы передумали.

— Говори прямо, Каллор, или вообще молчи.

— Я собираюсь выехать вперёд и догнать Скворца и Корлат.

— Зачем? Чтобы извиниться?

Каллор пожал плечами.

— Если от этого будет прок. Но говоря прямо, ты, кажется, позабыл о моём… опыте. Хоть я и раздражаю вас всех, я ходил по этой земле, когда т’лан имассы ещё были детьми. Я командовал армиями в сотни тысяч воинов. Я опалил пламенем своего гнева целые континенты и в одиночку восседал на высоких тронах. Понимаешь, что́ это значит?

— Да. Ты ничему не учишься.

— Очевидно, — огрызнулся Каллор, — не понимаешь. Я знаю поле боя лучше, чем любой из живущих, включая тебя.

— Малазанцы, кажется, отлично справляются на этом континенте и без твоей помощи. К тому же — с чего ты взял, что Скворцу или Дуджеку понадобятся твои советы?

— Они практичные люди, Воевода. И похоже, ты забываешь обо мне ещё кое-что. За сотню тысяч лет я не знал поражений с мечом в руках.

— Каллор, ты хорошо выбираешь врагов. Сражался ты с Аномандром Рейком? Дассемом Ультором? Сивогривом? Первым из сегулехов?

Ему не нужно было добавлять «со мной».

— Ни с кем из них мне не придётся биться в Коралле, — прорычал Каллор. — Там только провидомины, урдомы, септархи…

— И пара-тройка к’чейн че’маллей?

— Я не думаю, что они ещё остались, Воевода.

— Может, ты прав. А может, и нет. Меня слегка удивляет, Каллор, твоё внезапное… рвение.

Высокий воитель пожал плечами.

— Отвечу за собственный дурной совет, вот и всё. Ты позволяешь мне догнать Скворца и Корлат?

Бруд некоторое время смотрел на Каллора, затем вздохнул и махнул на него заляпанной грязью рукавицей.

— Езжай.

Каллор развернулся и вышел из шатра. Под дождём приблизился к своему коню.

Лишь несколько замёрзших, нахохлившихся под повозкой великих воронов увидели, как Каллор внезапно улыбнулся.

Куски льда у каменистого пляжа заливала тёмная вода. Госпожа Зависть смотрела, как Баальджагг и Гарат шлёпают по этой воде в направлении поросшего лесом берега. Вздохнув, госпожа приоткрыла завесу своего Пути ровно настолько, чтобы перейти и не промокнуть.

Она была уже по горло сыта бурными морями, чёрными водами, ледяными горами и холодными дождями — и даже начала выдумывать подходящее жуткое проклятье для Неррузы и Беру: богине — за то, что не навела порядок на своих водах, а богу — за то, что так некрасиво вышел из себя, когда его грубо использовали. Разумеется, такое проклятие может ещё сильней ослабить пантеон, а это нежелательно. Госпожа Зависть вздохнула.

— Что ж, придётся отказаться от этого удовольствия… по крайней мере, на время. Ладно. — Обернувшись, она увидела, как Сену, Турул и Мок спускаются по отвесной белой стене на льдину. В следующий миг сегулехи уже шлёпали по воде к берегу.

Ланас Тог некоторое время назад исчезла, только чтобы появиться строго напротив них, под деревьями.

Госпожа Зависть шагнула на обледеневшую, вымороженную мостовую улицы Мекроса, неспешно пошла в сторону ледового моста. Она приблизилась к неровной череде камней на берегу потока, у которых собрались остальные.

— Наконец-то! — сказала она, осторожно ступая на мокрый мох рядом с Ланас Тог. По крутому, неровному склону позади неупокоенной воительницы маршировали во тьму огромные кедры. Смахнув снежинки со своей телабы, госпожа Зависть некоторое время разглядывала мрачный лес, затем перевела взор на Ланас Тог.

С мечей, пронзивших её, свисали длинные, узкие сосульки. Иссушенное лицо нежити покрывали пятна изморози.

— Ох, милочка, ты таешь!

— Я отправлюсь на разведку, — сказала Ланас Тог. — Недавно по берегу проходили люди. Больше двадцати, меньше пятидесяти, некоторые — с тяжёлой ношей.

— В самом деле? — Госпожа Зависть огляделась по сторонам, но не заметила и следа того, чтобы кто-то проходил рядом с тем местом, где они стояли. — Ты уверена? Ах, не важно. Забудь о моём вопросе. Хорошо! В каком направлении они шли?

Неупокоенная воительница посмотрела на восток.

— В том же, что и мы.

— Как любопытно! Мы их случайно не нагоним?

— Вряд ли, госпожа. Они опережают нас дня на четыре…

— Четыре дня! Они уже добрались до Коралла!

— Да. Хочешь отдохнуть или пойдём дальше?

Госпожа Зависть обернулась, чтобы осмотреть остальных. В плече Баальджагг по-прежнему сидел наконечник стрелы, но он, судя по всему, медленно выходил наружу, и кровотечение сильно замедлилось. Зависть хотела бы исцелить рану волчицы, но ай не позволяла ей подойти достаточно близко. Гарат выглядел здоровым, хотя густая паутина старых шрамов покрывала пёструю шкуру пса. Сегулехи как смогли починили доспехи и оружие, заново выкрасили маски и теперь терпеливо ждали.

— Гм-м, похоже, никакой задержки не будет, вовсе никакой! Подобное рвение, ах, бедный, несчастный Коралл! — Вдруг она развернулась. — Ланас Тог, скажи, а Онос Т’лэнн тоже прошёл здесь?

— Не знаю, госпожа. Однако за смертными, что были тут прежде нас, шёл хищник. Из любопытства, наверное. Я не чувствую здесь памяти о насилии — зверь, должно быть, оставил их, оценив силу.

— Зверь? Какой именно зверь, милочка?

Неупокоенная воительница пожала плечами.

— Большая кошка. Тигр, наверное. Им, кажется, нравятся такие леса.

— Просто очаровательно! Будь добра, Ланас Тог, иди по этому судьбоносному следу — мы не отстанем ни на шаг!

Траншеи и входы в тоннели были так хорошо замаскированы кедровыми ветвями и грудами мха, что без сверхъестественных умений магов «мостожоги» могли бы их и не заметить.

Паран спустился в тоннель, который про себя называл «штабным», миновал стойки с оружием — пиками, алебардами, сулицами, длинными луками и стрелами, — альковы, плотно набитые едой, водой и другими припасами, и наконец оказался в большом, укреплённом зале, где септарх, очевидно, собирался устроить свой штаб.

Быстрый Бен и его разношёрстная команда магов сидели и лежали полукругом у дальней стены, за столом для карт. Выглядели они точно стая водяных крыс, которая вломилась в бобровую хатку.

Проходя мимо, капитан бросил взгляд на большую, раскрашенную шкуру, приколотую к столу, на которой паннионцы любезно изобразили весь лабиринт тоннелей и траншей, расположение припасов разного типа, а также подходы и пути к отступлению.

— Ну, хорошо, — сказал Паран, остановившись подле магов, — что у вас?

— Кто-то в Коралле, — сказал Быстрый Бен, — проморгался и понял, что здесь надо держать роту для охраны. Тротц следил за городом и заметил, как они вышли. Доберутся до нас где-то через колокол.

— Рота? — нахмурился Паран. — Это сколько по паннионским понятиям?

— Четыре сотни беклитов, двадцать урдомов, четыре провидомина, один из них — главный и, скорее всего, чародей.

— И какой подход они выберут, как думаешь?

— По трём лестницам двинутся, — ответил Штырь и поскрёб грудь под волосяной рубахой. — Так они всё время будут находиться под деревьями, а тропа часто петляет, так что этим ублюдкам будет трудно рвануть на наши позиции, когда мы покажемся.

Паран отвернулся, чтобы рассмотреть карту.

— Предположим, они проявят гибкость. Какую альтернативу выберут?

— Главную насыпь, — отозвался Быстрый Бен, вставая и подходя к капитану. Он постучал пальцем по карте. — Ту, по которой собирались спускаться, когда наши войска попадут в засаду. Прикрытия нет никакого, но если они сумеют сомкнуть щиты и построиться «черепахой»… ну, нас тут всего четыре десятка…

— Взрывчатка?

Чародей оглянулся на Штыря, тот печально скривился:

— Маловато. Если хорошо ею распорядимся, может, и расквасим эту роту, но тогда Провидец поймёт, что случилось, и пошлёт на эту гору двадцать тысяч. Если Дуджек не явится совсем скоро, нам придётся отступить, капитан.

— Знаю, Штырь, поэтому и прошу приберечь «ругань» и «огневики» — нужно заминировать тоннели. Если придётся отступить, оставим от здешних укреплений только грязь да пепел.

У сапёра отвисла челюсть.

— Капитан, без «ругалок» и «горелок» Провидцу вслед за этой ротой и посылать никого не придётся — они нас запросто вычистят!

— Если только у них останется достаточно сил, чтобы перегруппироваться и повторить штурм по главной насыпи. Иными словами, Штырь, собери сапёров и заварите самую крутую кашку на этой тайной тропе. Если сумеем заставить их поверить, что тут окопалась вся малазанская армия… или даже лучше, если сумеем сделать так, чтобы ни один солдат из этой роты не вернулся живым, выиграем необходимое время. Чем меньше уверенности будет у Провидца, тем спокойней будет нам. Так что закрой рот и найди Вала с остальными. Пришёл твой миг славы, Штырь, — не прозевай.

Бормоча что-то себе под нос, тот выскользнул прочь из зала. Паран обратился к остальным:

— Говоришь, провидомин-чародей? Значит, когда начнётся веселье, надо его пораньше уложить. Что думаете по этому поводу, господа?

Чубук ухмыльнулся.

— Мой номер, капитан. Классика — смертоносная, поскольку неожиданная. Я уже завершил ритуал, подготовил его к исполнению — Быстрому Бену нужно только сказать мне, когда он высмотрит этого ублюдка.

— Какой ритуал, Чубук?

— Хитроумный, капитан. Перл мне одолжил заклятье, но запретил его описывать, записывать и показывать. Слова и значения висят в воздухе, просачиваются в подозрительные умы и вызывают приступы нутряного чутья. Заклятье очень легко блокировать, если знаешь, чего ждать — работает, только когда не ждёшь.

Хмурясь, Паран повернулся к Быстрому Бену. Чародей пожал плечами.

— Чубук не согласился бы лезть на передовую, если б не был уверен в этом заклятии, капитан. Я вычислю провидомина, как он и попросил. И подготовлю парочку запасных вариантов, если этот не выгорит.

Перл добавил:

— Штырь ещё припасёт «шрапнель» с именем этого мага на ней.

— В буквальном смысле, — вклинился Пальчик. — И это всё меняет, Штырь ведь маг и всё такое.

— Да? А часто это всё меняло в прошлом, Пальчик?

— Ну, кхм, тогда сошлась целая череда косвенных обстоятельств…

— Чёрная Бездна! — выругался Паран. — Быстрый Бен, если мы не вырубим этого мага, будем всем составом корни удобрять.

— Мы знаем, капитан. Не волнуйся. Припечатаем его, прежде чем он включится.

Паран вздохнул.

— Пальчик, найди мне Хватку. Нужно вытащить луки наружу и раздать всем, у кого нет взрывчатки или заклятий в рукаве, каждому по двадцать стрел. И пики тоже пусть разберут.

— Так точно, сэр. — Пальчик поднялся на ноги. Он поднял к губам толстый засушенный палец ноги, висевший на шее, и поцеловал. Затем направился прочь.

Перл сплюнул на землю.

— Меня прямо выворачивает всякий раз, когда он это делает.

Полтора колокола спустя капитан лежал рядом с Быстрым Беном, глядя на центральную тропу со ступеньками, где в тусклом вечернем свете поблёскивали шлемы и оружие.

Паннионцы не озаботились выслать вперёд разведчиков, даже передовой отряд не выставили. Эту самоуверенность Паран надеялся обратить в их фатальную ошибку.

В мягкую землю перед собой Быстрый Бен воткнул в ряд полдюжины сучьев. Между ними зашелестели слабые чары, которые капитан мог различить лишь краем глаза. Сзади, шагах в двадцати, сидел Чубук — он сгорбился над скромным, выложенным камешками ритуальным кругом. Шесть палочек от той же ветки, которую использовал Быстрый Бен, взводный маг воткнул в мох перед собой — вокруг наполненного водой бычьего пузыря. На палочках поблёскивали капельки росы.

Паран услышал, как Быстрый Бен тихонько вздохнул. Чародей вытянул руку, выставил указательный палец над третьим сучком, а затем коснулся его.

Чубук увидел, как одна из его палочек дёрнулась. Он ухмыльнулся, прошептал последнее слово ритуала, высвобождая его силу. Пузырь вдруг сдулся, опустел.

На тропе внизу чародей-провидомин, третий в ряду солдат, вдруг повалился на землю. Изо рта у него хлынула вода, заполнившая лёгкие. Паннионец вцепился ногтями в собственную грудь.

Чубук прикрыл глаза. По лицу его струился пот. Маг быстро наложил связывающее заклятье на воду, которая наполняла лёгкие провидомина, отчаянно, судорожно пытавшегося избавиться от смертоносной жидкости.

Солдаты закричали, столпились вокруг извивавшегося на земле чародея.

Четыре «шрапнели» влетели в толпу.

Послышались множественные взрывы. По крайней мере, один из них потревожил «шрапнели», закопанные вдоль тропы, а те, в свою очередь, включили «трещотки» у корней соседних деревьев. Могучие стволы начали валиться на опешивших солдат.

Дым, крики раненых и умирающих, раскиданные тела — придавленные деревьями, скованные ветвями.

Паран увидел Вала и четырёх других сапёров, включая Штыря, — они устремились вниз по склону справа от тропы. Из рук «мостожогов» вылетели бомбы.

Поваленные деревья — кора и ветки были буквально пропитаны ламповым маслом — разом вспыхнули, когда взорвался первый «огневик». Через мгновение тропа и вся пойманная на ней рота были объяты пламенем.

Чёрная Бездна, а мы не самые дружелюбные соседи, а?

Внизу, за спинами паннионцев, из укрытия вышли взводы Хватки с луками в руках. Паран надеялся, что они добивают убегающих врагов, которым удалось избежать ловушки.

Сейчас капитан слышал лишь оглушительный рёв огня и вопли. Мрак приближавшейся ночи развеялся над тропой, и в лицо Парану пахнуло жаром. Он покосился на Быстрого Бена.

Глаза чародея были закрыты.

Внимание капитана привлекло лёгкое движение на плече мага — там сидела крошечная куколка из веток и верёвочек. Паран моргнул. Фигурка исчезла, так что он засомневался, видел ли вообще хоть что-нибудь… дикие отсветы пожара, пляшущие тени… нет, почудилось, наверное. Слишком мало спал, кошмарная пляска пламени, все чувства на взводе — и треклятые крики…

Но те уже стихали, да и пламя утрачивало свой голод, оно не смогло далеко забраться в пропитанный дождевой водой лес. Дым окутал тропу, поплыл между ограждавшими её валунами. Почерневшие тела лежали на тропе в радужных, опалённых пластинчатых доспехах, кожа сморщилась и потрескалась, сапоги вздулись и разрывались с ужасным шипящим звуком.

Если приберёг Худ яму для своих самых гнусных слуг, там место для морантов, которые изготовили эту взрывчатку. И для нас, раз уж мы ею пользуемся. Это была не битва. Это была бойня.

В Парану подбежал Молоток.

— Капитан! Моранты пикируют с неба на наши укрепления. Дуджек прибыл — с ним первая волна. Сэр, подкрепление здесь.

Быстрый Бен смахнул рукой ряд сучьев.

— Хорошо. Они нам понадобятся.

Да, Провидец эти укрепления не сдаст без боя.

— Спасибо, целитель. Возвращайся к Первому Кулаку и сообщи, что я скоро к нему присоединюсь.

— Так точно.

Глава двадцать четвёртая

Иногда прилив приходит незримо. Жрецы и жрицы парного культа Тогга и Фандереи очень долго предводительствовали в своих храмах лишь горсткой верующих, да и сами храмы были редки, расположены далеко друг от друга. На заре правления Ласиин эти культы ненадолго обрели популярность в малазанской армии, но затем увяли сами собой. Оглядываясь назад, можно сказать, что этот расцвет был лишь отчасти преждевременным, меньше чем на десять лет он опередил события, которые пробудили древние культы и вывели их на передний план. Первые признаки такого пробуждения стали заметны на дальних границах Империи (строго говоря, даже вдали от них. — Прим. Иллиса Даруджистанского), в недавно освобождённом городе Капастане, где все увидели их истинную силу…

Корум Т’бал.

Культы Воскрешения

(в переводе Иллиса Даруджистанского)

Две фигуры в масках, древние и усохшие, медленно ковыляли в сторону низкого широкого входа в храм Худа. Колл закончил проверять моттских лошадей и тихо замер в тени стены, наблюдая за тем, как ближайший к нему силуэт — женщина — поднял трость и резко постучал ею в дверь.

Вдали ещё звучали барабаны, указывая, что коронация князя Арарда продолжается. Учитывая, что церемонию проводил Совет Масок, Колл сильно заинтересовался, увидев здесь двух членов Совета, которые явно намеревались нанести неофициальный личный визит. Подозрения вызывало и то, что никто, как он предполагал, не знал о новых обитателях храма Худа.

От низкого голоса рядом Колл вздрогнул.

— Что хорошего из этого выйдет, как думаешь?

Ещё один жрец в маске стоял в тени рядом с даруджийцем, странно расплывчатый, в капюшоне. Руки в перчатках были сложены над выпуклым, словно горшок, животом, хотя остальные части тела мужчины казались худыми.

— Откуда ты взялся? — прошипел Колл, чьё сердце дико билось в груди.

— Я? Я был здесь ещё до тебя! Дурачьё, это моя тень! Взгляни на факел — там, где мы стоим, должно быть яркое пятно. Все аристократы Даруджистана так же глупы, как ты?

Колл скривился.

— Ну ладно, жрец из тени, ты шпионил — за кем? Какие государственные секреты ты узнал, глядя, как я чищу лошадей?

— Только то, что они ненавидят тебя, даруджиец. Каждый раз, когда ты поворачивался спиной, они собирались тебя укусить, но ты всякий раз отходил в точности в тот момент…

— Да, отходил, потому что знал об их намерениях. Всякий раз.

— Неужели я слышу в твоём голосе гордость? За то, что ты перехитрил двух лошадей?

— Ещё одно такое замечание, жрец, и я вышвырну тебя за стену.

— Ты не посмеешь… ладно, ладно, посмеешь. Не подходи ближе. Я буду вежливым. Даю слово.

Оба повернулись на скрип открывающихся дверей храма.

— Ай-ай! — прошептал Рат’Престол Тени. — Кто это там?

— Мой друг Мурильо.

— Не он, идиот, тот, другой!

— Тот что с мечами? Он, ну, работает на Худа.

— А Рат’Худ об этом осведомлён?

— Ты меня спрашиваешь?

— Ну, навещал он вас?

— Нет.

— Безмозглый кретин!

Колл хмыкнул:

— Этим качеством обладают все твои знакомые?

— Насколько мне известно, да, — пробормотал Рат’Престол Тени.

— Эти двое, — сказал Колл, — какие маски они носят под капюшонами?

— Хочешь выяснить, узнаю́ ли я их? Разумеется. Старик — Рат’Тогг. Старуха Рат’Фандерея. Для Совета они всё равно что мебель. За все годы в Пленнике я не припомню, чтобы слышал от них хоть слово. Но что ещё больше забавляет меня, так это то, что они — любовники, которые никогда не притрагивались друг к другу.

— Как такое возможно?

— Используй воображение, даруджиец. Хо, их пригласили внутрь! Что же кипит в этом котле?

— Котле? Каком котле?

— Заткнись.

Колл улыбнулся.

— Ладно, что-то с тобой слишком весело. Пора идти внутрь.

— Я иду с тобой.

— Не идёшь. Не люблю шпионов. — С этими словами Колл врезал жрецу кулаком по челюсти. Тот повалился в лошадиный навоз.

Тени медленно растаяли в мерцании факелов.

Колл потёр костяшки и направился в храм.

Он закрыл за собой дверь. Мурильо, воина и гостей не было видно. Колл направился ко входу в погребальный зал. Одну из дверей оставили приоткрытой. Даруджиец толкнул её и вошёл внутрь.

Мурильо сидел рядом с местом, где они поставили койку для Мхиби — погребальная камера пустовала, вопреки постоянным призывам неупокоенного воина положить старую женщину туда. Вооружённый мечами прислужник Худа стоял, глядя на двух Советников в масках. Между ними чернела погребальная яма. Все молчали.

Колл подошёл к Мурильо.

— Что случилось? — прошептал он.

— Ничего. Ни слова, если только они не перебрасываются ими прямо из головы в голову, но что-то я сомневаюсь.

— Значит… ждут.

— Похоже на то. Бездна их побери, они хуже стервятников…

Колл долгое время смотрел на друга, потом сказал:

— Мурильо, ты знаешь, что сидишь на углу Худова алтаря?

За северной стеной Коралла раскинулся парковый лес, широкие поляны перемежались рощами молодых деревьев, которые не подстригали как минимум три сезона. Торговый тракт змеёй вился через заросли, выпрямляясь лишь там, где местность переходила в поле шириной в двести шагов, за которым виднелся тонкий каменный мост над глубоким, сухим рвом прямо под стеной. Ворота — шириной едва ли с один фургон — представляли собой массивную конструкцию с дополнительными опорами и контрфорсами. Створки были обиты бронзовыми пластинами.

Лейтенант Хватка стряхнула влагу с ресниц. Она провела Мураша и его отряд так далеко, как только было возможно, и теперь лежала плашмя на краю заросшей тропы дровосеков в тридцати или сорока шагах выше по восточному склону горы. Высокие стены Коралла темнели справа, на юго-востоке; поле раскинулось напротив леса слева. Плотные шеренги паннионских беклитов выстроились лицом к горе и укреплениям, которые находились под контролем Дуджека и его шеститысячного Войска.

Сержант, лежавший рядом с ней, заворчал:

— Вон, смотри, выезжают через ворота. Штандарт какой-то… и сами всадники… слишком уж гордо гарцуют.

— Септарх и его офицеры, — согласилась Хватка. — Ну что, Мураш, наши подсчёты сходятся?

— Двадцать пять, может, тридцать тысяч, — пробормотал мужчина, потягивая себя за усы.

— Но высота за нами.

— Да, только эти траншеи и тоннели не предназначены для обороны, они созданы, чтобы прятаться. Слишком много прямых проходов, нет тупиков, нет ловушек, неоткуда вести перекрёстный огонь, и слишком много, Худ их побери, деревьев!

— Сапёры же…

— У них нет времени!

— Похоже на то, — согласилась Хватка. — Кстати, ты видишь кондоров, которые бы собирались поддержать атаку?

— Нет, но это не значит, что…

— Это значит, сержант, что Провидец придерживает их. Он знает, что мы не основная атакующая сила. Мы испортили ему засаду, уговорили одну роту, и это, без сомнения, раздражает его настолько, что он выслал — ну, может, третью часть своей армии? Личный состав магов для защиты септарха? И если они обнаружат, что мы тут как медведь в берлоге, сомневаюсь, что решатся атаковать…

— Если только Провидец не решит, что треть его армии — хорошая цена за то, чтобы прикончить шесть тысяч солдат Войска Однорукого, Хватка. На его месте я бы…

Женщина поморщилась.

— Да, я бы тоже. — Я бы стёрла нас в порошок, раздавила бы, пока не прибыли остальные. — Но настолько ли проницателен Провидец? Сомневаюсь. В конце концов, что он знает про малазанцев? Далёкие истории про войны на севере… затянувшееся вторжение. Откуда ему знать, на что мы способны?

— Хватка, ты рыбачишь без наживки на крючке. Провидец знает, что мы как-то захватили его полевые укрепления. Знает, что мы проскользнули мимо кондоров, не пощекотав ни единого клювика. Знает, что мы морантской взрывчаткой подняли на воздух целую роту. Знает, что мы сидим тут, смотрим, как строится его армия, и не бежим со всех ног. И он знает, что — по крайней мере пока — нам не могут оказать никакой поддержки, и возможно — только возможно! — мы вляпались в болото до того, как проторили себе путь из него.

Некоторое время Хватка молчала. Паннионские легионы закончили строиться, офицеры разъехались, чтобы занять свои места во главе каждого подразделения. Послышалась барабанная дробь. Пики поднялись к небу. Затем перед каждым выстроившимся легионом начало переливаться колдовство.

Ого-о…

— Где Дымка?

— Здесь.

— Мчись со всех ног, доложи Дуджеку…

— Так точно, лейтенант. Началось.

Сидевший на отвесном заграждении над склоном Быстрый Бен медленно встал.

— Штырь, Перл, Пальчик, Чубук — извольте подойти ко мне.

Четыре мага взобрались наверх, каждый что-то тараторил.

— Дюжина чародейов!

— Тянут из одного Пути!

— Чистого и жуткого!

— Они плетут, Бен!

— Работают вмес…

— Замолчите, все вы.

— Мы все умрём!

— Проклятье, Пальчик, заткнись!

Он яростно смотрел на них, пока четверо магов не успокоились, продержал ещё миг мрачное выражение лица, после чего ухмыльнулся.

— Двенадцать ублюдков, да? И кто же это стоит тут рядом с вами? Быстрый Бен. Правильно? Бен Адаэфон Делат. Теперь, если кто-то из вас уже успел наложить в подштанники, сходите переоденьтесь и возвращайтесь к ротам, к которым вас определили. Всё, что проскользнёт мимо меня, — ваша забота. Справляйтесь, как умеете. — Оглянувшись, он увидел подходивших Дуджека, Парана и Дымку, последняя явно запыхалась и была не в своей тарелке. — Ладно, личный состав, вольно.

Маги поспешно разбежались.

Дуджек был полностью одет в броню — Быстрый Бен видел его таким впервые за многие годы. Чародей приветственно кивнул.

Паран заговорил:

— Быстрый Бен, Дымка принесла плохие вест…

— Знаю, капитан. Я разделил кадровых магов, чтобы нас не уничтожили всех одновременно. Я отвлеку их внимание на себя, прямо здесь…

— Погоди, — прорычал Дуджек. — Они ведь на деле не кадровые маги, и, что хуже, сами это знают. Во-вторых, ты не боевой маг. Если мы потеряем тебя слишком рано…

Чародей пожал плечами.

— Первый Кулак, я всё, что у тебя есть. Я займу их какое-то время.

Паран сказал:

— Я приставлю «мостожогов» охранять тебя — мы пополнили боезапас…

— Это очень большое преувеличение — перебил его Дуджек. — Пол-ящика, по большей части — снаряжение для ближнего боя. Если враг подберётся так близко, что придётся им воспользоваться — ты, чародей, будешь слишком хорошей мишенью для случайной стрелы. Это меня не радует, совсем не радует.

— Я тоже не сказал бы, что в полном восторге, — ответил Быстрый Бен. Он ждал. Было слышно, как Первый Кулак скрипит зубами.

— Капитан? — буркнул Дуджек.

— Да, сэр?

— «Ругани» и «трещотки» на месте? Мы можем обрушить этот треклятый склон?

— Вал говорит, всё готово, Первый Кулак. Мы можем завалить все тоннели и засыпать все траншеи.

— Значит, мы можем просто отступить и оставить паннионцев отвоёвывать… дымящуюся кучу ничего.

— Можем, сэр.

— И это будет означать, что мы прошли полконтинента только для того, чтобы отступить перед первым сражением.

— Временно отступить, сэр, — уточнил Паран.

— Или можем расквасить им нос… не исключено — прикончить десять тысяч беклитов, десять или двенадцать магов и Септарха. Это может стоить нам всей армии, включая Быстрого Бена. Господа, это справедливый обмен?

— Вам решать… — начал было Паран, но Дуджек его перебил.

— Нет, капитан. Не справедливый. Не в этот раз.

Быстрый Бен встретился взглядами с Первым Кулаком. Я дал обещание Огни. У нас с капитаном были… планы. Чтобы исполнить всё это, я сейчас говорю «нет». И мы взрываем траншеи и сваливаем. Но, с другой стороны, я солдат. «Мостожог». И жестокая правда заключается в том, что в тактическом плане это более чем справедливый обмен. Мы делаем это для Скворца. Для грядущей осады. Мы спасаем жизни. Он посмотрел на Парана и увидел в глазах капитана схожие мысли. Чародей повернулся к Дуджеку.

— Первый Кулак, это справедливый обмен.

Дуджек дотянулся до забрала и опустил его.

— Ладно, тогда за работу.

Быстрый Бен посмотрел вслед двум офицерам, затем вздохнул.

— Чего тебе, Дымка?

— Сэр?

— Не сэркай мне, женщина. Ты сейчас обратно к своему взводу пойдёшь или хочешь поближе посмотреть на мою неизбежную кончину?

— Я подумала, что могла бы… ну, помочь тебе.

Быстрый Бен посмотрел на Дымку, прищурив глаза.

— Это как?

— Ну… — Она вытащила из-за ворота маленький камешек на ремешке. — Я этот талисман пару лет назад нашла.

Чародей приподнял бровь.

— И как же он работает, Дымка?

— Э-м-м, с ним меня сложнее заметить — работает он, кажется, очень недурно.

— И где ты его нашла?

— У старого торговца из пустошей Пан’потсуна.

Быстрый Бен улыбнулся.

— Оставь его себе, девочка.

— Но…

— Если отдашь, какая же ты будешь Дымка, а?

— Ну, да. Только…

— Возвращайся к своему взводу. И скажи Хватке, чтоб держала парней и девиц подальше от заварушки: ваше дело оставаться на далёком склоне и наблюдать за городом. Если неожиданно покажутся кондоры — ноги в руки и бегом ко мне.

— Так точно, сэр.

— Тогда не теряй времени.

Дымка поспешила прочь.

Ну и ну, будь я проклят. Девица покупает бесполезный камешек у гральского мошенника и враз становится невидимкой. Дар необученный, но чистый, талант в крови, а она о нём даже не догадывается.

Под прикрытием кустов и папоротников Хватка и её взвод ясно видели паннионские легионы: передние шеренги стояли у самого края безлесой насыпи, которая вела к укреплениям. Серое чародейство развернулось в стену запутанной паутины перед заунывно распевающими что-то беклитами. Командиры-провидомины были оплетены магией, шли на шаг вперёд своих рот, неумолимо маршируя вверх по склону. Высоко над паннионцами на холме стоял Быстрый Бен и глядел вниз. Один. Абсолютно незащищённый. По крайней мере, так ей сказала Дымка — деревья слева заслоняли обзор.

Самоубийство. Хватка знала, что чародей хорош, но хорош лишь потому, что держался тише воды, ниже травы и делал всё за спинами, оставаясь в тени незримым. Он не был ни Рваной Снастью, ни Локоном, ни Калотом. За все годы знакомства Хватка ни разу не видела, чтобы Бен открыто использовал Путь. Это было не только не в его стиле, но, как она подозревала, и не в его силах.

Для этой битвы ты выбрал не то оружие, Первый Кулак…

Неожиданное движение в первом квадрате паннионцев. Крики. Глаза Хватки расширились. Появились демоны. Не один, а шесть, нет — семь. Восемь. Огромные, высоченные чудовища прорывались через толпу солдат. Брызги крови. Во все стороны летят конечности.

Чародеи-провидомины развернулись.

— Будь я проклята, — прошептала рядом с ней Дымка. — Они купились.

Хватка пристально посмотрела на женщину.

— О чём ты?

— Это иллюзия, лейтенант. Ты что, не видишь?

Нет.

— Это всё неуверенность — они не знают, против чего выступают. Быстрый Бен сыграл на их страхах.

— Дымка! Погоди! Как, Худ тебя побери, ты это поняла?

— Сама не знаю, но поняла.

Провидомин высвободил волны серой магии, которая разошлась над легионом и извилистыми корнями поползла к восьми демонам.

— Это должно их вырубить, — сказала Дымка. — Если Быстрый Бен проигнорирует атаку, паннионцы что-то заподозрят. Посмотрим, как… ого!

Чары обрушились на рычащих демонов, словно клубки гадюк, оплетая чудовищные тела. В предсмертной агонии они бились в слепой ярости, атакуя, убивая и раня ещё больше солдат со всех сторон. Но умирали — один за другим.

Строй первого легиона рассыпался — повсюду валялись изодранные тела. Подъём прекратился, а на восстановление порядка потребуется время.

— Удивительно, что случается, если ты сам веришь, — сказала спустя какое-то время Дымка.

Хватка покачала головой.

— Если чародеи могут такое делать, так почему у нас нет иллюзиониста в каждом треклятом взводе?

— Это работает, лейтенант, только потому, что случается крайне редко. Кроме того, нужно обладать неслыханным мастерством, чтобы сымитировать одного демона — как Быстрый Бен создал сразу восемь таких…

Маги-провидомины контратаковали. Трескучая, рокочущая волна понеслась вверх по склону, перемалывая землю и вырывая деревья с корнями.

— Катит прямо на него! — прошипела Дымка, сжав одной рукой плечо Хватки так, что пальцы болезненно впились в плоть.

— Ай! Отпусти!

Оглушительный взрыв потряс землю и воздух.

— Боги! Его убили! Испепелили!Уничтожили — храни нас всех Беру!

Хватка уставилась на воющую от горя женщину, затем заставила себя вновь перевести взгляд на происходящее у насыпи.

Из рядов легиона показался другой чародей-провидомин, верхом на огромном гнедом боевом гоне. По его доспеху плясали чары — бледные, мрачные, они то и дело вспыхивали на двусторонней секире в правой руке паннионца.

— Ого, — прошептала Дымка. — Вот это отменная иллюзия.

Он поскакал к одному из паннионских магов.

Тот обернулся.

Топор вылетел из руки всадника, оставляя за собой в воздухе кристаллики льда. В полёте изменился — вот уже чёрные, извивающиеся, когтистые лапы цвета полуночи потянулись к провидомину.

Несчастный завизжал, когда призрак ударил его. Магия смерти прорвалась через защитные волны колдовства хаоса, словно наконечник копья через кольчугу, и вонзилась в тело.

Призрак вновь явился в тот же миг, когда провидомин повалился — вырвался из головы в шлеме, в россыпи обломков железа, костей, крови и мозга. В своих чёрных когтистых лапах зверь сжимал душу провидомина — пылающий сгусток, который бился от ужаса. Призрак сгорбился над своей добычей, зигзагами побежал в сторону леса и скрылся во мраке.

Швырнув призрачное оружие, всадник пришпорил коня. Огромный зверь повернулся, стуча копытами, нагнал второго провидомина, повалил его шквалом ударов, и спустя миг в воздух взлетели пропитанные кровью кусочки грязи.

На всадника покатились серые чары.

Он поскакал вперёд. Перед ним возник разрыв, поглотил человека и лошадь, захлопнулся за миг до того, как их настигла магия хаоса.

Водоворот колдовства рассыпался с раскатом грома, оставив на склоне кратер.

Мураш хлопнул по другому плечу Хватки.

— Смотри! Дальше вниз! На задние легионы!

Она повернулась. Прямо на глазах солдаты, разорвав строй, бросились врассыпную, чтобы укрыться в лесу по обе стороны насыпи.

— Проклятье, кто-то поумнел.

— Кто поумнел? Они же наткнутся прямо на нас!

Паран увидел, как из врат Пути вывалился Быстрый Бен — от его обгоревшей кожаной брони шёл дым. Мгновение назад капитан подумал, что чародея уничтожила трескучая волна хаотической магии, которая врезалась в холм там, где стоял маг. Серые языки пламени ещё полыхали на развороченной почве вокруг Быстрого Бена.

— Капитан!

Паран повернулся и увидел солдата, который быстро взбирался к нему по валу.

— Сэр, нам доложили: легионы идут наверх, скрываются среди деревьев.

— Первый Кулак знает?

— Да, сэр! Он отправил вам ещё одну роту для удержания этой позиции.

— Хорошо, солдат. Возвращайся к нему и попроси пустить слово по рядам: у меня там взвод, они будут подниматься перед врагом, скорее всего, бежать.

— Так точно, сэр.

Паран посмотрел вслед вестовому. Затем окинул взором свои окопавшиеся войска. Их было тяжело разглядеть — над солдатами щедро растянулась тень, заполняя ямы и связывающие их траншеи. Капитан повернул голову к Быстрому Бену. Чародей согнулся, его было почти не видно за вихрящимися тенями.

Земля под насыпью кипела и бурлила. Скалы и камни выталкивались из земли, трещали и сталкивались, вода на них испарялась, покрывала растущую груду камней облаком пара.

Два пути открыты — нет, должно быть, три — камни раскалены докрасна.

Тени сорвались вниз по склону, потекли между камнями и под ними.

Он готовит оползень, который враг не заметит… пока не будет слишком поздно.

Паран уже мог различить внизу, между деревьев, движение — нестройные ряды паннионцев карабкались всё выше и ближе к ним. Ни шеренг с сомкнутыми щитами, ни черепах — когда они пойдут на сближение, ужасающих потерь беклитам не избежать.

Проклятье, где Бездна носит Хватку и её взвод?

У насыпи первый легион вновь выстроился и трусцой устремился вверх с тремя магами-провидоминами во главе. Паутина колдовства соткала вокруг них защитную вуаль.

Три стремительные волны магии с грохотом пронеслись вверх по насыпи. Первая текла в сторону Быстрого Бена, увеличиваясь по мере приближения. Остальные две катились прямо к «штабным» окопам, перед которыми стоял капитан.

Паран резко обернулся.

— Ложись! — заревел он и кинулся на землю, хотя и знал, что смысла в этом было мало. Ни его предупредительный крик, ни то, что он успел распластаться по земле, не играло никакой роли. Повернувшись в мокрой грязи, он мог наблюдать за неумолимым приближением бурлящей волны.

Первое заклятье, то, что метило в Быстрого Бена, уже должно было ударить в цель, но звука ужасного взрыва не было… вместо этого он прогремел где-то внизу холма, сотрясая землю, разбивая деревья в щепы. Послышались отдалённые крики.

Капитан не мог оторвать взгляда от катившейся на него магии.

Однако за миг до того, как заклятье добралось до капитана и его солдат, перед чарами, разрывая самый воздух, вспыхнула тьма, резко растянувшись вдоль всей насыпи.

С шипящим шелестом заклятье обрушилось в портал.

Ещё один взрыв далеко внизу, среди бесчисленных легионов.

Вторая волна последовала за первой.

Миг спустя донеслось эхо третьего взрыва. Разрыв сузился и исчез.

Не веря своим глазам, Паран вывернул шею и увидел Быстрого Бена.

Маг соорудил над склоном перед собой стену из камней, которая начала медленно двигаться среди текущих теней, клонясь вниз, сдвигаясь, проталкивая вперёд грунт. Внезапно тени устремились вниз по склону, между деревьев, сбивающей с толку, непреодолимой волной. За ней последовали валуны — грохочущая лавина потащила за собой деревья, словно жидкость полилась навстречу неровным рядами солдат, которые карабкались вверх по склону.

Даже если бы они увидели угрозу, всё равно не успели бы и вскрикнуть. Оползень продолжал расти, погребая под собой все признаки беклитов на этой стороне холма, пока, как показалось Парану, весь склон не пришёл в движение. Сотни деревьев рушились, рассекая воздух.

Внимание Парана привлекла взорвавшаяся на другом склоне «шрапнель». Беклиты на той стороне добрались до крайней траншеи. Вслед за смертоносным градом «шрапнелей» из окопов поднялись малазанцы, выстроились в защитный строй, ощетинившийся копьями. Среди них стояли морпехи — в тяжёлой броне и с осадными арбалетами.

Беклиты рвались вверх и умирали один за другим.

Затем на малазанский строй практически в упор обрушилось колдовство. Тела вспыхнули серым пламенем.

Когда пары магии рассеялись, Паран увидел на краю вала лишь искромсанные трупы. Беклиты карабкались вверх. Над ними с трудом взвился обратно в небо кондор, принёсший серое пламя.

Тридцать Чёрных морантов вылетели ему навстречу. Два десятка арбалетных стрел метнулись к огромной птице. От кондора хлестнула серая молния, испепелила снаряды. Бурлящая волна разрезала небеса, кося ряды Чёрных морантов. Броня и плоть вспыхнули.

Быстрый Бен доковылял до Парана и принялся с отчаянной поспешностью счищать лесную подстилку, пока не показался клочок голой земли.

— Что ты…

— Рисуй эту треклятую птицу, капитан! Пальцем — рисуй карту!

— Но я не могу…

— Рисуй!

Паран вывел указательным пальцем прямоугольник на сырой земле. Дрожащей рукой в перчатке он пытался вывести основные черты кондора.

— Это безумие… ничего не получится… боги, я даже рисовать не умею!

— Закончил? Это она?

— Да какого Худа ты от меня хочешь?

— Отлично! — рявкнул маг. Он сжал руку в кулак и ударил изображение.

Над ними демонический кондор вновь начал пикировать.

Внезапно он отчаянно захлопал крыльями, будто не чувствовал воздуха под собой. Птица резко упала вниз.

Быстрый Бен вскочил на ноги, потащил за собой Парана.

— Идём! Доставай свой треклятый меч, капитан!

Они бежали вдоль края укреплений, маг мчался туда, где упал кондор — сразу за разгромленной траншеей.

Миг спустя оба уже неслись среди дымящихся кусков брони и тлеющей плоти — это всё, что осталось от роты малазанцев. Первая волна беклитов пробилась ко второй траншее и сошлась в яростной битве с тяжёлой пехотой Дуджека. Справа от Парана и Быстрого Бена, менее чем в тридцати шагах ниже по склону, показалась вторая волна.

— Ещё один провидомин! — закричал Быстрый Бен и повалил Парана на землю.

Из второй шеренги беклитов вырвалось колдовство, покатилось прямо на двух мужчин.

Быстрый Бен выругался, перевернулся на бок.

— Держись, капитан!

Вокруг них открылся Путь.

Оба внезапно оказались под водой, тяжёлая броня тянула вглубь, в темноту.

Над ними дико и свирепо метался серый свет, громоподобный взрыв уже почти настиг обоих мужчин.

Со всех сторон взорвалась вода, твёрдые корни врезались Парану в рёбра. Кашляя и хрипя, он впился пальцами в землю.

Рука схватила его за пояс и потащила по промокшей лесной подстилке.

— Где твой треклятый меч?

Паран сумел подтянуть ноги и встать.

— Меч? Ты, ублюдок! Я чуть не утонул!

— Проклятье! — ругнулся Маг. — Молись, чтоб птица ещё не очухалась.

Одного убийственного взгляда было достаточно, чтобы оценить печальное состояние Быстрого Бена — кровь ручьём текла из его ушей, носа и рта. Кожаная броня разошлась по швам. Паран посмотрел вниз и увидел, что его чешуйчатый доспех тоже покорёжило. Капитан вытер рот и обнаружил, что рукавица измазана кровью.

— У меня всё ещё при себе нож.

— Доставай. Думаю, мы уже близко.

Впереди, между деревьями, земля была усыпана сломанными ветвями и дымилась.

Потом Паран увидел его — и, судя по тому, что Быстрый Бен предупредительно сжал руку капитана, чародей тоже заметил чёрное тело в тени, тушу, которая слегка искрилась при движении.

Промелькнула бледно-серая шея, блеснул изогнутый клюв. Колдовство завивалось, танцевало и нарастало вокруг.

Паран отбросил сомнения, рывком миновал чародея, доставая клинок из ножен.

Создание было огромным — тело размером с самку бхедерина, шея тянулась из сутулых плеч, как змея. Чёрная склизкая голова с кошмарными глазами, которые уставились на него.

Что-то неожиданно пронеслось мимо Парана — призрак когтистыми руками потянулся к кондору.

Чудовище зашипело, отступая, после чего выбросило вперёд голову на длинной шее.

Вспышка колдовства.

Призрак исчез.

Паран уклонился от клюва кондора и вонзил длинный стилет глубоко в спину птицы. Капитан почувствовал, как клинок отскочил от хребта, и выругался.

Пронзительный крик, молниеносное движение, и Парана уже охватили чёрные, сальные крылья.

Сильная боль разлилась по виску, когда в него впился изогнутый клюв, прорезаясь ниже и отрывая ухо — капитан услышал мерзкий хруст, почувствовал, как на шею хлынула горячая кровь.

Сознание ускользало, высвобождая нарастающую звериную ярость.

В десяти шагах от них на коленях стоял Быстрый Бен, потрёпанный настолько, что мог только смотреть. Не веря своим глазам, он уставился на то, как два силуэта сцепились в битве. Паран почти исчез внутри извивающейся, свитой из тени гончей. Он не одиночник, а это — не превращение. Это два существа — человек и зверь, каким-то образом… сплетённые вместе. И сила, стоящая за этим, — Тень. Куральд Эмурланн.

Массивные челюсти пса с клыками длиной в человеческий палец вцепились в кондора, прогрызая через плечи путь к шее. В ответ демон вновь и вновь терзал клювом зверя, чьи бока уже были изодраны в клочья и истекали слишком уж настоящей для тени кровью.

Земля дрожала под двумя чудовищами. Вскинутое крыло врезалось в дерево. Кость и древесина треснули одновременно. Кондор закричал.

Обломанный ствол дерева — по колено высотой — вылетел из земли и обрушился вниз, пронзая бьющееся крыло. Ствол опрокинулся назад, раздробив конечность, и был отброшен вихрем веток и коры.

Челюсти гончей сомкнулись на шее кондора.

Позвоночник хрустнул.

Голова птицы со стуком грохнулась на разворошённый лесной пол.

Тень победившего пса вспыхнула и погасла — с ней исчез и сам зверь.

Паран скатился с трупа птицы.

Быстрый Бен едва мог разглядеть мужчину под клочками плоти и крови. Глаза чародея расширились от удивления, когда бледная фигура, пошатываясь, встала на ноги. Вдоль правого виска свисала полоса кожи, оголяя кость. Половины правого уха недоставало, из раны сочилась кровь.

Паран поднял голову и перехватил взгляд чародея.

— Что произошло?

Быстрый Бен смог подняться на ноги.

— Иди за мной, капитан. Мы пройдём по Пути к целителю.

— Целителю? — спросил Паран. — Зачем?

Чародей посмотрел в глаза капитану и не увидел в них и тени осознания случившегося.

— Ладненько, — сказал Бен, взяв Парана за руку. — Пошли…

Хватка пробиралась через ветки, пока не увидела внизу под собой лесной настил. Никого в поле видимости. Грязные следы — всё, что осталось от беклитов, миновавших их пол-удара колокола назад. Она слышала выше по склону звуки битвы, у траншей, а может, и за ними.

Снизу, в начале насыпи, прекратились вспышки колдовства, разносящие легионы, и это был повод для волнения. Лавина здорово напугала, но, к счастью, миновала малазанцев, прошла почти в ста шагах. Будто Быстрый Бен узнал, где мы. Как-то. Что ещё невероятнее, треклятый чародей сумел удержать контроль над доброй третью горы. Может, если бы дюжина Высших магов очутились тут, чтобы помочь ему, я бы в это поверила.

Или какой-нибудь бог…

Вздрогнув от этой мысли, Хватка начала потихоньку спускаться с дерева.

В небе недавно летали кондоры, и как минимум один напал на малазанцев в укреплениях. Битва продлилась недолго. Хватка не имела ни малейшего понятия о том, куда делись остальные.

Спасибо Худу, что они не здесь…

С высоты человеческого роста она спрыгнула не землю, звякнув бронёй.

— Изящно.

Хватка вздрогнула.

— Чтоб тебя, Дымка…

— Тс-с… хм, лейтенант.

— Знаешь, где остальные?

— Более-менее. Собрать их?

— Это было бы полезно.

— А потом что?

Проклятье, женщина, если бы я знала.

— Просто приведи их, Дымка.

— Так точно, лейтенант.

Паран очнулся от вони. Пахло блевотиной, и как он понял по затхлому привкусу во рту — его собственной. Мыча, капитан перевернулся на бок. Было темно. Рядом приглушённые голоса вели диалог. Он не видел, но чувствовал, что в окопе, где он очутился, лежали также другие.

Другие… убитые и раненые…

Кто-то широкий и толстый приблизился к нему.

Паран дотянулся до своего виска и вздрогнул, коснувшись пальцами зашитого пореза. Он прошёлся пальцами вдоль раны — до влажных бинтов, покрывающих ухо.

— Капитан?

— Молоток, это ты?

— Так точно, сэр. Мы только вернулись.

— Хватка?

— Отряд ещё цел, сэр. Получили пару царапин пока поднимались, но ничего такого, что могло бы нас задержать.

— Почему так темно?

— Никаких факелов, сэр. Никаких фонарей. Приказ Дуджека — мы собираемся.

Собираемся. Нет, спрошу об этом позже.

— Быстрый Бен ещё жив? Последнее, что я помню, как мы нашли упавшего кондора…

— Жив, хотя судя по тому, что я слышал, это вы гусёнка общипали, капитан. Бен принёс вас сюда, и хирурги вас собрали по частям… более-менее. Раны поверхностные, чему вы, думаю, рады — а я пришёл вернуть лицу былую красоту.

Паран медленно сел.

— Тут полно солдат, которым твоё целительное касание нужнее, чем мне, Молоток.

— С этим не поспоришь, сэр, но Дуджек приказал…

— Я готов смириться со шрамами, лекарь. Лучше посмотри, что можешь сделать для этих раненых. И скажи, где найти Первого Кулака и Быстрого Бена.

— В штабе, капитан. Тот большой зал…

— Я знаю, где это. — Паран поднялся, постоял на месте пока головокружение и тошнота не прошли. — Куда более важный вопрос — где я?

— Главная траншея, сэр. Идите налево и прямо.

— Спасибо.

Капитан медленно миновал ряды раненых солдат. По всему выходило, что битва пошла тяжёло, впрочем, могло быть и хуже.

Унтанские телохранители Дуджека заслоняли вход в тоннель. Судя по форме, они ещё не окропили кровью клинки. Их офицер жестом приказал пропустить капитана.

Спустя тридцать шагов Паран достиг зала.

Первый Кулак Дуджек, Быстрый Бен и лейтенант Хватка сидели вокруг картографического стола, небольшая лампа свисала с укреплённого деревянными балками потолка прямо над ними. Все трое повернулись к капитану.

Дуджек сердито нахмурился.

— Молоток не нашёл тебя?

— Нашёл, Первый Кулак. Со мной всё в порядке.

— Парень, ты будешь весь покрыт шрамами.

Паран пожал плечами.

— Так что произошло? Беклиты не любят ночные сражения?

— Они отступили, — ответил Дуджек. — И перед тем, как ты спросишь, отвечу: нет, это не потому, что мы им не по зубам — они могли и дальше давить нас, и поступи они так, мы бы сейчас убегали в леса, по крайней мере, те, кому посчастливилось бы уцелеть. И ещё за нами прилетел только один кондор. Мы, капитан, собрались тут и ломаем голову над тем, почему они просто бросили подбитую добычу.

— И какие ответы на этот вопрос вы нашли, сэр?

— Только один. Мы думаем, что Скворец и Бруд приближаются слишком быстро. Провидец не хочет, чтобы к моменту их прибытия его войска возились с нами. И он не хочет рисковать ещё вторым треклятым кондором.

— Одного было более чем достаточно, — пробормотал Быстрый Бен.

Истощение не прошло для мага бесследно — он казался постаревшим и почти сломленным. Стоял, опираясь на стол двумя руками и глядя на его рубцеватую поверхность красными глазами.

Оцепеневший от увиденного Паран отвёл взгляд от мага, вновь посмотрел на Первого Кулака.

— Молоток сказал, что мы собираемся, сэр. Поскольку лейтенант Хватка здесь, могу ли я предположить, что у вас есть задача для «Мостожогов»?

— Есть. Мы ждали только вас, капитан.

Паран молча кивнул.

— В окопах невозможно защищаться, — прорычал Дуджек. — Здесь мы слишком открыты. Два или три таких кондора, и нам крышка, как и Чёрным морантам. И я не буду рисковать, отправляя новых морантских гонцов к Скворцу — последнего перехватили птицы Провидца не дальше десятой части лиги от горы. Видимо, рядом с Кораллом они готовы летать даже по ночам. Быстрый Бен тоже не в той форме, чтобы пытаться с помощью магии установить связь со Скворцом. А значит, мы не будем ждать.

Мы отправляемся в Коралл. По ночному небу, прямо на улицы города.

— Приказ понял, Первый Кулак. «Мостожоги» пойдут в бой первыми, сэр?

— Первыми в бой… — медленно кивнул Дуджек.

И отступят последними.

— Вы ударите по цитадели. Пробьёте дыру в стене внутреннего двора. Чёрные моранты доставят вас так близко, как смогут.

— Сэр, — сказал Паран, — если Бруд и Скворец не так близко, как вы думаете…

Дуджек пожал плечами.

— Как я уже говорил, капитан, у нас не та позиция, чтобы сидеть и ждать их. Мы идём внутрь. Моя первая волна выступит через полколокола после вас.

Мы можем угодить в змеиное гнездо…

— Тогда нам с лейтенантом следует подготовить взводы.

— Да. С вами будет Быстрый Бен, а его кадровые маги — со своими взводами. В распоряжении Вала и его сапёров шесть «руганей», десять «трещоток» и двадцать «шрапнелей» — ваша задача пробить брешь в стене и отступить к нам. Сами по душу Провидца не идите, понял?

— Понял, Первый Кулак.

— Отлично, тогда вы трое — за дело.

До рассвета оставалось ещё два колокола. Серый, низкий туман растянулся по лесу с северной стороны Коралла, дотягиваясь щупальцами до равнины за ним.

Корлат скакала туда, где на поросшей деревьями вершине холма остановился Скворец, и натянула поводья рядом с ним.

Малазанец не тратил времени даром:

— Что он сказал?

— Нечто весьма необычное, Скворец. Формальные извинения от своего имени и лично от Бруда. Он скромно предлагает свой меч и, как он выразился, своё тактическое мастерство. Должна заметить, это меня… тревожит.

Скворец пожал плечами.

— Я буду рад любому совету от Каллора.

Он заметил, но проигнорировал последовавший за этим заявлением косой, недоверчивый взгляд Корлат.

Спустя миг малазанец продолжил:

— Следуй за мной.

Он погнал лошадь вперёд, вниз по широкому торговому тракту, который извивался среди рощ и неровных полян.

Лошади часто спотыкались, опуская головы, рысили сквозь тьму. Спустя некоторое время всадники приблизились к другому холму, в отличие от первого — безлесому. Чем ближе они подъезжали, тем выше за ним медленно поднимался город Коралл, выстроенный в несколько ярусов, освещенных мрачными отблесками от уличных факелов. Над последним ярусом нависала нечёткая тёмная громада цитадели.

Они добрались до холма и остановились.

Корлат осмотрела лежавшие перед ними земли. Поле перед стенами города было длиной в одну шестую лиги, лишь каменный мост пересекал ров под стеной. В полулиге на западе виднелась поросшая лесом гора, ближайший склон её окутывал то ли дым, то ли туман.

— Именно, — сказал Скворец, проследив за её взглядом. — Оттуда были замечены вспышки колдовства. И именно там, будь я Провидцем, я спрятал бы армию, чтобы заставить нас снять осаду.

— А Дуджек расстроил его планы.

— Подозреваю, что так. Его, скорее всего, отбросили или окружили, магия, которую мы видели в небе, в основном своём принадлежала паннионцам. Быстрого Бена, наверное, одолели. Я думаю, Дуджек подставился под удар, Корлат. Мы должны отвлечь Провидца от этой горы, дать Первому Кулаку время перегруппироваться.

Она молча смотрела на него некоторое время, затем сказала:

— Твои солдаты валятся с ног, Скворец.

Как и ты сам, любовь моя.

— Тем не менее к рассвету мы должны расположиться на гребне — клан Ильгрес слева, Тор и его Белолицые справа. — Он взглянул на Корлат. — Признаюсь, твой второй… облик, меня малость тревожит. Но если бы вы с Орфанталом взмыли в небо…

— Мы с братом уже обсудили это, Скворец. Он собирался лететь к Дуджеку. Его присутствие может сдержать кондоров Провидца.

— Скорее притянет их, как магнит, Корлат. Но если вы будете вместе, прикрывая друг другу спины…

— Даже поодиночке с нами нелегко справиться. Нет, Дуджеку он нужнее. Я приму облик одиночницы и прикрою твои войска. Орфантал атакует гору. По крайней мере, он сможет выяснить расположение Первого Кулака и его войска.

Тисте анди увидела, как под его бородой напряглись желваки и сжались зубы. Наконец он вздохнул и сказал:

— Я боюсь за тебя, Корлат, — ты будешь над нами совсем одна.

— С оставшимися сородичами — магами в рядах твоих войск, любовь моя, я буду не так одинока, как ты думаешь.

Скворец подобрал поводья.

— Ты чувствуешь хоть что-то, подтверждающее присутствие своего Повелителя?

Корлат покачала головой.

— Это тебя беспокоит? Нет, можешь не отвечать.

Действительно, похоже, я мало что могу от тебя скрыть.

— Нам лучше вернуться, — продолжил Скворец.

Если бы они говорили на полдюжины ударов сердца дольше, Корлат с её сверхъестественным зрением увидела бы, как с покрытого лесом склона горы отправляются в полёт первые чёрные моранты — сорок душ, низко и стремительно помчались к городу.

Полдюжины ударов сердца вертится монетка Опоннов…

Один ленивый поворот…

От Госпожи к Господину.

Меньше чем на высоте человеческого роста, под ними промелькнули городские стены. Миновав их, кворлы морантов опустились, нырнули в промежуток между домами, оказались ниже уровня крыш. Резкий поворот на перекрёстке направил полёт к цитадели.

Паран изо всех сил старался не обращать внимания на неистовый жгучий зуд свежих швов. Капитан рискнул посмотреть вниз. На улице виднелись жаровни, многие из них ещё тлели блёклым красным светом и дымились. Там и тут факелы на стенах освещали заваленную мусором мостовую. Казалось, будто город внизу спит — Паран не увидел ни одного стражника или солдата.

Капитан вновь обратил внимание на цитадель. Её наружные стены — высокие и хорошо укреплённые — были, похоже, крепче городских. Здания за стенами были сложены из камня или же высечены в скале. Цитадель вгрызлась в саму плоть горы.

Чудовищные гаргульи улеглись на неровном краю крыши. Чёрные и сутулые — на фоне ночного неба они едва выделялись, будто более тёмные кляксы.

Потом Паран заметил, как одна из них шевельнулась.

Кондоры. Вот теперь мы в Бездне…

Он ткнул моранта в плечо и указал рукой в перчатке на улицу внизу. Офицер кивнул.

Кворлы с «Мостожогами» одновременно спикировали, скользнули на высоту дюжины шагов от земли и, взмахнув крыльями, приземлились.

Солдаты вывалились из сёдел и бросились в ближайшие тени.

Моранты на кворлах взмыли в небо, развернулись для обратного полёта.

Скорчившись в тёмном переулке, Паран ждал, пока взводы соберутся вокруг него. Первым рядом возник Быстрый Бен.

— Крыша цитадели…

— Я видел, — прорычал Паран. — Если идеи, маг?

Мураш заговорил:

— Можем найти погреб и спрятаться, капитан.

Быстрый Бен глянул на сержанта, затем осмотрелся.

— Где Вал?

Сапёр сделал шаг вперёд, сгибаясь под весом набитых кожаных мешков.

— Видел этих проклятых воробушков? — спросил у него чародей, делая странное движение левым плечом.

— Так точно. Нам нужны меткие стрелки на стене. У меня есть двенадцать болтов со «шрапнелью» вместо наконечников. Если всё сделаем правильно, можем убрать столько же…

— Дождь из птичьего мяса, — перебил его Штырь. — Горящие перья.

— Разве хуже воняет, чем жжёная волосяная рубаха, Штырь?

— Тихо, — отрезал Паран. — Хорошо, закидывайте крюки на стены и выстраивайте сверху наших гениальных арбалетчиков. Вал, найди место, чтобы установить связку «ругани» и «трещоток», да сделай это побыстрее — мы должны выбрать правильное время. Я хочу, чтобы об этих птицах позаботились на насестах, а не в воздухе. Первая волна Дуджека, скорее всего, уже в пути, так что приступаем.

Капитан взмахом руки приказал Хватке возглавить отряд. «Мостожоги» двинулись к стене цитадели.

Добравшись до другого конца улицы, Хватка подняла руку и припала к земле. Все замерли.

Паран подошёл к ней сзади. Она обернулась.

— Стражники-урдомы, — прошептала Хватка. — Ворота в двадцати шагах налево, хорошо освещены…

— Стражники хорошо освещены?

— Так точно.

— Идиоты!

— Согласна, но я вот что думаю…

— Что?

— Мы поворачиваем и идём направо, поднимаемся ещё раз, и окажемся на углу стены. Вал любит углы.

— А стражников оставим сторожить?

— Так точно, капитан. Видит Худ, в таком свете они ничего не заметят. И мы будем достаточно далеко, чтобы если крюки и звякнут, стражники не услышали.

— Это ты надеешься.

— Они же все в топфхельмах,[2] сэр.

— Хорошо, веди, лейтенант.

— Один момент, сэр. Дымка?

— Здесь.

— Останешься. Не своди со стражников глаз.

— Так точно, лейтенант.

Хватка кивнула Парану и направилась обратно по улице. Взводы повернулись и последовали за ней.

Капитану казалось, что звуки издаёт только он сам — и очень много звуков. Тридцать солдат вокруг были бесшумны, точно призраки. Не останавливаясь, они перебегали из тени в тень.

Одну шестую колокола спустя Хватка вновь приблизилась к улице, ведущей к стене. Прямо над ними темнела квадратная башня с зубчатой вершиной. Отряд остановился за лейтенантом.

Паран услышал, как сапёры, глядя на башню, злорадно перешёптывались:

— А красиво она будет падать…

— Словно картошка на тонкой веточке…

— Ставьте «трещотки», ладно? Поместите заряды под таким углом, чтобы сила взрыва входила в несущий камень на глубину вытянутой руки…

— Решил дедушке рассказать, где сладкая дырочка, Рантер? Заткнись и предоставь это нам со Штырём, ага?

— Я просто говорил, Вал…

Паран перебил их:

— Прекратите-ка, вы все. Прежде, чем хоть что-то предпримите, арбалетчики должны занять места на стене.

— Так точно, сэр, — согласился Вал. — Приготовьте крюки, милочки. Арбалетчики, стройсь и получай на руки стрелы со «шрапнелью»! Эй, не лезь без очереди, женщина, где твои манеры?

Паран отвёл Быстрого Бена на пару шагов от остальных.

— Двенадцать взрывных стрел, маг, — проворчал он на выдохе. — Там как минимум тридцать кондоров.

— Ты не думаешь, что атака Дуджека внутри городских стен их отвлечёт?

— Конечно, ровно настолько, чтобы они уничтожили первую волну, оставили кружить в воздухе двух кондоров встретить следующую и вернулись сюда разделаться со всеми нами.

— И ты что-то надумал, капитан?

— Вторая диверсия, чтобы оттянуть остальных кондоров от Дуджека и «Мостожогов». Бен, ты можешь доставить нас Путём на крышу?

— Нас, сэр?

— Тебя и меня, да. А ещё Мураша, Штыря, Дэторан, Молотка и Тротца.

— Я могу сделать это, капитан, но я почти выдохся…

— Просто доставь нас туда, чародей. Где Штырь? — Паран обернулся к остальным и кивнул, найдя взглядом солдата. — Жди здесь. — Капитан поспешил туда, где Штырь присел с остальными сапёрами, дотянулся до него и вытащил из толпы. — Вал, тебе придётся справиться без этого парня.

Вал ухмыльнулся.

— Какое облегчение, капитан.

— Эй!

— Тихо, Штырь. — Паран оттащил его туда, где ждал Быстрый Бен.

— Что ты удумал? — спросил чародей, как только они прибыли.

— Всему своё время. Бен, эти кондоры — чем именно они являются?

— Я не уверен, сэр.

— Не тот ответ, которого я жду, чародей. Попытайся ещё раз.

— Хорошо, я думаю, что они когда-то были настоящими кондорами — меньшего, точнее нормального размера. А потом Провидец нашёл способ засунуть в…

— Засунуть птицам, га-га! — хихикнул Штырь.

Быстрый Бен дотянулся и дал сапёру подзатыльник.

— Больше не перебивай меня, Штырь. Демонов, капитан. Одержимость. Они аспектированы на Хаос, поэтому тела и не справляются.

— Значит и демон, и птица.

— Один управляет другим.

— Конечно. А какой из них отвечает за полёт?

— Ну, кондор… — глаза Быстрого Бена сузились. Он взглянул на Штыря и ухмыльнулся.

— А что, может…

— О чём это вы говорите?

— У тебя с собой есть взрывчатка, Штырь? — спросил Паран.

— Шесть «шрапнелей».

— Хорошо. Это на случай, если что-то пойдёт не так.

Они повернулись на шипение Хватки и увидели, как полдюжины солдат растянулись по улице и встали под стеной. Крюки и верёвки были наготове.

— Проклятье, я не осознавал раньше, насколько высокая эта стена, как они…

— Да ну, сэр, — сказал Быстрый Бен, — с ними Пальчик.

— И что?

— Смотрите, сэр.

Взводный маг открыл свой Путь. Паран попытался вспомнить специальность этого чародея и получил ответ, увидев, как рядом с Пальчиком возникли дымные призраки. Паран хмыкнул:

— Если это те, что всё время за ним…

— Нет, это местные духи, капитан. Люди постоянно падают со стен, а раз этой более чем пару сотен лет, то и неудачников накопилось. Так или иначе, большинство призраков в некотором роде… зацикленные. Последнее, что они помнят, это то как они были на стене — патрулировали, стояли там, охраняли, да что угодно. Вот они и хотят вновь туда забраться…

Паран наблюдал, как шестеро духов каким-то образом понесли вверх крюки. Ещё шесть схватили Пальчика своими призрачными руками и начали поднимать его вверх. Взводный маг не выглядел особенно счастливым, пока его ноги болтались на ветру.

— Я думал, Пути отравлены.

Быстрый Бен пожал плечами.

— Худ нанёс сильный ответный удар, капитан. Очистил немного места…

Паран нахмурился, но ничего не сказал.

Оказавшись наверху, Пальчик принялся собирать и закреплять все крюки. Было понятно, что духи либо не способны на такие точные физические действия, либо не хотят этого делать. Магу пришлось поспорить с парочкой из них, чтобы вырвать у них из рук привязанные к верёвкам крюки. Наконец он всё приготовил. Разматываясь, верёвки полетели вниз, к солдатам.

Первые шесть арбалетчиков начали взбираться на стену.

Паран бросил тревожный взгляд на ряд кондоров, восседавших на главном здании. Ни один не пошевелился.

— Слава Худу, они глубоко спят.

— О да, набираются сил для будущего боя. Далеко на своём Пути Хаоса.

Паран повернулся и осмотрел тёмное небо на северо-западе. Ничего. С другой стороны, вряд ли он вообще смог бы что-то разглядеть. Они будут лететь низко, так же, как несли «Мостожогов».

Вторая группа из шести солдат с арбалетами за спинами пересекла улицу, взялась за верёвки.

— Чародей, готовь Путь.

— Всё готово, капитан.

Вдруг Хватка бешено замахала в сторону Парана. Ругаясь шёпотом, капитан подбежал к ней. Оставшийся отряд оттянулся прочь от улицы.

— Капитан! Высуньтесь, сэр, и посмотрите на ворота.

Паран так и сделал.

Что-то происходило. Ворота открылись, и оттуда один за другим выходили огромные ящероподобные воины — к’чейн че’малли — так вот как выглядят эти твари, будь они прокляты.

Худов дух. Пять… десять… пятнадцать… ещё больше — они маршировали в город, вперёд — к северной стене.

А Дуджек собирается высадиться прямо в их лапы…

Паран отдвинулся и встретился взглядом с Хваткой.

— Лейтенант, мы должны отвлечь этих тварей.

Она потерла лицо и окинула взглядом остаток отряда.

— Мёртвые ящерицы, наверное, до Худа проворные, но учитывая все эти улицы и переулки… — она вновь посмотрела на Парана и быстро кивнула. — У нас есть пара «шрапнелей» на руках — дадим им хорошую причину обратить на нас внимание.

— Только всегда держитесь на шаг впереди, лейтенант. Если сможете, не разделяйтесь.

— Сэр, это вряд ли — как по мне, нам придётся разделиться, просто чтобы запутать этих тварей.

— Хорошо, но в любом случае — постарайся.

— А вы, капитан?

— Мы с Беном и взводом Мураша отправляемся на крышу цитадели. У нас будет своя диверсия с оставшимися кондорами. «Мостожоги» полностью переходят под твоё командование, лейтенант.

— Так точно, капитан. Так что, как думаете, кто умрёт первым — вы или мы?

— Слишком рано гадать.

Она ухмыльнулась:

— Ставлю половину жалованья, капитан, что мы будем на шаг позади вас. Заплатите у Врат Худа.

— Ставка принята, лейтенант. А теперь оставь Вала и сапёров подрывать башню, забери Дымку и отправляйся.

— Так точно, сэр.

Паран уже было сделал шаг в сторону, но Хватка прикоснулась к его руке.

— Капитан?

— Что?

— Ну, эм-м, про ножи, которые вам могли ткнуть в спину… Они уже некоторое время в другую сторону смотрят. Просто хотела, чтоб вы знали.

Паран кинул взгляд в сторону.

— Спасибо, лейтенант.

Быстрый Бен собрал вместе Мураша и его взвод — всех, кроме Вала и Дымки. Как только Паран присоединился к ним, маг кивнул и сказал:

— По вашей команде, капитан.

Паран окинул взглядом стену. Канаты свободно свисали. Наверху никого не было видно.

— Как давно видели их в последний раз?

Чародей пожал плечами.

— Сэр, предположу, что они уже заняли позицию. Вал, похоже, почти готов.

Паран опустил глаза на команду сапёров, сбившихся в тесную, нервно мнущуюся группку у основания башни.

— Быстро.

— Вал молниеносен, когда сильно напуган, сэр. Нам лучше…

— Да. Открывай Путь. — Он посмотрел на Мураша. Сержант, Дэторан, Тротц и Молоток опустили забрала на шлемах. Оружие наготове. Штырь присел рядом, сжимая в правой руке «шрапнель».

— Погоди, Бен, ты сказал Штырю, что…

— Так точно, сэр, и он уже работает над этим.

Штырь выдавил из себя слабую ухмылку.

— Отлично. Пошли.

Портал мгновенно открылся, заливая улицы тьмой. Глаза Парана расширились.

Куральд Галейн. Какого…

— За мной! — прошипел Быстрый Бен и ринулся в портал.

Взвод метнулся за ним, исчез. Паран бросился следом.

Переход был почти мгновенным. Капитан ступил на гладкие плиты — на крыше цитадели, в тридцати шагах за спиной ряда кондоров…

Дюжина громадных, демонических созданий неожиданно взорвались, разбрызгивая кровь и плоть по всей крыше. Остальные одновременно вздрогнули и проснулись. С пронзительными криками они расправили широкие крылья и взмыли вверх.

Штырь уже открыл свой Путь, и результат не заставил себя долго ждать.

Кондоры визжали от ужаса, в панике били крыльями, мотали головами на дёргающихся шеях, когда смертный зверь внутри каждого тела сжался от страха, вызванного диковинным даром Штыря. Они воевали с демонами за контроль над своим телом.

Залп арбалетных стрел вдоль всей стены врезался в мечущихся чудовищ.

Цитадель вздрогнула. Паран повернулся и увидел, как внутренняя башня слева от него неожиданно рухнула, ныряя огромной зубчатой головой на улицу. Заклубился дым. Затем послышались крики, под которые «мостожоги», выстроившиеся вдоль стены, бросились к верёвкам.

С восточных улиц донеслось эхо «шрапнели» — Хватка и оставшиеся с ней «мостожоги» только что удивили колонну к’чейн че’маллей, и началась погоня.

Быстрый Бен подтянул к себе Парана.

— Демоны побеждают!

Кондоры медленно набирали высоту, уходя всё дальше от влияния Пути Штыря. Если арбалетные стрелы и причинили им какое-то неудобство, виду они не подавали. Вокруг птиц затрещало чародейство.

— Они вернутся за нами, капитан, — предупредил Быстрый Бен.

— Лучше за нами, чем за Дуджеком. Сможем мы чем-то их занять на время, маг?

— О да, большинство из них.

— Как?

— Ну, для начала, мы можем пробежаться к южной стороне этого здания.

Пробежаться? И всё?

— Тогда вперёд.

За восточной стеной города, недалеко от изрезанного, каменистого берега, с земли поднялся ленивый вихрь пыли и превратился в фигуру.

Тлен медленно уложил свой кремнёвый меч в заплечную петлю, его бездонный взгляд пробежал по заброшенным лачугам вокруг и сосредоточился на массивной каменной преграде.

Пыль на ветру могла бы взлететь и перевалить за эту стену. Пыль могла бы ручьями течь сквозь щебень под фундаментом. Т’лан имасс мог войти незаметно.

Но Паннионский Провидец схватил Арала Фэйла. Тока Младшего. Смертного… который назвал Тлена другом.

Он зашагал вперёд, разметая замотанными в шкуры ногами разбросанные по земле кости.

Пришло время Первому Мечу т’лан имассов заявить о себе.

Вторая волна с ещё одной тысячей солдат спикировала и приземлилась на улицы прямо за позицией Дуджека в тот самый момент, когда взрывы осветили небо на юге — вдоль крыши цитадели, а затем прямо под ней. Последний звук был глубже, катился по земле и сотрясал камни — этот звук Первый Кулак узнал. Брешь пробили.

— Пора прорываться вперёд, — рявкнул он своим офицерам. — Принимайте командование взводами — мы атакуем цитадель.

Дуджек поднял забрало. В небе над ними шелестели крылья кворлов.

Вторая волна взлетала обратно в ночное небо, а третья уже приближалась с севера — миг до прибытия следующей тысячи солдат.

С восточной части города доносилось эхо «шрапнелей». Дуджек остановился, гадая, что это, как вдруг небо вспыхнуло серой, бурлящей волной, которая стремительно покатилась к третьему крылу.

Первый Кулак молча смотрел, как между двумя ударами его похолодевшего сердца тысяча Чёрных морантов, их кворлы и пять рот Воинства Однорукого сгинули в сером пламени.

За волной по небу плыли три чёрных и смертоносных кондора.

Моранты второй волны, которые ещё до того взлетели ввысь, намереваясь повернуть и отступить на север, появились вновь над тремя кондорами, скопом пикируя на тварей.

Внимание птиц привлекло четвёртое звено перевозчиков, которое приближалось с северо-запада.

Всадники на кворлах раз за разом пикировали на кондоров в самоубийственных атаках. Одетые в чёрную броню воины глубоко вгоняли копья в покрытые перьями тела. Кворлы мотали треугольными головами, отрывая хитиновыми челюстями куски плоти, даже когда столкновение разбивало их хрупкие тела и сминало куда более хрупкие крылья. Сотни кворлов погибли, их всадники падали на крыши и мостовую, оставались лежать — изломанные, неподвижные.

За ними рухнули три кондора, умерев ещё в воздухе.

У Дуджека не было времени осознавать ту ужасную цену, которую моранты заплатили за временную победу. Четвёртое звено опустилось на улицы, солдаты выбирались из сёдел и искали укрытие.

Первый Кулак жестом подозвал к себе вестового.

— Новый приказ всем офицерам — их роты должны захватить все строения, которые возможно оборонять. Цитадель подождёт, нам нужна крыша над головой…

Появился ещё один гонец.

— Первый Кулак!

— Что?

— Паннионские легионы собираются, сэр, — на всех улицах от северных ворот до цитадели.

— А мы контролируем западную треть города. Они собираются выбить нас отсюда. Ладно, — Дуджек посмотрел на первого вестового и сказал: — Передай это офицерам, чтобы они могли подготовить оборону…

Но второй вестовой ещё не закончил:

— Первый Кулак, сэр, простите… С легионами к’чейн че’малли.

Тогда где же Серебряная Лиса и её треклятые т’лан имассы?

— Да хоть бы и драконы, — помолчав, прорычал полководец. — Иди, — сказал Дуджек первому гонцу.

Солдат отдал честь и ушёл. Первый Кулак окинул взглядом второго вестового:

— Найди Вывиха и сообщи, что нам нужно звено его тяжёлых всадников, один пролёт чуть восточнее нашей позиции. Скажи, что они, скорее всего, не вернутся, так что пусть придержит кого-то в резерве. — Дуджек осмотрел небо над головой. Наступал рассвет — пятое и шестое звенья уже доставили войска и казались далёкими пятнышками, которые быстро летели обратно к горе. Готово, мы все в Коралле. И если в ближайшее время не прибудет помощь — мы уже его не покинем.

— Это всё, — кивнул он солдату.

Кондоры кружили над крышей, перекрикиваясь, опускались и пикировали вниз, а затем, шлёпая крыльями по воздуху, взмывали обратно в бледнеющее небо.

Не веря своим глазам, Паран уставился вверх.

— Они должны были увидеть нас! — прошипел он.

Солдаты присели под низкой стеной, за которой начинался парапет с видом на гавань и Коралловую бухту. Поглотившая их тень быстро рассеивалась.

— Они не видят нас, — пробормотал сидящий рядом Быстрый Бен, — потому, что я не даю им нас увидеть. Но они знают, что мы где-то… здесь.

И потому кружат над нами. Ладно. Хорошо. Это означает, что они не займутсяуничтожением армии Дуджека.

Цитадель под ними вздрогнула, каменные плиты загрохотали.

— Худов дух, а это ещё что?

Чародей нахмурился.

— Не уверен. Не похоже на взрывчатку… но точно могу сказать, что в стене цитадели пробили ещё одну брешь.

Ещё одну? Кто? Взрыв произошёл где-то у пристани, на востоке. Клубящаяся туча пыли взлетела в воздух.

Паран осторожно приподнял голову, чтобы заглянуть за низкую стену.

Далеко над пристанью кричали чайки. Внизу, покрытое ледовой коркой, грохотало море. На юге в небо били струи воды. Собирался шторм.

Будем надеяться, он идёт сюда — нам бы пошло на руку замешательство.

— Опусти голову! — прошипел Быстрый Бен.

— Прости.

— У меня и без того полно проблем, капитан, нужно быть начеку — прекрати лягаться, Дэторан, чего тебе? Ой, капитан, сэр, посмотрите на север! Высоко в небе!

Паран повернулся.

Эскадрилья морантов — на таком расстоянии лишь пятнышки в небе — летела над городом с востока на запад.

Шесть кондоров взмыли ввысь, чтобы перехватить их.

Моранты обрушили на восточную часть города другие, ещё меньшие пятнышки.

Падение длилось будто вечность, но вот первое ударилось о крышу дома. Взрыв разнёс верхний этаж и кровлю. Затем грохот стал непрерывным, «ругани» падали на город одна за другой.

Колдовство вырвалось из шести кондоров, устремилось к отдалённым морантам.

Скинув бомбы, эскадрилья рассыпалась, но даже так от колдовской волны уйти удалось едва ли десятку.

Дым и пыль окутали восточную часть Коралла.

Оставшиеся кондоры над капитаном и отрядом визжали от ярости.

— Сработало, более или менее, — прошептал Быстрый Бен. — Те улицы, похоже, были забиты паннионскими солдатами.

— Не говоря уж, — сквозь зубы процедил Паран, — об остальных «мостожогах».

— Они уже отступили оттуда.

Паран слышал, что обнадёживающие слова дались чародею нелегко.

«Ругани» обрушились на улицы в пятнадцати шагах позади Хватки и её потрёпанных взводов и в менее чем десяти шагах от нагоняющих к’чейн че’маллей. Взрыв уничтожил охотников К’елль, чьи туши приняли на себя бо́льшую часть смертельного града из раздробленного камня.

Обрывки иссохшей кожи, плоти и осколки костей разбросало по улице. Они чуть не долетели до «мостожогов».

Хватка подняла руку, приказав солдатам замереть на месте. Не только ей нужно было перевести дыхание и подождать, пока сердце перестанет колотиться.

— Это всё меняет, — тяжело дыша, сказала стоявшая рядом с лейтенантом Дымка.

Хватка не удосужилась ответить, но не могла не согласиться с горьким замечанием Дымки. Как и приказывал Паран, они отвлекли внимание по крайней мере некоторых к’чейн че’маллей.

И заплатили за это.

При последнем подсчёте у неё было шестнадцать «мостожогов», способных сражаться, и шесть раненых, трое из которых уже стучались во врата Худа. К’чейн че’малли были не просты проворны — молниеносны. И неумолимы. Даже «шрапнель» их только раззадорила.

В любом случае, снаряды кончились. Хватка развернула солдат на одного из охотников К’елль, чтобы помериться силами в ближнем бою. Больше она так не поступит. Им вообще повезло, что удалось отступить. Видеть, как со всех сторон друзей рубят на мелкие куски — зрелище, которое будет преследовать Хватку каждый оставшийся день жизни. День моей жизни? У меня нет дней. Удивлюсь, если доживу до конца этого колокола.

— Худ нас побери, ещё один!

Лейтенант обернулась на крик.

Очередной охотник показался из углового переулка, царапая брусчатку когтями. Голова низко опущена, клинки наготове.

Менее чем в пятнадцати шагах. Голова чудовища резко качнулась к малазанцам.

Отлично… перевела дух.

— Врассыпную!

В тот момент, когда «мостожоги» начали разбегаться, стена рядом с к’чейн че’малле взорвалась наружу. С пылью и кирпичами из дыры вывалился ещё один охотник, этот — весь изрубленный, голова дико качается, связанная с шеей тонкой жилкой, не хватает одной руки, нога отрублена на уровне лодыжки. Чудовище упало, врезавшись в брусчатку, ломая рёбра и больше не шевелилось.

«Мостожоги» замерли на месте.

Как и первый охотник К’елль. Затем он зашипел и повернул морду к дыре в разрушенной стене.

Из клубов пыли появился т’лан имасс. Иссушенная плоть разорвана и свисает кусками, повсюду оголяя кости, на голове шлем с обломанными рогами. На кремнёвом мече было столько зазубрин, что он казался зубчатым.

Не обращая внимания на малазанцев, он повернулся к охотнику К’елль.

К’чейн че’малле зашипел и бросился в атаку.

Глаза Хватки не смогли полностью уловить молниеносный обмен ударами. Внезапно показалось, что к’чейн че’малле начал валиться: его ноги чуть выше колена были отсечены. Клинок с лязгом упал на брусчатку месте с отрубленной рукой. Т’лан имасс сделал шаг назад, снова двинулся вперёд и с замаха разрубил кости вниз от плеча через грудь и бёдра, пока клинок не выскочил из ящера на брусчатку, подняв сноп ярких искр.

Охотник К’елль рухнул на землю.

Одинокий т’лан имасс повернулся к цитадели и начал идти.

Хватка и остальные смотрели, как воин миновал их и продолжил шагать по улице.

— Худов дух! — пробормотала Дымка.

— Пошли! — рявкнула Хватка.

— Куда? — уточнил капрал Бестолочь.

— За ним, — ответила она уже на ходу. — Кажется, самое безопасное место в этом городе — в тени этого создания.

— Но оно же направляется в цитадель!

— Значит, и мы тоже!

Покрытые коркой грязи, шаркая сапогами, солдаты Скворца медленно выстроились лицом к полю перед мостом и городу за ним. Далеко на флангах стояли баргасты — клан Ильгрес с одной стороны, Белолицые — с другой.

Корлат оставила лошадь с остальными и направилась к низкому холму на запад от торгового тракта, где уже стояли Скворец, Каллор и знаменосец Артантос.

Все они видели воздушные баталии над Кораллом, уничтожение Чёрных морантов и, как минимум, одного звена, несущего солдат Войска Однорукого. Они наблюдали за бомбардировкой, но ни один солдат на склоне не ликовал. Жестокую правду было не скрыть: Дуджек оказался в ловушке за стенами Коралла, его солдат резали, как скот, а Скворец и его измотанное воинство мало чем могли помочь.

Многие видели, что кондоры последовали за Чёрными морантами к укреплениям на горе, но там их встретит Орфантал. В облике одиночника её брат уступал лишь самому Аномандру Рейку. Корлат завидовала ему, ведь у брата была возможность немедленно отомстить.

Тисте анди приблизилась к спутникам, мысленно готовясь принять драконий облик. Приходившая с превращением сила всегда пугала её, ибо была холодным, жёстким проявлением чего-то одновременно нечеловеческого и бесчеловечного. Но на этот раз Корлат с радостью примет её.

Добравшись до вершины, она увидела то, что видели другие. Северные ворота были распахнуты. Наружу выходили к’чейн че’малли и строились шеренгой. Восемьсот, возможно, больше.

Малазанцы держали оружие наготове. Когда Скворец даст приказ, они двинутся вниз, навстречу строю неупокоенных убийц.

И умрут. На восемьсот к’чейн че’маллей меньше в Коралле. Восемьсот к’чейн че’маллей… на время заняты. Знает ли Дуджек? Бруд ещё в половине дня пути от нас. «Серые мечи» в двух ударах колокола, может, больше — не ожидала услышать это от Каллора, — но в итоге они скакали слишком долго и слишком быстро.

Остряк со своим Легионом, кажется, и вовсе пропал. Неужели мы потеряли свои ударные войска? Бездна свидетель, этот даруджиец не любит сражения…

Понимает ли Дуджек, чем мы заплатим за него сегодня?

Восемьсот к’чейн че’маллей на равнине. Сколько ещё в городе? Сколько прорезают себе путь через трупы в рядах Войска Первого Кулака?

Примерно двадцать кондоров оставались в пределах города, все как один кружили над цитаделью — возможно, показывая уверенность Провидца в том, что их участие в грядущем сражении не понадобится.

Эта мысль неприятно горчила.

Когда Корлат подошла, Скворец повернулся и приветственно кивнул.

— Ты нашла Круппа? Уверен, он выбрал безопасное место.

— Он с Хетан, — ответила Корлат, — требует дать ему белую краску для лица.

Скворец почти смог улыбнуться.

— Мои тисте анди пойдут в наступление перед твоим солдатами, — сказала спустя миг Корлат, — посмотрим, как эта нежить справится с Куральд Гелейном.

На лице Каллора проступала самодовольная улыбка.

— Твой Путь по-прежнему осаждён, Корлат. Чтобы очистить, его придётся полностью открыть — всему вашему народу, а не только тем тисте анди, что стоят здесь. Твои братья и сёстры пойдут на бойню.

Её глаза сузились. Полностью открыть. Каллор, ты слишком много знаешь о нас.

— Я ценю твою тактическую проницательность, — сухо ответила она.

Она увидела, как Скворец оглянулся на Артантоса, который стоял в пятнадцати шагах от остальных, кутаясь от утреннего холода в меховой плащ. Мужчина не обращал на остальных внимания, он уставился на поле внизу, слегка нахмурившись, но не настолько, чтобы на лбу появилась хотя бы морщина.

Двое верховых приближались с востока, скакали перед малазанским строем.

Две воительницы Скворца…

Лошади тяжело дышали, с губ падали клочья пены, но животные не сбавляя галопа помчались вверх по склону. Наконец обе женщины натянули поводья.

— Командир! — прокричала одна.

Вторая добавила:

— Мы нашли её! — и указала пальцем.

Из строя на востоке вышла… Серебряная Лиса.

Звук тысячи голосов, которые удивлённо ахнули, встревожил Корлат. Она обернулась и увидела, как поле перед к’чейн че’маллями покрылось неожиданной пеленой пыли, которая быстро поредела, превратившись в бесчисленные ряды т’лан имассов.

Серебряная Лиса приблизилась. Казалось, она выбрала своей целью Артантоса. Её глаза были полуприкрыты, на тяжёлом круглом лице не отражалось никаких чувств.

Утренний воздух сотрясался от рёва армии Скворца.

— Да… — прохрипел Каллор, стоявший рядом с ней.

Корлат оторвала взгляд от Серебряной Лисы, привлёченная тоном Каллора.

Вовремя, чтобы увидеть, как грубый клинок мелькнул у её головы.

Всплеск боли. Миг замешательства, когда всё вокруг так странно застыло, потом земля врезалась в бок. Жар потёк вниз по лицу, струясь со лба. Она моргнула, удивляясь тому, что её тело забилось в конвульсиях.

Путь…

…Хаоса…

Каллор…

Перед глазами всё размыто, она смотрит с земли.

Череп… проломлен… умираю…

Зрение прояснилось, каждая чёрточка, каждая грань стала острой, точно лезвие клинка, который резал её душу на ленточки. Каллор с самодовольным рёвом рванулся к Серебряной Лисе, кольчужная броня потекла за ним, словно плащ. Сероватые чары плясали на земле вокруг древнего воина.

Рхиви остановилась, открыв рот, в её глазах мелькнул ужас. Она что-то прокричала… что-то…

«Т’лан айи защитите меня!»

Но она оставалась одна…

Каллор приближался, сжав меч руками в боевых перчатках. Приближался, высоко вскинув клинок.

Затем на его пути встал Скворец, длинный меч взметнулся, со звоном встретил клинок Каллора. Резкий и яростный обмен ударами, летят искры. Каллор отскочил назад, взвыв от разочарования, зацепился каблуком и…

Скворец увидел подходящий момент. Рывок с мечом, дуэльный выпад, — он полностью вытянулся, перенёс весь вес на ведущую ногу…

Которая подломилась.

Она увидела серебристую кость, вырвавшуюся из затянутого в кожу бедра.

Увидела боль на лице возлюбленного, неожиданное осознание…

И тогда огромный меч Каллора впился ему в грудь. Скользнул между рёбер. Прорвался по диагонали сквозь сердце и лёгкие в секущем ударе, направленном внутрь.

Скворец умер на этом клинке — но встретился взглядом с Корлат перед тем, как жизнь покинула его.

Каллор высвободил своё оружие.

Внезапно он дрогнул, пронзённый двумя арбалетными стрелами. Магия Хаоса взвилась на древках, уничтожила их. Брызнула кровь. Каллор не обратил на это никакого внимания, поднял меч навстречу двум воительницам, которые одновременно пошли к нему.

Они были великолепны, сражались как единое целое.

Но человек, против которого они бились…

Предсмертный крик — правая воительница пошатнулась, обливаясь кровью, наклонилась, чтобы подхватить вываливающиеся и раскручивающиеся кишки, затем рухнула на землю. Её покрытая шлемом голова отлетела от тела до того, как колени коснулись земли.

Вторая женщина ринулась на Каллора, нанося мечом удар высоко, метя прямо в лицо.

Шаг в сторону, нисходящий рубящий удар отсёк ей руку…

Но женщина осознанно пожертвовала ею, чтобы левая рука, сжимающая стилет, беспрепятственно врезалась в живот Каллору, вогнала клинок сквозь звенья кольчуги.

Лезвие меча Каллора рассекло горло малазанки. Та закрутилась в алых брызгах и упала.

Задыхаясь, древний воин отшатнулся, желтоватая кровь текла из дыры в его желудке.

— Скованный! — закричал он. — Исцели меня!

Жар… Путь… не Хаос… где же?

Волна переплетённого золота врезалась в Каллора и охватила яростным пламенем. Древний воин завопил, когда его оторвало от земли, швыряя в разные стороны, пока магия вгрызалась в него, окрасив воздух кровью, когда Каллор повалился на землю.

Вторая волна покатилась в сторону воителя, сверкая солнечным огнём…

Путь, открывшийся вокруг Каллора, был зловонным пятном, болезненным разрывом, который закрутился вокруг него…

…и исчез вместе с Каллором.

Золотое заклятье дрогнуло и рассеялось.

Нет… такой контроль. Кто?

Тело Корлат больше не содрогалось. Оно онемело и похолодело, стало до странности чужим. Кровь залила один глаз. Ей приходилось моргать, чтобы очистить его. Она наконец-то поняла, что лежит на земле. Каллор ударил её…

Кто-то упал на колени рядом с ней, положил на щёку мягкую, тёплую руку.

Корлат постаралась сосредоточиться.

— Это я, Серебряная Лиса. Помощь уже в пути…

Тисте анди попыталась поднять руку, чтобы как-то указать в сторону Скворца, но желание осталось лишь в мыслях, звучало вновь и вновь, но по слабому ощущению сырой травы под ладонью тисте анди понимала, что рука не слушается.

— Корлат! Смотри на меня. Пожалуйста. Бруд идёт — и я вижу чёрного дракона, он летит с запада — это Орфантал? Воевода владеет Высшим Дэнулом, Корлат. Ты должна держаться…

Тень на лице. Серебряная Лиса взглянула вверх, лицо скривилось от горечи.

— Скажи, — сказала она подошедшему, — колдовство, сопутствовавшее предательству Каллора, — неужели оно было настолько эффективным, что парализовало тебя так надолго? Или ты воздержался? Выжидал, наблюдал за последствиями своего бездействия? Ведь ты и раньше так делал, Тайшренн, да?

Тайшренн?

Но дрожащий от боли голос, ответивший ей, принадлежал Артантосу, знаменосцу.

— Серебряная Лиса. Пожалуйста. Я бы не…

— Не стал бы?

— Нет. Скворец, он…

— Я знаю, — прервала его Серебряная Лиса.

Плохо сросшаяся нога… всегда не вовремя — Бруд мог бы…

Он мёртв. О, любовь моя, нет…

Со всех сторон теперь маячили размытые фигуры. Малазанские солдаты. Баргасты. Кто-то начал горестно завывать.

Мужчина, которого Корлат знала под именем Артантос, склонился над ней. Колдовство рассекло плоть на его лице — касание Хаоса, которое она узнала. Касание, куда яростнее того, что она способна была бы пережить. В душе она знала, что Высший маг не хотел тянуть с ответом. То, что ему хоть что-то удалось было… невероятным. Корлат встретила его взгляд и увидела отголоски той боли, которая всё ещё мучила чародея.

— Сере…

— Корлат?

— Женщина, — сказала тисте анди невнятно, но слышно, — этот человек…

— Да? Он — Тайшренн, Корлат. Часть меня — Ночная Стужа, она знала его давным-давно. Я собиралась призна…

— …поблагодари его.

— Что?

— За… то… что… спас… тебе… жизнь. Поблагодари его, женщина… — Корлат всё ещё смотрела в глаза Тайшренну. Темно-серые, как у Скворца. — Каллор — он застал нас всех врасплох…

Высший маг вздрогнул и медленно кивнул.

— Мне жаль, Корлат. Я должен был предвидеть…

— Да. Я тоже. И Бруд.

Она чувствовала, как под ней по земле стучат лошадиные копыта, вибрация шла вверх и замирала в костях.

Погребальный бой. Барабаны, звук потери. Лошади выбивают его… не зная причины, они всё же идут. Ближе. Бездумные, но подстёгиваемые спешкой непостижимых хозяев.

Однако смерть уже проехала по этому холму.

Не зная причины.

Любовь моя.

Теперь он твой, Худ… улыбаешься ли ты?

Моя любовь… теперь твоя…

Отважный и великолепный во всей красе, скакун Итковиана двигался, пошатываясь. Остряк разбудил Кованого щита за два колокола да рассвета с несвойственной краткостью:

— Что-то пошло не так, — прорычал он. — Мы должны ехать в Коралл, друг.

«Серые мечи» не останавливались на ночёвку — Итковиан следил за ними так долго, как мог, пока ночной мрак не скрыл их от его глаз. Кованый Щит решил скакать на помощь Скворцу. Он был равнодушен к своему решению и тому, что означал их отъезд, тем не менее, уныние наполнило его сердце — и сон, который со временем к нему пришёл, был тревожным. Когда Остряк резко разбудил его, Итковиан попытался отгородиться от источника беспокойства, но это ему не удавалось.

Седлая коня, Итковиан почти не обращал внимания на Остряка и его Легион — и только забравшись в седло и взяв поводья, он заметил, что ожидавший его даруджиец и его последователи были пешими.

Итковиан неодобрительно посмотрел на Остряка.

— Смертный меч, каковы ваши намерения?

Тот скривился и сказал:

— Для этого путешествия необходима скорость. Для этого путешествия, — повторил он, бросая взгляд на яростно хмурящуюся Скаллу Менакис, — Трейк рискует средоточием своей силы.

— Не мой бог! — огрызнулась Скалла.

Остряк печально улыбнулся ей.

— К сожалению, не твой. Ты должна будешь просто ехать верхом с Итковианом. Мы не станем вас ждать, но, возможно, вы сможете идти с нами вровень… хоть какое-то время.

Итковиан ничего из сказанного не понял.

— Сударь, — сказал он Остряку, — вы отправитесь с помощью Пути?

— Нет. Точнее, не совсем. Возможно. Откуда мне знать? Я просто знаю, откуда-то знаю, что мой Легион способен… ну, на нечто другое. Нечто… быстрое.

Итковиан окинул женщину взглядом и пожал плечами.

— Скалла Менакис и я благословлены великолепными конями. Мы попытаемся не отставать.

— Хорошо.

— Смертный меч.

— Что, Итковиан?

— Сударь, что ждёт нас впереди и столь вас тревожит?

— Я не уверен, друг, но у меня будто кишки свело. Мне кажется, нас скоро предадут.

Итковиан долгое время ничего не отвечал, затем сказал:

— Сударь, если пересмотреть недавние события незатуманенным взором, то можно понять, что предательство уже свершилось.

Остряк просто пожал плечами, поворачиваясь к своим последователем.

— Держитесь близко, треклятые недоноски. Если в начале пути кто-то отстанет, там и останется.

Скалла подошла к Итковиану, ведя в поводу своего коня.

— Вы знаете, — спросил Итковиан, — что сейчас произойдёт?

— Наверное, ничего, — огрызнулась она, запрыгивая в седло. — Остряк, видать, головой ударился об…

Она не закончила предложение: Остряк и его Легион будто размылись, слились в неразборчивом мерцании тёмных полос в единую огромную фигуру, прижавшуюся к земле. Нечто ринулось вперёд, пружинисто, словно кошка, и исчезло в ночи.

— Храни нас Беру! — прошипела Скалла. — За ним! — крикнула она, вгоняя каблуки в бока лошади.

И они пустились в галоп.

Проезжая мимо лагеря Бруда, они заметили оживление, хотя до рассвета оставался ещё колокол, солдаты поспешно собирались.

Они увидели, не обменявшись ни словом, яркие огни колдовства в небе на юго-западе.

Иногда во тьме мелькало огромное существо, за которым они следовали, блёклое мерцание жёлтого с чёрными полосками; создание мчалось словно в невероятно высокой траве, будто под покровом листвы джунглей, увитое тенью, смертоносное благодаря своей скорости и беззвучности.

Затем небо начало светлеть и на юге показался горизонт, стволы деревьев и вьющийся между ними торговый тракт.

Полосатый зверь достиг холмов паркового леса и там скрылся из глаз.

Взмыленные, с пеной у рта, лошади неслись вперёд, тяжело и прерывисто стуча копытами. После такого испытания не оправится ни одно животное, и Итковиан знал это. Смерть ждала лишь окончания бешеной скачки.

Отважный и великолепный скакун, — Итковиан гадал, стоила ли жертва того.

Они проехали по дороге между рощами, тракт мягко поднимался к тому, что показалось Итковиану каким-то откосом.

Затем прямо перед ними возникли повозки. Несколько фигур повернулись, глядя на их приближение.

Если люди и видели полосатое создание, то ничем себя не выдали — все выглядели спокойными, никто не бил тревогу.

Итковиан и Скалла проехали мимо малазанского арьергарда.

Неподалеку затрещало колдовство.

Солдаты выстроились в шеренгу на гребне впереди, строй, обращённый к югу, но вот он рассыпался в беспорядочном движении. Итковиан ощутил напор тревоги — поток резкой боли, чувство неизмеримой потери.

Он пошатнулся в седле, но снова заставил себя сесть прямо. Необходимость поразила его сейчас, неожиданная и всеохватная.

Скалла кричала, повернула спотыкающуюся лошадь вправо, покинула дорогу, приближаясь к холму, где повисло в безветренном воздухе знамя малазанцев. Итковиан последовал за ней, но медленнее, держась сзади. Его душа утопала в ледяном ужасе.

Конь сбился с галопа, вытянул шею. Перешёл сперва на карьер, затем — на вихляющийся нетвёрдый шаг. Приостановился, медленно волоча копыта в двадцати шагах от подножья холма.

И умер.

Оцепенев, Итковиан вытащил сапог из стремени, перекинул больную ногу через тело животного и свалился на землю.

На холме справа он увидел Скаллу, та слезала со своей лошади — склон победил и её. Женщина принялась карабкаться вверх. Остряк и его войска прибыли. Вернувшись в человеческое обличье, они столпились на холме и, казалось, ничего не предпринимали.

Итковиан отвёл взгляд и заковылял вдоль дороги, которая выпрямилась на последнем участке до поля перед мостом и города за ним.

Леденящий душу страх.

Его бог пропал. Его бог не мог отразить подобного ужаса, как сделал это однажды, месяцы назад, на равнинах к западу от Капастана.

Горе и утрата, каких он ещё никогда не испытывал.

Истина. Которую я знал. В сердце. Сокрытая ранее, теперь открыта. Но я ещё не закончил. У меня ещё есть дело.

Он шагал, не видя солдат справа и слева. Вышел из неровного строя, оставляя позади стоявшую с опущенным оружием армию, сломленную ещё до начала битвы — сломленную смертью одного-единственного человека.

Итковиан не обращал внимание ни на что. Он достиг спуска и продолжил идти.

Вниз.

Туда, где перед восьмью сотнями к’чейн че’маллей ждали ряды т’лан имассов. Т’лан имассов, которые — все, как один, — медленно повернулись.

На вершине холма вспыхнули Пути.

Остряк проревел приказы своим последователям занять места на южном склоне. Долгое время он неподвижно стоял, всё ещё содрогаясь от силы своего бога. Обещание убийства заполнило его, невозмутимое, но уверенное намерение хищника, которое он уже чувствовал однажды в городе, оставшемся далеко на севере.

Его взгляд был слишком острым, каждое движение привлекало внимание. Он осознал, что сжимает в руках сабли.

Остряк видел, как из врат Пути вышел Орфантал, за ним появился Бруд. Он видел Скаллу Менакис, смотревшую на три трупа. Затем Воевода протолкнулся мимо неё, бросил на тела короткий взгляд и отправился к четвёртому телу, лежавшему ближе к месту, где стоял Остряк. Женщина тисте анди. Два человека присели рядом с ней. Один, чью душу по-прежнему сжимала свирепая хватка магии Хаоса. Вторая… Серебряная Лиса, по её круглому лицу текли слёзы.

Он видел Круппа, рядом с которым стояли Хетан и Кафал. Даруджиец был бледен, с остекленевшим взглядом, казалось, он вот-вот упадёт в обморок. Странно, что не горе так ударило по даруджийцу. Он видел, как Хетан неожиданно потянулась к Круппу ещё прежде, чем тот упал.

Но того, кого Остряк высматривал, нигде не было видно.

Он отправился на южный гребень, чтобы оглядеть расположение своего Легиона. Последователи готовили оружие. Ниже собирались «Серые мечи», явно готовясь наступать на город…

…город, укрытый дымом, полыхающий вспышками колдовства и взрывчатки, город, разрывающий сам себя на части…

Остряк наконец отыскал взглядом нужного ему человека.

Итковиан.

Идёт к т’лан имассам.

Резкий крик прозвучал с холма за спиной Остряка. Он повернулся и увидел, как Серебряная Лиса отстраняется от Корлат, оборачивается…

Но десятки тысяч т’лан имассов теперь смотрели на Итковиана.

Остряк видел, как его друг медленно шёл, пока не остановился в двадцати шагах перед неупокоенными воинами.

Поняв, Серебряная Лиса закричала и бросилась бежать…

О да, Призывательница. Ты хотела натравить их на к’чейн че’маллей.

Остряку не нужно было стоять близко и слышать Итковиана, чтобы узнать, что́ тот сказал безмолвным т’лан иассам.

Вам больно. Сейчас я приму вас…

Он почувствовал растущий ужас своего бога, пересиливающий его собственный…

Когда т’лан имассы ответили.

Упав на колени. Склонив головы.

Ах, Призывательница…

А теперь было уже слишком поздно.

Глава двадцать пятая

Невозможно правдиво передать миг предательства, ибо, скрытый в себе самом, он приносит такое внезапное понимание, что человек готов отдать собственную душу, лишь бы отменить произошедшее. Невозможно правдиво передать предательство, но изображение Ормулогуна — подходит чрезвычайно близко к тому идеалу, которого только может надеяться достичь смертный…

Н’арул.

Комментарий к «Смерти Скворца» Ормулогуна

Звук шагов в зале сообщил, что в храм явился ещё один гость — Колл понятия не имели, званый ли. Поэтому даруджиец оторвал взгляд от двух Рат’жрецов, которые стояли на коленях у погребальной камеры, и увидел, как в двери входит фигура в очень просторном балахоне. Несмотря на отсутствие маски, лицо человека казалось до странности неразличимым.

Доспехи звякнули, когда Рыцарь Смерти обернулся к пришедшему.

— К’рул, — проскрежетал он, — мой Повелитель приветствует тебя в своей священной обители.

К’рул? В Даруджистане ведь есть один старый храм с колокольней — К’руловой колокольней. Это кто-то из Старших… Колл чуть повернул голову, перехватил взгляд Мурильо, увидел, как на лице его друга проявляется понимание. Старший бог вошёл в этот храм. Стоит в полудюжине шагов. Храни нас Беру! Ещё один кровожадный ублюдок родом из седого прошлого… К’рул направился к Мхиби. Положив ладонь на рукоять меча, Колл шагнул наперерез Старшему богу. От страха у даруджийца пересохло в горле.

— Стой, — прохрипел он. Сердце бешено колотилось, Колл посмотрел в глаза К’рулу и… ничего в них не увидел. Совсем ничего. — Если ты удумал перерезать ей горло на алтаре, то знай — я тебе это дело не облегчу, Старший ты бог или нет.

На другой стороне погребальной ямы Рат’Тогг ахнул и разинул беззубый рот.

Рыцарь Смерти издал странный звук, который, видимо, заменял ему смех, затем проговорил — чужим голосом:

— Да уж, в смелости смертным не откажешь.

Мурильо поднялся и встал рядом с Коллом, дрожащей рукой сжал рукоять рапиры.

К’рул взглянул на неупокоенного воителя и улыбнулся.

— Это их самый замечательный дар, Худ.

— Возможно. Пока он не толкает их в драку. Затем лучшим ответом на такой дар будет уничтожение.

— Твоим ответом. — Старший бог обратился к Коллу: — Я не желаю вреда Мхиби. Воистину я здесь, чтобы принести ей… спасение.

— Тогда, может, объяснишь, — резко бросил Мурильо, — зачем тут могила?!

— Со временем это станет понятно… надеюсь, что станет. Знайте: кое-что произошло. Далеко на юге. Нечто… неожиданное. Последствия неизвестны — никому из нас. Тем не менее, настало время Мхиби…

— И что именно это означает? — подозрительно осведомился Колл.

— Ныне, — ответил Старший бог, проходя мимо даруджийцев и опускаясь на колени рядом с Мхиби, — она должна войти в настоящее сновидение.

Они исчезли. Пропали из её души, и этот уход — то, что сделал, продолжал делать Итковиан, — погубил, уничтожил всё, чего она надеялась добиться.

Серебряная Лиса похолодела от потрясения, замерла в полной неподвижности.

Внезапное нападение Каллора обнажило ещё одну жестокую истину — т’лан айи покинули её. Эта потеря терзала сердце, точно зазубренный клинок.

Вновь — предательство, бездушная погибель веры. Древняя доля Ночной Стужи. Рваная Снасть и Беллурдан — обоих погубили интриги Тайшренна, слуги Императрицы. И теперь… Скворец. Две воительницы, две моих преданных тени. Убиты.

За рядами коленопреклонённых т’лан имассов ждали неупокоенные к’чейн че’малли. Огромные ящеры не сделали и шага к т’лан имассам — пока. Им только и нужно, что подойти, начать рубить, уничтожать. Мои дети лишились воли к сопротивлению. Им уже всё равно. О, Итковиан, благородный глупец.

И армия смертных…

Она увидела внизу «Серых мечей» — те готовили арканы, метательные копья и щиты, собираясь атаковать к’чейн че’маллей. Солдаты Дуджека гибли внутри города — северный ворота нужно было взять. Серебряная Лиса увидела Остряка, Смертного меча Трейка, тот вёл свой растрёпанный легион на соединение с «Серыми мечами». Она увидела, как офицеры скачут вдоль дрогнувшего строя малазанцев, подбадривая потрясённых, растерянных солдат. Увидела, как Артантос — Тайшренн — готовится открыть свой Путь. Каладан Бруд стоял на коленях подле Корлат, тисте анди окутывало облако Высшего Дэнула. Рядом с Воеводой замер Орфантал — Серебряная Лиса ощутила дракона в его крови, ледяной голод, желание вернуться.

Всё зря. Провидец и его демоны-кондоры… и к’чейн че’малли… всех их перебьют.

У неё не было выбора. Придётся начать. Вопреки отчаянию привести в действие план, задуманный давным-давно. Безо всякой надежды сделать первый шаг.

Серебряная Лиса открыла Путь Телланн.

И исчезла в портале.

Материнская любовь — терпение.

Но я не должна была становиться матерью. Я была не готова. Не готова отдать столько… себя. Своей самости, которую лишь начала постигать.

Мхиби могла отказаться. В самом начале. Могла бы воспротивиться Круппу, воспротивиться Старшему богу, имассу — что ей до этих потерянных душ? Все они — малазанцы. Враги. Жестокие чародеи. У всех на руках — кровь рхиви.

Дети должны быть долгожданным подарком. Физическим воплощением любви между мужчиной и женщиной. И ради такой любви можно пойти на любые жертвы.

Довольно ли того, что ребёнок вышел из моей плоти? Прибыл в этот мир тем же путём, что и все другие дети? Неужели простая боль родов — источник любви? Все остальные так считают. Они принимают узы между матерью и ребёнком как данность, как естественное последствие самого рождения.

Не следовало им этого делать.

Моего ребёнка уж никак не назвать невинным.

Зачатая из жалости, а не по любви; зачатая с чудовищной целью — командовать т’лан имассами, втянуть их в новую войну — предать их.

А теперь Мхиби была в ловушке. Заблудилась во сне слишком необъятном для понимания, сне, где могучие силы сталкивались, требовали, чтобы она сделала… что-то.

Древние боги, звериные духи, мужчина в ловушке боли, в изломанном, изуродованном теле. Рёбра, грудная клетка передо мной — его ли? Того, с кем я говорила давным-давно? Того, кто извивается в материнских объятьях? Мы ведь похожи с ним? Оба оказались заперты в истерзанных телах, обречены скатываться всё глубже в бесконечную пытку боли?

Зверь ждёт меня — мужчина ждёт меня. Мы должны тянуться друг к другу. Коснуться, доказать друг другу, что мы не одиноки.

Это нас ждёт?

Клетка из рёбер — тюрьма, которую нужно разбить снаружи.

Дочь — может, ты и оставила меня. Но этого человека, этого своего брата я не оставлю.

Мхиби сама уже не знала наверняка, но ей показалось, будто она вновь поползла.

Зверь завыл в её сознании, голос был полон животной агонии.

Мхиби освободит его, если сможет. Из жалости. Не из любви.

Да, теперь понимаю… Всё так.

Он примет их всех. Возьмёт на себя их боль. В этом мире, где у него самого отнято всё, где у него нет цели, кроме как бродить, согнувшись под бременем жизней и смертей десятков тысяч смертных душ — он не мог дать им мир, не мог — не желал — просто отбросить их. Он ещё не закончил.

Он примет их всех. Этих т’лан имассов, которые извратили всю мощь Пути Телланн в обряде, пожравшем их души. Обряде, который превратил их — в глазах всех живых — в бездушные трупы, оживлённые лишь целью, которая лежит вне их самих, скованные этой целью — навечно.

Трупы… нет.

Этой истины Итковиан не ждал, к ней он никак не мог быть готов.

Иншарак Улан, который родился третьим у Инала Туума и Сульты Арад из клана Нашар, который стал затем кланом самого Крона, — родился весной года Гнилого Мха под Землёй Медной Руды, и я помню…

Я помню…

Снежный заяц, дрожит, всего полтени до него, вот тянется детская рука — моя. Полоски на белой шёрстке, обещание лета. Дрожит рука, дрожит заяц, оба родились в уходящем снегу. Тянутся. Две жизни встретились — малое-сердце-колотится, медленно-бьётся-голод в груди моей, откликается на тайную музыку мира. Я помню…

Калас Агкор — руки мои обнимают малышку Ялу, младшую сестру, горячую от лихорадки, но жар стал слишком силён, и вот к рассвету она остыла в моих объятиях, точно камень, мать плачет — Яла, как уголёк, потухла, и с того дня в очах матери я стал лишь пеплом того уголька…

Ультан Арлад гонит стадо по снегу, видит космы линялой шерсти, айи идут по бокам, мы голодали в тот год, но держались обычного пути, древнего и привычного…

Карас Ав оседлала сына заклинателя Тала в долине Глубого Мха, под солнцем мы нарушаем древний закон — я нарушаю древний закон, я, супруга Ибинала Чода, сделала мальчика мужчиной прежде, чем завязали узел в его круге…

…в год Сломанного Рога мы нашли волчат…

…мне снилось, будто я выступила против Обряда, будто встала на сторону Оноса Т’лэнна…

…по лицу текут слёзы, мои слёзы…

…Чод. Вижу, как моя супруга ведёт мальчика в долину, и знаю, что из ребёнка родится мужчина — знаю, что он — в самых нежных руках…

…степь горела…

…ранаги в Рогатом Кругу…

…я любил её так…

Голоса, потоп воспоминаний — неупокоенные воины не утратили их. Сохранили, будто живые создания — внутри собственных мёртвых тел.

Знали их.

Почти триста тысяч лет.

…друг Онрака из Логросовых имассов, в последний раз я его видел на коленях, он стоял среди трупов своего клана. Все погибли на улицах, но одиночников наконец сломили. Ох, какой ценой…

…ах, сердце бросила к его ногам. Милый Легана Брид. Такой умный, такой весёлый, о как смеялась…

…глаза наши встретились — мои и Маэнаса Лота, а Обряд уже начал действовать, и мы увидели страх друг в друге — наша любовь, мы хотели завести ещё детей, вместо тех, которых потеряли во льдах, жизни, точно сплетённые тени — наша любовь, которой теперь нужно пожертвовать…

…я, Канниг-Тол, видел, как мои охотники метнули копья. Она рухнула, не издав ни звука, последняя на этом континенте и, если бы у меня было сердце, оно бы тогда разорвалось. Не было справедливости в этой войне. Мы бросили позади своих богов, и преклоняли колени лишь перед алтарём жестокости. Это правда. И я, Канниг-Тол, не отвернусь от правды…

Душа Итковиана дрогнула, отступила, попыталась отгородиться от бешеного потока памяти, избавиться от собственного ответного горестного вопля, остановить потоп разбивающих сердце истин, тайн т’лан имассов… нет, Обряд… как… Фэнеровы Клыки, как же вы сотворили с собой такое?

А она отвергла вас. Отвергла всех вас…

Итковиан не мог спастись — он принял их боль, и поток воспоминаний медленно уничтожал его. Слишком много, слишком сильные чувства пережиты, каждый миг вновь пережит заблудшими, немёртвыми созданиями… Итковиан тонул.

Он обещал им освобождение, но теперь понял, что не справится. Невозможно, немыслимо охватить такой томительный дар, такую отчаянную мольбу, такое жгучее желание.

Итковиан был один…

…я — Пран Чоль, слушай меня, смертный!

Один. Начал таять, блекнуть…

Услышь меня, смертный! Есть место — я могу тебя отвести туда! Ты должен отнести всё, что мы даём тебе — не далеко, не долго — отнеси нас туда, смертный! Есть место!

Таять…

Смертный! Ради «Серых мечей» — ты должен это сделать! Держись, превозмогай, и ты принесёшь им бесценный дар. Я отведу тебя!

Ради «Серых мечей»…

Итковиан потянулся…

…и его запястье сжала рука — крепкая и тёплая…

Она ползла по земле. Лишайники — зелёные стебли, зелёные чашечки с красным внутри; и другие — белые, словно кость, сложные, словно коралл; а под ними — шершавый и серый, точно акулья кожа, камень — целый мир всего на ширине ладони от земли.

Она ползла — медленно, неуклонно, уничтожая всё это, оставляя широкий след в изодранном, смятом лишайнике. Ей хотелось заплакать.

Впереди, уже совсем рядом, клетка — кость и грязная кожа, создание внутри — огромная, бесформенная тень.

Которая взывала к ней, повторяла свою ужасную просьбу.

Дотянуться.

Коснуться ужасной преграды.

Мхиби вдруг замерла на месте, словно огромная, невидимая тяжесть придавила её к земле.

Что-то происходит.

Земле под ней выгнулась, вспышки замерцали в густеющих сумерках, воздух внезапно стал горячим. Рокот грома…

Подтянув ноги, она оттолкнулась одной рукой и сумела перевернуться на спину. Хриплое дыхание вырвалось из груди, она увидела…

Рука держала крепко. Итковиан начал понимать. За воспоминаниями ждала боль, ждало всё, что он решил принять. Взамен памяти он может дать ответный дар — освобождение, оправдание — если только сумеет выжить…

Рука вела его. По мысленному ландшафту. Итковиан шагал по нему, словно великан, земля была где-то далеко-далеко внизу.

Смертный, сей эти воспоминания. Освободи их, чтоб пропитали землю осенним даром. В землю, смертный, — через тебя эта память может вернуть жизнь умирающей, опустошённой стране.

Пожалуйста. Ты должен понять. Памяти место в почве, в камне, в ветре. Воспоминания — невидимый смысл земли, тот, что трогает душу всякому, кто только её увидит — по-настоящему увидит. Трогает легчайшим шёпотом, старыми, почти бесформенными отзвуками, к которым смертная жизнь добавляет свои собственные.

Напитай этот сон, смертный.

И знай. Мы преклоняемся перед тобой. Сердца наши онемели от того, что́ ты нам предлагаешь, что́ даёшь от себя.

Ты — Итковиан, и ты — примешь т’лан имассов.

Сей воспоминания — плачь о нас, смертный…

Грозная, вздувшаяся туча — там, где прежде был лишь бесформенный, бесцветный, невероятно далёкий свод. Туча росла, расползалась во все стороны, заполнила всё небо, она набросила тёмный занавес поверх лиловой радуги. Багровые молнии вспыхивали тут и там по всему горизонту.

Мхиби видела, как туча разверзлась, излилась дождём — нет, градом…

Удар. Барабанный рёв обрушился на землю так, что заложило уши — приблизился…

Сейчас накроет.

Она закричала, вскинула руки.

Каждый удар был взрывом, куда бо́льшим, чем просто кусочек замёрзшего дождя.

Жизни. Древние, давно забытые жизни.

И воспоминания…

Сыпались градом вниз.

Невыносимая боль…

Вдруг прекатилась. Тень укрыла её, рядом под немолчным градом сгорбился некий силуэт. Тёплая, мягкая рука коснулась её лба, голос…

— Уже совсем немного, милая девочка. Эта гроза — неожиданность… — Голос замолк, охнул, когда град усилился. — И всё же… чудесная. Но тебе нельзя сейчас останавливаться. Вот, Крупп тебе поможет…

Как смог, он укрыл её от града, а затем потащил вперёд, ближе и ближе…

Серебряная Лиса заблудилась. Льющиеся ручьём слёзы почти ослепили её. Всё, что она начала ещё ребёнком на позабытом кургане у Крепи, всё, что начала давным-давно, вдруг показалось таким жалким.

Она отвергла т’лан имассов.

Отвергла т’лан айев.

Лишь на время… так она думала. На краткий срок, пока она будет трудиться, творить мир, который их ждёт. Она собрала духов, которые служили бы древнему народу, стали бы ему богами — она хотела принести исцеление т’лан имассам, облегчение — их позабытым душам.

Мир, где её мать снова стала бы молодой.

Мир-сон, дар К’рула. Дар даруджийца Круппа.

Дар любви — в обмен на всё, что забрала у матери.

Но т’лан айи ушли, молчанием отвечали на её отчаянный зов — и теперь погиб Скворец. И две женщины, на безмолвное присутствие которых Серебряная Лиса так привыкла полагаться — куда больше, чем они сами могли бы вообразить. Обе погибли, защищая её.

Скворец. Всё, что было в ней от Рваной Снасти, преисполнилось неутолимой печалью. От него она тоже отвернулась. Но Скворец всё равно встал на пути Каллора.

Сделал это потому, что остался тем человеком, каким был всегда.

А теперь потеряны и т’лан имассы. Смертный, Итковиан, Кованый щит без бога, человек, который принял в себя тысячи убитых в Капастане, распахнул перед ними объятия…

Невозможно принять боль т’лан имассов. Даже оставайся бог по-прежнему с тобой, он отказал бы. Невозможно. Их слишком много. А ты? Ты — лишь один человек, одинокий, ты не сможешь нести их бремя. Это невозможно.

Столь отважно.

Но невозможно.

Ах, Итковиан…

Серебряная Лиса чувствовала себя побеждённой — отвагой, но не своей — сама она смелостью никогда не отличалась — нет, храбростью людей вокруг. Со всех сторон: Колл иМурильо, одержимые ошибочным пониманием чести, похитили её мать и наверняка даже сейчас берегут и охраняют её — умирающую; Скворец и две женщины; Итковиан. И даже Тайшренн, который пострадал — сильно, — когда открыл свой Путь, чтобы отбросить Каллора. Такая безрассудная, трагически неуместная отвага…

Я — Ночная Стужа, Старшая богиня. Я — Беллурдан, теломен, Сокрушитель черепов. Я — Рваная Снасть, бывшая прежде смертной. И я — Серебряная Лиса, заклинательница костей из плоти и крови, Призывательница т’ланов.

И я побеждена.

Смертными…

Небо над ней потемнело — Серебряная Лиса подняла взгляд. И поражённо замерла…

Волк метался, бился о костяные прутья клетки — его клетки… о мои рёбра. Он в ловушке. Умирает…

И я делю с ним эту боль.

Грудь горела огнём, вспышки мучительной агонии хлестали, будто снаружи гроза с градом терзала кожу на рёбрах…

…но буря не усиливалась, наоборот, как будто стихала, словно с каждым ударом что-то передавалось ему, дар…

Дар? Эта боль? Но как… что это? Что приходит ко мне?

Стар, так стар. Горькие и сладкие, полузабытые мгновения удивления, радости, горя — буря воспоминаний, не его — слишком много, валятся словно ледышки, затем тают в ярком столкновении — Ток чувствовал, как тело немеет под этим напором…

…вдруг его потащили прочь…

Ток заморгал в темноте, единственный глаз был так же слеп, как и второй — тот, что он потерял у стен Крепи. Что-то рвалось в уши, кажется, звук. Вопли, пол и стены дрожат, цепи рвутся, с низкого потолка сыпется пыль. Я здесь не один. Кто? Что?

На каменной плите рядом с его головой оставили борозды когти — жадные, тревожные.

Тянется. Хочет меня. Кто? И кто я ей?

Взрывы загрохотали ближе. И голоса, отчаянные крики по ту сторону стены… видимо, в коридоре. Звон оружия, вопли, хрип, звон доспехов — части брони падают на пол.

Ток повернул голову — и увидел кого-то во тьме. Огромное, напряжённое, визжащее, воющее без передышки. Огромные когтистые лапы умоляюще тянутся… тянутся…

Ко мне.

В пещере вспыхнул сероватый свет, мгновенно осветил чудовищную, заплывшую жиром рептилию, прикованную к стене напротив Тока. В глазах твари светился ужас. Камни рядом с ящером были изборождены глубокими царапинами, метками безумия, которые вызвали у малазанца ужас… ибо это безумие он опознал в себе самом.

Она… она — моя душа…

Провидец стоял перед ним, его движения были отчаянными, дёргаными — тело старика, которое так давно одержал яггут, разваливалось на куски. Монотонно напевая себе под нос какое-то песнопение, Провидец, будто забыв о Токе, подходил всё ближе и ближе к Матроне, к Матери.

Гигантская тварь съёжилась, когти скрежетнули по камню, когда она прижалась к стене. Крики рептилии не прекращались, гулко отражались от свода пещеры.

Провидец держал что-то в руках, бледное, гладкое, продолговатое — яйцо, но не птичье. Яйцо ящерицы, увитое сероватой магией.

И чары крепли с каждым словом песнопения.

Ток видел, как что-то вырвалось из тела Матроны, сияние силы, которое устремилось было вверх…

…но угодило в паутину чародейства, в колдовской силок, который затем утянул свет внутрь яйца, что лежало в руках Провидца.

Крики Матроны внезапно оборвались. С бессмысленным всхлипом рептилия опустилась на пол.

В оглушающей тишине пещеры Ток яснее расслышал шум битвы в коридоре. Ближе и ближе.

Сжимая Финнэст, Провидец развернулся и посмотрел на Тока. Усохшие губы трупа дёрнулись от улыбки яггута.

— Мы вернёмся, — прошептал он.

Чары вновь расцвели, и когда тяжёлые цепи свободно упали на пол, вернулась тьма.

Ток понял, что он один в пещере. Провидец забрал силу Матери, а затем взял и её саму.

Волк бился в груди малазанца, вгонял шипы боли в сломанные, изуродованные руки и ноги. Он жаждал выпустить запертый вой, зов, обращённый к возлюбленной и родичам. Но не мог вздохнуть…

…не может дышать. Он умирает. Град, эти дикие дары, они ничего не значат. Из-за меня, роковой ошибки этого бога, мы оба умираем…

Звуки боя прекратились. Ток услышал, как ломаются один за другим железные прутья, услышал, как железо зазвенело по камню.

А затем кто-то присел рядом. На лоб Току легла ладонь, от которой осталось немногим больше, чем кость и сухожилия.

Малазанец ничего не видел. Света не было. Но рука была прохладной, касание — лёгким.

— Худ? Ты пришёл за нами? — Слова ясно прозвучали в сознании, но наружу вырвались лишь хриплые звуки. Ток понял, что языка у него больше нет.

— Ах, друг мой, — хрипло проговорил знакомый голос. — Это я, Онос Т’лэнн, некогда из клана Тарад, из Логросовых т’лан имассов, а ныне — родич Арала Фэйла, Тока Младшего.

Родич.

Иссохшие руки обняли его.

— Сейчас мы уйдём, младший брат.

Уйдём?

Хватка ещё раз посмотрела на пролом. Бравада, которая заставила её заявить, что «мостожоги» пойдут за т’лан имассом в цитадель, развеялась и сменилась осторожностью, когда малазанцы оказались рядом с крепостью. Цитадель брали штурмом, и неведомый противник паннионцев хорошенько пнул осиное гнездо.

К’чейн че’малли с топотом мчались обратно в ворота. Всю крепость потрясали чародейский взрывы. На стенах бегали урдомы и беклиты. Извилистая серая молния взметнулась с южной крыши, поразив два десятка кондоров, которые парили над цитаделью. Небо над гаванью затягивала огромная грозовая туча, в глубинах которой вспыхивали зарницы.

Лейтенант Хватка обернулась и окинула взглядом свои потрёпанные взводы. Как она и ожидала, трёх тяжело раненных солдат они потеряли. Никто из «мостожогов» на этой затянутой дымом улице не остался цел — Хватка видела слишком много крови на их измазанной сажей форме.

С северо-запада по-прежнему доносились звуки битвы, теперь они приближались. Хватка понимала, что Дуджек сделает всё возможное, чтобы дойти до цитадели. Однако, судя по звукам, его оттесняли — улица за улицей.

Гамбит провалился.

И мы остались одни.

— К’чейн че’малле! — прошипел один из солдат в заднем ряду. — Позади нас!

— Ну, тогда решено, — пробормотала Хватка. — К Валову пробою — бегом марш!

«Мостожоги» помчались по заваленной каменными обломками улице.

Дымка первой взобралась на руины башни. Сразу за ней высилось полуразрушенное здание — три стены и половина крыши ещё стояли. Внутри царила пыльная тьма, в левой части дальней стены виднелось что-то похожее на дверь.

Хватка отстала от Дымки всего на два шага, она спрыгнула с развалин и приземлилась на пол комнаты — где столкнулась с Дымкой, которая отступала и сыпала проклятьями.

Обе упали.

— Чтоб тебя, Дымка!..

— Стража…

Прозвучал третий голос:

— Хватка! Лейтенант!

Солдаты подходили сзади, когда Хватка села и увидела Вала, Перла и ещё семь «мостожогов» — тех, что пошли с арбалетами на стену и сумели выжить.

— Мы пытались дать вам знать…

— Не важно, Вал, — сказала Хватка, поднимаясь на ноги. — Вы всё сделали правильно, солдат, уж поверь мне…

В руке Вал держал «ругань», теперь он с ухмылкой поднял бомбу.

— Одну приберегли…

— Тут т’лан имасс не пробегал?

— Ага, побитый ублюдок, по сторонам не смотрел — просто прошёл мимо нас, внутрь цитадели…

«Мостожог» в заднем ряду закричал:

— К’чейн че’малле сзади!

— Туда, в дверь! — взвизгнул Вал. — Дорогу дайте, идиоты! Я этого ждал…

Хватка начала толкать солдат к задней стене.

Сапёр вскарабкался по камням к пролому.

То, что произошло дальше, смешалось в воспоминаниях Хватки…

Дымка схватила её за руку и отшвырнула к дверям, за которыми один за другим исчезали солдаты. Хватка выругалась, но руки Дымки вдруг ударили её в спину, толкнули лицом вперёд в проём. Хватка с рычанием развернулась и увидела за плечом Дымки…

К’чейн че’малле размазанным пятном промчался по развалинам, вскидывая руки-клинки.

Вал поднял глаза — увидел, что оказался в четырёх шагах от рептилии.

Хватка услышала, как он коротко, почти неслышно хмыкнул…

Сапёр бросил «ругань» себе под ноги.

К’чейн че’малле уже взмахнул клинками…

Взрыв смёл обоих.

Волна выбросила Хватку и Дымку за дверь. Каменное крошево гулко застучало по шлему, забралу и нащёчникам шлема, так что голова лейтенанта откинулась назад. Некоторые камешки пролетели внутрь, ударили в лицо; рот и нос Хватки наполнились кровью.

Оглушённая, она отступила в клубах дыма и пыли.

Крики — будто издалека, но затем — совсем рядом.

Сверху падали камни; рухнула просмолённая, объятая пламенем балка. Глухой удар, хруст костей — предсмертный крик в хаосе, так близко, что Хватке на миг показалось, будто крик был её собственный.

Её вновь схватили руки, потащили, толкнули в какой-то коридор.

Проход заполнили дым и пыль — нечем дышать — топот сапог, люди вслепую сталкиваются друг с другом, проклятия — темнота — вдруг развеялась.

Спотыкаясь, Хватка влетела в толпу солдат, сплюнула кровь, закашлялась. В комнате было полно мёртвых беклитов, другую дверь — напротив — похоже, выбили одним ударом. На крюке над головой бешено раскачивалась одинокая лампа.

— Смотри-ка! — выдохнул кто-то. — Собака лейтенанту подбородок пожевала!

Даже не шутка — просто абсурдное безумие битвы. Покачав головой (так что кровь брызнула на камни), Хватка снова сплюнула и оглядела своих солдат красными, слезящимися глазами.

— Дымка? — Имя прозвучало не очень внятно, но понятно.

Тишина.

— Бакланд! Назад в коридор! Найди её!

Сержант двенадцатого взвода вернулся несколько мгновений спустя, волоча за собой окровавленное тело.

— Ещё дышит — Худ знает как! У неё в спине полно камней и осколков!

Хватка упала на колени рядом с подругой.

— Дура набитая, — прошептала она.

— Молоток с нами должен был пойти, — проворчал Бакланд.

Да. И это не единственная наша ошибка в этой дурацкой игре.

— Ой! — воскликнул женский голос. — Да вы не паннионцы!

Оружие обратилось к дверному проёму.

На пороге стояла женщина в ослепительно-белой телабе, её длинные чёрные волосы блестели — невозможно чистые, идеально расчёсанные. Ошеломительно прекрасные глаза задумчиво разглядывали солдат.

— Вы, часом, не видели трёх воинов в масках? Они должны были здесь пройти в поисках тронного зала, если, конечно, тут таковой имеется. Вы могли слышать звуки драки…

— Нет, — прорычал Бакланд. — То есть да, слышали звуки драки. Повсюду, госпожа. То есть…

— Заткнись, — вздохнула Хватка. — Нет, — сказала она женщине, — не видели мы никаких воинов в масках…

— А т’лан имасса?

— Вообще-то видели…

— Великолепно! Скажите, в её теле ещё держатся три меча? Не могу себе представить, чтобы она оставила…

— Какие три меча? — удивилась Хватка. — И это был мужчина. По-моему.

— Точно, — согласилась одна из «мостожогов», и тут же покраснела, когда товарищи обернулись к ней и заулыбались.

— Мужчина т’лан имасс? — Женщина в белой телабе поднесла пальчик к пухлым губам, затем улыбнулась. — Ах, так ведь это же Тлен! Великолепно! — Улыбка исчезла. — Если, конечно, Мок его не найдёт.

— Кто ты такая? — проворчала Хватка.

— Знаешь, милая, тебя становится трудно понимать из-за крови во рту. Вы все, как я понимаю, малазанцы? Невольные союзники, но вы все так ужасно изранены. У меня есть идея, чудесная идея — как и все мои идеи, разумеется. Чудесная. Мы здесь, видите ли, чтобы вызволить некоего Тока Младшего, солдата…

— Тока Младшего? — переспросила Хватка. — Тока? Но он же…

— В плену у Провидца, увы. Печальный факт, а я не люблю грустить. Это меня раздражает. Безмерно. Итак, как я говорила, у меня есть идея. Помогите мне его освободить, и я исцелю тех из вас, кому нужно исцеление — то есть, похоже, всех.

Хватка указала на Дымку.

— По рукам. Начни с неё.

Когда женщина вошла в комнату, Бакланд заорал и отскочил от двери.

Хватка подняла взгляд. В коридоре стоял огромный волк, глаза его мерцали в пыльном сумраке. Женщина обернулась.

— Ах, не беспокойтесь. Это Баальджагг. Гарат куда-то убежал, кажется. Наверное, убивать паннионцев. Ему, похоже, пришлись по вкусу провидомины… ладно, займёмся этой бедной женщиной — мы тебя очень скоро поставим на ноги, милочка…

— Что за Худова срань там происходит?

По другую сторону низкой стены лестница выводила на парапет, с которого открывался вид на гавань и бухту — точнее, так решил Паран, поскольку лишь это объяснение имело бы смысл. Так или иначе, но за лестницу шёл бой, и, судя по воплям, неведомый противник, который пробивался к плоской крыше, сеял смерть среди защитников.

Рядом с Параном слегка приподнял голову Быстрый Бен.

— Не знаю — и высовываться, чтобы посмотреть, не буду, — ответил он на вопрос капитана, — но понадеемся, что это отвлечёт внимание. Я недолго смогу нас здесь укрывать так, чтобы кондоры не заметили.

— Что-то их уже отвлекло, — заявил Штырь, — и ты это знаешь, Бен. Если бы кто-то из них решил присмотреться — нас бы давно клевали птенчики у него в гнезде.

— Ты прав.

— Так какого Худа мы до сих пор тут делаем?

Хороший вопрос. Паран вывернулся, взглянул назад — на север. Там в полу виднелся люк.

— Мы до сих пор тут, — процедил Быстрый Бен, — потому что именно тут нам и нужно быть…

— Прекратите, — проворчал Паран, утирая со лба пот — рука почему-то окрасилась алым: швы на виске разошлись. — Не совсем так, Бен. Здесь нужно быть тебе и мне. Молоток, если от «Мостожогов» ещё что-то осталось, ты им сейчас нужен.

— Да, капитан, я знаю, и это знание меня гложет.

— Хорошо. Слушайте. В цитадели под нами разверзлась огненная Бездна. Понятия не имею, кто там раздухарился, но знаю одно — они не друзья паннионцам. Так что, Молоток, бери Штыря и остальных — люк вон там и, похоже, такой хлипкий, что можно выбить, если закрыт.

— Так точно, капитан. Только как мы туда доберёмся, чтобы нас не заметили?

— Штырь прав по поводу кондоров — они сейчас заняты чем-то другим, и с каждым ударом сердца выглядят всё более нервными. Короткая перебежка, целитель. Но если не хочешь рисковать…

Молоток покосился на Штыря, затем на Дэторан и Тротца. Наконец, взглянул на Мураша. Сержант кивнул. Молоток вздохнул.

— Так точно, сэр. Попробуем.

Паран посмотрел на Быстрого Бена.

— Возражения, маг?

— Никак нет, капитан. По крайней мере… — Он замолчал.

По крайней мере, так у них будет больше шансов уйти отсюда живыми. Я тебя понял, Бен.

— Молоток, бегите, когда будете готовы.

— Толкай да тяни, капитан.

— И тебе того же, целитель.

Услышав хриплый приказ, взвод метнулся к люку.

Дуджек затащил раненого солдата в дверь и лишь потом заметил, что ноги несчастного остались снаружи, а кровавый след, ведущий к ним, становился всё тоньше и практически сошёл на нет у порога. Кулак уронил тело и осел, прислонившись к косяку.

К’чейн че’малле искрошил отряд всего за дюжину ударов сердца и, несмотря на потерянную в бою руку, быстро помчался на запад — видимо, искать ещё один отряд злосчастных малазанцев.

Телохранители Дуджека, элита тяжёлой пехоты Унты, лежали, изрубленные на куски, у дверей дома, в который успели втолкнуть Первого Кулак. Они исполнили присягу, отдали жизнь, защищая его. Но сейчас Дуджек предпочёл бы, чтобы они не преуспели, а ещё лучше — сбежали.

С самого рассвета Войско Однорукого ввязалось в бой с беклитами, урдомами и провидоминами и показали себя более чем достойно.

Когда появилась первая дюжина к’чейн че’маллей, морантская взрывчатка — «ругань» и «огневики» — уничтожила неупокоенных охотников К’елль. Та же судьба постигла и вторую волну. Но когда подошла третья, «ругань» закончилась, и солдаты гибли десятками. Пятую и шестую волны встретили лишь мечи, и битва превратилась в бойню.

Дуджек понятия не имел, сколько живых осталось из пяти тысяч малазанцев, которых доставили в город моранты. Судя по всему, организованной обороны уже не было. Битва превратилась в охоту — простую и жестокую. К’чейн че’малли планомерно зачищали очаги малазанского сопротивления.

До недавнего времени он слышал звуки битвы — рушились стены, гремели чародейские взрывы — из цитадели; хотя, подумал Кулак, это, наверное, ошибка — грозовая туча на юге сама по себе порождала гром, молнии расчертили небо, хлестали бурное море внизу. Ярость бури поглотила все прочие звуки.

Топот сапог позади. Дуджек резко обернулся, сжимая в руке короткий меч.

— Первый Кулак!

— Из какой роты, солдат?

— Одиннадцатой, сэр! — выдохнула женщина. — Капитан Хареб отправил взвод искать вас, Первый Кулак. Осталась только я.

— Хареб ещё держится?

— Так точно, сэр. Мы собираем сувениры — куски к’чейн че’маллей.

— И как же вы, Худовы дети, сумели это сделать?

— Вывих, сэр. Он привёл последний лётный отряд с боеприпасами — по большей части «шрапнель» и «трещотки», Первый Кулак — но сапёры минируют здания по пути нашего отступления, обрушивают тонны кирпичей и камней на треклятых ящериц — виновата, сэр, — на охотников К’елль.

— Где сейчас рота Хареба, солдат?

— Недалеко, Первый Кулак. Следуйте за мной.

Хареб, аристократ из Семи Городов, с вечной насмешливой ухмылкой. Боги, я готов его расцеловать.

Подходя к передовому отряду своего легиона, Остряк заметил рядом нового Кованого щита «Серых мечей». Женщина натянула поводья, как только он остановился.

— Приветствую вас, сударь, — сказала она. Из-под широких, блестящих нащёчников виднелась лишь нижняя половина лица. — Мы собираемся пойти в атаку на врага. Поддержите нас с фланга?

Даруджиец поморщился.

— Нет, Кованый щит.

Женщина замялась, затем резко кивнула и подобрала поводья.

— Как пожелаете, сударь. Нет ничего бесчестного в том, чтобы отказаться идти в самоубийственную атаку.

— Ты не поняла, — перебил Остряк. — Мой легион идёт вперёд, вы следуете за нами — так близко, как сможете. Мы перейдём каменный мост и двинем прямо на ворота. Не спорю, выглядят крепкими, но, думаю, у нас есть шанс их развалить.

— Мы все попытаемся прийти на помощь Дуджеку Однорукому, согласны, Смертный меч?

— Да.

И мы оба знаем, что ничего из этого не выйдет.

Они обернулись, заслышав вой рогов и внезапную дробь малазанских барабанов.

Знаменосец — чары вихрились вокруг него, словно золотые блёстки — принял командование и теперь созывал офицеров. Строй поднял щиты, сомкнул их внахлёст. Пики длиной в два человеческих рота шатались над строем, будто камыш на ветру — эта необычная неуверенность встревожила Остряка.

Артантос отправил всадника, который галопом поскакал к даруджийцу и Кованому щиту.

Малазнец натянул поводья.

— Господа! Высший маг Тайшренн желает знать о ваших намерениях!

Остряк осклабился.

— Тайшренн, значит? Давай-ка сперва послушаем о его планах.

— Дуджек, господа. К’чейн че’маллей необходимо разогнать, ворота — пробить, атаковать защитников…

— А что будет делать сам Высший маг? — поинтересовалась женщина.

— На стенах есть чародеи, госпожа. Тайшренн попытается исключить их вмешательство. Орфантал и его тисте анди поддержат нашу атаку против к’чейн че’маллей, как и поплечники Белолицых.

— Сообщите Высшему магу, — сказала она, — что Легион Трейка откроет атаку при поддержке моего отряда.

Солдат отдал честь и поскакал обратно к строю малазанцев.

Остряк обернулся и принялся разглядывать своих последователей. В который раз он удивился тому, как дар Повелителя Лета повлиял на этих мрачных капанцев. Точно д’иверсы… только наоборот. Из многих — один, и такая мощь! Они шли по земле быстро, словно летящая тень. Сам Остряк уже видел мир глазами тигра — нет, не просто тигра, а бессмертного зверя, обладателя неизмеримой силы, огромной массы мускулов и костей, внутри которой скрывался Легион. Его Легион. Слитая воедино воля, ужасающе сосредоточенная.

А теперь они вновь станут этим зверем. На этот раз — чтобы вступить в битву.

Бог Остряка, похоже, испытывал особенную ненависть к этим к’чейн че’маллям, будто Трич хотел за что-то с ними поквитаться. Хладнокровный убийца готов был отдаться жажде крови — это чувство слегка встревожило Остряка.

Его взгляд метнулся к вершине холма — там стоял Каладан Бруд, рядом медленно поднималась Корлат. Расстояние не имело значения — женщина была покрыта кровью, и даруджиец почуял мучительную боль, которая текла и кипела в тисте анди.

Путь Бруда тоже пострадал, и если дело настолько плохо, значит и… Остряк обернулся, пригляделся к Артантосу — Высшему магу Тайшренну, который стоял перед строем малазанцев. Ага, вижу, какую он платит цену…

— Кованый щит.

— Сударь?

— Берегитесь магов на стенах города.

— Мы ждём вас, сударь.

Остряк кивнул.

В следующий миг Смертный меч и его Легион стали единым целым, кости и мускулы срастались, личности — целые жизни — тонули в потопе холодной, животной ярости.

Рыжеватый вихрь рванулся, потёк вперёд.

К’чейн че’малли вскинули руки-клинки. Приготовились защищаться.

Снова. Мы это уже делали… нет, не мы. Наш Господь. Рвал мёртвую плоть… фонтан крови… крови… о, Худ…

Куральд Галейн, тьма в самой сердцевине души, потекла наружу, заполнила её руки и ноги, поглотила чувства — утешение забвения. Корлат стояла, повернувшись спиной к трём безжизненным фигурам на вершине холма, а они по-прежнему лежали там, где пали. Корлат стояла молча, сила Пути — дрожащая, меркнущая от приступов боли — потянулась, разыскивая её родичей.

Каладан Бруд замер рядом с молотом в руках. Он говорил, голос Воеводы рокотал, словно далёкий гром в небе над морем:

— Под вечер. Не раньше. Всё закончится задолго до того… так или иначе. Корлат, пожалуйста, послушай меня. Ты должна найти своего Владыку — вон там грозовая туча, не в ней ли прячется Семя Луны? Он сказал, что придёт. В нужный момент. Сказал, что ударит…

Корлат его больше не слышала.

Орфантал превращался — прямо перед марширующим строем малазанцев: чернота ринулась вовне, расправила крылья, вытянула длинную шею — гулко громыхнули чары, и дракон взлетел в воздух, начал набирать высоту…

Из крепости вылетели кондоры, дюжина демонических созданий связанных между собой перекрученной цепью хаотической магии.

На равнине внизу зверь, который был Смертным мечом и Легионом Трейка, мелькнул в поле зрения — размазанное, смертоносное движение — и ударил в строй к’чейн че’маллей.

Словно запятнанные кровью простыни, чары взметнулись в воздух вокруг них, когда в ярящемся вихре блеснули клинки. Охотник К’елль отступил и повалился, все кости у него были разбиты на мелкие кусочки. Огромный тигр метался из стороны в сторону, а клинки опускались, врезались в его бока. Куда бы ни входил меч, из тела зверя выпадала человеческая фигура — отрезанные руки, рассечённые тела, раскроенные головы.

Магия вскипала на стенах города.

Корлат увидела, как Артантос — Тайшренн — шагнул вперёд, чтобы встретить её.

Внезапно позади к’чейн че’маллей вспыхнула золотая волна, на миг поднялась, набирая мощь, а затем покатилась вперёд. Земля позади неё пылала, затем волна взвилась, потекла по стене к паннионским магам.

Это… те же чары, что он бросил против Лунного Семени. Вот с чем боролся мой Повелитель. Один — перед лицом такой мощи…

Земля содрогнулась у неё под ногами, когда волна магии обрушилась на парапет к западу от ворот. Ослепительная вспышка — это Высший Тэлас, Путь Огня — чадо Телланна…

Магия хаоса взорвалась в пламени, разлетелась, точно шрапнель. Затем ревущее пламя рассеялось.

Верхняя треть городской стены от ворот и примерно сорок шагов на запад просто перестала существовать. А вместе с ней исчезли и паннионские маги.

На поле Легион Трейка оказался окружён к’чейн че’маллями, которые вполне могли потягаться в неимоверной скорости с огромным зверем. Охотники К’елль падали один за другим, но тигра буквально кромсали на куски.

«Серые мечи», все верхом, пытались пробить для него проход сбоку. Вгоняли в охотников сзади длинные, странно зазубренные копья, которые сковывали шаги, когда рептилии оборачивались, чтобы ответить на удар. Арканы взвились в воздух, затянулись на шеях и конечностях…

Серая волна чародейства покатилась от магов, что стояли на стене к востоку от ворот, промчалась над головами сражавшихся на поле, проползла по воздуху, точно какое-то многоногое создание — к Артантосу.

Ослепительное пламя взметнулось навстречу чарам хаоса, и заклятья будто поглотили друг друга. Когда они развеялись, Артантос стоял на коленях. Из строя малазанцев к нему побежал солдат.

Выдохся. Слишком рано…

— Корлат!

От оглушительного рёва она вздрогнула. Моргая, обернулась к Бруду.

— Что?

— Зови своего Владыку, Корлат! Зови его!

Звать? Я не могу. Не могу… не смею.

— Корлат! Да посмотри же на эту треклятую тучу!

Тисте анди повернула голову. За городом чёрной, необъятной колонной поднималась в небо грозовая туча, разрывалась на части в воздухе, но вздымалась всё выше и выше, заворачивалась вихрем так, что в прорехи пробивались солнечные лучи…

Семени Луны… нет внутри. В туче ничего не было. Ничего, кроме бессмысленного, пустого насилия. И оно рассыпается.

Звать его? Корлат охватило отчаяние. Словно со стороны, она услышала свой усталый ответ:

— Аномандра Рейка больше нет, Воевода.

Он мёртв. Наверняка…

— Тогда помоги своему растреклятому брату, женщина! Его одолевают…

Корлат подняла голову, увидела Орфантала высоко в небе, в окружении чёрных точек. Чары впивались в чёрного дракона, точно дротики.

Брат… Корлат посмотрела вниз, на строй малазанцев, который шёл на сближение с к’чейн че’маллями. Тьма окружила солдат — шёпот Куральд Галейна. Шёпот… но лишь тихий…

— Корлат!

— Отойди от меня, Воевода. Сейчас я превращусь… и полечу к брату.

— Когда покончите с кондорами, вы…

Тисте анди отвернулась от поля боя.

— Эта битва проиграна, Каладан Бруд. Я лечу спасать Орфантала. — Не дожидаясь ответа, она шагнула вниз по склону, расправляя скрытую внутри силу. Драконья кровь, холодная, как лёд в венах, обещание убийства. Жестокий, неутолимый голод.

Крылья, в небо.

Треугольная голова приподнялась, взор остановился на кондорах, описывающих круги вокруг брата. Её когти дрогнули, затем вытянулись от предвкушения.

Каладан Бруд стоял у самого склона, сжимая в руках молот. К’чейн че’малли отвлеклись от Легиона Трейка — гигантский тигр умирал в окружении сверкающих клинков — и врезались в плотный строй малазанцев, сокрушая солдат десятками. Другие бросились догонять «Серых мечей», которым пришлось уходить врассыпную от неимоверно быстрых охотников.

С флангов подоспели баргасты и добавили свою кровь в общий поток резни.

Воевода медленно обернулся и оглядел вершину холма. Три тела. Четверо малазанских солдат, которые принесли бесчувственного Круппа на вершину и теперь укладывали даруджийца на землю.

Взгляд Бруда задержался на Круппе, Воевода задумался о причинах внезапного, необъяснимого обморока, но затем вновь повернулся.

Десятки тысяч т’лан имассов по-прежнему неподвижно стояли на коленях перед Итковианом, который и сам осел на землю, точно смертное отражение неупокоенного воинства. Происходящее явно увело их далеко-далеко, в мир, из которого нет возврата — а даже если и есть, когда они вернутся, будет уже слишком поздно.

Нет выбора.

Огнь… прости меня…

Каладан Бруд вновь повернулся лицом к городу. Не сводя глаз с кровавой битвы на поле, Воевода медленно поднял свой молот…

И вдруг замер.

Они вошли в очередной коридор, заваленный мёртвыми и умирающими. Хватка нахмурилась.

— Госпожа, сколько людей в этой армии сегулехов?

— Трое, милая моя. Мы явно на верном пути…

— Пути куда, госпожа Зависть?

Та обернулась.

— Гм-м, любопытный вопрос. Сегулехи наверняка решительно добиваются аудиенции с Провидцем, но кто поручится, что Провидец держит Тока Младшего при себе? Куда разумнее было бы предположить, что наш друг лежит в цепях где-то в подвалах…

Из-за плеча Хватки подала голос Дымка:

— Там дальше вроде площадка. Похоже, лестница…

— Наблюдательная, — одобрительно пробормотала госпожа Зависть. — Баальджагг, девочка моя, поведёшь нас?

Огромная волчица беззвучно скользнула вперёд, каким-то образом ухитрившись не произвести ни звука, даже когда пробиралась по телам в коридоре. В дальнем конце она замерла, повернула назад вытянутую голову, глаза блеснули, точно раскалённые уголья.

— Ага, всё чисто, — вздохнула госпожа Зависть и тихонько хлопнула в ладоши. — Идёмте же, о мрачные малазанцы.

Посреди коридора Дымка потянула Хватку за рукав.

— Лейтенант, — прошептала она, — там, впереди, бой…

Они вышли на площадку. На ведущих вверх ступенях бесформенной грудой лежали трупы урдомов. На пролёте, уходившем вниз, виднелись лишь потёки застывающей крови.

Дымка шагнула вперёд, присела рядом со ступенями.

— Тут следы в крови, — сообщила она. — Три человека… один, кхм, костлявый, а за ним кто-то в мокасинах… мне кажется, женщина…

— В мокасинах? — приподняла брови госпожа Зависть. — Как любопытно. Костяные следы, вероятнее всего, принадлежат Тлену или Ланас Тог. Но кому же понадобилось идти за ними? Загадка! А последняя пара?

Дымка пожала плечами.

— Поношенные сапоги. Мужские.

Звуки боя, которые первой услышала Дымка, теперь услышали и остальные — доносились они откуда-то сверху, издалека — наверное, с верхней площадки, до которой оставалось не меньше полудюжины этажей.

Баальджагг подошла к Дымке. Волчица опустила голову, принюхалась к следам в крови.

В следующий миг она серой молнией метнулась вниз и скрылась из виду.

— Ну, хорошо! — сказала госпожа Зависть. — Вопрос, кажется, решён, не так ли? Бедная девочка чувствует некоторую… привязанность к Току Младшему. Сродство, если говорить точнее.

— Прошу прощения, — не выдержала Хватка, — но что ты вообще несёшь?

Ещё одно загадочное заявления, и я этой дамочке просто мозги вышибу.

— Фу, как грубо. Тем не менее, скажу, что это — секрет, причём не мой, так что я могу о нём спокойно рассказать.

— Ну, приехали, — пробурчал кто-то из солдат за спиной Хватки, — сплетни.

Госпожа Зависть резко развернулась.

— Кто это сказал?

Все молчали.

— Я ненавижу сплетни, учтите это, вы все. А теперь я расскажу вам историю о двух древних богах, которые — каждый в свой срок — обрели смертную плоть, точнее, условно смертную — в случае Баальджагг, и слишком смертную в случае очаровательного Тока Младшего.

Хватка уставилась на женщину и уже собиралась заговорить, но тут кто-то из солдат со вкусом выругался — зазвенели клинки…

…крики…

Два десятка урдомов подошли сзади, и коридор вдруг превратился в поле отчаянного ближнего боя.

Хватка вытянула руку, вцепилась в одеревеневший от крови плащ Дымки и потянула на себя. Вытаскивая меч из ножен, лейтенант прошипела:

— Дуй вниз по лестнице, девочка! Мы догоним, когда тут разберёмся. — Она толкнула Дымку в сторону ступенек и развернулась.

— Это надолго? — поинтересовалась госпожа Зависть.

Её голос каким-то образом перекрыл шум битвы и зазвенел в ушах Хватки, когда та рванулась в бой. Урдомы были лучше вооружены, не устали, да ещё и напали врасплох. Хватка увидела, как Бакланд покачнулся — ему снесли полголовы.

— Нет, — прохрипела она, когда упали ещё двое «мостожогов», — ненадолго…

Дэторан пошла вперёд, остальные четверо «мостожогов» последовали за ней по коридору. Молоток двигался в пяти шагах позади огромной напанки, Штырь едва не наступал ему на пятки, следом топал Мураш, а Тротц отстал на дюжину шагов, чтобы охранять тыл. До сих пор им попадались только мёртвые — мёртвые паннионцы, изрубленные клинками.

— Кто-то тут оторвался на всю катушку, — пробормотал за плечом целителя Штырь.

Они слышали звуки боя, но эхо отражалось от стен, и определить направление было трудно.

Дэторан остановилась и подняла руку, затем поманила Молотка к себе.

— Лестница впереди, — буркнула она. — Вниз.

— Чисто, — заметил целитель.

— Пока что.

Мураш подошёл к ним.

— Почему стоим? Двигаться надо.

— Мы знаем, сержант, — ответил Молоток, затем снова обратился к напанке. — Придётся так. Веди нас вниз, Дэторан.

Каменные ступени были усыпаны трупами, идти было трудно.

Они спустились на два пролёта — никого. На полпути к следующей площадке, там, где лестница поворачивала, Молоток вдруг услышал, как Дэторан ахнула. Зазвенело оружие.

Бессловесный крик сзади превратился в баргастский боевой клич.

— Проклятье! — прорычал Молоток. Бой впереди и позади — дело плохо. — Штырь, дуй к Мурашу и Тротцу! Я подсоблю Дэт!

— Так точно!

Целитель пробежал полдюжины ступеней до поворота. Дэторан уже оттеснила нападавших на нижнюю площадку. Перед напанкой целитель увидел не меньше шести провидоминов с тяжёлыми, короткими двулезвийными секирами в руках. Дэторан — короткий меч в левой руке, палаш в правой — только что зарубила одного из паннионцев. Без колебаний она переступила умирающего воина и оказалась на площадке.

Провидомины бросились на Дэторан.

Но обойти напанку не смогли. Бормоча проклятия, Молоток бросил в ножны короткий меч и схватился за арбалет. Стрелу на ложе удерживал кожаный ремешок, который целитель быстро сорвал. Не обращая внимания на вопли и звон клинков, он зацепил «козьей ногой» плетёную тетиву и взвёл арбалет.

Сзади, за поворотом, Тротц затянул заунывную песню, которую прервал только зловещий вопль Мураша. Горячая кровь, смешанная с желчью, потекла по ступеням.

Молоток отступил, чтобы выстрелить поверх головы Дэторан.

Напанка всадила короткий меч в голову провидомина снизу вверх. Клинок застрял в челюсти. Дэторан не стала вытягивать клинок, а просто оттолкнула врага вместе с оружием так, что тот чуть не сбил с ног двух воинов позади. Широкими взмахами палаша она удерживала другого провидомина на расстоянии. Он лупил своими короткими топорами по клинку, пытаясь отбить его в сторону, чтобы приблизиться, но Дэторан заставила тяжёлый палаш порхать так, будто он был тонкой дуэльной рапирой.

Молоток сосредоточился на двух других провидоминах. Третий оттаскивал в сторону труп с мечом напанки. Целитель вскинул арбалет и нажал на спусковой рычаг. Приклад ударил его в плечо.

Один из провидоминов вскрикнул, стрела по самое оперенье вошла в грудь паннионцу. Он грузно упал.

Скатившееся по ступенькам тело сбило Молотка с ног, когда он собрался перезарядить оружие. Изрыгая проклятья, целитель отодвинулся к стенке и, пытаясь подобрать стрелу, собрался было оттолкнуть труп сапогом, но увидел, что это был Мураш. Ещё живой, хотя всю грудь залила кровь. Судя по звукам, Тротц оттеснял врагов обратно наверх по лестнице.

Молоток резко обернулся на крик Дэторан. Она сбилась с ритма, чтобы увести клинок от отчаянного блока. Затем направила клинок под кромку шлема провидомина, вспорола ему шею — но секира в другой руке паннионца уже взлетела вверх и рухнула на голову Дэторан.

Напанка подставила под удар плечо.

Кольчуга лопнула, хлынула кровь. Лезвие секиры высвободилось, вырвав бо́льшую часть мышц с плеча Дэторан.

Напанка попятилась. Кровь лилась рекой, но Дэторан выпрямилась и ринулась на двух оставшихся провидоминов.

Ближайший паннионец метнул в неё одну из своих секир.

Напанка отбила её в сторону и нанесла обратный удар, который провидомин едва успел парировать. Дэторан оказалась рядом, выпустила палаш и вонзила пальцы в прорезь его шлема. Инерция пронесла её мимо врага, так что его голова резко повернулась.

Молоток услышал громкий треск позвонков, когда заново взвёл арбалет. Он вскинул оружие…

Сверкнули секиры последнего провидомина.

И отсекли вытянутую правую руку Дэторан на полпути между плечом и локтем.

Вторая секира глубоко вошла ей между лопаток, так что напанка отлетела вперёд и ударилась о стену.

Провидомин шагнул вперёд, чтобы выдернуть вторую секиру.

Стрела Молотка вошла ему в подмышку.

Паннионец согнулся, затем под оглушительный звон доспехов рухнул.

Укладывая следующую стрелу на ложе, целитель подобрался к тому месту, где всё ещё стояла, упершись лицом в стену, Дэторан. Поток крови из её ран сменился слабым ручейком.

Целителю не нужно было даже касаться напанки, чтобы понять: она мертва.

Сзади застучали сапоги по ступеням. Целитель развернулся и увидел, как на площадку вывалился Штырь. Он пропустил удар, который пришёлся по потхельму и своротил налобник с заклёпками. По щеке мага текла кровь. Глаза были безумными.

— Их два десятка, Молоток! Тротц их сдерживает…

— Треклятый идиот! — Целитель закончил перезаряжать арбалет, поднялся по ступеням, остановившись на миг, чтобы осмотреть Мураша. — Найди себе новый шлем, Штырь, а потом — за мной!

— А как же Мураш?

— Протянет ещё немного. Быстрей, чтоб тебя!

Лестница была усыпана свежими трупами — до самой верхней площадки.

Как только Молоток поднялся, на него обрушились тела — провидомины, и среди них — рычащий Тротц, который и повалил эту кучу малу на целителя. Клинок — баргаста! — вошёл Молотку в плечо, затем отдёрнулся, когда все они покатились по каменным ступеням. Секиры, кинжалы, латные перчатки, шлемы и наголенники превратили эту человеческую лавину в поток боли, которая не оборвалась, даже когда все они со звонким ударом врезались в стену у поворота лестницы.

Тротц выпутался первым, начал бить вниз коротким мечом, бить и топтать врагов сапогами. Не переставая сыпать проклятьями, Молоток убрался подальше от безумной ярости баргаста. Рана в плече горела огнём.

Через несколько мгновений на лестнице слышно было лишь хриплое дыхание.

Целитель полуобернулся, обнаружил стену за спиной и, опираясь на неё, медленно поднялся. Гневно уставился на Тротца.

— Ты меня мечом ударил, ублюдок!

Молоток ещё не договорил, глядя на баргаста, но уже пожалел о своих словах. Огромный воин получил больше ран, чем целитель вообще считал возможным. Его буквально изрубили на куски. Но Тротц даже не пошатнулся, ухмыляясь Молотку.

— Ударил тебя? Здорово.

Молоток поморщился.

— Ну да, понимаю, пёс ты синезубый. Почему тебе досталось всё веселье?

— Ага. Где Мураш, и Дэт, и Штырь?

— На площадке внизу. Дэт погибла. Мураша придётся нести. Судя по звукам, Штырь до сих пор ищет себе новый шлем.

— Все ему будут велики, — проворчал Тротц. — Нужно найти кухню. Там есть чашки.

Молоток оттолкнулся от стены.

— Хорошая мысль. Пошли, что ли.

— Я — первым. Повара опасный народ.

Истекающий кровью баргаст прошёл мимо целителя.

— Тротц.

Тот задержался.

— Что?

— Штырь сказал — два десятка.

— Ага.

— Всех убил?

— Может, половину. Остальные сбежали.

— Распугал их, выходит?

— Да не я, наверно, — Штырёва рубаха. Пойдём, целитель.

Голова Тока безвольно болталась, так что мир плавно покачивался, пока т’лан имасс нёс его по освещённому факелами коридор. Несколько раз Тлен переступил через мёртвые тела.

Младший брат. Так он меня назвал.

У меня ведь нет брата.

Только мать.

И бог. Провидец, где ты? Неужели не придёшь за мной? Волк умирает. Ты победил. Освободи меня, Владыка Всего. Освободи, чтоб я смог пройти во врата Худа.

Они подошли к сводчатому проёму: разбитая в щепки дверь валялась рядом. Прибитые к бронзовым полосам доски зашатались под ногой Тлена. Перед ними открылся большой купольный зал длиной в двадцать шагов. Прежде он был заполнен странными механизмами — машинами для пыток, — но их разломали, отшвырнули к стенам, где обломки жутких приспособлений валялись, точно звериные скелеты с переломанными костями.

Жертвы ярости… это Тлен сделал? Этот неупокоенный, бесчувственный… т’лан имасс?

Внезапно за сводчатым проёмом напротив послышался лязг клинков.

Т’лан имасс остановился.

— Сейчас мне придётся тебя уложить.

Уложить. В могилу? Да. Уже пора.

Ток повернул голову, когда Тлен медленно опустил его на каменные плиты. В проёме на другом конце зала стояла фигура. Маска, белая эмаль, две полосы. В каждой руке по мечу. О, я тебя знаю, правда?

Человек ничего не сказал, он просто ждал, пока Тлен сделает шаг прочь от Тока. Изломанный т’лан имасс вытащил свой двуручный меч из петли за плечом, затем сказал:

— Мок, Третий среди сегулехов, когда покончишь со мной, ты унесёшь Тока Младшего прочь из этого места?

Лёжа на боку, Ток увидел, как воин в маске склонил голову в знак согласия. Мок, проклятый глупец. Ты же сейчас убьёшь моего друга… моего брата.

Молниеносное движение, два воина сошлись так быстро, что единственный глаз Тока не сумел их толком разглядеть. Железо и камень запели. Посыпались искры, выхватывая из сумрака сломанные пыточные инструменты вокруг — тени плясали среди изломанных досок и металлических прутьев, и Току почудилось, будто всю боль, которую эти механизмы впитали за свою жизнь, вдруг освободили.

Искры.

Два воина… и всё то, что лежало в ножнах их скрытных душ.

Боль освободилась, извиваясь, пританцовывая, будто ужаленная — безумная, непредсказуемая, точно ответ…

Ответ…

Где-то внутри — под гром битвы, в которой воин в маске оттеснял т’лан имасса всё дальше и дальше — шевельнулся волк.

В ловушке. В этом скрюченном, но не сломанном механизме, в этой пыточной клетке из костей… Рядом Ток увидел разбитый каркас… чего-то. Мощная перекладина с чёрным бронзовым наконечником. Над которым виднелись пятна — плоть. Плоть и волосы.

Клетка.

Ток Младший подтянул изуродованные ноги, упёрся опухшим, деформированным локтем в каменную плиту, почувствовал, как разрывается плоть, когда он вывернулся, приподнялся, чтобы встать на колени — затем на руки, намертво сжатые в кулаки, оттолкнулся от пола. Встал на четвереньки, откинулся, чтобы перенести вес на бёдра,которые заскрипели и будто треснули под слоем сухожилий и тонких мускулов.

Ток вновь упёр руки в камень, подтянул бесформенные комки, бывшие прежде ступнями, оторвал от пола колени.

Равновесие… сейчас. И воля.

Дрожа, мокрый от пота под изодранной туникой, Ток медленно поднимался на ноги. Голова бешено кружилась, накатывала чернота, но он держался.

Крупп запыхтел, поднимая её, потянул за руку.

— Ты должна его коснуться, девочка. Этот мир — он был сделан для тебя, понимаешь? Дар — здесь есть нечто, что нужно освободить.

«Освободить».

Да, это слово она поняла. Желала его, боготворила, преклоняла колени, склоняла голову до земли перед его алтарём. Освободить. Да, это нужно сделать.

Точно эта овеществлённая память льда, что падает, падает градом на нас.

Освободить… чтобы напоить землю…

…избавленье — от смысла, эмоций; дар истории — земля под ногами, слои, так много слоёв…

Чтобы напоить землю.

Что это за место?

— Потянись, дражайшая Мхиби, умоляет тебя Крупп! Коснись…

Она подняла дрожащую руку…

Вверх.

Увидел, как Тлен качается под градом ударов, кремнёвый меч движется всё медленней навстречу безжалостным, сверкающим клинкам.

Вверх. Встать. Шаг. Единственный шаг. И хватит.

Клетка, волк шевельнулся, волк хочет вздохнуть… и не может…

Он рванулся к перекладине и вздёрнутому бронзовому наконечнику.

Единственный шаг, затем упасть.

Вперёд, высоко подняв руки — чтоб не помешали — наконечник словно сам собой рванулся навстречу. Навстречу груди — рёбрам — кости хрустнули, вспыхнула, взорвалась боль…

Коснуться…

Клетка! Разбита! Свободен!

Волк вздохнул. И завыл.

Молот в руках Бруда задрожал, железо содрогнулось…

Когда вой бога взорвал воздух, пронзительный, воющий зов…

И ответ.

На поле боя из земли поднялись т’лан айи, единой, серой волной устремились на к’чейн че’маллей — разрывая неупокоенных рептилий на части, терзая — и гигантские, бронированные чудовища дрогнули, повалились под этим напором.

Другие охотники К’елль развернулись, побежали обратно к воротам — волки гнались за ними.

Высоко в небе кондоры вырвались из смертоносного танца с двумя чёрными драконами, помчались обратно к цитадели, за ними — Корлат и Орфантал… и десятки тысяч великих воронов…

…а над цитаделью творилось что-то…

Держа на руках потерявшую сознание Мхиби, Крупп неловко отступил на шаг, когда Тогг вырвался из разбитой клетки, и вой бога обжёг воздух.

Мощный град прекратился. Внезапно. Небо потемнело.

Давление, сила — древняя и звериная. Росла.

Тогг, огромный, одноглазый, белый, серебристый мех… воет…

Бог-волк явился с силой падающего камня, его зов будто охватил всё небо.

И на этот зов пришёл ответ.

Отовсюду.

Паран пригнулся ещё ниже, когда внезапно навалилась тьма, холод, тяжкий вес пригвоздил капитана.

Рядом застонал Быстрый Бен, затем прошептал:

— Вот оно, друг. Это Куральд Галейн. Я могу воспользоваться… перетащить нас за стену… мы должен увидеть…

Что увидеть? О, боги, меня сейчас раздавит!

Вдруг давление ослабло. Чьи-то руки ухватили его за перевязь, вздёрнули под звон металла и скрип кожи, перебросили через низкую стену, так что Паран шлёпнулся на другой стороне.

Сверхъестественная тьма продолжала сгущаться, солнце поблекло, превратилось в сероватый, судорожно мерцающий диск.

Кондоры наверху закричали…

…и в этом крике был чистый, беспримесный ужас…

Паран вывернулся, взглянул на парапет. В тридцати шагах от него, на дальнем конце скорчилась фигура, в которой капитан интуитивно опознал Провидца. Человеческая плоть сошла, словно змеиная кожа, остался лишь яггут — голый, окружённый мглой ледяных кристаллов. В руке Провидец сжимал яйцо размером с «ругань». Рядом с ним — огромная, бесформенная к’чейн че’малле — нет, Матрона. То, что Паран почувствовал в ней, переполнило его ужасом и жалостью. Она была лишена сознания, лишена души, преисполнена боли, которую не могла даже почувствовать — единственная милость, которую ей оказали.

Два тяжело бронированных охотника К’елль сторожили свою Мать, но теперь устремились вперёд, поднимая руки-клинки навстречу двум фигурам, которые появились из люка в пятнадцати шагах слева от Парана. Лица воинов скрывали маски, оба они были с ног до головы измазаны кровью, оба держали в руках парные мечи, оба легко выскочили из коридора, заваленного телами урдомов и провидоминов.

— Худ нас дери! — выругался Быстрый Бен. — Это же сегулехи!

Но Паран уже отвёл взгляд, не обращая внимания на сражение, которое вспыхнуло между двумя сегулехами и охотниками К’елль. Грозовая туча, что так долго бурлила над головой, почти скрылась во мраке. Похолодев, он осознал: приближается… нечто.

— Капитан! За мной!

Быстрый Бен двигался вдоль низкой стены, следуя её изгибам, — в направлении гавани.

Паран двинулся за чародеем. Они остановились так, чтобы видеть весь порт и залив.

Далеко в бухте гряда льда на горизонте взорвалась по всей длине, взлетела в воздух белыми облаками.

Вода в гавани замерла, стала почти зеркально-гладкой в тёмном безветрии. Паутина верёвок — с хижинами, провисшими канатами и иссохшими трупами — внезапно задрожала.

— Худов дух, что за…

— Тс-с! Ох, Бездна! Смотри!

И капитан посмотрел.

Зеркально-ровная вода в гавани… вздрогнула… набухла… выпятилась.

А затем — невозможным образом — хлынула во все стороны.

Чёрное, неимоверное нечто поднималось из глубин.

Море забурлило, наружу рванулось кольцо пены. Внезапный порыв холодного ветра врезался в парапет, заставил Парана покачнуться, задрожать.

Скала — зазубренная, иссечённая — просто Худова гора! — поднималась из вод гавани и тянула за собой огромную сеть канатов.

Гора становилась всё больше, поднималась всё выше, тьма текла из неё чёрными волнами.

— Они открыли Куральд Галейн! — закричал Быстрый Бен, чтобы перекрыть рёв ветра. — Все они!

Паран неверяще уставился на скалу.

Семя Луны.

Взлетает.

Рейк спрятал его…

…о, Бездна, вот как Рейк её спрятал!

Семя поднималось, вода мощными потоками катилась по его изломанным склонам, превращалась в туман, из которого вздымалась летающая крепость — всё выше и выше.

Разрез. Ортналов Разрез — в этой расселине…

— Смотри! — прошипел Быстрый Бен. — Трещины вон там…

И капитан увидел цену гамбита Рейка. Огромные трещины изрезали поверхность Лунного Семени, и из них по-прежнему вырывались мощные потоки воды.

Семя поднималось.

Уже на две трети вышло из взбаламученного моря.

Крепость медленно вращалась, так что стал виден уступ…

На котором возвышалась одинокая фигура.

Память… исчезла. А за ней стоят десятки тысяч душ. Молча.

— Ко мне — я приму вашу боль.

— Ты — смертный.

— Я — смертный.

— Ты не сможешь нести нашу боль.

— Смогу.

— Ты не сможешь передать её…

— Передам.

— Итковиан…

— Вашу боль, т’лан имассы. Сейчас.

Волна неимоверной высоты поднялась перед ним, вознеслась, точно башня, а затем обрушилась на Итковиана. И они увидели — все до единого. Увидели, как Итковиан улыбнулся.

Окутанное тьмой, Семя Луны поднялось над городом. Каладан Бруд не мог оторвать от него глаз. Плавно опускались облака тумана, лилась каскадами вода. Драконы — вылетели наружу, чёрные, один — алый, волны Куральд Галейн расплескались во все стороны, испепелили демонов-кондоров.

Семя Луны накренилось — огромный кусок полуночного камня откололся с одной стороны, так что вся крепость перекосилась — накренилось, скользнула вперёд, к цитадели…

На поле под стеной рассыпались оставшиеся в живых солдаты — малазанцы, баргасты, «Серые мечи», Остряк и горстка последователей — всё, что осталось от Легиона. Все они пересекли каменный мост и теперь приближались к разбитым северным воротам. Не встречая сопротивления. На стене к востоку от ворот не осталось магов, вообще никого не осталось.

Огонь освещал город за стеной. Небо наполнилось Чёрным морантами, великими во́ронами — Куральд Галейн тёк вниз, на Коралл…

Путь открыт полностью. Все тисте анди соединили силы в ритуале магии. Никогда мир не знал подобного — за все тысячелетия со времени их прихода — никогда не видел подобного. Ах, сердце Огни, что же это повлечёт за собой?

Бруд продолжал смотреть, его одолела неподъёмная, оглушительная беспомощность.

Сила потекла к Корлат. Глаза драконицы блеснули, когда она с братом заскользила по знакомым потокам Куральд Галейна к Лунному Семени.

Летающая крепость умирала — это было видно. Умирала, но ещё не выполнила своего ужасного, смертоносного задания.

Корлат видела, как Семя двигалось, приблизилось к парапету цитадели — там она разглядела Провидца: яггут сжимал в руках Финнэст Матроны, ошеломлённо смотрел вверх, замер на месте, а чёрная гора неумолимо приближалась.

Тьма, пришла в этот мир. В это место, в этот город.

Тьма, которая не развеется.

Коралл. Чёрный, чёрный Коралл…

Не более полудюжины ударов сердца прошло, прежде чем госпожа Зависть, глядя на то, как «мостожоги» падают под ударами урдомов, осознала, что неверно поняла последние слова Хватки. Не самоуверенность, даже не бравада. Скорее, замечание, исполненное глубокого фатализма, наверняка типичного для этих солдат, но совершенно нового для госпожи Зависти.

Осознав происходящее, она начала действовать. Чуть шевельнула правой рукой.

Этого хватило, чтобы разорвать плоть урдомов.

Паннионцы повалились все как один.

Но непоправимое уже случилось.

На ногах остались всего двое «мостожогов», и оба были ранены.

Зависть смотрела, как они проверяли павших товарищей и наконец вытащили на открытое пространство одного. Лишь один из павших ещё дышал.

Топот тяжёлых сапог раздался в коридоре — всё ближе и ближе.

Госпожа Зависть нахмурилась и вновь подняла руку…

— Стой! — завопила Хватка. — Это же Молоток! Штырь! Сюда, ублюдки!

Вслед за первой парой — видимо, Молотком и Штырём — в комнату ввалились ещё двое солдат в форме «Мостожогов». Все были жестоко изранены, особенно баргаст — доспехи разорваны в клочья, всё тело — смесь из порезов и колотых ран. Прямо у неё на глазах воин зашатался, упал на колени, оскалил зубы в ухмылке…

И умер.

— Молоток!

Здоровяк, который вошёл первым, резко развернулся и пошатнулся от этого движения — госпожа Зависть отметила сквозную рану под правым плечом. Солдат заковылял назад, к баргасту.

— Боюсь, для него уже слишком поздно, — сказала госпожа Зависть. — А ты, целитель, — Молоток, — ты исчерпал свой Путь, и сам это прекрасно знаешь. Соберитесь вокруг меня, и я помогу. Что до тебя, Хватка, более честный ответ на мой вопрос мог бы предотвратить это ужасное происшествие.

Вытирая кровь с глаз, Хватка только молча смотрела на неё.

— Ах, да что там, — вздохнула госпожа Зависть, — наверное, к лучшему, что ты не помнишь этой колкости. Подходите же, все вы… ой!

Она вдруг покачнулась, сверху обрушилась магия — Куральд Галейн — чародейство сокрушительной силы.

— Вниз по лестнице! — закричала она. — Нужно отсюда выбраться! Живо!

Четверо выживших «мостожогов» подхватили пятого, раненого, и последовали за госпожой Завистью.

Осколки кости ударились о стену. Тлен, шатаясь, отступил, врезался в камень, меч выпал у него из рук, застучал по плитам.

Мок поднял оба клинка…

…и отлетел в сторону, завертелся в воздухе так, что мечи выпали у него из рук, ударился о стену, а затем сполз и замер среди груды изрубленных досок и погнутого металла.

Тлен поднял голову.

Огромная чёрная пантера — губы приподняты в беззвучном рычании — медленно двинулась к бесчувственному сегулеху.

— Нет, сестра.

Одиночница помедлила, затем покосилась на т’лан имасса.

— Нет. Оставь его.

Пантера повернулась к нему, превратилась.

Однако ярость продолжала светиться в глазах Килавы, когда она шагнула к Тлену.

— Ты потерпел поражение! Ты! Первый Меч!

Тлен медленно нагнулся, чтобы подобрать свой иззубренный меч.

— Да.

— Он же смертный!

— Катись в Бездну, Килава. — Тлен выпрямился, кости спины хрустнули о камень стены, на которую т’лан имасс продолжал опираться.

— Давай я убью его. Сейчас же. Тогда у тебя вновь не будет достойного соперника.

— Ах, сестра, — вздохнул Тлен. — Неужели ты не понимаешь? Наше время прошло. Мы должны уступить своё место в этом мире другим. Мок — человек, которого ты так небрежно ударила в спину — он ведь Третий. Второй и Первый превосходят его в умении владеть мечами. Ты понимаешь меня, Килава? Оставь его… оставь всех их.

Он начал поворачиваться, но замер, увидев Тока Младшего.

Тело, пронзённое деревянной перекладиной, не шевелилось.

— Древний бог-волк освободился, — сказала Килава, проследив его взгляд. — Ты его не слышишь?

— Нет. Не слышу.

— Вой наполнил другой мир, звук рождения. Мир… который сотворила Призывательница. А вот жизнь ему сейчас даёт нечто другое, нечто совсем другое.

Шорох у двери.

Оба повернули головы.

В арке стояла ещё одна женщина из т’лан имассов. Тело пробито тремя мечами, на клыках — коронки из меди.

— Где она?

Тлен склонил голову.

— Кого ты ищешь?

— Ты — Онос Т’лэнн. — Она перевела взгляд на Килаву. — А ты — его сестра, Отрекшаяся…

Губы Килавы изогнулись в вызывающей усмешке.

— Ею и остаюсь.

— Онос Т’лэнн, Первый Меч, где Призывательница?

— Я не знаю. Кто ты?

— Ланас Тог. Я должна найти Призывательницу.

Тлен оттолкнулся от стены.

— Тогда мы будем искать её вместе, Ланас Тог.

— Глупцы! — Килава сплюнула.

Позади Ланас Тог послышался перестук когтей по камню — она резко обернулась, затем посторонилась.

Хромая, Баальджагг вошла в зал. Волчица не смотрела ни на кого, кроме Тока Младшего. Приблизилась к телу и заскулила.

— Он освободился, — сказал Баальджагг Тлен. — Твой супруг.

— Она не глухая, слышит вой, — пробормотала Килава. — Тогг перешёл на Путь Телланн, а затем… дальше. Брат, выбери этот путь, раз уж ты упорствуешь в том, чтобы найти Призывательницу. Они сходятся — все как один.

— Идём с нами.

Килава отвернулась.

— Нет.

— Сестра. Идём с нами.

Килава крутанулась на месте, лицо её потемнело.

— Нет! Я пришла за Провидцем. Ты меня понимаешь? Я пришла…

Взгляд Тлена упал на изломанный труп Тока.

— За искуплением. Да. Я понимаю. Что ж, найди его.

— И найду! Теперь, когда я тебя спасла, могу делать всё, что захочу.

Тлен кивнул.

— А когда закончишь, сестра, разыщи меня вновь.

— И зачем это мне?

— Килава. Родная моя кровь. Разыщи меня.

Долгое время она молчала, затем коротко кивнула.

Ланас Тог подошла к Тлену.

— Веди меня, Первый Меч.

Оба т’лан имасса рассыпались в пыль, затем и пыль пропала.

Килава осталась в зале одна.

Если не считать бесчувственного сегулеха.

И волчицы-ай, которая лежала рядом с трупом.

Килава помедлила, сделала шаг к неподвижному телу Мока, затем вздохнула, развернулась и подошла к Баальджагг.

— Ты скорбишь об этом смертном, — прошептала она, положив руку на опущенную голову зверя. — Ради него откладываешь то, чего так жаждешь — воссоединение с потерянным супругом. Этот человек был достоин подобной преданности? Нет, не спеши с ответом — он и так ясно виден в твоих глазах… Тогда я скажу тебе кое-что, Баальджагг, то, чего ты явно не осознаёшь. Душа этого смертного — она скачет на духе Тогга — и твой супруг доставит её, но не к вратам Худа. Иди же, иди по следу. Смотри, я открою для тебя Путь.

Килава выпрямилась, взмахнула руками.

Распахнулся Путь Телланн. Пыльный воздух в зале всколыхнулся. Сладковатый запах влажной тундры, едких мхов и мягких лишайников потёк внутрь лёгким, тёплым ветерком.

Волчица прыгнула в портал.

Килава закрыла его за зверем.

И вышла вон из комнаты.

В следующий миг из тени выступила Дымка. Она подошла туда, где среди изломанного дерева и металла лежал Мок, посмотрела на бесчувственное тело. Ох, какая маска. Такое искушение…

Переполошенные крики из коридора позади, солдаты явно кинулись во все стороны, затем послышались изощрённые проклятия.

— …растреклятая пантера!

— Килава, — ответила госпожа Зависть. — Я уже с ней встречалась прежде. Действительно, очень грубо, — так неуважительно нас всех растолкала.

Дымка обернулась навстречу отряду.

Госпожа Зависть остановилась, взгляд затуманенных глаз метнулся к Моку, затем к Току Младшему.

— О, милый мой юноша… — тихо проговорила она, — лучше бы ты оставался с нами.

Хватка. Молоток. Штырь. Мураш. Перл.

Дымка закрыла глаза.

— Что ж, выходит, тем дело и окончилось, — проговорила госпожа Зависть. — Мы возвращаемся на крышу цитадели. Быстро, пока Килава не лишит меня сладкой мести Провидцу.

— Ты можешь возвращаться на крышу, — прорычала Хватка. — Мы уходим.

«Уходим», ох, любовь моя…

Госпожа Зависть скрестила на груди руки.

— Я из сил выбиваюсь, чтобы вас исцелить, неблагодарные солдафоны, и вот так вы мне отвечаете? Мне нужна компания!

Молоток и Штырь подошли, чтобы снять с перекладины тело Тока.

Хватка устало прислонилась к стене, покрасневшими глазами разглядывая госпожу Зависть.

— За исцеление — спасибо, — пробормотала она. — Но нам надо вернуться к Войску Однорукого.

— А если там ещё рыскают паннионские солдаты?

— Тогда мы присоединимся к убитым братьям и сёстрам. Что с того?

— О-о-о, все вы одинаковые!

В вихре белых одежд госпожа Зависть развернулась и стрелой вылетела из зала.

Дымка подошла ближе к Хватке и тихо сказала:

— Вроде свежим воздухом тянет… из-за той двери.

Лейтенант кивнула.

— Веди.

Перекошенное набок, окутанное чёрным туманом, Семя Луны подплывало всё ближе к парапету цитадели. Расколотый базальт выл, будто живое существо.

Подавленный ошеломительным весом Куральд Галейна, безумный Провидец скорчился, задрал голову к летающей крепости, с отчаянной жадностью сжимая в руках Финнэст. Рядом Матрона пыталась когтями вырыть себе убежище в камне под ногами. Давление было чудовищным.

Сегулехам не удалось попасть на крышу невредимыми, и охотники К’елль оказались более чем достойными противниками. Оба воина в масках вынуждены были отступить к низкой кольцевой стене, оставляя за собой кровавый след. Но всё равно никогда прежде Паран не видел такого искусства. Мечи сегулехов, превратившись в размазанные в воздухе пятна, разили будто со всех сторон одновременно, рубили охотников К’елль на части, хоть те и наступали. Капитан думал было помочь этим двум незнакомцам, но потом решил, что больше помешает им.

Паран обернулся, взглянул в небо на севере.

Драконы пикировали на город, метали вниз волны силы, которые с грохотом врезались в улицы и дома, вздувались пузырями тьмы.

Великие во́роны парили над крышами, торжествующе каркали.

— М-да, не развеется…

Капитан нахмурился в ответ на странное заявление Быстрого Бена. Развеется? Что не… Он резко повернул голову к Лунному Семени. Ах, верно.

Основание летающей горы оказалось ровно напротив — и подплывало всё ближе. Так близко — чёрный базальт заслонял небо.

— Я думал, Рейк хотя бы лично спустится, — продолжил чародей. — А он выбрал способ… менее аккуратный.

То есть решить уничтожить цитадель и всех в ней.

— Быстрый Бен…

— Ага, лучше нам поторопиться.

Огромная чёрная пантера взлетела вверх по лестнице, замешкалась, мерцающими глазами окинула всё происходящее на крыше, затем уставилась на Провидца.

Быстрый Бен вдруг вскочил на ноги.

— Нет! — заорал он зверю. — Подожди!

Крупная голова пантеры развернулась к магу, глаза засверкали, губы приподнялись, обнажая клыки.

— Мне кажется, она не хочет ждать.

Пантера начала бить себя хвостом по бокам и сделала ещё шаг к ошеломлённому Провидцу, который стоял спиной к ним…

— Проклятье! — прошипел Быстрый Бен. — Давай, Таламандас!

Кто?

Лунное Семя врезалось в край парапета с гнетущим, скрежещущим хрустом. Неумолимая глыба вспахивала камень…

Матрона закричала…

Влажный, курящийся паром базальт придавил к’чейн че’малле, затем будто вобрал её в себя. Хлынула кровь, хрустнули кости, гребень Лунного Семени полз дальше по крыше, оставляя за собой расколотые плиты и пятна крови и плоти.

Провидец закричал, отступил спиной вперёд — прямо к пантере, которая внезапно сжалась…

Семя Луны вдруг опустилось, упало на высоту человеческого роста, пробило крышу.

Плиты подались под ногами Парана, кирпичи посыпались со всех сторон — мир закачался.

Быстрый Бен ударил. Грохочущие чары врезались в бок пантеры, так что она взлетела в воздух, выпустив когти…

— За мной! — закричал маг и рванулся вперёд.

Пытаясь удержать равновесие, Паран ухватился рукой за плащ чародея и потащился сзади. А теперь пора обмануть всех. Простите нас боги.

Провидец обернулся к ним.

— Что?

— Таламандас! — заревел Быстрый Бен, подлетая к Провидцу. Затем чародей бросился на яггута…

Путь раскрылся вокруг них…

…и захлопнулся.

Умирающий портал вспыхнул, когда в него прыгнула пантера.

Лунное Семя опустилось ниже, и парапет развалился, кирпичи полетели во все стороны. Сегулехи отскочили прочь от охотников К’елль, перемахнули низкую стену, за которой прятались Паран и Быстрый Бен, и помчались к дальнему краю крыши. Позади, там, где прежде сидел Провидец, огромный кусок базальта откололся в потоке солёной воды, рухнул на двух охотников К’елль, пробил крышу, а затем, этаж за этажом, провалился в самые недра цитадели.

Остряк покачнулся, упёрся плечом в стену и медленно осел, оставляя на камне красный потёк. Перед ним восемь женщин-капанок согнулись от изнеможения и боли, опустились на колени или стояли — пустые, пепельные лица. Три — совсем юные, почти девочки, ещё две — совсем седые. Волосы спутаны, слиплись от пота, оружие едва держится в дрожащих руках. Все, кто у него остался.

Лейтенант-лестиец погиб, его тело осталось где-то на поле перед воротами.

Остряк опустил сабли, прислонил голову к камням стены и прикрыл глаза.

С запада доносились звуки боя. В ту сторону ускакали «Серые мечи» — разыскивать Дуджека. Чёрные моранты вновь взлетели в небо над западной третью города, они сосредоточились над одной зоной, пикировали небольшими группами вниз, к улицам, будто участвовали в отчаянной защите. Эхом отдавались разрывы «шрапнелей».

Совсем рядом, прямо напротив Остряка и жалких остатков его Легиона, «ругань» врезалась в стену большого дома. Объятое пламенем здание было готово вот-вот развалиться. Среди обломков на улице лежали тела паннионских солдат.

А Семя Луны медленно прорезало путь через цитадель, оставляя за собой полосу разрушения и смерти, и кровоточило тьмой на разорённый город.

Остряк не открывал глаз.

По каменному крошеву протопали сапоги, затем один из них легонько пнул Остряка в бедро.

— Боров ленивый!

Смертный меч вздохнул.

— Скалла…

— Драка ещё не закончилась.

Остряк открыл глаза, посмотрел на неё.

— Закончилась. Коралл пал — ха, нет, он падает. Сладкая победа. Ты-то где была?

Покрытая коркой пыли, в которой оставили следы ручейки пота, женщина пожала плечами, взглянула на рапиру в руке.

— То тут, то там. Делала, что могла, хоть это и немного. Моттские ополченцы здесь, ты знал? Худов дух, как им это вообще удалось? Будь я проклята, когда мы с «Серыми мечами» вошли в ворота, они уже были внутри, а мы-то считали, что мы — первые.

— Скалла…

Сверхъестественная тьма вдруг резко сгустилась.

Семя Луны наконец выбралось из цитадели, повалились последние стены. Летающая гора по-прежнему кренилась набок, по-прежнему поливала город потоками воды и обломками чёрного базальта, подплывала всё ближе на высоте нескольких ростов над крышами зданий, заполняла собой небо — теперь прямо над Остряком и Скаллой.

На каменном выступе уже никого не было. Великие во́роны парили рядом со склонами Лунного Семени, приближались и удалялись с громкими криками.

— Бездна нас побери, — прошептала Скалла, — выглядит так, будто в любой момент может рухнуть. Просто хлоп — и всё. Или на куски в полёте развалится. Ей конец, Остряк. Конец.

Он не собирался спорить. Базальтовая глыба, похоже, действительно была готова развалиться на куски.

На поднятое к небу лицо Остряка полился солёный дождь, туман от Семени затянул всё над головой. Внезапно стало темно, точно безлунной ночью, и если бы не отблески пожаров в городе, Лунное Семя было бы совершенно невидимым. Ох, боги, лучше бы так и было.

Звуки боя на западе стихли, до странности внезапно.

По мостовой застучали копыта. В следующий миг в круг света от горящих домов въехала Дестриант «Серых мечей».

Увидев их, всадница перешла с рыси на шаг, развернула боевого коня и остановилась рядом.

— Мы нашли Первого Кулака, господа. Он жив, как и, по меньшей мере, восемь сотен его солдат. Город взят. Я возвращаюсь на наши позиции за воротами. Вы составите мне компанию, господа? Там собираются…

Выжившие. Остряк снова огляделся по сторонам. Т’лан айи исчезли. Если бы не атака неупокоенных волков, к’чейн че’малли перебили бы всех за стенами города. Может, они тоже собираются вокруг холма за городом. А Итковиан? Эх, проклятый дурень. Неужто до сих пор стоит на коленях перед т’лан имассами? Да и жив ли ещё? Остряк вздохнул, заставил себя медленно встать. Его взгляд вновь упал на горстку оставшихся последователей. И все жертвы — лишь ради того, чтобы на пятьдесят шагов войти в город.

— Да, Дестриант, составим.

Широко расправив крылья, Корлат неслась по наполненному силой воздуху, заложила вираж около Лунного Семени. Окровавленные перья и кусочки плоти всё ещё липли к её когтям. В конце убивать демонических кондоров стало легко — лишнее подтверждение тому, что Провидец сбежал или погиб. Быть может, Владыка спустился вниз и обнажил Драгнипур, чтобы забрать душу яггута. Скоро она узнает правду.

Повернув голову, Корлат взглянула на брата, который летел рядом, прикрывая её с фланга. Орфантал был ранен, но не дрогнул, его могущество и воля оставались сильны, тисте анди был готов к любой неожиданности.

Но ничего неожиданного не произошло.

Они вылетели к морю, к востоку от Коралла. Вдалеке над океаном мерцал предвечерний свет.

И в нём Корлат увидела — в полулиге от берега — четыре боевых корабля с поднятыми парусами, под флагами малазанского Императорского флота. Они лавировали между тающими ледяными глыбами.

Артантос — Тайшренн… о, планы внутри планов, игры обмана и хитроумия…

Наша история, утраченный мой возлюбленный, наша история погубила всех нас.

Драконы вновь развернулись, подлетели к Кораллу под другим углом, в стороне от пути Лунного Семени, которое продолжало плыть на север. Внизу — разбитые ворота. Фигуры, свет факелов.

Корлат увидела Каладана Бруда, солдат «Серых мечей», баргастов и остальных.

Орфантал обратился к ней в мыслях:

— Спускайся, сестра. Я буду охранять небо. Я, наши родичи-одиночники и Силана. Смотри, Карга спускается. Следуй за ней.

— Я буду охранять тебя, брат…

— Враг уничтожен, Корлат. Если останешься со мной, будешь охранять лишь своё сердце. Беречь его от боли. От потери. Сестра, он заслуживает большего. Спускайся. Скорбь — дар живущих, дар, который столькие из наших родичей давно утратили. Не отступай. Спустись в смертный мир, Корлат.

Она изогнула крылья, по спирали стала спускаться к земле.

— Спасибо, брат.

Корлат превратилась, как только приземлилась на небольшой площади за северными воротами. Её появление заставило солдат разбежаться, пусть лишь на миг. Оказавшись вновь в облике тисте анди, она почувствовала слабость от раны, которую Бруд сумел исцелить, но исцелить лишь отчасти. Она споткнулась, когда пошла к воротам, где ждал Воевода. Карга сообщила ему что-то и теперь вновь взмыла во тьму неба.

Никогда Корлат не видела Бруда таким… побеждённым. Сама победа казалась… незначительной перед лицом такой личной потери. Для всех нас.

Когда она подошла ближе, рядом с Воеводой возник человек. Худой, сутулый, спутанные длинные волосы почему-то стояли дыбом. Корлат увидела, как он отдал честь и сказал:

— Главмаршал Пень, сэр. Моттское ополчение. По поводу этого приказа…

— Какого приказа? — перебил Бруд.

Пень улыбнулся так, что показались длинные белые зубы.

— Да не важно. В общем, мы там были…

— Где?

— Ну, с этой стороны стены, к востоку от ворот, сэр, и на ней сидели маги. Братьям Валунам это не понравилось, и они их малость отмужичили. Все колдуны перемёрли. В общем, чего нам теперь делать-то?

С каменным лицом Каладан Бруд посмотрел на него, затем покачал головой.

— Понятия не имею, главмаршал Пень.

Выходец из Мотта кивнул.

— Ну, мы можем пожары потушить.

— Тогда этим и займитесь.

— Так точно, сэр.

Корлат стояла в стороне во время разговора, а теперь, когда главмаршал заковылял прочь, приблизилась.

Бруд смотрел ему вслед.

— Воевода?

— Мы же их вроде бы оставили в тылу, — пробормотал он. — А потом… они уже в городе. Оказались по ту сторону к’чейн че’маллей — за воротами, за стеной, и перебили магов. Как же они смогли…

— Воевода, в бухте малазанские корабли. Они приближаются.

Бруд медленно кивнул.

— Об этом мне сообщил Артантос — прежде, чем уйти по Пути на палубу флагмана. На борту имперская делегация — посол, легат, губернатор…

— Все трое?

— Нет, человек-то один. Титулов много — в зависимости от того, как пойдут переговоры, такой он и выберет.

Корлат глубоко вздохнула. Удержи боль, потерю — ещё чуть-чуть.

— Поскольку Войско Однорукого так… пострадало… малазанцы не смогут вести переговоры с позиции силы.

Бруд прищурился и посмотрел на неё.

— Корлат, — тихо проговорил он, — как по мне, малазанцы заслужили всё, чего только ни попросят. Если хотят Коралл, пусть забирают.

Корлат вздохнула.

— Воевода, открытие Куральд Галейн… необратимо. Город теперь лежит настолько же на Пути тисте анди, насколько и в этом мире.

— Да, значит, и переговоры малазанцы должны вести с Рейком. Не со мной. Скажи, твой повелитель заявит свои притязания на Коралл? Семя Луны…

Продолжать не было необходимости. В самых глубоких чертогах города внутри летающей горы по-прежнему лежал огромный груз воды, груз, который она не сможет долго нести. Лунное Семя умирало. Корлат понимала, что его придётся оставить. Так долго она служила нам домом. Буду ли я горевать? Не знаю.

— Я не говорила с Аномандром Рейком, Воевода. И не могу предсказать его намерения. — Корлат отвернулась и зашагала к воротам.

Бруд окликнул её.

Ещё чуть-чуть.

Корлат пошла дальше, миновала арку ворот, её взгляд был прикован к вершине холма за ковром мёртвых тел, укрывшим поле. Там я его найду. Всё, что осталось. Его лицо, дар памяти, теперь холодных. Я видела, как жизнь ушла из его глаз. Миг умирания, смерти. Уходила из глаз, уходила в глубину и прочь. Оставив… меня.

Шаги замедлились, боль утраты навалилась на неё.

О, Мать Тьма, смотришь ли ты на меня сейчас? Видишь меня, своё дитя? Улыбаешься, видя, как я сломлена? Я ведь повторила твою собственную роковую ошибку. Отдала своё сердце, поверила глупым мечтам — танец Света, ты ведь так желала его объятий, да?

И была предана.

Ты оставила нас, Мать… в вечном молчании.

Но…

Мать Тьма, открыв Путь, я почувствовала тебя. Совсем рядом. Неужели горе отдалило тебя, увело так далеко от твоих детей? Когда мы — жестоко, по-детски, чудовищно бесчувственно — прокляли тебя. И добавили ещё один слой боли.

Эти шаги… ты ведь тоже шла так когда-то.

Как же тебе не улыбаться?

Дождь коснулся её лба, обжёг открытую рану. Корлат замерла, подняла глаза, увидела прямо над головой Семя Луны… чёрная гора лила слёзы прямо на неё…

…и на поле трупов вокруг, и дальше — на тысячи коленопреклонённых т’лан имассов. Мёртвые, заброшенные… Цвета будто набрали силу, словно под дождём, набрав влаги, всё вокруг стало крепче, материальней. Не поблекшее полотно, которое привыкли холодно разлядывать тисте анди. Обрезанная жизнь заострила все детали, смыла все цвета, сделала всякий миг болью.

Больше Корлат не могла сдерживаться. Скворец. Любовь моя.

В следующий миг её собственные слёзы слились с солёным потоком, омывавшим лицо.

Из сумрака ворот Каладан Бруд смотрел на Корлат, которая остановилась уже за каменным мостом, на полпути к холму, среди трупов и расчленённых к’чейн че’маллей. Видел, как она медленно запрокинула голову, подставляя лицо серому савану дождя. Семя Луны — трещины продолжали расширяться, а изнутри доносились рокочущие стоны умирающей чёрной горы — зависло в воздухе точно над тисте анди. Сердце, некогда каменное и ставшее вновь смертным.

С безнадёжной уверенностью Бруд понял, что эту картину — ту, что сейчас увидел, — он не забудет никогда.

Серебряная Лиса шла, как ей показалось, уже довольно долго, не зная дороги, не обращая внимания на мир вокруг, пока движение вдалеке не привлекло её. Серебряная Лиса стояла посреди бесплодной тундры, под плотным пологом белых туч, и смотрела, как приближаются духи рхиви.

Маленький отряд, печально маленький — меньше сорока человек — почти неразличимый издали, терялся в огромном пейзаже, под безграничным небом. Сырой воздух пронзил её кости безжалостным холодом, словно напоил кровью поражения.

Что-то произошло. Где-то в этом новорожденном мире. Это Серебряная Лиса явственно чувствовала — град, поток памяти, источник которого был ей неведом. И хотя воспоминания хлестали её так же, как землю вокруг, Серебряная Лиса ощутила лишь смутный отзвук их содержимого.

Если это и дар, то горький.

А если проклятье, то и сама жизнь тогда — проклятье. Ибо в этом замёрзшем дожде скрыты жизни. Целые жизни просыпались градом, иссекли плоть этого мира, растаяли, просочились, напитали почву плодородием.

Но это не моих рук дело.

Всё это. Всё, что я желала создать… уничтожено. Этот мир-сон сам по себе был памятью. Призрачный мир Телланна, воспоминание о моём собственном мире, давнем, очень давнем. Воспоминания, взятые у заклинателя костей, который был при моём пересотворении, взятые у духов рхиви, Первого Клана, взятые у К’рула, у Круппа. Взятые у самой спящей земли — плоти самой Огни.

А у меня… ничего не было. Я просто украла их.

Чтобы создать мир для своей матери, мир, где она вновь стала бы молодой, где она прожила бы нормальную жизнь, состарилась с обычной скоростью.

Всё, что я у неё украла, я бы вернула.

Горечь переполняла Серебряную Лису. Всё началось с того, первого кургана у стен Крепи. С веры в допустимость, необходимость кражи. Кражи, оправданной достойными, благими намерениями.

Но обладание без права владения — ложь, обман. Всё, что она накопила, лишилось ценности. Воспоминания, мечты, жизни.

Всё обратилось в пыль. В прах.

Злополучный отряд духов рхиви подобрался ближе — осторожно, неуверенно.

Да. Я понимаю. Что я потребую у вас теперь? Сколько ещё пустых обещаний дам? У меня был для вас народ. Народ, который давно потерял своих собственных богов, своих духов, которым когда-то давал клятвы, народ, бывший на деле лишь горсткой пыли, праха. Народ.

Для вас.

Он потерян.

Какой урок для четырёх сплетённых душ — связанных без свата и жреца, для нас четверых.

Серебряная Лиса не знала, что им сказать — этим скромным, робким духам.

— Заклинательница, мы приветствуем тебя.

Она сморгнула влагу с глаз.

— Старший дух. Я…

— Ты видела?

В этот миг Серебряная Лиса заметила на их лицах удивление и радость. Нахмурилась в ответ.

— Заклинательница, — продолжил первый рхиви, — мы нашли кое-что. Недалеко отсюда. Ты знаешь, о чём мы говорим?

Она покачала головой.

— Там троны, заклинательница. Два трона. В длинной хижине из костей и шкур.

Троны?

— Что?.. Откуда? Откуда взялись троны в этом мире? Кто?..

Старший дух пожал плечами, затем ласково улыбнулся ей.

— Они ждут, заклинательница. Мы это чуем. Скоро. Скоро придут истинные хозяева этого Пути.

— Истинные хозяева! — Гнев вспыхнул в груди Серебряной Лисы. — Этот мир… он был для вас! Кто бы ни попытался узурпировать…

— Нет, — тихий ответ духа словно рассёк ей грудь, выбил воздух из лёгких. — Не для нас. Заклинательница, мы не настолько сильны, чтобы править таким миром. Он вырос слишком большим, слишком могучим. Не бойся — мы не хотим уходить и попытаемся договориться с новыми хозяевами. Думаю, они позволят нам остаться. Возможно, мы даже будем рады им служить.

— Нет!

Нет! Всё должно было быть не так!

— Заклинательница, нет нужды так сильно переживать. Творение продолжается. Воплощение твоих желаний ещё возможно — пусть и не в том виде, как ты изначально планировала…

Она его уже не слышала. Отчаяние разъедало душу. Как я сама крала… украли и у меня. Нет здесь никакого преступления, никакой несправедливости. Прими эту истину.

Сила воли Ночной Стужи.

Сочувствие Рваной Снасти.

Преданность Беллурдана.

Радость девочки-рхиви.

Этого было мало. Никто не мог — сам или вместе с другими — простить совершённые поступки, принятые решения, прозвучавшие отказы.

Оставь их. Оставь им всё это и всё, что ещё будет. Серебряная Лиса отвернулась.

— Тогда разыщите её. Идите.

— Ты не пойдёшь с нами? Твой дар ей…

— Идите.

Мой дар ей. Мой дар вам. Все они — один. Великое поражение, неудача, рождённая моими недостатками. Я не стану свидетелем собственного позора — не могу. Мне не хватит на это смелости.

Простите.

Серебряная Лиса пошла прочь.

Краткая жизнь цветка. От семени — стебель, затем — смертоносное цветение, всё за один-единственный день. Ярко-горящий яд, губивший всех, кто подходил слишком близко.

Чудовище.

Духи рхиви — маленький отряд, мужчины, женщины, дети и старики в мехах и шкурах, круглые лица отполированы солнцем и ветром — смотрели вслед Серебряной Лисе. Старейшина, который говорил с ней, не двинулся с места, пока заклинательница не скрылась за выветренной грядой, а затем провёл четырьмя пальцами по глазам — жест печального расставания — и сказал:

— Разведите костёр. Подготовьте лопатку ранага. Мы уже довольно прошли по этой земле, чтобы рассмотреть карту в ней.

— Снова, — вздохнула старуха.

Старейшина пожал плечами.

— Заклинательница приказала, чтобы мы отыскали её мать.

— Она просто вновь убежит от нас. Как убежала от айев. Будто заяц…

— И всё равно. Заклинательница приказала. Мы положим лопатку на огонь. Мы увидим, как на ней проступит карта.

— И почему на этот раз она должна стать правдивой?

Старейшина медленно опустился и прижал ладонь к мягкому мху.

— Почему? Прислушайся к своим чувствам, недоверчивая. Эта земля… — он улыбнулся, — …ожила.

Бежит.

Свободен!

Верхом на душе бога, в мускулах могучего зверя. Верхом на душе…

…вдруг запел от радости. Мох и лишайник под лапами, брызги недавнего дождя на шерсти. Запах богатой, щедрой жизни — мира…

Бежит. Боль уже лишь блёклая память, невнятное воспоминание о клетке из костей, о растущем давлении, о нехватке воздуха.

Запрокинув голову, громогласно завыл — так, что задрожало небо.

Ответный вой вдали.

Всё ближе и ближе.

Тени — серые, бурые и чёрные движущиеся пятна в тундре — текут по холмам, ныряют в неглубокие долины, широкие морены. Айи. Родичи. Дети Баальджагг — Фандереи — призраки памяти, бывшие душами т’лан айев. Баальджагг не отпустила их, удерживала в себе, в своих снах — в безвременном мире, в который Старший бог вдохнул вечную жизнь.

Айи.

Их бог бросил вызов небесам своим звериным голосом, и они явились к нему.

И… она.

Тогг замедлил шаг, поднял голову — айи окружили его, клан за кланом, длинноногие волки тундры…

Она здесь. Она пришла.

Нашла его.

Бежит. Уже совсем рядом. Плечом к плечу с Баальджагг, волчицей, которая так долго несла её раненую, потерянную душу. Баальджагг вернулась к своим родичам — родичам из снов.

Эмоции. Безмерной глубины…

И вот Фандерея бежит бок о бок с ним.

Мысли зверей соприкоснулись. Лишь на миг. Больше ничего. Больше ничего и не нужно было.

Вместе, касаясь друг друга плечами…

Два древних волка. Бог и богиня.

Он смотрел на них, не зная, кто он сам, не ведая, где он, где стал свидетелем их встречи. Смотрел и чувствовал одну лишь нежную радость.

Бегут.

Впереди ждут их троны.

Мхиби вскинула голову, тело её одеревенело, она начала извиваться, вырываться. Хоть он и был невысоким, но сумел её удержать.

— Это волки, девочка. Нам нечего бояться.

«Нечего бояться». Ложь. Они охотились за мной. Находили снова и снова. Гнались за мной по этой пустой земле. А теперь, слушай, они вновь пришли. А у даруджийца нет даже ножа.

— Что-то там, впереди, — пропыхтел Крупп, перехватывая её тело в неуклюжих объятиях, сгибаясь под её весом. — Легче было, — выдохнул он, — когда ты была старухой! Теперь, если б нашла в себе волю, могла бы меня повалить — нет! Сама могла бы меня нести!

Волю. Нужно лишь найти в себе волю? Чтобы вырваться? Убежать?

Куда бежать?

— Девочка, услышь слова Круппа! Он тебя умоляет! Этот… этот мир — более не сон Круппа! Понимаешь? Он должен перейти от меня. Должен перейти к другому!

Они карабкались по пологому склону.

Волки выли позади — всё ближе и ближе.

Брось меня.

— О, дражайшая Мхиби, стольуместно названная! Ныне ты воистину — сосуд! Внутрь, в себя — прими от меня этот сон. Позволь ему наполнить твой дух. Крупп должен передать его тебе — понимаешь?

Волю.

Вдруг она вывернулась, ткнула локтем в живот Круппу. Тот ахнул, согнулся. Мхиби вырвалась из его объятий, вспрыгнула на ноги…

Позади них — десятки тысяч волков. Ринулись к ней. Впереди — вожаки, два гигантских зверя, сиявших ослепительной силой.

Мхиби вскрикнулся, развернулась.

Перед ней раскинулась неглубокая долина. В ней — низкая, длинная хижина из выгнутых костей и шкур, связанных пеньковой верёвкой, вход открыт.

А рядом, на холмике, стоит отряд рхиви.

Мхиби, спотыкаясь, подбежала к ним.

Вдруг волки оказались со всех сторон, завертелись безумным, диким колесом вокруг хижины. Не обращая внимания на рхиви. Не обращая внимания на неё.

Протяжно стеная, Крупп с нескольких попыток сумел встать на ноги. Пошатываясь, подошёл к ней. Мхиби непонимающе смотрела на него.

Даруджиец вытащил выцветший носовой платок из рукава и утёр пот со лба.

— Ещё бы чуть-чуть ниже локтем, милая моя, и…

— Что? Что происходит?

Крупп замолк, огляделся.

— Значит, они уже внутри.

— Кто?

— Как «кто»? Тогг и Фандерея, разумеется. Явились, чтобы занять Звериный трон. Точнее, в данном случае, троны. Конечно же, если мы войдём в хижину, мы не увидим двух волков на креслах. Одно лишь присутствие утверждает владение. Воображение Круппа рисует другие, скажем так, более прозаические картины, но лучше мы о них умолчим, верно? Теперь же, девочка, позволь Круппу отступить. Те, кто явятся к тебе теперь… что ж, это передача сна от одного к другому, и благородный Крупп ныне должен отступить на задний план.

Мхиби обернулась.

Старейшина рхиви обратился к ней с печальной улыбкой.

— Мы просили её прийти с нами, — сказал он.

Мхиби нахмурилась.

— Просили кого?

— Твою дочь. Этот мир — он для тебя. Более того, он и существует внутри тебя. Этим даром, этим миром — твоя дочь просит прощения.

— Она с-с-сотворила его?..

— Много было соучастников, все они стремились исправить постигшую тебя несправедливость. Было некое… отчаяние в тот день, когда твою дочь… создали. Человек, известный как Крупп. Старший бог К’рул. Тот, кого зовут Пран Чоль. И ты сама. И когда она собрала нас в себе — мы сами. Серебряная Лиса хотела исправить и другое — трагедию т’лан имассов и т’лан айев. Возможно, — добавил он, сотворив знак утраты, — то, чего искало её сердце, оказалось слишком огромным…

— Где она? Где моя дочь?

Старейшина покачал головой.

— Отчаяние увело её. Прочь.

Мхиби замолчала. За мной охотились. Вы охотились за мной. И волки. Она посмотрела вниз, медленно подняла молодые руки. Значит, это на самом деле? Мхиби медленно повернулась, посмотрела в глаза Круппу.

Даруджиец улыбнулся.

Старуха…

— Я проснусь?

Крупп покачал головой.

— Та женщина ныне спит вечным сном, девочка. Зачарованная, защищённая. Дочь твоя говорила с Худом. Они заключили договор. Она полагает, что, потеряв т’лан имассов, нарушила его. Но нельзя не заметить, что есть иные грани у такой… развязки. Крупп сохраняет веру.

Договор. Свобода для т’лан имассов. Конец. Их души… перешли бы к Худу.

Нижние духи — она их потеряла? Потеряла т’лан имассов?

— Худ не потерпит…

— Ах, почему же? Отчего не потерпит, дорогая моя? Если уж Владыка Смерти лишён терпения, то Крупп может станцевать на островерхой голове Колла! А это явно и очевидно не так. Ты не вернёшься в то старое тело.

Мхиби вновь взглянула на духов рхиви.

— Я состарюсь здесь? Рано или поздно вновь стану…

Старейшина пожал плечами.

— Не знаю, но сомневаюсь. Ты — сосуд. Ты — Мхиби.

Мхиби… Ох, Серебряная Лиса. Доченька. Почему же ты не здесь? Почему я не могу взглянуть тебе в глаза? И тоже попросить прощения. Она глубоко вздохнула, почувствовала сладкий запах жизни в прохладном, влажном воздухе. Так легко принять в себя этот мир. Она сняла первый медный браслет, протянула его рхиви.

— Это ведь ваше, как я понимаю.

Старейшина улыбнулся.

— Его сила хорошо тебе послужила?

Она кивнула.

— Безмерно…

В её сознании возникло присутствие.

— Мхиби…

Тогг, рокочущая сила, воля самой зимы.

— Мы живём в этом владении, в мире Звериных тронов, но ты — его госпожа. Со мной здесь друг. Смертный дух. Драгоценный дух. Я хочу отпустить его. Мы хотим отпустить его. Из этого мира. Ты дашь нам…

— Да. Отпустите его.

Благословение. Лишённый бога, он не мог его дать. В истинной форме.

Но он не понимал собственной огромной вместимости, способности смертной души принять в себя страдания десятков тысяч, великого множества тех, что прожили с чувством боли и утраты почти три сотни тысяч лет.

Он видел лица, бесчисленные лица. Усохшие, глаза — лишь тёмные впадины. Сухая, изорванная кожа. Видел кости, поблёскивавшие между слоёв похожих на древесные корни сухожилий и мускулов. Видел руки — расколотые, разбитые, пустые, — но пальцы по-прежнему сжимали призрачные мечи.

Он стоял на коленях, смотрел на ряды т’лан имассов. Шёл дождь, немолчный ливень, в котором раздавались глухие стоны, скрежет из трещин во тьме над головой.

Он взглянул на имассов — неподвижных, склонивших головы.

Но всё равно видел лица. Каждое. Каждое лицо.

Я принял вашу боль.

Головы медленно поднялись.

Он почувствовал их, почувствовал, как их наполнила внезапная лёгкость. Я сделал всё, на что способен. Да, этого недостаточно, я знаю. Но… Я принял ваши страдания…

— Ты принял наши страдания, смертный.

В себя…

— Мы не понимаем, как.

И теперь я покину вас…

— Мы не понимаем… почему.

Ибо всё это не способна вынести моя плоть…

— Мы не можем дать ответ на твой дар.

Я заберу с собой.

— Пожалуйста, смертный…

Как-то.

— Назови причину. Пожалуйста. Почему ты так облагодетельствовал нас…

Я…

— Смертный?

Прошу прощения, господа. Вы хотите узнать меня. Я… смертный, как вы и сказали. Человек, рождённый три десятилетия назад в городе Эрин. Моё родовое имя, прежде чем я отказался от него, вступив в Устав Фэнера, было Отанталиан. Мой отец был суровым, справедливым человеком. Моя мать улыбнулась лишь раз за все годы, что я её помню. В тот миг, когда я уехал. И всё же я помню эту улыбку. Теперь я думаю, что мой отец обнимал, чтобы завладеть. Что она была пленницей. Теперь я думаю, что её улыбку вызвал мой побег. Теперь я думаю, что, уходя, я забрал с собой часть её. То, что заслуживало освобождения.

Устав Фэнера. В Уставе… сам не знаю, может быть, в нём я нашёл себе лишь новую тюрьму?

— Она свободна в тебе, смертный.

Это было бы… хорошо.

— Мы не солгали бы тебе, Итковиан Отанталиан. Она свободна. И по-прежнему улыбается. Ты рассказал нам, кем был. Но мы всё ещё не понимаем твоей… щедрости. Твоего сострадания. И вот — спрашиваем вновь. Почему ты сделал это для нас?

Господа, вы говорите о сострадании. Теперь я понимаю кое-что о сострадании. Изволите выслушать?

— Говори, смертный.

Мы, люди, не понимаем сострадания. Во всякий миг своей жизни мы предаём его. Да, мы знаем его ценность, но даже зная, мы даём ему цену, а потому бережём его, не раздаём, думаем, что его следует заслужить. Т’лан имассы. Сострадание бесценно в самом истинном смысле этого слова. Его следует раздавать даром. Всем и каждому.

— Мы не понимаем, но как следует обдумаем твои слова.

Похоже, всегда остаётся работа.

— Ты не ответил на наш вопрос…

Да.

— Почему?

Под дождём, в сгущавшейся тьме, все лица обратились к Итковиану, а он замкнулся, сжался вокруг всего, что держал в себе, закрылся, затем отступил.

Отступил.

Потому что. Я был Кованым щитом. Но теперь…

Я закончил.

И под проливным дождём Лунного Семени он умер.

Посреди бескрайней, возрождённой тундры, объятой сладким дыханием весны, Серебряная Лиса подняла взгляд.

Перед ней стояли два т’лан имасса. Одна была пронзена мечами. Другой — так изломан, что едва мог стоять.

За ними — неподвижные, безмолвные т’лан айи.

Серебряная Лиса хотела отвернуться.

— Нет. Ты не уйдёшь.

Серебряная Лиса гневно воззрилась на искалеченного воина.

— Как ты смеешь меня мучить? — прошипела она.

Т’лан имасс пошатнулся перед лицом её ярости, затем выровнялся.

— Я — Онос Т’лэнн, Первый Меч. Ты — Призывательница. Ты меня выслушаешь.

Серебряная Лиса долго молчала, затем кивнула.

— Хорошо. Говори.

— Освободи т’лан айев.

— Они отреклись от меня…

— Ныне они стоят перед тобой. Они пришли. Их духи ждут их. Они вновь станут смертными в этом мире, который ты сотворила. Смертными, не заблудшими в снах, Призывательница. Смертными. Дай им этот дар. Сейчас.

Дай им этот дар…

— И этого они хотят?

— Да. Коснись их — и узнаешь, что это правда.

Нет, хватит боли. Она воздела руки, зачерпнула силу Телланна, закрыла глаза. Слишком долго они были скованы. Слишком долго эти создания несли бремя верности…

…и освободила их от власти Обряда. Это потребовало от неё такого ничтожного усилия, что Серебряная Лиса испугалась. Так просто — отпустить. Вновь отпустить на свободу.

Она открыла глаза. Неупокоенные волки исчезли.

Но не погрузились в небытие. Она знала, что их души воссоединились с плотью и костями. Айи перестали быть вымершим видом. По крайней мере, в этом мире с его богами-волками. Она ведь была заклинательницей костей. И могла наделять подобными дарами. Нет, это не дары. Это — то, ради чего меня создали. Моя цель. Моя единственная цель.

Кости Оноса Т’лэнна скрипнули, когда он медленно осмотрелся по сторонам, разглядывая опустевшую равнину. Плечи его поникли.

— Призывательница. Спасибо. Древняя несправедливость исправлена.

Серебряная Лиса внимательно посмотрела на Первого Меча.

— Чего ещё ты от меня хочешь?

— Та, что стоит рядом со мной, — Ланас Тог. Они приведёт тебя обратно к т’лан имассам. Следует обменяться словами.

— Хорошо.

Онос Т’лэнн не шевельнулся.

Серебряная Лиса нахмурилась.

— Чего же ты ждёшь?

Ещё некоторое время он не двигался, затем медленно обнажил свой кремнёвый меч.

— Себя, — проскрежетал воин, подняв меч…

…а затем отпустил его. Клинок упал к его ногам.

Серебряная Лиса хмуро посмотрела на оружие, гадая о значении этого жеста — со стороны воителя, которого называли Первым Мечом.

Понимание вдруг затопило её, глаза широко распахнулись.

Ради этого, в конечном итоге, меня и создали…

— Время пришло.

Колл вздрогнул. Он задремал.

— Что? Какое время?

Мурильо метнулся к Мхиби.

Рыцарь Смерти продолжил:

— Она готова к погребению. Мой Повелитель поклялся вечно защищать её.

Старший бог, К’рул, разглядывал огромного, неупокоенного воина.

— Я по-прежнему в замешательстве. Нет, я поражён. С каких это пор Худ стал щедрым и великодушным богом?

Рыцарь медленно обернулся к К’рулу.

— Мой Повелитель всегда щедр и великодушен.

— Она ещё жива, — заявил Мурильо. Он выпрямился и встал между Мхиби и Рыцарем Смерти. — Время не пришло.

— Это не похороны, — сказал ему К’рул. — Мхиби теперь спит, и будет спать вечно. Она спит, чтобы видеть сон. А внутри её сна, Мурильо, живёт целый мир.

— Как Огнь? — спросил Колл.

Старший бог улыбнулся в ответ.

— Погодите-ка! — рявкнул Мурильо. — Да сколько ж вообще спящих старушек?

— Её нужно упокоить, — пробасил Рыцарь Смерти.

Колл шагнул вперёд, положил ладонь на плечо Мурильо.

— Ладно, давай сделаем так, чтоб ей там было удобно — меховые шкуры, одеяла…

Мурильо задрожал под рукой Колла.

— Вот просто так? — Он утёр глаза. — Мы её… просто бросим? Здесь, в могиле?

— Помоги мне с постелью, друг, — проговорил Колл.

— В этом нет нужды, — сказал Рыцарь. — Она ничего не почувствует.

— Не в этом дело, — вздохнул Колл. Он хотел добавить что-то ещё, но увидел, что Рат’Фандерея и Рат’Тогг сняли маски. Бледные, морщинистые лица, из-под прикрытых век льются слёзы. — Что это с ними? — встревоженно спросил Колл.

— Их боги наконец нашли друг друга, Колл. В мире-сне Мхиби, где теперь стоят Звериные троны. Ты видишь не горе, но радость.

Через некоторое время Колл хмыкнул.

— Ладно, за работу, Мурильо. А потом пойдём домой.

— Я всё равно хочу знать, что́ это за история со старушками, которые за просто так творят миры во сне!

Путь вспыхнул, три фигуры вывалились из портала, подняв тучу серой пыли.

Паран откатился в сторону от Быстрого Бена и Провидца, те продолжали бороться, вокруг них гудели чары. Когда капитан обнажил меч, он услышал вскрик яггута. Чёрная паутина взметнулась, туго оплела отчаянно сопротивлявшегося Провидца.

Задыхаясь, Быстрый Бен оттолкнулся от яггута ногами, сжимая в руках Финнэст.

На груди Провидца скорчилась маленькая фигурка из веток и пучков травы, она злорадно хихикала.

— Да кто это, Худово…

С шипящим рычанием из портала вырвалась массивная чёрная тень. Паран вскрикнул, развернулся, отчаянно взмахнул мечом.

Клинок впился в мышцы, затем в кость.

Что-то — лапа — ударило Парана в грудь так, что капитан упал навзничь.

— Стой, треклятая кошка!

Неистовый вопль Быстрого Бена завершился чародейским взрывом, который заставил пантеру взвыть от боли.

— Вставай, Паран! — прохрипел чародей. — Я выдохся.

«Вставай»? Боги, да у меня, наверное, все кости переломаны, а он хочет, чтобы я встал. Каким-то чудом капитан поднялся на ноги, зашатался, вновь оказавшись перед чёрным зверем.

Пантера припала к земле в шести шагах от него, хвост бил по бокам, пылавшие, словно уголья, глаза уставились на Парана. Она оскалила клыки в беззвучном рычании.

Где-то внутри капитана родилось ответное ворчание. Более глубокое, чем могло бы произвести человеческое горло. Звериная сила потекла в его тело, похитила само ощущение тела — единственное, что Паран понял, — он вдруг оказался на одном уровне с глазами гигантской пантеры.

Позади раздался хриплый шёпот Быстрого Бена:

— Нижняя Бездна!..

Пантера прижала уши, она явно колебалась.

Да что же, Худово семя, они оба видят?

— Заклинательница! — рявкнул Быстрый Бен. — Стой. Оглянись вокруг — видишь, где мы? Мы не враги тебе — мы желаем того же, чего и ты. Здесь. Сейчас.

Пантера приблизилась ещё на шаг, и Паран заметил, как она напряглась для прыжка.

— Одной мести мало! — закричал чародей.

Гигантская чёрная кошка вздрогнула. В следующий миг Паран заметил, как мускулы её расслабились, а затем вся пантера замерцала, изменила форму — и вот перед ними уже стояла невысокая, смуглая, коренастая женщина. На правом плече у неё зияла глубокая рана, кровь свободно стекала по руке, капала с пальцев на пыльную землю. Чёрные, неимоверно красивые глаза холодно рассматривали Парана.

Капитан медленно вздохнул, почувствовал, как что-то опускается в нём — вновь почувствовал собственное тело, ноги дрожали, рукоять меча в ладони стала липкой от пота.

— Кто ты? — спросила она.

Капитан пожал плечами.

Женщина отвела взгляд, посмотрела ему за плечо.

— Морн, — сказал она.

Паран медленно повернулся.

Разрыв он ощутил, словно физический удар в сердце. Язва в воздухе, почти над самой изломанной крышей заброшенной башни. Рана, истекающая болью — такой болью… вечной — нижние боги, там внутри душа. Ребёнок. В ловушке. Закрывает эту рану. Я помню эту девочку — ребёнка из снов…

Быстрый Бен поднялся на ноги и теперь смотрел сверху вниз на спелёнатого магией Провидца, на груди которого восседало чучелко.

Исполненные ужаса нечеловеческие глаза яггута встретили взгляд чародея.

Тот улыбнулся.

— Мы с тобой, Провидец, сейчас договоримся. — Бен по-прежнему держал в руке Финнэст, а теперь медленно поднял его. — Могущество Матроны… скрыто в этом яйце. Правильно? Сила, не способная себя осознать, но всё равно живая. Вырванная из тела, в котором прежде обитала, она, по-видимому, не чувствует боли. Она просто существует здесь, в Финнэсте, и всякий может ею воспользоваться. Кто угодно.

— Нет! — прохрипел яггут, глаза его расширились от ужаса. — Финнэст аспектирован на меня. На меня одного. Ты — глупый…

— Довольно оскорблений, Провидец. Хочешь услышать моё предложение? Или Парану просто отойти и оставить тебя в нежных когтях заклинательницы?

Тёмноволосая женщина подошла ближе.

— Что ты задумал, чародей?

Быстрый Бен покосился на неё.

— Договор, заклинательница, — такой, чтобы все оказались в выигрыше.

Она презрительно усмехнулась.

— Никто не оказывается в выигрыше. Никогда. Оставь его мне.

— Обет Т’лана столько для тебя значит? Не думаю. Ты из плоти и крови, значит, не принимала участия в Обряде.

— Я не давала никаких обетов, — ответила она. — Сейчас я действую ради своего брата.

— Брата? — переспросил Паран, вкладывая меч в ножны.

— Оноса Т’лэнна. Который знал некоего смертного и назвал его родичем.

— Думаю, это честь… редкая, — признал Паран, — но при чём тут Провидец?

Она посмотрела на связанного яггута.

— В отмщение за смерть Тока Младшего, брата Оноса Т’лэнна, я должна убить тебя, Провидец.

Паран выпучил глаза, он не мог поверить, что услышал именно это имя.

Яггут в ответ лишь оскалил нижние клыки. Затем сказал:

— Тебе следовало убить нас ещё тогда. Да! Я тебя помню. Помню твою ложь!

— Ток Младший? — переспросил Быстрый Бен. — Из Войска Однорукого? Но…

— Он пропал, — сказал Паран. — Локон бросил его в портал на Путь Хаоса.

Чародей нахмурился.

— И оттуда он угодил в лапы Провидцу? Это как-то не очень…

— Он появился здесь, — вклинилась женщина. — В Морне. Провидец перехватил его по пути на север, когда Ток пытался вернуться к своим, и в дороге человек какое-то время был спутником Оноса Т’лэнна. Провидец пытал этого смертного, уничтожил его.

— Ток умер? — спросил Паран, в мыслях его царил полный беспорядок.

— Да, я видела его тело. А теперь я верну этому яггуту боль — сполна.

— А ты этого ещё не сделала? — прошипел яггут.

Лицо заклинательницы окаменело.

— Постойте, — сказал Быстрый Бен, глядя теперь на обоих — женщину и Парана. — Послушайте меня. Пожалуйста. Я тоже знал Тока, и я тоже скорблю. Но это ничего не изменит — здесь и сейчас. — Он вновь обратился к Провидцу. — Она ведь по-прежнему там, ты знаешь.

Яггут вздрогнул, глаза его испуганно распахнулись.

— Ты этого не понял? Матрона могла забрать только одного. Тебя.

— Нет…

— Твоя сестра всё ещё там. Её душа закрывает рану. Так Пути лечатся, чтобы не перетекать друг в друга. В первый раз это место заняла Матрона — к’чейн че’малле. Пришло время отправить её обратно, Провидец. Худ знает, что сделает этот Финнэст — когда ты его освободишь, когда пошлёшь его в Разрыв…

Яггут через силу улыбнулся.

— Осободить мою сестру? Для чего? Глупец! Ты — слепой, бестолковый глупец. Спроси заклинательницу — сколько моя сестра проживёт в этом мире? Теперь т’лан имассы начнут за нами охотиться всерьёз. Ну освобожу я сестру — и что? Краткая жизнь — бесконечное бегство… я помню его, смертный. Я помню! Бегство. Никогда не выспишься. Мама несёт нас, оступается в грязи… — Он чуть шевельнул головой. — И как же хорошо я помню тебя, заклинательница! Ты бросила нас в эту рану… ты…

— Я ошиблась, — сказала женщина. — Я думала… я верила, что это портал в Омтоз Феллак.

— Лжёшь! Может, ты из плоти и крови, но в ненависти к яггутам ты ничем не отличаешься от своих неупокоенных родичей. Нет, ты просто придумала для нас ещё более ужасную судьбу.

— Нет. Я думала, что спасаю вас.

— И так и не узнала правды? Так никогда и не поняла?

Паран заметил, как женщина замкнулась, глаза стали невыразительными.

— Я не нашла способа исправить то, что сделала.

— Трусиха! — взвизгнул яггут.

— Хватит! — вмешался Быстрый Бен. — Теперь мы можем всё исправить. Верни Матрону в рану, Провидец. Освободи сестру.

— Зачем? Для чего? Чтобы увидеть, как нас обоих порежут на части т’лан имассы?

— Он прав, — сказала женщина. — Даже это, яггут, лучше, чем вечная боль, которую испытывает сейчас твоя сестра.

— Нужно только подождать. Однажды, — прошептал Провидец, — какой-нибудь дурак придёт сюда, разнюхает, потянется к порталу…

— И совершит обмен? Освободит твою сестру?

— Да! И этого не увидят, не узнают т’лан имассы! Они никогда…

— Маленькая девочка, — проговорил Быстрый Бен. — Одна. В пустоши. У меня есть идея получше.

Яггут оскалил зубы в беззвучном рычании.

Чародей медленно опустился на корточки рядом с Провидцем.

— Омтоз Феллак. Твой Путь в осаде, верно? Т’лан имассы давным-давно пробили его защиту. И теперь, где бы его ни открыли, они об этом узнают. Узнают, где, и придут туда…

Яггут молча смотрел на мага. Быстрый Бен вздохнул.

— Штука в том, Провидец, что я нашёл для него место. Такое, где можно… скрыться. Там т’лан имассы не смогут его почувствовать. Омтоз Феллак может выжить, Провидец, во всей своей мощи. Выжить и исцелиться.

— Лжёшь!

Чучелко на груди Провидца заговорило:

— Слушай этого чародея, яггут. Он предлагает тебе милость, которой ты не заслуживаешь.

Паран откашлялся и сказал:

— Провидец. Ты знал, что тобой манипулируют? Твоя сила — это был не Омтоз Феллак, верно?

— Я, — проскрежетал яггут, — использовал всё, что мог найти.

— Да, Путь Хаоса. Где заключён раненый бог, Скованный, создание неимоверной мощи, страдающее от боли, существо, которое стремится уничтожить этот мир — все Пути, включая Омтоз Феллак. Ему плевать на твои желания, Провидец, он использовал тебя. Хуже того, яд его души — он говорил… через тебя. Упивался болью и страданиями… через тебя. С каких пор яггутам стало интересно одно лишь разрушение? Даже Тираны не правили с такой жестокостью, как ты. Скажи мне, Провидец, ты по-прежнему чувствуешь внутри такое же зло? Ты по-прежнему радуешься мысли о том, чтобы принести другим боль?

Долгое время яггут молчал.

О боги, надеюсь, ты прав, Быстрый Бен. Надеюсь, безумие этого Провидца принадлежало не ему. Что оно теперь ушло — вырвалось…

— Я себя чувствую… — прохрипел яггут, — опустошённым. Но с чего мне вам верить?

Паран посмотрел на яггута, затем сказал:

— Отпусти его, Бен.

— Ну-ка погоди…

— Освободи его. Нельзя вести переговоры с пленником и ждать, что он поверит хоть одному твоему слову. Провидец, то место, о котором говорил Быстрый Бен, — никто, никто не сумеет там тобой манипулировать. И наверное, важнее то, что оттуда ты сможешь заставить, чтобы Скованный дорого заплатил за своё безрассудство. И наконец, у тебя будет сестра — ещё ребёнок — которой потребуется исцеление. Провидец, ей будешь нужен ты.

— Ты слишком много ставишь на то, что этот яггут ещё сохранил крохи чести и способность к состраданию, — заявила заклинательница. — Учитывая, всё, что он совершил — по своей воле или нет, — он изуродует душу этого ребёнка, как был изуродован сам.

Паран пожал плечами.

— Тогда ей повезло, потому что они с братом не будут там совсем одни.

Провидец подозрительно прищурился.

— Не одни?

— Освободи его, Быстрый Бен.

Чародей вздохнул, затем обратился к чучелку, которое сидело на груди яггута:

— Отпусти его, Таламандас.

— Скорее всего, мы об этом пожалеем, — ответила фигурка, слезая.

Чародейская паутина мигнула, затем исчезла. Провидец поднялся на ноги. Затем замялся, глядя на Финнэст в руках Быстрого Бена.

— А это место, — наконец прошептал он, переводя взгляд на Парана, — оно далеко?

Яггутская девочка, совсем ещё маленькая, шагнула из разрыва Пути, будто заблудилась. Шла неуверенно, сложив ручки на подоле так, как научила мама. Эта крохотная деталь придавала ей ауру такого трогательного достоинства, что у Парана на глаза навернулись слёзы.

— Что она помнит? — прошептала Килава.

— Надеюсь, ничего, — ответил Быстрый Бен. — Мы с Таламандасом, кхм, поработали над этим.

Внимание Парана привлёк тихий возглас Провидца. Яггут дрожал, неотрывно глядя на подходившую всё ближе девочку: она уже увидела их, но явно искала кого-то другого и замедлила шаг.

— Иди к ней, — сказал Провидцу Паран.

— Она помнит… брата…

— А найдёт дядюшку.

Тот всё ещё колебался.

— Мы, яггуты, не славимся… привязанностью к своим кровным родичам…

Паран поморщился.

— Как будто люди славятся. Не только для тебя такие вещи — мука. Тебе многое предстоит исправить, починить, Паннион, начиная с собственной души, с того, что́ ты сделал. И в этом пусть ребёнок — твоя сестра — станет тебе проводником. Иди, чтоб тебя! Вы нужны друг другу.

Он неуверенно шагнул вперёд, затем вновь остановился, обернулся, чтобы взглянуть в глаза Парану.

— Человек. То, что я сделал с твоим другом, Током Младшим… Теперь я сожалею об этом. — Яггут перевёл взгляд на Килаву. — Ты сказала, что у тебя есть родич, заклинательница. Брат.

Та покачала головой, будто в ответ на незаданный вопрос.

— Он — т’лан имасс. Часть Обряда.

— Значит, тебя тоже ждёт долгая дорога.

Килава вскинула голову.

— Дорога?

— К искуплению, заклинательница. Знай, что я не могу тебя простить. Пока не могу.

— Я тебя тоже.

Яггут кивнул.

— Нам обоим предстоит многому научиться.

С этими словами он вновь повернулся. Выпрямив спину, зашагал к сестре.

Та сразу узнала сородича, и она ещё не лишилась любви, потребности в родне. Прежде чем Паннион поднял руки к ней навстречу, девочка распахнула ему свои объятия.

По стенам бесконечных пещер пробегали волны, сверху стекала водянистая грязь. Паран ошеломлённо глазел на ближайшего великана, который подпирал руками, утыканными алмазами, потолок. Он словно таял на глазах. Инфекция в теле Огни была явно заметна — воспалённые полосы расходились от одной точки прямо над ними.

Великан был не одинок — по всей длине гигантской пещеры, куда ни падал взгляд, возвышались такие же громадные, похожие на детей служители. Если они и заметили появление чужаков, то не подали виду.

— Она спит, — прошептала Килава, — чтобы видеть сон.

Быстрый Бен бросил на неё острый взгляд, но промолчал. Чародей, похоже, чего-то ждал. Паран посмотрел на чучелко, Таламандаса.

— Ты ведь был когда-то баргастом, не так ли?

— Я и по сей день баргаст, Господин Колоды. Мои новорождённые боги — со мной.

На самом деле в тебе куда больше силы Худа, чем твоих баргастских богов. Но капитан просто кивнул.

— Это ты позволил Быстрому Бену использовать Пути.

— Да. Но я — нечто намного большее.

— Не сомневаюсь.

— Вот она! — с облегчением объявил Быстрый Бен.

Паран обернулся и увидел фигуру, которая ковыляла по длинному, извилистому тоннелю. Старуха в лохмотьях опиралась на два кривых костыля.

— Добро пожаловать! — окликнул её Быстрый Бен. — Я не был уверен…

— Молодёжь совсем веру потеряла, и ты, Пустынный Змей, не исключение! — Она перенесла вес на один костыль, а свободную руку запустила в складки плаща. Порывшись, она извлекла небольшой камешек. — Ты ведь мне его оставил, да? Призыв твой услышали, чародей. Ладно, где уж эти ваши зловещие яггуты? Ага — ещё и заклинательница-одиночница здесь. Вот так удивительная компания — чудна́я, должно быть, история свела вас всех вместе! Нет, рассказывать не надо, не настолько мне любопытно. — Старуха остановилась перед Провидцем, и некоторое время разглядывала девочку у него на руках, прежде чем перевести острый взгляд на самого яггута. — Я — старая женщина, — прошептала она. — Старая женщина, которую Спящая богиня избрала, чтобы помочь тебе заботиться о сестре. Но прежде ты должен открыть свой Путь. Холодом ты будешь бороться с этой заразой. Холодом ты замедлишь разрушение, придашь твёрдость легиону служителей. Омтоз Феллак, яггут. Освободи его. Здесь. Сейчас тебя обнимет Огнь.

Паран поморщился.

— Неудачный выбор слов.

Старая ведьма захихикала.

— Но слова-то зато он поймёт, а?

— Если только ты не собираешься его убить.

— Не будь педантом, солдат. Яггут, открывай свой Путь!

Провидец кивнул, распахнул Омтоз Феллак. Воздух стал вдруг очень холодным, заполнился изморозью и ледяным туманом. Быстрый Бен ухмылялся.

— Ну что, холодно тебе, ведьма?

Та вновь захихикала.

— Я сразу поняла, что ты не дурак, Змей Пустыни.

— Честно говоря, это Парану надо сказать спасибо, он подал мне идею. В ту ночь, когда я встретился с Увечным богом. Ну и твои намёки на холод.

Ведьма повернулась и сурово воззрилась на Килаву.

— Заклинательница, — проскрежетала старуха. — Запомни мои слова хорошенько — этот Путь не должны штурмовать ни ты, ни твои родичи. Ты никому не расскажешь об этом, последнем явлении Омтоз Феллака.

— Я тебя поняла, ведьма. Здесь, похоже, начинается и мой путь к искуплению. Я уже столько раз отрекалась от своей родни, что безболезненно сделаю это снова. — Килава повернулась к Быстрому Бену. — Теперь, чародей, я хочу уйти. Ты выведешь нас отсюда?

— Нет, лучше пусть Господин Колоды нас уведёт — так следов не останется.

Паран заморгал.

— Я?

— Сотвори карту, капитан. Перед мысленным взором.

— Карту? Какую?

Чародей пожал плечами.

— Придумай что-нибудь.

Солдаты отнесли три тела в сторону, укрыли их армейскими плащами. Остряк увидел, что там же, спиной к нему, стоит Корлат.

Даруджиец застыл у ближнего к торговому тракту склона, под которым лежал Итковиан. Неподвижный, почти потерявшийся вдали.

Т’лан имассы исчезли.

Выжившие «Серые мечи» медленно приближались к Итковиану — все спешились, за исключением одноглазого Анастера, который сидел на своей ломовой лошади, равнодушный ко всему, включая гигантскую летающую гору в небе над северной грядой и мрачную тень Лунного Семени, укрывшую парковый лес.

На вершине холма, лицом к городу, стоял Каладан Бруд, по правую руку от него возвышался Хумбролл Тор, по левую — Хетан и Кафал.

Остряк видел, как неровной шеренгой выходят из северных ворот выжившие солдаты Дуджека. Их осталось совсем немного. В Коралл заезжали пустые повозки рхиви, чтобы вернуться под бременем тел. До заката оставалось меньше колокола — впереди ждала долгая ночь.

К основанию холма подошла группа малазанских офицеров во главе с Дуджеком. Среди них — провидомин, который представлял капитулировавшую армию Домина.

Остряк подошёл ближе к Бруду и баргастам.

Первый Кулак уже знал — Остряк сразу это понял по тому, как Дуджек сгорбился, как раз за разом проводил единственной рукой по вытянувшемуся лицу. Дух его был явно и непоправимо сломлен.

Справа от Бруда открылся портал. Из него вышли полдюжины малазанцев во главе с Артантосом. Лица — мрачные, но форма — яркая и чистая.

— Смертный меч?

Остряк обернулся. Перед даруджийцем стояла одна из старших женщин в Легионе.

— Да?

— Мы хотим поднять Детское знамя, Смертный меч.

— Не здесь.

— Господин?

Остряк указал на поле перед воротами.

— Там, среди наших павших.

— Господин, это же внутри тьмы.

Даруджиец кивнул.

— Верно. Там и поднимите.

— Будет исполнено, господин.

— И хватит тут сыпать этими «господинами» да «смертными мечами». Меня зовут Остряк. Я — охранник караванов, временно безработный.

— Господин, ты же Смертный меч Трейка!..

Его глаза сузились. Её взгляд метнулся к полю у ворот.

— Этот титул оплачен кровью, господин.

Остряк вздрогнул, отвёл глаза и долго молчал. Затем кивнул.

— Ладно. Но учти, я не солдат. Ненавижу войну. Ненавижу убийство.

И очень хочу больше никогда в жизни не видеть поля боя.

Женщина лишь пожала плечами и отправилась обратно к своему крошечному взводу.

Остряк снова посмотрел на группу малазанских послов.

Артантос — Тайшренн — представлял гостей. Полномочный посол Араган — высокий, покрытый боевыми шрамами мужчина, как будто страдавший от головной боли — явился сюда, чтобы говорить от имени императрицы Ласиин на переговорах о дальнейшей судьбе Чёрного Коралла. С ним было несколько прихлебателей.

Бруд ответил, что формальные переговоры придётся отложить до прибытия Аномандра Рейка, которое ожидается в самом скором времени.

Взгляд Остряка вернулся к Дуджеку, который как раз подошёл со своими офицерами. Первый Кулак не сводил глаз с Корлат, которая стояла у трёх укрытых тел, что лежали в траве. Дождь не ослабевал, зловонный дым пожарищ тяжёлой пеленой висел в воздухе.

О да, день этот кончается пеплом и дождём.

Пеплом и дождём.

Бег, память о славе и радости. Он держался за это чувство, этот побег от боли, из темницы костей, из огромных лап — влажных, чешуйчатых, из подвала без ветра, без света, без тепла.

От холодного мяса. Бледного, варёного. Чёрного, зажаренного. От бесчувственных, бесформенных пальцев, которыми засовывал кусочки в рот, жевал и чувствовал вкус собственной крови. От жёсткого, холодного камня, покрытого патиной человеческих испражнений.

От изуродованной, осквернённой плоти, зловония грязного тела…

Бег…

Взрыв боли, он угас так же быстро, как вспыхнул. Кровь в жилах. Неровное дыхание — но глубокое, здоровые лёгкие.

Он открыл единственный глаз.

Ток огляделся. Он сидел на крепкой ломовой лошади. Солдаты в серых плащах окружили его, смотрели из-под видавших не одну битву шлемов.

Я… я же… целый.

Здоровый.

Я…

Вперёд шагнула женщина в полном доспехе.

— Вы оставите теперь своего бога, сударь?

Моего бога? В одеянии из мёртвой плоти жестокая яггутская душа — нет, это не бог. Провидец. Перепуганный. Опалённый предательством.

Мой бог?

Бег. Свобода. Зверь.

Волк.

Тогг.

Мой тёзка…

— Он спас вас, сударь, но ничего не требует взамен. Мы знаем, что ваша душа бежала с богами-волками. Но теперь вы снова в смертном мире. Тело, в котором вы ныне оказались, благословлено. Оно теперь ваше. Однако, сударь, вы должны сделать выбор. Вы оставите своих богов?

Ток посмотрел на свои руки, мускулы на бёдрах. Длиннопалые руки. Потрогал лицо. Свежий шрам на месте того же глаза. Ерунда. К этому он уже привык. Молодое тело — моложе, чем прежнее.

Он вновь посмотрел на женщину, затем на кольцо солдат.

— Нет, — сказал Ток.

Солдаты опустились на одно колено, склонили головы. Женщина улыбнулась.

— Ваш отряд приветствует вас, Смертный меч Тогга и Фандереи.

Смертный меч.

Значит, я побегу снова…

На Пути Телланн Ланас Тог подвела Серебряную Лису к краю широкой долины. Её заполонили собравшиеся кланы т’лан имассов. Стояли неподвижно…

Но стали другими.

Будто сбросили бремя?

Боль и сожаление наполнили её. Я подвела вас всех… и во всём…

Пран Чоль шагнул вперёд. Неупокоенный заклинатель костей склонил голову в знак приветствия.

— Призывательница.

Серебряная Лиса поняла, что дрожит.

— Можешь ты простить меня, Пран Чоль?

— Простить? Тут нечего прощать, Призывательница.

— Я никогда бы не стала отказывать вам окончательно, лишь ненадолго — пока… пока…

— Мы понимаем. Не нужно плакать. Ни из-за нас, ни из-за себя.

— Я… я освобожу вас сейчас, как уже освободила т’лан айев — я сниму с вас Обет, Пран Чоль, чтобы освободить… через Врата Худа, как вы и хотели.

— Нет, Призывательница.

Она молча, потрясённо смотрела на Пран Чоля.

— Мы услышали Ланас Тог, воительницу, что стоит рядом с тобой. Наши родичи, Призывательница, гибнут на далёком южном континенте. Они не могут спастись от своей войны. Мы отправимся туда. Мы спасём своих братьев и сестёр. Призывательница, когда это будет исполнено, мы вернёмся к тебе — за небытием, которое нас заждалось.

— Пран Чоль… — Её голос сорвался. — Вы продолжите свою муку…

— Мы должны спасти родичей, Призывательница, если только сумеем. В Обете кроется наша сила. Она нам понадобится.

Серебряная Лиса медленно взяла себя в руки, утишила горе, сдержала дрожь.

— Тогда я пойду с вами, Пран Чоль. Мы пойдём. Ночная Стужа, Рваная Снасть, Беллурдан и Серебряная Лиса.

Заклинатель костей долго молчал, затем сказал:

— Это честь для нас, Призывательница.

Серебряная Лиса замялась, затем проговорила:

— Вы… изменились. Что же сделал Итковиан?

Море костяных шлемов всколыхнулось, тысячи голов склонились при упоминании этого имени. У неё перехватило дыхание. Клянусь Бездной, что же он сделал?

Пран Чоль долго размышлял над ответом.

— Оглянись вокруг, Призвательница. Узри жизнь, что царит ныне в этом мире. Протяни руку и ощутишь мощь, здесь, в земле.

Она нахмурилась.

— Я не понимаю. В этом мире обитель Звериных тронов. Здесь духи рхиви… боги-волки…

Пран Чоль кивнул.

— И не только они. Ты сотворила — быть может, ненамеренно — мир, где Обет Телланна разрушается. Т’лан айи… ныне вновь смертны. И это потребовало от тебя куда меньше сил, чем ты ожидала, ведь правда? Призывательница, Итковиан освободил наши души и нашёл здесь, в этом мире, созданном тобой, место. Для нас.

— Он дал вам… искупление!

— Искупление? Нет, Призывательница. На это способна лишь ты. Но т’лан имассы пробудились. Наша память — она вновь жива, в земле у нас под ногами. К ней мы вернёмся в тот день, когда ты освободишь нас. Заклинательница… мы не ждали ничего, кроме небытия от этого освобождения. Даже представить себе не могли, что возможен… другой путь.

— А теперь? — прошептала она.

Пран Чоль вскинул голову.

— Мы не можем постигнуть… то, что добровольно принял один смертный человек. — Он развернулся, чтобы вернуться в строй нежити, затем остановился и обернулся к ней. — Призывательница.

— Да.

— Лишь одно дело ждёт нас… прежде чем мы отправимся в долгое странствие…

Хватка сидела на покрытом пятнами сажи фундаментном камне и полными усталости глазами смотрела, как ходят по развалинам рхиви, разыскивают тела. Им помогали безоружные паннионские солдаты — похоже, все остальные жители города либо погибли, либо их ещё прежде обглодали до костей.

«Мостожогов», которые погибли в цитадели, уже увезли на повозке — Хватка и её немногочисленные солдаты подобрали почти всех по пути обратно, хотя крепость уже начала рушиться. Ещё несколько тел удалось обнаружить и извлечь при помощи чар тисте анди, некоторые из народа Корлат всё ещё оставались в городе, словно ждали чего-то или кого-то. Пока не отыскали только тел Быстрого Бена и Парана. И Хватка подозревала, что их и не найдут, поскольку никаких тел здесь нет.

Площадку освещали факелы, жалкие огоньки в неравной битве с магической тьмой, которая окутала город. В воздухе стоял густой запах дыма и известковой пыли. То и дело вдалеке раздавались крики боли, словно неотвязные воспоминания.

Мы были хрупкими. Нас уничтожили задолго до этого, под стенами Крепи, просто горстке уцелевших потребовалось много времени, чтобы это понять. Вал, Тротц, Дэторан. Ходячие трупы, которые продолжали отдавать честь…

Рядом заговорила Дымка:

— Я попросила рхиви с нашей повозкой подождать у северных ворот.

Наша повозка. Повозка с мёртвыми «мостожогами».

Первые в бой.

Последние в отступлении.

В последний раз.

Среди развалин цитадели вспыхнул Путь, из открывшегося портала появились фигуры. Исполосованный пёс — похоже, пастушья порода — за ним госпожа Зависть и два сегулеха, которые несли между собой третьего воина в маске.

— Ну что, — пробормотала Дымка, — это вроде как закрывает вопрос, да?

Хватка не совсем поняла, что она имела в виду, но переспрашивать не стала. Госпожа Зависть заметила их.

— Ах, лейтенант! Милочка! Как я рада видеть, что ты в добром здравии. Не поверишь, какую выходку учудил этот беловолосый меч в штанах…

— Я полагаю, речь обо мне? — спросил глубокий мужской голос.

Из мрака выступил Аномандр Рейк.

— Если б я знал, что ты находишься внутри цитадели, госпожа Зависть, опустил бы Лунное Семя до самого подвала.

— Фу, как не стыдно такое говорить!

— Что ты здесь делаешь? — прорычал Сын Тьмы.

— Ах, то да сё, любовь моя. Ты нынче вечером такой воинственный — ещё ведь вечер, не так ли? Тут это непросто понять.

— Ого, — прошептала Дымка, — да у этих двоих за плечами целая история.

— Быть не может, — тихо процедила Хватка. — Как же ты догадалась?

Растреклятая баба — ни пятнышка на телабе. Вот уж точно я из другого мира. Но мы же стояли рядом, там в коридоре.

Аномандр Рейк пристально разглядывал женщину перед собой.

— Чего ты хочешь, Зависть?

— Подумать только! А я-то прошла пешком полконтинента, неблагодарный ты мужлан, чтобы только передать тебе слова чрезвычайной важности.

— Хорошо, я слушаю.

Госпожа Зависть моргнула, огляделась по сторонам.

— Здесь, любовь моя? Может, отыщем несколько более… интимный уголок?

— Нет. У меня есть дела. Говори.

Женщина скрестила на груди руки.

— Ну и ладно! Хотя видят боги, я уже сама не понимаю, ради чего терплю и сношу всё это с улыбкой и…

— Зависть.

— Хорошо. Услышь меня, Владелец Драгнипура. Мой дражайший отец, Драконус, решил вырваться из цепей внутри меча. Откуда мне это известно? Кровь шепчет, Аномандр.

Владыка Лунного Семени хмыкнул.

— Удивлён, что это заняло у него столько времени. Но что с того?

Глаза Зависти широко распахнулись.

— Это бравада или чистое безумие? Если ты вдруг забыл, нам пришлось немало потрудиться, чтобы убить его в первый раз!

Хватка бросила через плечо взгляд на Дымку, увидела, что та тоже с отвисшей челюстью уставилась на Рейка и Зависть.

— Не припомню, чтобы ты тогда особенно трудилась, — заметил Аномандр Рейк. — Просто стояла в стороне и смотрела на битву…

— Вот именно! И что́, по-твоему, мой отец об этом думает?

Владыка Лунного Семени пожал плечами.

— Онзнал достаточно, чтобы не просить тебя о помощи, Зависть. В любом случае, я учту твоё предостережение, хоть и мало что могу с этим поделать. По крайней мере, до того, как Драконус сумеет освободиться.

Тёмные глаза женщины сузились.

— Скажи, дорогой, что ты знаешь — если вообще что-то знаешь — о Господине Колоды?

Рейк приподнял брови.

— О Ганосе Паране? Смертном, который входил в Драгнипур? И отправил двух Псов Тени во врата Куральд Галейна?

Зависть топнула ножкой.

— Ты просто невыносим!

Повелитель тисте анди отвернулся.

— Разговор окончен, Зависть.

— Они же попытаются разбить меч!

— Да, могут попытаться.

— Сама твоя жизнь зависит от прихоти смертного человека!

Аномандр Рейк остановился, оглянулся на неё.

— Тогда лучше мне быть осторожным, не так ли? — В следующий миг он вновь зашагал к немногочисленной группе тисте анди.

Зависть зашипела от ярости и бросилась в погоню.

Дымка медленно повернулась к Хватке.

— Ганос Паран? Капитан?

— В другой раз подумаем об этом, — ответила Хватка. — В любом случае, нас это не касается. — Она медленно поднялась. — Собирай их, Дымка. Пойдём к Северным воротам.

— Так точно. Это я быстро.

— Я буду у арки.

— Лейтенант? Хватка?

— Чего?

— Ты сделала, что могла.

— Только этого было мало, да? — Не дожидаясь ответа, Хватка пошла прочь. Тисте анди расступились, чтобы дать ей дорогу. Хватка подошла к почерневшей арке ворот.

— Постой-ка.

Она обернулась и увидела Аномандра Рейка.

Хватка невольно отвела взгляд от суровых, нечеловеческих глаз тисте анди.

— Я пойду с тобой, — заявил он.

Встревоженная таким нежданным вниманием, Хватка покосилась через плечо на госпожу Зависть, которая осматривала бесчувственного воина-сегулеха. А ты смелая баба, Зависть — даже не вздрогнула.

Сын Тьмы, должно быть, заметил этот взгляд, поскольку вздохнул и сказал:

— Я не испытываю никакого желания продолжать этот разговор, лейтенант. А если она решит привести в чувство сегулеха — и учитывая её нынешнее настроение, она вполне на это способна — что ж, тот старый спор я также не склонен возобновлять. Полагаю, ты и твой взвод пойдёте к ставке командования к северу от города.

А мы пойдём? Я настолько далеко не планировала.

Хватка кивнула.

— Позволите к вам присоединиться?

Нижние боги! Хватка глубоко вздохнула, затем ответила:

— Мы сейчас не самая весёлая компания, Владыка.

— Верно. Но вы — достойная компания.

Она удивлённо посмотрела ему в глаза. Аномандр Рейк поморщился и добавил:

— Я сожалею, что прибыл так поздно. И я не знал, что в цитадели были малазанские солдаты.

— Это без разницы, Владыка, — пробормотала Хватка и даже смогла пожать плечами. — Говорят, роты Дуджека тоже покромсали, хоть они и не были в цитадели.

Аномандр Рейк на миг отвёл глаза, взгляд его стал напряжённым.

— Печальное завершение союза.

Оставшиеся в живых «мостожоги» подошли ближе и молча слушали. Хватка вдруг осознала, что они здесь, что они слышали сказанное, догадались о несказанном.

— Что касается нас, — сказала она, — это был верный союз.

Нас. Тех, кто стоит сейчас перед тобой.

Наверное, он понял.

— Тогда я бы хотел ещё один раз пройти вместе со своими союзниками.

— Это честь для нас, сэр.

— К ставке командования к северу от города.

— Так точно.

Повелитель тисте анди вздохнул.

— Там лежит павший солдат, которому я хочу… отдать последнюю дань уважения…

Да. Самая печальная новость за этот треклятый день.

— Как и все мы, Владыка.

Аномандр Рейк зашагал рядом с Хваткой, а пятеро последних «мостожогов» последовали за ними.

Она подошла к нему, тоже посмотрела на фигуры, которые собирались на вершине холма вокруг.

— Знаешь, чего бы я хотела?

Остряк покачал головой.

— Нет, Скалла. Чего бы ты хотела?

— Чтобы Драсти был здесь.

— Да.

— Пусть хотя бы его тело. Ему место здесь, среди других павших. А не под неприметной горсткой камней Худ знает где.

Что же, Драсти, выходит, ты стал первой жертвой на этой войне? Наш лихой отряд стал первым в этом военном союзе?

— Помнишь мост? — спросила Скалла. — Разваленный, где Драсти ещё рыбачил с опоры. А мы видели Семя Луны, помнишь? На горизонте, на юге. Плыло себе на восток. А теперь — вот они мы, стоим в тени этой треклятой громадины.

Каладан Бруд и Дуджек подошли к Корлат, которая продолжала неподвижно стоять над тремя укрытыми телами. На два шага от них отстал Тайшренн, чародейская патина молодости полностью сошла с него.

В тёмном воздухе повисла такая неестественная тишина, что любой голос разносился очень далеко.

Дуджек прошёл мимо Корлат, опустился на колени перед тремя павшими малазанцами.

— Кто был здесь? — прохрипел он, потирая рукой лицо. — Кто видел, что произошло?

— Я, — ровным голосом ответила Корлат. — И Тайшренн. Когда появилась Серебряная Лиса, Каллор ударил сперва нас двоих, чтобы мы не смогли вовремя ответить. Думаю, он не ждал, что Скворец и два морпеха встанут у него на пути. Они его задержали настолько, что Тайшренн успел оправиться. Каллору пришлось бежать к своему новому господину — Увечному богу.

— Скворец скрестил мечи с Каллором? — Дуджек убрал плащ с тела Скворца, молча всмотрелся в лицо друга. — Сломанная нога — это из-за неё?..

Остряк увидел, как Корлат, стоявшая позади Дуджека, замялась, затем сказала:

— Нет, Первый Кулак. Она сломалась уже после смертельного удара.

Долгое время спустя Дуджек покачал головой.

— Мы ему говорили, что нужно исцелить её как следует. «Потом» говорил он. Всегда «потом». Ты уверена, Корлат? Что нога сломалась после?

— Да, Первый Кулак.

Дуджек нахмурился, не сводя глаз с мёртвых солдат.

— Скворец был великолепным фехтовальщиком… тренировался с Дассемом Ультором, и даже самому Дассему приходилось долго стараться, чтобы пробиться через его защиту. — Малазанец вновь покосился через плечо на Корлат, затем на Тайшренна. — И если с флангов его прикрывали два морпеха… как долго ты приходил в себя, Высший маг?

Тайшренн поморщился, бросил взгляд на Корлат, затем сказал:

— Лишь несколько мгновений, Дуджек. На несколько мгновений… опоздал.

— Первый Кулак, — сказала Корлат, — Каллор владеет мечом… он — могучий воин.

Остряк заметил, как Дуджек нахмурился ещё сильнее.

Скалла прошептала себе под нос:

— Не вяжется это всё. По всему выходит, что сперва нога сломалась.

Остряк схватил её за руку, затем покачал головой.

Нет, у Корлат наверняка есть причины для такого… обмана.

Скалла насупилась, но промолчала.

С тяжёлым вздохом Дуджек поднялся.

— Я потерял друга, — сказал он.

По какой-то причине неприкрытая простота этих слов поразила Остряка в самое сердце. Он ощутил ответный укол боли и горя.

Драсти… мой друг.

Итковиан…

Остряк отвернулся и быстро заморгал.

Прибыл Аномандр Рейк, ворониха Карга, громко хлопая крыльями, убралась у него с дороги. Рядом с Сыном Тьмы была Хватка. Остряк увидел позади неё других «мостожогов»: Дымку, Молотка, Мураша, Штыря, Перла. Доспехи разорваны в клочья, покрыты запекшейся кровью, в глазах не осталось ничего живого.

На склонах холма собрались выжившие солдаты Войска Однорукого. Остряк прикинул, что их меньше тысячи. За малазанцами — баргасты и рхиви, тисте анди и остальные солдаты армии Бруда. Стояли молча, отдавая почести павшим.

Целитель, Молоток, сразу направился туда, где лежало тело Скворца.

Остряк видел, как малазанец осматривает раны, видел, как в глазах целителя рождается понимание. Коренастый солдат пошатнулся, отступил на шаг, обхватил себя руками, будто рассыпался на части где-то внутри. Дуджек оказался рядом как раз вовремя, чтобы подхватить его, усадить на землю.

Есть раны, которые никогда не исцелятся, и этот человек только что получил именно такую рану. Если бы только Дуджек оставил тело Скворца под плащом…

Аномандр Рейк стоял рядом с Корлат. Долгое время он молчал, затем отвернулся.

— Корлат, как ты ответишь на это?

Тисте анди ответила ровным тоном:

— Орфантал готовится, Владыка. Мы с братом отыщем Каллора.

Рейк кивнул.

— Когда найдёте, не убивайте его. Он заслужил Драгнипур.

— Будет исполнено, Владыка.

Затем Сын Тьмы обратился к остальным.

— Первый Кулак Дуджек. Высший маг Тайшренн. Лунное Семя умирает, посему мой народ покидает его. Семя будет отправлено на восток — в океан, сила внутри Луны слабеет, и скоро она опустится под воду. Я прошу, чтобы этих трёх павших малазанцев — убитых предателем, которого привели сюда мы с Каладаном Брудом — этих трёх малазанцев похоронили в Лунном Семени. Полагаю, это будет достойный саркофаг.

Все молчали. Рейк взглянул на Хватку.

— И я прошу, чтобы все мёртвые «мостожоги» также были похоронены там.

— А там хватит места всем павшим? — спросила Хватка.

— Увы, нет. Большинство чертогов внутри затоплены.

Хватка глубоко вздохнула, затем взглянула на Дуджека.

Первый Кулак, казалось, не мог решиться.

— Кто-нибудь видел капитана Парана?

Никто не ответил.

— Ладно. Что касается захоронения павших «мостожогов», решение принимать тебе, лейтенант Хватка.

— Им всегда было любопытно, что там внутри Лунного Семени, — сказала та, криво ухмыльнувшись. — Думаю, им бы это понравилось.

К обозу, беспорядочно раскинувшемуся в парковом лесу к северу от поля боя, медленно стягивались семьсот двадцать два Моттских ополченца, каждый тащил джутовый мешок, набитый добычей из города.

К стволу дерева прислонилась массивная столешница, так, что виден был рисунок на днище. Ножки давно отломились, но так её было легче перевозить.

Прежде, чем кто-либо заметил, изображение какое-то время уже светилось — а вот теперь внушительная толпа собралась рядом и пялилась на чудо. Наконец Путь внутри рисунка открылся, наружу ступил Паран, а за ним — Быстрый Бен и невысокая, мускулистая женщина с чёрными волосами.

Все трое были покрыты изморозью, которая начала таять, как только портал закрылся у них за спинами.

Один из Моттских ополченцев выступил вперёд.

— Здрасте. Я — главмаршал Джиб Валун, и кой-чего не могу уразуметь.

Паран, который всё ещё дрожал от беспощадного холода Омтоз Феллака, некоторое время смотрел на ополченца, затем пожал плечами.

— И чего же, главмаршал?

Джиб Валун почесал в затылке.

— Ну, это ведь стол, а не дверь…

Чуть позже, когда Паран и Быстрый Бен шагали в сумерках к полю боя, чародей тихо рассмеялся. Капитан покосился на него.

— Что?

— Лесной юморок, Паран. Случается, когда говоришь с самыми страшными магами, каких мы только встречали.

— Магами?

— Ну, может, это и не лучшее слово. Скорее, с колдунами. Болотными колдунами. Такими, с древесной корой в волосах. Если уйдут в лес, ты их ни за что не найдёшь, разве только сами решат показаться. Эти братья Валуны — худшие из всей этой компании, хотя говорят, у них есть единственная сестра, с которой мы тоже совсем не хотим встречаться — никогда.

Паран покачал головой.

Килава ушла, как только они вернулись в смертный мир. Заклинательница простыми словами поблагодарила их обоих, и это, как почувствовал Паран, само по себе было исключительным знаком доверия с её стороны, — а затем скрылась в сумраке леса.

Капитан и чародей добрались до торгового тракта и уже видели, как он выпрямляется, взбирается к гряде рядом с полем боя и городом. Лунное Семя висело практически у них над головой, истекая дождём и туманом. Несколько пожаров ещё полыхали в Коралле, но, похоже, тьма Куральд Галейна как-то их притушила.

Паран никак не мог выбросить из головы последние события. Он не привык быть рукой… искупления. Спасение яггутской девочки из раненого портала в Морне потрясло его.

Давным-давно… у стен Крепи. Я почувствовал её, почувствовал эту девочку — в тисках вечной боли, она не понимала, что сделала, чем заслужила всё это. Думала, что найдёт свою маму — так ей сказала Килава. Держала за руку брата…

А затем всё это пропало.

Внезапно — одна.

И одна лишь боль.

Тысячи лет.

Быстрый Бен с Таламандасом что-то сделали с девочкой, чарами избавили её от воспоминаний о произошедшем. Паран почувствовал личное участие Худа в этом колдовстве — лишь богу подобное было бы по силам: не просто заблокировать память, но полностью удалить её, очистить лист.

И вот — девочка потеряла брата. Но нашла дядю.

Только отнюдь не доброго дядюшку. Провидец страдает от собственных ран…

И теперь во владениях Огни появились новые жители. В её мире поселился древнейший Путь.

«Память льда, — сказал тогда Быстрый Бен. — Жар кроется в этой отраве хаоса — жар, силы которого хватит, чтобы уничтожить служителей. Мне нужно было найти способ замедлить распространение инфекции, ослабить яд. Я ведь предупредил Увечного бога, знаешь ли. Сказал ему, что встану у него на пути. Мы ему хорошо врезали, знаешь ли…»

Паран улыбнулся этим воспоминаниям. Даже сами боги не могли сравниться в самомнении с Быстрым Беном. Но всё равно чародей заслужил право на некоторое чувство злорадного удовлетворения, не так ли? Они выкрали Провидца из-под носа у Аномандра Рейка. Исправили древнейшее преступление и — к счастью — даже смогли привести туда Килаву, так что заклинательница приняла участие в этом искуплении. Они избавили этот континент от угрозы Провидца. И, наконец, сохранив Оматоз Феллак, замедлили продвижение заразы Увечного бога.

А девочке вернули её жизнь.

— Капитан, — пробормотал Быстрый Бен, положив руку ему на плечо.

Впереди, за последними деревьями, на склонах широкого холма с плоской вершиной толпились люди. Факелы покачивались, точно упавшие звёзды.

— Не нравится мне всё это, — пробормотал чародей.

Когда тьма развеялась, тела исчезли — три на вершине и все из повозки, которую Хватка со своими солдатами подвели к краю дороги у склона внизу. Ничего сложного или изысканного. Расположение павших внутри огромной летающей горы оставили тисте анди, самому Аномандру Рейку.

Остряк обернулся и задрал голову, чтобы посмотреть на Лунное Семя. По-пьяному кренясь, крепость дрейфовала к морю, закрывая яркие звёзды, которые уже было посеребрили землю. Естественная тьма ночи скоро поглотит чёрную базальтовую глыбу целиком.

Семя Луны уносило за собой свою тень, и вот, на гряде с другой стороны торгового тракта, проявился небольшой отряд солдат. Они стояли полукругом вокруг похоронных носилок и небольшой кучи камней.

Остряк не сразу понял, что́ видит. Затем он подтянул Скаллу ближе к себе.

— Пойдём, — прошептал он.

Она не протестовала, и даруджиец повёл женщину прочь с холма, вниз по склону, через безмолвный, призрачный строй, который, впрочем, расступился, чтобы дать им дорогу. Через дорогу, за неглубокую канаву, затем вверх по склону к гряде.

Туда, где оставшаяся сотня «Серых мечей» выстроилась, чтобы отдать последние почести человеку, который был Кованым щитом Фэнера.

Кто-то пошёл вслед за Остряком и Скаллой, но те не обернулись, чтобы узнать, кто.

Они приблизились к скромному собранию.

Солдаты отстирали форму, начистили до блеска оружие. Остряк заметил среди них — в основном женщин-капанок и новобранцев-тенескаури — Анастера, который по-прежнему сидел верхом на лошади. Кошачьи глаза Смертного меча превратились в щёлки, когда он посмотрел на одноглазого юношу. Э нет, он не тот, кем был. Уже не… пустой. Чем же он стал, если я вдруг чую его как своего… соперника?

Дестриант стояла ближе всех к неподвижному телу на носилках, разглядывала бледное, омертвевшее лицо Итковиана. Наконец женщина повернулась.

— Мы отмечаем смерть этого человека, душа которого не идёт ни к одному из богов. Он миновал врата Худа — и всё. Вошёл. Один. Он не бросит своё бремя, ибо в смерти остаётся тем, кем был в жизни. Итковианом, Кованым щитом Устава Фэнера. Помните его.

Она уже хотела дать знак начать захоронение, когда кто-то прошёл мимо Остряка и Скаллы, шагнул к Дестрианту.

Малазанский солдат, с каким-то свёртком под мышкой. Запинаясь, он сказал по-даруджийски:

— Пожалуйста, Дестриант, я хочу почтить Итковиана…

— Прошу.

— Я ещё… кое-что хочу сделать.

Она вскинула голову.

— Сударь?

Малазанец развернул свёрток — показался шлем Итковиана.

— Я… я не хотел поживиться за его счёт. Но… он настаивал, что это он остался в выигрыше при обмене. Неправда это, Дестриант. Сами смотрите. Все смотрите. Видите шлем на нём — это мой. Я его заберу. Его нужно вот в этом хоронить, в его собственном…

Дестриант развернулась, вновь посмотрела на тело, долгое время молчала, затем покачала головой.

— Нет, сударь. Итковиан бы отказал вам в этой просьбе. Ваш дар пришёлся ему по душе, сударь. Тем не менее, если вы решили теперь, что шлем, который вы ему отдали, имеет бо́льшую цену, он без колебаний вернул бы его… — Говоря это, женщина развернулась, её взгляд упал на солдата-малазанца — тот плакал. Затем она посмотрела куда-то ему за спину, и слова её погасли в тишине.

Остряк увидел, как глаза молодой женщины медленно распахнулись.

Звякнули доспехи — это вдруг повернулась Кованый щит «Серых мечей», затем, мгновение спустя, остальные солдаты последовали её примеру.

Развернулись и Остряк со Скаллой.

Одинокий малазанец был лишь первым из многих. В серебристом свете звёзд все выжившие солдаты Дуджекова Войска выстроились у основания гряды. Рядом с ними — ряды тисте анди, и дальше — рхиви, баргасты, Чёрные моранты — огромная толпа людей в полном молчании…

…а затем взгляд Остряка скользнул дальше на восток, к полю боя, и там вновь стояли т’лан имассы, и они тоже двигались вперёд.

Позади них стояла Серебряная Лиса, смотрела.

«Серые мечи» погрузились в ошеломлённое молчание, медленно расступились, когда первые т’лан имассы добрались до гряды.

Первым подошёл заклинатель костей, в руке он держал старую морскую раковину на кожаном ремешке. Неупокоенный шаман остановился и сказал Дестрианту:

— За дар, которым этот смертный нас удостоил, каждый принёс ответный подарок. Все вместе они станут ему курганом, и будет он неприступным. Если вы нам в этом откажете, мы воспротивимся вашей воле.

Дестриант покачала головой.

— Нет, сударь, — прошептала она. — Отказа не будет.

Заклинатель подошёл к Итковиану, уложил ему на грудь свою раковину.

Остряк вздохнул. Ах, Итковиан, похоже, у тебя появились новые друзья.

Торжественная процессия, скромные дары — зачастую лишь отполированный водой камень — один за другим ложились в растущую груду, укрывшую тело. Церемония продолжалась всю ночь, звёзды завершили свой великий круг и небо побледнело в лучах рассвета.

Когда малазанский солдат положил на курган шлем Итковиана, началась вторая волна, один за другим солдаты поднимались по склону, чтобы оставить покойному дар. Перстни, диадемы, кольца, кинжалы.

Всё это время Остряк и Скалла стояли в стороне и смотрели, как и «Серые мечи».

Когда последние солдаты спустились с холма, Остряк шевельнулся. Он взглянул на огромный, поблёскивающий курган, заметил слабую эманацию чародейства Телланна, которое сохранит его — удержит всякий предмет на своём месте, навсегда, — и поднял левую руку. Послышался тихий щелчок, торквесы скатились в ладонь.

Извиняй, Трич. Учись жить с чувством утраты.

Мы ведь живём.

Солнце наконец вынырнуло из моря на востоке, но весь город Коралл по-прежнему окутывала тьма. Паран стоял рядом с Быстрым Беном. Оба они видели процессию, но так и не покинули своего места на холме. Видели, как Дуджек присоединился к молчаливой шеренге дарителей: один солдат почтил другого.

Капитан чувствовал себя ужасно от того, что не мог поступить так же. Парану казалось, смерть Скворца разбила его, не оставила сил пошевелиться. Они с Беном прибыли слишком поздно и не успели принять участие в официальном прощании вместе со всеми остальными — Паран и не думал, что простой ритуал имеет для него такое огромное значение. Он бывал на похоронах прежде — ещё ребёнком, в Унте — видел торжественные процессии, шёл рядом со своими сёстрами, с матерью и отцом, чтобы в конце концов оказаться у какого-нибудь склепа в некрополе, где тело очередного державного мужа предавали в руки предков. Помнил длинные церемонии, во время которых ёрзал, не испытывая ни малейшей скорби по человеку, которого не знал. Плакать над пустым телом казалось ему глупой тратой времени.

Мать. Отец. Он не был на их похоронах, но чувствовал себя спокойно, зная, что Тавор наверняка организовала достойную церемонию с должным почтением.

Здесь солдаты свели весь церемониал к минимуму. Просто стояли навытяжку, неподвижно, каждый погружён в свои мысли и чувства. Но все вместе. Их связывало общее горе.

А они с Беном всё пропустили, пришли слишком поздно. Тело Скворца уже исчезло. И Ганос Паран чувствовал утрату, сердце его превратилось в глубокую, тёмную пещеру, где звенело эхо чувств, которые он никому не стал бы, не смог бы выказывать.

Они с чародеем молча смотрела на Лунное Семя, которое дрейфовало всё дальше на восток и теперь уже находилось на расстоянии трети лиги. Летающая крепость плыла низко над землёй, и вскоре — наверное, примерно через месяц — она коснётся волн где-нибудь в океане, а затем вода вновь хлынет в трещины, заполнит чертоги внутри и Семя Луны затонет. Скроется в глубинах бесчувственного моря…

К ним никто не подходил.

Наконец чародей повернулся.

— Капитан.

— Что, Быстрый Бен?

— Семя Луны. Нарисуй его.

Паран нахмурился, затем у него перехватило дыхание. Он колебался, но вот — присел на корточки, разгладил ладонью небольшой участок земли. Указательным пальцем начертил прямоугольник со скруглёнными углами, а внутри него грубый, но узнаваемый силуэт. Некоторое время он рассматривал свою работу, а затем взглянул на Быстрого Бена и кивнул.

Чародей вцепился рукой в плащ Парана и сказал:

— Веди нас.

Так. И как же это сделать? Смотри на карту, Паран… Нет! Так мы окажемся на треклятой поверхности горы, а потом последует краткий, но точно смертельный полёт в воду. Зал, сказала Хватка. Тронный зал Рейка. Думай о тьме. Куральд Галейн, никакого света, тишина, завёрнутые в ткань трупы…

Зажмурившись, Паран шагнул вперёд, потащил за собой Быстрого Бена.

И ступил сапогом на камень.

Он открыл глаза и увидел лишь чернильную черноту, но воздух здесь был… другой. Он сделал ещё шаг, услышал, как чародей вздохнул позади. Быстрый Бен пробормотал что-то, и над ними возник тусклый светящийся шарик.

Чертог с высоким сводом, наверное, шагов двадцать в ширину и более сорока в длину. Они оказались рядом с главным входом — позади, за аркой, виднелся коридор. Впереди, в дальнем конце чертога — возвышение.

Массивное кресло с высокой спинкой, которое раньше стояло в центре возвышения, отодвинули в сторону, две ножки стояли на нижней ступеньке, так что трон накренился. В центре помоста теперь высились три саркофага из чёрного дерева.

По сторонам от центрального прохода стояли другие саркофаги — вертикально. По ним вилась чёрная паутина чародейства.

Быстрый Бен тихонько присвистнул сквозь зубы.

— Ну, берегитесь, грабители могил.

Паран присмотрелся к тонкому танцу магии на неукрашенных саркофагах.

— Защитные чары? — спросил он.

— И не только, капитан. Но нам бояться нечего. «Мостожоги» внутри тех, что стоят по сторонам прохода. Да, и один Чёрный морант. — Маг указал на саркофаг, который с точки зрения Парана ничем не отличался от остальных. — Вывих. Яд в руке убил его за колокол до первой волны Дуджека. — Быстрый Бен медленно подошёл к другому саркофагу. — Здесь… всё, что осталось от Вала. Немного. Этот ублюдок себя подорвал «руганью». — Чародей остановился перед гробом. — Хватка всё хорошо описала, Вал. И я расскажу Скрипачу. Как только его увижу. — Он ещё немного помолчал, затем с ухмылкой обернулся к Парану. — Я себе представляю его, то есть — его душу, как она присела у врат Худа и закладывает «трещотку» между камнями…

Паран улыбнулся, но через силу. Он направился к возвышению. Чародей пошёл за ним.

Быстрый Бен тихо называл имена на ходу:

— Чубук… Пальчик… Дэторан… Бестолочь… Рантер… Грунт… Бакланд… Сказка… Лисс… Мамзель… Тротц — эх, я-то думал, что баргасты… но нет. Он был такой же «мостожог», как и все мы. Там, под крышкой, Паран, он всё ещё ухмыляется…

Пока они шли, Быстрый Бен называл вслух имена всех, мимо кого они проходили. Около тридцати «мостожогов», павшие подчинённые Парана.

Они подошли к возвышению.

И не смогли пройти дальше. Чары охватили весь помост поблёскивающими нитями Куральд Галейна.

— Это рука самого Рейка, — пробормотал маг. — Эти… заклятья. Он их лично накладывал.

Паран кивнул. Он это уже слышал от Хватки, но понимал, что Быстрому Бену нужно говорить, заполнить чертог эхом своего голоса.

— Это всё нога, знаешь ли. Сломалась в неподходящий момент. Наверное, на выпаде… а значит, он подловил Каллора. Убил бы его. Иначе ни за что бы так не выставился. Треклятая нога. На неё мраморная колонна упала — там, в саду, в Даруджистане… А Скворец просто стоял в неудачном месте в неудачное время.

— И вот оно чем обернулось.

А теперь Хватка и остальные присматривают за Молотком. В любой момент — кто-то рядом. Целитель может попытаться упасть на нож в любой момент… если ему дать шанс. Ах, Молоток, он всё тебя отгонял. «В другой раз, у меня сейчас забот полон рот. Просто побаливает, ничего особенного. Когда с этим закончим, тогда и займёмся». Это не твоя вина, Молоток. Солдаты умирают.

Капитан заметил, как Быстрый Бен достал из кошеля маленький камешек и положил на пол перед возвышением.

— Я ещё, может, захочу потом сюда заглянуть, — сказал он и слабо, грустно улыбнулся Парану. — С Каламом…

Ох, чародей…

Паран поднял взгляд на три саркофага. Он не знал, кто в каком лежит. Но это его почему-то совершенно не волновало. Скворец и два морпеха — они стояли за Рваную Снасть — до конца.

Всегда честная сделка, чародейка.

— Я готов их оставить, капитан.

Паран кивнул.

Они повернулись и медленно пошли обратно.

Добравшись до арки, остановились.

Быстрый Бен выглянул в коридор.

— Они всё оставили, знаешь ли.

— Что? Кто?

— Рейк. И тисте анди. Вещи свои оставили. Все.

— Но почему? Они ведь теперь поселятся в Чёрном Коралле, разве нет? В городе никого не осталось…

Быстрый Бен пожал плечами.

— Тисте анди, — бросил он таким тоном, словно говорил: «Мы этого никогда не узнаем».

У них за спиной возник неровный портал. Чародей негромко хмыкнул.

— Да уж, в этих вещах у тебя точно есть свой стиль, капитан.

Точно, стиль «неуклюжий неумеха».

— Входи, чародей.

Он увидел, как Быстрый Бен исчез в портале. Затем Паран обернулся — в последний раз взглянуть на чертог. Световой шарик быстро угасал.

Скворец, за всё, чему ты меня научил, я благодарю тебя. «Мостожоги», я бы хотел сделать для вас больше. Особенно в конце. По крайней мере, я мог бы умереть с вами.

Ладно, теперь уж, наверное, слишком поздно. Но я благословляю вас. Всех и каждого.

Он развернулся и шагнул в портал.

В безмолвном чертоге свет померк, шарик блеснул в последний раз и исчез.

Но в зале зародилось новое свечение. Слабое, будто пляшущее в такт с чёрной паутиной на саркофагах.

Загадочный танец.

Костяной фургон громыхал по торговому тракту, Эмансипор нахлёстывал поводьями широкие, чёрные спины волов.

Остряк, который уже добрался до середины дороги, остановился, подождал.

Слуга скривился, неохотно остановил экипаж. Постучал кулаком в стенку у себя за спиной — кожа рептилии загудела, словно армейский барабан.

Распахнулась дверца, и наружу выбрался Бошелен, а за ним — Корбал Брош.

Бошелен подошёл, остановился перед Остряком, однако взгляда своих невыразительных серых глаз он не сводил с тёмного города.

— Невероятно, — выдохнул он. — Вот такое место… я бы смог назвать домом.

Остряк жёстко рассмеялся.

— Ты так думаешь? Там теперь тисте анди. Более того, город теперь — часть Малазанской империи. Думаешь, кто-то из них согласится терпеть увлечения твоего друга?

— Он прав, — заскулил у фургона Корбал Брош. — Мне там будет совсем не весело.

Бошелен улыбнулся.

— Ах, Корбал, только подумай, сколько там свежих трупов. Взгляни на поле перед воротами! К’чейн че’малли, которых уже даже любезно расчленили — на удобные кусочки разделили, если угодно. Тут довольно материалов, дражайший коллега, чтобы выстроить целую усадьбу.

Остряк увидел, что Корбал Брош вдруг заулыбался.

Боги, не приведите такое увидеть — никогда, пожалуйста.

— Теперь же, полосатый капитан, — проговорил Бошелен, — будь так любезен, и уберись с дороги. Но прежде, с твоего позволения, я задам один вопрос.

— Какой?

— Я недавно получил записку. Ужасный почерк, и, хуже того, написано на берёзовой коре. Похоже, некий Джиб Валун и его братья вознамерились нанести мне визит. Ты случайно не знаешь ли этих благородных господ? Я бы не отказался от совета по этикету — как их принять?..

Остряк улыбнулся.

— Надевай всё лучшее, Бошелен.

— Вот как. Благодарю, капитан. А теперь, сделай любезность…

Остряк махнул ему рукой и пошёл дальше.

«Серые мечи» разбили временный лагерь в пятидесяти шагах к востоку от внушительного, блестящего кургана, который уже получил название — Дар Итковиана. Потрёпанные группы тенескаури — измотанных и больных — вышли из Чёрного Коралла и лесов, и теперь все расположились вокруг лагеря. Весть о… перерождении Анастера распространилась среди них, и в этих словах — обещание спасения.

Рекрутируют. Эти тенескаури уже никогда не смогут стать теми, кем были прежде. Им тоже необходимо переродиться. Незнакомцу в теле Анастера — этому новому Смертному мечу Тогга и Фандереи — предстоит много работы…

Остряк решил, что пришло время присмотреться к нему внимательней. Из него-то, небось, получится Смертный меч получше, чем из меня. Наверное, самодовольный ханжа — вон как расселся на своей дрянной кобылке. Ладно, надо признать, я уже готов этого ублюдка возненавидеть.

Остряк направился к Анастеру, который медленно ехал на лошади по старому лагерю тенескаури. Исхудавшие люди-скелеты тянулись к нему со всех сторон, касались его самого и лошади. В полудюжине шагов позади шагала Дестриант, и Остряк почуял, как вокруг неё вихрится целительная магия — объятия Устава Волка уже раскрылись.

Анастер наконец выехал за пределы лагеря. Единственный глаз сразу заметил Остряка, и юноша натянул поводья, чтобы дождаться даруджийца.

Он заговорил, прежде чем Остряк успел раскрыть рот:

— Ты — Остряк, Смертный меч Трейка. Дестриант мне о тебе рассказывала. Я рад, что ты пришёл. — Анастер оглянулся на тенескаури, которые остались в лагере, словно по его границе протянулась невидимая, неприступная стена, затем юноша спешился. — Кованый щит настаивает, что я должен оставаться на виду, — проворчал он и поморщился, разминая ноги. — Если так продолжать, я скоро ходить начну, как виканец.

— Говоришь, рад, что я пришёл, — пробурчал Остряк. — Почему?

— Ну, ты же Смертный меч, верно? Меня они тоже так называют. Я подумал, ну, в общем… Что это вообще означает, кстати?

— Ты не знаешь?

— Нет. А ты?

Остряк долго молчал, затем ухмыльнулся.

— В общем, тоже толком не знаю.

С нескрываемым облегчением Анастер вздохнул. Шагнул ближе.

— Слушай. Прежде чем — ну, попасть в это тело, я был разведчиком в малазанской армии. И уж точно считал, что храмы — это такие дома, где бедняки скидываются на дорогое вино для жреческих подвалов. Не нужны мне «последователи». А Дестриант у меня, да что там, Кованый щит — вот уж жёсткая женщина! Они на меня навалили столько надежд и ожиданий — чувствую себя так, как, наверное, чувствует этот парень, Итковиан, под курганом, хотя он-то, думаю, уже ничего не чувствует. Худов дух, только назвал его по имени, и уже сердце ноет, а я ведь его даже не знал.

— Я его знал, Анастер. Расслабься, парень. По всем поводам. Думаешь, я просился в Смертные мечи Трейка? Да я был охранником каравана, притом жалким, и очень тому радовался…

— Радовался, что был жалким?

— До самых печёнок.

Анастер вдруг улыбнулся.

— Я тут обнаружил бочонок эля — в лагере «Серых мечей». Нам надо прогуляться, Остряк.

— Ага, в лесочек. Я найду Скаллу — это подруга. Тебе она понравится, наверное.

— Женщина? Она мне уже нравится. Я пошёл за элем, встречаемся здесь же.

— Хороший план, Анастер. Только ни слова Дестрианту или Кованому щиту…

— Ни слова, даже если они меня будут пытать… — Голос его сорвался, и Остряк заметил, что юноша вдруг стал бледнее обычного. Затем встряхнул головой. — До скорой встречи, друг.

— Ага.

Друг… Да, наверное, так.

Он смотрел, как Анастер взлетел в седло, — человек, которым он был прежде, явно недурно умел ездить на лошади.

Нет, не «человек, которым он был». Человек, которым он есть. Остряк ещё некоторое время смотрел вслед Анастеру, а затем повернулся и пошёл искать Скаллу.

Пар и дым по-прежнему валили от чётырёх фургонов Тригалльской торговой гильдии, которые стояли у подножия холма. Быстрый Бен убежал, чтобы поговорить с начальником каравана — роскошно разодетым толстяком, смертельную усталость которого легко было разглядеть даже с пятидесяти шагов.

Паран вместе с «мостожогами» ждал Дуджека на гребне холма. Отсюда он видел, как чародей и тригалльский маг завели длинный разговор, итог которого, похоже, поставил Бена в тупик. Затем к ним подошёл даруджиец Крупп, и спор продолжился — с новым накалом.

— Чего это у них там? — поинтересовалась Хватка.

Паран покачал головой.

— Понятия не имею, лейтенант.

— Сэр?

Что-то в её тоне заставило Парана обернуться.

— Да?

— Нельзя было меня оставлять за главного — я всё провалила, сэр.

В её глазах Паран прочёл острую боль, и не отвёл взгляд, хотя очень хотелось.

— Не ты, лейтенант. Это ведь в конечном счёте был мой приказ. Это я вас бросил.

Хватка покачала головой.

— Бен нам рассказал, что вы делали, капитан. Вы были там, где должны были быть, сэр. Хорошо отыграли. Мы-то думали, что уж в этом месиве никакой победы не найти, а теперь знаем, что это не так — а такое значит больше, чем вы думаете.

— Лейтенант, ты вышла из цитадели сама и вывела выживших. Никто бы не справился лучше.

— Согласен, — прорычал новый голос.

Внезапное появление Дуджека заставило обоих замолчать. Первый Кулак словно постарел на десять лет за одни сутки. Он сутулился, единственная рука дрожала.

— Лейтенант, собери «Мостожогов». Я хочу поговорить со всеми вами.

Хватка повернулась и жестом подозвала пятерых солдат.

— Хорошо, — буркнул Дуджек. — Теперь, слушайте меня. Вон там половина Тригалльского фургона забита задержанным жалованьем. Жалованьем для роты, известной как «Мостожоги». В полном составе. Довольно, чтобы каждому из вас купить по усадьбе и жить в заслуженной идиллии. Тригалльцы отвезут вас в Даруджистан — не рекомендую возвращаться обратно в Империю. Что до меня, Тайшренна и Кулака Арагана — для нас ни один «мостожог» живым из цитадели не вышел. Нет, ни слова, солдаты! Именно так Скворец и собирался всё для вас обустроить. Худов дух, и для себя тоже! Уж это-то уважьте! К тому же у вас есть ещё одно задание, и оно требует, чтобы вы оказались в Даруджистане. Тригалльцы привезли кое-кого. Он сейчас под опекой Высшего алхимика Барука. И этот человек не здоров — думаю, вы ему нужны. Малазанцы. Солдаты. Сделайте для него в Даруджистане всё, что сумеете, а когда решите, что больше ничего не способны сделать, можете быть свободны. — Дуджек помолчал, разглядывая их, затем кивнул и сказал: — Это всё, «Мостожоги». Тригалльцы вас ждут. Капитан, задержитесь на миг — хочу с вами с глазу на глаз перемолвиться. Да, Хватка, пошли Высшего мага Быстрого Бена сюда, хорошо?

Хватка заморгала.

— Высшего мага?!

Дуджек поморщился.

— Этот ублюдок не может дальше прятаться. Тайшренн настоял.

— Так точно, сэр.

Паран смотрел, как маленький отряд начал спускаться с холма.

Дуджек провёл дрожащей рукой по лицу, отвернулся.

— Пойдём со мной, Паран.

Капитан последовал за Дуджеком.

— Вы хорошо всё устроили, сэр.

— Нет, плохо, Ганос, но это всё, что я могу сделать. Я не хочу, чтобы последние «мостожоги» погибли на поле боя или в каком-нибудь безымянном городке, который до последнего бьётся за свою свободу. Я поведу остатки своего Войска в Семь Городов, чтобы усилить карательную армию адъюнкта Тавор. Если хочешь…

— Нет, сэр. Я бы отказался.

Дуджек кивнул, будто такого ответа и ждал.

— Там для тебя тоже дюжина-другая столбиков лежит, у фургонов. Отправляйся со своей ротой — и моим благословением. Запишу тебя в список погибших при исполнении.

— Благодарю, Первый Кулак. Наверное, я просто не гожусь для того, чтобы быть солдатом.

— Ни слова об этом, капитан. Думай, что хочешь, но мы тебя будем помнить, каким знали — благородным…

— Аристократом.

— Да не в этом смысле благородным, Ганос. В том смысле, который надо заслужить, только он чего-то и стоит. Потому что в наши дни и годы это большая редкость.

— В этом, сэр, я при всём уважении не могу с вами согласиться. Про эту кампанию я твёрдо запомню одно — как раз за разом оказывался поражён и посрамлён теми, с кем мне выпала честь служить.

— Иди к остальным «мостожогам», Ганос Паран.

— Слушаюсь, сэр. Прощайте, Первый Кулак.

— Прощай.

Спускаясь вниз по склону, Паран споткнулся, но тут же восстановил равновесие. К остальным «мостожогам»… что ж, всё-таки меня причислили к ним, пусть и ненадолго.

Я стал «мостожогом».

Не обращая внимания на суровых солдат повсюду, Ток — Анастер — натянул поводья у небольшого шатра, который выделили ему «Серые мечи». Да, я помню Анастера, и это, может, его тело — но не более того. Он соскользнул с седла и вошёл.

Порывшись, Ток отыскал небольшой бочонок, спрятал его в кожаном мешке, который повесил на плечо, а затем поспешил обратно.

Когда Ток вновь забирался в седло, к нему подошёл человек.

Ток нахмурился, глядя на него сверху вниз. Это был не тенескаури, и не «Серый меч». Мехами и потёртой кожаной одеждой он скорее походил на баргаста.

Всё тело покрыто шрамами — столько боевых шрамов Ток никогда прежде не видел на одном человеке. Но вопреки всему этому было в его лице что-то мягкое, благородное. На вид незнакомцу нельзя было дать больше двадцати, лицо резко очерченное, костистое, длинные чёрные волосы без единого фетиша или косички. На Тока смотрели глубокие карие глаза.

Ток никогда не видел этого человека прежде.

— Здравствуй. Ты чего-то хочешь? — спросил он, поскольку ему не терпелось уехать.

Незнакомец покачал головой.

— Я хотел лишь взглянуть на тебя, убедиться, что у тебя всё хорошо.

Он думает, что я — Анастер. Старый друг, наверное, но не один из приближённых, я бы его запомнил. Ну, не буду его разочаровывать.

— Спасибо, я в порядке.

— Это меня радует. — Незнакомец улыбнулся, положил ладонь на ногу Току. — Сейчас я уйду, брат. Знай, что тебя я храню в памяти. — Продолжая улыбаться, он развернулся и зашагал прочь, мимо удивлённых «Серых мечей», на север, к лесу.

Ток уставился ему вслед. Что-то… такое знакомое в походке…

— Смертный меч…

Ток увидел, что это приближается Кованый щит, и торопливо подобрал поводья.

— Не сейчас, — крикнул он. — Позже! — Развернул коня. — Ну, ладно, старушка, покажи-ка, что можешь ещё гнать галопом. — Ток ударил пятками по бокам лошади.

Сестра ждала его на опушке леса.

— Всё сделал? — спросила она.

— Да.

Оба вошли в тень под деревьями.

— Я скучала по тебе, брат.

— Я по тебе тоже.

— У тебя нет меча.

— Да. Думаешь, он мне нужен?

Сестра наклонилась к нему поближе.

— Теперь — нужнее, чем прежде, как мне кажется.

— Возможно, ты права. Тогда необходимо найти каменоломню.

— Баргастова гряда. Там кремень цвета крови — я его зачарую, разумеется, чтобы не дробился.

— Как прежде, сестра.

— Давным-давно.

— Да, так давно.

Под невозмутимыми взглядами двух братьев госпожа Зависть развеяла чары, которые удерживали Мока в бессознательном состоянии. Она смотрела, как Третий медленно приходит в себя, глаза под маской потускнели от боли.

— Ну-ну, — проворковала Зависть. — Тебе здорово досталось, не так ли?

Мок с трудом сел, взгляд его стал жёстким, когда отыскал двух братьев.

Госпожа Зависть выпрямилась и оценивающе посмотрела на Сену и Турула. Через некоторое время она вздохнула.

— Да уж, вид тот ещё. Им без тебя тоже досталось, Третий. Впрочем, — радостно заметила она, — тебе пришлось не лучше! Должна тебе сказать, Мок, что у тебя маска треснула.

Сегулех поднял руку, нерешительно провёл пальцами по тонкой трещине, которая отсекла две трети маски с левой стороны. Госпожа Зависть добавила:

— Впрочем, вынуждена признать, что у всех вас фасады слегка… потрескались. Можете себе представить? Аномандр Рейк — Седьмой — бесцеремонно выставил нас из города.

Мок неуверенно поднялся на ноги, огляделся.

— Да, — сказала госпожа Зависть, — мы опять в том же лесу, по которому столько дней топали. Ваша карательная экспедиция завершилась — уж не знаю, удовлетворительно ли. Паннионского Домина, увы, более не существует. Пришло время, мрачные мои слуги, отправляться домой.

Мок осмотрел свои клинки, затем обернулся к ней.

— Нет. Мы потребуем встречи с Седьмым…

— О нет, дурачок! Он вас не примет! Хуже того, чтобы добраться до него, вам придётся перебить несколько сотен тисте анди — а они и не подумают с вами фехтовать, просто сметут чародейством. Они очень практичные ребята — Чада Матери Тьмы. И вот, я решила проводить вас троих до дома. Правда, очень мило с моей стороны?

Мок смотрел на неё, молчание затягивалось.

Госпожа Зависть ответила сегулеху ослепительной улыбкой.

В долгом пути на север баргасты Белого Лица разбились на кланы, затем на семейные группы, которые широко рассыпались по равнине. Хетан шагала рядом с Кафалом, чуть позади отца и его ближайших соратников, которые двигались западнее.

Солнце припекало голову и плечи, лёгкий ветерок приносил запах воды от берега в двух сотнях шагов справа.

Около полудня они с братом заметили впереди двух путников. Близкие родичи, решила Хетан, когда подошла ближе. Оба довольно низкорослые, но крепкие, черноволосые, они медленно шагали рядом почти у самого берега.

Похожи на баргастов, но такого клана Хетан и Кафал не знали. Вскоре они поравнялись с двумя незнакомцами.

Взгляд Хетан сразу впился в мужчину, пробежался по удивительным шрамам, исчертившим его тело.

— Привет вам, незнакомцы! — окликнула она путников.

Оба повернулись, их явно удивило, что они не одни.

Теперь Хетан посмотрела в лицо мужчине. То, что женщина рядом — его сестра, стало совершенно очевидно. Вот и хорошо.

— Эй, ты! — окликнула она мужчину. — Как тебя зовут?

От улыбки незнакомца сердце Хетан забилось чаще.

— Онос Тлэнн.

Хетан подошла ближе, подмигнула темноволосой женщине, а затем снова взглянула на мужчину по имени Онос Тлэнн.

— Я вижу больше, чем ты думаешь, — низким голосом сказала она.

Молодой воин вскинул голову.

— Правда?

— О да — и то, что я вижу, говорит мне, что ты не ложился с женщиной уже о-очень давно.

Глаза мужчины широко распахнулись — ах, такие прекрасные глаза, глаза любовника…

— Правда, — согласился он и улыбнулся шире.

О да, глаза моего любовника…

Эпилог

Паран толчком распахнул дверь. С тяжёлым, набитым золотом мешком на плече, шагнул в прихожую.

— Рейст! Ты где?

Облачённый в доспехи яггут явился откуда-то, молча замер перед Параном.

— Ага, именно, — пробормотал Паран, — я решил тут поселиться.

Голос Рейста прозвучал холодным скрипом:

— Верно.

— Да. Трёх недель в этой распроклятой таверне хватило с головой, уж поверь. Так что — вот он я, набрался смелости, чтобы поселиться в ужасном и зловещем Доме Финнэста — и сразу вижу, что в смысле домашнего хозяйства дела у тебя обстоят из рук вон плохо.

— А два тела на пороге — что ты с ними собираешься делать?

Паран пожал плечами.

— Ещё не решил. Что-то да сделаю. Но пока хочу просто бросить тут золото — а то устал уже спать вполглаза. У них сегодня открытие, знаешь ли…

Огромный воин ответил:

— Нет, Господин Колоды, не знаю.

— Ну и ладно. Я обещал прийти. Видит Худ, сомневаюсь, что ещё кто-то из всего города явится. Кроме, может, Круппа, Колла и Мурильо.

— Куда прийти, Господин Колоды?

— Лучше «Ганос». Или «Паран». Куда? В Хваткину новую таверну, вот куда.

— Я ничего не знаю о…

— Я понимаю, что не знаешь, поэтому и рассказываю…

— …и знать не желаю, Ганос Паран, Господин Колоды.

— Ну, значит, не повезло тебе, Рейст. В общем, говорю, Хватка открывает новую таверну. Со своими партнёрами. Они половину своего жалованья спустили на этот безумный проект.

— Безумный?

— Да. Ты что, не знаешь, что значит «безумный»?

— Слишком хорошо знаю, Ганос Паран, Господин Колоды.

От этого Паран опешил. Он посмотрел на укрытое шлемом лицо, увидел лишь тени в узких прорезях забрала. По телу малазанца пробежала лёгкая дрожь.

— Кхм, да. Короче, они купили храм К’рула, колокольню и всё остальное. И превратили…

— В таверну.

— Храм, который весь город считает про́клятым.

— Что ж, в таком случае, — проговорил Рейст, отворачиваясь, — я полагаю, продали задёшево…

Паран оторопело уставился в спину яггуту.

— Ладно, увидимся, — сказал малазанец.

И услышал негромкий ответ:

— Если тебе угодно…

Как только Паран вышел из ворот на улицу, он едва не споткнулся о дряхлого человека в капюшоне, который неуклюже устроился на краю канавы. Из лохмотьев появилась грязная ладонь, потянулась к малазанцу.

— Добрый господин! Подай монетку! Всего одну монетку!

— Повезло тебе, старик, я и больше одной могу потратить. — Паран сунул руку в кожаный кошель у пояса. Вытащил пригоршню серебряных.

Нищий ахнул, подтянулся поближе, волоча за собой ноги, точно мёртвый груз.

— Богатый человек! Послушай меня. Мне нужен партнёр, о щедрый господин! У меня есть золото. Новые «советы»! Они спрятаны в тайнике на склонах Тахлинских гор! Целое состояние, господин мой! Нам только и останется, что организовать туда поход — ведь недалеко.

Паран бросил монеты в ладонь старика.

— А там закопан клад? Ну, разумеется.

— Господин, сумма внушительная, и я с радостью расстанусь с половиной. Твоё вложение вернётся по меньшей мере десятикратно.

— Мне не нужно больше денег, — улыбнулся Паран. Он сделал шаг прочь от попрошайки, но затем остановился и добавил: — Кстати, не стоит тебе задерживаться у этих ворот. Дом не привечает чужих.

Старик съёжился. Голова его свесилась набок.

— Ве-ерно, — протянул он из-под рваного капюшона, — этот Дом — не привечает. — Затем послышался тихий смешок. — Но я знаю другой, где привечают.

В ответ на загадочные слова нищего Паран лишь пожал плечами, развернулся и пошёл прочь.

Позади попрошайка надсадно закашлялся.

Хватка не могла отвести от него глаз. Мужчина сидел, сгорбившись, на стуле, которому ещё не нашлось стола, продолжая сжимать в руках обрывок изорванной ткани, на которой что-то было написано. Алхимик сделал всё возможное, чтобы вернуть жизнь в практически уничтоженное, иссохшее тело, но даже внушительные дарования Барука подверглись серьёзному испытанию — в этом не было сомнений.

Она про него слышала, разумеется. Все слышали. И все знали, откуда он явился.

Человек молчал. Не сказал ни слова с самого воскрешения. И Барук категорически настаивал, что речь у него отнял отнюдь не какой-то физический недостаток.

Императорский историк онемел. И никто не знал, почему.

Хватка вздохнула.

Торжественное открытие «К’руловой корчмы» обернулось катастрофой. Столы пустовали, терялись в огромном главном зале. Паран, Штырь, Дымка, Мураш, Молоток и Перл сидели за тем, что стоял ближе к очагу, и редко когда бросали друг другу хоть слово. Рядом находился второй занятый стол, за которым расположились Крупп, Мурильо и Колл.

И всё. О боги, мы прогорели. Зачем только послушали Мураша…

Входная дверь распахнулась.

Хватка с надеждой подняла глаза. Но это был только Барук.

Высший алхимик задержался в прихожей, затем медленно направился к столу, где сидели остальные даруджийцы.

— Дражайший друг благородного Круппа! Барук, доблестный защитник Даруджистана! Кто мог бы пожелать лучшего общества нынче вечером? И он здесь, о да! За этим самым столом! Крупп как раз повествовал, повергая в оторопь своих достойных товарищей, равно как и мрачнолицых отставных солдат за соседним столом, — он рассказал удивительную и поучительную историю о том, как Крупп и тёзка сей корчмы совместно задумали сотворить новый мир.

— Так значит, история окончена? — спросил, подходя, Барук.

— Увы, но Крупп с радостью…

— Отлично! Тогда я её выслушаю в другой раз. — Высший алхимик бросил взгляд на Дукера, но Императорский историк даже не поднял глаз. Сидел по-прежнему, склонив голову, неотрывно глядя на обрывок ткани в руках. Барук вздохнул. — Хватка, есть у тебя горячее вино с пряностями?

— Так точно, — отозвалась она. — За тобой, у очага.

Мураш потянулся за глиняным кувшином, поднялся, чтобы налить чашу Баруку.

— Хорошо, — громко сказала Хватка, подходя к очагу. — Ну что же. Отлично. Огонь славно полыхает, выпили мы достаточно, и я лично хотела бы послушать какую-нибудь историю — нет! Не ты, Крупп! Твои рассказы мы уже все слышали. Но вот Барук, например, и Колл с Мурильо, наверно, захотели бы послушать историю о том, как всё-таки взяли Коралл.

Колл медленно наклонился вперёд.

— Так ты, наконец, заговоришь, Хватка? Давно пора.

— Не я, — ответила та. — Поначалу — уж точно. Капитан? Налейте себе ещё, сэр, и начните рассказ.

Паран поморщился, но покачал головой.

— Я бы рад, Хватка.

— Слишком свежо ещё, — проворчал Штырь, кивнул и отвернулся.

— Худов дух, ну и жалкая же вы компания!

— Само собой! — огрызнулся Штырь. — Такой рассказ, чтоб заново нам всем сердце разбить! Какая в нём ценность?

Хриплый, надломленный голос ответил:

— Ценность есть.

Все замолчали, повернулись к Дукеру.

Императорский историк поднял взгляд, рассматривал их тёмными глазами.

— Ценность. Да. Я думаю, великая ценность. Но не ваша, солдаты. Ещё нет. Слишком свежо для вас. Слишком рано.

— М-да, — пробормотал Барук, — наверное, тут ты прав. Мы хотим слишком многого…

— От них. Да. — Старик вновь посмотрел на кусок ткани в руках.

Молчание затягивалось.

Дукер не шевелился.

Хватка уже начала поворачиваться к своим товарищам, когда он вновь заговорил:

— Что ж, позвольте мне, с вашего разрешения, занять этот вечер. И вновь разбить вам сердца. Это повесть о «Собачьей цепи». О Колтейне из клана Воро́ны, недавно назначенном Кулаке Седьмой армии…

И так заканчивается третье сказание из Малазанской книги павших

Глоссарий

Паннионский Домин

Паннионский Провидец: политический и духовный лидер Домина

Септарх: правитель одной из семи провинций Домина (также военачальник)

Урдо: командир отряда элитной тяжёлой пехоты (урдомов)

Урдомы: элитная тяжёлая пехота, фанатичные последователи Провидца

Провидомины: фанатики, секта телохранителей и убийц в Домине

Бетаклиты: средняя пехота

Беклиты: обычная регулярная пехота (известны также как «Сотня Тысяч»)

Бетруллиды: лёгкая кавалерия

Бетакуллиды: средняя кавалерия

Скаланди: лёгкая тактическая пехота, стрелки

Десанди: сапёры

Тенескаури: крестьянская армия

Капастан

«Серые мечи»: религиозный культ, наёмники, нанятые для защиты от Паннионского Домина

Совет Масок: Верховные жрецы Четырнадцати Взошедших, культы которых представлены в Капастане

Джидраты: солдаты на службе одного из четырнадцати храмов

Капанталл: городской гарнизон стражи Капастана, дружина князя Джеларкана

Коралльская рота: приверженцы изгнанного князя Арарда из Коралла

Лестийская гвардия: беженцы, бывшая дворцовая гвардия города Леста

Капанцы: этническая группа изолированных кварталов, также — народ Капастана

Даруджийский квартал: старый город, центр Капастана

Пленник: старая даруджийская цитадель, где заседает Совет Масок

Четырнадцать Взошедших капастанского Совета Масок

Фэнер/Теннерок

Трейк/Трич

Д’рек

Худ

Огнь

Тогг

Беру

Маури

Опонны

Солиэль и Полиэль

Королева грёз

Фандерея

Дэссембрей

Престол Тени

Народы и географические названия

Рхиви: скотоводы-кочевники центральных равнин Генабакиса

Баргасты: воинственные, кастовые племена, которые можно обнаружить на разных континентах:

Клан Ильгрес

Клан Белолицых (племенной союз сэнанов, гилков, ахкратов, барахнов и нит’риталов)

Т’лан имассы (Армии в Рассеянии):

Логросовы, Стражи Первого престола

Кроновы, Первые на Соединении

Бетруловы (потеряны)

Ифейловы (потеряны)

Бентрактовы (потеряны)

Оршайновы (потеряны)

Керлумовы (потеряны)

Тисте анди: Старшая раса

Яггуты: Старшая раса

К’чейн че’малли: одна из четырёх рас-основательниц, предположительно вымершая

Моранты: жёстко структурированная культура с центром в Облачном лесу

Даруджийцы: культурная и языковая группа в Генабакисе

Капанцы: жители Капастана

Паннионский Домин: название новой империи в Генабакисе

Лестийцы: жители города Леста

Коральцы: жители города Коралла

Морн: про́клятые руины на юго-западном побережье Генабакиса

Коралл: город в Паннионском Домине

Лест: город в Паннионском Домине

Капастан: город на северном берегу реки Серп

Даруджистан: последний Вольный город в Генабакисе

Равнина Ламатат: равнины к югу от Даруджистана

Яггра-Тиль: т’лан имасское название ныне высохшего внутреннего моря

Мир чародейства. Пути (Тропы — Пути, доступные людям)

Д’рисс: Тропа камня

Дэнул: Тропа целительства

Меанас: Тропа тени и иллюзий

Рашан: Тропа тьмы

Руз: Тропа моря

Серк: Тропа неба

Тир: Тропа света

Тропа Худа: Тропа смерти

Тэннес: Тропа земли

Старшие Пути

Куральд Галейн: Путь Тьмы тисте анди

Куральд Эмурланн: Путь тисте эдур

Омтоз Феллак: яггутский Путь

Старвальд Демелейн: Путь Тиамы, Первый Путь

Теланн: Путь т’лан имассов

Колода Драконов — Оракулы (и соответствующие Взошедшие)

Высокий дом Жизни

Король

Королева (Королева грёз)

Поборник

Жрец

Вестник

Солдат

Ткач

Каменщик

Дева

Высокий дом Смерти

Король (Худ)

Королева

Рыцарь (прежде — Дассем Ультор)

Маг

Вестник

Солдат

Пряха

Каменщик

Дева

Высокий дом Света

Король

Королева

Поборник

Жрец

Капитан

Солдат

Швея

Строитель

Девица

Высокий дом Тьмы

Король

Королева

Рыцарь (Сын Тьмы)

Маг

Капитан

Солдат

Пряха

Каменщик

Жена

Высокий дом Тени

Король (Престол Тени / Амманас)

Королева

Убийца (Узел / Котильон)

Маг

Пёс

Независимые

Опонны (Шуты Удачи)

Обелиск (Огнь)

Корона

Скипетр

Держава (иначе — Сфера)

Престол

Взошедшие

Апсалар, Госпожа воров

Беру, Владыка бурь

Великие во́роны, во́роны, которые питаются магией

Геддерона, Госпожа Весны и Возрождения

Джесс, Королева-Пряха

Д’рек, Червь Осени (иногда Королева мора, см. Полиэль)

Дэссембрей, Господин трагедий

К’рул, Старший бог

Каладан Бруд, Воевода

Каллор, Верховный король

Королева грёз (Королева Высокого дома Жизни)

Котильон / Узел (Убийца Высокого дома Тени)

Маури, Госпожа нищих, рабов и сервов

Нерруза, Госпожа тихого моря и лёгкого ветра

Огнь, Госпожа Земли, Спящая богиня

Опонны, Шуты, Близнецы Удачи

Оссерк, Господин неба

Полиэль, Госпожа мора

Престол Тени / Амманас (Король Высокого дома Тени)

Псы (Гончие Высокого дома Тени)

Солиэль, Госпожа Исцеления

Сын Тьмы / Владыка Луны / Аномандр Рейк

(Рыцарь Высокого дома Тьмы)

Теннерок / Фэнер, Вепрь о Пяти Клыках

Тогг (см. Фандерея), Волк Зимы

Трейк / Трич, Тигр Лета и Битвы

Трич, Первый герой

Увечный бог, Король Цепей

Фандерея, Волчица Зимы

Фэнер, Вепрь (см. Теннерок)

Худ (Король Высокого дома Смерти)

Шеденуль / Солиэль, Госпожа Здравия

Стивен Эриксон Дом Цепей

© Лихтенштейн Е., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Марку Пакстону Макрею за удар, который отправил меня в нокаут.

Эта книга — твоя, друг мой.

Благодарности

Автор хочет поблагодарить своих кадровых читателей — Криса Порожного, Ричарда Джонса, Дэвида Кека и Марка Пакстона Макрея. Как всегда — Клэр и Боуэна. Саймона Тэйлора и всю команду Transworld. А также чудесных (и терпеливых) работников Tony’s Bar Italia: Эрику, Стива, Джесс, Дэна, Рона, Орвилла, Римпи, Рею, Кэма, Джеймса, Конрада, Дарена, Расти, Фила, Тодда, Марни, Криса, Лию, Аду, Кевина, Джейка, Джейми, Грэми и обоих Домов. Также благодарю Даррена Нэша (ибо дрожжевое тесто всегда поднимается) и Питера Краутера.

Действующие лица

Теблорское племя уридов

Карса Орлонг, молодой воин

Байрот Гилд, молодой воин

Дэлум Торд, молодой воин

Дэйлисс, молодая женщина

Пальк, дед Карсы

Синиг, отец Карсы

Армия адъюнкта

Адъюнкт Тавор

Кулак Гэмет

Ян’тарь

Кулак Тин Баральта

Кулак Блистиг

Капитан Кенеб

Свищ, его приёмный сын

Адмирал Нок

Командир Алардис

Нихил, виканский колдун

Бездна, виканская колдунья

Темул, виканец из Вороньего клана (выживший в «Собачьей цепи»)

Прищур, солдат из Арэнской стражи

Жемчуг, Коготь

Лостара Йил, офицер «Красных клинков»

Голл, военный вождь хундрилов из «Выжженных слёз»

Имрал, воин-хундрил из «Выжженных слёз»

Шик, Глава Когтей

Морпехи девятой роты Восьмого легиона

Лейтенант Ранал

Сержант Смычок

Сержант Геслер

Сержант Бордук

Капрал Битум

Капрал Ураган

Капрал Хабб

Флакон, взводный маг

Улыбка

Корик, сэтиец-полукровка

Спрут, сапёр

Истин

Пэлла

Тавос Понд

Песок

Бальгрид

Ибб

Может

Мазок

Некоторые солдаты из тяжёлой пехоты девятой роты Восьмого легиона

Сержант Мозель

Сержант Собелонна

Сержант Тагг

Смекалка

Уру Хэла

Таз

Курнос

Некоторые солдаты из средней пехоты девятой роты Восьмого легиона

Сержант Бальзам

Сержант Моук

Сержант Том Тисси

Капрал Смрад

Капрал Ожог

Капрал Тульпан

Горлорез

Непоседа

Гальт

Лоуб

Штабель

Скат

Талант

Другие солдаты Малазанской империи

Сержант Шнур, вторая рота, Ашокский полк

Эброн, пятый взвод, маг

Хромой, пятый взвод

Колокол, пятый взвод

Капрал Осколок, пятый взвод

Капитан Добряк, вторая рота

Лейтенант Порес, вторая рота

Джибб, эрлитанская стража

Гнойник, эрлитанская стража

Каракуль, эрлитанская стража

Мастер-сержант Смелый Зуб, гарнизон в Малазе

Капитан Ирриз, предатель

Синн, беженка

Гентур

Врун

Холь

Натии

Работорговец Сильгар

Дамиск

Балантис

Астабб

Борруг

Другие в Генабакисе

Торвальд Ном

Тишь

Ганал

Воинство Апокалипсиса Ша’ик

Ша’ик, Избранная богини Вихря (прежде Фелисин из Дома Паранов)

Фелисин Младшая, её приёмная дочь

Тоблакай

Леоман Кистень

Высший маг Л’орик

Высший маг Бидитал

Высший маг Фебрил

Геборик Призрачные Руки

Камист Релой, маг Корболо Дома

Хэнарас, чародейка

Файелль, чародейка

Маток, военный вождь племён пустыни

Т’морол, его телохранитель

Корабб Бхилан Тэну’алас, офицер в отряде Леомана

Скиллара, маркитантка

Дарил, посланник

Этум, капрал

Корболо Дом, предатель-напанец

Касанал, его наёмный убийца

Прочие

Калам Мехар, убийца

Трулл Сэнгар, тисте эдур

Онрак, т’лан имасс

Резчик, убийца (также известен как Крокус)

Апсалар, убийца

Реллок, отец Апсалар

Котильон, Покровитель убийц

Путник

Крест, Пёс Тени

Бельмо, Гончая Тени

Дарист, тисте анди

Ба’йенрок (Хранитель), отшельник

Ибра Голан, вождь клана, т’лан имасс

Монок Охем, заклинатель костей из Логросовых т’лан имассов

Харан Эпал, т’лан имасс

Олар Шайн, т’лан имасс

Серожаб, демон-фамильяр

Апт, демоница Тени (аптор)

Азал, демон Тени

Панек, ребёнок Тени

Мебра, шпион в Эрлитане

Искарал Прыщ, жрец Тени

Могора, его жена-д’иверс

Киннигиг, яггут

Фирлис, яггутка

Арамала, яггутка

Икарий, ягг

Маппо Коротышка, трелль

Йорруд, сенешаль, тисте лиосан

Малахар, тисте лиосан

Эниас, тисте лиосан

Оренас, тисте лиосан

Пролог

Граница Зарождения,

943 день Поиска,

1159 год Сна Огни

Серые, раздутые, изъязвлённые трупы заполонили илистый берег, сколько хватало глаз. Прилив свалил их грудами, точно плавник. Покачивающиеся на волнах тела облепили чернопанцирные десятиногие крабы. Маленькие — с монетку размером — создания только-только начали прорывать дорожки в щедрых залежах гниющей плоти, которые подарило им разрушение Пути.

В море отражалось бледное, низкое небо. Сверху и снизу глухой, мутный оттенок олова разрывали только полосы тёмно-серого ила и, на расстоянии тридцати гребков, грязно-охряные верхушки полузатопленных зданий города. Штормы ушли, вода на останках затопленного мира успокоилась.

Обитатели его были низкорослыми и коренастыми. Плоские лица обрамляли длинные, распущенные светлые волосы. Судя по плотной одежде, в их мире было холодно. Но когда Путь раскололся, климат радикально изменился. Во влажном, жарком воздухе разливалось зловоние гниющей плоти.

Море зародилось из реки в ином мире. Мощная, широкая водная артерия пересекала, наверное, целый континент, несла в себе наносы с равнины, в её мутной глубине жили огромные сомы и пауки размером с тележное колесо, на мелководье кишели крабы и лишённые корней плотоядные растения. И река исторгалась на эту плоскую, широкую равнину ливнем дни, недели, месяцы…

Бури, порождённые столкновением тропических воздушных потоков с местным умеренным климатом, гнали потоп воющими ветрами, из прежде неотступно прибывающих вод явились болезни, которые унесли тех, кто не утонул.

Каким-то образом разрыв закрылся прошлой ночью. Река иного мира вернулась в своё изначальное русло.

Побережье. Наверное, неподходящее слово, но другое не пришло на ум Труллу Сэнгару, пока его волокли вдоль новорожденного моря. Пляж состоял из чистого ила, который скопился под мощной стеной, протянувшейся от горизонта до горизонта. Стена выстояла под натиском потопа, хотя вода теперь струилась уже и по другую её сторону.

Трупы слева, обрыв высотой в семь или даже восемь ростов справа, площадка на стене шириной чуть меньше тридцати шагов. То, что она выстояла против целого моря, говорило о чарах. Широкие плоские плиты под ногами были вымазаны грязью, которая, впрочем, уже подсыхала на жарком ветру. На её поверхности плясали серовато-коричневые насекомые, прыгали, убираясь прочь с пути Трулла Сэнгара и его тюремщиков.

Трулл никак не мог в это поверить. Тюремщики. С этим словом он до сих пор не смирился. Они ведь братья! Родичи. Лица, которые он знал всю свою жизнь, лица, на которых видел улыбки и радость, и лица, на которых — порой — отражалось горе сродни его собственной тоске. Он стоял с ними плечом к плечу всегда — в упоительных победах и в разрывающих душу поражениях.

Тюремщики.

Теперь не до улыбок. Не до смеха. На лицах тех, кто его держал, застыло холодное, решительное выражение.

До чего же мы дошли.

Они замерли. Трулла Сэнгара бросили на камни, не обращая внимания на его синяки, порезы и колотые, по-прежнему кровоточащие раны. Умершие обитатели этого мира зачем-то врезали в огромные камни массивные железные кольца. Насколько хватало глаз, они шли по всей длине стены, на расстоянии полутора десятков шагов друг от друга.

Теперь этим кольцам нашлось применение.

Трулл Сэнгар был закован в цепи, на его запястьях и лодыжках темнели кандалы. Покрытый заклёпками обод больно врезался в живот, в его железные ушки продели цепи и туго натянули, закрепили в кольце. Челюсть Трулла удерживала металлическая конструкция, которая не позволяла закрыть рот, прижимая пластиной язык.

Затем последовало Острижение. Кинжалом ему вырезали на лбу круг, а после нанесли глубокий — до кости — порез, чтобы рассечь этот круг надвое. В рану втёрли пепел. Длинную косу отсекли грубыми ударами, которые превратили макушку в кровавое месиво. Затем в кожу под оставшимися волосами втёрли густую, приторную мазь. Через несколько часов остатки волос выпадут, и Трулл навсегда останется лысым.

Острижение было бесповоротным, окончательным актом отречения. Отныне он стал изгоем. Для братьев он больше просто не существовал. Его не будут оплакивать. Деяния его исчезнут из памяти вместе с именем. Будет считаться, что у его отца и матери было на одного ребёнка меньше. В народе Трулла Сэнгара такая кара считалась самой страшной — куда хуже казни.

Но никакого преступления Трулл Сэнгар не совершал.

Вот до чего мы дошли.

Бывшие братья стояли над ним и, кажется, лишь теперь осознавали, что́ сотворили.

Молчание нарушил знакомый голос:

— Ныне мы скажем о нём, а когда уйдём отсюда, он перестанет быть нашим братом.

— Ныне мы скажем о нём, — нараспев отозвались остальные, и один добавил: — Он предал тебя.

Первый голос прозвучал холодно, ничем не выдал злорадства, которое — как Трулл Сэнгар отлично знал — испытывал:

— Ты говоришь, он предал меня.

— Верно, брат.

— Каковы доказательства?

— Его собственный язык.

— Только ты один слышал, как он говорил о предательстве?

— Нет, я тоже слышал, брат.

— И я.

— И что же наш брат говорил всем вам?

— Он говорил, что ты отделил свою кровь от нашей.

— Что ныне ты служишь тайному господину.

— Что твои амбиции всех нас приведут к смерти…

— Весь наш народ.

— Он говорил против меня.

— Верно.

— Его собственный язык обвинил меня в предательстве собственного народа.

— Верно.

— Так ли это? Давайте рассмотрим его обвинения. Южные земли пылают. Вражеские армии бежали. Недруги ныне преклонили перед нами колена и умоляют сделать их нашими рабами. И сила наша растёт. Но! Чтобы стать сильнее, что мы должны, братья мои?

— Мы должны искать.

— Да. И когда найдёте, что следует сделать?

— Отнести. Тебе, брат.

— Вы осознаёте необходимость этого?

— Осознаём.

— Вы осознаёте те жертвы, на которые я иду — ради вас, ради нашего народа и его будущего?

— Осознаём.

— Но даже в дни поиска этот человек, бывший наш брат, говорил против меня.

— Говорил.

— Хуже того, он говорил в защиту наших новых врагов.

— Говорил. Он называл их Чистыми Родичами, утверждал, что мы не должны их убивать.

— А если бы они вправду были Чистыми Родичами…

— Они бы не умирали столь легко.

— Именно.

— Он предал тебя, брат.

— Он предал всех нас.

Воцарилась тишина. А, теперь ты хочешь разделить своё преступление на всех. И они колеблются.

— Он предал всех нас, не так ли, братья?

— Да.

Ответ прозвучал глухо, почти шёпотом, многие его промямлили — хор неуверенности и сомнений.

Долгое время все молчали, затем он вновь заговорил — с едва сдерживаемым гневом:

— Именно, братья. Не должно ли нам унять эту опасность? Угрозу предательства, этот яд, этот мор, что стремится разорвать нашу семью на части? Распространится ли он? Вернёмся ли мы сюда ещё раз? Мы должны быть начеку, братья. Даже среди самих себя. Друг с другом. Ныне мы говорили о нём. И ныне его не стало.

— Его не стало.

— Его никогда не было.

— Никогда не было.

— Давайте же уйдём отсюда.

— Да, уйдём.

Трулл Сэнгар прислушивался до тех пор, пока не перестал слышать топот сапог по камням, чувствовать дрожь удаляющихся шагов. Он остался один, не мог пошевелиться, видел лишь измазанный грязью камень у основания железного кольца.

Море плескалось среди трупов у берега. Перебегали с места на место крабы. Вода продолжала сочиться сквозь раствор, населяя громадную стену призрачными голосами, и стекала на другую сторону.

Его народ давно знал истину, возможно, единственную великую истину: Природа ведёт лишь одну, вечную войну. Сражается лишь с одним врагом. И понять это — значит понять мир. Любой мир.

У Природы есть лишь один враг.

И это — нарушение равновесия.

Стена удерживала море.

И в том — два значения. Братья мои, неужели вы не видите истину? Два значения. Стена удерживает море.

Пока что.

Этот потоп не знал сопротивления. Он лишь начался — этого братья не могли понять и, вероятно, никогда не поймут.

Для его сородичей утонуть было обычным делом. Этого не боялись. Ну что же, Трулл Сэнгар утонет. Скоро.

И он подозревал, что вскоре к нему присоединится весь народ.

Его брат нарушил равновесие.

И Природа этого не потерпит.

Книга первая Лики в скале

Чем медленней река, тем красней вода.

Натийская пословица

Глава первая

Дети из тёмного дома и дороги выбирают тенистые.

Натийская пословица

Пёс растерзал женщину, старика и ребёнка, прежде чем воины загнали его в заброшенную сушильню на краю деревни. Никогда раньше этот зверь не проявлял злости к хозяевам. С яростным рвением стерёг он земли уридов, был рядом со своими сородичами в суровых, но справедливых трудах. У него не было загноившихся ран, через которые могли бы войти в жилы духи безумия. Не коснулась его пенистая хворь. И положение пса в деревенской стае никто не оспаривал. Ничего, совершенно ничего не давало причин для этого внезапного предательства.

Воины пригвоздили рычащего, воющего зверя копьями к вогнутой задней стене глинобитной сушильни и продолжали наносить удар за ударом, пока тот не сдох. Выдернув копья, они увидели следы клыков на древках, потёки слюны и крови, погнутые наконечники.

Воины знали, что безумие может долго прятаться, скрываться в глубине, точно едва уловимый привкус, от которого кровь становится горькой. Шаманы осмотрели трёх пострадавших; двое уже скончались от ран, лишь ребёнок продолжал цепляться за жизнь.

Во главе торжественной процессии отец отнёс его к Ликам в Скале, уложил на поляне перед Семью богами теблоров и ушёл.

Ребёнок вскоре умер. Один, объятый болью перед суровыми лицами, высеченными в каменной стене.

Этого и следовало ожидать. Он ведь был слишком мал, чтобы молиться.

Всё это, разумеется, произошло много сотен лет тому.

Задолго до того, как Семь богов открыли глаза.

Год Уругала Сплетённого,

1159 год Сна Огни

То были славные рассказы. В них пылали фермы, а кони лига за лигой волочили за собою детей. Трофеи того давнего дня и поныне украшали низкие стены длинного дома его деда. Россыпь черепных крышек и маленьких, хрупких челюстей. Почерневшие от дыма и истрепавшиеся обрывки одежд из какой-то неведомой ткани. Маленькие уши, прибитые гвоздями к каждому столбу, подпиравшему соломенную кровлю.

Всё это были свидетельства того, что Серебряное озеро существует на самом деле, где-то за поросшими лесом горами, за тайными перевалами в неделе-двух пути от земель клана Урид. Дорога опасная, ибо она идёт по территории сунидов и ратидов, и рассказ о самом этом странствии достоин стать легендой. Проникнуть бесшумно и незаметно во вражеский лагерь, передвинуть камни очага, чтоб нанести глубочайшее оскорбление, ускользать от преследователей и охотников днём и ночью, пока не дойдёшь до границы тех земель и не пересечёшь её, чтоб оказаться в стране неведомой, полной неслыханных богатств.

Карса Орлонг жил и дышал рассказами деда. Яростным и непреклонным воинством стояли они перед бледным, пустым наследием Синига — сына Палька и отца Карсы. Синига, который ничего не сделал в жизни, только возился со своими конями в долине и ни разу не отправлялся в поход на вражеские земли. Синига, ставшего тягчайшим позором и для отца, и для сына.

Синиг, конечно, не раз защищал свои табуны от набегов других кланов, и защищал достойно — с благородной яростью и превосходным умением. Но того и следовало ожидать от воина уридской крови. Ведь Ликом в Скале для этого клана был Уругал Сплетённый, который считался самым яростным из Семи богов. Другие кланы не напрасно страшились уридов.

Сына своего Синиг тоже блестяще обучил искусствам Боевой Пляски. Карса не по годам хорошо владел клинком из кровь-дерева и по праву числился среди лучших воинов клана. Уриды презирали стрельбу из лука, но превосходно сражались копьями, атлатлями, зубчатыми дисками и чёрными канатами, и Синиг научил сына смертоносной точности во владении этим оружием.

Но всё равно именно такого обучения и следовало ожидать от всякого отца в клане Урид. Карса не видел здесь повода для гордости. В конце концов, Боевые Пляски — лишь предуготовление. Славу обретают после — в поединках, набегах, вечном кровопролитии родовых распрей.

Карса не будет жить, как отец. Он не потратит годы… впустую. Нет, он пойдёт по стопам деда. И куда дальше, чем кто-либо ожидает. Слишком долго слава клана обреталась лишь в прошлом. Из-за главенства среди теблоров уриды размякли. Пальк это повторял, и не раз, когда кости его болели от старых ран, а стыд за сына жёг душу огнём.

Мы вернёмся к старым обычаям. И я, Карса Орлонг, поведу всех. Со мной Дэлум Торд. Как и Байрот Гилд. Все мы входим в первый свой год обретения шрамов. Мы совершали подвиги. Убивали врагов. Крали коней. Передвигали камни в очагах келлидов и буридов.

А ныне, с восходом новой луны в год твоего имени, Уругал, мы будем ткать свой путь к Серебряному озеру. Чтобы перебить живущих там детей.

Карса стоял на коленях, склонив голову перед Ликами в Скале, зная, что обличье Уругала на каменной стене светится таким же яростным устремлением, как и остальные боги со своими кланами (кроме ’Сибалль Ненайденной, у которой клана не было), глядят на Карсу с завистью и ненавистью. Ведь никто из их детей не преклонял колени перед ними, чтобы дать такие смелые обеты.

Карса подозревал, что размякли все кланы теблоров. Загорный мир не пытался вторгнуться в их земли уже десятки лет. Странники не приходили в станы теблоров. Да и сами теблоры нынче не взирали за границы своих территорий с тёмной алчностью, как бывало в прежние времена. Последним ходил в набег на чужие земли его дед, Пальк. Он отправился к берегам Серебряного озера, где ютились, точно подгнившие грибы, фермы, да сновали, словно мыши, дети. В те времена ферм было две и ещё полдюжины строений. Карса надеялся, что теперь их стало больше. Три, может, даже четыре фермы. Бойня, которую устроил там Пальк, померкнет перед яростью Карсы, Дэлума и Байрота.

В том я клянусь, любезный Уругал. И я устрою тебе такой пир свидетельств, какой ещё никогда не чернил землю этой поляны. Такой, что освободит тебя, быть может, из самого камня, чтобы ты вновь ходил среди нас, даритель смерти для всех наших врагов.

Я, Карса Орлонг, внук Палька Орлонга, в том клянусь. И если сомневаешься, Уругал, знай, что мы выступим нынче же ночью. Поход начнётся с закатом. И как солнце всякого дня рождает солнце следующего, так будет оно взирать на трёх воинов клана Урид, что поведут своих боевых коней через перевалы в земли неведомые. И Серебряное озеро вновь, четыре сотни лет спустя, содрогнётся от поступи теблоров.

Карса медленно поднял голову, окинул взглядом изломанную скальную стену, всмотрелся в жестокое, звериное лицо Уругала. Отверстия глаз словно впились в Карсу, и тому показалось, будто в черных провалах мелькнула жадная радость. Да нет — наверняка мелькнула! Так он и скажет Дэлуму и Байроту, и Дэйлисс, чтобы она произнесла своё благословение, ибо Карса жаждал этого благословения, ждал этих холодных слов… Я, Дэйлисс, которая ещё не обрела родового имени, благословляю тебя, Карса Орлонг, на буйный набег. Да сразишь ты множество детей. Да наполнят их крики твои сны. Да распалит их кровь твою ярость. Да следует пламя по пути твоей жизни. Вернись ко мне с тысячей смертей на душе и возьми меня в жёны.

Может, именно так она и скажет. И это будет первое, зато недвусмысленное проявление её приязни. К нему, не к Байроту — с тем Дэйлисс лишь играла, как всякая незамужняя девушка, для развлечения. Разумеется, её Ночной Нож остаётся в ножнах, ибо Байроту не хватает холодного честолюбия — сам он, наверно, станет отрицать этот недостаток, но правда в том, что он не ведёт других, лишь следует, а Дэйлисс этого будет мало.

Нет, она будет принадлежать Карсе, когда он вернётся, и это станет высшим торжеством, высшей наградой за набег на Серебряное озеро. Для него и только для него обнажит Дэйлисс свой Ночной Нож.

Да сразишь ты множество детей. Да следует пламя по пути твоей жизни.

Карса поднялся. Ни единое дуновение ветра не коснулось листвы окружавших поляну берёз. Воздух казался тяжёлым — долинный воздух, который поднялся в горы следом за солнцем, а теперь, на закате, замер на поляне перед Ликами в Скале. Точно дыхание богов, что вскоре просочится в рыхлую землю.

Карса не сомневался, что Уругал был здесь, совсем рядом — как и прежде, под каменной кожей своего Лика. Его призвала мощь клятв Карсы, обетование возвращенья к славе. Здесь же парили и другие боги. Берок Тихий Глас, Кальб Бесшумный Охотник, Тэник Разбитый, Халад Великан, Имрот Жестокая и ’Сибалль Ненайденная — все пробудились вновь и алкали крови.

А я лишь ступил на этот путь. Лишь начал восьмидесятый год жизни, стал наконец истинным воином. Я слышал древнейшие слова, шепотки о том Одном, кто объединит теблоров, свяжет все кланы и поведёт в долины, чтобы начать Войну Народа. В этом шёпоте — голос обетования, и этот голос — мой.

Невидимые птицы приветствовали сумерки. Дэлум и Байрот ждали его в деревне. И Дэйлисс — молчаливая, но хранящая в сердце слова, которые скажет ему.

Байрот будет в ярости.

Облако тёплого воздуха держалось на поляне ещё долго после того, как ушёл Карса Орлонг. На мягкой, рыхлой земле всё ещё виднелись отпечатки коленей и мокасин теблора, а угасающие лучи солнца по-прежнему очерчивали жесткие лики богов, когда остальную поляну уже окутал сумрак.

Из земли поднялись семь фигур: тёмно-коричневая кожа сморщилась на иссохших мускулах и тяжёлых костях, по охряно-рыжим волосам стекала застоявшаяся, чёрная вода. У некоторых не хватало конечностей, иные стояли на сломанных, разбитых или иначе покалеченных ногах. У одной отсутствовала нижняя челюсть, у другой бровь и скула были вмяты в череп так, что пропала глазница. В каждой из семи фигур что-то было сломано. Несовершенно. Обладало изъяном.

Где-то за скальной стеной скрывалась заваленная пещера, которая уже много веков служила им гробницей, однако заключение в ней оказалось не таким уж долгим. Никто не ждал их воскрешения. Они были слишком разбиты, чтобы оставаться с родичами, поэтому их по обычаю народа просто оставили здесь. Карой за поражение была заброшенность, вечность, проведённая в неподвижности. Будь поражение почётным, их обладающие разумом останки положили бы под открытым небом так, чтобы перед ними простирался внешний мир и они могли найти покой в созерцании бега столетий. Но в поражении этих семерых не было ничего почётного. Потому их уделом стал вечный мрак гробницы. Горечи от этого они не испытывали.

Тёмный дар явился позже, пришёл из-за пределов их темницы, а с ним — шанс. Нужно было лишь нарушить клятву и принести присягу другому. А в награду — возрождение и свобода.

Сородичи отметили место их захоронения резными лицами, которые вперялись во внешний мир пустыми, слепыми глазами. Сородичи же произнесли их имена, чтобы завершить обряд связывания, — имена, которые по сей день клубились здесь силой, достаточной, чтобы извратить мысли шаманов народа, нашедшего убежище в этих горах и на древнем плато Лейдерон.

Сумрак сгущался, а семеро стояли на поляне — безмолвно и неподвижно. Шестеро ждали, пока заговорит седьмой, но он не спешил. Свобода была для него бурным, животным наслаждением, пусть она и ограничивалась этой поляной. Скоро, очень скоро они вырвутся из последних цепей — взгляда, ограниченного глазницами в каменной стене. Служение новому господину обещало множество странствий, целый неизведанный мир и множество жизней, которые следует прервать.

Уруал, чьё имя означало Мшистый Костяк, известный теблорам как Уругал, наконец заговорил:

— Он подойдёт.

Син’б’алль — Болотный Лишайник, или ’Сибалль Ненайденная, — даже не пыталась скрыть сомнение в голосе.

— Ты слишком полагаешься на этих падших теблоров. Теблоры! Они не ведают ничего, даже своего истинного имени.

— Радуйся, что не ведают, — заметил Бер’ок, голос его хрипом вырывался из разбитой гортани. Сломанная шея и свёрнутая набок голова заставили его повернуться всем телом, чтобы посмотреть на скальную стену. — И всё равно, у тебя есть собственные дети, Син’б’алль. Дети, что хранят истину. Для остальных — забытую историю, которую лучше не вспоминать. В наших интересах. Их невежество — наше лучшее оружие.

— Мёртвый Ясень говорит правду, — согласился Уруал. — Мы бы не смогли так извратить их веру, помни они о своём наследии.

Син’б’алль презрительно пожала плечами.

— Предыдущий, Пальк… тоже «подходил». По твоему мнению, Уруал. Достойный предводитель для моих детей, как казалось. Но он не подошёл.

— Наша вина, не его, — прорычал Харан’алль. — Мы были нетерпеливы, слишком уверены в своём могуществе. Нарушение Обета отняло у нас много сил…

— Но что новый хозяин дал нам взамен, Летний Рог? — возмутился Тэк Ист. — Лишь самую малость.

— А чего ты ждал? — тихо спросил Уруал. — Он ещё не оправился от своих злоключений, как и мы — от наших.

Зазвучал шелковистый голос Эмрот:

— Так ты, Мшистый Костяк, веришь, что этот внук Палька прорежет нам путь к свободе?

— Да.

— А если и он нас разочарует?

— Начнём сначала. С ребёнка Байрота во чреве Дэйлисс.

Эмрот зашипела:

— И ждать ещё век! Будь они прокляты, эти теблоры-долгожители!

— Век — ничто…

— Ничто и всё, Мшистый Костяк! И ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Уруал разглядывал женщину, когда-то получившую столь подходящее ей имя Клыкастая Кость, вспоминал о тех наклонностях, что пробуждались в ней в форме одиночницы, о еёголоде, что привёл их к поражению давным-давно.

— Вновь пришёл год моего имени, — проговорил он. — Из всех нас — кто увёл целый клан теблоров дальше по нашему пути, чем я? Ты, Клыкастая Кость? Болотный Лишайник? Длинное Копьё?

Все молчали.

Затем Мёртвый Ясень издал звук, похожий на тихий смех.

— Мы все молчим, как Алый Мох. Дорога откроется. Так обещал наш новый господин. Он обретает силу. Избранник Уруала уже ведёт за собой два десятка убитых душ. Теблорских душ. Вспомните, что Пальк ушёл в поход один. У Карсы — два могучих спутника. Если он умрёт, останутся Байрот или Дэлум.

— Байрот слишком умён, — проворчала Эмрот. — Весь в Палькова сына, своего дядю. Хуже того, устремления его — лишь для него самого. Притворяется, будто следует за Карсой, а сам держит руку у него за спиной.

— А я — у него спиной, — проговорил Уруал. — Скоро ночь. Нужно возвращаться в гробницу. — Древний воин повернулся. — Клыкастая Кость, следи за ребёнком во чреве Дэйлисс.

— Она уже пьёт молоко из моей груди, — отозвалась Эмрот.

— Девочка?

— Лишь по плоти. То, что я создаю внутри, не будет ни девочкой, ни ребёнком.

— Хорошо.

Семь фигур ушли обратно в землю, когда первые звёзды мигнули на небе. Мигнули и уставились вниз на поляну, где не было никаких богов. Никогда не было никаких богов.

Деревня раскинулась на каменистом берегу реки Ладери. Ледяной горный поток рассекал поросшую хвойным лесом долину и мчался дальше, к далёкому морю. Стены домов на каменном фундаменте сложили из грубо обтёсанных кедровых брёвен, покатые камышовые крыши давно покрылись мхом. Вдоль берега стояли тонкие рамы, на которых сушилась рыба. В ближайшем лесу некоторые участки расчистили и превратили в выпасы для лошадей.

За деревьями сверкнули приглушённые туманом огни, когда Карса подошёл к дому отца, минуя табун в дюжину голов, стоявший — беззвучно и неподвижно — на ближайшей поляне. Опасность грозила животным лишь от набежчиков, ведь это были породистые боевые кони, и горные волки уже давно не пытались охотиться на столь грозных противников. Иногда из горной берлоги спускался красногривый медведь, но обычно это происходило в время нереста лосося, и зверям не было нужды нужды бросать вызов деревенским коням, собакам и бесстрашным воинам.

В краале Синиг чистил Погрома, своего лучшего боевого коня. Карса почувствовал исходивший от скакуна жар, хотя тот казался лишь чёрным пятном во тьме.

— Красноглаз всё ещё ходит неосёдланный, — проворчал Карса. — Ты что, совсем ничего не сделаешь для родного сына?

Отец продолжил чистить Погрома.

— Я тебе уже говорил: Красноглаз слишком молод для такого странствия…

— Но он — мой, и поэтому я на нём поеду.

— Нет. Ему недостаёт независимости, и он ещё не скакал вместе с конями Байрота и Дэлума. Так ты только всадишь ему шип в узду.

— Так что же мне — пешком идти?

— Я дам тебе Погрома, сын. Я взнуздал его и выгонял рысью. Иди и собирайся быстро, пока он не слишком остыл.

Карса промолчал. Он был потрясён до глубины души. Молодой теблор развернулся и зашагал к дому. Отец повесил его заплечный мешок на столбе у входа, чтобы не пропитался влагой. Меч из кровь-дерева вместе с перевязью висел рядом, тщательно пропитанный маслом, на его широком клинке был заново нарисован боевой герб уридов. Карса снял меч и приладил перевязь на плечи так, чтобы обтянутая кожей двуручная рукоять торчала за левым плечом. Мешок поедет на плечах Погрома, привязанный к ремням, на которых держатся стремена, так, чтобы бо́льшая часть веса приходилась на колени Карсы.

Теблоры ездили без сёдел; воин скакал на голой спине коня, с высоко подтянутыми стременами, чтобы основной вес оказался сразу за плечами животного. Среди трофеев, добытых у нижнеземельцев, были и сёдла, которые, если пристроить их на спину маленькой нижнеземельской лошадки, давали явное смещение веса к крупу. Но истинному боевому коню негоже нагружать задние ноги, ведь он должен быстро и сильно лягаться. И воину следует защищать шею и голову своего скакуна — мечом, а если придётся, предплечьями в наручах.

Карса вернулся в крааль, где ждали Погром и отец.

— Байрот и Дэлум ждут тебя у брода, — сказал Синиг.

— А Дэйлисс?

Карса не смог разглядеть выражения лица отца, когда тот ровно ответил:

— Когда ты отправился к Ликам в Скале, Дэйлисс дала своё благословение Байроту.

— Она благословила Байрота?

— Да.

— Похоже, я её недооценил, — проговорил Карса, хотя горло его сжала непривычная судорога.

— Это легко, она ведь женщина.

— А ты, отец? Благословишь меня?

Синиг передал Карсе повод и отвернулся.

— Пальк тебя уже благословил. Удовлетворись этим.

— Пальк — не мой отец!

В темноте Синиг помолчал, подумал, затем сказал:

— Верно. Не он.

— Так ты благословишь меня?

— Что ты предлагаешь мне благословить, сын? Семерых Богов, которые на деле обманщики? Славу, на деле пустую? Думаешь, я буду рад тому, что ты устроишь бойню среди детей? Возрадуюсь трофеям, которые привяжешь к поясу? Мой отец, Пальк, до блеска полирует свою молодость, ибо таковы его годы. Каким было его благословение, Карса? Он пожелал, чтобы ты превзошёл его подвиги? Сомневаюсь. Подумай над его словами хорошенько, и, сдаётся мне, ты поймёшь, что ему они несут больше чести, чем тебе.

— «Пальк, Первопроходец Пути, по которому ты пойдёшь, благословляет тебя в дорогу». Такими были его слова.

Синиг опять помолчал, а когда заговорил, сын почувствовал в его голосе мрачную усмешку, которой не мог увидеть во мраке.

— О чём я и говорил.

— Мама бы меня благословила, — сорвался Карса.

— Как и следует матери. Но с тяжёлым сердцем. Иди, сын. Спутники ждут тебя.

С рычанием Карса взлетел на спину коню. Погром качнул головой, почуяв непривычного седока, затем фыркнул.

В темноте послышались слова Синига:

— Он не любит возить гнев. Успокойся, сын.

— От боевого коня, который боится гнева, нет никакого проку. Придётся Погрому усвоить, кто теперь на нём скачет. — Затем Карса чуть отодвинул ногу и лёгким ударом повода заставил коня развернуться на месте. А затем одним движением руки пустил его вперёд по тропе.

Вдоль дороги к деревне возвышались четыре кровавых столба: каждый — в память о принесённых в жертву братьях и сестре Карсы. В отличие от других, Синиг не стал украшать столбы; только вырезал знаками имена своих трёх сыновей и одной дочери, отданных Ликам в Скале, а затем окропил древесину родовой кровью, которую смыл первый же дождь. Вместо кос, что обычно обвивали столб высотой в человеческий рост и скрывались под украшенным перьями убором, старое дерево обнимали лозы, а плоскую верхушку пятнал птичий помёт.

Карса считал, что память его родных требует большего, и решил хранить их имена на губах, когда ринется в атаку, чтобы убивать врагов, когда звук этих имён разорвёт воздух. Когда настанет час, голос Карсы станет их голосом, вопль Карсы — их воплем. Слишком долго они страдали от пренебрежения родного отца.

Тропа расширилась, пообок появились старые пни и низкий можжевельник. Впереди мелькали проблески очагов, в дыму проглядывали очертания низких, конических домов. У одного из очагов ждали два всадника. Рядом — третья, пешая фигура куталась в меха. Дэйлисс. Благословила Байрота Гилда, а теперь пришла проводить.

Карса подъехал к ним медленной, размашистой рысью. Он — предводитель, и это всем должно быть ясно. В конце концов, это его ждали Байрот и Дэлум, это он из них троих ходил к Ликам в Скале. Дэйлисс благословила подчинённого. Может, Карса себя слишком высокомерно вёл? Но таково бремя властителей. Она должна была это понять. Глупость какая-то.

Карса остановил коня перед ними, не говоря ни слова.

Байрот был крупным мужчиной, хотя и не таким высоким, как Карса или даже Дэлум. Было в нём что-то от медведя, молодой теблор сам это понимал и даже по-своему гордился. Сейчас он повёл плечами, словно разминал их перед дорогой, и ухмыльнулся.

— Смело начинаешь, брат, — пророкотал он. — Украл коня у собственного отца.

— Я не украл его, Байрот. Синиг дал мне разом Погрома и своё благословение.

— Видно, это ночь чудес. А Уругал тоже вышел из камня, чтобы поцеловать твоё чело, Карса Орлонг?

При этих словах Дэйлисс прыснула.

Если бы он и вправду вышел на смертную землю, то застал бы в святилище лишь одного из нас. На колкость Байрота Карса ничего не ответил. Он медленно перевёл взгляд на Дэйлисс.

— Ты благословила Байрота?

Та презрительно пожала плечами.

— Скорблю, — проговорил Карса, — что тебе не хватило отваги.

Девушка перехватила его взгляд, и в её глазах внезапно сверкнула ярость.

С улыбкой Карса вновь обратился к Байроту и Дэлуму:

— «Звёзды идут по небу. Поскачем же!»

Однако Байрот не обратил внимания на ритуальные слова и вместо того, чтобы провозгласить традиционный ответ, проворчал:

— Дурно ты решил — срываться на ней из-за уязвлённой гордости. Когда мы вернёмся, Дэйлисс станет мне женой. Если бьёшь её, бьёшь меня.

Карса замер.

— Байрот, — глухо и ровно проговорил он, — я бью того, кого пожелаю. Недостаток отваги расходится, точно мор: может, её благословение легло на тебя проклятьем? Я — предводитель. Лучше брось мне вызов сейчас, пока мы не уехали из дома.

Плечи Байрота напряглись, когда он медленно наклонился вперёд.

— Мою руку, — прохрипел он, — сдерживает не недостаток отваги, Карса Орлонг…

— Рад это слышать. «Звёзды идут по небу. Поскачем же!»

Байрот нахмурился, когда Карса перебил его, хотел добавить что-то ещё, затем передумал. Он бросил взгляд на Дэйлисс и кивнул, словно беззвучно подтвердил какое-то тайное знание, а затем нараспев ответил:

— «Звёзды идут по небу. Веди нас, предводитель, к славе!»

Дэлум, молча и безо всякого выражения наблюдавший за происходящим, эхом повторил:

— Веди нас, предводитель, к славе.

Вслед за Карсой оба воина проехали через всю деревню. Старейшины племени не одобрили этого похода, так что никто не вышел с ними проститься. Но Карса знал: все слышат, знал: однажды все они пожалеют, что узнали в эту ночь лишь глухой и тяжёлый стук копыт. И всё же ему очень хотелось, чтобы их вышел проводить ещё хоть кто-нибудь, кроме Дэйлисс. Однако даже Пальк не явился.

Но я чувствую, за нами следят. Видно, Семеро. Уругал, взошедший на высоту звёзд, верхом на колесе потоков, взирает на нас. Услышь меня, Уругал! Я, Карса Орлонг, убью для тебя тысячу детей! Тысячу душ возложу к твоим стопам!

Где-то рядом заскулила в тревожном сне собака — но так и не проснулась.

На склоне к северу от деревни, у самой кромки леса, стояли и молча провожали взглядом Карсу Орлонга, Байрота Гилда и Дэлума Торда двадцать три фигуры. Точно недвижные призраки, они маячили во мраке среди деревьев ещё долго после того, как три воина скрылись из виду на восточной дороге.

Всех их, урождённых уридов, которых затем принесли в жертву богам, связывало с Карсой, Байротом и Дэлумом кровное родство. На четвёртом месяце жизни каждого из них отдали Ликам в Скале: перед закатом матери уложили собственных детей на поляне и ушли. И по воле Семерых дети исчезали к рассвету. Оказывались в объятьях новой матери.

Становились чадами ’Сибалль Ненайденной, одинокой богини, единственной из Семи, у кого не было собственного племени. Оттого она сотворила себе тайное племя из тех, кого отдали в жертву шесть других кланов, обучила каждого его родословию, чтобы связать с оставшейся в деревнях роднёй, поведала об их особом призвании, предназначении, что принадлежало лишь им одним.

Она нарекла их своими Найдёнышами, и они сами называли себя лишь этим именем, именем их собственного тайного племени. Невидимо жили они среди родичей, и остальные теблоры даже не догадывались об их существовании. Найдёныши знали, что кое-кто мог что-то заподозрить. Например, Синиг, отец Карсы, который относился к памятным кровным столбам с пренебрежением и, может, даже с презрением. Такие теблоры обычно не представляли настоящей угрозы, но порой, когда риск становился велик, приходилось идти на жестокие меры. Как это случилось с матерью Карсы.

Двадцать три Найдёныша, которые стали свидетелями того, как начался поход трёх воинов, были кровными братьями и сёстрами Карсы, Байрота и Дэлума, хотя никогда с ними не встречались — что, впрочем, сейчас мало значило.

— Выживет лишь один, — произнёс старший брат Байрота.

Сестра-близнец Дэлума в ответ пожала плечами и сказала:

— Мы будем ждать здесь, когда он вернётся.

— О да.

Ещё кое-что объединяло всех Найдёнышей. ’Сибалль отмечала своих чад ужасным шрамом, срывала кожу и мускулы с левой стороны лица — от виска до челюсти, и поэтому их лица были плохо приспособлены к выражению эмоций. Черты слева навсегда изогнулись книзу, будто в вечном горе. Удивительным образом телесная рана лишила выразительности и голоса Найдёнышей, хотя, может, такое влияние оказала на них ровная, холодная речь самой ’Сибалль.

Поэтому слова надежды, лишённые живого чувства, казались им настолько лживыми, что их не стоило и произносить.

Выживет лишь один.

Возможно.

Когда за спиной Синига открылась дверь, тот как раз помешивал рагу на огне. Одышка, шарканье, стук клюки о косяк. Затем — резкий вопрос, почти обвинение:

— Ты благословил сына?

— Я отдал ему Погрома, отец.

Пальку удалось вложить в одно-единственное слово и презрение, и отвращение, и подозрение:

— Почему?

Синиг так и не обернулся, но услышал, как его отец с трудом доковылял до ближнего к очагу стула.

— Погром заслужил свой последний бой, которого я бы уже не смог ему подарить. Вот поэтому.

— Так я и думал. — С натужным кряхтеньем Пальк умостился на стуле. — Всё ради коня — не ради сына.

— Голоден? — спросил Синиг.

— Не откажу тебе в возможности проявить любезность.

Синиг позволил себе мимолётную горькую улыбку, затем потянулся за второй миской и поставил её рядом со своей.

— Он горы свернёт, — проворчал Пальк, — лишь бы ты хоть на соломинку сдвинулся.

— Он делает всё не для меня, отец, — для тебя.

— Он понимает, что лишь самой неслыханной доблестью можно добиться необходимого — искупления позора, которым стал для нас ты, Синиг. Ты — бесформенный куст меж двух высоких дубов, сын одному, отец второму. Поэтому он и потянулся ко мне, потянулся, а ты — дрожишь ли в холодной тени между мной и Карсой? Зря, выбор у тебя всегда был.

Синиг наполнил обе миски, выпрямился, чтобы передать одну отцу.

— Шрам на старой ране ничего не чувствует, — сказал он.

— Бесчувствие — не доблесть.

С улыбкой Синиг сел на другой стул.

— Расскажи мне, отец, как бывало прежде, о днях, что настали после твоего триумфа. Расскажи о детях, которых убил. О женщинах, которых зарезал. Расскажи о горящих домах, о криках волов и овец в пожарище. Хочу снова увидеть, как это пламя вспыхнет в твоих глазах. Повороши пепел, отец.

— В последние годы, сын, я слышу в твоих словах лишь голос этой проклятой женщины.

— Ешь, отец, чтоб не оскорблять меня и мой дом.

— Поем.

— Ты всегда был вежливым гостем.

— Верно.

До самого конца трапезы оба молчали. Затем Синиг отставил миску, поднялся, забрал миску у Палька, а затем повернулся и швырнул её в огонь.

Отец широко распахнул глаза. Синиг сурово посмотрел на него:

— Ни один из нас не доживёт до возвращения Карсы. Мост между нами смыло. Если вновь придёшь к моему порогу, отец, я убью тебя.

Синиг протянул руки и силой поставил Палька на ноги, затем подтащил плюющегося старика к двери и без церемоний вышвырнул наружу. За хозяином последовала и клюка.

Ехали по старой тропе, которая шла вдоль хребта. Тут и там старые осыпи полностью скрыли дорогу, потащили ели и кедры вниз, к долине. В таких местах смогли закрепиться кусты и широколиственные деревья, так что пройти было трудно. В двух днях и трёх ночах пути лежал край ратидов, с которыми уриды враждовали сильней всего. Многочисленные набеги и жестокие убийства опутывали кланы вековой сетью ненависти.

Карса не намеревался пробираться по землям ратидов тайно. Он хотел клинком мести прорезать кровавый след в ткани настоящих и воображаемых обид и при этом привязать к своему имени два десятка теблорских душ — или даже больше. Карса знал, что его спутники ожидали скрытного подхода. Их ведь было всего трое.

Но с нами Уругал и год Его имени. И мы покажемся — во славе этого имени и в крови. Грубо разворошим осиное гнездо, и ратиды научатся бояться Карсы Орлонга. А затем и суниды.

Кони осторожно ступали по каменистой осыпи, оставшейся после недавнего обвала. Прошлой зимой выпало много снега, больше, чем Карса мог припомнить за всю жизнь. Давным-давно, задолго до того, как Лики в Скале пробудились и сообщили старейшинам во снах и трансах, что победили прежних теблорских духов и требуют теперь поклонения; задолго до того, как собирание душ стало для теблоров единственным достойным устремлением, духи, что правили народом и землёй, были костями камня, плотью земли, щетиной и шерстью леса и дубравы, а дыханье их — ветром всякого времени года. Зима приходила и уходила с жестокими бурями высоко в горах, с дикими плясками духов в их извечной войне друг с другом. Лето и зима были едины: неподвижны и сухи, но в последней являлось истощение, а в первом — ледяной, хрупкий мир. Поэтому теблоры смотрели на лето с сочувствием к утомлённым битвою духам, а зиму презирали за слабость Взошедших бойцов, ибо иллюзия мира и покоя ничего не стоила.

Меньше десяти дней осталось до конца весны. Бури утихали, приходили всё реже. И хотя Лики в Скале давным-давно истребили старых духов, а сами казались равнодушными к извечному круговороту времён года, Карса тайно воображал себя и своих спутников предвестниками последней бури. О да, их мечи из древесины кровь-дерева отзовутся на эхо древней ярости среди ничего не подозревающих ратидов и сунидов.

Теблоры разобрали завал. Тропа впереди вилась и уходила в неглубокую долину, где открывался в ярком свете послеполуденного солнца высокогорный луг.

За спиной Карсы прозвучал голос Байрота:

— Нам следует разбить лагерь на другом конце этой долины, предводитель. Коням нужен отдых.

— Видно, твой конь притомился, Байрот, — ответил Карса. — Слишком часто ты пировал. Надеюсь, наш поход снова сделает из тебя настоящего воина. Слишком часто ты валялся на соломе в последнее время.

А Дэйлисс на тебе скакала.

Байрот рассмеялся, но больше ничего не сказал.

Дэлум заговорил:

— Моему коню тоже нужно отдохнуть, предводитель. На этом лугу можно разбить удобный лагерь. Здесь водятся кролики, и я расставлю на них силки.

Карса пожал плечами.

— Значит, тянут меня к земле две тяжёлые цепи, а не одна. Боевые кличи ваших желудков оглушили меня. Что ж, будь по-вашему.

Разводить костёр было нельзя, поэтому пойманных Дэлумом кроликов съели сырыми. В прежние времена это было бы рискованно: кролики часто разносили болезни, по большей части смертельные для теблоров. Но с появлением Ликов в Скале хвори покинули племена теблоров. Безумие, впрочем, по-прежнему поражало их, но к сумасшествию ни еда, ни питьё не имели никакого отношения. Старейшины иногда говорили, мол, бремя, возложенное на того или другого теблора Семью богами, оказалось слишком тяжким. Разум должен быть силён, а сила обретается в вере. Для слабого человека, для того, кто поддался сомнениям, обряды и ритуалы становились клеткой, застенком, заключение в котором вело к безумию.

Воины сидели вокруг небольшой ямки, выкопанной Дэлумом для кроличьих костей, и за едой почти не разговаривали. Небо над их головами померкло, и звёздное колесо вновь пришло в движение. В скорых сумерках Карса прислушался к тому, как Байрот обсасывает кроличий череп. Гилд всегда заканчивал трапезу последним, ни кусочка не оставлял, а завтра даже снимет тонкий слой жира, оставшийся на шкурке. Наконец Байрот бросил череп в ямку и облизал пальцы.

— Я, — сказал Дэлум, — обдумал дальнейший путь через земли ратидов и сунидов. Нам лучше не выбирать дороги, которые выведут нас против чистого неба или голых скал. Потому нужно идти нижними тропами. Но они подведут нас ближе всего к стойбищам. Думаю, теперь стоит путешествовать не днём, а ночью.

— Тогда лучше напасть, — кивнул Байрот. — Передвинуть камни очага, украсть перья. Может, прибрать несколько душ спящих воинов.

Карса сказал:

— Если будем прятаться днём, не увидим дыма и не поймём, где расположены стойбища. По ночам ветры переменчивы, они не помогут нам найти очаги. Ратиды и суниды — не глупцы. Они не будут разводить огонь под природным навесом или у голых скал — отблесков пламени на камне мы не увидим. К тому же наши кони лучше видят днём и реже спотыкаются. Поскачем днём, — закончил он.

Некоторое время Байрот и Дэлум молчали. Затем Гилд откашлялся:

— Это будет война, Карса.

— Мы полетим через лес, точно ланидская стрела, что меняет направление на каждом сучке, ветке и камне. Мы соберём ревущую бурю душ. Война? Да. Ты боишься войны, Байрот Гилд?

Дэлум сказал:

— Нас трое, предводитель.

— Да, мы — Карса Орлонг, Байрот Гилд и Дэлум Торд. Я сражался с двадцатью четырьмя воинами и всех их убил. В боевой пляске я не знаю себе равных — будешь это отрицать? Даже старейшины говорили обо мне с почтением. А ты, Дэлум, носишь восемнадцать языков у пояса. Тебе по силам разглядеть след призрака, услышать, как камешек упадёт в двадцати шагах. И Байрот: во времена, когда мышцы твои ещё не заплыли жиром, разве не ты голыми руками сломал хребет одному буриду? Не ты ли повалил наземь боевого коня? Жестокая ярость дремлет в тебе, и наш поход её разбудит. Будь на нашем месте иные три воина… да, им бы следовало проскользнуть по тёмным, извилистым тропам, перевернуть камни в очагах, своровать перья да сломать шею-другую посреди лагеря спящих врагов. Такая слава достойна любого другого воина. Но нас? Нет. Ваш предводитель сказал своё слово.

Байрот взглянул на Дэлума и ухмыльнулся:

— Давай поднимем головы и взглянем на звёздное колесо, Дэлум Торд, ибо мало таких зрелищ нам осталось.

Карса медленно поднялся:

— Ты должен идти за своим предводителем, Байрот Гилд. Без лишних вопросов. Твоя трусость может отравить всех нас. Верь в победу, воин, или возвращайся домой.

Байрот пожал плечами и откинулся на спину, вытянув ноги в меховых сапогах.

— Ты — великий предводитель, Карса Орлонг, но глух к шуткам. Я верю, что ты снискаешь ту славу, которой ищешь, и мы с Дэлумом воссияем рядом с тобой, — как меньшие луны, но всё равно воссияем. Для нас и того довольно. В этом можешь не сомневаться больше, предводитель. Мы здесь, с тобой…

— И оспариваете мою мудрость!

— О мудрости мы вообще ещё не говорили, — ответил Байрот. — Мы — воины, как ты и сказал, Карса. И мы молоды. Мудрость — удел стариков.

— Да, старейшин, — фыркнул Карса, — которые отказались благословить наш поход!

Байрот рассмеялся:

— Такова наша правда, и нам нести её в наших сердцах — неизменную и горькую. Но когда вернёмся, предводитель, мы увидим, что эта правда изменилась за время нашего отсутствия. И окажется, что благословение всё же было дано. Подожди, сам увидишь.

Глаза Карсы широко распахнулись:

— Старейшины солгут?

— Разумеется, солгут. И потребуют от нас признать эту новую правду, и мы признаем — должны признать, Карса Орлонг. Слава нашего успеха должна сплотить народ — жадно хранить её лишь для себя не просто глупо, но смертельно опасно. Подумай об этом, предводитель. Мы вернёмся в деревню лишь со своими рассказами. Да, конечно, мы принесём какие-то трофеи в подтверждение своих слов, но если мы не разделим с ними славу, старейшины позаботятся о том, чтобы наши рассказы познали яд недоверия.

— Недоверия?

— Да. Они поверят, но лишь если смогут приобщиться к нашей славе. Поверят, если мы, в свой черёд, поверим им — уверуем в изменённое прошлое, в не данное благословение, ставшее данным, в то, что вся деревня провожала нас в поход. Все до единого пришли, так они скажут и в конце концов сами в это поверят, запечатлят эту сцену в памяти. Тебе по-прежнему непонятно, Карса? Если так, лучше нам больше не говорить о мудрости.

— Теблоры презирают игры обмана, — прорычал Карса.

Байрот некоторое время молча разглядывал его, затем кивнул:

— Верно. Всё так.

Дэлум забросал ямку землёй и камнями.

— Пора спать, — сказал он, поднимаясь, чтобы ещё раз проверить стреноженных коней.

Карса смотрел на Байрота. Ум его, точно ланидская стрела в лесу, но поможет ли это ему, когда мы обнажим клинки и со всех сторон зазвучат боевые кличи? Вот что бывает, если мышцы зарастают жиром, а к спине прилипает солома. Умение биться словами ничего тебе не даст, Байрот Гилд, разве что язык твой не так быстро высохнет на поясе ратидского воина.

— Не меньше восьми, — пробормотал Дэлум. — И скорей всего, один юнец. Два очага. Они убили седого пещерного медведя и несут добычу.

— Значит, они зазнаются, — кивнул Байрот. — Это хорошо.

Карса нахмурился, глядя на Байрота:

— Почему?

— Нужно знать мысли врага, предводитель. Они себя чувствуют непобедимыми, это делает их беспечными. Есть у них кони, Дэлум?

— Нет. Седые медведи уже знают, что значит конская поступь. Если они и брали на охоту псов, то ни один не выжил.

— Ещё лучше.

Некоторое время назад теблоры спешились и теперь сидели на корточках у самой кромки леса. Дэлум уходил вперёд, чтобы разведать расположение лагеря ратидов, — прокрался по высокой траве среди невысоких пней так, что ни один лист не шелохнулся.

Солнце сияло высоко в небе, в сухом, горячем воздухе — ни ветерка.

— Восемь, — проговорил Байрот и ухмыльнулся Карсе. — И юнец. Его нужно убить первым.

Чтобы выжившие были опозорены. Он считает, что мы проиграем.

— Оставьте его мне, — сказал Карса. — Я брошусь в атаку и окажусь потом на другой стороне лагеря. Все выжившие воины обернутся ко мне. Тогда в бой вступите вы двое.

Дэлум удивлённо моргнул:

— Ты хочешь, чтобы мы ударили в спину?

— Да, чтобы уравнять число. Затем каждый вступит в свой, равный поединок.

— В атаке будешь уклоняться и пригибаться? — спросил Байрот. В глазах его появился блеск.

— Нет, я буду бить.

— Тогда они остановят тебя, предводитель, и ты не сможешь добраться до другого конца лагеря.

— Меня не остановят, Байрот Гилд.

— Их девять.

— Тогда узри, как я спляшу.

Дэлум спросил:

— Почему нам не поскакать на конях, предводитель?

— Я устал от разговоров. Следуйте за мной, но медленно.

Байрот и Дэлум обменялись взглядами, затем Байрот пожал плечами:

— Мы станем тебе свидетелями.

Карса отстегнул кровь-деревянный меч, обеими руками взялся за обтянутую кожей рукоять. Древесина была багровой, почти чёрной, блеск масла создавал иллюзию того, что боевой знак парит в пальце от клинка. Кромка казалась прозрачной там, где загустело втёртое в волокна кровь-масло. На лезвии не было ни единой зарубки, лишь волнистые углубления там, где сами собой затянулись следы прежних битв, ибо кровь-масло помнило прежнюю свою форму и не терпело повреждений. Карса поднял перед собой меч, а затем скользнул в высокую траву и, ускорив шаг, вошёл на бегу в боевую пляску.

Добравшись до кабаньей тропы, которую указал Дэлум, он пригнулся и ступил на плотно утоптанную землю, не сбившись с шага. Широкое, листовидное остриё словно вело его вперёд, прорезало свой собственный бесшумный путь через колодцы света и тени. Карса побежал быстрее.

В центре ратидского лагеря трое из восьми взрослых воинов сидели на корточках вокруг куска медвежьего мяса, которое только что извлекли из свёртка оленьей кожи. Ещё двое сидели рядом, положив оружие на колени, и втирали в клинки густое кровь-масло. Оставшиеся трое стояли и беседовали друг с другом всего в трёх шагах от кабаньей тропы. Юнец остался на дальнем конце.

Вылетев на поляну, Карса достиг предела скорости. До семидесяти шагов теблор мог бежать вровень с идущей галопом лошадью. Он ударил как гром. Мгновение назад восемь воинов и юнец отдыхали после охоты, а теперь головы двоих снёс один горизонтальный взмах. В сторону полетели обрывки кожи и обломки костей, кровь и мозги плеснули в лицо третьему ратиду. Тот пошатнулся и отпрыгнул влево, только затем, чтобы встретиться с обратным взмахом меча Карсы: удар пришёлся ратиду под подбородок. Удивлённо распахнутые глаза ещё успели увидеть, как внезапно завертелась поляна, а затем вспыхнула тьма.

Не сбавляя шага, Карса подпрыгнул, чтобы не споткнуться о голову воина, которая с глухим стуком покатилась по земле.

Те ратиды, что втирали в клинки масло, уже вскочили и подняли оружие. Они разделились и бросились вперёд, чтобы напасть на Карсу с разных сторон.

Урид расхохотался и прыгнул к трём воинам, которые ещё сжимали в окровавленных руках разделочные ножи. Поставив меч в позицию ближней защиты, он низко пригнулся на бегу. Все три малых клинка попали в цель, пронзили рубаху, кожу, мускулы. Инерция потащила Карсу дальше, так что ножи вырвались из ладоней ратидов, оставшись в теле. Он развернулся, взмахнул мечом, отсёк пару рук и завершил удар подмышкой, так что вырвал плечо вместе с лопаткой — плоская лиловая кость, обвитая сетью пронизанных венами связок, вместе с конвульсивно сжатой рукой взмыла к небу.

Один из врагов с рычанием рухнул под ноги Карсе и крепкими руками обхватил его бёдра. Продолжая хохотать, предводитель уридов резко опустил меч, так что рукоять с хрустом врезалась воину в затылок. Руки разжались.

Справа свистнул меч, направленный в горло Карсе. Не опуская лезвия, воин крутанулся на месте и встретил вражеский клинок своим. Столкнувшись, оба меча громко зазвенели.

Карса услышал за спиной шаги другого ратида, почувствовал движение воздуха, который рассекал клинок, направленный ему в левое плечо, и молниеносно бросился на землю, накренившись вправо. И в полёте вытянул руки, рубанув мечом наискось. Клинок прошёл точно над оружием врага, рассёк пару толстых запястий, вспорол живот от пупка и ниже, вырвался наружу между рёбрами и тазом.

Продолжая вращаться в полёте, Карса возобновил удар, потерявший силу при столкновении с костями и плотью, вывернул плечи вслед за клинком так, чтобы тот прошёл под телом урида и вынырнул с другой стороны. И обрубил ногу последнего ратида на уровне лодыжки. Затем земля молотом врезалась в правое плечо Карсы. Он перекатился, прикрываясь мечом, но не смог полностью отразить нисходящий удар — боль огнём вспыхнула в правом бедре — и оказался вне пределов досягаемости воина, который затем завопил и неуклюже отступил назад.

Инерция переката позволила Карсе оказаться в приседе, отчего кровь хлынула из раны на правой ноге, и боль пронзила левый бок, спину под правой лопаткой и левое бедро, откуда по-прежнему торчали ножи.

И тут он оказался лицом к лицу с юнцом.

Не больше сорока лет от роду, ещё даже не достиг полного роста, тонкорукий и тонконогий, как и многие Неготовые. В глазах застыл ужас.

Карса подмигнул ему, а затем развернулся, чтобы сойтись в бою с одноногим воином.

Тот завопил неистово, отчаянно, и Карса увидел, что подоспели Байрот и Дэлум. Воины включились в игру: их клинки отсекли ратиду вторую ногу и обе руки. Вражеский воин извивался на земле между ними, поливая кровью смятую траву.

Карса оглянулся и увидел, как юнец исчезает в лесу. Предводитель улыбнулся.

Байрот и Дэлум нагнали отползавшего ратида и принялись отрубать новые куски от его рук и ног.

Разозлились, понял Карса. Он ведь никого им не оставил.

Не обращая внимания на жестокую забаву своих спутников, предводитель выдернул разделочный нож из бедра. Кровь потекла, но не рывками, так что артерию удар не задел. В боку клинок отскочил от ребра и застрял межу кожей и слоями мускулов. Карса выдернул его и отбросил в сторону. Последний нож — в спине — достать было труднее, потребовалось несколько попыток, чтобы как следует ухватиться за окровавленную рукоять и вытащить его. Будь клинок чуть длиннее, достиг бы сердца. Из всех мелких ран эта будет самой докучливой. Меч рассёк ему бедро и врезался в ягодицу — это уже серьёзнее. Рану придётся тщательно зашить, некоторое время скакать верхом и ходить будет больно.

Расчленённый ратид замолк — то ли из-за потери крови, то ли из-за последнего, смертельного удара, и Карса услышал тяжёлую поступь Байрота. Новый крик — Дэлум принялся проверять других павших.

— Предводитель.

Голос урида дрожал от гнева. Карса медленно повернулся.

— Да, Байрот Гилд.

Лицо здоровяка потемнело.

— Ты позволил юнцу сбежать. Теперь нам придётся его ловить, и это будет нелегко, ибо он, а не мы дома в этих землях.

— Он и должен был сбежать, — ответил Карса.

Байрот нахмурился.

— Ты ведь умён, — заметил Карса, — почему это тебя так удивляет?

— Он вернётся в деревню.

— Да.

— И расскажет о нападении. О трёх воинах-уридах. Вспыхнет ярость, все схватятся за оружие. — Байрот едва заметно кивнул, прежде чем продолжить. — Начнётся охота на трёх уридских воинов. Пеших. В этом юнец уверен. Будь у них кони, верхом бы и атаковали. Трое против восьмерых — поступить иначе было бы безумием. И вот охотники уверят себя в том, что знают, кого и как нужно искать. Трёх пеших воинов-уридов.

Подошёл Дэлум и теперь безо всякого выражения смотрел на Карсу. Тот сказал:

— Пусть скажет Дэлум Торд.

— Скажу, предводитель. В голове юнца ты посеял образ. Там он укоренится, краски его не поблекнут, но расцветут. Эхо предсмертных криков будет звучать всё громче в ушах. Знакомые лица, искажённые вечной болью. Этот юнец, Карса Орлонг, станет взрослым. И не согласится следовать за другими, но поведёт. Должен вести; и никто не осмелится бросить вызов его ярости, сверкающему клинку в его руках, маслу его воли. Карса Орлонг, ты создал уридам врага, какого мы никогда не знали прежде.

— Однажды, — провозгласил Карса, — этот предводитель ратидов преклонит передо мной колени. В этом я клянусь. Клянусь на крови его сородичей.

В воздухе вдруг разлился холод. Поляну окутала тишина, которую нарушало лишь приглушённое жужжание мух.

Глаза Дэлума широко распахнулись, на лице застыл страх. Байрот отвернулся.

— Этот обет погубит тебя, Карса Орлонг. Ни один ратид не встанет на колени перед уридом. Разве что труп к дереву прислонить. Ты желаешь невозможного, и это — путь к безумию.

— Лишь одна клятва среди многих, — бросил Карса. — И все я исполню. Узри, если осмелишься.

Байрот отвлёкся от осмотра шкуры и очищенного от плоти черепа седого медведя — ратидских трофеев — и оглянулся на Карсу.

— А у нас есть выбор?

— Пока дышишь — нет, Байрот Гилд.

— Напомни мне, чтобы я как-нибудь рассказал тебе, Карса Орлонг.

— О чём рассказал?

— Как это — жить в твоей тени.

Дэлум шагнул к Карсе:

— Твои раны нужно обработать, предводитель.

— Да. Но пока — лишь ту, что оставил меч. Мы должны вернуться к лошадям и скакать быстро.

— Как ланидская стрела.

— Верно, именно так, Дэлум Торд.

— Карса Орлонг! — окликнул его Байрот. — Я соберу для тебя трофеи.

— Благодарю, Байрот Гилд. Шкуру и череп мы тоже забёрем. Их вы с Дэлумом можете оставить себе.

Дэлум обратился к Байроту:

— Возьми их, брат. Седой мех больше пойдёт тебе, чем мне.

Байрот благодарно кивнул, затем указал на расчленённого воина:

— Его уши и язык твои, Дэлум Торд.

— Да будет так.

Из всех теблоров ратиды разводили меньше всего коней; несмотря на это, между полянами они проложили широкие тропы, по которым могли скакать Карса и его товарищи. На одной из полян уриды застали врасплох одного взрослого и двух юнцов, которые пасли шестерых боевых коней. На полном скаку с обнажёнными мечами воины смели ратидов и задержались, только чтобы собрать трофеи и коней — каждый повёл в поводу двух скакунов. За час до наступления темноты уриды подъехали к развилке, проскакали около тридцати шагов по нижней из двух троп, затем выпустили поводья и погнали ратидских коней вперёд. Они набросили своим коням на шею, чуть выше ключицы, одну короткую верёвку и, осторожно направляя шаги животных, повели их задом наперёд, пока не вернулись к развилке, откуда поскакали по верхней тропе. Отъехав на полсотни шагов, Дэлум спешился и вернулся, чтобы скрыть следы копыт.

Когда в небе уже проявилось звёздное колесо, уриды сошли с каменистой тропы и выбрали для ночлега небольшую прогалину в лесу. Байрот отрезал для всех по куску медвежьего мяса. Затем Дэлум отошёл, чтобы почистить коней мокрым мохом. Скакуны устали, поэтому на ночь их не стали стреноживать, чтобы звери могли погулять по прогалине и размять шеи.

Осмотрев свои раны, Карса обнаружил, что они уже начали затягиваться. Такова была природа теблоров. Удовлетворённо кивнув, предводитель уридов вытащил флягу с кровь-маслом и принялся чинить свой клинок. Как только Дэлум вернулся, они с Байротом тоже принялись править оружие.

— Завтра, — проговорил Карса, — уйдём с этой тропы.

— Спустимся на широкие, лёгкие пути в долине? — уточнил Байрот.

— Если поторопимся, — заметил Дэлум, — можем за один день проехать все земли ратидов.

— Нет, поведём коней выше, по козьим и овечьим тропам, — ответил Карса. — И всё утро будем двигаться назад. Затем снова спустимся в долину. Байрот Гилд, когда погоня покинет деревню, кто останется в ней?

Здоровяк расправил свой новый медвежий плащ и закутался в него, прежде чем ответить:

— Юнцы. Женщины. Старики и калеки.

— А псы?

— Нет, их тоже заберут в погоню. Значит, предводитель, мы нападём на деревню.

— Да. А затем пойдём по следу погони.

Дэлум набрал полную грудь воздуха и долго не выпускал его.

— Карса Орлонг, деревня наших жертв — не единственная в этих землях. Только в первой долине ещё по меньшей мере три поселения. Пойдёт молва. Все воины возьмутся за мечи. Всех псов отвяжут и пустят в лес. Воины нас, может, и не найдут, но псы — отыщут.

— А нам останется, — пророкотал Байрот, — преодолеть ещё три долины.

— Малых долины, — уточнил Карса. — И мы пересечём их по южному краю, откуда день или даже больше ехать до северных отрогов и сердца ратидских земель.

Дэлум сказал:

— Такой гнев воспылает в сердцах, что они пойдут за нами даже в долины сунидов, предводитель.

Карса перевернул клинок на коленях, чтобы заняться другой стороной.

— На это я и надеюсь, Дэлум Торд. Ответь мне, когда суниды в последний раз видели урида?

— Когда видели твоего деда, — сказал Байрот.

Карса кивнул:

— А мы хорошо знаем ратидский боевой клич, верно?

— Ты хочешь развязать войну между ратидами и сунидами?

— Да, Байрот.

Воин медленно покачал головой:

— Мы ещё не справились с ратидами, Карса Орлонг. Твои планы заходят слишком далеко, предводитель.

— Узри, как они сбудутся, Байрот Гилд.

Байрот поднял с земли медвежий череп. Нижняя челюсть всё ещё держалась на куске хряща. Урид отломил её и отбросил в сторону. Затем вытащил из мешка моток кожаных ремешков и принялся крепко обматывать череп по скулам, оставляя длинные концы внизу.

Карса с любопытством смотрел на его усилия. Даже для Байрота череп оказался бы слишком тяжёлым шлемом. К тому же пришлось бы выламывать снизу самые толстые кости — вокруг отверстия, в которое входил хребет.

Дэлум поднялся:

— Лягу спать, — объявил он и пошёл прочь.

— Карса Орлонг, нет ли у тебя ремешков? — спросил Байрот.

— Конечно, бери, сколько хочешь, — ответил Карса, поднимаясь. — Выспись сегодня, Байрот Гилд.

— Обязательно.

Первый час после рассвета уриды слышали лай псов где-то внизу, в долине, но когда воины вернулись назад по узкой тропе над обрывом, он постепенно стих. Когда же солнце приблизилось к зениту, Дэлум высмотрел извилистый спуск, по которому и двинулись спутники.

Вскоре после полудня они вышли на просторную вырубку и почуяли в воздухе запах дыма от деревенских очагов. Дэлум спешился и скрытно скользнул вперёд.

Через некоторое время он вернулся:

— Всё, как ты и предполагал, предводитель. Я видел одиннадцать стариков, втрое больше женщин и тринадцать юнцов — совсем молодых, старшие, наверное, тоже отправились в погоню. И ни коней, ни собак.

Дэлум вновь забрался в седло.

Все трое взяли мечи на изготовку. Затем извлекли фляги с кровь-маслом и нанесли по несколько капель у самых ноздрей своих скакунов. Кони вскинули головы, мышцы их напряглись под шкурой.

— Я зайду справа, — сказал Байрот.

— А я — поеду посередине, — объявил Карса.

— Я тогда — слева, — согласился Дэлум, затем нахмурился. — Они разбегутся перед тобой, предводитель.

— Сегодня я щедр, Дэлум Торд. Эта деревня принесёт славу вам с Байротом. Следите, чтобы никто не ушёл.

— Ни один не уйдёт.

— А если увидите, что какая-нибудь женщина пытается поджечь дом, чтобы дать знак воинам, убейте её.

— На такую глупость они не пойдут, — заметил Байрот. — Если не окажут сопротивления, получат наше семя, зато будут жить.

Все трое сняли поводья с коней и обвязали вокруг пояса. Передвинулись ближе к плечам скакунов и подтянули колени.

Карса продел запястье в темляк у рукояти меча и один раз крутанул клинок в воздухе, чтобы затянуть кожаный ремешок. Остальные последовали его примеру. Погром задрожал под седоком.

— Веди нас, предводитель, — сказал Дэлум.

Лёгким движением коленей Карса пустил Погрома вперёд, через три шага перешёл на медленный карьер и быстро пересёк усыпанную пнями поляну. Чуть свернув налево, конь и всадник выскочили на главную тропу. Карса поднял меч так, чтобы его видел Погром… и скакун перешёл на галоп.

Всего семь скачков — и они оказались в деревне. Спутники Карсы уже разъехались в разные стороны за домами, оставив его одного на главной улице. Прямо впереди он увидел фигуры. Жители поворачивали головы на шум. Послышался крик. Дети бросились врассыпную.

Меч метнулся вниз, легко перерубил молодые кости. Карса бросил взгляд вправо, и Погром повернул, повалил и растоптал старика. Конь и всадник неслись вперёд, настигали, убивали. За домами и отхожими канавами тоже раздались крики.

Карсаоказался на другом конце деревни, увидел одинокого юнца, который со всех ног бежал к деревьям, и поскакал за ним. В руках ратид сжимал тренировочный меч. Услышав рядом тяжёлый стук копыт Погрома, юнец понял, что не успеет скрыться в лесу, и резко развернулся.

Клинок Карсы рассёк сперва тренировочный меч, затем шею. Погром ударил головой и отшвырнул обезглавленное тело.

У меня так двоюродный брат погиб. Ратид его убил. Отрезал язык и уши. Тело за ногу на ветке подвесил. А голову оставил внизу и дерьмом измазал. За то отмщение. Отмщение.

Погром замедлил шаг, затем развернулся.

Карса вновь взглянул на деревню. Байрот и Дэлум уже перебили всех мужчин и теперь сгоняли женщин на площадку вокруг главного деревенского очага.

Погром пошёл рысью, понёс предводителя уридов обратно в деревню.

— Женщины вождя — мои, — объявил Карса.

Байрот и Дэлум кивнули. По лёгкости, с которой они отказались от такой чести, предводитель понял, что его воины пребывают в отличном расположении духа. Байрот повернулся к женщинам и взмахнул мечом. Симпатичная женщина средних лет вышла вперёд, следом — её юная копия, девушка, ровесница Дэйлисс. Обе разглядывали Карсу так же внимательно, как и он их.

— Байрот Гилд и Дэлум Торд, выбирайте первых из тех, что остались. Я буду на страже.

Воины заухмылялись, спешились и устремились в толпу женщин, чтобы выбрать себе по одной. За руку увели их в соседние дома.

Карса смотрел на них, приподняв брови.

Жена вождя фыркнула:

— Твои воины заметили, что они обе были совсем не против.

— Их воины, будь то отцы или мужья, такой охоте не порадуются, — заметил Карса. Вот уридские женщины никогда бы…

— Они не узнают, предводитель, — ответила жена вождя, — если только ты сам им не скажешь, а это вряд ли. Они тебе не оставят времени, чтобы хвастаться, просто убьют на месте. О, как я вижу, — добавила она, вглядываясь в лицо Карсы, — ты раньше верил, будто уридские женщины другие, а теперь понял ошибку. Все мужчины — глупцы, но ты сейчас, видно, стал немного мудрее, раз серцем принял правду. Как тебя зовут, предводитель?

— Ты слишком много болтаешь, — прорычал Карса и расправил плечи. — Я — Карса Орлонг, внук Палька…

— Палька?

— Да, — ухмыльнулся Карса. — Вижу, ты его помнишь.

— Я была ребёнком, но да — он хорошо нам известен.

— Он всё ещё жив и спит спокойно, вопреки проклятьям, которые вы наложили на его имя.

Женщина рассмеялась:

— Каким таким «проклятьям»? Пальк низко склонил голову, выпрашивая разрешения пройти по нашим землям…

— Лжёшь!

Она внимательно посмотрела на Карсу, затем пожала плечами:

— Как скажешь.

В одном из домов закричала женщина, и в этом крике наслаждения было больше, чем боли. Жена вождя повернулась на звук:

— Сколько женщин примут ваше семя, предводитель?

Карса слегка расслабился.

— Все. По одиннадцать на каждого.

— И сколько дней это займёт? Нам что, придётся вас ещё и кормить?

— Дней? Ты мыслишь, как старуха. Мы молоды. И если потребуется, у нас есть кровь-масло.

Она широко распахнула глаза. Другие женщины начали перешёптываться у неё за спиной. Жена вождя развернулась и взглядом заставила их замолчать, а затем вновь посмотрела на Карсу.

— Ты никогда прежде не использовал так кровь-масло, верно? Воистину, пламя войдёт в твои чресла. И ещё несколько дней не будешь знать вялости. Но ты не представляешь, что случится с нами, женщинами. Я — представляю, предводитель, ибо тоже была когда-то молодой и глупой. Даже силы моего мужа не хватило, чтобы удержать мои зубы от его горла, там по сей день красуются шрамы. Более того. Что для вас продлится меньше недели, для нас затянется на месяцы.

— Значит, — ответил Карса, — если мы не убьём ваших мужей, вы сами справитесь, когда они вернутся. Я доволен.

— Вам троим не пережить эту ночь.

— Интересно, — улыбнулся Карса, — кому из нас с Байротом и Дэлумом первому понадобится масло, верно? — Он обратился ко всем женщинам: — Всем вам советую разгореться желанием, чтобы не оказаться первой, кто нас подведёт.

На улице вновь появился Байрот, кивнул Карсе. Жена вождя вздохнула и жестом приказала дочери подойти.

— Нет, — сказал Карса.

Женщина удивлённо замерла.

— Но… разве ты не хочешь получить ребёнка? Первой достанется больше всех твоего семени…

— Верно. А ты разве уже не способна родить?

После долгой паузы жена вождя покачала головой:

— Карса Орлонг, — прошептала она, — мой муж наложит на тебя проклятье. Сожжёт кровь на губах самой Имрот.

— Да, скорее всего. — Карса спешился и подошёл к ней. — А теперь веди меня в свой дом.

Женщина отшатнулась:

— В дом моего мужа? Предводитель… прошу тебя, давай войдём в другой…

— В дом твоего мужа, — прорычал Карса. — Я всё сказал. И ты — тоже.

За час до заката Карса повёл в дом свою последнюю добычу — дочь вождя. Ни ему, ни Байроту, ни Дэлуму так и не понадобилось кровь-масло. Байрот утверждал, что это — свидетельство уридской мужской силы, но Карса подозревал, что в том заслуга решимости и отчаянной изобретательности ратидских женщин, но и так последние из них для воинов были уже не в радость.

Карса втащил молодую женщину в сумрачный дом, освещённый лишь отблесками затухающего очага, захлопнул дверь и закрыл на задвижку. Девушка повернулась, взглянула на него, с любопытством склонив голову.

— Мать сказала, что ты удивительно нежен.

Карса рассматривал её. Похожа на Дэйлисс, но не совсем. Нет в ней той тёмной черты. Разница… большая.

— Раздевайся.

Девушка быстро выскользнула из цельношитой кожаной туники.

— Если бы я была первой, Карса Орлонг, стала бы домом для твоего семени. Такой сегодня день на моём лунном колесе.

— И ты гордилась бы?

Она испуганно посмотрела на предводителя уридов, затем покачала головой:

— Вы сразили всех детей, всех стариков. Пройдут века, прежде чем наша деревня оправится, если это вообще случится, ибо ярость может толкнуть воинов друг на друга и даже на нас, женщин… если вы убежите.

— Убежим? Ложись, сюда, где лежала твоя мать. Карса Орлонг не собирается убегать. — Урид шагнул вперёд и замер над девушкой. — Ваши воины не вернутся. Жизни этой деревни пришёл конец, и во многих из вас останется семя уридов. Идите все в наши земли и живите среди моего народа. А вы с матерью идите в деревню, где я родился. Ждите меня. Растите своих детей, моих детей, как уридов.

— Клятвы твои — внушительные, Карса Орлонг.

Урид начал стаскивать кожаные штаны.

— И не только клятвы, похоже, — заметила девушка. — Кровь-масло, видно, не потребуется.

— Кровь-масло мы с тобой прибережём до моего возвращения.

Глаза дочери вождя широко распахнулись, когда Карса оказался над ней. Очень тихо она спросила:

— Ты не хочешь узнать моё имя?

— Нет, — прорычал он. — Я буду звать тебя Дэйлисс.

И не заметил тени стыда, который залил её юное, красивое лицо. Не почуял тьмы, которая из-за этих слов угнездилась в душе девушки.

В ней, как и в её матери, семя Карсы Орлонга обрело дом.

Запоздавшая гроза спустилась с гор, укрыв звёзды. Верхушки деревьев бились на ветру, который даже не пытался коснуться нижних ветвей, так что на оглушительный рёв в небе отзывалась странная тишина среди валунов на земле. То и дело вспыхивали молнии, но голос грома сильно запаздывал.

Около часа они скакали в темноте, затем нашли старый лагерь рядом с тропой, по которой ушли преследователи. Ратидских воинов обуяла такая ярость, что они не слишком старались скрыть свои следы. Дэлум рассудил, что в этом отряде было двенадцать взрослых и четверо юнцов верхом, всего — около трети всех воинов деревни. Псов уже спустили, чтобы своры охотились сами по себе, так что собак с этой группой не было.

Карса был очень доволен. Осы вырвались из гнезда, но летели вслепую.

Они ещё раз поели лежалого медвежьего мяса, затем Байрот вновь распаковал внушительный череп и принялся наматывать на него ремешки, — на этот раз охватывая нос и затягивая узлы между клыками. И снова он оставлял длинные — в полтора локтя — свободные концы. Карса наконец понял, что задумал Байрот. Для изготовления такого оружия брали обычно два или три волчьих черепа — лишь такой тяжёлый и сильный воин, как Байрот, смог бы использовать подобным образом череп седого медведя.

— Байрот Гилд, то, что ты ныне готовишь, вплетёт яркую нить в нашу легенду.

Тот хмыкнул:

— Мне нет дела до легенд, предводитель. Но скоро против нас выедут ратиды на боевых конях.

Карса лишь улыбнулся во мраке и промолчал.

Лёгкий ветерок подул вниз вдоль склона.

Дэлум поднял голову и бесшумно поднялся.

— Чую мокрую шерсть, — проговорил он.

Дождя до сих пор не было.

Карса снял перевязь с мечом и положил на землю.

— Байрот, — прошептал предводитель, — оставайся здесь. Дэлум, возьми с собой метательные ножи, а меч оставь. — Он поднялся и взмахнул рукой. — Веди.

— Предводитель, — пробормотал Дэлум. — Эту свору согнала с высокогорных троп гроза. Псы нас ещё не унюхали, но уши у них чуткие.

— Думаешь, — спросил Карса, — они бы не завыли, если бы услышали нас?

Байрот фыркнул:

— Дэлум, в рёве грозы они ничего не услышали.

Но Торд покачал головой:

— Звуки бывают высокие и низкие, Байрот Гилд, и несут их разные потоки. — Воин обернулся к Карсе. — На твой вопрос, предводитель, мой ответ: видно, нет, если бы не поняли толком, уриды мы или ратиды.

Карса ухмыльнулся:

— Так даже лучше. Веди меня к ним, Дэлум Торд. Я много думал о ратидских псах, о спущенных сворах. Веди меня к ним и держи метательные ножи под рукой.

Погром и остальные кони тихонько отступили к воинам за время этого разговора, и теперь все смотрели на склон, насторожив уши.

Помедлив, Дэлум пожал плечами, пригнулся и направился к лесу. Карса двинулся следом.

Через двадцать шагов склон стал круче. Троп здесь не было, и воинам пришлось медленно, с трудом пробираться среди поваленных стволов; к счастью, широкие полосы мха позволяли теблорам двигаться практически бесшумно. Они выбрались на плоский уступ около пятнадцати шагов в ширину и десяти в длину, напротив темнела высокая отвесная скальная стена. К ней прислонились несколько посеревших от времени, мёртвых деревьев. Дэлум осмотрел склон и уже собрался шагнуть к узкой, забитой песком расселине у левого края скалы, потому что там начиналась звериная тропа, но Карса удержал его рукой. И склонился ближе:

— Сколько ещё?

— Полсотни ударов сердца. Нам хватит времени, чтобы взобраться…

— Нет. Расположимся здесь. Засядешь с ножами наготове на выступе справа.

Дэлум был явно озадачен, но подчинился приказу. Выступ располагался примерно посередине скалы. Через считаные мгновения урид оказался на месте.

Карса направился к звериной тропе. Сверху упала мёртвая сосна, ствол замер слева, в полушаге от расселины. Карса подобрался к нему и потрогал — древесина ещё крепкая. Предводитель быстро взобрался на сосну и, утвердив ноги на ветках, развернулся так, чтобы оказаться лицом к плоскому выступу скалы. Звериная тропа начиналась от него на расстоянии сажени, а валун и скала остались позади.

Карса принялся ждать. Со своего места он, не наклонившись вперёд, не мог видеть Дэлума, а такое движение запросто могло столкнуть сосну вниз со склона, и дерево вместе с уридом ожидало бы громкое, вероятно, болезненное падение. Оставалось надеяться, что Дэлум поймёт замысел Карсы и в свой срок поступит соответственно.

На тропе послышался хруст мелких камешков.

Псы начали спускаться.

Карса медленно набрал полную грудь воздуха, задержал дыхание.

Вожак не пойдёт первым. Скорее, вторым, на один-два удара позади разведчика.

Первый пёс промчался мимо Карсы, разбрасывая в стороны мелкие камешки, сучья и песок, по инерции вылетел на полдюжины шагов вперёд на широкий уступ и остановился там, принюхиваясь. Шерсть на загривке зверя встала дыбом, он осторожно двинулся к краю уступа.

По тропе спустился другой пёс, крупнее первого, от него в стороны разлетелось ещё больше мусора. Как только Карса увидел его покрытые шрамами голову и плечи — сразу понял, что вычислил вожака своры.

Зверь выбрался на плоскую площадку.

А разведчик начал вертеть головой из стороны в сторону.

Карса прыгнул.

Руками обхватил вожака за шею, повалил, перевернул на спину, левой рукой сжал горло, а правой перехватил судорожно дёргавшиеся передние лапы.

Пёс яростно извивался под теблором, но Карса не ослаблял хватки.

Одна за другой по звериной тропе спускались собаки — и рассыпались полукругом в тревоге и замешательстве.

Вожак перестал рычать и заскулил.

Острые клыки разорвали запястье Карсы прежде, чем урид сумел перехватить горло повыше, под самой челюстью. Зверь отчаянно метался, но он уже проиграл, и оба это понимали.

Как и остальные псы своры.

Наконец Карса обвёл взглядом окруживших его собак. Когда он поднял голову, звери попятились — все, кроме одного. Молодой, мускулистый самец пригнулся и пополз вперёд.

Ножи Дэлума вонзились в зверя: один вошёл в горло, другой — в тело за правым плечом. С натужным хрипом пёс припал к земле, потом неподвижно замер. Остальные собаки отступили ещё дальше.

Вожак под Карсой перестал дёргаться. Оскалив зубы, урид опустился так, что почти прижался щекой к челюсти пса. И прошептал в ухо звёрю:

— Слышал предсмертный крик, друг? Это был твой соперник. Радость тебе, так? Теперь ты сам и твоя свора принадлежите мне.

Произнося эти слова тихим, успокаивающим тоном, воин медленно ослаблял хватку на горле пса. В следующий миг урид отодвинулся, перенёс вес на ноги и вовсе отнял руку, а затем отпустил и передние лапы зверя.

Пёс неуверенно поднялся на ноги.

Карса выпрямился, шагнул к вожаку и улыбнулся, увидев, как тот поджал хвост.

Дэлум спустился со своего выступа.

— Предводитель, — сказал он, подходя, — я узрел это.

Он выдернул из тела собаки свои ножи.

— Дэлум Торд, ты узрел и участвовал, ибо я видел твои ножи, и они полетели точно в цель в самый нужный миг.

— Соперник вожака решил, что пробил его час.

— И ты это понял.

— Теперь у нас есть свора, и псы будут драться за нас.

— Да, Дэлум Торд.

— Тогда я вернусь к Байроту. Коней нужно будет успокоить.

— Мы дадим тебе немного времени.

У самого края уступа Дэлум приостановился и оглянулся на Карсу:

— Я больше не страшусь ратидов, Карса Орлонг. И сунидов. Теперь я и вправду верю, что Уругал идёт с тобой по этому пути.

— Тогда, Дэлум Торд, узнай вот что: мне мало стать величайшим воителем уридов. Однажды все теблоры склонят предо мной колени. Наш поход во внешние земли — разведка, чтоб оценить врага, с которым нам предстоит однажды столкнуться. Наш народ спал слишком долго.

— Карса Орлонг, я не сомневаюсь в тебе.

Ответная ухмылка Карсы была холодна.

— Но сомневался прежде.

Дэлум лишь пожал плечами, затем повернулся и начал спускаться по склону.

Карса осмотрел изорванное клыками запястье, затем взглянул на пса и рассмеялся:

— Ты попробовал моей крови, зверь. Уругал уже готовится схватить твоё сердце, и в том мы — ты и я — едины. Ступай, пойдёшь рядом. Я нарекаю тебя Клык.

Свора состояла из одиннадцати матёрых особей и ещё троих недорослей. Все покорно пошли за Карсой и Клыком, оставив павшего сородича единственным властителем скального уступа. Пока не прилетели мухи.

Ближе к полудню трое воинов-уридов со своей сворой спустились в общую часть трёх небольших долин, продолжая двигаться по землям ратидов на юго-восток. Преследователи явно отчаялись, раз решились так далеко отойти от своей деревни. Не менее ясно было, что охотники-ратиды избегали всяких контактов с другими поселениями. Неспособность настигнуть уридов стала для них гнетущим позором.

Карса был этим слегка разочарован, но утешался мыслью, что молва об их деяниях всё равно разойдётся и обратный путь через земли ратидов станет для небольшого отряда задачей куда более интересной и опасной.

Дэлум прикинул, что преследователи обогнали их едва ли на треть дневного перехода. Ратиды двигались медленно и высылали разъезды, пытаясь выйти на след, которого ещё не существовало. Однако Карса не стал злорадствовать по этому поводу: оставались ещё два отряда, вероятно, пеших воинов-ратидов, которые шли по лесу крайне осторожно, не оставляя почти никаких следов. И вот они в любой момент могли выйти на след уридов.

Свора шла рядом, с подветренной стороны, крупные псы без особого труда держали скорость конской рыси. Байрот лишь покачал головой, услышав рассказ Торда о подвиге Карсы; но о высоких устремлениях предводителя Дэлум почему-то умолчал.

Уриды вышли в долину: всюду темнели крупные валуны, вросшие в землю среди берёз, чёрных елей, осин и ольхи. Среди мхов и гниющих пней журчала умирающая речка, по течению то и дело встречались чёрные озерца неведомой глубины. Многие из них скрывались среди валунов и поваленных деревьев. Дальше уриды двигались медленнее, осторожно выбирая путь в лесу.

Вскоре они наткнулись на первый из бревенчатых, укреплённых глиной мостков, которые давным-давно соорудили и до сих пор временами чинили — хоть и спустя рукава — местные ратиды. Стыки поросли густой травой, а значит, этими мостками никто не пользовался, однако направление подходило воинам-уридам, так что они спешились и повели коней в поводу. Мостки скрипели и проседали под общим весом коней, теблоров и псов.

— Лучше нам разойтись подальше и на коней не садиться, — заметил Байрот.

Карса присел и внимательно осмотрел грубо отёсанные брёвна.

— Древесина ещё крепкая, — заявил он.

— Но опоры вкопаны в илистый грунт, предводитель.

— Не в грунт, Байрот Гилд. В торф.

— Карса Орлонг прав, — согласился Дэлум, запрыгивая на спину своему боевому коню. — Настил, может, и шатается, но нижние распорки его удержат. Поедем посередине один за другим.

— Мало толку идти этой дорогой, — сказал Байроту Карса, — если мы будем ползти по ней улитками.

— Опасность в том, предводитель, что здесь нас слишком хорошо видно.

— Значит, лучше нам двигаться побыстрее.

Байрот скривился:

— Как скажешь, Карса Орлонг.

Во главе с Дэлумом они поскакали неспешным карьером по самой середине мостков. Псы последовали за конями. С обеих сторон до уровня глаз всадников поднимались лишь мёртвые берёзы, их безлистые ветви опутывала паутина паучьих гнёзд. Пепельно-зелёная листва живых деревьев — осин, вязов и ольхи — едва ли доходила уридам до груди. Вдали виднелись более высокие чёрные ели, но в большинстве своём они казались мёртвыми или близкими к смерти.

— Старая река возвращается, — заметил Дэлум. — И лес здесь медленно тонет.

Карса хмыкнул, затем сказал:

— Эта долина смыкается с другими, и все ведут на север до самой Буридской расселины. Пальк был там с другими теблорскими старейшинами шестьдесят лет назад. Река льда в Расселине внезапно умерла и начала таять.

Позади послышался голос Байрота:

— Мы так и не узнали, что́ старейшины всех племён там нашли, и даже не ведаем, обнаружили ли они там то, что искали.

— Не знал, что они вообще что-то конкретное искали, — пробормотал Дэлум. — О смерти реки льда услышали сотни долин, включая нашу. Я думал, они отправились к Расселине, просто чтобы выяснить, что произошло…

Карса пожал плечами:

— Пальк рассказал мне о бессчётных зверях, которые много столетий провели во льду, но теперь уже стали видны в трещинах и разломах. Шерсть и мясо прогрелись, небо почернело от ворон и горных стервятников. Они нашли слоновую кость, но по большей части бивни слишком изломаны, чтобы сгодиться хоть на что-то. У реки льда было чёрное сердце, которое открылось с её смертью, но то, что томилось в нём, либо скрылось, либо погибло. Однако всё равно старейшины увидели следы древней битвы. Кости детей. Сломанное оружие — из камня.

— Я такого никогда не… — начал Байрот и вдруг замолк.

Мостки, которые и прежде вибрировали от стука копыт, внезапно загудели глубокой, громовой синкопой. В сорока шагах впереди дорога поворачивала и скрывалась за деревьями.

Псы начали щёлкать зубами, тихо предупреждая хозяев об опасности. Карса обернулся и увидел в двух сотнях шагов позади дюжину пеших воинов-ратидов. Клинки поднялись с безмолвной угрозой.

И топот копыт — Карса вновь взглянул вперёд и увидел, как из-за поворота выскочили шестеро всадников. Воздух разорвали боевые кличи.

— Дайте место! — заревел Байрот, пришпорил коня и обогнал сперва Карсу, а затем Дэлума. Медвежий череп вылетел в воздух, щёлкнули, натянувшись, кожаные ремешки, и Байрот начал обеими руками вращать огромный оплетённый череп над головой, поджав колени к самым плечам своего коня. Рассекая воздух, череп издавал глубокий, тягучий звук. Конь урида рванулся вперёд.

Всадники-ратиды мчались галопом — по двое в ряд, так что до края мостков с обеих сторон оставался едва ли локоть.

Когда до врагов было меньше двадцати шагов, Байрот отпустил медвежий череп.

Когда так метали два-три волчьих черепа, целились обычно в ноги, чтобы сломать их. Но Байрот метил выше. Череп врезался в боевого коня слева с такой силой, что проломил животному грудь. Изо рта и носа скакуна хлынула кровь. Падая, он сбил соседа — лишь раз толкнул копытом в плечо, но и того хватило, чтобы конь резко крутанулся и свалился с мостков. Ноги его переломились. Всадник-ратид перелетел через голову своего скакуна.

Воин, сидевший на первом коне, с отвратительным хрустом ударился о брёвна мостков под самыми копытами скакуна Байрота. И эти копыта, одно за другим, опустились на голову теблора, так что осталось лишь кровавое месиво.

Атака ратидов захлебнулась. Ещё один конь споткнулся о бившегося в конвульсиях зверя, заржал и упал, окончательно перегородив мостки.

Испустив боевой клич уридов, Байрот погнал коня вперёд. Неимоверный прыжок перенёс их через первого убитого скакуна. Всадник второго только-только поднялся и вскинул голову как раз вовремя, чтобы увидеть клинок Байрота, который затем врезался ратиду в переносицу.

Внезапно позади товарища возник Дэлум. Два ножа просвистели в воздухе справа от Байрота. Звонкий треск — тяжёлый ратидский меч отбил один из ножей, затем — булькающий хрип, когда второй вонзился воину в горло.

Впереди осталось лишь двое врагов — по одному для Байрота и Дэлума, так что можно было вступить в одиночные поединки.

Увидев последствия первого натиска Байрота, Карса развернул коня. Выхватил меч, поднял его так, чтобы Погром увидел клинок, и погнал боевого коня по мосткам на пеший отряд.

Свора расступилась, чтоб уклониться от тяжёлых копыт, затем помчалась вслед за всадником и конём.

Впереди — восемь взрослых и двое юнцов.

Кто-то рявкнул приказ, и юнцы отступили к краям мостков, а затем спрыгнули. Взрослые воины хотели освободить пространство, и, глядя, как они самоуверенно выстроились клином во всю ширину мостков, Карса расхохотался.

Ратиды ожидали, что предводитель уридов нацелится в самый центр клина, дабы сохранить скорость и напор Погрома, зато останется уязвимым для боковых атак. В предстоящем бою скорость была очень важна. Ратиды верно рассчитали, именно так и поступил бы любой их противник — но только не Карса Орлонг.

— Уругал! — заревел он, высоко поднимаясь на плечах Погрома. — Узри!

Карса воздел остриё клинка над головой коня и вперил взор в крайнего воина-ратида на левом крыле клина.

Погром почуял, что фокус внимания седока сместился, и чуть изменил направление атаки за миг до столкновения, так что копыта боевого коня прогремели по самой кромке мостков.

Передний ратид успел отступить на шаг и взмахнул из-за головы двуручным мечом, целясь в голову Погрому.

Карса принял этот удар своим клинком и одновременно выбросил правую ногу вперёд, а левую — назад. Погром развернулся под всадником, прыгнул к центру моста.

Клин рассыпался, и все ратиды оказались слева от Карсы.

Погром понёс седока по диагонали через мостки. Радостно вереща, Карса рубил и кромсал, его клинок находил плоть и кости не реже, чем оружие врагов. Рядом с противоположным краем Погром остановился и взбрыкнул одновременно обеими задними ногами. По меньшей мере одно из копыт попало в цель, и изломанное тело полетело вниз с мостков.

А потом подоспела свора. С рычанием псы бросались на воинов-ратидов, которые в основном повернулись к Карсе — и подставили зверям спины. Воздух разорвали крики.

Карса вновь развернул Погрома. Конь и всадник опять врубились в строй врагов. Двое ратидов сумели отбиться от псов и теперь отступали по мосткам. С их клинков капала кровь.

Проревев слова вызова на бой, Карса погнал скакуна на воинов.

И был совершенно потрясён, когда увидел, что оба спрыгнули с мостков.

— Бескровные трусы! Я свидетель! Ваши юнцы свидетели! Эти треклятые псы — свидетели!

Вскоре предводитель уридов вновь увидел воинов: уже без оружия они торопливо ковыляли прочь по болоту.

Подъехали Дэлум и Байрот, спешились и добавили гнев своих клинков к отчаянной ярости, с которой псы продолжали рвать и трепать павших ратидов.

Карса отвёл Погрома в сторону, не сводя глаз с убегавших воинов, к которым уже присоединились юнцы:

— Я узрел! Уругал урзел!

Клык, чёрную с сединой шерсть которого было трудно разглядеть под подсыхающей маской крови, подошёл и остановился рядом с Погромом. Мышцы пса дрожали, но ран на нём не было. Карса обернулся и увидел, что у них осталось четверо собак: пятая потеряла переднюю лапу и теперь ковыляла по кругу, оставляя за собой алый след.

— Дэлум, перевяжи ей лапу — вечером прижжём.

— Что толку от трёхногой собаки, предводитель? — тяжело дыша, спросил Байрот.

— Даже у трёхногой собаки есть уши и нос, Байрот Гилд. Когда-нибудь она ещё будет лежать — седая и толстая — у моего очага, в том клянусь. Ладно, из вас кто-нибудь ранен?

— Царапины.

Байрот пожал плечами и отвернулся.

— Я потерял палец, — сообщил Дэлум, вытащил кожаный ремешок и направился к раненой собаке, — но не очень нужный.

Карса ещё раз взглянул на отступавших ратидов. Они уже почти добрались до ряда чёрных елей. Предводитель послал им последнюю презрительную ухмылку, затем положил ладонь на лоб Погрому.

— Отец мой сказал правду, Погром. Никогда я не скакал на таком коне, как ты.

В ответ на эти слова приподнялось ухо. Карса наклонился и коснулся губами лба зверя.

— Мы с тобою, — прошептал он, — становимся легендой. Легендой, Погром.

Выпрямившись, он оглядел трупы на мосту и улыбнулся:

— Пришло время собирать трофеи, братья мои. Байрот, твой медвежий череп уцелел?

— Думаю, да, предводитель.

— Твой подвиг даровал нам победу, Байрот Гилд.

Здоровяк обернулся, прищурился и внимательно посмотрел на Карсу:

— Ты всегда удивляешь меня, Карса Орлонг.

— А меня удивляет твоя сила, Байрот Гилд.

Теблор помолчал, затем кивнул:

— Я готов следовать за тобой, предводитель.

Всегда был готов, Байрот Гилд, и в том — различие между нами.

Глава вторая

Если же окинуть землю ясным и острым взглядом, станет очевидно, что та древняя Яггутская война, которая была для Кроновых т’лан имассов то ли семнадцатой, то ли восемнадцатой, закончилась катастрофой. Сопровождавший нашу экспедицию адепт не выказывал и тени сомнения в том, что в глубинах Лейдеронского ледника остался живой яггут — тяжело раненный, но сохранивший мощную чародейскую силу. На внушительном расстоянии от ледовой реки (охват которой со временем становится всё меньше) сохранились изломанные останки т’лан имассов: кости эти странным образом деформированы, и в них до сего дня звучит яростное, смертоносное эхо Омтоз Феллака.

Что же до колдовского каменного оружия Кроновых воинов, среди останков нашлись лишь сломанные образцы: можно, вероятно, заключить, что либо здесь уже побывали грабители могил, либо выжившие т’лан имассы (если таковые вообще были) забрали целые клинки с собой…

Кенемасс Трибанос, хронист.

Натийская экспедиция 1012

— Видно, последний отряд преследователей повернул назад, — проговорил Дэлум, когда уриды начали сводить коней с мостков.

— Зараза трусости ширится, — прорычал Карса.

— Они, — пророкотал Байрот, — с самого начала поняли, что мы пересекаем их земли. Что это не простой набег. Потому будут ждать нашего возвращения и, скорее всего, призовут воинов из других деревень.

— Это меня не тревожит, Байрот Гилд.

— Знаю, Карса Орлонг. Ты, видно, продумал наперёд всё, что касается этого странствия. Но даже так — нам предстоит проехать ещё две долины ратидов. Будут и другие деревни. Скажи, мы объедем их или соберём ещё больше трофеев?

— Так, когда приедем к поселениям нижеземцев у Серебряного озера, у нас окажется слишком много трофеев, — заметил Дэлум.

Карса расхохотался, затем, подумав, сказал:

— Байрот Гилд, мы проскользнём по этим долинам, точно змеи в ночи, пока не дойдём до самой последней деревни. Оттуда я всё равно хочу повести за нами погоню в земли сунидов.

Дэлум отыскал тропу, которая шла по краю долины.

Карса оглянулся на собаку, которая ковыляла позади всех. Рядом с ней шёл Клык, и Карса подумал, что трёхногая собака, видно, самка вожака. И порадовался тому, что решил не добивать раненого зверя.

В воздухе разлился холод — лучшее подтверждение тому, что воины поднялись выше в горы. Территория сунидов располагалась ещё выше, на восточном краю нагорья. Пальк поведал Карсе, что это нагорье рассекает лишь один перевал — рядом с водопадом, что несёт горный поток к Серебряному озеру. Опасный спуск. Пальк нарёк его Костяным перевалом.

Тропа принялась вихлять меж растрескавшихся от ветра валунов и поваленных деревьев. Воины уже могли разглядеть вершину — в шести тысячах крутых шагов над ними.

Уриды спешились. Карса вернулся назад и поднял трёхногую собаку на руки. Он уложил её поперёк широкой спины Погрома и привязал ремнями. Самка не издала ни звука. Клык бежал теперь рядом с боевым конём.

Они продолжили путь.

Солнце окутало склон ослепительным золотым маревом, когда уриды оказались в сотне шагов от вершины, вышли на широкий уступ, что, насколько можно было разглядеть за рощей всклокоченных, погнутых ветром дубов, тянулся вдоль всей долины. Осмотрев правую часть естественной террасы, Дэлум хмыкнул, затем сказал:

— Вижу пещеру. Вон там, — он указал пальцем, — за поваленными деревьями, где скала вспучилась.

Байрот кивнул и заметил:

— Похоже, места в ней хватит и для наших коней. Карса Орлонг, если мы собираемся дальше скакать по ночам…

— Согласен, — отозвался Карса.

Дэлум повёл их вдоль уступа. Мимо него протиснулся Клык, замер у входа в пещеру, затем припал к земле и осторожно пополз вперёд.

Воины остановились, чтобы поглядеть, встанет ли у пса шерсть на загривке. Это бы значило, что в пещере живёт седой медведь или какой-то другой зверь. Долгое время Клык не шевелился, прижавшись к камню на площадке у входа, затем наконец поднялся, оглянулся на отряд и потрусил внутрь пещеры.

Со стороны долины пещеру прикрывали рухнувшие деревья. Когда-то над входом был каменный навес, но он обвалился, видно, под весом стволов, так что осталась лишь груда обломков, которые частично перегораживали вход.

Байро начал расчищать дорогу, чтобы можно было провести коней. Дэлум и Карса последовали за Клыком в пещеру.

За завалом из скальных обломков и песка пол в пещере был ровный, усыпанный жухлой листвой. Лучи закатного солнца украсили заднюю стенку жёлтым узором, выхватив плотный блок резных знаков. В самом центре сводчатой пещеры кто-то сложил пирамидку из камней.

Клыка нигде не было видно, но на поле виднелись следы пса, они уходили в сумрак в дальнем углу пещеры.

Дэлум шагнул вперёд, не сводя глаз с крупного знака, высеченного строго напротив входа.

— Этот кровь-знак не принадлежит ни ратидам, ни сунидам, — сказал он.

— Однако слова под ним — теблорские, — уверенно заявил Карса.

— Стиль уж больно… — Дэлум нахмурился, — …витиеватый.

Карса начал читать вслух:

— «Я увёл выжившие семьи. Прочь с высокогорья. По разломанным жилам, что кровоточили под солнцем…» Разломанным жилам?

— По льду, — пояснил Дэлум.

— Ну да, и кровоточили под солнцем. «Мало нас было. Кровь наша помутнела, и помутнела бы ещё больше. Я счёл необходимым разбить то, что осталось. Ибо т’лан имассы не ушли далеко, гневались и хотели продолжить истреблять всех без разбора». — Карса нахмурился. — Т’лан имассы? Не знаю этих двух слов.

— Я тоже, — отозвался Дэлум. — Видно, какое-то враждебное племя. Продолжай читать, Карса Орлонг. Твоё око проворней моего.

— «Поэтому я оторвал жену от мужа. Дитя от родителя. Брата от сестры. Я сотворил из них новые семьи, а затем отослал прочь. Всякую — в иное место. Я провозгласил Законы Разделения, данные нам Икарием, которого мы некогда приютили и сердце которого преисполнилось горем от того, что́ с нами стало. Законы Разделения станут нам спасением, очистят нашу кровь и укрепят наших детей. Всякий, кто последует, и всякий, кто прочтёт эти слова, да узнает моё оправдание…»

— Эти слова меня тревожат, Карса Орлонг.

Карса оглянулся на Дэлума:

— Почему? Они для нас ничего не значат. Это лишь бредни какого-то старца. Слишком много слов — годы бы ушли, чтобы высечь все эти знаки, и только безумец пошёл бы на такое. Безумец, которого заживо похоронили здесь, одного, изгнали из племени…

Дэлум пристально посмотрел на Карсу:

— Изгнали? Да, думаю, ты прав, предводитель. Читай дальше — давай услышим его оправдание и сами затем рассудим.

Пожав плечами, Карса вновь вгляделся в иероглифы на скальной стене:

— «Чтоб выжить, мы должны забыть. Так нам сказал Икарий. Всё то, к чему мы пришли, всё то, что размягчило нас. Всё это следует оставить. Мы должны разобрать свои…» Этого слова я не знаю. «…и разбить всякий камень, чтоб не осталось и следа того, чем мы были. Мы должны сжечь свои…» И этого слова не знаю. «…чтобы остался лишь пепел. Мы должны забыть свою историю, вернуться лишь к самым древним нашим сказаниям. К легендам, повествующим, как мы жили в простоте. В лесах. Охотились, ловили рыбу в реках, растили коней. Когда законы наши были законами набегов и поединков, а единственной мерой всему был взмах меча. К сказаниям, что говорят о распрях, убийствах и изнасилованиях. Мы должны вернуться к тем ужасным временам. Чтоб разделить линии своей крови, сплести из них иные, меньшие сети родства. Новые нити пусть родятся лишь от насилия, ибо лишь так они останутся редкостью и случайностью. Чтоб очистить свою кровь, мы должны забыть всё о том, чем стали, но заново найти всё то, чем когда-то были…»

— Здесь, ниже, — проговорил, присев на корточки, Дэлум. — Я узнаю эти слова. Читай здесь, Карса Орлонг.

— Темно, Дэлум Торд, но я попытаюсь. Ага, да. Это… имена. «И этим новым племенам я дал имена, какие отец мой дал своим сыновьям». И список: «Барид, Санид, Фалид, Урад, Гэлад, Манид, Ратид и Ланид. Таковы и будут новые племена…» Слишком темно, чтоб читать дальше, Дэлум Торд, да и я и не хочу, — добавил он, почувствовав внезапный холодок. — Мысли эти ужалены пауком. Ложь, сплетённая лихорадкой.

— Но фалидов и ланидов…

Карса выпрямился:

— Больше не существует, Дэлум Торд.

— А имя Икария сохранилось в наших…

— Довольно! — рявкнул Карса. — Нет в этих словах никакого смысла!

— Как скажешь, Карса Орлонг.

Из сумрака показался Клык, теперь оба теблора разглядели в стене тёмную расселину.

Дэлум кивком указал в ту сторону:

— Там лежит тело резчика.

— Туда он, видно, и заполз, чтоб умереть, — презрительно ухмыльнулся Карса. — Вернёмся к Байроту. Здесь можно укрыть коней. Сами будем спать снаружи.

Оба воина повернулись и пошли к выходу из пещеры. Позади них Клык на миг задержался у пирамидки из камней. Солнце ушло с дальней стены, и пещеру окутали тени. Во мраке глаза пса блеснули.

Две ночи спустя воины сидели на конях и смотрели вниз, на долину сунидов. Увлечь за собой преследователей-ратидов не удалось, поскольку две последние деревни, которые встретились на пути уридов, оказались давно заброшены. Соседние тропы заросли, а дожди смыли угли очагов, так что остались лишь чёрные с багровой каймой пятна на земле.

А теперь по всей длине и ширине сунидской долины — ни огонька.

— Сбежали, — пробормотал Байрот.

— Но, — отозвался Дэлум, — не от нас, если окажется, что сунидские деревни такие же, как ратидские. Это давний исход.

Байрот проворчал:

— Куда же они ушли?

Пожав плечами, Карса ответил:

— Есть другие сунидские долины, к северу от этой. Дюжина, если не больше. И ещё несколько к югу. Может, случился раскол. Нам до этого мало дела, кроме того, что трофеев мы теперь не соберём до самого Серебряного озера.

Байрот повёл плечами:

— Предводитель, когда доберёмся до Серебряного озера, совершим набег под колесом или под солнцем? Раз эта долина пуста, можем разбить лагерь на ночь. Тропы здесь нам незнакомы, потому в темноте двигаться будем медленно.

— Верно говоришь, Байрот Гилд. Набег совершим при свете дня. Давайте же тогда спустимся в долину и подыщем себе место для ночлега.

Колесо звёзд повернулось на четверть круга, прежде чем воины-уриды добрались до дна долины и нашли подходящее место для лагеря. С помощью псов Дэлум добыл за время спуска полдюжины скальных зайцев, которых теперь свежевал и потрошил, пока Байрот разводил небольшой костёр.

Карса позаботился о конях, а затем присоединился к спутникам возле огня. В тишине они ждали, пока мясо прожарится. Сладковатый запах и шипение жира казались до странности непривычными после стольких трапез, когда еду приходилось есть сырой. Карса почувствовал, как по мышцам разливается вялость, и лишь тогда понял, как же устал.

Зайцы были готовы. Ели воины в молчании.

— Дэлум поведал, — проговорил Байрот, когда все доели, — о словах на стене пещеры.

Карса бросил на Дэлума недовольный взгляд.

— Дэлум Торд заговорил, когда не следовало. В пещере — бредни безумца, ничего более.

— Я обдумал их, — настаивал Байрот, — и верю, что в бреднях этих скрыта истина, Карса Орлонг.

— Глупая вера, Байрот Гилд.

— Не думаю, предводитель. Названия племён — я согласен с Дэлумом в том, что среди них есть названия наших племён. «Урад» слишком похоже на «урид», чтобы это была случайность, когда три иных названия сохранились в том же виде. Верно, с тех пор одно из племён было истреблено, но даже наши сказания поминают времена, когда племён было больше, чем теперь. А те два слова, которых ты не знал, Карса Орлонг, «великие деревни» и «жёлтая береста»…

— Не такие были слова!

— Верно, но лучше Дэлум не смог передать. Карса Орлонг, рука, что вырезала эти слова, была из времён изощрённых, из времён, когда язык теблоров был по крайней мере сложнее, чем ныне.

Карса сплюнул в огонь:

— Байрот Гилд, даже если это, как вы с Дэлумом говорите, правда, я должен спросить: в чём её ценность для нас теперь? Мол, мы — падший народ? Это не новое откровение. Все наши сказания говорят о миновавшей эпохе славы, когда сотни героев жили среди теблоров, таких героев, среди которых даже дед мой Пальк показался бы лишь ребёнком среди мужей…

Отблески костра заострили лицо Дэлума, когда он нахмурился и перебил:

— Не это тревожит меня, Карса Орлонг. Все сказания о славе и легенды о прошлом — они описывают век, мало отличный от нашего. Само собой, героев больше, подвиги величественней, но по сути — всё то же и так же, как мы живём и сейчас. Кажется даже, что вся цель этих сказаний — обучить тому, как следует вести себя, как жить правильно, если ты теблор.

Байрот кивнул:

— И резные слова на стене этой пещеры предлагают нам объяснение.

— Описание того, какими мы были бы, — добавил Дэлум. — Точнее, какими стали.

— Всё это не важно, — прорычал Карса.

— Мы были народом побеждённым, — продолжил Дэлум, будто и не слышал предводителя. — Числом нас осталась разбитая горстка. — Он поднял взгляд посмотреть поверх костра прямо в глаза Карсе. — Сколько наших братьев и сестёр, которых мы отдали Ликам в Скале, — сколько из них были ущербны в том или ином? Слишком много пальцев, рты без нёба, лица без глаз. То же мы видели среди своих псов и коней, предводитель. Ущерб, рождённый кровосмешением. Это правда. Старейшина из пещеры знал, что́ грозит нашему народу, потому создал законы, чтоб разделить нас, медленно очистить мутную кровь, — и его изгнали как предателя теблоров. Мы узрели там, в пещере, древнее преступление…

— Мы — павший народ, — проговорил Байрот и расхохотался.

Дэлум резко перевёл взгляд на него:

— Что ж в этом такого смешного, Байрот Гилд?

— Если нужно объяснять, Дэлум Торд, то и вовсе ничего смешного.

От смеха Байрота Карса похолодел.

— Оба вы не осознали истинного значения всего этого…

Байрот хмыкнул:

— Значения, которого, ты сам сказал, не существует, Карса Орлонг?

— У павших есть лишь одно призвание, — уверенно продолжил Карса, — восстать внове. Некогда теблоры были малочисленны, побеждены. Пусть так. Ныне нас много. И поражений с тех пор мы не знали. Кто из нижеземцев смеет ступать по нашим землям? Я говорю: пришла пора исполнить это призвание. Теблоры должны восстать вновь.

Байрот презрительно ухмыльнулся:

— А кто поведёт нас? Кто объединит племена? Хотел бы я знать.

— Стой, — пророкотал Дэлум, глаза его сверкнули. — В твоих словах, Байрот Гилд, я слышу ныне неподобающую зависть. При том, что мы трое уже совершили, при том, чего уже достиг наш предводитель, — скажи мне, Байрот Гилд, неужто тени героев прошлого по-прежнему покрывают нас с головой? Я говорю: нет. Карса Орлонг ныне шествует среди этих героев, а мы — идём с ним.

Байрот медленно откинулся, скрестив ноги у самого очага.

— Как скажешь, Дэлум Торд. — Отблески костра высветили широкую улыбку, которая, казалось, была адресована пламени. — «Кто из нижеземцев смеет ступать по нашим землям?» Карса Орлонг, мы едем позаброшенной долине. Заброшенной теблорами. Но что́ заставило их уйти? Быть может, поражение вновь постигло могучих теблоров?

Долгое время никто из троих не говорил, затем Дэлум подбросил ещё ветку в огонь.

— Быть может, — тихо проговорил он, — не оказалось героев среди сунидов.

Байрот рассмеялся:

— Верно. Среди всех теблоров осталось лишь трое героев. Хватит ли этого, как думаешь?

— Трое — лучше, чем двое, — огрызнулся Карса, — но если потребуется, хватит и двоих.

— Молю Семерых, Карса Орлонг, чтобы разум твой всегда оставался свободен от сомнений.

Карса вдруг осознал, что сжал кулаки на рукояти меча:

— Ах, вот ты о чём. Сын своего отца. Обвиняешь меня в слабости Синига?

Байрот внимательно посмотрел на Карсу, затем медленно покачал головой:

— Отец твой не слаб, Карса Орлонг. Если и есть тут сомнения, о которых стоит говорить, то касаются они Палька и его героического набега на Серебряное озеро.

Карса вскочил на ноги, сжимая в руках меч из кровь-дерева.

Байрот не шевельнулся.

— Ты не видишь того, что вижу я, — тихо проговорил он. — Есть в тебе, Карса Орлонг, задаток стать сыном своего отца. Я солгал прежде, когда сказал, что молюсь, чтоб ты не познал сомнений. Я молюсь о противоположном, предводитель. Молюсь, чтобы сомнения явились к тебе и закалили твою мудрость. Герои наших сказаний, Карса Орлонг, были ужасны, чудовищны, ибо не знали сомнений.

— Встань передо мной, Байрот Гилд, ибо я не убью тебя, пока ты не обнажишь меч.

— Не встану, Карса Орлонг. Солома у меня на спине, и ты — мне не враг.

Вперёд шагнул Дэлум и высыпал две полные пригоршни земли в огонь между двумя другими воинами.

— Уже поздно, — пробормотал он, — и, быть может, верно сказал Байрот, что мы не так одиноки в этой долине, как думаем. По меньшей мере, на другой стороне её могут стоять часовые. Предводитель, нынче ночью звучали лишь слова. Давай предоставим проливать кровь нашим истинным врагам.

Карса продолжал стоять, сверля глазами Байрота.

— Слова, — прорычал он. — Да, и за сказанные слова Байрот Гилд должен извиниться.

— Я, Байрот Гилд, прошу прощения за свои слова. Теперь, Карса Орлонг, ты опустишь меч?

— Ты предупреждён, — сказал Карса. — В другой раз меня не умилостивишь так легко.

— Я предупреждён.

Травы и молодые побеги отвоевали сунидскую деревню. Ведущие к ней тропы в зарослях куманики стали почти невидимы, но тут и там среди каменных оснований круглых домов проступали следы пожара и насилия.

Дэлум спешился и принялся рыскать среди развалин. Очень скоро он нашёл первые кости. Байрот хмыкнул:

— Набег. В живых никого не оставили.

Дэлум вдруг выпрямился, сжимая в руках сломанное древко стрелы:

— Нижеземцы. Суниды держат мало собак, иначе их не застали бы врасплох.

— Отныне мы идём не в набег, — провозгласил Карса, — а на войну. Идём к Серебряному озеру не как уриды, но как теблоры. И мы отомстим.

Он спешился, извлёк из мешка четыре плотных кожаных щитка, которые тут же начал прилаживать к ногам Погрома, чтобы защитить коня от колючек. Оба спутника последовали его примеру.

— Веди нас, предводитель, — воскликнул Дэлум, вскочив на спину своего скакуна.

Карса подобрал трёхногую собаку и вновь уложил её у холки Погрома. Затем взобрался на коня сам и взглянул на Байрота.

Дородный воин тоже был готов к походу. Из-под полуприкрытых век он посмотрел на Карсу, встретил его взгляд:

— Веди нас, предводитель.

— Поскачем так быстро, как только позволит местность, — объявил Карса, перекладывая трёхногую собаку себе на бёдра. — Когда покинем эту долину, двинемся на север, затем вновь свернём на восток. К завтрашнему вечеру подъедем к Костяному перевалу, который выведет нас на Серебряное озеро.

— А если по дороге нам встретятся нижеземцы?

— Тогда, Байрот Гилд, начнём собирать трофеи. Но никому нельзя позволить уйти, чтобы обитателей фермы застать врасплох, иначе дети разбегутся.

Объехав деревню, они двинулись по одной из троп в лес. Под деревьями зарослей стало меньше, так что всадники смогли ехать небыстрым карьером. Вскоре тропа начала взбираться по склону долины. К закату уриды достигли гребня. Натянув поводья, воины остановили коней, от разгорячённых тел которых валил пар.

Они оказались на самом краю нагорья. К северу и востоку к небесам тянулись горные пики, которые всё ещё купались в золотых лучах заходящего солнца; вершины венчали снежные шапки, белые реки тянулись вниз по склонам. Прямо перед теблорами, под отвесным обрывом высотой в три сотни шагов раскинулась огромная, поросшая лесом котловина.

— Не вижу огней, — заметил Дэлум, осматривая окутанную тенями долину.

— Теперь мы должны двигаться по краю на север, — сказал Карса. — Здесь нет троп, ведущих вниз.

— Коням нужен отдых, — сказал Дэлум. — Но здесь нас слишком хорошо видно, предводитель.

— Поведём их в поводу, — решил Карса и спешился. Как только он поставил трёхногую собаку на землю, к ней подошёл Клык. Карса подобрал повод Погрома. Звериная тропа тянулась вдоль обрыва ещё около тридцати шагов, а затем отходила в сторону — достаточно, чтобы скрыть их от глаз наблюдателя.

Воины продолжали идти до тех пор, пока звёздное колесо не провернулось на пятую часть круга, а затем обнаружили рядом с тропой слепую расщелину, в которой и разбили лагерь. Дэлум принялся готовить, пока Байрот обтирал коней.

Взяв с собой Клыка и его самку, Карса отправился разведывать дорогу впереди. До сих пор им попадались лишь следы архаров и горных коз. Нагорье медленно теряло высоту, и урид знал, что где-то впереди течёт река, которая несёт свои воды с северных склонов к водопаду, вырезавшему углубление в крутом склоне нагорья.

Обе собаки вдруг отпрянули, прижались к ногам Карсы, пятясь от ещё одной слепой расщелины слева. Положив руку на загривок Клыку, урид заметил, что пёс дрожит. Карса обнажил меч. Он принюхался, но ничего подозрительного не почуял, из темноты тупика не было слышно ни звука, а Карса был уже так близко, что наверняка услыхал бы дыхание, если бы кто-то прятался во мраке.

Предводитель уридов шагнул вперёд.

На скальном полу возвышался огромный плоский камень, занимавший почти всё пространство — до крутых стен оставалось едва ли с локоть. Резьбы на грубой плите не было, но сама она будто излучала сероватое свечение. Карса подошёл ближе, медленно присел рядом с неподвижной рукой, которая высовывалась из-под ближнего края плиты. Ладонь была тонкой, но целой, кожа — синевато-зелёная, неровные ногти обломаны, пальцы измазаны белёсой пылью.

Всюду, куда только могла дотянуться эта рука, скалу крест-накрест покрывали борозды — глубиной в палец.

Карса сразу понял, что рука не принадлежит ни теблору, ни нижеземцу, размерами она была где-то между, кости проявленные, а пальцы — слишком длинные и с лишними суставами.

Что-то выдало присутствие Карсы — наверное, дыхание, когда он наклонился поближе, — и рука вдруг судорожно дёрнулась, а затем замерла на камне, широко растопырив пальцы. Теперь Карса разглядел недвусмысленные признаки того, что дикие животные бросались на эту руку — горные волки и создания даже более опасные. Её кусали, грызли, жевали, но, похоже, костей так и не сломали. Ладонь вновь неподвижно замерла, прижавшись к полу.

Услышав шаги за спиной, Карса поднялся и обернулся. Дэлум и Байрот шли по тропе с оружием наготове. Карса шагнул им навстречу. Байрот проворчал:

— Собаки твои вернулись и скулили.

— Что ты нашёл, предводитель? — шёпотом спросил Дэлум.

— Демона, — ответил тот. — Демона, которого навеки заточили под этим камнем. Но демон ещё жив.

— Форкассала.

— Пусть так. В наших сказаниях, видно, много правды.

Байрот протиснулся мимо Карсы и подошёл к плите. Присел и долго разглядывал в сумраке руку, затем выпрямился и вернулся к товарищам.

— Форкассал. Горный демон. Тот, Кто Искал Мира.

— Во времена Войн Духов, когда наши старые боги были ещё молоды, — проговорил Дэлум. — Карса Орлонг, что ты помнишь из этого сказания? Легенда полузабытая, одни обрывки сохранились. Даже сами старейшины признавали, что бо́льшая часть её истёрлась давным-давно, ещё до пробуждения Семерых.

— Обрывки, — подтвердил Карса. — Войны Духов — два, может, три нашествия, которые по сути не касались теблоров. Чужеземные боги и демоны. От их сражений сотрясались горы, и в конце осталась лишь одна сила…

— В том сказании, — перебил Дэлум, — только и упоминается Икарий. Карса Орлонг, может быть, эти «т’лан имассы», о которых писал старейшина из пещеры, тоже пришли во время Войн Духов, они победили и ушли, чтобы больше не возвращаться. Быть может, именно Войны Духов искалечили наш народ.

Байрот не сводил глаз с плиты. Теперь он заговорил:

— Демона нужно освободить.

Карса и Дэлум одновременно повернулись к нему, онемев от такого внезапного заявления.

— Не возражайте, пока я не закончу, — продолжил Байрот. — Говорят, форкассал явился на Войны Духов, дабы установить мир между соперниками. Таков один из обрывков сказания. За деяния демона уничтожили. Таков иной обрывок. Икарий также стремился прекратить войну, но прибыл слишком поздно, а победители знали, что не смогут одолеть его, поэтому даже и не пытались. Таков третий. Дэлум Торд, знаки в пещере ведь тоже говорят об Икарии, верно?

— Верно, Байрот Гилд. Икарий дал теблорам Законы, которые позволили нам выжить.

— Но если бы «т’лан имассы» сумели, они и его накрыли бы камнем, — проговорил Байрот и замолчал.

Карса резко развернулся и подошёл к плите. Свечение вокруг неё в некоторых местах судорожно моргало: древнейшие чары на камне постепенно слабели. Старейшины теблоров практиковали колдовство, но очень редко. После пробуждения Ликов в Скале магия приходила лишь как откровение — во сне или трансе. Старинные сказания говорили о жестоких проявлениях открытого чародейства, о зловещих клинках, закалённых в проклятьях, но Карса всегда считал, что это лишь хитроумные выдумки, призванные поярче раскрасить легенду. Он нахмурился.

— В этой магии я ничего не смыслю, — заявил Карса.

Подошли Байрот и Дэлум.

Рука по-прежнему лежала на камне неподвижно.

— Интересно, слышит ли демон наш разговор? — пробормотал Дэлум.

Байрот хмыкнул:

— Даже если слышит, как он нас поймёт? Нижеземцы говорят на другом наречии. У демонов, наверное, тоже свой язык.

— Но он пришёл, чтобы установить мир…

— Не может он нас услышать, — уверенно заявил Карса. — Разве что почувствует присутствие кого-то… или чего-то.

Пожав плечами, Байрот присел рядом с плитой. Вытянул руку, замер на миг, а затем всё же приложил ладонь к камню.

— Ни холодный, ни горячий. Эти чары не против нас.

— Значит, они должны не охранять, но лишь удерживать, — предположил Дэлум.

— Втроём, наверное, сможем его поднять.

Карса внимательно посмотрел на дородного воина:

— Что́ ты хочешь пробудить здесь, Байрот Гилд?

Тот поднял глаза, нахмурился. Затем брови его поднялись, и Байрот улыбнулся:

— Миротворца?

— От мира нет никакого проку.

— Среди теблоров должен воцариться мир, иначе они никогда не объединятся.

Карса вскинул голову, обдумывая слова Байрота.

— Демон этот, может, обезумел, — пробормотал Дэлум. — Сколько же он пролежал под этим камнем?

— Нас трое, — сказал Байрот.

— Но этот демон явился из времён, когда мы были побеждены, и если эти «т’лан имассы» придавили демона камнем, то лишь потому, что не могли убить. Байрот Гилд, мы трое — ничто для такого создания.

— Зато он будет нам благодарен.

— Лихорадка безумия не знает дружбы.

Оба воина посмотрели на Карсу.

— Мы не можем постичь мысли демона, — проговорил тот. — Но одно видим ясно: как он пытается защищаться. Эта рука отбилась от многих диких зверей. В этом я вижу знак решимости и целеустремлённости.

— Терпение бессмертного, — кивнул Байрот. — Я вижу то же, что и ты, Карса Орлонг.

Карса обратился к Дэлуму:

— Дэлум Торд, остались ли у тебя ещё сомнения?

— Остались, предводитель, но я добавлю свою силу к вашей, ибо вижу в твоих глазах, что решение принято. Да будет так.

Без лишних слов трое уридов подошли с разных сторон к каменной плите. Присели, опустили руки и взялись за края.

— На четвёртом выдохе, — скомандовал Карса.

С глухим скрежетом камень поднялся, посыпалась пыль. Воины разом отбросили плиту — та ударилась о скальную стену и раскололась.

Внизу стала видна фигура. Огромный вес камня должен был вывихнуть кости и раздавить мышцы, но этого оказалось недостаточно, чтобы одолеть демона: за тысячи лет он выскреб грубое, неровное углубление длиной в половину своего узкого, неестественно вытянутого тела. Зажатая под телом рука вырыла сначала пространство для себя, затем медленно процарапала борозды для бедра и плеча. Нечто подобное демон сделал и обеими босыми ступнями. Паутина и каменная пыль покрывали фигуру, точно серый саван, и наружу вырвался застойный воздух, наполненный тяжёлым запахом, принадлежавшим как будто насекомому.

Трое воинов стояли и смотрели на распростёртого демона.

Создание ещё не шевельнулось, но они уже видели, насколько оно странное. Вытянутые конечности, лишние суставы, кожа — туго натянутая и бледная, словно лунный свет. Грубым плетением раскинулись по каменному полу длинные иссиня-чёрные волосы. Обнажённая демоническая фигура оказалась женской.

Конечности свело судорогой.

Байрот шагнул ближе и проговорил тихим, успокаивающим голосом:

— Ты свободен, демон. Мы — теблоры, из племени Урид. Если пожелаешь, мы тебе поможем. Скажи, что тебе нужно.

Руки и ноги теперь просто дрожали. Медленно демоница подняла голову. Рука, проведшая вечность во тьме, выскользнула из-под её тела, ощупала плоский каменный пол. Кончики пальцев коснулись прядей волос, и волосы рассыпались в прах. Рука вытянулась так же, как и другая. Мускулы на запястьях, плечах и шее напряглись, и демоница поднялась — неуклюже, рывками. Волосы осыпались прахом, показалась чистая и гладкая белёсая кожа.

Байрот хотел поддержать её, но Карса выбросил вперёд руку и остановил его:

— Нет, Байрот Гилд, она уже довольно познала чужого веса. Не думаю, что она стерпит чужое касание в ближайшее время, а быть может, и никогда больше.

Из-под полуопущенных век Байрот смерил долгим взглядом Карсу, затем вздохнул и сказал:

— Я слышу мудрость в твоих словах. Вновь и вновь ты удивляешь меня — нет-нет, я не хотел тебя оскорбить! Я почти восхищаюсь — уж прими эти мои жёсткие слова.

Карса пожал плечами, вновь перевёл глаза на демоницу:

— Теперь нам остаётся только ждать. Ведомы ли демону жажда? Голод? Поколения сменились с тех пор, как этих губ касалась вода, желудок забыл о своём предназначении, лёгкие не знали полного вдоха с того мига, как опустился камень. Повезло, что сейчас ночь, ибо солнце могло бы огнём обжечь её глаза…

Он замолк, потому что демоница, стоя на четвереньках, подняла голову, и воины впервые увидели её лицо.

Кожа — идеальная, точно полированный мрамор, без единого изъяна, широкий лоб над огромными полуночными глазами, которые казались сухими и плоскими, точно оникс под слоем пыли. Высокие, широкие скулы, большой рот — высохший и покрытый коркой мелких кристаллов.

— В ней не осталось воды, — проговорил Дэлум. — Совсем.

Он попятился, затем направился обратно в лагерь.

Женщина медленно села на корточки, затем попыталась встать.

Даже смотреть на это было трудно, но оба воина сдержались, напряглись, чтобы подхватить демоницу, если та упадёт.

Женщина, похоже, это заметила, и уголок рта чуть-чуть приподнялся.

Это ничтожное движение преобразило её лицо, и Карса вдруг почувствовал, будто кто-то ударил его молотом в грудь. Она насмехается на собственным жалким состоянием. И это — первая её эмоция после освобождения. Стыд — и силы, чтобы посмеяться над ним. Услышь меня, Уругал Плетёный, я заставлю тех, кто придавил её камнем, заплатить за своё деяние, если сами они или их потомки ещё живы. Эти «т’лан имассы» — ныне они обрели во мне врага. Я, Карса Орлонг, в том клянусь.

Дэлум вернулся с мехом воды, шаги его замедлились, когда воин увидел, что демоница стоит на ногах.

Худое, измождённое тело, казалось, состояло из одних лишь острых углов. Груди высокие, широко расставленные, между ними явственно выпирала грудная кость. Рёбер, похоже, было слишком много. Ростом она была с теблорского ребёнка.

Демоница увидела мех с водой в руках у Дэлума, но даже не потянулась к нему. Вместо этого повернулась и посмотрела туда, где пролежала столько времени.

Карса видел, как вздымалась и опускалась её грудь от дыхания, но в остальном женщина была совершенно неподвижна.

Байрот заговорил:

— Ты — форкассал?

Демоница взглянула на него и вновь криво улыбнулась.

— Мы — теблоры, — продолжил Байрот.

На этих словах улыбка стала чуть шире, и Карса почувствовал в ней узнавание, хотя и смешанное с весельем.

— Она тебя понимает, — объявил Карса.

Дэлум приблизился к ней с мехом. Женщина покосилась на него и покачала головой. Воин остановился.

Карса заметил, что запылённость в её глазах ослабла, а губы стали заметно полнее.

— Она оправляется, — заметил предводитель теблоров.

— Ей нужна была только свобода, — проговорил Байрот.

— Точно как высохший на солнце лишайник становится мягким ночью, — добавил Карса. — Её жажду утоляет сам воздух…

Внезапно женщина обернулась к нему, тело её напряглось.

— Если я словом оскорбил тебя…

Не успел Карса вымолвить ещё слово, как демоница бросилась на него. Пять ударов в корпус, один за другим, и воин оказался на спине, а каменный пол жалил его, будто предводитель уридов упал точно в гнездо огненных муравьёв. Воздуха в лёгких не осталось. По телу разлилась невыносимая боль. Карса не мог пошевелиться.

Он услышал боевой клич Дэлума… и как тот прервался придушенным всхлипом, а затем стук, с которым другое тело упало на землю.

Где-то в стороне закричал Байрот:

— Форкассал! Стой! Не трогай его…

Карса сморгнул слёзы с глаз и увидел над собой её лицо. Оно качнулось ближе, глаза мерцали теперь, точно тёмные озёра, губы полные, почти пурпурные в звёздном свете.

Хриплым голосом женщина прошептала ему на языке теблоров:

— Они ведь не оставят тебя, так? Мои прежние враги. Похоже, мало было изломать им все кости. — Вдруг взгляд её слегка смягчился. — Твой народ заслуживает лучшего. — Лицо отодвинулось. — Видно, придётся подождать. Подождать и посмотреть, что вырастет из тебя, воин, прежде чем я решу, даровать ли тебе мой вечный мир.

Голос Байрота прозвучал с расстояния в дюжину шагов:

— Форкассал!

Демоница выпрямилась и развернулась с неимоверной лёгкостью:

— Глубоко же вы пали, раз так исказили название моего народа, не говоря уж о своём собственном. Я — форкрул ассейл, юный воин, а не демон. Меня зовут Тишь, Миротворица, и предупреждаю — желание умиротворить тебя очень сильно во мне, поэтому убери руку от оружия.

— Мы же освободили тебя! — закричал Байрот. — Но ты напала на Карсу и Дэлума!

Демоница рассмеялась:

— А Икарий и проклятые т’лан имассы не порадуются тому, что вы свели на нет их труды. С другой стороны, Икарий, вероятнее всего, не помнит о том, что совершил, а т’лан имассы далеко. Что ж, второго шанса я им не дам. Но я знаю, что такое благодарность, воин, и поэтому скажу вот что: тот, кого ты назвал Карсой, — избран. Если бы я поведала тебе хоть малость из того, что чувствую о его исходном предназначении, ты пожелал бы убить его. Но я скажу тебе, что в том нет смысла, ибо те, кто взялся его использовать, просто изберут другого. Нет. Следи за этим своим другом. Береги его. Наступит время, когда он обретёт силу изменить мирозданье. И когда это время настанет, я буду там. Ибо я несу мир. Когда настанет этот миг, не береги его больше. Отступи — так же, как отступил сегодня.

Вздох Карсы всхлипом вырвался из лёгких. Затем пришла волна тошноты, теблор перевернулся на бок, и его стошнило на усыпанный песком каменный пол. Кашляя и задыхаясь, он всё же расслышал, что форкрул ассейл — женщина по имени Тишь — пошла прочь.

В следующий миг Байрот опустился на колени рядом с Карсой.

— Дэлум тяжело ранен, предводитель, — сказал он. — Жидкость течёт из трещины у него в голове. Карса Орлонг, я сожалею, что мы освободили это… это создание. Дэлум сомневался. Но он…

Карса вновь закашлялся, сплюнул, затем, вопреки волнам боли, которые раскатились по избитой груди, поднялся на ноги.

— Ты не мог знать наперёд, Байрот Гилд, — пробормотал он, вытирая слёзы с глаз.

— Предводитель, я не обнажил меч. Не попытался защитить тебя, как Дэлум Торд…

— И остался из нас единственным в полном здравии, — пробурчал Карса. Пошатываясь, он двинулся туда, где поперёк тропы лежал Дэлум. На такое значительное расстояние его отбросил, похоже, один-единственный удар. На лбу у Дэлума остались четыре глубокие впадины, кожа разорвалась, из трещины в кости сочилась желтоватая густая жидкость. Ударила кончиками пальцев. Глаза Дэлума были широко распахнуты, но взгляд оставался непонимающим. Лицо его во многих местах обмякло, словно не осталось внутри мысли или чувства, чтобы придать ему какое-либо выражение.

Подошёл Байрот:

— Видишь, жидкость чистая. Это кровь мыслей. Дэлум Торд не оправится полностью от такой раны.

— Да, — пробормотал Карса, — не оправится. Никто не исцеляется, если теряет кровь мыслей.

— Это моя вина.

— Нет. Дэлум совершил ошибку, Байрот Гилд. Мёртв ли я? Форкассал решила меня не убивать. Дэлум должен был поступить так же, как ты, — отступить.

Барот поморщился:

— Она говорила с тобой, Карса Орлонг. Я слышал её шёпот. Что она сказала?

— Немного я понял, кроме того, что мир, который она несёт, — это смерть.

— Наши легенды со временем исказили смысл.

— Верно, Байрот Гилд. Давай перевяжем раны Дэлума. Кровь мыслей скопится в повязке, высохнет и закупорит дыры. Быть может, тогда не так много вытечет, и Дэлум хотя бы частично вернётся к нам.

Оба воина зашагали обратно к лагерю. Там они обнаружили, что собаки сбились вместе и дрожат. Поляну пересекали следы Тиши. Они вели на юг.

Свежий, холодный ветер завывал у самого края нагорья. Карса Орлонг сидел, прислонившись спиной к скальной стене, и смотрел, как Дэлум Торд ползает на четвереньках среди собак, прижимает их к себе, гладит и обнюхивает. Дэлум издавал тихие, нежные звуки, не пострадавшую половину его лица не покидала улыбка.

Это были охотничьи псы. Они терпели нежности с недовольными мордами, иногда срывались: глухо рычали и предупредительно щёлкали клыками, но Дэлум Торд не обращал на угрозы никакого внимания.

Лёжа у ног Карсы, Клык лениво наблюдал, как Дэлум возится с остальной стаей.

Целый день ушёл у Дэлума Торда на то, чтобы вернуться, и бо́льшая часть души воина потерялась в пути. Ещё день Карса и Байрот ждали, надеясь, что придёт ещё что-то, та крупица духа, которая вернёт осмысленность взгляду, позволит Дэлуму Торду вновь узнать своих спутников. Но ничего не изменилось. Теблоров он больше не видел. Только собак.

Поутру Байрот ушёл на охоту, день тянулся, и Карса почувствовал, что Байрот Гилд решил покинуть лагерь по другой причине. Освободив демоницу, они лишились Дэлума, и именно слова Байрота принесли столь горький плод. Карса подобных переживаний не понимал, не видел смысла карать и наказывать себя самого. Ошибку совершил Дэлум, когда обнажил меч против демоницы. Боль в рёбрах по-прежнему напоминала Карсе о боевом искусстве форкассал — она атаковала с неимоверной скоростью, быстрей, чем любое существо, каких только знал Карса, молниеносней, чем всякий противник, с которым ему приходилось прежде сталкиваться. Трое теблоров были для неё точно дети. Дэлум должен был сразу это понять и отступить, как Байрот.

Однако воин проявил глупость, и вот — ползает среди собак. Лики в Скале не питали милости к глупым воинам, так с чего бы жалеть его Карсе Орлонгу? Байрот Гилд не отказывал себе в удовольствии пожалеть себя, превратив сожаление и раскаяние в сладчайший нектар, и бродил теперь по лесу, точно пьяница в запое.

Терпение у Карсы было на исходе. Нужно продолжать путь. Если что-то и вернёт Дэлума Торда, то битва, яростное биение крови ожогом разбудит душу.

Шаги на тропе. Клык повернул голову, но лишь на миг.

Показался Байрот Гилд, на плече его лежала туша дикой козы. Воин остановился, оглядел Дэлума Торда, затем уронил добычу на землю — послышался тихий хруст и стук копыт. Теблор вытащил охотничий нож и опустился на колени рядом с тушей.

— Мы потеряли ещё один день, — проговорил Карса.

— Дичи здесь немного, — отозвался Байрот, взрезав брюхо козы.

Собаки выстроились полукругом и замерли в ожидании. Дэлум пополз за ними, занял место среди псов. Байрот рассёк соединительную ткань и принялся бросать зверям окровавленные органы. Никто не шевельнулся.

Карса легонько похлопал Клыка по боку. Вожак поднялся и двинулся вперёд, следом ковыляла его трёхногая самка. Клык по очереди обнюхал все подношения и схватил печень, а самка ухватила зубами сердце. Оба понесли свои трофеи в сторону. Оставшиеся псы бросились на остальные куски, переругиваясь и щёлкая клыками. Дэлум тоже прыгнул вперёд, вырвал лёгкое из пасти одной из собак, оскалил зубы в угрожающем рыке. Затем отполз в сторону и сгорбился над своей долей.

Карса видел, как Клык поднялся, потрусил к Дэлуму Торду, видел, как теблор заскулил, выронил лёгкое и припал к земле, а Клык полизал некоторое время кровь на мясе, а затем вернулся к собственной трапезе.

Хмыкнув, Карса сказал:

— В стае Клыка прибавление. — Ответа не последовало, и предводитель перевёл взгляд на Байрота. Тот смотрел на Дэлума с нескрываемым ужасом. — Видишь, Байрот Гилд? Он улыбается. Дэлум Торд обрёл счастье, и это значит, что больше он не вернётся — ибо незачем.

Байрот посмотрел на собственные окровавленные руки, на тусклый багровый блеск охотничьего ножа в лучах умиравшего солнца.

— Ведомо ли тебе горе, предводитель? — шёпотом спросил он.

— Нет. Он не умер.

— Лучше бы умер! — взорвался Байрот.

— Так убей его.

В глазах Байрота вспыхнула жгучая ненависть.

— Карса Орлонг, что́ она тебе сказала?

Карса нахмурился — этого вопроса он не ожидал, затем пожал плечами:

— Прокляла меня за невежество. Эти слова меня не ранили, ибо мне не было дела до того, что демоница сказала.

Глаза Байрота сузились.

— Ты хочешь обратить в шутку всё, что произошло? Предводитель, меня ты больше не ведёшь. Я не стану защищать тебя с фланга в этой твоей проклятой войне. Мы потеряли слишком много…

— Есть в тебе слабость, Байрот Гилд. Я это знал с самого начала. Всегда знал. Ты ничем не отличаешься от того, во что превратился Дэлум, — и эта истина тебя терзает. Неужто ты думал, что мы все вернёмся из этого похода без шрамов? Неужели верил, что мы заговорены от врагов?

— Это ты так думаешь!..

Карса хрипло рассмеялся:

— Ты глупец, Байрот Гилд. Как пробрались мы так далеко? Преодолели земли ратидов и сунидов? Как победили в прежних схватках? Победы наши — не щедрый дар Семерых. Победы мы вырвали своим боевым искусством и моим предводительством. Но ты видел во мне лишь браваду, какую легко найти в юноше, который недавно вступил на путь воина. Ты обманывал себя и в том находил утешение. Ты не превосходишь меня, Байрот Гилд, — ни в чём.

Могучий теблор пронзил его взглядом широко распахнутых глаз, окровавленные руки дрожали.

— И ещё, — прорычал Карса, — если выживешь — в этом походе, выживешь со мной, — я бы тебе советовал заново научиться идти за предводителем. Сама твоя жизнь — в руках твоего предводителя. Иди за мной к победе, Байрот Гилд, или падай замертво на обочине. Но как бы ты ни поступил, я поведаю всё правдивыми словами. Итак, что ты выберешь?

Сильные чувства пожаром прокатились по широкому, побледневшему лицу Байрота. Он полдюжины раз вздохнул — с видимым трудом.

— Я — вожак этой стаи, — тихо проговорил Карса, — и никто другой. Ты бросаешь мне вызов?

Байрот медленно сел на пятки, поудобней перехватил нож, глаза воина теперь оказались на одном уровне с Карсой.

— Мы давно стали любовниками — я и Дэйлисс. Ты ничего не знал, хоть мы и смеялись над тем, как ты неуклюже пытаешься ухаживать за ней. Каждый день ты самодовольно влезал между нами, произносил напыщенные слова, всегда задирал меня, пытался унизить в её глазах. Но в душе мы смеялись, я и Дэйлисс, а ночи проводили в объятьях друг друга. Карса Орлонг, может статься, лишь ты один вернёшься в нашу деревню — да что там, я уверен, что ты позаботишься об этом, так что жизнь моя всё равно что кончена, но меня это не пугает. И когда ты вернёшься в деревню, предводитель, ты сделаешь Дэйлисс своей женой. Но до конца дней останется с тобой одна истина: с Дэйлисс не я следовал, но ты шёл за мной. И ты никак не можешь это изменить.

Карса медленно осклабился:

— Дэйлисс? Своей женой? Вряд ли. Нет, скорей уж я опозорю её перед племенем. Она ведь возлегла с мужчиной, который не был ей мужем. Её остригут, а затем я заберу её — как рабыню…

В полумраке блеснул нож — Байрот бросился на Карсу. Поскольку за спиной у него была каменная стена, Карса смог лишь перекатиться вбок, но не успел встать на ноги, прежде чем Байрот настиг его. Одной рукой воин ухватил предводителя за шею и потянул назад так, что спина выгнулась мостом, кончик клинка скользнул вверх по груди, остриё устремилось к горлу.

Затем на обоих навалились собаки — оглушительной, неудержимой волной. Рычание, щёлканье зубов, клыки прошили выделанную кожу.

Байрот вскрикнул, отскочил, выпустив Карсу.

Перекатившись на спину, Карса увидел, как другой воин пошатнулся, на обеих руках у него повисли псы, Клык впился в бедро: со всех сторон собаки прыгали на него, пытались вонзить зубы в тело. Байрот пошатнулся, затем рухнул на землю.

— Прочь! — заревел Карса.

Собаки подчинились, разжали челюсти и отступили, не переставая рычать. Поднимаясь на ноги, Карса увидел рядом с ними Дэлума — лицо теблора исказила диковатая улыбка, глаза блестели, руки болтались у самой земли, судорожно хватали воздух. Затем Карса перевёл взгляд дальше — и окаменел. Он зашипел, и собаки разом затихли.

Байрот встал на четвереньки, поднял голову.

Карса взмахнул рукой, затем указал пальцем.

На тропе впереди вспыхивали отсветы факелов. Сейчас — на расстоянии сотни или даже больше шагов, но блики неуклонно приближались. Каменный тупик поглощал звуки, так что шума борьбы враги, скорее всего, не услышали.

Не обращая больше внимания на Байрота, Карса обнажил меч и двинулся к свету. Если это суниды, то они проявили преступную неосторожность, за которую предводитель уридов заставит их дорого заплатить. Но вероятней, это нижеземцы. Перепрыгивая из одной тени в другую, он насчитал не меньше полудюжины факелов — значит, отряд немалый. Карса уже слышал голоса, различал мерзкое наречие нижеземцев.

Рядом возник Байрот. Он обнажил меч, кровь капала из ран на руках, бежала вниз по бедру. Карса нахмурился, взмахом руки отослал назад.

Байрот поморщился, но отступил.

Нижеземцы добрались до тупика, в котором прежде была демоница. Отсветы факелов заплясали на высоких скальных стенах. Голоса зазвучали громче, в них звучала неприкрытая тревога.

Карса бесшумно скользил вперёд, пока не очутился у самого края светового круга. Он увидел девятерых нижеземцев, которые столпились возле опустевшей ямы в центре тупика. Двое были облачены в крепкие доспехи и носили шлемы, в руках — тяжёлые арбалеты, на поясах — длинные мечи. Оба стояли у входа в тупик и не сводили глаз с тропы. Сбоку стояли четверо мужчин в одеяниях земляных тонов. Туго заплетённые косицы они завязали узлом на груди. Все были безоружны.

Оставшиеся трое были похожи на разведчиков — затянуты в тугие кожаные доспехи, вооружены короткими луками и охотничьими ножами. Над бровями раскинулся узор клановых татуировок. Похоже, главным был лишь один, поскольку говорил жёстко, словно отдавал приказы. Двое других разведчиков присели на корточки у ямы, разглядывая каменный пол.

Оба охранника стояли в кругу света факелов и поэтому практически ничего не видели в темноте. Казалось, никаких неожиданностей оба не ждали.

Карса поудобней перехватил рукоять меча, впился глазами в ближайшего охранника.

И бросился в атаку.

Голова слетела с плеч, следом брызнул фонтан крови. Инерция протащила Карсу туда, где прежде стоял второй воин, однако нижеземца там уже не было. Изрыгая проклятья, теблор развернулся и рванулся к трём разведчикам.

Но те бросились врассыпную, их клинки из чёрного железа с шипением вырвались из ножен.

Карса расхохотался. В узком тупике почти не было мест, куда он не смог бы дотянуться мечом, а единственный выход оказался за спиной у теблора.

Один из разведчиков что-то выкрикнул, затем метнулся вперёд.

Деревянный клинок Карсы ударил сверху вниз, рассёк сухожилие и кость. Нижеземец закричал. Карса перешагнул упавшую фигуру и выдернул меч из раны.

Оставшиеся разведчики разошлись и теперь атаковали с двух сторон. Не обращая внимания на одного, — и чувствуя, как широкое лезвие ножа, пронзив кожаный доспех, скользнуло по рёбрам, — Карса отбил удар другого и, продолжая хохотать, проломил мечом череп нижеземцу. Обратным движением клинок ударил последнего разведчика — тот взлетел в воздух и тяжело ударился о скальную стену.

Четверо мужчин в балахонах ждали Карсу безо всякого видимого страха, голоса их слились в глухом речитативе.

Воздух перед ними расцветился странными искрами, а затем вспыхнул ослепительным пламенем, которое рванулось вперёд и окутало Карсу.

Огонь ярился, словно тысячи когтистых лап впились в тело — рвали, драли, ранили грудь, лицо и глаза.

Сгорбившись, Карса прошёл сквозь стену пламени.

Пелена огня разорвалась, багровые языки взлетели в ночное небо и потухли. Не обращая внимания на боль, Карса с тихим рычанием двинулся к четырём нижеземцам.

На их лицах — лишь миг тому назад спокойных, уверенных и безмятежных — вдруг отразилось недоверие, которое сменилось ужасом, как только Карса нанёс первый удар мечом.

Они умерли так же легко, как и остальные, и в следующее мгновение теблор уже стоял среди конвульсивно содрогавшихся тел, а кровь тускло поблёскивала на его клинке. Тут и там на каменном полу валялись факелы, дымное пламя продолжало плясать на скальных стенах.

У входа возник Байрот Гилд:

— Второй охранник убежал по тропе, предводитель, — сказал он. — Псы отправились в погоню.

Карса хмыкнул.

— Карса Орлонг, ты сразил первый отряд детей. Эти трофеи — твои.

Карса нагнулся и сгрёб одной рукой балахон на груди одного из трупов у своих ног. Выпрямился, поднял тело в воздух и принялся разглядывать крошечные руки и ноги, маленькую голову и странные косицы. Лицо нижеземца было покрыто морщинами, будто у старейшины, прожившего много веков, однако по размеру оно подошло бы новорожденному теблору.

— Они скулили, как младенцы, — проговорил Байрот Гилд. — Видно, сказания не лгали. Эти нижеземцы и вправду похожи на детей.

— Не слишком, — заметил Карса, продолжая разглядывать безвольное в смерти старое лицо.

— Они умерли легко.

— О да, — Карса отбросил тело в сторону и добавил: — Баройт Гилд, это — наши враги. Ты последуешь за своим предводителем?

— На эту войну — да, — ответил Байрот. — Карса Орлонг, мы больше не будем говорить о нашей… деревне. Дело меж нами отложим до возвращения.

— Согласен.

Двое псов из своры не вернулись, а Клык и остальные бежали понуро, победного торжества в их поступи не было. Как ни удивительно, одинокому охраннику удалось сбежать. Дэлум Торд, который по-прежнему держал самку Клыка на руках — всю ночь напролёт, — заскулил, когда свора вернулась в лагерь на рассвете.

Байрот перегрузил все припасы на боевого коня Дэлума, поскольку очевидно было, что тот утратил навык верховой езды. И побежит вместе с псами.

Когда оба готовились к отъезду, Байрот сказал:

— Может, охранник пришёл с Серебряного озера. И принесёт им вести о нашем приближении.

— Мы его найдём, — прорычал Карса, сидя на корточках и нанизывая на кожаный шнурок последние трофеи. — От псов он мог уйти, лишь забравшись выше в горы, так что быстрого пути ему не выпадет. Будем высматривать его след. Если бежал всю ночь, значит, устал. Если нет, значит, рядом.

Поднявшись, Карса поднял перед собой ожерелье из отрезанных ушей и языков, ещё некоторое время рассматривал маленькие, сморщенные кусочки плоти, а затем надел связку с трофеями на шею.

Одним махом он взлетел на спину Погрому, подобрал повод.

Стая Клыка выдвинулась вперёд, чтобы разведать тропу, — Дэлум с трёхногой самкой на руках побежал с псами.

Воины поскакали следом.

Незадолго до полудня они нашли следы последнего нижеземца: в тридцати шагах от трупов двух пропавших псов — в каждом теле по арбалетной стреле — россыпь железных доспехов, ремешков и застёжек. Охранник сбросил лишний вес.

— Видно, этот ребёнок умный, — заметил Байрот Гилд. — Услышит нас прежде, чем мы его увидим, и устроит засаду. — Из-под полуопущенных век воин взглянул на Дэлума. — Потеряем ещё нескольких псов.

В ответ на слова Байрота Карса покачал головой:

— Никакой засады он не устроит, ибо знает, что это для него верная смерть. Если нагоним, попытается спрятаться. У него одна надежда — скрыться, забраться ещё выше, а потом мы его обгоним, и ребёнок никак не доберётся до Серебряного озера прежде нас.

— Мы не будем его выслеживать? — удивлённо переспросил Байрот.

— Нет. Поскачем к Костяному перевалу.

— Тогда он пойдёт по нашему следу. Предводитель, враг за спиной…

— Ребёнок. Такая стрела может убить пса, но для теблора она точно иголка. Наша броня примет на себя множество таких колючек…

— У него верный глаз, Карса Орлонг, раз он сумел убить двух псов в темноте. Ребёнок будет целиться туда, где не защитит доспех.

Карса пожал плечами:

— Значит, нужно за перевалом ехать побыстрее.

Воины продолжили путь. Тропа поднималась вверх и расширялась, северный отрог нагорья уверенно набирал высоту. Скакали быстрой рысью, оставляли позади лигу за лигой, к вечеру въехали в клубы влажного тумана и услышали над головой глубокий ровный рёв.

Внезапно впереди открылся обрыв.

Натянув поводья среди собак, Карса спешился.

Обрыв был крутой. Чуть левее река прорезала в нагорье расселину глубиной в тысячу шагов и вырывалась на уступ, с которого низвергалась ещё на тысячу шагов в укутанную мглой долину. По обе стороны от расселины около дюжины тонких, как нитка, водопадиков сочились из щелей в камне. Вскоре Карса понял, что всё выглядит не так. Воины выбрались на самую высокую часть нагорья. Не должно тут быть реки, пробивающей путь в низины. Хуже того, боковые водопады выливались из неровных трещин на разной высоте, будто горы по обе стороны от реки были внутри наполнены водой.

— Карса Орлонг, — Байроту приходилось кричать, чтобы перекрыть доносившийся снизу рёв, — видно, кто-то — может, какой-то древний бог, — разбил гору надвое. Эту расселину не вода проточила. Её будто вырубил громадный топор. И из раны этой… сочится кровь.

Ничего не ответив Байроту, Карса повернулся. Как раз справа от него начиналась извилистая каменистая тропа, на которой влажно поблёскивали голыши и сланец.

— Спускаться здесь? — Байрот обошёл Карсу, а затем бросил на предводителя недоверчивый взгляд. — Не выйдет! Тропа у нас под ногами рассыплется! Под копытами коней! Покатимся вниз, точно камни по склону!

Карса присел и выковырял из земли булыжник. Швырнул его на тропу. Там, где камень коснулся голышей, они дрогнули, двинулись, сошли осыпью следом за булыжником, который уже скрылся во мгле.

А под ними открылись грубые, широкие ступени.

Целиком сложенные из костей.

— Всё точно так, как рассказывал Пальк, — пробормотал Карса, прежде чем обернуться к Байроту. — Идём, нас ждёт спуск.

Байрот прикрыл глаза:

— Верно, Карса Орлонг. И под ногами у нас будет лежать некая истина.

Карса нахмурился:

— Это лишь дорога для нас вниз, с гор. Ничего больше, Байрот Гилд.

Воин пожал плечами:

— Как скажешь, предводитель.

Во главе с Карсой они начали спуск.

Судя по размерам, кости могли бы принадлежать нижеземцам, однако казались более тяжёлыми и толстыми, к тому же окаменевшими. Тут и там виднелись оленьи рога, кабаньи клыки, покрытые искусной резьбой костяные шлемы из черепов огромных зверей. Здесь погибла целая армия, и костями павших выложили эти мрачные ступени. Туман от водопада мгновенно покрыл их тонкой плёнкой воды, но сама лестница была крепкой, широкой, с небольшим обратным уклоном, который помогал не поскользнуться. Теблорам приходилось замедлять шаг только из-за осторожности боевых коней.

Осыпь, устроенная Карсой, похоже, очистила дорогу до самого уступа, с которого река обрушивалась в долину внизу. Двигаясь вдоль неровной скальной стены, возвышавшейся справа, под нарастающий грохот водопада слева, воины спустились на тысячу шагов вниз, и с каждым теблоров окутывал всё более густой сумрак.

Уступ по эту сторону водопада окутывал бледный, призрачный свет, рассечённый полосами более тёмного тумана. Здесь из костей сложили довольно ровный пол, ограниченный справа скальной стеной. Уступ, похоже, тянулся дальше по ту сторону ревущей реки — могучей, страшной, всего в двадцати шагах слева.

Коням нужен был роздых. Карса проследил, как Байрот подошёл к реке, затем оглянулся назад, на Дэлума, который прижался к псам из стаи Клыка — мокрый, дрожащий. Слабое свечение, исходившее от костей, несло в себе дыхание неестественного холода. Вид со всех сторон казался бесцветным, до странности мертвенным. Даже безмерная сила реки казалась безжизненной.

Подошёл Байрот:

— Предводитель, кости лежат и дальше, на дне реки и по ту сторону. Глубоко, почти на мой рост, насколько можно разглядеть. Десятки тысяч умерли, чтобы сотворить этот… Весь этот уступ…

— Байрот Гилд, мы уже довольно отдохнули. Сверху сыплются камни — либоохранник спускается, либо скоро случится новая осыпь, которая укроет открытый нами путь. Обвалы здесь, видно, происходят часто, ибо нижеземцы поднялись по этой тропе наверх не более чем несколько дней тому. Однако к нашему приходу ступени были уже скрыты.

По лицу Байрота пробежало тревожное выражение, он опасливо покосился на мелкие камешки, которые катились по ступеням сверху. Их было уже заметно больше, чем всего миг тому.

Воины вновь взяли коней под уздцы и приблизились к краю уступа. Тропа была слишком крутой, чтобы удержать осыпь, лестница вилась, уходила вниз так далеко, как только видел глаз. Кони попятились.

— Карса Орлонг, на этой тропе мы будем очень уязвимы.

— Так же, как и на протяжении всего спуска, Байрот Гилд. Нижеземец уже упустил свою лучшую возможность. Поэтому я думаю, мы его изрядно обогнали, а камни предвещают новую осыпь и ничего больше.

Карса потянул Погрома к первой ступени.

Спустившись ещё на тридцать шагов, они услышали далёкий рокот сверху, звук был ниже, глубже, чем рёв реки. Над головами теблоров просвистел град мелких камешков, свалившихся с уступа. Вскоре за ними последовал мутноватый дождь.

Воины продолжали спуск, пока тяжёлая усталость не разлилась по рукам и ногам. Туман, казалось, немного рассеялся, но, может, это просто глаза привыкли к сумраку. Колёса — солнечное и звёздное — вращались над ними невидимые и не видящие. О течении времени говорили лишь усталость и голод. Но теблоры не собирались останавливаться до самого конца. Карса сбился, считая повороты тропы. Ему казалось, до дна лишь тысяча шагов, на деле выходило куда больше. Рядом шипел водопад, превратившийся уже в один лишь туман — холодный, пробиравший до костей, скрывавший от глаз небо над головами и долину внизу. Весь мир будто сжался до рядов костей под мокасинами и грубой скальной стены.

Воины выбрались на ровное пространство, и кости вдруг пропали, скрылись под липкой, мокрой грязью и спутанными копнами ярко-зелёной травы. Повсюду виднелся поросший мхами бурелом. Всё остальное скрывал туман.

Кони тряхнули головами, когда их вывели наконец на ровную землю. Дэлум и собаки сбились в одну живую кучу мокрой шерсти и кожи. Байрот подошёл ближе к Карсе:

— Предводитель, я в смятении.

Карса нахмурился. Ноги его дрожали от усталости, и теблор никак не мог совладать с собственными мышцами.

— Отчего, Байрот Гилд? Мы пришли. Мы преодолели Костяной перевал.

— Верно, — Байрот кашлянул, затем добавил: — И вскоре нам предстоит вернуться сюда — для подъёма.

Карса медленно кивнул:

— Я подумал об этом, Байрот Гилд. Нижеземье окружает это плато. Есть и другие перевалы — к югу от земель уридов: должны быть, иначе нижеземцы никогда бы не появились среди нас. На обратном пути мы поедем по краю нагорья на запад и отыщем эти скрытые перевалы.

— По территории нижеземцев! Но нас лишь двое, Карса Орлонг! Набег на ферму у Серебряного озера — одно дело, но идти войной против целого племени — безумие! Всю дорогу нас будут преследовать, гнать, как дичь, — это невозможно!

— Преследовать и гнать? — Карса расхохотался. — Что в том нового? Идём, Байрот Гилд, нужно найти место посуше, вдалеке от реки. Вон там, слева, я вижу верхушки деревьев. Разведём костёр, вспомним, что такое тепло и сытость.

Склон — пологий, укрытый камнями, практически скрытыми под мхами, лишайником и жирной, тёмной землёй, — привёл их к древним секвойям и кедрам. В небе над головой прорезалось голубое окно, тут и там золотились столпы солнечного света. В лесу туман развеялся, осталась лишь глухая влажность да запах гниющей древесины. Воины отошли ещё на пятьдесят шагов, пока не отыскали освещённый солнцем участок, где когда-то упал старый кедр. В сверкающем воздухе порхали бабочки, и со всех сторон доносилось лёгкое потрескивание сосновых точильщиков. Могучие корни кедра вырвали за собой землю, так что открылась скальная порода. Камень уже нагрелся на солнце.

Карса начал отвязывать припасы, а Байрот принялся ломать на дрова ветви мёртвого кедра. Дэлум отыскал освещённую солнцем мшистую площадку, свернулся и уснул. Карса подумал, что неплохо бы снять с него мокрую одежду, но увидев, как вокруг Дэлума укладывается остальная свора, просто пожал плечами и продолжил разгружать коней.

Вскоре, развесив одежду на ветках рядом с костром, два голых воина уселись на тёплый камень и почувствовали, как застарелый холод уходит наконец из костей и мускулов.

— На дальнем конце этой долины, — проговорил Карса, — река расширяется и образует лиман перед самым озером. Эта сторона становится южным берегом реки. У самого устья будет скала, которая закроет нам обзор справа. Сразу за ней, на юго-западном берегу озера, стоит нижеземная ферма. Мы уже почти на месте, Байрот Гилд.

По другую сторону очага могучий воин повёл плечами:

— Скажи, что мы нападём при свете дня, предводитель. Я обрёл глубокую ненависть к темноте. Костяной перевал ранил мне сердце.

— Нападём днём, Байрот Гилд, — ответил Карса, решив сделать вид, будто не услышал последнего признания Байрота, ибо слова спутника отозвались в его собственной душе так, что во рту появился кислый привкус. — Дети будут работать в полях, а значит, не успеют вовремя добежать до главного дома и укрыться внутри. Нижеземцы увидят, как мы скачем на них, и познают ужас и отчаяние.

— Это меня радует, предводитель.

Вся долина обильно поросла секвойями и кедрами, нигде — ни следа вырубки. Под густым покровом хвои дичи было немного, а дни проходили в тягучем сумраке, который рассеивался лишь в прорехах, оставленных упавшими деревьями. Запасы у теблоров быстро таяли; кони тощали, поскольку питались лишь жимолостью, мхом да горькими лозами; псы начали грызть подгнившую древесину, глотать ягоды и жучков.

К середине четвёртого дня долина сузилась, прижимая теблоров всё ближе и ближе к реке. Воины упорно продолжали двигаться по лесу, на расстоянии от узкой тропы, которая бежала вдоль реки. Таким образом, незамеченными, они приближались наконец к Серебряному озеру.

На закате, когда в небе начало пробуждаться звёздное колесо, уриды выехали к устью реки. На тропе, у заваленного валунами берега, нашлись свежие следы, ведущие на северо-запад, но никто ещё не возвращался этой дорогой. Над быстрым потоком в воздухе чувствовался холод. Там, где русло расширялось у самого озера, из песка и гальки образовался островок, заваленный плавником. Северный и восточный берега озера казались размытыми в дымке тумана над волнами. К этим, дальним берегам вплотную подступали горы, будто опустились на колени у подёрнутых рябью вод.

Карса и Байрот спешились и начали обустраивать лагерь, понимая, впрочем, что костёр этой ночью разводить нельзя.

— Те следы, — сказал через некоторое время Байрот, — оставили нижеземцы, которых ты убил. Хотел бы я знать, что́ они собирались делать в узилище демоницы.

Карса равнодушно пожал плечами:

— Может, собирались её освободить.

— Не думаю, Карса Орлонг. Чары, которыми они пытались поразить тебя, несли на себе печать бога. Думаю, они явились для поклонения, или, например, душу демоницы можно вызвать из тела, подобно тому, как приходят духи Ликов в Скале. Возможно, нижеземцы ходили туда к оракулу или даже полагали, что там живёт их бог.

Карса внимательно посмотрел на своего спутника, затем сказал:

— Барот Гилд, в словах твоих — яд. Та демоница — не богиня. Она была пленницей камня. Лики в Скале — истинные боги. Нечего даже сравнивать.

Кустистые брови Барота взлетели вверх.

— Карса Орлонг, я и не сравниваю. Нижеземцы — создания глупые, а теблоры — нет. Нижеземцы — дети и потому склонны к самообману. Отчего бы им не поклоняться демонице? Скажи, ты сам почуял живое присутствие в чарах, которыми они ударили тебя?

Карса задумался:

— Да… было что-то. Будто царапалось, шипело, плевалось. Я его отбросил, и оно сбежало. Так что это была не сила самой демоницы.

— Верно, она ведь уже ушла. Может, они поклонялись камню, которым её придавили — на нём тоже были чары.

— Но не живые чары, Байрот Гилд. Не понимаю, к чему ты клонишь, и я уже устал от бессмысленных слов.

— Я думаю, — настаивал Байрот, — что кости на Перевале принадлежат народу, который пленил демоницу. И это меня тревожит, Карса Орлонг, ибо кости эти очень похожи на нижеземские — потолще, конечно, но всё равно детские. Может статься, что нижеземцы в родстве с этим древним народом.

— Что с того? — Карса поднялся. — Не желаю больше слушать. Сейчас нам следует отдохнуть и приготовить оружие. Завтра будем убивать детей.

Предводитель направился к коням под деревьями. Рядом, среди собак, сидел Дэлум, по-прежнему с трёхногой самкой на руках. Одной рукой теблор бездумно поглаживал её по голове. Карса ещё некоторое время пристально смотрел на Дэлума, затем отвернулся и принялся готовить себе спальное место.

Звёздное колесо медленно проворачивалось на небе, единственным звуком вокруг оставался несмолкаемый плеск реки. Среди ночи ветер переменился, принёс запах дыма и скота, и один раз послышалось, будто вдали лает собака. Карса без сна лежал на мягком мху и молился Уругалу, чтобы только ветер вновь не переменился на рассвете. На нижеземских фермах всегда были собаки — их держали для тех же целей, для которых теблоры разводили своих псов. Острый слух и тонкий нюх позволят вовремя узнать о приближении чужаков. Правда, эти собаки, наверное, нижеземской породы — куда меньше теблорских. Клык со своей стаей быстро с ними разберётся. И атака будет внезапной… если только ветер не переменится.

Предводитель услышал, как Байрот поднялся и подошёл к тому месту, где спала свора.

Карса покосился туда и увидел, что Байрот присел рядом с Дэлумом. Псы вопросительно подняли головы и теперь смотрели, как Байрот гладит лицо Дэлума.

Карса не сразу понял, чему стал свидетелем. Байрот наносил на лицо Дэлуму боевую раскраску — чёрно-бело-серую, в цветах племени уридов. Так украшали себя лишь те воины, что осознанно ехали искать смерти в бою: знак того, что мечи их уже не вернутся в ножны. Но по традиции, обряд этот проводили стареющие воины, решив отправиться в последний набег, чтобы не умирать спиной на соломе. Карса встал.

Если Байрот и услышал шаги предводителя, то не подал виду. По широкому, грубому лицу воина текли слёзы, а Дэлум лежал совершенно неподвижно и смотрел в небо, не мигая, широко распахнутыми глазами.

— Он не понимает, — проворчал Карса, — но понимаю я. Байрот Гилд, ты бесчестишь всех воинов-уридов, которые носили прежде эту раскраску.

— Разве? Карса Орлонг, когда воин состарился, когда выезжает на последнюю битву — нет ничего славного в этом, ничего славного в боевой раскраске. Ты слеп, если думаешь иначе. Краска ничего не скрывает — отчаяние горит в его глазах. Ибо он пришёл к концу жизни и обнаружил, что жизнь эта была бессмысленна. Именно это понимание гонит их прочь из деревни, гонит на поиски быстрой смерти. — Байрот закончил наносить чёрную краску и перешёл к белой, размазал её тремя пальцами по широкому лбу Дэлума. — Взгляни в глаза нашего друга, Карса Орлонг. Всмотрись.

— Ничего не вижу, — пробормотал Карса, которого глубоко потрясли слова Байрота.

— Как и Дэлум, предводитель. Он вглядывается в… ничто. Но, в отличие от тебя, он не отворачивается. Смотрит со всем вниманием. Видит и ужасается.

— Ты бредишь, Байрот Гилд.

— Нет. Мы с тобой — теблоры. Мы — воины. Мы не можем дать Дэлуму утешение, и потому он пришёл за ним к этой собаке, самке с горечью в глазах. Ибо теперь он ищет утешения. И только его. Почему я дарую ему боевую раскраску? Он умрёт сегодня, Карса Орлонг, и, быть может, такого утешения хватит Дэлуму Торду. Молю Уругала, чтобы хватило.

Карса поднял глаза к небу:

— Поворот колеса почти завершился. Пора готовиться.

— Я почти закончил, предводитель.

Кони задрожали, когда Карса начал втирать кровь-масло в лезвие своего деревянного меча. Псы вскочили на ноги, принялись беспокойно расхаживать туда-сюда. Байрот закончил красить лицо Дэлуму и взялся за свой клинок. Трёхногая самка попыталась спрыгнуть с рук Дэлума, но тот лишь крепче прижал её к груди. Только тихий рык Клыка заставил его заскулить и выпустить собаку.

Карса закрепил на груди, шее и ногах Погрома броню из варёной кожи. Закончив, воин обернулся и увидел, что Байрот уже сидит верхом на своём скакуне. Боевой конь Дэлума тоже был облачён в полный доспех, но стоял без повода. Все животные мелко дрожали.

— Предводитель, описания твоего деда до сих пор не подводили нас. Расскажи мне о расположении фермы.

— Бревенчатая изба размером в два уридских дома, второй этаж под крутой крышей. Тяжёлые ставни с бойницами, в передней и задней части — толстые двери, которые легко закрыть на засов. Три других строения: к дому пристроен хлев для скота; чуть дальше кузня, потом — землянка, в которой, видимо, жили, прежде чем построили избу. У берега озера — причал со сваями. И загон для маленьких нижеземных лошадей.

Байрот нахмурился:

— Предводитель, сколько поколений нижеземцев сменилось со времён набега Палька?

Карса запрыгнул на спину Погрому. В ответ на вопрос Байрота лишь пожал плечами:

— Много. Ты готов, Байрот Гилд?

— Веди меня, предводитель.

Карса направил Погрома к тропе у реки. По левую руку показалось устье. Справа высилась, накренившись к берегу озера, большая скала, на вершине которой росли деревья. Между ней и водами озера раскинулся широкий пляж, усыпанный округлой галькой.

Ветер не переменился. В воздухе чувствовался запах дыма и навоза. Нижеземные собаки молчали.

Карса обнажил меч, поднёс блестящий клинок к ноздрям Погрома. Боевой конь вскинул голову. Перешёл с рыси в карьер, вылетел на каменистый берег, так что озеро осталось слева, а справа пронеслась скала. Позади урид слышал топот копыт скакуна Байрота, а за ним — собак, Дэлума и его коня, который сбавил ход, чтобы бежать вровень с прежним хозяином.

Нужно только объехать скалу, повернуть направо и тогда — обрушиться на ничего не подозревающих детей с фермы.

Из карьера — в галоп.

Каменная стена исчезла, показались плоские, распаханные поля.

Из галопа — в боевой аллюр.

Ферма — закопченные развалины, едва заметные за высокими стеблями кукурузы — и, сразу за ней, раскинулся вдоль берега озера и до самого подножия горы городок.

Высокие каменные строения, каменные же причалы, сколоченные из досок доки и множество лодок у самого края озера. Бо́льшую часть зданий на суше окружала каменная стена высотой примерно со взрослого нижеземца. Главная дорога, ворота в обрамлении двух приземистых, плосковерхих башен. Слой дыма над шиферными крышами.

Фигурки на башнях.

Ещё нижеземцы — просто не счесть! — все побежали прочь, как только начал звенеть колокол. Мчатся к воротам с кукурузных полей, бросают на землю нехитрые крестьянские орудия.

Позади Карсы что-то проревел Байрот. И это был не боевой клич. В голосе воина звенела тревога. Карса не обратил на этот крик внимания, поскольку уже догонял первого фермера. Предводитель решил прикончить нескольких на ходу, но так, чтобы не сбавлять темп. Этих детей можно оставить своре. Себе он хотел тех, что укрылись в городке, за быстро закрывавшимися воротами, за жалкими стенами.

Сверкнул меч, одним взмахом срубив голову фермеру. Женщина пронзительно завопила под тяжёлыми копытами Погрома.

Громыхнули, закрывшись, ворота.

Карса направил Погрома влево от них, не сводя глаз со стены, и наклонился вперёд. Мимо просвистела арбалетная стрела, вонзилась в разрыхлённую землю в десяти шагах справа. Ещё одна промелькнула над головой урида.

Нижеземская лошадь никогда бы не перепрыгнула через такую стену, но росту в Погроме было двадцать шесть ладоней — он был почти вдвое больше нижеземской породы, — и вот взбугрились мышцы, ноги оторвались от земли, и огромный боевой конь, будто играючи, перелетел на другую сторону.

И врезался копытами в скат крыши какого-то сарая. Во все стороны брызнули кусочки шифера, с хрустом переломились балки. Маленькое строение развалилось под весом коня и всадника, когда Погром споткнулся и шире расставил ноги, чтобы восстановить равновесие, прочь ринулись куры, а затем теблорский скакун вновь прыгнул — и вылетел на глинистую колею улицы.

Прямо перед ними высилось другое здание — уже каменное. Погром повернул направо. Внезапно у входа в дом возникла фигура — круглое лицо, огромные, распахнутые глаза. Перекрёстный удар Карсы расколол нижеземцу череп, тот завертелся на месте, у самого порога, а затем ноги подогнулись.

Грохоча копытами, Погром понёс Карсу дальше по улице — к воротам. Воин слышал крики в полях на дороге за воротами, — похоже, большинство работников не успели вбежать внутрь, прежде чем ворота захлопнулись. Дюжина стражников сумела опустить засов, и солдаты как раз бросились врассыпную, чтобы занять защитные позиции, когда на них обрушился предводитель уридов.

Железный шлем хрустнул, сорвался с головы умирающего ребёнка, будто зубами вцепился в деревянный клинок. Обратный взмах отсёк от туловища руку и плечо другого ребёнка. Затоптав третьего стражника, Погром развернулся, взбрыкнул задними ногами и отбросил в воздух четвёртого ребёнка, который с глухим стуком ударился о створку ворот, выронив железный клинок.

Длинный меч — на взгляд Карсы, размером с долгий нож — врезался в укрытое доспехом бедро урида, рассёк два, может, три слоя грубой кожи, а затем отскочил. Теблор саданул рукоятью своего меча в лицо нижеземцу, почувствовал, как сломалась кость. Воин отбросил ногой зашатавшегося ребёнка. С пути урида в ужасе бежали люди. Карса захохотал и пустил Погрома вперёд.

Он зарубил ещё одного стражника, пока другие мчались прочь по улице.

Что-то ткнулось в спину теблору, затем последовала жалящая вспышка боли. Потянувшись назад, Карса вытащил и отбросил арбалетную стрелу. Он спрыгнул с коня, не сводя глаз с запертых ворот. Металлические задвижки удерживали тяжёлый засов на месте.

Отступив на три шага, Карса опустил плечо и рванулся на ворота.

Железные заклёпки, которыми петли были прибиты к камню и раствору, вылетели от удара, так что ворота целиком рухнули наружу. Башня справа от Карсы вдруг застонала и покосилась. Внутри послышались крики. Каменная стена начала изгибаться.

Ругаясь, теблор отскочил обратно на улицу, когда вся башня рухнула, подняв клубы пыли.

Сквозь белёсую тучу въехал Байрот — густая кровь плетью хлестнула с лезвия деревянного меча, когда конь урида перепрыгнул обломки. Следом ворвались псы, а за ними — Дэлум со своим скакуном. Губы Дэлума Торда были измазаны кровью. Карса понял — и содрогнулся, — что воин вырвал крестьянину глотку зубами, как это сделал бы пёс.

Из-под копыт брызнула грязь — Байрот натянул поводья.

Карса вновь запрыгнул на спину Погрому, развернул коня крупом к воротам.

К уридам трусцой бежал квадратный строй пикинёров, длинные древки покачивались в воздухе, острия блестели в лучах утреннего солнца. От теблоров солдат отделяли ещё тридцать шагов.

Из ближайшего окна верхнего этажа вылетела стрела и отскочила от крупа Байротова коня.

Где-то за стеной послышался топот копыт — лошади скакали галопом.

Байрот хмыкнул:

— Отступать придётся с боем, предводитель.

— Отступать? — Карса расхохотался, подбородком указал на приближавшихся пикинёров. — Их не больше трёх десятков, а дети — даже с длинными копьями — всё равно дети, Байрот Гилд. Вперёд! Давай разгоним их!

Байрот с проклятьем отвязал свой медвежий череп.

— Иди же передо мной, Карса Орлонг, чтоб скрыть мои приуготовленья.

Оскалив зубы в жестокой ухмылке, Карса направил Погрома по улице. По обе стороны от них рассыпались псы, Дэлум занял крайнее место по правую руку от предводителя.

Впереди медленно опустились пики, замерли на высоте груди, когда строй остановился, а солдаты упёрли древки в землю.

В этот момент распахнулись окна верхних этажей, в них появились лица, люди выглядывали, чтоб увидеть неминуемое столкновение.

— Уругал! — заревел Карса, пуская Погрома галопом. — Узри!

Предводитель услышал позади быструю дробь копыт коня Байрота — и нарастающий визг, с которым медвежий череп рассекал воздух по кругу.

До пик оставалось лишь десять шагов, когда Байрот заревел. Карса низко пригнулся, одновременно поворачивая Погрома влево и усмиряя его отчаянный бег.

Мимо просвистело нечто массивное, Карса вывернул шею и увидел, как громадный череп врезался в строй солдат.

Смертоносный хаос. Три ряда из пяти повалились на землю. Пронзительные крики.

А затем среди детей возникли псы, за которыми мчался конь Дэлума.

Вновь развернув Погрома, Карса устремился к рассыпавшемуся строю и подоспел как раз вовремя, чтобы вступить в бой одновременно с Байротом. Отбивая редкие пики в стороны, они за двадцать ударов сердца добили всех детей, с которыми не успели справиться псы.

— Предводитель!

Выдернув меч из трупа последнего солдата, Карса повернулся на рёв Байрота.

Ещё один строй, на сей раз — с арбалетчиками на флангах. Всего пятьдесят, может, шестьдесят солдат на дальнем конце улицы.

Хмурясь, Карса бросил взгляд назад, на ворота. Двадцать конных детей, все в тяжёлой броне — панцирях и кольчугах; ещё пешие — часть с короткими луками, другие — с двулезвийными секирами, мечами и метательными копьями в руках.

— Веди меня, предводитель!

Карса гневно уставился на другого урида:

— И поведу, Байрот Гилд! — Он резко развернул Погрома. — Сюда, в проход к озеру — объедем преследователей. Скажи, Байрот Гилд, как для тебя, довольно детей мы убили?

— Да, Карса Орлонг.

— Тогда — следуй за мной!

«Проход» оказался улицей, почти такой же широкой, как главная. Вела она прямо к озеру. По сторонам вытянулись жилые дома, лавки и склады. Когда теблоры скакали мимо, в окнах, дверях и подворотнях мелькали тёмные фигуры. Улица закончилась в двадцати шагах от озера. Всё это пространство, по которому тянулся до самого дока дощатый грузовой настил, было завалено грудами мусора. Главной из них была огромная куча костей, из которой торчали шесты с укреплёнными сверху черепами.

Теблорскими черепами.

На этом мусорном участке всякое пустое пространство заполняли убогие лачуги и палатки. Из них появились десятки детей с оружием наготове. Грубую одежду украшали теблорские талисманы и скальпы. Эти дети недрогнувшим взглядом встретили приближавшихся воинов и начали готовить топоры на длинных древках, двуручные мечи, увесистые алебарды, другие же принялись натягивать тугие луки, положили на тетивы удлинённые стрелы с зазубренными наконечниками и быстро прицелились.

В рёве Байрота смешались в равной степени ужас и ярость. Воин направил своего боевого коня на этих смертоносных, молчаливых детей.

Засвистели стрелы.

Скакун Байрота завизжал, споткнулся, затем рухнул наземь. Байрот покатился, меч его отлетел в сторону, когда урид врезался, а затем проломил стену хибары из молодых деревьев.

Вновь засвистели стрелы.

Карса резко развернул Погрома, успел заметить, как стрела промелькнула совсем рядом с бедром, и оказался среди первой группы нижеземцев. Кровный меч столкнулся с обитым бронзой древком секиры, сила удара выбила оружие из рук противника. Левой рукой Карса перехватил другую секиру, направленную в голову Погрому. Урид вырвал её у врага, отбросил прочь, затем вновь протянул руку, схватил нижеземца за шею и поднял в воздух, продолжая скакать вперёд. Пальцы сжались, послышался хруст, и голова человека безвольно повисла, болтаясь из стороны в сторону, а тело забилось в конвульсиях, брызнула моча. Карса отшвырнул труп.

Вдруг Погром резко остановился на полном скаку. Конь истошно заржал, изо рта и ноздрей его хлестала кровь, Погром развернулся, волоча за собой древко тяжёлой пики, железный наконечник которой глубоко вошёл в грудь скакуну.

Огромный зверь споткнулся, затем покачнулся, будто пьяный, и начал падать.

Воя от ярости, Карса спрыгнул со спины умиравшего животного. Навстречу воину метнулось остриё меча, но предводитель отбил его. Приземлился поверх по меньшей мере трёх тел, услышал, как под ним хрустнули кости, и откатился в сторону.

Карса вскочил на ноги, рассёк кровным мечом лицо ближайшему нижеземцу, оторвав бородатую челюсть от черепа. Чей-то клинок глубоко рассёк спину уриду. Развернувшись, Карса ударил мечом под вытянутыми руками врага так, что лезвие раздробило рёбра и застряло в грудине.

Предводитель яростно дёрнул за рукоять, высвободил меч, тело умирающего нижеземца колесом завертелось в воздухе и улетело за спину уриду.

Со всех сторон его окружало тяжёлое оружие, нередко украшенное теблорскими фетишами, все клинки и острия жадно стремились напиться уридской крови. Враги часто мешали друг другу, но всё равно Карсе пришлось нелегко: защищаясь, он всё же сумел вырваться на открытое пространство — и убил при этом двоих противников.

Предводитель услышал рядом звуки драки — из хибары, в которую попал Байрот, и со всех сторон — рычание и лай псов.

До сих пор враги не издавали ни звука. Теперь все они орали что-то на своём невразумительном наречии, а на лицах отразился страх, когда Карса вновь развернулся, увидел перед собой дюжину противников — и атаковал. Дети бросились врассыпную, открыв полукруг нижеземцев с луками и арбалетами.

Звякнули тетивы.

Жгучая боль в шее, двойной удар в грудь, ещё один — в правое бедро. Не обращая внимания на них, предводитель бросился на полукруг лучников.

Снова крики, внезапная атака тех врагов, что прежде разбежались, но для этого манёвра было уже слишком поздно. Меч Карсы превратился в размазанное пятно, когда урид врубился в строй лучников. Кто-то развернулся, чтобы бежать. Кто-то завертелся, разбрызгивая кровь, умирая. С хрустом раскалывались черепа. Карса прорезал себе путь вдоль полумесяца, оставив след из одиннадцати тел, некоторые ещё судорожно бились в агонии, другие замерли неподвижно. Лишь в этот момент первые из нападавших настигли урида. Тот развернулся навстречу детям, хохоча при виде страха на маленьких, сморщенных личиках, а затем вновь бросился в гущу врагов.

Они побежали. Бросали оружие, оступались, падали в панике. Карса убивал их, одного за другим, пока не осталось никого в пределах досягаемости кровного клинка. Тогда воин выпрямился.

Там, где принял бой Байрот, ровным кругом лежали семь тел нижеземцев, однако самого воина-теблора не было видно. Сзади, на улице, раздавался собачий визг, и Карса побежал на звук.

Предводитель промчался мимо мёртвых, утыканных стрелами псов своры, но Клыка среди них не увидел. Перед смертью звери успели перебить заметное число нижеземцев. Подняв глаза, урид разглядел в тридцати шагах дальше по улице Дэлума Торда, рядом — его погибшего коня, а ещё в полутора десятках шагов — небольшую группу горожан.

Дэлум кричал. В него вонзился десяток или даже больше стрел, метательное копьё пробило грудь насквозь, так что остриё вышло над левым бедром. Оставляя позади извилистый кровавый след, он всё равно полз вперёд — туда, где горожане окружили трёхногую собаку и забивали её до смерти тростями, мотыгами и лопатами.

Продолжая выть, Дэлум волок своё тело дальше, копьё скребло по земле, кровь лилась по древку.

Карса уже рванулся вперёд, когда из переулка выскочила новая фигура, подскочила сзади к Дэлуму и занесла над головой лопату.

Карса заорал, чтобы предупредить Дэлума.

Но тот даже не обернулся, он не сводил глаз с погибшей трёхногой собаки, пока лопата не врезалась в затылок.

Раздался громкий хруст. Лопата отдёрнулась, открыв широкую рану — сломанные кости вперемешку со спутанными волосами.

Дэлум рухнул вперёд и замер.

Его убийца развернулся к Карсе. Старик. Беззубый рот в ужасе распахнут.

Одним ударом Карса разрубил нижеземца надвое от плеча до бедра.

Высвободив кровный меч, предводитель ринулся вперёд, к десятку горожан, которые по-прежнему стояли над измочаленным трупом трёхногой собаки. Они заметили его и бросились врассыпную.

Дальше, в десяти шагах, лежал Клык, он тоже оставлял за собой кровавый след, волок задние лапы, полз к телу своей самки. Завидев Карсу, пёс поднял голову. Уставился на предводителя глазами, полными бессловесной мольбы.

Карса с рёвом нагнал двух горожан и оставил их трупы валяться посреди грязной улицы. Заметил ещё одного, вооружённого ржавым заступом, — нижеземец юркнул между домами. Теблор помедлил, затем прорычал проклятье, развернулся и миг спустя уже присел рядом с Клыком.

Сломаны кости таза.

Карса поднял глаза, увидел, что с дальнего конца улицы трусцой бегут солдаты с пиками в руках. Позади них скакали трое всадников, выкрикивали приказы. Короткий взгляд назад — там собирались другие конники, все они смотрели на теблора.

Предводитель поднял Клыка с земли, прижал левой рукой к боку.

И побежал следом за горожанином с заступом.

Узкий проулок между домами был завален гнилыми овощами и выходил на тропинку между двумя загонами. Оказавшись меж двух заборов, Карса заметил в двадцати шагах нижеземца, который продолжал бежать прочь. За загонами обнаружилась неглубокая канава, по которой отбросы стекали в озеро. Ребёнок перепрыгнул её и теперь бросился к молодой ольховой роще за ней виднелись строения — то ли сараи, то ли склады.

Карса устремился за ним, перескочил через канаву, продолжая держать под мышкой пса. Теблор понимал, что тряска причиняет зверю сильную боль. Он подумал, не перерезать ли Клыку горло.

Не выпуская из рук заступа, ребёнок скрылся внутри одного из сараев.

Карса бросился следом, пригнулся, чтобы проскочить в боковую дверь. И оказался в сумраке. В стойлах не было животных; высокие груды соломы казались старыми и мокрыми. В широком центральном проходе стояла большая рыбацкая лодка на деревянных козлах. Слева — двойные раздвижные двери, одна из них чуть приоткрыта, верёвки на ручке покачиваются туда-сюда.

Карса выбрал самое дальнее, самое тёмное стойло и уложил Клыка на сено.

— Я вернусь к тебе, друг мой, — прошептал теблор. — Если не смогу, постарайся исцелиться и вернуться домой. Домой — в племя уридов. — Карса отрезал кожаный шнурок со своего доспеха. Оторвал с поясной сумки пригоршню бронзовых бляшек с племенными знаками и протянул сквозь них шнурок. Все висели крепко, так что не будут звенеть. Предводитель надел самодельный ошейник на мускулистую шею Клыка. Затем положил ладонь на сломанный таз зверя и прикрыл глаза. — Я дарую этому зверю душу теблора, сердце урида. Уругал, услышь меня. Исцели этого великого воина. И отошли домой. Ныне же, отважный Уругал, спрячь его.

Карса открыл глаза и убрал ладонь. Зверь спокойно посмотрел на него.

— Исполни яростью свою долгую жизнь, Клык. Мы ещё встретимся, в том клянусь на крови всех детей, которых я нынче сразил.

Перехватив кровный меч, Карса отвернулся и, не оборачиваясь, вышёл из стойла.

Подобрался к раздвижным дверям, выглянул наружу.

Напротив располагался склад — высокий свод, погрузочное окошко высоко под шиферной крышей. Изнутри донеслись звуки задвигавшихся засовов и запоров. Ухмыльнувшись, Карса двинулся туда, где покачивались на блоке погрузочные цепи, не сводя глаз с открытой платформы над головой.

Теблор приготовился забросить меч за плечо и вдруг с удивлением увидел, что истыкан стрелами. Карса впервые осознал, что значительная часть крови на его теле принадлежим ему самому. Нахмурившись, воин выдернул булавки. Кровь потекла сильнее, особенно из правого бедра и двух ран на груди. Зазубренный наконечник длинной стрелы в спине ушёл глубоко в мускулы. Теблор попытался её выдернуть — и чуть не потерял сознание от боли. Пришлось просто обломить древко, но даже от этого усилия Карсу пробил холодный пот.

Крики вдали заставили предводителя обратить внимание на медленно приближавшийся кордон солдат и горожан — все нижеземцы вышли на охоту за теблором. Карса покрепче ухватился за цепи и начал карабкаться наверх. Каждый раз, когда он поднимал левую руку, спину пронзала ужасная боль. Но именно удар заступа искалечил Клыка, двумя руками, сзади — так нападают трусы. Всё остальное не имело значения.

Карса забрался на пыльные доски платформы, бесшумно подкрался к проходу внутрь, вновь обнажая меч.

Внизу теблор слышал дыхание — сиплое, неровное. Между заполошными вздохами тихое скуление: ребёнок молился каким-то своим богам.

Карса подобрался к широкому отверстию в платформе, стараясь не шаркать мокасинами, чтобы пыль не посыпалась в щели между досками. Оказавшись у самого края, он заглянул вниз.

Глупый нижеземец скорчился на полу точно под теблором, дрожал, сжимал в руках заступ и не сводил глаз с запертой двери. От ужаса он обмочился.

Карса осторожно перехватил меч, направил его остриём вниз — и спрыгнул с платформы.

Клинок вошёл в самую макушку нижеземца, ринулся вниз, рассекая кости и мозг. Когда Карса всем весом приземлился на пол склада, послышался громогласный треск, и оба — теблор и его жертва — провалились в подвал. Вокруг посыпались сломанные половицы. Подвал оказался глубоким, почти в рост Карсы. Однако, кроме застарелого запаха солёной рыбы, в нём было пусто.

Падение оглушило Карсу, он неуверенно попытался нащупать меч, но не смог его найти. Теблор сумел слегка приподнять голову и увидел, что из груди у него торчит алый обломок доски. С удивлением предводитель осознал, что оказался насажен на кол. Карса не мог пошевелиться, но всё равно пытался ухватить рукой меч, однако находил лишь облепленную солью, липкую чешую.

Он услышал наверху топот сапог. Моргая, Карса уставился на круг лиц под шлемами, которые показались по краям ямы. Затем возникло ещё одно лицо — этот нижеземец шлема не носил, лоб его украшала племенная татуировка, а выражение казалось даже сочувственным. Последовал длинный, озлобленный разговор, затем татуированный ребёнок взмахнул рукой, и все замолчали. Человек заговорил на сунидском диалекте теблорского:

— Если здесь и умрёшь, воин, то хотя бы сохранишься надолго.

Карса вновь попытался встать, но расколотая доска держала крепко. Тогда он просто оскалил зубы.

— Как тебя зовут, теблор? — спросил ребёнок.

— Я — Карса Орлонг, внук Палька…

— Палька? Того урида, который приходил сюда несколько веков назад?

— Чтоб сразить десятки детей…

Человек серьёзно кивнул и перебил:

— «Детей», да. Понимаю, почему вы нас так называете. Но Пальк никого не убил — поначалу. Он спустился с перевала, изголодавшийся, больной. Первые поселенцы у озера его приютили, накормили, ухаживали, пока он не поправился. Лишь затем он всех перебил и сбежал. Точнее, не всех. Девочка спаслась, добралась по южному берегу озера в Сферы, рассказала тамошнему подразделению… в общем, рассказала всё, что нам нужно было знать о теблорах. С тех пор, разумеется, рабы-суниды рассказали нам ещё больше. Ты — урид. Мы ещё не добрались до вашего племени — вы ещё не видели охотников за головами, но увидите. Думаю, века не пройдёт, и в твердынях плато Лейдерон не останется теблоров. Выживут лишь те, кого закуют в цепи и пометят тавром хозяина. Они будут тянуть рыбацкие сети, как это делают теперь суниды. Скажи, Карса, узнаёшь ли ты меня?

— Ты сбежал от нас на перевале. И пришёл слишком поздно, чтобы предупредить других детей. И много врёшь — это я уже знаю. Твой жалкий голосок оскорбляет язык теблоров. И режет мне уши.

Нижеземец улыбнулся:

— Очень жаль. Лучше подумай ещё разок, воин. Ибо лишь я стою между тобой и смертью. Если, конечно, ты не умрёшь сначала от ран. Вы, теблоры, разумеется, народ необычайно крепкий, о чём, к собственному ужасу, только что вынуждены были припомнить мои товарищи. На губах у тебя нет кровавой пены: это хороший знак — и поразительный, ведь у вас по четыре лёгких, а у нас лишь по два.

Появился новый человек и тут же громогласно обратился к татуированному нижеземцу, в ответ тот лишь пожал плечами.

— Карса Орлонг из племени уридов, — провозгласил он, — сейчас солдаты спустятся, чтобы привязать верёвки к твоим рукам и ногам и вытянуть тебя наверх. Похоже, ты лежишь на останках городского комиссионера. Это несколько умерило гнев толпы снаружи, поскольку его не слишком любили. Если хочешь жить, я бы советовал не сопротивляться и не пугать и без того встревоженных добровольцев нашего… кхм, предводителя.

Карса смотрел, как четверых солдат медленно спустили на верёвках в подвал. Он не шевельнулся, когда дети грубо связали его запястья, лодыжки и предплечья, поскольку — если говорить честно — был попросту не способен шевелиться.

Солдат быстро вытащили обратно, затем верёвки натянулись и поволокли Карсу наверх. Он видел, как треснувшая доска медленно выходит из груди. Она вонзилась высоко, сразу над правой лопаткой, прошила мускулы и вышла чуть правее ключицы. Когда кол вышел из раны, боль одолела предводителя уридов.

Пощёчина привела его в чувство. Карса открыл глаза. Он лежал на полу склада, со всех сторон над ним маячили лица. Все одновременно что-то говорили теблору на своём писклявом, визгливом наречии, и хотя он не мог понять ни слова, в голосах звучала неприкрытая ненависть, поэтому Карса понял, что его проклинают во имя всех нижеземских богов, духов и прогнивших предков. Эта мысль порадовала предводителя уридов, и он улыбнулся.

Солдаты отшатнулись, все как один.

Татуированный нижеземец, который и отвесил Карсе пощёчину, сидел на корточках рядом с теблором.

— Худов дух, — проворчал он. — Неужто все уриды такие, как ты? Или ты — тот, о ком говорили жрецы? Тот, кто вошёл в их сны, будто Рыцарь самого Худа? А-а, ладно, это, наверное, не важно, поскольку их страхи явно были необоснованны. Только посмотри. Полумёртвый, полгорода только и хочет, что спустить шкуру живьём с тебя и твоего дружка — не осталось ни одной семьи, которой из-за вас не придётся надевать траур. И ты возьмёшь мир за горло? Вряд ли; да тебе понадобится удача самих Опоннов, чтобы пережить следующий час.

Наконечник сломанной стрелы при падении вошёл глубже, врезался в кость лопатки. На полу под Карсой растекалась лужа крови.

Началась суматоха. Явился новый нижеземец — высокий по меркам своего народа, худой, с жестоким, сморщенным от солнца и ветра лицом. Он был облачён в блестящие одежды, тёмно-синие, с хитроумными узорами, вышитыми по кайме золотой нитью. Охранник долго ему что-то втолковывал, хотя сам пришелец ничего не говорил и выражение его лица не менялось. Когда охранник закончил, новоприбывший кивнул, взмахнул рукой и отвернулся.

Охранник вновь посмотрел на Карсу:

— Это был мастер Сильгар, человек, на которого я чаще всего работаю. Он полагает, что ты оправишься от своих ран, Карса Орлонг, и потому приготовил для тебя… своего рода урок.

Нижеземец выпрямился и что-то сказал стражникам. Последовала короткая перепалка, которая закончилась тем, что один из солдат равнодушно пожал плечами.

Люди снова взялись за руки и ноги Карсы — по двое на каждую — с трудом подняли теблора и понесли к дверям склада.

Кровь из ран текла уже не так обильно, боль отступила перед глухой апатией. Предводитель уридов смотрел в голубое небо, пока солдаты волокли его на главную улицу, со всех сторон ревела толпа. Нижеземцы опустили теблора на землю, прислонили к колесу телеги, и Карса увидел перед собой Байрота Гилда.

Того привязали к заметно большему колесу, которое, в свою очередь, опиралось на деревянные подпорки. На могучем воине не было живого места. Кто-то вогнал копьё ему в рот так, что остриё вышло под левым ухом, раздробив челюсть — среди разорванной плоти тускло блестели осколки кости. Обломки арбалетных стрел торчали по всему торсу урида.

Но Байрот встретил Карсу острым, осмысленным взглядом.

На улице толпились горожане, которых сдерживал кордон солдат. В воздухе звенели крики и проклятья, которые то и дело перекрывали горестные вопли.

Охранник остановился между Карсой и Байротом, на его лице застыло издевательски задумчивое выражение. Затем повернулся к Карсе:

— Твой приятель ничего нам не желает рассказывать об уридах. Мы хотим знать, сколько у вас воинов, сколько деревень и где они находятся. Мы хотим побольше узнать и о фалидах, о которых говорят, что они равны вам в боевой ярости. Но он молчит.

Карса оскалил зубы:

— Я, Карса Орлонг, призываю вас послать тысячу ваших воинов на войну с уридами. Ни один не вернётся, а трофеи останутся с нами. Пошлите хоть две тысячи. Разницы не будет.

Охранник улыбнулся:

— Так ты ответишь на наши вопросы, Карса Орлонг?

— Да, ибо эти слова ничего вам не дадут…

— Великолепно.

Охранник взмахнул рукой. Какой-то нижеземец шагнул к Байроту Гилду, обнажая меч.

Байрот попытался насмешливо ухмыльнуться Карсе. Он зарычал, изуродованная глотка выбросила слова, которые Карса, тем не менее, понял: «Веди меня, предводитель!»

Сверкнул меч. Впился в шею Байрота Гилда. Хлынула кровь, и голова могучего воина откинулась, затем покатилась с плеч и упала на землю с глухим стуком.

Горожане разразились диким, злорадным рёвом.

Охранник приблизился к Карсе:

— Рад слышать, что ты окажешь нам содействие. Это позволит тебе сохранить жизнь. Мастер Сильгар внесёт тебя в своё стадо рабов, как только ты расскажешь всё, что знаешь. Но не думаю, что ты окажешься на озере вместе с сунидами. Боюсь, не судьба тебе тянуть сети, Карса Орлонг. — Нижеземец обернулся к подошедшему солдату в тяжёлых доспехах. — А вот и малазанский капитан. Не повезло тебе, Карса Орлонг: свой набег ты назначил на день, когда в город прибыла рота малазанских солдат по пути в Беттрис. Теперь, если капитан не возражает, начнём допрос?

В рабские ямы — две глубокие траншеи под полом большого склада у озера — вела покрытая плесенью лестница под закрытым крышкой люком. С одной стороны сейчас находились лишь полдюжины нижеземцев, которых приковали к длинному бревну, протянувшемуся по всей длине ямы, но пустые оковы ждали возвращения рыбаков-сунидов. В другой траншее держали больных и умирающих. Измождённые нижеземцы валялись в собственных испражнениях, некоторые стонали, другие молчали и не шевелились.

Когда Карса закончил описывать уридов и их земли, его перетащили в здание склада и приковали во второйяме. Стенки у неё были покатые, из мокрой глины. Бревно тянулось над узким, плоским дном, полузалитым подкрашенными кровью нечистотами. Карсу подтянули к дальнему краю, чтобы никто из других рабов до него не дотянулся, и сковали цепями запястья и лодыжки теблора — хотя остальным, как заметил предводитель, хватило и одного наручника.

Затем нижеземцы ушли.

Над теблором кружились мухи, садились на похолодевшую кожу. Он лежал на боку, прислонившись к покатой стенке ямы. Рана, в которой остался наконечник стрелы, уже начала затягиваться, этого нельзя было допустить. Карса закрыл глаза и сосредоточился так, что почувствовал каждый мускул — разорванный, разрезанный, кровоточащий — вокруг железного острия. Затем предводитель начал напрягать, сжимать их, — лишь чуть-чуть, чтобы определить положение наконечника, — преодолевая пульсирующую боль, которая раскатывалась по телу с каждым усилием. Через несколько мгновений Карса остановился, позволив телу расслабиться, он глубоко дышал, пока не оправился немного. Плоский железный наконечник прижался почти вплотную к лопатке. Остриё процарапало борозду в кости. В плоть впились шипы — кривые, загнутые.

Если оставить такой предмет в ране, Карса не сможет пользоваться левой рукой. Нужно его выдавить.

Карса вновь сконцентрировался. Истерзанные мышцы и ткани, путь внутрь изрубленной, израненной плоти.

Всё тело покрылось холодным потом, пока он продолжал сосредотачиваться, собирать волю в кулак; дыхание теблора замедлилось, выровнялось.

Он сжал мускулы. Хриплый вскрик вырвался из груди Карсы. Пришла неумолимая боль, снова брызнула кровь. Мышцы сократились одной дрожащей волной. И что-то со стуком ударилось о глиняную стенку, чтобы затем соскользнуть в нечистоты.

Карса жадно ловил ртом воздух и трясся. Долгое время он лежал неподвижно. Поток крови на спине замедлился, затем иссяк.

«Веди меня, предводитель!»

Байрот Гилд превратил эти слова в проклятье, но Карса не понимал, как и почему. Ведь сам Байрот Гилд умер бессмысленно. Никакие нижеземцы не смогут причинить вреда уридам, ибо уриды — не суниды. Барот упустил свой шанс на месть — и это совершенно ошеломило Карсу.

Жестокий, понимающий взгляд Байрота. Тот смотрел лишь на Карсу, даже когда меч метнулся к его шее. Байрот ничего не сказал нижеземцам, но такое упорство было лишено смысла… хотя… всё же был смысл… ибо Байрот решил покинуть меня.

Карсу вдруг охватила дрожь. Уругал, неужели братья мои меня предали? Бегство Дэлума Торда, смерть Байрота Гилда — неужели мне суждено вновь и вновь познавать одиночество? А как же уриды, что ждут моего возвращения? Неужели они не пойдут за мной, когда я провозглашу войну против нижеземцев?

Наверное, не сразу. Нет, понял он, будут споры, доводы, и старейшины, сидя у деревенских очагов, будут шевелить горящими ветками угли и качать головами.

Пока не придёт весть о том, что приближаются армии нижеземцев.

А тогда у них не будет выбора. Неужто мы побежим к ногам фалидов? О нет! Выбор один — сражаться, и я, Карса Орлонг, буду избран тогда, чтобы вести в бой уридов.

Эта мысль его успокоила.

Теблор медленно перевернулся, моргая в полумраке. Мухи ползали по его лицу.

Некоторое время ушло на то, чтобы нащупать зазубренный наконечник и обломанное древко стрелы в нечистотах на дне ямы. Затем Карса присел на корточки у бревна, чтобы рассмотреть, как закреплены цепи.

Всего их было две — одна для рук, другая — для ног, обе — прикованы к длинному железному пруту, который вогнали в бревно так, что один конец вышел наружу с другой стороны, а другой — расплющили. Звенья оказались крупными и крепкими, их выковали, зная о физической силе теблоров. Однако снизу бревно уже начало гнить.

Карса принялся разрыхлять и выскребать размягчённую древесину вокруг железного прута.

Байрот его предал, предал всех уридов. Никакой отваги не было в последнем его деянии. Наоборот! Ведь они нашли врагов всего народа теблоров. Охотников, которые собирают теблорские трофеи. Эти вести должны услышать воины всех племён, и принести эти вести — задача Карсы.

Он — не сунид, и нижеземцы это скоро узнают.

Гниль поднялась вверх по пруту. Карса выгреб влажную, мягкую массу, насколько хватило длины наконечника. Затем переключился на вторую цепь. Сначала следует испытать брус, на котором держится цепь, сковавшая его ноги.

Невозможно было понять, ночь снаружи или день. Иногда по доскам над головой топали тяжёлые сапоги, но слишком бессистемно, чтобы можно было уверенно отмечать ход времени. Карса трудился непрестанно, прислушиваясь к кашлю и стонам нижеземцев, прикованных дальше вдоль бревна. Он и представить не мог, что́ же совершили эти дети, чтобы заслужить такую кару от сородичей. Самым жестоким приговором у теблоров было изгнание, и его приберегали для тех, кто своими действиями осознанно поставил под угрозу существование деревни, — от непростительной беспечности до убийства родичей. Изгнание обычно приводило к смерти, но и ту приносил виновному лишь голод духа. Как и долгое заключение, пытки не были в чести у теблоров.

С другой стороны, подумал он, может, эти нижеземцы болеют от того, что дух в них умирает. В древних легендах сохранился шёпот о том, что некогда у теблоров тоже были рабы — это слово, понятие было ему знакомо. Владеть жизнью другого, поступать с ней, как заблагорассудится. Неудивительно, что дух у рабов голодает.

Карса не собирался морить свой дух голодом. Его защищала тень Уругала.

Он спрятал наконечник в поясе. Прислонившись спиной к стенке ямы, упёрся стопами в бревно по обе стороны от прута, затем медленно выпрямил ноги. Цепь натянулась. С другой стороны ствола железный прут с хрустом и треском начал уходить в глубь древесины.

Оковы врезались в укрытые шкурами лодыжки.

Карса удвоил усилия. Послышался громкий хруст, а затем прут застыл и уже не поддавался. Карса медленно расслабился. Пнул прут стопой, и тот вновь выскочил с противоположной стороны. Теблор немного передохнул, затем опять принялся за дело.

Дюжина попыток позволила выбить штырь на три пальца вверх от начального положения. Грани прута смялись от борьбы с деревом. Оковы прорезали шкуры и теперь поблёскивали от крови.

Карса опёрся спиной на влажную глину, ноги его дрожали.

Наверху вновь прогрохотали сапоги, затем крышка люка поднялась. По лестнице спустился свет фонаря, в котором Карса различил безымянного охранника.

— Эй, урид, — окликнул тот. — Ты ещё жив?

— Подойди поближе, — низким голосом прорычал Карса, — и я тебе покажу, насколько оправился.

Нижеземец расхохотался:

— Похоже, мастер Сильгар был прав! Видно, придётся попотеть, чтобы сломить твой дух. — Охранник продолжал стоять на середине приставной лестницы. — Твои родичи-суниды вернутся через день-другой.

— Нет у меня родичей, которые приняли рабскую жизнь раба.

— Странно, ведь если так, ты бы уже попытался покончить с собой.

— Думаешь, я раб потому, что закован в цепи? Тогда подойди ближе, ребёнок.

— «Ребёнок», да. Всё то же удивительное презрение, хотя ты сам оказался отдан на милость нам, «детям». Ладно, не важно. Цепи — это только начало, Карса Орлонг. Мы тебя сломаем. Если бы тебя взяли охотники за головами на плато, сейчас ничего бы уже не осталось от хвалёной теблорской гордыни, не говоря уж о непокорстве. Суниды обожествят тебя, Карса Орлонг, за то, что ты перебил целый лагерь охотников за головами.

— Как тебя зовут? — спросил Карса.

— А что?

Урид улыбнулся в полумраке:

— Что бы ты ни говорил, а всё равно боишься меня.

— Вот уж нет.

Однако Карса расслышал тревогу в голосе охранника и заулыбался шире.

— Так назови своё имя.

— Дамиск. Меня зовут Дамиск. Я был следопытом в армии Серого Пса во время малазанского завоевания.

— Завоевания. Видно, вы проиграли. Так чей же дух сломлен, Дамиск Серый Пёс? Когда я напал на ваш отряд у нагорья, ты сбежал. Оставил тех, кто тебя нанял, на произвол судьбы. Сбежал, как сбежал бы трус, сломленный человек. Поэтому теперь ты здесь. Ибо я скован и не могу до тебя добраться. Ты пришёл не для того, чтобы сказать мне слова, но потому, что не можешь от этого удержаться. Хочешь насладиться триумфом, злорадствовать, но пожираешь сам себя изнутри и потому не испытываешь истинного удовлетворения. Но мы оба знаем, что ты придёшь снова. И снова.

— Я, — прохрипел Дамиск, — посоветую своему господину отдать тебя выжившим охотникам за головами. И приду — посмотреть…

— Разумеется, придёшь, Дамиск Серый Пёс.

Нижеземец попятился вверх по лестнице. Свет фонаря бешено заметался по рабской яме.

Карса расхохотался.

В следующий миг крышка люка с грохотом захлопнулась, и вернулась тьма.

Воин-теблор замолчал, затем вновь упёрся стопами в бревно.

Его остановил слабый голос на другом конце траншеи.

— Великан!

Сказано было по-сунидски, но голос принадлежал ребёнку.

— Мне нечего тебе сказать, нижеземец, — прорычал Карса.

— А мне и не нужно ничего говорить. Я чувствую, что ты тормошишь это Худово бревно. Ты преуспеешь в том, что начал?

— Я ничего не начал.

— Ну и ладно. Значит, показалось. Мы тут умираем — все остальные. Смертью ужасной и крайне унизительной.

— Видно, вы совершили великие проступки…

Ответный смех сорвался в хриплый кашель.

— Вот уж да, великан. Воистину так. Мы не приняли владычества малазанцев, поэтому не сдали оружие, а скрылись в холмах и лесах. Совершали набеги, устраивали засады, беспокоили их как могли. Отлично веселились. Пока эти ублюдки нас не изловили.

— Ты был беспечен.

— Вы втроём с горсткой треклятых собак напали на целый город! И это меня ты зовёшь беспечным? Что ж, тогда уж можно сказать, что мы оба такие, раз здесь оказались.

Карса поморщился, ибо в этих словах была правда.

— Что тебе нужно, нижеземец?

— Твоя сила. Нас, живых, тут ещё четверо, хотя лишь я ещё не потерял сознания… и почти не утратил ясности мысли. Настолько, чтобы понимать всю унизительность своего положения.

— Слишком много болтаешь.

— Это ненадолго, уверяю тебя. Можешь ты поднять это бревно, великан? Или провернуть его несколько раз?

Карса довольно долго молчал.

— Какой в этом прок?

— Укоротятся цепи.

— Мне незачем укорачивать их.

— Лишь на время.

— Зачем?

— Проверни это треклятое бревно, великан. Тогда наши цепи намотаются на него. И с последним поворотом затянут нас вниз. И мы захлебнёмся.

— Хочешь, чтобы я тебя убил?

— Я восхищён твоим умом, великан. Добавь душ к своей тени, теблор, — ведь так у вас говорят, верно? Убей меня, и я с честью пойду в твоей тени.

— Я не занимаюсь благодеяниями, нижеземец.

— А трофеи?

— Я не могу до тебя добраться, чтоб забрать их.

— Ты хорошо видишь в таком мраке? Говорят, что теблоры…

— Вижу. Достаточно, чтоб заметить, как ты сжимаешь кулак. Что в нём?

— Зуб. Только что выпал. Уже третий с тех пор, как меня приковали здесь.

— Брось его мне.

— Попробую. Боюсь, я сейчас… не в лучшей форме. Готов?

— Бросай.

Поднятая рука нижеземца дрогнула.

Зуб полетел высоко и не совсем туда, куда нужно, но рука Карсы рванулась вперёд так, что за нею громко лязгнула цепь, и ухватила зуб в воздухе. Теблор поднёс его к лицу, чтобы получше рассмотреть, затем хмыкнул:

— Гнилой.

— Видно, потому и выпал. Годится? Ещё учти вот что: так ты сможешь залить воду прямо в канал, и древесина ещё больше размягчится. Тебе ведь больше всё равно нечем заняться.

Карса медленно кивнул:

— Ты мне нравишься, нижеземец.

— Отлично. Теперь утопи меня.

— Хорошо.

Карса скользнул вниз и оказался по колено в зловонной жиже, от которой вспыхнули болью свежие раны на лодыжках.

— Я видел, как тебя несли сюда, великан, — сказал нижеземец. — Ты больше любого из сунидов.

— Суниды — самые низкорослые из теблоров.

— Наверное, примешалась когда-то нижеземная кровь.

— Они пали глубоко.

Карса опустил руки, волоча цепи, пока не ухватился за бревно снизу.

— Спасибо, теблор.

Карса поднял, провернул бревно, затем вновь положил его, тяжело дыша.

— Быстро не выйдет, нижеземец. За это — прости.

— Я понимаю. Не спеши. Бильтар уже ушёл под воду, и Альрут, похоже, следующий. У тебя хорошо выходит.

Теблор вновь поднял бревно, провернул его ещё на полкруга.

С другого конца послышались всплески и бульканье. Затем хрип:

— Уже почти всё, теблор. Я последний. Ещё один разок — я подберусь под бревно, чтобы оно меня придавило.

— Тогда тебя раздавит, а не утопит.

— В этой жиже? Это не беда, теблор. Тяжесть, конечно, большая, но особой боли я не успею почувствовать.

— Лжёшь.

— Что с того? Не средства важны, а результат.

— Всё важно, — проговорил Карса и вновь приготовился. — На этот раз я проверну бревно полностью, нижеземец. Теперь будет легче — мои цепи тоже укоротились. Готов?

— Одно мгновение, — пролепетал человек.

Карса поднял бревно, закряхтел от его огромного веса.

— Знаешь, я передумал…

— А я нет.

Карса провернул бревно. Затем уронил его.

С другого конца послышался шум, цепи звенели в воздухе, затем — надсадный кашель.

Карса с удивлением поднял голову. Измазанная коричневой жижей фигура размахивала руками, отплёвывалась, брыкалась.

Карса вновь опёрся спиной на стенку ямы, подождал, пока человек оправится. Некоторое время с другого конца бревна слышалось лишь тяжёлое дыхание.

— Ты сумел проползти под бревном, а потом перекатиться сюда через верх. Я поражён, нижеземец. Видно, ты всё же не трус. Не думал, что есть среди детей такие, как ты.

— Чистая отвага, — прохрипел человек. — Это мой конёк.

— Чей это был зуб?

— Альрута. Больше не надо вертеть бревно, пожалуйста.

— Прости, нижеземец, но я должен его прокрутить обратно, пока бревно не ляжет так, как прежде.

— Будь проклята твоя мрачная логика, теблор.

— Как тебя зовут?

— Торвальд Ном, хотя мои враги малазанцы знают меня под именем Кастет.

— И как же ты выучил наречие сунидов?

— Этот язык давно известен среди торговцев. До охотников за головами к ним ходили натийские торговцы. Вели взаимовыгодную торговлю с сунидами. По правде говоря, ваш язык состоит в близком родстве с натийским.

— Солдаты только невнятно блеяли.

— Ясное дело, они же солдаты, — человек помолчал и добавил: — Понятно, такой юмор тебе не по нраву. Ладно. Солдаты эти, скорее всего, малазанцы.

— Я решил, что малазанцы — мои враги.

— Это у нас общее, теблор.

— У нас нет ничего общего, кроме этого бревна, нижеземец.

— Как хочешь. Но в одном я обязан тебя поправить. Малазанцы, конечно, народ омерзительный, но по нынешним временам натии ничуть не лучше. Союзников среди нижеземцев у тебя нет, теблор. В этом не сомневайся.

— А ты натий?

— Нет. Я даруджиец. Из города далеко на юге. Дом Номов велик, и некоторые его семьи почти богаты. Один из Номов даже оказался в Совете Даруджистана. Правда, мы незнакомы. Увы, активы моей семьи несколько… м-м-м… скромнее. Оттого и пришлось мне много странствовать и обучиться подлым ремёслам…

— Слишком много болтаешь, Торвальд Ном. Я готов снова провернуть бревно.

— Проклятье! Я-то надеялся, ты об этом забыл.

Бесформенный, расплющенный конец железного прута уже дошёл до середины бревна. Ноги у Карсы болели и дрожали, хотя он делал всё бо́льшие перерывы. Рваные раны, которые остались на груди и спине от расколотой доски, вновь открылись, и кровь равномерно смешивалась с потом, пропитывая одежду. Кожа и плоть на лодыжках были изорваны в клочья.

Торвальда сморила усталость вскоре после того, как бревно вернулось в начальное положение. Нижеземец стонал во сне, а Карса продолжал трудиться.

Сейчас, пока урид отдыхал, прислонившись к глинистой стенке ямы, единственными звуками под полом были его собственное неровное дыхание и тихие вздохи с дальнего конца бревна.

Затем над головой послышались шаги: сперва человек прошёл в одну сторону, затем — в другую и исчез.

Карса вновь поднялся. Голова у него кружилась.

— Отдыхай дольше, теблор.

— На это нет времени, Торвальд Ном…

— Ещё как есть! Работорговец, который теперь тобой владеет, задержится здесь, чтобы его караван отправился в путь в компании малазанских солдат. По меньшей мере до Малибриджа. В последнее время свирепствуют разбойники из Глупцова леса и Жёлтой Марки, за что я не могу скрыть некоторой личной гордости, поскольку именно я объединил этих бесшабашных грабителей и головорезов. Они бы уже пришли меня спасать, если бы не малазанцы.

— Я убью этого рабовладельца, — сообщил Карса.

— С ним лучше поосторожней, великан. Сильгар — не самый приятный человек, и он уже имел дело с воинами вроде тебя…

— Я — урид, а не сунид.

— Ты уже говорил. И я не сомневаюсь, что ты страшней их — и уж точно больше. Я только советую: поосторожней с Сильгаром.

Карса вновь взялся за бревно.

— У тебя довольно времени, теблор. Нет смысла освобождаться, если ты потом не сможешь даже ходить. Я уже не раз бывал в кандалах, поэтому говорю, исходя из личного опыта: выбери подходящее время, возможность всегда подвернётся, если только ты прежде не заморишь себя до смерти.

— Или не утопишься.

— Верно-верно, и я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил об отваге. Признаюсь, меня одолел миг чёрного отчаяния.

— Знаешь, сколько времени ты провёл здесь в цепях?

— Ну, когда я сюда попал, на земле лежал снег, а лёд на озере только-только тронулся.

Карса медленно повернулся к едва заметной, щуплой фигурке у дальнего конца бревна.

— Торвальд Ном, даже нижеземцев негоже подвергать такому.

Человек надтреснуто захохотал:

— И это нас вы зовёте детьми. Вы, теблоры, рубите людей направо и налево, будто вы палачи, вот только среди моего рода казнь — это милость. Какого-нибудь обычного ублюдка по приговору, как правило, ждёт пытка. Натии причиняют страдания так, будто это искусство, — это у них, наверное, потому, что зимы слишком холодные. В общем, если бы Сильгар не заявил, что ты — его собственность, и не малазанские солдаты в городе, местные уже сдирали бы с тебя шкуру живьём — по тонкой полоске за раз. Затем заперли бы тебя в железной коробке, чтобы ты исцелился. Они знают, что твой народ не берёт зараза, а значит, можно вас мучить очень, очень долго. Думаю, снаружи сейчас наберётся с лихвой весьма обозлённых горожан.

Карса вновь принялся тянуть железный прут.

Его прервали голоса наверху, затем послышались шаги — дюжина или даже больше пар босых ног и позвякивание цепей по дощатому полу склада.

Карса вновь прислонился к стенке ямы.

Крышка люка поднялась. Впереди ребёнок с фонарём, за ним — суниды, в одних лишь коротких, груботканых набедренных повязках. Теблоры медленно спускались по лестнице, все они были прикованы за лодыжку к одной длинной цепи. Нижеземец с фонарём прошёл по мостку между двумя траншеями. Суниды — всего одиннадцать, шесть мужчин и пять женщин — последовали за ним.

Все они низко опустили головы, никто не решился ответить на твёрдый, холодный взгляд Карсы.

По знаку ребёнка, который остановился в четырёх длинных шагах от Карсы, суниды развернулись и соскользнули по стенке в свою яму. Появились ещё трое нижеземцев и тоже спрыгнули вниз, чтобы приковать рабов к бревну за другую лодыжку. Суниды не сопротивлялись.

В следующий миг нижеземцы уже вновь выбрались на мосток и направились обратно к лестнице. Крышка люка скрипнула петлями и захлопнулась с раскатистым стуком, от которого в полумраке посыпалась пыль с досок над головой.

— Выходит, всё правда. Это урид, — прошептал чей-то голос.

Карса презрительно ухмыльнулся:

— Это был голос теблора? Нет, быть не может. Теблоры не стали бы рабами. Теблоры бы скорее умерли, чем встали на колени перед нижеземцем.

— Урид… в цепях. Как и все мы…

— Как суниды? Которые подпустили вонючих детей к себе и позволили надеть кандалы на ноги? Нет. Я — пленник, но никакие оковы надолго меня не удержат. Сунидам нужно напомнить, что́ значит быть теблором.

Со стороны сунидов послышался новый голос, женский:

— Мы видели мертвецов, которых выложили рядком у лагеря охотников. Видели повозки, набитые мёртвыми малазанцами. Горожане выли. Но говорят, что вас было всего трое…

— Двое, не трое. Наш спутник, Дэлум Торд, был ранен в голову, дух его ушёл далеко. Он бежал с псами. Будь его мысли ясны, а кровный меч — в руках…

Внезапно со стороны сунидов зазвучал многоголосый шёпот, с трепетом повторяли они слова «кровный меч».

Карса нахмурился:

— Что за безумие? Неужто суниды позабыли все старые обычаи теблоров?

Женщина вздохнула:

— Позабыли? Да, давным-давно. Наши дети сбегали по ночам, уходили на юг, жадные до треклятых нижеземских монет — это такие металлические кругляшки, вокруг которых здесь, похоже, вертится всё и вся. Наших детей использовали, жестоко, — некоторые даже возвращались в долины, становились разведчиками для охотников. Тайные рощи кровь-дерева сожгли, наших коней перебили. Предательство собственных детей, урид, вот что́ сломило сунидов.

— Ваших детей следовало выследить и убить, — сказал Карса. — Сердца ваших воинов размякли. Предательство рассекает кровные узы. Эти дети перестали быть сунидами. Я убью их за вас.

— Трудно тебе будет их найти, урид. Они ведь рассеялись по нижним землям, многие погибли, многие продались в рабство, чтобы расплатиться с долгами. А некоторые ушли далеко — в великие города Натилога и Генабариса. Нашего племени больше нет.

Мужчина-сунид, который заговорил первым, добавил:

— К тому же, урид, ты закован в цепи. Стал собственностью мастера Сильгара, от которого ни один раб ещё не сбежал. Никого ты уже никогда не убьёшь. Как и нас, тебя заставят встать на колени. Слова твои — пустые.

Карса вновь упёрся ногами в бревно. Взялся за цепи, на этот раз намотал их на запястья несколько раз.

А затем откинулся назад. Взбугрились мускулы, ноги налегли на бревно, спина выпрямилась. Скрежет, хруст и внезапно — громкий треск.

Под звон цепей Карса отлетел назад, к глинистой стенке ямы. Смаргивая пот со лба, он уставился на бревно.

Оно раскололось по всей длине.

С дальнего конца послышался тихий шелест, позвякивание освободившихся цепей.

— Худ меня подери! — присвистнул Торвальд. — А ты плохо переносишь оскорбления, да, Карса Орлонг?

Руки и ноги Карсы по-прежнему были прикованы к железным прутам, хотя те уже и не были закреплены в бревне. Воин распутал цепи, обмотавшиеся вокруг его истерзанных, кровоточащих предплечий, затем поднял один из штырей. Приложив одну из ножных цепей к бревну, вогнал тонкий конец в одно звено и принялся проворачивать обеими руками.

— Что случилось? — спросил кто-то из сунидов. — Что это было за звук?

— Урид хребет себе сломал, — процедил прежний теблор.

Торвальд холодно рассмеялся:

— Боюсь, сегодня Господин тебя тащит, Ганал.

— О чём ты, Ном?

Звено лопнуло, пролетело вдоль канавы и глухо врезалось в глинистую стенку.

Карса протащил цепь сквозь ушко на кандалах и освободил ноги. И сразу же принялся за оковы на запястьях.

Ещё одно звено лопнуло. Предводитель освободил руки.

— Да что происходит?

Третий звонкий треск — Карса оторвал цепь от железного штыря — не повреждённого, с острым, зазубренным концом. Затем выбрался из траншеи.

— Где этот Ганал? — прорычал он.

Все суниды в соседней канаве, кроме одного, отшатнулись при этих словах.

— Я — Ганал, — проговорил неподвижный теблор. — Видно, хребет всё же выдержал. Что ж, воин, убей меня за мои слова и сомнения.

— Хорошо.

Карса сделал шаг по мостку, занёс железный штырь.

— Если убьёшь его, — быстро заговорил Торвальд, — остальные, скорее всего, поднимут крик.

Карса замер. Ганал улыбнулся ему:

— Если пощадишь меня, тревоги не будет, урид. Сейчас ночь, до рассвета ещё колокол или даже больше. Успеешь сбежать…

— А за молчание всех вас накажут, — произнёс Карса.

— Нет. Мы все спали.

Вновь заговорила женщина:

— Приведи уридов — всех, сколько есть. Когда перебьёте всех людей в этом городе, свершите суд над нами, сунидами, по своему праву.

Карса заколебался, затем кивнул:

— Ганал, я сохраню ещё краткий срок твоей жалкой жизни. Но я вернусь, и я тебя не забуду.

— В этом не сомневаюсь, урид, — ответил Ганал. — Уже — не сомневаюсь.

— Карса, — снова вклинился Торвальд. — Я, конечно, нижеземец и всё такое…

— Я освобожу тебя, ребёнок, — ответил урид, отвернувшись от канавы с сунидами. — Ты проявил отвагу. — Карса соскользнул по глинистой стенке к тому месту, где сидел человек. — Ты слишком худой, чтобы идти, — заметил теблор. — Не сможешь бежать. Мне всё равно освободить тебя?

— Худой? Да я едва ли полстоуна[1] сбросил, Карса Орлонг. Ещё как побегу.

— Прежде ты казался очень слабым…

— Чтоб ты пожалел.

— Ты искал жалости у урида?!

Человечек робко пожал костистыми плечами:

— Попробовать-то стоило.

Карса разломил его цепи. Торвальд высвободил руки:

— Благослови тебя Беру, парень.

— Нижеземских богов оставь себе.

— Конечно! Прошу прощения. Всё как ты скажешь.

Торвальд выкарабкался наверх. Оказавшись на мостках, он замешкался:

— А как же люк, Карса Орлонг?

— А что люк? — проворчал воин. Он выбрался наверх и двинулся к выходу мимо нижеземца.

Когда Карса поравнялся с ним, Торвальд поклонился и изящно взмахнул рукой в приглашающем жесте:

— Разумеется. Веди меня.

Карса замер на первой ступеньке, оглянулся на ребёнка.

— Я — военный предводитель, — пророкотал он. — Ты хочешь, чтобы я вёл тебя, нижеземец?

Из ямы донёсся голос Ганала:

— Отвечай осторожно, даруджиец. Это не пустые слова среди теблоров.

— Кхм, да это было просто приглашение. Пройти по лестнице передо мной…

Карса полез дальше.

Оказавшись под люком, он внимательно осмотрел края крышки. Вспомнил, что её закрывает железный засов, идущий вровень с досками пола. Карса воткнул острый конец штыря в щель точно под засовом. Вогнал поглубже, постепенно навалился всем весом на другой конец, словно на рычаг…

Сухой хруст, и крышка люка чуть-чуть подалась вверх. Карса приподнял её плечом.

Скрипнули петли.

Воин замер, подождал, затем вновь толкнул — на сей раз медленнее.

Выставив голову из люка, он увидел слабый свет фонаря в дальнем конце склада, а рядом — трёх нижеземцев за маленьким круглым столиком. Не солдаты — этих людей Карса видел прежде в компании работорговца, Сильгара. Раздался тихий стук костяшек по столешнице.

Карса едва мог поверить, что охранники не услышали скрип петель. Но затем его уши уловили новые звуки — многоголосый хор скрипов и стонов и протяжный вой ветра снаружи. На озере поднялась буря, и ливень хлестал по северной стене склада.

— Уругал, — одними губами произнёс Карса, — благодарю тебя. Ныне же узри…

Придерживая крышку люка одной рукой, воин медленно выбрался на пол. Отодвинулся так, чтобы хватило места Торвальду, который выскользнул наверх столь же беззвучно, а затем теблор осторожно опустил крышку на место. Жестом приказал Торвальду ждать здесь, тот понял — энергично кивнул в ответ. Карса аккуратно переложил штырь из левой руки в правую, затем начал красться вперёд.

Только один из охранников мог его заметить — краем глаза, — но внимание нижеземца было надёжно приковано к костям на столе. Остальные двое сидели спиной к люку.

Карса полз по полу, пока до стола не осталось меньше трёх шагов, затем беззвучно поднялся, присел на корточки.

Теблор бросился вперёд, железный штырь врезался сперва в непокрытую голову одного из охранников, затем — в лицо другому. Третий нижеземец уставился на Карсу, широко разинув рот. В конце взмаха предводитель перехватил окровавленный конец штыря левой рукой и наискось вогнал в горло последнему противнику. Сила удара отбросила человека назад, так что тот перевалился через спинку стула, ударился о дверь склада и осел на землю бесформенной грудой.

Карса положил штырь на стол, затем присел рядом с одной из жертв и начал снимать перевязь с мечом. Подошёл Торвальд:

— Худов ночной кошмар! — пробормотал он. — Так вот ты каков, урид.

— Возьми себе оружие, — приказал Карса, переходя к другому трупу.

— Возьму. А в какую сторону мы побежим, Карса? Они-то будут ждать, что на северо-восток, то есть туда, откуда ты пришёл. Поскачут галопом до самого перевала. У меня есть друзья…

— Я не собираюсь бежать, — прорычал предводитель, перебрасывая через плечо обе перевязи. Нижеземные мечи на широкой спине теблора казались игрушечными. Теблор вновь взял в руку железный штырь, обернулся и встретил поражённый взгляд Торвальда. — Беги к своим друзьям, нижеземец. Сегодня Байрот Гилд и Дэлум Торд будут отмщены.

— Только не жди, что я буду мстить за твою смерть, Карса. Это же безумие — ты уже совершил невозможное. Я бы тебе советовал возблагодарить Госпожу, что вела тебя, и убираться отсюда, пока можешь. В городе полно солдат!

— Иди своей дорогой, ребёнок.

Торвальд замешкался, затем всплеснул руками:

— Будь по-твоему. За спасение моей жизни, Карса Орлонг, я тебя благодарю. Семейство Номов будет поминать твоё имя в молитвах.

— Я подожду пятьдесят ударов сердца.

Не сказав больше ни слова, Торвальд направился к раздвижным дверям склада. Главный засов даже не опустили на место; на месте двери удерживала меньшая защёлка на раме. Человек откинул её, толкнул дверь в сторону, выставил голову, чтобы быстро оглядеться. Затем открыл пошире и выскользнул наружу.

Карса услышал его шаги, шлёпанье босых ног в мокрой грязи удалялось влево. Теблор решил не ждать пятьдесят ударов сердца. Хоть гроза и задержит тьму, до рассвета осталось совсем немного.

Предводитель ещё дальше отодвинул дверь и вышел. Проулок — уже главной улицы, деревянное строение напротив почти невозможно разглядеть за плотной завесой дождя. В двадцати шагах справа мигал свет в подслеповатом окошке на верхнем этаже дома у перекрёстка с соседней улицей.

Карса хотел вернуть свой кровный меч, но понятия не имел, где его искать. Так что сгодится любое теблорское оружие. И предводитель знал, где его найти.

Карса задвинул за собой дверь склада. Повернул направо и по краю улицы отправился к озеру.

Ветер хлестал лицо теблора струями дождя, которые размыли корку крови и грязи. Изодранные обрывки рубахи тяжело хлопали от резких порывов, а сам Карса бежал к расчищенной полосе у берега, где ждал лагерь охотников за головами.

Там остались выжившие. Недопустимая оплошность со стороны Карсы, беспечность — но эту ошибку он теперь исправит. А в жилищах этих детей с холодными глазами найдёт теблорские трофеи. Оружие. Доспехи.

Хибары и лачуги погибших уже разграбили: двери нараспашку, на земле — разбросан мусор. Взгляд Карсы остановился на ближайшей тростниковой хижине, в которой явно кто-то остался. Теблор потрусил к ней.

Не обращая внимания на маленькую дверцу, воин ударил плечом в стену. Тростниковая панель повалилась внутрь, следом ворвался Карса. С лежанки по левую руку от воина донеслось ворчание, смутный силуэт сел в кровати. Сверху на него обрушился железный штырь. На стены брызнула кровь и кусочки костей. Человек упал навзничь.

Маленькая комнатка была завалена сунидскими вещами — бесполезными по большей части: оберегами, поясами, украшениями. Тем не менее Карса всё же нашёл пару сунидских охотничьих ножей в деревянных ножнах, обтянутых расшитой бисером оленьей кожей. Внимание Карсы привлёк низенький алтарь. Глиняная статуэтка какого-то нижеземного божка — вепрь вскинулся на задних ногах.

Теблор сшиб её на земляной пол, затем растоптал пяткой.

Потом вышел наружу и подобрался к следующей жилой лачуге.

В небе завывал ветер с озера, белогривые волны разбивались о гальку на берегу. Над головой чернели тучи. Дождь не прекращался.

Всего осталось семь хибар, и в шестой — убив двух мужчин, которые лежали, обнявшись, в одной постели под шкурой седого медведя, — Карса нашёл старинный сунидский кровный меч и полный набор доспехов, каких Карса никогда прежде не видел, но, судя по размеру и печатям, выжженным на деревянных пластинах, изготовили их теблоры. Лишь прилаживая нагрудник, предводитель понял, что серая, истёртая древесина — кровь-дерево, которое просто выцвело за века недолжного обращения.

В седьмой лачуге он нашёл маленький кувшин кровь-масла, а затем, не спеша, снял доспех и втёр пахучую жижу в изголодавшееся дерево. Последние капли теблор потратил на то, чтобы утолить жажду меча.

Потом он поцеловал блестящий клинок и почувствовал горький вкус масла.

Эффект не заставил себя ждать: сердце начало бешено колотиться, огонь разлился по мускулам, похоть и ярость вспыхнули в груди.

Карса вновь осознал себя лишь снаружи. Город он видел сквозь кровавую пелену. В воздухе стоял зловонный запах нижеземцев. Теблор двинулся вперёд, хотя ног уже не чувствовал. Он не сводил взгляда с обитой бронзой двери большого деревянного дома.

В следующий миг она полетела внутрь, а Карса вошёл в низкую прихожую. Наверху кто-то закричал.

Затем, уже на лестничной площадке, предводитель оказался лицом к лицу с широкоплечим лысым ребёнком. За спиной у нижеземца скорчилась женщина с седоватыми волосами, а за ней — полдюжины слуг, которые уже бросились наутёк.

Лысый ребёнок только-только снял со стены длинный меч, ещё даже не успел вынуть его из усыпанных самоцветами ножен. В глазах нижеземца плескался ужас, недоумённое выражение не покинуло его лица, даже когда голова покатилась с плеч.

Затем Карса очутился в последней комнате, наверху, пригнулся, чтобы не удариться головой о балки, перешагнул через трупы двух последних слуг. В доме у него за спиной стояла тишина. А перед теблором за кроватью с балдахином пряталась молодая нижеземка.

Теблор уронил меч на пол. В следующий миг он уже поднял девушку перед собой. Та принялась молотить ногами по коленям Карсы. Правой рукой он ухватил её затылок, прижал лицом к покрытому маслом нагруднику.

Девушка попыталась вырваться, а затем вдруг откинула голову, широко распахнув глаза.

Карса расхохотался и швырнул её на постель.

Из глотки у девушки вырвался совершенно животный звук, ладони с длинными пальцами вцепились в теблора, когда тот навис над ней.

Нижеземка вонзила в него ногти, спина её выгнулась дугой от необузданного желания.

Она потеряла сознание, прежде чем Карса управился. Отстранившись, он заметил между собой и нижеземкой кровь. Выживет. Кровь-масло не церемонится с ранами плоти.

Предводитель вновь оказался снаружи, под дождём, с мечом в руках. Тучи на востоке начали светлеть.

Теблор направился к соседнему дому.

Затем сознание покинуло его, а когда Карса очнулся, он обнаружил, что очутился на чердаке. В окно на дальнем конце помещения лился яркий солнечный свет. Предводитель стоял на четвереньках, с ног до головы покрытый кровью, а рядом валялось тело толстого ребёнка в рассечённых одеждах. Раскрытые глаза невидяще уставились на потолок.

Теблора била крупная дрожь, хриплое дыхание вырывалось из груди, глухо отдаваясь эхом под сводом тесного, пыльного чердака. Карса услышал где-то снаружи крики и подполз к окну.

Внизу он увидел главную улицу и понял, что почти добрался до западных ворот. Толстое стекло искажало фигуры, но теблор различил всадников — малазанских солдат. У него на глазах — и к великому удивлению Карсы — нижеземцы вдруг поскакали к воротам. Топот копыт быстро затих на западе.

Воин медленно сел. Снизу не доносилось ни звука, поэтому теблор понял, что никого живого в доме не осталось. К тому же Карса был уверен, что прошёл ещё не меньше дюжины таких домов, иногда входил в главную дверь, но чаще — через чёрный ход. И в тех домах теперь тоже царило безмолвие.

Обнаружили побег. Но что же охотники за головами? Что с горожанами, которые так и не вышли на улицы, хотя день уже клонится к вечеру? Скольких же я перебил?

Тихие шаги снизу: пять, шесть человек разошлись по комнате под Карсой. Теблор принюхался — все его чувства по-прежнему были обострены кровь-маслом, — но запах нижеземцев ещё не добрался на чердак. Впрочем, предводитель и так понял, что это не солдаты, а охотники. Он набрал полную грудь воздуха, задержал дыхание, кивнул сам себе. Да, воины работорговца. Решили, что они умнее малазанцев, хотят добыть меня для своего господина.

Карса не шевелился — стоит чуть-чуть переместить вес, и его услышат! Медленно повернув голову, теблор взглянул на люк в полу. Крышка закрыта. Сам он не помнил, чтобы закрывал её, так что, наверное, упала под собственным весом. Но как давно? Предводитель посмотрел на труп ребёнка. Из широких ран ещё медленно сочилась густая кровь. Значит, прошло уже довольно времени.

Карса услышал голоса внизу и вдруг понял, что понимает этот язык.

— С колокол тому, господин. Может, больше.

— Тогда где же торговец, Балантис? Вот его жена, двое детей… четверо слуг — у него же вроде больше было?

Снова шаги.

— Проверь наверху…

— В спальне слуг? Сомневаюсь, что толстяк Балантис сумел бы взобраться по такой лестнице.

— Сюда! — окликнул их третий голос. — Лестница на чердак спущена!

— Ого. Похоже, страх подарил торговцу крылья. Давай, Астабб, поднимись наверх, убедись, что он мёртв, и возвращайся. И побыстрей. Нужно ещё соседний дом осмотреть.

— Худов дух! Борруг, я в прошлом доме от собственного завтрака чуть не избавился. Там всё тихо, может, на том и конец делу? Кто знает, вдруг этот ублюдок прямо сейчас следующую семью потрошит…

Молчание, затем:

— Ладно, пошли. На этот раз, похоже, Сильгар всерьёз ошибся. Урид устроил бойню, но двигался при этом чётко к западным воротам, и ставлю годовое жалованье, что он сейчас бежит к Т’ланову перевалу.

— Там его и прикончат малазанцы.

— Вот именно. Пошли отсюда.

Карса слушал, как охотники собрались вместе, а затем вышли через переднюю дверь. Теблор не шевелился ещё дюжину ударов сердца. Люди Сильгара не найдут больше трупов по пути на запад. И уже потому вернутся сюда. Он подобрался к люку, откинул крышку, спустился по забрызганным кровью ступеням. По всему коридору были разбросаны трупы, в воздухе стоял тяжёлый запах смерти.

Карса быстро метнулся к чёрному ходу. Задний двор покрывала жидкая грязь вперемешку с лужами. Груда булыжников для мостовой ждала прихода рабочих. За ней виднелась недавно выстроенная каменная стена, в центре которой выгнулась арка ворот. В небе над головой порывистый ветер быстро гнал рваные тучи. Всё вокруг покрывали ползучие пятна света и тени. И ни одной живой души.

Карса бегом пересёк двор. Присел у ворот. За аркой протянулся параллельно главной улице узкий, разъезженный переулок, а на другой его стороне лежали среди жёлтой травы неаккуратные кучи свежесрезанных кустов. Позади них виднелись задние стены домов.

Карса находился в западной части города — там же, где и охотники. Следовательно, безопаснее будет на восточном краю. С другой стороны, там, кажется, расквартировались малазанские солдаты… впрочем, теблор видел, как не меньше трёх десятков малазанцев верхом ускакали прочь через западные ворота. Сколько их там осталось?

Карса ведь провозгласил малазанцев своими врагами.

Воин выскользнул в переулок и направился на восток. Низко пригнувшись, он быстро бежал, осторожно высматривая путь, отыскивая укрытия, в любой миг ожидая крика, знака, что его обнаружили.

Теблор нырнул в тень большого дома, который чуть накренился над переулком. Ещё пять шагов, и он выйдет на широкую улицу, которая ведёт к берегу озера. Незаметно пересечь её будет нелегко. В городе оставались Сильгаровы охотники, а также неведомо сколько малазанцев. Так ли много, чтобы ему пришлось туго? Неизвестно.

Пять осторожных шагов, и Карса очутился на краю улицы. На дальнем её конце, у озера, виднелась небольшая толпа. Из дома выносили завёрнутые в саваны тела, а двое мужчин пытались удержать обнажённую молодую девушку. Та шипела и пыталась выцарапать им глаза. Карса не сразу её припомнил. Кровь-масло по-прежнему пылало в её теле, и толпа с тревогой отступила. Всё внимание было приковано к окровавленной, извивающейся женщине.

Быстрый взгляд вправо. Никого.

Карса метнулся через улицу. До переулка напротив оставался всего один шаг, когда теблор услышал хриплый вопль, а затем разноголосые крики. Оскальзываясь в жидкой грязи, воин поднял меч и взглянул на толпу вдалеке.

Но увидел лишь спины: нижеземцы бежали, точно перепуганные олени, бросая на землю трупы в саванах. Молодую женщину выпустили. Та упала в грязь, завизжала, ухватила одной рукой одного из мужчин за лодыжку. Тот протащил её почти на длину роста по грязи, прежде чем девушка сумела повалить нижеземца на землю. И с животным рычанием забралась на него.

Карса нырнул в переулок.

Рядом отчаянно зазвенел колокол.

Теблор побежал дальше, на восток, держась параллельно главной улице. В конце её — на расстоянии тридцати с лишним шагов — виднелось вытянутое одноэтажное здание из камня. Окна в нём были закрыты тяжёлыми ставнями. Пока Карса бежал к нему, успел краем глаза заметить троих малазанских солдат: все в шлемах, забрала опущены, но ни один не повернул к нему головы.

В конце переулка предводитель замедлил шаг. Теперь он смог как следует рассмотреть каменное строение. Чем-то оно отличалось от остальных домов в городе. Архитектура строгая, прагматичная — такая бы понравилась теблорам.

У перекрёстка Карса остановился. Взгляд направо показал, что здание выходило на главную улицу, за которой виднелась площадь, по размерам не уступавшая площадке перед западными воротами. За ней показалась городская стена. Куда ближе слева длинный дом заканчивался. Там располагался деревянный загон, а рядом — конюшня и несколько сараев. Карса вновь повернулся вправо и слегка наклонился вперёд.

Троих малазанских солдат нигде не было видно.

Где-то позади продолжал надрывно звенеть колокол, но город казался до странности безлюдным.

Карса побежал к загону. Тревоги никто не поднял, и теблор, перешагнув черезограждение, направился к задней двери в каменный дом.

Её оставили открытой. В передней обнаружились козлы, крюки и полки для снаряжения, но всё оружие забрали. В затхлом, пыльном воздухе стоял запах страха. Карса медленно вошёл. Напротив входа располагалась вторая дверь — закрытая.

Одним ударом ноги теблор вышиб её внутрь.

Большая комната, ряды коек по обеим сторонам. Пусто.

Как только утих грохот выбитой двери, Карса, пригнувшись, вошёл в проём, выпрямился внутри, огляделся, принюхался. В воздухе разлился запах нервного напряжения. Предводитель чувствовал, будто кто-то остался здесь, но никого не видел. Воин осторожно шагнул вперёд. Прислушался, не услышал дыхания, сделал ещё шаг…

Сверху упала петля, охватила плечи теблора. Затем послышался дикий крик, и удавка резко затянулась на шее воина.

Стоило Карсе поднять меч, чтобы рассечь пеньковую верёвку, у него за спиной с потолка упали четыре фигуры, а удавка с бешеной силой рванула теблора наверх, так что ноги Карсы оторвались от пола.

Вдруг наверху послышался треск, невнятная ругать, и потолочная балка переломилась. Верёвка ослабла, но петля по-прежнему туго сжимала горло теблора. Задыхаясь, Карса резко развернулся, взмахнул мечом — клинок рассёк лишь воздух. Малазанцы уже упали на пол и откатились в сторону.

Карса сорвал верёвку с шеи, затем двинулся к ближайшему из солдат на полу.

Чары ударили теблора в спину, безумная волна колдовства окутала его. Карса пошатнулся, затем заревел и отбросил её прочь.

Взмах меча. Малазанец успел отпрыгнуть, но конец клинка дотянулся до его правого колена и раздробил кость. Человек взвыл и повалился на землю.

Огненная сеть упала на Карсу, неимоверно тяжёлая паутина боли, от которой теблор рухнул на колени. Попытался разрубить сеть, но клинок запутался в пламенных нитях. И паутина начала сжиматься, словно живая.

Воин забарахтался в колдовской сети, но через несколько мгновений уже не мог пошевелиться.

Раненый солдат продолжал орать, пока жёсткий голос не бросил короткий приказ и комнату не осветило призрачное сияние. Крики сразу прекратились.

Люди окружили Карсу, один из них присел на корточки рядом с головой теблора. Покрытое шрамами лицо, тёмная кожа, лысая макушка покрыта татуировками. В улыбке блеснул ряд золотых зубов.

— Ты ведь понимаешь по-натийски, да? Это хорошо. Ты только что сломал Хромому и без того больную ногу, и он этому вовсе не рад. Но всё равно, то, что ты сам пошёл к нам в руки, запросто перекрывает даже домашний арест, под который нас всех поместили…

— Давай его убьём, сержант…

— Да хватит уже, Осколок. Колокол, сходи поищи рабовладельца. Скажи, мол, поймали мы его сокровище. И отдадим, но не задаром. Да, и потише при этом — не хочу, чтоб снаружи собрался весь город с факелами и вилами. — Затем сержант поднял глаза на другого солдата и добавил: — Отличная работа, Эброн.

— Да я чуть в штаны не наложил, Шнур! — откликнулся человек по имени Эброн. — Когда он просто взял и отбросил моё самое гнусное заклятье.

— Оно и видно… — пробормотал Осколок.

— Что видно? — возмутился Эброн.

— Ну, что умное завсегда полезней гнусного, вот что.

Сержант Шнур хмыкнул, затем сказал:

— Эброн, помоги, чем можешь, Хромому, пока он не пришёл в себя. А то ведь снова крик поднимет.

— Само собой. А голосина у него могучая, как для карлика, верно?

Шнур протянул руку, осторожно просунул пальцы между горящими нитями и постучал пальцем по кровному мечу.

— А вот и один из знаменитых деревянных клинков. Говорят, они такие крепкие, что ломают даже арэнскую сталь.

— На лезвие глянь, — вмешался Осколок. — Они его натирают смолой, вот она и…

— И укрепляет древесину, да. Эброн, а эта твоя паутина причиняет ему боль?

Ответ чародея послышался откуда-то со стороны:

— Окажись там ты, Шнур, уж выл бы почище Псов Тени. Но недолго, потому что помер бы почти сразу и зашипел, как жир на углях.

Шнур нахмурился, глядя на Карсу, затем медленно покачал головой:

— А он даже не дрожит. Будь в наших рядах тысяч пять таких… мы бы Худ знает что могли учудить.

— Может, даже очистили бы Моттский лес, да, сержант?

— Может, — согласился Шнур. Он поднялся и отошёл в сторону. — Где там застрял Колокол?

— Да, небось, найти никого не может, — ответил Осколок. — Никогда прежде не видел, чтобы весь город повлезал в лодки и отчалил.

В прихожей послышался топот, и Карса предположил, что явились по меньшей мере шесть человек.

Тихий голос произнёс:

— Благодарю вас, сержант, за возвращение моей собственности…

— А это уже не твоя собственность, — отрезал Шнур. — Он теперь заключённый в Малазанской империи. Убивал малазанских солдат, не говоря уж о том, что попортил казённое имущество, когда дверь вышиб.

— Вы же не серьёзно…

— Я всегда серьёзен, Сильгар, — тихо процедил Шнур. — Я себе примерно представляю, что ты хочешь сделать с этим великаном. Кастрировать, язык отрезать, отрубить руки и ноги. Посадишь его на цепь и будешь ходить по южным городам, набирая себе новых охотников за головами. Только Кулак уже внятно дал понять своё отношение к твоей работорговле. Ты на оккупированной территории — теперь это часть Малазанской империи, нравится тебе это или нет, и она не ведёт войну с этими «теблорами». Нет, само собой, мы не одобряем, когда всякие отступники спускаются с гор, грабят, убивают подданных Империи и всё такое. Вот почему этот ублюдок теперь арестован. И приговор его ждёт скорее всего обычный: отатараловые рудники на моей милой малой родине. — Шнур вновь присел рядом с Карсой. — А значит, мы ещё много времени проведём вместе, потому что наше подразделение отправляется домой. Ходят слухи о мятеже, хотя лично я сомневаюсь, что до того дойдёт.

Позади него заговорил работорговец:

— Сержант, малазанская власть на этом континенте весьма ненадёжна — сейчас, когда ваша главная армия застряла под стенами Крепи. Неужели вам так нужен здесь… инцидент? Столь грубо попрать наш местный обычай…

— Обычай? — не сводя глаз с Карсы, Шнур осклабился. — По обычаю натии убегали и прятались во время теблорских набегов. То, что ты продуманно, умышленно поработил сунидов, — ситуация неслыханная, Сильгар. Уничтожение этого племени было для тебя коммерческим предприятием. И весьма прибыльным. Так что попираешь здесь только ты — притом законы Малазана. — Сержант поднял взгляд, ухмыльнулся ещё шире. — Как думаешь, какого Худа наша рота вообще здесь делает, а? Ты, надушенный кусок навоза!

В воздухе разлилось напряжение, руки легли на рукояти мечей.

— Я бы советовал сохранять спокойствие, — проговорил откуда-то сбоку голос Эброна. — Я знаю, что ты — жрец Маэля, Сильгар, и уже почти дотянулся до своего Пути, но я тебя в бесформенную жижу превращу, если хоть на палец его приоткроешь.

— И прикажи своим громилам отойти, — добавил Шнур. — А то этот теблор отправится на рудники в весёлой компании.

— Ты не посмеешь…

— Да ну?

— Твой капитан бы никогда…

— Худа с два.

— Ясно. Что ж, Дамиск, выведи-ка пока людей наружу.

Карса услышал удаляющиеся шаги.

— Итак, сержант, — продолжил после паузы Сильгар, — сколько?

— Что ж, признаюсь, я подумывал о том, что можно устроить какой-нибудь взаимовыгодный обмен. А потом городской колокол прекратил трезвонить. Значит, наше время вышло. Увы. Капитан вернулся — слышишь быстрый топот копыт? То бишь теперь у нас всё официально, Сильгар. Конечно, может так быть, что я тебя всё это время водил за нос, пока ты наконец не предложил мне взятку. А это, знаешь ли, преступление.

Карса слышал, как в загон въехал отряд малазанцев. Немногочисленные окрики, стук копыт, короткий разговор с Дамиском и другими охранниками снаружи, затем тяжёлые шаги отдались в досках пола.

Шнур обернулся:

— Капитан…

Его перебил рокочущий голос:

— Я ведь вас посадил под арест! Эброн, не припоминаю, чтобы я давал тебе разрешение вернуть оружие этим горьким пьяницам…

Затем голос капитана вдруг прервался.

Карса почувствовал улыбку в тоне Шнура, когда тот заявил:

— Этот теблор попытался штурмовать нашу позицию, сэр…

— Что вас, конечно, сразу протрезвило.

— Ещё как, сэр. Соответственно, наш разумный чародей решил вернуть нам оружие, чтобы мы сумели организовать поимку этого дикаря-переростка. Увы, капитан, потом дело несколько осложнилось.

Заговорил Сильгар:

— Капитан Добряк, я пришёл сюда, чтобы просить вернуть мне раба, но столкнулся с открытой враждебностью и угрозами со стороны этого взвода. Смею надеяться, их дурной пример не служит свидетельством глубины падения всей малазанской армии…

— Вот уж точно нет, — ответил капитан Добряк.

— Великолепно. Теперь, с вашего позволения…

— Он предлагал мне взятку, сэр, — сообщил Шнур взволнованным, тревожным тоном.

Воцарилось молчание, затем капитан спросил:

— Эброн? Это правда?

— Боюсь, что да, капитан.

В голосе Добряка звучало холодное удовлетворение, когда он проговорил:

— Какая неприятность. Подкуп — это ведь преступление…

— Я ему то же самое сказал, сэр, — поддакнул Шнур.

— Да меня просто вынудили сделать предложение! — прошипел Сильгар.

— Ничего подобного, — возразил Эброн.

Капитан Добряк сказал:

— Лейтенант Порес, приказываю поместить работорговца и его охотников под арест. Поручите двум взводам проследить, чтобы их заключили в городской тюрьме. И посадите их в отдельную камеру, не в ту, где заперли этого главаря разбойников, которого мы поймали на обратном пути: вряд ли у пресловутого Кастета найдётся здесь много друзей. Кроме тех, которых мы вздёрнули у дороги к востоку отсюда, разумеется. Да, и пришлите целителя для Хромого — Эброн, похоже, слегка испортил дело, хоть и попытался помочь бедолаге.

— Ну, знаешь ли! — огрызнулся Эброн. — Я ведь не маг Дэнула!

— Следи за своим тоном, чародей, — спокойно предупредил капитан.

— Виноват, сэр.

— Ещё мне любопытно, Эброн, — продолжил Добряк, — какова природа заклятья, которое ты наложил на этого воина?

— Ну, это такая форма Руза…

— Мне известно, каким Путём ты пользуешься, Эброн.

— Так точно, сэр. Её используют, чтобы ловить и оглушать дхэнраби в море…

— Дхэнраби? Гигантских морских червей?

— Так точно, сэр.

— Кхм, так какого же Худа этот теблор до сих пор жив?

— Хороший вопрос, капитан. Крепкий попался, тут уж ничего не скажешь.

— Храни нас Беру.

— Да, сэр.

— Сержант Шнур.

— Сэр?

— Я решил снять с тебя и твоего взвода обвинение в злостном пьянстве. Скорбь о павших. Понятная реакция, учитывая все обстоятельства. На этот раз. Если снова наткнётесь на заброшенную таверну — не стоит воспринимать это как знак начинать дебош. Я понятно выражаюсь?

— Абсолютно, сэр.

— Хорошо. Эброн, сообщи взводам, что мы покидаем сей живописный городок. В срочном порядке. Сержант Шнур, твой взвод должен заняться погрузкой припасов. Это всё, солдаты.

— А с пленником что делать? — спросил Эброн.

— Как долго продержится твоя чародейская сеть?

— Сколько скажете, сэр. Но боль…

— Он с ней, похоже, справляется. Оставьте как есть и придумайте способ погрузить его на телегу.

— Так точно, сэр. Нам понадобятся длинные жерди…

— Да что угодно, — пробормотал капитан Добряк и пошёл прочь.

Карса почувствовал, что чародей внимательно смотрит на него. Что бы там ни говорил Эброн, боль давно ослабла, а ритмичное напряжение мускулов теблора начало ослаблять нити.

Скоро, уже скоро…

Глава третья

Среди семей-основателей Даруджистана значится имя Номов.

Мисдри. Благородные дома Даруджистана

— Я успел по тебе соскучиться, Карса Орлонг.

Лицо Торвальда Нома превратилось в один чёрно-лиловый синяк, правый глаз заплыл так, что не открывался. Прикованный к передней стенке фургона даруджиец сидел на гниющей соломе, глядя, как малазанские солдаты опустили теблора на дно при помощи жердей из молодых деревьев, которые они просунули под руки и ноги огромного, опутанного колдовской сетью воина. Фургон жалобно заскрипел под весом Карсы.

— Бедные волы, — проворчал Осколок, вытягивая свою жердь. Солдат тяжело дышал, лицо его покраснело от натуги.

Рядом стоял второй фургон, который как раз оказался в поле зрения лежавшего неподвижно на старых досках Карсы. Во второй повозке сидели Сильгар, Дамиск и ещё трое нижеземцев-натиев. Белое лицо работорговца покрывали пятна, голубые, вышитые золотом оборки его одеяния смялись и запачкались. Увидев его, Карса захохотал.

Сильгар резко повернул голову, тёмные глаза пронзили воина-урида, будто клинки.

— Поработитель! — издевательски позвал Карса.

Малазанский солдат по имени Осколок забрался в фургон, наклонился и некоторое время рассматривал Карсу, затем покачал головой.

— Эброн! — позвал он. — Иди сюда. Паутина уже ослабла.

Чародей быстро оказался рядом с ним — и нахмурился.

— Худ его побери, — пробормотал маг. — Раздобудь нам цепи, Осколок. Потяжелей и побольше. Капитану расскажи. И поторапливайся.

Солдат мгновенно исчез из поля зрения теблора. Эброн хмуро уставился на Карсу:

— У тебя что, отатарал в крови течёт? Видит Нерруза, это заклятье тебя должно было давным-давно убить. В лучшем случае боль свела бы тебя с ума. Но ты ведь не более безумен, чем был неделю назад, верно? — Чародей помрачнел ещё сильнее. — Есть в тебе что-то… что-то…

Внезапно со всех сторон в фургон полезли солдаты, одни волокли цепи, другие остановились чуть позади — со взведёнными арбалетами в руках.

— А трогать их можно? — спросил один из малазанцев, нерешительно замерев над Карсой.

— Уже можно, — ответил Эброн и сплюнул.

Одним решительным рывком, заревев от усилия, Карса вновь испытал силу магических пут. И чародейские нити лопнули.

Заполошные крики. Дикая паника.

По-прежнему сжимая меч в правой руке, урид начал вставать, но тут что-то с хрустом ударило его по голове.

И опустилась тьма.

Карса очнулся. Он лежал на спине навзничь, а под ним покачивалось и подскакивало дно телеги. Прибитые скобами к доскам цепи опутывали руки и ноги теблора, перекрещивались на груди и животе. На левой стороне лица засохла коркой кровь, так что слиплись веки. Он чуял запах пыли, пробивавшийся сквозь доски, и вонь собственной желчи.

Где-то за головой Карсы заговорил Торвальд:

— Всё-таки живой, значит. Что бы там ни говорили солдаты, мне ты казался вполне мёртвым. Воняешь уж точно как труп. Ну, почти. Если тебе интересно, друг, прошло шесть дней. Этот сержант, который с золотыми зубами, крепко тебя приложил. Даже черенок лопаты сломал.

Как только Карса попробовал оторвать голову от зловонных досок, в черепе взорвалась острая, пульсирующая боль.

— Слишком много слов, нижеземец. Молчи.

— Молчать — не в моей натуре, увы. Разумеется, ты можешь и не слушать. Итак, хоть ты, наверное, думаешь иначе, но нам сейчас впору радоваться своей доброй удаче. Были рабами Сильгара, стали заключёнными Малазана — заметное улучшение. Не спорю, меня могут казнить, как обыкновенного разбойника — кем я, собственно, и являюсь, — но куда вероятнее, нас отправят в имперские рудники в Семи Городах. Никогда там не бывал, однако дорога туда дальняя — по суше и по морю. Может, пираты нападут. Или поднимется шторм. Кто знает? А может, рудники не так плохи, как о них рассказывают. Что нам стоит немного помахать киркой? Жду не дождусь того дня, когда они дадут тебе в руки заступ — о-о-о, тут-то ты и повеселишься, верно? Можно с нетерпением ждать будущего.

— Когда я тебе язык отрежу.

— Юмор? Худова плешь, вот уж не думал, что ты на это способен, Карса Орлонг. Ещё что-нибудь хочешь сказать? Милости прошу!

— Есть хочу.

— К вечеру мы доберёмся до Кульверновой Переправы — двигаемся мучительно медленно, и всё из-за тебя, ты ведь, похоже, весишь больше, чем должен, даже больше, чем Сильгар и четверо его подручных. Эброн говорит, плоть у тебя не обычная, — как и у сунидов, само собой, только в большей степени. Кровь почище, наверное. И уж точно — позлее. Помню, когда я был ещё мальчишкой, в Даруджистан приехали циркачи с седым медведем на цепи. Поставили для него здоровенный шатёр у Досадного города, брали серебром за вход. В первый же день я туда попал. Толпа была огромная. Все ведь думали, что седые медведи вымерли много сот лет назад…

— Тогда вы все — глупцы, — проворчал Карса.

— Совершенно справедливо. Потому что внутри сидел медведь — в ошейнике, в цепях, красноглазый. Толпа устремилась внутрь, и я тоже, и тогда треклятый зверь взбесился. Разорвал цепи, словно стебельки травы. Ты не поверишь, какая началась паника. Меня чуть не затоптали, но я смог выползти из-под края шатра, так что ничего мне не сломали. А медведь — от него во все стороны тела летели. Зверь скрылся в Гадробийских холмах, и больше его не видели. Понятное дело, до сего дня ходят слухи, дескать, ублюдок там устроил берлогу, сожрал какого-нибудь пастуха… и его стадо. В общем, ты мне напоминаешь этого седого медведя, урид. Взгляд такой же. Взгляд, который говорит: «Цепи меня не удержат». Поэтому мне так интересно увидеть, что же будет дальше.

— Я не стану прятаться в холмах, Торвальд Ном.

— Не сомневаюсь. Знаешь, как они тебя собираются грузить на корабль заключённых? Осколок мне рассказал. Снимут колёса с этой повозки. Вот так. Поедешь на этих треклятых досках аж до Семи Городов.

Колёса фургона соскользнули в глубокие, каменистые колеи: тряска вызвала новые волны боли в голове Карсы.

— Ты ещё здесь? — спросил через некоторое время Торвальд.

Карса молчал.

— Ну и ладно, — вздохнул даруджиец.

Веди меня, предводитель.

Веди меня.

Мир оказался не таким, как он ожидал. Нижеземцы были слабы и сильны одновременно — у Карсы это никак в голове не укладывалось. Он видел хижины, построенные одна на другой, видел лодки размером с целый теблорский дом.

Они ожидали увидеть ферму, а нашли целый город. Думали, что будут гнаться за трусами, а столкнулись с решительными и опасными противниками.

А суниды стали рабами. Самое ужасное открытие из всех. Теблоры, чей дух был сломлен. Такого Карса прежде даже представить себе не мог.

Я разобью цепи сунидов. В том клянусь перед Семью Ликами. Я дам сунидам рабов-нижеземцев… нет. Поступить так — значит совершить такое же зло, как то, что нижеземцы причинили сунидам, да и своим сородичам тоже. Нет, собрать души мечом — куда чище, куда достойней.

Карса задумался о малазанцах. Было ясно, что это племя основательно отличается от натиев. Завоеватели из далёких земель. Поборники строгих законов. Их пленники — не рабы, но заключённые, хотя различие, похоже, — лишь в названии. Заключённых ведь тоже заставят работать.

Но ни малейшего желания работать Карса не испытывал. Оттого выходило, что это — наказание, призванное ослабить дух воина, а со временем — сломить его. Такая же доля, что постигла сунидов.

Но этого не произойдёт, ибо я — урид, а не сунид. Когда они поймут, что не могут меня контролировать, им придётся меня убить. И вот истина передо мной. Если заставлю их понять это раньше, никогда не поднимусь с этих досок.

Торвальд Ном говорил о терпении — кодексе заключённого. Прости меня, Уругал, ибо ныне я должен принять этот кодекс. Должен сделать вид, что сдался.

Едва теблор успел подумать об этом, как понял, что ничего не получится. Малазанцы слишком умны. Глупо было бы слепо поверить в такую внезапную, необъяснимую покорность. Нет, придётся сотворить иллюзию иного рода.

Дэлум Торд. Ты станешь мне проводником. Твоя утрата — мой дар. Ты прошёл по этому пути прежде меня и показал дорогу. Я очнусь вновь, однако не сломленный духом, а утративший разум.

Ведь сержант-малазанец и вправду сильно его ударил. Мускулы на шее сжались, затвердели вокруг позвоночника. Даже дыхание вызывало пронзительные приступы боли. Карса попытался замедлить его, отогнать мысли от низкого рёва нервных окончаний.

Веками теблоры жили в слепоте, ничего не ведали о растущем числе — и растущей опасности — нижеземцев. Границы, которые прежде обороняли с яростным упорством, почему-то забросили, открыли для ядовитого влияния с юга. Карса решил, что очень важно выяснить причину такого морального разложения. Верно, что суниды никогда не числились среди сильнейших племён, но всё же они были теблорами, и постигшая их беда могла со временем коснуться и всех остальных. Жестокая истина, но закрывать на неё глаза значило бы вновь пройти той же тропой.

Необходимо было встать лицом к лицу с недостатками. Его собственный дед, Пальк, оказался отнюдь не тем славным воином и героем-победителем, каким хотел себя представить. Если бы Пальк вернулся в племя с правдивым рассказом, то теблоры услышали бы и предостережение, скрытое в нём. Медленное, неотвратимое вторжение уже началось, двигалось шаг за шагом. Война против теблоров грозила их духу и землям в равной степени. Быть может, такого предостережения хватило бы, чтобы объединить племена.

Карса поразмышлял об этом, и в мыслях его воцарилась чернота. Нет. Слабость Палька глубже: не ложь стала наибольшим его преступлением, а недостаток отваги, ибо он не сумел выйти за рамки строгих обычаев теблоров. Правила поведения, узкие границы ожидания родного народа — врождённая консервативность, которая подавляла всякое свободомыслие угрозой смертоносного изгнания — вот что лишило деда отваги.

Но, похоже, не лишила моего отца.

Фургон вновь подпрыгнул на камне.

Твоё недоверие я принял за слабость. Нежелание принимать участие в смертоносных играх гордыни и отмщения — за трусость. Но даже так, что́ сделал ты, чтоб отвратить нас от этих обычаев? Ничего. Ты лишь скрылся, спрятался… и принижал мои заслуги, насмехался над моим рвением…

Чтобы приготовить меня к этому мигу.

Что ж, отец, я уже вижу в твоих глазах удовлетворённый блеск. Но вот что я тебе скажу: лишь раны ты нанёс своему сыну. А ран у меня и так достаточно.

Уругал с ним. Все Семеро — с ним. Их могущество защитит его от всего, что грозит теблорскому духу. Однажды Карса вернётся к своему народу и уничтожит прежние обычаи. Объединит теблоров, и они пойдут за ним… в нижние земли.

И до того дня всё, что было прежде, — всё, что терзает его ныне, — лишь подготовка. Он станет оружием возмездия, и теперь сам враг закаляет его.

Видно, слепотой прокляты обе стороны. Так явлена будет истинность моих слов.

Такие мысли ворочались в голове Карсы, прежде чем сознание вновь покинуло теблора.

Он очнулся, заслышав возбуждённые голоса. Стояли сумерки, в воздухе разлились запахи лошадей, пыли и перчёной еды. Дно фургона под теблором больше не двигалось. Теперь он расслышал неразборчивое многоголосье, звуки множества людей и занятий на фоне плеска реки.

— Ага, снова очнулся, — отметил Торвальд Ном.

Карса открыл глаза, но не шевелился.

— Это Кульвернова Переправа, — не смутившись, продолжил даруджиец, — и последние вести с юга подняли здесь настоящую бурю. Ну, ладно, маленькую бурю, учитывая размер этого загаженного городишка. Тут поселились отбросы среди натиев, а это уже о многом говорит. А вот малазанская рота в большом возбуждении. Понимаешь, Крепь только что пала. Большая битва, много чародейства, и Лунное Семя отступило — направилось, скорее всего, к Даруджистану. Возьми меня Беру, хотел бы я сейчас оказаться там, увидеть, как оно плывёт по-над озером — наверняка великолепное зрелище. А малазанцы, разумеется, хотели бы принять участие в битве. Идиоты, ничего не скажешь, — типичные солдаты…

— А почему бы и нет? — вдруг вклинился голос Осколка, и фургон качнулся, когда сержант забрался внутрь. — Ашокский полк заслуживает большего, чем торчать тут да вылавливать разбойников и работорговцев.

— Ашокский полк — это вы все, я так понимаю? — уточнил Торвальд.

— Ага. Треклятые ветераны — все до одного.

— Так почему же вы тогда не на юге, капрал?

Осколок состроил кислую мину, затем отвернулся и прищурился.

— Не доверяет она нам, вот почему, — проворчал он. — Мы все из Семи Городов, и эта сучка нам не доверяет.

— Прошу прощения, — не унимался Торвальд, — но если она — а под «ней» вы, я полагаю, имели в виду свою Императрицу — вам не доверяет, почему же отправляет на родину? Ведь Семь Городов вроде бы на грани восстания? Если вы можете переметнуться, не лучше ли было бы оставить вас в Генабакисе?

Осколок недовольно уставился на Торвальда Нома:

— А с чего бы мне вообще с тобой болтать, ворюга? Да ты, может, один из её шпионов. Треклятый Коготь, например!

— Если так, капрал, то вы не слишком-то нежно со мной обошлись. Эту деталь я не забуду упомянуть в своём докладе — в секретном, который я вот сейчас пишу. Осколок, правильно? В смысле «кусочек битого стекла», верно? И ты только что назвал Императрицу сучкой…

— Заткнись, — прорычал малазанец.

— Я лишь прояснил очевидное, капрал.

— Это ты так думаешь! — криво ухмыльнулся Осколок. Он спрыгнул вниз и пропал из поля зрения.

Долгое время Торвальд Ном молчал, а затем сказал:

— Карса Орлонг, ты хоть примерно понимаешь, что этот человек имел в виду последним своим замечанием?

Карса заговорил очень тихо:

— Торвальд Ном, слушай внимательно. Воин, которого я вёл, Дэлум Торд, получил удар в голову. Череп у него раскололся, вытекла кровь мыслей. Его разум не сумел вернуться обратно. И воин стал беспомощным, безвредным. Меня тоже ударили по голове. Череп мой треснул и вытекла кровь мыслей…

— Да ладно, только немного слюней…

— Тихо! Слушай. И отвечай потом шёпотом. Теперь я очнулся, дважды, и ты увидел…

Торвальд перебил его тихим шёпотом:

— Что разум твой заблудился в пути или что-то в этом роде. Это я увидел? Ты бормочешь бессмысленные слова, поёшь детские песенки и всякое такое. Ладно, хорошо. Я тебе подыграю, но с одним условием.

— Каким условием?

— Когда сумеешь сбежать, ты освободишь и меня тоже. Мелочь, как тебе может показаться, но уверяю тебя…

— Хорошо. Я, Карса Орлонг из племени уридов, даю слово.

— Отлично. Мне нравится такая ритуальная клятва. Звучит так, будто дана всерьёз.

— Она и дана всерьёз. И не насмехайся надо мной, иначе я убью тебя после того, как освобожу.

— Ага, вот теперь я разобрал и формальное предостережение. Придётся, видимо, вытянуть из тебя ещё одну клятву, увы…

Теблор нетерпеливо заворчал, затем расслабился и проговорил:

— Я, Карса Орлонг, не убью тебя, когда освобожу, если не дашь мне на то причины.

— Уточни природу таковой причины?

— Все даруджийцы похожи на тебя?

— Не нужно полный список. «Причиной» назовут, к примеру, покушение на убийство, предательство и, разумеется, насмешки. Ещё что-нибудь?

— Слишком много болтать.

— Хм, а вот здесь мы попадаем в очень смутные, очень тонкие оттенки серого, тебе не кажется? Это ведь вопрос культурных различий…

— Думаю, Даруджистан станет первым городом, который я покорю…

— Что-то мне подсказывает, что малазанцы доберутся туда раньше. Но учти, мой прекрасный город ещё никто ни разу не покорил, хотя Совет всегда жалеет денег на содержание регулярной армии. Боги не просто пекутся о безопасности Даруджистана, они, похоже, пьют в его тавернах! В любом случае… о, тс-с-с, кто-то идёт.

Приблизились шаги, затем из-под полуприкрытых век Карса разглядел, как в повозку забрался сержант Шнур и смерил Торвальда Нома долгим взглядом.

— Нет, положительно на Когтя ты не похож… — наконец проговорил малазанец. — Но, может, в том-то всё и дело.

— Возможно.

Голова Шнура начала поворачиваться к теблору, и Карса зажмурился.

— Он уже приходил в себя?

— Дважды. Только слюни пускал и скулил, как животное. Полагаю, ты ему мозги повредил, если они у него вообще были, конечно.

Шнур хмыкнул:

— Глядишь, так и лучше будет, если только он у нас на руках не помрёт. Так, о чём это я?

— Торвальд Ном, Коготь.

— Да. Точно. Даже если и так, мы с тобой будем обращаться как с разбойником — пока не докажешь обратного, — и ты отправишься на отатараловые рудники вместе со всеми остальными. Так что если ты вправду Коготь, лучше скажи об этом прежде, чем мы покинем Генабарис.

— Если, конечно, — улыбнулся Торвальд, — моё задание не требует, чтобы я под прикрытием оказался среди заключённых на отатараловых рудниках.

Шнур нахмурился, прошипел проклятье, а затем спрыгнул за борт повозки. Оба пленника услышали его крик:

— Заводите этот треклятый фургон на паром! Живо!

Волы заревели, и колёса вдруг пришли в движение.

Торвальд Ном вздохнул, прислонился головой к стенке и прикрыл глаза.

— В опасную игру ты играешь, — пробормотал Карса.

Даруджиец приоткрыл один глаз:

— Игру, теблор? Может, и так, но точно не в ту, о которой ты думаешь.

Карса зарычал от возмущения.

— Не спеши так легко отмахиваться от…

— Уже отмахнулся, — отрезал воин, когда волы повлекли повозку по деревянным мосткам вверх. — Причинами будут считаться «покушение на убийство, предательство, насмешки и принадлежность к этим Когтям».

— А «слишком много болтать»?

— Видно, эту кару мне придётся снести.

Торвальд медленно поднял голову, затем ухмыльнулся:

— По рукам!

Как ни странно, именно необходимость постоянно поддерживать иллюзию безумия больше всего помогла Карсе сохранить разум. Тянулись дни, недели, а он всё лежал на спине, прикованный к днищу телеги, — такой пытки теблор даже вообразить себе не мог. По всему телу ползали паразиты, язвили кожу укусами, которые затем непрестанно зудели. Карса знал о крупных зверях дальних лесов, которых сводили с ума чёрные мухи и мошкара, но лишь теперь понял, как такое могло произойти.

Каждый вечер его окатывали из вёдер ледяной водой, а потом возница, дряхлый, вонючий натиец, присаживался на корточки рядом с головой теблора и кормил каким-то густым, зернистым варевом из закопченного железного котелка. Старик брал большую деревянную ложку и заливал обжигающую злаковую кашу с жилистым мясом в рот Карсе — волдыри покрыли губы, язык и внутреннюю поверхность щёк теблора, и кормили его слишком часто, чтобы язвы успели исцелиться.

Кормления превратились в мучение. В конце концов Торвальду Ному удалось уговорить возницу доверить ему это задание, и даруджиец начал следить, чтобы варево достаточно остыло, прежде чем заливать его в рот Карсе. За несколько дней волдыри сошли.

Теблор пытался удерживать мускулы в тонусе: каждый вечер после заката он долго напрягал и вновь расслаблял все мышцы. Однако суставы нещадно болели от вынужденной неподвижности, и с этим теблор ничего не мог поделать.

Временами, когда воля его слабела, мысли Карсы возвращались к демонице, которую освободили уриды. Эта женщина, форкассал, провела невообразимо долгое время под огромным камнем. Сумела даже добиться некоторой свободы движения, сохраняла определённое чувство продвижения, когда прорывала, выцарапывала в камне борозды. И всё равно Карса не мог понять, как демоница ухитрилась противостоять безумию и смерти, к которой неизбежно вело сумасшествие.

От подобных мыслей теблор чувствовал себя пристыженным, дух его слабел от того, как слабело тело в цепях, как впивались в воспалённую кожу доски, как воняла его изгаженная одежда, как длилась простая, невыносимая пытка от укусов вшей и блох.

Торвальд привык разговаривать с ним так, как говорят с ребёнком или домашним животным. Успокаивающие слова, ласковый тон, и проклятье болтовни даруджийца превратилось для Карсы в спасительную соломинку, за которую можно было ухватиться и держаться — тем сильнее, чем ближе подступало отчаяние.

Слова питали дух, спасали его от голодной смерти. Слова отсчитывали циклы дней и ночей, учили Карсу языку малазанцев, описывали места, которые проходил отряд. После Кульверновой Переправы солдаты миновали более крупный город, Нинсанский Ров. Там целая толпа детей забралась в фургон, люди тыкали в него палками, пока не явился Осколок и не разогнал зевак. Здесь отряд переправился через ещё одну реку и направился к Малибриджу, городу примерно тех же размеров, что и Нинсанский Ров, а затем, семнадцать дней спустя, Карса уже смотрел на проплывающую над ним каменную арку ворот большого города — Таниса. Повозка тряслась на вымощенной брусчаткой улице, на которой стояли трёх- и даже четырёхэтажные дома. И со всех сторон — людской гомон, здесь было больше нижеземцев, чем Карса вообще мог себе представить.

Портовый город расположился на многоярусных гребнях, которые поднимались со дня моря Мэлин. Вода здесь была солоноватой — похожую можно было найти в нескольких ручьях на приграничных землях ратидов. Однако море Мэлин вовсе не походило на застойное, маленькое озерцо: оно было огромным, ибо добираться по нему до города Мэлинтеаса пришлось целых четыре дня и три ночи.

Когда Карсу грузили на корабль, его наконец впервые подняли вертикально — вместе с лишённым колёс днищем повозки. Так родилась новая пытка, ибо полный вес теблора пришёлся на цепи. Суставы взвыли от боли, им вторили вопли Карсы — теблор непрерывно кричал, пока кто-то не влил ему в горло огненную, обжигающую жидкость — столько, что наполнился весь желудок, — и сознание не покинуло теблора.

Очнувшись, он обнаружил, что днище по-прежнему стоит вертикально, потому что его привязали к высокому стволу, который Торвальд назвал грот-мачтой. Даруджийца приковали рядом, поскольку он вызвался ухаживать за Карсой.

Корабельный целитель втёр какие-то мази в распухшие суставы Карсы, так что боль отступила. Но тут новая мука вспыхнула в голове, позади глазниц.

— Череп трещит? — прошептал Торвальд Ном. — Вот это называется «похмелье», друг мой. В тебя влили целый мех рома — везучий сукин сын. Ты, конечно, половину вернул обратно, но ром уже заметно подпортился внутри, так что я смог сдержаться и не стал вылизывать палубу, сохранил хоть какое-то чувство собственного достоинства. А теперь нам нужно устроить себе здесь тень, иначе скоро оба начнём бредить и голосить. Поверь, ты уже наголосился за двоих. Бредил, к счастью, по-своему — по-теблорски, а этого языка на судне никто, наверное, и не понимает. Да-да, мы временно расстались с капитаном Добряком и его солдатами. Они погрузились на другой корабль. Кстати, кто такая Дэйлисс? О, нет, не говори. Ты такой список ужасов огласил, которые задумал для этой Дэйлисс, что лучше мне не знать. Как бы там ни было, ты попривыкнешь к качке к тому времени, когда мы дойдём до Мэлинтеаса, и это тебя хоть чуть-чуть подготовит к ужасам Менингалльского океана. Надеюсь, во всяком случае… Есть хочешь?

Команда, состоявшая по преимуществу из малазанцев, старалась держаться подальше от Карсы. Остальных заключённых заперли в трюме, но днище телеги оказалось слишком широким для грузового люка, а капитан Добряк твёрдо настаивал на том, что ни при каких обстоятельствах нельзя отвязывать Карсу, несмотря на то, что теблор, очевидно, выжил из ума. Это не подозрительность, шёпотом пояснил Торвальд, а просто легендарная осторожность Добряка, неимоверная даже для солдата. Обман как раз, похоже, удался: Карсу так ударили, что он превратился в безобидного вола, ни тени сознания в мутных глазах, а жутковатая ухмылка выдавала полное непонимание. Великан, бывший некогда воином, стал теперь хуже, чем ребёнок, которого мог утешить лишь закованный в кандалы разбойник, Торвальд Ном, и его бесконечная болтовня.

— Рано или поздно им придётся тебя отвязать от днища телеги, — шептал даруджиец во тьме, пока корабль катился по волнам к Мэлинтеасу. — Хотя, может, и не раньше, чем нас доставят в рудники. Ты только держись, Карса Орлонг: если, конечно, ты до сих пор притворяешься, потому что за последние дни ты и меня почти переубедил. Ты ведь ещё не рехнулся, правда?

Карса тихонько утвердительно хмыкнул, хотя с недавних пор и сам уже не был в том уверен. Иногда целые дни выпадали из памяти, оставались белыми пятнами — и это было куда страшнее, чем все прежние злоключения. Держаться? Урид уже не был уверен, что сможет.

Мэлинтеас казался на вид не одним, а тремя городами одновременно. Корабль вошёл в гавань около полудня, и Карса смог прекрасно его рассмотреть со своего места под грот-мачтой. На трёх холмах возвышались три отдельные каменные крепости: центральная — чуть дальше от берега, чем остальные две. Каждая цитадель могла похвастаться собственным, оригинальным архитектурным стилем. Укрепления левой казались приземистыми, крепкими и прозаичными, стены были сложены из золотистого, почти оранжевого известняка, который выглядел в ярких солнечных лучах грязным, покрытым пятнами. Центральная крепость, чуть размытая за пеленой дыма, который поднимался над лабиринтом узких улочек, расположенных в ложбине между холмами, казалась старой, почти ветхой, зато стены её — а также купола и башни — покрасили выцветшей некогда алой краской. На самом краю утёса справа темнела третья цитадель, под нею ярилось среди скал море, а сам утёс выветрился так, словно переболел оспой. Было видно, что в прошлом наклонные стены крепости бомбардировали снарядами с кораблей: от солидных вмятин расходились трещины, а одна из квадратных башен подалась и теперь опасно накренилась наружу.

Однако за стенами развевались флаги.

Вокруг всех крепостей, на склонах и в широких, плоских ложбинах между холмов, теснились дома, выстроенные в соответствующем своей цитадели архитектурном стиле. Границы отмечали широкие улицы, которые, извиваясь, уводили прочь от берега. На них здания разных стилей мрачно смотрели друг на друга через дорогу.

Видно, тут поселились одновременно три разных племени, заключил Карса, когда тюремный корабль пробился в гавань среди множества рыбацких лодок и торговых суден.

Звякнули цепи — Торвальд Ном поднялся на ноги, яростно поскрёб свою спутанную бороду. Сверкающими глазами он смотрел на город.

— Мэлинтеас, — вздохнул даруджиец. — Натии, генабарийцы и корхивы — бок о бок. И что же мешает им вцепиться друг другу в глотку? Лишь малазанский начальник и три роты из Ашокского полка. Видишь вон там полуразрушенную крепость, Карса? Осталась с войны между натиями и корхивами. Весь натийский флот вошёл в эту бухту, и они так увлеклись истреблением друг друга, что даже не заметили подхода малазанских войск. Дуджек Однорукий, три легиона из Второй армии, «Мостожоги» и два Высших мага. Вот и всё, что было у Дуджека, но к вечеру весь натийский флот лежал на илистом дне бухты, королевская семья генабарийцев, которая заперлась в своём алом замке, оказалась перебита, а корхивская цитадель капитулировала.

Корабль шёл вдоль широкого каменного пирса, со всех сторон бегали матросы. Торвальд улыбался.

— Можно было бы подумать, что всё чудесно и прекрасно. Суровое принуждение к миру и всё такое. Вот только Кулаку этого города придётся расстаться с двумя из трёх своих рот. Разумеется, им пришлют замену — вот только когда? И откуда? И сколько? Видишь, любезный мой теблор, что происходит, когда твоё племя становится слишком большим? Внезапно даже самые простые вещи исполнить становится трудно, почти невозможно. Путаница и неразбериха заволакивает всё, точно туман, и все двигаются в нём на ощупь.

Чуть позади, слева от Карсы кто-то фыркнул. Затем рядом показался кривоногий, лысый моряк, он смотрел на приближающийся причал и криво усмехался. Он сказал по-натийски:

— Главарь разбойников читает лекцию о политике, наверняка используя свой богатый личный опыт — нужно ведь было как-то разбираться с дюжиной лихих парней. Зачем ты вообще что-то объясняешь этому безмозглому остолопу? Ну да, конечно, он ведь внимательная и непритязательная публика…

— Не без того, — согласился Торвальд. — Это вы — первый помощник? Я хотел поинтересоваться, сэр, как долго мы будем стоять в Мэлинтеасе…

— Поинтересоваться он хотел, а? Ну, изволь, я тебе сейчас распишу события на ближайшие день-два. Первое. Никто из заключённых с корабля не сойдёт. Второе. Мы тут возьмём на борт два взвода из второй роты. Третье. Мы идём в Генабарис. Там я вас сдам с рук на руки, и дело с концом.

— Мне показалось, вы несколько расстроены, сэр, — заметил Торвальд. — Вас беспокоит безопасность корабля в славном Мэлинтеасе?

Моряк медленно повернул голову. Некоторое время разглядывал даруджийца, затем хмыкнул:

— Это ты, выходит, то ли Коготь, то ли нет. Ну, если ты из них, то вот что допиши в свой треклятый доклад: в Мэлинтеасе обосновалась Багровая гвардия, они тут подбивают корхивов к мятежу. В тенях стало небезопасно, и дело дошло до того, что даже патрули уже никуда не ходят, если их меньше двух взводов. А сейчас две трети солдат отошлют на родину. И положение в Мэлинтеасе скоро сильно изменится.

— Императрица наверняка не будет сбрасывать со счетов мнение своих верных офицеров, — ответил Торвальд.

Первый помощник прищурился:

— Уж лучше бы так.

Затем он зашагал прочь и принялся орать на группу матросов, которым вдруг оказалось нечего делать.

Торвальд подёргал себя за бороду, покосился на Карсу и подмигнул:

— Багровая гвардия. Вот это тревожные вести. Для малазанцев, разумеется.

Дни исчезали один за другим. Карса вновь осознал себя, когда днище повозки вдруг резко подскочило под ним. Цепи натянулись, врезались в руки и ноги от перемены веса, суставы вспыхнули огнём. Его спускали при помощи канатов и скрипучих блоков. Вокруг тянулись верёвки, снизу доносились крики. Сверху над мачтами и снастями парили чайки. На вантах чернели фигуры, во все глаза смотрели на теблора.

Шкивы заскулили, и фигуры стали уменьшаться. Со всех сторон к нему потянулись руки, ухватились за края днища, выровняли. Ближний к ногам конец опустился ниже, так что голова теблора поднялась.

Он увидел перед собой палубу и бак громадного судна, на которых теснились лебёдки, грузчики, матросы и солдаты. Повсюду были сложены припасы, тюки быстро бросали в трюм через тёмные провалы грузовых люков.

Нижний край днища царапнул по палубе. Крики, заполошная активность, и теблор почувствовал, как днище опять чуть поднимается, покачивается и вновь опускается, только на этот раз Карса услышал ипочувствовал, как доски ударились о грот-мачту. Сквозь цепи пропустили канаты, чтобы удержать всю конструкцию на месте. Затем рабочие отступили, разглядывая Карсу.

Тот улыбнулся.

Сбоку прозвучал голос Торвальда:

— Да, улыбочка страшноватая, но он не опасен, уверяю вас. Беспокоиться не о чем, если, конечно, вы не суеверны…

Послышался громкий хруст, и тело Торвальда Нома распласталось перед Карсой. Кровь хлестала из разбитого носа даруджийца. Он глупо моргал, но даже не пытался подняться. Над Торвальдом навис крупный человек. Не слишком высокий, но широкий в плечах, с синеватой кожей. Он с гневом уставился на главаря разбойников, затем оглядел безмолвное кольцо матросов вокруг.

— Это называется «нож воткнуть и провернуть», — прорычал незнакомец по-малазански. — И он всех вас поймал на крючок! — Затем он обернулся и вновь присмотрелся к Торвальду Ному. — Ещё раз такое устроишь, заключённый, и я прослежу, чтоб тебе язык отрезали и прибили к мачте. А если вы с великаном начнёте чудить, прикую тебя к доске с другой стороны и обоих выброшу за борт. Кивни, если понял.

Вытирая кровь с лица, Торвальд Ном яростно закивал. Тогда синекожий перевёл жёсткий взгляд на Карсу.

— Улыбочку сотри с рожи, а то её нож поцелует, — сказал человек. — Чтобы есть, губы тебе не нужны, а остальным рудокопам вообще наплевать.

Безмятежная улыбка Карсы не дрогнула. Лицо незнакомца потемнело:

— Ты меня слышал…

Торвальд нерешительно поднял руку:

— Капитан! Сэр! Он вас не понимает — он умом тронулся.

— Босун!

— Сэр!

— Заткни этого ублюдка.

— Есть, капитан.

Нижнюю часть лица Карсы быстро обвязали просоленной тряпкой, так что стало тяжело дышать.

— Да не задушите же его, кретины!

— Есть, сэр.

Узлы ослабили, тряпку спустили пониже носа. Капитан развернулся на каблуках:

— А вы все что тут забыли, клянусь Маэлем?!

Рабочие разбежались, капитан тоже ушёл, тяжело печатая шаг, и Торвальд медленно поднялся на ноги.

— Прости, Карса, — пробормотал он разбитыми губами. — Я как-нибудь устрою, чтоб с тебя её сняли, обещаю. Увы, придётся повозиться. И когда снимут, друг мой, умоляю, не улыбайся больше…

— Зачем ты пришёл ко мне, Карса Орлонг, сын Синига, внук Палька?

Одна сущность — и ещё шесть. Лица будто высечены в скале, едва видны за туманным маревом. Одно — и ещё шесть.

— Я пред тобой, Уругал, — проговорил Карса, и эта истина самого его поставила в тупик.

— Отнюдь. Ты здесь лишь душой, Карса Орлонг. Ибо она бежала из своей смертной темницы.

— Значит, я подвёл тебя, Уругал.

— Подвёл. Да. Ты оставил нас, и ныне мы должны оставить тебя. Должны найти другого, более сильного. Того, кто не сдаётся. Не бежит. Мы верили в тебя, Карса Орлонг, и ошиблись.

Марево сгустилось, в нём время от времени возникали проблески тусклых цветов. Теблор вдруг обнаружил, что стоит на вершине холма, который рассыпается прямо у него под ногами. От запястий Карсы тянулись во все стороны, вниз по склонам, цепи — сотни цепей уходили в разноцветную мглу, и он чувствовал движение на конце каждой из них. Взглянув вниз, урид увидел под ногами кости. Теблорские. Нижеземские. Весь холм был сложен из костей.

Вдруг цепи обвисли.

Движение во мгле, что-то приближается — со всех сторон.

Карсу обуял ужас.

Рядом показались трупы, многие — безголовые. Цепи, которыми жуткие создания были прикованы к Карсе, уходили в огромные дыры на груди. Усохшие руки с длинными ногтями потянулись к теблору. То и дело оступаясь на костяных склонах, мертвецы начали карабкаться наверх.

Карса напрягся, хотел бежать, но он был окружён со всех сторон. Даже кости под ногами словно вцепились в него, сжались на лодыжках смертельной хваткой.

Шипение, многоголосый шёпот рвётся из гниющих глоток:

— Веди нас, предводитель…

Карса закричал.

— Веди нас, предводитель.

Подбираются всё ближе, тянут руки вверх, хватают воздух…

Мертвецкая ладонь сомкнулась на его лодыжке.

Карса резко откинул голову и с громким хрустом ударился затылком о доски. Судорожно вздохнул, но воздух оцарапал глотку, словно песок, так что теблор начал задыхаться. Распахнув глаза, он увидел перед собой плавно покачивающуюся палубу, неподвижные фигуры, все глаза устремлены на Карсу.

Он закашлялся под тряпкой, каждый заполошный вдох огнём горел в лёгких. Горло словно раздирали когти, и урид внезапно осознал, что, видимо, долго кричал. Так долго, что мускулы свело судорогой и они перекрыли ход воздуха в трахею.

Он умирал.

На краю сознания зашептал голос: «Что ж, может, мы и не покинем тебя. Дыши, Карса Орлонг. Если, конечно, не хочешь вновь встретиться со своими мертвецами… Дыши!»

Кто-то сорвал тряпку с его рта. Холодный воздух затопил лёгкие.

Слезящимися глазами Карса посмотрел на Торвальда Нома. Даруджийца было трудно узнать — так потемнела его кожа, так спуталась и отросла борода. Чтобы добраться до тряпки, ему пришлось вскарабкаться наверх по цепям, которыми приковали урида к днищу повозки, а теперь Торвальд выкрикивал неразборчивые слова — теблор их толком не слышал — на замерших, поражённых ужасом малазанцев.

В этот момент Карса наконец увидел небо прямо по курсу корабля. Там, среди штормовых облаков, блистали разноцветные вспышки, спиралями вытекали из разрывов, похожих на огромные открытые раны. Штормовой фронт — если, конечно, это и вправду был шторм — охватил всё небо впереди. А затем теблор заметил цепи — они с треском рассекали тучи, громом рокотали на горизонте. Сотни цепей — невероятно огромных, чёрных — резали воздух, выбрасывая алую пыль, крест-накрест расчерчивали небо. Душу урида наполнил ужас.

Ветра не было. Паруса безвольно обвисли. Судно покачивалось на ленивых, покатых волнах. А шторм приближался.

Подошёл моряк с оловянной кружкой, протянул её Торвальду, и даруджиец поднёс воду к растрескавшимся, покрытым струпьями губам Карсы. Солоноватая жидкость потекла в глотку, словно жгучая кислота. Карса отвернулся от кружки.

Торвальд всё говорил, теперь уже тише, и смысл его слов постепенно стал понятен теблору.

— …уже совсем пропал. Понять, что ты живой, можно было только по тому, что сердце билось да грудь поднималась от дыхания. Недели прошли, друг мой, недели! Ты есть почти перестал. От тебя только кожа да кости остались, причём кости там, где костей вообще не должно быть. А ещё этот треклятый штиль. День за днём. А в небе ни облачка… и только три колокола назад всё изменилось. Три колокола назад ты шевельнулся, Карса Орлонг. Откинул голову и начал орать через кляп. Вот, тебе нужно попить воды… Карса, они говорят, мол, это ты призвал этот шторм. Понимаешь? Они хотят, чтобы ты его отослал прочь — на всё готовы, снимут с тебя цепи, отпустят на волю. На всё, друг мой, совершенно на всё, только отгони прочь этот нечестивый шторм. Понимаешь?

Теперь Карса разглядел, что при каждом ударе огромных, чёрных цепей море словно взрывалось, выбрасывало к небу вслед цепям гигантские столбы воды. Клубы грозовых туч будто склонились над океаном, устремились со всех сторон к кораблю.

Теблор увидел, как малазанский капитан спускается с полубака. Голубоватая кожа его приобрела серый оттенок.

— Это не благословленный Маэлем шквал, даруджиец, а значит, ему здесь не место. — Капитан указал на Карсу дрожащим пальцем. — Скажи ему, что время у него выходит. Скажи, пусть отгонит шторм. Когда он это сделает, мы всё обсудим. Говори, чтоб тебя!

— Я уже всё сказал, капитан! — огрызнулся Торвальд. — Но какого Худа вы от него хотите, если он, кажется, даже не понимает, где очутился? Хуже того, мы ведь даже не знаем наверняка, что это он в ответе за бурю!

— Ну, давай проверим, а?

Капитан резко развернулся, взмахнул рукой. Два десятка моряков бросились вперёд с топорами в руках. Торвальда оторвали от цепей и бросили на палубу.

Топоры врезались в толстые канаты, которыми днище было привязано к мачте. Тут же подоспели новые моряки. Они выложили трап поверх планширя по правому борту. Под дощатую платформу подложили круглые брёвна, резко опустили её.

— Стойте! — закричал Торвальд. — Вы не имеете права…

— Имеем, — прорычал капитан.

— Хоть цепи с него снимите!

— И не подумаю, Торвальд! — Капитан ухватил за руку пробегавшего мимо матроса: — Найди все вещи этого великана — всё барахло, что конфисковали у работорговца. Всё это надо отправить с ним. И живей, разрази тебя гром!

Цепи рассекали море уже со всех сторон, так близко, что на палубу падали брызги, и от каждого удара дрожали мачты, снасти и даже сам корпус корабля.

Карса смотрел на грозовые тучи в небе, — дощатую платформу с ним подтащили по брёвнам к трапу.

— Цепи его утопят! — не унимался Торвальд.

— Может, да, может, нет.

— А что, если днище не той стороной упадёт?

— Тогда он утонет и достанется Маэлю.

— Карса! Будь ты проклят! Хватит уже играть в безумие! Скажи что-нибудь!

Воин прохрипел два слова, но звуки, сорвавшиеся с его губ, даже ему самому показались невразумительными.

— Что он сказал? — рявкнул капитан.

— Не знаю! — завопил Торвальд. — Карса, чтоб тебя, повтори снова!

Теблор попробовал, но услышал лишь прежние гортанные звуки. Он принялся вновь и вновь повторять те же два слова, а моряки продолжали толкать платформу наверх, к планширю, пока она не закачалась на краю, наполовину над палубой, наполовину над морем.

Опять выкрикнув те же два слова, Карса увидел, как точно над головой скрылся за тучами последний обрывок чистого неба, точно завалился выход из тоннеля. Во внезапно наступившей тьме теблор понял, что уже слишком поздно, хотя от ужаса слова наконец сорвались с языка внятно и громко.

— Прочь отсюда!

Сверху обрушились массивные цепи, нацеленные как будто точно в грудь Карсы.

Ослепительная вспышка, взрыв, оглушительный хруст падающих мачт, грохот обрушившихся снастей и рангоута. Весь корабль разваливался под Карсой, под дощатой платформой, которая скользнула по планширю и врезалась в леер у полубака, закачалась, а затем рухнула вниз, в море.

Карса неотрывно смотрел на болезненно-зелёную, неровную поверхность воды.

Днище повозки содрогнулось, когда корабль качнулся и задел её корпусом.

В полёте Карса успел бросить взгляд на судно — цепи разнесли в щепки палубу, снесли все три мачты, в обломках виднелись изломанные фигуры моряков, — а затем теблор уже смотрел в небо, на страшную, громадную рану строго над кораблём.

Мощный удар, затем — тьма.

Он открыл глаза. Слабый полумрак, бессвязный плеск волн, мокрые доски под ним поскрипывали в такт движениям кого-то другого. Глухой стук, тихий, хриплый шёпот.

Теблор застонал. Все суставы будто разорвались внутри.

— Карса?

В поле зрения урида показался Торвальд Ном.

— Что… что произошло?

На запястьях даруджийца по-прежнему оставались кандалы, концы цепей украшали обломанные, длиной в локоть куски палубных досок.

— Хорошо тебе, всё самое тяжёлое проспал, — проворчал Торвальд, сел и обхватил руками колени. — Море здесь намного холоднее, чем кажется, и цепи почему-то не помогают плавать. Я раз десять чуть не утонул, но спешу тебя обрадовать — теперь у нас есть три бочонка с пресной водой и свёрток, похоже, со съестными припасами — я его ещё не развязывал. А, ну да! И твой меч с доспехами, разумеется: они ведь не тонут.

Небо над головой казалось каким-то неестественным, мерцающе-серым с проблесками тёмного олова, а вода пахла илом и глиной.

— Где мы?

— Я-то надеялся, ты мне скажешь. Совершенно ясно, что это ты призвал шторм. Это единственное объяснение произошедшему…

— Я ничего не призывал.

— Знаешь, Карса, эти цепи-молнии — ни одна не прошла мимо цели. Ни одного малазанца на ногах не осталось. Корабль разваливался на части, а твоя доска упала в воду правильной стороной вверх и тихо поплыла прочь. Я ещё толком не освободился, когда Сильгар и его люди выбрались из трюма: цепи за собой волочили, корпус корабля развалился прямо вокруг этих ублюдков. И только один утонул.

— Странно, что они нас не убили.

— Ну, до тебя им было уже не дотянуться. А через некоторое время, когда я уже выбрался на твою доску, они уже бодро гребли в единственной уцелевшей шлюпке. Взялись огибать тонущие обломки судна, и я понял, что тогда примутся и за нас, но на другой стороне корабля, видно, что-то произошло, потому что они оттуда так и не выплыли. Просто исчезли, вместе со шлюпкой. Корабль потонул, но довольно много чего всплыло. Так что я решил пополнить припасы. Дерево и верёвки тоже собирал — вообще всё, что только смог доставить сюда. Карса, твоя доска медленно тонет. Все бочонки полупустые, так что немного её поддерживают, и я подсовывал доски под неё — должно помочь. Но всё равно…

— Разбей мои цепи, Торвальд Ном.

Даруджиец кивнул, затем провёл пятернёй по мокрым, спутанным волосам:

— Я уже об этом подумал, друг мой. Но придётся поработать.

— Земля близко?

Торвальд покосился на теблора:

— Карса, это не Менингалльский океан. Мы где-то ещё — в другом месте. Близко ли земля? Я её не вижу. Сильгар говорил о каком-то Пути. Это такие дороги, по которым ходят чародеи. Он сказал, что мы вроде бы вышли на одну из них. Может, тут и вовсе нет земли. Вообще. Видит Худ, ветра нет, и мы, похоже, никуда не движемся — обломки корабля по-прежнему окружают нас со всех сторон. Судно нас чуть за собой на дно не потащило. И ещё: море это — пресноводное. Нет, пить я из него не рискну. В нём полно ила. Но нет рыбы. И птиц. Вообще никаких признаков жизни вокруг.

— Мне нужна вода. И еда.

Торвальд подобрался к спасённому из воды свёртку:

— Вода у нас есть. Еда? Обещать не могу. Карса, ты что, обратился к своим богам?

— Нет.

— А с чего же ты начал так орать?

— Сон.

— Сон?

— Да. Пища есть?

— Кхм, не уверен. Тут, в основном, прокладка… и небольшая деревянная коробка.

Карса услышал треск, когда Торвальд разорвал прокладку.

— На ней клеймо. Похоже… да, наверное, морантское. — Даруджиец поднял крышку. — Опять мягкие прокладки. И дюжина глиняных шаров… с восковыми пробками… ох, храни нас Беру… — Торвальд опасливо отодвинулся от коробки. — Худовы сопли. Я, кажется, понял, что это. Никогда их не видел, но слыхал — а кто не слыхал-то? Да уж… — Внезапно человек рассмеялся. — Если Сильгар вдруг объявится и погонится за нами, его ждёт сюрприз. Да любого другого, кто захочет нам помешать.

Он снова подполз ближе, вернул на место смягчение, а затем закрыл крышку.

— Что ты нашёл?

— Алхимические снаряды. Это такое вооружение. Их нужно бросить, желательно — как можно дальше. Глина разбивается, и вещества внутри взрываются. Чего не стоит делать, так это разбивать их у себя в руках или под ногами. Потому что тогда ты — труп. Малазанцы пользовались такими бомбами во время завоевания Генабакиса.

— Воды дай, пожалуйста.

— Ага, да. Где-то тут была ложка… я её нашёл.

В следующий миг Торвальд наклонился над Карсой, и тот медленно выпил всю воду из деревянного черпака.

— Лучше?

— Да.

— Ещё?

— Пока нет. Освободи меня.

— Только сперва мне нужно спуститься обратно в воду, Карса. И подсунуть досок под этот наш плот.

— Хорошо.

В этом чуждом мире словно не было ни дня, ни ночи; небо лишь время от времени меняло тон, словно его трепали далёкие, высокие ветра, оловянные полосы извивались и растягивались, но больше — никаких изменений вокруг. Воздух вокруг плота — неподвижный и холодный — казался до странности густым.

Металлические заклёпки цепей, такие же, как и в рабской яме у Серебряного озера, были вбиты с нижней стороны днища. Кандалы сковали намертво. Единственное, что оставалось Торвальду, — железной пряжкой расширять дырки, через которые проходили цепи.

Долгие месяцы плена ослабили даруджийца, так что ему приходилось часто отдыхать. Пряжка превратила его руки в кровавое месиво, но, раз взявшись за дело, человек не отступал. Карса измерял ход времени по ритмичному скрипу и хрусту, чувствуя, что каждая передышка становится дольше предыдущей, пока, наконец, дыхание Торвальда не подсказало, что даруджийца от изнеможения сморил сон. И единственным спутником теблора остался мерный плеск волн, накатывавшихся на плот.

Несмотря на доски под днищем телеги, вся конструкция продолжала погружаться, и Карса понял, что Торвальд не сумеет освободить его вовремя.

Никогда прежде урид не боялся смерти. Но теперь он знал, что Уругал и другие Лики в Скале оставят его душу, бросят на произвол голодной мести тысяч ужасных мертвецов. Знал, что вещий сон открыл ему исход истинный — и неминуемый. И неизъяснимый. Кто же натравил на него столь ужасных созданий? Неупокоенные теблоры, неупокоенные нижеземцы, воины и дети, целая армия трупов, и все — прикованы к нему. Почему?

Веди нас, предводитель.

Куда?

А теперь он утонет. Здесь, в неведомом месте, далеко от родной деревни. Все прежние притязания на славу, все его клятвы теперь насмехались над Карсой, шептали хором приглушённых скрипов, тихих стонов…

— Торвальд.

— А!.. что? Что случилось?

— Я услышал новые звуки…

Даруджиец сел, сморгнул подсохший ил с глаз. Огляделся.

— Храни нас Беру!

— Что видишь?

Взгляд Торвальда был прикован к чему-то за головой Карсы.

— Ну, что ж, похоже, тут всё-таки есть течения. Только кого из нас к кому прибило? Корабли, Карса. Десятка два или даже больше. Все дрейфуют, как мы. Никакого движения… пока что. Видно, тут разыгралось морское сражение. В котором враги метали друг в друга могучие заклятья…

Неразличимый ток развернул плот так, что Карса увидел справа от себя призрачную флотилию. Явно различались два типа судов. Около двух десятков тонких, низких челнов, выкрашенных в чёрный, но там, где столкновения с другими кораблями повредили обшивку, виднелся естественный красный цвет кедровой древесины, словно кровавые раны на бортах. Многие ладьи низко осели в воде, некоторые — погрузились по самую палубу. На одиноких мачтах поблёскивали в призрачном свете изорванные квадратные паруса — тоже чёрные. Остальные шесть кораблей были заметно больше: высокие борта, три мачты. Их построили из по-настоящему чёрной древесины — не крашеной, о чём свидетельствовали пробоины и дыры в обшивке округлых бортов. Ни одно из этих судов не сидело в воде ровно. Все накренились в ту или иную сторону. Два почти лежали на боку.

— Нужно забраться на парочку, — пробормотал Торвальд. — Найдём инструменты, может, даже оружие. Я доплыву вон до той ладьи. Палубу ещё не залило, и обломков там хватает.

Карса почувствовал колебания даруджийца:

— Что не так? Плыви.

— Я, кхм, немного обеспокоен, друг мой. Сил у меня осталось немного, а цепи…

Теблор некоторое время молчал, а затем хмыкнул:

— Ну и ладно. Большего от тебя нельзя требовать, Торвальд Ном.

Даруджиец медленно повернулся и посмотрел на Карсу:

— Сочувствие, Карса Орлонг? Неужели беспомощность довела тебя до такого?

— Слишком много слов, нижеземец, — вздохнул теблор. — Никаких даров не приносит…

Послышался тихий всплеск, а затем человек забултыхался в воде, начал отплёвываться — и хохотать. Торвальд, который оказался теперь рядом с плотом, вновь возник в поле зрения Карсы:

— Ну, теперь-то мы знаем, почему большие корабли так покосились! — Теблор увидел, что человек стоит на дне, а вода доходит ему до середины груди. — Я нас туда дотащу. И кстати, стало ясно, что это нас снесло течением. И ещё кое-что.

— Что?

Даруджиец потащил за собой плот, взявшись за цепи Карсы:

— Все эти корабли сели на мель во время сражения — думаю, им пришлось сойтись в рукопашной между судами, по грудь в воде.

— Откуда ты это знаешь?

— Всё дно вокруг завалено телами, Карса Орлонг. Я их чувствую лодыжками — неприятное ощущение, позволь тебя заверить.

— Вытащи одного. Давай взглянем на этих бойцов.

— Всему своё время, теблор. Мы уже почти на месте. К тому же тела там довольно… мягкие. Может, найдём труп чуть более опознаваемый на самом корабле. Вот так! — Послышался тихий удар. — Приплыли. Погоди немного, я заберусь на борт.

Карса услышал, как даруджиец кряхтит и тяжело дышит, скользит босыми ногами по борту, затем звон цепей и наконец глухой стук.

Затем — тишина.

— Торвальд Ном?

Ничего.

Край плота за головой Карсы ударился о борт ладьи и начал дрейфовать вдоль него. Холодная вода разлилась по доскам: Карса содрогнулся, но ничего не мог поделать.

— Торвальд Ном!

Голос теблора отозвался странным эхо.

Ответа не последовало.

Из груди Карсы вырвался заливистый хохот — совершенно помимо воли теблора. Сейчас он утонет — в воде, которая, стой урид на ногах, едва ли доходила бы ему до пояса. Утонет, если, конечно, на то хватит времени. Быть может, Торвальд Ном погиб — странно было бы воображать битву без победителя — и сейчас кто-то уже смотрит на теблора, а судьба его висит на волоске.

Плот поравнялся с носом ладьи.

Возня, затем:

— Что? Где? Ой.

— Торвальд Ном?

Спотыкающиеся шаги на палубе.

— Прости, друг мой. Кажется, я потерял сознание. Это не ты смеялся только что?

— Я. Нашёл что-то?

— Почти ничего. Пока что. Пятна крови — засохшей. По ним — следы. Этот корабль обобрали начисто. Худова плесень, да ты тонешь!

— И не думаю, что ты сможешь что-то с этим поделать, нижеземец. Оставь меня на волю судьбы. Возьми воду и моё оружие…

Но Торвальд уже вновь показался в поле зрения — с верёвкой в руках. Канат перехлестнулся через борт у высокого носа ладьи и ушёл в воду. Тяжело дыша, даруджиец повозился с верёвкой, прежде чем сумел продеть конец сквозь цепи. Затем потянул канат дальше и повторил операцию на другой стороне плота. И снова — у левой ноги Карсы, а затем — напротив.

Теблор почувствовал, как даруджиец протягивает тяжёлый, мокрый канат сквозь его оковы.

— Что ты делаешь?

Торвальд не ответил. По-прежнему с верёвкой в руках он вновь забрался в ладью. И опять надолго воцарилась тишина, а затем Карса услышал возню, и верёвки медленно натянулись.

В поле зрения возникли плечи и голова Торвальда. Нижеземец был смертельно бледен.

— Сделал всё, что мог, дружище. Может, ещё немного просядет, но, надеюсь, не слишком. Я скоро снова тебя проведаю. Не волнуйся, утонуть я тебе не позволю. А сам сейчас немного осмотрюсь по сторонам — не могли же эти ублюдки утащить вообще всё.

Даруджиец скрылся из виду.

Теблор ждал. Море медленно заключало его в объятья, и от этих прикосновений Карсу била крупная дрожь. Вода поднялась так, что залила уши, приглушила все звуки, кроме мерного плеска волн. Карса наблюдал, как медленно натягиваются верёвки над плотом.

Уже трудно было припомнить времена, когда его руки и ноги были свободны, могли шевелиться без ограничений, когда измочаленные, гноящиеся запястья не знали неумолимой хватки железных оков, когда он ещё не чувствовал — глубоко в своём усохшем теле — огромной слабости, уязвимости, от которых кровь текла в жилах разжиженная, словно вода. Карса закрыл глаза и почувствовал, как сознание его уплывает.

Уплывает…

— Уругал, я вновь стою перед тобой. Пред этими Ликами в Скале, перед своими богами. Уругал…

— Не вижу, чтобы предо мною стоял теблор. Не вижу воина, который шагал бы сквозь строй врагов, собирая урожай душ. Не вижу, чтобы мертвецы громоздились на земле — бесчисленные, как стада бхедеринов, что спускаются с горных пастбищ. Где мои подношенья? Кто здесь утверждает, будто служит мне?

— Уругал. Ты — кровожадный бог…

— И в том находят наслаждение воины теблоров!

— Как находил прежде и я. Ныне же, Уругал, я уже не так уверен…

— Кто стоит перед нами? Нет, не воин-теблор! Не мой верный слуга!

— Уругал. Что за звери эти «бхедерины», о которых ты говоришь? Что за стада? Нигде в землях теблоров…

— Карса!

Урид вздрогнул. Распахнул глаза.

Торвальд Ном с джутовым мешком на плече спускался с борта ладьи. Его ноги коснулись плота, и тот просел ещё чуть-чуть. От воды защипало во внешних уголках глаз.

Когда даруджиец сбросил мешок с плеча, послышался лязг и стук.

— Инструменты, Карса! Набор корабельного плотника!

Он вытащил на свет зубило и молоток с железной головкой.

Теблор почувствовал, как сердце начало бешено колотиться в груди.

Торвальд приставил зубило к звену цепи и принялся бить по нему молотком.

Потребовалась дюжина ударов, каждый из которых оглушительно отдавался в неподвижном, застойном воздухе, и цепь разбилась. Под собственным весом она выскользнула из ушка кандалов на правом запястье Карсы и с тихим шелестом скрылась под водой. Стоило теблору попробовать пошевелить рукой, как её пронзила невыносимая боль. Теблор заворчал, а затем сознание покинуло его.

Он очнулся от ударов молотка, которые раздавались уже у его правой стопы. Сквозь рокочущие волны боли урид расслышал голос Торвальда:

— …тяжёлый, Карса. Придётся тебе совершить невозможное. Придётся самому туда взобраться. А значит, перевернуться, встать на четвереньки. Подняться. Пойти… ох, Худов дух, ты прав, придётся мне придумать что-то другое. И ни крошки еды на этом растреклятом корабле. — Раздался громкий треск, а затем шорох уползающей вниз цепи. — Ну вот, ты свободен. Не беспокойся, верёвки я перевязал, так что ты не утонешь. Ты свободен. Ну? Каково это? Ладно, не важно — я тебя снова спрошу через пару дней. Но всё равно — ты свободен, Карса. Я ведь обещал, а? И пусть никто не говорит, что Торвальд Ном не держит данного… хм, ну, пусть никто не говорит, что Торвальд Ном боится делать что-то впервые.

— Слишком много болтаешь, — проворчал Карса.

— Ага, слишком. Ты бы хоть попробовал пошевелиться.

— Пробую.

— Согни правую руку.

— Пытаюсь.

— Помочь тебе?

— Только медленно. Если я потеряю сознание, не останавливайся. И другую руку тоже согни. И ноги.

Карса успел почувствовать, как нижеземец ухватил его за правую руку — у запястья и повыше локтя, — а затем теблора вновь окутала милосердная тьма.

Когда он опять пришёл в себя, под головой у Карсы оказался узел мокрой ткани, а сам урид лежал на боку так, что руки и ноги его были согнуты. Все мускулы, все суставы налились глухой болью, которая, впрочем, казалась почему-то отдалённой. Карса медленно поднял голову.

Теблор по-прежнему находился на плоту. Канаты, привязанные к носу ладьи, не позволили ему затонуть. Торвальда Нома нигде не было видно.

— Я призываю силу крови теблоров, — прошептал Карса. — Вся кровь в моих жилах пусть ныне исцелит меня, даст мне силы. Я свободен. Я не сдался. Остался воином. Остался…

Урид попытался шевельнуть руками. Вспышки боли — острые, но терпеть можно. Он попробовал вытянуть ноги, задохнулся от боли в бёдрах. На миг его одолело головокружение, словно сейчас теблор вновь потеряет сознание… но слабость миновала.

Карса попытался встать на четвереньки. Любое напряжение становилось пыткой для мышц, но урид не сдавался. Пот градом катился по рукам и ногам. Всё тело сотрясали волны дрожи. Крепко зажмурившись, Карса продолжал бороться.

Он не представлял себе, сколько прошло времени, но затем вдруг обнаружил, что сидит. Сидит, переместив весь свой вес на пятки, а боль уходит. Теблор поднял руки, поразился и ужаснулся тому, какими неуклюжими и тонкими они стали.

Отдыхая, Карса огляделся по сторонам. Разбитые корабли остались на своих местах, обломки и мусор сложились между ними в своего рода мостки. С редких уцелевших мачт саванами свисали обрывки парусов. Нос ладьи рядом с уридом украшали резные панели с изображением сражения. Длиннорукие и длинноногие фигуры стояли в челнах, похожих на чёрные ладьи вокруг. Однако враги их, судя по всему, не были теми же, с кем прежним владельцам корабля пришлось схватиться здесь. Противники на барельефе стояли в лодках поменьше и пониже, чем ладьи нападавших. Эти воины были очень похожи на теблоров, толсторукие, мускулистые, хотя ростом казались ниже своих недругов.

Движение в воде — блестящая чёрная спина с острым плавником вырвалась на поверхность и тут же вновь скрылась под волнами. И сразу же возникли другие: вода между кораблями закипела. Видно, в этом море всё же была жизнь, и сейчас она вышла на охоту.

Плот под Карсой дёрнулся, так что теблор потерял равновесие. Левая рука вылетела вперёд, чтобы принять на себя его вес, когда великан начал заваливаться. Тяжкий удар, мучительная боль — но рука выдержала.

Урид заметил, что рядом с плотом всплыл раздутый труп, затем из воды вынырнула чёрная тварь, распахнула широкую, беззубую пасть — и проглотила тело целиком. За острым усом мигнул маленький серый глаз, и гигантская рыба пронеслась мимо. Глаз продолжал следить за теблором, а потом чёрное создание ушло под воду.

Карса не успел толком разглядеть труп и не мог сказать, насколько тело совпадало по размерам с теблорским или нижеземским. Но чётко понял одно: эта рыба способна проглотить урида Карсу так же легко, как и Торвальда Нома.

Нужно встать. И потом — взобраться на борт.

Он заметил, как рядом с другим кораблём мелькнула ещё одна чёрная спина, и мысленно добавил: и быстро.

Карса услышал сверху шаги, затем у планширя на носу ладьи возник Торвальд Ном.

— Нам нужно… ох, благослови тебя Беру, Карса! Встать можешь? Выбора у тебя нет — сомы здесь не меньше акул и, скорее всего, ничуть не добрее. Вон один — прямо за тобой показался — он круги нарезает, знает, что ты здесь! Вставай! Хватайся за верёвки!

Кивнув, Карса потянулся к ближайшему канату.

Вода вдруг взорвалась у него за спиной. Плот содрогнулся, доски с хрустом переломились — и, не оборачиваясь, Карса понял, что огромная рыбина только что вынырнула и всем телом обрушилась на многострадальное днище повозки, разломив его напополам.

Но ладонь теблора уже сжала верёвку. Он ухватился покрепче, а плот вдруг ушёл из-под ног, вода поднялась до бёдер. Карса вцепился в тот же канат и другой рукой.

— Уругал! Узри!

Урид поджал ноги над вспенившейся водой, а затем, перехватывая канат руками, полез вверх. Верёвка сорвалась с обломков плота, ударила теблора о борт ладьи. Он удара он крякнул, но хватки не ослабил.

— Карса! Ноги!

Теблор взглянул вниз — и увидел лишь огромную, неимоверно широко распахнутую пасть.

Даруджиец схватил его за запястья. Завопив от боли в плечах и бёдрах, Карса подтянулся одним отчаянным рывком.

Пасть захлопнулась, подняв облако белёсых брызг.

Некоторое время Карса неуклюже барахтался, молотя коленями по планширю, затем всё же сумел перевалиться через борт и с глухим стуком растянулся на палубе.

Торвальд продолжал орать, поэтому теблор заставил себя перевернуться — и увидел, что даруджиец пытается поднять что-то вроде гарпуна. Маловразумительные вопли Торвальда, кажется, касались какого-то «линя». Карса огляделся, заметил, что к концу гарпуна привязана тонкая верёвка, сложенная бухтой совсем рядом с теблором. Застонав, урид подполз к ней. Нашёл конец, потянул его к носу.

Карса подтянулся, обернул линь вокруг носа — раз, другой, — а затем услышал громкие проклятья Торвальда, а верёвка начала быстро разматываться. Карса набросил ещё одну петлю и закрепил неким подобием полуштыка.[2]

Он не верил, что тонкая верёвка выдержит. Пригнулся, когда последняя петля вырвалась у него из рук, а линь со звоном натянулся.

Ладья заскрипела, форштевень заметно выгнулся, а затем корабль пришёл в движение, задрожал, когда рыба поволокла его по песчаному дну.

Торвальд неуклюже подобрался к Карсе.

— Нижние боги! Я и не думал… ох, будем надеяться, он сдюжит! — прохрипел даруджиец. — Если так, мы долго голодать не будем, да, очень долго!

Он похлопал Карсу по плечу, а затем подтянулся, держась за нос. Диковатая ухмылка сползла с его лица.

— Ого.

Карса поднялся.

Конец гарпуна виднелся впереди: он рассекал волны, оставляя за собой расходившийся след, и двигался прямо на один из больших, трёхмачтовых кораблей. Скрежет под днищем ладьи вдруг стих, и она рванулась вперёд.

— На корму, Карса! На корму!

Торвальд попытался было потащить теблора за собой, но затем выругался, отпустил его и во всю прыть побежал на другой конец судна.

Пошатываясь, отгоняя волны подступающей черноты в глазах, Карса поплёлся следом:

— А рыбину поменьше ты не мог выбрать?

От удара оба рухнули на палубу. Ужасный треск отозвался дрожью в киле ладьи, а потом вдруг отовсюду хлынула вода, она хлестала из-под палубы, лилась через планширь. Доски на обоих бортах разошлись, точно старческие пальцы.

Карса барахтался по грудь в воде. Под ногами ещё чувствовалась палуба, и теблор сумел удержать равновесие. И прямо перед ним дико подпрыгивал на волнах его собственный кровный меч. Урид схватил клинок, почувствовал, как пальцы сомкнулись на привычной рукояти. Ликование охватило Карсу, и он испустил боевой клич уридов.

Рядом в воде появился Торвальд:

— Если от этого сердечко у этой рыбины не лопнуло, значит, его и вовсе нет. Пошли, нам нужно выбраться на следующий треклятый корабль. А то остальные ублюдочные твари уже собираются вокруг.

Оба двинулись вперёд.

Судно, которое они невольно взяли на таран, кренилось в другую сторону. Ладья врезалась в корпус и, прежде чем развалиться, пробила в нём здоровенную дыру. Форштевень с привязанным гарпуном отломился и скрылся где-то на нижних палубах большего корабля. Ясно было: массивное судно столь основательно село на мель, что даже такой удар его не сдвинул с места.

Когда спутники приблизились к пробоине, они услышали, как где-то в глубинах трюма бешено бьётся огромное тело.

— Худ меня побери! — ошарашенно пробормотал Торвальд. — Эта тварь проломила дно головой… Ну, хорошо хоть, мы не взялись воевать с особо смекалистым сомом. Думаю, он там оказался в ловушке. Нам нужно его добить и…

— Оставь это мне, — прорычал Карса.

— Тебе? Да ты еле на ногах держишься…

— И всё равно убью его.

— А-а… можно посмотреть?

— Если хочешь.

Насколько можно было рассмотреть, у этого корабля было три палубы: нижняя представляла собой трюм, а две другие были выстроены с расчётом на рослых нижеземцев. Трюм был до половины заполнен грузом, и теперь на волнах покачивались мотки, свёртки и бочонки. Карса, по пояс в воде, устремился на звук. Рыбину он обнаружил на втором уровне, та билась в пенистой воде, которая едва доходила теблору до лодыжек. Огромная голова сома была утыкана длинными щепами, из ран текла кровь, окрасившая пену в розовый цвет. Рыбина перевернулась на бок, обнажив гладкое, серебристое подбрюшье.

Карса подобрался к сому и вогнал остриё меча ему в живот. Огромный хвост взметнулся, ударил теблора с такой силой, словно его лягнул боевой конь. Карса вдруг очутился в воздухе, а затем изогнутый борт врезался ему в спину.

Оглушённый теблор сполз в бурлящую воду. Сморгнул с глаз капли, а затем сидел неподвижно, наблюдая во тьме за предсмертными судорогами огромной рыбы.

Рядом возник Торвальд:

— А ты по-прежнему скор, Карса, — обогнал меня. Но, вижу, дело сделано! Я нашёл еду в тюках…

Но Карса уже не слышал, поскольку вновь потерял сознание.

Он очнулся от зловония гниющей плоти, которое тяжким маревом повисло в воздухе. В полумраке теблор едва смог разглядеть тушу мёртвой рыбины напротив, брюхо её было распорото, и наружу наполовину вывалился бледный труп. Где-то вдали, над головой раздавались шаги.

Позади рыбины и справа виднелась крутая лесенка наверх.

Сдерживая рвотные позывы, Карса подобрал свой меч и направился к лестнице.

Через некоторое время он выбрался на среднюю палубу корабля. Обожжённый заклятьями настил накренился настолько, что пройти было уже нелегко. Собранные припасы оказались аккуратно привалены к нижнему планширю, вдоль которого тянулись верёвки. Остановившись у люка, чтобы отдышаться, Карса огляделся в поисках Торвальда Нома, но даруджийца нигде не было видно.

Чары выжгли в палубе глубокие борозды. Теблор не увидел ни единого тела, не заметил никаких знаков, которые бы позволили предположить происхождение прежних владельцев корабля. Чёрную древесину, которая словно излучала тьму, теблор не опознал, нигде не были никаких украшений или резьбы, всюду царила прагматичная простота. Карсу это почему-то успокоило.

Из-за нижнего планширя показался Торвальд Ном. Он сумел избавиться от цепей, прикованных прежде к кандалам, остались лишь браслеты из чёрного железа на запястьях и лодыжках. Даруджиец тяжело дышал.

Карса поднялся, опираясь на меч.

— Ага! Дружище-великан снова с нами!

— Тебя, наверное, раздражает моя слабость, — пророкотал Карса.

— Этого и следовало ожидать, учитывая все обстоятельства, — отмахнулся Торвальд, пробираясь между припасами. — Я нашёл пищу. Садись и поешь, Карса, а я поведаю тебе о своих изысканиях.

Теблор медленно двинулся по наклонной палубе.

Торвальд вытащил откуда-то прямоугольную буханку тёмного хлеба.

— Я нашёл шлюпку — с парусом и вёслами, — так что мы не окажемся безвольными жертвами вечного штиля. Если экономить, воды хватит на полторы недели, а голод нам не грозит, даже если аппетит вернётся к тебе с удесятерённой силой…

Карса принял хлеб и начал отламывать небольшие кусочки. Зубы у теблора немного шатались, и жевал он очень осторожно. Хлеб оказался сдобной медовой булкой со сладкими фруктами внутри. После первого глотка Карсе пришлось напрячь всю свою волю, чтобы подавить тошноту. Торвальд протянул ему мех с водой и продолжил монолог:

— Скамей в шлюпке — человек на двадцать. Места много — по нижеземским меркам, но нам придётся одну выломать, чтобы тебе было куда поставить ноги. Если перегнёшься через планширь, сам увидишь. Я пока что взялся грузить в неё всё, что нам понадобится. Будет желание — можем осмотреть и другие корабли, хотя у нас вполне достаточно…

— Не нужно, — буркнул Карса. — Давай уплывём отсюда — чем раньше, тем лучше.

Торвальд на миг прищурился, глядя на теблора, затем кивнул:

— Решено. Карса, ты говоришь, что не вызывал тот шторм. Хорошо. Придётся тебе поверить, — по меньшей мере, поверить в то, что ты сам ничего такого не помнишь. Но я вот о чём подумал: этот ваш культ, эти Семь Ликов в Скале или как их там… есть у них свой Путь? Собственный мир — другой, а не тот, в котором мы с тобой живём?

Карса проглотил ещё один комочек хлеба.

— Я ничего прежде не слышал об этих Путях, о которых ты толкуешь, Торвальд Ном. Семеро живут в скале — и в мире снов теблоров.

— Мир снов… — Торвальд взмахнул рукой. — А вот это всё похоже на ваш мир снов, Карса?

— Нет.

— А что, если бы его… затопило?

Карса нахмурился:

— Ты мне напоминаешь Байрота Гилда. Слова твои не имеют смысла. Теблорский мир снов — равнина без холмов, где мхи и лишайники цепляются за ушедшие в землю валуны, где снег лежит низкими дюнами, форму которым придают холодные ветра. Где странные звери с бурой шерстью бегут где-то вдалеке…

— Так ты сам там бывал?

Карса пожал плечами:

— Так описывают его наши шаманы, — теблор помедлил, затем добавил: — Там, где я побывал… — Карса вновь замолк, затем тряхнул головой. — Иначе. Там всё… залито разноцветными туманами.

— Цветные туманы… А боги ваши были там?

— Ты не теблор. Нет нужды рассказывать тебе больше. Я уже поведал слишком много.

— Хорошо. Я просто пытался понять, где мы.

— Мы в море, а суши не видно.

— Это да. Но в каком море? И где солнце? Почему здесь не наступает ночь? И нет ветра? В каком направлении нам плыть?

— Неважно, в каком направлении. В любом! — Карса поднялся с тюка, на котором сидел. — Я уже довольно поел. Идём, закончим грузить припасы в лодку — и уплывём отсюда.

— Как скажешь, Карса.

С каждым днём он набирался сил и всё дольше сидел на вёслах, когда сменял Торвальда Нома. Море оказалось совсем неглубоким, и шлюпка несколько раз садилась на мели, — к счастью, песчаные, так что днище выдержало. Гигантских сомов они больше не видели, как, впрочем, и любой другой живности, водной или небесной, лишь время от времени мимо проплывала ветка-другая, лишённая коры и листьев.

Чем полней возвращались силы, тем быстрей таяли съестные припасы, и — хотя спутники не говорили об этом — невидимым третьим пассажиром в лодке оказалось отчаяние, которое заставляло теблора и даруджийца больше молчать, сковало, точно старый рабовладелец, и цепи становились всё тяжелее.

Поначалу спутники вели счёт дням по периодам сна и бодрствования, но последовательность вскоре нарушилась, так как Карса, кроме того, что подменял утомлённого даруджийца в остальное время, теперь начинал грести, когда Торвальд спал. Стало очевидно, что теблору нужно меньше отдыхать, а Торвальд, наоборот, уставал всё быстрее.

В последнем бочонке оставалась лишь треть воды. Карса сидел на вёслах, непринуждённо и легко рассекал мутные волны детскими палочками. Торвальд лежал под парусом и беспокойно метался во сне.

Боль почти полностью ушла из плеч, но задержалась в бёдрах и лодыжках. Карса провалился в однообразную вереницу повторяющихся действий, утратил ход мысли, не ведал, сколько прошло времени, заботился лишь о том, чтобы держаться прямого курса — насколько это вообще было возможно при полном отсутствии ориентиров. Оставалось лишь наблюдать за следом за кормой.

Торвальд открыл глаза — красные и воспалённые. Словоохотливость человек потерял уже давно. Карса начал подозревать, что даруджиец болен: они уже некоторое время вовсе не разговаривали. Торвальд медленно сел. И вдруг оцепенел.

— Мы не одни, — проговорил он хриплым, надтреснутым голосом.

Карса убрал вёсла в лодку и развернулся на банке. Прямо к ним направлялся большой чёрный трёхмачтовый корабль. Над белёсой водой темнели два ряда вёсел. А за судном на горизонте протянулась тёмная прямая линия. Теблор взял в руки меч и неторопливо поднялся.

— Никогда такого побережья не видел, — пробормотал Торвальд. — Если бы мы до него добрались без компании…

— Это стена, — объявил Карса. — Прямая стена, под которой тянется полоской пляж. — Он вновь перевёл взгляд на приближавшийся корабль. — Похож на те, что бились с ладьями.

— Ага, только немного больше. Наверное,флагман, только флага я никакого не вижу.

Спутники уже могли разглядеть фигуры, столпившиеся на высоком баке. Высокие, хотя всё же ниже Карсы, и очень худые.

— Не люди, — проворчал Торвальд. — Карса, я не думаю, что они пришли с миром. Только предчувствие такое, учти. Но всё равно…

— Я уже видел одного такого раньше, — ответил Карса. — Труп вывалился из желудка сома.

— Смотри, какие волны у берега, Карса. Это всё обломки. Растянулись на две или даже три тысячи шагов. Обломки целого мира. Как я и подозревал, моря здесь раньше не было.

— Но здесь есть корабли.

— Да. Значит, их здесь раньше тоже не было.

В ответ на это замечание Карса лишь равнодушно пожал плечами:

— Есть у тебя оружие, Торвальд Ном?

— Ну, гарпун… и молоток. А поговорить с ними ты даже не попробуешь?

Карса ничего не ответил. Парные ряды вёсел поднялись из воды и теперь неподвижно замерли над волнами, а корабль продолжал приближаться. Внезапно вёсла упали, строго вниз, вода забурлила, корабль замедлил ход, а затем остановился.

Шлюпка вздрогнула, ударившись о левый борт рядом с носом.

Вниз скатилась верёвочная лестница, но Карса, забросив меч за плечо, уже карабкался по борту, — благо ухватиться было за что. Теблор добрался до планширя и перебросил своё тело на другую сторону. Ноги упёрлись в палубу, и он распрямился.

Урида окружало кольцо серокожих воинов. Они были выше нижеземцев, но всё равно на голову ниже теблора. На поясах у них висели изогнутые сабли в ножнах, а бо́льшая часть одежды была сшита их шкур, покрытых блестящей, чёрной короткой шерстью. Длинные каштановые волосы, искусно заплетённые в косички, обрамляли раскосые, разноцветные глаза. За спинами команды, в районе миделя высилась груда отрубленных голов — несколько нижеземских, но преимущественно принадлежавших созданиям, похожим на зловещих воинов, правда, с чёрной кожей.

Холодок пробежал по спине Карсы, когда он заметил, что глаза отрубленных голов шевельнулись и уставились на него.

Один из серокожих воинов отрывисто бросил что-то. Выражение его лица было столь же высокомерным и презрительным, сколь и тон сказанного.

За спиной у Карсы Торвальд добрался до планширя.

Серокожий явно ждал какого-то ответа. Молчание затянулось, и лица воинов рассекли кривые ухмылки. Главный рявкнул какой-то приказ и указал рукой на палубу.

— Он хочет, чтобы мы встали на колени, Карса, — пробормотал Торвальд. — И вот я думаю, может, стоит…

— Я не встал на колени, даже когда был в цепях, — прорычал Карса. — С чего бы мне делать это сейчас?

— Потому что я насчитал шестнадцать противников — и кто знает, сколько ещё сидят под палубой. И они явно злятся…

— Шестнадцать — да хоть шестьдесят! — перебил Карса. — Они не умеют биться с теблорами.

— Но откуда ты…

Карса заметил, как двое воинов потянулись затянутыми в перчатки руками к своим саблям. Сверкнул кровный меч, горизонтальным ударом рассёк весь полукруг серокожих. Брызнула кровь. Тела закачались, попадали на спину, перевалились через низкое ограждение и рухнули на главную палубу.

На баке не осталось никого, кроме Карсы и — в шаге позади него — Торвальда Нома.

Семь воинов, которые стояли на средней палубе, разом отскочили, обнажая оружие, а затем двинулись вперёд.

— Они стояли так, что я мог их достать, — ответил Карса на вопрос даруджийца. — Отсюда я заключаю, что они никогда не сражались с теблорами. Теперь — узри, как я захвачу этот корабль.

С утробным рёвом урид спрыгнул на среднюю палубу — в гущу врагов.

Серокожие воины сражались с завидным умением, но это ничем им не помогло. Карса вкусил сполна, что значит утратить свободу, и больше не примет такой утраты. Приказ встать на колени перед этими жалкими, болезненными созданиями вызвал в нём кипящую ярость.

Шесть из семи воинов пали. Последний развернулся и с криком побежал к двери на другом конце средней палубы. Задержался, чтобы сорвать с ближайшей стойки массивный гарпун и метнуть в Карсу.

Теблор поймал его левой рукой.

Карса догнал серокожего и зарубил у самой двери. Пригнувшись и перебросив гарпун в правую руку, а меч — в левую, он нырнул в полутёмный коридор.

И два шага спустя попал на широкий камбуз с деревянным столом в центре. Второй дверной проём на другом конце комнаты, за ним — узкий проход с койками по обеим сторонам, дальше — резная дверь, которая жалобно скрипнула, когда теблор одним ударом распахнул её.

Четверо врагов, быстрый обмен ударами, Карса отбивался гарпуном и контратаковал кровным мечом. Несколько мгновений спустя четыре изрубленных тела уже лежали на блестящем деревянном полу. Пятая фигура, сидевшая в кресле на другом конце каюты, воздела руки — в воздухе забурлили чары.

С рычанием Карса ринулся вперёд. Заклятье сверкнуло, брызнуло, а затем остриё гарпуна пробило грудь колдуна насквозь и вышло наружу через спинку кресла. На сером лице застыло недоумённое выражение, чародей в последний миг поймал взгляд Карсы, а затем из его глаз ушла жизнь.

— Уругал! Узри гнев теблора!

За этим звонким криком последовала тишина, затем — медленный стук капель: кровь стекала с кресла колдуна на ковёр. Что-то холодное коснулось души Карсы, дыхание кого-то неведомого, безымянного, но преисполненного лютой ярости. Заворчав, урид стряхнул это чувство и огляделся. Высокая по нижеземским меркам каюта была выстроена из того же чёрного дерева. В уключинах на стенах мигали масляные лампы. На столе лежали карты и диаграммы, но прочесть знаки на них теблор не мог.

У двери послышался какой-то шорох.

Карса развернулся.

Торвальд Ном вошёл, оглядел трупы, затем уставился на сидящего колдуна, пришпиленного гарпуном к креслу.

— О гребцах можешь не беспокоиться, — проговорил даруджиец.

— Они рабы? Тогда мы освободим их.

— Рабы? — пожал плечами Торвальд. — Не думаю. Их не сковали цепями, Карса. И учти, голов у них нет. Повторяю: не думаю, что нам стоит беспокоиться по их поводу. — Человек шагнул вперёд и принялся разглядывать карты на столе. — Что-то мне подсказывает, эти беспомощные ублюдки, которых ты только что перебил, тоже не знали, куда плыть…

— Они победили в морском сражении.

— Много же им это принесло пользы.

Карса стряхнул кровь с лезвия меча и глубоко вздохнул:

— Я ни перед кем не встану на колени.

— Я мог встать на колени дважды. Может, им бы хватило. А теперь мы знаем не больше, чем до того, как увидели этот корабль. Да и вдвоём мы не управимся с судном такого размера.

— Они сделали бы с нами то же, что и с гребцами, — заявил Карса.

— Возможно. — Торвальд присмотрелся к одному из трупов у своих ног, осторожно присел на корточки. — Варвары какие-то на вид — то есть по даруджийским меркам. Тюленья кожа — значит, они настоящие мореходы. И связки когтей, клыков и ракушек. Тот, что сидит в кресле, был чародеем?

— Да. Не понимаю я таких воинов. Почему не взять в руки мечи и копья? Колдовство их — жалкое, но они почему-то слепо в него верят. Только посмотри на его лицо…

— Он поражён, да, — пробормотал Торвальд и покосился на Карсу. — Они так верят в чары, потому что магия обычно работает. Противники, как правило, не переживают встречу с заклятьем. Поскольку колдовство разрывает их на куски.

Карса вернулся к двери. Вскоре за ним последовал Торвальд.

Оба поднялись на центральную палубу. Карса принялся раздевать трупы, сперва отрезал уши и языки, потом выбрасывал голые тела за борт.

Некоторое время даруджиец молча наблюдал за ним, а затем направился к отрубленным головам.

— Они глазами следят за всем, что ты делаешь, — сообщил он Карсе. — Это просто невыносимо. — Человек сорвал шкуру с ближайшего свёртка и завернул в неё одну из отрубленных голов, затянул тесёмки. — Тьма им больше подойдёт, учитывая все обстоятельства…

Карса нахмурился:

— Почему ты так говоришь, Торвальд Ном? Что бы ты сам предпочёл: видеть всё вокруг или тьму?

— Почти все здесь — тисте анди. А немногие люди — слишком похожи на меня.

— Кто это — тисте анди?

— Такой народ. Некоторые из них сражаются в рядах освободительной армии Каладана Бруда в Генабакисе. Говорят, древний народ. В любом случае они поклоняются Тьме.

Карса вдруг почувствовал сильную усталость и присел на ступеньках, ведущих на бак.

— Тьме? — пробормотал урид. — Тьма, которая ослепляет воина, — странный объект для поклонения.

— Зато, быть может, самый реалистичный, — отозвался даруджиец, заворачивая в шкуру очередную голову. — Сколько из нас поклонялось тому или иному богу в отчаянной надежде как-то повлиять на собственную судьбу? Мы молимся знакомым ликам, чтобы оттолкнуть подальше свой страх перед неизвестностью — непредсказуемостью будущего. Кто знает, возможно, тисте анди — единственные среди нас взыскуют истины, которая кроется в небытии, в забвении. — Старательно отводя глаза, человек подобрал ещё одну чернокожую, длинноволосую голову. — Хорошо, что у этих несчастных нет глотки, чтобы производить звуки, иначе мы бы вынуждены были слушать жуткий спор.

— Так ты сомневаешься в собственных словах!

— Всегда сомневаюсь, Карса. На более приземлённом уровне слова подобны богам — это средство, которое позволяет держать страх в узде. Скорее всего, эта сцена будет мне сниться в кошмарах, пока старое сердце не разорвётся наконец. Бесконечная череда голов, слишком осмысленные глаза, которые укрывает тюленья кожа. И стоит мне завернуть одну — хлоп! — появляется другая.

— Слова твои — сплошные глупости.

— Да? И сколько же душ ты сам отправил во тьму, Карса Орлонг?

Глаза теблора сузились.

— Не думаю, что они попали во тьму, — тихо ответил он.

В следующий миг Карса отвёл взгляд, поражённый внезапным открытием. Год назад он бы убил любого, кто сказал бы то, что произнёс Торвальд, — если бы только понял, что слова эти должны были ранить, — а скорее всего, не понял бы. Год назад слова были грубыми, неудобными инструментами, укрытыми в простом, пусть и немного загадочном мире. Однако этот недостаток принадлежал лишь самому Карсе, а не всем теблорам, ибо Байрот Гилд часто метал в Карсу заострённые слова, и наверняка умный воин здорово потешался, хоть сам Карса и не осознавал толком их предназначения.

Бесконечные слова, болтовня Торвальда Нома — но нет, не только она, — всё, что Карса пережил с тех пор, как покинул свою деревню, послужило ему уроком о сложности мира. Сущности тонкие, еле уловимые, невидимой ядовитой змеёй скользили по всей жизни урида. Её клыки часто глубоко вонзались в душу, но ни разу Карса не осознал их происхождение, ни разу не узрел истинный источник боли. Яд угнездился в его душе, но урид отвечал ему — если вообще отвечал — лишь насилием. Часто выбирая неподходящую цель, слепо бросаясь во все стороны.

Тьма — и жизнь в слепоте. Карса вновь посмотрел на даруджийца, который продолжал заворачивать в шкуры отрубленные головы. А кто сдёрнул повязку с моих глаз? Кто пробудил Карсу Орлонга, сына Синига? Уругал? Нет, это был не Уругал. В этом теблор был уверен, ибо нездешняя ярость, которую он ощутил в каюте, ледяное дыхание, что коснулось его души, — принадлежали его богу. Это было чувство крайнего недовольства, гнева, к которому Карса остался почему-то… равнодушным.

Семь Ликов в Скале никогда не говорили о свободе. Теблоры были их слугами. Их рабами.

— Ты плохо выглядишь, Карса, — подходя, проговорил Торвальд. — Прости за мои последние слова…

— Не нужно, Торвальд Ном, — сказал, поднимаясь, Карса. — Мы должны вернуться в свою…

Теблор замолчал, когда его коснулись первые капли дождя, полившегося затем на палубу. Белёсого, липкого дождя.

— Фу! — фыркнул Торвальд. — Если это какой-то бог на нас плюнул, то он точно нездоров.

От воды шёл гнилой, омерзительный запах. Она быстро покрыла палубу корабля, снасти и изорванные паруса слоем густой, жирной жижи.

Разразившись проклятьями, даруджиец принялся собирать съестные припасы и бочонки с водой, чтобы погрузить их в шлюпку. Карса в последний раз обошёл палубу, разглядывая оружие и доспехи, снятые с серокожих. Он наткнулся на стойку с гарпунами и забрал шесть оставшихся.

Дождь перешёл в ливень, отгородил корабль от всего мира непроглядной, мутной завесой. Оскальзываясь в быстро прибывающей жиже, Карса и Торвальд быстро свалили припасы в шлюпку, затем оттолкнулись от борта корабля, и теблор сел на вёсла. Миг спустя огромное судно скрылось из вида, а дождь вокруг ослаб. Пять взмахов вёслами — и лодка совсем выскочила из-под его пелены, вновь застыла в спокойном море под бледным небом. Странный берег впереди медленно приближался.

Через несколько мгновений после того, как шлюпка с двумя пассажирами скрылась под завесой липкого дождя, на баке огромного корабля поднялись из мутной жижи семь бесплотных фигур. Сломанные, раздробленные кости, открытые раны без капли крови. Фигуры неуверенно покачивались в полумраке, словно едва могли удержаться в этом месте.

Один из пришельцев яростно зашипел:

— Всякий раз, как мы пытаемся затянуть узел потуже…

— Он его разрубает, — закончила другая фигура сухим, желчным тоном.

Третий призрак спустился на среднюю палубу, рассеянно пнул ногой брошенную саблю.

— Неудачу потерпели тисте эдур, — хрипло провозгласил он. — Если и нужна кара, то в наказание за их гордыню.

— Не нам этого требовать, — огрызнулся первый. — Не мы заправляем всем в этой игре…

— Но и не тисте эдур!

— Пусть так, но всем нам даны отдельные задания. Карса Орлонг всё ещё жив, и лишь он должен стать нашей заботой…

— Он начал сомневаться.

— Тем не менее странствие его продолжается. Нам следует — теми малыми силыми, какими мы сейчас располагаем, — направить его вперёд.

— До сих пор у нас не слишком-то получалось!

— Неправда. Разбитый Путь вновь пробуждается к жизни. Растерзанное сердце Первой империи начало кровоточить — сейчас лишь редкими каплями, но вскоре начнётся потоп. Нам нужно лишь бросить нашего избранного воина в нужное течение…

— А это в наших силах — по-прежнему весьма ограниченных?

— Давайте проверим. Начинайте предуготовления. Бер’ок, рассыпь пригоршню отатарала в каюте чародея: Путь тисте эдур всё ещё открыт, и в этом месте такой портал быстро превратится в рану… растущую рану. Время для подобных откровений ещё не пришло.

Затем фигура подняла изуродованную голову, словно принюхалась.

— Нужно действовать быстро, — объявила она. — Похоже, за нами выслали погоню.

Остальные шестеро обернулись к говорившему, тот кивнул в ответ на их безмолвный вопрос:

— Да. Сородичи вышли на наш след.

Обломки и плавучий мусор со всей земли прибило к массивной каменной стене — вырванные с корнем деревья, грубо отёсанные брёвна, доски, дранка, части фургонов и телег. По краям теснились пятна смятой травы и подгнившей листвы — целая равнина, которая поднималась и опускалась на волнах. Кое-где стену было почти не видно — так высоко поднимался мусор — и уровень воды под ним.

Торвальд Ном расположился на носу, а Карса сидел на вёслах.

— Не знаю, как нам добраться до стены, — сказал даруджиец. — Ты лучше суши вёсла, друг мой, иначе застрянем сейчас в этом мусоре. А вокруг кружат сомы.

Шлюпка замедлила ход, начала дрейфовать по ковру плавучих обломков. Вскоре оба спутника заметили, что невидимое течение несёт их вдоль края.

— Что ж, — пробормотал Торвальд, — первое течение в этом море. Или думешь, это какой-то прилив?

— Нет, — ответил Карса, вглядываясь в линию берега дальше по течению. — Это пробой в стене.

— Ого. Видишь, где он?

— Кажется, да.

Течение влекло шлюпку всё быстрее. Карса добавил:

— В береговой линии видно углубление, а на месте стены застряли брёвна и стволы деревьев — ты разве не слышишь рёв?

— Да, уже слышу, — напряжённым голосом отозвался даруджиец и поднялся. — И вижу. Карса, нам лучше…

— Да, лучше всего туда не попадать.

Теблор снова сел на вёсла и погнал шлюпку прочь от края. Лодка лениво дёрнулась, начала разворачиваться. Карса налёг на вёсла всем весом, попытался выправить курс. Вода вокруг забурлила.

— Карса! — закричал Торвальд. — Там люди — у пробоины! Я вижу разбитую лодку!

Когда теблор развернул шлюпку поперёк течения, пробоина оказалась по левую руку от него. Карса взглянул туда, куда указывал Торвальд, и оскалил зубы:

— Работорговец и его люди.

— Они машут нам руками.

Карса перестал грести левым веслом.

— Это течение нам не одолеть, — объявил он, вновь разворачивая лодку. — Чем дальше, чем сильней оно становится.

— Думаю, то же самое произошло и с лодкой Сильгара. Они её смогли пригнать к стене по эту сторону пробоины, но при этом разбили. Нам бы лучше избежать подобной доли, Карса, — если получится, конечно.

— Тогда гляди в оба, высматривай полузатопленные брёвна, — сказал теблор и повёл шлюпку ближе к берегу. — Кстати, нижеземцы вооружены?

— Я оружия не вижу, — отозвался через некоторое время Торвальд. — Они, судя по виду, в довольно… плохом состоянии. Застряли на островке из брёвен. Сильгар, Дамиск и ещё один… Борруг, кажется. О боги, Карса, да они отощали!

— Бери гарпун, — прорычал теблор. — Голод может довести их до отчаяния.

— Ещё чуть ближе к берегу, Карса, мы уже почти на месте.

Из-под днища послышался тихий хруст, затем скрежет, когда течение попыталось поволочь шлюпку вдоль заноса. Торвальд выскочил из лодки с верёвкой в одной руке и гарпуном в другой. Карса обернулся и увидел перед даруджийцем трёх натиев, которые даже не шевельнулись, чтобы помочь Торвальду, скорее даже отодвинулись подальше, насколько это было возможно на крошечном островке. Рёв от пробоины звучал по-прежнему вдалеке, зато ближе раздавались зловещие треск и хруст — завал из брёвен разваливался.

Торвальд привязал шлюпку к нескольким веткам и корням. Карса шагнул на берег, выхватил меч и посмотрел в глаза Сильгару.

Работорговец попытался отступить.

Рядом с тремя истощёнными нижеземцами лежали останки четвёртого — обглоданные дочиста кости.

— Теблор! — взмолился Сильгар. — Ты должен меня выслушать!

Карса медленно пошёл вперёд.

— Я могу спасти всех нас!

Торвальд потянул Карсу за руку:

— Погоди, друг мой, давай послушаем, что скажет этот ублюдок.

— Он скажет что угодно, — прорычал Карса.

— Даже так…

Заговорил Дамиск Серый Пёс:

— Послушай, Карса Орлонг! Этот островок разваливается — всем нам нужна ваша шлюпка. Сильгар — чародей, он может открыть портал. Если мы не утонем. Понимаешь? Он может вывести нас из этого мира!

— Карса, — проговорил Торвальд и пошатнулся, потому что брёвна у него под ногами пришли в движение, а затем крепче сжал руку теблора.

Карса перевёл взгляд на даруджийца:

— Ты поверишь Сильгару?

— Конечно, нет! Но выбора-то у нас не остаётся — вряд ли мы выживем, если ухнем на шлюпке в пробоину. Мы ведь даже не знаем, насколько высока эта стена: полёт по ту сторону может сильно затянуться. Карса, мы вооружены, а они — нет, к тому же они слишком слабы, чтобы нам повредить, ты сам это видишь!

Сильгар завопил — у него за спиной резко просела высокая груда брёвен. Карса нахмурился и вложил меч в ножны.

— Начинай отвязывать лодку, Торвальд. — Теблор помахал рукой нижеземцам. — Ладно, пошли. Но знай, работорговец, малейший признак обмана… и твои подручные будут обгладывать уже твои кости.

Дамиск, Сильгар и Борруг неуверенно шагнули вперёд.

Весь этот участок завала двинулся по течению, разваливаясь с краёв. Стало ясно, что пробоина расширяется под давлением огромного моря.

Сильгар забрался в шлюпку и присел на носу.

— Я открою портал, — хрипло объявил натий. — Я смогу это сделать лишь один раз…

— Тогда почему вы не сбежали давным-давно? — спросил Торвальд, отвязывая последнюю верёвку, прежде чем вскарабкаться на борт.

— Раньше не было хода — в море. Но теперь, здесь — кто-то открыл врата. Рядом. Ткань… ослабла. Мне не хватило бы умения самому сотворить подобное. Но я смогу пройти по следу.

Шлюпка отошла от разваливающегося островка, быстро понеслась по течению. Карса налегал на вёсла, пытаясь удержать нос лодки вдоль течения.

— По следу? — повторил Торвальд. — Куда?

В ответ Сильгар просто покачал головой.

Карса бросил вёсла и, перебравшись на корму, взялся обеими руками за руль.

Шлюпка неслась по рокочущему, бурлящему морю мусора к пробоине. Там, где стена подалась, стояла охряная мгла — высокая и широкая, точно грозовая туча. За ней, казалось, не было вообще ничего.

Сильгар делал обеими руками странные жесты, вытягивал их вперёд, точно слепой, что пытается нащупать засов на двери. Затем натий резко ткнул пальцем вправо.

— Туда! — заорал он, дико вытаращившись на Карсу. — Туда поворачивай!

Там, куда указывал Сильгар, не было ничего особенного. Но сразу за тем местом вода просто исчезала — там протянулась дрожащая линия пробоя в стене. Пожав плечами, Карса надёг на руль. Маршрут его мало беспокоил. Если Сильгар не справится, они все вместе рухнут, пролетят неведомо сколько и упадут в пенный водоворот, который их и погубит.

Теблор видел, как все, кроме Сильгара, пригнулись, онемев от ужаса. Теблор улыбнулся.

— Уругал! — проревел он, вставая, когда шлюпка устремилась к обрыву.

И тьма окутала их.

А затем шлюпка упала.

Громкий, оглушительный треск. Рукоять руля раскололась в руках Карсы, потом корма врезалась ему в спину так, что теблор отлетел вперёд. В следующий миг он ударился о воду так, что ахнул — и набрал полный рот солёной воды — и погрузился в ледяную черноту.

Карса рванулся обратно, наверх, вынырнул на поверхность, но чернота оставалсь непроглядной, будто они упали в колодец или оказались в глубокой пещере. Рядом кто-то беспомощно кашлял, а чуть дальше отчаянно барахтался в воде ещё один из выживших.

Карсы коснулся какой-то обломок. Шлюпка разбилась, хотя теблор был уверен, что упали они не с такой уж и большой высоты — не больше двух ростов взрослого воина. Если бы лодка не врезалась во что-то, она бы уцелела.

— Карса!

Продолжая кашлять, Торвальд Ном возник рядом с теблором. Даруджиец нащупал обломок одного из вёсел, который и обхватил руками.

— Как думаешь, что за Худова дрянь с нами случилась?

— Мы проскочили в колдовские ворота, — объяснил Карса. — Это очевидно, потому что мы попали в другое место.

— Всё не так просто, — возразил Торвальд. — Смотри сюда — на лопасть весла.

Карса хорошо держался в солёной воде, поэтому быстро доплыл до конца веретена. Весло было словно разрублено одним ударом железного меча, какие носят нижеземцы. Теблор хмыкнул.

Бултыхание приблизилось. Откуда-то издали послышался голос Дамиска.

— Сюда! — отозвался Торвальд.

Рядом возникла тень. Это был Сильгар — работорговец ухватился за один из бочонков с водой.

— Где мы? — спросил у работорговца Карса.

— А мне откуда знать? — огрызнулся натий. — Не я сотворил эти врата, я ими только воспользовался, и они уже почти закрылись, поэтому дно лодки осталось с другой стороны. Его просто начисто отрезало. Впрочем, думаю, что мы в море, под затянутым тучами небом. Если бы света совсем не было, мы бы сейчас никак не смогли друг друга разглядеть. Увы, прибоя я не слышу, хотя море такое спокойное, что волн просто нет, наверное.

— Значит, мы можем оказаться в дюжине гребков от берега и этого не понять.

— Да. На счастье, море тут довольно тёплое. Мы просто дождёмся рассвета…

— Если он вообще наступит, — проворчал Торвальд.

— Наступит, — заверил его Сильгар. — Чувствуешь температуру слоёв в воде? У ног она холоднее. Так что солнце прогревает это море, я уверен.

Рядом появился Дамиск, он тащил за собой Борруга, который, похоже, потерял сознание. Когда он потянулся к бочонку, Сильгар его оттолкнул, а затем, брыкаясь ногами, отплыл подальше.

— Работорговец! — выдохнул Дамиск.

— Бочонок и так еле держит мой вес, — прошипел Сильгар. — Он почти полон пресной водой, которая нам, скорее всего, понадобится. Что стряслось с Борругом?

Торвальд подвинулся, чтобы дать Дамиску место на веретене весла. Охранник попытался положить туда и руки Борруга, и даруджиец вновь придвинулся, чтобы помочь.

— Не знаю, что с ним, — ответил Дамиск. — Может, головой ударился, хотя я раны не нащупал. Поначалу он бредил, что-то нёс, затем просто потерял сознание и чуть не утонул. Повезло, что я до него дотянулся.

Голова Борруга то и дело скрывалась под водой.

Карса потянулся и схватил бесчувственного человека за запястья.

— Я его возьму, — прорычал теблор, набрасывая руки Борруга себе на шею.

— Свет! — вдруг завопил Торвальд. — Я видел свет — вон там!

Остальные обернулись.

— Я ничего не вижу, — проворчал Сильгар.

— А я видел! — настаивал Торвальд. — Слабый. Уже погас. Но я видел…

— Скорее всего, перевозбуждённое воображение, — проговорил Сильгар. — Будь у меня силы, я бы открыл свой Путь и…

— Я знаю, что́ видел! — возмутился даруджиец.

— Тогда веди нас, Торвальд Ном, — сказал Карса.

— Заведёт нас не в ту сторону! — зашипел Сильгар. — Безопаснее подождать…

— Ну так жди, — отрезал Карса.

— У меня есть пресная вода, а у вас — нет…

— Верно. Придётся мне тебя убить, раз ты решил оставаться здесь. Вода ведь нам может понадобиться. А тебе — нет, поскольку ты будешь мёртвый.

— Теблорская логика просто восхитительна, — хихикнул Торвальд.

— Ладно-ладно, поплыву за вами, — быстро согласился Сильгар.

Даруджиец задал небыстрый, но ровный темп, отталкиваясь ногами под водой, и потянул за собой весло. Дамиск продолжал держаться за веретено одной рукой, а ногами начал делать странные лягушачьи движения.

Ухватив одной рукой запястья Борруга, Карса последовал за ними. Голова бесчувственного нижеземца лежала у него на правом плече, а колени бились о бёдра теблора.

Рядом, шумно молотя ногами по воде, толкал вперёд свой бочонок Сильгар. Карса заметил, что воды в бочонке куда меньше, чем говорил рабовладелец, и он легко удержал бы всех.

Впрочем, самому теблору поддержка была не нужна. Особой усталости он не испытывал и, похоже, держался на поверхности лучше, чем нижеземцы. С каждым вдохом его плечи и верхняя часть груди поднимались из воды. И если не считать коленей Борруга, которые мешали загребать ногами, нижеземец ничем не мешал…

Но что-то было не так с этими коленями. Карса приостановился, протянул руку и пощупал.

Обе ноги были начисто отрезаны сразу под коленями, а вода за ними казалась тёплой на ощупь.

Торвальд обернулся и спросил:

— Что случилось?

— Как думаешь, есть в этих водах сомы?

— Сомневаюсь, — ответил даруджиец. — Там ведь море было всё-таки пресное.

— Хорошо, — хмыкнул Карса и поплыл дальше.

Свет, который заметил Торвальд, больше не появлялся. Они продолжали плыть в полной темноте, впрочем, море было совершенно спокойным.

— Это глупо! — объявил через некоторое время Сильгар. — Мы просто вымотаемся безо всякого смысла…

Торвальд окликнул Теблора:

— Карса, а почему ты спрашивал про сомов?

Что-то большое, покрытое грубой шкурой поднялось из моря и упало на спину Карсе, так что урид ушёл под воду. Запястья Борруга вырвались из его хватки, руки дёрнулись назад и пропали. Оказавшись под водой на глубине большей, чем рост взрослого воина, Карса развернулся. Одной ногой он попал в крепкое, твёрдое тело. Теблор воспользовался этим, чтобы оттолкнуться, и поплыл наверх.

Как только он вынырнул, уже сжимая в руке свой кровный меч, всего на расстоянии роста показалась громадная серая рыба, пасть, полная острых зубов, сомкнулась на том, что ещё было видно от Борруга. Зубы рассекли голову, плечи и руки. Широкая голова рыбы яростно закачалась вперёд-назад, странные глаза-блюдца сверкнули, словно озарившись внутренним светом.

Позади Карсы раздались крики, и он обернулся. Дамиск и Сильгар отчаянно работали ногами, пытаясь спастись. Торвальд плыл на спине, крепко сжимая в руках весло, а ногами молотил под водой. Только он молчал, хотя лицо даруджийца перекосилось от страха.

Карса вновь посмотрел на рыбу. Она, похоже, никак не могла проглотить Борруга — одна из его рук легла поперёк горла. Рыбина застыла в воде почти вертикально, дёргая головой взад и вперёд.

Зарычав, Карса поплыл к ней.

Как только теблор приблизился, рука Борруга высвободилась и труп скрылся в утробе чудовища. Набрав полную грудь воздуха, Карса взбрыкнул ногами и приподнялся над водой. Его кровный меч описал кривую, оставляя за собой хвост воды, и впился в нос огромной рыбы.

Тёплая кровь брызнула на предплечья Карсы.

Рыба отдёрнулась всем телом.

Карса рывком подплыл ближе и обхватил чудовище ногами под парой боковых плавников. Рыба попыталась вывернуться, но не смогла преодолеть хватку теблора.

Карса перехватил меч, вонзил его в брюхо и рванул вниз.

Вода вдруг стала горячей от крови и желчи. Тело рыбины обмякло и потянуло его в глубину. Урид вложил меч в ножны; затем, продолжая погружаться вместе с рыбиной, засунул руку в открытую рану. Ладонь наткнулась на бёдро Борруга — изодранное месиво плоти — и пальцы сомкнулись на кости.

Карса протащил нижеземца сквозь облако белёсой жидкости, которая жгла глаза, и вынырнул на поверхность вместе с телом.

Теперь кричал Торвальд. Обернувшись, Карса увидел, что даруджиец стоит в воде по пояс и размахивает обеими руками. Рядом Сильгар и Дамиск брели по отмели на берег.

Волоча за собой Борруга, Карса поплыл вперёд. Полдюжины гребков спустя он коснулся ногами песчаного дна. Теблор встал, продолжая держать Борруга за ногу. В следующий миг он уже был на берегу.

Остальные сидели или стояли на коленях на бледной полосе песка и пытались перевести дух.

Бросив тело на землю, Карса встал, запрокинув голову, принюхиваясь к тёплому, влажному воздуху. За усыпанной ракушками линией прилива высился густой лиственный лес. Жужжание и писк насекомых, тихий шорох — что-то маленькое пробежало среди сухих водорослей. Торвальд подобрался ближе к теблору.

— Карса, он мёртв. Умер ещё до того, как акула его прихватила…

— Значит, это была акула. Моряки на малазанском корабле говорили об акулах.

— Карса, когда акула кого-то проглотила, не стоит бросаться за несчастным ублюдком. Ему всё одно конец…

— Он был под моей опекой, — пророкотал теблор. — Акула не имела на него никаких прав, мёртв он был или жив.

Сильгар уже поднялся на ноги и стоял в нескольких шагах от них. Услышав слова Карсы, он визгливо расхохотался и сказал:

— Из желудка акулы на обед чайкам и крабам! Жалкий дух Борруга несомненно весьма тебе благодарен, теблор!

— Я принёс нижеземца, — ответил Карса, — и теперь возвращаю его под твою опеку, работорговец. Если хочешь оставить его чайкам и крабам — это твоё решение.

Урид вновь обернулся к тёмному морю, но не увидел и следа мёртвой акулы.

— И ведь никто мне не поверит, — пробормотал Торвальд.

— Во что не поверит, Торвальд Ном?

— Ну, я себя вообразил стариком, много лет спустя: вот сижу я в «Умниковой корчме» в Даруджистане и рассказываю эту историю. Своими глазами всё видел, и то едва могу поверить. Ты ведь до пояса из воды выскочил, когда мечом махнул, — хорошо, небось, иметь четыре лёгких. Но даже так…

Он покачал головой. Карса пожал плечами.

— Сомы были хуже, — заметил он. — Сомы мне не понравились.

— Предлагаю, — громко объявил Сильгар, — немного поспать. На рассвете разведаем всё, что можно разведать. Пока же возблагодарим Маэля за то, что по-прежнему живы.

— Уж прости, — проворчал Торвальд, — но я лучше возблагодарю какого-нибудь упрямого теблора, чем морского бога.

— Значит, вера твоя печальнейшим образом ослабла, — насмешливо бросил работорговец и отвернулся.

Торвальд медленно встал.

— Карса, — прошептал он, — учти, что избранный морской зверь Маэля — акула. Так что не сомневаюсь: всё это время Сильгар неустанно молился…

— Не важно, — ответил Карса. Он глубоко вдохнул воздух, наполненный запахами джунглей, и медленно выдохнул. — Я на суше, и я свободен. Потому сейчас я пройдусь по берегу — испробую эту новую землю.

— Я с тобой, друг. По-моему, я видел свет где-то справа, чуть выше этого пляжа. Хочу там осмотреться.

— Как пожелаешь, Торвальд Ном.

Оба зашагали вдоль берега.

— Карса, ни у Сильгара, ни у Дамиска нет ни капли совести. А у меня есть. Ровно капля, не спорю, но всё же есть. И поэтому — спасибо тебе.

— Мы спасали друг другу жизнь, Торвальд Ном, и я рад назвать тебя другом и считать тебя воином. Не теблоским воином, конечно, но всё же воином.

Даруджиец долго молчал. Они уже давно потеряли из виду Сильгара и Дамиска. Берег по правую руку от них вздымался огромными ступенями бледного камня, вымытую волнами скалу покрывали ползучие побеги, спустившиеся по скале из густого леса наверху. Из разрыва в тучах струился призрачный звёздный свет, отражался на идеально ровной глади воды слева. Песок под ногами уступил место гладкому, волнистому камню.

Торвальд коснулся руки Карсы и остановился, указывая на верхнюю часть склона.

— Там! — прошептал даруджиец.

Теблор тихо хмыкнул. Над спутанными кустами возвышалась приземистая, уродливая башня. Прямоугольное, резко сужающееся кверху строение нависало над берегом шишковатой чёрной тенью. На третьей четверти её общей высоты, в обращённой к морю стене виднелось глубоко посаженное треугольное окно. Тусклый жёлтый свет бежал по краям закрытых ставней.

К берегу сбегала узенькая тропа, а рядом — в пяти шагах от линии прилива — лежали обломки рыбацкой лодки, выгнутые рёбра каркаса оплели водоросли и выбелил птичий помёт.

— Заглянем на огонёк? — поинтересовался Торвальд.

— Да, — ответил Карса и зашагал к тропинке.

Даруджиец быстро догнал его.

— Только трофеев брать не будем, ладно?

Пожав плечами, теблор сказал:

— Зависит от того, как нас примут.

— Чужаки на пустынном берегу, один из них — великан с мечом длиной почти в мой рост… Среди ночи. Стучатся в двери. Если нас примут с распростёртыми объятьями, это будет чудо. Хуже того, вряд ли мы поймём язык друг друга…

— Слишком много слов, — перебил его Карса.

Спутники поднялись к основанию башни. С обращённой к морю стороны входа не оказалось. Хорошо вытоптанная, покрытая известняковой пылью тропинка уводила за угол, на другую сторону. Вокруг лежали грудами крупные глыбы желтоватого камня: многие из них явно приволокли издалека, на других виднелись следы зубила. Сама башня была выстроена из того же материала, однако шишковатая форма оставалась загадкой, пока Карса и Торвальд не подошли ближе.

Даруджиец протянул руку и провёл пальцами по одному из угловых камней.

— Эта башня сложена из окаменелостей! — прошептал он.

— Что такое окаменелости? — спросил Карса, разглядывая странные узоры, выдавленные в камне.

— Древняя жизнь, обратившаяся в камень. Думаю, учёные мужи уже придумали объяснение тому, как такое превращение могло произойти. Увы, образование я получил несистемное и… хм, получил неохотно. Смотри, вот — какая-то здоровенная раковина. А вот это похоже на позвоночник какой-то странной змеи…

— Это просто резьба, — заключил Карса.

Глубокий, рокочущий хохот заставил их обернуться. У поворота тропинки стоял мужчина — большой по нижеземским меркам, с очень тёмной, почти чёрной кожей. На нём не было рубахи, только изрядно проржавевшая кольчужная безрукавка. Мощные, напрочь лишённые жира мускулы вились по его рукам, плечам и торсу, точно крепкие канаты. Пояс поддерживал набедренную повязку из какого-то бесцветного материала. Голову нижеземца укрывала шапка, сделанная, похоже, из остатков капюшона, но Карса видел густую, посеребрённую сединой бороду.

Никакого оружия при незнакомце не было видно — даже ножа. Его зубы блеснули в улыбке.

— Сперва вопли с моря, а теперь парочка пришлых болтает по-даруджийски прямо под моей башней. — Мужчина чуть вздёрнул голову, чтобы посмотреть в лицо Карсе. — Я было подумал, что ты фенн, но ты ведь никакой не фенн, правда?

— Я — теблор…

— Теблор?! Ого, парень, далеко же ты забрался от дома!

Торвальд шагнул вперёд:

— Господин, ты прекрасно говоришь по-даруджийски, но я уверен, что слышу лёгкий малазанский акцент. Более того, по цвету кожи я бы предположил, что ты — напанец. Выходит, мы в Квон-Тали?

— А вы не знаете?

— Увы, господин, боюсь, не знаем.

Незнакомец хмыкнул, затем повернулся обратно к тропе:

— Резьба, ха!

Торвальд покосился на Карсу, затем пожал плечами и пошёл за напанцем.

Карса последовал за ними.

Дверь располагалась с противоположной стороны. Перед ней возникла развилка: одна тропа уходила к башне, а другая вела к насыпной дороге, которая отделяла побережье от тёмной полосы леса.

Напанец толчком открыл дверь и нырнул внутрь.

Торвальд и Карса невольно задержались на развилке, глядя на огромный каменный череп, который выполнял роль дверной перемычки. В длину он был в теблорский рост и протянулся от одного края стены до другого. Ряды похожих на кинжалы зубов заставили бы завидовать даже седого медведя.

Незнакомец вновь появился снаружи:

— Производит впечатление, да? Я собрал бо́льшую часть тела этого ублюдка. Должен был догадаться, что он окажется больше, чем я подумал сначала, но первыми нашлись предплечья, понимаете, а они такие крохотные, что я вообразил себе зверя не выше тебя, теблор, но с головой такого же размера. Ничего удивительного, что они вымерли, говорил я себе. Конечно, именно такие ошибки приучают человека к смирению и скромности, и — видит Худ — эта тварь меня посрамила от души. Входите — я чаю заварил.

Торвальд ухмыльнулся Карсе:

— Видишь, что бывает, если долго жить в одиночестве?

Оба вошли в башню.

И были ошарашены тем, что увидели внутри. Башня оказалась полой — только хлипкие леса тянулись к одинокому окошку в обращённой к морю стене. Пол хрустящим ковром покрывали каменные осколки. Со всех сторон протянулись под разными углами высохшие жерди, их соединяли перемычки и стягивали многочисленные верёвки. Эта конструкция окружала нижнюю часть каменного скелета: зверь стоял на толстых задних ногах, похожих на птичьи, но трёхпалых и с громадными когтями. Хвост вился по одной из стен цепью отдельных позвонков.

Напанец сидел под лесами, рядом с обложенным кирпичами очагом и помешивал что-то в одном из двух горшков на углях.

— Видите, в чём у меня проблема? Я выстроил башню, считая, что у меня будет полно места на реконструкцию этой твари. А потом я начал находить всё новые и новые рёбра, будь они неладны, — не могу даже лопатки приделать, не говоря уж о предплечьях, шее и голове. Я, конечно, и так, и эдак собирался разбирать башню, чтобы добраться до черепа. Но теперь все планы мои пошли прахом, потому что придётся поднимать и расширять крышу, а это дело хитрое. До Худа хитрое.

Карса подошёл ближе к очагу, наклонился и понюхал воздух над вторым горшком, в котором бурлила густая мыльная жидкость.

— Тебе не понравится, — заметил напанец. — Это чтобы кости друг к другу клеить. Когда застывает, становится крепче камня, а потом выдержит любой вес. — Незнакомец нашёл несколько глиняных чашек и принялся наливать в них травяной чай при помощи деревянной ложки. — И посуда из него ничего получается.

Торвальд с трудом оторвал глаза от громадного скелета над головой, а затем приблизился, чтобы принять чашку.

— Меня зовут Торвальд Ном…

— Ном? Из Дома даруджистанских Номов? Странное дело. Я-то принял тебя за разбойника, точнее, бывшего разбойника. Прежде чем ты стал рабом.

Торвальд скривился, глядя на Карсу:

— Это всё треклятые шрамы от кандалов — нам нужно сменить одежду, найти что-то с длинными рукавами. И высокие мокасины до колен.

— Да вокруг полно беглых рабов, — сообщил напанец, пожимая плечами. — Я бы по этому поводу особо не беспокоился.

— Так где мы?

— На северном побережье Семи Городов. Отатараловое море. Весь этот полуостров покрывает лес под названием А’рат. Ближайший город — Эрлитан, до него где-то пятнадцать дней пешком на запад.

— А как тебя зовут, позволь спросить?

— На этот вопрос, Торвальд Ном, простого ответа не найти. Местные называют меня Ба’йенрок, что по-эрлийски означает «Хранитель». А в жестоком и грубом внешнем мире меня знают лишь как человека, который давным-давно умер, и я не собираюсь никого разубеждать. Так что Ба’йенрок или Хранитель, выбирай сам.

— Пусть будет Хранитель. Что это за отвар? Некоторые запахи мне незнакомы, а для человека, рождённого и воспитанного в Даруджистане, — это ситуация почти невозможная.

— Сбор местных трав, — ответил Хранитель. — Названий их не ведаю, свойств не знаю, но на вкус они мне нравятся. А те, от которых меня тошнило, я уже давно вычислил и убрал.

— Рад слышать, — сказал Торвальд. — Но ты, похоже, многое знаешь об этом жестоком и грубом внешнем мире. О даруджийцах, теблорах… Разбитая лодка внизу — твоя?

Хранитель медленно поднялся:

— А вот теперь ты меня заставляешь нервничать, Торвальд. Нехорошо заставлять меня нервничать.

— Кхм, тогда я больше не буду задавать вопросов.

Хранитель ткнул Торвальда кулаком в плечо, так что даруджийца отнесло на шаг назад:

— Мудрый выбор, парень. Похоже, мы с вами поладим, хотя мне было бы приятней, если бы твой молчаливый приятель тоже сказал слово-другое.

Потирая плечо, Торвальд обернулся к Карсе. Теблор оскалил зубы:

— Мне нечего сказать.

— Люблю тех, кому нечего сказать, — заметил Хранитель.

— Повезло тебе, — прорычал Карса, — ибо ты не хочешь сделать меня своим врагом.

Хранитель вновь наполнил чашки:

— В своё время бывали у меня враги и похуже тебя, теблор. Пострашней, и побольше, и позлее. Теперь-то они по большей части мертвы.

Торвальд откашлялся:

— Увы, старость погубит всех нас — рано или поздно.

— Это верно, парень, — согласился Хранитель. — Жаль только, что никому из них не выпало возможности в том лично убедиться. Ладно, я так думаю, вы оба голодны. Но чтобы есть мои припасы, вы сперва должны для меня кое-чтосделать: помочь мне разобрать крышу. За день-два должны управиться.

Карса огляделся по сторонам:

— Я не буду на тебя работать. Выкапывать кости и собирать их вместе — пустая трата времени. Бессмысленная.

Хранитель вдруг замер совершенно неподвижно.

— Бессмысленная? — он выдохнул это слово едва слышно.

— Неуместное проявление характерной теблорской практичности, — поспешно вмешался Торвальд. — И прямолинейность воина, которая частенько проявляется в ненамеренной грубости…

— Слишком много слов, — перебил Карса. — Этот человек тратит жизнь на глупое дело. Когда я решу, что голоден, я заберу еду.

Хотя теблор ожидал, что Хранитель ответит насилием, и хотя рука Карсы находилась рядом с рукоятью кровного меча, он не успел увернуться от размытого в воздухе кулака, который рванулся вперёд и врезался в рёбра воину справа. Кости хрустнули. Воздух рывком вырвался из лёгких. Карса осел и неуклюже отступил на шаг, безуспешно пытаясь вздохнуть. От боли потемнело в глазах.

Никогда в жизни его не били так. Даже Байрот Гилд не был способен нанести подобный удар. Сознание уже ускользало, но Карса успел бросить на Хранителя поражённый взгляд, исполненный искреннего восхищения. А затем рухнул на землю.

Когда он очнулся, в открытую дверь лились солнечные лучи. Теблор обнаружил, что лежит на каменном крошеве. В воздухе стояла известняковая пыль, которая сыпалась сверху. Застонав от боли в сломанных рёбрах, Карса медленно сел. Откуда-то из-под потолка башни доносились голоса.

Кровный меч по-прежнему висел у него на спине. Теблор опёрся на каменные ноги гигантского скелета, чтобы встать. Подняв взгляд, он увидел Торвальда и Хранителя — они стояли на лесах под самым потолком, который к уже был частично разобран. Даруджиец посмотрел вниз.

— Карса! Я бы тебя пригласил наверх, но боюсь, что леса твоего веса не выдержат. В любом случае мы уже многое сделали…

Его перебил Хранитель:

— Ещё как выдержат! Я по ним весь хребет поднял, а он весит побольше одного теблора. Поднимайся сюда, парень, и примемся за стены.

Карса пощупал на правом боку синяк, смутно напоминавший по форме кулак. Дышать было больно; урид не был уверен, что сумеет забраться наверх, не говоря уж о том, чтобы работать. С другой стороны, он очень не хотел показывать слабость — особенно этому мускулистому напанцу. Поморщившись, теблор потянулся к ближайшей перекладине.

Подъём давался ему мучительно, болезненно медленно. Сверху оба нижеземца смотрели на него в полном молчании. Когда Карса добрался до площадки и оказался рядом с Торвальдом и Хранителем, всё его тело покрывал пот.

Хранитель недоверчиво посмотрел на урида.

— Худ меня побери, — пробормотал он, — я-то удивился, что ты вообще смог встать, теблор. Я ведь знаю, что сломал рёбра… Проклятье! — Он поднял замотанную бинтами руку в самодельном лубке. — Я же и себе кости сломал. Это всё моя вспыльчивость. Всегда от неё были проблемы. Не умею сносить оскорблений. Лучше посиди здесь — мы сами справимся.

Карса презрительно ухмыльнулся:

— Я из племени уридов. Думаешь, шлепок от нижеземца мне помешает?

Он выпрямился. Потолок представлял собой одну цельную плиту известняка, которая слегка выходила за стены. Чтобы убрать её, нужно было сбить раствор на стыках, а затем просто столкнуть в сторону — и глыба, свалившись, раскололась бы у подножия башни. Раствор на крупных каменных блоках был вычищен до самого края лесов. Карса прислонился плечом и толкнул.

Оба человека схватились за перевязь кровного меча, когда теблор повалился вперёд — перед ним исчезла больша́я часть стены. От оглушительного грохота снизу башня вздрогнула. На миг показалось, что вес Карсы стянет всех троих с платформы, но Хранитель обвил ногой один из столбов и закряхтел, когда ремни перевязи натянулись. Целый удар сердца все трое висели неподвижно, а затем напанец медленно согнул здоровую руку и вытащил Карсу обратно на площадку.

Теблор ничем не мог ему помочь — он чуть не потерял сознание, когда столкнул глыбу, и боль ревела у него в голове. Теблор медленно опустился на колени.

Торвальд судорожно вздохнул и отпустил ремни, потом с глухим стуком плюхнулся на кривые доски. Хранитель расхохотался:

— Ну, тут легко управились! Это хорошо — вы оба заслужили завтрак.

Торвальд закашлялся, затем сказал Карсе:

— Если вдруг тебе интересно, на рассвете я вернулся на берег за Сильгаром и Дамиском. Но их на месте не оказалось. Не думаю, что работорговец собирался путешествовать с нами: рядом с тобой, Карса, он опасался за свою жизнь — и, ты должен признать, не без оснований. По их следам я добрался до прибрежной дороги. Направились они на запад, это значит, что Сильгар знал куда больше о том, где мы очутились, чем говорил. Пятнадцать дней до Эрлитана, а это крупный порт. Если бы они пошли на восток, до ближайшего города добирались бы больше месяца.

— Слишком много болтаешь, — заметил Карса.

— Да, — согласился Хранитель, — это точно. Путешествие у вас двоих было знатное — я о нём знаю уже больше, чем хотел. Но не беспокойся, теблор. Поверил я где-то половине. Дескать, акулу убил. Знаешь, в местных водах акулы большие, великоваты даже для дхенраби. Маленьких повыели всех. Я здесь ещё не видел такой, чтобы была меньше двух твоих ростов в длину, теблор. А ты, значит, одним ударом ей голову разрубил? Деревянным мечом? На глубине? А ещё что? Сомы? Такие большие, что человека целиком глотают? Ха! Вот это уже ни в какие ворота.

Торвальд возмущённо уставился на Хранителя:

— Но это всё правда! Такая же правда, как и затопленный мир, и полный корабль с безголовыми тисте анди на вёслах!

— Вот в это всё я верю, Торвальд. Но акула и сомы? Ты меня за дурака держишь? Ладно, давайте спускаться и готовить еду. Позволь-ка я тебя подвяжу, теблор, на случай, если вдруг уснёшь на полпути вниз. Мы за тобой.

Хранитель резал и бросал в похлёбку из крахмалистых клубнеплодов копчёную и засоленную камбалу. Когда Карса доел вторую миску, его охватила отчаянная жажда. Хранитель указал им путь к роднику рядом с башней, из которого даруджиец и теблор с наслаждением напились.

Торвальд плеснул себе воды в лицо и уселся, прислонившись спиной к упавшей пальме.

— Я тут подумал, друг мой, — начал он.

— Вот этим и следует заниматься вместо болтовни, Торвальд Ном.

— Это семейное проклятье. Папаша мой был ещё хуже. Как ни странно, некоторые линии в семействе Номов — наша полная противоположность: из них даже под пыткой слова не вытянешь. Есть у меня один кузен, наёмный убийца…

— Ты, вроде бы, о чём-то подумал.

— Ах, да. Верно. Эрлитан. Нам нужно отправиться туда.

— Зачем? Ни в одном большом городе в Генабакисе я не видел ничего стоящего. Вонь, шум да нижеземцы бегают туда-сюда, как мышки-подгорки.

— Там порт, Карса. Малазанский порт. А значит, оттуда уходят корабли в Генабакис. Не пора ли вернуться домой, друг мой? За проезд расплатимся работой. Лично я готов возвратиться в лоно любящей семьи: блудный сын — помудревший, почти перевоспитавшийся. Что до тебя, думаю, племя твоё будет, м-м-м, очень радо твоему появлению. Ты теперь многое знаешь, а им эти знания необходимы, иначе то, что случилось с сунидами, грозит повториться для уридов.

Карса хмуро посмотрел на даруджийца, затем отвёл глаза:

— Я вернусь к своему народу. Однажды. Но Уругал направляет мои шаги и поныне — я его чувствую. Тайны имеют силу лишь до тех пор, пока остаются тайнами. Это слова Байрота Гилда, над которыми я в то время даже не задумался. Но теперь всё изменилось. Я изменился, Торвальд Ном. Недоверие пустило корни в моей душе, и когда я вижу перед внутренним взором каменный лик Уругала, когда чувствую, как его воля борется с моей собственной, я ощущаю свою слабость. Власть Уругала надо мной лежит в том, чего я не знаю, в тайнах — секретах, которые мой собственный бог скрывает от меня. Я прекратил бороться с ним в своей душе, и ныне Уругал ведёт, а я следую, ибо странствие наше — к истине.

Торвальд бросил на теблора взгляд из-под полуприкрытых век:

— Тебе может не понравиться то, что ты узнаешь, Карса.

— Подозреваю, ты прав, Торвальд Ном.

Даруджиец ещё некоторое время разглядывал урида, затем поднялся на ноги и смахнул песок с изорванной туники.

— Хранитель почему-то уверен, что рядом с тобой небезопасно. Он говорит, ты волочешь за собой тысячу невидимых цепей, а создания, прикованные ими, полны яда.

Карса почувствовал, как кровь холодеет в жилах. Торвальд заметил, что выражение лица теблора изменилось, и поднял обе руки:

— Постой! Он просто мимоходом это сказал, ничего серьёзного, друг! Просто советовал мне быть поосторожней рядом с тобой — будто я этого сам не знаю. Ты ведь словно Худов магнит — для своих врагов. В любом случае, Карса, я бы тебе не советовал злить этого парня. С кем ни сравнить, он — самый сильный человек, какого я только встречал, — в том числе сильнее тебя. К тому же, хоть ты и набрался сил, у тебя полдюжины рёбер сломано…

— Довольно слов, Торвальд Ном. Я не собираюсь нападать на Хранителя. Его видение меня тревожит, только и всего. Ибо я сам получил подобное — во снах. Теперь ты понимаешь, почему я должен открыть истину.

— Хорошо, — Торвальд опустил руки и вздохнул: — И всё равно я бы советовал отправляться в Эрлитан. Нам нужны одежда и…

— Хранитель сказал правду: рядом со мной находиться опасно, Торвальд Ном. И скорее всего, станет ещё опаснее. Я пойду с тобой в Эрлитан. Затем прослежу, что ты нашёл себе корабль и смог вернуться к семье. Затем пути наши разойдутся. Но я сохраню в сердце истину нашей дружбы.

Даруджиец ухмыльнулся:

— Значит, на том и порешим. В Эрлитан. Идём, вернёмся в башню и поблагодарим Хранителя за гостеприимство. — Спутники вместе зашагали по тропе. — Не сомневайся, — добавил Торвальд, — что я тоже сохраню в душе истину нашей дружбы, хотя никто в неё, скорее всего, не поверит.

— Почему? — спросил Карса.

— Никогда у меня не получалось заводить друзей. Знакомства, слуг и тому подобное — легко. Но у меня же рот не закрывается…

— И те, кто мог бы стать друзьями, в ужасе бегут. Да. Хорошо их понимаю.

— Ах вот в чём дело! Ты просто хочешь меня забросить на первое попавшееся судно, чтобы избавиться от меня!

— Вот именно, — буркнул Карса.

— Учитывая жалкое состояние моей жизни, это всё логично.

Вскоре, когда они обогнули холм и увидели башню, Карса нахмурился и сказал:

— Всё ещё тяжело обращаться со словами так… легко.

— Все эти разговоры о дружбе вызвали некоторую неловкость. Ты правильно сделал, что её развеял.

— Нет, ибо я скажу вот что: на корабле, когда я висел в цепях у мачты, только ты удерживал меня в этом мире. Без тебя, без твоей бесконечной болтовни, Торвальд Ном, притворное безумие стало бы истинным. Я был военным предводителем теблоров. Во мне нуждались, но сам я не знал нужды. У меня были подчинённые, но не союзники, и лишь теперь я понимаю различие меж ними. Оно огромно. И потому я узнал, каково это — сожалеть и раскаиваться. Байрот Гилд. Дэлум Торд. Даже ратиды, которых я так ослабил. Когда я вернусь на старую тропу, в земли теблоров, мне нужно будет исцелить многие раны. И поэтому, когда ты говоришь, что хочешь вернуться к семье, Торвальд Ном, я понимаю, и сердце моё радуется.

Хранитель сидел на трёхногом табурете у входа в башню. У его ног лежал большой заплечный мешок и пара заткнутых пробками тыкв-горлянок, на стенках тыкв поблёскивали капли. В здоровой руке он держал маленький мешочек, который бросил Торвальду, как только спутники подошли ближе.

Мешочек звякнул, когда даруджиец поймал его. Брови Торвальда взлетели:

— Что?..

— В основном серебряные джакаты, — сказал Хранитель. — Есть и местные монеты, но они все очень высокого номинала, так что лучше не показывать их где попало. Карманники в Эрлитане легендарные.

— Хранитель…

Напанец отмахнулся:

— Слушай, парень. Когда человек организует собственную смерть, приходится планировать всё наперёд. Безвестная жизнь стоит куда дороже, чем ты думаешь. Я опустошил половину арэнской казны за день до того, как трагически утонул. Вы, конечно, можете попытаться меня убить и найти сокровища, только это безнадёжная затея. Так что поблагодарите меня за щедрость и идите своей дорогой.

— Однажды, — заявился Карса, — я вернусь сюда и отплачу тебе сполна.

— За деньги или за сломанные рёбра?

Теблор просто улыбнулся.

Хранитель расхохотался, затем поднялся и скрылся внутри. В следующий миг спутники услышали, как он карабкается наверх по лесам.

Торвальд подобрал мешок, накинул лямки на плечи и протянул одну из тыкв Карсе.

Потом оба зашагали к дороге.

Глава четвёртая

«А тело утонувшего напанца всплыло?»

Императрица Ласиин, в разговоре с Высшим магом Тайшренном (после Исчезновений) Абелард. Жизнеописание императрицы Ласиин

На прибрежной дороге встречались деревеньки: располагались они зачастую с материковой стороны, словно обитателям этих поселений ничего не было нужно от моря. Россыпь глинобитных хижин, хлипкие загоны для скота, козы, собаки… Темнокожие жители, закутанные в просторные, выбеленные солнцем накидки. Затенённые глаза следили за теблором и даруджийцем из дверных проёмов, но больше — никакого движения.

На четвёртый день (и в пятой такой деревне) спутники увидели фургон торговца на пустой рыночной площади, и Торвальд сумел купить за пригоршню серебра старинную саблю — круто изогнутую и с утяжелённым остриём. Торговец предлагал ещё мотки ткани, но готовой одежды у него не нашлось. Вскоре рукоятка меча развалилась на части.

— Нужно резчика найти, — добавил Торвальд, завершив вереницу изысканных и витиеватых проклятий.

Спутники уже некоторое время вновь шли по дороге под палящими лучами солнца. Лес по обе стороны поредел; справа поверх низкого, запылённого подлеска можно было увидеть бирюзовые воды Отатаралового моря, а слева — серовато-коричневые холмы на горизонте.

— И готов поклясться, что торговец понимал малазанский, пусть даже я плохо им владею. Просто отказывался в этом признаваться!

Карса пожал плечами:

— Малазанские солдаты в Генабарисе говорили, что Семь Городов готовы восстать против оккупантов. Поэтому теблоры и не ведут завоеваний. Лучше, чтобы враги сохранили свои земли, тогда можно снова и снова совершать набеги.

— Это не по-имперски, — качая головой, отозвался даруджиец. — Владеть и контролировать — это для некоторых людей два неутолимых желания. Не сомневаюсь, что малазанцы выдумали бессчётные оправдания для своих войн и завоеваний. Хорошо известно, что прежде Семь Городов погрязали в крысиной возне бесконечных мелких распрей и гражданских войн, простой народ страдал и голодал под пятой жирных военачальников и продажных царей-жрецов. Как и то, что после малазанского завоевания разбойники оказались либо прибиты к городским стенам, либо в бегах. И дикие племена больше не приходят с холмов, чтобы принести разор и смерть своим более цивилизованным сородичам. И тирания жречества пала, положив конец вымогательству и человеческим жертвоприношениям. Ну и, разумеется, торговцы никогда не были богаче, а дороги — безопаснее. Так что всё один к одному — земля эта созрела для восстания.

Карса долго молча смотрел на Торвальда, затем сказал:

— Да. Понимаю, как такое возможно.

Даруджиец ухмыльнулся:

— Ты учишься, друг мой.

— Уроки цивилизации.

— Именно. Мало проку искать разумные причины, по которым люди ведут себя так, а не иначе, чувствуют то, а не иное. Ненависть — сорняк чрезвычайно вредный, пускает корни во всякой почве. И питается сама собой.

— Словами.

— О да, словами. Сформулируй мнение, повторяй его достаточно часто, и вот — все уже проговаривают то же самое тебе в ответ, и мнение становится убеждением, которое питается безрассудным гневом и защищается оружием страха. И тогда слова уже бесполезны, остаётся только биться до смерти.

Карса хмыкнул:

— И даже после, я бы сказал.

— И это верно. Поколение за поколением.

— Все жители Даруджистана похожи на тебя, Торвальд Ном?

— Более или менее. Обожают пререкаться. Нас вином не пои, только дай поспорить. А значит, мы никогда не заходим дальше слов. Мы любим слова, Карса, так же, как ты любишь отрубать головы и собирать уши да языки. Выйти на любую улицу, в любой квартал, и любой, с кем бы ты ни заговорил, всегда будет иметь собственное мнение — по любому поводу. Даже по поводу того, что нас, возможно, завоюют малазанцы. Я вот только что подумал… Помнишь акулу, которая подавилась телом Борруга? Подозреваю, если Даруджистан станет когда-то частью Малазанской империи, она станет акулой, а мой город — Борругом. Мы заставим задохнуться тварь, которая пытается проглотить нас.

— Акула задыхалась не так уж долго.

— И всё потому, что Борруг был слишком мёртвый, чтобы высказаться по этому поводу.

— Интересное различие, Торвальд Ном.

— Ну, разумеется. Мы, даруджийцы, народ хитрый.

Они приближались к очередной деревне: в отличие от прежних, её окружала невысокая каменная стена. В центре поселения возвышались три больших здания из известняка. В небольшом загоне рядом стадо коз громко жаловалось на жару.

— Странно, что их не выпустили пастись, — заметил Торвальд, когда спутники подошли ближе.

— Может, решили забить.

— Всех сразу?

Карса принюхался.

— Чую коней.

— Ни одного не вижу.

У стены дорога сужалась, пересекала ров, а затем ныряла под старую, покосившуюся арку. Карса и Торвальд оставили позади мост, прошли в ворота и оказались на главной улице деревни.

Никого не было видно. Привычное дело, местные жители обычно прятались в домах, едва завидев теблора, но здесь двери плотно закрыли, а на окнах задвинули ставни. Карса обнажил кровный меч.

— Мы попали в засаду, — объявил он.

Торвальд вздохнул:

— Похоже, ты прав.

Он уже давно обернул стержень клинка запасными кожаными лямками из заплечного мешка: временное решение и не самый успешный способ сделать так, чтобы оружие стало пригодным для боя. Теперь даруджиец вытянул саблю из потрескавшихся деревянных ножен.

На дальнем конце улицы, между большими домами, появились всадники. Дюжина, вторая, третья. С ног до головы они были закутаны в свободные тёмно-синие одеяния, лица укрывали широкими повязками. Конники натянули короткие луки с двойным изгибом, нацелили стрелы на Карсу и Торвальда.

Человек и теблор обернулись на стук копыт позади и увидели ещё два десятка синих всадников: те как раз выезжали из-под арки, одни с луками, другие с копьями. Карса нахмурился.

— Много проку от таких крошечных луков? — спросил он даруджийца.

— Довольно, чтобы стрела пробила кольчугу, — отозвался Торвальд, опуская саблю. — Впрочем, у нас вообще доспехов нет.

Год назад Карса всё равно бросился бы в атаку. Теперь же он лишь вновь повесил кровный меч за плечо.

Сзади приблизились конники, спешились. Некоторые из них подошли с цепями и кандалами в руках.

— Беру упаси… — пробормотал Торвальд. — Только не это опять.

Карса пожал плечами.

Друзья не оказали сопротивления, когда их обоих заковали в цепи. Трудности возникли с теблором: когда кандалы защёлкнулись, они так сдавили запястья и лодыжки Карсы, что остановили кровообращение в кистях и стопах.

Увидев это, Торвальд сказал по-малазански:

— Их придётся заменить, иначе он потеряет конечности…

— Невелика потеря, — возразил знакомый голос от входа в одно из больших зданий. На пыльную улицу вышел Сильгар, а следом за ним — Дамиск. — Ты потеряешь кисти и стопы, Карса Орлонг, это должно положить конец угрозе, которую ты собой представляешь. Разумеется, это сильно снизит твою цену на невольничьем рынке, но я готов пойти на такой убыток.

— Так вы нам отплатили за то, что мы спасли ваши жалкие жизни? — возмутился Торвальд.

— Именно. Расплата. За то, что я потерял большинство своих людей. За то, что меня арестовали малазанцы. И за множество других обид, которые я даже перечислять не буду, ибо эти милые араки заехали далеко от дома и — поскольку здесь им, мягко говоря, не рады — хотели бы поскорей отправиться восвояси.

Карса уже не чувствовал ладоней и ступней. Когда один из араков толкнул его в спину, теблор споткнулся и упал на колени. Толстый кнут хлёстко ударил его по голове. Уридом овладела внезапная ярость. Он взмахнул правой рукой так, что вырвал цепь из рук арака и попал петлёй по лицу человека с кнутом. Тот завопил.

Тут подоспели остальные и принялись охаживать теблора сплетёнными из чёрного волоса кнутами — пока Карса не повалился на землю без сознания.

Когда он наконец пришёл в себя, уже наступили сумерки. Урида привязали к волокуше, которую как раз отцепляли от упряжки длинноногих, худых коней. Лицо Карсы превратилось в один сплошной синяк, глаза заплыли так, что он едва мог их приоткрыть, язык и щёки изнутри были изодраны собственными зубами. Урид посмотрел на руки. Кисти посинели, кончики пальцев стали уже чёрными. Ладони и стопы превратились в мёртвый груз.

Воины разбили лагерь на небольшом расстоянии от прибрежной дороги. На западе, на самом горизонте мерцало желтоватое свечение большого города.

Араки, используя в качестве топлива кизяки, развели полдюжины маленьких, практически бездымных костров. Шагах в двадцати Карса заметил работорговца и Дамиска, которые сидели у огня в компании нескольких воинов. На ближайшем к теблору костре готовили пищу — жарили на вертелах клубнеплоды и мясо.

Рядом сидел и трудился над чем-то в сумраке Торвальд. Никто из араков не обращал на рабов никакого внимания.

Карса тихо зашипел. Даруджиец поднял глаза.

— Не знаю, как тебе, — прошептал он, — а вот мне очень жарко. Нужно избавиться от одежды. И тебе наверняка тоже. Сейчас я подойду и помогу тебе тоже.

Послышался треск швов.

— Наконец-то, — пробормотал Торвальд, сбросив тунику. Голышом он стал подбираться ближе к Карсе. — Не пытайся ничего говорить, друг мой. Я удивлён, что ты вообще дышишь, учитывая, как они тебя отдубасили. В любом случае мне нужна твоя одежда.

Оказавшись рядом с теблором, даруджиец бросил короткий взгляд на араков — никто его не заметил, — а затем поднял руки и потянул на себя тунику Карсы. Шов на ней был всего один, и тот уже давно истрепался и кое-где разошёлся. Продолжая работать, Торвальд прошептал:

— Костры маленькие. Бездымные. Лагерь в ложбинке, несмотря на мошкару. Переговариваются шёпотом, очень тихо. И Сильгар прежде сам проговорился по глупости — если бы араки его поняли, наверное, на месте освежевали бы идиота. Что ж, из его глупости родился мой гениальный план, как ты скоро увидишь. Он мне, скорее всего, будет стоить жизни, но клянусь, даже бесплотным призраком я задержусь здесь, чтобы только увидеть, чем всё закончится. Ну вот, готово. Хватит дрожать, ты мне этим вовсе не помогаешь.

Торвальд стянул с Карсы изодранную тунику и вернулся с ней на своё прежнее место. Затем начал рвать траву и собрал две крупные кучки. Каждую он завернул в тунику. Ухмыльнувшись Карсе, даруджиец подкрался к ближайшему очагу, подтаскивая за собой мотки с травой.

Прислонил их к горящим кизякам и отступил.

Карса увидел, как занялся первый, затем второй. В ночи вспыхнуло яркое пламя, к небу взметнулись искры и пылающие стебельки травы.

Послышались крики араков, воины побежали со всех сторон, попытались набрать земли, но её в ложбинке было мало — только камешки да твёрдая, высушенная солнцем глина. Воины вытащили конские попоны, накрыли ими ревущее пламя.

Потом среди араков началась такая паника, что на рабов вообще не обращали внимания: воины поспешно сворачивали лагерь, заново паковали припасы, седлали коней. И Карса слышал, как они раз за разом повторяют одно и то же слово, слово, наполненное страхом.

«Гралы».

Когда араки стали собирать коней, рядом возник Сильгар. Лицо его перекосилось от ярости.

— За это, Торвальд Ном, ты расстанешься с жизнью…

— Не доберёшься ты до Эрлитана, — с жёсткой ухмылкой предрёк даруджиец.

К ним направились три арака с крюк-ножами в руках.

— С радостью посмотрю, как тебе перережут глотку, — заявил Сильгар.

— Гралы давно гнались за этими ублюдками, работорговец. Ты что, этого ещё не понял? Я лично никогда не слыхал о гралах, но твои дружки-араки все как один помочились в костры. И даже такой даруджиец, как я, знает, что́ это значит: они не надеются дожить до рассвета и не желают обмочиться перед смертью. Такое местное табу, я полагаю…

Подоспел первый арак, одной рукой схватил Торвальда за волосы и заставил запрокинуть голову, а другой занёс нож.

Линия холмов позади араков вдруг наполнилась тёмными силуэтами, которые бесшумно хлынули в лагерь.

Ночь огласилась криками.

Арак, который присел рядом с Торвальдом, зарычал и одним взмахом перерезал горло даруджийцу. На сухую глину брызнула кровь. Воин вскочил и бросился к своему коню. Но не успел сделать ни шага, потому что из тьмы возникли полдюжины теней, бесшумных, точно призраки. Послышался странный щелчок, и Карса увидел, как голова арака покатилась с плеч. Оба его товарища тоже были мертвы.

А Сильгар уже бежал. Когда перед ним вырос противник, натий взмахнул рукой. Волна чародейства врезалась в нападавшего, повалила его на землю, где грал ещё некоторое время извивался в трескучем мареве колдовства, прежде чем плоть его взорвалась.

Воющие крики разорвали воздух. Со всех сторон послышались те же странные щелчки. Заржали кони.

Карса оторвал взгляд от побоища и взглянул туда, где упало тело Торвальда, и оторопел: даруджиец по-прежнему был жив и сучил ногами так, что вырыл в земле борозды. Обеими руками он держался за горло.

К ним вновь подбежал Сильгар, лицо натия блестело от пота. За спиной у него возник Дамиск, и работорговец жестом послал охранника вперёд.

В руке Дамиска блеснул нож. Он быстро рассёк верёвки, которыми Карсу привязали к волокуше.

— Тебе так легко не отделаться, — прошипел охранник. — Мы уходим. Через Путь. А тебя забираем с собой. Сильгар решил, что сделает тебя своей игрушкой. Вся жизнь превратится в одну нескончаемую пытку…

— Хватит болтать! — рявкнул Сильгар. — Их уже почти всех перебили! Быстрей!

Дамиск перерезал последнюю верёвку. Карса расхохотался, затем с трудом проговорил:

— И что прикажешь делать? Бежать?

Зарычав, Сильгар шагнул ближе. Вспыхнул голубоватый свет, а затем все трое оказались в зловонной, тёплой воде.

Карса не мог плыть, вес цепей тащил его на дно, в полуночную глубину. Теблор почувствовал, как кто-то потянул за цепь, а затем увидел вторую вспышку призрачного света.

Карса ударился о мостовую — сперва головой, затем спиной. Рядом стояли на коленях Сильгар и Дамиск, оба пытались откашляться. Они очутились посреди улицы. С одной стороны тянулись огромные склады, а с другой виднелись каменные молы и пришвартованные корабли. Сейчас рядом никого больше не было.

Сильгар сплюнул, затем сказал:

— Дамиск, снимай с него кандалы. Теблора не заклеймили как преступника, так что малазанцы не поверят, что он — раб. Я не потерплю, чтобы меня опять арестовали — после всего этого! Ублюдок наш, нужно только убрать его с улицы. Нужно спрятаться.

Карса смотрел, как Дамиск присел рядом с ним и начал возиться с ключами. Смотрел, как натий открыл кандалы на запястьях, затем на лодыжках. В следующий миг пришла боль — кровь хлынула обратно в полумёртвую плоть. Теблор завопил.

Сильгар вновь применил магию: волна чародейства опустилась на теблора, словно одеяло… которое урид разорвал с бездумной лёгкостью, его вопли продолжали рассекать ночной воздух, отражались эхом от ближайших зданий, звенели над портом.

— А ну стоять!

Выкрик на малазанском, затем быстрый топот и звон доспехов нескольких солдат.

— Беглый раб, господа! — поспешно заговорил Сильгар. — Мы его только что — как вы сами видите — схватили…

— Беглый раб? Давайте-ка посмотрим на клеймо.

Это были последние слова, которые разобрал Карса, прежде чем потерял сознание от боли в кистях и ступнях.

Он очнулся и сразу же услышал, что над ним говорят по-малазански.

— …просто невероятно! Никогда в жизни не видел такого естественного исцеления. Кандалы у него на руках и ногах… пробыли довольно долго, сержант. Будь это обычный человек, я бы сейчас вынужден был их ампутировать.

Вступил другой голос:

— И что, все фенны такие?

— Ничего подобного я не слышал. Если это вообще фенн.

— Ну, а кто ещё? Он же ростом с двух далхонцев!

— Понятия не имею, сержант. Прежде чем меня сюда командировали, я хорошо знал только шесть кривых переулков в Ли-Хэне. Даже про феннов знал только, что они, мол, великаны. Притом великаны, которых уже десятки лет никто не видел. Суть в том, что этот раб был в очень плохом состоянии, когда вы его принесли. Жестоко избит, кто-то его так ударил в бок, что сломал рёбра, — такого человека я бы не хотел разозлить. При этом на лице опухоль уже сходит — несмотря на то, что я только что сделал, — и синяки исчезают прямо у нас на глазах.

Продолжая притворяться бесчувственным, Карса прислушался. Говоривший отступил на шаг, а затем сержант спросил:

— Выходит, смерть этому ублюдку не грозит.

— Насколько вижу, нет.

— Вот и хорошо, целитель. Можешь возвращаться в казарму.

— Есть, сэр.

Шаги, сапоги стучат по каменным плитам, грохот железного засова на двери; затем, когда эхо угасло, теблор услышал рядом с собой чьё-то дыхание.

Вдалеке раздавались крики, тихие, приглушённые каменными стенами, но Карса узнал голос работорговца Сильгара. Теблор открыл глаза. Низкий, закопченный потолок — в полный рост не выпрямишься. Карса лежал на усыпанном соломой грязном полу. Света практически не было, если не считать тусклого отблеска из коридора за запертой дверью.

Лицо у него болело, странное покалывание разлилось по щекам, лбу и вдоль челюсти.

Карса сел.

В маленькой, лишённой окон камере был кто-то ещё — сидел, сгорбившись, в тёмном углу. Незнакомец хмыкнул и проговорил что-то на одном из языков Семи Городов.

Глухая боль не покидала кисти рук и ступни Карсы. Во рту было сухо, язык горел, будто он только что проглотил пригоршню раскалённого песка и обжёгся. Теблор потёр зудящее лицо.

Затем человек попробовал обратиться к нему по-малазански:

— Будь ты фенном, ты бы меня, скорее всего, понял.

— Я тебя понимаю, но я не из этих феннов.

— Я сказал, что твоему хозяину, похоже, колодки пришлись не по душе.

— Его арестовали?

— Разумеется. Малазанцы любят всех арестовывать. Клейма на тебе не было. Тогда. Значит, держать тебя в рабстве — преступление по имперским законам.

— Тогда они должны меня отпустить.

— А вот это вряд ли. Хозяин твой признался, что вас отправили на отатараловые рудники. Что вы плыли на корабле из Генабариса, который ты проклял, и вышеуказанное проклятье привело к уничтожению корабля и гибели всей команды и морпехов. Местный гарнизон не слишком-то поверил в эту историю, но и того хватило — ты теперь отправляешься на остров. Как и я сам.

Карса поднялся. Низкий потолок заставил его сгорбиться. Прихрамывая, он подошёл к запертой двери.

— Ну да, ты её, наверное, сможешь, выбить, — заметил незнакомец. — А потом тебя убьют, прежде чем успеешь три шага сделать за порог тюрьмы. Мы сейчас в самом центре малазанского гарнизона. К тому же нас всё равно скоро выведут наружу, чтобы приковать к стене вместе с остальными заключёнными. А утром погонят всех на имперский причал, чтобы погрузить на корабль.

— Сколько я пролежал без сознания?

— Всю ночь после того, как тебя сюда принесли, следующий день, а затем ещё одну ночь. Сейчас полдень.

— А работорговец всё это время провёл в колодках?

— Большую часть.

— Хорошо, — прорычал Карса. — А его спутник? Тоже?

— Тоже.

— А ты какое преступление совершил? — спросил Карса.

— Сговаривался с мятежниками. Разумеется, — добавил он, — я невиновен.

— А доказать можешь?

— Что доказать?

— Что невиновен.

— Был бы — мог бы.

Теблор покосился на тёмную фигуру в углу:

— А ты случайно не из Даруджистана?

— Даруджистана? Нет, а что?

Карса пожал плечами. Он подумал о смерти Торвальда Нома. Это воспоминание окружал холод, но теблор мог почувствовать всё то, что он сдерживал. Однако сейчас было не время горевать.

Железную раму двери прибили к каменной кладке крупными болтами. Теблор слегка потряс её. Пыль посыпалась из-под болтов на пол.

— Вижу, ты из тех, кто не прислушивается к советам, — заметил незнакомец.

— Эти малазанцы беспечны.

— Слишком самоуверенны, я бы сказал. Впрочем, быть может, и не слишком. Они имели дело с феннами, с треллями, с баргастами — с целой толпой варваров-переростков. Они парни крепкие и умнее, чем показывают. Надели отатараловый браслет на ногу этому работорговцу — так что магией он больше не воспользуется…

Карса обернулся:

— Что это за отатарал, о котором все говорят?

— Погибель для магии.

— И его нужно добывать в руднике.

— Да. Обычно его находят слоями, как песчаник. Такой порошок, похожий на ржавчину.

— Мы соскребаем красный порошок со склонов гор, чтобы готовить кровь-масло, — пробормотал теблор.

— А что такое кровь-масло?

— Мы втираем его в мечи и в доспехи. И пробуем на вкус, чтобы вызвать боевое безумие.

Некоторое время незнакомец молчал, хотя Карса чувствовал, что человек не сводит с него глаз.

— И как магия работает против вас?

— Те, кто пытался обратить против меня чары, умирали… с очень удивлёнными лицами.

— Вот как? Интересно. Считается, что отатарал можно найти только на одном большом острове к востоку отсюда. Добычу его контролирует империя. Строго. Необходимость, которую их маги во время завоевательных походов испытали на собственной шкуре — прежде чем в войну вступили т’лан имассы. Если бы не т’лан имассы, вторжение бы провалилось. У меня есть для тебя ещё один совет. Ничего такого не говори малазанцам. Если они узнают, что существует другой источник отатарала, месторождение, которое они не контролируют… они пошлют на твою родину — где бы она ни находилась — все силы, какие только найдут. Они раздавят, растопчут твой народ. Сломят его.

Карса пожал плечами:

— У теблоров много врагов.

Незнакомец медленно выпрямился, сел ровно.

— Теблоров? Так вы себя называете? Теблоры?

Через мгновение он вновь откинулся назад и тихо расхохотался.

— Что в этом смешного?

Внешняя дверь звякнула и отворилась, Карса отступил к стене, когда в коридоре появился взвод малазанских солдат. Трое передних обнажили мечи, а четверо позади держали в руках большие, взведённые арбалеты. Один из мечников шагнул в камеру. Остановился, увидев Карсу.

— Осторожно, — сообщил он своим товарищам, — дикарь очнулся.

Затем он внимательно посмотрел на теблора и сказал:

— Не делай глупостей, фенн. Нам всё равно, будешь ты жить или умрёшь, — в шахтах полно народу, так что никто по тебе горевать не станет. Понял меня?

Карса оскалил зубы и промолчал.

— Эй ты, в углу! Встать! Пора прогуляться на солнышко.

Незнакомец медленно поднялся. Одет он был в лохмотья. Худой, темнокожий, но с ярко-голубыми глазами.

— Я требую судебного разбирательства. Это моё право по имперскому закону.

Стражник рассмеялся:

— Да брось. Мы тебя опознали. И знаем, кто ты такой. Ага, представь себе, твоя тайная клика совсем не такая тайная, как ты думал. Свои же тебя предали — как тебе это? Пошли, ты идёшь первым. Джибб и ты, Гнойник, держите на прицеле этого фенна — улыбочка его мне не нравится. Особенно сейчас, — добавил малазанец.

— Да ладно, — возразил другой солдат, — ты совсем бедного бычка с толку сбил. Он, небось, даже не знает, что у него теперь на всё лицо одна большая татуировка. Каракуль хорошо постарался. Лучшая его работа, какую я за годы видел.

— Верно, — протянул третий. — А сколько же татуировок беглых заключённых ты вообще видел, Джибб?

— Только одну, но она — шедевр.

Теперь стало понятно, почему зудит и покалывает лицо. Карса поднял руку, попытался нащупать рисунок, провёл пальцами по припухшим линиям, влажным полоскам воспалённой кожи. Они не соединялись в целое. Теблор не мог понять, что́ изображала татуировка.

— Разбито, — сказал голубоглазый узник, проходя к двери, которую отпер и распахнул первый стражник. — Клеймо сделано так, будто твоё лицо разбито.

Двое стражников вывели его наружу, а остальные опасливо косились на Карсу, ожидая их возвращения. Один из арбалетчиков, на высоком лбу которого красовалась россыпь белёсых фурункулов, так что теблор предположил, что именно его зовут Гнойник, прислонился к стене и проговорил:

— Ну, не знаю. По-моему, Каракуль её слишком здоровой сделал. Он и прежде-то был урод, а теперь вообще страшный до Худа.

— И что? — протянул другой стражник. — Знаешь, сколько всяких горных дикарей сами себе лица нарезают шрамами, чтобы перепугать до поноса таких новобранцев, как ты, Гнойник? И баргасты, и семаки, и хундрилы, да только всё равно они разбиваются о малазанские легионы.

— А разве легионы не отступают сейчас повсюду?

— Только потому, что Кулак спрятался в своей цитадели и хочет, чтоб они его каждый вечер в кроватку укладывали. Офицеры-аристократы — чего ты ещё ждал-то?

— Может, всё изменится, когда придут подкрепления, — предположил Гнойник. — Ребята из Ашокского полка знают эти края…

— В том-то и беда, — парировал другой. — Если на этот раз мятеж всё-таки начнётся, кто поручится, что они не переметнутся? Могут нам улыбочки на горле нарезать прямо в казарме. Мало того, что «Красные клинки» раскачивают народ на улицах…

Вернулись стражники.

— Так, фенн, теперь — твой черёд. Не шали, тебе же легче будет. Иди. Медленно. Слишком близко не подходи. И уж поверь мне, рудники — это не так и плохо, учитывая альтернативы. Ладно, теперь иди вперёд.

Карса решил, что пока нет причин доставлять солдатам беспокойство.

Они вышли на залитый солнцем двор. Широкий плац окружали толстые, высокие стены. К трём из четырёх стен были пристроены крепкие, приземистые здания. По всей длине четвёртой стены тянулась цепь, к которой были прикованы заключённые. На равном расстоянии друг от друга её удерживали в камне железные штыри. Рядом с хорошо укреплёнными воротами вытянулись ряды колодок, из которых заняты были лишь две — в них теблор увидел Сильгара и Дамиска. На правой лодыжке работорговца поблёскивал браслет медного цвета.

Ни тот, ни другой не подняли взгляда на Карсу, и теблор даже подумывал о том, чтобы закричать и привлечь их внимание; в конце концов он лишь оскалил зубы в ухмылке, глядя на их страдания. Когда стражники подвели урида к шеренге скованных узников, тот повернулся и обратился по-малазански к солдату по имени Джибб:

— Что ждёт работорговца?

От удивления человек резко вздёрнул голову в шлеме. Затем пожал плечами:

— Не решили ещё. Говорит, дома, в Генабакисе, у него много денег.

Карса презрительно ухмыльнулся:

— Значит, он может просто откупиться от своих преступлений.

— Не может — по имперскому праву. Если преступления серьёзные. Может, его просто оштрафуют. Он хоть и торгует живым товаром, а всё же торговец. Всегда лучше их покалывать там, где больней.

— Хватит болтать, Джибб, — прорычал другой стражник.

Они подошли к одному из концов шеренги, где со стены свисали огромные кандалы. И вновь Карса оказался закован в цепи, хотя на этот раз кандалы не причиняли ему боли. Теблор заметил рядом голубоглазого узника.

Солдаты ещё раз проверили все замки и ушли.

Здесь не было тени, в которой можно было укрыться, но через равные промежутки вдоль шеренги выставили вёдра с колодезной водой. Некоторое время Карса продолжал стоять, затем всё же сел, прислонившись спиной к стене, — так же, как и большинство других заключённых. День тянулся медленно, но узники почти не переговаривались. К вечеру тень наконец добралась до них, но облегчение оказалось недолгим, потому что следом за ней явились кусачие мухи.

Когда небо потемнело, голубоглазый узник шевельнулся и тихонько сказал:

— Великан, у меня есть для тебя предложение.

Карса хмыкнул:

— Какое?

— Говорят, на рудниках процветает коррупция, то есть можно выбить себе привилегии, устроиться получше. В таких местах полезно иметь товарища, который прикроет спину, если что. Я предлагаю союз.

Карса поразмышлял об этом, затем кивнул:

— Договорились. Но если попробуешь предать меня, я тебя убью.

— Иной кары за предательство я не знаю, — отозвался человек.

— Я всё сказал, — заявил Карса.

— Хорошо. Я тоже.

Теблор подумал, что неплохо бы узнать, как зовут этого семигородца, но решил, что на это ещё будет много времени. Пока он довольствовался затянувшимся молчанием, которое давало простор мыслям. Похоже, Уругал решительно желал упечь Карсу на эти «отатараловые рудники». Сам урид предпочёл бы более прямое — более простое — странствие, такое, каким его планировали с самого начала малазанцы. Слишком много пропитанных кровью отклонений от курса, Уругал. Хватит.

Опустилась ночь. На плац вышли двое солдат с фонарями. Они ещё раз неспешно прогулялись вдоль шеренги узников, проверяя кандалы, а затем скрылись в казарме. Со своего места Карса видел группу солдат у ворот, и малазанцы выставили по меньшей мере по одному дежурному на каждую стену. Ещё двое вытянулись в карауле перед ступеньками, ведущими в штаб.

Теблор прислонился затылком к каменной кладке и закрыл глаза.

И вновь открыл лишь некоторое время спустя. Он спал. Небо затянули тучи, гарнизон превратился в мешанину световых пятен и тьмы. Что-то разбудило Карсу. Он попытался встать, но чья-то рука его остановила. Теблор покосился в сторону и увидел соседа-узника, который продолжал сидеть, сгорбившись и склонив голову, словно по-прежнему спал. Семигородец сжал пальцами руку теблора, затем отпустил.

Нахмурившись, Карса откинулся на стену. И увидел.

Стражники на воротах исчезли, не было и караульных у штаба. На стенах… тоже никого.

Затем под стеной соседнегоздания — движение, некая фигура бесшумно скользнула в тенях, за ней другая. Второй человек проявлял уже куда меньше скрытности, то и дело опирался о стену рукой в перчатке, чтобы не упасть.

Оба направились прямо к Карсе.

Закутанная в чёрное покрывало первая фигура замерла в нескольких шагах от стены. Её спутник подошёл вплотную, скользнул вдоль каменной кладки. Поднял руки и сбросил чёрный капюшон…

Торвальд Ном.

Шею даруджийца стягивала окровавленная повязка, на смертельно бледном лице поблёскивали бисеринки пота, однако Торвальд ухмылялся. Он остановился рядом с Карсой.

— Пора уходить, друг мой, — прошептал он, показав что-то очень похожее на ключ от кандалов.

— Кто с тобой? — прошептал в ответ Карса.

— О, с миру по нитке собрание. Гралы, которые здесь промышляют тихой работёнкой, а также агенты их главных торговых партнёров в Эрлитане… — Глаза даруджийца сверкнули. — Дома Номов, ни много ни мало. Ручеёк родственной крови в нас, конечно, тонкий, как волосок девственницы, но они его всё равно почтили. Притом с радостью и рвением! Но хватит болтать — знаю, ты сам хотел это сказать, — не стоит больше никого будить…

— Слишком поздно, — пробормотал узник рядом с Карсой.

Грал метнулся из-за спины Торвальда, но замер, увидев серию странных, вычурных жестов, которые совершил голубоглазый заключённый. Торвальд фыркнул:

— Ох уж мне этот треклятый язык знаков.

— Решено, — сказал узник. — Я иду с вами.

— А иначе ты поднимешь тревогу.

Семигородец ничего не ответил. Помолчав, Торвальд пожал плечами:

— Ну и ладно. Столько разговоров — удивительно, что больше никто в шеренге не проснулся…

— Проснулись бы, да только они все мертвы, — сообщил, поднимаясь, узник. — Никто не любит преступников. А гралы, похоже, испытывают к ним особую ненависть.

В этот момент к ним приблизился второй воин, который прежде двигался с другой стороны вдоль шеренги. В руке он сжимал большой кривой нож — липкий от крови. Снова странные жесты — и воин спрятал оружие.

Тихо ругаясь себе под нос, Торвальд согнулся рядом с Карсой, чтобы отомкнуть его кандалы.

— Убить тебя так же тяжело, как теблора, — пробормотал Карса.

— Слава Худу, того арака всё время отвлекали. И всё равно, если бы не гралы, я бы истёк кровью до смерти.

— Почему они тебя спасли?

— Гралы любят требовать за пленников выкуп. Разумеется, если пленник ничего толком не стоит, его убивают. Но, конечно, торговое партнёрство с домом Номов оказалось важнее всего этого.

Торвальд передвинулся к голубоглазому узнику. Карса стоял и растирал запястья.

— А что за торговля?

Даруджиец весело ухмыльнулся:

— Посредничество. О выкупах надо договариваться.

Вскоре все они, старательно обходя освещённые участки плаца, уже двигались во тьме к главным воротам. У кордегардии к стене привалились полдюжины тел. Земля под ними почернела от крови.

У ворот к ним присоединились ещё трое гралов. Один за другим они выскользнули на улицу. Перешли на другую сторону, нырнули в переулок, добрались до другого его конца и остановились.

Торвальд положил ладонь на руку Карсы:

— Друг мой, куда ты теперь хочешь направиться? Моё возвращение в Генабакис на некоторое время откладывается. Местные родичи приняли меня с распростёртыми объятьями — это для меня совершенно новый опыт, и я намерен сполна им насладиться. Увы, гралы тебя не примут — теблора слишком легко опознать.

— Он пойдёт со мной, — заявил голубоглазый семигородец. — В безопасное место.

Торвальд посмотрел снизу вверх на Карсу, брови даруджийца поползли вверх. Теблор пожал плечами:

— Ясно, что в этом городе мне не спрятаться. К тому же я не желаю более подвергать опасности тебя или твоих родичей, Торвальд Ном. Если этот человек окажется бесчестным, мне всего-то придётся его убить.

— Сколько времени до смены караула в гарнизоне? — спросил голубоглазый.

— Не меньше колокола, так что времени у вас пол…

Внезапно ночь разорвали тревожные крики со стороны малазанского гарнизона.

Гралы разбежались так быстро, что Карсе показалось, будто они просто растворились во мраке.

— Торвальд Ном, за всё, что ты сделал для меня, спасибо…

Даруджиец бросился к груде мусора в переулке. Смахнул её в сторону и вытащил кровный меч Карсы.

— Бери, друг мой, — сказал он и бросил клинок в руки теблору. — Приезжай в Даруджистан через несколько лет.

И махнув на прощанье, даруджиец исчез.

Голубоглазый семигородец, который успел подобрать меч одного из убитых стражников, взмахнул рукой:

— Держись рядом. Есть выходы из Эрлитана, о которых малазанцы ничего не знают. Иди за мной. Тихо.

Он загашал прочь. Карса двинулся следом.

Путь беглецов петлял по нижнему городу, нырял в бесчисленные переулки, иногда настолько узкие, что теблору приходилось протискиваться боком. Карса думал, что проводник направится к порту или к внешним стенам, обращённым к пустоши на юге. Однако они взбирались всё выше, к одинокому холму в самом сердце Эрлитана, и вскоре уже шагали среди развалин бессчётных зданий.

Беглецы подобрались к нижнему этажу полуразрушенной башни. Семигородец без колебаний нырнул в тёмный дверной проём. Последовав за ним, Карса оказался в тесной комнатёнке, пол которой покрывали перекосившиеся каменные плиты. Напротив входа виднелась ещё одна дверь, и на пороге голубоглазый остановился.

— Мебра! — прошипел он.

Последовало движение, а затем раздался голос:

— Это ты? Благослови нас Дриджна, но ведь говорили, будто тебя поймали… ах, вот оно что — тревога внизу… прекрасно…

— Хватит. Припасы по-прежнему лежат в тоннелях?

— Конечно! Как всегда. В том числе твой личный запас…

— Хорошо. Теперь отойди в сторону. Со мной спутник.

За дверью оказалась грубая каменная лестница, которая уходила вниз, во тьму. Карса почувствовал присутствие человека рядом, тот, кого назвали Меброй, судорожно вздохнул, когда теблор прошёл мимо.

Голубоглазый семигородец вдруг резко остановился:

— Да, кстати, Мебра, никому не говори, что видел нас — даже другим сторонникам нашего дела. Ясно?

— Конечно.

Беглецы продолжили спуск, оставив Мебру позади. Лестница уходила всё глубже, пока наконец теблору не стало казаться, что они вот-вот достигнут корней земли. Когда спутники оказались в тоннеле, воздух вокруг стал влажным, тяжёлым от запаха соли. Плиты под ногами покрывала липкая слизь, в известняковых стенах темнели несколько ниш, в каждой из которых лежали кожаный мешок и походное снаряжение.

Карса увидел, что его спутник быстро подошёл к одной из ниш. Немного повозившись, семигородец бросил на пол малазанский меч и вытащил пару каких-то предметов, которые при этом звякнули, словно цепи.

— Возьми мешок с припасами, — приказал человек, кивая на ближайшую нишу. — Там же найдёшь телабу или две — одежду, а также перевязи и ремни. Фонари оставь: тоннель впереди длинный, но ответвлений в нём нет.

— Куда он ведёт?

— Наружу, — ответил человек.

Карса замолчал. Теблору не нравилось, насколько его жизнь зависела от этого нижеземца, но пока что не мог ничего с этим поделать. Семь Городов оказались даже более странным местом, чем генабакские города Мэлинтеас и Генабарис. Нижеземцы заполонили этот мир, словно крысы, — больше племён, чем теблор мог себе вообразить, и они явно были не в ладах друг с другом. И хотя эти чувства Карса прекрасно понимал — племена и не должны любить друг друга, — но его потрясло то, что нижеземцы, очевидно, понятия не имели о верности. Карса был из уридов, но он был и теблором. А нижеземцы, похоже, настолько увлеклись своими распрями, что напрочь забыли о том, что всех их объединяет.

И эту слабость следует использовать.

Проводник задал очень быстрый темп, и хотя раны теблора уже начали заживать, запасы сил и выносливости Карсы были уже не те, что прежде. Постепенно расстояние между ними увеличивалось, и в конце концов Карса обнаружил, что бредёт в непроглядной тьме, держась рукой за грубую стену справа, но слышит лишь собственные шаги. Воздух уже перестал быть влажным, теблор почувствовал на губах привкус пыли.

Стена вдруг пропала из-под руки. Карса споткнулся, остановился.

— Ты молодец, — сказал семигородец откуда-то слева от теблора. — Бежать, согнувшись в три погибели… нелегкая задача. Посмотри наверх.

Карса поднял глаза и медленно выпрямился. Над головой мерцали звёзды.

— Мы в балке, — продолжил человек. — Выберемся из неё только на рассвете. Затем придётся пять или шесть дней идти через Пан’потсун-одан. Малазанцы, разумеется, снарядят за нами погоню, так что нужно быть начеку. Отдохни немного. Выпей воды. Солнце — демон, который похитит твою жизнь, если только сможет. Наш путь пройдёт от одного источника к другому, так что страдать от жажды мы не будем.

— Тебе знакомы эти земли, — сказал Карса, — мне — нет. — Теблор поднял меч. — Но знай — в плен я больше не сдамся.

— Вот достойная сила духа! — ответил нижеземец.

— Я не это имел в виду.

Человек рассмеялся:

— Я понял. Если пожелаешь, когда выйдем из балки, можешь отправляться на все четыре стороны. Я предлагаю тебе самый надёжный способ выжить. В этой земле страшиться стоит не только того, что тебя вновь пленят малазанцы. Иди со мной — и узнаешь, как выжить. Но, как я уже сказал, выбор за тобой. Ну что — пошли дальше?

Рассвет настал прежде, чем беглецы достигли конца балки. Они уже видели над головой голубое небо, но продолжали идти в холодной тени. Выход располагался у каменистой осыпи, там, где сезонный поток подмыл берег настолько, что тот обвалился.

Взобравшись по склону, спутники оказались на выжженной солнцем равнине, всюду виднелись старые утёсы, засыпанные песком русла рек, кактусы и колючий кустарник. Солнце пылало ослепительно ярко, так что воздух со всех сторон мерцал. Вокруг никого не было, как, впрочем, и признаков того, что здесь живут люди, а не только дикие звери.

Нижеземец повёл Карсу на юго-запад окольными путями, используя всякое возможное укрытие, избегая высоких уступов и холмов, где их фигуры стали бы заметны на фоне неба. Оба молчали, берегли дыхание, а день изнурительной жары всё тянулся.

Уже вечерело, когда нижеземец вдруг остановился и обернулся. Он прошипел проклятье на своём родном наречии, затем коротко бросил:

— Всадники.

Карса тоже повернулся, но сзади на безлюдной равнине никого не увидел.

— Я их ступнями чувствую, — пробормотал человек. — Значит, Мебра переметнулся. Что ж, однажды я отплачу за это предательство.

Теперь уже и Карса почувствовал сквозь мозоли на босых ногах дрожь от конских копыт.

— Если ты подозревал этого Мебру, почему не убил?

— Если бы я убивал всех, кого подозреваю, мало бы осталось у меня спутников. Мне нужны были доказательства — и вот они.

— Если только он не сказал кому-то ещё.

— Тогда он либо предатель, либо глупец — и то и другое ведёт к смерти. Идём, нужно заставить малазанцев попотеть.

Они зашагали дальше. Нижеземец безошибочно выбирал маршрут так, чтобы не оставлять следов. Однако, несмотря на это, топот копыт неуклонно приближался.

— С ними маг, — пробормотал нижеземец, пока спутники бежали по очередному выступу скальной породы.

— Если, — сказал Карса, — до наступления ночи сумеем сохранить расстояние между нами, я стану охотником, а они — дичью.

— Их не меньше двух десятков. Лучше использовать тьму, чтобы от них оторваться. Видишь горы на юго-западе? Нам нужно туда. Если доберёмся до тайных перевалов, будем в безопасности.

— Мы не сможем бежать быстрее коней, — прорычал Карса. — Когда придёт тьма, я дальше не побегу.

— Тогда нападёшь один, ибо это — верная смерть.

— Один. Хорошо. Не хочу, чтобы нижеземец вертелся под ногами.

Ночь наступила внезапно. Когда беглецы вышли в долину, усыпанную огромными валунами, и наконец увидели преследователей, последний свет угас. Семнадцать всадников, три сменных лошади. Все, кроме двух, — малазанцы в полном вооружении: с копьями или арбалетами. Двух других всадников Карса тут же опознал. Сильгар и Дамиск.

Теблор вдруг вспомнил, что в ночь побега в колодках у штаба никого не было. Он тогда не придал этому значения, решив, что заключённых посадили до утра в камеру.

Преследователи не увидели двух беглецов, которые быстро скрылись за валунами.

— Я их привёл к старому походному лагерю, — прошептал нижеземец. — Слушай. Они решили разбить лагерь. Те двое, что не солдаты…

— Да. Работорговец и его охранник.

— Малазанцы сняли с него отатараловый браслет. А он тебя, похоже, очень хочет отыскать.

Карса пожал плечами:

— И найдёт. Сегодня ночью. Хватит с меня этих двоих. Ни один из них не увидит рассвета, в том я клянусь пред Уругалом.

— Ты не справишься с двумя взводами.

— Тогда считай, что я отвлекаю внимание, а сам беги быстрей, нижеземец.

С этими словами теблор развернулся и направился к лагерю малазанцев.

Он не собирался дожидаться, пока враги устроятся поудобней. Арбалетчики весь день скакали со взведённым оружием. Скорее всего, они сейчас перетягивают тетивы, если, конечно, порядки у этих солдат такие же, как в Ашокском полку. Другие рассёдлывают и обтирают коней, остальные же разводят огонь, готовят пищу и ставят палатки. На часах вокруг лагеря останутся в худшем случае трое.

Карса замер у громадного валуна совсем рядом с малазанцами. Слышал, как они располагаются на ночь. Теблор подобрал горстку песка и вытер пот с ладоней, затем сжал кровный меч в правой руке и выглянул.

Солдаты соорудили три очага и обложили их крупными камнями, чтобы скрыть пламя от горящих кизяков. Лошади стояли в загоне из верёвок, там же ходили трое солдат. Полдюжины арбалетчиков сидели рядом, с разобранным оружием на коленях. Двое караульных стояли лицом к долине: один в шести шагах позади, чтобы видеть другого. Тот, что стоял ближе к теблору, держал в руках обнажённый короткий меч и круглый щит, а его напарник — короткий лук со стрелой на тетиве.

На часах оказалось больше солдат, чем хотелось бы теблору: Карса заметил по одному на каждом фланге лагеря. Лучник стоял так, что мог стрелять в любом из направлений.

У очага в центре лагеря сидели на корточках Сильгар, Дамиск и офицер-малазанец. Последний — спиной к Карсе.

Теблор бесшумно обошёл валун. Ближайший караульный в этот момент смотрел влево. Пять шагов до него — быстрый натиск. Лучник, который всё время переводил взгляд с одного караульного на другого, как раз отвернулся.

Сейчас.

Голова солдата поворачивалась обратно, морщинистое лицо под кромкой шлема было бледным.

А в следующий миг Карса уже оказался рядом, ухватил его левой рукой за горло. Хрящ сломался с сухим хлопком.

Но и этого хватило, чтобы лучник резко развернулся.

Будь у нападавшего короткие ножки нижеземца, лучник успел бы выстрелить. Однако солдат успел лишь натянуть тетиву — и теблор обрушился на него.

Малазанец открыл рот для крика и напрягся, чтобы отскочить. Меч Карсы сверкнул, голова в шлеме покатилась с плеч. Доспех звякнул уже за спиной у теблора, когда труп повалился на землю.

Со всех сторон к нему оборачивались лица. Ночь разорвали тревожные крики.

Трое солдат вскочили у очага перед теблором. Короткие мечи со свистом вылетели из ножен. Один из малазанцев бросился навстречу Карсе, чтобы дать товарищам время подобрать щиты. Жест отважный, но самоубийственный, ибо дистанция, на которой он мог сражаться своим клинком, никак не могла сравниться с охватом кровного меча. Человек взвыл, когда после одного жестокого удара лишился обоих предплечий.

Один из двух других малазанцев успел поднять свой круглый щит навстречу вертикальному удару Карсы. Обитая бронзой древесина разлетелась на куски, рука под ней переломилась. Как только солдат повалился на землю, теблор перепрыгнул через него и быстро прикончил третьего.

Боль вспыхнула в верхней части правого бедра, когда метательное копьё по касательной пробило его насквозь и со звоном воткнулось в пыльную землю. Резко развернувшись, теблор успел отбить второе копьё, нацеленное ему в грудь.

Сзади и слева раздались поспешные шаги — один был из караульных, — а прямо впереди, в трёх теблорских шагах стояли Сильгар, Дамиск и офицер-малазанец. Лицо работорговца перекосилось от ужаса, колдовские чары взметнулись перед ним ревущей волной, а затем хлынули на теблора.

Заклятье врезалось в Карсу ровно в тот миг, когда подоспел караульный. Волна окутала обоих. Вопль мазаланца разорвал воздух. Зарычав на призрачные щупальца, которые пытались удержать его на месте, Карса рванулся вперёд — и оказался лицом к лицу с работорговцем.

Дамиск уже сбежал. Офицер откатился в сторону, ловко поднырнув под клинок Карсы.

Сильгар вскинул руки.

Теблор отсёк их.

Работорговец отшатнулся.

Теблор рубанул ниже, меч прошёл между лодыжкой и коленом. Натий повалился на культи рук так, что ноги взвились вверх. Четвёртый удар — и левая ступня завертелась в воздухе.

Двое солдат набросились на Карсу справа, за спинами у них маячил третий.

Кто-то оглушительно проревел приказ, и теблор — с оружием наготове — очень удивился, когда все трое начали отступать. По его подсчётам, оставалось ещё пятеро солдат, а также офицер и Дамиск. Карса резко обернулся, заозирался, но никого не увидел: лишь услышал топот сапог, удалявшийся куда-то во мрак. Теблор бросил взгляд на загон, где стояли лошади, — животные исчезли.

Из темноты прилетело копьё. Зарычав, Карса расколол его, отбивая в сторону мечом. Помедлив, теблор подошёл к Сильгару. Работорговец свернулся в клубок. Кровь текла из четырёх обрубков. Карса ухватил натия за шёлковый кушак и потащил обратно — в долину с валунами.

Как только он обогнул первый камень, из теней послышался громкий и чёткий голос:

— Сюда.

Теблор хмыкнул:

— Ты же собирался сбежать.

— Солдаты перегруппируются, но без мага… мы сможем от них ускользнуть.

Карса последовал за семигородцем в глубину долины, а затем — шагов через пятьдесят — тот обернулся к теблору.

— Впрочем, найти нас будет легко, если твоя добыча будет и дальше оставлять за собой кровавый след. Сделай с этим что-нибудь.

Карса бросил Сильгара на землю, пинком перевернул его на спину. Работорговец потерял сознание.

— Он до смерти истечёт кровью, — заметил нижеземец. — Ты отомстил. Оставь его умирать.

Однако теблор начал отрезать полосы от телабы Сильгара и туго завязывать на культях.

— Всё равно будет капать…

— Придётся с этим смириться, — прорычал Карса. — Я ещё не закончил с ним.

— Что толку его мучить?

Карса помедлил, затем вздохнул:

— Этот человек обратил в рабство целое племя теблоров. Дух сунидов сломлен. Работорговец — не простой солдат, он не заслужил быстрой смерти. Он — как бешеный пёс, которого следует загнать в хижину и убить…

— Так убей его.

— И убью… когда сведу с ума.

Карса вновь поднял Сильгара и перебросил через плечо.

— Веди нас, нижеземец.

Что-то прошипев себе под нос, человек кивнул.

Восемь дней спустя они добрались до тайного перевала через горы Пан’потсун. Малазанцы продолжили погоню, но уже два дня беглецы их не видели и заключили, что сумели оторваться.

Весь день спутники карабкались по крутому каменистому склону. Сильгар был ещё жив, иногда даже приходил в себя, его лихорадило. Чтобы не шумел, теблор заткнул натию рот кляпом и нёс его на плече.

Незадолго до наступления сумерек беглецы достигли вершины и оказались у юго-западного склона. Извилистая тропа вела к окутанной тенями равнине. На самом гребне спутники присели передохнуть.

— Что там впереди? — спросил Карса, бросив Сильгара на землю. — Я ничего не вижу, кроме песчаной пустоши.

— Верно, — благоговейно проговорил самигородец. — А в сердце её ждёт та, которой я служу. — Он взглянул на Карсу. — Думаю, она заинтересуется тобой… — Человек улыбнулся. — Теблор.

Карса нахмурился:

— Что смешного ты нашёл в имени моего народа?

— Смешного? Скорее ужасного. Фенны давно пали, утратили прежнюю славу, но они хотя бы помнят своё древнее имя. Вы даже это забыли. Ваш народ бродил по земле, когда т’лан имассы были ещё живой плотью. От вашей крови родились баргасты и трелли. Ты — теломен тоблакай.

— Этих имён я не знаю, — прорычал Карса, — как и твоего, нижеземец.

Человек вновь перевёл взгляд на тёмную пустошь внизу.

— Меня зовут Леоман. А ту, которой я служу, Избранную, к которой я приведу тебя, зовут Ша’ик.

— Я никому не служу, — заявил Карса. — Эта Избранная живёт в пустыне?

— В самом её сердце, тоблакай. В самом сердце Рараку.

Книга вторая Холодное железо

В складках тени… скрыты целые миры.

Фелисин. Призыв к Тени

Глава пятая

Горе всем павшим на улицах Арэна…

Неизвестный автор

Дюжий солдат одним пинком выбил хлипкую дверь и растворился во мраке за порогом. Остальной взвод последовал за ним. Изнутри послышались жалобный треск мебели и крики.

Гэмет взглянул на командира Блистига.

Тот пожал плечами:

— Ну да, было незаперто. Таверна же, в конце концов, хотя такое почётное звание этой дыре можно присвоить только с большой натяжкой. Но даже и так — всё годится, чтоб достичь цели.

— Ты не понял, — ответил Гэмет. — Я просто поверить не могу, что твои люди нашли его здесь.

Крупные, широкие черты лица Блистига дрогнули.

— Да что там, Кулак, других и в местах похуже вылавливали. Вот что бывает… — он покосился в сторону улицы, — … из-за разбитого сердца.

Кулак. Это звание всё ещё долбит мне печёнку, словно голодная ворона. Гэмет насупился.

— У Тавор нет времени на солдат с разбитым сердцем, командир.

— Глупо было надеяться, что она просто приедет сюда и раздует огонь из углей мести. Не выйдет раздуть огонь в холодном пепле, но не пойми меня неправильно, — я ей желаю доброй удачи Опоннов.

— От тебя ждут большего, — сказал Гэмет сухо.

В это время дня улицы были совершенно пустынны, жара стояла изнурительная. Но и в другие часы Арэн был не таким, как прежде. Торговля с севером прекратилась. Не считая малазанских боевых кораблей и транспортов да нескольких рыбачьих лодок, гавань и устье реки пустовали. «Вот он, — подумал Гэмет, — раненый город».

В дверях таверны возникли солдаты. Они тащили за собой слабо упиравшегося старика в тряпье. Тот был перепачкан блевотиной, редкие волосы висели седыми нитями, пятнистую кожу покрывала серая грязь. Ругаясь из-за вони, Арэнские стражники торопливо поволокли свою ношу к повозке.

— Чудо, что мы его вообще нашли, — сказал командир. — Я и вправду думал, что старый ублюдок взял да и утопился.

Забыв на миг о своём новом звании, Гэмет развернулся и сплюнул на мостовую.

— Паршивая ситуация, Блистиг. Но сделать вид, что есть хоть какие-то войсковые правила — дисциплина, Худ меня подери! — можно было?..

Тон Гэмета заставил командира напрячься. Стражники у задка повозки как один обернулись на его слова.

Блистиг шагнул к Кулаку.

— Слушай меня — и слушай внимательно, — тихо процедил он. Шрамы на щеках командира дрогнули, во взгляде сверкнуло железо. — Я стоял на треклятой стене и смотрел. Как и все мои солдаты. Пормкваль метался туда-сюда, будто кастрированный кот. А ещё историк и эти двое виканских детей, которые просто выли от горя. Я смотрел — мы все смотрели, — как Колтейна и солдат Седьмой перебили у нас на глазах. И будто этого мало, Первый Кулак вывел свои войска за стену и приказал им сложить оружие! Если бы один из моих капитанов вовремя не доложил, что Маллик Рэл служит Ша’ик, Арэнская стража погибла бы вместе с остальными. Войсковые правила? Да катись ты к Худу со своими войсковыми правилами, Кулак!

За всю тираду командира Гэмет ни разу не шевельнулся. Уже не впервые он был свидетелем вспышек гнева Блистига. Кулак чувствовал себя будто в осаде с тех самых пор, как прибыл сюда вместе с Тавор и был назначен посредником между адъюнктом и выжившими во время «Собачьей цепи» — с теми, кого привёл историк Дукер, и теми, кто ждал их в городе. Едва прикрытый приличиями гнев прорывался наружу снова и снова. Сердца были не просто разбиты — они были раздроблены, разорваны на куски, растоптаны. Надежда Тавор — возродить боевой дух выживших и использовать их местный опыт для укрепления своей армии новобранцев — с каждым днём казалась Гэмету всё более несбыточной.

Было также ясно, что Блистига совершенно не заботит тот факт, что Гэмет ежедневно отчитывается перед адъюнктом и, соответственно, может передать его высказывания в самых неприглядных деталях. И командиру очень повезло, поскольку Гэмет пока ничего не говорил адъюнкту о его словах, соблюдая при докладах предельную краткость и сводя личные наблюдения к минимуму.

Выслушав слова Блистига, Гэмет лишь вздохнул и подошёл к повозке, чтобы взглянуть на лежавшего на днище пьяного старика. Солдаты отступили на шаг — будто Кулак был заразен.

— Значит, — процедил Гэмет, — это и есть Прищур. Человек, убивший Колтейна…

— Он был милосерден, — огрызнулся один из стражников.

— Да только сам Прищур, похоже, так не думает.

Ответа не последовало. Блистиг встал рядом с Кулаком.

— Ладно, — сказал он своему взводу. — Заберите его, почистите — и под замок.

— Есть, сэр.

Мгновением позже повозка покатилась прочь.

Гэмет снова повернулся к Блистигу:

— Если ты наивно рассчитываешь, что тебя разжалуют, закуют в железо и отправят в Унту с первым же кораблём, — ничего не выйдет, командир. Ни адъюнкт, ни я ни капли не интересуемся твоей нежной душой. Мы готовимся к войне: вот для неё ты и нужен. Ты — и каждый из твоих кисломордых солдат.

— Лучше бы мы погибли с остальными…

— Но не погибли же. У нас три легиона рекрутов, командир. Желторотых и с дурью в башке, зато они готовы пустить кровь Семи Городам. И вот вопрос — что́ ты со своими солдатами им покажешь?

Во взгляде Блистига сверкнула злость:

— Адъюнкт делает Кулаком капитана своей домашней охраны и ждёт, что я…

— Четвёртая армия! — рявкнул Гэмет. — В первой роте от самого её создания. На Виканской войне. Двадцать три года службы, командир. Я знал Колтейна уже тогда, когда ты ещё скакал у мамки на коленях. Я получил копьём в грудь, да только я слишком упрямый, чтобы помереть. Мой командир по доброте подыскал мне безопасную, как ему казалось, должность в Унте. Да, капитаном охраны Дома Паранов. Но Худ меня побери, если я не заслужил этого!

После долгой паузы кривая ухмылка исказила лицо Блистига.

— Выходит, ты не больше моего рад оказаться здесь.

Скривившись, Гэмет промолчал.

Оба малазанца вернулись к своим лошадям.

Развернувшись в седле, Гэмет сказал:

— Мы ожидаем сегодня последний транспорт с войсками с острова Малаз. Адъюнкт желает собрать всех командиров в зале совета к восьмому колоколу.

— Это ещё зачем? — спросил Блистиг.

Будь моя воля — затем, чтобы увидеть, как тебя казнят за измену.

— Просто приди, командир.

Река Мених вздувшимся бурым потоком на пол-лиги врезалась в глубь Арэнской бухты. Опираясь на леер правого борта у самого бака, Смычок стоял и задумчиво смотрел на мутную воду внизу. Затем он поднял взгляд на город на северном берегу реки.

Солдат поскрёб щетину на длинном подбородке. Его борода, рыжая в юности, теперь начинала седеть… и это ему нравилось.

Арэн мало изменился с тех пор, как Смычок последний раз его видел. Разве что кораблей в порту стало меньше. Та же пелена дыма висит над городом, тот же нескончаемый поток нечистот сползает в Ловцову Бездну, по которой теперь плывут широкие, медлительные транспортные суда.

Новый кожаный шлем натирал затылок. Старый, к его величайшему огорчению, пришлось выбросить, вместе с изорванным кожаным сюрко и перевязью, снятой с мёртвого охранника фалах’да. По правде говоря, Смычок сохранил лишь одну вещь из своей прежней жизни, глубоко упрятав её в вещевой мешок. И вовсе не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о ней.

К нему подошёл человек, небрежно облокотился на леер и уставился на проясняющиеся очертания города.

Смычок не отсалютовал. Лейтенант Ранал воплощал в себе худшие черты малазанского кадрового офицера. Квонский дворянин, купивший себе звание. Заносчивый, упрямый, самоуверенный, ещё ни разу не обнажавший меч в битве. Ходячий смертный приговор для подчинённых, и по прихоти Опоннов Смычок оказался среди этих неудачников.

Долговязый лейтенант был квонцем чистейших кровей — белокожим, светловолосым, широкоскулым, длинноносым и полногубым. Смычок не скрывал своей ненависти к нему.

— Вообще-то принято отдавать честь старшему по званию, — сказал Ранал с притворным равнодушием.

— Дурная примета, сэр. Не успеешь отдать честь, как глядь, а старший по званию уже убит.

— Прямо здесь, на транспорте?

— Дело-то привычное, — ответил Смычок.

— Было с самого начала ясно, что опыт у тебя есть, солдат. — Ранал сделал паузу, разглядывая костяшки пальцев, скрытых под чёрными мягкими перчатками. — Видит Худ, ты в отцы годишься большинству морпехов, что сидят позади нас на палубе. Вербовщица сразу отправила тебя сюда — подготовки ты не проходил, в учебных боях не участвовал, и вот же, я должен поверить, что ты ничем не хуже прочих солдат.

Смычок пожал плечами и промолчал.

— Вербовщица, — продолжил Ранал спустя мгновение, когда взгляд его бледно-голубых глаз снова сосредоточился на городе, — с самого начала поняла, что́ ты пытаешься скрыть. Как ни странно, он сочла это — тебя, точнее говоря, — кадром настолько ценным, что даже посоветовала мне сделать тебя сержантом. И знаешь, почему я нахожу это странным?

— Нет, сэр, но уверен, вы мне скажете.

— Потому что ты, как я полагаю, дезертир.

Смычок перегнулся через борт и сплюнул в воду.

— Я сталкивался с дезертирами, и не раз. У всех свои причины, и у всех — разные. Но одно их объединяет.

— И что же это?

— В очереди к вербовщику их не сыскать, лейтенант. Наслаждайтесь видом, сэр.

Он развернулся и побрел назад, к середине судна, где растянулись на палубе другие морпехи. Почти все они уже оправились от морской болезни, но всё равно страстно жаждали вновь оказаться на суше. Смычок сел, вытянув ноги.

— Лейтенант желает твою голову на блюдечке, — пробормотал голос рядом.

Смычок вздохнул и прикрыл глаза, подставив лицо полуденному солнцу.

— Чего лейтенант желает и что он получит — совсем разные вещи, Корик.

— А получит он только нас, новобранцев, — ответил сэтийский полукровка, расправив широкие плечи так, что пряди длинных чёрных волос мазнули по плоскому лицу.

— Обычная практика — смешивать новобранцев с опытными солдатами, — сказал Смычок. — Что бы вам там ни рассказывали, в этом городе остались люди, пережившие «Собачью цепь». Говорят, сюда прорвался целый корабль с ранеными морпехами и виканцами. А ещё Арэнская стража и «Красные клинки». И отставшие корабли береговой охраны. Наконец, здесь флот адмирала Нока, хотя, думаю, он захочет поберечь свои силы.

— Зачем? — спросила девушка-новобранец. — Мы же отправляемся воевать в пустыню, разве нет?

Смычок взглянул на неё. Пугающе юная, она напоминала ему другую девушку, с которой он когда-то служил в одном взводе. Он поёжился и сказал:

— Адъюнкт будет полной дурой, если оголит порты. Нок готов отвоёвывать прибрежные города — он мог начать уже много месяцев назад. Но имперским портам нужна защита с моря. Без них нам на этом континенте конец.

— Ну, — пробормотала девушка, — судя по тому, что говорили мне, она дура и есть, старик. Видит Худ, она же из аристократов. Верно?

Смычок фыркнул, но промолчал и снова прикрыл глаза. Его беспокоило, что девчонка может оказаться права. Хотя, с другой стороны, эта Тавор была сестрой капитана Парана. А Паран выказал твердость характера в Даруджистане. И по крайней мере, дураком точно не был.

— А всё-таки, почему тебя прозвали Смычком? — спросила девушка после паузы.

Скрипач улыбнулся.

— Долго рассказывать, девочка.

Её рукавицы шмякнулись на стол, подняв облачко пыли. Поскрипывая доспехами, чувствуя, как пот стекает между грудей, она отстегнула шлем и — как только появилась служанка с кружкой эля — отодвинула шаткий стул и села.

Письмо принёс уличный оборванец — на небольшом клочке зелёного шёлка хорошим почерком написаны слова на малазанском: таверна Танцора, на закате. Лостара Йил была скорее раздражена, чем заинтригована этим посланием.

Таверна Танцора состояла из одного зала. Стены казались древними: на глинобитной кладке виднелись остатки некогда белой штукатурки, сплошь покрытой бесформенными винными пятнами, похожими на карту хмельного рая. Низкий потолок гнил на глазах у хозяина и клиентов. Сквозь ставни фасадного окна заходящее солнце бросало лучи на облачка оседающей пыли. Уже и пена на эле в её кружке подёрнулась матовой плёнкой.

Посетителей было всего трое. Двое играли в щепки за столом у окна. Ещё один, бормоча что-то, в полубессознательном состоянии привалился к стене около отхожего места.

Было рано, но капитану «Красных клинков» уже не терпелось разгадать эту жалкую загадку, если, конечно, она вообще задумывалась как загадка. Лостаре Йил не понадобилось много времени для того, чтобы понять, кто именно назначил эту тайную встречу. И хотя она даже была немного рада снова увидеться с ним — при всём гоноре и жеманстве он был довольно красив, — ей, как адъютанту Тина Баральты, хватало забот и без того. До сих пор «Красные клинки» рассматривались как рота, отдельная от карательной армии адъюнкта. Вопреки тому, что солдаты с реальным боевым опытом были наперечёт… а тех, у кого кишка не тонка, чтобы применить этот опыт в деле, — ещё меньше.

Разлагающей апатии, которая господствовала среди Арэнской стражи Блистига, «Красные клинки» не разделяли. Их соратники пали во время «Собачьей цепи», и «Красные клинки» обязательно отомстят за них.

Если только…

Адъюнкт была малазанкой — неизвестной Лостаре и другим «Красным клинкам». Даже Тин Баральта, который трижды встречался с адъюнктом лицом к лицу, по-прежнему не мог понять и оценить её. Доверяла ли Тавор «Красным клинкам»?

Возможно, правда уже здесь, перед нами. Тавор до сих пор ничего не поручила нашему отряду. Являемся ли мы частью её армии? Позволят ли «Красным клинкам» биться с армией Вихря?

Вопросы без ответов.

И вот она сидит, тратит время…

Дверь распахнулась.

Мерцающий серый плащ, зелёные кожаные штаны, отполированная солнцем кожа, широкая, приветливая улыбка.

— Капитан Лостара Йил! Что за удовольствие видеть тебя снова!

Он подошёл, небрежным жестом руки отослал прислужницу. Усевшись на стул напротив, будто из воздуха вынул два хрустальных бокала и поставил на пыльный стол. Следом возникла блестящая чёрная бутылка с длинным горлышком.

— Я настоятельно не рекомендую пить местный эль, особенно тот, что подают в этом заведении, моя дорогая. Благородное вино больше подходит для нашей встречи. Из самого лучшего в мире винограда, растущего на залитых солнцем южных склонах Гриса. Ты, верно, гадаешь, насколько можно положиться на моё мнение? Вполне можно, девочка, поскольку я получаю заметную долю прибыли с вышеупомянутых виноградников…

— Чего ты от меня хочешь, Жемчуг?

Коготь разлил пурпурное вино в бокалы. Улыбка не сходила с его лица.

— В порыве сентиментальности я подумал, что мы могли бы поднять чаши в память о старых временах. Признаем, это были горестные времена; однако мы выжили, не так ли?

— О да, — ответила Лостара. — И потом ты пошёл своей дорогой, видимо, к великой славе. А я своей — прямиком в тюремную камеру.

Коготь вздохнул:

— Что ж, дурные советчики сослужили Пормквалю плохую службу, увы. Но теперь, как я понимаю, ты и твои «Красные клинки» снова на свободе, оружие вам вернули, ваше место в армии адъюнкта гарантировано…

— Не совсем.

Жемчуг изогнул изящную бровь.

Лостара взяла бокал и отпила вина, почти не почувствовав вкуса.

— Адъюнкт никак не дала понять, чего хочет от нас.

— Как странно!

Нахмурившись, она сказала:

— Хватит игр. Наверняка ты знаешь об этом больше, чем мы.

— Увы, вынужден тебя разочаровать. Новая адъюнкт непостижима для меня так же, как и для тебя. Моё предположение о том, что она поспешит возместить ущерб, нанесённый вашему прославленному отряду, было ошибочным. Оставить без ответа вопрос о верности «Красных клинков»… — Жемчуг пригубил вино и откинулся назад. — Тебя освободили из тюрьмы и вернули оружие. Тебе запрещают покидать город? Не пускают в штаб?

— Меня не пускают на совещания командиров, Жемчуг.

Лицо Когтя просветлело.

— О, ты не одинока в этом, моя дорогая. Как я слышал, кроме немногих избранных, что прибыли с ней из Унты, адъюнкт вообще почти ни с кем не советуется. Однако, я полагаю, ситуация может измениться.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну как же, ведь именно сегодня ночью состоится военный совет, куда ваш командир, Тин Баральта, несомненно, приглашён, так же как и командир Блистиг и ещё множество тех, чьё появление удивит всех и каждого. — Жемчуг замолчал, не сводя с неё взгляда зелёных глаз.

Лостара медленно моргнула.

— В таком случае я должна вернуться к Тину Баральте…

— Хорошее умозаключение, девочка. Но, боюсь, неверное. К сожалению.

— Объяснись, Жемчуг.

Он снова подался вперед и подлил ей вина.

— С удовольствием. Я — такой же упрямец, как и адъюнкт: я ухитрился обратиться к ней с запросом, который она удовлетворила.

— С каким запросом? — ровным тоном спросила Лостара.

— Как я уже говорил, сентиментальность — моё проклятие. Мои нежные воспоминания о тебе и нашей совместной работе… На самом деле настолько нежные, что я попросил назначить тебя моим, э-э, помощником. Твоему командиру, разумеется, об этом уже сообщили…

— Я — капитан «Красных клинков»! Не Коготь, не шпион, не убий… — она осеклась на полуслове.

Глаза Жемчуга расширились.

— Я глубоко оскорблён. Но сегодня достаточно великодушен, чтобы простить твоё невежество. Хотя ты и не видишь различия между высоким искусством ликвидации и грубым понятием убийства, смею заверить, что разница есть. Как бы то ни было, позволь развеять твои страхи: предстоящее задание не потребует применения самой мрачной стороны моего призвания. Более того, эта задача полностью зависит от двух из твоих многочисленных достоинств. Познания урождённой жительницы Семи Городов — первое. И второе — ещё более жизненно необходимое — твоя непререкаемая верность Малазанской империи. И поскольку ты уж никак не сможешь отрицать первое, придётся подтвердить полноту второго.

Долгое мгновение она пристально смотрела на него, а потом медленно кивнула:

— Понятно. Хорошо, я в твоём распоряжении.

Жемчуг ещё раз улыбнулся:

— Чудесно. Я в тебе нисколько не сомневался.

— В чём состоит наше задание?

— Детали не заставят себя ждать. Сегодня вечером у нас персональная встреча с адъюнктом.

Она выпрямилась:

— Ты и сам не знаешь, в чём дело, да?

Его улыбка стала шире:

— Правда, захватывающе?

— Значит, понятия не имеешь, предполагается ли «ликвидация»…

— Ликвидация? Кто знает. Убийство? Определённо нет. А сейчас допивай, девочка. Нам пора идти в бывшую резиденцию Первого Кулака. Говорят, адъюнкт терпеть не может опозданий.

Все пришли рано. Привалившись к стене и скрестив руки, Гэмет стоял у двери, через которую должна была войти адъюнкт. Перед ним, под низким потолком длинной залы совета, собрались трое командиров, вызванных на первый тур сегодняшнего вечернего совещания. Следующие несколько колоколов вместе с назначенными на них мероприятиями обещали быть интересными. Тем не менее бывший капитан охраны Дома Паранов чувствовал некоторую тревогу.

В прошлом он был простым солдатом и ни разу не посещал военных советов. Высокое звание Кулака не радовало Гэмета, так как он понимал, что отмечен отнюдь не благодаря выдающимся способностям или заслугам. Тавор знала его, привыкла командовать им и поручать задачи организации и ведения дел… но лишь дел благородного семейства. Похоже, она намеревалась использовать Гэмета тем же манером, на сей раз в масштабах всей Четырнадцатой армии. Что делало его администратором, а не Кулаком. И ни для кого здесь, в зале, этот факт не прошёл незамеченным.

Гэмет не привык к постоянному чувству стыда. И признавал, что бравада, которую он частенько выказывал, была не более чем инстинктивной реакцией на собственное чувство несоответствия. Правда, сейчас он не чувствовал себя способным на хоть какое-то проявление стеснительности, не говоря уж о браваде.

Адмирал Нок стоял в полудюжине шагов от него и был занят тихой беседой с горделивым командиром «Красных клинков», Тином Баральтой. Блистиг, развалившись, сидел у дальнего конца стола с картами, в наибольшем отдалении от места, которое займёт адъюнкт, как только начнётся совещание.

Взгляд Гэмета вновь и вновь возвращался к адмиралу. Не считая Дуджека Однорукого, Нок был единственным командиром, оставшимся со времён Императора. Единственный адмирал, который не пошёл ко дну. Со смертью двух братьев-напанцев, Урко и Краста, Нок заполучил под своё командование весь имперский флот. Императрица направила его и сто семь кораблей в Семь Городов, когда слухи о бунте уже нельзя было игнорировать. Если бы Первый Кулак в Арэне фактически не запер этот флот в гавани, Колтейновой «Собачьей цепи» можно было бы избежать. И уж точно бунт был бы уже подавлен. А теперь попытка повторного завоевания обещала стать затяжной и кровавой. Какие бы чувства ни испытывал адмирал по поводу прошедших и приближающихся событий, он никак не выказывал их и сохранял холодное, беспристрастное выражение лица.

Тину Баральте хватало собственных горестей. «Красные клинки» Пормкваль обвинил в измене — несмотря на то, что одна из их рот сражалась под командованием Колтейна — сражалась и была уничтожена. После того какПервый Кулак покинул город, первым распоряжением Блистига стал приказ об их освобождении. И «Красные клинки» достались адъюнкту вместе с солдатами, выжившими в «Собачьей цепи», и Арэнской стражей. Вопрос, что делать с ними — что делать с ними всеми, — оставался пока без ответа.

Гэмету хотелось развеять их тревоги, но правда состояла в том, что Тавор ни с кем особо не делилась своими мыслями. Кулак понятия не имел, что произойдёт этим вечером.

Дверь открылась.

Как всегда, одежда Тавор была добротной, но простой и практически бесцветной. Под стать её глазам, прядям седины в рыжеватых, коротко подстриженных волосах, её малоподвижному, неказистому лицу. Она была высока и немного широка в бёдрах. Груди были немного великоваты для её фигуры. Отатараловый меч — единственный знак её имперского звания — висел в ножнах на поясе. Под мышкой адъюнкт зажала полдюжины свитков.

— Можете сидеть или стоять, как вам угодно, — были её первые слова, когда она шагнула к резному креслу Первого Кулака.

Гэмет увидел, что Нок и Тин Баральта идут к стульям у стола, и последовал их примеру.

Держа спину прямо, адъюнкт села. Свитки она положила на стол.

— Тема этого совещания — реорганизация Четырнадцатой армии. Адмирал Нок, останьтесь с нами, пожалуйста. — Она потянулась за первым свитком и распустила его завязки. — Три легиона. Восьмой, Девятый и Десятый. Кулак Гэмет возьмет на себя командование Восьмым, Кулак Блистиг — Девятым, а Кулак Тин Баральта — Десятым. Выбор офицеров для соответствующих должностей — по вашему усмотрению. Советую отнестись к этому выбору предельно ответственно. Адмирал Нок, освободите командира Алардис от её обязанностей на флагмане — Арэнская стража переходит под её начало. — Без всякой паузы она потянулась за вторым свитком. — Что до выживших в «Собачьей цепи» и вольноопределяющихся элементов, находящихся в нашем распоряжении, их подразделения распускаются. Они будут реорганизованы и перераспределены по трём легионам. — Адъюнкт наконец подняла взгляд. Если она и заметила потрясение, которое Гэмет видел на лицах остальных — и разделял с ними, — то хорошо это скрывала. — Через три дня я устрою смотр ваших войск. Это всё.

В гробовой тишине четверо мужчин встали.

Адъюнкт указала на два отложенных свитка.

— Кулак Блистиг, возьмите это, пожалуйста. Вы с Тином Баральтой, возможно, захотите обсудить детали вашего нового назначения в одном из малых залов. Кулак Гэмет, вы можете присоединиться к ним позже, пока же останьтесь здесь. Адмирал Нок, позже сегодня вечером я хотела бы побеседовать с вами лично. Пожалуйста, побеспокойтесь, чтобы у меня была такая возможность.

Рослый немолодой моряк откашлялся, прочищая горло.

— Я буду в столовой, адъюнкт.

— Отлично.

Гэмет смотрел, как трое мужчин выходят.

Как только дверь закрылась, адъюнкт поднялась с кресла. Подошла к древнему гобелену, растянутому на одной из стен во всю длину.

— Изысканные узоры, не находишь, Гэмет? Местная культура просто помешана на хитросплетениях. Ладно, — Тавор повернулась к нему. — Всё прошло на удивление легко. Похоже, у нас есть немного времени, прежде чем придут остальные гости.

— Думаю, они были слишком потрясены, чтобы что-то ответить, адъюнкт. Имперский стиль командования обычно предполагает обсуждения, дискуссии, компромиссы…

Единственным ответом Гэмету была её беглая полуулыбка. Затем внимание адъюнкта вернулось к гобелену.

— Как ты думаешь, каких офицеров выберет Тин Баральта?

— «Красных клинков», адъюнкт. Как малазанские рекруты воспримут…

— А Блистиг?

— Только один выглядит достойным своего звания. Он состоит в Арэнской страже, а значит, теперь недоступен для Блистига, — ответил Гэмет. — Капитан Кенеб…

— Малазанец?

— Да, хоть и живёт здесь, в Семи Городах. Он, адъюнкт, потерял своё подразделение из-за ренегата, Корболо Дома. Это Кенеб предупредил Блистига о Маллике Рэле…

— Вот как. А кроме капитана Кенеба?..

Гэмет покачал головой.

— Сейчас я испытываю то же, что и Блистиг.

— Правда?

— Ну, я не сказал, что именно я испытываю, адъюнкт.

— Сожаление? — Тавор вновь развернулась к нему.

— Вроде того, — произнёс Гэмет немного погодя.

— Знаешь, что больше всего беспокоит Блистига, Кулак?

— Воспоминания о бойне…

— Может, он так и говорит — и надеется, что ты ему поверишь, но не стоит этого делать. Блистиг не подчинился приказу Первого Кулака. И вот он стоит передо мной, своим новым командиром, и думает, что я ему не доверяю. Отсюда он заключает, что будет лучше для всех заинтересованных сторон, если я отправлю его в Унту, к Императрице. — Умолкнув, она вновь отвернулась.

Мысли Гэмета неслись вскачь, но в конце концов он пришёл к выводу, что то, сколь глубоко копает Тавор, выходит за рамки его понимания.

— Что мне ему сказать?

— Полагаешь, я хочу, чтобы ты передал ему что-то от меня? Ладно. Он может взять себе капитана Кенеба.

Боковая дверь отворилась, Гэмет обернулся и увидел трёх виканцев. Двоих детей и третьего, ненамного их старше. Несмотря на то что Кулак до сих пор не встречался с ними, он сразу понял, кто это.

Бездна и Нихил. Ведьма и колдун. А парень с ними — это Темул, старший из юных воинов, которых Колтейн отправил в город вместе с историком.

Похоже, лишь Темул был рад оказаться в присутствии адъюнкта. Нихил и Бездна выглядели неряшливо, их босые ноги покрывал слой серой грязи. Чёрные длинные волосы Бездны висели сальными космами. Нихилову тунику покрывали дыры и грубые швы. Военное снаряжение Темула, напротив, было в безукоризненном состоянии, как и тёмно-красная раскраска на лице — знак скорби. Когда мальчик вытянулся по стойке смирно перед адъюнктом, его тёмные глаза сверкнули, словно острые камни.

Но внимание адъюнкта было приковано к Нихилу и Бездне.

— В Четырнадцатой армии недостаток магов, — сказала она. — Поэтому он будет восполнен вами.

— Нет, адъюнкт, — ответила Бездна.

— Вопрос не обсуждается…

Заговорил Нихил:

— Мы хотим вернуться домой, — сказал он. — На Виканские равнины.

Адъюнкт смотрела на них некоторое время. Затем, не отводя глаз, сказала:

— Темул, Колтейн назначил тебя ответственным за виканскую молодежь из трёх племён, участвовавших в «Собачьей цепи». Сколько вас было?

— Тридцать, — ответил юноша.

— И как много виканцев было среди раненых, доставленных морем в Арэн?

— Одиннадцать выживших.

— Значит, всего сорок один. Были ли колдуны в вашем отряде?

— Нет, адъюнкт.

— Когда Колтейн отправил тебя вместе с историком Дукером, приписал ли он тогда колдунов к твоему отряду?

Темул на миг перевёл взгляд на Нихила и Бездну, затем кивнул:

— Да.

— Был ли твой отряд официально распущен, Темул?

— Нет.

— Иными словами, последний приказ, отданный тебе Колтейном, остаётся в силе. — Она снова обратилась к Нихилу и Бездне. — Ваше прошение отклонено. Мне нужны вы оба, как и виканские копейщики капитана Темула.

— Нам нечего дать вам, — ответила Бездна.

— Духи колдовства молчат в нас, — добавил Нихил.

Прежде чем заговорить вновь, Тавор на миг прикрыла глаза.

— Вам придётся найти способ вновь пробудить их. Я ожидаю, что в день битвы с Ша’ик и Вихрем вы используете своё колдовство для защиты легионов. Капитан Темул, есть ли воины старше тебя в отряде?

— Да, адъюнкт. Четверо воинов из «Дурных псов», приплывших на корабле с ранеными.

— Довольны ли они своим командиром?

Юноша выпрямился.

— Они довольны, — ответил Темул. Пальцы его правой руки сомкнулись на рукояти одного из длинных ножей.

Гэмет вздрогнул и отвёл взгляд.

— Вы трое свободны, — сказала адъюнкт спустя мгновение.

Поколебавшись, Темул заговорил:

— Адъюнкт, мой отряд желает сражаться. Объединят ли нас с легионами?

Тавор склонила голову.

— Капитан Темул, сколько вёсен ты видел?

— Четырнадцать.

Адъюнкт покачала головой.

— В настоящее время, капитан, наши кавалерийские части ограничиваются ротой сетийских волонтёров, общим числом в пять сотен. Говоря военным языком, они в лучшем случае лёгкая кавалерия, в худшем — разведчики и бойцы разъездов. Ни один из них не участвовал в битвах, и все они не старше тебя. Под твоим командованием состоит сорок виканцев, и все, кроме четверых, моложе тебя. На время похода на север, капитан Темул, твой отряд будет включён в мой эскорт. В качестве телохранителей. Самые умелые из сетийцев будут гонцами и разведчиками. Пойми, у меня недостаточно сил для создания кавалерийских частей. Четырнадцатая армия преимущественно состоит из пехоты.

— Тактика Колтейна…

— Это уже не война Колтейна, — отрезала Тавор.

Темул вздрогнул, словно от удара. Он одеревенело кивнул, затем развернулся на каблуках и покинул зал. Спустя мгновение Нихил и Бездна последовали за ним.

Гэмет прерывисто вздохнул:

— А парень хотел принести своим виканцам добрые вести.

— Чтобы заткнуть ворчанье четырёх «Дурных псов», — сказала адъюнкт. В её голосе всё ещё звучало раздражение. — Вот уж подходящее название. Скажи мне, Кулак, как, по-твоему, протекает разговор Блистига и Тина Баральты в данную минуту?

Старый солдат крякнул.

— Я полагаю, бурно, адъюнкт. Тин Баральта, скорее всего, надеялся сохранить «Красные клинки» отдельным полком. Сомневаюсь, что ему так уж хочется командовать четырьмя тысячами малазанских новобранцев.

— Что насчёт адмирала, который ждёт в столовой?

— Понятия не имею, адъюнкт. Его молчаливость вошла в поговорку.

— Как думаешь, почему он попросту не сместил Пормкваля и не отобрал у него должность Первого Кулака? Почему допустил, чтобы Колтейн и его Седьмая армия, а вслед за ней и армия Первого Кулака были уничтожены?

Гэмет только покачал головой.

Тавор изучающее смотрела на него в течение полудюжины ударов сердца. Затем медленно подошла к столу со свитками, взяла один и развязала.

— У императрицы до сих пор не было причин сомневаться в верности адмирала Нока.

— Как и Дуджека Однорукого, — пробормотал себе под нос Гэмет.

Она услышала и подняла взгляд. Затем на её лице возникла и тотчас пропала натянутая улыбка.

— Верно. Нас ожидает ещё одна встреча. — Зажав свиток под мышкой, она шагнула к небольшой боковой двери. — Идём.

Стены низкой комнаты за дверью укрывали гобелены. Когда они вошли, звук шагов потонул в толстом ковре на полу. Центр комнаты занимал скромный круглый стол. Единственным источником света была вычурная лампа на нём. Вторая дверь, низкая и широкая, располагалась напротив первой. Кроме стола, никакой другой мебели здесь не было.

Пока Гэмет закрывал за собой дверь, адъюнкт бросила свиток на истёртую столешницу. Повернувшись, Кулак перехватил взгляд Тавор. Желудок у него тревожно сжался от внезапного чувства неуверенности, ранимости в её глазах. Никогда раньше Гэмету не приходилось видеть эту дочь Дома Паранов в таком состоянии.

— Адъюнкт?

Тавор отвернулась. Было видно, что она пришла в себя.

— В этой комнате, — тихо проговорила Тавор, — Императрица не присутствует.

Гэмет перевёл дух и кивнул.

Меньшая дверь открылась, и Кулак, повернувшись, увидел высокого, почти женоподобного мужчину, одетого в серое. С безмятежной улыбкой на лице тот шагнул в комнату. За ним последовала женщина в доспехах — офицер «Красных клинков». Татуировки в пардусском стиле покрывали её тёмную кожу. Над высокими скулами — широко расставленные чёрные глаза. Узкий, орлиный нос. Она была явно не рада происходящему и сразу же вперила в адъюнкта взгляд, исполненный нарочитого высокомерия.

— Закройте за собой дверь, капитан, — велела Тавор воительнице «Красных клинков».

Мужчина в сером посмотрел на Гэмета, и его насмешливая улыбка поблекла.

— Кулак Гэмет, — произнёс он, — вы, я полагаю, были бы счастливы остаться в Унте, этом суетливом сердце Империи, и продолжать торговаться с лошадниками от имени Дома Паранов. А вместо этого вы здесь, и снова солдатом…

Гэмет нахмурился и проговорил:

— Боюсь, я с вами незнаком…

— Можете звать меня Жемчугом, — ответил мужчина, произнеся имя с некоторым колебанием, как если бы раскрывал суть некой грандиозной шутки, понятной ему одному. — А моя очаровательная спутница — это капитан Лостара Йил, ранее воительница «Красных клинков», ныне же — к счастью — откомандированная под мою опеку. — Он развернулся к адъюнкту и отвесил затейливый поклон. — К вашим услугам.

Гэмет увидел, как выражение лица Тавор стало несколько напряжённым.

— Это мы ещё увидим.

Жемчуг медленно выпрямился. Насмешка пропала с его лица.

— Адъюнкт, вы тайно — очень тайно — организовали эту встречу. У этой сцены нет зрителей. Хоть я и Коготь, мы с вами оба знаем, что я недавно навлёк на себя недовольство своего главы Шика — и Императрицы, — результатом чего явилось моё поспешное путешествие через Имперский Путь. Конечно, это временная ситуация, но, тем не менее, вследствие её я сейчас в несколько неопределённом статусе.

— И значит, можно заключить, — осторожно произнесла адъюнкт, — что ты, вследствие этого, доступен для более… приватных поручений.

Гэмет бросил на неё быстрый взгляд. Нижние боги, о чём она?

— Можно, — ответил Жемчуг, пожав плечами.

Повисла тишина, которую, в конце концов, нарушила Лостара Йил.

— Я с трудом понимаю смысл этой беседы, — процедила она. — Как верноподданная Империи…

— Ничего из того, о чём пойдёт речь дальше, не запятнает вашу честь, капитан, — ответила адъюнкт, твердо глядя на Жемчуга. Больше она не добавила ни слова.

Наконец, Коготь слегка улыбнулся.

— О, теперь вы пробудили во мне любопытство. Я, знаете ли, нахожу особое удовольствие в этом состоянии. Вы опасаетесь, что я попытаюсь выкупить себе возвращение благосклонности Ласиин ценой задания, которое вы поставите передо мною и капитаном Йил. Задания, которое, говоря прямо, поручено не от имени Императрицы и, уж конечно, не ради интересов Империи. Экстраординарное отклонение от обычной роли имперского адъюнкта. Воистину беспрецедентное.

Гэмет шагнул вперёд:

— Адъюнкт…

Вскинув руку, она прервала его:

— Жемчуг, задание, которое я поручу вам с капитаном Йил, может весьма способствовать в конечном счёте благу Империи…

— Ну что ж, — улыбнулся Коготь, — Для того и нужно воображение, не правда ли? В пятнах крови можно процарапать узор, как бы давно она ни засохла. Должен признать, я и сам весьма недурно умею подбирать разумные оправдания своим действиям. Милости прошу, продолжайте…

— Погодите! — воскликнула Лостара Йил с видимым раздражением — Когда я служу адъюнкту, я должна служить Империи. Адъюнкт — воля Императрицы. Прочие соображения ей не дозволены…

— Это правда, — произнесла Тавор. Она снова повернулась к Жемчугу: — Как поживают Персты, Коготь?

Глаза Жемчуга широко распахнулись. Пошатнувшись, он отступил на шаг.

— Их больше не существует, — прошептал он.

Адъюнкт нахмурилась:

— Удручающе. Мы все находимся сейчас в шатком положении. Если ты ждёшь от меня честности, почему бы мне не ожидать от тебя того же?

— Они остались, — проворчал Жемчуг с гримасой отвращения. — Как личинки слепней под шкурой Империи. Когда мы пытаемся их извлечь, они просто зарываются глубже.

— Тем не менее они выполняют определённую… роль, — сказала Тавор. — К несчастью, не столь тщательно, как я надеялась.

— Персты нашли себе поддержку среди аристократии? — спросил Жемчуг. На его высоком лбу явственно проступил блестящий пот.

— Это удивляет тебя? — адъюнкт почти безразлично пожала плечами.

Гэмет почти видел, как мысли Когтя несутся вскачь. Они неслись и неслись; выражение лица Жемчуга становилось всё более изумлённым и… напуганным.

— Назовите его, — сказал он.

— Бодэн.

— Он был ликвидирован в Квоне…

— Отец. Не сын.

Жемчуг внезапно начал ходить взад-вперёд по комнате.

— И этот сын, насколько он похож на своего ублюдочного родителя? Бодэн-старший завалил трупами Когтей переулки по всему городу. Охота на него заняла целых четыре ночи…

— У меня есть основания полагать, — сказала Тавор, — что он был достоин имени своего отца.

Жемчуг обернулся к ней.

— Но сейчас уже нет?

— Не могу сказать. Полагаю, однако, его задание завершилось крахом.

— Фелисин.

Имя соскользнуло с губ Гэмета непроизвольно, тяжелое, как якорь.

Он увидел, как дрогнуло лицо Тавор перед тем, как она отвернулась от всех троих и уставилась на один из гобеленов.

Жемчуг, похоже, глубоко погрузился в свои мысли.

— Когда вы потеряли с ним связь, адъюнкт? И где?

— В ночь Мятежа, — ответила она, всё ещё стоя к ним спиной. — В шахтёрском лагере под названием Черепок. Но… контроль был утерян за несколько недель до того. — Она указала на свиток на столе. — Детали, возможные контакты — здесь. Сожги свиток, как только прочтёшь его, и рассей пепел над бухтой. — Она резко развернулась к ним. — Жемчуг, капитан Лостара Йил. Найдите Фелисин. Найдите мою сестру.

В городе за стенами поместья нарастал и стихал рёв толпы. В Унте стояла Пора Гниения, и, по мнению тысяч жителей столицы, сейчас происходило удаление этого гноя. Началась страшная Выбраковка.

Вместе с тремя нервными охранниками капитан Гэмет стоял у кордегардии. Факелы в поместье не горели; дом позади был тёмен, ставни — наглухо закрыты. А внутри этого грузного здания приютилась последняя дочь Дома Паранов. Одна, без родителей, которых увели с самого утра, когда аресты ещё только начались, без опеки брата, который пропал и, вероятно, погиб на другом континенте. А сестра… её сестра… Безумие снова обрушилось на Империю с яростью тропического шторма…

У Гэмета было всего двенадцать охранников. Последних троих он нанял несколько дней назад, когда оцепенение на улицах нашептало капитану, что кошмар неизбежен. Ни прокламаций, ни имперских эдиктов, призванных пробудить к жизни жадность и свирепость простолюдинов. Только слухи. Они носились по улицам города, по аллеям и рынку, точно пыльные дьяволы. «Императрица недовольна». «В загнивании и некомпетентности армейского командования виновата знать». «Торговля чинами — угроза всей Империи. Неудивительно, что Императрица недовольна».

Рота «Красных клинков» прибыла из Семи Городов. Жестокие убийцы, неподкупные и весьма далёкие от соблазнительных посулов аристократии. Нетрудно догадаться, зачем их сюда призвали.

Первая волна арестов была аккуратной, почти элегантной. Взводы приходили в глухой ночи. Никаких стычек с домашней охраной. Никаких предупреждений, которые бы дали владельцам поместий время возвести баррикады или бежать из города.

И Гэмету казалось, что он знает, почему всё происходит именно так.

Сейчас адъюнкт Императрицы — Тавор. И она знает… себе подобных.

Капитан вздохнул. Затем шагнул вперед, к калитке. Вытянул тяжёлый железный засов и с лязгом уронил его. Повернулся к трём охранникам.

— Ваша служба больше не требуется. Оплату возьмёте в бойнице.

Двое закованных в броню солдат переглянулись. Затем один из них пожал плечами, и оба пошли к двери. Третий не двигался. Гэмет вспомнил, что он назвался Колленом. Квонское имя, квонский акцент. Его наняли в основном из-за внушительного вида, хотя намётанным глазом Гэмет рассмотрел в нём характерную… уверенность, с которой он носил броню, словно не замечал её тяжести, воинскую ловкость, свойственную только профессиональным солдатам. Гэмет ничего не знал о прошлом Коллена, но времена стояли отчаянные, и в любом случае никому из трёх новых наёмников не было дозволено входить внутрь дома.

Теперь Гэмет разглядывал неподвижного охранника, стоявшего в полумраке под сводом кордегардии. Сквозь приближавшийся приливный рёв неистовой толпы пробивались пронзительные крики, сливаясь в ночи в отчаянный хор.

— Не усложняй всё, Коллен, — спокойно проговорил Гэмет. — Четверо моих людей в двадцати шагах за тобой, арбалеты заряжены и нацелены тебе в спину.

Великан покачал головой.

— Вас девятеро. Меньше чем через четверть колокола сюда сбегутся несколько сотен мародёров и убийц, — он медленно осмотрелся, словно оценивал стены поместья — весьма скромную защиту. Затем его пристальный взгляд вернулся к Гэмету.

Капитан нахмурился:

— Несомненно, ты облегчишь им задачу. Мы-то можем дать им по носу так, что они, чего доброго, уберутся в другое место.

— Нет, капитан, у вас не выйдет. Всё только произойдёт гораздо… неприятнее.

— Значит, вот как Императрица решает проблемы, Коллен? Открытые ворота, убитая в спину верная охрана… Ты уже заточил нож для моей спины?

— Я здесь не по приказу Императрицы, капитан.

Гэмет сощурился:

— Ей не причинят никакого вреда, — после паузы продолжил Коллен. — Если только мы придём к полному согласию. Но у нас мало времени.

— Так решила Тавор? А что насчёт её родителей? Ничто не указывало на то, что их ждёт иная участь, чем всех прочих.

— Увы, возможности адъюнкта ограничены. Она находится под… надзором.

— Что она собирается сделать с Фелисин, Коллен — или как там тебя?

— Ненадолго послать на отатараловые рудники…

— Что?!

— Девочка не останется совсем одна. С ней отправят охранника. Поймите, капитан, или это — или толпа за стеной.

Девять верных охранников вырезаны, кровь на полу и на стенах. Горстка ошеломлённых слуг на хлипких баррикадах возле двери в детскую спальню. И защитить ребёнка… некому.

— Кто же этот охранник, Коллен?

Тот улыбнулся:

— Я, капитан. И да, Коллен — не моё настоящее имя.

Гэмет подошёл к нему так близко, что их лица оказались на расстоянии ладони.

— Если с ней хоть что-нибудь случится, я найду тебя. И мне плевать, Коготь ты или…

— Я не Коготь, капитан. А по поводу того, что случится с Фелисин, — к сожалению, ей придётся несладко. Некоторого вреда не избежать. Будем надеяться на её выносливость — это ведь фамильная черта Паранов, верно?

После долгой паузы Гэмет неожиданно смирился и отступил:

— Ты убьёшь нас сейчас или позже?

Брови Коллена поползи вверх:

— Вряд ли я смогу это сделать, учитывая направленные на меня арбалеты. Но я попрошу вас сопроводить меня в безопасное место. Любой ценой мы должны защитить ребёнка от толпы. Могу я рассчитывать на вашу помощь, капитан?

— И где находится это безопасное место?

— На аллее Душ…

Гэмет поморщился. Круг Правосудия. В цепи. Ох, храни тебя Беру, девочка. Он шагнул прочь от Коллена.

— Я разбужу её.

Жемчуг стоял у круглого стола, опершись руками о столешницу. Опустив голову, он изучал свиток. Адъюнкт ушла полколокола тому назад; Кулак следовал за ней по пятам, точно искажённая тень. Скрестив руки и прислонившись спиной к стене, Лостара ждала напротив двери, через которую вышли Тавор и Гэмет. За всё время, пока Жемчуг внимательно читал свиток, она не проронила ни слова. Её гнев и раздражение росли с каждой минутой.

Наконец Лостара не выдержала:

— Не хочу со всем этим иметь ничего общего. Верни меня под командование Тина Баральты.

— Как пожелаешь, дорогая, — пробормотал Жемчуг, не поднимая головы. Затем добавил: — Правда, мне придётся тебя убить — прежде чем ты успеешь доложить обо всём своему командиру. Сожалею, но таковы строгие правила конспирации.

— С каких это пор ты готов на всё ради адъюнкта, Жемчуг?

— С тех самых, — он поднял глаза, встречая взгляд Лостары, — как она недвусмысленно подтвердила свою верность Императрице, конечно.

Его внимание вернулось к свитку. Лостара нахмурилась:

— Мне жаль, но я, кажется, пропустила эту часть беседы.

— Неудивительно, — ответил Жемчуг, — поскольку эта часть скрывалась под сказанными словами. — Он улыбнулся Лостаре. — Там, где она обычно и находится.

Лостара раздражённо выдохнула сквозь зубы и начала расхаживать по комнате. Она боролась с иррациональным желанием порезать в клочья эти проклятые гобелены с бесконечными сценами из славного прошлого.

— Ты должен объясниться, Жемчуг, — прорычала она.

— И это в достаточной мере облегчит твою совесть, чтобы ты снова приняла мою сторону? Хорошо. Восстановление благородного класса в коридорах имперской власти было необычайно скорым. Право же, можно даже сказать, скорым неестественно. Словно бы они вдруг получили помощь — но чью, гадали мы. Конечно, ходила абсурдная, но упорная молва о возвращении Перстов. И даже теперь время от времени какой-нибудь глупец, которого арестовали за всякую мелочь, признаётся, что, дескать, принадлежит к Перстам. Но они, как правило, юны, очарованы всякой чепухой, романтическими бреднями о тайных культах и всём таком прочем. Они могут звать себя Перстами сколько угодно, но эти несчастные ни на шаг не приблизились к истинному детищу Танцора — настоящей организации, о которой мы, Когти, знаем не понаслышке. Как бы там ни было, вернёмся к теме: Тавор — из знатного рода, и теперь ясно, что скрытые ячейки Перстов и вправду вернулись нам на беду и используют аристократию. Они вербуют агентов из числа сочувствующих военных офицеров и имперских чиновников — к вящей обоюдной выгоде. Но Тавор теперь адъюнкт, и поэтому её старые связи, старые обязательства должны быть разорваны.

Жемчуг сделал паузу и указал на лежавший на столе свиток:

— Она сдаёт нам Перстов, капитан. Мы найдём этого Бодэна-младшего и через него выйдем на всю организацию.

Некоторое время Лостара молчала, затем произнесла:

— Значит, в каком-то смысле наше задание всё же имеет отношение к интересам Империи.

Жемчуг расцвёл в улыбке.

— Но даже если так, — продолжала Лостара, — почему адъюнкт попросту не сказала об этом?

— О, я полагаю, мы можем пока оставить этот вопрос без ответа…

— Нет, я хочу получить ответ на него сейчас!

Жемчуг вздохнул:

— Потому, моя дорогая, что для Тавор сдача Перстов значит меньше, чем спасение Фелисин. А вот это уже не имеет отношения к интересам Империи — и вдобавок предосудительно. Полагаешь, Императрица одобрит такую скромную, но хитрую махинацию? Ложь, скрытую за слишком внушительным проявлением верности своего нового адъюнкта? Послать родную сестру в отатараловые шахты! Побери нас Худ, вот это твёрдость характера! Выбор Императрицы хорош, не правда ли?

Лостара поморщилась. Выбор-то хорош… но на чём он был основан?

— Правда.

— О да, согласен. В любом случае это честный обмен — мы спасаем Фелисин и получаем в награду ключевого агента Перстов. Несомненно, Императрице прежде всего будет любопытно, зачем нас вообще занесло на Отатараловый остров…

— И тебе придётся ей солгать, верно?

Улыбка Жемчуга стала шире:

— Нам обоим, девочка. Как и самому адъюнкту, и Кулаку Гэмету, если до того дойдёт. Конечно же, лишь в случае, если я приму предложение адъюнкта. Которое она сделала мне лично.

Лостара медленно кивнула:

— У тебя неприятности. Ты в немилости у своего Главы и Императрицы и отчаянно хочешь оправдаться. Одиночное задание — ты случайно поймал слух о настоящем Персте и взял его след. И тогда заслугу обнаружения Перстов припишут тебе и только тебе.

— Или нам, — поправил Жемчуг. — Если ты того захочешь.

Лостара пожала плечами:

— Это мы решим позже. Хорошо, Жемчуг. Теперь, — она подошла к Когтю, — давай посмотрим, в какие же подробности адъюнкт столь любезно нас посвящает?

Адмирал Нок сидел напротив очага и глядел на остывший пепел. Он медленно обернулся на звук открывшейся двери. Выражение его лица, как обычно, осталось безучастным.

— Благодарю вас за терпение, — сказала адъюнкт.

Адмирал не ответил. Его взгляд на миг переместился на Гэмета.

Эхо только что звучавшего полуночного колокола умолкло. Уставший Кулак ощущал слабость и рассеянность, а также неспособность долго выдерживать взгляд Нока. Этой ночью Гэмет был не более чем ручным зверьком адъюнкта, или, хуже того, — её фамильяром. Негласно замешанным в её планы внутри планов, лишённым даже самой иллюзии выбора. Когда Тавор ввела его в своё окружение — вскоре после ареста Фелисин, — Гэмет некоторое время подумывал о том, чтобы уйти не прощаясь, исчезнуть согласно старинной традиции малазанских солдат, попавших в неблагоприятную ситуацию. Но он не сделал этого. Мотивы, понудившие Гэмета присоединиться к советникам адъюнкта — хотя она особо и не испрашивала у них советов, — были, если смотреть на них с безжалостной беспристрастностью, менее чем похвальны. Его привело туда мрачное любопытство. Тавор отправила младшую сестру навстречу ужасам отатараловых рудников. Ради карьеры. Её брат, Паран, каким-то образом проштрафился в Генабакисе и впоследствии дезертировал. Позор, конечно, но недостаточный, чтобы оправдать такую реакцию Тавор. Разве только… Молва гласила, что парень был агентом адъюнкта Лорн, и его дезертирство в конце концов привело её к смерти в Даруджистане. И всё же — если это правда, то почему Императрица обратила своё высочайшее внимание на другое дитя Дома Паранов? Почему сделала Тавор новым адъюнктом?

— Кулак Гэмет.

Он моргнул:

— Адъюнкт?

— Присядьте, пожалуйста. У меня есть для вас несколько слов напоследок, но они могут подождать.

Кивнув, Гэмет огляделся и увидел одинокий стул с высокой спинкой, что стоял у стены. Стул выглядел каким угодно, но только не удобным, хотя его наличие всё же было благом, если учесть усталость Гэмета. Когда Гэмет сел на стул, тот угрожающе заскрипел. Кулак поморщился.

— Ничего удивительного, что Пормкваль не отослал этот стул вместе со всем прочим, — пробормотал он.

— Насколько понимаю, — сказал Нок, — упомянутый транспорт затонул в гавани города Малаз вместе со всем нажитым добром Первого Кулака.

Гэмет поднял кустистые брови:

— Что, всё вот так просто… затонул в гавани? Что произошло?

Адмирал пожал плечами:

— Никто из команды не добрался до берега, чтобы рассказать об этом.

Никто?

Похоже, Нок заметил его скептицизм, поскольку добавил:

— Гавань Малаза известна своими акулами. Несколько шлюпок нашли притопленными, но пустыми.

Адъюнкт, что было ей несвойственно, не прерывала диалог. Из-за этого Гэмету стало любопытно — понимает ли она скрытое значение таинственного исчезновения транспорта. Теперь же она заговорила:

— Сущее проклятие — затонувшие необъяснимым образом корабли, пустые шлюпки, исчезнувшие команды. Гавань Малаза и впрямь имеет дурную славу из-за акул, особенно из-за их уникальной способности поедать свои жертвы целиком, не оставляя ровным счётом ничего.

— Есть акулы, которые и вправду так делают, — ответил Нок. — Я могу назвать как минимум двенадцать кораблей на илистом дне упомянутой гавани…

— Включая «Кручёный», — процедила адъюнкт, — флагман старого Императора, который в ночь убийства таинственным образом отдал швартовы и немедленно пошёл ко дну, вместе с обитавшим на нём демоном.

— Ему, наверное, нравится компания, — заметил Нок. — Рыбаки острова в один голос клянутся, что в гавани водится нечистая сила. У них постоянно пропадают сети…

— Адмирал, — отрезала Тавор, глядя на погасший очаг, — остались только вы и трое других. Больше никого.

Гэмет медленно выпрямился на своём стуле. Трое других. Высший маг Тайшренн, Дуджек Однорукий и Скворец. Четверо… боги, неужели это всё? Рваная Снасть, Беллурдан, Ночная Стужа, Дукер… столько павших…

Адмирал Нок просто смотрел на адъюнкта. Он выстоял перед гневом Императрицы, сперва после исчезновения Картерона Краста, а затем — Урко и Амерона. Какие бы вопросы ни были ему заданы, он давным-давно ответил на них.

— Я спрашиваю не от имени Императрицы, — произнесла Тавор мгновение спустя. — Подробности… мне тоже неинтересны. Моя заинтересованность… это скорее… личное любопытство. Я пытаюсь понять, адмирал, почему они покинули её.

Повисла тишина. Она заполнила собой комнату и стала невыносимой. Гэмет откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Ах, девочка… Ты спрашиваешь о… о верности так, словно никогда не знала, что это такое. То, что ты открываешь этому адмиралу, можно расценить лишь как непростительный недостаток. Ты командуешь Четырнадцатой армией, адъюнкт, однако делаешь это в одиночку, возводишь сама те баррикады, которые обязательно нужно разрушить, чтобы стать настоящим военачальником и предводителем. Что думает теперь обо всём этом Нок? Неудивительно, что он не…

— Ответ на ваш вопрос, — сказал адмирал, — скрыт в том, что было одновременно силой и слабостью… семьи Императора. Семьи, которую он собрал, чтобы воздвигнуть империю. Вначале у Келланведа был лишь один сообщник — Танцор. Потом эти двое наняли в городе Малазе горстку местных и вступили в борьбу с городской преступной группой. Должен заметить, что эта преступная группа тогда управляла всем островом. Целью был Паяц, некоронованный король острова Малаз. Пират и хладнокровный убийца.

— Кто были эти первые наёмники, адмирал?

— Я сам, Амерон, Дуджек и женщина по имени Холь, моя жена. Я был старпомом на корсаре, ходившем по фарватерам вокруг Напанских островов, которые Унта просто аннексировала, чтобы устроить там перевалочный пункт для планируемого королём вторжения в Картул. Нас тогда разбили, и мы с трудом догребли до Малазанской гавани, где корабль и команда были захвачены Паяцем, который хотел подороже продать пленников Унте. Только Амерону, Холь и мне удалось бежать. Парень по имени Дуджек нашёл дыру, где мы прятались, и отвёл нас к новым нанимателям, Келланведу и Танцору.

— Это было до того, как им было позволено войти в Мёртвый Дом? — спросил Гэмет.

— Да — но незадолго. Проживание в Мёртвом Доме принесло нам — теперь это уже совершенно ясно — определённые дары. Долголетие, иммунитет к большинству болезней и… другое. Мёртвый Дом также стал нашей неприступной оперативной базой. Позже Танцор увеличил нашу численность за счёт напанских беженцев, спасавшихся от завоевателей: Картерона Краста и его брата Урко. И Стервы… Ласиин. Вскоре появились ещё трое. Ток Старший, Дассем Ультор, который, как и Келланвед, был далхонцем, и вероотступник Тайшренн, некогда Высший Септарх культа Д’рек. И, наконец, Дукер. — Адмирал слегка улыбнулся Тавор. — Семья. С которой Келланвед завоевал остров Малаз. Быстро и с минимальными потерями…

Минимальными…

— Твоя жена, — проговорил Гэмет.

— Да, она. — После долгой паузы адмирал пожал плечами и продолжил: — По вашему вопросу, адъюнкт. Никто из остальных не знал, что напанцы не были обычными беженцами. Стерва происходила из королевской династии. Краст и Урко были капитанами напанского флота; этот флот, скорее всего, отбил бы нападение унтанцев, если бы его практически не уничтожил внезапный шторм. Выяснилось, что они поставили перед собой невиданную цель — сломить гегемонию Унты — и собирались использовать для этого Келланведа. По сути, это было первое предательство внутри семьи, первая трещина. Тогда казалось, что она легко срослась, ибо Келланвед уже был охвачен имперскими амбициями, к тому же из двух главных соперников на континенте Унта была гораздо мощнее.

— Адмирал, — сказала Тавор, — я вижу, к чему вы клоните. Когда Стерва убила Келланведа и Танцора, семья была разрушена безвозвратно, но вот что превосходит моё понимание: Стерва фактически привела дело напанцев к завершению. Но в итоге бросили её не вы и не Тайшренн с Дукером, Дассемом Ультором или Током Старшим, который… исчез. Её бросили… напанцы.

— Если не считать Амерона, — заметил Гэмет.

Морщинистое лицо адмирала рассекла невесёлая улыбка.

— Амерон был наполовину напанец.

— Значит, напанцы — единственные, кто бросил новую Императрицу? — Гэмет смотрел на Нока, теперь Кулак был так же растерян, как и Тавор. — Несмотря на то, что Стерва происходила из королевской династии Напана?

Долгое время Нок молчал. Затем он вздохнул:

— Стыд — это злой, мощный яд. Теперь служба новой Императрице… означала бы соучастие, всеобщее осуждение. Краст, Урко и Амерон не были предателями… но кто в это поверил бы? Кто усомнился бы в том, что они не были замешаны в заговоре и убийстве? Хотя на самом деле, — Нок посмотрел в глаза Тавор, — Стерва никого из нас не посвящала в свой замысел — не могла себе это позволить. У неё были Когти — их ей вполне хватало.

— А при чём тут Персты? — спросил Гэмет и тут же обругал себя — о, боги, я слишком устал…

Глаза Нока расширились, впервые за всю эту ночь:

— У вас острая память, Кулак.

Гэмет крепко сжал зубы. Он чувствовал на себе тяжёлый взгляд адъюнкта.

Адмирал продолжил:

— Боюсь, у меня нет ответа. Меня не было в Малазе в ту ночь, и я не расспрашивал тех, кто там был. Персты, по сути, исчезли со смертью Танцора. Все решили, что Когти перебили их, как только с Танцором и Императором было покончено.

— Благодарю вас, адмирал, за эту вечернюю беседу, — неожиданно резко сказала адъюнкт. — Я более вас не задерживаю.

Нок поклонился, затем вышел из комнаты.

Гэмет ждал, затаив дыхание и готовясь к жесточайшему разносу. Вместо этого адъюнкт просто вздохнула:

— В связи со сбором легиона у вас завтра много работы, Кулак. Идите лучше отдохните.

— Адъюнкт, — бросил он, поднимаясь на ноги. Поколебавшись, кивнул и шагнул к двери.

— Гэмет.

Он обернулся.

— Да?

— Где Ян’тарь?

— Ожидает в ваших покоях, адъюнкт.

— Прекрасно. Доброй ночи, Кулак.

— И вам, адъюнкт.

Посреди центрального прохода конюшни выплеснули из вёдер солёную воду, которая хоть и прибила пыль, зато усилила зловонье конской мочи, а мух привела в бешенство. Смычок стоял у дверей, но уже чувствовал, как колет в носу. Окинув взглядом помещение, он увидел четыре фигуры, что сидели на снопах соломы у дальнего конца. Нахмурившись, «мостожог» поправил вещмешок на плечах и направился к ним.

— Какой же умник упустит шанс вдохнуть родные ароматы? — протянул он, подходя.

Воин по имени Корик, сэтийский полукровка, хмыкнул и сказал:

— Это лейтенант Ранал. А потом он быстро нашёл повод, чтобы временно удалиться.

Корик раздобыл где-то лоскут кожи и тонким карманным ножом разрезал на длинные ленты. Смычок уже видел раньше таких, как он, — одержимых привычкой связывать вещи вместе или, хуже того, привязывать всё к своему телу. Не только фетиши, но и трофеи, дополнительное снаряжение, пучки травы или веточки с листьями — в зависимости от того, на какой местности нужно прятаться. Поэтому Смычок не удивился бы, увидев, что Корик с ног до головы оброс соломой.

В течение многих столетий сэтийцы вели затяжную войну с городами-государствами Квон и Ли-Хэн, защищали почти непригодные для жизни земли, на которых издавна обитали. Безнадёжно уступая противникам в количестве, они постоянно вынуждены были отступать и заплатили кровью и потом за умение хорошо маскироваться. Однако вот уже шестьдесят лет, как на сэтийских землях был установлен мир; почти три поколения прожили на этой шаткой, зыбкой границе, на краю цивилизации. Различные племена растворились в единой мутной народности, где среди населения преобладали полукровки. Случившееся с ними, по сути, стало толчком к восстанию Колтейна и Виканским войнам, ибо Колтейн ясно понимал, что его народ ждёт схожая участь.

Смычок давно пришёл к выводу, что дело тут не в том, кто прав и кто виноват. Одни культуры зациклены на себе. Другие — агрессивны. Первые редко способны защищаться от последних, не превращаясь в нечто иное, нечто истерзанное нуждой, отчаянием и насилием. Сперва-то сэтийцы даже не ездили на лошадях, а сейчас известны как конные воины, высокие, темнокожие и даже более угрюмые, чем виканцы.

Смычок почти ничего не знал о прежней жизни Корика, но чувствовал, что догадывается о главном. Жизнь полукровок нельзя назвать приятной. Корик предпочёл следовать старыми путями сэтийцев. То, что он вступил в малазанскую армию как морпех, а не как всадник, многое говорило о внутренней борьбе, разрывавшей его израненную душу.

Смычок сбросил вещмешок и встал перед четырьмя новобранцами:

— Как бы мне ни хотелось не признавать это, но я теперь ваш сержант. Официально вы состоите в Четвёртом взводе, одном из трёх взводов под командованием лейтенанта Ранала. Пятый и Шестой сейчас предположительно на пути через палаточный городок, что к западу от Арэна. Мы все входим в Девятую роту, которая состоит из трёх взводов морпехов и восемнадцати взводов средней пехоты. Нашего капитана зовут Кенеб. Нет, я не знаком с ним и ничего о нём не знаю. Всего девять рот, которые вместе образуют Восьмой легион — наш легион. Восьмым командует Кулак Гэмет. Как я понял, он старый солдат, который после отставки ведал домашней охраной Паранов до того, как Тавор стала адъюнктом. — Он сделал паузу и поморщился, глядя на слегка остекленевшие лица новобранцев. — Но это всё неважно. Теперь вы — в Четвёртом взводе. Должен прибыть ещё один человек, но даже с ним нас слишком мало для взвода. Впрочем, в других ротах ситуация такая же; и — нет, никто мне не доложил, почему так. Вопросы есть?

Трое мужчин и одна девушка сидели тихо, уставившись на него.

Смычок вздохнул и указал на невзрачного солдата слева от Корика.

— Как твоё имя?

Последовал сконфуженный взгляд, затем:

— Настоящее имя, сержант, или то, что мне дал инструктор в Малазе?

По акценту и бледному, невыразительному лицу Смычок узнал в нём выходца из Ли-Хэна. А значит, его настоящее имя, скорее всего, было громоздким: девять, десять или даже пятнадцать имён, нанизанных друг на друга.

— Новое, солдат.

— Битум.

Корик заговорил:

— Если бы ты видел его на тренировочной площадке, ты бы понял. Когда он упирается ногами в землю и прикрывается щитом, хоть тараном бей — с места не сдвинется.

Смычок всмотрелся в спокойные, бледные глаза Битума:

— Отлично, теперь ты капрал Битум.

Женщина, до этого жевавшая соломинку, вдруг поперхнулась. Кашляя и плюясь кусочками соломы, она с недоверием поглядела на Смычка:

— Что? Он? Да он никогда ничего не говорит, никогданичего не делает без приказа, никогда…

— Рад всё это слышать, — лаконично отрезал Смычок. — Просто идеальный капрал, главное, неразговорчивый.

Женщина напряглась, затем чуть заметно ухмыльнулась и отвернулась с притворным равнодушием.

— А как твоё имя, солдат? — спросил её Смычок.

— Как меня на сам…

— Мне плевать, как вас называли раньше. Всех вас. Почти все мы получаем новые имена — вот так, и всё тут.

— У меня нет нового имени, — проворчал Корик.

Не обращая на него внимания, Смычок продолжил:

— Твоё имя, девочка?

Презрительно-кислая мина при слове «девочка».

— Инструктор называл ее Улыбкой, — сказал Корик.

— Улыбкой?

— Ага. Улыбки от неё не дождёшься.

Прищурившись, Смычок повернулся к последнему солдату, довольно неказистому пареньку в кожаных доспехах, но без оружия:

— А твоё?

— Флакон.

— Кто был ваш сержант-инструктор? — требовательно спросил он у четырёх новобранцев.

Корик откинулся назад и ответил:

— Смелый Зуб…

— Смелый Зуб! Этот сукин сын ещё жив?

— Иногда возникали сомнения… — пробормотала Улыбка.

— Пока он не выходил из себя, — добавил Корик. — Спроси об этом капрала Битума. Однажды Смелый Зуб два колокола колотил по нему булавой. Всё не мог пробиться через его щит.

Смычок впился взглядом в капрала:

— И где ты этому научился?

Тот пожал плечами:

— Не знаю. Не люблю, когда меня бьют.

— А в ответ ты бьёшь когда-нибудь?

Битум нахмурился:

— Конечно. Когда противник умается.

Смычок долго молчал. Смелый Зуб… Он был ошеломлён. Этот сукин сын был седым уже тогда… когда весь этот обычай давать новые имена только зародился. Именно Смелый Зуб всё это и начал. Он дал имена большинству «Мостожогов». Скворцу, Тротцу, Молотку, Валу, Дымке, Хватке, Пальчику. Сам Скрипач умудрился не получить прозвища за всё время начальной муштры. Это Скворец дал ему имя, в том первом походе через Рараку. Смычок покачал головой и покосился на Битума:

— С таким талантом тебе следует быть в тяжёлой пехоте, капрал. Морпехам положено быть быстрыми и ловкими, до последнего избегать рукопашной. А если выбора нет — делать своё дело быстро.

— Я хорошо стреляю из арбалета, — пожал плечами Битум.

— И быстро перезаряжает, — добавил Корик. — Из-за этого Зуб и решил сделать его морпехом.

— А кто дал имя Смелому Зубу, сержант? — спросила Улыбка.

Я дал, после того как этот ублюдок в ночной драке оставил один из своих зубов в моём плече. Позже мы все отрицали эту стычку. Боги, как давно это было, а теперь…

— Понятия не имею, — сказал он и переключился на человека по имени Флакон: — Где твой меч, солдат?

— Я им не пользуюсь.

— Чем же ты тогда пользуешься?

Парень пожал плечами:

— Чем придётся.

— Хотел бы я узнать, как тебе удалось пройти начальную муштру, не держа в руках оружия… Нет, не сейчас. Не завтра и даже не на следующей неделе. Сейчас просто скажи, где я могу тебя использовать.

— Разведка. Тихая работа.

— Подкрадываться к кому-то сзади, да? И что ты будешь делать? Хлопнешь его по плечу? Ладно, забудь.

По мне, от этого парня несёт магией, только он не хочет этого показывать. Отлично, пусть, рано или поздно мы тебя раскусим.

— Я делаю то же самое, — сказала Улыбка. Она положила указательный палец на рукоять одного из двух узких ножей, висевших на поясе. — Но в конце пускаю в дело их.

— Выходит, во всём подразделении у меня только двое могут драться в рукопашной?

— Ты сказал, придёт ещё один, — заметил Корик.

— Мы все умеем обращаться с арбалетами, — добавила Улыбка. — За исключением Флакона.

Они услышали голоса на улице. Потом в дверях реквизированной конюшни появились шесть фигур, нагруженных снаряжением. Глубокий голос произнёс:

— Выгребную яму надо копать снаружи, Худова плешь! Эти ублюдки вас хоть чему-нибудь учили?

— Поклон лейтенанту Раналу, — сказал Смычок.

Говоривший солдат шёл впереди новоприбывшего взвода.

— Ясно. Встречал его.

Ага, и этим всё сказано.

— Я — сержант Смычок. Мы — Четвертый.

— Гляди-ка, — сказал второй солдат, ухмыляясь в густую рыжую бороду, — кто-то, похоже, умеет считать. Эти морпехи полны сюрпризов.

— Пятый, — сказал первый солдат. Сначала Смычок предположил, что он фаларец, но потом усомнился из-за странного, золотистого оттенка его кожи. Затем отметил такой же «загар» у рыжебородого солдата и у третьего — юноши.

— Я — Геслер, — добавил первый солдат. — Временный сержант этого почитай что бесполезного взвода.

Рыжебородый солдат сбросил вещмешок на пол.

— Мы из береговой охраны: я, Геслер и Истин. Я — Ураган. Но Колтейн сделал из нас морпехов…

— Не Колтейн, — поправил Геслер, — а капитан Сон, да хранит Королева его бедную душу.

Смычок продолжал пристально смотреть на обоих.

Ураган нахмурился:

— У тебя к нам вопросы? — спросил он жёстко. Его лицо помрачнело.

— Адъютант Ураган, — пробормотал Смычок. — Капитан Геслер. Худовы трескучие кости…

— Ничего подобного. Уже нет, — отрезал Геслер. — Говорю же, сейчас я сержант, а Ураган — мой капрал. И остальные… Истин, Тавос Понд, Песок и Пэлла. Истин был с нами с Хиссара, а Пэлла был охранником на отатараловых рудниках. Как я понимаю, немногие пережили тамошнее восстание.

— Смычок, так ведь? — Ураган подозрительно сощурил маленькие глазки. — Эй, Геслер, думаешь, нам стоит так сделать? Сменить имена, я имею в виду. Этот Смычок, он из старой гвардии. Я уверен в этом так же, как в том, что мой дорогой отец считает меня демоном.

— Пусть этот сукин сын зовётся как хочет, — пробормотал Геслер. — Ладно, взвод, найдите место, где можно кинуть вещи. Шестой может появиться в любое время, и лейтенант тоже. Говорят, через день или два нам устроят смотр под змеиным взглядом адъюнкта.

Заговорил солдат, которого Геслер назвал Тавосом Пондом. Это был высокий усатый мужчина с тёмной кожей — скорее всего, корелриец:

— Значит, нам нужно надраить снаряжение, сержант?

— Драй себе что хочешь, — ответил Геслер безо всякого интереса, — только не прилюдно. Что до адъюнкта, так если она не сможет справиться с несколькими поношенными солдатами, долго не протянет. Там, снаружи, пыльный мир, и чем скорей мы в него впишемся, тем лучше.

Смычок вздохнул. Он вдруг почувствовал себя увереннее. Повернулся к своим солдатам и сказал:

— Хватит рассиживаться на соломе. Начинайте разбрасывать её, чтоб впитала конскую мочу. — Он снова взглянул на Геслера: — На пару слов?

Тот кивнул:

— Пойдём наружу.

Вскоре оба уже стояли на мощёном дворе поместья. Когда-то здесь проживал местный зажиточный купец. Теперь же тут стоял временный бивак взводов Ранала. Сам лейтенант занял весь дом. Смычку оставалось удивляться, что этот человек делает с таким количеством пустых комнат.

Они помолчали. Потом Смычок усмехнулся:

— Представляю, как отвиснет челюсть у Скворца в тот день, когда я скажу ему, что ты и я были сержантами в свежеиспечённом Восьмом легионе.

Геслер нахмурился;

— Скворец. Его разжаловали в сержанты раньше меня, сукина сына. Но заметь, потом я стал капралом. Так что всё-таки я его обошёл.

— Но теперь-то ты снова сержант, а Скворец — вне закона. Попробуй-ка обойди его теперь…

— Глядишь, и обойду, — проворчал Геслер.

— Беспокоишься по поводу адъюнкта? — тихо спросил Смычок. Двор был пуст, но всё же…

— Видал я её. Холодная, как раздвоенный язык Худа. Она конфисковала мой корабль.

— У тебя был свой корабль?

— Ага, мы его захватили — по морскому праву, как потерпевшее крушение судно. Это я привёз Колтейновых раненых в Арэн. И вот она, благодарность…

— Можешь врезать ей по морде. Ты же всегда так делаешь с любым своим командиром — рано или поздно.

— Могу, конечно. Только сперва пришлось бы перешагнуть через труп Гэмета. Но я вот к чему клоню: она же никогда не командовала ничем больше толпы треклятых слуг в родовом поместье. А теперь ей выдали три легиона и приказали отвоевать целый субконтинент… — Он покосился на Смычка. — Немногие фаларцы пробились в «Мостожоги». Время неподходящее, наверное, но один всё же смог.

— Ага, и это я.

Спустя мгновение Геслер улыбнулся и протянул руку:

— Смычок. Скрипач. Конечно.

Они сжали друг другу запястья. Смычок почувствовал, что руки у этого человека тверже камня.

— Дальше по улице есть таверна, — продолжил Геслер. — Мы должны обменяться байками. Гарантирую, что моя круче.

— Ох, Геслер, — вздохнул Смычок. — Думаю, ты сильно удивишься.

Глава шестая

Мы подошли к острову так близко, что смогли заглянуть в бездны за стеной древних кедров и елей. И во мраке нам чудилось движение, словно тени давно умерших и упавших деревьев стояли, колыхались и дрожали на призрачном ветру…

Гедоранас. Картографическая экспедиция в Квонское море, 1127 год Сна Огни, Плавучий Авали

Путешествие домой того стоило: пусть только затем, чтобы вернуться в последний раз туда, где всё начиналось, к рассеянным воспоминаниям среди омытых морем коралловых песков, к горстке заброшенных лачуг, что под ударами бесчисленных штормов превратились в жалкие остовы из дерева. Сети лежали под искрящимися наносами, ослепительно белыми в резком свете солнца. Тропа, что вёла вниз от дороги, теперь заросла спутанной ветром травой… Ничто из прошлого не сохранилось таким, каким было, и здесь, в маленькой рыбацкой деревушке на побережье у Итко Кана, Худ прошёлся тщательно и неторопливо, не оставив ни единой живой души.

За исключением одного человека, который теперь вернулся. И дочери этого человека, когда-то одержимой богом.

И в покосившейся лачуге, служившей некогда домом для них — кровлю из листьев давно уже сорвал ветер — и укрытием для широкой, лёгкой рыбацкой лодки, от которой теперь виднелись лишь нос да корма, а всё остальное было занесено песком, отец лёг и уснул.

Крокуса разбудил тихий плач. Приподнявшись, он увидел, что Апсалар стоит на коленях рядом, неподвижной фигурой своего отца. На полу хижины было полно следов, что остались от вчерашнего беглого осмотра, однако Крокусу особенно бросились в глаза одни из них, крупные, на большом расстоянии друг от друга, но при этом очень неглубоко отпечатавшиеся во влажном песке. Кто-то бесшумно появился прошлой ночью, пересёк единственную комнатку, остановился и постоял возле Реллока, а затем исчез, не оставив на песке снаружи ни единого следа.

Даруджийца прошиб озноб. Одно дело, если старик просто умер во сне, и совсем другое, если сам Худ — или один из его приспешников — явился во плоти для того, чтобы забрать его душу.

Плач Апсалар был тихим, едва слышным среди шелеста волн и слабого свиста ветра в искривлённых досках стен лачуги. Девушка стояла на коленях, опустив голову. Длинные чёрные волосы, точно шаль, скрывали лицо. Её ладони сжимали правую руку отца.

Крокус не стал подходить к ней. За те месяцы, что они провели в дороге, он каким-то извращённым образом почти перестал её понимать. Глубины её души стали непроницаемы, и всё, что лежало на их дне, было не от мира сего и… не совсем человеческим.

Бог, который вселился в неё, — Котильон, Граф Узел, Покровитель убийц в Доме Тени, — когда-то был смертным человеком, известным как Танцор, спутник Императора, будто бы погибший вместе с ним от рук Ласиин. Конечно, на самом деле никто не умер. Вместо этого они стали Взошедшими. Крокус не имел ни малейшего понятия, как происходят такие вещи. Взошедшие были лишь одной из бесчисленных тайн мира — мира, в котором неопределённость в равной степени правила всеми — и богами, и смертными, — и правила её были непостижимы. Но с его точки зрения, Взойти также означало отказаться. Чтобы принять объятия того, что во всех смыслах можно назвать бессмертием, нужно было, как он думал, отречься. Разве судьба смертного — он знал, что «судьба» не то слово, но не мог придумать лучшего, — разве судьба смертного не в том, чтобы объять саму жизнь, будто возлюбленную? Жизнь, со всей её горестной, мимолётной хрупкостью.

И разве жизнь нельзя назвать первой возлюбленной смертного? Возлюбленной, чьи объятия он отвергает в огненном горниле Восхождения?

Крокус задавался вопросом, как далеко Апсалар зашла по этому пути, — а она, несомненно, по нему шла, эта красивая женщина не старше его самого, способная двигаться потрясающе тихо, с ужасающей грацией убийцы, смертельная соблазнительница.

Чем больше она отдалялась, тем сильнее Крокус чувствовал, что его тянет к этому обрыву внутри неё. Соблазн броситься в эту тьму порой был ошеломляющим, одна только мысль об этом заставляла сердце неистово биться, а кровь в венах — яростно полыхать. Что особенно пугало его, так это явное безразличие, с которым Апсалар делала своё безмолвное предложение.

Будто его привлекательность… самоочевидна. Не нуждается в объяснениях. Хотела ли Апсалар, чтобы он шёл с нею по пути к Восхождению — если оно, конечно, было тем, чем было? Нужен ли ей именно Крокус или просто… кто-нибудь? Любой?

Правда была такова: он стал бояться смотреть ей в глаза.

Крокус поднялся со своего спального мешка и тихонько вышел наружу. На мелководье виднелись рыбацкие лодки. Их белые паруса натянулись, словно гигантские плавники акул, бороздящих море под волнами. Когда-то Псы прошли по этой части побережья, оставив за собой одни лишь трупы, но люди всё же вернулись — если и не в эту деревню, то, по крайней мере, к морю. Или, возможно, их вернули, — насильно. Сама земля без труда поглощала пролитую кровь, её жажда не знала различий — такова уж природа земли повсюду.

Крокус присел и набрал пригоршню песка. Смотрел, как кусочки коралла сыплются между пальцами. В конце концов, умирает даже сама земля. И всё же мы отвернёмся от этих истин, если продолжим идти этим путём. Любопытно — не страх ли смерти лежит в основе Восхождения?

Если это так, то Крокус никогда не совершит его, поскольку где-то среди всего случившегося, всего пережитого по дороге сюда он потерял этот страх.

Он сел, прислонившись спиной к стволу огромного кедра, с корнями и ветвями выброшенного на берег, и вытащил ножи. Он выполнял последовательные перехваты, когда одна рука повторяет движения другой в обратном направлении. Юноша смотрел вниз до тех пор, пока оружие — и его пальцы — не стали размытыми от быстроты движений. Затем поднял взгляд и принялся разглядывать море, перекатывающиеся в отдалении волны, треугольные паруса, скользившие вдоль линии белой пены. В случайном порядке он провёл серию перехватов правой рукой. Потом повторил то же самое левой.

В тридцати шагах ждала одномачтовая лодка с зарифленным пурпурным парусом. Её корпус блестел в свете солнца пятнами красной, синей и золотой красок. Это корелрийское судно досталось в уплату долга некоему букмекеру в Кане — ибо Престол Тени отправил их именно в переулок в Кане, а не на прибрежную дорогу, как обещал.

И букмекер, в свою очередь, расплатился быстроходной шлюпкой с Апсалар и Крокусом за одно ночное дело, которое для даруджийца стало жестоким, чудовищным испытанием. Одно дело отрабатывать выпады с клинками, чтобы довести до совершенства смертоносный танец с призраками воображения, — но в ту ночь он убил двух человек по-настоящему. Конечно, они были головорезами на службе у того, кто сделал вымогательство и запугивание своей карьерой. Перерезав ему глотку, Апсалар не выказала ни раскаяния, ни дурноты от пролитой крови, которая брызнула на её перчатки и предплечья.

Один из местных пошёл с ними, чтобы удостовериться в успехе ночной работы. Когда всё кончилось, он, стоя в дверях и глядя на три трупа, поднял голову и встретился взглядом с Крокусом. И — что бы канец ни увидел в его глазах — смертельно побледнел.

Наутро Крокус обрёл новое имя. Резчик.

Поначалу он отверг это прозвище. Местный неверно истолковал выражение глаз даруджийца в ту ночь. Никакой свирепости в них не было. Была стена потрясения, и та быстро рассыпалась под давлением самоосуждения. Убийство убийц — всё равно убийство, и этот поступок словно замкнул между всеми ними цепь — от одного убийцы к другому, — бесконечную шеренгу, из которой невозможно бежать. Его разум отшатнулся от нового имени и всего, что оно означало.

Но угрызения совести продлились недолго. Двое убийц действительно погибли — от руки человека по имени Резчик. Не Крокуса, юного даруджийского карманника, который исчез. Исчез и, скорее всего, больше никогда не появится.

Самообман содержал в себе известное утешение, столь же пустое в своей основе, как и ночные объятия Апсалар, но всё равно желанное.

Резчик пройдёт её путь.

У Императора был Танцор, так? Спутник, ибо именно спутник был нужен. И сейчас нужен. У неё есть Резчик. Резчик из Дома Ножей, который танцует в своих цепях, словно на невесомых нитях. Резчик, который, в отличие от бедного Крокуса, знает своё место, знает свою единственную задачу — прикрывать ей спину, соответствовать её холодной точности в смертоносных искусствах.

Такой была окончательная правда. Любой может стать убийцей. Любой.

Она вышла из лачуги — бледная, но с сухими глазами.

Одним плавным движением юноша спрятал свои ножи, поднялся и повернулся к ней.

— Да, — сказала она. — Что теперь?

Однообразие холмистого пейзажа нарушали сломанные каменные столбы. Из полудюжины тех, что были видны, только два достигали высоты человеческого роста, и ни один не стоял прямо. У их подножий пучками росли бесцветные травы равнины, спутанные и маслянистые от серого, тяжёлого воздуха.

Когда Калам оказался среди столбов, приглушённый стук копыт его коня, казалось, стал отражаться от земли. Эхо росло, пока убийце не почудилось, что он едет во главе армии всадников. Он сдержал бег коня и наконец осадил его рядом с одной из разбитых колонн.

Эти безмолвные стражи вызывали у Калама чувство вторжения в одиночество, которого он искал. Убийца наклонился в седле, чтобы осмотреть один из столбов. Тот выглядел старым — как и многое другое в Мире Тени, заброшенным и забытым, так что Калам не мог распознать его назначение. Здесь не было ни других руин, ни фундаментов стен, ни подвальных ям, ни иных правильных углублений в земле. Все столбы стояли порознь и без всякого порядка.

Взгляд убийцы задержался на укреплённом в основании камня ржавом кольце, с которого свисала цепь с двойными звеньями, исчезавшая в пучках травы. Спустя миг Калам спешился. Присев, он протянул руку и притронулся к цепи. Слегка потянул её вверх. Иссохшая кисть вместе с предплечьем какого-то злополучного существа поднялась из травы. Четыре обычных пальца, два противостоящих, ногти длиной с кинжал.

Остальное тело пленника опутали корни, наполовину укрыл сероватый песчаный грунт. Бледно-жёлтые волосы переплелись со стеблями травы.

Кисть внезапно дёрнулась.

Калам с отвращением отпустил цепь. Рука упала обратно на траву. Слабый, причитающий звук донёсся из-под земли у основания столба.

Выпрямившись, убийца вернулся к лошади.

Столбы, колонны, пни, помосты, ведущие в никуда лестницы — в каждой их дюжине томился хотя бы один пленник. И, похоже, ни один не мог умереть. По крайней мере, не окончательно. Разум у большинства, правда, погиб — и давно. Они бредили на разных языках, бормотали бессмысленные заклятья, молили о прощении, предлагали сделки, но ни один — насколько слышал Калам — не утверждал, что невиновен.

Будто без этого можно было рассчитывать на милосердие. Он снова тронулся с места. Здешний мир ему не нравился. Впрочем, и выбора-то у Калама не было. Заключать сделки с богами для смертных означало упражняться в самообмане. Калам предпочёл бы оставить игры с правителями этого Пути Быстрому Бену. Чародею такие риски доставляли удовольствие — нет, даже более того: слишком много ножей Быстрый Бен вонзил в спины бессмертных — раны не смертельные, но болезненные, если подёргать нож, — именно это чародей и любил больше всего.

Убийца задумался, где теперь его старый друг. Начались неприятности — ну, тут ничего нового, — и с тех пор ни звука. А теперь ещё и Скрипач. Худово семя, этот дурень завербовался по новой!

Ладно, в конце концов, они хоть что-то делают. В отличие от Калама, да-да, именно от Калама. Тринадцать сотен детей, воскрешённых по прихоти. Блестящие глаза, следящие за каждым его движением, отмечающие каждый шаг, запоминающие каждый жест. Чему он мог научить этих детей? Искусству кровопускания? Как будто им в этом нужна помощь.

Впереди лежал горный кряж. Калам подъехал к подножию и мягким галопом послал лошадь вверх по склону.

Кроме того, Минала, похоже, держала всё под контролем. Она была прирождённым тираном, на людях и наедине с ним — на спальных мешках в полуразрушенной хижине, которую они делили друг с другом. Странно, но он понял, что, вообще-то, не питает отвращения к тирании. Всё работает, если есть кто-то непреклонный и способный командовать. И Калам был достаточно опытен, чтобы исполнять приказы, не оспаривая её главенство. Вместе с демоницей-аптор Минала поддерживала известную степень порядка, прививала кучу жизненно важных умений… Маскировка, выслеживание, подготовка засад, установка ловушек на двуногих и четвероногих, верховая езда, преодоление преград, замирание на месте, метание ножей и обращение с бесконечно разнообразным оружием, подаренным безумными правителями Пути, оружием, половина из которого была проклята, содержала в себе вредоносные чары или совсем не подходила для человеческой руки. Дети воспринимали эти уроки с пугающим рвением, и блеск гордости в глазах Миналы вызывал у убийцы… дрожь.

Армия, создаваемая для Престола Тени. Тревожная картина, мягко говоря.

Он достиг вершины. И внезапно остановился.

Огромные каменные врата венчали холм напротив — два столба, соединённых аркой. Внутри — вихрящаяся серая стена. По эту сторону травянистую вершину окутали бесчисленные, ничем не отбрасываемые тени, которые будто выпали из портала только затем, чтобы роиться у преддверия подобно потерянным призракам.

— Осторожно, — пробормотал голос рядом с Каламом.

Он развернулся и увидел в нескольких шагах от себя высокую фигуру в плаще и капюшоне, с двумя Гончими по бокам. Котильон и пара его любимцев — Крест и Бельмо. Звери сидели на покрытых шрамами задних лапах, устремив горящие глаза — зрячие и незрячие — на портал.

— С чего мне быть осторожным? — спросил убийца.

— О, из-за теней у врат. Они потеряли своих владельцев… но им сгодится любой.

— Так эти врата запечатаны?

Голова в капюшоне медленно повернулась:

— Дорогой Калам, это что, бегство из нашего мира? Сколь… постыдно.

— С чего бы вдруг я…

— Тогда почему твоя тень так целеустремлённо тянется вперёд?

Калам взглянул вниз и нахмурился:

— Откуда я знаю? Может, думает, что вон среди них ей будет лучше.

— Лучше?

— Веселее.

— А. Злишься, да? Я бы ни за что не догадался.

— Врёшь, — сказал Калам. — Минала меня выгнала. Но ты уже знаешь об этом. И потому решил найти меня.

— Я Покровитель убийц, — произнёс Котильон, — и не занимаюсь семейными ссорами.

— Даже если они очень бурные?

— А вы что, готовы поубивать друг друга?

— Нет. Я лишь хотел кое-что прояснить.

— И что же?

— Что ты здесь делаешь, Котильон?

Молчание бога было долгим.

— Я часто задаюсь вопросом, — сказал он наконец, — почему ты, убийца, не оказываешь почтения своему покровителю.

Брови Калама поползли вверх:

— С чего ты вдруг ждёшь этого? Побери нас Худ, Котильон, если бы ты был жаден до фанатичного поклонения, то на убийц даже смотреть не стоило. По своей природе мы несовместимы с самой мыслью о раболепии, если ты ещё не заметил. — Калам прервал тираду и повернулся взглянуть на окутанную тенями фигуру перед собой. — Вспомни, ты стоял за Келланведа до самого конца. Похоже, Танцор знал, что такое верность и подчинение…

— Подчинение?

В голосе бога прозвучал намёк на усмешку.

— Чистая целесообразность? Трудно поверить, если учесть всё, через что прошли вы оба. Ну да хватит об этом. О чём ты просишь, Котильон?

— Я о чём-то просил?

— Ты хочешь, чтобы я… послужил тебе, как последователь — своему богу. Выполнил некое задание, возможно, сомнительное. Я нужен тебе зачем-то, только ты никак не научишься просить.

Крест медленно поднялся с задних лап и потянулся, длинно и томно. Затем повернул массивную голову, упёрся взглядом блестящих глаз в Калама.

— Что-то Псы беспокоятся, — пробормотал Котильон.

— Я заметил, — сухо ответил убийца.

— Передо мной стоят некие задачи, — продолжал бог, — и они займут бо́льшую часть моего времени в ближайшем будущем. В то же время необходимо… предпринять некоторые… действия. Одно дело — найти верного подданного, и совсем другое — того, кто очень кстати оказался под рукой для, так сказать, практического использования…

Калам отрывисто засмеялся:

— Ты пошёл на охоту за верными слугами и обнаружил, что подданные твои — непригодны.

— Мы можем упражняться в интерпретации хоть целый день, — процедил Котильон.

Слова бога, прозвучавшие с заметной иронией, порадовали Калама. Несмотря на свою осторожность, он признавал, что Котильон ему нравится. Дядя Котильон, как называл его маленький Панек. Конечно, из Покровителя убийц и Престола Теней только первый, похоже, обладал какими-то остатками самокритики — а значит, был действительно способен к смирению. Даже если вероятность этого на самом деле была невысока.

— Согласен, — произнёс Калам. — Хорошо. Минала не желает видеть моё милое личико некоторое время. Так что более-менее я свободен…

— И без крыши над головой.

— …И без крыши над головой, ага. К счастью, в твоём мире, похоже, никогда не идёт дождь.

— Ах, — пробормотал Котильон, — мой мир.

Калам смотрел на Креста. Зверь упорно не отводил глаз. Убийца начал нервничать из-за этого непоколебимого взгляда.

— Вашу с Престолом Теней власть кто-то оспаривает?

— Трудно сказать, — пробормотал Котильон. — Были… потрясения. Волнение…

— Ты сам сказал, Псы беспокоятся.

— Действительно.

— И вы хотите узнать больше о возможном противнике.

— Да, хотим.

Калам посмотрел на врата, на кружащиеся тени у преддверия.

— Откуда мне начать поиски?

— Полагаю, оттуда, куда тебя приведут твои собственные желания.

Убийца посмотрел на бога и медленно кивнул.

Море успокоилось. В тусклом свете сумерек чайки перестали кружить над отмелями и уселись на пляже. Из прибитых к берегу брёвен Резчик соорудил костёр — больше от необходимости чем-то заняться, нежели из-за нехватки тепла, поскольку климат канского побережья был субтропическим, а бриз вздыхал слабо и жарко. Даруджиец набрал воды из источника у начала тропинки и теперь заваривал чай. Над головой замерцали первые ночные звёзды.

Вопрос, который задала ему днём Апсалар, остался без ответа. Резчик ещё не был готов вернуться в Даруджистан и вовсе не чувствовал спокойствия, которое, как он ожидал, должно было прийти после выполнения задания. Реллок и Апсалар наконец вернулись домой, но лишь затем, чтобы найти воцарившуюся здесь смерть, чей фатальный аромат проник в душу старика, — и на покинутом берегу одним призраком стало больше. Теперь для них здесь ничего не осталось.

Резчик хорошо понимал, что его собственные впечатления здесь, в Малазанской империи, были искажёнными и неполными. Единственная зловещая ночь в городе Малазе, затем три напряжённых дня в Кане, которые закончились убийствами. Конечно же, Империя была чужой страной, и стоило ожидать известного расхождения между нею и тем, к чему он привык в Даруджистане. Как бы там ни было, все виденные им картины повседневной городской жизни внушали твёрдое ощущение законности, порядка и спокойствия. Но даже так, именно мелочи его коробили больше всего. И подтверждали тот факт, что он здесь чужак.

В отличие от него Апсалар уж точно не чувствовала себя уязвимой. Казалось, она сохраняет абсолютное спокойствие и непринуждённость, что бы с ней ни происходило, — уверенность бога, который когда-то одержал её и оставил нечто, навек отпечатавшееся в её душе. Не просто уверенность. Резчик подумал снова о той ночи, когда она убила человека в Кане. Смертоносные навыки и ледяная точность, необходимая для их использования. Он с содроганием вспомнил, что многое из собственной памяти бога осталось при ней, уводя в прошлое, в те времена, когда бог был смертным человеком по имени Танцор. Среди этих воспоминаний была и ночь убийств — когда женщина, что стала затем Императрицей, повергла Императора… и Танцора.

По крайней мере, всё это она поведала сама — без каких-либо чувств и сентиментальности, так же небрежно, словно говорила о погоде. Воспоминания об ударах ножей, о пропитанной кровью пыли, что шариками раскатилась по полу…

Он снял котелок с углей и бросил горсть трав в дымящуюся воду.

Она ушла прогуляться на запад вдоль белого пляжа. В опустившихся сумерках он потерял её из виду и уже начинал волноваться, вернётся ли Апсалар когда-нибудь.

Бревно внезапно взорвалось искрами и просело. Море стало совершенно чёрным, невидимым; он даже не слышал плеска волн за потрескиванием костра. Дыхание бриза стало холодным.

Резчик медленно поднялся и отвернулся от моря — к чему-то, что двигалось во мраке позади костра:

— Апсалар?

Никакого ответа. Слабая дрожь под ногами, как если бы песок дрожал от шагов чего-то огромного… и четвероногого.

Даруджиец выхватил ножи и шагнул прочь от мерцающего света костра.

В десяти шагах на высоте своего роста он увидел два пылающих глаза, широких, золотых и, казалось, бездонных. Голова и тело под нею тёмным пятном чернели в ночи. От вида этой неясной громады Резчика бросило в дрожь.

— А-а, — донёсся голос из тени слева от него, — даруджийский отрок. Бельмо нашла тебя, прекрасно. Где твоя спутница?

Резчик медленно вложил клинки в ножны.

— Проклятая Гончая испугала меня, — пробормотал он. — Если у неё бельма на глазах, почему она смотрит прямо на меня?

— Ну, у неё не совсем точное имя. Она видит, но не так, как видим мы, — фигура в плаще вышла в световой круг костра. — Ты знаешь, кто я?

— Котильон, — ответил Резчик. — Престол Тени гораздо ниже ростом.

— Не так уж сильно, но, возможно, его жеманство излишне подчёркивает определённые черты.

— Что тебе нужно?

— Я хотел поговорить с Апсалар, разумеется. Здесь пахнет смертью… притом недавней…

— Реллок. Её отец. Во сне.

— Прискорбно, — покрытая капюшоном голова бога повернулась, как бы оглядывая окрестности, затем взгляд бога вновь вернулся к Резчику.

— Так я теперь твой покровитель? — спросил бог.

Ему хотелось ответить нет. Хотелось отступить, бежать от ответа и всего, что́ этот ответ мог бы значить. Кислотой выжечь само это предложение.

— Ну, может, и так, Котильон.

— Я… рад, Крокус.

— Теперь я Резчик.

— Куда менее тонко, но довольно уместно, я полагаю. Тем не менее намёк на смертоносное очарование присутствовал и в твоём прежнем даруджийском имени. Ты уверен, что не передумаешь?

— У Крокуса не было… бога-покровителя.

— Разумеется. И однажды в Даруджистане появится человек — с малазанским именем, не ведомый никому иначе как по своей репутации. И рано или поздно он услышит рассказы о юном Крокусе, парне, сыгравшем столь важную роль в спасении города в ночь Торжества много лет назад. Невинный, незапятнанный Крокус. Что ж, пусть будет… Резчик. Вижу, у вас есть лодка.

Смена темы слегка сбила юношу с толку. Но потом он кивнул:

— Есть.

— Достаточно припасов?

— Более или менее. Но не для долгого путешествия.

— Нет, конечно же, нет. Да и с чего бы? Могу я увидеть твои ножи?

Резчик обнажил клинки и рукоятями вперёд передал их богу.

— Славные лезвия, — пробормотал Котильон. — Хороший баланс. В них есть отзвук твоего мастерства, вкус крови. Благословить их для тебя, Резчик?

— Если только без магии, — ответил даруджиец.

— Не желаешь связываться с чародейскими вложениями?

— Да.

— А. Следуешь путём Раллика Нома.

Резчик прищурил глаза. О да, Котильон наверное помнит Раллика. Возможно, запомнил, когда смотрел глазами Жали в таверне «Феникс». Или, может быть, Раллик сам признал своего покровителя… хотя мне трудно в это поверить.

— Думаю, мне было бы сложно следовать по его пути, Котильон. Раллик обладает… обладал… способностями…

— Внушительными, да. Полагаю, о Раллике Номе или о Воркан не стоит говорить в прошедшем времени. Нет, никаких новостей у меня нет… только предположение. — Бог передал ножи обратно. — Ты недооцениваешь свои способности, Резчик, но, может, так даже лучше.

— Я не знаю, куда ушла Апсалар, — сказал Резчик. — И не знаю, вернётся ли она.

— Как выяснилось, её присутствие оказалось не столь важным, как того можно было ожидать. У меня есть задача для тебя, Резчик. Готов ли ты послужить своему покровителю?

— А разве не этого ты от меня ждёшь?

Котильон минуту молчал, а затем тихо рассмеялся:

— Нет, я не буду пользоваться твоей… неопытностью, хотя, признаюсь, некоторый соблазн есть. Давай же начнём с правильной позиции. Взаимное сотрудничество, Резчик. Отношения взаимовыгодного обмена, м-м?

— Вот бы ты тогда предложил то же самое Апсалар.

Юноша тотчас прикусил язык. Но Котильон просто вздохнул:

— Сейчас уж точно бы предложил. Считай такой, прежде не свойственный мне такт плодом трудных уроков.

— Ты говорил о взаимности. Что я получу в обмен на свою службу?

— Ну, раз уж ты отказываешься принимать мои благословения или иные вложения, я, признаться, в некоторой растерянности. Что посоветуешь?

— Я хотел бы получить ответы на некоторые вопросы.

— Изволь.

— Хорошо. Например, почему ты и Престол Тени намеревались уничтожить Ласиин и Империю? Просто из жажды мести?

Бог будто вздрогнул под мантией, и Резчик почувствовал, как ожесточается взгляд невидимых глаз.

— Ого! Ты заставляешь меня пересмотреть своё предложение, — произнёс Котильон с подчёркнутой медлительностью.

— Я хочу знать, — не отступал даруджиец, — чтобы понять, что́ ты сделал… сделал с Апсалар.

— Ты требуешь, чтобы твой бог-покровитель оправдывался?

— Не требую. Просто спрашиваю.

Котильон долго молчал.

Огонь медленно умирал, угольки дрожали на ветру. Резчик чувствовал присутствие второй Гончей, что беспокойно двигалась где-то в темноте позади него.

— Необходимость, — тихо сказал бог. — Партии разыгрываются, и то, что кажется опрометчивостью, может на самом деле оказаться лишь уловкой. Или, возможно, всё дело в самом городе, Даруджистане, что лучше послужил бы нашим целям, оставаясь свободным и независимым. За всяким жестом, всяким ухищрением стоят целые пласты смыслов. Дальше я объясняться не буду, Резчик.

— Ты… ты сожалеешь о том, что сделал?

— Тебе действительно неведом страх, не так ли? Сожалею? Да. Сожалею весьма и весьма. Возможно, однажды ты сам поймёшь, что сомнения ничего не стоят. Ценно лишь то, к чему они тебя приводят.

Резчик повернулся и уставился на тёмное море.

— Я бросил монету Оппонов в озеро, — сказал он.

— И теперь сожалеешь об этом?

— Не уверен. Мне не нравилось их… внимание.

— Неудивительно, — пробурчал Котильон.

— У меня есть ещё одна просьба, — сказал Резчик, снова повернувшись к богу. — Задача, которую ты ставишь передо мной… если на меня нападут при её выполнении, я могу призвать Бельмо?

— Гончую? — в голосе Котильона явственно прозвучало удивление.

— Да, — ответил Резчик, глядя на огромную тварь. — Её внимание… меня успокаивает.

— Вот как? Ты, смертный, видно, сам не понимаешь, насколько в этом уникален. Будь по-твоему. В случае крайней нужды позови её, и она придёт.

Резчик кивнул:

— Так что я должен сделать от твоего имени?

Солнце уже поднялось над горизонтом, когда Апсалар вернулась. Поспав несколько часов, Резчик встал, чтобы похоронить Реллока над линией прилива. Он проверял корпус лодки в последний раз, когда рядом с его тенью возникла ещё одна.

— У тебя были гости, — сказала Апсалар.

Он покосился на неё снизу вверх, вглядываясь в тёмные, бездонные глаза.

— Ага.

— Теперь ты можешь ответить на мой вопрос?

Резчик нахмурился, потом со вздохом кивнул:

— Могу. Мы должны осмотреть остров.

— Остров? Он далеко?

— Не особо, но с каждой минутой — всё дальше.

— А. Конечно.

Конечно.

Над головой, в утреннем воздухе над морем кричали чайки. За мелководьем они превращались в белые пятнышки и уносились по ветру куда-то на юго-запад.

Резчик упёрся плечом в нос лодки и столкнул её на воду. Потом взобрался на борт. Апсалар присоединилась к нему и села у руля.

Что теперь? На этот вопрос ему ответил бог.

В мире, который тисте эдур называли Зарождение, вот уже пятый месяц не было заката. Серые небеса, свет рассеян и странно окрашен. Сначала потоп, а после дожди разрушили этот мир.

Хотя даже на обломках здесь сохранилась жизнь.

Десятка с два сомов с широкими лапами взобрались на испачканную илом стену. В длину каждый из них достигал как минимум двух человеческих ростов — от тупой морды до дряблого хвоста. Серебристо-белые животы этих откормленных созданий выступали по бокам. Чешуя высохла, показались трещины, решётчатой сетью покрывшие тёмные спины. Маленькие чёрные глазки тускло блестели из-под слоя морщинистой кожи.

И похоже, эти глаза не замечали стоявшего над ними одинокого т’лан имасса.

Эхо любопытства всё ещё звучало в изношенной, высохшей душе Онрака. Хрустнув суставами под переплетёнными канатами сухожилий, он присел возле ближайшего сома. Он не думал, что тварь мертва. Совсем недавно у этой рыбы ещё не было настоящих конечностей. Воин подозревал, что стал свидетелем метаморфозы.

Спустя мгновение он медленно выпрямился. Волшебство, позволявшее стене выдерживать огромный вес нового моря, всё ещё сохранилось на этом участке. На других оно рассеялось, отчего возникли широкие проломы — и пенные потоки илистой воды обрушились на другую сторону и растеклись по земле мелким морем. Настанет время, подумал Онрак, когда обломки этой стены станут единственными островами этого мира.

Бурное наступление моря захватило их врасплох, рассеяло своим могучим водоворотом. Т’лан имасс знал, что прочие сородичи выжили, и, конечно же, некоторые из них нашли убежище на этой стене или плавучих обломках, — достаточное, чтобы собраться снова, восстановить прежний облик и продолжить охоту.

Но Куральд Эмурланн — пусть и раздробленный — не был послушен т’лан имассу. Без заклинателя костей Онрак не мог дотянуться до сил Телланна и до своих сородичей, не мог известить их о том, что выжил. Для большинства его соплеменников одного этого было бы достаточно, чтобы… сдаться. Мутные воды, из которых он недавно выполз, сулили подлинное небытие. Растворение было единственно возможным бегством от вечного Обряда, и даже среди логросовых имассов — стражей самого́ Первого престола — он знал сородичей, которые избрали бы этот путь. Или хуже…

Размышление воина о выборе конца существования было мимолётным. По правде говоря, бессмертие причиняло ему гораздо меньше беспокойства, чем большинству т’лан имассов.

В конце концов, всегда можно было увидеть что-то новенькое.

Он уловил движение под кожей ближайшего сома, неясные намёки на сокращения, на проявление внимания. Онрак выставил вперёд свой кривой двуручный меч из обсидиана. В большинстве случаев созданий, с которыми он сталкивался, приходилось убивать. Изредка из самозащиты, но чаще просто из-за непосредственного и, возможно, взаимного отвращения. Он уже долго не задавался вопросом, отчего так происходит.

С массивных плеч воина свисала прогнившая шкура энкар’ала, шероховатая и потерявшая цвет. Сравнительно недавнее приобретение, случившееся менее тысячи лет назад. Ещё одно существо, возненавидевшее его с первого взгляда. Хотя, возможно, размахивая чёрным рифлёным клинком у морды зверя, он сам вызвал такую реакцию.

Пройдёт некоторое время, решил Онрак, прежде чем тварь выползет из собственной кожи. Он опустил оружие и перешагнул через существо. Необычайная, охватывающая континент стена Зарождения была любопытна сама по себе. Спустя мгновение воин решил, что пройдёт по всей её длине. Или, по крайней мере, пока разлом не преградит ему путь.

Он зашагал вперёд, подволакивая обёрнутые шкурами ступни. Остриё меча, который он тянул левой рукой, выписывало беспорядочные борозды в сухой глине. Комья грязи липли к истрёпанной рубахе из шкур и к кожаной перевязи. Густая илистая вода просочилась во всевозможные впадины и отверстия его тела и теперь струйками выливалась при каждом тяжёлом шаге. Когда-то у него был шлем, впечатляющий трофей со времён юности, но он раскололся в последней битве с семьёй яггутов в Ягг-одане. Единственный удар крест-накрест также снёс пятую часть его черепа — теменную и правую височную кости. Сила яггутских женщин коварна, а свирепость — достойна восхищения, особенно если загнать их в угол.

Небо над ним болезненно флюоресцировало, к чему, впрочем, Онрак уже привык. Этот давно раздробленный обломок Пути тисте эдур оказался значительно больше всех прочих, какие только он видел прежде, даже больше того, что окружал Треморлор, дом Азатов в оданах Дом Азатов. Этот фрагмент знавал периоды стабильности, которых оказалось достаточно для возвышения цивилизации, для того, чтобы мастера чар начали разгадывать силы Куральд Эмурланна, хотя и не принадлежали к тисте эдур.

С вялым интересом Онрак подумал, не те ли отступники т’лан имассы, которых он преследовал со своими сородичами, породили рану, что привела к затоплению этого мира? Похоже на то, поскольку это происшествие явно скрыло их следы. Или так, или же вернулись тисте эдур — взять обратно то, что некогда принадлежало им.

И в самом деле, он чуял запах серокожих эдур — они прошли этой дорогой, причём недавно, войдя с другого Пути. Правда, слово «запах» приобрело для т’лан имасса новое значение после Обряда.Обыденные ощущения в своём большинстве частично увяли — вместе с плотью. Для его тёмных глазниц, к примеру, мир выглядел сложной мозаикой тусклых цветов, тепла и холода и часто измерялся тонким восприятием движения. Произнесённые слова вились в текучих облаках дыхания — если говорящий был жив, конечно. В противном случае становился различимым сам звук, прокладывающий сквозь воздух дрожащую дорожку. Онрак чувствовал звук больше зрением, чем слухом.

Таким вот образом он и почуял нечто теплокровное недалеко впереди. Стена здесь медленно разрушалась. Вода лилась струями через трещины между вздувшимися камнями. Вскоре она окончательно развалится.

Тело впереди не двигалось. Оно было приковано цепями.

Ещё пятьдесят шагов, и Онрак достиг его.

Вонь Куральд Эмурланна была всепоглощающей, еле видимой, как лужица вокруг лежащей навзничь фигуры; её поверхность рябила, словно под упорным, но слабым дождём. Глубокий рваный шрам пересекал широкий лоб пленника от бровей до безволосой макушки, и в ране мерцали чары. Металлическая пластина удерживала язык пленника, но она была сбита на сторону вместе с креплениями вокруг головы прикованного существа.

Синевато-серые глаза не мигая смотрели на т’лан имасса.

Некоторое время Онрак рассматривал тисте эдур, затем перешагнул через него и пошёл дальше.

— Подожди, — донёсся до него прерывистый, слабый голос.

Неупокоенный воин остановился и обернулся.

— Я… Я предлагаю сделку. Ради своей свободы.

— Меня не интересуют сделки, — ответил Онрак на языке эдур.

— Неужели ты ничего не хочешь, воин?

— Ничего такого, что ты мог бы мне дать.

— Так ты, значит, бросаешь мне вызов?

Скрипнув связками, Онрак покачал головой:

— Этот участок стены скоро рухнет. Я не желаю быть здесь, когда это случится.

— По-твоему, я желаю этого?

— Обдумывать твои чувства по этому поводу для меня бессмысленно, эдур. Мне неинтересно воображать себя на твоём месте. Зачем мне это? Ты скоро утонешь.

— Разбей мои цепи, и мы продолжим беседу в более безопасном месте.

— Ценность этой беседы не заслуживает таких усилий, — отвечал Онрак.

— Я докажу обратное, только дай время.

— Не похоже на то, — Онрак отвернулся.

— Погоди! Я могу рассказать тебе о твоих врагах!

Помедлив, т’лан имасс повернулся снова:

— Врагах? Я не упоминал о том, что они у меня есть, эдур.

— О, но они у тебя есть. Я знаю. Я был однажды одним из них, но потому-то ты и нашёл меня здесь, что я более не враг тебе.

— Значит, ты теперь — отступник для своих сородичей, — заключил Онрак. — Я не доверяю предателям.

— По отношению к своим сородичам, т’лан имасс, я не предатель. Этот эпитет относится к тому, кто приковал меня здесь. И в любом случае от препирательств доверия не становится больше.

— Полагаешь, его станет больше от твоих признаний, эдур?

— Почему нет? — поморщился тот. — Я не могу обмануть тебя.

— Почему это ты не можешь обмануть меня? — теперь Онрак был по-настоящему заинтересован.

— По той самой причине, из-за которой меня остригли, — ответил эдур. — Я одержим потребностью говорить правду.

— Ужасное проклятие, — сказал т’лан имасс.

— О да.

Онрак поднял меч:

— В таком случае я признаю, что сам проклят. Любопытством.

— Скорблю о тебе…

— Не вижу слёз.

— …в сердцем моём, т’лан имасс.

Единственный удар разрубил цепь. Свободной правой рукой Онрак потянулся вниз, схватил тисте эдур за лодыжку и потащил за собой по стене.

— Я мог бы пожаловаться на унизительность этого, — говорил тисте эдур, пока его тащили вперёд, шаг за шаркающим шагом, — если бы имел силы, чтобы говорить.

Онрак не ответил. Волоча одной рукой тисте эдур, а другой — меч, он плёлся вперёд. Постепенно т’лан имасс вышел за пределы участка, где стена ослабла.

— Теперь можешь отпустить меня, — прокряхтел тисте эдур.

— Способен идти?

— Нет, но…

— Значит, мы продолжим путь тем же способом.

— И куда ты направляешься, если не способен остановиться, чтобы дать мне восстановить силы?

— Вдоль стены, — отвечал т’лан имасс.

Некоторое время они молчали. Тишину нарушали лишь скрип костей Онрака, скрежет его подошв, шипение тисте эдур да шлепки, с которыми его тело и конечности бились о покрытые илом камни. Слева от них раскинулось бескрайнее, наполненное обломками море, справа — гноящееся болото. Они прошли мимо ещё одной дюжины сомов, поменьше прежних, но также обладавших лапами. Стена перед ними бесконечно тянулась к горизонту.

Голосом, полным боли, тисте эдур наконец сказал:

— Ещё немного… т’лан имасс… и дальше ты потащишь труп.

Мгновение Онрак размышлял над этим, затем остановился и отпустил лодыжку эдура. Медленно обернулся.

Тисте эдур со стоном перекатился на бок.

— Я так понимаю, — прохрипел он, — что у тебя нет ни пищи, ни пресной воды.

Онрак обратил взгляд назад, на отдалённые спины зубаток:

— Полагаю, я мог бы добыть немного. По крайней мере, пищи.

— Можешь ли ты открыть портал, т’лан имасс? Можешь забрать нас из этого мира?

— Нет.

Тисте эдур опустил голову на глину и закрыл глаза:

— Тогда в любом случае я всё равно что мёртв. Тем не менее я ценю, что ты разбил мои оковы. Тебе, стало быть, не нужно дольше оставаться здесь. Я хотел бы узнать имя воина, показавшего мне, на какое милосердие он способен.

— Онрак. Лишённый клана. Из логросовых имассов.

— Я — Трулл Сэнгар. Тоже лишённый клана.

Онрак некоторое время глядел вниз на тисте эдур. Затем т’лан имасс переступил через него и направился обратно. Приблизился к сомам и одним косым ударом отсёк голову ближайшему.

Его смерть повергла остальных в бешенство. Лоснящиеся тела с четырьмя конечностями вырвались наружу через треснувшие шкуры. Широкие пасти с похожими на иглы зубами развернулись к неупокоенному воину. Крошечные глазки сверкнули, громкое шипение раздалось со всех сторон. Твари передвигались на приземистых мускулистых ногах с трёхпалыми когтистыми ступнями. Спинные плавники тянулись до самых кончиков коротких хвостов.

Они напали, точно волки, атакующие раненую жертву.

Сверкнул обсидиановый клинок. Брызнула жидкая кровь. Покатились головы и конечности.

Одна из тварей высоко взметнулась в воздух, огромная пасть сомкнулась на черепе Онрака. Когда существо налегло всей тяжестью на т’лан имасса, тот ощутил, как трещат шейные позвонки, и ухмыльнулся. Он упал на спину, позволив животному стащить его наземь.

А затем рассыпался в пыль.

И поднялся в пяти шагах сбоку. Передвигаясь от одной шипящей твари к другой, он продолжал убивать. Спустя несколько мгновений все нападавшие были мертвы.

Онрак подхватил одну из туш за заднюю лапу и поволок её назад к Труллу Сэнгару.

Приподнявшись на локте, тисте эдур остекленевшими глазами смотрел на т’лан имасса.

— На мгновенье, — произнёс он, — мне показалось, что я вижу странный сон. Будто бы у тебя вдруг выросла огромная кривая шапка, которая затем съела тебя целиком.

Онрак подтащил тушу к Труллу Сэнгару.

— Тебе не показалось. Вот. Ешь.

— А зажарить нельзя?

Т’лан имасс шагнул к краю стены, выходившему на море. Среди обломков плавали, покачивая оголёнными ветвями, бесчисленные останки деревьев. Онрак слез вниз на сцепившиеся обломки, почувствовал, как они нетвёрдо качаются и прогибаются под ним. Немного времени ему понадобилось, чтобы наломать охапку вполне сухой древесины, которую он закинул обратно на стену. Затем сам залез следом.

Он чувствовал на себе взгляд тисте эдур, пока разжигал костёр.

— Наши столкновения с твоими сородичами, — сказал Трулл немного погодя, — были редки и немногочисленны. И то лишь после вашего… ритуала. До того ваш народ бежал, едва завидев нас. За исключением, конечно, тех, кто путешествовал по океанам с теломен тоблакаями. Эти сражались с нами. Веками, пока мы не прогнали их с морей.

— Тисте эдур были в моём мире, — произнёс Онрак, доставая огниво, — сразу после прихода тисте анди. Некогда многочисленные, они оставляли свои следы в снегах, на взморьях, в глубине лесов.

— Теперь нас намного меньше, — сказал Трулл Сэнгар. — Мы пришли сюда, в это место, из Матери Тьмы, чьи дети изгнали нас. Мы не думали, что они будут преследовать нас, но это случилось. И с тех пор, как раскололся этот Путь, мы продолжали убегать — в твой мир, Онрак. Где мы процветали…

— Пока враги не нашли вас вновь.

— Да. Первые из них были… фанатичны в своей ненависти. Случились большие войны — незримые для остальных, поскольку сражения происходили во тьме, в сокрытых местах тени. В конце концов мы убили последнего из этих первых анди, но сами при этом надорвались. И мы отступили в отдалённые места, в твердыни. Затем пришли новые анди, но только мы им, похоже, были… неинтересны. И мы замкнулись в себе, голод завоеваний оставил нас…

— Пожелай вы утолить этот голод, — сказал Онрак, когда первый завиток дыма поднялся над кусками коры и веток, — мы избрали бы вас своей новой целью, эдур.

Трулл молчал, прикрыв глаза.

— Мы забыли всё, — сказал он наконец, снова ложась головой на глину. — Всё, о чём я рассказал тебе. До недавнего времени мой народ — судя по всему, последний бастион тисте эдур — почти ничего не знал о нашем прошлом. О своей долгой, мучительной истории. А то, что мы знали, на самом деле было ложью. Если бы только, — добавил он, — мы остались в неведении…

Онрак медленно перевёл взгляд на Трулла:

— Твой народ больше не замкнут в себе.

— Я говорил, что могу рассказать о твоих врагах, т’лан имасс.

— Говорил.

— Твои сородичи, Онрак, появились среди тисте эдур. И они поддерживают нашу новую цель.

— И что это за цель, Трулл Сэнгар?

Тот отвёл взгляд и закрыл глаза:

— Ужасная, Онрак. Ужасная цель.

Воин перевернул тушу убитой твари и вытащил обсидиановый нож.

— Мне ведомы ужасные цели, — сказал он и начал резать мясо.

— Сейчас я расскажу тебе свою историю, как и обещал. И ты поймёшь, с чем столкнулся.

— Нет, Трулл Сэнгар. Не говори мне больше ничего.

— Но почему?

Потому что твоя правда обременит меня. Заставит вновь искать своих сородичей. Твоя правда прикуёт меня к этому миру — к моему миру — снова. И я не готов к этому.

— Я устал от твоего голоса, эдур, — ответил он.

Поджаривающееся мясо твари пахло тюлениной.

Несколько позже, пока Трулл Сэнгар ел, Онрак сходил к краю стены, выходящему на болото. Воды потопа заняли старые котловины в окрестностях. Теперь газы бледными пятнами поднимались оттуда в воздух над густой, пузырящейся жижей. Плотный туман закрывал горизонт, но т’лан имассу казалось, что он различает какое-то возвышение, ряд низких, горбатых гор.

— Становится светлее, — донёсся голос Трулла Сэнгара от костра. — Небо светится, местами. Там… и вон там.

Онрак поднял голову. Небо представляло собой неразрывное море олова, которое время от времени — хоть и нечасто — темнело и проливалось потоками ливня. Но теперь в нём появились неровные разрывы. Разбухшая сфера жёлтого света занимала примерно четверть горизонта. Казалось, стена уходит прямо к самому её центру, а прямо над головой висел меньший круг мутного пламени, окружённый синевой.

— Солнца возвращаются, — пробормотал тисте эдур. — Здесь, в Зарождении, продолжают жить два древних средоточия Куральд Эмурланна. Раньше это было неведомо, ибо мы открыли заново этот Путь лишь после Разлома. Потоп, должно быть, привнёс хаос в климат. И погубил существовавшую здесь цивилизацию.

Онрак посмотрел вниз:

— Это были тисте эдур?

Трулл покачал головой:

— Нет, скорее ваши потомки, Онрак. Хотя тела, что мы видели здесь, у стены, были сильно истлевшие. — Он поморщился. — Они как паразиты, твой народ.

— Не мой, — отрезал Онрак.

— Значит, ты не гордишься их бледными успехами?

Т’лан имасс вскинул голову:

— Они склонны к ошибкам, Трулл Сэнгар. Логросовы имассы убивали их тысячами, когда нужда восстановить порядок делала это необходимым. Ещё чаще они уничтожали себя сами, ибо успех порождает презрение к тем самым качествам, которые его обеспечили.

— Похоже, ты много об этом думал.

Онрак с костяным щелчком пожал плечами:

— Возможно, побольше, чем другие мои сородичи, ибо лезвие моего гнева на род людской остаётся острым.

Медленно и осторожно тисте эдур попытался встать.

— Зарождение нужно было… очистить, — сказал он с горечью, — так, во всяком случае, они рассудили.

— Даже логросы, — сказал Онрак, — не пошли бы на столь крайние меры.

Неловко выпрямившись, Трулл Сэнгар посмотрел на т’лан имасса с кривой усмешкой:

— Иногда, друг мой, что началось, то уже не удержишь.

— Таково проклятье успеха.

Трулла, похоже, покоробили эти слова, и он отвернулся:

— Мне нужно найти чистой пресной воды.

— Как долго ты был прикован?

Трулл пожал плечами:

— Думаю, долго. Заклинание, вплетённое в Острижение, предполагает длительные страдания. Твой меч уничтожил его силу, и теперь обычные плотские потребности возвращаются.

Солнца горели сквозь тучи, их сдвоенный жар наполнял воздух влажностью. Прямо на глазах облачность рассеивалась и исчезала. Онрак снова взглянул на сияющие сферы.

— Здесь не бывает ночей, — сказал он.

— Летом — нет. Зимой, говорят, другое дело. Подозреваю, однако, что из-за наводнения бесполезно предсказывать, что случится. Лично я не хотел бы это увидеть.

— Нам нужно уйти с этой стены, — сказал т’лан имасс спустя мгновение.

— Ага, пока она не развалилась окончательно. Кажется, я вижу горы вдали.

— Если у тебя есть силы, обхвати меня руками, — сказал Онрак, — и я спущусь вниз. Мы можем обойти котловины. Если местные животные выжили, они должны быть на возвышенности. Будешь забирать с собой мясо этого существа?

— Нет. Оно отвратительно на вкус.

— Неудивительно, Трулл Сэнгар. Это плотоядная тварь, и она долго кормилась мертвечиной.

Когда они наконец достигли подножия стены, земля под ногами оказалась сырой. Рой голодной мошкары взвился с неё и яростно набросился на тисте эдур. Онрак подстроился под темп своего товарища, пока они шагали меж залитых водой котловин. Наполнявшая воздух влага покрыла их тела, пропитала одежду. Хотя внизу не было ветра, облака над их головами вытянулись в ленты, побежали с ними наперегонки, а затем сгрудились в массу над грядой гор, где небо становилось всё темнее.

— Мы идём прямо в бурю, — пробормотал Трулл, взмахом руки отгоняя мошкару.

— Когда она разразится, эту землю затопит, — заметил Онрак. — Ты способен идти быстрее?

— Нет.

— Тогда я понесу тебя.

— Понесёшь или потащишь?

— А как бы ты предпочёл?

— Первое выглядит менее оскорбительно.

Онрак вернул клинок в петлю наплечной перевязи. Хотя воин и слыл высоким среди своих соплеменников, тисте эдур был почти на локоть выше его. Когда Трулл сел на землю, Онрак присел и подхватил его одной рукой под колени, а другой — под лопатки. Треща суставами, воин выпрямился.

— Я вижу свежие царапины вокруг твоего черепа, точнее, того, что от него осталось, — заметил тисте эдур.

Онрак промолчал и размеренно потрусил вперёд.

Вскоре поднялся ветер, налетел с холмов с такой силой, что т’лан имасс наклонился вперёд, гулко топая по наносам гравия между озерцами.

Мошкару разом сдуло прочь.

Онрак заметил какую-то странную правильность у этих холмов впереди. Их было всего семь, и они, похоже, были выстроены в прямую линию. У всех — одинаковая высота, хотя каждый по-своему безобразен. Штормовые облака собрались прямо позади них, завернувшись в спиральные, устремлённые ввысь колонны над громадной цепью гор.

Ветер завывал у иссохшего лица Онрака, трепал золотистые пряди его волос, глухо хлопал кожаными ремнями перевязи. Трулл Сэнгар сгорбился, пряча голову от резких порывов.

Молния соединила небесные колонны. До путников донёсся запоздалый раскат грома.

Это вообще не были холмы. Это были изваяния — массивные и громоздкие, созданные из гладкого чёрного камня, причём каждое, судя по всему, из цельного куска. Двадцать или больше человеческих ростов в высоту. Похожие на псов животные, крепко сложенные, с широкими головами и маленькими ушами. Головы опущены в направлении двух путников и отдалённой стены за их спинами. Огромные глазницы слабо мерцают янтарём, насыщенным и ярким.

Онрак замедлил шаги.

Но не остановился.

Котловины остались позади. Земля под ногами, скользкая из-за вызванного шквалом дождя, в остальном была твёрдой. Т’лан имасс свернул к ближайшему монументу. Приблизившись, он вступил в тень статуи.

Внезапное исчезновение ветра сопровождалось гулкой тишиной, а порывы с обеих сторон от них казались до странности глухими и отдалёнными. Онрак опустил Трулла Сэнгара на землю.

Тисте эдур озадаченно разглядывал возвышающиеся перед ними изваяния. Он молчал и не поспешил подняться, когда Онрак выступил вперёд.

— По ту сторону, — пробормотал Трулл тихо, — должны быть врата.

Выдержав паузу, Онрак медленно обернулся и уставился на своего товарища.

— Это ваш Путь, — сказал он через мгновение, — ты чувствуешь что-либо, исходящее от этих… монументов?

— Нет, но я, как и ты, впрочем, знаю, что́ они собой представляют. Похоже, обитатели этого мира сделали их своими богами.

Онрак не ответил на это. Вновь повернулся к громадным статуям. Склонив голову, он переводил взгляд всё выше и выше, к мерцающим янтарным глазам.

— Здесь должны быть врата, — настойчиво повторил позади него Трулл Сэнгар. — Через них можно покинуть этот мир. Отчего ты колеблешься, т’лан имасс?

— Я колеблюсь перед тем, чего ты не видишь, — ответил Онрак. — Их семеро, да. Но двое из них… живые, — он замялся, потом добавил: — И этот — один из них.

Глава седьмая

Чем дольше армия ждёт, тем больше воюет сама с собой.

Келланвед

Мир подёрнулся красным. Оттенком застарелой крови, железной ржавчины на поле боя. Этот цвет высился как стена, как перевёрнутая набок река, сумбурно и робко разбиваясь о грубые скалы, что сломанными зубами окружали Рараку. Древнейшие хранители священной пустыни, эти белеющие известняковые утёсы хирели теперь под непрестанной бурей Вихрь, яростной богини, которая не терпела соперников в своих владениях. И поглотила бы сами скалы в своём бешенстве.

Но в самом сердце её сохранялась иллюзия покоя.

Старик, известный как Призрачные Руки, медленно поднимался по склону. Его постаревшая кожа была цвета бронзы, а татуированное, грубое и широкое лицо — таким же морщинистым, как обветренный валун. Маленькие жёлтые цветы покрывали кряж над Гебориком, — редкое цветение низкорослого пустынного растения, которое местные племена называли хен’барой. Из этих высушенных цветов заваривали крепкий чай, средство от печали, бальзам от болей смертной души. Старик всё карабкался и карабкался вверх по склону с решимостью, похожей на отчаяние.

Ни одна жизнь не обходится без крови. Пролей кровь тех, кто стоит на твоём пути. Пролей свою собственную. Борись, преодолевай этот растущий паводок со всем неистовством, которое является жестоким проявлением самосохранения. Мрачный, безыскусный танец в тягучем потоке. И притворяться, что всё обстоит иначе, означает потонуть в иллюзиях.

Иллюзии. Геборик Лёгкая Рука, бывший жрец Фэнера, больше не подвластен иллюзиям. Он давно удавил их, одну за другой, своими собственными руками. Его руки — его Призрачные Руки — оказались весьма подходящими для этой задачи. Шептуны незримых сил, направляемые таинственной, неумолимой волей. Он знал, что не способен управлять ими, и поэтому не питал никаких иллюзий. Да и как он мог бы их питать?

В долине позади него, где десятки тысяч воинов и их спутников стояли лагерем посреди городских руин, такое ясное понимание отсутствовало. Эти воины с крепкими руками сейчас отдыхали, но скоро они поднимут оружие, ведомые лишь непоколебимой волей, волей, потонувшей в иллюзиях. Геборик не просто отличался от всех тех, что остались внизу, — он был их полной противоположностью, неприглядным отражением в искривлённом зеркале.

Даром хен’бары был сон без сновидений. Милосердное забвение.

Тяжело дыша от напряжения, он добрался до гребня горы и на мгновение присел среди цветов, чтобы отдохнуть. Призрачные руки были ловки, словно настоящие, хотя он и не мог видеть ни их, ни даже слабого, рябящего свечения, которое замечали другие. Воистину, зрение подводило его во всём. Он полагал, что таково проклятие старости — видеть, как сужается со всех сторон горизонт. Тем не менее, хотя окружавший его жёлтый ковёр был не более чем пятном перед глазами, пряный аромат наполнял ноздри и оставлял ощутимый привкус на языке.

Жар пустынного солнца оглушал, подавлял. Он сам по себе был силой, превращающей Священную Пустыню в тюрьму, вездесущую и беспощадную. Геборик стал презирать этот жар, проклял Семь Городов, взрастил в себе неугасимую ненависть к их обитателям. И сейчас Геборик оказался в ловушке — вместе с ними. Стена Вихря была одинаково непроходима снаружи и изнутри — и открывалась лишь по воле Избранной.

Движение сбоку, очертания тонкой, темноволосой фигуры. Которая затем присела рядом с ним.

Геборик улыбнулся:

— Я думал, что одинок здесь.

— Мы оба одиноки, Призрачные Руки.

— Об этом, Фелисин, ни тебе, ни мне напоминать не нужно.

Фелисин Младшая. Но это имя я не могу произносить вслух. У матери, принявшей тебя, девочка, есть собственные тайны.

— Что это у тебя в руках?

— Свитки, — ответила девочка. — От матери. Она, кажется, вновь ощутила страсть к стихосложению.

— Я думал, это любовь, а не страсть, — хмыкнул татуированный бывший жрец.

— Ты не поэт, — сказала она. — В любом случае говорить прямо — это настоящий талант; а призвание поэта в наши дни — скрывать смысл за неясностью.

— Ты жестокий критик, девочка, — заметил Геборик.

— «Призыв к Тени» — такое название она выбрала. Точнее, она дописывает поэму, начатую её матерью.

— Ну, Тень — это мрачное царство. Ясно, что стиль она подбирала под стать теме или, может быть, под стать своей матери.

— Слишком простое объяснение, Призрачные Руки. Вот, например, нынешнее наименование армии Корболо Дома — «Живодёры». Вот это, старик, поэзия. Имя, преисполненное робости и неуверенности, скрытой за гордым бахвальством. Имя в самый раз для Корболо Дома, который аж раскорячился от страха.

Геборик протянул руку и сорвал первый цветок. Поднёс его на мгновение к носу, прежде чем бросить в кожаную сумку на поясе.

— «Раскорячился от страха». Захватывающий образ, девочка. Но я не вижу страха в напанце. Малазанская армия, согнанная в Арэн, — не что иное, как три жалких легиона новобранцев. Под командованием женщины, не имеющей никакого соответствующего опыта. У Корболо Дома нет причин для страха.

Смех юной девушки ледяной трелью прорезал воздух:

— Нет причин, Призрачные Руки? На самом деле их предостаточно. Мне перечислить? Леоман. Тоблакай. Бидитал. Л’орик. Маток. И одна из самых ужасных: Ша’ик. Моя мать. Этот лагерь — змеиное кубло раздоров. Ты пропустил последний выплеск истерии. Мать изгнала Маллика Рэла и Пуллика Алара. Вышвырнула их. Корболо Дом лишился ещё двух союзников в борьбе за власть…

— Это не из-за борьбы за власть, — проворчал Геборик, срывая пригоршню цветов. — Они — глупцы, верящие, что есть лишь одна возможность. Ша’ик выгнала эту парочку потому, что предательство течёт в их жилах. Ей всё равно, что чувствует по этому поводу Корболо Дом.

— Он считает иначе, и это убеждение важнее того, что может быть — а может и не быть правдой. И чем мать отвечает на такие последствия своих решений? — Фелисин хлестнула свитками по растениям перед ней. — Стихами.

— Дар знания, — пробормотал Геборик. — Богиня Вихрь шепчет в ухо Избранной. В Пути Тени есть тайны, тайны, в которых скрывается правда, имеющая отношение к самой Вихрь.

— Ты о чём это?

Геборик пожал плечами. Его сумка уже почти наполнилась.

— Увы, я владею лишь собственным провидческим знанием. — И это не приносит мне особого добра. — Разрушение древнего Пути разбросало обломки этого Пути по мирам. Богиня Вихрь обладает силой, но это не её собственная, не её изначальная сила. Просто ещё один фрагмент — заброшенный, потерянный, страдающий. Чем, интересно, была богиня, когда впервые наткнулась на Вихрь? Подозреваю, мелким божеством какого-то пустынного племени. Возможно, духом летнего ветра, защитницей какого-нибудь бурлящего родника. Несомненно, одной из многих. Конечно, когда она сделала этот осколок своим, ей не потребовалось много времени, чтобы уничтожить старых соперников и утвердить полное, безжалостное господство над Священной Пустыней.

— Занятная теория, Призрачные Руки, — протянула Фелисин. — Но в ней ничего не сказано о Семи Городах, Семи Священных Книгах, о пророчестве Апокалипсиса Дриджны…

Геборик фыркнул:

— Культы питаются друг другом, девочка. Целые мифы присваиваются, чтобы разжечь веру. Культуру Семи Городов породили кочевые племена, однако наследие их предшественников происходит из древней цивилизации, которая, в свою очередь, зыбко опиралась на фундамент ещё более старой цивилизации — Первой империи т’лан имассов. Что сохранится в памяти или поблекнет и исчезнет совсем — зависит лишь от случая и обстоятельств.

— Поэтов терзает голод, — сухо прокомментировала она, — но историки — пожирают. И тем — убивают язык, делая его мёртвым.

— В том вина не историков, девочка, но критиков.

— Зачем цепляться к словам? Скажем проще: учёных.

— Ты возмущена тем, что моё объяснение разрушает тайну пантеона? В мире есть и более удивительные вещи, Фелисин. Предоставь богов и богинь их собственной болезненной одержимости.

Смех Фелисн вновь прервал его речь:

— О, ты забавный собеседник, старик! Жрец, изгнанный своим же богом. Историк, закованный некогда в цепи за свои труды. Вор, которому нечего воровать. Я не из тех, кому нужно удивляться.

Геборик услышал, как она поднимается.

— В любом случае, — продолжила она, — меня послали найти тебя.

— В самом деле? Ша’ик снова понадобились советы, которые она, несомненно, проигнорирует?

— Не в этот раз. Леоман.

Геборик нахмурился. Где Леоман, там скоро будет и Тоблакай. Единственное достоинство этого головореза в том, что он соблюдает обет никогда со мной больше не разговаривать. Тем не менее я опять почувствую на себе взгляд его глаз. Глаз убийцы. Если и есть в лагере кто-то, кого нужно изгнать…

Он медленно выпрямился.

— Где мне его искать?

— В храмовой яме, — ответила она.

Разумеется. И что же ты, дорогая девочка, делала в обществе Леомана?

— Я бы взяла тебя за руку, — добавила Фелисин, — но нахожу её прикосновение слишком поэтичным.

Она шла рядом с ним вниз по склону, между двумя огромными загонами, что в данный момент пустовали, — коз и овец на день увели на пастбища к востоку от развалин. Они прошли сквозь широкий пролом в стене погибшего города, пересекли одну из главных улиц, что вела к нагромождению просторных, массивных зданий, от которых сохранились только фундаменты и боковые стены, — этот район стали называть Храмовым Кругом.

Глинобитные хижины, юрты и шатры из шкур стали новым городом на руинах. Соседствующие рынки суетились под широкими, длиной в улицу навесами, заполняя горячий воздух бесчисленными голосами и благоуханием кухонных ароматов. Местные племена, следующие за вождём Матоком — он занимал положение, сравнимое с должностью полководца в окружении Ша’ик, — смешались с «Живодёрами», с пёстрыми бандами городских перебежчиков, с безжалостными бандитами и освобождёнными преступниками из бесчисленных малазанских крепостных тюрем. Маркитанты были столь же разношёрстны: причудливое замкнутое племя, которое кочевало внутри импровизированного города, двигаясь по велению скрытых прихотей, имевших, несомненно, политический характер. Сейчас некое невидимое расстройство делало их более скрытными, чем обычно, — старые шлюхи, что вели стайки практически голых, худых детей, оружейники и лудильщики, повара и золотари, вдовы и жёны, несколько мужей и ещё меньше отцов и матерей… связи скрепляли большинство из них с воинами армии Ша’ик, но эти нити в лучшем случае были непрочными, легко рвущимися и часто увязшими в паутине прелюбодеяния и незаконнорождённости.

По мнению Геборика, этот город был микрокосмом Семи Городов. Доказательством всех зол, которые малазанцы — сперва покорители, а затем оккупанты — взялись искоренять. По всему выходило, что мало добродетели было в свободах, которым бывший жрец стал здесь свидетелем. Но он подозревал, что одинок в своих предательских мыслях. Империя объявила меня преступником, но я, тем не менее, остался малазанцем. Сыном империи, пробудившимся поборником принципа старого Императора: «меч рождает мир». Так что, дорогая Тавор, веди свою армию в сердце мятежа и порази его насмерть. Я не стану оплакивать эту потерю.

По сравнению с переполненными улицами, которые они только что миновали, Храмовый Круг был практически безлюден. Дом старых богов, забытых божеств, которых когда-то чтили забытые народы, не оставившие после себя почти ничего, кроме раскрошившихся руин и дорог, по щиколотку засыпанных пыльными черепками. Тем не менее что-то священное, похоже, всё ещё держалось в этом месте, где нашли себе убежище калеки и немощные.

Кучка младших целителей бродила среди этих немногочисленных бедолаг — старых вдов, так и не нашедших себе пристанища в качестве третьей или даже четвёртой жены воина или торговца, бойцов, потерявших конечности, прокажённых и других жертв заразы, не способных прибегнуть к целительным силам Высшего Дэнула. Когда-то среди них было много брошенных детей, но Ша’ик положила этому конец. Начиная с Фелисин, она приняла их всех под свою опеку — как свою личную свиту, служителей культа Вихрь. Согласно беглому подсчёту Геборика, за последнюю неделю их число превысило три тысячи, от младенцев до ровесников Фелисин — близких к настоящему возрасту самой Ша’ик. Для всех них она стала матерью.

Этот жест не вызвал широкого одобрения. Сводники потеряли своих овечек.

В центре Храмового Круга находилась широкая восьмиугольная яма, глубоко залёгшая в слоистом известняке. Её дно, которого никогда не касалось солнце, теперь было очищено от поселившихся тут змей, скорпионов и пауков и захвачено Леоманом Кистенём. Леоманом — некогда самым надёжным телохранителем Ша’ик Старшей. Но Ша’ик Возрождённая, заглянув ему глубоко в душу, нашла её пустой, лишённой веры и склонной из-за какого-то природного изъяна отвергать всякое твёрдое убеждение. Новая Избранная решила, что этот человек недостоин доверия — во всяком случае, не настолько, чтобы приблизить его к себе. Его подчинили Матоку, хотя, казалось, делать на этой должности ему было практически нечего. А Тоблакай остался личным телохранителем Ша’ик; этот великан с покрытым татуировкой лицом не отказался от дружбы с Леоманом и часто проводил время в его мрачной компании.

Воинов связывала общая история, которую Геборик — он был уверен в этом — чувствовал до мелочей. Ходили слухи, что когда-то они были скованы одной цепью как узники Империи. Геборику хотелось, чтобы к Тоблакаю малазанцы были тогда менее милостивы.

— Я сейчас уйду, — сказала Фелисин, добравшись до обложенного кирпичом края ямы. — Когда в следующий раз захочу поспорить с тобой, я тебя найду.

Поморщившись, Геборик кивнул и двинулся вниз по лестнице. Чем глубже во мрак он спускался, тем холоднее становился воздух вокруг. Сладкий и тяжёлый запах дурханга — одного из пристрастий Леомана — заставил бывшего жреца задаться вопросом, не следует ли юная Фелисин по пути своей матери в большей степени, чем он подозревал.

Известняковый пол теперь покрывало тряпьё. Из-за узорчатой мебели — наподобие той переносной, которой пользуются богатые странствующие купцы, — просторное помещение казалось заполненным. Натянутые на деревянные рамы ширмы стояли у стен тут и там; на ткани красовались сценки из племенной мифологии. Там, где стены были открыты, рисунки какого-то древнего художника, выполненные чёрной и красной охрой, превращали гладкий камень в многослойное раздолье — саванны, где бродили прозрачные звери. По каким-то причинам эти изображения оставались ясными и резкими для глаз Геборика, вызывая ощущение движения даже для бокового зрения.

Древние духи скитались в этой яме, навечно пойманные её высокими, отвесными стенами. Геборик ненавидел это место со всеми его призрачными наслоениями катастроф, с его давно вымершими мирами.

Тоблакай сидел на тахте без спинки, втирая масло в лезвие своего деревянного меча, и не потрудился даже взглянуть на Геборика, когда тот достиг основания лестницы. Леоман, раскинувшись, лежал среди подушек у противоположной стены.

— Призрачные Руки, — приветственно сказал воин, — у тебя есть хен’бара? Иди сюда, здесь жаровня и вода…

— Я пью чай лишь перед сном, — ответил Геборик. — Ты хотел поговорить со мной, Леоман?

— Я всегда этого хочу, друг мой. Не называет ли Избранная нас своим священным треугольником? Нас троих, в этой забытой яме? Или, быть может, я перепутал слова и мне следовало сказать «забытый треугольник» в «священной яме»? Проходи, садись. У меня есть травяной чай, прогоняющий сонливость.

Геборик присел на подушку.

— И чего ради мы должны бодрствовать?

Леоман открыто улыбнулся, и это подсказало Геборику, что дурханг смёл обычную сдержанность воина.

— Ах, Призрачные Руки, — пробормотал Леоман, — ради того, что на нас охотятся. Как ни крути, именно газель, клюющая носом, достаётся на ужин льву.

Бывший жрец поднял брови:

— И кто же преследует нас теперь, Леоман?

Откинувшись назад, Леоман ответил:

— Конечно, малазанцы. Кто ж ещё?

— Конечно, тем более мы должны это обсудить, — сказал Геборик с насмешливой серьёзностью. — Я же понятия не имел, что малазанцы собираются вредить нам. Ты уверен в этих сведениях?

— Я говорил тебе, этого старика нужно убить, — сказал Тоблакай Леоману.

Леоман рассмеялся:

— Ах, мой друг, теперь ты единственный из нас троих, кто может хоть что-то донести до Избранной… некоторым образом… Советую тебе оставить этот предмет. Она запретила, и тут уж ничего не поделаешь. В любом случае я не склонен с тобой соглашаться. И с этой старой песней пора заканчивать.

— Тоблакай ненавидит меня, поскольку я слишком ясно вижу то, что не даёт покоя его душе, — сказал Геборик. — И поскольку он дал клятву не разговаривать со мной, его возможности в беседе, к сожалению, ограничены.

— Я восхищаюсь твоим умением сопереживать, Призрачные Руки.

Геборик фыркнул:

— Если у нас и вправду есть тема для разговора, Леоман, — говори. Иначе я уйду обратно к свету.

— Долгий же путь тебя ждёт, — усмехнулся воин. — Ладно. Бидитал опять взялся за старое.

— Бидитал, Высший маг? За какое такое «старое»?

— За старое с детьми, Геборик. С девочками. Это его мерзкое… влечение. Увы, Ша’ик не всеведуща. О, ей известно о старых пристрастиях Бидитала — она, в конце концов, познала их не понаслышке, когда была ещё Ша’ик Старшей. Но сейчас в этом городе около ста тысяч человек. Исчезновение нескольких детей в неделю… легко пройдёт полностью незамеченным. Люди Матока, правда, бдительны от природы…

Геборик нахмурился:

— И что я должен с этим делать?

— Тебе всё равно?

— Конечно, нет. Но я всего лишь, как ты сам сказал, человек, лишённый права голоса. Тогда как Бидитал — один из троих, принесших клятву Ша’ик, один из её сильнейших Высших магов.

Леоман начал заваривать чай.

— Мы — все трое — храним верность, — пробормотал он, — некоему ребёнку.

Он поднял взгляд от котелка с водой на решётке жаровни. Его голубые глаза в упор смотрели на Геборика.

— Ребёнку, который привлёк внимание Бидитала. Но это — не просто сексуальное влечение. Фелисин — избранная наследница Ша’ик, мы все это понимаем, так? Бидитал верит, что она должна стать такой же, как её мать — в те времена, когда была Ша’ик Старшей. Ребёнок должен пройти по пути матери, уверен Бидитал. И, как мать была внутренне искалечена, так и ребёнок тоже должен быть внутренне искалечен.

При словах Леомана Геборика охватил холодный ужас. Он бросил яростный взгляд на Тоблакая:

— Нужно сказать об этом Ша’ик!

— Сказали, — произнёс Леоман. — Но Бидитал ей необходим, хотя бы для того, чтобы уравновесить интриги Фебрила и Л’орика. Эти трое действительно ненавидят друг друга. Её известили, Призрачные Руки, и поэтому она поручает нам троим быть… бдительными.

— И как, во имя Худа, я должен быть бдительным? — рявкнул Геборик. — Проклятие, я почти слепой! Тоблакай! Скажи Ша’ик, чтобы схватила этого морщинистого ублюдка и живьём содрала с него кожу, — и плевать на Фебрила и Л’орика!

Огромный дикарь оскалил зубы, повернувшись к Леоману:

— Я слышу, ящерица шипит из-под камня, Леоман Кистень. Такая бравада быстро уходит в пятки.

— Ох, — ответил Леоман Геборику со вздохом. — Увы, наша проблема — не Бидитал. На самом деле он может оказаться спасителем Ша’ик. Фебрил замыслил предательство, мой друг. Кто его сообщники? Неизвестно. Наверняка не Л’орик — он самый хитрый из всех троих и по крайней мере далеко не дурак. Однако Фебрил нуждается в союзниках из тех, кто обладает могуществом. Заключил ли с этим ублюдком союз Корболо Дом? Мы не знаем. Камист Релой? Его подручные маги — Хэнарас и Файелль? Даже если они все сделали это, Фебрил всё равно нуждается в Бидитале — либо чтобы тот стоял в стороне, либо чтобы присоединился к ним.

— Тем не менее, — прорычал Тоблакай, — Бидитал верен.

— По-своему, — согласился Леоман. — Он знает, что Фебрил планирует предательство, и теперь ждёт приглашения. После чего расскажет об этом Ша’ик.

— И затем все заговорщики умрут, — сказал Тоблакай.

Геборик покачал головой:

— А что, если в числе этих заговорщиков состоит всё её окружение?

Леоман пожал плечами и начал разливать чай.

— У Ша’ик есть Вихрь, мой друг. Командовать войском? У неё есть Маток. И я. Л’орик тоже останется, это наверняка. Побери нас Семеро, Корболо Дом в любом случае — наше слабое место.

Геборик молчал довольно долго. Он не шелохнулся до тех пор, пока Леоман жестом не пригласил его к чаю.

— Итак, ложь раскрыта, — наконец пробормотал он. — Ша’ик ничего не сказала Тоблакаю. Ни ему, ни Матоку, ни тебе, Леоман. Ты пытаешься таким способом вернуться к власти. Подавив заговор и уничтожив тем самым всех своих соперников. И теперь ты просишь меня участвовать в обмане.

— Не такой уж большой обман, — ответил Леоман. — Ша’ик сообщили о том, что Бидитал снова охотится на детей…

— Но не на Фелисин лично.

— Избранная не должна позволить личным привязанностям поставить под угрозу всё восстание. Она может начать действовать слишком поспешно…

— И ты думаешь, меня заботит это проклятое восстание, Леоман?

Воин улыбнулся, откинувшись на подушки:

— Тебя ничто не заботит, Геборик. Даже ты сам. Но это неправда, верно? Тебя заботит Фелисин. Ребёнок.

Геборик поднялся на ноги.

— Мне здесь нечего делать.

— Счастливо, друг. Знай, что тебе тут всегда рады.

Бывший жрец развернулся к лестнице. Дойдя до неё, задержался.

— А я уж начал верить, что змеи исчезли из этой ямы.

Леоман рассмеялся:

— Холодный воздух заставляет их впадать в спячку. Осторожнее на лестнице, Призрачные Руки.

После того как старик ушёл, Тоблакай вложил меч в ножны и встал.

— Он направится прямо к Ша’ик, — произнёс он.

— Правда? — спросил Леоман, пожимая плечами. — Нет, не думаю. Не к Ша’ик…

Из всех храмов исконных культов Семи Городов только один, возведённый во имя особого божества, демонстрировал архитектурный стиль, в котором можно было увидеть отголосок древних руин Храмового Круга. И Геборик подозревал, что Бидитал выбрал это место своим жилищем не случайно. Если бы над фундаментом храма, занятого сейчас Высшим магом, всё еще сохранялись стены и потолок, он смотрелся бы как низкий, странно вытянутый купол, укреплённый полуарками, похожими на рёбра огромного морского создания, или, может быть, на скелетоподобный каркас ладьи. Покрытые парусиной иссушенные и растрескавшиеся остатки крепились к нескольким уцелевшим вертикальным секциям. Вида этих секций и планировки было достаточно, чтобы понять, как здание выглядело изначально; в Семи Священных Городах, как, впрочем, и в других, менее людных поселениях, только один вытянутый храм по своему стилю близко напоминал эти развалины.

И в этих истинах, как подозревал Геборик, крылась тайна. Бидитал не всегда был Высшим магом. Во всяком случае, не в смысле титула. На дхобрийском языке он именовался Рашан’эйс. Верховный жрец культа Рашана, существовавшего задолго до того, как Трон Тени был снова занят. Извращённым людским умам казалось, что нет ничего предосудительного в поклонении пустому престолу. Не более странно, чем преклонять колени перед Вепрем Лета, перед богом войны.

Культ Рашана не слишком хорошо принял восхождение Амманаса — Престола Тени — и Узла в качестве высшей силы на Пути Тени. Хотя сам Геборик знал об этом не много, но, похоже, в культе произошёл раскол. В стенах храма пролилась кровь, и среди верных остались только те, кто признал власть новых богов. Ожесточённые и зализывающие раны, изгои отступили в тень.

Изгои вроде Бидитала.

Хоть и потерпевшие поражение, но, как подозревал Геборик, не окончательное. Потому-то храмы Меанаса в Семи Городах слишком подражают этим руинам своим архитектурным стилем… будто бы они — прямые наследники ранних культов этих земель…

Изгнанный Рашан’эйс нашёл убежище у Вихрь. Ещё одно доказательство веры Геборика в то, что Вихрь — всего лишь фрагмент рассыпавшегося Пути, и этим рассыпавшимся Путём была Тень. И если это так, что за скрытая цель удерживает Бидитала рядом с Ша’ик? Вправду ли он верен Дриджне-Апокалипсису, этому священному пожарищу во имя свободы? Ответы на такие вопросыприходят не скоро, если приходят вообще. Неизвестным игроком, незримым течением под этим восстанием — на самом деле под само́й Малазанской империей — являлся новый правитель Тени, вместе со своим смертоносным спутником. Амманас, Престол Тени, в прошлом — Келланвед, император Малаза и завоеватель Семи Городов. Котильон, в прошлом — Танцор, глава Перстов и самый смертоносный из имперских убийц, более смертоносный, чем сама Стерва. Нижние боги, что-то кроется за этим… И мне теперь интересно — чья же это война?

Встревоженный такими мыслями, беспокоившими его на пути к жилищу Бидитала, Геборик не сразу понял, что кто-то окликает его по имени. Он напряг зрение, чтобы приглядеться и отыскать зовущего, и внезапно оцепенел оттого, что чья-то рука опустилась ему на плечо.

— Извини, если напугал тебя, Призрачные Руки.

— А, Л’орик, — ответил Геборик, наконец узнав высокую фигуру в белой мантии. — Вот уж никак не ожидал здесь твоего появления.

Слегка огорчённая улыбка.

— Печально, что моё присутствие для тебя — явление неожиданное и пугающее… Если только ты не употребил это слово по невнимательности.

— По небрежности, ты хотел сказать. Верно. Я побывал у Леомана и невольно надышался дымом дурханга. Я имел в виду, что редко вижу тебя здесь, вот и всё.

— Потому-то у тебя такое встревоженное лицо, — пробормотал Л’орик.

Из-за встречи с тобой, дурханга или Леомана? Долговязый маг — один из троих чародеев Ша’ик — по своей природе не был склонен ни к общительности, ни к пафосу. Геборик не имел ни малейшего представления, какой Путь этот человек использует для чародейства. Возможно, это знала только Ша’ик.

Спустя мгновение Высший маг продолжил:

— Направление твоих шагов указывает на визит к определённому обитателю Круга. Кроме того, я чувствую в тебе яростную бурю эмоций, по которой можно догадаться о надвигающемся столкновении, явно гневном.

— Хочешь сказать, я могу повздорить с Бидиталом, — проворчал Геборик. — Проклятье, ну да, ещё как могу.

— Я сам только недавно от него, — сказал Л’орик. — Позволь тебя предупредить: он чем-то очень встревожен и оттого вспыльчив.

— Возможно, чем-то из сказанного тобой, — дерзко заметил Геборик.

— Вполне возможно, — неохотно согласился маг. — И коли так, приношу извинения.

— Клыки Фэнера, Л’орик, что ты делаешь в этом проклятом гадючьем войске?

Снова огорчённая улыбка, затем пожатие плеч.

— В племенах Матока есть мужчины и женщины, танцующие со змеями-огнешейками — теми, которых иногда находят в густых травах. Это сложный и, несомненно, опасный танец, посему он и обладает определённым очарованием. В таких упражнениях есть своя прелесть.

— Ты наслаждаешься риском, даже если рискуешь своей жизнью.

— Могу ли в свою очередь спросить, почему ты здесь, Геборик? Ищешь ли возможности вернуться к своему ремеслу историка и тем самым гарантировать, что рассказ о Ша’ик и Вихрь будет поведан? Или ты и вправду попался в сети верности благородному делу борьбы за свободу? Не можешь же ты, в самом деле, сказать, что одновременно делаешь и то и другое, так ведь?

— В самом лучшем случае я был посредственным историком, Л’орик, — пробормотал Геборик, отказываясь уточнять остальные причины — ни одна из которых не была по-настоящему важной, поскольку Ша’ик в любом случае вряд ли его отпустила бы.

— Ты нетерпелив по отношению ко мне. Ладно, не смею тебя задерживать, — Л’орик слегка поклонился и отступил назад.

Геборик ненадолго замешкался, глядя уходящему вслед, затем продолжил свой путь. Бидитал встревожен, вот как? Спором с Л’ориком или чем-то иным — скрытым? Перед ним предстало жилище Высшего мага — выгоревшие на солнце, закопчённые стены и остроконечная крыша шатра фиолетовым пыльным пятном нависли над приземистыми, массивными камнями фундамента. Прямо у полога съёжилась грязная, обгоревшая на солнце фигура, бубнящая что-то на чужеземном языке из-под скрывающих лицо длинных засаленных прядей каштановых волос. У фигуры не было кистей и ступней, на обрубках виднелись старые рубцы, тонкие, но всё ещё сочащиеся молочно-жёлтым гноем. Одной из своих культей человек рисовал в густой пыли широкие узоры, окружая себя изображением цепей — виток за витком, и каждый покрывал те, что были нарисованы прежде.

Этот принадлежит Тоблакаю. Его шедевр… Сульгар? Сильгар, натий. Этот человек был одним из многих искалеченных, больных и обездоленных жителей Храмового Круга. Геборику стало интересно, что привлекло натийца к шатру Бидитала.

Он подошёл ко входу. Полог был откинут на племенной манер: традиционный знак искреннего гостеприимства, сообщение о радушии хозяина. Когда Геборик наклонился, чтобы войти внутрь, Сильгар зашевелился и резко вскинул голову:

— Брат мой! Я видел тебя раньше, да! Калека — мы родичи! — выкрикнул он на путаной смеси натийского, малазанского и эрлинского.

Натий улыбнулся, обнажив ряд гнилых зубов:

— Плоть и дух, да? Мы, ты и я, единственные честные смертные здесь!

— Как скажешь… — пробормотал Геборик и вошёл в Бидиталову обитель, сопровождаемый кудахтаньем Сильгара.

Для того чтобы очистить просторные внутренние покои, не предприняли никаких усилий. На песчаном полу валялись вразброс кирпичи и щебень, растрескавшиеся куски затвердевшего раствора и черепки. Там и тут среди вместительного пространства находилось с полдюжины предметов мебели. Здесь стояло большое, низкое дощатое ложе, покрытое толстыми тюфяками. Перед кроватью выстроились неплотным рядом четыре трёхногих складных стула со спинками, как если бы Бидитал имел привычку выступать перед служителями или учениками во время аудиенций. Дюжина небольших масляных ламп занимала почти всю поверхность стоявшего рядом столика.

Высший маг замер спиной к Геборику в самой длинной комнате. Факел, закреплённый на вертикально установленном копье, конец древка которого удерживала кучка камня и щебня, нетвёрдо держался позади левого плеча Бидитала и отбрасывал тень мага на стену шатра.

Геборика прошиб озноб: казалось, Высший маг разговаривает на языке жестов с собственной тенью. Возможно, он изгой только по названию. Всё ещё жаждет играть с Меанасом. От имени Вихрь или своего собственного?

— Высший маг, — позвал бывший жрец.

Древний, увядший человек медленно повернулся.

— Подойди ко мне, — прохрипел он. — Я хочу поэкспериментировать.

— Не самое обнадёживающее приглашение, Бидитал. — Но тем не менее Геборик приблизился.

Бидитал нетерпеливо махнул рукой:

— Ближе! Я хочу видеть, отбрасывают ли твои призрачные руки тень.

Геборик остановился, шагнул назад и покачал головой.

— Верю, что хочешь, но не подойду.

— Подойди!

— Нет.

Тёмное морщинистое лицо исказилось гримасой, чёрные глаза заблестели.

— Ты слишком яростно стремишься сохранить свои тайны.

— А ты — нет?

— Я служу Вихрю. Всё остальное — неважно…

— За исключением твоих аппетитов.

Высший маг склонил голову и сделал небольшой, почти женоподобный жест рукой:

— Телесные потребности. Даже когда я был Рашан’эйсом, мы не считали необходимым отказываться от плотских наслаждений. Более того, сплетение теней обладает огромной силой.

— И поэтому ты изнасиловал Ша’ик, ещё когда она была ребёнком. Лишил её возможности испытать в будущем те удовольствия, которым сам ныне предаёшься. Я не вижу в этом никакой логики, Бидитал, — только болезнь.

— Мои цели превыше твоего разумения, Призрачные Руки, — заявил Высший маг с самодовольной ухмылкой. — Ты не сможешь задеть меня столь неуклюжими оскорбленьями.

— Мне дали понять, что ты встревожен и расстроен.

— А, Л’орик. Ещё один глупец. Он принял восторг за тревогу, но я не буду об этом говорить. Не с тобой.

— Позволь мне быть столь же кратким, Бидитал, — Геборик подошёл ближе. — Если ты хотя бы одним глазом посмотришь в сторону Фелисин, я тебе своими руками голову оторву.

— Фелисин? Любимое дитя Ша’ик? Ты действительно веришь в то, что она девственница? До того, как вернулась Ша’ик, она была беспризорницей, лагерной сиротой. О ней совершенно никто не заботился…

— Это всё не имеет значения, — сказал Геборик.

Высший маг отвернулся:

— Как скажешь, Призрачные Руки. Видит Худ, тут полно других…

— Сейчас все они — под защитой Ша’ик. Неужели ты думаешь, что она позволит тебе так оскорблять её?

— Ты можешь спросить её об этом лично, — ответил Бидитал. — А сейчас — оставь меня. Ты более не гость здесь.

Геборик колебался, с трудом сопротивляясь желанию убить этого человека прямо сейчас, в это самое мгновение. Сделать ли это ради упреждения? Раз он, считай, признался сам в своих преступлениях? Но здесь нет места малазанскому правосудию, так ведь? Единственный закон здесь — это закон Ша’ик. Сверх того, я буду не одинок в этом деле. Даже Тоблакай поклялся защищать Фелисин. Но что насчёт других детей? Почему Ша’ик вообще это терпит, уж не по причине ли, озвученной Леоманом? Ей нужен Бидитал. Нужен, чтобы тот разоблачил козни Фебрила.

Но что мне до всего этого? Эта… тварь не заслуживает жизни.

— Замышляешь убийство? — пробормотал Бидитал, снова отворачиваясь; его тень сама собой плясала на стене палатки: — Не ты первый и, думаю, не ты последний. Должен предупредить: этот храм освящён заново. Сделай ещё шаг ко мне, Призрачные Руки, и узришь, какова его мощь.

— И ты веришь, будто Ша’ик позволит тебе преклонить колени перед Престолом Тени?

Бидитал обернулся с почерневшим от ярости лицом:

— Престол Тени? Этот… чужеземец? Корни Меанаса — в Старшем Пути! Когда-то им правил… — он оборвал себя, потом улыбнулся, показав тёмные зубы. — Тебя не касается. О нет, не тебя, бывший жрец. У Вихрь есть особое предназначение — тебя здесь терпят, но не более того. Брось мне вызов, Призрачные Руки, и познаешь священный гнев.

Ответная ухмылка Геборика была твёрдой.

— Я знал это раньше, Бидитал. Однако остаюсь. Предназначение? Возможно, моё предназначение — остановить тебя. Советую задуматься над этим.

Снова выйдя наружу, он на мгновение остановился, моргая от яркого солнца. Сильгара нигде не было видно, но натий закончил выводить сложный узор в пыли у мокасин Геборика. Цепи, окружающие фигуру с культями вместо рук… но с целыми ступнями. Бывший жрец нахмурился, раздражённо пнул ногой рисунок и направился прочь.

Сильгар не был художником. Глаза самого Геборика видели плохо. Возможно, он заметил лишь то, что подсказал ему собственный страх — и, в конце концов, это сам Сильгар находился внутри кольца цепей. В любом случае, это было не настолько важно, чтобы заставить Геборика обернуться и посмотреть снова. Да и его собственные шаги, без сомнения, испортили рисунок.

Но всё это не объясняло дрожи, охватившей Геборика под палящим солнцем.

Змеи извивались в яме, и он был среди них.

Старые шрамы на повреждённых связках сделали его лодыжки и запястья похожими на древесную кору. Каждый след от широких зажимов на руках и ногах напоминал о прошедших временах, обо всех оковах, обо всех цепях, что сковывали его. В снах боль, как живая, вздымалась снова, накатывала завораживающими волнами сквозь шум спутанных, безумных картин.

Старый малазанец, безрукий, с блестящей, почти целиком татуированной головой, несмотря на свою слепоту, видел достаточно ясно. Видел вереницу смертей, строй призраков, чьи схожие с завываниями ветра стенания преследовали Тоблакая днём и ночью: достаточно громкие, чтобы заглушить голос Уругала в его сознании, достаточно близкие, чтобы скрыть каменный лик бога под многочисленными покровами смертных лиц, — и каждое из них искажено агонией и страхом, запечатлёнными в момент смерти. Однако старик понимал не всё. Дети среди этих жертв — дети в том смысле, под каким нижеземцы подразумевают недавно рождённых — пали вовсе не от кровного меча Карсы Орлонга. Они были, все и каждый, несостоявшимся потомством, родовой ветвью, отсечённой в заваленной трофеями в пещере теблорской истории.

Тоблакай. Имя прошедшей славы, имя расы воинов, стоявшей наравне со смертными имассами, наравне с хладнокровными яггутами и демоническими форкрул ассейлами. Имя, под которым Карса Орлонг известен теперь, как если бы он один был наследником древних правителей юного, сурового мира. В прежние годы такое имя наполнило бы его сердце жестокой, кровожадной гордостью. Теперь же оно изнуряло, как песчаная чахотка, ослабляло до самых костей. Он видел то, чего не видели остальные, — его новое имя было прозвищем, исполненным блестящей, ослепительной иронии.

Теблоры отпали от теломенов тоблакаев давно. Они стали всего лишь внешним подобием этого народа. Они, как глупцы, преклонили колени перед семью грубыми лицами, вырезанными в скале. Обитали в долинах, где, казалось, можно дотянуться до горизонта. Жертвы грубого невежества — в чём никто, кроме них самих, не был виноват, — опутанные обманом, за который Карса Орлонг ещё потребует ответа.

Он и его народ пострадали. И придёт день, когда воин, ныне шагающий меж пыльных, белых стволов давно мёртвого сада, воздаст за это сполна.

Но у врага так много лиц…

Даже будучи один, как сейчас, он искал одиночества. Но оно отвергало его. Непрестанно грохотали цепи, нескончаемо звучало эхо криков убитых. Даже таинственная, но ощутимая мощь Рараку не даровала передышки — самой Рараку, ибо Тоблакай знал, что Вихрь — словно дитя в присутствии древней священной Пустыни, и это его не трогало. Рараку знала много таких бурь, но выдержала их, как и всё прочее, с нетронутым песчаным покровом и подлинной твёрдостью камня. Рараку сама по себе была тайной, скрытой причиной, удерживавшей воина в этом месте. В Рараку, верил Карса, он обретёт свою собственную правду.

Все эти месяцы он преклонял колени перед Ша’ик Возрождённой. Юной женщиной, говорившей с малазанским акцентом, притащившей своего татуированного безрукого любимчика. Склонялся, но не из-за подчинения, не из-за воскрешённой веры, но из облегчения. Облегчения от того, что ожидание закончилось и он теперь может забрать Леомана из этого места поражения и смерти. Они стали свидетелями убийства Ша’ик Старшей, когда та находилась под их охраной. Провал, задевший Карсу за живое. Но он не обманывал себя верой в то, что новая Избранная — не что иное, кроме как жертва, которую безумная богиня Вихря попросту выдернула из глуши, смертный инструмент, который используют с немилосердной жестокостью. То, что Ша’ик явно и добровольно участвовала в собственном неумолимом уничтожении, выглядело в равной степени жалким в глазах Карсы. Очевидно, истерзанная юная женщина имела собственные мотивы и, похоже, жаждала власти.

Веди нас, предводитель.

Горькая насмешка этих слов звучала в его мыслях, когда он брёл через рощу — почти в лиге к востоку от города, на окраине развалин какого-то другого поселения. Предводителям нужны такого рода силы, выстроившиеся вокруг них для отчаянной защиты самообмана и безудержной целеустремлённости. Избранная была похожа на Тоблакая больше, чем могла себе вообразить, точнее, на юного Тоблакая, теблора, военного предводителя армии из двух воинов, которая несла в мир разрушение и смерть.

Ша’ик Старшая была совершенно иной. Она долго жила со своими пророческими трансами, с видениями Апокалипсиса, что дёргали и тащили её кости всё вперёд и вперёд, словно нити — марионетку. И она видела истину в душе Карсы, она предупредила его о надвигающихся ужасах — не прямо, ибо, как все провидцы, она несла на себе проклятие двусмысленности изречений, — но всё же достаточно, чтобы пробудить в Карсе определённую… осмотрительность.

И похоже, сейчас ему оставалось лишь смотреть. Смотреть, как безумие — суть богини Вихря — растекается, словно яд в крови, отравляя каждого предводителя восстания. Восстание… о, это слово было достаточно точным. Но противником была не Малазанская империя. Сам здравый смысл, душевное здоровье, вот против чего они восставали. Порядок. Благородство. «Правила для простонародья», как называл их Леоман, даже когда его сознание погружалось в мутные испарения дурханга. Да, я хорошо понимал бы такое бегство от действительности, если бы поверил в то, что он хочет всем показать, — текучие слои дыма в его яме, сонный взгляд его глаз, неразборчивая речь… но, Леоман, я никогда не был свидетелем того, как ты, собственно, употребляешь наркотик. Только очевидные последствия, разбросанные повсюду улики и погружение в сон, происходящее в точности тогда, когда ты хочешь прекратить беседу, закончить тот или иной разговор…

Карса подозревал, что, как и он сам, Леоман ждал своего часа.

Рараку выжидала вместе с ними. Возможно, ждала их. Священная Пустыня хранила дар, но такой, который лишь немногие были способны распознать, и ещё меньшее число людей — принять. Дар, что сперва возник незримо, незаметно, слишком древний, чтобы быть выраженным в слове, слишком бесформенный, чтобы схватить его рукой, как эфес меча.

Тоблакай, в прошлом воин с лесистых гор, полюбил эту пустыню. Бесконечные оттенки огня, явленные в цвете песка и камня, растения с острыми колючками и бессчётные существа, что ползали, извивались и семенили или же скользили в ночном воздухе на бесшумных крыльях. Ему нравилась голодная ярость этих существ, их танец жертвы и хищника, вечный цикл которого был начертан на песке и под скалами. И пустыня, в свою очередь, изменила облик Карсы, сделала его кожу тёмной, мышцы — упругими и поджарыми, а глаза — узкими, точно щели.

Леоман много рассказал ему об этом месте, о тайнах, известных только коренному обитателю. Кольцо разрушенных городов, и в каждом — гавани; гряды старых пляжей, природные дюны которых тянулись лига за лигой. Раковины, что стали твёрдыми как камень и могли глухо и печально петь на ветру, — Леоман как-то подарил ему нагрудник из шкур, расшитый такими раковинами, броню, которая стонала от постоянного, всеиссушающего ветра. Здесь были скрытые источники в пустошах, пирамиды и пещеры, где поклонялись древним морским божествам. Удалённые котловины, с которых каждые несколько лет сходил песок, открывая длинные, высоконосые корабли из окаменевшего дерева, сплошь покрытые резьбой, — давно умерший флот, явленный под звёздным небом только затем, чтобы вновь быть погребённым на следующий день. В других местах, часто за валами пляжей, забытые моряки устроили кладбища, использовав пустотелые стволы кедров для своих мёртвых собратьев; всё это теперь превратилось в камень, подчинилось неумолимой силе Рараку.

Слой за бессчётным слоем, тайны раскрывались благодаря ветрам. Кривые наклонные скалы, в которых можно различить окаменевшие скелеты громадных тварей. Пни вырубленных лесов, свидетельствующие о том, что здешние деревья были такими же большими, как и те, которые Карса знал у себя на родине. Колоннообразные сваи доков и пирсов, якорные камни и зияющие каверны оловянных шахт, кремнёвые карьеры и высокие, прямые как стрелы дороги, деревья, целиком растущие под землёй, на лиги протянувшие массу корней, из которых добыли железную древесину для нового меча Карсы — его собственный меч из кровь-дерева давно растрескался.

Рараку познала Апокалипсис из первых рук, тысячелетия тому назад, и Тоблакай не был уверен, рада ли она его возвращению. Богиня Ша’ик рыскала по пустыне, её безрассудный гнев непрестанным ветром ревел вдоль границ Рараку, но Карсе было любопытно: чем, собственно, было проявление Вихря? Холодным, бессвязным гневом или диким, разнузданным спором?

Вела ли богиня войну с пустыней?

А на далёком юге этой вероломной страны малазанская армия готовилась к выступлению.

Дойдя до сердца рощи — где низкий алтарь из плоских камней занимал небольшую прогалину, — он увидел хрупкую длинноволосую фигурку, сидевшую на алтаре так, словно тот был не более чем скамейкой в заброшенном саду. У неё на коленях лежала книга; этот растрескавшийся кожаный переплёт глаза Тоблакая уже видели раньше.

Не оборачиваясь, она заговорила:

— Я увидела здесь твои следы, Тоблакай.

— А я — твои, Избранная.

— Я прихожу сюда, чтобы поразмышлять, — сказала она, когда Карса обошёл алтарь и встал перед ней.

Как и я сам.

— Догадываешься, о чём? — спросила она.

— Нет.

Почти исчезнувшие оспины от укусов кровных слепней становились видны, только когда она улыбалась.

— Дар богини… — улыбка стала натянутой, — предполагает лишь разрушение.

Карса перевёл взгляд на ближайшие деревья.

— Эта роща будет сопротивляться тем же способом, что и сама Рараку, — проворчал он. — Это — камень. И камень держится прочно.

— До поры, — пробормотала она, её улыбка исчезла. — Но остаётся что-то внутри меня, что требует… созидания.

— Заведи ребёнка.

Её смех прозвучал почти как всхлип.

— Ох, ты неуклюжий дурачок, Тоблакай. Мне нужно чаще говорить с тобой.

Тогда почему ты предпочитаешь этого не делать?

Она провела маленькой ладошкой по книге, лежавшей на коленях.

— Дриджна, мягко говоря, был автором со скудным талантом. В этой книге, боюсь, нет ничего, кроме праха. Одержимость убийством, уничтожением порядка. Однако он ничего не предлагает взамен этого. В пепле его видений нет возрождения, и это печалит меня. А тебя, Тоблакай?

Он долго смотрел на неё сверху вниз, затем сказал:

— Пойдём.

Пожав плечами, она отложила книгу на алтарь и встала, расправив простую, поношенную и выцветшую телабу, что свободно свисала на её ладной фигуре.

Карса повёл её среди рядов белых как кость деревьев. Избранная молча следовала за ним.

Через тридцать шагов открылась другая прогалина, плотно окружённая тонкими окаменевшими стволами. Приземистый прямоугольный сундук каменщика стоял в скелетоподобной тени, которую отбрасывали ветви — уцелевшие полностью, вплоть до самых маленьких отростков. Тоблакай отошёл в сторону, глядя ей в лицо, а она в молчании смотрела на его не оконченную пока работу.

Форма стволов двух окружавших прогалину деревьев была изменена при помощи долота и резца. Два воина с незрячими глазами, один слегка пониже, чем Тоблакай, но более крепкий, второй — повыше и потоньше.

Он увидел, как дыхание её участилось и лёгкий румянец окрасил её щёки.

— У тебя есть талант… грубый, но устремлённый, — пробормотала она, не отводя взгляда от изваяний. — Ты собираешься всю поляну окружить столь грозными воинами?

— Нет. Остальные будут… иными.

Она оглянулась на шелест. И быстро шагнула к Карсе.

— Змея.

Он кивнул:

— Их будет больше, сползутся со всех сторон. Заполнят всю поляну, если мы пожелаем здесь остаться.

— Огнешейки?

— И другие. Они, однако, не станут кусать или плеваться. Они никогда этого не делают. Они приползают… смотреть.

Избранная бросила на него внимательный взгляд, затем легонько вздрогнула.

— Чья сила здесь проявляется? Это не Вихрь…

— Нет. И у меня нет этому названия. Возможно, это сама Священная Пустыня.

Она медленно покачала головой в ответ на эти слова:

— Думаю, ты ошибаешься. Думаю, эта сила — твоя.

Он пожал плечами:

— Увидим, когда я закончу ваять их.

— Как много их будет?

— Кроме Байрота и Дэлума Торда? Семь.

Она нахмурилась:

— По одному на каждого из Святых Защитников?

Нет.

— Может быть. Я пока не решил. Эти двое были моими друзьями. Теперь они мертвы. — Он помолчал, потом добавил: — У меня было всего двое друзей. — Эти слова, похоже, слегка её покоробили.

— А как же Леоман? Как же Маток? Как же… я?

— Я не намерен выреза́ть здесь твоё подобие.

— Я имела в виду не это.

Я знаю. Он указал на двух теблорских воинов:

— Созидание, Избранная.

— Когда я была юной, я писала стихи, подражая своей матери. Ты знал об этом?

Он улыбнулся при слове «юной», но ответил совершенно серьёзно:

— Нет, не знал.

— Я… я вернулась к этой привычке.

— Пусть она хорошо послужит тебе.

Верно, она почувствовала некую скрытую остроту в его высказывании, так как её ответ прозвучал напряжённо:

— Но она никогда не была предназначена для этого. Для того, чтобы служить. Или давать удовлетворение — самоудовлетворение, я имею в виду, поскольку остальные его виды лишь приходят откликом, точно волна, отразившаяся от стенки колодца…

— И нарушающая круговой узор.

— Как скажешь. Слишком легко увидеть в тебе только низколобого варвара, Тоблакай. Нет, стремление созидать является чем-то иным, разве не так? У тебя есть ответ на это?

Он пожал плечами:

— Если что-то существует, оно может быть найдено только благодаря поиску. И поиск лежит у сердца созидания, Избранная.

Она вновь взглянула на статуи:

— И чего же ты ищешь? Вместе с этими… старыми друзьями?

— Я не знаю. Пока не знаю.

— Возможно, они скажут тебе — однажды.

Теперь сотни змей окружали их. Оба не обращали на них внимания, а вытянутые тела кишели у стоп, обвивались вокруг лодыжек, поднимали головы вновь и вновь, выбрасывая языки в сторону резных стволов.

— Спасибо тебе, Тоблакай, — пробормотала Ша’ик. — Я смирилась… и возродилась к жизни.

— В твоём городе неспокойно, Избранная.

Она кивнула:

— Знаю.

— И ты — островок спокойствия в сердце бури?

Её губы изогнулись в горькой улыбке, когда Избранная отвернулась.

— Змеи позволят нам уйти?

— Конечно. Только не шагай. Скользи. Медленно. Они дадут тебе дорогу.

— Мне тревожно от всего этого, — сказала она, направляясь в обратный путь.

Но это — наименьшая из твоих тревог, Избранная.

— Если хочешь, я буду сообщать тебе о том, как движется работа.

— Благодарю тебя.

Он смотрел, как она уходит с прогалины. Обеты туго оплетали душу Тоблакая. Медленно сжимали кольца. Рано или поздно что-то сломается. Он не знал, что именно, но если Леоман и научил его чему-то, так это терпению.

Когда она ушла, воин развернулся и подошёл к сундуку.

Пыль на руках, призрачный налёт, слегка окрашенный бледно-розовым из-за неистовой бури, что охватила мир.

Дневная жара была в Рараку всего лишь иллюзией. С наступлением темноты переливчатое, жаркое дыхание солнечного тепла быстро оставило мёртвые кости пустыни. Подул холодный ветер, и в песках, подобно вылупившемуся из трупа червю, закопошилась ползучая, жужжащая жизнь. Ризаны носились в бешеной, дикой погоне за тучами накидочников и песчаных блох над городом шатров, раскинувшимся посреди руин. В отдалении, словно преследуемые призраками, выли пустынные волки.

Геборик жил в скромном шатре, установленном в кольце камней, что когда-то служили фундаментом житницы. Его обиталище удобно располагалось вдали от центра поселения, окружённого юртами одного из пустынных племён Матока. Пол покрывало старое тряпьё. Рядом со сложенным из кирпичей столом стояла жаровня, пригодная если не для обогрева, то хотя бы для готовки. Поблизости находился бочонок с питьевой водой, разбавленной янтарным вином. Полдюжины мерцающих масляных ламп заливали шатёр жёлтым светом.

Геборик сидел один, наслаждаясь разлившимся в остывшем воздухе острым ароматом чая из хен’бары. Звуки племенной жизни, доносившиеся снаружи, создавали уютный фон, — достаточно близкие и достаточно хаотичные, чтобы его мысли оставались рассеянными и случайными. Только позже, когда сон одолеет всех вокруг, придёт неумолимая тревога, головокружительные видения нефритового лика, чья громада не поддаётся пониманию. Мощь чужого и, одновременно, этого мира, как будто порождённая природной силой, всегда неизменная. Однако она всё-таки изменилась, обрела форму про́клятого существа. Гиганта, похороненного в отатарале, удерживаемого неподвижно в вечном заточении.

Гиганта, который теперь касался этого мира призраками двух человеческих рук — рук, сперва принадлежавших богу, но затем оставленных.

Но Фэнер ли оставил меня или это я оставил Фэнера? Кто из нас, интересно, более… беззащитен?

Этот лагерь, эта война — эта пустыня — будто сговорились облегчить ему позор бегства. Но Геборик знал: однажды настанет день, когда он вернётся в ужасающие пустоши своего прошлого, на остров, где ждёт каменный гигант. Вернётся. Но ради чего?

Он всегда верил, что Фэнер забрал его отсечённые руки на хранение, в ожидании сурового возмездия, бывшего законом Клыкастого бога. Судьба, которую Геборик принял настолько, насколько смог. Но похоже, не существовало конца предательствам против бога, в которые оказался вовлечён один-единственный его жрец. Фэнера вырвали из его собственного владения и оставили в ловушке этого мира. Отрубленные руки Геборика нашли нового господина, господина, владевшего такой колоссальной силой, что она могла противостоять самому отатаралу. Однако он не принадлежал сему миру. Нефритовый гигант, как теперь думал Геборик, был незваным гостем, посланным сюда из чуждого мира с некой скрытой целью.

И вместо достижения этой цели он оказался у кого-то в плену.

Геборик отхлебнул чаю, молясь, чтобы наркотик оказался достаточно крепким и обеспечил ему мертвецкий сон. Но тот утратил свою силу, или, скорее, это Геборик приобрёл иммунитет к его действию.

Каменный лик звал.

Каменный лик пытался заговорить.

Кто-то поскрёбся за пологом, затем откинул его.

Вошла Фелисин.

— А, ещё не спишь. Хорошо, так даже будет легче. Моя мать хочет тебя видеть.

— Сейчас?

— Да. Во внешнем мире произошли события. Будут обсуждаться последствия. Матери нужна твоя мудрость.

Геборик бросил горестный взгляд на глиняную чашку исходящего паром чая в своей невидимой руке. В остывшем состоянии тот был немногим лучше разбавленного вина.

— Мне неинтересны события во внешнем мире. Если она ожидает от меня мудрых слов, то будет разочарована.

— Вот и я говорю то же, — сказала Фелисин Младшая, весело сверкая глазами. — Но Ша’ик настаивает.

Она помогла ему накинуть плащ и вывела наружу, поддерживая своей лёгкой, как накидочник, рукой за спину.

Ночной холод горчил и пах пылью. Они молча петляли по закоулкам меж юрт.

Миновали помост, с которого Ша’ик Возрождённая впервые обратилась к толпе, затем столбы разрушенных ворот, ведущих к огромному, многокомнатному шатру, что служил Избранной дворцом. Стража здесь отсутствовала, ибо в холодном воздухе ощущалось давящее присутствие богини.

В первой комнате за пологом шатра было не особо тепло, но с каждой оставленной позади завесой становилось теплее. Дворец был лабиринтом изолированных комнат, в большинстве отсутствовала мебель, что делало их весьма похожими друг на друга. Убийца, который, каким-то образом избежав внимания богини, проник бы сюда, очень скоро заблудился бы. Путь, ведущий в покои Ша’ик, следовал своим томительным, извилистым маршрутом. Её палаты, вопреки ожиданиям, находились не в центре, не в сердце дворца.

Из-за своего слабого зрения и бесконечных поворотов с изгибами Геборик быстро запутался; он ни за что не смог бы определить точное местоположение нужной им комнаты. Это напомнило ему о бегстве с рудников, трудное путешествие к восточному берегу острова — их вёл Бодэн, Бодэн, чьё чувство направления оказалось непогрешимым, почти сверхъестественным. Без него Геборик и Фелисин погибли бы.

Перст, не иначе. Ах, Тавор, ты не ошиблась, доверившись ему. Это Фелисин не желала идти тебе навстречу. Ты могла бы предусмотреть это. Что ж, сестрица, ты, должно быть, предусмотрела многое…

Но не это.

Они вступили в квадратное помещение с низким потолком, которое Избранная — Фелисин Старшая, дитя Дома Паранов — называла своей тронной залой. И вправду, здесь было возвышение, некогда служившее цоколем очага, на котором стояло кресло с подбоем и высокой спинкой из выбеленного солнцем дерева. На собраниях вроде этого Ша’ик неизменно садилась на сей импровизированный трон; не покидала она его и в присутствии своих советников, даже для того, чтобы внимательно рассмотреть пожелтевшие карты, которые командиры обычно расстилали на покрытом шкурами полу. Кроме Фелисин Младшей, Избранная была самой невысокой из всех, находившихся здесь.

Геборику было интересно, страдала ли Ша’ик Старшая такой же неуверенностью. Он сомневался в этом.

Комната была переполнена; из командиров войска и приближённых Ша’ик отсутствовали только Леоман и Тоблакай. Здесь не было других стульев, хотя вдоль подножия трёх из четырёх стен залы лежали подушки, и именно на них расселись командиры. Вместе с Фелисин Геборик направился к отдалённой стенке слева от Ша’ик и занял место невдалеке от помоста. Девушка присела рядом.

Некое постоянно действующее волшебство освещало зал, свет каким-то образом прогревал также и воздух. Каждый занимал отведённое ему место, отметил Геборик. Хотя они были не более чем размытыми пятнами для его глаз, он хорошо знал их всех. У стены напротив трона сидел напанский полукровка, Корболо Дом, наголо выбритый, с сетью шрамов на синеватой коже. Справа от него — Высший маг Камист Релой, худой как скелет, с седыми, коротко остриженными волосами и курчавой серой бородой, подымающейся до высоких скул, над которыми горели глубоко запавшие глаза. Слева от Корболо сидела Хэнарас, ведьма из какого-то пустынного племени, что по неизвестным причинам изгнало её. Колдовство позволяло ей сохранять юный вид, тяжёлая томность её глаз была вызвана разбавленным тральбом, ядом, добываемым из местных змей, который она пила, стремясь привить себе иммунитет на случай покушения. Рядом с ней находилась Файелль, тучная, постоянно встревоженная женщина, — о ней Геборик знал мало.

Вдоль стены напротив бывшего жреца сидели Л’орик, Бидитал и Фебрил; бесформенную тушу последнего скрывала просторная шёлковая телаба с широким капюшоном, похожим на раздутую шею пустынной змеи, маленькие чёрные глаза мага сверкали из-под его тени. Под этими глазами поблескивала пара золотых клыков, насаженных на верхние клыки мага. Поговаривали, что они содержат эмулор, яд, выпариваемый из обычного кактуса, дарующий не смерть, но постоянное помешательство.

Последний из присутствующих командиров сидел слева от Фелисин. Маток. Любимец племён пустыни, высокий чернокожий воин, обладающий врождённым благородством, но такого сорта, что оно, похоже, бесило всех, за исключением разве что Леомана, явно равнодушного к раздражающей личности военного вождя. На самом же деле причин для недовольства было мало, так как Маток всегда вёл себя учтиво, даже дружелюбно, и не скупился на улыбку — возможно, не скупился чересчур, как человек, пренебрегающий всеми, кого не стоит воспринимать серьёзно. За исключением только Избранной, конечно же.

Когда Геборик сел, Ша’ик тихо произнесла:

— С нами ли ты в этот вечер, Призрачные Руки?

— Вполне, — ответил он.

— Лучше тебе быть с нами, старик. Произошли… пугающие события. Отдалённые катастрофы потрясли Малазанскую империю… — в её голосе звучало скрытое напряжение.

— Как давно? — спросил Геборик.

Ша’ик нахмурилась от странного вопроса, но Геборик не стал уточнять.

— Меньше недели назад. Пути встряхнуло, словно землетрясением. Сторонники восстания, что остались в войске Дуджека Однорукого, сообщают нам подробности. — Она указала на Л’орика. — Я не желаю проговорить всю ночь. Разъясни нам эти события, Л’орик, для пользы Корболо Дома, Геборика и остальных, кто ничего не знает о случившемся.

Тот поклонился:

— С удовольствием, Избранная. Те из вас, кто использует Пути, несомненно, почувствовали отдачу от грубых изменений в пантеоне. Но что, строго говоря, произошло? Первый ответ на это прост — узурпация. Фэнер, Вепрь Лета, был во всех смыслах свергнут как верховный бог войны, — Л’орик оказался достаточно милосерден, чтобы не взглянуть на Геборика. — Его место занял бывший Первый герой, Трич. Тигр Лета…

Свергнут. Виноват в этом я, и только я.

Глаза Ша’ик, устремлённые на Геборика, блеснули. Покров тайн, протянутый между ними обоими, треснул, хотя и незаметно для прочих.

Л’орик собрался продолжить, но Корболо Дом перебил Высшего мага:

— Какое это имеет для нас значение? Война не нуждается в богах, только в смертных соперниках, паре врагов и любых причинах, которые они выдумали для того, чтобы оправдать взаимное истребление. — Он сделал паузу, улыбнувшись Л’орику, затем пожал плечами. — И мне этого вполне достаточно.

Эти слова заставили Ша’ик отвести взгляд от Геборика. Подняв брови, она обратилась к напанцу:

— И каковы же, например, твои причины, Корболо Дом?

— Мне нравится убивать людей. Это единственное дело, в котором я хорош.

— Ты говоришь о людях вообще? — спросил его Геборик. — Или подразумеваешь врагов Апокалипсиса?

— Понимай как хочешь, Призрачные Руки.

Возникло всеобщее замешательство, затем Л’орик прочистил горло и сказал:

— Узурпация, Корболо Дом, это всего лишь одна подробность, о которой присутствующие маги, возможно, уже знают. Я хотел бы ненавязчиво подвести нас к менее известным событиям в далёком Генабакисе. Итак, продолжим. Пантеон потрясло ещё раз — когда Звериный Престол внезапно, неожиданно заняли Тогг и Фандерея, пара Старших волков, над которыми, казалось, тяготело проклятие — никогда не найти друг друга после того, как Падение Увечного Бога их разлучило. Настоящие последствия этого пробуждения древней Обители Зверей до сих пор не ясны. Всё, что я могу лично посоветовать одиночникам и д’иверсам в наших рядах, — берегитесь новых хозяев Престола Зверей. Они со временем могут явится к вам, чтобы заставить преклонить пред ними колени. — Он улыбнулся. — Увы всем тем бедным глупцам, что последовали Тропой Ладоней. Высшая награда находилась в совсем, совсем другом месте…

— Мы стали жертвой мошенничества, — пробормотала Файелль. — Устроенного не иначе как прислужниками Престола Тени. И за которое однажды последует расплата.

Бидитал на её слова лишь улыбнулся, но ничего не сказал.

Л’орик пожал плечами с явным безразличием:

— Даже если так, Файелль, мой рассказ далеко не завершён. Позвольте мне, если на то будет ваша воля, пропустить обыденные — хотя и по-своему важные — события. Весьма тревожный союз был заключён в Генабакисе для противостояния угрозе под названием Паннионский Домин. Войско Однорукого пришло к соглашению с Каладаном Брудом и Аномандром Рейком. Экипированные за счёт правящих Даруджистаном богачей, воссоединившиеся армии отправились на войну с Домином. Честно говоря, нам это событие в ближайшей перспективе принесло облегчение, хотя следует признать, что в долговременной такой альянс был потенциально катастрофичен для дела восстания здесь, в Семи Городах. Мир в Генабакисе в конце концов освобождал Дуджека и его войско, оставляя нам вероятность кошмара в виде наступления Тавор с юга вместе с наступлением Дуджека и его десятитысячной армии, высадившейся в Эрлитане, с севера.

— Неприятная картина, — проворчал Корболо Дом. — Тавор в одиночку не причинит нам особых хлопот. Но Первый Кулак и его десять тысяч… это другое дело. Правда, большинство его солдат из Семи Городов, но я не сделаю ставку на то, что они сменят сторону. Они преданы Дуджеку душой и телом…

— За исключением нескольких шпионов, — сказала Ша’ик. Её голос прозвучал до странности буднично.

— Ни один из которых не свяжется с нами, — сказал Л’орик, — так как события развернулись… иначе.

— Погодите, пожалуйста, — вмешалась юная Фелисин. — Я думала, Однорукого с его Войском императрица объявила вне закона.

— Что позволило ему заключить союз с Брудом и Рейком, — объяснил Л’орик. — Удобная и временная уловка, девочка.

— Мы не хотим Дуджека на наших берегах, — сказал Корболо Дом. — «Мостожогов». Скворца, Быстрого Бена, Калама, чёрных морантов с их проклятой взрывчаткой…

— Позволь мне утихомирить твоё колотящееся сердце, командир, — проговорил Л’орик. — Мы не увидим Дуджека. Ни вскоре, ни когда-нибудь. Паннионская война стала… катастрофой. Из десяти тысяч было потеряно почти семь. Чёрные моранты также разбиты. О, в конце концов они победили, но цена была огромной. «Мостожоги»… перебиты. Скворец… мёртв.

Геборик медленно выпрямился. В комнате внезапно похолодало.

— И сам Дуджек теперь, — продолжал Л’орик, — сломленный человек. Эта новость достаточно приятная? Налицо вот что: угрозы т’лан имассов больше не существует. Они упокоились, все как один. Никогда больше этот ужас не посетит невинных жителей Семи Городов. Таким образом, — заключил он, — что осталось у Императрицы? Адъюнкт Тавор. Выдающийся год для империи. Колтейн и Седьмая армия, Арэнский легион, Скворец, «Мостожоги», Войско Однорукого — нам остаётся только довершить своим ударом эту цепь тяжких потерь.

— И мы довершим! — Корболо Дом засмеялся, сжав кулаки с побелевшими костяшками. — Скворец! Мёртв! О, благословен будь Худ в эту ночь! Я принесу жертвы на его алтарь! И Дуджек — о, его дух воистину сломлен. Раздавлен!

— Хватит злорадствовать, — проворчал Геборик с отвращением.

Камист Релой наклонился вперёд.

— Л’орик! — прошипел он. — Что насчёт Быстрого Бена?

— Он жив, увы. Калам не сопровождал армию — никто не знает, куда он пропал. Выжила всего лишь горстка «Мостожогов», и Дуджек распустил их, приписав к потерям…

— Кто выжил? — настаивал Камист.

Л’орик нахмурился:

— Я сказал: горстка. Это важно?

— Да!

— Хорошо, — Л’орик взглянул на Ша’ик: — Избранная, позволишь ли ты мне связаться ещё раз с моим слугой в этой удалённой армии? Это займёт всего несколько мгновений.

Она пожала плечами:

— Действуй.

Затем, когда Л’орик опустил голову, она медленно откинулась в своём кресле.

— Итак. Наши враги потерпели непоправимое поражение. Императрица и её драгоценная Империя наконец истекают кровью. Всё, что нам остаётся, — нанести последний, смертельный удар.

Геборик подозревал, что он единственный из присутствующих уловил пустоту в её словах.

Сестрица Тавор осталась теперь одна.

И она предпочитает быть одна. В одиночестве ей удобней всего. Ах, девочка, ты могла бы изобразить восторг от этих вестей, однако они вызвали в тебе нечто совершенно противоположное, так ведь? Твой страх перед сестрицей Тавор только усилился.

Пригвоздил тебя к месту.

Л’орик заговорил, не поднимая головы:

— Дымка. Пальчик. Молоток. Штырь. Сержант Мураш. Лейтенант Хватка… капитан Паран.

Из кресла с высокой спинкой раздался глухой стук, когда Ша’ик откинула голову назад. Со своим слабым зрением Геборик сумел только подметить, что краска отхлынула с её щёк, но потрясение, он знал это, отразилось на лице Ша’ик. Потрясение, поразившее также его самого, хотя вызвало его лишь понимание, а вовсе не то, что эта весть означала для юной женщины на троне.

Не обратив на случившееся внимания, Л’орик продолжал:

— Быстрого Бена произвели в Высшие маги. Надо думать, выживших «Мостожогов» переправили с помощью Пути в Даруджистан, хотя на самом деле мой шпион не уверен в этом. Скворец и павшие «Мостожоги»… были похоронены… в Семени Луны, которое… Нижние боги! Брошено! Сын Тьмы бросил Семя Луны! — Он сильно вздрогнул и, часто моргая, поднял голову. Глубоко вдохнул и невпопад закончил: — Скворца убил один из командиров Бруда. Похоже, предательство — чума любого союза.

— Конечно же, предательство! — насмешливо фыркнул Корболо Дом.

— Мы должны учитывать Быстрого Бена, — сказал Камист Релой, непрерывно сжимая руки на коленях. — Что, если Тайшренн пошлёт его к Тавор? И как насчёт оставшихся трёх тысяч из войска Однорукого? Даже если Дуджек не командует ими…

— Их дух сломлен, — сказал Л’орик. — Потому-то слабые души среди них меня и отыскали.

— И где Калам Мехар? — прошипел Камист, непроизвольно оглянувшись назад и поглядев затем на свою тень на стене.

— Калам Мехар — ничто без Быстрого Бена, — брюзгливо заявил Корболо Дом. — Он теперь даже ещё ничтожнее, потому что его любимый Скворец мёртв.

Камист обернулся к своему товарищу:

— А если Быстрый Бен вновь объединился с этим проклятым убийцей? Что тогда?

Напанец пожал плечами:

— Скворца убили не мы. Их мысли будут заняты желанием отомстить убийце из Брудова окружения. Не стоит бояться того, что никогда не случится, старина.

— Все, кроме Геборика, вон! Сейчас же! — голос Ша’ик неожиданно громко прозвучал в зале.

Все недоумённо переглянулись, затем встали.

Фелисин Младшая заколебалась:

— Мать?

— Ты тоже, дитя. Вон.

Л’орик промолвил:

— Остался вопрос о появлении нового Дома и всём том, что это означает, Избран…

— Завтра вечером. Тогда и продолжим обсуждение. Вон!

Вскоре Геборик уже сидел вместе с Ша’ик один. Она некоторое время смотрела на него в молчании, затем внезапно встала и сошла с возвышения. Упала на колени перед Гебориком, достаточно близко, чтобы он мог отчётливо видеть её лицо. Оно было мокрым от слёз.

— Мой брат жив, — прорыдала она.

И внезапно оказалась в его объятьях, прижимаясь лицом к плечу, а дрожь била её маленькую, хрупкую фигурку.

Замерев, Геборик молчал.

Она плакала долго, очень долго, и он крепко обнимал её, неподвижный, надёжный настолько, насколько был способен. И всякий раз, когда видение падшего бога вставало перед его внутренним взором, он безжалостно гнал его прочь. Ребёнок у него на руках — ибо она снова стала ребёнком — плакал не иначе, как в муках избавления. Она более не была одинока, один на один со своей ненавистной сестрой, осквернительницей крови рода.

Ради этого — ради нужды, утолённой его присутствием, — собственная скорбь Геборика могла подождать.

Глава восьмая

Из всех необстрелянных новобранцев Четырнадцатой армии более половины были родом с Квон-Тали, континента в самом сердце Империи. Молодые идеалисты ступили на пропитанную кровью землю, вдохновившись жертвами, которые принесли их отцы и матери, деды и бабушки. Великий ужас войны заключается в том, что с каждым новым поколением невинные души повторяют всё тот же кошмар.

Имригин Таллобант. Мятеж Ша’ик, иллюзия победы

Адъюнкт Тавор в одиночестве стояла перед четырьмя тысячами солдат — те толпились, толкались, а офицеры хрипло выкрикивали приказы, но в голосах уже звучала безнадёжность. Пики покачивались и ослепительно сверкали в пыльном воздухе над парадным плацем, словно перепуганная стайка стальных птиц. Солнце лило с неба расплавленный огонь.

В двадцати шагах за ней стоял Кулак Гэмет и — со слезами на глазах — смотрел на Тавор. Злобный ветер швырял пыль прямо в лицо адъюнкта. Иногда она полностью скрывалась в клубах. Но Тавор не шевелилась, продолжала стоять с прямой спиной, вытянув руки в перчатках вдоль тела.

Никто из военачальников не был так одинок, как она сейчас. Одинок — и беспомощен.

Хуже того. Это ведь мой легион. Восьмой. Первый в порядке сбора, храни нас Беру.

Но она приказала Гэмету стоять на месте, быть может, только для того, чтобы избавить его от унижения, которым непременно закончилась бы попытка навести порядок. И приняла всё унижение на себя. И Гэмет плакал, не в силах скрыть свой стыд и горе.

Арэнский плац представлял собой широкую площадку утоптанной, почти белой земли. На нём могли одновременно выстроиться шесть тысяч солдат в полном вооружении, при этом между подразделениями оставалось бы довольно места для того, чтобы офицеры произвели смотр. Четырнадцатая армия должна была предстать пред взыскательным взором адъюнкта в три этапа — по одному легиону за раз. Гэметов Восьмой явился неорганизованной, оборванной толпой ещё два колокола тому. Все уроки сержантов-инструкторов были позабыты, немногочисленные ветераны прежних кампаний и гражданские схватились в неравном бою с тысячеглавым зверем, забывшим своё предназначение.

Гэмет видел, как капитан Кенеб, которого Блистиг великодушно отдал ему для командования Девятой ротой, молотил подчинённых плоской частью клинка, чтобы заставить держать строй, — но тот мгновенно рассыпался за спиной офицера под напором солдат сзади. В первом ряду оказалось несколько старых солдат, которые попытались упереться каблуками в землю, — по красным лицам этих сержантов и капралов рекой струился пот из-под шлемов.

В пятнадцати шагах позади Гэмета ждали своей очереди два других Кулака, а также разведчики-виканцы под командованием Темула. Нихил и Бездна тоже пришли, но, к счастью, не было адмирала Нока — флот уже отплыл.

В смятенных чувствах Гэмет дрожал от желания уйти, убежать — куда угодно — и утащить за собой Тавор. А если не выйдет — нарушить её прямой приказ, выйти вперёд и встать рядом с ней.

Кто-то подошёл к Кулаку. Тяжёлый кожаный мешок грохнулся в пыль, и Гэмет, бросив взгляд назад, увидел коренастого солдата с грубыми чертами лица. Из стандартного обмундирования морпеха на нём была едва ли половина — разрозненные элементы доспехов из вываренной кожи поверх потёртой, грязной формы, некогда пурпурной, а теперь вылинявшей до розовато-лилового цвета. Никаких знаков отличия. Изрезанное шрамами, щербатое лицо было обращено к толпе.

Гэмет повернулся и увидел ещё дюжину оборванных мужчин и женщин на расстоянии вытянутой руки от первого — все в нечиненных разношёрстных доспехах и с самым разнообразным оружием, среди которого почти не было малазанских образцов.

Кулак обратился к предводителю:

— А вы кто такие, Худово семя?

— Виноват, припозднились, — пробурчал солдат. И добавил: — Хотя оно, конечно, я могу и соврать.

— «Припозднились»? Какие взводы? Роты?

Тот пожал плечами:

— Те да другие. Мы в Арэнской тюрьме сидели. За что? За то да другое. Но теперь-то мы здесь, сэр. Хотите — утихомирим этих детишек?

— Если справишься с этим, солдат, я тебе выдам собственное подразделение.

— А вот и нет. Я тут, в Арэне, убил одного аристократа из Унты. По имени Ленестро. Вот этими руками шею ему свернул.

За клубами пыли впереди из толпы выбрался сержант и направился к Тавор. На миг Гэмет испугался, что тот обезумел и сейчас просто зарубит адъюнкта, но солдат бросил короткий меч в ножны и вытянулся перед Тавор. Они обменялись несколькими словами.

Кулак решился:

— Иди за мной, солдат.

— Слушаюсь, сэр.

Он наклонился и подобрал свой вещмешок.

Гэмет повёл его туда, где стояли Тавор и сержант. А потом произошло нечто странное. Когда рыжебородый сержант поднял взгляд и заметил ветерана рядом с Кулаком, тот вдруг тихо крякнул. На лице бородача вдруг вспыхнула широкая улыбка, за ней последовала быстрая череда жестов: он поднял руку, словно держал в ней невидимый камень или шар, ладонь перевернулась, указательный палец описал круг, затем большой палец указал на восток, а потом сержант пожал плечами. В ответ на всё это солдат из тюрьмы слегка встряхнул свой вещмешок.

Голубые глаза сержанта широко распахнулись.

Когда они подошли вплотную, Тавор подняла на Гэмета ровный, ничего не выражавший взгляд.

— Прошу прощения, адъюнкт… — начал Кулак и добавил бы ещё кое-что, но та остановила Гэмета движением руки и хотела сама заговорить.

Однако такой возможности ей не дали.

Солдат из тюрьмы обратился к сержанту:

— Черту нам проведёшь?

— Да запросто.

Сержант развернулся и пошёл обратно к толпе.

Глаза Тавор метнулись к солдату, но адъюнкт промолчала, поскольку тот положил мешок на землю, откинул клапан и принялся рыться внутри.

В пяти шагах от неровных рядов легиона сержант вновь обнажил меч, воткнул закруглённый конец в землю и двинулся в сторону, так что образовалась борозда в песке.

«Черту нам проведёшь?»

Вдруг солдат поднял глаза от своего мешка:

— Вы двое ещё здесь? Идите обратно к виканцам, а потом все вместе отступите ещё шагов на тридцать-сорок. А! И скажите виканцам, пусть с коней слезут и за удила возьмут покрепче. И все чуть разойдитесь в стороны. А потом, когда я дам знак, — заткните уши.

Гэмет вздрогнул, когда солдат принялся один из другим вынимать из мешка глиняные шары. Из мешка… который швырнул рядом со мной на землю всего пятьдесят ударов сердца тому. Худов дух!

— Как тебя зовут, солдат? — проскрежетала Тавор.

— Спрут. А теперь лучше иди отсюда, девочка.

Гэмет тронул её рукой за плечо:

— Адъюнкт, это…

— Я знаю, что́ это, — огрызнулась Тавор. — И этот человек может погубить полсотни моих солдат…

— Пока что, дамочка, — проворчал Спрут, извлекая из недр мешка складную лопату, — солдат у тебя нет вовсе. И уж поверь мне: никакой отатараловый меч на крутом бедре тебе не поможет, если останешься здесь. Отведи их всех назад, а прочее — предоставь нам с сержантом.

— Адъюнкт… — произнёс Гэмет умоляющим тоном.

Тавор бросила на него гневный взор, затем резко повернулась.

— Что ж, этим и займёмся, Кулак.

Гэмет позволил ей уйти вперёд, но через несколько шагов задержался, чтобы оглянуться. Сержант вернулся к Спруту, который умудрился за такое короткое время вырыть небольшую яму.

— О, брусчатка! — кивнул сержат. — Отлично!

— Где-то так я и думал, — отозвался Спрут. — Подгоню «трещотки» и «ругань» на ладонь глубже…

— Отлично. Я бы то же сделал, если б догадался захватить с собой парочку…

— Припасы у тебя есть?

— Есть немного.

— А у меня — только то, что в мешке осталось.

— Это я могу исправить, Спрут.

— За это, Скрип…

— Смычок.

— За это, Смычок, я тебя расцелую.

— Жду не дождусь.

Гэмет поплёлся дальше, покачав головой. Ох уж эти сапёры.

От двойного взрыва содрогнулась земля, брусчатка полетела сквозь завесу взметнувшейся к небу пыли, а затем посыпалась градом каменных осколков. Не меньше трети солдат легиона сбило с ног, упавшие потащили за собой других.

Поразительно, но никто не получил смертельных ран, словно Спрут каким-то образом сумел направить силу взрыва вниз — под брусчатку.

Когда последние осколки упали, Тавор и Гэмет вновь вышли вперёд.

Перед онемевшей толпой стоял Спрут, подняв высоко над головой «шрапнель». Он громогласно заревел новобранцам:

— Если какой солдат сейчас шевельнётся, получит вот эту штуку под ноги! И если кто думает, что я промахнусь, проверяйте — на свой страх и риск! Так, теперь — сержанты и капралы! Спокойно и размеренно. Разыщите свои взводы. Вот прямо тут сержант Смычок нам провёл замечательную ровную черту — кхм, ладно, сейчас она чуток испортилась, так что он чертит наново, — а вы подходите к ней, носки сапог на палец от черты, пятки вместе! Мы сейчас всё сделаем как надо, а иначе будут трупы!

Сержант Смычок уже шагал вдоль переднего ряда, распределял солдат, следил, чтобы строй не нарушался. Офицеры опять подняли крик, хотя уже потише, чем прежде, поскольку новобранцы молчали. Постепенно легион начал обретать форму.

Новобранцы молчали и… внимательно следили, как Гэмет и адъюнкт возвращаются на своё прежнее место — рядом с дымящимся кратером. Следили — за сумасшедшим, который держал над головой «шрапнель». В следующий миг Кулак подошёл и встал рядом со Спрутом.

— Аристократа убил? — тихо спросил он, разглядывая строй.

— Ага, Кулак. Убил.

— Он был в «Собачьей цепи»?

— Да.

— Как и ты, Спрут.

— Пока мне копьём не проткнули плечо. Меня с остальными посадили на «Силанду». Так что последнюю разборку я пропустил. Ленестро… он был на втором месте. Я-то хотел добраться до Пуллика Алара, но он сбежал с Малликом Рэлом. Я до них обоих ещё доберусь, Кулак. Может, они думают, что разговор окончен, но для меня — точно нет.

— Я был бы рад, если бы ты принял моё предложение и взял под командование подразделение, — сказал Гэмет.

— Нет, спасибо, сэр. Меня уже зачислили во взвод. Взвод сержанта Смычка. И это как раз по мне.

— Откуда ты его знаешь?

Спрут отвёл взгляд, прищурился так, что глаза превратились в щёлки.

Безо всякого выражения он ответил:

— Никогда до сего дня его не встречал, сэр. А теперь простите — я его должен расцеловать.

Меньше чем через четверть колокола Восьмой легион Кулака Гэмета уже выстроился стройными, плотными рядами. Тавор разглядывала солдат со своего места рядом с Гэметом, но ещё ни слова не сказала. Спрут и сержант Смычок вернулись к четвёртому взводу Девятой роты.

Похоже, Тавор приняла какое-то решение. Жестом подозвала Кулаков Тина Баральту и Блистига. Миг спустя оба замерли рядом с Гэметом. Невыразительные глаза адъюнкта остановились на Блистиге.

— Ваш легион ждёт на главной улице за плацем?

Краснолицый офицер кивнул:

— Чуть не спеклись на жаре, адъюнкт. Но «ругань» их слегка успокоила.

Она перевела взгляд на командира «Красных клинков»:

— Кулак Баральта?

— Всё спокойно, адъюнкт.

— Когда я отпущу Восьмой и солдаты покинут плац, предлагаю остальных заводить ротами. Каждая займёт своё место, выстроится, и только затем запустим следующую. Так будет дольше, но, по крайней мере, нам не придётся снова наблюдать такой хаос. Кулак Гэмет, вы удовлетворены смотром своих войск?

— Вполне, адъюнкт.

— Я тоже. Теперь можете…

Тавор не закончила, заметив, что всё внимание трёх мужчин перед ней оказалось приковано к чему-то за её плечом. А четыре тысячи солдат на плацу вдруг окутала полная, гробовая тишина — ни скрипа доспехов, ни кашля. Все воины Восьмого одновременно затаили дыхание.

Гэмет пытался удержать ровное выражение лица, когда Тавор посмотрела на него, приподняв бровь. Затем медленно повернулась.

Малыш взялся словно ниоткуда, никто на него и внимания не обратил, пока он не выбрался ровно на то место, где прежде стояла адъюнкт, волоча за собой полу сшитой на вырост телабы, словно королевскую мантию. Дочерна загорелый, светловолосый ребёнок с ангельским, хотя и перепачканным лицом разглядывал строй солдат невозмутимо и оценивающе.

Со стороны солдат послышался сдавленный кашель, затем кто-то вышел вперёд.

Стоило этому человеку шагнуть из строя, малыш мгновенно нашёл его глазами. Протянул скрытые в рукавах ручки. Затем один из рукавов скатился, и все увидели, что крошечная ладошка сжимает кость. Длинную человеческую кость. Человек замер на месте.

Воздух над плацем от единого вздоха четырёх тысяч солдат вдруг зашипел, словно живое существо.

Гэмет с трудом сдержал дрожь, затем обратился к солдату.

— Капитан Кенеб, — громко сказал Кулак, пытаясь преодолеть нарастающий ужас, — думаю, вам лучше забрать отсюда мальца. Сейчас, пока он не разревелся.

Покрасневший Кенеб неуверенно отдал честь, затем шагнул вперёд.

— Неб! — закричал ребёнок, когда капитан взял его на руки.

Тавор резко бросила Гэмету: «За мной!» Затем подошла к странной паре.

— Капитан Кенеб, не так ли?

— Мои извинения, адъюнкт. У него есть нянька, но, похоже, он всерьёз настроен сбегать от неё при всякой возможности… у нас там разрытое кладбище за…

— Он ваш, капитан? — напряжённым тоном потребовала ответа Тавор.

— Можно так сказать, адъюнкт. Это сирота, из «Собачьей цепи». Историк Дукер передал его мне на попечение.

— Имя у него есть?

— Свищ.

— Свищ?

Кенеб пожал плечами, словно оправдываясь:

— Пока что так, адъюнкт. Ему подходит…

— И Восьмому. Да, теперь вижу. Отведите его к няньке, капитан. А завтра увольте её и наймите другую — получше… или трёх. Ребёнок будет сопровождать армию?

— У него больше никого нет, адъюнкт. Среди гражданского сопровождения будут и другие семьи…

— Это мне известно. Вы свободны, капитан Кенеб.

— Я… прошу прощения, адъюнкт…

Но Тавор уже отвернулась, так что лишь Гэмет расслышал, как она вздохнула и пробормотала:

— Для этого уже слишком поздно.

И она была права. Солдаты — даже новобранцы — сразу опознали предзнаменование. Ребёнок на месте женщины, которой предстоит вести в бой эту армию. Поднимает к небу выжженную солнцем берцовую кость.

Ох, нижние боги…

— Худовы яйца на вертеле! — с отвращением прорычал Спрут.

Смычок смотрел, как он положил на пол мешок, а затем спрятал под низкой дощатой койкой. В конюшне, которую превратили в казарму, расположились восемь взводов, а воздух в ней теперь пропитался запахом пота… и острого страха. У нужника под задней стеной кого-то тошнило.

— Давай-ка выйдем, Спрут, — сказал через некоторое время Смычок. — Я позову Геслера и Бордука.

— Я бы лучше пошёл и напился, — проворчал сапёр.

— Потом так и сделаем. Только прежде нужно будет переговорить.

Но Спрут по-прежнему колебался. Сержант поднялся с койки и подошёл ближе:

— Да, это настолько важно.

— Ладно. Веди… Смычок.

Как выяснилось, Ураган присоединился к группе старых солдат, которые протиснулись мимо бледных новобранцев — многие сидели с закрытыми глазами и беззвучно молились — и вышли на двор.

Там никого не было: лейтенант Ранал, который на смотре показал себя командиром совершенно бесполезным, спрятался в главном доме, как только рота вернулась с плаца.

Все смотрели на Смычка. Тот, в свою очередь, разглядывал мрачные лица собравшихся. Никто из них не сомневался в том, что́ значит это знамение, и Смычок был склонен с ними согласиться. Ребёнок ведёт нас на смерть. Костяная нога означает марш — обожжённая проклятьем солнца пустыни. Все мы слишком долго прожили, слишком много видели, чтобы обманываться в одном: новобранцы этой армии уже считают себя покойниками.

Обветренное лицо Урагана под рыжей бородой наконец скривилось так, что горечь уже нельзя было принять за иронию.

— Если ты нам собрался сказать, мол, у Худовых врат мы, глядишь, отобьёмся, то ты совсем рехнулся, Смычок. Нет здесь особенных — простые парни и девицы, все три проклятых легиона…

— Знаю, — перебил Смычок. — Тут среди нас дураков нет. Я только прошу: дайте мне малость поговорить. Мне одному. И не перебивать. Я сам скажу, когда закончу. Договорились?

Бордук отвернулся и сплюнул:

— Ты же растреклятый «мостожог».

— Бывший. Тебе это не нравится?

Сержант шестого взвода ухмыльнулся:

— Я этим хотел сказать, Смычок, что поэтому я тебя послушаю. Как ты просил.

— Мы тоже, — буркнул Геслер, а Ураган кивнул.

Смычок повернулся к Спруту:

— А ты?

— Только потому, что это ты, а не Вал, Скрипач. Виноват. Смычок.

Глаза Бордука широко распахнулись — он явно узнал это имя. И снова сплюнул.

— Спасибо.

— Рано благодарить, — проворчал Спрут, но при этом слегка улыбнулся, чтобы не прозвучало обидно.

— Ладно, для начала расскажу историю. Речь пойдёт о Ноке, адмирале, только он тогда ещё не был адмиралом, командовал всего шестью дромонами. Удивлюсь, если вы эту историю слышали, но если даже так — молчите, хоть и поняли уже наверняка, какой она для нас сейчас имеет смысл. Шесть дромонов. Шли на соединение с Картульским флотом, три пиратских галеры, каждую из которых благословили на острове жрецы Д’рек. Червя Осени. Ну да, вы все и так знаете, как ещё называют Д’рек, это я чтоб подчеркнуть. В общем, флотилия Нока задержалась у Напанских островов, пошла вверх от устья Кулибора с бочками на буксире, чтобы набрать пресной воды. Так все корабли делали, когда направлялись в Картул или вообще за Предел. Шесть судов, все набрали воды, бочки погрузили в трюмы. Через полдня хода прочь от Напанских островов помощник кока на флагмане открыл первый бочонок. И прямо из дырки выползла змея. Паральтовая гадюка.[3] Она скользнула по руке парня. А потом оба ядовитых зуба ему в левый глаз всадила. Он завопил, выбежал на палубу со змеёй — а та разинула пасть, крепко его обвила. Ну, парень целых два шага сделал, а потом помер. И отправился за борт — уже белый, как выжженный солнцем двор. Змею-то убили, но — сами понимаете — было поздно. Нок тогда был молодой, просто отмахнулся от всей этой истории, а когда молва пошла и моряки с морпехами начали помирать от жажды — на кораблях, доверху груженных бочками пресной воды, которые никто не решался откупорить, — он сделал… очевидное. Выкатил новый бочонок. И своими руками вышиб дно.

Смычок помолчал. Он уже понял, что больше никто этой истории не знает. Понял, что привлёк их внимание.

— В растреклятой бочке было полно змей. Они и расползлись по палубе. Чудо просто, что Нока ни одна не ужалила. Понимаете, только-только начинался засушливый сезон. Паральтовым гадюкам пора было выбираться из реки. Их в воде полным-полно, поскольку они плывут к устью и дальше — в море. И в каждом бочонке на шести дромонах были змеи. Флотилия так и не вступила в бой с картульцами. Когда суда дошли обратно в Нап, половина личного состава умерла от жажды. Все шесть кораблей затопили у гавани, нагрузив подношениями Д’рек, Червю Осени. Пришлось Ноку ждать ещё целый год, чтобы разгромить жалкий флот картульцев. И через два месяца остров покорили.

Он помолчал, затем покачал головой:

— Нет, я ещё не закончил. Эта история была про то, как поступать не нужно. Нельзя одолеть предзнаменование, если с ним бороться. Нет, нужно поступать наоборот. Проглотить его целиком.

На лицах слушателей отразилось недоумение. Первым понял Геслер и просветлел — на бронзовом лице расцвела белоснежная улыбка. Смычок медленно кивнул:

— Если обеими руками не ухватимся за это знамение, мы для этих новобранцев только гробовщиками станем. Для всей треклятой армии. Так вот, капитан вроде говорил что-то про соседнее кладбище? Которое разрыто так, что кости наружу. Давайте-ка его найдём. Прямо сейчас. Вот. Я закончил.

— Но это ж была треклятая берцовая кость, — проворчал Ураган.

Геслер пронзил своего капрала гневным взглядом.

— Выступим через два дня.

«Прежде чем ещё что-нибудь случится», — мысленно добавил Гэмет к словам адъюнкта. Он покосился на Нихила и Бездну, которые сидели рядом на скамье у стены. Обоих била дрожь, виканцы сгорбились и побледнели от мощи увиденного предзнаменования.

Мир пронизывали загадки. Гэмету уже доводилось прежде ощущать их холодное дыхание: отзвук силы, которая не принадлежала никому из богов, но всё равно существовала — неумолимая, как законы природы. Истина в костях. По мнению Гэмета, Императрице лучше было бы немедленно распустить Четырнадцатую армию. Тщательно раздробить каждое подразделение, распределить солдат по всей империи и подождать ещё год — до очередной волны новобранцев.

Следующие слова Тавор, обращённые к собравшимся в зале, прозвучали, словно ответ на его мысли.

— Мы не можем себе этого позволить, — сказала адъюнкт, расхаживая туда-сюда, что обычно было ей несвойственно. — Нельзя допустить, чтобы Четырнадцая потерпела поражение, даже не покинув стен Арэна. Мы безвозвратно потеряем весь субконтинент, если это произойдёт. Лучше нам всем погибнуть в Рараку. Тогда мы по крайней мере уменьшим силы Ша’ик. Так что — через два дня. Тем временем Кулаки должны собрать своих офицеров — от лейтенанта и выше. Сообщите, что я лично проинспектирую каждую роту — начну сегодня же вечером. Не давайте никаких указаний на то, куда я направлюсь сначала: пусть все будут начеку. За исключением караульных, всем солдатам запрещается покидать казармы. Особенно присматривайте за ветеранами прежних кампаний. Они захотят напиться и, если получится, не просыхать. Кулак Баральта, свяжитесь с Орто Сэтралом, прикажите ему собрать отряд «Красных клинков». Они должны прошерстить лагерь маркитантов и полностью конфисковать алкоголь и дурханг, а также все прочие вещества, которые местные жители используют, чтобы забыться. Затем — выставить караульных вокруг этого лагеря. Есть вопросы? Хорошо. Все свободны. Гэмет, пошли кого-нибудь за Ян’тарь.

— Да, адъюнкт.

Непривычная небрежность. Ты ведь скрывала свою надушенную любовницу от всех, кроме меня. Они, конечно, знали, но всё равно…

В коридоре Блистиг обменялся кивками с Тином Баральтой, а затем ухватил Гэмета за руку:

— Пройдите с нами, будьте добры.

Нихил и Бездна бросили на них тревожный взгляд и поспешили удалиться.

— Руку убери, — тихонько прорычал Гэмет. — Я и без твоей помощи могу пройти, Блистиг.

Тот разжал пальцы.

Они нашли пустую комнату, в которой прежде хранили какие-то предметы — на крюках, вбитых во все стены на высоте трёх четвертей. В воздухе стоял запах ланолина.

— Время пришло, — без экивоков начал Блистиг. — Мы не сможем выступить через два дня, Гэмет, и ты сам это знаешь. Мы вообще не можем никуда выступать. В худшем случае начнётся бунт, в лучшем — постоянный отток дезертиров. Четырнадцатой армии конец.

Удовлетворённый блеск в глазах Блистига вызвал у Гэмета приступ обжигающей ярости. Некоторое время он боролся, затем всё же сумел сдержать эмоции настолько, чтобы посмотреть Блистигу в глаза и сказать:

— Вы с Кенебом подстроили появление этого ребёнка?

Блистиг отшатнулся, словно его ударили, затем лицо Кулака потемнело.

— Да за кого ты меня принимаешь?..

— Сейчас, — отрезал Гэмет, — уже и сам не знаю.

Бывший командир Арэнского гарнизона потянулся к «мирному узлу» на рукояти меча, но тут звякнули доспехи — между малазанцами шагнул Тин Баральта. Смуглый семигородец был выше и шире в плечах, чем любой из них, он положил ладонь на грудь каждому и медленно оттолкнул спорщиков друг от друга.

— Мы здесь, чтобы договориться, а не поубивать друг друга, — пророкотал Баральта. — К тому же, — добавил он, глядя на Блистига, — подозрения Гэмета и мне приходили в голову.

— Кенеб бы никогда ничего подобного не сделал, — прохрипел Блистиг, — даже если вы оба решили, что я на такое способен.

Достойный ответ.

Гэмет отодвинулся и отошёл к дальней стене, остановился спиной к остальным. Мысли неслись вскачь. Наконец он покачал головой и, не оборачиваясь, сказал:

— Она попросила два дня…

— «Попросила»? Я услышал приказ…

— Значит, ты невнимательно слушал, Блистиг. Адъюнкт — пусть она молода и неопытна — не дура. И видит то же, что и ты — что и все мы. Но она попросила два дня. Когда придёт время выступать… что ж, окончательное решение в любом случае станет очевидным к тому моменту. Поверьте ей. — Гэмет развернулся. — Хотя бы один только раз. Два дня.

После долгого молчания Баральта кивнул:

— Да будет так.

— Ну, хорошо, — согласился Блистиг.

Благослови нас Беру.

Когда Гэмет уже собрался уйти, Тин Баральта тронул его за плечо.

— Кулак, — сказал семигородец, — а что там с этой… этой Ян’тарь? Ты знаешь? Почему адъюнкт такая… скрытная? Ну, взяла себе в любовницы женщину, что с того? Единственное преступление здесь — мужчинам меньше достанется. Всегда так было.

— «Скрытная»? Нет, Тин Баральта. Просто адъюнкт не любит выставлять свою личную жизнь напоказ.

Бывший командир «Красных клинов» не сдавался:

— Что из себя представляет эта Ян’тарь? Она обладает неподобающим влиянием на нашу военачальницу?

— На последний вопрос сразу отвечу: понятия не имею. Что представляет? Прежде, как я понял, она была наложницей в великом храме Королевы Грёз, в Унте. В остальном я с ней говорил только по поручению адъюнкта. И Ян’тарь тоже не слишком разговорчива… — И это ещё неимоверно мягко сказано. Красивая, несомненно, и отчуждённая. Обладает ли она влиянием на Тавор? Хотел бы я сам это знать. — И если уж речь зашла о Ян’тарь, я должен вас покинуть.

У двери Гэмет замер и оглянулся на Блистига:

— Ты дал хороший ответ, Блистиг. Я тебя больше не подозреваю.

В ответ тот просто кивнул.

Лостара Йил положила последнюю деталь свой формы «Красного клинка» в сундук, закрыла крышку и заперла его. Выпрямившись, она отступила на шаг и почувствовала себя ограбленной. Принадлежать к этому жуткому отряду было… очень удобно. То, что «Красных клинков» ненавидели соотечественники и презирали сородичи, удивительным образом давало ей чувство удовлетворения. Потому что сама Лостара ненавидела их в ответ.

Она родилась в семье одного пардийца — дочь, а не долгожданный сын — и провела детство на улицах Эрлитана. До прихода малазанцев с их законами семейной жизни среди многих племён это было обычным делом: выбрасывать нежеланных детей на улицу по достижении пяти лет. Аколиты многочисленных храмов — последователи мистических культов — регулярно собирали брошенных детей. Никто не знал, что с ними происходило после этого. Среди беспризорников из компании Лостары находились оптимисты, которые верили, что в секте можно обрести спасение. Безопасность, еду, обучение — всё, чтобы в конце концов самому стать аколитом. Но большинство детей считали иначе. Они слышали рассказы — или даже видели своими глазами, — как иногда, по ночам, из задних врат храмов выходили закутанные в балахоны фигуры с крытой повозкой и отправлялись к крабовым прудам, расположенным к востоку от города, — и глубины этих прудов не хватало, чтобы скрыть маленькие кости на дне.

Одно было бесспорно: храмы испытывали ненасытный голод.

И эрлитанские беспризорники — равно оптимисты и пессимисты — делали всё, чтобы избежать сетей и арканов охотников. Так кое-как можно было заработать себе на жизнь, выиграть своего рода свободу, хоть и горькую.

На седьмом году жизни Лостара упала на грязную брусчатку и попалась в сеть одного из аколитов. Горожане не вняли её отчаянным крикам, просто расступились, прошли мимо, пока жрец тащил свою добычу в храм. За время пути Лостара не раз и не два встречала равнодушные взгляды сородичей — и этих взглядов она никогда не забудет.

Культ Рашана оказался значительно менее кровожадным, чем остальные секты, охотившиеся за детьми. Лостара — вместе с другими новоприбывшими — выполняла хозяйственные поручения и ухаживала за территорией храма. Казалось, её ждёт жизнь служанки. Каторжный труд закончился, когда ей исполнилось девять: по неведомым самой Лостаре причинам её избрали для обучения Танцу Тени. Она видела иногда прежде танцоров — таинственную группу мужчин и женщин, для которых поклонение Тени обрело форму сложного, изысканного танца. Их зрителями были лишь жрецы и жрицы, да и те смотрели не на самих танцоров, а лишь на их тени.

Ты — ничто, дитя. Не танцовщица. Твоё тело служит Рашану, а Рашан — местное воплощение Тени, перехода от тьмы к свету. Когда ты танцуешь, смотрят не на тебя, а на тень, которую чертит твоё тело. Это тень танцует, Лостара Йил. Не ты.

Годы мучительных упражнений, растяжек, от которых выворачивало все суставы, вытягивания позвоночника, чтобы движения Отбрасывателя текли одним, неразрывным потоком — и всё зря.

За высокими стенами храма мир менялся. События, о которых Лостара ничего не знала, системно разрушали всю их цивилизацию. Вторглись войска Малазанской империи. Пали Города. Чужеземные суда блокировали порт Эрлитана.

Культ Рашана избежал чисток, к которым прибегли новые, суровые хозяева Семи Городов, поскольку входил в список признанных конфессий. Другим храмам не так повезло. Лостара помнила, как увидела дым над Эрлитаном и гадала, что же горит, как просыпалась по ночам от ужасного шума и криков на улицах.

Лостара оказалась посредственной Отбрасывательницей. Её тень будто обладала собственной волей и сопротивлялась, мешала в обучении. Лостара даже не спрашивала себя, счастлива она или нет. Пустой Престол Рашана не стал для неё предметом веры и поклонения, как для других послушников. Она жила, но жизнь эта была безусловной, лишённой вопросов. Жизнь не шла по кругу и не текла по прямой, поскольку в сознании Лостары движения не было вовсе, а изменения отмерялись лишь успехами в упражнениях, которые её заставляли выполнять.

Гибель культа пришла внезапно, неожиданно, изнутри.

Лостара помнила ту ночь, когда всё началось. Большое возбуждение в храме — из другого города приехал с визитом Высший жрец. Чтобы побеседовать с мастером Бидиталом о делах чрезвычайной важности. В честь гостя устроят танцы, для которых Лостара и другие послушники будут задавать ритмический фон для настоящих Танцоров Тени.

Самой Лостаре было наплевать на все торжества, и она отнюдь не была лучшей из послушниц в исполнении их малой роли в этом представлении. Но она запомнила незнакомца.

Он был так непохож на старого, мрачного Бидитала. Высокий, худой, с весёлым, смешливым лицом и длиннопалыми, почти женственными руками — эти руки пробудили в ней новые, неведомые чувства.

Чувства, которые нарушили механический ритм её танца, заставили её тень плясать в контрапункте не только движениям других послушниц, но и самих Танцоров Тени, — будто в главный зал вдруг проскользнула третья тема.

Слишком явственная, чтобы остаться незамеченной.

Лицо Бидитала потемнело, он приподнялся, но незнакомец заговорил раньше.

— Прошу тебя, пусть Танец продолжается, — сказал он и поймал взгляд Лостары. — Никогда прежде «Песнь тростника» не исполняли в такой манере. Это тебе не лёгкий ветерок, а, Бидитал? О нет, это настоящий шквал. Все Танцоры и Танцовщицы девственны, верно ведь? — Он тихо, но полнозвучно рассмеялся. — Однако ничего девственного нет в этом танце, правда? О, какая буря страсти!

И всё это время он не сводил глаз с Лостары. В его взгляде читалось полное понимание того желания, что обуревало её, — и заставляло её тень так дико извиваться и прыгать. Понимание, а также некоторая прохладная… радость. Словно ему это польстило, но в ответ он не предлагал продолжения.

У незнакомца на эту ночь были другие планы — как и на последующие, но это Лостара осознала уже значительно позже. В тот миг лицо её пылало от стыда. Она прервала танец и бросилась бежать прочь из зала.

Разумеется, Делат пришёл не для того, чтобы похитить сердце Танцовщицы. Он явился, чтобы уничтожить культ Рашана.

Делат, который, как оказалось был не только Высшим жрецом, но и «мостожогом». И по каким бы причинам Император ни решил истребить эту секту, рука Делата нанесла смертельный удар.

Впрочем, он был не один. В ночь убийств, по звону третьего колокола — второго после полуночи — после «Песни тростника» явился ещё один чужак, в чёрных одеждах убийцы…

Лостара знала о том, что произошло в ту ночь в эрлитанском храме Рашана, больше, чем кто-либо другой, за вычетом самих заговорщиков, — ибо лишь Лостару убийца пощадил. Так она, во всяком случае, считала долгие годы, прежде чем услышала вновь имя Бидитала — мага в апокалиптическом воинстве Ша’ик.

Меня ведь не просто пощадили той ночью, верно?

Ах, прекрасные, длиннопалые руки Делата…

На следующее утро, когда она вновь ступила на улицы города — после семилетнего отсутствия, Лостара с ужасом поняла, что осталась одна, совсем одна. От этого воскресло и старое воспоминание: когда ей сравнялось пять лет, её разбудили и передали на руки старику, которого специально наняли, чтобы унести её и бросить на улице в неизвестном квартале, на другом конце города. В памяти звенели отчаянные крики ребёнка, который звал свою мать.

Короткий промежуток времени — после ухода из храма, но до того, как она вступила в ряды «Красных клинков» (добровольческий отряд выходцев из Семи Городов, которые дали клятву верности Малазанской империи) — хранил собственные воспоминания. Память о нём Лостара давно уже подавляла. Голод, унижения, презрение и, казалось, необратимый путь вниз. Но её нашли вербовщики, а может, она сама их нашла. «Красные клинки» должны были стать знаком для Императора, свидетельством того, что в Семи Городах начинается новая эра. Воцарится мир. Но всё это мало интересовало Лостару. Её привлёк разошедшийся слух о том, что «Красные клинки» хотят стать орудием малазанского закона, орудием воздаяния.

Она не забыла равнодушные взгляды. Не забыла горожан, которые не слушали её мольбы, просто смотрели, как аколит тащит девочку навстречу неведомой судьбе. Не забыла своих родителей.

На предательство есть один и только один ответ — и капитан Лостара Йил из «Красных клинков» научилась давать его быстро и жестоко.

И что же теперь? Меня саму сделали предательницей?

Лостара отвернулась от сундука. Она больше не принадлежала к «Красным клинкам».

Скоро придёт Жемчуг, и они отправятся по давным-давно остывшему следу невезучей сестры Тавор, Фелисин. И по пути, быть может, подвернётся возможность всадить клинок в сердце Перстов. Но разве Персты — не часть Империи? Детище самого Танцора, его шпионы и убийцы, смертоносное орудие его воли. Что же превратило их в предателей?

Предательство оставалось неразрешимой загадкой для Лостары. Она точно знала лишь одно — предательство наносит самые глубокие раны.

А Лостара Йил давно поклялась, что больше не позволит так себя ранить.

Она сняла с крюка над кроватью перевязь с мечом, обернула толстый кожаный ремень вокруг пояса, затянула.

И замерла.

Маленькую комнату вдруг заполнили пляшущие тени.

И среди них — фигура. Бледное лицо с твёрдыми чертами, симпатичное из-за смешливых морщинок в уголках глаз — и сами глаза, словно бездонные озёра.

Она вдруг почувствовала, что может нырнуть в них. И утонуть навсегда.

Незнакомец слегка склонил голову, затем сказал:

— Лостара Йил. Вероятно, ты усомнишься в моих словах, но я тебя помню…

Она отступила на шаг, прижалась спиной к стене и помотала головой.

— Я тебя не знаю, — прошептала Лостара.

— Верно. Но тогда, той давней ночью, нас было трое в Эрлитане. Я видел твоё… неожиданное выступление. Ты знала, что Делат — точнее, человек, которого я позднее узнал как Делата, — хотел взять тебя? Не просто на одну ночь. Взять с собой, сделать «мостожогом» — к своей вящей радости. Так я полагаю, во всяком случае. Увы, нет способа это проверить, поскольку всё — по тому, как это выглядит, — пошло наперекосяк.

— Я помню, — отозвалась она.

Незнакомец пожал плечами:

— Делат, который принял другое имя для этого задания и к тому же пребывал тогда под опекой моего партнёра, — Делат отпустил Бидитала. Я полагаю, это выглядело как… предательство? Уж точно так расценил его мой партнёр. И по сей день Престол Тени — который в те времена ещё не был Престолом Тени, а просто весьма искусным адептом братского Пути Рашана, Меанаса — так вот, по сей день Престол Тени лелеет вечную жажду мести. Но Делат сумел прекрасно спрятаться… прямо у нас под носом. Как и Калам. Просто ещё один неприметный солдат в рядах «Мостожогов».

— Я не знаю, кто ты.

Незнакомец улыбнулся.

— Ах да, я забегаю вперёд… — проговорил он, глядя на вытянувшиеся перед ним тени, хотя за спиной у него не было источника света, лишь запертая дверь; затем улыбка стала шире, словно он увидел какой-то второй смысл в своих словах. — Я — Котильон, Лостара Йил. В те времена я был Танцором, и — да, ты верно догадываешься о значении этого имени, учитывая, чему тебя учили в храме. Конечно, в Семи Городах некоторые истины культа были забыты, в частности, истинная природа Танца Тени. Он никогда не предназначался для представлений, для публики, Лостара. Танец был искусством в первую и главную очередь боевым. Искусством убийцы.

— Я не поклоняюсь Тени — Рашану или вашему его варианту…

— Подобной верности я от тебя и не стал бы требовать, — ответил Котильон.

Лостара молчала, пыталась собраться с чувствами, с мыслями, облачить их в слова. Котильон оказался… Танцором. А Престол Тени… должно быть, Келланвед, Император! Она нахмурилась:

— Я верна Малазанской империи. Самой Империи…

— Прекрасно, — ответил бог. — Я рад.

— И сейчас попытаешься меня убедить, что императрица Ласиин не должна быть правительницей этой империи…

— Отнюдь. Пусть себе правит. Ну, увы, сейчас у неё возникли некоторые трудности, верно? Ей бы пригодилась… помощь.

— Она ведь, по слухам, пыталась вас убить! — прошипела Лостара. — Обоих — тебя и Келланведа!

Она вас предала.

Котильон просто снова пожал плечами:

— У всех были свои… задания. Лостара, здесь идёт игра куда более масштабная, чем любая империя смертных. Но успех данной империи — твоей империи — критически важен для того, чего хотим добиться мы. И если бы ты представляла себе в полной мере масштаб недавних событий, тебя не пришлось бы убеждать, что трон под Императрицей зашатался.

— Но даже ты предал Импера… Престола Тени. Ты ведь сам только что мне сказал…

— Иногда я вижу дальше своего дорогого друга. Он и вправду одержим желанием узреть страдания Ласиин — у меня иные планы, и хотя он считает их частью собственных, я не считаю нужным насильно избавлять его от этого заблуждения. Но не буду пытаться уверить тебя, будто я всеведущ. Признаю, я совершал чудовищные ошибки, пил яд подозрительности. Быстрый Бен. Калам. Скворец. Чему они верны на самом деле? Что ж, в конце концов я получил ответ, но сам ещё не решил, пугает он меняили радует. Одна опасность особенно страшна для Взошедших — привычка слишком долго выжидать. Прежде чем начать действовать, прежде чем выйти, если угодно, из тени. — Бог вновь улыбнулся. — Я попытаюсь исправить печальные, зачастую катастрофические плоды прежней нерешительности. Поэтому я стою ныне пред тобой, Лостара, и прошу о помощи.

Она нахмурилась ещё сильнее:

— А почему ты думаешь, что я не расскажу Жемчугу об этой… встрече?

— Я и не думаю, впрочем, предпочёл бы, чтобы ты хранила молчание. К встрече с Жемчугом я пока не готов. Для тебя же молчание не станет предательством, ибо, если ты исполнишь мою просьбу, вы пойдёте бок о бок. Никакого конфликта не возникнет, что бы ни случилось, что бы вы ни узнали в своих странствиях.

— А где сейчас… Делат?

Брови бога взлетели, словно этот вопрос застал его врасплох, затем он вздохнул и кивнул:

— Увы, ныне я не имею над ним власти. Почему? Он слишком силён. Слишком хитёр. Слишком загадочен. Слишком умён, Худ его побери. Даже сам Престол Тени занялся другими делами. Я был бы рад устроить примирение и воссоединение, но, боюсь, это не в моих силах. — Он помолчал и добавил: — Иногда нужно просто положиться на судьбу, Лостара. Будущее всегда может обещать одно, лишь одно — неожиданности. Но знай, все мы желаем спасти Малазанскую империю — каждый по-своему. Ты поможешь мне?

— Если соглашусь, ты сделаешь меня Перстом?

Улыбка Котильона стала шире.

— Но, милая моя, Перстов более не существует.

— Да ну, Котильон, ты что же, просишь меня о помощи, а потом держишь за дурочку?

Улыбка поблекла.

— Уверяю тебя, Перстов больше нет. Стерва их уничтожила. Ты знаешь что-то, из чего можно было бы заключить обратное?

Лостара помолчала, затем отвернулась.

— Нет. Я просто… так подумала.

— Понимаю. Так ты мне поможешь?

— Жемчуг идёт сюда, — сказала Лостара, вновь глядя на бога.

— Я могу быть кратким, если нужно.

— Чего же ты от меня хочешь?

Полколокола спустя в дверь тихонько постучали, затем вошёл Жемчуг.

И мгновенно замер на месте.

— Чую колдовство.

Лостара пожала плечами и поднялась с кровати, чтобы взять свою походную сумку.

— Есть в Танце Тени такие последовательности движений, — небрежно сказала она, — которые время от времени вызывают силу Рашана.

— Рашан! Ну да. — Жемчуг подошёл, продолжая осматривать комнату. — Танец Тени. Ты?

— Когда-то. Давным-давно. Я не служу никаким богам, Жемчуг. И никогда не служила. Но Танец, как оказалось, может пригодиться в бою. Позволяет сохранять гибкость, и он нужней всего, когда я нервничаю или несчастлива.

Лостара повесила сумку на плечо и остановилась в ожидании.

Брови Жемчуга поползли вверх.

— Нервничаешь или несчастлива?

В ответ Лостара мрачно посмотрела на него и направилась к двери.

— Ты сказал, что вышел на какой-то след…

Коготь последовал за ней.

— Верно. Но сперва хочу предупредить: эти движения, которые вызывают Рашан, — лучше тебе избегать их в будущем. Такие действия могут привлечь… внимание.

— Хорошо. Теперь — веди.

У ворот усадьбы сгорбился рядом с охапкой соломы одинокий караульный. Взгляд его бледно-голубых глаз следил за Лостарой и Жемчугом, которые перешли улицу и направились ко входу. Форму и доспехи солдата покрывал слой пыли, в ухе красовалась медная серёжка с костью — небольшой фалангой человеческого пальца. Судя по выражению лица, караульный испытывал тошноту. Он глубоко вздохнул, прежде чем сказать:

— Вы из авангарда? Возвращайтесь и скажите ей, что мы ещё не готовы.

Лостара моргнула и покосилась на Жемчуга. Её спутник улыбался.

— Мы что, похожи на вестовых, солдат?

Караульный прищурился:

— А разве не ты плясал на столе в Пагрутовой корчме?

Улыбка Жемчуга стала шире.

— А имя у тебя есть, солдат?

— Может.

— Вот как. И какое же?

— Я же сказал. Может. По буквам продиктовать или что?

— А ты можешь?

— Нет. Проверял просто, ты совсем дурак или притворяешься. Так если вы не из авангарда адъюнкта прибежали нас предупредить про внезапную проверку, то чего ж вам нужно-то?

— Позволь, — нахмурившись, проговорил Жемчуг, — как проверка может быть внезапной, если вас заранее предупреждают?

— Ох, Худовы лапочки, всё-таки совсем дурак. Так отродясь делается…

— Позволь предупредить… — начал Коготь, затем подмигнул Лостаре и добавил: — Похоже, я этим весь день занимаюсь. Итак, послушай, Может, адъюнкт вас не будет предупреждать о своих проверках — и не жди, что это сделают ваши офицеры. У неё — свои правила, и лучше вам всем к этому привыкнуть.

— Ты мне так и не сказал, чего вам нужно.

— Мне нужно поговорить с неким солдатом из пятого взвода Девятой роты, который, как я понимаю, расквартирован здесь, во временной казарме.

— Ну, я-то в шестом, а не в пятом.

— Да… и что?

— Ну, очевидно что, да? Со мной вам говорить не о чем. Идите внутрь, не тратьте зря моё время. И побыстрей, а то меня сейчас вывернет.

Караульный открыл ворота и проследил, как спутники вошли внутрь. Взгляд его надолго задержался на крутых бёдрах Лостары, прежде чем солдат захлопнул окованную железом створку.

Охапка сена рядом с ним вдруг замерцала и превратилась в толстого молодого человека, который сидел на мостовой, скрестив ноги. Может повернул голову и вздохнул:

— Больше так не делай, когда я рядом, Бальгрид. Меня от магии по правде тошнит.

— У меня не было выбора, кроме как поддерживать иллюзию, — ответил Бальгрид, утирая рукавом пот со лба. — Этот ублюдок — Коготь!

— Серьёзно? А я-то готов поклясться, что видел, как он в женских шмотках отплясывал в Пагру…

— Да заткнись ты! Пожалей лучше того несчастного, которого он разыскивает в пятом!

Может внезапно ухмыльнулся:

— Слушай, а ты же сейчас своей иллюзией надурил взаправдашнего Когтя! Ай да молодец!

— Знаешь, уже не только тебя тошнит, — пробормотал Бальгрид.

Лостара и Жемчуг прошли тридцать шагов через двор, направляясь к конюшне.

— Очень забавно, — проговорил Коготь.

— Что именно?

— Ну, смотреть, как они потеют.

— Они? Кто?

— Караульный и сено, разумеется. Ну, вот и пришли.

Когда Лостара потянулась к широкой двери, Жемчуг перехватил её за запястье.

— Одно мгновенье. На самом деле внутри не один человек, которого нам нужно допросить. Пару старых солдат оставь мне. Есть ещё молодой парень, он был стражником на рудниках. Околдуй его своими женскими чарами, пока я буду разговаривать с остальными двумя.

Лостара пронзила его взглядом.

— Женскими чарами, — повторила она предельно ровным тоном.

Жемчуг ухмыльнулся:

— Да. И если он по уши влюбится, что ж, считай это инвестицией на будущее, если он нам ещё когда-нибудь понадобится.

— Ясно.

Лостара открыла дверь и отступила, чтобы пропустить вперёд Жемчуга. В конюшне стояла сильная вонь из смешанных запахов мочи, пота, масла и мокрой соломы. Повсюду были солдаты — лежали или сидели на кроватях или резных стульях и креслах, которые перенесли из хозяйского дома. Говорили мало и тут же умолкли, как только все головы повернулись к двум незнакомцам.

— Благодарю за внимание, — протянул Жемчуг. — Я бы хотел увидеть сержанта Геслера и капрала Урагана…

— Я Геслер, — буркнул крепкий, бронзовокожий солдат со своего места на роскошной тахте. — А тот, что храпит под шёлковым покрывалом, — Ураган. Если вас Облат прислал, передайте ему, что мы расплатимся… рано или поздно.

Жемчуг улыбнулся, жестом приказал Лостаре следовать за собой и подошёл к сержанту.

— Я не собираюсь выбивать из вас долги. Мне бы хотелось побеседовать наедине… о ваших недавних приключениях.

— Вот так так. И кто ж ты такой, во имя Фэнера?

— Это дело имперское, — проговорил Жемчуг, переводя взгляд на Урагана. — Ты сам его разбудишь или мне этим заняться? И ещё: моя спутница желает поговорить с солдатом по имени Пэлла.

Геслер холодно ухмыльнулся:

— Капрала моего хочешь разбудить? Ну давай, попробуй. Что до Пэллы, его тут сейчас нет.

Жемчуг вздохнул и подошёл к койке. Некоторое время он разглядывал груду дорогих шелков, в которые закутался капрал, а затем Коготь наклонился и рывком сдёрнул покрывала.

Ладонь, которая метнулась к правой лодыжке Жемчуга, оказалась такой большой, что почти полностью сомкнулась на ноге. Последовал рывок — такой, что у Лостары отвисла челюсть.

Вверх. Жемчуг заорал. Вверх, и Ураган, приподнявшись на койке, точно медведь, которого вывели из спячки, низко зарычал.

Будь в казарме потолок нормальной высоты, а не просто балки под кровлей конюшни, ни одна из которых, на счастье, не проходила над кроватью Урагана, Жемчуг врезался бы в него головой, когда солдат вздёрнул его одной рукой. Вздёрнул, а затем отшвырнул.

Коготь кувыркнулся, размахивая руками, колени взвились над головой, когда Ураган отпустил его ногу. Жемчуг тяжело приземлился на плечо так, что воздух с шипением вырвался из лёгких. Затем Коготь некоторое время лежал неподвижно, поджав колени и свернувшись клубком.

Капрал уже встал: спутанные волосы, растрёпанная рыжая борода… Сонный морок в глазах исчезал, точно шишки в костре — костре, который быстро разгорался гневом.

— Сказал же, никому меня не будить! — заревел солдат, расставив руки в стороны и сжимая кулаки, точно хотел вцепиться в глотку обидчикам.

Его ярко-голубые глаза внезапно нашли Жемчуга, который уже поднялся на четвереньки и стоял, низко свесив голову.

— Этот ублюдок? — спросил Ураган и шагнул к Когтю.

Лостара встала между ними.

Ураган крякнул и остановился.

— Не трогай их, капрал, — сказал с тахты Геслер. — Щёголь, которого ты только что швырнул, — Коготь. А если внимательней присмотришься к женщине, увидишь, что она из «Красных клинков». Была, по крайней мере, так что вполне может за себя постоять. Не стоит лезть в драку только из-за того, что тебя разбудили.

Жемчуг поднялся на ноги, разминая плечо. Дышал он глубоко и прерывисто.

Положив руку на эфес меча, Лостара пристально посмотрела в глаза Урагану.

— Нам было интересно, — непринуждённо сказала она, — кто из вас двоих лучше травит байки. Мой приятель хочет услышать историю. Разумеется, за такую услугу полагается награда. Быть может, вопрос с вашим долгом этому Облату… удастся уладить, в знак нашего доброго расположения.

Ураган нахмурился и перевёл взгляд на Геслера.

Сержант медленно поднялся с тахты.

— Ну, девочка, капрал лучше травит страшные байки… поскольку так плохо рассказывает, что они уже и не страшные. Раз уж вы решили столь любезно… поправить ситуацию, в которую нас затащил Господин во время игры в кости, так и быть, мы с капралом оба расскажем вам историю, если нужно. В конце концов, нам стыдиться нечего. Ну, с чего бы начать? Родился я…

— Так рано не надо, — перебила Лостара. — Остальное я оставлю Жемчугу… Кстати, лучше бы кто-то принёс ему выпить, чтоб быстрей оправился. Он лучше скажет, с чего начать. Тем временем… где Пэлла?

— На заднем дворе, — ответил Геслер.

— Спасибо.

Пока она шагала к узкой, низкой дверке в задней стене конюшни, рядом возник ещё один сержант.

— Я провожу, — сказал он.

Очередной треклятый ветеран-фаларец. И что это за мода такая на костяные фаланги?

— А что, сержант, я могу заблудиться? — спросила она и распахнула дверцу.

В шести шагах высилась задняя стена поместья. К ней привалили несколько груд высушенного на солнце конского навоза. На одной из них сидел молодой солдат. У основания другой кучи лежали и спали две собаки — одна большая, покрытая страшными шрамами, другая — крохотная, комок шерсти с мокрым носом.

— И такое бывает, — ответил сержант.

Когда Лостара направилась к Пэлле, он коснулся её руки. Она бросила на фаларца вопросительный взгляд.

— Ты в одном из легионов? — спросил он.

— Нет.

— А-а, — протянул он и покосился за плечо, на конюшню. — Значит, тебя приставили гувернанткой к Когтю.

— Гувернанткой?

— Ага. Ему ещё нужно… многому научиться. Ну, похоже, по крайней мере, в твоём лице он сделал правильный выбор.

— Чего ты хочешь, сержант?

— Не важно. Я вас оставлю.

Фаларец вернулся в конюшню, а Лостара смотрела ему вслед. Затем пожала плечами, развернулась и подошла к Пэлле.

При её приближении собаки не проснулись.

По сторонам от солдата лежали два джутовых мешка. Правый был набит так, что чуть не лопался, левый — полон примерно на треть. Молодой человек согнулся, проделывая медным шилом отверстие в костяной фаланге.

Лостара поняла, что мешки наполнены костями.

— Пэлла.

Молодой человек поднял взгляд, моргнул.

— Мы знакомы?

— Нет. Но, возможно, у нас есть общие знакомые.

— Вот как.

Он вновь принялся за работу.

— Ты был охранником на руднике…

— Не совсем, — поправил Пэлла, не поднимая головы. — Я служил в гарнизоне при одном из поселений. В Черепке. Но потом началось восстание. Первую ночь пережили всего пятнадцать человек. И ни одного офицера. Мы держались подальше от дороги и в конце концов добрались до Досин Пали. Четыре ночи шли, и три из них видели, как пылает город. Когда добрались, от него мало что осталось. Примерно одновременно с нами показался малазанский торговый корабль, который и привёз нас сюда, в Арэн.

— В Черепке, — сказала Лостара, — была одна заключённая. Юная девочка…

— Сестра Тавор. Фелисин.

У неё перехватило дыхание.

— Я-то гадал, когда же кто-нибудь разыщет меня по этому поводу. Так что, я арестован?

Юноша поднял глаза.

— Нет. А что? Думаешь, тебя следует арестовать?

Он вернулся к работе.

— Наверное. Всё-таки я им помог сбежать. В ночь, когда началось восстание. Не знаю, правда, сумели они спастись или нет. Я им оставил припасы — какие сумел найти. Они собирались пойти на север, а не на запад… через пустыню. Уверен, я не один им помогал, но так и не смог выяснить, кто ещё.

Лостара медленно присела, пока их глаза не оказались вровень.

— Значит, не только Фелисин. Кто был с ней?

— Бодэн — суровый человек, даже страшный, но почему-то преданный Фелисин… — Он вновь поднял голову и посмотрел ей в глаза. — Она ведь не из тех, кто ценит верность, если понимаешь, о чём я. Ну, как бы там ни было, Бодэн и Геборик.

— Геборик? Кто это?

— Бывший жрец Фэнера — весь в татуировках Вепря. Рук у него не было — отрубили. В общем, эти трое.

— Через пустыню, — пробормотала Лостара. — Но на западном побережье острова… ничего нет.

— Ну, значит, их там ждало судно, верно? Так было задумано? В любом случае больше мне нечего рассказать. За остальным или к моему сержанту, или к Урагану. Или к Истину.

— Истин? Кто это?

— Тот, кто только что показался в дверях у тебя за спиной… ещё костей принёс.

Пэлла окликнул товарища:

— Не стой в нерешительности, Истин. У этой красивой женщины есть к тебе вопросы.

Ещё один с такой странной кожей. Лостара внимательно осмотрела высокого, неловкого юношу. Тот осторожно приблизился, волоча за собой очередной набитый джутовый мешок, с которого тучей сыпалась пыль. Худ меня побери, а он симпатичный… хотя такая уязвимость рано или поздно начала бы действовать мне на нервы. Она поднялась.

— Я хочу знать, что сталось с Фелисин, — сказала она, подпустив в голос стальные нотки.

Услышав этот тон, Пэлла поднял голову и резко взглянул на неё.

С приходом Истина проснулись обе собаки, но ни одна не поднялась — обе просто лежали и смотрели на юношу.

Истин положил на землю мешок и вдруг весь обратился во внимание. И густо покраснел.

Женские чары. Похоже, не Пэлла навсегда запомнит этот день. И не Пэлла найдёт себе предмет для поклонения.

— Расскажи мне, что произошло на западном побережье Отатаралового острова. Вы встретились, как планировалось?

— Наверное, — протянул Истин после недолгого раздумья. — Но мы же вообще не входили в план — просто оказались в одной лодке с Кальпом, а Кальп и должен был их забрать.

— Кальп? Кадровый маг из Седьмой?

— Точно, он. Его послал Дукер…

— Императорский историк? — О, боги, какой запутанный след! — А ему-то что за дело до спасения Фелисин?

— Кальп сказал, мол, дело в несправедливости, — ответил Истин. — Только вы неправильно поняли, Дукер хотел помочь не Фелисин, а Геборику.

Пэлла заговорил тихо, совсем не таким голосом, какой Лостара слышала от него прежде:

— Если Дукера хотят выставить предателем… знаешь, девочка, лучше подумайте дважды. Это ведь Арэн. Город, который смотрел. И видел, как Дукер привёл беженцев. Говорят, сам он последним вошёл в ворота, — в голосе солдата зазвучала неприкрытая боль. — А Пормкваль его арестовал!

Холодок пробежал по спине Лостары.

— Я знаю, — сказала она. — Блистиг выпустил нас, «Красных клинков», из тюрьмы. Мы уже были на стенах, когда Пормкваль вывел свою армию на равнину. Если Дукер хотел освободить Геборика, собрата-историка, что ж, я ничего не имею против. Мы идём по следу Фелисин.

Истин кивнул:

— Вас Тавор прислала, да? Вас и этого Когтя, который там, внутри, слушает Геслера и Урагана.

Лостара на миг прикрыла глаза:

— Боюсь, мне недостаёт скрытности Жемчуга. Предполагалось, что это задание… секретное.

— Ничего не имею против, — сказал Пэлла. — А ты, Истин?

Долговязый юноша снова кивнул:

— Всё равно это не важно. Фелисин мертва. Все погибли. Геборик. Кальп. Все. Геслер как раз об этом рассказывал.

— Ясно. Тем не менее всё равно никому ничего не говорите, пожалуйста. Мы продолжим поиски, пусть лишь для того, чтобы собрать её кости. Их кости, точнее говоря.

— Это бы хорошо, — вздохнул Истин.

Лостара собралась уйти, но Пэлла жестом привлёк её внимание.

— Вот, — он протянул ей костяную фалангу, в которой провертел дырочку. — Возьми. Носи так, чтобы все видели.

— Зачем?

Пэлла нахмурился:

— Ты только что попросила нас об услуге…

— Хорошо.

Она приняла из его рук мерзкую кость. В дверях возник Жемчуг.

— Лостара! — позвал он. — Ты здесь закончила?

— Да.

— Тогда нам пора.

По выражению лица Когтя она поняла, что ему тоже рассказали о смерти Фелисин. Хотя, наверное, более подробно, чем Истин.

В молчании они проделали обратный путь через конюшню, вышли на двор, затем направились к воротам. Как только они подошли, створка распахнулась и солдат по имени Может взмахом руки пригласил их выйти. Внимание Лостары привлекла охапка соломы, которая дрожала, словно плавилась на солнце, но Жемчуг лишь взмахнул рукой и пошёл дальше.

Когда они отошли на приличное расстояние от усадьбы, Коготь тихонько выругался и добавил:

— Мне нужен целитель.

— Хромаешь ты почти незаметно, — сообщила Лостара.

— Годы тренировок, милая моя. Иначе я бы сейчас орал во всю мочь. В последний раз такую силу против меня применял тот демон семаков, тот божок. Все трое — Истин, Ураган и Геслер… их странность — не только в цвете кожи.

— Есть идеи?

— Они прошли через Путь огня — и каким-то образом выжили, хотя, судя по всему, Фелисин, Бодэн и Геборик погибли. Хотя на самом деле судьба их остаётся неизвестной. Геслер лишь предполагает, что они мертвы. Но если нечто необычное произошло с этими морпехами береговой охраны, почему бы чему-то подобному не случиться с теми, кого смыло за борт?

— Прости? Подробностей мне не сообщили.

— Нам нужно нанести визит на некое конфискованное судно. Я всё объясню по пути. Да, и в следующий раз не предлагай оплатить чьи-то долги… прежде чем выяснишь сумму.

А ты в следующий раз заносчивость оставь у дверей конюшни.

— Хорошо.

— И перестань перехватывать у меня инициативу.

Лостара покосилась на него:

— Ты же сам посоветовал использовать «женские чары», Жемчуг. Не моя вина, что этих чар мне досталось больше, чем тебе.

— В самом деле? Так знай: капралу сильно повезло, что ты встала между нами.

Она чуть не расхохоталась, но смогла сдержаться.

— Ты явно не заметил оружие под кроватью этого солдата.

— Оружие? Да мне…

— Это был двуручный кремнёвый меч. Клинок т’лан имасса, Жемчуг. И весит он, наверное, не меньше меня.

До самой «Силанды» Коготь больше не проронил ни слова.

Причал хорошо охранялся, но разрешение для Жемчуга и Лостары явно выдали заранее, потому что обоих молча провели на истёртую палубу старого дромона, а затем оставили одних на пустом корабле.

Лостара оглядела среднюю часть судна. Следы пламени, грязь. У грот-мачты высилась странная пирамидальная куча, накрытая непромокаемым брезентом. Корабль оснастили новыми парусами, явно снятыми с других судов.

Взгляд Жемчуга упал на укрытую груду, и Коготь тихонько хмыкнул.

— Узнаёшь корабль? — спросил он.

— Знаю, что это — корабль, — ответила Лостара.

— Ясно. Что ж, это квонский дромон — старого, доимперского строя. Но бо́льшая часть древесины и снастей происходят с Плавучего Авали. Слыхала что-нибудь о Плавучем Авали?

— Это легендарный остров у берегов Квон-Тали. Дрейфующий остров, на котором обитают демоны и призраки.

— Не легендарный, и он действительно дрейфует, повторяя довольно размытый круг. А насчёт демонов и призраков… ну… — Коготь подошёл к брезентовой груде. — …вряд ли тут что-то настолько жуткое.

Он отбросил полог.

Отрубленные головы, аккуратно выложенные лицами наружу, моргнули глазами и уставились на Жемчуга с Лостарой. Блеснула свежая кровь.

— Вот уж точно, — прохрипела Лостара, отступая на шаг.

Даже Жемчуг опешил, словно увидел не совсем то, чего ожидал. Через некоторое время он наклонился и тронул пальцем лужицу крови.

— Ещё тёплая…

— Н-но это же невозможно.

— Более невозможно, чем то, что эти треклятые головы по-прежнему в сознании — или, по меньшей мере, живы? — Коготь выпрямился и обернулся к ней, затем широким жестом обвёл судно. — Этот корабль — магнит. Он укрыт многими слоями чар, которые впитались в древесину, в сам его корпус. Давит на тебя, как тысяча плащей разом.

— Да? Я не чувствую.

Жемчуг странно посмотрел на неё, затем вновь повернулся к груде отрубленных голов.

— Ни демонов, ни призраков, как видишь. По большей части — тисте анди. И несколько моряков-квонцев. Идём. Осмотрим каюту капитана — оттуда магия вырывается волнами.

— А какая магия, Жемчуг?

Он уже зашагал к люку. Коготь презрительно отмахнулся.

— Куральд Галейн, Телланн, Куральд Эмурланн, Рашан… — Вдруг Жемчуг замер и резко повернулся. — Рашан. Но ты его не чувствуешь?

Лостара пожала плечами:

— А там ещё… головы… да, Жемчуг? Если так, я бы предпочла…

— Следуй за мной, — рявкнул Коготь.

Внутри их окружило чёрное дерево, воздух был густой, словно исполненный памятью о насилии. Серокожий труп варварского вида сидел, приколотый к капитанскому креслу массивным копьём. Тут и там валялись другие тела, словно кто-то схватил их, сломал и отбросил прочь.

Низенькую, тесную каюту освещало тусклое чародейское свечение. Если не считать нескольких пятен на полу, которые, как показалось Лостаре, усыпала отатараловая пыль.

— Это не тисте анди, — пробормотал Жемчуг. — Это, должно быть, тисте эдур. О да, здесь полно загадок. Геслер мне рассказал о гребцах под палубой — обезглавленных телах. Несчастные тисте анди на палубе. Интересно, кто же убил эдуров…

— А как это помогает нам снова выйти на след Фелисин, Жемчуг?

— Она ведь была здесь, верно? Видела это всё. У капитана на шее висел свисток, при помощи которого можно управлять гребцами. Но он, увы, исчез.

— И без свистка корабль просто стоит тут на приколе.

Жемчуг кивнул:

— Грустно, правда? Представляешь, судно с командой, которой не нужны пища и отдых, командой, которая никогда не взбунтуется.

— Если так нравится, оставь его себе, — бросила Лостара, поворачиваясь обратно к двери. — Ненавижу корабли. Всегда так было. И с этого я сейчас уйду.

— Не вижу причин не пойти с тобой, — заявил Жемчуг. — В конце концов, нас ждёт странствие.

— Правда? Куда же?

— «Силанда» прошла по Путям от того места, где её нашёл Геслер, до того, где она вновь вышла в наш мир. Насколько могу судить, она пересекла материк — перепрыгнула с севера Отатаралового моря в Арэнскую бухту. Если Фелисин, Геборик и Бодэн спрыгнули за борт, они могли оказаться на суше в любой точке этого маршрута.

— И очутились среди мятежников.

— Учитывая их предысторию, этот вариант мог бы прийтись им вполне по душе.

— Только пока их не изловила бы какая-нибудь банда мародёров.

Девятой роте капитана Кенеба приказали построиться тремя группами на парадном плацу. Никто никого заранее не предупредил, просто явился офицер и велел солдатам срочно явиться на смотр.

Сначала пошли первый, второй и третий взводы. Тяжёлая пехота — всего тридцать солдат в пластинчатой броне, кольчужных наручах и рукавицах, с каплевидными щитами, утяжелёнными длинными мечами, короткими копьями за плечами, шлемы с забралами, нащёчниками и накладной бармицей, за поясами — длинные кинжалы и «свиноколы».

За ними следовали морпехи. Четвёртый, пятый и шестой взводы лейтенанта Ранала. А следом шла основная сила роты, средняя пехота — с седьмого по двадцать четвёртый взводы. Солдаты в доспехах, лишь немногим менее полных, чем у тяжёлой пехоты, были к тому же обучены стрельбе из коротких и длинных луков, а также строевому бою с копьями. Каждая рота должна была представлять собой самостоятельное и самодостаточное боевое подразделение, способное при необходимости ко взаимной поддержке.

Стоя перед своим взводом, Смычок разглядывал Девятую роту. Первая группа была вполне автономной силой. Пехотинцы ждали прибытия адъюнкта в практически ровном строю, переговаривались мало, никого без формы или уставного оружия.

Приближался закат, и воздух, к счастью, становился всё прохладнее.

Лейтенант Ранал уже некоторое время расхаживал взад и вперёд перед тремя взводами морпехов. По его гладко выбритому лицу катился пот. Остановился Ранал прямо перед Смычком.

— Итак, сержант, — прошипел. — Это твоя идея, верно?

— Сэр?

— Эти треклятые кости! Они сперва появились в твоём взводе — думали, я этого не замечу? А капитан мне сообщил, что это поветрие разнеслось уже по всем легионам. По всему городу разрывают могилы! И вот что я скажу… — Лейтенант подошёл вплотную и продолжил хриплым шёпотом: — Если после всего, что случилось вчера, адъюнкт спросит, кто в ответе за этот, последний плевок ей в лицо, я без малейших колебаний укажу на тебя.

— «Плевок в лицо»? Лейтенант, ты полный идиот. Вон офицеры уже вышли из главных ворот. Шёл бы ты на своё место. Сэр.

Лицо Ранала потемнело от ярости, но лейтенант развернулся на каблуках и встал перед своими взводами.

Впереди шагала сама адъюнкт, следом её командиры.

Её встретил капитан Кенеб. Смычок его запомнил по первому, ужасному построению. Малазанец. Ходили слухи, что он командовал гарнизоном в глубине материка и повидал виды, когда его роту смели. Потом бежал на юг, вернулся в Арэн. Этого всего было достаточно, чтобы Смычок заподозрил, что офицер выбрал путь труса. Первым бежал, вместо того чтобы умереть со своими солдатами. Именно так многие офицеры и переживали свои взводы. И потому, по мысли сержанта, офицеры мало чего стоили.

Сейчас адъюнкт разговаривала с Кенебом, затем капитан отступил на шаг и отдал честь, приглашая Тавор осмотреть войска. Но та подошла ближе к нему, протянула руку и коснулась чего-то на шее Кенеба.

Смычок удивлённо распахнул глаза. Да это же растреклятая косточка.

Адъюнкт вновь заговорила с капитаном, затем кивнула и направилась к выстроившимся взводам.

Одна, медленным шагом, лицо — непроницаемая маска.

Смычок заметил в её глазах огонёк узнавания, когда женщина окинула взглядом взводы. Он почувствовал её взгляд на себе, затем на Спруте. После долгой паузы, во время которой Тавор не обращала внимания на вытянувшегося в струнку Ранала, она наконец обратилась к офицеру:

— Лейтенант.

— Адъюнкт.

— Я вижу на ваших солдатах множество неуставных знаков отличия. Намного больше, чем на воинах других рот, которые я осмотрела.

— Так точно, адъюнкт. Вопреки моему приказу! И я знаю, кто в ответе за…

— Не сомневаюсь, — ответила она. — Но это меня не интересует. Я бы хотела, чтобы для этих… значков… была избрана единообразная форма ношения. Например, на поясном ремне напротив ножен. Кроме того, поступили жалобы от жителей Арэна. По меньшей мере, разграбленные могилы и склепы необходимо вернуть в первоначальный вид… насколько это возможно, разумеется.

Ранал явно потерялся.

— Конечно, адъюнкт.

— И вы наверняка могли бы заметить, — сухо добавила Тавор, — что лишь вы один сейчас не потрудились надеть… уставную форму Четырнадцатой армии. Я бы хотела, чтобы вы как можно скорее исправили эту ошибку, лейтенант. Сейчас можете развести взводы. По пути передайте мои приказы капитану Кенебу, пусть выводит вперёд среднюю пехоту.

— Т-так точно, адъюнкт. Слушаюсь.

Ранал отдал честь. Смычок смотрел, как Тавор возвращается к своим спутникам.

Ай да девочка. Молодчина!

У Гэмета сжалось сердце, когда он смотрел, как адъюнкт идёт обратно. Эмоции грозили вырваться наружу. Кто бы ни придумал эту штуку, он заслуживал… проклятье, да чтоб его расцеловали, как сказал бы Спрут. Они же перевернули предзнаменование! Вывернули его наизнанку!

Когда Тавор подошла ближе, он увидел, что в её глазах заново вспыхнул огонь.

— Кулак Гэмет.

— Адъюнкт?

— Четырнадцатой армии нужен штандарт.

— Верно, нужен.

— Можно взять на вооружение образ, избранный самими солдатами.

— Вполне, адъюнкт.

— Позаботитесь об этом? Так, чтобы всё было готово к моменту выступления, то есть завтра?

— Конечно.

От ворот примчался вестовой верхом на коне. Гнал что было мочи, натянул поводья, как только увидел адъюнкта.

Гэмет смотрел, как солдат спешивается и подходит ближе. О, боги, только не дурные вести… только не сейчас…

— Докладывай, — приказала Тавор.

— Три корабля, адъюнкт, — выдохнул вестовой. — Только вошли в гавань.

— Продолжай.

— Добровольцы! Воины! Кони и боевые псы! В порту хаос!

— Сколько? — взорвался Гэмет.

— Три сотни, Кулак.

— Да откуда же они, во имя Худа?

Взгляд вестового перескочил с командиров на Нихила и Бездну.

— Виканцы. — Он вновь посмотрел в глаза Тавор. — Адъюнкт! Это Вороний клан. Воро́ны! Сородичи самого Колтейна!

Глава девятая

По ночам приходят духи

По рекам печали,

Чтобы выгребать песок

Человеку из-под ног.

Г’данийская поговорка

Парные длинные ножи в потёртых кожаных ножнах, расшитых вязью пардийских узоров. Они висели на гвозде, вбитом в один из боковых столбов уличной лавки, под отделанным перьями головным убором кхиранского шамана. Широкий прилавок под навесом был усыпан резными обсидиановыми предметами из какой-то разграбленной гробницы, которые наново благословили во имя всех богов, духов и демонов. Слева, рядом с беззубым торговцем, который умостился, скрестив ноги, на высоком табурете, стоял вытянутый шкафчик.

Мускулистый темнокожий покупатель довольно долго разглядывал обсидиановое оружие, затем чуть шевельнул правой рукой, и торговец понял, что товар привлёк его внимание.

— Дыханье демонов! — проскрипел старик, тыча кривым пальцем в каменные клинки, будто наугад. — А эти поцеловал сам Маэль. Видишь, как гладко их отполировала вода? У меня ещё есть…

— А что в шкафчике? — пророкотал посетитель.

— Ах, почтенный, у тебя острый глаз! Ты случайно не Чтец? Чуешь хаос? Там Колоды, о мой умудрённый друг! Колоды! И как же они пробудились! Да, все сразу. Всё пришло в движение…

— Колода Драконов всегда изменяется…

— Но ведь явился новый Дом! Ха, вижу твоё удивление, друг мой! Да, новый Дом. Огромной мощи, как утверждают иные. Дрожь бежит до самых корней мира!

Покупатель нахмурился:

— Новый Дом, говоришь? Верно, какой-нибудь местный культ прикидывается…

Но старик отчаянно замотал головой, взгляд его метнулся за спину одинокому посетителю, впился в толпу на рынке — довольно редкую. Затем старик наклонился поближе:

— Таким я не торгую, друг мой. О, нет, я столь же верен Дриджне, сколь и всякий другой, и пусть никто не посмеет сказать иначе! Но предвзятости Колода не терпит, так ведь? О, нет, тут нужны мудрые, точные глаза и чистый ум. Именно так! И почему же новый Дом есть правдивое явление? Я тебе скажу, почтенный. Во-первых, новая независимая карта указывает, что у Колоды ныне есть Господин. Вершитель судеб, тот, кто рассудит. А следом, будто степной пожар, рассыпается новый Дом. Благословлён ли? Ещё не решено. Но не отвергнут с порога, о, нет, не отвергнут! А Чтецы — о, какие расклады! Дом получит благословение, будет разрешён и принят — в том ни один Чтец не сомневается!

— И как же называется этот Дом? — поинтересовался покупатель. — Какой у него престол? И кто его правитель?

— Дом Цепей, друг мой. На остальные твои вопросы — ответы лишь сбивчивые. Взошедшие соперничают друг с другом. Но скажу тебе вот что: Трон, на котором воссядет Король, — Трон этот, друг мой, потрескался.

— Хочешь сказать, что этот Дом принадлежит Скованному?

— О да. Увечному богу.

— Остальные, верно, нападают на него со всей яростью, — задумчиво пробормотал покупатель.

— Чего и следовало бы ожидать — однако всё не так! Куда там! Это их владения подвергаются нападению! Хочешь взглянуть на новые карты?

— Я позже вернусь, чтобы это сделать, — ответил покупатель. — Но прежде покажи мне те паршивые ножики, что висят на столбе.

— Паршивые?! Ай-ай-ай! Никак нет, вовсе нет!

Старик змеёй извернулся на табурете и схватил клинки. И улыбнулся так, что между алыми дёснами мелькнул пронизанный голубоватыми венами язык.

— Ими прежде владел пардиец — убийца призраков!

Торговец вытянул из ножен один нож. Чернёный клинок украшала серебряная насечка в форме змеи.

— Не пардийский, — проворчал покупатель.

— Я же говорю: владел! А у тебя и вправду острый глаз. Клинки виканские. Трофеи из «Собачьей цепи».

— Покажи мне второй.

Старик обнажил другой нож.

Глаза Калама Мехара невольно распахнулись. Он мгновенно овладел собой, покосился на торговца, но тот всё заметил и уже кивал.

— Да, друг мой, да…

Весь клинок — тоже чернёный — покрывали похожие на перья насечки тронутого янтарём серебра. Нет, это не янтарь… сплав с отатаралом! Вороний клан. Но это оружие не простого воина. Нет, эти ножи принадлежали важному человеку.

Старик вернул в ножны вороний клинок и постучал пальцем по второму.

— В этот вложена магия. Что сравнится с отатаралом? Простой ответ — старшие чары.

— Старшие? Но виканские колдуны не пользуются старшей магией…

— Однако у этого погибшего воина-виканца был особенный друг. Смотри, вот здесь, возьми нож в руку. Видишь клеймо тут, у основания? Хвост змеи вокруг него обвился…

Длинный нож лёг в ладонь Каламу непривычной тяжестью. Хваты под пальцы на рукояти оказались велики, но виканец это подправил, намотав ещё слой кожаной оплётки. Клеймо в обрамлении хвоста змеи оказалось сложным, невероятно сложным, учитывая размер руки, которая, должно быть, его начертала. Фенн. Теломен тоблакай. Вот уж и вправду особенный друг был у этого виканца. Хуже того, это клеймо я знаю. И точно знаю, кто вложил чары в оружие. Нижние боги, в какой же странный круг судеб я вхожу?

Торговаться уже не было смысла. Слишком многое открылось.

— Назови свою цену, — вздохнул Калам.

Старик заулыбался ещё шире:

— Сам понимаешь, эти изысканные клинки — моё самое драгоценное сокровище.

— По меньшей мере, до тех пор, пока сын мёртвого воина из клана Воро́ны не явится к тебе, чтоб вернуть наследство. Однако сомневаюсь, что он расплатится с тобой золотом. Общение с этим мстителем я возьму на себя, поэтому — умерь свою алчность и назови цену.

— Двенадцать сотен.

Убийца положил на прилавок небольшой кошель и смотрел, как торговец развязывает шнурок, чтобы заглянуть внутрь.

— Темноваты эти бриллианты, — проговорил старик.

— Именно эта тень делает их столь драгоценными, как ты сам прекрасно знаешь.

— О да. Половины этого мешочка хватит.

— Ты смотри — честный торговец.

— Великая редкость, да. Однако в такие времена верность стоит дороже.

Калам смотрел, как старик отсчитывает бриллианты.

— Похоже, потеря имперских товаров тяжело ударила по прибылям.

— Очень! А здесь, в Г’данисбане — вдвое против остальных городов, друг мой.

— Почему же?

— Как почему? Потому что все в Б’ридисе, конечно. Осада.

— В Б’ридисе? Это старая горная крепость, да? Кто же там окопался?

— Малазанцы. Отошли туда из Эрлитана, отсюда и с Пан’потсуна — гнали их всю дорогу до самых предгорий. Ничего столь эпичного, как «Собачья цепь», но несколько сотен выжили.

— И до сих пор держатся?

— Ага. Увы, Б’ридис так просто не взять. Но уж немного осталось, бьюсь об заклад. Ну, вот и всё, друг мой. Спрячь этот кошель, и да идут вовеки боги в твоей тени.

Калам с трудом сдержал ухмылку и взял клинки:

— И с тобой, господин.

Так ведь и будет, друг. И боги окажутся куда ближе, чем ты бы сам пожелал.

Убийца прошёлся по рыночной площади, затем остановился, чтобы поправить застёжку перевязи. Прежний владелец был всё-таки посубтильней Калама. Как, впрочем, и большинство людей. Закончив, он надел перевязь и вновь закутался в просторную телабу. Рукоять более тяжёлого ножа оказалась под левой рукой.

Убийца зашагал дальше по безлюдным улицам Г’данисбана. Два длинных ножа, оба виканские? Оба принадлежали одному воину? Неизвестно. Они, конечно, друг другу подходят, но разница в весе стала бы затруднением для всякого, кто попытался бы драться обоими одновременно.

В руке фенна более тяжёлый клинок оказался бы просто крупным кинжалом. Зато узор явно виканский, а значит, вложение чар — это услуга, дар или плата за что-то. Кто же из виканцев мог заслужить такое? Само собой, Колтейн, но тот носил одиночный длинный нож без всяких узоров. Эх, знал бы я побольше об этих теломенах тоблакаях…

Высший маг по имени Беллурдан Сокрушитель Черепов погиб.

Вот уж и вправду круги. Да ещё и этот Дом Цепей. Проклятый Увечный бог…

Ну и дурак же ты, Котильон. Ты ведь присутствовал на последнем Сковывании, верно? Тебе бы воткнуть нож прямо в сердце этому ублюдку — и дело с концом.

Интересно, а Беллурдан там был?

Вот проклятье, забыл спросить, что сталось с этим пардийским охотником за призраками…

Насыпную дорогу, которая вилась на юго-запад, прочь из Г’данисбана, истоптали до самого гравия. Ясно было, что осада так затянулась, что небольшой город, который кормил осаждавших, сам отощал. Осаждённым, наверное, пришлось и того хуже. По старинной традиции окружавших Священную Пустыню оданов, Б’ридис высекли прямо в скальной породе. Никаких привычных подходов к крепости — ни лестниц, ни даже вырезанных в камне опор или перекладин, — а тоннели уходили глубоко в скалу. Внутри них наверняка были родники с пресной водой. Калам видал Б’ридис только снаружи, когда цитадель уже давно покинули обитатели, так что родники эти, скорее всего, давно пересохли. И хотя в подобных крепостях, как правило, устраивали просторные склады, вряд ли малазанцы, которые укрылись там, нашли их полными провизии.

Так что несчастным ублюдкам, наверное, грозила голодная смерть.

В сгущавшихся сумерках Калам продолжал шагать по дороге. Других путников он не видел и решил, что обозы не выедут из Г’данисбана до самой ночи, чтобы избавить измученных тягловых животных от дневной жары. Дорога уже забирала вверх, вилась по склонам холмов.

Коня убийца оставил в мире Тени, у Котильона. Для предстоящего задания скрытность будет важнее скорости. К тому же Рараку всегда была безжалостна к лошадям. Большинство источников наверняка давно отравили, чтобы затруднить продвижение армии адъюнкта. Впрочем, Калам знал несколько секретных родников, которые без необходимости никто не тронет.

Сама эта земля, подумал Калам, оказалась в осаде — и враг ещё не подступил. Ша’ик туго закуталась в Вихрь, и в этом убийца видел немалую толику страха. Если, конечно, Ша’ик не решила осознанно играть против всех ожиданий. Может, она просто хочет заманить Тавор в ловушку, в Рараку, где сила её несравненна, где её воины знают каждый камень, а враги — нет.

Но есть в армии Тавор по меньшей мере один человек, который знает Рараку. И лучше бы ему выйти и сказать об этом, когда настанет время.

Опустилась ночь, над головой замерцали звёзды. Калам ускорил шаг. И хотя воздух резко охладился, он продолжал потеть под весом тяжёлого мешка с провизией и питьевой водой. Взобравшись на очередной холм, убийца заметил под изломанным силуэтом гор отблески огней в осадном лагере. На скальной стене никакого света не было.

Калам продолжил путь.

До лагеря он добрался лишь поутру. Шатры, повозки, обложенные камнями очаги раскинулись неровным полукругом у закопчённой дымом скальной стены крепости. Всюду громоздились кучи мусора, выгребные ямы переполнились так, что в жарком воздухе стояла невыносимая вонь. Спускаясь по крутой тропе, Калам оценивал положение. Осаждавших он насчитал около пяти сотен, притом многие, судя по форме, оказались бывшими малазанскими солдатами местного происхождения. Штурмов уже какое-то время не предпринимали. Наскоро сооружённые осадные башни стояли в стороне и ждали своего часа.

Дозорные заметили Калама, но никто его не окликнул, да и вообще не проявил никакого интереса к человеку, который подошёл к границе лагеря. Просто ещё один боец явился, чтобы убивать малазанцев. Еду принёс с собой, так что для других не станет обузой, а потому — милости просим, заходи.

Как и предполагал торговец из Г’данисбана, терпение нападавших подошло к концу. Они вовсю готовились к последнему штурму, который состоится если не сегодня, то завтра. За лесами давноникто не следил, и верёвки высохли, а дерево потрескалось. Работники начали их чинить, но без особой спешки — неторопливо шевелились в изматывающей жаре. В лагере царил разлад, и даже возбуждение перед боем не могло его скрыть.

Огонь здесь угас. Они готовятся к штурму только затем, чтобы покончить со всем этим и разойтись по домам.

Убийца приметил маленькую группу солдат в центре полукруга, откуда, видимо, исходили приказы. Его внимание привлёк один человек в форме малазанского лейтенанта, который стоял, уперев руки в бока, и распекал полдюжины сапёров.

Работники лениво направились к башням за миг до того, как подошёл Калам.

Лейтенант заметил его. Под кромкой железного шлема сузились тёмные глаза. На самом шлеме осталась кокарда. Ашокский полк.

Они несколько лет стояли в Генабарисе. А потом их перевели обратно… в Эрлитан, кажется. Худ бы побрал этих ублюдков, я бы тоже поверил в их преданность.

— Явился посмотреть, как последним глотки перережут? — с жестокой ухмылкой спростил лейтенант. — Хорошо. Ты, судя по виду, человек собранный и опытный, и — видит Беру — мне таких очень не хватает среди этого сброда. Как зовут?

— Ульфас, — отозвался Калам.

— Звучит по-баргастски.

Убийца пожал плечами и положил на землю мешок.

— Не ты первый так подумал.

— Обращаться ко мне следует «сэр». Если, конечно, хочешь поучаствовать в этом бою.

— Не ты первый так подумал… сэр.

— Я — капитан Ирриз.

Капитан… в форме лейтенанта. Тебя, значит, не ценили в полку, да?

— Когда начнётся штурм, сэр?

— Рвёшься в бой? Хорошо. Завтра на рассвете. Их там осталась всего горстка. Много времени не займёт, как только прорвёмся внутрь через балкон.

Калам поднял глаза на крепость. «Балконом» оказался узкий уступ, за которым открывалась дверь — уже плеч взрослого мужчины.

— Им и горстки хватит… — пробормотал он и добавил: — …сэр.

Ирриз нахмурился:

— Только пришёл и тут же стал записным экспертом?

— Прости, сэр. Просто заметил.

— Что ж, к нам только что присоединилась чародейка. Говорит, будто сможет пробить дыру на месте двери. Большую дыру. А вот, кстати, и она.

К ним подошла молодая женщина — стройная и бледная. Малазанка. В десяти шагах она приостановилась, замерла, впилась в Калама взглядом светлых карих глаз.

— Когда ты рядом со мной — держи этот клинок в ножнах, — процедила чародейка. — Ирриз, прикажи ублюдку отойти от нас подальше.

— Синн? Что с ним не так?

— Не так? Наверное, ничего. Но один из его ножей — отатараловый.

От алчности, которая блеснула во взгляде капитана, у Калама холодок пробежал по коже.

— Вот как. И где же ты его нашёл, Ульфас?

— Забрал у виканца, которого убил. В «Собачьей цепи».

Наступила гробовая тишина. Все повернулись к Каламу, словно впервые его увидели.

На лице Ирриза отразилось сомнение.

— Ты был там?

— Ну да. Что с того?

Всюду руки взметнулись в священных знамениях, многие шептали молитвы. Каламу вдруг стало совсем не по себе. О, боги, они ведь произносят благословения… но не мне. Благословляют «Собачью цепь». Что же там произошло, чтобы так всё изменилось?

— Почему же ты не отправился к Ша’ик? — веско спросил Ирриз. — Почему Корболо позволил тебе уйти?

— Потому, — вклинилась Синн, — что Корболо Дом — идиот, а Камист Релой — ещё хуже. Я лично удивляюсь только, как он не потерял половину своей армии после Гибели. Какой же настоящий солдат снесёт то, что там случилось? Ульфас, верно? Ты дезертировал из Корболовых «Живодёров», да?

Калам просто пожал плечами:

— Я пошёл искать более честный бой.

Женщина визгливо расхохоталась и выписала в пыли шутливый пируэт.

— И пришёл сюда? Ох, дурак! Это же уморительно! Кричать хочется, как смешно!

Сумасшедшая.

— Ничего смешного в убийствах не вижу, — проворчал Калам. — Но вот странно, что ты здесь — рвёшься побивать своих сородичей-малазанцев?

Лицо её потемнело.

— У меня свои причины, Ульфас. Ирриз, я хочу поговорить с тобой наедине. Идём.

Лицо Калама не дрогнуло, когда капитан поморщился от повелительного тона чародейки. Затем Ирриз кивнул:

— Я сейчас приду, Синн. — Он повернулся к убийце. — Ульфас, мы бы хотели большинство взять живыми, — для развлечения. Наказать за упорство. Я особенно хочу заполучить их командира. Зовут его Добряк…

— Ты его знаешь, сэр?

Ирриз ухмыльнулся:

— Я был в третьей роте Ашокского полка. Добряк ведёт вторую. — Изменник указал рукой на крепость. — Точнее, всё, что от неё осталось. Для меня это дело личное, потому я и хочу победить. И потому хочу заполучить ублюдков живыми. Ранеными и безоружными.

Синн нетерпеливо топталась на месте. Теперь она заговорила:

— Кстати, у меня есть мысль. Ульфас со своим отатараловым ножом может лишить их мага.

Ирриз ухмыльнулся:

— Значит, первым пойдёт в пролом. Согласен, Ульфас?

В бой — первые, отступать — последние.

— Не впервой, сэр.

Капитан подошёл к Синн, и оба направились прочь.

Калам смотрел им вслед. Капитан Добряк. Никогда вас не встречал, сэр, но о вас уже долгие годы идёт слава самого строгого и сурового офицера во всей малазанской армии. И судя по всему, самого упрямого.

Отлично. Такой человек мне бы пригодился.

Убийца отыскал пустой шатёр, где сложил свои вещи, — пустой, потому что выгребная яма растеклась и захватила ближнюю часть его запылённой стенки, так что земля под тонким ковром начала пропитываться нечистотами. Калам положил мешок у входного полога, затем вытянулся рядом, отсекая сознание и чувства от зловония.

В следующий миг он уснул.

Проснулся Калам в темноте. Лагерь был тих. Выскользнув из телабы, убийца поднялся на корточки и начал подвязывать ремешками полы одежды. Закончив, он натянул перчатки без пальцев и обмотал голову чёрной полосой ткани, так что неприкрытыми остались только глаза. И выскользнул наружу.

Несколько дымных костров, два шатра рядом, внутри которых ещё мерцали отблески света ламп. Трое дозорных сидели у грубого частокола, обращённого к крепости, — примерно в двадцати шагах от неё.

Калам двинулся вперёд, бесшумно обошёл выгребную яму и подобрался к тонким лесам вокруг осадных башен. Здесь караул не выставили. Ирриз, видать, и лейтенантом-то был паршивым, а капитан из него — ещё хуже. Убийца подкрался ближе.

Мерцание чар у основания одной из башен заставило его замереть. Калам задержал дыхание, подождал и — бесконечное мгновение спустя — заметил вторую вспышку у одной из опорных балок.

Убийца медленно устроился поудобней и принялся наблюдать.

Синн переходила от одной балки к другой. Закончив с ближней башней, переключилась на следующую. Всего башен было три.

Когда чародейка принялась за последнюю балку второй башни, Калам встал и скользнул вперёд. Подобравшись ближе к чародейке, он обнажил отатараловый клинок.

Улыбнулся, услышав тихое проклятье. Затем женщина осознала, что происходит, и резко развернулась.

Калам поднял руку ладонью вперёд, затем медленно показал нож и вложил его в ножны. А после подошёл к ней.

— Знаешь, девочка, — прошептал он по-малазански, — ты решила поиграть в опасном змеином кубле.

Её глаза округлились, заблестели в звёздном свете.

— Я не была в тебе уверена, — тихонько ответила чародейка и обхватила себя тонкими руками за плечи. — И до сих пор не уверена. Кто ты?

— Просто человек, который прокрался к башням… чтобы ослабить крепления. Что ты уже и сделала. Третья — самая крепкая, малазанская. Её нужно оставить целой.

— Значит, мы союзники, — проговорила она, не меняя позы.

Совсем юная.

— Ты показала хорошие актёрские способности сегодня. И неплохо управляешься с магией для такой ю…

— Увы, только простенькие чары. Меня учили.

— Кто был твоим наставником?

— Файелль. Которая сейчас с Корболо Домом. Файелль, которая ножом перерезала горло моему отцу и матери. Которая охотилась и за мной. Но я ускользнула, и даже при помощи чар она не смогла меня найти.

— И так ты собралась отомстить?

Её улыбка обернулась оскалом.

— Я только начала мстить, Ульфас. Я хочу добраться до неё. Но мне нужны солдаты.

— Капитан Добряк и его рота. Ты сказала, что в крепости есть маг. Ты с ним на связи?

Она покачала головой:

— Я не умею.

— Так почему же ты думаешь, что капитан поддержит твой план и поможет?

— Потому что один из его сержантов — мой брат, точнее, сводный брат. Не знаю только, жив он ещё или нет…

Калам положил ей руку на плечо, не обращая внимания на то, как девушка вздрогнула от касания.

— Ладно, девочка. Возьмёмся за это вместе. У тебя есть первый союзник.

— Почему?

Под чёрной тканью расплылась невидимая улыбка.

— Файелль с Корболо Домом, так? Что ж, у меня с ним назначена встреча. И с Камистом Релоем. Так что попробуем вместе убедить капитана Добряка. Идёт?

— Идёт.

В её голосе прозвучало такое облегчение, что убийца на миг ощутил острый укол совести. Слишком долго на этом смертельно опасном пути она была одна. Ей нужна помощь… но не к кому за ней обратиться. Ещё одна сирота в потоке этого Худом проклятого восстания. Калам вспомнил, как несколько месяцев назад впервые увидел тринадцать сотен детей, которых спас, сам того не зная, когда в прошлый раз странствовал по этим землям. В них, в этих лицах, отразился истинный ужас войны. Дети ведь были ещё живы, когда птицы-падальщики прилетели выклёвывать им глаза… Убийца содрогнулся.

— Что случилось? Ты будто ушёл в себя.

— Нет, девочка, пока что я так далеко ещё не заходил.

— Что ж, свою работу на эту ночь я практически закончила. Ирриз и его воины завтра мало чего будут стоить.

— Вот как? А для меня что ты задумала?

— Я ещё не решила. Надеялась, раз ты пойдёшь первым, тебя быстро убьют. Маг капитана Добряка к тебе близко не подойдёт — даст волю солдатам с арбалетами.

— А как же дыра, которую ты обещала пробить в скале?

— Иллюзия. Я уже несколько дней готовлюсь. Думаю, справлюсь.

Отважная и отчаянная.

— Ну, девочка, твои усилия, похоже, перекрыли мои с лихвой. Я-то хотел просто шороху наделать, ничего больше. Говоришь, Ирриз и его люди мало чего будут стоить? Это ты что имела в виду?

— Я отравила воду.

Калам побледнел под маской.

— Отравила? Какой яд?

— Тральб.

Убийца долго молчал. Затем коротко спросил:

— Сколько?

Чародейка пожала плечами:

— Сколько было у целителя. Четыре флакона. Он сказал, им лечат тремор у стариков.

Ага. Только доза в каплю.

— Когда?

— Недавно.

— Значит, вряд ли кто-то успел его выпить.

— Ну, может, только караульный-другой.

— Жди здесь, девочка.

Калам бесшумно скользнул во тьму, остановился, когда завидел у частокола трёх воинов. Прежде они сидели. Теперь нет. Зато на земле что-то шевелилось. Убийца подкрался ближе.

Три фигуры бились в конвульсиях, судорожно дёргали руками и ногами. На губах белела пена, а из выпученных глаз сочилась кровь. Все трое обделались. Рядом лежал мех с водой в пятне мокрого песка, который быстро укрывал ковёр накидочников.

Убийца обнажил «свинокол». Нужно действовать осторожно: если прикоснуться к крови, слюне или иной жидкости, можно разделить их судьбу. Воины будут так мучиться — для них, наверное, целую вечность — до самого рассвета, пока либо сердце не разорвётся, либо не умрут от обезвоживания. Самое ужасное, что тральб куда чаще приводил ко второму, чем к первому.

Калам подобрался к ближайшему воину. Увидел блеск узнавания в мокрых глазах. Поднял нож. Во взгляде мелькнуло облегчение. Убийца вогнал тонкий клинок в левый глаз караульного.

Тело на миг напряглось, затем обмякло с хриплым вздохом.

Калам быстро повторил то же с остальными двумя.

Затем тщательно вытер нож о песок.

С неба, шелестя крыльями, опускались накидочники. Их нагнали охотники-ризаны. Отовсюду послышался хруст хитина.

Калам обернулся в сторону лагеря. Нужно разбить бочки. Эти воины, конечно, враги Империи, но даже они заслуживают более милосердной смерти.

Тихий стук заставил его обернуться.

С каменного «балкона» упала, разматываясь в полёте, верёвка. По ней начали быстро и бесшумно спускаться фигуры.

Значит, у них там стоял дозорный.

Убийца ждал.

Всего трое, из оружия — только кинжалы. Все двинулись вперёд, но один вдруг замер за дюжину шагов до убийцы. Первый из осаждённых оказался рядом с Каламом.

— И кто ж ты такой, Худ тебя дери? — прошипел он так, что во рту блеснули золотые зубы.

— Малазанский солдат, — прошептал в ответ Калам. — Это ваш маг там застрял? Мне нужна его помощь.

— Говорит, он не может…

— Знаю. У меня нож из отатарала. Близко подходить не нужно — нужно только опустошить бочки с водой в лагере.

— Зачем? Тут источник — всего полсотни шагов по тропе. Они просто заново их наполнят.

— У вас тут есть ещё один союзник, — сообщил Калам. — И она отравила воду тральбом. Как думаешь, что случилось с этими несчастными ублюдками?

Второй человек хмыкнул:

— То-то мы удивлялись. Мерзкое дело, ничего не скажешь. Но они меньшего и не заслуживают. Как по мне, пускай всё остаётся как есть.

— Может, пусть капитан Добряк решит? Он тут за главного, верно?

Солдат нахмурился. Заговорил его товарищ:

— Мы не затем спустились. Мы должны тебя забрать с собой. И раз ты говоришь, что есть ещё одна, — и её тоже.

— И что мы там будем делать? — поинтересовался Калам. Он чуть было не добавил: «С голоду помирать? Или от жажды?» Но затем вдруг понял, что солдаты перед ним не выглядят ни истощёнными, ни обезвоженными. — Вы там собираетесь вечно сидеть?

— А хоть бы и так! — взорвался второй солдат. — Мы же в любой момент можем уйти. Есть запасные выходы. Только вот вопрос: а дальше-то что? Куда нам идти? Вся страна хочет попить малазанской крови.

— Вы последние вести какие слышали? — спросил Калам.

— Ни Худа мы вообще не слышали. С тех самых пор, как ушли из Эрлитана. Похоже было на то, что Семь Городов больше не входят в Малазанскую империю и никто не поскачет нас спасать. Иначе уже бы пришли.

Убийца некоторое время смотрел на обоих солдат, затем вздохнул:

— Ясно, нам нужно поговорить. Но не здесь. Давайте я приведу девочку — мы пойдём с вами. При условии, что ваш маг мне окажет услугу, о которой я попросил.

— Маловато будет, — проворчал второй солдат. — Прихвати для нас Ирриза. Нам охота с этим раздутым капралом поговорить по душам.

— Капралом? Вы что, не знаете, что он теперь капитан? Вы его хотите? Ладно. Маг ваш уничтожает воду в бочках. Я пришлю к вам девочку — и помягче с ней. И все возвращайтесь наверх. Мне придётся повозиться.

— На таких условиях — пойдёт.

Калам кивнул и двинулся обратно, туда, где оставил Синн.

Девушка никуда не ушла, но не пряталась, а танцевала под одной из башен, вертелась на песке с раскинутыми руками так, что ладони трепетали, точно крылышки накидочника.

Убийца предупредительно зашипел, когда подобрался ближе. Она замерла, увидела его и поспешила навстречу.

— Тебя так долго не было! Я думала, ты погиб!

И пустилась в пляс?

— Я — нет, а вот трое караульных умерли. Я связался с солдатами в крепости. Они нас пригласили внутрь — условия там, похоже, пристойные. Я согласился.

— А как же завтрашний штурм?

— Он провалится. Слушай, Синн, они могут в любой момент уйти из Б’ридиса — незаметно, мы сможем отправиться в Рараку, как только убедим Добряка. А теперь — за мной, и тихо.

Они вдвоём вернулись туда, где ждали трое малазанцев.

Калам хмуро взглянул на взводного мага, но тот в ответ ухмыльнулся:

— Дело сделано. Всё легко, когда тебя нет рядом.

— Хорошо. Это Синн — она тоже знает толк в магии. А теперь идите.

— Да пребудет с тобой удача Госпожи, — сказал один из солдат.

Убийца ничего не ответил, повернулся и направился обратно в лагерь. Он возвратился к своему шатру, вошёл и присел на корточки рядом с дорожным мешком. Порывшись, вытащил кошель с бриллиантами и вынул один наугад.

Калам поднёс камешек близко к глазам и некоторое время пристально разглядывал. Внутри гранёного алмаза клубились смутные тени. Бойся теней, даже дары приносящих.[4] Убийца потянулся за спину, ухватил один из плоских камней, которыми придавили стенки шатра, и положил бриллиант на его пыльную поверхность.

Костяной свисток, который дал Каламу Котильон, висел на шнурке у шеи. Убийца вытащил его и приложил к губам. «Дунешь сильно, разбудишь всех сразу. Дуй легонько и точно на один из камней, тогда разбудишь только одного». Калам понадеялся, что уж бог-то знал, о чём говорил. Лучше бы, конечно, это не были игрушки Престола Тени… Он наклонился вперёд так, что свисток оказался на расстоянии ладони от бриллианта.

И легонько дунул.

Ни звука. Нахмурившись, Калам отвёл свисток от губ и принялся осматривать. Но его отвлёкло тихое позвякивание.

Бриллиант рассыпался облачком блестящей пыли.

Из которого поднялась тень.

Вот этого я и боялся. Азал. Демон с тех территорий во владениях Тени, что граничили с землями апторов. Видели их редко, и никогда — более, чем одного за раз. Безмолвные создания, похоже, не были способны разговаривать. Как Престол Тени умудрялся ими командовать, оставалось загадкой.

Изогнувшись, демон заполнил собой шатёр, припал на все шесть лап, шипы на массивном хребте царапнули ткань по обе стороны от центральной распорки. Из-под чёрного, покатого лба на Калама взглянули, моргая, синие, слишком человеческие глаза. Пасть была широкой, нижняя губа странно выдавалась вперёд, что придавало лицу демона вечно надутое выражение. Вместо носа темнели два узких отверстия. Грива тонких, иссиня-чёрных волос свисала до земли. И никаких половых признаков. Мощный торс крест-накрест пересекала сложная сбруя из ремней, на которых висело оружие. Впрочем, всё оно казалось на вид довольно бесполезным.

Ступней у азала не было — все конечности были оснащены широкими, плоскими, толстопалыми ладонями. В мире Тени эти демоны обитали в лесах, где устраивали жилища высоко под спутанными кронами деревьев, и спускались вниз лишь по зову.

По зову… только затем, чтобы оказаться в плену, в бриллианте. На его месте я бы сейчас был очень сильно недоволен.

Вдруг демон улыбнулся.

Калам отвёл глаза, размышляя, как сформулировать свою просьбу. Захвати капитана Ирриза. Живого, но так, чтоб не поднял шума. И найди меня у верёвки. Тут многое придётся объяснять, а раз уж этот зверь не умеет говорить…

Азал вдруг повернулся, плоские ноздри задрожали. Широкая, крупная голова качнулась вниз на длинной шее, увитой толстыми мускулами. Демон принюхался к земле у задней стенки шатра.

Которую пропитала моча из выгребной ямы.

Азал тихонько закудахтал, а затем развернулся и поднял одну из задних ног. Из складок кожи в промежности вывалились два пениса.

Две струи хлынули на подмокший ковёр.

Калам отшатнулся от вони, выскочил за полог, в холодный ночной воздух, и упал на четвереньки, пытаясь подавить рвотные позывы.

В следующий миг наружу выскользнул демон. Поднял голову, принюхался, а затем метнулся в тень — и исчез.

В направлении шатра капитана.

Калам с трудом набрал полную грудь чистого воздуха, медленно вернул дыхание в норму.

— Ладно, щеночек, — тихо прохрипел он, — похоже, ты мысли мои читаешь.

Вскоре он присел на корточки, задержал дыхание и сунул руку в шатёр, чтобы вытащить наружу мешок, а затем, пошатываясь, двинулся к скальной стене.

Оглянувшись, убийца заметил, что то ли дым, то ли пар вьётся из-под полога его шатра, а изнутри всё громче раздаётся тихое потрескивание.

О, боги, и кому после этого нужен флакон тральба?

Калам быстро потрусил к верёвке, которая по-прежнему болталась под «балконом».

Сноп искр, затем языки пламени вырвались из его бывшего шатра.

Такое событие вряд ли пройдёт незамеченным. Калам прошипел проклятье и со всех ног помчался к верёвке.

В лагере послышались тревожные возгласы. Затем крики и вопли, каждый из которых заканчивался странным хриплым писком.

Заскользив пятками по земле, убийца остановился под скальной стеной, обеими руками вцепился в верёвку и начал карабкаться вверх. Он уже был на полпути к «балкону», когда известняковая стена вдруг содрогнулась так, что посыпалась пыль. Вниз покатились камешки. И рядом с Каламом возникла могучая тень, которая цеплялась лапами прямо за желобки в камне. Под мышкой у демона висел Ирриз — без сознания и в постельном белье. Азал словно тёк вверх по стене, хватаясь руками за неровные тени, точно они были стальными перекладинами. В следующий миг он оказался уже у кромки «балкона», перебросил себя через край и скрылся из глаз.

И каменный уступ застонал.

Сверху вниз по нему побежали трещины.

Калам задрал голову и увидел, что весь «балкон» просел и вот-вот отвалится от основной стены.

Мокасины убийцы яростно заскользили по камню, когда тот попытался отодвинуться в сторону. И в этот миг увидел, как длинные нечеловеческие руки ухватились за край уступа. Обвал прекратился.

Да к-как же, Худом клянусь…

Убийца вновь начал карабкаться. Через несколько мгновений он добрался до «балкона», подтянулся и перевалился через край.

Азал во весь рост растянулся на уступе. Двумя руками он держал край. Ещё три вцепились в тени на скальной стене над маленьким дверным проёмом. С демона, точно слои кожи, сходили тени — человекодобные фигуры растянулись, удерживая «балкон» от падения… и рвались от неимоверного напряжения. Как только Калам выбрался на плоскость, хруст и треск послышались оттуда, где «балкон» соединялся со скальной стеной, — и просел примерно на ширину ладони.

Убийца метнулся ко входу, заметил во мраке перекошенное ужасом лицо — взводный маг.

— Назад! — прошипел Калам. — Это друг!

Маг протянул руку и ухватил убийцу за предплечье.

«Балкон» ушёл из-под ног, как только Калама втащили в коридор.

Оба человека споткнулись о неподвижное тело Ирриза и упали.

Всё вздрогнуло, и снизу послышался оглушительный грохот. Эхо долго не стихало.

Из-за перемычки двери возникла голова алаза. Демон ухмылялся.

На небольшом расстоянии от них в коридоре сгрудился взвод солдат. Синн повисла на руке одного из них. Видимо, это её сводный брат, решил Калам, неуверенно поднимаясь на ноги.

Один из двух солдат, с которым убийца говорил раньше, протиснулся мимо Калама и — с бо́льшим трудом — алаза, подобрался к выходу. Вскоре он сообщил:

— Там всё тихо, сержант. Только в лагере бардак. Никого не вижу…

Другой знакомый солдат нахмурился:

— Никого, Колокол?

— Да. Будто все разбежались.

Калам промолчал, хотя у него возникли некоторые подозрения.

Было что-то особенное в тех тенях, которыми владел демон…

Взводный маг выбрался из-под Ирриза и сказал убийце:

— Друг у тебя очень уж страшный. И не имперский. Владения Тени?

— Временный союзник, — ответил Калам, пожимая плечами.

— Насколько временный?

Убийца повернулся к сержанту:

— Ирриза я доставил — что вы с ним собираетесь сделать?

— Ещё не решили. Девочка сказала, тебя зовут Ульфас. Это правда? Генабакское баргастское имя? Был ведь, кажется, один военный вождь, которого так звали? Его ещё убили в Чернопёсьем лесу.

— Я не собирался сообщать Ирризу своё настоящее имя, сержант. Я «мостожог». Калам Мехар. В чине капрала.

Воцарилась тишина.

Потом маг вздохнул:

— А вас разве не объявили вне закона?

— Финт, один из хитрых планов Императрицы. Дуджеку нужно было на время развязать руки.

— Ладно, — буркнул сержант. — Не важно, правду ты говоришь или нет. Мы о тебе слыхали. Я — сержант Шнур. Ротный маг — Эброн. А это Колокол и капрал Осколок.

Капрал оказался сводным братом Синн, на его неподвижном лице отражалось потрясение от её внезапного появления.

— Где капитан Добряк?

Шнур поморщился:

— Рота — то, что от неё осталось, — внизу. Мы потеряли капитана и лейтенанта пару дней назад.

— Потеряли? Как?

— Они, хм, упали в колодец. Утонули. Так, во всяком случае, заключил Эброн, когда спустился туда и разобрался в ситуации. Там подземная река — быстрое течение. Несчастных ублюдков просто смыло.

— И как же два человека могут одновременно упасть в колодец, сержант?

Тот оскалил золотые зубы:

— Разведку проводили, наверное. Кстати, капрал, сдаётся мне, я тебя старше по званию. К тому же я тут последний живой сержант. Если уж ты не объявлен вне закона, значит, по-прежнему солдат Империи. И как солдат Империи…

— Ладно, поймал меня, — пробормотал Калам.

— Пока что пойдёшь в мой старый взвод. Ты старше капрала Осколка, так что будешь главным.

— Хорошо, и каков состав взвода?

— Осколок, Колокол и Хромой. Колокола ты уже знаешь. Хромой внизу. Он ногу сломал во время обвала, но она быстро заживает. Всего осталось полсотни и один солдат. Вторая рота Ашокского полка.

— Похоже, осаждающих у вас не осталось, — заметил Калам. — Мир не стоял на месте, пока вы здесь сидели, сержант. Думаю, нужно вам рассказать, что я знаю. Есть альтернативы тому, чтобы просто ждать здесь — как бы это удобно ни было — до самой старости… ну или пока не потонешь внезапно.

— Да, капрал. Потом доложишь. И если мне понадобится совет на предмет, что делать дальше, ты — первый в очереди. А теперь хватит болтать. Пора спускаться вниз — и найди-ка лучше поводок для своего треклятого демона. И прикажи, чтоб больше не лыбился.

— Это тебе самому придётся ему сказать, сержант, — процедил Калам.

Эброн взорвался:

— Малазанской империи не нужны союзники из владений Тени! Избавься от него!

Убийца покосился на мага:

— Как я уже говорил, чародей, в мире произошли изменения. Сержант Шнур, милости прошу попробовать надеть ошейник на этого азала. Но сперва скажу — хоть ты и не просил у меня совета — пусть эти палки и ковырялки у него на ремнях не так уж страшно выглядят, он только что лишил жизни пять сотен мятежников. И сколько у него на это ушло времени? Ну, может, пятьдесят ударов сердца. Делает он то, о чём я попрошу? А вот этот вопрос неплохо бы обдумать как следует, верно?

Шнур долго и внимательно смотрел на Калама:

— Ты что, мне угрожаешь?

— Я уже некоторое время работаю один, сержант, — тихо ответил убийца, — и стал оттого несколько тонкокожим. Я приму твой взвод. Я даже буду исполнять твои приказы, если они не окажутся совсем идиотскими. Если тебе что-то не нравится, обращайся к моему сержанту, когда его в следующий раз увидишь. Зовут его Скворец. Кроме самой Императрицы, он — единственный человек, перед которым я отчитываюсь. Придумал мне применение? Ладно. Мои услуги для тебя доступны… на время.

— У него какое-то секретное задание, — пробормотал Эброн. — Приказ Императрицы, наверное. Думаю, его зачислили обратно в Когти — он ведь там начинал, верно?

Шнур призадумался, затем пожал плечами и отвернулся:

— У меня от этого всего голова трещит. Пошли вниз.

Калам смотрел вслед сержанту, который протиснулся мимо группы солдат и зашагал прочь по коридору. Чую, не очень-то мне здесь понравится.

Синн снова начала пританцовывать.

Над горизонтом навис облачный меч тёмного железа, — массивный, синюшный клинок, в котором проблёскивали молнии, набухал всё больше. Ветер улёгся, и казалось, что остров на пути острия этого меча вовсе не приближается. Резчик подошёл к единственной мачте и начал готовить к шторму обвисший парус.

— Я на какое-то время сяду на вёсла, — сказал юноша. — Примешь руль?

Пожав плечами, Апсалар перебралась на корму.

Шторм по-прежнему лежал позади плавучего острова Авали, над которым застыли вечным покрывалом тяжёлые тучи. Кроме крутого берега, возвышенностей на нём не было видно. Скованные полумраком заросли кедров, елей и пихт казались непроходимыми.

Резчик ещё некоторое время разглядывал остров, затем оценил скорость, с которой приближался шторм. Уселся на банку за мачтой и взялся за вёсла.

— Может, успеем, — сказал он, когда лопасти упали в мутную воду.

— Остров его разобьёт, — ответила Апсалар.

Юноша прищурился, глядя на неё. Впервые за много дней она сказала хоть что-то, что не пришлось из неё вытягивать клещами.

— Ну, может, я и пересёк треклятый океан, но в морях всё равно ничего не понимаю. Как способен остров без единой горы разбить шторм?

— Обычный остров и не способен, — отозвалась девушка.

— Ага, понятно.

Он замолчал. Это знание пришло к ней из воспоминаний Котильона, которые, похоже, добавляли ещё одну каплю в чашу страданий Апсалар. Бог вновь явился к ним, стал третьим, невидимо стоял между ними. Резчик рассказал ей о призрачном видении, о словах Котильона. Горечь — и, похоже, едва сдерживаемую ярость — вызвало у неё то, что бог выбрал в слуги именно Резчика.

Выбор нового имени с самого начала ей не понравился, а то, что он теперь стал, по сути, прислужником бога — Покровителя убийц, глубоко её ранило. Задним умом юноша понимал: наивно было надеяться, что всё это поможет им сблизиться.

Апсалар была несчастлива на своём собственном пути — это понимание глубоко потрясло даруджийца. От своей холодной, жестокой сноровки убийцы ни удовольствия, ни даже удовлетворения она не испытывала. Когда-то Резчику казалось, что умение — само по себе награда, что отточенный навык — сам себе оправдание: они порождают желания, а удовлетворение этих желаний — удовольствие. Человека влечёт к его ремеслу — в Даруджистане ведь он сам стал вором не по необходимости. Не голодал на улицах города, не пострадал от человеческой жестокости. Он воровал исключительно ради удовольствия — и потому что это у него хорошо получалось. Будущее воровского маэстро казалось достойной целью в жизни, а печальная известность ничем не отличалась от уважения.

Но теперь Апсалар пыталась показать ему, что умение само себя не оправдывает. Что нужда выбирает собственные пути, и нет никакой особой чести в том, чтобы оказаться на них.

И оказалось, что он ведёт с Апсалар какую-то скрытную войну, оружием в которой служили недомолвки и молчание.

С кряхтением даруджиец налёг на вёсла. На море уже поднялась зыбь.

— Ну, надеюсь, что ты права, — пробормотал он. — Убежище нам бы пригодилось… хотя, судя по тому, что сказал Узел, у обитателей Плавучего Авали какая-то беда.

— Тисте анди, — сказала Апсалар. — Кровные родичи Аномандра Рейка. Он их здесь поселил, чтобы охранять Престол.

— Не помнишь, Танцор — или Котильон — с ними разговаривал?

Взгляд тёмных глаз на миг встретился с его собственным, затем она покосилась в сторону.

— Лишь кратко. Эти тисте анди слишком много лет провели в полной изоляции. Владыка оставил их здесь и больше не возвращался.

— Ни разу?

— Тут всё… сложно. Как видишь, побережье негостеприимное.

Резчик подтянул вёсла на борт и поёрзал на банке.

Впереди высились утёсы из тёмно-серого песчаника, вылизанные волнами так, что ложились волнистыми гребнями и уступами.

— Ну, причалим-то мы без проблем, но я понимаю, что ты имеешь в виду. Вытащить шлюпку на сушу негде, а если привязывать, так волны её измолотят о скалы. Предложения есть?

Шторм — или сам остров — вздохнул так, что парус натянулся. Каменистый берег быстро приближался.

Небесный рокот тоже звучал уже совсем рядом, и Резчик заметил, как согнулись, задрожали верхушки деревьев, встречая первые порывы яростного ветра, который вытянул тучи над островом длинными, кривыми щупальцами.

— Нет предложений, — наконец ответила Апсалар. — Есть ещё одна опасность — течения.

Это он уже и сам заметил. Остров и вправду дрейфовал по волнам, ничто не привязывало его к морскому дну. Рядом со скалами вихрились водовороты. Вода прокатывалась под островом и выбрасывалась позади, бурлила вдоль всего побережья.

— Храни нас Беру, — пробормотал Резчик, перебираясь на нос. — Нелегко придётся.

Апсалар развернула шлюпку и пошла курсом, параллельным берегу.

— Высматривай плоский выступ у самой воды, — крикнула она. — Может, сумеем на него вытащить лодку.

На это Резчик ничего не сказал. Для такого задания потребовалась бы сила четырёх крепких мужчин, а то и больше… но так мы хоть целыми выберемся на берег. Течение ухватилось за днище лодки, начало бросать её из стороны в сторону. Оглянувшись, юноша увидел, как Апсалар борется с рулём, пытаясь выровнять курс.

На бесчисленных выступах и извивах тёмно-серого песчаника была наглядно записана история постоянно изменчивых уровней моря. Резчик вообще не мог себе представить, как остров может плавать. Если в этом замешаны чары, то мощь их должна быть неимоверной, и всё же — очевидно, даже её не хватало.

— Смотри! — вдруг выкрикнул даруджиец, указывая рукой на широкий выступ на высоте ладони над бурлящей водой.

— Готовься, — приказала Апсалар, привстав на корме.

Резчик с мотком верёвки в левой руке подобрался к борту, чтобы перепрыгнуть на выступ. Когда лодка подошла ближе, юноша заметил, что каменный выступ был очень тонким, вода подмыла его снизу.

Берег стремительно приближался. Резчик прыгнул.

Приземлился, расставив ноги, согнул колени так, что присел на корточки.

Раздался громкий треск, а потом камень ушёл из-под мокасин. Холодная вода прильнула к лодыжкам. Даруджиец потерял равновесие, взвизгнул и повалился спиной вперёд. Позади волна, накрывшая собой обвалившийся уступ, потянула лодку к скалам. Резчик упал в воду, а миг спустя над его головой пронеслось покрытое коркой дно.

Течение резко потащило юношу в ледяную глубину. Левой пяткой он врезался в скалу, но удар слегка смягчил тонкий покров водорослей.

Вниз — его с ужасающей скоростью волокло в глубину.

А потом скала рядом исчезла, и течение унесло Резчика под остров.

Голова разрывалась от рокочущего рёва воды вокруг. Последний глоток воздуха уже почти истаял в лёгких. Что-то сильно ударило его в бок — обломок борта шлюпки, — значит, лодка разбилась. И Апсалар либо оказалась где-то в воде рядом с ним, либо успела выпрыгнуть на скалу. Юноша понадеялся на последнее, так они хоть не утонут оба — поскольку ему-то оставалось только утонуть.

Прости, Котильон. Надеюсь, ты многого от меня и не ожидал…

Резчик снова ударился о камень, течение прокатило его вдоль скальной стены, затем рвануло вверх и вдруг — выплюнуло.

Он замахал руками, пытаясь уцепиться за неподвижную воду. В висках ударами молота грохотал пульс. Паника охватила юношу, точно лесной пожар, он потерял голову, дёрнулся в последний раз.

И вырвался правой рукой в холодный воздух.

А в следующий миг на поверхность вырвалась и голова.

Горьковатый, ледяной воздух полился в лёгкие сладким мёдом. Кромешная темнота — заполошное дыхание тонуло в ней, не возвращаясь эхом.

Резчик позвал Апсалар, но ответа не было.

Тело быстро немело. Выбрав направление наугад, он поплыл.

И скоро уткнулся в каменную стену, покрытую густой, склизкой растительностью. Юноша потянулся вверх, но нащупал лишь отвесную скалу. Он поплыл вдоль неё, чувствуя, как слабеют руки и ноги, как просачивается в мышцы мертвенная усталость. Он продолжал бороться, но знал, что воля его слабеет.

А потом вытянутая ладонь шлёпнулась на плоский выступ. Резчик забросил на него обе руки. Отяжелевшие от холода ноги тянули вниз. Застонав, он попытался выбраться из воды, но сил не хватило. Прорыв пальцами борозды в слизи на камне, он медленно сполз обратно.

Вдруг на плечи Резчику легли руки, сжали мокрую ткань железной хваткой. Кто-то рывком вытащил юношу из воды и положил на уступ.

Всхлипывая, Резчик лежал неподвижно. Его била крупная дрожь.

В конце концов он услышал какое-то потрескивание, которое звучало как будто со всех сторон одновременно. Воздух потеплел, разгорелось слабое свечение.

Даруджиец перевернулся на бок. Он ожидал увидеть Апсалар. Но над ним стоял невероятно высокий бородатый старик с длинными, спутанными волосами. Кожа незнакомца была чёрной как смоль, а глаза — точно глубоко посаженные, янтарные угольки. С потрясением Резчик осознал, что они были единственным источником света в пещере.

Водоросли со всех сторон сохли, скукоживались от волн жара, исходивших от старика.

Уступ шириной всего в несколько шагов оказался единственным плоским отрезком слизистого камня над водой, обрамлённым по сторонам отвесными стенами.

Резчик вновь почувствовал свои ноги, от одежды начал подниматься пар. Юноша неуверенно сел.

— Спасибо, сэр, — проговорил он по-малазански.

— Обломки твоего челна заполонили водоём, — ответил незнакомец. — Полагаю, ты захочешь что-нибудь выловить.

Резчик извернулся так, чтобы взглянуть на воду, но ничего не смог разглядеть.

— Со мной была спутница…

— Ты попал сюда один. Вероятно, спутница твоя утонула. Только одно течение приносит жертв сюда. Остальные ведут лишь к смерти. На самом острове есть только одно место, где можно причалить, и вы его не нашли. В последнее время здесь мало трупов, учитывая, что мы сейчас далеко от обитаемых земель. И прекратили торговлю.

Старик говорил с заминками, словно позабыл, как это — пользоваться словами. Стоял он тоже несколько неуклюже.

Утонула? Скорей уж, выбралась на берег. Жалкая смерть, которой я чудом избежал… нет, это не для Апсалар. Хотя… Она ведь ещё не стала бессмертной и оставалась столь же уязвимой для жестокого равнодушия этого мира, как и все прочие. Эту мысль юноша попытался отодвинуть подальше.

— Ты оправился?

Резчик поднял глаза:

— Как ты меня нашёл?

Старик пожал плечами:

— Таков мой долг. Ныне, если можешь идти, нам пора.

Даруджиец рывком поднялся. Одежда на нём уже почти полностью высохла.

— Ты обладаешь необычными дарованиями, — заметил юноша. — Меня зовут… Резчик.

— Можешь звать меня Даристом. Нам не следует мешкать. Одного лишь присутствия жизни в этом месте может оказаться довольно, чтобы разбудить его.

Древний тисте анди повернулся к скальной стене. По его жесту возникла дверь, за которой вилась вверх лестница.

— Всё, что уцелело после крушения твоего челна, ждёт наверху, Резчик. Идём же.

Даруджиец пошёл следом за стариком.

— Разбудить? Кого разбудить?

Дарист не ответил.

Потянулась практически бесконечная череда истёртых и крутых, покрытых слизью ступеней. Ледяная вода высосала из Резчика все силы, поэтому юноша карабкался по ним всё медленнее. Снова и снова Даристу приходилось останавливаться и ждать юношу, но тисте анди хранил молчание и невозмутимое выражение лица.

В конце концов они вышли в ровный коридор, обрамлённый по сторонам колоннами из грубо обтёсанных кедров. Во влажном и пыльном воздухе разлился острый запах древесины. И ни одной живой души вокруг.

— Дарист, — спросил Резчик, пока они шагали по коридору, — мы всё ещё под землёй?

— Да. Но мы пока что и не будем подниматься на поверхность. На острове враги.

— Как? Кто? И что с Престолом?

Дарист резко остановился, развернулся, глаза его загорелись ярче:

— Вопрос безрассудный и непрошеный. Что привело тебя, человек, на Плавучий Авали?

Резчик помедлил. Отношения между теперешними правителями владений Тени и тисте анди никогда особо тёплыми не были. И Котильон даже не намекал, что придётся иметь дело с Чадами Тьмы. Их ведь поселили здесь именно ради того, чтобы никто не занял истинный Трон Тени.

— Меня прислал один маг — учёный. Исследования заставили его счесть, что остров — и то, что на нём находится, — под угрозой. Он желает узнать природу этой угрозы.

Дарист некоторое время молчал, его морщинистое лицо по-прежнему оставалось невыразительным. Затем тисте анди спросил:

— Как же зовут этого учёного?

— Эм-м, Барук. Знаешь его? Он живёт в Даруджистане…

— Мир за пределами этого острова меня не беспокоит, — отозвался Дарист.

Вот поэтому, старик, вы и попали в беду. Котильон был прав.

— Тисте эдур вернулись, да? Чтобы забрать Трон Тени. Но вас здесь оставил Аномандр Рейк, чтобы…

— Он ещё жив, верно? Если возлюбленный сын Матери Тьмы недоволен тем, как мы справляемся со своим заданием, пусть уж изволит прийти и сказать нам об этом лично. Тебя ведь прислал сюда не какой-то там смертный чародей, да? Ты преклонил колени перед носителем Драгнипура? Что же, он вновь претендует на кровное родство с тисте анди? Отрёкся от своей драконьей крови?

— Откуда мне знать?..

— Выглядит он ныне стариком — куда старше меня? А, вижу, ответ ясно написан на твоём лице. Не отрёкся. Что ж, можешь вернуться к нему и сказать, что…

— Постой! Не служу я Рейку! Да, я его видел, лично и не очень давно, и выглядел он тогда молодо. Но я перед ним не падал на колени — видит Худ, он тогда всё равно был слишком занят! Слишком занят дракой с демоном, чтобы со мной разговаривать! Мы только встретились, и всё. Я не понимаю, о чём ты говоришь, Дарист. Извини. Так что я уж никак не смогу его найти и передать, что бы ты там ни хотел ему сообщить.

Тисте анди ещё некоторое время разглядывал Резчика, затем развернулся и продолжил путь.

Даруджиец зашагал следом. В мыслях его царил полный разброд. Одно дело — принять поручение от бога, но чем дальше он продвигался по этому жуткому пути, тем более незначительным, неважным себя чувствовал. Раздор между Аномандром Рейком и тисте анди с Плавучего Авали… это ведь, в общем-то, не его дело. По плану нужно было незаметно пробраться на остров и никому не показываться. Проверить, правда ли то, что эдур отыскали это место. Хотя кто скажет, как Котильон распорядится таким знанием?

Вот об этом мне стоит подумать, наверное. Проклятье, Резчик! У Крокуса сразу бы возникли вопросы! Видит Маури, он бы куда дольше колебался, прежде чем принять такой договор с богом. Если бы вообще его принял! Да, новая личина давала некоторое чувство порядка — он думал, что так обретёт бо́льшую свободу. Но теперь, похоже, выходило, что по-настоящему свободным был как раз Крокус.

Свобода, впрочем, не приносила счастья. Более того, быть свободным означало жить в отсутствии — ответственности, преданности, давления, порождённого чужими ожиданиями. Эх, невзгоды помутили мой взор. Невзгоды иугроза истинного горя, которая подбирается всё ближе — нет! Наверняка она жива! Где-то там, наверху. На острове, на который напали…

— Дарист, пожалуйста, подожди чуть-чуть.

Высокий тисте анди остановился.

— Я не вижу причин отвечать на твои вопросы.

— Меня беспокоит… моя спутница. Если она жива, она оказалась где-то над нами, на поверхности. Ты сказал, что на острове враги. Я боюсь за неё…

— Мы чувствуем присутствие чужаков, Резчик. Над нами тисте эдур. Но никого более. Она утонула, эта твоя спутница. Не стоит держаться за надежду.

Даруджиец вдруг сел на пол. Его замутило, сердце сбилось с ритма от боли. И отчаяния.

— Смерть — не самая жестокая участь, — проговорил сверху Дарист. — Если она была тебе другом, ты будешь тосковать по её обществу, и в том — истинная причина твоего горя. Ты жалеешь себя самого. Мои слова могут тебе не понравиться, но они рождены опытом. Я пережил смерть многих своих сородичей и скорблю о пустоте в жизни, которую они прежде заполняли. Однако эти потери лишь помогают смириться со своей собственной неизбежной гибелью.

Резчик уставился на тисте анди:

— Извини, Дарист. Ты, может, и стар, но ещё и глуп. И я начинаю понимать, почему Рейк тебя здесь оставил, а потом позабыл. А теперь — заткнись, будь добр.

Юноша рывком поднялся. Он чувствовал себя опустошённым, но решил ни за что не поддаваться отчаянию, которое грозило захлестнуть даруджийца с головой. Потому что именно это и сделал он, тисте анди, — сдался.

— Твой гнев меня не ранит, — произнёс Дарист, затем повернулся и указал на двойные двери прямо перед ними. — Там ты сможешь отдохнуть. Там же лежат спасённые вещи.

— И ты мне ничего не расскажешь о битве наверху?

— Что тебе сказать, Резчик? Мы проиграли.

— Проиграли?! Сколько вас осталось?

— Здесь, в Обители, где стоит Трон, — только я. Теперь же — отдохни. Скоро у нас будут гости.

Яростный вой отозвался в костях Онрака, но неупокоенный воин знал, что спутник ничего не слышит. Ибо это выли два духа, заключённых в огромных звериных статуях, что высились на равнине перед ними.

Над головой туча раскололась надвое и быстро таяла, рассыпаясь на тонкие волокна. По небу плыли три луны — и два солнца. Свет тёк бесчисленными оттенками, пока луны карабкались вверх по невидимым нитям. Странный, тревожный мир, подумал Онрак.

Буря улеглась. В укрытии под маленьким холмом спутники переждали её, слушая, как ярится шквал у громадных статуй, завывает на усыпанных камнями улицах разрушенного города на равнине за ними. Теперь же воздух наполнился влагой.

— Что ты видишь, т’лан имасс? — спросил Трулл, который сидел, сгорбившись, спиной к сооружениям.

Пожав плечами, Онрак отвернулся от статуй, которые уже довольно долго рассматривал.

— Здесь скрыты загадки… о которых, думаю, ты знаешь больше моего.

Тисте эдур поднял глаза и криво усмехнулся:

— Вряд ли. Что ты знаешь о Псах Тени?

— Немного. Логросы лишь однажды столкнулись с ними. Давным-давно, во времена Первой империи. Всего их семь. Служат они неведомому хозяину, однако склонны чинить разрушения.

Трулл вновь ухмыльнулся и уточнил:

— Человеческой Первой империи или вашей?

— Я мало знаю о человеческой империи с таким названием. Лишь единожды, Трулл Сэнгар, призвали нас в самое её сердце, чтобы положить конец хаосу, порождённому одиночниками и д’иверсами. Во время той бойни мы Псов не видели.

Онрак оглянулся на огромного каменного пса.

— Заклинатели костей считают, — медленно проговорил т’лан имасс, — что создать подобие духа или бога значит уловить часть его существа, запереть её в этом подобии. Даже уложив камень на камень, ты сотворишь темницу. Как хижина отмечает границы власти смертного, так же и боги с духами запечатаны в избранных чертогах земли, камня или дерева… или предмета. Так сковывается могущество, и так с ним можно управляться. Скажи, тисте эдур согласны с подобным ходом мыслей?

Трулл Сэнгар поднялся на ноги:

— Думаешь, эти гигантские статуи возвели мы, Онрак? А ваши заклинатели считают, что могущество рождается как нечто лишённое формы и потому неуправляемое? И что вырезая подобие, идола — или выкладывая круг из камней, — и вправду порядком можно ограничить эту силу?

Онрак вскинул голову и некоторое время молчал.

— Тогда получится, что мы сами создаём своих богов и духов. Что вере необходима форма, и сотворение формы порождает жизнь. Но разве тисте эдур не были созданы Матерью Тьмой? Разве ваша богиня вас не сотворила?

Ухмылка Трулла стала ещё шире:

— Я говорил об этих статуях, Онрак. Но отвечаю тебе: я не знаю, вырезали ли эти монументы руки тисте эдур. Что до Матери Тьмы, то, быть может, создавая нас, она лишь отделила то, что было прежде неразделённым.

— Так вы тогда — тени тисте анди? Оторванные и отпущенные на волю по милости своей матери-богини?

— Но позволь, Онрак, мы ведь все оторваны и отпущены на волю.

— Двое Псов здесь, Трулл Сэнгар. Их души уловлены и заключены в камень. И есть ещё кое-что — эти подобия не отбрасывают тени.

— Как и сами Псы.

— Если они — лишь отражения, то должны ведь существовать и Псы Тьмы, от которых оторвались тени, — настойчиво продолжал Онрак. — Но никто никогда не слышал о таких…

Т’лан имасс вдруг замолчал. Трулл расхохотался:

— Похоже, ты больше знаешь о человеческой Первой империи, чем хочешь показать. Как там звали этого тирана-императора? А, не важно. Нам нужно идти дальше, в вратам…

— Дессимбелакис, — прошептал Онрак. — Основатель Первой империи людей, который исчез задолго до того, как они провели Обряд Зверя. Считалось, что он… превратился.

— Как д’иверс?

— Да.

— И зверей было?..

— Семь.

Трулл уставился на статуи, затем взмахнул рукой:

— Это не мы высекли. Нет, я не уверен, но в сердце своём не чувствую… родства. Эти статуи кажутся мне зловещими и жестокими, т’лан имасс. Псы Тени недостойны поклонения. Воистину, они неудержимы, дики и смертоносны. Чтобы повелевать ими, нужно воссесть на Трон Тени — как правитель, господин этих владений. Но более того — сперва придётся собрать все разрозненные осколки. Восстановить целостность Куральд Эмурланна.

— Этого и хотят добиться твои сородичи, — пророкотал Онрак. — Такая возможность меня тревожит.

Тисте эдур пристально посмотрел на т’лан имасса, затем пожал плечами:

— Я не разделял твоей тревоги по этому поводу — поначалу. Более того, останься эта цель… чистой, я бы по-прежнему стоял рядом со своими братьями. Но под покровом тайны во всём этом предприятии действует иная сила — не знаю какая, но очень хочу разорвать оный покров.

— Почему?

Трулла ошеломил этот вопрос, затем он поёжился:

— Потому что из моего народа она сотворила чудовище, Онрак.

Т’лан имасс направился к промежутку между двумя ближайшими статуями. Вскоре за ним двинулся и Трулл Сэнгар.

— Думаю, ты не знаешь, каково это — видеть, как сородичи движутся к неминуемому краху, видеть, как дух целого народа развращается, разлагается; биться, бороться, чтобы открыть им глаза — хотя бы так, как открылись твои собственные, когда судьба подарила на то шанс.

— Верно, — ответил Онрак, гулко топая по мокрой земле.

— И это не просто наивность, — продолжал тисте эдур, хромая следом за т’лан имассом. — То, что мы всё отрицаем, не сознаёмся в содеянном, — решение сознательное, усвоенное нами равнодушие прекрасно служит самым низменным, самым подлым нашим желаниям. Мы — долгоживущий народ, который ныне преклонил колени перед краткосрочными интересами…

— Если это кажется тебе необычным, — пробормотал т’лан имасс, — значит, тот, кто укрылся за завесой, нуждается в вас лишь ненадолго — если и вправду эта скрытая сила манипулирует тисте эдур.

— Любопытная мысль. Вероятно, ты прав. Тогда встаёт вопрос: когда эта краткосрочная цель будет достигнута, что станется с моим народом?

— Вещи, которые стали бесполезны, выбрасывают, — отозвался Онрак.

— Оставляют. Да…

— Если, конечно, — продолжил т’лан имасс, — они потом не будут представлять угрозы для того, кто их использовал. В противном случае ответ: уничтожить, когда они уже не нужны.

— В твоих словах звенит неприятная истина, Онрак.

— Я вообще не самый приятный собеседник, Трулл Сэнгар.

— Это я уже начал понимать. Ты говоришь, души двух Псов заключены в этих… в которых именно, кстати?

— Сейчас мы идём точно между ними.

— Что же они тут делают, интересно?

— Камень высекли так, чтобы заключить их внутри, Трулл Сэнгар. Сотворяя подобие, никто не спрашивает духа или бога, желают ли те такой ловушки. Да и зачем им? Нужда сотворять кумиров — это потребность смертных. Возможность увидеть своими глазами то, чему поклоняешься, в худшем случае даёт иллюзию контроля, а в лучшем — ложную уверенность в том, что можно договориться, сторговаться о своей собственной доле.

— А ты эти чувства, разумеется, считаешь жалкими, Онрак?

— Я большинство чувств считаю жалкими, Трулл Сэнгар.

— Думаешь, этих зверей здесь заключили навечно? Или они попадают сюда, когда гибнут?

Онрак пожал плечами:

— Терпеть не могу такие игры. У тебя есть свои подозрения и знания, но ты о них молчишь. И желаешь выпытать, что знаю, что чувствую об этих скованных духах я. Мне нет дела до судьбы этих Псов Тени. Скорей, я жалею — если и вправду их убили в каком-то ином мире и потом они оказались здесь, — что осталось лишь пятеро, ведь так меньше шансов, что мне самому представится возможность убить такого Пса. Думаю, я бы с радостью убил Гончую Тени.

Тисте эдур хрипло рассмеялся:

— Что ж, не буду спорить: уверенность в себе много значит. Но даже так, Онрак из Логросовых т’лан имассов, не думаю, что ты бы ушёл целым и невредимым из боя с Псом.

Неупокоенный воин замер и развернулся к Труллу Сэнгару:

— Есть камень и камень.

— Боюсь, я тебя не совсем понимаю…

В ответ Онрак обнажил свой обсидиановый меч. Подошёл к ближней из двух статуй. Передняя лапа изваяния была выше т’лан имасса. Он обеими руками поднял клинок, а затем с размаху ударил по тёмному, гладкому камню.

Воздух разорвал пронзительный треск.

Онрак пошатнулся, вскинул голову, глядя, как по громадной статуе побежали трещины.

Она задрожала, затем взорвалась облаком мелкой пыли.

Трулл Сэнгар завопил и отскочил назад, попытался убежать, но пыль накрыла его.

Туча шипела вокруг Онрака. Воин выпрямился, затем принял боевую стойку, когда увидел в сероватом мареве тёмный силуэт.

Снова грохот — на этот раз позади т’лан имасса. Взорвалась вторая статуя. Двойная туча затмила небо так, что опустилась внезапная тьма. Разглядеть что-то было можно лишь на дюжину шагов.

Зверь, который возник перед Онраком, был в холке того же роста, что и Трулл Сэнгар. Бесцветная шкура, глаза горят чёрным. Широкая, плоская голова, маленькие уши…

Сквозь сероватый морок пробились лучи двух солнц и слабый, отражённый свет лун — и Пёс отбросил два десятка теней.

Зверь оскалил клыки, которые могли размером соперничать с бивнями, беззвучно зарычал, приподняв губы так, что показались кроваво-красные дёсны.

И бросился.

Полуночным вихрем клинок Онрака устремился вперёд, чтобы запечатлеть поцелуй на толстой, мускулистой шее — но рассёк лишь пыльный воздух. Т’лан имасс ощутил, как на его груди смыкаются гигантские челюсти. Неодолимая сила вздёрнула его в воздух. Хрустнули кости. Воина тряхнуло так, что меч вылетел из рук и скрылся в пыльном сумраке…

Но не упал, потому что его поймала в полёте вторая пара челюстей.

Кости левой руки имасса разлетелись на два десятка кусочков под тугим покровом задубевшей кожи, а затем руку вовсе оторвали от тела.

Зверь с хрустом тряхнул его ещё раз, а затем бросил в воздух. И Онрак повалился разбитой грудой на землю, перекатился и больше не шевелился.

В голове Онрака рокотал гром. Он подумал, что можно ведь рассыпаться в пыль, но впервые не ощутил ни желания, ни, похоже, сил, чтобы сделать это.

Он лишился силы — Клятва разорвана, мощь Обряда вырвана из неупокоенного тела. Воин понял, что стал теперь таким же, как его павшие сородичи, получившие такие физические повреждения, что перестали быть единым целым со всеми остальными т’лан имассами.

Лёжа неподвижно, Онрак почувствовал тяжкую поступь одного из Псов, который подошёл и остановился над воином. Покрытый пылью и осколками нос ткнулся в него, толкнул изломанные рёбра в груди. И отодвинулся. Онрак слышал дыхание зверя — точно волны катятся с приливом в пещеру — чувствовал его присутствие как тяжесть во влажном воздухе.

Долгое время спустя Онрак понял, что Пёс уже не нависает над ним. И тяжёлые шаги уже не отдавались в мокрой земле. Будто оба зверя просто исчезли.

Затем рядом послышался скрип сапог, чьи-то руки оттащили его в сторону и перевернули. Сверху на воина уставился Трулл Сэнгар:

— Не знаю, слышишь ли ты меня ещё, — пробормотал он. — Но если тебя это хоть немного утешит, Онрак из Логросовых т’лан имассов, это были не Псы Тени. Наверняка не они. Эти были настоящие Псы Тьмы, друг мой. Боюсь даже представить себе, что́ ты выпустил здесь на волю…

Онрак сумел ответить сухим шёпотом:

— И как же меня отблагодарили.

Трулл Сэнгар оттащил разбитого т’лан имасса к низкой стене у края города и прислонил спиной к камню так, чтобы воин сидел.

— Хотел бы я знать, чем ещё я могу тебе помочь, — проговорил он, отступая на шаг.

— Если бы здесь были мои сородичи, — отозвался Онрак, — они бы провели все необходимые ритуалы. Отрезали бы мне голову от тела и нашли бы для неё подходящее место, откуда я мог бы взирать на вечность. Обезглавленный труп они бы расчленили и разбросали конечности. И забрали бы меч, чтобы вернуть его к месту моего рождения.

— Ого.

— Ты, разумеется, не можешь всё это сделать. Потому я вынужден продолжать, несмотря на текущее состояние.

С этими словами Онрак медленно поднялся на ноги, сломанные кости хрустели и трещали, на землю упали осколки.

Трулл хмыкнул:

— Мог бы подняться и раньше, до того, как я тебя сюда притащил.

— Более всего меня печалит потеря руки, — проговорил т’лан имасс, разглядывая изодранные мышцы на левом плече. — Мой меч предназначен для двуручного боя.

Пошатываясь, он подошёл туда, где валялся в грязи обсидиановый клинок. Когда неупокоенный воин наклонился, чтобы подобрать оружие, часть грудины просто отвалилась. Разогнувшись, т’лан имасс повернулся к Труллу Сэнгару.

— Я больше не чувствую присутствия врат.

— Думаю, мы их ни с чем не спутаем, — ответил тисте эдур. — Я бы сказал, найдём их ближе к центру города. А мы с тобой — та ещё парочка, а?

— Любопытно, почему Псы тебя не убили.

— Они явно хотели побыстрей убраться отсюда, — предположил Трулл и зашагал по улице напротив, а т’лан имасс последовал за ним. — Не уверен даже, заметили они меня или нет, — туча пыли была очень густая. Скажи, Онрак. Если бы здесь были другие т’лан имассы, они бы сделали с тобой всё это? Несмотря на то, что ты ещё… способен двигаться?

— Как и ты, Трулл Сэнгар, я ныне изгнан. Отсечён от Обряда. От своего народа. Моё существование теперь лишено смысла. Передо мной стоит последняя задача — найти других охотников, чтобы они свершили должное.

Улицу покрывал толстый слой влажного ила. Невысокие строения с обеих сторон — разрушенные почти до основания — были укрыты той же слизью, которая сглаживала все углы, поэтому казалось, будто город тает, плавится. Никаких шедевров архитектуры вокруг — улицы были завалены в основном лишь обожжённым кирпичом. И никаких признаков жизни.

Мучительно медленно они продолжали путь. Улица постепенно стала шире, превратилась в проспект, по сторонам которого возвышались пьедесталы, некогда украшенные статуями. Всюду виднелись кусты и вырванные с корнем деревья, равномерно серые, они начали приобретать какой-то неземной оттенок, поскольку в небе воцарилось теперь голубое солнце, окрасившее своими лучами бо́льшую луну в пурпурный цвет.

На дальнем конце проспекта находился мост через илистую канаву, бывшую прежде рекой. С одной стороны мост подпирала спутанная груда мусора и обломков, которая частично на него заползала. Среди щебня лежала небольшая коробка.

Когда они подошли к мосту, Трулл повернул к ней и присел на корточки рядом.

— Похоже, на совесть запечатана, — проговорил он, отодвинул запор и откинул крышку. — Вот это странно. Похоже на глиняные горшочки. Только очень маленькие…

Онрак подошёл к тисте эдур.

— Это морантская взрывчатка, Трулл Сэнгар.

Тот поднял глаза:

— Ничего о таких вещах не знаю.

— Это оружие. Взрывается, когда разбивается глиняная скорлупа. Обычно их бросают. Как можно дальше. Слыхал про Малазанскую империю?

— Нет.

— Люди. Из моего родного мира. Такая взрывчатка используется в этой империи.

— Вот это уже тревожно — откуда же она взялась здесь?

— Не знаю.

Трулл Сэнгар закрыл крышку и поднял коробку.

— Я бы, конечно, предпочёл меч, но сгодится и это. Неприятно было так долго оставаться безоружным.

— На той стороне арка.

Выпрямившись, тисте эдур кивнул:

— Да. Это то, что мы ищем.

Спутники двинулись дальше.

Арка стояла на двух пьедесталах посреди вымощенной камнем площади. Поток донёс ил до её подножия, и тот засох странными, изломанными гребнями. Подойдя ближе, путники убедились, что ил стал твёрдым, как камень. И хотя врата никак иначе не проявляли своего присутствия, из арки катились одна за другой волны жара.

Никакой резьбы на колоннах не было. Онрак изучил конструкцию.

— Что ты чувствуешь? — спросил т’лан имасс некоторое время спустя.

Трулл Сэнгар покачал головой, затем подошёл ближе. Остановился на расстоянии вытянутой руки от порога врат.

— Не думаю, что мы сможем здесь пройти — жар обжигающий.

— Возможно, это защитные чары, — предположил Онрак.

— Да. И у нас нет способа их разбить.

— Неверно.

Тисте эдур оглянулся на Онрака, затем посмотрел на коробку у себя под мышкой.

— Не понимаю, как обыкновенная взрывчатка может разрушить чародейскую защиту.

— Колдовство полагается на узор, рисунок. Разрушь его, и магия тоже угаснет.

— Ладно, давай попробуем.

Оба отошли на двадцать шагов от врат. Трулл открыл коробку и осторожно выудил один из глиняных шаров. Пристально посмотрел на врата, а затем швырнул гранату.

Взрыв вызвал ослепительную вспышку в портале. Бело-золотое пламя яростно взвилось под аркой, но затем гнев его улёгся, и осталась лишь мерцающая золотая стена.

— А вот это уже сам Путь, — сказал Онрак. — Защитные чары разбиты. Но сам Путь я всё равно не узнаю.

— Я тоже, — пробормотал Трулл, закрывая коробку с морантской взрывчаткой; затем он резко вскинул голову. — Кто-то приближается.

— Да, — согласился Онрак, помолчал, а затем вдруг поднял меч. — Беги, Трулл Сэнгар! Обратно за мост. Беги!

Тисте эдур развернулся и помчался прочь.

Онрак отступал медленно — шаг за шагом. Он чувствовал силу созданий по ту сторону врат, мощь жестокую и чуждую. Разрушение защитных чар не прошло незамеченным, и на эту сторону просачивалось чувство возмущения и праведного гнева.

Быстрый взгляд через плечо показал, что Трулл Сэнгар пересёк мост и скрылся из виду. Ещё три шага — и сам Онрак тоже окажется на мосту. А там — приготовится к бою. Скорее всего, он будет уничтожен, но выиграет время для своего спутника.

Врата ослепительно вспыхнули, и наружу вылетели карьером четыре всадника на белых, длинноногих конях с длинной гривой цвета ржавчины. Облачённые в изысканно украшенные, эмалированные доспехи, воины были под стать своим скакунам — светлокожие, высокие, лица укрыты забралами и нащёчниками. Руки в перчатках сжимали изогнутые скимитары, будто вырезанные из слоновой кости. Из-под шлемов вились длинные серебристые волосы.

Всадники поскакали прямо на Онрака. Из карьера — в галоп. Из галопа — в атаку.

Измочаленный т’лан имасс расставил ноги пошире, поднял одной рукой обсидиановый меч и приготовился встретить их.

На узком мосту всадники могли нападать лишь по двое, но и так было понятно, что они собираются просто затоптать Онрака конями. Но этот т’лан имасс сражался на службе Малазанской империи — в Фаларе и в Семи Городах — во многих битвах он сталкивался с конными воинами. За миг до того, как первый всадник достиг его, Онрак прыгнул вперёд. И оказался между двумя конями. Не обращая внимания на меч слева, т’лан имасс рубанул своим клинком в живот другому противнику.

Белоснежные клинки ударили одновременно — левый перебил ключицу и, глубоко врезавшись в лопатку, вырвался с градом костяных обломков. Правый скимитар разрубил лицо, сорвал кожу от виска до основания челюсти.

Онрак почувствовал, как его клинок впился в броню противника. И раздробил эмаль. Затем оба нападавших пронеслись мимо, и прибыли остальные двое.

Т’лан имасс присел на корточки, а меч поднял горизонтально над головой. Два белых клинка обрушились на него с силой молотов, так что мощь ударов отдалась во всём истерзанном теле Онрака.

Теперь все всадники оказались позади, вылетели на проспект, чтобы развернуть коней, укрытые забралами лица повернулись к одинокому воину, который каким-то чудом пережил их атаку.

Копыта тяжело стучали по укрытой илом мостовой. Четверо всадников натянули поводья, опуская оружие. Тот, чей доспех разбил клинок Онрака, накренился вперёд, прижимая одну руку к животу. На боку его коня виднелись пятна крови.

Онрак встряхнулся, и на землю посыпались обломки костей. Затем он упёр меч в камень моста и принялся ждать, пока один из всадников пустил коня шагом к т’лан имассу.

Рука в латной перчатке подняла забрало, открыв лицо, поразительно похожее чертами на Трулла Сэнгара, если не считать белой, почти светящейся кожи. Холодные серебряные глаза с отвращением разглядывали т’лан имасса.

— Ты умеешь говорить, Безжизненный? Понимаешь ли Чистую Речь?

— Как по мне, она не чище прочих, — отозвался Онрак.

Воин нахмурился:

— Мы не прощаем невежества. Ты — слуга Смерти. Лишь одно следует сделать с созданием, подобным тебе, — уничтожить. Готовься.

— Я никому не служу, — сказал Онрак, вновь поднимая меч. — Начнём же.

Но раненый поднял руку:

— Постой, Эниас. Этот мир — не наш, и этот неупокоенный дикарь — не из тех нарушителей, которых мы ищем. Как ты и сам наверняка чувствуешь, их вовсе нет здесь. Этим порталом никто не пользовался тысячи лет. Нам следует исполнить свой долг не здесь. Но прежде — мне нужно исцеление.

Воин осторожно спешился, продолжая прижимать руку к животу.

— Оренас, ко мне.

— Позволь мне прежде уничтожить это создание, сенешаль…

— Нет. Мы стерпим его существование. Быть может, оно даст нам ответы, которые направят наши дальнейшие шаги. В противном случае уничтожим его позже.

Воин, которого назвали Оренасом, спрыгнул с коня и подошёл к своему сенешалю.

Эниас подъехал ближе к т’лан имассу, будто по-прежнему хотел завязать бой. И оскалил зубы.

— Не так уж много от тебя осталось, Безжизненный. Это что, следы клыков? Грудь твою пожевал какой-то зверь, как мне кажется. Он же похитил руку? Какими чарами ты цепляешься за существование?

— В тебе течёт кровь тисте, — заметил Онрак.

Лицо Оренаса скривилось в презрительной усмешке.

— Кровь тисте? Лишь среди лиосанов кровь тисте сохранила чистоту. Ты, значит, уже сталкивался с нашими испорченными сородичами. Они немногим лучше крыс. Ты не ответил на мои вопросы.

— Я знаю о тисте анди, хотя ещё никогда с ними не встречался. Рождённые от Тьмы, они были первыми…

— Первыми? О да! И потому — трагически несовершенными. Лишёнными очистительной крови Отца-Света. Они суть созданья чрезвычайно омерзительные. Мы терпим эдуров, ибо в них сохранилось кое-что от Отца, но анди… смерть от нашей руки — вот единственная милость, которой они заслуживают. Однако твоя грубость меня утомила, Безжизненный. Я задал тебе вопросы, и ни на один ты не ответил.

— Да.

— Да? Что это значит?

— Я согласен с тем, что не ответил. И не чувствую желания отвечать. Мой народ много раз сталкивался с высокомерными созданиями. Впрочем, это опыт особый: в ответ на их гордыню мы провозгласили вечную войну, пока не истребим их всех. Я всегда считал, что т’лан имассам следует найти себе нового врага. В конце концов, заметного недостатка в высокомерных созданиях нет и не было. Быть может, вас, тисте лиосанов, довольно в вашем мире, чтобы на время развлечь нас.

Воин уставился на Онрака так, словно онемел от потрясения. Позади рассмеялся один из его спутников:

— Не много чести говорить с низшими существами, Эниас. Они будут стремиться опутать тебя ложью, сбить с праведного пути.

— Ныне, — отозвался Эниас, — я своими глазами вижу тот яд, о котором ты давно предупреждал меня, Малахар.

— И его ещё прибудет на той дороге, по которой мы должны пройти, мой юный брат.

Второй воин подошёл к Онраку.

— Ты себя называешь т’лан имассом, так?

— Я — Онрак из Логросовых т’лан имассов.

— Есть ли тебе подобные в этом разрушенном мире, Онрак?

— Если я не ответил на вопросы твоего брата, зачем воображать, будто я отвечу на твои?

Лицо Малахара потемнело:

— В такие игры можешь играть с юным Эниасом, но не со мной…

— Я с вами закончил, лиосаны.

Онрак вложил меч в ножны и отвернулся.

— Закончил?! Сенешаль Йорруд! Если Оренас уже завершил свои старания, нижайше прошу вашего внимания. Безжизненный пытается сбежать.

— Я тебя слышу, Малахар, — пророкотал сенешаль, выходя вперёд. — Стой, Безжизненный! Мы тебя ещё не отпустили. Ты расскажешь нам то, что мы хотим знать, или будешь уничтожен на месте.

Онрак вновь повернулся к лиосанам:

— Если это была угроза, то ваше жалкое невежество меня веселит. Однако я уже устал от него — и от вас.

Четыре скимитара из слоновой кости угрожающе взметнулись.

Онрак вновь обнажил меч.

И вдруг замешкался, глядя на что-то у них за спиной. Почуяв чьё-то присутствие позади, воины обернулись.

В пятнадцати шагах от них стоял Трулл Сэнгар, у ног его лежала коробка со взрывчаткой. В улыбке эдура чувствовалось нечто странное.

— Это неравный бой. Друг Онрак, тебе нужна помощь? Нет, не отвечай, потому что помощь пришла. И за это — прости.

Вокруг эдура взвилась пыль. В следующий миг на грязной брусчатке уже стояли четыре т’лан имасса. Трое держали оружие наготове. Четвёртая фигура остановилась чуть позади, справа от Трулла. Массивные кости, непропорционально длинные руки. На плечах — чёрная шкура, которая начинала отливать серебром на голове заклинателя костей, которую укрывала изодранным капюшоном.

Онрак вновь упёр остриё меча в камень. Поскольку рождённая Обрядом связь была ныне разорвана, он мог общаться с этими т’лан имассами лишь вслух.

— Я, Онрак, приветствую тебя, заклинатель, и признаю за воина Логроса, каким прежде был и я. Ты — Монок Охем. Один из многих, избранных для охоты за отступниками, что пошли по их следу, как и моя группа, и попали в этот мир. Из неё, увы, в потопе выжил лишь я. — Онрак перевёл взгляд на трёх воинов. Предводитель — воин в доспехе из внешней шкуры дхэнраби, с зазубренным серым кремнёвым мечом в руках — Ибра Голан. Остальные двое, вооружённые двулезвийными халцедоновыми секирами с костяными рукоятями, были из клана Ибры Голана, но имён их Онрак не знал. — Тебя я приветствую также, Ибра Голан, и перехожу к тебе в подчинение.

Заклинатель Монок Охем тяжёлой, неуверенной походкой вышел вперёд.

— Ты не оправдал силу, данную Обрядом, Онрак, — заявил он в своей обычной прямолинейной манере, — и потому — должен быть уничтожен.

— За это право вам придётся побороться, — ответил Онрак. — Эти воины — тисте лиосаны, и они полагают меня своим пленником.

Ибра Голан жестом подозвал своих воинов, и все трое направились к лиосанам.

Заговорил сенешаль:

— Мы отпускаем своего пленника, т’лан имассы. Он ваш. Наша распря с вами закончена, и потому мы уходим.

Т’лан имассы замерли, и Онрак ощутил их разочарование. Командир лиосанов некоторое время разглядывал Трулла, затем сказал:

— Эдур, ты пожелаешь отправиться с нами? Нам нужен слуга. Простого поклона будет довольно, чтобы почтить наше предложение.

Трулл Сэнгар покачал головой:

— Вот так-так, это со мной впервые. Увы, я пойду с т’лан имассами. Однако я понимаю, какое неудобство это вам причинит, поэтому предлагаю, чтобы вы сами послужили другим. Я сторонник уроков унижения, тисте лиосан, и чувствую, что вы крайне в них нуждаетесь.

Сенешаль холодно улыбнулся:

— Я запомню тебя, эдур.

Он резко развернулся.

— По коням, братья. Ныне мы покинем этот мир.

Заговорил Монок Охем:

— Это может для вас оказаться труднее, чем ожидаете.

— Никогда прежде нас не тревожили подобные переходы, — ответил сенешаль. — Здесь выставлены тайные барьеры?

— Этот Путь — осколок разбитого Куральд Эмурланна, — сказал заклинатель костей. — Похоже, ваш род слишком много времени провёл в изоляции. Вы ничего не знаете об иных мирах, ничего — о Раненых Вратах. Ничего — о Взошедших и их войнах…

— Мы служим лишь одному Взошедшему! — рявкнул сенешаль. — Сыну Отца-Света. Господу нашему Осрику.

Монок Охем поднял голову:

— И когда же Осрик в последний раз вживе ходил среди вас?

Все четверо лиосанов вздрогнули.

Ровным тоном заклинатель костей продолжил:

— Ваш господь, Осрик, Сын Отца-Света, числится соискателем в других мирах. Он не вернулся к вам, лиосаны, ибо не может этого сделать. Впрочем, он почти ничего не может сделать в данный момент.

Сенешаль шагнул вперёд:

— Что же стряслось с нашим господом?

Монок Охем пожал плечами:

— Его постигла вполне типичная судьба — он пропал.

— Пропал?

— Предлагаю нам вместе сплести ритуал, чтобы сотворить врата, — проговорил заклинатель костей. — Для этого нам понадобится Телланн, твой Путь, лиосан, и кровь этого тисте эдур. Онрак, тебя мы уничтожим, когда вернёмся в свой мир.

— Это разумно, — ответил Онрак.

Глаза Трулла округлились. Он уставился на заклинателя костей:

— Моя кровь?

— Не вся, эдур… если всё пройдёт, как задумано.

Глава десятая

Всё, что сломалось,

да будет отброшено,

хоть и рокочет

раскатами веры

всё тише и тише

эхо.

Рыбак.

Аномандарис (Прелюдия)

День, когда пробудились Лики в Скале, удостоился среди теблоров особой песни. Но теперь Карса Орлонг уже знал, что воспоминания о прошлом его народа искажались. Подвергались забвению, если были неприятными, раздувались ненасытным пламенем славы, если оказывались героическими. Поражение превращалось в победу в хитросплетениях каждого сказания.

Хотел бы он, чтобы Байрот был ещё жив, чтобы его проницательный спутник не только являлся Карсе во снах или в образе, высеченном в окаменевшей древесине, образе, которому случайное движение резца придало выражение ироничное, почти издевательское.

Байрот мог рассказать Карсе многое из того, что ему нужно было сейчас знать. Хотя Карса наведывался в священную рощу часто и знал её лучше, чем Байрот или Дэлум Торд, и потому сумел передать подобие Семи Ликов довольно точно, чего-то важного не хватало в этих изваяниях. Возможно, подвёл недостаток природного дарования, однако не помешал же он придать сходство статуям Байрота и Дэлума? Энергия жизни будто текла из этих подобий, будто слилась с воспоминаниями самой окаменевшей древесины. Словно они разделили чувство всего леса, который будто ждал прихода весны, возрождения под звёздным колесом, — и два воина тоже ожидали прихода новой поры.

Однако Рараку не знала смены сезонов. Сама Рараку была вечной в своём величии, в вечном ожидании возрождения. Терпение, воплощённое в камне, в беспокойном, бесконечном шёпоте песков.

Карсе Священная пустыня казалась идеальным местом для Семи богов теблоров. Возможно, думал он, медленно шагая вдоль ряда высеченных в стволах ликов, какая-то часть этого сардонического чувства ядом проникла в руки. И если так, изъян он своими глазами увидеть не сможет. Мало что в ликах богов позволяло передать выражение или настроение — Карса вспоминал кожу, туго натянутую на широкий, крепкий костяк, выступающие, мощные надбровные дуги, которые погружали глазницы в глубокую тень. Широкие, плоские скулы, тяжёлые, скошенные челюсти… животный облик, столь не схожий с чертами самих теблоров…

Карса нахмурился, остановившись перед Уругалом, лик которого, как и остальных богов, он вырезал вровень с собственными глазами. Змеи скользили по его пыльным босым ногам — лишь они явились, чтобы составить теблору компанию в роще. Солнце уже начало опускаться, но жара пока не ослабевала.

После долгого раздумья Карса вдруг сказал вслух:

— Байрот Гилд, взгляни со мною на нашего бога. Скажи, что не так. Где я ошибся? В этом ведь заключался твой самый великий талант, верно? Ясно видеть всякий мой ложный шаг. Ты можешь спросить: чего я хотел добиться этими изваяниями? Так ты бы спросил, ибо это единственный вопрос, который стоит ответа. Но его у меня нет — ах, да, слышу, как ты смеёшься над моими жалкими словами. — У меня нет ответа. — Видно, я вообразил, что тебе захочется, чтоб они составили вам компанию, Байрот. Великие теблорские боги, что некогда пробудились.

В виденьях шаманов. Пробудились в снах. Там и только там. Но теперь, когда я познал вкус этих снов, я понимаю, что в том нет ничего общего с песней. Совсем ничего.

Карса нашёл эту поляну, когда искал одиночества, и одиночество стало вдохновеньем для его художественных творений. Но теперь, закончив, теблор уже не чувствовал себя здесь в одиночестве. Он принёс сюда собственную жизнь, наследие своих деяний. И поляна перестала быть убежищем, а потребность вновь и вновь возвращаться сюда порождала приманка его собственных трудов. И он приходил, чтобы вновь ходить среди змей, которые неизменно выползали поприветствовать теблора, приходил, чтобы слушать шёпот песков под стон пустынного ветра — песков, которые летели на эту поляну и ласкали деревья и лики в камне своим бескровным касанием.

Рараку дарила иллюзию того, что время остановилось, словно вся вселенная задержала дыхание. Тонкий обман. За яростной стеной Вихря вновь и вновь переворачивались песочные часы. Армии собрались и выступили в поход, топот сапог, звон доспехов и снаряжения — смертоносный грохот и рёв. А на далёком континенте — теблоры в осаде.

Карса продолжал неотрывно смотреть на каменный лик Уругала. Ты — не теблор. Но утверждаешь, что ты — наш бог. Ты пробудился в Скале — давным-давно. Но что было прежде? Где был ты тогда, Уругал? Ты и шесть твоих жутких спутников?

Карса обернулся на сухой смешок, который послышался с другого конца поляны.

— И это — один из твоих бесчисленный секретов, друг мой?

— Леоман, — пророкотал Карса, — давно же ты не выбирался из своей ямы.

Шагнув вперёд, пустынный воин взглянул на змей.

— Изголодался по живому общению. В отличие от тебя, как видно. — Он указал рукой на резные стволы. — Твоя работа? Вижу двух тоблакаев — стоят в деревьях, точно живые и вот-вот выйдут вперёд. Мне даже тревожно, ибо приходится вспоминать, что ты такой не один. Но кто эти остальные?

— Мои боги, — ответил Карса и, заметив ошеломлённое лицо Леомана, объяснил: — Лики в Скале. На моей родине они украшают собой склон на поляне, которая мало чем отличается от этой.

— Тоблакай…

— Они по-прежнему зовут меня, — продолжал Карса, повернувшись спиной к воину, чтобы вновь разглядывать звериное обличье Уругала. — Когда сплю. Как и сказал Призрачные Руки — меня преследуют.

— Кто, друг мой? Чего твои… боги… требуют от тебя?

Карса бросил взгляд на Леомана, затем пожал плечами:

— Зачем ты искал меня?

Леоман хотел было сказать одно, но передумал и произнёс другое:

— Потому что терпение моё на исходе. Пришли вести о малазанцах. Далёкие поражения. Ша’ик и её немногие приближённые в восторге… но ничего не делают. Здесь мы ждём адъюнктовы легионы. В одном Корболо Дом прав — марш этих легионов должен встречать сопротивление. Но не такое, как он сам того желает. Никакой полномасштабной битвы. Ничего столь драматичного или отчаянного. В любом случае, Тоблакай, Маток дал мне позволение уехать отсюда с отрядом воинов — и Ша’ик согласилась выпустить нас за стену Вихря.

Карса улыбнулся:

— Вот как. И тебе дозволено теребить малазанцев? А-а, так я и думал. Тебе приказали провести разведку, но не дальше холмов за Вихрем. Она не разрешала тебе скакать на юг. Но так ты хоть что-то будешь делать, и оттого я рад за тебя, Леоман.

Голубоглазый воин шагнул ближе.

— Как только я окажусь за стеной Вихря, Тоблакай…

— Она всё равно узнает, — заметил Карса.

— И тем я навлеку на себя её неудовольствие, — презрительно ухмыльнулся Леоман. — Тоже мне новость. А как ты, друг мой? Она тебя называет своим телохранителем, но… когда она в последний раз допускала тебя к себе? В этот треклятый шатёр? Воистину она возродилась, но не той, кем была прежде…

— Она малазанка, — сказал Тоблакай.

— Что?

— Прежде, чем стать Ша’ик. Ты это знаешь не хуже меня…

— Она переродилась! Стала волей богини, Тоблакай. Всё, чем она была прежде, не имеет значения…

— Так говорят, — пророкотал Карса. — Но память её сохранилась. Этими воспоминаниями она скована, точно цепями. Скована страхом, и этот страх рождён секретом, который она не желает раскрывать. И лишь один человек здесь знает этот секрет — Призрачные Руки.

Леоман долго и пристально смотрел на Карсу, затем медленно присел на корточки. Обоих окружали змеи, шелест чешуи по песку звучал тихим фоном. Опустив руку, Леоман смотрел, как вьётся, заползает вверх по ней огнешейка.

— Твои слова, Тоблакай, шепчут о поражении.

Пожав плечами, Карса направился туда, где у подножия каменного дерева лежали его инструменты.

— Эти годы сослужили мне хорошую службу. Твоё общество, Леоман. И Ша’ик Старшей. Когда-то я поклялся, назвав малазанцев своими врагами. Но судя по тому, что я увидел с того часа, они ничуть не более жестоки, чем прочие нижеземцы. Более того, лишь они одни, похоже, исповедуют принцип справедливости. Люди Семи Городов, что так их презирают и хотят прогнать, — они взыскуют лишь власти, которую малазанцы отняли. Власти, которую они использовали, чтобы мучить и запугивать собственный народ. Леоман, ты и тебе подобные ведёте войну против справедливости, и это — не моя война.

— Справедливости? — Леоман оскалился. — Ждёшь, что я начну спорить, Тоблакай? Не буду. Ша’ик Возрождённая говорит, будто в моём сердце нет верности. Быть может, она права. Я слишком много видел. Но остаюсь здесь — ты не задумывался, почему?

Карса извлёк деревянный молоток и зубило.

— Свет уходит, тени становятся глубже. Теперь я понял, дело в свете. Вот что не так с ними.

— Апокалипсис, Тоблакай. Распад. Уничтожение. Всего. Всякого человека… нижеземца. Со всеми нашими ужасами — со всем, что мы делаем друг с другом. Извращениями, жестокостями. На каждое проявление доброты и милосердия приходится десять тысяч зверств. Верность? Да, нет во мне верности. Уж точно — не к своему народу, и чем быстрее мы себя истребим, тем лучше будет этот мир.

— Свет, — произнёс Карса, — делает их почти похожими на людей.

Тоблакай был настолько занят своими мыслями, что не заметил, как сузились глаза Леомана, как воин с трудом смолчал.

Ибо нельзя становиться между человеком и его богами.

Голова змеи поднялась перед лицом Леомана, покачиваясь, сверкая быстрым язычком.

— Дом Цепей, — пробормотал Геборик с чрезвычайно кислой миной.

Бидитал вздрогнул, хотя трудно было понять — от страха или от удовольствия.

— Грабитель. Супруга. Развязанные… Вот это интересно, да? По всему миру, словно разбитые…

— Откуда взялись эти изображения? — веско спросил Геборик.

После каждого взгляда на деревянные карты с лакированными картинками — пусть и размытыми для его глаз — во рту бывшего жреца появлялся вкус желчи. Я чувствую… изъяны. В каждой из них. И это не случайность, не слабость руки, которая их написала.

— В их подлинности, — ответил Л’орик, — сомнений нет. Сила, которая от них исходит, пахнет чародейством. Никогда прежде я не видел настолько бурного рождения в Колоде. Даже Дом Тени не…

— Дом Тени! — взорвался Бидитал. — Эти обманщики и близко не подошли к тому, чтобы открыть истинную силу этого Владения! Нет, в этом новом доме его тема чиста. Несовершенство торжествует, хаос и роковая случайность венчают всё и вся…

— Тихо! — прошипела Ша’ик, крепко обхватив себя руками. — Нам нужно об этом подумать. Всем молчать. Дайте подумать!

Геборик некоторое время пристально смотрел на неё, пытаясь заставить свои глаза дать чёткую картинку. Карты из нового Дома явились в тот же день, что и вести о потерях малазанцев в Генабакисе. И с того времени полководцы Ша’ик лишь ссорились и спорили — столь часто, что этого хватило, чтобы приглушить радость от того, что её брат, Ганос Паран, жив, а теперь привело её в непривычно раздражённое состояние.

Дом Цепей вплетён в их судьбы. Коварное вторжение, инфекция, против которой у них не было возможности защититься. Но станет ли Дом врагом или потенциальным источником обновлённой силы? Похоже, Бидитал изо всех сил пытался убедить себя в последнем, явно не без примеси растущего разочарования в Ша’ик Возрождённой. С другой стороны, Л’орик был склонен разделить мрачные предчувствия Геборика; а вот Фебрил — единственный из всех — ничего не сказал по этому поводу.

Воздух в шатре был спёртый, пропитанный человеческим потом. Геборик больше всего хотел уйти, сбежать, но чувствовал, что Ша’ик держится за него, и это духовное касание было куда более отчаянным, чем всё, что он чувствовал прежде.

— Покажи ещё раз новую Независимую карту.

Да. В тысячный раз.

Нахмурившись, Бидитал покопался в Колоде, затем вытащил карту иположил в центре коврика из козлиной шерсти.

— Если и есть повод сомневаться в какой-то из новых карт, — то в этой, — буркнул старик. — Господин Колоды? Абсурд! Как можно управлять неуправляемым?

Воцарилась тишина.

Неуправляемым? Таким, как сама Вихрь?

Ша’ик явно даже не заметила этого намёка.

— Призрачные Руки, я хочу, чтобы ты взял эту карту, прочувствовал её, постарался ощутить всё, что сможешь.

— Ты снова и снова просишь об этом, Избранная, — вздохнул Геборик. — Но я тебе отвечу: нет никакой связи между моими руками и Колодой Драконов. Я тебе ничем не помогу…

— Тогда слушай внимательно, я опишу её. Забудь о своих руках — теперь я обращаюсь к тебе как к бывшему жрецу, как к учёному мужу. Слушай. Лицо скрыто, но можно заключить…

— Скрыто оно потому, — вклинился с презрением Бидитал, — что эта карта — лишь воплощение чьих-то несбыточных мечтаний.

— Если перебьёшь меня ещё хоть раз, пожалеешь, Бидитал, — вспылила Ша’ик. — Я уже довольно тебя слушала по этому поводу. Откроешь рот ещё раз — я вырву тебе язык. Так вот, Призрачные Руки: фигура ростом чуть выше среднего. Алый мазок — шрам или кровь? — рассекает лицо. Рана? Он — да, уверена, что это мужчина, а не женщина — стоит на мосту. Каменном, изрезанном трещинами. Горизонт заполонило пламя. Похоже, сам он и мост — окружены, как будто последователями или слугами…

— Или стражами, — добавил Л’орик. — Прошу прощения, Избранная.

— Стражи? Да, это тоже хороший вариант. Они ведь похожи на солдат, верно?

— На чём, — спросил Геборик, — стоят эти стражи? Видишь землю, на которой они стоят?

— Кости — тут много мелких деталей, Призрачные Руки. Как ты узнал?

— Опиши эти кости, пожалуйста.

— Нечеловеческие. Очень большие. Видна часть черепа — вытянутый, с ужасными клыками. На нём сохранились остатки своеобразного шлема…

— Шлем? На черепе?

— Да.

Геборик умолк. Он начал раскачиваться взад-вперёд, но едва сознавал это движение. В голове его нарастал тяжёлый, погребальный плач, вопль боли и горя.

— Господин, — продолжала Ша’ик дрожащим голосом, — стоит странно. Руки вытянуты, согнуты в локтях, так что ладони свисают по сторонам — очень странная поза…

— А ступни у него сдвинуты?

— Вполне возможно.

Словно остриё. Ровно и бесчувственно Геборик спросил:

— И во что он одет?

— В тесные шелка, судя по блеску. Чёрные.

— Ещё что-то?

— Цепь. Протянулась поперёк груди, с левого плеча до правого бедра. Крепкая цепь чёрного кованого железа. На плечах у него деревянные диски — точно эполеты, только большие — в ладонь каждая…

— Сколько их?

— Четыре. Ты уже что-то понял, Призрачные Руки. Объясняй!

— Да, — пробормотал Л’орик, — у тебя уже есть соображения по этому поводу…

— Врёт он, — прорычал Бидитал. — Все его забыли — даже его собственный бог — и вот он теперь хочет придать себе значительности.

Хриплым, издевательским тоном заговорил Фебрил:

— Бидитал, глупый ты человек, он касается того, что мы не можем почувствовать, и видит то, к чему мы слепы. Говори, Призрачные Руки. Почему Господин стоит в такой позе?

— Потому, — ответил Геборик, — что он — меч.

Но не просто меч. Он меч превыше всех иных — и режет холодно и верно. И меч подобен природе самого этого человека. Он себе прорубает путь. Никто не поведёт его за собой. И вот он стоит передо мной. Я его вижу. Вижу его лицо. О, Ша’ик…

— Господин Колоды, — проговорил Л’орик, затем вздохнул. — Магнит для порядка… в противоположность Дому Цепей — но он стоит один, со стражами или без, а слуг у нового Дома множество.

Геборик улыбнулся:

— Один? Но он всегда был одинок.

— Так почему же ты улыбаешься так, словно сердце твоё разбито, Призрачные Руки?

Я скорблю о человеческом. Эта семья — о, как она враждует сама с собою.

— На это, Л’орик, я не отвечу.

— Ныне я должна поговорить с Призрачными Руками наедине, — объявила Ша’ик.

Но Геборик покачал головой:

— Я уже всё сказал, — даже тебе, Избранная. Добавлю лишь одно и ни словом больше: положитесь на Господина Колоды. Он даст ответ Дому Цепей. Даст ответ.

Чувствуя себя не по годам дряхлым и разбитым, Геборик поднялся на ноги. У него за спиной что-то шевельнулось, затем ладонь юной Фелисин легла ему на запястье. И старик позволил ей вывести себя из зала.

Снаружи уже опустились сумерки, они ознаменовались блеяньем коз, которых вели с пастбищ в загоны. На южной окраине города грохотали конские копыта. Камист Релой и Корболо Дом не явились на собрание, поскольку давали смотр войскам. Обучение велось по малазанскому образцу, и лишь здесь, даже Геборик вынужден был это признать, напанец-полукровка весьма преуспел. Впервые в истории малазанская армия столкнётся с войском, равным ей по выучке, снаряжению — всему, кроме морантской взрывчатки. Тактика и расположение сил будут идентичными, а потому победу принесёт лишь численное превосходство. На взрывчатку ответят чародейством, ибо Армия Вихря могла похвастаться полным отрядом Высших магов, а у Тавор, если верить вестям, не было ни одного. Шпионы в Арэне отметили присутствие двух виканских детей — Нихила и Бездны, — однако утверждали, что оба совершенно сломлены гибелью Колтейна.

Но зачем бы ей понадобились маги? Она ведь несёт отатараловый меч. Впрочем, его защитную мощь невозможно раскинуть над всей армией. О, милая Ша’ик, ты ведь и вправду можешь всё-таки победить свою сестрицу.

— Куда ты хочешь пойти, Призрачные Руки? — спросила Фелисин.

— Домой, девочка.

— Я не об этом.

Он вскинул голову:

— Я не знаю…

— Если и вправду не знаешь, то я твой путь разглядела прежде тебя самого, и в это мне трудно поверить. Ты должен уйти отсюда, Призрачные Руки. Вернуться по собственным следам, иначе то, что преследует тебя, тебя и погубит…

— Разве это важно? Девочка…

— Да подумай хоть на миг о чём-то кроме себя, старик! Что-то в тебе сокрыто. Поймано в твоей смертной плоти. Что случится, когда эта плоть умрёт?

Он долго молчал, затем спросил:

— Почему ты в этом уверена? Смерть моя может лишь означать, что эта сила не сбежит, — моя гибель может замкнуть портал так крепко, как он был заперт прежде…

— Потому что пути назад нет. Она здесь — сила, стоящая за твоими призрачными руками, — и это не отатарал, который слабеет, всё больше слабеет…

— Слабеет?!

— Да, слабеет! Разве твои сны и видения не стали хуже? Ты не понял почему? Да, мать мне рассказала — про Отатараловый остров, пустыню… про статую. Геборик, кто-то сотворил целый остров отатарала, чтобы сковать эту статую, пленить её. Но ты дал ей возможность бежать — через свои руки. Ты должен вернуться!

— Довольно! — зарычал бывший жрец и отбросил её руку в сторону. — А о себе в этом странствии она тебе рассказала?

— Лишь о том, что чем бы она ни была прежде, это уже не имеет значения…

— Ещё как имеет, девочка! Огромное!

— О чём ты?

Искушение было невыносимым. Потому что она — малазанка! Потому что Тавор — её сестра! Потому что эта война уже не принадлежит Вихрь — её похитили, извратили в нечто куда более могущественное узы крови, которые сковали всех нас самыми жестокими, самыми крепкими цепями! Разве выстоит против такого яростная богиня?

Но Геборик промолчал.

— Ты должен отправиться в путь, — тихо повторила Фелисин. — Но я знаю, что ты не справишься один. Я пойду с тобой…

При этих словах он неуклюже отшатнулся, замотал головой. Ужасная, чудовищная мысль. Но мучительно совершенная — кошмарная в своей идеальности.

— Послушай! Мы же не обязаны идти одни. Я найду кого-нибудь. Воина, верного защитника…

— Довольно! Ни слова больше!

Но так я уведу её прочь — прочь от Бидитала с его жуткими пристрастиями. Уведу прочь… от надвигающейся бури.

— С кем ещё ты об этом говорила? — резко спросил он.

— Ни с кем, но я думала про… Леомана. Он мог бы подобрать для нас кого-то из людей Матока…

— Ни слова, девочка. Не сейчас. Ещё не сейчас.

Её рука снова ухватилась за его предплечье.

— Нельзя слишком долго медлить, Призрачные Руки.

— Не сейчас, Фелисин. А теперь — отведи меня домой, пожалуйста.

— Пойдёшь со мной, Тоблакай?

Карса оторвал взгляд от каменного лика Уругала. Солнце, как обычно, село очень быстро, в небе ярко засверкали звёзды. Змеи начали расползаться, ускользнули в жутковатый, безмолвный лес в поисках еды.

— Хочешь, чтоб я бежал рядом с тобой и твоей крохотной лошадкой, Леоман? Нет в этих землях теблорских коней. Нет скакунов, подходящих мне по размеру…

— Теблорских коней? Вот в этом ты ошибаешься, друг мой. Ну, то есть не здесь, в этом ты прав. Но к западу, в Ягг-одане, водятся дикие кони, которые тебе под стать. Теперь дикие, во всяком случае. Это яггские кони, которых когда-то давным-давно разводили яггуты. Вполне вероятно, что ваши теблорские скакуны — той же породы. Ведь в Генабакисе были яггуты.

— Почему ты мне этого раньше не сказал?

Леоман опустил правую руку на землю, посмотрел, как огнешейка сползает вниз по запястью.

— Откровенно говоря, только что ты впервые упомянул, что вы, теблоры, разводите коней. Тоблакай, я почти ничего не знаю о твоём прошлом. И никто здесь не знает. Ты не самый разговорчивый человек. А мы с тобой всегда путешествовали пешком, не так ли?

— Ягг-одан. Это за пределами Рараку.

— Да. Пройди через Вихрь и двигайся на запад, доберёшься до скальных утёсов, изломанного побережья древнего моря, что прежде заполняло эту пустыню. Иди дальше, пока не достигнешь городка Лато-Ревая. На запад от него лежит оконечность Таласских гор. Обходи их с юга, продолжая двигаться на запад, пока не увидишь реку Угарат. У югу от И’Гхатана есть брод. Оттуда шагай на запад-юго-запад ещё не меньше двух недель и окажешься в Ягг-одане. О, какая ирония: там ведь когда-то жили кочевые яггуты. Потому и название такое. Но эти яггуты пали. На них так долго охотились, что они превратились, по сути, в дикарей.

— И они по-прежнему там?

— Нет. Логросовы т’лан имассы их перебили. Не так давно.

Карса оскалил зубы:

— Т’лан имассы. Это слово из прошлого теблоров.

— Куда ближе, — пробормотал Леоман, затем выпрямился. — Попроси у Ша’ик разрешения отправиться в Ягг-одан. На яггском коне ты будешь внушительно смотреться на поле боя. Твои сородичи и сражаются верхом или только скачут на битву?

В темноте Карса улыбнулся:

— Я так и сделаю, Леоман. Но странствие займёт много времени — не жди меня. Если ты со своими разведчиками будешь по-прежнему за пределами Вихря, когда я вернусь, поскачу тебя искать.

— Договорились.

— А как же Фелисин?

Леоман помолчал, затем ответил:

— Призрачные Руки уже знает об… угрозе.

Карса презрительно скривился:

— И что с того? Мне нужно просто убить Бидитала, и дело с концом.

— Тоблакай, не только ты вызываешь у Призрачных Рук тревогу. Не думаю, что он надолго задержится в лагере. И уходя, он заберёт девочку с собой.

— И чем это будет лучше? Она ему станет просто нянькой.

— На время. Я, разумеется, пошлю с ними надёжного человека. Если бы ты не был нужен Ша’ик — или, по крайней мере, она не считала бы, что нужен, — я попросил бы тебя.

— Это безумие, Леоман. Я уже однажды путешествовал с Призрачными Руками. И повторять не намерен.

— У него есть истины, предназначенные для тебя, Тоблакай. Однажды тебе придётся его отыскать. И, быть может, — даже просить о помощи.

— Помощи? Не нужна мне ничья помощь. Ты говоришь неприятные слова. Я их больше не буду слушать.

В сумраке ухмылка Леомана была хорошо заметна.

— Ты верен себе, друг мой. Когда ты отправишься в Ягг-одан?

— Завтра.

— Тогда лучше мне сообщить об этом Ша’ик. Кто знает, может, она даже снизойдёт до личной встречи со мной, и мне удастся убедить её оставить эту одержимость Домом Цепей…

— Это ещё что?

Леоман отмахнулся:

— Дом Цепей. Новая сила в Колоде Драконов. Только о ней все сейчас и говорят.

— Цепи, — пробормотал Карса. Он обернулся и уставился на Уругала. — Я так не люблю цепи.

— Увидимся утром, Тоблакай? До того, как ты отправишься в путь?

— Да.

Карса услышал, как человек зашагал прочь. Мысли теблора неслись вскачь. Цепи. Они его преследовали, виделись всюду с того дня, как они с Байротом и Дэлумом покинули деревню. А может — и того раньше. Племена ведь ковали себе собственные цепи. Как и родство, товарищество, сказания со своими уроками чести и жертвенности. И цепи между теблорами и их Семью богами. Между мной и моими богами. И вновь цепи — в моём видении: убитые мной мертвецы, души, которые, как сказал Призрачные Руки, я волочу за собой. Я сам — всё, что я есть, — создано такими цепями.

Этот новый Дом — не мой ли?

Воздух на поляне вдруг стал холодным — ледяным. Последний змеиный хвост скрылся за деревьями. Карса моргнул и вдруг увидел, как каменный лик Уругала… пробуждается.

Он ощутил некое присутствие в тёмных глазницах.

Карса услышал, как поднимается в его сознании воющий ветер. Стоны тысячи душ, оглушительный грохот цепей. Зарычав, теблор собрался с духом, чтобы противостоять давлению, и посмотрел прямо в глаза ожившему лику.

— Карса Орлонг. Долго мы этого ждали. Три года ушло на создание этого священного места. Ты столько времени потратил даром на этих двух чужаков — своих павших друзей, тех, кто потерпел неудачу там, где ты — восторжествовал. Этот храм не должно освящать сентиментальностью. Их присутствие оскорбляет нас. Сегодня же ночью уничтожь их.

Уже пробудились и остальные шесть ликов, и Карса почувствовал на себе тяжесть их взглядов, смертельное давление, за которым крылось нечто… алчное, тёмное и злорадное.

— Своей рукою, — ответил Уругалу Карса, — я привёл вас в это место. Своей рукою освободил из темницы в скале на землях теблоров. Да, я не такой глупец, каким вы меня полагали. Вы вели меня, а ныне — явились. И первые ваши слова — упрёки? Осторожней, Уругал. Всякое изваяние здесь я могу разбить — своей рукою, — если того пожелаю.

Теблор почувствовал, как обрушился на него их гнев, пытается сломить, подавить его, но он выстоял — неподвижный и недвижимый. Воин-теблор, что задрожит перед своими богами, — больше не воин и не теблор.

— Ты привёл нас близко, — в конце концов проскрипел Уругал. — Так близко, что мы уже точно почувствовали, где находится то, чего мы хотим. Туда ты и должен ныне отправиться, Карса Орлонг. Ты так долго откладывал это странствие — свой путь к нам, и дальше — по дороге, которую мы для тебя избрали. Слишком долго ты скрывался под крылом этого мелкого духа, который только и может, что плеваться песком.

— Этот путь, эта дорога — куда они ведут? Чего вы хотите?

— Как и ты, воин, мы хотим обрести свободу.

Карса молчал. Алчете. Затем он сказал:

— Я собираюсь отправиться на запад. В Ягг-одан.

Он ощутил их потрясение, восторг, а затем волна подозрений вскипела и хлынула во все стороны от Семи богов.

— На запад! О да, Карса Орлонг. Но как ты узнал?

Ибо стал наконец сыном своего отца.

— Я уйду на рассвете, Уругал. И найду то, чего вы алчете.

Карса ощутил, как слабеет присутствие богов, и догадался, ощутил, что они отнюдь не столь свободны, как хотели показать. И вовсе не столь могущественны.

Уругал назвал эту поляну храмом, но за власть над ним шла борьба, и теперь, когда Семеро отступили, исчезли, Карса отвернулся от ликов богов и взглянул на тех, кому на самом деле посвятил это место. Своей рукою. Во имя тех цепей, которые смертный может носить с гордостью.

— Моя верность и преданность, — тихо проговорил теблор, — были отданы не тому, чему следовало. Я служил одной лишь славе. Словам, друзья мои. А слова могут нести ложную честь. Маскировать уродливые истины. Словам прошлого, что рядили теблоров в одеянья героев, — вот чему я служил. Хотя истинная слава была передо мною. Рядом со мной. Ты, Дэлум Торд. И ты, Байрот Гилд.

Из каменной статуи Байрота послышался далёкий, усталый голос:

— Веди нас, предводитель.

Карса вздрогнул и отшатнулся. Неужели я сплю? Затем расправил плечи.

— Я призвал ваши духи сюда. Пришли ли вы следом за Семерыми?

— Мы прошли по пустынным землям, — ответил Байрот Гилд. — Пустынным, но мы там были не одни. Чужаки ждут всех нас, Карса Орлонг. Эту истину они хотят скрыть от тебя. Мы призваны. И мы явились.

— Никому, — послышался голос Дэлума Торда из другой статуи, — не по силам одолеть тебя в этом пути. Ты водишь врагов по кругу, разрушаешь всякий расчёт и тем заостряешь клинок своей воли. Мы хотели следовать за тобой, но не смогли.

— Кто же, — спросил Байрот, чуть более громким голосом, — кто ныне наш враг, предводитель?

Карса выпрямился, замер перед двумя воинам-уридами.

— Вы узрите мой ответ, друзья. Узрите.

Дэлум заговорил:

— Мы подвели тебя, Карса Орлонг. Но ты вновь приглашаешь нас идти за тобой.

Карса сдержал в груди крик — яростный боевой клич, — будто он мог отбросить подступившую тьму. Он уже сам не понимал своих порывов, бурных эмоций, которые грозили вырваться наружу. Карса неотрывно смотрел на резное лицо своего высокого друга. Видел сознание в белоснежных чертах — Дэлума Торда, такого, каким тот был до встречи с форкассал — форкрул ассейл по имени Тишь, — которая мимоходом погубила его на далёком континенте.

Байрот Гилд сказал:

— Мы подвели тебя. И ты ныне зовёшь нас с собой?

— Дэлум Торд. Байрот Гилд, — хрипло проговорил Карса. — Это я вас подвёл. Но я готов вновь стать вашим предводителем, если вы мне то позволите.

Долгое молчание, затем Байрот ответил:

— Ну наконец-то, теперь есть чего ждать с радостью.

Карса чуть не грохнулся на колени. Горе наконец вырвалось, затопило его. Его одиночество завершилось. Покаянное служение окончено. Путь начинается вновь.

И ты узришь, любезный Уругал. О, что́ ты узришь!

В очаге едва тлели последние угольки. После того как ушла Фелисин Младшая, Геборик неподвижно сидел во мраке. Прошло некоторое время, прежде чем он взял пригоршню кизяков и заново развёл огонь. Ночь проморозила его до костей — даже невидимые руки замёрзли, стали тяжёлыми, точно ледышки на культях.

Единственный путь перед ним был короток, и пройти его следовало в одиночку. Геборик был слеп, но в этом — ничуть не более слеп, чем все остальные. Порог Смерти — замечен ли он издалека или обнаружен уже после того, как ты перешагнул, — всегда является неожиданно. Обетование внезапного исчезновения всех вопросов — однако по ту сторону врат не было ни одного ответа. Исчезновения будет довольно. И так — для всякого смертного. Хоть мы и жаждем ответов. Или — ещё большее безумие! — искупления.

Теперь, столько лет спустя, он наконец осознал, что всякий путь рано или поздно неизбежно превращается в одну-единственную цепочку следов. Которая ведёт туда, к самому краю. И… исчезает. Поэтому Геборика ждало то же, что и всех прочих смертных. Одиночество смерти. И последний дар небытия — безразличие.

Пусть боги сколько им заблагорассудится дерутся за его душу, грызутся и рычат над жалкой трапезой. А если другие смертные и будут о нём скорбеть, то лишь потому, что собственной смертью он разрушал иллюзию единства, столь утешительную на жизненном пути. На котором одним путником стало меньше.

Кто-то поскрёбся у полога шатра, затем откинул кожаный покров и вошёл.

— Хочешь собственный дом превратить в погребальный костёр, Призрачные Руки?

Голос Л’орика.

При этих словах Геборик внезапно осознал, что пот ручьём течёт по лицу и капает в ярящееся пламя очага. Задумавшись, он бросал в огонь кизяки — один за другим.

— Я увидел зарево — его трудно не заметить, старик. Лучше остановись. Дай ему прогореть.

— Чего ты хочешь, Л’орик?

— Я уважаю твоё нежелание говорить о том, что ты знаешь. В конце концов, никакого проку нет в том, чтобы выдавать Бидиталу или Фебрилу такие сведения. И потому я не буду требовать, чтобы ты объяснил, что именно почувствовал о Господине Колоды. Но я предложу обмен. И всё, что мы скажем, останется между нами. И только между нами.

— С чего бы мне тебе доверять? Ты сам скрываешься — даже от Ша’ик. Не говоришь, почему ты здесь — в её отряде Высших магов, на этой войне.

— И уже это одно могло бы тебе подсказать, что я — не чета прочим, — ответил Л’орик.

Геборик криво усмехнулся:

— Это делает тебе меньше чести, чем ты думаешь. Не выйдет никакого обмена, ибо ты не можешь мне сказать ничего такого, что я хотел бы услышать. Планы Фебрила? Он глупец. Извращения Бидитала? Когда-нибудь та или другая девочка всадит ему нож под ребро. Корболо Дом и Камист Релой? Они ведут войну против Империи, которая ещё далеко не мертва. И никаких почестей им не видать, когда они оба наконец окажутся перед Императрицей. Нет, они — преступники, и потому души их вечно будут гореть в преисподней. Вихрь? Эту богиню я презираю, и презрение моё лишь растёт. Так что же ценного можешь ты мне сообщить Л’орик?

— Лишь то единственное, что тебя заинтересует, Геборик Лёгкая Рука. Так же, как меня интересует этот Господин Колоды. Я не буду пытаться обмануть тебя. Нет, я сам поведаю тебе всё, что знаю о Нефритовой Длани, которая высится в отатараловых песках, — Длани, которой ты коснулся и которая теперь вошла в твои сны.

— Откуда ты знаешь?..

Старик умолк. Пот у него на лбу стал холодным.

— А как, — парировал Л’орик, — ты сумел понять столь многое по простому описанию карты Господина Колоды? Давай не будем вдаваться в такие подробности, иначе разговор наш переживёт саму пустыню Рараку. Итак, Геборик, я начну?

— Нет. Не сейчас. Я слишком устал. Завтра, Л’орик…

— Задержка может оказаться… катастрофической, — проговорил Высший маг, подождал, затем вздохнул. — Но ладно. Я вижу, насколько ты измотан. Позволь мне, по меньшей мере, заварить тебе чаю.

Такой любезности Геборик не ожидал и опустил голову.

— Л’орик, обещай мне — когда придёт последний день, ты скроешься как можно дальше отсюда.

— Тяжело такое обещать. Позволь мне обдумать это. Итак, где хен’бара?

— В сумке, что висит над котелком.

— Ах да, конечно.

Геборик слышал, как маг принялся готовить чай, шелест цветочных лепестков в сумке, плеск воды, которую Л’орик налил в котелок.

— А ты знал, — пробормотал между делом Высший маг, — что древнейшие трактаты о природе Путей говорят о триумвирате. Рашан, Тир и Меанас. Будто все три тесно связаны друг с другом родством. И ещё в них пытаются вывести соответствия со Старшими Путями.

Геборик хмыкнул, затем кивнул:

— Все они — различные формы одного и того же? Я согласен. Пути тисте. Куральд То да Куральд Сё. Человеческие их подобия вынужденно пересекаются, смешиваются. Я не эксперт, Л’орик, и ты, похоже, знаешь об этом больше моего.

— Что ж, безусловно, есть взаимопереплетение тем между Тьмой и Тенью, а также, предположительно, Светом. Смешение между ними. Ведь право владения Троном Тени заявил не кто иной, как Аномандр Рейк…

Запах чая отвлёк Геборика.

— В самом деле? — пробормотал он, не испытывая, впрочем, особого интереса.

— В некотором роде. Поставил своих сородичей охранять его — предположительно от тисте эдур. Нам, смертным, тяжело разобраться в истории народов тисте, ибо они так долго живут. Как ты знаешь, в человеческой истории хватает особых личностей, которых некий дар — благой или ужасный — заставляет разрушать текущее положение вещей. К счастью для нас, подобные мужчины и женщины редки и рождаются не так уж часто, и все они рано или поздно умирают или исчезают. Но среди тисте… эти личности никогда не уходят, судя по всему. Они действуют — вновь и вновь. Постоянно. Выбери из запасников своего знания человеческой истории наихудшего тирана, Геборик, а затем вообрази, что он практически бессмертен. Вообрази, что он возвращается вновь и вновь. Какой бы показалась тебе тогда наша история?

— Куда более кровавой, чем история тисте, Л’орик. Люди — не тисте. К тому же я никогда не слыхал о тиранах среди тисте…

— Быть может, я выбрал неудачное слово. Я имел в виду лишь — в человеческом контексте — личность огромного могущества или потенциала. Взгляни на Малазанскую империю, которая родилась в мыслях одного человека — Келланведа. Что, если бы он был вечен?

Что-то в словах Л’орика заставило старика стряхнуть сон.

— Вечен? — резко расхохотался бывший жрец. — Похоже, так и стало. Подумай вот о чём — и это момент более важный, чем всё, что говорилось здесь прежде. Тисте уже не одиноки в своих интригах. В их игры вошли люди — люди, у которых нет терпения тисте, нет их легендарной отстранённости. Пути Куральд Галейн и Куральд Эмурланн более не избавлены от пятна человеческого присутствия. Меанас или Рашан? Быть может, оба они являются дверьми, что ведут во Тьму и Тень. Возможно, всё ещё сложнее — ведь немыслимо отделить темы Тьмы и Света от Тени. Они, как и говорится в этих трактатах, взаимозависимый триумвират. Мать, отец и ребёнок — семья в вечной ссоре… в которую уже ввязались двоюродные родственники и внуки.

Он подождал ответа от Л’орика. Любопытно было, как маг воспринял его замечание. Но тот молчал. Бывший жрец поднял глаза, сощурился, чтобы разглядеть Высшего мага…

…который сидел неподвижно, сжав в одной руке чашку, а в другой — ручку заварника. И ошеломлённо взирал на Геборика.

— Л’орик? Прости, я не могу разглядеть выражения твоего лица…

— Да уж, не можешь, — прохрипел Высший маг. — Я-то хотел предупредить тебя об угрозе того, что тисте вмешаются в дела людей… но ты в ответ указал мне на обратную опасность. Будто не мы должны тревожиться, а сами тисте.

Геборик ничего не сказал. Странное, смутное подозрение на миг промелькнуло в его мыслях, вызванное, похоже, тоном Л’орика. Но бывший жрец вскоре отбросил его. Слишком дико, слишком невероятно.

Л’орик налил чаю в чашку. Геборик вздохнул:

— Похоже, не судьба мне хоть раз вкусить целебной силы этого отвара. Что ж, поведай мне о Нефритовом гиганте.

— Ага! И в обмен ты расскажешь мне о Господине Колоды?

— О некоторых вещах я говорить не волен…

— Ибо они касаются личных секретов прошлого Ша’ик?

— Ох, Фэнеровы клыки! Л’орик! Ты хоть понимаешь, кто может подслушивать нас в этом крысином гнезде? Безумие — так говорить…

— Никто не подслушивает, Геборик. Я об этом позаботился. К тайнам я отношусь весьма ответственно. Я с самого начала многое узнал о твоей биографии…

— Но как?

— Мы ведь договорились, что не будем обсуждать источники. Я хочу сказать вот что: никто больше не знает, что ты — малазанец или что ты сбежал с отатараловых рудников. Кроме самой Ша’ик, разумеется. Поскольку она бежала вместе с тобой. Посему я очень серьёзно отношусь к своим секретам — знаниям, мыслям — и всегда начеку. О, разумеется, меня пытались раскусить — магическими чарами; жители этого лагеря подняли целый лес заклятий, чтобы следить за своими соперниками. И поднимают — каждую ночь.

— Тогда они заметят твоё отсутствие…

— Я сладко сплю в своём шатре, Геборик, — именно это покажут чары. А ты — в своём. Оба — наедине. Не опасные.

— Выходит, ты им более чем ровня в чародейском мастерстве. Могущественней любого из них.

Он полуувидел-полууслышал, как Л’орик пожимает плечами. Помолчав, бывший жрец вздохнул:

— Если хочешь узнать подробности о Ша’ик и новом Господине Колоды, нам придётся поговорить втроём. А чтобы это произошло, ты будешь вынужден открыться перед Избранной больше, чем того желаешь.

— Скажи мне по крайней мере вот что: этот новый Господин — он был создан после трагедии, которая постигла малазанцев в Генабакисе. Будешь ты это отрицать? Мост, на котором он стоит, означает, что Господин как-то связан или даже сам служил в «Мостожогах». А призрачные стражи — всё, что осталось от «Мостожогов», ибо они все погибли в Паннионском Домине.

— В этом я не могу быть уверен, — ответил Геборик, — но похоже на то.

— Значит, влияние малазанцев продолжает расти — не только в подлунном мире, но и на Путях, а теперь ещё и в Колоде Драконов.

— Ты совершаешь ошибку, типичную для многих врагов Империи, Л’орик. Считаешь, что все малазанцы априори едины в целях и задачах. Всё куда сложней, чем ты себе воображаешь. Не думаю, что этот Господин Колоды — верный слуга Императрицы. Он ни перед кем не встанет на колени.

— Тогда почему же «Мостожоги» — его стражи?

Геборик почувствовал подвох в этом вопросе, но решил подыграть:

— Есть верность превыше самого Худа…

— Ага, стало быть, он был солдатом в этой прославленной роте. Что ж, многое проясняется.

— Правда?

— Скажи, тебе доводилось слышать о духовидце по имени Кимлок?

— Имя, кажется, знакомое. Но не местное. Откуда он? Из Каракаранга? Или Руту-Джелбы?

— Ныне он живёт в Эрлитане. Его история сейчас нам не важна, но недавно он каким-то образом повстречался с кем-то из «Мостожогов». Нет другого объяснения тому, что́ он сделал. Он подарил им песню, Геборик. Таннойскую песнь, которая таинственным образом начинается здесь, в Рараку. А Рараку, друг мой, — место рождения «Мостожогов». Ты понимаешь, какое огромное значение имеет такая песнь?

Геборик отвернулся к сухому жару очага и промолчал.

— Разумеется, — продолжил после паузы Л’орик, — её значение теперь немного уменьшилось, поскольку «Мостожогов» больше нет. Не может быть освящения…

— Да, видимо, не может, — пробормотал Геборик.

— Чтобы песнь была освящена, кто-то из «Мостожогов» должен вернуться в Рараку, к месту рождения этой роты. А ведь это маловероятно, не так ли?

— А почему «мостожог» должен обязательно вернуться в Рараку?

— Таннойское чародейство — это… круговорот. Песнь должна уподобиться змею, пожирающему собственный хвост. Песнь Кимлока о «Мостожогах» пока не имеет конца. Но её спели, и поэтому она жива… — Л’орик пожал плечами. — Точно заклятье, что ждёт своего разрешения.

— Расскажи мне о нефритовом гиганте.

Высший маг кивнул. Он налил чаю и поставил чашку перед Гебориком.

— Первого нашли глубоко в отатараловых шахтах…

— Первого?!

— О да. И встреча закончилась — для тех рудокопов, что подобрались слишком близко, — фатально. Точнее, они исчезли. Бесследно. Обнаружили также части ещё двух великанов. Все три ствола засыпали. Эти гиганты… вторглись в наш мир. Из другого.

— Прибыли сюда, — пробормотал Геборик, — лишь для того, чтобы оказаться закованными в цепи из отатарала.

— Так ты уже кое-что знаешь и сам! Верно. Похоже, их появление всякий раз предвидели. Кто-то или что-то заботится о том, чтобы подавить угрозу, которую представляют собой эти гиганты…

Но Геборик покачал головой и сказал:

— Нет. Думаю, ты ошибаешься, Л’орик. Сам их приход — портал, через который являются эти гиганты, — создаёт отатарал.

— Ты в этом уверен?

— Конечно, нет. Слишком много загадок связано с природой отатарала, чтобы быть уверенным хоть в чём-то. Была одна книжница… забыл её имя. Так вот, она предположила, что отатарал возникает там, где уничтожается всё, что нужно для работы магии. Этот процесс она называла «абсолютным энергетическим осушением». Истреблением энергии, которая по праву существует во всём — одушевлённом и неодушевлённом.

— А была у неё гипотеза о том, как это может произойти?

— Возможно, мощь использованной магии… заклятье, которое пожирает всю энергию, которой питается.

— Но даже богам такие чары не по силам…

— Верно, но я думаю, такое можно совершить… при помощи ритуала, вроде тех, что проводят особые магические отряды — или армии — смертных чародеев.

— Подобно Обряду Телланна, — кивнул Л’орик. — Понимаю.

— Или, — тихонько добавил Геборик, потянувшись за чашкой, — вроде того, что призвал Увечного бога…

Л’орик сидел неподвижно, вновь неотрывно глядя на покрытого татуировками бывшего жреца. Долгое время он молчал, а Геборик потягивал отвар хен’бары. Наконец маг заговорил:

— Ладно, я скажу тебе ещё одну вещь: теперь я понимаю, почему это нужно, совершенно необходимо, хотя и придётся… многое открыть о себе.

Геборик сидел и слушал. И чем больше говорил Л’орик, тем больше блекли, терялись в тенях стенки его тесного шатра, жар очага отступал, и вскоре единственным ощущением остались призрачные руки. Которые налились вдруг всей тяжестью мира.

Восходящее солнце выбелило небо на востоке. Карса в последний раз проверил припасы — пищу и мехи с водой, — а также прочее снаряжение, необходимое для выживания в засушливой, жаркой пустыне. Набор, совершенно не похожий на тот, с которым теблор ходил всю жизнь. Даже меч другой — из железного дерева, более тяжёлого, чем кровь-дерево, — клинок более грубый, но — почти — такой же твёрдый. Он не рассекал воздух с лёгкостью смазанного кровного меча. Но служил верно. Карса поднял глаза к небу: рассветная синь уже практически полностью уступила место белёсому мареву мелкого песка.

Здесь, в сердце Рараку, богиня Вихря похитила цвет даже у самого пламени солнца, так что всё вокруг стало бледным и мертвенным. Бесцветным, Карса Орлонг? Призрачный голос Байрота Гилда окрасила сухая усмешка. О нет. Серебристым, друг мой. А серебристый — цвет небытия. Хаоса. Серебрится клинок, когда с него смыли последнюю кровь…

— Довольно слов, — прорычал Карса.

Рядом заговорил Леоман:

— Я ведь только что пришёл, Тоблакай, и ещё ни одного не сказал. Ты не хочешь услышать от меня слова прощания?

Карса медленно разогнулся, забросил мешок за плечи.

— Иногда, друг, слова не нужно произносить, чтоб они пришлись не к месту. Но я отвечал собственным мыслям. Я рад тому, что ты пришёл. Когда я отправлялся в свой первый поход, никто не осмелился прийти и узреть.

— Я приглашал Ша’ик, — отозвался Леоман со своего места в десяти шагах от теблора, у самого пролома в полуразваленной стене (теневую сторону глиняных кирпичей облепили ризаны — цеплялись, поджав крылья, а пятнистая шкурка делала их практически неразличимыми на фоне охряных кирпичей). — Но она сказала, что не пойдёт со мной сюда. Странно, ибо она уже знала о твоих намерениях и ждала меня.

Пожав плечами, Карса обернулся к Леоману:

— Довольно, чтобы узрел кто-то один. Можем сейчас произнести прощальные слова. Не прячься слишком долго в своей яме, друг мой. А когда поскачешь с воинами, исполняй приказ Избранной — слишком много ударов маленького ножа могут разбудить медведя, как бы глубоко он ни спал.

— Этот медведь молод и слаб, Тоблакай.

Карса покачал головой:

— Я научился уважать малазанцев и боюсь, что ты разбудишь в них их самих.

— Я обдумаю твои слова, — ответил Леоман. — А тебя попрошу принять мои. Берегись своих богов, друг. Если хочешь преклонить колени перед некой силой, прежде взгляни на неё широко открытыми глазами. Скажи, что твои сородичи говорят в таких случаях? Чего желают?

— «Да сумеешь ты сразить тысячу детей».

Леоман побледнел:

— Доброй дороги, Тоблакай.

— Благодарю.

Карса знал: Леоман не видит и не чувствует, что в начале тропы у стены теблор не один. Слева от него стоял Дэлум Торд, справа — Байрот Гилд. Воины-уриды — кровь-масло багряное, — этот цвет не смогла приглушить даже сама Вихрь, — шагнули следом, когда он повернул на запад.

Веди нас. Веди своих мертвецов, предводитель.

Издевательский смех Байрота трещал и скрипел, точно черепки под мокасинами Карсы Орлонга. Теблор поморщился. Похоже, за эту честь придётся заплатить высокую цену.

Но всё равно, понял он несколько мгновений спустя, если уж есть на свете призраки, то лучше вести их, чем бежать от них.

Если так тебе больше нравится, Карса Орлонг.

Вдалеке вздымалась бешеная стена Вихря. Хорошо будет, подумал теблор, вновь, после стольких месяцев в пустыне, увидеть внешний мир. В свете нарождавшегося дня Карса зашагал на запад.

— Он ушёл, — сказал Камист Релой, усаживаясь на подушки.

Корболо Дом долго разглядывал мага. Его лицо ничем не выражало презрения, которое военачальник испытывал к этому человеку. Чародеям не место на войне. Эту истину он доказал, когда разгромил «Собачью цепь». Впрочем, некоторые проблемы следовало обдумать, и Релой был из них наименьшей.

— Значит, остался только Леоман, — пророкотал он со своего ложа.

— Который уведёт своих крыс прочь через несколько дней.

— Так что, Фебрил теперь ускорит свой план?

Маг пожал плечами:

— Трудно сказать, но в его глазах нынче утром я заметил жадное оживление.

Жадность. Вот уж точно. Ещё один Высший маг, ещё один безумец, который дерзает играть с силами, которых лучше не касаться.

— Остался единственный из тех, кто, возможно, представляет для нас наибольшую угрозу. Призрачные Руки.

Камист Релой презрительно усмехнулся:

— Слепой, слабоумный кретин. Он хоть понимает, что именно отвар хен’бары растворяет ткань между этим миром и всем тем, от чего он пытается бежать? Скоро его разум окончательно потонет в кошмарах, и нам не придётся больше о нём беспокоиться.

— У неё есть секреты, — пробормотал Корболо Дом, наклоняясь вперёд, чтобы пододвинуть блюдо с инжиром. — Кроме тех, что открыла ей Вихрь. Фебрил несётся вскачь, сам не понимая своего невежества. Когда наконец начнётся битва с армией адъюнкта, победу или поражение принесут «Живодёры» — моя армия. Отатарал Тавор придушит Вихрь — в этом я уверен. От тебя, Фебрила и Бидитала я прошу только одного — не мешайте мне командовать войсками и определить ход этой битвы.

— Мы оба знаем, — прорычал Камист, — что эта война касается отнюдь не только Вихря.

— Верно. И отнюдь не только Семи Городов, маг. Не теряй из виду нашу конечную цель — трон, который однажды будет принадлежать нам.

Камист Релой пожал плечами:

— Это наш секрет, старый друг. Нужно лишь действовать осторожно, и всякое сопротивление пропадёт само собой. Фебрил убивает Ша’ик, Тавор убивает Фебрила, а мы уничтожаем Тавор и её армию.

— А потом становимся спасителями Ласиин — жестоко подавляем восстание. Клянусь всеми богами, я ничего живого в этой стране не оставлю, если потребуется. А потом — триумфальное возвращение в Унту, аудиенция у Императрицы и верный нож. И кто нас остановит? Персты готовы истребить Когтей. Скворца и «Мостожогов» больше нет, а Дуджек вообще на другом континенте. Как там дела у жреца-джистала?

— Маллик без труда продолжает путь на юг. Он умный человек, мудрый человек, — сыграет свою роль без изъянов.

Корболо Дом хотел было ответить. Он глубоко презирал Маллика Рэла, но не мог отрицать пользы, которую приносил жрец. И всё равно доверять ему не стоило…

Это мог бы лично подтвердить Первый Кулак Пормкваль, если бы старый дурак был ещё жив.

— Пошли за Файелль. Я стосковался по женской компании. Оставь меня, Камист Релой.

Высший маг замешкался, и Корболо нахмурился.

— Ведь ещё, — прошептал Камист, — есть Л’орик…

— Так разберись с ним! — рявкнул Корболо. — Пошёл вон!

Склонив голову, Высший маг попятился и выскользнул из шатра.

Чародеи. Если бы напанец отыскал способ раз и навсегда уничтожить магию, он не колебался бы ни мгновения. Истребление сил, которые способны в один миг погубить тысячу солдат, вернуло бы судьбы смертных в руки смертных, а это уж точно хорошая перспектива. Умрут Пути, исчезнут боги со своими бесконечными интригами, увянет магия… и тогда мир будет принадлежать таким людям, как сам Корболо. И он сотворит империю, в которой не останется места двойственности, двусмысленности.

Если никто не будет противостоять его воле, напанец сумеет — раз и навсегда — положить конец диссонансу, какофонии, которые так мучат и мучили всю историю несчастное человечество.

Я принесу им порядок. И в полном единстве мы очистим мир от всех прочих рас, всех прочих народов, сокрушим и растопчем всякое несогласное ви́дение, ибо в конце концов должен остаться лишь один путь, один образ жизни, одна форма правления. И этот путь — мой.

Хороший солдат прекрасно знал, что успех зиждется на тщательном планировании, пошаговых, отлаженных действиях.

И противники уходили с дороги сами собой. Ты теперь у ног Худа, Скворец. Там-то тебе самое место. Тебе и твоей треклятой роте — кормить червей в какой-то далёкой стране. Не осталось никого, кто смог бы теперь меня остановить…

Глава одиннадцатая

Сей путь был ей не по душе.

Турсабаал. Восстание Ша’ик

В холодном утреннем воздухе дыхание вырывалось из ноздрей коней облачками пара. Только что рассвело, и погода ничем не намекала на жару, которую принесёт день. Закутавшись в шкуру бхедерина, ёжась от липкого, точно касанье мертвеца, пота под шлемом, Кулак Гэмет неподвижно сидел на своём виканском скакуне, не сводя глаз с адъюнкта.

Холм к югу от Эругимона, где погиб Колтейн, стали называть Паденьем. Бесчисленные бугорки на вершине и склонах указывали места, где похоронили тела. Засеянная железом земля уже укрылась плащом трав и цветов.

Похоже, муравьи захватили весь этот холм. На земле они просто кишели, красно-чёрные тельца покрывала пыль, но они всё равно поблёскивали, направляясь по своим дневным делам.

Гэмет, адъюнкт и Тин Баральта выехали из города до рассвета. У западных ворот армия зашевелилась. Сегодня начнётся поход на север — в Рараку, против Ша’ик и Вихря. Странствие за отмщеньем.

Наверное, к Паденью Тавор привлекли слухи, но Гэмет уже пожалел, что она взяла его с собой. Ничего из того, что здесь было, он видеть не хотел. Да и сама адъюнкт, как ему показалось, была не слишком довольна тем, что обнаружила.

Косы, запятнанные красным, сплетённые в цепи, увили всю вершину, свернулись вокруг двух обломков креста, который прежде стоял здесь. Собачьи черепа, покрытые невразумительными письменами, глядели с гребня пустыми глазницами. Вороньи перья покачивались на воткнутых в землю сломанных древках стрел. К земле прибили изодранные знамёна, на которых красовались разнообразные изображения сломанного виканского длинного ножа. Фетиши, кумиры, груда мусора — всё в ознаменование смерти одного-единственного человека.

И всюду кишели муравьи. Словно неразумные хранители священного холма.

Трое всадников молчасидели в сёдлах.

В конце концов Тавор заговорила:

— Тин Баральта.

Никакого выражения в голосе.

— Да, адъюнкт?

— Кто… кто в ответе за… всё это? Малазанцы из Арэна? Ваши «Красные клинки»?

Тин Баральта ответил не сразу. Он спешился и вышел вперёд, вглядываясь в землю. Рядом с одним из собачьих черепов он остановился и присел на корточки.

— Адъюнкт, руны на этих черепах — хундрильские. — Он указал пальцем на деревянные обломки креста. — Плетёные цепи — это кхиран-дхобри. — Взмахнул рукой в сторону склона. — Знамёна… не знаю, наверное, бхиларды. Вороньи перья? Бисер на них нанизали семаки.

— Семаки? — ахнул Гэмет, не в силах сдержать недоверие. — С того берега реки Ватар? Тин, ты, должно быть, ошибся…

Могучий воин пожал плечами. Затем выпрямился и указал на покатые холмы к северу от всадников.

— Паломники приходят лишь по ночам — незаметно, так они сами решили. Даже сейчас они прячутся там. Ждут ночи.

Тавор откашлялась:

— Семаки, бхиларды… эти племена дрались против него. А теперь поклоняются ему. Как же так? Объясните, будьте добры, Тин Баральта.

— Не могу, адъюнкт. — Он посмотрел на неё и добавил: — Но, насколько я понял, эти подношения… скромные. По сравнению с теми, что украшают Арэнский тракт.

Все опять замолчали, но Гэмету не нужны были слова, чтобы прочесть мысли Тавор.

Но ведь… мы сейчас пойдём по этому тракту. Пройдём, шаг за шагом, его наследие. Мы? Нет. Тавор. Одна. «Это уже не война Колтейна!» — сказала она Темулу. Но, похоже, была не права. И только теперь она поняла — в глубине души, — что ей предстоит идти в тени этого человека… до самой пустыни Рараку.

— Прошу вас обоих меня сейчас покинуть, — сказала адъюнкт. — Я присоединюсь к вам на Арэнском тракте.

Гэмет замешкался, затем сказал:

— Адъюнкт, Вороний клан по-прежнему требует права ехать впереди всех. И они не признают Темула своим командиром.

— Я займусь этим вопросом, — ответила Тавор. — А теперь — уезжайте.

Кулак смотрел, как Тин Баральта легко запрыгнул в седло. Они обменялись взглядами, затем одновременно развернули коней и поскакали карьером по дороге, что вела к западным воротам города.

Гэмет разглядывал каменистую землю, которая летела под копыта его коня. Здесь историк Дукер гнал беженцев к городу — по этой самой пустоши. А у ворот этот старик натянул наконец поводья своей усталой верной кобылы — кобылы, на которой скакал нынче Темул, — и сидел, пока последний из его подопечных не вошёл внутрь.

И только тогда, говорят, он наконец въехал в город.

Гэмет гадал, что же думал тогда этот человек. Зная, что Колтейн и остатки Седьмой армии позади ведут свой отчаянный арьергардный бой. Зная, что они сумели совершить невозможное.

Дукер привёл беженцев в Арэн.

Только для того, чтобы его распяли на дереве. Гэмет понял, что просто не в состоянии осмыслить глубину такого предательства.

Тело так и не нашли. Даже кости нельзя похоронить.

— Столько всего… — пророкотал Тин Баральта.

— Чего всего?

— Того, на что следует дать ответ, Гэмет. Столько, что слова застревают в горле, но молчание, которое тогда возникает, это молчание кричит.

Признание Тина смутило Гэмета, и Кулак ничего не сказал.

— Напомни мне, пожалуйста, — продолжал командир «Красных клинков», — что Тавор это дело по плечу.

Да возможно ли это вообще?

— Вполне.

Она должна справиться. Иначе всем нам конец.

— Когда-нибудь, Гэмет, тебе придётся рассказать мне, что́ она сделала, чтобы заслужить такую преданность.

О, боги, что же на это ответить? Будь ты проклят, Тин, неужели не видишь истину у себя под носом? Она… ничего не сделала. Умоляю тебя. Оставь старику его слепую веру.

— Что ни говори, — проворчал Геслер, — а вера — для дураков.

Смычок откашлялся и сплюнул в пыль на обочине. Двигались мучительно медленно, три взвода топали следом за повозкой со своими припасами.

— Это ты к чему? — спросил он у другого сержанта. — Солдат знает только одну правду: без веры ты считай что труп. Верь в солдата рядом с тобой. Но ещё важней — и даже не важно, насколько это бред на деле, — верь в то, что тебя невозможно убить. Только на этих двух ногах и держится всякая армия.

Янтарнокожий сержант хмыкнул и указал рукой на деревья, высаженные вдоль Арэнского тракта.

— Глянь и скажи, что ты там видишь, — нет, не Худовы фетиши, а то, что там ещё видно под мусором. Дыры от гвоздей, тёмные потёки крови и желчи. Спроси дух солдата, который висел на этом дереве, — его спроси про веру.

— Преданная вера не уничтожает само понятие веры, — парировал Смычок. — На деле даже совсем наоборот…

— Может, для тебя и так, но есть такие вещи, которые не объедешь на красивых словах и высоких идеалах, Скрип. И сводится всё к той, кто скачет где-то там, в авангарде. К адъюнкту. Которая только что слила спор со сворой седых виканцев. Тебе-то повезло — у вас был Скворец. И Дуджек. Знаешь, кто был моим последним командиром? Прежде чем меня забросили в береговую охрану? Корболо Дом. Готов поклясться, что у него в шатре был маленький алтарь Скворца — только не того Скворца, которого ты знал. Корболо его совсем иначе видел. Нереализованный потенциал — вот что он видел.

Смычок покосился на Геслера. Ураган и Битум шли на шаг позади двух сержантов: достаточно близко, чтобы всё слышать, но ни один не рискнул высказаться.

— Нереализованный потенциал? Да о чём ты говоришь, во имя Беру?

— Не я. Корболо Дом. «Если бы только этот ублюдок проявил достаточную твёрдость, — говаривал он, и не раз, — он был получил треклятый престол. Должен был!» Дом считает, что Скворец его предал, всех нас предал — а такого этот изменник-напанец не прощает.

— Ему же хуже, — прорычал Смычок, — поскольку очень даже вероятно, что Императрица отправит всю Генабакскую армию сюда. Как раз поспеют к последней битве. И Дом сможет пожаловаться Скворцу лично.

— Вот на это бы я хотел посмотреть, — расхохотался Геслер. — Но я о другом: у тебя были командиры, достойные слепой веры. Большинству остальных, нам — такая роскошь не досталась. Потому мы иначе к этому всему относимся. Вот и всё. Только это я и хотел сказать.

С обеих сторон от них тянулся Арэнский тракт, превращённый в огромный храм под открытым небом. Все деревья усеивали фетиши, сплетённые в цепи кусками ткани, на коре были грубо нарисованы фигуры солдат, которых распяли здесь воины Корболо Дома. Большинство солдат перед Смычком и позади него шли в молчании. Несмотря на бесконечность голубого неба над головой, на дороге царило тяжёлое, давящее чувство.

Были разговоры, мол, надо эти деревья просто срубить, но одним из первых своих приказов адъюнкт запретила их трогать. Смычок задумался, не пожалела ли она сегодня об этом решении.

Его взгляд наткнулся на один из новых штандартов Четырнадцатой, который едва можно было разглядеть в туче пыли впереди. Она правильно поняла всю авантюру с костяными пальцами, поняла, как можно вывернуть предзнаменование наизнанку. И новый штандарт стал тому свидетельством. Грязная, тонкорукая фигура, которая держала над головой кость. Выписана серовато-коричневой краской, едва различимой на жёлтом, охряном поле, а по краю — плетёная лента: имперский пурпур и тёмно-серая тесьма. Непокорная фигура бросает вызов песчаной буре. Любопытное совпадение — такой штандарт отлично подошёл бы и апокалиптической армии Ша’ик. Будто Тавор и Ша’ик — две армии, две противоборствующие силы — стали отражением друг друга.

Многовато таких странных… совпадений. Они зудели, шевелились под кожей Смычка, точно личинки овода. Его и вправду весь день лихорадило. В голове то и дело возникали обрывки какой-то едва слышной песни. Жутковатой песни, от которой у него по коже шли мурашки. Да к тому же — совершенно незнакомой.

Отражения. Может, дело не только в Тавор и Ша’ик. Тавор и Колтейн? Вот мы шагаем по пропитанной кровью дороге — в обратную сторону. В этом путешествии Колтейн показал себя всем, кого вёл. Будет ли то же с нами? Какой покажется нам Тавор в день, когда мы встанем против Вихря? А как же моё собственное возвращение? В Рараку, пустыню, где я был уничтожен, только чтобы восстать вновь, обновлённым — старик, но я не выгляжу и не чувствую себя старым [5] . Для всех нас, «Мостожогов», так. Будто Рараку похитила нашу смертность, заменила её… чем-то иным.

Смычок оглянулся на свой взвод. Никто не отставал — хороший знак. Сержант сомневался, что хоть кто-то из них находится в подходящей форме для такого марша. Первые дни будут самыми трудными, а потом привычка идти в полном вооружении станет второй натурой — впрочем, эта натура, конечно, никогда не станет удобной. Эта земля убийственно жаркая и засушливая, так что горстка низших целителей в каждой роте будет потом вспоминать марш как бесконечный кошмар, в котором им приходилось всё время бороться с тепловыми ударами и обезвоживанием.

Пока что никак нельзя было оценить его взвод. Корик, разумеется, по виду и своей природе должен был стать железным кулаком, который нужен всякому взводу. А упрямые складки на глуповатом лице Битума подсказывали, что у парня — стальная воля, с которой придётся считаться. В девице, Улыбке, было что-то, слишком напоминавшее Смычку Жаль, — беспощадный холод её глаз принадлежал убийце, и сержант гадал, какие тайны скрывает её прошлое. Флакон — типичный молодой маг — скрывал неуверенность в себе под похвальбой, а на деле, скорее всего, едва владел пригоршней заклятий какого-нибудь малого Пути. В последнем солдате своего взвода, впрочем, Смычок не сомневался. Он всю жизнь знал людей вроде Спрута. Тот был почти точной копией Вала, только покрепче и ещё более унылый. То, что рядом был Спрут, вызывало такое чувство… будто вернулся домой.

Придёт время испытания в деле, и эта проверка, скорее всего, будет жестокой, но она закалит тех, кто выживет.

Они уже покидали Арэнский тракт, когда Геслер указал на последнее дерево слева.

— Здесь мы его и нашли, — тихо сказал он.

— Кого?

— Дукера. Не сказали никому, потому что паренёк наш, Истин, так надеялся… Только когда мы в следующий раз выбрались сюда, тело историка пропало. Кто-то его украл. Ты сам видел рынки в Арэне — высушенные куски плоти, которые, по словам торговцев, принадлежали Колтейну, или Бальту, или Дукеру. Сломанные длинные ножи, обрывки плаща из перьев…

Некоторое время Смычок раздумывал, затем вздохнул:

— Я Дукера видел всего один раз, да и то издалека. Просто солдат, которого, как решил Император, стоит обучить грамоте.

— Настоящий солдат. Стоял в первом ряду, вместе со всеми. Жёсткий старый ублюдок с коротким мечом и щитом.

— Явно что-то в нём бросилось в глаза Колтейну. В конце концов, Колтейн выбрал именно Дукера, чтобы возглавить колонну беженцев.

— Думаю, не солдатская выучка Дукера помогла Колтейну решиться, Смычок. А то, что он был Императорским историком. Колтейн хотел, чтобы историю рассказали — и рассказали правильно.

— Что ж, вышло так, что Колтейн сам поведал свою историю — и ему не понадобился историк, а?

Геслер пожал плечами:

— Как скажешь. Мы с ними недолго пробыли: ровно столько, сколько потребовалось, чтобы раненых погрузить на борт. Я малость поговорил с Дукером и капитаном Сном. А потом Колтейн руку сломал, когда двинул мне в нос…

— Что?! — расхохотался Смычок. — Уж не сомневаюсь, ты это заслужил…

Ураган заговорил у них за спинами:

— Руку-то он сломал, Геслер. Только и нос тебе тоже.

— Нос у меня столько раз ломался, что сам уже это делает — инстинктивно! — парировал сержант. — Так себе был ударчик.

Ураган фыркнул:

— Ага! То-то ты повалился на землю, как мешок с брюквой! Такой удар мог бы отвесить сам Урко, когда он…

— И близко нет, — процедил Геслер. — Я раз видел, как Урко молотил кулаками кирпичную стену дома. Удара три понадобилось, ну, не больше четырёх точно, чтобы вся треклятая халабуда развалилась. Этот напанский стервец уж что умел — так это врезать.

— И это тебе важно? — удивился Смычок.

Геслер кивнул совершенно серьёзно:

— Только так командир может заслужить моё уважение, Скрип.

— Собираешься проверить удар адъюнкта?

— Может быть. Сделаю скидку, конечно, что она благородных кровей и всё такое.

За воротами Арэнского тракта и безлюдной деревенькой солдаты наконец увидели разъезды сэтийцев и виканцев на флангах. Это слегка успокоило Смычка. Налёты и быстрые вылазки врага могли начаться в любой момент, с тех самых пор, как армия вышла из ворот Арэна. Если слухи были верны, большинство данных племён напрочь позабыло условия мирных договоров, которые заключало с Малазанской империей. Старый обычай недолго дремал в таких людях.

Со всех сторон раскинулась голая, выжженная солнцем равнина. Тут даже дикие козы отощали бы. На горизонте виднелись покатые холмы с плоскими вершинами — останки давно погибших городов. Склоны холмов и оврагов прорезали остатки древних насыпных дорог.

Смычок утёр пот со лба.

— Поскольку армия у нас зелёная, самое время бы ей объявить…

По всей массивной колонне завыли горны. Движение остановилось, и крики водовозов прорезали пыльный воздух: работники полезли в телеги за бочками. Смычок обернулся и внимательно осмотрел свой взвод — солдаты уже все были на земле, сидели и лежали, распластавшись. Нижние рубахи с длинными рукавами потемнели от пота.

Во взводах Геслера и Бордука реакция на привал была такой же. Маг Бордука, Бальгрид — полный и явно не привыкший к своему доспеху, — был бледен и дрожал. Взводный целитель, тихий, низенький человечек по имени Мазок, уже направился к нему.

— Сэтийское лето, — пробормотал Корик и плотоядно ухмыльнулся Смычку. — Когда стада втаптывают все травы в пыль, когда земля под ногой хрустит, как сломанный металл.

— Худ бы тебя побрал! — взорвалась Улыбка. — Не зря здесь полно мертвечины.

— Да-а, — протянул сэтиец-полукровка, — выживают лишь сильнейшие. Тут полно племён — они по себе оставили много следов.

— А ты их увидел? — поинтересовался Смычок. — Хорошо. Отныне ты — взводный следопыт.

Белозубая ухмылка Корика стала шире.

— Как пожелаешь, сержант.

— Но только при свете дня, — добавил Смычок. — Ночью — разведчиком будет Улыбка. И Флакон, если у него Путь подходящий.

Флакон нахмурился, затем кивнул:

— Вполне, сержант.

— А Спрут чем должен заниматься? — проворчала Улыбка. — Валяться, как морская свинья на лёжке?

«Морская свинья на лёжке»? А ты у моря выросла, да, девочка? Смычок покосился на опытного солдата. Тот уже спал. Я сам так делал. В те времена, когда от меня никто ничего не ожидал, когда я никому не был треклятым командиром. Эх, доброе было времечко.

— Задача Спрута, — ответил Смычок, — жизнь вам спасать, когда меня нет рядом.

— Так почему не сделать его капралом? — не сдавалась Улыбка, на её личике застыло воинственное выражение.

— Потому, что он — сапёр, а ты уж точно не хочешь, чтоб твоим капралом был сапёр, девочка.

Я, правда, сам сапёр. Но об этом лучше пока помолчать…

Подошли три ротных пехотинца с мехами с водой.

— Пейте медленно, — приказал Смычок.

Геслер перехватил его взгляд со своего места у соседнего фургона, и Смычок направился к нему. Следом поспешил Бордук.

— Смотри, как любопытно, — пробормотал Геслер. — Хилый чародей Бордука, его Путь — Меанас. А мой маг, Тавос Понд, — у него то же. Скажи, Смычок, этот твой паренёк, Флакон…

— Ещё не уверен.

— Он тоже Меанас, — пробурчал Бордук и привычно подёргал себя за бороду — Смычок уже понял, что этот жест скоро начнёт его раздражать. — Бальгрид подтвердил. Все они тут от Меанаса.

— Вот я и говорю, — вздохнул Геслер. — Любопытно.

— Можно обернуть это нам на пользу, — заметил Смычок. — Пускай все трое разучат какие-нибудь ритуалы. Иллюзии — крайне полезная штука, если с умом их применять. Быстрый Бен в этом дока. Тут главное — детали. Нужно их свести вместе сегодня вечером…

— Ага, — послышался голос из-за фургона, и следом за ним показался сам лейтенант Ранал, — все мои сержанты в одном месте. Очень удобно.

— Явился пыль глотать вместе с нами? — поинтересовался Геслер. — Вот это великая щедрость и широта души.

— Не думай, что я о тебе ничего не знаю, — презрительно ухмыльнулся Ранал. — Будь выбор за мной, ты бы мехи с водой разносил, Геслер…

— Ты от жажды бы помер, если б я этим занялся, — отозвался сержант.

Лицо Ранала потемнело.

— Капитан Кенеб желает знать, есть ли в ваших взводах маги. Адъюнкт хочет получить отчёт по доступным силам.

— Ни одного…

— Трое, — вклинился Смычок, не обращая внимания на яростный взгляд Геслера. — Все слабенькие, как и следовало ожидать. Скажи капитану, что мы хорошо подойдём для скрытных операций.

— Мнение своё держи при себе, Смычок. Трое. Очень хорошо.

Он развернулся и гордо зашагал прочь.

Геслер накинулся на Смычка:

— Да у нас же их отобрать могут…

— Не отберут. А ты не налегай так на лейтенанта, Геслер. Пока что, по крайней мере. Парень вообще ничего не знает о том, как быть офицером в полевых условиях. Представляешь, сержантам своим приказал мнение при себе держать. Если Опонны дадут чуток удачи, Кенеб ему рано или поздно разъяснит азы.

— Если только Кенеб его чем-то лучше, — проворчал Бордук и расчесал пятернёй бороду. — Говорят, только он один из своей роты и выжил. Сами знаете, что это скорее всего значит.

— Подождём — увидим, — отозвался Смычок. — Рановато пока ножи точить…

— «Ножи точить», — повторил Геслер. — Вот теперь ты говоришь на моём языке. Я готов подождать и посмотреть, как ты предлагаешь, Скрип. Пока что. Ладно, давайте сегодня вечером соберём магов, и если они умудрятся не перебить друг дружку, вырвемся на шаг-другой вперёд.

Горн возвестил конец привала. Солдаты со стонами и проклятьями начали подниматься на ноги.

Первый день пути завершился, и по меркам Гэмета армия отошла всего на плевок от ворот Арэна. Того и следовало ожидать, разумеется. Четырнадцатая ещё только-только вставала на ноги.

Как и я сам. Седло натёрло мозоли, от жары кружилась голова. Кулак остановился на небольшом пригорке у дороги и смотрел, как перед ним постепенно вырастает лагерь. Смотрел на пятачки порядка в подвижном море хаоса. Сэтийские и виканские всадники продолжали объезд за линией кордонов, но их было слишком мало, чтобы чувствовать себя в полной безопасности. А виканцы — деды и бабки, все до одного. Видит Худ, я, может, клинки скрещивал с кем-то из этих старых воинов. Никогда им не нравилась мысль принадлежать к Империи. И сюда они явились по совсем иной причине. Ради памяти Колтейна. А дети — что ж, их накормили тем горьким ядом, которым старики всегда пропитывают свои рассказы о прежней славе. И вот — те, кто никогда не знал ужасов войны, и те, кто его позабыл. Жутковатое сочетание…

Кулак потянулся, чтобы размять ноющую спину, затем заставил себя двигаться. Спустился с пригорка, прошёл вдоль засыпанной мусором канавы к штабному шатру адъюнкта — из чистейшей, новенькой парусины. У входа стояли в карауле виканцы Темула.

Самого Темула нигде не было видно. Гэмет искренне жалел паренька. Он уже бился в полудюжине боёв, в которых не обнажали клинков, — и проигрывал. И никто из нас ничем ему не может помочь.

Кулак подошёл ко входу в шатёр, поскрёбся в полог и стал ждать.

— Заходи, Гэмет, — послышался изнутри голос Тавор.

Она стояла на коленях в передней комнате шатра, склонившись над вытянутым каменным ящиком и как раз опустила крышку, когда Кулак вошёл. За миг до того, как крышка легла на место, он успел заметить внутри отатараловый меч.

— Размягчённый воск — вон там, в горшке над жаровней. Подай его мне, Гэмет.

Он подчинился — и принялся смотреть, как она проходится кистью по щели между крышкой и стенками, герметично запечатывая ящик. Затем Тавор поднялась и смахнула пыль с колен.

— Меня уже до смерти утомил этот зловредный песок, — пробормотала она.

Некоторое время адъюнкт разглядывала Кулака, затем сказала:

— У тебя за спиной разбавленное вино, Гэмет. Налей себе.

— А что, вид у меня такой, будто это необходимо, адъюнкт?

— Да. Ах, я знаю, что ты искал тихой жизни, когда поступал к нам на службу. А я взяла и вытащила тебя снова на войну.

Он почувствовал, что вскипает, и расправил плечи:

— Она мне по силам, адъюнкт.

— Верю. Тем не менее налей себе вина. Мы ждём новостей.

Гэмет обернулся, нашёл глиняный кувшин, поднял его и подошёл к ней.

— Новостей, адъюнкт?

Тавор кивнула, и он заметил тревогу в неприметных чертах её лица. Отвернулся от этого открытия, чтобы налить вино в чашу. Не открывайся передо мной, девочка. Мне нужно держаться за свою уверенность в тебе.

— Иди сюда, встань рядом, — приказала Тавор внезапно строгим голосом.

Гэмет приблизился. Оба смотрели на пустое пространство в центре передней комнаты.

Где вдруг расцвёл портал, распустился в стороны, словно пятно воды по марле, — мутно-серый, пахнущий застойным, мертвящим воздухом. Из перехода явилась высокая фигура в зелёном одеянии. Странные угловатые черты лица, кожа цвета чернёного стекла; широкий рот словно застыл навеки в полуулыбке, но сейчас человек не улыбался.

Он задержался, чтоб отряхнуть серую пыль с плаща и штанин, затем поднял голову и встретил взгляд Тавор.

— Адъюнкт, Императрица приветствует вас. И я сам, разумеется.

— Шик. Чувствую, ваше задание здесь — не из приятных. Кулак Гэмет, налейте нашему гостю вина, будьте добры.

— Конечно.

Нижние боги! Это же сам растреклятый Глава Когтей. Гэмет покосился на чашу в своей руке и протянул её Шику.

— Я ещё не успел приложиться. Прошу вас.

Высокий убийца чуть склонил голову в знак благодарности и принял чашу.

Гэмет вновь направился к кувшину с вином.

— Вы прямо от Императрицы? — спросила Тавор.

— Да, а прежде пересёк океан… по пути из Генабакиса, где провёл чрезвычайно унылый вечер в компании Высшего мага Тайшренна. Вас поразит тот факт, что мы с ним оба напились в ту ночь?

На эти слова Гэмет невольно обернулся. Подобная картина представлялась настолько невероятной, что и вправду потрясла его.

Адъюнкт казалась ничуть не менее огорошенной, но быстро взяла себя в руки.

— Какие вести вы мне принесли?

Шик сделал большой глоток и поморщился:

— Водой разводите… Ну, что ж. Потери, адъюнкт. В Генабакисе. Ужасные потери…

Лёжа в заросшей травой лощинке на расстоянии тридцати шагов от взводного костра, Флакон закрыл глаза. Он слышал, как его звали по имени. Смычку — которого Геслер почему-то называл Скрипом — что-то понадобилось, но маг был ещё не готов. Ещё нет. Ему нужно было послушать один разговор, и сделать это — так, чтоб его не заметили, — было нелегко.

Его бабушка в городе Малазе гордилась бы внуком. «Да наплюй ты на все эти треклятые Пути, деточка, древняя магия глубже лежит. Запомни: ищи корни и ростки, ростки и корни. Тропки в земле, невидимую паутину, что тянется от одной твари к другой. Ведь все твари — на земле, в земле, в воздухе и воде — связаны друг с другом. И тебе по силам, если ты пробуждённый, а уж ты-то, деточка, ещё какой пробуждённый! По силам оседлать эти ростки…»

И он оседлал, хотя и не отказался от собственного восхищения Путями, в особенности — Меанасом. Иллюзии… возможность играть с этими ростками, с корнями всего сущего, сплетать их в хитроумные узлы, чтоб обмануть зрение, осязание — всякое чувство… в такую игру стоило поиграть!

Но сейчас он взялся за ворожбу по древнему обычаю, которую невозможно заметить — если ворожить осторожно, конечно. Оседлал жизненные искры накидочников, ризанов, сверчков, блох-клещей и кровных слепней. Бездумных тварей, что плясали на стенках шатров, слышали, не понимая, звуки слов по другую сторону брезента.

Понимать — это уже дело Флакона. И он слушал. А пришелец всё говорил, но ни адъюнкт, ни Кулак Гэмет ни разу не перебили его.

Слушал и понимал.

Смычок возмущённо уставился на двух сидевших перед ним магов.

— Не можете его почувствовать? — переспросил он.

Бальгрид робко пожал плечами:

— Он где-то там, прячется в темноте.

— И он что-то задумал, — добавил Тавос Понд. — Но мы не различаем, что именно.

— Это странно, — пробормотал Бальгрид.

Смычок фыркнул и пошёл обратно к Геслеру и Бордуку. Остальные солдаты взвода заваривали чай на небольшом костре, который развели в стороне от тропы. Из соседней палатки доносился заливистый храп Спрута.

— Растворился, подлец, — сообщил Смычок.

Геслер хмыкнул:

— Может, в дезертиры подался. Если так, виканцы его отловят и вернутся с его головой на копье. Не будет такого, чтобы…

— Он здесь!

Все обернулись и увидели, как Флакон садится у огня. Громко топая, Смычок устремился к нему.

— Где и за каким Худом тебя носило? — рявкнул сержант.

Флакон поднял глаза, его брови слегка приподнялись.

— Неужели больше никто не почувствовал? — Чародей покосился на Бальгрида и Тавоса Понда. — Портал? Который открылся в шатре адъюнкта?

Флакон нахмурился, заметив недоумение других магов, а затем спросил с каменным лицом:

— Вы двое хоть камешки прятать научились? А монетки из уха доставать?

Смычок присел напротив Флакона.

— А что там с порталом?

— Дурные вести, сержант, — ответил молодой чародей. — Дело плохо обернулось в Генабакисе. «Мостожоги» перебиты. Скворец мёртв…

— Мёртв?!

— Худ бы нас всех побрал!

— Скворец? Ох, нижние боги!

Послышались всё более витиеватые проклятия, кто-то отказывался верить, но Смычок уже никого больше не слышал. Всё в его душе онемело, словно внутри вдруг пронёсся безжалостный лесной пожар и выжег её дотла. Он почувствовал, как на плечо легла тяжёлая ладонь, услышал, как Геслер что-то прошептал, но затем стряхнул руку, поднялся и пошёл прочь — во тьму за лагерем.

Он сам не знал, как долго и как далеко шёл. Каждый шаг казался бессмысленным, внешний мир будто растворился, не мог коснуться выжженной пустоши его души. Только когда внезапная слабость подкосила ноги, он тяжело осел на жёсткую, бесцветную траву.

Всхлипы. Откуда-то спереди. В плаче звучало такое отчаяние, что он пробился сквозь туман и будто ударил его в грудь. Смычок прислушался к хриплым всхлипам, поморщился от того, что они вырывались из зажатого горла, точно крепкую дамбу прорвал настоящий потоп горя.

Сержант встряхнулся, вновь ощутил внешний мир. Почувствовал коленями, что твёрдая земля под тонким покровом трав ещё тёплая. Во тьме жужжали насекомые. Лишь звёзды освещали раскинувшуюся во все стороны пустошь. От военного лагеря он ушёл не меньше чем на тысячу шагов.

Смычок глубоко вздохнул, затем поднялся. Медленно пошёл туда, откуда слышал плач.

Паренёк, худой — да нет, по-цыплячьему щуплый — сидел, обхватив руками колени и низко свесив голову. С кожаной налобной повязки свисало одинокое воронье перо. В нескольких шагах от него стояла кобыла под виканским седлом, с луки свисал изодранный свиток пергамента. Лошадь безмятежно щипала траву.

Смычок узнал юношу, хоть и не смог сейчас припомнить его имени. Но Тавор поставила его командовать виканцами.

Долгий миг спустя сержант двинулся вперёд, совершенно не пытаясь скрыть звуки своего приближения, и уселся на валун в полудюжине шагов от парня.

Виканец вскинул голову. Размытая слезами боевая раскраска спутанными ручейками растеклась по его лицу. В глазах вспыхнул яд, юноша зашипел и, неуклюже вскочив, обнажил длинный нож.

— Расслабься, — пробормотал Смычок. — Я сам нынче ночью оказался в объятьях горя, хотя, наверное, совсем по другой причине. Ни ты, ни я компании не ждали, но вот — оба очутились здесь.

Виканец некоторое время колебался, затем рывком бросил оружие в ножны и собрался уйти.

— Погоди, всадник. Незачем бежать.

Юноша резко обернулся, оскалился.

— Побудь со мной. Я стану твоим свидетелем сегодня ночью, и лишь мы оба будем об этом знать. Дай слово своему горю, виканец, а я выслушаю. Видит Худ, сегодня мне это нужно.

— Я ни от кого не бегу, — прохрипел воин.

— Я знаю. Просто хотел привлечь твоё внимание.

— Кто ты?

— Никто. И никем останусь, с твоего позволения. И твоего имени не спрошу…

— Я — Темул.

— Ну ладно. Твоя отвага меня поставила на место. Меня зовут Скрипач.

— Скажи, — голос Темула вдруг стал жёстким, юноша со злостью утёр лицо, — ты принял моё горе за благородное чувство? Решил, что я плачу по Колтейну? По своим павшим сородичам? Но нет. Я жалел лишь себя! А теперь можешь уходить. Опозорь меня — я больше не буду командовать, ибо не могу командовать даже самим собой…

— Полегче, я не собираюсь никого позорить, Темул. Но причины твои, кажется, понимаю. Это всё старые воро́ны-виканцы, угадал? Они — и те раненые, которых привёз на корабле Геслер. Не хотят признавать тебя своим предводителем, так? И потому, как дети, поступают тебе наперекор при всякой возможности. Обманывают, в лицо выражают внимание, а потом шепчутся за спиной. И что же тебе остаётся? Ты ведь не можешь всех их вызвать на бой…

— А может, и могу! И вызову!

— Ну, это их очень порадует. Их так много, что не поможет даже твоё воинское мастерство. Поэтому ты умрёшь, рано или поздно, и они победят.

— Это всё я и сам знаю, Скрипач.

— Понятно. Просто напоминаю, что у тебя довольно причин, чтобы жаловаться на несправедливость, на глупость тех, кем призван командовать. Когда-то, Темул, у меня был один командир, который столкнулся ровно с таким же отношением. Оказался предводителем шайки детей. И детей непослушных.

— Что же он сделал?

— Не много. В итоге закончил жизнь с ножом в спине.

На мгновение воцарилась тишина, затем Темул рассмеялся. Скрипач кивнул:

— Ага, я не силён в поучительных историях с моралью, Темул. Моя душа предпочитает более практичный выбор.

— Какой же?

— Ну, например, я думаю, что адъюнкт испытывает похожие чувства. Она хочет, чтобы ты командовал, и готова помочь, но так, чтобы ты не потерял лицо. Она ведь умна. Так вот: главное здесь — отражение. Скажи, где сейчас их кони?

Темул нахмурился:

— Кони?

— Да. Думаю, сэтийские разъезды смогут денёк обойтись без Вороньего клана, верно? Уверен, адъюнкт бы согласилась — эти сэтийцы по большей части молоды и не закалены в бою. Им нужно место, чтоб найти самих себя. Так что с военной точки зрения есть хорошая причина для того, чтобы оставить виканцев завтра без коней. Пусть пешком идут, вместе с остальными. Кроме твоих верных спутников, конечно. И, кто знает, может, дня не хватит. Может, три понадобится. Или четыре.

Темул заговорил тихо, задумчиво:

— Чтобы добраться до коней, нам нужно действовать тихо, скрытно…

— Вот и первое ответственное задание для сэтийцев — так бы, думаю, и сказала адъюнкт. Если уж твои сородичи решили вести себя как дети, забери у них любимые игрушки — их коней. Трудно сохранять высокомерное и властное выражение, если топаешь пешком и глотаешь пыль за фургонами. В любом случае лучше поторопись, чтобы не разбудить адъюнкта…

— Она, наверное, уже спит…

— Нет, Темул. В этом я уверен. А теперь, пока не ушёл, ответь мне на один вопрос, пожалуйста. У тебя на седле висит свиток. Почему? Что на нём написано?

— Эта кобыла принадлежала Дукеру, — ответил Темул, повернувшись к лошади. — Он умел читать и писать. Я ехал с ним, Скрипач. — Юноша резко обернулся и пронзил сержанта взглядом. — Я ехал с ним!

— А свиток?

Молодой виканец отмахнулся:

— Такие люди, как Дукер, возят с собой подобные вещи! И я знаю, что этот свиток принадлежал ему, что он держал его в руках.

— А перо ты носишь, чтобы… почтить Колтейна?

— Да. Но лишь потому, что таков мой долг. Колтейн сделал то, что должен был сделать. Не сделал ничего, что было бы для него непосильным. Я почитаю его, да, но Дукер… Дукер был другим. — Юноша нахмурился и помотал головой. — Он был старый, намного старше тебя. Но дрался. Когда не был обязан драться. Я знаю, что это так, потому что знал Колтейна и Бальта, слышал, как они говорили об историке. Я был там, когда Колтейн собрал всех остальных, всех, кроме Дукера. Сна, Бальта, Ченнеда, Глазка. И все говорили искренне и уверенно. Дукер поведёт беженцев. Колтейн даже отдал ему камень, который привезли торговцы…

— Камень? Какой камень?

— Чтобы носить на шее, «камень-спасенье», так его Нихил назвал. Ловушка для душ, которую привезли из дальних стран. Дукер её носил, хоть ему это было и не по нраву, потому что ловушка предназначалась для Колтейна, чтобы он не исчез бесследно. Конечно, мы, виканцы, знали, что он не исчезнет. Знали, что воро́ны прилетят за его душой. Старики, которые явились сюда, те, что травят меня, говорят о ребёнке, который родился в племени. Ребёнке некогда пустом, но наполнившемся, когда прилетели воро́ны. А они прилетели.

— Колтейн переродился?

— Переродился.

— А тело Дукера исчезло, — пробормотал Смычок. — С дерева.

— Да! И потому я берегу его кобылу, чтобы вернуть, когда он возвратится. Я ехал с ним, Скрипач!

— И он выбрал тебя и ещё горстку воинов охранять беженцев. Тебя, Темул, а не только Нихила и Бездну.

Взгляд тёмных глаз Темула затвердел, виканец ещё раз посмотрел на Смычка, затем кивнул:

— Я сейчас же пойду к адъюнкту.

— Да ведёт тебя Госпожа, командир.

Темул замешкался, затем сказал:

— Сегодня ночью… ты видел…

— Я ничего не видел, — ответил Смычок.

Юноша резко кивнул, затем вскочил в седло, ухватил поводья длиннопалой, покрытой сеткой шрамов рукой.

Смычок смотрел ему вслед, когда виканец ускакал во тьму. Ещё некоторое время сержант неподвижно сидел на валуне, а затем медленно опустил лицо в ладони.

Все трое уже сидели. Свет ламп заливал комнату в шатре. Рассказ Шика завершился, и, казалось, оставил после себя лишь тишину. Гэмет посмотрел в свою чашу, заметил, что она опустела, и потянулся за кувшином. Но обнаружил, что и тот пуст.

Усталость одолевала его, но Гэмет знал, что не может сейчас уйти. Тавор только что рассказали сперва о героизме брата, а затем — о его смерти. Ни одного «мостожога» не осталось в живых. Сам Тайшренн осматривал тела, был свидетелем захоронения в Лунном Семени. Но, девочка, Ганос искупил свою вину — очистил родовое имя. По крайней мере, он сделал это. Однако именно здесь и крылась самая глубокая рана. Она ведь пошла на чудовищные жертвы, чтобы восстановить честь семьи. Но Ганос никогда и не был предателем; и он не нёс ответственности за смерть Лорн. Как Дуджека, как Скворца, его объявили вне закона лишь обманно. Не было никакого бесчестья. А значит, жертвовать юной Фелисин, в конце концов, было… не нужно.

И хуже того. Жуткие откровения. Шик сказал, что Императрица надеялась высадить Войско Однорукого на северном побережье, чтобы нанести двойной удар по Воинству Апокалипсиса. Более того, ожидалось, что командование примет на себя Дуджек. Гэмет понимал ход мыслей Ласиин — доверить судьбу Империи в Семи Городах новоназначенной, молодой и непроверенной адъюнкту… для этого пришлось бы слепо в неё поверить.

Но Тавор-то считала, что Императрица поверила. А теперь узнала, что степень доверия была куда меньше… о, боги, что за Худова ночка выдалась.

Дуджек Однорукий всё равно приплывёт — с жалкими тремя тысячами, которые только и остались от его Войска. Но он опоздает, и — по безжалостной оценке Шика и Тайшренна — дух его сломлен. Смертью его старейшего друга. Гэмет мог только гадать, что же ещё произошло там — в далёкой и ужасной империи под названием Паннион.

Стоило ли оно того, Императрица? Стоило ли таких чудовищных жертв?

Гэмет решил, что Шик слишком много сказал. Детали планов Ласиин следовало передавать через более осторожного, менее эмоционально раненного человека. Если уже правда была настолько важна, её следовало открыть адъюнкту задолго до этой ночи — когда это вообще имело значение. Сказать Тавор, что Императрица не слишком ей доверяла, а закончить оглушительным ударом: адъюнкт теперь — единственная надежда Империи в Семи Городах… мало кто из живых людей не упал бы на колени от такого.

Лицо адъюнкта ничего не выражало. Она откашлялась:

— Хорошо, Шик. Ещё что-то?

На миг странные глаза Главы Когтей чуть расширились, затем он покачал головой и поднялся.

— Нет. Желаете передать слово Императрице?

Тавор нахмурилась:

— Слово? Нет, никакого слова. Мы выступили в поход в Священную пустыню. Ничего более не нужно говорить.

Гэмет заметил, что Шик колеблется, затем Глава Когтей сказал:

— Ещё кое-что, адъюнкт. Скорее всего, в вашей армии есть поклонники Фэнера. Не думаю, что истину о… падении… этого бога можно скрыть. Похоже, повелитель войны отныне — Тигр Лета. Армии вредно скорбеть; да что там, горе — погибель для любой армии, как мы все отлично знаем. Вероятно, какое-то время перестройка будет трудной — стоит приготовиться к дезертирству…

— Дезертиров не будет, — веско перебила его Тавор. — Портал слабеет, Глава Когтей. Даже базальтовый ящик не в состоянии полностью блокировать воздействие моего меча. Если вы хотите покинуть нас сегодня ночью, рекомендую поторопиться.

Шик воззрился на неё сверху вниз:

— Мы тяжко ранены, адъюнкт. И боль сильна. Императрица надеется, что вы проявите должную осторожность и не станете предпринимать рискованных действий. Не отвлекайтесь ни на что по дороге в Рараку. Наверняка враг попытается сбить вас с пути, измотать мелкими стычками и налётами…

— Вы — Глава Когтей, — сказала Тавор, в голосе её вдруг зазвенело железо. — К совету Дуджека я прислушаюсь, ибо он — солдат, военачальник. До его прибытия я буду полагаться на свою интуицию. Если Императрица недовольна, она вольна меня заменить. Это всё. До свидания, Шик.

Поморщившись, Глава Когтей повернулся и безо всяких церемоний шагнул на Имперский Путь. Врата рассыпались за ним, оставив после себя лишь сухой запах пыли.

Гэмет тяжело вздохнул, опасливо поднялся с шаткого походного стула.

— Адъюнкт, примите мои соболезнования по поводу потери вашего брата.

— Спасибо, Гэмет. Теперь иди поспи. И зайди по дороге…

— В шатёр Ян’тарь. Да, адъюнкт.

Она вздёрнула бровь:

— Что это? Осуждение?

— Да. Не только мне нужно спать. Худ бы нас побрал, мы ведь даже ничего не ели сегодня вечером!

— До завтра, Кулак.

Он кивнул:

— Да. Доброй ночи, адъюнкт.

Когда Смычок вернулся, у затухающего костра сидела только одна фигура.

— Чего это ты не спишь, Спрут?

— Выспался уже. А ты завтра будешь ноги волочить, сержант.

— Не думаю, что сегодня ночью смогу уснуть, — пробормотал Смычок и уселся, скрестив ноги, напротив дородного сапёра.

— Это всё дела дальние, — пророкотал Спрут, бросая в огонь последний кизяк.

— Но чувство такое, будто совсем рядом.

— Ну, по крайней мере ты не топаешь след в след за своими павшими товарищами, Скрипач. Но всё одно, это дела дальние.

— Ну, не совсем понимаю, о чём ты, но поверю на слово.

— Спасибо за бомбы, кстати.

Смычок крякнул:

— Вот в этом самая закавыка, Спрут. Мы же всё время их находим, и предназначены они для того, чтобы взрываться, но мы их копим, никому не говорим, что ещё остались, — на случай, если они нам прикажут их использовать…

— Ублюдки.

— Ага, именно. Ублюдки.

— Я использую те, что ты мне дал, — поклялся Спрут. — Как только проползу под ноги Корболо Дому. Я даже не против вместе с ними отправиться к Худу.

— Что-то мне подсказывает, так и поступил Вал в последний свой миг. Всегда он их бросал слишком близко к себе — в нём столько глиняных осколков было, что на ряд больших горшков хватило бы. — Смычок медленно покачал головой, не сводя глаз с умиравшего кострища. — Хотел бы я там быть. Вот и всё. Скворец, Тротц, Молоток, Хватка, Быстрый Бен…

— Бен живой, — сказал Спрут. — Там ещё кое-что рассказывали после того, как ты ушёл. Я из палатки своей слышал. Тайшренн вашего чародея сделал Высшим магом.

— Ну, это меня не слишком удивляет, честно говоря. Что он как-то выжил. Интересно, Паран по-прежнему был капитаном роты?..

— Ага. Погиб вместе со всеми.

— Брат нашего адъюнкта. Она, небось, скорбит сегодня.

— Авось да небось недорого стоят, Скрипач. У нас есть парни и девицы, о которых нужно позаботиться. Здесь и сейчас. Вояки Корболо Дома драться умеют. Я б сказал, нас выпорют да отправят восвояси с поджатыми хвостами — и будет новая «цепь», когда мы потащимся обратно в Арэн, только на этот раз мы и близко к нему не подойдём.

— Весёлые у тебя предсказания, Спрут, ничего не скажешь.

— А это неважно. Если я смогу убить этого предателя-напанца — и его мага, если получится.

— А вдруг не сумеешь подобраться так близко?

— Тогда заберу с собой столько ублюдков, сколько смогу. Я назад не пойду, Скрип. Снова — не пойду.

— Я это запомню — на случай, если придётся. Но ты что-то говорил про наших новобранцев, Спрут?

— Ну, это ж прогулочка, так? Марш. Мы их доставим на битву: хотя бы так, если сможем. А потом увидим, из какого они железа.

— Из какого железа, — улыбнулся Смычок. — Давно я этого присловья не слышал. Раз уж мы хотим отомстить, ты, я так думаю, предпочтёшь погорячее?

— Неправильно думаешь. Глянь только на Тавор — от неё жара не дождёшься. В этом она точно как Колтейн. Это же очевидно, Скрипач. Железо должно быть холодным. Холодным. И если мы его хорошо остудим, кто знает, может, и сделаем себе имя.

Смычок потянулся над огнём и постучал по костяному пальцу, который висел на поясе у Спрута.

— Думаю, начало мы положили.

— Может, и так, сержант. Костяшки и штандарты. Это начало. Она себя знает, в том будь уверен. Она себя знает.

— А наша задача сделать так, чтоб все её узнали.

— Точно, Скрип. Именно. А теперь уходи. Эти часы я провожу в одиночестве.

Кивнув, сержант поднялся на ноги.

— Похоже, всё-таки смогу заснуть.

— Это тебя мой искромётный юмор притомил.

— Верно.

Когда Смычок шёл к своей палатке, он припомнил слова Спрута. Железо. Холодное железо. Да, это она о себе знает. И мне теперь лучше искать, смотреть во все глаза, чтобы… найти его в себе.

Книга третья Что-то кроется

Искусство Рашана обретается в напряжении, что пронизывает игры света, однако свойство его — разделение, создание тени и тьмы, причём в данном случае тьма — не столь абсолютна, как в проявлениях древнего Пути Куральд Галейн. Нет, тьма эта — особенная, ибо она существует не в отсутствии света, но в силу того, что её видят.

Антерал Лато-Ревайский.

Тайны Рашана (рассуждения безумца)

Глава двенадцатая

Свет, тень и тьма —

Вот война бесконечная.

Рыбак

На крестообразной стойке поблёскивал серебром доспех. С потрёпанных кольчужных хвостов на уровне колен капало масло, которое уже собралось в лужицу не каменном полу. Рукава были такими узкими, что прилегали бы плотно к коже. Было видно, что доспех не раз бывал в деле, и там, где звенья чинили, они казались более тёмными, словно из воронёного железа.

Рядом, на железной раме с горизонтально расположенными крюками ждал хозяина двуручный меч, ножны расположились чуть ниже, на второй паре крюков. Клинок с длинным коническим остриём и двумя канавками был неимоверно узким и обоюдоострым. Его поверхность покрывали странные пятна — маслянисто-синие, пурпурные и серебристые. Обвитая жилой рукоять оказалась не плоской, а круглой, навершие — одна большая продолговатая сфера из отполированного гематита. Ножны из чёрного дерева украшали лишь обитые серебром устье и наконечник. От них тянулась тонкая, почти хрупкая перевязь из чёрных металлических колец.

На деревянной полке позади доспеха лежали кольчужные рукавицы. Рядом тускло поблёскивал железный шлем — по сути лишь каска с забралом из склёпанных прутьев, которые вытянулись от тульи кривыми пальцами, чтобы прикрыть переносицу, щёки и скулы. С чуть загнутой задней кромки свисала длинная кольчужная бармица.

Остановившись у входа в скромную комнатку с низким сводом, Резчик смотрел, как Дарист начал готовиться к тому, чтобы облачиться в боевое снаряжение. Юному даруджийцу было трудно поверить, что такие красивые доспехи и оружие, которые, очевидно, использовались десятки, если не сотни лет, принадлежат этому сребровласому старику, ведущему себя как рассеянный книжник, старику, в чьих блестящих янтарных глазах застыло вечно отсутствующее выражение. Старику, что двигался так медленно, будто берёг хрупкие кости…

Но я ведь на себе испытал силу этого тисте анди. И во всяком его движении сквозит сосредоточенность, которой я не могу не замечать, ибо видел подобную у другого тисте анди — там, за океаном. Неужели это общая черта их расы? Возможно. Но в этих движениях слышен шёпот угрозы, от которого меня пробирает дрожью до мозга костей.

Дарист замер, глядя на свой доспех, словно его поразила какая-то неожиданная, ошеломительная мысль, словно он позабыл, как надевать этот наряд.

— А сколько их, Дарист, этих тисте эдур? — спросил Резчик.

— Хочешь спросить, переживём ли мы их нападение? Мой ответ — вряд ли. Не меньше пяти кораблей выдержали бурю. Команды двух добрались до наших берегов и сумели высадиться. Их было бы больше, но других отвлёк малазанский флот — они встретились случайно. Мы видели сражение с Пуральских утёсов… — Тисте анди медленно поднял глаза на Резчика. — Твои сородичи люди бились отважно — куда лучше, чем могли ожидать эдур.

— Морское сражение между малазанцами и тисте эдур? Когда?

— Около недели тому. У малазанцев было всего три боевых дромона, но каждый ушёл на дно не один. Среди людей оказался искусный маг — обмен чародейскими ударами был внушительный…

— А ты и твои сородичи просто смотрели? Почему же вы не помогли им? Вы ведь знали, что эдур ищут этот остров!

Дарист шагнул к доспеху и безо всякого усилия поднял его со стойки.

— Мы более не покидаем остров. Уже много десятилетий придерживаемся своего решения — оставаться в изоляции.

— Но почему?

Тисте анди не ответил. Он набросил кольчужную рубаху на плечи. Та потекла вниз с таким звуком, словно состояла из жидкости. Затем старик потянулся к мечу.

— Выглядит так, будто сломается от первого же удара более тяжёлого оружия.

— О нет. У этого меча много имён. — Дарист снял клинок с крюков. — Создатель нарёк его Отмщеньем. «Т’ан Арос» на нашем языке. Но я зову его К’орладис.

— Это переводится?..

— Как Скорбь.

Холодок пробежал по спине Резчика.

— А кто его создал?

— Мой брат, — ответил Дарист, вложил меч в ножны, продел руки в кольчужную перевязь, затем потянулся за рукавицами. — Прежде чем он нашёл другой клинок… более подходящий его натуре. — Дарист повернулся, смерил Резчика с головы до ног внимательным взглядом. — Ты хорошо владеешь ножами, которые прячешь под одеждой?

— Прилично, хотя проливать кровь не слишком люблю.

— А для чего они ещё нужны? — поинтересовался тисте анди, надевая шлем.

Резчик дёрнул плечами и пожалел, что у него нет ответа на этот вопрос.

— Ты собираешься драться с эдур?

— Да. Поскольку они ищут трон. — Дарист медленно вскинул голову. — Но это не твоя битва. Почему ты решил вступить в это противостояние?

— В Генабакисе — у меня на родине — Аномандр Рейк и его последователи решили выступить против Малазанской империи. Это была не их битва, но они сделали её своей.

Резчик с удивлением заметил, как под железными пальцами забрала морщинистое лицо тисте анди прорезала кривая усмешка.

— Любопытно. Что ж, Резчик, иди со мной. Но должен предупредить — этот бой станет для тебя последним.

— Надеюсь, что нет.

Дарист вновь вывел его из комнаты в широкий коридор, скрылся под узкой аркой, обитой чёрным деревом. Проход за ней казался тоннелем, вырезанным в едином куске древесины, — словно кто-то выдолбил сердцевину громадного ствола. Коридор тонул в полумраке, уходя наверх и вперёд.

Резчик шагал следом за тисте анди, перезвон кольчуги которого звучал тихо, будто шелест дождя на берегу моря. Тоннель завершился резким поворотом вверх, потолок исчез, уступив место вертикальной шахте. Грубая лестница из древесных корней карабкалась к маленькому, бледному световому диску.

Дарист поднимался медленно и размеренно. Резчик нетерпеливо висел на перекладинах под тисте анди, но потом юноша вдруг осознал, что может скоро погибнуть. В мускулы тут же влилась глухая слабость, так что ему пришлось напрягаться, чтобы угнаться за стариком.

В конце концов оба выбрались на каменные плиты, густо усыпанные листвой. Сквозь узкие окна и трещины в кровле вонзались в пыльный воздух копья солнечного света — похоже, шторм вовсе не коснулся этого места. Одна из стен почти совсем обвалилась, к ней и направился Дарист. Резчик пошёл следом.

— Починили бы хоть немного, и укрепления могли бы помочь в защите, — проворчал он.

— Эти строения на поверхности возвели не анди, а эдур, и когда мы впервые явились сюда, уже были руинами.

— Эдур близко?

— Рассыпались по лесу, продвигаются от моря. Осторожно. Знают, что не одни.

— Скольких ты чувствуешь?

— В этом, первом отряде — около двух десятков. Мы встретим их во дворе, чтобы и хватило места для фехтования, и была стена, к которой мы прижмёмся спинами в последние мгновения.

— Худов дух! Если мы их отобьём, Дарист, ты, небось, умрёшь от потрясения.

Тисте анди покосился на даруджийца, затем взмахнул рукой:

— Следуй за мной.

Прежде чем они вышли на двор, спутники миновали ещё полдюжины подобных развалин. Увитые плющом, зубчатые стены высотой в два человеческих роста были когда-то покрыты фресками, от которых теперь под слоем растительности почти ничего не осталось. Напротив внутреннего прохода, через который они вошли, находилась арка ворот. За нею уходила в тень деревьев-гигантов тропа, усыпанная хвоей, извилистыми корнями и мшистыми валунами.

Резчик окинул взглядом двор — двадцать шагов в ширину, двадцать пять — в длину.

— Места слишком много, Дарист, — сказал он. — Нас обойдут и…

— Я займу центр. Ты держись позади: на случай, если кто-то и вправду пробьётся мне за спину.

Резчик вспомнил, как Аномандр Рейк бился с демоном на улицах Даруджистана. Боевой стиль, который использовал Сын Тьмы, и вправду требовал много пространства: похоже, Дарист собирается драться в той же манере. Только клинок меча, на взгляд Резчика, был слишком тонким для таких могучих, широких ударов.

— А в твой меч вложены чары? — поинтересовался даруджиец.

— В нём нет колдовских вложений — в обычном смысле, — отозвался тисте анди, обнажая меч и сжимая обе ладони на рукояти: одну высоко под перекрестьем, другую — сразу за навершием. — Мощь Скорби лежит в сосредоточенной цели его сотворения. Этот меч требует от своего владельца нерушимой воли. С нею — его невозможно одолеть.

— А у тебя есть такая нерушимая воля?

Дарист медленно опустил остриё к земле.

— Будь она у меня, человек, этот день не стал бы для тебя последним по эту сторону врат Худа. Теперь же советую обнажить клинки. Эдур нашли тропу и быстро приближаются.

Выхватив ножи, Резчик заметил, что руки у него дрожат. Ещё четыре клинка — по два под каждой рукой — лежали пока в кожаных ножнах, перевязанных «мирными узлами».[6] Теперь даруджиец их распутал. Эти ножи были сбалансированы для метания. Затем Резчик получше сжал рукояти боевых клинков, но ему пришлось вытереть мокрые ладони и повторить попытку.

Тихий шёпот заставил даруджийца поднять глаза: Дарист встал в боевую стойку, но остриё меча по-прежнему касалось каменных плит двора.

И Резчик заметил кое-что ещё. Листва и мусор на земле пришли в движение, поползли, будто их толкал неощутимый ветер, к дальнему концу двора, сбивались в кучи у боковых стен.

— Прищурься, — тихо приказал Дарист.

Прищуриться?

В сумраке за воротами что-то шевельнулось, затем под аркой показались три фигуры.

Они были ростом с Дариста, но кожа — сумеречно-бледная. Длинные каштановые волосы перевязаны узлами, усыпаны фетишами. Ожерелья из звериных клыков и зубов подчёркивали варварский вид их доспехов из грубо выдубленной кожи, перехваченной бронзовыми полосками. Бронзовые же шлемы напоминали по форме черепа медведей и волков.

В этих тисте не было и тени естественного величия, явного в фигуре Дариста — или Аномандра Рейка. Эдуры были созданиями куда более грубой отливки. В руках они сжимали утяжелённые к острию скимитары с чёрными клинками, а на предплечьях несли обтянутые тюленьей кожей круглые щиты.

Эдуры на миг замерли перед Даристом, затем тот, что стоял посередине, прорычал фразу на неизвестном Резчику языке.

Сребровласый тисте анди не ответил — лишь пожал плечами.

Эдур выкрикнул что-то — явно какое-то требование. Затем они подняли клинки, перебросили щиты вперёд.

Резчик увидел, что на тропе за воротами появились другие диковатые воины.

Трое выступили из-под арки, разошлись, чтобы образовать что-то вроде клешни — центральный эдур двигался на шаг впереди своих соратников.

— Они не знают, что ты будешь делать, — пробормотал Резчик. — Они никогда не дрались с…

Боковые воины в унисон шагнули вперёд.

Меч Дариста взметнулся вверх, и с этим движением двор рассёк яростный порыв ветра, а воздух вокруг трёх эдуров наполнился листвой и пылью.

Резчик видел, как бросился в атаку тисте анди. Клинок лёг в горизонтальную плоскость так, что остриё оказалось направлено на эдура справа, но истинный удар — навершием — пришёлся по воину слева. Молниеносный шаг к врагу, и навершие, врезавшись в наспех поднятый щит, раскололо его пополам. Левая рука Дариста соскользнула с рукояти, ладонью отбила в сторону меч воина, а сам тисте анди уже присел, разворачивая лезвие Скорби к груди противника.

Казалось, клинок даже не коснулся эдура, но кровь хлынула из раны, которая начиналась над левой ключицей и ровной линией шла до паха.

Из приседа Дарист одним движением отпрыгнул, приземлился в двух шагах позади, меч свистнул, чтобы отогнать двух остальных воинов. Оба в испуге отскочили.

Раненый эдур повалился в лужу собственной крови, и Резчик увидел, что Скорбь рассекла ключицу и все рёбра с левой стороны.

Воины за аркой разразились боевыми кличами и хлынули в иссечённый ветрами двор.

Единственный шанс для них заключался в том, чтобы войти с Даристом в ближний бой, помешать размахивать свистящим клинком, и отваги эдурам было не занимать.

Резчик увидел, как рухнул ещё один, затем третий получил удар навершием в боковую часть шлема — и бронза глубоко прогнулась. Когда воин повалился на камни, его руки и ноги ещё некоторое время судорожно подёргивались.

Оба боевых ножа даруджиец сжал в левой руке, а правой потянулся за метательным. Замахнувшись из-за левого плеча, он послал клинок в полёт — и увидел, как тот по рукоять вошёл в глаз одному из эдуров, и понял, что остриё обломилось о внутреннюю стенку черепа. Швырнул ещё один и выругался, когда нож вонзился в быстро поднятый щит.

В бурном вихре листвы меч Дариста казался вездесущим, отбивал удар за ударом, но затем один эдур бросился вперёд и сумел обхватить ноги тисте анди обеими руками.

Сверкнул скимитар. Кровь брызнула из правого плеча Дариста. Навершие прогнуло шлем воина у ног тисте анди, и тот безвольно повалился. Ещё один удар рассёк бедро старика, клинок отскочил от кости. Дарист зашатался.

Резчик ринулся вперёд — навстречу оставшимся эдурам. Через вихрь листвы — в спокойный воздух в центре. Даруджиец уже давно понял, что прямое столкновение — не лучшая тактика для ножевого боя. Он выбрал одного эдура, который полностью сосредоточился на Даристе и потому слегка отвернулся, — но краем глаза заметил Резчика и быстро отреагировал.

Обратный взмах скимитаром, затем удар щитом.

Резчик перехватил саблю левым ножом на расстоянии трети клинка от острия. Одновременно вторым ножом остановил удар посередине предплечья — обоюдоострый клинок пробил кожаный наруч эдура и вошёл между костями. А затем эфес этого ножа столкнулся со скимитаром — и выбил оружие из ослабевшей руки.

Эдур громко заревел и выругался, но Резчик, дёрнув нож, уже скользнул мимо него. Клинок не пожелал выходить и потащил за собой пробитую руку. Ноги воина запутались, он упал на одно колено.

Эдур поднял щит, но клинок Резчика метнулся поверх него и пробил горло.

Кромка щита тяжело врезалась в запястье вытянутой руки даруджийца, так что тот чуть не выронил оружие.

Ещё рывок — и второй клинок выскользнул из раны на предплечье эдура.

Щит слева с такой силой ударил Резчика в корпус, что мокасины его оторвались от земли. Даруджиец извернулся, широким взмахом попытался достать нападавшего, но промахнулся. От столкновения со щитом вся левая часть тела налилась болью. Резчик упал на каменные плиты и свернулся клубком.

Что-то гулко стукнулось о землю, покатилось следом за ним, и когда даруджиец вскочил на ноги, отрубленная голова эдура ударилась о его правую лодыжку.

Мучительная боль от этого — как ни абсурдно — пересилила всё остальное. Резчик завопил, выругался и отпрыгнул назад на одной ноге.

На даруджийца бросился другой эдур.

С губ Резчика сорвалось словцо покрепче. Он метнул нож левой рукой. Навстречу клинку взметнулся щит, а воин пригнулся и скрылся из виду.

Скривившись, Резчик ринулся следом за ножом — пока эдур ничего не видел — и нанёс удар сверху, над щитом. Клинок вошёл в тело за левой ключицей, а когда даруджиец выдернул оружие, следом взметнулся гейзер крови.

Двор наполнился криками — вдруг оказалось, что бой кипит повсюду. Резчик отступил на шаг и увидел, что подоспели другие тисте анди, а среди них — Апсалар.

Позади неё на земле уже извивались в крови и желчи трое эдуров.

Оставшиеся — те, кого не убили Апсалар, Резчик и Дарист, — отступали обратно за арку.

Апсалар и её спутники, тисте анди, преследовали врагов лишь до ворот.

Вихрь медленно улёгся, истрёпанная листва осыпалась на землю, точно пепел.

Резчик бросил взгляд через плечо, увидел, что Дарист по-прежнему стоит, хотя и прислонился к боковой стене. Его худое, вытянутое тело было покрыто кровью, шлем пропал, спутанные, мокрые волосы упали на лицо. Меч по имени Скорбь старик по-прежнему сжимал обеими руками, но остриё вновь упёрлось в каменные плиты двора.

Одна из новоприбывших тисте анди подошла к шумно умиравшим эдурам и без особых церемоний перерезала им глотки. Закончив, она подняла глаза на Апсалар и смерила девушку долгим, изучающим взглядом.

Резчик заметил, что все родичи Дариста беловолосы, хотя никто не был так стар, — более того, все они казались очень юными, по виду — не старше самого даруджийца. Доспехи и вооружение у них были разношёрстные, и ни один не держал своё оружие с заметной уверенностью или привычкой. Тисте анди бросали быстрые, тревожные взгляды на ворота, а затем — на Дариста.

Вложив в ножны свои ножи-кеттры, Апсалар шагнула к Резчику:

— Прости, что мы запоздали.

Юноша моргнул, затем пожал плечами:

— Я думал, ты утонула.

— Нет, я довольно легко выбралась на берег, — но всё остальное пошло под воду вместе с тобой. Потом кто-то начал чародейский поиск, от которого я уклонилась. — Девушка кивнула в сторону молодых тисте анди. — Нашла их на приличном расстоянии в глубине острова. Они там… прятались.

— Прятались. Но Дарист сказал…

— Ага, так это и есть Дарист. Андарист, если точнее. — Она обратила на старого тисте анди задумчивый взгляд. — Прятались по его приказу. Он не хотел, чтобы они оказались здесь… ибо, как мне кажется, считал, что здесь они наверняка погибнут.

— Так и будет, — проворчал Дарист, поднимая голову, чтобы встретить её взгляд. — Ты обрекла на смерть всех их, ибо теперь эдуры будут на них охотиться всерьёз — прежняя ненависть вспыхнула вновь.

Эти слова её не тронули.

— Трон необходимо защитить.

Дарист обнажил тронутые кровью зубы, глаза его сверкнули в полутени.

— Если он так уж хочет защитить престол, то мог бы сам явиться и заняться этим.

Апсалар нахмурилась:

— Кто?

Ответил Резчик:

— Его брат, разумеется. Аномандр Рейк.

Это была догадка, но выражение лица Дариста полностью её подтвердило. Младший брат Аномандра Рейка. В его жилах нет ни капли драконьей крови — в отличие от Сына Тьмы. И в руках он держит меч, который его создатель счёл слишком слабым в сравнении с Драгнипуром. Но само это знание прозвучало лишь тихим шёпотом — извилистая, тёмная буря, что бушевала между братьями, стала бы великим эпосом, который, впрочем, вряд ли кто-нибудь когда-нибудь произнесёт вслух. Так, во всяком случае, подозревал Резчик.[7]

Паутина горьких обид оказалась даже сложнее, чем изначально воображал даруджиец, ибо вскоре выяснилось, что все молодые тисте анди — близкие родичи Аномандра, его внуки. Их родители, все до одного, поддались пороку своего прародителя — острому желанию странствовать, исчезать во мгле, создавать личные миры в забытых, удалённых местах. «В поисках верности и чести», — с насмешкой проговорил Дарист, пока Фэйд — девушка, которая оказала последнюю милость жертвам Апсалар, — перевязывала его раны.

Занятие это было не быстрое. Дарист — Андарист — получил по меньшей мере дюжину ран, и каждый раз тяжёлый скимитар рассекал кольчугу, а затем тело — до кости. То, что старик продолжал стоять на ногах, да ещё и драться, казалось ярким свидетельством ложности его собственных слов о том, что его воля недостаточно чиста для меча по имени Скорбь. Однако теперь, когда стычка прервалась, сила, которая наполняла старика, растворилась. Правой рукой он уже не мог пользоваться; рана на бедре заставила его опуститься на камни — и старик не смог встать без посторонней помощи.

На земле лежали девять мёртвых тисте эдур. Отступление было вызвано скорее желанием перегруппироваться, чем необходимостью.

Хуже того, это ведь был лишь передовой отряд. Два корабля у берега были огромны: на каждом легко могли разместиться две сотни воинов. Так, во всяком случае, рассудила Апсалар, пробравшаяся в узкую бухту, где эти суда бросили якорь.

— В воде полно обломков, — добавила девушка, — и оба эдурских корабля, похоже, побывали в бою…

— С тремя малазанскими боевыми дромонами, — сказал Резчик. — Случайная встреча. Дарист говорит, что малазанцы хорошо себя показали.

Они сидели на упавших камнях в дюжине шагов от тисте анди, которые смотрели, как девушка возится с Даристом. Левый бок Резчика ныл, и ему не нужно было заглядывать под одежду, чтобы понять, что под кожей уже расплываются синяки. Юноша пытался не обращать внимания и продолжал смотреть на тисте анди.

— Они вовсе не такие, как я ожидал, — тихо проговорил он. — Даже искусству войны не обучены…

— Верно. Желание Дариста защитить, оградить их оказалось на поверку роковой ошибкой.

— Теперь, когда эдуры узнали об их существовании. Дарист этого не планировал.

Апсалар пожала плечами:

— У них есть задача.

Юноша замолчал, обдумывая это бестактное заявление. Он-то всегда считал, что исключительная способность нести смерть порождает определённую мудрость, даёт осознание хрупкости духа, его смертности, как это было в случае с Ралликом Номом, с которым Резчик лично общался в Даруджистане. Но Апсалар не выказывала подобной мудрости; её суждения всегда звучали категорично, часто — попросту презрительно. Она избрала себе цель и сделала её оружием… возможно, для самозащиты.

Она не собиралась дарить своим жертвам-эдурам быструю смерть. Но, похоже, не получала от этого никакого удовольствия, как это делал бы обычный садист. Скорее всё выглядит так, будто её просто так научили… обучили на пыточных дел мастера. Но Котильон — Танцор — не был мучителем. Он был профессиональным убийцей. Так откуда же эта нотка жестокости? Неужели — часть её собственной натуры? Неприятная, тревожная мысль.

Он осторожно приподнял левую руку и поморщился. Следующая схватка, скорее всего, не затянется, даже при учёте того, что на их стороне будет Апсалар.

— Драться ты не сможешь, — заметила она.

— Дарист тоже, — парировал Резчик.

— Его понесёт меч. А ты станешь слабым звеном. Я не хочу отвлекаться на то, чтобы тебя защищать.

— И что предлагаешь? Покончить с собой, чтобы не путаться у тебя под ногами?

Девушка покачала головой — словно это предложение по сути было вполне рациональным, просто она задумала другое — и тихо сказала:

— На острове есть другие. Они хорошо прячутся, но не настолько хорошо, чтобы я не заметила. Я хочу, чтобы ты пошёл к ним. И заставил нам помочь.

— А кто они?

— Ты же их сам опознал, Резчик. Малазанцы. Выжившая команда тех трёх дромонов, следует полагать. И среди них есть один, обладающий большой силой.

Резчик бросил быстрый взгляд на Дариста. Молодые тисте анди перенесли старика — тот сидел теперь, привалившись спиной к стене у дверного проёма напротив ворот. Старик уронил голову на грудь, и только по едва заметному движению груди можно было понять, что он ещё жив.

— Ладно. Где их искать?

Лес был усыпан развалинами: древними, укрытыми мхом, часто — просто заросшими буграми. Шагая по узкой, едва заметной тропе, которую указала Апсалар, Резчик понял, что лес поднялся в самом сердце мёртвого города — огромного города, который мог похвастаться высокими, массивными строениями. Тут и там валялись обломки разбитых статуй, гигантские фигуры, сработанные из секций, скреплённых какой-то стеклянистой субстанцией, которую даруджиец не опознал. Хотя изваяния по большей части укрывал ковёр мха, он подозревал, что фигуры принадлежали эдурам.

Всё под покровом леса окутывал угнетающий сумрак. На некоторых деревьях виднелись места, где чёрная кора оторвалась, открыв гладкую, влажную древесину цвета крови. Рухнувшие стволы подсказывали, что в смерти она тоже чернела. Раненые, но выстоявшие деревья напомнили Резчику Дариста — чёрную кожу тисте анди и тёмно-красные раны на ней.

Влажный воздух заставил даруджийца дрожать на бегу. Левая рука окончательно вышла из строя, и хотя он забрал свои ножи — в том числе тот, на котором отломился кончик лезвия, — Резчик сомневался, что сумеет драться, если возникнет такая необходимость.

Он уже видел впереди свою цель. Курган из развалин, очень большой, напоминавший по форме пирамиду. Такой высокий, что вершина купалась в солнечных лучах. На склонах росли деревья, но по большей части мёртвые — в удушающих объятьях лиан. В ближнем склоне зияло отверстие, залитое непроглядной тьмой.

Резчик замедлил шаг, а в двадцати шагах от пещеры и вовсе остановился. То, что он собирался сделать, было юноше положительно не по нутру.

— Малазанцы! — закричал он, а затем сам поморщился от того, как громко получилось.

Но эдуры сходятся к Трону — никого нет рядом, никто меня не услышит. Наверное.

— Я знаю, что вы внутри! Я хочу поговорить!

У входа в пещеру возникли фигуры — по две с каждой стороны — и направили на Резчика взведённые арбалеты. Затем появились ещё три — две женщины и мужчина. Женщина слева поманила его и сказала:

— Иди сюда, руки вытяни в стороны.

Резчик замешкался, затем выставил правую руку.

— Левая не поднимается, извините.

— Подходи.

Он приблизился.

Женщина была высокой, мускулистой. Длинные рыжеватые волосы спадали на доспех из дублёной кожи. Длинный меч в ножнах у бедра. Кожа отливала бронзой. Резчик решил, что она лет на десять, а то и больше старше его, и почувствовал, как по телу пробежала дрожь, когда встретил взгляд раскосых, золотистых глаз.

Другая женщина — постарше — была безоружна. Всю правую часть тела — голову, лицо, торс и ногу — покрывал ужасный сплошной ожог: плоть сплавилась с обрывками одежды, вспучилась и почернела в жестоком пламени чародейской атаки. Удивительно, что она не то что стояла на ногах — вообще выжила.

В шаге от этих двоих держался мужчина. Резчик подумал, что, судя по смуглой коже и коротко остриженным, курчавым, чёрным с проседью волосам, он, наверное, далхонец. Глаза, правда, у него были почему-то тёмно-синие. Лицо с правильными чертами, но расчерчено шрамами. На мужчине позвякивал видавший виды хауберк, на поясе висел простой длинный меч, а выражение лица было настолько угрюмым, будто тот приходился старшим братом Апсалар.

По сторонам от них замерли морпехи в полном боевом облачении и шлемах с опущенными забралами.

— Только вы выжили? — спросил Резчик.

Первая женщина нахмурилась.

— У меня мало времени, — продолжил даруджиец. — Нам нужна ваша помощь. Эдуры атакуют…

— Эдуры?

Резчик моргнул, затем кивнул.

— Мореходы, с которыми вы сражались. Тисте эдур. Они ищут что-то на этом острове, источник великого могущества — и мы бы не хотели, чтобы он попал к ним в руки. Почему вы должны нам помогать? Потому что если они завладеют этим предметом, Малазанской империи, верней всего, наступит конец. Как, впрочем, и всему остальному человечеству…

Обожжённая женщина хихикнула, сорвалась в приступ кашля, от которого на губах у неё запузырилась алая пена. Оправилась она не сразу.

— Ох, молодость-молодость! Говоришь, всё человечество? А почему ж не весь мир?

— Трон Тени здесь, на этом острове, — сказал Резчик.

При этих словах далхонец чуть вздрогнул.

Обожжённая женщина часто закивала:

— Да-да-да, истинные слова. И является понимание — потопом! Тисте эдур, тисте эдур, вышел флот на поиски, флот издалека, и вот нашли. Амманаса и Котильона вот-вот поставят на колени, но что с того? Трон Тени — мы бились с эдурами из-за него? Ах, какая потеря — наши корабли, морпехи — сама моя жизнь: за Трон Тени?

Она вновь забилась в приступе кашля.

— Это не наша битва, — прорычала вторая женщина. — Мы и не хотели сражаться, но эти глупцы даже не думали вести переговоры, обменяться послами, — видит Худ, это не наш остров, он не принадлежит Малазанской империи. Ищи помощи у других…

— Нет, — пророкотал далхонец.

Женщина удивлённо обернулась:

— Мы же ясно высказали свою благодарность за то, что ты спас нам жизнь, Путник. Но это никак не даёт тебе права приказывать…

— Нельзя отдавать Трон эдурам, — заявил человек по имени Путник. — Я не хочу претендовать на ваши права, капитан, но парень не преувеличивает, когда описывает риски… для Империи и всего человечества. Нравится вам это или нет, но Путь Тени ныне аспектирован людьми… — добавил далхонец и криво усмехнулся. — И нашей природе он вполне созвучен. — Усмешка исчезла. — Эта битва — наша, вступим ли мы в неё сейчас или потом.

— Ты утверждаешь, что эта битва идёт во имя Малазанской империи? — спросила капитан.

— Куда больше, чем можно вообразить, — отозвался Путник.

Капитан взмахом руки подозвала одного из своих морпехов.

— Гентур, выводи сюда остальных, но Вруна оставь с ранеными. Взводам — пересчитать стрелы. Хочу знать, что у нас осталось.

Морпех по имени Гентур ослабил тетиву и скрылся в пещере. Вскоре появились новые солдаты — всего шестнадцать человек, если считать тех, что уже были снаружи.

Резчик подошёл к капитану.

— Среди вас есть носитель великой силы, — прошептал он, бросив взгляд на обожжённую женщину — та как раз склонилась и сплёвывала мутную кровь. — Она чародейка?

Капитан проследила за его взглядом и нахмурилась.

— Да, но она умирает. Сила, о которой…

По воздуху разнёсся далёкий грохот. Резчик волчком крутанулся на месте.

— Снова напали! На этот раз с магией! За мной!

Не оборачиваясь, даруджиец припустил назад по тропе. Позади он услышал тихую ругань, а потом капитан принялась выкрикивать приказы.

Тропа вела прямо на двор, и по следовавшим один за другим чародейским взрывам Резчик заключил, что малазанский отряд без особого труда найдёт место битвы — ждать их он не станет. Там Апсалар. И Дарист. И ещё горстка необученных, юных тисте анди — у них нет защиты от чародейства.

А у Резчика — есть.

Он опрометью мчался в сумраке под деревьями, стараясь правой рукой удерживать на месте левую, но всё равно каждый шаг болью пронзал плечо и грудь.

Впереди показалась ближняя стена двора. В воздухе плясали разноцветные вспышки, врезались в стволы со всех сторон — багровые и пурпурные. Череда взрывов возросла — доносились они из двора.

У арки эдуров не было — дурной знак.

Резчик устремился внутрь. Движение справа привлекло его внимание, и даруджиец увидел ещё один отряд эдуров, который поднимался по береговой тропе, — в шести десятках шагов от него. С этими придётся разбираться малазанцам… и храни их Королева Грёз. Оказавшись в воротах, юноша впервые увидел, что происходит внутри.

Четверо эдуров стояли спиной к нему в центре двора. Справа и слева от них ждали ещё две дюжины воинов со скимитарами наготове. Волны чародейства катились от четверых, пульсировали, становились всё сильнее — и каждая мчалась рокочущей грозовой тучей над каменными плитами, чтобы врезаться в Дариста.

Который стоял в одиночестве, а у ног его лежала мёртвая или бесчувственная Апсалар. За ним же — россыпью бездыханные тела, внуки Аномандра Рейка. Каким-то чудом Дарист всё ещё держал меч прямо — хотя в чудовищной ране на его груди виднелись окровавленные кости. Он стоял под рокочущими волнами, но не делал ни шага назад, хотя чары буквально рвали его на куски. Меч по имени Скорбь раскалился добела, металл пел, тянул ужасную, воющую ноту, которая становилась всё громче, всё пронзительнее с каждым мгновением.

— Бельмо! — прошипел Резчик. — Ты мне нужна! Сейчас же!

Тени взметнулись вокруг даруджийца, затем на камни двора приземлились четыре тяжёлые лапы, и внезапно он почувствовал рядом огромную Гончую.

Один из эдуров резко развернулся. Нечеловеческие глаза округлились, когда увидели Бельмо, затем чародей приказал что-то резким тоном.

Бельмо уже было рванулась вперёд, но вдруг затормозила, заскрежетала когтями по камням.

И Гончая вдруг съёжилась.

— Храни нас Беру! — вскрикнул Резчик и потянулся за ножом…

Внезапно двор заполонили тени, воздух разорвал странный щёлкающий звук…

И среди четырёх эдуров возникла пятая фигура: мужчина в сером, в перчатках, лицо скрыто глубоким капюшоном. В его руках змеилась, точно живая, длинная узловатая верёвка. Резчик увидел, как она ужалила одного из чародеев точно в глаз, а когда верёвка отдёрнулась, следом хлестнула кровь с кусочками мозгов. Магия чародея погасла, и эдур повалился на землю.

Верёвка металась так быстро, что невозможно было за ней уследить. Мужчина в сером плавно двигался среди оставшихся трёх магов, но под её свист голова покатилась с плеч, внутренности посыпались из вспоротого живота, а последнего чародея коснулась так, что никаких видимых ран не осталось, но всё равно эдур умер прежде, чем упал на каменные плиты.

Воины закричали, бросились со всех сторон. И тогда послышались крики. В правой руке Котильона металась и жалила верёвка, в левой возник длинный нож, который лишь лизал и поглаживал всех, с кем рядом оказывался бог, но результаты оставлял губительные. Воздух вокруг Покровителя убийц заполнился кровавой мглой, и прежде чем Резчик вздохнул в четвёртый раз с начала битвы, она закончилась, и вокруг Котильона остались одни трупы.

Последним щелчком верёвка стряхнула кровь на стену, затем бог откинул свой капюшон и повернулся к Бельму. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вновь закрыл. Раздражённый жест, и тени встали, окутали дрожащую Гончую. Когда они рассеялись миг спустя, Бельма уже не было.

Где-то за пределами двора слышались звуки боя. Резчик повернулся.

— Малазанцам нужна помощь! — крикнул он Котильону.

— Нет. Не нужна, — прорычал бог.

Оба обернулись на громкий звон, увидели, что Дарист неподвижно лежит рядом с Апсалар, а рядом валяется меч — раскалённый настолько, что листья, на которые он приземлился, тлели и вспыхивали.

Лицо Котильона осунулось, точно от внезапной, глубокой скорби.

— Когда он там закончит, — сказал бог Резчику, — приведи его к этому мечу. И назови имена клинка.

— Его?

В следующий миг, оглядев ещё раз бойню, которую сам учинил, Котильон исчез.

Резчик бросился к Апсалар. Упал на колени рядом с ней.

Одежда девушки обуглилась, тонкие струйки дыма поднимались от неё в неподвижном теперь воздухе. Огонь опалил волосы Апсалар, но лишь по краю, — осталось ещё довольно много; лицо не пострадало, но длинный вздувшийся ожог протянулся по диагонали через шею. Руки и ноги девушки легонько подёргивались — последствия чародейского удара. Однако она была жива.

Резчик попытался привести Апсалар в чувство, только ничего не вышло. В следующий миг он поднял голову, прислушался. Звуки боя стихли. Теперь ко двору медленно приближалась, поскрипывая землёй, одна пара сапог.

Резчик медленно поднялся и повернулся к арке.

В ворота шагнул Путник. В одной руке он сжимал меч с отломленным на четверть длины клинком. Хотя далхонца покрывала кровь, сам он, казалось, не был ранен. Мужчина остановился, чтобы осмотреть картину боя во дворе.

Резчик без слов понял, что в живых остался только он один. Но всё равно подошёл и выглянул из-под арки. Все малазанцы лежали неподвижно. Вокруг них валялось полсотни, а то и больше тисте эдур. Ещё несколько густо утыканных арбалетными стрелами тел виднелись на тропе, ведущей к прогалине.

Я позвал этих малазанцев на смерть. Капитан… У неё были такие красивые глаза… Резчик вернулся во двор, где Путник расхаживал среди павших тисте анди. Вопрос вырвался из сжавшегося горла:

— Ты сказал правду, Путник?

Далхонец поднял глаза.

— Эта битва, — пояснил Резчик, — правда была малазанской?

Путник пожал плечами так, что даруджиец похолодел.

— Некоторые из этих ещё живы, — заметил далхонец, указывая на тисте анди.

— А в пещере остались раненые, — добавил Резчик.

Путник подошёл туда, где лежали на каменных плитах Апсалар и Дарист.

— Она — друг, — сказал Резчик.

Путник хмыкнул, затем отбросил сломанный меч и перешагнул через Дариста. Наклонился за мечом.

— Осторожно…

Но тот уже сомкнул руку в перчатке на рукояти и поднял оружие.

Резчик вздохнул, надолго закрыл глаза, а когда вновь открыл, сказал:

— Имя этого клинка Отмщенье… или Скорбь. Выбирай сам, какое тебе больше подходит.

Путник перехватил взгляд Резчика.

— Себе ты его забрать не хочешь?

Даруджиец покачал головой:

— Он требует, чтобы его хозяин обладал нерушимой волей. Я не гожусь для этого меча и, наверное, никогда не сгожусь.

Путник разглядывал клинок в своей руке.

— Отмщенье, — прошептал он, затем кивнул и присел на корточки, чтобы снять ножны с тела Дариста. — Этот старик… кем он был?

Резчик пожал плечами:

— Хранителем. Стражем. Его звали Андарист. И вот его не стало, и Трон теперь без защитника…

Путник выпрямился.

— Я тут задержусь на некоторое время. Ты сам сказал, нужно помочь раненым… и похоронить мёртвых.

— Я помогу…

— Нет нужды. Бог, который являлся здесь, уже заглянул на корабли эдуров — на них есть шлюпки и припасы. Забирай свою женщину и увози с этого острова. Если сюда снова нагрянут эдуры, твоё присутствие будет мне только мешать.

— И сколько времени ты собираешься провести здесь, исполняя роль Андариста?

— Довольно, чтобы почтить его память.

Апсалар застонала, и Резчик кинулся к ней. Девушка начала биться, словно в лихорадке.

— Уноси её отсюда, — сказал Путник. — Чары здесь ещё не полностью развеялись.

Юноша поднял взгляд, заглянул ему в глаза — и увидел в них скорбь, первое чувство, которое проявил этот скрытный человек.

— Я помогу тебе похоронить…

— Мне не нужна помощь. Не в первый раз мне придётся хоронить спутников. Иди. И забирай её отсюда.

Даруджиец поднял девушку на руки. Подёргивания прекратились, и она вздохнула, точно погружаясь в глубокий, мирный сон. Потом Резчик ещё некоторое время разглядывал Путника.

Тот отвернулся.

— Передай своему богу благодарность, смертный, — проворчал он, по-прежнему стоя спиной к даруджийцу, — за этот меч…

Вытянутый каменный настил обрушился в чёрную, быструю воду подземной реки. Поперёк провала уложили охапку копий, которую обвязали верёвкой, доходившей до самой воды, так что она всё время дрожала под напором течения. Воздух внутри вырубленного в скале зала был влажным и холодным.

Калам присел на корточки у дыры в полу и долго разглядывал бурлившую внизу воду.

— Это колодец, — сообщил сержант Шнур.

Убийца хмыкнул, затем спросил:

— А какого Худа капитан и лейтенант вообще решили туда спускаться?

— Если тут все факелы потушить и присмотреться, увидишь мерцание. Что-то там на дне лежит — на глубине, наверное, в два человеческих роста.

— Что-то?

— Вроде похож на человека… весь в доспехах. Лежит, руки раскинув.

— Так потуши факелы. Хочу на него посмотреть.

— Ты что-то сказал, капрал? Твой дружок-демон исчез, ты не забыл? Пропал.

Калам вздохнул:

— Так уж у демонов заведено. И в данном случае тебе бы этому радоваться. Сейчас, сержант, я думаю, что вы все слишком долго проторчали внутри этой горы. Думаю, может, вы все свихнулись. К тому же я поразмыслил над твоими словами о моём месте в твоей роте и принял следующее решение. — Убийца повернул голову и уставился прямо в глаза Шнуру. — Я не в твоей роте, Шнур. Я «мостожог». А вы — Ашокский полк. Но если тебе этого мало, то я, пожалуй, воскрешу свой прежний чин… Когтя, предводителя пятерни. В этом качестве в полевых условиях старше меня по званию только Глава Когтей, Шик, а также адъюнкт и сама Императрица. А теперь унеси отсюда эти треклятые факелы!

Шнур вдруг улыбнулся:

— Хочешь покомандовать этой ротой? Хорошо, забирай. Только с Ирризом мы разберёмся по-свойски.

Сержант потянулся к первому из чадящих на стене факелов.

Внезапная смена манер Шнура огорошила Калама, а потом вызвала волну подозрений. Значит, это всё только пока я не засну. Ох, нижние боги, насколько же мне было легче одному. Да и куда запропастился этот треклятый демон?

— А когда закончишь, сержант, возвращайся к остальным, и начинайте готовиться — мы уходим отсюда.

— А как же капитан и лейтенант?

— А что? Они либо утонули, либо поток их выбросил в какой-нибудь колодец снаружи. Так и сяк, с нами их нет, и сомневаюсь, что они вернутся…

— Ты этого не знаешь…

— Слишком долго их не было, Шнур. Если они не утонули, то выбрались на поверхность где-то рядом. Дыхание задерживать можно не настолько долго. Так, хватит об этом спорить — шевелись.

— Да… сэр.

Сжимая в руках по факелу, Шнур направился вверх по ступеням.

Зал быстро залила тьма.

Калам ждал, пока глаза привыкнут, и слушал, как шаги сержанта становятся всё тише.

И вот наконец далеко внизу проступила мерцающая фигура — нечёткая, дрожащая под массой бегущей воды.

Убийца выбрал верёвку, свернул её бухтой и положил рядом. Размотали около двадцати саженей, но на охапке копий оставалось куда больше. Затем он выломал большой булыжник из края настила и обвязал его ледяным, мокрым концом верёвки.

Если Опонны подсобят, камень настолько тяжёлый, что опускаться будет более-менее по прямой. Убийца ещё раз проверил узлы, а затем столкнул камень в пролом.

Булыжник потащил за собой верёвку из бухты. Копья щёлкнули, и Калам взглянул вниз. Камень болтался на конце полностью размотанной верёвки. Такой длины, какой, по мнению Калама и наверняка капитана с лейтенантом, точно должно хватить, чтобы добраться до мерцающей фигуры. Но не хватило, хотя камень оказался совсем рядом. А значит, это здоровенный ублюдок. Ладно… давай-ка поглядим, насколько здоровенный. Калам ухватился за охапку копий и начал проворачивать так, чтобы выпустить ещё больше верёвки.

Прервался, чтобы поглядеть, как глубоко ушёл вниз камень. А затем провернул охапку ещё несколько раз.

Булыжник наконец достиг фигуры, судя по тому, как выгнулась под напором течения верёвка, как только появилась слабина. Калам ещё раз взглянул вниз.

— Худов дух!

Камень лежал на груди фигуры… и на таком расстоянии казался маленьким.

Великан в доспехах по меньшей мере в три человеческих роста. Такой масштаб сбил с толку капитана и лейтенанта.И наверное, ошибка стоила им жизни.

Убийца прищурился, глядя вниз, на странное свечение, а затем взялся за верёвку, чтобы вытащить камень…

А внизу огромная ладонь ловко схватила его — и дёрнула.

Калам заорал и рухнул в колодец. Оказавшись в ледяной воде, он потянулся вверх, попытался ухватиться за охапку копий.

Мощный рывок, и копья переломились с оглушительным треском.

Убийца продолжал держаться за верёвку, хотя поток и сносил его в сторону. Калам почувствовал, что его утягивают в глубину.

От холода немело всё тело. Уши заложило.

А потом его подтащили к себе два массивных кулака в кольчужных рукавицах — ещё ближе, лицом к лицу с широкой решёткой забрала на гигантском шлеме. В тёмном водовороте за ним блеснул прогнивший, звериный лик. Остатки кожи и плоти дрожали в потоке тонкими полосками. Зубы, лишённые губ…

И создание заговорило в голове Калама:

— Те двое ускользнули от меня… но тебя — не упущу. Я так голоден…

— Голоден? — ответил Калам. — Угощайся.

И вогнал оба длинных ножа в грудь мертвецу.

Громогласный рёв, кулаки взмыли вверх, отбрасывая Калама — сильней и быстрей, чем убийца вообще считал возможным. Только чудом ему удалось удержать рукояти ножей, не оставить их в глубине. Течение не успело захватить его, и Калам стрелой вылетел обратно через дыру в настиле — вместе с целым гейзером воды. Зацепился ногой за край, так что сорвало сапог. Убийца ударился о каменный потолок, остатки воздуха вышибло из лёгких, он упал.

Приземлился на самый край колодца, так что его чуть не смыло обратно в реку, но сумел распластаться, вцепился руками в пол и отполз от пролома. А потом лежал неподвижно, оглушённый, рядом со своим сапогом, пока не смог набрать в грудь холодного воздуха.

Калам услышал шаги на лестнице, затем в зал вломился Шнур и с трудом остановился прямо над убийцей. В одной руке сержант держал меч, а в другой факел. Солдат требовательно уставился на Калама.

— Что это был за шум? Что случилось? Где эти треклятые копья?..

Калам перевернулся на бок, заглянул за край пролома.

Бурный поток стал совершенно непрозрачным — от крови.

— Не сто́ит, — прохрипел убийца.

— Что не сто́ит? Глянь только на воду! Что не сто́ит?

— Не сто́ит… больше… отсюда пить…

Лишь долгое время спустя дрожь покинула его тело, уступив место бесчисленным болезненным последствиям столкновения с каменным потолком. Шнур ушёл, затем вернулся с другими солдатами Ашокского полка и Синн. Они принесли одеяла и ещё несколько факелов.

С некоторым трудом они вынули длинные ножи из рук Калама. Оказалось, что рукояти каким-то образом обожгли убийце ладони и подушечки пальцев.

— Холод, — пробормотал Эброн, — вот в чём причина. Это ледовый ожог. Как, говоришь, выглядела эта тварь?

Сгорбившийся под грудой одеял Калам поднял голову.

— Как тварь, которая давным-давно должна была умереть, маг. Скажи, как много ты знаешь про эту крепость — Б’ридис?

— Да, наверное, даже меньше твоего, — ответил Эброн. — Я ведь родом из Каракаранга. Здесь раньше был монастырь, да?

— Ага. Один из старейших культов, его давно уже не существует. — Взводный целитель присел на корточки рядом с убийцей и принялся накладывать ему на ладони обезболивающую мазь. Калам прислонился затылком к стене и вздохнул. — Слыхал о Безымянных?

Эброн фыркнул:

— Я же сказал, что я из Каракаранга! Таннойский культ вроде бы происходит по прямой линии от культа Безымянных. Духовидцы утверждают, что их силы, песни и всё такое развились из первичных структур, которые Безымянные использовали в своих обрядах. И этими структурами якобы расчерчен весь наш субконтинент, а сила их жива и поныне. Значит, ты думаешь, что этот монастырь принадлежал Безымянным? Ну да, как же иначе. Но они ведь не были демонами, правда?..

— Не были, но имели привычку демонов сковывать. Тот, что лежит в реке, наверное, очень недоволен последней встречей, но не настолько, как ты мог бы вообразить.

Эброн нахмурился, затем побледнел.

— Кровь… Если кто-то выпьет воду, в которой она растворилась…

Калам кивнул:

— Демон захватит душу такого человека… и разменяется с ним. Обретёт свободу.

— И не только человека! — прошипел Эброн. — Животные, птицы, даже насекомые! Что угодно сгодится!

— Нет, думаю, что потребуется носитель покрупнее, чем птичка или жучок. И когда демон вырвется…

— Он отправится искать тебя, — прошептал маг и резко обернулся к Шнуру. — Нужно убираться отсюда. Сейчас же! А ещё лучше…

— Ага, — прорычал Калам, — убраться от меня как можно дальше. Слушайте — Императрица прислала своего нового адъюнкта с армией. Будет битва, в Рараку. В этой армии почитай одни только новобранцы. Ей пригодится ваша рота, хоть она и потрёпанная…

— Выйдут из Арэна?

Калам кивнул:

— И скорее всего, уже выступили. Так что остаётся у вас где-то месяц… пока точно будете живы и не попадёте в передрягу.

— Управимся, — проскрежетал Шнур.

Калам покосился на Синн:

— Будь осторожна, девочка.

— Обещаю. И я буду по тебе скучать, Калам.

Убийца обратился к Шнуру:

— Оставьте мне мои припасы. Я здесь ещё немного передохну. Чтобы мы не встретились, я буду идти отсюда на запад, вдоль северного края Вихря… какое-то время. Рано или поздно попробую пробить Стену и выбраться в саму Рараку.

— Да ниспошлёт тебе Госпожа удачу, — откликнулся Шнур, затем взмахнул рукой. — Все остальные — выдвигаемся.

У самой лестницы сержант оглянулся на убийцу:

— Этот демон… как думаешь, он поймал капитана и лейтенанта?

— Нет. Он сам так сказал.

— Он с тобой говорил?

— Мысленно, да. Но разговор вышел короткий.

Шнур ухмыльнулся:

— Что-то мне подсказывает, у тебя со всеми разговор короткий.

В следующий миг Калам остался один. Его по-прежнему била крупная дрожь. К счастью, солдаты оставили пару факелов. Жалко, что демон-азал пропал. Нет, правда, жалко.

На закате убийца выскользнул наружу через узкую щель в скале — запасной выход из монастыря. И очень вовремя. Демон, может, уже освободился и начал на него охоту — в том облике, какой ему уготовила судьба. Так что ночка предстояла не особенно мирная.

В пыли на земле у щели можно было разглядеть следы поспешного бегства солдат. Калам заметил, что они направились на юг, опережая его не меньше чем на четыре колокола. Удовлетворённо кивнув, убийца забросил мешок за плечи и, обойдя уступ, в котором таилась крепость, зашагал на запад.

Некоторое время, пока ночь вступала в свои права, его сопровождали дикие бхок’аралы, оглашая окрестности своими печальными причитаниями. За мутной плёнкой пыли в небе проступили звёзды, приглушили естественное серебристое сияние пустыни до оттенка грязного железа. Калам двигался медленно, избегая возвышенностей, на которых его силуэт станет заметным на фоне неба. Убийца замер на месте, услышав с севера далёкий крик. Энкар’ал. Редкое создание, но отнюдь не сверхъестественное. Если только треклятый зверь не приземлился недавно, чтобы попить кровавой водицы. Бхок’аралы бросились врассыпную и скрылись из виду.

Ветра Калам не чувствовал, но знал, что в такие ночи звук разносится далеко, и хуже того — огромные крылатые рептилии различают мельчайшее движение с большой высоты… а из убийцы может получиться прекрасная трапеза.

Мысленно выругавшись, Калам повернулся на юг, где ярилась песчаная стена Вихря — до неё оставалось три с половиной, может, даже четыре тысячи шагов. Калам подтянул ремни на походном мешке, затем осторожно потрогал ножи. Действие мази слабело, так что в ладонях пробудилась пульсирующая боль. Убийца натянул свои обрезанные перчатки и поверх — латные рукавицы, рискуя получить заражение, но даже эти ухищрения почти не ослабили боль, когда он сжал кулаки на рукоятях и обнажил клинки.

Затем Калам начал спускаться вниз по склону — так быстро, как только решался. Через сотню ударов сердца он уже оказался на плоской сковороде бассейна Рараку. Вихрь глухо выл впереди, равномерно тянул к себе поток прохладного воздуха. Калам вперил взор в эту далёкую, размытую стену, а затем побежал трусцой.

Пятьсот шагов. Ремни мешка почти протёрли телабу на плечах, заскользили по лёгкой кольчуге под ней. Тяжёлые припасы замедляли бег, но без них, Калам это очень хорошо знал, в Рараку ему не выжить. Убийца заметил, что его дыхание стало хриплым.

Тысяча шагов. На ладонях вскрылись волдыри, намочили изнутри перчатки, так что хватка на рукоятях ножей стала неуверенной. Он жадно глотал ночной воздух, в бёдрах и лодыжках возникло жжение.

Оставалось, насколько Калам мог судить, всего две тысячи шагов. Рёв стал оглушительным, по спине его хлестали жёсткие волны песка. В самом воздухе чувствовалась вечная ярость богини.

Полторы тысячи…

Внезапная тишина — словно вбежал в пещеру, — а затем он уже кувыркался в воздухе, из раскроенного мешка на спине градом посыпались припасы.

В ушах эхом отдавался звук — громовой удар, — которого он даже не услышал. Затем Калам упал на землю и покатился, выронив ножи. Спина и плечи были мокрыми от тёплой крови, кольчугу изодрали когти энкар’ала.

Несмотря на такие повреждения — это был игривый удар. Такому созданию куда проще было бы просто оторвать ему голову.

И тут в черепе зазвучал знакомый голос:

— Да, я мог бы тебя убить на месте, но так мне больше нравится. Беги, смертный, беги к спасительной стене песка.

— Я тебя освободил, — прорычал Калам, сплёвывая кровь и песок. — И так ты меня благодаришь?

— Ты причинил боль. Неприемлемо. Мне не пристало испытывать боль. Лишь причинять.

— Что ж, — прохрипел убийца и медленно встал на четвереньки, — в последние мгновения мне приятно знать, что ты недолго протянешь в этом мире с такими взглядами. Буду ждать тебя по ту сторону Худовых врат, демон.

Калам схватили громадные когти, прошили кольчугу — один на пояснице, ещё три на животе — и оторвали его от земли.

Убийца вновь закувыркался в воздухе. На этот раз он упал с высоты по меньшей мере трёх своих ростов, и от удара его окутала тьма.

Когда сознание вернулось, Калам обнаружил, что лежит на потрескавшейся земле, мокрой от его собственной крови. Звёзды над головой бешено вертелись, и он не мог пошевелиться. Гулкое эхо, вздымаясь от позвоночника, отдавалось в затылке. — Ага, очнулся. Хорошо. Продолжим игру?

— Как пожелаешь, демон. Увы, игрушка из меня уже плохая. Ты мне сломал хребет.

— Не стоило падать головой вперёд, смертный.

— Мои извинения.

Однако онемение проходило, Калам уже чувствовал покалывание в руках и ногах.

— Спускайся, демон, и покончим с этим.

Убийца почувствовал, как земля содрогнулась, когда энкар’ал приземлился где-то слева от него. Тяжёлые глухие шаги приблизились.

— Скажи, как тебя зовут, смертный. Я хотя бы узнаю имя своей жертвы, первой за столько тысяч лет.

— Калам Мехар.

— И что ты за создание? Ты похож на имасса…

— Ага, так тебя пленили даже до прихода Безымянных.

— Я ничего не знаю о Безымянных, Калам Мехар.

Убийца уже чувствовал энкар’ала рядом — массивное, громадное существо, — но глаз не открывал. Затем ощутил на себе зловонное дыхание хищника и понял, что зверь широко раскрыл пасть.

Калам перекатился и вогнал правый кулак в глотку энкар’алу.

Разжал и выпустил пригоршню окровавленного песка, гравия и камешков, которые держал в ладони.

И вонзил кинжал, который сжимал другой рукой, глубоко между грудными костями.

Огромная голова отдёрнулась, и убийца перекатился в противоположном направлении, затем вскочил на ноги. Движение вновь привело к тому, что он перестал ощущать свои ноги, и Калам повалился на землю — но пока стоял, успел увидеть один из своих длинных ножей на земле всего в пятнадцати шагах.

Энкар’ал бился рядом, хрипел и в бездумной панике вспахивал выжженную солнцем землю когтями.

Когда чувствительность вернулась к его ногам, Калам пополз по высушенной почве. К длинному ножу. Кажется, змеиный клинок. В самый раз.

Земля вздрогнула, и убийца, обернувшись, увидел, что тварь подпрыгнула и приземлилась позади него — там, где Калам был всего миг назад. Кровь капала из холодных глаз, которые блеснули пониманием — прежде чем их вновь заполонила паника. Сквозь зазубренные клыки брызнули кровь и пена, смешанные с песком. Калам вновь пополз вперёд, сумел подтянуть ноги и начал отталкиваться коленями.

И вот нож оказался в его правой руке. Калам медленно развернулся. Перед глазами всё плыло, но он на четвереньках пополз обратно.

— У меня для тебя есть кое-что, — прохрипел он. — Старый друг пришёл поздороваться.

Энкар’ал накренился и тяжело повалился набок, сломав при этом кости одного из крыльев. Хвост бешено стегал всё вокруг, ноги дёргались, когти сжимались и разжимались, голова раз за разом гулко ударялась о твёрдую землю.

— Запомни моё имя, демон, — продолжил Калам, подбираясь к голове зверя.

Подтянул колени, занёс нож обеими руками. Остриё покачивалось над извивающейся шеей, поднималось и опускалось, пока вошло в тот же ритм.

— Калам Мехар… тот, кто застрял у тебя в глотке.

И он резко ударил ножом, так что клинок пробил толстую чешуйчатую шкуру и кровь брызнула из рассечённой ярёмной вены.

Калам едва успел отклониться от смертоносного фонтана, упал и вновь перекатился трижды, и вновь распластался на спине. Тело снова охватил паралич.

Убийца смотрел на вертящиеся в небе звёзды… пока тьма не поглотила его.

В древней крепости, которая когда-то служила монастырём для Безымянных, но и в те времена была уже столь древней, что даже строителей её уже давным-давно позабыли, — царила лишь тьма. На нижнем уровне цитадели скрывался небольшой зал, пол которого проходил над подземной рекой.

В студёной глубине, прикованный Старшими чарами к скале, лежал огромный воин в доспехах. Теломен тоблакай, чистокровный, познавший проклятье одержания, ярмо демона, который пожрал даже само чувство самости — и благородный воин исчез, растворился в небытии давно, очень давно.

Но теперь тело билось в своих магических цепях. Демон ушёл, сбежал из-за пролившейся крови — крови, которая даже не должна была существовать, так разложилось тело, но всё же существовала, — и река унесла его на свободу. К далёкому озерцу, из которого как раз собрался пить зрелый самец-энкар’ал — в полной своей силе.

Энкар’ал уже давно был один — даже следов сородичей нигде рядом было не найти. И хотя зверь не чувствовал течения времени, десятилетия прошли с тех пор, как он в последний раз встречался с подобными себе. Даже при обычном ходе событий ему уже не суждено было спариться. С его смертью окончательно завершилось бы вымирание энкар’алов на всех землях к востоку от Ягг-одана.

Но теперь его душа ярилась в странном, холодном теле — бескрылом, с небьющимся сердцем, не чующем запах добычи в воздухе ночной пустыни. Что-то его удерживало, и оковы быстро привели зверя в яростное безумие.

Сверху крепость казалась тихой и тёмной. Воздух вновь застыл, не считая едва заметных вздохов сквозняка из внешних чертогов.

Ярость и страх. И не было на них иного ответа, кроме обетования вечности.

Так и было бы.

Если бы Звериный трон оставался пуст.

Если бы заново пробуждённым богам-волкам не был срочно необходим… герой.

Их присутствие коснулось души зверя, успокоило её видениями мира, где в сумрачном небе парили энкар’алы, где самцы сцеплялись челюстями в яростном жаре брачного сезона, а самки кружили в небе над ними. Эти видения принесли мир скованной душе — но с ними пришло и великое горе, ибо тело, в которое она ныне была облачена, оказалось… неправильным.

И тогда — служенье, на краткий срок. Награда — воссоединение с родичами в небесах иного мира.

Зверям не чужда надежда, им известно понятие награды.

К тому же поборник богов вкусит кровь… и скоро.

Однако сейчас нужно было распутать клубок чародейских пут…

Руки и ноги одеревенели, точно мёртвые. Но сердце продолжало биться.

Калам очнулся, когда тень скользнула по его лицу. Он открыл глаза.

Сморщенное лицо старика нависало над ним, размытое в волнах жара. Далхонец, лысый, растопыренные уши, нахмуренные брови.

— Я тебя искал! — обвиняющим тоном заявил он по-малазански. — Где тебя носило? Чего это ты тут разлёгся? Ты что, не знаешь, как тут жарко?

Калам снова закрыл глаза.

— Искал меня? — проговорил убийца и покачал головой. — Никто меня не ищет, — продолжил он, несмотря на яростное сияние, отражавшееся от земли вокруг них. — Точнее, уже не ищет…

— Кретин. Одурел от жары. Идиот… хотя, может, мне стоит посюсюкать? Даже поддерживать? Он на это купится? Скорее всего, да. Что ж, меняем тактику. Эй! Это ты убил энкар’ала? Вот так так! Чудо из чудес! Но он воняет. Нет ничего хуже гниющего энкар’ала, кроме того факта, что ты сам обгадился. Но тебе повезло, что твой дружок-зассанец меня нашёл и привёл сюда. Да, и энкар’ала он тоже пометил — какая вонь! Горелая шкура! В общем, он тебя отсюда унесёт. Да, назад в моё мрачное пристанище…

— Да кто ты такой, побери тебя Худ? — перебил Калам, пытаясь встать. Паралич отступил, но убийца был покрыт коркой крови, колотые раны горели углями, а кости казались хрупкими, как стекло.

— Я? Ты не знаешь? Не узнаёшь саму славнозвестность, кою я излучаю? Славнозвестность? Должно же быть такое слово. Я ведь его использовал! Значит, всем известно, как славен. Разумеется. Самый преданный слуга Тени! Верховнейший жрец Искарал Прыщ! Господь бог бхок’аралов, погибель пауков, великий обманщик всех одиночников и д’иверсов этого мира! А ныне — твой спаситель! Если, конечно, у тебя есть для меня кое-что, посылочка. Костяной свисточек? Или, например, мешочек? Который тебе дал в тенистом краю ещё более тенистый бог? Ну, идиот! Кошель, набитый сумеречными бриллиантами?

— Так это ты, выходит? — простонал Калам. — Помогите нам боги. Да, бриллианты у меня…

Он попытался сесть, потянулся к кошелю за поясом, — и краем глаза увидел демона-азала, который скользил в тенях за спиной у жреца, — а затем убийца опять провалился в беспамятство.

Очнувшись снова, Калам обнаружил, что лежит на возвышении, подозрительно похожем на алтарь. На выступах в стенах мигали масляные лампы. Комнатка была крошечная, воздух в ней — едкий.

Похоже, его раны обработали целебными мазями — а также чародейством, — так что убийца чувствовал себя освежённым, хотя суставы гнулись плохо, словно он долгое время не шевелился. С него сняли одежду и укрыли тонким одеялом, жёстким от засохшей грязи. От ужасной жажды болело горло.

Калам медленно сел, увидел пурпурные рубцы там, где в тело вонзились когти энкар’ала, а потом чуть не подпрыгнул, услышав топоток по полу — бхок’арал бросил на него один-единственный, неимоверно виноватый взгляд через костистое плечо и метнулся прочь за дверь.

На тростниковой циновке на полу стояли пыльный кувшин с водой и глиняная чашка. Отбросив в сторону одеяло, Калам направился к ним.

Наливая воду в чашку, он заметил сгустившиеся тени в углу, так что не удивился, обнаружив там, когда сумрак рассеялся, Искарала Прыща.

Жрец ссутулился, нервно взглянул на дверной проём, затем на цыпочках подобрался у убийце.

— Уже лучше, да?

— А что, надо шептать? — спросил Калам.

Жрец отшатнулся:

— Тихо! Моя жена!

— Она спит?

Сморщенное личико Искарала Прыща было так похоже на бхок’алье, что убийца невольно задумался о его родословной — нет-нет, Калам, это же просто смехотворно!

— Спит? — брызнул слюной жрец. — Она никогда не спит! Нет, идиот, она охотится!

— Охотится? На какую дичь?

— Не дичь. За мной она охотится, конечно, — ответил Искарал, сверкнув глазами на Калама. — Но нашла ли она меня? О нет! Мы друг друга не видели много месяцев! Хи-хи! — Жрец заговорщицки склонил голову. — Идеальный брак. Я никогда не был так счастлив. Тебе тоже стоит попробовать.

Калам налил себе ещё чашку воды.

— Мне нужно поесть…

Но Искарал Прыщ исчез.

Убийца ошеломлённо огляделся.

По коридору к двери приблизился топот сандалий, затем в дверь влетела старуха с растрёпанными волосами. Далхонка — неудивительно. С ног до головы её покрывала паутина. Женщина гневно осмотрелась по сторонам.

— Где он? Он ведь был здесь, да? Я его чую! Этот мерзавец был здесь!

Калам пожал плечами:

— Слушай, я голоден…

— А я что, аппетитно выгляжу? — огрызнулась старуха и окинула Калама быстрым оценивающим взглядом. — И руки-то смотри не распускай!

Она принялась обыскивать комнатку, обнюхивать углы, присела даже, чтобы заглянуть в кувшин.

— Я изучила каждую каморку, каждое укрытие, — пробормотала далхонка, качая головой. — Как же иначе? Обернувшись, я всюду побывала…

— Ты одиночница? Ах, да, пауки…

— Ах ты умник и красавец!

— Так обернись снова. Тогда сможешь обыскать…

— Если обернусь, на меня начнётся охота! О нет, старая Могора не такая дура, она на такое не купится! Я его найду! Вот увидишь!

И старуха выбежала из комнатки.

Калам вздохнул. Если повезёт, оставаться с этой парочкой не придётся долго.

Рядом с ухом послышался шёпот Искарала Прыща:

— Уф! Чуть не попался!

Скула и надбровье были раздроблены, обломки держались на полосках старых сухожилий и мускулов. Если бы глаз не усох давным-давно в горошину, белоснежный скимитар лиосана рассёк бы и его.

Конечно, зрение Онрака не пострадало, ибо все его чувства существовали лишь в призрачном огне Обряда Телланна, невидимой аурой обволакивавшего изувеченное тело, пылая памятью о полноте, о жизненной силе. Потому исчезновение левой руки породило странное, тошнотворное чувство противоречия, будто рана кровоточила одновременно в призрачном пространстве Обряда и физическом мире. Через неё вытекала сила, самость, так что мысли воина начали путаться, его одолевало ощущение эфемерной… истончённости.

Онрак стоял неподвижно, глядя, как его сородичи готовятся к обряду. Теперь он оказался вне их круга и не был больше способен соединить свой дух с их душами. От этого мучительного факта в сознании воина произошла странная смена перспективы. Теперь он видел лишь физическое — духовные образы стали незримы для его глаз.

Иссушенные трупы. Жуткие. Лишённые величия, насмешка над всем, что было некогда благородным. Долг и отвага обрели одушевлённое воплощенье. Им и были т’лан имассы вот уже сотни тысяч лет. Но лишённые всякого выбора, эти добродетели — отвага и долг — превратились в пустые, бессмысленные слова. Зависли, утратив сколько-нибудь значимую нравственную силу, невидимым мечом над головой, смысл, каким бы ни была его природа, был потерян — какой бы порыв ни стоял за действием. Любым действием.

Онрак подумал, что теперь-то наконец, глядя на своих прежних сородичей, видит то, что видят все не-т’лан имассы: ужасных неупокоенных воинов.

Давнее, устаревшее прошлое, которое отказывается обращаться в пыль. Жестокое напоминание о строгости нравов, о непримиримости и обете, доведённых до безумия.

Таким видели и меня самого. И, наверное, видят до сих пор. Трулл Сэнгар. Эти тисте лиосаны. Таким. Что же я чувствую? Что должен чувствовать? И когда в последний раз мои чувства имели хоть какое-то значение?

Рядом заговорил Трулл Сэнгар:

— Будь ты кем угодно другим, я бы решил, что ты задумался, Онрак.

Эдур сидел на низкой стене, положив у ног ящик с морантской взрывчаткой.

Тисте лиосаны разбили лагерь неподалёку. Выставили часовых, насыпали между всеми одноместными палатками небольшие валы из обломков, поставили коней в импровизированный загон из верёвок — во всём проявляли точность и тщательность, граничившие с одержимостью.

— Или наоборот, — продолжил миг спустя Трулл, глядя на лиосанов, — быть может, твой народ и состоит из великих мыслителей. Разгадавших все великие тайны бытия. Умеющих дать правильные ответы… если бы только я мог задать правильные вопросы. Хоть я и благодарен тебе за товарищество, Онрак, должен признаться, ты просто невыносим.

— Невыносим. Да. Мы все такие.

— А твои друзья собираются расчленить то, что от тебя осталось, когда мы вернёмся в свой родной мир. Будь я на твоём месте, я бы уже до самого горизонта добежал.

— Бежать? — проговорил Онрак, обдумал эту возможность и кивнул. — Да, именно это и делают отступники — те, за кем мы охотимся, точнее, охотились. И да, теперь я их понимаю.

— Они не просто сбежали, — сказал Трулл. — Они нашли кого-то или что-то, чему теперь служат, чему поклялись в верности… хотя для тебя — по крайней мере, сейчас — этот выход недоступен. Если, конечно, ты не выберешь этих лиосанов.

— Или тебя.

Трулл бросил на него ошеломлённый взгляд, затем улыбнулся:

— Забавно.

— Разумеется, — добавил Онрак, — Монок Охем оценит такое деяние как преступное, столь же предосудительное, сколь и то, что совершили отступники.

Т’лан имассы уже почти завершили приготовления. Заклинатель костей начертил заострённым ребром бхедерина в засохшей грязи круг диаметром в двадцать шагов, а затем рассыпал внутри него семена и дымные облака спор. Ибра Голан со своими двумя воинами поставили некое подобие меточного камня — вытянутый обломок сложенной из обожжённых кирпичей стены — в дюжине шагов за пределами круга и по указке Монока Охема постоянно его поправляли в запутанной игре света от двух солнц.

— Дело нелёгкое, — заметил Трулл, глядя, как т’лан имассы опять передвигают камень, — так что, похоже, кровь моя ещё некоторое время пребудет в безопасности.

Онрак медленно повернул изуродованную голову, чтобы получше рассмотреть тисте эдур.

— Это тебе нужно бежать, Трулл Сэнгар.

— Твой заклинатель сказал, что ему понадобится лишь капля-другая.

Он уже… не мой заклинатель.

— Верно. Если всё пойдёт как задумано.

— А что, не должно?

— Тисте лиосаны. Куральд Тирллан — так они называют свой Путь. Сенешаль Йорруд — не чародей. Он жрец и воин.

Трулл нахмурился:

— У тисте эдур, моего народа, всё точно так же, Онрак…

— И в этом качестве сенешаль должен преклонить колени перед своей силой. Там, где чародей силой повелевает. Ваш подход опасен, Трулл Сэнгар. Вы считаете, будто эту силу дарует вам некий благой дух. Если духа этого сместят или подчинят, вы об этом можете даже не догадываться. И тогда — становитесь жертвами, инструментами, поставленными на службу неведомым целям.

Онрак замолчал и посмотрел на тисте эдур… увидел, как смертельная бледность выпила жизнь из глаз Трулла, как на его лице застыло выражение чудовищного открытия. И вот я даю ответ на вопрос, который ты ещё не задавал. Увы, всеведущим меня это не делает.

— Дух, который дарует силу этому сенешалю, быть может, совращён. И мы этого никак не узнаем… пока означенная сила не вырвется на волю. И даже тогда… злонамеренные духи отлично умеют прятаться. Тот, кого называли Оссериком… пропал. Люди знают его как Осрика. Нет, мне неведомо, откуда знает это Монок Охем. А значит, рука, дающая силу сенешалю, вероятнее всего принадлежит не Оссерику, а какой-то иной сущности, которая приняла облик и имя Оссерика. Однако эти лиосаны продолжают действовать, не ведая о том.

Было ясно, что сейчас Трулл Сэнгар просто не в состоянии что-то ответить или задать вопрос, поэтому Онрак продолжил, гадая, куда же подевалась его обычная немногословность:

— Сенешаль говорил о том, что они сами охотятся — за нарушителями, которые пересекли огненный Путь. Но эти нарушители — не те отступники, за которыми охотимся мы. Куральд Тирллан — не запечатанный Путь. Более того, он лежит рядом с нашим, Телланном, ибо из него Телланн проистекает. Огонь есть жизнь, а жизнь — огонь. Огонь ведёт войну с холодом, истребляет лёд. Он — наше спасенье. Заклинатели костей использовали Куральд Тирллан. Вероятно, как и другие. То, что подобные вторжения могут вызвать вражду лиосанов, никому не приходило в голову. Ибо нам казалось, что нет никаких тисте лиосанов. Теперь Монок Охем знает. И должен это учитывать. Откуда взялись эти лиосаны? Как далеко — или близко — лежит их дом? Отчего они ныне пробудились для обид и вражды? Чего хочет тот, кто скрывается под видом Оссерика? Где…

— Хватит! Пожалуйста, Онрак, хватит! Мне нужно подумать… нужно…

Трулл вдруг вскочил, отмахнулся от т’лан имасса и пошёл прочь.

— Думаю, — тихо проговорил Онрак себе под нос, глядя на взвинченного эдура, — пора мне вернуться к немногословности.

Небольшой обломок кирпичной стены установили в центре круга; заклинатель костей нанёс на его верхнюю часть надрезы и черты, и Онрак осознал, что Монок Охем уже распознал небесные пути двух солнц и многочисленных лун этого мира.

Всё вокруг тонуло в постоянной игре цветов, окрашенных, впрочем, оттенком крови, который иногда передавливала синь, очерчивая всё холодным, металлическим блеском. В данный момент доминирующим оттенком был пурпур, пламенеющий отблеск далёкого пожарища. Но воздух оставался недвижным и влажным, вечно печальным.

Весь мир купался в тенях. У Псов, которых Онрак невольно освободил из каменной темницы, были десятки теней. Изломанный воин задумался, куда же ушли эти звери. Он был уверен, что они покинули этот мир, известный как Зарождение.

Тень и дух воссоединились… в этих зверях было нечто… необычное. Будто оба были сотворены двумя различными силами, двумя аспектами, скованными вместе. Онрак выпустил этих Псов, но, если хорошо подумать, пожалуй, не освободил их. Не освободил Тень от Тьмы. То, что отбрасывает… — от того, что отбрасывается. Воин опустил взгляд, чтобы рассмотреть множество собственных теней. Было ли между Онраком и ними некое напряжение? Явно существовала некая связь, узы. Но он был хозяином, а они — рабами.

На первый взгляд… Безмолвные мои сородичи. Вы идёте впереди меня, вы — следуете за мною. Шагаете по сторонам. Сгибаетесь подо мной. Ваш мир обретает форму от моих костей и плоти. Однако ваши длина и ширина принадлежат Свету. Вы — мост между мирами, но по вам нельзя пройти. Ибо они не существенны. Лишь видимы.

— Онрак, ты закрыт для нас.

Он поднял взгляд. Рядом стоял Монок Охем.

— Да, заклинатель. Я закрыт для вас. Ты сомневаешься во мне?

— Хочу узнать твои мысли.

— Они… не существенны.

Монок Охем вскинул голову:

— Тем не менее.

Онрак долго молчал.

— Заклинатель, я по-прежнему связан узами с вашим долгом.

— Но узы рассечены.

— Отступников должно найти. Они наши… тени. Я ныне стою между вами и ими и потому могу вести вас. Теперь я знаю, где искать, какие знаки высматривать. Уничтожьте меня — и потеряете преимущество в этой охоте.

— Ты выторговываешь… продолжение существования?

— Да, заклинатель.

— Тогда скажи, каким путём ушли отступники.

— Скажу… когда это будет важно.

— Сейчас.

— Нет.

Монок Охем гневно воззрился на воина, затем отвернулся и возвратился в круг.

Теперь это место захватил Телланн. Из грязи проросли цветы тундры, явились мхи и лишайники. На высоте лодыжки жужжали чёрные мухи. В дюжине шагов от них стояли тисте лиосаны, их эмалевая броня пылала странным пурпурным светом.

В пятнадцати шагах слева от Онрака замер Трулл Сэнгар. Эдур обхватил себя руками, на лице его застыло тревожное выражение.

Монок Охем подошёл к сенешалю.

— Мы готовы, лиосан.

Йорруд кивнул:

— Тогда я начну свою молитву, о Неупокоенный Жрец. И явлю доказательство того, что наш Повелитель, Осрик, отнюдь не пропал для нас. Ты узнаешь его силу.

Заклинатель костей промолчал.

— А мне, — спросил Трулл, — когда начать всё кропить кровью? И кто из вас заслужил удовольствие меня ранить?

— Выбор за тобой, — ответил Монок Охем.

— Хорошо. Я выбираю Онрака — только ему я готов довериться. Уж извините остальные, если вас это задело.

— Это следует сделать мне, — заявил сенешаль Йорруд. — Кровь лежит в основе силы Осрика…

Только Онрак заметил, как ошарашили заклинателя эти слова, и воин кивнул в ответ собственным мыслям. Многое открылось в них.

— …и более того, — продолжал Йорруд, — я ведь пролью и свою.

Но Трулл Сэнгар покачал головой:

— Нет. Онрак… или никто.

Затем эдур развёл руки, показав зажатые в кулаках глиняные шары.

Йорруд фыркнул, и лиосан по имени Эниас прорычал:

— Прошу дозволения убить его, сенешаль. И тем обеспечить избыток эдурской крови.

— Попробуй, и я обещаю, что в лиосанской крови тоже недостатка не будет, — отозвался Трулл. — Заклинатель, ты узнаёшь эти снаряды?

— Малазанцы называют их «ругань», — ответил Ибра Голан, предводитель клана. — Хватит и одной, учитывая, насколько мы все близко.

Трулл ухмыльнулся воину:

— Даже шкура дхенраби у тебя на плечах не выдержит, верно?

— Верно, — откликнулся Ибра Голан. — Доспехи не совсем бесполезны, однако и толку от них не много.

Монок Охем повернулся к сенешалю.

— Прими это условие, — сказал он. — И начинай молиться, лиосан.

— Не тебе отдавать мне такие приказы, — возмутился Йорруд и пришпилил Трулла яростным взглядом. — Тебе, эдур, многому ещё предстоит научиться. Мы сотворим врата, а затем настанет время расплаты.

Трулл Сэнгар пожал плечами:

— Как пожелаете.

Поправив свой испачканный кровью плащ, сенешаль шагнул в центр круга. Затем опустился на колени, уткнулся подбородком в грудь, закрыл мерцающие, серебристые глаза.

Жужжащей тучей его окружили чёрные мухи.

Какая бы связь ни соединяла Йорруда с его божеством, работала она хорошо и быстро. Золотое пламя начало вспыхивать тут и там за пределами круга. Оставшиеся трое лиосанов вернулись в свой лагерь и принялись собирать вещи.

Монок Охем вошёл в круг, следом за ним — двое воинов, Харан Эпал и Олар Шайн. Предводитель клана повернулся к Онраку и сказал:

— Хорошо охраняй своего товарища, если хочешь, чтоб он выжил. Лишь об этом думай, Онрак. Что бы ты ни увидел.

— Так и сделаю, — ответил Онрак.

Во многих важнейших вещах, как он понял, соединение душ и сознаний не было нужно, чтобы… понять мысли сородичей. Он подошёл к Труллу Сэнгару.

— Следуй за мной, — приказал воин. — Нам пора войти в круг.

Тисте эдур нахмурился, затем кивнул:

— Возьми коробку. У меня руки заняты.

Трулл приделал к ящику ремни. Онрак поднял его и повёл спутника в круг.

Лиосаны уже закончили сворачивать лагерь и теперь седлали своих белых коней.

Огонь продолжал вспыхивать вдоль границы круга, но языки его не были столь велики, чтобы представлять угрозу. Однако Онрак чувствовал приближение бога лиосанов. Или, по крайней мере, внешних слоёв его обманного образа. Осторожный, недоверчивый — не по отношению к сенешалю, разумеется, — но для этого деяния скрытому духу придётся подобраться к самой границе этого мира.

И когда Йорруд пожертвует собственную кровь, мост силы между ним и его божеством будет завершён.

Топот конских копыт сообщил о приближении остальных трёх лиосанов, которые вели четырёх лошадей в поводу.

Онрак вытащил из-под гнилой шкуры маленький обсидиановый нож в форме полумесяца, заточенный по внутренней стороне, и протянул его Труллу.

— Когда я прикажу, Трулл Сэнгар, порежь себя. Хватит нескольких капель.

Тисте эдур нахмурился:

— Я думал, ты…

— В тот миг, когда мы перейдём, я не хочу отвлекаться на что бы то ни было.

— Отвлекаться?

— Молчи. И занимайся собой.

Трулл нахмурился ещё сильнее, присел, чтобы вернуть обе «ругани» в ящик, снова плотно закрыл крышку и забросил ремни на плечо. Затем выпрямился и принял каменный нож.

Пламя набирало силу, неразрывным барьером встало по границе круга. Плетение Куральд Тирллана — однако Взошедший, который направил этот Путь, оставался невидим. Онраку было бы интересно понять его природу. Если судить по этим лиосанам, он любил чистоту, как будто такое вообще было возможно. Непримиримость. Простоту.

Простоту крови. Эта деталь говорила о древности, об изначальном, первобытном происхождении. Дух, которому поклонялись прежде немногочисленные дикари. Когда-то на земле было много подобных сущностей, рождённых первичным актом придания смысла предмету, смысла, заключённого в символы и знаки, царапины на скалах и стенах глубоких пещер.

Множество… но племена вымирали, распылялись, их пожирали более сильные соседи. Тайный язык царапин, пещеры с рисунками, которые оживали под рокот барабанов эти таинственные соборы грома… всё утрачено, позабыто. И с уходом этих секретов истаяли и сами духи, ушли в небытие.

То, что некоторые из них задержались, не удивляло Онрака. Как и то, что один из них пошёл на захват другого племени для себя. Новым для воина чувством, от которого будто свело иссушенное мёртвое горло… стал трагизм.

Во имя чистоты поклоняются лиосаны своему богу. Во имя… ностальгии этот бог поклоняется тому, что было, но чего никогда более не будет.

Пролить кровь — самая смертоносная из игр.

Как мы все скоро увидим.

Сенешаль хрипло вскрикнул, и пламя взревело в полную силу, взметнулось стеной со всех сторон. Йорруд рассёк себе левую ладонь. Внутри круга поднялся вихрь, который принёс запах таянья — весны, что пришла в северный край.

Онрак повернулся к Труллу.

— Сейчас.

Тисте эдур провёл обсидиановым ножом по краю левой ладони, затем недоумённо уставился на чистый разрез — плоть аккуратно разошлась по краям пугающе глубокой раны.

В следующий миг хлынула кровь, алые корни вились и ветвились на его серокожем предплечье.

Врата разорвались сами собой, охватили всех, стоявших в круге. Наружу от них потянулись спиральные тоннели, каждый из которых будто уходил в бесконечность. По сторонам взревел хаос, миазматический серый огонь в пространстве между порталами. Онрак подхватил зашатавшегося Трулла Сэнгара. Кровь хлестала из его левой руки, будто всё тело эдура сжимала, выдавливала какая-то невидимая, неумолимая сила.

Онрак поднял взгляд — и увидел, что Монок Охем стоит один, запрокинув голову, а ветра Теланна треплют посеребрённый мех его капюшона. Позади заклинателя мелькнули Ибра Голан, Олар Шайн и Харан Эпал — и исчезли в огненном тоннеле.

Спутники сенешаля бросились к неподвижному телу своего предводителя.

Порадовавшись, что другие сейчас заняты — или, по крайней мере, не обращают на него внимания, Онрак подтащил Трулла ближе к себе, так что их тела соприкоснулись, обнял эдура единственной рукой.

— Держись за меня, — проскрежетал воин. — Трулл Сэнгар, держись за меня — но освободи свою левую руку.

В изодранный плащ Онрака вцепились пальцы, потянули его вниз. Т’лан имасс разжал объятья и стиснул левую руку Трулла. Кровь кислотой обожгла плоть, которая уже позабыла, что такое боль. От муки Онрак чуть не разжал хватку, но сдержался и наклонился ближе к тисте эдур.

— Слушай! Я, Онрак, некогда из Логросовых т’лан имассов, но ныне чуждый Обряду, клянусь служить Труллу Сэнгару из тисте эдур. Я обещаю защищать твою жизнь. И этот обет — не разбить. А теперь — веди нас прочь отсюда!

Их ладони сплелись, соединённые на миг током крови, Онрак развернул Трулла так, что оба оказались лицом к одному из спиральных тоннелей. А затем бросились в него.

Онрак успел заметить, как оглянулся на них заклинатель костей. Но расстояние было слишком велико, а обряд уже начал терять свою силу.

И тогда Монок Охем обернулся, принял свой облик одиночника. И вот следом за беглецами бросился массивный, громадный зверь.

Онрак попытался отпустить руку Трулла, чтобы взяться за меч, заслонить дорогу одиночнику и дать Труллу уйти, но эдур повернулся, увидел всё и не выпустил т’лан имасса. Наоборот — потянул его на себя. И Онрак неуклюже отступил.

По земле стучали костяшки — примат, в которого обратился Монок Охем, несмотря на худобу смерти, был огромен. Пятнистая чёрно-серая кожа, пучки посеребрённых волос на широких плечах, запавшие глаза, иссохшее лицо, мощные челюсти с крепкими клыками… Раздался глубокий, хриплый рёв.

А потом Монок Охем попросту исчез. Пропал в волне хаоса.

Онрак споткнулся, упал на жёсткую землю, так что во все стороны покатился гравий. Рядом стоял на коленях Трулл Сэнгар.

В падении их руки расцепились, и теперь тисте эдур неотрывно смотрел на свою левую ладонь — где остался лишь тонкий, белый шрам.

В небе пылало единственное солнце, и Онрак понял, что они вернулись в его родной мир.

Т’лан имасс медленно поднялся на ноги.

— Нужно уходить отсюда, Трулл Сэнгар. Мои сородичи отправятся в погоню. Даже если остался лишь Монок Охем, он не отступится.

Трулл поднял голову:

— «Остался»? Это ты о чём? Куда подевались остальные?

Онрак посмотрел на тисте эдур:

— Лиосаны поняли слишком поздно. Поворот Телланна успешно лишил чувств сенешаля. Они были совершенно не готовы. Ибра Голан, Олар Шайн и Харан Эпал вошли на Путь Куральд Тирллан.

— Куда? Зачем?

Онрак сумел улыбнуться целой половиной лица.

— Они пошли убивать бога лиосанов, Трулл Сэнгар.

От армии остались лишь кости и обломки доспехов, которые утопали в густом сером пепле на крутых склонах котлована. Невозможно было понять, стояли солдаты лицом наружу, охраняя какой-то вход под землю, или внутрь, пытаясь удержать то, что там покоилось.

Лостара Йил стояла по щиколотку в пепле. Смотрела, как Жемчуг осторожно расхаживает среди костей, время от времени нагибаясь, чтобы подобрать и рассмотреть поближе тот или иной предмет. В горле у неё пересохло, и ненависть к Имперскому Пути росла с каждым мгновением.

— Пейзаж неизменен, — заметил Жемчуг, — но всегда разный. Я уже ходил по этой тропе — именно по этой. Тогда здесь не было развалин. И никаких костей и ям в земле.

И здесь не было ветра, который мог бы потревожить пепел.

Тем не менее кости и более крупные объекты каким-то образом поднимались на поверхность. Так случалось в песках, так почему бы и не в пепле? Но всё равно некоторые развалины были огромны. Просторные мощёные площади, идеально чистые, без единой пылинки. Высокие накренившиеся башни, словно прогнившие клыки. Мост, ведущий из ниоткуда в никуда, камни уложены так точно, что даже лезвие ножа между ними не вгонишь.

Стряхнув пепел с перчаток, Жемчуг подошёл к Лостаре.

— Очень любопытно.

Лостара закашлялась, сплюнула серую мокроту.

— Просто найди врата и выведи нас отсюда, — прохрипела она.

— Ну, что до этого, дорогая моя, боги нам улыбнулись. Я нашёл врата, притом вполне живые.

Лостара нахмурилась, понимая, что он пытается выжать из неё закономерный вопрос, но задавать его не было никакого настроения.

— Увы, я понимаю, о чём ты думаешь, — продолжил Жемчуг с кривой усмешкой и указал на котлован. — Именно там… к сожалению. Таким образом, перед нами стоит тяжёлый выбор. Продолжить искать более доступные врата (и рисковать тем, что ты себе все лёгкие выкашляешь) или спускаться вниз.

— И этот выбор ты оставляешь мне?

— Почему бы и нет? Итак, я жду. Что выбираешь?

Лостара снова прикрыла лицо и нос шарфом, затянула ремешки на вещевом мешке и решительно зашагала… к котловану. Жемчуг пристроился следом.

— Отвага или слабоумие. Иногда их почти не различить…

— Только задним умом, — буркнула Лостара, пинком сбросила с ноги рёберную клетку, из-за которой чуть не упала, и выругалась, поскольку костяк поднял в воздух тучу пепла. — Что это за солдаты? Ты знаешь?

— Хоть я и могу похвастаться несравненной наблюдательностью и безграничным искусством делать выводы, девочка, я всё же не могу ничего прочесть там, где читать нечего. Трупы. Человеческие, насколько я могу судить. Добавлю лишь, что бой они приняли по колено в пепле, а это означает…

— Что этот мир к тому моменту уже выгорел дотла, — вклинилась Лостара. — Так что либо они пережили пожар, либо были просто странниками… как мы.

— И вероятней всего, вышли именно из тех врат, к которым ныне подходим мы.

— Чтобы сразиться с кем?

Жемчуг пожал плечами:

— Понятия не имею. Но у меня есть несколько гипотез.

— Ну, разумеется, — огрызнулась она. — Все мужчины такие: не можете просто сказать «не знаю», и всё тут. Вы же знаете ответы на все вопросы, а если не знаете, то выдумываете.

— Возмутительное обвинение, дорогая моя. Тут дело не в «выдумывании» ответов, скорее речь об умозаключении гипотетического характера. Есть небольшое отличие…

— Это всё ты говоришь, только я не обязана слушать. Бесконечная болтовня. Всё время. Есть ли на свете мужчина, который может поверить, что слов бывает слишком много?

— Не знаю, — ответил Жемчуг.

Через некоторое время Лостара прожгла его взглядом, но Коготь уже рассматривал что-то впереди.

Они добрались до края котлована и остановились, глядя вниз.

Спускаться будет нелегко — полузасыпанные кости, изъеденные временем мечи, неизвестной толщины слой пепла и пыли. Отверстие на дне зияло чёрным провалом около десяти шагов в поперечнике.

— В пустыне, — пробормотала Лостара, — есть пауки, которые строят такие ловушки.

— Но наверняка не столь большие.

Она наклонилась и подобрала берцовую кость, на миг удивилась её весу, а затем швырнула вниз по склону.

Глухой стук.

А потом слежавшийся пепел у них под ногами исчез.

И оба покатились в клубах пыли, пепла и обломках костей — вниз. Шипящий рывок, и вот они — ослепшие, задыхающиеся — уже падали вниз в струях сухого дождя. И тяжело приземлились на следующий склон, который тоже подался, понёс вниз, точно ревущая лавина. Они падали — вместе с костяными осколками и железным хламом, — и казалось, что падение длится бесконечно.

Лостаре нечем было дышать — они тонули в густой пыли, погружались в сыпучие, густые волны, затем вновь вырывались наружу. И падали вниз, вниз, в абсолютную тьму. Внезапный болезненный удар — кажется, о дерево, — затем изношенный, покоробленный паркет — и снова вниз.

Опять удар и паденье.

Затем Лостара покатилась по плитам под напором пепла и мусора, пока наконец не остановилась, с хрустом ударившись спиной о камень. Слева вверх поднимался холодный воздух — она протянула руку, пощупала — и ладонь провалилась в пустоту там, где должен был быть пол. Пустоту. Лостара лежала на каком-то выступе, и что-то ей подсказывало, что упади она с него, то приземлилась бы уже прямо в объятья Худа.

Чуть выше и справа послышался кашель. Толчок — сверху посыпались пепел и кости.

Ещё один такой толчок, и она свалится с края. Лостара повернула голову налево и сплюнула, затем попыталась заговорить. Слово вырвалось наружу с хрипом и присвистом:

— Не…

Снова кашель, затем:

— Что «не»?

— Шевелись.

— Ого. Звучит нехорошо. Всё плохо, да?

— Плохо. Опять уступ. Опять провал… И тут, думаю, можно падать вечно.

— Благоразумное применение моего Пути в текущей ситуации кажется осмысленным, ты не находишь?

— Да.

— Одно мгновенье…

В воздухе над ними возникла тусклая сфера света, еле пробивавшего клубы пыли.

Она приблизилась… выросла. Стала ярче.

Осветив всё наверху.

Лостара молчала. Грудь ей свело судорогой так, что было не вздохнуть. Сердце бешено колотилось. Балки. Над ними высился деревянный крест высотой с четырёхэтажное здание. Поблёскивали громадные, изъязвлённые штыри.

Которыми к кресту прибили…

…дракона.

Крылья широко расправлены, приколоты к балкам. Задние лапы пробиты насквозь. Шею захлестнули цепи, удерживавшие массивную клиновидную голову так, словно зверь смотрел в небо…

…на море звёзд, отмеченное тут и там мерцающими туманностями.

— Он не здесь… — прошептал Жемчуг.

— Что? Да ведь он же прямо…

— Нет. То есть да. Но… присмотрись. Его окружает сфера. Это карманный Путь, мирок сам в себе…

— Или вход, — предположила Лостара. — Запечатанные…

— Врата. Ох, Королева Грёз! Думаю, ты права. Но всё равно его сила до нас не доходит… хвала всем духам, богам, демонам и взошедшим, и…

— Почему, Жемчуг?

— Потому, девочка, что эта драконица — аспектирована.

— Я думала, все они такие.

— Верно. Ты меня постоянно перебиваешь, Лостара Йил. Аспектирована, повторяю. Но не на какой-то Путь. О боги! Поверить не могу…

— Да будь ты проклят, Жемчуг!

— Отатарал.

— Что?

— Отатарал. Её аспект — отатарал, женщина! Это Отатараловая драконица!

Некоторое время оба молчали. Лостара начала постепенно отползать от края, перенося вес очень медленно, замирая всякий раз, когда пыль начинала струиться из-под неё.

Повернув голову, она разглядела Жемчуга. Тот раскрыл свой Путь так, что завис в воздухе над пеплом. И не сводил глаз с распятой драконицы.

— Мне бы тут пригодилась помощь… — проворчала Лостара.

Он вздрогнул от неожиданности, затем посмотрел на неё.

— Да. Прими мои глубочайшие извинения. Сейчас, я разверну Путь…

Она почувствовала, как поднимается в воздух.

— Не сопротивляйся, девочка. Расслабься, сейчас ты подлетишь ко мне и перевернёшься в вертикальное положение.

Лостара заставила себя замереть, но в итоге только напряглась и застыла неподвижно.

Жемчуг усмехнулся:

— Не слишком грациозно, но и так сойдёт.

Полдюжины ударов сердца спустя она зависла в воздухе рядом с ним.

— Попробуй снова расслабиться, Лостара.

Она пронзила Когтя раздражённым взглядом, но тот уже снова смотрел вверх. Она тоже неохотно подняла глаза.

— Она ведь ещё жива, представляешь? — прошептал Жемчуг.

— Кто же мог такое сделать?

— Кто бы это ни был, нам стоило бы от души поблагодарить его, её… или их. Это создание пожирает магию. Поглощает Пути.

— Все древние легенды начинаются с того, что драконы — сама сущность магии. Как же такое создание вообще может существовать?

— Природа всегда стремится к равновесию. Силы ищут симметрию. Эта драконица — ответ на существование всех других драконов, что жили прежде или будут жить в будущем.

Лостара закашлялась и вновь сплюнула, затем поёжилась.

— Имперский Путь, Жемчуг… чем он был до того, как… обратился в пепел?

Коготь покосился на неё, прищурился. Он пожал плечами и начал отряхивать пыль с одежды.

— Не вижу смысла задерживаться в этом жутком месте…

— Ты сказал, что здесь были врата — но не эти, как я понимаю…

— Да. Там, за выступом. Думаю, в последний раз ими воспользовался тот, кто прибил дракона к кресту. И почему-то не запечатал врата за собой.

— Какая беспечность.

— Скорей уж, невероятная самоуверенность, я бы сказал. Только на сей раз спускаться будем чуть более организованно, хорошо? Тебе не нужно шевелиться, предоставь это мне.

— Такая перспектива приводит меня в ярость, Жемчуг, но ещё хуже то, что другого выбора я не вижу.

— Тебе ещё не надоели голые кости, девочка? Можно было бы просто мило улыбнуться в ответ.

Лостара пригвоздила его стальным взглядом. Жемчуг вздохнул:

— Уже неплохо выходит, девочка. Но надо ещё поработать.

Когда они пролетели над выступом, Лостара в последний раз подняла взгляд, только не на драконицу, а на звёзды над ней.

— А что скажешь об этом ночном небе, Жемчуг? Я не узнаю созвездий… и никогда прежде не видела такого странного свечения.

Коготь хмыкнул:

— Это чужое небо — совершенно чуждое. Дыра, ведущая в чуждые владения, бессчётные миры, в которых живут невероятные твари…

— Ты на самом деле не знаешь, да?

— Конечно, не знаю! — огрызнулся Жемчуг.

— Так почему бы так и не сказать?

— Потому что веселее творчески домыслить, разумеется. Да и как мужчине привлечь внимание женщины, если он будет всё время признаваться в собственном невежестве?

— А ты хочешь привлечь моё внимание? Что ж ты сразу не сказал? Теперь-то я буду каждое слово ловить! В глаза тоже нужно восхищённо заглядывать?

Коготь бросил на неё мрачный взгляд:

— Не оставляешь мужчинам ни единого шанса, да?

— Думать иначе — типичное мужское чванство, Жемчуг.

Они мягко опускались во тьме. Чародейский световой шар летел следом, но на некотором расстоянии, так что пыль в воздухе делала его очертания смазанными и призрачными.

Лостара посмотрела вниз, а затем вскинула голову и зажмурилась, пытаясь одолеть головокружение. И процедила сквозь стиснутые зубы:

— Сколько нам ещё спускаться, как думаешь?

— Не знаю.

— Мог бы и получше ответить!

Коготь промолчал, и Лостара приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на него. Жемчуг выглядел совершенно подавленным.

— Ну? — прошипела она.

— Если это глубины отчаяния, девочка, то мы уже почти достигли дна.

Лостара насчитала ещё сотню ударов сердца, прежде чем они опустились до засыпанного пылью пола. Следом подоспела и колдовская сфера, осветила всё вокруг.

Пол представлял собой цельную скальную породу, неровную, засыпанную костями. Стен свет не достиг.

Магия, которая удерживала их в воздухе, рассеялась. Жемчуг сделал пару шагов, затем взмахнул рукой, словно отбросил в сторону невидимый поток, и перед спутниками возник мерцающий силуэт врат. Коготь хмыкнул.

— Что теперь? — спросила Лостара.

— Тир. Точнее, Старший Путь, от которого проистекает Тир. Не помню, как он называется. Куральд Что-то там. Тисте. Не эдуры и не анди, а другие. И… — добавил он тихонько, — последние его посетители оставили следы.

Лостара уставилась на порог. Немного размазанные следы, но всё равно видно. Драконы.

— Я различаю по меньшей мере три пары, — сказала она некоторое время спустя.

— Скорей уж шесть или даже больше. Эти два следа, — он указал пальцем, — принадлежали тем, кто ушел последним. Здоровенные ублюдки. Что ж, зато вот и ответ на вопрос, кто сумел одолеть Отатараловую драконицу. Другие драконы, разумеется. И всё равно дело им выпало нелёгкое.

— Ты сказал, Тир. А мы сможем его использовать?

— О, думаю, да.

— Так чего же мы ждём?

Жемчуг пожал плечами:

— Следуй за мной.

Лостара пошла за ним, стараясь держаться поближе.

Оба вошли во врата.

И очутились в мире золотого пламени.

Яростные бури на горизонте, дикое, ослепительное небо.

Спутники стояли на выжженной полосе блестящих кристаллов. Бушевавший здесь прежде жар окрасил острогранные камни в мириады цветов. Тут и там виднелись другие подобные полосы.

Прямо перед спутниками высилась колонна, которой придали форму вытянутой пирамиды, иссушенная и запечённая, но лишь обращённую к людям часть обтесали до ровной плоскости. На ней были вырезаны слова неведомого языка.

Воздух обжигал лёгкие, и Лостара уже промокла от пота.

Но — пока что — терпеть было можно.

Жемчуг подошёл к колонне.

— Нужно отсюда выбираться! — прокричала Лостара.

Огненные бури ревели оглушительно, но всё равно она была уверена, что Коготь её услышал и просто решил проигнорировать.

Такого Лостара стерпеть не могла. Она подошла к Жемчугу.

— Слушай меня!

— Имена! — воскликнул он, обернувшись. — Имена! Тех, кто пленил Отатараловую драконицу! Все они — здесь!

Её внимание привлёк растущий рёв, Лостара обернулась направо — и увидела, что на них катится стена огня.

— Жемчуг!

Тот оглянулся, побелел как полотно. Отступил на шаг — и нога выскользнула вперёд, так что Коготь плюхнулся на зад. Растерянный, он опустил руку, а когда поднял — на перчатке блеснула кровь.

— Ты что?..

— Нет!

Жемчуг вскочил — и теперь уже они оба заметили кровавый след, который протянулся наискось через полосу и пропадал в пламени на другой стороне.

— У кого-то проблемы! — сообщил Жемчуг.

— У нас — если не пошевелимся!

Огненная буря заполонила уже половину неба — жар…

Жемчуг схватил её за руку, оба нырнули за колонну…

…и очутились в блестящей пещере. Где кровь хлестала рекой, так что окрасила стены и потолок, а на полу валялись разбитые куски иссохшего воина.

Т’лан имасса.

Лостара уставилась на него. Прогнившая волчья шкура цвета пустыни, сломанный топор на костяной рукояти, парные лезвия из красновато-бурого кремня почти утонули в луже крови. Кого бы он ни ударил, раненый ответил. Грудина неупокоенного воина провалилась внутрь. Обе руки вырвали из плечевых суставов. И этого т’лан имасса обезглавили. В следующий миг они нашли в стороне и саму голову.

— Жемчуг… давай убираться отсюда.

Коготь кивнул. Затем замешкался.

— Что ещё?

— Твой любимый вопрос, — пробормотал он, а затем подобрал отрубленную голову, ещё раз всмотрелся в лицо. — Ладно. Идём.

Странная пещера замерцала, затем исчезла.

А спутники стояли на выжженной солнцем покатой скале над каменистым бассейном, в котором в незапамятные времена протекал ручей.

Жемчуг ухмыльнулся Лостаре:

— Мы дома.

Он поднял перед собой жуткую голову и обратился к ней:

— Я знаю, что ты меня слышишь, т’лан имасс. Я найду тебе место в развилке дерева для последнего упокоения, если получу ответы на свои вопросы.

Ответ воина прозвучал странным эхом, голос был хриплый и запинающийся.

— Что ты хочешь знать?

Жемчуг улыбнулся:

— Так-то лучше. Прежде всего — твоё имя.

— Олар Шайн, из Логросовых т’лан имассов. Из клана Ибры Голана. Рождённый в год Двуглавой Змеи…

— Олар Шайн, какого Худа ты вообще делал на том Пути? Кого пытался убить?

— Мы не пытались, мы преуспели. Раны смертельны. Тварь умрёт, и мои сородичи погнались за ней, чтобы это засвидетельствовать.

— Тварь? Какая именно?

— Ложный бог. Большего я не знаю. Мне приказали убить её. А теперь найди для меня подходящее место упокоения, смертный.

— Хорошо. Как только найду дерево.

Лостара утёрла пот со лба, затем присела на валун.

— Ему не нужно дерево, Жемчуг, — вздохнула она. — Этот выступ вполне подойдёт.

Коготь развернул отрубленную голову так, чтобы она видела бассейн и пейзаж за ним.

— Это тебя устроит, Олар Шайн?

— Вполне. Скажи мне своё имя и заслужишь мою вечную благодарность.

— Вечную? Это, похоже, не преувеличение, да? Что ж, меня зовут Жемчуг, а моя грозная спутница — Лостара Йил. А теперь давай найдём для тебя надёжное место, хм?

— Твоя доброта неожиданна, Жемчуг.

— Всегда так было, всегда так будет, — отозвался он, разглядывая выступ.

Лостара глядела на своего спутника и удивлялась тому, как точно озвучил её собственные мысли т’лан имасс.

— Жемчуг, ты хоть знаешь, где мы?

Он пожал плечами:

— Давай всё по порядку, девочка. Я был бы благодарен, если бы ты позволила мне насладиться мигом милосердия. Ага! Вот сюда, Олар Шайн!

Лостара прикрыла глаза. Из пепла — в пески. Ну, по крайней мере, дома. Теперь оставалось только найти след малазанки, которая исчезла много месяцев назад.

— Ничего сложного, — прошептала она.

— Ты что-то сказала, девочка?

Она открыла глаза и внимательно посмотрела на него. Коготь присел на корточки и подпирал камнями отрубленную голову воина.

— Ты не знаешь, где мы, да?

Жемчуг улыбнулся:

— А на этот раз, как думаешь, может, стоит прибегнуть к творческому домысливанию?

Мысль об убийстве вновь посетила её. И уже не в первый раз.

Глава тринадцатая

Ничего нового нет в том, чтобы рассматривать Пути Меанас и Рашан как чрезвычайно близкие, родственные. Но разве игры иллюзий и тени — не игры света? На определённом этапе поиск различий между этими двумя Путями теряет смысл. Меанас, Рашан и Тир. Лишь законченные фанатики среди сторонников оных Путей будут это оспаривать. Общим аспектом для всех трёх является двойственность; их игры — игры двусмысленности. Всё — обман, всё — притворство. На этих Путях всё — абсолютно всё — не так, как кажется.

Конораландас.

Предварительный анализ Путей

Пятнадцать сотен воинов пустыни собрались близ южной окраины разрушенного города: белые лошади, похожие на призраков в облаках янтарной пыли, матовый блеск кольчуг и чешуйчатых хауберков под золотистыми телабами. Пять сотен сменных лошадей сопровождали всадников.

Корболо Дом стоял рядом с Ша’ик и Гебориком на обветренном возвышении, что когда-то служило основанием храма или какого-то общественного здания, откуда открывался ясный вид на собравшихся воинов.

Напанский изменник бесстрастно смотрел, как Леоман Кистень подъезжает, чтобы в последний раз переговорить с Избранной. Сам он не намеревался давать никаких лицемерных напутствий, поскольку предпочёл бы, чтобы Леоман вообще не вернулся. А если бы и вернулся, то уж никак не победителем. И хотя покрытое шрамами лицо напанца не выражало ничего, он хорошо знал, что Леоман не тешит себя иллюзиями насчёт чувств, которые Корболо к нему испытывает.

Они были союзниками лишь постольку, поскольку оба служили Ша’ик. Но даже здесь всё было отнюдь не так просто, как могло показаться. Напанец не верил также, что Избранная обманывалась насчёт неприязни и вражды, существовавшей между её полководцами. Её неведение касалось исключительно тех планов, что медленно, постепенно приближали её собственную гибель. В этом Корболо был уверен.

Иначе она начала бы действовать намного раньше.

Леоман осадил коня перед платформой.

— Избранная! Мы выступаем сейчас в поход, и когда вернёмся, принесём тебе известия о малазанской армии. О её расположении. О скорости продвижения…

— Но не об их боевой сноровке, — строго перебила Ша’ик. — Никаких боёв, Леоман. Первая кровь её армии прольётся здесь. От моей руки.

Плотно сжав губы, Леоман кивнул, затем произнёс:

— Племена всё равно будут нападать на них, Избранная. Скорее всего, сразу же в лиге от стен Арэна. Так что кровь уже прольётся, как бы ты ни…

— Я не думаю, что такие мелкие стычки что-то изменят, — ответила Ша’ик. — Эти племена присылают сюда своих воинов — те прибывают ежедневно. Твои силы будут наибольшими, с которыми она может столкнуться, — и мне бы не хотелось этого. Не оспаривай мой приказ снова, Леоман, иначе я запрещу тебе покидать Рараку.

— Как повелишь, Избранная, — процедил Леоман. Взгляд его ярко-голубых глаз остановился на Геборике. — Если тебе что-либо понадобится, старик, разыщи Матока.

Брови Корболо взлетели вверх.

— Ты говоришь странные вещи, — заметила Ша’ик. — Всё-таки Призрачные Руки находится под моей защитой.

— Речь лишь о мелких надобностях, — сказал Леоман, — которые могут тебя отвлечь, Избранная. Тебе нужно готовить своё войско…

— Эту задачу, — вмешался Корболо, — Избранная доверила мне, Леоман.

Воин пустыни только улыбнулся. Затем подобрал поводья.

— Да хранит тебя Вихрь, Избранная.

— И тебя, Леоман.

Вождь поскакал обратно к ожидавшим его всадникам.

Да станут твои кости белыми и легкими как перья, Леоман Кистень.

Корболо повернулся к Ша’ик:

— Он нарушит твой приказ, Избранная.

— Конечно, нарушит.

Напанец моргнул, затем глаза его сузились:

— В таком случае открывать ему стену песка было бы безумием.

Ша’ик обернула, пронзила напанца испытующим взглядом:

— Так, значит, ты боишься армии адъюнкта? Не ты ли снова и снова твердил, насколько превосходными сделал наши силы? По выучке, по свирепости? Не с Войском Однорукого тебе предстоит встретиться, а с толпой трясущихся новобранцев. И даже если они знают, как выстоять в мелких стычках, каковы их шансы против твоих «Живодёров»? Что касается самого адъюнкта… оставь это мне. Таким образом, что бы Леоман и его пятнадцать сотен волков ни сделали, это на самом деле не имеет значения. Или ты теперь пересмотрел свои взгляды, Корболо Дом?

— Конечно же нет, Избранная. Но волкам вроде Леомана место — на привязи.

— На привязи?! Ты, наверное, хотел сказать «на том свете». И не «волкам», а «бешеным псам». Что ж, тот свет его пока не дождётся, и если Леоман и впрямь бешеный пёс, то не лучше ли послать его против адъюнкта?

— В этом ты мудрее меня, Избранная.

Призрачные Руки фыркнул при этих словах, и даже Ша’ик улыбнулась. Кровь внезапно прилила к лицу Корболо.

— Фебрил ждёт в твоём шатре, — сказала Ша’ик. — И уже злится на твоё опоздание, Корболо Дом. У тебя нет нужды больше здесь задерживаться.

Из огня да в полымя. У него отнялся голос, и когда Избранная отпустила напанца взмахом руки, он чуть не отшатнулся. Спустя мгновение Корболо вновь взял себя в руки:

— В таком случае, мне лучше выяснить, чего хочет Фебрил.

— Несомненно, он считает это важным, — пробормотала Ша’ик. — Думаю, таков распространённый недостаток стареющих мужчин — уязвимое чувство собственной важности. Советую тебе успокоить его, Корболо Дом, и тем самым умерить стук его взволнованного сердца.

— Дельный совет, Избранная, — отдав честь, Корболо шагнул к лестнице, ведущей вниз с платформы.

Когда шаги напанца за спиной стихли, Геборик вздохнул:

— Несчастный ублюдок вконец ошеломлён. Ты что, хочешь вызвать у них панику и тем заставить действовать? Теперь, когда ушёл Леоман? И Тоблакай? Кому из оставшихся можно доверять, девочка?

— Доверять? Думаешь, я доверяю хоть кому-то, кроме себя самой, Геборик? О, возможно, Ша’ик Старшая питала доверие… к Леоману и Тоблакаю. Но когда они глядят на меня, они видят самозванку, — я чувствую это очень ясно, так что не пытайся убедить меня в обратном.

— А как же я? — спросил Геборик.

— А, Призрачные Руки, вот мы и добрались до сути, верно? Хорошо, я скажу прямо. Не уходи. Не покидай меня, Геборик. Только не теперь. То, что преследует тебя, может подождать до завершения предстоящей битвы. Когда она закончится, я распространю власть Вихрь до самого берега Отатаралового острова. Через этот Путь твоё путешествие пройдёт практически без усилий. В противном случае, несговорчивый старик, я боюсь, что ты не переживёшь это долгое, очень долгое странствие.

Геборик вгляделся в неё, хотя вопреки всем усилиям фигура в белой телабе не перестала быть размытым пятном для его глаз.

— Есть ли хоть что-то, чего ты не знаешь, девочка?

— Увы, подозреваю, что очень многого. К примеру, Л’орик. Вот настоящая тайна. Он, похоже, способен отразить даже Старшую магию Вихрь, ускользает от всех моих усилий распознать его душу. Но при этом, думаю, он многое открыл тебе.

— Это не моя тайна, Избранная. Извини. Л’орик тебе не враг — это всё, что я могу сказать.

— Что ж, это значит для меня больше, чем ты, возможно, догадываешься. Л’орик мне не враг. Значит ли это, что он мой союзник?

Геборик не ответил.

Через мгновение Ша’ик вздохнула:

— Хорошо. Значит, он остаётся тайной, по большей части. Что ты мне можешь сказать о Бидиталовых исследованиях его старого Пути? Рашана?

Старик вскинул голову:

— Что ж, ответ на это, Избранная, частично зависит от твоего собственного знания. О Пути богини — твоём Старшем Пути, фрагментом которого является Вихрь.

— Куральд Эмурланн.

Геборик кивнул:

— Верно. Что ты знаешь о событиях, из-за которых он распался на части?

— Немногое, за исключением того, что его подлинные хозяева прекратили существовать, сделав его таким образом уязвимым. Так или иначе, вот важный факт: Вихрь — самый большой из всех фрагментов в этом мире. И его сила растёт. Бидитал видит себя его первым — даже не Высшим — Верховным жрецом. Чего он не в состоянии понять, так это того, что пост этот занят. Это я — Верховная жрица. Я — Избранная. Я — единственное смертное воплощение богини Вихря. Бидитал же хотел бы завернуть Рашан в Вихрь или, наоборот, использовать Вихрь, чтобы очистить Владения Тени от самозваных правителей. — Она сделала паузу и, как ощутил Геборик, поёжилась. — Эти правители когда-то повелевали Малазанской империей. Так вот. Мы все здесь готовимся к уникальному противоборству. Однако личные ожидания каждого из нас, связанные с этой битвой, не в ладу друг с другом. И значит, до́лжно принудить все эти разрозненные мотивы слиться в едином, взаимном и триумфальном в итоге действии.

— Это, — выдохнул Геборик, — нелёгкая задача, девочка.

— И потому ты мне нужен, Призрачные Руки. Мне нужны тайны, которыми ты владеешь…

— О Л’орике я ничего сказать не могу…

— Не эта тайна, старик, нет. Тайна, которая мне нужна, касается твоих рук.

Он встрепенулся:

— Моих рук?

— Нефритовый гигант, которого ты коснулся, — он превозмогает отатарал. Разрушает его. Мне нужно понять как. Мне нужно средство против отатарала, Геборик.

— Но, Ша’ик, Путь Куральд Эмурланн — Старший. Меч адъюнкта…

— Уничтожит преимущество, которое мне дают мои Высшие маги. Подумай! Она знает, что неспособна свести на нет Богиню с помощью своего меча… так что не станет и пытаться! Нет, вместо этого она обратится против моих Высших магов. Устранит их с поля. Чтобы оставить меня в одиночестве…

— Но если она не может победить Вихрь, какое это имеет значение?

— Потому что Вихрь, в свою очередь, не может победить её!

Геборик молчал. Он не слышал о таком раньше, но после краткого размышления всё встало на свои места. Куральд Эмурланн, хоть и Старший Путь, но при этом разделён на части. Ослабленный, пронизанный насквозь Рашаном, этот Путь и вправду уязвим для действия отатарала. Сила меча адъюнкта и сила богини Вихря могли фактически нейтрализовать друг друга.

И оставить исход битвы в руках армий. А вот здесь отатарал мог пробиться сквозь чары Высших магов. Оставив, в свою очередь, всё Корболо Дому. И Корболо знает об этом, и у него есть собственные амбиции. Боги, ну и дела, девочка.

— Увы, Избранная, — пробормотал он, — я не могу тебе помочь, ибо не знаю, почему отатарал во мне не действует. Но с другой стороны, хочу предупредить. Сила нефритового гиганта не из тех, которыми удастся манипулировать. Ни мне, ни тебе. Если Богиня стремится захватить её, она не просто пострадает от этой попытки, — с большой вероятностью она будет уничтожена.

— Значит, мы должны стяжать это знание, не ожидая благоприятного случая.

— И как, во имя Худа, ты предлагаешь это сделать?

— Я думала, ты мне скажешь, Геборик.

Я?

— Тогда мы пропали. У меня нет власти над этой чужеродной силой. Я вообще её не понимаю!

— Возможно, пока не понимаешь, — ответила она с леденящей уверенностью в голосе, — но приближаешься к пониманию, Геборик. Каждый раз, когда пьёшь чай из хен’бары.

Чай? Тот, что ты дала мне, чтобы я смог бежать от своих ночных кошмаров? Сказала, мол, выудила это из познаний Ша’ик Старшей о пустыне. Дар сострадания, как я подумал. Дар… Он почувствовал, как что-то рушится внутри. Крепость в пустыне моего сердца, я должен был знать, что крепость эта — из песка.

Он отвернулся, утратил всякое чувство под покровами слепоты. Оглох для внешнего мира, для всего, что говорила сейчас Ша’ик, для жестокого жара солнца над головой.

Остаться?

Он чувствовал, что уже не способен уйти.

Цепи. Она создала для меня дом цепей…

Фелисин Младшая подошла к краю ямы и заглянула вниз. Солнце уже не достигало дна, так что внизу оставалась лишь тьма. Там не мерцал свет очага, значит, никто не решился поселиться в жилище Леомана.

Скребущийся звук поблизости заставил её обернуться. Бывший работорговец вполз в поле её зрения из-за основания стены. Его обожжённую солнцем кожу покрывала корка пыли и экскрементов, обрубки на концах рук и ног сочились жёлтой матовой жидкостью. Первые признаки проказы изуродовали локтевые и коленные суставы. Взгляд воспалённых глаз остановился на Фелисин, и калека мрачно улыбнулся:

— Ах, дитя. Узри своего покорного слугу. Воин Матока…

— Что ты знаешь об этом? — настойчиво спросила она.

Улыбка стала шире:

— Я принёс весть. Узри своего покорного слугу. Покорного слугу для всех. Я потерял имя, ты знала об этом? Я раньше знал, но он сбежал от меня. Мой разум. Но я делаю, что велят. Я принёс весть. Воин Матока. Он не сможет встретить тебя здесь. Хочет, чтобы его не видели. Понимаешь? Там, за площадью, в подземных руинах. Он ждёт.

Ладно, подумала она, в секретности есть смысл. Бегство из лагеря требовало её, хотя если за кем-то и следили, то уж скорее за Гебориком Призрачными Руками. И он скрылся в своём шатре несколько дней назад, отказался принимать посетителей. Но всё равно она оценила предосторожность Матоки.

Хоть и не знала, что Тоблакаев работорговец принимал участие в их тайном сговоре.

— В подземном храме?

— Да, там. Узри своего покорного слугу. Иди. Он ждёт.

Она двинулась через выложенную камнем площадь. Сотни лагерных обездоленных осели здесь, под пальмовыми навесами, не стремясь поддерживать чистоту, — пространство кругом провоняло мочой и калом, потоки нечистот беспорядочно струились по камням. Сухой кашель, невнятные мольбы и благословения следовали за девушкой, пока она шла к развалинам.

Остатки стен храма поднимались до высоты бедра, внутри крутые каменные ступени уводили вниз на подземный этаж. Солнце уже опустилось так, что нижнее помещение скрывала тьма.

Фелисин остановилась на верхней ступеньке и всмотрелась вниз, пытаясь разглядеть то, что скрывал мрак.

— Ты здесь? — позвала она.

Слабый звук с дальнего конца лестницы. Неясное движение.

Она спустилась.

Песчаный пол был всё ещё тёплым. Ступая на ощупь, она медленно двинулась вперёд.

Оставив стену в десяти шагах позади, она наконец смогла его различить. Воин сидел, прислонившись спиной к камню. Тускло блестел шлем, чешуйчатый панцирь закрывал грудь.

— Нам бы дождаться ночи, — сказала Фелисин, приближаясь. — Затем пробраться к шатру Призрачных Рук. Время пришло — он не может больше прятаться. Как твоё имя?

Ответа не было.

Что-то чёрное, удушающее взметнулось и зажало ей рот, вздёрнуло Фелисин в воздух. Чернота, словно змея, обтекала её, связывая руки и опутывая колотящиеся ноги. Мгновением позже она повисла без движения на небольшой высоте над песчаным полом.

Кончик узловатого пальца легонько коснулся её щеки, и глаза девушки расширились, когда голос зашептал ей в ухо:

— Сладчайшее дитя. Увы, свирепый воин Матока не так давно испытал ласку Рашана. Теперь же здесь только я. Только смиренный Бидитал остался, чтобы приветствовать тебя. Чтобы испить все удовольствия из твоего драгоценного тела, не оставив ничего, кроме горечи, кроме внутреннего омертвения. Так надо, понимаешь? — Его морщинистые руки поглаживали, тискали, щипали, обшаривали её. — Я не получаю сомнительного удовольствия от того, что должен сделать. Дочерей Вихря нужно выхолостить, дитя, чтобы сделать их совершенным отражением самой богини, — о, ты не знала об этом, верно? Богиня не может творить. Лишь разрушать. В этом, несомненно, источник её ярости. То же должно случиться с её детьми. Это мой долг. Моё бремя. Тебе остаётся лишь покориться.

Покориться. Много времени прошло с той поры, как она в последний раз покорялась, поддавалась, теряя всё то, что было в ней. С той поры, как она позволяла тьме поглотить всё, чем была. В те годы она не осознавала значения лишений, ибо не было ничего, что могло бы составить контраст нищете, голоду и унижениям.

Но всё изменилось. Под крылом Ша’ик она открыла для себя понятие неприкосновенности.

И именно это понятие Бидитал стремился сейчас уничтожить.

Лёжа на верхней площадке лестницы, существо, бывшее некогда работорговцем в Генабакисе, улыбалось словам Бидитала. Затем его улыбка стала шире от приглушённых криков снизу.

Любимое дитя Карсы Орлонга попало в руки старому извращенцу. И всё, что он с ней сделает, уже никак не поправишь.

Старый извращенец был любезен, предлагая свои дары.

Не просто возвратить ему руки и ноги, но и отомстить теблору. Он вновь сможет обрести своё имя. Знал, что сможет. Когда это случится, сумятица в голове исчезнет, часы слепого ужаса уйдут в прошлое, и побои от рук тех, других, на площади, прекратятся. Так будет, ибо он сам станет их господином.

Они поплатятся за то, что сделали. Все поплатятся. Сразу же, как только он вновь найдёт своё имя.

Теперь снизу доносился плач. Смех самого отчаяния — прерывистые взвизги.

Эта девчонка не посмотрит больше на него с отвращением. Как она сможет? Она теперь такая же, как он сам. Хороший урок. Преподанный с жестокостью — даже работорговец способен был понять это, способен в конце концов представить и содрогнуться от картин, вызванных собственным воображением. Но всё равно урок был хорош.

Пора уходить — снизу приближались шаги. Он скользнул обратно на дневной свет, и звук потревоженных им гравия, черепков и песка странным образом напоминал шорох цепей. Цепей, которые волочились за ним.

Хотя никто этого и не видел, странное свечение залило шатёр Л’орика вскоре после полудня. Всего мгновение, потом же всё снова стало по-прежнему.

И теперь, когда наступили сумерки, вторая вспышка света коротко расцвела и погасла, вновь никем не замеченная.

Шатаясь, Высший маг вошёл через наскоро сотворённые врата Пути. Он весь вымок в крови. Проковылял со своей ношей по покрытому шкурами полу, затем рухнул на колени, обняв изуродованного зверя, погладил покрасневшей от крови свободной рукой густую спутанную шерсть.

Создание уже перестало скулить от боли. И хорошо, поскольку каждый его негромкий стон вновь и вновь разрывал Л’орику сердце.

Высший маг медленно опустил голову, наконец дав волю скорби, которую вынужденно сдерживал во время отчаянных, бесплодных попыток спасти древнего демона. Он был преисполнен отвращения к самому себе и проклинал свою беспечность. Слишком долго они пробыли в разлуке, слишком долго жили так, словно другие миры не таили для них опасности.

И теперь его фамильяр был мёртв, а такая же мертвенность внутри мага казалась безбрежной. И всё росла, пожирая его душу, как болезнь — здоровую плоть. Он обессилел, ибо его гнев иссяк.

Л’орик погладил зверя по покрытой запёкшейся кровью морде, снова удивляясь тому, как её безобразие — теперь столь спокойное и утратившее выражение боли — всё-таки может открывать в нём бездонный источник любви.

— Ах, друг мой, мы были более близки, чем каждый из нас понимал. Нет… ты понимал, правда? И потому в твоих глазах стояла вечная печаль, которую я видел, но предпочитал не замечать всякий раз, когда посещал тебя. Я был так уверен в нашем обмане, понимаешь? Так убеждён, что мы можем продолжать жить, незамеченные, сохраняя иллюзию, будто наш отец всё ещё с нами. Я…

Он поник, не в силах говорить дальше.

Виноват был он, и только он. Это он застрял здесь, ввязавшись в ничтожные игры, когда мог бы прикрыть спину своему фамильяру — так же, как тот защищал хозяина век за веком.

О, даже так всё висело на волоске: одним т’лан имассом меньше, и всё могло сложиться иначе… нет, Л’орик, теперь ты лжешь самому себе. Первый же удар топора всё решил, нанёс смертельную рану. О, не было в тебе слабости, любовь моя, и владелец этого каменного топора дорого заплатил за засаду. Знай же, мой друг, что останки второго я разбросал средь огней. Только предводитель клана сумел сбежать от меня. Но я выслежу его. Клянусь.

Только не сейчас. Он заставил себя мыслить ясно, пока вес фамильяра, лежавшего у него на коленях, медленно уменьшался, — угасала сама сущность зверя. Куральд Тирллан сейчас был незащищён. Каким образом т’лан имассы умудрились проникнуть на Путь, оставалось тайной, но они сделали это и исполнили задуманное со своей легендарной жестокостью.

Ощутят ли его смерть лиосаны? Наверное, сначала лишь сенешали. Расскажут ли они другим? Нет, если хотя бы на мгновение остановятся и подумают об этом. Конечно, они всё время были жертвами обмана. Осрик скрылся — их бог исчез, — и Куральд Тирллан оказался открыт для захватчиков. В конце концов сенешали догадались бы, что если бы за силой, которая отвечает на их молитвы, на самом деле стоял Осрик, то троих т’лан имассов не хватило бы — и близко не хватило бы. Отца моего можно описать многими словами, но слабым не назовёшь.

Увядшее до размеров птицы существо, бывшее его фамильяром, соскользнуло на пол шатра. Л’орик посмотрел на него, затем обхватил себя руками. Мне нужна… мне нужна помощь. От соратников отца. Кто бы… Аномандр Рейк? Нет. Он соратник, да, при случае, но никоим образом не друг Осрика. Госпожа Зависть? Боги, нет! Каладан Бруд… но он несёт теперь собственное бремя. Значит, остаётся только она…

Л’орик закрыл глаза и воззвал к Королеве Грёз:

— Твоим истинным именем, Т’рисс, я желаю говорить с тобой. Во имя отца моего, Осрика, услышь молитву мою…

Картина медленно возникла в его разуме — место ему незнакомое. Парк с высокими стенами и круглым бассейном в центре. Под сенью буйной растительности стояли мраморные скамьи. Плиты вокруг бассейна покрывал тонким слоем мелкий белый песок.

Он оказался около бассейна, глядя вниз на зеркальную гладь.

Где в чернильной тьме плавали звёзды.

— А ведь похож.

Он обернулся на журчащий голос и увидел женщину, сидевшую на краю бассейна. На вид ей было не больше двадцати. Золотисто-рыжие длинные волосы, бледное треугольное лицо, светло-серые глаза. Она не смотрела на него; вместо этого её томный взгляд скользил по чистой поверхности воды.

— Хотя, — добавила она со слабой улыбкой, — ты хорошо постарался, чтобы скрыть свой облик лиосана.

— Мы искусны в таких вещах, Королева Грёз.

Женщина кивнула, по-прежнему избегая встречаться с ним глазами:

— Как и все тисте. Аномандр как-то провёл два века в личине королевского телохранителя… человека. Так же, как и ты.

— Госпожа, — сказал Л’орик, — мой отец…

— Спит. Мы все давно сделали свой выбор, Л’орик. За спинами у нас далеко протянулись исхоженные тропы. Горький трагизм кроется в том, чтобы попытаться пройти по ним вновь. Но тем из нас, кто по-прежнему… бодрствует, похоже, не остаётся ничего другого. Бесконечно проходить путь заново, но каждый шаг, сделанный нами, направлен вперёд, ибо путь сам по себе замкнулся в кольцо. Однако — и вот истинный трагизм — знание об этом не замедляет наших шагов.

— «Дурни лупоглазые», как говорят малазанцы…

— Грубовато, но достаточно точно, — отвечала она, опуская длиннопалую руку в воду.

Л’орик смотрел, как её ладонь погружается в бассейн, но заволновался, похоже, пейзаж вокруг: слабое завихрение, намёк на рябь.

— Королева, Куральд Тирллан утратил своего защитника.

— Да. Телланн и Тир всегда были близко, а теперь оказались ближе, чем всегда.

Странная реплика… но её можно обдумать позже.

— Я не смогу защитить его в одиночку…

— Да, не сможешь. Твоя собственная дорога скоро станет опасной, Л’орик. И вот ты явился ко мне в надежде, что я найду подходящего… защитника.

— Да.

— Отчаяние принуждает тебя доверять там… где доверие не было заслужено…

— Ты была моему отцу другом!

— Другом? Л’орик, мы были слишком могущественны, чтобы знать, что такое дружба. Наши дела — слишком жестоки. Мы воевали с самим хаосом и — подчас — друг с другом. Мы сражались за то, чтобы придать форму всему, что возникнет после. И некоторые из нас проиграли эту битву. Не пойми неправильно, я не питала глубокой вражды к твоему отцу. Скорее, он был непостижим, как и все мы, — потрясение, вот что объединяло нас; похоже, это единственная вещь, которую мы с ним разделяли.

— Значит, ты не поможешь?

— Я так не сказала.

Он ждал.

Женщина продолжала держать ладонь под безмятежной поверхностью бассейна, но подняла голову и встретила взгляд Л’орика.

— Потребуется некоторое время, — пробормотала она. — Нынешняя… уязвимость… будет существовать в течение этого срока. У меня есть некий замысел, но до воплощения его ещё далеко. К тому же не думаю, что мой выбор тебя порадует. Тем временем…

— Да?

Она пожала плечами:

— Будем надеяться, что всех, кого эта слабость могла бы заинтересовать, вовремя отвлекут другие дела.

Он увидел, как внезапно переменилось выражение её лица, и когда Королева Грёз заговорила вновь, её голос звучал резко:

— Вернись в свой мир, Л’орик! Ещё один круг замкнулся — и замкнулся ужасно.

Она вынула ладонь из бассейна.

Л’орик тихо ахнул.

Ладонь покрывала кровь.

Его глаза резко раскрылись. Он снова стоял на коленях в своём шатре. Наступила ночь, и снаружи доносились приглушенные, мирные звуки; город приступил к вечерней трапезе. Однако Высший маг знал, что случилось нечто ужасное. Он замер неподвижно, прощупывая чарами окрестности. Его чары — столь ослабевшие, столь неверные…

— Нижние боги!

Водоворот насилия, закрученный в самом себе, распространяющий волны агонии… Фигура, маленькая, свернувшаяся, в разрезанной, пропитаннойкровью одежде, ползёт сквозь темноту.

Л’орик вскочил на ноги, замотал головой от муки.

Затем вылетел наружу и внезапно сорвался на бег.

Он нашёл её след, окровавленную тропу в песке и пыли, ведущую прочь от развалин, в окаменевший лес. Прямо — он интуитивно это понял — к священной поляне, которую устроил там Тоблакай.

Но там она не найдёт помощи. Лишь очередное обиталище ложных богов. Да и сам Тоблакай ушёл, чтобы скрестить клинки со своей собственной судьбой.

Но она не способна мыслить ясно. Лишь боль ведёт её; жгучий инстинкт бегства гонит её прочь… Ползёт, как всякое умирающее создание.

Он увидел её на краю поляны, маленькую, перепачканную, мучительно ползущую вперёд.

Л’орик нагнал её, положил руку на затылок, на спутанные от пота волосы. Девушка вздрогнула и пронзительно завизжала, её ногти вцепились ему в руку.

— Фелисин! Он ушёл! Это Л’орик. Ты со мной, в безопасности. Теперь в безопасности…

Но она всё пыталась уползти.

— Я позову Ша’ик…

— Нет! — закричала она, сворачиваясь клубком на песке. — Нет! Он нужен ей! Он всё ещё нужен ей!

Её слова звучали смазанно из-за прокушенных губ, но всё же оставались понятными.

Л’орик отшатнулся, поражённый тихим ужасом. Значит, она — не просто раненое существо. Её разум достаточно ясен, чтобы взвешивать, просчитывать, отказаться от себя…

— Она узнает, девочка, — не может не узнать.

— Нет! Не узнает, если ты мне поможешь. Помоги мне, Л’орик. Именно ты — даже не Геборик. Он попытается убить Бидитала, а это не должно случиться.

— Геборик? Это я хочу убить Бидитала!

— Ты не должен. Не сможешь. У него есть сила…

Он заметил, как дрожь пробежала по её телу при этих словах.

Л’орик заколебался, затем сказал:

— У меня есть лечебные мази, эликсиры… но тебе нужно будет скрыться на время.

— Здесь, в храме Тоблакая. Здесь, Л’орик.

— Я принесу воды. И палатку.

— Да!

Гнев, горевший в нём, сжался в раскалённое добела ядро. Л’орик боролся, чтобы обуздать этот гнев, его решимость время от времени ослабевала из-за сомнений в том, что он поступает правильно. Это было… чудовищно. За это полагалась расплата. Обязательно полагалась расплата.

Что ещё более чудовищно, понял он с ужасом, все знали, что такое возможно. Мы знали, что он желает её. И всё равно ничего не сделали.

Геборик неподвижно лежал в темноте. Он слабо ощущал голод и жажду, но даже эти чувства оставались отстранёнными. Чай из хен’бары в достаточных дозах заглушал телесные потребности. Точнее, приглушал, как обнаружил Геборик.

Разум его плавал, словно в волнах моря, и казалось, это будет продолжаться вечно. Он ждал, всё ещё ждал. Ша’ик взыскивала истин. Она получит их. И тогда он покончит, покончит с ней.

А также, возможно, покончит с жизнью.

Да будет так. Он стал старше, чем даже сам ожидал, и эти дополнительные недели и месяцы не дали ему ничего, что было бы достойно усилий. Он обрёк своего бога на смерть, и теперь Фэнер не явится поприветствовать его, когда Геборик наконец освободится от плоти и крови. Да и Худ тоже — если уж об этом зашла речь.

Не похоже, что он вообще проснётся, — Геборик выпил гораздо больше чаю, чем обычно пил раньше, и выпил его свежезаваренным, когда тот был особенно действенным. И теперь старик плавал в тёмном море, незримая жидкость согревала кожу, слегка поддерживала его, текла через грудь, руки и ноги, омывала лицо.

Нефритовый гигант был рад принять его самого, его душу и всё, что осталось от смертных дней Геборика. Старые дары сверхъестественных видений давно исчезли, видения тайн, скрытых от многих глаз, — тайн древности, тайн истории — давно ушли. Он был стар. Он был слеп.

Вода плеснула ему в лицо.

И он ощутил, как соскальзывает вниз, — посреди моря звёзд в черноте, которая была неожиданно прозрачной и ясной. В том, что казалось большим пространством, плавали менее яркие сферы, собираясь вокруг пламенеющих звёзд, и понимание ударило его, будто молотом. Звёзды, они как солнце. Каждая звезда. И эти сферы — суть миры, владения, все разные, но при этом подобные.

Бездна оказалась совсем не такой пустой, как он привык верить. Но… где живут боги? Эти миры — Пути? Или Пути — попросту проходы, что их соединяют?

Новый объект возник перед его глазами, проплыв вблизи. Мерцающий тусклым зелёным светом, обездвиженный и при этом странно искривлённый: торс изогнут, словно пойман в движении поворота. Нагое тело вращалось вокруг своей оси; свет звёзд играл на его нефритовой поверхности, точно капельки дождя.

И за ним другой, сломанный — нога и рука отбиты начисто, но при этом следуют за остальным телом в его безмолвном, почти мирном плавании сквозь пустоту.

За ним ещё один.

Первый гигант колесом прокатился неподалёку от Геборика, и тот почувствовал, что мог бы просто протянуть руку и коснуться поверхности, когда гигант проплывал мимо; но Геборик знал, что на самом деле гигант слишком далеко, чтобы его можно было потрогать. Лицо гиганта появилось в поле зрения. Слишком совершенное для человека, глаза открыты, их выражение чересчур двусмысленное, чтобы его можно было прочесть, хотя Геборику казалось, он уловил в них смирение.

Теперь их было множество, все появлялись из какой-то одинокой точки в чернильных глубинах. Каждый в неповторимой позе; некоторые столь разбиты, что казались лишь роем фрагментов и осколков, другие же — совершенно целые. Плыли из темноты. Целое воинство.

Но безоружное. Нагое и, по виду, бесполое. Присущее им совершенство — их пропорции, безупречная внешность — подсказали бывшему жрецу, что гиганты никогда не были живыми. Они были изваяниями, статуями, хотя среди них и не было ни одного, схожего с другим позой или выражением лица.

Потрясённый, Геборик глядел, как они, вращаясь, проплывают мимо. Ему пришла в голову мысль повернуться и посмотреть, не стекаются ли они к какой-то другой точке далеко позади, как если бы он лежал около вечной реки из зелёного камня.

Чтобы двинуться самому, ему почти не пришлось прилагать усилий.

Повернувшись, он увидел…

…и закричал.

Крик вышел беззвучным.

Огромная — невозможно огромная — рдеющая рана прореза́ла черноту, пламя, как гной, текло вдоль её рваных краёв. Серые спирали вихрей хаоса вырывались из неё острыми завитками.

И гиганты падали в её зев. Один за другим. Чтобы исчезнуть. Это откровение переполнило его разум.

Вот так Увечного бога занесло в наш мир. Через этот… этот ужасный порез. И гиганты… последовали за ним. Как войско за командиром.

Или как войско преследователей.

Неужели все нефритовые гиганты появляются в его собственном мире? Это казалось невозможным. В таком случае они присутствовали бы в бесчисленных местах. Присутствовали бы неизбежно и зримо. Нет, рана была громадна, гиганты уменьшались до размеров пятнышка, прежде чем достигали её голодного провала. Раны, подобные этой, способны поглотить тысячи миров. Десятки, сотни тысяч.

Возможно, всё, чему он стал свидетелем, было просто галлюцинацией, порождением горячки, вызванной хен’барой.

Но ясность была почти болезненной, видение столь жестоко… странным… что Геборик верил в его подлинность или, по крайней мере, считал порождением собственного разума, образами, которые мог понять, — статуи и раны, вихри и кровотечение, вечное море звёзд и миров…

Сосредоточившись на миг, он снова обернулся. Лицом к этому бесконечному движению.

И поплыл к ближайшему гиганту.

Тот состоял только из торса и головы, его отсечённые конечности вращались позади.

Громада скоро воздвиглась перед ним, слишком быстрая, слишком огромная. Геборика охватила внезапная паника. Он мог заглянуть внутрь этого тела, как если бы мир внутри нефрита был соразмерен его собственному миру.

Фигуры. Тела, такие же, как у него. Люди, тысячи тысяч, все пойманы внутри статуи. Пойманы… и кричат. Лица перекошены от ужаса.

Всё множество этих лиц внезапно обратилось к нему. Рты распахнулись в немом крике — предостережения ли, голода, страха — сказать было невозможно. Если они и кричали, звук не долетал до него.

Геборик ответил им собственным беззвучным криком и отчаянно бросился в сторону, прочь с пути статуи. Ибо теперь ему казалось, что он понимает: все они были пленниками, пойманными в ловушку каменной плоти, охваченными некой неведомой мукой.

Затем он оказался позади, взвихрённый след полёта сломанной статуи увлёк его. Вертясь в пустоте, Геборик уловил ещё одну нефритовую вспышку, прямо перед собой.

Рука.

Палец обрушился вниз, словно нанося удар.

Старик заорал, когда удар настиг его.

Но не почувствовал прикосновения: чернота попросту исчезла, и море стало изумрудно-зелёным, холодным, как сама смерть.

Геборик очутился посреди толпы корчащихся, воющих фигур.

Звук был оглушающим. Пошевелиться было невозможно — его руки и ноги оказались зажаты телами соседей. Он был не в состоянии вздохнуть.

Пленник.

Голоса ревели в его черепе. Слишком многочисленные, они кричали на языках, которые он не мог не то что понять, но и просто распознать. Словно штормовые волны, бьющиеся о берег, звук молотом колотился в нём, вздымаясь и опадая, ритм ускорялся, а слабое зелёное свечение начинали пронизывать красные пятна. Геборик не мог обернуться, но ему это было не нужно, чтобы понять: остаются мгновения до того, как рана поглотит их всех.

Затем сквозь грохот протянулась нить слов, близкая, как если бы шёпот звучал в его ухе, и он понял их.

— Ты пришёл оттуда. Что мы найдём там, Безрукий? Что лежит за разрезом?

Заговорил другой голос, громче и повелительнее:

— Какой бог сейчас владеет твоими руками, старик? Скажи мне! Даже их призраков нет здесь, — кто тебя за них держит? Скажи!

— Здесь нет богов, — вмешался третий голос, на сей раз женский.

— Это ты так говоришь! — донёсся другой, наполненный злобой. — В твоём пустом, бесплодном, жалком мире!

— Боги суть порождение веры, а вера мертва. Мы убили её своим могучим интеллектом. Вы же были слишком примитивны…

— Убивать богов нетрудно. Это легчайшее из всех убийств. Однако это не мера интеллекта. И даже не мера цивилизации. Воистину, безразличие, с которым наносятся такие смертельные удары, сама по себе есть форма невежества.

— Скорее беспамятства. В конце концов, боги не так и важны; превзойти себя, выйти за пределы себя самого — вот что придаёт смертному достоинство…

— Склонить колени перед Порядком? Ты слепая дура…

— Порядок? Я говорю о сострадании…

— Отлично, продолжай! Выйди за пределы, Леандрис! Или нет, даже лучше, — просто выйди вон.

— Лишь новоприбывший способен на это, Касса. И ему лучше поторопиться.

Изогнувшись, Геборик сумел взглянуть вниз и мельком увидел своё левое предплечье, запястье, кисть, — которой не было. Бог. Бог забрал их. Я был слеп, не видя этого, — меня ослепили призрачные руки нефрита…

Он вскинул голову, когда крики и вопли внезапно достигли пика, оглушающие, умопомрачительные. Мир стал красным, кроваво-алым…

Что-то потянуло его за руки. Сильно. Раз. Другой.

Темнота.

Геборик открыл глаза. Увидел над собой бесцветную парусину шатра. Вдохнул холодный воздух.

Почти нечеловеческий звук вырвался у него из горла, и Геборик перевернулся на бок под одеялами, свернувшись в клубок. Дрожь пробежала по его телу.

Бог. Бог нашёл меня.

Но какой бог?

Стояла ночь. До рассвета, наверное, оставался всего один колокол. Лагерь снаружи безмолвствовал, если не считать отдалённого, печального воя пустынных волков.

Немного погодя Геборик зашевелился вновь. Огонь кизяков погас. Ни одна лампа не горела. Он откинул одеяла, медленно сел.

И уставился на свои руки, отказываясь верить глазам.

Они остались призрачными, но отатарал исчез. Сила нефрита осталась, глухо пульсируя. Но теперь рубцы черноты пронизывали её. Точно языки жидкого огня, полосы охватывали тыльную часть его кистей и тянулись вверх, изгибаясь там, где карабкались по предплечьям.

Форма его татуировок изменилась.

И в этой глубочайшей темноте он видел. Нечеловечески остро, каждую мелкую деталь, словно на дворе стоял день.

Он повернул голову на звук и движение, но то был просто ризан, который лёгко, словно лист, сел на крышу шатра.

Ризан? На крыше шатра?

Желудок Геборика заурчал от внезапного голода.

Старик снова взглянул на свои татуировки. Я обрёл нового бога. Хоть и не искал его. И я даже знаю кого. И чего.

Горечь наполнила его.

— Тебе нужен был Дестриант, Трич? И ты просто взял… первого попавшегося. Вырвал из его собственной жизни. Признаю, той жизни оставалось немного, но она принадлежала мне. Это так-то ты набираешь последователей? Слуг? Во имя Бездны, Трич, тебе ещё нужно многое узнать о смертных.

Гнев исчез. В конце концов, это был дар. Нечто вроде обмена. Он больше не был слеп. Даже более того, он слышал звуки, которые издавали спящие люди в соседних шатрах и юртах.

И ещё, в почти неподвижном воздухе, слабо… пахло… насилием. Но отдалённо. Кровь пролилась в ночи, некоторое время тому. Какая-то бытовая ссора, наверное. Нужно было научиться отсеивать многое из того, что приносят возродившиеся чувства.

Геборик тихонько заворчал и нахмурился:

— Ладно, Трич. Похоже, нам обоим есть чему поучиться. Но сначала… чего-то поесть. И выпить.

Когда он встал с лежанки, движение получилось странно текучим; и лишь через некоторое время Геборик всё же заметил отсутствие боли, колик и тупой пульсации в суставах.

Он был слишком занят, набивая желудок.

Забыв о тайнах нефритовых гигантов, о заключённых в них бесчисленных душах, о рваной ране в Бездне.

Забыв также о слабо пахнущей кровью дрожи отдалённого насилия.

Расцвет одних чувств волей-неволей отдалил его от прочих. Так что Геборик оставался в блаженном неведении даже о собственной новообретённой сосредоточенности на чём-то одном. Две известные ему истины уже некоторое время не беспокоили его.

Нет даров безоплатных.

И природа всегда стремится к равновесию. Но равновесие — это не просто понятие. Выравнивание нельзя обрести в физическом мире. Намного более мрачное уравновешивание происходит… между прошлым и настоящим.

Веки Фелисин Младшей дрогнули и открылись. Она спала, но после пробуждения обнаружила, что боль никуда не делась, и ужас от того, что он с ней сделал, также остался, хотя и сделался странно холодным в её сознании.

В её ограниченном близостью песка поле зрения, прямо напротив лица, скользнула змея. Затем девушка догадалась, что́ её разбудило, — змеи ползали по её телу. Множество змей.

Поляна Тоблакая. Теперь она вспомнила. Она приползла сюда. И Л’орик нашёл её — только затем, чтобы снова уйти. За лекарствами, водой, постелью и палаткой. Он ещё не вернулся.

Если не считать шороха змей, на поляне было тихо. Ветви деревьев не шевелились в этом лесу. У него не было листьев, которые могли бы шелестеть на слабом холодном ветру. Засохшая в складках кожи кровь обожгла огнём, когда девушка медленно села. Острая боль полыхала внизу живота, и свежая рана там, где он срезал плоть — между ног, — отчаянно горела.

«Я установлю сей ритуал среди нашего народа, дитя, — установлю, когда сделаюсь Верховным жрецом Вихря. Все девочки познают его в моём, созданном заново мире. Боль пройдёт. Всякое ощущение пройдёт. Ты перестанешь ощущать, ибо удовольствие не подобает миру смертных. Удовольствие есть темнейший путь, ибо оно ведёт к утрате выдержки. И мы не должны допускать этого. Не должны позволять этого нашим женщинам. Теперь ты присоединишься к остальным, тем, кого я уже исправил…»

Затем появились две девушки, которые принесли режущие инструменты. Они бормотали ей слова ободрения и приветствия. Вновь и вновь, с ханжескими интонациями, говорили о добродетелях, что происходят от обрезания. Пристойность. Верность. Отказ от похоти, увядание вожделения. Всё это хорошо, говорили они. Страсти суть всемирное проклятье. Воистину, разве не страсть увлекла её собственную мать прочь, разве не страсть виновна в том, что её бросили? Соблазн удовольствий украл у Фелисин мать… оторвал от материнского долга…

Фелисин наклонилась и сплюнула в песок. Но вкус этих слов не исчез. Неудивительно, что мужчины могут думать о таком, делать такое. Но то, что женщины также на это способны… с этой горестной мыслью было тяжело смириться.

Но они ошибались. Шли по ложному пути. Да, мать бросила меня, но не ради объятий какого-то любовника. Это Худ обнял её.

Бидитал вознамерился стать Верховным жрецом, вот как? Глупец. Ша’ик найдёт ему место в своём храме, — во всяком случае, место для его черепа. Надо полагать, в виде костяного горшка, чтобы в него мочиться. И это время наступит довольно скоро.

Однако… ещё не сейчас. Девочки попадают в руки Бидитала каждую ночь. Он создаёт войско обрезанных, войско лишённых. И они захотят поделиться утратой наслаждения с другими. Они — люди, в конце концов, а людям свойственно превращать потери в добродетель. Раз с этим можно жить, значит — можно оправдать.

Мерцание тусклого света отвлекло её, и Фелисин посмотрела вверх. Лица, вырезанные на деревьях вокруг неё, светились. Источали серый, колдовской свет. За каждым из них присутствовало… нечто.

Боги Тоблакая.

— Привет тебе, сломанная.

Звук голоса напоминал грохот разбивающихся друг о друга известняковых глыб.

— Моё имя — Бер’ок. Жажда мщения клубится вокруг тебя, и сила такого рода пробуждает нас. Нам по нраву такие призывы, дитя.

— Ты — бог Тоблакая, — проворчала она. — Тебе нечего со мной делать. Как и мне с тобой. Уходи, Бер’ок. Ты и остальные — уходите.

— Мы можем облегчить твою боль. Я сделаю тебя своей особой… подопечной. Ищешь мести? Ты получишь её. Тот, кто нанёс тебе ущерб, стремится заполучить силу пустынной богини для себя лично. Он желает захватить весь осколок Пути и исказить его сообразно собственным кошмарам. О, дитя, хоть ты и можешь считать иначе — теперь, — обрезание не столь важно. Опасность заключается в амбициях Бидитала. Его сердце должен пронзить нож. Порадует ли тебя, если этим ножом станешь ты?

Она молчала. Невозможно было различить, какое из резных лиц принадлежит Бер’оку, так что она могла лишь переводить взгляд от одного к другому. Посмотрев на двух вырезанных в полный рост воинов-тоблакаев, Фелисин заметила, что они не светятся, оставаясь серыми и безжизненными в предрассветной тьме.

— Служи нам, — произнёс Бер’ок, — и мы взамен послужим тебе. Решайся с ответом быстрее — кто-то идёт.

Она заметила колеблющийся свет фонаря на тропе. Л’орик.

— Как? — спросила она богов. — Как вы послужите мне?

— Мы сделаем так, что способ смерти Бидитала будет соответствовать его преступлениям, и это произойдёт… своевременно.

— И как же я стану ножом?

— Дитя, — ответил бог спокойно, — ты уже им стала.

Глава четырнадцатая

Теблоры давно уже заслужили репутацию убийц детей, палачей беспомощных, демонов в смертной плоти, что карали натиев, точно ничем не заслуженное проклятье. Чем скорей теблоры будут истреблены в своих горных укрытиях, тем скорей начнёт наконец истираться сама память о них. И пока теблоры не станут лишь злодеями из сказок, которыми пугают детей, мы видим своё предназначенье ясно и чётко.

Айед Курбурн. Поход 1147 года

Волки бежали в почти светящемся тумане, и звериные глаза сверкали, стоило им повернуть голову в сторону теблора. Словно он был маралом в глубоком снегу, могучие хищники держались вровень с добычей по обе стороны — призрачные, неумолимые воплощения звериного терпения.

Хотя сомнительно, чтобы эти горные охотники когда-либо прежде выбирали жертвой теблорского воина. Карса не ожидал найти здесь снег, в частности потому, что путь его пролегал вдоль северного плеча зазубренной гряды — повезло, что не придётся преодолевать перевалы. Справа, на расстоянии не больше двух лиг, виднелись охряные пески пустыни, и он прекрасно знал, что там, внизу, солнце поливает землю потоками жара — то же самое солнце, что смотрело теперь на него с неба размытым шаром холодного пламени.

Снег — глубиной по щиколотку — замедлял его ровный бег. Волки умудрялись каким-то образом скользить по спрессованному ветрами насту, лишь изредка проваливаясь. Туман, окруживший охотников и жертву, состоял на деле из мельчайших снежинок, сверкавших ярким, ослепительным светом.

Карсе сказали, что где-то на западе горный кряж закончится. Справа будет море, слева — узкая, взъерошенная гряда холмов. За холмами, на юге, будет город. Лато-Ревай. Теблор не собирался туда заходить, но придётся обойти его по краю. Чем раньше Карса покинет цивилизованные земли, тем лучше. Но до того придётся ещё переправиться через две реки, а это — несколько недель похода.

И хотя теблор бежал по склону в одиночестве, он чувствовал присутствие двух товарищей. В лучшем случае — духов, призраков, а возможно — лишь расколотых обломков его собственного сознания. Скептичный Байрот Гилд. Флегматичный Дэлум Торд. Грани его собственной души, которые позволяли постоянно вести диалог, сомневаться в себе. И если так — не более, чем прихоть.

Карса убедил бы себя в этом, если бы не бесчисленные острые шипы в замечаниях Байрота Гилда. Иногда Карсе казалось, что он снова стал рабом, сгорбился под бессчётными ударами плети. Невозможно было поверить, чтобы он сам сотворил такое с собой.

— Не так уж невозможно, предводитель. Стоит лишь задуматься на миг и проследить за собственными мыслями.

— Не сейчас, Байрот Гилд, — отозвался Карса. — Я и так уже запыхался.

— Это высота, Карса Орлонг, — проговорил голос Дэлума Торда. — Хоть ты того и не чувствуешь, но с каждым шагом по пути на запад ты спускаешься всё ниже. Скоро снег останется позади. Рараку была некогда внутренним морем, но море это плескалось у подножия высоких гор. Всё твоё странствие, предводитель, было до сих пор спуском.

В ответ на эту мысль Карса лишь хмыкнул. Сам он никакого спуска не ощутил, но горизонт в этих землях играл с ним в странные игры. Пустыня и горы всегда лгут, это он обнаружил уже давно.

— И когда снег исчезнет, — прошептал Байрот Гилд, — волки нападут.

— Знаю. Теперь тише — я вижу впереди голый камень.

Увидели его и охотники. Всего волков было не меньше дюжины: выше в холке, чем собратья с родины Карсы, крупные, в жёлто-бурых, серых и пятнисто-белых шкурах. Теблор заметил, как четверо зверей метнулись вперёд — по два с каждой стороны — к бесснежной скале.

Зарычав, Карса выхватил свой деревянный меч. В холодном воздухе руки слегка занемели. Будь в западной части Священной пустыни хоть какие-то другие источники воды, ему бы не пришлось взбираться на эти высоты, но теперь уже поздно было жалеть о принятых решениях.

Тяжёлое дыхание волков звучало с обеих сторон и за спиной.

— Им нужна надёжная опора под ногами, предводитель. Впрочем, тебе тоже. Берегись тех трёх, что следуют сзади, — они нападут первыми, скорее всего, за шаг или два до того, как ты доберёшься до скалы.

В ответ на непрошеный совет Байрота Карса оскалил зубы. Он и сам прекрасно понимал, что и когда сделают звери.

Внезапно лапы ударили в наст так, что в воздух взвились комки снега, и все волки разом обогнали ошеломлённого Карсу. Когти скрипнули на голом камне, брызнула талая вода, и хищники, развернувшись, встали полукругом перед теблором.

Он замедлил шаг, поудобней перехватил оружие. На этот раз смолчал даже Байрот Гилд: он явно был столь же неуверен, как и сам Карса.

В голове зазвучало тяжёлое дыхание, затем — хриплый голос:

— Нам понравилось, тоблакай. Ты бежал без передышки три ночи и почти четыре дня. Мы поражены и восхищены, иначе не скажешь. Такого мы никогда прежде не видели. Видишь, как ходят у нас бока? Ты нас вымотал. И взгляни на себя — ты глубоко дышишь, веки покраснели, но стоишь крепко, ноги не дрожат, как и странный меч у тебя в руках. Ты что же, хочешь причинить нам вред, воин?

Карса покачал головой. Ответил на том же языке — малазанском.

— А ты, видно, что-то вроде одиночника. Но не один, вас много. Стало быть… д’иверс? Я убивал одиночников — шкура у меня на плечах тому свидетель, если усомнишься в словах. Нападай, если хочешь, и когда я всех вас перебью, скрою себе такой плащ, что сами боги позавидуют.

— Мы больше не хотим убивать тебя, воин. Более того, ныне мы заговорили с тобой, чтобы предупредить.

— О чём?

— Ты идёшь по следу.

Карса пожал плечами:

— Двое мужчин, оба тяжёлые, один повыше. Идут плечом к плечу.

— Плечом к плечу, да. И что это тебе говорит?

— Ни один не ведёт, ни один не следует за другим.

— Опасность скачет у тебя за плечами, тоблакай. Угроза исходит от тебя — ещё одна причина, по которой мы не будем сражаться с тобой. Великие силы жаждут заполучить твою душу. Слишком многие. Слишком смертоносные. Но внемли нашему предостережению: если повздоришь с одним из этих путников… мир пожалеет об этом. Весь мир, воин.

Карса второй раз пожал плечами:

— Сейчас я ни с кем не хочу сражаться, д’иверс. А если кто решит повздорить со мной, то уж не моя вина, что мир пожалеет. А теперь — довольно слов. Уйдите с дороги, а то я всех вас перебью.

Волки явно колебались.

— Скажи им, что Рилландарас пытался тебя отговорить. Прежде чем совершишь в жизни последний поступок, который приведёт к гибели мира.

Теблор увидел, как волки развернулись и побежали прочь, вниз по склону.

Хохот Байрота Гилда далёким громом раскатился в голове. Карса кивнул.

— Никто бы не принял вину за то, чего ещё не случилось, — пророкотал он. — И само это уже — могучее предостережение.

— А ты и вправду растёшь и делаешься соразмерен сам себе, Карса Орлонг. Что будешь делать?

Карса оскалил зубы, цепляя меч на ремни за плечом.

— Делать, Байрот Гилд? Как что? Пойду познакомлюсь с этими ужасными путниками, разумеется.

На этот раз Байрот Гилд не смеялся.

Талая вода бежала по ломкому камню под мокасинами Карсы. Впереди открылся лабиринт столовых гор из песчаника, плоские вершины поблёскивали снегом и льдом. Несмотря на яркое, послеполуденное солнце в чистом небе, узкие, извилистые каналы между горами утопали в глубокой тени.

Но снег под ногами исчез, и Карса уже чувствовал тепло в воздухе. Он видел лишь один путь вниз, и тот был уже не столько тропой, сколько потоком. Поскольку никаких других следов не было видно, теблор решил, что двое путников выбрали ту же дорогу.

Теперь урид двигался медленней, ноги отяжелели от усталости. Он бы ни за что не показал волкам-д’иверсам, насколько измотан, но эта угроза уже осталась позади. Карса чуть не падал с ног — не самое подходящее состояние, чтобы скрестить клинки с демоном, способным разрушить мир.

Но всё равно ноги несли его вперёд, будто по собственной воле. Словно так было суждено.

— А у судьбы, Карса Орлонг, своя движущая сила.

— Снова вернулся, чтоб травить меня, Байрот Гилд? Лучше бы дал совет. Этот Рилландарас, д’иверс, произнёс зловещие слова, верно?

— До нелепости зловещие, предводитель. Нет сил в этом мире — или в любом другом, — которые могли бы представлять собой такую немыслимую угрозу. И слова были сказаны в безумном потоке страха. Скорее всего, личного по природе — тот, кто идёт впереди, видно, уже сталкивался с этим Рилландарасом, и от этой встречи пострадал д’иверс.

— Здесь ты, скорее всего, прав, Байрот Гилд. Дэлум Торд, ты уже давно молчишь. Что думаешь?

— Я встревожен, предводитель. Ведь д’иверс — могучий демон. Принимает столько обличий, но остаётся един. Говорит у тебя в голове, как пристало бы богу…

Карса поморщился:

— Богу… или паре призраков. Он — не демон, Дэлум Торд. Мы, теблоры, небрежно используем это слово. Называем так форкрул ассейлов. Одиночников. Д’иверсов. Никто из них на деле не демон, ибо никого из них не призывали в наш мир, все они — порожденья этого мира, и никакого другого. И, по правде сказать, ничем не отличаются от нас, теблоров, или нижеземцев. Ничем — от ризанов и накидочников, от псов и коней. Все они — из этого мира, Дэлум Торд.

— Как скажешь, предводитель. Но мы, теблоры, никогда не используем это слово просто так. «Демон» описывает также и поведение, и в этом — всякая тварь может быть демонической. Тот, кто назвался Рилландарасом, охотился за нами, и если бы ты не измотал его, напал бы, что бы ты ни говорил.

Карса подумал, затем кивнул:

— Это верно, Дэлум Торд. Ты советуешь проявить осторожность. Всегда ты был таким, потому я не удивлён. Но тем не менее я не оставлю без внимания твой совет.

— Конечно, оставишь, Карса Орлонг.

Теблор пересёк последнюю полосу света и вошёл в тень. Поток плескался у его лодыжек, проход сузился, а земля под ногой стала неверной. Изо рта вновь начали вырываться облачка пара.

Слева на небольшой высоте тянулся широкий уступ — на солнце и сухой, как кость. Карса свернул и принялся карабкаться по выветренному склону балки, пока не выбрался на него. Выпрямился. Нет, это был не природный уступ. Дорога. Идёт вдоль ущёлья, огибая ближайшую гору слева. Склон самой горы когда-то, давным-давно, похоже, выровняли до высоты в два роста Карсы. На скале виднелись полустёртые пиктограммы, изъязвлённые ветром, утратившие в веках всякий цвет. Процессия фигур, по размеру — нижеземцев, с непокрытыми головами, в одних набедренных повязках. Все высоко вытянули руки над головой, словно цеплялись пальцами за пустоту.

Саму дорогу покрывала паутина трещин, выбитых постоянными камнепадами со склонов горы. Но всё равно казалось, что дорога высечена из единого куска камня, хотя это, разумеется, было невозможно. Неровная, бугристая, она вилась вдоль склона, а затем сворачивала на размытую вдали насыпь, которая, видимо, вела вниз, на равнину. Прямо перед Карсой и чуть правее горизонт рассекали каменные башни, но теблор знал, что за ними раскинулись воды моря Луншань.

Усталость заставила урида медленно опуститься на дорогу. Он сбросил с плеч мешок и сел, прислонившись к скальной стене. Дорога была долгой, но Карса знал, что впереди путь ещё длиннее. И похоже, всю дорогу ему предстоит проделать в одиночестве. Ибо призраки остаются призраками. А возможно — лишь порождениями моего собственного ума. Неприятная мысль.

Карса опёрся затылком о нагретый солнцем камень.

На миг закрыл глаза и вновь открыл — в темноте.

— Проснулся, предводитель? Мы уж думали, ты будешь спать вечно. Впереди раздаются звуки — слышишь? Издалека, конечно, но такова уж природа этой земли, верно? И всё равно… думаю, кто-то перекладывает камни. Швыряет. Слишком редко, слишком ритмично для камнепада. Видно, те два путника.

Карса неторопливо поднялся, потянулся, чтобы дать волю промёрзшим, ноющим мышцам. Он слышал ритмичные удары камня о камень, но Байрот Гилд был прав — издалека. Воин присел на корточки рядом со своим мешком, достал еду и бычий пузырь с талой водой.

Скоро рассветёт. Кто бы ни принялся за работу впереди, он встал пораньше. Карса неспешно позавтракал, а когда закончил и приготовился продолжить путь, небо на востоке уже порозовело. В последний раз осмотрев меч и проверив состояние доспехов, он вновь зашагал вперёд.

Всю первую половину утра грохот камней не прекращался. Дорога огибала гору бо́льшим отрезком, чем Карсе показалось сначала. Насыпь впереди оказалась огромным сооружением с отвесными стенами. Равнина лежала внизу — на глубине в треть лиги или даже больше. Там, где дорога отходила от склона, открывался широкий выступ, на котором в скальной стене показался лик города. Половину его засыпали обвалы, и поверх главного завала расползались вторичные.

У одного из этих, меньших завалов стояла пара палаток.

В трёх сотнях шагов от них Карса остановился.

У вторичного завала виднелась фигура, которая отбрасывала камни в ровном, почти навязчивом ритме, швыряя огромные куски песчаника на площадь рядом. Рядом на валуне примостилась другая фигура, и если первый путник отличался высоким ростом — намного выше любого нижеземца, — второй был неимоверно широк в плечах и темнокож. Голову его окутывала тяжёлая грива волос. Рядом лежал большой кожаный мешок. Незнакомец грыз почерневшую от дыма заднюю ногу — остальная часть туши небольшого горного козла по-прежнему жарилась на мощном вертеле над очагом перед палатками.

Некоторое время Карса разглядывал эту картину, затем пожал плечами и направился к двум путникам.

Теблор был ещё в двадцати шагах от них, когда могучий, диковатый незнакомец на валуне повернул голову.

И подозвал урида взмахом руки, в которой сжимал козлиную ногу.

— Угощайся. Треклятая тварь чуть мозги мне не вышибла, когда грохнулась со скалы, так что я считаю себя обязанным её съесть. Забавно. Всегда-то на них смотришь, когда они скачут да прыгают там, наверху, и подумать не можешь, что такой зверь тоже может оступиться. Что ж, ещё одно заблуждение развеялось.

Путник говорил на пустынном диалекте, на языке нижеземцев, но сам нижеземцем не был. Крупные, толстые клыки, волосы на плечах — точно щетина вепря, костистое лицо — широкое и плоское. И глаза того же цвета, что и утёсы из песчаника вокруг.

При этих словах его спутник прекратил швырять камни, выпрямился и принялся с любопытством разглядывать Карсу.

Ответный взгляд теблора был столь же искренним. Незнакомец оказался почти столь же высоким, как и сам Карса, но более стройным. Серая, чуть зеленоватая кожа. Нижние клыки крупные, словно бивни. Неподалёку лежали длинный лук с колчаном и кожаная перевязь с мечом в ножнах. Первое оружие, которое заметил Карса. Другой путник, похоже, был совершенно безоружен, если не считать широкого охотничьего ножа у пояса.

Ещё некоторое время они молча разглядывали друг друга, затем клыкастый воин вновь принялся разбрасывать камни и скрылся из виду в углублении, которое расчистил в завале.

Карса покосился на другого незнакомца.

Тот снова взмахнул козлиной ногой.

Теблор приблизился. Положил свой заплечный мешок у очага и вытащил нож, затем отрезал кусок мяса и вернулся туда, где сидел путник.

— Ты говоришь на языке племён, — заметил Карса, — но я никогда прежде не видел подобных тебе. И подобных твоему спутнику тоже.

— Ты и сам — редкое зрелище, теломен тоблакай. Меня зовут Маппо, я из народа треллей, родом из западного Ягг-одана. Мой целеустремлённый спутник — Икарий, ягг…

— Икарий? Это распространённое имя, Маппо? В легендах моего племени есть персонаж, которого так зовут.

Охряные глаза трелля мгновенно сузились.

— Распространённое? Не в том смысле, о котором ты спрашиваешь. Оно распространено в сказаниях и легендах бессчётных народов.

Карса нахмурился в ответ на такое педантство, если, конечно, правильно его распознал. Затем присел на корточки напротив Маппо и оторвал зубами кусок нежного мяса.

— Мне вдруг показалось, — проговорил Маппо, и по его звериным чертам скользнула усмешка, — что эта случайная встреча уникальна… слишком во многом, чтобы даже перечислять. Трелль, ягг и теломен тоблакай… и каждый из нас, скорее всего, единственный из своего народа во всех Семи Городах. И того удивительней, что, думаю, я тебя знаю — понаслышке, разумеется. У Ша’ик был телохранитель… теломен тоблакай в доспехе из окаменевших раковин и с деревянным мечом…

Карса кивнул, проглотил мясо и ответил:

— Да, я служу Ша’ик. Это делает тебя моим врагом?

— Нет, если только сам того не пожелаешь, — откликнулся Маппо, — и я бы не советовал.

— Все так говорят, — проворчал Карса, возвращаясь к трапезе.

— А, так ты не настолько ничего не знаешь о нас, как сказал вначале.

— Два десятка волков со мной говорили, — объяснил Карса. — Мало что прояснили, только предостерегли. Не знаю, что вас двоих делает такими опасными, да и знать не хочу. Встанете у меня на пути, убью вас. Вот так. Всё просто.

Маппо неторопливо кивнул:

— А есть у нас причина, чтоб становиться у тебя на пути?

— Нет, если сами того не пожелаете, — отозвался Карса.

Трелль улыбнулся:

— Ну, тогда, видно, лучше нам ничего друг о друге и не знать.

— Да, так будет лучше.

— Увы, — вздохнул Маппо, — Икарий уже знает всё, что ему нужно, о тебе, и что он собирается сделать, ведомо лишь ему одному.

— Если он думает, что знает меня, — прорычал Карса, — то обманывается.

— Что ж, давай всё обдумаем. На плечах у тебя — шкура одиночника. Которого мы оба знали — ты убил опасного зверя. К счастью, другом нам он не был, но твою боевую сноровку мы оценили. Дальше: тебя преследуют призраки — не только два сородича, что и сейчас парят у тебя за спиной, но духи тех, кого ты убил за свою короткую, но явно жуткую жизнь. Их до ужаса много, и они ненавидят тебя так, что это физически ощутимо. Но кто же будет тащить за собой своих мертвецов таким образом? Думаю, только про́клятый. И по долгому опыту знаю: проклятья — ужасная штука. Скажи, Ша’ик говорила с тобой о схождениях?

— Нет.

— Это… когда проклятья сталкиваются, так можно сказать. Изъяны и доблести, бесчисленные лики судьбоносных наваждений, навеки избранных целей. Силы и воли притягиваются друг к другу, словно по самой природе своей ищут погибели друг в друге. Потому вы с Икарием ныне оказались здесь, мгновения остались до ужасного схождения, и моя судьба — стать ему свидетелем. Беспомощным до безумия и отчаяния. К счастью для меня, это чувство я уже прежде испытывал.

Пока Маппо говорил, Карса продолжал есть. Теперь же оглядел кость в руке и отбросил её в сторону, вытер ладони о свой плащ из шкуры белого медведя, поднялся.

— Что ещё вы с Икарием узнали обо мне, Маппо?

— Кое-что. Рилландарас тебя оценил и решил, что вовсе не желает добавлять свои шкуры в твою коллекцию. Он мудр, старый Рилландарас. Говоришь, два десятка волков? Значит, сила его возросла: загадка тревожная и любопытная, учитывая, какой хаос царит в его сердце. Что ещё? Ну, остального я не стану говорить.

Карса хмыкнул. Развязал медвежий плащ, позволил ему упасть на землю, высвободил меч и повернулся лицом к завалу.

Из углубления вылетел валун — такого размера и веса, что даже Байроту Гилду пришлось бы с ним повозиться. Земля вздрогнула, когда камень упал и покатился в пыли, прежде чем остановиться.

— Он что, заставит меня ждать? — прорычал Карса.

Словно в ответ из пещеры возник Икарий, смахивая пыль с длиннопалых ладоней.

— Ты не фенн, — произнёс он. — Я полагаю, ты — теблор, сын павших племён Лейдерона. Далеко же ты забрался, воин, чтоб встретить свой конец.

— Если так рвёшься в бой, — прорычал Карса, — хватит болтать.

На лице ягга возникло обеспокоенное выражение.

— «Рвусь»? Нет. Я никуда не рвусь. Это трагическое мгновение, я полагаю. Впервые чувствую подобное, что странно.

Икарий повернулся к своему спутнику:

— Мы уже знавали такие мгновения в прошлом, Маппо Коротышка?

— Да, друг мой. Знавали.

— Ну, что ж, тогда бремя воспоминаний лежит лишь на твоих плечах.

— Как всегда, Икарий.

— Я скорблю по тебе, друг.

Маппо кивнул:

— Я знаю. Теперь лучше обнажи меч, Икарий. Этот теблор выказывает раздражение и нетерпение.

Ягг направился к своему оружию.

— Что выйдёт из этого, Маппо?

Трелль покачал головой:

— Не знаю, но меня одолевает ужас.

— В таком случае я постараюсь действовать практично, чтобы ты не так долго ощущал неудобство.

— Это вряд ли, — пробурчал Карса. — Вы же так любите болтать. — Он поднял меч. — Давайте уже, мне ещё нужно найти себе коня.

Брови Икария чуть приподнялись, затем он обнажил меч. Необычное оружие — древний клинок с односторонней заточкой. Ягг приблизился.

Удар оказался молниеносным, куда быстрее любого, какой только Карса видел прежде, но меч теблора метнулся вперёд, чтобы его встретить.

Клинки столкнулись.

Послышался своеобразный хруст, и в руках Карсы осталась одна лишь рукоять.

Ярость вспыхнула в душе теблора, он шагнул вперёд, и его огромный кулак кузнечным молотом врезался в лицо Икария. Ягг отлетел назад так, что его клинок закувыркался в воздухе, а затем с лязгом упал на камни завала. Икарий рухнул наземь с тяжёлым стуком и больше не шевелился.

— Вот ублюдок — меч мне сломал… — начал Карса, поворачиваясь к Маппо.

Ослепительный белый свет вспыхнул у него в черепе.

И теблор потерял сознание.

Маппо посмотрел на неподвижного тоблакая, заметил, что грудь великана медленно поднимается и опускается. Взвесив в руке свою дубину, он покосился на лежавшего рядом Икария, увидел, как с земли приподнялась рука, дёрнулась, затем снова упала на камень.

Трелль вздохнул:

— Ну, наверное, даже лучше, чем я мог надеяться.

Он вернул оружие в свой большой кожаный мешок и принялся сворачивать лагерь.

Пульсирующая боль в голове, рёв в ушах, точно быстрая река мчится по узкому руслу. Карса застонал.

Лишь через некоторое время он заставил себя встать на четвереньки.

Рассвет… опять.

— Молчи, Байрот Гилд, — пробормотал он. — И ты, Дэлум Торд. Я и сам догадался, что произошло. Этот ублюдочный трелль ударил меня сзади. Да, он меня не убил, но однажды он об этом пожалеет.

Теблор неторопливо, осторожно осмотрелся. Убедился в том, что остался один. Сломанный меч положили рядом — рукоять и клинок, а поверх них — небольшой букетик пустынных цветов.

От удара по голове Карсу мутило. Поднявшись на ноги, он заметил, что дрожит. Теблор снял свой помятый шлем и отбросил в сторону. Волосы слиплись от засохшей крови, которая покрывала также и шею.

— По крайней мере, ты хорошо отдохнул, Карса Орлонг.

— Что-то тебе не так весело, как хочешь показать, Байрот Гилд. Этот Икарий. О нём ведь говорят наши сказания, верно?

— И лишь ты один из всех живущих теблоров скрестил с ним клинки.

— Он мне меч сломал.

Ответа на эти слова не последовало. Карса приготовился снова пуститься в путь: опять надел медвежий плащ, забросил за плечи вещевой мешок. Обломки деревянного меча и букетик не тронул и собрался пойти дальше по дороге. Но задержался, обратив внимание на углубление, которое Икарий расчистил в завале.

Усилия ягга частичнооткрыли статую, изломанную, покрытую трещинами, но всё равно узнаваемую. Гротескное изваяние, ростом с Карсу, из чёрного, зернистого камня.

Семиглавый пёс.

Завал полностью укрыл статую, так что никак нельзя было догадаться, что она скрывается под валунами. Но Икарий её нашёл, хотя всё равно невозможно было понять, зачем ему понадобилось открывать это чудище.

— Слишком долго он прожил, наверное, — пробормотал Карса.

Теблор вышел из углубления и свернул на дорогу.

Шесть дней спустя, оставив далеко позади город Лато-Ревай, теблор лежал в тени дерева гульдиндхи на краю рощи и следил, как двое пастухов гонят стадо коз в пыльный загон. За ним виднелась небольшая деревенька: низкие домики, крытые пальмовыми листьями. Небо над ней подёрнулось мороком дыма и пыли.

Солнце скоро зайдёт, и тогда теблор сможет продолжить путь. День он переждал в укрытии. Земли между Лато-Реваем и рекой Мерсин были густо заселены по сравнению со всеми, что он видел до сих пор. Впрочем, после высадки в Эрлитане все его странствия проходили преимущественно по дикой глуши. Пан’потсун-одан — да и сама Священная пустыня — были практически оставлены цивилизацией.

Но здесь… Равнину расчертили ирригационные каналы. Теснились колодцы, рощи и деревни. Здесь было куда больше дорог, чем он видел даже в землях натиев. В большинстве своём это были пыльные, извилистые грунтовки вровень с землёй, чаще всего ограниченные по сторонам парой канав. До сих пор исключениями служили только имперские тракты — насыпные, прямые, как стрела, и настолько широкие, что два фургона могли проехать навстречу и ещё остался бы запас. За последний год малазанские дороги пострадали: несмотря на их очевидную ценность, местные выкопали валуны из основания, вырвали лиговые столбы. Но канавы по сторонам трактов оставались широкими и глубокими, так что Карса прятался в них от лишних взглядов, продолжая упорно двигаться на юго-запад.

Деревня примостилась на перекрёстке малазанских трактов, в центре над низкими крышами высилась квадратная башня. Известняковые стены её почернели от копоти, полосами тянувшейся от окон и бойниц. Когда солнце наконец скрылось за горизонтом, свет в башне не зажёгся.

Хотя в деревне, учитывая её стратегическое расположение на перекрёстке, скорее всего, расположились восставшие солдаты Апокалипсиса, Карса не собирался с ними связываться. Его путешествие было делом личным, хотя бы потому, что он сам так решил. В любом случае восстание, похоже, вспыхнуло здесь не так уж ярко — либо жажда крови уже давно отступила. Не было видно ни серьёзных разрушений на фермах и полях, ни следов резни на улицах городов и деревень. Карса подумал, что здесь, далеко на западе, наверное, и не было так много малазанских торговцев и землевладельцев, или все гарнизоны отозвали в крупные города, такие как Кайхум, Сарпачия и Угарат, а с ними ушли и гражданские. Впрочем, это им вряд ли помогло.

Теблору не нравилось чувствовать себя безоружным — не считать же оружием малазанский короткий меч, который он использовал в качестве ножа и носил на поясе. Но подходящей древесины в этих землях попросту не было. По слухам, железное дерево можно было найти в Ягг-одане. Придётся подождать.

Ночь опустилась быстро. Урид шевельнулся, подобрал свой мешок, затем двинулся по краю гульдиндховой рощи. Один из имперских трактов вёл в нужном ему направлении. Скорее всего, это была одна из главных транспортных артерий, соединявшая Лато-Ревай и Святой град Угарат. Если хоть один мост через реку Мерсин пережил восстание, то — малазанский, на этой дороге.

Теблор обогнул деревню с севера. Шагал по полю, где злаки доходили ему до колена, а земля была ещё мягкой после полива прошлой ночью. Карса предположил, что воду брали из реки впереди, хотя и не мог понять, как регулировали поток. Сама мысль о том, что можно провести всю жизнь, ковыряясь в земле, вызывала у теблорского воина отторжение. Все блага уходили богатым землевладельцам, а сами труженики едва сводили концы с концами, рано старели и болели от чёрной работы. А уж различие между высоким и низким происхождением родилось от самого земледелия — так, во всяком случае, считал Карса. Богатство измерялось властью над другими людьми, и ослаблять эту хватку было нельзя. Странно, что восстание ничуть не озаботилось подобным неравенством, а превратилось, по сути, лишь в драку за то, кто именно будет править простолюдинами.

Но и здесь львиная доля страданий выпала простонародью. Какая разница, какого цвета у тебя ошейник, если цепи на них всех — одинаковые?

Теблору казалось, что лучше уж бороться с беспомощностью. Весь этот кровавый Апокалипсис был бессмысленной, бесцельной вспышкой ярости. Когда она угаснет, мир останется прежним. Урид перепрыгнул канаву, пробрался через разросшийся кустарник и оказался на краю неглубокой ямы. В двадцать шагов длиной и не меньше тридцати шириной. Здесь сваливали мусор, но ещё не до конца преуспели в том, чтобы прикрыть груду тел нижеземцев.

Значит, вот где малазанцы. Такие же смиренные и сломленные, как и сама земля. Изобилие плоти бросили обратно в землю. Карса ни на миг не усомнился в том, что громче всех призывали к их смерти те, кто претендовал на их статус.

— И снова, Карса Орлонг, мы постигаем истины нижеземцев, — проговорил с нескрываемой горечью Байрот Гилд. — На всякую добродетель, которую они провозглашают, приходится тысяча себялюбивых пороков, что пятнают их благочестие. Познавай их, предводитель, ибо однажды они станут твоими врагами.

— Я не глупец, Байрот Гилд. И я не слеп.

Дэлум Торд сказал:

— Проклятое место лежит впереди, Карса Орлонг. Древнее, как наша собственная кровь. Живущие здесь избегают туда ходить — и всегда избегали.

— Не совсем так, — вмешался Байрот. — Иногда их приводил страх. Место это пострадало. Но Старшая сила ещё держится в нём. Путь манит, предводитель, — пойдёшь по нему?

Карса обогнул яму. Он уже видел впереди что-то — какие-то насыпные сооружения, что нарушали плоское однообразие равнины. Вытянутые курганы. Кое-где проглядывали каменные плиты, но по большей части их укрывал колючий кустарник и пучки жёлтой травы. Курганы расположились неровным кольцом вокруг более крупного, округлого холма с плоской вершиной, которая слегка накренилась, словно просела со временем. На вершине тянулись к небу стоячие камни — десятка два или даже больше.

На этом некогда священном месте, между курганов крестьяне теперь сваливали камни с полей, засыпали ими и прочим мусором подножие центрального холма: можно было разглядеть иссохшийся остов воловьего ярма, прогнившие пальмовые листья с крыш, груды черепков и кости забитых на мясо домашних животных.

Карса проскользнул между двумя курганами и начал карабкаться на центральный холм. Ближайший стоячий камень доходил ему едва ли до пояса. Менгир покрывали чёрные письмена — уголь и слюна казались свежими. Теблор опознал многие знаки, которые использовались местными в качестве тайного языка во время малазанской оккупации.

— Не так уж и боялись, — пробормотал он.

Больше половины камней разбили или повалили, по ним Карса определил, что изначально менгиры были выше его ростом, но очень глубоко вросли в искусственный холм. Вершина была неровной, изъязвлённой провалами.

— О, это знаки боязни, Карса Орлонг, в том не сомневайся. Осквернение. Будь это место лишённым силы, ответом стало бы безразличие.

Карса хмыкнул, осторожно ступая по неверной земле, подобрался к центру каменного кольца. Здесь сгрудились четыре меньших плиты, жёсткая трава отступила от них со всех сторон на шаг, так что осталась лишь голая земля, усыпанная кусочками угля.

И костей, как заметил Карса, присаживаясь на корточки. Теблор поднял одну и рассмотрел в свете звёзд. Часть черепа, по размеру — нижеземского, только с более мощными надбровными дугами. Крепкого… как у моих богов…

— Байрот Гилд. Дэлум Торд. Вы чувствуете здесь присутствие духа или бога?

— Нет, — откликнулся Дэлум Торд.

Байрот сказал:

— Здесь похоронили шамана, предводитель. Голову отрубили и установили на стыке четырёх плит, ориентированных по сторонам света. Кто бы ни разбил её, сделал это намного позднее. Века. Быть может, тысячелетия. Чтобы он больше не видел. Больше не смотрел.

— Так чем же это место ценно для меня?

— Тем, что позволяет срезать путь, предводитель.

— Как срезать, Байрот Гилд?

— Можно пройти на запад, в Ягг-одан. По тропе в мире снов. И дорога, что заняла бы месяцы, потребует считаных дней, если решишься по ней пойти. Она по-прежнему жива, ибо недавно ею воспользовалась… армия.

— И как мне пройти по этой тропе?

Дэлум Торд ответил:

— Мы можем повести тебя, Карса Орлонг. Ибо, как и тот, что был здесь погребён, мы — ни живы, ни мертвы. Владыка Худ не может найти наши души, ибо они — с тобой. И наше присутствие лишь распаляет ненависть к тебе бога смерти, предводитель.

— Ненависть?

— За то, что ты отнял и не отдаёшь ему. Хочешь сам стать Хранителем Душ? Этого он, видно, боится. Когда прежде был у Худа соперник?

Карса нахмурился и сплюнул на землю:

— Нет у меня желания быть ему соперником. Я разобью эти цепи. И освобожу — даже тебя с Байротом Гилдом.

— Мы бы этого не хотели, предводитель.

— В этом вы с Байротом Гилдом, наверное, одиноки, Дэлум Торд.

— И что с того? — огрызнулся Байрот.

Карса промолчал, ибо начал понимать, какой выбор встанет перед ним в будущем. Чтобы отбросить прочь своих врагов… я должен буду отбросить и друзей. Потому Худ следует за мной и ждёт. Дня, который неизбежно настанет.

— Ты теперь скрываешь свои мысли, Карса Орлонг. Этот твой новый дар нас не радует.

— Я — предводитель, — прорычал Карса. — Задача моя не в том, чтоб вас радовать. Жалеете теперь, что пошли за мной?

— Нет, Карса Орлонг. Ещё нет.

— Отведи меня на эту тропу в мире снов, Дэлум Торд.

Воздух вдруг стал холодней, запах напомнил Карсе, как весна приходит на прогалины на склонах высоких гор, запах ожившего, мягкого мха и лишайника. И там, где миг тому назад теблор видел поля, теперь раскинулась тундра под затянутым тучами небом.

Широкий след протянулся перед ним, уходя через нетронутую пустошь дорогой из растоптанного лишайника и содранного мха. Как и сказал Байрот Гилд, здесь прошла армия, хотя след казался очень свежим, — Карса почти удивился, не заметив на горизонте хвоста этой мрачной колонны. Но впереди раскинулась лишь безлесая, пустая равнина.

Теблор пошёл следом за армией.

Казалось, время в этом мире остановилось, небо не менялось. Временами вдалеке появлялись стада — слишком далеко, чтобы как следует разглядеть животных, — катились по склонам холмов и исчезали в долинах. Над головой пролетали клин за клином странные длинношеие птицы, все мчались строго в ту сторону, откуда пришёл Карса. Если не считать гудения насекомых вокруг теблора, землю сковала странная, невозможная тишь.

Значит, это мир снов, в который захаживали старейшины его племени в поисках знамений и предвестий. Чем-то похожий на картину, которую Карса увидел, когда в бреду говорил со своим богом, Уругалом.

Урид продолжал идти вперёд.

В какой-то момент похолодало, на мхах и лишайниках по обе стороны широкого следа заблестела изморозь. В нос Карсе ударил запах тающего льда. Ещё через тысячу шагов он наткнулся на первый грязноватый снег, засыпавший небольшую долину справа. Затем появились разбитые куски льда, которые ушли в землю так, будто упали с неба. Многие из них — больше нижеземного фургона. Сама земля здесь была изломана, плавные подъёмы и спуски уступили место крутым проточным оврагам и балкам, вспученные склоны холмов открыли слои песчаника под замёрзшим, густым покровом торфа. Трещины в камне сверкали зеленоватым льдом.

Байрот Гилд сказал:

— Сейчас мы на границе нового Пути, предводитель. Пути, враждебного армии, что прошла здесь. Потому случилась война.

— Как далеко я зашёл, Байрот Гилд? В своём мире я приближаюсь к Угарату? Сарпачии?

Призрачный смех прокатился валуном по гравию.

— Они остались позади, Карса Орлонг. Ты приблизился к землям, которые называют Ягг-одан.

В этом мире снов дорога заняла не больше половины дневного перехода.

Следы прошедшей армии стали менее заметны, земля под ногами промёрзла так, что сделалась твёрдой, как скала, да и состояла теперь по большей части из округлых камней. Впереди лежала равнина, усыпанная плоскими плитами чёрных скал.

В следующий миг Карса уже шагал между ними.

Под камнями он увидел тела. Придавленные.

— Освободишь их, Карса Орлонг?

— Нет, Дэлум Торд. Я пройду по этой земле и ничего не трону.

— Однако здесь лежат не форкрул ассейлы. Многие мертвы, ибо у них не осталось той силы, которой некогда владел их народ. Иные же ещё живы и долго ещё не умрут. Сотни, быть может, тысячи лет. Карса Орлонг, ты более не веришь в милосердие?

— Во что я верю — моё дело, Дэлум Торд. Я не стану разрушать то, чего не понимаю. Вот и всё.

Теблор продолжил путь и вскоре оставил жуткую равнину позади.

Теперь перед ним раскинулось изрезанное трещинами ледовое поле, на котором серебристое небо отражалось в небольших озерцах талой воды. На льду валялись кости — сотни, а то и тысячи тел. Подобные скелеты он уже видел прежде. Некоторые по-прежнему несли на себе иссушенную кожу и мускулы. Среди костей виднелись обломки каменного оружия, обрывки мехов, рогатые шлемы и изодранные, гниющие шкуры.

Павшие воины лежали огромным полукругом у невысокой квадратной башни. Её каменные стены изукрасили потёки растаявшего льда. Дверь нараспашку, внутри — темнота.

Карса шагал по полю, под мокасинами похрустывали снег и лёд.

Дверной проём в башне был так высок, что теблор смог войти не пригибаясь. Каменный пол единственной комнаты усыпали обломки мебели и останки павших воинов. В центре высилась винтовая лестница, сделанная целиком из железа.

Насколько можно было судить по сохранившимся кускам, мебель по размеру подошла бы скорее теблору, чем нижеземцу.

Карса начал взбираться по обледеневшим ступеням.

На втором этаже тоже располагалась единственная комната с высоким потолком. Все четыре стены её когда-то занимали деревянные полки. Изорванные свитки, растерзанные книги, растоптанные флаконы и глиняные кувшинчики с какими-то пахучими смесями, большой стол расколот напополам и отброшен к одной из стен, а на расчищенном полу…

Карса шагнул с верхней площадки лестницы и посмотрел вниз.

— Теломен тоблакай, добро пожаловать в моё скромное пристанище.

Карса нахмурился:

— Я недавно скрестил клинки с воином, похожим на тебя. Его звали Икарий. Похож, впрочем, не слишком.

— Потому что он — полукровка, разумеется. А я — нет. Яггут, а не ягг.

Она лежала, раскинувшись в кругу камней величиной в кулак. Камень побольше лежал у неё на груди, от него поднимались вверх волны жара. Воздух в комнате заполняли пар и холодная изморось.

— Тебя заключили в колдовскую ловушку. Воины искали тебя, но не убили.

— Точнее, не смогли убить. Во всяком случае, сразу. Но рано или поздно этот обряд Телланна уничтожит ядро Омтоз Феллака, что, в свою очередь, приведёт к гибели Ягг-одана: уже сейчас северный лес выползает на равнину, а с юга пустыня отбирает всё больше земли у одана, который был мне домом.

— И убежищем.

Женщина обнажила клыки в подобии улыбки:

— Для яггутов теперь это одно и то же, теломен тоблакай.

Карса огляделся, рассмотрел обломки. Оружия он не увидел; доспехов на женщине тоже не было.

— А когда умрёт это ядро Омтоз Феллака, погибнешь и ты, да? Но ты говорила лишь о Ягг-одане. Словно твоя собственная смерть менее важна, чем эта земля.

— Так и есть. На равнинах Ягг-одана прошлое по-прежнему живо. Не только мои павшие родичи, ягги, — те немногие, что смогли укрыться от Логросовых т’лан имассов. Живы древние звери, что бродят по безлесым землям за стенами льда. Звери, которые вымерли уже всюду — преимущественно под ударами копий т’лан имассов. Но имассов никогда не было в Ягг-одане. Как ты и сказал — это убежище, рефугиум.[8]

— Звери. А яггские кони?

Карса заметил, как сузились её странные глаза. Зрачки — вертикальные, радужки — сероватые, с перламутровым блеском.

— Этих коней некогда разводили для верховой езды. О да, в одане они одичали. Их осталось мало, ибо трелли приходят с запада, чтобы охотиться на них. Каждый год. Сгоняют их с отвесных утёсов. Как и многих других зверей.

— Почему ты не попыталась их остановить?

— Потому, милый воин, что скрывалась.

— И не смогла скрыться.

— Разведчики т’лан имассов меня нашли. Я большинство из них уничтожила, но один сумел сбежать. С того мига я знала, что рано или поздно вернётся армия. Не спорю, они не слишком спешили, но чего у них вдосталь, так это времени.

— Разведчики? И скольких ты уничтожила?

— Семерых.

— А их останки есть среди тех, что окружают башню?

Женщина вновь улыбнулась:

— Не думаю, теломен тоблакай. Для т’лан имассов уничтожение — это провал, поражение. И за такой провал положена кара. Способы у них… изысканные.

— А как же те воины, что лежат внизу, и другие — вокруг башни?

— Пали, но не потерпели поражение. Ведь я же лежу здесь.

— Врагов нужно убивать, — прорычал теблор, — а не заключать в темницы.

— С этим я спорить не стану, — ответила женщина.

— Никакого зла в тебе я не чувствую.

— Давным-давно я не слышала этого слова. В войнах с т’лан имассами этому слову нет места.

— Я должен пресечь несправедливость, — пророкотал теблор.

— Как пожелаешь.

— Нужда превосходит всякую осторожность. Дэлум Торд улыбнётся.

— Кто такой Дэлум Торд?

Не отвечая, Карса сбросил мешок и медвежий плащ на пол, а затем шагнул к кольцу камней.

— Не подходи, воин! — прошипела яггутка. — Это Высший Телланн…

— А я — Карса Орлонг из народа теблоров! — проревел урид и пнул ногой ближайшие камни.

Языки пламени взметнулись, чтобы окутать Карсу. Тот зарычал и рванулся через них, опустил руки, ухватился за каменную плиту, с кряхтеньем поднял её с груди женщины. Пламя ярилось вокруг него, стремилось оторвать плоть от костей, но теблор лишь зарычал глубже. Развернулся и отшвырнул плиту прочь. В стену. О которую та ударилась и раскололась.

Огонь угас.

Карса встряхнулся, затем вновь посмотрел вниз.

Кольцо было разорвано. Глаза яггутки округлились, но она уже пыталась пошевелить руками и ногами.

— Никогда прежде… — выдохнула она, затем ошеломлённо покачала головой. — Неведенье, превращённое в оружие. Просто неимоверно, теломен тоблакай.

Карса присел на корточки рядом со своим мешком:

— Есть хочешь? Пить?

Женщина медленно села. Т’лан имассы раздели её, оставили голой, но лютый холод в комнате, похоже, её не касался. И хотя яггутка казалась юной, Карса подозревал, что она весьма стара. Теблор чувствовал на себе её взгляд, пока готовил еду.

— Ты скрестил клинки с Икарием. Прежде такие зловещие происшествия всегда заканчивались одинаково: но то, что ты здесь, доказывает, что тебе удалось каким-то образом этого избежать.

Карса пожал плечами:

— Наверняка мы продолжим распрю, как только встретимся вновь.

— Как ты сюда попал, Карса Орлонг?

— Я ищу себе коня, яггутка. Путь был долог, а мне сказали, что этот мир снов его сократит.

— А! Воины-призраки, что парят у тебя за плечами. Но даже так ты сильно рискуешь, странствуя по Пути Телланн. Я обязана тебе жизнью, Карса Орлонг. — Яггутка осторожно поднялась на ноги. — Как я могу тебе отплатить?

Карса выпрямился, обернулся к ней и с удивлением — и радостью — заметил, что женщина почти не уступала ему ростом. Её длинные тёмно-каштановые волосы были собраны в хвост за спиной. Теблор некоторое время разглядывал яггутку, затем сказал:

— Найди мне коня.

Её тонкие брови чуть приподнялись:

— И это всё, Карса Орлонг?

— И, может, ещё кое-что… как твоё имя?

— Это твоя просьба?

— Нет.

— Арамала.

Карса кивнул и вновь принялся за готовку.

— Я хочу узнать всё, что только ты сможешь рассказать мне, Арамала, о тех семерых, что впервые нашли тебя.

— Хорошо. Если позволишь, теперь моя очередь задать вопрос. По дороге сюда ты миновал место, где ягги… оказались в заключении. Я, разумеется, освобожу тех, что выжили.

— Конечно.

— Они полукровки.

— Да, так мне сказали.

— А тебе не было интересно, откуда пришла вторая половина их крови?

Карса поднял глаза, затем медленно нахмурился. Арамала улыбнулась:

— Видно, многое мне придётся тебе рассказать.

Некоторое время спустя Карса Орлонг вышел из башни. И двинулся дальше по следу армии, прочь из промёрзшей земли Омтоз Феллака.

Когда теблор наконец вышел с Пути на жар послеполуденного солнца в своём родном мире, он очутился на краю гряды старых холмов. Задержавшись, оглянулся и увидел, на самом краю горизонта, город — наверное, Сарпачию, — и блеск широкой реки.

Впереди холмы образовали некое подобие хребта — достопримечательность, которая, как подозревал Карса, появлялась лишь на местных картах. В низинах у его подножия не было видно крестьянских хозяйств, отары не пятнали разбитые склоны.

Т’лан имассы вышли здесь же и ушли вперёд, в холмы, но следов не осталось, ибо в этом мире с тех пор миновали годы. Теблор стоял на краю Ягг-одана.

К тому времени, как урид добрался к подножию и начал карабкаться по выветренному склону, сгустились сумерки. Камень здесь казался нездоровым, точно его поразила какая-то неестественная хворь. Большие куски отламывались и катились вниз из-под ног.

Вершину — по сути, гребень, менее трёх шагов шириной, — покрывали изношенный камень и мёртвые травы. Впереди земля резко опускалась, так что образовалась просторная долина, окаймлённая столовыми горами. На противоположном конце долины, в пяти с лишним тысячах шагов, высилась отвесная скала рыжевато-ржавого цвета.

Карса не мог себе представить природную силу, которая породила бы подобный ландшафт. Плосковерхие горы сотворила эрозия, будто по всей долине нёс свои воды мощный потоп, или ветра, ревущие в узких ущельях, — куда медленней, не говоря уж о том, что заняло бы куда больше времени. Или вся долина прежде стояла вровень с холмами, но появилась в результате какого-то подземного оседания. Болезненные выходы породы на поверхность свидетельствовали о том, что весь район пострадал от вымывания.

Теблор начал спускаться по крутому склону.

И вскоре обнаружил, что весь он изъязвлён пещерами и углублениями. Судя по калькрицитовым обломкам у входов — шахты. Но добывали тут не олово или медь. Кремень. Широкие жилы этого стеклянисто-коричневого материала открытыми ранами пятнали склоны холмов.

Карса прищурился, глядя на столовые горы впереди. Полосы песчаника резко вздымались вверх, не все — под одним углом. Вершины ничем не напоминали плоские плато, какие следовало бы ожидать; напротив — венцы казались зазубренными и разбитыми. Ложе долины — насколько можно было рассмотреть между приземистыми горами — усыпал острый гравий. Осколки кремня из каменоломен.

В одной этой долине целая армия могла бы изготовить себе каменное вооружение…

И запасы кремня в этих местах ещё далеко не иссякли.

В голове теблора зарокотал голос Байрота Гилда:

— Карса Орлонг, ты кружишь вокруг истины, точно одинокий волк вокруг марала.

В ответ Карса лишь хмыкнул. На другой стороне утёса он уже приметил другие пещеры — высеченные в крутом утёсе. Оказавшись в тени на дне долины, теблор направился к ним. Густой слой гравия под ногами коварно проседал, острые грани впивались в подошвы мокасин. В воздухе стоял запах известняковой пыли.

Урид приблизился ко входу в большую пещеру, расположенную в нижней трети утёса. К ней вёла широкая осыпь, которая, впрочем, тревожно подавалась под тяжёлыми шагами теблора. И вот он наконец выбрался на неровный пол пещеры.

Скальная стена утёса была обращена на северо-восток, и поскольку солнце уже опустилось к горизонту, естественного света в пещере не было. Теблор положил на камень свой мешок и вытащил небольшой фонарь.

Стены из обожжённого известняка потемнели от бесконечных слоёв копоти, высокий потолок изгибался в неровный купол. В десяти шагах от входа проход сужался там, где встречались стены и полоток. На корточках Карса протиснулся в узкий лаз.

За ним открылась просторная каверна. В стене напротив угадывался цельный выступ крепкого, чистого кремня, доходивший почти до самого потолка. В боковых стенах проглядывали глубокие ниши. Расселина в центре грубо вытесанного чертога сочилась сероватым светом сумерек снаружи. Прямо под ней лежала куча песка, из которой росло узловатое, перекрученное дерево — гульдиндха, — доходившее Карсе едва ли до колена. Листва его приобрела более глубокий зелёный оттенок, чем обычно.

То, что дневной свет проникал вглубь на две трети утёса, уже само по себе было чудом… но это дерево…

Карса подошёл к одной из ниш и сунул в неё фонарь. Ещё одна пещера. Заполненная кремнёвым оружием. По большей части — сломанным, но изредка — целым. Мечи, двусторонние топоры с костяными рукоятями, сотнями укрывали пол каменным ковром. Так же и в соседней нише. И в следующей. Всего двадцать две боковые комнаты. Оружие мёртвых. Оружие проигравших. Карса не сомневался, что то же самое найдёт в любой другой пещере этого утёса.

Однако другие не были для него важны. Теблор установил фонарь под кремнёвой колонной и выпрямился.

— Уругал Сплетённый. Берок Тихий Глас, Кальб Бесшумный Охотник, Тэник Разбитый, ’Сибалль Ненайденная, Халад Великан, Имрот Жестокая. Лики в Скале, боги теблоров! Я, Карса Орлонг из теблорского племени уридов, доставил вас в это место. Вы были сломаны. Отрезаны. Безоружны. Я исполнил ваш приказ. Привёл вас сюда.

В ответ послышался хриплый, надтреснутый голос Уругала:

— Ты нашёл то, что было у нас отнято, Карса Орлонг. Ты освободил своих богов.

Теблор смотрел, как перед ним медленно сгущается призрачный образ Уругала. Приземистый, массивный воин, пониже нижеземца, но куда шире в плечах. Кости его рук и ног были расколоты — это Карса разглядел между туго затянутыми кожаными ремешками, которые их связывали — удерживали вместе. Грудь бога теблоров тоже пересекали крест-накрест ремни.

— Карса Орлонг, ты нашёл наше оружие.

Воин пожал плечами:

— Если оно и вправду в одной из тысячи местных пещер.

— Оно здесь! Оно нас не предало!

— Но предал Обряд.

Уругал вскинул голову. Рядом с ним уже сгустились тени шести сородичей.

— Значит, ты понимаешь.

— Да.

— Приближаются наши физические тела, Карса Орлонг. Они далеко зашли, лишённые духа, под напором одной лишь нашей воли…

— Вашей — и того, кому вы теперь служите, — прорычал теблор.

— Да. Того, кому мы теперь служим. Мы ведь взамен направляли твои шаги, предводитель. И ныне ты обретёшь награду за то, что дал нам.

Заговорила ’Сибалль Ненайденная:

— Мы собрали армию, Карса Орлонг. Всех детей, принесённых Ликам в Скале. Они живы, предводитель. Мы готовили их. Для тебя. Войско. Народ твой осаждён. Нижеземцев следует отогнать, армии их — истребить. Ты обрушишься со своими легионами на их земли и принесёшь разрушение и смерть нижеземцам.

— О да.

— Семь богов теблоров, — проговорил Уругал, — должны ныне стать Восемью.

Тот, кого называли Халадом, — самый большой из семи, неуклюжий, звероподобный — шагнул вперёд.

— Ты должен изготовить меч, Карса Орлонг. Из камня. Каменоломни снаружи ждут тебя — мы поделимся с тобой познаниями…

— В том нет нужды, — заявил Карса. — Я сам постиг многочисленные сердца камня. Познания — мои, и моим будет меч. Те, что вы делаете, годятся для вашего рода. Но я — теблор. Я — теломен тоблакай.

С этими словами Карса повернулся и пошёл к кремнёвой колонне.

— Этот монолит одолеет тебя, — проговорил за спиной теблора Халад. — Чтобы отколоть полосу для длинного меча, бить нужно сверху. Рассмотри эту жилу и увидишь, что хоть она и чиста, течение камня немилосердно. Никто из нашего народа не сумел отбить от неё осколок длиннее собственного роста. С этой колонной уже нельзя работать, потому её и покинули. Ударь — и она расколется. И этот провал запятнает все твои последующие усилия, ослабит чары изготовления.

Карса остановился перед бурой, почти чёрной колонной кремня.

— Ты должен развести огонь у основания, — говорил Халад. — И этот костёр должен гореть непрерывно в течение нескольких дней и ночей. В долине мало дерева, но в Ягг-одане во множестве ходили бхедерины. Огонь, Карса Орлонг, затем холодная вода…

— Нет. Так теряется всякий контроль, т’лан имасс. Ваш народ — не единственный постиг истины камня. Это задача моя — и только моя. Теперь же — хватит болтать.

— Имя, которым ты нас назвал, — проскрипел Уругал, — откуда ты вызнал его?

Карса обернулся, лицо его скривилось в жестокой усмешке:

— Глупые теблоры. Так вы считали. Падшие теломены тоблакаи, но павший может снова восстать, Уругал. Оттого некогда вы были т’лан имассами. Ныне же стали Развязанными. — Ухмылка сменилась оскалом. — От кочевья в обитель. Из обители — в дом.

Воин взобрался на кремнёвую колонну. Устроившись на верхушке, он вытащил малазанский короткий меч. Краткий миг изучал поверхность камня, затем перегнулся, чтобы рассмотреть почти вертикальный ход безупречного кремня до самого пола. Обернув меч остриём вниз, Карса начал царапать верхушку колонны — на расстоянии ладони от острого края. Теблор заметил следы старых ударов — вопреки словам Халада т’лан имассы пробовали, но потерпели поражение.

Карса продолжал царапать кремень там, где решил нанести удар. И мысленно говорил:

— Байрот Гилд. Дэлум Торд. Услышьте меня, когда больше никто не услышит. Однажды я разобью свои цепи, освобожу души, что преследуют меня, точно псы. Вы не хотите оказаться среди них, так вы сказали. Я тоже не желаю отдавать вас в объятья Худа. Я обдумал ваше желание. И нашёл другой выход…

— Предводитель! Мы с Дэлумом Тордом поняли твоё намерение. Твой гений не устаёт меня поражать, Карса Орлонг. Лишь с нашего согласия ты преуспеешь. И вот ты даёшь нам слова — и узри, иного выхода у нас уже нет. Объятья Худа… или то, чего хочешь ты.

Карса покачал головой.

— Не только я, Байрот Гилд. Но и вы сами. Будете отрицать?

— Нет, предводитель. Не будем. И потому — принимаем то, что ты предлагаешь.

Карса знал, что только он сам может сейчас увидеть призраки своих друзей. Увидеть, как они растворились, превратились в чистую волю, которая затем потекла в кремень. Чтобы найти в нём форму, сотворить цельность…

И ждать…

Карса смахнул пыль и крошево с расцарапанной поверхности, затем сомкнул обе ладони на короткой рукояти. Высоко занёс клинок, впившись взглядом в иссечённую верхушку колонны, и резко опустил меч.

Странный треск…

А потом Карса Орлонг прыгнул вперёд, отбросив в сторону короткий меч, переворачиваясь в полёте. Колени подогнулись, чтобы смягчить падение, но в тот же миг урид поднял руки, чтобы подхватить осколок кремня.

Осколок длиной почти в рост самого теблора.

От колонны отвалился плоский кусок — и упал в его ладони. Лизнул кожу, и вдруг кровь заструилась по предплечьям. Карса быстро отступил, укладывая клинок на землю. Отняв руки, он заметил, что тот рассёк ладони до кости.

Хитёр, Байрот Гилд. Хорошая мысль — выпить моей крови, чтобы скрепить договор.

— Ты… превзошёл нас, — прошептал Халад.

Карса подошёл к своему мешку, извлёк моток походных бинтов и нитку с иголкой. Заражения не будет, конечно, так что он скоро исцелится. Но всё равно, прежде чем приняться за работу над осколком, чтобы вырезать что-то вроде рукояти, нужно зашить порезы.

— Мы вложим чары в это оружие, — объявил Уругал, — чтобы оно никогда не сломалось.

Карса кивнул.

— Мы сделаем тебя Восьмым богом теблоров.

— Нет, — ответил Карса, принимаясь зашивать левую руку. — Я не такой, как вы, Уругал. Я не Развязан. Вы сами заковали меня в цепи. Своими руками сделали так, что души тех, кого я сразил, вечно преследуют меня. Вы сами сотворили мне муку, Уругал. Под таким проклятьем я никогда не смогу стать развязанным.

— Но всё равно для тебя найдётся место, — провозгласил Уругал, — в Доме Цепей.

— О да. Рыцарь Цепей, поборник Увечного бога.

— Ты многое узнал, Карса Орлонг.

Теблор смотрел на свои окровавленные ладони.

— Да, т’лан имасс. И это вы скоро узрите.

Глава пятнадцатая

Сколько же раз, дорогой путник, ты будешь идти той же самой тропой?

Кайессан

К северу лесистые холмы над Ватаром скрыла поднятая имперской армией пыль. Солнце недавно было в зените, настала самая жаркая пора дня, когда ветер утих, а скалы стали горячими, точно плоские камни в очаге. Сержант Смычок лежал наподвижно, укрывшись охряным плащом, и смотрел на юго-запад. Пот градом катился по его лицу и скрывался в седеющей рыжей бороде.

Смычок долго разглядывал группу конных воинов, которые явились следом за ними из пыли одана, а затем поднял руку и дал знак.

Остальные члены его взвода выбрались из своих укрытий и двинулись прочь от гребня. Сержант следил за солдатами, пока те вновь не спрятались, а затем последовал их примеру сам.

Последние недели ознаменовались начавшимися сразу за Дожалом бесконечными стычками с налётчиками и более жестокими столкновениями с кхиран-дхобри у Татимона и Санимона… но ничего, подобного армии, которая теперь следовала за малазанцами, они ещё не видели. По крайней мере три тысячи воинов из какого-то неведомого племени. Над воинством покачивались бесчисленные варварские штандарты — высокие копья с изодранными лентами, оленьими и бычьими рогами и черепами. Под чёрными телабами и мехами угадывался блеск бронзовых чешуйчатых доспехов, а также — в большем количестве — странной сероватой брони, такой гибкой, что она могла быть только кожаной. Насколько Смычок смог разглядеть издали, кожаные и бронзовые шлемы воинов были богато украшены, многие — вороньими крыльями.

Смычок соскользнул в ложбинку, где ждал остальной взвод. Новобранцам ещё только предстояло поучаствовать в настоящей рукопашной схватке, а весь их боевой опыт до сего дня ограничивался необходимостью выстрелить раз-другой из арбалета да удержать строй. Ну, пока что… всё хорошо. Сержант обратился к Улыбке:

— Ладно, решено — прыгай на эту несчастную клячу там, внизу, и скачи к лейтенанту, девочка. Похоже, нас ждёт драка.

Ручейки пота промыли дорожки в корке пыли на её лице. Улыбка кивнула и двинулась прочь.

— Флакон, иди на позицию Геслера, пусть передаст Бордуку. Нужно встретиться. Быстро, прежде чем их разведчики доберутся сюда.

— Так точно, сержант.

Вскоре Смычок вытащил мех с водой и передал капралу Битуму, а затем хлопнул Спрута по плечу — и оба начали карабкаться обратно вверх по склону.

Сапёры устроились рядом и снова принялись рассматривать конную армию.

— Эти нас могут крепко измочалить, — пробормотал сержант. — Только скачут они таким плотным строем, что и не скажешь…

Спрут хмыкнул и сощурился — аж глаза превратились в щёлки:

— Что-то тут мне костяшки подгрызает, Скрип. Знают ведь: мы рядом, — но в боевой порядок не построились. Им бы до ночи поотстать, а потом ударить по всей длине колонны. И кстати, где их разведчики?

— Так вон же разъезды…

— Слишком близко. Местные племена знали бы, что…

Внезапно посыпались камешки, Смычок и Спрут обернулись — и увидели двух всадников, которые выскочили на гребень по обе стороны от них, и других — те карьером скакали на их взвод.

— Худ нас побери! Откуда же?..

Конники издали ликующие боевые кличи, взмахнули оружием в воздухе, но затем натянули поводья и встали в стременах, окружив взвод.

Нахмурившись, Смычок поднялся на ноги. Оглянулся на армию внизу, заметил, что вверх по склону карьером мчится передовой отряд. Сержант перехватил взгляд Спрута и пожал плечами.

Сапёр в ответ скривился.

В сопровождении всадников оба солдата направились туда, где стояли Битум и Корик. У обоих в руках были взведённые арбалеты, впрочем, новобранцы уже не направляли их на всадников, которые гарцевали вокруг них. Вдали на гребне появился Геслер со своим взводом и Флаконом — тоже в компании конников.

— Спрут, — пробормотал сержант, — вы с такими нигде севернее Ватара не сталкивались?

— Нет. Но, думаю, я знаю, кто это.

Бронзовой брони ни на одном из разведчиков не было. Сероватая кожа доспехов под плащами цвета пустыни казалась до странности рептильной. На предплечьях воинов топорщились, точно чёрные плавники, вороньи крылья. Лица — бледные по местным меркам — вопреки традиции украшали бороды и длинные усы. По обветренным щекам сбегали чёрные татуированные слёзы.

Кроме сулиц, за плечами воинов висели обтянутые мехом деревянные ножны с тяжёлыми тулварами. Из-под шлемов у всех свисали серьги из сухих вороньих лап.

Авангард племени достиг гребня над ними и остановился, когда с противоположной стороны возник отряд виканцев, сэтийцев и малазанских офицеров.

Храни нас Беру, с ними же сама адъюнкт. Да ещё Кулак Гэмет, Нихил, Бездна и Темул, а также капитан Кенеб и лейтенант Ранал.

Обе группы всадников смотрели друг на друга через неглубокую лощинку, и Смычок заметил, как Темул вздрогнул, а затем наклонился в седле и что-то сказал адъюнкту.

В следующий миг Тавор, Гэмет и Темул выехали вперёд.

Со стороны племени по склону начал спускаться одинокий всадник. Видимо, вождь. Огромный воин. На ремнях, которые крест-накрест пересекали его грудь, висели два тулвара. Один был сломан у самого эфеса. Чёрные слёзы на щеках выглядели так, словно въелись в плоть. Он подъехал довольно близко к тому месту, где стояли Смычок и Спрут, и остановился рядом с сапёрами.

Воин кивнул в сторону приближавшейся группы и спросил по-малазански с сильным акцентом:

— Там Некрасивая Женщина, которая вас ведёт?

Смычок поморщился, затем кивнул:

— Адъюнкт Тавор, да.

— Мы встретили кхиран-дхобри, — сообщил вождь и улыбнулся. — Они вас больше не будут тревожить, малазанец.

Подъехали Тавор и офицеры, остановились в пяти шагах. Адъюнкт заговорила:

— Привет тебе, военный вождь хундрилов. Я — адъюнкт Тавор, командующий Четырнадцатой армии Малазанской империи.

— Я — Голл, и мы — «Выжженные слёзы» хундрилов.

— «Выжженные слёзы»?

Воин совершил ритуальный жест скорби.

— Чёрное Крыло, предводитель виканцев. Я говорил с ним. Мои воины хотели состязаться, чтобы узнать, кто лучшие воители в оданах. Мы дрались отважно, но были посрамлены. Чёрное Крыло мёртв, клан его — уничтожен, а «Живодёры» Корболо Дома пляшут на его имени. За это полагается расплата, и вот мы пришли. Три тысячи — все, что дрались за Чёрное Крыло в первый раз. Мы изменились, адъюнкт. Стали другими, чем были прежде. Мы скорбим о том, что потеряли себя, и потому останемся потерянными навсегда.

— Твои слова печалят меня, Голл, — ответила Тавор немного нетвёрдым голосом.

Теперь поосторожней, девочка…

— Мы присоединимся к вам, — прохрипел вождь хундрилов, — ибо больше нам некуда идти. Стены наших юрт кажутся нам незнакомыми. Лица жён, мужей и детей — всех, кого мы прежде любили и кто любил нас, — чужими. Как и сам Чёрное Крыло, мы — точно призраки в этом мире, на этой земле, бывшей нам прежде домом.

— Присоединитесь к нам — и будете драться под моим командованием, Голл?

— Да.

— Чтобы отомстить Корболо Дому.

Вождь покачал головой:

— Мы отомстим, да. Но мы хотим искупить вину.

Тавор нахмурилась:

— Вину? Темул сказал, что вы дрались храбро и достойно. Если бы вы не вмешались, «Собачья цепь» погибла бы под Санимоном. Беженцев перебили бы…

— Но затем мы ускакали прочь — в свои земли, адъюнкт. А «Цепь» пошла дальше. К новым битвам. К своему последнему бою. — Теперь он вправду плакал, и странный скорбный вой послышался со стороны других конных воинов. — Мы должны были пойти с ними. Быть там. Вот и всё.

Долгое время адъюнкт молчала.

Смычок снял шлем и утёр пот со лба. Взглянул на склон, увидел на гребне плотный ряд хундрилов. Безмолвных в ожидании.

Тавор откашлялась:

— Голл, вождь «Выжженных слёз»… Четырнадцатая армия с радостью принимает вас.

От ответного рёва задрожала земля под ногами. Смычок повернулся и перехватил взгляд Спрута. Три тысячи опытных воинов этой треклятой пустыни! Ох, Королева Грёз, у нас есть шанс. Наконец-то у нас есть шанс. Слова были не нужны, Спрут и так его понял — и неторопливо кивнул.

Но Голл ещё не закончил. Понимал ли он в полной мере значение своего следующего жеста… Нет, впоследствии Смычок решил, что не понимал, не мог понимать. Но всё же… Вождь подобрал поводья и поехал вперёд, мимо адъюнкт. Остановил коня перед Темулом и спешился.

Три шага вперёд. И на глазах трёх сотен виканцев и пяти сотен сэтийцев мускулистый хундрил замер, не сводя глаз с Темула. Затем выхватил сломанный тулвар и протянул юному виканцу. Темул побледнел, когда протянул руку, чтобы принять его.

Голл отступил и медленно опустился на одно колено.

— Мы — не виканцы, — проговорил вождь, — но я клянусь — мы постараемся ими стать.

И склонил голову.

Темул сидел в седле неподвижно, явно пытался справиться с валом эмоций, и Смычок вдруг понял: паренёк не знает, что на это ответить, не знает, что сделать.

Сержант сделал шаг, затем поднял шлем, словно чтобы снова надеть. Темул заметил блеск и это движение, когда уже собирался спешиться, и замер, поймав взгляд Смычка.

Тот легко покачал головой. Оставайся в седле, Темул! Сержант коснулся пальцами губ. Говори. Отвечай словами, парень!

Юноша вновь медленно умостился в седле, затем выпрямился.

— Голл из «Выжженных слёз», — сказал он, и молодой голос почти не дрожал, — Чёрное Крыло видит глазами всех виканцев. Видит — и отвечает. Встань. Во имя Чёрного Крыла я, Темул из Вороньего клана, принимаю вас… «Выжженные слёзы»… изВороньего клана виканцев.

Затем он перехватил кожаную петлю, на которой висел сломанный тулвар, и забросил её себе на плечо.

Точно волна накатилась на берег длиной в лигу, по всему гребню воины обнажили оружие, отсалютовали голосом железа.

По телу Смычка пробежала дрожь.

— Худов дух, — пробормотал себе под нос Спрут. — Это пострашней их боевых кличей будет.

О да, жутко, как Худова улыбочка. Смычок взглянул на Темула и заметил, что виканец смотрит на него. Сержант снова надел шлем, затем ухмыльнулся и кивнул. Молодец, парень. Я бы и сам не сказал лучше.

Теперь Темул уже не был один на один с ворчливыми старыми волками, которые не желали ему подчиняться. Теперь за его словом стояли Голл и три тысячи опытных воинов. И дело с концом. Эх, Голл, был бы человеком религиозным, сжёг бы сегодня во имя твоё воронье крыло. А, побери меня Худ, может, всё равно сожгу.

— Голл из «Выжженных слёз», — объявила адъюнкт. — Прошу вас присоединиться к нам в походном штабе. Мы могли бы обсудить расположение ваших сил за трапезой — скромной, увы, но…

Хундрил наконец выпрямился. И обернулся к Тавор:

— Скромной? Нет! Мы привезли с собой пищу, и сегодня будет пир — ни один солдат не уйдёт, не отведав мяса вепря или бхедерина! — Он развернулся и оглядел своих спутников, пока не высмотрел того, кого искал.

— Имрал! А ну живо гони к повозкам и выводи их вперёд! И разыщи двести поваров, проверь, чтоб протрезвели! А если не протрезвели, я им головы отрублю!

Воин по имени Имрал, щуплый старик, который явно плавился под своей старинной бронзовой бронёй, ответил широкой, беззубой ухмылкой, а затем развернул коня и погнал карьером вверх по склону.

Голл повернулся и воздел руки к небу, так что распахнулись прикреплённые к запястьям вороньи крылья.

— Пусть дрожат «Живодёры»! — проревел он. — «Выжженные слёзы» начинают охоту!

Спрут наклонился поближе к Смычку:

— Ну, одной проблемой меньше: парень-виканец наконец стоит на твёрдой земле. Одну рану заштопали, так другая открылась.

— Другая?

Ох. Да, верно. Призрак Кулака-виканца снова и снова встаёт на дыбы. Бедная девочка.

— Будто она и так не сидит на цепи из деяний Колтейна… уж прости за каламбур, — продолжил сапёр. — Но она храбрится…

Выбора-то нет. Смычок обратился к своему взводу:

— Собирайте снаряжение, солдаты. Надо частокол поставить… перед пиром. — Услышав стоны, он нахмурился. — И считайте, что вам повезло, — то, что мы проглядели их разъезды, не лучшим образом о нас говорит, верно?

Сержант смотрел, как солдаты пакуют снаряжение. Геслер и Бордук уже подходили со своими взводами. Спрут хмыкнул:

— Если ты вдруг забыл, Скрип, — тихо проговорил он, — мы с тобой тоже проглядели этих ублюдков.

— Ты прав, — ответил Смычок, — напрочь вылетело из головы. Ой! Вот опять! Как корова языком.

Спрут поскрёб щетину на мощном подбородке.

— Странно. О чём же мы говорили?

— О бхедеринах и вепрях. О свежем мясе.

— Точно! У меня уже слюнки текут.

Гэмет задержался у выхода из штабного шатра. Гулянье шло полным ходом, по лагерю бродили хундрилы и ревели свои варварские песни. Откупорили кувшины с кумысом, и Кулак был вполне уверен, что не один желудок уже досрочно избавился от полупрожаренного-полусырого мяса во тьме за костром… или избавится до рассвета.

Завтра по приказу адъюнкта марш урезали вдвое, но даже пяти колоколов хода хватит, чтобы большинство солдат пожалели о сегодняшней несдержанности.

Или нет.

Гэмет заметил морпеха из своего легиона: тот ковылял прочь, а верхом на нём сидела женщина-хундрилка, обвила ногами за талию, обхватила руками за шею. Одежды на ней не было никакой, морпех тоже остался почти в чём мать родила. Пошатываясь, парочка скрылась во мраке.

Гэмет вздохнул, потуже запахнулся в плащ, затем повернулся и подошёл к двум виканцам, которые стояли в карауле у шатра адъюнкта.

Оба из Вороньего клана, седые и явно недовольные. Узнав Кулака, они отступили в стороны от входа. Он прошёл внутрь, пригнувшись под пологом.

Все остальные офицеры уже ушли, остались только сама адъюнкт и Голл, который развалился в массивном, старинном по виду деревянном кресле, которое тоже привезли на своих повозках хундрилы. Вождь снял шлем, так что показалась грива вьющихся волос — длинных, чёрных, блестящих от жира. Наверное, красится, заподозрил Гэмет, ему ведь никак не меньше пятидесяти. Кончики усов вождя покоились на груди, казалось, он почти спит, сжимая громадной рукой глиняный кувшин. Адъюнкт стояла рядом, глядя на угли в жаровне, словно пребывала в глубокой задумчивости.

Будь я художником, обязательно написал бы такую картину. Вот ровно этот миг — и пусть себе зритель теряется в догадках. Кулак подошёл к столу с картами, на котором ждал ещё один кувшин с вином.

— Наша армия перепилась, адъюнкт, — проговорил он, наливая себе полную чашу.

— Как и мы сами, — пророкотал Голл. — Армия ваша — пропала.

Гэмет взглянул на Тавор, но никакой реакции не заметил. Он вздохнул и повернулся к хундрилу:

— Нам ещё только предстоит поучаствовать в большом сражении, вождь. Потому мы пока не знаем сами себя. Вот и всё. Мы не пропали…

— Ещё просто не нашлись, — закончил за него Голл, оскалив зубы, и смачно отхлебнул из кувшина.

— Жалеешь о своём решении присоединиться к нам? — спросил Гэмет.

— Вовсе нет, Кулак. Мои шаманы читали по пескам. Многое узнали о вашем будущем. Четырнадцатую армию ждёт долгая жизнь — но беспокойная. Вы обречены искать, судьбой призваны охотиться… сами не зная за чем, да и не узнаете никогда, наверное. Как сами пески, что текут себе всю вечность напролёт.

Гэмет нахмурился:

— Не хочу тебя обидеть, вождь, но я мало верю в гадания. Ни один смертный — ни один бог — не может сказать, что мы обречены или судьбой призваны. Будущее неведомо, его нам не вскрыть, не разобрать по косточкам.

Хундрил хмыкнул:

— Разбирать по косточкам закономерности — вот истинное призвание шаманов. Но ведь не только шаманов, а? Колода Драконов — её же используют для гаданий?

Гэмет пожал плечами:

— Есть люди, которые придают Колоде большое значение. Я к их числу не принадлежу.

— Не видишь раскладов и закономерностей в истории, Кулак? Не узнаёшь циклов, через которые все мы проходим? Взгляни на пустыню, на пустошь, по которой вы идёте. Ваша империя не первая объявила её своей. А что же племена? Прежде хундрилов, прежде кхиран-дхобри и трегинов здесь жили саниды и оруты, а до них — иные, чьи имена утрачены. Взгляни на разрушенные города, старые дороги. Прошлое — это узор, расклад, и этот расклад лежит у нас под ногами, а звёзды в небе плетут собственный узор, ибо звёзды, которые мы видим каждую ночь, — лишь видения из прошлого. — Вождь поднял кувшин и некоторое время разглядывал его. — Поэтому прошлое лежит под и над настоящим, Кулак. Эту истину постигли мои шаманы: прошлое — кость, к которой, точно мышцы, крепится будущее.

Адъюнкт неспешно повернулась, чтобы посмотреть на вождя:

— Завтра мы достигнем Ватарского брода, Голл. Что мы там найдём?

Глаза хундрила блеснули.

— Это уже тебе решать, Тавор Паран. Это место смерти, и оно тебе скажет слова — слова, которых остальным не услышать.

— Вы побывали там? — спросила она.

Вождь лишь кивнул, но ничего не добавил.

Гэмет отхлебнул вина. Было что-то странное в этой ночи, в этом мгновении в шатре адъюнкта. Настолько странное, что морозом продирало по коже. Он себя чувствовал не в своей тарелке, точно простак, что забрёл в круг учёных мужей. Буйство в лагере уже стихало, и на рассвете, он знал, воцарится тишина. Пьяное забытьё всякий раз становилось маленькой, временной смертью. Худ входил туда, где прежде царила личность, а когда уходил, оставлял смертную плоть в болезни и тошноте.

Гэмет поставил чашу на стол для карт.

— С вашего позволения, — пробормотал он, — здесь несколько… душновато.

Оба промолчали, когда Кулак пошёл обратно к пологу.

Снаружи, оставив позади неподвижных стражей-виканцев, Гэмет остановился и поднял глаза. Значит, это древний свет? Если так, выходит узор, который я сейчас вижу, умер давным-давно. Нет, не стоит об этом думать. Эта истина — из тех, что ценности не имеют, потому что порождают лишь путаницу.

И для того холодного огня ему не нужен был хворост. Гэмет оказался слишком стар для этой войны. Видит Худ, мне и в первый-то раз не особо понравилось. Отмщение — награда молодости, как ни крути. Для времени, когда эмоции пылают жарче всего, когда жизнь так остра, что можно порезаться, так яростна, что можно обжечь душу.

Он вздрогнул, когда мимо прошёл большой пёс. Голова низко опущена, мускулы перекатываются под чубарой, буквально испещрённой шрамами кожей. Зверь бесшумно трусил по переходу между рядами шатров. В следующий миг он растворился во мраке.

— Я решил идти за ним, — сообщил голос за спиной.

Гэмер повернулся:

— Капитан Кенеб. Удивлён, что ты ещё не спишь.

Солдат пожал плечами:

— Свинина пришлась не совсем по нраву моему желудку, сэр.

— Скорей уж это хундрилское перебродившее молоко — как там оно называется?

— Уртатан. Но нет, с этим-то варевом я знаком, так что решил к нему не притрагиваться. Подозреваю, к утру три четверти армии постигнут ту же мудрость.

— А оставшаяся четверть?

— Помрёт.

Капитан улыбнулся, заметив выражение лица Гэмета:

— Виноват, сэр, это я не всерьёз.

Кулак жестом приказал капитану следовать за собой. Они вместе зашагали по лагерю.

— Почему ты решил идти за псом, Кенеб?

— Потому что знаю его историю, сэр. Он выжил в «Собачьей цепи». От хиссара до самого Паденья у врат Арэна. Я видел, как он пал у самых ног Колтейна. Его проткнули копьями. Не должен был зверь такое пережить.

— Так как же выжил?

— Геслер.

Гэмет нахмурился:

— Сержант-морпех из нашего легиона?

— Так точно, сэр. Он его нашёл — и другую собаку тоже. Что было дальше, понятия не имею. Но оба зверя оправились от, казалось бы, смертельных ран.

— Может, целитель…

Кенеб кивнул:

— Возможно, но этим не занимался ни один чародей из гарнизона Блистига — я специально выяснял. Нет, здесь загадка, которую ещё только предстоит разгадать. И не одни собаки, но и сам Геслер со своим капралом, Ураганом, и ещё третьим солдатом — вы заметили, какой странный цвет у их кожи? Они ведь фаларцы, но фаларцы обычно бледнокожие, а пустынный загар иначе выглядит. Ещё любопытно, что именно Геслер привёл «Силанду».

— Думаешь, они заключили договор с каким-то богом, капитан? Такие культы запрещены в имперской армии.

— Не могу знать, сэр. И доказательств у меня маловато, чтобы предъявить им такое обвинение. До сих пор я держал взвод Геслера и ещё парочку в арьергарде.

Кулак хмыкнул:

— Тревожные вести, капитан. Ты не доверяешь собственным солдатам. И мне об этом сказал только сейчас. Не думал прямо поговорить с этим сержантом?

Они вышли на край лагеря. Впереди протянулась изломанная гряда холмов; справа темнела громада Ватарского леса.

В ответ на вопрос Гэмета Кенеб вздохнул и кивнул:

— Они мне тоже не доверяют, Кулак. В моей роте ходит слух… будто я бросил своих солдат во время восстания.

А ты бросил, Кенеб? Но Гэмет промолчал.

Однако капитан, видимо, услышал даже незаданный вопрос.

— Нет, не бросил, хотя не буду отрицать, что некоторые решения, которые я тогда принял, могли бы поставить под сомнение мою верность Империи.

— Вот здесь лучше объяснись, — тихо проговорил Гэмет.

— Со мной была семья. Я пытался спасти жену и детей, всё остальное было не важно. Сэр, целые роты перешли на сторону мятежников. Неизвестно было, кому можно доверять. И как выяснилось, мой командир…

— Больше ни слова, капитан. Я передумал. Ничего не хочу знать. А как семья? Смог спасти?

— Так точно, сэр. Благодаря своевременной помощи одного «мостожога»…

— Что?! И кого же, Худова плешь?

— Капрала Калама, сэр.

— Он здесь? В Семи Городах?

— Был здесь. И направлялся, я думаю, к Императрице. Насколько я понял, он хотел… хм, обсудить… с ней ряд вопросов. Лично.

— Кто ещё это всё знает?

— Никто, сэр. Мне говорили, что «Мостожоги» уничтожены. Но могу вам сказать, что Калама среди них не было. Он был здесь, сэр. А где он сейчас, знает, наверное, лишь сама Императрица.

Что-то шевельнулось в траве на расстоянии двадцати шагов от них. Ещё пёс этот. Худ его знает, что он там собрался делать.

— Ладно, капитан. Пока что держи Геслера в арьергарде. Но в какой-то момент — перед битвой — мы должны его проверить. Я должен знать, можно ли на него полагаться.

— Так точно, сэр.

— Зверь твой вон там бродит.

— Знаю. И так — каждую ночь. Будто ищет что-то. Я думаю… Колтейна. Ищет Колтейна. И от этого у меня сердце разрывается, сэр.

— Ну, капитан, если пёс и вправду ищет Колтейна, то я сильно удивлюсь.

— Почему, сэр?

— Потому что этот ублюдок здесь. Нужно быть слепым, глухим и напрочь безмозглым, чтоб его не заметить, капитан. Доброй тебе ночи.

Кулак повернулся и зашагал прочь. Ему хотелось сплюнуть, но Гэмет знал: горечь во рту так просто не уйдёт.

Костёр давно прогорел. Закутавшись в плащ, Смычок сидел перед ним, смотрел и не видел слоистых брусков пепла, в которые превратились кизяки. Рядом с сержантом лежал щуплый хэнский пёсик, которого, по словам Истина, звали Тараканом. Зверёк грыз кость крупнее его самого, и будь у кости зубы и настроение, она сама в два счёта управилась бы с этой собачкой.

Подходящая компания, чтобы скоротать унылую ночь. Со всех сторон лежали, завернувшись в одеяла, солдаты его взвода. Они слишком устали, чтобы напиться: сперва возводили частокол, а потом отстояли первое держурство, так что набитые желудки быстро всех усыпили. «Вот и хорошо, — думал сержант, — окажутся среди тех немногих, кого через несколько колоколов не будет мучит похмелье». Даже Спрут ещё не проснулся, хотя вставал обычно рано, — а может, просто лежал с открытыми глазами спиной к костру.

Неважно. Одиночество Смычка в компании не развеялось бы, во всяком случае, в такой компании, какую здесь можно найти. Да и делиться своими мыслями он сейчас был совершенно не расположен.

Взвод глотал пыль, почитай, с самого начала похода. Неподходящее место для морпехов, если только хвосту колонны не грозило нападение солидного отряда врагов. Но нет. Кенеб их наказывал, и Смычок понятия не имел, за что. Даже лейтенант, который умудрялся практически не являться лично, чтобы командовать взводами, сомневался в мотивах капитана. Но не слишком-то и огорчался, конечно. С другой стороны, как же Ранал надеется сделать звёздную карьеру, если его солдаты откашливают пыль всей Четырнадцатой армии?

А с другой стороны, мне-то, наверное, уже и всё равно?

В ночном воздухе стоял зловонный запах желчи, точно сама Полиэль бродила по лагерю. Внезапное появление трёх тысяч опытных воинов заметно подняло боевой дух армии — Смычок только надеялся, что дурного предзнаменования в похмелье не будет.

Ладно, давай-ка всё обдумаем. У этой армии появился шанс. Ей уже не нужны ублюдки вроде меня. Да и зачем мне тащиться обратно в Рараку? Мне там и в первый раз не понравилось. Я уже не тот болтливый, юный дурень — не тот, кем был прежде. Неужто я вообразил, будто смогу что-то вернуть, отнять у этой священной пустыни? Что именно? Ушедшие годы? Разгон и запал, что принадлежат молодым? Таким солдатам, как Улыбка и Корик, Флакон и Битум. Я-то пришёл, чтобы отомстить, но как-то это не радует брюхо, как бывало раньше, — видит Худ, ничто уже не радует. Ни месть. Ни верность. Ни даже дружба. Будь ты проклят, Калам, ты меня должен был от этого отговорить. Вот прямо в Малазе. Назвал бы меня дурнем прямо в лицо.

Рядом возник крупный пёс Геслера.

Таракан зарычал, и более крупный зверь замер, принюхался, а затем улёгся в нескольких шагах. Малыш снова принялся грызть кость.

— Подходи уже, Геслер, — пробормотал Смычок.

Сержант тут же появился — с кувшином в руке. Уселся напротив Смычка, некоторое время разглядывал свой кувшин, а затем с отвращением фыркнул и отшвырнул его в сторону.

— Не выходит напиться, — заявил он. — Не только у меня, Ураган с Истином тоже не могут. Мы прокляты.

— Бывают проклятья и погорше, — пробормотал Смычок.

— Так-то оно так, но всё равно. Хуже, что я уснуть не могу. Все мы не можем. Мы ведь были на Ватарской переправе — мы туда «Силанду» пригнали, чтобы дождаться «Собачью цепь». Тут мне в нос двинули — от души. Вот я удивился. Но всё равно не лежит душа снова на Ватар смотреть. После всего, что там случилось.

— Ну, если мост не смыло… — отозвался Смычок.

Геслер хмыкнул.

Некоторое время оба молчали, затем:

— Сбежать задумал, да, Скрип?

Тот нахмурился. Геслер неторопливо кивнул:

— Тяжело их терять. Друзей, в смысле. Начинаешь гадать, зачем вообще шевелится этот мешок костей и мускулов. Вот и бежишь. А потом что? Да ничего. Ты уже не тут, но где бы ни оказался, ты всё одно там.

Смычок скривился:

— Ты хоть сам-то себя понял? Послушай, дело ведь не только в том, что случилось с «Мостожогами». Дело в том, чтобы быть солдатом. Чтобы заново совершать всё то же самое. Я понял, что мне и в первый-то раз не понравилось. Приходит такой момент, Геслер, когда уже неправильно тут быть, неправильно это делать.

— Может, и так, только ко мне не приходил ещё. Вся суть в том, что́ ты хорошо умеешь. А ничего больше, Скрип. Ты уже не хочешь быть солдатом. Ладно, а чем заниматься-то будешь?

— Я когда-то был подмастерьем каменщика…

— Только подмастерьям лет по десять обычно, Скрип. Они — не ворчливые деды вроде тебя. Слушай, для солдата есть только одно дело — служить. Хочешь прекратить? Ну, вот будет битва. Полно возможностей. Можешь на меч броситься — и всё, конец. — Геслер помолчал, а затем ткнул пальцем в Смычка. — Но не в этом беда, верно? Всё из-за того, что у тебя теперь есть взвод, ты за них отвечаешь. Вот что тебе не нравится, вот почему ты надумал сбежать.

Смычок поднялся:

— Иди собачку свою приласкай, Геслер.

И он отправился прочь, в темноту.

По мокрой от росы траве сержант добрался до линии частокола. Караульные глухо выкрикнули свои предупреждения, он ответил и вскоре вышел за пределы лагеря. Небо начало светлеть, звёзды померкли. Накидочники тучами летели к лесистым холмам над Ватаром. Иногда их прореживал ризан, и тогда тучи взрывались, только чтобы вновь сгуститься, как только опасность минует.

На гребне в трёх сотнях шагов от Смычка стояли шесть пустынных волков. Они уже повыли всласть сегодня ночью, а теперь задержались из любопытства, а может, просто ждали, пока уйдёт армия, чтобы спуститься в долину и растащить кости.

Смычок замер, когда услышал слабое пение — тихое и печальное, — звучавшее, похоже, из лощины по эту сторону гребня. Он его и в прошлые ночи слышал, всегда за пределами лагеря, но не испытывал желания идти и выяснять, кто там поёт. Не было ничего привлекательного в этой высокой, атональной музыке.

Но теперь песня позвала его. Знакомыми голосами. Сердце тревожно заныло, когда сержант подошёл ближе.

Лощина заросла густой, пожелтевшей травой, но в центре вытоптали плоский круг. Там сидели лицом друг к другу дети-виканцы — Нихил и Бездна. Между ними стояла большая бронзовая миска.

Жидкость в ней привлекала бабочек — сейчас всего пару десятков, но уже подлетали новые.

Смычок замешкался, затем собрался уйти.

— Подойди ближе, — окликнул его своим тонким голоском Нихил. — Быстрей! Солнце вот-вот взойдёт!

Нахмурившись, сержант приблизился. Оказавшись на краю лощины, он замер от внезапной тревоги. Вокруг него вились бабочки, всё вокруг заполонил бледно-жёлтый хаос — ветерок от крохотных крылышек касался кожи, точно тысяча дыханий. Сержант развернулся на месте, но ничего не видел за порхающим маревом.

— Ближе! Он хочет, чтобы ты был здесь! — снова прозвучал высокий, ломающийся голос Нихила.

Но Смычок уже не мог сделать ни шагу. Его окутал желтоватый саван, а в нём ощущалось… присутствие.

И голос:

— «Мостожог», Рараку ждёт тебя. Не отступай сейчас.

— Кто ты? — резко спросил Смычок. — Кто это говорит?

— Я теперь принадлежу этой земле. Чем я был прежде, уже не важно. Я пробудился. Мы пробудились. Иди к своей родне. В Рараку — там он тебя найдёт. Вместе вы должны убить богиню. Освободить Рараку от того, что пятнает её.

— Своей родне? Кого я там найду?

— Песнь блуждает, «мостожог». Ищет себе дом. Не отступай.

Внезапно ощущение чужого присутствия исчезло. Бабочки взмыли в небо, завертелись в солнечном свете. Всё выше и выше…

Маленькие ручки вцепились в него, и Смычок посмотрел вниз. Во взгляде Бездны читалась паника. В двух шагах за ней стоял Нихил, обхватив себя руками. В глазах юноши стояли слёзы.

Бездна закричала:

— Но почему ты? Мы звали и звали! Почему ты?!

Покачав головой, Смычок оттолкнул её:

— Я… я не знаю!

— Что он сказал? Отвечай! Он что-то нам передал? Что он сказал?

— Вам? Ничего, девочка… Да кто это был по-вашему, Худа ради?

— Сормо И’нат!

— Колдун? Но ведь он… — Смычок сделал ещё один неуверенный шаг. — Да прекратите же петь!

Виканцы ошеломлённо на него уставились.

И тут Смычок осознал, что они не пели — да и не могли петь, — поскольку пение звучало у него в голове.

Бездна спросила:

— Что петь, солдат?

Он снова помотал головой, затем развернулся и пошёл к лагерю. Сормо нечего было им сказать. И Смычку тоже. И видеть их лица он не хотел — беспомощное отчаяние, мольба к призраку, который ушёл — ушёл навсегда. Это был уже не Сормо И’нат, а что-то совсем иное — Худ знает что. «Мы пробудились». Это ещё что значит? И кто ждёт меня в Рараку? Моя родня? Да нет у меня никакой родни, кроме «Мостожогов»… ох, нижние боги! Быстрый Бен? Калам? Один — или оба? Ему хотелось кричать, хотя бы только для того, чтобы заглушить песню в голове, ужасную, болезненно-незавершённую музыку, которая грозила довести его до безумия.

Похоже, Рараку с ним ещё не закончила. Смычок беззвучно выругался. Да пропади оно всё пропадом!

На севере за дымным венцом лагеря с мохнатых холмов над Ватаром разлился золотой свет. На гребне за спиной Смычка завыли волки.

Гэмет поёрзал в седле, когда его конь начал спускаться к реке. Прошло слишком мало времени, и земля не успела полностью поглотить жертв бойни. В песчаной грязи у берега поблёскивали белёсые кости. Обрывки одежды, куски кожи и железа. И сам брод едва можно было узнать. Выше по течению сгрудились обломки понтонного моста, и на этот барьер нанесло ещё больше мусора. Пропитавшиеся водой, плотно скреплённые илом фургоны, деревья, трава и камыши — вся эта бесформенная масса сама превратилась в своего рода мост. И Кулаку казалось, что громада эта вот-вот развалится.

Разведчики перешли ещё пешком. Гэмет видел на другой стороне измазанных илом сэтийцев — они как раз карабкались по крутому склону.

Лес на обоих берегах реки оделся цветами, на ветвях трепыхались заплетённые в косички полоски ткани с нарисованными человеческими костями.

Меш’арн то’леданн. День Чистой крови. Выше по течению на обоих берегах насколько хватало глаз в ил воткнули под разными углами длинные шесты так, чтобы они нависали над бегущей водой. На шестах висели туши овец и коз. Одни ещё сочились кровью, другие уже как следует прогнили, так что в мясе кишели мухи, накидочники и птицы-падальщики. Белые крупинки сыпались вниз с жертвенных животных, и вода под ними бурлила от рыбы. Гэмет не сразу понял, что это за крупинки, — в реку валились опарыши.

Капитан Кенеб подъехал к Гэмету, и они вместе продолжили спуск к берегу.

— Не грязь ведь скрепила эту груду, да? Есть, конечно, и песок, и ил, но по большей части…

— Кровь, — тихо закончил Гэмет.

Офицеры ехали следом за адъюнктом, по обе стороны от неё скакали Нихил и Бездна. Все трое остановили коней у воды. За спинами Гэмета и Кенеба на склон вышли передовые роты десятого легиона, увидели реку и жуткий мост.

— Как думаешь, Кулак, эти жертвы оставлены как знак для нас? Не могу себе представить, чтобы такую бойню устраивали постоянно, — стада просто сойдут на нет.

— Некоторые здесь уже давненько, — заметил Гэмет. — Но ты, скорее всего, прав, капитан.

— Значит, переправляться будем через реку крови. Если эти треклятые дикари считают, что это благородный жест, значит, Королева покарала их безумием. Всегда меня с толку сбивает эта привычка — смотреть на мир метафорически. Местные жители всё видят не так, как мы. Для них сама земля — живая, не в смысле духов, а иначе, сложнее.

Гэмет покосился на Кенеба:

— Стоит эти верования изучать, капитан?

Тот вздрогнул, затем криво усмехнулся и уныло пожал плечами:

— Этот конкретный диалог говорил о восстании и только о восстании — за многие месяцы до того, как оно наконец вспыхнуло. Если бы мы озаботились и прочли эти знаки, Кулак, то оказались бы лучше подготовлены.

Оба натянули поводья позади адъюнкта и двух виканцев. Услышав слова Кенеба, Тавор развернула коня к капитану.

— Иногда, — проговорила она, — знать недостаточно.

— Виноват, адъюнкт.

Тавор перевела бесчувственный взгляд на Гэмета:

— Выводите вперёд морпехов, Кулак. Нам понадобятся сапёры и взрывчатка. Нам нужен брод, а не мост из мусора, который склеился от крови.

— Так точно, адъюнкт. Капитан, прошу за мной…

Оба развернули коней и поехали обратно вверх по склону. Оглянувшись на Кенеба, Гэмет заметил, что тот ухмыляется.

— Что тебя так развеселило, капитан?

— Взрывчатка, сэр. Сапёры будут рыдать.

— Если они не разнесут к демонам весь брод, я готов в виде утешения их обнять.

— Лучше бы им не слышать таких обещаний, сэр.

— Да, пожалуй, ты прав.

Как только офицеры оказались у передних рядов Десятого легиона, Гэмет жестом подозвал вестовую. Когда всадница поскакала к Кулаку, её нагнал Тин Баральта, так что подъехали они вместе.

— Сапёры? — спросил командир «Красных клинков».

Гэмет кивнул:

— Ага.

Тин Баральта кивнул в ответ и приказал вестовой:

— Передай лейтенантам морпехов. Адъюнкт требует взрывчатку. Немедленно.

— Так точно, сэр, — ответила она и развернула коня.

Офицеры проследили, как она скачет вдоль строя, а затем «красный клинок» обратился к Гэмету:

— Они сочтут это за оскорбление. Этот мост крови задуман как благословение.

— Она знает, Тин Баральта, — ответил Гэмет. — Но там же ногу толком поставить некуда. Это должно быть очевидно даже скрытым наблюдателям.

Крепкий воин пожал плечами так, что звякнули доспехи.

— Может, шепнуть пару слов этому хундрилу, Голл. Пусть пошлёт верхового, чтобы отыскал этих «наблюдателей». И сделает так, чтобы не возникло недоразумений.

— Хорошая идея, — отозвался Гэмет.

— Я этим займусь.

«Красный клинок» поскакал прочь.

— Прошу прощения за прямоту, Кулак, — пробормотал Кенеб, — но то, что сейчас произошло, как мне кажется, категорически не понравится адъюнкту.

— Думаешь, она не одобрит проявления инициативы среди своих офицеров, капитан?

— Я бы не сказал…

— Только что сказал.

— Кхм, да, понимаю. Виноват, Кулак.

— Никогда не извиняйся, когда ты прав, Кенеб. Жди здесь, пока не подойдут взводы.

Он поскакал туда, где адъюнкт по-прежнему сидела в седле над берегом.

Нихил и Бездна спешились и, склонив головы, стояли на коленях в мутной воде.

Оказавшись рядом, Гэмет заметил, что Тавор сдерживает гнев. О да, они всё ещё цепляются за свои цепи, и похоже, что не отпустят… по своей воле. Ну, я же сам говорил об инициативе.

— Вижу, детишки играют в грязи, адъюнкт.

Она резко повернула голову, прищурилась. Гэмет продолжил:

— Я бы предложил приставить к ним няньку, чтоб не поранились ненароком. В конце концов, адъюнкт, я сомневаюсь, что Императрица вам поручила с ними нянчиться, верно?

— М-да, — протянула Тавор. — Они должны были стать моими магами.

— Вот я и подумал, может, вы им поручили поговорить с призраками? Они хотят умилостивить духов реки?

— Нет, Кулак. Честно говоря, я понятия не имею, чем они заняты.

— У меня сложилось впечатление, что дети у вас разбалованы, адъюнкт.

— Не могу спорить. И поэтому позволяю вам действовать от моего имени, Кулак.

Нихил и Бездна наверняка слышали весь разговор, но позы не изменили. Громко вздохнув, Гэмет спешился и подошёл к кромке воды.

Протянул руки, ухватил обоих за шиворот кожаных рубах. И рывком поставил на ноги.

Громкий визг, затем яростное шипение — Кулак хорошенько встряхнул обоих, прежде чем развернуть лицом к адъюнкту.

— Так бы поступила виканская бабушка. Знаю, это пожёстче, чем принято у родителей-малазанцев. Но ведь и эти детишки — не малазанцы, верно?

Гэмет поставил обоих на землю.

— Возможно, уже слишком поздно, Кулак, — заметила Тавор, — но всё же напомню вам, что эти двое — колдуны.

— Что-то я не заметил, адъюнкт. Но если хотят меня проклясть — милости прошу.

Сейчас, впрочем, виканцы явно не собирались этого делать. Гнев миновал, и дети, похоже, скуксились.

Тавор откашлялась:

— Нихил, Бездна, я полагаю, нашей армии потребуются представители, которые разыскали бы местные племена в лесу и убедили их, что мы понимаем всё значение их жеста, однако же — должны обеспечить безопасную переправу для армии.

— Адъюнкт, Кулак Тин Баральта уже предложил нечто подобное, но с участием хундрилов.

— Пожалуй, нужны представители обеих сторон, — согласился Тавор и добавила, обращаясь к виканцам: — Отправляйтесь к Кулаку Тину Баральте.

Гэмет заметил, как они переглянулись, затем Нихил сказал:

— Как пожелаешь.

Бездна бросила на Гэмета прощальный ядовитый взгляд, и виканцы пошли прочь.

— Надеюсь, тебе не придётся об этом жалеть, — заметила Тавор, когда колдуны уже не могли их услышать.

Гэмет пожал плечами.

— И в следующий раз сделай так, чтобы Тин Баральта приходил со своими предложениями ко мне лично.

— Да, адъюнкт.

Спрут и Смычок выбрались обратно на берег. Хоть они промокли до нитки и измазались с ног до головы окровавленным илом, на лицах сапёров застыли довольные ухмылки. Радость удвоилась от того, что взрывчатка, которая пошла в дело, была из запасов Четырнадцатой армии, а не из их собственных. Двенадцать «трещоток», чтобы направить взрыв в горизонтальной плоскости, три «ругани» в мусоре, чтобы ослабить плотину.

И всего несколько ударов сердца, прежде чем всё взлетит на воздух.

Остальная армия отступила выше по склону; разведчики-сэтийцы на другом берегу пропали. Остались только два сапёра…

…которые помчались прочь как угорелые.

Оглушительный грохот, обоих подбросило в воздух. Песок, ил, вода, а следом — град обломков.

Долгое время оба лежали, прикрыв головы руками. Единственный звук, который до них доносился, — плеск воды, устремившейся вниз по течению через расчищенный брод. Затем Смычок покосился на Спрута и увидел, что и тот смотрит на него.

Наверное, двух «руганей» хватило бы.

Они обменялись кивками, затем поднялись на ноги.

Брод и вправду расчистился. Вода несла плавучий мусор в Криводожальское море.

Смычок вытер грязь с лица:

— Как думаешь, мы там воронок не понаделали, Спрут?

— Таких, чтоб кто-то потонул, — точно нет. Хорошо, что ты не сбежал, — тихонько добавил Спрут, когда всадники начали спускаться по склону позади них.

Смычок бросил на него острый взгляд:

— А чего ты не слышишь?

— Ну, этого-то я сказать никак не могу, а, Скрип?

Подъехал первый всадник — другой сапёр, Может, из шестого взвода.

— Чисто-гладко, — сообщил он. — Только вы слишком коротко поставили. Что толку устраивать большой взрыв, если сам потом лежишь мордой в грязи?

— Ещё есть ценные замечания, Может? — прорычал Спрут, отряхиваясь (впрочем, никакого сколько-нибудь заметного успеха он не достиг). — Если нет, то будь паинькой, езжай туда да проверь на предмет воронок.

— Медленно, — добавил Смычок. — Пусть конь сам выберет темп.

Брови сапёра поползли вверх:

— Что, правда?

Затем он направил своего коня в реку. Смычок проводил его взглядом.

— Терпеть не могу вот таких сатириков.

— Виканцы с него шкуру заживо сдерут, есть переломает ноги коню.

— Похоже, намечается вражда.

Спрут на миг прекратил безуспешные попытки очистить одежду и нахмурился:

— Что?

— Да нет, ничего.

Подъехали Ранал и Кенеб.

— Отличная работа, — сказал капитан. — Наверное.

— Должно сгодиться, — ответил Смычок. — Если только в нас стрелять не начнут.

— Об этом уже позаботились, сержант. Что ж, вашему взводу выпала привилегия переправиться первыми.

— Есть, сэр.

Должно было бы прийти удовлетворение от хорошо выполненной работы, но Смычок не чувствовал ничего, кроме первичного возбуждения, которое пришло после взрыва. Сломанная песня звучала у него в голове, погребальный плач за каждой мыслью.

— Дорога вроде как свободна, — пробормотал Спрут.

Ага. Только не значит, что мне это обязательно понравится.

Северный берег реки Ватар круто забирал вверх, безлесый холм нависал над дорогой, ведущей на запад. Армия продолжала переправляться, а Гэмет и адъюнкт взбирались по козьей тропе на вершину. Это был второй день, когда они находились у брода, солнце стояло низко в небе, и пламенные потоки света превратили реку в расплавленный поток, хотя с этой стороны скального выступа уже воцарилась глубокая тень.

Жидкая грязь, которая облепила кожаные сапоги Гэмета, высохла в испещрённую трещинками корку и осыпалась мелкой пылью. Кулак шагал вслед за Тавор и с натугой дышал, нижняя рубаха насквозь промокла от пота.

Они выбрались на вершину, снова вышли на солнечный свет. Порывистый горячий ветер овевал голую скалу. С подветренной стороны на выступе виднелся круг камней. Здесь когда-то соорудили очаг или сторожевой костёр, — возможно, во время «Собачьей цепи».

Адъюнкт вытерла пыль с перчаток, затем шагнула к северному краю. В следующий миг Гэмет последовал за ней.

Отсюда уже был виден город Убарид — серовато-коричневый, окутанный дымом, — на северо-востоке. За ним поблёскивало Криводожальское море. В городской гавани теснилось множество кораблей.

— Адмирал Нок, — сказала адъюнкт.

— Выходит, он занял Убарид.

— И пополнит там припасы, да, — согласилась Тавор, а затем указала на север. — Вон где, видишь, Гэмет?

Он прищурился, гадая, что именно должен увидеть на просторе пустоши, которая называлась Убарид-оданом. А потом резко выдохнул сквозь стиснутые зубы.

Огненно-красная стена на горизонте, словно второй закат.

— Вихрь, — произнесла Тавор.

Ветер вдруг стал заметно холоднее, навалился на Гэмета с утроенной силой.

— А за ним, — продолжала адъюнкт, — ждёт нас враг. Скажи, как думаешь, Ша’ик попытается задержать наше продвижение?

— Глупо было бы не попробовать, — ответил Кулак.

— Уверен? Разве ей не лучше встретиться в бою с не нюхавшими крови новобранцами?

— Это рискованная ставка, адъюнкт. Сам поход уже закалит Четырнадцатую. На месте Ша’ик я бы предпочёл встретиться с уставшим от боёв, измочаленным врагом. Врагом, отягощённым ранеными, недостатком стрел, коней и прочего. И к моменту этой последней встречи я бы уже кое-то узнал о вас, адъюнкт. Вашу тактику. А так Ша’ик вовсе не может к вам присмотреться.

— Да. Любопытно, не так ли? Либо она ко мне равнодушна, либо считает, будто уже узнала обо мне всё, что нужно, — а это, разумеется, невозможно. Даже если принять за допущение, что у неё есть шпионы в нашей армии, до сих пор я разве что организовала походный строй.

Шпионы? Нижние боги, я об этом даже не подумал!

Некоторое время оба молчали, размышляя каждый о своём и продолжая смотреть на север.

Солнце уже почти скрылось за горизонтом слева от них.

Но Вихрь горел собственным огнём.

Глава шестнадцатая

У Силы есть голос, и голос этот — песнь таннойского духовидца.

Кимлок

Его разбудили слабые и влажные тычки в бок. Он медленно открыл глаза и повернул голову. К животу приткнулся детёныш бхок’арала, испятнанный какой-то кожной болезнью.

Калам сел, сдержав порыв схватить зверька за шкирку и швырнуть в стену. Разумеется, дело было не в жалости. В этом подземном храме жили сотни, если не тысячи бхок’аралов, которые отличались сложным социальным устройством: причини вред детёнышу, и Калама может погрести под собой целая стая взрослых самцов. Твари вроде и некрупные, но их клыки могут посоперничать с медвежьими. И всё равно он с трудом сдержал отвращение и осторожно отпихнул детёныша подальше.

Тот жалобно мявкнул и посмотрел на Калама снизу вверх огромными влажными глазами.

— Даже не пытайся, — пробормотал убийца, отбрасывая шкуры и вставая. Кусочки отшелушившейся кожи покрывали живот, тонкая шерстяная рубашка была влажной от мокрого носа детёныша. Калам стянул и швырнул её в угол каморки.

Он уже неделю не видел Искарала Прыща. Если не считать редких покалываний в кончиках пальцев рук и ног, убийца более-менее оправился от нападения демона-энкар’ала. Алмазы были доставлены, и теперь Каламу не терпелось уйти.

Из коридора донеслось неразборчивое пение. Убийца покачал головой. Может, когда-нибудь Могора и споёт правильно, но пока… нижние боги, какой скрежет! Он подошёл к своему потёртому дорожному мешку и принялся рыться в нём, пока не отыскал запасную рубашку.

Внезапно снаружи послышался топот. Калам обернулся как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. На пороге стояла Могора, в одной руке деревянное ведро, в другой — швабра.

— Он был здесь? Прямо сейчас? Он был здесь? Отвечай!

— Я уже несколько дней его не видел, — произнёс Калам.

— Он должен вымыть кухню!

— Могора, и это всё, чем ты занята? Гоняешься за тенью Искарала Прыща?

— «Всё»! — взвизгнула женщина и бросилась к нему, выставив швабру, как оружие. — Только я пользуюсь кухней?! Нет!

Калам отступил, стирая с лица брызги слюны, но далхонка придвинулась ближе.

— А ты?! Думаешь, твой ужин сам готовится? Думаешь, боги Тени выколдовывают его из воздуха? Я тебя сюда приглашала? Думаешь, ты мой гость? А я — твоя служанка?

— Да упасите боги…

— Молчи! Я говорю, не ты!

Она сунула Каламу в руки ведро и швабру и тут заметила детёныша бхок’арала, свернувшегося в клубок на постели. Женщина сгорбилась в хищной стойке и двинулась к кровати, скрючив пальцы.

— Вот ты где, — бормотала она. — Разбрасываешь повсюду перхоть, да? Нет уж, хватит.

Калам заступил ей дорогу.

— Могора, хватит. Уходи отсюда.

— Только с моим любимцем.

— Любимцем? Ты собираешься свернуть ему шею.

— И что?

Он поставил ведро и швабру. «Поверить не могу. Я защищаю паршивого бхок’арала от ведьмы-оборотня».

В дверях что-то шевельнулось. Калам ткнул рукой в ту сторону.

— Могора, обернись. Тронешь детёныша, и тебе придется иметь дело с ними.

Она резко обернулась и прошипела:

— Мразь! Искараловы отродья — вечно шпионят! Вот как он прячется — с их помощью!

Могора с улюлюканьем бросилась к дверям. Столпившиеся там бхок’аралы завизжали в ответ и рассеялись, но один метнулся между ног женщины и запрыгнул на кровать. Он подхватил детёныша и понёсся в коридор.

Завывания Могоры затихли вдали.

— Хе-хе.

Калам обернулся.

Из теней в дальнем углу вышел Искарал Прыщ. Он был покрыт пылью, с костлявого плеча свисал мешок.

Убийца нахмурился:

— Жрец, я уже достаточно пробыл в этой богадельне.

— Пожалуй, — ответил Искарал и склонил голову, теребя одну из немногих оставшихся на макушке прядей. — Я всё сделал, и он может идти, да? Мне следует быть добрым, открытым, рассыпать золотую пыль, отмечая его путь наружу, в ждущий мир. Он ничего не заподозрит. Он поверит, что уходит по собственной воле. Именно так, как и должно быть.

Искарал Прыщ внезапно улыбнулся и протянул Каламу мешок:

— Возьми, вот твои алмазы. Трать их там и здесь — в общем, трать везде. Но помни, ты должен пробиться сквозь Вихрь — в сердце Рараку, да?

— Таково моё намерение, — ответил Калам, принимая мешок и засовывая его в собственный. — В наших с тобой целях мы не противоречим друг другу, жрец, хотя ты бы, конечно, хотел иного, с твоим-то извращённым умом. И всё же… пробить завесу Вихря… и остаться незамеченным. Как мне с этим справиться?

— С помощью смертного, избранного Престолом Тени. Искарала Прыща, Высшего жреца и Мастера Рашана, Меанаса и Тира! Вихрь — богиня, и её взгляду не уследить за всем. Теперь быстро собирай вещи. Пора уходить! Она возвращается, а я вновь устроил беспорядок на кухне! Торопись!

Они вышли из теней Пути в дневной свет у подножия скалы, всего в сотне шагов от бушующей стены Вихря. Сделав три шага, Калам схватил жреца за руку и развернул лицом к себе.

— Что это за пение? Во имя Худа, Искарал, откуда оно? Я слышал его в монастыре и думал, что это Могора…

— Могора не умеет петь, дурак! Я ничего не слышу, кроме рёва ветра и шёпота песков! Ты безумен! Он безумен? Да, возможно. Нет, вероятно. Солнце запекло его мозги в толстом черепе. Постепенный распад — но, конечно, нет, конечно, нет. Это таннойская песнь, вот что это. Тем не менее он, наверное, всё-таки безумен. Два совершенно отдельных вопроса. Песня. И его безумие. Ясные, несвязанные, и оба равно разрушают все планы моих хозяев. Или могут разрушить. Вероятно. Определённости не существует, её нет в этой проклятой земле, особенно в ней. Неугомонная Рараку. Неугомонная!

Зарычав, Калам оттолкнул жреца и пошёл дальше. Миг спустя Искарал Прыщ последовал за ним.

— Теперь скажи, как мы это сделаем?

— Всё просто, правда. Она узнает о прорыве. Это как удар ножом. Тут ничего не поделаешь. Значит, введём её в заблуждение! И никто не справится с этой задачей лучше Искарала Прыща!

Они остановились в двадцати шагах от кипящей стены песка. Вокруг клубились пылевые вихри. Искарал Прыщ шагнул вперёд и ухмыльнулся присыпанными песком губами.

— Держись, Калам Мехар! — произнёс он и исчез.

Над убийцейнависло огромное тело, а в следующую секунду его обхватило множество рук.

Азал.

Демон побежал, помчался быстрее любой лошади вдоль границы Вихря. Потом задвинул Калама под свой торс и метнулся сквозь песчаную бурю.

Уши забивал громовой рёв, по коже струился песок. Убийца плотно зажмурил глаза.

Несколько глухих ударов, и азал побежал по слежавшемуся песку. Впереди расстилались развалины города.

Под демоном вспыхнуло пламя, дорожки беснующегося огня.

Перед ними вырос высокий тель мертвого города. Азал с той же скоростью принялся карабкаться на выкрошенную стену. Впереди показалась трещина — недостаточно широкая для демона, но вполне подходящая для Калама.

Убийца полетел в расщелину, азал промчался над ней. Калам рухнул в груду обломков и черепков. В глубокую тень.

Над головой внезапно громыхнуло так, что вздрогнули камни. Потом ещё раз, и ещё. Казалось, гром прокладывает путь назад, к стене песка. Затем грохот умолк, остался только рёв Вихря.

Похоже, он умудрился вернуться. Быстрый ублюдок.

Убийца некоторое время лежал недвижно, думая, удалась ли хитрость. В любом случае он не станет высовываться раньше ночи.

Он больше не слышал песни. Хоть за это спасибо.

Одна стена расщелины состояла из множества слоёв глиняных черепков, с другой стороны виднелся кусок просевшей и вспучившейся мощёной улицы, а остальное место занимал край внутренней стены дома с отколотой и потрескавшейся штукатуркой. Слой щебёнки под убийцей был рыхлым и глубоким.

Калам проверил оружие и стал ждать.

Резчик вышел из врат, держа Апсалар на руках. Вес женщины посылал волны боли в повреждённое плечо, и Резчик сомневался, что сможет долго нести её.

В тридцати шагах впереди, на краю поляны, где сходились две тропки, лежали десятки трупов. А среди них стоял Котильон.

Резчик направился к богу Тени. Тисте эдур лежали грудами вокруг чистого пятачка слева, но внимание Котильона было приковано к одному телу у его ног. Пока даруджиец шёл к нему, бог медленно опустился на корточки и откинул волосы с лица трупа.

Резчик узнал старую обожжённую ведьму. Та, которую я считал источником силы малазанского отряда. Но им оказалась не она, а Путник. Не дойдя нескольких шагов, Резчик замер, остановленный выражением лица Котильона, его опустошённым взглядом, разом состарившим бога лет на двадцать. Рука в перчатке, откинувшая волосы, сейчас гладила обожжённое лицо мёртвой женщины.

— Ты знал её? — спросил Резчик.

— Холь, — мгновение спустя ответил бог. — Я думал, Стерва убила их всех. Никто из верхушки Перстов не уцелел. Я думал, она мертва.

— Так и есть.

Резчик прикусил язык. Надо же так скверно ляпнуть…

— Я научил их хорошо прятаться, — продолжил Котильон, не отрывая взгляда от женщины, лежавшей в истоптанной, окровавленной траве. — И похоже, научил так хорошо, что они смогли скрыться даже от меня.

— Что, по-твоему, она здесь делала?

Котильон чуть вздрогнул:

— Это неправильный вопрос, Резчик. Вопрос в другом — почему она была с Путником? Что замышляют Персты? И Путник… боги, знал ли он, кто она? Конечно, знал… да, она постарела и плохо выглядела, но даже так…

— Ты можешь просто спросить его, — пробормотал Резчик, с кряхтеньем перехватывая тело Апсалар. — В конце концов, он во дворе позади нас.

Котильон потянулся к шее женщины и поднял какой-то предмет на ремешке. Что-то вроде птичьего когтя, покрытого жёлтыми пятнами. Он высвободил подвеску, секунду смотрел на неё, потом закрутил и бросил в Резчика.

Предмет ударился о грудь юноши и упал на колено Апсалар.

Даруджиец на мгновение уставился на подвеску, потом поднял взгляд на бога.

— Отправляйся на судно эдур, Резчик. Я посылаю вас двоих к другому… нашему агенту.

— Зачем?

— Чтобы ждать. На случай, если вы понадобитесь.

— Для чего?

— Помочь остальным справиться с Главой Перстов.

— Тебе известно, где он или она?

Котильон поднял Холь на руки и выпрямился:

— У меня есть подозрение. Наконец-то — хоть какое-то подозрение о сути происходящего.

Он повернулся, легко держа на руках хрупкое тело, и взглянул на Резчика. Потом тускло улыбнулся.

— Только посмотри на нас двоих, — проговорил он, отвернулся и пошёл к лесной тропке.

Резчик уставился ему в спину.

Потом крикнул:

— Это не то же самое! Нет! Мы не…

Бога поглотила лесная тень.

Резчик выдохнул проклятие и повернулся к тропе, ведущей к берегу.

Бог Котильон следовал по тропе, пока рядом с ней не открылась небольшая поляна. Котильон вынес свою ношу в центр поляны и бережно опустил на землю.

На краю поляны завихрились тени, из которых неторопливо сложились смутные, иллюзорные очертания Престола Тени. Против обыкновения, бог долго молчал.

Котильон опустился на колени рядом с телом Холь.

— Амманас, Путник здесь. В руинах эдур.

Амманас тихо хмыкнул, потом пожал плечами:

— Вряд ли он захочет ответить на наши вопросы. Его это никогда не интересовало. Упрямый, как все далхонцы.

— Ты сам далхонец, — заметил Котильон.

— Точно.

Амманас беззвучно скользнул вперёд и остановился рядом с телом.

— Это она, верно?

— Да.

— Скольким ещё нашим приверженцам придётся умереть, Котильон? — спросил бог и вздохнул. — Хотя, с другой стороны, она давно перестала причислять себя к ним.

— Амманас, она думала, мы ушли. Император и Танцор. Ушли. Умерли.

— И в некотором смысле она была права.

— Да, в некотором. Но не в самом важном.

— А именно?

Котильон поднял взгляд и скривился:

— Она была другом.

— А, вот что самое важное.

Амманас помолчал, потом спросил:

— Ты займёшься этим?

— У меня мало выбора. Персты к чему-то готовятся. Нам нужно остановить…

— Нет, друг. Нам нужно убедиться, что их постигнет неудача. Ты отыскал… след?

— И даже больше. Я понял, кто за всем этим стоит.

Укрытая капюшоном голова Престола Тени слегка склонилась.

— И именно туда сейчас отправятся Резчик и Апсалар?

— Да.

— Их хватит?

Котильон покачал головой:

— У меня есть и другие доступные агенты. Но я бы предпочёл держать Апсалар поближе — на случай, если что-то пойдёт не так.

Амманас кивнул:

— Итак, где?

— Рараку.

Хотя Котильон не видел лица своего собеседника, он знал, что в эту минуту Амманас расплылся в широкой улыбке.

— Ага, дорогой Узел, пожалуй, пришло время рассказать тебе о моих собственных усилиях.

— Алмазы, которые я дал Каламу? Мне и самому было интересно.

Амманас указал на тело Холь:

— Давай заберём её домой — в наш дом. А потом нам нужно поговорить… как следует.

Котильон кивнул.

— К тому же, — заметил Престол Тени, пока Котильон поднимался, — Путник слишком близко, и от этого я начинаю нервничать.

В следующее мгновение поляна опустела, осталось лишь несколько бесцельно колыхавшихся теней, но вскоре рассеялись и они.

Резчик вышел на берег. На плоской зернистой полке из песчаника лежали четыре быстроходные шлюпки. Позади них, в бухте, стояли на якоре два дромона, оба сильно потрёпанные.

Рядом со шлюпками валялись снасти, здесь же лежали два больших срубленных дерева — вероятно, ими собирались заменить сломанные мачты. Бочки с солёной рыбой были вскрыты, рядом стоял ряд бочонков с пресной водой.

Резчик опустил Апсалар на землю и подошёл к одной из шлюпок. Все они были одинаковыми — примерно пятнадцать шагов от носа до кормы, широкий корпус, съёмная мачта и приделанное сбоку рулевое весло. По каждому борту — две уключины. Планшир обильно изукрашен резьбой.

Апсалар неожиданно зашлась в приступе кашля, и Резчик резко обернулся.

Женщина поднялась, сплюнула, чтобы прочистить горло, и обхватила себя руками. Все её тело сотрясала дрожь.

Резчик быстро подошёл к ней.

— Д-Дарист?

— Мёртв. Как и все эдур. Среди малазанцев был один…

— Владеющий силой. Я почувствовала его. Такая… ярость!

Резчик направился к ближайшему бочонку с водой и отыскал ковшик. Наполнив его, он вернулся к Апсалар.

— Он называл себя Путником.

— Я его знаю, — прошептала она и вздрогнула. — Это не мои воспоминания. Танцора. Танцор знал его. Хорошо знал. Их было… трое. Их никогда не было только двое — ты знал об этом? Не просто Танцор и Келланвед. Нет, он тоже был там. Почти с самого начала. До Тайшренна, до Дуджека, даже до Стервы.

— Что ж, сейчас это уже неважно, Апсалар, — сказал Резчик. — Сейчас нам нужно убраться с этого проклятого острова. Пусть его забирает Путник, если уж на то пошло. Ты уже достаточно пришла в себя, чтобы помочь мне спихнуть одну из этих шлюпок на воду? Тут и припасов хватает…

— Куда мы направляемся?

Он замешкался.

Её взгляд потерял живость.

— Котильон.

— Новое задание для нас, да.

— Крокус, не иди этим путём.

Он нахмурился:

— Я думал, ты будешь рада компании.

Резчик протянул ей ковшик. Апсалар несколько секунд пристально смотрела на юношу, потом медленно приняла воду.

— Холмы Пан’потсун.

— Знаю, — протянула Лостара.

Жемчуг улыбнулся:

— Конечно, знаешь. И сейчас ты наконец-то узнаешь причину, по которой я просил тебя…

— Погоди-ка. Ты не мог знать, куда приведёт этот след…

— Справедливо, но я уже давно верую в слепую склонность природы к повторяюшимся циклам. В любом случае есть ли поблизости какой-нибудь разрушенный город?

— Поблизости? Ты имеешь в виду кроме того, на котором мы стоим? — Её изрядно обрадовала оторопь мужчины. — А ты, Коготь, за что принял все эти холмы с плоской вершиной?

Он распустил завязки плаща.

— Ну что ж, это место отлично подойдёт.

— Для чего?

Жемчуг язвительно взглянул на неё:

— Ну как же, дорогая, для ритуала. Нам нужно найти след, колдовской след, притом старый. Неужели думаешь, что мы просто будем бродить взад-вперёд по этой пустоши, надеясь что-нибудь отыскать?

— Странно, мне казалось, что последние несколько дней именно этим мы и занимались.

— Нам нужно было просто отойти подальше от этой проклятой головы имасса, — ответил Жемчуг, подошёл к плоскому камню и принялся ногой очищать его от щебня. — Я ощущал на нас его нечеловеческий взгляд всё время, пока мы шли через долину.

— Его и стервятников, да. — Она запрокинула голову, изучая безоблачное небо. — На самом деле они всё ещё с нами. Эти проклятые птицы. Неудивительно. У нас почти закончилась вода, а еды и того меньше. Через пару дней у нас будут серьёзные неприятности.

— Лостара, я оставлю тебе подобные мирские заботы.

— Хочешь сказать, если всё пойдёт прахом, ты сможешь убить меня и съесть, верно? А если я решу убить тебя первой? Будучи одержимой мирскими заботами?

Коготь уселся и скрестил ноги.

— Здесь становится заметно холоднее, тебе не кажется? Подозреваю, какой-то местный феномен. Хотя я полагаю, что удачно проведённый ритуал, которым я собираюсь заняться, немного согреет это место.

— Не согреемся, так хоть развлечёмся, — пробормотала Лостара.

Она подошла к краю теля и посмотрела на юго-запад, где в пустыню дугой врезалась красная стена Вихря. Сзади до неё доносились приглушенные слова на незнакомом языке. Наверное, просто какая-то тарабарщина. Я повидала достаточно магов за работой и знаю, что слова им не нужны… если только они не устраивают представление. Вероятно, Жемчуг занимался именно этим. Он не мог отказаться от эффектных поз, даже если притворялся безразличным перед единственным зрителем. Человек, который хочет вписать своё имя в исторические труды. Решающая роль, от которой зависит судьба империи.

Она обернулась, услышав, как он отряхивает руки. Жемчуг встал, его слишком симпатичное лицо беспокойно хмурилось.

— Ты быстро справился, — заметила она.

— Да. — Он и сам выглядел удивлённым. — Я был на редкость удачлив. Местный дух земли был убит… неподалёку. Волею прискорбного жребия, несчастной случайности. И его призрак остался тут, как ребёнок, потерявший родителей, готовый говорить с любым чужаком, которому случилось оказаться поблизости, если этот чужак сможет услышать.

Лостара хмыкнула.

— Ладно, и о чём же он рассказывает?

— Об ужасном происшествии — ну, то есть ужасном происшествии, которое убило духа, — подробности которого заставляют меня заключить, что существует некая связь…

— Хорошо, — оборвала она Жемчуга. — Веди, мы теряем время.

Он замолчал, одарив её обиженным взглядом, возможно, вполне искренним. Я сама задала вопрос, мне нужно было хотя бы дать ему ответить.

Он махнул рукой и начал спускаться по крутому склону теля. Лостара вскинула на плечо мешок и последовала за ним.

Спустившись к подножию, Коготь повёл её вокруг теля и прямо на юг, через каменистую равнину. Блёклая поверхность сияла под солнцем ослепительным, яростным светом. Кроме нескольких муравьёв, суетящихся под ногами, на этом высохшем пространстве не было ни единого признака жизни. Здесь и там лежали длинными кучками мелкие камни, будто обрисовывая берега высохшего озера — озера, которое постепенно превращалось в небольшие лужицы, а потом исчезло, оставив только корку соли.

Они шли весь день, пока на юго-западе не показались гребни холмов, а слева не выросла ещё одна массивная столовая гора. Равнина начала образовывать заметное углубление, уходящее меж двух формаций. Спустя несколько мгновений после наступления сумерек путники добрались до самого низа этого спуска; гора высилась слева, изломанные холмы впереди и справа.

Посредине ровной площадки лежали обломки торгового фургона. Земля вокруг была выжжена, белый пепел собирался маленькими вихрями, неспособными сдвинуться с места.

Жемчуг, а следом за ним Лостара, направились в этот странный выжженный круг. Среди пепла виднелось множество мелких косточек, добела обожжённых каким-то сильным жаром; они похрустывали под ногами. Озадаченная Лостара присела, чтобы разглядеть их.

— Птицы? — спросила она вслух.

Взгляд Жемчуга не отрывался от фургона или, возможно, чего-то за ним. Услышав её вопрос, он покачал головой.

— Нет, девочка. Крысы.

Лостара заметила под ногами крошечный череп, подтверждавший его слова.

— В скалистых землях бывают крысы, ничего особенного…

Жемчуг взглянул на неё:

— Эти — д’иверс. Точнее, были д’иверсом. Исключительно неприятной личностью, именуемой Грилленом.

— Его убили здесь?

— Не думаю. Возможно, тяжело ранили.

Жемчуг приблизился к большой куче пепла и присел на корточки, чтобы разгрести её.

Лостара подошла к нему.

Коготь откопал тело — одни кости, ничего более. И эти кости были сильно обгрызены.

— Не повезло ублюдку.

Жемчуг промолчал. Он засунул руку в кости скелета и выудил кусочек металла.

— Расплавлен, — спустя секунду пробормотал он, — но я бы сказал, что это малазанский сигиль. Кадровый маг.

Неподалёку виднелись ещё четыре похожие кучи. Лостара подошла к ближайшей и принялась разбрасывать пепел ногой.

— Этот целый! — прошипела она, увидев обугленную плоть.

Жемчуг встал рядом. Вместе они очистили труп от головы до бёдер. Почти вся одежда сгорела, и кожа была сильно обожжена, но этот огонь, казалось, был способен на большее, нежели просто опалить поверхность.

Когда Коготь стряхнул остатки пепла с мёртвого лица, глаза трупа открылись.

Лостара выругалась и отпрыгнула назад, вырывая из ножен меч.

— Не волнуйся, девочка, — заметил Жемчуг, — эта штука никуда не собирается.

За сморщенными, ввалившимися веками трупа виднелись только пустые глазницы. Высохшие губы съёжились в жуткой почерневшей усмешке.

— Что осталось? — спросил у трупа Жемчуг. — Ты ещё способен говорить?

Изо рта донеслись слабые хриплые звуки, заставившие мужчину наклониться ближе.

— Что он сказал? — резко спросила Лостара.

Коготь обернулся к ней.

— Он сказал, — прозвучал ответ, — «Я звался Клещом, и я умер ужасной смертью».

— С этим не поспоришь…

— А потом он стал неупокоенным носильщиком.

— У Гриллена?

— Да.

Она вложила талвар в ножны.

— Похоже, исключительно неприятная профессия после смерти.

Жемчуг вскинул брови, затем улыбнулся:

— Увы, от старины Клеща мы больше ничего не узнаем. Равно как и от остальных. Волшебство, которое удерживало их, тает. А значит, Гриллен либо мёртв, либо очень далеко отсюда. В любом случае не забывай про Путь огня — его высвободили здесь каким-то странным образом. И тем самым оставили для нас след.

— Жемчуг, уже слишком темно. Нам нужно разбить лагерь.

— Прямо здесь?

Она задумалась над вопросом, затем нахмурилась:

— Может, и нет, но я всё равно устала, а если мы ищем следы, нам нужен дневной свет.

Жемчуг вышел из круга пепла. Один жест, и над его головой вспыхнул шар света.

— Полагаю, след не уведёт нас слишком далеко. Ещё один рывок, Лостара, последний. А потом мы отыщем место для лагеря.

— Ох, ладно. Веди, Жемчуг.

Каким бы знакам он ни следовал, Лостара их не замечала. И что ещё удивительнее, след дрожал, колебался из стороны в сторону. Коготь нахмурился, он шагал все осторожнее, с опаской. Вскоре он почти перестал двигаться, едва переставляя ноги. И Лостара увидела, как на его лице выступили бисеринки пота.

Она прикусила язык, но вновь медленно обнажила меч.

И тут они наткнулись на ещё один труп.

Жемчуг со свистом выдохнул и опустился на колени перед крупным обгоревшим телом.

Лостара дождалась, пока мужчина не успокоит дыхание, потом откашлялась:

— Жемчуг, что тут случилось?

— Здесь был Худ, — прошептал он.

— Да, я и сама вижу…

— Ты не понимаешь.

Он отодвинулся от тела, сжал кулак над широкой грудью, затем ударил.

Труп оказался пустой оболочкой. От удара она рассыпалась в пыль.

Жемчуг обернулся к женщине:

— Здесь был Худ. Бог собственной персоной, Лостара. Он приходил, чтобы забрать этого человека — не только душу, но и плоть. Всё, что было заражено силой Пути огня, точнее — Пути света. Боги, чего бы я сейчас только не сделал ради Колоды Драконов. Кое-что изменилось в… доме Худа.

— А чем всё это важно? — спросила она. — Я думала, мы разыскиваем Фелисин.

— Девочка, ты просто не думаешь. Вспомни историю Урагана. И Истина. Фелисин, Геборик, Кальп и Бодэн. Мы нашли то, что осталось от Кальпа, за фургоном Гриллена. А это, — резкий взмах рукой, — Бодэн. Проклятый Перст, хотя доказательство не висит на его шее, увы. Помнишь их странную кожу? Геслера, Урагана, Истина? То же случилось здесь и с Бодэном.

— Ты назвал это заражением.

— Ну, я не знаю, что это. Сила этого Пути изменила их. И нельзя сказать, каким образом.

— Итак, нам остались Фелисин и Геборик Легкая Рука.

Он кивнул.

— Тогда, кажется, мне нужно кое-что тебе рассказать, — продолжила Лостара. — Возможно, это не относится к делу…

— Продолжай, девочка.

Она повернулась к холмам на юго-западе.

— Когда мы выслеживали агента Ша’ик, в тех холмах…

— Калама Мехара.

— Да. Когда мы устроили засаду на Ша’ик в старом храме на вершине — на тропе, ведущей в Рараку…

— Как ты уже говорила.

Лостара не обращала внимания на нетерпеливые реплики мужчины.

— Мы бы это увидели. А значит, всё, с чем мы столкнулись здесь, случилось уже после нашей засады.

— Да, вероятно.

Она вздохнула и скрестила на груди руки:

— Жемчуг, Фелисин и Геборик с Воинством Апокалипсиса. В Рараку.

— Откуда такая уверенность?

Она пожала плечами:

— А где им ещё быть? Подумай, мужчина. Фелисин с головой захватила ненависть к Малазанской империи. Геборик тоже не слишком любит Империю, которая арестовала и осудила его. Они впали в отчаяние после нападения Гриллена. После гибели Бодэна и Кальпа.

Жемчуг медленно кивнул и поднялся на ноги.

— Лостара, ты так и не объяснила мне, почему ваша засада провалилась.

— Она не провалилась. Мы убили Ша’ик, я могу поклясться в этом. Стрела в лоб. Мы не смогли забрать тело из-за её телохранителей. С ними наш отряд не смог справиться. Но мы убили её, Жемчуг.

— Тогда кто, во имя Худа, командует Апокалипсисом?

— Не знаю.

— Ты можешь показать мне место той засады?

— Да, утром. Приведу тебя прямо туда.

Он молча смотрел на нее. Шар света над его головой начал подрагивать и, наконец, с лёгким вздохом исчез.

Его воспоминания пробудились. Всё, что скрывалось внутри т’лан имасса, все слои, уплотнённые бессчётными веками, стали землями, по которым вновь мог ходить Онрак. И вот — всё, что он видел теперь перед собой… ушло вместе со столовыми горами на горизонте, источенными ветром башнями песчаника, песчаными вихрями и белыми лентами земляных кораллов. Ушли узкие, вытянутые и мёртвые русла рек, засаженные поля и оросительные каналы. Даже город на севере, у самого горизонта, подобный опухоли на широкой извилистой реке, стал иллюзорным и эфемерным.

А то, что он сейчас увидел, было здесь… очень, очень давно.

Пенные волны внутреннего моря, накатывающиеся, будто обещание вечности, на север, вдоль черты прибрежной гальки, ровной вплоть до самых гор, которые потом назовут Талас, и на юг, охватывая лоскуток, ныне именуемый Клатарским морем. Неподалёку от берега, не дальше шестой части лиги, видны колючие спины коралловых рифов, а над ними кружат чайки и давно вымершие длинноклювые птицы.

Там были и люди, идущие вдоль берега. Клан Рениг Обар явился торговать китовой костью и маслом дхэнраби, добытыми в родных землях, и, похоже, принёс с собой холодный ветер. А может, неподобающая для этих мест холодная погода говорила о чём-то более опасном. О яггуте, скрывшемся в каком-то убежище, чтобы помешивать котел силы Омтоз Феллака. Её станет больше, намного больше, и рифы погибнут, а следом умрут и все связанные с ними существа.

Онрака, который был плотью и кровью, коснулось дуновение тревоги. Но он отошёл в сторону. Он больше не заклинатель костей своего клана — в конце концов, Абсин Толай намного способнее в тайных искусствах и более честолюбив, а это — свойства, необходимые тем, кто следует Путём Телланн. Разум же Онрака слишком часто обращался к другим темам.

К грубой красоте, такой, какую он видел сейчас перед собой. Он не подходил для сражений, для обрядов разрушения. Он всегда с неохотой танцевал в глубоких впадинах пещер, где грохочут барабаны и эхо катится по плоти и костям, будто человек лежит на пути стада обезумевших ранагов. Такого же стада, как то, что Онрак выдул на стены пещеры. Во рту были горечь, слюна, древесный уголь и охра, тыльные стороны ладоней в разводах краски там, где он подставлял руки, чтобы превратить брызги изо рта в очертания на камне. Искусство творилось в одиночестве, рисунки обретали форму без света, на невидимых стенах, пока весь клан спал во внешних пещерах. Но истина проста — искусность Онрака в волшебстве росписи выросла из желания отделиться от всех, остаться одному.

И это среди народа, у которого лишь тонкая грань отделяет одиночество от преступления. У которого разделиться означает ослабеть. И даже членение зрения на составные части — от «смотреть» к «наблюдать», от воскрешения воспоминания к приданию ему новой формы вне разума, на каменной стене, — требует рискованной, а потенциально — смертельно опасной склонности.

Бедный заклинатель костей. Онрак, ты никогда не был тем, кем должно. И когда ты нарушил неписаное правило и создал правдивую картину смертной, когда ты поймал во времени образ этой прекрасной смуглой женщины, в пещере, где никто не должен был найти этот рисунок… ах, тогда на тебя обрушился гнев родичей. Самого Логроса и Первого Меча.

Но он помнил выражение лица юного Оноса Т’лэнна, когда тот впервые увидел изображение своей сестры. Удивление и восхищение, а ещё — возрождение непреходящей любви. Онрак не сомневался, что увиденное им на лице Первого Меча чувствуют и остальные, хотя, разумеется, никто не скажет об этом вслух. Закон нарушен, и к последствиям следует отнестись со всей серьёзностью.

Он так и не узнал, видела ли своё изображение сама Килава; не узнал, разозлилась ли она или же смогла почувствовать кровь его сердца, текущую сквозь рисунок.

Но сейчас я остановлюсь на этом воспоминании.

— От твоего молчания, т’лан имасс, — пробормотал Трулл Сэнгар, — у меня всегда мурашки по коже.

— Ночь перед Обрядом, — ответил Онрак. — Неподалёку от того места, где мы сейчас стоим. Меня должны были изгнать из племени. Я совершил преступление, за которое наказывали только так. Но другие события отвлекли кланы. Четверо яггутских тиранов восстали и заключили соглашение. Они желали уничтожить эту землю и преуспели.

Тисте эдур промолчал, должно быть, задумавшись, что же именно было уничтожено. Вдоль реки бежали оросительные каналы, полоски сочной зелени посевов дожидались жатвы. Дороги и фермы, случайный храм… картину портили разве что зубцы голых утёсов на юго-западе, у горизонта.

— Я был в пещере, на месте своего преступления, — мгновение спустя продолжил Онрак. — Разумеется, во тьме. Последняя ночь, так я думал, вместе с моим народом. Хотя на самом деле я уже был один, выведен из лагеря к месту последнего одиночества. И тогда явился некто. Прикосновение. Тело, тепло. Невероятная нежность… Нет, не моя жена. Она одной из первых отказалась от меня за то, что я сделал, за предательство, которое означали мои поступки. Нет, незнакомая женщина во тьме…

Была ли это она? Я никогда не узнаю. Она ушла утром, ушла от всех нас, пока провозглашался Обряд и собирались кланы. Она пренебрегла зовом, нет, ещё ужаснее — она убила всю свою родню, кроме Оноса. Он сумел отогнать её — вот истинная мера его непревзойдённых боевых навыков.

Была ли это она? Была ли на её руках невидимая во тьме кровь? Мелкий сухой порошок, оставшийся на моей коже, — я думал, он из перевёрнутой чашки с краской. Сбежавшая от Оноса… ко мне, в мою пещеру позора.

И кого я слышал у входа? Кто пришёл, когда мы занимались любовью, и увидел то, чего не мог видеть я?

— Онрак, тебе нет нужды говорить больше, — тихо заметил Трулл.

Верно. Будь я в смертной плоти, ты бы увидел, как я плачу, и произнёс бы то, что сказал сейчас. Значит, моё горе не ускользнуло от твоего взгляда, Трулл Сэнгар. И всё же ты спрашиваешь, почему я дал свой зарок…

— След изменников… свеж, — проговорил Онрак.

Трулл слегка улыбнулся:

— И тебе нравится убивать.

— Искусство находит новые формы, эдур. Его не заставишь молчать. — Т’лан имасс медленно обернулся к собеседнику. — Конечно, к нам пришли перемены. Я больше не свободен продолжать эту охоту… если только ты не пожелаешь того же.

Трулл, разглядывая земли на юго-западе, скривился:

— Ну, не скрою, эта возможность уже не кажется столь соблазнительной, как раньше. Но, Онрак, эти изменники способствовали предательству моего народа, и я намерен раскрыть их роль в этом деле настолько, насколько смогу. И потому мы должны найти их.

— И поговорить с ними.

— Сначала поговорить с ними, да, а потом ты можешь убить их.

— Я больше не считаю, что способен на это, Трулл Сэнгар. Я слишком сильно повреждён. Тем не менее нас преследуют Монок Охем и Ибра Голан. Их будет достаточно.

При этих словах тисте эдур обернулся:

— Их только двое? Ты уверен?

— Мои силы ослабли, но да, я уверен.

— Насколько они близко?

— Это неважно. Они сдержат своё желание отомстить мне… и я смогу привести их к тем, на кого они охотились с самого начала.

— Они подозревают, что ты присоединишься к отступникам, верно?

— Сломанным родичам. Да, верно.

— А ты присоединишься?

Онрак мгновение смотрел на тисте эдур.

— Только если так решишь ты, Трулл Сэнгар.

Они шли по самому краю возделанных земель и потому относительно легко избегали местных жителей. Одинокая дорога, которую они пересекли, была пуста в обоих направлениях, насколько хватало глаз. За орошаемыми полями вновь прорезалась суровая местная природа. Пучки травы, россыпи обкатанных водой камешков, отмечавших высохшие овраги и балки, редкие деревья гульдиндха.

У холмов впереди были зубчатые вершины, а внешний край впивался когтями в ближайшие утесы.

В этих холмах т’лан имассы разбили ледяные стены; они стали первым местом сопротивления. Чтобы защитить святые места, тайные пещеры, кремнёвые каменоломни. И в этих холмах сейчас лежало оружие павших.

Оружие, которое попытаются вернуть предатели. В эти каменные лезвия не вложено чародейство, по крайней мере, чары Телланна. Однако они будут питать тех, кто их держит, если эти существа — родичи создателей клинков, или если их и вправду возьмут в руки сами создатели. Стало быть — имассы, поскольку это искусство давно утеряно смертными народами. И кроме того, если предатели овладеют этим оружием, они получат окончательную свободу, вырвут силу Телланна из своих тел.

— Ты говорил, что предал свой клан, — сказал Трулл Сэнгар, когда они подошли к холмам. — Похоже, Онрак, это очень древние воспоминания.

— Возможно, Трулл Сэнгар, мы обречены повторять собственные преступления. Воспоминания возвращаются ко мне — все, которые я считал утраченными. Не знаю почему.

— Из-за разрушения Обряда?

— Возможно.

— В чём заключалось твоё преступление?

— Я поймал женщину в ловушку времени. Или так казалось. Я нарисовал её подобие в священной пещере. И сейчас я убеждён, что тем самым я ответственен за последовавшие ужасные убийства, за её уход из клана. Она не могла участвовать в Обряде, который сделал нас бессмертными, ибо уже получила бессмертие из моих рук. Знала ли она об этом? Потому ли она выступила против Логроса и Первого Меча? Ответов нет. Что за безумие похитило её разум, почему она убила своих ближайших родичей, почему стремилась убить самого Первого Меча, своего брата?

— Так, значит, эта женщина не была твоей?

— Нет. Она была заклинательницей костей. Одиночницей.

— Однако ты любил её?

Онрак дернул плечом:

— Одержимость — яд, Трулл Сэнгар.

Вдаль вела узкая козья тропа, крутая и извилистая. Спутники начали карабкаться по ней.

— Я бы, — произнёс тисте эдур, — возразил твоему замечанию об обречённости повторять свои ошибки, Онрак. Разве уроки ничему не учат? Разве опыт не ведёт к мудрости?

— Трулл Сэнгар. Я только что предал Монока Охема и Ибру Голана. Я предал т’лан имассов, отказавшись принять свою судьбу. То же преступление, в котором я был обвинён давным-давно. Я всегда жаждал уединиться, отделиться от своего народа. В мире Зарождения мне было хорошо. Так же, как и в священных пещерах, что лежат впереди.

— Хорошо? А прямо сейчас?

Онрак какое-то время молчал.

— Когда воспоминания вернулись, Трулл Сэнгар, одиночество стало иллюзией, ибо каждый миг тишины заполняют крикливые поиски смысла.

— Твои слова, друг, с каждым днём все более походят на речь… смертного.

— Ты хотел сказать, неполноценного.

Тисте эдур хмыкнул:

— Пусть так. Но посмотри, что ты сейчас делаешь, Онрак.

— О чём ты?

Трулл Сэнгар приостановился и с печальной улыбкой взглянул на т’лан имасса:

— Ты возвращаешься домой.

Неподалёку разбили лагерь тисте лиосаны. Потрёпанные, но живые. А это, думал Малахар, уже кое-что.

Над головой мерцали странные звёзды, их свет трепетал, будто подрагивал на слезинках. Местность внизу казалась безжизненной пустошью, сплошь выветренные камни и песок.

Костёр, который они разожгли с подветренной стороны горбатой горы с плоской вершиной, привлекал незнакомых мотыльков размером с мелкую птицу и прочих летучих созданий, даже крылатых ящериц. Совсем недавно на них обрушился рой злобных кусачих мух, которые исчезли так же быстро, как и появились. А теперь укусы чесались, будто мухи оставили что-то после себя.

Малахар не мог отделаться от мысли, что сам воздух в этом мире неприветлив. Он почесал укус на руке и зашипел, почувствовав под горячей кожей какое-то шевеление. Потом обернулся к огню и посмотрел на своего сенешаля.

Йорруд стоял на коленях у костра, низко опустив голову. Он уже давно не менял позу, и Малахар встревожился сильнее. Эниас сидел на корточках рядом с сенешалем, готовый действовать, если хозяина одолеет новый приступ мучительного горя, но эти приступы приходили всё реже. Оренас остался сторожить лошадей, и Малахар знал, что тот стоит сейчас в темноте за костром и держит в руке меч.

Однажды, он знал это, они сочтутся с этими т’лан имассами. Тисте лиосаны приступили к ритуалу с честными намерениями. Они были слишком открыты. Никогда не доверяй трупу. Малахар не знал, можно ли отыскать такое предостережение в священных текстах «Видений Озрика». Если нет, он позаботится, чтобы эти слова были добавлены к собранной мудрости тисте лиосанов. Когда мы вернёмся. Если вернёмся.

Йорруд медленно выпрямился. Его лицо было искажено горем.

— Страж мёртв, — объявил он. — На наш мир напали, но наших братьев и сестёр предупредили, и сейчас они скачут к воротам. Тисте лиосаны выстоят. Мы должны держаться до возвращения Озрика.

Он медленно оборачивался, вглядываясь в лицо каждому, даже Оренасу, который бесшумно появился из темноты.

— У нас есть другая задача. Та, которую нам назначили завершить. Где-то в этом мире мы найдём преступников. Воров Огня. Я разыскивал, и они никогда ещё не были так близко. Они в этом мире, и мы их найдём.

Малахар ждал, зная, что это ещё не всё.

Йорруд улыбнулся:

— Братья мои. Мы ничего не знаем об этом месте. Но это неудобство долго не продлится. Я чувствую здесь присутствие старого друга тисте лиосан. Недалеко. Мы должны разыскать его — это первая задача — и просить познакомить нас со здешними суровыми землями.

— Сенешаль, а кто этот старый друг? — спросил Эниас.

— Создатель Времени, брат Эниас.

Малахар медленно кивнул. И впрямь друг тисте лиосанов. Убийца Десяти Тысяч. Икарий.

— Оренас, — приказал Йорруд, — готовь лошадей.

Глава семнадцатая

Семь Ликов в Скале.

Шесть глядят на теблоров.

Одно остаётся

Ненайденной Матерью

племени призраков —

детям теблорским.

Нам было сказано

отвернуться.

Материнская молитва дарования у теблоров

Карса Орлонг знал толк в работе с камнем. Самородная медь, выбранная из обнажения пласта, олово и их скрещение, дающее бронзу… У этих материалов есть своё место в мире. Но дерево и камень суть слова рук, священное воплощение воли.

Параллельные чешуйки, длинные и тонкие, полупрозрачными полосками скалывались с клинка, оставляя бегущие поперёк, от края к волнистому хребту посередине, выемки. Чешуйки поменьше он снимал с двустороннего лезвия сначала с одной стороны, и так — по всей длине, переворачивая клинок туда-сюда между ударами.

Чтобы сражаться таким оружием, Карсе придётся изменить стиль, к которому он привык. Дерево гнётся и легко проскальзывает над краем щита, без особых усилий проходит вдоль выброшенного вперёд меча. А зазубренные края этого кремнёвого меча поведут себя иначе, и Карсе придётся приспосабливаться, особенно с учётом непомерной длины и веса оружия.

С рукоятью пришлось возиться больше всего. Кремень не любит округлостей, и чем глаже становилась рукоять, тем труднее — обработка. Навершию Карса придал форму крупного гранёного ромба. Сколы почти под прямым углом считались опасным изъяном, они создавали очаг разрушающей энергии, но боги обещали сделать оружие несокрушимым, и потому Карса подавил свои опасения. А вот с крестовиной придётся подождать, пока не найдётся подходящий материал.

Он не представлял, сколько прошло времени, пока он трудился над мечом. Все прочие заботы исчезли — он не чувствовал ни голода, ни жажды, не замечал, как на стенах пещеры собирается влага, как становится теплее, пока оба они — человек и камень — не покрылись потом. Равно же он не замечал огня, который горел в выложенном камнями очаге, а пламя его, неутомимое, не требующее дров, мерцало странными цветами.

Меч повелевал всем. Кончиками пальцев он ощущал в клинке присутствие друзей-призраков, это чувство отдавалось в каждой кости и мышце Карсы. Казалось, в оружие каким-то неведомым образом проникла и резкая ирония Байрота Гилда, и нерушимая верность Дэлума Торда — нежданные дары, таинственное искажение тем и аспектов, вдохнувшее в меч личность.

Среди теблорских сказаний были песни, восхвалявшие заветное оружие и владевших им героев. Карса всегда считал оружие, обладающее собственной волей, лишь выдумкой поэтов. А те герои, которые были преданы собственными клинками и встретили трагический конец… Ну, Карсе не составило бы труда подобрать из каждого сказания цитаты, свидетельствующие о более очевидных промахах героев и отлично объясняющие их гибель.

Теблоры никогда не передавали оружие наследникам — всё имущество сопровождало умершего, ибо чего стоит призрак, которого лишили приобретённого в земной жизни добра?

И потому кремнёвый меч, обретший форму в руках Карсы, был не похож на всё виденное или слышанное им ранее. Меч улёгся на земле у ног теблора, странно обнажённый, несмотря на обмотанную кожей рукоять. Ни перекрестья, ни ножен. Массивный, жестокий, но притом красивый в своей симметрии, пусть и с потёками крови, оставленными его израненными руками.

Карса наконец ощутил жар в пещере и медленно поднял голову.

Семеро богов стояли перед ним неглубоким полукругом, за их иссохшими, изломленными телами трепетало пламя очага. Они держали оружие, похожее на то, что лежало у ног Карсы, хотя и меньших размеров — впору приземистым фигурам т’лан имассов.

— Вы пришли во плоти, — заметил Карса.

Тот, кого называли Уругалом, ответил:

— Да. Ныне мы свободны от оков Обряда. Цепи, Карса Орлонг, разорваны.

Другой заговорил тихим хриплым голосом:

— Путь Телланн нашёл твой меч, Карса Орлонг.

Шея бога была искромсана, сломана, его голова лежала на плече, едва держалась на мышцах и сухожилиях.

— Он никогда не сломается.

— В дальних пещерах полно сломанного оружия, — хмыкнул Карса.

— Старшее колдовство, — ответил Уругал. — Враждебные Пути. Наш народ сражался во многих войнах.

— Это правда, т’лан имассы, — произнёс теблорский воин. — Я шёл по ступеням, сработанным из тел ваших сородичей. Я видел тела ваших павших, их было не счесть.

Он оглядел семерых существ, стоявших перед ним:

— Какая битва сразила вас?

— Это не имеет значения, Карса Орлонг, — пожал плечами Уругал. — Давние труды, враг, что ныне обратился в пыль, и неудача, которую лучше забыть. Мы знали бессчётные войны, и что они принесли? Яггуты и так были обречены на вымирание, мы лишь ускорили неизбежное. Другие враги заявляли о себе и вставали на нашем пути. Мы были безразличны к их мотивам, ибо ни один из них не стоил того, чтобы мы отступили в сторону. И потому мы убивали их. Снова и снова. Войны без смысла, войны, которые ничего не меняли. Жизнь есть страдание. Существование — даже такое, как наше, — есть сопротивление.

— Только это и стоит знать, Карса Орлонг, — произнесла женщина, известная как ’Сибалль. — В этом вся суть. Камень, море, лес, город — и всякое живое существо — разделяют одну и ту же борьбу. Бытие сопротивляется небытию. Порядок воюет против хаоса, распада, беспорядка. Это, Карса Орлонг, единственная стоящая истина, величайшая из всех истин. Чему поклоняются сами боги, если не совершенству? Недостижимой победе над природой, над её неопределённостью. Для этой борьбы есть много названий. Порядок против хаоса, структура против распада, свет против тьмы, жизнь против смерти. Но все они значат одно и то же.

Т’лан имасс со сломанной шеей заговорил шёпотом, выговаривая слова гудящим речитативом:

— Ранаг захромал. Отбился от стада. Но всё же идёт следом за ним. Ищет защиты стада. Время вылечит. Или ослабит. Две возможности. Но хромому ранагу ведома лишь упрямая надежда. Такова его природа. Айи замечают его и подбираются ближе. Добыча ещё сильна. Но одинока. Айи чувствуют слабость. Будто запах в холодном ветре. Они бегут за спотыкающимся ранагом. И отгоняют его от стада. Однако ранаг по-прежнему упрямо надеется. Он встаёт. Голова опущена, рога готовы сокрушать ребра, отбрасывать врага. Но айи хитры. Покружить и напасть, затем отпрыгнуть. Раз за разом, снова и снова. Голод сражается с упрямой надеждой. Ранаг слабеет. Истекает кровью. Шатается. И тут нападают все айи. Шея. Ноги. Горло. Пока ранаг не падает. И упрямая надежда уступает, Карса Орлонг. Уступает, как и всегда, безгласной неизбежности.

Теблор оскалился:

— Однако ваш новый хозяин укрыл бы этого охромевшего ранага. Он предложил бы ему убежище.

— Мы ещё не построили мост, Карса Орлонг, а ты уже переходишь по нему, — произнёс Уругал. — Похоже, Байрот Гилд научил тебя, как думать, прежде чем потерпел неудачу и умер. Ты и вправду достоин называться предводителем.

— Совершенство — иллюзия, — сказала ’Сибалль. — Поэтому и смертный, и бессмертный стремятся к тому, чего невозможно достичь. Наш новый хозяин хочет изменить правила, Карса Орлонг. Стать третьей силой и навсегда переосмыслить вечную войну порядка и распада.

— Хозяин, который требует преклониться перед несовершенством, — прорычал Карса.

Шея ’Сибалль скрипнула в кивке.

— Да.

Карса осознал, что хочет пить, подошёл к своему мешку и достал бурдюк с водой. Он как следует напился, затем вернулся к мечу. Теблор положил обе руки на рукоять и вскинул меч, рассматривая его волнистый клинок.

— Выдающееся творение, — заметил Уругал. — Будь у оружия имассов бог…

Карса улыбнулся т’лан имассу, перед которым стоял на коленях на далёкой поляне, в пору юности — когда видел мир простым… и совершенным.

— Вы не боги.

— Боги, — ответил Уругал. — Быть богом означает обладать паствой.

— Направлять её, — добавила ’Сибалль.

— Вы оба неправы, — сказал Карса. — Быть богом означает знать бремя верующих. Вы защищаете? Нет. Вы предлагаете утешение, успокоение? Есть ли у вас сострадание? Хотя бы жалость? Для теблоров, т’лан имасс, вы были рабовладельцами, нетерпеливыми и голодными, вы требовали многого и ожидали жестоких жертв. И всё это только для того, чтобы насытить свою жажду. Вы были незримыми оковами теблоров.

Еговзгляд остановился на ’Сибалль.

— А ты, женщина, ’Сибалль Ненайденная, ты забирала детей.

— Несовершенных детей, Карса Орлонг, которые всё равно бы умерли. И они не сожалеют о моих дарах.

— Да, я тоже так думаю. Сожаления остаются матерям и отцам, отказавшимся от них. Как бы ни была коротка жизнь ребёнка, родительская любовь — сила, которую нельзя отрицать. И знай, ’Сибалль, эта любовь не замечает несовершенства.

Карса слышал, каким хриплым стал его голос, как слова рвутся из перехваченного горла.

— Поклонение несовершенству, так ты сказала. Метафора, которую ты обратила в реальность, требуя в жертву этих детей. И всё же ты не замечала — и не замечаешь — самый важный дар, исходящий от поклонения. Ты не понимаешь, что такое облегчить бремя твоей паствы. Но даже не это твоё наихудшее преступление. Нет. Ты возложила на нас своё собственное бремя.

Он перевёл взгляд:

— Скажи, Уругал, чем теблоры заслужили это?

— Твой народ забыл…

— Ответь мне.

Уругал пожал плечами:

— Вы потерпели неудачу.

Карса уставился на изломанного бога, не в силах вымолвить хоть слово. Меч дрожал в его руках. Всё это время он держал меч на весу, и наконец теперь тяжесть оружия потянула руки вниз. Карса упёрся взглядом в меч и медленно опустил его, утвердив кончик лезвия на земле.

— Мы тоже некогда, давным-давно, потерпели неудачу, — произнесла ’Сибалль. — И это нельзя отменить. Ты можешь сдаться и страдать всю оставшуюся вечность. Или сделать другой выбор и освободиться от своего бремени. Карса Орлонг, наш ответ тебе прост: неудача вскрывает изъян. Прими это откровение, не отворачивайся от него, не давай пустых клятв не повторять собственные ошибки. Что сделано, то сделано. Воздай ему должное! Таков наш ответ, и этот ответ открыл нам Увечный бог.

Карса расслабил плечи. Сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул.

— Хорошо. Вам и Увечному богу ныне я дам свой ответ.

Зазубренная каменная кромка мчалась по воздуху не в тишине. Она ревела, как хвоя, сгорающая в пламени. Вверх, над головой Карсы, воспаряя скользящей дугой, потом под углом вниз.

Клинок ударил ’Сибалль между левым плечом и шеей. Хрустнули кости. Тяжёлое лезвие прошло по диагонали через грудную клетку, разрубая позвоночник и ребра, и вышло над правым бедром.

Женщина вскинула собственный меч, пытаясь перехватить удар, но её клинок разлетелся на части, и Карса даже не почувствовал сопротивления.

Он вывел свой меч из удара по восходящей дуге и застыл, подняв клинок над головой.

Разломанное тело — то, что было’Сибалль, — со стуком рухнуло на каменный пол. Разрубленная пополам.

Оставшиеся шестеро подняли оружие, но не пытались атаковать.

— Ну, давайте, подходите, — рявкнул Карса.

— Ты собираешься уничтожить всех нас? — спросил Уругал.

— Её армия найдёнышей последует за мной, — зарычал Карса, усмехнувшись останкам ’Сибалль, потом вновь поднял взгляд. — Вы оставите мой народ, покинете поляну. Ваши дела с нами закончены, т’лан имасс. Здесь я избавляюсь от вас. Я освободил вас. Если вы когда-нибудь появитесь у меня на пути, я вас уничтожу. Войдите в сны старейшин, и я начну охоту на вас. И я никогда не отступлю. Я, Карса Орлонг из племени уридов, теблор — теломен тоблакай, — в том клянусь.

Он шагнул вперёд, и шестеро т’лан имассов вздрогнули.

— Вы использовали нас. Вы использовали меня. И какую награду вы сейчас предложили?

— Мы хотели…

— Вы предложили новые оковы. А теперь уходите отсюда. Вы получили всё, чего хотели. Убирайтесь.

Шесть т’лан имассов пошли к выходу из пещеры. На мгновение солнечный свет померк, а потом они исчезли.

Карса опустил меч и посмотрел на ’Сибалль.

— Неожиданно, — заметила она.

Воин хмыкнул:

— Я слышал, что т’лан имассов трудно убить.

— Невозможно, Карса Орлонг. Мы… упорствуем. Ты оставишь меня здесь?

— Так для вас не существует небытия?

— Когда-то, очень давно, эти холмы окружало море. Такое море подарило бы мне небытие, о котором ты говоришь. Ты вернул меня судьбе — и каре, — от которых я пыталась избавиться тысячи лет. Полагаю, это вполне уместно.

— А что твой новый хозяин, этот Увечный бог?

— Он оставил меня. Похоже, существуют допустимые уровни несовершенства… и недопустимые. Я перестала быть полезной.

— Ещё один бог, который не понимает, что значит быть богом, — проворчал Карса и пошёл к своему мешку.

— Что ты теперь будешь делать, Карса Орлонг?

— Пойду искать себе коня.

— А, яггского коня. Да, их можно найти на юго-западе отсюда, в одане. Но поиск твой грозит затянуться.

Теблор пожал плечами. Он распустил ремешки, вернулся к останкам ’Сибалль и поднял ту часть, что состояла из головы, правого плеча и руки.

— Что ты делаешь?

— Тебе нужно остальное?

— Нет. Что…

Карса засунул её голову, плечо и руку в мешок и снова затянул ремни. Ему понадобятся обмотка для рукояти и ножны, но с этим придётся подождать. Теблор набросил на плечи лямки, выпрямился и пристроил меч за правым плечом.

Огляделся в последний раз.

В очаге всё ещё пылал колдовской огонь, но сейчас пламя начало мигать, будто невидимое топливо подходило к концу. Карса задумался, не закидать ли огонь щебнем, потом пожал плечами и повернулся к выходу из пещеры.

Когда теблор уже был на пороге, перед ним внезапно выросли два силуэта, закрыв собой свет.

Меч Карсы взметнулся и хлестнул плоской частью по обеим фигурам, снёс их с уступа.

— С дороги, — проворчал воин и шагнул на солнечный свет.

Не тратя на незваных гостей даже взгляда, Карса направился по тропе, которая сворачивала на юго-запад.

Трулл Сэнгар застонал, потом открыл глаза. Он поднял голову, морщась от бесчисленных острых уколов в спине. Кремнёвый меч отшвырнул его на каменную осыпь… правда, основной удар принял на себя злополучный Онрак. Тем не менее грудь болела, а рёбра наверняка превратились в один сплошной синяк, если не треснули.

Шагах в десяти неуклюже поднимался на ноги т’лан имасс.

Трулл сплюнул и произнёс:

— Знал бы, что вход воспрещён, я бы хоть постучал. Это же был треклятый теломен тоблакай.

Тисте эдур увидел, как Онрак резко обернулся ко входу в пещеру.

— В чём дело? — резко спросил Трулл. — Он спускается, чтобы прикончить нас?

— Нет, — ответил т’лан имасс. — В этой пещере… задержалась сила Пути Телланн.

— И что с того?

Онрак принялся карабкаться по склону ко входу в пещеру.

Раздражённо зашипев, Трулл медленно последовал за ним, хотя ему приходилось каждые два-три шага останавливаться и переводить дыхание.

Когда эдур вошёл в пещеру, он тревожно ахнул. Онрак стоял в огне, радужное пламя захлёстывало его. И в правой руке т’лан имасс держал останки своего сородича.

Трулл шагнул вперёд, нога подвернулась, и он рухнул на россыпь острых осколков кремня. В рёбра ударила боль, так что он не сразу смог вздохнуть. Выругавшись, эдур осторожно перекатился на бок, потом неторопливо поднялся. Воздух был горячий, как в кузне.

И тут в пещере внезапно потемнело — странный огонь угас.

На плечи Трулла легли две руки.

— Отступники бежали, — произнёс Онрак. — Но они близко. Пойдём.

— Ладно, друг. Веди.

За мгновение до того, как они вышли на солнце, до Трулла Сэнгара вдруг дошло.

Две руки.

Карса обогнул край долины, шагая по еле видной тропке. Бесчисленные обвалы сильно повредили её, и через каждые десять шагов Карсе приходилось карабкаться по неустойчивым, скользящим осыпям, поднимая тучи пыли.

Чуть подумав, он сообразил, что одним из незнакомцев, встретивших его на выходе из пещеры, был т’лан имасс. Неудивительно, раз уж вся долина, с её карьерами, шахтами и гробницами, была для них святым местом… если для нежити вообще может быть что-то святое. А другой — вообще не человек. Однако в нём было что-то знакомое. А, вроде тех на корабле. Серокожих, которых я убил.

Возможно, ему стоит вернуться. В конце концов, меч ещё не напился настоящей крови. Не считая его собственной.

Тропа впереди резко забирала вверх, уходя из долины. Мысль о том, что придётся заново проделать этот опасный и пыльный путь, взяла своё. Он прибережёт меч для крови более достойных врагов. Он пойдёт наверх.

Было очевидно, что шестеро т’лан имассов не пошли этой дорогой. К счастью для них. Карса уже потерял терпение, выслушивая бесконечные речи, особенно когда дела их говорили намного громче, так громко, чтобы заглушить все жалкие оправдания. Он достиг гребня и выбрался на ровную поверхность. Земли на юго-западе выглядели такими же дикими, как и любое другое место, виденное Карсой в Семи Городах. Ни единого признака цивилизации, ни одного следа того, что на этих землях когда-либо жили. Высокие степные травы колыхались под жарким ветром, укрывая низкие покатые холмы, которые тянулись до самого горизонта. Между ними виднелись рощицы невысоких раскидистых деревьев, мелькавших то серо-зелёным, то серым, когда листья теребил ветер.

Ягг-одан. Карса вдруг понял, что первобытная красота этих земель пленит его сердце. Эти просторы неким трудновыразимым образом подходили ему. Теломены тоблакаи знали эти места, ходили здесь до меня. Истина, хотя он не смог бы объяснить, откуда это знает.

Он поднял меч.

— Байрот Дэлум — так я нарекаю тебя. Узри. Ягг-одан. Такой непохожий на наши горные твердыни. Сему ветру я отдаю твоё имя — смотри, как он мчится, колышет траву, как перекатывается по холмам и деревьям. Я дарую сей земле твоё имя, Байрот Дэлум.

Тёплый ветер обдувал волнистое лезвие меча и пел жалобную песню. В траве, примерно в тысяче шагов, что-то мелькнуло. Волки со шкурой медового цвета, с длинными лапами. Карса никогда ещё не видел таких высоких волков. Он улыбнулся.

И отправился дальше.

Трава доходила ему почти до груди, землю под ногами покрывали узловатые корни. Шуршали мелкие зверьки, разбегаясь с его пути, а один раз Карса наткнулся на оленя — какой-то карликовой породы, теблору по колено. Олень со свистом, как стрела, мчался между стеблей. Но был недостаточно быстр, чтоб увернуться от клинка, и тем вечером Карса хорошо поел. Так у истоков первой крови, выпитой его мечом, стояла необходимость, а не ярость битвы. Карса задумался, не вызвало ли такое низкое начало недовольство призраков. Войдя в камень, они лишились способности разговаривать с ним, но стоило Карсе задуматься, как его воображение без труда подбирало язвительные замечания Байрота. Со сдержанной мудростью Дэлума было намного сложнее, но и стоила она гораздо больше.

Пока Карса шёл, солнце описало дугу в безоблачном небе. В сумерках он увидел на западе стада бхедеринов, а впереди, примерно в двух тысячах шагов, с гребня холма за ним следило стадо полосатых антилоп. Потом они разом повернулись и исчезли из виду.

Когда Карса добрался до гребня, где стояли антилопы, горизонт на западе пылал исполинским пожаром.

И здесь его ждала фигура.

Трава была примята небольшим кругом. Посредине стояла жаровня на треноге, в ней светились оранжевым куски не дающего дыма бхедериньего навоза. По ту сторону жаровни сидел яггут. Сгорбленный, худой до истощения, одетый в рваную кожу и шкуры, с длинными седыми волосами, пряди которых свисали на пятнистый морщинистый лоб. Глаза мужчины были цвета степной травы.

Когда Карса подошёл ближе, яггут поднял взгляд и одарил теблора то ли гримасой, то ли улыбкой, в которой сверкнули пожелтевшие клыки.

— Ты испортил оленью шкуру, тоблакай. Но я всё же возьму её, в обмен на место у огня.

— Согласен, — ответил Карса и сбросил тушку рядом с жаровней.

— Арамала говорила со мной, и я пришёл встретить тебя. Ты сослужил ей благородную службу, тоблакай.

Карса сбросил сумку и уселся на корточки перед жаровней.

— Я не храню верность т’лан имассам.

Яггут потянулся и подобрал тушку оленя. В руке сверкнул маленький нож, и старик начал надрезать шкуру над копытцами.

— Такова их благодарность: она ведь сражалась бок о бок с ними против Тиранов. Как и я, хотя мне посчастливилось сбежать — всего-то со сломанным позвоночником.

Карса хмыкнул:

— Я ищу яггского коня, а не знакомства с твоими друзьями.

— Резкие слова, — хихикнул старый яггут. — Истинный теломен тоблакай. А я и забыл — и утратил способность оценивать по достоинству. Что ж, та, к кому я отведу тебя, призовёт диких лошадей — и они придут.

— Необычное умение.

— Да, и только она им владеет, ибо, по большому счету, её рука и воля произвели их на свет.

— А, так она скотовод.

— В некотором роде, — дружелюбно кивнул яггут и принялся сдирать с оленя шкуру. — Те немногие из моих павших родичей, кто ещё жив, будут весьма рады этой шкуре, хоть она и попорчена твоим ужасным каменным мечом. Олени ара быстрые и хитрые. Они никогда не ходят дважды по одному следу. Ха, они вообще не оставляют следов! И потому их невозможно подстеречь. И ловушки бесполезны. А если за ними погнаться, куда они направятся? Прямо в стадо бедеринов, вот куда, прямо им под брюхо. Хитрые, верно говорю. Очень хитрые.

— Я Карса Орлонг из уридов…

— Да-да, я знаю. Из далёкого Генабакиса. Мало отличаешься от моих падших родичей, яггов. Не ведаешь своей великой и благородной истории…

— Нынче я не так невежественен, как прежде.

— Хорошо. Меня зовут Киннигиг, и теперь твоё невежество отступило ещё на шаг.

— Это имя ничего не говорит мне, — пожал плечами Карса.

— Конечно, ведь оно моё. Ходила ли обо мне дурная слава? Нет, хотя когда-то я хотел её заслужить. Ну, миг-другой, не больше. Но потом передумал. Ты, Карса Орлонг, обречён на дурную славу. Возможно, ты уже заслужил её, там, в своих родных землях.

— Не думаю. Меня наверняка считают мёртвым, и ни одно из моих деяний неизвестно семье или племени.

Киннигиг отрезал заднюю ногу оленя и бросил её в огонь. Из шипящего, плюющегося пламени выросло облако дыма.

— Ты можешь так думать, но я бы всё равно поставил на обратное. Слова странствуют, не замечая границ. В день, когда ты вернёшься, сам увидишь.

— Меня не волнует слава, — сказал Карса. — Когда-то волновала…

— А потом?

— Я передумал.

Киннигиг вновь рассмеялся, на этот раз громче:

— Мой юный друг, я принёс вино. Вон в том сундуке, да, вон там.

Карса встал и подошёл к указанному месту. Сундук был массивным, из толстых досок, окованных железом; серьёзное испытание даже для Карсы, пожелай он его поднять.

— К этой штуковине должны прилагаться колёса и упряжка быков, — пробормотал теблор, присев на корточки. — Как тебе удалось притащить его сюда?

— Я его не тащил. Это он притащил меня.

Игры со словами. Карса нахмурился и поднял крышку.

Посредине стоял одинокий хрустальный графин, рядом с ним — пара надколотых глиняных чаш. Темно-красное вино светилось сквозь прозрачный хрусталь, придавая внутренней поверхности сундука оттенок тёплого заката. Карса уставился внутрь и хмыкнул.

— Да, теперь вижу. Ты вполне поместишься здесь, если свернёшься в клубок. Ты, вино и жаровня…

— Жаровня! Вот это было бы горячее путешествие!

Теблор сильнее нахмурился:

— Погашенная, конечно.

— А, ну да, конечно. Тогда перестань таращиться и налей нам вина. Мне нужно перевернуть мясо.

Карса полез внутрь, но тут же отдёрнул руку.

— Там же холодно!

— Я предпочитаю вино охлаждённым, даже красное. По правде говоря, я предпочитаю охлаждённым вообще всё.

Теблор скривился, но достал графин и чаши.

— Должно быть, кто-то привёз тебя сюда.

— Только если поверишь всему, что я говорю. И всему, что ты видишь, Карса Орлонг. Армия т’лан имассов прошла здесь, и не так уж давно. Нашли они меня? Нет. Почему? Я спрятался в своём сундуке, конечно. Нашли они сундук? Нет, потому что он был камнем. Заметили ли они камень? Возможно. Но ведь это был просто камень. Сейчас я знаю, о чём ты думаешь, и это безупречно верные мысли. Колдовство, о котором я говорю, — это не Омтоз Феллак. Но с чего бы мне использовать Омтоз Феллак, если за этим самым запахом и охотятся т’лан имассы. Ну уж нет. А разве есть какой-то космический закон, запрещающий яггутам пользоваться иными чарами? Я читал сотни тысяч ночных небес и видел написанное там — о, множество других законов, но ничего похожего на этот, ни буквой, ни духом. И это избавляет нас от нужды искать кровавого правосудия форкрул ассейлов — а, уж поверь мне, их приговор всегда кровав. Редко кто-то остаётся доволен. А ещё реже кто-то остаётся в живых. Есть ли тут справедливость, я тебя спрашиваю? О да, пожалуй, наичистейшая справедливость. В любой день обиженный и обидчик могут поменяться ролями и влезть в чужую шкуру. И речь не идёт о правом и неправом, честно говоря, вопрос только в том, кто меньше неправ. Улавливаешь?..

— Я улавливаю, — оборвал его Карса, — запах горелого мяса.

— Ах, да. Редки мгновения моей словоохотливости…

— Вот бы не сказал.

— …чего нельзя сказать о мясе. Конечно, не сказал бы, мы ведь только что познакомились. Но уверяю тебя, у меня мало возможностей поговорить…

— В сундуке-то.

Киннигиг ухмыльнулся:

— Именно. Ты ухватил самую суть. Именно. Истинный теломен тоблакай.

Карса протянул яггуту чашу с вином:

— Увы, оно немного согрелось у меня в руке.

— Я стерплю сей недостаток, благодарю тебя. Вот, займись-ка оленем. Уголь полезен для тебя, ты знал об этом? Очищает желудок и кишки, сбивает с толку червей, красит твои экскременты в чёрный цвет. Чёрный, как у лесного медведя. Рекомендовано, если тебя преследуют, поскольку обманет большинство, исключая тех, кто занимается исследованием экскрементов, разумеется.

— А бывают такие люди?

— Понятия не имею. Я редко вылезаю наружу. Гордые империи, рождённые, чтобы пасть, — там, за Ягг-оданом? Напыщенность, перхающая пылью, нескончаемый круговорот этих короткоживущих созданий. Я не скорблю о собственном невежестве. Да и с чего бы? Не знать, что я пропустил, означает, что я не пропустил того, о чем не знаю. Как бы я мог? Понимаешь? Арамала вечно стремится к подобному бессмысленному знанию — и посмотри, куда это её привело. То же и с Фирлис, с которой ты завтра познакомишься. Она не может выглянуть за листья, что находятся перед её лицом, однако вечно стремится это сделать, будто обширный вид даёт нечто большее, чем просто ползущий жучок времени. Империи, престолы, тираны и освободители, сотни тысяч томов, заполненных версиями одних и тех же вопросов, задаваемых снова и снова. Дают ли ответы обещанное утешение? Думаю, нет. Держи, Карса Орлонг, поджарь ещё мяса и налей мне ещё вина — ты же видишь, графин никогда не пустеет. Хитро, правда? Эй, на чём я остановился?

— Ты редко вылезаешь наружу.

— Именно. Гордые империи, рождённые, чтобы пасть, — там, за Ягг-оданом? Напыщенность, перхающая…

Карса прищурился на Ягг-одан, потом потянулся за вином.

На вершине холма, примыкавшего к другому холму, побольше, стояло одинокое дерево. Укрытое от ветров, дерево выросло огромным, с тонкой и потрескавшейся корой, напоминавшей кожу, которая не в силах сдержать могучую мускулатуру. Из массивного узловатого ствола торчали ветви толщиной с бедро Карсы. Верхняя треть была густо покрыта листьями, образуя широкий плотный навес пыльно-зелёного цвета.

— Выглядит старым, верно? — заметил Киннигиг, пока они карабкались к дереву; скрюченный яггут двигался в основном боком. — Ты даже не подозреваешь, насколько оно старое, мой юный друг. Даже не подозреваешь. Я не смею открыть тебе правду о его древности. Видел ли ты раньше ему подобное? Думаю, нет. Возможно, напоминает гульдиндху, какие можно встретить в оданах. Ну да, напоминает, как ранаг — козла. И дело здесь отнюдь не в высоте. Нет, на самом деле речь о древности. Это дерево — старейшина вида. Было ростком, когда внутреннее море высвистывало свои солёные вздохи над этими землями. Десятки тысяч лет, думаешь ты? Нет. Сотни тысяч. Некогда, Карса Орлонг, такие деревья преобладали в большей части мира. Но все создания знают своё время, и когда оно выходит, они исчезают…

— Однако это не исчезло.

— Поразительное наблюдение, острый ум. А почему, спросишь ты?

— Не стану утруждаться, поскольку ты в любом случае мне расскажешь.

— Ну, разумеется, расскажу, поскольку я от природы склонен приносить пользу. Причина, мой юный друг, скоро станет очевидной.

Они вскарабкались по последнему склону и вылезли на ровную площадку. Трава в тени дерева не росла, и земля была голой. Дерево и все его ветви, как разглядел сейчас Карса, укутывала паутина, которая выглядела полупрозрачной; даже в тех местах, где была гуще всего, её выдавали только слабые мерцающие отблески. А из-под этого блестящего покрова на Карсу смотрело лицо яггутки.

— Фирлис, — сказал Киннигиг, — это тот парень, о котором говорила Арамала, тот, что ищет достойного коня.

Фрагменты тела яггутской женщины выступали из ствола, а значит, дерево и впрямь выросло вокруг неё. Тем не менее одна ветвь выходила прямо за её правой ключицей и соединялась со стволом у головы женщины.

— Должен ли я поведать ему твою историю, Фирлис? Ну конечно, должен, хотя бы ради её примечательности.

Её голос не исходил изо рта, но звучал, плавно и мягко, прямо в голове Карсы.

— Ну конечно, должен, Киннигиг. Твоя природа не позволяет оставить слово невысказанным.

Карса улыбнулся: нежность, с которой говорила женщина, сглаживала все острые грани её слов.

— Мой друг, теломен тоблакай, это самая необычная история, истинное толкование которой лежит вне наших способностей, — начал Киннигиг, усевшись на каменистую землю и скрестив ноги. — Дорогая Фирлис была ребенком — даже младенцем, всё ещё сосущим материнскую грудь, — когда на них напала банда т’лан имассов. Её мать убили, а с Фирлис поступили по их обычаю — насадили на копьё, а копьё воткнули в землю. Никто не мог предсказать то, что последует, ни яггуты, ни т’лан имассы, — ибо было это беспримерно. Копьё, вырезанное из местного дерева, вобрало в себя из жизненных сил Фирлис всё, что могло, — и так возродилось. Корни ухватились за землю, вновь выросли ветки и листья, а взамен дерево поделилось с Фирлис своими жизненными силами. И так, вместе, они выросли, избегнув погибели. Фирлис обновляет дерево, дерево обновляет Фирлис.

Карса воткнул меч в землю и опёрся о него.

— И при этом она создатель яггских коней.

— Ничтожная роль, Карса Орлонг. От моей крови проистекает их долговечность. Яггские лошади нечасто приносят потомство, слишком редко, чтобы расплодиться или хотя бы поддержать свой род, не живи они так долго.

— Я знаю. Теблоры — мой народ, что живёт в горах северного Генабакиса, — разводят стада коней той же породы.

— Если так, я рада. В Ягг-одане на них охотятся, и они вымирают.

— Охотятся? Кто?

— Твои дальние родичи, теломен тоблакай. Трелли.

Карса на мгновение умолк, затем нахмурился:

— Такие, как некий Маппо?

— Да, именно. Маппо Коротышка, который путешествует с Икарием. Икарием, который носит стрелы, сделанные из моих ветвей. Который, всякий раз приходя ко мне, ничего не помнит о предыдущих встречах. Который раз за разом просит мою сердцевину, чтобы он мог изготовить из неё механизм для измерения времени, поскольку только моя сердцевина и может пережить все прочие его сооружения.

— И ты оказала ему услугу? — спросил Карса.

— Нет, это убило бы меня. Взамен я торгуюсь. Сильный стержень для лука. Ветви для стрел.

— Значит, ты не способна защитить себя?

— Карса Орлонг, никто не способен защититься от Икария.

Теблорский воин хмыкнул:

— Я уже повздорил с Икарием, и ни один из нас не победил.

Он хлопнул по каменному мечу.

— Тогда моё оружие было деревянным, но теперь я ношу это. В следующий раз, когда мы встретимся, Икария не спасёт даже коварство Маппо Коротышки.

Оба яггута надолго замолчали, и Карса, увидев, как на лице Фирлис отразилась тревога, понял, что яггутка разговаривает с Киннигигом. Взгляд охряных глаз метнулся к теблору, затем вновь ушёл в сторону.

Наконец Киннигиг испустил долгий вздох и сказал:

— Карса Орлонг, сейчас она призывает ближайший табун — единственный известный ей табун, который достаточно близко и откликнется на первый же зов. Она надеялась на большее — вот доказательство того, как мало осталось яггских коней.

— Сколько голов в этом табуне?

— Не могу сказать, Карса Орлонг. Как правило, их не больше десятка. Те, что сейчас идут к нам, возможно, последние лошади в Ягг-одане.

Карса резко поднял взгляд: вдали послышался стук копыт, от которого подрагивала земля.

— Думаю, их больше десятка, — пробормотал он.

Киннигиг, морщась от усилий, выпрямился.

Какое-то движение внизу. Карса обернулся.

Земля содрогнулась, громовой рёв доносился сейчас со всех сторон. Дерево за спиной Карсы тряслось, будто от налетевшей бури. Разумом теблор услышал, как вскрикнула Фирлис.

Коней были сотни. Серые, словно железо, много крупнее тех, что выращивало племя Карсы. Быстрые, встряхивающие чёрными гривами. Жеребцы вскидывают головы и брыкаются, чтобы расчистить себе место. Кобылы с широкими спинами, рядом бегут жеребята.

Их не сотни — тысячи.

В воздухе стояла пыль, ветер поднимал её и закручивал спиралями, будто собираясь бросить вызов самому Вихрю.

Масса диких лошадей покрыла холм, и гром внезапно стих. Все животные замерли, собравшись в широкий железный круг и обратившись головами к центру. Наступила тишина, и только пылевое облако кружилось, уносимое ветром.

Карса вновь обернулся к дереву.

— Похоже, Фирлис, тебе не стоит беспокоиться, что они исчезнут. Я никогда ещё не видел стольких жеребят и однолетков. Не говоря уж о табуне таких размеров. Должно быть, тут десять или пятнадцать тысяч голов — мы даже не можем разглядеть всех.

Похоже, Фирлис была не в силах ответить. Ветви всё ещё тряслись, подрагивали в горячем воздухе.

— Ты говоришь правду, Карса Орлонг, — прохрипел Киннигиг, с пугающей напряжённостью глядя на теломена тоблакая. — Табуны собрались вместе — и некоторые пришли издалёка, отвечая на зов. Но не на зов Фирлис. Нет, не в ответ на её зов. А в ответ на твой, Карса Орлонг. И на это ответа у нас нет. Но теперь ты должен выбрать.

Карса кивнул и принялся разглядывать коней.

— Карса Орлонг, ты упоминал о деревянном оружии. Из какого оно было дерева?

— Железное дерево, единственный оставшийся мне выбор. В моей стране мы пользуемся кровь-деревом.

— И кровь-маслом?

— Да.

— Втёртое в дерево. Кровь-масло, впитавшееся в твои руки. Они чувствуют его запах, Карса Орлонг…

— Но у меня его нет.

— Не у тебя. В тебе. Оно течёт в твоих жилах, Карса Орлонг. Кровь-дерево не растёт в Ягг-одане уже десятки тысяч лет. Но эти лошади помнят. А теперь ты должен выбрать.

— Кровь-дерево и кровь-масло, — произнёс Киннигиг. — Фирлис, этого объяснения недостаточно.

— Да, верно. Но иного у меня нет.

Карса оставил их спорить и, воткнув меч в землю, спустился к ждущим лошадям. При его приближении жеребцы начали трясти головами, и теблор улыбнулся — осторожно, не показывая зубы, зная, что кони считают его хищником, а себя — добычей. Хотя они могут легко убить меня. Против стольких у меня не будет ни единого шанса. Он заметил одного жеребца, явно доминирующего, судя по занятому им обширному пространству и вызывающим ударам копытами, и прошёл мимо, пробормотав:

— Не ты, гордец. Ты нужен стаду больше, чем мне.

Карса приметил другого жеребца, только вошедшего в зрелый возраст, и двинулся к нему. Он шёл неторопливо и под таким углом, чтобы конь его видел.

У этого жеребца грива и хвост были белыми, а не чёрными. Длинные ноги, по гладкой шкуре пробегала рябь, когда сокращались мышцы. Серые глаза.

Карса остановился в шаге от него. Медленно вытянул правую руку, пока кончики пальцев не легли на подрагивающую переносицу коня. Потом начал усиливать давление. Жеребец противился, отступил на шаг. Карса надавил сильнее, испытывая гибкость шеи. Ещё сильнее, шея гнулась, пока подбородок коня едва не улёгся на грудь.

Потом Карса перестал давить, но не убрал руку, ожидая, чтобы жеребец медленно выпрямил шею.

— Я нарекаю тебя Погромом, — прошептал он.

Карса медленно вёл рукой по морде жеребца, пока ладонь не оказалась под его подбородком, а потом неторопливо пошёл вперёд, выводя коня из стада.

Доминирующий жеребец заржал, и стадо мгновенно пришло в движение. Они помчались наружу, рассыпаясь на маленькие группы, с грохотом проносясь по высокой траве. Огибая двойной холм, с запада и юга, вновь исчезая в сердце Ягг-одана.

Погром перестал вздрагивать. Конь примерился к шагу Карсы, и оба они двинулись по склону холма.

Когда Карса добрался до вершины, сзади заговорил Киннигиг:

— Даже яггут не смог бы так успокоить яггского коня, как это сделал ты, Карса Орлонг. Да, вы, теблоры, воистину теломены тоблакаи, но ты — особый среди своих сородичей. Теломены тоблакаи — конные воины. Я и не думал, что такое возможно. Карса Орлонг, почему теблоры не покорили весь Генабакис?

Карса обернулся к яггуту:

— Однажды, Киннигиг, мы его покорим.

— И именно ты поведёшь их?

— Да.

— Тогда мы узрели рождение дурной славы.

Карса встал рядом с Погромом и пробежал рукой по его гибкой шее. Узрели? Да, вы узрели. Однако вы и представить не можете, что́ сотворю я, Карса Орлонг.

Никто не может.

Киннигиг сидел в тени дерева, содержащего Фирлис, и тихонько напевал. Близились сумерки. Теломен тоблакай ушёл вместе со своим новым конём. Он запрыгнул жеребцу на спину и ускакал, не нуждаясь ни в седле, ни даже в поводьях. Стада исчезли, и степные просторы вновь опустели.

Сгорбленный яггут достал завёрнутый кусок мяса оленя ара, зажаренного прошлым вечером, и принялся нарезать его мелкими кусками.

— Подарок для тебя, дорогая сестра.

— Вижу, — ответила она. — Убитый тем каменным мечом?

— Да.

— Тогда это щедрый дар, чтобы напитать мой дух.

Киннигиг кивнул и небрежно махнул ножом:

— Ты хорошо сделала, сокрыв руины.

— Фундаменты уцелели, разумеется. Стены Дома. Опорные камни по углам двора — всё скрыто под моим покровом из почвы.

— Глупый, невнимательный т’лан имасс. Воткнуть копьё в землю Дома Азатов.

— Киннигиг, что они знают о Домах? Существа из пещер и юрт. Кроме того, он уже умирал, и не первый год. Смертельно раненный. Ох, Икарий стоял на коленях, когда наконец нанёс смертельный удар, неистовствуя в безумии. И не воспользуйся его спутник-тоблакай возможностью, чтобы ударить и оглушить его…

— Он бы освободил своего отца, — кивнул Киннигиг с набитым ртом.

Затем встал и подошёл к дереву.

— Вот, сестра, — сказал он, протягивая ей кусочек.

— Подгорел.

— Сомневаюсь, что ты управилась бы лучше.

— Верно. Давай, протолкни его глубже, я не кусаюсь.

— Моя дорогая, ты не можешь кусаться. Кстати, я оценил иронию — отец Икария не имел ни малейшего желания спасаться. И так Дом умер, ослабляя ткань…

— Достаточно, чтобы Путь разорвался. Ещё, пожалуйста, — ты ешь больше, чем я.

— Жадная сучка. Итак, Карса Орлонг… удивил нас.

— Сомневаюсь, брат, что мы первыми недооценили этого молодого воина.

— Вероятно. Равно как и то, что не мы будем последними.

— Киннигиг, ты чувствуешь дух шестерых т’лан имассов? Они болтаются там, за скрытыми стенами двора.

— О да. Они теперь слуги Увечного бога, бедняги. Они что-то ему да расскажут, так я думаю…

— Кому? Увечному богу?

— Нет. Карсе Орлонгу. Они владеют знаниями, посредством которых желают управлять теломеном тоблакаем — но не смеют приблизиться. Подозреваю, их страшит присутствие Дома.

— Нет, он мёртв — всё, оставшееся от его жизненной силы, ушло в копьё. Не Дом, брат, но сам Карса Орлонг — вот кого они страшатся.

— Ага, — улыбнулся Киннигиг и протолкнул ещё один кусочек мяса в деревянный рот Фирлис, где он исчез, провалился в полость; там он сгниёт и снабдит дерево питательными веществами. — Выходит, эти имассы не так уж и глупы.

Книга четвёртая Дом цепей

Ты запер двери,

Забрал решётками окна

Во внешний мир,

Каждый портал запечатал

И теперь видишь то,

Чего ты страшился, —

Пришли убийцы,

И они уже в Доме.

Таланбал. Дом

Глава восемнадцатая

По наковальне Святой Рараку пламенем билась ярость богини Вихря.

Шли легионы в пепле крови, выжженной солнечным оком, войска холодного железа.

Там, в высохшей гавани мёртвого города, где армии собирались на битву, Худ шёл по обречённой земле, по которой ступал уже столько раз.

Рыбак. Разделённое сердце

Она ползком пробиралась вдоль аккуратно уложенных обтёсанных камней, к самому краю котлована — зная, в какой ярости будет мать, когда увидит испорченную одежду, — и наконец добралась до места, откуда могла видеть сестру.

Тавор забрала игрушечных солдатиков брата, вырезанных из рога и кости, и устроила среди обломков разрушенной стены поместья, которую чинили работники, миниатюрное сражение.

Только много позже Фелисин узнала, что её девятилетняя сестра воссоздавала конкретную битву, извлечённую из исторических трудов, — столкновение вековой давности между Унтанской армией и восставшим Домом К’азз Д’Аворов. Битва, которая закончилась уничтожением сил изменнической благородной семьи и покорением Д’Аворов. И что, взяв на себя роль герцога Кенуссена Д’Авора, сестра перебирает все возможные тактические решения, ведущие к победе его армии. Застрявшей волею стечения неудачных обстоятельств в долине с крутыми склонами, безнадежно уступающей противнику числом. Военные историки единодушно соглашались, что такая победа невозможна.

Фелисин так и не узнала, преуспела ли её сестра там, где Кенуссен Д’Авор — общепризнанный военный гений — потерпел неудачу. Её слежка стала привычкой, увлечение холодной, равнодушной Тавор — одержимостью. Фелисин казалось, что её сестра никогда не была ребёнком, никогда не умела просто играть. Она шагнула в тень брата и стремилась лишь остаться там, а когда Ганоса отправили учиться, Тавор чуть заметно преобразилась. Казалось, будто выйдя из тени Ганоса, она сама превратилась в его тень, отрезанную и неприкаянную.

Но в те давние годы такие мысли не посещали Фелисин. Её одержимость Тавор существовала, но источник этой одержимости оставался неопределённым, как это свойственно детям.

Клеймо смысла всегда приходит потом, подобно взмахам кисти, сметающей пыль с резного камня.

У самого края разрушенного города, на южной стороне, земля резко спускалась туда, где некогда были ступени илистой глины, расходящиеся веером по старому ложу гавани. Столетия палящего солнца отвердили эти изгибы, превратив их в широкие твёрдые скаты.

Ша’ик стояла у внешней части самого большого из этих древних вееров, тысячелетия назад рождённых умирающим морем, и пыталась увидеть в лежавшей перед ней плоской чаше поле битвы. Напротив, в четырёх тысячах шагов от неё, вздымались зазубренные остатки кораллового острова, а над ними ревел Вихрь. Колдовская буря срезала с островов внушительную мантию песка, некогда их укрывавшую. Оставшийся хребет мало способствовал тому, чтобы собрать и выстроить легионы. Встать толком негде, строй не удержать. Острова широкой дугой прикрывали подступы с юга. На востоке был крутой откос, разлом, где земля резко спускалась на восемьдесят с лишним саженей к соляной равнине — бывшему ложу глубочайшего из внутренних морей. Разлом расширялся к юго-западу, на другой стороне островов-рифов, образуя бесконечный на вид бассейн южной части Рараку. К западу лежали дюны, глубокий и мягкий песок, вылепленный ветром и изобилующий зыбунами.

Она соберёт свои силы на этом краю и выстроит, чтобы удерживать семь основных подъёмов. Конные лучники Матока на флангах, тяжёлая пехота Корболо Дома — элитное ядро «Живодёров» — на внешней стороне каждого подъёма. Конные копейщики и кавалерия останутся сзади в качестве заслонов до минуты, когда малазанцы откатятся по крутым склонам и прозвучит приказ наступать.

Так, во всяком случае, объяснял Корболо Дом — она немного сомневалась в правильной последовательности. Но похоже, несмотря на численное преимущество, напанец искал хорошую оборонительную позицию. Он стремился испытать свою тяжёлую пехоту и ударные отряды, выставив их против аналогичных малазанских подразделений. Поскольку Тавор движется им навстречу, целесообразно выбрать поле боя как можно ближе к этим скатам. И преимущество будет полностью на стороне Воинства Апокалипсиса.

Тавор вновь оказалась герцогом Кенуссеном Д’Авором в Ибиларском ущелье.

Несмотря на жару, Ша’ик вдруг стало зябко, и она запахнула овечий плащ. Она посмотрела туда, где ждали Маток и десяток телохранителей, осмотрительно державшихся поодаль, но на таком расстоянии, чтобы за пару ударов сердца оказаться рядом. Ша’ик не представляла, почему неразговорчивый военачальник так боится, что её могут убить, — однако не возражала. После того как ушёл Тоблакай, а Леоман отправился куда-то на юг, Маток взял на себя роль её защитника. Что ж, неплохо, хотя Ша’ик не думала, что Тавор попытается подослать к ней убийц, — невозможно нарушить Вихрь богини и остаться незамеченным. Даже пятерня Когтей не способна скрытно пройти сквозь многослойные барьеры — и неважно, каким Путём они воспользуются.

Потому что сам барьер определяет Путь. Путь, который незримой кожей лежит на Священной пустыне. И этот отхваченный обрывок уже не кусок целого, он сам стал целым. И сила его растёт. Пока в один прекрасный день, совсем скоро, он не потребует собственного места в Колоде Драконов. Как Дом Цепей. Новый Дом, Дом Вихря.

Вскормленный пролитой кровью армии, что будет уничтожена.

А когда она преклонит передо мной колени… что тогда? Дорогая сестрица, сломленная и склонённая, покрытая пылью и куда более тёмными потёками, а её легионы лежат разбитыми, стали пищей для накидочников и стервятников, — следует ли мне тогда снять шлем? Показать ей в ту самую минуту своё лицо?

Мы забрали себе эту войну. Отняли у повстанцев, у Императрицы и Малазанской империи. Даже у самой богини Вихря. Тавор, мы заменили собой, ты и я, Дриджну и Книгу Апокалипсиса — заменили нашим собственным, личным апокалипсисом. Кровь семьи — и ничего больше. И тогда мир, Тавор, — едва я сниму шлем и увижу, что ты узнала меня, — мир, твой мир, качнётся у тебя под ногами.

И в этот миг, дорогая сестрица, ты поймёшь. Поймёшь, что случилось. Что я сделала. И почему я это сделала.

А дальше? Она не знала. Обычная казнь — слишком просто, это жульничество. В конце концов, наказание — для живых. Приговор должен быть иным: выжить, шатаясь под грузом цепей знания. Приговор не просто жить, а жить с этим; таков единственный ответ на… всё.

Она услышала за спиной хруст щебня под сапогами и обернулась. Без дружелюбной улыбки, сейчас она ни к чему.

— Л’орик. Я счастлива, что ты соблаговолил услышать мою просьбу. Кажется, что ты вырос из этой былой привычки.

Ох, как он прячется от меня, нынче его преследуют тайны, смотрите, как он избегает моего взгляда, — я вижу, как в нём происходит борьба. Он хотел бы мне рассказать. Но ничего не скажет. Мне подвластна вся сила богини, и всё же я не могу поймать этого неуловимого мага, не могу выдавить из него правду. И это само по себе предупреждение — он не тот, кем кажется. Не обычный смертный…

— Я был нездоров, Избранная. Даже короткая прогулка от лагеря вымотала меня.

— Я скорблю о твоей жертве, Л’орик. И потому без задержек перейду к делу. Геборик заперся у себя — он не появляется, не принимает гостей, и это длится уже недели.

Его передёрнуло — и вполне искренне.

— Заперся ото всех, госпожа.

Она вскинула голову:

— Однако ты был последним, кто говорил с ним. Вы долго пробыли в его шатре.

— Я? И это был последний раз?

Не та реакция, которой она ждала. Хорошо, значит, его тайна не связана с Призрачными Руками.

— Да. Был ли он расстроен вашей беседой?

— Госпожа, Геборик давным-давно расстроен.

— Чем?

Их взгляды на мгновение встретились, глаза чародея были шире обычного. Потом он вновь отвёл взгляд.

— Он… скорбит о твоей жертве, Избранная.

Она моргнула:

— Л’орик, я и не подозревала, что мой сарказм так ранит тебя.

— В отличие от тебя, — серьёзно ответил он, — я не шучу. Он скорбит…

— О моей жертве. Что ж, это довольно странно, поскольку он не слишком высоко меня ставил до моего… перерождения. И какую конкретную утрату он отметил?

— Я не знаю. Боюсь, тебе придётся спросить у него самого.

— Значит, ваша дружба не дошла до взаимных исповедей.

На это он не ответил. Ну, он и не мог. Это было бы подтверждением, что ему есть в чём признаться.

Она отвела от него взгляд и вновь принялась рассматривать будущее поле боя. Я могу представить себе построенные армии, да. Но что дальше? Как они станут двигаться? Что возможно, а что нет? Богиня, у тебя нет ответов на такие вопросы. Они ниже тебя. Твоя сила в твоей воле, и только в ней. Но, дорогая богиня, иногда этого недостаточно.

— Корболо Дом доволен этой будущей… ареной.

— Я не удивлён, госпожа.

Она снова посмотрела на него:

— Почему?

Л’орик пожал плечами. Она смотрела, как он подыскивает альтернативу тому, что едва не сказал.

— Корболо Дом хотел бы добиться, чтобы Тавор делала в точности то, что ему нужно. Расположила свои силы здесь или там, но нигде более. Подошла именно отсюда. Сразилась с ним там, где он хочет сражения. В его глазах малазанская армия марширует к месту своей гибели, как будто одним только своим желанием он в силах сделать Тавор безрассудной или глупой. — Л’орик кивнул на огромный котлован. — Он хочет сразиться с ней здесь. Ждёт её здесь. Но зачем ей это?

Озноб усилился, и Ша’ик вздрогнула под плащом. Да, зачем ей это? Уверенность Корболо… а вдруг это лишь бахвальство? Неужели он объявляет нечто простым только потому, что ему так нужно? Но если так, возражал ли емукто-то из остальных? Камист Релой и его комнатные собачки, Файелль и Хэнарас? Фебрил и Бидитал? Леоман… который сидел с раздражающей полуулыбкой всё время, пока Корболо расписывал предстоящую битву? Как будто он что-то знал… будто он один отличался от остальных. Но его полуулыбка… в конце концов, дурханг тянет этого глупца на дно. Мне нечего от него ждать, а уж тем более — военного гения. Зато Корболо Дому есть что доказывать…

— Опасно, — пробормотал Л’орик, — доверять командующему, который воюет ради того, чтобы устроить резню.

— А ради чего ещё?

Он чуть приподнял брови:

— Разумеется, ради победы.

— Л’орик, разве перебить врагов — не путь к победе?

— В этом, Избранная, и заключается изъян мышления Корболо Дома. Как несколько месяцев назад отметил Леоман, этот изъян касается последовательности. Победа предшествует резне, госпожа. Не наоборот.

Ша’ик уставилась на него:

— Тогда почему ни ты, ни Леоман не возражали, когда мы обсуждали тактику Корболо?

— Обсуждали? — улыбнулся Л’орик. — Избранная, никакого обсуждения не было. Корболо Дом не тот человек, который приветствует обсуждения.

— Как и Тавор, — резко бросила она.

— Это не относится к делу, — ответил Л’орик.

— В каком смысле?

— Малазанская военная доктрина — то, что хорошо понимал Колтейн, но равно и то, что явно упускал из виду Первый Кулак Пормкваль. Тактика нуждается в согласовании. Оригинальная доктрина Дассема Ультора, когда он наконец стал Первым Мечом Малазанской империи. «Стратегия — прерогатива военачальника, но тактика — первое поле битвы, и битва эта происходит в штабном шатре». Собственные слова Дассема. Конечно, такая система основывалась на способных офицерах. Некомпетентные офицеры — такие, как те, что впоследствии просочились в состав…

— Ты об аристократах?

— Если говорить прямо, да. Покупка чинов — Дассем никогда бы не допустил такого — и, насколько я могу судить, Императрица тоже не допускает. Уже нет, во всяком случае. После Отбраковки…

— Да, Л’орик, я знаю. Выходит, по-твоему, личность Тавор не имеет значения…

— Не совсем, госпожа. Связь есть, поскольку тактика — дитя стратегии. И истинная суть личности Тавор придаст форму этой стратегии. Опытные солдаты говорят о «холодном железе» и «горячем железе». Колтейн был холодным железом. Дуджек Однорукий тоже, хотя и не всегда, — он был редкой личностью, способной при необходимости меняться. Но Тавор? Это неизвестно.

— Объясни, что это за «холодное железо», Л’орик.

— Госпожа, эта тема — не моя область знаний…

— Ты определённо дурачишь меня. Объясняй. Сейчас же.

— Ну хорошо, насколько я это понимаю…

— Хватить вилять.

Он откашлялся, затем обернулся и крикнул:

— Маток. Будь добр, подойди к нам, пожалуйста.

Бесцеремонность приглашения заставила Ша’ик нахмуриться, но в следующее мгновение она смягчилась. В конце концов, это важно. Я чувствую. В этом суть всего, что будет дальше.

— Подойди к нам, Маток, — сказала она.

Вождь спешился и приблизился к ним.

— Военачальник, — обратился к нему Л’орик, — меня попросили объяснить, что такое «холодное железо», и мне требуется помощь.

Пустынный воин оскалился:

— «Холодное железо». Колтейн. Дассем Ультор, если легенды не врут. Дуджек Однорукий. Адмирал Нок. К’азз Д’Авор из Багровой гвардии. Иниш Гарн, который некогда возглавлял гралов. «Холодное железо», Избранная. Твёрдое. Острое. Его держат перед тобой, чтоб ты потянулся.

Он скрестил руки на груди.

— Да, тянешься, — кивнул Л’орик. — Верно. Тянешься и попадаешься.

— «Холодное железо», — проворчал Маток. — Душа вождя либо ярится огнём жизни, либо пронизана холодом смерти. Избранная, Корболо Дом — «горячее железо», как и я сам. Как и ты. Мы подобны сиянию солнца, жару пустыни или дыханию самой богини Вихря.

— Воинство Апокалипсиса — горячее железо.

— Да, Избранная. И потому мы должны молиться, чтобы кузня сердца Тавор пылала местью.

— Чтобы она тоже была «горячим железом»? Почему?

— Тогда мы не проиграем.

Колени Ша’ик внезапно ослабли, и она чуть не пошатнулась. Встревоженный Л’орик придвинулся ближе, чтобы поддержать её.

— Госпожа?

— Я… всё хорошо. Сейчас, сейчас…

Она вновь уставилась на Матока, заметила его короткий оценивающий взгляд, который тут же скрыла привычная бесстрастность.

— Военачальник, а что, если Тавор — «холодное железо»?

— Жесточайшая схватка, Избранная. Кто сломается первым?

— Военная история, госпожа, — заметил Л’орик, — свидетельствует, что «холодное железо» намного чаще побеждает «горячее», чем наоборот. Три или четыре к одному.

— А Колтейн? Разве он не проиграл Корболо Дому?

Ша’ик заметила, как взгляды Матока и Л’орика на мгновение встретились.

— В чём дело? — спросила она.

— Избранная, — пророкотал Маток. — Корболо Дом и Колтейн сражались в девяти крупных схватках — в девяти битвах «Собачьей цепи». Из них Корболо вышел победителем в одной, и только в одной. У Паденья. Под стенами Арэна. И для этого ему потребовались Камист Релой и сила Маэля, идущая через жреца-джистала, Маллика Рэла.

У Ша’ик закружилась голова. Приступ паники был так силён, что она знала: Л’орик почувствовал её дрожь.

— Ша’ик, — прошептал он у самого её уха, — ты ведь знаешь Тавор? Ты знаешь её, и она — «холодное железо», верно?

Ша’ик молча кивнула. Она не понимала, откуда это знает, ведь ни Маток, ни Л’орик не смогли дать внятного определения, наводя на мысль, что идея выведена из каких-то базовых, инстинктивных представлений. Но она знала.

Л’орик поднял голову:

— Маток.

— Высший маг?

— Кто из нас «холодное железо»? Есть хоть кто-нибудь?

— Есть двое, Высший маг. И один из них способней. Тоблакай.

— А другой?

— Леоман Кистень.

Корабб Бхилан Тэну’алас лежал под тонким покрывалом песка. Пот, просачивающийся сквозь его телабу, стекал вниз, в выдавленную телом форму, и остывал, и теперь человек непрерывно дрожал. Шестой сын свергнутого вождя пардийцев, большую часть своей взрослой жизни он скитался по пустошам. Странник, торговец, а то и кое-что похуже. Когда его нашёл Леоман, три гральских воина тащили Корабба за своими лошадьми почти целое утро.

Цена была до смешного малой, поскольку вся его кожа была содрана горячими песками до сырого мяса, окровавленной плоти. Но Леоман отвёз его к лекарке, старухе из какого-то племени, о котором он не слышал ни до, ни после, а старуха уложила Корабба в пруд под водопадом, где он лежал в лихорадочном бреду, не замечая хода времени, пока она занималась целительными обрядами и вызывала древних духов воды. И он исцелился.

Корабб так и не выяснил причину милосердия Леомана, а сейчас, хорошо узнав его — как и любой, поклявшийся в верности этому человеку, — предпочитал не спрашивать. Это было одно из проявлений противоречивой натуры Леомана, его непостижимых качеств, которые порой вырываются наружу лишь раз за всю жизнь. Но одно Корабб знал точно: сам он готов отдать жизнь за Леомана Кистеня.

Они лежали бок о бок, молча и неподвижно, пока тянулся день, и вот сейчас, во второй его половине, увидели, как вдали показались первые всадники, осторожно выдвигавшиеся на сковородку засохшей соли и потрескавшейся глины.

Корабб наконец пошевелился.

— Виканцы, — прошипел он.

— И сэтийцы, — буркнул Леоман.

— Те, в серой броне, выглядят… другими.

Воин рядом хмыкнул, потом выругался.

— Хундрилы, с юга реки Ватар. Я надеялся… Однако эта волшебная броня выглядит тяжёлой. Только Семеро знают, какие древние гробницы они ограбили. Хундрилы поздно стали ездить верхом, и неудивительно — в таких-то доспехах.

Корабб покосился на огромную тучу пыли за всадниками.

— Авангард идёт сразу за разъездами.

— Да. Нам нужно что-то с этим сделать.

Воины без лишних слов сползли с гребня за пределы видимости всадников, задержавшись только для того, чтобы заровнять отпечатки своих тел, а потом направились к вымоине, где оставили коней.

— Сегодня ночью, — произнёс Леоман, подбирая поводья своего скакуна и взлетая в седло.

Корабб тоже запрыгнул в седло и кивнул. Ша’ик, конечно, узнает, что её приказ нарушен. Ведь богиня Вихря приглядывает за всеми своими детьми. Но это их земля, верно? И нельзя позволить чужеземным захватчикам невозбранно идти по ней. Нет, пески напьются их кровью, во исполнение тёмного обетования Жнеца-в-Клобуке.

Л’орик стоял у тропы, ведущей к поляне Тоблакая. Небрежный взгляд по сторонам, потом незаметный жест, осторожно выпускающий на волю магию — мгновение она была здесь, потом исчезла. Удовлетворившись, он зашагал по тропе.

Сама она, возможно, рассеянна, но её богиня — нет. Всё чаще Л’орик чувствовал на себе вопрошающее внимание, колдовские щупальца, которые тянулись, пытаясь найти его или выследить. И с тех пор, как они начали появляться из разных источников, ускользать становилось всё сложнее.

Фебрил нервничал всё сильнее, как и Камист Релой. А уж паранойя Бидитала не нуждалась в подпитке — и её не следует питать. Всех этих признаков растущего возбуждения и так достаточно, чтобы убедить Л’орика — какие бы планы ни существовали, развязка уже близка. Не одна, так другая.

Он не ожидал, что Ша’ик настолько… не готова. Правда, она тонко, еле заметно намекнула на свою сверхъестественную осведомлённость о событиях в лагере, а заодно — на способность проникать сквозь заклятия Л’орика, маскирующие его передвижения. Тем не менее существовало знание, которое — владей она им или хотя бы заподозри — давно вызвало бы смертоносный отклик. Некоторые места должны остаться для неё закрытыми. Сегодня я ждал от неё намного более опасных вопросов. Где Фелисин? Впрочем, возможно, она не спрашивала, потому что и так знала. Тревожная мысль, говорящая не только о широте её осведомлённости, но, в большей степени, о самой Ша’ик. Если так, она знает, что Бидитал сделал с Фелисин… и её это не беспокоит.

Сумерки всегда с готовностью обнимали лес каменных деревьев. Следы, которые Л’орик оставлял на пыльной тропе, свидетельствовали, к его облегчению, что за последние дни здесь не ходил никто, кроме него.

Нет, богиня не нуждается в тропах. Но в поляне Тоблакая была какая-то странность, намёк на чародейское вложение, будто эта прогалина пережила некое освящение. И если это действительно так, она может остаться слепым пятном для взгляда богини Вихря.

Однако ничто из этого не объясняло, почему Ша’ик не спрашивала о Фелисин. Ах, Л’орик, ты слеп. Ша’ик одержима Тавор. И с каждым уходящим днём, сближающим две армии, её одержимость возрастает. Равно как и её сомнения — и, возможно, страх. В конце концов, она малазанка — и тут я прав. А в этой тайне кроется другая, зарытая глубже всех. Она знакома с Тавор.

И это знание руководит каждым её действием после Возрождения. Она отозвала Воинство Апокалипсиса от самых стен Священного Города. Отступление в сердце Рараку… боги, не было ли это всё паническим бегством?

Невыносимо даже думать об этом.

Перед ним открылась поляна, кольцо деревьев, чьи холодные нечеловеческие глаза смотрели вниз, на маленькую потрёпанную палатку и свернувшуюся в нескольких шагах от неё, перед выложенным камнями очагом, молодую женщину.

Когда маг подошёл, она даже не подняла взгляд.

— Интересно, Л’орик, как отличить культ убийц Бидитала от культа убийц Корболо Дома? Лагерь сейчас переполнен — я рада, что прячусь здесь, и, в свою очередь, замечаю, что жалею тебя. Сегодня хоть ты поговорил с ней?

Чародей со вздохом уселся напротив неё, снял наплечный мешок и достал оттуда еду.

— Поговорил.

— И?

— Её одолевает беспокойство… о надвигающемся сражении…

— Моя мать не спрашивала обо мне, — с лёгкой улыбкой оборвала его Фелисин.

Л’орик отвёл взгляд.

— Нет, — шёпотом признал он.

— Значит, она знает. И рассуждает так же, как я, — Бидитал близок к разоблачению заговорщиков. В конце концов, им нужно, чтобы он либо присоединился к ним, либо согласился остаться в стороне. Вот правда, которая не меняется. И ночь, ночь предательства, близка. Поэтому матери нужно, чтобы он сыграл свою роль.

— Фелисин, я в этом не уверен… — начал Л’орик, но умолк.

Вот только она поняла — и её ужасная улыбка стала шире.

— А значит, богиня Вихря похитила любовь из её сердца. Что ж, она долго была в осаде. В любом случае она не истинная мать мне — это присвоенный титул, который забавлял её…

— Неправда, Фелисин. Ша’ик видела твоё бедственное положение…

— Я была первой, кто увидел её, когда она вернулась после Возрождения. Случайно, в тот день я должна была собирать хен’бару. Ша’ик никогда не замечала меня — да и с чего? В конце концов, я была одной из тысячи детей-сирот. Но потом она… возродилась.

— Вернулась к жизни, а ещё, возможно…

Фелисин рассмеялась:

— Ох, Л’орик, ты никогда не сдаёшься, да? Я знала, как и ты должен сейчас знать, — Ша’ик Возрождённая не та женщина, которой была Ша’ик Старшая.

— Девочка, это не слишком важно. Богиня Вихря выбрала её…

— Потому что Ша’ик Старшая умерла или была убита. Ты не видел правду, которую видела я, в лицах Леомана и Тоблакая. Я видела их неуверенность — они не знали, удастся ли хитрость. И она удалось, более или менее, настолько же для меня, насколько и для любого из них. Богиня Вихря выбрала её из необходимости, Л’орик.

— Я уже сказал, Фелисин, это неважно.

— Для тебя — возможно. Нет, ты не понимаешь. Я видела Ша’ик Старшую вблизи, однажды. Её взгляд скользнул по мне, и взгляд этот не видел никого, и в это мгновение я, пусть и ребёнок, поняла правду о ней. О ней и её богине.

Л’орик вслед за едой достал кувшин, откупорил его и поднял, чтобы смочить внезапно пересохшее горло.

— И в чём же была эта правда? — прошептал он и, боясь встретиться взглядом с Фелисин, глотнул неразбавленного вина.

— О, в том, что все мы, все и каждый, просто рабы. Инструменты, которыми она пользуется для достижения своих целей. А кроме этого, наши жизни для богини — ничто. Но в Ша’ик Возрождённой я увидела… думаю, нечто другое.

Краем глаза он заметил, как Фелисин пожала плечами.

— Однако, — продолжила девушка, — богиня слишком сильна. Её воля абсолютна. Яд, имя которому «безразличие»… и я хорошо знаю его вкус, Л’орик. Спроси любого сироту, сколько бы ему ни было сейчас лет, и он ответит то же самое. Мы все сосали тот же горький сосок.

Л’орик знал, что плачет, что по щекам текут слёзы, и он был не в силах сдержать их.

— И сейчас, Л’орик, — произнесла она спустя мгновение, — все мы раскрыты, рассекречены. Все мы здесь. Все мы — сироты. Подумай об этом. Бидитал, который лишился своего храма и всего своего культа. Геборик. Корболо Дом, который некогда стоял вровень с величайшими солдатами — со Скворцом и Колтейном. Фебрил — ты знал, что он убил собственных родителей? Тоблакай, который потерял свой народ. И все остальные, Л’орик, — мы были когда-то детьми Малазанской империи. И что мы сделали? Мы отвергли Императрицу ради безумной богини, которая мечтает лишь о разрушении, которая жаждет наполнить кровью море…

— А я, — тихо спросил он, — тоже сирота?

Ей не требовалось отвечать, они оба слышали правду в этих выстраданных словах.

Осрик…

— Остаётся только… Леоман Кистень.

Фелисин забрала из его рук вино.

— Ах, Леоман. Наш алмаз с изъяном. Интересно, сможет ли он спасти нас? Будет ли у него шанс? Из всех нас только он остался… нескованным. Несомненно, богиня претендует на него, но впустую — и ты это знаешь, верно?

Л’орик кивнул и вытер глаза.

— Я надеюсь, что смог подвести к этой мысли Ша’ик.

— Значит, теперь она знает, что Леоман — наша последняя надежда?

Он прерывисто вздохнул:

— Думаю, да.

Оба умолкли. Пришла ночь, от костра остались лишь угли, и на поляну лился только звёздный свет.

Казалось, глаза камня медленно оживают и весь полукруг пристально смотрит на двоих людей. С алчным вниманием, голодным блеском. Л’орик вскинул голову. Он посмотрел на призрачные лица, затем на две фигуры тоблакаев и, дрожа, заново устроился на земле.

Фелисин тихо рассмеялась:

— Да, жутковато, верно?

Л’орик хмыкнул:

— Есть тайна в творениях Тоблакая. Эти лица — они т’лан имассы. Однако…

— Он думал, что они — его боги, да. Так сказал мне однажды Леоман, из облака дыма дурханга. Потом приказал ничего не говорить Тоблакаю.

Она снова рассмеялась, теперь громче:

— Как будто я бы сказала. Редкая глупость — встать между Тоблакаем и его богами.

— В этом простом воине нет ничего простого, — пробормотал Л’орик.

— Как и ты не просто Высший маг, — сказала она. — Знаешь, скоро тебе придётся действовать. Придётся выбирать. Промедли, и выбор будет сделан за тебя, к твоему сожалению.

— Я могу сказать то же и о тебе.

— Раз так, похоже, нам ещё многое предстоит обсудить этой ночью. Но сначала давай поедим — пока мы не опьянели от вина.

Ша’ик вздрогнула, отпрянула на шаг. Выдохнула сквозь зубы, встревоженно и болезненно. Вокруг жилища Геборика кружила туча защитных заклятий, взволнованно мерцавших от столкновения с ней.

Она чуть умерила свою ярость и низким голосом произнесла:

— Ты знаешь, кто пришёл к тебе, Геборик. Дай мне войти. Пренебреги мной, и я высвобожу гнев богини — здесь и сейчас.

Краткое молчание, затем:

— Входи.

Она шагнула вперёд. На мгновение почувствовала сопротивление, споткнулась и резко остановилась у полуразрушенного фундамента стены. Внезапное… отсутствие. Ужасное, разрывающее, будто ярчайший свет там, где мгновением раньше был непроницаемый мрак. Обездоленная… но свободная. Боги, свободная — свет…

— Призрачные Руки! — выдохнула она. — Что ты сделал?

— Богиня в тебе, Ша’ик, — донеслись слова Геборика, — нежеланна в моём храме.

Храме? Внутри неё рос ревущий хаос, обширные части её души, занятые прежде богиней Вихря, внезапно опустели и заполнялись чем-то тёмным, поспешным… тем, чем я была. Воспоминания осаждали её с демоническим бешенством, и горькая ярость росла, как лесной пожар. Бенет. Мерзавец. Ты обхватил руками ребёнка, но вылепил женщину. Игрушку. Рабыню, твою и твоего искорёженного жестокого мира.

Я привыкла следить за ножом в твоих руках, за мерцающей игрой клинка, которая была твоей праздной привычкой. Этому ты и научил меня, верно? Резать ради удовольствия и крови. И да, как я резала… Бодэн. Кальп. Геборик…

Присутствие за спиной, ощущение твёрдых рук — нефритово-зелёных, в чёрную полоску, — фигура, приземистая и широкоплечая, которая, кажется, затенена листвой — нет, татуировками. Геборик…

— Входи, девочка. Я сделал тебя… обездоленной. Непредвиденное последствие того, что я заставил богиню уйти из твоей души. Входи.

И он провёл её в шатёр. Сырой и холодный воздух, одинокая масляная лампа сражается с темнотой — пламя, которое внезапно сместилось, когда он поднял лампу и поднёс к жаровне, чтобы горящее масло запалило навозные лепёшки. И занимаясь этим, он говорил:

— Не нужно много света… течение времени… пока не занялся этим самодельным храмом… да и что я знаю о Триче?

Она сидела на подушках, держа озябшие руки у растущего пламени жаровни и завернувшись в меха. Когда прозвучало имя Трич, она подняла взгляд.

И увидела, как Геборик присаживается перед ней на корточки. Как он сидел в тот день, давний день, в Круге Правосудия. Когда к нему пришли посланцы Худа… предвещая низвержение Фэнера. Мухи не касались его татуировок. Я это помню. Во всех остальных местах они роились как безумные. А сейчас эти татуировки преобразились.

— Трич.

Геборик прищурился — теперь у него кошачьи глаза — он видит!

— Взошёл к божественности, Ша’ик…

— Не называй меня так. Я Фелисин Паран из Дома Паранов.

Она вдруг обхватила себя руками:

— Ша’ик ждёт меня… снаружи, за пределами твоего шатра — за твоими заклятьями.

— И ты вернёшься в её объятия, девочка?

Глядя в пламя жаровни, она прошептала:

— Выбора нет, Геборик.

— Да, полагаю, что так.

Её молнией поразило потрясение:

— Фелисин!

— Что?

— Фелисин Младшая! Я не… не видела её! Сколько — дни? Недели? Что… где она?

Геборик двигался как кот, когда выпрямился — гибко, текуче.

— Девочка, богиня должна знать…

— Если и знает, она мне не сказала!

— Но с чего бы…

Она внезапно разглядела знание в его глазах и почувствовала укол страха.

— Геборик, что ты…

Но он уже вёл её к пологу палатки, подталкивал шаг за шагом, и всё это время говорил:

— Мы поговорили, ты и я, и теперь всё хорошо. Тебе не о чем беспокоиться. Адъюнкт и её легионы приближаются, и ещё многое нужно сделать. Кроме того, нужно присматривать за тайными планами Фебрила, и тут тебе необходимо положиться на Бидитала…

— Геборик!

Она сопротивлялась, но он был твёрд. Они добрались до полога, и он вытолкнул её наружу.

— Что ты…

Сильный толчок, и она, споткнувшись, вышла.

Сквозь вспышку заклятий.

Ша’ик медленно выпрямилась. Должно быть, она оступилась. Ах да, разговор с Призрачными Руками. Всё хорошо. От этого я избавилась, и теперь можно подумать о более важных делах. Например, о гнезде предателей. Сегодня вечером нужно снова перемолвиться с Бидиталом. Да…

Она отвернулась от палатки бывшего жреца и направилась ко дворцу.

Над головой, в небе пустыни, мерцали звёзды, как часто бывало, когда богиня подходила близко… Ша’ик задумалась, что же привлекло богиню в этот раз. Возможно, она лишь приглядывала за своей Избранной.

Ша’ик — как и её богиня — не обратила внимания на едва заметный силуэт, который выскользнул из палатки Геборика и растёкшимся пятном исчез в ближайших тенях. Не заметила и запах, за которым сейчас следовал этот полосатый силуэт.

На запад, к окраине города, потом по тропе, бегущей между каменных деревьев к далёкой поляне.

Бидитал сидел в бурлящих тенях, снова один, хотя на его сморщенном лице держалась улыбка.

Фебрил играет в свои игры, но в такие же некогда играл и Высший жрец культа Тени. В конце концов, даже предателей может предать внезапный поворот ножа в руке.

И пески улягутся в новый узор, как всегда, когда дует сильный ветер, туда, сюда, назад, вперёд, перемешивая и двигая песчинки, будто набегающие на пляж волны, укладывая один слой на другой тонкими мазками цвета. Нет предела числу слоёв, и Фебрил со своими собратьями-заговорщиками скоро узнает это, себе на горе.

Они добиваются Пути для себя. У Бидитала ушло много времени, чтобы выяснить эту правду, глубоко укрытое побуждение, ибо оно таилось в тиши между всеми произнесёнными словами. Это была не обычная, мирская борьба за власть. Нет. Это была узурпация. Отчуждение — обстоятельство, которое само шептало о других, скрытых ещё глубже тайнах. Они хотели Путь… но зачем? Вопрос, на который ещё предстоит ответить, однако он найдёт ответ, и скоро.

В этом, он знал, Избранная полагается на него, и Бидитал её не подведёт. В том, чего она от меня ждёт, — да, я справлюсь. Конечно, есть и другие проблемы, которые куда больше, чем Ша’ик, эта богиня и Путь Вихря, которым она правит. На кону состав самого пантеона… моя давно отсроченная месть этим чужеземным претендентам на Трон Тени.

Даже сейчас, если прислушаться очень, очень внимательно, он их слышал. И они надвигались. Всё ближе и ближе.

От страха он вздрогнул, и тени мгновенно отхлынули от него. Они вернулись, только когда он снова успокоился. Рашан… и Меанас. Меанас и Тир. Тир и Рашан. Трое чад Старших Путей. Галейна, Эмурланна и Тирллана. Стоит ли удивляться, что они опять сражаются? Разве не наследуем мы вражду своих отцов и матерей?

Но призрак прежнего страха остался. В конце концов, он не призывал их. Не понимал сути того, что кроется под Путём Вихря, причин, по которым Путь держался только в этом единственном месте и нигде больше. Не осознавал, что старые сражения не умерли, они только спят, и каждую кость в песке будоражат воспоминания.

Бидитал вскинул руки, и армия теней, собравшихся в его храме, придвинулась ближе.

— Дети мои, — прошептал он, начиная Замыкающую Песнь.

— Отец.

— Вы помните?

— Мы помним.

— Вы помните тьму?

— Мы помним тьму. Отец…

— Спросите и замкните это мгновение, дети.

— Ты помнишь тьму?

Улыбка жреца стала шире. Простой вопрос, тот, на который может ответить кто угодно, вообще все. И возможно, они бы поняли. Или нет. Однако я понимаю его.

— Ты помнишь тьму?

— Я помню.

Тени, вздохнув, рассеялись, а Бидитал вновь застыл, подавшись навстречу этому едва слышному зову. Опять задрожал. Они действительно приближались.

И жрец задумался, что они станут делать, когда наконец придут.

Их было одиннадцать. Его избранных.

Корболо Дом откинулся на подушки и, прикрыв глаза, рассматривал молчаливый ряд укутанных фигур, стоявших перед ним. Напанец поднял резной хрустальный кубок, в котором кружилось редкое вино из Гризианской долины, что в Квон-Тали. Женщина, развлекавшая Корболо этим вечером, спала, положив голову на его правое бедро. Он угостил её достаточной дозой дурханга, чтобы она забылась на десяток колоколов, хотя эти меры были вызваны скорее соображениями безопасности, нежели недостатком желания с его стороны.

Избранные из его «Живодёров», эти одиннадцать убийц, были невероятно искусны. Пятеро — личные убийцы Святых фалах’дов ещё до Империи, обретшие дары алхимии и колдовства, чтобы поддерживать юношескую внешность и энергию.

Из оставшихся шести трое были малазанцами — давними ставленниками самого Корболо Дома, ещё с тех времён, когда он осознал, что у него есть причины беспокоиться о Когтях. Причины… сейчас такое упрощение кажется даже забавным из-за своей скромности. Множество осознаний, неожиданных открытий, знаний, которые я никогда не думал обрести, — о вещах, которые я считал давно мёртвыми и ушедшими. Некогда таких телохранителей было десять. И доказательство их необходимости стояло сейчас перед ним. Ещё трое других, результат жестокой отбраковки, оставившей только людей с величайшими умениями, людей, одарённых счастливым союзом с удачей Опоннов — качествами, питавшими друг друга.

Трое этих последних убийц происходили из разных племён, каждый доказал свою ценность во время «Собачьей цепи». Стрела одного с семидесяти шагов поразила Сормо И’ната в день Чистой крови. Там были и другие стрелы, но именно эта — стрела убийцы — прошла сквозь горло колдуна, наполнив лёгкие юноши кровью, лишив его дыхания, так что он не мог больше вызывать своих проклятых духов для лечения…

Корболо отпил вина и неторопливо облизал губы.

— Камист Релой выбрал некоторых из вас, — пророкотал он мгновение спустя, — для особого задания, которое приведёт в движение все последующие события. И я доволен его выбором. Но не думайте, что это унижает остальных. В эту ночь будут и другие, важнейшие задачи. Здесь, в самом лагере. И заверяю, в эту ночь вам не придётся спать, так что готовьтесь. Кроме того, двое из вас останутся со мной, поскольку я точно знаю, что смерть будет искать меня ещё до нынешнего судьбоносного рассвета.

И вы должны умереть вместо меня, разумеется. Это вы клялись сделать, если потребуется.

— Теперь оставьте меня, — сказал он, взмахнув свободной рукой.

Одиннадцать убийц разом поклонились и молча вышли из шатра.

Корболо, ухватив женщину за волосы, снял её голову со своего бедра — отметив, что такое грубое обращение оставило её безучастной, — и встал с подушек. Он задержался, чтобы глотнуть вина, затем сошёл со скромного возвышения и направился к боковому помещению, отделённому шёлковыми занавесями.

В комнатке расхаживал Камист Релой. Руки заломлены, плечи расправлены, шея напряжена.

Корболо прислонился к стойке шатра, губы скривились в лёгкой усмешке при виде терзаний Высшего мага.

— Камист, какой из страхов досаждает тебе? О, не отвечай. Признаюсь, меня они уже не заботят.

— Это — дурацкое самодовольство с твоей стороны, — отрезал Высший маг. — Или ты считаешь нас единственными умными людьми?

— В мире? Нет. Здесь, в Рараку, — о, это совсем другое дело. Кого мы должны бояться, Камист Релой? Ша’ик? Богиня пожирает её проницательность — изо дня в день девочка всё меньше и меньше осознаёт, что происходит вокруг неё. И эта богиня едва замечает нас — о, возможно, что-то подозревает, но не более того. Далее — кто ещё? Л’орик? Я знаю много людей вроде него — творящих вокруг себя покров тайны, — и нахожу, что обычно под ним прячется пустой сосуд. Он — сплошное притворство, и ничего более.

— Боюсь, в этом ты ошибаешься, но нет, я не беспокоюсь о Л’орике.

— Кто ещё? Призрачные Руки? Этот человек провалился в болото хен’бары. Леоман? Он не здесь, и я позаботился о том, чтобы принять некоторые меры, когда он вернётся. Тоблакай? Я думаю, мы видели его в последний раз. Кто же остался? О, только Бидитал. Но Фебрил клянётся, что он уже практически с нами, остался простой вопрос — выяснить истинные желания этого ублюдка. Наверняка что-нибудь убогое и мерзкое. Он раб своих пороков, этот Бидитал. Предложи ему десять тысяч девочек-сирот, и улыбка никогда не покинет его рожи.

Камист Релой, продолжая расхаживать, обхватил себя руками:

— Источник моих тревог, Корболо Дом, не те из нас, о ком мы знаем, а те, о ком не знаем.

Напанец нахмурился:

— А как насчёт сотен лазутчиков, которые есть у нас в лагере? А сама богиня Вихря — можешь ли ты представить, что она допустит в лагерь чужаков?

— Твой недостаток, Корболо Дом, в склонности к прямолинейным мыслям. Задай этот вопрос ещё раз, но учти подозрения, которые питает к нам богиня.

Высший маг был слишком увлечён, чтобы заметить, как напанец шагнул вперёд и замахнулся. Однако рука Корболо Дома замерла, едва до него дошёл смысл слов Камиста Релоя. Глаза военачальника медленно расширились. Потом он покачал головой:

— Нет, это было бы слишком рискованно. Впустить Когтей в лагерь, значит поставить под угрозу всех. Их цели предсказать невозможно…

— А нужно ли?

— О чём ты?

— Корболо Дом, мы — «Живодёры». Убийцы Колтейна, Седьмой и легионов у Арэна. Более того, у нас — кадровые маги для Воинства Апокалипсиса. И наконец, кто будет командовать этой армией в день сражения? Сколько причин у Когтей ударить по нам — причём именно по нам? Каковы шансы Ша’ик, если все мы будем мертвы? Зачем убивать саму Ша’ик? Мы можем сражаться в этой войне без неё и её проклятой богини — мы уже это делали. И мы собираемся…

— Хватит, Камист Релой. Я понял твою точку зрения. Ты опасаешься, что богиня позволит Когтям пройти… чтобы разобраться с нами. С тобой, Фебрилом и со мной. Возможность интересная, но я всё равно считаю её сомнительной. Богиня слишком властна, слишком увлечена своими эмоциями, чтобы строить такие изощрённо коварные планы.

— Ей не требуется начинать эту интригу, Корболо Дом. Ей достаточно осмыслить предложение, а затем решить: соглашаться или нет. Дело в коварстве не Богини, а Когтей Ласиин. А разве ты сомневаешься в одарённости Шика?

Корболо Дом, что-то прорычав себе под нос, на мгновение отвёл взгляд.

— Нет, — наконец признал он. — Но я определённо исхожу из того, что богиня не в том расположении духа, чтобы принимать сообщения от Императрицы, Шика или любого, кто отказывается преклонить колени перед её волей. Ты надумал себе кошмар, Камист Релой, и теперь приглашаешь меня погрузиться в него. Я отказываюсь от этого приглашения, Высший маг. Мы хорошо защищены и слишком далеко зашли в своих усилиях, чтобы об этом тревожиться.

— Корболо Дом, я жив до сих пор благодаря своему таланту предсказывать, что собираются предпринять мои враги. Солдаты говорят, будто ни один план битвы не выдерживает столкновения с врагом. Но игра интриг — нечто совершенно противоположное. Планы вытекают из постоянного соприкосновения с противником. И поэтому продолжай на своих условиях, а я продолжу на своих.

— Как пожелаешь. А теперь оставь меня. Уже поздно, и я бы хотел поспать.

Высший маг на мгновение упёрся в напанца странным взглядом, затем повернулся и вышел из помещения.

Корболо ждал, пока внешний полог шатра не хлопнул, открываясь, после закрылся. Он продолжал прислушиваться и успокоился, только когда услышал, как стоявший у выхода телохранитель затягивает завязки полога.

Допив остатки вина — безумно дорогое, а на вкус не отличить от портового пойла, которым я давился на Острове, — он отшвырнул кубок и подошёл к куче подушек в дальнем конце комнатки. Кровати в каждой комнате. Интересно, что это обо мне говорит? Правда, все остальные не для сна, да. Только эта…

В передней комнате, по другую сторону шёлковых перегородок, на куче подушек, где её оставил Корболо, неподвижно лежала женщина.

Непрерывное употребление огромных доз дурханга — как и любого другого дурмана — приводит к ослаблению его действия. До тех пор, пока слой бесчувственного онемения держится, — полезный барьер на случай, когда тебя поднимают за волосы, а потом бросают, — за ним остаётся холодная бдительность.

Это полезно, как и обряды, проведённые над ней её господином, ритуалы, разрушающие слабость удовольствия. Теперь невозможно потерять себя, уже нет: разум больше не воюет с чувствами, поскольку у неё больше нет чувств. Невелика потеря, к своей радости обнаружила она, в её жизни до инициации было мало событий, способных посеять тёплые воспоминания детства.

Вот почему она хорошо подходила для этой задачи. Издавала правильные звуки удовольствия, скрывая своё безразличие к своеобразным предпочтениям Корболо Дома. И лежала неподвижно, даже не обращая внимания на то, как горло забивается мокротой почти жидкого дыма дурханга, — столько времени, сколько потребуется, прежде чем незаметные, безвкусные капли, которые она добавила в его вино, подействовали.

Когда она услышала его глубокое, медленное дыхание и поняла, что теперь его будет нелегко разбудить, женщина перевалилась на бок и зашлась в приступе кашля. Потом подождала, проверяя, по-прежнему ли крепко спит напанец. Удовлетворившись, она поднялась на ноги и, пошатываясь, двинулась к выходу из шатра.

Она дёргала завязки, пока грубый голос снаружи не спросил:

— Что, Скиллара, опять в нужник?

Другой голос тихо рассмеялся и добавил:

— Её тошнит ночь за ночью. Удивительно, как на ней только мясо осталось.

— Это всё ржавый лист и горькие ягоды, толчённые с дурхангом, — ответил первый, распуская завязки и открывая полог.

Скиллара выбралась наружу, столкнувшись с обоими охранниками.

Руки, которые поддержали её, как обычно, задержались в самых неожиданных местах, поглаживая и сжимая.

Иногда ей это даже нравилось — раздражающие, на грани оскорбления прикосновения, от которых, однако, было щекотно внутри. Но сейчас это была просто грубая похоть, которую нужно перетерпеть.

Как и всё остальное в этом мире, что нужно перетерпеть, пока она ждёт последней награды — блаженного нового мира после смерти. «Левая рука жизни — та, которая хранит все страдания. И правая рука — да, милая, — та, с сияющим лезвием, — правая рука смерти, что хранит награду, которую ты предлагаешь другим, а потом берёшь себе. В выбранный тобой момент».

Слова её господина имели смысл, как и всегда. В конце концов, равновесие — суть всех вещей. И жизнь — время боли и горя — всего лишь одна сторона. «Чем тяжелее, несчастнее, болезненнее и отвратительнее твоя жизнь, дитя, тем выше награда после смерти». И всё это, насколько она знала, имело смысл.

А значит, нет нужды бороться. Смириться — вот единственный способ жить.

Но только не сейчас. Она лавировала между рядами палаток. Лагерь «Живодёров» был строгим и упорядоченным, в малазанской манере — она хорошо знала это ещё с детства, когда её мать следовала за Ашокским полком. Прежде чем этот полк отправился за море, оставив сотни бедняков — любовниц и их детей, слуг и попрошаек. Её мать тогда заболела и умерла. Разумеется, у неё был и отец, один из солдат. Возможно, он был жив, возможно — мёртв, но, так или иначе, он остался абсолютно равнодушным к брошенному ребёнку.

Равновесие.

Нелегко его удержать с головой, затуманенной дурхангом, даже имея приобретённую привычку к этому зелью. Но женщина шла дальше — вниз по склону, по настилам из брёвен, огибающим рвы-нужники. Тлели дымари, смягчали смрад и отгоняли мух. Рядом с дырявыми сиденьями стояли ковши, наполненные пучками травы. Большие открытые бочки с водой возвышались над траншеями, прижимая своим весом настил.

Держась обеими руками, Скиллара осторожно двигалась по одному из узких мостков.

Траншеи долговременного лагеря вроде этого были наполнены не только человеческими нечистотами. Солдаты и прочие регулярно выбрасывали в них мусор — или то, что считали мусором. Но для сирот этого жалкого города такой «мусор» зачастую являлся сокровищем. Которое можно отмыть, починить и продать.

И потому в темноте под ней толклись люди. Она перебралась на другую сторону, голые ноги тонули в грязи от брызг, попавших на край.

— Я помню тьму! — пропела она хрипловатым от многих лет курения дурханга голосом.

В темноте что-то завозилось, и маленькая девочка, покрытая дерьмом, вылезла ей под ноги, блеснув белыми зубами.

— Я тоже, сестра.

Скиллара вытащила из кошеля маленький свёрток с монетами. Их господин не одобрял такие поступки, они и впрямь противоречили его учению, но она ничего не могла с собой поделать.

— На еду.

— Сестра, он будет недоволен…

— И из нас двоих я одна испытаю мучения. Да будет так. А теперь слушай, у меня есть слова этой ночи, которые нужно передать нашему господину…

Он всегда двигался раскачивающейся походкой, пригибаясь к земле и заслужив тем самым множество нелестных прозвищ. Жаба, Крабьи Ноги… имена, которые дети часто дают друг другу; некоторые из них остаются и во взрослой жизни. Но Геборик упорно трудился в юности — задолго до своего первого, судьбоносного посещения храма Фэнера, — чтобы изгнать эти имена, чтобы со временем стать Лёгкой Рукой, заработать это прозвище некими умениями, обретёнными на улицах. И вот сейчас его обычная походка бочком претерпела изменения, уступив инстинктивному желанию пригнуться ещё ниже, даже, возможно, опереться на руки.

Задуймайся он — и заключил бы с горечью, что своими движениями больше напоминает не кота, а обезьяну, вроде тех, из джунглей Дал-Хона. Внешне довольно неприятно, да, зато эффективно.

Он умерил шаг, когда достиг поляны Тоблакая. Слабый запах дыма, тусклые отблески умирающего огня, бормочущие голоса.

Геборик скользнул вбок, меж каменных деревьев, потом присел так, чтобы видеть сидевших у костра.

Слишком долгая одержимость собой, эти бесконечные попытки создать свой храм — сейчас они поразили его болезненной сутью, как попытка укрыться в гнезде. Он слишком долго не замечал внешний мир.

Полученным физическим дарам сопутствовало — с волной горькой ярости осознал он — множество тончайших изменений личности.

Он утратил внимательность.

И это, понял он, рассматривая две фигуры на поляне, позволило случиться страшному преступлению.

Она поправилась… хорошо, но недостаточно, чтобы скрыть правду о случившемся. Следует ли мне раскрыться? Нет. Ни один из них не предпринял ровным счётом ничего, чтобы изобличить Бидитала, иначе бы они здесь не прятались. А значит, они попытаются отговорить меня от того, что должно быть сделано.

Но я предупредил Бидитала. Я предупредил его, а он… поразвлёкся. Что ж, думаю, его веселье близится к концу.

Он медленно попятился.

Там, уже в глубокой тени, Геборик замешкался. Его инстинкты, прежние и новые, были в этом вопросе заодно. И те, и эти требовали крови. И нынешней же ночью. Немедленно. Но что-то от прежнего Геборика возвращалось. Он ещё не освоился с ролью Дестрианта. Более того, сам Трич был новым богом. И хотя Геборик не верил, что Бидитал удержал во владениях Тени какие-то позиции — уже нет, — его храм кому-то посвящён.

Нападение вовлечёт источники силы их обоих, и невозможно сказать, насколько быстро и неуправляемо будет развиваться стычка.

Лучше бы я остался прежним Гебориком. С руками, увитыми отатаралом, и непомерной силой неизвестного существа… Тогда я мог бы просто порвать его на куски.

Он понял, что на самом деле ничего не может сделать. Во всяком случае, не в эту ночь. Ему придётся ждать, искать возможность, момент растерянности. Но чтобы добиться этого, ему следует остаться скрытым, невидимым — Бидитал не должен узнать о его внезапном возвышении. Не должен узнать, что он стал Дестриантом Трича, нового бога войны.

Внезапно вернулся гнев, и Геборик с трудом сдержал его.

Мгновение спустя он вновь стал дышать медленно. Развернулся и направился назад по тропинке. Это потребует многих размышлений. Взвешенных мыслей. Будь ты проклят, Трич. Тебе был знаком облик тигра. Одари меня каким-нибудь из твоих коварных путей, путей охотника, убийцы…

Он добрался до начала тропинки и остановился, услышав слабый звук. Пение. Приглушённый детский голос, откуда-то из развалин одного из скромных домов. Безучастный к темноте, его взгляд поймал движение и уцепился за эту точку, пока зрение не различило очертания фигуры.

Девочка в лохмотьях, с палкой, которую она держала в обеих руках. С её пояса свешивался десяток мёртвых ризанов, привязанных за хвосты. Пока Геборик смотрел, девочка прыгнула и взмахнула палкой. Кого-то сбила и бросилась следом, подскочив, чтобы ухватить маленькое существо, корчившееся на земле. Мгновение спустя она подняла ризана. Резким движением свернула ему шею и привязала ещё одно тельце к поясу. Потом наклонилась и подобрала свою палку. И снова запела.

Геборик замешкался. Ему будет трудно незаметно пробраться мимо неё. Трудно, но возможно.

Вероятно, излишняя осторожность. Но всё же. Он держался теней, двигался, только когда она поворачивалась к нему спиной, и ни на миг не отрывал от неё взгляда.

Вскоре он миновал её.

Приближался рассвет, лагерь уже был готов проснуться. Геборик заторопился и, добравшись до своего шатра, скользнул внутрь.

Когда девочка рассудила, что старик наконец-то ушёл, онамедленно обернулась. И перестала петь. Просто вглядывалась в сумрак.

— Смешной человек, — прошептала она наконец, — ты помнишь тьму?

До рассвета оставалась едва ли шестая часть колокола, когда Леоман и две сотни его пустынных воинов ударили по малазанскому лагерю. Пехотинцы на сторожевых заставах уже ждали смены, собираясь усталыми группами перед появлением солнца — изъян в дисциплине, который превратил их в лёгкую цель для лучников, подобравшихся пешими на тридцать шагов. Шёпот стрел, выпущенных разом, — и малазанские солдаты начали падать.

По меньшей мере половина из тридцати с лишним солдат не умерла сразу, и тишину ночи разорвали крики боли и страха. Лучники уже сменили оружие и, выхватив свои ножи-кеттры, бросились вперёд, чтобы добить часовых. Но не успели пробежать и десяток шагов, как мимо с грохотом промчались Леоман и его конные воины, спеша нанести удар в брешь.

Корабб Бхилан Тэну’алас скакал рядом с командиром, сжимая в правой руке полумеч-полутопор на длинном древке. Леоман был центром изогнутой линии атаки, прикрывая особую группу конников, от которой всё громче доносилось отчётливое жужжание. Корабб знал, что это за звук: его командир придумал собственный ответ на боеприпасы морантов — пары глиняных шаров, заполненных маслом и соединённых тонкой цепочкой. Их зажигали, как лампы, потом раскручивали и бросали на манер боло.

Пустынные воины были уже среди огромных фургонов с припасами, и Корабб услышал, как полетел первый из этих боло, раздался звук, за которым последовал свистящий рёв огня. Тьму стёрло красное зарево.

И тут Корабб заметил человека, убегавшего с пути его коня. Воин взмахнул топором. Удар, который пришёлся в заднюю часть малазанского шлема, едва не вывихнул Кораббу плечо. Предплечье покрыли брызги крови. Он попытался высвободить внезапно потяжелевшее оружие, глянул вниз и понял, что лезвие, едва ли не наполовину вонзившись в шлем, прихватило его с собой. Из бронзовой чаши капали мозги вперемешку с кусочками кости.

Ругаясь, Корабб осадил коня и встряхнул топором. Сейчас повсюду шёл бой, бушующее пламя захлёстывало не меньше десятка фургонов и отрядных палаток. Из которых появлялось всё больше солдат. Он услышал лай приказов на малазанском, и в сторону конников полетели арбалетные стрелы.

Прозвучал голос рога, высокий и дрожащий. Проклиная всё на свете, Корабб развернул коня. Он уже потерял Леомана, хотя ещё видел нескольких своих товарищей. Все мчались назад, услышав приказ отступать. Как следовало поступить и ему.

Топор, по-прежнему с проклятым шлемом, Корабб закинул на саднящее плечо. И погнал коня по широкой дороге между палатками солдатской столовой. Дым клубился, закрывая обзор впереди, жёг глаза и резал лёгкие.

Внезапная острая боль мазнула щёку, резко развернув голову. Шагах в пятнадцати впереди и справа в землю воткнулась стрела. Корабб пригнулся в седле, лихорадочно пытаясь разглядеть, откуда она прилетела.

И увидел отряд малазанцев с арбалетами, все, кроме одного, — взведены и нацелены на него, сержант орёт на солдата, который выстрелил слишком рано. Чтобы увидеть и оценить всё это, потребовалась пауза меж двумя ударами сердца. До ублюдков оставалось меньше десяти шагов.

Корабб отшвырнул топор. С криком он рванул коня в сторону, прямо в стенку одной из больших палаток. Верёвки натягивались и лопались, стойки трещали. Среди этого хаоса воин услышал щелчки арбалетов — но его конь уже падал на бок, а Корабб — выпрыгивал из седла, ноги в мокасинах выскользнули из стремян, когда он нырнул.

Прямо в ослабленную стенку палатки, за мгновение до того, как его конь, перекатившись, последовал за ним.

Сопротивление вощёной ткани внезапно исчезло, и Корабб покатился кувырком, раз, другой, потом вскочил на ноги, резко развернулся…

…как раз вовремя, чтобы увидеть, как встаёт на ноги его конь.

Корабб ухватился за коня, вскочил в седло — и они исчезли.

И в оцепеневшем разуме пустынного воина было только неверие.

На противоположной стороне дороги семеро малазанских морпехов, стоящих или присевших над разряженными арбалетами, таращились на всадника, уносившегося в дым.

— Вы это видели? — спросил один.

Следующую затянувшуюся паузу прервал солдат по имени Мазок, с отвращением отбросив арбалет.

— А ну-ка подбери его, — зарычал сержант Бордук.

— Если бы Может не выстрелил раньше времени…

— Я не был уверен! — возмутился Может.

— Заряжайте, идиоты, — вдруг ещё кто-то остался.

— Эй, сержант, может, та лошадь убила повара.

Бордук сплюнул:

— Хабб, улыбаются ли боги нам этой ночью?

— Ну…

— Верно. Значит, остаётся одно. Нам придётся убить его самим. Пока он не убил нас. Но сейчас не время об этом думать. Пошли…

Солнце как раз начало всходить, когда Леоман натянул поводья и остановил своих налётчиков. Корабб подъехал поздно — одним из последних — и заслужил довольный кивок своего командира. Как будто тот предположил, что Корабб взял на себя долг прикрывать отход. Леоман не заметил, что его заместитель лишился своего основного оружия.

Позади виднелись столбы дыма, поднимавшиеся в залитое солнцем небо, доносились далёкие крики, а вскоре раздался громовой стук копыт.

Леоман осклабился:

— А вот и настоящая цель нашей атаки. Пока мы хорошо потрудились, мои воины. Слышите этих коней? Сэтийцы, виканцы и хундрилы, именно в таком порядке. Хундрилы, которых мы должны остерегаться, обременены доспехами. Виканцы будут держаться настороже. Но сэтийцы, едва нас увидят, помчатся вперёд.

Он поднял руку с кистенём, и все увидели на шипастом шаре кровавые клоки волос.

— И куда мы должны их привести?

— К смерти! — проревели они в ответ.

Рассветное солнце превратило далёкую стену крутящегося, взвихряющегося песка в золото — цвет, приятный старым, водянистым глазам Фебрила. Он сидел лицом к востоку, скрестив ноги, на вершине некогда надвратной башни, а сейчас — бесформенной кучи обломков, сглаженных песком.

Возрождённый город остался у него за спиной, пробуждался он медленно по причинам, о которых знала лишь скудная горстка людей, и Фебрил был одним из них. Богиня пожирала. Поглощала жизненные силы, вытягивала из своих несчастных, заблудших смертных слуг свирепой волей — чтобы выжить самой.

Результат сказывался не сразу, однако умерщвлял день за днём, мгновение за мгновением. Если, конечно, человек не был осведомлён об этом голоде. И не был способен предусмотрительно принять меры, чтобы избежать её беспрестанных требований.

Давным-давно Ша’ик Возрождённая заявляла, что знает его, проникла в каждую его тайну, разглядела все оттенки его души. И вправду, она демонстрировала тревожную способность разговаривать с Фебрилом в его разуме — как будто всё время была там, но говорила только по случаю, напоминая ему об этой ужасной правде. Однако такие моменты случались всё реже — возможно, благодаря его новым попыткам укрыться — пока Фебрил не уверился, что Ша’ик больше не в силах пробить его защиту.

Возможно, однако, что правда не так лестна. Возможно, влияние богини соблазнило Ша’ик Возрождённую… равнодушием. Да, возможно, я уже мёртв, просто пока не знаю об этом. И всё, что я планировал, известно и женщине, и богине. Разве только у меня есть лазутчики? Нет. Корболо намекнул о своих агентах, и, по правде, ничто, к чему я стремлюсь, не свершится без помощи тайных убийц напанца.

Такова, подумал он с горьким юмором, природа каждого участника этой игры: скрывать как можно больше от всех остальных — как врагов, так и союзников, — поскольку эти именования имели привычку без предупреждения обращаться своей противоположностью.

Тем не менее Фебрил доверял Камисту Релою. У Высшего мага были все причины оставаться верным основному плану — плану, который был самым чудовищным предательством, — поскольку только так Релой мог выжить в последующих событиях. А что до мелких подробностей, относящихся к самому Фебрилу, ну, они не касаются Камиста Релоя. Ведь так?

Даже если их осуществление должно привести к фатальным последствиям… для всех, кроме меня.

Все они считали себя слишком умными — недостаток, который просто приглашал воспользоваться собой.

А что же я? А, дорогой Фебрил? Ты считаешь себя умным? Он улыбнулся далёкой стене песка. Ум не так важен, если не усложнять дела. Сложность приманивает ошибки, как шлюха — солдата в увольнении. Соблазн умозрительных выгод, которые никогда не оказываются настолько просты, насколько представлялось в начале. Но я избегну этой ловушки. Я не допущу смертельно опасных оплошностей вроде той, что стряслась с Бидиталом, поскольку они ведут к сложностям — хотя его ошибки отправят его в мои руки, так что, полагаю, мне не следует так уж жаловаться.

— Солнечный свет перехлёстывает через темноту.

Он вздрогнул, резко обернулся.

— Избранная!

— Глубокие вдохи и выдохи, старик, успокоят твоё трепещущее сердце. Я могу немного подождать, ибо я терпелива.

Она стояла почти рядом с ним — конечно, он не видел тени, ведь солнце было спереди. Но когда она подошла в такой тишине? Сколько она уже стоит здесь?

— Избранная, ты пришла ко мне, чтобы вместе встретить рассвет?

— Так вот что ты делаешь, когда наведываешься сюда в начале каждого дня? Мне было интересно.

— Госпожа, я человек простых привычек.

— О да. Прямота, влияющая на качество простоты. Как будто придерживаясь простых привычек плоти и костей, ты вынуждаешь свой разум стремиться к тому же совершенству.

Он молчал, хотя его сердце ничуть не желало колотиться медленнее.

Ша’ик вздохнула:

— Я сказала «совершенство»? Тогда, возможно, мне следует сказать кое-что ещё, чтобы помочь твоим поискам.

— Пожалуйста, — тихо выдохнул он.

— Стена Вихря практически непрозрачна, за исключением рассеянного солнечного света. И потому, Фебрил, боюсь, я должна тебя поправить. Ты смотришь на северо-восток, увы.

Она протянула руку:

— На самом деле солнце там, Высший маг. Не переживай так — ты, по крайней мере, был последователен. О, есть ещё один вопрос, который, я считаю, нужно прояснить. Мало кто будет спорить, что моя богиня поглощена гневом, и потому она, в свой черёд, поглощает других. Но то, что ты видишь как потери многих ради насыщения голода одной, в действительности достойно совершенно иной аналогии.

— Да?

— Да. Она не столько питается энергией своих последователей, сколько придаёт ей определённую направленность. На самом деле это не слишком отличается от того, что творит Стена Вихря, которая там, где, казалось бы, рассеивает солнечный свет, на самом деле улавливает его. Ты когда-нибудь пытался пройти сквозь эту стену, Фебрил? Например, в сумерках, когда жар дня полностью поглощён? Она сожжёт тебя до костей, Высший маг, — в одно мгновение. Видишь, как нечто, кажущееся одним, на самом деле является полностью противоположным? Сожжённая корка — ужасный образ, не правда ли? Нужно родиться в пустыне или обладать могучим волшебством, чтобы бросить ему вызов. Или — самыми глубокими тенями…

«Жить просто», с опозданием понял Фебрил, не должно быть синонимом «видеть просто», поскольку первое благородно и похвально, тогда как последнее — смертельный недостаток. Безответственная ошибка, и он, увы, её совершил.

А сейчас, заключил он, уже слишком поздно.

И менять планы, ох, тоже поздно.

Наступающий день почему-то утратил всё своё очарование.

Глава девятнадцатая

Говорят, что приёмный сын капитана — известный в то время под неблагозвучным именем Свищ — отказывался ехать в фургоне. Он, дескать, весь путь преодолел пешком, даже первую неделю, в самую жаркую пору года, когда здоровые и крепкие солдаты часто не выдерживали и падали.

История эта, вероятней всего, — выдумка, ведь по всем источникам ребёнку было в то время никак не больше пяти лет. Да и сам капитан, в чьих дневниках и поход, и завершившая его битва освещены весьма подробно, почти ничего не пишет о Свище и куда более озабочен проблемами командования. Поэтому о будущем Первом Мече позднего периода Империи известно крайне мало; по большей части все сведения почерпнуты из легенд и, вероятно, фантастических сказаний.

Морагалль. Жизнеописания трёх

Жужжание мух и ос слилось в рокочущий гул в горячем воздухе ущёлья, а зловоние стало уже непереносимым. Кулак Гэмет ослабил пряжку и снял помятый железный шлем. Войлочный подшлемник насквозь пропитался потом, так что кожа на голове зудела, но его снимать старый солдат не стал — вокруг роились мухи.

Он продолжал наблюдать с небольшого пригорка, как адъюнкт шагом едет среди последствий бойни.

Погибли три сотни сэтийцев и сотня коней. Преимущественно от стрел, посланных с крутых склонов ущелья, в которое их заманили. Всё это заняло не много времени, даже учитывая то, что выживших коней собрали и угнали. Меньше колокола разделяло передовой отряд сэтийцев и хундрилов, и если бы Темул не приказал виканцам остаться и прикрывать основную колонну… что ж, мы бы потеряли и их.

А так виканцы предотвратили ещё один налёт на фургоны снабжения. Одного их присутствия хватило, чтобы враг внезапно отступил — не пролив и капли крови. Предводитель пустынных всадников был слишком осторожен, чтобы позволить своим силам ввязаться в открытый бой.

Куда лучше полагаться на… ошибочные решения. Сэтийцы, кроме тех, что прикрывали авангард, нарушили приказ — и в результате погибли. А проклятому ублюдку от нас только этого и надо — ещё несколько глупых ошибок.

Было что-то в этой картине, от чего у него волоски вставали дыбом на шее. Адъюнкт в одиночестве ехала среди мёртвых тел, с прямой спиной, не обращая внимания на пугливую поступь коня.

Не от мух беда — от ос. Ужалит одна, и этот породистый скакун обезумеет. Встанет на дыбы, может сбросить её, шею ей сломать. Или прыгнет вперёд, в ущелье, а потом попробует взобраться по отвесному склону… некоторые сэтийские кони так и поступили…

Но конь адъюнкт просто осторожно ступал среди трупов, и тучи ос лишь взлетали прочь с его пути, а затем, когда конь и всадница отдалялись, — возвращались к трапезе.

Старый солдат рядом с Кулаком кашлянул и сплюнул. Гэмет покосился на него и услышал невнятные извинения.

— Не стоит… капитан. Вид тот ещё, а мы слишком близко…

— Да не в том дело, сэр. Просто… — Он помолчал, затем медленно покачал головой. — Неважно, сэр. Просто старые воспоминания, вот и всё.

Гэмет кивнул:

— У меня самого есть такие. Значит, Кулак Тин Баральта желает знать, высылать ли сюда целителей. Ответ, который ему нужно дать, лежит перед тобой.

— Так точно, сэр.

Гэмет смотрел, как седой солдат отвёл лошадь в сторону, затем развернул и поскакал прочь. Потом Кулак вновь перевёл взгляд на адъюнкта.

Она уже добралась до дальнего края, где лежало больше всего тел, привалившихся к запятнанным кровью скальным стенам, и долго разглядывала эту картину со всех сторон, а затем подобрала поводья и двинулась обратно.

Гэмет снова надел шлем на голову и щёлкнул застёжкой.

Тавор поднялась по склону и остановила коня рядом с ним.

Никогда прежде он не видел у неё такого жёсткого выражения на лице. «Женщина, напрочь лишённая женских чар». Так о ней говорят, будто жалеют.

— Адъюнкт.

— Он оставил многих ранеными, — произнесла Тавор. — Видимо, ожидал, что мы доберёмся до них вовремя. В конце концов, раненые малазанцы лучше мёртвых.

— Если этот предводитель хочет нас задержать, то да.

— Хочет. Даже с учётом линий снабжения хундрилов, нам едва хватает припасов. Все ощутят потерю фургонов, которые сгорели прошлой ночью.

— Так почему Ша’ик не послала против нас этого вождя, как только мы переправились через Ватар? Нам осталась всего неделя пути до Стены Вихря, может, и меньше. Она могла бы выиграть ещё месяц или больше, а мы добрались бы до цели в куда худшем состоянии.

— Вы правы, Кулак. И на этот вопрос у меня нет ответа. Темул полагает, что всего в этом отряде около двух тысяч воинов. Он вполне убеждён, что фланговая атака в полдень показала нам все вражеские силы, поскольку заметил грузовых лошадей, а также тех, что они захватили у сэтийцев. Так что это довольно крупный отряд.

Гэмет некоторое время обдумывал услышанное, затем хмыкнул:

— Будто мы столкнулись с запутавшимся врагом, который сам с собой не в ладу.

— Та же мысль пришла и мне в голову. Тем не менее пока что нам следует озаботиться этим вождём, иначе он обескровит нас до смерти.

Гэмет развернул коня.

— Значит, нужно опять переговорить с Голлом, — сказал он, поморщившись. — Если мы сумеем их заставить выбраться из прадедушкиных доспехов, они даже смогут въехать на холм, не уморив лошадей.

— Сегодня ночью на дежурство нужно выставить морпехов, Кулак.

Его глаза сузились.

— Морпехов, адъюнкт? Пеших? Хотите усилить охранение?

Тавор глубоко вздохнула.

— В 1147 году Дассем Ультор попал в похожую ситуацию, когда располагал куда меньшими силами, а три кочевых народа терзали его практически каждую ночь.

Через мгновение Гэмет кивнул:

— Помню этот сценарий, адъюнкт, — и его решение тоже. Сегодня ночью вышлем морпехов.

— Сделайте так, чтобы они понимали, что именно от них требуется, Кулак Гэмет.

— Среди них есть ветераны прошлых кампаний, — ответил тот. — В любом случае я собираюсь сам командовать операцией.

— Это не…

— Да, адъюнкт. Мои извинения. Но да.

— Хорошо, пусть будет так.

Одно дело сомневаться в его способностях командира и совсем другое — просто в его способностях.

В оданах водились три вида скорпионов, которые терпеть не могли друг друга. В начале второй недели Смычок отвёл в сторонку двух других сержантов, чтобы рассказать свой план. Геслер с Бордуком его поддержали, особенно когда выяснилось, что прибыль предполагается разделить поровну на троих. Первым цветной камешек вытянул Бордук — и тут же выбрал «красного ублюдка», по виду самого злобного из всех видов скорпионов. Затем Геслер решил взять себе янтарного «выворотня», которого так прозвали за полупрозрачный панцирь — сквозь него при желании можно было рассмотреть, как текут в тельце ядовитые соки.

Потом оба сержанта сочувственно посмотрели на своего незадачливого компаньона. Видно, Господин послал человеку, который всё это придумал, такую удачу, что ему достался скорпион-«помёт» — мелкий, плоский и чёрный, точно птичьи испражнения. Конечно, когда дело дойдёт до раздела прибылей, это уже не важно. Только в личных-то закладах между тремя сержантами Смычку придётся несладко.

Но старый сапёр лишь чуть-чуть огорчился тому, что ему достался «помёт»: просто пожал плечами и собрал камешки, которые они использовали для жеребьёвки. Но ни Геслер, ни Бордук не заметили, как Смычок слегка усмехнулся, отворачиваясь, а потом вроде бы невзначай взглянул на сидевшего в тени соседнего валуна Спрута, а тот ответил легчайшим кивком.

Затем взводам поставили задачу: выловить на марше бойцов своего вида, а когда ничего не вышло, — на закате, когда маленькие твари выбирались из своих укрытий, чтобы убить кого-нибудь.

Молва разошлась молниеносно, и скоро рекой полились ставки. Букмекером выбрали солдата из взвода Бордука, Можета, потому что он обладал фантастической памятью на факты. Затем из каждого взвода определили Держателя, который в свою очередь назвал Тренера.

Вечером, после налёта и истребления сэтийцев, Смычок замедлил шаг на марше, пока не оказался рядом с Флаконом и Битумом. Несмотря на небрежное выражение лица, сержант чувствовал, как у него желчь сворачивается в желудке. Четырнадцатая армия нашла своего собственного скорпиона в окружающих пустошах, и тот только что впервые ужалил. Настроение у солдат было паршивое, неизвестность лишала их уверенности. Ясное дело, никто не ожидал, что первая кровь, которую попробует армия, окажется её собственной. Нужно их сбить с этих мыслей.

— Ну как наш маленький Союз, Флакон?

Маг пожал плечами:

— Голодный и злобный, как обычно, сержант.

Смычок кивнул:

— А как идёт обучение, капрал?

Под кромкой шлема Битум насупился:

— Да нормально, по-моему. Как только соображу, чему его учить надо, сразу и займусь.

— Отлично! Ситуация идеальная. Расскажите всем. Первый бой сегодня, через колокол после того, как разобьём лагерь.

Оба солдата резко повернули головы к Смычку.

— Сегодня? — переспросил Флакон. — Но мы же только…

— Вы меня слышали. Геслер и Бордук тоже своих красавцев холят, как и мы. И мы готовы, парни.

— Толпа соберётся знатная, — заметил капрал Битум. — Лейтенант обязательно заинтересуется…

— Да и не только лейтенант, я так думаю, — отозвался Смычок. — Но толпы не будет. Используем старую добрую словесную цепочку. По всему лагерю пойдёт комментарий.

— Союза просто расквасят, — пробормотал Флакон, погрустнев. — А я его кормил каждую ночь. Большими сочными накидочниками… а он как набросится, как начнёт уминать, пока ничего не останется, только крылышки да пожёванный панцирь. А потом сидит полночи, клешни чистит, губки облизывает…

— «Губки»? — переспросила Улыбка из-за спин троих солдат. — Какие губки? У скорпионов губ нет…

— Тебе-то откуда знать? — огрызнулся Флакон. — Ты же и близко не подходила…

— Когда я к скорпиону подхожу близко — убиваю. Как и всякий другой человек в своём уме.

— В своём уме? — не сдавался маг. — Да ты их поднимаешь и по кусочку разбирашь! Отрываешь хвостик, клешни, лапки — я такой жестокости в жизни своей не видел!

— Так, может, это достаточно близко, чтоб разглядеть, что губок у них нет?

— И как в него столько влезает? — пробормотал Битум.

Флакон кивнул:

— Да, просто чудо! Он ведь такой махонький…

— А вот это — наш секрет, — тихо сказал Смычок.

— Что секрет?

— Причина, по которой я выбрал скорпиона-«помёта», солдаты.

— Но ты же не выбирал…

Последовало подозрительное молчание, но Смычок только улыбнулся. Затем пожал плечами:

— Охота — дело простое. Нехитрое. «Помётам» не надо особо… выкручиваться, чтобы убить подраненного накидочника. Другое дело, когда надо драться. Защищать территорию или молодняк. Вот тогда и случается сюрприз. Думаешь, Союз сегодня проиграет, Флакон? Думаешь, сердце твоё разобьётся? Расслабься, парень, старина Смычок с самого начала учитывал твои нежные чувства…

— Может, хватит уже «Смычка», сержант? — сказал, помолчав, Флакон. — Мы же все знаем, кто ты. Знаем, как тебя зовут на самом деле.

— Ну, это очень печально. Если вдруг такая новость дойдёт до командования…

— Не дойдёт, Скрипач.

— Может, и не специально, но в пылу битвы?

— Да кто будет прислушиваться, что мы там в панике орём, сержант?

Скрипач бросил на молодого человека оценивающий взгляд, затем ухмыльнулся:

— Аргумент. Но всё равно будьте осторожны с тем, что и когда говорите.

— Есть, сержант. А теперь можешь объяснить, про какой сюрприз идёт речь?

— Нет. Подождёте — сами увидите.

Затем Смычок замолчал, заметив небольшой отряд всадников, который приближался к ним вдоль колонны.

— А ну-ка подтянулись, солдаты. Офицеры едут.

Сержант отметил, что Кулак Гэмет казался постаревшим, вымотанным. Всегда плохо, когда человека снова выдёргивают на войну из отставки, потому что первое, что старый солдат теряет, — это выдержку, а её очень тяжело, если вообще возможно, вернуть. Впрочем, вот так уходить в сторону — не лучший способ подать в отставку, такого осторожный солдат попытался бы избежать. Бросить образ жизни — одно дело, но терять смертоносную хватку — совсем другое. Разглядывая подъезжавшего Кулака, Скрипач почувствовал тревогу.

Сопровождали Гэмета капитан Кенеб и лейтенант, последний скорчил такую мрачную рожу, что выглядел почти забавно. Это у него такая «маска офицера». Натягивает её, пытаясь казаться старше, и потому — профессиональней. А в конечном счёте выглядит так, будто у него запор. Нужно, чтоб кто-то сказал ему об этом…

Все трое натянули поводья и поехали шагом рядом со взводом Скрипача — это сержанта слегка раздражало, но он кивнул офицерам. Кенеб почему-то не сводил глаз со Спрута.

Но первым заговорил Ранал:

— Сержант Смычок.

— Да, сэр?

— Ты и Спрут, прошу отойти в сторону для разговора с глазу на глаз.

Затем он повысил голос, крикнул солдатам, которые шли впереди:

— Сержант Геслер и капрал Ураган, быстро сюда к нам.

— Четверых-то хватит, — пробормотал Кулак, — чтобы правильно передать приказы остальным взводам.

— Так точно, сэр, — отозвался Ранал, который уже собрался было вызвать и Бордука.

Когда четверо морпехов собрались, Кулак Гэмет откашлялся, затем начал:

— Ясно, что все вы — ветераны прежних кампаний. А капитан Кенеб мне сказал, что вы уже проходили по этим землям — нет, других подробностей мне не нужно. Однако я собираюсь положиться именно на этот опыт. Адъюнкт хочет, чтобы сегодня ночью против пустынных налётчиков вышли морпехи.

Затом он замолчал.

Некоторое время никто не говорил, пока смысл слов Кулака укладывался в головах четырёх морпехов.

Наконец капитан Кенеб произнёс:

— Да, как у Дассема много лет назад. Удачно, что вы решили сегодня вечером воспользоваться словесной цепью. Когда закончится трёхсторонний бой, её уже легко будет поддерживать.

Он чуть наклонился в седле и добавил, обращаясь к Скрипачу:

— У тебя «помёт», сержант? Какие на него сейчас ставки?

— Где-то один к сорока, как говорит Может, — ответил Скрипач, сохраняя невозмутимое выражение лица.

— Даже лучше, чем я надеялся, — отозвался Кенеб. — Должен добавить, сержант, что я и Кулака убедил поставить на вашего «помёта».

— Десять джакат, — сообщил Гэмет. — И тут я полагаюсь на… опыт капитана. И твой, сержант… Смычок.

— Кхм! Постараемся оправдать доверие, сэр.

Геслер повернулся к Урагану:

— Чуешь, чем пахнет, капрал?

Дюжий фаларец с кремнёвым мечом за спиной нахмурился:

— Да не водятся же скорпионы на побережье, будь оно неладно. Да, сержант, чую, и преотлично.

— Привыкай, — посоветовал Спрут.

Ранал, похоже, был сбит с толку, но промолчал… пока что.

— Используйте словесную цепь, — продолжил инструктировать Кенеб, — и сделайте так, чтобы врагу улыбнулись самые крепкие взводы.

— Есть, капитан, — ответил Скрипач и задумался, не стоит ли изменить мнение о Кенебе.

— И последнее, — добавил тот. — Ночной операцией будет командовать Кулак Гэмет. Поэтому я хочу, чтобы ваши два взвода, как и солдаты Бордука, удвоили наряды на сегодня.

Ох, Худовы яички на галечке!

— Вас понял, капитан.

Когда солдаты установили шатры и развели костры для готовки, вся Четырнадцатая армия растянулась по лагерю странным образом: с высоты птичьего полёта узор напоминал бы огромную узловатую верёвку. А после еды всякая деятельность прекратилась, если не считать неохотно выходившие на заставы караулы.

В одном месте, впрочем, вокруг морпехов девятой роты Восьмого легиона сформировалось иное построение — маленькое кольцо солдат по сторонам от круга кинжалов, воткнутых в землю заточкой внутрь, на ширине двух пальцев друг от друга. Пока что этот внутренний круг был пуст, песок внутри него разровняли и выбросили все камешки.

Последним к солдатам, которые у скромной арены переминались от нетерпения с ноги на ногу, подошёл Может. Он ничего не сказал, только беззвучно шевелил губами, повторяя список имён и чисел. Поймав на себе взгляды остальных, он коротко кивнул.

Скрипач повернулся к Флакону:

— Выноси Счастливый Союз, парень.

Бордук и Геслер отдали такие же приказы своим Держателям. «Красный ублюдок» Бордукова взвода получил имя Онагр, а «янтарный выворотень» Геслера и компании оказался Коготком.

Когда вынесли три коробки, Скрипач сказал двум другим сержантам:

— Ладно! Здесь и сейчас мы осмотрим всех красавцев и поклянёмся в том, что никаких изменений в них нет — ни алхимических, ни магических, ни прочих. Что они такие же, какими мы их подобрали в первый день. Неизменные. Каждый из нас осмотрит всех трёх скорпионов — так пристально, как пожелает. Можно даже привлечь мага для проверки. А потом каждый громко поклянётся теми богами, какими обычно клянётся, в том, что увидел, так точно, как только возможно. Я начну.

По его знаку все три коробки установили рядом с кругом кинжалов. Первым открыли деревянный ящик Бордука, и Скрипач наклонился поближе. Он долго молчал, затем кивнул:

— Я, сержант Смычок из четвёртого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь призраками Мёртвого дома и всеми кошмарами, которые меня преследуют, что создание передо мной — природный, не изменённый скорпион «красный ублюдок».

Затем сержант перешёл к бойцу Геслера и после долгого осмотра вздохнул, кивнул и повторил клятву по поводу «янтарного выворотня», который суетился в маленькой коробке.

Закончил он собственным скорпионом по имени Счастливый Союз.

Геслер повторил процедуру, но спросил мнения у Тавоса Понда и Песка, когда осматривал Счастливый Союз, а Скрипач спокойно стоял с лёгкой улыбочкой и терпеливо ждал, пока Геслер с рычанием не поклялся:

— Я, сержант Геслер из пятого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь двумя Владыками Лета, Фэнером и Тричем, что создание передо мной — природный, неизменённый скорпион-«помёт»… хоть я и знаю, что чего-то не заметил и сейчас продую все сбережения на сержантских ставках.

Улыбка Скрипача на миг стала шире.

Бордук подобрался к Счастливому Союзу так близко, как только мог, чтобы скорпион его не ужалил, — чуть голову не засунул в коробку. Поскольку тень тут же укрыла неподвижную тварь, он выругался и чуть отклонился.

— Мне бы всё знать о скорпионах, да? Но я их просто давлю сапогами — как любой человек в своём уме. Я, правда, знавал одну шлюху, которая носила скорпиона на верёвочке на шее — золотистого, как её груди — сосочки мягонькие, она даже не любила, чтобы их…

— Да кончай уже! — рявкнул Геслер.

— Не торопи меня. Не люблю, когда меня торопят.

— Ладно, торопить не будут. Просто поклянись, чтоб тебя разорвало, прежде чем у меня сердце в штаны не вывалится.

— Я, Бордук из шестого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь нежным пузиком Королевы Грёз, что создание передо мной — природный, неизменённый скорпион-«помёт», и пускай призрак моего папаши остаётся в могилке, потому как наследство всё одно моё, проиграл и проиграл. Верно? Ведь мёртвым же всё равно, так? Если нет, то папаня мне будет остаток жизни являться.

— Хуже некуда, — пробормотал Мазок.

— Ещё хоть слово скажешь, солдат, — прорычал Бордук, отступая в круг, — я тебя так приложу, что вечером только ты один улыбаться будешь.

— Кстати, — заметил Бальгрид, — это ещё не худшее. Вот когда мамаша является с того света — тут беда. Сколько ж человек может терпеть, когда его за семилетнего шкета держат?

— Да заткнитесь вы оба! — взревел Бордук, вскинув огромные кулаки так, будто сжимал их на невидимых глотках.

— Мы готовы? — тихо спросил Скрипач.

— Он просто спрячется, да? — спросил Геслер. — Выждет, пока остальные двое друг друга покромсают, а потом прыгнет на израненного победителя! Вот в чём подвох, да? У неё жидкие мозги почище, чем у двух других, почище да посмекалистей, так?

Скрипач пожал плечами:

— Почему-то не думаю, Геслер. Ты закончил?

Бронзовокожий морпех отступил, играя желваками.

— Как там словесная цепь, Спрут?

— Каждое слово повторяют с того момента, как мы её наладили, Скрип, — ответил сапёр.

— И так родились легенды, — с шутливой помпезностью объявил Корик.

— Ну, на арену! — приказал Скрипач.

Коробки осторожно подняли над ареной.

— На равном расстоянии друг от друга? Хорошо. Наклоняй, парни.

Первым приземлился Онагр, выгнул хвост и выставил клешни, подбежал к ограде из клинков, замер на расстоянии волоса от кинжалов и отступил, панцирь окрасился алым — верный признак безумной ярости. Вторым оказался Коготок, спрыгнул в полной готовности к войне, под янтарным панцирем забурлили жидкие токи.

Последним спрыгнул Счастливый Союз — медленно и размеренно, прижался к песку так, будто распластался. Подобрал клешни, свернул хвост. Он был вдвое меньше своих противников, его чёрный панцирь — матовый, но с редкими проблесками. Коротенькие ножки вынесли Союз немного вперёд, затем он замер.

Геслер присвистнул:

— Если он выдернет из круга пару клинков и пошматует других, я тебя просто убью, Скрип.

— Не потребуется, — ответил Скрипач.

Его внимание было разделено между происходившим на арене и словами Ибба, который вызвался быть комментатором. Голос солдата дрожал от напряжения, пока он расписывал в ярчайших красках то, что толком и описывать-то было пока нечего.

Но ситуация резко изменилась, когда три события произошли практически одновременно. Счастливый Союз неспешно выбрался в центр арены. Онагр одновременно вскинул всё отпущенное природой оружие и начал отступать, панцирь при этом побагровел. Коготок крутанулся на месте и метнулся прямо к стене клинков, замер лишь за миг до столкновения и бешено замахал клешнями.

— Похоже, он хочет к мамочке, Хабб, — сухо заметил Корик.

Держатель Коготка только тихо всхлипнул в ответ.

Один-единый миг все трое скорпионов стояли неподвижно, а затем Счастливый Союз наконец поднял хвост.

А потом все, кроме Скрипача, вытаращили глаза, потому что Счастливый Союз… развалился. По горизонтали. На двух одинаковых скорпионов, только потоньше и поплоще. Которые затем бросились — один на Онагра, другой на Коготка. Будто деревенская дворняга на быка-бхедерина — настолько не совпадали они по размерам.

«Красный ублюдок» и «выворотень» делали всё, что могли, но им было не сравниться с врагом ни в скорости, ни в ярости. Крошечные клешни с явственным хрустом рассекали ножки, хвост, суставы клешней, а затем, когда более крупная тварь оказывалась совершенно беспомощной, — деловито, почти нежно дёргался жалящий хвост.

Сквозь полупрозрачный панцирь «выворотня» было видно, как растекается по телу ярко-зелёный яд — что и описывал во всех подробностях Ибб: отрава расходилась во все стороны от ранки, пока прекрасный янтарный оттенок полностью не сменился болезненно-зелёным, который прямо на глазах сгустился в мутно-чёрный.

— Помер, как кизяк, — простонал Хабб. — Эх, Коготок…

Та же судьба постигла и Онагра.

Одолев врагов, два «помёта» снова бросились в объятья друг другу и в мгновение ока превратились в одного скорпиона.

— Жульничество! — заревел Ураган. Он вскочил и попытался выхватить свой кремнёвый меч.

Геслер взвился и вместе с Истином кое-как удержал своего разбушевавшегося товарища.

— Мы же его осмотрели, Ураган! — вопил Геслер. — Со всех сторон! А потом поклялись! Я поклялся! Фэнером и Тричем, будь ты неладен! Откуда же мы могли знать, что Счастливый Союз — это не просто странное имечко?

Подняв глаза, Скрипач встретил твёрдый взгляд Спрута. Одними губами сапёр произнёс: «Мы богаты, ублюдок!»

В последний раз покосившись на Геслера с Истином, которые волокли куда-то остервеневшего Урагана, сержант присел рядом с Иббом.

— Ладно, парень. То, что я дальше скажу, — только для ушей морпехов, особенно сержантов. Мы сегодня ночью должны сами превратиться в Счастливый Союз для большого злобного Онагра. Я объясню, что приказала сделать адъюнкт, — повторяй, Ибб. Слово в слово — ясно?

С заката прошло три колокола. Пыль от Стены Вихря заслонила звёзды, так что темнота за кругом костров стала почти непроглядной. Пехотные взводы выдвинулись на смену караула на заставах. В хундрильском лагере воины сняли свои тяжёлые доспехи и приготовились отойти ко сну. Вдоль дальних траншей лагеря скакали конные патрули виканцев и сэтийцев.

Скрипач вернулся от ротных фургонов к костру четвёртого взвода с сумкой на плече. Поставил её на землю и распустил ремешки.

Рядом растянулся Спрут. Его глаза вспыхнули отблесками пламени, когда сержант начал извлекать из сумки разноразмерные, завёрнутые в кожу предметы. Вскоре их набралась уже дюжина. Затем Скрипач принялся разворачивать свёртки, в которых блеснули полированное дерево и чернёное железо.

Остальные солдаты взвода в последний раз проверяли оружие и доспехи. Среди них постепенно нарастало напряжение, отбившее охоту болтать.

— Давненько мне такие не попадались, — пробормотал Спрут, когда Скрипач разложил перед собой предметы. — Я-то видел копии. Некоторые, правда, были почти так же хороши, как оригиналы.

Скрипач хмыкнул:

— Ещё осталось несколько штук. Главная опасность — в отдаче. Вся треклятая штуковина может просто на куски разлететься при спуске. Мы с Валом вместе эту систему придумали, а потом нашли в городе Малазе мейрийскую ювелиршу — понятия не имею, чем она там занималась…

— Ювелиршу? А не оружейника?

— Ага. — Сержант принялся собирать арбалет. — И ещё резчика по пробкам и затычкам — их заменять нужно после двух десятков выстрелов…

— Когда размягчатся.

— Ну, или расколются. Всё дело в плечах, когда они распрямляются, ударная волна идёт. В отличие от обычного арбалета, из которого стрела вылетает настолько быстро, что её не касается вибрация. А тут болт — как чушка тяжёлый, и наконечник перевешивает — он с ложа не вылетит так быстро, как ты бы хотел, так что нужно, чтобы что-то принимало на себя отдачу, прежде чем она доберётся до древка.

— И глиняного шара на конце. Умно́, Скрип.

— Пока что — работает.

— И если не подведёт…

Скрипач поднял глаза и ухмыльнулся:

— Если подведёт, я уж пожаловаться не смогу.

Последняя деталь, щёлкнув, легла на место, и сержант отложил громоздкое оружие. Переключился на болты, каждый из которых был завёрнут отдельно.

Спрут медленно выпрямился.

— А «шрапнелей»-то и нет.

— Ясен Худ! «Шрапнель» я и сам швырнуть могу.

— А этот арбалет сможет как следует разогнать «ругань»? Трудно поверить.

— Ну, идея такая: целишься, стреляешь, а потом кусаешь землю.

— План мудрый, Скрип. Но ты же нам всем дашь знать, когда выстрелишь, правда?

— Конечно! Громко и внятно.

— И какое слово нам нельзя пропустить?

Скрипач заметил, что остальные солдаты взвода оставили свои приготовления и тоже ждут ответа. Он пожал плечами.

— «Ложись». Ну или любимый сигнал Вала.

— И что это был за сигнал?

— Вопль ужаса. — Сержант поднялся на ноги. — Ладно, солдаты. Пора.

Когда последние песчинки пересыпались в нижнюю чашу, адъюнкт отвернулась от часов и кивнула Гэмету:

— Когда вы присоединитесь к своим ротам, Кулак?

— Через несколько мгновений, адъюнкт. Хотя я не поеду к ним, пока не начнётся бой, поскольку собираюсь оставаться в седле.

Он заметил, как Тавор нахмурилась, но ничего не сказала, а перевела взгляд на двух юных виканцев, которые стояли у выхода из шатра.

— Вы завершили свои ритуалы?

Нихил пожал плечами:

— Мы поговорили с духами, как ты и приказала.

— Поговорили? И это всё?

— Когда-то, быть может, мы и могли их… заставить. Но мы ещё в Арэне предупреждали тебя: наша сила не та, что прежде.

Бездна добавила:

— Духи этой земли сейчас встревожены, легко отвлекаются. Что-то ещё происходит. Мы сделали всё, что смогли, адъюнкт. По крайней мере, если один из налётчиков шаман, есть небольшой шанс, что тайна откроется.

— Вы сказали, что-то ещё происходит. Что именно?

Прежде чем она смогла ответить, Гэмет сказал:

— Прошу прощения, адъюнкт. Я должен идти.

— Разумеется.

Кулак оставил их. Разум его заполонил туман, последние мгновения до начала схватки всегда порождали тревоги и сомнения. Он слыхал, что эта хворь мучит других командиров, но не думал, что придётся пережить её самому. Ток собственной крови гудел в ушах так, что заглушал внешний мир. Да и прочие чувства словно притупились.

Шагая к своему коню, которого уже держал наготове солдат, Кулак потряс головой, пытаясь очистить мысли. Если солдат и сказал что-то, когда Гэмет принял поводья и забрался в седло, Кулак этого не услышал.

Адъюнкт осталась недовольна его решением самому поехать в бой. Но Гэмет считал, что достигаемая мобильность стоит такого риска. Неспешным аллюром он поскакал через лагерь. Костры догорали, и всё вокруг казалось до странности призрачным. Проезжая мимо солдат, скорчившихся рядом с углями, он горько позавидовал их свободе. У простого солдата и жизнь проще. Гэмет снова усомнился в том, что вообще способен командовать другими.

Возраст ведь не приносит мудрости сам по себе. Но дело не только в этом, верно? Пусть она и сделала меня Кулаком, дала легион. И пусть солдаты отдают честь, проходя мимо, — но хоть не здесь, хвала Худу, не на вражеской территории. Нет, это всё никак не подтверждает, что я подхожу для этого звания.

И сегодня ночью — моё первое испытание. О, боги, нельзя было возвращаться на войну. Нужно было отказаться, как бы она ни настаивала, — проклятье, да она просто была уверена, что я наверняка исполню любое её желание.

Гэмет ощутил в себе слабость. Глупец назвал бы её достоинством… эту податливую невозмутимость. Но сам-то он знал лучше.

Кулак скакал вперёд, а туман у него в голове сгущался.

Восемьсот воинов неподвижно сидели за валунами на равнине, точно призраки. Чернёная броня и маскировочные телабы делали их практически невидимыми, и Корабб Бхилан Тэну’алас даже испытывал некую мрачную гордость, хоть и тревожился, почему Леоман так долго… выжидает.

Их вождь лежал, распластавшись на пригорке в десяти шагах впереди. И уже некоторое время не шевелился. Несмотря на холод, пот щекотал кожу под доспехом, и Корабб в который раз поудобней перехватил рукоять непривычного тулвара в правой руке. Он-то всегда предпочитал топоры — оружие, древко которого при желании можно схватить обеими руками. Кораббу не нравилось, что клинок заточен до самой крестовины, и он жалел, что не нашёл времени затупить лезвие где-то до середины.

Такой уж я воин — терпеть не могу заточенных клинков рядом со своим телом. Какие же духи сотворили меня — такое воплощениедиковинной иронии? Всех их проклинаю.

Корабб почувствовал, что просто не может больше ждать, и осторожно подполз к Леоману Кистеню.

За гребнем раскинулась другая долина — покрытая бугорками, поросшая густым кустарником. Она примыкала к лагерю малазанской армии и была шириной в шестьдесят-семьдесят шагов.

— Глупо, — прошептал Корабб. — Дурное место для стоянки. Не думаю, что нам стоит особенно опасаться этого «адъюнкта».

Леоман медленно выпустил воздух сквозь сжатые зубы:

— Да. Полно укрытий, чтобы мы смогли подобраться поближе.

— Так чего же мы ждём, вождь?

— Я думаю, Корабб.

— Думаешь?

— Об Императрице. Она ведь была когда-то Главой Когтей. Жестокое могущество этой организации — плод её мыслей и воли. И все мы научились бояться этих чародеев-убийц. Зловещее происхождение, понимаешь? А потом, когда она уже стала Императрицей, в её армии служили великие полководцы. Дуджек Однорукий. Адмирал Нок. Колтейн. Сивогрив.

— Но сегодня ночью, вождь, мы не встретимся с ними.

— Верно. Нас ждёт адъюнкт Тавор, которую лично избрала Императрица. Чтобы эта женщина стала её карающей десницей.

Корабб нахмурился, затем пожал плечами:

— Разве Императрица не избрала также и Первого Кулака Пормкваля? И Корболо Дома? Разве не она разжаловала Скворца — самого опасного малазанца, с каким только сталкивались наши племена? И если есть хоть крупица правды в слухах, именно Императрица в ответе за убийство Дассема Ультора.

— Остры твои слова, Корабб. Верно. Она не избегла грубых… просчётов. Что ж, заставим её за них поплатиться.

Леоман чуть повернулся и жестом приказал воинам выдвигаться.

Корабб Бхилан Тэну’алас ухмыльнулся. Может, сегодня духи будут к нему благосклонны. И я найду подходящий топор или булаву среди бесчисленных трупов малазанских солдат.

Взвод Бордука расположился на небольшом холме. Солдаты ругались и проклинали богов, когда ползли на его скромную вершину, а затем начали рыть ямы и передвигать камни.

Холм, скорее всего, являлся старым круглым курганом — пригорки под ним располагались слишком упорядоченно, чтобы быть природными образованиями. Скрипач слышал, как в двадцати шагах возятся и перешёптываются морпехи шестого взвода, а их усилия то и дело прерываются нетерпеливым рычанием Бордука. В пятидесяти шагах к западу ещё один взвод зарылся в другой холм, и сержант встревожился, не слишком ли долго они копались. Курганы ведь обычно представляют собой груду камней, присыпанную землёй только сверху, и закапываться в них — дело нелёгкое. Он слышал, как вынимают валуны, а железные лопаты скребут по твёрдому граниту. Несколько камней гулко прокатились вниз по склону через густой, но хрупкий кустарник.

Худов дух, а ещё громче возиться можно?

Когда Корабб уже собрался тоже двинуться вперёд, ему на плечо легла рука Леомана. Воин замер.

И теперь сам услышал. В долине скрывались солдаты.

Леоман подвинулся ближе.

— Внешние заставы, — еле слышно прошептал он. — На курганах. Похоже, она всё-таки послала нам дар, — добавил с улыбкой вождь. — Только послушай, как они возятся — слишком долго ждали, и теперь темнота их сбивает с толку.

Обнаружить позиции врагов было не трудно — все они решили устроиться на курганах и теперь шумно окапывались. И ещё Корабб понял, что они расположены слишком далеко друг от друга, чтобы рассчитывать на взаимную поддержку. Каждую позицию легко можно было окружить, отрезать от остальных и вырезать там всех до единого. Задолго до того, как подоспеет помощь из основного лагеря.

Корабб решил, что малазанцы, наверное, ожидали нападения перед самым рассветом, как и в прошлый раз. И адъюнкт приказала выставить здесь караулы для упреждения. Но, как объяснял когда-то Кораббу Леоман, все подразделения армии должны в поле следовать правилу взаимной поддержки — даже заставы, на которых произойдут первые стычки. Адъюнкт же явно пренебрегла этой наипервейшей заповедью.

По мнению Корабба, это — и ещё неспособность удержать своих конников-сэтийцев — лишний раз доказывало некомпетентность Тавор.

Он опять перехватил тулвар, замер в пятнадцати шагах от ближайшего опорного пункта малазанцев. Воин уже мог разглядеть шлемы по меньшей мере двух солдат — они торчали над ямами, которые выкопали себе мезланы. Корабб усилием воли замедлил дыхание и стал ждать сигнала.

Гэмет натянул поводья и остановился на краю опустевшего лагеря морпехов. Тихий приказ прокатится сейчас по всей армии, разбудит лекарей и целителей. На всякий случай, конечно, ведь невозможно уверенно предсказать, что налётчики нанесут удар именно с того направления, которое выбрала адъюнкт. Если учесть, что со всех других сторон им помешают либо естественные преграды, либо легко обороняемые позиции, предводитель пустынных воинов может испугаться такого откровенного приглашения. Кулак ждал и начал уже думать, что ничего не выйдет из этого гамбита, — по крайней мере, сегодня ночью. И какова вероятность, что дневной переход вовремя приведёт армию снова в такое идеально подходящее место?

Он откинулся в седле. Странная, липкая апатия, окутавшая его разум, усугубилась. Стало, кажется, ещё темнее, звёзды едва пробивались сквозь вуаль мелкого песка в воздухе.

Накидочник пролетел прямо перед лицом Гэмета, так что Кулак невольно отшатнулся. Предзнаменование? Он встряхнулся и снова выпрямился. До рассвета осталось три колокола. Но отменять операцию нельзя, так что придётся морпехам завтра по очереди спать в фургонах во время перехода. И мне тоже, если уж нам предстоит это всё повторить…

Дрожащий волчий вой разорвал ночную тишь. И хотя Корабб ждал его, всё равно невольно замер на миг. С обеих сторон от него воины встали из укрытий и побежали к курганам. Свистнули стрелы, с явным хрустом впились в шлемы на вершине. Корабб заметил, как один из них перевернулся и покатился прочь — понял, что солдатской головы под шлемом не было.

Тревожное предчувствие…

Воздух наполнился боевыми кличами. Фигуры в тяжёлых доспехах поднялись на курганах, опуская арбалеты. Из которых вылетели какие-то мелкие снаряды. Один из них ударился о землю в пяти шагах справа от Корабба.

Взрыв ножом врезался в уши. Волна отбросила его в сторону, воин зашатался и рухнул в колючий кустарник.

Множество взрывов — языки пламени осветили всё поле боя…

Когда волк завыл, Скрипач плотнее вжался в яму под своим плащом из песка и кустарника — и вовремя, потому что по спине сапёра тут же пробежали мокасины одного из налётчиков.

Курганы своё дело сделали — заманили нападавших к вроде бы изолированным позициям. Один из трёх взводов показал лицо врагу; оставшиеся два выдвинулись на колокол раньше и укрылись среди курганов.

А теперь ловушка захлопнулась.

Сержант поднял голову и увидел дюжину спин между собой и опорным пунктом Бордука. Атака смешалась, когда трое врагов упали, пронзённые арбалетными стрелами.

— Встаём! — прошипел Скворец.

Солдаты поднялись вокруг него, сбрасывая грязный песок и ветки.

Низко пригнувшись, сжимая в руках заряженный «руганью» арбалет, сержант двинулся вперёд — прочь от позиции Бордука. Морпехов Геслера вполне хватит, чтобы поддержать взвод на кургане. Скрипач заметил массу налётчиков на гребне за долиной — всего около двух сотен — и подозревал, что их отправили, чтобы ударить по засаде с фланга. Им предстоит протиснуться в узкий коридор, но если враги сметут выставленные там пехотные заставы — смогут ударить в самое сердце лагеря снабжения.

Скрипач ухмыльнулся, услышав за спиной взрывы «шрапнелей» и смертоносное шипение «огневиков», пламя которых окрасило долину багровыми отсветами. Налёт остановили, враги были в смятении. Скрипач и остальные пять морпехов пригибались достаточно низко, чтобы пламя не высветило их спины, пока не оказались у подножия.

Они поднялись до половины склона гряды, а затем Скрипач вскинул сжатый кулак.

К нему подобрался Спрут:

— Тут уж даже на землю падать не придётся, — проворчал сапёр.

Сержант вскинул арбалет, упёр металлический приклад в плечо и прицелился по-над гребнем. Набрал в лёгкие воздуха, задержал дыхание и медленно нажал на спусковой рычаг.

Железные плечи щёлкнули, и болт с «руганью» взлетел вверх, описал элегантную кривую, нырнул за гряду… и скрылся из виду.

Взрыв подбросил к небу тела, воздух разорвали вопли.

— Арбалеты, — рявкнул Спрут, — к бою — на случай, если они перелезут через…

На гребне небо вдруг заслонили воины.

— Назад! — закричал Скрипач, продолжая перезаряжать арбалет. — Все назад!

Корабб выбрался из колючего кустарника, осыпая всё вокруг проклятьями, и поднялся на ноги. Повсюду валялись тела его соратников, сражённых тяжёлыми арбалетными болтами или ужасной морантской взрывчаткой. Между курганами скрывались морпехи, а теперь он услышал позади них топот коней, всадники помчались к гряде — хундрилы, — эти ублюдки надели лишь лёгкие доспехи и стояли наготове всё это время.

Корабб оглянулся в поисках Леомана, но не увидел его среди воинов, которых высветили языки пламени от огненных гранат малазанцев, — и мало кто из них ещё стоял на ногах. Он решил, что самое время отступить.

Корабб подобрал свой тулвар с земли, затем развернулся и побежал к гряде.

И наткнулся на целый взвод морпехов.

Раздались резкие крики.

Дюжий солдат в сэтийском уборе ударил обтянутым кожей щитом в лицо Кораббу. Пустынный воин отшатнулся, из носа и изо рта хлынула кровь. Он наугад взмахнул тяжёлой саблей. Клинок тулвара с треском врезался во что-то — и обломился у самой крестовины.

Корабб тяжело грохнулся на землю.

Мимо пробежал солдат и уронил что-то ему на колени.

Где-то на гряде ночь вспорол ещё один взрыв — намного громче, чем все предыдущие.

Оглушённый, Корабб сморгнул слёзы и увидел, как к самой его промежности подкатился круглый глиняный шар.

От него поднимался дымок — шипящая кислота пробивалась внутрь.

Всхлипнув, Корабб перекатился набок — и нащупал брошенный кем-то шлем. Воин схватил его и метнулся обратно к «шрапнели», накрыл её бронзовой каской.

И зажмурился.

Взвод продолжал быстро отступать — склон позади был весь усыпан телами, жертвами второй «ругани» Скрипача — а с фланга в оставшихся врагов уже врезались «Выжженные слёзы». Спрут ухватил сержанта за плечо и развернул к себе.

— Вот сейчас ублюдок, которого Корик повалил, удивится, Скрип.

Скрипач взглянул на фигуру, которая только что села на земле.

— Оставил ему в подарок горячую «шрапнельку», — добавил Спрут.

Оба сапёра остановились, чтобы посмотреть:

— Четыре…

Воин обнаружил взрывчатку и откатился в сторону.

— Три…

А затем метнулся обратно к «шрапнели».

— Два…

И накрыл её шлемом.

— Один.

Несчастный ублюдок взлетел в воздух на столбе огня высотой с человека.

Но продолжал держаться за шлем, хотя тот уносил его всё выше и выше. А затем, бешено суча ногами, он рухнул обратно на землю, подняв тучу дыма и пыли.

— Ну, вот такого…

Но закончить Спрут не успел, и оба сапёра ошеломлённо уставились на пустынного воина, который поднялся на ноги, оглянулся, подобрал брошенное кем-то копьё и побежал вверх по склону.

Гэмет ударил пятками в бока коня. Скакун влетел в долину с западной стороны, а хундрилы въехали с восточной.

Три группы пустынных воинов сумели вынести арбалетный обстрел со взрывами и теперь взялись штурмовать один из опорных пунктов. Два взвода прикрытия они тоже отогнали на курган, и Кулак заметил, как морпехи оттаскивают в траншеи раненых товарищей. Из всех трёх взводов бой продолжало меньше десятка солдат, которые отчаянно пытались удержать налётчиков.

Гэмет обнажил меч и погнал коня прямо к осаждённой позиции. Пока скакал, увидел, как ещё два морпеха упали под ударами одной из групп нападавших — и курган заполонили враги.

Всё вокруг снова смешалось, Гэмет принялся беспорядочно дёргать поводья — ошеломлённый, сбитый с толку рёвом вокруг.

— Кулак!

Он поднял меч, а конь будто по своей воле устремился к кургану.

— Кулак Гэмет! Отходите оттуда!

Слишком много голосов. Крики умирающих. Пламя — угасает. Тьма сгущается. Мои солдаты гибнут. Повсюду. Провалился… весь план провалился…

На него бросилась дюжина налётчиков. Движение справа — ещё взвод морпехов, будто они шли на помощь осаждённому кургану, но теперь помчались к нему.

Не понимаю. Не сюда — в другую сторону! Туда бегите, спасайте моих солдат!..

Он увидел, как из руки одного из морпехов вырвалось что-то большое, упало среди напавших на него воинов.

— Кулак!

В него метнулись два метательных копья.

А потом ночь взорвалась.

Гэмет почувствовал, как коня подбросило, так что его самого прижало к задней луке седла. Голова скакуна вскинулась невозможным образом, а всё тело продолжало выгибаться назад, потом рухнуло за миг до того, как он, оставив сапоги в стременах, покатился через круп животного.

И упал в кровавый, зернистый туман.

Гэмет моргнул, открыл глаза, увидел, что лежит в мокрой грязи среди тел и кусков тел внутри небольшого кратера. Шлем куда-то пропал. Меч исчез из руки.

Я ведь… был на коне…

Кто-то съехал по скату и остановился рядом с ним. Гэмет попытался выбраться, но крепкие руки стащили его обратно вниз.

— Кулак Гэмет, сэр! Я — сержант Геслер. Из девятой капитана Кенеба. Вы меня слышите?

— Д-да… я подумал, ты…

— Да, Кулак. Но мы их хлопнули, и теперь остальные ребята из моего взвода и Бордукова помогают морпехам третьей роты. Нужно вас доставить к целителю, сэр.

— Нет, всё в порядке. — Он попытался сесть, но с ногами что-то случилось — они не слушались. — Занимайся солдатами на кургане, сержант…

— Занимаемся, сэр. Пэлла! Давай сюда, помоги мне поднять Кулака.

Возник ещё один морпех — помоложе. О, нет! Он слишком молод для этого всего. Попрошу адъюнкта отправить его домой. К отцу и матери, да. Негоже ему тут умирать…

— Ты не должен умирать.

— Сэр?

— Только конь его прикрыл от «ругани», — пояснил Геслер. — Контузило его, Пэлла. Давай-ка под руки…

Контузило? Нет, мой разум ясен. Совершенно ясен. Наконец-то. Они все слишком молоды для этого всего. Это война Ласиин — вот пусть сама и воюет. Тавор… она ведь была когда-то ребёнком. Но потом Императрица убила этого ребёнка. Убила её. Нужно сказать адъюнкту…

Скрипач устало опустился на землю рядом с потухшим костром. Положил рядом арбалет и вытер с глаз пот и грязь. Рядом плюхнулся Спрут.

— Голова у Корика ещё гудит, — сообщил сапёр, — но, похоже, ничего нового он себе там не сломал.

— Не считая шлема, — ответил Скрипач.

— Ага, не считая шлема. Единственная настоящая стычка для нашего взвода за всю ночь — кроме того, что дюжину стрел выпустили. И мы даже не убили этого ублюдка.

— Ты с ним слишком нежно обошёлся, Спрут.

Тот вздохнул:

— И то правда. Старею, должно быть.

— Я так и понял. В следующий раз просто воткни в ублюдка «свинокол».

— Да я и так поверить не могу, что он выжил.

Погоня увела хундрилов далеко за гряду, и то, что начиналось как налёт на лагерь малазанцев, превратилось в племенную войну. До рассвета оставалось два колокола. Пехота вышла в долину, чтобы собрать раненых, уцелевшие стрелы и снять обмундирование с трупов малазанцев — ничего не оставить врагу. Мрачное, жуткое завершение всякой битвы — на счастье, укрытое сейчас тьмой.

Из мрака вынырнул сержант Геслер и тоже уселся у холодного кострища. Стащил рукавицы и бросил их в пыль, затем потёр лицо.

Спрут сказал:

— Говорят, один курган захватили.

— Ага. Всё у нас было в руках — поначалу, во всяком случае. Мы туда рванули на полной скорости. Большинство этих несчастных ублюдков могли бы на своих ногах уйти оттуда. А так — только четверо.

Скрипач поднял глаза:

— Из трёх взводов?

Геслер кивнул, затем сплюнул в пепел.

Молчание.

Затем Спрут крякнул:

— Всегда что-то да пойдёт не так.

Геслер вздохнул, подобрал перчатки и поднялся.

— Могло быть и хуже.

Скрипач и Спрут некоторое время смотрели ему вслед.

— Что случилось, как по-твоему?

Скрипач пожал плечами:

— Думаю, скоро узнаем. А сейчас найди-ка капрала Битума, и пускай соберёт остальных. Буду объяснять, что и как мы сегодня сделали неправильно.

— Начиная с того, что ты нас всех потащил вверх по склону?

Скрипач поморщился:

— Ага, с этого и начну.

— Только учти, если бы не потащил, — задумчиво протянул Спрут, — ещё больше этих подонков добрались бы до кургана. «Ругань» твоя кстати пришлась, отвлекла их. До тех пор, пока не подоспели хундрилы, а уж те их заняли и развлекли.

— Пусть так, — согласился сержант. — Но если бы мы остались с Геслером, может, могли бы спасти ещё нескольких морпехов.

— Или всё только испортили бы, Скрип. Ты-то уж знаешь, что нельзя так думать.

— Ты прав, наверное. А теперь собирай их.

— Есть.

Гэмет поднял глаза, когда адъюнкт вошла в шатёр лекарей. Она была бледна — недостаток сна наверняка — и сняла шлем, так что показались коротко остриженные мышиного цвета волосы.

— Возражать не буду, — сказал Гэмет, когда целитель наконец отступил в сторону.

— Против чего? — поинтересовалась адъюнкт, поворачивая голову, чтобы осмотреть койки, на которых лежали другие раненые солдаты.

— Против того, что меня снимут с должности, — ответил Гэмет.

Тавор снова посмотрела на него:

— Вы проявили неосмотрительность, Кулак, когда поставили себя под угрозу. Но это уж никак не повод лишать вас звания.

— Моё присутствие отвлекло морпехов, которые спешили на помощь своим товарищам, адъюнкт. Моё присутствие привело к потерям.

Она некоторое время молчала, затем шагнула ближе.

— Любая схватка приводит к потерям, Гэмет. Таково бремя командования. Ты думал, что эту войну мы выиграем, не пролив ни капли крови?

Он отвёл взгляд, поморщился от волн глухой боли, которую оставило по себе насильственное исцеление. Хирурги вытащили у него из ног дюжину глиняных осколков, которые изодрали мускулы. Но всё равно он понимал, что сама Госпожа даровала ему удачу сегодня ночью. Чего не скажешь про несчастного коня.

— Я был когда-то солдатом, адъюнкт, — прохрипел он. — Но больше я не солдат. Это я узнал сегодня ночью. Что до того, чтобы быть Кулаком: командовать домашней стражей — вот точное отражение моего уровня компетентности. Целый легион? Нет. Мне очень жаль, адъюнкт…

Тавор некоторое время пристально смотрела на него, затем кивнула:

— Некоторое время потребуется на то, чтобы вы полностью оправились от ран. Которого из капитанов вы рекомендуете на пост временно исполняющего обязанности Кулака?

Да, вот так всё и должно быть. Хорошо.

— Капитана Кенеба, адъюнкт.

— Согласна. А теперь я должна вас покинуть. Хундрилы возвращаются.

— С трофеями, смею надеяться?

Тавор кивнула.

Гэмет сумел улыбнуться:

— Это хорошо.

Солнце стояло в зените, когда Корабб Бхилан Тэну’алас натянул поводья и остановил взмыленного коня рядом с Леоманом. Постоянно прибывали другие воины, но несколько дней может уйти на то, чтобы рассыпавшиеся по одану части отряда снова собрались вместе. Оставшись в лёгкой броне, хундрилы могли поддерживать постоянный контакт с конниками Рараку и показали себя отважными и умелыми бойцами.

Засада обратилась против них, и смысл послания донесли точно и внятно. Они недооценили адъюнкта.

— Твоё первое подозрение оправдалось, — прорычал Корабб, ёрзая в седле дрожащего коня. — Императрица не ошиблась с выбором.

Правую щёку Леомана рассекла арбалетная стрела, так что осталась коричневая засохшая полоса, которая иногда поблёскивала под слоем пыли. Услышав замечание Корабба, вождь поморщился, наклонился в сторону и сплюнул.

— Худ бы побрал этих треклятых морпехов, — продолжил Корабб. — Если бы не их штурмовые арбалеты и гранаты, мы бы всех перебили. Хотел бы я найти один из таких арбалетов — взводной механизм, наверное…

— Тихо, Корабб! — буркнул Леоман. — У меня есть для тебя приказ. Выбери надёжного посланца. Дай ему трёх сменных коней. Пусть скачет к Ша’ик так быстро, как только может. Пусть скажет, что я буду продолжать налёты, чтобы выявить излюбленные тактические ходы адъюнкта, и вернусь к Избранной за три дня до прихода армии малазанцев. Ещё: я больше не верю ни в стратегию, ни в тактику, которые Корболо Дом избрал для дня битвы, — да, Корабб, эти слова она не захочет услышать, но их следует произнести, чтобы услышали свидетели. Ты меня понял?

— Да, Леоман Кистень, и я выберу среди воинов лучшего наездника.

— Иди же.

Глава двадцатая

Тень вечно в осаде, ибо такова её природа. Так же, как тьма — поглощает, а свет — крадёт. Потому мы видим, как тень вечно отступает в места тайные и скрытые, но лишь чтобы вернуться в разгар войны между светом и тьмой.

Инсаллан Энура. Наблюдения о Путях

Верёвка побывала и на эдурских кораблях. Повсюду на палубе лежали уже разлагающиеся трупы. В воздухе не смолкали крики бранящихся друг с другом чаек и ворон. Резчик стоял на носу корабля, молча глядя на то, как Апсалар ходит между трупов, останавливаясь то тут, то там, чтобы рассмотреть разные детали. От её сдержанности и спокойствия даруджийца бросало в дрожь.

Они оставили шлюпку у борта корабля, и Резчик отчётливо слышал: по мере того как утренний прохладный ветерок усиливается, она всё чаще бъётся о корпус. Несмотря на освежающую погоду, и Резчик, и Апсалар чувствовали себя вяло. Им нужно было отчаливать, но вот куда именно, бог — Покровитель убийц не объяснил. Где-то там их ожидала встреча с ещё одним прислужником Тени.

Он снова опробовал свою левую руку, вытягивая её вбок и вверх. Плечо ещё пульсировало болью, но не так сильно, как вчера. Драться на ножах — дело хорошее, пока ты не окажешься лицом к лицу с закованным в броню мечником — в таком случае недостатки коротких клинков, требующих близкой дистанции, слишком очевидны.

Резчик решил, что пора учиться стрелять из лука.

А уж потом, когда он слегка усовершенствует навыки, возможно, стоит взяться за длинный нож — оружие родом из Семи Городов, сочетавшее в себе преимущества ножа и клинок длиной в три четверти длинного меча. Ему почему-то не нравилась мысль использовать настоящий длинный меч. Возможно, дело было в том, что меч — оружие солдат, лучше всего сочетающееся со щитом или баклером. Что было бы бездарным использованием левой руки, учитывая его таланты. Вздыхая, Резчик перевёл взгляд на палубу и, стараясь побороть отвращение, начал разглядывать трупы, над которыми толклись птицы.

Он увидел лук. Тетива была разрезана, а стрелы вывалились из колчана, привязанного к бедру эдура, и рассыпались вокруг. Резчик подошёл к трупу и наклонился. Круто изогнутый и укреплённый рогом лук был тяжелее, чем казался на вид. По длине он был где-то между длинным луком и тем, что используют конные воины, — для эдуров, наверное, просто короткий лук. Без натянутой тетивы он был Резчику по плечо.

Убийца начал собирать стрелы, после чего, отогнав чаек и ворон от тела, стащил с убитого привязанный к поясу колчан. Рядом он нашёл небольшой кожаный мешочек, а в нём — полдюжины пропитанных воском тетив, запасные оперения для стрел, пару кусочков сосновой смолы, тонкое железное лезвие и три зазубренных наконечника для стрел.

Выбрав одну тетиву, Резчик выпрямился. Он закинул петлю тетивы на то плечо лука, что было ближе к земле, закрепил оружие наружной частью своей правой ноги и надавил на верхнее плечо.

Сложнее, чем он думал. Напряжённый лук дрожал в руках, пока убийца пытался прокинуть вторую петлю в свободную зарубку.

Чтобы лучше оценить проделанную работу, Резчик поднял лук и натянул тетиву. От попытки удержать оружие в натянутом состоянии у него со свистом свело дыхание. Наконец, отпустив тетиву, он пришёл к выводу, что это будет та ещё задача.

Ощутив на себе взгляд, он повернулся.

Апсалар стояла рядом с главной мачтой, предплечья её были покрыты пятнами и каплями засохшей крови.

— Что это ты делала? — спросил он.

Она пожала плечами:

— Осматривалась.

Внутри чьей-то грудной клетки?

— Нам пора.

— Ты уже решил куда?

— Уверен, мы скоро узнаем ответ, — сказал он, наклоняясь, чтобы подобрать стрелы, пояс с колчаном и сумку с принадлежностями.

— Здесь витает странное… колдовство.

Он резко вскинул голову:

— Что ты имеешь в виду?

— Не уверена. Моё знакомство с Путями… оно заимствованное, не моё.

Я знаю.

— Но, — продолжила она, — если это Куральд Эмурланн, то он здесь… запятнан. Некромантией. Магия жизни и смерти врезана в саму древесину этого корабля. Будто колдуны и поплечницы провели освящение.

Резчик нахмурился:

— Освящение? Ты говоришь так, будто этот корабль — какой-то храм.

— Он и был храмом. И продолжает им быть. Кровопролитие никак не осквернило это место, что меня и смутило. Возможно, даже Пути могут погружаться в варварство.

— Тогда выходит, что те, кто использует Пути, могут влиять на их природу. Мой покойный дядюшка счёл бы эту идею увлекательной. Если это не осквернение, то тогда, значит, очернение.

Она медленно осмотрелась вокруг.

— Рашан. Меанас. Тир.

Он уловил её мысль.

— Хочешь сказать, что все Тропы, доступные людям, по сути, являются очернёнными Старшими Путями?

Затем она подняла руки:

— Даже кровь угасает.

Резчик нахмурился сильнее. Он не совсем понял, что она имела в виду, но уточнить желания не возникло. Куда проще и безопаснее просто хмыкнуть и пойти к планширю.

— Этот ветер нам на руку. Если ты тут закончила.

Вместо ответа она направилась к борту корабля и перебралась через планширь.

Резчик наблюдал за тем, как Апсалар спустилась вниз, к своему судну, и заняла место у руля. Напоследок он решил осмотреться. И застыл.

На далёком берегу Плавучего Авали стояла одинокая фигура, опираясь на двуручный меч.

Путник.

Присмотревшись, Резчик увидел вокруг него ещё полдюжины рассевшихся на корточках малазанских солдат. Среди деревьев за ними стоял сребровласый, похожий на привидение, тисте анди. Эта картина пылала в его глазах, точно касание — такое холодное, что обжигало огнём. Он вздрогнул, с трудом отведя взгляд, и быстро присоединился к Апсалар в шлюпке, прихватив с собой швартовой канат.

Он вставил вёсла в уключины и оттолкнул посудину от чёрного корпуса корабля.

— Думаю, они собираются захватить этот эдурский дромон, — сказала Апсалар.

— А как же Трон?

— На острове сейчас демоны Тени. Твой бог-покровитель явно решил принять более активное участие в защите этой тайны.

«Твой бог-покровитель». Ну, спасибо, Апсалар. А чью душу он сжимал в своих руках? В руках убийцы.

— Почему бы просто не забрать его обратно во Владения Тени?

— Я не сомневаюсь, что он бы так и поступил, будь у него такая возможность, — ответила девушка. — Но когда Аномандр Рейк привёл свой род защищать эту тайну, он также оплёл Трон чарами. И Трон не сдвинется с места.

Резчик опустил вёсла в воду и начал поднимать парус.

— Значит, Престолу Тени нужно просто прийти сюда и усадить свою костлявую задницу на трон?

Ему не понравилось, с какой улыбкой она ответила:

— Чтобы никто другой больше не смог претендовать на его силу или на место Короля Высокого дома Тени. Если, конечно, не убить прежде самого Престола Тени. Какой-нибудь отважный и обладающий безграничным могуществом бог мог бы усадить свою костлявую задницу на Трон и навсегда прекратить любые притязания. Но Престол Тени уже однажды сделал это под именем Императора Келланведа.

— Правда?

— Он присвоил себе Первый Престол. Престол т’лан имассов.

Ого.

— К счастью, — продолжила Апсалар, — как Престол Тени он не проявил особого желания воспользоваться своим положением Императора т’лан имассов.

— Ну, тогда и переживать не стоит. Если он займёт Трон, никто больше не найдёт и не присвоит его, но в первую очередь важно то, что, пока Престол Тени не использует его силу, никто и не узнает, что Трон — у него. Боги, я уже говорю как Крупп! В любом случае это кажется мне умным, а не трусливым решением.

Некоторое время она молча разглядывала его:

— Я об этом не подумала. Конечно! Ты прав. В конце концов, использование силы ведёт к схождениям. Кажется, Престол Тени вынес урок из пребывания в Мёртвом доме. Возможно, даже сделал это лучше, чем сам Котильон.

— Ну, да, такова ведь тактика Азатов, верно? Отказ от силы предотвращает её выплеск. Представься такая возможность, он захватит все Троны, до которых доберётся, и ничего не будет делать с обретённой силой. Вообще ничего.

Её глаза медленно округлились.

Выражение лица Апсалар заставило Резчика нахмуриться. И вдруг его сердце стало биться сильнее. Нет. Я ведь пошутил. Это не просто амбиции, это — безумие! Он никогда не смог бы такое провернуть… а если всё же смог бы?

— Все игры богов…

— Могут серьёзно… сократиться. Крокус, неужели ты нащупал истину? Только что постиг грандиозный замысел Престола Тени? Его удивительный гамбит в надежде заполучить абсолютную власть?

— Только если он и впрямь безумен, Апсалар, — ответил даруджиец, качая головой. — Это невозможно. Он никогда не преуспеет. Даже близко не подберётся.

Как только парус развернулся, Апсалар облокотилась на румпель, и шлюпка рванулась вперёд.

— На два года, — сказала она, — Танцор и Император пропали. Оставили Империю в руках Стервы. Краденая память о том времени ещё расплывчата, но я точно знаю: то, что случилось с ними за эти два года, навсегда изменило обоих. И дело не в одном лишь мире Тени, который, без сомнения, был их основной целью. Произошли другие вещи… они узнали правду, проникли в тайны. И одно, Крокус, я знаю точно — почти два года Танцор и Келланвед были не в этом мире.

— Тогда где, Худа ради, их носило?

Она покачала головой:

— На этот вопрос у меня нет ответа. Но чувствую, что они шли по следу, ведущему через все Пути — и в миры, куда не приведёт ни один из ведомых нам Путей.

— По какому следу? По чьему?

— Подозрения… след имеет какое-то отношение к, кхм, Домам Азатов.

Воистину «проникли в тайны». Ведь Азаты — самая большая тайна из всех.

— Тебе стоит знать, Крокус, — продолжила Апсалар, — им было известно о том, что Стерва ждала их. И о том, что она им уготовила. И тем не менее они вернулись.

— Глупость какая-то.

— Нет, если только она не сделала именно то, чего они от неё хотели. В конце концов, мы оба знаем, что покушения провалились — ей не удалось убить ни одного из них. И встаёт вопрос: к чему привёл весь этот бардак?

— Это вопрос риторический?

Она удивлённо вскинула голову:

— Нет.

Резчик потёр щетину и пожал плечами:

— Ладно. Он привёл к тому, что Стерва оказалась на малазанском троне. Родилась Императрица Ласиин. И Келланвед лишился своего мирского престола. М-м-м. Давай перефразируем вопрос. Что, если бы Келланвед и Танцор возвратились и успешно вернули себе имперский трон? Но в то же время они бы владели миром Тени. Таким образом, у них была бы в руках Империя, охватывающая два Пути. Империя Тени, — он сделал паузу и медленно кивнул. — Они бы этого не потерпели — другие боги. Все Взошедшие навалились бы на Малазанскую империю. Втоптали бы её и двух её правителей в пыль.

— Скорее всего. И ни у Келланведа, ни у Танцора не хватило бы сил, чтобы как-то защититься от столь длительной атаки. Ведь они ещё не укрепили свои притязания на Владения Тени.

— Именно, поэтому они и подстроили свои смерти — чтобы тайно править Тенью так долго, как это возможно, и всё это время усердно работать над возобновлением своих грандиозных планов. Что ж, звучит очень правдоподобно, только вот как-то зловеще. Но разве от этого становится проще понять, какие у них сейчас планы? Я совсем запутался.

— С чего вдруг? Котильон завербовал тебя, чтобы ты узрел истинный Трон Тени на Плавучем Авали, и то, чего он добился в итоге, — лучшее из возможного для него и Престола Тени. Дарист мёртв, Отмщенье попало в руки странника с тёмной судьбой. Эдурская экспедиция уничтожена, а это значит, что тайна остаётся тайной и ещё некоторое время никто её не потревожит. Конечно, пришлось вмешаться самому Котильону, чего он, несомненно, хотел бы избежать.

— Не думаю, что ему пришлось бы беспокоиться лично, если бы Гончая не ослушалась меня.

— Что?

— Я прибегнул к помощи Бельма — ты тогда уже была без сознания. И одному из эдурских магов хватило одного слова, чтобы Гончая съёжилась.

— Ах, значит, Котильон узнал ещё одну важную вещь — его Гончие ненадёжный инструмент в борьбе с тисте эдур. Псы до сих пор помнят своих первых хозяев.

— Наверное. Неудивительно, что он так разозлился на Бельмо.

Они бы продолжили беседу, и Резчик бы по полной воспользовался внезапной разговорчивостью Апсалар, если бы небо внезапно не потемнело, а тени не выросли со всех сторон, сжимаясь и поглощая их — а затем последовал оглушающий удар…

Единственным объектом, выделяющимся на фоне плоской равнины, была огромная черепаха, которая неуклюже ползла по дну древнего моря с бесконечным упорством, присущим лишь неразумным тварям. По бокам от неё возникли две тени.

— Как жаль, что она всего одна, — заметил Трулл Сэнгар, — будь их две, мы бы скакали по-королевски.

— Думается, — ответил Онрак, замедляя шаг, чтобы идти в одном темпе с черепахой, — он тоже об этом жалеет.

— И оттого предпринял своё грандиозное странствие… да что там, отчаянный поход к заветной цели. И я ему в некотором роде сочувствую.

— Стало быть, ты скучаешь по своим сородичам, Трулл Сэнгар?

— Это слишком обобщающее заявление.

— А — потребность в продолжении рода.

— Едва ли. Мои потребности никак не связаны с тем, чтобы нарожать детёнышей с моими волосами или, упасите боги, моими ушами. — Он протянул руку к пыльному панцирю черепахи и похлопал по нему. — Как и у нашего друга, у меня нет времени думать о всех тех яйцах, которые я никогда не отложу. Единственная цель — вне времени, вне всех омерзительных последствий, которые неизбежно настигнут ту несчастную девочку-черепашку, на которой умудрится попрыгать наш решительный друг.

— Они не умеют прыгать, Трулл Сэнгар. На самом деле этот акт — куда более неуклюжее действие…

— Разве не у всех так?

— Могу сказать по личному опыту…

— Хватит об этом, Онрак. Или ты думаешь, я хочу слушать о твоих акробатических достижениях? Признаюсь, я ещё не возлежал с женщиной. И потому предоставлен лишь своему довольно скудному в этом плане воображению. Молю, не посвящай меня в самые сочные детали.

Т’лан имасс медленно повернул голову:

— В традициях вашего народа воздерживаться от подобного рода действий до брака, не так ли?

— Так. А разве у имассов не было такой традиции?

— Ну, в каком-то роде да, была. Но ею пренебрегали при первой же возможности. Да и — как бы там ни было — я ведь уже говорил, у меня была супруга.

— Которую ты оставил, потому что влюбился в другую женщину.

— Оставил, Трулл Сэнгар? Нет. Которую я утратил. И утрата эта была не единственной. Как всегда и бывает. Учитывая всё тобой сказанное, осмелюсь предположить, что ты ещё относительно юн.

Тисте эдур пожал плечами:

— Можно и так сказать, особенно если принять во внимание мою нынешнюю компанию.

— Давай же предоставим этому существу идти его дорогой, чтобы оно лишний раз не служило тебе напоминанием о возрасте.

Трулл Сэнгар окинул т’лан имасса взглядом и ухмыльнулся:

— Хорошая идея.

Они ускорили шаг и вскоре оставили черепаху далеко позади. Оглянувшись, Трулл Сэнгар вскрикнул.

Онрак замер и развернулся.

Черепаха заходила на длинный круг своими короткими и толстыми ножками, чтобы развернуться.

— Что он делает?

— Он наконец-то нас увидел, — ответил Онрак, — и теперь убегает.

— Ох, значит, сегодня ночью бедняга останется без постельных утех?

— Спустя некоторое время он решит, что опасность миновала, и продолжит своё странствие, Трулл Сэнгар. Мы для него — лишь кратковременное препятствие.

— Ох, унизительное напоминание.

— Как скажешь.

На небе не было ни тучки, от старого морского дня волнами поднимался жар. Через несколько тысяч шагов вновь начинались травянистые степи одана. На покрытой соляной коркой земле не оставалось следов, но Онрак всё ещё мог отыскать признаки того, что тут прошли шестеро беглых т’лан имассов — где-то царапина, где-то потёртость. Один из них подволакивал ноги, другой неравномерно распределял вес. Все они, без сомнения, были серьёзно ранены. Обряд, несмотря на отмену самого Обета, ещё имел остаточную силу, однако прослеживалось что-то ещё: размытые нотки хаоса, неизвестных или, возможно, изувеченных до неузнаваемости Путей. Среди этой шестёрки, как подозревал Онрак, был заклинатель костей.

Олара Этил, Килава Онасс, Монок Охем, Хентос Ильм, Тэм Бенасто, Ульпан Нодост, Тенаг Ильбай, Ай Эстос и Абсин Толай — заклинатели костей Логросовых т’лан имассов. Кто из них потерян? Конечно же, Килава, но так было всегда. И Хентос Ильм, и Монок Охем, в свою очередь, оба принимали участие в охоте. Олара Этил ищет другие армии т’лан имассов, ведь призыв был слышен нам всем. Бенасто и Ульпан остались с Логросом. Ай Эстос была потеряна здесь, в Ягг-одане, ещё во время последней войны. И я ничего не знаю о судьбе Абсина Толая. Остаётся Тенаг Ильбай, которого Логрос отправил на помощь Крону в войне за Лейдерон. Таким образом, это либо Абсин Толай, либо Тенаг Ильбай, либо же Ай Эстос.

Конечно, не было повода полагать, что отступники были из воинов Логроса, но их присутствие на этом континенте предполагало это, ведь пещеры и тайные закладки с оружием существовали не только тут. Такие же тайники можно найти на любом материке, но отступники пошли за своим оружием именно в Семь Городов, на место рождения Первой империи. И именно войску Логроса было велено удерживать родину.

— Трулл Сэнгар?

— Что?

— Что ты знаешь о культе Безымянных?

— Только то, что они преуспевают в своём деле.

Т’лан имасс вскинул голову.

— Что ты имеешь в виду?

— Что их существование было для меня тайной. Впервые о таких слышу.

Ясно.

— Логрос приказал убрать Первый престол с этой земли потому, что Безымянные уже почти сумели вызнать, где он находится. Они догадались, что есть способ заполучить его силу и заставить т’лан имассов склонить головы и служить тому смертному, кто воссядет на него.

— И Логрос не пожелал, чтобы этим смертным оказался один из Безымянных. Но почему? Какую ужасающую цель они преследуют? И прежде чем ты ответишь, Онрак, хочу тебя предупредить — когда я говорю «ужасающую цель», я имею в виду что-то зловещее и угрожающее и твоему, и моему роду.

— Я понимаю, Трулл Сэнгар, и это действительно важный момент. Безымянные служат Домам Азатов. Логрос уверен, что если жрец этого культа займёт Первый престол, его первым и единственным приказом, отданным т’лан имассам, будет добровольное принятие вечного заключения. И мы исчезнем с лица этого мира.

— И потому Трон перевезли.

— Да, на континент к югу от Семи Городов. Там его нашёл маг — Келланвед, Император Малазанской империи.

— И теперь он правит т’лан имассами? Неудивительно, что Малазанская империя кажется такой сильной, но, с другой стороны, она бы уже могла захватить весь мир, призови он на помощь в войнах т’лан имассов.

— Использование Императором Трона было… скромным. На удивление ограниченным. А потом его убили. Новая Императрица не командует нами.

— Почему она просто не заняла Первый престол сама?

— Заняла бы, сумей она его найти.

— Ах, так, значит, вы снова свободны.

— Кажется, что так, — ответил Онрак спустя миг. — Есть и другие… обстоятельства, Трулл Сэнгар. Келланвед некоторое время жил в Доме Азатов…

Они добрались до холма за покрытой солью долиной и начали взбираться по склону.

— В этих вещах я смыслю мало, — сказал тисте эдур. — Вы боитесь, что Император был одним из Безымянных или как-то связан с ними. Если так, почему он не отдал вам тот единственный приказ, который вы так боитесь получить?

— Мы не знаем.

— И как вообще он умудрился найти Первый престол?

— Мы не знаем.

— Ладно. И какое всё это имеет отношение к тому, что мы сейчас задумали?

— Подозрительное, Трулл Сэнгар, учитывая куда направляется эта шестёрка т’лан имасских отступников.

— Куда-то на юг, кажется. Ох, я понял.

— Если среди них есть соплеменники Логроса, то им известно, где находится Первый престол.

— Скажи, а ты сильно отличаешься от других т’лан имассов? Ты не думал, что другие твои сородичи тоже начали подозревать нечто подобное?

— В этом я не уверен. У нас с отступниками есть что-то общее, что отличает нас от других, Трулл Сэнгар. Как и они, я не обременён. Свободен от ритуального Обета. Это приводит к определённому раскрепощению мышления. Монок Охем и Ибра Голан преследуют добычу, а разум охотника всегда поглощён мыслями о добыче.

Они добрались до первой возвышенности и остановились. Онрак обнажил свой меч и вонзил его остриё в землю так сильно и глубоко, что меч остался стоять прямо, когда его хозяин отошёл. Пройдя десять шагов, он вновь остановился.

— Что ты делаешь?

— Если ты не возражаешь, Трулл Сэнгар, я подожду Монока Охема и Ибру Голана. Они и, в свою очередь, Логрос должны узнать о моих подозрениях.

— И ты считаешь, что Монок уделит минутку на светскую беседу? Насколько я помню, при последней встрече всё было не так радушно и совсем не приятно. Я бы чувствовал себя комфортнее, стой ты чуточку ближе к своему мечу.

Тисте эдур нашёл ближайший булыжник, на которой можно было присесть, и долго рассматривал Онрака, прежде чем продолжить:

— И как они воспримут то, что ты сделал в пещере, где ещё работал этот ваш Обряд Телланна? — Он указал на новую левую руку Онрака и другие дополнения в тех местах, где тот получил повреждения. — Очевидно, что этарука короче, чем твоя родная, знаешь ли. Очень заметно. И что-то подсказывает мне, что ты не должен был делать того… что сделал.

— Ты прав… Точнее, был бы прав, если бы я ещё был связан Обетом.

— Понятно. А будет ли Монок Охем так же невозмутим, когда увидит, что ты сделал?

— Я от него этого не жду.

— Разве ты не дал клятву служить мне, Онрак?

Т’лан имасс поднял голову:

— Дал.

— А что, если я не хочу, чтобы ты подвергал себя — и меня, стоит добавить, — такому риску?

— Ты сделал верное замечание, Трулл Сэнгар, я об этом не подумал. Тем не менее вот что я хочу у тебя спросить. Эти отступники служат тому же хозяину, что и твой народ. Если благодаря им кто-то из твоего смертного рода займёт Первый престол и получит власть над т’лан имассами, можешь ли ты представить, чтобы он распоряжался этими армиями так же осмотрительно, как это делал Император Келланвед?

Тисте эдур некоторое время ничего не говорил, после чего вздохнул:

— Ладно, но ты заставляешь меня гадать, если Первый престол так уязвим, почему вы сами не выберете кого-то надёжного на роль его владыки?

— Чтобы занять Первый престол, нужно быть смертным. Какому смертному мы могли бы доверить такую ответственность? Мы даже не выбирали Келланведа — нам повезло, что он так воспользовался своей силой. Кроме того, это скоро может стать несущественным. Т’лан имассов призвали — и это слышали все, независимо от того, связывал ли их Обет. В далёких землях появилась новая, смертная заклинательница костей.

— И вы хотите, чтобы она заняла Первый престол?

— Нет. Мы хотим, чтобы заклинательница освободила нас всех.

— От Обета?

— Нет, от оков существования, Трулл Сэнгар, — тяжело пожал плечами Онрак. — Или, по крайней мере, об этом попросят Связанные Обетом, если ещё не попросили. Как ни странно, но я не чувствую, что всё ещё разделяю это желание.

— Как не разделяют и другие, избавившиеся от Обета. В таком случае я думаю, что эта новая смертная заклинательница костей в смертельной опасности.

— И потому — под защитой.

— И ты способен противостоять её призыву?

— Я… волен выбирать.

Тисте эдур вскинул голову:

— Мне кажется, Онрак, что ты уже свободен. Пусть и не в том смысле, что может предложить тебе эта заклинательница костей, но даже так…

— Да, но предоставленная мне альтернатива недоступна тем, кто связан Обетом.

— Будем надеяться, Монок Охем не очень злопамятен.

Онрак медленно повернулся.

— Сейчас узнаем.

Из травы на краю уступа вихрем поднялась пыль, разделившись на две колонны, которые приняли обличья заклинателя костей Монока Охема и вождя клана Ибры Голана. Последний занёс меч и направился прямо к Онраку.

Трулл Сэнгар встал у воина на пути:

— Постой, Ибра Голан. У Онрака есть вести, которые вы захотите выслушать. Особенно ты, заклинатель костей Монок Охем. Отзови вождя. Сначала выслушайте его, а потом решайте, заслужил ли Онрак кару.

Ибра Голан остановился, после чего сделал шаг назад и опустил меч.

Онрак рассматривал Монока Охема. И хотя когда-то связывавшие их духовные цепи уже лопнули, враждебность заклинателя костей — ярость Монока — была физически ощутима. Онрак знал длинный список своих преступлений и безобразных поступков, но последний — кража частей тела другого т’лан имасса — было доселе самым безобразным и ужасным осквернением сил Телланна.

— Монок Охем, отступники намереваются привести своего нового владыку к Первому престолу. Они перемещаются по Путям Хаоса. Я пришёл к выводу, что они намерены усадить на Престол смертного тисте эдур. Новый правитель т’лан имассов, в свою очередь, будет приказывать новой, смертной заклинательнице костей — той, что призвала нас.

Ибра Голан медленно повернулся лицом к Моноку Охему, и Онрак ощутил, как они оба сосредоточились.

Онрак продолжил:

— Сообщите Логросу, что я, Онрак, и тот, кому я ныне присягнул, — тисте эдур Трулл Сэнгар — разделяем вашу тревогу. Мы будем действовать сообща с вами.

— Логрос слышит вас, — прохрипел Монок Охем, — и принимает ваше предложение.

Скорость ответа удивила Онрака, и он задрал голову. Воина посетила тревожная мысль.

— Сколько стражей охраняют ныне Первый престол?

— Ни одного.

Трулл Сэнгар выпрямился:

— Ни одного?

— Остались ли т’лан имассы на континенте Квон-Тали? — спросил Онрак.

— Нет, Онрак Разбитый, — ответил Монок Охем. — Намерение, о котором ты сказал… неожиданно. Армия Логроса собрана тут, в Семи Городах.

Онрак никогда раньше не ощущал такого волнения, пробиравшего его изнутри. Не сразу, но он определил эту эмоцию как потрясение.

— Монок Охем, почему Логрос с армией не ответил на призыв?

— Мы отправили своих представителей, — ответил заклинатель костей. — Логрос держит свою армию здесь в ожидании неизбежной нужды.

Нужды?

— И нет возможности кого-то выделить?

— Нет, Онрак Разбитый. Никого нельзя выделить. Как бы там ни было, мы ближе всего к отступникам.

— У меня есть повод думать, что отступников шестеро, — сказал Онрак. — И один из них — заклинатель костей. Монок Охем, даже если мы успешно перехватим их, нас слишком мало…

— По крайней мере, дайте мне подыскать достойное оружие, — пробубнил Трулл Сэнгар. — В конце концов, может случиться так, что мне придётся сражаться против собственного народа.

Ибра Голан сказал:

— Каким оружием ты владеешь, тисте эдур?

— Копьём. Я сносно стреляю из лука, но в битве я предпочитаю… копьё.

— Я достану для тебя копьё, — сказал вождь клана. — И лук тоже. Но мне интересно — в тайнике, от которого вы недавно держали путь, были, помимо прочего, и копья. Почему ты не раздобыл себе там оружие?

Ответ Трулла Сэнгара был тихим и спокойным:

— Я не вор.

Вождь клана повернулся к Онраку и сказал:

— Ты сделал правильный выбор, Онрак Разбитый.

Знаю.

— Монок Охем, не делился ли Логрос с тобой мыслями о том, кем может быть заклинатель костей отступников?

— Тэнаг Ильбай, — незамедлительно ответил Монок Охем. — Скорее всего, он выбрал себе новое имя.

— Логрос в этом уверен?

— Все остальные учтены, не считая Килавы Онасс.

Которая сохранила свою смертную плоть и потому не может быть среди отступников.

— Родившийся в клане Бана Рэйла, тэнаг-одиночник. Прежде чем стать клановым заклинателем костей, он был известен под именем Харан ‘Алле, рождённый летом Великой Смерти Карибу. Он был преданным заклинателем костей…

— Пока не потерпел поражение в Л’ейдеронских войнах против форкрул ассейлов, — перебил его Монок Охем.

— Как и мы, в свою очередь, потерпели поражение, — прошептал Онрак.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Монок Охем. — В чём мы потерпели поражение?

— Мы решили рассматривать поражение как предательство, заклинатель костей. Но в нашем суровом осуждении павших собратьев мы сами совершили акт предательства. Тэнаг Ильбай стремился преуспеть в свой задаче. Его поражение не было выбором. Скажи, мы хоть раз преуспели в сражении с форкрул ассейлами? Исходя из этого, Тэнаг был обречён с самого начала. И всё же он согласился с тем, что было ему приказано. Отлично зная, что его уничтожат и потом осудят. Я осознал это, Монок Охем, и подумал, что тебе стоит сказать это Логросу и всем т’лан имассам: эти отступники — дело наших рук и наших ошибок.

— Тогда и расправиться с ними — наша обязанность, — прорычал Ибра Голан.

— А что будет, если мы потерпим неудачу? — спросил Онрак.

На это ни один из т’лан имассов не ответил.

Трулл Сэнгар вздохнул:

— Если мы планируем перехватить этих отступников, пора отправляться в путь.

— Мы пойдём по Пути Телланна, — сказал Монок Охем. — Логрос разрешает вам присоединиться к нам.

— Щедро с его стороны, — пробормотал Трулл Сэнгар.

Готовясь открыть Путь, Монок Охем остановился на миг и вновь окинул Онрака взглядом.

— Когда ты… починил себя, Онрак Разбитый… куда делись останки тела?

— Я не знаю, их… забрали.

— И, что самое важное, кто их уничтожил?

И впрямь вызывающий беспокойство вопрос.

— Я не знаю, Монок Охем. И ещё одно меня встревожило.

— Что же?

— Отступницу рассекли пополам одним ударом.

Извилистый путь, ведущий на засыпанный валунами склон, выглядел настолько знакомым, что Лостара Йил ощутила, как лицо морщится в гримасе. Жемчуг держался в нескольких шагах позади, бурча под нос всякий раз, когда из-под её ботинок вырывались и катились вниз камни. Она слышала, как Коготь разразился проклятьями, когда один из булыжников врезал ему по голени, и почувствовала, как губы растягиваются в улыбке.

Холёная маска этого ублюдка сходила, обнажая неприглядные черты, и Лостара находила в этом одновременно объект для насмешки и странную безвкусную привлекательность. Она была слишком взрослой, чтобы мечтать о совершенстве. Вместо этого Лостара начала находить определённую привлекательность в пороках, а у Жемчуга в них не было недостатка.

Больше всего он раздражался от потери главенства, но эта местность принадлежала Лостаре и её воспоминаниям. Прямо перед ними лежал древний выщербленный пол храма, где она выпустила стрелу прямо в лоб Ша’ик. И если бы не те двое телохранителей — особенно тоблакай, — это был бы день величайшего триумфа, когда «Красные клинки» вернулись бы в Г’данисбан с головой Ша’ик на копье. Закончив восстание ещё до его начала.

Столько бы жизней было спасено, случись всё так, сложись всё в реальности так, как она множество раз представляла себе. Такая мелочь — и судьба всего континента свернула на ужасающую, непоправимую тропу, залитую кровью.

Этот проклятый тоблакай. Со своим проклятым деревянным мечом. Каким был бы этот день, если бы не он? Что точно — нас бы здесь не было. Фелисин Паран не потребовалось бы пересечь все Семь Городов, спасаясь от разъяренных повстанцев, желающих ей смерти. Колтейн был бы жив, нещадно топча имперскими сапогами каждый тлеющий уголёк сопротивления прежде, чем вспыхнул бы пожар. А Первый Кулак Пормкваль отвечал бы перед Императрицей за свои прегрешения, коррупцию и некомпетентность. Всё из-за одного вонючего тоблакая…

Она миновала огромные валуны, за которыми они тогда скрывались, затем тот, к которому она подкралась вплотную, чтобы убедиться, что выстрел был смертельным. И там, в десяти шагах впереди на полу храма были разбросаны останки последних «красных клинков», павших при отступлении.

Лостара ступила на каменный пол и остановилась.

Жемчуг подошёл и встал рядом, с интересом оглядываясь по сторонам.

Лостара указала рукой.

— Вон там она сидела.

— Стражники не стали возиться с погребением «красных клинков», — отметил он.

— С чего бы им?

— Зато, — продолжил Коготь, — с Ша’ик они повозились.

Он подошел к затемнённому месту между двумя опорами древних арочных ворот.

Лостара следовала за ним, сердце отчего-то колотилось в груди.

Крошечная фигурка, завёрнутая в истрёпанную грубую ткань. Чёрные волосы отросли — и росли ещё долго после смерти, так что зрелище — Жемчуг наклонился и отбросил ткань, обнажив иссохшее лицо и череп, — было ужасающим. Дыра, проделанная арбалетной стрелой во лбу, позволила черепу наполниться песком. Глазницы, ноздри и раскрытый рот трупа были щедро засыпаны мелкой крупой.

— Рараку берёт своё, — прошептал Жемчуг чуть погодя. — И ты уверена, что это была Ша’ик, дорогая?

Она покачала головой:

— Как я и говорила, Книгу Дриджны передали ей в руки. В ней было предсказано, что случится возрождение и что ответом ему станет явление Вихря, Апокалипсис… восстание.

— Опиши мне ещё раз этих телохранителей.

— Тоблакай и второй, известный как Леоман Кистень. Самые близкие телохранитени Ша’ик.

— Может статься, что восстанию не нужны ни Ша’ик, ни Вихрь. Всё затевалось, ещё когда Фелисин прибыла на место. Так что же тогда случилось? Ты полагаешь, телохранители просто… ждали? Здесь? Ждали чего?

Лостара пожала плечами:

— Возможно, возрождения. Прелесть пророчеств в том, что они легко поддаются бесчисленному количеству толкований, выбирай по вкусу. Дураки ждали и ждали…

Нахмурившись, Жемчуг выпрямился и осмотрелся:

— Но возрождение произошло. Вихрь явился, положив начало, породив яростное сердце восстания. Всё случилось так, как было предсказано. Интересно…

Лостара наблюдала за ним из-под полуприкрытых век. Она отметила некоторое изящество его движений. Элегантность, которая смотрелась бы женственной в исполнении кого-то менее смертоносного. Он был похож на пустынную змею — спокойный, самодостаточный… до броска.

— Но взгляни на неё, — сказала она. — Не было никакого возрождения. Мы зря теряем здесь время, Жемчуг. Возможно, так и Фелисин задержалась здесь, прежде чем двинуться дальше.

— Ты намеренно строишь из себя дурочку, дорогая, — пробурчал Жемчуг, разочаровав её тем, что не заглотил наживку.

— Разве?

Улыбка, которой он её одарил, вызвала в Лостаре ещё одну вспышку гнева.

— Ты совершенно права в том, что из этого трупа ничего не могло возродиться. Отсюда можно сделать лишь один вывод. Ша’ик, пребывающая в добром здравии в самом сердце Рараку, не та же самая Ша’ик. Эти телохранители нашли… замену. Самозванку. Кого-то, кто смог как следует вжиться в роль, и в этом им прекрасно помогла гибкость в толковании пророчеств, о которой ты недавно упомянула. Возрождённая. Прекрасно. Моложе с виду, да? Так ведь старуха не может повести армию на войну. И что важнее, старой женщине может оказаться сложнее убедить всех, что она переродилась.

— Жемчуг.

— Что?

— Я отказываюсь в это верить. Да, я знаю, о чём ты думаешь. Но это невозможно.

— Почему? Только это объясняет…

— Мне плевать, что там объясняет! Это всё, на что годны мы, смертные? Жертвы уродливой иронии, увеселяющие безумную стаю богов?

— Стая ворон, стая богов — мне это по нраву, милая. Что до уродливой иронии — больше похоже на изящную шутку. Ты не думаешь, что Фелисин с радостью ухватилась за возможность стать инструментом возмездия против своей сестры? Против Империи, отправившей её на каторгу? Судьбоносное сочетание обстоятельств может возникнуть само собой, но за возможности нужно хвататься изо всех сил, со всей жадностью. Тут куда меньше случайностей или совпадений, чем своевременного схождения желаний и необходимости.

— Мы должны вернуться к адъюнкту, — заявила Лостара.

— Увы, между нами — Стена Вихря. В зоне её действия я не могу ускорить наше передвижение Путями. А обход займёт слишком много времени. Не бойся, мы постараемся добраться до Тавор вовремя и принести эти ужасные откровения. Но нам ещё предстоит пройти через Вихрь и через саму Рараку, причём осторожно и тихо. Если нас обнаружат… что ж, последствия могут быть фатальными.

— И тебя это радует, не так ли?

Его глаза расширились — она осознала, что теперь Коготь выглядит ещё более довольным, и это её разозлило.

— Несправедливо, дорогая моя Лостара Йил. Меня радует, что загадка разгадана, что наше задание — определить судьбу Фелисин — исполнено. Насколько это возможно сейчас. Вот и всё.

— А что же с твоей охотой на Главу Перстов?

— О, думаю, и в этом вопросе я вскоре буду удовлетворён. По сути, всё складывается как нельзя лучше.

— Я так и знала, что ты доволен!

Он развёл руками:

— Ты предпочла бы, чтоб я рвал на себе волосы от отчаяния? — Он пристально с подозрением уставился на её приподнятую бровь, затем выдохнул и продолжил: — Наша миссия почти окончена, милая. Вскоре мы сможем наконец насладиться прохладным вином в уютном шатре, предаваясь на досуге размышлениям о совершённых открытиях.

— Жду не дождусь, — едко ответила она, скрестив руки на груди.

Жемчуг обернулся лицом к Вихрю. Воющий, свистящий ураган бушевал в небе, закручивая бесконечный песчаный поток.

— Конечно, вначале нам придётся миновать защиту богини незамеченными. В тебе течёт пардийская кровь, так что ты ей без надобности. Я же, с другой стороны, на четверть тисте анди…

Она остановилась перевести дух:

— Да?

Он удивлённо оглянулся:

— Ты не знала? Моя мать была с Плавучего Авали, красивая светловолосая полукровка — ну, так мне говорили, сам-то я ничего не помню, ведь она покинула моего отца, едва отлучив меня от груди.

Воображение Лостары нарисовало образ Жемчуга, сосущего материнскую грудь, и эта картинка ей не понравилась.

— Так ты живорождённый?

И усмехнулась в ответ на его обиженное молчание.

Они направились вниз по тропе в сторону низины, где яростная буря Вихря ярилась, не стихая ни на миг; по мере приближения она нависала над ними, вздымаясь словно башня. Дело шло к закату. Еды практически не осталось, зато у них было вдоволь воды, набранной в ручье у развалин храма. Сапоги Лостары разваливались на ногах, а мокасины Жемчуга нынче больше напоминали изорванные тряпки. Швы одежды истёрлись и выгорели на бесконечном солнцепёке. Кожа потрескалась, а железные пластины после прохода через Путь Тирллан покоробились и покрылись патиной и пятнами ржавчины.

Лостара выглядела измождённой и потасканной; ей казалось, что с виду ей лет на десять больше, чем на самом деле. Ещё больше причин для всё возрастающей ярости и недоумения при виде свежего гладкого лица Жемчуга с ясными, сияющими глазами странной формы. Лёгкость его походки вызывала у неё желание огреть его по голове мечом плашмя.

— Как ты собираешься остаться незамеченным для Вихрь, Жемчуг? — спросила она, когда они приблизились к Стене.

Коготь пожал плечами:

— У меня есть план. Который, может, и сработает.

— Как типично для твоих планов. Скажи же мне, что за рискованную роль ты уготовил для меня?

— Рашан, Тир и Меанас, — ответил он. — Вечная война. Сама богиня не до конца понимает лежащий перед нами фрагмент Пути. Неудивительно, ведь она начинала, будучи крошечным невесомым духом. Я же, как ни крути, могу осмыслить… точно лучше неё.

— Ты вообще умеешь отвечать кратко? «Ноги натёр?» — «О, пути Моккра, Рашан и Омтоз Феллак, откуда отходят все боли ниже колен…»

— Ладно. Прекрасно. Я намерен укрыться в твоей тени.

— Что ж, к этому я уже привыкла, Жемчуг. Но не могу не указать на то, что Стена Вихря довольно плотно закрывает закат.

— Верно, но она от этого никуда не девается. Я просто буду ступать осторожно. Всё получится, если, конечно, ты не станешь делать резких неожиданных движений.

— В твоём обществе, Жемчуг, мне это и в голову не приходило.

— О, чудесно. Я, в свою очередь, чувствую необходимость указать на то, что ты упорно раздуваешь некое напряжение между нами. Несколько, ну, непрофессиональное. Довольно странно, но оно нарастает с каждым новым оскорблением в мой адрес. Некое особое кокетство…

— Кокетство? Безмозглый мужлан. Да я бы лучше посмотрела, как тебя повалит лицом вниз богиня и отлупит до полусмерти, просто ради удовлетворения…

— Вот именно об этом я и говорил, дорогая.

— Правда? То есть соберись я полить тебя кипящим маслом, ты в перерывах между криками требовал бы не трогать ничего у тебя в проме… — Она резко закрыла рот.

Жемчуг мудро промолчал.

Мечом плашмя? Нет, лучше насквозь.

— Я хочу убить тебя, Жемчуг.

— Я знаю.

— Но пока что я потерплю тебя в своей тени.

— Спасибо. А теперь просто иди вперёд ровным бодрым шагом. Прямо в стену песка. И не забудь прикрыть глаза, не хотелось бы повредить эти пламенные очи…

Она ожидала встретить сопротивление, но дорога оказалась лёгкой. Шесть шагов по безрадостному, охристому миру, затем на истощённую равнину Рараку, мерцающую в тусклом дымчатом свете. Ещё четыре шага по гладким камням, затем она развернулась.

Жемчуг с улыбкой поднял вверх руки с раскрытыми ладонями. Стоя в шаге от неё.

Она сократила дистанцию. Одна затянутая в перчатку рука потянулась к его затылку, вторая же, когда она приблизила свои губы к его губам, направилась куда ниже.

Несколько ударов сердца спустя они уже срывали одежду друг с друга.

Никакого сопротивления.

Меньше чем в четырёх лигах к юго-востоку с наступлением темноты неожиданно проснулся мокрый от пота Калам Мехар. Мучительные сны всё ещё отдавались эхом в его сознании. И вновь эта песня… наверное. Перерастающая в рёв, который разрывает глотку мира… Он медленно поднялся и сел, вздрагивая от уколов боли в мышцах и суставах. Когда ютишься в тесной сумрачной расселине, сон не приносит отдохновения.

И голоса, поющие эту песню… странные, но знакомые. Будто голоса друзей… никогда в жизни не певших. Ничего умиротворяющего дух — нет, эти голоса поют песнь войны…

Он нащупал флягу и щедрым глотком смыл с языка вкус пыли, затем потратил немного времени на проверку оружия и снаряжения. Когда закончил, сердцебиение улеглось, а дрожь покинула руки.

Каламу казалось: маловероятно, чтобы богиня Вихря могла ощутить его присутствие, ведь он не упускал возможности идти сквозь тени. И он хорошо знал, что в известном смысле ночь — не более чем тень. Если хорошо прятаться днём, есть надежда добраться до лагеря Ша’ик незамеченным.

Закинув мешок за спину, он двинулся в путь. Носившаяся в воздухе пыль почти закрывала звёзды. Несмотря на дикий и запущенный вид, Рараку была испещрена множеством троп. Многие вели к ложным или отравленным ручьям; иные — к верной смерти в песчаных пустошах. Из-под путаницы следов и старых клановых захоронений порой выглядывали остатки береговых дорог, уходящих на вершины гребней, бывших когда-то цепочкой островов вдоль обширного мелководного побережья.

Калам размеренным шагом двигался через унылый каменный пейзаж мимо полудюжины корабельных остовов. Окаменевшее дерево в сумраке напоминало серые кости, разбросанные по потрескавшейся земле. Вихрь поднял в воздух полотнище песков, обнажив древнюю историю Рараку, останки давно забытых цивилизаций, поглощённых тьмой прошедших тысячелетий. Было в этом что-то тревожное, словно шёпот из кошмаров, отравлявших его сны.

И эта проклятая песня.

Убийца шёл, и под ногами у него трещали кости морских обитателей. Воздух был неестественно неподвижен, не тронут и дуновением ветерка. Через две сотни шагов дорога вновь пошла в гору, карабкаясь на древнюю раскрошившуюся насыпь. Калам глянул вверх на гребень и застыл. Пригнувшись, он схватился за рукояти своих длинных ножей.

По насыпи двигался отряд солдат. Опущенные забрала шлемов, мерцающие в сумраке пики. Многие тащили раненых товарищей.

Калам насчитал около шести сотен. В середине колонны реял штандарт. На верхушке древка красовалась человеческая грудная клетка, рёбра были перевязаны двумя кожаными ремнями с притороченными черепами. Ниже по древку до самых бледных рук знаменосца были приторочены рога.

Солдаты маршировали в полной тишине.

Худов дух. Это призраки!

Убийца медленно распрямился. Шагнул вперёд. Он поднимался по склону, пока не остановился на обочине, словно зевака, наблюдая за марширующей мимо армией — так близко, что мог бы коснуться их рукой, будь они из плоти и крови.

— Он вышел из моря.

Калам вздрогнул. Язык был ему незнаком, но он понимал слова. Взгляд назад — пройденная им пустошь превратилась в водную гладь. Пять низко сидящих в воде кораблей уходили на вёслах от берега, три были охвачены огнём, за ними тянулся след из пепла и обломков. Из двух оставшихся один быстро тонул, второй же казался безжизненным — на палубе и снастях валялись тела.

— Солдат.

— Убийца.

— Слишком много призраков на этой дороге, друзья. Неужто мало нам проклятий?

— О да, Дессимбелакис бросает на нас бесчисленные легионы. И скольких бы мы ни уложили, Первый Император присылает ещё.

— Нет уж, Куллсан. Пятерых из Семи Защитников больше нет. Разве это ничего не значит? А теперь, когда мы изгнали самого чёрного зверя, шестому уже не оправиться.

— Интересно, мы и вправду изгнали его из этого мира?

— Если Безымянные говорят правду, то да…

— Меня смущает твой вопрос, Куллсан. Разве мы не уходим из города? Разве не одержали мы победу?

Чем дальше солдаты уходили, тем слабее доносился до него разговор, но Калам ещё услышал неуверенный ответ Куллсана: «Отчего тогда наш путь заполонили призраки, Эретал?»

«Что ещё интересней, — прибавил про себя Калам, — почему они заполонили мой?»

Он дождался, пока последние воины пройдут мимо, затем двинулся вперёд по древней дороге.

Чтобы увидеть на противоположной стороне сухощавую высокую фигуру в выцветшем оранжевом балахоне. Чёрные провалы на месте глаз. Призрак опирался на резной спиральный костяной посох так, словно лишь на нём и держался.

— Прислушайся к ним, призрак из будущего, — прохрипело существо, поднимая голову.

Теперь Калам услышал. Призрачные солдаты начали петь.

Пот катился по тёмной коже убийцы. Я уже слышал когда-то эту песню… или нет… что-то похожее. Подобие…

— Во имя бездны… Ты, таннойский духовидец, объясни…

— «Духовидец»? Таким именем меня нарекут? Это почётное звание? Или признание проклятия?

— О чём ты, жрец?

— Я не жрец. Я танно, одиннадцатый и последний сенешаль Йарагхатана, изгнанный Первым Императором за изменнический союз с Безымянными. Знаешь, что он желал сделать? Мог ли кто-то из нас догадаться? Разумеется, Семь Защитников — но и более того, о, куда более… — Медленным шагами призрак вышел на дорогу и побрёл вслед за колонной. — Я дал им песнь, чтобы отметить их последнюю битву, — прохрипел он. — Я дал им хотя бы это.

На глазах у Калама фигура растаяла в темноте. Он огляделся по сторонам. Море исчезло, вновь обнажив торчащие из низины кости. Его пробрал озноб. Почему я вижу всё это? Я точно уверен, что всё ещё жив… хоть это, может, и ненадолго. Это предсмертные видения? Он слышал о подобных вещах, но не особо верил. Объятья Худа были слишком случайны, чтобы связывать их с судьбоносными явлениями… если только уже не угодил в них. Таким, во всяком случае, было его мнение профессионального убийцы.

Он потряс головой и пересёк дорогу, соскользнув с насыпи на усеянную камнями равнину. Раньше, до Вихря, здесь были дюны. Этот участок оказался выше пройденного им морского дна — примерно на два человеческих роста. Здесь, меж валунами, скрывались остатки фундамента города. Равнину прорезали глубокие каналы, и он догадался, что раньше там и сям стояли мосты. Обломки некоторых стен доставали убийце до колена, а отдельные строения, похоже, были огромными — не меньше зданий в Унте или Малазе. В глубоких ямах, видимо, стояли цистерны, где хранили, опресняли и очищали от песка солёную морскую воду. Развалины террас указывали на множество городских садов.

Он шагал вперёд и вскоре обнаружил, что движется по тому, что раньше было главной улицей, ведущей с севера на юг. Земля под ногами была щедро усыпана глиняными черепками, выбеленными и затёртыми песком и солью. Теперь и я как призрак, последний путник на этой улице, где все стены прозрачны и все тайны обнажены.

И тогда он услышал конский топот.

Калам бросился в ближайшее укрытие — под полузасыпанные ступени, что когда-то вели в подземную часть просторного здания.

Стук копыт раздавался всё громче, приближаясь со стороны одной из боковых улочек в противоположной части главной улицы. Убийца пригнулся ещё ниже, завидев первого всадника.

Пардиец.

Руки на поводьях, напряжён, оружие наготове. Затем — жест. Появились ещё четверо пустынных воинов, за которыми следовал пятый пардиец. На сей раз шаман, решил Калам, глядя на спутанные волосы мужчины, множество амулетов и плащ с козьей головой. Оглядевшись, шаман вытащил длинную кость и раскрутил над собой. Глаза его пылали внутренним огнём. Опустив голову, он с шумом втянул воздух.

Калам медленно вытянул клинки из ножен.

Шаман что-то прорычал, затем развернулся в высоком пардийском седле и соскочил на землю. Приземление вышло неудачным — он подвернул ногу и некоторое время прихрамывал, проклиная всё вокруг и брызгая слюной. Солдаты покинули сёдла с куда большим изяществом, и Калам успел заметить на лице одного из них мимолётную ухмылку.

Шаман начал притоптывать по кругу, бормоча что-то себе под нос, время от времени топорща свободной рукой волосы. В его движениях Калам опознал начало ритуала.

Что-то подсказывало убийце, что эти пардийцы были не из Воинства Апокалипсиса Ша’ик. Слишком уж они таились. Он медленно вытянул перед собой длинный нож из отатарала и устроился поудобнее в своём укрытии, готовясь ждать и наблюдать.

Бормотание шамана перешло в ритмичные причитания, затем он вытащил из кожаной сумки пригоршню мелких вещичек, которые стал рассыпать, продолжая расхаживать по кругу. Чёрные блестящие предметы со стуком и треском сыпались на землю, будто только вытянутые из огня. Из ритуального круга потянуло едкой вонью.

Калам так никогда и не узнал, было ли задумано заранее то, что произошло; но, несомненно, завершение обряда таким не планировалось. Покрывавшая улицу тьма судорожно полыхнула, и воздух разорвали крики. Два огромных чудовища явились из ниоткуда и напали на пардийцев. Будто сама тьма обрела плоть. Они двигались с такой невероятной скоростью, что лишь отблеск на лоснящихся шкурах выдавал их присутствие — да ещё фонтаны крови и хруст костей. Шаман завизжал, когда одно из чудищ приблизилось к нему. Огромная чёрная голова мотнулась, челюсти распахнулись, и голова шамана исчезла в пасти. С влажным чавканьем пасть закрылась.

Гончая — Калам наконец понял, кто это был, — сделала шаг назад и с грохотом уселась. Обезглавленное тело шамана рухнуло на землю.

Вторая Гончая принялась трапезничать телами пардийских воинов; процесс сопровождался тошнотворным звуком ломающихся костей.

Теперь, когда Калам мог хорошо их рассмотреть, стало ясно, что это не Гончие Тени. Они были ещё крупнее, массивнее и больше смахивали на медведей, чем на собак. Насытившись человеческой плотью, они двигались со свирепой грацией, первозданной, дикой и смертоносной. Лишённые страха и удивительно уверенные, будто это странное место, куда они попали, было их привычными и давно известными охотничьими угодьями.

От одного их вида у убийцы побежали мурашки по коже. Сохраняя неподвижность, он замедлил сперва дыхание, а затем и сердцебиение. Других вариантов не было, следовало дождаться, пока псы уйдут.

Вот тольк они, очевидно, никуда не спешили — и устроились разделывать длинные кости, обгрызать суставы.

Эти твари голодны. Любопытно, откуда они взялись… и куда теперь направятся.

Один из Псов поднял голову и втянул воздух. Второй продолжил обдирать человеческое колено, безразличный к внезапному порыву своего товарища.

Даже когда тварь уставилась в сторону укрытия Калама.

И мигом оказалась рядом с ним.

Калам прыжком выбрался на стёртые ступени, придерживая одной рукой полы телабы. Резко развернувшись, он рванул вперёд, бросив последнюю пригоршню дымных алмазов — собственные, не Искарала Прыща припасы — в сторону чудовища.

За спиной немедленно схлопнулись челюсти, и он бросил тело в сторону, перекатившись через плечо, а Пёс приземлился в то место, где он только что был. Убийца кувыркнулся ещё раз и, оказавшись на ногах, судорожно дёрнул свисток у себя на шее.

Пёс скользнул по пыльным камням, широко расставив расползающиеся ноги.

Быстрый взгляд. Вторая Гончая равнодушно продолжала жевать добычу посреди улицы.

Калам зажал зубами свисток. Он описал полукруг, чтобы метнуть россыпь алмазов между собой и атакующим Псом.

И изо всех сил дунул в костяную трубочку.

Из древней каменной мостовой поднялись пять демонов-азалов. Казалось, они ни на миг не растерялись, поскольку трое из пяти немедленно рванули к ближайшей Гончей, а оставшиеся двое, яростно размахивая руками, промелькнули с обеих сторон от Калама и бросились к Псу, что лежал посреди улицы. Тот наконец поднял голову.

Было бы любопытно посмотреть на битву титанов, но Калам не стал тратить время зря. Он бежал на юг зигзагами, перескакивая через остатки стен, окаймлявших чёрные глубокие ямы, — прямо к возвышенности на расстоянии ста пятидесяти шагов.

Рычание, щелчки зубов и удары камней свидетельствовали о продолжающейся у него за спиной битве. Уж прости, Престол Тени… но хоть один из твоих демонов протянет достаточно долго, чтобы сбежать. В таком случае тебе сообщат о новой угрозе, выпущенной в этот мир. И ещё подумай вот о чём — если здесь двое, то, может быть, есть и больше?

Он бежал через ночь, пока звуки за спиной не стихли.

Вечер неожиданностей. В ювелирной лавке в Г’данисбане, во время роскошного праздничного обеда, что торговец Калеффа разделил с дражайшей супругой одного из своих не менее дражайших клиентов. И в Эрлитане, посреди злосчастного собрания торговцев живым товаром и убийц, планирующих кару для малазанского приспешника, который направил секретное приглашение флоту адмирала Нока — что сейчас кружит в Отатараловом море по пути на зловещую встречу с одиннадцатью судами из Генабакиса — приспешника, который с большой вероятностью следующим утром проснётся не только в добром здравии, но и вне всякой угрозы физического уничтожения. И в прибрежном караване в двадцати лигах к востоку от Эрлитана, где ночная благодать будет нарушена криками ужаса — достаточно громкими и отчаянными, чтобы разбудить одинокого однорукого мужчину, живущего в смотровой башне и наблюдающего за Отатараловым морем, — прежде чем он повернётся на другой бок и вновь погрузится в тяжелый сон.

Далёкий, практически беззвучный свист — и бесчисленные дымные алмазы, купленные у торговца на рынке в Г’данисбане, рассыпались в пыль — в запертых сундуках, в кольцах на пальцах, в подвесках или в тайниках хитроумных торговцев. И из этой пыли встали демоны-азалы, проснувшиеся куда раньше предначертанного срока. И это их вполне устраивало.

У всех до единого были свои задачи, требующие некоего уединения, по крайней мере, вначале. Нужно было заставить замолчать всех свидетелей, что азалы и сделали с удовольствием. Быстро и умело.

Для тех же, что явились в разрушенном городе в Рараку, оказалось довольно неприятно обнаружить двух существ, воспоминания о которых почти истёрлись из расовой памяти демонов. Очень быстро стало ясно, что Псы не намерены отдавать свою территорию — и точка.

Это была яростная и затяжная битва, неудовлетворительно завершившаяся для пятерых азалов, которые в конце концов откатились назад — истерзанные, истекающие кровью. Они пытались отыскать наитемнейшие тени, чтобы скрыться от наступающего дня. Скрыться и зализать раны.

А в мире, известном как Тень, некий бог сидел неподвижно на своём бесплотном троне. Его разум, отошедший от потрясения, работал всё быстрее.

Всё быстрее.

Скрежет и хруст расщеплённого дерева, с которым сломалась мачта, потащив за собой весь такелаж, — и сильный удар потряс всё судно. Затем остался лишь звук капающей на каменный пол воды.

Со сдавленным стоном Резчик поднялся на ноги.

— Апсалар?

— Я здесь.

Голосам вторило эхо. Стены и потолок были рядом, они оказались в комнате.

— Скрытность на высоте, — пробормотал даруджиец, пытаясь разыскать среди обломков свою сумку. — У меня есть фонарь. Я сейчас.

— Я никуда не денусь, — ответила она откуда-то со стороны кормы.

У неё был такой несчастный голос, что его пробрал озноб. Юноша суетливо нащупал сумку и подтянул её к себе. Руки шарили внутри, пока он наконец не отыскал маленький фонарь и коробок. Даруджистанский набор для разжигания огня состоял из кремня, брусочка железа, щеп-фитилей, воспламеняющегося порошка, волокнистого материала из древесной коры и долгогорящей субстанции, которую городские алхимики добывали из особых пещер с газом под городом. Трижды он выбил искру, прежде чем порошок с шипением занялся, выпустив дымок и пламя. Затем последовали волокна, а после Резчик смочил в субстанции фитили и поджёг. И перенёс огонь в фонарь.

Окружность света залила комнату, явив жалкие обломки шлюпки, грубо сложенные каменные стены и сводчатый потолок. Апсалар всё ещё сидела у расколотого руля, свет едва освещал её, и оттого она больше смахивала на призрак, чем на человека из плоти и крови.

— Я вижу дверь вон там, — сказала она.

Резчик обернулся и поднял фонарь.

— Отлично. Значит, мы хотя бы не в могиле. Больше похоже на кладовку.

— Пахнет пылью… и песком.

Он медленно кивнул, затем нахмурился от внезапного подозрения.

— Давай-ка осмотримся, — буркнул он, собирая свои вещи, в том числе и лук. Дребезжащий звук со стороны двери заставил его застыть. Он поднял глаза и в отраженном свете фонаря увидел множество глаз. Они окружали дверной проём со всех сторон, даже сверху. Резчик заподозрил, что существа висят вверх ногами.

— Бхок’аралы, — сказала Апсалар. — Мы вернулись в Семь Городов.

— Знаю, — ответил даруджиец, сдерживая желание сплюнуть. — Мы почти год продирались через проклятую пустошь, а теперь оказались там, откуда начали.

— Можно сказать и так. Ну что, Крокус, по нраву ли тебе быть игрушкой бога?

Он решил, что нет смысла отвечать на этот вопрос, и предпочёл направиться к двери, пробираясь по замусоренному полу.

Бхок’аралы юркнули в стороны с тихим визгом, растворившись во тьме за дверью. Резчик замер в проходе и обернулся.

— Идёшь?

В сумраке Апсалар пожала плечами, затем двинулась вперёд.

Коридор вёл вперёд и прямо на двадцать шагов, затем сворачивал направо, пол там переходил в странный извилистый скат, ведущий вверх, на следующий уровень. По сторонам не было ни проходов, ни комнат, пока они не достигли полукруглого чертога, в котором запертые двери в стенах намекали на скрытые за ними склепы. На одной из резных стен между двумя подобными дверями виднелся альков с лестницей.

На нижней ступени скорчилась знакомая фигура, обнажив зубы в широкой ухмылке.

— Искарал Прыщ!

— Соскучился, мальчик мой? — жрец выскочил вперёд боком, будто краб, затем вскинул голову. — Нужно успокоить его теперь, их обоих, да. Приветственные слова, широкие объятья, старые друзья, да, счастливый повод для воссоединения. И неважно, что за испытания ждут нас в грядущие дни и ночи. Как будто мне нужна помощь — Искаралу Прыщу ничьё содействие не нужно. Хотя вот она-то могла бы и оказаться полезной, но, судя по виду, не слишком-то рвётся помогать, верно? Многие познания принесли ей многие печали, так, девочка моя? — Он привстал, застыв в полуприседе. Неожиданно широкая улыбка растеклась по его лицу. — Друзья мои дорогие! Добро пожаловать!

Резчик навис над жрецом:

— У меня нет на это времени, треклятый ты хорёк…

— Нет времени? Конечно, есть, мальчик мой! Столько всего нужно сделать — и столько времени! Приятно — для разнообразия, правда? Торопиться? Это не о нас. Нет, мы можем слоняться без дела! Разве не прекрасно?

— Что Котильону от нас нужно? — с нажимом спросил Резчик, заставляя себя разжать пальцы.

— Ты спрашиваешь меня, чего от вас хочет Котильон? Откуда мне знать? — он пригнулся. — Верит он мне?

— Нет.

— Что нет? Ты совсем утратил разум, мальчик мой? Здесь ты его точно не найдёшь! Разве что моя жена может — она вечно прибирается да вещи перекладывает, ну, точнее, я так думаю. Хотя она отказывается прикасаться к подношениям — мои маленькие бхок’аралы оставляют их всюду, где я прохожу. Я уже привык к запаху. Так о чём бишь я? Ах, да, милейшая Апсалар, не пофлиртовать ли нам? Ну, не нужно так злобно шипеть и зыркать! Хе-хе-хе!

— Я лучше пофлиртую с бхок’аралом, — ответила она.

— Хоть бы и так. Ты будешь рада услышать, что я не ревнивый, девочка моя. Здесь их множество, есть из кого выбрать. Что ж, вы голодны? Мучает жажда? Надеюсь, припасы у вас с собой. Просто идите вверх по ступеням, и, если она спросит, вы меня не видели.

Искарал Прыщ сделал шаг назад и исчез.

Апсалар вздохнула:

— Надеюсь… его жена будет более гостеприимна.

Резчик взглянул на неё. Что-то я сомневаюсь.

Глава двадцать первая

В свете нет места смерти.

Анарманн, Высший жрец Оссерка

— Мезланы, все как один, — пробормотал Фебрил, ковыляя по истоптанной, пыльной тропе.

Он уже запыхался. В этом мире мало что его радовало. Малазанцы. Слабеющее тело. Слепое безумие силы, столь жестоко проявленное в богине Вихря. В его сознании мироздание погружалось в хаос, и всё, чем оно было, — всё, чем он был, — захватило прошлое.

Но прошлое не было мёртвым. Оно лишь спало. Совершенное, размеренное воскрешение старых образов могло стать настоящим возрождением. Не таким, какое произошло с Ша’ик, — то была не более чем замена одного вконец износившегося сосуда на другой, не особо битый. Нет, возрождение, представлявшееся Фебрилу, было намного глубже.

Когда-то он служил Святому фалах’ду Энкуре. Священный город Угарат с множеством подвластных местечек находился тогда в зените своей славы. Одиннадцать великих школ процветали в Угарате. Давно утерянное знание открывалось вновь. Цветок великой цивилизации обернулся к солнцу и начал распускаться.

Мезланы со своими безжалостными легионами разрушили… всё. Угарат пал перед натиском Дассема Ультора. Солдаты захватили школы, но только затем, чтобы, к своему гневу, обнаружить, что большая часть богатств и текстов исчезла вместе с философами и преподавателями. Энкура хорошо понимал мезланскую жажду знаний, вожделение Императора к чужеземным тайнам, и Святой Защитник города не оставил ему ничего. За неделю до появления малазанских войск он приказал Фебрилу закрыть школы, изъять сто тысяч свитков и книг вместе с древними реликвиями Первой Империи и арестовать самих наставников и учёных. По указу Защитника угаратский цирк стал местом великого пожарища, когда всё собранное знание было сожжено, уничтожено. Учёных распяли — тех, что не бросились в костёр в припадке безумия и скорби, — а тела свалили в ямы с разбитыми реликвиями прямо за городской стеной.

Фебрил выполнил всё, что ему приказали. То был жест его крайней верности, чистого, незапятнанного мужества. Это ужасающее деяние было необходимо. Отказ Энкуры стал едва ли невеличайшим актом неповиновения за всю войну. За который Святой Защитник заплатил жизнью, когда ужас, поразивший Дассема Ультора при известии о случившемся, сменился яростью.

Лишь потом Фебрил утратил веру, и это сломило его. Исполняя приказы Энкуры, он столь возмутил своих отца и мать — оба были образованными аристократами, — что они отреклись от сына прямо в его же присутствии. И Фебрил утратил разум в ту ночь; он пришёл в себя, лишь когда на горизонте забрезжил рассвет, и обнаружил, что убил родителей вместе со слугами. Что высвободил магию для того, чтобы содрать кожу со стражников. И что такое излияние силы состарило его до срока, оставило его сморщенным и увядшим, сделало его кости ломкими и искривлёнными.

Старик, прошаркавший через городские ворота в тот день, не привлёк внимания. Энкура искал его, но Фебрил успешно избежал Святого Защитника, предоставив его собственной участи.

Непростительно.

Тяжкое слово, его истина тяжелее камня. Но Фебрил никак не мог решить, к какому преступлению оно применимо. К трём предательствам или к двум? Было ли уничтожение знаний — и убийство учёных и наставников, — было ли оно, как потом говорили мезланы и фалах’ды, наибольшим из всех злодейств? Даже бо́льшим, чем резня горожан Арэна, учинённая т’лан имассами? Настолько большим, что имя Энкуры стало ругательством равным образом для мезлан и уроженцев Семи Городов? Три, не два?

А сучка знала. Знала все его тайны. Оказалось, недостаточно сменить имя; недостаточно иметь внешность старика, хотя Высший маг Ильтара, наиболее доверенный слуга Энкуры, был молод, высок и вожделел разом к мужчинам и женщинам. Нет, она явно без всяких усилий разрушила все препоны и расхитила подвалы его души.

Непростительно.

Никому из проникших в его тайну не позволено жить. Фебрил решительно отказывался быть столь… уязвимым. Для кого бы то ни было. Даже для Ша’ик. Особенно для Ша’ик.

А значит, её нужно убрать. Даже если это означает сделку с мезланами. У Фебрила не было иллюзий насчёт Корболо Дома. Амбиции напанца — неважно, на что он там претендует сейчас, — зашли гораздо дальше этого восстания. Нет, его амбиции были императорскими. И где-то на юге Маллик Рэл, жрец-джистал Старшего бога Маэля, уже ехал в Арэн, чтобы там сдаться. Чтобы его доставили к самой Императрице.

А что потом? Эта змея среди жречества может объявить о необычайно удачном повороте в Семи Городах. Корболо Дом, мол, всё это время трудился ради её интересов. Или ещё какую-то бессмыслицу в том же духе. Фебрил был уверен в своих подозрениях. Корболо Дом желает триумфального возвращения в имперское стадо. Возможно, даже в звании Первого Кулака Семи Городов. Маллик Рэл может исказить смысл своего участия в событиях Падения и том, что последовало за ними. Мертвец, Пормкваль, может стать единственным виновным в сокрушительном провале, в смерти Колтейна и истреблении армии Первого Кулака. Джистал как-то выкрутится, или, если всё пойдёт криво, он каким-то образом сможет сбежать. У Корболо Дома, был уверен Фебрил, есть агенты в столичном дворце, — то, что разыгрывалось здесь, в Рараку, было лишь дрожью нитей куда более огромной паутины.

Но я её разорву. Даже если прямо сейчас мне для вида приходится уступить. В конце концов, он принял мои условия — что, конечно же, ложь, — а я, в свою очередь, принял его условия — что тоже ложь, разумеется.

Он пересёк городскую окраину и оказался в природной части оазиса. Тропа выглядела давно заброшенной, покрытой хрусткими высохшими ветвями пальм и кожурой тыкв-горлянок, и Фебрил знал, что его беззаботная прогулка уничтожает эту иллюзию, но был к тому безразличен. Корболовы убийцы, в конце концов, устранят беспорядок. Это в достаточной мере насытит их самообман.

Маг свернул на повороте и ступил на поляну, окружённую низкими камнями. Когда-то здесь был колодец, но пески давно засыпали его. Камист Релой, натянув капюшон, стоял с коварным видом в центре; четверо убийц Корболо полукругом расположились позади него.

— Ты опоздал, — прошипел Камист Релой.

Фебрил пожал плечами:

— Я тебе что, жеребёнок, чтобы скакать галопом? Кстати, ты уже начал приготовления?

— Это ты у нас знающий, Фебрил, не я.

Фебрил зашипел, затем махнул клешнеподобной рукой:

— Не важно. Время ещё есть. Твои слова лишь напомнили, что мне приходится терпеть глупцов…

— Не тебе одному, — процедил Камист Релой.

Фебрил зашаркал вперёд.

— Дорога твоих… слуг может оказаться долгой. Смертные не ступали на неё со времён Первой Империи. Скорее всего, она стала ненадёжной…

— Хватит предостережений, Фебрил, — огрызнулся Камист Релой, в его голосе явственно прозвучал страх: — Тебе нужно лишь открыть дорогу. Это всё, о чём мы просим, — это вообще всё, о чём мы тебя просим.

— Тебе нужно больше, чем это, — сказал Фебрил с улыбкой. — Хочешь, чтобы эти глупцы ломились вслепую? Когда-то богиня была духом…

— Это не тайна.

— Возможно, но духом какого рода? Тем, что скачет на ветрах пустыни, как ты, наверное, подумал. Но ты ошибаешься. Духом камня? Песка? Нет, ничуть не бывало. — Он взмахнул рукой. — Оглянись вокруг. Рараку хранит кости бесчисленных цивилизаций, восходящих к Первой Империи, к империи Дессимбелакиса. И ещё дальше, — да, признаки этого по большей части уничтожены, но некоторые остались; имея глаза, их можно увидеть… и понять. — Он перебрался через один из окружавших поляну низких камней, отчаянно пытаясь скрыть дрожь от боли в натруженных костях. — Если бы ты прокопался сквозь этот песок, Камист Релой, то обнаружил бы, что на самом деле эти валуны суть менгиры, камни, выше, чем кто-либо из нас. И их бока испещрены и изрезаны странными узорами…

Камист медленно развернулся кругом, оглядывая торчащие камни сузившимися глазами:

— Т’лан имассы?

Фебрил кивнул:

— Первая Империя Дессимбелакиса, Камист Релой, не была первой. Эта честь принадлежит т’лан имассам. Там, правда, было мало чего такого, что ты или я могли бы назвать… имперским. Никаких городов. Никакого копания в земле для выращивания зерна или орошения. И войска её состояли из неупокоенных. Там, конечно, был трон, предназначенный для смертного — из расы потомков т’лан имассов. Для человека. Увы, человеческое понимание империи… было иным. И это понимание исключало т’лан имассов. Отсюда — предательство. Потом война. Борьба была неравной, но т’лан имассы не имели охоты уничтожать своих смертных детей. И вот они ушли…

— Только затем, чтобы вернуться с разломом Пути, — пробормотал, кивая, Камист Релой, — когда низвергся хаос от ритуала одиночников и д’иверсов. — Он снова повернулся к Фебрилу: — Так богиня, она из… то есть была из… т’лан имассов?

Фебрил пожал плечами:

— Тут был один текст — написанный на обожжённой глине, — принадлежавший культу Первой Империи, копии которого существовали вплоть до падения Угарата. Несколько т’лан имассов, которых люди смогли уничтожить во время восстания, были похоронены в святых местах. Таких, как это, Камист Релой.

Но второй маг покачал головой:

— Она — порождение гнева. Такая ярость не свойственна т’лан имассам…

— Если только для неё нет причин. Возможно — воспоминания о предательстве, родом из её смертной жизни. Рана, слишком глубокая, чтобы Обряд Телланна мог исцелить её. — Фебрил пожал плечами. — Это не имеет значения. Этот дух — т’лан имасс.

— Похоже, ты опоздал на день с этим откровением, — проворчал Камист Релой, отворачиваясь и сплёвывая: — Обряд Телланна всё ещё связывает её?

— Нет. Она давно разбила эту цепь и снова обрела свою душу, — тайные дары Рараку, дары жизни и смерти, древние, как само существование. Они вернули ей всё, что она потеряла, — возможно, даже возродили её ярость. Рараку, Камист Релой, остаётся глубочайшей тайной из всех, поскольку хранит собственные воспоминания… о море, о водах самой жизни. И эти воспоминания есть сила.

Камист Релой плотнее запахнул плащ на своём тощем теле.

— Открой дорогу.

И когда я сделаю это для тебя и твоих мезланских дружков, Высший маг, ты будешь в долгу предо мной и моими желаниями. Семь Городов будут освобождены. Малазанская империя, со всеми её интересами, уберётся, и наша цивилизация расцветёт снова…

Он ступил в центр каменного круга и поднял руки.

Что-то приближалось. Звероподобное, переполненное дикой силой. И с каждым проходящим мгновением, по мере того как оно становилось ближе, рос страх Л’орика. Древние войны… вот как это ощущается, как возродившаяся вражда, как ненависть, бросающая вызов тысячелетиям. И хотя он чувствовал, что ни один из смертных в пустынном городе не был объектом этого гнева, истина оставалась в том… что мы все стоим у неё на пути.

Ему нужно узнать побольше. Но чародей пребывал в затруднении, какой из способов выбрать. Семь Городов — земля, стонущая под незримым бременем; их шкура — толста, многослойна, вынослива и твёрда. Не так-то легко заставить их выдать свои тайны, особенно в Рараку.

Скрестив ноги, он сидел на полу шатра — голова опущена, мысли несутся вскачь. Ярость Вихря никогда раньше не была столь лютой, и это навело его на мысль, что малазанская армия приблизилась и финальное столкновение воль произойдёт совсем скоро. Воистину это схождение, и в текущих событиях оказались замешаны иные силы, которые подталкивали их с неумолимой силой.

И шёпот песни на фоне…

Надо бежать отсюда. Забрать Фелисин — и ещё, по возможности, Геборика — с собой. И скоро. Однако любопытство удерживало его, по крайней мере, пока. Многослойная шкура трескалась, здесь могли явиться истины, а он мог узнать их. Я пришёл в Рараку, потому что ощутил присутствие отца… где-то вблизи. Возможно, его здесь больше нет, но он был здесь, не так давно. Есть шанс найти его след…

Королева Грёз сказала, что Осрик пропал. Что бы это значило? Как? Почему? Он жаждал найти ответы на эти вопросы.

Куральд Тирллан был порождением насилия, разрушения Тьмы. Старшим Путём, что с тех пор разветвился во многих направлениях, став в понимании смертных людей Тиром. А до того, под видом животворящего огня, Телланном.

Телланн мощно присутствовал здесь, в Семи Городах; хоть неясный и глубоко скрытый, но тем не менее — вездесущий. Куральд Тирллан, с другой стороны, был искажён и оставался опасным из-за разлома родственного Пути. Как хорошо знал Л’орик, здесь не было безопасных проходов в Тирллан.

Что ж, хорошо. Попробуем Телланн.

Он вздохнул и встал. Конечно, это было чрезвычайно рискованно. Перекинув выбеленную телабу через локоть, он подошёл к сундуку рядом с койкой. Присел, провёл над сундуком рукой, временно развеяв защитные чары, и поднял крышку.

Лиосанская броня, белая эмаль покрыта трещинами. Шлем с личиной, из такого же материала; кожаная подкладка оплетена вокруг глаз и щёк кольчугой из чернёного железа. Лёгкий, узкий полуторный меч; остриё удлинённое и скошенное, ножны из белёсой древесины.

Он нацепил броню, в том числе шлем, потом накинул поверх телабу и поднял капюшон. Затем пришла очередь кожаных рукавиц и пояса с мечом.

Потом маг замешкался.

Л’орик презирал сражения. В отличие от своих сородичей лиосанов, он не питал склонности к суровой справедливости, к утверждению жёстко очерченного мировоззрения, не допускавшего двусмысленности. Он не верил в порядок, создаваемый остриём меча. Свершение, да, но свершение, имевшее привкус поражения.

Необходимость была горькой приправой, но он не видел иного выбора и потому вынужден будет вытерпеть этот вкус.

Ему снова придётся пройти через лагерь, очень осторожно обращаясь к своим силам, чтобы остаться невидимым для смертных и при этом не привлечь внимания богини. Ярость её гнева была его величайшим союзником, и придётся положиться на неё.

Он вышел.

За мороком песчаной взвеси солнце казалось багровым пятном. Не прошло и колокола со времени его выхода, когда Л’орик добрался до поляны Тоблакая. Он застал Фелисин спящей под навесом, который они устроили между тремя стоящими друг напротив друга резными деревьями, и решил её не беспокоить. Вместо этого, смущённо взглянув на статуи двух теблоров, он встал перед семью каменными лицами.

Их духи давно исчезли, если они вообще здесь присутствовали, эти таинственные т’лан имассы, боги Тоблакая. Освящение этого места было вырвано у них силой, оставив его предназначенным для чего-то другого. Но трещина осталась, возможно, след их краткого визита. Её, как надеялся Л’орик, хватит, чтобы пробиться к Пути Телланна.

Он раскрыл свою силу, направил волю в трещину, расширил её настолько, чтобы ступить через неё…

…на илистый пляж на краю огромного озера. Его сапоги погрузились в ил по щиколотки. Тучи насекомых взлетели с берега и закружились вокруг него. Л’орик замешкался, глядя вверх на облачное небо. В воздухе стоял зной поздней весны.

Я попал не в то место… или не в то время. Это — древнейшая память Рараку.

Он отвернулся от берега. Болотистая отмель протянулась на двадцать шагов, тростник колышется на лёгком ветру, затем местность мягко переходит в саванну. Низкие гряды темнеющих холмов очерчивают горизонт. Несколько величественных деревьев высятся над разнотравьем, полным белокрылых, пронзительно кричащих птиц.

Вспышка движения в тростнике привлекла его внимание, и рука Л’орика потянулась к рукояти меча, когда появилась звериная морда, за которой следовали сгорбленные плечи. Гиена, из тех, которых можно найти к западу от Арэна и, гораздо реже, в Карашимеше, — но размером с медведя. Широкая, тупорылая голова поднята, нос нюхает воздух, глаза злобно прищурены.

Гиена шагнула вперёд.

Л’орик выхватил меч из ножен.

На шелест клинка зверь вскинулся, отпрыгнул влево и бросился в тростник.

Высший маг мог проследить его бегство по колеблющимся стеблям, затем зверь появился снова, взбегая на склон.

Л’орик вернул клинок в ножны. Он зашагал прочь от илистого берега, намереваясь пройти по тропе, проломленной в тростниках гиеной, и, спустя четыре шага, обнаружил обгрызенные останки трупа. Поскольку разложение зашло далеко, а конечности растащили падальщики, прошло несколько мгновений, прежде чем Высший маг сумел установить форму трупа. Он заключил, что то был гуманоид. Ростом с нормального человека, однако то, что осталось от кожи, покрывали клочья тонкой, тёмной шерсти. Плоть разбухла от воды, и это указывало, что существо утонуло. Оглядевшись, Высший маг вскоре обнаружил и голову.

Он присел над ней и некоторое время не двигался.

Скошенный лоб, крепкая, без подбородка челюсть, крупный надбровный валик, сросшийся над глубокими глазницами. Волосы все ещё держатся на частицах скальпа, длиннее тех, что покрывали тело, тёмно-коричневые и волнистые.

Больше похож на обезьяну, чем на т’лан имасса… и череп, опять же, на затылке меньше. Однако он намного выше, и пропорции более человекоподобны. К какому виду людей он относился?

Остатков одежды или каких-нибудь украшений не было. Существо — самец — умерло голым.

Л’орик выпрямился. Тропа гиены виднелась в камышах, и он пошёл по ней.

Солнце выжгло облака, воздух стал горячее и, пожалуй, тяжелее. Л’орик достиг травянистого края и впервые ступил на сухой грунт. Гиены нигде не было видно, и Л’орик подивился: неужели она всё ещё бежит? Странная реакция, подумал он. Реакция, которой нет подходящего объяснения.

Он не знал, в какую сторону идти; он вообще не был уверен, что найдёт здесь то, что ищет. В конце концов, это был не Телланн. Если уж на то пошло, он прибыл в место, лежащее под Телланном, как если бы имассы, выбирая себе священные места, чуяли более древнюю силу. Он понимал теперь, что поляна Тоблакая не была местом, освящённым собственно воином-великаном, и даже — не т’лан имассами, которым тот поклонялся как богам. Она с самого начала принадлежала Рараку, какой бы природной силой ни обладала эта земля. Итак, судьба привела его к истокам. Но привела или притащила?

Стадо громадных зверей показалось на отдалённом холме справа, земля дрожала, так как оно, набирая скорость, неслось в дикой панике.

Л’орик заколебался. Стадо мчалось не в его сторону, но маг хорошо знал, что такой панический бег может изменить направление в любой миг. И вот звери внезапно развернулись в другую сторону, накатываясь сплошной массой. Оказались достаточно близко, чтобы он смог различить их облик. Они были похожи на диких быков, хотя крупнее и с короткими, толстыми рогами, иногда разветвлёнными. Шкуры в белых и тёмно-рыжих пятнах, длинные чёрные гривы.

Ему стало интересно, что испугало их, и чародей обратил взгляд туда, откуда стадо появилось…

Л’орик припал на корточки, с бешено колотящимся в груди сердцем.

Семь псов, чёрных, как полночь; их размеры могли поспорить с размерами диких оленерогих быков. Псы с прирождённым высокомерием шествовали вдоль гряды. А по бокам от них, как шакалы за львиным прайдом, следовало двадцать или больше того получеловеческих существ, таких же, как то, которое он нашёл у побережья. Они явно играли подчинённую роль, как падальщики при хищниках. Несомненно, было какое-то взаимовыгодное преимущество в этом союзе, хотя Л’орик не мог представить, что в этом мире могло представлять реальную угрозу для тёмных псов.

И он не сомневался в том, что псы были не отсюда.

Незваные гости. Чужаки в этом мире, которым он ничего не может противопоставить. Они доминируют… и знают об этом.

Теперь он заметил и других наблюдателей, следящих за кошмарными псами. К’чейн че’малли, трое, — тяжёлые клинки на запястьях выдавали в них охотников К’елль, — на мягких лапах двигались параллельным курсом в нескольких сотнях шагов от псов. Головы охотников были повёрнуты к незваным гостям, — которые, в свою очередь, их игнорировали.

Ни те, ни другие не принадлежат этому миру, если мысли моего отца на этот счёт верны. Он месяцами гостил у Рейка в Лунном Семени, проникая в тайны этой цитадели. Но города к’чейн че’маллей находятся на дальних континентах. Возможно, они лишь недавно появились здесь, подыскивая новые места для своих колоний… и найдя здесь только вызов своему господству.

Если псы и видели Л’орика, они никак не подавали виду. Так же как и полулюди.

Высший маг смотрел, как они продолжают идти, пока наконец не нырнули в долину и не пропали из виду.

Охотники К’елль все разом остановились, затем осторожно рассредоточились и медленно двинулись туда, где исчезли псы.

Фатальная ошибка.

Пятна тьмы метнулись из долины. Охотники К’елль, внезапно оказавшиеся в окружении, замахали своими массивными клинками. Но несмотря на их проворство, за один удар сердца двое из троих пали с разорванными глотками и выпущенными кишками. Третий высоко подпрыгнул, приземлился через двадцать шагов и умчался прочь.

Псы не стали его преследовать; сгрудившись, они обнюхивали трупы к’чейн че’маллей, в то время как набежали полулюди с гиканьем и лаем; несколько самцов вскарабкались на трупы и прыгали на них, размахивая руками.

Л’орик подумал, что теперь понимает, почему к’чейн че’малли так и не основали колоний на этом континенте.

Он ещё немного понаблюдал, как псы и полулюди кружат над трупами; затем Высший маг начал осторожно отступать обратно к озеру. Он уже приблизился к месту, где край склона упирался в тростник, когда последний взгляд, брошенный через плечо, открыл ему, что семеро зверей все как один смотрят в его сторону, подняв головы.

Затем двое медленно потрусили к нему. Спустя мгновение оставшиеся пятеро рассыпались веером и двинулись следом.

Ох…

Внезапное спокойствие охватило его. Л’орик знал: сейчас он всё равно что мёртв. Не было времени открыть Путь для возвращения в собственный мир, — да и как он мог, ведь это даст псам путь для преследования, — и я не хочу, чтобы вина за их появление в оазисе запятнала мою душу. Лучше умереть здесь и сейчас. Подходящее наказание за моё навязчивое любопытство.

Псы вовсе не выказывали расторопности, проявленной ими в бою против охотников К’елль, — как если бы чуяли сравнительную слабость Л’орика.

Он услышал громкий всплеск воды позади и обернулся.

Дракон заполнил собой всё пространство, снизившись над водой, — столь быстро, что поднял мощную волну, — и, раскинув широко когти, потянулся огромными лапами вниз.

Л’орик вскинул руки над головой, когда гигантские чешуйчатые пальцы, как клетка, сомкнулись вокруг него и вздернули в небо.

Короткое, разрозненное мелькание псов, убегающих врассыпную от тени дракона… отдалённые визги и вопли полулюдей… затем — ничего, кроме блеска перед глазами белого драконьего брюха, видимого между двумя сжатыми когтями.

Дракон унёс его далеко, прочь к морю, затем к острову с приземистой башней, плоская крыша которой была достаточно широкой и прочной, чтобы дракон, громогласно хлопая в воздухе широкими крыльями, мог сесть.

Когти разжались, швырнув Л’орика на выветренные, иссечённые камни. Он подкатился к низкой стене площадки, затем медленно сел.

И взглянул на огромного бело-золотого дракона, чьи искрящиеся глаза смотрели на него — Л’орик инстинктивно это понял — с упрёком. Высший маг сумел пожать плечами.

— Отец, — сказал он, — я искал тебя.

Осрик был не из тех, кто всё обставляет да украшает. Зал под платформой пустовал, его пол покрывал мусор, оставленный гнездившимися здесь ласточками, в воздухе едко пахло птичьим помётом.

Л’орик прислонился к стене, сложив руки на груди, и глядел, как его отец шагает взад-вперёд.

Тот обладал совершенно лиосанской внешностью: высокий и снежно-бледный, волосы длинные, волнистые, пронизанные золотистыми прядями. Его глаза казались гневными из-за внутреннего огня, их оттенок был под стать волосам — серебро с растворённым в нём золотом. Он был одет в простую броню из серой кожи, меч на поясе был практически таким же, как и у Л’орика.

— Отец. Королева Грёз уверена, что ты пропал, — сказал Л’орик после долгого молчания.

— Я и пропал. Точнее сказать, пропал в прошлом. И впредь собираюсь оставаться пропавшим.

— Ты не доверяешь ей?

Осрик остановился, коротко поглядев на сына, и сказал:

— Конечно, доверяю. И моё доверие становится крепче от её незнания. Что ты здесь делаешь?

Иногда тосковать по кому-то лучше, чем наконец его найти. Л’орик вздохнул:

— Я даже не уверен, где оно, это самое «здесь». Я… искал ответы.

Осрик крякнул и снова зашагал туда-сюда.

— Ты прежде сказал, что искал меня. Как ты напал на мой след?

— Я не напал. Мой поиск носил более, э-э, обобщённый характер. Эта вылазка была охотой совсем иного рода.

— Которая кончилась тем, что тебя едва не убили.

Л’орик кивнул. Обвёл взглядом зал:

— Живёшь здесь?

Его отец поморщился:

— Наблюдательный пункт. Небесные цитадели к’чейн че’маллей неизменно появляются с севера, приходят через море.

— Небесные цитадели… такие, как Лунное Семя?

Сумрачный взгляд, затем кивок:

— Да.

— И именно на летающей крепости Рейка ты впервые напал на след, что привёл тебя сюда. Что ты нашёл такого, чего не обнаружил Повелитель Тьмы?

Осрик фыркнул:

— Только то, что лежало у него под самым носом. Лунное Семя несёт на себе следы штурма. Затем бойни. Тем не менее некоторые выжили — во всяком случае, прожили достаточно долго, чтобы отправить Лунное Семя домой. На север, через ледовые поля. Конечно же, оно их не преодолело. Известно ли тебе, что ледник, удерживавший Лунное Семя, прополз вместе со своей ношей тысячу лиг? Тысячу лиг, Л’орик, перед тем, как мы с Рейком наткнулись на него к северу от плато Лейдерон.

— Хочешь сказать, Лунное Семя изначально было одной из этих небесных цитаделей, которые сюда прилетают?

— Именно. За то время, что я здесь, их появилось три. И ни одна не пережила столкновения с Дераготами.

— С кем?

Осрик остановился и снова развернулся к сыну.

— С Псами Тьмы. Семь зверей, с которыми Дессимбелакис заключил пакт, — и, ах, разве не были Безымянные потрясены этим нечистым союзом? Семь зверей, Л’орик, давших названия Семи Городам, хотя об этой незаурядной истине не осталось воспоминаний. Семь Священных Городов нашего времени — не первые, конечно же. Только число их осталось прежним.

Л’орик закрыл глаза и прислонился головой к сырой каменной стене.

— Дераготы. Что произошло с ними? Почему они здесь, но не там?

— Не знаю. Возможно, это как-то связано с катастрофическим падением Первой империи.

— Что это за Путь?

— Это вообще не Путь, Л’орик. Это память. Которая, полагаю, скоро исчезнет, а пока что… уменьшается. Слетай на север — и к концу дня увидишь перед собой стену из ничего, стену забвения и небытия.

— Память? Чья память?

— Рараку, — пожал плечами Осрик.

— Ты говоришь о пустыне так, словно она живое существо.

— А разве нет?

— А ты утверждаешь, что да?

— Нет, не утверждаю. Я спрашиваю тебя — это ведь ты явился прямо оттуда?

Л’орик открыл глаза и пристально посмотрел на отца. Умеешь же ты вывести из себя! Неудивительно, что Аномандр Рейк не сдержался.

— Что это за полулюди, которые бегают за Дераготами?

— Причудливая перестановка, правда? Единственный случай приручения Дераготов. Большинство учёных, со свойственной их породе самоуверенностью, полагают, что это люди приручили собак, но всё могло быть совсем наоборот, во всяком случае, сначала. Кто бегает с кем?

— Но эти создания не люди. Они даже не имассы.

— Нет — но они станут людьми однажды. Я видел других, что носятся вместе с волчьими стаями. То, что они стоят прямо, даёт им лучший обзор — ценное свойство в дополнение к превосходству волков в слухе и обонянии. Внушительное соединение, но главенствуют волки. В конечном счёте это изменится… но, подозреваю, не для тех, кто служит Дераготам.

— Почему?

— Потому что скоро кое-что случится. Здесь, в этой пленённой памяти. Я лишь надеюсь, что мне будет дарована привилегия узреть это, прежде чем данный мир исчезнет целиком.

— Ты назвал Дераготов Псами Тьмы. Они, значит, дети Матери Тьмы?

— Они — ничьи дети, — проворчал Осрик, потом встряхнул головой: — В них есть что-то такое, но, по правде говоря, я не знаю. Кажется, это просто подходящее имя. «Дерагот» — на языке тисте анди.

— Ну, — пробормотал Л’орик, — на самом деле это должно звучать как «Дэра’тин’джерагот».

Осрик внимательно посмотрел на сына.

— Такой же, как мать, — вздохнул он. — И кто-то ещё удивляется, что мы не переносим друг друга? Три дня, всегда только три дня. Да мы могли бы прожить целую жизнь за эти три дня. Восторг, затем уют, затем взаимное презрение. Раз, два, три.

Л’орик отвёл взгляд:

— А сколько ты готов переносить единственного сына?

Осрик фыркнул:

— Думаю, три колокола.

Поднявшись, Л’орик отряхнул пыль с ладоней.

— Ладно. Мне может понадобиться твоя помощь, чтобы открыть дорогу обратно в Рараку. Но возможно, ты пожелаешь узнать кое-что о лиосанах и Куральд Тирллане. Твой народ и их владения потеряли своего защитника. Они молят о твоём возвращении, отец.

— Что с твоим фамильяром?

— Убит. Т’лан имассами.

— Ну так найди себе другого, — сказал Осрик.

Л’орик вздрогнул, затем нахмурился:

— Это не так-то легко! В любом случае, разве ты не чувствуешь ответственности за лиосанов? Проклятье, они ведь поклоняются тебе!

— Лиосаны поклоняются сами себе, Л’орик. Я случайно оказался подходящей фигурой. Куральд Тирллан может выглядеть уязвимым, но это не так.

— А если Дераготы и вправду слуги Тьмы? Всё ещё будешь настаивать на своём, отец?

Тот помолчал, затем шагнул к зияющему проёму.

— Это всё она виновата, — пробурчал он, выходя.

Л’орик последовал за отцом.

— Эта… наблюдательная вышка. Она яггутская?

— Да.

— Ну, и где же они?

— На западе. Юге. Востоке. Но не здесь — я не видел ни одного.

— Ты не знаешь, где они, верно?

— Их нет в этой памяти, Л’орик. Это точно. Теперь отойди.

Высший маг остался рядом с башней, наблюдая, как его отец принимает облик дракона. Воздух внезапно стал пьянящим от сладковатого, пряного аромата, фигура отца размытым пятном зависла перед глазами Л’орика. Как и Аномандр Рейк, Осрик был драконом больше, чем кем-нибудь ещё. Они были родичами по крови, если не по характеру. Хотел бы я понять его, моего отца. Побери меня Королева, я хотел бы даже быть таким, как он. Л’орик шагнул вперёд.

Дракон поднял лапу, разведя когти.

Л’орик нахмурился:

— Я предпочёл бы лететь у тебя на плечах, отец…

Но чешуйчатая рука протянулась и сомкнулась вокруг него.

Л’орик решил страдать от унижения молча.

Осрик летел на запад вдоль побережья. Вскоре появился лес, и суша потянулась к северу. Свистящий меж чешуйчатых пальцев дракона воздух стал сперва холодным, потом ледяным. Местность внизу стала подниматься, лиственные леса сменились хвойными, охватив склоны гор. Затем Л’орик увидел снег, который замёрзшей рекой тёк по ущельям и расселинам.

Он не мог припомнить гор будущего, которые сравнились бы с этим древним пейзажем. Возможно, эта память, как и многие другие, ущербна.

Осрик начал снижаться — и Л’орик внезапно увидел белую пустоту, как если бы вздымавшиеся под ними горы распались строго надвое. Они приближались к обрыву.

Дракон направлялся к сравнительно ровной, покрытой настом площадке. Её южный край был обозначен отвесной скалой. На севере же… была лишь непроницаемая стена небытия.

Хлопая крыльями и подымая тучи белой крупы, Осрик завис на мгновенье, затем выпустил Л’орика.

Высший маг приземлился, уйдя в снег по пояс. Ругаясь, он выкарабкался на твёрдое место, а гигантский дракон с грохотом сел рядом.

Осрик быстро принял облик лиосана — ветер трепал его волосы — и приблизился.

Были какие-то… существа рядом с блёклым краем памяти. Некоторые из них вяло двигались. Осрик зашагал по глубокому снегу в их сторону, говоря на ходу:

— Иногда сюда вываливаются разные твари. Их можно найти вдоль всей грани. Большинство быстро умирает, но некоторые задерживаются.

— Что они такое?

— В основном демоны.

Осрик слегка изменил направление, приблизившись к одному из этих существ, исходившему паром. Оно шевелило всеми четырьмя конечностями, царапая когтями шугу вокруг себя.

Отец и сын остановились рядом с ним.

Размером с собаку создание — похожее на рептилию с четырьмя лапами вроде обезьяньих. Широкая, плоская морда с большой пастью, две щели вместо ноздрей и четыре влажных слегка выпученных глаза, расположенных ромбообразно, зрачки вертикальные и удивительно расширенные в резком сверкании снега и неба.

— Этот сгодится для Куральд Тирллана, — сказал Осрик.

— К какому роду демонов он принадлежит? — спросил Л’орик, глядя на странную тварь.

— Понятия не имею, — ответил Осрик. — Обратись к нему. Посмотри, можно ли с ним договориться.

— Это если у него вообще есть разум, — пробормотал Л’орик, присаживаясь.

— Ты слышишь меня? Понимаешь?

Четыре глаза мигнули. И создание ответило:

— Чародей. Объявление. Узнавание. Нам сказали, ты придёшь, но так скоро? Риторически.

— Я не отсюда, — объяснил Л’орик. — Думаю, ты умираешь.

— Правда? Озадаченно.

— Могу предложить альтернативу. У тебя есть имя?

— Имя? Тебе оно требуется. Замечание. Конечно. Понимание. Партнёрство, духовные узы. Твоя сила, моя сила. В обмен на мою жизнь. Неравная сделка. Положение, лишённое преимуществ.

— Нет, я спасу тебя и так. Мы вернёмся в мой мир… в более тёплое место.

— Тепло? Размышление. А, воздух, который не похищает мою силу. Рассмотрение. Спаси меня, Чародей, и потом мы снова обсудим этот союз.

Л’орик кивнул:

— Хорошо.

— Закончил? — спросил Осрик.

Его сын выпрямился.

— Нет, но он пойдёт с нами.

— Без наложения уз ты не сможешь контролировать демона, Л’орик. Он способен обратиться против тебя, как только ты вернёшься в Рараку. Лучше продолжить поиски, найти более сговорчивое существо.

— Нет. Я рискну с этим.

Осрик пожал плечами:

— Что ж, поступай, как тебе нравится. Теперь мы должны вернуться к озеру, туда, где ты появился.

Л’орик смотрел, как его отец отходит в сторону, затем останавливается и вновь превращается в дракона.

— Элейнт! — закричал демон в разуме Высшего мага. — Изумление. Тебя сопровождает Элейнт!

— Мой отец.

— Твой отец! Волнующее удовольствие! Горячее желание. Меня зовут Серожаб, рождён из Трясинной Кладки в Двадцатый Сезон Тьмы. Гордо. Я оплодотворил тридцать собственных кладок…

— И как, Серожаб, ты оказался здесь?

— Внезапная мрачность. Далековато прыгнул.

Дракон приблизился.

Серожаб выкарабкался на тёплый песок. Л’орик обернулся, но врата уже закрылись. Итак, он нашёл отца, но прощание оказалось таким же сумбурным, как и встреча. Не то чтобы равнодушный. Скорее — рассеянный. Осрика интересовал лишь Осрик. Его собственные цели.

Только сейчас ещё тысяча вопросов поднялась в мыслях Л’орика, вопросов, которые он мог бы задать.

— Сожаление?

Л’орик взглянул вниз на демона:

— Отдохнул, Серожаб? Меня зовут Л’орик. Можем ли мы теперь обсудить наши взаимоотношения?

— Я чую сырое мясо. Я голоден. Есть. Потом говорить. Честно.

— Как хочешь. Что касается сырого мяса… Я найду тебе что-нибудь подходящее. Здесь есть правила, определяющие, что ты можешь, а что не можешь убивать.

— Объясни их мне. Осторожно. Нежелание обижать. Но голоден.

— Объясняю…

Она так долго жила одной лишь местью — и вот теперь, через считаные дни, она встанет лицом к лицу с сестрой, чтобы разыграть последний ход в этой игре. Жестокая, но всё равно игра. Ша’ик знала, что все мыслимые преимущества в её руках. Легионеры Тавор неопытны, местом битвы будет территория самой Ша’ик, её Воинство Апокалипсиса состоит из солдат, закалённых восстанием, и превосходит врага числом. Как она теперь догадывалась, богиня Вихря извлекала силу из Старшего Пути, — возможно, и не в её чистом виде, но тем не менее — неуязвимую для отатарала или же способную сопротивляться его действию. Маги Тавор — два виканских колдуна, причём оба сломлены духом, а в окружении Ша’ик четверо Высших магов и два десятка шаманов, ведьм и чародеев, вместе с Файелль и Хэнарас. В общем, поражение кажется невозможным.

Но всё равно Ша’ик была в ужасе.

Она сидела в одиночестве в центральной зале большого многокомнатного шатра, который служил ей дворцом. Жаровни возле трона медленно тускнели, тени тянулись во все стороны. Ей хотелось сбежать. Игра оказалась слишком тяжёлой, слишком опасной. Её окончательное обетование было холодным — холоднее, чем Ша’ик себе представляла. Жажда мести — пустое чувство, но я позволила ей поглотить себя. Отдала её, словно дар, богине.

Проблески ясности — они слабели, увядали, как цветы зимой, по мере того как богиня Вихря сжимала хватку на её душе. Родная сестра променяла меня на доверие Императрицы, чтобы убедить Ласиин в собственной преданности. Всё ради своих амбиций. Наградой ей стала должность адъюнкта. Таковы факты, холодная правда. А я, в свою очередь, променяла свободу на силу богини Вихря — и таким образом могу совершить возмездие над сестрой.

И чем же мы отличаемся друг от друга?

Проблески ясности, но они ни к чему не приводили. Она могла задавать вопросы, но, кажется, была неспособна искать ответы. Она могла выносить суждения, но они казались странно пустыми, лишёнными значения. Её удерживали от размышлений.

Почему?

Ещё один вопрос, на который, она знала, не сможет ответить, не сможет даже попытаться ответить. Богиня не желает, чтобы я размышляла. Ладно, хоть какое-то признание, в конце концов.

Она почувствовала чьё-то приближение и отдала безмолвный приказ своим стражам — отобранным из воинов Матока, — пропустить гостя. Завесы, прикрывающие вход в залу, раздвинулись.

— Слишком поздний вечер для таких ветхих стариков, как ты, Бидитал, — сказала Ша’ик. — Мог бы и отдохнуть, готовясь к битве.

— Тут много битв, Избранная, и некоторые уже начались. — Он тяжело опирался на посох, глядя по сторонам со слабой улыбкой на сморщенных губах. — Угли гаснут, — пробормотал он.

— Я думала, сгустившиеся тени порадуют тебя.

Его улыбка натянулась, затем он пожал плечами:

— Они не мои, Избранная.

— Разве?

Его улыбка натянулась ещё больше:

— Я никогда не был жрецом Меанаса.

— Да, ты служил Рашану, призрачному чаду Куральд Галейна… однако Путь этот принадлежал Тени. Нам обоим достоверно известно, что различия убывают, если зарыться глубже в тайны самого древнего триумвирата. В конце концов, Тень была рождена столкновением Света и Тьмы. И Меанас, по сути, извлечён из Тирллана и Галейна, Тира и Рашана. Это, если угодно, смешанная техника.

— Как и большинство магических искусств, доступных смертным, Избранная. Боюсь, я не понимаю, что ты пытаешься сказать.

Она пожала плечами:

— Только то, что ты послал своих теневых слуг шпионить за мной, Бидитал. И что же ты надеялся высмотреть? Я такова, какой ты меня видишь.

Он развёл руками, посох лёг ему на плечо:

— Возможно, они не столько шпионы, сколько защитники.

— Так уж ли отчаянно я нуждаюсь в защите, Бидитал? Или твои страхи… особого рода? Это о них ты пришёл поговорить со мной?

— Я близок к тому, чтобы раскрыть точную природу этой угрозы, Избранная. Скоро я смогу представить свои открытия. Хотя именно сейчас моё беспокойство связано с Высшим магом Л’ориком и, возможно, с Призрачными Руками.

— Ты же не подозреваешь их в заговоре, верно?

— Нет, но я начинаю думать, что здесь замешаны другие силы. Мы находимся в сердце схождения, Избранная, и не только между нами и малазанцами.

— Вот как.

— Призрачные Руки не тот, кем был раньше. Он снова стал жрецом.

Ша’ик в искреннем изумлении подняла брови:

— Фэнер исчез, Бидитал…

— Не Фэнера. Подумай вот о чём. Бог войны был сброшен с трона. И другой взошёл на его место, как того требует необходимость. Тигр Лета, некогда — Первый Герой, Трич. Одиночник из Первой империи… а ныне — бог. Его потребность в смертных поборниках и аватарах будет велика, Избранная, — для укрепления позиции, которую он собирается занять в пантеоне. Смертный Меч, Кованый Щит, Дестриант — всё это древние титулы… и силы, которые бог вкладывает в них.

— Призрачные Руки никогда не примет другого бога, кроме Фэнера, — заявила Ша’ик. — И я не могу представить бога настолько глупого, чтобы принять его. Ты мало знаешь о прошлом Геборика, Бидитал. Он не набожный человек. Он… совершал преступления…

— И тем не менее, Избранная. Тигр Лета сделал свой выбор.

— И какой же?

Бидитал пожал плечами:

— Такой, что Геборик может быть только Дестриантом.

— Чем ты докажешь подлинность этого необычайного превращения?

— Он хорошо прячется… но недостаточно хорошо, Избранная.

Ша’ик долго молчала, затем, пожав плечами, сказала:

— Дестриант нового бога войны. И почему бы ему не быть здесь? Мы ведь воюем, в конце концов. Я подумаю об этом… событии, Бидитал. Хотя сейчас я не могу — даже допуская, что это правда, — понять его значение.

— Возможно, Избранная, наиболее важное значение является также самым простым: Призрачные Руки больше не сломленный и бесполезный человек, каким был раньше. И учитывая его… двойственное отношение к нашему делу, он представляет для нас возможную угрозу…

— Я так не считаю, — сказала Ша’ик. — Но, как я уже сказала, подумаю над этим. Говоришь, в обширную паутину твоих подозрений также попал Л’орик? Почему?

— Он был в последнее время более неуловим, чем обычно, Избранная. Его попытки скрыть свои приходы и уходы стали слегка чрезмерными.

— Возможно, его утомила твоя постоянная слежка, Бидитал.

— Возможно, хотя я убеждён, что он по-прежнему вообще не замечает, что именно я слежу за его деятельностью. В конце концов, у Фебрила и напанца есть свои шпионы. Я тут не один со своими интересами. Они боятся Л’орика, так как он даёт отпор всякому их поползновению…

— Мне приятно слышать это, Бидитал. Отзови свои тени, оставь в покое Л’орика. Это приказ. Ты лучше послужишь интересам Вихря, если сосредоточишься на Фебриле, Корболо Доме и Камисте Релое.

Он слегка поклонился:

— Хорошо, Избранная.

Ша’ик пристально взглянула на старика:

— Будь осторожен, Бидитал.

Она увидела, как чародей слегка побледнел, затем кивнул:

— Я всегда осторожен, Избранная.

Легким взмахом руки она позволила ему удалиться.

Бидитал снова поклонился и, опираясь на клюку, зашаркал прочь из залы. Через промежуточные палаты, мимо дюжины молчаливых воинов пустыни, затем наконец наружу, на холодный ночной воздух.

Отозвать тени, Избранная? Приказ или нет, я не настолько глуп, чтобы сделать это.

Тени собрались вокруг него, когда он шагал по узкому проходу меж шатров и хижин. Ты помнишь тьму?

Бидитал улыбнулся про себя. Скоро этот фрагмент раздробленного Пути может стать самостоятельным миром. И у богини Вихря возникнет потребность в жречестве, иерархии власти в мире смертных. И в этой иерархии не будет места для Ша’ик, за исключением разве что небольшого святилища, посвящённого её памяти.

Безусловно, сейчас нужно без промедлений разобраться с Малазанской империей, и для этого Ша’ик — как сосуд силы Вихря — может пригодиться. Эта особая дорога теней была воистину узкой. Бидитал подозревал, что союз Фебрила с напанцем и Камистом Релоем лишь временный. Старый безумец не питает симпатий к малазанцам. Скорее всего, замыслы Фебрила содержали в себе скрытое финальное предательство, которое заключалось во взаимном истреблении всех интересов, кроме его собственных.

И я не могу раскрыть подлинный его смысл — мой недостаток, который не оставляет мне выбора. Я должен… упредить заговорщиков. Должен быть на стороне Ша’ик, поскольку именно её рука сокрушит их.

Раздалось шипение призрачных голосов, и Бидитал в испуге остановился, оторвавшись от своих мрачных раздумий.

И увидел перед собой Фебрила.

— Плодотворна ли была твоя аудиенция у Избранной, Бидитал?

— Как всегда, Фебрил, — улыбнулся Бидитал, удивляясьтому, как дряхлый Высший маг умудрился подобраться к нему так близко прежде, чем его заметили тайные телохранители: — Чего ты от меня хочешь? Уже поздно.

— Час настал, — сказал Фебрил низким, скрипучим голосом. — Ты должен выбрать. Присоединись к нам или отступи в сторону.

Бидитал поднял брови:

— А нет ли третьего варианта?

— Если ты имеешь в виду, что будешь бороться с нами, то ответ, к сожалению, «нет». Правда, я советую пока отказаться от обсуждения этого вопроса. Лучше услышь, какую награду мы тебе уготовили — награду, которую ты обретёшь вне зависимости от того, присоединишься ли к нам или устранишься с нашего пути.

— Награду? Я слушаю, Фебрил.

— Ша’ик сгинет, равно как и Малазанская империя. Семь Городов вновь станут свободными, как и ранее. Однако Путь Вихря останется, вернётся к Дриджне — к культу Апокалипсиса, который всегда находился в сердце восстания. Такой культ нуждается в наставнике, Высшем жреце, сокрытом в грандиозном, богатом храме и надлежащим образом почитаемом всеми. И какой вид ты бы хотел придать этому культу? — Фебрил улыбнулся. — Похоже, ты уже начал, Бидитал. О да, мы знаем о твоих… особых детях. И вот, представь, что все Семь Городов в твоём распоряжении. Все жители Семи Городов, коим оказана честь прислать тебе своих нежеланных дочерей.

Бидитал облизнул губы, его глаза забегали:

— Я должен это обдумать…

— Времени уже не осталось. Стань одним из нас или отступи.

— Когда вы начнёте?

— О, Бидитал, мы уже начали. До прихода адъюнкта с её легионами — считаные дни. Мы уже расставили своих агентов, они все на местах, готовы исполнить данные им поручения. Время колебаний прошло. Решайся. Сейчас.

— Хорошо. Ваш путь ясен, Фебрил. Я принимаю ваше предложение. Но мой культ останется в той форме, какую я для него выберу. Никаких вмешательств…

— Никаких. Таково обещание…

— Чьё?

— Моё.

— А что насчёт Корболо Дома и Камиста Релоя?

Улыбка Фебрила стала шире:

— Чего стоят их клятвы, Бидитал? Корболо Дом уже как-то присягал Императрице. Так же, как он присягнул Ша’ик…

Так же, как и ты, Фебрил.

— Значит, мы — ты и я — понимаем друг друга.

— Воистину, понимаем.

Бидитал смотрел, как Высший маг шагает прочь. Он знал, что меня окружают мои духи-тени, однако презрел их. Не было третьего варианта. Прояви я несговорчивость, я был бы уже мёртв. Наверняка. Я чую холодное дыхание Худа, здесь, в этом проходе. Моя защита оказалась… несовершенна. Но как? Ему нужно было раскрыть источник уверенности Фебрила. Прежде, чем он сможет что-нибудь сделать, прежде, чем сделает хотя бы один-единственный ход. И каким именно должен быть этот ход? Предложение Фебрила… заманчиво.

Однако Фебрил обещал не вмешиваться, хотя и проявил самоуверенное безразличие к могуществу, которым уже обладал Бидитал. Безразличие, основанное на сокровенном знании. Никто не будет пренебрегать тем, о чём ничего не знает. Особенно когда всё уже зашло настолько далеко.

Бидитал продолжил путь к своему храму. Он чувствовал себя… уязвимым. Незнакомое ощущение — и оно вызвало дрожь в его руках и ногах.

Слабое, жалящее покалывание — и оцепенение охватило её лёгкие. Скиллара откинула голову назад, не желая выдыхать, поверив на долю мгновения в то, что её потребность в воздухе исчезла. Затем разразилась кашлем.

— Тихо, — прорычал Корболо Дом, перекатывая к ней через одеяло закупоренную бутылку. — Пей, женщина. И раздвинь завесы — я почти ничего не вижу, так глаза слезятся.

Она услышала стук его сапог, торопливо удаляющийся в одну из задних комнат. Кашель прошёл. Ей казалось, что грудь наполнена густой, приторной жидкостью. Голова кружилась, и она попыталась вспомнить, что случилось пару мгновений назад. Приходил Фебрил. Взволнованный, надо полагать. Что-то насчёт её господина, Бидитала. Пик долгожданного триумфа. Фебрил с Корболо Домом скрылись во внутренних комнатах.

Некогда было время, когда — она ни на йоту не сомневалась в этом — её мысли были ясны, хотя Скиллара подозревала, что большинство их были муторными. Так что нет причин скучать по тем дням. Разве что по самой ясности — её остроте, благодаря которой сосредоточение не требовало усилий. Ей так хотелось служить своему господину — и служить хорошо. С отличием, соответствующим её новым обязанностям, принятым ею новым ролям, которые, возможно, не требовали бы отдаваться мужчинам. Однажды Бидитал станет неспособен, как сейчас, уделять внимание каждой из новых девочек — их станет слишком много, даже для него. Она была уверена, что сможет проводить обрезания, удалять удовольствие.

Конечно, они могут не оценить это освобождение. Поначалу. Но она поможет им. Ласковые слова и много дурханга, чтобы притупить телесную боль… и негодование.

Чувствовала ли она негодование? Откуда взялось это слово, явившееся столь внезапно и неожиданно в её мыслях?

Скиллара села, метнулась с подушек к тяжелым завесам, не пускавшим холодный воздух снаружи. Голая, она, тем не менее, не замечала холода. Лёгкое неудобство от тяжести в неприкрытой груди. Она была беременна дважды, но Бидитал позаботился об этом, дав ей горькое зелье, которое разрушило зародыши и вымыло их прочь из тела. Тогда была такая же тяжесть, и она подумала, уж не осело ли в ней в очередной раз семя напанца.

Скиллара возилась с завязками, пока одна из завес не упала и она не увидела тёмную улицу снаружи.

У входа, в нескольких шагах слева от неё, виднелись два стражника. Оба оглянулись. Лица скрыты шлемами и капюшонами телаб. И кажется, оба продолжают пялиться, хотя и не произносят ни приветствий, ни комментариев.

Странное отупение разлилось в ночном воздухе, как если бы дым, наполнявший комнату в шатре, постоянно держался перед её глазами, затемняя всё, на что она смотрела. Скиллара постояла ещё мгновение, затем двинулась к выходу.

Фебрил не завязал за собой полог. Она отбросила его и ступила меж двух стражей.

— Ну что, Скиллара, закончил он с тобой сегодня? — спросил один.

— Я хочу выйти. Здесь тяжело дышать. Мне кажется, я тону.

— Тонешь в пустыне, ага, — хрюкнул другой, затем рассмеялся.

Пошатываясь, она вышла, направившись куда глаза глядят.

Тяжело. Переполняет. Тону в пустыне.

— Не в эту ночь, девочка.

Оборачиваясь, она споткнулась, раскинула для равновесия руки и скосила взгляд на стража, который следовал за ней:

— Что?

— Фебрил устал от твоей слежки. Он желает, чтобы Бидитал ослеп и оглох в этом лагере. Мне даже жалко, Скиллара. Жалко. Честно. — Стражник взял её за руку, его пальцы плотно сжались. — Как по мне, это даже милосердно, а я уж постараюсь сделать это не больно. Ты ведь мне нравилась когда-то. Всегда такая улыбчивая, хоть по большей части и от дурханга, — говорил он, продолжая вести её прочь с главной улицы, в заваленные мусором переходы между шатрами. — Только хочется сперва тобой насладиться. Как последнее воспоминание любви, лучше ведь истинный сын пустыни, чем кривоногий напанец, верно?

— Ты хочешь меня убить?

Эта мысль далась ей нелегко, вообще думать было нелегко.

— Боюсь, придётся, крошка. Не могу я ослушаться своего господина, особенно в этом. Но ты радуйся, что это буду я, а не какой-то чужак. Потому что я не буду жесток, говорил ведь уже. Вот здесь, в развалинах, Скиллара, — видишь, пол чисто выметен, — тут такое частенько бывает, только все следы убирают сразу, так что никаких улик не остаётся, правильно? А в саду есть старый колодец для трупов.

— Ты хочешь бросить меня в колодец?

— Не тебя, только твой труп. А душа твоя пройдёт через Худовы врата, крошка. В этом я уверен. А сейчас ложись-ка сюда, на мой плащ. Давно я глядел на твоё чудесное тело, а коснуться не мог. Так мечтал поцеловать эти губы…

Она лежала на плаще, глядя на тусклые, размытые звёзды, в то время как стражник отстегнул пояс с мечом и начал снимать броню. Видела, как он достал нож с блестящим чёрным клинком и отложил его в сторону, на покрытый плитами пол.

Затем его руки раздвинули ей бёдра.

В этом нет удовольствия. Оно прошло. Он красивый мужчина. Супруг женщины. Он ценит удовольствие превыше дела, как и я, кажется, ценила когда-то. Но теперь я ничего не знаю об удовольствии.

Не осталось ничего, кроме дела.

Плащ пошёл складками под ней, когда кряхтение стража наполнило ей уши. Она спокойно потянулась в сторону и сомкнула пальцы на рукоятке ножа. Подняла оружие, обхватила его двумя руками и занесла над стражником.

Затем направила нож вниз, в нижнюю часть спины; лезвие проскочило меж двух позвонков, рассекая хребет, остриё продолжало прерывисто двигаться, когда пробило мембраны и глубоко вошло между ободочной и прямой кишкой.

Стражник излился в неё в момент смерти, его содрогания стали судорожными; дыхание с шипением вышло из внезапно ослабевшего рта, когда его лоб ткнулся в каменный пол рядом с её правым ухом.

Скиллара оставила нож, всаженный на половину клинка — так глубоко, насколько хватило сил, — в спине и толкала обмякшее тело до тех пор, пока не перекатила его на бок.

Женщина пустыни — вот твоё последнее любовное воспоминание.

Скиллара села. Ей хотелось кашлять, но она сдерживалась, пока позыв не прошёл. Всё тяжелее и тяжелее.

Я — заполненный сосуд, однако во мне всегда находится место для чего-то ещё. Больше дурханга. Больше мужчин и их семени. Мой господин нашёл во мне место удовольствия и удалил его. Всегда полна, но никогда не переполнена. Нет дна в этом сосуде. Вот что он сделал.

Со всеми нами.

Пошатнувшись, она встала. Посмотрела вниз на труп стражника и мокрые пятна, расплывающиеся под ним.

Звук сзади. Скиллара обернулась.

— Ах ты драная душегубка!

Она нахмурилась, глядя на второго стражника, когда тот приблизился, выхватив кинжал.

— Дурак, хотел с тобой наедине побыть. И вот что получил, пренебрёгши приказом Фебрила, — а я предупреждал его…

Скиллара заворожённо смотрела на руку, сжимавшую кинжал, и потому пропустила мгновение, когда вторая рука вскинулась, тяжело ударив её костяшками в челюсть.

Моргнув, она очнулась от болезненных толчков. Её волокли за руку через мусор. Откуда-то сверху, отравляя воздух, текла вонь выгребной ямы, тёплая, густая, как туман. Её губы были разбиты, а рот наполнен кровью. Плечо руки, за которую тянул стражник, пульсировало болью.

Воин бормотал:

— …тоже мне, красотка. Худа с два. Особенно когда потонет в дерьме. Вот дурень, помер ведь ни за что. Задание-то было плёвое. Полно же шлюх в этом треклятом лагере. Что… кто…

Он остановился.

Повернув голову, Скиллара уловила размытое мелькание приземистой фигуры, появившейся из темноты.

Стражник отпустил её запястье, и рука с лёгким стуком упала в мокрую, гадкую грязь. Скиллара увидела, как стражник потянулся за мечом.

Затем голова его резко вскинулась, раздался звук крошащихся зубов, а следом хлынула горячая струя, которая забрызгала Скилларе бёдра. Кровь.

Ей показалось, что она увидела странный изумрудный блеск, идущий от одной из рук убийцы стражника — рук с когтями, как у огромного кота.

Незнакомец переступил через скорченное тело, которое уже перестало шевелиться, и медленно присел рядом со Скилларой.

— Я искал тебя, — проворчал он, — вернее, я только сейчас это понял. Примечательно, как отдельные жизни впадают в этот хаос, снова и снова, и всех засасывает один большой водоворот. Который вертится круг за кругом и, похоже, всегда тянет вниз. Всегда вниз. Глупцы мы все, когда думаем, что можем вырваться из этого потока.

Тени странно лежали на нём. Словно он стоял под пальмами или высокими травами, — но нет, над приземистым широкоплечим мужчиной раскинулось лишь ночное небо. Татуировки, догадалась она, как полосы у тигра.

— Много убийств в последнее время, — пробормотал он, глядя на неё янтарными глазами. — Видно, кто-то решил опустить все концы в воду.

Скиллара видела, как потянулась вниз эта светящаяся когтистая рука. И легла — тёплая, ладонью вниз — меж её грудей. Кончики когтей укололи кожу, и дрожь побежала по всему телу.

Дрожь распространялась, горячо текла по жилам. Этот жар внезапно стал неистовым, в горле, в лёгких, между ног.

Мужчина проворчал:

— Я думал, это от чахотки, такое хриплое дыхание. Но нет, это просто от переизбытка дурханга. Что же до остального, этих вот странных идей насчёт удовольствия — того, чего Бидитал никогда бы не позволил вам познать… Боль — не враг удовольствию. Нет, боль — только путь, ведущий к безразличию. А безразличие разрушает души. Конечно, Бидиталу нравится разрушать души — превращать их в отражение своей собственной.

Если он и продолжал говорить, Скиллара не слушала. Давно потерянные ощущения затопили её, всего лишь слабо притуплённые остатками ублажающей дымки дурханга. Она чувствовала, что её промежностью на славу попользовались, но знала, что это ощущение пройдёт.

— Негодование.

Незнакомец подхватил её на руки, но замешкался:

— Что ты сказала?

Негодование. Да. Именно так.

— Куда ты тащишь меня? — Вопрос прозвучал, когда она на мгновенье перестала кашлять и оттолкнула его руки, чтобы повернуться и сплюнуть мокроту, пока он отвечал.

— В мой храм. Не бойся, там безопасно. Ни Фебрил, ни Бидитал не найдут тебя там. Это исцеление с помощью силы, девочка. Теперь тебе нужно поспать.

— Что ты хочешь со мной сделать?

— Пока не знаю. Думаю, мне понадобится твоя помощь — и скоро. Но выбор за тобой. Тебе не придётся… делать ничего такого, чего бы ты сама не захотела. И если ты просто решишь уйти, что ж, тоже хорошо. Я дам тебе денег и припасов — и, возможно, даже найду лошадь. Обсудим это завтра. Как тебя зовут?

Он снова потянулся и легко поднял её.

— Скиллара.

— Я — Геборик, Дестриант Трича, Тигра Лета и бога войны.

Она посмотрела на него снизу вверх, когда он, неся её на руках, двинулся в путь.

— Боюсь, я разочарую тебя, Геборик. Думаю, я сыта по горло жрецами.

Она ощутила, как Геборик пожал плечами, затем улыбнулся, глядя на неё:

— Всё в порядке. Я тоже.

Фелисин проснулась вскоре после того, как Л’орик вернулся со свежезарезанным ягнёнком для своего демона-фамильяра, Серожаба. Наверное, подумал Высший маг, услышала, как кости затрещали.

Аппетит демона был ненасытен, и Л’орика восхитила бы его целеустремлённость, если бы не неопрятность Серожаба во время еды.

Закутавшись в одеяло, Фелисин поднялась и подошла к Л’орику. Она молчала — волосы в беспорядке вились вокруг её юного загорелого лица — и смотрела, как демон поглощает остатки ягнёнка с громким, яростным чавканьем.

— Серожаб, — пробормотал Л’орик. — Мой новый фамильяр.

— Твой фамильяр? Ты уверен, что не наоборот? Эта тварь может съесть нас обоих.

— Наблюдательна. Она права, друг Л’орик. Жалко. Буду ходить вразвалочку. Увы. Оцепенела. Уязвима. Безутешна. Одинока.

— Ладно, — улыбнулся Л’орик. — Союз — лучшее определение для наших взаимоотношений.

— У тебя на сапогах грязь. И кусочки тростника и травы.

— Я путешествовал этой ночью, Фелисин.

— В поисках союзников?

— Невольно. Нет, я искал ответы.

— И как, нашёл?

Он поколебался, затем вздохнул:

— Кое-что. Меньше, чем надеялся. Но я вернулся, узнав одну вещь наверняка: ты должна уходить. Чем быстрей, тем лучше.

Её взгляд стал пристальным.

— А как же ты?

— Я поеду за тобой, как только смогу.

— Значит, мне уходить одной?

— Нет. С тобой пойдёт Серожаб. И ещё кое-кто… я надеюсь.

Она кивнула:

— Я готова. Хватит с меня этого места. Я больше не мечтаю о мести Бидиталу. Просто хочу уйти. Это трусость с моей стороны?

Л’орик медленно покачал головой:

— О Бидитале позаботятся, девочка, — в меру совершённых им преступлений.

— Если ты замышляешь убить его, не советую посылать Серожаба со мной. Бидитал могуществен — возможно, больше, чем ты догадываешься. Я могу уйти одна — в конце концов, никто за мной не погонится.

— Нет. Как бы мне ни хотелось убить Бидитала самому, это случится не от моей руки.

— Есть что-то зловещее в том, что ты говоришь, точнее, в том, чего ты не говоришь, Л’орик.

— Здесь произойдёт схождение, Фелисин. Здесь будет… большая бойня.

— Тогда почему ты остаёшься?

— Чтобы видеть, девочка. Столь долго, сколько смогу.

— Почему?

Он поморщился:

— Как я сказал, я по-прежнему ищу ответы.

— И они настолько важны, чтобы ты рисковал ради них жизнью?

— Именно. А теперь я доверю тебя на время Серожабу. Ты в безопасности, и когда я вернусь, надо будет собраться в дорогу и приготовить лошадей.

Она взглянула на чешуйчатое обезьяноподобное существо о четырёх глазах:

— В безопасности, говоришь. По крайней мере, до той поры, пока он не проголодается.

— Признателен. Буду защищать её. Но не уходи надолго. Ха-ха.

Когда Геборик вышел наружу, чтобы дождаться гостя, на востоке в небе забрезжил рассвет. Дестриант оставался в тени — настолько, насколько был способен, скрываясь не от Л’орика — который теперь возник в его поле зрения и приближался большими шагами, — но от прочих соглядатаев. Они могли хорошо разглядеть фигуру, скорчившуюся у входа в шатёр, но не более, так как он накинул на себя широкий плащ, натянул на голову капюшон и держал руки под полами.

Приблизившись, Л’орик замедлил шаг. От этого человека можно было не скрывать правду, и Геборик улыбнулся, увидев, как округлились глаза Высшего мага.

— Да, — пробормотал Геборик. — Хотя и без моего желания. Но дело сделано, и я смирился с этим.

— И каковы же интересы Трича здесь? — спросил Л’орик после долгой, гнетущей паузы.

— Будет битва, — ответил Геборик, пожимая плечами. — Сверх того… что ж, я не уверен. Увидим, думаю.

Л’орик взглянул устало.

— Я надеялся убедить тебя уйти. Забрать Фелисин отсюда.

— Когда?

— Этой ночью.

— Передвинь её стоянку на лигу, прочь за северо-восточный край оазиса. Три осёдланные лошади и ещё три вьючные. Еда и вода, в достаточном количестве на троих, чтобы хватило до Г’данисбана.

— Троих?

Геборик усмехнулся:

— Может, ты не заметил, но есть определённая… поэтичность в том, что нас всегда трое.

— Хорошо. И сколько ей придётся ждать?

— Столько, сколько она сама считает приемлемым, Л’орик. Как и ты, я намерен остаться здесь ещё на несколько дней.

Высший маг опустил веки.

— Схождение.

Геборик кивнул.

Л’орик вздохнул:

— Дураки мы с тобой, оба.

— Наверное.

— Я-то надеялся на союз между нами, Призрачные Руки.

— Он существует, Л’орик, более или менее. В достаточной мере, чтобы гарантировать безопасность Фелисин. Правда, не то чтобы мы так уж хорошо справлялись с этим до сих пор. От меня могло быть больше толку, — проворчал Геборик.

— Меня удивляет, что ты, зная, что Бидитал с ней сделал, не стремишься ему отомстить.

— Отомстить? Какой в этом смысл? Нет, Л’орик, у меня есть лучший ответ на зверства Бидитала. Предоставить его собственной участи…

Высший маг вздрогнул, потом улыбнулся:

— Странно, совсем недавно я сказал те же слова Фелисин.

Геборик смотрел, как маг уходит прочь. Спустя мгновение Дестриант развернулся и вошёл в свой храм.

— Есть в них… что-то непреклонное.

Они стояли на пути приближавшихся легионов, видели, как железо течёт, словно расплавленный металл, в столбе пыли, уходившем вертикально вверх и таявшем в небе под ударами пустынных ветров. От слов Леомана Корабб Бхилан Тэну’алас поёжился. Пыль оседала в складках его потрёпанной телабы; воздух вблизи Стены Вихря был тяжёл от песчаной взвеси, крупицы которой забивались ему в рот.

Леоман обернулся в седле, взглянул на своих воинов.

Уперев расщеплённое метательное копьё в стремя, Корабб выпрямился в седле. Он устал. Практически каждую ночь они устраивали налёты, и даже если его собственный отряд не участвовал в открытом бою, всё равно были отступления в укрытие, точечные контратаки, затем бегство. Всегда бегство. Если бы Ша’ик дала Леоману пять тысяч воинов, это адъюнкту и её армии пришлось бы отступать. Всю дорогу обратно до Арэна, ковыляя и получая удар за ударом.

Как бы там ни было, Леоман сделал всё возможное, и они провели — проливая кровь — несколько отличных дней. Более того, изучили тактику адъюнкта и нрав её солдат. Не единожды согласованное давление на регулярную пехоту прогибало её, и будь у Леомана больше воинов, он мог бы дожать врага и разбить его наголову. Но затем являлись Голловы «Выжженные слёзы», или виканцы, или эти проклятые морпехи, и воины пустыни бежали. Бежали в ночь, преследуемые конниками, столь же умелыми и упорными, как и сами воины Леомана.

Осталось семь сотен или около того — им пришлось бросить многочисленных раненых, которых нашли и вырезали хундрильские «Выжженные слёзы», забрав различные части их тел в качестве трофеев.

Леоман вновь посмотрел впёред.

— Вот и всё.

Корабб кивнул. Малазанская армия доберётся до Стены Вихря к сумеркам.

— Быть может, её отатарал не сработает, — предположил он. — И может быть, богиня уничтожит их всех этой самой ночью.

Морщинки вокруг глаз Леомана стали глубже, когда он прищурился, глядя на наступающие легионы.

— Не думаю. В магии Вихря нет ничего чистого, Корабб. Нет, битва состоится, на самом краю оазиса. Корболо Дом будет командовать Воинством Апокалипсиса. А мы с тобой, да ещё, похоже, Маток, найдём себе подходящее местечко… чтобы на это посмотреть.

Корабб наклонился в седле и сплюнул.

— Наша война закончилась, — подытожил Леоман, подбирая поводья.

— Мы будем нужны Корболо Дому, — заявил Корабб.

— Если так, мы пропали.

Пришпорив коней, они поскакали сквозь Стену Вихря.

Он мог скакать галопом полдня, потом отпустить яггского коня в размашистый шаг примерно на колокол и снова скакать галопом до заката. Погром был не таким, как все прочие кони, которых знавал Карса, включая его тёзку. Теблор подъехал достаточно близко к Угарату, чтобы увидеть часовых на стене, и, разумеется, горожане выслали два десятка всадников, чтобы помешать ему проехать по широкому каменному мосту через реку — всадников, которые могли оказаться там гораздо раньше него.

Но Погром понял, что нужно: вытянув вперёд шею, с галопа перешёл в карьер, и они оказались на месте на пятьдесят корпусов впереди преследователей. Пешеходы на мосту брызнули с пути, и проём был достаточно широк, чтобы можно было легко объехать телеги и фургоны. Они пересекли всю ширь реки Угарат, достигнув другой стороны в течение дюжины ударов сердца, грохот копыт Погрома сменил тембр, когда под ногами коня камень уступил место плотно утоптанной земле и они въехали в Угарат-одан.

Казалось, расстояние утратило значение для Карсы Орлонга. Погром нёс его без всяких усилий. Не было нужды в седле, и единственного повода, обёрнутого вокруг шеи жеребца, ему было вполне достаточно для управления зверем. Также теблор не стреноживал коня на ночь, отпустив его пастись среди необозримых трав, раскинувшихся со всех сторон.

Северная часть Угарат-одана сужалась меж излучин двух главных рек — Угарата и другой, которая, как припомнил Карса, звалась то ли Мерсин, то ли Талас. Гряды холмов убегали с севера на юг, разделённые двумя реками, их вершины и склоны за тысячи лет были плотно утоптаны сезонными миграциями бхедеринов. Эти стада исчезли, хотя кости остались там, где хищники и охотники настигли животных, и земля эта теперь использовалась как временное пастбище, редко посещаемое, и то лишь в сезон дождей.

За неделю, потребовавшуюся для того, чтобы пересечь холмы, Карса не видел ничего кроме следов пастушьих лагерей, межевых камней и травоядных животных — антилоп и каких-то разновидностей крупных оленей, — которые паслись только по ночам, а днём отлёживались в низинах, сплошь заросших высокой пожелтевшей травой. Их можно было легко вспугнуть и потом догнать, так что Карса без проблем добывал мясо и частенько пировал.

Река Мерсин была мелкой, почти высохшей к концу засушливого сезона. Перейдя её вброд, он поехал на северо-восток, скача по тропам, идущим вдоль южных склонов Таласских гор, затем на восток, к городу Лато-Ревай, что на самом краю Священной пустыни.

Он пересёк дорогу южнее городских стен ночью, избегая всяких встреч, и достиг перевала, что вёл в Рараку, к рассвету следующего дня.

Всепоглощающая спешка двигала им. Теблор был не в состоянии объяснить себе это желание, но не сомневался в нём. Он долго отсутствовал; и хотя не верил, что битва в Рараку состоялась, но чувствовал, что она надвигается.

И Карсе хотелось быть там. Не затем, чтобы убивать малазанцев, но для того, чтобы прикрыть спину Леоману. Но в этом, как он хорошо понимал, крылась и более тёмная правда. Битва, пожалуй, станет днём хаоса, и Карсе Орлонгу предназначено причаститься ему. Ша’ик там или не Ша’ик, есть в её лагере люди, что заслуживают лишь смерти. И я дарую её им. Его не заботил перечень причин, нанесённых оскорблений, проявленного неуважения, совершённых преступлений. Он был давно и полностью равнодушен, равнодушен ко столь многим вещам. Величайшие силы его духа были обузданы, и среди них — потребность творить справедливость, действовать решительно, в истинно теблорской манере.

Слишком долго терпел я вероломных и злонамеренных. Теперь мой меч взыщет с них.

Ещё меньше тоблакайского воина интересовал перечень имён, поскольку имена взывали к обетам, а он был сыт обетами. Нет, он будет убивать, подчиняясь настроению.

Карса предвкушал своё возвращение.

Если только поспеет вовремя.

Спускаясь по склонам, ведущим в Священную пустыню, он с облегчением увидел далеко на севере и востоке красный гребень яростной Стены Вихря. До неё теперь остались считаные дни.

Он улыбнулся этому отдалённому гневу, ибо понимал его. Сдерживаемая, скованная столь долго богиня вскоре сможет дать волю своей ярости. Карса чувствовал её голод, столь же ощутимый, как и родственные души в его мече. Оленья кровь была столь жидкой…

Он осадил Погрома в старом лагере у края солончака. Склоны позади могли дать последний корм и воду для коня по эту сторону Стены Вихря, поэтому теблор потратил некоторое время, чтобы собрать травы в дорогу, а также наполнить мехи водой из источника в десяти шагах от лагеря.

Карса соорудил костёр, использовав последние кизяки из Ягг-одана, — что он делал довольно редко, — и сразу после еды открыл мешок, где лежала разрубленная ’Сибалль, и впервые извлёк оттуда её останки.

— Так спешишь со мной разделаться? — спросила ’Сибалль сухим, дребезжащим голосом.

Глядя на существо сверху вниз, он прорычал:

— Мы заехали далеко, Ненайденная. Прошло много времени с тех пор, как я последний раз тебя видел.

— Тогда зачем ты пожелал увидеть меня теперь, Карса Орлонг?

— Не знаю. Но уже сожалею об этом.

— Я видела свет солнца сквозь переплетение ткани. Всё лучше, чем темнота.

— Какое мне дело до твоих предпочтений?

— Такое, Карса Орлонг, что мы принадлежим к одному и тому же Дому. Дому Цепей. Наш господин…

— У меня нет господина, — прорычал теблор.

— Всё, как он сам того пожелал, — ответила ’Сибалль. — Увечный бог не ожидает от тебя коленопреклонений. Он не отдаёт приказов своему Смертному Мечу, своему Рыцарю Цепей, — ибо это то, что ты есть, роль, для которой ты создавался с самого начала.

— Я не из этого Дома Цепей, т’лан имасска. И я не приму нового ложного бога.

— Он не ложный, Карса Орлонг.

— Такой же ложный, как и ты, — сказал воин, оскалив зубы. — Пусть он предстанет предо мной, и мой меч ответит за меня. Ты говоришь, что меня создали. Тем более он должен за это ответить.

— Боги сковали его.

— Что это значит?

— Они приковали его, Карса Орлонг, к мёртвой земле. Он искалечен. Охвачен вечной болью. Заточение изуродовало его, и теперь он ведает лишь страдание.

— Ну так я разобью его оковы…

— Приятно слышать…

— …а затем убью его.

Карса схватил разрубленную нежить за единственную руку и запихал обратно в мешок. Затем встал.

Великие свершения ждали его. И это было приятно.

Этот Дом — просто очередная тюрьма. Хватит с меня тюрем. Воздвигни вокруг меня стены — и я обрушу их.

Усомнись в моих словах, Увечный боже, — и пожалеешь…

Глава двадцать вторая

Я считаю, что своим происхождением отатарал обязан чародейству. Если, как мы предполагаем, магия питается скрытыми энергиями, у этих энергий неизбежно должен быть предел. Следовательно, если достаточно мощное применение чародейской силы вышло бы из-под контроля, оно могло бы вызвать цепную реакцию, которая, в свою очередь, совершенно осушила бы источник таковой жизненной силы.

Более того, известно, что Старшие Пути успешно сопротивляются мертвящему воздействию отатарала. Это косвенно подтверждает, что уровни энергий в мире фундаментально многослойны. Достаточно, к примеру, сравнить жизненную энергию одушевлённой плоти с неоспоримой энергией предметов неодушевлённых, таких как камень. Поверхностное исследование могло бы привести к заключению о том, что первая — жива, в то время как второй — нет. Таким образом, возможно, отатарал не в такой степени «нейтрализует» магию, как это могло бы показаться…

Трирссан Моттский. Размышления о физической природе мироздания

Девятый, одиннадцатый и двенадцатый взводы средней пехоты присоединили к морпехам девятой роты. Ходили слухи, что вскоре к ним добавят первый и второй взводы — тяжелых пехотинцев с перекачанными мышцами и насупленными лбами — и вместе они сформируют отдельное боевое подразделение.

В новоприбывших взводах не было лиц, абсолютно незнакомых Смычку. В девятой роте он сразу взял себе за правило запоминать лица и имена.

Невыспавшиеся, утомлённые, стёршие ноги в кровь, сержант и его взвод развалились вокруг очага, убаюканные немолчным рёвом Стены Вихря в тысяче шагов от лагеря. Оказалось, даже дикая ярость может убаюкивать.

Сержант девятого взвода Бальзам направил своих солдат в новый лагерь и лишь затем спешился. Высокий широкоплечий далхонец произвёл на Смычка впечатление тем, с каким холодным равнодушием переносил все невзгоды. Взвод Бальзама уже отличился боях: в легионе из уст в уста передавали легенды о капрале Смраде, Горлорезе, Непоседе, Гальте и Лоубе. То же касалось двух других взводов. Моук, Ожог и Штабель. Том Тисси, Тульпан, Скат и Талант.

Тяжелая пехота ещё не пробовала крови, но Смычок уже восхитился их дисциплиной — видимо, всё дело в насупленных бровях. Вели им держать позицию, и они зубами вгрызутся в землю. Он заметил, что некоторые из них бродят вокруг. Смекалка, Таз, Курнос и Уру Хэла. Все как один были недовольны.

Сержант Бальзам присел на корточки:

— Ты, значит, Смычок? Слышал, тебя на самом деле не так зовут.

Смычок приподнял брови:

— А Бальзам, значит?..

Темнокожий юноша насупился. Тяжёлые брови сошлись в одну линию.

— Ну да, а как же.

Смычок бросил взгляд на другого бойца девятого взвода — стоявшего неподалеку мужчину, явно изнемогающего от желания отправить кого-то на тот свет.

— А как насчет него? Как там его звать — Горлорез? Думаешь, его маменька выбрала это имя для своего малютки?

— Кто его знает, — ответил Бальзам. — Дай карапузу нож, и всякое может случиться.

Пару мгновений Смычок разглядывал его лицо, затем хмыкнул:

— Ты хотел меня видеть по какому-то делу?

Бальзам отмахнулся:

— Да не то чтоб. Вроде того. Как вам новые бойцы капитана? Поздновато для таких перестановок…

— Не так уж это внове на самом деле. Легионы Сивогрива порой организуют в той же манере. В любом случае наш новый Кулак одобрил.

— Кенеб. Не уверен я в нём.

— А в нашем юном капитане уверен?

— О, ещё как. Ранал же благородного происхождения. Этим всё сказано.

— То есть?

Бальзам отвел взгляд, переключившись на порхающую вдали птичку.

— Ничего такого. Просто он погубит нас всех.

О как.

— Ты ещё громче говори, не все услышали.

— Нет нужды, Смычок. Все думают так же.

— Думать и говорить — разные вещи.

Подошли Геслер, Бордук и сержанты одиннадцатого и двенадцатого взводов. Все наспех представились. Моук из одиннадцатого взвода оказался бородатым рыжеволосым фаларцем, как и Смычок. Он получил удар копьём в спину — от плеча до копчика, и, несмотря на усилия лекаря, явно страдал от неудачно сросшихся мышц. Сержант двенадцатого взвода, коренастый Том Тисси, бородавчатыми руками и рябым лицом смахивал на жабу. Сняв шлем, он продемонстрировал остальным идеально лысую голову.

Моук долго косился на Смычка, будто надеясь, что тот его чудом узнает. Затем вытащил из поясной сумки рыбий хребет и принялся ковырять в зубах.

— Слыхали о том невероятном солдате? Тяжелая пехота. Не уверен, что за рота и даже — какой легион. Неффарий Бред его звать. Говорят, он положил за одну ночь восемнадцать налётчиков.

Смычок поднял глаза на Геслера; оба они ни на миг не изменились в лице.

— Слышал, в первую ночь восемнадцать, а в следующую — тринадцать, — сказал Том Тисси. — Надо будет расспросить хмуролобых, как объявятся.

— Ну, — указал пальцем Смычок, — вон там, например. Смекалка! — прикрикнул он. — Подойди на минутку, если не сложно.

От шагов женщины, казалось, задрожала земля. Она была напанкой, и Смычок не был уверен, что она сама в курсе своего пола. Мускулы на руках женщины были толще его бёдер. Волосы она напрочь срезала, и единственным украшением на круглом лице было бронзовое кольцо в носу. А вот изумрудно-зелёные глаза просто поражали красотой.

— Знаешь парня из тяжёлой, Смекалка? Неффария Бреда?

Невероятные глаза округлились.

— Пятьдесят налётчиков убил, говорят.

— Какой легион? — спросил Моук.

Она пожала плечами:

— Не знаю. Не наш. Не уверена.

— Ладно, — рявкнул Моук. — А что ты знаешь?

— Убил пятьдесят налётчиков. Разрешите идти? Нужно помочиться.

Все смотрели ей вслед.

— Байка, что ли? — спросил Том Тисси в никуда.

Моук фыркнул:

— Пойди у неё спроси.

— Неохота помирать. Может, ты, Моук?

— А вот и сержанты тяжёлой пехоты, — отметил Бальзам.

Мозель, Собелонна и Тагг казались близнецами. Все трое были родом из Малаза, типичные представители смешанных кровей, преобладавших на острове. Исходившее от них ощущение угрозы было связано больше с осанкой, нежели с ростом. Собелонна была старшей из них. У суровой женщины были глаза цвета неба. В чёрных волосах до плеч проглядывали седые пряди. Веконосовая складка тощего Мозеля выдавала канскую кровь в семейной истории. Оплетённые шнуром волосы были обрезаны на длину пальца на манер джакатанских пиратов. Тагг, самый массивный из троицы, носил короткий топор. На спине у него висел огромный щит, окованный жестью и окантованный бронзой.

— Кто из вас Смычок? — спросил Мозель.

— Я. А что?

Здоровяк пожал плечами:

— Ничего. Просто любопытно. А ты, — он кивнул на Геслера, — ты тот парень из береговой охраны, Геслер.

— Ну я. Что с того?

— Ничего.

Ненадолго повисло неловкое молчание, затем Тагг заговорил тонким голосом, вырывавшимся, как счёл Смычок, из поврежденной гортани.

— Говорят, адъюнкт собирается завтра к стене. С этим своим мечом. И что тогда? Вонзит его? Это песчаная буря, что там колоть? И разве мы уже не в Рараку? В священной пустыне? Не вижу и не чувствую никаких отличий. Почему бы нам просто не дождаться их? Или пусть останутся и сгниют в этой проклятой пустоши. Ша’ик хочет песчаную империю — так пусть берёт.

Смычку казалось, что Тагг никогда не замолчит; слушать его писклявый голос было просто мучительно.

— Слишком много вопросов, — сказал он, как только солдат остановился перевести дух. — Мы не можем оставить здесь империю песка, Тагг, потому что эта гниль распространится, и тогда мы потеряем Семь Городов. Да и слишком много крови уже было пролито, чтобы просто забыть. И хотя мы уже в Рараку, мы на самом краю. Может, это и священная пустыня, но с виду от обычной не отличишь. Если в ней и есть сила, то — в том, что она постепенно делает с тобой. Или не делает, а даёт. Это непросто объяснить.

Он пожал плечами и закашлялся.

Геслер прочистил горло:

— Стена Вихря — это волшебство, Тагг. А меч адъюнкта — отатараловый. Эти двое столкнутся. И если меч адъюнкта не справится, мы все отправимся по домам… или обратно в Арэн…

— Я слышал другое, — Моук помолчал, сплюнул и продолжил: — Если не сможем проломить стену, пойдём на восток, а затем на север. В Г’данисбан или, может, Эрлитан. Дождёмся Дуджека Однорукого и Высшего мага Тайшренна. Говорят, даже Сивогрива могут отозвать с корелрийской кампании.

Смычок уставился на него.

— Это в чьей же тени ты такое услышал, Моук?

— Звучит разумно, разве нет?

Вздохнув, Смычок выпрямился:

— Всё это пустые разговоры, солдаты. Рано или поздно всё одно пойдём в бой марш-броском, как дурачки лупоглазые.

Он зашагал в сторону, где его взвод установил палатки.

Его солдаты, включая Спрута, сгрудились вокруг Флакона, который сидел скрестив ноги и играл с веточками и прутиками.

Смычок замер. Необъяснимый холодок страха пробежал по его телу. Нижние боги, на секунду почудилось, что я вижу Быстрого Бена, вокруг которого собрался взвод Скворца, наблюдая за очередным проклятым опасным ритуалом… Он слышал тихое пение из пустыни за границами лагеря, пение, что остриём меча прорезалось сквозь грохот Стены Вихря. Сержант потряс головой и подошёл поближе.

— Что ты делаешь, Флакон?

У юноши был виноватый вид.

— Да ничего такого, сержант…

— Пробует ворожить, — проворчал Спрут. — Но как по мне, тухлое дело.

Смычок медленно присел в круг напротив Флакона.

— Любопытный способ, парень. Палочки и веточки. Где ты этому научился?

— У бабушки, — пробормотал тот.

— Она была ведьмой?

— Чуток. Мама тоже.

— А твой отец? Кем он был?

— Не знаю. Слухи ходили… — Он склонил голову, явно смущенный.

— Забудь, — сказал Смычок. — Это твоё плетение аспектировано на землю. Мало просто пригвоздить силу…

Теперь уже все уставились на Смычка.

Флакон закивал, затем вытащил крошечную куколку, сплетённую из травы с множеством тёмных, пурпурных побегов. Кукла была замотана в лоскуты чёрной ткани.

Глаза сержанта округлились.

— А это ещё кто должен быть, Худ побери?

— Ну, рука смерти, вроде того, так я задумывал. Сами знаете, к чему это приводит. Но она не хочет помогать.

— Тянешь силу с Пути Худа?

— Немного…

А этот парень не так прост, как я думал.

— Забудь о Худе. Он может кружить неподалеку, но не сделает и шагу до события, да и неразборчивый он мерзавец. Для этой своей фигурки попробуй Покровителя убийц.

Флакон вздрогнул.

— Узел? Это слишком, ну, рискованно…

— Что это значит? — не выдержала Улыбка. — Ты сказал, что знаешь Меанас. Теперь выясняется, что знаешь Худа. И ведовство. Я начинаю подозревать, что ты выдумываешь на ходу.

Волшебник насупился.

— Ладно. Прекрати болтать. Мне нужно сосредоточиться.

Взвод снова расселся по местам. Смычок сосредоточил взгляд на разбросанных в песке перед Флаконом ветках и палках. Чуть погодя чародей медленно опустил куколку в середину, вдавив её ноги в песок так, что она смогла стоять самостоятельно, затем медленно убрал руку.

Узор из палочек с одной стороны выстроился в ряд. Они трепетали, как тростник на ветру, и Смычок решил, что это Стена Вихря.

Флакон бормотал себе под нос; настойчивость в его голосе сменилась разочарованием. Секунду спустя он выдохнул и сел на место, моргая глазами.

— Всё без толку…

Палочки прекратили движение.

— Можно трогать? — спросил Смычок.

— Да, сержант.

Смычок потянулся и поднял куклу. Затем он усадил её… по другую сторону Стены Вихря.

— Попробуй теперь.

Флакон уставился на него, затем подвинулся вперёд и снова закрыл глаза.

Стена Вихря опять зашевелилась. Затем часть палочек из ряда отвалилась.

В кругу ахнули, но Флакон только ещё больше нахмурился.

— Не шевелится. Кукла. Я чувствую Узел… близко, очень близко. Чувствую силу, которая вливается в куклу — или, наоборот, из неё, но она не движется…

— Ты прав, — сказал Смычок. По его лицу медленно растекалась улыбка. — Он не движется. А вот его тень…

Спрут заворчал.

— Королева меня прибери, он прав. До чего всё это странно… хватит с меня. — Он резко поднялся. Было видно, что Спрут взволнован и потрясён. — Колдовство — это страшно. Я пошёл спать.

Ворожба неожиданно оборвалась. Флакон открыл глаза и оглядел остальных. Лицо его блестело от пота:

— Почему он не движется? Почему только его тень?

Смычок встал.

— Потому что он ещё не готов, парень.

Улыбка взглянула на сержанта.

— Но кто он? Сам Узел?

— Нет, — ответил Флакон, — нет, я в этом уверен.

Смычок молча вышел из круга. Нет, не Узел. Кто-то получше, как для меня. Как для всякого малазанца, если уж на то пошло. Он здесь. И он по ту сторону Стены Вихря. И я точно знаю, на кого он точит свои ножи.

Лишь бы только прекратилось это проклятое пение…

Он будто держал осаду во мраке. Со всех сторон на него обрушивались голоса, норовя проломить стенки черепа. Мало того, что смерть солдат была на его совести; теперь они навеки были с ним. Их души кричали на него, тянули через врата Худа призрачные руки, вонзали пальцы в мозг.

Гэмет хотел умереть. Он был не просто бесполезен. Он был обузой, частью воинства неумелых командиров, оставляющих за собой реки крови, строчкой в заплёванной унизительной истории, питавшей худшие страхи простых солдат.

Это сводило его с ума. Теперь он это понял. Голоса, парализующая неуверенность, постоянный озноб под палящим солнцем и вблизи теплого очага. И слабость, пронизывающая руки и ноги, разжижающая кровь так сильно, будто его сердце прокачивало по жилам грязную жижу. Я сломался. Я подвёл Тавор в первом же испытании мужества.

Кенеб справится. Кенеб будет хорошим Кулаком легиона. Он не слишком стар, у него есть семья — есть за кого бороться, к кому вернуться, о ком волноваться. Это важные вещи. Умение надавить, жаждакрови. Ничего из этого не было в жизни Гэмета.

Я никогда не был ей нужен, верно? Семья развалилась, и я ничего не мог с этим поделать. Я был всего лишь кастеляном, расфуфыренным стражником благородного дома. Выполнял приказы. И даже когда моё слово могло изменить судьбу Фелисин, я лишь отдал честь и сказал: «Да, госпожа».

Но он всегда знал, что слаб духом. Не было недостатка в возможностях проявить свои изъяны и пороки. Всегда хватало оказий, даже в тех случаях, когда он считал их демонстрацией верности и примерно выполнял приказы, какими бы ужасными ни были их последствия.

— Громко.

Новый голос. Моргая, он оглянулся, затем опустил глаза и увидел Свища, приёмного сына Кенеба. Его глаза сверкали в свете звёзд. Загорелую кожу полуобнажённого мальчишки покрывала грязь, волосы сбились в колтуны.

— Громко.

— Да, они громкие.

Ребёнок одичал. Было уже поздно, может, даже дело шло к рассвету. Что случилось? Почему он здесь, за границами лагеря? Нарывается на смерть от руки пустынного налётчика?

— Не они. Она.

Гэмет зыркнул на мальчика:

— О чём ты? Что громко?

Я слышу лишь голоса, но тебе их не слышно. Конечно, не слышно…

— Песчаная буря. Рычит. Очень… очень… очень-очень-очень ГРОМКО!

Буря? Гэмет стряхнул песок с век и осмотрелся по сторонам, обнаружив себя меньше чем в пятидесяти шагах от Стены Вихря. Звук песчинок, кружившихся между скал на земле, свист устремлявшихся к небу в безумных кульбитах потоков, стук камешков повсюду, свист ветра в изгибах известняка — это был звук… голосов. Кричащих от ярости голосов.

— Я не безумец.

— Я тоже. Я счастлив. У отца новое яркое кольцо. На руке. Всё резное. Он должен больше приказов давать, а он меньше. Но я всё равно счастлив. Такое блестящее. Любишь блестяшки? Я очень, хотя от них глазам больно. Может, потому что глазам больно. Как думаешь?

— Я стараюсь особо не думать, парень.

— Мне кажется, ты слишком много думаешь.

— Да неужели?

— Папа согласен. Ты думаешь о том, о чём нет смысла размышлять. Уже безразлично. Но я знаю, отчего так.

— Правда?

Мальчик закивал.

— Из-за того же, почему я люблю блестяшки. Отец тебя ищет. Пойду скажу, что нашёл тебя.

Свищ потрусил прочь и быстро растворился во тьме.

Гэмет обернулся и уставился на Стену Вихря. Её мощь потрясала. Летящий песок въедался в глаза, перебивал дыхание. Она была голодна, всегда была голодна, но сейчас появилось что-то новое, изменившее её пронзительный голос. Что это? Настойчивость, оттенок чего-то… чего-то…

Что я здесь делаю?

Теперь он вспомнил. Он искал смерти. Острого лезвия налётчика, взрезающего глотку. Быстрая смерть, случайная.

Конец всем этим мыслям… что ослепляют меня.

Топот приближавшихся лошадей вновь привёл его в чувство. Обернувшись, он увидел, как из тумана выезжают двое всадников, за собой они вели третью лошадь.

— Мы полночи вас искали, — сказал Кенеб, едва остановившись. — Темул отправил треть виканцев на поиски, сэр.

Сэр? Это неуместно.

— Твой ребёнок без труда меня нашел.

Под козырьком шлема было видно, как Кенеб нахмурился.

— Свищ? Он был здесь?

— Он пообещал сообщить тебе, что нашёл меня.

Тот фыркнул:

— Это вряд ли. Он мне ещё ни слова не сказал. Даже в Арэне. Я слышал, как он говорит с другими, когда на него находит слог, но это нечастое дело. Но не со мной. И нет, я не знаю почему. Как бы то ни было, мы привели вашу лошадь. Адъюнкт готова.

— Готова к чему?

— Обнажить свой меч, сэр. Чтобы проломить Стену Вихря.

— Ей нет нужды ждать меня, Кулак.

— Верно. Но она так решила.

Я не хочу.

— Это её приказ, сэр.

Со вздохом Гэмет подошел к своей лошади. Он был так слаб, что едва смог подняться в седло. Остальные ждали с возмутительным спокойствием. Лицо Гэмета пылало от напряжения и стыда. Наконец он вскарабкался в седло, некоторое время искал стремена, затем взял у Темула поводья.

— Веди, — буркнул Гэмет Кенебу.

Они поскакали на восток вдоль стены воющего песка, держась на почтительном расстоянии. Через две сотни шагов спутники подъехали к пятерым неподвижным всадникам. Адъюнкт, Тин Баральта, Блистиг, Нихил и Бездна.

Гэмета охватил внезапный страх.

— Адъюнкт! По ту сторону могут ожидать тысячи воинов! Нужно построить армию. Нужна тяжёлая пехота с флангов. Всадники — лучники — пехота…

— Довольно, Гэмет. Сейчас мы двинемся вперед — солнце уже освещает стену. Разве ты не слышишь? Её крик полон страха. Новый звук. Приятный звук.

Он уставился на извивающийся песчаный барьер. Да, вот что я тогда почувствовал.

— Значит — знает, что преграда падёт.

— Богиня знает, — согласилась Бездна.

Гэмет взглянул на двух виканцев. Они выглядели жалкими.

— Что же будет, когда Стена Вихря падёт?

Молодая женщина подняла голову, но за неё ответил брат:

— Стена Вихря заграждает путь. Стоит её разрушить, и путь будет открыт. Богиня окажется уязвима. Будь у нас батальон Когтей и с полдюжины Высших магов, мы могли бы загнать и убить её. Но нам это не удастся.

Он поднял руки в странном жесте.

— Её сила по-прежнему будет питать Воинство Апокалипсиса. Эти солдаты никогда не сдадутся, они станут биться до конца. Особенно если есть шанс, что это будет наш конец.

— Предсказывая катастрофу, ты нам ничем не помогаешь, Нихил, — прошептала адъюнкт. — Вы все, следуйте за мной, пока я не прикажу обратное.

Они подъехали ближе к Стене Вихря, склонившись под яростными ударами порывов ветра и песка. В пятнадцати шагах от стены адъюнкт подняла руку. Затем спешилась и, положив перчатку на рукоять меча, двинулась вперёд. Ржавое лезвие отатарала уже наполовину показалось из ножен, когда на мир опустилась внезапная тишина. За миг до того оборвалось громогласное буйство Стены Вихря, оставив по себе лишь клубящиеся облака песка и пыли. В центре вихря что-то зашипело, посыпалось. Шёпот. Вспышка света. И затем — тишина.

Адъюнкт обернулась, на лице её читалось потрясение.

— Она отступила! — закричал Нихил, качнувшись вперёд. — Путь свободен!

Тавор подняла руку в упреждающем жесте.

— Это ответ моему мечу, колдун? Или стратегическая уловка?

— Думаю, и то и другое. Видимо, она не захотела получить подобный удар. Теперь она будет полагаться лишь на свою смертную армию.

Рассветное солнце окрашивало золотом осыпавшуюся дождём пыль. Через прорехи в затихающей буре проступало сердце священной пустыни. Гэмет с облегчением отметил, что их не поджидала засада. Лишь пустоши и какое-то нагорье на северо-востоке, сходившее на нет к западу, где странно изломанные горы ограничивали обзор.

Адъюнкт вернулась в седло.

— Темул, отправь разведчиков как можно дальше. Я не верю, что больше не будет налётов. Они ждут нас в заранее выбранном месте. Необходимо его найти.

А затем начнётся битва. Сотни, тысячи погибших. Адъюнкт, кулак Императрицы. И Ша’ик, Избранная слуга богини. Столкновение воль, ничего больше. Но оно решит судьбу сотен тысяч.

Я не хочу в этом участвовать.

Тин Баральта придержал лошадь рядом с Гэметом.

— Ты нужен нам как никогда, — тихо сказал «красный клинок».

Адъюнкт с удвоенной энергией отдавала приказы прибывающим из основного лагеря офицерам.

— Я вообще вам не нужен, — ответил Гэмет.

— Ошибаешься. Ей нужен голос осторожного…

— Голос труса, если быть откровенным, — и нет, он ей не нужен.

— В бою иногда всё как в тумане…

— Знаю. Я когда-то был солдатом. И в общем, неплохим. Получал приказы, командовал только собой. Порой другими, но не тысячами. Годы прошли. Но на большее я не способен.

— Отлично, Гэмет. Стань солдатом ещё разок. Тем, кому повезло попасть в свиту адъюнкта. Помоги ей увидеть всё с точки зрения обычного солдата. Какую бы слабость ты ни ощущал — ты не один, таких сотни, а то и тысячи в наших легионах.

С другой стороны подъехал Блистиг и вступил в разговор.

— Она держится от нас на расстоянии, Гэмет. Мы не можем помочь ей советом, потому что его не просят. Что хуже, мы не знаем ни её стратегии…

— Если она вообще есть, — шепнул Тин Баральта.

— Ни тактики грядущего боя, — продолжил Блистиг. — Это опасно и противоречит малазанской военной доктрине. Для неё эта война — личное дело, Гэмет.

Гэмет смотрел вперёд, туда, где адъюнкт в сопровождении Нихила и Бездны разглядывала изломы гор, среди которых, как все они знали, ждали Ша’ик и её Воинство Апокалипсиса. Личное? Да, возможно. Именно так она всегда поступает.

— Это в её духе. Императрица не могла не знать, какова она.

— Мы двинемся в старательно подготовленную ловушку, — прорычал Тин Баральта. — Корболо Дом об этом позаботится. Он займет возвышенности, перекроет подходы. Может, даже нарисует большой красный круг на том месте, где ему будет удобнее нас перебить.

— Она знает, что это возможно, — ответил Гэмет. Оставь меня в покое, Тин Баральта. И ты, Блистиг. Мы больше не трое. Мы — двое и один. Поговори с Кенебом, не со мной. Он оправдает твои ожидания. А я не могу. — Но нам придётся выступить ему навстречу. Чего ты от неё хочешь?

— Чтобы она нас слушала, — ответил Блистиг. — Нужно найти другой путь. Может, зайти с юга…

— И потратить на обход недели? Думаешь, Корболо не подумал о том же? Каждый колодец и источник окажется отравлен. Мы будем брести наугад, пока Рараку не убьёт нас без единого удара мечом.

Он заметил, как коротко переглянулись Блистиг и Тин Баральта. Гэмет нахмурился.

— Такими разговорами не склеить то, что разбито, господа. Не тратьте слова впустую. Я уверен, в нужное время адъюнкт созовет военный совет.

— Уж надеюсь, — огрызнулся Тин Баральта, подхватывая поводья и разворачивая лошадь.

Он ускакал, а Блистиг наклонился вперед и прошипел:

— Когда совет созовут, будь там, Гэмет.

— A иначе что?

— У нас и так довольно балласта — все эти высокородные офицеры с их бесконечным списком жалоб. В нашей армии мало командиров, которые выслужились из рядовых, — слишком мало, чтобы даже одного списывать со счетов. Признаю, в начале я не особо тебя ценил. Ты был любимой игрушкой адъюнкта. Но ты хорошо справился со своим легионом…

— До первого ночного сражения.

— Где твою лошадь убило «руганью», а тебе чуть не снесло голову.

— Я растерялся намного раньше, Блистиг.

— Только потому, что ввязался в схватку. Кулак так не поступает. Нужно оставаться позади, с вестовыми и стражей. Ты можешь не отдать ни одного приказа, но ты — ключевая фигура, неподвижное ядро. Тебе достаточно просто быть там. Они могут обратиться к тебе, а ты — к ним. Ты можешь выслать подкрепление или отозвать взвод, реагировать на происходящее. Это то, чем занимаются офицеры. В бою ты бесполезен, ты обуза для солдат, потому что они обязаны спасать твою шкуру. Даже хуже, ты ничего не можешь сделать, потому что вестовые не могут тебя найти. Ты теряешь перспективу. Если ядро дрогнет или исчезнет, легион падёт.

Некоторое время Гэмет обдумывал слова Блистига, затем вздохнул и отвернулся.

— Всё это уже не имеет значения. Я больше не Кулак. Это дело Кенеба, и он его знает…

— Он исполняющий обязанности Кулака. Адъюнкт всё прояснила. Это временно. Теперь тебе пора снова принять титул и власть.

— И не подумаю.

— Ты должен, упрямый ты осёл. Кенеб — очень хороший капитан. Сейчас его место занимает какой-то безмозглый аристократ. Пока он был у Кенеба под присмотром — никому не мешал. Ты должен вернуть всё на свои места, Гэмет. И ты должен сделать это сегодня.

— Откуда ты знаешь об этом новом капитане? Это даже не твой легион.

— Кенеб сказал. Он предпочёл бы одного из своих сержантов — у некоторых больше опыта, чем у кого-либо другого в этой армии. Они не высовываются, но это всё равно видно. Однако адъюнкту пришлось выбирать из офицерского корпуса, где имеется только знать. Вся эта система напрочь прогнила. Несмотря на Выбраковку, прямо здесь, в этой армии, всё по-прежнему.

— Кроме того, — кивнул Гэмет, — эти сержанты нужнее на своем нынешнем месте.

— Точно. Так что завязывай со своим эгоистичным нытьём, старик, и вернись в строй.

Тыльная сторона перчатки Гэмета врезалась в лицо Блистига с такой силой, что тот вылетел из седла со сломанным носом.

Рядом раздался топот копыт, и Гэмет обернулся — лошадь Тавор копытами выбивала облако пыли. Адъюнкт смотрела на него.

Блистиг медленно поднялся, сплёвывая кровь. Скривившись, Гэмет направил лошадь шагом туда, где его ждали.

— Адъюнкт, — сказал он, — я готов вернуться на пост.

Одна бровь немного приподнялась.

— Очень хорошо. Однако посоветую тебе в будущем разрешать свои противоречия с другими Кулаками в более интимной обстановке.

Гэмет оглянулся. Блистиг был занят попытками отряхнуться от пыли, но окровавленное лицо уже растянулось в хмурой улыбке.

Выродок. Ладно. Но теперь я ему должен дать себе врезать тоже, да?

— Сообщи Кенебу, — сказала адъюнкт.

Гэмет кивнул:

— С вашего позволения, адъюнкт, я бы хотел ещё перекинуться парой слов с Кулаком Блистигом.

— Надеюсь, на сей раз не так экспрессивно, Кулак Гэмет.

— Посмотрим, адъюнкт.

— Вот как?

— Полагаю, это зависит от его терпения.

— Тогда ступайте, Кулак.

— Так точно, адъюнкт.

Пока остальные были заняты сворачиванием лагеря и подготовкой к дороге, Смычок с несколькими сержантами взобрался на холм, чтобы осмотреть останки рухнувшей Стены Вихря. В воздухе всё ещё кружилась пыль, но освежающий ветерок быстро расчищал горизонт.

— Как и не было, — вздохнул у него за спиной Геслер.

— Думаю, богиня отступила, — ответил Смычок. — Держу пари, адъюнкт даже не обнажила меч.

— Зачем тогда было возводить стену? — удивился Бордук.

Смычок пожал плечами:

— Кто ж её знает? Здесь, в Рараку творятся странные вещи, о которых мы даже не догадываемся. Все те месяцы, что мы добирались сюда, мир не сидел без дела.

— Стена должна была удержать Когтей, — подал голос Геслер. — И Ша’ик, и её богиня жаждут этой битвы. Они хотят чистой победы. Солдат против солдата, маг против мага, командующий против командующего.

— Им же хуже, — пробормотал Смычок.

— На что ты намекаешь? Выкладывай, Скрип.

— Просто предчувствие, Геслер. Порой у меня бывает. Они прошли. Вот что я понял по гаданию Флакона. Ночью перед битвой в этом оазисе будет страшно. Хотел бы я на это посмотреть. Проклятье, хотел бы я быть там и помочь.

— Нам своих забот хватит, — пробурчал Геслер.

Последний сержант из компании вздохнул и хрипло сказал:

— Моук считает, что всё у нас будет гладко. Если только новый капитан не сглупит. Адъюнкт планирует нечто неожиданное. Может, мы и в бой не вступим.

Смычок закашлялся:

— Откуда у Моука такие сведения, Тагг?

— Сортирные сплетни, небось, — фыркнул Бордук, сплюнув.

Сержант тяжёлой пехоты пожал плечами:

— Моук просто знает.

— И как часто он ошибается? — спросил Геслер, прочистив глотку.

— Сложно сказать. Он так много говорит, что я всё не запоминаю. Думаю, он много раз был прав. Я в этом даже уверен. Почти уверен. — Тагг взглянул на Смычка. — Он говорит, ты был в Войске Однорукого. И Императрица хотела насадить твою голову на кол, потому что ты был вне закона. — Он обернулся к Геслеру. — Ещё говорит, что ты и твой капрал Ураган — из старой гвардии. Малолетние морпехи под командой Дассема Ультора, или Кальтерона Краста, или его брата Урко. Что это вы привели квонский дромон на пристань Арэна со всеми ранеными из «Собачьей цепи». А ты, Бордук, однажды сбросил знатного офицера со скалы возле Карашимеша, только доказать это они, конечно, не смогли.

Трое мужчин молча уставились на Тагга.

Тагг потёр шею.

— Ну, это он так говорит.

— Удивительно, как ошибочно он всё понял, — сухо сказал Геслер.

— И значит, он об этом повсюду трезвонит? — поинтересовался Смычок.

— О, нет. Только со мной и Собелонной. Он просил нас никому не говорить. — Тагг сморгнул и добавил: — Но вам же можно, ведь вы и сами знаете. Я просто поддержал разговор. Проявил дружелюбие. Удивительно, что Стена Вихря просто взяла и рухнула, правда?

Вдали протрубил горн.

— Пора выступать, — пробурчал Геслер. — Молитесь Худу или кому вы там молитесь…

Кенеб ехал бок о бок с Гэметом. На этот дневной переход их легион поставили в арьергарде. В раскалённом воздухе пыль висела стеной.

— Я уже и не уверен, что Стена Вихря исчезла, — сказал Кенеб.

— Да уж. То ли ещё будет, — ответил Гэмет. Помедлив, он прибавил: — Примите мои извинения, капитан…

— В этом нет нужны, сэр. Я действительно освобождён, простите за каламбур. Не только от давления титула Кулака, но и потому, что повышение Ранала отменили. Я сообщил ему об этом с удовольствием. Вы знаете, что он реструктурировал взводы? По схеме Сивогрива. Только Сивогрив вёл затяжную войну на огромной территории без явной линии фронта. Ему нужны были самостоятельные боевые взводы, готовые ко всему. Что ещё более возмутительно, Ранал забыл сообщить кому-либо об этом.

— Вы возвращаете взводам их изначальный строй, капитан?

— Ещё нет, сэр. Жду вашего приказа.

Гэмет поразмыслил.

— Я сообщу адъюнкт о новой структуре нашего легиона.

— Сэр?

— Это может пойти нам на пользу. Нам предстоит охранять тыл в сражении на сложном ландшафте. Решение Ранала, хоть и принято из невежества, — может оказаться удобным.

Кенеб вздохнул и ничего не ответил, но Гэмет всё понял и так. Может, я и снова Кулак с одобрения адъюнкта, но решение о нашем расположении показывает, что она больше в меня не верит.

Они ехали в тишине, и это молчание не было уютным.

Глава двадцать третья

Кого, как следовало бы ожидать, Павший ненавидел и боялся более всех прочих? Вспомним последнее Сковывание, в котором принимали участие Худ, Фэнер, Королева Грёз, Оссерк и Опонны, не говоря уж об Аномандре Рейке, Каладане Бруде и ещё нескольких Взошедших. Посему нет ничего удивительного, что Увечный бог не мог предвидеть, что самый опасный его враг явится не из их числа…

Истан Хэла. Сковывания

— То, что я во всех отношениях женщина, ещё не значит, будто я хорошо готовлю.

Резчик бросил взгляд на Апсалар и ответил:

— Что ты, это и правда очень вкусно…

Однако Могора ещё не закончила; размахивая облипшим травой черпаком, она вышагивала взад и вперед.

— Здесь нет кладовки! И гости! Бесконечные гости! А его ищи-свищи! Думаешь, он еду нам добывает? Нет! Скорей уж, помер…

— Он жив, — вмешалась Апсалар, неподвижно застывшая над тарелкой с ложкой в руке. — Мы совсем недавно его видели.

— Это ты так говоришь, пухлые губки да блестящие волосы. И эти груди — стоит тебе начать приносить малышей, не успеешь оглянуться, как они уже будут до пят и огромные — груди, не малыши. Детишки будут у тебя на голове — нет, не там, где эти солнечные волосы, то есть там, но это фигурально. Так о чём это я? Каждый день я иду наружу, карабкаюсь вверх и вниз по проклятущей верёвочной лестнице, чтобы добыть еду, — да, это съедобная трава, просто прожуй. Жуй да жуй. Каждый день охапки травы, клубни, ризаны, тараканы да кровные мухи…

Резчик и Апсалар одновременно опустили ложки.

— …и я о собственные груди спотыкаюсь. И ещё! — Она взмахнула половником, швырнув комок влажной травы в стену. — Эти проклятые бхок’аралы пробрались в мой тайник и украли все вкусняшки: всех тараканчиков, всех мушек! Разве не видите? В этих развалинах — ни одного грызуна! Ни мышки, ни жучка — будто тысяча пауков прошла!

Гости осторожно вернулись к еде, теперь они внимательно изучали мутную жидкость в каждой ложке, прежде чем отправить её в рот.

— И сколько вы собираетесь здесь оставаться? Что это, ночлежка? Как по-вашему, мы с мужем можем вернуться к нормальной жизни? В нашей спальне толкутся то боги, то демоны, то убийцы! А теперь ещё вы! Будет мне хоть капля покоя?

Громко топая, она вышла из комнаты.

Чуть погодя Резчик сморгнул и выровнялся.

— Убийцы?

— Калам Мехар, — ответила Апсалар. — Он оставил знаки — давняя привычка «мостожогов».

— Он вернулся? Что случилось?

Она пожала плечами:

— Похоже, Престол Тени и Котильон нашли дело для каждого из нас. Могу предположить, что Калам собирается прикончить как можно больше офицеров Ша’ик.

— Что ж, Могора подняла интересный вопрос. Котильон отправил нас сюда. Но зачем? Что теперь?

— У меня нет для тебя ответов, Крокус. Кажется, Котильону ты нужнее, чем я. Что неудивительно.

— Разве? Не для меня. Откуда такие мысли?

Некоторое время она изучала его, затем отвела глаза.

— Потому что я не желаю быть его слугой. Я храню слишком много его воспоминаний, в том числе о его смертной жизни, жизни Танцора, так что я мало заслуживаю доверия.

— Не сильно-то это воодушевляет, Апсалар…

В тени послышался новый голос:

— Есть нужда в ободрении? Проще простого, никаких усилий — всё запросто решается! Сказать какую-нибудь глупость — это я легко. Разве нет?

Вскоре из тьмы выплыл Искарал Прыщ и принюхался.

— Она… готовила?! — Его взгляд упал на тарелки на столе. — А вы это ели?! С ума сошли? Почему, по-вашему, я прятался столько месяцев? Почему, вы думаете, мои бхок’аралы обыскали её тайники в поисках съестного? Боги, ну вы и дурни! Да уж, хороша еда… если едок — антилопа!

— Мы справляемся, — ответил Резчик. — Тебе что-то от нас нужно? Если нет, в одном я согласен с Могорой: чем реже я тебя вижу, тем лучше…

— Она хочет видеть меня, глупый даруджиец! Иначе зачем всё время меня выслеживает?

— Да, притворяется знатно, не спорю. Но будем реалистами, Прыщ, она куда счастливее, когда ты не мозолишь ей глаза. Тебя здесь не хотят. Ты не нужен. По сути, Прыщ, ты совершенно бесполезен.

Глаза верховного жреца округлились, и он с ворчанием рванул обратно в угол, растворившись в тени.

Резчик с улыбкой откинулся в кресле:

— Вышло даже лучше, чем я предполагал.

— Ты влез между мужем и женой, Крокус. Неразумно.

Он пристально посмотрел на неё:

— Куда ты хочешь направиться отсюда, Апсалар?

Она старалась не встречаться с ним глазами.

— Я ещё не приняла решение.

Но Резчик знал, что она уже всё решила.

Деревянное копьё оказалось неожиданно удобным, несмотря на размер и вес. В вертикальном положении заострённый кончик кремнёвого острия достигал ладони поднятой вверх руки Трулла Сэнгара.

— Коротковато для моего боевого стиля, но пойдёт. Благодарю тебя, Ибра Голан.

Т’лан имасс развернулся и зашагал к ожидавшему его Моноку Охему.

На глазах у Онрака Трулл Сэнгар подул на ладони, затем потёр их о драные штаны из оленьей кожи. Эдур ещё раз взвесил в руке копьё, затем опустил его на одно плечо и обернулся к Онраку.

— Я готов. Хотя меха не помешали бы — на этом Пути холодно, и ветер смердит льдом. До заката пойдет снег.

— Мы отправимся на юг, — сказал Онрак. — В скором времени доберёмся до кромки леса, и тогда снег перейдёт в дождь.

— Звучит ещё хуже.

— Наше путешествие, Трулл Сэнгар, займёт не более нескольких дней и ночей. И за это время мы из тундры доберёмся до саванны и джунглей.

— Веришь, что мы достигнем Первого престола раньше изменников?

Онрак пожал плечами:

— Вероятно. Путь Телланн для нас не таит препятствий, в то время как у наших врагов нет прямых путей, хаос замедлит их.

— Нет прямых путей, да уж. Эта мысль меня и нервирует.

О. Так вот что я чувствую.

— Согласен, Трулл Сэнгар, это повод для беспокойства. Но, тем не менее, мы столкнулись с угрозой пострашнее, и, достигнув Первого престола, мы должны будем его защитить.

Дорогу указывал Ибра Голан; Монок Охэм дождался, пока Онрак и тисте эдур проедут мимо, затем присоединился.

— Нам не доверяют, — шепнул Трулл Сэнгар.

— Верно, — согласился Онрак. — Но в нас нуждаются.

— Наименее выгодный из союзов.

— Но и наиболее надёжный, пока нужда не минует. Необходимо быть бдительными, Трулл Сэнгар.

Тисте эдур хмыкнул в знак согласия.

Дальше двигались молча. И каждый шаг всё дальше уводил их на юг.

Как и на многих других дорогах Телланна, Онрак видел и ощущал шрамы Омтоз Феллака. По ледяным рекам, взрезавшим равнину, можно было отследить историю вторжения и последовавшего затем отступления, которое оставило по себе наносы в руслах, осыпи, повороты и широкие проходы с ямами, промытыми до скальных пород. В конечном итоге вечная мерзлота отступила перед влажными торфяниками и болотами, на островках посреди них чёрные ели застыли причудливыми фигурами, склонившись над гнилыми остатками древних деревьев. Острова окружали озерца чёрной воды, затянутые туманной дымкой и бурлящие пузырями разложения.

В воздухе роились насекомые. Ни т’лан имассы, ни одинокий смертный не были им по вкусу, однако они кружили над путниками плотным жужжащим облаком. Через некоторое время болота отступили перед выходами горных пород. В низинах между камнями щетинились мёртвые сосны. Затем каменные выступы слились воедино, формируя широкую возвышенность, которая значительно облегчила дорогу четверым путникам.

Начался дождь. Базальт почернел под непрерывной капелью и стал скользким.

Онрак слышал тяжелое дыхание Трулла Сэнгара и ощущал усталость спутника. Однако тисте эдур ни разу не заговорил об отдыхе, даже когда начал всё чаще при подъеме опираться на копьё.

Вскоре каменистая дорога сменилась лесом, тот медленно перешёл из хвойного в лиственный, холмы же сменились равниной. Деревья становились всё тоньше, пока после завалов бурелома путники наконец не вышли на открытую местность. Дождь стих. Онрак поднял руку.

— Остановимся здесь.

В десяти шагах впереди Ибра Голан встал и оглянулся по сторонам.

— Зачем?

— Еда и отдых, Ибра Голан. Если ты забыл, смертным это нужно.

— Я не забыл, Онрак Разбитый.

Трулл Сэнгар уселся на траву, скривился в улыбке и заявил:

— Это называется безразличие, Онрак. В конце концов, я наименее ценный участник отряда.

— Изменники не будут стоять на месте, — ответил Ибра Голан. — И нам не до́лжно.

— Тогда иди вперёд, — предложил Онрак.

— Нет, — отрезал Монок Охем. — Мы идём вместе. Ибра Голан, короткий привал не принесет много неудобств. К тому же я бы хотел, чтобы с нами поговорил тисте эдур.

— О чём, заклинатель костей?

— О твоём народе, Трулл Сэнгар. Как вышло, что он склонился перед Скованным?

— На этот вопрос нет простого ответа, Монок Охем.

Ибра Голан вернулся к остальным.

— Время охоты, — сказал воин и исчез в вихре пыли.

Тисте эдур некоторое время изучал зазубренное остриё своего нового оружия, затем со вздохом опустил копьё.

— Это долгая история. Да и я больше не тот, кто может сплести её тебе на пользу…

— Почему?

— Потому, Монок Охем, что я острижен. Меня больше нет. Для моих братьев и моего народа меня никогда не было.

— Эти утверждения бессмысленны перед лицом правды, — сказал Онрак. — Ты здесь, перед нами. Ты существуешь. Как и твои воспоминания.

— Некоторых имассов изгнали, — проскрежетал Монок Охем. — Но мы говорим о них. Мы должны говорить о них, чтобы другие усвоили урок. Какой прок в рассказе, если он не поучителен?

— Очень просвещённая точка зрения, заклинатель костей. Но мой народ не ищет просвещения. Да и правды. Наши сказания создаются, чтобы облачить быт в великолепие. Или чтобы придать моментам величайшей трагедии и важности атмосферу неизбежности. Кто-то, возможно, назвал бы их «поучительными», но цель их не в этом. Каждое поражение оправдывает грядущая победа. Каждая победа — предрешена. Тисте эдур не оступаются, потому что танцуют с самой судьбой.

— А ты больше не танцуешь.

— Именно так, Онрак. Точнее, никогда не танцевал.

— Значит, изгнание вынуждает тебя лгать даже самому себе, — отметил Онрак.

— В некотором роде так оно и есть. Вот почему я вынужден изменять историю — а это непросто. В то время я многого не понимал — тогда, когда всё случалось. Многие мои знания пришли куда позже…

— После острижения.

Миндалевидные глаза Трулла Сэнгара впились в Онрака, затем он кивнул.

— Да.

Как знание, что постиг мой разум, после разрушения Обряда Телланна. Что ж, это я понимаю.

— Приготовься рассказывать свою историю, Трулл Сэнгар. Если в ней будет поучительное зерно, поиск его ляжет на плечи тех, кому её рассказывают. Ты освобождён от этой необходимости.

Монок Охем проворчал:

— Это лживые слова. Любая история поучает. Рассказчик на свой страх и риск искажает истину. Если нет иного выхода, Трулл Сэнгар, исключи себя из истории. В том лишь один урок — смирение.

Трулл Сэнгар ухмыльнулся заклинателю:

— Не бойся, меня никогда не было среди первых игроков. А насчёт Острижения — что ж, оно уже случилось, и поэтому я расскажу историю тисте эдур, обитавших к северу от Летера, так, как рассказали бы они сами. С одним лишь исключением, что, признаю, потребует от меня особых усилий, — в моём рассказе не будет превозношений. Ни наслаждения триумфом, ни пустых слов о судьбе и неизбежности. Я попытаюсь отличаться от того тисте эдур, которым кажусь, разорвать свою культурную идентичность и тем самым очистить историю…

— Плоть не лжет, — сказал Монок Охем. — А значит, мы не обмануты.

— Плоть не лжет, но дух — может, заклинатель. Узри уроки равнодушия и слепоты, а я, в свою очередь, намерен попытаться сделать то же.

— Когда ты начнёшь рассказ?

— У Первого престола, Монок Охем. Пока мы будем ждать прибытия изменников… и их союзников, тисте эдур.

Вернулся Ибра Голан, принёс тушку зайца со сломанной шеей; одним движением он содрал с животного шкурку и бросил окровавленное тельце на землю возле Трулла Сэнгара.

— Ешь, — скомандовал воин, отбросив шкурку.

Пока тисте эдур разводил огонь, Онрак отошёл в сторону. Слова Трулла Сэнгара задели его. Острижение во многом исказило физический облик Трулла Сэнгара, отличая его от прочих тисте эдур. Лысина, шрам на лбу. Но физические изменения казались ничем по сравнению с тем, что произошло с его духом. Онрак понял, что ему спокойно в обществе Трулла Сэнгара, и это чувство вызвано мягкими манерами тисте эдур и тем, с какой лёгкостью тот сносит нужду и лишения. Теперь казалось, что это спокойствие было наивным. Выдержку Трулла Сэнгара породили раны, исцеление от которых сделало его бесчувственным. Его сердце стало ущербным. Он — т’лан имасс, запертый в плоти смертного. Мы просим его воскресить память о былой жизни, а затем удивляемся, что он противится нашим желаниям. Это наша ошибка, не его.

Мы говорим об изгнанных, но вовсе не предупреждения ради, как утверждает Монок Охем. Ничего благородного. Мы говорим, чтобы подтвердить свою правоту. Но наша непреклонность сталкивается в яростном бою со страшнейшим противником — с самим временем, с изменяющимся миром.

— Предисловием моей истории, — проговорил Трулл Сэнгар, поджаривая ошкуренного зайца, — станет предостережение, известное всем.

— Что за предостережение? — спросил Монок Охем.

— Я скажу, заклинатель. Это касается природы… и необходимости поддерживать равновесие.

Если бы у Онрака была душа, она бы ушла в пятки. Услышав слова Трулла Сэнгара, воин медленно обернулся.

— Сила и давление всегда в противостоянии, — сказал эдур, вращая тушку зайца над огнём. — Борьба всегда стремится к равновесию. Она — превыше богов, конечно, — в самом потоке существования, нет, превыше даже этого потока, ведь и существованию противостоит небытие. И борьба эта захватывает всех, определяет собою всякий островок в Бездне. Точнее, я так думаю. Смерть отвечает жизни. Тьма отвечает свету. Невероятный успех уравновешивается катастрофическим провалом. Ужасающее проклятие — чудесным благословением. Похоже, все склонны забывать эту истину, ослеплённые триумфальными победами. Взгляните, если хотите, на этот скромный огонь передо мной. Скромная победа… но если я буду питать пламя, чего я так страстно желаю, оно поглотит всю равнину, затем лес, а после и весь мир. Так и борьба за истину… в том, чтобы загасить огонь, приготовив мясо. Ведь если сжечь целый мир, всё живое в нём погибнет, не от огня, так от последующего голода. Понимаешь, о чём я, Монок Охем?

— Нет, Трулл Сэнгар. Это предисловие ни к чему.

Онрак заговорил:

— Ты ошибаешься, Монок Охем. Это предисловие… ко всему.

Трулл Сэнгар окинул их взглядом и ответил улыбкой.

Преисполненной печали. Полной… отчаяния.

И бессмертный воин был потрясён.

Бесчисленные ряды холмов змеились по земле, будто бы сходя на нет под осыпающимся с неба песком.

— Скоро, — пробормотал Жемчуг, — эти гребни исчезнут под дюнами.

Лостара отмахнулась.

— Мы зря тратим время, — ответила она и отправилась к первому гребню.

Пыль и песок превращали воздух в сплошную стену, глаза резало, горло першило. Зато дымка сузила видимый горизонт, скрывая их присутствие. Неожиданное падение Стены Вихря означало, что адъюнкт и её армия не только достигли Рараку, но уже продвигаются к оазису. Она решила, что вряд ли воины Апокалипсиса будут особенно охранять северо-восточную границу пустыни.

Жемчуг объявил, что теперь безопасно продвигаться днём. Богиня ушла в себя, вероятно, собирая силы для последнего, смертельного удара. Для столкновения с адъюнктом. Удивительная сосредоточенность, скованная яростью, — такой недостаток грех не использовать.

Она позволила себе внутренне улыбнуться. Недостаток. Их-то у нас всех полно, да? Короткий миг внезапной страсти, как она считала, миновал. Долго сдерживаемые желания удовлетворены, и теперь можно сосредоточиться на своих делах. Куда более важных. Однако Жемчуг, казалось, считал иначе. Он даже попытался утром взять её за руку; этот жест она убедительно отвергла, несмотря на его прочувствованность. Смертоносный убийца вот-вот превратится в скулящего щеночка — её передёрнуло от отвращения, и Лостара отогнала от себя эти мысли.

У них почти не оставалось времени, не говоря уж о еде и воде. Рараку была неприветливой землёй, в штыки принимавшей любые попытки жизни проникнуть в себя. Ничего священного, всё — проклятое. Место, разбивающее мечты, уничтожающее амбиции. Почему бы и нет? Это же треклятая пустыня.

Карабкаясь по булыжникам и камням, они добрались до первой гряды.

— Уже близко, — сказал Жемчуг, щурясь. — За самой высокой террасой будет видно оазис.

— И что потом? — спросила она, отряхивая рваную одежду от песка.

— Было бы серьёзным упущением с моей стороны не воспользоваться превосходством нашей позиции. Думаю, я смогу проникнуть в лагерь и навредить. К тому же, — прибавил он, — один из следов, по которым я иду, ведёт в самое сердце повстанческой армии.

Персты. Глава возрождённого культа.

— Ты уверен?

Он кивнул, затем чуть пожал плечами:

— Это логично. Я пришел к выводу, что они проникли в ряды восставших очень давно, если не с самого начала. Что освобождение Семи Городов для некоторых было далеко не основной целью — и мы вот-вот узнаем их истинные мотивы.

— И ты не можешь допустить, чтобы подобные откровения случились без твоего присутствия в первых рядах.

Он взглянул на неё:

— Дорогая, ты забываешь, что я агент Малазанской империи. У меня есть некоторые обязанности…

Её взгляд упал на лежащую среди камней вещицу. Быстрое узнавание, и затем она резко отвела взгляд. Некоторое время Лостара изучала хмурое небо.

— Не случится ли так, что твоё появление поставит под угрозу тех, кто уже действует в лагере? Императрица не знает, что ты здесь. В самом деле — даже адъюнкт, вероятней всего, считает, что мы далеко отсюда.

— Я не люблю роли второго плана…

Лостара фыркнула.

— Как по мне, — уточнила она, — не самая предосудительная роль. Я это переживу.

Врёшь ведь. Она опустилась на одно колено, чтобы поправить поножи, привязанные к затянутым в кожу голеням.

— Надо пройти этот гребень до заката.

— Ладно.

Лостара выпрямилась.

Они продолжили путь по каменистому склону. Земля была покрыта крошечными сморщенными тельцами бесчисленных обитателей пустыни, которых затянуло в Вихрь; погибшие в нескончаемой буре, они оставались внутри него, пока ветер внезапно не стих, низвергнув их обратно на землю. Они падали с небес целый день, с хрустом и грохотом валясь со всех сторон, барабаня по её шлему и скатываясь по плечам. В основном ризаны и накидочники, хотя несколько раз на землю грохнулось что-то покрупнее. Лостара была рада, что ливень из тел закончился.

— Стена Вихря сурово обошлась с Рараку, — отметил Жемчуг, спихивая с дороги тело бхок’арала.

— Даже если пустыне есть до этого дело, хотя ей нет, — вряд ли это на что-то сильно повлияет. Эта земля существует куда дольше, чем всё, с чем мы знакомы, и уж точно дольше, чем эти злополучные создания. К тому же Рараку и так почти мертва.

— Внешность обманчива. В Священной пустыне таятся глубинные духи. Погребённые в камне…

— А на жизнь над камнем, как и на песок, им наплевать, — кивнула Лостара. — Если думаешь иначе, ты глуп, Жемчуг.

— Я думаю о многих глупых вещах, — пробормотал он.

— Не жди, что я стану спорить.

— Мне и голову не приходило, что станешь, Лостара Йил. Так или иначе, я бы посоветовал тебе отыскать в себе уважение к тайнам Рараку. Слишком легко обмануться видимой пустотой и безжизненностью пустыни.

— Как мы уже выяснили.

Он насупился, затем вздохнул:

— Мне жаль, что ты так… смотришь на мир. И я могу лишь сделать вывод, что ты находишь особую прелесть в раздорах, а если их нет — или, точнее, для них нет причин, — ты сеешь раздор сама.

— Ты слишком много думаешь, Жемчуг. Это твой самый раздражающий недостаток, и, будем честны, учитывая глубину и ассортимент твоих пороков, это о многом говорит. И раз уж мы начали обмениваться советами, я бы рекомендовала тебе вообще перестать думать.

— И как же мне этого достигнуть? Последовать твоему примеру?

— Я думаю не много и не мало. Я идеально сбалансирована, это тебя и привлекает. Как мотыльков — огонь.

— Значит, я рискую обгореть?

— До чёрной хрустящей корочки.

— Значит, ты отталкиваешь меня ради моего же блага. Жест сострадания.

— Огонь не притягивает и не отталкивает. Он просто существует, бесчувственный и равнодушный к суицидальным порывам порхающих насекомых. Это ещё один твой недостаток, Жемчуг. Ты додумываешь несуществующие эмоции.

— Пару ночей назад я мог бы поклясться, что видел эмоции…

— Огонь горит ярче, если подкинуть хвороста…

— А на утро остаётся лишь холодное пепелище.

— Ты начинаешь понимать. Конечно, тебя это вдохновит, и ты попробуешь понять ещё глубже. Но это пустая трата времени, так что рекомендую и не пытаться. Удовлетворись мерцанием, Жемчуг.

— Ясно… и туманно. Хорошо, я приму твои советы.

— Правда? Легковерие — очень отталкивающая черта, Жемчуг.

Лостара ждала, что он сорвётся на крик, и была впечатлена его неожиданным самоконтролем; он лишь медленно выдохнул, будто выпуская пар из-под крышки котла, пока давление не спало.

Они приблизились к подъёму на последний гребень. Лостара впервые за день выглядела довольной, Жемчуг же явно не разделял эти чувства.

Когда они достигли гребня, Коготь заговорил вновь:

— Что ты подняла на той террасе, дорогая?

Значит, видел?

— Блестящий камушек. Приглянулся. Уже выбросила.

— Да? То есть он больше не лежит в той поясной сумочке?

Ощерившись, она отстегнула сумку с пояса и швырнула на землю. Затем вытащила свои кольчужные рукавицы.

— Сам посмотри.

Он бросил на неё удивленный взгляд, затем наклонился, чтобы поднять сумку.

Когда он выпрямился, Лостара шагнула вперёд.

Её перчатки с силой врезались в висок Жемчуга.

Со стоном он рухнул без сознания.

— Идиот, — пробормотала она, поднимая сумку.

Она натянула перчатку, со вздохом подняла мужчину и закинула себе на плечо.

До оазиса оставалось менее двух тысяч шагов, воздух над ним казался чёрным от пыли и дыма бесчисленных костров. В тени деревьев виднелись стада коз. Развалины стены простирались в обе стороны.

Лостара начала спускаться вниз, придерживая Жемчуга.

Она приближалась к лагерю, когда услышала справа стук лошадиных копыт. Сбросив Жемчуга на землю, она пригнулась. Мимо проехала дюжина всадников, направлявшихся на северо-восток. Лошади выглядели измождёнными, с опущенными головами. Среди всадников она разглядела двух пленников.

Несмотря на слой пыли и сгущающуюся мглу, Лостара узнала форму узников. Малазанцы. Ашокский полк. Думала, их больше не осталось.

Воины ехали без сопровождения, не сдерживая галоп аж до самого оазиса, где скрылись под сенью редких деревьев.

Лостара осмотрелась и решила, что выбранное место идеально подходит для ночевки. Мелкий котлован у подножия склона. Устроившись здесь, они будут невидимы со всех сторон, кроме гребня, да и то маловероятно под покровом тьмы. Она проверила Жемчуга, нахмурившись при виде фиолетовой шишки на виске. Однако его дыхание было спокойным, а сердце билось медленно и размеренно. Она расстелила его плащ, перекатила Жемчуга на ткань, затем связала и заткнула рот кляпом.

Когда котлован погрузился во тьму, Лостара приготовилась ждать.

Некоторое время спустя, из тени явилась фигура. Некоторое время она оставалась неподвижной, затем молча направилась прямо к Жемчугу.

Лостара услышала приглушенное ворчание:

— Ты почти проломила ему череп.

— Он твёрже, чем ты думаешь, — ответила она.

— Это было так необходимо?

— Я сочла, что да. Если не доверяешь, зачем было вербовать меня?

Котильон вздохнул:

— Знаешь, он неплохой человек. Верен Империи. Ты жестоко посягнула на его невозмутимость.

— Он чуть не вмешался. Непредсказуемо. Я решила, что ты предпочёл бы чистую дорогу.

— Изначально да. Но я предвижу некую пользу в его присутствии, когда все события… развернутся. Если он не очнётся завтра к вечеру, приведи его в чувство.

— Хорошо, раз ты настаиваешь. Хотя лично я вполне удовлетворена новообретёнными миром и тишиной.

Некоторое время Котильон изучал её, затем сказал:

— У меня есть ещё дела на эту ночь, посему я оставлю тебя.

Лостара вытянула из поясной сумки и подбросила перед ним небольшой предмет.

Котильон поймал его одной рукой и присмотрелся.

— Мне показалось, это твоё, — сказала она.

— Нет, но я знаю, чьё это. И я доволен. Могу оставить это себе?

Она пожала плечами:

— Мне всё равно.

— Так и должно быть, Лостара Йил.

В этих словах ей послышалось скрытое веселье, и она поняла, что ошиблась, позволив Котильону оставить себе вещицу. Поняла, что этот предмет на самом деле для неё важен, хотя она пока не знала почему. Она вновь пожала плечами. Думаю, теперь слишком поздно.

— Ты вроде собрался уходить?

Она ощутила его негодование, и вскоре бог исчез в вихре теней.

Лостара опустилась на каменистую землю и удовлетворенно закрыла глаза.

Ночной ветерок радовал теплотой. Апсалар стояла перед небольшим окном, оглядывая овраг. Ни Могора, ни Искарал Прыщ не заглядывали так высоко, разве только необходимость загоняла их сюда в поисках еды; так что она оказалась в компании полудюжины сероватых бхок’аралов, с ворчанием и фырканьем передвигавшихся по замусоренному полу. Катающиеся кости указывали на то, что именно сюда, на вершину башни, эти небольшие создания приходили умирать.

Как только бхок’аралы сдвинулись ей за спину, Апсалар выглянула в пустоту. Песок с вкраплениями известняка серебрился в свете звёзд. На грубых каменных стенах вокруг окна с тихими шлепками приземлялись ризаны; их трапеза закончилась, и теперь, с легким скрежетом когтей, они спешили укрыться в трещинах от наступающего дня.

Где-то внизу спал Крокус, а верные себе муж и жена выслеживали друг друга в тёмных коридорах и затхлых комнатах монастыря. Девушка никогда раньше не чувствовала себя такой одинокой и, как она вдруг поняла, такой удовлетворённой своим одиночеством. Она изменилась. Твёрдые стены, защищавшие её душу, смягчились и под невиданным давлением изнутри приняли иную форму.

Самое странное, что к ней пришло, это презрение к своим умениям, к своим смертоносным навыкам. Их вложили в неё, впечатали в кости и мышцы. Эти умения заковали её в сверкающую ледяную броню. И потому, даже без присутствия бога, она по-прежнему ощущала себя двумя женщинами одновременно.

И оттого ей было интересно, какую же женщину полюбил Крокус.

Впрочем, нет здесь никакой загадки. Он принял личину убийцы, верно? Молодой наивный вор из Даруджистана был очарован опасным отражением — не рыбачкой Апсалар, но Апсалар — хладнокровной убийцей. Поверил, что сходство способно выковать надежнейшую связь. Это могло бы получиться, если бы ей нравилась её работа, не считай она её мерзкой и предосудительной. Если бы эта работа не была для неё цепями, сковавшими душу.

Её не радовала компания в темнице. Он любил не ту женщину, не ту Апсалар. Она же любила Крокуса, не Резчика. А потому они были вместе, но порознь, близкие незнакомцы, и оба ничего не могли с этим поделать.

Убийца в ней предпочитал одиночество, рыбачка совершенно другим путём пришла к тому же. Первая не могла себе позволить любить. Вторая знала, что её никогда не любили. Как и Крокус, она стояла в тени убийцы.

С этим не было смысла бороться. У рыбачки не было ни умений, ни сил сопротивляться несгибаемой воле убийцы. Вероятно, Крокус так же сдался под натиском Резчика.

Она ощутила чьё-то присутствие рядом и пробормотала:

— Хорошо бы ты забрал всё с собой, уходя.

— Ты предпочла бы остаться опустошённой?

— Опустошённой, Котильон? Нет. Невинной.

— Невинность добродетельна лишь до тех пор, пока временна, милая. Нужно лишиться её, чтобы обернуться назад и осознать её незапятнанную чистоту. Остаться невинной — значит всю жизнь уворачиваться от невидимых и непреодолимых сил, пока однажды не осознаешь, что больше не узнаёшь себя, и тогда понять, что невинность была проклятием, сковавшим тебя, оглушившим, лишившим всех проявлений жизни.

Она улыбнулась в темноте:

— Но, Котильон, именно это знание заставляет людей бояться собственных цепей.

— Знание лишь позволяет увидеть то, что всегда существовало, Апсалар. Ты владеешь невероятными навыками. Они дают тебе силу, это бессмысленно отрицать. Тебе не переделать себя.

— Но я могу прекратить идти этим странным путём.

— Можешь, — чуть погодя согласился он. — Ты можешь выбрать других, но даже привилегия выбора дана тебе лишь в силу того, чем ты была…

— Чем ты был.

— Это не изменить. Я вошёл в твои кости, в твою плоть, Апсалар. Девочка-рыбачка, ставшая женщиной, — мы стоим в тени друг друга.

— И тебе это понравилось, Котильон?

— Не особенно. Было сложно помнить о своей цели. Но мы были в стоящей компании в те времена — Скворец, Молоток, Скрипач, Калам… будь у них выбор, этот отряд с радостью принял бы тебя. Но я им не позволил. — Он вздохнул и продолжил: — Я могу вечно говорить о своих сожалениях, девочка, но рассвет пожирает тьму, и мне нужно услышать твоё решение.

— Моё решение? О чём ты?

— Резчик.

Она смотрела на пустыню, пытаясь отогнать слёзы.

— Я хотела бы забрать его у тебя, Котильон. Не дать тебе поступить с ним так, как ты поступил со мной.

— Он так для тебя важен?

— Да. Не для убийцы внутри меня, но для рыбачки… которую он не любит.

— Разве?

— Он любит убийцу и хочет быть похожим на неё.

— Теперь я понимаю твои внутренние противоречия.

— Правда? Тогда ты поймёшь, почему я не отдам его тебе.

— Но ты ошибаешься, Апсалар. Резчик не любит убийцу внутри тебя. Она, несомненно, привлекает его, ведь сила всегда привлекает… всех нас. А ты владеешь силой, в том числе и властью не использовать её. Всё это заманчиво, соблазнительно. Его тянет соревноваться с тем, что ему кажется твоей отвоёванной свободой. Но его любовь? Воскреси наши общие воспоминания, девочка. Вспомни Даруджистан, нашу первую встречу с вором Крокусом. Он видел, как мы совершили убийство, и он знал, что это поставило крест на его жизни. Разве он любил тебя тогда? Нет, это пришло позже, в холмах к востоку от города, когда я более не владел тобой.

— Любовь меняется со временем…

— Это так. Но не подобно накидочнику, порхающему с трупа на труп на поле боя. — Он прочистил горло. — Ладно, не самое удачное сравнение. Любовь изменяется, да, разрастается, стремясь поглотить как можно больше объекта любви. Добродетели, пороки, недостатки — любовь примет всё с детским восторгом.

На этих словах она обхватила себя руками.

— Во мне две женщины…

— Две? Их множество, девочка, и Резчик любит их всех.

— Я не хочу, чтобы он умер!

— Таково твоё решение?

Она кивнула головой, не доверяя голосу. Молнии в небе превращали тьму в безбрежное пустое пространство над мёртвым, истерзанным пейзажем. И в этом пространстве птицы карабкались вверх по ветру.

Котильон продолжил:

— Значит, ты знаешь, что должна сделать?

Апсалар кивнула ещё раз.

— Я… доволен.

Она резко обернулась и уставилась ему в лицо, внезапно осознав, что впервые видит его целиком. Сглаженные черты, прямые линии, добрые глаза, странный узор шрамов под правым глазом.

— Доволен… — прошептала она, изучая его лицо. — Почему?

— Потому что, — со слабой улыбкой ответил он, — мне тоже нравится мальчик.

— Насколько я храбрая, по-твоему?

— Насколько нужно.

— Снова.

— Да. Снова.

— Ты совсем не похож на бога, Котильон.

— Я не старомодный бог, я — покровитель. У покровителей есть обязательства. Признаю, мне не так часто выпадает шанс в этом поупражняться.

— То есть они пока ещё не обременительны?

Её собеседник расплылся в очаровательной улыбке:

— Ты заслуживаешь куда большего в обмен на свою наивность, Апсалар. Скоро увидимся. — Он отступил в тёмную часть зала.

— Котильон.

Он застыл с приподнятыми руками.

— Да?

— Спасибо. Позаботься о Резчике. Прошу.

— Обещаю, Апсалар. Как о родном сыне.

Апсалар кивнула, и тогда он исчез.

А вслед за ним и она.

В каменном лесу водились змеи. К счастью для Калама Мехара, им недоставало природной воинственности. Он неподвижно лежал в тенях посреди сырых, изломанных остатков упавшего дерева, а змеи скользили по нему и вокруг него. Камень постепенно терял ночную прохладу, обдуваемый горячим воздухом со стороны пустыни.

Он не видел признаков патрулей и не замечал почти никаких следов. Однако в окаменевшем лесу ощущалось чьё-то присутствие, намек на силу, не принадлежащую этому миру. Хотя убийца не был до конца уверен, в силе этой он чувствовал нечто демоническое.

Достаточное основание для тревоги. Ша’ик могла хорошо спрятать охранников, а ему придётся миновать их.

Убийца отодвинул огнешейку в сторону и вытянул два длинных ножа. Изучил рукояти, убедившись, что кожаная обмотка осталась плотной. Проверил крепление наверший и эфесов. Кончик длинного лезвия ножа из отатарала слегка затупился — отатарал был не лучшим материалом для оружия. Лезвие затуплялось и нуждалось в постоянной заточке, даже лёжа без дела, а металл со временем становился хрупким. До Малазанского завоевания высокородные жители Семи Городов использовали отатарал в броне. Его доступность строго контролировалась, хоть и не так сильно, как под властью Империи.

Лишь немногие знали все его свойства. Проникая через кожу или при вдыхании продолжительное время, отатарал приводил к различным непредсказуемым последствиям. Он часто пасовал перед лицом Старшей магии, но было и ещё одно свойство, о котором, как подозревал Калам, знали немногие. Свойство, случайно открытое во время битвы у И’гхатана. Лишь несколько свидетелей пережили случившееся, Калам и Быстрый Бен среди них, и все они согласились после, что доклады офицерам будут исключительно туманными, а на все вопросы они станут отвечать, пожимая плечами и качая головой.

Видимо, отатарал плохо сочетался с морантским снаряжением, особенно с «горелками» и «огневиками». Или, иначе говоря, ему не нравится нагрев. Он знал, что оружие закаляют в пыли отатарала на последней стадии выплавки. Точнее, когда железо перестанет светиться. Видимо, кузнецы нелёгким опытом дошли до этого решения. Но даже не в этом была главная тайна. А в том, что происходит с горячим отатаралом… если применить к нему магию.

Он медленно вернул оружие в ножны, затем сосредоточился на втором ноже. Здесь кромка была мягкой, слегка волнистой, что часто бывает с листовыми многослойными лезвиями. На его сверкающей чёрной поверхности едва проглядывали травление и тонкая серебряная гравировка. Из двух ножей Калам предпочитал этот — за вес и балансировку.

Что-то ударилось о землю неподалеку, отскочило от ствола дерева и покатилось к нему, остановившись у правого колена.

Некоторое время Калам изучал небольшой предмет. Затем посмотрел на очертания дерева над ним. Улыбнулся.

— О, дуб, — пробормотал он. — Кто скажет, что я не оценил весь юмор ситуации.

Он сел и потянулся подобрать жёлудь. Затем снова откинулся.

— Как в старые добрые времена… и я по-прежнему рад, что мы больше ничего такого не делаем…

Равнины сменились саванной и, наконец, джунглями. Они попали на сезон дождей, и если утром пришлось страдать от ливня, то к полудню солнце раскалило воздух так, что вода обратилась в пар, в котором трое т’лан имассов и тисте эдур пробирались через густой зелёный подлесок.

Невидимые звери бежали впереди них, громко проламываясь через кусты со всех сторон. Наконец путники вышли на широкую звериную тропу, которая вела в нужную сторону, и ускорили шаг.

— Это ведь не твоя родная земля, да, Онрак? — спросил Трулл Сэнгар, хватая ртом влажный густой воздух. — Судя по мехам, что носят твои сородичи.

— Верно, — ответил т’лан имасс. — Мы из холодных краёв. Но эта земля есть в наших воспоминаниях. До имассов были другие — древние, дикие. Они жили в тёплом краю, были высокими, темнокожими, с красивыми волосами. Они звались Эрес. Анклавы сохранились до нашего времени — времени, захваченного этим Путём.

— И они жили в подобных джунглях?

— Временами на краю джунглей, но чаще в окружающей саванне. Они обрабатывали камень, но не так хорошо, как мы.

— А заклинатели костей среди них были?

Сзади ответил Монок Охем:

— Все эресы были заклинателями, Трулл Сэнгар. Они были первыми, кто нёс в себе искру осознанности, первые, одарённые духами.

— Их больше нет, Монок Охем?

— Да.

Онрак ничего не прибавил. В конце концов, если у Монока Охема были причины обманывать, Онрак не видел причин противоречить заклинателю костей. Это всё равно не имело значения. На пути Телланна эресов не было.

Вскоре Трулл Сэнгар спросил:

— Мы уже близко, Онрак?

— Да.

— И тогда мы вернёмся в наш мир?

— Да. Первый престол расположен в расселине на леднике под городом…

— Тисте эдур, — вмешался Монок Охем, — нет нужды знать название этого города, Онрак Разбитый. Он и так выведал слишком много о нашем народе.

— Всё, что я знаю о вас, т’лан имассах, ни для кого не секрет, — сказал Трулл Сэнгар. — Вы предпочитаете убийство переговорам. Вы без сомнений убиваете богов, если появится возможность. И вы не любите выносить сор из избы — это особенно похвально. К сожалению, на сей раз сор слишком велик, хоть я подозреваю, что гордыня не позволит вам это признать. Что же до Первого престола, мне не интересно знать его местонахождение. К тому же я вряд ли переживу схватку с вашими отступниками.

— Это верно, — подтвердил Монок Охем.

— Ты наверняка об этом позаботишься, — добавил Трулл Сэнгар.

Заклинатель ничего не ответил.

Да и незачем, подумал Онрак. Но я должен его защитить. Вероятно, Монок и Ибра понимают это, так что сначала ударят по мне. Я бы так и поступил на их месте. На котором, как ни странно, я и есть.

Внезапно дорога вывела их на расчищенный участок, засыпанный костями. Онрак предположил, что это леопарды или гиены снесли сюда несметное количество тварей из джунглей и саванны. Длинные кости, отметил он, были сплошь пожеваны и разгрызены мощными челюстями. Воздух пропитался вонью гниющей плоти, в нём кишели тысячи мошек.

— Эресы не обустраивали свои святилища, — сказал Монок Охем, — но они понимали, что есть места, где сосредоточена смерть, а жизнь — лишь заблудшие воспоминания. В такие места они приносили своих мертвецов. Сила накапливается слоями, так зарождается священное.

— И вы превратили его в ворота, — сказал Трулл Сэнгар.

— Да, — ответил заклинатель.

— Ты слишком выгораживаешь имассов, Монок Охем, — сказал Онрак. Он повернулся к тисте эдур. — Святилища эресов прожгли барьеры Телланна. Они слишком древние, чтобы Путь мог им сопротивляться.

— Ты сказал, их святость рождена смертью. Значит, они принадлежат Худу?

— Нет. Когда они строились, Худа ещё не было, Трулл Сэнгар. Они посвящены лишь смерти. Как сказал Монок Охем, их сила порождена слоями. Камню придают форму инструментов и оружия. Воздуху придают форму глотки. Найденный разум рассеивается, как огоньки в ночном небе, познавая небытие, конец… жизни, любви. Глаза, видавшие сражение ради выживания, с удивлением смотрят на неизбежный провал. Знать и понимать, что все мы должны умереть, Трулл Сэнгар, не то же самое, что прославлять смерть. Знать и понимать — само по себе магия, и потому мы высоко вознеслись.

— Похоже, что вы, имассы, — пробормотал Трулл Сэнгар, — своим Обетом нарушили все древнейшие законы.

— Ни Монок Охем, ни Ибра Голан не ответят тебе на эту правду, — сказал Онрак. — Но ты прав. Мы — первые нарушители закона, и то, что мы прожили так долго, заслуживает наказания. И нам остаётся лишь надежда на то, что Призывательница освободит нас.

— Вера — опасная вещь, — вздохнул Трулл Сэнгар. — Так что, мы воспользуемся этими вратами?

Монок Охем сделал жест, и всё вокруг него поплыло, свет померк.

За миг до того, как темнота стала абсолютной, внимание Онрака привлёк сдавленный крик тисте эдур. Воин обернулся и увидел стоявшую в дюжине шагов фигуру. Высокая, мускулистая, с кожей цвета жжёной умбры и длинными лохматыми волосами ниже плеч. Женщина. У неё были огромные отвисшие груди и широкие полные бедра. Высокие резкие скулы и широкий рот с полными губами. Всё это запомнилось за те мгновения, пока карие глаза женщины из-под густых бровей скользнули по троим т’ланн имассам и остановились на Трулле Сэнгаре.

Она сделала шаг в сторону тисте эдур, двигаясь грациозно как лань…

И свет погас.

Онрак услышал ещё один удивлённый вскрик Трулла Сэнгара. Т’лан имасс направился на звук, но замер. Мысли его разбегались, вспышки видений мерцали в сознании. Время свернулось, растворилось и вновь проявилось…

Над землёй танцевали искры, трут вспыхнул и взвился пламенем.

Они стояли на замусоренной земле в ледниковой расселине. Онрак поискал взглядом Трулла Сэнгара и обнаружил, что тисте эдур лежит ничком на влажном камне в полудюжине шагов.

Т’лан имасс приблизился.

Смертный был без сознания. Его колени и промежность были вымазаны в крови, и Онрак смотрел, как она остывает, предположив, что кровь принадлежала не Труллу Сэнгару, а женщине-эрес, что… взяла его семя.

Его первое семя. Но в её внешности не было ничего говорившего о невинности. Её груди когда-то были налиты молоком, её соски знавали голод детеныша. Тогда в крови не было смысла.

Онрак присел рядом с Труллом Сэнгаром.

И увидел три свежие раны ниже пупка. Три параллельных разреза по диагонали и кровавый отпечаток еще трёх — видимо, тех, что женщина нанесла на свой живот — идущих в противоположном направлении.

— Ведьма-эрес украла его семя, — сказал Монок Охем, стоявший в двух шагах от них.

— Зачем? — спросил Онрак.

— Не знаю, Онрак Разбитый. У эресов разум животных…

— Не стоит забывать об исключениях, — ответил Онрак, — сам знаешь.

— Возможно.

— Ясно, что у этой были определённые намерения.

Монок Охем кивнул.

— Похоже на то. Почему тисте эдур не приходит в себя?

— Его сознание не здесь…

Заклинатель поднял голову.

— Да, это и называется «быть без сознания»…

— Нет, он в другом месте. Когда я подошёл, ощутил чары. Наведённые эрес. Не знаю, как это назвать, почти как Путь, еле сформированный, на грани осознания. Это было, — Онрак смолк, затем продолжил, — будто сами эрес. Пятна света за закрытыми веками.

Ибра Голан внезапно вытащил оружие.

Онрак выпрямился.

Какие-то звуки. Теперь, в свете костра, т’лан имасс смог увидеть груды плоти и окровавленных тел — дюжину, нет, два десятка. Что-то приближалось, шаркая и волоча ноги.

Наконец в свете проявился демон-аптор, фигура, похожая на чёрный шёлк. На его горбатом странном плече восседал мальчик. Человеческое тело заканчивалось лицом с чертами аптора — огромный единственный фасеточный глаз сверкал. Огромный рот, приоткрывшись, показал острые клыки, которые, видимо, он умел втягивать почти полностью. Всадник был одет в чешуйчатую броню из чёрной кожи. На нагрудной сбруе расположилось более дюжины орудий — от длинных ножей до метательных дротиков. На поясе юноши висели два арбалета с ручками из оленьего рога.

Всадник соскочил с плеча и заговорил низким шипящим голосом:

— И это всё, на что расщедрился Логрос?

— Вам, — сказал Монок Охем, — здесь не рады.

— Очень жаль, заклинатель, потому что мы здесь. Для защиты Первого престола.

Онрак спросил:

— Кто вы и кто вас сюда послал?

— Я — Панек, сын Апт. Не мне отвечать на твой второй вопрос, т’лан имасс. Я лишь охраняю внешний круг. В чертоге, где хранится Первый престол, внутренний круг — там та, кто командует нами. Возможно, она сможет тебе ответить. Возможно, даже захочет.

Онрак поднял Трулла Сэнгара:

— Значит, мы с ней поговорим.

Панек улыбнулся, обнажив ряд острых клыков.

— Как я сказал, она в тронном зале. Наверняка, — прибавил он, улыбнувшись ещё шире, — вы знаете дорогу.

Глава двадцать четвёртая

В древнейших, обрывочных текстах можно найти невразумительные упоминания об Эрес’аль. Так именуют, видимо, старейшего из духов, который воплощает саму сущность физического мира. Разумеется, не существует способа эмпирически определить: послужил ли факт приобретения значения — сила, заключённая в создании символов из неодушевлённой материи, — причиной, или, по сути, творческой энергией, породившей Эрес’аль; или в деле замешана некая иная загадочная сила, которая привела к получению значения и смысла у разумных форм жизни в более поздний период.

В любом случае неоспоримое, но редко упоминаемое явление заключается в том, что огромное могущество скрыто, точно подземные слои, в заметных элементах ландшафта, а также в том, что сила эта проявляется неочевидно, но фундаментально эффективно: настолько, что может поставить подножку богам, более того, иногда — даже привести к их окончательной гибели…

Келларстеллис Ли-Хэнский. Копмендиум карт (Предисловие)

За тысячу лет ветер и переносимый им песок превратили когда-то огромные коралловые гребни и рифы в плоские островки. Их неровные, источенные края были покрыты впадинами и вымоинами, а узкие и извилистые расселины между ними — доверху заполнены острым щебнем. Худшего места для того, чтобы расположить армию, Гэмет и представить не мог.

Хотя особого выбора у них не было. Только отсюда был подступ к полю боя, а кроме того, вскоре стало очевидно, что, когда эта позиция занята, защищена она не хуже уединённой горной крепости: уже из-за этого ей можно было простить все недостатки.

Основной причиной тревоги и суматохи в рядах легионов, по мнению Кулака, было то, что Тавор сломя голову несётся прямо в пасть врагу, на чужое поле боя. Он смотрел, как солдаты, разбитые на отряды по сотне, направлялись к разным возвышавшимся над низиной коралловым островам, чтобы обосноваться там. Заняв позицию, они начинали строить из щебня защитные ограждения и низкие стены, а затем скаты с южной стороны.

Капитан Кенеб нервно ёрзал в седле неподалёку от Кулака, наблюдая, как первый отряд их легиона выдвинулся в сторону огромного, белого словно кость, острова на самом западном краю низины.

— Они не будут пытаться выбить нас с этих островов, — сказал капитан. — Зачем напрягаться, если очевидно, что адъюнкт намеревается привести нас прямо к ним в лапы?

Гамэт чуял критику и сомнения, скрытые за словами Кенеба, и хотел бы сказать что-то, чтобы воодушевить капитана, зародить в нём веру в умение Тавор разрабатывать и применять изысканную тактику. Хотел бы — но и сам Кулак не был в этом уверен. За всё время похода из Арэна её неожиданный гений ни разу себя не проявил. По правде говоря, они просто шли на север, прямо, как копьё. Но о чём это говорит? О целеустремлённости, достойной подражания, или об отсутствии фантазии? Настолько ли это разные понятия — или просто разный подход к одному и тому же? А теперь их, всё так же невозмутимо, выстраивают в боевой порядок, чтобы выступать — скорее всего, на рассвете завтрашнего дня — прямо на врага и его мощные укрепления. На врага, достаточно умного, чтобы создать сложные и необычные подходы к своим позициям.

— Эти склоны станут свидетелями нашей смерти, — пробормотал Кенеб. — Корболо Дом приготовился, как приготовился бы любой обученный мазаланзский командир. Он хочет, чтобы мы столпились на том холме, взбирались на него под бесконечным градом стрел, болтов, снарядов баллист… и это не говоря уже о колдовстве. Смотри, какими гладкими он сделал подъёмы, Кулак. Когда кровь потечёт по камням, ноги поедут по ним, словно по голому льду. Мы не сможем подняться…

— Я не слепой, — прорычал Гэмет. — Допустим, что адъюнкт тоже.

Кенеб бросил на старшего быстрый взгляд.

— Хотел бы я в этом убедиться, Кулак.

— Сегодня вечером будет собрание офицеров, — ответил Гэмет. — И ещё одно, за час до рассвета.

— Она уже решила, где будет расположен наш легион, — проскрипел Кенеб, наклонившись в седле, чтобы сплюнуть на местный манер.

— Да, капитан, уже решила.

Им было приказано прикрывать пути к отступлению, но не для союзников, а те, по которым может броситься наутёк разбитый враг. Преждевременная уверенность в победе, которая отдавала безумием. Они были в меньшинстве. Преимущество было полностью на стороне Ша’ик, но, невзирая на это, треть армии адъюнкт не будет участвовать в битве.

— И адъюнкт ожидает от нас профессионального исполнения приказов, — добавил Гэмет.

— Как ей будет угодно, — прорычал Кенеб.

Сапёры и инженеры работали над защитными укреплениями и скатами, в воздух поднималась пыль. День был невыносимо жарким, и ни намёка на ветер — так, редкий, едва заметный бриз. Всадники хундрилов, сэтийцев и виканцев расположились к югу от коралловых островов, ожидая, пока закончат прокладывать дорогу, по которой они смогут продвинуться в самую низину. И даже тогда у них едва ли будет достаточно места для манёвров. Гэмет предполагал, что Тавор оставит большинство всадников позади — долина была недостаточно широкой для размашистых кавалерийских рывков. Для обеих сторон. Ша’ик, скорее всего, тоже придержит своих пустынных воинов; они будут свежей силой, чтобы нагонять разбитых малазанцев. В свою очередь, у нас есть хундрилы, способные подсобить при таком отступлении… или разгроме. Довольно постыдный итог: останки малазанской армии по двое едут на хундрильских лошадях. Кулак скривился от картины, которую нарисовало ему воображение, и раздраженно выкинул её из головы.

— Адъюнкт знает, что делает, — заявил он.

Кенеб ничего не ответил.

Приблизился пеший вестовой.

— Кулак Гэмет, — воскликнул он, — адъюнкт требует вашего присутствия.

— Я присмотрю за легионом, — сказал Кенеб.

Гэмет кивнул и развернул свою лошадь. От этого движения у него закружилась голова — он всё ещё просыпался от головной боли — но Кулак привёл себя в порядок глубоким вздохом и кивнул вестовому.

Они медленно двинулись к низкому склону у самой низины, через хаотично мечущиеся взад-вперёд под громкие окрики офицеров группы солдат. Гэмет мог разглядеть на верхушке холма восседавшую на коне адъюнкта, рядом с которой на земле стояли Нихил и Бездна.

— Я их вижу, — сказал Гэмет посланнику.

— Хорошо, сэр, тогда я вас оставлю.

Выехав из толпы, Гэмет поскакал лёгким галопом и уже спустя миг придержал лошадь рядом с адъюнктом.

С их позиции вражеские укрепления были на виду, но и они, как было заметно, с высоты центрального гребня вражеского лагеря были как на ладони перед небольшой группой противников.

— Насколько ты зоркий, Кулак? — спросила Адъюнкт.

— Недостаточно, — ответил он.

— Корболо Дом, Камист Релой и шесть офицеров. Камист пытался колдовством отыскать какие-то признаки наличия у нас магов. В особенности Высших. Конечно, пока Нихил и Бездна рядом со мной — колдовство Камиста Релоя не сможет их отыскать. Вот скажи мне, Кулак Гэмет, насколько уверенно, по-твоему, чувствует себя сейчас Корболо Дом?

Он некоторое время молча смотрел на неё. Тавор была облачена в доспехи. Из-под поднятого забрала были видны глаза, слегка прищуренные из-за отражающихся от плотной, потрескавшейся низинной глины лучей солнца.

— Я бы сказал, адъюнкт, — медленно ответил он, — что мера его уверенности ослабевает.

Она окинула его взглядом:

— Ослабевает? Почему?

— Потому, что всё это кажется слишком простым. Уж слишком чрезмерное преимущество на его стороне, адъюнкт.

Она молча перевела взгляд на отдалённые фигуры врагов.

Она ради этого меня позвала? Задать мне один вопрос?

Внимание Гэмета привлекли два виканца. Нихил за время марша слегка подрос, что наталкивало Гэмета на мысль о том, что через несколько лет парень вымахает в настоящего великана. На нём была лишь набедренная повязка, а неухоженные распущенные волосы и чёрно-зелёная боевая раскраска делали его похожим на дикаря.

Бездна же, вдруг понял он с долей удивления, слегка поправилась, что было видно даже под оленьей шкурой, в которую закуталась сестра Нихила. Хотя лёгкая полнота вполне нормальна для девочек её возраста. На её в теории красивом лице застыло тяжёлое выражение, превращающее его в отталкивающую, мрачную мину. Чёрные волосы она коротко остригла в знак обета скорби.

— Камист завершил свои поиски, — неожиданно произнесла Адъюнкт. — Теперь ему понадобится отдых.

Она повернулась в седле, и по какому-то заранее обговорённому сигналу два виканских солдата вбежали на склон. Тавор отстегнула портупею и отдала им. Те быстро ретировались с вверенным им клинком из отатарала.

Нихил и Бездна неохотно сели на каменистую землю, скрестив ноги.

— Кулак Гэмет, — обратилась к нему адъюнкт, — не затруднит ли вас достать свой кинжал и добыть несколько капель крови из своей правой ладони?

Не говоря ни слова, он стащил перчатку, выхватил кинжал из ножен и провёл лезвием по мясистой части ладони. Из пореза потекла кровь. Гэмет вытянул руку и смотрел, как капли падают на землю.

У него вновь закружилась голова, отчего Кулак на мгновение закачался в седле, но вскоре сумел восстановить равновесие.

Бездна удивлённо присвистнула.

Гэмет окинул её взглядом. Её глаза были закрыты, обе руки вжаты в песчаную землю. Нихил принял такую же позу, и по его лицу бегали, сменяя одна другую, эмоции, пока оно наконец не застыло в страхе.

Кулак всё ещё чувствовал головокружение, в черепе раздавался тихий рёв.

— Тут есть духи, — прорычал Нихил. — Они восстают в гневе…

— Песня, — перебила его Бездна, — песня войны и воинов…

— И новых, и старых, — добавил её брат. — Столь новых… И столь старых. Битва и смерть, вновь и вновь, вновь и вновь…

— Земля помнит все сражения, случившиеся на её поверхности, начиная с самых первых. — Бездна скривилась, задрожала и зажмурилась. — Богиня — ничто по сравнению с этой силой; и всё же она пытается… украсть.

Адъюнкт резко переспросила:

— Украсть?

— Путь, — ответил Нихил, — она хочет присвоить этот фрагмент и положить поверх этой земли, словно паразита. Корни тьмы опустятся, чтобы высосать саму сущность этих земель и питаться их памятью.

— Но духи такого не потерпят, — прошептала Бездна.

— Они сопротивляются? — спросила адъюнкт.

Оба виканца кивнули, после чего Нихил ухмыльнулся и сказал:

— Призраки не отбрасывают тени. Ты была права, адъюнкт. О боги, права!

«Права? — удивился Гэмет. — Насчёт чего?»

— Им хватит сил? — спросила Тавор.

Нихил покачал головой.

— Не знаю. Только если Глава Перстов поступит так, как ты предполагаешь, адъюнкт.

— Если мы допустим, — прибавила Бездна, — что Ша’ик не знает о том, что пригрела на груди гадюку.

— Если бы она знала, — сказала Тавор, — его голова уже давно слетела бы с плеч.

— Возможно, — ответила Бездна, и Гэмет услышал в её голосе нотки сомнения. — Если только они с богиней не решили подождать, пока все их враги не соберутся вместе.

Взгляд адъюнкт вновь устремился к отдалённым фигурам офицеров.

— Вот и поглядим, не так ли?

Виканцы встали и обменялись взглядами за спиной у Тавор.

Гэмет провёл целой рукой вдоль брови под ободом шлема и отвёл от лица мокрые от пота пальцы. Пошатываясь, он осознал, что что-то использовало его. Через кровь. В его голове звучала музыка — отдалённые голоса и звуки неизвестных инструментов. Давление в черепе стремительно росло.

— Если я вам больше не нужен, адъюнкт… — грубо проронил он.

Она кивнула, не оборачиваясь:

— Возвращайтесь к своему легиону, Кулак. И прошу, донесите до своих офицеров следующее: во время сражения завтра утром на поле боя могут появиться неизвестные вам солдаты. Если они будут ждать от вас приказов, считайте их своими подчинёнными и распоряжайтесь ими.

— Я вас понял, адъюнкт.

— Пусть вам перевяжут руку, Кулак Гэмет. И спасибо. И ещё — попросите стражу вернуть мне мой меч.

— Будет сделано.

Он развернул свою лошадь и медленно спустился по склону.

Головная боль не проходила, а песнь будто травила его кровь, протекая по венам музыкой плоти и костей, отдающей безумием. Оставьте меня в покое, Бездна вас поглоти. Я всего лишь солдат. Солдат…

Смычок уселся на камень, обхватив руками голову. Он не помнил, когда сбросил шлем, но от боли, которая накатывала, словно морские волны во время шторма, шлем этот, теперь лежавший в ногах, казался размытым и дрожал. Отовсюду вокруг раздавались голоса, они пытались докричаться до него, но сержант не мог разобрать ни слова. В его черепе яростно и быстро гремела песня, разливаясь палящим огнём по рукам и ногам.

Его плечо сжала чья-то рука, и Смычок ощутил, как в его вены пытается проникнуть магия. Сначала робко, потом исчезая только для того, чтобы вернуться с новой силой — колдовство несло с собой тишину. Блаженный мир, спокойный и прохладный.

Наконец сержант смог поднять глаза.

Он осознал, что весь взвод собрался вокруг. Плечо сжимала рука Флакона, и бледное лицо парня покрывал пот. Они встретились взглядами, Флакон кивнул и медленно убрал руку.

— Ты меня слышишь, сержант?

— Приглушенно, будто ты в тридцати шагах от меня.

— Боль прошла?

— Да. Что ты сделал?

Флакон отвёл взгляд.

Смычок нахмурился и сказал:

— Все кроме него — возвращайтесь к работе. А ты останься, Флакон.

Спрут шлепнул Битума по спине, после чего капрал выпрямился и пробормотал:

— Пошли, солдаты. Нам тут ещё яму копать.

Сержант и Флакон смотрели, как остальные расходились, возвращаясь к своим киркам и лопатам. Их взвод стоял на самом юго-западном острове, возвышавшемся над дюнами, которые тянулись до горизонта. Одинокий, но довольно широкий коридор вёл прямо на север — через него враги, если они будут разбиты и пустятся наутёк, попытаются покинуть долину. Прямо за коридором находился небольшой холм с плоской вершиной, на котором укрылся отряд пустынных воинов. Весь выступ был усыпан их разведчиками, чьи глаза неотрывно следили за малазанцами.

— Ладно, Флакон, — сказал Смычок. — Не тяни, говори как есть.

— Духи, сержант. Они… просыпаются.

— И какого Худа меня это касается?

— Кровь смертного, по-моему. У неё особенная песня. Они помнят её. И они пришли к тебе, сержант, чтобы подпевать ей. Подпевать… эм… тебе.

— Почему мне?

— Я не знаю.

Смычок некоторое время разглядывал молодого мага, пробуя его ложь на вкус, после чего скривился и сказал:

— Ты думаешь, потому, что мне суждено тут умереть — в этой битве.

Флакон вновь отвёл взгляд:

— Я не уверен, сержант. Это далеко за пределами моего понимания… эта земля. И её духи. И какое это всё имеет к тебе отношение…

— Я — «мостожог», парень. «Мостожоги» родились тут. В горниле Рараку.

Глаза Флакона сузились, и он уставился на запад, туда, где начиналась пустыня.

— Но… их ведь перебили всех до одного.

— Да, перебили.

Некоторое время оба молчали. Корик сломал свою лопату об скалу и изливался достойным восхищения количеством разнообразной сэтийской брани. Остальные остановились послушать. На северном краю острова взвод Геслера строил стены из камней, которые незамедлительно спешили свалиться с дальнего края. С холма напротив доносились отдалённые смешки и издёвки.

— Эта битва не будет похожа на те, к которым вы привыкли, да? — спросил Флакон.

Смычок пожал плечами:

— Нет такого понятия, парень. Невозможно привыкнуть убивать или умирать, не бывает привычной боли или привычного страха.

— Это не то, что я имел в виду…

— Я знаю, Флакон. Но в наши дни войны с избытком полны волшебством и удивительными боеприпасами, рано или поздно начинаешь ожидать сюрпризов.

Мимо пронеслись две собаки Геслера, огромный пастуший пёс следовал за хэнским Тараканом так, будто пушистая собачонка несла в зубах его поводок.

— Тут… сложно разобраться, — вздохнул Флакон. Он протянул руку за большим камнем дискообразной формы и подобрал его. — Эрес’аль, — сказал он. — Каменный топор — вся низина усыпана ими. Обточенные озером, что когда-то её наполняло. Такие делали по несколько дней, а потом ими даже не пользовались — просто выбрасывали в озеро. Какой в этом смысл? Зачем создавать приспособление и не использовать его?

Смычок уставился на мага:

— О чём это ты говоришь, Флакон? Кто такие эти Эрес’аль?

— Уже никто, сержант. Они пропали давным-давно.

— Духи?

— Нет, они были во все времена, во все века, что знавала эта земля. Моя прабабушка говорила об Эрес. Тех, что жили ещё до имассов. Первые, кто создал инструменты и придал форму своему миру. — Он покачал головой, сдерживая дрожь. — Я никогда не думал, что встречу одного из них. Но он был тут… она была тут, была частью песни внутри тебя.

— И она рассказала тебе про эти орудия?

— Не напрямую. Скорее, она поделилась со мной, раскрыла мне своё сознание. Это она подарила тебе тишину, не я. У меня нет такой силы. Я лишь попросил её, и она была милосердной. По крайней мере, — он окинул взглядом Смычка, — я думаю, это было милосердием.

— Ещё каким, парень. И ты всё ещё… можешь говорить с этой Эрес?

— Нет. Я хотел как можно быстрее выбраться оттуда. Выбраться из той крови.

— Моей крови.

— Ну, в большинстве своём да, твоей крови, сержант.

— А другая часть?

— Принадлежала этой песне. Эм-м, песне «Мостожогов».

Смычок закрыл глаза и опёрся головой на камень. Кимлок, будь он проклят, этот таннойский духовидец из Эрлитана. Я отказал ему, но он всё равно это сделал. Он украл мою историю — и не только мою, историю всех «Мостожогов». Он украл её и сделал из неё песню. Этот ублюдок взял и вернул нас в лапы Рараку…

— Иди помогать остальным, Флакон.

— Как прикажешь, сержант.

— И ещё… спасибо.

— В следующий раз, когда встречу Эрес, обязательно ей передам.

Смычок уставился ему вслед. Так, значит, будет следующий раз, да? Интересно, сколько подробностей ты утаил, парень? Он гадал, не станет ли завтрашнее утро свидетелем его последней битвы. Едва ли он о таком мечтал, но если это будет необходимо… Возможно, его призывали присоединиться к павшим «Мостожогам». Тогда это не так уж и плохо. О более жалкой компании и мечтать нельзя. Проклятье, как я по ним скучаю. Скучаю по всем, даже по Валу.

Сержант открыл глаза и встал на ноги, затем поднял и надел шлем. Он повернулся и окинул взглядом низину к северо-востоку, укрепления врага и пыль с дымом, которые поднимались от города, спрятанного внутри оазиса. И по тебе, Калам Мехар. Интересно, осознаешь ли ты, зачем оказался здесь?..

Обезумевший шаман извивался и шипел, носясь по кругу, словно краб, вздымая с почерневшей от огня плоской костяной плиты пыль. Корабб, державший во рту полдюжины панцирей скарабеев, которые висели у него на шее для защиты от злого глаза, сморщился, когда его стучащие зубы попали на один из панцирей и раздавили его, оставив на языке горький вкус. Он вытащил изо рта амулет и начал сплёвывать остатки хитина.

Леоман подошёл к шаману, схватил его за телабу, поднял костлявого мужчину с земли и потряс, превращая в месиво из летающих волос, ткани и слюней. После этого Леоман вновь усадил шамана и прогремел:

— Что ты видел?

— Армии! — завопил старик, дёргая свой нос так, будто он только что вырос.

Леоман сердито нахмурился:

— Это мы и без тебя видим, проклятый факир…

— Нет! Ещё армии! — он проскользнул мимо Леомана и побежал к южному выступу холма, где начал подпрыгивать на месте и тыкать пальцем в малазанские укрепления на острове напротив старого дренажного канала.

Леоман и не думал следовать за ним. Он пошёл к Кораббу и трём другим воинам, пригнувшимся за низкой стеной.

— Корабб, отправь к Ша’ик ещё одного всадника — нет, постой, лучше езжай к ней сам. Даже если она делает вид, что её не волнует наше прибытие, я хочу знать, как на рассвете будут расположены племена Матока. Узнай это сразу после разговора с ней. И, Корабб, обязательно поговори с ней лично. Потом возвращайся сюда.

— Сделаю всё, как ты прикажешь, — ответил Корабб, выпрямляясь.

В двадцати шагах от них шаман развернулся и начал кричать:

— Они тут! Псы, Леоман! Виканские псы!

Леоман нахмурился.

— Этот дурак с ума сошёл…

Корабб вскочил на коня. Он не станет тратить время на то, чтобы седлать его, особенно если это придётся делать под безумные вопли шамана. Воин уселся, затянул потуже удерживающие пику на спине ремни и пришпорил скакуна.

Путь в оазис был извилистый и ухабистый, он вился между глубокими дюнами и неровными выступами, из-за чего ему приходилось замедляться и позволять лошади самой выбирать безопасный маршрут.

День плавно перетекал в вечер, на юго-западе оазиса, где путь пролегал через глубокие рытвины, уже вовсю разбегалась тень. Когда конь обошёл по щебню резкий изгиб, внезапное зловоние одновременно обдало своим духом и коня, и всадника.

Путь им преграждала мёртвая лошадь. А прямо под ней — труп.

У Корабба заколотилось сердце, он спрыгнул с коня и медленно двинулся вперёд.

Посланник Леомана. Тот, которого он отправил, как только прибыли войска. Арбалетный болт прямо в висок. Проломил кость, прошёл насквозь и вырвался с другой стороны.

Корабб изучил скалы вокруг. Если бы в них прятались убийцы, он уже был бы мёртв, рассудил воин. Значит, скорее всего, они не ожидали, что будут ещё посланники.

Он вернулся к своему коню. Было трудно уговорить животное идти мимо трупов, но он смог наконец обойти их и снова запрыгнул на скакуна. Неустанно осматривая округу, он продолжил путь.

Спустя шестьдесят шагов дорога выходила на открытый песчаный склон, за которым виднелись пыльные кроны гульдиндх.

Облегчённо вздохнув, Корабб погнал коня вперёд.

Два сильных удара в спину бросили его тело вперёд. Лишенный стремян и седла, Корабб схватился за шею скакуна, хотя животное кричало от боли и дрожало. В движении его паническая хватка ослабла, и правое колено коня с силой снова и снова било Кораббу по шлему, пока тот не свалился и узловатый сустав не стал врезаться в его голову.

Корабб цеплялся изо всех сил, но продолжал сползать вниз, затем сполз, и еготело оказалось под градом ударов передних ног. Препятствие замедлило коня у подножия склона, и Корабб, взмахнув ногой, цепляясь каблуками за камни, смог перебросить тело через голову скакуна.

Очередная стрела ударила в землю и отлетела влево.

Конь застыл посреди склона.

Корабб перебросил вторую ногу, затем обернулся вокруг своей оси на другую сторону и снова вскочил на скакуна. Он уронил поводья, но успел вцепиться пальцами в гриву, вогнав каблуки в бока животного.

Ещё одна стрела отскочила от камня, затем копыта зарылись в песок — и они внезапно погрузились в солнечный свет.

Прямо впереди ждал оазис и укрытие под сенью деревьев.

Корабб прижался к шее коня и погнал его ещё быстрей.

Они нырнули на тропинку между гульдиндхами. Оглянувшись назад, он заметил глубокий порез на левом боку скакуна, рана кровоточила. Затем увидел, что копьё свободно болтается у него на спине. Две стрелы вонзились в древко. Они вошли под разными углами, удар был практически одновременным — судя по трещинам, ощерившимся навстречу и поглотившим инерцию стрел.

Корабб высвободил сломанное оружие и отшвырнул прочь.

Он мчался по склону.

— Тигриные полосы, — прошептала она; её глаза затянулись пеленой за лиственным дымом. — Тигриные полосы, нарисованные на жабе. Почему-то так ты выглядишь ещё более опасным.

— Да, милая, я — чистый яд, — пробормотал Геборик, разглядывая её в сумраке.

В её глазах снова вспыхнула жизнь, случайные едкие замечания стали резкими, что говорило о том, что разум наконец очистился от отупляющего тумана дурханга. Она всё ещё кашляла так, будто легкие были заполнены жидкостью, но лист шалфея в смеси с ржавым листом облегчил её состояние.

Женщина отвечала на его взгляд с любознательным, немного резким выражением лица, непрестанно вдыхая из мундштука кальяна; дым выпускала через ноздри.

— Если бы я мог тебя видеть, — шепнул Геборик, — я бы пришел к выводу, что тебе полегчало.

— Так и есть, Дестриант Трича, хотя я думала, что твои кошачьи глаза могут прозреть любую пелену.

Он фыркнул:

— Просто ты больше не глотаешь слова, Скиллара.

— Что мы сделаем теперь? — спросила она после паузы.

— Скоро закат. Я хотел бы найти Л’орика, и хорошо бы тебе пойти со мной.

— А потом?

— А потом я отведу тебя к Фелисин Младшей.

— Приёмной дочери Ша’ик.

— Да.

Скиллара отвела взгляд и погрузилась в изучение дыма.

— Сколько тебе лет, девочка?

Она пожала плечами:

— Сколько нужно. Если я предназначена исполнять приказы Фелисин Младшей, так тому и быть. Обида бессмысленна.

Неловкий разговор, идёт рывками — и это тревожило Геборика. Ша’ик была такой же. Он поморщился, видно, этот дар интуитивного мышления был чисто женским — несмотря на свои почтенные годы, он не мог похвастаться опытом, который бы позволил на такое ответить. Храм Фэнера был в основном мужским в отношении святого ордена, а жизнь Геборика-вора по необходимости включала лишь нескольких близких знакомцев. Он опять был совершенно растерян.

— Не думаю, что Фелисин Младшая хочет кем-то командовать. Это не смена одного культа на другой, Скиллара. Точно не то, что тебе кажется. Никто не станет манипулировать тобой.

— Как скажешь, Дестриант. — Она тяжело вздохнула, села ровнее и опустила мундштук. — Что ж, веди меня во тьму.

Он пристально посмотрел на неё:

— Отведу… как только она опустится…

Тени удлинялись, постепенно поглощая всю низину под их позициями. Ша’ик стояла на гребне самого северного склона, разглядывая малазанских солдат, что окапывались на отдаленном холме. Сестрица была как всегда методична.

Она бросила взгляд влево, в сторону позиций Корболо Дома. Всё было готово к завтрашней битве; она видела, как напанский командир, окружённый помощниками и стражей, стоя на вершине центрального ската, делал то же, что и она: изучал армию Тавор.

Все на своих местах. Внезапно она ощутила бессмысленность происходящего. Вся эта игра кровожадных тиранов, сталкивающих свои армии в неминуемой битве. Не берущая в расчёт количество жизней, что будут загублены в процессе удовлетворения их жестоких желаний. Чего стоит эта безумная жажда власти? Чего ты хочешь от нас, Императрица Ласиин? Семь Городов никогда не обретут покой под твоей пятой. Их придётся поработить — и какой в этом толк? А что же богиня? Чем она отличается от Ласиин? Распростёртые когти готовы хватать, рвать, залить песок бурой запёкшейся кровью.

Но Рараку не принадлежит тебе, богиня, как бы яростно ты ни претендовала на этот край. Теперь я понимаю. Эта пустыня священна сама по себе. И теперь она ограждается — ощути это, богиня! Она ограждается! Против всех.

Стоявший рядом Маток молча рассматривал позиции малазанцев. Наконец он сказал:

— Появилась адъюнкт, Избранная.

Ша’ик оторвала взгляд от Корболо Дома и посмотрела туда, куда указывал пустынный вождь.

Верхом на лошади из конюшен Паранов. Разумеется. Двое пеших виканцев рядом. Сестрица облачилась в полный доспех, шлем в предзакатном свете отливал алым.

Взгляд Ша’ик вернулся к позициям Корболо Дома.

— Прибыл Камист Релой… он открыл свой Путь и нацелился на врага. Но отатарал Тавор сбивает его… так что он сосредоточился на армии. Ищет Высших магов… неожиданных союзников… — Она вздохнула. — И не находит никого, кроме нескольких шаманов и взводных магов.

Маток прогромыхал:

— Эти двое виканцев с адъюнктом. Они известны как Бездна и Нихил.

— Да. Говорят, сломлены духом — лишены сил, что когда-то давали их кланы, ведь сами кланы уничтожены…

— Даже если так, Избранная, — пробормотал Маток, — то, что она держит их в тумане отатарала, может значить, что они не так слабы, как мы думаем.

— Или что Тавор скрывает их слабость.

— Зачем так стараться скрыть то, о чём нам известно?

— Чтобы вызвать сомнения, Маток, — ответила она.

Он отрывисто вздохнул, невнятно прорычав:

— У этого болота нет дна, Избранная…

— Постой-ка! — Ша’ик снова смотрела на Тавор. — Она отослала своё оружие — Камист Релой прекратил поиски — а теперь… ох!

Последние слова были сдавленным криком: она ощутила, как высвобождается сила Нихила и Бездны — сила, куда бо́льшая, чем кто-либо мог себе представить.

Ша’ик задохнулась, когда богиня внутри неё отшатнулась — а затем испустила крик, переполнивший её голову.

Рараку отвечала на призыв — множество голосов сливались воедино в восходящей песне; звук становился всё громче, наполняясь чистым неумолимым желанием — Ша’ик осознала, что это бесчисленные души, восстающие против сковавших их цепей.

Цепи тени. Цепи подобны корням. Корням изорванного, чужеродного фрагмента Пути. Фрагмент Тени, восставший, чтобы связать их души, фрагмент, питающийся их жизненной силой.

— Маток, где Леоман? Нам нужен Леоман.

— Я не знаю, Избранная.

Она обернулась и уставилась на Корболо Дома. Тот стоял на краю ската, выпрямившись и упираясь руками в пояс с мечом, изучая врага с уверенностью, от которой Ша’ик захотелось кричать.

Всё — всё было не тем, чем казалось.

Заходящее солнце превратило горизонт в алое пожарище. День тонул в огненном океане; она смотрела, как тьма поглощает землю, и сердце её медленно холодело.

Проход рядом с шатром Геборика был пуст. Неожиданный закат солнца будто бы породил не только сумрак, но и странную тишину. В воздухе неподвижно висела пыль.

Дестриант Трейка приостановился в проходе.

Скиллара у него за спиной спросила:

— Где все?

Он думал о том же. Внезапно он ощутил, как волоски на шее встали дыбом.

— Ты слышишь, девочка?

— Только ветер…

Но ветра не было.

— Это не ветер, — прошептала Скиллара. — Песня. Далеко отсюда. Как думаешь — малазанская армия?

Он молча потряс головой.

Некоторое время спустя Геборик жестом приказал Скилларе следовать за ним и пошёл вперёд. Песня растекалась в воздухе, поднимая пыльную дымку, мельтешащую перед глазами. По рукам и ногам струился пот. Страх. Страх опустошил улицы этого города. Эти голоса — звук войны.

— Там должны быть дети, — сказала Скиллара. — Девочки.

— Почему именно девочки, милая?

— Шпионы Бидитала. Его избранные слуги.

Геборик обернулся к ней:

— Те, кого он… отметил?

— Да. Они должны быть… везде. Без них…

— Битидал слеп. Может, он отослал их куда-то или вовсе отпустил. Этой ночью… многое случится, Скиллара. Прольётся кровь. Уже сейчас, вне всяких сомнений, игроки выходят на свои позиции.

— Он говорил об этой ночи, — ответила женщина. — Часы тьмы перед битвой. Он сказал, мир изменится этой ночью.

Геборик оскалил зубы:

— Этот дурак утонул в Бездне и теперь плещется в чёрной грязи на дне.

— Он мечтает о приходе истинной тьмы, Дестриант. Тень — всего лишь выскочка, реальность, рождённая из компромиссов и наполненная обманщиками. Осколки должны вернуться к Первой Матери.

— Значит, не только дурак, но и безумец. Говорит о древнейших битвах, будто он сам ровня силам того масштаба — Битидал сошёл с ума.

— Он говорит, что-то приближается, — сказала Скиллара, качая головой. — Никто и не подозревает, и только Битидал сможет контролировать это, ведь он единственный, кто помнит Тьму.

Геборик остановился:

— Худ побери его душу. Мне нужно к нему. Сейчас же.

— Мы найдём его…

— В его проклятом храме, да. Идём.

Они зашагали дальше.

В тот же миг в начале перехода из сумрака выросли две фигуры с обнаженными мечами.

Геборик с рычанием приблизился к ним. Одна когтистая рука рванулась вперёд и вошла в шею убийцы, затем рванула вверх, срывая голову мужчины с плеч.

Второй убийца кинулся, целясь ножом в левый глаз Геборика. Дестриант поймал запястье нападавшего и сломал обе кости. Удар второй руки вывернул внутренности убийцы на пыльную землю.

Отшвырнув тело, Геборик осмотрелся. Скиллара стояла в нескольких шагах позади, глаза её расширились. Не обращая на неё внимания, Дестриант присел у ближайшего трупа.

— Корболо Дом слишком нетерпелив…

Три стрелы вошли в него одновременно. Одна вонзилась в бедро, раздробив кость. Вторая вошла под правой лопаткой, выбив несколько позвонков. Третья, прилетевшая с другой стороны, ударила в левое плечо с такой силой, что его развернуло, и он рухнул спиной на труп.

Скиллара скорчилась на земле рядом.

— Старик? Жив?

— Подонки, — прорычал он. — Как больно.

— Они идут…

— Чтобы добить меня, да. Беги, милая. В каменный лес. Живо!

Он ощутил, как она ушла, услышал её удаляющиеся шаги.

Геборик думал подняться, но судорога в сломанном бедре заставила его зажмуриться и дышать.

Приближающиеся шаги, трое, в мокасинах. Двое справа и один слева. Ножи покидают ножны. Приближаются… затем тишина.

Кто-то стоял над Гебориком. Своим затуманенным взглядом он смог выхватить запылившиеся сапоги, источавшие застарелый смрад насильственной смерти. Вторая пара обуви подняла пыль с земли у ног Дестрианта.

— Изыдите, призраки, — в полудюжине шагов прошипел голос.

— Слишком поздно, убийца, — пробормотала фигура, стоящая над Гебориком. — К тому же мы только пришли.

— Во имя Худа, Собирателя Душ, я изгоняю вас из этого мира.

Ответом убийце стал мягкий смех:

— Поклоняешься Худу, да? О, я чувствую силу в твоих словах. Увы, Худ здесь не властен. Так ведь, крошка?

Стоявшая у ног Геборика женщина что-то прошипела в ответ.

— Последнее предупреждение, — прорычал убийца. — Наши мечи благословлены — они искромсают ваши души…

— Без сомнений. Если только дотянутся.

— Вас только двое… против нас троих.

— Двое?

Шаркающие звуки, затем резко и близко — поток крови на землю. Рухнувшие тела, долгий влажный вздох.

— Может, стоило одного оставить живым? — сказал новый женский голос.

— Зачем?

— Можно было бы отправить его этому порченому напанскому подонку с обещаниями завтрашнего дня.

— Лучше так, дорогая. Никто больше не ценит сюрпризы — как по мне, это и испортило мир…

— Тебя никто не спрашивал. Думаешь, этот старик выкарабкается?

Тот хмыкнул:

— Сомневаюсь, что Трейк просто мявкнет и откажется от своего нового Дестрианта. К тому же, вот, смотри, стремительная красотка возвращается.

— Тогда нам пора.

— Ага.

— С этого момента и до рассвета — больше никаких сюрпризов. Ясно?

— Все слабы перед искушением. Больше не повторится.

Тишина, затем вновь шаги. Маленькая ладонь опустилась ему на лоб.

— Скиллара?

— Да, это я. Здесь были солдаты, кажется. Они выглядели паршиво…

— Забудь об этом. Вытащи из меня стрелы. Плоть желает исцелиться, кости хотят срастись. Вытащи их, милая.

— А потом?

— Отнеси меня обратно в мой храм… если сможешь.

— Ладно.

Он ощутил ладонь на древке стрелы, торчащей из левого плеча. Вспышка боли, затем темнота.

Старая броня Ша’ик была разложена на столе. Один из воинов Матока заменил изношенные ремешки и крепления, затем отполировал бронзовые пластины и шлем с забралом. Полуторный меч был смазан и заточен. Оббитый железом и шкурами щит ждал, прислонённый к ножке стола.

Она замерла в комнате в полном одиночестве, рассматривая амуницию, оставшуюся от предшественницы. Старуха, как говорили, умело обращалась с мечом. Шлем казался слишком большим, решетчатые пластины на щеках изгибались по всей длине, крепились к тяжёлой налобной полосе. Чернёная кольчуга подобно паутине прикрывала прорези для глаз. Длинная бармица тянулась от заднего обода.

Она подошла к стёганому поддоспешнику. Тот был тяжёлым, с пятнами старого пота. Шнуровка под руками спускалась по бокам по всей длине. Пластины из вываренной кожи прикрывали верхнюю часть бёдер, плечи, руки и запястья. Она методично затянула каждую шнуровку и застёжку, пробуя разные варианты, чтобы распределить вес до того, как придёт пора надевать доспехи.

Впереди была ещё целая ночь, распростёршаяся перед ней подобно чёрной дороге в бесконечность, но она хотела ощутить, как броня охватывает её тело; желая ощутить на себе её вес, она прикрепила поножи, сабатоны и наручи, затем направилась к нагруднику. Колдовство осветило бронзу, и доспех шелестел как тончайшая жесть. Конструкция позволила ей затянуть ремни самостоятельно, и вскоре она уже взяла меч и вложила в ножны, затем обернула тяжёлый пояс вокруг талии, расположив крючки, соединяющие его с кирасой, так, чтобы вес пояса не ложился на бёдра.

Остались лишь пара перчаток, подшлемник и сам шлем. Она сомневалась. Есть ли у меня хоть какой-то выбор? Богиня оставалась тяготеющим присутствием в её голове, пустившим корни в мышцы и ткани, её голос растекался в венах Ша’ик. На каждом вдохе она ощущала возрастающую силу и не сомневалась, что использует её, когда придёт время. Или, скорее, сила использует её.

Чтобы убить мою сестру.

Она ощутила чьё-то приближение и обернулась ко входу.

— Ты можешь войти, Л’орик.

Высший маг показался на пороге.

Ша’ик сморгнула. Он был облачён в броню. Белая эмаль была исцарапана и явно видала виды. Длинный узкий клинок висел на бедре. После короткой паузы она вздохнула:

— Значит, мы все готовимся…

— Как ты уже видела, более трёх сотен воинов Матока охраняют этот дворец, Избранная. Охраняют… тебя.

— Он преувеличивает риск. У малазанцев полно забот…

— Опасность, которую он предвидит, Избранная, не связана с малазанцами.

Она пристально посмотрела на него:

— У тебя измученный вид, Л’орик. Полагаю, тебе стоит вернуться в свой шатёр и отдохнуть. Завтра ты мне понадобишься.

— Вы не нуждаетесь в моих предупреждениях?

— Богиня защищает меня. Мне нечего бояться. К тому же, — она улыбнулась, — три сотни отборных воинов Матока охраняют этот дворец.

— Ша’ик, этой ночью произойдёт схождение. Среди твоих советников есть чтецы Колоды. Прикажи им бросить карты, и они подтвердят мои слова. Собираются силы. В воздухе пахнет предательством.

Она взмахнула рукой:

— Всё это не важно, Л’орик. Я неприкосновенна. Так же и от богини нельзя отречься.

Л’орик подошёл ближе, глаза его расширились.

— Избранная! Рараку просыпается.

— О чём ты?

— Разве ты не слышишь?

— Ярость богини поглощает всё, Л’орик. Если ты слышишь голос Священной пустыни — это предсмертный крик Рараку. Вихрь пожрёт ночь. И любая возрастающая сила, осмелившаяся приблизиться, будет уничтожена. От богини, Л’орик, нельзя отречься.

Ещё некоторое время он смотрел на неё, потом будто сморщился под бронёй. Он провёл рукой перед глазами, словно пытаясь отогнать ужасное видение. Затем, кивнув, развернулся и направился к выходу.

— Погоди!

Ша’ик обогнала его и остановилась. Из-за холщовых стен звучали голоса.

— Пропустите его! — крикнула она.

Ввалились двое стражников, удерживавших какого-то человека. Перепачканный, в пыли и поту, он был истощён и избит настолько, что не мог стоять. Один из стражников рявкнул:

— Это Корабб Бхилан Тэну’алас. Один из офицеров Леомана.

— Избранная! — прохрипел тот. — Я — третий всадник, посланный Леоманом! Я обнаружил тела остальных — убийцы преследовали меня до самого дворца!

Лицо Ша’ик исказила ярость.

— Приведи Матока, — рявкнула она одному из стражей. — Л’орик, этому человеку нужно исцеление, чтобы он встал на ноги.

Высший маг вышел вперед и положил руку на плечо Корабба.

Дыхание пустынного воина замедлилось, затем он медленно выпрямился.

— Леоман шлёт привет, Избранная. Он желает знать о позиции Матока…

— Корабб, — перебила Ша’ик. — Ты вернёшься к Леоману — с сопровождением. Передаешь ему мой приказ — ты слушаешь?

Он кивнул.

— Пусть Леоман немедленно скачет ко мне. Он примет командование моими армиями.

Корабб сморгнул:

— Избранная?

— Леоман Кистень возьмёт под командование мои армии. До рассвета. Л’орик, отправляйся к Корболо Дому и донеси до него мой призыв. Пусть явится безотлагательно.

Л’орик заколебался, затем кивнул:

— Как прикажете, Избранная. С вашего позволения, я пойду.

Он покинул комнату, миновал залы и переходы, проходя мимо стражников, наблюдая, как оружие покидает ножны, и ощущая на себе пристальные взгляды. Корболо Дом дурак, если попробует подослать к ней убийц. Но как бы там ни было, ночь началась, и звёздный свет в оазисе танцевал по обнажённым клинкам.

Приближаясь к толпе перед дворцом, Л’орик остановился. Он открыл Путь, продемонстрировал его искрящимся свечением вокруг себя. Маг не хотел, чтобы кто-нибудь совершил фатальную ошибку. Ощущая себя непривычно обнажённым, он направился к шатру командующего Корболо Дома.

«Живодёры» в своих скрытых окопах были уже готовы, дребезжание оружия и брони и приглушённые разговоры стихали, когда он проходил мимо, чтобы возобновиться у него за спиной. Л’орик хорошо знал, что эти солдаты волей обстоятельств и по своему желанию стали отдельной силой. Отличившиеся резнёй. Нарушившие все малазанские законы. Знающие, что им не видать пощады. Их самоуверенность поколебали опасения, их знаменитая свирепость теперь подпорчена нотками страха. И их жизни — в окровавленных руках Корболо Дома. Полностью. Сегодня они не будут спать.

Чародей думал, что может случиться, когда Леоман вырвет командование из рук напанского предателя. Бунт? Возможно. Разумеется, Ша’ик благословлена богиней Вихря и без сомнения воспользуется своей силой, если кто-то посягнет на положение Леомана. И всё же это не лучший способ подготовить армию в ночь перед битвой.

Она ждала слишком долго. И опять же — вероятно, так и было задумано. Запланировано, чтобы выбить Корболо из седла, чтобы не дать ему времени на контрудар. Если так, это наиотчаяннейший риск в эту ночь острых ножей.

Он шагнул на дорожку, ведущую к шатру напанского полководца. Двое стражников немедленно ступили от входа, чтобы преградить ему путь.

— Сообщите Корболо Дому, что я принёс приказ от Ша’ик.

Двое солдат обменялись взглядами, затем один кивнул и вошел в шатёр.

Вскоре из дверей показалась чародейка, Хэнарас. Она хмурилась.

— Высший маг Л’орик. Тебе придётся ослабить свой Путь, чтобы получить аудиенцию у Верховного главнокомандующего Апокалипсиса.

Одна бровь поползла вверх в ответ на пышный титул, однако он пожал плечами и ослабил свою магическую защиту.

— Тогда я под твоей защитой, — ответил он.

Она вскинула голову:

— От кого ты защищаешься, Высший маг? Малазанцы на противоположной стороне долины.

Л’орик улыбнулся.

Взмахнув рукой, Хэнарас повернулась и вошла в шатёр командующего. Л’орик последовал за ней.

В просторной комнате солидную часть пространства занимал помост напротив двери, на котором стояло массивное деревянное кресло. Высокий подголовник был украшен резными магическими символами. Потрясённый, Л’орик узнал их — это были хэнские знаки, из древнего города Ли-Хэна в самом сердце Малазанской империи. Над резьбой находилось стилизованное изображение птичьей лапы, когтистые пальцы словно готовы были охватить голову сгорбленного напанца. Из-под полуприкрытых век он смерил взглядом Высшего мага.

— Л’орик, — протянул Корболо Дом, — каков глупец. Ты вот-вот узнаешь, что случается с чрезмерно доверчивыми душами. Небось, — прибавил он с улыбкой, — ты считал нас союзниками. Ведь мы некоторое время жили в одном оазисе, верно?

— Ша’ик требует тебя к себе, Корболо Дом. Немедленно.

— Чтобы освободить меня от командования, да. С наивной верой, что мои «Живодёры» примут Леомана Кистеня — ты видел их по пути сюда, Л’орик? Оценил их готовность? Моя армия, Высший маг, окружена врагами. Понимаешь? Леоман может попробовать приблизиться со всеми пустынными воинами, которых они с Матоком изволят прихватить…

— Ты предашь Апокалипсис? Обернёшься против своих союзников и выиграешь битву для адъюнкта, Корболо Дом? Лишь бы сохранить своё бесценное положение?

— Если Ша’ик настаивает.

— Увы, дело не в Ша’ик, — ответил Л’орик. — Дело в богине Вихря, и я думаю, что её терпение к тебе почти на исходе.

— Думаешь, Л’орик? Примет ли она так же уничтожение «Живодёров»? Потому что их придётся уничтожить, чтобы вырвать у меня управление. Истребить всё хвалёное Воинство Апокалипсиса. Богиня на это пойдёт?

Л’орик медленно вскинул голову, затем так же медленно вздохнул:

— О, теперь я вижу изъян. Ты подошёл к этому тактически, как солдат. Но вот чего ты полностью не понимаешь, так это того, что богиня Вихря равнодушна к тактике и великой стратегии. Ты полагаешься на её здравый смысл, но, Корболо, ей он чужд. Завтрашняя битва? Победа или поражение? Богине на это наплевать. Она наслаждается разрушением. Малазанцы, растерзанные на поле боя, «Живодёры», перебитые в окопах, магическая канонада, превращающая Рараку в багровые развалины. Вот чего жаждет богиня Вихря.

— Что с того? — прохрипел напанец, и Л’орик увидел сбегающий по его рассеченной брови пот. — Даже богине меня не достать. Не здесь, в этом освящённом месте…

— И ты зовёшь меня дураком? Этой ночью богиня узрит твою смерть, но ты для неё не настолько важен, чтобы раздавить тебя напрямую.

Корболо Дом наклонился вперёд вместе с креслом.

— Тогда кто? — рявкнул он. — Ты, Л’орик?

Высший маг раскинул руки и покачал головой.

— Я меньше, чем посланник во всём этом, Корболо Дом. Я — ничто, лишь слабый голос… здравого смысла. Дело не в том, кого она пошлёт против тебя, полководец. Думаю, дело в том, кого она пропустит через свою защиту. Ты так не думаешь?

Корболо уставился сверху вниз на Высшего мага, затем с рыком махнул рукой.

Вонзившийся в спину нож никак не мог нанести смертельную рану. Л’орик тщательно сплёл защиту, глубочайшие слои Куральда Тирллана поглотили жажду железа. Несмотря на это, удар поверг Высшего мага на колени. Затем он рухнул лицом вниз на толстые ковры почти к ногам напанца.

Теперь, когда никто не обращал внимания на распростёртое тело, Корболо поднялся и начал раздавать приказы. И рядом с Высшим магом не было никого, кто услышал бы его тихий шепот: «Кровь — это проход, глупец. И ты открыл его. Несчастный ублюдок…»

— Мрачное сообщение. Серожаб должен покинуть твою упоительную компанию.

Фелисин взглянула на демона. Его четыре глаза внезапно сверкнули, исполненные осязаемым голодом.

— Что случилось?

— Мрачно. Приглашение от моего брата.

— Л’орик в беде?

— В этой ночи таится тьма, но Мать отвернула свой лик. Грядущее нельзя сковать. Предостережение. Осторожность. Оставайся здесь, милое дитя. Моему брату более ничто не грозит, но моя дорога ясна. Веселье. Этой ночью я буду пожирать людей.

Она потуже закуталась в телабу, борясь с ознобом.

— Я, хм, рада за тебя, Серожаб.

— Сомнительное предупрежденье. Тени переполнены — нет полностью свободной тропы, даже в крови. Мне нужда петлять и вилять, прыгать туда и сюда, замирать перед яростным взором и надеяться на лучшее.

— Сколько мне тебя ждать, Серожаб?

— Не покидай укрытие до рассвета, дражайшая, на ком я женился бы без сомнений, хоть и доброе потомство маловероятно. Одурманен. Внезапно жажду отбыть.

— Тогда иди.

— Кто-то приближается. Возможный союзник. Будь добрее.

С этими словами демон уполз во тьму.

«Возможный союзник»? Кто бы это мог быть?

Теперь она слышала чьи-то шаги: босые ноги ступали обессиленно. Затем из тьмы показалась женщина и поравнялась с ней.

— Здесь, — пробормотала Фелисин, выходя из укрытия.

— Фелисин Младшая?

— О, лишь один человек зовёт меня так. Тебя послал Геборик?

— Да.

Женщина приблизилась, и Фелисин увидела, что она вся покрыта кровью. На челюсти расплывался огромный синяк.

— Они пытались убить его. Там были призраки. Защитили его от убийц…

— Погоди, погоди. Переведи дух. Здесь ты в безопасности. Геборик все ещё жив?

Она кивнула:

— Он исцеляется в своём храме. Лечится…

— Тише, дыши спокойнее. Вот, у меня есть вино. Ничего не говори, расскажешь свою историю, когда будешь готова.

Залитые тьмой впадины изрезали холмы на подходе к оазису с северо-запада. Звёзды над головой были едва видны из-за пыли в воздухе. Ночь как всегда быстро опустилась на Рараку, и дневное тепло быстро таяло. Сегодня ночь будет морозной.

Четверо всадников неподвижно стояли в одной из впадин, от взмыленных тел коней шёл пар. Доспехи всадников отливали цветом кости, измождённые лица были сероватыми.

Они увидели приближавшегося верхом воина с расстояния, позволившего им уйти с пути незамеченными, сей одинокий путешественник не был их целью, и хотя никто не сказал этого вслух, все они были этому рады.

Он был огромным, этот незнакомец. И конь ему под стать. За ним следовала тысяча изломанных душ, связанных бесплотными цепями, которые великан удерживал так, словно они ничего не весили. Каменный меч на его спине сжимали два духа, исходившие жаждой крови.

Кошмарное видение.

Они слышали, как огромные копыта простучали мимо, и дождались, пока стук не растворился в глубине каменного леса на краю оазиса.

Тогда Йорруд прочистил горло:

— Теперь наш путь чист, братья. Нарушители разбили лагерь неподалеку, посреди армии, шедшей на битву с обитателями этого оазиса. Ударим по ним на рассвете.

— Брат Йорруд, — пробормотал Эниас, — что за явленье только что пересекло нашу дорогу?

— Не знаю, брат Эниас, но оно было смертельно опасным.

— Верно, — прорычал Махалар.

— Наши лошади вдоволь отдохнули, — объявил Йорруд.

Четверо тисте лиосанов ехали по склону вверх, пока не достигли гребня, затем повернули лошадей на юг. Йорруд оглянулся назад через плечо, чтобы убедиться, что незнакомец не вернулся и не видел, как они прячутся в овраге. Прячемся. Да, такова правда, низменная, какой часто правда и оказывается. Он поборол дрожь и, прищурившись, уставился во тьму на краю каменного леса.

Но призраки так и не появились.

— Во имя Осрика, Господина неба, — тихонько прошептал Йорруд, выступая по гребню перед своими собратьями, — спасибо и за это…

На краю просеки Карса Орлонг смотрел на всадников вдали. Теблор увидел их задолго до того, как они его заметили, и когда они предусмотрительно сошли с его пути, он улыбнулся.

Что ж, в оазисе врагов его ждёт с преизбытком, а ни одна ночь не длится вечно.

К сожалению.

Глава двадцать пятая

Услышьте звон

Цепей бытия,

Что приковали живущих

Ко всякому прошлому мигу

И оглушительным лязгом

Тянут при каждом шаге

Погребальную песнь ушедшим.

Рыбак кель Тат. Дом Цепей

Он сидел на своей любимой возвышенности — на самом восточном гребне: ноги скрещены, глаза закрыты, по морщинистому лицу бродит улыбка. Путь, раскрытый максимально аккуратным способом, раскинулся невидимой паутиной над всем оазисом. Чародей знал, что вскоре паутина будет разорвана, но на короткий миг он видел каждую вибрацию, каждый шажок. Здесь воистину сосредотачивалась и нарастала сила. В ночном воздухе витали обещания крови и разрушения.

Фебрил был очень доволен. Ша’ик находилась в полной изоляции. Напанская армия убийц даже сейчас продолжала покидать свои укрытия — тем быстрей, чем сильней паника сдавливала горло Корболо Дома. Камист Релой возвращался из своего тайного странствия по Путям. И по ту сторону низины адъюнкт полировала отатараловый меч, а малазанская армия укрепляла свои позиции в предвкушении утренней битвы. Была лишь одна волнующая деталь. Странная песнь, еле слышная, но постепенно нарастающая. Голос самой Рараку. Он думал, что же она привнесёт в эту судьбоносную ночь. Худ был близок — да, сам бог, — и это сильно скрывало другие… присутствия. Однако пески колебались, вероятно, пробужденные прибытием Повелителя Смерти. Несомненно, духи и призраки пришли стать свидетелями множества предсказанных смертей. Забавно, но его это почти не беспокоило.

Здесь будет резня. Очередной апокалипсис в неприкаянных землях Рараку. Всё как и должно быть.

По всем внешним признакам Л’орик был мёртв. Его грубо отбросили к одной из стен шатра и оставили там. Нож вытащили из спины, и теперь маг лежал, упёршись лицом в жесткую ткань стены. Открытые глаза смотрели в никуда.

За ним раздавался голос Верховного командующего Апокалипсиса:

— Хэнарас, отпусти всех, кроме моих телохранителей. Я хочу, чтобы всех до единой милых маленьких шпионок Бидитала выследили и убили. И найдите Скиллару. С этой дрянью пора покончить. Ты, Дарил, прихвати ещё кого-нибудь и езжай к адъюнкту. Доставь моё послание, но так, чтоб тебя никто не видел. Воины Матока повсюду. Файелль поможет тебе колдовством. И убеди Тавор отозвать своих убийц, иначе они потрудятся на благо богини Вихря.

— Верховный командующий, — прозвучал чей-то голос, — а что с Леоманом Кистенём?

— Четвёртый отряд и Файелль тихо выступят на следующем колоколе. Леоману не справиться ни с нами, ни с армией. Капрал Этум, держись в радиусе арбалетной стрелы от Фебрила, подонок прячется в своём обычном месте. Так, о чём я забыл?

— Мой страх всё больше, — прошептала Хэнарас. — Что-то происходит… в Священной пустыне. Хуже того, я ощущаю приближение ужасающих сил…

— Потому-то нам и нужна адъюнкт с её проклятым мечом. Мы в безопасности здесь, Хэнарас?

— Думаю, да. Мы с Файелль и Камистом опутали этот шатёр Путями так, что и бог запутается.

— Это мы ещё проверим, — прорычал Корболо Дом.

Он сказал что-то ещё, но странный бурлящий звук из-за стенки шатра перед Л’ориком перекрыл голос напанца. С той стороны брызнуло чем-то влажным, затем раздался вздох, слышный только Л’орику. Основание стены разошлось под напором когтей, которые мгновенно искромсали ткань. Четырёхглазое, невыносимо уродливое лицо уставилось в дыру.

— Брат, ты выглядишь паршиво.

— Внешность обманчива, Серожаб. Ты, например, хорош как никогда.

Демон потянулся и схватил Л’орика за руку. Затем начал постепенно вытягивать его через дыру.

— Уверенно. Они слишком заняты. Разочарован. Съел всего двух стражников, караульные спят, путь к отступлению чист. Что-то приближается. Очень злобное. Честно. Признаюсь, мне страшно. Советую… спрятаться.

— На некоторое время спрячемся. Подыщи нам укрытие, Серожаб.

— Уверенно. Сделаю.

— Затем оставь меня там и возвращайся к Фелисин. Убийцы вышли на охоту…

— Упоительно.

Касанал был когда-то шаманом в племени семаков, но теперь убивал по приказу своего нового хозяина. И делал это с удовольствием, хотя малазанцев ему нравилось убивать больше, чем сородичей. К счастью, этой ночью его жертвами будут не семаки — тяжело было бы убивать выходцев собственного племени. Но это вряд ли придётся делать. Корболо Дом чуть ли не усыновил выживших членов кланов, которые бились за него и Камиста Релоя в «Собачьей цепи».

А эти обе — женщины, прислужницы мясника, Бидитала.

Касанал неподвижно лежал на краю поляны, наблюдая за ними. Одна оказалась Скилларой, и Касанал знал, что хозяина порадует её отрубленная голова. Вторая тоже знакома — он видел её в компании Леомана и Ша’ик.

Они явно прятались, и похоже, обе играют важную роль в планах Бидитала.

Он медленно поднял правую руку, парой быстрых жестов отправив своих четырёх спутников с флангов окружить женщин, не выходя из укрытия под деревьями. Задержав дыхание, начал нашептывать заклинание, сплетая древние слова, чей смертоносный звук окутывал бессилием жертв, притупляя все их чувства. Когда их головы одновременно склонились, шаман улыбнулся.

Касанал поднялся из своего убежища. Больше не было нужды прятаться. Он вышел на поляну. Четверо семаков последовали за ним.

Обнажив ножи, они приближались.

Касанал так и не увидел огромное лезвие, рассёкшее его напополам — от левой части шеи до правого бедра. Он на миг ощутил, что падает одновременно в двух направлениях, а затем его поглотило небытие, и поэтому шаман уже не услышал крики своих четырех братьев, рассечённых мастерскими ударами каменного меча.

Когда Касанал наконец открыл глаза у Врат Худа, он с радостью встретил там своих сородичей.

Вытирая кровь с клинка, Карса Орлонг обернулся и увидел двух женщин.

— Фелисин, — прорычал он, — на твоей душе горят шрамы. Бидитал решил не брать в расчёт моё предупреждение. Да будет так. Где он?

Всё ещё ощущая остатки странной слабости, лишившей её чувств, Фелисин смогла лишь покачать головой.

Карса посмотрел на неё, затем перевёл взгляд на вторую женщину:

— Твой язык тоже поглотила ночь?

— Нет. Да. Нет, точно нет. Думаю, нас опутали чарами. Но мы сейчас оправимся, Тоблакай. Ты долго отсутствовал.

— А теперь вернулся. Где Леоман? Бидитал? Фебрил? Корболо Дом? Камист Релой? Геборик Призрачные Руки?

— Впечатляющий список. Похоже, у тебя впереди тяжёлая ночь. Найди их где сможешь, Тоблакай. Ночь ждёт тебя.

Фелисин с хрипом втянула воздух и обхватила себя руками, глядя на ужасающего воина. Он только что уничтожил пятерых убийц пятью почти играющими взмахами своего огромного меча. Лёгкость содеянного ужаснула её. Хотя, конечно, убийцы готовили то же самое для них со Скилларой.

Карса передёрнул плечами, затем резко направился по дороге, ведущей к городу. Вскоре он пропал из виду.

Скиллара подвинулась к Фелисин и положила руку ей на плечо.

— Смерть всегда потрясает, — сказала она. — Оцепенение пройдёт, я обещаю.

Но Фелисин покачала головой.

— Кроме Леомана, — прошептала она.

— Что?

— Те, кого он назвал. Он убьет их всех. Кроме Леомана.

Скиллара медленно повернулась к дороге, по её лицу скользнуло прохладное отстранённое выражение.

Последние двое уложили четверых воинов и подобрались почти на тридцать шагов к шатру, прежде чем наконец умерли. Нахмурившись, Маток рассматривал утыканные стрелами и порубленные мечами тела. Шесть попыток убийства за эту ночь, а ещё даже не звенел первый колокол.

Хватит.

— Т’морол, собери мой клан.

Грузный воин согласно рыкнул и вскочил на лошадь. Маток закутался в меха и вернулся в шатёр.

В своих скромных покоях он надолго остановился, погрузившись в мысли. Затем встряхнулся и шагнул к покрытому шкурами сундуку возле кровати. Вождь присел, откинул покрывало и поднял резную крышку.

Внутри лежала Книга Дриджны.

Ша’ик передала её Матоку на хранение.

Он закрыл крышку и запер, затем поднял сундук и направился наружу. Было слышно, как в темноте неподалёку его воины сворачивают лагерь.

— Т’морол.

— Вождь.

— Мы направляемся к Леоману Кистеню. Оставшиеся кланы будут охранять Ша’ик, хотя я уверен, что ей ничего не грозит, они могут понадобиться ей утром.

Тёмные глаза Т’морола смотрели на Матока в упор, без тени эмоции или удивления.

— Мы уезжаем с этой битвы, вождь?

— Чтобы сохранить священную книгу, старый друг. На рассвете мы остановимся… на самом краю.

— И прикинем, куда дует ветер.

— Да, Т’морол, куда дует ветер.

Бородатый воин кивнул:

— Лошадей седлают. Я ускорю приготовления.

Геборик слушал тишину. Только его кости ощущали покалывание и вибрацию колдовской сети, охватившей весь оазис и руины города, пульсацию натянутой паутины, взлёты и падения, когда разрозненные силы начали продвижение через неё и затем с варварским неуважением разорвали сеть.

Он заворочался на койке, охая от уколов боли в наскоро залеченных ранах, и, дрожа, поднялся на ноги. В жаровнях затухали угли. Он шёл к двери через плотную завесу тьмы, неохотно расступавшуюся перед ним. Геборик оскалил зубы. Когтистые руки подёргивались.

Мёртвый город заполонили призраки. Даже боги, казалось, спустились, чтобы узреть то, что случится ныне. Узреть или воспользоваться моментом и вмешаться напрямую. Тут повести, там потащить, лишь бы потешить своё эго… лишь бы посмотреть, что получится. Он презирал эти игры, вызвавшие его жесточайшее неприятие много лет назад. Ставшее причиной для его преступления — если это было преступление.

И за это они лишили меня рук.

Пока другой бог не вернул их.

Он понял, что безразличен к Трейку. Вынужденный Дестриант нового бога войны, несмотря на все дары. Его желания не изменились. Отатараловый остров и нефритовый исполин — вот что меня ждёт. Возвращение силы. Даже проговаривая эти слова в уме, он знал, что в них таится обман. Известная ему тайна, которую он не хотел бы облекать в слова. Не сейчас, не раньше, чем окажется в пустоши, стоя в тени зеленоватой колонны.

Но сначала передо мной стоит безотлагательная задача — выбраться из этого лагеря живым.

Геборик ещё на миг замешкался у двери, пытаясь всеми чувствами проникнуть во тьму впереди. Путь был чист, по крайней мере, на двадцать шагов, и он устремился вперёд.

В последний раз покатав жёлудь в пальцах, убийца сунул его в кармашек сумки и осторожно выполз из расселины.

— Ох, Худовы ручонки…

Песня отдалённым громом прокатывалась по его костям, и ему это было не по нутру. Что ещё хуже, в оазисе впереди просыпались какие-то силы, которые даже он, далёкий от чародейства, ощущал пламенем в собственной крови.

Калам Мехар ещё раз проверил свои длинные ножи, затем спрятал их в ножны. Было огромное искушение оставить в руках оружие из отатарала, чтобы отбить любую магию по дороге. Но это ведь работает в обе стороны, верно?

Он разглядывал дорогу впереди. Свет звёзд казался непривычно тусклым. Убийца изо всех сил постарался припомнить всё, что видел за день из своего укрытия. Цилиндрические стволы пальм, проросшие из неровных глиняных откосов и обломков камней. Остатки коралей, загоны и пастушьи хибары. Канавы в песчаной земле, засыпанные старыми листьями и кожурой. Никаких новых очертаний впереди.

Калам двинулся вперёд.

Он мог разглядеть угловатые очертания приземистых строений впереди, холщовые стены на глинобитном основании, плетни и ротанговые ограды. Значит, там кто-то живёт.

Вдали, справа от Калама, возвышалась серая полоса странного каменного леса. Убийца собирался проложить свой путь сквозь него, но было в этом месте что-то необъяснимо неприветливое, отчего Калам заподозрил, будто лес не так пуст, как кажется.

Приближаясь к чему-то похожему на утоптанную дорогу между хижинами, он уловил тень движения слева направо в проходе. Калам пригнулся и застыл. Последовала вторая фигура, затем третья, четвёртая и пятая.

Пятерня. Итак, кто в этом лагере мог бы организовать убийц в пятерню? Он помедлил ещё с полдюжину ударов сердца, затем продолжил движение. Приблизившись к тому месту, откуда пришли убийцы, скользнул следом. Все пятеро двигались в семи шагах друг от друга, на два шага больше, чем шли бы Когти. Это и подозревал Котильон? В этом он хотел, чтобы я убедился?

Это Персты.

Семь или пять, Каламу было всё равно.

Он подошел к замыкающему достаточно близко, чтобы рассмотреть его. Тот нёс на себе зачарованные предметы, отчего силуэт казался размытым и смутным. Убийца в тёмно-сером облегающем одеянии, мокасинах и перчатках прятал лицо под капюшоном. В руках сверкали чернёные кинжалы.

Значит, не патрулируют, а охотятся.

Калам приблизился на пять шагов, затем метнулся вперёд.

Правой рукой зажал рот, схватив за челюсть, левая же одновременно опустилась на голову и потянула в противоположную сторону. Жёсткий рывок сломал шею Перста.

На кожаную перчатку Калама внезапно обрушились рвотные массы, но он, не ослабляя хватку, опустил тело на землю. Уложив покойника, он высвободил руку, отёр насухо о серую рубаху и продолжил путь.

Спустя двести ударов сердца их осталось всего двое. Персты, петляя, двигались к кварталу, где стояли прежде великие храмы. Они остановились на краю широкой площади, несомненно, поджидая своих товарищей.

Калам приблизился к ним, как шел бы третий в ряду. Ни один не обратил на него внимания, их взгляды притягивало здание на другой стороне площади. В последний момент Калам вытянул оба ножа и вонзил их в спины убийц.

С протяжными вздохами оба мужчины опустились на пыльные камни. Главапятерни Перстов получил смертельный удар, но Калам медленно провернул лезвие в сторону, и теперь присел над умирающим мужчиной.

— Если твои хозяева слушают, — прошептал он, — а им стоило бы, — привет от Когтей. Увидимся…

Он вытащил оба ножа, очистил лезвия и спрятал в ножны.

Цель охоты, как он полагал, находилась в том самом здании, к которому было приковано их внимание. Прекрасно — у Калама в этом проклятом лагере друзей нет.

Он двинулся по краю площади.

В начале следующего переулка он обнаружил три тела, все — юные девушки. Кровь и колотые раны указывали, что они отчаянно сопротивлялись. Вдаль, в сторону храма, уходили два кровавых следа.

Калам шёл по ним, пока не убедился, что след уходит в выломанную дверь полуразваленного здания, — затем остановился.

Из широкого проёма доносилась горьковатая вонь колдовства. Это проклятое место заново освятили.

Изнутри не доносилось ни звука. Он неспешно двигался вперед, пока не миновал проём.

Сразу на входе лежало закутанное в серую ткань тело. Искривленные под странным углом конечности указывали, что человек умер от волны колдовства. Во тьме шевелились тени.

Калам вытащил длинный нож из отатарала и прокрался внутрь.

Смутные тени расступились.

Пол разрушился давным-давно, на его месте теперь зияла глубокая яма. В пяти шагах впереди на груде сваленных булыжников лежала молодая девушка — рядом с лужами крови и ещё тремя телами. Она была покрыта полосами запёкшейся крови. Тёмные глаза, глядящие на Калама, светились.

— Ты помнишь тьму? — спросила она.

Не отвечая, он отступил назад на безопасное расстояние.

— Не шевелись, милашка, и ты переживёшь нашу встречу.

Визгливый смех разорвал темноту на краю ямы.

— Разум покинул её, Коготь. Увы, не хватает времени подготовить моих слуг к ужасам современной жизни, хоть я и пытался. Как бы то ни было, ты должен знать, что я тебе не враг. Воистину, если кто сегодня и ищет способ убить меня, то это лишь малазанский отступник, Корболо Дом. И, конечно, Камист Релой. Указать ли тебе, где их найти?

— Я и сам найду — в свой срок, — прошелестел Калам.

— Думаешь, тебе хватит клинка из отатарала, Коготь? Здесь, в моём храме? Ты понимаешь природу этого места? Вероятно, ты убеждён, что да, но, боюсь, ты заблуждаешься. Работорговец, предложи нашему гостю вина из той бутылки.

Фигура со странными очертаниями, извиваясь и шлёпая в жиже, выползла слева от Калама. Ни рук, ни ног. Множество гноящихся ран и гниющих рубцов от проказы. Ужасающую картину довершал привязанный ремнями к спине существа серебряный поднос, на котором стояла приземистая глиняная бутыль.

— Боюсь, он довольно медлителен. Но спешу заверить тебя: вино так хорошо, что ты согласишься — оно стоило ожиданий. Убийца, ты находишься подле Бидитала, первосвященника всего изуродованного, сломанного, раненого и страдающего. Моё… пробуждение было и долгим, и мучительным, признаю. В своём разуме я проработал каждую деталь культа, который возглавлю. И всё это время я не подозревал, что изменение было… направленным. Слепота, коварство и, воистину, упрямство. Даже когда судьбоносный новый Дом оказался передо мной, я не осознал правду. Этот разрушенный фрагмент Куральд Эмурланна, Коготь, не станет игрушкой пустынной богини. Или Императрицы. Никому из вас он не достанется, потому что он станет сердцем нового Дома Цепей. Скажи своей Императрице, чтобы не вмешивалась, убийца. Нам плевать, кто будет править землями вне Священной пустыни. Она может их забирать.

— А Ша’ик?

— Можете забирать и её. Проводите в Унту в цепях — возвышенно и поэтично, как вам и не снилось.

Теневые создания — изорванные души Куральд Эмурланна — подбирались ближе к Каламу, и он с дрожью осознал, что нож из отатарала может оказаться бесполезным.

— Интересное предложение, — прорычал он. — Но что-то подсказывает мне, что в нём больше лжи, чем правды, Бидитал.

— Полагаю, ты прав, — вздохнул первосвященник. — По меньшей мере, этой ночью и утром мне нужна Ша’ик. Фебрилу и Корболо Дому необходимо помешать, но поверь, мы с тобой можем сотрудничать до конца, ведь нам обоим это выгодно. Корболо Дом зовёт себя Главой Перстов. Само собой, он вернётся под знамёна Ласиин, раньше или позже, а Ша’ик использует для своей выгоды. Что до Фебрила, поверь, то, чего он желает, может потребоваться лишь полному безумцу.

— Что тебе до всего этого, Бидитал? Ты не намерен оставлять меня здесь в живых. И вот ещё что. Приближается пара чудовищ — псы не Тени, но чего-то ещё. Это ты призвал их, Бидитал? Неужели вы с твоим Увечным богом верите, будто можете ими управлять? Если так, то это вы оба свихнулись.

Бидитал качнулся вперёд.

— Они ищут хозяина, — прошипел он.

Так Котильон был прав насчёт Скованного.

— Достойного, — ответил Калам. — Иными словами, кого-то, кто злее и суровее их. И в этом оазисе им такого не найти. Так что, боюсь, они перебьют всех.

— Ты ничего об этом не знаешь, убийца, — прошептал Бидитал, отступая. — Как и о силах, которыми я теперь владею. Что до того, чтобы оставить тебя в живых… полагаю, это правда. Ты знаешь слишком много и не столь радостно принимаешь мои предложения, как я того ожидал. Печальное откровение, но уже не имеет значения. Мои слуги распределены всюду заранее: видишь ли — охраняют все подходы, — и теперь пора призвать их встать между нами. О, прибыл работорговец. В любом случае выпей вина. Я готов подождать немного. Но когда закончишь, увы, мне придётся уйти. В конце концов, я дал Ша’ик слово, и я его сдержу. Если каким-то чудом ты выйдешь отсюда живым, знай, я не стану мешать твоим намерениям относительно Корболо Дома и его подручных. По крайней мере, это ты заслужил.

— Лучше убирайся, Бидитал. Этой ночью меня не тянет к выпивке.

— Как пожелаешь.

Тьма всколыхнулась и поглотила первосвященника, а Калам содрогнулся от пугающего узнавания колдовского ухода.

Тени атаковали.

Оба ножа покинули ножны, и комнату наполнили нечеловеческие крики. Как выяснилось, клинка из отатарала всё же оказалось достаточно. Его и своевременного явления бога.

Этой ночью Корболо Дом будто бросил всю свою армию на союзников. Снова и снова на пути Карсы Орлонга вставали кровожадные убийцы. Их тела устилали дорогу за ним. Теблор получил несколько неглубоких ран от зачарованных ножей, но большая часть крови, покрывшей огромного воина, принадлежала жертвам.

Он шагал, сжимая меч обеими руками, чуть склонив остриё набок. У обиталища Геборика Призрачные Руки было четверо убийц. Уложив их, Карсса прорезал новую дверь в стенке и вошёл внутрь, однако в шатре никого не было. Расстроенный, он направился в обход храма. Жилище Леомана также пустовало, причём довольно давно.

Приблизившись к храму Бидитала, Карса замедлил шаг, услышав звуки яростной битвы. Эхо разносило пронзительный крик. Подняв оружие, Тоблакай двинулся вперёд.

Из дверей выползла на животе какая-то фигура, бормоча что-то себе под нос. Карсе потребовался всего миг, чтобы узнать его. Он подождал, пока отчаянные усилия работорговца не привели его к ногам теблора. Перед ним возникло изуродованное лицо.

— Он сражается как демон! — прохрипел Сильгар. — Оба лезвия режут призраков, разрывая их на куски! Бог стоит у него за плечом. Убей их, теблор! Убей их обоих!

Карса усмехнулся:

— Ты мне не указ, работорговец, — или забыл?

— Дурак! — бросил Сильгар. — Мы теперь братья по Дому, ты и я. Ты — Рыцарь Цепей, а я — Прокажённый. Нас избрал Увечный бог! А Бидитал — он стал Магом…

— Да, Бидитал. Он прячется внутри?

— Нет. Ему хватило ума бежать, что и я делаю. Коготь и его бог все ещё изничтожают последних его теневых слуг. Ты Рыцарь, у тебя свой покровитель, Карса Орлонг из Теблоров. Ты обязан убить врага…

Карса улыбнулся:

— Так я и сделаю.

Он перехватил рукоять меча и направил кончик в точку между лопатками Сильгара. Клинок рассёк позвоночник и прошёл через грудину, вонзившись на ладонь между двумя камнями.

Из работорговца хлынула омерзительная жижа. Голова грохнулась на камень, и жизнь оборвалась. Леоман был прав — давным-давно — лучше было бы выбрать быструю смерть.

Карса высвободил меч.

— Я не подчиняюсь никакому богу-покровителю, — прорычал он.

Урид отвернулся от входа в храм. Бидитал воспользовался бы колдовством для побега, завернувшись в тени, чтобы скрыться. Но следы на пыльных камнях всё равно остались.

Тоблакай переступил через тело Сильгара, человека, который когда-то желал сделать его рабом, и начал поиски.

Двадцать воинов из клана Матока сопровождали Корабба Бхилана Тэну’аласа, когда он возвращался в лагерь Леомана. Их продвижению никто не мешал, но Корабб был уверен, что за ними скрытно следят.

Они въехали по склону на самую вершину холма и были встречены караульными. Звука радостнее Корабб и представить себе не мог. Знакомые голоса. Воины, с которыми он бок о бок сражался против малазанцев.

— Это Корабб!

Ему выдали меч-крюк из арсенала Избранной, и теперь Корабб высоко вскинул его над головой, приветствуя выходящих из укрытия стражников.

— Мне нужно поговорить с Леоманом! Где он?

— Спит, — гаркнул один из охранников. — Если тебе повезло, Бхилан, твоё громкое прибытие его разбудило. Езжай в центр, но спутников оставь здесь.

Корабб замешкался:

— Это люди Матока…

— Приказ Леомана. Никто из оазиса не войдёт в наш лагерь.

Нахмурившись, Корабб кивнул и обернулся к всадникам.

— Прошу, друзья, — сказал он, — не примите в обиду.

Не дожидаясь ответной реакции, он спешился и поспешил в шатёр Леомана.

Военачальник стоял у откинутого полога и пил воду из фляжки. На нём не было брони, лишь тонкая, мокрая от пота льняная рубаха.

Корабб остановился рядом.

— Столько всего нужно сказать тебе, Леоман Кистень.

— Тогда не мешкай, — ответил тот, закончив пить.

— Я один из всех твоих посланников выжил и добрался до Ша’ик. Она переменила свою волю и теперь приказывает тебе возглавить Воинство Апокалипсиса завтрашним утром. Она хочет, чтобы ты, а не Корболо Дом привёл нас к победе.

— Теперь она хочет, — протянул Леоман, затем прищурился и глянул в сторону. — У напанца есть убийцы между нами и Ша’ик?

— Да, но они не осмелятся напасть на основные наши силы — это было бы безумием с их стороны.

— Верно. И Корболо Дом знает это…

— Ему ещё не сообщили о смене командования — до моего отъезда точно. Однако Ша’ик приказала ему явиться…

— И этот приказ он не исполнит. Что до прочего — напанец знает. Скажи, Корабб, как думаешь, пойдут ли «Живодёры» за другим командиром?

— У них не будет выбора! Это приказ Избранной!

Леоман медленно кивнул. Затем обернулся к своему шатру.

— Сворачивайте лагерь. Мы едем к Ша’ик.

Корабба переполняло ликование. Завтрашний день будет принадлежать Леоману Кистеню.

— Как и должно быть, — прошептал он.

Калам вышел наружу. Его одежда была изорвана в клочья, но сам он был цел. Хотя, бесспорно, потрясён. Он всегда считал себя талантливым убийцей и за долгие годы не раз обнажал клинки против страшнейших, смертоносных противников. Но Котильон его пристыдил.

Неудивительно, что этот паразит — бог. Худов дух, никогда раньше я не видел таких умений. И проклятая верёвка!

Калам сделал глубокий вдох. Он выполнил просьбу Покровителя убийц. Нашёл источник угрозы миру Тени. Ну, или подтвердил ужасные подозрения. Этот обрывок Куральд Эмурланна позволит узурпировать Тень… Увечному богу. Дом Цепей вступил в игру, и весь мир завис на волоске.

Он встряхнулся. Пусть этим занимаются Котильон и Амманас. У него этой ночью есть иные, куда более срочные дела. А Покровитель убийц был достаточно добр, чтобы прихватить с собой несколько любимых орудий Калама…

Он скользнул глазами по изуродованному телу в полудюжине шагов, затем прищурился. Калам подошёл поближе. Нижние боги, что за рана! Не будь я уверен в обратном, сказал бы, что это меч т’лан имасса. Сворачивающаяся кровь впитывалась в пыль между камнями.

Калам остановился поразмыслить. Корболо Дом не стал бы разворачивать лагерь вокруг развалин этого города. Не выбрал бы он и каменный лес на западе. Напанец остановился бы на возвышенном чистом месте с хорошим обзором, достаточно просторном, чтобы соорудить насыпи и выкопать траншеи.

Значит, на востоке, где когда-то давно были орошаемые поля вокруг города.

Он повернулся в том направлении и зашагал.

Из одной тёмной бездны в другую, по непривычно пустым улицам и переходам. Плотные слои колдовства текли над оазисом, сливаясь в потоки. Некоторые из них были настолько густыми, что Каламу приходилось наклоняться вперёд, прорываясь через них. Невыносимо зловонные потоки смешивались до неузнаваемости — и все были отвратительны. Его кости болели, сердце ныло, а глаза горели, будто кто-то щедро присыпал их горячим песком.

Убийца нашёл хорошо утоптанную тропу, ведущую на восток, и направился по ней, держась на краю, где тени были особенно глубоки. Затем в двух сотнях шагов впереди он увидел укрепления.

Малазанская планировка. Это твоя ошибка, напанец.

Он собирался подойти ближе, как вдруг увидел проходящий через ворота отряд. За авангардом следовали пешие солдаты, копейщики прикрывали фланги.

Калам нырнул в переулок.

Группа промаршировала в полушаге. Оружие в ножнах, копыта лошадей обмотаны кожей. Забавно. Но чем меньше в лагере солдат, тем лучше, решил он. Похоже, все, кроме тыловых, покинули свои позиции, направляясь на поле боя. Конечно, Корболо Дом не оставит в стороне вопросы своей охраны.

Он ведь зовёт себя Главой Перстов. Правда, Котильон, бывший некогда Танцором, кое-что о них да знал. И только фыркнул, услышав эту новость.

Последние солдаты прошли мимо. Калам выждал пятьдесят ударов сердца, затем двинулся к лагерю «Живодёров».

Укрепления окружала глубокая траншея. Серьёзное препятствие для атакующей армии, но лишь небольшое неудобство для одинокого убийцы. Он слез вниз, пересёк и выбрался на другой стороне, держась ниже линии гребня.

Там точно будут заставы. Ворота виднелись в тридцати шагах слева, там висел фонарь. Калам переместился на самый край пятна света, затем взобрался на насыпь. Патрульный справа от него был слишком далеко и не заметил, как убийца скользнул по утоптанной, прожаренной солнцем земляной насыпи вниз.

Ещё одна траншея, на этот раз менее глубокая, за ней в строгом порядке палатки, а в центре стоит большой шатёр командующего.

Калам нырнул в лагерь.

Как он и ожидал, большинство палаток пустовали, и вскоре он уже, пригнувшись, пересёк широкий проход, приближаясь к главному шатру.

Каждую сторону охраняли стражники, пять шагов между группами, в руках заряженные арбалеты. На столбах через каждые десять шагов горели факелы, заливая улицу дрожащим светом. Ещё трое человек прикрывали вход — облачённые в серое и без видимого оружия.

Стена из крови и плоти… затем колдовской кордон. Что ж, всё постепенно.

Он вытащил пару безрёберных арбалетов. Оружие Когтей — винтовое, из чернёного металла. Уложил стрелы на ложе и осторожно поднял оружие. Затем отступил, обдумывая ситуацию.

В тот же миг он увидел, как воздух перед входом в шатёр завихрился и открылся портал. Ослепительный белый свет, вспышка огня, затем возник Камист Релой. Портал за его спиной сжался и исчез.

Маг выглядел измождённым, но странно довольным. Он махнул стражникам и вошёл в шатёр. Трое убийц в сером последовали за ним внутрь.

Лёгкая как лист рука опустилась на плечо Калама, и голос шепнул:

— Смотри вперёд, солдат.

Он знал этот голос ещё с тех давних пор, о которых не хотел и думать. Но этот ублюдок мёртв. Погиб, ещё когда Стерва не сидела на троне.

— Не отрицаю, — продолжил голос, и Калам знал, что покрытое оспинами лицо ухмыляется, — между мной и той компанией, в которой я… снова очутился, особой любви нет. А я-то думал, что уже никогда их не увижу… и тебя тоже. Впрочем, это неважно. Нужно попасть туда, так? Тогда устроим диверсию. Дай нам пятьдесят ударов сердца… ты-то, по крайней мере, можешь их сосчитать, капрал.

Рука исчезла.

Калам Мехар сделал глубокий резкий вдох. Что за Худова чешуя здесь творится? Растреклятый наш капитан пошёл на измену. Нашли его тело в Малазе наутро после убийств… или что-то очень похожее на его тело…

Он снова сосредоточил взгляд на шатре командующего.

Где-то снаружи крик разорвал ночь, затем последовали вспышка и сотрясающий землю незабываемый грохот морантских снарядов.

Стражники бросились бежать.

Запихнув один из арбалетов за пояс, Калам вытащил длинный нож из отатарала. Он дождался, пока в поле зрения остались всего двое «Живодёров» — оба справа от выхода, лицом туда, откуда раздавались крики, вызванные скорее ужасом, нежели болью от ран — и рванул вперёд.

Левая рука подняла арбалет. Отдача прокатилась по костям. Стрела вонзилась в спину дальнего стражника. Длинный нож вошёл в стоявшего ближе, остриём прорвав кожу между бронзовыми пластинами брони, погрузившись в плоть, мимо рёбер до самого сердца.

Кровь брызнула, когда Калам вытащил клинок и метнулся к пологу шатра.

Охранные заклятья рушились вокруг него.

За порогом он перезарядил арбалет и прикрепил его на запястье под просторным рукавом. Затем проделал то же самое на левой руке.

В главном зале, открывшемся перед ним, был лишь один человек — облачённый в серое одеяние убийца, который резко развернулся к Каламу. Два крючковатых ножа-кеттра влетели в защитную позицию. Лицо под капюшоном ничего не выражало, тщательный рисунок в пардийском стиле украшал выгоревшее лицо, тонкую вязь уродовало крупное клеймо на лбу. Птичий палец — перст — с когтем.

Убийца в сером неожиданно улыбнулся.

— Калам Мехар. Полагаю, ты не помнишь меня.

Вместо ответа Калам вытянул второй длинный нож и атаковал.

От столкновения лезвий воздух заискрил, пардиец отступил на два шага, нанеся скользящий удар, затем шагнул вправо и назад, давая себе больше пространства. Калам продолжал наступать, неистовые удары сыпались на Перста, вынуждая защищаться.

Он хорошо управлялся с тяжёлыми кеттрами, бил быстро и сильно. Ножи Калама принимали удары, от напора которых звенели кости в руках. Пардиец явно намеревался сломать тонкое оружие, зазубрины и засечки на лезвиях свидетельствовали, что он близок к цели.

Калам чувствовал, что его время уходит. Диверсия продолжалась, но теперь помимо взрывов в воздухе начали перекатываться волны противодействующего колдовства. Кто бы ни атаковал «Живодёров», маги давали отпор.

Что хуже, этот Перст пришёл сюда не один.

Калам внезапно сменил стойку, выдвинул левую руку с ножом вперёд, а правую отвёл назад — в оборонительную позицию. Он работал только остриём, стараясь не парировать, и, постепенно, оттягивал левую руку, начиная с плеча. Легчайший поворот бёдер, уводящий назад левую ногу…

Пардиец одним шагом сократил дистанцию.

Калам выбросил правую руку наперерез, отбивая оба лезвия кеттра и одновременно отбрасывая их вверх левой рукой.

Пардиец увел оружие вверх, парируя и делая выпад.

И тогда Калам сделал шаг вперёд, ударяя накрест длинным ножом в правой руке. Остриё вошло в нижнюю часть живота врага.

Хлынула кровь. Клинок вонзился глубже, прошил позвоночник и вышёл через спину.

Парирующий удар и выпад выбили длинный нож из левой руки, изменив направление удара.

Но Перст уже оседал вниз, обхватив рану в животе с торчащим из неё клинком.

Калам склонился над ним.

— Нет, — прорычал он. — Не помню.

Он высвободил нож и оставил мужчину умирать на скомканном ковре.

— Какой стыд, — раздался голос у задней стены.

Калам медленно обернулся.

— Камист Релой. Я искал тебя.

Высший маг улыбнулся. Его прикрывали ещё двое Перстов, один из которых держал в руках второй нож Калама и с интересом его рассматривал.

— Мы ожидали удара Когтей, — сказал Камист Релой. — Хотя, признаю, нападение давно забытых призраков оказалось сюрпризом. Сам понимаешь, это Рараку. Проклятая земля… просыпается. Но не стоит об этом. Вскоре здесь будет… тихо.

— У него оружие из отатарала, — сказал убийца, что стоял справа от Камиста.

Калам глянул на окровавленный нож в его правой руке.

— Вот как. Ну, тогда, — сказал Высший маг, — вам двоим придётся управиться с ним, м-м, по-светски. Справитесь?

Державший длинный нож отбросил оружие за спину и кивнул.

— Мы наблюдали. Он знает связки… и умеет драться. Один из нас мог бы не выстоять против него. Но оба?

Калам был вынужден согласиться с этим заявлением. Он отступил и спрятал клинок в ножны:

— Вот тут он, наверно, прав.

Второй рукой Калам вытащил жёлудь и бросил на пол. Тот ударился о землю и покатился вперёд. Все трое мужчин отступили. Безобидный предмет остановился.

Один из Перстов фыркнул. Пнул жёлудь, отбрасывая в сторону.

Затем двое убийц сдвинулись, обнажая ножи.

Калам поднял обе руки, вывернул запястья и резко согнул.

Оба Перста охнули и отшатнулись назад, пронзённые стрелами.

— Очень неосторожно, — пробормотал Калам.

Камист закричал, высвобождая Путь.

Волна колдовства, ударившая по Высшему магу сбоку, застала его врасплох. Смертельная магия сгустилась вокруг него опаляющей сетью чёрного огня.

Крик стал отчаянным. Камист Релой рухнул, но волшебство продолжало клубиться над его обожжённым изломанным телом.

Из угла, где чуть раньше Перст пнул жёлудь, появилась фигура и склонилась над Камистом Релоем.

— Больше всего нас тревожит предательство, — сказал он умирающему магу. — Мы не оставляем его без ответа. Так было всегда. Так будет.

Калам отыскал свой второй длинный нож, не спуская глаз с полога задней стены шатра.

— Этот готов, — сказал он, затем помолчал и ухмыльнулся: — Рад тебя видеть, Бен.

Быстрый Бен глянул на него и кивнул.

Калам отметил, что маг выглядит постаревшим. Утомлённым. Шрамы остались не на коже, но на сердце. Подозреваю, когда дело будет сделано, ничего хорошего он мне не расскажет.

— А ты, — спросил он чародея, — как-то связан с диверсией?

— Нет. Как и Худ, хотя седой пройдоха уже здесь. Это всё Рараку.

— Камист сказал то же самое, но я не понимаю вас обоих.

— Позже объясню, друг, — сказал Быстрый Бен, поднимаясь, и повернулся к заднему выходу. — Думаю, с ним эта ведьма, Хэнарас. Прикрытая крепкими заклятьями Камиста Релоя.

Калам приблизился к дверному проёму.

— Оставь это мне, — прорычал он, обнажая нож из отатарала.

Следующая комната была небольшой, почти всё пространство занимал стол с картами, на котором лежало тело Хэнарас. Кровь всё ещё стекала со стола вниз.

Калам глянул на Быстрого Бена и поднял брови.

Маг покачал головой.

Убийца осторожно приблизился и заметил что-то, сверкающее серебром на груди женщины.

Жемчужина.

— Похоже, путь чист, — шепнул Калам.

Ещё один удар взрезал стену напротив.

Кончиками ножей Калам открыл проход.

Огромное кресло на высоком помосте, занимавшем бо́льшую часть комнаты. На нём восседал Корболо Дом.

Его голубая кожа была мертвенно серой, а руки на резных подлокотниках кресла заметно дрожали. Когда напанец заговорил, его голос был высоким, тонким и звенящим от страха:

— Я отправил гонца к адъюнкту. С предложением. Я готов бросить своих «Живодёров» против Ша’ик и её племён.

Калам хмыкнул:

— Если думаешь, что мы принесли её ответ, ты ошибаешься, Корболо.

Глаза напанца уставились на Быстрого Бена.

— Мы считали, что ты или погиб с остальными «мостожогами», или все ещё в Генабакисе.

Чародей пожал плечами:

— Тайшренн выслал меня вперёд. Он привёл флот с помощью чародейских ветров. Дуджек Однорукий и его легионы на прошлой неделе высадились в Эрлитане…

— То, что осталось от его легионов, ты хотел сказать…

— И того вполне хватит, чтобы усилить армию адъюнкта.

Калам уставился на обоих. «Мостожоги»… погибли? Скворец? Войско Однорукого — нижние боги, что же там случилось?

— Мы можем всё исправить, — сказал Корболо Дом, наклоняясь вперёд. — Все Семь Городов вернутся в Империю. Ша’ик в цепях приведут к Императрице…

— А ты и твои солдаты будете прощены? — спросил Быстрый Бен. — Корболо Дом, ты и вправду потерял рассудок…

— Тогда умри! — завизжал напанец, бросаясь вперёд и норовя ухватить за горло чародея.

Калам шагнул вперёд и тыльной стороной ножа ударил Корболо Дома по черепу.

Напанец пошатнулся.

Второй удар сломал ему нос и отбросил так, что предатель растянулся на полу.

Быстрый Бен смотрел на него сверху вниз.

— Скрути его, Калам. Судя по тишине снаружи, диверсии конец. Я найду нам выход.

Калам принялся связывать руки бесчувственного напанца.

— Куда мы его?

— Есть идея.

Убийца взглянул на друга:

— Бен? «Мостожоги»? Скворец?

Жесткие тёмные глаза смягчились:

— Мертвы. Кроме Хватки и ещё нескольких. Долгая история, обещаю, расскажу всё… позже.

Калам уставился на Корболо Дома.

— Хочется резать глотки, — прохрипел он.

— Не ему. Не сейчас.

Не время для эмоций, Калам Мехар. Не время для всего. Бен прав. Всему своё время. Своё время…

Ох, Скворец…

Всему… своё время. Этой ночью и грядущим днём Бидиталу была нужна Ша’ик. И богиня Вихря. И не исключено, если всё пройдёт хорошо, будет возможность поторговаться. Когда ярость богини остынет, смягчённая красотой победы, — которую мы ещё можем одержать.

Но теперь я знаю, что сделал Фебрил. Знаю, что Корболо Дом и Камист Релой планируют на рассвете.

Их ещё можно остановить. Ножи можно обернуть против предателей.

Он торопливо заковылял в сторону дворца Ша’ик. Призраки бесшумно двигались вокруг Бидитала, но тени защищали своего хозяина. Далёкие крики, взрывы и вспышки колдовства доносились со стороны лагеря «Живодёров». О, так, значит, Коготь смог забраться так далеко? С одной стороны, это хорошо, с другой… проблемно. Что ж, по крайней мере, он займёт Камиста на некоторое время.

И хотя над ним всё ещё нависала угроза в лице скитающихся по округе убийц, с каждым шагом к убежищу Ша’ик она становилась всё меньше.

И всё же пустующие улицы вселяли в сердце тревогу.

Его взору предстал огромный дворец, и Бидитал с облегчением увидел пятна света от окружавших шатры факелов.

Мне есть чем ответить на гамбит напанца — я открою богине глаза на уготовленную ей опасность. Затем выслежу этого неуклюжего бхок’арала Фебрила и буду смотреть, как с него медленно сдирают кожу. Даже богине — да-да, даже богине придётся считаться со мной. И с моей силой. Теперь, когда я окружен своими новыми питомцами…

Рука, резко вырвавшаяся из тьмы, сжала горло Бидитала. Его резко оторвали от земли и с размаху швырнули обратно. Он задыхался. Ослеп.

На защиту хозяина отовсюду слетались теневые слуги.

В ушах стоял шум — свист, с которым пролетает что-то огромное, прорубая себе путь, — один замах, один миг — и призраков и след простыл.

Бидитал с трудом сконцентрировал взгляд на склонившейся над ним фигуре.

Тоблакай…

— Лучше бы ты оставил её в покое, — тихо и ровно произнёс Карса Орлонг.

Вокруг гиганта собирались призраки — скованные души.

Мы оба — слуги одного бога! Дурак! Дай объяснить! Я могу спасти Ша’ик!

— Но ты не оставил. Знаю я, Бидитал, откуда берут начало твои извращённые желания. Знаю, где источник твоего наслаждения — наслаждения, которое ты крадёшь у других. Смотри внимательно.

Карса Орлонг отложил свой каменный меч и протянул руку между ног Бидитала.

Не раздумывая, сжал её на том, что нащупал.

И начал это вырывать.

Он тянул, пока рука, вымазанная остатками мышц, жил, кровью и другими жидкостями, не выдрала исковерканную находку.

Боль была невыносимой. Она терзала душу. Поглощала его.

Наружу хлынула кровь, обжигающая, словно пламя, даже тогда, когда предсмертный холод начал обволакивать его кожу и проникать в конечности.

Мир перед глазами угасал, пока апатичное, суровое лицо Тоблакая, медленно наблюдавшего за смертью Бидитала, не осталось единственным, что он видел.

Смерть? Да. Какой же ты дурак, Тоблакай…

Карса Орлонг расслабил и убрал руку, которой сжимал его горло.

Бидитал невольно сделал болезненный вдох и начал вопить…

В его рот протолкнули что-то мягкое и покрытое кровью.

— Это тебе, Бидитал. За каждую безымянную девочку, которую ты уничтожил. На. Давись своим наслаждением.

И он давился. Пока не разверзлись Врата Худа…

Там его ждали собранные Владыкой Смерти демоны, чья натура была сродни самому Бидиталу. Демоны, ликуя, кружили вокруг своей новой жертвы.

За жизнь, полную зловещего удовольствия, есть лишь одна цена — вечность в муках.

Ибо даже Худ понимает всю важность равновесия.

Лостара Йил выглянула из оврага и прищурила глаза, надеясь разглядеть что-то во мраке. Она окинула взглядом ярко освещённую звёздами, сияющую пустыню у себя за спиной. А впереди — тьма, окутывающая оазис и сокрытые в нём руины города. Совсем недавно она слышала отдалённый грохот и слабые крики, но сейчас вновь воцарилась тишина.

Воздух становился ужасающе холодным. Лостара нахмурилась, проверила оружие и решила отправляться в путь.

— Не двигайся, — прошептал кто-то в паре шагов справа от неё.

Она повернула голову и нахмурилась ещё сильнее.

— Если ты пришёл поглазеть, Котильон, то зря — не на что тут смотреть. Я привела в чувство Жемчуга, и он даже почти не ругался, несмотря на головную боль. Он там, где-то там…

— Верно, девочка. Но уже возвращается… ибо чувствует, что́ грядёт.

— Того, что грядёт, достаточно, чтобы заставить тебя прятаться тут, со мной?

Окутанный тенью бог будто пожал плечами.

— Иногда разумнее отступить… и ждать. Сама Священная пустыня чувствует приближение древнего врага и восстанет против него, если это потребуется. Но ещё опаснее то, что фрагмент Куральд Эмурланна, который богиня Вихря хочет присвоить, начинает себя проявлять. Она создаёт портал, ворота настолько огромные, что смогут поглотить весь оазис. Таким образом, она заигрывает с бессмертным сердцем Рараку. А ирония заключается в том, что она сама лишь игрушка в руках куда более умного бога, который заполучит этот фрагмент и наречёт своим Домом Цепей. Как видишь, Лостара, Танцовщица Тени, в наших интересах оставаться на месте. Ведь этой ночью, в этом месте война идёт между мирами.

— Это не касается нас с Жемчугом, — упрямилась она, изо всех сил всматриваясь в сумрак. — Мы здесь ради Фелисин…

— И вы нашли её, но тебе её не достать. Как и Жемчугу. Пока что…

— Тогда нам придётся ждать до тех пор, пока путь не будет чист.

— Именно. Как я уже говорил — наберись терпения.

Тени закружились, со свистом пролетая над песком, и бог исчез.

— И тебе пока, — пробурчала Лостара, после чего закуталась в плащ и уселась ждать.

Вооружённые арбалетами убийцы подкрались сзади. Фебрил убил их одного за другим, как только те приблизились, орудуя самыми болезненными заклинаниями из своего арсенала. Теперь его чародейская паутина не указывала на присутствие врагов. И на Корболо Дома, и на Камиста Релоя напали на их же территории. Причём не только призраки, но и, что намного хуже, агенты Малазанской империи. По всей паутине вырезались широкие, залитые кровью тропинки, затмевая ему обзор то тут, то там, но ни одна не тянулась в его сторону… пока. Кроме того, скоро оазис превратится в кошмар наяву, и врагам Фебрила будет не до него перед лицом куда более страшной угрозы.

До рассвета оставалось два колокола. И хотя оазис за спиной окутывала тьма, небо впереди и на востоке относительно ярко освещали звёзды. Всё шло как нельзя лучше.

Кроме того, света звёзд оказалось достаточно, чтобы Фебрил заметил нависшую над ним тень.

— Ты никогда мне особо не нравился, — прогремел голос над ним.

Завизжав, Фебрил попытался броситься вперёд.

Но его без особых усилий схватили и подняли высоко над землёй.

И сломали.

В холодном воздухе раздался хруст лопнувшего, словно тонкая веточка, позвоночника.

Карса Орлонг отшвырнул труп Фебрила прочь. На миг он уставился на звёзды, сделал тяжёлый вздох и попытался очистить разум.

Блёклый голос Уругала кричал в его голове. Именно этот голос и именно эта воля шаг за шагом уводили его от оазиса.

Фальшивый бог племени уридов хотел, чтобы Карса Орлонг… исчез.

Его всё сильнее и сильнее тащили… прочь от того, что грядёт, что вот-вот произойдёт в оазисе.

Но Карса не любил, когда его тащат.

Он вынул меч из колец на ремнях и схватился за рукоять двумя руками, опуская оружие клинком почти в самую землю. Затем Карса Орлонг заставил себя развернуться лицом к оазису.

Сотни призрачных цепей потянулись за ним, напряглись и начали тянуть.

Теблор зарычал себе под нос и наклонился вперёд. Я владыка этих цепей. Я, Карса Орлонг, никому не подчиняюсь. Ни богам, ни душам убитых мной. Я буду иди вперёд до тех пор, пока вы не прекратите сопротивляться или пока не порвутся цепи.

И кроме того, я оставил коня в каменном лесу.

Двойной вой разорвал ночное небо над оазисом, неожиданно и свирепо, словно раскаты грома.

Карса Орлонг улыбнулся. Они уже здесь.

Он слегка приподнял остриё своего клинка и рванулся вперёд.

Но как оказалось, этого не хватило, чтобы разорвать цепи. Натяжение неожиданно исчезло и, по крайней мере на эту ночь, всякое сопротивление воле Тоблакая прекратилось.

Он покинул выступ и, спустившись по склону, вновь исчез в сумраке.

Кулак Гэмет лежал на своей койке. Из-за стеснения в горле он едва мог дышать.

В голове бушевал шум, который барабаном отбивала боль, исходящая из точки чуть выше и позади правого глаза.

Боль, подобной которой он ещё никогда не ощущал, заставляла его переворачиваться на бок на скрипящей и качающейся койке, когда тошнота брала своё и блевотиной вырывалась изо рта прямо на пол. Но пустота в животе никак не облегчала нестерпимую боль в голове.

Глаза были открыты, но он ничего не видел.

Головные боли приходили и раньше. Каждый день — с тех самых пор, как он упал с коня. Но никогда не было так плохо.

Пока он извивался от боли, на ладони вновь открылась едва зажившая рана от ножа; когда Гэмет пытался выцарапать боль из головы, липкая кровь размазалась по всему лбу и лицу. Рана будто пылала в огне, и эта боль обжигала вены Кулака.

Издавая стоны, он сполз с койки и, свесив голову вниз, попытался устоять на четвереньках, несмотря на пробирающую волнами дрожь.

Я должен двигаться. Должен действовать. Сделать что-то. Что угодно.

Я должен…

Пробел в памяти — и вот он уже стоит возле полога палатки. Под весом доспеха, в рукавицах и шлеме. Боль куда-то уходила, оставляя за собой прохладную пустоту.

Ему нужно было выйти наружу. Найти своего коня.

Гэмет направился прочь от палатки. С ним заговорила стражница, но Кулак отмахнулся от женщины и поспешил в сторону стойла.

Поскакать. Выехать. Давно пора.

Вот он уже подтягивает подпругу седла, ожидая, когда конь выдохнет, чтобы затянуть её на один зубец туже. Умный конь. Из конюшни Паранов, разумеется. Быстрый и почти неутомимый. Всё ждёт ошибки наездника, чтобы посоревноваться с ним за право быть главным, но этого стоило ожидать от такого великолепного жеребца.

Гэмет вскочил в седло. Было здорово вновь ехать верхом. Он двинулся в путь, съезжая по склону, обогнул угловатый остров и поскакал прямо в долину, прислушиваясь к шуму земли под копытами.

Впереди он увидел три фигуры, стоявшие на выступе, и совершенно не удивился их присутствию. Они то, что грядёт. Эти трое.

Нихил. Бездна. И паренёк по имени Свищ.

Последний повернулся к остановившемуся рядом с ними Гэмету. Кивнул:

— Виканцы и малазанцы заходят с флангов, Кулак. Но ваша атака пройдёт прямо по основному скату к лагерю «Живодёров».

Он указал туда пальцем.

Долина была заполнена пешими солдатами и всадниками, которые двигались сквозь густой сумрак. До Гэмета доносились шорох доспехов и стук бесчисленных лошадиных копыт. Он мог разглядеть неаккуратно повисшие знамёна и флаги.

— Езжайте к ним, Кулак, — сказал Свищ.

Он отдал честь ребёнку, после чего ударил пятками по бокам своего коня.

Чёрная и ржаво-красная броня, шлемы с забралами и нащёчниками, короткие копья и каплевидные щиты, грохот бесчисленных сапог — он ехал рядом с одной колонной, осматривая отряды пехоты.

Потом мимо пронеслось поглотившее его крыло кавалерии. Один из всадников ехал близко к Кулаку. Голова, закованная в шлем с драконьими крыльями, повернулась к нему.

— Поскачешь с нами, солдат?

— Я не могу, — ответил Гэмет. — Я — Кулак и должен командовать.

— Не сегодня, — возразил воин. — Сражайся бок о бок с нами, как и надлежит солдату. Помнишь старые битвы? Те, в которых всё, что от тебя требовалось, — защищать товарищей рядом. Такой будет сегодняшняя. Оставь узы командования аристократам. Поскакали с нами к свободе. И славе.

Гэмет ощутил дикий восторг. Боль в голове прошла. Он чувствовал, что его кровь бушует, как огонь. Он хотел этого. Да, именно этого он и хотел.

Гэмет выхватил меч из ножен, наполнив холодный воздух характерным скрежетом и его эхом.

Человек в шлеме засмеялся:

— Ты с нами, солдат?

— С вами, друг.

Они добрались до основания выложенного булыжником склона, замедлившись, чтобы сомкнуть строй. Широкий клин начал взбираться вверх по склону, выбивая копытами искры из камней.

«Живодёры» ещё даже не подняли тревогу.

Дураки. Они всё проспали. Или, может быть, колдовство заглушило звуки нашей подготовки. Точно, наверное, это дело рук Нихила и Бездны. Они ведь ещё там, на уступе по другую сторону долины.

Ротный знаменосец был всего в паре лошадей слева от Гэмета. Кулак косился на знамя, гадая, почему никогда раньше его не видел. В нём угадывалось что-то общее с хундрильским, хотя флаг и был кое-где порван и сильно изношен. Значит, клан «Выжженных слёз», что похоже на правду, учитывая древнюю броню на его соратниках. Древнюю и, по правде говоря, частично прогнившую. Её слишком долго держали в сундуках — моль и другие насекомые уже вовсю полакомились, но бронза выглядит вполне сносно, разве что грязновата и кое-где помята. Думаю, мне стоит как-то поговорить с их вождём…

В голову приходили спокойные, оценивающие мысли, а конь выстукивал копытами рядом с остальными. Гэмет бросил взгляд вверх и увидел гребень прямо перед собой. Он высоко поднял свой длинный меч и свирепо завопил.

Клин перескочил гребень, сметая ряды ничего не подозревающих «Живодёров», которые мирно спали в своих траншеях.

Отовсюду раздавались приглушённые, едва слышные крики. Казалось, что ветром доносит звуки битвы, проходившей в лиге от них. Гэмет взмахнул клинком, перехватив взгляд перепуганного «Живодёра». Рты распахивались, чтобы издать крик, но оттуда вырывался едва слышный звук, словно песок поглощал его так же жадно, как он это делает с кровью и желчью.

Крыло неслось над траншеями, размахивая почерневшими мечами и рубя всех вокруг. Восточный склон заняли виканцы. Гэмет увидел их штандарты и ухмыльнулся. Ворона. Дурной Пёс. Куница.

С непроглядно-чёрного неба спустился рой бабочек, порхая над бойней в траншеях.

На западном склоне сверкала морантская взрывчатка, взрывы отдавались глухими отзвуками в земле, тамошняя бойня раскинулась перед Гэметом, словно отдалённая панорама, происходящее вдали стало похожим на какую-то фреску — картину, где в вечном сражении застыли древние армии.

Они пришли по души «Живодёров». По души тех, кто вырезал безоружных малазанцев: и солдат, и гражданских, упрямых и бегущих прочь, отчаявшихся и беспомощных. Пришли за «Живодёрами», которые посвятили свои души предательству.

Битва продолжалась, но перевес был невообразимый. Почему-то казалось, что противники не в состоянии предпринять никаких оборонительных действий. Они просто подыхали в своих траншеях. Бегущих врагов насаживали на копья и пики или давили копытами коней.

Гэмет понимал охвативший их ужас и с некоторым удовлетворением наблюдал за страхом, застывшим на лицах тех, кому они с товарищами несли смерть.

Теперь он отчётливо слышал песнь битвы, накатывающую и уходящую, словно волны на каменистом берегу, — и всё же нарастающую с каждым мигом, идущую к кульминации, которая только грядёт — грядёт, уже скоро. Скоро. О да, нам нужна была песня. Мы так долго ждали эту песню. Чтобы воспеть наши свершения и наши битвы. Наши жизни и нашу смерть. Нам был нужен собственный голос, ведущий души в поход, вечный марш вперёд.

Навстречу битве.

Навстречу войне.

Занимая эти стены из булыжника и песка. Защищая высохшие пристани и мёртвые города, когда-то пылавшие древними снами, что мелькают отражением жизни на тёплых водах маловодного моря.

Даже воспоминания стоят того, чтобы их защищали.

Даже воспоминания.

Он продолжал сражаться бок о бок с дружиной тёмных воинов и проникся любовью к своим могучим товарищам. И потому, когда всадник с драконьим шлемом наконец-то подъехал к нему на своём коне, Гэмет приветственно взмахнул клинком.

И вновь всадник засмеялся. Он потянулся испачканной в крови рукавицей к забралу и поднял его. За шлемом скрывалось лицо темнокожей женщины с чарующими голубыми глазами, испещрёнными прожилками цвета песка.

— Там ещё! — крикнул ей Гэмет, хотя даже ему казалось, что голос прозвучал не из его уст, а издали. — Ещё враги! Нужно скакать туда!

Её белоснежные зубы мелькнули во тьме, и она вновь засмеялась:

— Не племена, друг мой! Они — наша родня. С этой битвой покончено — остальные будут проливать кровь утром. Мы отправляемся к берегу, солдат, — ты присоединишься к нам?

Он заметил в её глазах что-то большее, чем профессиональный интерес.

— Да.

— Ты готов бросить своих друзей, Гэмет Уль’Паран?

— Ради тебя — да.

Её улыбка и последовавший за нею смех окончательно похитили сердце старика.

Он в последний раз осмотрел другие склоны и не увидел движения. Викацы на западе поскакали дальше,хотя одинокая ворона ещё парила в небе. Малазанцы на западе отступили. Бабочки исчезли. В траншеях «Живодёров» за час до рассвета остались лишь мертвецы.

Месть. Она будет довольна. Она поймёт и будет довольна.

И я буду.

Прощай, адъюнкт Тавор.

Корик медленно уселся рядом, уставившись на северо-восток так, будто пытался понять, что привлекло внимание солдата.

— Что там? — спросил он спустя некоторое время. — На что смотришь, сержант?

Скрипач протёр глаза:

— Ничего… точнее, ничего, в чём был бы какой-то смысл.

— Мы не увидим утреннюю битву, да?

Скрипач оглянулся, изучая угловатые черты молодого сэтийца, ожидая что-то в них увидеть, хотя и сам не мог до конца понять что. Спустя некоторое время он вздохнул и пожал плечами:

— Всё славное в битве, Корик, существует лишь на звонких устах барда и в словах, что плетут рассказчики. Слава эта достаётся призракам да поэтам. Правда же в том, что то, о чём ты слышал и мечтал, вовсе не то, что будет в жизни, — это разные вещи. Стирать границу между балладами и реальностью можешь на свой страх и риск, парень.

— Ты всю жизнь был солдатом, сержант. Если это тебе так не нравится, почему ты здесь?

— У меня нет ответа на этот вопрос, — признал Скрипач. — Я думаю… Наверное, я был призван сюда.

— Той песней, о которой говорил Флакон? Той, что ты слышал?

— Угу.

— И что она означает, эта песня?

— Думаю, у Быстрого Бена есть на это вразумительный ответ. Но нутром чую одну вещь, снова и снова. «Мостожоги», парень, они взошли.

Корик сотворил защитное знамение и слегка отодвинулся.

— Или, по крайней мере, те из нас, что уже мертвы. Остальные… мы… просто в самоволке. Тут, в мире смертных.

— Значит, собираешься в скором времени умереть?

Скрипач нахмурился:

— У меня таких планов не было.

— Славно, нас тут всех устраивает нынешний сержант.

Сэтиец отодвинулся. Скрипач вновь уставился на отдалённый оазис. Я ценю это, парень. Он прищурился, но через тьму было не проглядеться. Там что-то творилось. Такое чувство, будто… Будто друзья сражаются. Я почти слышу звуки битвы. Почти.

Внезапно двойной вой разорвал небо.

Скрипач вскочил на ноги.

— Худов дух!

Послышался голос Улыбки:

— Боги, что это было?

Нет. Не может быть. Но…

И вдруг тьма над оазисом начала меняться.

Строй всадников проехал перед ними на фоне клубящейся пыли, кони то и дело били копытами и в панике вскидывали головы.

Леоман Кистень поднял руку, приказывая своему отряду остановиться, после чего жестом указал Кораббу следовать за ним, перевёл коня на рысь и направился к новоприбывшим.

Маток приветственно кивнул:

— Нам тебя не хватало, Леоман…

— Мой шаман потерял сознание, — перебил его Леоман. — Предпочёл ужасу забытьё. Что происходит в оазисе, Маток?

Вождь сотворил защитный знак:

— Рараку пробудилась. Восстали духи — память Священной пустыни.

— И кого они считают врагами?

Маток покачал головой:

— Предательство на предательстве, Леоман. Я приказал своему войску отступить и расположиться между Ша’ик и малазанцами, остальное поглотил хаос…

— Значит, ты не можешь ответить на мой вопрос.

— Боюсь, битва уже проиграна…

— Ша’ик?

— Со мной Книга. И я поклялся её защищать.

Леоман нахмурился.

Ёрзая в седле, Корабб уставился на северо-восток. Сверхъестественная тьма поглотила оазис и, казалось, роилась над ним, словно состояла из живых существ, крылатых теней и призрачных демонов. А на земле под ними как будто двигались бесчисленные солдаты. Корабб вздрогнул.

— В И’гхатан? — спросил Леоман.

Маток кивнул:

— С охраной из соплеменников. Я оставляю почти девять тысяч воинов пустыни в твоём распоряжении… и под твоим командованием.

Но Леоман покачал головой:

— Эта битва принадлежит «Живодёрам», Маток. У меня нет выбора. Нет времени радикально менять тактику. Все уже на позициях — она слишком долго ждала. Ты так и не ответил мне, Маток, что с Ша’ик?

— Богиня всё ещё владеет ею, — ответил вождь. — Даже убийцы Корболо Дома не смогли до неё добраться.

— Напанец, должно быть, знал, что это случится, — пробормотал Леоман. — А значит… задумал что-то другое.

Маток покачал головой:

— Этой ночью мне разбили сердце, друг.

Леоман некоторое время смотрел на старого воина, потом кивнул:

— До встречи в И’гхатане, Маток.

— Ты поедешь к Ша’ик?

— Должен.

— Скажи ей…

— Скажу.

Маток кивнул, не осознавая, что по его морщинистым щекам текут слёзы. Неожиданно он выпрямился в седле.

— Дриджна когда-то принадлежал нам, Леоман. Племенам этой пустыни. Пророчества в этой книге были пришиты на куда более старую кожу. По правде говоря, Книга была не более чем историей — сказкой об Апокалипсисе, который уже пережили, а не о грядущем…

— Я знаю, друг. Береги Книгу и иди с миром.

Маток развернул коня в сторону западной тропы и резким жестом приказал своим всадникам ехать прямо за ним, в сумрак.

Леоман ещё долго смотрел ему вслед.

Двойной вой разлился в ночи.

Корабб увидел, как его командир всмотрелся в темноту впереди и внезапно схватился за оружие.

Словно два зверя вот-вот сойдутся лицом к лицу. Духи, что же вы нам уготовили?

— К оружию! — прорычал Леоман.

Отряд рванул вперёд по тропе, которую, как казалось Кораббу, он топтал уже бесчисленное количество раз.

Чем ближе они подъезжали к оазису, тем более приглушенными становились шаги. Как если бы сама тьма поглощала звук. Вой смолк, и Кораббу начинало казаться, что он и вовсе ему послышался. Возможно, этот звук исторгло не смертное горло. Иллюзия, призванная выбить всех из колеи…

Авангард вошёл во тьму, и неожиданно среди всадников и лошадей началась неразбериха. Крики, падающие с коней воины, лошади, спотыкающиеся друг о друга. Ещё дальше по колонне и вовсе раздавался лязг мечей и щитов.

«Живодёры»!

Корабб, верхом на лошади, смог вырваться из суматохи. Какая-то фигура резко возникла слева от него, и воин завопил, занося клинок в воздух.

— Это я, демоны тебя побери!

— Леоман!

Конь командира погиб под всадником. Кистень поднялся.

Корабб схватил Леомана за руку и втащил его на свою лошадь.

— Скачи, Бхилан! Скачи!

Всадники в чёрной броне перепрыгнули низкую стену, размахивая огромными топорами.

Быстрый Бен взвизгнул и нырнул в укрытие.

Калам, выругавшись, последовал за ним, неся на плечах связанное тело Корболо Дома. Он прыгнул вниз за чародеем как раз тогда, когда над ними начали сверкать копыта, засыпая окопы песком и старым раствором.

Калам скинул напанца со спины и повернулся на бок, чтобы окинуть Быстрого Бена взглядом.

— Это ещё кто, Худ их побери?

— Лучше нам пока залечь тут на дно, — скривившись и вытирая глаза от песка, прошептал маг. — Рараку спустила на них своих призраков.

— Это ведь они поют, да? Эти голоса застряли у меня в голове…

— У меня тоже, дружище. Скажи мне вот что — ты недавно не беседовал ли с таннойским духовидцем?

— С кем? Нет. А что?

— А то, что именно ты слышишь. Если бы это была песня, посвящённая тем древним призракам, которых мы только что видели, — мы бы её не слышали. Если точнее, мы бы вообще ничего не слышали. Кроме того, нас бы уже покромсали на маленькие кусочки к этому моменту. Мы живы, Калам, потому, что эта таннойская песнь принадлежит «Мостожогам».

Что?

— Тут уж поневоле задумаешься о причинах и следствиях, да? Танноец украл нашу историю и сплел из неё песнь, но песня эта не возымела бы эффекта, будь «Мостожоги» живы. Вся рота «Мостожогов» мертва. Не считая нас с тобой…

— И Скрипача. Погоди-ка! Скрип же как-то упоминал духовидца в Эрлитане.

— Для этого им нужен прямой контакт. Рукопожатие, объятие или поцелуй…

— Вот ублюдок! Неудивительно, что этот сапёришка в последнее время отмалчивался. Поцелуй, говоришь? Напомни мне так поцеловать Скрипача при встрече, чтобы он навсегда запомнил.

— Как бы то ни было, кто бы ни был тому виной, — сказал Быстрый Бен, — но «Мостожоги» теперь взошли…

— Взошли? Что, мать его Королева Грёз, это значит?

— Хотел бы я знать, Калам. Никогда о таком не слышал. Чтобы вознеслась целая рота — такого раньше не случалось. Никогда.

— Кроме, может быть, т’лан имассов.

Маг пристально уставился на друга своими тёмными глазами.

— Интересная мысль, — прошептал он и вздохнул. — В любом случае призраки Рараку восстали, услышав эту песнь. Восстали… сражаться. Но не только они — могу поклясться, что когда мы удирали из лагеря «Живодёров», я видел краем глаза виканский штандарт.

— Может, это Тавор воспользовалась ситуацией…

— Она ничего об этом не знает, Калам. Она ведь носит с собой клинок из отатарала. Возможно, её подручные маги что-то и чувствуют, но тьма, нависшая на оазисом, всё поглощает.

Калам заворчал:

— А хорошие новости есть, Бен?

— Эта тьма — колдовских рук дело. Вспомни то чувство, когда Аномандр Рейк прибывает куда-то по своему Пути: тяжесть, дрожь земли и невыносимое давление.

— Только не говори мне, что сюда пожаловал Сын Тьмы…

— Надеюсь, что нет. В смысле — не думаю, что это он. Он сейчас занят — я объясню позже. Нет, мне кажется, это что-то более, хм, первозданное.

— Двойной вой, который мы слышали, — проскрипел сквозь зубы Калам. — Это два Пса, Быстрый Бен. Я как-то уже сталкивался с ними. Они чем-то похожи на Гончих Тени, только хуже…

Маг пристально на него уставился.

— Прекрати, Бен. Не нравится мне этот взгляд. Я смог сбежать, только спустив на них пригоршню азалов. Это их не остановило, но мне хватило времени, чтобы смыться.

Быстрый Бен медленно вскинул бровь:

— «Пригоршню азалов», Калам? Где же это тебя носило в последнее время?

— А ты думал, только тебе есть что порассказать?

Маг аккуратно присел на корточки, осматривая местность по другую сторону разрушенной стены.

— Два Пса Тьмы, говоришь. Значит, это — Дераготы. Хотел бы я выяснить, кто разбил их цепи…

— Вот так всегда! — раздосадовался Калам. — Есть что-то, чего ты не знаешь?

— Парочка вещей найдётся, — ответил себе под нос маг. — К примеру: что эти Псы тут делают?

— Пока мы не попадаемся им на глаза, это последнее, что меня волнует…

— Нет, ты не понял, — Быстрый Бен кивнул в сторону поляны, на которую смотрел всё это время. — Что они делают тут?

Калам издал стон.

Колючая шерсть на загривках возвышалась над странно сгорбленными огромными плечами. Шеи были толстыми и длинными, головы — приплюснутые, с огромными выпирающими челюстями. Чёрная шкура покрыта шрамами, а в глазницах ничего, полное отсутствие света.

Размером со степную лошадь, но куда более громоздкие, с опущенными вниз, к мощёной площади, головами. В них были соединены некоторые черты гиены и медведя. Хитрость переплеталась с жадностью и чистой жестокостью.

Они замедлили бег, потом и вовсе остановились, вскинув кверху блестящие морды.

Они пришли уничтожать. Вырывать жизнь из плоти, смеяться над любыми попытками подчинить их, стереть всё на своём пути. Для них это был новый мир. Новый, хотя когда-то он был старым. Пришли перемены. Мир бесконечной тишины, где союзники и враги без разбору вскрывают друг другу глотки в горниле ожесточённого сражения.

Всё изменилось, и Дераготов это тревожило.

Они пришли уничтожать.

Но теперь сомневались.

Их взгляды уставились на новоприбывшего, стоявшего прямо перед ними, на другом конце площади.

Сомневайтесь. Да.

Карса Орлонг направился к ним, обращаясь к Псам низким, рокочущим голосом:

— У хозяина Уругала были… амбиции, — сказал он. — Он мечтал о владычестве. Но теперь начал понимать всё лучше и ничего от вас не хочет. — Теблор улыбнулся. — А вот я — хочу.

Оба Пса отступили назад и разошлись, открывая проход между собой.

Карса улыбнулся. Вы не отсюда.

— Дадите мне пройти?

Он продолжил движение. И с меня довольно чужаков.

— Вы ведь помните тоблакаев, верно, твари? Но они смягчились. Цивилизация изменила их, поймала в западню под названием «мир». Они ослабли настолько, что перестали быть ровней т’лан имассам, перестали быть ровней форкрул ассейлам и яггутам. А теперь им нечего противопоставить даже натийским рабовладельцам. Нужно было пробудиться, друзья. Если это вас утешит — помните о тоблакаях.

Он направился прямо между Псами, якобы принимая их предложение пройти.

И Гончие бросились на теблора.

Как тот и ожидал.

Карса припал к земле, наклоняясь налево, чтобы направить свой огромный каменный меч над головой, ведя остриём левее так, чтобы оружие оказалось прямо на пути атакующей с той стороны Гончей.

Клинок врезался зверю в грудь.

Тяжёлая грудная клетка треснула, но не сломалась, а волнистый край клинка проехался вдоль рёбер, оставляя за собой кровавую рану.

Затем Карса вскочил на ноги, следом за мечом, вверх и вперёд, врезался плечом в зверя на уровне ключиц.

Челюсти пса сомкнулись сзади на шее тоблакая, и толчок ощутили в равной мере и гигант, и Гончая.

И оцарапанные ударом меча рёбра Пса треснули.

Вторые челюсти схватили Карсу за правую ногу, чуть ниже колена.

Его оторвали от земли и швырнули на бок, не разжимая при этом зубы. От неожиданного рывка он выпустил меч из рук.

Впившись клыками в кость, а резцами в мышцы, второй Пёс яростно теребил в пасти ногу великана.

Первая Гончая отшатнулась на пару шагов, волоча переднюю левую лапу и оставляя за ней лужу крови.

Карса не пытался высвободить ногу из пасти зверя. Вместо этого он рывком вскочил и навалился на Пса. Его руки сжали трясущееся тело за плечами.

С воплем теблор оторвал гончую от земли. Пёс бешено мотал задними ногами в панике, но Карса уже перевернул зверя.

Челюсти оторвались от ноги, только когда урид с треском вбил Пса спиной в каменные плиты так, что поднялись клубы пыли.

Теблор упал на колени, сжав ими корчащегося Пса, и обеими руками сдавил его горло.

Пёс зарычал в безумной ярости.

Клыки впились в его предплечья, судорожно отрывая куски кожи и плоти.

Карса убрал одну руку от горла и схватил ею Гончую под нижней челюстью.

Мышцы сводило от противостояния двух сверхчеловеческих сил.

Ноги царапали тело Карсы, разрывая когтями кожаную одежду и плоть, но теблор продолжал давить. Всё сильнее и сильнее, выгибая вторую руку так, чтобы та помогала душить.

Лапы безумно задёргались. Задёргались в панике.

Карса одновременно услышал и почувствовал сдавленный хлопок, после которого плоская голова Гончей с треском плюхнулась на камни.

Странное подобие вопля вырвалось из её глотки.

Воин разжал правую руку, собрал её в кулак и вбил им этот звук обратно в горло зверю.

Дробя трахею.

Лапы в последний раз дёрнулись и обвисли.

С рёвом Карса вновь вскочил на ноги, волоча пса за шею, чтобы опять швырнуть о плиты. Громкий шлепок, разлетающиеся кровь и слюни.

Он выпрямился и отряхнулся, по волосам текли кровь и пот. Теблор бросил взгляд туда, где осталась другая Гончая.

На её месте лишь темнело пятно крови.

Карса доковылял до своего меча, подобрал его и оправился по блестящему кровавому следу.

Калам и Быстрый Бен медленно встали из-за стены и молча смотрели гигантскому воину вслед.

Во тьме начали роиться тени, они, словно мотыльки, облепили труп Дерагота, после чего, будто в ужасе, вновь разлетелись прочь.

Калам размял плечи и двинулся к Гончей, сжимая в руках длинные клинки.

Быстрый Бен шёл следом.

Они осмотрели изувеченный труп.

— Маг…

— Что?

— Давай сдадим напанца и свалим отсюда подальше.

— Гениальный план.

— Только что его придумал.

— Мне очень нравится. Молодчина, Калам.

— А я всегда тебе говорил, Бен, — я ведь не просто красивое личико.

Друзья развернулись и, не обращая внимания на тени, обильно льющиеся из растерзанного Пути Куральд Эмурланна, вернулись туда, где оставили Корболо Дома.

— Друг?

Геборик уставился на четырёхглазого демона, который явился на его пути и присел на корточки.

— Если бы мы когда-то встречались, демон, я бы такое точно не забыл.

— Полезное разъяснение. Лорику брат. Он лежит на полянке в двенадцати шагах налево от тебя. Обдуманная поправка. В пятнадцати шагах. Твои ноги почти такие же короткие, как мои.

— Веди меня к нему.

Демон не шевелился.

— Друг?

— Можно и так сказать. У нас есть общие недостатки.

Демон пожал плечами:

— С сомнением. Следуй.

Геборик зашагал за шаркающим демоном, улыбаясь всё шире от его болтовни:

— Жрец с руками тигра. Иногда. В другое время руки человеческие, светятся бездонно-зелёным. Впечатлён. Очень хорошие татуировки, да. Задумчиво. Думаю, мне бы составило труда разорвать тебе глотку. Даже только от голода, как со мной обычно и бывает. Философски. Странная ночь сегодня. Призраки, убийцы, Пути, безмолвные битвы. Неужели в этом мире никто никогда не спит?

Они вышли на небольшую полянку.

Броня Л’орика была в пятнах подсохшей крови, но сам он не выглядел серьёзно раненым. Маг сидел с закрытыми глазами, скрестив ноги, и ровно дышал. На пыльной земле перед ним была разложена Колода Драконов.

Кряхтя, Геборик уселся напротив:

— А я и не знал, что ты с ними играешься.

— Никогда прежде не делал этого, — шёпотом ответил Л’орик. — Воистину, это игра. Господин пришёл к Колоде. И Господин только что благословил Дом Цепей.

Геборик широко раскрыл глаза, потом опять прищурился и медленно кивнул:

— Пусть боги и ярятся, но именно это он — или она? — и должен был сделать.

— Знаю. Увечный бог связан отныне так же, как и любой другой бог.

— В игре, да? Хотя так долго был за её пределами. Как бы ему не пожалеть о своём гамбите.

— Он взыскует фрагмента Куральд Эмурланна и готов нанести удар. Хотя теперь шансов у него меньше, чем было на закате дня.

— Почему это?

— Бидитал мёртв.

— Очень хорошо. Кто?

— Тоблакай.

— Ох, не очень хорошо.

— Впрочем, я почти уверен, что Тоблакай стал Рыцарем Дома Цепей.

— Вот уж не повезло… Увечному богу. Тоблакай ни перед кем не преклонится. Он не может себе такого позволить. Он нарочно нарушит всё предначертанное…

— Этой ночью он уже проявил пристрастия, которые могут нас всех погубить, Призрачные Руки. И в то же время я начинаю подозревать, что он — наша единственная надежда. — Л’орик открыл глаза и уставился на Геборика. — Недавно сюда прибыли две Гончие Тьмы, я чувствую их присутствие, но лишь урывками, не могу подобраться ближе. Отатарал и беспросветная тьма окружают их.

— И с чего бы Тоблакаю вставать у них на пути? Ах, забудь, я и сам могу себе ответить — потому что он Тоблакай.

— Именно. И мне кажется, он уже это сделал.

— И?

— И осмелюсь предположить, что лишь один Дерагот остался жив.

— Боги помилуйте! — охнул Геборик.

— Тоблакай сейчас за ним гонится.

— Скажи-ка мне: а что привело сюда Гончих? Кому или чему Тоблакай спутал планы?

— На это у карт нет единого ответа, Дестриант. Возможно, это ещё не решено.

— По правде говоря, утешительно слышать, что хоть что-то ещё не решено заранее.

— Призрачные Руки, уведи Фелисин как можно дальше отсюда. Серожаб пойдёт с тобой.

— А ты?

— Я должен пойти к Ша’ик. Нет, дай мне договорить. Я знаю, что вы с ней когда-то были близки — возможно, не в самой приятной форме, но всё равно близки. Однако смертного ребёнка скоро не станет. Богиня пытается поглотить её душу даже сейчас, пока мы тут разговариваем. И когда она закончит — возврата уже не будет. Той юной малазанской девочки, что ты когда-то знал, не станет. Вот почему, когда я иду к Ша’ик, я иду не к ребёнку, а к богине.

— Но почему? Ты и вправду верен идее Апокалипсиса? Хаоса и разрушения?

— Нет, у меня кое-что другое на уме. Я должен поговорить с богиней до того, как она поглотит душу Ша’ик.

Геборик долго смотрел на Высшего мага, пытаясь понять, что Л’орик мог хотеть от этой мстительной и безумной богини.

— Есть две Фелисин, — прошептал Л’орик, прикрыв глаза. — Спаси ту, которую можешь спасти, Геборик Лёгкая Рука.

— Однажды, Л’орик, — прорычал Геборик, — я узнаю, кто ты на самом деле.

Высший маг улыбнулся:

— Истина проще некуда — я сын, который живёт, оставив надежду когда-либо сравниться со своим отцом. Однажды тебе хватит этого, чтобы понять обо мне всё, что ты хотел. Иди же, Дестриант. И береги её.

Призраки, как один, поворачивались и, рассыпая красную пыль из щелей своих доспехов, отдавали честь проносящемуся мимо них Карсе Орлонгу. Эти по крайней мере не закованы в цепи, рассеянно подумал он.

Кровавый след привёл его в лабиринт развалин — заброшенную часть города, печально известную своими подвалами, ямами и ненадёжными покосившимися стенами. Он чуял зверя. Гончая была где-то близко и, как казалось Карсе, — загнана в угол.

Или, что более вероятно, зверь решил перестать бежать и остановился в месте, идеально подходящем для западни. Вот только след капающей крови выдавал его с потрохами.

Карса не отводил взгляда от залитого тенями переулка в пяти шагах впереди и справа. Он сделал свои шаги неуверенными, сбивчивыми от боли и опасения, частично — ненаигранных. Кровь между его ладонями и рукоятью меча стала липкой, но руки всё ещё могли соскользнуть с оружия в самый ответственный момент.

Тьма расступалась перед тенью так, как если бы две силы природы вступили в бой и вторая вышла из него победителем. Карса понимал, что скоро настанет рассвет.

Он оказался напротив переулка.

И Пёс бросился на него.

Карса прыгнул вперёд, извиваясь в воздухе со своим двуручным мечом так, чтобы нанести удар по дуге.

Кончик клинка рассёк шкуру, но этого хватило, чтобы прервать атаку зверя. Пёс приземлился на лапу, которая выскользнула из-под него, упал на одно плечо и перевернулся.

Карса кое-как встал и приготовился.

Зверь пригнулся, намереваясь вновь броситься на противника.

Выскочивший на них из переулка конь застал врасплох и Тоблакая, и Дерагота. Когда же конь врезался в Гончую, стало очевидно, что животное в панике пустилось галопом и ничего не соображало.

Оба всадника вылетели из седла прямо на Пса.

Это столкновение откинуло Гончую под бьющую копытами клячу. Каким-то образом лошадь сохраняла вертикальное положение, пошатываясь и тяжело дыша, будто пытаясь набрать воздуха в оцепеневшие лёгкие. А за ней — Гончая пыталась подняться, царапая когтями каменные плиты.

Карса с рыком метнулся вперёд и вонзил остриё своего меча в шею зверю.

Гончая взвизгнула, бросившись в сторону Тоблакая.

Карса отскочил назад, вытаскивая меч.

Из проткнутой глотки хлынула кровь. Пёс поднялся на три лапы, пошатываясь и качая головой, из которой обильно лилась красная пена, окрашивая камни под ногами.

Из тьмы выскочила фигура. Шипастый шар на конце кистеня со свистом пронёсся в воздухе и впился в голову зверю. Последовал второй удар — шар с громким хрустом размозжил толстый череп Пса.

Вперёд вышел Карса. Его размаха над головой и удара хватило, чтобы наконец-то свалить зверя с ног.

Бок о бок Леоман и Карса навалились на зверя, чтобы добить его. Ещё дюжина ударов — и Пёс умер.

Спотыкаясь, к ним подошёл Корабб Бхилан Тэну’алас, держа в руке сломанный меч.

Карса стёр со своего клинка кишки зверя и посмотрел на Леомана.

— Мне не нужна была твоя помощь, — прорычал он.

Леоман ухмыльнулся:

— Да, но мне — нужна твоя.

Жемчуг выбрался из траншеи, карабкаясь по трупам. Сразу после его относительно элегантного убийства Хэнарас всё пошло наперекосяк — под углом покруче, чем эта траншея. Бесчисленные стражи, потом призрачная армия с отнюдь не иллюзорным оружием. От поцелуя Лостары у него всё ещё болела голова — треклятая баба, а я уж было думал, что начал её понимать…

Он прорезал себе путь через весь лагерь и теперь почти на ощупь хромал в сторону развалин.

Тьму со всех сторон разрывало. Куральд Эмурланн раскрывался, словно цветок самой смерти, а оазис был его тёмным сердцем. Под таким колдовским давлением он только и мог, что сломя голову ковылять вниз по тропинке.

Если Лостара сохранила самообладание, им ещё удастся кое-что спасти.

Он дошёл до края и замер, осматривая яму, в которой оставил её. Никакого движения. Она либо не высовывалась, либо ушла. Коготь побрёл вперёд.

Ненавижу такие ночи. Всё идёт не по плану…

Что-то тяжёлое ударило его сбоку по голове. Ошеломлённый, он упал и, не шевелясь, лежал уткнувшись лицом в землю.

— Это тебе за Малаз. И за тобой всё ещё должок, — пророкотал голос сверху.

— После Хэнарас? — пробубнил Жемчуг, поднимая каждым словом по маленькой тучке пыли. — Это уж скорее за тобой должок.

— За неё? Она не в счёт.

Что-то тяжелое плюхнулось на землю рядом с Жемчугом и застонало.

— Ну хорошо, — вздохнул Коготь — снова пыль, словно миниатюрный Вихрь. — Тогда за мной должок.

— Рад, что мы пришли к соглашению. А теперь пошуми ещё немного. Твоя девчушка, что сидит там, просто обязана выглянуть… рано или поздно.

Жемчуг прислушался к удаляющимся шагам. Две пары ног. Маг, видимо, был не в настроении для беседы.

По крайней мере со мной.

Я считаю, это ужасно оскорбительно.

Связанная фигура рядом опять застонала.

И вопреки всему Жемчуг улыбнулся.

Небо на востоке посветлело.

И ночь закончилась.

Глава двадцать шестая

И днесь восстанет Рараку.

xxxiv.II.l.81 «Слова пророчества» из «Книги Апокалипсиса Дриджны»

Богиня Вихря была некогда ревущей бурей песка и ветра. Стеной, окружавшей юную женщину, что была прежде Фелисин из Дома Паранов, а затем стала Ша’ик, Избранной, верховной повелительницей Воинства Апокалипсиса.

Её мать тоже звали Фелисин. А потом она так же назвала и свою приёмную дочь. Но сама утратила это имя. Лишь изредка, в самые глухие часы ночи, в самом непроницаемом молчании внутри себя она замечала тень этой девушки. Той, кем была прежде, — точно размытое отражение в полированном зеркале. Круглощёкая, румяная, широкая улыбка и ясные глаза. Девочка, у которой есть любимый брат, который её обожает, который готов подбрасывать её на коленке, будто на коне, и слушать её восторженный и перепуганный визг.

Её мать посещали видения. Это все знали. И относились с почтением. И младшая дочь тоже мечтала, что когда-нибудь обнаружит в себе подобный талант.

Но этот дар пришёл лишь вместе с богиней, с этой злобной, жуткой тварью, чья душа иссхола и завяла куда сильнее, чем любая пустыня в мире. И видения, что приходили к Ша’ик, оказывались смутными, тревожными картинами. И Ша’ик поняла, что они родились не из таланта или дара. А лишь из бездумного страха.

Страха богини.

А теперь Стена Вихря сжалась, отступила, скрылась от внешнего мира, чтобы бушевать в ярости под потемневшей от солнца кожей Ша’ик, дико мчаться по её венам и артериям, реветь, оглушая её разум.

О, в ней была сила. Горькая, древняя, желчная, злобная. И то, что питало её, несло в себе кисловатый привкус предательства. Невыносимого, очень личного предательства. Рана, которая должна была уже исцелиться, боль, что должна была утихнуть под толстым, грубым рубцом шрама. Но извращённое удовольствие не давало ране закрыться, подпитывало её лихорадочный жар до тех пор, пока не осталась одна лишь ненависть. Ненависть к… кому-то, ненависть столь древняя, что даже лица уже было не вспомнить.

В редкие мгновение холодных размышлений Ша’ик понимала, что это за чувство. Безумное, взвинченное до такой интенсивности, что какое бы предательство его ни вызвало, какое бы преступление ни было совершено против богини, оно не заслужило, не стоило столь жестокого ответа. Реакция с самого начала была несоразмерной. И Ша’ик начинала подозревать, что предрасположенность к безумию жила в сердце богини уже тогда, точно тёмное пятно в душе, что много веков спустя когтями вырвала себе Восхождение.

Шаг за шагом мы идём по чудовищному пути. Ковыляем по краю невидимой бездны. Спутники ничего не замечают. Мир кажется… нормальным. Шаг за шагом — так же, как и все прочие, внешне — такие же. И даже внутренне. Если не считать напряжения, тихого шепотка паники. Смутного замешательства, что в любую минуту грозит вывести тебя из равновесия.

Фелисин, ставшая Ша’ик, поняла это.

Ибо сама прошла той же дорогой.

Ненависть сладка, словно нектар.

И я шагнула в бездну.

Я так же безумна, как и эта богиня. Потому она избрала меня, почувствовала, что мы с ней — родственные души…

Так что же это за край обрыва, за который я так отчаянно цепляюсь? Почему упорствую в надежде, что ещё могу спастись? Могу вернуться… вновь найти место, где нет безумия, где замешательства не существует.

Вернуться… в детство.

Она стояла в главном зале. Позади — кресло, которое станет троном. Прохладные подушки, сухие подлокотники. Стояла, заключённая, точно в застенок, в чужие доспехи. Она почти физически чувствовала, как богиня тянется, чтобы охватить её со всех сторон — но не заключить в материнские объятья, совсем нет. Чтобы задушить её, погасить всякий свет, всякий проблеск самосознания.

Эгоизм, закалённый в ненависти. Она не может заглянуть внутрь, едва способна выглянуть наружу. Походка её — неуклюжая, хромая, судорожная — песнь ржавых застёжек и скрипучих ремней. Её зубы поблёскивают в тени, но это закоченевшая ухмылка мертвеца.

О, Фелисин Паран, вглядись в это зеркало — на свой страх и риск.

Снаружи забрезжил рассвет.

И Ша’ик взяла в руки свой шлем.

Л’орик уже мог разглядеть позиции «Живодёров» на мощёных съездах. В сероватом рассветном полумраке никакого движения там не было видно. Странно, хотя и неудивительно. Прошедшая ночь даже у самого закалённого солдата отбила бы охоту смотреть в небо, вставать и приниматься за обычные дела, какими встречают всякий новый день.

И всё равно что-то казалось странным в этих окопах.

Чародей пошёл по гребню к холму, на вершине которого Ша’ик обустроила свой передовой пункт, чтобы обозревать с него ход будущей битвы. Все кости ломило. Мышцы выли от боли при каждом новом шаге.

Оставалось только надеяться, что она там.

Надеяться, что богиня снизойдёт до того, чтобы выслушать его слова, его предостережения и, наконец, его предложение.

Сейчас всё застыло на распутье. Тьма была побеждена… каким-то образом. Он бы поразмышлял над этим, но сейчас не было времени на подобные досужие мысли. Истерзанный фрагмент Куральд Эмурланна пробуждался, и богиня вот-вот явится, чтобы заявить на него свои претензии. Сотворить престол. И пожрать Рараку.

В тенях ещё проступали призраки, воины и солдаты десятков давным-давно погибших цивилизаций. Странное оружие в руках, странные доспехи укрывают тела; лица, на счастье, закрыты резными забралами шлемов. И привидения пели, хотя таннойская песнь стала задумчивой, печальной, словно тихие вздохи ветра. Мотив вздымался и падал, и этот немолчный шёпот заставил Л’орика похолодеть.

За кого они будут драться? Почему они вообще здесь? Чего хотят?

Песнь принадлежала «Мостожогам». Но, похоже, сама Священная пустыня приняла её, сделала многоголосый хор призрачных голосов своим. И всякая душа, что пала в битвах за всю историю пустыни, пришла ныне сюда.

На распутье.

Маг добрался до тропы, что вела вверх, к холму Ша’ик. Тут и там виднелись воины пустыни, закутавшиеся в свои охряные телабы, сжимая копья, железные наконечники которых блистали росой в лучах прорезавшегося на востоке солнца. Справа от Л’орика, на равнине, строились отряды лёгкой кавалерии Матока. Лошади нервничали, ряды конников дрожали и волновались. Чародей не увидел среди воинов ни самого Матока, ни — с ужасом осознал он — знамён собственного племени вождя.

Услышав за спиной топот копыт, маг обернулся и увидел Леомана, одного из его офицеров и Тоблакая.

Тоблакай скакал на яггском коне — могучем, великолепном в своей предвечной дикости — в самый раз по мерке великану, который сидел у него на спине.

А выглядел великан ужасно. Сверхъестественное исцеление ещё не срастило чудовищные раны. Руки Тоблакая превратились в кровавое месиво. На ноге виднелись следы гигантских клыков.

Верховой Тоблакай волок за собой пару округлых предметов, прикреплённых к цепям. И когда Л’орик их рассмотрел, глаза его округлились.

Он убил Дераготов. И тащит их головы.

— Л’орик! — прохрипел Леоман, натягивая поводья рядом с магом. — Она наверху?

— Не знаю, Леоман Кистень.

Все трое спешились, и Л’орик заметил, что Тоблакай бережёт свою изувеченную ногу. Раны оставили клыки Пса. А потом маг увидел каменный меч за плечом великана. Так он и в самом деле тот самый. Думаю, Увечный бог совершил ужасную ошибку…

О, боги, он же убил Дераготов.

— Где прячется Фебрил? — спросил Леоман, когда все четверо начали подниматься вверх по тропе.

Ответил Тоблакай:

— Он мёртв. Я тебе забыл кое-что рассказать. Я его убил. И Бидитала тоже. Хотел убить ещё Призрачные Руки и Корболо Дома, но не смог их найти.

Л’орик провёл ладонью по лбу, и та стала мокрой и маслянистой. Но дыхание по-прежнему вырывалось изо рта облачками пара.

Тоблакай же безжалостно продолжал:

— А когда я пришёл в шатёр Корболо, нашёл там Камиста Релоя. Его зарезали. И Хэнарас тоже.

Л’орик встряхнулся и сказал Леоману:

— Ты получил последние приказы Ша’ик? Разве ты не должен быть с «Живодёрами»?

Воин хмыкнул:

— Может, и так. Мы только что оттуда.

— Они все мертвы, — прогудел Тоблакай. — Ночью их перебили. Призраки Рараку потрудились — но ни один не посмел встать у меня на пути. — Он коротко хохотнул. — Призрачные Руки мог бы тебе сказать, что у меня своих призраков довольно.

Л’орик оступился. Ухватился за руку Леомана.

— Перебили? Всех?

— Да, Высший маг. Удивлён, что ты об этом не знал. Но у нас ещё остались воины пустыни. Мы ещё можем победить, просто не здесь и не сейчас. Поэтому нужно убедить Ша’ик отступить…

— Не получится, — перебил Л’орик. — Богиня идёт сюда, уже почти явилась. Слишком поздно отступать, Леоман. И скоро будет слишком поздно вообще делать что-либо…

Они поднялись на вершину.

Там стояла Ша’ик.

В доспехах и шлеме, спиной к ним. Избранная пристально смотрела на юг.

Л’орику хотелось кричать. Ибо он увидел то, что не могли увидеть его спутники.

Опоздал! О, нижние боги…

А затем он прыгнул вперёд — прямо во вспыхнувший перед ним портал — и исчез.

Богиня не утратила память. Более того, ярость высекла её подобие, — до мельчайших деталей, столь же издевательски материальное, как и резные фигуры в каменном лесу. Так богиня могла их лелеять, пестовать свою ненависть, словно любовное чувство, томительно предугадывать смертоносное касание, хотя тот, кто предал её, был уже если не мёртв, то, по большому счёту, не важен.

Важна теперь была лишь ненависть. Её гнев на его слабости. О, другие в племени частенько играли в такие игры. Тела проскальзывали под меховой полог — из юрты в юрту, как только звёзды складывались в летний узор, да и сама она не раз раздвигала ноги для мужа другой женщины или восторженного, неуклюжего юнца.

Но сердце её было отдано одному мужчине — тому, с кем она жила. Таков был священный закон.

О, но ведь он был таким чувственным. Его руки следовали за взором, создавали в тайном укрытии запретные изображения — той, другой женщины. Этими прекрасными руками он взял собственное сердце, чтобы отдать его другой — даже не подумав о ней, о той, кому это сердце некогда принадлежало.

Другой, которая даже не отдала ему в ответ своего сердца — уж об этом она позаботилась. Злыми словами и ядовитыми обвинениями. Довольно, чтобы другие навсегда изгнали её.

Но прежде эта сучка перебила своих родичей — всех, кроме одного.

Глупый, безмозглый мужчина — отдал свою любовь такой женщине.

Её гнев не умер после Обряда, не погиб, даже когда сама она — слишком изломанная, чтобы ходить, — оказалась отрезана от Обета и покинута в вечном мраке. И любопытные духи услышали её плач, явились, чтобы утешить… Что ж, она пожрала их, забрала их силу. Слой за слоем. Ибо они тоже были глупыми, безмозглыми созданиями и бестолково тратили эту силу на бессмысленные дела. А у неё была Цель.

Дети заполонили мир наверху. А кем была их мать? Та самая сучка, которую изгнали из племени!

А отец?

О да, она ведь пришла к нему. В ту самую, последнюю ночь. Пришла. От него несло её запахом, когда воины выволокли его на свет следующим утром. Разило! Вся правда горела у него в глазах!

И этого она не могла — не хотела — забыть.

Месть стала зверем, и зверь истомился в цепях. Только мести она и хотела.

И скоро месть свершится.

И даже Рараку её не остановит. Все дети умрут.

Дети умрут. Я очищу мир от их отродья, от высокомерных ублюдков, рождённых одной-единственной матерью. Конечно, она не могла принять Обряд. Новый мир уже созревал у неё во чреве.

А теперь я наконец восстану вновь. Облачённая в плоть одной из её дочерей, я убью этот мир.

Она видела перед собой открытую дорогу, прямую и ясную, манящую. Тоннель, обрамлённый извилистыми, закрученными тенями.

Хорошо будет вновь ходить по земле.

Ощутить тепло плоти и жар крови.

Вкус воды. Пищи.

Дышать. И убивать.

Ша’ик зашагала по склону, словно ничего не видела. Её ждала долина, поле битвы. Она заметила малазанские разъезды на противоположном гребне. Один поскакал обратно в лагерь, другие просто смотрели.

Значит, поняли. Она знала, что поймут.

Смутные, далёкие крики за спиной. Она улыбнулась. Ну, конечно, в конце концов остались те два воина, что первыми встретили меня. Глупо было в них сомневаться. Я знаю, что каждый из них готов биться вместо меня.

Но они не могут.

Это мой бой. Мой — и моей богини.

— Войдите.

Капитан Кенеб на миг замешкался, попытался собраться, затем шагнул в штабной шатёр.

Она облачалась в доспехи. Несложная задача оказалась бы ещё проще, будь под рукой слуга, но, разумеется, по мнению Тавор, в нём не было необходимости.

Хотя, возможно, на самом деле всё не совсем так.

— Адъюнкт.

— В чём дело, капитан?

— Я только что был в шатре Кулака. Дежурные немедленно вызвали лекаря и целителя, но было слишком поздно. Адъюнкт Тавор, Гэмет умер прошлой ночью. Сосуд лопнул у него в голове. Лекарь говорит, тромб, который образовался в ту ночь, когда он упал с коня. Я… глубоко сожалею.

Её осунувшееся, непримечательное лицо побледнело. Капитан заметил, что она упёрлась рукой в стол, чтобы не упасть.

— Умер?

— Во сне.

Тавор отвернулась, посмотрела на части доспехов, разложенные на столешнице.

— Благодарю вас, капитан. Сейчас, пожалуйста, оставьте меня и передайте Ян’тарь…

Снаружи послышался шум, затем внутрь ворвался юный виканец.

— Адъюнкт! Ша’ик спустилась в долину! Она вызывает вас на бой!

После долгой паузы Тавор кивнула:

— Хорошо. Последний приказ отменяется, капитан. Вы оба свободны.

Адъюнкт отвернулась и вновь занялась доспехами.

Кенеб жестом пропустил вперёд юношу, затем вышел сам.

За пологом шатра капитан остановился в нерешительности.

Гэмет ведь так бы и поступил… верно?

— Она с ней сразится? — спросил виканец.

Кенеб покосился на юношу.

— Да. Возвращайся к Темулу, парень. Так или иначе, нам сегодня предстоит битва.

Юнец побежал прочь, а капитан смотрел ему вслед.

Затем повернулся к скромному шатру, расположившемуся в двадцати шагах слева. У входа не дежурили солдаты. Кенеб замер перед входом.

— Госпожа Ян’тарь, вы здесь?

На пороге возникла фигура. В толстой коже — в лёгком доспехе, поражённо осознал Кенеб, — и с длинным мечом у бедра.

— Адъюнкт желает начать утреннюю тренировку?

Кенеб встретил взгляд спокойных глаз, цвет которых и дал женщине такое имя. Бездонный взгляд. Он внутренне встряхнулся.

— Гэмет умер прошлой ночью. Я только что сообщил адъюнкту.

Взор женщины метнулся к штабному шатру.

— Ясно.

— А в долине между двумя армиями сейчас стоит Ша’ик… и ждёт. Мне показалось, госпожа, что адъюнкту может прийтись кстати помощь с доспехами.

К его удивлению, женщина повернулась и направилась обратно в свой шатёр.

— Не сегодня, капитан. Я понимаю ваш порыв… но нет. Не сегодня. Доброго вам дня, сэр.

И Ян’тарь скрылась внутри.

Кенеб замер неподвижно — настолько он был потрясён.

Ладно, признаю, я не понимаю женщин.

Он снова повернулся к штабному шатру, как раз вовремя, чтобы увидеть, как оттуда вышла адъюнкт, затягивая ремешки на перчатках. На голове покоился шлем с прикреплёнными нащёчниками. Забрало не прикрывало глаз — многие бойцы считали, что прорези слишком ограничивают обзор. Тавор остановилась, на миг подняла взгляд к утреннему небу, а затем зашагала вперёд.

Капитан дал ей отойти на некоторое расстояние, затем двинулся следом.

Л’орик пробирался через сплетённые тени, задевал локтями скелетоподобные ветви, спотыкался о шишковатые корни. Этого он не ожидал. Должна ведь была открыться дорога, тропа через этот чёрный лес.

Треклятая богиня была здесь. Рядом. Наверняка — нужно только найти её след.

Влажный, холодный воздух, покосившиеся стволы — будто землетрясение только что перекосило землю. Наверху деревья скрипели на сильном ветру. И повсюду призраки, заблудшие тени — они бросались к Высшему магу, а затем отскакивали прочь. Вставали из рыхлой почвы, как привидения, шипели над головой, пока он ковылял по лесу.

А затем за деревьями блеснул огонь.

Задыхаясь, Л’орик побежал на свет.

Это была она. Пламя подтвердило его подозрения. Имасска, обрывки цепей Телланна, отсечённая от Обряда… о, ей не место здесь, совсем не место.

Хтонические духи окружили её пылающее тело — наросты могущества, которое она присвоила за тысячи лет. Ненависть и злоба превратили их в жестоких, омерзительныхсозданий.

Руки и ноги имасски потемнели от болотной воды и плесени. Мох покрывал торс спутанным, длинным мехом. С головы свисали длинные пряди седых волос, сбившиеся в колтуны от запутавшегося в них репейника. Из обожжённых глазниц вырывались языки живого пламени. Костяные скулы — выбеленные, потрескавшиеся от жара.

Беззубая. Тяжёлая нижняя челюсть висит — еле держится на полосках иссохших мускулов и сухожилий.

Богиня выла, испускала дрожащий, жуткий крик, который не прерывался от необходимости вздохнуть, и Л’орику показалось, что она с чем-то борется.

Маг подобрался ближе.

Она попала в сеть лоз, извилистые ростки опутали руки и ноги, змеями обвили торс и шею. Л’орик удивился, что не заметил их раньше, затем понял, что лозы мерцают — сейчас возникли там, потом здесь, а прежние — исчезли. И все они постепенно превращались…

В цепи.

Внезапно одна разорвалась. Богиня завыла, удвоила усилия.

Треснула ещё одна, хлестнула по стволу дерева.

Л’орик подобрался ещё ближе.

— Богиня! Услышь меня! Ша’ик — она недостаточно сильна для тебя!

— Моя! Моя! Моя девочка! Моя! Я её украла у этой сучки! Моя!

Высший маг нахмурился. У кого? У какой «сучки»?

— Богиня, молю, выслушай! Я предлагаю себя! Понимаешь?

Лопнула ещё одна цепь.

Другой голос тихо произнёс за спиной Л’орика:

— Лезут не в своё дело.

Чародей резко развернулся, но слишком поздно — широкий нож уже вошёл ему между рёбер, рассёк плоть по пути к сердцу.

Точнее, к тому месту, где было бы сердце, будь Л’орик человеком.

Зазубренный кончик клинка прошёл мимо, скользнул в сторону прямо перед глубоко упрятанным органом и впился в грудину.

Л’орик застонал и осел на землю.

Убийца выдернул нож, присел и задрал Л’орику голову, ухватив за подбородок. Замахнулся.

— Да брось этого дурака! — прошипел другой голос. — Она рвёт цепи!

Л’орик видел, как убийца заворчал, а затем двинулся прочь.

Высший маг чувствовал, как грудь его заполняется кровью. Медленно перевернулся на бок, ощутил тёплый ток из раны. Так он ясно видел богиню…

…и убийц, которые подкрадывались к ней.

Чародейство струилось по их ножам, плетенье магии смерти.

Богиня закричала, когда первый нож вонзился ей в спину.

Л’орик смотрел, как её убивают. Долго, жестоко, мучительно. Персты Корболо Дома, избранные убийцы, поджидали в засаде там, куда привёл их Фебрил — никто другой не смог бы сюда проникнуть, — вооружённые чародейскими заклятьями, которые сплели Камист Релой, Хэнарас и Файелль. Богиня отбивалась с невообразимой яростью, и вскоре трое из четверых убийц были мертвы — она разорвала их, четвертовала. Но теперь богиню плотно опутали цепи, потащили вниз, и Л’орик увидел, как гаснет пламя в её глазницах, увидел, как духи оторвались, улетели прочь, внезапно освобождённые. Последний убийца метнулся к ней, с размаху всадил свой нож. Прямо в темечко. Чёрная вспышка, взрыв, который отбросил убийцу назад. Череп и клинок разлетелись на куски, которые рассекли лицо и грудь Перста. Ослеплённый, он с воплем отшатнулся, споткнулся о корень и с глухим стуком рухнул на землю.

Л’орик слышал его стоны.

Цепи змеились по телу павшей богини, пока от него ничего не осталось — лишь поблёскивала груда чёрных железных звеньев.

Ветер, терзавший прежде верхушки деревьев, вдруг улёгся, и в лесу воцарилась тишина.

Все они хотели заполучить этот осколок Пути. Изодранное сокровище. Но Тоблакай убил Фебрила. Он убил двух Дераготов.

Он убил Бидитала.

А что до Корболо Дома — что-то мне подсказывает, что с ним Императрица захочет побеседовать лично. Несчастный ублюдок.

Под телом мага кровь уходила в мох.

Л’орик понял, что умирает.

Рядом хрустнул сучок.

— Ну, я не удивлён. Отослал прочь своего фамильяра, да? Опять.

Л’орик с трудом повернул голову, поднял взгляд и даже сумел слабо улыбнуться.

— Отец.

— Не думаю, что в твоей комнате многое изменилось с тех пор, как ты её покинул, сын.

— Пылью поросла, наверное.

Осрик хмыкнул:

— Да вся крепость запылилась, я бы сказал. Сколько же веков я там не был…

— А слуги?

— Я всех отпустил… где-то тысячу лет назад.

Л’орик вздохнул:

— Удивлюсь, если там ещё не всё развалилось.

Осрик неторопливо присел рядом с сыном, его фигуру осветило чародейской сияние Дэнула.

— Да нет, сын, стоит, как стояла. Я всегда забочусь о запасных путях отступления. Плохо тебя подрезали. Лучше лечить постепенно.

Л’орик закрыл глаза.

— В моей старой постели?

— Да.

— Она короткая. Уже была короткой, когда я ушёл.

— Ну, к сожалению, ноги он тебе не укоротил, Л’орик.

Сильные руки подхватили его и без усилий подняли.

Абсурдным образом — в моём-то возрасте — он почувствовал себя в безопасности. В объятьях отца.

— Так, — проговорил Осрик, — теперь осталось только понять, каким Худом нам отсюда выбираться?

Чувство безопасности исчезло.

Она споткнулась и чуть не упала. Заморгала под железной сеткой забрала в горячем, спёртом воздухе. Внезапно доспехи показались неимоверно тяжёлыми. Приступ паники — в этой металлической печке солнце её заживо испепелит.

Ша’ик замерла. Попыталась взять себя в руки.

Себя. Ох, нижние боги… она пропала.

Она стояла в долине одна. С противоположного гребня спускалась одинокая фигура. Высокая, неторопливая. До боли знакомая походка.

Гребень позади Тавор и вершины всех древних коралловых островов по краю долины заполонили солдаты.

Воинство Апокалипсиса тоже, наверное, смотрит, заподозрила Ша’ик, но не обернулась, чтобы проверить.

Она пропала. Она меня… бросила.

Я была когда-то Ша’ик. А теперь я снова Фелисин. И вот ко мне идёт та, что предала меня. Моя сестра.

Она вспомнила, как Тавор с Ганосом играли деревянными мечами. Самое начало пути к смертоносной привычке, к бездумной лёгкости во владении этим оружием. Если бы мир не изменился — остался таким же, как в это верят дети, — пришла бы и её очередь. Треск деревянных клинков. Ганос бы смеялся и мягко наставлял её — с братом всегда было легко и радостно, потому что он умел подчинять обучение естественным радостям игры. Но ей такого шанса не выпало.

Не выпало, по большому счёту, ничего, что могло бы сейчас вернуться — тёплыми, успокоительными, обнадёживающими воспоминаниями.

Тавор расчленила их семью. И Фелисин выпали ужасы рабства на рудниках.

Но кровь — это цепь, которая не может разбиться.

Тавор была уже в двадцати шагах. Обнажала свой отатараловый меч.

И хоть мы уходим из родимого дома, он никогда не уходит от нас.

Ша’ик чувствовала вес собственного клинка — такой, что запястье ныло. Она и не помнила, как обнажила его.

За сеткой и прорезями забрала Тавор подходила всё ближе — мерно, ни быстрей, ни медленней, чем проделала весь остальной путь.

Не догонишь. Не отстанешь. Как же иначе? Нас ведь разделяют одни и те же годы. Цепь никогда не натянется. Никогда не провиснет. Длина её предписана раз и навсегда. Но вес её… о, вес меняется.

Она была гибкой, ловкой, болезненно экономной в движениях. В этот миг она — само совершенство.

Но для меня кровь тяжела. Так тяжела.

И Фелисин попыталась поднять её — эту внезапную, ошеломительную тяжесть. Попыталась поднять руки — не думая, как это движение может воспринять…

Тавор, всё в порядке…

Оглушительный звон, который отозвался в правой руке, и невыносимая тяжесть клинка вдруг исчезла.

Затем что-то ударило её в грудь — точно холодный огонь пронзил тело — а потом что-то потянуло её назад, будто кто-то сзади ухватился за её кольчугу и дёрнул. Она поняла, что это остриё. Остриё меча Тавор, пробившего поддоспешник на спине.

Фелисин опустила взгляд, увидела кроваво-ржавый клинок, пробивший её насквозь.

Ноги подкосились, и меч тоже подался вниз под её весом.

Но она не съехала по клинку.

Её тело задержалось на нём, выпуская лезвие лишь совсем маленькими рывками, оседая на землю.

В прорезь забрала она смотрела на сестру — силуэт по другую сторону сетки чёрного железа, которая навалилась на глаза, щекотала ресницы.

Эта фигура подступила ближе. И поставила сапог ей на грудь, — тяжесть, которая вдруг показалась вечной, — а затем выдернула свой меч.

Кровь.

Конечно. Так можно разбить неразрывную цепь.

Умереть.

Я просто хотела понять, Тавор, почему ты это сделала. И почему ты меня не любила, хотя я-то тебя любила. Я… наверное, я всегда хотела это понять.

Сапог на груди исчез. Но она всё равно чувствовала его вес.

Такая… тяжесть…

Ох, мама, если бы ты нас сейчас увидела.

Карса Орлонг резко вытянул руку, подхватил Леомана прежде, чем тот упал, и подтащил поближе.

— Слушай меня, друг. Она мертва. Забирай свои племена и уходите отсюда.

Леоман провёл ладонью по глазам. Затем выпрямился.

— Да, мертва. Прости, Тоблакай. Не в том дело. Она… — Его лицо перекосилось. — …она не умела драться!

— Верно. А теперь она мертва, а с ней — богиня Вихря. Всё кончено, друг. Мы проиграли.

— Ты даже не знаешь, насколько… — простонал Леоман и отодвинулся.

В долине внизу адъюнкт неотрывно смотрела на труп Ша’ик. Обе армии на холмах сковало молчание. Карса нахмурился:

— Малазанцы не ликуют.

— Да, — прорычал Леоман, поворачиваясь к Кораббу, который ждал с конями поодаль. — Ненавидят эту сучку, наверное. Мы поскачем в И’Гхатан, Тоблакай…

— Без меня, — буркнул Карса.

Его друг замер, затем кивнул, не оборачиваясь, и вскочил в седло. Принял поводья у Корабба, потом взглянул на Тоблакая.

— Береги себя, друг мой.

— И ты — себя, Леоман Кистень.

— Если Л’орик вернётся, скажи ему… — Леоман замолк, затем пожал плечами. — Позаботься о нём, если ему потребуется помощь.

— Хорошо, но не думаю, что мы снова его увидим.

Леоман кивнул. Затем сказал Кораббу:

— Передай вождям: пусть расходятся со своими племенами. Прочь из Рараку — и чем скорей, чем лучше…

— Прочь из Священной пустыни, Леоман? — переспросил Корабб.

— Ты что, оглох? Неважно. Да. Прочь. Догонишь меня на западной дороге — старинной, что идёт прямо.

Корабб отдал честь, затем развернул коня и поскакал прочь.

— И ты тоже, Тоблакай. Уходи из Рараку…

— Уйду, — ответил Карса, — когда всё закончу, Леоман. Теперь езжай — офицеры уже скачут к адъюнкту. Скоро начнут наступление…

— Ну и глупцы, если начнут, — сплюнул Леоман.

Карса смотрел вслед другу. Затем подошёл к своему коню. Теблор устал. Раны болели. Но ещё не все дела были закончены, и нужно было ими заняться.

И урид запрыгнул на спину Погрому.

Лостара спускалась по склону, под ногами хрустела выжженная земля. Рядом топал Жемчуг, тяжело дыша под весом безвольного тела Корболо Дома.

Тавор по-прежнему стояла на равнине, одна, в нескольких шагах от тела Ша’ик. Адъюнкт пристально смотрела на окопы «Живодёров» и одинокий потрёпанный штандарт, который возвышался над центральным скатом.

Штандарт, который не имел права быть здесь. Вообще не имел права существовать.

Штандарт Колтейна — крылья Вороньего клана.

Лостара гадала, кто его поднял, откуда он вообще взялся, — но затем решила, что даже не хочет этого знать. Одного нельзя было отрицать. Они все мертвы. «Живодёры». Все. И адъюнкту не пришлось даже пальцем пошевелить, чтобы этого добиться.

Лостара ощутила собственный страх и нахмурилась. Снова и снова бежать от мыслей — слишком горьких от иронии. Дорога к долине оказалась кошмарной; Куральд Эмурланн поглотил весь оазис, тени бились с призраками, а немолчная песнь вздымалась и опадала с такой силой, что даже Лостара почувствовала, если и не услышала её. Песнь, которая по-прежнему взвивалась всё выше, крещендо.

Но у истоков… всего лежал простой, жестокий факт.

Они опоздали.

Успели только увидеть, как Тавор выбила оружие из рук Ша’ик, а затем пронзила мечом… ну, говори же, Лостара Йил, проклятая трусиха! Говори! Свою сестру. Вот. Так. И мы это видели.

Она не могла себя заставить посмотреть на Жемчуга, что-то сказать. Коготь тоже молчал.

Мы теперь связаны с ним. Я этого не просила. И не хочу. Но это навсегда. Ох, Королева Грёз, прости меня…

Они уже подошли так близко, что видели лицо Тавор под шлемом. С суровым — почти злым — выражением адъюнкт следила за их приближением.

Офицеры тоже ехали к ней, но медленно.

Так, чтобы осталось время поговорить с глазу на глаз, догадалась Лостара.

Они с Жемчугом остановились в шести шагах от Тавор.

Коготь бросил Корболо Дома на землю.

— Этот в ближайшее время не очнётся, — проговорил он, затем глубоко вздохнул и отвёл глаза.

— А вы двое что делаете здесь? — спросила адъюнкт. — Сбились со следа?

Жемчуг даже не взглянул на Лостару, но просто покачал головой в ответ на вопрос Тавор. Помолчал, затем:

— Мы нашли её, адъюнкт. Я глубоко сожалею, но… Фелисин мертва.

— Вы уверены?

— Да, адъюнкт.

Он заколебался, но всё же добавил:

— Одно могу сказать наверняка, Тавор. Это была быстрая смерть.

От тихих слов Жемчуга сердце Лостары чуть не разорвалось. Сжав зубы, она встретила взгляд адъюнкта и медленно кивнула.

Тавор долго и пристально смотрела на обоих, затем склонила голову:

— Что ж, наверное, это милосердно.

Затем она вложила меч в ножны, отвернулась и зашагала к подъезжавшим с гребня офицерам.

Едва слышным шёпотом Лостара сказала Жемчугу:

— Да, я тоже так думаю…

Жемчуг внезапно повернулся к ней:

— Вон едет Тин Баральта. Задержи его, девочка. — Он подошёл к телу Ша’ик. — Пути достаточно чисты… надеюсь, что так. — Коготь наклонился, осторожно поднял её, затем вновь посмотрел на Лостару. — Да, она — бремя потяжелей, чем ты могла бы подумать.

— Нет, Жемчуг, я не думала, что оно лёгкое. Где?

Улыбка Когтя копьём пронзила ей сердце:

— На вершине холма… ты знаешь какого.

Лостара кивнула:

— Хорошо. А потом?

— Убеди их убираться прочь из Рараку, девочка. Чем быстрей, тем лучше. Когда я закончу…

Он смешался.

— Найди меня, Жемчуг, — прорычала Лостара. — А не то я сама тебя найду.

В его усталых глазах вспыхнул огонёк.

— Найду. Обещаю.

Лостара заметила, что его взгляд устремился к чему-то за её плечом, и обернулась. Тавор оставалось пройти ещё десятка два шагов до всадников, которые — все, кроме Баральты, — уже натянули поводья.

— Что, Жемчуг?

— Просто она уходит… — ответил он. — И кажется такой…

— Одинокой?

— Да. То слово, верно? До встречи, девочка.

Лостара почувствовала спиной дыхание Пути, а затем пустынная жара вернулась. Лостара заткнула большие пальцы за ремень и принялась ждать Тина Баральту.

Её бывший командир хотел бы забрать тело Ша’ик. Как трофей в память об этом дне. Он будет в ярости.

— Что ж, — пробормотала она, — вот такая беда.

Кенеб смотрел, как она приближается. Ни намёка на триумф, который он ожидал увидеть, не было заметно. Напротив, она казалась измотанной, словно уныние, которое приходит после всякой битвы, уже охватило её, — смертное оцепенение души, что вызывает мрачные раздумья, поднимает воинство вопросов, на которые нет и никогда не будет ответов.

Она убрала меч, не очистив клинок, так что кровь Ша’ик извилитой струйкой текла по простым ножнам.

Тин Баральта проскакал мимо адъюнкта — к телу Ша’ик, видимо. Если он и сказал Тавор что-то на ходу, та не ответила.

— Кулак Блистиг, — объявила адъюнкт, когда подошла ближе, — вышлите разведчиков к укреплениям «Живодёров». А также отряд стражи сюда — Когти доставили нам Корболо Дома.

Ага, вот что принёс тот человек. Кенеб вновь покосился туда, где произошла короткая схватка. Теперь там стояла только женщина — над телом предателя-напанца, лицом к Тину Баральте, который, не слезая с коня, кажется, устраивал ей форменную выволочку. Но даже с такого расстояния Кенеб почему-то понял, что красноречие Баральты ни к чему не приведёт.

— Адъюнкт, — проговорил Нихил, — нет нужды посылать разведчиков. Все «Живодёры» мертвы.

Тавор нахмурилась:

— Объясни.

— Призраки Рараку, адъюнкт.

Бездна добавила:

— И духи наших погибших. Мы с Нихилом… оказались слепы. Мы позабыли, как… до́лжно видеть. Тот пёс, адъюнкт. Пёс по кличке Кривой. Он должен был умереть у ног Колтейна. У Паденья. Но какие-то солдаты спасли его, исцелили раны.

— Пёс? О чём вы говорите? — раздражённо спросила адъюнкт, впервые выказав свой гнев.

— Кривой и Таракан, — пояснил Нихил. — Лишь эти два создания — из всех, что от начала до конца прошли «Цепь» с Колтейном, — по-прежнему живы. Две собаки.

— Неправда, — твёрдо сказал Темул из-за спин виканских колдунов. — Эта кобыла. Она принадлежала Дукеру.

Нихил полуобернулся и кивнул, принимая поправку, затем вновь обратился к Тавор:

— Они вернулись с нами, адъюнкт…

— Собаки.

Колдун кивнул:

— И духи погибших. Наши призраки, адъюнкт, пришли с нами. Те, что пали с Колтейном в конце. Те, что погибли на деревьях Арэнского тракта. И, шаг за шагом, являлись другие — оттуда, где настигла их смерть. И с каждым шагом, адъюнкт, наша армия возмездия… росла.

— И вы ничего не почувствовали?

— Скорбь ослепила нас, — ответила Бездна.

— Прошлой ночью, — сказал Нихил, — ребёнок, Свищ, разбудил нас. Привёл на гребень, чтоб мы узрели пробужденье. Целые легионы, адъюнкт, что маршировали по этой земле сотни тысяч лет назад. И распятая армия Пормкваля, и легионы Седьмой на фланге. Три истреблённых клана виканцев — на другом. И остальные. Множество духов. Во тьме прошлой ночи, Тавор, здесь ярилась война.

— Потому, — с улыбкой добавила Бездна, — ты оказалась права, адъюнкт. Во снах, что преследовали тебя с самой первой ночи этого похода, ты узрела истину, которой мы не разглядели.

— Однако она никогда не была бременем, — проговорил Нихил. — Ты не тащила за собой «Собачью цепь», адъюнкт Тавор.

— Правда, Нихил? — бросила она с ледяной, кривой усмешкой на тонких губах и отвернулась. — Столько призраков… лишь для того, чтобы перебить «Живодёров»?

— Нет, адъюнкт, — ответила Бездна. — Были и другие… враги.

— Дух Кулака Гэмета присоединился к нашим призракам, — добавил Нихил.

Глаза Тавор резко сузились.

— Вы его видели?

Оба виканца кивнули, и Бездна добавила:

— Свищ говорил с ним.

Адъюнкт бросила на Кенеба вопросительный взгляд.

— Его иногда очень тяжело отыскать, — пробормотал капитан, пожимая плечами. — Что до разговоров с призраками… ну, паренёк… как сказать… такой странный, что и это может быть.

Адъюнкт тяжело вздохнула.

Краем глаза Кенеб заметил движение и повернул голову: к ним ехал Тин Баральта — в сопровождении двух солдат в изодранных лохмотьях. Оба небриты, волосы длинные и спутанные. Скакали оба на конях без сёдел.

Кулак натянул поводья. Лицо его потемнело от гнева.

— Адъюнкт! Коготь украл тело Ша’ик!

Кенеб заметил, что женщина тоже приближается — пешком, осталось ещё два десятка шагов. И выглядела она… довольной собой.

Тавор проигнорировала заявление Тина Баральты, разглядывая двух оборванных солдат.

— А вы кто? — поинтересовалась она.

Старший их двоих отдал честь:

— Капитан Добряк, адъюнкт, Ашокский полк. Нас держали в плену в лагере «Живодёров». Меня и лейтенанта Пореса.

Кенеб вздрогнул, затем наклонился в седле. Да, узнал, хоть и грязный же…

— Капитан! — грубовато поприветствовал он Добряка.

Тот прищурился, затем скривился:

— Кенеб.

Тавор откашлялась, затем спросила:

— Только вы двое остались из всего полка, капитан?

— Никак нет, адъюнкт. По крайней мере, мы думаем, что…

— Позже расскажете. Идите, приведите себя в порядок.

— Есть, адъюнкт.

— Но сперва — ещё один вопрос, — сказала она. — В лагере «Живодёров»…

Добряк невольно сотворил охранное знамение.

— Дурная ночка там выдалась, адъюнкт.

— У вас шрамы от кандалов.

Добряк кивнул:

— Ровно перед рассветом явилась пара «мостожогов» и выжгла замки.

— Что?!

Капитан жестом приказал лейтенанту идти за собой и бросил через плечо:

— Не волнуйтесь, они уже мёртвые были.

И оба поскакали в лагерь.

Тавор встряхнулась, затем обратилась к Кенебу:

— Вы с ним знакомы? Это вызовет проблемы, капитан?

— Нет.

— Хорошо. Значит, он не обидится, что вас произвели в Кулаки. А теперь скачите к своему легиону. Мы последуем за бегущими племенами. Даже если придётся весь континент пересечь, я их загоню в угол — и уничтожу. Когда я закончу, от этого мятежа останется только пепел на ветру. Вы свободны, Кулак Кенеб.

— Есть, адъюнкт.

Он подобрал поводья.

— Оружие к бою! — внезапно рявкнул Темул.

Все обернулись и увидели всадника, галопом несущегося с холма, на котором утром стояла Ша’ик.

Кенеб прищурился, обнажая меч. Что-то тут не так… масштаб не совпадает…

Небольшой взвод из легиона Блистига назначили в охранение адъюнкта, и теперь солдаты выдвинулись вперёд. Возглавлял их один из офицеров Блистига, Кенеб его узнал — это был не кто иной, как Прищур. Убийца Колтейна стоял теперь совершенно спокойно, разглядывая приближавшегося всадника.

— Да это же, — прорычал он, — теломен тоблакай! На растреклятом яггском коне!

Солдаты подняли арбалеты.

— А что это волочится за конём? — поинтересовалась женщина, которая только что подошла пешком — в ней Кенеб с опозданием узнал одну из офицеров Тина Баральты.

Бездна вдруг зашипела, и оба виканских колдуна отшатнулись.

Головы. Каких-то демонических тварей…

Все приготовились к бою, но адъюнкт подняла руку:

— Стойте. Он не обнажил оружия…

— У него меч каменный, — прохрипел Прищур. — Т’лан имасский.

— Только побольше, — сплюнул в пыль один из солдат.

Все молчали, пока огромная, окровавленная фигура подъезжала всё ближе.

Великан остановился в десяти шагах.

Тин Баральта наклонился и сплюнул на землю.

— Я тебя знаю, — пророкотал он. — Ты — телохранитель Ша’ик…

— Молчи, — перебил тоблакай. — У меня есть слова для адъюнкта.

— Говори же, — сказала Тавор.

Великан оскалил зубы:

— Когда-то, давным-давно, я нарёк малазанцев своими врагами. Я был молод. Мне нравилось давать торжественные обеты. Чем больше врагов, тем лучше. Таким я был прежде. Но изменился. Малазанцы, вы мне больше не враги. Потому — я не убью вас.

— Мы очень рады, — сухо проговорила Тавор.

Тоблакай долго разглядывал её.

За это время сердце Кенеба начало отчаянно биться в груди.

Затем великан улыбнулся:

— Это правильно.

С этими словами он развернул яггского коня и поскакал на запад по равнине. За всадником покатились, подпрыгивая, головы гигантских псов.

Кенеб неровно вздохнул.

— Уж простите за такие слова, — прохрипел Прищур, — да только сдаётся мне, что этот ублюдок был прав.

Тавор обернулась и взглянула на старого солдата.

— С этим наблюдением, — проговорила она, — я спорить не стану.

Кенеб вновь подобрал поводья.

Поднявшись на гряду, лейтенант Ранал резко натянул поводья, так что конь встал на дыбы на фоне неба.

— Ох, боги мои, да пристрелите ж его кто-нибудь.

Скрипач не стал оборачиваться, чтобы выяснить, кто это сказал. Не до того было — он со своей лошадью едва справлялся. В жилах твари текла виканская кровь, и она, похоже, была совсем не прочь пустить кровь Скрипачу. Ненависть оказалась взаимной и искренней.

— Что этот ублюдок задумал? — спросил Спрут, подъезжая к сержанту. — Мы ведь даже Геслеров взвод позади оставили, а Бордук вообще Худ знает где.

Взвод нагнал лейтенанта на древней насыпной дороге. К северу раскинулись безмерные дюны пустыни Рараку, над ними поблёскивало жаркое марево.

Ранал развернул коня к солдатам. Затем указал на запад:

— Видите их? У вас что, глаза повылазили?

Скрипач склонился набок и сплюнул пыль. Затем прищурился, глядя туда, куда указывал Ранал. Два десятка всадников. Воины пустыни, арьергард, скорее всего. Скачут быстрым галопом.

— Лейтенант, — сказал он, — живёт в этой пустыне такой паук. Ползает под песком, но волочёт сверху длинный как бы змеиный хвост, который всякий оголодавший хищник обязательно увидит. Паук большой. Падает с неба ястреб, чтоб ухватить змею, а попадает прямо в брюхо этому пауку…

— Довольно нести чушь, сержант! — рявкнул Ранал. — Они там потому, что слишком поздно ушли из оазиса. Скорее всего, были чересчур заняты — мародёрствовали так, что даже не заметили, как Ша’ик проткнули насквозь, «Живодёров» перебили, а остальные задали стрекача так, что только копыта лошадок сверкали. — Он яростно воззрился на Скрипача. — Я хочу получить их головы, ты, реликт седоусый!

— Мы их рано или поздно нагоним, сэр, — сказал Скрипач. — И лучше — вместе со всей ротой…

— Так вытаскивай задницу из седла и садись тут, на дороге, сержант! А драться предоставь остальным! Остальные — за мной!

Ранал пришпорил своего взмыленного коня и поскакал галопом.

Усталым жестом Скрипач приказал морпехам выдвигаться и сам поскакал следом на отчаянно брыкающейся кобыле.

— Нервишки пошаливают, — выкрикнул Корик, пролетая мимо карьером.

— У кого — у кобылы моей или у лейтенанта?

Сэтиец ухмыльнулся вполоборота:

— У кобылы… разумеется. Тяжеловато ей, Скрип.

Серипач поправил за плечами тяжёлый мешок и собранный арбалет.

— Я ей пошалю, — пробормотал он. — Увидишь ещё.

Полдень уже миновал. Почти семь колоколов прошло с того момента, как адъюнкт убила Ша’ик. Скрипач снова и снова оглядывался на север — в Рараку, откуда накатывалась, чтобы обнять его, песнь — а потом опадала лишь затем, чтобы вновь накатиться. Далеко на горизонте, за огромным песчаным бассейном, он теперь увидел вал белых облаков.

Ого, что-то тут не так…

Внезапно в лицо ему ударил ветер с песком.

— Они ушли с дороги! — выкрикнул Ранал.

Скрипач прищурился, глядя на запад. Конники действительно съехали по южному склону, а теперь скакали по диагонали — прямо навстречу песчаной буре. О, боги, только не песчаная буря… опять… Он точно знал, что эта — естественная. Обычное дело для пустыни: завертится, словно капризный демон, побесится колокол-другой, а потом исчезнет так же быстро, как началась. Он поднялся в стременах.

— Лейтенант! Они нас туда хотят заманить! Используют бурю как прикрытие! Лучше нам…

— Ещё раз откроешь на меня рот, сержант, — язык вырву! Слышал меня?

Скрипач смирился.

— Да, сэр.

— В погоню, солдаты! — рявкнул Ранал. — Буря их задержит!

О да, ещё как задержит…

Геслер смотрел в ослепительное марево пустыни.

— И кто же это такие? — поинтересовался он шёпотом.

Морпехи остановились, когда стало понятно, что четверо странных всадников скачут им строго наперерез. Размахивая над головами длинными белоснежными клинками. В странной блестящей белой броне. И кони белые. Вообще всё белое.

— Что-то они нам не рады, — проворчал Ураган и поскрёб бороду.

— Да и Худ с ним, — рыкнул Геслер, — но они ж не перебежчики, да?

— От Ша’ик? Кто их знает. Нет, наверное, но всё равно…

Сержант кивнул:

— Песок, дуй сюда.

— Здесь я, — фыркнул сапёр.

— Парень, как далеко гасит эта твоя треклятая штуковина?

— Не уверен. Не было возможности опробовать. Скрип говорит, мол, шагов на тридцать-сорок забрасывает «ругань» — очень уж близко…

— Хорошо. Остальные — спешиться и увести коней на другую сторону. Истин, держи поводья покрепче — если вырвутся, нам конец.

— Я Бордука видел и его взвод к югу отсюда, — проговорил Пэлла.

— Ага, заблудились, небось, как и мы, — и теперь-то их не видно, так?

— Так, сержант.

— Худ бы побрал этого Ранала. Напомни мне его убить, когда в следующий раз увижу.

— Есть, сержант.

Нападавшие оказались очень высокими. Они начали выкрикивать странные боевые кличи, когда устремились к подножью холма.

— Заряжай, парень, — проворчал Геслер, — только не облажайся.

Тяжёлый арбалет скопировали с оружия Скрипача. Выглядел он отлично, насколько это вообще возможно для тяжёлого арбалета… Только маловато! Тридцать шагов для «ругани». Худовы котлетки нам всем…

Подлетели нападавшие. Кони галопом понесли их вверх по склону холма.

Глухой стук — и что-то крупное и серое полетело вниз.

«Ругань»! Худов х…

— Ложи-и-ись!

Холм под ними будто подбросило. Геслер грохнулся в пыль, закашлялся в белёсой туче, затем с проклятьем накрыл голову руками, когда сверху посыпались камни.

Через некоторое время сержант поднялся на ноги.

На противоположной стороне холма Истин пытался бежать во все стороны одновременно — следом за лошадьми, которые в дикой панике разбежались.

— Худовы яички на сковороде!

Геслер упёр руки в бока и гневно огляделся по сторонам. Остальные солдаты вставали — ошеломлённые и грязные. Ураган налетел на Песка и схватил за горло.

— Не переусердствуй, капрал, — заметил Геслер, когда Ураган начал трясти сапёра. — Потом моя очередь — и чтоб он живой был. И проверь, Худа ради, что у него там нет «шрапнелей» за пазухой.

Ураган замер как вкопанный.

Геслер подошёл к яме, которая образовалась на склоне холма, и взглянул вниз.

— Ну, — протянул он, — больше они за нами гоняться не будут, это уж точно.

— Интересно, кто же это всё-таки был? — спросил Пэлла.

— Броня-то, похоже, взрыв выдержала. Можешь спуститься да выскрести, что там от них осталось… хотя, если подумать, не стоит. Надо коней переловить.

Геслер обернулся к остальным:

— Хватит прохлаждаться, парни! За дело.

Лёжа у края дымящегося кратера, оглушённый взрывом, измазанный останками коня, Йорруд застонал. Всё тело покрыли синяки, голова раскалывалась, его тошнило — но прежде следовало снять шлем.

Рядом закашлялся среди каменных обломков брат Эниас. Затем позвал:

— Брат Йорруд?

— Что?

— Я хочу домой.

Йорруд промолчал. Негоже ведь было бы поспешно и от всего сердца согласиться, несмотря даже на их теперешнее положение.

— Займись остальными, брат Эниас.

— Это и вправду были те нарушители, что пролетели через наш мир на корабле?

— Да, — ответил Йорруд, продолжая возиться с застёжками шлема. — И вот что я подумал. Подозреваю, что, странствуя по нашему миру, они пребывали в неведении о законах лиосанов. Не спорю, незнание законов не освобождает от ответственности. Но следует учитывать также мотив безвинной инерции.

Где-то в стороне хмыкнул Малахар:

— «Безвинной инерции»?

— Именно. Ведь этих нарушителей притащил за собой — помимо их воли — дракон, заклинатель костей из т’лан имассов. Если уж нам следует отыскать и покарать врага, то не до́лжно ли охотиться за этим драконом?

— Мудрые слова, — заметил Малахар.

— Ненадолго вернуться в наши владения, — продолжил Йорруд, — чтобы пополнить припасы и взять новых коней, а также починить сломанное и так далее. Думается, в данный момент это подходящий план действий.

— Брат, ты рассудил верно.

С другой стороны кратера послышался кашель.

Ну, хотя бы все остались живы, с горечью подумал Йорруд.

Во всём ведь виноват дракон. Кто же станет с этим спорить?

Они влетели в песчаную бурю, отставая всего на пятьдесят шагов от конных воинов, и тут же ослепли в вихре песка.

Скрипач услышал крик лошади.

Сержант резко натянул поводья, а ветер нещадно хлестал его со всех сторон. Спутников он уже потерял из виду. Глупость лупоглазая. Я бы на месте командира этих ублюдков…

Внезапно в мороке возникли воины — скимитары, круглые щиты, укрытые шарфами лица, торжествующие боевые кличи. Скрипач прижался к холке коня и благодаря этому уклонился от удара клинком, который рассёк лишь засеянный песком воздух.

Виканская кобыла прыгнула вперёд и вбок. Именно в этот момент она решила взбрыкнуть и выбросить наконец ненавистного всадника из седла.

И добилась полного успеха.

Скрипач полетел вперёд, так что сумка со взрывчаткой перекатилась по спине, а затем — через голову.

Ещё в воздухе, но уже устремившись к земле, он сжался в комок — хотя в то же мгновение понял, что всё равно погибнет. Наверняка. А затем сержант врезался в песок, перекувырнулся — только чтобы увидеть, как огромный меч-крюк сверкнул точно за ним. И споткнувшегося коня. И его всадника, который далеко откинулся в седле — сжимая в руках сумку с гранатами.

Удивлённый взгляд из-под богатого шлема — а затем всадник, конь и взрывчатка растворились в песчаном вихре.

Скрипач вскочил на ноги и побежал. Опрометью помчался в направлении, которое, как он надеялся — точнее, молился всем богам, — могло оказаться правильным.

Чья-то рука ухватила его за ремни перевязи, отдёрнула назад.

— Не туда, дурень!

А потом сержанта резко толкнули в сторону, повалили на землю, а сверху на него упало тяжёлое тело.

Лицо Скрипача оказалось плотно прижатым к земле.

Корабб заревел. Набитый, тяжёлый мешок зашипел у него в руках. Точно был наполнен змеями. Он вылетел из бури, словно крупный камень, и врезался ему в грудь. Корабб успел только отбросить в сторону меч и поднять обе руки.

От удара он оказался на крупе лошади, но ступни остались в стременах.

Инерция прижала сумку к его лицу так, что воин услышал шипение.

Змеи!

Он соскользнул спиной по крупу, позволил весу сумки потянуть за собой его руки. Только не паниковать! Он истошно заорал.

Змеи!

Сумка дёрнулась в руках, коснувшись земли.

Корабб задержал дыхание… и отпустил её.

Треск и хруст, яростное шипение, а затем лошадь — на полном скаку — счастливо унесла его прочь.

Корабб попытался подняться, до боли напрягая мускулы ног и пресса. Наконец ухватился за луку седла и подтянулся.

Одна контратака. Так сказал Леоман. А потом разворачивайтесь — и скачите в самое сердце бури.

Он так и сделал. Одна контратака. И хватит.

Пора бежать.

Корабб Бхилан Тэну’алас наклонился вперёд и ухмыльнулся так, что показались грязноватые зубы.

Ох, нижние духи, хорошо же быть живым!

Взрыв должен был убить Скрипача. Пламя. Внезапно вставшие до неба стены песка. Воздух ударил молотом так, что дыхание выбило из лёгких, а из носа и ушей хлынула кровь.

А тело, прикрывшее его сверху, словно изорвалось в клочья.

Скрипач узнал этот голос. Невозможно. И… возмутительно.

Обоих окутал горячий дым.

И тогда этот проклятый голос прошептал:

— Тебя что, даже на минуту одного оставить нельзя? Передавай привет Каламу, хорошо? Я тебя ещё увижу — рано или поздно. А ты — увидишь всех нас. — Смех. — Только не сегодня. Скрипку твою, правда, до Худа жалко. — Тяжесть тела исчезла.

Скрипач перекатился на спину. Буря укатилась прочь, оставив по себе белёсую дымку. Он начал ощупывать землю вокруг себя руками.

Ужасный, рваный стон вырвался из его горла, и Скрипач поднялся на колени.

— Вал! — закричал он. — Чтоб тебя! Ва-а-ал!

Кто-то побежал к нему, присел рядом.

— Худовы воротца, Скрип… Ты живой!

Сержант некоторое время пялился на помятое лицо, затем узнал:

— Спрут? Он был здесь. Он… да ты в крови весь!..

— Ага. Я-то не так близко был, как ты. Повезло. Про Ранала, правда, такого не могу сказать. Кто-то его коня подрезал. Так что он болтался туда-сюда.

— Кровь…

— Ага, — снова сказал Спрут, а затем жестоко ухмыльнулся. — Я тут слегка освежился Раналом.

Раздались крики, подбежали другие фигуры. Все пешие.

— …коней перебили. Ублюдки просто…

— Сержант! Ты в порядке? Флакон, а ну быстро сюда…

— Убили…

— Заткнись, Улыбка, достала уже. Взрыв слышала? Нижние боги…

Спрут похлопал Скрипача по плечу, затем поднял его на ноги.

— А где лейтенант? — спросил Корик.

— А вот прямо здесь, — отозвался Спрут, но ничего пояснять не стал.

От тут слегка освежился Раналом.

— А что случилось-то? — спросил Корик.

Скрипач осмотрел свой взвод. Все здесь. Вот это чудо.

Спрут сплюнул:

— Что случилось, парень? Нам отвесили оплеуху. Вот что случилось. Крепкую оплеуху.

Скрипач смотрел вслед уходящей буре.

Эх, проклятье. Вал.

— А вот и взвод Бордука!

— Так, все — отыщите своих лошадей, — приказал капрал Битум. — Сержанта малость приложило. Соберите всё, что сможете, — придётся нам остальную роту здесь подождать, я так думаю.

Молодец, парень.

— Вы гляньте только, какой кратер, — протянула Улыбка. — О, боги. Сержант, нельзя ведь ближе подойти к Худовым вратам и остаться в живых, так?

Скрипач посмотрел на неё в упор:

— Ты себе даже не представляешь, насколько права, девочка.

А песнь взмывала и опадала, и Скрипач чувствовал, как его сердце бьётся с ней в одном ритме. Взлёты и падения, превратности судьбы. Приливы и отливы. Рараку поглотила больше слёз, чем можно даже вообразить. И теперь пришло время заплакать самой Священной пустыне. Приливы и отливы — песнь его крови. И это песнь жива.

Жива.

Они бежали не в ту сторону. Фатальная ошибка, но неудивительная. Ночь выдалась чудовищная. Последняя из кадровых магов Корболо Дома, Файелль скакала на взмыленном коне в сопровождении тринадцати других «Живодёров» по руслу давным-давно высохшей реки. По обе стороны вздымались крутые берега и старые валуны.

Она — и тринадцать измотанных, окровавленных солдат. Всё, что осталось.

Стычка с Леоманом началась хорошо — великолепно организованная засада. Она бы и закончилась великолепно.

Если бы не эти проклятые призраки.

И засада перевернулась, упала на спину, беспомощная, как черепаха. Этим немногим ещё повезло, что удалось уйти живыми. Этим последним «Живодёрам».

Файелль отлично понимала, что́ произошло с остальной армией Корболо. Она ощутила смерть Хэнарас. И Камиста Релоя.

И Рараку ещё с ними не закончила. О нет. Совсем не закончила.

Отряд достиг склона, ведущего наверх из оврага.

Она мало о чём сожалела…

Вниз с визгом устремились арбалетные стрелы. Кони и солдаты закричали. На землю падали тела. Её лошадь запнулась, затем повалилась на бок. Чародейка не успела вытащить стопы из стремян, поэтому умирающий скакун всем весом обрушился ей на ногу, так что кость выскочила из бедренного сустава, и боль раскатилась по телу громовыми волнами. Левая рука оказалась неудачно прижатой к боку, когда её собственный немалый вес рухнул на землю, — и кости хрустнули.

А потом Файелль ударилась головой о камень.

Она попыталась собраться. Боль отступила, превратилась в нечто далёкое, глухое. Чародейка слышала слабые крики, мольбы о пощаде, стоны раненых солдат — их добивали.

А затем её накрыла чья-то тень.

— Я тебя искала.

Файелль нахмурилась. Лицо это принадлежало прошлому. Пустыня его состарила, но всё равно оно оставалось лицом ребёнка. Ох, нижние духи. Ребёнка. Синн. Моя прежняя… ученица…

Чародейка увидела, как девочка подняла нож, направила его остриём вниз и приставила к её шее.

Файелль расхохоталась:

— Давай, маленькая мерзавка. Я тебя подожду у Врат Худа… и ждать мне придётся недолго…

Нож рассёк кожу и хрящи.

Файелль умерла.

Поднявшись, Синн обернулась к своим спутникам. Все они собирали выживших коней.

Осталось всего шестнадцать. Тяжёлые времена пришли для Ашокского полка. Жажда и голод. Налётчики. Эта проклятая пустыня.

Некоторое время Синн смотрела на них, затем что-то привлекло её взгляд.

На севере.

Она медленно выпрямилась:

— Шнур.

Сержант обернулся:

— Что… ох, храни нас Беру!

На западе горизонт преобразился. Он окрасился белым и набухал.

— Ускорились все! — заревел Шнур. — Живо!

На плечо ей легла рука. Осколок наклонился поближе:

— Поедешь со мной.

— Эброн!

— Слышу, — откликнулся на рёв Шнура маг. — С усталыми лошадьми сделаю, что смогу, но ничего не гаранти…

— За дело принимайся! Колокол, помоги Хромому в седло залезть! Он опять колено вывихнул!

Синн бросила последний взгляд на труп Файелль. Выходит, она знала. Что будет.

Мне бы танцевать. Окровавленный нож выпал из руки.

А потом её грубо подхватили и усадили в седло позади Осколка.

Конь вскинул голову, задрожал под ними.

— Прими нас Королева, — прошипел Осколок. — Эброн лошадей огнём зарядил!

И огонь нам потребуется…

А потом они услышали звук. Рёв, превосходивший даже полную ярость Стены Вихря.

Рараку восстала.

Чтобы забрать себе разбитый Путь.

Виканские колдуны знали, что́ приближалось. Бежать было невозможно, но старые коралловые острова поднимались высоко — выше всякого другого естественного возвышения по эту сторону гряды — на них и собрались армии.

И принялись ждать того, что должно было их всех уничтожить.

Небо на севере превратилось в одну массивную стену белых, разбухших туч. Прохладный, порывистый ветер трепал пальмы в оазисе.

А потом пришёл звук.

Немолчный, растущий рёв воды, которая падала, катилась, заполняла собой широкую пустыню.

Похоже, Рараку хранила отнюдь не только кости и воспоминания. Не только призраков и мёртвые города. Лостара Йил стояла рядом с адъюнктом, не обращая внимания на злобные взгляды Тина Баральты. И думала… если Жемчуг сейчас стоит на вершине холма, над могилой Ша’ик… достаточно ли высок этот холм?

Думала о том, что увидела за последние месяцы. О картинах, что врезались в душу, ужасных и таинственных, картинах, от которых по-прежнему холодела кровь в жилах, стоило лишь вновь вызвать их в памяти. Распятые драконицы. Убитые боги. Целый Путь огня и Путь пепла и праха.

Она решила, что странно думать о таком, когда целое бурное море родилось неведомо откуда и теперь катилось на них, поглощая всё на своём пути.

И даже более странно — думать о Жемчуге. Она ведь с ним была сурова, даже иногда жестока. Не потому, что за этим стояло сильное чувство, просто было забавно. Хотя нет, это ведь притворство, верно? Чувство за этим стояло.

Вот ведь глупость какая.

Усталый вздох рядом. Лостара нахмурилась, необорачиваясь.

— Вернулся.

— Как обещал, — прошептал Жемчуг.

О, как же ей хотелось ему врезать за этот тон.

— Дело… сделано?

— Да. Предано глубинам и всё такое прочее. Если Тин Баральта по-прежнему хочет её получить, придётся ему научиться задерживать дыхание. Надолго.

Она обернулась:

— Правда? Море уже такое глубокое?

Но ведь тогда мы…

— Нет. Тут у нас высоко и сухо. С другой стороны, это прозвучало более… поэтично.

— Как же я тебя ненавижу.

Коготь кивнул:

— И у тебя будет ещё полно времени, чтобы этим насладиться.

— Думаешь, мы останемся живы?

— Да. Ноги-то, конечно, промочим, но ведь это были острова даже в прежние времена. Море затопит оазис. Врежется в насыпную дорогу на западе — она ведь была прибрежным трактом давным-давно. И подкатится к нагорью, может, даже достигнет его.

— Это всё прекрасно, — огрызнулась Лостара. — А нам что прикажешь делать? Торчать на острове посреди внутреннего моря?

Жемчуг возмутительно спокойно пожал плечами:

— Хочешь догадку? Мы построим множество плотов, увяжем их вместе, чтобы навести своего рода мост до самого тракта на западе. Здесь-то море будет неглубоким, даже если всё не выйдет так гладко, — но я вполне верю в адъюнкта.

Стена воды, грохоча, ворвалась с дальнего конца в оазис. Пальмы дико закачались, затем повалились.

— Что ж, зато теперь мы знаем, что́ обратило тот старый лес в камень, — громко произнёс Жемчуг, чтобы перекрыть рёв воды…

…которая катилась по развалинам города, заливала траншеи «Живодёров», обрушивалась в долину.

И Лостара поняла, что Жемчуг был прав. Ярость потопа уже угасала, а долина глотала воду с невероятной жаждой.

Она покосилась на адъюнкта.

Та стояла — безучастная, спокойная — и, положив руку на эфес меча, смотрела, как приходит море.

Ох, почему же, глядя на тебя, я чувствую, что сердце у меня разрывается?

Песок оседал на трупы коней. Три взвода — солдаты сидели или стояли, ожидая прибытия остального легиона. Флакон подошёл к дороге, чтобы поглядеть, что это там так ревёт, а потом нетвёрдой походкой вернулся, чтобы принести вести.

Море.

Растреклятое море!

И песнь его теперь звенела в душе Скрипача. Тёплая, почти утешительная.

А потом все они обернулись, чтобы посмотреть, как скачет по дороге на запад великан на своём гигантском коне. И волочет за собой что-то, вздымая тучи пыли.

Эта картина надолго задержалась перед взглядом Скрипача, когда эти тучи уже снесло с дороги, прижало к ближайшему склону.

Будто призрак.

Но он почему-то был уверен, что этот — из плоти и крови.

Может, наш худший враг.

Но если и так — неважно. Сейчас — неважно.

Через некоторое время послышался поражённый возглас Улыбки, и Скрипач повернулся, чтобы увидеть, как из врат Пути выходят две фигуры.

Несмотря на всё произошедшее, он обнаружил, что широко ухмыляется.

Он вдруг понял, что старых друзей уже стало не так-то легко отыскать.

Но он их знал, это были его братья.

Смертные души Рараку. Рараку, пустыни, что навеки связала их. Связала всех их, как теперь стало ясно, даже в посмертии.

И Скрипачу было плевать, как это выглядело со стороны и что подумали остальные, увидев, как трое мужчин одновременно обнялись.

Кони вынесли их по склону на гряду. Там всадники натянули поводья и обернулись — все как один, — глядя на жёлтое, пенное море, что бушевало позади. В следующий миг приземистый, четвероглазый демон выбрался следом за ними.

Владыка Лета дал коням крылья — другого объяснения Геборик просто не видел: так быстро они преодолели многие лиги всего-то с прошлой ночи. А скакуны и сейчас казались свежими. Как и Серожаб.

Но сам жрец бодрости вовсе не ощущал.

— Что случилось? — громко поинтересовалась Скиллара.

Геборик лишь покачал головой.

— Куда важней, — проговорила Фелисин, — куда мы отправимся теперь? Ещё колокол в седле, и я…

— Прекрасно тебя понимаю, девочка. Нужно разбить лагерь…

Все трое обернулись на жалобный рёв мула.

Костлявый чернокожий старик ехал к ним, сидя на муле, скрестив ноги.

— Добро пожаловать! — завопил он.

Именно завопил, потому что точно в момент приветствия повалился набок и неуклюже грохнулся на твёрдую землю.

— Да помогите же мне, идиоты!

Геборик оглянулся на женщин, но первым метнулся вперёд Серожаб.

— Еда!

Старик снова завопил:

— Не подходи ко мне! Я принёс вести! Всем вам! Л’орик мёртв? Нет! Мои тени всё видели! Вы — мои гости! А теперь помогите мне расцепить ноги! Ты, девочка. Нет, вот ты, другая девочка! Ладно, пусть обе! Красивые женщины трогают мои ноги, мои ляжки! Жду не дождусь! Интересно, они заметили алчную похоть в моих глазах? Разумеется, нет, я ведь лишь беспомощный дедушка, потенциально — отцовская фигура…

Резчик стоял в самом верхнем чертоге башни, глядя в единственное окно. Позали тявкали бхок’аралы, прерываясь время от времени, чтобы издать хриплые, печальные вопли.

Он проснулся в одиночестве.

И сразу же понял: она ушла. И не оставила следа, по которому он мог бы пойти.

Некоторое время назад Искарал Прыщ наколдовал себе мула и куда-то уехал. К счастью, Могора тоже не показывалась.

Целый день — в задумчивом одиночестве.

До этого мига.

— Тебя ждут бессчётные дороги.

Резчик вздохнул:

— Здравствуй, Котильон. Я всё гадал, явишься ли ты… снова.

— Снова?

— Ты говорил с Апсалар. Здесь, в этой комнате. Ты помог ей решиться.

— Она тебе сказала?

Юноша покачал головой:

— Не совсем.

— Это было её решение, Резчик. Только её.

— Не важно. Забудь. Но странно. Ты видишь бессчётные дороги, а я… ни одной, которая стоила бы странствия.

— А ты ищешь чего-то стоящего?

Резчик неторопливо закрыл глаза, затем вздохнул:

— Что я должен для тебя сделать?

— Был один человек, которому поручили хранить жизнь юной девушки. Он делал всё, что мог, — с такой самоотверженностью, что привлёк — печальной своей кончиной — внимание самого Худа. О, даже Владыка Смерти заглянет в душу смертному, — при подходящих обстоятельствах. Если его подходящим образом… заинтересовать. И вот, человек этот стал ныне Рыцарем Смерти…

— Я не хочу становиться никаким «Рыцарем» ни для чего и ни для кого, Котильон…

— Не в том направлении думаешь, мальчик мой. Позволь, я закончу историю. Этот человек сделал всё, что смог, но не справился. И теперь — эта девушка мертва. Её звали Фелисин. Из Дома Паранов.

Резчик повернул голову. Вперился в скрытое тенями лицо бога.

— Капитан Паран? Его…

— Сестра. Взгляни на дорогу. Отсюда, мой мальчик, из этого окна. Скоро вернётся Искарал Прыщ. С гостями. Среди них — девочка по имени Фелисин…

— Но ты сказал…

— Прежде чем сестра Парана… умерла, она удочерила сироту. Искалеченную, глубоко несчастную душу. Она хотела, я полагаю, — хотя мы, разумеется, никогда не узнаем наверняка, — добиться чего-то… чего-то такого, что сама она никогда не могла, не сумела добиться. Поэтому назвала приёмную дочь собственным именем.

— А мне что за дело до неё, Котильон?

— Мне кажется, ты просто упрямишься. Неверный вопрос.

— Ладно, скажи мне тогда, какой вопрос правильный.

— Что ей до тебя?

Резчик поморщился.

— Девочка приедет в компании другой женщины. Весьма примечательной, как ты сам — да и она сама — скоро увидите. И жреца, посвящённого Трича. У него ты узнаешь… много стоящего. И наконец, с этими тремя смертными странствует демон. Пока что…

— Куда они направляются? Зачем им задерживаться здесь? В гостях у Искарала?

— Как зачем? Чтобы забрать тебя, Резчик.

— Не понимаю.

— Симметрия, мальчик мой, — сама по себе сила. Воплощение, если угодно, природного стремления к равновесию. Я поручаю тебе хранить жизнь юной Фелисин. Сопровождать их в долгой, опасной дороге.

— Какой грандиозный жест с твоей стороны.

— Не думаю, — огрызнулся Котильон.

Наступило молчание, за время которого Резчик успел пожалеть о своём последнем замечании. Наконец даруджиец вздохнул:

— Я слышу топот коней. И голос Прыща… он провозглашает очередную тошнотворную диатрибу.

Котильон промолчал.

— Хорошо, — сказал Резчик. — Эта Фелисин… искалеченная душа, говоришь? До таких трудно достучаться. Сдружиться с ними, я хотел сказать. Раны не зарастают, шрамы всегда пылают болью…

— Её приёмная мать неплохо справлялась, учитывая её «шрамы». Радуйся, мальчик мой, что это дочь, а не мать. И в худшие мгновения подумай о том, что́ чувствовал Бодэн.

— Бодэн. Телохранитель старшей Фелисин?

— Да.

— Ладно, — сказал Резчик. — Сгодится.

— Что именно?

— Дорога. Эта — сгодится. — Он колебался, но затем всё же добавил: — Котильон, ты говорил о… равновесии. И мне тут пришло в голову…

Взгляд Котильона заставил его замолчать. Юноша был потрясён, увидев в нём неприкрытое горе… и сожаление. Покровитель убийц кивнул.

— От неё… к тебе. Да.

— А она поняла, как думаешь?

— Боюсь, слишком ясно.

Резчик снова уставился в окно.

— Я её любил, понимаешь? Всё ещё люблю.

— Значит, ты понимаешь, почему она ушла.

Юноша склонил голову, уже не способный сдержать слёзы.

— Да, Котильон, — прошептал он. — Понимаю.

Оставив далеко позади древний прибрежный тракт, Карса Орлонг направил бег Погрома вдоль кромки нового внутреннего моря. На востоке над мутными водами нависли грозовые тучи, но ветер гнал их прочь.

Некоторое время теблор разглядывал небо, затем остановился на небольшом пригорке, усыпанном валунами, и спрыгнул с коня. Подойдя к большому плоскому камню, он сел. Подтянул вещевой мешок, порылся в кармане, извлёк засоленное мясо бхедерина, сушёные фрукты и козий сыр.

Он поел, глядя на волны. Закончив трапезу, развязал ремешки и вытащил наружу изломанные останки т’лан имасски. Поднял их так, чтобы иссушённое лицо ’Сибалль обратилось к неспокойным водам.

— Скажи, — спросил Карса, — что ты видишь?

— Своё прошлое.

Недолгое молчание, затем:

— Всё, что я утратила…

Теблор разжал хватку, и обломок трупа рухнул в пыль. Карса нашёл мех с водой и напился. Затем уставился на ’Сибалль.

— Когда-то ты сказала, что, если тебя бросить в море, душа твоя освободится. Забвение придёт к тебе. Это правда?

— Да.

Одной рукой урид поднял её с земли, встал и подошёл к кромке воды.

— Стой! Теблор, стой! Я не понимаю!

Лицо Карсы помрачнело.

— Когда я отправился в этот путь, я был молод. Верил в одну только вещь. В славу. Теперь я знаю, ’Сибалль, что слава — ничто. Ничто. Это я теперь понимаю.

— Что же ещё ты понял, Карса Орлонг?

— Немногое. Всего лишь одно. Нельзя того же сказать о милосердии.

Он поднял её повыше, а затем отшвырнул изломанное тело.

Оно ударилось о воду у отмели. И растворилось, стало лишь грязным пятном, которое унесли прочь волны.

Карса развернулся. Посмотрел на свой каменный меч. Затем улыбнулся:

— Да. Я, Карса Орлонг из племени уридов, теблор. Узрите, братья мои. Однажды я буду достоин того, чтобы вести подобных вам. Узрите.

Вновь отправив меч за плечо и запрыгнув на широкую, надёжную спину Погрома, тоблакай поскакал прочь от моря. На запад. В пустоши.

Эпилог

И вот я воссел,

на челе моём

венец огня,

и всё моё царство —

лишь воинство

воспоминаний жизни,

непокорные подданные,

только и норовят взбунтоваться,

сбросить этого старика

с обожжённого трона

и, одно за другим,

усадить молодые

подобья его.

Рыбак кель Тат. Венец лет

По всем статьям — суровая женщина. Онрак Разбитый разглядывал её, пока она строго и цепко осматривала своих юных убийц. Гримаса, исказившая красивые черты, дала понять, что всё в порядке. Наконец её взгляд упал на тисте эдур, Трулла Сэнгара, и гримаса стала недовольной.

— Нам стоит смотреть в оба, пока ты здесь?

Сидя на грубо обтёсанном полу спиной к стене, Трулл Сэнгар пожал плечами:

— Я не вижу лёгкого способа убедить тебя в том, что достоин доверия, Минала. Разве что поведать тебе свою долгую и невесёлую историю.

— Вот уж не надо, — прорычала женщина и вышла из комнаты.

Трулл Сэнгар покосился на Онрака и ухмыльнулся:

— Никто не хочет слушать. Что ж, я не удивлён. И даже не обижен. История-то довольно жалкая…

— Я её выслушаю, — заявил Онрак.

У двери скрипнула шея Ибры Голана, когда т’лан имасс оглянулся через плечо на Онрака, затем принял прежнюю позу, охраняя вход.

Трулл Сэнгар коротко расхохотался:

— Идеально для неумелого рассказчика. Слушатели — два десятка детишек, которые не понимают моего родного языка, и трое невыразительных и равнодушных мертвецов. К концу рассказа только я и буду плакать… и, скорее всего, отнюдь не из-за самой истории.

Монок Охем, который стоял в трёх шагах от Ибры Голана, медленно повернулся и обратился к Онраку:

— Значит, ты почувствовал, Разбитый. И поэтому хочешь отвлечься.

Онрак промолчал.

— Что почувствовал? — спросил Трулл Сэнгар.

— Она уничтожена. Женщина, которая отдала своё сердце Онраку ещё до Обряда. Женщина, которой и он поклялся отдать своё сердце… но затем выкрал его обратно. Во многом — тогда она была уничтожена, тогда начала свой долгий путь к небытию. Будешь отрицать, Онрак?

— Нет, заклинатель.

— Безумие — столь яростное, что превзошло сам Обет. Точно собака, что пробуждается однажды с мозговой лихорадкой. Что рычит и убивает в бешенстве. Разумеется, нам ничего не оставалось, — лишь выследить её, загнать в угол. А затем разбить на части, заключить в вечную тьму. Так мы думали. Но безумие одолело и нас. Ныне же душа её наконец ушла в небытие. Смерть яростная, мучительная, но всё-таки… — Монок Охем замолк, затем вскинул голову. — Трулл Сэнгар, ты ещё не начал свой рассказ, но уже плачешь…

Тисте эдур долго смотрел на заклинателя костей, слёзы бежали по запавшим щекам Трулла.

— Я плачу, Монок Охем, ибо он сам — не может.

Заклинатель вновь обратился к Онраку:

— Многое ты заслужил, Разбитый… но не такого друга.

И шаман отвернулся.

Онрак сказал:

— Монок Охем, ты далеко ушёл от того смертного, каким был прежде, так далеко, что позабыл множество истин — приятных и неприятных. Сердце нельзя отдать или выкрасть по своей воле. Сердце лишь само сдаётся.

Заклинатель костей не повернулся.

— Это слово не имеет силы для т’лан имассов, Онрак Разбитый.

— Ты ошибаешься, Монок Охем. Мы просто подменили это слово другим, чтобы само понятие сделать не только более приятным, но и стократно усилить его. Настолько, что оно пожрало наши души.

— Ничего подобного, — коротко бросил заклинатель костей.

— Онрак прав, — вздохнул Трулл Сэнгар. — Так вы и сделали. И назвали это Обрядом Телланна.

Ни Монок Охем, ни Ибра Голан ничего не ответили.

Тисте эдур фыркнул:

— И это Онрака вы называете «разбитым».

Затем в комнате надолго воцарилась тишина.

Но Онрак неотрывно смотрел на Трулла Сэнгара. Ибо среди его способностей уж точно была способность к бесконечному терпению. Скорбь — это дар, который лучше разделить с другими. Как разделяют песню.

Глубоко в пещерах рокочет барабан. Славное эхо для топота копыт, которым стада, ликуя, утверждают, что́ значит быть живым, бежать всем разом, словно единое целое, катиться в ритме самой жизни. Так, модуляциями своих голосов, мы служим величайшей потребности природы.

Обращаясь к природе, мы становимся противовесом.

Вечным противовесом хаосу.

И наконец терпение его было вознаграждено.

Как он того и ожидал.

И так заканчивается четвёртое сказанье

из Малазанской Книги Павших

Глоссарий

Взошедшие

Аномандр Рейк: Сын Тьмы

Апсалар: Госпожа воров

Беру: Владыка бурь

Геддерона: Госпожа Весны и Возрождения

Д’рек: Червь Осени

Джесс: Королева-Пряха

Драконус: Старший бог, выковавший Драгнипур

Дэссембрей: Господин трагедий

К’рул: Старший бог Путей

Королева Грёз: Королева Высокого дома Жизни

Котильон: Узел, Покровитель убийц, Высокий дом Тени

Маури: Госпожа нищих, рабов и сервов

Маэль: Старший бог морей

«Мостожоги»

Нерруза: Госпожа тихого моря и лёгкого ветра

Огнь: Спящая богиня

Опонны: Шуты, Близнецы Удачи

Оссерк/Осрик/Оссерик: Господин неба

Полиэль: Госпожа мора

Престол Тени: Амманас, Король Высокого дома Тени

Сестра Холодных Ночей: Старшая богиня

Солиэль: Госпожа Исцеления

Фэнер: Лишённый

Худ: Король Высокого дома Смерти

Азаты: Дома

Богиня Вихря

Дераготы: из Первой империи Дессимбелакиса

Семь Псов Тьмы

Тогг и Фандерея: Волки Зимы

Трич/Трейк: Тигр Лета и Владыка войны

Увечный бог: Скованный, Владыка Высокого дома Цепей

Боги теблоров

(Семь Ликов в Скале)

Уругал Сплетённый

’Сибалль Ненайденная

Берок Тихий Глас

Кальб Бесшумный Охотник

Тэник Разбитый

Халад Великан

Имрот Жестокая

Старшие народы

Тисте анди: Чада Тьмы

Тисте эдур: Чада Тени

Тисте лиосаны: Чада Света

Т’лан имассы

Эрес/Эрес’аль

Трелли

Яггуты

Форкрул ассейлы

К’чейн че’малли

Элейнты

Баргасты

Теломен тоблакаи

Теблоры

Пути

Куральд Галейн: Старший Путь Тьмы

Куральд Эмурланн: Старший Путь Тени, ныне — Расколотый Путь

Куральд Тирллан: Старший Путь Света

Омтоз Феллак: яггутский Старший Путь Льда

Старвальд Демелейн: Путь Элейнтов

Телланн: Старший Путь Огня имассов

Д’рисс: Тропа камня

Дэнул: Тропа целительства

Меанас: Тропа тени и иллюзий

Рашан: Тропа тьмы

Руз: Тропа моря

Серк: Тропа неба

Тир: Тропа света

Тропа Худа: Тропа смерти

Тэннес: Тропа земли

Колода Драконов

Высокий дом Жизни

Король

Королева (Королева Грёз)

Поборник

Жрец

Вестник

Солдат

Ткач

Высокий дом Смерти

Король (Худ)

Королева

Рыцарь (прежде — Дассем Ультор, ныне — Бодэн)

Маг

Вестник

Солдат

Пряха

Каменщик

Дева

Высокий дом Света

Король

Королева

Поборник (Оссерик)

Жрец

Капитан

Солдат

Швея

Строитель

Девица

Высокий дом Тьмы

Король

Королева

Рыцарь (Аномандр Рейк)

Маг

Капитан

Солдат

Пряха

Каменщик

Жена

Высокий дом Тени

Король (Престол Тени / Амманас)

Королева

Убийца (Узел / Котильон)

Маги

Пёс

Высокий дом Цепей

Скованный Король

Супруга (Полиэль?)

Грабитель (Каллор?)

Рыцарь (Тоблакай)

Семь Мёртвых огней (Развязанные)

Калека

Прокажённый

Дурак

Независимые

Опонны (Шуты Удачи)

Обелиск (Огнь)

Корона

Скипетр

Держава (иначе — Сфера)

Престол

Цепь

Господин Колоды (Ганос Паран)

Места в Семи Городах

Арэн: Святой город

Балахн: деревенька к северу от Арэна

Ватарский брод: место одной из битв «Собачьей цепи»

Г’данисбан: город к востоку от пустыни Рараку

И’Гхатан: самозванный Первый Святой Город

Лато-Ревай: город к западу от пустыни Рараку

Оазис: в Священной пустыне Рараку

Путь Вихря

Река Талас: к западу от пустыни Рараку

Сарпачия: город к западу от пустыни Рараку

Эрлитан: Святой город к северу от пустыни Рараку

Эругимон: тель к северу от Арэна

Ягг-одан: пустоши в западной части Семи Городов

Генабакис

Кульверн: небольшой город

Генабарис: город

Плато Лейдерон

Малибридж: небольшой город

Море Мэлин

Мэлинтеас: город

Нинсанский Ров: небольшой город

Серебряное озеро

Танис: небольшой город

Плавучий Авали: остров к юго-западу от Квон-Тали

Зарождение: затопленный мир

Стивен Эриксон Полуночный Прилив

Пролог

Первые дни разрушения Эмурланна

Вторжение Эдур, век Скабандари Кровавого Глаза

Времена Старших Богов

Кровь лилась дождем из скрытых дымом облаков. Падали вниз последние небесные крепости, объятые пламенем, окруженные черными клубами. Земля расступалась оврагами, когда они с рокочущим гулом ударялись о почву, разбрасывали окровавленные утесы на покрывший всю равнину слой трупов.

Великие города — ульи превращались в испепеленные руины. В небе над развалинами встали башни дыма. Клубящиеся тучи были полны обломков, кусков мяса и рассыпавшейся в порошок крови. Окрестности изнывали от нестерпимого жара.

Легионы победителей собирались в центре равнины, попирая остатки поверженных армий. Там, где упавшие крепости не пропахали глубокие борозды, под ногами лежали тщательно прилаженные плиты — хотя их рисунок разглядеть было трудно. Мешали бесчисленные остовы врагов. И усталость. Эти легионы принадлежали двум разным армиям, и было ясно — одна пострадала гораздо меньше, чем вторая.

Алая морось покрывала широкие, стального оттенка крылья Скабандари. Дракон, мигнув глазными мембранами, нырнул в бурлящие тучи. Повел головой, оглядывая своих победоносных детей. Серые знамена Тисте Эдур развевались над марширующими воинами; Скабандари решил, что в живых осталось не менее восемнадцати тысяч его темных сородичей. Сегодня ночью в шатрах Первой Высадки будет великий траур. В начале дня на равнину вышло более ста тысяч. И все же… осталось достаточно.

Эдур напали на восточный фланг полчищ К'чайн Че'малле. Столкновение предваряли волны разрушительной магии. Строй врагов готовился отражать прямую атаку; роковая медлительность не дала им отразить боковой удар. Легионы Эдур, как кинжал, врезались в сердце враждебной армии.

Подлетев поближе, Скабандари смог различить внизу разбросанные тут и там полуночные стяги Тисте Анди. Осталось тысяча воинов, может, и меньше. Вряд ли измолоченные союзники могут говорить о победе. Они сошлись с Охотниками К'эл, элитной армией трех Матрон. Четыреста тысяч Тисте Анди против шестидесяти тысяч Охотников. Были еще отряды Эдур и Анди, осаждавшие небесные крепости; но все они знали, что идут на смерть и что их жертва станет поворотной точкой битвы — небесные города не смогут придти на выручку сражающимся внизу. Хотя Короткохвостых было сравнительно немного, боевой яростью они устрашали всех. И все же осада была тактическим маневром, позволившим Скабандари и его Солтейкенам — драконам подлететь к крепостям близко, обрушить на них силы сразу трех садков — Старвальд Демелайна, Куральд Галайна и Эмурланна.

Дракон скользнул вниз, туда, где гора содрогающихся тел К'чайн Че'малле отмечала место последнего боя одной из Матрон. Стоявших в обороне уничтожил Куральд Эмурланн, и дикие тени все еще скользили по склонам ужасной кучи. Скабандари распахнул крылья, погнав горячий воздух, и сел на вершину кургана трупов.

Миг — и он перетек в форму Тисте Эдур. Кожа цвета кованого железа, длинные седые волосы, узкое орлиное лицо, суровые, близко посаженные глаза. Высокий, чистый лоб, наискось пересеченный белой линией шрама. На кожаной перевязи висел двуручный меч, на поясе несколько ножей. На кольчугу он накинул кожу Матроны, все еще блестящую от жира.

Он стоял — высокая фигура, покрытая брызгами крови — и осматривал собравшиеся легионы. Офицеры поглядели в его сторону и начали отдавать приказы частям.

Скабандари обратил взор на северо-запад, на клубы туч. Прищурился. Еще миг — и сквозь облака прорвался снежно-белый дракон, больше самого Скабандари — дракона. Тоже покрыт кровью… по большей части собственной — Сильхас Руин вместе со своими воинами сражался против Охотников К'эл.

Скабандари смотрел на явление союзника; отступил на несколько шагов, когда дракон приземлился на холм и быстро обратился. На голову выше Скабандари, ужасно худой. Мышцы, словно веревки, вздувались под прозрачной кожей. В длинных белоснежных волосах блестели когти какого-то хищника. Красные очи казались глазами лихорадящего, так сильно они светились. Тело Сильхаса Руина покрывали раны от мечей. Большая часть доспехов отвалилась, показывая змеящиеся под тонкой, лишенной волос кожей голубые вены. Руки и ноги сплошь покрылись кровью. Ножны на поясе пусты — он сломал оба меча, хотя в них и были вложены чары. Отчаянный бой.

Скабандари склонил голову: — Сильхас Руин, брат по духу. Самый стойкий из союзников. Погляди на равнину. Мы победили.

Бледное лицо Тисте Анди исказила гримаса.

— Мои легионы опоздали тебе на подмогу, — продолжал Скабандари. — Мое сердце разрывается от ваших потерь. И все же мы удержали врата, разве нет? Путь в этот мир перед нами, и сам мир будет нашим… Чтобы разграбить его, чтобы создать империи, достойные наших племен.

Руин сжал тонкие пальцы, оглядывая пространство внизу. Войска Эдур формировали неровное кольцо вокруг выживших Анди. — Воздух пахнет смертью, — прорычал он. — Не могу вдохнуть, трудно говорить.

— Будет много времени, чтобы обговорить наши планы.

— Мой народ вырезан. Вы окружили нас, но ваша защита запоздала.

— Символ, дорогой брат. В этом мире есть еще Тисте Анди. Ты сам так говорил. Нужно лишь найти эту первую волну, и сила твоего рода вернется. Лучше того, придут и другие. И мой род, и твой. Теперь уже не проигравшие.

Сильхас Руин нахмурился. — Сегодняшняя победа — горькая альтернатива.

— К'чайн Че'малле конец — мы знаем. Мы видели много мертвых городов. Остался Морн на далеком континенте, но там Короткохвостые сейчас рвут свои цепи, поднимая жестокое восстание. Враг разделенный — враг слабый, о мой друг. Кто еще в этом мире сможет нам противостоять? Джагуты? Их мало, они разбросаны. Имассы? Что может оружие из камня против стали? — Он запнулся на миг, продолжил: — Форкрул Ассейлы не горят желанием нас судить. В любом случае, с каждым годом их все меньше. Нет, друг мой, победа сегодняшнего дня положила мир к нашим ногам. Здесь ты не станешь страдать от сотрясавших Куральд Галайн гражданских войн. А я и мои сторонники избежим захватившего Куральд Эмурланн соперничества…

Сильхас Руин фыркнул: — Тобою же поднятого соперничества, Скабандари.

Он все еще смотрел на силы Анди и не заметил вспышки гнева, ставшей ответом на его слова. Вспышки, мгновенно подавленной — лицо Скабандари вернуло свою прежнюю невозмутимость. — Новый мир для нас, брат.

— На горе к северу стоит Джагут, — сказал Руин. — Свидетель войны. Я не подлетал к нему, ибо почувствовал начало ритуала Омтозе Феллака.

— Ты боишься этого Джагута, Сильхас Руин?

— Я сам не знаю, чего боюсь, Скабандари… Кровавый Глаз. Многое нам придется выучить об этом мире и его путях.

— Кровавый Глаз.

— Ты не можешь видеть себя, — сказал Руин, — но я дал тебе это имя, потому что кровь запятнала твое… видение.

— Щедро, когда исходит от тебя, Руин. — Скабандари пожал плечами и отошел на северную сторону кургана, осторожно ступая по телам. — Джагут, говоришь… — Он повернулся. Сильхас Руин стоял к нему спиной, все смотрел на немногих выживших Тисте Анди.

— Омтозе Феллак, Садок Льда, — сказал, не оборачиваясь, Руин. — Что он замышляет, о Кровавый Глаз? Я думаю…

Эдур — Солтейкен приближался к Сильхасу Руину. Запустил руку в голенище сапога, вытащил покрытый гравировкой кинжал. Вокруг железа плясала дымка магии.

Еще один шаг — и кинжал вонзился в спину Руина.

Тисте Анди содрогнулся, застонал…

… и тотчас же легионы Эдур бросились на Анди, сжимая их в кольце последней бойни этого дня.

Магия сплела вокруг Сильхаса Руина призрачные цепи. Тисте Анди упал.

Скабандари Кровавый Глаз склонился над ним. — Так всегда между братьями, — пробормотал он. — Править должен один. Двое — не могут. Ты знаешь эту истину. Как ни велик мир, Руин, рано или поздно между Эдур и Анди вспыхнет война. Явит себя истина нашей крови. Потому вратами должен повелевать один. Пройдут лишь Тисте Эдур. Мы выследим тех Анди, что уже оказались здесь — кто тот поборник, что посмеет бросить мне вызов? Все они почитай что мертвы. И да будет так. Один народ. Один вождь. — Он выпрямился. По равнине разносились предсмертные вопли последних Анди. — Да, я не смогу убить тебя сейчас. Ты слишком силен. Но я помещу тебя в подходящее место, оставлю корням, земле и камню…

Он перетек в обличье дракона. Громадная когтистая лапа обхватила неподвижное тело Сильхаса Руина. Скабандари Кровавый Глаз махнул крыльями, взмыл в небо.

Эта башня стояла в нескольких сотнях лиг к югу. От нее остались лишь нижние части разрушенных стен, показывавшие, что построена она не Джагутами, что она выросла подле трех джагутских башен по своей воле, по призыву закона, неизмеримого для богов и для смертных. Выросла… в ожидании тех, кого сможет навеки лишить свободы. Созданий устрашающей мощи.

Таких, как Солтейкен — Тисте Анди, Сильхас Руин, младший из трех детей Матери Тьмы.

Азат освободит путь Скабандари Кровавого Глаза от последнего достойного противника из числа Анди.

Три сына Тьмы.

Три имени…

«Андарист, так давно отдавший свою силу из-за неисцелимого горя. Ему невдомек, что я был причиной того горя…

Аномандарис Рейк, порвавший с матерью и всем родом. Пропавший прежде, чем я смог разобраться с ним. Пропавший, чтобы, возможно, никогда не появиться снова.

И теперь Сильхас Руин, который через невеликое время станет узником Азата».

Скабандари Кровавый Глаз доволен. Своим народом. Собой. Миром, который сможет захватить. Бросить вызов его притязаниям смогут лишь первопоселенцы — Анди.

«Могучий воитель Тисте Анди? В этих землях? Ни могу припомнить ни одного… никого, кто смог бы устоять передо мной…»

Ему никогда не приходило на разум полюбопытствовать — куда же мог пропасть средний из сыновей Матери Тьмы.

Но величайшая его ошибка была не в этом…

Стоявший на ледяной горе Джагут начал сплетать магию Омтозе Феллака. Он стал свидетелем разрушений, причиненных Солтейкенами — Элайнтами и их армиями. К'чайн Че'малле не вызывают у него особой симпатии. Они все равно вымирают, по тысяче причин, и ни одна не беспокоит Джагута. Не тревожат его и захватчики. Уже давно он исчерпал свои запасы тревог. Как и страхов. А теперь, нужно признать это, и способности удивляться.

Он сразу почуял предательство — далекую вспышку магии, брызги крови Властителя. Два дракона спустились, один поднялся.

«Обычное дело»…

Но вскоре, отдыхая между двумя стадиями ритуала, он почувствовал — кто-то приближается сзади. Старший Бог явился, услышав грохот разрывающего границы двух царств разлома. Как и ожидалось. Но кто из них? К'рул? Драконус? Сестра Холодных Ночей? Оссерк? Килмандарос? Сечул Лат? Как ни равнодушен был Джагут, любопытство наконец заставило его повернуться лицом к пришельцу.

«Ах. Неожиданно… но интересно».

Маэл, Старший Бог — повелитель морей, широкоплечий и коренастый. Темно-синяя кожа на шее и животе принимает золотистый оттенок. Спутанные светлые волосы спадают по сторонам широкого, плоского лица. В глазах Маэла — кипящий гнев.

— Готос, — прошипел бог, — что за ритуал ты начал в ответ на это?

Джагут скривился: — Здесь такая неразбериха. Я хочу все очистить.

— Лед, — фыркнул Маэл. — Ваш ответ на все.

— А каков будет твой, Маэл? Потоп и… потоп?

Старший Бог поглядел на юг. Мышцы его лица напряглись. — Мне нужен союзник. Килмандарос. Она идет с той стороны разрыва.

— Остался лишь один Солтейкен — Тисте, — сказал Готос. — Кажется, он ударил сотоварища и теперь несет в объятия тесного двора Башни Азата.

— Преждевременно. Он думает, что К'чайн Че'малле — единственные его враги в этом мире?

— Возможно, — пожал плечами Джагут.

Маэл помолчал и вздохнул. — Не уничтожай все своим льдом, Готос. Вместо этого, я попрошу тебя… сохранить.

— Зачем?

— У меня есть причины.

— Я рад за тебя. И какие?

Старший Бог метнул темный взгляд. — Бесстыдный ублюдок.

— Так какие?

— В морях, Джагут, время раскрывает себя. В глубине движутся потоки седой древности. На мелководьях шепчет будущее. Между ними снуют вечно переменчивые течения. Таково мое королевство. Таково мое знание. Запечатай разрушения проклятым льдом, Готос. В этом месте заморозь само время. Сделай это, и я признаю за собой любой долг… все, что ты когда — либо решишь потребовать.

Готос обдумывал слова Старшего. — Я могу так сделать. Хорошо, Маэл. Иди к Килмандарос. Прихлопни этого Солтейкена, рассей его племя. Но поспеши.

Глаза Маэла сузились. — Почему?

— Потому что я чувствую далекое пробуждение — но, увы, не такое далекое, как тебе бы хотелось.

— Аномандер Рейк.

Готос кивнул.

Маэл пожал плечами: — Предсказуемо. Оссерк идет, чтобы заступить ему путь.

Джагут обнажил массивные клыки: — Снова?

В ответ Старший Бог лишь усмехнулся.

Но, хотя усмехались они, мало было веселья на ледяном уступе.

* * *

1159 год Сна Бёрн

Год «Белых Прожилок в Слоновой кости»

Три года до Седьмого Завершения (Летер)

Он очнулся голым, наполовину заваленным белым песком и обломками дерева. Живот был полон морской воды. Сверху кричали чайки, их тени мелькали по неровному пляжу. Содрогаясь, постанывая, он медленно перевернулся.

Увидел рядом другие тела. И обломки крушения. Палки, плоты, куски тающего льда колыхались на мелководье. Крабы тысячами влезали на них.

Грузный человек встал на четвереньки. Изверг на песок горькое содержимое желудка. В голове пульсировала такая сильная боль, что он плохо различал окружающее. Немало времени минуло, пока он наконец смог сесть и оглядеться.

Берег — там, где не должно быть берега.

Прошлой ночью ледяные горы поднялись из глубин. Одна — самая громадная — всплыла прямо под большим плавучим городом мекросов. Разломила его на части, словно плоты были построены из щепок. История мекросов не помнила ничего, хоть отдаленно похожего на эту катастрофу. Внезапное и мгновенное уничтожение города, бывшего домом для двадцати тысяч. Его все еще терзало недоверие, словно память предлагала невозможные, вызванные лихорадочным бредом картины.

Но он знал, что ничего не выдумал. Он видел все это наяву.

И как-то выжил.

Солнце грело, но не опаляло. Небо казалось скорее молочно-белым, чем голубым.

Теперь он заметил, что и чайки совсем иные. Более походят на ящериц с бледными крыльями.

Он неуверенно встал на ноги. Боль стихала, то теперь его сотрясали судороги. Жажда терзала, словно в горло вцепился когтистый демон.

Крылатые рептилии закричали как-то иначе. Он обернулся в сторону побережья.

Три твари приближались к нему, перепрыгивая покрытые белесой травой кочки. Ростом по пояс человеку, чернокожие, безволосые, с совершенно круглыми головами и острыми ушами. Бхока'ралы — он помнил их с детства, тогда еще вернулся торговый корабль из Немила… но эти казались вдвое больше привезенных купцом, и гораздо более мускулистыми.

Они двигались прямо к нему. Он огляделся в поисках подходящего оружия и нашел кусок вымоченного морем дерева. Сойдет за дубину. Подняв ее, он ожидал тварей.

Те остановились, вылупили желтые глазищи. Затем стоявшая в середине махнула лапой.

Идем. Не было сомнения в смысле этого слишком человеческого жеста.

Выживший снова осмотрел берег. Ни одно из замеченных им тел не шевелилось, и крабы уже безнаказанно объедали их. Он снова поглядел на непривычное небо и пошел за животными.

Обезьяны развернулись и повели его через высокие травы. Растения были невиданного им ранее типа — длинные треугольные стебли с краями, острыми как ножи — он оценил их остроту, едва голени стали покрываться порезами. За полосой прибоя расстилалась равнина, кое-где отмеченная кочками той же травы, но почва по большей части представляла голые солончаки. Виднелись также куски камня, все странно прямоугольные и гладкие, хотя ни один не был похож на другой. Вдалеке стояла палатка. Бхок'аралы вели его к ней.

Подойдя ближе, он различил струйки дыма, тянущиеся из-под входного клапана и вьющиеся над крышей.

Его эскорт остановился. Еще один жест в сторону палатки. Пожав плечами, он согнулся и пролез внутрь.

В полутьме виднелась сидящая фигура, закутанная в лохмотья. Черты лица скрывал капюшон. Из стоявшей перед ней жаровни поднимался тяжелый дым. Рядом стояли хрустальная бутыль, какие-то сушеные фрукты и кусок темного хлеба.

— В бутыли родниковая вода, — прохрипело существо на языке мекросов. — Пожалуйста, отдохни после всех испытаний.

Мекрос что-то благодарно прошептал и живо схватил бутыль. Утолив жажду благословенной влагой, потянулся к хлебу. — Спасибо тебе, незнакомец, — прогудел он и покачал головой. — От этого дыма ты двоишься у меня в глазах.

Резкий кашель, который, вероятно, означал смех, потом неловкое движение плечами. — Это лучше, чем тонуть. Увы, моя боль слабеет. Так что надолго я тебя не задержу. Ты Вифал, изготовитель мечей.

Спасенный уставился на него. Наморщил широкий лоб. — Да, я Вифал из Третьего Мекроса. Которого больше нет.

— Трагическое происшествие. Ты единственный уцелел… благодаря моим усилиям, хотя для этого мне пришлось напрячь все силы.

— Что это за место?

— Нигде. Самое сердце нигде. Обломок, склонный к блужданиям. Я придал ему жизнь, как уж смог. Извлек из воспоминаний о доме. Мои силы возвращаются, хотя страдания тела не облегчить. Но послушай! Я столько говорю — и не кашляю. Это что-то. — Из рваного рукава показалась изломанная рука, разбросала по углям какие-то семена. Они зашипели, полопались. Дым пошел еще гуще.

— Кто ты? — вопросил Вифал.

— Павший бог… которому нужно твое мастерство. Я приготовился к твоему появлению, Вифал. Жилье, кузница, все нужные материалы. Одежда, еда, вода. И три преданных слуги — ты уже их встретил…

— Эти бхок'аралы? — фыркнул Вифал. — На что…

— Не бхок'аралы, смертный. Хотя раньше они ими, наверное, были. Это нахты. Я назвал их Хруст, Писк и Шлёп. Они джагутского изготовления, способны выучиться всему, чего ты потребуешь.

Вифал начал было вставать: — Спасибо за спасение, Павший, но я намерен уйти от тебя. Я вернусь в свой мир…

— Ты не понял, Вифал, — зашипел увечный. — Или ты сделаешь, что я скажу, или будешь молить о смерти. Ты мой, Мастер мечей. Ты мой раб, а я твой хозяин. Мекросы знают, что такое рабы? Несчастные, похищенные вашими пиратами из прибрежных деревень. Это слово тебе знакомо. Но не отчаивайся: едва ты выполнишь задание, я тебя освобожу.

Дубина Вифала лежала у него на коленях. Он колебался.

Кашель, затем смех, снова приступ кашля. Бог поднял искривленную руку. Прокашлявшись, заговорил: — Не советую предпринимать ничего отчаянного, Вифал. Ради этой задачи я вытащил тебя из моря. Неужели ты потерял честь? Обяжи меня, или пожалеешь, испытав на себе мой гнев.

— Чего ты хочешь?

— Уже лучше. Что мне нужно, Вифал? Ну, лишь то, что ты умеешь лучше всех. Сделай мне меч.

Вифал хмыкнул: — И все?

Увечный склонился к нему: — Ну да. Хотя я задумал совершенно особенный меч…

КНИГА ПЕРВАЯ ЗАМЕРЗШАЯ КРОВЬ

И вот, копье ледяное ныне вонзено в самое сердце земли. Жаждет убийства заключенная в нем душа. Взявший сие копье познает смерть. Снова и снова будет он познавать смерть.

Видение Ханнана Мосага

Глава 1

Слушай! Моря шепчут и грезят об истинах, пробужденных в крошащемся камне!

Хантеллит из Рудничного Шлюза

Год Поздних Холодов

Один год до Седьмого Завершения Летера

Восхождение Пустого Оплота

«И здесь таится сказка. Между шипением приливов, когда гиганты склоняют колени и становятся горами. Когда они то там, то тут падают на землю, словно балластные камни неба, но не могут устоять перед грядущей зарей. Между шипением приливов мы поговорим об одном таком гиганте. Потому что в нем самом сказка.

И потому что она развлечет нас.

Итак».

В темноте он закрыл глаза. Он решил открывать их только днем, рассудив таким образом: ночь отвергает видение и потому зачем напрягать взор, если мало что увидишь сквозь сумрак?

Поймите еще вот что. Он пришел на край земли и узрел море, и был восхищен его загадочным течением. Восхищение, ставшее редкой силы одержимостью — на весь тот роковой день. Теперь он мог видеть, как играют волны, движутся вверх и вниз у берега. Бесконечное движение, всегда угрожающее поглотить всю землю, но никогда не делающее этого. Он смотрел на море сквозь сильные ветра полудня, видел, как вихри ударяют по побережью, иногда забираясь далеко, но всегда разгневанно возвращаясь назад.

Когда пришла ночь, он закрыл глаза и лег спать. Завтра, решил он, я снова погляжу на море.

В темноте он закрыл глаза.

А ночью пришел прилив, захлопотал вокруг гиганта. Прилив пришел и утопил его во сне. Вода внедрила в тело минералы, пока оно не стало камнем, кривым прибрежным утесом. И каждую ночь тысячи лет приходили приливы, чтобы его смыть форму. Украсть его величину.

Но не полностью. Чтобы увидеть его, настоящего, нужно смотреть сквозь тьму. Или закрыть глаза, сузить их в щелки, как при ярчайшем свете. Поглядеть искоса, сосредоточиться на чем угодно, кроме самого камня.

«Изо всего, дарованного Отцом Тень детям своим, этот талант выше всех. Смотреть и видеть. Верь в него, и придешь в Тень. Где таятся все истины.

Смотреть и видеть.

Теперь посмотри».

Мыши разбежались, когда плотная тень накрыла посиневший в сумерках снег. Они бежали в слепой панике; но судьба одной уже была предрешена. Мохнатая когтистая лапа ударила, проткнув мех и сломав крошечные кости.

На краю поляны бесшумно сорвалась с ветки сова, пролетела над осевшим, усыпанным семенами настом. В нижней части дуги мгновенно схватила со снега мышь и начала подниматься, тяжело захлопав крыльями. Приземлилась на ближайшее дерево, поджав одну лапу, и сразу же начала есть.

Тот, кто появился на прогалине десять ударов сердца спустя, не увидел ничего неприглядного. Мыши разбежались, снег был достаточно плотным и не сохранил их следов, а сова недвижнозамерла в тени еловых веток. Она широко раскрыла глаза, следя за продвижением постороннего по поляне. Едва он прошел, птица возобновила ужин.

Сумрак принадлежит охотникам, и крылатая хищница еще не закончила свой поиск.

Пробираясь по замерзшей почве тропинки, Тралл Сенгар думал совсем об ином месте, совершенно позабыв о наблюдении за лесом и всеми имеющимися в нем знаками и деталями. Он даже не остановился для ритуального приветствия Шелтаты Лор, Дочери Сумерек, самой уважаемой из трех Дочерей Отца Тень — впрочем, он сможет исправить свое небрежение завтрашним вечером. А еще раньше он необдуманно наступил на запятнавшие тропу полосы закатного света, рискуя привлечь внимание переменчивой Сакуль Анкаду, Дочери Обмана, также известной как Пеструха. Лежбища Келеча кишели тюленями. Они приплыли слишком рано, поразив Тралла, намеревавшегося собирать на берегу куски нефрита. Само по себе преждевременное прибытие тюленей уже могло удивить молодого Эдур, но там нашлись и другие гости — бухту заполнили корабли, и сошедшие с них люди начали промысел.

Летерийцы, белокожие с юга.

Он мог вообразить гнев, который поднимется в селении, едва он донесет эту новость. И он сам разделял этот гнев. Открытое и наглое вторжение на территорию Тисте Эдур. Похищение неоспоримо принадлежащих им тюленей станет нарушением древнего перемирия.

Есть дураки среди летерийцев, как есть они и среди Эдур. Тралл был уверен, что нарушение является плодом недомыслия. До Большой Встречи осталось едва два лунных круга, и кровопролитие не было нужно ни одной из сторон. Конечно, Эдур имели право напасть на вторгшиеся суда и уничтожить их; но делегация летерийцев придет в ярость, едва заслышав о гибели сородичей, пусть и браконьеров. Шансы заключить новое соглашение станут мизерными.

Это тревожило Тралла Сенгара. Эдур только что окончили долгую и жестокую войну; трудно будет вынести еще одну.

Он не опозорил братьев во время объединительной войны; на его широком поясе виднелись двадцать и одна красная бляшка, обозначавшие победу, и пять из них были обведены белым, что показывало смерть врага. Среди потомков Томада Сенгара один лишь старший брат Тралла носил больше знаков отличия, и по праву, если учесть вес Фира среди воинов племени Хирот.

Конечно же, битвы против пяти других племен Эдур велись по строгим правилам и ограничениям, и даже после больших и длительных сражений оставалась едва пригоршня убитых по-настоящему. Завоевание все равно далось нелегко. А вот в войне против летерийцев никакие правила не ограничивали воинов Эдур. Не надо считать удары. Просто убивай. Врагу не обязательно иметь оружие — даже раненые и невиновные могли познать укус меча. Такая бойня марает и воина, и его жертву.

Но Тралл понимал: хотя он готов отрицать грядущие убийства, но лишь в глубине души. Он зашагает бок о бок с братьями, чтобы отплатить летерийским захватчикам. Выбора нет. Отвернись от этого преступления — последуют другие, словно нарастающая волна.

Размеренным шагом он миновал опушку леса, прошел он мимо корыт и каменных колодцев сыромятни. Несколько рабов — летерийцев поглядели на него и торопливо склонили головы. В конце расчищенного пространства виднелись высокие кедровые бревна изгороди, над ними поднимались струйки дыма. Зима еще только начинала разжимать свою ледяную хватку, и оставались недели до начала первых полевых работ. К середине лета поля заполнят тридцать видов полезных растений, обеспечивая село пищей, лекарствами, тканями и кормом для скотины. Некоторые из этих тридцати растений зацветут, вскармливая пчел, приносящих мед и воск. Женщины племени будут следить за обрабатывающими урожай рабами. Мужчины небольшими группами отправятся в лес, рубить деревья или охотиться, а другие сядут на ладьи кнарри — собирать урожай с берегов и отмелей.

Или так будет, если племена проживут мирно. За последние двенадцать лет формировались в основном военные отряды, так что жители зачастую испытывали нехватку необходимого. До войны голод никогда не угрожал народу Эдур. Ханнан Мосаг, Король-Ведун Хирота, ныне стал господином всех племен. Из сонмища враждующих родов родился союз, хотя Тралл хорошо понимал, что это всего лишь название. Ханнан Мосаг держит в заложниках старших сыновей подчиненных вождей — это его Отряд К'риснан — и правит как диктатор. Мир на кончике меча, но тем не менее мир.

Из ворот палисада показалась знакомая фигура, приблизилась к развилке троп, на которой остановился Тралл. — Привет тебе, Бинадас, — сказал он.

На спине младшего брата было закреплено копье, с пояса свисали кожаный мешок и длинный меч в обернутых кожей деревянных ножнах. Бинадас выше Тралла на полголовы, с обветренным лицом, в потрепанной одежде. Из трех братьев Тралла он самый замкнутый, уклончивый. Бывало трудно предугадать его поступки, еще труднее понять его стремления. Он появлялся в селе редко, явно предпочитая уединение западных лесов и южных гор. Бинадас не всегда присоединялся к набегам рода, но часто появлялся с трофеями и знаками побед, так что никто не сомневался в его храбрости.

— Ты кого-то выследил, Тралл, — заметил Бинадас. — Я вижу на твоем лице следы тревоги.

— На отмелях Келеча бросили якоря летерийцы.

Бинадас нахмурился: — Тогда не буду тебя задерживать.

— Ты уходишь надолго, братец?

Брат пожал плечами, прошел мимо Тралла, ступив на западную тропу.

Тралл Сенгар вошел в ворота селения.

Внутри обширного вала, вместившего в себя все село, доминировали четыре кузни. Каждая была окружена канавой, соединенной с подземным каналом, выходящим за пределы поселка. Долгие годы кузни безостановочно трудились над изготовлением оружия, и воздух давно заполнился кислым запахом, ближайшие деревья покрылись сизым, черным и белесым налетом. Сейчас, как заметил проходивший мимо Тралл, работали лишь две кузницы: в них виднелись рабы, дюжина или чуть больше, без особой спешки что-то ковавшие.

За кузнями располагались длинные кирпичные склады: ряды похожих на ульи зданий, содержавших зерно, копченую рыбу и вяленую тюленину, китовый жир и волокнистые травы. Подобные строения имелись и в лесах поблизости от села, хотя сейчас, ввиду военного времени, они были пусты.

Когда Тралл прошел за склады, вокруг поднялись дома ткачей, горшечников, резчиков, писцов, оружейников и прочих мастеров селения. Его приветствовали, на что он отвечал самым легким из жестов приветствия, почти на грани невежливости. Мол, он их видит, но поговорить не может.

Сейчас воин — Эдур шагал по улицам королевской части. Летерийские рабы звали подобные селения городами, но никто из местных жителей не видел смысла менять название — это было селом при своем рождении, селом оно и будет, пусть в нем живут сейчас двадцать тысяч Эдур и в три раза больше рабов — летерийцев.

Капища в честь Отца и его Возлюбленных Дочерей возносились над резиденцией — платформы стояли на столбах среди живых деревьев священного Чернолеса, бока каменных дисков покрывали письмена и картины. В круге деревьев непрестанно играл Куральд Эмурланн, нечеткими тенями плясал на пиктограммах — колдовская эманация, пробужденная сопровождавшими наступление сумерек молебнами.

Тралл Сенгар вышел на Улицу Ведуна, святой подход в большой цитадели, и храму и дворцу, престолу Короля — Ведуна Ханнана Мосага. По сторонам высились чернокорые кедры. Тысячелетние древа затеняли весь поселок. На них почти не осталось ветвей, разве только на великой высоте, у верхушек. В каждое годовое кольцо этих стволов вложена магия, сочащаяся наружу, наполняющая сумраком всю улицу.

Вдали палисад меньшей высоты окружал подножие цитадели. Бревна черного дерева были покрыты резьбой охранительных чар. Главный вход — тоннель из живых деревьев. Бессонные тени сторожат перекинутый над каналом пешеходный мост. Внизу несколько быстроходных ладей к'орфан. Мост ведет в открытый двор, окруженный складами и казармами. Дальше — каменные и бревенчатые дома именитых фамилий, кровной родни самого Ханнана Мосага. Их крытые дранкой крыши и рощи Чернолеса почти смыкаются над продолжением улицы, подводящей к другому мосту и собственно цитадели.

Во дворе тренировались воины, и Тралл увидел высокую, широкоплечую фигуру старшего брата, Фира. Стоит, наблюдая за учебными поединками; рядом — несколько помощников. Тралла кольнуло сочувствие к этим юным воинам. Он сам немало выстрадал, все годы учения проведя под неусыпным, строгим взором братца.

Его приветствовал знакомый голос. Тралл оглянулся и увидел младшего из братьев, Рулада, и с ним Мидика Буна. Кажется, они только что сражались, и Тралл сразу заметил причину этого необычайного прилежания — показалась Майен, нареченная Фира. Наверное, она шла на рынок, судя по свите из стайки молодых знатных девушек и дюжины рабынь с корзинами. Им пришлось остановиться и поглядеть на поединок — следовало учитывать все сложные правила этикета. От Майен ожидали одинакового уважения ко всем трем братьям Фира.

Хотя в этой сцене не было ничего неподобающего, Тралл ощутил слабую дрожь неудовольствия. Желание Рулада покрасоваться перед девушкой, готовящейся стать женой старшего брата, почти выходит за рамки приличия. По мнению Тралла, Фир выказывает Руладу слишком много снисхождения.

«Как и все мы». Конечно, для этого были причины.

Рулад, без сомнения, превзошел своего сверстника в этом шутливом состязании, отчего все его миловидное лицо светилось. — Тралл! — Он махнул мечом. — Сегодня я дважды пустил кровь, и жажду третьего раза! Иди, соскребем ржу с твоего клинка!

— Как-нибудь в другой раз, братец, — отвечал Тралл. — Мне нужно немедленно поговорить с отцом.

Улыбка Рулада была достаточно дружеской, но даже с десяти шагов Тралл разглядел торжествующую вспышку в светло — серых глазах. — Ну, в другое время, — сказал он, снова взмахнув мечом и поворачиваясь к женщинам.

Однако Майен уже подала знак своей свите, и вся женская компания уже направилась восвояси.

Рулад открыл рот, чтобы что-то крикнуть ей вслед, но Тралл заговорил первым. — Брат, я приглашаю тебя со мной. Весть, что я несу отцу, очень важна, и я хочу, чтобы и твой голос вплетался в предстоящее обсуждение. — Такое приглашение обыкновенно делалось лишь воинам, прошедшим годы боев, и Тралл увидел внезапный блеск гордости в глазах брата.

— Почту за честь, Тралл, — ответил он, вкладывая меч в ножны.

Оставив одиноко стоящего Мидика завязывать порез на руке, Рулад присоединился к Траллу и вошел в Длинный Дом своей семьи.

Наружную стену покрывали трофейные щиты, некоторые совсем почерневшие от времени. Китовая кость вздымалась до крыши. Украденные у соперничающих родов тотемы хаотически висели по сторонам двери — полоски меха, кожа с жемчугами, ракушки, когти и зубы. Словно гнездо сороки.

Они прошли внутрь.

Воздух был холодным и кислым от копоти. В нишах вдоль стен, между гобеленами и шкурами, стояли масляные лампы. Традиционный очаг в середине комнаты, на котором предки готовили пищу, оставался полным трута, хотя сейчас рабы трудились в кухне позади самого Дома, чтобы не вызывать пожаров. Перегородок в здании не было, комнаты обозначались мебелью из черного дерева. Со вбитых в перекрытия крюков свисали десятки мечей; некоторые дошли из древнейших времен, когда, сразу после исчезновения Отца Тень, было утеряно искусство ковки железа. Бронзовые лезвия этих мечей покрылись патиной и были выщерблены.

Прямо около очага поднимался ствол живого Черного дерева, из которого на уровне головы взрослого Эдур торчала верхняя треть меча: истинное эмурланнское железо, обработанное способом, до сих пор не возрожденным местными кузнецами. Меч линии Сенгаров, знак древности их благородного семейства. Обыкновенно такие мечи привязывали к дереву, когда оно было еще саженцем; за сотни лет лезвие врастало в самую сердцевину, исчезая из вида. Однако какой-то дефект ствола позволил черно — серебристому лезвию выскользнуть и частью остаться на виду. Необычно, но такое бывало и раньше.

Проходя мимо, оба брата подняли руки и коснулись меча.

Они увидели свою мать Уруфь. В окружении рабынь она трудилась над фамильным гобеленом, оканчивая новую сцену: участие Сенгаров в Войне Объединения. Вся уйдя в работу, она не заметила появления сыновей.

Томад Сенгар вместе с тремя другими старейшинами сидел за игральной доской, сделанной из широкого рога. Игральные фигурки были из слоновой кости и нефрита.

Тралл остановился около круга. Положил правую руку на рукоять меча, показывая, что принесенные им вести важны и потенциально опасны. Услышал сзади изумленный выдох брата.

Гости Томада сразу поднялись, хотя и не взглянули на подошедшего юнца. Томад начал собирать игральные фигурки. Трое старейшин молча вышли. Через миг Томад Сенгар отложил в сторону доску и уселся скрестив ноги.

Тралл сел напротив него. — Привет тебе, Отец. Флот летерийцев опустошает бухту Келеча. Стада пришли рано и сейчас уничтожаются. Я увидел это собственными глазами и не замедлил вернуться домой.

Томад кивнул. — Значит, ты бежал три дня и две ночи.

— Да.

— И долго ли продолжается налет летерийцев?

— Отец, этим утром Дочь Менандора узрит их корабли наполненными до отказа. Они поймают ветер, и за каждым судном потянется багряный след.

— И новые суда придут занять их место! — прошипел Рулад.

Томад нахмурился дерзким словам младшего сына и выразил недовольство в словах: — Рулад, донеси эту весть до Ханнана Мосага.

Тралл почувствовал, как вздрогнул его брат. Рулад кивнул: — Как прикажешь, Отец. — Он развернулся и зашагал из Дома.

Томад нахмурился еще больше. — Ты пригласил на этот разговор не омытого кровью?

— Да, Отец.

— Почему?

Тралл предпочел промолчать. Ему не хотелось рассказывать о недостойном внимании брата к нареченной Фира.

Спустя миг Томад вздохнул. Казалось, он с трудом заставляет руки неподвижно лежать на коленях. — Ты стал самодовольным, — пробурчал он.

— Отец, это самодовольство — считать достойными тех, с кем ведешь переговоры?

— Да, учитывая прошлое.

— Тогда почему Король — Ведун согласился на встречу с летерийцами?

Черные глаза Томада впились в лицо Тралла. Среди его сыновей лишь Фир способен был бестрепетно выдерживать взор отца. Тралл невольно почувствовал себя поникшим под этим презрительным взором.

— Я беру назад свой глупый вопрос, — сказал он, маскируя тревогу. «Оценить врага. Это нечестие, ради чего бы оно не предпринималось, станет обоюдоострым лезвием. Ведь ответный удар Эдур неизбежен. Меч, что заденет оба народа». — Не омытые кровью должны радоваться.

— Не омытые кровью однажды воссядут в совете, Тралл.

— Отец, и это награда за нашу приверженность миру?

Томад не ответил. — Ханнан Мосаг созовет совет. Готовься доложить о виденном. Кстати, Король — Ведун обратился ко мне, попросил моих сыновей для выполнения особого задания. Не думаю, что новость изменит его намерения.

Тралл не показал, что удивлен. — Я видел Бинадаса на пути из села…

— Ему уже сообщили. Вернется через лунный круг.

— А Рулад знает?

— Нет, хотя он пойдет с тобой. Не омытый кровью — он и есть не омытый.

— Как скажешь, Отец.

— Постой. Тебя разбудят перед советом.

* * *

Белый ворон спрыгнул с кучи выбеленного плавника и начал копаться в куче мусора. Вначале Тралл подумал, что это чайка, задержавшаяся на берегу после прихода ночи… но тут он каркнул и, зажав в бледном клюве устрицу, поскакал боком к линии прибоя.

Спать некогда — совет назначен в полночь. Тралл пошел к берегу, на север от села и устья реки. Его нервы трепетали под уставшими мышцами.

И вот, в темноте, среди рокота сонных волн, он обнаружил себя в обществе белого ворона. Он подскочил к воде и окунул устрицу в море. Шесть раз.

Привередливая тварь, подумал Тралл, смотревший, как ворон взлетел на скалу и начал ковырять раковину.

Конечно, это знак зла. Очевидное всем знание. Блеск кости, ненавистный рассвет Менандоры. Так же белы и паруса летерийцев. Ясно. Чистые воды залива покажут блеск белого, костей тысяч и тысяч убитых тюленей.

Нынешний год должен был оказаться для шести племен прибыльным, должен был начать восполнение запасов после голода. Эта мысль заставила его поглядеть на незаконный лов тюленей с другой стороны. Хорошо подгаданная мера, чтобы ослабить союз; заговор, предназначенный для подрыва позиций Эдур на Встрече. Аргумент неотвратимости. Тот же, который бросили им в лицо при основании города Фент. «Королевство Летер растет, его нужды увеличиваются. Ваши лагеря у Косы были временными, и после войны они обезлюдели».

Неизбежно, что все новые корабли станут приходить и грабить богатые воды северного побережья. За всеми не уследишь.

Эдур стоит присмотреться к другим племенам, жившим подле прежних границ Летера, к богатому вознаграждению за вассальные клятвы королю Эзгаре Дисканару Летерийскому.

«Но мы не таковы, как прочие племена».

Ворон каркнул со своего каменного престола, махнул головой, отбрасывая пустую ракушку, раскрыл темные крылья и скрылся в ночи. Из темноты донесся последний крик. Тралл сделал жест, охраняющий от зла.

Позади застучали камни под чьими-то ногами. Он обернулся, увидел старшего брата.

— Привет тебе, Тралл, — спокойно сказал Фир. — Доставленные тобою вести взбудоражили воинов.

— А что Король — Ведун?

— Ничего не сказал.

Тралл снова поглядел на шипящие у берега темные волны. — Их взоры прикованы к тем судам.

— Ханнан Мосаг знает, как смотреть далеко.

— Он просил к себе сыновей Томада Сенгара. Что тебе известно?

Фир был уже рядом. Тралл смог разглядеть, как он пожимает плечами. — Видения ведут Короля — Ведуна с самого детства, — ответил он, немного помедлив. — Он несет память крови, восходящую к Темным Временам. В любом пути рядом с ним шагает сам Отец Тень.

Разговор о видениях обеспокоил Тралла. Он не сомневался в их силе — скорее наоборот. Темные Времена наступили после раздоров среди Тисте Эдур, столкновений с магией и армиями чужаков, исчезновения самого Отца Тень. Хотя магия Куральд Эмурланна еще доступна племенам, садок для них закрыт. Он разрушен, его фрагментами правят ложные боги и короли. Тралл подозревал, что амбиции Ханнана Мосага простираются гораздо дальше простого объединения шести племен.

— В тебе есть нерешительность, Тралл. Ты успешно прячешь ее, но я вижу недоступное другим. Ты воин, который предпочитает не драться.

— Это не преступление, — буркнул Тралл. И добавил: — Среди Сенгаров лишь у тебя и Отца больше трофеев.

— Я не сомневаюсь в твоей храбрости, братец. Но смелость — наименьшая из наших опор. Мы Эдур. Когда-то мы повелевали Гончими. Мы владели троном Куральд Эмурланна. Владели бы им и посейчас, если бы не предательство. Сначала родичи Скабандари Кровавого Глаза, затем Тисте Анди, пришедшие с этот мир вместе с нами. Наш народ в осаде, Тралл. Летер — лишь один из наших врагов. Король — Ведун это понимает.

Тралл созерцал блеск звездного света на тихой воде залива. — Я не премину сразиться с нашими врагами, Фир.

— Хорошо, брат. И пускай Рулад заткнется.

Тралл застыл. — Он говорит против меня? Этот не омытый кровью… щенок?

— Где он видит слабость…

— Что он видит и что есть на самом деле — большая разница.

— Так покажи это ему, — тихо и спокойно ответил Фир.

Тралл промолчал. Он слишком потакает бесконечным наглостям и вызовам Рулада, и он прав, называя его не омытым кровью. Однако важнее всего, что Тралл строит защитную стену вокруг девицы, готовой стать женою Фира. Но говорить об этом именно сейчас — неправильно. Это вызовет злобу и подозрение между родичами. В конце концов, Майен — возлюбленная Фира, а не Тралла, и опекать ее подобает старшему брату.

Было бы проще, уныло подумал он, если бы ему удалось понять саму Майен. Она не провоцировала Рулада, но и не отворачивалась от него. Она самоуверенно шла по самому краю дозволенного. Так могла бы — и должна была бы — чувствовать любая девица, которой выпало стать нареченной Мастера Оружия племени Хирот. «Это не мое дело», — снова повторил он себе. — Я не покажу Руладу того, что он и так должен видеть, — пробурчал Тралл вслух. — Он ничем не заслужил дар моего уважения.

— Рулад лишен тонкости, потому видит в твоей нерешительности трусость…

— Его ошибка, не моя!

— Ты думаешь, что слепец может перейти брод без помощи? Нет, Тралл, ты ведешь его, пока он наконец не увидит очами ума то, что все давно видят обычными глазами.

— Если все это видят, — ответил Тралл, — тогда слова Рулада лишены силы, и я могу не обращать на них внимания.

— Брат, не один Рулад лишен тонкости.

— Ты хочешь, Фир, чтобы среди сыновей Томада Сенгара родилась вражда?

— Рулад не враг, ни тебе, ни другим Эдур. Он молод и горяч. Ты сам был таким, так что прошу — вспомни себя прежнего. Не время наносить кровоточащие раны. А для не вкусившего крови воина презрение — самая жестокая рана.

Тралл скривился. — Вижу твою правоту. Постараюсь умерить свое неравнодушие.

Брат не ответил на сарказм. — Совет собирается в цитадели, брат мой. Войдем в Зал Короля бок о бок?

Тралл смягчился. — Почту за честь, Фир.

Они отвернулись от черной воды и не заметили смутно различимую крылатую массу, скользящую по ленивым волнам неподалеку от берега.

* * *

Тринадцать лет назад Удинаас был юным матросом, служившим купцу Интаросу из Трейта, самого северного города Летера. Третий год по семейному контракту. Он тогда возвращался из вод племени Бенеда на борту китобоя «Ударный». Они убили трех маток под покровом ночи и тянули их тела в нейтральное Корыто, к западу от залива Келеч, когда сзади увязались пять Хиротовых ладей к'орфан.

Жадность капитана накликала неудачу, и его гибель оказалась неизбежной.

Удинаас отлично помнил лица офицеров китобоя, в том числе самого капитана, когда их привязывали к китовой туше, оставляя на корм акулам и дхенраби. Простых матросов забрали на берег, вместе с кусками железа и вообще всем, что привлекло Эдур. Затем на «Ударный» спустили теневых духов, чтобы те сожрали и разрушили остатки летерийского корабля. Две туши потащились вслед за сделанными из черного дерева ладьями к'орфан, а третья досталась глубинным хищникам.

Удинаас остался равнодушен к жестокой участи капитана и его помощников. Он родился должником, как и его отец, и дед. Контракт и рабство — по сути, одно и то же. Жизнь в невольниках у хиротов оказалась не особенно тяжелой. Покорность вознаграждалась, хижины и одежда защищали от дождя и снега, хватало и пищи. До последнего времени.

Среди множества обязанностей Удинааса значилась починка сетей для принадлежащих знатному семейству Сенгар четырех рыболовных ладей кнарри. Он был моряком, поэтому покидать сушу ему не разрешали. Штопать сети и привешивать к ним камни — грузила приходилось на южном берегу реки, в некотором отдалении от морского простора. Хотя он не особенно мечтал бежать от Эдур. В селении было много рабов — все летерийцы, конечно — и компании соотечественников, пусть жалкой, ему хватало. С другой стороны, роскошь городов Летера не стимулировала на невозможно трудный побег — он помнил эту роскошь, но не помнил, чтобы ему дозволялось припадать к ней. И, наконец, Удинаас ненавидел море всеми силами души, с самых первых дней матросской службы.

В наступающем сумраке он разглядел на другом берегу реки двух старших сыновей Сенгара и не удивился, смутно расслышав их спор. Летерийские суда снова напали — новость пронеслась среди рабов раньше, чем юный Рулад вошел в ворота цитадели. Созван совет, как и ожидалось. Удинаас решил, что недолго осталось ждать резни, смертельной и ужасающей схватки стали и магии, всегда отмечавшей столкновения Эдур с южанами. По правде говоря, Удинаас желал им доброй охоты. Украденные летерийцами тюлени означали голод среди Эдур, а от нехватки пищи первыми страдают рабы.

Удинаас хорошо понимал свой народ. Для летерийцев имело значение лишь золото. Золото и обладание им определяли всю их жизнь. Сила, статус, самоуважение — все можно было купить за звонкую монету. Воистину только долги связывали королевство, определяя все отношения между людьми, мотивы поведения, каждое действие и решение. Эта авантюра с тюленями — лишь первый шаг игры, в которую Летер много раз играл с племенами на границах. Для летерийцев Тисте Эдур ничем не отличались от прочих народностей. «Но они другие, о глупцы!»

Следующий ход должен быть сделан на Большой Встрече. Удинаас подозревал, что Король — Ведун и его советники, несмотря на весь свой ум, попадутся в ловушку, как слепые старцы. Что его тревожило — так это последствия.

Народы двух стран готовы были упасть в глубокие и опасные воды. Словно несмышленые черепашки, только что вышедшие из яиц.

Мимо прошагали трое рабов из дома Бун, тащившие связки сухих водорослей. Один крикнул Удинаасу: — Ночью будет вещать Пернатая Ведьма! Сразу после начала хозяйского сборища.

Удинаас начал сворачивать сеть вокруг сушильного шеста. — Я буду там, Халед.

Рабы прошли, и Удинаас снова остался один. Поглядев на север, он увидел, что Фир и Тралл идут к задним воротам селения.

Закончив с сетями, он сложил инструменты в корзину, приладил крышку и встал.

Услышал сверху хлопанье крыльев и задрал голову, удивившись птице, летящей так поздно ночью. Смутная тень пронеслась над водой и пропала.

Удинаас мигнул, стараясь увидеть ее снова, говоря себе: «это совсем не то. Что угодно, кроме этого». Шагнул влево, на ровный клочок песка. Согнулся, левой рукой торопливо нарисовал на песке оберег, правую руку поднял к лицу, двумя пальцами закрыл веки, прошептал молитву: — Вниз Костяшки, Спаситель да узрит меня сей ночью. Странник! Взгляни на всех нас с высоты!

Опустив правую руку, он посмотрел на сделанный им на песке знак.

— Прочь, Ворон!

Вздохи ветра, шепот волн. Затем карканье издалека. Удинаас задрожал, подскочив на месте. Схватил корзину и пустился бежать к воротам.

* * *

Королевское Присутствие было просторным круглым залом. Черные балки перекрытий сходились у закопченного центрального просвета. Не омытые кровью из знатных родов расположились по краям зала, составляя внешний круг допущенных на совет. Перед ними сидели на скамьях матери семейств, замужние женщины и вдовицы. Далее располагались девицы и невесты — эти сидели на кожах, скрестив ноги. Пространство в середине понижалось на локоть, и в этом углублении восседали воины. В самом центре было возвышение, шириной в пятнадцать шагов. Там стоял Ханнан Мосаг, Король — Ведун, а кресла вокруг него занимали сидевшие лицами к присутствующим пятеро принцев — заложников.

Тралл и Фир спустились в центральную яму, чтобы занять место среди омывших себя кровью. Тралл взглянул на своего короля. На первый взгляд Ханнан Мосаг, Эдур среднего роста и обычного сложения, казался ничем не примечательным. Его лицо было правильным, более светлым, чем у большинства Эдур; широко расставленные глаза придавали ему вечно удивленное выражение. Значит, его сила была не во внешней красоте. Она целиком принадлежала его голосу. Густой и глубокий, этот голос заставлял себя слушать, какой бы длинной ни была речь.

Когда Ханнан Мосаг стоял вот так, молча, его роль в объединении племен казалась случайным стечением обстоятельств. Словно он по ошибке зашел в этот зал и теперь удивленно оглядывается, гадая, куда попал. Одет он так же, как большинство воинов, отличаясь только отсутствием трофеев — его трофеи, конечно же, сидят вокруг него. Пятеро сыновей пяти подчинившихся вождей.

Более внимательный взгляд на Короля обнаруживал и другие признаки его силы. Тень позади. Широкая, длинная. Закрытые перчатками руки, в каждой смутно видимый, но тем не менее смертельно опасный меч. Голова в шлеме, на плечах пластины лат. Призрачный телохранитель Ханнана Мосага никогда не спит. ВОТ ЭТОТ стоит уверенно и явно ничему не удивляется, подумал Тралл.

Немногие ведуны могли создать такую тварь, вытягивая силу из собственных теней. За молчаливым и бдительным часовым стоял Куральд Эмурланн, грубый и жестокий.

Теперь Тралл поглядел на смотрящих на него заложников. К'риснан ы. Не просто представители своих отцов. Они стали учениками Ханнана Мосага в магии. Их имена отняты у них, а новые держатся в тайне, окружены чарами. Однажды они вернутся в свои племена — вождями. Их верность государю будет абсолютной.

Прямо напротив Тралла сидел заложник из племени Меруде. Это племя было самым большим и сдалось позднее всех. Они всегда считали неколебимой свою роль главных среди Эдур — с их-то сотней тысяч мужчин, из которых не менее сорока тысяч омыты кровью или готовы ей омыться. Больше воинов, больше кораблей, вождь, на чьем поясе больше трофеев, чем видывали отцы и деды. Преимущество принадлежало Меруде.

Принадлежало бы, если бы не чрезвычайное мастерство Ханнана Мосага в обращении с теми остатками Куральд Эмурлана, из которых можно вытягивать силу. Магические умения вождя племени Ханради Халага далеко уступали его воинским доблестям.

Лишь сами Мосаг и Халаг знали условия капитуляции. Меруде стойко держались против Хирота и отрядов из племен Арапай, Соланта, Ден-Рафа и Бенеда. Вскоре ограничения честной войны были позабыты, их место заняла порожденная отчаянием жестокость. Древние законы готовы были пасть.

Но однажды ночью Ханнан Мосаг, как-то ускользнув от всех взоров, явился в селение вождя, в его собственный Длинный Дом. И с первым лучом жестокого пробуждения Менандоры Ханради Халаг сдался.

Тралл не знал, кто первым пустил сказку о Ханради, больше не отбрасывающем тени. Сам он никогда не видел вождя Меруде.

Сейчас перед ним сидел старший сын вождя. Он сбрил волосы в знак сдачи своей кровной линии; линии глубоких и широких шрамов бороздили его лицо, словно тени. Юноша всматривался в собравшихся строгими и бесстрастными глазами, словно ожидал покушения на жизнь Короля в его собственном зале.

Свисающие с потолка масляные светильники одновременно мигнули; все устремили взоры на Ханнана Мосага.

Хотя король говорил негромко, глубокий тембр его голоса раскатился по просторному помещению, так что и крайним не приходилось напрягать слух. — Рулад, не омытый кровью воин, сын Томада Сенгара, принес мне весть от своего брата, Тралла Сенгара. Этот воин дошел до Келеча в поисках нефрита. Он стал свидетелем ужасающего события и бежал к нам три дня и две ночи. — Глаза Ханнана Мосага обратились к Траллу. — Поднимись и встань рядом со мной, Тралл Сенгар. Передай нам свой рассказ.

Воины расступались перед ним. Он вспрыгнул на помост, ухитрившись скрыть свою усталость, из-за которой его ноги чуть было не прогнулись от усилия. Выпрямился, прошел между двумя к'риснан ами и встал одесную от Короля — Ведуна. Поглядев на обращенные к нему лица, Тралл понял, что принесенная им новость уже известна большинству присутствующих. Всюду выражения темного гнева и алчной мстительности. Тут и там люди наморщили лбы в раздумьях и подозрениях.

— Я приношу на совет следующее. Клыкастые тюлени рано пришли на брачные лежбища. За отмелями я видел несчетное множество акул. А среди них девятнадцать летерийских судов…

— Девятнадцать!!!

Полсотни голосов закричали одновременно. Нарушение прав собственности, необычное, но тем не менее понятное. Тралл помедлил и продолжал: — Их трюмы почти полны, ибо суда низко сидели в воде, а вокруг все было красным от крови и требухи. Лодки промысловиков стояли у бортов больших кораблей. За пятьдесят ударов сердца я увидел сотни тюленьих туш, поднимавшихся на крюках и попадавших в руки команды. На самом берегу ждали двадцать лодок, между тюленями я насчитал семьдесят человек…

— Они видели тебя? — спросил один из воинов.

Казалось, Ханнан Мосаг был готов терпеть нарушение обычаев, по крайней мере сейчас.

— Видели и прекратили бойню… не надолго. Я видел, как шевелятся их губы, хотя из-за тюленьих криков не смог различить слова; я видел, как они смеются…

Собрание забурлило от ярости. Воины повскакали с мест. Ханнан Мосаг взмахнул рукой. Внезапная тишина.

— Тралл Сенгар не окончил свой рассказ.

Откашлявшись, Тралл кивнул: — Вы уже знаете меня, воины, вы знаете, что мое любимое оружие — копье. Появлялся ли я где — либо без верного, окованного сталью губителя вражьих душ? Увы, я оставил его… в груди того, что засмеялся первым.

Ответом на его слова стал дружный рев.

Ханнан Мосаг положил руку на плечо Тралла. Молодой воин отошел на шаг. Король — Ведун поглядел на лица воинов и продолжил: — Тралл Сенгар сделал то, что должен был сделать любой воин Эдур. Меня взволновали его деяния. Но сейчас он стоит перед нами без оружия.

Тралл застыл под весом этой руки.

— И если рассудить здраво, как и следует рассуждать Королю, — говорил Ханнан Мосаг, — я должен отринуть гордость и поглядеть дальше. Понять, что сие значит. Брошенное копье. Мертвый летериец. Безоружный Эдур. Сейчас я вижу в глазах моих воинов тысячу брошенных копий, тысячу мертвых летерийцев. Тысячу безоружных Эдур.

Никто не ответил. Никто не стал говорить очевидное: У нас много копий.

— Я вижу, как жаждете вы отмщения. Налетчики — летерийцы должны быть убиты. Даже перед Большой Встречей, потому что такая резня была желанна им. Наш ответ был предсказуем, ибо все это игры летерийцев, ради которых они не щадят собственных жизней. Сделаем ли мы то, чего они хотят? Конечно. На их преступление возможен только один ответ. И тогда мы предсказуемо послужим неведомому замыслу, который, несомненно, будет раскрыт на Встрече.

Глубокие морщины на лбах. Всеобщее замешательство. Ханнан Мосаг завел их на непонятную территорию сложных решений. Он поставил их на самом краю неведомой тропы и сейчас шаг за шагом, осторожно, подтолкнет на нее.

— Налетчики умрут, — подытожил Король — Ведун, — но ни один из вас не прольет их кровь. Мы поступим предсказуемо, но способом, которого они и вообразить не смогут. Будет время для резни летерийцев; но не сейчас. Не сегодня. Налетчики не познают чести умереть от ваших рук. Их судьбу решит Куральд Эмурланн.

Тралл невольно вздрогнул.

В зале снова повисло молчание.

— Полное открытие, — продолжил король среди нарастающего ропота, — совершенное моим К'риснан ом. Летерийцев не спасут оружие и доспехи. Их маги оглохнут и ослепнут, неспособные понять, что случилось. Их налетчики погибнут в муках и ужасе. Меченые страхом, они заплачут как малые дети — и рок отпечатается на их лицах, рок, явный всем, кто найдет их тела.

Сердце Тралла тяжело застучало, во рту пересохло. Полное открытие. На какие давно забытые силы наткнулся Ханнан Мосаг? Последнее полное открытие свершено самим Скабандари Кровавым Глазом, Отцом Тень. Перед разрушением садка. И это разрушение не исцелить. Оно, подозревал Тралл, НИКОГДА не будет исцелено.

Тем не менее, некоторые фрагменты больше и сильнее других. Не нашел ли Король — Ведун еще один?

* * *

Перед Пернатой Ведьмой лежали выцветшие, потертые, поцарапанные глиняные плитки. Когда Удинаас вошел в полный мошек сарай, чтобы сообщить о знамении, удержать молодую женщину от исследования Оплотов, разброс был уже сделан. Слишком поздно. «Слишком поздно». Поглазеть на событие пришла сотня рабов — меньше обычного, потому что многие воины — Эдур заставили своих невольников готовиться к вероятной вылазке.

Когда Удинаас вошел в круг, сидевшие повернули к нему головы. Но сам он смотрел только на Ведьму.

Ее душа уже брела по Тропе Оплотов. Голова склонилась, подбородок врезался между торчащими ключицами, копна желтых волос упала на грудь. Все тщедушное, словно бы детское тельце ритмически сотрясалось. Пернатая Ведьма родилась девятнадцать лет назад — редкие роды зимней поры — и дар проявил себя в четыре года. Ее сны ушли в прошлое и заговорили голосами предков. Старые Плитки были выкопаны из могилы последнего летерийца, имевшего талант, и переданы девочке. Некому было передать ей все таинства этих табличек, но, как оказалось, сведения от смертных ей и не были нужны — призраки предков предвидели все.

Она служанка Майен и после брака Майен с Фиром должна войти в хозяйство Сенгаров. Удинаас был в нее влюблен. Конечно, безнадежно. Пернатую Ведьму выдадут за одного из самых знатных рабов — летерийцев, того, чья кровная линия несет титулы и власть. Должник, такой, как Удинаас, не может рассчитывать на брак.

Он встал, уставившись на нее. Друг, Халед, взял его за руку. Мягко усадил среди прочих участников. — Что с тобой, Удинаас?

— Она бросила…

— Да, и мы ждем, пока ее дух странствует.

— Я видел белого ворона.

Халед отпрянул.

— Там, на берегу. Я воззвал к Страннику, но напрасно. Ворон посмеялся моим словам.

Их услышали. Среди рабов поднялся ропот.

Внезапное мычание Пернатой Ведьмы заставило всех замолчать. Свидетели устремили взоры на колдунью, медленно поднимавшую голову.

Глаза стали пустыми — склеры белы, как горный лед, зрачки сократились так, словно их и не было. И сквозь эти бельма мерцала двойная спираль слабого света, расползшаяся над тьмою Бездны.

Ужас исказил прежде прекрасные черты, ужас Начал, души, представшей перед забвением. В месте такого одиночества, что отчаяние кажется единственным ответом. Но это же и место, где сила есть мысль, и мысль проносится через не ведающую Творцов Бездну, мысль, рожденная от еще не существующей плоти — ибо лишь разум может идти в прошлое, лишь его мысли могут жить там. Она во времени до миров, и она должна идти вперед.

Стать свидетельницей подъема Оплотов.

Удинаас, как и все летерийцы, знал последовательности и формы. Первыми должны придти три Фулькра, Точки Опоры, известные также как Кузнецы Владычества. Огонь, беззвучный крик света, сплетение самих звезд. Затем Дольмен, холодный и не знающий корней, бессмысленно плывущий в пустоте. И на пути этих двух сил — Странник. Носитель своих непостижимых законов, он вовлечет Огонь и Дольмен в яростные войны. Великие поля уничтожения, ступень за ступенью взаимного истребления. Но иногда, хоть и редко, между соперниками заключается мир. Тогда Огонь омывает, но не жжет, а Дольмен прекращает блуждания и пускает корни.

Но Странник плетет свою загадочную пряжу, выковывает сами Оплоты. Лед. Элайнт. Азат. Зверь. И между ними являются остальные Фулькры: Секира, Костяшки, Лезвие, Свора, Находящий Форму и Белый Ворон.

Затем, после того как оформятся эти королевства, световая спираль станет ярче, и явится последний Оплот. Оплот, что незримо существовал уже во времена Начал. Пустой Оплот — сердце поклонения Летера — тот, что находится в самом центре широкой спирали королевств. Дом Трона, что не ведает Короля, дом Странствующего Рыцаря и Госпожи, одинокой в своей постели снов. Дом Сторожа, видящего все, и Ходока, блюдущего границы, которые даже он не в силах обойти. Спасителя, чью протянутую руку никто не пожимает. И наконец, Предателя, чьи любящие объятия уничтожают все, что попадает в них.

— Идите со мной к Оплотам.

Слушатели вздохнули, все как один. Они не в силах противостоять этому приглашению, и страстному и вялому.

— Мыстоим на Дольмене. Разрушенная скала, изъязвленная касаниями ее поверженных сородичей. Поверхность кишит жизнью столь малой, что она ускользает от наших глаз. Жизнь, охваченная вечными войнами. Лезвие и Костяшки. Мы среди Зверей. Я могу видеть Костяной Престол, скользкий от крови, покрытый слоями воспоминаний о бесчисленных узурпаторах. Я вижу Старейшего, все еще безликого, все еще слепого. И Каргу, измеряющую цену небрежным движением чудовищ. Провидца, говорящего с равнодушными. Зрю Шамана, искателя истины среди мертвых. Охотника, живущего одним мигом — о, ему не интересны последствия резни. И Ловца, видящего знаки неведомого и шагающего бесконечными тропами трагедии. Оплот Зверя здесь, в этой долине, в одной из трещин на жесткой коже Дольмена. Никого нет на Костяном Престоле. Хаос точит свои орудия, и убийства длятся и длятся. Из мальстрима выходят могучие создания, и резня распространяется без всякой меры.

Должен быть ответ их силам. Возвращается Странник и бросает семена на залитую кровью почву. И вот — восходит Оплот Азата.

Смертельное убежище тиранов. О, как легко их заманить! Так достигается равновесие. Но это мрачное равновесие, о да! Нет конца войнам, хотя число их уменьшается и, наконец, все их жестокие пути сходятся в один.

Ее голос — словно неуправляемое волшебство. Эти грубо слепленные заклинания вводили в транс, поглощали всех, кто внимал, открывая их умам неведомые перспективы. Пернатая Ведьма ушла от ужаса Начал, и в ее словах больше не было страха.

— Но нить времени — сама себе тюрьма. Мы скованы его движением. И потому вновь приходит Странник и возвышает Оплот Льда. Бдительные его служители странствуют сквозь миры, ведя войну против времени. Ходок, Охотница, Делатель, Носитель, Дитя и Семя. И на Троне Льда воссела Смерть, клобуком укрытая, инеем окруженная, и расшатывает она суетливые оковы смертной жизни. Это дар, но сколь холоден он!

Чтобы снова обрести равновесие, рожден Элайнт, и хаос дает ему форму, и форма эта — драконья. Правит Оплотом Королева, та, что должна быть убита каждым новым своим ребенком, убита снова и снова. И ее Консорт, любящий лишь самого себя. Затем Вассал, слуга и страж, обреченный на вечные неудачи. Рыцарь, истинный меч самого хаоса — не стой на пути его! И Врата, что есть Дыхание. Вайвел, отродье драконов, и Леди, Сестра, Кровопийца и Пролагающий Пути. Павшие Драконы.

Один Оплот остается…

Удинаас выдохнул вместе во всеми: — Пустой Оплот.

Пернатая Ведьма внезапно склонила набок голову. Ее лоб перерезали морщины. — Нечто кружит около Пустого Трона. Я не могу его видеть, но… оно кружит. Бледная рука, отделенная от тела… нет, это…

Она замолчала. Потом из ран на плечах брызнули красные струйки, и колдунья была поднята с земли.

Все видевшие это с воплями вскочили, протянули к ней руки, спеша на помощь.

Но слишком поздно. Невидимые когти впились еще крепче, невидимые крылья взмели клубы пыли. Нечто уносило Пернатую Ведьму в тени между балками потолка. Она завопила.

Удинаас — сердце тяжело бухало в егогруди — протолкался между мечущимися рабами, взбежал на лестницу, ведущую на сеновал. Он торопливо карабкался по неровным, грубым доскам; ладони усеялись острыми щепками. Вопли Ведьмы заполнили весь сарай. Она дергалась в невидимых когтях. Но у ворона не бывает таких когтей…

Он вылез на сеновал, споткнулся о неровный настил, не сводя взора с Пернатой Ведьмы. И прыгнул с самого края. Вытянув руки, пролетел над толпой.

Его целью был кипящий над женщиной воздух — там скрывалась невидимая тварь. Он долетел до этого места и столкнулся с большим чешуйчатым телом. Кожаные крылья бешено замолотили его, когда Удинаас обхватил липкое, покрытое могучими мышцами туловище. Он услышал дикое шипение, и в левое плечо впились челюсти. Острые как иголки зубы проткнули кожу, вгрызлись в тело.

Удинаас крякнул.

«Вайвел, отродье Элайнтов…»

Левой рукой он сорвал с пояса кривое шило, служившее для латания сетей.

Тварь еще раз вцепилась в плечо. Брызнула кровь.

Он сжал потертую деревянную рукоятку, отвел крючковидное лезвие. Внутренний край был остро заточен — он служит для разрезания узлов. Сжав зубы, стараясь не замечать, как челюсти ящера снова и снова терзают его плечо, оставляя одни ошметки, он согнул руку, ударив туда, где ожидал найти ногу вайвела. Шило встретило сопротивление. Он повел внутренним лезвием по жилам.

Тварь закричала.

Отпустила Пернатую Ведьму.

Женщина плюхнулась в море поднятых рук.

В грудь Удинааса ударили когти. Пробили тело до костей.

Он снова взмахнул оружием, глубоко разрезав ногу. Нога отдернулась. Челюсти теперь ухватили его за шею. Шило выпало из ослабевшей руки. Во рту и носу оказалась кровь. Зрение затуманилось. Он услышал, как вайвел снова закричал, на этот раз от страха и боли. Горячее дыхание вырвалось из ноздрей твари, обжигая спину. Челюсти разжались.

Удинаас начал падать.

И больше ничего не чувствовал.

* * *

Когда все стали выходить, Ханнан Мосаг положил руку на плечо Тралла. — Стоять, — прошептал он. — И твоим братьям тоже.

Тралл смотрел, как его собратья — воины выходят, собираясь в небольшие группы. Они тревожились, и не один последний взгляд, брошенный на Короля — Ведуна и его К'риснан, выражал недовольство. Фир подошел ближе, Рулад за ним. Лицо старшего брата было непроницаемо — ничего странного — тогда как Рулад не мог стоять спокойно; он крутил головой туда и сюда, нервно сжав правой рукой рукоять меча. Еще дюжина ударов сердца — и они остались одни.

Ханнан Мосаг заговорил: — Погляди на меня, Тралл Сенгар. Надеюсь, что ты понял — я не намеревался критиковать твои поступки. В ответ на насмешку я тоже вонзил бы копье в того летерийца. Я использовал тебя, и за это должен извиниться…

— Нет нужды, повелитель, — ответил Тралл. — Я польщен, что вы сделали мой поступок точкой опоры, с помощью которой повернули настроение совета.

Король — Ведун дернул головой. — Точкой Опоры. — Он усмехнулся, но деланно. — Тогда больше не будем говорить об этом, Тралл Сенгар. — Владыка перевел взор на Рулада, и его голос отвердел: — Рулад Сенгар, не омытый кровью, ты здесь потому, что ты сын Томада… и мне нужны все его сыновья. Я жду, что ты станешь слушать, а не говорить.

Рулад кивнул, вдруг побледнев.

Ханнан Мосаг встал между двумя к'риснан ами — они лишь сейчас ослабили свое напряженное внимание — и свел троих сыновей рода Сенгар с помоста. — Я так понимаю, что Бинадас снова странствует. У него же нет якоря, а? Но это не стыдно. Вы должны будете пересказать брату все, что я расскажу вам сегодня ночью.

Они вошли в личные покои короля. Там не было ни жены, ни рабов. Ханнан Мосаг жил скромно, и компанию ему составлял лишь призрачный страж. Комната была небольшой и просто обставленной.

— Три месяца назад, — начал Король, смотря им в глаза, — моя душа странствовала во сне и узрела видение. Это была равнина льда и снега. За землями арапаев, к востоку и северу от Голодного озера. Но на равнине этой внезапно нечто поднялось к небу. Яростное рождение, требовательное и строгое присутствие. Ледяной шпиль. Или копье. Я не подходил к нему — но оно воздвиглось над снегами, сверкающее, ослепляющее пойманным светом солнца. А в самом его сердце ждет нечто темное. — Его глаза уставились в пустоту. Тралл содрогнулся, поняв, что король снова стоит в том холодном, всеми забытом месте. — Дар. Дар Эдур. Дар Королю — Ведуну. — И он замолк.

Воцарилось молчание.

Внезапно Ханнан Мосаг схватил Фира за плечо, уставился ему прямо в глаза. — Четверо сыновей Томада Сенгара пойдут в то место. Чтобы забрать дар. Можете пригласить еще двоих — в видении я заметил шесть пар следов, уходящих к ледяному шпилю.

— Зерадас и Мидик Буны, — сказал Фир.

Король кивнул: — Хороший выбор. Фир Сенгар, назначаю тебя вождем экспедиции. Ты — моя воля, и тебе будут подчиняться, как мне. Ни ты и никто из вашего отряда не должны касаться дара. Ваша плоть не должна войти с ним в контакт, понятно? Извлеките его изо льда, заверните в шкуры и доставьте сюда.

Фир кивнул: — Как прикажете, повелитель.

— Хорошо. — Он еще раз оглядел троих братьев. — Многие верят — возможно, и вы сами — что объединение шести племен под лидерством Хирота есть единственная моя цель. Сыны Томада, знайте: это было лишь начало.

Внезапно кто-то вошел в комнату, и его присутствие заставило братьев и короля повернуться к двери.

На пороге стоял к'риснан.

Ханнан Мосаг кивнул. — Рабам, — шепнул он, — выпала трудная ночь. Идемте со мной.

* * *

Темные духи собрались вокруг его души, ибо от него осталась только душа. Беззащитная и ранимая, без глаз видящая, без плоти чувствующая, как собираются смутные звероподобные твари, тянутся к ней, кружат, словно псы вокруг черепахи.

Они голодны, эти духи — тени. Но что-то их удерживает, какой-то глубоко укоренившийся запрет. Они подскакивали к нему и тыкались носами, но ничего больше.

Затем они неохотно отошли, когда нечто, некто, какое-то теплое присутствие оказалось возле Удинааса.

Пернатая Ведьма. Невредимая, во плоти. Ее лицо сияло, серые глаза озадаченно смотрели на мужчину. — Сын Долга, — сказала она и вздохнула. — Они говорят, ты сражался и освободил меня. Даже когда вайвел вгрызся в тебя. Ты ничего не пожалел ради этого… — Еще немного поглядев на него, она закончила так: — Твоя любовь жжет мне глаза, Удинаас. Что мне делать с этой истиной?

Он смог заговорить. — Ничего, Пернатая Ведьма. Я знаю, чему никогда не бывать. Но не хотел бы сбросить это бремя.

— Нет. Я вижу.

— Что случилось? Я умираю?

— Умирал. Уруфь, жена Томада Сенгара, пришла ответить на наши… тревоги. Она потянулась к Куральд Эмурланну и отогнала вайвела. Сейчас она старается исцелить нас обоих. Удинаас, мы лежим бок о бок на политой кровью земле. Без сознания. Она удивляется нашему нежеланию возвращаться.

— Нежеланию?

— Ей приходится бороться, чтобы исцелить наши раны. Я сопротивляюсь, за себя и за тебя.

— Почему?

— Потому что я смущена. Уруфь ничего не видит. Сила кажется ей чистой. Но она… запятнана.

— Не понимаю. Ты сказала, Куральд Эмурланн…

— Да. Но он потерял свою чистоту. Не знаю почему, и как, но он изменился. Он у всех Эдур изменился.

— Что же делать?

Она вздохнула: — Сейчас — вернуться. Сдаться ее настоянию. Поблагодарить за вмешательство, за исцеление порванной плоти. Но мы скажем немного в ответ на все ее вопросы. Все смешалось. Битва с неведомым демоном. Хаос. Ничего не рассказывай об этом разговоре, Удинаас. Понимаешь?

— Понимаю.

Она протянула руку, и он ощутил ее ладонь в своей. Он вдруг стал целым, и их соединила теплота. Он сейчас мог слышать стук ее сердца, участившийся в ответ на касание рук. И другое сердце, быстро приближающееся. Оно билось неровно. Это было не её сердце, и Удинаас почувствовал ужас.

* * *

Мать отступила. Ее сердито наморщенный лоб начинал разглаживаться.

— Они возвращаются.

Тралл уставился на лежащих рабов. Удинаас из его дома. Другая — одна из служанок Майен, прозванная Пернатой Ведьмой за дар предсказания. Кровь все еще окаймляла дыры в их одеждах, но сами раны закрылись. По груди Удинааса был разбрызган и другой вид крови, золотистой и все еще мерцающей.

— Нужно запретить эти гадания, — пробормотал Ханнан Мосаг. — Летерийская магия в сердцевине нашей страны — опасное попустительство.

— Но в этом есть ценность, Верховный Король, — возразила Уруфь. Тралл видел, что она все еще обеспокоена.

— И какая же, жена Томада?

— Сигнальная труба, Верховный Король, к которой нам следует прислушаться.

Ханнан Мосаг скривил губы: — На груди этого мужчины кровь вайвела. Он заразился?

— Возможно, — согласилась Уруфь. — Многое из происходящего в душах летерийцев сокрыто от моего искусства, Верховный Король.

— Слабость, пятнающая нас всех, Уруфь, — сказал король, оказав ей великую честь упоминанием истинного имени. — Этого следует держать под присмотром, — продолжал он, глядя на Удинааса. — Если в нем кровь вайвела, истина вскоре выяснится. Чей он?

Томад Сенгар прокашлялся: — Мой, Король — Ведун.

Ханнан Мосаг нахмурился. Тралл понял, что он думает о своем сне и о решении вплести в эту историю нить Сенгаров. В мире мало случайных совпадений. Король — Ведун заговорил суровым голосом: — А Пернатая Ведьма принадлежит Майен? Скажи мне, Уруфь, во время исцеления ты ощутила ее силу?

Мать Тралла покачала головой: — Не впечатляет. Или…

— Или что?

Уруфь пожала плечами: — Или она успешно ее скрыла. Но если это так, то она сильнее меня.

«Невозможно. Она летерийка, рабыня, да вдобавок еще девственница».

Ухмылка Ханнана Мосага разоблачила похожие мысли. — На нее напал вайвел, существо явно превосходящее ее способности к сопротивлению. Нет, дитя просто оцепенело. Она плохо обучена, невежественна, не понимает того, с чем имеет дело. Гляди, она едва приходит в себя.

Глаза Пернатой Ведьмы открылись, явив не разум, а одержимость животным ужасом.

Ханнан Мосаг вздохнул: — Пока что от нее не будет толку. Оставим ее на попечение Уруфи и прочих жен. — Он повернулся к Томаду Сенгару. — Когда вернется Бинадас…

Томад кивнул.

Тралл оглянулся на Фира. За ним стояли на коленях рабы, склонив головы в ожидании приказа. Они не поднимали голов с момента прихода Уруфи. Казалось, строгий взор Фира сосредоточен на ком-то, кого больше никто не видит.

«Когда вернется Бинадас… сыновья Томада отправятся в путь. В ледяные пустоши».

Удинаас жалко застонал.

Король — Ведун не обернулся. Он уже выходил из сарая, к'риснан ы по бокам, дух — хранитель на шаг позади. На пороге жуткий призрак помедлил и оглянулся — хотя никто не мог бы сказать, на кого упал взгляд его невидимых глаз.

Удинаас снова застонал. Тралл увидел, что он весь трясется.

Призрак исчез с порога.

Глава 2

Любовница на тропе

И Любящий вслед за нею

Идет по своим следам

Тропа их странствия вечно

Вьется нас посреди.

Сладостный вкус потери

Кормит горный поток

И плавится лед, устремляясь

К теплым как кровь морям

Стали тонкими сны.

Куда он ее ведет

Пропали и сами кости

Тропа, по которой шагают

Лишенная жизни плоть

Моря ничего не помнят.

Песнь о Древних Оплотах,

Рыбак Кел Тат

Взгляд назад. В тумане далеко внизу мерцал ближний затон уходящего далеко на запад Залива Косы. Бледное отражение неба маскировало черноту его бездонных глубин. Со всех остальных сторон возвышались рваные горы, покрытые снегом пики покрылись позолотой солнечного света. Хотя самого солнца Серен Педак не могла видеть — она стояла в нижней части котловины.

Свистевший вокруг нее ветер пахнул льдом, дыханием задержавшейся зимы, холодным увяданием. Поплотнее подоткнув полы шубы, Серен обернулась, оценивая продвижение поезда по нижней дороге.

Три скрипучих фургона на сплошных колесах. Вокруг копошатся полуголые люди из племени нерек, окружившие каждый фургон — одни тянут веревки, другие переставляют тормозные колодки, не давая неуклюжим фурам покатиться назад.

В каждом фургоне, помимо прочего товара, лежали тридцать железных слитков. Не знаменитая летерийская сталь, конечно же, ведь ее продажа за границу запрещена; но материал почти того же класса, отпущенный в угле и почти лишенный примесей. Каждый слиток длиной в руку Серен и вдвое толще.

Воздух был разреженным и холодным. Однако эти нереки работали полуобнаженными, и пар поднимался с потных спин. Если колодки вывернутся, ближайшие к фуре люди бросят под колеса собственные тела. За это Бурак Преграда платит им два дока в день. Серен Педак была аквитором Бурака, его пропуском в земли Эдур, одной из семерых, кому последний договор разрешал этим зарабатывать. Ни один купец не мог входить на территории Эдур без аквитора. Ставки Серен Педак и других шести проводников всегда высоки. Преграда дал много больше, и теперь она принадлежала купцу. Или, скорее, ему принадлежали ее услуги проводника и следопыта. Различие, в которое она не особенно вникала.

Уже шесть лет контракта. Осталось всего четыре.

«Может быть».

Она отвернулась, оглядела лежащий впереди проход. Осталось не более ста шагов восхождения от линии леса. Кривую дорогу окаймляли столетние дубы и ели, высотой по колено человеку. Мох и лишайники покрывали громадные валуны, вынесенные сюда древними ледяными реками. Виднелись островки снега, льнувшие к затененным местам. Ветер не колыхал ни скрюченных ветвей карликовых дубов, ни даже еловых лап.

Он может лишь выть, встречая такую неколебимую прочность.

Первый фургон заскрежетал, въезжая на ровную дорогу у нее за спиной. Нереки закричали по — своему, когда он быстро проехал мимо Серен Педек и остановился на нужном месте. Туземцы пошли назад, помогать своим товарищам на въезде.

Скрип двери — это Бурак Преграда выкарабкался из головного фургона. Он широко расставил ноги, словно стараясь обрести равновесие, поморщился, отвернулся от ледяного ветра, нахлобучил меховую шапку. Блеснул глазами, увидев Серен Педак.

— Клянусь, я выгравирую это видение прямо на костях своего черепа! Аквитор! Ожидающая сонм ведомых, конечно же. Умбра меховой шубы, стать, первобытная грация. Ах, как вы стоите! Что за обветренный, но благородный профиль, словно вырезанный на диких высотах. Эй! Нерек! Найди главного — мы разобьем лагерь здесь. Готовьте ужин. Снимите дрова с третьего фургона. Огонь разожгите в положенном месте. И будьте там!

Серен Педак положила мешок и прошла по дороге. Ветер быстро унес слова Бурака. Тридцать шагов — и она набрела на остатки первого капища, расширение тропы, где склоны горы были вертикально срублены, а осколки горной породы тщательно разровнены. На обеих боковых площадках выложены из камней контуры кораблей, каждый с вертикальными менгирами вместо носа и кормы. Камни в носовой части кораблей обтесаны в форме эдурского бога, Отца Тень; но ветра стерли все детали. То, что некогда находилось внутри кораблей, давно исчезло, хотя камни все еще хранили странные пятна.

Лишь плоские каменные стены ущелья сохранили нечто от древней силы. Гладкие, черные, они просвечивали, словно тонкий дымчатый обсидиан. И за ними мелькали какие-то очертания. Слово горы внутри полые, и каждый склон — подобие окна, открывающего тайный, вечный внутренний мир. Мир, не ведающий обо всем, что снаружи, за границами нерушимого камня; словно эти склоны слепы или равнодушны.

Мерцающий обсидиан сопротивлялся попыткам Серен разглядеть формы по ту сторону. Как и в дюжину прошлых ее посещений. Впрочем, сама эта тайна стала для нее неотразимым соблазном, притягивала ее снова и снова.

Осторожно обойдя корму каменного корабля, она приблизилась к восточному склону. Сняв меховую перчатку с правой руки, коснулась гладкой панели. Тепло, вытягивающее усталость из пальцев, забирающее ломоту из суставов. Это ее тайна — целительная сила, обнаруженная, когда она в первый раз коснулась скалы.

Жизнь в суровых землях похитила гибкость тела. Кости стали хрупкими, искривленными и постоянно ныли. Бесконечный жесткий камень под ногами — с каждым шагом по позвоночнику проходила стрела боли. Нереки, прежде чем склониться перед королем Летера, обитали в самых восточных ущельях. Они верили, что родились от женщины и змея, и что змей живет в их телах: гибкие обводы спинного хребта, позвонок на позвонке, поддерживающие голову, средоточие мозга. Но горы презирают этого змея, мечтают бросить его на землю, вернуть на брюхо, заставить ползать в трещинах и свиваться между камней. Так что в течение жизни змей вынужден склоняться, гнуться и извиваться.

Нереки хоронили своих мертвых под плоскими камнями.

Или делали это, пока королевский эдикт не повелел им принять веру Оплотов.

Теперь они кидают своих соплеменников там, где те умерли. Даже в самих хижинах. Это было годы назад… но Серен с болезненной ясностью помнила осмотр большого плато, где обитали нереки. Деревни потеряли свои границы, смешались в хаотическом, подавленном однообразии. Каждая третья или четвертая хижина была в руинах — жалкие склепы для умерших от старости, болезней, избытка спиртного, белого нектара и дурханга. Дети бродили без присмотра. За ними крались злобные, без меры расплодившиеся горные крысы.

Народ нерек уничтожен, и из этой ямы не выбраться. Их родина стала разросшимся кладбищем, а летерийские города сулили им лишь долги и растворение. Они не заслуживали сочувствия. Жизнь Летера сурова, но это правильная жизнь, путь цивилизации. Доказательства? Империя процветает, тогда как прочие племена слабеют, гниют в высокомерии и глупости.

Серен Педек стала недоступной для горного ветра. По жилам текло тепло камня. Закрыв глаза, она придала лоб к приветливой глади.

Кто бродит за ней? Это предки Эдур, как говорят хироты? Если так, ясно ли они видят саму Серен? Смутные формы, движущиеся туда и сюда, потерянные, как дети нереков в умирающих деревнях.

Она имела собственное мнение и держалась за него — хотя мысль была неприятной. «Это стражи тщеты. Проводники в абсурд. Отражения самих себя, пойманные в ловушку бессмысленного повторения. Вечная нечеткость. То, что мы видим, пытаясь разглядеть себя, свои жизни. Чувства, воспоминания и опыт, тучная земля, на которой растет наша мысль. Бледные цветы под опустевшим небом».

Если бы она смогла — утонула бы в каменной глади. Чтобы идти в вечности рядом с бесформенными силуэтами, видя, наверное, вовсе не погнутые деревья, мох, лишайник и случайных прохожих. Нет, она видела бы только ветер. Вечно воющий ветер.

Она услышала шаги намного раньше, чем он вышел в трепещущий круг света. Звуки шагов пробудили и нереков, лежавших вокруг костра неровным полукругом. Они быстро поднялись, откинув служившие одеялами рваные шкуры, и скучились перед пришельцем. Серен Педак не отрывала взора от костра — непокорных языков пламени на куче дров, которые щедро набросал опьяневший от смеси вина и белого нектара Бурак Преграда. Смотрела, сражаясь с морщинками в углах рта, с непрошенной и нежеланной иронической улыбкой, выразившей горькую радость от неизбежной встречи двух разбитых сердец.

Бурак вез с собой тайные инструкции, список, достаточно большой, чтобы заполнить целый лист. От других торговцев, перекупщиков и чиновников — там были, подозревала она, приказы от самого Королевского Семейства. Что бы в них не содержалось, эти инструкции убивали купца. Он всегда любил выпить, но раньше не смел подмешивать в вино белый нектар, этот чарующий разрушитель. Для путешествия требовалось новое топливо — оно подстегивало гаснущие огни души Бурака, и оно же должно было утопить его. Так же надежно, как могли бы это сделать глубокие воды Залива.

«Еще четыре года. Может быть».

Нереки обступили пришедшего. Десятки голосов слились в странное бормотание — словно верующие вымаливали милости у порядком смущенного божества. Хотя происходящее скрывала тьма, Серен Педак ясно видела все в воображении. Он пытался (лишь глаза выдавали смущение перед всеми этими объятиями и протянутыми руками) произнести ответ, который не звучал бы благословением. Он хотел бы сказать, что не является человеком, достойным подобного почитания. Он хотел бы сказать, что является скопищем мерзких грехов — как и все они. Что все мы потеряны в этом мире холодного сердца. Он хотел бы сказать… но нет, Халл Беддикт ничего не скажет. Во всяком случае, таких… ранящих слов.

Бурак Преграда дернул головой, слепо замигал. — Кто идет?

— Халл Беддикт, — ответила Серен.

Он облизал губы. — Старый Блюститель?

— Да. Но не советую его так звать. Он уже давно вернул Королевскую Трость.

— И предал летерийцев. Да. — Бурак засмеялся. — Бедный, горделивый глупец. Честь влечет бесчестие, не забавно ли? Вечно высматривает ледяные горы в море. Вечно топчется у соленой пасти прибоя. И все. — Он приложился к бутылке. Серен видела, как вздулся кадык.

— Бесчестие вызывает у вас жажду, Бурак?

Он опустил бутылку, взглянул на нее и слабо улыбнулся: — Печет, аквитор. Словно утопающий вбирает воздух.

— Только это оказывается не воздух, а вода.

Он дернул плечом: — Удивится на миг…

— И ему конец.

— Да. И в эти последние мгновения звезды задрожат в незримых течениях.

Халл Беддикт наконец смог отбиться от нереков и вступил в круг света. Высокий, почти как Эдур. Закутан в шкуру белого волка, и его длинные косы почти так же белы. Ветра и солнце состарили его лицо, приобретшее цвет дубленой кожи. Глаза были бледно — синими; казалось, что душа за ними ушла в совсем другое место. Серен Педак отлично знала, что это место — не его родной дом.

«Нет. Его душа так же потеряна, как и стоящие перед нами плоть и кости». — Согрейся, Халл, — сказала она.

Он изучал ее отсутствующим взглядом — очевидное противоречие, которое умел разрешать лишь он один.

Бурак засмеялся: — К чему? Тепло никогда не проберется сквозь эти шкуры. Голоден, Беддикт? Хочешь пить? Не думаю. Как насчет женщины? Могу одолжить тебе одну из полукровок — эти красотки сидят в моем фургоне. — Он шумно допил бутылку и резко ее опустил. — Хоть чего-то? Поглядите, да он едва сдерживает отвращение.

Не сводя взора со старого Блюстителя, Серен спросила: — Ты прошел через ущелье? Снег сошел?

Халл Беддикт оглянулся на поезд. Заговорил неловко, словно давно не пользовался словами: — Должен был.

— Куда же ты?

Он снова оглянулся. — С вами.

Серен подняла брови.

Бурак Преграда со смехом взмахнул бутылкой — в ней оставались едва несколько капель, с шипением упавших в костер. — О, чудный попутчик! По любому! Нереки будут в восторге. — Он порывисто вскочил, чуть не упав в костер, еще раз пошатнулся и заковылял в свой фургон.

Серн и Халл смотрели ему в спину. Серен заметила, что нереки вернулись на свои места у огня, но не легли спать, а чего-то ждали — глаза их сверкали в свете пламени. Все туземцы глядели на Блюстителя, который медленно подошел к костру, уселся и протянул морщинистые руки к огню.

Они могут быть мягче, чем кажутся, помнила Серен. Однако такие воспоминания лишь ворошат давно угасшие уголья. Она подбросила полено в жадное пламя и стала смотреть на летящие во тьму искры.

— Он хочет гостить у хиротов до Большой Встречи?

Она метнула на него взор и пожала плечами: — Похоже. Поэтому ты решил к нам присоединиться?

— Эта встреча будет не похожа на прежние, — ответил он. — Эдур больше не разделены. Король — Ведун правит без соперников.

— Да, все меняется.

— И вот Дисканар посылает Бурака Преграду.

Она фыркнула, толкнула ногой в костер выпавшее было полено. — Жалкий выбор. Сомневаюсь, что он протрезвеет настолько, чтобы шпионить.

— Семь торговых домов на двадцати восьми судах зашли в бухту Келеча, — сказал Халл, сжимая пальцы.

— Знаю.

— Делегация Дисканара заявит, что охота была незаконной. Осудит бойню. Использует все это, чтобы сказать — старый договор плох, нужно его обновить. Сделает великодушный жест — бросит к ногам Ханнана Мосага золото за убитых тюленей.

Она промолчала. Ведь он прав. Халл Беддикт хорошо знал ум Эзгары Дисканара — или, скорее, Королевского Семейства, что одно и то же. — За этим нечто большее, так?

— То есть?

— Понимаю. Ты не слышал, кто возглавит делегацию.

Он хмыкнул: — Горы промолчали на сей счет.

— Представляет королевские интересы Нифадас.

— Хорошо. Первый Евнух не дурак.

— Нифадас разделяет командование с принцем Квилласом Дисканаром.

Халл Беддикт медленно повернулся к ней. — Она поднялась высоко, вот как.

— Точно. За все эти годы, с тех пор как твои пути пересеклись с ее сыном… ну, Квиллас мало изменился… Королева держит его на коротком поводке, и Канцлер наготове, чтобы ублажать его причуды. Ходят слухи, что первый дольщик в прибылях семи торговых домов, что выступают против договора — ни кто иная, как сама Королева Джаналь.

— И Канцлер не смеет покинуть дворец, — сказал Халл Беддикт. Она услышала его смешок. — Так что послал Квилласа. Ошибка. Принцу недостает тонкости. Зная свои глупость и невежество, он видит их и в остальных, особенно когда они говорят то, чего он не понимает. Нельзя вести переговоры, если несешься на волне эмоций.

— Это не секрет, — ответила Серен. И замолкла, ожидая ответа.

Халл Беддикт сплюнул в огонь. — Им все равно. Королева спускает его с поводка. Позволит ему молотить как попало, чтобы нанести обиду Ханнану Мосагу. Простая наглость? Или они действительно хотят войны?

— Я не знаю.

— А Бурак — какие приказы он везет?

— Не знаю точно. Но он им не рад.

Повисло молчание.

Двенадцать лет назад король Эзгара Дисканар назначил излюбленного Преду своей Гвардии Халла Беддикта на должность Блюстителя Рубежей. Ему предстояло поехать на северную границу, а затем и за нее. Задача — изучать племена, что все еще живут в горах и горных лесах. Халл Беддикт был талантливым воином, но наивным человеком. То, что он принял за путешествие ради поисков знания и налаживания путей к мирному сосуществованию, на самом деле было прелюдией к войне. Подробные доклады о племенах нереков, фараэдов и Тартеналов тщательно анализировались приспешниками канцлера Трайбана Гнола. Из описаний Халла были извлечены сведения о слабостях врага. И вскоре эти сведения были цинично использованы в череде завоевательных операций.

Халл Беддикт, связавший себя узами родства с этими племенами, увидел, к чему привел его энтузиазм. Дары, что были совсем не дарами — за них требовали проценты, их меняли на земли. Гибельный лабиринт торговцев и купцов, соблазнявших туземцев ненужными услугами, распространявших опасные яды. На протест отвечали уничтожением. Разрушением их гордости, чести и самоуважения. В общем — война столь циническая, холодная и бессердечная в своей методичности, что ни одна честная душа не смогла бы ее вынести. Особенно душа, ответственная за многое. «За все это».

Но нереки до сего дня поклонялись Халлу Беддикту. Как и полдюжины обремененных долгами нищих, что остались от племени фараэдов. А разрозненные Тартеналы сидели, неуклюжие, пьяные и сломленные, в притонах южных городов. У каждого на левом плече до сих пор можно было разглядеть татуировки в виде трех полос — такая же украшала и плечо Беддикта.

Сейчас он сидел рядом, уставившись на умирающее пламя костра. Один из его стражников вернулся в столицу, неся с собой Королевскую Трость. Блюститель больше не был Блюстителем. Он не вернулся на юг. Он ушел в горы.

Впервые она его встретила восемь лет назад, невдалеке от Высокого Форта; он был не краше дикого животного, блуждающего в чащобе. И привела его назад. По крайней мере, частично. «Ох, это было не так возвышенно, как могло показаться. Было бы возвышенно, если бы я не воспользовалась им в таких низких целях».

Она поддалась своим самолюбивым нуждам, и в этом не было ничего достойного.

Серен гадали, простит ли он ее. Простит ли она себя.

— Бурак Преграда знает то, что я хочу узнать, — сказал Халл Беддикт.

— Возможно.

— Он скажет мне.

«Если по своей воле — не скажет». — Несмотря на все тайные приказы, он остается в этой игре мелким игроком. Глава торгового дома из Трейта, с некоторым опытом в делах с хиротами и арапаями. «И, как мне думается, у него есть право свободного прохода на земли Эдур».

— Ханнан Мосаг пошлет воинов к нашим судам, — сказал Халл Беддикт. — Торговые интересы королевы, кажется, будут ущемлены.

— Думаю, она предвидит потери.

Сидевший рядом больше не был наивным юнцом. Но он слишком долго оставался в стороне от хитроумных интриг и ужасающей ловкости рук, бывших для большинства летерийцев чем-то, заменяющим кровь. Она могла ощутить, как он пытается совладать со слоями сошедшихся здесь планов и намерений. — Я начинаю видеть ее тропу, — заявил он вскоре, и в голосе прозвучала такая отчаянная горечь, что она заморгала и отвернулась.

— Это же проклятие, — продолжал он, — что мы склонны глядеть вперед и только вперед. Словно тропа впереди совсем другая, чем позади.

«Да, мне стоит воспоминать это каждый раз, когда я оглядываюсь. Пора с этим заканчивать. В самом деле».

* * *

— Пять крыльев купят вам почитание, — пробурчал лежавший в постели Теол Беддикт. — Ты не думал, как это все странно? Конечно, каждый бог должен иметь трон; но разве из этого следует, что каждый трон должен быть занят каким-то богом? А если это не так, кто в здравом уме может посчитать, что пустой трон достоин поклонения?

Сидевший рядом с постелью на трехногом табурете Багг прекратил двигать спицами. Скептически прищурив один глаз, внимательно осмотрел рубашку из грубой шерсти.

Теол покосился на слугу. — Убежден, что моя левая рука почти такой же длины, как и правая. Даже совершенно такой же. Зачем ты так упорно создаешь оптический обман? Впрочем, среди твоих талантов не числится талант к вдохновенному самооправданию. За это тебя и люблю, Багг.

— Вполовину меньше, чем себя самого, — ответил старик, возобновляя вязание.

— Не вижу смысла разубеждать. — Он вздохнул, пошевелил пальцами ног под холщовой простыней. Южный ветер становился все сильнее, он был благословенно холодным и почти не содержал привычного «аромата» Вонючих Равнин. Кровать и табурет — вот единственная обстановка крыши Теолова дома. Багг все равно спал внизу, не обращая внимания на удушающую жару. Наверх он приходил, когда вязанье требовало достаточного света, чтобы различать узор. Бережет масло, подумал Теол — масло для ламп стоит весьма дорого при нынешнем скудном улове китобоев.

Он пошарил в поисках блюда, поставленного для него Баггом. Обнаружил на нем шесть сушеных фиг.

— Еще один урок скромности перед ожидающим меня выходом в свет? — Теол начал рассеянно жевать, наблюдая за ловкими как обезьяны рабочими, облепившими купол Вечной Резиденции. Чистая случайность, что ему выпал ничем не загражденный вид на далекий дворец, сердце Летераса, и на окружившие его башни и мосты Третьей Высоты. Прекрасное обрамление королевского самомнения. — Поистине это Вечная Резиденция. Вечно недостроенная.

Купол стал таким вызовом для королевских архитекторов, что за время строительства уже третий зодчий покончил самоубийством, а еще один умер трагически (и довольно загадочно), попав в дренажную трубу.

— Семнадцать лет с добавкою. Кажется, они совсем провалились с пятым крылом. Жду твоего компетентного суждения, Багг.

Компетентности Багга хватало, чтобы переделать печь на кухне. Двадцать три обожженных кирпича, сложенные в форме куба. По меньшей мере три явно были притащены с развалин мавзолея на ближайшем кладбище. Строители склепов держатся особого размера кирпича. Очень уж эти ублюдки благочестивы.

Выполняя требование Теола, Багг глянул вниз, скосив оба глаза.

Дворец из пяти крыльев, купол в середине. Каждое крыло из пяти уступов (выходящее к побережью пока что имело только два). Стройка замерла, когда обнаружилось, что глина ползет из-под фундаментов во все стороны. Словно кулаком надавили на кусок масла. Пятое крыло тонуло.

— Гравий, — произнес Багг и вернулся к спицам.

— Что?

— Гравий, — повторил старик. — Просверлить глубокие колодцы в глине, через каждые пять шагов, и забить их гравием. И бревна вложить. Накройте сверху и ставьте на этом основании фундамент. Не давит на глину — глина не потечет.

Теол уставился на слугу: — Отлично. Откуда ты узнал, во имя Странника? И не рассказывай, что сам догадался, когда укреплял печку.

Багг покачал головой: — Нет, она не такая тяжелая. Но если бы была, так и надо было бы делать.

— Высверлить дыры? Насколько глубоко?

— До скалы, конечно. Иначе не сработает.

— И заполнить гравием.

— Да, хорошенько утрамбованным.

Теол схватил с блюда еще одну фигу, стер с нее пыль. Багг снова совершил налет на рыночные отбросы. Перехитрил крыс и собак. — Хороший очаг бы вышел.

— Точно так.

— Ты мог бы готовить в безопасности, зная, что кладка не поползет. Разве что землетрясение…

— О нет. Это и с землетрясением справится. Гравий изогнется…

— Необычайно. — Он сплюнул косточки. — Багг, как думаешь? Смогу я сегодня встать?

— Не вижу причин… — Слуга запнулся. Склонил голову набок, размышляя. — Знаете, может, и придется.

— Да? Тогда не трать мое время.

— Утром вас посетили три женщины.

— Три женщины. — Теол поглядел на ближайший из мостов Третьей Высоты, на движущиеся по нему повозки. — Я не знаком с тремя женщинами. А если бы был знаком… одновременный приход всех трех стал бы катастрофой. Это тебе не «случайно забежала».

— Да, вы их не знаете. Ни одной из них. Точно. Совершенно новые лица.

— Новые? Никогда их не видел? Даже на рынке или набережной?

— Нет. Наверно, из других городов или деревень. Странные акценты.

— И они называли меня по имени?

— Ну, не совсем. Они спрашивали, не это ли дом человека, спящего на крыше.

— Если они такое спрашивали, значит, поистине пришли из деревни Давижабу. Что они еще спрашивали? Цвет твоих волос? Что ты надеваешь, когда выходишь к ним? Может, свои собственные имена? Скажи, они сестры? У них одинаковые брови?

— Не заметил. Привлекательные женщины. Молодые, пышные. Полагаю, вам не интересно?

— Слуге не следует полагать. Привлекательные, молодые пышечки. Ты уверен, что они женщины?

— О да, совершенно уверен. Даже евнухи не имеют таких пышных грудей, совершенных, вздымающихся столь высоко, что милашки могут класть на них подбородки…

Теол не заметил, как встал с постели. Непонятно когда, но он выздоровел. — Ты закончил рубаху?

Багг снова поглядел на нее. — Только закатаю рукава.

— Наконец-то я смогу показаться на людях. Срежь нитки, или что там с ними надо делать, и неси рубашку сюда.

— Но брюки я еще даже не начал…

— Неважно, — отрезал Теол, дважды и трижды обертывая простыню вокруг бедер. Затем помедлил; на лице появилось странное выражение. — Багг. Во имя Странника, не надо больше фиг, а? Где же твои всхолмленные спереди сестры?

— Красная Аллея. «У Хальдо».

— Номера или двор?

— Двор.

— Хоть что-то. Думаешь, Хальдо мог позабыть?

— Нет. Но он проводит много времени на Топляках.

Теол улыбнулся, потер зубы пальцем. — Выигрывал или проигрывал?

— Второе.

— Ха! — он прочесал волосы пятерней, принял импозантную позу. — Ну как?

Багг протянул рубаху. — Как вам удалось сохранить такие мышцы, если ничего не делаете? Вот чему дивлюсь.

— Фамильная черта Беддиктов, мой милый, грустный приспешник. Видел бы ты Брюса во всем вооружении. Но даже он заморыш в сравнении с Халлом. Как средний сын, я представляю их идеальный баланс. Ум, физическая сила, множество талантов и красота в придачу. Учтем также необычайную способность просаживать все это впустую — и вот перед тобой великолепная кульминация нашего рода.

— Чудесная, прочувствованная речь, — низко поклонился Багг.

— А что, нет? Теперь я встаю на путь. — Теол взмахнул рукой, шествуя к лестнице. — Ах, да, тебе еще нужно связать брюки. Шерсти достаточно?

— Ну, я могу сделать одну штанину полностью или обе до…

— До колен?

— Гораздо выше.

— Вяжи одну штанину.

— Слушаюсь, господин. Затем нужно будет найти какую-нибудь еду. И питье.

Теол упер руки в боки: — Разве мы не продали буквально все, кроме одной кровати и одной табуретки? Что же нам еще выгрести?

Багг глянул искоса. — Нечего, — согласился он. — Чего бы вы желали отведать сегодня ночью?

— Того, что нуждается в приготовлении.

— Предпочитаете то, что при приготовлении улучшается, или то, что просто поддается приготовлению?

— Сойдет и то, и это.

— Как насчет дров?

— Я не ем…

— Для печи.

— О, понятно. Ну, найди что-нибудь. Погляди на свой табурет — ему ведь не нужны все три ноги? Если воровство не окупается, приходит время импровизаций. Я иду навстречу трем судьбам, Багг. Молись, чтобы Странник смотрел в другую сторону.

— Непременно.

Теол спустился по лесенке, с внезапной паникой осознав, что в ней осталась одна ступенька из трех.

Комната внизу была пуста, если не считать нескольких тонких матрацев, свернутых у стены. На печи у единственного окна стоял глиняный кувшин, рядом валялись несколько деревянных ложек и чашек. Во всем элегантность простоты, подумал Теол.

Он отвел рукой драную занавеску, служившую вместо двери, напомнив себе приказать Баггу, чтобы вытащил дверное полотно из — под очага. Немного полировки — и можно получить у Каспа — жестянщика пару доков.

Теол вышел из дома. Он стоял в узком проходе, таком узком, что к улице пришлось идти боком, отталкивая ногами всякий мусор. «Пышечки… хотел бы я, чтобы такие всегда ломились в эту дверь» . Ему было необходимо приглашение на обед. Такой опытный гость, как он, сумеет придать себе достойный вид, сумеет нести радость одним своим появлением. Они клюнут.

На улочке были только трое нереков — мать с двумя детьми — полукровками. Они спали в нише напротив нового дома. Он прошел мимо скрюченных тел, отпихнул подошедшую близко крысу и начал пробираться между гор ящиков, почти заслонивших выход на большую улицу. Склады Бири вечно переполнены, и Бири давно рассматривает эти улочки (рядом с улицей Куль на канале Квилласа) как подсобный двор.

Охранник двора, Чалас, развалился на скамейке на другой стороне улицы, где та открывалась на Площадь Прыща. Он был голым, лишь чресла прикрывала обернутая кожей дубина. — Чудесная рубашка, — сказал стражник, уставившись на Теола покрасневшими глазами.

— Ты меня окрылил, Чалас.

— Счастлив помочь.

Теол остановился, упер руки в бока и поглядел на заполненную народом площадь. — Город процветает.

— А здесь без перемен… разве что в последнее время.

— Ох, да это рывок веслом против мощного течения.

— Не услышал бы Бири. Он все еще хочет видеть твою голову засоленной в бочке и плывущей по морям.

— Бири всегда не того хочет.

Чалас хмыкнул. — Твой первый выход за недели. Особый случай?

— У меня встреча с тремя женщинами.

— Хочешь мою дубину?

Теол глянул на потрепанную вещь. — Не хочу оставить тебя беззащитным.

— Их пугает мое резаное лицо. Всех, кроме нереков. Прошли мимо, не заметив.

— Проблемы?

— Нет. Это же подвальные крысы. Но ты знаешь Бири.

— Лучше, чем он сам себя знает. Напомни ему об этом, Чалас, если он задумает причинить им вред. — Ладно.

Теол вышел на площадь, вклинившись в толпу. По трем сторонам располагались мелочные рынки — самая бесполезная коллекция ненужной дряни, какую видывал Теол. А люди раскупают все без устали, день за днем. «Наша цивилизация процветает на тупости. Немного нужно ума, чтобы проколоть эту вену и сосать из ее богатств. Удобно, хотя и несколько убого. Путь к самым мрачным откровениям».

Он пересек площадь, вошел на Красную Аллею. Тридцать шагов — и он напротив арки входа «У Хальдо». Внутрь, под сень прохода и снова на солнечный свет, во двор. Полдюжины столиков, все заняты. Благодать для недотеп, не имеющих монеты на посещение внутреннего святилища Хальдо — номеров, или «ям», в которых днем и ночью кипела нечистая деятельность, в своем артистизме доведенная до абсурда. Еще один пример того, за что готовы платить люди, дай им возможность.

Три женщины за столиком в дальнем углу выделялись сразу — не только потому, что они были здесь единственными женщинами, но и множеством более тонких деталей. «Привлекательные… это то самое слово» . Сестры они разве только по оружию — учитывая явную склонность к некоей форме солдатской удали и сваленные около стола доспехи и мечи в ножнах.

Сидевшая слева была огненно — рыжей. Буйные, выцветшие на солнце локоны беспорядочно разметались по плечам. Она пила из глиняной бутыли, пренебрегая стоявшими на столе кубками — а может быть, даже не зная их назначения. Ее лицо словно принадлежало венчающей дворец статуе героини — сильное, гладкое, совершенное. Синие глаза взирали с безмятежным равнодушием — тоже свойство каменных статуй. Рядом с ней, облокотившись на стол обеими руками, сидела женщина с явной примесью фараэдской крови в жилах — медовый оттенок кожи, раскосые черные глаза. Волосы ее были темно-каштановыми, почти черными — она туго стянула их заколкой, открывая взорам красивое лицо сердечком. Третья откинулась в кресле; одну ногу она вытянула, другой все время нетерпеливо постукивала. Красивые ноги, подметил Теол, и красивые обтягивающие лосины из почти отбеленной кожи. Она полностью обрила голову; бледная кожа блестела на солнце. Широко расставленные светлые глаза лениво оглядывали гостей Хальдо, в конце концов остановившись на стоявшем у входа Теоле.

Он улыбнулся. Она фыркнула.

Урал, главный официант Хальдо, появился из тени, поманил Теола к себе.

Он подошел так близко, как только осмелился. — Хорошо… выглядишь, Урал. Хальдо здесь?

Неопрятность этого типа вошла в легенды. Гости делали заказы с предельной быстротой и редко подзывали Урала до окончания обеда. Он стоял перед Теолом, блестя потным лбом, теребя масляными пальцами длинный фартук. — Хальдо? Нет, слава Страннику. Он в Нижнем Проходе, у Топляков.Теол, те женщины… они здесь все утро! Они пугают меня, так на меня зыркают — не подойти!

— Предоставь их мне, Урал, — отозвался Теол, рискнув коснуться влажного плеча официанта.

— Тебе?

— Почему бы нет? — Теол одернул рубашку, поправил рукава и пошел между столиками. Остановившись пред тремя женщинами, оглянулся в поисках стула; подтащил ближайшее кресло и со вздохом в него уселся.

— Чего тебе? — спросила бритая.

— Это мой вопрос. Слуга сообщил, что вы утром посетили мою резиденцию. Я Теол Беддикт… тот, кто спит на крыше.

На него уставились три пары глаз.

«От такого поникнет могучий полководец… а я? Только мигну».

— Ты?

Теол состроил бритой гримасу: — Почему все это спрашивают? Да, я. По вашему акценту я понял, что вы с островов. Я никого не знаю на островах. Значит, и вас не знаю. Конечно, я не имел в виду «не хочу знать». По крайней мере, я так думаю.

Рыжая со звоном поставила бутылку на стол. — Мы ошиблись.

— Печально слышать…

— Нет, — прервала ее бритая подруга. — Это притворство. Мы должны были предвидеть некоторую степень… шутовства.

— У него нет штанов.

— И руки кривые, — добавила темноволосая.

— Не совсем точно, — сказал ей Теол. — Это всего лишь неравные рукава.

— Мне он не нравится, — заявила она, скрестив руки на груди.

— Он и не должен нравиться, — возразила бритая. — Видит Странник, нам с ним не в койку ложиться. Ведь так?

— Я раздавлен.

— Еще бы, — с неприятной ухмылкой сказала рыжая.

— С ним? На крыше? Ты сошла с ума, Шенд.

— Почему это он не должен нравиться?

Бритая женщина, чье имя было, очевидно, Шенд, вздохнула и потерла глаза. — Слушай меня, Хеджан. Это дело. В делах не нужны сантименты — я тебе не раз говорила.

Хеджан покачала головой: — Нельзя доверять тому, кто тебе не по нраву.

— Можно! — сказала Шенд, подмигнув.

— Мне его репутация не нравится, — сказала третья женщина, чье имя еще не звучало.

— Риссарх, — сказала с новым вздохом Шенд, — именно эта репутация нас сюда и привела.

Теол хлопнул в ладоши. Один раз, очень громко, так что все три женщины вздрогнули. — Чудно. Риссарх с рыжими волосами. Хеджан с кровью фараэдов. И Шенд, вообще без волос. Ну, — он оперся руками о стол и поднялся, — с меня довольно. Прощайте…

— Сидеть!

Это было столь угрожающее рычание, что Теол непроизвольно шлепнулся в кресло. По спине потекла струйка пота.

— Так-то лучше, — продолжала Шенд более любезным тоном. Она склонилась к нему: — Теол Беддикт. Мы все о тебе знаем.

— О?

— Мы даже знаем, почему случилось то, что случилось.

— Да ну.

— И мы хотим, чтобы ты сделал это снова.

— Хотите?

— Да. Но в этот раз ты наберешься смелости. Пройти весь путь.

— О?

— Потому что мы — я, Риссарх и Хеджан — будем твоей смелостью. В этот раз. А теперь давайте выйдем, пока тот слуга снова не приперся. Мы сняли дом. Там поговорим. Там не воняет.

— Что за облегчение, — отозвался Теол.

Трое поднялись. Но не он.

— Говорила тебе, не сработает, — обратилась Хеджан к Шенд. — Ничего не осталось. Только погляди на него.

— Сработает.

— Хеджан права, очень извиняюсь, — сказал Теол. — Не сработает.

— Мы знаем, куда ушли денежки, — сказала Шенд.

— Не секрет. Я потерял все. Богатство в клочья.

Шенд качала головой. — Нет, не так. Я же сказала, мы ЗНАЕМ ВСЁ. И когда поговорим…

— Вы все твердите, что что-то узнали, — дернул плечом Теол.

— Точно так, — ответила она, улыбаясь. — Мы же с островов.

— Не стех островов.

— Конечно, не с тех. Кто там бывал? Так что учти.

Теол встал. — Как говорят, пять крыльев купят вам почитание.

— Ты это сделаешь, — настаивала Шенд. — Потому что если все выйдет наружу, Халл тебя убьет.

— Халл? — Теол выдавил улыбку. — Мой брат ничего об этом не знает.

Он ощутил вкус удовольствия, увидев, что все три женщины заколебались. «Как вам это?..»

* * *

— Халл может стать проблемой.

Брюс Беддикт не мог удержать взгляд на стоявшем перед ним человеке. Эти маленькие спокойные глазки в окружении складок розовой плоти казались не вполне человеческими, столь неподвижными, что финед Королевской Гвардии чувствовал, будто глядит в глаза змеи. «Яркошейка, в сухой день свернувшаяся в середине приречной дороги. Длиной в трех человек, голова над кольцами тела толщиной в руку. Берегись, гужевой скот. Берегись, неосторожный путник. Не подходи».

— Финед?

Брюс с трудом заставил себя снова поглядеть на толстяка. — Первый Евнух, не знаю, что и ответить. Не видел брата многие годы, тем более не беседовал с ним. Я же не еду с делегацией.

Первый Евнух Нифадас отвернулся и неслышно обошел доминирующий в его кабинете тяжелый стол, направляясь к креслу с высокой спинкой. Его движения были медленны и точны. — Спокойно, финад Беддикт. Я питаю к вашему брату Халлу великое уважение. Восхищаюсь стойкостью его убеждений и понимаю всю подоплеку его решений… его выбора прошлых лет.

— Тогда простите меня, Первый Евнух — вы зашли много дальше, чем я. В моем брате — в моих братьях — я совершенно не разбираюсь. Увы. Всегда так было.

Нифадас сонно моргнул и закивал головою: — Семья — странная штука, верно. Конечно, мой личный опыт исключает понимание многих тонкостей этого вопроса. Но, если позволите сказать, он же позволяет мне некоторую объективность. Я часто созерцаю механизмы семейных взаимоотношений незамутненным взором. — Он снова поймал Брюса в прицел внимательных глаз. — Можно добавить пару комментариев?

— Первый Евнух, я…

Нифадас махнул пухлой рукой, призывая его к молчанию. — Не нужно. Я был дерзок. И мне не удалось понятно объясниться. Как вы знаете, приготовления начаты уже давно. Большая Встреча надвигается. Мне известно, что Халл Беддикт присоединился к Бураку и Серен Педак на пути в землю хиротов. Далее. Я заключаю, что Бурак обременен множеством инструкций — не от меня, хочу особо заметить. Иными словами, эти инструкции не только не отражают интересы короля, но фактически противоречат желаниям Его Величества. — Он снова заморгал, медленно и размеренно. — Согласен, все это неустойчиво. И нежелательно. Вот моя забота. Халл может… неправильно понять…

— Подумав, что Бурак Преграда действует от имени Короля.

— Точно так.

— И тогда захочет помешать торговцу.

Нифанас вздохнул, оглашаясь.

— Что, — продолжал Брюс, — не обязательно будет плохо.

— Этот точно. Не обязательно будет плохо.

— Если только вы не намерены, в качестве официального главы нашей делегации, помешать планам купца своим способом. Изменить направление действий Бурака в стране Эдур.

Лицо Первого Евнуха выразило намек на улыбку.

Не более того. Но Брюс понял. Он поглядел в окно за спиной Нифадаса. Смутные облака проплывали за волнистым, нечистым стеклом. — Это не конек Халла.

— Ну, тут мы согласны. Скажите, финед, что вы знаете об аквиторе, этой Серен Педак?

— Только репутацию. Также слышал, что у нее есть резиденция в столице. Хотя ни разу не слышал, чтобы она приезжала.

— Редко. Последний раз шесть лет назад.

— Ее имя не запятнано.

— Точно. Стоит подивиться… ведь она же не слепая. Думаю, и не глупая.

— Полагаю, Первый Евнух, что это не свойственно аквиторам.

— Правильно. Ну, благодарю, что уделили мне время. Скажите, — добавил он, медленно поднимаясь и всем видом показывая, что аудиенция окончена, — вы освоились с ролью Королевского Поборника?

— Гм… достаточно хорошо, Первый Евнух.

— Это бремя легче переносить молодым, как вы?

— Не легче. Но я не жалуюсь.

— Не очень удобно, но терпимо.

— Весьма правильное определение.

— Вы достойный человек, Брюс. Как один из королевских советников, я доволен выбором.

«И чувствуешь, что нужно напомнить. К чему бы?» — Я весьма польщен выбором Короля, и вашим тоже, Первый Евнух.

— Больше вас не задерживаю, финед.

Брюс кивнул, развернулся кругом и вышел из кабинета.

Часть его души печалилась по старым временам, когда он был простым офицером в Гвардии. Нес мало политических забот, а король присутствовал в отдалении, пока Брюс и его сослуживцы стояли вдоль стен на торжественных приемах и пирах. Опять — таки, понял он, едва выйдя от Первого Евнуха, тот вызывал его по причине кровного родства, не как королевского Поборника.

Халл Беддикт. Словно беспокойный призрак, чье присутствие отравляет ему жизнь, куда бы ни пошел он и что бы ни делал. Брюс помнил старшего брата в форме Блюстителя, с Королевской Тростью за поясом. Последнее впечатление юного, чувствительного подростка, каким он был много лет назад. Этот миг остался с ним — блуждал ли он в воспоминаниях или задумывался о прошлом — словно замерзшая во льду картина. Картина. Братья — мужчина и ребенок — потрескавшиеся краски под слоем пыли. Он мог словно со стороны видеть восторженные, широко распахнутые очи подростка, мог проследить его взор и ощутить свои нынешние сомнения и подозрения к этому солдату в чистом мундире.

Невинность. Лезвие славы, слепяще-яркое с обеих сторон.

Он сказал Нифадасу, что не понимает Халла. Но он понимал. Очень хорошо.

Он понимал Теола, хотя и не так четко. Награда за безмерное богатство оказалась холодной; только жадное желание палит огнем. Такова истина мира летерийцев, хрупкий излом в сердцевине золотого меча. Теол насадил себя на золотое лезвие и был рад истечь кровью, медленно и с веселой уверенностью. Какого бы последнего дара не ждал он от смерти, это было напрасно: никто не поглядит на него, когда придет тот день. Никто не осмелится. «Вот почему, думаю я, он и смеется».

Его братья взошли на свои вершины, уж давно — и слишком легко, как оказалось — и ныне скользили вниз, к забвению и смерти. Каждый своей дорогой. «А я? Меня назвали Королевским Поборником. Что означает — лучшим фехтовальщиком королевства. Думаю, сейчас я стою на верхнем своем пределе». Дальше думать не хотелось.

Он свернул направо, в другой коридор. В десятка шагов впереди открытая дверь испускала сноп света. Когда он поравнялся с дверью, голос воззвал: — Финед! Быстрее сюда.

Брюс незаметно усмехнулся и вошел в дверь. Комната с низким потолком полнилась ароматами благовоний. Бесчисленные источники света спорили за право ярче озарить стол, загроможденный аппаратами, склянками и свитками.

— Цеда?

— Вверх. Подойди, посмотри, что я сделал.

Брюс обошел книжный шкаф, стоящий боком к стене, и обнаружил за ним Королевского Волшебника. Он сидел на стуле, наклонный стол с ровной нижней полкой рядом с ним был заставлен дисками из полированного стекла.

— Твоя походка изменилась, финед, — сказал Куру Кан, — едва ты стал Поборником.

— Я и не заметил, Цеда.

Куру Кан дернулся на стуле и поднес к лицу странный предмет. Две стеклянные линзы, связанные между собой проволокой. Увеличивающий эффект линз подчеркивал его резкие черты. Куру Кан приблизил устройство к глазам, подкрутил проволоку и замигал казавшимися огромными глазами на Брюса.

— Таким я тебя и представлял. Превосходно. Муть уменьшала твою импозантность. Восходит ясность, занимая первое место среди прочих значимых вещей. Теперь важнее, что я вижу, а не что слышу. Перспективы меняются. Мир меняется. Важно, финед, очень важно.

— Эти линзы подарили вам зрение? Чудо, о Цеда!

— Ключ был в отыскании решения, противоположного магии. Наблюдение за Пустым Оплотом украло мое зрение. Я не мог совершать изменения, используя прежние пути. Теперь это не так важно. Молюсь, чтобы никогда и не стало.

Цеда Куру Кан вечно вел сразу несколько разговоров. По крайней мере, так он объяснял. Многих это раздражало. А вот Брюс был очарован.

— Вы мне первому показываете свое открытие, Цеда?

— Ты лучше других сможешь оценить его значение. Мечник, танцующий с местом, расстоянием и рассчитывающий время, и все одинаково важно. Нужно кое-что исправить. — Он стащил устройство с носа, склонился над ним, взяв в руки миниатюрные инструменты. — Ты был в приемной Первого Евнуха. Не очень приятный разговор. Но сейчас это неважно.

— Меня вызывают в тронный зал, Цеда.

— Верно. Но не очень срочно. Преда представит тебя, и времени это займет… немного. Первый Евнух спрашивал о брате?

Брюс вздохнул.

— Я так и догадался, — сказал Куру Кан, вскидывая глаза и широко улыбаясь. — Примесь беспокойства в запахе пота. Нифадас очень, очень озабочен. — Он снова приблизил линзы к глазам. Сфокусировал взгляд на финеде — непривычно, раньше такого не случалось. — К чему шпионы, если истина достигается кончиком носа?

— Я надеюсь, Цеда, что с этим изобретением вы не потеряете свой талант.

— А, вижу! Действительно фехтовальщик. Тебе понятна важность всякого чувства! Какой ощутимый восторг — сюда, позволь тебе показать. — Он соскользнул со стула и подошел к столу. Налил чистой жидкости в прозрачный сосуд. Прищурился, отмеряя уровень, и кивнул: — Ощутимо и измеримо, как я и подозревал. — Он снял сосуд со штатива и выпил содержимое. Облизал губы. — Так тебя беспокоят оба брата.

— Я не защищен от сомнений.

— Надеюсь, что нет! Какое важное допущение. Когда Преда закончит с тобою — это не долго — вернись сюда. Для нас двоих есть важная задача.

— Хорошо, Цеда.

— Время кое-что менять. — Колдун снова стащил линзы. — Для нас двоих, — повторил он.

Брюс подумал и кивнул. — До скорого, Цеда.

Он направился к выходу.

«Нифадас и Куру Кан… Они стоят на стороне Короля Дисканара… Не будь другой стороны…»

* * *

Тронный зал назывался так не по праву — с тех пор, как починили высокие крыши Вечной Резиденции, король начал переносить свое присутствие туда. Здесь оставалось лишь несколько атрибутов власти — древний ковер, устилающий возвышение трона, и стилизованные врата, возвышающиеся над местом, где недавно стоял сам трон.

Когда прибыл Брюс, зале находилась только его командир, Преда Уннаталь Хебаз. Она всегда привлекала взоры, каким бы роскошным не было окружение. Выше большинства женщин, почти одного роста с Брюсом. Белокожая блондинка с глазами цвета темного миндаля повернулась при его приближении. В сорок лет воительница сохранила необычайную красоту, лишь подчеркнутую мелкими морщинками. — Финед Беддикт, вы опоздали.

— Неожиданные аудиенции у Первого Евнуха и Цеды…

— У нас несколько секунд, — прервала она. — Займите место у стены, как стоит страж. Они могут узнать вас, или могут решить, что это всего лишь один из моих порученцев — особенно сейчас, когда унесли канделябры и освещение плохое. В любом случае стойте смирно и не говорите ничего.

Нахмурившийся Брюс занял привычную нишу охранника, оглядел зал, затем попятился в тень, пока плечи не уткнулись в холодный камень стены. Преда мельком поглядела на него и обратила все внимание на маленькую дверцу в углу за тронным возвышением.

«А! это встреча с другой стороной…»

Дверь распахнулась под облаченной в латную перчатку рукой гвардейца свиты Принца. Воин осторожно шагнул в зал. Меч находился в ножнах, однако Брюс знал, что Мороч Неват способен извлечь его за одно биение сердца. Он знал также, что Мороч был кандидатом Принца на пост Королевского Поборника. «Он это заслужил. Мороч Неват не только мастер меча, но и обладает присутствием духа…» Хотя наглые манеры гвардейца раздражали Брюса, он невольно ему позавидовал.

Страж Принца изучил помещение, заглядывая во все углы и ниши, включая и ту, где стоял Брюс — мгновенное внимание, просто чтобы удостовериться в присутствии одного из охранников Преды. Затем Мороч поглядел на Уннаталь Хебаз. Короткий кивок узнавания, и он отошел в сторону.

Появился Принц Квиллас Дисканар. За ним шел канцлер Трайбан Гнол. Следующие фигуры заставили Брюса вздрогнуть. Королева Джаналь и ее Первый Консорт, Турадал Бризед.

«Клянусь Странником, все их гнусное гнездо».

Квиллас оскалился на Уннаталь Хебаз, словно цепной пес. — Ты отправила финеда Геруна Эберикта в свиту Нифадаса. Я хочу вернуть его. Преда, выбери кого-нибудь другого.

Ответ Уннатали был спокойным: — Компетенция Геруна Эберикта выше всех похвал, Принц Квиллас. Я слышала, что Первый Евнух доволен его появлением.

Канцлер Трайбан Гнол заговорил столь же увещевающим тоном: — Ваш принц думает иначе, Преда. Вам подобает уважать его мнение.

— Мнения принца — это его заботы. В таких вопросах я подчиняюсь лишь его отцу. Что же касается ваших мнений о том, что я уважаю и чего не уважаю — Канцлер, советую вам не бросать мне вызов.

Мороч Неват что-то пробурчал и выступил вперед.

Рука Преды взметнулась, останавливая — не Мороча, а ее стража, Брюса, который успел сделать шаг из ниши. Он уже выхватил меч из ножен, быстро и бесшумно.

Мороч метнул на Брюса взор, показывавший, что гвардеец удивлен его присутствием. Его меч был еще наполовину в ножнах.

Сухое покашливание со стороны королевы. — Ах, решение Преды относительно… одного из гвардейцев разъяснилось. Выйдите вперед, Поборник, если вы не против.

— Это не обязательно, — сказала Уннаталь.

Брюс кивнул и вернулся в нишу, вкладывая меч в ножны.

Брови королевы Джанали поднялись при резком возражении Преды. — Дорогая Уннаталь Хебаз, вы вышли за рамки чина.

— Это не моя вольность, Королева. Королевский Страж подчиняется Королю и никому другому.

— Ну, простите меня за недовольство этим устаревшим обычаем. — Джаналь взмахнула тонкой ручкой. — Сила вечно стоит на грани превращения в слабость. — Она подошла к сыну. — Послушай совет матери, Квиллас. Было глупо рубить по пьедесталу Преды, пока он еще не обратился в пыль. Терпение, любимый мой.

Канцлер вздохнул: — Совет королевы…

— …следует уважать, — скорчил гримасу Квиллас. — Как угодно. Как пожелаете. Мороч!

Принц вышел из зала, сопровождаемый гвардейцем.

Королева нежно улыбнулась, сказав: — Преда Уннаталь Хебаз, просим вашего прощения. Эта встреча состоялась по настоянию сына. С самого начала и я, и Канцлер старались его отговорить.

— Но без результата, — вздохнул канцлер.

Выражение лица Преды не изменилось. — Мы кончили?

Королева Джаналь подняла пальчик в молчаливом предостережении, сделала знак Первому Консорту. Он принял ее руку, и пара удалилась.

Канцлер на миг задержался. — Мои поздравления, Преда. Финед Герун Эберикт — исключительный выбор.

Уннаталь ничего не ответила. Еще пять ударов сердца — и они с Брюсом остались в зале взвоем.

— Ваша скорость заставляет замирать мое сердце, Поборник. Я не слышала вас, но… предчувствовала. Иначе Мороч был бы уже мертв.

— Возможно, Преда. Но только потому, что он не ожидал меня встретить.

— Квилласу пришлось бы винить одного себя.

Брюс промолчал.

— Не нужно было вас останавливать.

Он смотрел ей в спину. «Герун Эберикт, бедный ты ублюдок».

Вспомнив, что его ждет Цеда, Брюс поспешил из зала. Крови за спиной не осталось. Он понимал, что Королевский Волшебник ощутит его облегчение в каждом шаге.

Цеда стоял перед своей дверью, кажется, практикуясь в танцевальных па. — Было нелегко? — спросил он, не поднимая глаз. — Неважно. Пока что. Пойдем.

Пятьдесят шагов вниз по каменной лестнице, затем пыльный коридор. Брюс догадался о цели прогулки. Сердце упало. Он слышал об этом месте, но раньше в нем не бывал. Кажется, королевскому Поборнику дозволено то, что не дозволено всякому там финеду. Сейчас привилегия казалась сомнительной.

Они дошли до двойной, окованной медью двери. Дверь была лишена украшений, покрыта патиной и мхом; замка видно не было. Цеда надавил всем телом — створки с противным скрежетом разошлись.

Открылись узкие ступени, ведущие к мостику, подвешенному на цепях, опущенных с потолка. Круглая комната; пол — светящиеся плитки, выложенные по спирали. Мостик оканчивался платформой на другой стороне комнаты.

— Трепещешь, финед? И правильно. — Куру Кан показал жестом на мостик.

Он подозрительно шатался.

— Являет собой потребность в равновесии, — сказал Цеда, схватившийся руками за перила. — Чтобы идти, нужно отыскать особый ритм. Это важно — и трудно, когда нас двое. Нет, не смотри на плитки — мы еще не готовы. Вначале на платформу. Мы здесь. Стой рядом, финед. Смотри на первую плитку в спирали. Что видишь?

Брюс поглядел на светящуюся плитку. Она была широкой — весь размах рук — и не вполне ровной.

Оплоты. Цедансия. Гадательная комната Куру Кана. Среди летерийцев были гадатели по плиткам, чтецы Оплотов. Конечно же, они пользовались уменьшенными плитками, размером с плоскую кость. Лишь Королевский Волшебник обладал плитками такого размера. С вечно изменчивыми поверхностями. — Вижу курган, огражденный стеной.

— Ах, ты видишь верно. Хорошо. Ум неуравновешенный уже явил бы себя видениями, отягченными страхом и злобой. Курган, третья из плиток Оплота Азат. Скажи, что от нее исходит.

Брюс нахмурился. — Нетерпение.

— Да. Беспокоится, точно?

— Точно.

— Но Курган силен, так ведь? Он не поддается давлению. Теперь подумай. Нечто беспокоится под землей. Каждый раз за весь последний месяц спираль начинается с этой плитки.

— Или кончается ею.

Куру Кан склонил голову: — Возможно. Неожиданный выпад фехтовальщика. Важно? Увидим еще. Да? Начинается или кончается? Итак. Если Курган под угрозой сдачи, почему он присутствует постоянно? Может быть, нам придется стать свидетелями обещанного события. Опасно.

— Цеда, вы посетили место Азата?

— Да. Башня и земля вокруг не изменились. Присутствие Оплота остается сильным и постоянным. Теперь переведи взор, финед. Что дальше?

— Ворота в виде распахнутой драконьей пасти.

— Пятая в Оплоте Драконов. Как она связана с Курганом Азата? Врата впереди или позади? За все время моей жизни я первый раз вижу в схеме плитку Драконов. Мы свидетели — или будем свидетелями — важнейшего события.

Брюс глянул на Цеду: — Мы близки к Седьмому Завершению. Это важно. Должна возродиться Первая Империя. Король Дисканар преобразится — он возвысится и примет древний титул Первого Императора.

Куру Кан обхватил себя руками: — Таково популярное толкование. Но настоящее пророчество, финед, гораздо… темнее.

Брюса тревожила реакция Цеды. Он и не знал, что обычное толкование неточно.

— Темное? Почему? «Король, что правит при Седьмом Завершении, преобразится и станет возрожденным Первым Императором».

— Точно. Но есть вопросы. Преобразится — как? Возродится — во плоти? Первый Император был уничтожен вместе с Первой Империей, в далекой стране. Его колонии остались без поддержки. Мы уже долго живем в изоляции, финед. Дольше, чем ты можешь вообразить.

— Семь тысяч лет.

Цеда улыбнулся: — Языки меняются со временем. Искажаются значения слов. Ошибки нарастают при каждом переписывании книг. Даже стойкие поборники точности — числа — могут измениться в один беззаботный миг. Открыть ли тебе мои подозрения, финед? Что ты скажешь, если я считаю: один или несколько нулей выпали в самом начале Седьмой Эпохи.

— Семьдесят тысяч лет? Семьсот тысяч?

— Описывай следующие четыре плитки.

Чувствуя беспокойство, Брюс заставил себя вернуться в полу. — Узнаю вот эту. Предатель из Пустого Оплота. И следующую: Белый Ворон из Точек Опоры. Третью не знаю. Осколки льда, один из которых выпирает вверх и блестит под лучами солнца.

Куру Кан вздохнул и закивал головой: — Семя, последняя в Оплоте Льда. Снова непредвиденное появление. А четвертая?

Брюс покачал головой: — Она пуста.

— Именно так. Гадание закончено. Возможно, его блокировали события, еще не произошедшие, решения, еще не принятые. Или это означает, что данный миг — миг перемены, нового начала. Ведущего к концу, который — Курган. Необычайная тайна. Я теряюсь.

— Кто-то еще видел все это, Цеда? Вы обсуждали свои затруднения с другими?

— Был извещен Первый Евнух, чтобы он не вышел на Большую Встречу слепым и не ведающим о возможных осложнениях. А теперь — ты. Нас трое, финед.

— Почему я?

— Ты Королевский Поборник. Твоя задача — защищать его жизнь.

Брюс вздохнул: — Он меня отсылает.

— Я снова напомню о тебе, — сказал Куру Кан. — Он должен отказаться от любви к одиночеству, привычки не видеть никого рядом. Теперь скажи, к чему королева подстрекала сына, там, в тронном зале?

— Подстрекала? Она говорила нечто совсем иное.

— Неважно. Расскажи, что ты видел, что слышали твои уши. Скажи мне, Брюс Беддикт, что прошептало тебе сердце.

Брюс уставился на пустую плитку. — Халл может стать проблемой, — сказал он уныло.

— Это и шепчет сердце?

— Да.

— На Большой Встрече?

Он кивнул.

— Почему?

— Цеда, я боюсь, что он может убить принца Квилласа.

* * *

На первом этаже здания прежде помещалась лавка плотника, на втором, до которого можно было добраться по подвижной лестнице — несколько скромных комнат для сдачи жильцам. Перед фасадом, обращенным на канал Квилласа, находился причал, служивший, вероятно, для снабжения плотника необходимыми материалами.

Теол Беддикт прошелся по просторной мастерской, заметил в полу отверстия, в которых некогда укреплялись станки, а на стенах крючки для инструментов — форма некоторых еще угадывалась по выцветшим силуэтам на штукатурке. Вдоль одной из стен сохранился очень длинный верстак. Воздух пах стружкой и замазкой. Еще он подметил, что вся передняя стена сложена из съемных панелей. — Вы купили все? — спросил он, оглянувшись на троих женщин, стоявших у подъема на второй этаж.

— Дело владельца расширялось, — сказала Шенд, — как и его семейство.

— Выход на канал… дом должен был немало стоить…

— Две тысячи долей. Мы купили и большую часть обстановки в верхних комнатах. Сегодня ночью доставили заказанный нами стол. — Шенд повела рукой. — Это твое место. Советую соорудить комнату — или две — оставив коридор к лестнице. Та глиняная труба — слив кухни. Мы обрезали секцию, ведущую наверх, потому что решили — твой слуга будет готовить на четверых. Туалет во дворе, опорожняется в канал. Есть также холодный подвал с ледником достаточного размера, чтобы уместилась целая семья нереков.

— Богатый был плотник, и жил здесь долго, — заметил Теол.

— У него талант, — дернула плечами Шенд. — Теперь за мной. Контора будет вверху. Надо кое-что обсудить.

— Не нравится мне, как это звучит. Словно вы уже все обсудили и решили. Могу вообразить, насколько Багг обрадуется. Вы любите фиги?

— Можешь занять крышу, — сладко улыбнулась Риссарх.

Теол скрестил руки на груди, покачался на пятках. — Дайте-ка скажу, как мне все видится. Вы угрожаете раскрыть мои ужасные тайны, потом предлагаете соучастие в авантюре, суть которой не потрудились объяснить. Да, такое сотрудничество обречено пустить глубокие корни и принести обильные плоды.

Шенд скривилась. — Давайте отлупим его до бесчувствия, — предложила Хеджан.

— Все просто, — заявила Шенд, проигнорировав предложение Хеджан. — У нас есть тридцать тысяч долей, и с твоей помощью мы хотим сделать десять.

— Десять тысяч долей?

— Десять пиков.

Теол уставился ей в лицо: — Десять пиков. Десять миллионов долей. Ясненько. И что же вы намерены свершить с таким количеством монеты?

— Хотим, чтобы ты купил остальную часть островов.

Теол шагал взад и вперед, схватившись рукой за волосы. — Вы сумасшедшие. Я начинал с сотни доков и чуть не погиб, делая один пик…

— Только потому, что вел себя несерьезно, Теол Беддикт. Ты сделал пик за год, но работал едва день или два в месяц.

— Ну, это были убийственные дни.

— Лжец. Ты ни разу не ошибся. Ты вкладывал и вынимал, и все плелись у тебя в хвосте. Они тебя благословляли за намек.

— Пока ты их не срубил, — усмехнулась Риссарх.

— Рубашка задралась, — сказала Хеджан.

Теол поправил одежду. — Ну не то чтобы срубил. Что за ужасные образы. Всего один пик. Я не первый, кто сделал пик. Разве что быстрее всех.

— Из одной сотни доков. Может, хотя бы из сотни сум? Я зарабатывала сотню доков за три месяца, когда в детстве продавала апельсины и оливки. Никто не начинает с доков. Кроме тебя.

— А сейчас мы даем тридцать тысяч долей, — прибавила Риссарх. — Расчерти табличку. Десять миллионов ПИКОВ? Почему бы нет?

— Если вы считаете, что это так просто, почему самим не заняться?

— Ума нам не хватает, — сказала Шенд. — С другой стороны, мы не склонны расслабляться. Мы напали на твой след, и вот мы здесь.

— Я не оставлял следов.

— Таких, какие может заметить кто угодно — нет. Но я же говорю, мы не расслабляемся.

Теол все ходил взад и вперед. — Палата Торговых Сборов насчитывает во всем летерасском богатстве около двенадцати или пятнадцати пиков. Возможно, еще пять в тени…

— Эти пять включают твой один?

— Помню, меня забыли вписАть.

— Ну, ты же долго кровью пИсал. Десять тысяч кошелей затоплены в нижней части канала, и на каждом твое имя.

Хеджан удивилась: — Да ну, Шенд? Может, проще купить право на водолазные работы?

— Поздно, — сказал Теол. — Бири уже их провел.

— Бири — человек для прикрытия, — сказала Шенд. — ТЫ купил эти права, Теол. Бири даже не знал, что трудится на тебя.

— Ну, плодами того дела я еще не воспользовался.

— Почему?

Он пожал плечами. И вдруг замер на месте: — Вам неоткуда было это узнать.

— Ты прав. Я догадалась.

Его глаза расширились: — С таким чутьем ты сама можешь сделать десять пиков, Шенд.

— Ты обвел всех вокруг пальца, потому что не сделал ни одного неверного хода. Они не думают, что ты зарыл свой пик — уже не думают, ведь ты так долго жил как крыса в трущобах. Ты на самом деле все потерял. Никто не знает как, но потерял. Потому тебе и списали долги?

— Деньги — это ловкость рук, — кивнул Теол. — Вот бриллианты — иное дело. Тогда у тебя в руках не просто символ. Хотите знать, где главное мошенничество всей денежной игры? Оно вот в чем: даже намек на деньги — это сила. Но это не реальная сила. Только обещание силы. Однако оно действует, пока кто-то верит в его реальность. Прекрати делать вид — и все рассыплется.

— Если нет бриллиантов на руках, — сказала Шенд.

— Точно. Тогда это реальная сила.

— Ты догадался об этом, так? Сходил и проверил. И все само пошло в руки — а потом рассыпалось.

Теол засмеялся: — Вообразите мое неудовольствие.

— Ты был доволен, — возразила она. — Но ты понял, какой опасной может стать идея в дурных руках.

— Она всегда в дурных руках, Шенд. Включая сюда и мои руки.

— И ты ушел в сторону.

— Я не вернусь. Делайте все, что сможете. Известите Халла. Донесите. Что списано, может быть вновь начислено. Палата на такое горазда. Начнется бум. Все облегченно вздохнут, поняв, что это лишь игра.

— Не этого мы хотим, — ответила Шенд. — Ты все еще не понял. Когда мы выкупим остаток островов… Теол, мы сделаем то же, что и ты. Десять пиков исчезнут.

— Обрушится вся экономика!

Три женщины согласно кивнули.

— Вы фанатички!

— Хуже, — заявила Риссарх. — Мы мстительницы.

— Вы все полукровки? — Ему не нужно было слышать ответ. Всё очевидно. Не каждая полукровка выглядит как полукровка. — Хеджан из фараэдов. А вы? Тартеналки?

— Тартеналки. Летер нас уничтожил. Теперь мы готовы уничтожить Летер.

Риссарх снова улыбалась: — И ты покажешь, как.

— Ибо ты ненавидишь свой народ, — прибавила Шенд. — Всех этих хладнокровных хищников. Нам нужны острова, Теол Беддикт. Мы знаем о тех остатках племен, что поселились на купленном тобою. Знаем, что они таятся там, стараясь восстановить потерянное. Но этого недостаточно. Пройдись по улицам, и истина станет очевидной. Ты сделал это ради Халла. Я не знала, что он не информирован. Ты меня удивил. Знаешь, лучше ему рассказать.

— Почему?

— Потому что ему нужно исцеление.

— Не смогу.

Шенд подошла ближе и положила руку на плечо Теола. Контакт заставил его колени ослабеть, так неожиданно было сочувствие. — Правильно, не сможешь. Потому что мы с тобой знаем: этого было недостаточно.

— Скажи ему по-нашему, — предложила Хейжан. — Теол Беддикт, сделай все правильно. Вторая попытка.

Он отошел и поглядел на женщин издали. — Проклятие Странника — все время ходить по прежним тропам. Но эти ваши планы — боюсь, они повредят обеим сторонам.

— То есть?

— Я имел в виду, Шенд, что Летер вот-вот упадет — и не по моей вине. Найдите Халла и спросите его — думаю, он где-то там, на севере. Знаете, даже забавно — он яростно сражался за каждый из пожранных Летером народов. А теперь, узнав то, что он узнал, он станет сражаться снова. Однако уже не за какое-то племя, не за Тисте Эдур. На этот раз — за Летер. Друзья мои, он знает, что наши шансы и шансы проклятых ублюдков сравнялись. На этот раз Тисте Эдур станут хищниками.

— Почему ты так думаешь? — спросила Шенд с явным недоверием в голосе.

— Потому что они не играют в игры.

— А что, если ты ошибаешься?

— Может быть. По любому, близится кровопролитие.

— Тогда давай облегчим участь Тисте Эдур.

— Шенд, ты говоришь об измене. — Она плотно сжала губы. Риссарх грубо захохотала: — Идиот. Ты все время совершал такую измену.

«Возьми меня Странник, она права». — Не уверен, что победа варваров — Эдур будет полезна.

— Мы говорим не о пользе, а о мести, — возразила Шенд. — Подумай о Халле. О том, что с ним сотворили. Сделай это снова, Теол.

«Не думаю, что Халл увидит все в том же свете. Не совсем. Не сразу». — Вы же понимаете, что я старательно культивировал в себе апатию. Кажется, она уже принесла вечно свежие плоды.

— Да, эта рубашка не все закрывает.

— Мои инстинкты, наверное, притупились.

— Лжец. Они просто ждут применения. Ты это знаешь. Когда начнем, Теол Беддикт?

Он вздохнул. — Ладно. Для начала мы сдадим этот этаж. Бири нужен склад.

— А ты?

— Мне мое убежище по нраву, и я остаюсь там. Нужно, чтобы все были уверены: я вне игры. Вы трое — инвесторы. Так что уберите свои жуткие мечи; теперь перед нами война много жутче. Около моего дома живет семья нереков. Мать и двое детей. Наймите их как повариху и посыльных. Потом идите в Торговую Палату и зарегистрируйтесь. Вы работаете в недвижимости, строительстве и транспорте. Никаких других сделок. Пока. Сейчас продаются семь объектов около пятого крыла Вечной Резиденции. Пойдут дешево.

— Потому что тонут.

— Верно. И мы готовы решить проблему. А когда мы это сделаем — готовьтесь к визиту Королевского Землемера и сборища обнадеженных архитекторов. Дамы, готовьтесь стать богатыми.

«Ищете прочного грунта? Ваш ответ — конструкция Багга.

Пока не утонет весь мир. Но это к слову».

— Можно купить тебе одежду?

Теол заморгал. — Зачем?

* * *

Серен смотрела вниз. Долина тянулась далеко, по ее склонам стояли леса — густая, неподвижная зелень. В нижней части ущелья сверкала струйка горного потока. Кровь Гор, так называют реку Эдур. Тис'форандал. Ее воды красны от примеси железа.

Ожидающая их дорога не раз пересечет реку.

Одинокий Тисте Эдур внизу, казалось, вынырнул из багряного потока. Он поднял голову, смотря на восходящую часть дороги.

«Словно знает, что мы здесь».

Бурак Преграда спешил, поэтому приказал сделать остановку только пополудни. И все равно фургоны одолеют подъем по каменистому грунту лишь к следующему утру. Хоть спеши, хоть беззаботно пей — результат будет тот же.

Халл стоял рядом. Следил, как подбирается Тисте Эдур.

— Серен.

— Что?

— Ты плакала ночью.

— Я думала, ты спишь.

Он помолчал. — Твои рыдания всегда меня будят.

«Ближе не рискнешь, не так ли?» — Если бы я могла сказать то же о себе…

— Если бы я рыдал, Серен, ты проснулась бы. Я уверен.

«Что, моя вина стала бы меньше?» Она кивнула в сторону Эдур. — Ты знаешь его?

— Да.

— Он нам помешает?

— Не думаю. Похоже, он будет нас сопровождать в земли хиротов.

— Знатный?

Халл кивнул. — Бинадас Сенгар.

Она помедлила. — Ты резал кожу для него?

— Да. Как и он для меня.

Серен Педак плотнее застегнула шубу. Ветер не стихал, но он хотя бы разогнал затхлую вонь из нижних болот. — Халл, ты боишься предстоящей Большой Встречи?

— Нужно лишь поглядеть назад — и поймешь, что ждет впереди.

— Ты так уверен?

— Мы купим мир, но для Тисте Эдур это будет гибельный мир.

— И все же мир.

— Аквитор, ты сама все знаешь, и потому меня поймешь. Я намерен сорвать встречу. Я намерен подтолкнуть Эдур к войне с Летером.

Она изумленно уставилась на собеседника.

Халл Беддикт отвернулся. — Теперь ты знаешь… и делай с этим что хочешь.

Глава 3

Лицом к Свету

Тьмой преданному

Лежит Отец Тень

Кровью исходит.

Незрим и незряч он

Пока его Дети

Тропу не отыщут

На дальней пустоши

Отца не пробудят.

Молитва Тисте Эдур

Густой, непроницаемый для взоров туман казался обителью мертвой тишины. Весла из черного дерева были вытащены из густой, словно кровь, воды, которая стекла с полированной древесины сначала струйками, потом отдельными каплями, оставив патину соли. Холодный, неподвижный воздух. Придется ждать.

Дочь Менандора принесла зловещее знамение. Тело воина из племени Бенеда. Вздутый труп, обугленный магией, ободранный зубами бесчисленных морских падальщиков. Шепотки стали рокотом возмущения, когда пришел тот Эдур, чьи рабы обнаружили тело.

Летерийское колдовство. Воин без оружия и доспехов. Он просто рыбачил.

Сразу после открытия из устья реки вышли четыре ладьи к'орфан. В передней ехали Ханнан Мосаг и его боевые маги — к'риснан ы, а также семьдесят омытых кровью воинов. В других ладьях находились по сто человек.

Отлив быстро вынес их в море. Вскоре стало ясно, что ветра нет; они опустили треугольные паруса и начали грести — по тридцать пять воинов опустили весла с каждого борта. Наконец Король — Ведун приказал остановиться.

Туман охватил четыре ладьи. Видимость составляла не более двенадцати длин весла. Тралл Сенгар сидел на банке сразу за Фиром, опустив весло и сжимая подаренное отцом новое, окованное железом копье.

Он знал, что летерийские суда находились поблизости, дрейфуя, как и к'орфаны Эдур. Они полагались исключительно на паруса и ничего не могли сделать, пока не поднимется ветер. А Ханнан Мосаг позаботился, чтобы ветра не было. Теневые духи мерцали над палубой, на четвереньках носились туда и сюда. Они словно стремились вырваться за пределы судна. Тралл никогда не видел так много призраков сразу, и он сознавал, что на других ладьях их не меньше. Однако не они будут убийцами летерийцев. Для этой задачи Король — Ведун призвал что-то иное.

Он мог чувствовать это. Ожидание в глубинах. Терпеливое, молчаливое.

Стоявший на носу Ханнан Мосаг медленно поднял руку, и за его спиной Тралл увидел выплывающую из тумана громаду летерийского китобоя. Паруса были спущены, вынесенные за борта на длинных шестах фонари сочили тусклый желтый свет.

Второе судно, привязанное к первому толстым канатом. Вокруг показались акульи плавники. И вдруг — все плавники исчезли. То, что ждало внизу, начало подъем. Незримо заскользило под содрогнувшейся водой. Еще миг. Смутные пятна. И потом — вопли.

Тралл уронил копье и закрыл уши ладонями — и не он один, ибо вопли становились все громче, превращаясь в предсмертные взвизги. Краткая вспышка магии в тумане — и тишина.

Теперь летерийские суда виднелись повсюду. Но что на них творится — не разглядеть. Туман вокруг их корпусов сгустился, почернел как дым, и через его непроницаемую мглу проходили лишь крики. Покрывало ужаса, клубы душ.

Звуки царили у Тралла в голове, несмотря на все его попытки защититься. Сотни голосов. Сотни сотен. А потом — тишина. Жесткая, абсолютная. Ханнан Мосаг сделал жест руками.

Серый плащ тумана внезапно исчез.

Спокойное море начинало волноваться под сильным ветром. Солнце яро светило с безоблачного неба. Пропали и темные эманации, окружавшие летерийские суда. Корабли качались, вывешенные фонари дико плясали над бортами.

— На весла.

Голос Ханнана Мосага, казалось, раздавался прямо позади Тралла. Он вздрогнул, схватился за рукоять весла. Как и все вокруг. Тралл напряг плечи, налег на весло. Ладья ринулась вперед.

Через несколько мгновений они уже табанили, поравнявшись с кормой одного из кораблей.

На окрашенных красным бортах клубились темные духи.

Тралл заметил, как изменилась ватерлиния. Теперь трюмы были пусты.

— Фир, — прошипел он, — что случилось? Что все это значит?

Бра обернулся, и Тралл ужаснулся бледности его лица. — Не наше дело, Тралл, — сказал брат и отвел глаза.

«Не наше дело. Что он имел в виду? Что не так?»

Волны носили тела мертвых акул. Трупы были выпотрошены, словно взорвались изнутри. Вода пенилась от кровавых потрохов.

— Возвращаемся, — сказал Ханнан Мосаг. — Ставьте паруса, мои воины. Вы были свидетелями. А теперь пора уходить.

«Свидетелями… чего же, во имя Отца Тень?»

Над летерийскими кораблями захлопали и вздулись паруса.

«Духи доставят их. Клянусь Сумерками, это не просто демонстрация силы. Это — это вызов. Вызов такой наглости, которая навсегда превзойдет глупые выходки китобоев, их самоубийственный набег на наши лежбища». В разум Тралла, смотревшего, как воины ставят паруса, прокралась новая мысль. «Кто среди летерийцев мог осознанно послать на гибель экипажи девятнадцати судов? Были ли моряки добровольцами?»

Говорят, что для летерийца важно только золото. Но кто в здравом уме станет искать выгоды в смерти? Они должны были сознавать, что спасения не будет. «А если бы я не набрел на них? Если бы не стал искать нефрит на берегу Келеча?» Но нет, это слишком. Не он, так другой. Такое преступление не могло остаться незамеченным. Его специально выставляли напоказ.

Он разделял смущение большинства воинов. «Здесь что-то неправильное. И с летерийцами, и с нами. С Ханнаном Мосагом. С нашим Королем. Наши духи танцевали танец с Летером и Эдур. Но я не смог узнать фигур танца. Прости меня, Отец Тень, но я испуган».

Девятнадцать кораблей смерти направились к югу, а четыре к'орфана — на восток. Четыреста воинов Эдур плыли в тяжелом молчании.

class="book">* * * На долю рабов выпало подготавливать церемонию. Тело воина Бенеды было принесено с пляжа и положено на каменную плиту около цитадели — подсыхать. Глазницы, ноздри и рот запечатаны мягким воском. Раны на теле замазаны смесью глины и масла.

Под присмотром шести воинов Эдур большие железные носилки были помещены над рвом, который уже заполнили горячим углем. Медные монетки шипели и дребезжали, пока не высохли последние влажные пятна на железе.

Удинаас присел за рвом, удостоверившись, что находится достаточно далеко и его пот не упадет на монеты — святотатство, караемое немедленной смертью. Раб смотрел, как монеты коптятся на огне, становясь почти черными. Когда на кругляшах появлялась красноватая точка каления, он доставал их с железного листа при помощи щипцов и укладывал на ряд глиняных плиток. По одной монете для каждой вдовы.

Стоявшие на коленях перед плитками вдовы подхватывали свои монетки тонкими щипчиками, переворачивали и возлагали на труп мужчины.

Сначала — на левую глазницу. Треск, шипение, струйки дыма, словно червяки, ползущие из-под монеты. Вдовы решительно вдавливали кругляши, припаивая их к плоти, чтобы они потом не выпадали. Затем последовали правая глазница. Нос и лоб. Щеки. Каждая монета должна касаться соседних.

Когда монеты усеяли всю поверхность тела, включая конечности, пришел черед воска. Расплавленный воск тек на защищенную монетами кожу. Когда масса застыла, тело перевернули, и все началось снова. Много монет, чтобы покрыть тело полностью, исключая ладони и ступни; новый слой воска.

Обряд «одевания» занял большую часть дня; лишь на закате Удинаас наконец отошел от рва и встал, позволяя холодному ветерку пройтись по вспотевшей коже. Сплюнул, стараясь убрать дурной привкус изо рта. Жженая, гниющая плоть в тесной и горячей как очаг оболочке. Вонь спаленных волос. Никакое масло, никакие притирания не смогут извлечь следы обряда из его пор. Должны пройти дни, прежде чем Удинаас освободится от мерзкого, ужасного запаха.

Он смотрел на землю под ногами. Плечи все еще болели после поспешного исцеления Уруфи. За все это время ему не удалось оговорить с Пернатой Ведьмой.

Он ничего не объяснил хозяевам. Да они и не напирали слишком настойчиво. Несколько вопросов — и, казалось, их удовлетворили его неловкие, глупые ответы. Удинаас гадал, была ли Уруфь беспристрастна, когда выпытывала про Ведьму. Тисте Эдур редко выказывали интерес с невольникам, плохо понимали их жизнь. Конечно, это привилегия любых захватчиков, и это всеобщая участь пленных — терпеть подобное пренебрежение.

Но все они равны. На уровне личностей. Свобода — немногим более, чем потрепанная сеть, натянутая над множеством крошечных, утлых домишек. Прорви ее — мало что изменишь, разве что приобретешь уютную иллюзию победы. «Разум прикован к душе, душа — к плоти, плоть — к костям. По велению Странника мы представляем собой путаницу клеток, и то, что бьет крыльями внутри них, знает лишь одну свободу. В смерти».

Победители всегда считали, что берут в плен личность. Но истина в том, что личность можно убить только изнутри, хотя даже это химера. У одиночества много детей, и распад — лишь одно из них. Каждый идет в смерть свою собственной тропой, оставляя личность позади.

Из здания донеслись эдурские причитания, погребальная песнь. Унх, унх, унх, унх… Эти звуки всегда пугали Удинааса. «Словно чувство бьется в стену, раз за разом, раз за разом. Голоса запертых, плененных. Голоса, ошеломленные истиной мира». Эдур скорбят скорее о своих потерях, чем о судьбе потерянных.

«Так случается, когда ты проживешь сотню тысяч лет?»

Вдовы выходили из здания, окружив тело, несомое густыми клубами призраков. Фигура из медных монет. Единственное употребление денег среди Эдур. Медь, олово, железо, бронза, серебро и золото — доспехи мертвецов.

«По крайней мере — честно. Летерийцы используют монеты, чтобы купить нечто противоположное. Не совсем. Скорее иллюзию противоположного. Богатство как доспех жизни. Крепость, цитадель, вечно бдительная армия. Но врагу все это нипочем. Он знает, что вы беззащитны».

— Унх, унх, унх, унх…

Был час Дочери Шелтаты Лор, когда все материальное становится нереальным, смазывается уходом света, и воздух теряет прозрачность, показывает пылинки и кристаллы, несовершенство, то, что так ловко скрывают и свет, и тьма во все иные часы. Час, когда видно: трон пуст.

Почему бы не поклоняться деньгам? В конце концов, награда будет немедленной и явной. Но это слишком просто. Культ Летера был более изысканным — его этика поощряла привычки и поступки, служащие приобретению богатства. Прилежание, дисциплина, любовь к тяжкому труду, оптимизм, почитание удачи и славы. И соответствующие пороки: лень, отчаяние и все разновидности бесславных неудач. Мир достаточно жесток, чтобы отсеять одно от другого, не оставив места сомнениям и рыхлой нерешительности. Так почитание стадо прагматизмом, а прагматизм — холодный бог.

«Странник дал нам холодного бога, чтобы мы не ведали ограничений». Расхожая летерийская молитва, хотя никто не смел повторять ее всуе. Пернатая Ведьма говорит, что каждое деяние есть молитва, и таким образом каждый день мы служим множеству богов. Вино, белый нектар и ржавый лист и прочие снадобья — это молитва к смерти, говорила она. Любовь — молитва к жизни. Месть — молитва демонам справедливости. Подпись под деловым документом, сказала она со слабой улыбкой, есть мольба к посылающему иллюзии. Ведь достижение для одного означает потерю для другого… В любую игру играют две руки.

Унх, унх, унх, унх…

Он вздрогнул. Мокрый плащ окутывал тело леденящим холодом.

Крик с моря. Вернулись ладьи к'орфан. Удинаас побрел мимо погребального здания к усадьбе Сенгаров. Заметив Томада Сенгара и его жену Уруфь, упал на колени и вдавливал лоб в песок, пока они не прошли. Потом вскочил и побежал в длинный дом.

Покрытое монетами тело положат в выдолбленное бревно Черного дерева, концы запечатают дисками из кедра. Через шесть дней гроб сожгут в одной из дюжины священных рощиц. До того часа панихида будет продолжаться. Все вдовы по очереди примут участие в монотонном, наводящем ужас пении.

Он пробрался в нишу, где ожидал соломенный тюфяк. Сумрак сгущается. Ладьи войдут в канал, одна за другой. Они не могли проиграть. Никогда. Команды девятнадцати летерийских судов мертвы — на этот раз не будет новых рабов. Стоявшие по берегам канала высокородные мужи и жены молча приветствовали своих бойцов.

«Молча.

Ибо произошло что-то ужасное».

Он улегся на спину, уставился в низкий потолок. В горле чувствовалось странное, беспокоящее жжение. Он мог расслышать второй ритм за стуком своего сердца. Слабое эхо в крови — унх, унх, ху, ху… Унх, унх, ху, ху…

«Кто ты? Чего тебе нужно? Чего ты ждешь от меня?»

* * *

Тралл прыгнул на причал, держа холодное копье в правой руке. Окованное железом основание высекло искры из каменных плит, когда он пошагал к краю причала, остановившись за спиной Фира. Перед ними в пяти шагах были Томад и Уруфь. Рулада нигде не видно.

Как и Майен, вдруг сообразил он.

Тралл скосил глаза: Фир обыскивал толпу взглядом. Не меняя выражения лица, пошагал навстречу отцу.

— Сын мой. — Уруфь ступила ему навстречу, пристально смотря в очи. — Что он сделал?

Фир покачал головой.

— Они умерли без чести, — сказал Тралл. — Мы не могли видеть принесшую смерть руку, но она была… чудовищной.

— А урожай? — спросил Томад.

— Собран, Отец. Той же рукой.

В глазах Уруфи блеснул гнев. — Это не было полное открытие. Это было призывание демонов.

Тралл нахмурил лоб: — Не понимаю, Мать. Там были тени…

— И тьма, — отрезал Фир. — Тьма из глубин.

Мать скрестила руки на груди и отвернулась. Тралл никогда не видел ее так встревоженной.

И его собственное беспокойство только нарастало. Почти три пятых из числа Эдур использовали магию множества осколков разорванного садка Куральд Эмурланн. Сила теней имела мириады оттенков. Среди сынов Уруфи только Бинадас шел путями магии. Но слова Фира тем не менее всколыхнули в Тралле понимание. Каждый Тисте Эдур понимает пути своего рода, пользуется он колдовством или нет.

— Мать, магия Ханнана Мосага исходила не от Эмурланна. — По лицам родичей явно читалось, что до этой истины он дошел последним. Тралл скривился. — Простите мне глупые слова…

— Глупость была в произнесении их вслух, — ответила Уруфь. — Фир, возьми Тралла и Рулада. Идите к Каменному Кубку…

— Не время. — Голос Томада был суров, лицо мрачно. — Фир. Тралл. Вернитесь в дом и ждите меня. Уруфь, окажи помощь вдовам. Павшему воину предстоит первая ночь Умиротворения среди родни.

На миг Траллу показалось, что она хочет возразить. Однако мать сжала губы и ушла.

Фир махнул Траллу, и они пошли к длинному дому, оставив отца в одиночестве стоять у канала.

— Неловко все это.

— Есть ли нужда, — спросил Фир, — тебе стоять между Майен и Руладом?

Тралл поперхнулся. Слишком обеспокоен он сейчас был, чтобы выдумать легкую, отвлекающую реплику. Фир принял молчание за ответ. — Когда ты стоишь между ними, что ты видишь?

— Я… прости, Фир. Я не ожидал вопроса. Есть ли нужда? Ну, не знаю.

— Ясно.

— Его напыщенность меня… раздражает.

Фир не ответил.

Они подошли к дверям. Тралл поглядел на брата: — Фир, что такое Каменный Кубок? Никогда не слышал…

— Не важно, — ответил брат и вошел в дом.

Тралл остался на пороге. Он провел пятерней по волосам, оглянулся на двор. Встречавшие воинов разошлись, как и сами воины. Ханнана Мосага и его магического Отряда нигде не было видно. Оставался один Томад Сенгар.

«Мы так отличаемся от всех других?

Да. Ибо Король — Ведун просил сыновей Томада. Чтобы преследовать видение.

Он сделал нас слугами. Но сам… он ли владыка?»

* * *

Во сне Удинаас упал на колени посреди пепла. Он был изрублен, истекал кровью. Болели руки. Ноги. Казалось, пепел с живой алчностью вгрызается в раны. Горло пекло так, что он не мог вдохнуть. Он вцепился руками в воздух, встал на ноги и стоял, пошатываясь — а небо ревело и кружилось.

Огонь. Огненная буря.

Он закричал.

И снова обнаружил себя на коленях.

Ни звука, кроме хриплого дыхания. Удинаас поднял голову. Буря прошла.

Фигуры на равнине. Идут, прах вьется за ними по ветру, словно саваны. В телах торчат мечи и стрелы. На костях лишь обрывки мышц и сухожилий. Пустые орбиты, искаженные страхом лица — словно они увидели собственную смерть.

Слепые к присутствию живого человека, они прошли мимо. Вместе с ними двигалось ощущение великой потери. Горе, горький шепот об изменах.

Кто-то заплатит. Кто-то заплатит за это.

Не его слова, не его мысли, но голос, звучавший в сердцевине черепа — голос был его собственным.

Один мертвый воин подошел ближе. Высокий, чернокожий. Меч срубил большую часть лица. Сверкали кости, покрытые сетью красных трещин. След великой битвы.

Быстрое, как молния, движение. Металл руки врезался в висок Удинааса. Поток крови. Он лежал в туче серой пыли. Веки горели огнем.

Пальцы в железной перчатке схватились за левую лодыжку. Нога немилосердно дернулась. Воин потащил его за собой.

— Что ты делаешь?

— Леди жестока.

— Леди?

— Жестока.

— Она ждет в конце пути?

— Она не из тех, кто ждет.

Он извернулся в руке воина, заметил, что смотрит на собственный след в пыли. Борозда тянулась до горизонта. И вся была полна черной кровью. «Как давно он меня тащит? Кого я ранил?»

Грохот копыт.

— Она грядет.

Удинаас снова повернулся, попытался поднять голову.

Пронзительный вопль.

Через тело тащившего Удинааса воина прошел меч. Разрубил напополам. Рука отпустила ногу раба; он перекатился на бок. Копыта простучали мимо.

Она пылала нестерпимо — ярко. В одной руке меч, мерцающий словно молния. В другой — двулезвийный топор, с которого что-то стекает. Конь — одни кости, связанные языками пламени.

Громадный зверь — скелет мотал головой. На сидящей на его спине женщине была плоская золотая маска без всяких деталей. Над головой вздымался, как грива, убор из зазубренных чешуй. Она подняла топор и меч.

Удинаас посмотрел в глаза — прорези в маске. Отпрянул, вскочил на ноги, побежал прочь.

За спиной затопали копыта.

«Дочь Зари, Менандора…»

Под его ногами были воины, которые недавно прошли мимо. Пламя лизало раны, с тел поднимался мутный дымок. Никто не шевелился. «Они привыкли умирать, не так ли? Снова и снова. Привыкли умирать…»

Он бежал.

Удар. Словно усеянная костями стена упала на правое плечо. Он полетел по воздуху. Ударился о почву и покатился, взмахивая руками. Глаза взирали на клубы пыли, на крутящееся небо.

В поле зрения возник силуэт. Тяжелый сапог уперся ему в грудь.

Когда она заговорила, голос прозвучал словно шипение тысячи змей: — Кровь Локви Вайвела… в теле раба. Какое сердце ты выбрал, смертный?

Он не мог вздохнуть. Сапог давил на грудь, ломал ребра. Он царапал его ногтями.

— Дай душе ответить. Прежде чем умрешь.

— Я выбираю… то, что всегда выбирал.

— Ответ труса.

— Да.

— Даю еще миг. Пораскинь умишком.

Вокруг смыкалась тьма. Рот наполнила пена, он ощутил вкус крови. — Вайвел! Выбираю вайвела!

Сапог скользнул в сторону. Рука схватилась за веревку, которой он подпоясывался. Пальцы сжались — он поднялся в воздух, изогнувшись дугой, мотая головой. Мир перевернулся перед глазами. Он поднимался, пока не ощутил себя сидящим между ее бедер.

Почувствовал, что с него сорвали плащ. Рука стащила набедренную повязку, холодные железные пальцы сомкнулись на…

Он зарычал.

И был пронзен. Огонь в крови. Пламя в чреслах и спине, когда она снова и снова втыкала руку, тянула…

Наконец он забился в судорогах.

Рука ослабила хватку; раб с грохотом упал на землю.

Как она ушла, он не слышал. Вообще ничего не слышал. Ничего, кроме ритмов двух своих сердец. Их биение нарастало. Ближе и ближе…

Некоторое время спустя кто-то уселся рядом с Удинаасом.

— Должник.

«Кто-то заплатит». Он чуть не засмеялся.

Рука на плече. — Удинаас. Где это место?

— Не знаю. — Он повернул голову, уставился в испуганные очи Пернатой Ведьмы. — Что тебе сказали плитки?

— У меня их нет.

— Подумай о них. Брось их в уме.

— Что ты знаешь об этом, Удинаас?

Он медленно сел. Боль ушла. Никаких ран и даже царапин, лишь слой пыли. Он потянулся за плащом, чтобы прикрыться. — Ничего.

— Тебе не нужно гадание, — ответила она, — чтобы знать, что случилось с тобой.

Он горько улыбнулся: — Я знаю. Заря. Самая страшная Дочь Тисте Эдур. Менандора. Она была здесь.

— Боги Тисте Эдур не навещают летерийцев…

— А меня да. — Он поглядел вдаль. — Она… гм… использовала меня.

Пернатая Ведьма встала. — Тебя забирает кровь вайвела. Ты отравлен видениями, Должник. Безумие. Мнится, будто видишь то, что недоступно другим.

— Погляди на землю вокруг, Пернатая Ведьма. Она их зарубила.

— Они уже давно мертвы.

— Но они двигались. Видишь эту борозду — один из них тащил меня. Это след моего тела. Вон следы от копыт ее коня.

Но она не смотрела. Ее взор был сфокусирован на Удинаасе. — Это мир твоего собственного воображения. Ум осажден ложными видениями.

— Брось плитки.

— Нет. Это мертвое место.

— Кровь вайвела жива, Пернатая Ведьма. Кровь вайвела — вот что связывает нас с Тисте Эдур.

— Невозможно. Вайвелы — отродье Элайнтов. Они драконья помесь, и даже сами драконы их не контролируют. Они из Оплота, но они дики.

— Я видел белого ворона. На берегу. Вот почему я поспешил к тебе, надеялся предупредить, прежде чем ты бросишь плитки. Я хотел прогнать его, но в ответ услышал смех. Когда на тебя напали — я думал, это Белый Ворон. Но разве не видишь? Белое, лик Менандоры, лик зари. Именно это и показал Фулькр.

— Твое безумие не коснется меня, Должник.

— Ты просила солгать Уруфи и другим Эдур. Я сделал, как ты сказала, Пернатая Ведьма.

— Но теперь тебя забрал вайвел. Скоро ты умрешь, и даже Эдур бессильны помочь. Едва они поймут, что ты заражен, они вырежут сердце из твоей груди.

— Ты страшишься, что я становлюсь вайвелом? Такова моя участь?

Она качала головой. — Это же не поцелуй Солтейкена. Это болезнь, атакующая твой мозг. Яд, замутняющий твои мысли.

— Ты действительно здесь? В моем сне?

После этого вопроса ее силуэт стал прозрачным, заколебался и рассеялся, словно унесенный ветром песок. Он снова был один.

«Я никогда не проснусь?»

Движение в небе заставило его повернуться.

Драконы. Два десятка тварей, несущихся прямо над зыбким горизонтом. Вокруг них скопище вайвелов — словно мушки.

Внезапно Удинаас понял кое-что.

«Они идут на войну».

* * *

Труп умершего покрыли листьями морока. В следующие несколько дней листья начнут гнить, пятная янтарный воск синеватыми прожилками, пока усеянное монетами тело не станет смутной формой, словно в ледяной глыбе.

Тени в воске, навсегда обернувшие павшего из племени Бенеда. Гавань для блуждающих духов в выдолбленном стволе.

Тралл стоял подле тела. Ствол Черного дерева все еще выдалбливали в неосвещенном помещении около цитадели. Живое древо сопротивляется попыткам придать ему иную форму; но оно любит смерть, и потому его можно «уговорить».

Далекие крики в деревне — голоса, поднявшиеся в последней молитве к Дочери Сумрака. Несколько мгновений до прихода ночи. Пустые часы, когда даже самая вера должна застыть, просто сохраниться. Ночь принадлежит Предателю. Тому, кто желал убить Отца Тень в момент наивысшего триумфа и почти преуспел.

Серьезные разговоры в это время суток запрещены. Темнотой правит обман, незримое дыхание, которое каждый может втянуть в себя и заразиться. Сейчас не куют мечей, не входят в дом, где живут девушки. Заключить в такой час брак — значит накликать злую судьбу. Рожденный в этот час ребенок подлежит смерти. Любящие не касаются друг друга. День умер.

Вскоре взойдет луна, и тени снова вернутся. Как Скабандари Кровавый Глаз явился из тьмы, так явится и мир. «Предателя ждет провал». Иначе не может быть, или миры падут в хаос.

Он глядел на кучу листьев, среди которых скрылось тело воина. Он сам вызвался стоять на страже первую ночь. Нельзя оставлять тело Эдур в час, когда подкрадывается темнота, ибо ей все равно, просочиться в дыхание горячее или холодное. Труп может вызвать жестокие ссоры так же легко, как любой живой. Ему нет нужды самому говорить или делать оскорбительные жесты. Другие охотно сделают это за него, вытащат мечи или ножи.

Ханнан Мосаг объявил это гнуснейшим пороком Эдур. Старики и мертвецы первыми шепчут слово «месть». Старики и мертвецы — у одной стены, и если мертвецы стоят к ней лицом, старики стоят спинами. За той стеной забвение. Они говорят о прошлом и чувствуют потребность вести юнцов старыми путями, только чтобы придать значение всему, что они узнали и совершили.

Отныне кровная месть запрещена. Месть — преступление, ведущее всю кровную линию к безжалостной казни.

Тралл Сенгар стоял над трупом в тени дерева и видел, как его брат Рулад идет в лес. Незаметно крался он от окраины села в этот темный час, скользя словно призрак.

В лес, на северную дорогу. Ту, что ведет на кладбище, избранное для погребения воина племени Бенеда.

Туда, где стоит в ночном бдении одинокая девушка.

«Это может быть попыткой… обреченной на провал. Или очередной встречей из многих. Ее не предсказать. Все женщины непредсказуемы. Но не он. Он опоздал на войну, потому его пояс пуст. Видно, решил омыться кровью иным путем.

Потому что Рулад должен выигрывать. Во всем. Это вершина его жизни, узкий путь, который он сам себе проложил. Каждый косой взгляд — не важно, настоящий или вымышленный — рождает в нем дикий крик о собственной второсортности.

Рулад. Все, достойное борьбы, достигнуто без борьбы. Всякая борьба — это сражение с собственной мнительностью. Честь не нужно преследовать, как все другие блага жизни; она сама ищет встречи. Миг столкновения — вот миг познания истинного себя».

Попытка. Которую она отвергнет с гневным блеском в очах.

Или… сплетение рук, горячий пот в темноте. Измена.

А он не смеет пошевелиться, не может оставить свой пост над безымянным воином из Бенеды.

По обычаю брат Фир сковал меч. Он встал перед Майен, положив клинок на тыл предплечий. И она на глазах у всех ступила вперед, чтобы принять оружие. Унесла в свой дом.

Обручение.

Через год после этого дня — осталось пять недель — она должна выйти из дома с этим мечом. Затем выкопает клинком канавку у порога, закопает меч в землю. Железо и почва, оружие и дом. Мужчина и женщина.

Брак.

До того дня, как Фир предложил меч Майен, Рулад даже не глядел на нее. Был слишком молод? Нет, ведь Эдур отличаются от летерийцев. Год для Эдур — что день для летерийца. Среди дочерей высокородных семейств было немало красавиц. Однако он положил глаз на нее — только после того, как это сделал старший брат.

И все пошло не так.

Он мог оставить пост. Воин Бенеды — не то, что воин Хирота. Пережеванный морем труп, покрытый медью, не золотом. Он мог бы встать на след, прокрасться под покровом ночи.

Чтобы обнаружить что? Именно этот вопрос вгрызался в его разум, словно острый зуб.

«Стоит ли? В такой темный час…»

Глаза Тралла медленно расширялись. Из леса показалась фигура. Он уставился на нее. Тяжело застучало сердце.

Существо приближалось. На губах его черная кровь. Кожа бледна и слабо отражает лунный свет, испачкана грязью, покрыта какой-то плесенью. У каждого бедра пустые ножны из полированного дерева. На груди обрывки доспехов. Оно было высоким, но сутулым, словно рост стал для него наказанием.

Глаза — как горящие уголья.

— Ах, — пробормотал пришелец, оглядывая груду листьев, — что здесь такое? — Он говорил на языке ночи, близком наречию Эдур.

Дрожащий Тралл заставил себя шагнуть вперед, перехватить копье обеими руками. Железное лезвие нависло над трупом. — Он не для тебя, — проговорил воин; в горле саднило, и оно как будто стало слишком узким.

Бледное привидение глянуло на Тралла, и его глаза на миг вспыхнули еще ярче. — Тисте Эдур, ты меня знаешь?

Тралл кивнул: — Призрак тьмы. Предатель.

Желто — черная улыбка.

Тралл отпрянул, когда пришелец шагнул к нему, а затем склонился над листьями. — Изыди прочь, дух, — сказал Эдур.

— Или что?

— Я подниму тревогу.

— Как? Твой голос сейчас — лишь слабый сип. Горло прихватило? Ты с трудом дышишь. Это не предательство ли делает тебя больным? Ладно. Я забрел далеко и не намерен забирать себе доспехи этого мужа. — Существо выпрямилось. — Отойди, воин, если не хочешь задохнуться.

Трелл остался на месте. Воздух с шипением сочился сквозь перехваченное горло; он чувствовал, как начинают слабеть ноги.

— Ну — ну, среди Эдур никогда не было трусов. Держись, воин. — Пришелец отвернулся и пошагал к лесу.

Благословенный вдох, затем другой. Голова кружилась. Тралл оперся на копье. — Стой!

Предатель снова повернулся к нему лицом.

— Это… такого раньше не бывало. Стража…

— Сталкивалась лишь со злыми духами земли, — кивнул Предатель. — Или, говоря более патетично, с духами лишенных корней деревьев Чернолеса, спаянных с плотью ради… чего же? Ради ничего. Такова жизнь. В мире мириады сил, Тисте Эдур, и большинство из них слабо.

— Отец Тень заключил тебя…

— Да, и там я остаюсь. — Дух снова жутко ухмыльнулся. — Но не во снах. Невольный дар Матери Тьмы, напоминание, что она ничего не забывает. Напоминание, что и я ничего не должен забыть.

— Это не сон, — сказал Трелл.

— Он был разрушен, — произнес Предатель. — Очень давно. Осколки, разбросанные по полю битвы. Почему кто-то желает их? Эти куски никогда не соединить. Каждый из них ныне замкнут в себе. Так что я удивляюсь, что он с ними сделал?

Дух скрылся в лесу. — Это, — прошептал Тралл, — был не сон.

* * *

Удинаас открыл глаза. Во рту и в носу оставался густой дух трупа, в горле скопилась мерзкая слизь. Над головой длинный, скошенный потолок хозяйского дома, грубая черная кора, сквозь щели проглядывает желтоватый свет. Он неподвижно лежал на одеяле.

Уже утро? Он ничего не слышал. Ни голоса из соседних комнат. Но это мало о чем говорило. Часы перед подъемом луны молчаливы, ведь это часы сна. Завтра предстоит починка сетей. И надо свить несколько веревок.

«Может быть, это истина безумия: разуму нечем заняться, кроме составления списка мирских забот, хилых доказательств собственного здоровья. Чини сети. Вей канаты. Видишь? Я не потерял смысл жизни».

Кровь вайвела ни горяча, ни холодна. Она не ярится. Удинаас не чувствовал перемен в теле. «Но чистая кровь моих мыслей, о да, она загрязнилась». Он откинул одеяла и сел. «Тогда это тропа, и я стою на ней. Пока не придет миг».

Чини сети. Вей канаты.

«Вырой яму для воина Бенеды, который открыл бы глаза, будь они у него. Увидь не черноту сковавших его монет. Не синий воск, не спаявшиеся с ним листья морока, их мокрые черные пятна. Вместо этого увидь… нечто совсем иное».

Вайвелы вились вокруг драконов. Он это видел. Словно гончие вокруг хозяев, ждущие, когда их спустят с поводков. «Теперь я знаю, зачем был там, где был. И где ответ на вопрос, который только шепчет ночь — нет, это не шепот, это вой. Охотничий клич самой Тьмы».

Удинаас понял, что вокруг враги. Не как летериец, обреченный на пожизненную неволю. Не эту угрозу чуяла новая кровь здесь, среди Эдур, близ Куральд Эмурланна.

«Подозреваю, Пернатая Ведьма подошла бы лучше. Но Мать Тьма действует непостижимо, даже в таких делах».

Он прошел в большую комнату.

И лицом к лицу столкнулся с Уруфью.

— Не время бродить, раб.

Он видел, что она трепещет.

Удинаас упал на пол, уткнул лоб в истертые доски.

— Приготовь плащи для Фира, Рулада и Тралла, они уйдут ночью. Успей до восхода луны. Еда, питье на завтрак.

Раб мигом вскочил на ноги, но она остановила его движением руки. — Удинаас, сделай это сам, никому не говори.

Он кивнул.

* * *

Тени уползали из леса. Взошла луна, мир — тюрьма для истинного отца Менандоры. Он заперт внутри. Древние битвы Отца Тень сотворили этот мир, выковали многие его черты. Скабандари Кровавый Глаз, стойкий защитник от фанатичных слуг жестокой веры, рядись та вера в поглощающее черное или в ослепляющее белое. Его победы — а им погребен Брат Тьма и заключен под стражу Брат Свет, там, в далеком, обнесенном решеткой небесном мире — это дары не только Эдур, но всем, кто живет хотя бы один день, чтобы умереть на закате.

Дар свободы, дар воли, не скованной ничем, кроме свободно налагаемых самоограничений. Громадная толпа предложений, и каждое шепотом обещает спасти от неудач, и обертывает обещаниями, словно панцирем.

Тралл Сенгар видел цепи летерийцев. Видел сплошную сеть, что их связала, звенья рассуждений, сплетенные в хаотическую массу — не найти начал и концов. Он понимал, почему они молятся пустому трону. Он знал способы, которыми они оправдывают все свои деяния. Прогресс, необходимость, рост и процветание. Взаимная выгода — удел глупцов; долги — вот связующая сила природы, каждого народа, каждой цивилизации.

У долгов свой язык, каждое слово которого — уговор, оправдание и обещание; закон стал спутанным клубком, заслоняющим очи правосудия.

Пустой трон. На вершине золотой горы.

Отец Тень нашел мир, в котором неопределенность способна вливать свой хитрый яд в избирающих оружием непримиримость, в не слышащих гласа мудрости. Мир, в котором каждая крепость рушится внутрь себя под самим весом цепей, созданных быть нерушимыми.

Он мысленно спорил с тем духом, Предателем. Тем, кто тысячи лет назад пытался убить Отца Тень. Он говорил, что именно определенность и есть пустой трон. Что все, знающие одну тропу, неизбежно придут восхвалять его, хотя трон стоит на шатком уступе. Он подыскивал слова, и в тишине равнодушия того духа к любым его словам осознал, что говорит — яростно и непримиримо — от подножия пустого трона.

Скабандари Кровавый Глаз не сотворил этот мир. Он исчез в нем, потерявшись на тропе, по которой никто больше не смог пройти.

Тралл Сенгар стоял над курганом из гнилых листьев и чувствовал опустошенность своего сердца. Множество путей лежало впереди, и все они были грязны и залиты отчаянием.

По тропе застучали подошвы. Он повернулся.

Приближались Фир и Рулад. В руках они несли плащи. Фир тащил одежду для Тралла, а также небольшой мешок. Лицо Рулада пылало, и Тралл не смог определить, тревога это или торжество.

— Привет тебе, Тралл, — сказал Фир и передал ему вещи.

— Куда мы идем?

— Отец этой ночью был в храме, молился за помощь в пути.

— Каменный Кубок, — сказал, сверкнув глазами, Рулад. — Мать послала нас к Каменному Кубку.

— Зачем?

Рулад пожал плечами. Тралл обратился к Фиру: — Что такое Кубок? Никогда о нем не слышал.

— Старое место. Во Рву Кашенов.

— Ты знаешь это место, Рулад?

Младший брат покачал головой: — Узнал только этой ночью, когда Мать рассказала. Мы ходили до конца Рва. Конечно, внутри его непроницаемая тьма — как можно было угадать, что там сокрыто святое место?

— Святое место? А абсолютной тьме?

— Суть этого станет вскоре понятна, — ответил Фир.

Старший брат двинулся вперед, двое других пошли следом. В лес, на северо-западную тропу. — Фир, — сказал Тралл, — Уруфь раньше говорила тебе о Каменном Кубке?

— Я Мастер Оружия, — ответил брат. — Нужно было соблюдать обычаи.

Тралл припомнил, что среди этих обычаев было памятование обо всех битвах Эдур. Он подивился, почему именно это вспомнилось ему в ответ на слова брата. Какие скрытые связи пытается отыскать его разум, и почему он оказывается бессилен?

Они шли, стараясь избегать освещенных луной, лишенных тени полян. — Томад запретил нам этот поход, — сказал Тралл некоторое время спустя.

— В вопросах магии, — ответил Фир, — Уруфь главнее Отца.

— А это дело магии?

Рулад фыркнул за спиной: — Ты же был с нами в ладье Короля — Ведуна.

— Был, — согласился Тралл. — Фир, одобрит ли Ханнан Мосаг наш поход по желанию Уруфи?

Фир промолчал.

— Ты слишком часто сомневаешься, брат, — отозвался Рулад. — Это тебя связывает…

— Я видел тебя на тропе к кладбищу. После ухода Сумерек и перед восходом луны.

Если Фир и расслышал, то никак этого не показал. Даже не споткнулся.

— И что? — спросил Рулад очень уж спокойным и равнодушным тоном.

— Не надо отвечать на мои слова пустой болтовней, братец.

— Я знал, что Фир слишком занят, возвращая оружие на склад, — сказал Рулад. — Я чувствовал злодейство в приближавшейся Тьме. Так что я встал на тайной страже его нареченной, оставшейся на далеком кладбище. Я хотя и не омыт кровью, братец, но не лишен смелости. Знаю, ты считаешь, что неопытность вскармливает ростки ложной смелости. Но я не фальшив, что бы ты не думал. Для меня неопытность — это целина, еще не проросшая корнями. Я стоял на месте брата.

— Злодейство, Рулад? Чье же?

— Не уверен, но я чувствовал.

— Фир, — сказал Тралл, — у тебя нет вопросов к Руладу?

— Нет, — сухо отвечал брат. — В вопросах нет нужды… когда вы рядом.

Тралл захлопнул рот, благодаря ночь, скрывшую румянец стыда на его щеках.

Долгое время они молчали.

Тропа пошла в гору, извиваясь между поросшими лишайником глыбами гранита. Тут и там приходилось перелезать через упавшие деревья, забираться на крутые склоны. Свет луны стал мутным, и Тралл понял, что к моменту, когда они доберутся до гребня, наступит заря.

Тропа сейчас вела их к востоку — вглубь материка — между рядами сухих деревьев и разломанных валунов. Запертая в углублениях камня вода сформировала непроницаемо — черные пруды, текла ручьями поперек тропы. Небо начинало светлеть.

Затем Фир сошел с тропы к северу, повел братьев по каменной осыпи, между скрюченных деревьев. Немного спустя им открылся Ров Кашенов.

Широкое ущелье, словно ножевая рана в утесах, с крутыми, покрытыми ручьями стенами, оно начиналось с залива Хасен (полдня пути к западу) и извивалось, в конце концов исчезая в сплошной скале более чем в дне пути к востоку. Они стояли у самой широкой — не менее ста шагов — части. Противоположный край был немного выше, но в остальном похож на этот — беспорядочно лежащие, словно вытолкнутые из ущелья наружу глыбы, кривые деревца, будто заболевшие от каких-то глубинных испарений.

Фир расстегнул плащ, положил мешок и взобрался на груду булыжников. Он сбросил с нее наваленные сучья, и Тралл понял, что это нечто вроде гробницы. Фир снял верхний камень и спустился в углубление. Вытащил моток узловатой веревки.

— Снимите плащи и оружие, — сказал он, таща веревку в краю обрыва.

Фир привязал одежду и оружие к концу веревки. Тралл и Рулад подошли ближе со своими вещами, и все тоже было привязано. Фир начал спускать веревку за край.

— Тралл, возьми второй конец и принеси его в тень. Туда, где тени останутся даже после восхода.

Тралл взял веревку и подошел к большому склоненному камню. Он поместил конец в тень за камнем — и почувствовал, как за нее ухватились бесчисленные руки. Отступил. Веревка натянулась.

Вернувшись к краю, он увидел, что Фир уже спускается. Рулад смотрел вниз.

— Ждем, пока он не долезет до низа. Тогда он потрясет веревку. Он сказал, что я должен идти следующим.

— Хорошо.

— У нее такие сладкие губы, — прошептал Рулад. Встретил взгляд Тралла. — Ты хотел, чтобы я сказал так? Подтвердил твои подозрения?

— У меня много подозрений, братец. Есть думы, сожженные солнцем, и есть думы, проглоченные ночной тьмой. А вот думы теней крадутся, как воры, подходят к самому краю этих царств — лишь чтобы поглядеть, что же там творится.

— А если они ничего не увидят?

— Им всегда есть что увидеть, Рулад.

— Тогда это иллюзии? Что, если они видят лишь плоды своего же воображения? Ложные игры света? Сгущения тьмы? Не так ли подозрения становятся ядом? Ядом, похожим на белый нектар — каждый глоток заставляет тебя жаждать все больше.

Тралл надолго замолчал. Затем сказал: — Фир недавно говорил о том, как мы воспринимаем человека, и каков он на самом деле. Как сила первого может превозмочь истину второго. Как восприятие заставляет истину замереть, словно волны в камне.

— Чего тебе нужно, Тралл?

Тралл взглянул брату в глаза: — Прекрати заигрывать с Майен.

Последовала странная улыбка. — Ладно, ладно, братец.

Глаза Тралла слегка расширились. И тут веревка дернулась три раза. — Моя очередь, — сказал Рулад. Он схватил веревку и вскоре исчез из вида.

«Слова со множеством тугих узлов» . Тралл перевел дыхание, заставил себя успокоиться, гадая о смысле той улыбки. Ее необычайности… Улыбка, которая могла быть знаком боли, улыбка, рожденная страданием.

Затем он обратил внутренний взор на себя, проверил свои чувства. Трудно понять, но… «Прости меня Отец Тень. Я чувствую себя… запачканным».

Три рывка заставили его вздрогнуть. Тралл взялся за тугую веревку, почувствовал гладкий воск, втертый в ее волокна, чтобы предотвратить гниение. Без узлов для рук и ног спуск стал бы опасным. Он подошел к обрыву, встал к нему спиной и начал спускаться.

По грубому камню бежали струйки воды. Тут и там поверхность покрывали красноватые кристаллы. Вокруг клубились мелкие мошки. В угасающем свете виднелись борозды, проделанные ногами Фира и Рулада, рваные раны на прилепившемся к скале лишайнике.

Узел за узлом он спускался по веревке, и вокруг сгущалась тьма. Воздух стал прохладным и сырым, потом совсем холодным. Наконец он ощутил под ногами мшистые булыжники. Руки братьев подхватили его.

Глаза не могли различить их силуэты. — Нужно было взять фонари.

— От Каменного Кубка исходит свет, — отозвался голос Фира. — Садок Старших. Кашен.

— Этот садок мертв, — сказал Тралл. — Уничтожен собственными руками Отца Тень.

— Его дети мертвы, но волшебство дремлет. Глаза приноровились? Ты видишь почву под ногами?

Груда валунов, блеск ручейка. — Да, я вижу.

— Иди за мной.

Они отошли от стены. Путь оказался сложным, ноги скользили. Сухие ветки, покрытые грибами и лишайниками. Тралл увидел, как какой-то бледный голый грызун прячется в щель, волоча за собою скользкий хвост. — Это царство Предателя.

Фир хмыкнул: — Больше, чем тебе кажется, брат.

— Там что-то впереди, — прошептал Рулад.

Большие, нависшие над головами камни. Лишенные мха и лишайника, со странной структурой поверхности — сделаны в подражание коре черного дерева, сообразил Тралл, когда подошел ближе. От основания каждого обелиска отходили толстые корни, сплетавшиеся с корнями соседних камней. За ними почва шла под уклон, и оттуда лился свет, словно туман.

Фир провел их между камнями, и все трое встали на краю ямы.

Корни уходили вниз, и между их извивов лежали кости. Тысячи и тысячи. Тралл видел зубастые рыла рептилий — Кашенов, ужасных древних врагов Эдур. И кости, явно принадлежавшие Тисте. Среди них изящно выгнутые крылья вайвелов, а в самой середине массивный череп Элайнта. Толстая и плоская кость лба была проломлена словно ударом гигантской латной перчатки.

Над хаотическим сплетением склонов возвышались лишенные листьев кусты, их серые ветви смыкались между собой. Тут Тралл невольно вздохнул: кусты были каменными, но росли не как кристаллы, а как живые растения.

— Магия Кашенов, — сказал Фир, — рождена из неслышимых звуков, формирующих слова, что ослабляют связи, держащие все материальное вместе, дающие ему почву. Звуков, изгибающих и растягивающих свет, как прилив останавливает и обращает вспять воды реки. При помощи такой магии они сооружали летающие крепости и носились по небу, как облака. При помощи магии они обратили тьму на себя саму, даровав ей голод, от которого не убежать никому подошедшему слишком близко, всепожирающий голод, который питается прежде всего самим собой. — Его голос был странно глухим. — Кашены послали свою магию в садок Матери Тьмы, словно яд. Он запечатал врата из Куральд Галайна во все иные царства. Так Мать Тьма оказалась в самой сердцевине Бездны, стала созерцать бесконечные течения света — все, что она в один ужасный день сможет сожрать, пока последняя долька материи не исчезнет в ней. Уничтожив саму Тьму. Таким образом уже давно мертвые Кашены наслали на Мать Тьму ритуал, который окончится ее гибелью. Когда пропадет весь Свет, когда нечему будет отбрасывать Тень, умрет и Тьма.

Скабандари Кровавый Глаз узнал, что они сотворили, но было слишком поздно. Конец — смерть Бездны — не предотвратить. Путь сущего повторяется на каждом уровне, братья. От миров, слишком маленьких, чтобы их увидеть, до самой Бездны. Кашены привязали всякую тварь к смерти, заставили бесповоротно шагать к уничтожению. Такова их месть. Дело, порожденное отчаянием. Или самым ярым из возможных видов злобы. Видя свое вымирание, они позаботились о том, чтобы все живое разделило их судьбу.

Братья молчали. Глухое эхо слов Фира быстро смолкло вдали.

Затем Рулад заворчал: — Я не вижу знаков этого конечного схождения.

— Да, гибель далека. Дальше, чем мы можем вообразить. Но она придет.

— И при чем тут мы?

— Именно вторжение Тисте заставило Кашенов произвести свой ритуал. Отец Тень вызвал ненависть всех Старших Богов, всех властителей. Из-за кашенского ритуала вечная игра между Тьмой, Светом и Тенью однажды прекратится. И с ней — все существование. — Он оглядел братьев. — Я передал вам тайное знание, чтобы вы смогли лучше разобраться, что тут случилось, что было содеяно. И почему Ханнан Мосаг говорил о врагах далеко за границами смертных Летера.

Ум Тралл озарили первые проблески понимания. Он отвел взор от суровых, одержимых глаз Фира и поглядел вниз. На череп убитого дракона. — Они сразили его.

— Уничтожили физическое тело, да. И заключили душу в узилище.

— Скабандари Кровавый Глаз. — Рулад встряхнул головой, словно желая отвергнуть все, что увидел. — Этот череп не…

— Это он, — ответил Фир. — Они убили нашего бога.

— Кто? — спросил Тралл.

— Все они. Старшие Боги. И Элайнты. Боги отворили кровь своих вен. Драконы породили выводок неописуемого ужаса, чтобы отыскать и выследить Скабандари Кровавого Глаза. Отец Тень был сброшен вниз. Старший Бог по имени Килмандарос разбил его череп. Затем они соорудили для Кровавого Глаза темницу вечной боли, безмерного страдания до той поры, когда Бездна пожрет себя.

— Ханнан Мосаг жаждет отомстить за нашего бога.

Тралл нахмурился: — Старшие Боги ушли, Фир. Как и Элайнты. Ханнан Мосаг повелевает шестью племенами Эдур и куском разбитого садка.

— Четыреста двадцать тысяч Тисте Эдур, — продолжил Рулад. — И, за все годы исследований, мы не нашли родичей во фрагментах Куральд Эмурланна. Фир, Ханнан Мосаг одержим порчеными мыслями. Одно дело — бросать вызов гегемонии Летера, с помощью демонов или с помощью клинков. Другое — вести войну против всех богов этого мира!

Фир медленно кивнул. — Вы здесь, — сказал он, — и вы услышали все. Не для того, чтобы пасть на одно колено и восхвалять имя Короля — Ведуна. Братья, он ищет силу. Ему нужна сила, и его не заботит ее источник и ее оттенок.

— Это слова измены, — ответил Рулад, и Тралл уловил в голосе брата странный восторг.

— Разве? — спросил Фир. — Ханнан Мосаг избрал нас для тяжелого путешествия. Найти его дар. Доставить ему в руки. Дар от кого, братья?

— Мы не можем отказаться, — заявил Тралл. — Он просто выберет других. А нас изгонят или еще хуже.

— Конечно, мы не должны ему отказывать. Но мы и не должны странствовать вслепую.

— А как Бинадас? Что он знает об этом?

— Все, — ответил Руладу Фир. — Может быть, больше самой Уруфи.

Тралл снова уставился на волглый череп в середине ямы. — Почему ты уверен, что это Скабандари Кровавый Глаз?

— Потому что вдовы положили его сюда. Это знание передавалось среди женщин из поколения в поколение.

— А Ханнан Мосаг?

— Уруфь узнала, что он побывал на этом месте. Как он его нашел — остается тайной. Уруфь рассказала все мне и Бинадасу только от отчаяния. Король — Ведун играет смрачными силами. Его мысли порчены? Сейчас это именно так.

Тралл не отрывал взора от черепа дракона. «Какая жестокая, тупая казнь — удар бронированным кулаком». — Лучше нам надеяться, — прошептал он, — что Старшие Боги действительно ушли.

Глава 4

Есть течения под каждым течением, и не поверхность воды держит вес.

Пословица Эдур

Нереки верили, что Тисте Эдур — дети демонов. В их крови пепел, как и на их коже. Погляди в глаза Эдур — и увидишь, как сереет мир, размывается лик солнца и бледнеет грубая кожа ночи.

Едва воин — хирот по имени Бинадас вошел в лагерь, нереки подняли вой. Упали на колени, ударяя себя кулаками в грудь и лицо.

Бурак Преграда прошел среди них, выкрикивая проклятия и приказы, но они казались глухими. Наконец купец со смехом повернулся к Серен Педак и Халлу Беддикту.

Халл нахмурился: — Это пройдет, Бурак.

— О, да неужели? Как и сам бренный мир? Как ветер смерти, и наши души взовьются на его струях, словно пыль? И останемся мы лежать на следах его, мертвые, бесчувственные — и наше нынешнее глупое кривляние потеряет всякий смысл? Ха! Будь так, я нанял бы фараэдов!

Серен Педак всматривалась в приближающегося Эдур. Охотник. Убийца. Возможно, еще один, склонный к долгому молчанию. Она могла вообразить, как этот Бинадас сидит у костерка с Халлом, где-то в запустении. За весь вечер, ночь и следующее утро он обменялся со старым солдатом едва десятком слов. Однако Серен подозревала, что так рождается искренняя, бездонная дружба. В мужчинах есть тайны, и это раздражает женщин. Почему молчание становится началом совместного пути. Почему горсть несвязных слов стягивает души неразрывным союзом. Игра сил, которые она могла ощутить, даже увидеть, оставаясь, однако, вне поля игры. Раздражение, недовольство, почти недоверие.

Слова сплетают сеть вокруг и внутри женщин. Язык жестов, выражений лица — все это сращивает ткани, которые, как знает любая хозяйка, можно разорвать, но лишь с большим усилием. Дружба женщин знает лишь одного врага, и этот враг — злоба.

Так что, чем больше слов, тем прочнее плетение.

Серен Педак провела большую часть жизни в мужских компаниях; сейчас, когда она изредка возвращалась в Летерас, знакомые женщины относились к ней с тревогой. Словно ее выбор сделал недоказуемой ее верность, породил поводы для подозрений. И сама она ощущала неловкость и недовольство в их обществе. Они ткали разными нитями, на разных станках, в разных ритмах. Она ощущала себя неуклюжей и грубой, пойманной в ловушку молчаливости.

Это всегда приводило к бегству из города, от прошлого. От женщин.

И все же в первый момент она отступила от двух мужчин с их почти равнодушными приветствиями друг другу, отступила почти шокированная — ее словно бы отбросила физическая сила. Они здесь, на одной с ней почве, у тех же скал и деревьев — и они далеко.

Слишком просто — сказать с презрительным фырканьем, что все мужики просты. Если бы она раньше не знала их, могла бы сказать, что они готовятся встать на четвереньки и обнюхать друг дружку под хвостами. Отмести все мысли о сложности ситуации, заменить их сонмом удобных обобщений. Но она знала этих двоих, этих давних друзей — и это прогоняло возможность абстрактных обобщений, неумолимо вызывая в женщине гнев. И странное, завистливое желание стать между ними.

«На скалистом берегу мужчина смотрит вниз и видит одну скалу, затем другую и третью. А женщина смотрит вниз и видит… скалы. Может быть, это большое упрощение. Мужчины — единственное число, женщины — множественное. Скорее, мы совмещаем и то, и другое, кусочек одного рода есть в другом.

Хотя признавать все это мы не любим».

Он был даже выше Халла — плечи на уровне глаз летерийца. Темные волосы заплетены в косички длиной с палец. Глаза цвета мокрого песка. Кожа — как влажный пепел. Молодое лицо, вытянутое, но с широким ртом.

Серен Педак знала имя Сенгар. Похоже, этот юноша — родич того вождя, с которым она трижды встречалась во время визитов летерийских делегаций к Тисте Эдур.

— Воин племени Хирот, — сказал Бурак Преграда, выкрикивая слова, чтобы превзойти ноющих нереков, — я приветствую тебя как гостя. Я…

— Я знаю твое имя, — прервал его Бинадас.

При звуках его голоса нереки прекратили причитать, и только ветер завывал над дорогой да капала талая вода с верхних уступов.

— Я привез для хиротов, — снова заговорил Бурак, — слитки железа…

— И он хочет исследовать толщину льда, — вмешался Халл Беддикт.

— Весна близко, — ответил Халлу Бинадас. — Лед покрылся трещинами. Произошел нелегальный забой клыкастых тюленей. Ханнан Мосаг должен будет ответить.

Серен Педак повернулась к торговцу, всмотрелась ему в лицо. Алкоголь, белый нектар и холодный ветер приблизили кровеносные сосуды прямо к поверхности кожи на носу и щеках. Глаза были красными и слезились. Он не выказал никакой реакции на слова Эдур.

— Достойно сожаления. Какое невезенье: среди моих братьев — купцов нашлись желающие нарушить договоры. Жажда золота. Прилив, перед которым никто не устоит.

— То же самое можно сказать о мести, — подчеркнул Бинадас.

Бурак кивнул. — Да, нужно платить долги.

— Золото и кровь — не одно и то же, — фыркнул Халл.

— Да ну? — бросил Бурак. — Воин Хирота, представляемые мной интересы всецело и полностью совпадают с договоренностями. Увы, Летер — многоглавый зверь. Полный контроль над хищническими элементами может быть достигнут в союзе между Тисте Эдур и теми летерийцами, что держатся буквы договоров, связавших два наших народа.

Бинадас отвернулся. — Приберегите слова для Короля — Ведуна. Я провожу вас в селение. Пусть все, что следует прояснить, будет прояснено.

Бурак Преграда дернул плечом и поплелся в свой фургон. — На ноги, нереки! Дорога пойдет в гору. Придется потрудиться!

Торговец влез в дверку в задней стороне фургона. Когда он скрылся из вида, нереки засуетились. Серен бросила взгляд на Халла и Бинадаса — они снова глядели друг на друга. Ветер донес их слова. — Я буду обличать ложь Бурака, — говорил Халл. — Он хочет поймать вас в капкан обещаний и уверений, ни одно из которых не стоит и дока.

Бинадас пожал плечами: — Мы видели, какие капканы вы расставили нерекам и Тартеналам. Любое слово — узел незримой сети. Мечи нереков оказались слишком тупыми против нее. А Тартеналы слишком медленно приходят в ярость. Фараэды привыкли смеяться над своими промахами. Мы не такие.

— Знаю, — отозвался Халл. — Друг, мой народ верит в столбики монет. Одна на другой, все выше и выше, к величественной высоте. Подъем означает прогресс, а прогресс — естественное стремление цивилизации. Прогресс, Бинадас, это мировоззрение, из которого вытекает понятие судьбы. Летерийцы верят в судьбу — свою собственную. Они обладают всеми возможными добродетелями и заслужили все, что захотят. Пустой трон — это такой трон, который всегда можно занять.

Бинадас засмеялся словам Халла, но невесело. Внезапно воин повернулся к Серен Педак. — Аквитор, прошу, присоединяйтесь к нам. Не искажают ли старые раны взгляд Халла на Летер?

— Судьба свела нас вместе, — ответила она, — а летерийцы носят шрамы с гордостью. Большинство, — добавила она, бросив взгляд на Халла.

— Одна из ваших добродетелей?

— Да, если можно так назвать. Мы имеем талант прикрывать жадность одеяниями свободы. Что до пороков прошлого, их мы предпочитаем игнорировать. Прогресс означает, что нужно смотреть только вперед, а все ошибки прошлого простить и забыть.

— Тогда прогресс не имеет конца. — Бинадас все еще улыбался.

— А вот наши фургоны катятся вниз с холма, Бинадас. Все быстрее и быстрее.

— Пока не уткнутся в стену.

— Скорее всего, мы ее проломим.

Улыбка угасла. Серен показалось, что во взоре Эдур блеснула грусть. Он отвернулся. — Мы живем в разных мирах.

— И я предпочел бы ваш, — сказал Беддикт.

Бинадас метнул на него удивленный взгляд. — Точно ли, друг?

Нечто в тоне хирота заставило подняться волоски на шее Серен.

Халл нахмурился. Значит, и он почуял в вопросе нечто странное.

Больше слов не прозвучало. Серен Педак позволила Халлу и Бинадасу идти впереди поезда, на расстоянии, обеспечивающем их уединение. Но все равно не казалось, что они жаждут завести разговор. Она смотрела им в спины — широкие шаги, одинаковое покачивание плеч. И размышляла.

Халл, совершенно очевидно, конченый человек. Он ищет способы сделать земли Эдур ареной личной мести. Он вовлек бы их в войну, если бы смог. Борьба влечет за собой лишь разрушение; попытка этого мужчины найти душевный покой на пепелище резни и кровопролития наполняла душу Серен острой жалостью. Тем не менее она не могла позволить чувствам ослепить себя перед опасностью, которую он представляет.

Серен Педак не питала любви к своему народу. Алчная жадность летерийцев, их неспособность представить себе любую перспективу, которая не влечет немедленной выгоды, приводили к кровавым стычкам с любым иноземным племенем. В один прекрасный день они столкнутся с равными себе. «Фургон разобьется о небывало крепкую стену».

Будут ли это Тисте Эдур? Такое казалось маловероятным. Да, они обладают замечательной магией, и летерийцы еще не встречались со столь яростными воинами. Но объединенные племена не насчитают и четверти миллиона бойцов. Тогда как в одной столице живет более ста тысяч, и в Летере еще шесть городов с подобным населением. Учитывая протектораты Драконова моря и востока, гегемония сможет собрать шестьсот тысяч солдат или больше. При каждом легионе будет маг, обученный лично Цедой Куру Каном. Тисте Эдур сокрушат. Уничтожат.

«А Халл Беддикт…»

Она с усилием прогнала мысли о нем. В конце концов, выбор делать ему. К тому же она подозревала, что он не станет слушать советов.

Серен Педак знала свою нерешительность, склонность к сомнениям. Станет ли она адвокатом мира любой ценой? Каковы будут награды за капитуляцию? Доступ Летера к ресурсам Эдур. И Чернолес…

«Конечно. Именно живого леса мы жаждем, источника кораблей, которые смогут сами себя исцелять, разрезать волны быстрее лучших наших галер, противостоять боевой магии. Вот сердце нашей игры».

Но король Дисканар не дурак. Не он взлелеял такие амбиции. Куру Кан проследил бы за этим. Нет, гамбит разыгран королевой. Нелепый самообман — думать, что летерийцы смогут управлять живым деревом. Что Тисте Эдур так легко сдадут свои секреты, тайные искусства управления волей Чернолеса, слияния его силы со своею собственной.

Забой тюленей был уловкой. Потеря доходов — часть более широкой схемы, инвестиция в расчете на политические дивиденды, которые, в свою очередь, сторицей возместят потерю денег. Лишь некто столь богатый, как королева или канцлер Трайбал Гнол, сможет пережить такие траты. Суда, команды Должников, которым обещано списание всех долгов по факту смерти. Жизни, отданные ради благополучия детей и внуков. В наборе экипажей трудностей явно не возникало. Деньги и кровь. Итак…

Она не могла подтвердить свои подозрения, но все сходилось, и все это было ей до горечи неприятно — как и купцу Бураку. Тисте Эдур не сдадут Чернолес. Не надо быть великим предсказателем — грядет война. «И Халл Беддикт делается ее главным проповедником. Невольный агент королевы. Не удивительно, что Бурак терпит его присутствие».

А ее роль? «Сопровождение науськанных безумцев. Не более того. Держись в сторонке, Серен Педак». Она — аквитор. Сделает то, для чего нанята. Доставит Бурака Преграду.

«Ничего не решится. Нами. Игра отложена до Большой Встречи».

И почему такая мысль ее не удовлетворяет?

Впереди, в двадцати шагах, лес проглатывал Халла Беддикта и Бинадаса Сенгара. Тьма и тени тянулись все ближе к ней, с каждым ее шагом.

* * *

Любой преступник, которому удастся переплыть канал с мешком доков на спине, получит свободу. Вес монеты зависит от тяжести прегрешения. Воровство, похищение, неуплата долгов, повреждение собственности и убийство карались пятью сотнями доков. Растрату, беспричинное буйство, публичное поругание имен Пустого Трона, Короля и Королевы требовалось очистить тремя сотнями доков. Самый малый вес — одна сотня — полагался за безделье, неуважение, появление на людях в голом виде.

Это для мужчин. Для женщин вес облегчался вдвое.

Если кто-то мог уплатить штраф, его имя вычеркивали из позорного списка. Канал — для тех, кто не смог уплатить.

Топляки были более чем общественным развлечением. Они были главным из событий, на которые в Летерасе каждый день делались ставки. Мало кому из преступников удавалось одолеть канал с таким весом; дистанция и число взмахов руками определяли размер ставок. Здесь гадали на Прорыв, Молочение, Бульканье и Камень.

К негодяям привязывали веревку, чтобы иметь возможность достать монеты и подтвердить утопление. Труп бросали обратно. «Виновен как грязь».

Брюс Беддикт нашел финеда Геруна Эберикта на Втором Ярусе. Тот смотрел на канал в окружении толпы привилегированных зрителей утреннего утопления. Через давку проталкивались букмекеры, принимая ставки и делая записи на глиняных табличках. Их голоса вздымались над возбужденным гулом собравшихся. Какая-то женщина взвизгнула и захохотала. Ей ответили мужские голоса.

— Финед.

К Брюсу повернулось спокойное, покрытое шрамами лицо, хорошо известное почти всем горожанам. Брови поднялись: — Поборник Короля. Вы как раз вовремя. Аблала Сани готов поплыть. Я поставил на ублюдка восемьсот доков.

Брюс Беддикт склонился над ограждением. Оглядел стражников и чиновников, толпившихся внизу. — Я слышал это имя, но не могу припомнить преступления. Вон тот Аблала? — Он ткнул пальцем в накрытого плащом и капюшоном человека, возвышавшегося над окружающими.

— Он. Полукровка — Тартенал. Поэтому к штрафному весу добавили две сотни доков.

— Что он натворил?

— Чего только не натворил. Три убийства, повреждение собственности, нападение, два похищения, проклятия, мошенничество, неспособность платить долги и хождение в голом виде. И все за один день.

— А, заварушка в квартале ростовщика Урума?

Преступник скинул капюшон. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. Кожа исполосована шрамами от кнута. Бугры впечатляющих мышц.

— Вот это да.

— Сколько же он понесет?

— Сорок три сотни.

Брюс и сам разглядел огромный мешок, привязанный к широкой спине. — Благослови Странник, он и двух гребков не сделает.

— В этом все согласны, — ответил Герун. — Все ставят на Молочение, Бульканье или Камень. Ни ставки на Прорыв.

— А ваша?

— Семьдесят к одному.

Брюс нахмурился. Такие ставки означают лишь одно. — Вы верите, что он прорвется!

При этом выкрике все головы повернулись к ним, шум стал еще громче.

Герун оперся на парапет, протяжно вздохнул, не разжимая зубов, так что раздался неприятный свистящий звук. — Большинство полукровок берут от Тартеналов худшие черты, — тихо пробурчал он. И усмехнулся: — Но не Аблала Сани.

Гул голосов раздался на всех ярусах, донесся и с другой стороны. Стража вела преступника к старту. Аблала сгорбился, сражаясь с весом мешка. У края канала оттолкнул стражников и повернулся.

Сбросил повязку. И пустил тугую струю.

Где-то вскрикнула женщина.

— Это тело подберут внизу, у Водоворотов, — благоговейно прошептал какой-то купец. — Я слышал, хирурги могут…

— Не хочешь заплатить за него пик, Вершок? — вмешался его компаньон.

— Я не нуждаюсь, Хальбат. На свой посмотри! Я к слову…

— А десять тысяч баб просто мечтают…

Внезапное шиканье. Аблала Сани повернулся к каналу. Вошел в воду. По колено. По грудь. По плечи.

Еще миг — и голова скрылась под грязной, вонючей водой.

Ни бульканья, ни молочения руками. Все, кто ставил на Камень, смотрели воронами. Толпа забурлила, люди собрались у букмекеров.

— Брюс Беддикт, каково расстояние?

— Сто шагов.

— Да.

Они все склонялись над парапетом. Еще миг — Брюс метнул на финеда недоумевающий взгляд. Герун кивнул на поверхность канала. — Следи за веревкой, приятель.

Веревка внезапно задергалась. Брюс увидел — как и все остальные, судя по гулу голосов — что она все еще разматывалась. — Он идет по дну!

Брюс понял, что не может оторвать глаз от мотков веревки. Дюжина ударов сердца. Две дюжины. Полсотни. А веревка все змеится, уходя в воду.

Крики и вопли достигли оглушающей громкости. Голуби взлетали с ближайших крыш, впав в панику. Любители ставок дрались с букмекерами, выхватывали таблички. Кто-то упал с Третьего Яруса и, к несчастью, разминулся с каналом на два жалких шага. Его тело недвижимо простерлось на камнях; подбежали очевидцы.

— Вот и все, — вздохнул Герун Эберикт.

На той стороне из воды показалась фигура. Грязь стекала ручьями.

— Четыре легких, приятель.

«Восемьсот доков. Семьдесят к одному». — Финед, вы богач, который стал еще богаче.

— А Сани стал свободным. О, я только что видел вашего братца. Теола. На той стороне канала. Он был в одной рубашке.

* * *

— Не стой так близко — нет, поближе, Шенд, чтобы ты смогла меня слышать, но не слишком близко. Мы же не знакомы.

— Ты совсем разум потерял, — ответила та.

— Может быть. Но ты его видела?

— Кого?

— Преступника, конечно. Полукровку, который все разгромил у Урума. Этот вымогатель сам напросился…

— У Тартеналов четыре легких.

— И у этого тоже. Надеюсь, ты не ставила?

— Презираю игру.

— Смешно, подруга.

— Так что с ним?

— Наймите его.

— С удовольствием.

— И купите одежду.

— А зачем?

— Мы нанимаем его не за телесные достоинства… хотя и за них тоже. Вам нужен телохранитель.

— Пусть хранит мое тело днем и ночью.

— Точно, Шенд. И на сегодня беседа окончена.

— Нет, не окончена, Теол. В полночь, в мастерской. Приведи Багга.

— Но все идет как надо. Нет нужды…

— Будьте там.

* * *

Четыре года назад финед Герун Эберикт в одиночку сорвал попытку покушения на короля Дисканара. Возвращаясь во дворец очень поздно, он наткнулся на тела двух стражников, охранявших дверь личных покоев короля. Магическая атака заполнила их легкие песком, вызвав асфиксию. Тела были еще теплыми. Дверь стояла нараспашку.

Финед дворцовой стражи выхватил меч. Рванулся в спальню короля и обнаружил над телом спящего Эзгары Дисканара трех человек. Маг и двое убийц. Герун убил волшебника первым — ударил по шее, разрубив позвоночник. Затем отразил нападение ближайшего ассасина, вогнал кончик меча тому в грудь прямо под левую ключицу. Рана оказалась смертельной. Второй убийца ударил кинжалом в лицо Геруну. Возможно, он целил в глаз, но финед отдернул голову, и острие вошло в рот, прорезав обе губы, и остановилось между передними зубами. Выбив зубы, кинжал застрял. Герун рубанул мечом, отсекая протянутую руку ассасина, и добил его тремя бешеными взмахами.

Последний этап схватки созерцали изумленно распахнутые очи короля.

Через две недели финед Герун Эберикт, тихо посвистывая при каждом вздохе сквозь щель на месте передних зубов, опустился на колено перед троном Эзгары Дисканара и посреди толпы зрителей получил Королевскую Вольность. На весь остаток солдатской жизни он наделен иммунитетом против судебного преследования. Иначе говоря, ему позволяется делать что хочется, даже убивать любого человека, кроме членов Высочайшей Семьи.

Личность человека, стоявшего за убийцами, установить не удалось.

И с той поры Герун Эберикт выступил в личный поход. Одинокий и бдительный страж. Известно было, что он собственноручно убил тридцать одного горожанина, включая двух богатых, политически влиятельных и весьма уважаемых купцов. Ему приписывали еще дюжину таинственных убийств. Короче говоря, он стал одним из самых страшных жителей Летераса.

Кроме того, за это время он разбогател.

Все же он оставался членом Королевской Гвардии, несущим должностные обязанности. Брюс Беддикт подозревал, что решение послать Геруна с делегацией вызвало не только недовольство королевы и ее сына, но и всеобщее облегчение подданных. И еще он гадал, не раскаивается ли Эзгара в своем даре.

Двое дворцовых стражей бок о бок шли через Суланский мост, направляясь в Квартал Казначеев. Жаркий день, сверкающее солнце за редкой сеткой облаков. Они вошли в «Рильд», заведение, славное отличной кухней, а также алкогольным напитком, сделанным из меда, апельсиновых корок и семени клыкастого тюленя. Уселись во внутреннем дворике за личный столик Геруна.

Заказав обед, Герун Эберикт откинулся в кресле и с любопытством посмотрел на Брюса. — Сегодня мой гость — Королевский Поборник?

— Учитывая тему беседы, да, — сказал Брюс. — Мой брат Халл сопровождает Бурака Преграду. Считается, что Преграда останется гостем Тисте Эдур до самой Встречи. Я беспокоюсь о Халле.

— О чем именно?

— Ну, вы же давно его знаете.

— Знал. Признаю, достаточно хорошо. После моего повышения мы с ним надрались у Порула и, похоже, зачали дюжину ублюдков с заезжей труппой Танца Цветов из Трейта. В любом случае, та труппа через девять месяцев удвоилась…

— Ладно, ладно. Он уже другой человек.

— Неужели?

Принесли напитки — янтарное вино для Брюса и «Клыкастое молочко» для Эберикта.

— Знаете, я не уверен, — признался Брюс в ответ.

— Халл верит в одно, и это — преданность. Верит, что она единственный дар, достойный сохранения. Конечно, его жестоко использовали, и результатом явился список в голове вашего брата. В нем имена всех предавших его, мужчин и женщин. — Герун выпил смесь и приказал подать еще. — Единственное отличие между ним и мной: я МОГУ вычеркивать имена из СВОЕГО списка.

— А что, если, — спокойно сказал Брюс, — в списке Халла — сам король?

Глаза Геруна остекленели. — Как я только что сказал, лишь мне дозволено вычеркивать.

— Тогда зачем Халл привязался к Бураку Преграде?

— Бурак — не человек короля. Совсем наоборот. И это выяснится при нашей встрече.

По спине Брюса пробежал холодок.

— В любом случае, — продолжал Герун, — меня больше занимает другой ваш брат.

— Теол? Не говорите, что он в вашем списке!

Герун усмехнулся, обнажая прореху в верхнем ряде зубов. — А я сказал бы? Успокойтесь, его там нет. Пока. Но он что-то затевает.

— Трудно поверить. Теол уже давно прекратил делать хоть что-то.

— Так вы думаете.

— У меня нет причин подозревать иное. А у вас есть?

Прибыл второй бокал Геруна. — Вы знали, — сказал финед, помешав пальцем густой, вязкий напиток, — что Теол все еще имеет множество интересов в области собственности, откупов, торговых инвестиций и транспорта? Он поднял достаточно плотную завесу, чтобы быть уверенным — никто не знает о его скрытой активности.

— Похоже, недостаточно плотную.

Герун пожал плечами: — Во многих смыслах Теол получил Королевскую Вольность задолго до меня, причем без формального разрешения.

— Теол никогда никого не убивал…

Улыбка Геруна стала жесткой: — День краха Торговой Палаты, когда дюжина финансистов покончила с собой. Этот крах был инспирирован исключительно рукой Теола. Идеально, поистине ювелирно подгаданное время. У него свой список, хотя он не режет ножом по горлу; вместо этого сделал их торговыми партнерами и в один прекрасный день утопил…

— И сам пошел ко дну.

— Но не совершил самоубийство, не так ли? Вам это ни о чем не говорит? Мне — да.

— Только, что он беззаботен.

— Точно. Брюс, скажите мне, кто главный поклонник Теола?

— Вы?

— Нет. О, я очень впечатлен, клянусь Пяткой Странника. Настолько, чтобы крепко заподозрить, что он снова мутит воду. Нет. Кто-то другой.

Брюс поглядел в сторону, пытаясь решить, нравится ли ему собеседник. Достаточно, чтобы продолжать беседу. Хотя тема ему отвратительна.

Прибыл обед.

Герун Эберикт сосредоточил все внимание на серебряном блюде с жареным филеем и заказал третий бокал «Клыкастого молочка». Брюсу пришло в голову, что он никогда не видел женщин, пьющих такую смесь.

— С Теолом я давно не говорил, — произнес он некоторое время спустя, сосредоточенно отрывая кусок белого мяса. Обнажились ряд ребер и спинных позвонков.

— Вам не нравилась его деятельность?

Брюс скривился, замотал головой. — Нет, мне не нравится то, что он делал потом.

— То есть?

— Ничего.

— Нужно, чтобы вода устоялась. Тогда он осмотрится и разглядит, что осталось на дне.

— Вы подразумеваете чертов гений, финед.

— Да. У Теола есть то, чего недостает Халлу. Знаний недостаточно. Никогда. Важнее способность что-то сделать с этими знаниями. Сделать совершенно, точно рассчитав время. С разрушительными последствиями. Это есть у Теола. Халл не таков, храни его Странник.

Брюс встретился взглядом с бледными глазами Геруна. — Вы хотите намекнуть, что главный поклонник Теола — Халл?

— У Халла свои вдохновения. Вот почему он с Бураком Преградой.

— Вы готовитесь встать на его пути, на Большой Встрече?

— К тому времени может быть поздно, Брюс. Если допустить, что таков мой план.

— А он не таков?

— Еще не решил.

— Вы хотите войны?

Взор Геруна остался невыразителен. — Это течение поднимет самую глубокую грязь. Ослепит всех. Человек, имеющий цель, многое может натворить в мутной водичке. А потом муть осядет.

— И вот, — не скрывая горечи, подхватил Брюс, — изменился весь мир.

— Возможно.

— Война как средство…

— …достижения мира…

— …такого, какой порадует ваш взор.

Герун отодвинул блюдо и откинулся в кресле. — Что за жизнь без амбиций, приятель?

Брюс поднялся. Его порция, хаос мелких кусков, осталась на блюде. — Теол смог бы ответить лучше меня, финед.

Герун улыбнулся. — Сообщите Куру Кану и Нифадасу, что я осведомлен о сложностях предстоящей Большой Встречи. Сознаю и то, что меня решили на время выкинуть из города. Я, конечно, постараюсь компенсировать свое отсутствие после триумфального возвращения.

— Доведу ваши слова в точности, финед.

— Жаль, что вы потеряли аппетит. Мясо было превосходно. В следующий раз побеседуем о посторонних предметах. Я вас уважаю, я восхищаюсь вами, Поборник.

— Ах, так меня тоже нет в списке.

— Еще нет. Шутка, Брюс, — добавил он, видя выражение лица Поборника. — Да вы же меня на куски порубите. Как не восхищаться? Я так скажу: историю последнего десятилетия Летераса лучше всего понять, если пересказать истории трех братьев Беддикт. И они еще не окончены.

«Так кажется». — Спасибо, финед, за компанию и за приглашение.

Герун склонился, нависая над блюдом Поборника. — Пройдите задним ходом, если изволите, — сказал он, подавая блюдо. — На заднем дворе живет голодающий парень. Надо, чтобы он вернул серебро — жестко намекните ему об этом. Скажите, что вы были моим гостем.

— Хорошо, финед.

* * *

— Попробуйте эти.

Теол уставился на шерстяные штаны, принял их. — Скажи, Багг, есть ли хоть какой смысл в продолжении?

— Вы имеете в виду вязание брюк или мое скорбное существование?

— Ты нанял команду? — Теол задрал рубаху и стал натягивать штаны.

— Двадцать самых жалких мятежников, каких смог найти.

— Недовольны?

— Каждый, и я уверен — у них есть законные причины. К сожалению, большинство лишены права на торговлю.

— Большинство запретов политически обусловлено, Багг. Просто убедись, что все они компетентны. Все, что нам от них нужно — умение хранить тайну. А стремление нагадить гильдиям — лучшая мотивация.

— Я не убежден. Ведь нам уже поступили угрозы из гильдий.

— Личные визиты?

— Письма. Пока. Ваше колено будет в тепле.

— Тепле? На улице жарко, Багг. Или ревматические кости говорят обратное?

— Ну, у них есть штаны на каждый сезон.

— Вот как? Уверяй гильдии, что мы не хотим сбивать цены. Скорее наоборот. И платить наймитам большое жалование не будем. Никаких прибылей, пока…

— Кроме наших акций.

— Об этом молчи, Багг. Погляди на волоски на моем правом бедре. Они стоят дыбом.

— Им не нравится контраст.

— Что, гильдиям?

— Нет, вашим волосам. Гильдии просто хотели узнать, от какого Странника я выполз. И как смею регистрировать компанию.

— Об этом не тревожься, Багг. Как только они узнают, что ты обещаешь делать, подумают, что ты непременно проиграешь. И будут игнорировать. Пока у тебя дело не выгорит.

— Я вот тут подумал.

— О чем?

— Дайте-ка рубашку назад.

— Я готов согласиться. Найди еще шерсти. Лучше того же цвета, хотя необязательно. В любом случае, сегодня вечер встречи с тремя подружками.

— Риск.

— Мы должны быть осторожными.

— Как всегда. Шерсть я украду.

Теол закатал рукава до локтя. — Я вернусь и заберу тебя. Пока почисти в доме.

— Если времени хватит.

Теол поднялся на крышу.

Солнце стало красноватым, уходя за горизонт, и мягким сиянием омыло окружающие его дом здания. На Третьем Ярусе двое художников установили мольберты, соревнуясь в отображении Теола и его кровати. Он помахал рукой, что вызвало жаркие споры, затем развалился на согретый солнцем матрац. Уставился в темнеющее небо.

Сегодня на Топляках он видел брата. На другой стороне канала, беседующего с Геруном Эбериктом. Прошли слухи, что Герун поедет с делегацией к Тисте Эдур. Король желал удалить буйного подданного из города.

Проблема золота — в том, как оно умеет красться. Туда, куда не проникнет ничто иное. Оно сочится из тайн, заливает то, что казалось безжизненными трещинами. Оно блестит именно тогда, когда должно бы остаться незамеченным. Нагло, как сорняк между камней мостовой; и если кто-то желает, он сможет проследить корни до самых глубин. Неожиданные траты сотоварищей убитых наемников, за которыми вскоре — но не очень скоро — последовали необъяснимые закрытия предприятий. Странные уходы, когда королевским следователям некого стало допрашивать, пытать, выявляя истоки заговора. Попытка покушения — сложное дело, особенно когда объектом становится сам король. Необычный, почти необъяснимый успех — дойти до самой спальни Дисканара, встать над его телом. Один миг до причинения смерти. Тот волшебник никогда прежде не показывал выдающихся умений в магических искусствах. Заговорить песок, заполнить им легкие двух человек — это вершина магии.

Природное любопытство и поиск возможной выгоды — вот что толкало Теола. Он здорово опередил королевских следователей. Обнаружив, что целое состояние было потрачено на конспирацию, сокрытие следов.

Ясно, что только сам Герун Эберикт знал полную схему. Его наемники не могли подумать, что наниматель нападет на них. Убьет их. Они отбивались, и одному почти удалось. Финед все еще носит шрамы — рваные губы, выбитые зубы — чтобы всем показывать близость смерти.

Иммунитет от преследования. Теперь Эберикт может сделать что хочет с кем хочет. Судья и палач для преступлений реальных и вымышленных, для грехов и больших и малых. Теол почти восхищался этим человеком. Его решимостью, но не методами. Изобретение и реализация такой схемы требовало такой дерзости, что дух захватывает.

Нет сомнения, у Брюса было к нему официальное дело. Королевский Поборник.

«Но даже это тревожит. Не хочу видеть младшего брата рядом с Эбериктом».

Ибо если Теол и имел настоящего врага, противника, равного по уму — так казалось — и превосходящего в подлости, это был финед Герун Эберикт, обладатель Королевской Вольности.

А он вынюхивает, простирает руки. Безопаснее считать — Герун знает, что Теол не так беспомощен, как кажется всем остальным. Не совсем… инертен.

Еще одна складка на мятом, запутанном гобелене. Надо обдумать.

Герун неуязвим для закона. Но враги у него есть. К своему счастью, он чертовски хорош с мечом, а сон его охраняют двенадцать тертых охранников, дальних его родственников. Говорили, что особняк финеда неприступен, имеет арсенал, аптеку с опытным алхимиком, составляющим яды и противоядия, а также большие конюшни и собственный источник воды. Судя по всему, Герун спланировал защиту от любых неожиданностей.

«Кроме особого склада ума Теола Беддикта».

Иногда самое лучшее решение — самое простое и очевидное. Увидел сорняк между плит… выдери его.

— Багг!

Снизу отозвался слабый голос: — Чего?

— Кто поддержал ставку Геруна?

Всклокоченная голова слуги показалась из люка. — Вы уже знаете, ведь это ваш человек. Турбл. Если только он еще не умер… от сердечного приступа или самоубийства.

— Турбл? Даже не мечтай. Догадываюсь, он собирает вещички. Срочная поездка на Внешние Острова.

— Он не выйдет за ворота города.

— Ты думаешь, Герун у него на хвосте?

— А разве нет? С таким выигрышем?

Теол нахмурился. — Я все же склонен полагать, что самоубийство покажется Турблу лучшим выходом. Неожиданно, да, но тут такое потрясение. Припоминаю, родни у него нет. Так что долги умрут вместе с ним.

— А у Геруна не будет восьми сотен доков.

— От такого он только раз моргнет. Этот человек стоит пик, а может, больше.

— Вы не знаете?

— Ну, я говорил абстрактно. Конечно, знаю до последнего дока. Нет, до последнего кроша. В любом случае я говорю, или, скорее, предрекаю, что его потрясет не потеря восьми сотен, а бегство. Единственный путь, по которому Герун не поспешит в погоню — по крайней мере, добровольно. Самоубийство. Итак, Турбл убьет себя.

— Сомневаюсь, что он решится.

— Нет, возможно, нет. Мы ему поможем, Багг. Иди к Водоворотам. Найди подходящий труп. Свежий, еще не высосанный. Возьми у Турбла две бутыли крови и поменяй…

— Что это будет? Огонь? Кто же кончает с собой сжиганием?

— Огонь будет неожиданным следствием разлития масла из упавшей лампы. Упавшей при самоубийстве. Тело обгорит до неузнаваемости, но скрайверы вынюхают владельца крови. Ведь так они работают?

— Вены человека не лгут.

— Точно. Значит, они смогут.

— Нет, если вы достаточно безумны, чтобы выкачать из трупа кровь и залить другую.

— Жуткое занятие. Готовься, Багг.

Сухое лицо в люке скривилось. — А Турбл?

— Мы вывезем его обычным путем. Он всегда мечтал съездить на рыбалку. Посади в подкоп кого-нибудь на случай, если он сорвется раньше времени. Стражники Геруна станут нашими лучшими свидетелями. Ах, финед завертится, как на шампуре.

— Думаете, это разумно?

— Выбора нет. Лишь он может меня остановить. Так что я должен сделать это первым.

— Если он почует, откуда…

— Тогда я мертвец.

— А я безработный.

— Чепуха. Подружки тебя поддержат. К тому же ты мой бенефициарий. Негласный.

— Следовало ли мне об этом говорить?

— Почему нет? Да я соврал.

Голова Багга исчезла из вида. Теол снова улегся. «А теперь мне нужен вор. Хороший. И я такого знаю. Бедные девочки…»

— Багг!

* * *

Судьба Шерк Элалле показала себя с худшей стороны. В этом не была виновата ее профессия — навыки Шерк в воровском деле стали легендой среди собратьев по классу негодяев. Спор с домохозяином, к сожалению, перешел в попытку убийства (с его стороны), на что она, на вполне резонных основаниях, ответила выбрасыванием хозяина из окна. К еще большему сожалению, его полет прервало столкновение с гулявшим по улице торговцем. Шея домохозяина сломалась. Как и шея торговца.

Неумеренная самооборона, повлекшая смерть невиновного — это состав преступления. Четыреста доков, пополам. Вообще-то Шерк могла бы заплатить штраф и покончить с делом. Увы, суть спора с хозяином была в солидном запасе золота, таинственно пропавшем из комнаты Шерк. Больше ни дока за душой — и она торжественно прошествовала к каналу.

Она женщина крепкая. Двести доков — приемлемый вес… если бы веревка на зацепилась за костистую спину рыбы люп, весившей стоунов сорок. Эта рыбка выскочила на поверхность, только чтобы посмотреть на пловца — и потянула Шерк на дно.

Рыба люп, довольно редкая, питалась только мужчинами. Женщин не ела. Никто не знал причину такой разборчивости.

Шерк Элалле утонула.

Но, как оказалось на деле, бывают мертвецы и мертвецы. Шерк только потом узнала, что одна из ее давних жертв наслала проклятие. Проклятие, сполна оплаченное и освященное Пустым Храмом. Так что хотя легкие заполнила вонючая вода, хотя сердце остановилось, как прекратились и все иные функции тела и разума, вскоре она стояла там, где смогла выбраться из канала. С тела стекала грязь, глаза стали тусклыми, склеры побурели от полопавшихся сосудов. Невыразимо жалкий и озадаченный полутруп.

Теперь ее сторонились даже бездомные и беззаконные. Все живые. Проходили мимо, словно она стала призраком, мертвым воспоминанием.

Плоть не гнила, хотя кожа стала явственно бледной. Сохранились также старые привычки и умения. Она могла говорить. Видеть. Слышать. Думать. Все это не исправляло ее настроения.

Багг нашел ее именно там, где указал Теол. В аллее за борделем. Как и каждую ночь, она слушала доносившиеся из окон звуки удовольствия — истинного и наигранного.

— Шерк Элалле.

Вялый, мрачный взор обратился к нему. — Я не подарю тебе удовольствия, — сказала она.

— Увы, как и я, в мои — то годы. Я здесь, чтобы предложить контракт на неопределенное время.

— И кто твой хозяин?

— Пока не скажу. Воровская работа, Шерк.

— К чему мне ценности?

— Ну, это зависит от их сущности. Я так думаю.

Она вышла из темной ниши, в которой скрывалась. — И что твой хозяин вообразил о моих желаниях?

— Это предмет переговоров.

— Он знает, что я мертва?

— Конечно. Шлет слова сочувствия.

— Да ну?

— Нет, я сам их прибавил.

— Никто меня не нанимает.

— Вот оттого — то он и понял, что ты сейчас свободна.

— Никому не нравится мое общество.

— Ну, ванна тебе не повредила бы… но он готов потерпеть.

— Я поговорю с ним.

— Очень хорошо. Он предугадывает твои желания. Полночь.

— Где?

— На крыше. Где кровать.

— ОН?

— Да.

— В кровати?

— Гм, я не уверен, что он именно это задумал…

— Рада слышать. Я мертвая, но брезгливая. Буду там. В полночь. Ненадолго. Если он сможет убедить за четверть часа — хорошо. Если нет, плохо.

— Четверти будет более чем достаточно.

— Глупо так вот полагаться.

Багг усмехнулся: — А что, я не глуп на вид?

* * *

— Где Багг?

— Он встретит нас здесь. — Теол прошел к кровати и сел, вытянув ноги во всю длину. Поглядел на трех женщин. — Ну, что там такого срочного, чтобы я рисковал все раскрыть? К чему безрассудная встреча?

Шенд провела мозолистой рукой по бритому затылку. — Мы желаем знать, что ты задумал, Теол.

— Верно, — добавила Риссарх.

Руки Хеджан были скрещены, на лице ухмылка. — Нам не нужен телохранитель.

— Ой, я и забыл. Он здесь?

— Сказал, что должен собрать вещички, — ответила Шенд — Прибудет очень скоро. Нет, мои подруги его еще не видели.

— А, вот откуда скепсис к твоему энтузиазму.

— Она склонна перевозбуждаться, — объяснила Риссарх.

— И потом, — встряла Хеджан, — что нам делать с телохранителем. Какой бы у него ни был…

Скрипнула дверь мастерской. Они вскинули головы. Круглое лицо Аблалы боязливо выглянуло из-под притолоки.

— Дорогой господин! — позвал Теол. — Прошу, входите!

Полукровка колебался. Бледные глаза оглядели Шенд, Риссарх, Хеджан. — Тут… трое баб, — сказал он.

— Трое кого?

— Женщин.

— Да, точно. И..?

Аблала нахмурился, губы сложились в нечто, напоминающее гримасу недовольства. — Не волнуйтесь, — махнул рукой Теол, — обещаю защищать от них.

— Точно?

— Абсолютно. Входите, Аблала Сани. Привет вам.

Вещички Аблалы, как оказалось, не включали брюк или полотенца. Он был так же гол, как на канале. Хотя любые брюки не скрыли бы особенностей его телосложения, решил Теол миг спустя. «Ладно, не обращай внимания». — Голодны? Жажда? Успокойтесь, друг. Положите мешок… да, как раз туда. Садитесь — нет, не на стул, на скамейку — и вам в конце концов придется одеться… нет, не то чтобы меня это очень стесняло… Аблала, этим женщинам нужен телохранитель. Я полагаю, вы приняли предложение Шенд.

— Я думал, ей одной.

— А в чем разница?

— Сложнее работать.

— Понятно. Но большую часть времени вы будете здесь… — Голос Теола увял, когда он заметил, что с самого появления Аблалы Шенд, Риссарх и Хеджан не шевелились. «Ох, ну нет…»

* * *

Низаль уже три года была Первой Наложницей короля. К этому титулу не прилагалось официальной власти, кроме той, которой потребовала бы личность получившей его женщины. История знала значительные вариации, зависящие от силы короля, королевы и канцлера.

Сейчас было всего шесть наложниц. Пять остальных — младшие дочери из влиятельных фамилий. Потенциальные инвестиции в будущее — привлечь внимание короля или принца. Подобно жилищам четырех консортов королевы, их дома расположились в уединенном, изолированном квартале дворца. Лишь Первому Консорту Турадалу Бризеду и Первой Наложнице был позволен контакт с кем-либо, кроме самих монархов.

Брюс Беддикт поклонился Низали и отдал честь Преде Уннатали Хебаз. Он не удивился, застав Наложницу в конторе Преды. Низаль давно решила, кому отдать верность.

— Поборник, — улыбнулась молодая женщина. — Уннаталь и я говорили о вас.

— Точнее, — продолжила Преда, — мы гадали о предметах вашего разговора с финедом Геруном Эбериктом.

— Преда, сожалею, что не успел доложить.

— Это будет отлично подготовленный доклад, — сказала Низаль, — учитывая, что вы должны были уже отчитаться перед Первым Евнухом и Цедой. Так что мы простим вам некоторый недостаток горячности при пересказе.

Брюс нахмурился и взглянул на командира. — Преда, мне пришло на ум, что финед остается вашим подчиненным, несмотря на Королевскую Вольность. Удивлен, что он до сих пор не доложил вам все детали.

— А кто сказал, что не доложил? — ответила Уннаталь. И повела рукой: — Слишком жестоко с моей стороны. Извиняюсь, Брюс. Действительно очень долгий день.

— Не надо извинений, Преда. Кратко говоря…

— Брюс, — прервала его Низаль. — Вы сейчас Поборник Короля. Вам не следует говорить кратко. Ни перед самим Эзгарой, ни перед Предой. Простите ей резкость. Общение с Геруном взволнует любого.

— В нем естьтакая надменность.

— Наглость, — бросила Уннаталь. — Он не дал повода для дуэли?

— Нет.

— Как неудачно, — вздохнула Низаль.

— Хотя думаю, что он меня предупреждал.

Взоры женщин скрестились на нем. Брюс пожал плечами: — Напомнил, что его список постоянно расширяется.

— Он имеет в виду убить Бурака Преграду.

— Думаю, так. Первый Евнух извещен о такой возможности…

— Теперь, — заговорила Низаль, начав шагать взад — вперед по комнате, — если король узнает о таком развитии событий, он может отозвать Геруна из делегации. Что канцлер и королева воспримут как победу.

— Восприятия можно сделать основой стратегии, — сказал Брюс.

— Слова дуэлянта, — ответила Низаль. — Но выгоды, получаемые королевой от выезда Геруна, возможно, превосходят все наши догадки. Кстати говоря, Бурак получал инструкции из ее лагеря, так что его смерть нам не повредит.

Брюс обдумал это, приходя в замешательство от столь небрежного обращения с жизнью человека. — Как-то Бурак несет этот вес?

— Конечно, у нас есть рядом шпион, — сказала Преда. — Этого человека мучает совесть. Он прячется в белом нектаре, алкоголе и распутстве.

— Королева…

— Хочет войны, — закончила за него Низаль, резко кивнув. — Безответственная, алчная, близорукая морская корова. Отличная партнерша самому тупому канцлеру за всю историю Летера. И глупый, легко управляемый принц, жаждущий трона.

Брюс беспокойно пошевелился: — Если Бурака так мучает совесть, он может свернуть на другой путь.

— Под ястребиным взором Мороча Невата? Вряд ли.

Глаза смотревшего на Низаль Поборника сузились. Все это к чему-то ведет. Он не понимал, к чему именно.

Преда вздохнула: — Герун хочет добавить в список еще имя.

— Мороч Неват?

— Это будет трудно.

— Да. Это особенный человек. При любом подходе. Неподкупный, что доказано всей его жизнью.

— И кому он присягнул?

— Ну, принцу, конечно. Ведь Вольность не разрешает убийство королевских особ.

— А история его жизни вовсе не так ясна.

Низаль добавила: — Герун не сможет действовать прямо против принца. Ему придется провести косвенную атаку.

— Первая Наложница, я мало понимаю мотивы Геруна Эберикта. Не представляю причин этих событий.

— А я представляю, — отозвалась Преда. — Точно знаю, на что он замахнулся. Думаю, мы увидим, как удлиняется его список.

— Проблема в том, — сказала Низаль, — какую роль он позволит играть старому финеду Халлу Беддикту.

Брюс отвернулся. Он начинал чувствовать, что оказался под обстрелом. Не один брат, так другой. — Я уделю этому место в своих размышлениях.

— Не очень затягивайте, финед, — ответила Уннаталь Хебаз.

— День, два.

— Да. До встречи, Брюс.

— Доброй ночи, Преда. Прощайте, Первая Наложница.

В пяти шагах от охраняемой двумя стражами двери он резко остановился. Не обращая внимания на любопытствующие глаза за спиной, Поборник Короля задумался.

В умах стражников мелькнули три титула. Мастер Меча, Финед и Королевский Поборник — всё повод для восторга или зависти. В данный момент они восхищались. Тем, как он стоял, словно был совсем один в громадном, ошеломляющем мире. Взор, ясное дело, обращен к пейзажам важных размышлений. Усталость в плечах. Они сочувствовали ему — мгновенное чувство, быстро уступившее чувствам более жестоким — восхищению и зависти. И пошлому допущению, что особые способности даруют многое, в том числе уединение. И что этому мужчине живется чертовски хорошо.

* * *

— Тут не место чувствам, — сказал Теол. — Как ни грустно. Летерас ничего не прощает. Мы не можем позволить себе ошибки. Ради Странника, расслабься, Аблала. Ты позеленел. Шенд, я уже говорил, что безрассудство есть безрассудство. То есть мы не можем встречаться вот так.

— Ты упражняешься? — спросила Риссарх.

— Над чем?

Багг прокашлялся: — Завтра встреча с королевскими строителями.

— Наконец! — Шенд шумно вздохнула и протерла глаза тылом ладони. — Пока что мы могли бы сказать, что всецело заняты ничем.

— Да, — ответил Теол, — именно такое впечатление мы хотим производить.

— Прекрасно. Но это впечатление внешнее. Сами мы должны чувствовать себя иначе, идиот. Если мы не в схеме, то кто в ней?

— Приготовление. Закладка фундамента. Спешить не нужно. А теперь мне пора.

— Что?

— Поздно. Кроватка зовет. Найдите комнату для Аблалы. Дайте ему одежку. Может быть, и оружие, каким он умеет пользоваться.

— Не оставляйте меня здесь! — заныл Аблала.

— Работа, — утешил его Теол. — Тебе здесь безопаснее. Разве нет, Шенд?

— Конечно, — процедила та.

— Кончай ныть, Сани. Или придется нанять телохранителя для телохранителя?

— Может, у него есть брат.

Теол вышел, сделав Баггу приглашающий жест. — Подозреваю, подобные встречи полезны. Именно сейчас.

— Не сомневаюсь.

Они вышли на улицу. Даже ночью там суетилась толпа. Летом давки закрывались поздно, чтобы собрать урожай с сезонной лихорадки. Жара побуждала к беспокойству, становившемуся ненасытной жаждой. Позже, когда спадет зной, последует утомление. И подсчет долгов.

Теол и его слуга покинули широкую улицу у канала и углубились в паутину аллей, постепенно оставляя шум и суету за спиной. Они шли теперь по городскому «дну». Из теней взывали голоса. За путниками увязались растрепанные дети, некоторые хватали Теола за рубаху и со смехом убегали. Вскоре и они остались позади. Переулок опустел.

— Ах, приветственное молчание наших окрестностей, — сказал Теол, когда они повернули к дому. — Эти прогулки меня утомляют. Как будто настоящее время растянулось до бесконечности.

— Это ваш способ созерцания?

— Был. Теперь все кончено. И хорошо.

Они вошли в дом. Теол прямиком направился к лесенке. — Очисти место для завтрашней встречи.

— Помните, что у вас посетительница сегодня ночью.

— Не только во сне?

Теол забрался на крышу. Закрыл люк, остановился и смотрел на звезды, пока она не появилась из темноты. — Ты опоздала.

— Нет. Полночь. Еще четверть часа.

— Ну? Ох…

— Как жизнь, Шерк? Извини, с языка соскочило.

— Никогда не слышала столь остроумной шутки. Что за жалкое существование. День за днем, ночь за ночью. Шаг за шагом, а идти некуда.

— А до смерти все было иначе?

— Не смеши, Теол Беддикт. Я давлюсь водой, когда хохочу. Ты хотел предложить контракт. Какой?

— Ну, с предварительной оплатой.

— Временная работа. Я отказывалась от такой, когда была жива; почему сейчас делать иначе?

— Страховка, вот почему. Ты же уже не молода. — Он уселся на кровать, лицом к ней. — Ладно. Обдумай, что я предлагаю. У меня на уме цель, какую не достал до сих пор ни один вор на свете. Ведь лишь верховный маг или мертвец сможет проникнуть за охранные чары и не оставить следов. Магам не доверяю, остаешься ты.

— Есть и другие.

— Две других, если точнее. Ни одна не вор — профессионал.

— Откуда знаешь, что их двое?

— Я много чего знаю, Шерк. Одна — женщина, обманывавшая мужа, который в свой через истратил все состояние на проклятие. Другая — дитя, живет в подземелье старой башни за дворцом. Причина проклятия неизвестна.

— Да. Я иногда ее навещаю. Она не знает, кто ее проклял. Вообще дитя не сохранило воспоминаний о прошлом.

— Может быть, довесок к проклятию, — подумал вслух Теол. — Это действительно интересно.

— Да уж. За такое берут половину пика. А сколько за похищение памяти?

— Думаю, вторую половину. Слишком для десятилетней девочки. Почему просто не убить и закопать, или швырнуть в канал? — Он сел поудобнее. — Тогда скажу тебе, Шерк, что мы включим разгадку тайны в контракт. Думаю, личный интерес тебе важнее, чем что-либо иное.

— Я не преминула бы воткнуть нож в глаз тому, кто проклинает детей. Но нет зацепки.

— А, так ты не совсем лишилась страстей.

— Никогда не говорила иного, Теол. Но, совсем не найдя следов, я утратила пыл.

— Увидим, что смогу я.

Мертвая женщина склонила голову набок и молча изучала его. — Ты прежде был гением.

— Совершенно верно.

— И все потерял.

— Правильно.

— И, думаю, вместе с деньгами потерял и уверенность.

— О, вряд ли, Шерк Элалле.

— Все — часть дьявольского плана?

— Любой стоящий план пахнет дьяволом.

— Не смеши меня.

— Стараюсь, Шерк. Сделка заключена?

— Тайна проклятия не была заранее заготовленной оплатой. Что еще?

— Предлагай. Хочешь снять проклятие? Стремишься к вечной ночи? К финальному уходу скользкой душонки? Или к полному возрождению? Хочешь повторной жизни, отмщения тем, кто наложил заклятие?

— Я уже отомстила.

— Отлично. Я даже не удивлен. Кого в этом обвинили?

— Геруна Эберикта.

— Как умно. Кстати о нем…

— Он одна из твоих целей?

— Очень может быть.

— Не люблю убийств. Кроме того, он зарубил не одного ловкача…

— Не нужно его убивать, Шерк. Стащи его состояние.

— Герун Эберикт становится все наглее, это правда.

— Какая связь?

— Поддержание статуса вседозволенности требует расходов.

— Не делай допущений, Шерк. Важнее вопрос, кто же может обеспечить разрушение этого статус кво. Финед потерял контроль над своими аппетитами.

— Ты одна из его целей, Теол?

— Не то чтобы я был уверен… Надеюсь, что нет.

— Это вызов — побороть защиту его поместья.

— Уверен, что так и будет.

— Что до гонорара — я не хочу оживать. И не хочу умирать совсем. Нет, я хочу быть вознагражденной подобием жизни.

Брови Теола поднялись.

— Хочу, чтобы моя кожа светилась ощутимым здоровьем. Хочу, чтобы глаза сверкали темным огнем. Уложить волосы. Новую одежду, цветочный аромат, распространяющийся по моем проходе. Хочу снова ощущать удовольствия.

— Удовольствия?

— Сексуальные.

— Может так быть, что ты попала куда надо.

— Не смеши меня.

— Да, ты начнешь давиться мокротой.

— Тебе лучше этого не видеть, Теол Беддикт. Может быть, и с этим можно что-то сделать. Речной воде уже три года.

— Интересно. Как ты ухитряешься говорить не дыша?

— Не знаю. Я могу вдыхать воздух в горло. Через некоторое время оно пересыхает.

— Я заметил. Ладно, ладно, некоторые из этих вещей обеспечить довольно легко, хотя нам надо соблюдать осторожность. Другие, очевидно, станут проблемой, особенно возвращение сексуальных удовольствий. Но думаю, что-то сделать можно и тут…

— Я не торгуюсь.

— Уверен, Герун Эберикт будет счастлив расплатиться по твоим счетам.

— Что, если потребуется все его богатство?

— Теол пожал плечами: — Дорогая, деньги не главная трудность. Вообще-то я намерен топить их в реке.

Она долго смотрела ему в глаза. — Могу захватить с собой.

— Не смеши МЕНЯ, Шерк. Я серьезно.

— Почему?

— Потому что мой смех заразен.

— А. Просекла.

— А предоплата?

— Принимаю. Думаю, тебе не нужно, чтобы я ошивалась рядом.

— Подойдут встречи в полночь. Приходи завтра, и мы сделаем из тебя другую женщину.

— Хочу пахнуть по-новому.

— Не тревожься. У меня под рукой есть кандидатура и для такой работы.

Воровка спустилась по внешней стене здания. Теол наблюдал с крыши ее продвижение. Когда она достигла улочки, он позволил себе отвести глаза. Повернулся и пошел к постели. Но услышал голоса снизу. Багг говорил удивленно, но не испуганно. И достаточно долго, чтобы позволить Теолу выпроводить Шерк.

Он вздохнул. Всего неделю назад жизнь была лучше, проще. Без всяких планов, схем и целей. Короче, без смысла. Чуть пошевелился, и вот, все горят желанием его видеть.

Лестница затрещала. В поле его зрения появилась темная фигура.

Через миг Теол узнал пришельца. Его брови взлетели вверх. — Ну, тебя не ожидал.

— Твой лакей сказал, что ты проснулся. Как это он узнал?

— Дорогой брат, таланты Багга просто сверхъестественны.

Брюс подошел к кровати и стал оглядываться. — А что, если пойдет дождь?

— Увы, мне придется скрываться в нижней комнате. И терпеть бесконечное нытье Багга.

— Это и заставляет тебя спать на крыше?

Теол улыбнулся, но понял, что Брюс не разглядит улыбку в потемках. И решил, что это к лучшему. — Поборник Короля. Забыл тебя поздравить. Так что поздравляю.

Брюс не пошевелился. — Как часто ты посещаешь крипту? Вообще посещаешь?

Теол скрестил руки на груди и отвернулся, устремив взор на канал. Жирный блеск отраженных звезд, крадущиеся по городу тени. — Прошли годы, Брюс.

— С последнего твоего визита?

— Со дня смерти. У нас разные способы чтить их память. Семейный склеп? — Он пожал плечами. — Утонувшая в земле комната, каменные стены, не содержащие ничего важного.

— Понятно. Интересно, Теол, как именно ты почтил их память в эти дни?

— Ты не представляешь.

— Нет.

Теол потер глаза и только сейчас понял, как устал. Мышление жадно пожирало его энергию, заставляя признать, что он давно его не практиковал. Конечно, не простое мышление. Его мозг делал и другие вещи, еще более утомительные. Посещение брата, связи с которым давно угасли, заставляло надевать старые, потускневшие латы, снова готовить оружие, вспоминать боевые стойки. Все это мнилось утраченным — но оно просто спало в уголке. — Сегодня радостный праздник, Брюс? Я что-то запамятовал? Будь у нас кузины, дяди и тети, племянники и племянницы, мы могли бы объединиться и пройти по семейным колеям. Снова и снова вокруг пустых кресел, в которых некогда восседали отец и мать. Мы могли бы освоить язык жестов, подражая другой истине — что мертвые говорят тишиной и поэтому никогда не оставляют нас в покое…

— Мне нужна помощь, Теол.

Он метнул взор на брата, но не смог разглядеть в темноте выражение его лица.

— Это Халл, — продолжал Брюс. — Он идет к собственной смерти. Его убьют.

— Скажи, — ответил Теол, — ты не удивлялся, почему ни у одного из нас нет жены?

— Я говорю о…

— Это же просто. Виновата мама. Она была слишком умной. Возьми нас Странник, это еще преуменьшение. Не отец же делал инвестиции.

— И ты ее сын, Теол. Больше, чем я или Халл. Каждый раз я смотрю на тебя, слушаю и пытаюсь уследить за ходом твоей мысли. Но не понимаю, как…

— Наши надежды на облаках писаны, Брюс. О, мы пытаемся. Каждый ведь пытался, а?

— Проклятие, о чем ты?

— О Халле, конечно. Ведь об этом ты и пришел говорить? Он встретил женщину. Такую же умную, как наша мать — в некотором смысле. Или скорее она его нашла. Величайший подарок Халлу… но он даже не понял, что это дар, хотя тот был уже в руках.

Брюс ступил к нему, взмахнул руками, словно собирался ухватить брата за горло. — Ты не понимаешь, — захрипел он, клокоча от эмоций. Но руки отвел. — Принц хочет его смерти. Если не Принц, то Первый Евнух — как только Халл посмеет заговорить против короля. Ой, погоди! — Он безрадостно рассмеялся. — Еще и Герун Эберикт! Целая очередь! Я всех упомянул? Не уверен. Это важно? Халл будет на переговорах. Единственный, чьи мотивы неясны для всех. Ты не можешь играть свою игру, если вмешивается посторонний. Так ведь?

— Успокойся, брат. Я собираюсь объяснить.

— Ну, давай же!

— Тихо, пожалуйста. Халл ее нашел. Потом потерял. Но она все еще там — это же ясно. Серен Педак, Брюс. Она защитит его…

Брюс фыркнул и отвернулся. — Как мама защитила папу?

Теол моргнул и вздохнул. — Непреодолимые обстоятельства…

— Халл — сын нашего отца!

— Ты спросил миг назад, как я почитаю память родителей. Я тебе скажу. Когда я вижу тебя — как ты стоишь, эту смертельную грацию, умение, созданное тобою самим — мне не надо почитать память. Он сейчас стоит передо мной. Скорее в тебе, не в Халле. Намного больше. А я, согласен, более похож на нее. Итак, — он беспомощно взмахнул руками, — Ты просишь помощи, но не слышишь, что я тебе отвечаю. Стоит ли напоминать судьбу родителей? Ты сам все помнишь, Брюс. Мы стоим здесь и снова разыгрываем старую семейную пытку.

Ты описал наш рок, — продолжал он, вдруг охрипнув. — Она могла спасти его. Если бы не мы. Ее страх за нас. Вся эта игра с долгами, так искусно проведенная ради уловления отца — она могла бы порвать эти сети, но она не видела, что же сможет подняться из пепла. И, ничего не видя, она боялась… Не будь нас, она спасла бы его — уберегла от мига наивысшей трусости?

Брюс взирал на него с горящими глазами.

— Я в это верю, — ответил сам себе Теол. — И из этого следует жизненный урок. Ты выбрал защиту Королевской Гвардии, и теперь ты Поборник. Там тебя долги никогда не отыщут. А Халл ушел — от золота, от смертельных ловушек — и искал чести в спасении людей. Даже когда он провалился… ты действительно уверен, что Халл сможет помыслить о самоубийстве? Трусость отца была предательством. Худшего сорта.

— А как насчет тебя, Теол? Какие уроки ты повторяешь сейчас?

— Разница между мною и матерью в том, что я не отягощен. У меня нет детей. Так что, братец, я думаю, что смогу достигнуть того, чего не смогла она. Хотя и любила отца…

— Для этого ты носишь рванье и спишь на крыше?

— Видимость подтверждает ожидания, Брюс. — Ему показалось, что брат сухо усмехнулся.

— Даже сейчас Герун Эберикт не так обманывается, как обманывался я.

— До сегодняшней ночи?

— Думаю, да.

— Иди домой, Брюс. Серен Педак защищает спину Халла и будет это делать, даже не соглашаясь с его планами. Она не сможет переломить себя. Даже у гениев есть слабости.

Еще одна гримаса. — Даже у тебя, Теол?

— Ну, я обобщал, чтобы тебя успокоить. Себя я никогда не включаю в обобщения. Я вечное исключение из правил.

— И как ты этого достиг?

— Как? Определяя правила, конечно. Это моя любимая игра.

— Клянусь Странником, иногда я тебя ненавижу. Слушай. Не надо недооценивать Геруна Эберикта…

— Я позабочусь о Геруне. Кстати, наверное, за тобой следили?

— Я об этом не подумал. Да, возможно. Ты думаешь, наши голоса были слышны?

— Не через чары, которые каждую ночь выставляет Багг.

— Багг?

Теол шлепнул брата по плечу и повел к люку. — Он не всегда бесполезен. Мы оба отыскиваем скрытые таланты, и это упражнение приносит множество сюрпризов. Мне — точно.

— Не он ли бальзамировал родителей? Это имя…

— Это был Багг. Тогда я первый раз его встретил, и сразу заметил упущенные возможности. За входом можно следить лишь из одного тайного места. Обычно сюда нельзя приблизиться, не будучи замеченным. Тебе предстоит погоня, и в конце ты, похоже, провалишь дело. Тебе надо убить этого человека — он, очевидно, от Геруна. И не в поединке. Простая ликвидация, Брюс. Ты готов?

— Конечно. Но ты сказал, что все входы и выходы…

— Ах да, я забыл по тоннель.

Брюс задержался у лестницы. — У тебя есть тоннель.

— Надо же было чем-то занять Багга.

В пяти шагах от темной стены склада — единственного пункта возможной тайной слежки за домом брата — Брюс Беддикт остановился. Глаза уже привыкли к тьме, и он не видел в тени никого.

Но ощущал кровь. Металлический, густой запах.

Вытянув меч, он приблизился.

Человек не мог выжить от такой кровопотери. Камни мостовой залила темная жидкость, сочившаяся во все щели. Горло было перерезано размашистым ударом; прежде чем тащить тело, убийца подождал, пока не вытечет кровь. След пяток тянулся вдоль стены склада, исчезая за углом.

Финед поразмыслил. Увидел еще один отпечаток в сухой пыли. И переменил решение.

Отпечаток детской ноги. Мертвеца тащил ребенок.

В каждом городе есть своя тьма, люди, выползающие лишь ночами ради охоты и хищничества. Брюс знал, что это не его мир, и не желал вникать в его тайны. Эти часы принадлежат белому ворону, и да будет так.

Он пошел другим путем, направляясь к дворцу.

Казалось, что удивительный ум брата не заржавел. Его равнодушие — лишь уловка. Это делает Теола очень опасным. «Слава Страннику, что он на моей стороне…

Он на моей стороне, разве нет?»

* * *

Старый дворец, который вскоре ожидало полное опустошение в пользу Вечной Резиденции, громоздился на приземистом холме, расположенном всего в ста шагах от нестабильного русла реки. Участки высоких стен показывали, что между берегом и дворцом было огороженное пространство, позволявшее надежно скрывать своих обитателей от остального города.

Никто не мог предъявить права на эту территорию, ибо строения превосходили возрастом даже Первую Империю. Возможно первые строители почитали за этими стенами нечто священное; но само место, конечно же, не было свято для колонизаторов. А может быть, первые летерийцы обладали большими познаниями в мистериях, в давно потерянных тайнах. Но что-то заставило их отдать должное постройкам Джагутов и странному сооружению посреди их селения.

Истина раскрошилась у стен, и нельзя получить ответов, сидя в пыли разломанных камней и перебирая чешуйки древнего сланца. Это место давно не было закрыто, но посещать его не любили. Земля ничего не стоила — шесть столетий назад король запретил снос древних зданий и новое строительство. Любая просьба или судебный иск отклонялись немедленно — сутяг даже не вызывали на аудиенцию придворных чинов.

И к счастью. Опытные практики гадания по Оплотам знали значение этой приземистой квадратной башни и ее смятых земляных фундаментов. Как и ценность строений Джагутов, представляющих Оплот Льда. Многие полагали, что эта башня Азата является первой истинной структурой Азата в целом мире.

Новое положение сделало Шерк Элалле менее скептической особой. Окружающие полуразрушенные каменные стены башни земляные насыпи неодолимо тянули к себе мертвую воровку. Здесь обитала родня, хотя и не по духу. Нет, это была семья неупокоенных, неспособных или нежелающих сдаться забвению. Для этих закопанных под неровной глинистой почвой могилы стали тюрьмами. Азат не отпускает своих детей.

Она ясно ощущала, что под землей есть живые существа, и большинство из них сошло с ума за столетия, проведенные между цепких корней. Другие зловеще молчали и сохраняли неподвижность, словно дожидаясь конца вечности.

Воровка приблизилась к запретной территории за дворцом. Она уже видела башню Азата — ее верхний, третий этаж немного возвышался над закругленными стенами джагутских построек. Все строения давно, на разный фасон покосились: то ли подземные ручьи вымыли большие линзы песка под фундаментами, то ли глина просела под тяжким весом. Лианы хаотической паутиной оплели стены. Впрочем, те, что достигали Азата, гибли и свисали жухлыми плетями на желтую траву у подножия.

Ей не нужно было видеть кровавый след, чтобы идти по нему. Запах долго висел в тяжелом, душном воздухе ночи, невидимые струйки текли по легкому ветерку. Она шла по следу, пока не достигла низкого кривого вала, окружающего башню Азата.

Прямо под ним, у основания скрюченного дерева, сидела девочка по прозвищу Чашка. Девяти или десяти лет от роду… и навеки. Нагая, бледная, кожа испачкана, волосы слиплись от крови. Лежащее перед ней тело уже наполовину скрылось под землей, затянутое во тьму.

Кормит Азат? Или некоторых его прожорливых жильцов? Шерк не знала. И не хотела узнать. Земля глотала трупы, и это было полезно.

Чашка подняла голову, блеснув черными глазами. Их покрывала толстая пленка, в углах завелась плесень, которую необходимо стереть, иначе она может вызвать слепоту. Девочка медленно встала и пошла навстречу.

— Почему ты не можешь быть моей матерью?

— Я уже говорила, Чашка. Я никому не мать.

— Я шла за тобой сегодня.

— Ты всегда за мной ходишь.

— Как только ты покинула крышу, пришел другой человек, солдат. И за ним следили.

— И кого из этих двоих ты убила?

— Ну, того, кто следил, конечно же. Я хорошая девочка. Забочусь о тебе. Как ты обо мне…

— Я ни о ком не забочусь, Чашка. Ты была мертва задолго до того, как я стала топтать эту землю. Я привыкла приносить тебе трупы.

— Их всегда не хватает.

— Не люблю убивать. Только когда нет выбора. И я же не единственная твоя помощница.

— Единственная.

Шерк удивленно воззрилась на девочку: — Да ну?

— Да. И ты хотела услышать мою историю. Все другие бегут от меня, как теперь от тебя. Кроме того, на крыше. Он тоже не такой, как все?

— Чашка, я не знаю. Но сейчас на него работаю.

— Я рада. Взрослые должны работать. Это помогает занять ум. Пустой ум — плохо. Опасно. Он заполняется дурными вещами. Никому не хорошо.

Шерк склонила набок голову: — Кому не хорошо?

Чашка махнула грязной рукой в сторону изрытого двора. — Беспокойным. Всем им. Не знаю, почему так. Башня теперь все время потеет.

— Я принесу тебе соленой воды, — сказала Шерк. — Для глаз. Пора их промыть.

— Я очень хорошо вижу. Уже не только глазами. Кожей. Чувствами. И снами света.

— Что, что?

Чашка отвела окровавленные волосы ото лба. Открылось лицо сердечком. — Пятеро пытаются выйти наружу. Я их не люблю — почти никого из них не люблю, но особенно этих. Корни умирают. Не знаю, что делать. Они шепчут, что разорвут меня на кусочки. Скоро. Не хочу, чтобы меня рвали на кусочки. Что же делать?

Шерк промолчала. Потом: — Как именно ты чувствуешь Похороненных, дитя?

— Большинство со мной не говорят. Они сошли с ума. Остальные ненавидят, потому что я им не помогаю. Другие просят и жалуются. Говорят через корни.

— А есть такие, что ничего не просят?

— Некоторые вечно молчат.

— Поговори с ними. Найди кого — то нового для бесед, Чашка. Кого-то, кто сможет тебе помочь. Кого-то другого, способного стать тебе матерью… или отцом. Спроси их мнения или еще что. Если найдется такой, что не старается уговорить тебя, не пытается исказить твои желания и заставить себя освободить, такой, что не хранит верность остальным — расскажи мне о нем. Все, что узнаешь. И я помогу чем смогу — не как мать, а как советница.

— Хорошо.

— Отлично. Но я пришла сюда по другой причине. Хочу узнать, как ты убила шпиона.

— Перерезала горло. Это самое быстрое. И еще я люблю кровь.

— А почему любишь?

— Чтобы мазать волосы и лицо. Она пахнет жизнью. Разве нет? Люблю этот запах.

— Скольких ты убила?

— Много. Земля жаждет.

— Почему?

— Она умирает.

— Умирает? И что будет, если она умрет, Чашка?

— Все выйдут наружу.

— Ох.

— Лучше, когда они здесь.

— Чашка, отныне я буду говорить тебе, кого убивать. Не тревожься, таких будет много.

— Согласна. Очень мило с твоей стороны.

Среди сотен населяющих Азат тварей только одна была способна слышать разговор двух неупокоенных. Азат ослаблял хватку на этом пленнике, не от слабости, но по необходимости. Страж явно не готов. Правду говоря, она может никогда не вступить в должность. Первичный выбор был ошибочен — еще один признак тающей силы, наступления времени, желающего заявить права на самое старое строение королевства.

Азат действительно умирал. Отчаяние заставило его искать непроторенные пути. Был выбран один из узников. Уже шли приготовления, медленные, как рост корней сквозь камень, но столь же неумолимые. А времени осталось мало.

Спешка — вот тот беззвучный крик, что точил кровь из башни Азата. Пять родичей, плененных еще во времена К'чайн Че'малле, почти достигли поверхности.

Не к добру это было, ведь они — Тоблакаи.

Глава 5

…Удар, подобный грому

Туда, где дышит разум

Между глазами зверя

И кости раскололись

Душа, покинув тело

Уж корчилась в захвате

Неутоленной мести…

Последняя ночь Кровавого Глаза,

Неизвестный автор

(из сборника, составленного учеными Тисте Анди в Черном Коралле)

Смех тени был тихим, и звук его сулил безумие всем услышавшим. Удинаас выронил сеть из ослабевших пальцев и склонился на согретый солнцем камень. Покосился на яркое небо. Он был один на берегу; перед глазами расстилались невысокие волны реки. Один — не считая духа, который ныне досаждал ему в каждый миг пробуждения.

— Скованный магией и забытый. Блуждающий, вечное бегство от солнца, ведь всегда есть где спрятаться.

— Прекрати, — сказал Удинаас, смыкая веки.

— Почему бы? Я чую твою кровь, раб. Она холодеет. Некогда я видел мир льда. А потом был убит, да, потом. Даже у тьмы есть слабые места, и потому меня украли. Но я сохранил мечты.

— Ты вечно твердишь одно и то же. Иди за мечтами, призрак, и оставь меня.

— Я грежу, а ты ничего не понял, раб. Нравилось ли мне служить? Никогда. Никогда всегда и снова никогда. Я буду идти за тобой.

Удинаас открыл глаза и уставился на темную трещину между камнями. Голос исходил оттуда. Камень облепили мошки, но самого духа видно не было. — Почему?

— А почему всё? Меня манит то, что ты отбрасываешь, раб. Ты — обещание славного странствия. Тебе снятся сады, смертный? Знаю, снятся — я чую это. Полумертвые, заросшие, почему бы? Выхода нет. Так что мечты служат моему служению. Служат служению. Не был ли я Тисте Анди? Думаю, да. Убитый и брошенный в грязь, пока не пришел лед. Потом вырванный, много — много веков спустя, служить убийцам. Моим убийцам, вскоре потерявшим бдительность. Поговорить ли о предательстве, раб?

— Тебе будет приятно?

— Зови меня отныне Тлен. Попал я грезам в плен. Дай мне то, что ты отбрасываешь. Дай мне свою тень, и я стану твоим. Очами буду позади очей, которые никто не сможет видеть. Хотя они догадливы и сильны, но как им догадаться? Ты слабый раб. Ты вещь. Казаться пробуй вещью, раб, ползи как краб до самого измены мига. Сбросив иго…

— Я думал, Тисте Анди были жалкими и злыми. И пожалуйста, Тлен, не надо говорить в рифму.

— Прекращу, когда дашь свою тень.

— Другие духи видят тебя? У Ханнана Мосага…

— Этот болван? Я сокроюсь в твоей природной тени. Никто не отыщет. Смотри, никаких стихов. В те дни мы были смелыми, раб. Солдаты на войне, захватчики. Вымокнув в крови К'чайн Че'малле, мы шли за самым молодым из сыновей Матери Тьмы. И мы увидели.

— Что?

— Предательство. Кровавый Глаз предал нашего вождя. Вогнал ему кинжал в спину. Я сам пал от лезвия Тисте Эдур. Неожиданно. Внезапная резня. Не было шансов. Никаких шансов.

Удинаас потер лицо руками, поглядел на шипящие волны залива, сражавшиеся с течением реки. — Эдур толкуют все наоборот, Тлен.

— Тогда почему я мертв, а они живы? Если мы тогда сидели в засаде?

— Я откуда знаю? Если ты желаешь таиться в моей тени, Тлен, ты должен научиться молчанию. Пока я не заговорю с тобой. Молчание и бдительность, ничего более.

— Во-первых, раб, ты мне кое-что должен отдать.

Удинаас вздохнул. Большинство высокородных Эдур были на погребении убитого рыбака, и с ними полдюжины гостей из племени Бенеда (личность павшего наконец была установлена). В здании, у которого он сидел, оставались несколько воинов. Теневые духи в такие моменты становились дерзкими и ползали по земле между домами и вдоль палисада.

Он часто удивлялся этому. Но теперь он узнал ответ… если Тлен не соврал. Эти духи — древняя родня смертных Эдур. Они Тисте Анди, связанные души убитых. А ему отчаянно нужны союзники… — Ладно. Что от меня требуется, Тлен?

— Прежде чем море пришло в это место, раб, залив Хасен был озером. К югу и западу простиралась земля до самой западной оконечности Косы. Обширная равнина, на которой были зарезаны последние из моего народа. Пройди по линии прибоя, раб. К югу. Там есть нечто мое — ты должен отыскать.

Удинаас встал и отряхнул песок с мятых шерстяных штанов. Огляделся. Вдалеке три рабыни из цитадели Короля — Ведуна стирали одежды. В море виднелся одинокий рыбак, довольно далеко. — Далеко мне идти?

— Это близко.

— Если меня заметят слишком далеко от Дома, я буду убит.

— Недалеко, раб…

— Меня звать Удинаас. Так и обращайся.

— Ты претендуешь на гордость?

— Я не простой раб, Тлен. Ты сам знаешь.

— Но ты должен себя вести как простой раб. Я зову тебя так, чтобы напоминать. Провались твой обман, и тебя ждет невыносимая боль. Они будут искать все, что ты пытался скрыть…

— Хватит. — Он пошел вдоль линии прибоя. Солнце светило сзади, отбрасывая длинную, чудовищную тень.

Волны сложили у берега вал песка и камней, на котором лежали рваные водоросли и всяческие обломки. За валом была борозда, полная мокрой гальки. — Что я ищу?

— Среди камней. Дальше. Там. Два шага. Да. Вот.

Удинаас вгляделся в грунт. — Ничего не вижу.

— Копай. Нет, слева — сдвинь тот камень. И тот. Глубже. Вот. Тяни.

Бесформенный кусок оказался необычно тяжелым. Длиной в палец, суженный к одному краю. Металл, покрытый толстым слоем извести. — И что это?

— Наконечник стрелы, раб. Сотни тысячелетий он полз по берегу. Прохождение веков измеряется случайностью. Глубокие борозды приливов и отливов, следы яростных бурь. Так движется сам мир…

— Сотни тысяч лет? Ничего не могло остаться…

— Да, простое лезвие без магических чар могло исчезнуть. А наконечник остался, раб, потому что он не сдается. Скалывай все, что на нем наросло. Восстанови его.

— Зачем?

— Есть причины, раб.

Ничего приятного в этом не было. Удинаас выпрямился и спрятал обломок в карман на поясе. И вернулся к сетям. — Я не стану орудием твоей мести, — пробормотал он.

В хрусте гальки под ногами ему слышался смех Тлена.

* * *

Над прибрежными землями висел дым, словно тучи сели слишком низко и порвали подбрюшья о вершины деревьев.

— Похороны, — сказал Бинадас.

Серен Педак кивнула. Грозовых туч в последнее время не было, а лес сейчас слишком влажен, чтобы гореть. Обычаи Тисте Эдур включали постройку кургана, на который клали бревна, формируя погребальный костер. Сильный жар обжигал покрытое монетами тело до консистенции глины, докрасна раскалял камни могилы. Между языками пламени плясали теневые духи, взвивались с дымом к небу и оставались вокруг погребения после ухода плакальщиков.

Выпрямившись, она протерла лезвие кинжала пальцами и вложила его в ножны.

Настроение присутствующих было неважным. Бурак Преграда не показывался из фургона уже два дня, как и три его нерекские наложницы. Однако поезду наконец удалось спуститься, и впереди лежал широкий, почти ровный тракт к селу Ханнана Мосага.

Бинадас стоял, нетерпеливо ожидая, когда все фургоны въедут на ровное пространство. Она понимала его: ведь кто-то умер в родном селении! От Халла Беддикта не исходило ничего. Он ушел глубоко в себя, словно отыскивая резервы силы перед предстоящими встречами. А может быть, старался вернуть утраченную решимость. Казалось, она утратила свою способность видеть его насквозь. Сама эта постоянная и привычная боль могла стать лишь маской.

— Бинадас, — сказала Серен, — нерекам нужен отдых. Дорога впереди прямая, и тебе не надо оставаться с нами. Иди к своему народу.

Воин подозрительно прищурил глаза. Она замолчала. Пусть думает что думает, неважно, ведь ее порыв был подлинным.

— Она правильно сказала, — отозвался Халл. — Мы не должны тебе мешать, Бинадас.

— Хорошо. Я сообщу Ханнану Мосагу о предстоящем визите.

Тисте Эдур отправился к селу. Несколько мгновений — и его скрыли деревья.

— Видела?

— Я вижу лишь конфликт желаний и обязательств, — ответила Серен и отвернулась.

— Вопрос — что выберешь ты.

Она устало пожала плечами: — О, Халл, это вопрос ко всем нам.

Он подошел ближе. — Но так и должно быть, аквитор.

Удивившись, она отыскала его взор и поразилась неожиданно вспыхнувшей в нем искре. — И как мне нужно ответить? Мы все как солдаты — прячемся за нами же выкопанными валами и рвами. Ты будешь делать то, что считаешь нужным, Халл.

— А ты, Серен Педак? Каков твой курс?

«Всегда один и тот же». — Тисте Эдур не твои игрушки. Они могут выслушать, но не склониться к твоим просьбам.

Он отвернулся. — У меня нет надежд, Серен, только страхи. Пора продолжить путь.

Аквитор оглянулась на нереков. Они сидели или лежали около колес. Со спин поднимался пар. Выглядели они подавленными, но странно равнодушными к судьбе недавно умершего товарища, чья неглубокая могила осталась позади, в мутной грязи, среди корней и камней. Сколько пренебрежения нужно выказать людям, чтобы они сами начали пренебрегать собой? Падение начинается с одного неверного шага, а дальше — нарастающая скорость, вниз по склону, к гибели.

Летерийцы верили в хладнокровные истины. Толчок порождает лавину, и никто не наделен привилегией отойти в сторону. Грань между жизнью и смертью определяется умением находить себе место в потоке всепоглощающего прогресса. Никто не заслуживает сочувствия. И, соответственно, не ждет его от окружающих.

«Мы живем во времена враждебности. Но время всегда враждебно нам».

Снова пошел дождь.

Далеко на юге, за горами, которые они только что перешли, падение Эдур стало предметом тщательного планирования. Она подозревала, что жизнь Халла Беддикта уже принесена в жертву. Там не могли смириться с риском, который он несет, с угрозой измены. Он же сам болтает о ней. Что за ирония — их желания совпали. Все ищут войны. Различие лишь в образе будущего победителя.

У Халла недостанет практической сметки, чтобы провести такую игру и выжить. Она начинала гадать, стоит ли пытаться защищать его…

Крик от фургона Бурака. Нереки устало поднимались. Серен подоткнула плащ, осмотрела лежащую впереди дорогу. Ощутила, что Халл подошел к ней, но не повернула головы.

— В каком храме ты училась?

Она фыркнула. — Храм Турлас, Сокрытые Сестры Пустого Трона.

— Напротив Малого канала. Помню его. Какой ученицей ты была, Серен?

Украдкой глянув в его сторону, она сказала: — Старательной. Даже чрезмерно. Жадной до знаний.

Есть ведомости, в которых отмечают необычных воспитанников. Ты мог бы найти меня в них, и не раз. Например, я держала рекорд по числу наказаний в год. Двести семьдесят одно. Мне была более знакома Темная Комната, чем собственная келья. Меня также обвиняли в соблазнении странствующего жреца. Не спрашивай — да, я была в этом виновна. Но жрец поклялся в противоположном, чтобы защитить меня. Его отлучили. Позже я слышала, что он лишил себя жизни. Но свою невинность я потеряла задолго до этого случая.

Он повернулся к ней лицом. Нереки тронули с места первый фургон. Серен нехотя взглянула Халлу в глаза, выдавила сухую улыбку. — Я шокировала тебя, Беддикт?

— Подо мною треснул лед.

Вспышка гнева… но она осознала, что в его признании кроется насмешка над самим собой. — Мы рождены не невинными, а лишь не знающими меры.

— Полагаю, нас и не удастся измерить.

— По крайней мере в ближайшие годы. Пока внешнее не вторгнется во внутреннее, начав жестокую войну. Мы не рождены для сочувствия — широко открытые глаза и вместе с тем сладкие манеры.

— И ты слишком рано осознала свою войну.

Серен пожала плечами: — Моим врагом был не авторитет, хотя иногда так казалось. Им было само детство. Снисходительность взрослых, стремление все простить. Меня это бесило…

— Потому что это несправедливо.

— Детское чувство справедливости всегда самолюбиво. Я гневалась, но не могла одурачить саму себя. Но к чему все это?

— Вопросы, которые я забыл задать… тогда. Думаю, в те дни я сам был большим ребенком. Весь внутри.

Она промолчала, лишь подняла брови.

Халл все же понял: — Ты, может, и права. В некоторых вещах. Но не в делах, касающихся Эдур.

Мимо протащился второй фургон. Серен не сводила глаз с мужчины. — Почему ты так уверен? Я вижу, что тебя толкают собственные побуждения. Тисте — меч, но он в руке человека по имени Халл. Где же тут сострадание?

— Ты ошибаешься. Я хочу быть МЕЧОМ.

Ее кости словно мгновенно промерзли. — Как это?

Но он покачал головой: — Я не могу тебе верить, Серен. Как и всем, тебе придется подождать. Еще одно. Не стой на моем пути. Пожалуйста.

«Не могу тебе верить». Слова, ударяющие как нож. Но ведь суть доверия — взаимность, не так ли?

Третий фургон встал рядом с ними. Занавеска на дверце откинулась, явив мертвенно — бледную физиономию Бурака. — И это проводник? Кто указует путь? Нам суждено заблудиться? Не говорите, что вы снова влюбились друг в дружку! Серен, вы выглядите взятой в плен. Таково проклятие любви. О, мое сердце рыдает о вашей участи!

— Хватит, Бурак, — ответила Серен. Стерла капли с лица, двинулась, обходя Халла. Нереки расступились, давая ей пройти к началу поезда.

Лесная дорога была окружена стволами Черного дерева, посаженными, чтобы указать права Эдур на эти земли. Грубая черная кора, покрытая ужасными рисунками и причудливыми письменами, темные духи, кишащие в каждой трещине и впадине. Эти духи стали видимыми, чтобы сопровождать Серен и ее спутников.

Казалось, их больше, чем обычно. Они беспокойно сновали между великанами — деревьями. Десятки, сотни привидений толпились на каждой стороне дороги. Серен замедлила шаг. Сзади она слышала бормотание нереков. Фургоны поехали тише и со скрипом встали.

Халл встал рядом. — Они подняли армию, — прошептал он.

В голосе звучало мрачное удовлетворение.

— Действительно ли это предки Эдур?

Горящий взор уперся в ее глаза: — Конечно. Кем же им еще быть?

Аквитор вздрогнула. — Прикажи нерекам идти. Тебя они послушаются. Осталось два дня, и… — Тут она замолчала.

На пути появилась фигура. Высокая как Эдур, кожа цвета отбеленного льна, лицо покрыто темными полосками, словно измазано окровавленными пальцами. В глубинах мертвых орбит светились красные как угли глаза. С гнилых доспехов свисали клочья мха. У бедер пустые ножны.

Духи столпились у ног привидения, словно поклонялись ему.

Щелкнула дверца фургона, появился кутавшийся в шубу Бурак. Полы волочились по грязной земле. — Курган и Корень! — прошипел он. — Плитки не солгали!

Серен сделала шаг вперед. Халл схватил ее за руку. — Не…

— Ты встал здесь навечно? — бросила она, сбрасывая руку. Несмотря на смелые слова, сердце ее охватил ужас. Духи присутствовали в детских сказках и легендах, в темных слухах, иногда проносившихся по столице. Она не очень верила в привидения, хотя идея засела глубоко. Шепот истории, сказы о вестнике, о молчаливом предупреждении. Сейчас символ стал реальностью.

Все же она ожидала увидеть нечто более… эфемерное. Смутный абрис, лицо из бледных намеков, пятно, лишенное определенных черт. Один миг в полутьме, и вот, призрак исчезает в воздушных токах.

Но представшее им зачарованное создание быловполне различимым. Почти физическое присутствие. Высокий рост, изъеденная кожа вытянутого, бесцветного лица, покрытые пленками глаза, видящие ее и светящиеся пробужденным разумом.

«Он словно сейчас выкарабкался из одного из лесных курганов. Но это не… Тисте Эдур».

— Дракон, — сказало привидение на эдурском языке, — однажды прополз этим путем. Тогда не было леса. Только запустение. Кровь на пустой земле. Смертная, этот путь ПРОЛОЖИЛ дракон. Ты чуешь? Под тобой рассеянная память, оттолкнувшая корни, склонившая деревья по сторонам. Дракон. — Призрак повернулся, поглядел на дорогу за спиной. — Эдур. Он бежал, невидимый, забытый. Родич того, кто предал меня. Но… невиновный. — Он снова глядел на нее. — А ты, смертная, вовсе не невинна. Ведь так?

Серен в замешательстве промолчала.

Заговорил Халл Беддикт. — В чем ты обвиняешь ее, дух?

— Тысяча обвинений. Тысячи тысяч злодейств. Твоих. Ее. Вашего рода. Боги — ничто. Демоны — что дети. Любой Властитель — бормочущий придурок в сравнении с вами. Интересно, всегда ли бывает так? Порок тайно размножается в лепестках цветка, когда приходит пора цветения. Тайные семена упадка под бутонами величия. Все мы ничто перед вами.

— Чего ты хочешь? — вопросил Халл.

Духи разлетелись под сень деревьев. Однако новая волна начала пресмыкаться у порванных сапог привидения. На дороге кишели мыши. Лодыжки Серен исчезли под бурой массой, приливом бездумного бегства. «Сонм маленьких личностей, захваченных непостижимым и непреодолимым порывом. Отсюда — туда».

В них было что-то пугающее, даже ужасающее. Тысячи, десятки тысяч — весь видимый тракт был покрыт мышами.

— Земля разверзлась, — продолжал дух. — Ни одно дерево не устояло. Везде трупы. И мелкие твари, пирующие на них. Легион самого Худа. Гнойный прилив смерти, смертный, покрытый мехом. Вздымающийся. Казалось, так просто… — Неупокоенный словно одернул себя. — От вас я ничего не хочу. Все странствия в самом начале. Вы думали, дорога под вашими ногами еще не ведала стука сапог?

— Мы не так слепы, как ты вообразил, — сказала Серен, сражаясь с желанием сбить мышей, вцепившихся в ноги, боясь впасть в истерику. — Если ты не хочешь или не можешь освободить путь, нам придется…

Привидение склонило голову. — Вы уничтожите бесчисленное множество жизней? Хотя и мелких. Во имя чего? Удобства?

— Твоим тварям не видно конца.

— Моим? Они не мои, смертная. Они принадлежат моему времени. Эпохе их господства над этой землей. Сонм тиранов, правивших прахом и пеплом, что оставили мы. В моем духе им мнится обещание.

— А мы, — пробурчал Халл, — должны увидеть тот же знак?

Призрак начал исчезать, как бы выцветая в воздухе. — Если хотите, — пришел плохо различимый ответ. — Может быть, они видели не мой дух, а ваши?

И привидение растаяло.

Мыши бросились в лес по обе стороны дороги, словно ослепнув, смешавшись, потеряв ту силу, что сплачивала их. Они закапывались в перегной, в тень гнилых стволов и опавших листьев. Еще миг — и их не стало.

Серен повернулась к Бураку Преграде. — Что вы имели в иду, говоря «Плитки не лгали»? Курган и Корень, это плитки Оплота Азат. Вы видели разброс, прежде чем отправиться в путь. В Трейте. Станете отрицать?

Он не посмел встретить ее взгляд. Лицо стало еще бледнее: — Аквитор, Оплоты пробудились. Все.

— Кто же он? — спросил Халл.

— Не знаю. — Бурак состроил гримасу и отвернулся. — Какое мне дело? Грязь шевелится, и сокрытое в ней появляется. Вот и все. Седьмое Завершение близко — а я боюсь, что оно будет не тем, чего все мы ждали. Рождение империи, да. Но кто станет ею править? Пророчество зловеще смутно. Путь свободен — пора ехать.

Он залез в фургон.

— И что мы поняли из всего этого? — спросил Халл.

Серен пожала плечами: — Пророчества похожи на плитки, Халл. Увидишь все, чего тебе самому хочется. — От перенесенного страха саднило в горле, ноги и руки тряслись. Чувствуя утомление, она отстегнула шлем, сняла его. Мелкий дождь обжег лицо, словно лед. Глаза закрылись.

«Я не смогу спасти его. Никого из нас».

Халл Беддикт заговорил с нереками. Серен заморгала, мысленно одернув себя. Привязала шлем к мешку.

Путешествие продолжилось. Стонущие, стучащие фургоны, резкое дыхание нереков. Неподвижный воздух, туман, сочащийся сквозь него, будто дыхание утомленного бога.

«Два дня. И все кончится».

В тридцати футах сверху невидимая ими сова пролетела над дорогой, неслышно взмахивая широкими черными крыльями. На клюве, на острых когтях была кровь.

Она не задавала вопросов про неожиданное изобилие. Экстравагантность не стоит восхищения. Охотница знала лишь охоту и была равнодушна к воплям жертв. Равнодушна и к летевшему вслед за ней белому ворону.

* * *

Случайные порывы ветра заносили клубы погребального костра в село. Костер пылал день и ночь. Тралл Сенгар, вышедший из Длинного Дома на следующее утро, обнаружил, что ползущий по улице туман горчит от пепла.

Он не принимал нового мира, в котором очутился. Откровений не отменишь. Теперь он разделял тайны и истины, от которых с радостью избавился бы. Привычные с детства лица изменились. Что они знали? Как широко распространены обман и лицемерие? Скольких воинов Ханнан Мосаг вовлек в свои амбициозные планы? До какой степени женщины готовы ему сопротивляться?

С момента разговора в яме братья не перекинулись и словом; сухой драконий череп остался единственным свидетелем того, что вполне можно было считать изменой. Подготовка к скорому путешествию продолжалась. Ведь их не будут сопровождать рабы. Ханнан Мосаг послал духов в села, лежащие между их селением и северными льдами, так что провизию им подготовят, облегчая вес клади. По крайней мере, до последнего отрезка пути.

Посередине моста в окружении полудюжины рабов стоял фургон, содержавший новое оружие. В нем стояли связками стальные копья, с древками, до половины окованными медью. Виднелись также мечи с широкими перекрестьями эфесов и рукоятями в полторы ладони. Их облегали обшитые кожей ножны. Крючья для всадников, ездящих без стремян, колчаны с длинными стрелами; метательные секиры, какие любят арапаи. Широкие сабли в стиле Меруде.

Кузни снова вызванивали набат войны.

Тралл увидел Фира и Рулада, влезающих в фургон. Старший брат немедленно начал осматривать оружие, отдавать указания рабам.

Рулад оглянулся на подходящего Тралла. — Тебе нужны еще копья, брат?

— Нет, Рулад. Я вижу оружие арапаев и меруде — и племен Бенеда, Ден-Рафа…

— Да, от каждого рода. Так делается сейчас в каждой кузнице, в каждом селе. Обмен навыками.

Тралл оглянулся на Фира. — Ты думал об этом? Ты обучаешь воинов Хирота новым вооружениям?

— Я учил, как от них защищаться, Тралл. Намерение Короля — Ведуна — создать настоящую армию, как у Летера. Это потребует создания специальных отрядов. — Фир чуть помедлил. — Я Мастер Оружия племени Хирот, а теперь и всех племен. По приказу Ханнана Мосага.

— Ты поведешь эту армию?

— Если время придет, да, я поведу их в бой.

— Такой почет оказан Сенгарам, — сказал Рулад. Лицо его было непроницаемым, голос бесцветным. — Так мы НАГРАЖДЕНЫ.

— Бинадас вернулся ранним утром, — добавил Фир. — Ему нужен день отдыха. Завтра отправимся.

Тралл кивнул.

— Прибывает караван летерийцев, — сказал Рулад. — Бинадас встретил их на пути. Аквитор — Серен Педак. С ними Халл Беддикт.

Халл Беддикт, Блюститель Рубежей, что предал нереков, фараэдов и Тартеналов. Чего он хочет? Не все летерийцы одинаковы, знал Тралл. Различие мнений выражается лязгом мечей. Предательство процветает в алчных многонаселенных городах и в самом дворце короля, если молва не обманывает. Купец должен донести слова того, кто его купил. А Серен Педак, как истинный аквитор, станет скрывать свои мысли и не вмешиваться в дела торговца. Он не был в селе во время их прошлых визитов, так что не мог судить о большем.

Но Халл, бывший Блюститель — говорят, этот однажды преданный человек недоступен подкупу.

Тралл смотрел, как толпа рабов вынимает оружие из повозки и переносит в арсенал.

Даже его браться выглядели… какими-то другими. Словно между ними пролегла никому не видимая тень, словно воздух гудел от напряженного трепетания. Тьма в крови братьев. Все это не на пользу готовящемуся путешествию. Все это.

«Стоило бы беспокоиться еще сильнее. Я вижу немногое, и это плохо. Так что вина за ошибку во мне самом. Нужно не забывать об этом. Как и о подозрениях насчет Рулада и Майен. Дурные дела, дурные мысли… лишь они, кажется, неутомимы».

— Бинадас сказал, Бурак привез летерийское железо, — прервал Рулад размышления Тралла. — Это будет на пользу. Видит Пеструха, летерийцы полные дураки…

— Не так, — ответил Фир. — Они равнодушны к этому. Для них нет противоречия в продаже нам оружия накануне войны.

— Как и в охоте на клыкастых тюленей, — отозвался, кивая, Тралл. — Это нация десяти тысяч загребущих рук, и никто вам не скажет, какая рука сильнее, какая принадлежит власти.

— Король Эзгара Дисканар не похож на Ханнана Мосага, — ответил Фир. — Он не абсолютный владыка…

Тралл оглянулся, потому что голос брата угас. Фир не глядел ему в глаза. — Сегодня ночью придет в гости Майен. Мать может пригласить вас на ужин.

— И мы придем, — ответил Рулад, на миг встретив взгляд Тралла и тут же отвернувшись в сторону рабов.

«Абсолютная власть… нет, мы избавились от нее, не так ли? А может, ее никогда и не было. Женщины…»

* * *

Рабы были заняты в доме, стремглав проносясь туда и сюда по циновкам. Удинаас прокрался в свой закуток. Он должен прислуживать ночью, так что имеет право на короткий отдых. Увидел Уруфь, стоявшую около очага, но смог миновать ее незамеченным — еще один раб в полумраке.

Советы Пернатой Ведьмы звучали в нем, сдавливали грудь. Если Тисте Эдур узнают истину о том, что течет в его крови, они убьют его. Он знал, что нужно скрыться, только вот как — не знал.

Уселся на матрац. Вокруг плыли звуки и запахи внутренних комнат дома. Он лег на спину, сомкнул глаза.

Этой ночью он должен работать рядом с Пернатой Ведьмой. Она однажды навестила его сон. Больше случаев поговорить не было. Он подозревал, что она и не захочет обмениваться словами. Даже не учитывая разницу в сословном положении, она видела в нем кровь вайвела — так она сказала во сне. «Если это была она. А может, лишь вымысел моего разума, форма из праха…» Он заговорит с ней, с дозволения или нет.

Ковры из чулана унесли, чтобы выбить. Стук рабьих колотушек отдавался далеким громом.

Ускользающая мысль, смутное удивление, куда пропал теневой дух. Им овладел сон.

Он не имел формы — невещественная связка чувств. Во льду. Синий, мрачный мир, полосы зеленого, земли и грязи, запах инея. Вдалеке ворчание и стоны, словно отвердевшие реки трутся друг о дружку. Солнце согревало глубины сквозь ледяные линзы… и вдруг весь мир сотрясся от грохочущего треска.

Удинаас плыл сквозь ледяные просторы, всему свету казавшиеся прочными и недвижными. Не было видно ни давления, ни действия разнонаправленных сил, пока не наступил последний миг — миг разрушения пространства.

Во льду появились формы, тела. Они всплывали снизу и застывали в нелепых позах. Во плоти, с полуоткрытыми глазами. Над ранами неподвижно застыли кровавые цветки. Всюду потеки желчи и кала. Удинаас оказался прохожим на бойне. Темнокожие родичи Эдур. Громадные рептилии, у некоторых вместо рук лезвия. Их число не поддавалось подсчету.

Он приблизился к месту, где тела рептилий образовали целый курган. И внезапно завертелся. Из — подо льда поднималась вертикальная струя теплой воды, расталкивала наваленные тела. Вода была розовой и грязной, она пульсировала, словно исходила из незримого подземного сердца. Он понесся вверх, все выше, и тьма поглотила его.

Большие создания в коричневой шерсти. Пойманные в стоячем положении, с травой во ртах. Стадо, застывшее на поверхности земли. Бивни, блестящие глаза. Кочки, объеденная трава. Длинные силуэты — волки, сутулые и серые — пойманные в момент прыжка на гигантских рогатых зверей. Еще одна бойня, жизни, украденные за мгновение катастрофической перемены — мир перекосился, полились потоки морской воды, пронизывающий холод сразу проморозил их до костей.

«Мир… сам мир предает нас. О Странник, как такое может быть?»

Удинаас знал многих, не ведавших сомнений в существовании бога (хотя им самим не доводилось видеть его лик). Он понимал, что такая вера делает мир проще, позволяет кромсать все сущее острым лезвием морального суждения, после которого не остается возможности исправлений. Он видел их уверенность, но никогда ее не разделял.

Однако всегда верил, что мир… несомненен. Не статичен, да, изменчив — но вполне познаваем. По временам предвидение бывает страшным и холодным, но… ты всегда знаешь, что будет. Твари, вмороженные в лед. На ходу, с травой, свисающей изо ртов. Это за пределами понимания. Магия. Должно быть, она. Но ее сила виделась неимоверной, ведь всеобщее убеждение заключается в том, что мир и все его части способны сопротивляться магии. Это самоочевидно. Иначе маги и боги давно перекроили бы мир и расшатали равновесие. Так что мир ДОЛЖЕН сопротивляться. Потоки воздуха, ручейки, растущие травы и насекомые — все должно сопротивляться.

«Но им не удалось».

Еще форма в глубине. Прилепившаяся к скале каменная башня. Узкий проем в стене был входом, и Удинаас обнаружил, что его несет туда через сплошной лед.

В черный портал.

Что-то изменилось. Внезапно обретя вещественность, он рухнул на колени. Камень так холоден, что сорвал кожу с ладоней и подошв. Он встал, толкнув плечом нечто, отпрянувшее от толчка.

Холод сделал воздух жестоким, сжигающим легкие. Сквозь замерзающие слезы он увидел высокую, окруженную дымкой фигуру. Кожа как мелованный пергамент, конечности, слишком длинные и снабженные лишними суставами. Черные, мерзлые глаза, выражение слабого удивления на узком, треугольном лице. Вся его одежда — кожаные повязки. Никакого оружия. Мужчина, но явно не человек.

А потом Удинаас увидел на полу вокруг существа изувеченные смертью тела. Темно — зеленая кожа, клыки. Мужчина, женщина, два ребенка. Их тела были изломаны, из рваной плоти торчали сломанные кости. Положение трупов указывало, что белый мужчина был их убийцей.

Удинааса трясло. Руки онемели, покрылись потом. — Тлен? Теневой дух? Ты со мной?

Молчание.

Сердце застучало молотом. Это уже не сон. Слишком все реально. Он не чувствовал смешения, успокаивающего шепота тела, лежащего на подстилке в длинном доме Эдур.

Он здесь, и он замерзает. Умирает.

Здесь. В глубинах льда, тайном мире остановленного времени.

Он повернулся к двери. И только тут заметил следы на покрытых инеем камнях. Они вели наружу. Следы босых детских ног.

За входом льда не было видно. Лишь опаловое серебро, будто поперек входа натянули завесу.

Удинаас чувствовал, что конечности перестают его ослушаться. Он проследил путь детских ног. Из-за стоящего. Крайне поразившись, увидел, что затылок существа вскрыт. Волосы и кожа все еще держались на разбитых, свисавших на шею костях черепа. В голову мужчины ударило нечто вроде кулака, раздавив серое вещество мозга.

Рана казалась непостижимо свежей.

Маленькие следы показывали, что ребенок стоял позади нелюдя — нет, он ПОЯВИЛСЯ за ним, потому что ведущих к телу следов не было. «Появился… чтобы сделать что? Залезть в развороченный череп?» Но мужчина был ростом с Эдур. Ребенку пришлось бы карабкаться.

Его мысли текли все медленнее. Размышления об этой ужасной тайне вводили разум в приятное оцепенение. Он засыпал. Забавляясь. «Сон, делающий меня сонным. Сон, который убьет меня. Найдут ли замерзшее тело на соломенном матраце? Примут ли это за знак?

Ох, ладно… пройду — ка я за следами, в тот серебряный мир. А что еще делать?»

Бросив последний взгляд на сцену давнего убийства и недавнего осквернения трупа, Удинаас не спеша пошагал к дверной щели.

Серебро окутало его, со всех сторон обрушились звуки. Битва. Вопли, лязг оружия. Но он ничего не видел. Слева донеслась волна жара, принесшая с собой какофонию нечеловеческих взвизгов.

Прервался контакт с землей под онемевшими ногами, а звуки стихли, уносясь куда-то вдаль. Взвыли ветра, и Удинаас понял, что летит, держится за воздух кожистыми крыльями. Другие из его рода одолевали мятежные течения ветров — он видел их, показавшихся из облака. Серочешуйчатые туши с быка величиной, мускулистые шеи, когти на ногах и лапах. Длинные скошенные головы, челюсти — два ряда кинжалов, бледные десны, держащие эти устрашающие зубы. Глаза цвета глины, с вертикальными зрачками.

«Локви Вайвелы. Таково наше имя. Отродье Старвальд Демелайна, неуклюжие дети, которых никто не спешит признавать своими. Мы как мухи вокруг пиршества гнили, поражающей одно королевство за другим. Д'исталы, эн'каралы, тролы, мы проклятие демонов в тысяче пантеонов».

Дикарское возбуждение. Для процветания есть пути помимо любви.

Поток воздуха снес в сторону и его, и его сородичей. Твари разразились дикими криками, когда нечто появилось в поле зрения Удинааса.

«Элайнт — Солтейкен… но, о, как много в нем драконьей крови. Из самой Тиам».

Чешуйки оттенка слоновой кости, покрытые брызгами крови, словно смутным рисунком. Непостижимо громадный дракон, за которым решили следовать вайвелы, летел неподалеку.

И Удинаас знал его имя.

«Сильхас Руин. Тисте Анди, рожденный сразу после брата — он питался кровью Тиам, и выпил ее много. Больше, чем Аномандер Рейк. Тьма и хаос. Он принял бы бремя божественности… если бы выпал шанс».

Теперь Удинас понял, свидетелем чего ему предстоит стать. Встреча на холме из трупов. Предательство. Гордыня, удар Тени, разрыв всех клятв. Нож в спину, крики вайвелов, кружащих над полем брани. Теневой дух не соврал. Владычество Тисте Эдур над духами Анди — наследие совершенного тогда деяния. Вера оказалась ложью, в незнании обнаружилась слабость. Система ценностей Эдур опирается на зыбучий песок.

Сильхас Руин. Оружие тех времен обладало ужасающей силой, но его мечи сломались. После предсмертного вопля Матроны К'чайн Че'малле.

Серебряный свет замигал. Его дернуло, и внезапно он обнаружил себя лежащим на полу каморки Длинного Дома Сенгаров. С ладоней и подошв содрана кожа. Одежды мокры, на них до сих пор тает иней.

Из тени раздался голос: — Я хотел следовать за тобой, но не смог. Далекое путешествие.

«Тлен». Удинаас перекатился на бок. — Место вашего истребления, — прошептал раб. — Я был там. Чего ты от меня хочешь?

— Чего хотят все, раб? Бегства. От прошлого, ИХ прошлого. Я поставлю тебя на тропу. Кровь вайвела защитит тебя…

— От Эдур?

— Оставь угрозу Эдур на меня. А теперь готовься. Этой ночью тебе предстоят дела.

Сон, сделавший его истощенным и израненным. Скривившись, он поднялся на ноги.

* * *

Майен в сопровождении двух любимых рабынь переступила порог дома и встала, сделав еще два шага. Тоненькая как ива, с очень темной для Эдур кожей. Зеленые глаза в обрамлении янтарных волос с нитками жемчуга. Традиционная туника из серебристой тюленьей кожи и пояс, украшенный перламутром. Браслеты из китовой кости.

Тралл Сенгар различил в ее взоре крайнюю уверенность в собственной красоте; и была в этих больших глазах некая темнота, словно Майен с удовольствием готова использовать свою красоту для достижения господства и обретения свободы исполнения самых жарких своих желаний.

Много есть таких, потенциально опасных желаний, и жадное стремление к ним говорит не о добродетели, но о порочности. Тралл снова терзался сомнениями, наблюдая, как мать радушно подходит к девушке, приветствуя ее в семейном доме. Возможно, все это тени, отбрасываемые им самим…

Опершись спиной о стену, он отыскал глазами Фира. Неуверенная гордость. Во взоре старшего брата было еще что-то неотчетливое — хотя это могло быть просто беспокойство за завтрашнее путешествие или тревога о судьбах Эдур. За его спиной стоял Рулад, пожирающий Майен глазами, словно само ее присутствие удовлетворяло жесточайшие желания брата.

Сама Майен не сводила взора с Уруфи.

«Поглощает. Все эти трепещущие волны внимания, она их притягивает и поглощает. Храните меня Сумерки, неужели я сошел с ума? Неужели эти думы сочатся из темных тайников моей души?»

Положенное приветствие окончилось. Уруфь отступила, и Майен скользнула к столу из черного дерева, на котором уже стояла первая перемена блюд. Она должна занять ближайшее место, напротив Томада. Слева от нее сядет Фир, справа Уруфь. Бинадас за Уруфью, Тралл — за Фиром. Рулад сядет справа от Бинадаса.

— Майен, — заговорил Томад, когда все расселись, — приветствую тебя у очага Сенгаров. Горько, что эта ночь станет также последней ночью присутствия дома моих сыновей. Они совершат путешествие по приказу Короля — Ведуна, и я молюсь за их счастливое возвращение.

— Я полагаю, что северные ледяные поля не представят большой угрозы для воинов Эдур, — ответила Майен. — Но в ваших глазах тревога и огорчение, Томад Сенгар.

— Беспокойство старого отца, ничего более.

Заговорил Рулад: — Арапаи редко выходят в ледяные поля, страшась злобных духов. Кроме того, лед может ослепить, а мороз крадет жизнь, словно ты сочишься кровью из незримой раны. Как говорят, там есть и звери…

Фир прервал его: — Мой брат ищет в неведомом громкой славы, Майен, так что можешь взирать на нас с восторгом и восхищением.

— Боюсь, его слова породили во мне только страх, — ответила она. — Мне придется беспокоиться о ваших судьбах.

— Мы все равны перед грозящими бедами, — торопливо вставил Рулад.

«Не считая болтливого языка одного не омытого кровью идиота». Все наполнили кубки вином, и через некоторое время заговорила Уруфь: — Если не заешь, чего искать, лучшей броней послужит осторожность. — Она поглядела на Бинадаса. — Среди вас ты один странствовал за восточные границы арапаев. Каковы опасности ледяных полей?

Бинадас нахмурил брови: — Древнее волшебство, о Мать. Но оно, кажется, дремлет. — Он помолчал, размышляя. — Племена охотников, что живут во льдах — я видел только следы. Арапаи говорят, они охотятся ночью.

— На кого? — спросил Фир. Брат пожал плечами.

— Нас будет шестеро, — сказал Рулад. — Зерадас и Мидик Буны. Ведь всем известно мастерство Зерадаса. Хотя Мидик не омыт кровью, он почти равен мне в искусстве боя на мечах. Ханнан Мосаг верно выбрал, послав воинственных сыновей Томада Сенгара.

Его заявление, перенасыщенное скрытыми значениями, повисло в воздухе, словно каждый старался уразуметь его на свой лад. Таков яд подозрительности. Тралл прекрасно знал, что у женщин есть свои верования, и теперь они явно смотрят на шестерых перечисленных с сомнением, гадая, почему Король выбрал именно их. «А Фир, в свою очередь, думает о своем, зная то, что знаем и мы. Все сыновья Томада Сенгара».

Тралл уловил общее замешательство и начал размышлять о себе. Ведь Фир стал Мастером Оружия всего Союза и должен заботиться о переделке военной структуры Эдур. От Мастера Оружия — к Владыке Войны. Рисковать Фиром — это кажется капризом. А Бинадас считается одним из способнейших колдунов всех племен. Они двое станут основой успеха завоевательной кампании. Зерадас — непревзойденный вожак морских набегов. «Пожертвовать в нашей экспедиции можно лишь мною, Руладом и Мидиком. Стало быть, дело в недоверии?

Что же за дар мы должны раздобыть?»

— В последнее время произошли зловещие события. — Майен метнула взгляд на Уруфь.

Тралл заметил, как поморщился отец, но Майен, должно быть, уловила одобрение во взоре Уруфи, ибо продолжила: — В ночь бдения во тьме бродили духи, недобрые по сути своей. Они вторглись в святые места, и наши призраки бежали.

— Я в первый раз об этом слышу, — отозвался Томад.

Уруфь взяла кубок и подала рабу, чтобы тот наполнил его. — Тем не менее о них слышали, муж. Ханнан Мосаг и его Отряд К'риснан растревожили темные глубины. Вздымается прилив перемен. Боюсь, вскоре он смоет всех нас.

— Нет, это мы взнесемся на приливной волне, — потемнев лицом, сказал Томад. — Одно дело — тревожиться о поражении; но сейчас, жена, ты сомневаешься в победе.

— Я говорю о грядущей Большой Встрече. Не наши ли сыновья рассказали о призывании из глубин и похищении душ летерийских моряков? Когда те суда придут в гавань Трейта, как ты думаешь, чем ответит Летер? Мы начали танец войны.

— Если так, — резко отозвался Томад, — мало будет толка в переговорах.

— Может, мы только хотели оценить их, — сказал Тралл, припомнив слова отца, сказанные в день его возвращения из залива Келеч.

— Мы уже давно оценили их, — ответил Фир. — Летерийцы станут делать с нами то же, что сотворили с нереками и Тартеналами. Большинство из них не помнят о своих ошибках и грехах. А те, что помнят, не могут или не желают обсуждать принципы, только методы их исполнения, и потому осуждены повторять ужасы прошлого. Любой неудачный результат для них — лишь подтверждение необходимости твердо держаться незыблемых основ. Если вокруг прольются реки крови, они будут исследовать детали. Поколебать основные убеждения такого народа нельзя, потому что они не слушают вас.

— Тогда будет война, — прошептал Тралл.

— Она идет вечно, — ответил брат. — Веры, слова и мечи. История полнится их бесконечным звоном.

— И хрустом костей, — сказал Рулад, улыбнувшись, словно хранил некую тайну.

Глупая ошибка с его стороны. Томад все заметил и склонился к младшему сыну: — Рулад Сенгар, ты говоришь, как слепой старик с вязанкой злых духов. Я чувствую побуждение протащить тебя по столу и сбить ухмылку с лица!

Тралл ощутил, что по спине течет пот. Кровь отхлынула от лица Рулада. «Ох, Отец, ты нанес рану более глубокую, чем можешь представить!» Оглянувшись на Майен, он с удивлением заметил в ее взоре какую-то алчность, злобу, едва прикрытый восторг.

— Я уже не малыш, Отец, — прошипел Рулад, — да и ты не так стар, чтобы бездумно швырять слова…

Томад ударил кулаком по столу так, что зазвенели тарелки и кубки. — Тогда говори как взрослый, Рулад! Раскрой нам всем те тайные знания, которые уже недели заставляют тебя извиваться при каждом шаге! Или ты думаешь, что эти бабьи манеры раздвинут перед тобой хотя одни славные ножки? Думаешь, ты первый воин, погнавшийся за женской юбкой? Сынок, жалость — плохой путь к ублажению похоти…

Рулад в ярости вскочил на ноги. — А что за шлюху ты приготовил мне, Отец? Ту, которой я обещан? Во чье имя? Приковал к селу и смеешься над всеми моими потугами сбросить цепи! — Он сверкнул глазами на сотрапезников, напоследок остановив взор на Тралле. — Когда начнется война, Ханнан Мосаг принесет жертву. Он должен сделать это. Нужно пролить кровь на нос главной ладьи. Не меня ли он выберет?

— Рулад, — сказал Тралл, — я о таком не слышал…

— Он сделает это! Я разделю постель с тремя дочерьми! Шелтатой Лор, Сакуль Анкаду и Менандорой!

Из рук одного из рабов вылетела тарелка, разбилась о стол, обрызгав гостей мидиями. Когда невольник рванулся убирать следы ошибки, Уруфь схватила его за руку и вывернула ладонь. С нее была сорвана кожа. Красная, потрескавшаяся плоть сочилась сукровицей.

— Что это, Удинаас? — спросила Уруфь. Встала и подтянула его поближе.

— Я упал… — задохнулся словами летериец.

— Пачкаешь кровью ран нашу пищу? Ты сошел с ума?

— Госпожа! — вскрикнул другой раб, выступая из тени. — Я видел его сегодня утром — этих ран не было, клянусь!

— Это сражавшийся с вайвелом! — завопил другой, отпрянув во внезапном ужасе.

— Удинаас одержим! — закричал третий раб.

— Молчать! — Уруфь положила ладонь на лоб Удинааса, сильно толкнув его. Он застонал от боли. Вокруг раба заклубилась магия. Он судорожно задрожал и осел к ногам Уруфи.

— В нем ничего нет, — сказала она, отстранив дрожащую руку.

Заговорила Майен. — Пернатая Ведьма, позаботься о рабе Уруфи.

Рабыня рванулась вперед. Другой раб помог ей вытащить бесчувственное тело из комнаты.

— Не вижу оскорбления в поступке раба, — продолжила Майен. — Раны действительно сочились, но он замотал их тряпками. — Она протянула руку, подняла тарелку, показывая кусок льна, который использовал Удинаас.

Уруфь что-то буркнула и медленно села. — Тем не менее он должен был сказать мне. За небрежение следует наказать.

— Вы только что изнасиловали его разум, — ответила Майен. — Недостаточно?

Молчание.

«Возьмите нас Дочери, предстоящий год будет интересным». Еще год, как требует традиция, и Фир с Майен смогут поселиться в собственном доме.

Уруфь поглядела на девушку и, к удивлению Тралла, кивнула. — Хорошо, Майен. Ты сегодня гостья, и я удовлетворю твои желания.

Все еще стоявший Рулад медленно сел.

Томад сказал: — Рулад, я не знаю о планах восстановить старые обычаи жертвоприношений. Ханнан Мосаг бережет жизни воинов, даже не омытых кровью. Не могу вообразить, как ты придумал себе такую судьбину. Может быть, предстоящее странствие предоставит тебе возможность омыть себя кровью в битве и гордо встать рядом с братьями. Молюсь об этом.

Это пожелание славы было очевидной попыткой примирения, и Рулад показал нехарактерную мудрость, простым кивком приняв ее.

Даже без Удинааса и Ведьмы рабов для обслуживания последней части ужина хватило.

Тралл никак не мог понять, что представляет из себя Майен, нареченная Фира.

* * *

Шлепок по щеке. Он открыл глаза.

Увидел над собой лицо Пернатой Ведьмы. Лицо, полное ярости. — Проклятый дурак!

Удинаас моргал, стараясь оглядеться. Они оказались в его нише. За развешенными тряпками слышались голоса и звон посуды.

Удинаас улыбнулся. Ведьма скривилась: — Она…

— Знаю, — бросил он. — И ничего не нашла.

Ее прекрасные глаза распахнулись. — Так это правда?

— Должно быть.

— Лжешь, Удинаас. Вайвел скрылся. Как-то и где-то, скрылся от Уруфи.

— Почему ты так уверена?

Она резко отодвинулась. — Неважно…

— У тебя были сны?

Она вздрогнула и отвернулась: — Ты сын Должника. Для меня ты никто.

— А ты для меня все, Пернатая Ведьма.

— Не будь идиотом, Удинаас! Мне легче выйти замуж за крысу! А теперь тихо. Я думаю.

Он осторожно сел, и лица их снова сблизились. — Не надо. Я верю тебе, и объясню, почему. Она действительно заглянула в меня, но вайвел ушел. Все оказалось бы иначе, осмотри Уруфь мою тень.

Она заморгала, внезапно все поняв. — Не может быть. Ты летериец. Призраки служат Эдур…

— Призраки склоняют колени, потому что им приходится. Они такие же рабы, как и мы, Пернатая Ведьма. Я нашел союзника…

— Для чего, Удинаас?

Он снова улыбнулся, но теперь это была темная улыбка. — Я кое-что понял, и понял очень хорошо. Долги надо выплатить. Полностью.

КНИГА ВТОРАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРАБЛЕЙ

С детства мы

Обречены

По камням ступать избитым

Вами пройденных дорог

По костям стучат

Копыта

И по брошенным желаньям

Каждый миг напоминая

Участь горькую холмов

Где засеивали вы

Землю мертвую своими

Ледяными семенами

Прах жуем

И пыль глотаем

На дороге одинокой

К небесам подходы сгнили

Одиноко мы несемся

И стальные звезды

Градом

От подков взошедших прежде

Сыплются на нас

Угрозой

Устрашающим намеком

Бешеных укусов встречи.

Боевые жеребцы (Сыны — Отцам)

Рыбак Кел Тат

Глава 6

Странник судьбу сгибает

словно незримый щит

поднят затупить клинки

на поле битвы

где слепая толпа

топчет выбитые глаза

и в нужде великой

дураки танцуют на плитках

и копье поднимает случай

на красную бронзу

как черепа нанизать миры

один за другим

пока моря на древко

не прольются

не скуют стальных рук

знайте, что может Странник

должную участь нацелить

без отклонений

в людские сердца.

Бросок Плиток,

Цеда Анкарен Кан (1059 г. Сна Бёрн)

Башня Таранцеде поднимается над южной оконечностью гавани Трейта. Эта неприглядная постройка, словно уродливая рука, возносит над каменистым островком семь этажей черного базальта. У подножия грохочут волны, сталкиваясь и взметая в воздух клубы водяной пыли. В башне нет ни окон, ни дверей, только на верхнем уровне установлены диски из блестящего обсидиана, высотой с человека и почти такой же ширины.

Вдоль северной границы выстроены девять подобных башен, но лишь Таранцеде стоит над суровым ледяным морем.

Солнце тускло отсвечивало в обсидиане, а гавань уже была проглочена сумраком. За пределами гавани плясал на волне, собирая улов с мелководий, десяток рыбацких лодочек. Рыбаки не обратили особого внимания на три корабля, появившихся с севера. Расправленные паруса несли их к причалам. Вокруг корпусов кружили тучи чаек.

Когда корабли приблизились, от главного пирса отчалил ялик лоцмана.

Три промысловых судна отразились в обсидиановых зеркалах башни, искаженные, странно полосатые, с точками мечущихся чаек.

Весла вдруг бешено забили по волнам, разворачивая ялик.

На такелаже переднего суда появились силуэты. Резкий ветер туго надул паруса, затем они опали, словно корабль выдохнул. Брезент заполоскал по вантам. Смутно — человекоподобные фигуры слетели на палубу, будто черные стяги, и растаяли в наступающих сумерках. Птицы, пронзительно крича, уступали им дорогу.

Сидевший в ялике начал бить тревогу. Колокол звенел неровно, какофонией паники.

Всякий живой и желающий жить дальше моряк уважает голод морских глубин. Древние духи носятся в течениях тьмы далеко от досягаемости света, разрывают ил, вороша покрытую бесконечными слоями равнодушного молчания историю мира. Их силы невероятны, их алчность неутолима. В их объятия попадает все, ушедшее от пронизанных светом поверхностных вод.

Всякий мореход понимает, что морская гладь эфемерна — причудливые наброски на вечно — изменчивой слюде. Жизни людей что искры, так легко гасимые демонами, всегда готовыми подняться из пропасти, погреть звериные шкуры и положить конец миру.

Умиротворение напрасно, молитвы о легком плавании не будут услышаны, мольбы о спасении — проигнорированы. Кровь на носу корабля, плевок по ветру, дельфины по правому борту… Причесывайся левой рукой, утирай рот правой. Тряпички, привязанные к якорной цепи. Не вытягивай ее против солнца! Десятки примет, не подвергаемых сомнению и хранимых традицией — знаки защиты от гневливого моря.

Никто не пытался призывать непонятных духов, скрывающихся вдали от солнца, на дне раздавленных весом воды впадин. Их же не свяжешь. С ними не договоришься. Их сердца стучат в такт циклам луны, их голоса — ревущий шторм, их крылья простираются от горизонта к горизонту, они шествуют всесокрушающими столбами водяных смерчей.

Скованный дух несся на холодных течениях к гавани Трейта, и три мертвых корабля были плавниками на его спине. Последние лучи заходящего солнца пронзали его, как копья, слабое давление позволило твари вырасти, тяжело врезавшись в теплые воды гавани. Рыбы и моллюски отмелей заплясали на волнах, показывая раздавленные створки и выбитые потроха, подарив чайкам и крабам нежданный пир.

Дух поднял корабли, дико ускорившись, обратившись ударившей по побережью громадной волной. Причалы, минутой раньше заполненные зеваками, стали скопищем бегущих людей; ближайшие к берегу улицы забились задыхающейся, топчущей саму себя массой.

Волна наползала все ближе — и внезапно опала. Корпуса судов ударились о землю, треснули шпангоуты. На третьем корабле обрушилась, подняв клубы щепок, главная мачта. Грохоча, разбрасывая обломки, промысловые суда сели на причал.

Сдувшийся дух пополз в глубины, оставляя за собой опустошение.

Мерцая в обводе обсидианового зеркала, первый корабль развалился, пополз по пирсу и лег на покой. С палубы взвились искорки чаек, начав новый пир. Башня Таранцеде видела все, гладкие плитки ее верхушки впитали каждое движение, пусть и не хватало света.

В комнате под старым дворцом Летераса, далеко к югу, смотрел на происходящее Цеда Куру Кан. Перед ним лежала плитка, по форме и размеру равная находящейся в башне Трейта, и он взирал, как невозможно огромная черная тень заполнила гавань и большую часть залива и теперь медленно отходила. Волшебник отер пот со лба и заставил себя снова посмотреть на три судна, валявшиеся сейчас у причалов.

Чайки и наступившая ночь мешали взору — можно было разглядеть лишь скрюченные трупы на палубах и последних теневых духов.

Но Куру Кан увидел достаточно.

* * *

У Вечной Резиденции пять крыльев, и только три закончены. Длинные коридоры с высокими, покрытыми золотым листом потолками; вдоль всей длины крыла между изящно оформленными пилонами открываются двери в залы, которые станут конторами и квартирами многочисленной армии чиновников Королевского Семейства. Ближайшие к центру комнаты вместят гвардейские казармы и арсеналы. Тайные проходы позволят спускаться на подземный уровень, простирающийся под всем дворцом, сердцем вечной Резиденции.

Увы, в данный момент эти проходы по грудь залиты грязной водой, по которой плавают крысы. Для чего плавают — неясно, разве что ради удовольствия. Брюс Беддикт стоял на помосте, на три ступени выше потопа, созерцая рассекающие воду крысиные головки. Рядом был дворцовый Архитектор, по горло перепачканный грязью.

— Насосы почти бесполезны, — говорил он. — Мы ставили и большие рукава, и малые — без толку. Едва вода потечет, как в трубу забивается крыса, или целый десяток, и готово. Да и вода сочится без перерыва. Хотя плюмберы клянутся, что мы еще выше уровня.

— Уверен, Цеда согласится придать вашим командам волшебника.

— Давно жду, финед. Все, что там нужно — на время задержать поток, чтобы вычерпать воду и запустить в тоннели крысоловов. Вчера ночью мы потеряли Ормли, лучшего ловца в резиденции. Кажись, утонул — дуралей не умел плавать. Да посмотрит Странник косо — хорошо бы найти одни кости. Знаете, крысы знают, когда им на зуб попадается крысолов.

— Тоннели необходимы для поддержания безопасности коро…

— Ну, вряд ли их используют, пока не кончится потоп…

— … а не для прохода крысоловов, — резко закончил Брюс. — Они требуются для быстрого перемещения стражи к месту прорыва врагов.

— Да, да. Я просто пошутил, финед. Конечно, вы можете набрать в Гвардию умелых пловцов… ладно, ладно, молчу. Дайте нам мага, пусть вынюхает, что там не так и остановит воду, а мы уж закончим все остальное.

— Очевидно, — сказал Брюс, — это не признак начала обрушения…

— Как в тех крыльях? Нет, не проседает — насколько можно судить. Да, прошел слух, что те два переделают. Там работает новая строительная компания. Какие-то идиоты скупили окружающие земли. Шепчутся, что они придумали способ закрепить здания.

— Неужели? Ничего такого не слышал.

— Гильдии ими недовольны, как пить дать, ведь те наняли Нежелательных, всяких бунтарей из Списка. Платят им меньше обычного, это да. Ну, им и того не светило. Гильдии не могут их прижать пока что. — Строитель пожал плечами и начал соскребать с рук куски засохшей глины, вздрагивая, когда приходилось выдирать волоски. — Конечно, если королевские зодчие примут эту конструкцию Багга, их акции взлетят до небес.

Брюс медленно повернулся к строителю. — Какую конструкцию?

— Пора помыться. Да, конструкция Багга. Должен быть какой-то Багг, так? Иначе почему компания зовется «Конструкцией Багга»?

Послышался крик одного из рабочих, шум на нижних ступенях. Рабочие побежали от кучи крыс, катившейся вверх по лестнице. Они заполнили почти все пространство платформы. В середине освещенной мерцающими фонарями груды — осознание этого вызвало новые вопли строителей — плыла человеческая голова. Серебристые с желтизной волосы, бледное морщинистое лицо. Под высоким лбом сверкали близко посаженные глаза.

Крысы начали разбегаться, и скопище осело на нижней ступени.

— Возьми нас Странник, это же Ормли! — ахнул один из рабочих.

Глаза сверкнули, голова начала подниматься, захватывая ближайших крыс. С плеч потекла мутная вода. — Кто же еще может быть, Оплота ради? — фыркнуло привидение, выхаркав сгусток мокроты и сплюнув его в поток под ногами. — Нравятся трофеи? — добавило оно, поднимая в руках сверток с крысами. — Хвосты и хребты. Чертовски тяжелые, когда мокрые.

— Мы думали, ты покойник, — пробормотал строитель тоном, намекающим, что лучше бы так и было.

— Вы думали. Ты всегда думаешь, так, Грюм? Может быть, наверно, так или эдак, ха — ха! Думал, меня крысы пугают? Думал, я утону? Веселая яма Оплота, я ловец и даже не старый. Они меня знают. Каждая крыса в проклятом городе знает Ормли Крысолова! А это кто?

— Финед Брюс Беддикт, — представился Поборник Короля. — Вы собрали впечатляющую коллекцию трофеев, Ловец.

Мужчина повеселел. — Разве не так! Но пока мешок плыл, было легче. Чертовски тяжелые, пока мокрые!

— Я поговорю с Цедой относительно вашего запроса.

— Спасибо, господин.

Брюс покинул подвал. Казалось совершенно невозможным, чтобы Вечная Резиденция оказалось готова к началу Восьмой Эры.

Население проявляло весьма малый энтузиазм по поводу празднования. В истории много пророчеств о великой империи, готовой вновь подняться в ближайший год; но, по правде говоря, в эти дни мало было подтверждений экономического или военного возрождения. Всеми чувствовалось легкое беспокойство по поводу исхода неизбежных переговоров с племенами Тисте Эдур. Риск и удобный случай: для летерийцев это синонимы. Но ведь война всегда неприятна, хотя ее итоги весьма полезны. Риск вел к возможностям, ведь о возможности поражения мало кто помышлял.

С одной стороны, племена Эдур объединились. С другой, подобные альянсы против притязаний Летераса никогда не обнаруживали особой прочности перед политикой разделения. Золото снова и снова покупало измены. Союзы разваливались, враги гибли. Почему в этот раз будет по иному?

Брюс дивился присущемуего народу самодовольству. Ему было ясны настроения в королевстве. Нервы взведены, но лишь чуть-чуть. Рынки стоят неколебимо. Ежедневная унылая суета людишек, для которых имеет значение лишь прибыль и обладание.

Во дворце, конечно, переживания более утонченные. Гадания Цеды сулят Летеру глобальные перемены. Куру Кан в своей извилистой и насмешливой манере говорит о некой форме Восхождения. Преображения… от короля к императору, хотя как такая перемена проявится, остается непонятным. Аннексия Тисте Эдур и их богатейших земель действительно породит пробуждение величия, необузданную выгоду. Победа явит доказательства своей правомочности, правоты Летера и его путей.

Брюс вышел из Второго крыла и направился ко Второму каналу. Скоро полдень. Утром он тренировался в фехтовании с другими свободными от службы офицерами, в здании позади казарм, потом завтракал в ресторане у канала Квилласа. Он был благодарен за это краткое время одиночества, хотя удаление от дворца (Король находился в покоях Первой Наложницы, и его не ждали раньше вечера) стало незримой привязью, постепенно натягивающейся, пока он не почувствовал необходимость приступить к обязанностям. Посетить Резиденцию и ознакомиться с ходом строительства, потом вернуться в старый дворец.

Когда он входил в главные врата и шагал к Великому Залу, дворец полнился гулом. Сердце тяжело застучало в груди. Брюс подошел к ближайшему стражу. — Капрал, что случилось?

Солдат отдал честь. — Не уверен, финед. Кажется, новости из Трейта. Эдур уничтожили каких-то наших моряков. Ужаснейшая магия.

— Король?

— Созывает совет через два звона.

— Благодарю, капрал.

Брюс вошел во дворец. Среди бегающих по главному коридору вестовых и слуг заметил Канцлера Трайбана Гнола, что-то оживленным шепотом обсуждающего с группой своих прихвостней. Черные глаза придворного чина сверкнули на проходящего мимо Брюса, но губы продолжали двигаться. За его спиной финед увидел Консорта Турадала Бризеда: он лениво привалился к стене, на мягких, женственных губах играла притворная улыбочка.

Брюс всегда находил этого человека странно раздражающим, и это не имело ничего общего с его функцией любовника королевы Джанали. Он молча присутствовал на самых важных и тайных совещаниях, изображая равнодушие, но всегда внимательно слушая. Всем известно, что он делит постель не только с королевой, хотя знает ли об этом Джаналь — вечная тема пересудов при дворе. Ходили слухи, что среди его любовников и Канцлер Гнол.

Грязное гнездо, один лучше другого.

Дверь в покои Первого Евнуха была закрыта и охранялась двумя лучшими рулитами, стражами — евнухами Нифадаса, людьми высокого роста, не имевшими привычного для кастратов избытка жира. Темная краска удлиняла углы их глаз, красная помада обводила контуры губ, придавая лицам гримасу вечного недовольства. Их оружием были связки крючковатых ножей, висящих на поясах; если они носили доспехи, их отлично скрывали малиновые шелка рубашек и панталон. Ноги были босы.

Оба кивнули и расступились, пропуская Брюса к двери.

Он потянул за косичку звонка и расслышал слабый звук из внутренних комнат.

Дверь открылась.

Нифадас был один. Он стоял спиной к гостю у стола, заваленного свитками и картами. Казалось, он созерцает стену. — Королевский Поборник. Я ожидал вас.

— Это казалось самым важным, Первый Евнух.

— Правильно. — Мгновение помолчав, Нифадас продолжил: — Есть верования, составляющие официальную религию нации, но эти верования и эта религия на самом деле лишь тонкая позолота на очень старых костях. Ни одна нация не живет одна и независимо от других, да это и к лучшему. Очень опасно провозглашать чистоту, крови ли, происхождения ли. Немногие признают, что Летер обогащается от присутствия поглощаемых им меньшинств, и важно, чтобы переваривание это никогда не завершилось.

Но я должен признаться вам, финед, в некотором невежестве. Дворец изолирует нас, пойманных в его покоях, и наши корни плохо питаются. Я хочу знать о тайных верованиях народа.

Брюс немного подумал. — Вы можете уточнить, Первый Евнух?

Нифадас все еще стоял к нему спиной. — Моря, Брюс. Обитатели глубин. Демоны, старые боги. Тисте Эдур зовут темные воды королевством Галайн, оно принадлежит их живущим во Тьме родичам. Я слышал, Тартеналы видят в море единого зверя со множеством рук — включая те, что простираются в глубь суши, реки и ручьи. Нереки страшатся моря как загробного мира, места вечного утопления, участи предателей и убийц. А летерийцы?

Брюс дернул плечом: — Куру Кан знает больше меня, Первый Евнух. Моряки боятся, но не поклоняются. Они приносят жертвы, надеясь остаться незамеченными. В море смельчак страдает, выживает лишь робкий, хотя говорят — излишняя робость делает глубинный голод раздражительным и злым. Течения и приливы являют рисунок, которому должно следовать. Все это в какой-то мере объясняет предрассудки и ритуалы странствующих по морям.

— Глубинный голод… У него нет места в Оплотах?

— Нет, насколько я знаю.

Нифадас наконец-то повернулся, смотря на Брюса полузакрытыми глазами. — Это не кажется вам странным, финед Беддикт? Летер создан колонистами из Первой Империи. Эту Первую Империю затем уничтожили, обратили рай в сожженную пустыню. Однако именно та Империя впервые отыскала Оплоты. Да, Пустой Оплот явился позднее, по крайней мере в открытой нам форме. Итак, следует ли нам счесть, что самые древние верования выжили и перенеслись сюда в те давние тысячелетия? Или же каждая земля — и прилегающее море — порождают свой собственный набор верований? Если так, это сильный аргумент в пользу существования физически реальных, неоспоримых богов.

— Но даже если так, — ответил Брюс, — нет доказательств, что эти боги заинтересованы мирскими делами. Не думаю, что моряки видят в описанном мной голоде бога. Скорее демона.

— Ответить на то, на что ответить невозможно, вот всеобщая нужда, — вздохнул Нифадас. — Финед, все свободные промысловики убиты. Три их судна пережили путь к Трейту, доведенные до самих причалов командами духов. Но их несло не простое море. Демон, как раз такой, о каких судачат моряки… да, и еще нечто большее, как считает Цеда. Вы знакомы с суевериями фараэдов? У них есть устная традиция и если прилагаемый к ней список передачи не просто поэтический вымысел — это воистину древняя традиция. Мифы фараэдов сосредоточены вокруг Старших Богов. Каждый наделен именем и свойствами — целый пантеон весьма неприятных персон. Во всяком случае среди них есть Старший Повелитель морей, Обитающий Внизу. Его зовут Маэл. Более того, фараэды особо выделяют Маэла в самых старых сказаниях. Финед, он однажды прошел по нашей земле в физическом воплощении, и последовал конец Эпохи.

— Эпохи? Какой именно?

— Думаю, времени до фараэдов. Там есть… противоречия и темные места.

— Цеда Куру Кан считает, что принесший корабли демон и есть Маэл?

— Если так, этот Маэл сильно деградировал. Почти неразумный, вздувшийся водоворот неуправляемых эмоций. Хотя сильный.

— Но ведь Тисте Эдур сковали его?

Тонкие брови Нифадаса взлетели: — Расчистите просеку через лес, и все звери побегут по ней. Нечто вроде этого.

— Ханнан Мосаг старался произвести впечатление.

— Да, финед, и ему удалось. Интересно, это утверждение силы или фальшивая бравада?

Брюс покачал головой. Он не знал ответа.

Нифадас вновь отвернулся. — Король придает этому важное значение. Цеда уже готовит… меры. Тем не менее, вы заслужили право выслушивать просьбы, а не приказы.

— И о чем меня просят, Первый Евнух?

Легкое движение плечами. — Пробудить Старшего Бога.

* * *

— В этом составе сильное бурление. Важно? Не думаю. — Цеда Куру Кан насадил связанные проволокой линзы на нос и уставился на Брюса. — Это странствие ума, Королевский Поборник, но ты рискуешь по настоящему проследовать в загробный мир. Если сражен разум, возврата нет. Увы, крайняя необходимость. Нужно исполнить волю короля.

— Я не воображаю, что там нет опасностей, Цеда. Скажите, пригодятся ли воинские умения?

— Непонятно. Но ты молод, умен и стоек. — Волшебник повернулся и осмотрел рабочий стол. — Великое бурление. Увы, остается только одно. — Он взял кубок рукой. Помедлил, подозрительно рассмотрел на свет, осторожно попробовал. — Ах, как я и думал. Все бурление связано со свернувшимся молоком. Брюс Беддикт, ты готов?

Поборник пожал плечами. Куру Кан кивнул: — Ты должен это выпить.

— Свернувшееся молоко мне не повредит, — сказал Брюс, принимая кубок. Быстро выпил и поставил серебро на стол. — Долго?

— Что долго?

— Когда наступит эффект.

— От питья? Идем со мной. Для странствия нежна Цедансия.

Брюс пошел за старым магом. У двери оглянулся на кубок: пахнущая лимоном и кислым молоком микстура, кажется, зловеще бурлила в животе. — Я так понимаю, в питье особого смысла не было.

— Новый напиток. Один из моих экспериментов. Я надеялся, что тебе понравится… но судя по бледному лбу, произошло обратное.

— Боюсь, вы правы.

— Ах, ладно, если питье окажется враждебным, ты от него избавишься.

— Какое утешительное знание, Цеда.

Остаток путешествия в глубины дворца оказался милосердно бедным на события. Цеда ввел Брюса в просторную комнату, где ждали плитки Оплотов. — Мы попытаемся использовать плитку Фулькра. Дольмен.

Они прошли по мостику к центральному диску. Большие плитки простирались во все стороны. Бурчание в животе Брюса стихло. Он ждал, когда заговорит Цеда.

— Некоторые вещи важны, некоторые нет. Но все привлекают внимание смертного. Никто из нас не способен всегда оставаться бдительным, приобретая мудрость из переплетения возможностей. Брюс Беддикт, это наша общая беда — невнимательность ведет человека в мир случайностей. Радуемся мигу, забывая о будущем. Старые истории о Первой Империи пали жертвами такой невнимательности. Богатые порты в устьях рек, покинутые триста лет назад — заиление, причиной которому вырубка лесов и плохие методы орошения. Гавани, которые ты сейчас нашел бы в миле от берега. Земля сползает в море, и всегда так было. Но мы, люди, способны сильно ускорить этот процесс.

Это важно? Думаю, отчасти. Я неохотно признаю многое, признаю и это. Есть природные изменения, перед действием которых блекнут опустошения древности. Этот мир очень, очень стар, и был старым даже до появления человечества. Так-то, Брюс Беддикт.

Куру Кан взмахнул рукой. Брюс поглядел вниз, куда указал волшебник, и увидел плитку Дольмена. Раскрашенный барельеф изображал одинокий монолит, полузакопанный в мертвой глине. Небо над ним было лишено черт, бесцветно.

— Даже моря рождены, чтобы потом умереть, — говорил Куру Кан. — Но земля держится за память, и все пережитое отпечатано на ее лице. Напротив, лишь в глубочайшей бездне глубочайшего океане ты найдешь следы времен, когда его воды плескались под солнцем. Брюс, мы можем использовать это знание.

— Нифадас туманно говорил о моей задаче. Я должен пробудить Маэла, очевидно, чтобы сообщить Старшему Богу, что им управляли. Но я не его поклонник, и нет среди летерийцев ни одной женщины, ни одного мужчины, которые могли бы сказать обратное. Почему Маэл должен послушать меня?

— Не малейшего понятия, Брюс. Импровизируй.

— А если этот бог воистину и полностью пал, превратился в безмозглого зверя, что тогда?

Куру Кан моргнул за линзами и промолчал. Брюс неловко поежился: — Если в путь отправится только мой разум, как это будет выглядеть для меня? Я смогу носить оружие?

— Какой ты вообразишь свою защиту, зависит только от тебя. Я почти уверен, что ты найдешь себя таким же, каков ты здесь. В доспехах и при оружии. Конечно, все это обман, но не важно. Начнем?

— Да.

Куру Кан сделал шаг, выбросил руку, хватая Брюса за перевязь. Этот дикий и неожиданно мощный рывок поднял его над краем диска. Тревожно вскрикнув, офицер замолотил ногами и плюхнулся на плитку Дольмена.

* * *

— Даже лучшие предприятия не избавлены от запинок.

Багг смотрел на Теола молча, тусклыми глазами; лицо его было непроницаемо.

— Да к тому же это лишь маленькое препятствие. Что до меня, так я счастлив. Честно. Твое совершенно непонятное недовольство и, осмелюсь сказать, слегка ослабшее доверие к себе исходит единственно из недопонимания. Причина не в результате трудов, уверяю тебя. — В качестве доказательства он не спеша повернулся на месте. — Видишь? Штанины действительно одинаковой длины. Мне будет тепло, какими бы холодными ни стали ночи. К счастью, холодных ночей здесь не бывает. Легче вообразить жару, но что мне до излишка пота в… между… гм, ног?

— Хозяин, сочетание этого грязно — серого оттенка с желтым — худшая комбинация, какую я изготавливал, — ответил Багг. — Меня тошнит от одного взгляда.

— Но что можно сделать с брюками?

— Сознаюсь, мало что. Я казню себя из принципа.

— Не могу поспорить. А теперь расскажи о делах дня, да поспеши, у меня в полночь встреча с мертвячкой.

— Широта вашего безрассудства не перестает меня удивлять, хозяин.

— Наш любимый выжига покончил с собой, как и ожидалось?

— Да, сразу, не петлял.

— А мне казалось, он как раз полез в петлю?

— Трудно сказать, ведь потом по его дому прошел пожар. Невезуха.

— А что слышно о реакции финеда Геруна Эберикта?

— Хозяин, он приуныл.

— Никаких ненужных подозрений?

— Кто знает? Его агенты расследовали, но больше искали припрятанную сумму выигрыша, надеясь возместить потери. Увы, никаких сокровищ не нашли.

— И очень хорошо. Эберикту придется проглотить эту потерю, или, точнее, потерю возможной прибыли. Ставку ему возместят. А теперь кончай болтовню, я должен подумать. — Теол поддернул брюки, сморщившись при виде гримасы Багга. — Нужно сбросить вес, — сказал он и начал шагать взад — вперед.

Четыре шага — и вот он, край крыши. Теол повернулся к Баггу. — Что это такое ты носишь?

— Последняя мода каменщиков и тому подобных.

— Пыльной Команды.

— Точно так.

— Широкий кожаный пояс с карманами и петельками.

Багг кивнул.

— Очевидно, в них следует помещать инструменты и материалы. Все, что нужно каменщикам.

— Ну, я оделся за компанию. Инструментами не пользовался.

— Но пояс тебе нужен.

— Чтобы сойти за своего. Да.

— О, это важно. Все должным образом внесено в расходы?

— Конечно. И еще деревянная шляпа.

— Ты имел в виду такую красную штуку?

— Точно так.

— Почему же она не на тебе?

— Я же сейчас не работаю. По крайней мере, не главным и единственным хозяином «Конструкций Багга».

— А пояс не снял.

— Удобно, хозяин. Думаю, мне понравилось бы носить пояс с мечом. В чувстве тяжести у бедра есть что-то ободряющее.

— Словно ты непрерывно сражаешься со стройматериалами.

— Да, хозяин. Вы кончили думать?

— Да.

— Хорошо. — Багг снял пояс и бросил на крышу. — Меня на сторону перекашивает. Ходил кругами.

— Как насчет травяного чая?

— Хотелось бы.

— Превосходно.

Несколько мгновений они взирали друг на друга; затем Багг кивнул и пошел к лестнице. Едва он показал спину, Теол снова начал подтягивать штаны. Кинул взгляд на пояс, явно заколебался, но покачал головой. — Слишком вольное допущение…

Багг спустился по ступеням. Теол подошел к кровати и улегся, громко заскрипев. Уставился в сумрачное небо. Приближался праздник, один из посвященных Страннику, вечному и таинственному подателю удачи, несчастливых обстоятельств и дурных побуждений. Как-то так. Теол не знал точно. Оплоты и все множество их обитателей придуманы как неистощимый источник бранных слов и клятвенных уверений. Так подозревал Теол. Кажется, все живые создания склонны увиливать от ответственности.

Это будет широкое и бессмысленное празднество. Повод — ничто, процесс — всё. Бесноватые игроки ждут Особых Топляков, когда к каналу выйдут самые знаменитые преступники. Люди, которым нравится внимание, найдут повод показать себя. Развлечения — это инвестиции в дозволенное безделье, а такое безделье говорит о богатстве. А тем временем стража опустевших имений будет чесать языки и дремать на посту.

Что-то заскреблось справа. Теол вгляделся в сумрак. — Ты рано.

Шерк Элалле подошла ближе. — Ты сказал, в полночь.

— До которой еще два звона.

— О? И точно.

Теол сел. — Ладно, ты здесь. Уже нет смысла отсылать. Но мы не пойдем к Селаш до больших курантов.

— Можем и пораньше.

— Могли бы, но не хочу ее тревожить. Она же сказала, что потребуется куча ингредиентов.

— Чем я хуже других трупов?

— Ну, для начала… другие трупы не дают сдачи.

Неупокоенная подошла поближе. — Почему бы мне захотеть драться? Разве она не просто украсит меня?

— Конечно. Я просто болтал. А ты что делала, Шерк Элалле?

— То же самое.

— То есть?

— Я хочу стать лучше. Хотя многие считают постоянство добродетелью. Что за чудные штаны.

— Согласен. Увы, не во вкусе большинства…

— У меня нет вкуса.

— Ах. Это следствие мертвого состояния или врожденное свойство?

Безжизненные запавшие глаза уставились на Теола. Раньше женщина старалась избегать прямого взгляда. — Я думаю… о празднике Странника.

Теол улыбнулся: — Ты предвосхитила меня, Шерк.

— Там шестнадцать стражников, и еще восемь спят или играют в казарме, стоящей около главного дома усадьбы. Соединяется она с домом переходом длиной в девятнадцать двойных шагов. Все наружные двери закрыты на два засова. В углах крыши стоит по стражнику, и все окна опутаны чарами. Стены имения высотой в два роста.

— Звучит солидно.

Шерк Элалле пожала плечами, отчего раздался хлюпающий звук, то ли от одежды, то ли откуда — то изнутри тела.

Снова показался Багг. Он поднимался, держась одной рукой — в другой был поднос, сделанный из крышки ящика. На нем стояли две глиняные чашки. Их содержимое испускало пар. Слуга медленно взошел на крышу, увидел их двоих и вздрогнул от испуга. — Извините. Шерк Элалле, привет тебе. Хочешь чашку чая?

— Не глупи.

— Ах, да. Я не подумал. Прошу прощения. — Багг подошел с подносом. Теол выбрал чашку и осторожно понюхал. И нахмурился на слугу.

Тот пожал плечами: — У нас не осталось трав, хозяин. Пришлось импровизировать.

— Из чего? Мокрой овчины?

Брови Багга взлетели: — Почти что. У меня были очески.

— Серые или желтые?

— Серые.

— Ну, тогда ладно. — Он глотнул. — Мягко.

— Да, наверное.

— Мы травим себя?

— Чуть — чуть, хозяин.

— Бывают дни, — сказала Шерк, — когда я жалею, что мертва. Но не сегодня.

Мужчины задумчиво созерцали ее, попивая чаек.

— В идеале, — продолжала женщина, — мне следовало бы откашляться, чтобы скрыть неловкость. Но в теперешнем состоянии я всегда чувствую себя неловко. К тому же, кашель повлечет неприятные последствия.

— А, ведь Селаш изобрела насосик, — ответил Теол. — Операция… гмм, будет не деликатная. Но вскоре ты станешь источать ароматы роз.

— И как она это устроит?

— Думаю, при помощи роз.

Шерк вздернула тонкую бровь: — Меня набьют сушеными розами?

— Ну, не всю же.

— Практический вопрос, Теол Беддикт. Как я смогу красться, если скриплю при каждом шаге?

— Отличный вопрос. Советую задать его Селаш.

— Кажется, вопросов будет море. Можно продолжить о доме возможной жертвы? Надеюсь, твой лакей достоин доверия.

— Совершенно, — ответил Теол. — Продолжай.

— Финед Герун Эберикт, как ожидается, будет на Особых Топляках до конца, а потом примет участие в приеме у Турадала Бризеда…

— Первого Консорта?

— Да. Я однажды обокрала его.

— Неужели? И как это удалось?

— Его девственность. Мы были очень молоды — ну, он был. Задолго до того, как он станцевал во дворце и вызвал интерес Королевы.

— Это интересная деталь. Он был твоей настоящей любовью, прости за личный вопрос?

— Настоящая любовь Турадала — он сам. Как я сказала, он был юн, я постарше. Теперь он старше меня, что за глупость. Хотя смешно. В любом случае, у него и тогда не было недостатка в женщинах и мужчинах. Воображаю, он думал, что сам завоевал меня. Может, и сейчас думает. Мера совершенства кражи — когда жертва не догадывается, что и как у него украли.

— Я думаю, — вставил Багг, — что Турадал Бризед не сожалел о своей сдаче.

— Наверное. — Она помолчала. — В мире нет ничего, чего нельзя украсть.

— И, с этой мыслью, кружащейся в животах как овечий жир, — сказал, поставив кружку. Теол, — мы с тобой пойдем гулять.

— Как далеко до Селаш?

— Мы растянем удовольствие. Спасибо, дорогой Багг, за необычайное и уникальное взбадривание. Ты тут уберешься?

— Если будет время.

Шерк колебалась. — Мне слезть по стене и следовать за тобой незаметно?

— Если хочешь, — нахмурился Теол. — Можно просто натянуть капюшон, и будешь неузнанной.

— Ладно. Встретимся на улице, чтобы я не вышла из дома, в который не входила.

— Там все еще шпионят?

— Кажется, нет, но нужно поосторожничать.

— Хорошо. Скоро увидимся.

Теол слез с крыши. Единственная комната провоняла сырой шерстью, жар от очага стоял невыносимый. Он поспешил наружу, повернул направо, а не налево, как обычно, и подошел к заброшенным конюшням, сейчас забитым мусором и обрезками досок. Двери были забиты или заложены кирпичом. Шерк Элалле появилась из темноты, натянув на голову капюшон. — Расскажи об этой Селаш.

Они пошли не спеша, друг за другом пробираясь по узкой улочке. — Давняя приятельница Багга. Бальзамировщики и прочие «служители» мертвых, кажется, все между собой в родстве. Они обмениваются технологиями и частями тел. Похоже, это целое искусство. Можно развернуть историю тела, словно свиток, исследуя ряд деталей.

— Что за смысл собирать список пороков, когда их носитель уже помер?

— Болезненное пристрастие. Или страстная болезнь.

— Ты пытаешься шутить?

— Что ты, Шерк Элалле. Я принял твои предостережения близко к сердцу.

— Теол Беддикт, ты для меня очень опасен. Но меня к тебе тянет, словно к белому нектару интеллекта. Я жажду этого сражения, борьбы с опасностью рассмеяться.

— Ну, если Селаш преуспеет в своих замыслах, риск смеха исчезнет. Сможешь хохотать без страха.

— И жива была, никогда не ХОХОТАЛА. Не жди этого и от мертвой. Но твои намеки… пугают. Избавление от борьбы — исчезновение искры. Меня охватывает уныние.

— Это риск достижения любой мечты, — ответил Теол, кивнув на Траншейный канал. Они свернули на его вонючую набережную. — Я преувеличиваю, Шерк. Но таковы горькие следствия успеха.

— Скажи, что ты знаешь о старой башне на запретной земле у дворца?

— Немного, разве что там проживает твоя немертвая подруга. Девочка.

— Да, она там. Я назвала ее Чашка.

— Мы перейдем здесь. — Теол показал на пешеходный мостик. — Она что-то значит для тебя?

— Трудно ответить. Может быть. Возможно, она будет что-то значить для всех нас, Теол Беддикт.

— Ага. И я могу чем — то помочь?

— Твое предложение удивляет.

— Стараюсь всегда удивлять, Шерк Элалле.

— Я пыталась установить ее… историю. Думаю, это важно. Кажется, старая башня населена духами, и это связано с Чашкой. Она испытывает отчаянную нужду.

— В чем?

— В человеческой плоти.

— Ух ты!

— Ведь именно поэтому Герун потерял шпиона, следившего за тобой.

Теол остановился. — Извини?

— Чашка его убила.

* * *

Вверх, к свету, уходили уступы черной каменной стены. Течения с неослабевающей яростью проносились по рифленой поверхности, и все твари, умевшие прикрепляться и находить на ней пропитание, были приземистыми, упрямыми и покрытыми жесткими панцирями. От основания утесов расходились выскобленные до скального основания равнины. Громадные острова мусора, поломанного и спрессованного невообразимым давлением, ползли по равнине — словно левиафаны мигрировали в потоках черной воды.

Брюс стоял на равнине, смотря на ползущую мимо массу. Он понимал, что стал свидетелем картин, недоступных прежде ни одному смертному. Здесь обыкновенные глаза узрели бы только тьму, здесь давление давно расплющило бы смертную плоть, спустившуюся с поверхности моря в его тайную глубь. Он был в одежде, в доспехах, рука сжимала меч. Холодные воды, быстрые течения ощущались смутно, не мешая сохранять равновесие, не сбивая с ног. Ледяная стужа не крала тепло из ног и рук.

Финед перевел дыхание — вдохнул сырой, холодный воздух. Понял, что это все тот же воздух подземной комнаты, Цедансии.

Понимание успокоило сердце, уменьшило тревогу. «В этом месте живет бог». Оно казалось вполне соответствующим. Первобытное, полное крайностей царство дикого насилия и столкновения безмерных сил стихии.

Еще одна масса детрита проплыла мимо него; Брюс увидел среди бледных, скелетированных сучьев и чего-то, казавшегося бухтами троса, расплющенные куски металла. С краев этих пластин поднимались тонкие белые щупальца. «Клянусь Странником, это же латы, а щупальца…»

Куча мусора проползла мимо. За ней Брюс увидел… нечто. Неподвижное, прямоугольное, торчащее из дна.

Он пошел к нему.

Дольмен.

Непостижимое открытие. Казалось невозможным, что лежащая перед ним равнина когда-то знала солнце, свежий воздух и сухой ветер.

Затем он увидел, что торчащая башня сделана из того же материала, что и вся плоская равнина, что она является ее выростом. Подойдя поближе, различил на поверхности резные глифы, хорошо сохранившиеся письмена.

Шесть дольменов, стоящие в ряд, уходящие линией от края обрыва. Он остановился у ближайшего.

Знаки покрыли черный камень серебристой решеткой, и в неровной поверхности под знаками он угадал намек на фигуру. Множество конечностей, плоская и маленькая голова, узкий лоб, массивные надбровья, единственная глазница. Широкий рот сомкнут и похож на гребень — окружен щупальцами, кончающимися острыми, тонкими клыками. Да, шесть суставчатых рук, две или четыре ноги, смутно различимых в неровностях камня.

Знаки покрывали фигуру, словно саван — Брюс подозревал, что они составили нечто вроде тюрьмы, барьера, мешавшего твари вырваться.

Серебро, казалось, течет по извивам знаков.

Брюс обошел дольмен и увидел на каждой грани сонм кошмарных демонических зверей, ни один не был похож на другого. Еще миг — и он пошел к следующему монолиту. Нашел еще знаки и барельефы.

Четвертый дольмен был иным. С одной из сторон были соскоблены все знаки, серебро угасло, а там, где могла быть фигура, глаз нечетко различал углубление, след тяжелой, громоздкой твари со щупальцами вместо ног.

Молчаливое отсутствие леденило кровь. Что-то вырвалось, и Брюс не думал, что оно — бог.

«Маэл, где ты? Это твои слуги?

Или трофеи?»

Он уставился на углубление. Вокруг ощущалось другое, большее отсутствие. Душа прошептала… «запустение» . Маэл ушел. Этот мир оставлен слепым, темным течениям и стадам мусорных груд.

— Пришел за следующим?

Брюс рывком развернулся. В десяти шагах стояла закованная в латы фигура. Черное, покрытое патиной железо, зеленая медянка на местах заклепок. Широкий шлем закрывал лицо до подбородка; забрало выступало острым углом, узкие глазные прорези завешивались частой кольчужной решеткой, спускавшейся по шлему на шею и плечи. Сочленения на руках и ногах облюбовали морские уточки; развевались по течению прилепившиеся к доспехам яркие водоросли. Руки в боевых перчатках, покрытых слоями серебряных пластин, сжимали двуручный меч с лезвием шириной в ладонь Брюса. Затупленный конец меча покоился на дне. Финед увидел, что из-под перчаток сочится кровь.

Летериец вытянул собственный меч. Течения внезапно ударили по телу, словно то, что хранило его от ярости подводного мира, вдруг исчезло. Лезвие меча дергалось и колыхалось в руках в такт движению потоков воды. Чтобы встретить тяжелый меч незнакомца, ему нужна скорость. Он выберет тактику ухода от прямого столкновения. Летерийская сталь не сломается при скрещении мечей, но рука может треснуть.

Увы, сейчас его били и ломали течения, вырывали меч. Он не надеялся победить эту тварь.

Воин говорил на неведомом Брюсу языке, но он как-то понял смысл.

— Пришел за следующим? Я здесь не для того, чтобы освобождать демонов из волшебных клеток…

Привидение сделало шаг. — Демонов? Здесь нет демонов. Только боги. Забытые боги. Ты считаешь тюрьмой сплетение слов?

— Я не знаю, что считать. Я не знаю этих слов…

— Сила есть вспоминание. Сила есть призыв — бог умирает, когда лишается имени. Поэтому Маэл и предложил им этот дар, это убежище. Боги гибнут без своих имен. Совершенное здесь преступление безмерно. Стирание имени, связывание новым именем, создание раба. Безмерно, смертный. В ответ был создан я, страж тем, кто остался. Это моя задача. — Воин сделал еще один шаг. Поднял меч.

Некоторые воители умеют наносить незримые раны еще до начала схватки. Эти раны как тень, как обещание уязвимости. Они тянут кровь, ослабляют волю. Брюс уже встречался с наделенными таким талантом мужчинами и женщинами. И отвечал им… насмешками.

Страж с ощутимой силой сулил ему смерть. Еще один тяжкий шаг. Сила, равная мощи бурлящих вод. Брюс засмеялся, вдруг поняв всё.

Зловредные течения прекратили нападать. Сила и ловкость вернулись, будто и не уходили.

Широкий меч нанес боковой удар. Брюс отпрыгнул, выбросив свой меч к единственной находившейся в пределах досягаемости цели.

Летерийская сталь проскользнула между серебряными пластинами левой перчатки и погрузилась в руку.

Сзади задрожал дольмен, затряслись скалы под ногами. Воин зашатался, взмахнул клинком и обрушил его на голову Брюса. Тот упал, перекатился и встал на ноги, низко присев.

Меч противника вошел в базальт на четверть длины. И накрепко застрял.

Брюс метнулся вперед и ударил стража в грудь обеими руками, и сразу после этого попытался подставить подножку.

Попытка не удалась — воин схватился за торчащий из дна меч и устоял.

Брюс развернулся, ударив правым локтем в забрало. Его руку пронзила боль, голова дернулась. Летериец отскочил, перебрасывая меч из быстро немеющей правой руки.

Воин тащил свой громадный меч из донного камня, даже не пошевелившись от удара.

Брюс снова подскочил к нему, что есть силы пнув левой ногой по лодыжке.

Древнее железо хрустнуло. Как и кости. Воин осел, но не упал, по-прежнему цепляясь за застрявший в камне меч.

Брюс быстро отошел. — Хватит. Я не хочу убивать богов.

Голова в шлеме поднялась, повернулась в его сторону. — Я побежден. Мы проиграли.

Летериец долго смотрел на стража. — Из твоей руки сочилась кровь — она принадлежала оставшимся богам?

— Уже почти вся вытекла.

— Они могут исцелить тебя?

— Нет. У нас ничего не осталось.

— Почему сочилась кровь? Что станется, если она вытечет вся?

— Это сила. Крадет смелость — с тобой так не получилось. Ожидалось, что кровь поверженного врага сможет… теперь не важно.

— Как насчет Маэла? Ты можешь получить его помощь?

— Он не являлся тысячи лет.

Брюс нахмурился. Куру Кан говорил: следуй инстинктам. Ему не нравилось творящееся здесь. — Я могу помочь. То есть я дам тебе свою кровь.

Страж долго молчал. Наконец: — Ты не знаешь, смертный, что предложил.

— Ну, я не собираюсь умирать. Намерен выжить в этом испытании. Части моей крови хватит?

— Кровь умирающего или мертвого дает силу. Но эта сила ничтожна пред кровью живого. Скажу снова: ты не знаешь, что предложил.

— У меня еще кое-что на уме, Страж. Могу я подойти?

— Мы бессильны перед тобой.

— Твой меч не высвободить даже при моей помощи. Я дам тебе свой. Его не сломать — так мне обещали. «Действительно, никогда не видел, чтобы ломалась летерийская сталь». Твой двуручник эффективен, только если противник трусит и оттого становится медлительным и неуклюжим.

— Кажется, так.

Брюс был удовлетворен сухим тоном воина. Не любил он слышать, как побежденные хнычут и жалеют себя. Перевернув меч, финед протянул его стражу эфесом вперед. — Вот.

— Если я отпущу руки, упаду.

— Возьми одной.

Страж протянул руку. — Клянусь Бездной, он невесом!

— Тайное искусство кузнецов, известное только среди моего народа. Он не подведет.

— Ты обращался так со всеми побежденными врагами?

— Нет, лишь с теми, с кем с самого начала не хотел сражаться.

— Скажи, смертный, среди твоего народа ты слывешь опытным фехтовальщиком?

— Возможно. — Брюс стянул перчатку с правой руки, достал кинжал. — Рука все еще немеет…

— Рад за тебя. Хотел бы сказать то же самое о своем лице.

Брюс разрезал ладонь и увидел, что кровь распустилась красным бутоном и унеслась по течению. Положил ладонь на левую руку воина, все еще державшуюся за воткнутый в дно меч. Почувствовал, как кровь сочится под серебряные пластины.

Рука воина повернулась кверху, сжав его ладонь в каменном объятии. Дернулась. Страж начал выпрямляться.

Брюс бросил взгляд вниз: сломанная нога срасталась. Судорожно и даже на вид болезненно дергались мышцы, соединяясь, несмотря на тяжкий вес тела.

Его самого охватила внезапная слабость. — Отпусти руку, — сказал воин, — или умрешь.

Брюс кивнул, отнял руку и зашатался.

— Ты выживешь?

— Надеюсь, — прохрипел он, борясь с головокружением. — Прежде чем я уйду, скажи мне их имена.

— Что?

— У меня хорошая память, Страж. Не будет больше рабства, пока я жив. А после окончания моей жизни… я позабочусь, чтобы их имена не забылись…

— Мы древние боги, смертный. Ты рискуешь…

— Вы заслужили покой, я в этом убежден. В следующий раз вы будете готовы к приходу Тисте Эдур — тех, что сковали вашего собрата. Моя жизнь в добавление к вашей силе; надеюсь, этого хватит, чтобы выстоять.

Страж выпрямился. — Хорошо, смертный. Твоя жертва не будет забыта.

— Имена! Я чувствую… я уплываю…

Слова наполнили его разум — ошеломляющая лавина имен, и каждое клеймом выжигалось в памяти. Он застонал от силы этой атаки, от бесчисленных слоев горя, мечтаний, жизней и смертей, от невероятных королевств, от цивилизаций, ставших руинами и прахом.

«Истории. Так много историй… ах, Странник…»

— Спаси нас Странник, ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО!

Брюс обнаружил, что лежит на спине. Ощутил спиной твердый, гладкий пол. Глаза мигнули. Над ним склонялось сухое лицо Куру Кана.

— Я не смог найти Маэла, — сказал Поборник Короля. Он чувствовал невероятную слабость, едва смог бы поднести руку к лицу.

— В тебе едва ли осталась капля крови, финед. Расскажи, что случилось.

«Простите меня Оплоты, историям не будет конца…» — Я открыл, что сотворили Тисте Эдур. Цеда, это древний бог, лишенный имен и связанный новым. Теперь он слуга Эдур.

Глаза Куру Кана посуровели за толстыми линзами. — Лишенный имен. Важно? Может быть. Как найти одно из его имен? Поможет ли это ослабить хватку Ханнана Мосага?

Глаза Брюса закрылись. «Все эти имена, оставшиеся внутри. Различит ли хотя бы один бог имя… именно этого сородича?» — У меня они, кажется, есть, но требуется время.

— Ты вернулся с тайнами, финед Брюс Беддикт.

— И едва ли с пригоршней ответов.

Цеда отодвинулся. — Юный мой друг, тебе надо придти в себя. Еда, вино, много и того и другого. Можешь встать?

— Попытаюсь…

* * *

Скромный слуга Багг шел сквозь черноту Последней Дороги Шерпа, названной так потому, что бедняга Шерп умер там несколько десятков лет назад. Он был непременной принадлежностью округи, вспоминал Багг. Старый, полуслепой, он вечно бормотал про таинственный «треснувший алтарь», что лежит глубоко в глине под улицами. Точнее, под этой самой улочкой.

Его тело было найдено в очерченном по пыли круге, среди рваных тряпок и нескольких крыс со свернутыми шеями. Все это странно, но мало кто стал интересоваться и удивляться. Люди же мрут на улицах и в аллеях очень часто.

Багг не хватало старика Шерпа даже столько лет спустя. Но некоторые события не отменишь.

Он проснулся от треска циновки, служившей дверью в жалкую резиденцию Теола. Грязная девчонка доставила срочную записку. Сейчас она скакала в нескольких шагах впереди, то и дело оглядываясь и удостоверяясь, что он не отстал.

В конце Дороги Шерпа находилась другая узкая улочка. Поверни налево — и окажешься у провала, прозванного Пяткой Странника, в который сваливали городские отходы; поверни направо, и через пятьдесят шагов уткнешься в старое здание под проваленной крышей. Девочка вела Багга именно в эти руины.

В доме оставалась одна довольно хорошо сохранившаяся жилая комната, и в ней ютилось семейство. Нереки: шесть детей и бабка, прибредшая с далекого севера после того, как родители детей умерли от Вялой Лихорадки. Само по себе несправедливо — летерийские целители легко избавляли от этой лихорадки, была бы монета.

Багг не знал их, но знал о них; и они, конечно, тоже слышали о службе, которую он мог им предложить.

Тоненькая рука схватила его руку; девочка повела его в дверь и в коридор. Баггу пришлось пригнуться — потолок свисал рваными кусками. Три шага, и показалась створка другой двери, а за ней забитая людьми комнатушка.

Запах смерти.

Входящего Багга встретили склоненные головы и неразборчивые приветствия. Он устремил взор на неподвижное тело, лежащее на окровавленном одеяле в центре комнаты. Еще миг, и его взгляд скользнул навстречу стоящей в середине группы — девочке лет десяти или одиннадцати. Хотя, возможно, она была старше, просто изнурена плохим питанием. Или моложе, но опухла по той же причине. Его встретили строгие, большие глаза.

— Где вы ее обнаружили?

— Она сделала ЭТО дома, — деревянным тоном отвечала девочка.

Багг снова осмотрел умершую бабку. — Откуда шла?

— Скрытый Круг.

— Значит, она говорила перед смертью. — Мышцы Багга напряглись. Скрытый Круг находился в двух или трех сотнях шагов. Необычайная для старухи воля — пройти такое расстояние с двумя смертельными ранами от меча в груди. — Похоже, ей было очень нужно.

— Да, сказать, кто ее убил.

«Не исчезнуть, как многие обездоленные, оставляя призрачную надежду, что она «просто пропала без вести». Дети обойдутся без лишнего шрама».

— Так кто?

— Она пересекала Круг и оказалась на пути кортежа. Семь человек за хозяином, все при оружии. Хозяин сердился, потому что пропал один из его шпионов. Бабушка попросила монетку. Хозяин потерял голову от злости и приказал страже ее убить. Они так и сделали.

— И кто же этот хозяин?

— Вы найдете его лицо на новых доках.

Ах. Багг склонился над женщиной. Положил руку на холодный, твердый лоб, отыскивая остатки жизни. — Урузан из клана, известного как Клан Совы. Ее сила была рождена любовью. К внукам. Она ушла, но недалеко. — Подняв голову, он встретил взоры всех шести детей. — Слышу стук тяжких камней, скрежет давно захлопнутой двери. Там холодная глина, но она не принимает ее. — Он глубоко вздохнул. — Я приготовлю плоть для нерекского погребения…

— Благословите нас, — сказала старшая.

Багг поднял брови: — Вас? Я не нерек, даже не жрец…

— Но нам нужно ваше благословение.

Слуга колебался. Вздохнул: — Ладно. Но скажите, чем вы теперь будете жить?

Словно ответом прозвучал стук в дверь. В комнату вползла грузная фигура, казалось, заполнив ее без остатка. Парень был очень молод, в чертах лица отражалась кровь Тартеналов и нереков. Маленькие глазки отыскали бабушку, и пришелец помрачнел.

— А это кто? — спросил Багг. «Движение тяжких камней — теперь здесь… словно откинута в сторону целая гора. Что тут началось?»

— Наш двоюродный брат, — ответила девочка, смотревшая на молодого человека широко раскрытыми глазами, с восторгом и обожанием. — Он работает в гавани. Зовут Унн. Унн, этот человек — Багг. Одевающий мертвых.

Голос Унна оказался таким низким, что ухо едва ловило его. — Кто это сделал?

«Ох, финед Герун Эберикт, на твой безумный кровавый пир явится незваный гость, и что-то мне подсказывает: ты пожалеешь».

* * *

Селаш из Вонючего Дома была высока и хорошо сложена; но самой замечательной чертой ее внешности оказались волосы. Двадцать семь коротких вороных косичек торчали во все стороны, каждая была заплетена на особый манер и намотана на рожок антилопы. Ей было лет тридцать пять или пятьдесят — неясность проистекала из великого умения скрывать телесные пороки. Фиолетовые глаза, окрашенные чернилами особых песчаных червей, обитающих на островах далекого юга, красные губы, каждое утро обрабатываемые ядом некоего вида умеренно ядовитых змей.

Он предстала вставшим на пороге скромного и некрасиво названного жилища Теолу и Шерк Элалле одетой в тонкие обтягивающие шелка; Теол против своей воли начал изучать соски под золотистым лифом — и не сразу поднял глаза на ее озабоченное лицо.

— Вы рано! Я не ждала. О! Я вся на нервах. Теол, вам лучше знать, каково встречаться с неожиданностями. Это мертвая женщина?

— Если нет, — ответила Шерк, — то у меня даже бОльшие проблемы, чем я считала.

Селаш подошла ближе. — Худшая бальзамировка, какую я видела.

— Меня не бальзамировали.

— Ох! Безобразие. Как вы умерли?

Шерк вздернула сухую бровь. — Вот интересно: как часто ваши клиенты отвечают на такой вопрос?

Селаш моргнула. — Входите, если хотите. Как рано!

— Дорогая моя, — вразумляющее сказал Теол, — едва ли две сотни ударов сердца до полуночного звона.

— Точно! Видите, как вы меня затормошили! Быстро внутрь, надо закрыть дверь. Туда! Ох, темнота улиц пугает. Теперь, сладенькая моя, дайте получше рассмотреть. Мой слуга против обыкновения был сдержан. — Она резко склонилась к Шерк, почти коснувшись носом ее губ.

Теол вздрогнул. По счастью, ни одна из женщин этого не заметила.

— Вы утонули.

— Точно.

— В канале Квилласа. Вниз по течению от Мясорубок Ветрогона, в последний день летнего месяца. Но какого? Странствующего? Сторожа?

— Предателя.

— О! Ветрогон, должно быть, собрал в тот месяц особо щедрую добычу. Скажите, люди визжат, когда вас видят?

— Иногда.

— И со мной такое.

— Вам отпускают комплименты по поводу волос?

— Никогда.

— Да, беседа замечательная, — торопливо встрял Теол. — Увы, у нас не вся ночь впереди…

— Как раз вся, глупый человек, — ответилаСелаш.

— О, точно. Извините. В любом случае, Шерк стала жертвой Топляков и, как выяснилось, длительного проклятия.

— Не все ли мы таковы? — вздохнула Селаш, направляясь к длинному столу у дальней стены.

— Теол упоминал розы, — сказала идущая за ней Шерк.

— Розы? Нет уж, дорогая моя. Советую корицу и пачули. Но сперва нужно что-то сделать со всей этой плесенью и мхом в ноздрях. А потом утулу…

— Что потом? — одновременно спросили Теол и Шерк.

— Живет в горячих источниках гор Синей Розы. — Бальзамировщица обошла вокруг Шерк. — Тайна женщин. Я удивляюсь, что вы никогда о ней не слышали.

— Кажется, в моем образовании нашлись пробелы.

— Ну, утулу — это маленькая мягкая тварь, питающаяся через щелку, заменяющую рот. Тело ее покрыто ресничками с необычной воспринимающей силой. Реснички могут укореняться в мембранах…

— Погодите, — мрачно сказал Теол. — Вы же не намерены…

— Многие мужчины не видят разницы, но это усиливает удовольствие в несколько раз… я в этом почти уверена. Никогда такую не приглашала в себя, ведь внедрение утулу не отменить, и ей нужно постоянное питание…

— Насколько частое? — спросила Шерк, и Теол различил в ее тоне понятную тревогу.

— Ежедневное.

— Но нервы Шерк мертвы — как она почувствует, что ощущает инородная тварь?

— Не мертвы, Теол Беддикт, просто не разбужены. Кроме того вскоре реснички утулу пронижут все тело, и чем здоровее организм, тем более довольна и ярка ее мерцающая плоть!

— Ясно. А как насчет мозгов? В них тоже корни прорастут?

— Ну, мы не можем этого допустить, иначе остаток нежизни вы проведете, пуская горячие слюни. Нет, мы наполним мозг ядом… ну, не совсем ядом, а выделением маленькой твари, живущей в тех источниках вместе с утулу. Эти выделения для нее нестерпимы. Разве не чудесна природа?

* * *

Багг взобрался по ступеням хозяйского дома. В глазах саднило. Остался час до рассвета. Он чувствовал себя выжатым — скорее произнесенным недавно благословением, нежели похоронными хлопотами. Два шага по комнате — и он резко остановился.

На полу, прижавшись спиной к стене, сидела Шенд. — Багг, где наш ублюдок?

— Работает, хотя я понимаю ваш скептицизм. Я не спал всю ночь и не склонен к беседам, Шенд…

— А мне плевать. Что за работа? Что такое надо делать, когда все люди спят?

— Шенд, я…

— Отвечай!

Багг прошел к горшку, стоящему на остывшем очаге. Нацедил кружку чуть теплого, спитого чая. — Двенадцать линий инвестирования, словно незримые ручьи под фундаментом — грызут почву, но не вызывают землетрясения. В любой экономике есть главные опоры, на которых держатся прочие.

— Такими делами нельзя заниматься в полночь.

— Да, такими нельзя. Но, Шенд, есть угрозы. Опасности. С ними нужно разбираться. Кстати, что вы делаете здесь ночью без телохранителя?

— Аблалы? Этого тупицы? Он в койке Риссарх. Или Хеджан. Не в моей, не в эту ночь. Это точно. Мы составили очередь.

Багг уставился на нее. Допил остатки чая и поставил кружку.

— Все это правда? — спросила Шенд, помедлив. — Все инвестиции?

— Да.

— А нам почему не рассказывает?

— Потому что ваши инвестиции должны казаться не связанными. Не должно быть единого рисунка. Вывод: точно следуйте его инструкциям. Вскоре все разъяснится.

— Ненавижу гениев.

— Вполне понятно. Все, что он творит, смущает. Это точно. Нужно привыкнуть.

— А как дела у «Конструкций Багга»?

— Отлично.

— К чему это? Только ради денег?

— Нет. Наше намерение — заключить контракт на Вечную Резиденцию.

Шенд вытаращила глаза: — Зачем?

Багг улыбнулся.

* * *

Дезинфекция, отбеливание, выщипывание, вычесывание. Втирание ароматных масел в кожу и одежду. И сохраняющих масел в другие области. Чистка наслоений на глазах, носу, ушах и в углах рта. Затем пришло время для насосика.

На этом этапе Теол вышел подышать свежим воздухом.

Небо на востоке бледнело, самые неблагоразумные горожане уже встали и спешили по делам. Стук повозок по мостовой. Где-то заорал петух, и сразу же заткнулся, оставив оглушающую после страстного крика тишину. Радостно залаяла собака.

Шаги. Справа от Теола. — Вы еще здесь?

— А, помощник Селаш. Как вам это хмурое утро, Паддерант?

На лице старика навечно застыло угрюмое выражение, но от шутливого вопроса Теола оно все пошло морщинами. — Как? Я не спал! Вот как оно мне, клятый змей! Они всё там? Безнадежный случай, я сразу сказал. Безнадежный. Как вы, Теол Беддикт. Я знал вашу мать — что бы она сказала, увидев вас сейчас?

— Ты знал ее труп, старый дурак. До того вы не встречались.

— Думаете, она не рассказала мне все о себе? Думаете, я не увидел, что было видно? Душа лепит свое тело. О, она все мне рассказала.

Теол вскинул брови: — Душа лепит тело? Это точно, — прибавил он, глядя на лицо Паддеранта — сморщенную сливу.

— О, что за мудрое замечание! Да, вот что происходит, когда достойного человека лишают сна!

На мостовой рядом с ними рассыпался осколками упавший глиняный горшок. Последовала брань из окна стоящего напротив здания.

— Эй там! — заорал Паддерант, схватившись за голову и кружась на месте. — Ты сделал соседей нашими врагами! Не тебе здесь жить, а?

— Успокойтесь, — ответил Теол. — Я просто спросил, как вам утро. Не забыли? От вас ожидался такой же пустой и ни к чему не обязывающий ответ. Я не желал списка ваших жалоб. Точно не желал. А кто пожелал бы… Всего лишь безвредная вежливость, Паддерант. Никаких грязных намеков.

— Да ну? Ха, мне откуда было знать? Идемте, тут неподалеку есть место, где готовят отличные кексы. И чай из ржавого листа, поднимет мертвого.

Они пошли по улице.

— Вы пробовали? — спросил Теол.

— Что пробовал?

— Поднимать мертвых ржавым листом.

— Может сработать.

— Но не работает, увы.

— Почему бы нет? Отвар удваивает частоту биения сердца и позволяет желудку переварить что угодно.

— Мне не терпится.

— Привыкнете не сразу. Лист также насекомых убивает. Только плесни на пол — пол потрескается. Не могу рекомендовать с полной уверенностью.

— Большинство людей курят ржавый лист, а не пьют.

— Варвары. Вот и пришли. Вы платите, ладно?

— С чего бы?

— Тогда пусть идет на счет Селаш. То есть оплатите потом.

— Отлично.

* * *

Шерк Элалле стояла перед высоким серебряным зеркалом. Инстинкт заставил её прежде всего оценить вероятную стоимость всего этого серебра, а уже потом рассмотреть отраженный образ. Здоровая бледность кожи, но на щеках румянец. Волосы были впервые за несколько лет вычесаны и пострижены, смочены ароматным маслом пачулей. Склеры стали белыми, в зрачках блестело отраженное пламя светильников.

Гнилая кожа и лен старой одежды сменились черным шелковым платьем и коротким жакетом из черной телячьей кожи. Новый пояс для оружия, дубленые лосины, высокие сапоги. Узкие кожаные перчатки. — Выгляжу как шлюха.

— Но не старая шлюха, правда? — отозвалась Селаш.

— Точно. Отдавай деньги или убью. Так я выгляжу.

— В мире много мужчин, которые на такое согласятся. Сама знаешь.

— Быть убитыми?

— Абсолютно. В любом случае, мне сказали, что это не твоя профессия. Хотя подозреваю, ты можешь попробовать что-то новое. Кстати, как поживает утулу?

— Голодна. Нельзя ли кормить ее, гм, как-нибудь иначе?

Селаш сверкнула глазами: — Эксперимент — вот суть новизны!

Некоторые комментарии, отметила неупокоенная, не требуют ответа.

Шерк Элалле напрягла дыхательные мышцы — она очень давно не пользовалась ими, и было странно ощущать, как воздух проходит через горло и наполняет легкие. Кроме насосика, были употреблены и инъекции. Ее дыхание пахло корицей и миррой. Лучше, чем вечная вонь речной грязи.

— Приемлемая работа, — сказала она вслух.

— Какое облегчение! Уже утро, я умираю от голода. Дорогая, мы будем тебя испытывать? Полагаю, Теол и мой помощник в местном заведении, завтракают. Присоединимся?

— Думаю, я не расположена есть или пить.

— Точно. Но ты же можешь завлекать и соблазнять?

Шерк уставилась на бальзамировщицу. Та усмехнулась. Томно прикрыла глаза, отвернулась. — Где моя шаль?

* * *

Куру Кан ушел и вскоре привел двух помощников. Они перенесли Брюса в комнаты Цеды, положили на диван и оставили рядом еду и питье. Но силы возвращались медленно. Он лежал на спине, откинув голову на подушки, когда отворилась дверь и явился Первый Евнух Нифадас.

Его маленькие глазки сверкнули на Брюса. — Королевский Поборник, вы готовы встретиться с королем? Он будет здесь очень скоро.

Брюс попытался сесть. — Как неудачно. В данный момент я не готов выполнять обязанности…

— Это неважно, финед. Король всего лишь желает убедиться, что вы оправились от испытания. Эзгарой Дисканаром движет подлинная забота. Прошу, оставайтесь где лежите. Никогда не видел вас таким бледным.

— Нечто питалось его кровью, — сказал Куру Кан, — но он не рассказал, что это было.

Нифадас поджал губы и поглядел на Брюса. — Не могу представить, что бог способен на такое.

— Там не было Маэла, Первый Евнух, — ответил Брюс. — Тисте Эдур нашли кое-кого другого и принудили служить себе.

— Можете рассказать, что это за тварь?

— Некий забытый бог, это все, что я знаю. Не ведаю его природы, как и полной меры его сил. Он стар, старше даже самого океана. Ему поклонялись не люди.

Послышался голос от дверей: — Я никогда не заботился о своей казне, хотя Странник избавил меня от худших последствий этого. Слава ему.

Куру Кан и Нифадас низко склонились, когда Король Эзгара вошел в комнату. Лицо шестидесятилетнего короля оставалось на удивление молодым. Он был среднего роста, несколько худого телосложения; в движениях сквозила кажущаяся неисчерпаемой энергия. Кости выглядели прочными, но позвоночник был искривлен — следствие падения с норовистой лошади в детстве. Правая скула и глазница были более плоскими, чем левые, отчего правый глаз казался большим и круглым. Глаз этот плохо видел и имел обыкновение вращаться, когда король сердился или сильно уставал. Целители могли бы исправить повреждения, но Эзгара запрещал — даже в детстве он был упрям и своеволен, и ни малейшего внимания не уделял своей внешности.

Дополнительным доказательством этой черты характера служила скромная одежда, подобающая скорее обычному горожанину с рынка, нежели королю.

Брюс сумел изобразить легкий поклон даже лежа. — Извините, Ваше Величество…

— Не нужно, финед, — оборвал его Эзгара Дисканар, махнув рукой. — На самом деле это я должен перед вами извиниться. Неприятная задача, отвлекшая вас от придворных обязанностей. Мой юный Поборник, я жестоко использовал вас. Вы пострадали.

Поправлюсь, Ваше Величество, — сказал Брюс.

Эзгара улыбнулся и поглядел на других присутствующих. — Отлично, это же полное собрание. Нам нужно радоваться, что моя дражайшая супруга впала в забытье под утомленным консортом, так что самые ретивые ее шпионы не смеют войти с докладами. Надеюсь, когда это случится, будет уже поздно.

Нифадас отвечал: — Мой Король, если позволите, я уйду первым. Приближается час моего отбытия из дворца, и приготовления почти закончены.

Перекошенная улыбка Эзгары стала шире: — Первый Евнух, ваше старание стало легендарным, так что я сомневаюсь, что вы умеете опаздывать. Тем не менее, даю свое позволение — если только это даст вам убедиться, что ваши шпионы узнают, когда ее шпионы доложатся ей, чтобы в свою очередь доложиться вам… каковой доклад, не сомневаюсь, дойдет до меня, доказав, что вызвавшее такой шквал докладов событие является ничем иным, чем происходящей в этой комнате встречей.

Нифадас поклонился: — Этот танец не знает перерывов, Ваше Величество. Вы сами это понимаете.

Улыбка короля стала скованной. — Воистину так, Первый Евнух. Можете нас покинуть.

Брюс посмотрел вслед Нифадасу. Едва дверь захлопнулась, король обратился к Куру Кану. — Цеда, Канцлер продолжает жаловаться на присутствие финеда Эберикта в делегации. Его аргументы убедительны.

— Он боится за жизнь вашего сына, Ваше Величество.

Эзгара кивнул: — Финед стал так несдержан, что готов покуситься на жизнь наследника?

— Надеюсь, что нет, Ваше Величество.

— Вы полагаете, мой сын сознает риск и потому станет действовать достойно и осторожно?

— Принц Квиллас предупрежден об угрозе, Ваше Величество, — осторожно ответил Куру Кан. — Он собрал вокруг себя самых преданных стражей под командой Мороча Невада.

— Надеюсь, этот Мороч окажется способным справиться с задачей защиты принца. — Эзгара повернулся к Брюсу, требовательно поглядел ему в глаза.

— Мороч весьма опытен, Ваше Величество, — сказал, миг помедлив, Брюс. — Могу догадываться, он посадит за столом дегустаторов и магов с кучей заклинаний.

— Это последнее я могу обеспечить, Ваше Величество, — отозвался Куру Кан. — Королева отобрала у меня множество способных учеников.

— Итак, — сказал Эзгара Дисканар, — мы видим балансирование над пропастью и надеемся на мудрость игроков. Но если какая-то из партий решится на преждевременные действия, баланс нарушится.

— Так точно, Ваше Величество.

— Финед Брюс Беддикт, Мороч Неват способен внять совету быть сдержанным?

— Думаю, что да, Ваше Величество.

— Весь вопрос в том, — продолжил король, — способен ли на это мой сын.

Ни Цеда, и Брюс не ответили.

Король долго смотрел им в глаза. Перевел взор на одного Брюса. — Я жду вашего возвращения к службе, Поборник, и рад, что вы оправляетесь от недавнего приключения.

Эзгара Дисканар вышел из комнаты. На пороге повернулся и сказал, без всякого перехода: — Думаю, Геруну Эберикту придется уменьшить свой эскорт…

Один из помощников Кана закрыл двери. Оставшиеся вдвоем Цеда и Поборник поглядели в глаза друг другу. Куру Кан пожал плечами.

— Если бы казна была бессмертной добродетелью… — рискнул начать Брюс.

— … наш король был бы богом, — кивнул Куру Кан.

— И на это мы ставим свои жизни.

Линзы на носу блеснули отраженным светом. — Забавное замечание, в это время. Думаю, весьма пророческое. Брюс Беддикт, расскажешь мне о странствии?

— Скажу лишь, что старался исправить вред, и вследствие этого Тисте Эдур не смогут захватить других забытых богов.

— Это важное деяние.

— Надеюсь.

— Что обычно болтают старые ведьмы на рынке? «Конец света будет объявлен королевским указом».

Брюс минул.

— Конечно, — рассеянно продолжал Цеда, — они говорят так, чтобы оправдать суровость к докучным старикам.

— У них есть и другая пословица, Цеда, — сказал, чуть помолчав, Брюс. — «Истина скрывается под блеклыми одеждами».

— Те же самые ведьмы? Если не так, то они величайшие на свете лгуньи!

Брюс усмехнулся шутке. Но во рту чувствовалась горечь, как от пепла. Словно первый шепот ужаса.

Глава 7

Вы видите лишь плоть

В занятных строчках танца

Причудливый рисунок

Узоры возвышенья —

Привычный ритуал

Для жизней, что вольны

Искать оттенки смысла

Как будто мы стоим

Перед столом накрытым

И заткан гобелен

Деяньями простыми

Вот то, что нас зовет

Вот то, к чему взываем

Как будто вздута плоть

Не кровью, не нуждою.

Виденье же моё

Не столь приятно: кости

Колышутся в тумане

И кости те — рабы

Нездешней паутиной

Свивают прочный мир

При каждом вашем шаге.

Ниже рабов,

Рыбак Кел Тат

Аквитор Серен Педак смотрела, как играют эдурские дети между священных деревьев. Извивающиеся в трещинах коры тени сплели вокруг играющих хаотическую шевелящуюся сеть, но дети не обращали на это никакого внимания. По какой-то необъяснимой причине это соприкосновение ужаснуло ее.

Много лет назад она видела детей нереков, играющих среди разбросанных костей своих предков, и это потрясло ее больше, чем любые виданные поля сражений. Нынешняя сцена живо напоминала ту, давнюю. Она была здесь, в селе Короля-Ведуна, и среди толпы народа, среди давки и криков чувствовала себя одинокой и потерянной.

Священная роща была окружена широкой тропой; среди беспорядочно разбросанных щепок поднимались грубо сколоченные деревянные скамьи. В десяти шагах слева от Серен сидел Халл Беддикт, уставившись в землю, подперев голову руками и опустив локти на колени. Уже давно он не шевелился и не заговаривал; обыденная небрежность взаимных приветствий давно растаяла в воздухе, оставив саднящую грусть взаимно неловкого молчания.

Тисте Эдур игнорировали затесавшихся между ними иноземцев. Для них были отведены отдельные жилища. Первая встреча с Ханнаном Мосагом должна состояться этой ночью, хотя их компания ожидала уже пять дней. Они думали, что ждать придется день или два, как обычно. Было ясно, что нарочитая задержка является неким посланием от Короля-Ведуна.

Другим, еще более зловещим намеком явилось присутствие в селении множества Эдур из других племен. Она видела между хиротами арапаев, меруде, бенедов и соллантов. Обитающее на самой крайнем северном рубеже племя Ден-Рафа славилось упрямым нежеланием покидать свои пределы. Но даже без них идея объединения не могла быть подана более наглядно и солидно; истина, прежде бывшая абстракцией, предстала ей в конкретной и леденящей душу утвердительности. Нет больше старого разделения, нет слабости. Все изменилось.

Нереки подвинули фуры к помещениям для гостей и сейчас сновали между ними, страшась войти в селение. Тисте Эдур имели обыкновение смотреть сквозь тех, кого считали представителями низших народов. Это весьма пугало нереков, словно равнодушие Эдур умаляло сам факт их существования. С момента прибытия они, казалось, усохли и почти не реагировали на понукания Преграды. Они едва ли не забывали есть.

Серен искала Халла, надеясь, что он поговорит с работниками. Когда нашла, принялась гадать, не охватила ли его болезнь, сходная с упадком духа нереков. Халл Беддикт выглядел постаревшим, будто путь сюда дался ему великой ценой, а впереди ожидали горшие испытания.

Серен Педак оторвала взор от играющих детей и вернулась к сидящему Халлу. Мужчины легко строят и долго удерживают свои барьеры — но с нее довольно. — Нереки умрут, если не станут есть.

Он, казалось, не услышал ее.

— Отлично, — фыркнула она. — Что там еще несколько померших нереков. Счет у тебя большой…

Она ждала гнева. Ярости. Лучше было видеть его в гневе — это подтвердило бы, что кровь еще течет в его жилах. Но он лишь поднял голову и тихо улыбнулся в ответ на оскорбительные слова: — Серен Педак. Нереки ждут от Эдур признания — как и мы. Хотя мы, летерийцы, менее чувствительны к духовному урону, который желают причинить Эдур. Наши шкуры толсты…

— Это объясняется верой в так называемую «не ведающую ошибок судьбу». И что?

— Я привык считать, — отвечал он, снова увядая, — что толщина наших… доспехов лишь иллюзия. Хвастовство и самолюбивая наглость, скрывающие под собой неуверенность. Что мы живем при вечном кризисе, ибо придуманные нами для себя судьбы носят тысячи масок и ни одна не подходит…

— Как они могут не подходить, Халл, если изготовлены по совершенной модели?

Он пожал плечами и начал изучать свои руки. — Но во многих случаях наши доспехи воистину толсты. Непроницаемы для нюансов, слепы перед тонкостями. Вот почему мы так подозрительны к тонкости, особенно когда ее обнаруживают чужеземцы, инородцы.

— Мы, летерийцы, хорошо знаем игры обмана, — ответила Серен. — Ты рисуешь нас неловкими тупицами…

— Мы такие и есть, во многих смыслах. О, свои цели мы воображаем весьма отчетливо. Но предпочитаем игнорировать тот факт, что каждый шаг сокрушает кого-то, что-то, где-то.

— Даже нас самих.

— Да, именно так. — Он встал и Серен Педак вновь поразилась его стати. Громадный, но сломленный мужчина. — Я попытаюсь облегчить волнение нереков. Но ответ таится в реакции Тисте Эдур.

— Очень хорошо. — Она отвернулась. Дети все играли среди потерянных теней. Тихие шаги мокасин Халла стихали вдали.

«Очень хорошо».

Она направилась в село, на главную улицу, через мостик, к открытым воротам, во внутреннюю крепость, где строили дома знатные Эдур. Сразу за ними стоял Длинный Дом Ханнана Мосага. Серен помедлила на расчищенном пространстве перед палисадом. Здесь детей не видно — только рабы, спешащие по повседневным делам, и несколько воинов Эдур, тренирующихся с разнообразным оружием. Никто не обращал внимания на аквитора, по крайней мере не проявлял интереса, хотя она была уверена, что ее появление было замечено и каждый шаг отслеживается.

Неподалеку появились два раба — летерийца, несшие большую корзину мидий. Серен подошла к ним.

— Я должна поговорить с эдурской госпожой.

— Она идет, — ответил один из рабов, не поднимая головы.

Серен обернулась.

К ней подходила женщина — Эдур в окружении слуг. Выглядела она молодой, но ведь их возраст не различишь. Привлекательная, что вовсе не редкость. Одета в длинное платье полночно — синего цвета со вставками из парчи и золотой вышивки. Длинные каштановые волосы распущены.

— Аквитор, — сказала она на своем языке, — ты потерялась?

— Нет, госпожа. Я хотела поговорить с вами в защиту нереков.

Тонкие брови высоко взлетели на лице сердечком: — Со мной?

— С одной из Эдур, — ответила Серен.

— А. И что ты желаешь сказать?

— До тех пор, пока Тисте Эдур не примут нереков официально, они будут голодать и мучиться духовными переживаниями. Прошу оказать им милость.

— Думаю, аквитор, это всего лишь недоразумение. Разве не правда, что ваша аудиенция у Короля — Ведуна произойдет этой ночью?

— Да. Но разве это не гарантирует, что мы будем объявлены гостями?

— Ты хочешь требовать особого отношения?

— Не для себя. Для нереков.

Женщина помолчала, глядя на нее. — Скажи мне, если можешь, кто или что эти нереки?

Последовало несколько мгновений — Серен пыталась приноровиться к внезапно обнаруженному невежеству. Неожиданно, говорила она себе, но не удивительно — она всего лишь стала жертвой собственных допущений. Кажется, летерийцы не уникальны в своей самовлюбленности. Или наглости. — Прошу прощения, госпожа…

— Меня зовут Майен.

— Прошу прощения, Майен. Нереки — это слуги Бурака Преграды. По статусу равны вашим рабам. Они из племени, поглощенного Летером некоторое время назад, и теперь отрабатывают долги.

— Присоединение к Летеру влечет долги?

Серен сощурилась. — Не прямо… нет, нет, Майен. Тогда случились особенные обстоятельства.

— Да, конечно. Обстоятельства всегда случаются, так ведь? — Эдур слегка коснулась пальцами губ. Казалось, она принимает решение. — Тогда веди меня к этим нерекам, аквитор.

— Извините… Сейчас?

— Да, чем быстрее освободится их дух, тем лучше. Или я не поняла тебя?

— Нет.

— Думаю, благословения любой Эдур хватит для твоих несчастных дикарей. Я не вижу, как это может помешать тому, что будет с вами делать Король — Ведун. Я уверена, не помешает. — Она бросила одной из служанок: — Пернатая Ведьма, сообщи, пожалуйста, Уруфи Сенгар, что я задержусь, и уверь ее, что это ненадолго.

Девушка по имени Пернатая Ведьма поклонилась и поспешила к длинному дому. Серен уставилась ей вслед. — Майен, могу ли спросить — кто дал ей такое имя?

— Пернатая Ведьма? Разве это не летерийское имя? Рабы — летерийцы, родившиеся здесь, получают имена от своих матерей. Или бабок? Какие среди вас приняты обычаи? Я об этом особенно не размышляла. Зачем?

Серен пожала плечами. — Старинное имя. Не слышала, чтобы его использовали, разве только в книгах по истории.

— Мы идем, аквитор?

* * *

Удинаас сидел на скамейке у входа, выбирая чешую из корзины с сушеной рыбой. Руки покраснели, отекли и потрескались от соленого клея, которым заливали рыбу. Он видел прибытие аквитора, ее уход с Майен; а теперь сюда приближалась Пернатая Ведьма. На ее лице была озабоченность. — Должник, — бросила девушка, — здесь ли Уруфь?

— Да, но тебе нужно подождать.

— Почему?

— Она беседует со знатными вдовами. Они сидят там уже давно. Не знаю, в чем дело.

— Ты думал, я тебя спрошу?

— Как твои сны, Пернатая Ведьма?

Она побледнела и огляделась, будто хотела встать в другом месте. Но начал накрапывать дождь, и сухо было лишь под крышей дома. — Ты ничего не знаешь о моих снах, Должник.

— Как я могу не знать? Ты приходишь ко мне каждую ночь, мы говорим. Спорим. Ты требуешь у меня ответов. Проклинаешь взгляд моих глаз. И всегда убегаешь.

Она не хотела встречать его взор. — Ты не можешь быть там, в моем уме. Ты для меня ничто.

— Мы просто павшие, Пернатая Ведьма. Ты, я, духи. Все мы. Мы пыль под ногами завоевателей, шагающих к славе. Иногда пыль вздымается посреди бесконечных драк и мешает дышать сражающимся, но разве это не скудная месть?

— Ты говоришь не так, как раньше, Удинаас. Я не знаю, кто говорит через тебя.

Он бросил взгляд на покрытые клеем руки. — И что мне ответить? Что я не изменился? Вряд ли. Разве это значит, что изменился не я? Я сражался с Белым Вороном, я вырвал тебя из его лап. А теперь ты клянешь меня?

— Думаешь, я решила расплатиться своей жизнью?

Он моргнул, постарался улыбнуться. Поднял голову и обнаружил, что она на него смотрит. Девушка немедленно отвернулась. — Ах, теперь я вижу. Ты находишь себя… не задолжавшей. Передо мной.

— Чушь, — зашипела она. — Меня спасла бы Уруфь. Ты ничего не сделал, разве что выставил себя дураком.

— Она пришла поздно, Пернатая Ведьма. И ты упорно называешь меня Должником, словно это прозвище решает…

— Тихо! Не хочу иметь с тобой ничего общего!

— У тебя нет выбора, хотя если станешь так кричать, наши головы украсят палисад. Чего аквитор хочет от Майен?

Она нервно дернулась, и сказала, поколебавшись: — Приветить нереков. Они умирают.

Удинаас дернул головой: — Такой дар подобает Королю.

— Ты так думаешь. А вот Майен решила выступить от его имени.

Его глаза расширились: — Точно? Она разум потеряла?

— Тихо, идиот! — Пернатая Ведьма отскочила. — Ее голова заполнена предстоящей свадьбой. Воображает себя королевой и потому стала невыносима. А теперь она благословит нереков…

— Благословит?

— Да, это ее слова. Думаю, даже аквитор поразилась.

— А это была Серен Педак?

Пернатая Ведьма кивнула. Они помолчали. — И что дает такое благословение, как думаешь?

— Наверное, ничего. Нереки — сломанный народ. Их боги умерли, духи предков рассеялись. О, один или два духа могут слететься на освященную землю…

— А эдурское благословение может это сделать? Освятить землю?

— Может быть. Не знаю. Но случится связывание Судеб, что зависит от чистоты крови Майен… от того, что ждет ее в жизни, или от того… — Ведьма сердито махнула рукой и замолкла.

«От того, девственница ли она. Но какие могут быть сомнения. Она не замужем, а Тисте Эдур соблюдают правила…» — Мы об этом не говорили, — сказал Удинаас. — Я сказал тебе, что надо ждать, потому что так мне велено. Ты не имела повода думать, что весть от Майен нужно доставить срочно. Мы же рабы. Не думаем сами, а о путях Эдур ничего не знаем.

Наконец она сплела свой взор с его взором. — Да. — И, миг спустя: — Ханнан Мосаг встречается с летерийцами сегодня ночью.

— Знаю.

— Бурак Преграда. Серен Педак. Халл Беддикт.

Удинаас улыбнулся, но безрадостно: — Если ты решишь бросить Плитки, то к чьим ногам?

— Среди этих троих? Странник знает. — Будто почувствовав, что смягчилась, девушка скорчила гримасу и выпрямила спину. — Я постою здесь. Подожду.

— Ты же решила бросить Плитки сегодня ночью?

Она резким кивком признала это и отошла в другой угол, встав у самой дождевой капели. Удинаас вернулся к чешуе. Обдумал свои слова. Павшие. «Интересно, кто идет по нашему следу? Мы — забытые, нас списали со счетов и не принимают в внимание. Никто добровольно не выбирает тропу к неудаче. Павшие. Почему сердце плачет по ним? Не по ним, а по нам — ведь себя я должен причесть к их сонму. Рабы, крепостные, безымянные крестьяне и батраки, смазанные лица в толпе — грязь памяти, сор под ногами славной истории.

Кто остановится, кто повернется и заставит себя пронзить взглядом тьму? Увидит павших? Можно ли вообще увидеть павших? Если да, какая эмоция рождается в такой миг?»

По щекам его текли слезы, капая на покоробленные солью руки. Он нашел ответ на свой вопрос, острый, как воткнутый в тело нож. И ответ нес в себе… узнавание.

* * *

Халл Беддикт подошел к Серен Педак, едва удалилась Майен. Позади него разговаривали на своем языке нереки — резкие, отрывистые звуки, звенящие недоверием. Шипели под дождем гаснущие костры.

— Не надо было ей так поступать, — сказал Халл.

— Да, — согласилась Серен, — не надо было. Я все еще не поняла, что же случилось. Это же просто слова. Разве нет?

— Она не пригласила их в гости, Серен, она благословила их приход.

Аквитор взглянула на нереков и нахмурилась, увидев их нервозность и замкнутость. — О чем они галдят?

— Старый говор — в нем есть слова торговцев, понятные мне, но еще больше слов непонятных.

— Не думала, что у нереков два языка.

— Имя их племени упоминается в анналах Первой Высадки, — отвечал Халл. — Они были аборигенами, и территории их простирались далеко на юг. Нереки стояли на берегу, созерцая первые корабли. Нереки приветствовали первых летерийцев, ступивших на континент. Нереки торговали с ними, учили колонизаторов, как выжить в этих землях, дарили им лекарства против лихорадок. Они здесь давно, очень давно. Два языка? Удивляюсь, что не тысяча.

— Отлично, — сказала, чуть помедлив, Серен, — они хотя бы снова оживились. Поедят, начнут выполнять приказы Бурака…

— Да. Но я чувствую, что их объял новый страх — влекущий не паралич воли, а тревожные думы. Кажется, они сами не понимают все значение благословения.

— Эта земля никогда не принадлежала им?

— Не знаю. Эдур, конечно, заявляют, что жили здесь всегда, со времен первого отступления льдов.

— О да, я и забыла. Их странные мифы о сотворении. Ящерицы, драконы и лед, преданный король — бог.

Она оглянулась и заметила, что Халл уставился на нее.

— Что такое?

— Откуда ты знаешь такое? Прошли годы, прежде чем Бинадас Сенгар открыл мне эти сведения, и это был щедрый дар, сопроводивший наше единение.

Серен моргнула. — Я слышала… как-то. Насколько помню. — Пожала плечами, стерла дождевую влагу с лица. — У всех есть мифы творения. Обычно чепуховые. Или подлинные воспоминания, но спутанные и пронизанные магией и чудесами.

— Удивительное вольнодумство, аквитор.

— Так во что верят нереки?

— Что были рождены одной женщиной, множество поколений назад. Она была похитительницей огня и странствовала сквозь время, ища то, что могло ответить на снедавшую ее нужду, хотя никогда не могла определить, что же это за нужда. Однажды она приняла в себя святое семя и родила дитя, девочку. Внешне это дитя ничем не отличалось от матери, ибо святость ее была сокрыта и остается сокрытой до сего дня. Как и сила нереков, потомков той девочки.

— И на этом нереки основали свою сугубую патриархальность.

— Может быть, — заключил Халл. — Хотя именно женская линия наследования считается у их самой чистой.

— А было имя у матери этой матери?

— Ага, ты заметила странное смешение этих персонажей, словно это роли, а не личности. Дева, мать и бабка, движение сквозь время…

— Это облегчает жизнь, состоящую из тяжкого труда. Мудрость, процветшая в куче дерьма…

Он метнул ей резкий взгляд. — Во всяком случае, она известна под схожими именами, что также намекает на вариации историй об одной личности. Эрес, Н'ерес, Эрес'ал.

— Это лежит в сердцевине нерекского культа предков?

— Лежало, Серен Педак. Не забывай, их культура уничтожена.

— Культуры могут умирать, Халл Беддикт, но народы живут и несут в себе семя возрождения…

— Заблуждение, Серен Педак. Из этого семени может родиться лишь что-то кривое, слабое, насмешка на самое себя.

— Даже камни меняются. Ничто не может устоять…

— Кроме нас. Разве нет? О, мы толкуем о прогрессе, но реально желаем вечного повторения настоящего. Со всеми его бесконечными излишествами, ненасытными аппетитами. Всегда одни и те же правила. Одна игра.

Серен Педак дернула плечом: — Мы обсуждали нереков. Благородная женщина из племени Хирот благословила их…

— Прежде, чем нам высказали хотя бы формальное приветствие.

Она вздернула брови. — Думаешь, это еще одно завуалированное оскорбление? Интрига самого Ханнана Мосага? Халл, похоже, тебя победило собственное воображение.

— Думай что хочешь.

Она отвернулась. — Пойду прогуляюсь.

* * *

Уруфь перехватила Майен на мосту. Произошедший разговор оказался коротким и лишенным напряжения, по крайней мере насколько Удинаас мог понять со своей позиции у Длинного Дома. Пернатая Ведьма следовала за хозяйкой и сейчас стояла в пяти шагах от эдурских женщин, следовательно, вполне могла слышать их слова. Уруфь и Майен пошли к дому. Эскорт рабов следовал за ними.

Услышав тихий смех, Удинаас застыл, скрючился на скамейке. — Тише, Тлен! — прошипел он.

— Есть королевства, дорогой раб, — прошелестел дух, — где воспоминания принимают форму забвения, делая из давно прошедших веков мир, ничуть не менее реальный, чем вот этот. Таким образом побеждается время. Отвергается смерть. Иногда, Удинаас Должник, эти миры приближаются. Очень близко.

— Прекрати, прошу. Мне не нужны твои дурацкие загадки….

— Ты видишь то, что вижу я? Сейчас? Могу ли я послать завесу Тени, чтобы она скользнула по твоим глазам и открыла незримые прошлые времена?

— Не сейчас…

— Поздно.

Перед очами раба развернулись слои, тонкие как паутина; казалось, селение ушло назад, замерцало и потеряло цвет под атакой теней. Удинаас с трудом сосредоточился. Поляна пропала, сменившись высоченными деревьями, подстилкой из смятых мхов, падающей стеной ливня. Море значительно приблизилось; серые волны яростно бились о скалистый, черный берег, пена взлетала к небу.

Удинаас отскочил от гневных волн — и они сразу померкли. Перед взором раба развернулась другая сцена. Море отошло к западному окоему, оставив ямы, канавы и рваные скалы. Холодный воздух вонял гнилью.

Мимо Удинааса скользнули фигуры в мехах (или собственных толстых шкурах?), взлохмаченные, пестро — коричневые и черные. Они были на удивление высокими, тела сложены непропорционально — широкие плечи и маленькие головы с выступающими челюстями. Одно существо имело на бедрах тростниковый пояс, к которому были прикреплены мертвые выдры, другие несли мотки свитых из водорослей веревок.

Все они молчали, однако Удинаас ощутил их страх. Они вдруг уставились в небо, в направлении севера.

Раб покосился и увидел причину их ужаса.

Гора черного камня, висевшая в воздухе над низкими, покрытыми битым льдом склонами. Она придвигалась, и Удинаас почувствовал исходящую от громадины невозможно злобную магию — как почуяли ее и эти высокие волосатые существа.

Еще миг — и они бросились в бегство. Пронеслись мимо — и сцена снова изменилась.

Неровная скальная поверхность, камни, стертые в порошок; клубы тумана. Показались две высокие фигуры. Между собой они тащили третью. Это существо было мертво или без сознания; бурые волосы свисали до земли. Удинаас вздрогнул, узнав одну из явившихся — сверкающие латы, подкованные сталью сапоги, железная маска под капюшоном. Менандора. Дочь Зари. Он попытался бежать — она не сможет не заметить его — но не сумел даже пошевелиться.

Он узнал и вторую женщину — в лесу около села хиротов стояли наполовину погрузившиеся в суглинок, устрашающего вида статуи. Пегая кожа, серая и черная, делала лицо похожим на боевую маску. Кираса из тусклого, заплатанного железа. Кольчужный воротник, кожаные наголенники, длинный плащ из кожи тюленя.

Пеструха, переменчивая сестрица. Сакуль Анкаду.

Теперь он понял, кого они тащат. Дочь Сумерек, Шелтата Лор. Самая почитаемая дочь Скабандари, Покровительница Тисте Эдур.

Женщины остановились, отпустив слабые руки третьей Дочери, и она упала на камни, словно мертвая. На Удинааса уставились две пары больших глаз, снабженных складкой эпиканта, как у Тисте Эдур.

Менандора заговорила первой. — Не ожидала увидеть тебя здесь.

Удинаас силился придумать ответ, когда рядом с ним раздался мужской голос: — Что вы сделали с ней?

Раб повернулся и увидел еще одного Тисте, стоявшего на расстоянии локтя от его скамейки. Выше женщин, в полностью покрытых эмалью доспехах, которые были изрублены, забрызганы кровью. Разбитый шлем висел у пояса. Кожа его была белой как кость. Засохшая кровь украсила левый висок подобием ветвистой молнии. Пламя уничтожило большую часть волос, кожа на темени стала красной, потрескавшейся и зловонной.

На спине висели два длинных меча, их рукояти высовывались из-за широких плеч.

— Только то, чего она заслужила, — ответила Менандора.

Вторая женщина оскалилась: — Добрый дяденька имеет планы на нашу прелестную кузину. Но пришел ли он, когда она вопила в отчаянии?

Покрытый следами битвы муж прошел мимо Удинааса. Его внимание было приковано к Шелтате. — Что за жуткое месиво. Я готов умыть руки. Я не при чем.

— Но ты не можешь, — с какой-то странной радостью ответила Менандора. — Мы все отравлены кровью матери.

При этих словах Сакуль Анкаду повернулась к сестре. — Ее дочери заслужили не только яд! Личности расщеплены, и нет равновесия. Погляди на нас! Злобные суки — визжащие головы Тиам, отрастающие вновь и вновь, поколение за поколением! — Она ткнула пальцем в Тисте. — А ты, Отец? Эта кошмарина вылетела на оперенных крыльях из иного мира, так широко расставив ноги, приглашая, и не ты ли первым встал в очередь? Чистый Оссерк, Первенец Света и Тьмы, такой изысканный! Но ты был там, слил свою кровь с кровью шлюхи — скажи, ты назвал ее сестрой перед тем, как поиметь?

Если ядовитые слова и оказали какой-то эффект, внешне это не проявилось. Названный Оссерком просто улыбнулся и отвернулся. — Не следует говорить о матери таким тоном, Сакуль. Она ведь умерла, давая тебе жизнь…

— Она умирала, давая жизнь каждому из нас! — рука Сакуль Анкаду сжалась в кулак, будто схватив за гриву воздух. — Умирала и возрождалась. Тиам и ее дети. Тиам и ее любовники. Тысяча смертей, и НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ!

Менандора заговорила более спокойным тоном: — С кем ты переведался, Оссерк?

Тот скривился: — Аномандер. В этот раз он оказался лучше. Если подумать, — продолжил он, на миг замешкавшись, — так ничего удивительного. Оружие гнева часто оказывается сильнее доспехов холодного разума. — Он пожал плечами: — Даже если так, я на достаточное время задержал его…

— Чтобы дать уйти Скабандари? — спросила Менандора. — Почему? Родич он тебе или нет, но показал себя истинного. Предатель и убийца.

Брови Оссерка изогнулись в насмешке. Он поглядел на лежавшую между его дочерьми женщину. — Очевидно, ваша кузина, хотя и пострадала от ваших рук, но не умерла. Могу указать, что и Скабандари не убил Сильхаса Руина…

— Точно, — фыркнула Сакуль, — случилось нечто худшее. Или ты думаешь, что вечно пожирать грязь — лучшая судьба?

— Избавьте меня от приступов ярости, — вздохнул Оссерк. — Вы же часто говорите, дочурки, что предательство и измена — главные и излюбленные, самые популярные свойства нашего рода. В любом случае я с вами закончил. Что вы намерены сделать с ней?

— Думаем, Сильхасу понравится ее компания.

Оссерк окаменел: — Два Властителя — дракона в одной земле? Жестокое испытание для Дома Азата, дочурки.

— Захочет ли Скабандари освободить ее?

— Скабандари не в состоянии освободить кого бы то ни было, — ответил Оссерк. — Включая себя самого.

Женщины явственно вздрогнули при этих словах. Помедлив, Менандора спросила: — Кто сумел сделать это?

Мужчина пожал плечами: — Какая разница? Скабандари заблуждался, думая, что у здешних богов нет сил помешать ему. — Задумчиво оглядев дочерей, он добавил: — Примите это за предостережение, дорогие мои. ПЕРВЫЕ дети Матери Тьмы рождались без всякого отца. И что бы там не твердил Аномандер, это были НЕ Тисте Анди.

— Этого мы не знали, — сказала Менандора.

— Ну, теперь знаете. Прядите осторожно, девочки.

Удинаас увидел, как мужчина отворачивается. Вздохнул, когда тот замерцал, изменился, сложился, обретая иную форму. Блеснули широкие серебристые чешуи, когда распахнулись крылья. Прилив силы, и гигантский дракон взмыл в небо.

Сакуль Анкаду и Менандора смотрели ему вслед, пока дракон не уменьшился, став блестящим янтарем в тусклом небе, и не пропал из вида.

Сакуль вздохнула и сказала: — Странно, что Аномандер не убил его.

— Нечто связывает их, сестра, и ни мы, ни кто-то другой не ведает об этом. Уверена.

— Может быть. А может, все гораздо проще.

— То есть?

— Они хотят продолжать игру, — сказала Сакуль с натянутой улыбкой. — Какая радость убить противника сразу же?

Взор Менандоры упал на неподвижное тело Шелтаты. — Вот она. Взяла в любовники одного из местных богов. Разве нет?

— На время. Зачала двух ужасных детей.

— Ужасных? Значит, дочерей.

Сакуль кивнула: — Их отец видел это с самого начала, потому дал им подходящие имена.

— Ох. Какие же имена, сестра?

— Зависть и Злоба.

Менандора усмехнулась: — Этот бог… Думаю, мне было бы приятно однажды встретиться с ним.

— Возможно, он захочет помешать тому, что мы сделаем с Шелтатой. Может быть, он уже идет по следу, надеясь помешать нашей мести. Так что надо поспешить. Оссерк посоветовал бы именно это.

Удинаас увидел, что женщины отошли, оставив кузину лежать без сознания. Менандора повернула лицо к сестре: — Любовник Шелтаты. Этот бог — как его имя?

Голос Сакуль, казалось, исходил с большого расстояния. — Драконус.

И тут обе превратились в дракониц размерами почти с Оссерка. Одна пестрая, другая ослепительно белая.

Пестрая тварь поднялась в воздух, скользнула к земле, к телу Шелтаты Лор. Когтистая лапа протянулась и схватила ее.Драконица направилась к поднявшейся в воздух сестре. Они полетели на юг.

Сцена в глазах Удинааса быстро меркла. Он вновь нашел себя у дома Сенгаров, с красными, потрескавшимися, покрытыми чешуей руками. Он держал рыбу — ее глаза смотрели на раба с тревожащим выражением бездумного удивления. Глаза, которые он видел каждое утро и каждый вечер, с минимальными вариациями; и сейчас, когда сгущался сумрак, они снова смотрели на него, как всегда пустые и безжизненные. Словно это была вовсе не рыба.

Просто глаза. Мертвые, бесчувственные глаза… Но даже мертвецы умеют обвинять.

— Ты сделал достаточно, раб.

Он поглядел вверх.

Над ним стояли Уруфь и Майен, две эдурские женщины, не пестрые, не сверкающие. Просто тени в случайных сочетаниях.

За ними были Пернатая Ведьма и несколько ждущих приказаний рабов. Горящие глаза девушки обращались к нему с безмолвным предостережением.

Удинаас поклонился Уруфи. — Да, госпожа.

— Найди мазь для рук, — сказала Уруфь.

— Спасибо, госпожа.

Процессия проследовала в дом.

Удинаас уставился на рыбу. Поглядел на глаз… и выковырял его ногтем.

* * *

Серен Педак стояла на пляже под дождем, созерцала непрестанное движение воды, способы, какими ливень превращал поверхность моря в покрытую колючками кожу, серую и подобную паучьей; смотрела, как вздувшаяся волна набегает на берег, шипит на гладких валунах, а потом, сердясь, отходит.

Настала ночь, подкралась под маской тихих теней. Наступили черные часы, селение позади нее укуталось покрывалом тишины. Она думала о рабах — летерийцах.

Кажется, ее народ весьма склонен сдаваться. Свобода… молящиеся перед алтарем стараются достичь его, царапают гладкие камни, пока кровь не заливает сияющий, безупречный пол храма; но истина в том, что алтаря этого до сих пор не коснулся ни один смертный. Бесчисленные жертвы приносятся во славное имя ее. А вот она думала, что богохульство — пустое слово. Свобода — не бог, а если бы она стала им, если бы повернула свое лицо к молящимся, на лице была бы написана насмешка. Оковы раба крадут у него то, чего он — или она — никогда и не имели.

Летерийские рабы в этом селе не делали долгов. Они исполняли необходимые работы и получали в награду пищу и кров. Они могли вступать в брак. Производить потомков, не наследующих семейные долги. Каждый день — определенная порция заданий, без прогресса, без пожирания всей жизни. Короче говоря, «потеря свободы» была для здешних соотечественников пустым звуком.

Девочка по имени Пернатая Ведьма. Будто ведьма из далекого прошлого, нелепо одетая, неуклюжая и усвоившая манеры, вылезшие из древней истории. Прирожденная бросательница плиток, практикующая искусство гадания скорее на благо общины, чем ради наполнения кошеля. Наверное, это имя потеряло значение среди рабов. Может быть, никто и не находил старых плиток, не было торжественных ночей, когда собирались, шли по грязной, растрескавшейся тропе сУдьбы и ужасная мозаика наделений представала перед всеми и каждым — под горящим взором юной женщины, из-под капюшона наблюдающей за страшным обрядом.

Услышав шелест гравия слева, со стороны речного устья, Серен повернулась и обнаружила раба, скорчившегося у линии прибоя. Он опустил руки в холодную, свежую воду, словно искал освобождения или бегства в ледяное онемение.

Серен из любопытства подошла к нему.

Он метнул на нее осторожный, недоверчивый взгляд. — Аквитор, эти часы для Тисте Эдур преисполнены рока. Лучше не произносить слов.

— Мы же не Эдур, — ответила она, — не так ли?

Он вытащил руки из воды, и она увидела, что они покраснели и опухли. — Из земли здесь сочится Эмурланн, аквитор.

— Тем не менее, мы летерийцы.

— Аквитор, я раб, — произнес он с сухой улыбкой.

— Я думала об этом. Рабство. И свобода от долгов. Как тебе цена обмена?

Он уселся на корточки. Вода стекала с рук. Казалось, он наблюдает за движением чистых волн. Дождь прекратился, от леса наползал туман. — Долги остаются, аквитор. Долг правит каждым рабом Тисте Эдур, но это долг, который никогда не может быть выплачен.

Она неверующе поглядела на него: — Но это безумие!

Он снова улыбнулся. — Мы все созданы по одной мерке. Почему вы думаете, что рабство может нас изменить?

Серен помолчала, смотря на скрючившегося у моря мужчину. Вовсе не урод, да; но теперь она видела его задолженность, привычный груз на плечах; и правда в том, что ни он, ни дети, которых он может породить, не избавятся от клейма. Это было жестоко. Это было… по-летерийски. — Есть рабыня, — произнесла она, — которую зовут Пернатой Ведьмой.

Он почему-то вздрогнул. — Да, наша признанная бросательница плиток.

— Ах, я как раз гадала… гм. Как много поколений ее рода родились в рабстве?

— Может быть, два десятка.

— Но талант сохранился? В мире Куральд Эмурланна? Необычайно.

— Неужто? — Он встал, пожимая плечами. — Когда вы и ваши компаньоны будете гостями Ханнана Мосага, она разбросит плитки.

Серен Педак охватил внезапный холод. Она судорожно вздохнула и постаралась выдохнуть спокойно. — В этом есть… риск.

— Это все знают, аквитор.

— Да, я вижу.

— Я должен вернуться к работе, — ответил он, отводя глаза.

— Конечно. Надеюсь, я не причинила вам неприятностей, задерживая своей болтовней.

Он опять улыбнулся. Пошел к обрыву.

* * *

Бурак Преграда стоял перед костром нереков, закутавшись в плащ. Неподалеку, чуть позади торговца, стоял Халл, накинувший капюшон и ушедший в себя. Серен подошла к Бураку, встала, поглядела на гаснущее пламя, дым от которого поднимался, чтобы повиснуть тусклым и неподвижным покрывалом над их головами. Ночная стужа проникла в кости Педак, ее мышцы окоченели. В голове громоздилась боль.

— Серен Педак, — вздохнул Бурак. — Мне нехорошо.

Она сама услышала это в слабом, дрожащем голосе. — Вы ехали долго и трудно.

— Только чтобы обнаружить себя стоящим перед чахоточным костром. Не так я глуп, чтобы не сознавать моих преступлений.

Сзади него заворчал Халл: — Эти преступления уже совершены или только готовятся, Бурак Преграда?

— Такое различие не имеет значения, — отвечал купец. — Сегодня, — продолжил он, встряхиваясь, — мы будем гостями Ханнана Мосага. Вы готовы?

— Формальности, — сказала Серен, — самое меньшее, что сулит встреча. Король — Ведун хочет сделать свою позицию недвусмысленной. Мы услышим предостережения, которые должны будем довести до прибывающий делегации.

— Намерения также не имеют значения, аквитор. Я не питаю ожиданий, а вот один из нас только ими и горит. Отрепетированные позы, грозные намеки, все в ожидании предстоящего визита. — Бурак повернул лицо к Халлу Беддикту. — Ты все еще мыслишь как ребенок? Глиняные статуэтки, по щиколотку увязшие в песке, одна здесь, другая там, расставленные так и сяк. Одна говорит одно, другая другое… а потом ты наклоняешься, расставляешь их по порядку. Сцены, виды, полная уверенность. Бедный Халл Беддикт, так давно носящий кинжал в сердце и каждый день его поворачивающий, чтобы убедиться: он еще там.

— Если ты видишь во мне ребенка, — пробурчал тот в ответ, — это твое заблуждение.

— Любезное предупреждение, — ответил торговец, — что ты не из числа детей. — Он взмахнул рукой, приглашая их следовать в цитадель.

Двигаясь на шаг позади Халла — торговец ушел шагов на двенадцать вперед, став почти неразличимым во мгле — Серен спросила: — Ты уже видел этого Мосага?

— Я гостил здесь прежде, Серен.

— У Короля — Ведуна?

— Нет, в доме Сенгаров. Они близки к королевской крови. Старший сын — Фир — служит Мосагу Маршалом Войны. Это не настоящий титул, а приблизительный перевод.

Серен обдумала это и нахмурилась: — Так ты предвидишь, что там окажутся друзья.

— Я так думал, но выходит по иному. В селении остались только отец семейства, Томад, и его супруга Уруфь. Сыновья ушли.

— Ушли? Куда?

Халл качал головой: — Не знаю. Это… странно. Следует заключить, что Фир и братья успеют вернуться к началу Встречи.

— Король — Ведун знает о связавшем тебя с Бинадасом побратимстве на крови?

— Конечно.

Бурак Преграда уже дошел до мостика, ведущего во внутренний двор. Туман сгустился, закрыв от летерийцев весь мир. Никого вокруг, ни звука, кроме хруста гравия под их ногами. Впереди поднималась массивная глыба цитадели.

Широкая арка проезда тускло светилась.

— У него нет охраны, — прошептала Педак.

— Видимой — нет, — ответил Халл Беддикт.

Бурак поднялся на два шага, помедлил, расстегивая плащ, и вошел внутрь. Через мгновение за ним последовали Серен Педак и Халл Беддикт.

Длинный зал оказался почти пустым. Центр занимал обеденный стол, гораздо меньший, чем обыкновенно здесь ставился, на что указывали вытертые пятна на покрывавшем деревянный пол большом ковре. Тот стол стоял правее, поняла Серен, и был почти прислонен к увешанной гобеленами стене.

В дальнем конце зала поперек длинного стола поместили еще один, поменьше; за ним ждали летерийцев три стула с высокими спинками. Напротив восседал Король — Ведун, уже начавший ужинать. В тени за спиной короля стояли пять неподвижных Эдур.

«Это должны быть к'риснаны. Выглядят юными».

Король — Ведун подождал, пока они снимают верхнюю одежду, и подозвал жестом, сказав на сносном летерийском языке: — Присоединяйтесь ко мне, прошу. Не люблю остывшее, так что вы застали меня набивающим желудок по — дикарски.

Бурак Преграда отвесил поясной поклон. — Не думал, что мы опоздаем, Ваше Величество…

— Точно, но я не придаю значения формальностям. На самом деле придворные любезности часто меня сердят. Простите королевское нетерпение, если изволите.

— Аппетит не обращает внимания на приличия, Ваше Величество, — ответил Бурак, подходя к столу.

— Я был уверен, что летерийцы меня поймут. А теперь, — король внезапно встал, жестом остановив гостей, — я провозглашаю своими гостями Бурака Преграду, аквитора Серен Педак и Блюстителя Халла Беддикта. Прошу садиться. Я съел лишь приготовленное поварами лично для меня.

Это был голос, который можно слушать часами, позабыв про усталость и не возражая. Серен поняла, что Ханнан Мосаг действительно опасный король.

Бурак Преграда занял центральный стул, Серен решила сесть слева от него, а Халл справа. Когда они заняли кресла, сделанные из черного дерева, Король — Ведун тоже уселся и потянулся за кубком. — Вино из Трейта, — провозгласил он, — чтобы почтить дорогих гостей.

— Смею надеяться, получено мирным обменом, — сказал Бурак.

— Увы, полагаю, что нет, — отозвался Мосаг, довольно равнодушно посмотрев купцу в глаза и сейчас же отведя взор. — Но за этим столом люди крепкие… надеюсь.

Бурак поднял кубок, пригубил. Демонстративно помедлил, оценивая. Вздохнул: — Ваше Величество, происхождение сделало его слегка горьковатым.

Король — Ведун нахмурил брови: — Я полагал, так и было задумано.

— Не удивительно, Ваше Величество, ведь вы к такому привыкли.

— Близкое знакомство, Бурак Преграда, снова показало себя могущественным и снисходительным судьей.

— Летерийцы зачастую становятся навязчивыми при близком знакомстве, увы. И поэтому видят в нем уменьшение качества.

— Какое-то слишком уж сложное замечание, Бурак, — ответит Ханнан Мосаг. — Мы еще не выпили столько, чтобы танцевать со словами. Или вы уже утолили жажду в своем доме? Такое я сочту за неуважение.

Бурак уже подцепил кусок копченой рыбы. — Боюсь, я до ужаса трезв. Если проявлено неуважение, то к нам.

— То есть?

— Ну, Ваше Величество, вы предложили нам вино, смешанное с кровью — весьма неуравновешенный жест. Более того, мы прослышали о резне среди летерийских промысловиков. Столько крови, что мы боимся утонуть.

«Кажется, Бурак не собирался обмениваться скрытыми намеками. Забавная тактика», подумала Серен. «Король Эзгара Дисканар, пожалуй, ее не предвидел».

— Полагаю, немногие уцелевшие тюлени, если их вытащить из прибрежной волны, скажут то же самое, — насмешливым тоном отозвался Мосаг.

— До нас также дошли вести, — продолжал Бурак, — о судах, вернувшихся в гавань Трейта. Трюмы, которые должны были содержать достойную добычу, оказались необъяснимо опустошенными.

— Опустошенными? Какая небрежность.

Бурак откинулся на спинку, сомкнув руки на кубке и внимательно изучая темное содержимое.

Внезапно заговорил Халл: — Король — Ведун, лично я не огорчен таким разрешением предательских событий. Браконьеры нарушили давние договоры и тем самым навлекли на себя рок.

— Блюститель, — ответил король более серьезно, — сомневаюсь, что скорбящие родственники согласятся с вами. Ваши слова холодны. Мне довелось понять, что упоминание о долгах обладает для вашего племени неотразимой силой. Несчастные промысловики были Должниками, не так ли? Отчаяние сделало их добычей хозяев, столь же бессердечных, как вы сейчас. — Он внимательно оглядел троих летерийцев. — Я одинок в своей скорби?

— Потенциальные последствия резни обещают еще большую скорбь, Ваше Величество, — ответил Бурак.

— Этого не избежать, купец?

Бурак моргнул.

— Да, — ответил за него Халл. Он наклонился вперед. — Король — Ведун, разве есть сомнения, кто должен был испытать скорбь? В говорите о бессердечных хозяевах, и да, следовало бы пролить ИХ кровь. Но даже они стали хозяевами лишь потому, что должники принимают их в этой роли. Это яд золота, ставшего единственным мерилом достоинства. Промысловики тоже виновны, виновны в отчаянии своих слуг. Ваше Величество, они участники той же игры.

— Халл Беддикт, — вмешался Бурак, — говорит лишь от своего имени.

— А разве не все мы говорим только за себя? — спросил Мосаг.

— Было бы хорошо, если бы это было так, Ваше Величество. Но делать такое заявление значит солгать, по крайней мере в моем случае.

Король — Ведун отодвинул тарелку и откинулся в кресле. — А что вы, аквитор? Вы совсем ничего не сказали. — На нее уставились спокойные, ясные глаза. — Вы сопровождали этих людей, Серен Педак…

— Так точно, Ваше Величество, и на этом моя роль кончилась.

— И молчанием вы хотите отделить себя от всего, что случится на встрече.

— Такова роль аквитора, Ваше Величество.

— В отличие от роли, скажем, Блюстителя Рубежей.

Халл Беддикт вспыхнул. — Ваше Величество, я перестал быть им много лет назад.

— Неужели? Тогда почему, позвольте спросить, вы здесь?

— Он вызвался сам, — сказал Бурак. — Не мне его отсылать.

— Верно. Ответственность за это, насколько я понимаю, лежит на аквиторе. — Ханнан Мосаг замолчал, разглядывая Серен.

— Я не чувствовала нужды отказывать Халлу Беддикту в визите с нами, Ваше Величество.

— Разве это не любопытно? — отозвался король.

По спине Серен потек пот. — Позвольте поправить себя, Ваше Величество. Я полагала, что не смогу отговорить или отослать Халла Беддикта. И решила поддержать иллюзию своего авторитета.

Ханнан Мосаг внезапно и обезоруживающе улыбнулся: — Честный ответ. Прекрасно, аквитор. Можете удалиться.

Она неуверенно встала, поклонилась. — Было приятно с вами увидеться, Ваше Величество.

— Скажу то же самое, аквитор. Хотелось бы переговорить наедине, позже.

— Жду вашего приказа.

Не глядя в глаза спутникам, Серен вышла из-за стола и покинула зал.

Король — Ведун лишил ее груза свидетельства всего, что произойдет между ним, Бураком и Халлом. Это казалось обидой, но она прекрасно понимала, что это может спасти ей жизнь.

В любом случае, все, что нужно было сказать, было сказано. Интересно, понял ли это Халл. В том, что Бурак все понял, сомнений не было.

«Мы действительно потеряли всякое равновесие. Ханнан Мосаг, Король — Ведун, желает мира».

Возобновился дождь. Она натянула плащ на плечи. «Бедный Халл».

* * *

Кто-то встал рядом. Удинаас оглянулся — то был Халед, его лицо вытянулось, выглядело усталым и озабоченным. — С тобой все в порядке?

Халед пожал плечами. — Я припомнил прошлое гадание. У меня тогда все нервы оборвались.

Удинаас промолчал. Удивительно, но сам он не испытывал ничего подобного. Он изменился, это яснее ясного. Он слышал, что Пернатая Ведьма пал жертвой недовольства Майен. Кажется, ярость Уруфи по поводу благословения нереков была хоть и краткой, но емкой. Майен, соответственно, постаралась переложить свое недовольство на спину рабыни.

Когда дело доходит до рабов, о справедливости речь не идет.

Он смотрел, как Пернатая Ведьма выходит на середину комнаты. На этот раз в большом сарае собралось еще больше рабов. Нет сомнения, их привлекли страшные рассказы о последнем гадании. «Не хуже Топляков».

Пернатая Ведьма уселась на жесткий пол, и все последовали ее примеру, двигаясь с резвостью, которой, недавно побитая, она не могла проявить. Удинаас видел напряженность ее движений, и гадал, не винит ли она саму себя за свои страдания. Майен была не более жестока, чем прочие Эдур. Побои были, к счастью, редким делом — почти все обнаруженные преступления рабов карались быстрой смертью. Если не хочешь убить раба, зачем делать его негодным для работы?

Прошлое гадание не продвинулось дальше простого разбрасывания плиток. Внезапное нападение вайвела вырвало Ведьму из царства проявлений Оплотов. Удинаас почувствовал первую дрожь предвкушения в груди.

Внезапно наступила тишина: Пернатая Ведьма закрыла глаза и опустила голову, желтые волосы сомкнулись, словно занавес. Задрожав, она испустила глубокий вздох, поглядела вверх пустыми глазами, в которых медленно вздымалась черная гуща лишенного звезд ночного неба, будто рассеивался тонкий туман. Появилась спираль рассеянного света.

Начала прошли через нее, превратив лицо в маску ужаса, первобытного и пугающего. Удинаас знал: сейчас она смотрит в Бездну, подвешенная в великом, подпирающем звезды забвении. Еще не было ни Творцов, ни созданных ими миров.

А теперь Фулькры. Огонь, Дольмен и Странник. Странник, давший форму Оплотам…

— Идите со мной к Оплотам.

Летерийские рабы затаили дыхание.

— Мы стоим на Дольмене, и все таково, каким должно быть. — Но в ее голосе нарастало напряжение. — Жить — значит вести войну против Бездны. В нашем росте — завоевание, в стагнации мы найдем себя под осадой, умирая, мы теряем последние укрепления. Это истины Звериного Оплота. Лезвие и Костяшки, война, которой не избежать нам. Века исцарапали лик и вырвали очи Старейшего. Он истерзан в битвах. Карга кудахчет от горькой злобы, дергается во снах о бегстве. Уста Провидца двигаются, но ничего не слышно. Шаман воет на костяных полях над утком мертвецов, но думает, что ни один из его узоров, из трупов выложенных, не останется надолго. Охотник ступает твердо и хитро, делая вид, что заблудился.

Она замолчала.

Толпа глухо бормотала. Это было холодное приглашение в Оплоты.

«Храни нас Странник, мы в беде. Ужасной беде».

Халед всплеснул руками, показывая на дальнюю стену, где тени падали на грязную лужу. Там стояла женщина, прислонившись спиной к грязной штукатурке. Аквитор. Серен Педак.

Пернатая Ведьма все молчала. Нарастало всеобщее беспокойство.

Удинаас вскочил на ноги и начал пробираться через толпу, игнорируя возмущенные взгляды. Дойдя до стены, он направился к аквитору.

— Что пошло не так? — спросила она.

— Не знаю…

Ведьма заговорила снова: — Костяной Престол стоит троном, который никто не займет, ибо форма его стала враждебна прикосновению. Спинка трона искривилась, ребра опущены вниз, лопатки стали узкими и изогнутыми. Подлокотники, на которых должны лежать руки правителя, подняты, и на каждом образ волка, и очи волков горят дикой жизнью. — Она помедлила и повысила голос: — Оплот Зверя нашел Двоих Правителей…

— Невозможно, — пробормотала Серен Педак.

— А теперь перед нами… оплот Азата. Его камни кровоточат. Земля вздымается и парит. Тихие, нескончаемые вопли сотрясают ветви древних деревьев. Азат под осадой.

Рабы зашевелились, забормотали в недоверии.

— Оплот Льда! — крикнула Ведьма, изогнув спину, оскалив зубы.

Снова воцарилось молчание. Все глаза были устремлены на нее.

— Расколотая могила! Трупы лежат на разрушенном пороге. Уруквалл джагутан таэзмалаз. Их нет здесь, некому исправить ущерб. Они забыты, и сам лед не помнит тяжести их ног.

— Что это за язык? — спросила Серен Педак.

— Джагутский, — ответил Удинаас и чуть не прикусил собственный язык.

— Кто такие джагуты?

Он пожал плечами: — Кузнецы льда, аквитор. Неважно. Они пропали.

Она схватила его за руку, повернула к себе. — Откуда ты знаешь?

— Оплот Драконов, — говорила Пернатая Ведьма (ее кожа блестела от пота), — Элайнт Тиам пурейк сеторам н'браэль бурас…

— Драконийские слова, — бросил Удинаас, внезапно опьянившись своим тайным знанием. — Дети Матери Тиам затеряны в том, что сдали. Ну, более или менее так. Поэзия страдает при переводе…

— Элайнты уничтожат всё на пути мщения, — сказала скрежещущим голосом Пернатая Ведьма. — Мы все увидим это однажды ночью. Королева лежит мертвая и может никогда не подняться. Консорт извивается на древе и шепчет о времени освобождения. Вассал потерян, он влачит цепи в мире, где идти значит страдать, а остановиться значит быть сожранным. Рыцарь ступил на роковую тропу, и вскоре скрестит он клинки со своим мщением. Врата ярятся диким огнем… Вайвел…

Ее голова откинулась назад, словно получив удар. Кровь брызнула из носа и губ. Она захрипела, улыбнулась кровавыми устами: — Локви Вайвел ждет. Леди и Сестра танцуют вдвоем, каждая на своей половине мира. Кровопийца тоже ждет, ждет, когда будет найден. Пролагающий Пути чувствует жар в крови и балансирует на краю пропасти.

«Да! Все Оплоты, кроме одного…»

— Что-то ее остановило, — прошипела Серен Педак, отпуская руку Удинааса.

Но теперь он сам повернулся к ней и схватил за руку. Она метнула гневный взгляд, попытавшись вырваться. Он подтащил ее к себе. — Это не твой мир, аквитор. Тебя никто не звал. Так что стой и молчи… или уходи.

— Пустой Оплот, — заговорила Ведьма, широко улыбаясь, — воистину переполнен. Бойтесь братьев! Слушайте! Кровь свила сеть, что уловит весь мир! Никто не убежит, никто не найдет убежища! — Правая ее рука дернулась, разбрасывая старинные плитки по полу. С балок под крышей сорвались голуби — дикое, хаотическое биение крыльев. Они безумно кружили, дождем роняя перья.

— Сторожа стоят на месте, словно стали камнем! Их лица — маски ужаса. Госпожи танцуют танец расстроенных желаний. — Глаза ее оставались закрытыми, но тем не менее она показывала на ту или иную плитку, хрипло объявляя их принадлежность. — Рыцари пробились сквозь лед и холодная тьма грядет, раскрывая гибельные объятия. Ходоки не могут остановиться, растущий поток несет их вперед. Спасители…

— Что такое? — вопросила Серен Педак. — Она сделала их множественными — игроки в Оплоте Пустого Трона — бессмысленно…

— … видят друг друга, и оба обречены, и подобно им стоят Предатели, и вот что лежит перед нами, пред всеми нами. — С этими словами голос Ведьмы угас, подбородок вновь опустился, голова склонилась на грудь, длинные волосы завесили лицо.

Голуби всё летали по кругу — единственные звуки в обширном пространстве сарая.

— Претенденты на Пустой Трон, — прошептала Пернатая Ведьма горестным тоном. — Кровь и безумие…

Удинаас медленно разжал хватку на руке Педак. Она не шевелилась, замерев на месте, как и все присутствовавшие. Удинаас удивленно хмыкнул и сказал аквитору: — Види…те ли, она вчера плохо спала.

Серен Педак рванулась наружу, под холодную стену ливня. Шипящий поток на гравии дорожки, крошечные речки, прорывающие русла в песке. Дальний лес, казалось, опутан сетью веревок и нитей. Море и река гневно ворчали. Словно весь мир тает, обращаясь в воду.

Она замигала — на глаза набежали холодные слезы. Вспомнила игры эдурских детей, беззаботное щебетание — тысячу мгновений назад, так давно для ее памяти, словно это были чужие воспоминания. О временах, когда все было скользким и бесформенным.

Воспоминания, бегущие и бегущие к морю.

Словно испуганные дети.

Глава 8

Куда делись дни, что так смело мы

Сжимали твердой рукой?

Как вешние воды смогли проточить

Пещеры под нашей стопой?

Когда зашатался под нами помост

И видимой сделалась ложь?

Вокруг молодая ликует толпа,

Знакомых же лиц не найдешь.

Рассеялся гордый наш сон, и теперь

Закрыта в прошлое дверь.

Граффити на стене Колокольни К'рула, г. Даруджистан

В той битве, когда Зерадас Бун омыл себя кровью, сабля меруде раскроила ему правую щеку, рассекла скуловую кость, верхнюю челюсть и часть нижней. Жестокая рана долго не заживала, потому что нить, которой зашили зияющую дыру во рту, вызвала воспаление, прежде чем товарищи сумели донести воина в ближайший лагерь хиротов. Целитель сделал все, что смог — вытянул заразу, срастил кости; но извитый шрам, следы неровных стежков и втяжение плоти, вызвавшее некоторое смещение правого глаза книзу, остались навсегда. Лицо обрело странно унылое выражение, будто намекая, что некоторые раны души тоже остаются неисцелимыми.

Тралл Сенгар находился вместе с пятерыми товарищами у края ледника, смотрел на Зерадаса, мерявшего шагами просевший снег, на то, как вьется по ветру рыжий лисий мех его плаща. Позади остались земли арапаев, а вместе с ними — и ворчливое гостеприимство подъяремных эдурских племен. Воины — хироты оказались в одиночестве, и перед ними простерся белый, неровный простор.

Он выглядел безлюдным, однако арапаи рассказывали о ночных охотниках, больших, облаченных в меха убийцах, что выскакивали из тьмы, сжимая в руках лезвия из черного железа. Они забирали в качестве трофеев члены тел, оставляя на снегу туловища без рук, ног и голов. Они не брали пленных и не оставляли тел своих собратьев, павших в схватке. Но обычно они нападали на одного или двоих охотников, обходя большие группы. Арапаи прозвали их Жекки, что приблизительно переводилось как «двуногие волки».

— За нами следят, — низким, сиплым голосом заявил Зерадас.

Фир Сенгар пожал плечами: — Ледяные пустоши не так пусты, как это кажется. Зайцы, волки, лисы, совы, медведи, эранаги…

— Арапаи говорили о громадных зверях, — бросил Рулад. — В буром меху, с клыками — мы видели слоновую кость….

— Старую кость, Рулад, — ответил Фир. — Найденную во льду. Похоже, таких зверей больше нет.

— Арапаи думают иначе.

Зерадас хмыкнул. — Они страшатся этих ледников, Рулад, и потому населили их кошмарными зверями и демонами. Суть вот в чем: мы увидим, что увидим. Вы пообедали? Теряем день.

— Да, — согласился Фир, вставая, — надо идти.

Рулад и Мидик Бун пошли по сторонам. Оба носили медвежьи шкуры, черные, с серебром у горла. В каждой руке, защищенной меховой рукавицей (подарки арапаев) было по копью, применяемому в качестве слег — при каждом шаге воины проверяли прочность снега. Зерадас двигался впереди, в пятнадцати шагах, а Тралл, Фир и Бинадас составляли ядро. Они волокли двое саней, загруженных тюками со снаряжением.

Говорили, что дальше на север подо льдами есть вода, остатки древнего внутреннего моря, а также схороненные под тонким снегом карманы и каверны. Внизу поджидало предательство, вынуждая их ступать медленно.

Ветер усиливался, кусая открытые участки кожи, им приходилось склоняться вперед, защищаясь от резких, ледяных порывов.

Несмотря на все схоронившие его под собой меха, Тралл чувствовал трепет перед силой холода, равнодушной и безмозглой, но всегда готовой похищать. Враг вторгался в него при каждом вдохе. Знобящее онемение, поток со слабым привкусом смерти.

Эдур намотали на лица куски шерстяной ткани, оставив лишь узкие просветы для глаз. Разговоры вскоре прекратились, они шли молча; даже хруст снега под меховыми мокасинами казался далеким и глухим.

Солнечное тепло, приход лета не одерживали побед в этих места. Снег и лед вздымались по ветру над головами, окружая насмешливыми миражами само солнце; это заставило Тралла подозревать, что метель движется над самой землей, а выше ледяные кристаллы висят недвижно целые сезоны, целые годы.

Он ненадолго поднял лицо, посмотрев вверх, гадая, уже не содержит ли блестящее, почти непрозрачное покрывало над головами замороженные воспоминания прошлого, мгновенные образы, запертые в каждом кристалле, носителей свидетельств всего, что случалось снизу. Множество судеб, может быть, доходящих до тех времен, когда тут было море вместо льда. Какие неведомые создания бороздили воды в загадочных долбленых каноэ тысячи лет назад? Не они ли стали Жекками?

Летерийцы говорят о Оплотах, странном пантеоне стихий, и среди этих Оплотов есть Ледяной. Будто бы зима рождена магией, будто снег и лед — орудия злокозненного уничтожения. Кое-какие намеки на это присутствовали и в легендах Эдур. Ледник, устремившийся, чтобы похитить землю, омытую кровью Тисте, наглая кража тяжело доставшихся территорий как акт мести. Может быть, ледяное произрастание какого-то заклятья, брошенного при последнем издыхании, предсмертный вызов.

Если тут существовало какое-либо чувство, то чувство старой вражды. Лед — вор жизни, земли и справедливой награды. Вечная тюрьма, скованная смертью и кровью. По всему этому он заслуживает ненависти.

Весь день они продолжали медленно, но уверенно идти через беспорядочное нагромождение торчащих ввысь ледяных обломков, что на расстоянии кажутся чисто-белыми, но вблизи открывают бесчисленные оттенки зеленого, синего и коричневого. Пересекали поля выветренного, плотного снега, лежащего волнами, как песчаные дюны. Переступали странные неровные полосы — там незримые силы вздыбили лед, толкая один край на другой, выгрызая проломы, будто твердый мир под ногами на самом деле бесцельно смещался.

Вскоре пополудни их остановил приглушенный возглас Зерадаса. Тралл, шедший, не отводя глаз от льда под ногами, вскинул голову и увидел, что Зерадас встал перед чем-то и призывно машет им меховой рукой. Еще несколько мгновений — и они подошли к нему.

Попрек пути пролегла трещина не менее пятнадцати шагов в ширину. Отвесные стены уходили в темноту, из которой поднимался незнакомый запах.

— Соль, — сказал Бинадас, освободив лицо от слоев ткани. — Приливные бассейны.

Рулад и Мидик подошел к самой трещине. — Кажется, идет до самого горизонта, — сказал Рулад.

— Разлом выглядит свежим, — заметил Бинадас, склоняясь над обрывом. — Будто поверхность ледника сжали.

— Наверное, лето произвело некоторые изменения даже на пустошах, — предположил Фир. — Мы проходили забитые снегом разломы, они могут быть следами таких же, но старых ран.

— Как перейти? — спросил Мидик.

— Я могу вытащить снизу тени, — предложил Бинадас, но сразу же покачал головой: — Однако это предложение тревожит меня самого. Если в них окажутся духи, они могут быть неуправляемыми. Тут, в снегу и льдах, слои колдовства, и они не дружественны Эмурланну.

— Достанем веревки, — сказал Фир.

— Наступает сумрак.

— Если нужно, разобьем лагерь внизу.

Тралл бросил взгляд на Фира: — А что, если она сомкнется, когда мы будем внизу?

— Не думаю, что такое возможно. К тому же в этих глубинах мы укроемся на ночь. Если тут действительно водятся звери — хотя мы ни разу не видели следов — я готов воспользоваться любой возможностью избежать встречи.

* * *

Влажная галька захрустела под мокасинами, когда Тралл отпустил веревку. Он огляделся, удивился слабому свечению, позволявшему ему видеть окрестности. Воистину они на дне морском. Соль разъела основания ледника, создав просторные пещеры, заполненные сверкающими колоннами. Воздух был холодным, спертым и вонючим.

Слева от него Мидик и Рулад доставали из тюка дрова и разводили костер. Бинадас и Фир рылись в санях, чтобы поднять свертки к едой над влажным полом. Зерадас отправился исследовать пещеры.

Тралл подошел к мелкой луже, склонился над ней. Соленая вода кишела серыми креветками. У поверхности крепились морские уточки.

— Лед умирает.

Услышав Фира, Тралл повернулся к нему. — Почему ты так говоришь?

— Соль грызет его плоть. Думаю, мы на самом низком уровне старого моря. Тут скопились и медленно испаряются последние воды. Эти соляные колонны — все, что осталось. Если весь бассейн был похож на это место, ледяной покров просто осел.

— Возможно, это случалось не раз, — поддержал его подошедший Бинадас. — Циклы длиной в тысячи лет. Проседание, затем соль снова начинает свою работу.

Тралл глядел в мрачные карманы. — Не могу поверить, что эти колонны могут поддерживать весь ледник. Должны быть циклы проседания, как говорит Бинадас. — Он краем глаза уловил движение. Подошел Зерадас, и в его руке был обнаженный меч.

— Там тропа, — сказа Зерадас, — и место собраний. Мы не первыми сюда попали.

Рулад и Мидик подбежали к ним. Некоторое время все молчали. Наконец Фир кивнул: — Насколько свежи следы, Зерадас?

— Несколько дней.

— Бинадас и Тралл, идите за Зерадасом к этому месту собраний, а я остаюсь с не омытыми кровью.

Тропа начиналась в двадцати шагах от края трещины — очищенный от камней и мусора путь, вившийся между грубыми кристаллами соляных колонн. Талая вода непрерывно капала с потолка. Зерадас прошел еще тридцать шагов, и тропа окончилась на пороге куполообразной пещеры, свободной от колонн.

В середине возвышался низкий, уродливый алтарь. Его окружали приношения — по большей части раковины, среди которых виднелись несколько кусков старой резной кости. Но Тралл уделил алтарю лишь миг внимания — его взор приковала дальняя стена.

Плоская стена льда с наплывами сверху, стена, за которой пойманы в миг паники, стремительного бега бесчисленные звери. Из льда торчали рога, головы и плечи — твердые, неподвижные — и множество задранных или согнутых ног. Тускло отсвечивали в свете льда замороженные глаза. В неясных глубинах угадывались еще сотни силуэтов.

Пораженный зрелищем Тралл медленно подходил ближе, обходя алтарь, почти уверенный, что в любой момент звери сорвутся в стремительное движение, помчатся, сокрушая его бесчисленными копытами.

Приблизившись, он обнаружил за алтарем зверей, что выпали из тающего льда. Они превратились почти что в лужи слизи. Мелкие черные мушки тучей поднялись над гнилыми кожами и мышцами, направляясь к Траллу, словно решив защищать свой пир. Он остановился, замахал руками, пока насекомые не рассеялись и не начали возвращаться к гниющим остовам. Звери — карибу — бежали по снегу, плотному насту, на локоть засыпавшему морское дно. Он видел панику в их глазах — а рядом, мутные за слоем льда, голову и плечи большого волка, серебряную шкуру, янтарные глаза. Тот бежал за карибу, почти плечом к плечу. Голова волка поднята, челюсти раскрыты, приближаются к шее жертвы. За бледными деснами блестят клыки, длиной в палец Тралла.

Драма природы, жизнь, не обратившая внимания на катаклизм, разразившийся позади нее — или над ней. Грубая рука бога, равнодушная к судьбе зверей.

Подошел Бинадас. — Это сделано с помощью садка.

Тралл кивнул. «Магия. Что же может быть иное?» — Бог.

— Возможно, но не обязательно. Брат, существуют силы, которые нужно лишь развязать. Дальше будет действовать естественный импульс.

— Оплот Льда, — сказал Тралл. — Как описывают в своих суевериях летерийцы.

— Рука Сторожа, — ответил Бинадас. — Он ждал, пока не кончится война, а потом простер руку и явил свою силу.

Тралл считал себя бОльшим знатоком старых преданий, чем прочие воины Эдур. Но слова Бинадаса породили в его уме эхо горького незнания. — Кто сделал это? — вопросил он. — Что за древние силы? Почему мы живем, будто мы… одни в мире?

Брат пожал плечами, как всегда, неохотно нарушая свое чуткое, благоразумное молчание. — Мы остались одни, — наконец проговорил он, — чтобы блюсти святость прошлого.

Тралл обдумал его слова, обводя взором картину во льду, все эти темные, мрачные жизни, не сумевшие сбежать от своей судьбы. — Наши возлюбленные истины хрупки.

— Да, если бросать вызов.

— И соль выгрызает каверны подо льдом, пока однажды мир не провалится под ногами.

— Пока не оттает замерзшее.

Тралл ступил к одному из бегущих карибу. — То, что тает, ломается и падает на землю. И гниет, Бинадас. Прошлое покрыто слоем мух.

Брат зашел за алтарь. — Преклонявшиеся перед ним были здесь несколько дней назад.

— Они прошли не нашим путем.

— Не сомневаюсь, в подземный мир ведут многие тропы.

Тралл оглянулся, только сейчас ощутив присутствие Зерадаса. Воин стоял на пороге, дыхание плюмажем вырывалось изо рта.

— Нужно вернуться к товарищам, — сказал Бинадас. — Завтра предстоит пройти много.

* * *

Прошла ночь, сырая, холодная, в неустанном шепоте тающей воды. Каждый Эдур по очереди стоял на страже, завернувшись в меха и приготовив оружие. Но ничего не было видно в тусклом, опаловом свете. Лед, вода, камень; смерть, голодное движение и мерзлые кости — слепой триумвират этого студеного королевства.

Перед рассветом отряд поднялся, быстро перекусил; затем Рулад вскарабкался по веревкам, привязанным к ряду вбитых в лед колышков. Примерно в двух третях высоты стены трещина сужалась настолько, что было возможно дотянуться до северной стороны. Рулад вбил новые колышки в лед. Некоторое время падали вниз осколки и сосульки, потом послышался окрик Рулада. Мидик схватил веревку и начал карабкаться, а Фир с Траллом привязывали тюки к кожаным ремням. Сани решено было поднять в последнюю очередь.

— Сегодня, — произнес Бинадас, — нужно проявить осторожность. Они узнают, что мы здесь побывали, нашли их капище.

Тралл оглянулся на него: — Мы же не осквернили их храм.

— Брат, возможно, само наше присутствие стало достаточным оскорблением.

Солнце стояло довольно высоко, когда браться оказались на северной стороне расселины и уложили вещи на сани. День выдался ясным, ветра не было, но все равно стоял жуткий холод. Сверкающий шар солнца окружали два уменьшенных подобия — более яркие и четкие, чем в прошлый раз, словно за поведенную внизу ночь мир закончил трансформацию, став каким-то незнакомым, странным, запретным, враждебным жизни.

Они отправились в путь, вновь под водительством Зерадаса.

Лед с хрустом и треском ломался под сделанными из рогов полозьями, и еще был какой-то звук, сразу и далекий, и близкий, будто стала слышимой сама тишина — звук, который, наконец понял Тралл, есть биение его собственной крови, вплетенное в ритм дыхания и стук сердца. Отраженный свет слепил глаза. Легкие вздрагивали с каждым морозным вдохом.

Эдур не привыкли к таким просторам. «Оплот Льда. Страх летерийцев. Похититель жизни. Зачем Ханнан Мосаг послал нас сюда?»

Зерадас внезапно остановился и обернулся. — Волчьи следы, — сказал он. — Достаточно тяжелые звери, чтобы проломить твердый наст.

Остальные сгрудились за ним, остановили сани. Тралл сбросил ремень с горящего плеча.

Следы шли наискосок, забирая к западу. Действительно, громадные.

— Они принадлежат таким тварям, каких мы заметили прошлой ночью, — сказал Бинадас. — На кого они охотятся? Мы никого не видели.

Фир хмыкнул. — Брат, это не удивительно. Мы издаем много шума, ведь идем с санями.

— Даже если так, — ответил Бинадас, — добыча оставляет следы. Должны же мы были найти хоть что-то?

Странствие продолжилось.

Вскоре после полудня Фир объявил остановку на обед. Ледяная равнина простиралась во все стороны, одинаково пустая и безжизненная.

— Здесь нечего опасаться, — сказал Рулад, присаживаясь на сани. — Мы увидим, когда кто-то… или что-то подойдет. Скажи, Фир, как далеко нам идти? Где ждет своего нахождения дар Ханнана Мосага?

— Еще день на север.

— Если это действительно дар, кто предлагает его? — спросил Тралл.

— Я не знаю.

Остальные промолчали.

Тралл с нарастающим беспокойством смотрел на плотный снег под ногами. В неподвижном, холодном воздухе висело какое-то предзнаменование. Одиночество вдруг стало угрожающим, отсутствие следов — обещанием неведомой опасности. Но он же среди родичей, воинов Хирота.

«Так что… И все же почему дар пахнет смертью?»

Еще одна ночевка. Натянуты шатры, приготовлен ужин, выставлена охрана. Первым выпало стоять Траллу. Он обходил периметр лагеря, держа в руке копье — непрерывное движение, чтобы не заснуть. Набитый желудок навевал дремоту, тупая пустынность окружающих ледяных полей, казалось, излучала крадущую бдительность силу. Небо над головой наполнилось странными движущимися полотнищами, вздымавшимися и опадавшими, образуя беспорядочные узоры. Он видел такое прежде, на самом севере земель племени Хирот, но никогда — таким четким, бурным, напевающим неземную шипящую песню, словно звук крошащегося под стопой льда.

Когда окончился срок, Тралл разбудил Зерадаса. Воин вылез из шатра, подогнал шубу, пока не укутался плотно и надежно, затем обнажил меч. Поглядел в живое небо, но ничего не сказал.

Тралл забрался под полог. Воздух был спертым, сырым, на стенках шатра скопился иней, нарисовав на пропитанной воском ткани карты неведомых земель. Снаружи доносилась твердая поступь обходящего лагерь Зерадаса. Звук сопровождал отход Тралла ко сну.

Сны оказались бессвязными. Он увидел Майен: голой в лесу, сидящей на спине мужчины, а затем извивающейся в алчном сладострастии. Он подбирался ближе, желая заглянуть в лицо мужчине, понять, кто это — но вместо этого нашел себя потерявшимся, лес непостижимым и неузнаваемым; чувство, которого он никогда прежде не ведал. Оно оставило ощущение ужаса. Он стоял на коленях, на сырой глине, а откуда-то издалека разносились вопли удовольствия, звериные и ритмичные.

И в нем родилось желание. Не Майен, но того, что она нашла, этого дикого освобождения, слияния с мигом, с настоящим, когда прошлое и будущее ничего не значат. Миг, равнодушный к своим последствиям. Алчущее чувство росло, становилось болью, словно вонзенный в грудь сломанный нож, оно ранило с каждым вдохом, и он кричал во сне, словно отвечая крикам Майен, и слышал еепонимающий смех. Смех, зовущий влиться в ее мир.

Майен, нареченная брата. Некая часть разума оставалась холодной и беспристрастной, почти сардонически блюдя его целостность. Понимающей природу этой сети, зависти и навалившихся страстей.

Эдур — мужчины медленно дорастали до такого. Вот почему обручение и брак происходили лет через десять или более после срока, в который их женщины обретали свой голод. Среди мужчин ходили слухи, что женщины часто пользуются рабами — летерийцами, но Тралл сомневался. Это казалось невообразимым.

Холодная часть разума презрительно потешалась над такой наивностью.

Он проснулся заледеневшим, слабым от сомнений и стыда, и долго лежал в предрассветном сумраке, созерцая, как выходящее изо рта дыхание становится белым плюмажем. Его что-то грызло, но не сразу он сумел понять, что же. Не слышно шагов.

Была очередь Рулада. Вот, у ближайшего костра — скорченная, неловкая фигура младшего брата, закутавшегося в шубу и капюшон.

Тралл подошел, встал позади. От осознания того, что тот просто спит, его охватила внезапная ярость. Он поднял обеими руками копье и опустил тупой конец на голову брата.

Глухой стук — и Рулад повалился на бок. Испустив дикий визг, распластался на снегу, перекатился на спину, ища рукой меч.

Кончик копья был у его шеи. — Ты спал на посту! — зашипел Тралл.

— Нет!

— Я видел это! Я подошел к тебе!

— Не спал я! — Рулад встал на ноги, держась рукой за висок.

Все выскочили из шатров. Фир уставился на братьев, и сразу отвернулся к саням.

Тралл дрожал, дыхание с трудом вырывалось из груди. На миг он подумал, что такая ярость непропорциональна преступлению, но потом мысль о риске снова воспламенила его кровь.

— У нас были гости, — объявил Фир, осматривавший наст. — Они не оставили следов…

— Так откуда же ты знаешь? — спросил Рулад.

— Пропала вся еда, Рулад. Похоже, нам придется голодать.

Зерадас выругался и начал ходить вокруг лагеря, отыскивая следы.

«Они были среди нас. Жекки. Могли перебить во сне… Все потому, что Рулад так и не понял, что значит быть воином». Сказать было нечего, все это понимали.

Кроме Рулада. — Я не спал. Клянусь! Фир, поверь! Просто я на миг уселся погреть ноги. Никого не было видно!

— Если веки закрыты, — пробурчал Зерадас, — такое случается.

— Думаешь, я лгу! Нет! Клянусь, я говорю правду!

— Ладно, — сказал Фир. — Что сделано… Отныне будем стоять на страже по двое.

Рулад подошел к Мидику. — Но ты мне веришь?

Мидик Бун отвернулся. — Это была битва — просто разбудить тебя на дежурство, — сказал он горько и устало.

Рулад стоял как ударенный. Боль от того, что показалось ему предательством, ясно читалась на лице. Губы сжались, мышцы напряглись. Он отвернулся.

«Ублюдки пробрались в лагерь. Вера Ханнана Мосага в нас…»

— Давайте складывать шатры, и в путь, — сказал Фир.

Тралл заметил, что непроизвольно оглядывает бесконечный простор. Ощущение уязвимости перешло все границы. За ними следят, их загоняют. Пустота окрестностей оказалась ложью. Каким-то видением. Может быть, работа магии, хотя это не оправдывает — не должно оправдывать — небрежности Рулада.

Доверие потеряно. Тралл знал, что будущее Рулада заполнится попытками его вернуть. Один промах — и молодец вступил на широкий, неотвратимый путь. Одинокое странствие в битвах, каждый шаг осажден войском сомнений, подлинных и воображаемых — отныне разницы нет. Рулад будет видеть в лицах братьев и друзей лишь бесконечную череду обвинений и сомнений. В каждом жесте, каждом взгляде. Каждом слове. В том и трагедия, что он будет недалек от истины.

Селение узнает. К позору Сенгаров, но рассказ достигнет всех, и будет встречен радостью соперников и врагов. Дайте малейшую возможность, и таких найдется достаточно. Пятно, что запачкает всю кровную линию Сенгаров.

Они шли и шли к северу, весь пустой день.

Ближе к вечеру Зерадас заметил вдали что-то; вскоре это увидели и остальные. Блеск отраженного света, высокий, острый, узкий объект, вздымающийся среди плоской равнины. Трудно было понять его высоту, но Тралл чувствовал, что этот столб реален и сотворен не природой.

— Вот то место, — заговорил Фир. — Видения Ханнана Мосага оказались истиной. Мы найдем дар.

— Тогда идемте, добудем его, — ответил Зерадас.

Шпиль виднелся все яснее. Лед вокруг потрескался, дорога пошла вверх. Этот осколок вышел из глубины. Катастрофа, внезапный удар, поднявший в воздух куски льда размером с телегу — они валялись повсюду. Угловатые куски ила, схваченные инеем и льдом, окружали место прорыва широким кольцом.

Острые грани и призмы ловили, преломляли свет солнца. Шпиль сделан изо льда, чистого и белого.

У подножия ледяного завала — до острия оставалось шагов тридцать — группа остановилась. Тралл сбросил кожаную лямку саней. То же сделал Бинадас.

— Зерадас, Мидик, сторожите сани, — приказал Фир. — Тралл, вытащи копье. Бинадас, Рулад, встаньте по бокам. Идемте…

Они вскарабкались по склону, прокладывая путь между груд снега и грязи.

Воздух заполняла мерзкая вонь, запах соли и гнили. Бинадас что-то прошипел, потом проговорил: — Здесь, подо льдом, был дух, которого Ханнан Мосаг вызвал из океана. Его работа, и магия еще сохранилась.

— Эмурланн? — спросил Тралл.

— Нет.

Они подошли к основанию шпиля. Толщина его превосходила обхват тысячелетнего Черного дерева. Множество плоских граней, острые, гладкие поверхности, в которых заходящее солнце отразилось, будто окрашенное кровью.

Фир ткнул пальцем: — Вот. Дар.

Теперь его увидел и Тралл. Смутная, нечеткая форма: двуручный меч с полусферической гардой. Лезвие было странным образом раздроблено и запятнано — хотя, наверное, это впечатление создавал толстый слой льда.

— Бинадас, завей Эмурланн на копье Тралла. Сколько сможешь — это возьмет много, много теней.

Его брат нахмурился: — Возьмет? Как?

— Разрушение льда их убьет. Уничтожение необходимо для высвобождения дара. Помни, не приближай к рукояти голую руку, когда оружие выпадет. Не давай и духам делать это. Они могут попытаться, и с отчаянной решимостью.

— Что же это за меч? — прошептал Тралл.

— Если надо разбить лед, — помедлил, сказал Бинадас, — лучше всем вам встать подальше.

— Мы не пострадаем, — ответил Фир. — Видение Ханнана Мосага было недвусмысленно.

— И как далеко простерлось видение, брат? — спросил Тралл. — Он видел наше возвращение?

Фир качнул головой: — До разрушения, до падения последних кусков льда. Дальше ничего не было.

— Интересно, почему бы?

— Не время для сомнений, Тралл.

— Разве? Кажется, сейчас раз самое время усомниться.

Фир уставился ему в лицо. Тралл отвернулся: — Все неправильно.

— Ты потерял смелость? — прошипел Рулад. — Мы шли столько времени, чтобы выслушать твои сомнения?

— Что это за дареное оружие? Кто его сработал? Мы не знаем, что именно готовы освободить!

— Наш Король нам приказал, — помрачнел лицом Фир. — Что ты предлагаешь сделать?

— Не знаю. — Тралл повернулся к Бинадасу. — Нет ли способа узнать его тайну?

— Я узнаю больше, когда мы освободим меч.

Фир буркнул: — Тогда начинай, Бинадас.

Их прервал крик Зерадаса. — Волк! — Он указал рукой на юг.

Зверь был едва различим. Он неподвижно стоял в тысяче шагов, белый на белом снегу, и наблюдал за ними.

— Не теряй времени, — сказал Фир Бинадасу.

От Бинадаса потекли тени, синие пятна на снегу, завивающиеся вокруг копья в руке Тралла. Казалось, они впитываются в черное дерево. Дерево казалось прежним, но Тралл чувствовал даже через толстую меховую рукавицу нечто новое — острый звук, отдававшийся в самих костях. Он звучал воплем ужаса.

— Хватит, — шепнул Бинадас.

Тралл поглядел на брата и увидел бледное лицо, пекущий по лбу пот. — Они сопротивляются?

Бинадас кивнул. — Они чувствуют, что скоро умрут.

— Как могут призраки умереть? — спросил Рулад. — Разве они уже не духи? Духи наших предков?

— Не наших, — ответил Бинадас, но не пояснил своих слов. Вместо этого он подал знак Траллу: — Ударь по льду, брат.

Тралл колебался. Оглянулся через левое плечо, поискал глазами волка. Тот опустил голову, прижался к снегу. — Дочь Сумерек, — прошептал он, — он готов прыгнуть.

Стоящие ниже Фир и Зерадас подняли копья.

— Давай, Тралл!

Крик Фира заставил его вздрогнуть, чуть ли не выронить копье. Сжав челюсти, он опустил взор на древко и резанул железным острием по льду шпиля.

Едва копье двинулось вперед, Тралл заметил периферическим зрением движение со всех сторон. Фигуры словно выросли из-под снега.

И тут ледяной штырь взорвался, превратился в слепящий белый туман.

Внезапные крики.

Тралл почувствовал, что копье в его руках бешено задергалось; черное дерево зазвенело, когда освободились многочисленные призраки. Их предсмертные вопли заполнили череп. Оглушенный, он сжал пальцы на оружии и постарался разглядеть хоть что-то.

Вокруг сталкивались лезвия.

К лицу метнулся рог антилопы, усиленный с конца зазубренным осколком кварцита. Тралл отпрянул, поставив на пути вражеского оружия свое копье. Отклонил рог. Повернул копье, перехватив его руками, и тем заставил врага бросить оружие. Оно, кувыркаясь, полетело в сторону. Ударил копьем снизу вверх, почувствовав, как железное лезвие прорезало кожу и плоть, застучало по ребрам, вырвалось и ударило врага в челюсть.

Происходящее вокруг стало видеться яснее. Их осаждали дикари, невысокие и звероподобные, в белых кожах и белых масках. Жекки наседали со всех сторон, размахивая рогами и короткими острыми копьями. Блестели каменные лезвия.

Фир задерживал троих, а за его спиной возвышался меч, освобожденный ото льда; его конец застрял в холодной почве. Казалось, Жекки обезумели от желания завладеть им.

Тралл напал на ближайшего противника Фира, глубоко проткнув копьем его шею. Брызнула кровь, потекла по древку. Он выдернул оружие и увидел, как пал последний враг Фира, смертельно раненый мечом.

Воин развернулся и заметил Бинадаса, повалившегося под напором целой кучи Жекков. Затем извивающиеся фигуры облепили тени.

Рулада не было видно.

Внизу Зерадас и Мидик встретили нападавшего волка. Большой зверь упал на бок, пронизанный копьями, и задергал ногами. Зерадас подскочил к нему, размахнувшись широкой саблей. Приближались еще два волка, а между ними полдюжины Жекков.

По склону поднималось еще десятка два дикарей. Тралл приготовил копье.

Бинадас вылез из-под кучи трупов. Он был залит кровью и явно щадил правый бок.

— Стань сзади, Бинадас, — скомандовал Фир. — Тралл, налево. Скорее.

— Где Рулад?

Фир покачал головой.

Тралл передвинулся по левую сторону от брата и стал осматривать лежащие на снегу тела. Одни Жекки. И тем не менее понимание ударило его в грудь, будто молот. Они пришли сюда на смерть. Им не устоять.

Напали подошедшие по склону. Из их рук полетели рога, сверкающие острыми наконечниками. Эти метательные копья крутились в воздухе.

Тралл завопил, загородился древком, ныряя под смертоносный поток. Одно копье прошло незамеченным и ударило по колену. Он задохнулся от резкой боли и ощутил, как кровь потекла в штанину. Однако ноги остались твердыми и выдерживали движения.

Метнув копья, Жекки рванулись в бой всей массой.

Несколько мгновений они защищались; но вдруг все четверо Тисте Эдур нашли «окна» для контратаки. Ударили копья и мечи, двое Жекков упали.

Сзади Тралла и Фира раздался клич, дикари отпрянули и одновременно рванулись направо…

… когда Рулад прыгнул в их гущу, размахивая мечом с гардой в форме полусферы.

Яростный удар, и голова одного из Жекков слетела с плеч и закувыркалась вниз по склону.

Еще удар — и новый поток крови.

Тралл и Фир рванулись в бой…

… и со всех сторон в Рулада полетели метательные копья. Он завопил, взмахнул над головой окровавленным лезвием. И осел. Удар одного из копий опрокинул его на спину. Меч остался в руках.

Окружившие его Жекки отскочили и понеслись по склону, во внезапной панике бросая оружие.

Тралл подбежал, скользя по залитому кровью снегу, забыв про рану в колене. Склонился над братом.

— Они отступают, — сказал, тяжело выдыхая, Фир, и встал на защиту Тралла и Рулада.

Онемевший Тралл сорвал рукавицу и положил ладонь на шею брата, отыскивая пульс.

Бинадас подбежал к ним, остановился напротив Тралла. — Как он, брат?

Тралл поднял глаза; Бинадас не сразу взглянул ему в лицо.

— Рулад мертв, — произнес Тралл, опуская глаза и только теперь разглядев все широкие раны, изрешетившие тело брата, блеск замерзающей на мехах крови, почувствовав тяжелый запах мочи и кала.

— Зерадас и Мидик сейчас подойдут, — промолвил Фир. — Жекки бежали. — Он поворотился, оглядывая окрестности, и отошел.

«Но это бессмысленно. Они могли нас раздавить. Их было слишком много. Все лишено смысла. Рулад. Он умер. Наш брат мертв».

Вскоре вернулся Фир, склонился над братом и осторожно потянулся взять меч. Тралл смотрел, как Фир сомкнул обе руки на пальцах Рулада, все еще сжимающих кожаную оплетку рукояти. Видел, как брат попытался разжать пальцы…

И не смог.

Тралл изучал ужасное оружие. Лезвие было действительно пестрым, словно сделанным из полированного железа и кусков другого, более твердого и прозрачного материала; поверхность обоих составных элементов была потрескавшейся и неровной. К нему примерзли брызги крови — будто по лезвию быстро распространялась ржавчина.

Фир все старался освободить меч.

Но Рулад не хотел его отдавать.

— Ханнан Мосаг нас предупредил, — сказал Бинадас, — разве нет? Не позволяй своей плоти коснуться дара.

— Но он умер, — шепнул Тралл.

Вокруг быстро темнело, воздух становился все холоднее.

Подошли Зерадас и Мидик. Оба ранены, но не тяжело. Он молча взирали на тело Рулада.

Фир отодвинулся, видимо, приняв решение. Помолчал, медленно натягивая рукавицы. Выпрямил спину. — Несите его — и меч — вниз по склону. Мы завернем вместе тело и оружие. Думаю, освобождение дара из хватки моего брата — задача Ханнана Мосага.

Никто не возразил.

Фир оглядел каждого по очереди. — Мы будем идти ночью. Я хочу, чтобы мы вышли из пустошей как можно скорее. — Снова поглядел на Рулада: — Наш брат омылся кровью. Он умер как воин — Хирот. Ему устроят воинские похороны, такие, что все племя запомнит его надолго.

После онемение пришли… другие ощущения. Вопросы. Но к чему все это? Любые ответы, которые можно найти, станут лишь предположениями, рожденными от неуверенности. Уже сейчас ум Тралла осаждал рой сомнений, вливая в него бесчисленные яды. Куда пропадал Рулад? Чего хотел достичь, атакуя толпу Жекков? Он отлично понимал запрет касаться дара, но тем не менее его нарушил.

«Так много произошло… бессмысленного».

Даже последним отчаянным действием Рулад не ответил на потерю доверия, которая так мучила его. В этом жесте не было ясности. Фир назвал его героем, но Тралл подозревал за этим заявлением тайный мотив. Сын Томада Сенгара не устоял на страже, нарушил долг. А теперь умер, но сама его смерть испорчена непонятностью намерений.

Эти вопросы никуда не вели Тралла, и вскоре уступили место новой волне, утомившей его, свившей гнездо страдания где-то в кишках. В этом последнем акте была смелость. Или что-то еще. Удивительная смелость, когда Тралл ожидал от брата… совсем иного. «Я сомневался в нем. В каждом случае сомневался».

В сердце шептала… вина, дух с призрачным голосом, он рос, превращался в чудище, вонзал острые когти, пока душа не застонала. Пронзительный стон, который слышал лишь Тралл; но этот звук грозил свести его с ума.

И над всем этим еще более глубокое чувство, растущая пустота. Потеря брата. Лицо, которое никогда больше не озарится улыбкой, голос, который больше не прозвучит. Громоздящимся слоям жестокой и тяжелой утраты не виделось конца.

Он помог Фиру завернуть тело и меч в просмоленную парусину, как бы с расстояния слыша причитания Мидика, заклинания Бинадаса, который осматривал раны и вливал в них Эмурланн, ускоряя заживление. Когда тугие складки ткани закрыли лицо Рулада, дыхание Тралла прервалось, он отпрянул.

Фир потуже затягивал ремни на этом саване. — Готово, — пробормотал он. — Со смертью не поборешься, брат. Она приходит всегда, смеясь над любым убежищем, над любой дерзкой попыткой бегства. Смерть — это тень каждого смертного, истинная тень, а время — ее слуга, медленно протягивающий тень, пока все, что лежало впереди, не окажется позади.

— Ты назвал его героем.

— Да, и это не пустые слова. Он стоял на другой стороне насыпи, потому мы его не видели, и заметил, как Жекки стараются тайком вытащить меч.

Тралл уставился на него.

— Мне тоже нужны были ответы, брат. Он убил двоих на той стороне холма, но потерял свое оружие. Думаю, приближались другие враги, и Рулад решил, что шансов нет. Жекки хотели меч. Они готовы были его убить за меч. Тралл, все кончено. Он умер омытым кровью, храбрецом. Я сам нашел трупы на той стороне, прежде чем вернулся к вам.

«Все мои сомнения… яд подозрительности, все его поганые оттенки — возьми меня Дочь Сумерек, я выпил чашу до дна».

— Тралл, нам нужен ты и твое мастерство с копьем. Пойдешь позади, — сказал Фир. — Бинадас и Рулад будут на санях, Зерадас и я их потащим. Мидик пойдет впереди.

Тралл удивленно заморгал: — Бинадас не может идти?

— Бедро сломано, у него нет сил, чтобы исцелиться.

Тралл выпрямил спину: — Думаешь, они будут преследовать?

— Да, — ответил Фир.

Отступление началось. Над головами сомкнулась тьма, поднялся ветер, вздымая тонкий снег, пока небо не стало казаться серым и низким. Температура все падала, словно намереваясь их заморозить; вскоре даже меха не спасали от холода.

Щадивший раненую ногу Тралл ковылял в двадцати шагах за волокушами — их с трудом можно было разглядеть сквозь взметенный ветром снег. Леденящее кровь копье крепко сжато в руках — это он проверял очень часто, потому что пальцы онемели. Но оружие не вдохновляло. Враги могли находиться совсем рядом, сразу за пеленой снега, ступать во тьме, готовя мгновенное нападение.

Ему могло не хватить времени для ответа; крики и предупреждения об опасности унесет ветер, и товарищи не услышат ничего. Как и не вернутся за трупом. Дар необходимо доставить.

Тралл спешил вперед, постоянно оглядываясь по сторонам, иногда назад, но не видел ничего, кроме белесого сумрака. Ритмические уколы боли в ноге прорывались сквозь растущее, невыносимое утомление; смертельная слабость просачивалась под меха, заставляла дрожать и спотыкаться.

Приход дня угадывался лишь по медленному, неохотному отступлению всепроникающей темноты — не было ни просвета в жестокой метели, ни уменьшения мороза. Тралл сдался. Бдительность стала невозможной, он просто ковылял. Один шаг, другой… Покрытые льдом мокасины — до них сузился круг его зрения. Руки стали странно теплыми под рукавицами — отдаленное тепло, разливавшееся над запястьями. Оно почему-то беспокоило его.

Голод стихал, как и боль в ноге.

Укус тревоги. Тралл огляделся.

Саней видно не было. Он вдохнул кусачий воздух, замедлил шаг, мигнул, стараясь избавиться от кристалликов льда на ресницах. Мутный свет угасал. Он прошагал весь день, бездумно, как камень. Приближалась следующая ночь. И он…

Тралл бросил копье. Закричал от боли, задергал руками, стараясь закачать кровь в холодные, тугие мышцы. Стал складывать пальцы в кулаки, не снимая рукавиц — и был испуган невозможностью столь простого действия. Тепло быстро перешло в жар, и пальцы словно ожгло огнем. Он сражался со страданием, колотя себя кулаками по бедрам, сопротивляясь волнам палящей боли.

Вокруг была белизна, будто физический мир стерт снегом и ветром, опрокинулся в забвение. В голове зашептал ужас: он ощутил, что не один здесь.

Тралл подхватил копье. Огляделся. Снег везде. Одно направление казалось более темным — вероятно, восток — и он понял, что двигался на запад. Вслед невидимому солнцу. Теперь же решил повернуть к югу.

Пока преследователям не надоела игра.

Он двинулся в путь.

Сотня шагов. Тралл оглянулся, увидел, как из метели показались два волка. Он рывком повернулся. Звери снова пропали.

Застучало сердце. Тралл вытащил меч и воткнул в твердый наст перед собой. Затем прошел шесть шагов и поднял копье.

На этот раз они сразу ринулись в атаку.

Он успел упереть тыльную часть копья в землю и присесть. Первый волк прыгнул, и острие копья ударило его прямо в центр грудины. Кость и черное дерево сломались одновременно, и в Тралла словно булыжник ударил. Он упал назад, ударился левым плечом в землю и покатился, подняв тучу снега. Мельком увидел левое предплечье, из которого торчали черные щепки и текла кровь. Движение остановил меч.

Тралл уцепился за него и начал подниматься, оглядываясь.

Куча белого меха, темные десны, широко раскрытые челюсти.

Зарычав, Тралл косо махнул мечом, упав от отчаянного движения.

Железное лезвие заскрежетало по костям — один раз, другой.

Волк упал сверху. Его лапы были почти отсечены, из ран текла кровь.

Зубы бешено залязгали по стали меча.

Тралл пинками скинул тушу, вытащил меч из пасти волка. Кровь хлынула из глотки потоком, язык выпал, лизнув иней на нижней челюсти. Волк задергался, упрямо сопротивляясь смерти. Тралл встал на четвереньки, подобрался к зверю и вонзил кончик меча в шею.

Волк закашлял, забил задними ногами, будто стараясь убежать, и недвижно замер на красном снегу.

Тралл отпрянул. Увидел первого зверя, лежавшего там, где сломавшееся копье украло его жизнь. За ним были трое Жекков, которые мигом скрылись в белизне метели.

По левой руке Тралла текла кровь, заполняла рукавицу. Он поднял руку и покрепче прижал к животу. Осколки дерева подождут. Тяжело дыша, он опустил меч и стал обматывать предплечье ремнями. Затем поднял меч и пустился в путь.

Забвение со всех сторон. В нем могли процветать кошмары, внезапно и беспрепятственно нападать, едва пораженный страхом разум успевал придать им форму; один за другим, бесконечная последовательность, пока смерть не заберет его — пока белизна не сокроется из глаз.

Он ковылял, гадая, не приснилась ли ему схватка — не желая поглядеть вниз, на раненую руку, страшась увидеть, что ран нет. Он не смог бы убить двух волков. Он не смог бы выбрать верное положение копья, просто не посмел бы встать лицом к волку. Он не смог бы верно рассчитать расстояние до воткнутого меча, словно наперед зная, как далеко отбросит его столкновение. Нет, он извлек весь бой из воображения. Другого объяснения нет.

Наконец он поглядел на руку.

Из предплечья торчала масса осколков, словно черные шипы. Черный меч в правой руке, на лезвии мерзлая кровь и клочки белого меха. Копья не было.

«Я брежу. Воля к мысли испарилась из мозга, а с ней и истина видимого. Даже боль в руке — иллюзия».

Шорох шагов позади.

Тралл со стоном развернулся, свистнув мечом.

Лезвие врезалось в висок дикаря прямо над ухом. Треснула кость, полилась кровь из уха и глаза. Жекк упал.

Еще один низенький враг бросился справа. Тралл отскочил, защищаясь мечом. Увидел — движения казались ужасающе медленными — как Жекк повернул тупое копье, парируя удар. Увидел, как его меч нырнул под древко и сделал выпад. Проткнул грудь под ключицей.

Третий атакующий подскочил слева, целясь копьем в глаз Траллу. Он сделал шаг назад, провернулся на правой ноге, сделав полный круг. Лезвие перерезало горло дикаря. Кровавый поток хлынул тому на грудь.

Тралл завершил разворот. Пошел дальше. Никого, только снег жалил глаза.

Всего лишь кошмары.

Он лежал неподвижно, и снег медленно покрывал его. Только разум двигался снова и снова, убегая от этой лжи, этого пустого, но не пустого мира, этой густой белизны, опять и опять взрывающейся сполохами цвета.

Нападающие из тьмы и летящего снега. Мгновенные яростные схватки, искры от железного лезвия, укусы дерева и камня. Засады, казавшиеся нескончаемыми, убедившие Тралла, что он действительно бредит. Каждый раз Жекки появлялись тройками, ни больше, ни меньше. Хирот начал подозревать, что это одна и та же тройка, умирающая, и немедленно воскресающая — и что это может длиться до тех пор, пока они не преуспеют, не убьют его.

И все же он бился, оставляя за собой кровь и трупы.

Бежал, круша мокасинами снег.

А потом ветер утих, став легким дыханием.

Впереди полосы темной земли. Взорвался незримый барьер: тусклый сет заходящего солнца справа, вялые потоки холодного и сырого воздуха, запах грязи.

И крики. Силуэты в тысяче шагов слева от него. Братья родного очага. Мертвецы приветствуют его приход.

Чувствуя радость в сердце, Тралл пошагал им навстречу. Теперь он не одинокий дух, блуждающий во тьме. С ним будут родичи. Фир, Бинадас и Рулад.

К нему подбегали Зерадас и Мидик Буны.

«Мои братья. Все они…»

Солнечный свет замигал, пошел волнами, как вода. Всепожирающим потоком хлынула темнота.

* * *

Рядом стоят сани, их полозья залеплены грязью. На одних спеленутая фигура, к которой примотаны куски льда. На других лежит Бинадас, его глаза закрыты, лицо искажено болью.

Тралл осторожно сел, чувствуя головокружение и странную неловкость. Меха попадали на стороны. Он поднялся на ноги, зашатался и изумленно оглядел окрестности. К западу лежало озеро, серая равнина под облачным небом. Дул слабый, теплый ветерок.

Горел костер, на огне жарился тощий заяц, и Мидик Бун вращал его. Рядом стояли Фир и Зерадас, оглядывая ледяные поля на западе и негромко беседуя.

Запах жаркого тянул Тралла к огню. Мидик Бун быстро глянул на него и столь же быстро отвернулся, словно застыдившись чего-то.

Пальцы Тралла нестерпимо чесались. Он поднял их к глазам. Красная кожа шелушилась, но все же он их не отморозил. Он вообще чувствовал себя здоровым, хотя кожаные доспехи были изрезаны вдоль и поперек, на стеганом ватнике виднелись красные полосы, а кожу саднило от неглубоких ран.

Так эти бесконечные атаки не были кошмаром. Он пошарил в поисках меча и обнаружил, что пояса и ножен нет. Миг спустя он увидел свой клинок лежащим на одном из тюков. Он согнулся, лезвие затупилось так, что оружие годилось скорее в дубинки.

Зашуршали шаги. Тралл обернулся.

Фир положил руку ему на плечо: — Тралл Сенгар, мы не чаяли увидеть тебя. Увести Жекков с нашего пути — смелая тактика, она спасла нам жизни. — Он кивнул на меч. — Оружие рассказало все за тебя. Ты знаешь, скольких срубил?

Тралл покачал головой: — Нет, Фир, я не намеревался отводить их от вас. Я просто потерялся в буре.

Брат улыбнулся и промолчал.

Тралл поглядел на Зерадаса. — Я потерялся, Зерадас Бун.

— Это не важно, — пробурчал тот.

— Я думал, что умер. — Тралл отвел глаза, потер лоб. — Увидел вас, и подумал, что мы едины в смерти. Я ожидал…. — Он запнулся. — Рулад…

— Он был настоящим воином, Тралл, — произнес Фир. — Все кончено. Нам нужно идти. Впереди арапаи — Бинадас привлек на помощь их шаманов. Они отвезут нас домой.

Тралл рассеянно кивнул. Поглядел на далекие ледники. Припомнил ощущение снега под ногами, скрип мокасин, свист ветра, одуряющий холод. Ужасные Жекки, молчаливые охотники, заявляющие права на ледяной мир. Они хотели меч. Почему?

Как много Жекков может прокормить ледяное поле? Скольких он убил? Сколько жен и детей обрек на горе и голод?

«Нас должно было быть пять сотен. Тогда они оставили бы нас в покое».

— Глядите!

При крике младшего из Бунов Тралл резко повернулся и уставился туда, куда указывал палец Мидика. На севере, спускаясь со льда, двигалась дюжина больших зверей. Четвероногие, покрытые рыжим мехом, по сторонам от толстого хобота пары длинных клыков.

Тяжеловесные, величественные, громадные создания направлялись к озеру.

«Это не наш мир».

Меч затаился в крепкой хватке трупа, покрытый промасленными тряпками, скованный льдом. Оружие, которому привычно необоримое объятие холода. Оно не принадлежит руке Ханнана Мосага.

Или Король — Ведун изменился?

«Возможно, это так».

— Иди поешь, Тралл Сенгар, — позвал брат.

«Сжальтесь над нами, Сестры. Мы идем и идем по этому пути. Лучше бы мы умерли в ледяных пустошах. Лучше бы мы проиграли».

Глава 9

Тебя так опишу я

Замотан в паутины

Кровавые полоски

Завернут в складки ночи

Ты, что дитем когда-то

Был. Видишь краем глаза

Скопились злые духи

Паучьи ножки тянут

Чтобы связать покрепче

Того, кто станет пищей.

Тебя так опишу я

Валяешься недвижно

В канаве у дороги

Подстережен и пойман

Не видишь краем глаза

Как память истекает

Неисправимым прошлым

И всем, что быть могло бы

На грязь. Ужасный жребий!

Но кто тебя опишет

Когда сломать посмеешь

Ты клетку, и решишься

Освободить дитя?

Подстереженный,

Ярисс Урат

Выброшенный волнами на берег серокожий юноша неподвижно лежал на песке. Длинные каштановые волосы спутались, к ним прицепились сучки и волокна водорослей. Вокруг нагого тела скакали чешуйчатые птицы, щелкали зубастыми клювами, вдыхая жаркий воздух полудня.

Когда подошел Вифал, они захлопали крыльями и взмыли вверх. Когда же с берега спрыгнули трое нахтов, птицы завопили и понеслись над морем.

Вифал склонился над юношей, осмотрел его, затем протянул руки и перевернул его на спину.

— Проснись, парень.

Глаза распахнулись, внезапно наполнившись страхом и болью. Рот раскрылся, издал пронзительный визг, разнесшийся по всему пляжу. Юноша задергался, колотя ногами по песку, схватился руками за голову.

Вифал присел на корточки и стал ждать.

Крики стали хриплыми и вскоре перешли в рыдания. Судороги стали содроганиями. Молодой человек медленно сел.

— Надеемся, тебе уже легче? — произнес Вифал.

Голова дернулась, к нему обратились широко раскрытые, мокрые глаза. — Что… где…

— Ну, парень, на такие вопросы я хотя бы могу ответить. Давай пока что коротко. Я Вифал, живший прежде в Третьем городе мекросов. Ты здесь — где бы это здесь ни было — потому что так захотел мой хозяин. — Он с кряхтеньем встал. — Ты можешь подняться? Он ожидает на берегу. Недалеко.

Глаза юноши дернулись и сфокусировались на нахтах. — А что это такое? Что они делают?

— Бхок'аралы. Нахты. Называй как хочешь. Как я. Тот, что делает гнездо, зовется Писк. Это молодой самец. Гнездо отняло у него уже неделю — смотри, как он одержим, как заботливо прилаживает сучья, вплетает водоросли, ходит кругом с видом критика. А тот самец постарше, что сидит и наблюдает за ним — Хруст. Как видишь, он всегда рад повеселиться. А там, на утесе, прихорашивается Шлеп, самочка. Ты прибыл в самое удачное время, паренек. Смотри.

Гнездостроитель Писк попятился от возведенной им на кромке обрыва сложной конструкции, размахивая черным хвостом и качая головой. Шагах в пятнадцати внезапно сел, сложив руки, и начал вглядываться в мутное небо.

Самка Шлеп кончила прихорашиваться, помедлила и с вальяжным видом направилась к гнезду.

Писк напрягся, с явным усилием стараясь не оторвать взора от неба.

У гнезда Шлеп немного поколебалась, затем атаковала. Во все стороны полетели куски и клочья. За несколько мгновений дикой ярости гнездо было уничтожено. Шлеп раскорячилась и помочилась на развалины.

Хруст катался по земле в неудержимом веселье. Писк выказывал очевидное уныние.

— Так происходило больше раз, чем я могу сосчитать, — вздохнул Вифал.

— Как это ты начал говорить на моем языке?

— Кое-чему нахватался у купцов. А мой хозяин, очевидно, улучшил мои знания. Можно сказать, дар, один из множества, о которых я не просил. Подозреваю, парень, ты почувствуешь то же самое. Пора идти.

Вифал смотрел, как юноша неуклюже поднимается на ноги. — Высокий, — заметил он, — но я видал и повыше.

Лицо молодого человека вновь исказила боль. Он оперся о подскочившего Вифала, иначе бы упал.

— Это фантомная боль, парень. Призрак боли, призрак страха. Борись.

— Нет! Это реально! Реально, ублюдок!

Вифал напрягся, когда юноша надавил на него всем своим весом. — Хватит! Стой прямо!

— Плохо. Я УМИРАЮ!

— Стой на ногах, проклятие!

Вифал грубо встряхнул его и отпустил руки.

Парень зашатался, но удержался на ногах. Он глубоко и шумно вздыхал, начал дрожать. — Как холодно…

— Дыханье Худа, здесь палящий зной. И с каждым днем все горячее.

Юноша изучал Вифала, обвив себя руками. — Как долго ты жил… живешь здесь?

— Дольше, чем хотелось бы. Иногда все решают за тебя. И за тебя, и за меня. Наш хозяин теряет терпение. Следуй за мной.

Юноша заковылял за ним. — Ты сказал «наш».

— Разве?

— Где моя одежда? Где мои… нет, не надо — так тяжело вспоминать. Ничего.

Они взобрались на обрыв, рассекая высокие сухие травы. Сзади прыгали и семенили нахты, пища и фыркая, стараясь не отстать.

В двух сотнях шагов впереди виднелась палатка, рваная, выцветшая и грязная. Над широким входом поднимались струйки серо — бурого дыма; полотнище клапана было откинуто, позволяя заглянуть внутрь.

Где сгорбилась фигура под капюшоном.

— Это он? — спросил юнец. — Твой хозяин? Так ты раб?

— Я служу, — ответил Вифал, — но не принадлежу.

— И кто он?

Вифал бросил взгляд на собеседника: — Бог. — На лице паренька было написано недоверие. Вифал сухо улыбнулся: — Он знавал лучшие дни.

Нахты остановились и сцепились в кучу.

Вифал остановился через несколько шагов. — Я нашел его на берегу, — сказал он сидящему, — за несколько мгновений до ящериц.

Как и всегда во время аудиенций, лицо Увечного Бога скрывал сумрак. Дым жаровни заполнил палатку, истекая наружу и уносясь по ветру. Кривая, высохшая рука показалась из тряпок. Бог сделал жест. — Ближе, — прошипел он. — Сядьте.

— Ты не мой бог, — сказал юноша.

— Сядь. Я не мелочен и не особо обидчив, юный воин.

Вифал видел, что парень колеблется. Он осторожно опустился на землю, скрестил ноги, схватив себя руками за дрожащие плечи. — Холодно.

— Принеси меха гостю, Вифал.

— Меха? У нас нет.. — Он замолчал, увидев лежащую рядом медвежью шкуру. Поднял ее, протянул юноше.

Увечный Бог кинул на угли жаровни немного семян. Послышался треск, дым повалил еще гуще. — Мир. Грейся, воин, пока я рассказываю тебе о мире. История не ошибается, что может заметить даже самый ненаблюдательный из смертных. Вечные повторения. Ты видишь в мире всего лишь отсутствие войны? Может быть, на поверхностном уровне это так. Но позволь, мой юный друг, описать тебе свойства мира. Нарастающее отупение всех чувств; упадок, поражающий культуру; растущая одержимость малозначимыми вещами. Великие доблести — честь, верность, жертвенность — подняты ввысь, словно дешевые образы, награда за скучнейший из трудов. Чем дольше длится мир, тем больше используется высоких слов, и тем слабее они становятся. Повседневная жизнь пронизана сентиментальностью. Все становится пародией на себя, и дух… не знает покоя.

Тут Увечный Бог прервался, задохнувшись. — Это мой личный пессимизм? Позволь продолжить, описав то, что последует за периодом мира. Старые воины сидят в кабаках, болтая о славной юности, когда все было чище и проще. Они не слепы к окружившему их упадку, не избавлены от чувства потери своего достоинства, ведь они отдали все за короля, за страну, за народ.

Нельзя оставлять юность на расправу забывчивости. Всегда есть враги за границами, если не настоящие, то придуманные. Старые преступления, выкопанные из равнодушной земли. Тайные и явные обиды, или молва о таковых. Внезапно обнаруженная угроза — там, где все было спокойно. Причины не имеют значения — что нам до того, будто война была задумана в мирное время? Путешествие началось, неотразимый импульс дан.

Старые воины довольны. Молодые пламенеют. Короли освобождаются от оков быта. Армии заказывают смазку и точильные камни. Кузницы сверкают брызгами расплавленного железа, наковальни звенят, как храмовые гонги. Торговцы зерном, оружием, одеждой, лошадьми и мириадами других припасов радуются, подсчитывая грядущие богатства. Королевство охвачено новой энергией, немногие голоса поднявших протест быстро заглушаются. Обвинения в измене, массовые казни убеждают даже самых недовольных.

Увечный Бог простер руки. — Мир, мой юный воин, родится из облегчения, продолжается утомлением и умирает от ложных воспоминаний. Ложных? Ах, может быть, я слишком циничен. Слишком стар, слишком многое повидал. Существуют ли честь, верность и жертвенность? Рождаются ли эти доблести лишь в крайних обстоятельствах? Что преображает их в пустые слова, слова, изношенные от частого употребления? Каковы законы экономии духа, постоянно высмеиваемые и искажаемые цивилизацией?

Бог слегка подвинулся; Вифал ощутил на себе его взгляд. — Вифал из Третьего Мекроса. Ты прошел через войны. Ты ковал оружие. Ты видел верность и честь. Видел храбрость и жертвенность. Что ты скажешь обо всем этом?

— Ничего, — отвечал кузнец.

Лающий смех. — Боишься меня рассердить, так? Не надо. Разрешаю говорить что думаешь.

— Да, я отсидел свой срок в кабаках, — ответил Вифал, — в компании друзей — ветеранов. Может быть, они были особенной компанией, не настолько сильно ослепленной сентиментальностью, чтобы времена ужаса и страха вызывали ностальгию. Отринули ли мы дни нашей юности? Нет. Говорим ли мы о войне? Нет, если этого можно избежать. Мы всегда стараемся, чтобы о войне речь не заходила.

— Почему же?

— Почему? Потому что из прошлого приходят лица. Такие юные, одно за другим. Вспышка жизни, вечность смерти — все это в ваших умах. Потому что преданность не высказать словами. Честь нужно доказывать. Храбрость нужно переживать. Эти добродетели, Скованный, принадлежат молчанию.

— Действительно, — прохрипел бог, склоняясь к нему. — Но как они процветут во время мира? О них снова и снова каркают, будто бы торжественное провозглашение слов наделяет болтуна нужными качествами. Разве не моргаешь ты каждый раз, когда слышишь такие речи? Разве не переворачиваются они в твоих кишках, не застревают в горле? Не чувствуешь ли ты нарастающую ярость…

— Да, — пробурчал Вифал, — когда я слышу, как этими словами народы призывают к новым войнам…

Скованный Бог замолчал на миг, потом отстранился, отметая слова Вифала небрежным взмахом руки. Сосредоточил внимание на юном воине. — Я говорил о мире как проклятии. Яде, ослабляющем дух. Скажи, воин, ты проливал кровь?

Юноша задрожал под своими мехами. По лицу пробежала дрожь тревоги. И страха. — Проливал кровь? Да, очень много, постоянно. Я участвовал… нет! О, Дочери, прокляните меня…

— Не надо, — зашипел Увечный Бог, — не надо о Дочерях. Я взял ТЕБЯ. Избрал ТЕБЯ. Ибо твой король меня предал! Он алкал предложенной мною силы, но не завоеваний! Нет, он просто хотел сделать себя и свой народ неуязвимыми. — Уродливые руки сжались в кулаки. — НЕ ХВАТИТ ЛИ?

Бог, казалось, извивался под рваными тряпками. Затем он зашелся в отчаянном кашле.

Прошло немало времени, пока кашель не утих. Еще семян на угли. Клубы дыма. Потом: — Я избрал тебя, Рулад Сенгар, для моего дара. Помнишь?

Юный воин затрясся. Лицо его, бледное и синюшное, выразило все стадии беспокойства, закончив откровенным ужасом. Он кивнул: — Я умер.

— Что ж, — промурлыкал Скованный Бог, — всякий дар имеет свою цену. В этом мече сокрыты силы, Рулад Сенгар. Невообразимые силы. Но их нелегко подчинить. Ты должен за них платить. Смертью в битве. Нет, нужно сказать еще точнее. ТВОЕЙ смертью, Рулад Сенгар.

Одно движение руки — и пестрый меч оказался у Скованного Бога. Он швырнул его перед юношей. — Твоя первая смерть свершилась, и вследствие этого твоя сила — твои умения — возросли. Но это лишь начало. Прими свое оружие, Рулад Сенгар. Будет ли следующая смерть более легкой? Может быть, и нет. Но со временем ты привыкнешь. Наверное…

Вифал увидел на лице воина выражение ужаса, но под ним отсвет… честолюбия.

«Худ, не отворачивайся».

Один невыносимо длинный, словно замороженный миг… честолюбие сгущалось в зрачках глаз Тисте Эдур, словно разгоралось пламя.

«Ах. Увечный выбрал хорошо. И не отрицай, Вифал — ты тоже приложил к этому руку, и крепко. Так крепко…»

Дым сгустился и ударил Вифалу в лицо, скрывая момент, в который Рулад Сенгар коснулся меча.

Милость божья? Он не был в этом уверен.

* * *

Через четыре дня должна прибыть летерийская делегация. С ночи, когда Король — Ведун пригласил Серен, Халла и Бурака на ужин — аудиенцию, прошло еще две ночи. Настроение Бурака держалось на высоте, что совсем не удивляло Серен Педак. Купцы, достаточно мудрые, чтобы умерять страсть к выгоде, предпочитают готовить почву для будущих спекуляций без спешки. Конечно, бывают «хищники», предпочитающие борьбу и споры и зачастую извлекающие из них выгоду; но Бурак Преграда не из таких.

Чего бы ни желали от него оставшиеся в Летерасе наниматели, Бурак не стремился к войне. Когда сам Ханнан Мосаг ясно намекнул, что Эдур будут искать мира, буря в душе купца улеглась. Теперь эту проблему решать другим, а его руки останутся чистыми.

Если Король — Ведун хочет мира, ему придется за это повоевать. Но Серен Педак все сильнее верила в Мосага. Лидер Тисте Эдур был наделен умом и твердостью. При заключении договора не должно быть ни тайных манипуляций, но измены, вшитой в ткань торжественных обещаний.

С ее плеч словно свалилась великая тяжесть. Если бы не Халл Беддикт… Он начал понимать, что его желания не найдут сочувствия. По крайней, мере, у Ханнана Мосага. Если он хочет, чтобы война началась, повод должен исходить от летерийцев. А чтобы пройти по этой тропе, ему придется переменить союзников. Он больше не должен брать сторону Тисте, но вступить в сговор хотя бы с одним из делегатов Летера. С представителем какой-то изменнической и жадной до власти группировки.

Сейчас Халл ушел из села и скрывался где-то в лесу. Она знала, что он вернется к началу встречи, но, наверное, не раньше. И она не завидовала его дилемме.

Вновь переполненный энергией Бурак Преграда решил распродать железо, а для этого требовалосьприсутствие аквитора. Они направились к кузням. Сзади брели трое нереков, у каждого в руках слиток.

С самой встречи в Длинном Доме короля лил дождь. Вода потоками текла по мощеным улочкам. Над кузнями нависли едкие облака, покрывавшие стены и листья деревьев липкой копотью. По узким проходам между складов сновали рабы, облаченные в мешковатые плащи.

Серен села бурака к приземистому зданию с высокими и узкими окнами — щелями. Вход на три ступени поднимался над уровнем земли и был обрамлен двумя колоннами черного дерева, резьба на которых искусно имитировала бронзовые листы, вплоть до наличия заклепок и зубцов. Дверь была также из черного дерева; ее обили листами посеребренного железа, выгравировали на ней стилизованные старинные знаки, которые, как подозревала Серен, несли в себе охранные чары.

Она повернулась к Бураку: — Я должна войти одна и начать…

Дверь широко распахнулась (она даже вздрогнула), и наружу стремительно выбежали трое Эдур. Лица их были озабоченными. По спине пробежал холодок страха. — Отошлите нереков, — сказала она Бураку. — Что-то случилось.

Купец не стал спорить. Махнул рукой — и трое нереков поспешили убежать.

Серен и Бурак не стали входить в здание, а пошли на центральную улицу. Все больше Эдур выбегало из домов и переулков и направлялось в сторону квартала аристократии. Все они молчали.

— Что происходит, аквитор?

Она покачала головой. — Тут будет удобно. — Им была видна улица на протяжении по меньшей мере двухсот шагов. В конце ее показалась процессия. Она насчитала четверых воинов. Один прихрамывал и пользовался палкой. Двое других тащили волокуши, дребезжавшие по камням мостовой. Четвертый шел несколько впереди остальных.

— Это Бинадас Сенгар? — спросил Бурак. — Тот, что с палкой?

Серен кивнула. Было очевидным: этот Эдур страдает от боли и истощен множеством попыток колдовского исцеления. Шедшие сзади казались явными его родственниками. Итак, это вернулась группа, зачем-то посланная Ханнаном Мосагом.

Теперь она увидела на санях большой сверток — шкуры, обернутые вокруг куска льда, сочащиеся по краям струйки воды. Форма куска была зловещей. Ее ни с чем не перепутать.

— Они везут тело, — прошептал Бурак.

«Куда они уходили? Все эти шкуры, меха — значит, на север. Но там ничего нет, кроме льда. Чего хотел от них Король — Ведун?»

Внезапно, неожиданно вернулось воспоминание о прорицаниях Пернатой Ведьмы; по самим костям пробежал мороз. — Идемте, — спокойно произнесла она. — Во внутренний двор. Я хочу все увидеть. — Она выскользнула из толпы и направилась к дворцу.

— Если нас пустят, — буркнул, пробираясь за ней, Бурак.

— Встанем у стены и будем молчать, — проинструктировала она купца. — Похоже, у них будет слишком много забот, чтобы обращать внимание на нас.

— Мне все это не нравится, аквитор. Совсем не нравится.

Она промолчала, хотя и разделяла его страхи.

Они пересекли мост задолго до процессии, хотя слухи опередили и их. Благородные семьи вышли во двор и неподвижно стояли под дождем. Впереди всех, на значительном расстоянии от прочих Эдур и рабов, были Томад и Уруфь.

— Это один из братьев Сенгар, — шепнула Серен.

Бурак ее услышал. — Томад Сенгар прежде был соперником Мосага в борьбе за трон, — тихо ответил он. — Как он примет все это, вот интересно?..

Она метнула на него взгляд: — Откуда вы узнали?

— Аквитор, я получил инструкции. Почему вас это удивляет?

Процессия достигла мостика.

— Ах, — вздохнул Бурак, — из цитадели показались Король и его Отряд К'риснан.

* * *

Удинаас стоял справа за плечом Уруфи. Капли дождя стекали по лицу.

Рулад Сенгар мертв.

Ему было все равно. Юный Эдур, жадный до насилия — таких много, и потеря одного мало что значит. Он из Сенгаров — Удинаасу гарантировано участие в «одевании» мертвеца. Не особенно приятная перспектива.

Три дня обрядов, включая бдения и «одевание». В уме пробегали разрозненные предположения; по щекам текли струи дождя, без сомнения, собираясь в капюшоне, который он не потрудился накинуть на голову. Если Рулад остался не омытым кровью, монеты будут медными, на глазах — каменные кругляши. Если омыт и убит в битве, используют золотые монеты. По большей части летерийские. Сумма, достаточная, чтобы выкупить принца. Экстравагантные траты, которые он готовился созерцать со странным удовольствием.

И все равно, уже сейчас он ощущал вонь горелой плоти.

Он смотрел на группу, двигающуюся по мосту. Фир тащил волокуши, на которых лежало завернутое тело Рулада. Бинадас жестоко хромал — сильное, должно быть, повреждение, чтобы противостоять уже примененному им к себе магическому целению. Зерадас и Мидик Буны. И Тралл Сенгар во главе. Без непременного своего копья. «Итак, действительно битва».

— Удинаас, у тебя есть всё необходимое? — убитым голосом спросила Уруфь.

— Да, госпожа, есть, — ответил он, засовывая руку в кожаный мешок на плече.

— Хорошо. Мы не будем терять времени. Ты станешь его одевать. Никто иной.

— Да, госпожа. Угли уже раскалены.

— Ты усердный раб, Удинаас. Я рада, что ты в моем хозяйстве.

Он с трудом удержался и не кинул на нее взор, тревожный и опасливый. «Какое великодушие. А если бы ты нашла во мне кровь вайвела, сломала бы шею не раздумывая». - Спасибо вам, госпожа.

— Он умер омытым кровью воином, — произнес Томад. — Я вижу гордость Фира.

Король — Ведун и пятеро его учеников — магов выступили навстречу прибывшим, едва те спустились с моста. Удинаас услышал возмущенный вздох Уруфи. Томад успокоил ее, положив руку на плечо. — Я должен быть там, — сказал он. — Идем.

Приказа оставаться сзади не было, так что Удинаас и все прочие рабы Сенгаров шагнули за хозяевами.

Ханнан Мосаг и к'риснан ы подошли к братьям первыми. Фир и король перебросились парой тихих слов. Вопрос, ответ — и Ханнан Мосаг, казалось, споткнулся на ровном месте. Все пятеро магов встали вокруг него, не отрывая глаз от спеленутого тела Рулада. Удинаас различил в глазах юношей суровость, тревогу и страх.

Взор Фира скользнул за спину Короля — Ведуна, туда, где встали подошедшие члены его семьи. — Я подвел тебя, Отец, — произнес он. — Твой младший сын мертв.

— Он держит дар, — бросил Ханнан Мосаг, и голос его был на удивление груб. — Дар нужен мне, но он в руке другого. Мои приказы были недостаточно ясными, Фир Сенгар?

Лицо воина потемнело. — На нас напали, Король — Ведун. Жекки. Думаю, вы знаете, кто они и что умеют…

Заговорил Бинадас. — Отец, они Солтейкены. Способны принимать обличье волков. Они намеревались захватить меч…

— Какой меч? — крикнула Уруфь. — Что за…

— Хватит об этом! — бросил Мосаг.

— Король — Ведун, — заговорил Томад Сенгар. — Рулад мертв. Вы можете взять дар себе…

— Это не так просто, — резко сказал Фир. — Рулад все еще держит меч — я не могу разжать его хватку на рукояти.

— Тогда нужно отрезать! — завопил Мосаг.

Уруфь что-то прошипела, дернула головой. — Нет, Король — Ведун. Вам воспрещается уродовать моего сына. Фир, Рулад умер омытым кровью?

— Да.

— Тогда запрет еще строже. — Она скрестила руки на груди.

— Мне НУЖЕН этот меч!

Последовало долгое, испуганное молчание. И раздался голос Тралла: — Король — Ведун. Тело Рулада все еще заморожено. Возможно, после оттаивания хватка ослабнет. Во всяком случае ясно, что дело требует спокойного, внимательного обдумывания. Может так оказаться, что противоречивые интересы удастся свести к компромиссу. — Он обратился к матери и отцу: — Нашей задачей, приказом Короля — Ведуна, было доставить дар, и этот дар в руке Рулада. Мать, мы должны завершить свое задание. Меч должен попасть в руку Ханнана Мосага.

В голосе матери слышались ужас и потрясение: — Ты отрубишь руку мертвому брату? Мой ли ты сын? Я…

Супруг остановил ее яростным жестом. — Тралл, я понимаю трудность ситуации и согласен с тобой, что решение должно быть принято некоторое время спустя. Король — Ведун, нужно приготовить тело Рулада. При этом руки не будет затронуты. Ведь у нас есть время для достижения согласия?

Ханнан Мосаг ответил вежливым кивком.

Тралл подошел к Удинаасу. Раб заметил, что воин утомлен, на рваных доспехах его — пятна засохшей крови из множества ран. — Позаботься о теле, — сказал тот спокойно. — Перенесите его в Дом Мертвых, как делается всегда. Однако не позволяй присутствовать вдовам — эта стадия будет отложена, пока не разрешатся некоторые проблемы.

— Да, господин, — Ответил Удинаас. Повернулся, выбрал в помощники Халеда и еще одного невольника. — Помогите мне с волокушами. Медленно и торжественно, как полагается.

Оба мужчины были явно испуганы. Открытый конфликт между членами семьи Сенгаров — дело невиданное. Казалось, они на грани паники. Впрочем, слова Удинааса почему-то успокоили их. В ритуалах таятся благие вещи, и одна из них — самоконтроль.

Удинаас миновал Тралла и провел рабов к саням.

Промасленная парусина несколько замедлила таяние льда. Основание саней было молочно — белым, полозья стерлись.

Фир передал Удинаасу ремни. Вместе с помощниками он начал тянуть сани к большому зданию, в котором Эдур готовили тела к похоронам. Их никто не останавливал.

* * *

Серен Педак схватила Бурака за руку и потащила к мосту. Он метнул на нее дикий взгляд, но мудро промолчал.

Они не могли миновать переход незамеченными; когда Серен вела купца в лагерь, по ее спине и лицу катились капли пота. Их не приветствовали, но, нет сомнений, об их присутствии будут помнить. Последствия предсказать невозможно, пока не разрешится конфликт, свидетелями коего они были.

Нереки натянули между фургонами парусину, чтобы защитить свой негасимый костер. Едва прибыли Серен и Бурак, они торопливо исчезли в дыму и попрятались по палаткам.

— Похоже, это, — пробурчал Бурак, подойдя к костру и вырывая у нее свою руку, — серьезная проблема. Король казался потрясенным. И мне не понравились разговоры про дар. Меч? Какая-то разновидность меча, так? Дар от кого? Конечно, это не союз с Жекками…

— Нет, — согласилась Серен, — если верить, что именно с Жекками они сражались. Ничего особенного не произошло, Бурак. Совсем ничего.

Она снова обдумала сцену, произошедшую на спуске с моста. Брат Фира, не Бинадас, другой, тот, что предложил совет… он заинтересовал ее. Конечно, он физически красив. Как большинство Эдур. Но в нем было что-то еще. Какая-то разумность. И страдание. Серен скривилась. Вечно ее влекут к себе страдальцы.

— Меч, — размышлял вслух глядящий на огонь Бурак, — такой ценности, что король готов был обезобразить омытого кровью воина…

— Это не кажется вам странным? — спросила Серен. — Тело, держащее клинок так крепко, что даже Фир Сенгар не смог его вытянуть?

— Может быть, замороженное?

— С момента смерти?

Он хмыкнул: — Вряд ли. Разве что братьям пришлось долго до него добираться.

— День, не менее. Конечно, мы не знаем обстоятельств, но такое кажется невероятным.

— Точно так, — дернул плечом Бурак. — Проклятые похороны Эдур. Король — Ведун будет в дурном настроении. Делегация прибудет в самое неподходящее время.

— Думаю, нет, — возразила Серен. — Эдур все это выведет из равновесия. Особенно Ханнана Мосага. Если трудности не разрешатся быстро, мы будем говорить с разделенным народом.

Быстрая, горькая ухмылка. — Мы?

— Летерийцы. Я не участник делегации. Как и вы, строго говоря.

— Как и Халл Беддикт, — кивнул он. — Но что-то мне шепчет, что мы трое безнадежно запутались в сети, идем за ней, поднимается ли она к свету дня или тонет в глубинах.

Она промолчала, потому что он был прав.

* * *

Волокуши легко скользнули по прелой соломе, так что Удинаасу пришлось зацепить их раму носком сапога, останавливая у стены. Рабы молча начали отвязывать ремни вокруг тела. Затем подняли полотнище. Куски льда под ним подтаяли и образовали прозрачный саркофаг, сквозь который было видно завернутое в шкуры тело. Они увидели, что рот Рулада широко раскрыт, словно он так и кричит после смерти, молча и нескончаемо.

Халед отступил на шаг. — Сохрани нас Странник, — вырвалось у него.

— Обычное дело, Халед, — сказал Удинаас. — Вы можете идти, только подтащите вон тот сундук и поставьте на катки.

— Там золотые монеты?

— Думаю, что они, — ответил Удинаас. — Рулад умер как омытый кровью воин. Он благороднорожденный. Так что должен быть озолочен.

— Какая трата денег, — вздохнул Халед.

Второй раб, Ирим, ухмыльнулся: — Когда Эдур завоюют, нам троим нужно создать компанию по очистке курганов. — Он и Халед поставили сундук на деревянные катки и толкали к яме.

Угли раскалились, железные носилки опаляли сухим жаром.

Удинаас засмеялся: — На курганах чары. Их охраняют теневые духи.

— Тогда наймем мага, который сможет всё расколдовать. Духи сами уйдут вместе с проклятыми Эдур. Останутся гнилые кости. Мне уже снится тот день.

Удинаас оглянулся на него через плечо. — И сколько ты задолжал, Ирим?

Улыбка увяла. — И правда. Я смогу все выплатить. За внуков, что все еще в Трейте. Все заплачу. Удинаас, разве ты не мечтаешь о том же?

— Некоторые долги не оплатить золотом. Мои мечты — не о богатстве.

— Точно. — Улыбка вернулась. — Ты просто желаешь сердца той, что настолько тебя выше — даже Странник завладеть не поможет. Бедняга Удинаас, мы все с грустью качаем головами, взирая на тебя.

— Скорее не с грустью, а с жалостью, — пожал плечами Удинаас. — Достаточно. Можете идти.

— Вонь держится до сих пор. Как ты выдерживаешь?

— Скажите Уруфи, что я начал.

* * *

Не время было уединяться, однако Тралл Сенгар застал себя именно за этим занятием. Внезапное понимание — он заморгал, осознавая, где находится. В Длинном Доме, месте своего рождения, стоит перед центральной опорой и ее кривым мечом. Казалось, жар очага неспособен поникнуть в кости. Одежды его были влажны.

Он оставил снаружи родню, сцепившуюся в тихой борьбе воль. Король — Ведун со своей нуждой в мече — против Томада и Уруфи, настаивающих на должном погребении омытого кровью воина, воина, бывшего их сыном. Конфликт, в котором Ханнан Мосаг мог потерять авторитет среди Тисте Эдур.

«Королю — Ведуну стоило бы явить сдержанность. Решать дело с полным спокойствием, недоступным никому иному. Трудно ли это — вырывать меч из руки павшего? А если вовлечена магия — а она явно вовлечена — Ханнан Мосаг оказывается в родной стихии. К тому же у него есть К'риснан. А не получится магией… тогда отрубите ему пальцы. Тело больше не принадлежит духу. Смерть оборвала всякую связь». Тралл ничего не ощущал под слоем льда. «Это больше не Рулад».

Но теперь тайны не сохранить. Ссору видели многие; и, в соответствии с традицией, многие должны узреть и ее разрешение.

«Но… есть ли во всем хоть какой-то смысл?

Я не доверял Руладу Сенгару. Задолго до того, как он провалил ночное дежурство. Вот истина. Я познал… сомнения».

Его мысль не смогла остаться холодной. Страдание затопило его, обожгло, как кислота. Будто бы он пробудил своего личного демона, сильного и голодного, и теперь может лишь смотреть, как тот питается его душой. Грызущие сожаления, алчное чувство вины, раскаяние — что за щедрый пир.

«Мы обречены теперь отвечать на его смерть, снова и снова. Бессчетные ответы, окружающие одинокий вопрос его жизни. Такова ли наша участь — страдать под осадой того, чего никто и никогда не познает?»

Ту сцены наблюдали иноземцы. Он осознал это внезапно, и был поражен. Торговец и его аквитор. Летерийские гости. Передовые шпионы грядущей делегации.

Противостояние Мосага с Сенгарами было гибельной ошибкой, по многим причинам. Пострадало великое уважение, которое Тралл прежде испытывал к Королю — Ведуну. Он был обижен и мечтал вернуться в мирные времена до путешествия. До того, как обнажились все слабости и пороки.

Он шагал тогда по лесу, ум был заполнен срочными и тревожными вестями. Оставленное позади копье, железное острие в груди летерийца. Уставшие ноги несли его сквозь тени, мокрые мокасины стучали по пестрой тропе. Ощущение, будто нечто не замечено, какое — то знамение. Будто входишь в комнату, из которой кто-то только что вышел; хотя в его случае комнатой был храм леса, священная земля племени Хирот, и он не заметил следов, подтвердивших бы смутные опасения.

Сейчас то ощущение вернулось. Они прошли через судьбоносные события, не понимая их значения, скрытого смысла. Необходимость выживать сделала их слишком невнимательными.

Внутри Тралла поднималась ледяная волна уверенности, и он знал совершенно точно, словно в сердце вонзился нож: скоро случится что-то ужасное.

Он одиноко стоял в доме. Созерцал очаг и перекрученный меч.

И не мог пошевелиться.

* * *

Тело Рулада Сенгара замерзло. Бледно — серая, окоченевшая фигура в середине каменной платформы. Голова откинута, глаза закрыты, рот распахнут, будто в поиске недоступного вздоха. Руки воина были сомкнуты на рукояти необычного, пестрого и прямого меча, чье лезвие обрамлено инеем и покрыто высохшей кровью.

Удинаас заполнил ноздри и ушные проходы воском.

Взял щипцы, ожидая, когда первая золотая монета нагреется на стальном листе до нужной температуры. Спустя двенадцать ударов сердца он положил на костер вторую монету. Порядок положения монет на тело знатного Эдур был строго расписан, на весь ритуал отводилось определенное время. Удинаасу приходилось ждать, тупо и утомленно отсчитывая моменты.

Но раба можно принудить к любому труду. Жестокая истина, открываемая по мере осквернения твоей души — если ты захочешь ее познавать. «Если ты хочешь самооправдания. Например, перед убийством или иным злодеянием.

Возьмем вот это тело. Юный воин, чья плоть стала прокламацией смерти. Эдур используют монеты. Летерийцы используют лен, свинец и камни. В обоих случаях им нужно укрыть, переодеть, чтобы спрятать страшное отсутствие, написанное на неподвижном лице.

Открыто оно или закрыто, все начинается с лица».

Удинаас подхватил щипцами летерийскую монетку. Две первые должны быть холоднее остальных, иначе глазные яблоки взорвутся. Он однажды видел такое, когда был учеником старого раба, начавшего терять чувство времени. Шипение и взрыв, брызги мертвой крови, вонючей и гнилой; кругляши, ушедшие в орбиты слишком глубоко, шкворчание, дымок, пузыри на почерневшей коже.

Он развернулся на скамейке, стараясь не уронить монету, и склонился над лицом Рулада. Опустил горячий золотой диск.

Тихое шипение, и кожа века растаяла, из — под нее выступила жидкость. Схватила монетку, чтобы крепко припаять.

Он повторил действие с другим глазом.

Жар костра быстро оттаивал тело. Когда Удинаас начал покрывать золотом грудь, его то и дело заставляли вздрагивать внезапные движения трупа. Локоть упал на плиту с тупым стуком, прогнулась спина; во все стороны побежали струйки талой воды, словно все тело рыдало.

В спертом воздухе повис густой запах жженой плоти. Тело Рулада Сенгара претерпевало трансформацию. Становилось чем — то иным, нежели Эдур. Для разума Удинааса он переставал существовать как живой объект, погребальная работа стала мало отличаться от починки сетей.

От груди на живот. Каждую рану обработать глиной и маслом, окружить и запечатать монетами. Таз, бедра, колени, голени, лодыжки, тыл стоп. Плечи, предплечья, локти, тыл ладоней.

Сто шестьдесят три монеты.

Пропотевший Удинаас встал, вытер лицо, обошел вокруг котла, в котором варился воск. Руки и ноги ныли. Вонь лишала всякого аппетита, но он несколько раз наполнял желудок холодной водой. Снаружи продолжался дождь, стучал по крыше, тек по земле. Село скорбит — никто не помешает ему, пока не придет время выйти наружу самому.

Он предпочел бы, чтобы монеты укладывало полдюжины эдурских вдов, а сам он, как обычно, находился бы на посту у костра. Последний раз, когда он работал в одиночестве, дело касалось отца Уруфи, убитого в войне с арапаями. Тогда он, молодой, был потрясен обрядом и своей ролью в нем.

Подняв котел за ручки, Удинаас осторожно подтащил его к трупу. Следует плотно обмазать верх и бока тела. Немного подождать, пока воск застынет, перевернуть труп и снова укладывать золотые.

Удинаас помедлил, взглянул сверху на мертвого Эдур. — Ах, Рулад, — вздохнул он. — Тебе бы сейчас хотелось пройтись павлином перед бабами, как обычно?..

* * *

— Обряд начался.

Тралл вздрогнул и заметил рядом Фира. — Что? О. Так что решили?

— Ничего. — Брат отвернулся и прошел к очагу. Скривился, смотря на угасающее пламя. — Король — Ведун объявил задание проваленным. Хуже того, он считает, что мы его предали. Он старался скрыть подозрения, но я все же понял.

Тралл ответил не сразу. — Интересно, когда же началось предательство, — прошептал он наконец. — И кто его начал?

— Ты сомневался в «даре» с самого начала.

— А сейчас сомневаюсь вдвойне. Меч, что не отпускает мертвого воина. Что это за оружие такое, Фир? Что за магия в нем ярится? — Он встретил взгляд брата. — Ты смотрел на него вблизи? Да, сделано искусно, но в железе… осколки. Какой-то иной металл, не поддавшийся плавке и ковке. Любой ученик кузнеца скажет тебе, что такое оружие разлетится при первом ударе.

— Нет сомнения, что это предотвратит вложенная магия.

— Так, — вздохнул Тралл, — тело Рулада уже приготовляется.

— Да, ритуал начат. Король — Ведун уединился в Доме с родителями. Прочие остались снаружи. Входить нельзя — готовятся… переговоры.

— Отрубить руки младшего сына. В обмен на что?

— Не знаю. Конечно, о решении объявят перед всеми. А пока нам остается лишь гадать.

— А где Бинадас?

Фир пожал плечами: — Его забрали целители. Пройдут дни, прежде чем мы снова его увидим. Магов лечить трудно, особенно если сломаны кости. Знахари — арапаи сказали, что в мякоти бедра сидят двадцать обломков. Нужно сшивать сухожилия и мышцы, сосуды, выгонять мертвую кровь.

Тралл пошел к скамьей у стены, уселся, опустив голову на руки. Сейчас все их странствие казалось нереальным, все, кроме рубцов на теле и порезов на доспехах, все, кроме грубой очевидности мертвого тела, которое уже готовят к похоронам.

Жекки были Солтейкенами. Он и не понял. Эти волки…

Быть Солтейкеном — дар, которым владели Отец Тень и его род. Он принадлежит небесам, созданиям великой мощи. Что за бессмыслица: владеющие замечательной, святой силой дикари, примитивные и невежественные.

Солтейкены. Сейчас это слово… стало грязным. Оружием, таким же пошлым и простым, как каменный топор. Он не понимал, как такое могло случиться.

— Нас ждет тяжкое испытание, брат.

Тралл замигал, вскинув взгляд на Фира. — Ты тоже это чуешь. Нечто грядет, не так ли?

— Я не привычен к… к таким чувствам. К беспомощности. К непониманию. — Он потер лицо, словно пытаясь добыть верное слово из — под кожи, из крови и костей. Словно оно всегда жило внутри, напрасное и скучающее, мечтая обрести слышимый всеми голос.

Тралл кольнуло сочувствие, и он опустил взор, не желая больше видеть стеснение брата. — Со мной то же, — сказал он, хотя это было не вполне верно. Он не был незнаком с беспомощностью; он привык жить с тонкими переживаниями. Он был лишен природных, естественных талантов Фира, лишен его самоуверенности. Казалось, что единственным его даром была способность к непрестанному самонаблюдению, склонность к темным фантазиям. — Нам нужно поспать, — добавил Тралл. — Утомление не годится для такого момента. Без нас ничего не начнут.

— Это верно, брат. — Фир колебался; затем подошел и положил руку на плечо Траллу. — Хотел бы я, чтобы ты всегда был рядом, чтобы не давал мне ошибаться. — Рука отдернулась; Фир побрел в глубину дома, в спальни. Тралл смотрел ему вслед, пораженный признанием, почти не верящий своим ушам. «Я сказал слова утешения. Но как он сумел утешить меня?»

Зерадас сказал ему, что они снова и снова слышали звуки битвы в завывании метели и шуме ветра. Они слышали звериный визг боли, волчий вой отчаявшихся смертных. Слышали, как он уводит Жекков с верной тропы. Слышали, пока расстояние не украло возможность получить весть о его судьбе. Потом они стали ожидать возвращения врагов. Не вернувшихся.

Тралл уже забыл большинство стычек, множество их слилось в одну: хаотический нескончаемый кошмар, выпавший из времени, обмотанный витками снегов, порванный порывами ветра и замотанный снова, еще туже. Его пеленало, несло, словно он навеки был отрезан от мира. «Так ли сохраняются самые ужасные моменты жизни? Всем ли нам… выжившим… случается пережить такое болезненное отъединение? Курган разума, тропа, вьющаяся между насыпями, скрывающими в себе тяжкие камни, пещеры тьмы с расписанными кровью, обожженными огнем стенами — последыши жизни, забытые под серым небом. По этой тропе можно пройти лишь один раз. Затем ты лишь смотришь назад и ужасаешься пустоте, в которой громоздятся все новые курганы. Все больше и больше».

Он встал и пошел к постели, утомленный думами о тех, кому поклонялись Эдур, о проживших десятки и десятки тысяч лет, и перед ним простерся весь неистребимый ужас лежавшего позади. Бесконечная дорога деяний и сожалений, кости и жизни ставших прахом, покрывающим ржавый металл — ничего больше, ибо несомое нами бремя жизни так мало, ибо жизнь идет вперед и только вперед, оставляя после себя всего лишь взметенную над тропой пыль.

Горе перешло в горькое отчаяние. Тралл опустился на тонкие перины, сомкнул глаза. Это лишь растравило его воображение. Образ за образом, рыдая, поднимались к жизни, голову заполнили крики, которым не суждено найти успокоения.

Он задрожал под атакой и, словно воин, теряющий сознание от череды безжалостных ударов, провалился за пределы ума, в темноту забвения.

* * *

Будто золотое дно в горной реке, мелькали перед глазами пятна света. Удинаас отпрянул, лишь сейчас осознав свинцовый вес утомленных мышц, повисших на костях словно цепи. Вонь горелой плоти раскрасила изнутри его легкие, закоптила внутренности, влила медленный яд в вены. Его плоть была осквернена копотью.

Он уставился на усеянную золотыми спину Рулада Сенгара. Воск остывал, становясь все мутнее.

«Богатство принадлежит мертвым, так бывает с подобными мне. Не дотянешься». Он обдумал эти мысли, лениво плывущие в тумане рассудка. Задолженность и бедность. Пределы большинства жизней. Лишь немногие летерийцы знавали достаток, могли забыться в тратах. Это был особый мирок, незримый рай, огражденный непонятными окружающим интересами и заботами.

Удиннас нахмурился, удивляясь своим же чувствам. Это не зависть. Всего лишь горе, ощущение, что нечто остается вне его досягаемости и всегда останется таким. Странным образом богатые летерийцы стали для него столь же чуждыми, как Эдур. Он был отъединен от них: разделение такое же четкое и абсолютное, как вот в этой ситуации — потрепанный раб и лежащее перед ним позолоченное тело. Живой и мертвый, движения смертного тела в темноте и совершенство неподвижности Сенгара.

Он готовился к последней работе, после которой мог уходить. Воск затвердел достаточно, чтобы позволить перевернуть труп. Входя в здание, родители Рулада захотят увидеть сына лежащим на спине, хотя лицо его будет неразличимо под монетами и воском. Будет находиться словно в саркофаге, отдаленное, уже начавшее странствие меж теней.

«Возьми меня Странник, остались ли силы?»

Тело лежало на деревянной подставке, позволявшей его переворачивать. Удинаас обеими руками налег на рычаг из черного дерева, подняв верхнюю часть тела. Помедлил, опустив лоб на руки.

Теневой дух молчал. Уже несколько дней ни одного шепотка. Кровь вайвела спала. Он остался один.

Он ждал, когда процедура будет прервана. Когда в дверь застучат Ханнан Мосаг и его к'риснан ы. Отрубят у Рулада пальцы, а то и целую руку. Не получив конкретных приказов, Удинаас покрыл воском и меч, косо торчащий у бедра.

Переведя дыхание, он снова налег на рычаг. Немного поднял тело. Хруст воска, паутина трещин. Этого он и ожидал. Легко исправить. Удинаас напрягся, увидев, что тело начинает переворачиваться. Тяжелый меч преодолел сопротивление воскового футляра, его кончик звякнул о камень, потянув за собой руки. Удинаас чертыхнулся, смахнул пот с глаз. Отвалились куски воска размером с тарелку. Но, по крайней мере — он увидел это с облегчением — монеты держались прочно.

Закрепив рычаг специальной веревкой, он подошел к телу. Поместил меч в прежнее положение, рывками потянул тяжелое тело, пока не изменил равновесие. Тело шлепнулось на спину.

Удинаас не сразу перевел дыхание. Чтобы исправить повреждение, требуется еще слой воска. И только потом ему удастся выбраться из этого кошмара.

Раб не должен думать. Работу надо завершить. Слишком много мыслей ползло сквозь его разум, мешая сконцентрироваться.

Он пошел назад к костру, чтобы взять котел с расплавленным воском.

Странный щелкающий звук позади. Удинаас повернулся. Посмотрел на труп, отыскивая место, с которого сыплется воск. Вон там, у разинутого рта, вдоль челюсти. Припомнил искаженное выражение лица воина, которое обнаружил, впервые сняв повязки. Возможно, придется зашить рот.

Подхватив котел, он поковылял к телу.

И увидел, как дернулась голова.

Услышал шумный вздох.

Труп завопил.

* * *

Родившись из ничего, сцена постепенно обрела ясность: Тралл снова увидел себя стоящим посреди жгучего ветра и мятущегося снега. Он был окружен. Кольцо темных и смутных силуэтов. На него уставились мутные янтарные глаза; Тралл схватился за меч — но обнаружил, что ножны пусты.

Жекки наконец нашли его, и теперь спасения не будет. Тралл повернулся кругом, и снова, пока громадные волки сжимали кольцо. В ушах стоял вой ветра.

Он искал кинжал — хоть что-то — но не находил ничего. Руки онемели от холода, метель слепила глаза.

Еще ближе. Они со всех сторон. В голове застучало. Тралл был полон ужаса, как тонущий заполняется потоками губительной воды. Шок отрицания, внезапная потеря силы, а с ней и воли.

Волки начали атаку.

Челюсти схватились за руки и ноги, клыки прорвали кожу. Он упал под весом нападающих. Один из волков сомкнул пасть на шее. Мышцы задрожали от грызущих движений страшных зубов. Хрустнули кости. Рот заполнился горячей кровью и желчью. Он обмяк, не способный даже сжаться в комок: волки тянули его за конечности, вгрызались в живот.

Он ничего не слышал, кроме бесконечно возрастающего визга метели.

Тралл открыл глаза. Он лежал, распростершись на матраце, мышцы тупо болели — память о призрачных клыках диких зверей.

И услышал крики.

В проеме двери показался Фир. Его глаза были красны, он мигал от потрясения. — Тралл?

— Это снаружи, — ответил он, быстро вскакивая на ноги.

Братья выскочили из дверей, обнаружив, что все спешат к Дому Мертвых.

— Что случилось?

Тралл покачал головой. — Может быть, Удинаас…

Они побежали.

Из двери здания выскочили двое рабов. Один дико заорал, и оба куда-то метнулись в панике. Братья поднажали. Тралл увидел на мосту аквитора и ее торговца; они осторожно, с колебаниями шли вперед, а мимо пробегали встревоженные Эдур.

Крики не прекращались. В них слышались боль и ужас. Звук начинался снова и снова после короткого вздоха, и кровь оледенела в венах Тралла. Он почти уз…

К распахнутой двери подошла Майен. За ней стояла рабыня, Пернатая Ведьма. Обе застыли на пороге.

Фир и Тралл встали за ними.

Пернатая Ведьма повернула голову, обвела полубезумными глазами сначала Тралла, потом Фира.

Фир встал на пороге, рядом с нареченной. Заглянул внутрь, вздрагивая от каждого крика. — Майен, — сказал он, — не пускай никого. Кроме Томада и Уруфи и Короля — когда они придут. Тралл… — он произнес это имя как обвинение.

Майен отступила на шаг. Тралл прошел на ее место.

Двое братьев одновременно вошли в дом Мертвых.

Масса, скорченная фигура, покрытая воском, будто линяющей кожей, смутно сверкающая золотыми монетами, сидела у края каменной платформы, опустив голову на колени, обхватив их руками, в которых все еще был зажат меч. Масса, скорченная фигура, издающая бесконечный вопль.

Рядом стоял раб Удинаас. Очевидно, он подносил котел с воском. Котел опрокинулся и лежал в двух шагах слева, разлив на солому и сучья свое содержимое.

Удинаас что-то бормотал. Успокаивающие слова, плохо различимые из-за воплей. Шаг за шагом он осторожно приближался к фигуре.

Фир попытался шагнуть вперед, но Тралл схватил его за руку и удержал. Он расслышал нечто в этих криках. Они отвечали на спокойные слова раба — вначале злым отрицанием, но вскоре голос стал тонким и жалобным. Его то и дело прерывали спазмы животного отчаяния. А Удинаас все говорил и говорил.

«Благословите Сестры, это же Рулад. Наш брат.

Который был мертв».

Раб медленно склонился перед жуткой формой, и Тралл смог расслышать, как он говорит: — Это монеты на ваших глазах, Рулад Сенгар. Вот почему вы ничего не видите. Я смогу их снять. Здесь ваши братья. Фир и Рулад. Они здесь.

Крики сменились жалобным плачем.

Уставившийся на Удинааса Тралл видел, как тот сделал нечто невероятное. Раб протянул руки и обнял голову Рулада — так мать утешает заплаканного ребенка. Нежно, но крепко эти руки подняли уткнувшееся в колени лицо Рулада.

Фир издал скулящий звук и замолчал. Но Тралл чувствовал, что брат весь трясется.

«Лицо… ох, Отец Тень, его лицо…»

Безумная восковая маска в трещинах и рубцах. А под ней впаянные в плоть золотые кругляши — ни один не отпал — покрывшие дергающие челюсти, перекошенный рот, словно чешуйки доспеха.

Удинаас склонился еще ближе и зашептал Руладу в ухо.

На слова пришел ответ — содрогание, спазм, от которого зазвенели монеты. Звук, вполне отчетливый, хотя и заглушенный слоем воска. Нога заскребла по каменным плитам, поджалась к животу.

Фир задергался, но не выпускавший его руки Тралл держал крепко, не давая двигаться вперед. Удинаас пошарил у пояса и снял рабочий нож.

Шепот, ритмический, почти как музыка. Раб приблизил нож к лицу Рулада. Осторожно подвел кончик под край одной из монет на глазах.

Голова дернулась; однако Удинаас крепко обхватил шею, склонился еще ближе, не прекращая бормотания. Легкое нажатие, мгновенное движение, монета блеснула, словно отклеившись с одного края. И через миг упала.

Глаз остался сомкнутым — красная, сырая рана. Рулад, вероятно, хотел его раскрыть, потому что Удинаас коснулся пальцев верхнего века. Тралл увидел, как он покачал губами, сказал что-то, и снова повторил эти же слова.

Голова Рулада странно дернулась; Тралл понял, что это был кивок.

Удинаас переменил руки и коснулся ножом края правого глаза Рулада.

Снаружи уже шумела целая толпа, но Тралл не оборачивался. Не мог отвести взора от летерийца, от своего брата.

«Он был мертв. Мертвее не бывает. Это точно».

Раб, который трудился над «одеванием» Рулада день и ночь, покрывал смертную плоть воском, припаивал горячие монеты, видел, как тот возвратился к жизни, теперь склонялся перед Эдур. Голос его удерживал безумие в границах, а руки вели Рулада назад к жизни.

«Летерийский раб.

Отец Тень, нам ли такое делать?»

Вторая монета отпала.

Тралл шагнул к ним, таща за собой Фира. Он молчал. Пока.

Удинаас вставил нож в ножны. Распрямил спину, одной рукой схватил Рулада за плечо. Повернулся, оглядываясь на Тралла. — Он не готов говорить. Крики утомили его. Учтите и вес монет на груди. — Раб начал подниматься, намереваясь уйти; однако правая рука Рулада захрустела, отрываясь от рукояти меча. Зазвенели монеты, когда начали сгибаться пальцы; рука схватила Удинааса, сжала его ладонь.

Удинас почти улыбался. Тралл впервые разглядел все его утомление, следы тяжких испытаний, через которые тот прошел. Он снова сел на корточки. — Ваши братья, Рулад. Тралл и Фир. Они здесь, и они позаботятся о вас. Я простой раб…

Две монеты отвалились от руки Рулада, когда он усилил хватку.

— Ты останешься, Удинаас, — сказал Тралл. — Ты нужен нашему брату. Всем нам.

Летериец кивнул. — Как скажете, хозяин. Только… я устал, у меня в глазах темнеет. Кончаю говорить и сразу засыпаю. — Он беспомощно качал головой. — Я даже не знаю, что говорил вашему брату…

— Неважно, — вмешался Фир. — Ты сделал такое… — Слова застыли на устах, и на миг показалось, что лицо его рассыплется на куски. Тралл видел, как напряглись мышцы на шее Фира; брат сомкнул веки, глубоко вздохнул и снова стал самим собой. Покачал головой, не в силах говорить.

Тралл присел около Удинааса и Рулада. — Удинаас, я понимаю. Тебе нужен отдых. Но продержись еще немного, если сумеешь.

Раб кивнул.

Тралл перевел взор на обезображенное лицо Рулада. Веки были плотно сомкнуты, но глаза на ними двигались. — Рулад. Это Тралл. Слушай меня, брат мой. Держи глаза закрытыми. Мы должны снять с тебя это… эти доспехи…

Тут Рулад замотал головой.

— Это погребальные монеты, Рулад…

— Д…да. Знаю.

Слова тяжело и с жестоким хрипом вырвались из стесненной груди. Тралл колебался. — Удинаас был подле тебя, подготавливая…

— Да.

— Он вымотан, брат.

— Да. Скажи Матери. Я хочу. Хочу его.

— Конечно. Но сейчас дай ему уйти, прошу…

Рука бросила ладонь Удинааса, тяжко, бесчувственно звякнув о камень. Вторая, все еще сжимавшая меч, внезапно дернулась.

И на лице Рулада появилась наводящая ужас улыбка. — Да. Я все еще держу. Крепко. Это он имел в виду.

Тралл подался назад.

Удинаас отполз, оперся спиной на сундук с монетами. Скорчился так же, как сидел Рулад. Прежде чем отвести глаза, Тралл увидел, как его лицо исказилось страданием.

Утомление это или нет, но для Удинааса мир и покой остались за тысячу шагов позади — Тралл ясно понимал это, видел грубую истину. «У Рулада появился личный раб, но кто появился у Удинааса?»

Мысль, не типичная для Тисте Эдур.

Но ничто — ничто — не останется прежним. Тралл встал, подобрался поближе к Фиру, но, чуть подумав, пошел к выходу. Там еще стояли Майен и Пернатая Ведьма. Тралл махнул рабыне рукой, указав туда, где скорчился Удинаас.

Увидел, что ее лицо исказил страх. Увидел, как она качает головой.

Рабыня выбежала из здания. Тралл скривился. Майен, вздрогнув, тоже покинула их.

В пустом проеме показались Томад и Уруфь.

А за ними, так же медленно, шествовал Ханнан Мосаг.

«Ох. О, нет. Меч. Проклятый меч…»

Глава 10

Белые перышки вьются, кружатся, летят

Книзу, в бездонное море.

Дама с корзиной, и алым рука проблеснет,

Быстрым движением эти рассеет

Чистые перья, вольному ветру даря.

Вся она — словно богини полет, забытой и сбитой

В самом начале, у персей могучей реки.

Птицы в корзине, и им суждено утонуть.

Зри, как рыдает она здесь, в тени, у замшелой стены —

Только рука против воли все движется,

Мертвые когти вонзает

Дама, несущая смерть, и в очах ее ужас живущих.

Леди Элассара из Трейта,

Кормор Фюрал

Раскаты грома, тяжелое дребезжание дождя по крыше. Буря шла по течению реки, на север, и одним крылом захватила Летерас — нежданная, необычная в это время года буря, сделавшая единственную комнату обиталища Теола тесной и сырой. Теперь тут имелись еще два табурета, найденные Баггом в какой-то куче мусора. На одном из них, в углу, сидел Аблала Сани и рыдал.

Это продолжалось уже звон без перерыва. Тяжелое тело дрожало в такт рыданиям, табурет угрожающе потрескивал. По центру комнатушки ходил взад и вперед Теол.

Снаружи захлюпали по луже ноги, занавеска откинулась и появился Багг. С плеч его стекала вода. Слуга кашлянул. — Что горит в очаге?

Теол дернул плечом: — Ну, то, что было свалено рядом.

— Это же была ваша шляпа от дождя. Я сплел ее самолично, вот этими двумя руками.

— Шляпа от дождя? В ту соломку заворачивали гнилую рыбу…

— Ну да, она воняла. — Багг кивнул, вытирая глаза. — А вообще-то «гнилая» — понятие относительное, хозяин.

— То есть?

— Фараэды почитают гнилую рыбу деликатесом.

— Да ты просто хотел, чтобы я вонял рыбой.

— Лучше вы, чем весь дом, — отвечал Багг. Он перевел взор на Аблалу. — Что у него не так?

— Ни малейшего понятия. Какие новости?

— Я ее нашел.

— Отлично.

— Но нам придется за ней сходить.

— Идти наружу?

— Да.

— Под дождь?

— Да.

— Ну, — сказал Теол, возобновляя прогулки от стены к стене, — мне это не нравится. Слишком рискованно.

— Рискованно?

— Да, да. Я могу промокнуть. Особенно теперь, когда лишился шляпы от дождя.

— Вот интересно, чья в том вина?

— Она уже курилась, потому что лежала слишком близко к огню. Я с трудом затоптал ногами. Потом кинул в огонь остатки.

— Я ее сушил.

Теол замер на середине комнаты, глянул на Багга и зашагал снова. — Возлюбленный телохранитель, что случилось?

Здоровяк поднял красные глаза. — Вам не интересно. Никому вообще не интересно.

— Конечно же, мне интересно. Багг, разве мне не интересно? Разве любопытство не в моей натуре?

— Точно так, хозяин. Почти всегда.

— Это женщины, Аблала, не так ли? Скажи. — Великан жалко кивнул.

— Они дерутся за тебя?

Аблала замотал головой.

— Ты предпочел одну из троих?

— Нет. В том и дело. Ни шанса.

Теол метнул взгляд на Багга. — Ни шанса. Что за странное заявление. Можешь объяснить?

— Это нечестно, вот как оно. Нечестно. Вы не понимаете. У вас такого не бывает. То есть, кто я такой? Разве я игрушка? Только потому, что у меня большой…

— Постой, — прервал его Теол. — Давай посмотрим, верно ли я тебя понял, Аблала. Ты чувствуешь, что они тобой пользуются. Интересуются лишь одним… гмм, атрибутом. Все, чего им нужно — секс. Ни обязательств, ни верности. Они берут тебя по очереди, не думая о чувствах твоей нежной натуры. Наверное, они даже не говорят с тобой до и не обнимаются после?

Аблала кивнул.

— И все это делает тебя несчастным?

Он снова кивнул, засопел. Нижняя губа выпятилась, уголки рта начали опускаться, задергались мышцы на правой щеке.

Теол воззрился на него и взмахнул руками: — Аблала? Ты что, не понимаешь? Ты в раю для мужиков!Остальные о таком могут лишь мечтать!

— Но мне нужно чего-то большего!

— Нет! Не нужно. Верь мне! Багг, ты не согласен? Скажи ему!

Багг нахмурился и произнес: — Все верно Теол говорит. Точно, это горькая истина, точно, в природе хозяина открывать горькие истины, которые большинству покажутся необычными, даже извращенными…

— Спасибо за поддержку, Багг, — прервал состроивший гримасу Теол. — Давай иди убирайся. — Он снова обратился к Аблале: — Дружище, ты на пике мужских достижений. Погоди! Почему ты сказал, что у меня такого не бывает. Как это?

Аблала заморгал: — Что? Разве вы не на том же пике, и даже выше?

Багг фыркнул: — Он на этом пике месяцами не бывает.

— Да уж! — Теол метнулся к очагу, вытащил остатки гнилого тростника. Сбив пламя, водрузил прожаренный предмет на голову. — Отлично, Багг, пойдем к ней. Что до нашего безмозглого гиганта, пусть сам приберется. Интересно, как много оскорблений способен вынести чувствительный человек вроде меня?

Над головой его поднимался дымок.

— Она готова вспыхнуть, хозяин.

— Ну, там же дождь. Разве нет? Идем.

Узкая улочка была по лодыжки залита водой, лившейся к водостоку в нижней части. Он был замусорен, и вокруг образовался целый пруд. Багг пошел впереди, с плеском пролагая путь по пузырящимся под ливнем лужам.

— Хозяин, могли бы вы быть повежливее с Аблалой? — сказал он через плечо. — Он человек очень несчастливый.

— Жалость должны вызывать недомерки. Разве нет? От Аблалы у трех баб слюнки текут, или ты забыл?

— Неаппетитный образ.

— Дорогой слуга, ты слишком долго живешь один. В ТАКОМ слюнотечении нет ничего неприятного. — Он помолчал. — Ну ладно, может, и есть. Нам надо говорить о сексе? Эта тема вызывает ностальгию…

— Странник избави.

— Итак, где она?

— В борделе.

— О, как это патетично.

— Скорее дело в новом приобретении. Чем больше она ее кормит, тем голоднее та становится.

Они пересекли Дорогу Турола и углубились в квартал Проституток. Ливень стихал, над головами проносились рваные облака, остатки бури. — Ну, — заметил Теол, — это не самое приемлемое состояние для моей высокооплачиваемой работницы. Особенно если учесть, что новые ее пристрастия не связаны с красивым, элегантным боссом. Что-то во мне шепчет, что это не Аблала должен рыдать в углу, а я сам.

— Может быть, Шерк не желает смешивать дело с удовольствием.

— Багг, ты говорил, что она в борделе.

— О. да. Простите.

— Теперь я действительно жалок. Утром я не был жалким. Если тенденция продолжится, к ночи я поплыву через канал с грузом монет на шее.

— Пришли.

Они стояли перед узким четырехэтажным зданием, немного выступавшим между соседними домами. Казалось, оно на несколько столетий древнее окружающей застройки. Две колонны из пятнистого синего мрамора были покрыты резьбой. Демоны, очевидно женского пола, извивающиеся и содрогающиеся в групповой оргии; на вершинах колонн скорчились горгульи с огромными грудями, которые они призывно сжимали каменными руками.

Теол повернулся к Баггу: — Это Храм. Она в Храме?

— Вас это удивляет?

— Мне не дозволено сделать и шага внутрь. Даже Королева Джаналь посещает это место едва несколько раз в год. Членство стоит тысячу доков. Я слышал… желающих много. Знаю одного, что десять раз платил.

— Да, Матрона Делисп наверняка довольна своим новейшим приобретением.

— Бьюсь об заклад, что довольна. Итак, как же извлечь оттуда Шерк Элалле, если она, очевидно, попала туда, куда и хотела? А у Матроны тут не меньше тридцати громил, и они захотят нам помешать. Следует ли нам счесть случай безнадежным и продолжить путь?

Багг пожал плечами: — Вам решать, хозяин.

— Отлично. — Он поразмыслил. — Я желал бы с ней хоть одним словом перекинуться.

— Возможно, двух слов вам сказать не дадут.

— Не будь нелепым, Багг. Пара слов ее не напряжет.

— Хозяин, сейчас она и взгляд просто так не кинет. Наша покойная воровка процвела…

— Благодаря мне! Кто заказал обновление? Починку в сухом доке, новую краску на борта? Мы потратили…

— Говорите это ей, не мне. Хозяин, я отлично знаю, как далеко вы способны зайти в ублажении личных аппетитов.

— Даже не стану спрашивать, что ты имел виду. Звучит мерзко, а мои мерзости — мое личное дело.

— Точно так, хозяин, точно так. Хорошо, что вы не склонны к ностальгии.

Теол внимательно посмотрел на Багга, потом снова повернулся к Храму. Самый старый бордель в этой стране. Некоторые говорят, что он старше города, что город рос вокруг него, и рос именно по причине существования здесь борделя. Это кажется не особо вероятным, но любовь со всеми ее хитрыми, завлекающими нюансами вообще невероятна. Он поднял голову, любуясь горгульями, и кусок почерневшего тростника шляпы шлепнулся на мостовую. — Ну, это все решает. Или стоять и мокнуть под дождем, или войти внутрь.

— Смею заявить, хозяин, что и в том и в другом случае моя шляпа принесет несчастье.

— Багг, твоя сверхкритичность тебя погубит. Иди за мной!

Теол с решительным видом пошел по ступеням. Едва он поднялся к дверям, их створки раскрылись и показался грузный мужчина в черном плаще с капюшоном. В покрытых крагами руках он держал двойную секиру.

Теол побледнел и встал на месте. Багг споткнулся, ударился ему в спину.

— Извините, — выдавил Теол, отступая в сторону и хватая Багга за воротник. — Идете на отсечение головы? — Он взмахнул рукой, приглашая человека проходить.

Из тьмы капюшона блеснули глазки. — Благодарю, господин, — ответил мужчина хриплым голосом. — Вы очень любезны. — Он шагнул на крыльцо, помедлил. — Дождь идет.

— Вообще-то почти кончился, готов поспорить. Видите синеву над головой?

Гигант — носитель секиры глянул Теолу в глаза: — Если кто-то спросит, господин, вы меня не видели.

— Даю слово.

— Большое спасибо. — Человек начал осторожно спускаться вниз.

— Ох, — пробурчал он, — как мокро! Ох!

Теол и Багг смотрели, как он спешит прочь, ссутулившись и огибая самые глубокие лужи.

Багг вздохнул: — Клянусь, я порядком испугался его внезапного явления.

Теол внимательно оглядел слугу. — В самом деле? Бедняга Багг, тебе нужно полечить нервишки. Идем же. Ничего не бойся, пока я рядом.

Они вошли в Храм.

Теолу пришлось замереть на месте снова, на этот раз по причине ножа, блеснувшего лезвием прямо у края его правого глаза. Багг сумел избежать повторного толчка в спину хозяина. От благодарности у Теола ослабли колени.

Около уха промурлыкал тихий женский голос: — Вы не переодеты, господин. Что означает… ну, мы с вами хорошо понимаем, что это означает?

— Я пришел за моей дочкой…

— Очень дурной вкус. Мы не дозволяем столь мерзкие, извращенные желания в…

— Вы не поняли… то есть не поняли со всей ясностью. Я хотел сказать, я пришел ее вернуть, потому что уже поздно.

— Имя?

— Шерк Элалле.

— Да, слишком поздно.

— Вы имели в виду, что она мертва? Я знаю. Видите ли, ее предки требуют, чтобы она вернулась в склеп. Они отчаянно скучают, некоторые стали ужасно раздраженными. Призраки могут причинить много неприятностей — не только вам и вашему заведению, но и мне. Понимаете мои затруднения?

Нож отодвинулся от щеки. Из темноты вышла невысокая, изящная женщина. Облегающая шелковая одежда рыжеватого оттенка, широкий пояс на тонкой талии, туфли с загнутыми носками на миниатюрных ножках. Милое лицо сердечком, глаза, кажущиеся слишком большими. Сейчас они были прищурены. — Вы закончили?

Теол скромно улыбнулся: — Наверное, вы слышите такое постоянно. Извините. А вы не Матрона Делисп?

Женщина развернулась кругом. — Идите за мной. Ненавижу эту комнату.

Теперь он впервые огляделся. Два шага в ширину, четыре в длину. Дверь в дальнем конце, стены завешены броскими гобеленами, изображающими совокупления самых разных видов. — Кажется завлекательным, — сказал он в спину женщине.

— Это запах истощения.

— Истощения? Ага, понятно.

— Запах… сожаления. Ненавижу этот запах. Все это ненавижу. — Она скользнула в дверь. Теол и Багг поспешили следом.

В одном шаге от двери начиналась широкая лестница. Женщина провела их в комнату ожидания — плюшевые стены, мягкие диваны, а в дальнем конце кресло с высокой спинкой. Хозяйка сразу уселась в него. — Садитесь. Что там такое про духов? Да ладно. Вам же, получается, было лет десять во время усыновления Шерк Элалле. Не удивляюсь, что она про вас слова не молвила. Даже когда была жива. Скажите, вас разочаровало ее решение пойти по стезе воровства?

— По вашему тону, — ответил Теол, — я догадываюсь, что вы усомнились в моем рассказе.

— И что меня выдало?

— Но тем не менее я не такой простак, как вам кажется. Отсюда этот облик.

Женщина моргнула. — Ваш облик — мужчина за тридцать в мокрой, дурно связанной шерстяной одежде.

Багг выпрямился: — Дурно связанной? Ну держитесь…

Теол резко ткнул слугу локтем под ребра. Тот что-то булькнул и замолк.

— Все верно, — сказал Теол.

— Значит, вы здорово потратились на чары. Сколько же вам лет?

— Шестьдесят девять, дорогуша.

— Впечатляет. Так что с духами?

— Боюсь, все правда. Матрона, это кошмарные призраки. Мстительные, равнодушные к логике убеждений. До сих пор я умел удерживать их в стенах фамильного склепа, но рано или поздно они вырвутся. Помчатся по улицам, круша все вокруг — боюсь, горожан ожидает ночь страха — а потом подберутся сюда. Что будет дальше… я уже дрожу от ужаса.

— Я тоже дрожу, хотя по совершенно иным причинам. И все же перед нами дилемма. Личная моя дилемма, с которой я сражаюсь уже довольно долго.

— О?

— К счастью, ваше появление помогло мне ее решить.

— Я рад.

Женщина склонилась вперед: — Верхний этаж. Там всего одна комната. Изгоните оттуда проклятую демоницу! Иначе девочки меня освежуют живьем!

Ступени лестницы были выстланы тканью; перила скользили под их ладонями, словно мягкие изгибы резных грудей, смазанные и отполированные тысячами потных рук. Не встретив по пути никого, они прибыли на верхний уровень запыхавшимися. От подъема, конечно же, сказал себе Теол, вытирая ладони о мокрые штаны.

Согнувшийся, задыхающийся Багг пробормотал: — Возьми меня Странник! Что они втирают в дерево?

— Я не знаю, — признался Теол. — Но я едва могу стоять.

— Может быть, нам подождать немного, — предложил Багг, отирая пот со лба.

— Хорошая идея. Ждем.

Недолгое время спустя Теол выпрямил спину, кивнул и подмигнул Баггу. Тот состроил в ответ гримасу. Теол поднял руку и постучал в толстую дверь.

— Войдите, — раздалась заглушенная деревом команда.

Теол открыл дверь и ступил в комнату. Сзади него прошипел Багг: — Возьми меня Странник! Гляньте на все эти сиськи!

Панели стен и потолка продолжали тему, заданную лестницей. Повсюду дерзко торчали непомерные груди. Даже пол горбился под толстым ковром.

— Мономания… — начал Теол.

— О, — прервал ее голос из широченной кровати. — Это ты.

Теол откашлялся. — Шерк Элалле.

— Если ты пришел ради моих услуг, — сказала женщина, — тебя может утешить знание, что большая секира палача — всего лишь жалкая компенсация.

— Он вымок под дождем, — вмешался Багг. Теол бросил взгляд за спину.

— И что? — спросила Шерк.

— Не знаю, но думаю, тебя это может утешить.

— Я не ухожу отсюда, вот почему вы пришли сюда.

— Ты должна уйти. Матрона требует, — сказал Теол.

Шерк уселась в постели. — Это жирные коровы снизу? Я украла у них всех клиентов, и они бунтуют!

— Воображаю, — пожал плечами Теол. — Но разве это удивительно? Слушай, Шерк. Мы же заключили договор, а?

Ее лицо потемнело: — Я должна вести себя достойно? Хорошо, но у меня проблема с неким неумеренным аппетитом…

— Думаю, я смогу помочь.

Она подняла брови.

— Гм… я имел… о, я не знаю, что я имел в виду. — Он помолчал и просиял: — Но я познакомлю тебя с Аблалой, несчастным охранником, мечтающим о прочной связи.

Она подняла брови еще выше.

— Почему бы нет? Не надо ему рассказывать, что ты мертва! Он не заметит, в этом я уверен. Что до аппетита, сомневаюсь, что это останется проблемой. Вот три других женщины могут стать очень недовольными, но я все улажу. Смотри — ка, какое блестящее решение!

— Думаю, что попробовать могу, но ничего не обещаю. А теперь уйдите, мне надо одеться.

Бросив взгляды друг на дружку, Теол с Баггом исполнили ее просьбу и закрыли за собой дверь. Багг воззрился на хозяина. — Я очень впечатлен, — сказал он миг спустя. — Я думал, ситуация не имеет решения. Хозяин, мое восхищение вздымается словно…

— Прекрати опираться на перила.

— Ох, да. Вы и здесь правы.

Матрона Делисп ожидала их на ступенях внизу. Когда она увидела идущую за Баггом Шерк Элалле, недовольно перекосилась: — Благослови вас Странник, Теол Беддикт. Я ваша должница.

Теол вздохнул: — Я же чувствовал, что вы не поверили моей сказке.

— Шерстяные штаны. Я слышала, теперь их заказывают буквально все.

Теол бросил Баггу взгляд, но слуга лишь удивленно вздернул брови. — Не мне хвала, хозяин. Это было бы самонадеянно. Надеюсь, что их версии станут всего лишь жалкими подражаниями.

— А может, Матрона Делисп, — сказал Теол, — я просто переоделся Теолом. Разве это не было бы умно?

— Слишком умно для вас.

— Ну, тут вы правы.

— Но вы желаете получить долг или нет?

Шерк Элалле протиснулась мимо Багга. — Не люблю, когда меня игнорируют. Все вы, как будто я…

— Мертвая? — спросила Делисп.

— Я просто желаю объяснить причины, по которым оставляю ваш дом. Они в том, что я в долгу перед Теолом Беддиктом. Я, может, и мертвая, но не бесчестная. Но по-всякому, Делисп, ты мне сейчас должна солидную сумму. Припоминаю, речь шла о шестидесяти процентах…

— К чему тебе такие деньги? — спросила Матрона. — Сколько еще есть в мире нарядов, разящих мужиков наповал? Сколько еще мешков с травками ты сможешь распотрошить? Нет, стой — я не желаю знать ответы. Шестьдесят. Отлично. Но дай мне день или два — я не держу здесь такие суммы. Куда можно доставить?

— Подойдет резиденция Теола Беддикта.

— Постойте, — начал возражать Теол. — У меня не безопасно…

— Лично я намерена спустить все очень быстро.

— Ох. Ладно, ладно, хотя я не очень рад. Слишком много приходов и уходов. Неизбежно возникнут подозрения…

— Не опирайтесь на перила, хозяин.

— Сны Странника! Идем отсюда.

Непогода прошла. По улице все еще несся поток дождевой воды, но жители ближайших домов уже начали выходить по делам. Было уже за полдень. Шерк Элалле помедлила у основания лестницы в Храм. — Сегодня в полночь я буду у тебя на крыше, Теол Беддикт. В полночь.

— Как насчет Аблалы?

— Признаю, мне эта мысль не понравилась.

— Шерк, Аблала Сани пережил Топляки. Он прошел по дну канала. Подумай, как много у вас общего.

— И у него массивный довесок, — встрял Багг.

Теол состроил гримасу. — Как ты груб…

— Приведите его ночью на крышу.

— Эта конспирация делает меня жалким. Оставьте меня, ты и ты. Я пойду прогуляюсь. Багг, когда вернешься домой, уберись. Не сомневаюсь, очень скоро примчится Шенд. Скажи ей, что я поспешил по очень важным делам…

— Каким именно делам?

— Не знаю. Я что-нибудь придумаю. Тебе надо заботиться о другом — как там идут работы на фундаментах.

— Забивают.

— Так взбодри работников.

— Вы не поняли, хозяин. Идем по графику.

— Я не «не понял». Просто я упрямый. А теперь хочу найти более приятных собеседников. Где — нибудь там. — Он хотел сказать несколько слов Шерк, но та исчезла. — Клятая воровка. Иди же, Багг. Стой! Что на ужин?

— Банановые листья.

— Надеюсь, в них не рыбу заворачивали.

— Конечно нет, хозяин.

— Тогда что?

— Материал, вокруг которого они были обернуты, определению не поддался. Если подумать, это и к лучшему.

— И как мы выживаем на такой дряни?

— Отличный вопрос, хозяин. Я воистину озадачен.

Теол уставился на слугу и махнул рукой, приказывая уходить. Багг повернул налево, так что его хозяин пошел направо. Воздух был еще сырым после дождя, но уже согревался. Мокрые собаки рылись носами в грудах отбросов. Коты ловили тараканов, в изобилии собиравшихся вокруг луж. Какой-то нищий нашел кусок мыла и разделся догола, встав под струей воды с крыши; намыливая себя мутной пеной, он напевал причитание, бывшее популярным лет сто назад. Местные обитатели старались извлечь всю возможную выгоду из нежданного ливня — выливали ночные горшки прямо из окон, вместо того чтобы донести их до ближайшей сточной канавы. Вследствие этого многие потоки несли то, что никогда не тонет, и в углублениях мостовой формировались плавучие желто — бурые островки, становившиеся гнездами множества жужжащих мух.

Отличный вечерок для града Летераса, подумал Теол, понюхал воздух, глубоко вздохнул и испустил вздох удовлетворения. Он шел вниз по улице, пока не достиг канала Квилласа, а потом направился по его набережной к реке. Справа возвышался лес мачт — рыбацкие лодки собрались переждать бурю. Уже натягивались паруса, команды яростно бранились, спеша выйти на морской простор до заката. Неподалеку несколько стражников вытаскивали из мутной воды тело утопленника. Толпа зевак выкрикивала советы, стражи порядка махали баграми. Над всем этим летали чайки.

Теол прошел неподалеку от старого дворца, свернул на улицу, ведущую от канала, и по запутанным, извитым переулкам добрался до земли вокруг Башни. Уже наступал вечерний сумрак, делающий все вокруг зернисто — нечетким, когда Теол наконец увидел полуразваленную стену и изрытую землю внутреннего двора, а за ним остов башни, отличавшейся от всех прочих строений — она была квадратной, а не круглой.

Необычные треугольные окна, темные и закрытые мертвыми лозами. Вдавленная в стену черная дверь терялась под саваном теней. Теол подивился, как деревянная дверь смогла устоять, не сгнив за все долгие века.

Он никого не видел во дворе. — Чашка! Дитя, ты здесь?

Из-под дерева выступила оборванная девочка. Теол вздрогнул. — Ловкий трюк, подружка.

Она приблизилась. — Там художник. Рисовальщик. Пришел рисовать башню. Хотел и меня нарисовать, да я стала за деревьями. Он очень сердился. Ты человек, спящий на крыше своего дома. За тобой многие шпионят.

— Да, знаю. Шерк мне рассказала, что ты… гм, заботишься о них.

— Она сказала, ты можешь помочь мне узнать, кто я такая.

Он внимательно поглядел на нее. — Ты давно видела Шерк?

— Только раз. Она теперь раскрасавица. Едва ее узнала.

— Ну что ж, подружка, мы можем и для тебя такое сделать. Если хочешь.

Грязное, заплесневелое лицо сморщилось в удивлении: — Зачем?

— Зачем? Ну, предположим, чтобы ты стала менее заметной. Разве ты не радуешься, видя, какова теперь Шерк?

— Радуюсь?

— Ну, хотя бы думаешь об этом?

— Хорошо. Ты мне нравишься. Мне кажется, ты мне показался. Мне немногие люди кажутся хорошими, но ты показался. Можно звать тебя Отцом? Шерк — моя Мама. Не взаправду, но я так ее зову. Я хочу еще братьев и сестер. — Помолчав, она продолжила: — Ты мне поможешь?

— Постараюсь, Чашка. Шерк говорит, что Башня беседует с тобой.

— Не словами. Мыслями. Чувствами. Она боится. В земле есть кто-то, кто идет на помощь. Едва он высвободится, как нам поможет. Он мне дядя. А другие, злые дядьки меня пугают.

— Злые дядьки? Кто они? Тоже в земле?

Она кивнула.

— Есть вероятность, что они вылезут из земли раньше твоего дяди?

— Если вылезут, всех нас истребят. Меня, дядю и башню. Они так сказали. И от этого освободятся все остальные.

— А они тоже злые?

Девочка пожала плечами: — Они много не говорят. Кроме одной. Та говорит, что сделает меня императрицей. Я хотела бы стать императрицей.

— Знаешь, я не стал бы ей доверять. Это лишь мое мнение, Чашка, но такого рода обещания звучат подозрительно.

— Вот и Шерк так сказала. Но звучит приятно. Она желает дать мне много богатств и развлечений.

— Осторожнее, девочка.

— Отец, ты видишь сны о драконах?

— Драконах?

Снова пожав плечами, она отвернулась. — Становится темно, — бросила неупокоенная через плечо. — Мне нужно кого-то убить… Может, того художника?

* * *

Турадал Бризед, консорт Королевы Джанали, стоял, прислонившись к стене. Перед ним Брюс вел своих учеников через последнее на сегодня упражнение — контратаку.

Тренировки личной гвардии короля часто посещались любопытствующими, хотя Брюс был несколько удивлен, увидев среди них Турадала — большинство гостей были опытными бойцами и собрались посмотреть, как он учит стражей владеть излюбленными ими видами оружия. Консорт же широко известный любитель праздности — привилегии, которой во времена Брюсова деда молодым и годным к войне мужчинам не предоставляли. Для всех были обязательны четыре года военной службы, начиная с семнадцати лет. Те времена знали много внешних угроз. Синяя Роза на севере, независимые и буйные города — государства архипелагов Моря Драконов, разные племена с восточных равнин — все давили на Летер, напирали на границы, побуждаемые очередным расширением далекого и воинственного Колансе.

Теперь Синяя Роза платит Эзгаре Дисканару дань, города сокрушены, на архипелаге остались лишь немногочисленные рыбаки и козопасы; Колансе десяток лет назад впало в гражданскую войну и самоизолировалось.

Брюс с трудом мог себе представить человека в полном расцвете мужских сил, совершенно не способного защитить себя; однако Турадал Бризед именно таков. Консорт даже высказывал мнение, что он предвестник, пионер того состояния цивилизации, в котором война станет уделом Должников и умственно отсталых людей. Брюс Беддикт поначалу смеялся, слыша пересказы речей Бризеда; но постепенно он начинал находить в них все больше смысла. Армия Летера все еще была сильной, однако все больше привязывалась к экономике. Каждая кампания становилась возможностью обогатиться. Немногие среди класса купцов, торговцев и всех служителей бесчисленных потребностей цивилизации брали на себя труд военной тренировки. В их взглядах на солдат читалось тайное презрение.

«Конечно, до тех пор, пока мы им не понадобимся. Или пока они не почуют выгоду в наших действиях».

Он закончил упражнения и помедлил, наблюдая, кто уйдет, а кто останется тренироваться самостоятельно. Большинство осталось, и Брюс был этим доволен. Он знал — ушли шпионы королевы в гвардии. Самое забавное, что это понимали все вокруг.

Брюс вложил меч в ножны и подошел к Турадалу Бризеду. — Консорт?

Небрежный кивок. — Финед.

— Вас спустили с поводка? Ни разу не видел вас здесь.

— Вам не кажется, что дворец странным образом опустел?

— Ну… — протянул Брюс. — Похоже, вокруг гораздо меньше шума.

Турадал Бризед засмеялся: — Принц молод, финед. Как тут избежать известных излишеств. У Канцлера к вам есть несколько слов. Надеюсь, вы полностью оправились после таинственного задания?

— Королевские целители, как обычно, показали себя с лучшей стороны. Спасибо за заботу, Консорт. О чем Канцлер желает поговорить?

Его собеседник пожал плечами: — Не меня надо спрашивать. В этом деле я только вестник.

Брюс некоторое время рассматривал собеседника, затем коротко кивнул: — Я принимаю приглашение Трайбана Гнола. Через один звон?

— Подойдет. Давайте от всей души понадеемся, что это не станет знаком обострения долгой вражды между Канцлером и Цедой.

Брюс удивился: — Между ними вражда? Даже не слышал. То есть, я имею в виду… я думал, это обычное столкновение мнений. — Поразмыслив, он добавил: — Разделяю ваши тревоги, Консорт.

— Финед, вам не приходило в голову, что долгий мир приучает к упорной борьбе?

— Нет, ведь это же нелепость. Противоположность мира — война, именно она — высшее выражение борьбы. По вашему мнению, жизнь — это колебания между борьбой мирной и борьбой военной?

— Ну, смысл в этом есть, — сказал Турадал Бризед. — Мы существуем в состоянии вечного напряжения. Как внутри себя, так и в отношениях с внешним миром. — Он пожал плечами: — Мы можем твердить о жажде равновесия, но наши души пылают страстью к раздорам.

— Если ваша душа пылает страстью, — отвечал Брюс, — то вы хорошо это скрываете.

— Никто из нас не лишен такого таланта, финед.

Брюс склонил голову набок: — Не имею желания оправдывать борьбу. Кажется, я все еще не согласен с вашими идеями. А теперь вынужден откланяться, Консорт.

По пути к своим покоям Брюс размышлял над словами Бризеда. Похоже, в них могло таиться предостережение; но, кроме банального указания, что всё вокруг не такое, каким кажется — а во дворце это всякому очевидный факт — он ничего не мог извлечь из слишком тонких намеков Консорта.

Напряжение есть свойство разума — так это понимал Брюс. Природа и воспитание определяют угол воззрения и оттенки, в которых человеку видится мир. Может быть, на самом примитивном уровне борьба за жизнь и вызывает некое напряжение, но оно не сравнимо со стрессами, порожденными умом. Мириады штормов — желания, эмоции, заботы и страхи, бесконечный диалог со смертью.

Брюс давно понял, что же привлекает его в воинских искусствах. Весь мир военных дел, от дуэлей до сражений, упрощает жизнь, делает диалог со смертью прямым и однозначным. Опасности, достижения и компромиссы определяются длиной стального летерийского клинка. Самодисциплина становится способом контроля личной судьбы, и это уменьшает тревожность — следствие напряжения. Особенно когда фехтовальщик уясняет, что смерть любит ставить на слепой случай и человеку приходится лишь смиряться с возможными последствиями схватки, какими бы мрачными они ни были. Простые мысли, которые можно гнать от себя в минуты безделья — но не в миг столкновения с врагом, когда сверкают вынутые из ножен мечи.

Законы природы налагают на нас известные ограничения; Брюс был доволен, что в его жизни всегда есть нечто предсказуемое, и строил на нем свои ожидания.

Жизнь Турадала Бризеда была гораздо менее определенной. Главное его качество — внешняя привлекательность, и никакие средства не смогут уничтожить угрозу течения лет, способного ослабить физическое совершенство. Конечно, есть алхимики и волшебники, они смогут что-то противопоставить надвигающейся дряхлости; однако темный прилив нелегко обратить вспять, он подчиняется лишь своим собственным законам, которых никому не отменить. Что еще хуже, позиция Бризеда зависит от капризов окружающих. Пусть он профессионал высшей пробы, но каждая партнерша — потенциально — является бездонным колодцем диких эмоций, способных захватить Бризеда в плен. Разумеется, есть правила внешнего приличия — он же Консорт, в конце концов. У королевы есть законный супруг. Консорт не наделен никакими правами: его дети не унаследуют имени и политического влияния — на самом деле королева должна заботиться о том, чтобы детей не было, и до сих пор она с этим справляется.

Но Брюс слышал, что Джаналь отдала Турадалу Бризеду сердце. Трайбан Гнол, согласно древним законам, не имеет права связывать себя с любой женщиной и любым мужчиной; но, как кажется, его сердце тоже отдано ей. Положение, способное разорвать старый союз между королевой и канцлером. Если так, то Бризед становится невольной «точкой опоры» нового конфликта. Неудивительно, что его снедает напряжение.

Но каковы его личные амбиции? Отдал ли он свое сердце, и если да, то кому?

Брюс вошел в свои комнаты. Освободился от перевязи и доспехов, затем стащил пропитанную потом одежду. Натерся ароматным маслом, которое сразу же счистил деревянным гребешком. Облачившись в новую одежду, он начал надевать форменные латы. Заменил тяжелый учебный меч на клинок более узкий и длинный. Быстрый взгляд на убранство скромной комнаты позволил заметить, что пояс с ножами на полке у кровати сдвинут — у него побывал еще один шпион. Не то чтобы он был небрежен и положил ножи на неправильное место — скорее это был шпион, шпионивший за другим шпионом, и намеренной ошибкой он позволял заметить, что комнату обыскивали, тщательно и осторожно, до него самого.

Брюс передвинул пояс на прежнее место и вышел.

* * *

— Войдите.

Брюс перешагнул порог и замер, пытаясь рассмотреть волшебника в беспорядочно забитой вещами комнате.

— Сюда, Поборник Короля.

Проследив, откуда раздается голос, он наконец нашел Цеду под потолком. Повисший в кожаных ремнях лицом к полу Куру Кан надел на голову странный металлический шлем с многочисленными линзами, укрепленными в металлических оправах перед лицом. На полу лежала старинная, пожелтевшая карта.

— У меня мало времени, Цеда. Канцлер повелел, чтобы я как можно скорее встретился с ним. Что вы делаете?

— Это важно, юноша?

— Чтобы я знал? Думаю, нет. Просто любопытно.

— Нет. Я о приказе Канцлера.

— Не уверен. Мне кажется, что меня все больше рассматривают как ключевого игрока в игре, которая мне непонятна. Король редко спрашивает моего совета в государственных делах, за что я благодарен, ибо не желаю о подобных вещах даже размышлять. Я не имею возможности влиять на решения Его Величества, и не желаю на них влиять.

— С помощью этого устройства, — заявил Куру Кан, — я доказал, что мир круглый.

— Правда? Разве колонисты Первой Империи не доказали это уже давно? Они же обогнули земной шар.

— Ах, это было доказательство практическое. Я хотел доказать то же самое посредством гипотез и теорий.

— Чтобы проверить точность метода?

— О нет. Скажем так, точность уже доказана. Нет, дружок, я хотел доказать истинность практических доказательств. Можно ли доверять свидетельствам очевидцев? Если математическая очевидность поддерживает практические наблюдения, мы кое-чего достигли.

Брюс огляделся. — Где ваши помощники?

— Я послал их к королевскому изготовителю линз за новыми линзами.

— Когда?

— Кажется, утром. Да, сразу после завтрака.

— Так вы висите тут весь день?

— Да, и вращаюсь туда и сюда против своей воли. Дружок, есть силы, незримые силы, что толкают нас в каждый миг существования. Силы, которые, как я думаю, вступают в конфликт.

— Конфликт? Какой?

— Почва под нашими ногами обладает неодолимой силой, это заметно по приливу крови к лицу, легкости в затылке, незримым рукам, что хотят притянуть меня вниз — я уже пережил весьма необычные галлюцинации. Но есть и противоположная, более слабая сила, желающая меня притянуть — иной мир, что странствует по небу вокруг этого…

— Луна?

— Молодой человек, на самом деле есть не менее четырех лун, но все остальные не только отдалены, но постоянно заслонены и не отражают свет солнца. Причины их тусклости не вполне понятны; я полагаю, что тут играет некую роль величина нашего мира. С другой стороны, они могут быть не отдаленными, а весьма близкими, однако слишком малыми. Относительно.

Брюс изучал карту на полу. — Это оригинал? Какие перспективы открылись вам с новыми линзами?

— Важный вопрос? Возможно, но не прямым образом. Карта была у меня в руках, но потом выпала. Тем не менее я был вознагражден озарением. Континенты некогда были соединены. Какие же силы разорвали их, можно спросить? Кто передал приглашение Канцлера?

— Что? О, Турадал Бризед.

— Ах так. Что за странный и заблудший парень. В его глазах столько горя — или в позе, по крайней мере.

— Неужели?

— И он сказал?..

— Он говорил о вражде между вами и Канцлером. Гм, о новой вражде.

— Вот как. Первый раз слышу.

— Так вражды нет!

— Нет, нет, юноша. Уверен, что-то есть. Постарайся выведать все об это, ладно? Для меня.

Брюс кивнул: — Конечно, Цеда. Если смогу. Это все ваши советы?

— Похоже, так.

— Я хотя бы могу помочь вам спуститься?

— Не надо, дружок. Как знать, сколько озарений я еще испытаю?

— Но вы можете потерять руки или ноги.

— У меня все еще есть руки и ноги?

Брюс подошел к волшебнику, подставил плечо под бок Куру Кана. — Я высвобожу вас из ремней.

— Будь уверен в моей благодарности, юноша.

— И мне есть что сказать вашим помощникам. Вот только вернусь от канцлера…

— Будь с ними мягок. Прошу. Они ужасно забывчивы.

— Ну, меня они вовек не забудут.

* * *

Трайбан Гнол вышагивал, заложив руки за спину. — Какова готовность армии, финед?

Брюс наморщил лоб: — Канцлер, на такой вопрос могла бы лучше ответить Преда Уннаталь Хебаз.

— Она сейчас недосягаема, поэтому спрашиваю вас.

Они остались в приемной Канцлера вдвоем. Стража ждала снаружи. Ритуальные свечи испускали дым редких пряностей из Колансе, отчего атмосфера комнаты отдавала чем-то религиозным. «Храм Златой Монеты, и этой человек — ее жрец…» — Канцлер, имеется распоряжение, по которому армия и флот должны поддерживать состояние постоянной боеготовности. Припасов и снаряжения достаточно для годичной кампании. Как вам известно, контракты по снабжению предусматривают пункт, согласно коему в военное время требования армии превалируют над любыми другими. Конечно же, эти контракты соблюдаются, и неукоснительно.

— Да, да, финед. Но я хотел узнать мнение солдата. Готовы ли воины короля к битве и способны ли они биться?

— Полагаю, Канцлер, что да.

Трайбан Гнол замер на месте, уставившись на Брюса блестящими глазами. — Я ловлю вас на слове, финед.

— Я не высказываю мнений, за которые не могу поручиться.

Резкая улыбка. — Великолепно. Скажите, вы нашли себе жену? Думаю, что нет — хотя уверен, что ни одна девушка из знати не откажется от такой пары. Многие наследия достались нам, финед, и способы, какими мы отвечаем на их призывы, определяют черты жизни мужчины или женщины.

— Простите, Канцлер… О чем это вы?

— История вашей семьи широко известна, финед, и я с великой симпатией отношусь к вам и вашим несчастным братьям. В особенности к Халлу, который вызывает особую мою тревогу, учитывая его страсть встревать в важные дела, которые, собственно, совсем не относятся к сфере его компетенции. Признаюсь, что испытываю насчет него великое беспокойство… не хотелось бы видеть ваш род в горе.

— Мне сдается, Канцлер, что вы слишком великодушны в составлении списка личных забот. Что до наследий — ну, это мое личное дело, и вы это, конечно же, понимаете. Если мое мнение важно… я сказал бы, что вы придаете Халлу слишком большое значение, не соответствующее его силе.

— Вообразили, что я произнес скрытое предупреждение? — Гнол небрежно повел рукой и снова зашагал по комнате. — Меня оскорбляет ваше мнение. Думаете, я так груб? Предупреждает ли охотник тюленя, что вокруг него смыкается сеть? Вряд ли. Финед, я с вами закончил. Будьте покойны: я не стану особенно щедро тратить симпатию на вас и ваших братьев.

— Рад слышать, — отвечал Брюс.

Ядовитый взгляд. — Прошу, закройте за собой дверь, финед.

— Конечно, Канцлер.

Оказавшись в коридоре, Брюс вздохнул. Он ничего не вызнал о предполагаемой вражде между Цедой и Гнолом. Кажется, все, чего он достиг — Канцлер внес его в список личных врагов.

Второй, еще более глубокий вздох. У него нет упрямой решительности Халла. Нет хитрости Теола. Все, что есть — некоторое умение махать мечом. Что от этого толку, если противники сражаются оскорблениями и угрозами, бросая не ножи, а слова? Желают нанести раны, которые не исцелят и годы?

Он неохотно признался себе, что нуждается в совете. Что означает новую дуэль — на этот раз с братом.

По крайней мере, Теол не желает его поранить. Благослови его Странник, у него вообще нет желаний.

* * *

— Чего я хочу, — скривился Теол, — так это трапезы, которая включает настоящую пищу. Благодатного допущения, что едомое приносит пользу самым глубинным уровням моего бытия. — Подняв один из темных, сморщенных листьев, он немного поизучал его и неохотно отправил в рот. Начал жевать, сердито взирая на Багга.

— Хозяин, есть такие обезьяны, для которых банановые листья составляют основу питания.

— Неужели? И они еще не вымерли?

— Не знаю. Просто пересказал историю, которую однажды слышал от моряка в баре.

— Это был пьяница и врун.

— О, так вы его знавали.

Теол огляделся. — Где Аблала? Он мне нужен — Шерк Элалле должна оценить его…

— Длину?

— Достоинство. Где же он?

— На крыше. Чахнет.

— О. На крыше — это хорошо. Чахнет — это плохо. Думаешь, с ним опять нужно поговорить?

— Вам, хозяин? Нет.

— Дай, пожалуйста, еще листьев. И не экономь на подливе, или что это такое…

— Верно второе.

— Не подлива, а «что это»? Ты сам не знаешь?

— Нет, хозяин. Это просто натекло. То ли из листьев, то ли еще откуда. Припоминаю…

— Красильный цех?

— Да, точно. Спасибо за подсказку.

Теол побледнел и медленно опустил стакан. — Первое, что на ум пришло.

Багг широко раскрыл глаза и тоже опустил кубок: — Прошу, хозяин, больше не думайте!

— Идет обратно.

— Мысль?

— Нет, обед. — Он порывисто вскочил: — Пора прогуляться.

— Я с вами?

— Нет, Багг, не надо. Ясно, что ты тяжко потрудился над приготовлением обеда, особенно над изгнанием неподобающих ассоциаций. Полагаю, ты совсем изнемог от усилий. А если не изнемог, так должен бы.

Они обернулись, заслышав звук с улицы. Тряпка, висевшая вместо двери, откинулась на сторону.

— А Шенд. Мы гадали, когда же ты придешь.

— Ты вор и лжец, Теол Беддикт.

— Люблю такую компанию, — пробормотал Багг.

За бурей влетевшей в комнату Шенд последовали Риссарх и Хеджан. Теол оперся спиной о дальнюю стену. Увы, та была слишком уж близко. — Нет нужды говорить, — произнес он, — что я впечатлен.

Шенд запнулась. — Чем это?

Он увидел, как сжались ее кулаки. — Конечно, вашей решительностью. С другой стороны, признаю, что не преуспел в попытках придать вашей замечательной энергии нужное направление. Теперь мне ясно, что вы — все трое — нуждаетесь в более откровенном вовлечении в наши неблаговидные делишки.

— Опять он за свое, — буркнула Риссарх.

— Мы хотели тебя поколотить прямо сейчас, — добавила Хеджан. — Поглядите, чем он занимается! Шенд, ты же ползвона назад говорила…

— Помолчи о том, что я говорила. Ты сказал, откровенном вовлечении. Наконец-то. Время пришло, и брось свои уловки, скользкий ублюдок. Говори во имя спасения своей жизни.

— Ясно, — с улыбкой отвечал Теол. — Прошу, устраивайтесь поудобнее…

— Нам и тут хорошо. Говори.

— Но вы не выглядите довольными…

— Теол.

— Как угодно. Сейчас я намерен снабдить вас списком имен, которые нужно запомнить. Хорал Эстеррикт из «Карго Оливес». Миррик Тупарь, старший из Тупарей, владелец «Летерийской стали» и «Оружейни Тупаря». Ступль Ротт, зерновой магнат из Трясучего Форта. Его брат Пюрист, производитель пива. Эрудинаас, королева плантаций ржавого листа из Раздора. Финансисты Брак Крахмаль, Хорал Риннесикт, Грейт Чизев из Летераса, Хепар Проситель из Трейта. Держатели долгов Драз Зенникт, Пралит Пефф, Барракта Ильк, Устер Тарен, Люстри Мауликт, все из Летераса. Тарав Сокрытый из номера одиннадцатого в Доме Чобора на Тюленьей улице в Трейте. Запомнили?

Глаза Шенд остекленели. — Есть еще?

— Где-то дюжина.

— Ты хочешь, чтобы они умерли? — спросила Хейжан.

— Нет, во имя Странника! Хочу, чтобы вы начали скупать доли в их предприятиях. Разумеется, под разными именами. Старайтесь довести до сорока девяти процентов. После этого мы готовы будем нанести удар. Конечная цель — контрольные пакеты, но эта задача может быть достигнута лишь тайным путем. Тут важен точный расчет времени. Во всяком случае, когда вы все сделаете — то есть скупите доли — больше ничего не предпринимайте, просто вернитесь ко мне.

— И как нам все это совершить?

— О, — махнул рукой Теол, — у нас прибыль. Деньги, которые вы в меня вложили, принесли значительный доход. Пора его использовать.

— И сколько мы получили?

— Более чем достаточно…

— Сколько?..

— Ну, я точно не считал…

— Около пика, — вмешался Багг.

— Благослови Странник! — Шенд уставилась на Теола. — Но я не видела, чтобы ты хоть рукой пошевелил!

— Если бы ты, Шенд, это увидела — значит, я был бы неосторожен. А теперь лучше займитесь персонами, которые я перечислил. Позднее будет и другой список. На эту ночь у меня назначены и другие встречи…

— Что за встречи?

— О, разного рода. И еще умоляю — больше не надо врываться в дверь. Рано или поздно вас заметят, и это будет нехорошо.

— Идемте, — обратилась Шенд к подругам. — Домой. Может, Аблала уже вернулся.

— Уверен, что да, — улыбнулся Теол, проводя трех женщин к двери. — Давайте немного поспим. У нас много дел.

Хеджан обернулась: — «Карго Оливес»? Хорал как его там?

Шенд протянула руку и потащила Хеджан на улицу.

Все еще улыбаясь, Теол поправил полотнище, пока оно не закрыло внутренность комнаты. Повернулся кругом. — Отлично все прошло.

— У Риссарх был нож, — сказал Багг. — Держала его в рукаве.

— Да ну? Спрятала нож?

— Точно, хозяин.

Теол пошел к лестнице. — Надеюсь, у тебя тоже есть ножи под рукой.

— Не ношу ножей.

Теол помедлил, схватившись рукой за перила. — Что? Где же все твое оружие?

— У нас вообще нет оружия, хозяин.

— Нет? Никогда не было?

— Нет. Правда, есть деревянные ложки…

— И ты мастер обращения с ними?

— Лучший.

— Ну, тогда все хорошо. Идешь?

— Погодите минутку, хозяин.

— Точно, сначала уберись. В комнате жуткий беспорядок.

— Если найду время.

Аблала Сани лежал на крыше лицом в пол.

— Аблала, — спросил, подходя к нему, Теол. — Что-то не так?

— Нет, — фыркнул тот сквозь слезы.

— Тогда что ты тут делаешь?

— Ничего.

— А у меня скоро будет гость.

— Отлично.

— Было бы хорошо, если бы ты постарался произвести впечатление, — продолжал Теол.

— Ладно.

— Это может оказаться трудно, Аблала, если ты будешь вот так валяться. Когда я вышел на крышу, в первый момент подумал, что ты умер. — Он помедлил, поразмыслил и просиял: — А знаешь, это может быть и полезным…

Послышался стук сапожек, и из теней выступила Шерк Элалле. — Этот, что ли?

— Как ты рано.

— Рано? Ох. Так ты ждешь некроманта, чтобы его оживить? Или как?

— Если бы он умер, я так бы и сделал. Аблала, встань, пожалуйста. Хочу представить тебя Шерк Эла…

— Это тамертвячка? — спросил Тартенал, не поднимая головы. — Утонувшая воровка?

— И ты уже настроен против меня, — унылым тоном сказала Шерк.

— Не надо так, — вмешался Теол. — Аблала, встань. У Шерк есть нужда. Удовлетвори ее, и избавишься от Шенд, Риссарх и Хеджан…

— А они отпустят? — всхлипнул Аблала.

— Шерк им скажет.

— Я?

— Погляжу я, — раздраженно сказал Теол, — здесь никто не желает сотрудничать. Встань на ноги, Аблала.

— Не обязательно, — буркнула Шерк. — Просто перекати его на спину.

— О, вот это чудно. Просто, но ловко. — Теол склонился над телом Аблалы, протянул руки и приподнял грузного мужчину. Ноги Теола чуть не расползлись. Он пыхтел и кряхтел, старался снова и снова — без видимого эффекта.

— Хватит, — сказала Шерк странным тоном. — Не то я засмеюсь, а теперь это дорого обойдется.

Раскорячившийся над Аблалой Теол глянул на нее: — Дорого?

— Все эти специи. Скажи, Аблала, что ты видел, когда шел по дну канала?

— Грязь?

— А еще?

— Мусор.

— А еще? По чему ты шел?

— Трупы. Кости. Крабы, раки. Старые сети. Черепки, обломки мебели…

— Обломки? — спросил Теол. — Стоящие?

— Ну, там было кресло. Но я в нем не сидел.

— Трупы, — сказала Шерк. — Да. Трупов там много. Как глубок был канал в начале?

В это время вернулся Багг. Теол взглянул на слугу. — Ну? Ты должен знать, ведь ты же строитель.

— Я только кажусь строителем, — отметил Багг.

— Так покажи, будто знаешь ответ!

— Говорят, что если бы семь человек встали на плечи друг другу, последний смог бы дотянуться до водной глади. Нужно было, чтобы большие торговые суда проходили по всей длине.

— До поверхности было недалеко, — сказал, переворачиваясь, Аблала. Придавленный Теол взвизгнул и упал. — Я почти доставал головой, — прибавил Тартенал, вставая и отряхиваясь.

— Да, многовато мусора, — заметил Багг.

— Я не вру.

— Я не говорю, что врешь.

— Так кто убил такое множество народа? — спросила Шерк.

— Неважно это, — сказал, поднявшись на ноги, Теол. — Шерк Элалле, позволь представить Аблалу Сани. Канал прекрасен по ночам, не так ли? Я не имел в виду — внизу. Для разнообразия пройдитесь по набережной. Идеальный променад…

— Я намерена ограбить дворец Геруна Эберикта, — обратилась к Аблале Шерк. — Но придется сначала позаботиться о наружной охране. Аблала Сани, ты сможешь совершить отвлекающий маневр?

Великан поскреб челюсть. — Не знаю я. Они мне ничего плохого не делали…

— Они тебя не любят.

— Да ну? Почему?

— Без причины. Просто не любят.

— Так ты говоришь, а доказательств нету.

— Нужны доказательства? Идем. Ты их получишь.

Шерк подхватила Абалау под руку и потащила к краю крыши. — Надо перепрыгнуть на другую крышу. Не думаю, Аблала, что ты сможешь. Во всяком случае, тихо.

— Я смогу! Я всем вам покажу.

— Поглядим…

Теол удивленно глядел им в спины. Повернулся к Баггу. Слуга пожал плечами: — Вот так сложен наш мужской ум, хозяин.

* * *

Прошедший днем дождь сделал ночь благословенно прохладной. Брюс Беддикт вышел из дворца через боковую дверь и кружным путем направился к дому брата. На улицах было полно народа, хотя уже наступила полночь.

Он никогда не чувствовал себя своим в грязном, забитом людьми лабиринте, каким являлся Летерас. Лицо богатства почти всегда сокрыто, хорошо видны лишь злобные гримасы нищеты; и ее ухмылка временами становилась просто невыносимой. Ниже Должников находятся пропащие, те, что сдались полностью, и среди них можно увидеть не только выходцев из исчезающих племен, но и коренных летерийцев — больше, чем он раньше себе представлял. Королевство росло как на дрожжах, и все больше и больше людей оставалось за спиной его взрывного роста. Это наводило на тревожные мысли.

На какой стадии истории Летараса, думал он, звериная жадность стала добродетелью? Уровень потребной для этого самовлюбленности столь высок, что путается в сложности всех своих слоев, и сам местный язык, кажется, становится надежным щитом против здравого смысла.

Ряды армии все больше пополнялись выходцами из низших классов. Обучение, приличное жалованье и полный желудок являются стимулами, но новые солдаты совсем не любят цивилизацию, которую клянутся защищать. Да, многих привели в строй грезы о добыче, грабеже чужих богатств и стяжании славы. Но все это приходит только вместе с агрессией, и притом удачной агрессией. Что, если армии придется вести оборонительную войну? «Они будут драться за родной очаг, за жизни любимых. Конечно, будут. Нет повода для тревоги. Ведь нет?»

Он свернул на улочку, ведущую к «резиденции» Теола, и услышал из-за широкого здания звуки громкой ссоры. Послышался ужасный грохот, за ним вопль.

Брюс заколебался. Отсюда он не мог видеть место драки, но крыша Теолова дома могла предоставить нужный угол обзора той улицы. Он продолжил путь. Вынул кинжал и концом рукояти постучал в дверной косяк. Ответа не было. Брюс откинул полотнище и вошел. Единственная мигающая лампа, слабое свечение очага. Сверху донеслись голоса.

Брюс вошел в комнату и полез по шаткой лесенке.

Достигнув крыши, он нашел Теола и его слугу, стоящих на краю и смотрящих вниз — наверное, как раз на ту улицу, где происходила драка.

— Теол, — воззвал Брюс, — это дело стоит внимания городской стражи?

Его брат резво обернулся, покачал головой: — Не думаю. Все решится само собой через несколько мгновений. Согласен, Багг?

— Думаю, да. Он почти вылез, а у старухи не осталось, чем кидаться.

Брюс подошел к ним и глянул вниз. Грузный мужчина озабоченно извлекал себя из груды пыльных обломков, приседая, когда со стороны стоявшей в воротах здания женщины в него летели какие-то предметы.

— Что случилось? — спросил Брюс.

— Мой партнер прыгнул на крышу и провалился в комнату внизу. Приземлился он вполне удачно. Как мне кажется. Чудо, что он не ранен.

— Зачем было прыгать с крыши, Теол?

— Это был вызов.

— Твой?

— О нет, я такого не бросил бы.

— Тогда чей? Конечно, не твоего слуги.

Багг взвился: — Мой? Совсем нет, финед!

— Другой гость, — объяснил Теол. — Он уже ушел, хотя и недалеко. Таится где-то в тенях, ждет Аблалу.

— Аблалу? Сани? О, да, теперь я его узнал. Партнер? Теол, это же преступник…

— Доказавший свою невиновность в канале…

— Это не невиновность, — ответил Брюс, — а упрямство и воля.

— Воля, которую Странник непременно ослабил бы, если бы Аблала действительно был виновен во всем том, что ему приписали.

— Теол, да ладно…

Брат поглядел на него, вздернув брови: — Ты, солдат короля, клеветнически сомневаешься в системе нашего правосудия?

— Теол, сам король сомневается в нашей системе правосудия!

— И тем не менее… Брюс, а что ты здесь делаешь?

— Пришел искать твоего совета.

— Ох. Ну, не удалиться ли нам в более уединенную часть крыши? Идем за мной вон туда — тот угол идеально подходит.

— Не лучше ли вниз?

— Ну, может и так, если Багг позаботился об уборке. Обычное состояние моего обиталища — нестерпимый беспорядок. Сегодня я не смогу там сосредоточиться. Желудок бунтует при одной мысли о…

— Это будет ужин, — сказал сзади Багг.

Хозяин резко повернулся к нему. Слуга состроил овечью рожу. — Тогда я спущусь первым.

Они смотрели, как он исчезает в люке. Брюс откашлялся: — Во дворце есть фракции. Плетутся интриги. Кажется, некоторые люди желают вовлечь в них и меня. А все, чего я хочу — сохранить верность Королю.

— Ага, а некоторые из этих фракций такой верностью не отличаются?

— Так, что этого не доказать. Скорее это просто интерпретации — что может лучше всего служить интересам короля и его королевства.

— Но это совершенно разные вещи. Королевские интересы — против интересов королевства. По крайней мере, так они думают — и кто знает, может это и правильно.

— Может, и так, Теол. Но я полон сомнений.

Теол сложил руки на груди, глядя на панораму города. — Итак, — сказал он, — есть фракция королевы, в которую входят Принц Квиллас, Канцлер Трайбан Гнол, Первый Консорт Турадал Бризед. Я кого-то упустил?

Брюс уставился на брата. Покачал головой: — Офицеры, гвардейцы, разные шпионы.

— И фракция самого Короля. Цеда Куру Кан, Первый Евнух Нифадас, Преда Уннаталь Хебаз и, возможно, Наложница Низаль. И ты, конечно же.

— Но я не желаю быть членом никаких фракций…

— Братец, ты Королевский Поборник. У тебя почти нет выбора.

— Теол, я безнадежен для игр и интриг.

— Так молчи. Всегда.

— И что в этом хорошего?

— Убедишь всех, что ты умнее их. Хуже того, что ты все знаешь. Ты видишь сквозь их фасады…

— Но я ничего такого не вижу. И я не особенно умен.

— Конечно, ты умнее их. Просто думай об этом, как о дуэли. Вообще всё воспринимай как поединок. Выпад, парирование, отход — все эти сложные приемы.

— Сказать просто, — буркнул брат.

Они замолчали, вглядываясь в темный город. Масляные лампы освещали набережную, однако сама вода канала была черной как чернила, лентой забвения вилась между приземистых, громоздких зданий. Другие огоньки двигались вдоль улиц — это горожане спешили по своим делам. И все же царствовала здесь темнота.

Брюс уставился на ближайший ярус, видя, как несколько светильников ползут по нему, словно маленькие луны. — Я думал насчет Халла, — сказал он.

— У меня мало надежды, — ответил Теол. — Желания нашего брата не имеют ничего общего с самосохранением. Думаю, он вбил себе в голову, что вскоре должен умереть.

Брюс кивнул.

— И, — продолжал Теол, — если получится, он заберет с собой так много летерийцев, сколько сумеет. По одной этой причине кто-то должен его остановить. Решительно.

— А от меня будут ждать мести этим убийцам.

— Не обязательно, — ответил Теол. — Ведь важнее всего для тебя верность королю.

— Важнее даже семьи?

— Ну… да.

— Ничего не делать — прослыть трусом. Хуже, я не думаю, что смогу видеть убийц Халла и не вытаскивать меча.

— Тебе придется сдерживаться, Брюс. Конечно, ЛИЧНО Я не связан такими условностями, — добавил Теол.

Брюс долго смотрел на брата. — Ты отомстишь за Халла?

— Рассчитывай на меня.

Наконец-то Брюс улыбнулся.

Теол заметил это и кивнул: — Все отлично, братец. Когда встретишься с ними, удерживай на лице такую вот улыбку. Она наполнит их сердца ужасом.

Брюс со вздохом перевел взор на небо. — Внешне мы трое кажемся такими разными.

— Мы и есть разные, — отозвался Теол. — Дело в методах. Каждый из нас идет своей тропой. В то же время, к сожалению, нам приходится жить одним и тем же весьма неприятным наследством. — Он пожал плечами и поддернул мешковатые штаны. — Три камня в потоке. Они в одной и той же реке, но каждый приобрел свою форму, в зависимости от внутренней природы.

— И кто из нас мягкий песчаник?

— Халл. Он уже давно и глубоко сточен. Ты, братец — ты базальтовый валун.

— А ты?

— Может быть, смесь того и другого, жалкое уродство формы. Но я смогу это пережить.

— Возможно, ты сможешь, — заметил Брюс. — А как насчет двух других?

— Брат, есть дело, в котором ты мог бы мне помочь.

— О?

— Подозреваю, что во дворце есть люди, записывающие темные слухи. Те, кто подсчитывают возможности, тенденции и тому подобное.

— Их там целая армия, Теол.

— Верно. Можешь ли ты произвести небольшое расследование, лично для меня?

— Относительно?..

— Относительно пропажи людей в Летерасе. Среднее число за год, все такое.

— Если нужно — да. А зачем?

— На данный момент мне просто любопытно.

— К чему ты клонишь, Теол?

— К тому и сему.

Брюс поморщился: — Брат, будь осторожен.

— Буду. Чувствуешь запах? Багг заварил чай.

— Пахнет не чаем.

— Да, он полон сюрпризов. Идем вниз. Лично я очень хочу пить.

* * *

Шерк Элалле следила, как Аблала подходит все ближе к двум охранникам, как раз завернувшим за угол внешней стены имения. Они успели поднять головы, прежде чем получили по удару кулачищем. У одного стража сломана челюсть, у другого разбит висок. Аблала помедлил, глядя на лежащих людей — и пошел искать следующих.

Шерк вышла из теней, подбираясь к стене. В охряный камень были вложены чары, но она знала: они рассчитаны на вторжение живого. На жар тела, влажное дыхание, стук сердца. Заклинания, рассчитанные на обнаружение движений, стоят гораздо дороже — ими оснащены стены главного здания.

Она подошла к стене, коротко оглянулась по сторонам и быстро полезла вверх.

Верхний край был усеян осколками железных лезвий, глубоко врезавшихся в складки ее упрочненных перчаток. Когда она подтянулась на руках, осколки прошли сквозь все слои кожи и впились в ладони, чем укрепили захват. Позже она заштопает раны, чтобы не допустить появления в них грязи и насекомых, которые могут пожелать поселиться в разрезах.

Держась на руках, она оглядывала внутренний двор. Не заметила ни души. Оттолкнулась ногами от стены, перевернулась в полете и шлепнулась животом о внутренний край стены, снова поранив ладони о шипы. Избавив от захвата лезвий сначала левую, потом правую руку, Шерк быстро поползла вниз по стене, держась в тени.

Между ней и целью находятся десятки стражников. Мужики… нет, сейчас ей нельзя думать об этом. Позднее, с этим Аблалой. Увы, безмозглая гостья в ее теле ничего не ведала о важности симпатии. Она знала голод, и голод нужно было утолять. Природа живых, размышляла воровка, противоположна природе мертвых. Неотложные нужды, неудовлетворенность, груз желаний. Она уже стала забывать.

У входа в здание четверо стражей, двое по сторонам массивной двери, еще двое внизу широкой лестницы. Все выглядят усталыми. В нижнем этаже есть окна, но все закрыты ставнями. На втором этаже балконы — их маленькие двери наверняка под охранительными чарами. Верхний этаж состоял из трех комнат с крутыми А-образными крышами, покрытыми черной черепицей. За этими выступами крыша здания была плоской и ограждалась низким парапетом. Ее усеивали горшки с цветами и карликовыми деревьями. А также скрытые стражи.

Поистине неприступная крепость. Как раз по ее вкусу.

Она прокралась к ближайшей смотрящей во двор служебной постройке с покатой крышей — осторожные беззвучные шаги. Затем прижалась к стене. И стала ждать.

Громкий стук у входа.

Четверо охранников выпрямились, обмениваясь взглядами. По меньшей мере восемь их товарищей патрулировали улицу и аллеи около усадьбы. Слишком позднее время для гостей; к тому же хозяин, Герун Эберикт, не дома. Возможно, он прислал вестника. Но тогда патрульные должны были подать сигнал. Нет, дело необычное — она видела, как охранники совещались, принимая решение.

Двое от лестницы пошли к воротам, сжимая в руках мечи.

Грохот прекратился, когда они были на полпути. Стражники замедлили шаг, подняли оружие.

Два шага до ворот.

Тяжелые створки взорвались, влетая внутрь, похоронив под своей древесиной и бронзой обоих. Импульс удара протащил Аблалу на несколько шагов во двор. Он шагал по упавшим дверям и лежащим под ними людям.

Двое стоявших на верху лестницы охранников тревожно закричали, бросившись навстречу гиганту.

— Я вам ничего не сделал! — выкрикнул Аблала (по крайней мере так показалось Шерк — слова вышли скомканными из-за его яростного негодования). Тартенал атаковал стражников.

На миг Шерк испытала беспокойство — ведь ее помощник был не вооружен.

Блеснули мечи. Аблала, кажется, ударил по их плоскостям ладонями. Один из мечей, кувыркаясь, полетел через двор, второй шлепнулся на камни под ногами великана. Удар левой — и один из охранников рухнул. Второй завопил, отступая. Аблала протянул руку, схватил его и прижал к себе.

— Не смей меня обижать!

Или «сумей-ка руку разжать»?

Стражник потерял равновесие и потащился вслед за гигантом, стуком доспехов и невнятным мычанием подтверждая, что разжать руку не сумел. Конечности несчастного беспорядочно дергались. Аблала бросил его и огляделся.

Со всех сторон усадьбы сбегалась стража.

Он тревожно хмыкнул, развернулся и поспешил к зияющему выходу.

Шерк глянула на крышу. Там стояли четверо; двое готовили дротики, остальные просто смотрели в спину убегающему. Но тот уже миновал арку.

Шерк скользнула вдоль пристройки и метнулась через узкий проход к стене главного дома. Пробежала по ступеням, достигнув неохраняемой в этот миг платформы перед дверью. Позади кто-то выкрикивал приказы, веля охране осмотреть двор; а вот посмотреть на главный вход никто, конечно, не озаботился.

Воровка обнаружила, что попала в приемную. Стены были покрыты фресками с изображением сцен отчаянной защиты Геруном Эбериктом королевского ложа. Она задержалась, вытянув нож и пририсовав усы к мужественному, искаженному гримасой торжества лицу финеда, затем проследовала через арку в большую комнату, сделанную похожей на тронный зал, хотя трон — резное чудище с высокой спинкой — просто стоял в конце стола, вместо того чтобы возвышаться на подножии.

По всем сторонам двери с искусной резьбой. Пятая дверь, узкая и вдавленная в стену, очевидно, служила для входа слуг.

Нет сомнений, что все обитатели дома проснулись. Но, Должники они или нет, слуги предпочтут переждать тревогу, дрожа под своими матрацами.

Шерк направилась к этой последней двери. Коридор за ней оказался узким и плохо освещенным. По сторонам тянулись завешанные циновками ниши — жалкие обиталища персонала. Из — под завес не пробивалось ни лучика света — но Шерк уловила кашель в одной из комнатенок, а в другой, слева, сдавленный вздох.

Ее рука в перчатке крепко сжала рукоять длинного ножа. Тупым краем Шерк решительно отвела в сторону жалкую циновку. Последовали новые вздохи, а затем — и вопль ужаса.

Еще несколько шагов вдоль прохода — остановки здесь и там… но не настолько длительные, чтобы кто- либо успел закричать. Наконец она уперлась в разветвление. Справа проход в кухню. Слева — ступеньки, ведущие вверх и вниз, в погреба и кладовые. Шерк развернулась, посмотрев в проход, который только что миновала. Подделывая голос под мужской, прошипела: — Спите. Просто обход и все. Никого здесь нет, милашки. Тише.

— Что там было? — простонал чей-то голос.

— Какое дело? — ответил ему другой. — Сказал же он, иди спать, Прист.

Но Прист продолжал: — Я вот его не узнал чтой-то…

— Да, — отозвался второй, — и ты ж не садовник, а великий герой и все такое?

— Я ж просто сказал…

Шерк прошла назад, встав у входа в каморку Приста. Слышалось шевеление, но мужчина больше не заговаривал. Она отодвинула льняную занавеску и скользнула в комнатушку. В углу смогла рассмотреть большую фигуру, скорчившуюся под натянутым до подбородка одеялом.

— Ах, Прист, — прошептала она едва слышно и подошла поближе, — ты умеешь сидеть тихо? Надеюсь, потому как решила провести некоторое время с тобой. Не тревожься, — добавила она, расстегивая пояс, — это будет даже весело.

* * *

Через два звона Шерк подняла голову с мускулистого плеча садовника и прислушалась, стараясь не обращать внимания на раскатистый храп. Бедняга выдохся почти стразу — она надеялась, что Аблала окажется получше — и все его последующие сонные стоны и бурчания оказались весьма неприятны. Отзвучали звонкие удары колокола и воцарилась полная тишина.

Стражники вернулись сразу же после того, как воровка укрылась в каморке Приста. Они громко и зло спорили, тем самым доказывая, что Аблале удалось успешно ускользнуть; призывы к дворцовому лекарю открыли, что перед этим случилось несколько стычек. После все успокоилось. Имение поспешно обыскали, но не комнаты слуг — значит, подозрений, что кто-то проник внутрь, у стражи не возникло. Все как она и ожидала. Эффект «сильномогучего» хозяина. Инициатива здесь опасна, ибо легко входит в столкновение с раздутым эго Эберикта.

Шерк выползла из по-детски слабых объятий утомленного Приста, осторожно натянула одежду, взяла оружие. У Геруна должен быть рабочий кабинет, а рядом личные комнаты. Люди такого типа всегда имеют кабинет. Они служит доказательством легитимности их власти.

Кабинет должен быть хорошо защищен — дорогая и усердно наложенная сеть заклинаний. Но не настолько сложная, чтобы затруднять хозяина. Значит, механизмы деактивации должны быть простыми. Другая забота — то, что Герун отсутствует. И возможно, что там есть и ряд чар, которые нельзя отключить. Шерк полагала, что они настроены на живое — иначе их легко активировал бы любой объект.

Она спокойно шагнула в коридор. Звуки спящих людей, ничего больше. Удовлетворенная этим Шерк вернулась к дальнему концу коридора и свернула налево. Поднимаясь по лестнице, она старалась ставить ноги рядом с краями ступеней, там, где они не должны были скрипеть, прогибаясь. Дойдя до следующего этажа, подошла к двери, прислушалась. И замерла. Вдоль косяка последним проходившим здесь слугой натянута проволочка. Иногда простейшие приспособления помогают там, где не работают сложные; ведь вор зачастую ожидает ухищренных ловушек. Она отцепила конец проволоки и открыла дверь.

Другой коридор для слуг, идущий так же, как и нижний — план дворца не отличался разнообразием. Она обнаружила дверь в дальнем конце коридора, как и ожидала. Еще одна проволочка. Дверь открылась. Неосвещенный проход — очень умно. Три двери вдоль стены, ни за одной не видно света.

Она уверилась, что нашла личные апартаменты Геруна Эберикта. Над ближайшей дверью — плохо различимая в темноте масса охранных знаков.

Шерк подошла поближе, чтобы изучить символы. И замерла от звука скучного голоса, раздавшегося из коридора: — Некомпетентность. Или он так сказал. И теперь я, кажется, должен ему служить.

Воровка медленно повернулась. Сидящая фигура, откинутая назад спина, вытянутые ноги. Голова склонена к плечу.

— Ты мертва, — сказал мужчина.

— Это обещание или наблюдение?

— Просто то, что мы с тобой разделяем. Давно мне не случалось говорить.

— Понимаю, что ты чувствуешь. Герун посадил тебя охранять комнаты.

— Это мое наказание.

— За некомпетентность.

— Да. Герун не сжигает людей, знаешь ли. Он их убивает, а потом… или хоронит, или оставляет на время при себе, смотря насколько зол. Надеюсь, когда-нибудь он меня зароет.

— Не освобождая души?

— Об этом он частенько забывает.

— Я здесь, чтобы украсть у него всё.

— Будь ты живой, я, конечно, убил бы тебя каким-либо ужасным, зверским способом. Я встал бы со стула, простирая руки, щупая пальцами воздух. Я издал бы страшные завывания, стоны и бормотания, и жадно погрузил бы зубы в твое горло.

— Этим можно было бы отпугнуть любого вора. То есть живого вора.

— Да. И меня бы это развлекло.

— Но я же не живая?

— Да. У меня есть к тебе вопрос, и это важный вопрос.

— Отлично. Задавай.

— Почему ты так хороша собой, раз умерла? Кто подстригает тебе волосы? Почему ты не гниешь, как я? Тебя набили травами, так ведь? Ты применяешь макияж? Почему белки твоих глаз так белы? Губы так сочны?

Шерк помолчала. — Это и есть твой вопрос?

— Да.

— Если хочешь, я познакомлю тебя с людьми, сделавшими меня новой. Уверена, они сделают то же и для тебя.

— Точно? И маникюр?

— Точно.

— А как насчет подпиливания зубов? Знаешь, сделать их острыми и страшными.

— Ну, не знаю, будешь ли ты страшным в макияже, с сочными губами и красивыми ногтями.

— Но острые зубы? Разве они не пугают людей?

— Тогда почему бы тебе не оставаться прежним? Большинство людей боятся гниющих трупов, кишащих червями и воняющих, словно вскрытая могила. Желтых зубов, отросших словно когти ногтей.

— Мне это нравится. Такой образ мыслей.

— Рада слышать. Кстати, как мне разобраться с чарами?

— Да ладно. Я могу тебе показать все охранные механизмы.

— А это тебя не выдаст?

— Выдаст? Я же пойду с тобой. Если верить, что ты сможешь нас вытащить наружу.

— О, понятно. Уверена, что мы справимся. Как тебя зовут?

— Харлест Эберикт.

Шерк склонила голову набок. — О! Но ты же умер десять лет назад — так твой брат объявил.

— Десять лет? Всего-то?

— Он сказал, что ты упал с лестницы. Кажется, так.

— С лестницы. Или с балкона выпал. Может, все сразу.

— И чем ты заслужил такое наказание?

— Сам не помню. Вот разве что был некомпетентным.

— Это случилось задолго до спасения Геруном жизни короля. Как он смог оплатить магию, способную привязать тебя к телу?

— Думаю, выпросил в долг.

Шерк обернула голову к двери. — Эта ведет в кабинет?

— Нет, в комнату для любовных утех. Не хочешь заглянуть?

— Есть ли вероятность, Харлест, что наш разговор кто-то слышит?

— Нет. Стены толстые.

— И последнее, — сказала Шерк, не сводя глаз с Харлеста. — Почему Герун не навел на тебя чары верности?

На бледном, покрытом пятнами лице выразилось недоумение: — Как же? Мы братья!

* * *

Сняв чары, неупокоенные встали на пороге кабинета Геруна Эберикта. — Здесь он не хранит много денег, — сказал Харлест. — Все больше акции и доли. Распределяет свое богатство, чтобы обезопасить.

— Очень мудро. А где его печать?

— На столе.

— Не очень мудро. Сделай одолжение, собери все бумаги. — Воровка подошла к столу и схватила тяжелую резную печать, а также лежавшие рядом листы воска. — У этого воска особенный цвет?

— О да. Он много заплатил за него. — Харлест стоял у стены, отодвигая тяжелый гобелен. За ним обнаружился встроенный шкаф. Отцепив несколько «тревожных проволочек», он открыл дверцу. Внутри лежали груды свитков и маленькая шкатулка, усыпанная каменьями.

— Что в ней? — спросила Шерк.

Харлест бросил ей шкатулку. — Наличность. Я же говорю, он много при себе не держит.

Воровка изучила замочек. Уверившись, что тут нет ловушки для дураков, она откинула крючок и сдвинула крышку. — Немного? Харлест, она полна бриллиантов.

Неупокоенный подошел, прижимая к груди кучу свитков. — Да ну?

— Похоже, он реализовал часть своих акций.

— Должно быть. Но почему?

— Чтобы использовать на что-то очень дорогостоящее. Но придется ему без этого обойтись.

— Герун так разозлится, — закачал головой Харлест. — Да он с ума сойдет. Начнет нас выслеживать, и не остановится, пока не отыщет.

— А потом что? Будет пытать? Мы не чувствуем боли. Убьет? Мы уже мертвые…

— Отберет сокровище…

— Не сможет, если оно исчезнет.

Харлест нахмурился. Улыбающаяся Шерк задвинула крышку и закрыла замок. — Похоже, таким, как мы, сокровища без надобности. Но скажу тебе: это все равно что сбросить Геруна с балкона или спустить с лестницы, хотя скорее финансово, чем физически.

— Он же мой брат.

— Который тебя убил и на этом не успокоился.

— Тоже верно.

— Так что — давай уходить через балкон. Мой компаньон готов начать вторую диверсию. Ты со мной, Харлест?

— Так я получу клыки?

— Заметано.

— Отлично. Тогда идем.

* * *

Было уже раннее утро. Земля парила. Чашка сидела на горбатом корне, смотрела, как дергается человеческая нога, медленно погружаясь в грунт. В пылу борьбы сапог слез с ноги, и девочка увидела пальцы — за миг до того, как темная земля проглотила все.

Он сражался храбро; но когда оторвана нижняя челюсть и рот полон крови, долго сопротивляться нельзя. Чашка лизнула свою руку.

Хорошо, что дерево все еще испытывает голод.

Плохие начали подземную охоту, роясь, ползая и убивая всех, кто слабее. Скоро их останется горстка, но это будет горстка самых отъявленных злодеев. И тогда они выйдут наружу.

Она не хотела дождаться такого. Всю ночь искала на улицах жертву, кого-нибудь, замышляющего недоброе, кого-нибудь, шляющегося там, где люди с хорошими помыслами не появляются.

Найти такого было все труднее. Она только сейчас поняла. Девочка откинулась назад и провела грязными пальцами по волосам, гадая, куда же подевались все преступники и шпионы. Странно это и тревожно.

Ее друг, тот, что похоронен под самым старым деревом, сказал, что он в ловушке. Не может пройти дальше, даже с ее помощью. Однако спасение было близко, хотя он сам сомневался, поспеет ли оно вовремя.

Она подумала о том мужчине, Теоле, что приходил сюда прошлой ночью. Приятный человек. Она надеялась, что он появится вновь. Может, он знает, что делать — она повернулась на корне и поглядела на старую башню — да, вдруг он знает, что делать теперь, когда башня умерла.

Глава 11

На горизонте тусклый парус

Так далеко, что не прочесть

Письмен ужасных

Пятнающих собою выцветшую ткань.

Я знаю те слова, они мои

Они мои,

Следы, оставленные зверем

Что мною был тогда, сейчас, и завтра,

Во все мгновенья между. Паруса

Вдали летят на ветре онемелом

Что вновь окружит сердце — камень

Ураганом слез —

Которых никогда мне не пролить.

Горят глаза

От вида парусов

Что рвутся выше

Пределы мира заслоняя, ведь

Я одинок и не смогу ответить

Идут суда ко мне или бегут

Идут или бегут в бессчетный раз.

А брюхо моря полнится

Неслышным криком

Так далека, так далека та даль.

Слепое желание,

Избарат (из Брега)

Берег притягивает, словно среди сонмищ неписанных истин, скрываемых смертной душой, можно отыскать и понимание того, что это значит — стоять на краю земли, вглядываясь в бездонную непостижимость моря. Податливый песок и камни под ногами что-то невнятно шепчут, хрипло обещают растворение и истирание всего, что было твердым.

В мире можно обнаружить явные символы, соответствующие человеческому духу, и в диалоге между ними отыщутся все значения, оттенки и тонкости, легионами встанут перед очами. Заставляя свидетеля принимать решения: приятие — выбор, неприятие — тоже выбор.

Удинаас уселся на полузакопанное в песке дерево, и тихий прибой лизал носки его мокасин. Он не слеп, и в данном случае нет возможности для неприятия. Он видел море таким, каким оно было: растворенные воспоминания прошлого, свидетельства настоящего и плодородная пища для грядущего. Самое лицо Времени. Он слышал неумолчный шепот приливов и отливов, размашистые движения, словно кровь течет по холодному сердцу луны; биение времени, измеренное и оттого ставшее постижимым. Приливы и отливы, которых не удержать никому.

Каждый год какой-нибудь летерийский раб, зайдя по грудь в воду, чтобы забросить сети, попадал в придонные течения и похищался морем. Некоторых волны позднее приносили обратно — мертвых, вздувшихся, объеденных крабами. А иногда море доставляло трупы, скелеты и обломки неведомых кораблекрушений. От жизни в смерть; обширные вольные просторы открытого моря раз за разом приносили все то же послание.

Он сгорбился от изнеможения, уставился на далекие буруны рифов, пенные валы, катящиеся в ритме биения сердца, раз за разом. Со всех сторон обрушивались на него приливы понимания. С серого, нависшего над головой неба. Из пронзительных криков чаек. Из тумана и дождя, носимых бормочущим ветром. Даже из мокрого песка, расползавшегося под ветхими мокасинами. Начала и концы, самый край известного мира.

Она убежала из Дома Мертвых. Девушка, к чьим ногам он швырнул свое сердце. Он надеялся, что она бросил на него взгляд… возьми его Странник, даже что она схватит его и сожрет, словно дикий зверь. Надеялся на все, на все… кроме бегства.

Он потерял сознание в Доме Мертвых — «ах, есть ли в этом тайный смысл?» — и был вынесен прочь, вероятно, сразу сюда, на свою постель в закутке дома Сенгаров. Сколько он был без сознания, неясно — очнулся он в одиночестве. Ни одного раба во всем здании. Ни готовой пищи, ни грязной посуды — никаких признаков, что обитатели ели. Очаг — курган белого пепла, в котором еще остались маленькие янтарные угольки. Снаружи тишина, если не считать слабого свиста ветра и тихой капели.

Голова была как в тумане, движения медленными и неловкими; однако он сумел разжечь очаг. Отыскал дождевик, вышел на улицу. Никого там не встретив, он прошел к побережью. Чтобы взирать на пустое, намекающее небо и пустое, намекающее море. Чтобы выдерживать напор тишины, шум ветров, крики чаек, плюющий в лицо дождь. Один на пляже, посреди этих беснующихся легионов.

Мертвый воин, который стал живым.

Летерийская жрица, что бежала перед лицом призыва собрата — летерийца о милосердии, помощи, утешении.

Удинаас подозревал, что в цитадели Короля — Ведуна собрались все Эдур. Жестокое столкновение воль, а посреди — будто остров среди гневливых бурь — уродливая фигура Рулада Сенгара, восставшего из Дома Смерти. Золотые доспехи, восковые одежды — он, вероятно, не может ходить под таким весом. Но монеты скоро удалят.

Труд Удинааса будет… отменен.

Это должно доставить боль. Мучительную боль. Но убрать их необходимо, и как можно быстрее. Пока плоть и кожа не примут в себя тяжелые кругляши.

Рулад не труп, не живой мертвец — ведь неупокоенные не кричат. Он вновь живет. Его нервы проснулись, его мозг снова пылает. В темнице золота.

«Как я, раньше. Как все летерийцы. Общая ловушка. О, этот Рулад наделен поэтическим даром, но его слова предназначены для Летера, не для Тисте Эдур».

Лишь одно понимание выбивалось из дикого хора, нарушало его слаженность. Рулад близок к сумасшествию. Разум Удинааса не питал сомнений по этому поводу. Умереть, чтобы вернуться в тело, которое больше не твое, тело, принадлежащее лесу, листьям и могильному кургану. Что это было за странствие? Кто открыл ему путь, и зачем?

«Все из-за меча. Должно быть, так. Меч, не желающий покидать его руку. Ибо с Руладом Сенгаром еще не покончено. Для меча смерть — ничто. Ничего не кончается».

Дар, который предназначался Ханнну Мосагу. Кажется. Кто предложил его?

«Но Ханнан Мосаг не получит меч. Вместо него он избрал Рулада. Теперь сила меча нависла над головой Короля».

Это может разорвать союз племен. Подкосить Ханнана Мосага и его К'риснан. Разумеется, если Рулад не подчинится королевскому авторитету.

С Фиром или Траллом было бы легче. Даже с Бинадасом. Но нет, меч выбрал Рулада, не омытого кровью, жаждущего драки юнца, парня с бегающими глазами и мятежной душой. Возможно, он сломлен. Однако Удинаас подозревал, что это не так. «Я сумел привести его назад, утишить вопли. Отсрочка безумия, за время которой он смог собраться и припомнить, кем был».

Удинаасу пришло в голову, что он совершил ошибку. Большим милосердием было бы не вмешиваться, позволить быстро соскользнуть к безумию.

«А теперь он станет моим хозяином».

Вокруг лодыжек кипела пена. Наступал прилив.

* * *

— Как будто деревня населена духами, — произнес Бурак Преграда, носком сапога пододвигая полено к костру. Он скривился, вдохнув исходящий от сырых березовых дров дым.

Серен Педак еще мгновение смотрела на него, затем пожала плечами и потянулась за помятым чайником, стоявшим на плоском камне неподалеку от костра. Наливая чай, она почувствовала жар даже сквозь кожаную перчатку. Чай несвежий, но она не поморщилась бы, выпив и более горькую жижу. «По крайней мере тепло».

— Как долго все это тянется?

— Умерьте нетерпение, Бурак, — посоветовала Серен. — Разрешение нынешних проблем не принесет облегчения… если верить, что разрешение вообще возможно. Мы видели его своими собственными глазами. Мертвец ожил, да слишком поздно.

— Тогда Ханнан Мосаг должен просто срубить ему голову — и конец всему.

На это она промолчала. В некоторой степени Бурак прав. Традиции и табу доходят лишь до этой грани; нет — и не могло быть — прецедентов случившемуся. Она видела, как двое братьев Сенгар выносят из дверей своего родича. Слипшаяся масса воска и золота. То, что было Руладом. Красные рубцы вокруг глаз, сомкнутые веки, голова, слепо поднимающаяся к серому небу, чтобы миг спустя упасть снова. Навощенные косы, висящие, будто клочья порванных парусов. Когда они несли его в дом, из раскрытого рта текли полоски вязкой слюны.

Эдур собрались у моста, на стороне села. Все больше их появлялось из-за стоящих на том конце домов благородных семейств. Сотни Эдур, и еще больше летерийских рабов. Свидетели. Молчаливые, онемевшие и полные ужаса. Она видела, как большинство Эдур вошло в цитадель. Рабы, казалось, просто испарились. Серен подозревала, что Пернатая Ведьма бросает Плитки в месте менее известном, чем большой сарай, в котором она проводила ритуал прошлый раз. Во всяком случае, в сарае не было никого — она ходила поглядеть.

Время ползло слишком медленно. Лагерь Бурака со скучившимися в палатках нереками стал островом в тумане, и его окружало Неведомое.

Серен гадала, куда подевался Халл. В лесу есть руины; говорят также о странных артефактах, древних, как здешний лес, огромных и полуразрушенных, которые находятся за много дней пути на северо-восток. Местная земля щедро напитана историей. Каждый цикл кончается разрушением и растворением; и юная заря оставляет утомленному миру скопище кусков, чтобы собирать новую целостность.

Но… исцеление гарантировано лишь земле. Не тем, кто на ней обитает. Народы приходят к финалу; последний зверь, последний человек из рода, и каждый некоторое время шагает в одиночку. Пока не закроются глаза последнего из рода, не угаснет их последнее видение.

Серен стремилась сохранять такой взгляд на вещи, взгляд из широкой перспективы. Отчаянно жаждала спокойной мудрости, которое он обещал; ведь широкая перспектива означает мир. На достаточном расстоянии даже горная гряда кажется плоской, а провалы долин между пиками вообще незаметны. Таким же образом можно нивелировать пики и провалы нашей жизни — рождение, умирание. Такие мысли не давали возникнуть панике.

Сейчас это становилось все важнее.

— И где наша делегация, во имя Странника? — спросил Бурак.

— По пути из Трейта они то и дело ожидали прибытия новых членов. Уже близко.

— Лучше бы они прибыли до всего этого.

— Вы боитесь, что Рулад Сенгар представляет угрозу договору?

Бурак не отрывал взора от пламени. — Его поднял тот меч, — сказал он тихо. — Или тот, кто его сделал и отдал Эдур. Вы хоть мельком видели лезвие? Оно пестрое. Я припоминаю об одной из почитаемых ими Дочерей, пестрой. Как там ее?

— Сакуль Анкаду.

— Может, она есть на самом деле. Эдурская богиня…

— Тогда это подозрительный дар, ведь Эдур видят в Сакуль Анкаду существо переменчивое. Ее боятся. Поклоняются отцу Тень и Дочери Сумерек, Шелтате Лор. И в повседневной жизни скорее ей, чем ему. — Серен допила чай и снова наполнила оловянную чашку. — Сакуль Анкаду. Верю, что такое возможно, хотя не помню историй, в которых эти боги и богини являли себя столь прямым образом. Скорее это культ предков, основателей племен, ставших святыми. — Она отпила из чашки и сморщилась.

— От этого у вас кишки сгорят, аквитор.

— Слишком поздно заботиться о здоровье.

— Если не Анкаду, тогда кто? Меч откуда-то пришел.

— Не знаю.

— Звучит так, словно вам и не интересно. Равнодушие не вяжется с работой аквитора.

— Это не равнодушие, Бурак, это мудрость. Удивляюсь, что вы не почуяли разницу.

— Эта мудрость украла жизнь из ваших глаз, остроту из разума? Мудрость сделала вас безразличной к пережитому вчера кошмару?

— Точно так. Что же еще?

— Отчаяние?

— И от чего же мне отчаиваться?

— Не мне отвечать…

— Верно.

— …но я попытаюсь. — Он вытащил фляжку, откупорил и запрокинул голову. Два быстрых глотка — и купец вздохнул, подался назад. — Я вдруг понял, что вы человек чувствительный, и для профессии аквитора это — преимущество. Однако вам не удается отделять деловое от личного. А ведь чувствительность — это штука, приводящая к ранимости. Вы становитесь легко уязвимой, ваши шрамы открываются и кровоточат от малейшего толчка.

Купец глотнул еще. Его лицо под влиянием крепкого напитка и белого нектара становилось расслабленным, а в дальнейших словах слышалась нарастающая беззаботность: — Халл Беддикт. Он оттолкнул вас, но вы слишком хорошо его понимаете. Он бежит по прямой, не разбирая пути, к избранной им судьбе; и она либо убьет его, либо раздавит. Вы хотели бы сделать хоть что-то, остановить его… но не можете. Не знаете, как, и считаете это личной неудачей. Личным грехом. Слабостью. Поэтому за выпавшую Халлу участь вы готовы винить не его, а себя. Почему бы нет? Так легче.

Уже в середине излияний Бурака она начала упорно смотреть на сжатую в руках чашку, на горький осадок на дне. Взор скользил вдоль выщербленных краев, затем перешел на собственные кисти. Грязная, изношенная кожа, многочисленные рубцы. Потемневшие подушечки пальцев, морщины. Костяшки — разбитые, опухшие. Под кожей — мышцы, сухожилия, связки. И кости. Какой необыкновенный инструмент наши руки, подумала она. Инструмент, оружие, неловкое и умелое, тупое и чувствительное. Охотники диких племен могли вести безмолвную, но яростную беседу на языке жестов. Однако руки не могут чувствовать вкус. Слышать. Плакать. А вот убивать очень даже могут!

Она наконец поняла, что устала. От всего. Мир царит в тишине, внутренней и внешней, в изоляции и истощении.

— Почему молчите, аквитор?

* * *

Он сидел отдельно, молча, накинув на плечи шубу из медвежьего меха; меч стоял между облаченных в золото ног, упершись острием в пол. Рядов лежали обвитые тканью ножны и широкий пояс. Каким-то образом он сумел разомкнуть веки: в тени капюшонами нависших над глазницами, слипшихся бровей угадывался блеск глаз. Выспренняя беседа между Томадом Сенгаром и Ханнаном Мосагом угасла, и единственным звуком во всей длинной комнате осталось его хриплое и грубое дыхание.

Слова оставили после себя ощущение полнейшей беспомощности. Никто из сотен присутствовавших Эдур не решался заговорить и даже пошевелиться.

Томад больше не мог защищать сына. Какая-то тонкая сила украла его авторитет, и сила та исходила, с ужасом понял Томад, от скорченной фигуры, золотой под черным мехом, от зияющих черных дыр очей. От неподвижного меча.

Король — Ведун стоял на возвышении в центре зала. Взор его суровых глаз переместился с Томада на Рулада, и был этот взор холодным и оценивающим.

Необходимо освободить меч. Ханнан Мосаг послал их на поиски меча, и эту задачу нельзя считать выполненной,пока Рулад Сенгар не передаст его в руки Королю. До этого мгновения Фир, Бинадас, Тралл, Зерадас и Мидик Буны находятся в немилости.

На долю Рулада, наконец, выпала возможность сделать жест, исцелить кровоточащую рану.

Но он не шевелился.

Тралл не был даже уверен, что брат сохраняет способность говорить, ведь на грудь его давит такой страшный вес. Дыхание звучало затрудненно, каждый вздох дается ему с болью. Необычайно уже то, что Рулад может держать руки на весу, сжимать ладони вокруг рукояти. Из слабого, податливого юноши он превратился в какую-то громоздкую бестию.

Воздух в зале стал влажным и несвежим. Между дымов от факелов и очага витали миазмы страха и едва сдерживаемой паники. Снаружи лил нескончаемый дождь, ветер стучал в толстые доски стен.

Хриплое дыхание прервалось, и раздался тонкий, сломанный голос: — Меч мой.

В глазах Мосага мелькнул огонек страха. — Он должен быть моим, Рулад Сенгар.

— Мой. Он дал его мне. Сказал, он для меня, не для тебя. Потому что ты слаб.

Король — Ведун отпрянул, словно ударенный в лицо.

«Кто?» Тралл метнут вопрошающий взгляд на Фира. Глаза их встретились, и брат покачал головой.

Отец снова уставился на Рулада. По лицу пробежали мгновенные переживания. Казалось, он вдруг постарел на целые века. — Кто дал тебе меч, Рулад?

Нечто вроде улыбки: — Тот, кто ныне правит нами, Отец. Тот, с кем Ханнан Мосаг заключил договор. Нет, это не один из потерянных предков. Новый… союзник.

— Не тебе говорить об этом, — трепещущим от гнева голосом произнес Король. — Договор…

— … был тем, что ты намеревался предать, Ханнан Мосаг, — яростно отрезал Рулад, склоняясь вперед и сверкая очами над сложенными на рукояти меча ладонями. — Но это же не путь Эдур, верно? Ты должен был вести нас. Тебе нет веры. Пришло время перемены, Король — Ведун.

Тралл видел, как Рулад поднимается на ноги. Стоит, твердо и уверенно, выпрямив спину и вскинув голову. Шуба соскользнула за спину, обнажив движущиеся монеты. Золотая масса Руладова лица исказилась: — Меч мой, Ханнан Мосаг! Я равен ему. Ты — нет. Говори же, если хочешь открыть тайны этого оружия пред всеми! Обнажи самую древнюю из неправд! Говори, Король — Ведун!

— Не стану.

Шаг Рулада сопровождался скрежетом. — Тогда… на колени?

— Рулад!

— Молчи, отец! Склонись передо мной, Ханнан Мосаг, и назови меня братом. Не думай, что я просто отброшу тебя в сторону: ты мне нужен. Ты нужен нам всем. И твой Отряд К'риснан.

— Нужен? — Лицо Мосага перекосилось, словно от физической боли.

Рулад повернул голову, сверкающими глазами по очереди оглядел троих братьев. — Идите ко мне, братья, и выразите готовность служить. Я будущее Эдур. Зерадас Бун. Мидик Бун. Подойдите, назовите меня братом вашим. Привяжите себя ко мне. Сила ждет нас всех, сила, которую вы не сможете вообразить. Идите. Я Рулад, младший из сыновей Томада Сенгара. Омытый кровью в битве. И я ПОЗНАЛ СМЕРТЬ!

Он резко развернулся, царапая пол концом клинка. — Смерть, — пробормотал словно бы для себя. — Вера — это иллюзия. Мир не таков, каким видится. Мы дураки, все мы. Такая… глупость. — Тем же спокойным тоном он продолжил: — Преклони колена передо мною, Ханнан Мосаг. Эта сдача не так уж страшна, разве не видишь? Мы познаем мощь. Мы будем такими, какими были раньше, такими, какими должны быть. Преклони колена, Король — Ведун, и прими мое благословение.

Голова снова вдернулась — еще один золотой проблеск. — Бинадас. Ты чувствуешь боль, твоя рана неисцелима. Выйди вперед, и я избавлю тебя от боли. Исправлю повреждение.

Бинадас нахмурился: — Ты ничего не знаешь о магии, Рулад…

— СЮДА! — Вопль раскатился по залу.

Бинадас дернулся и неуклюже подступил к брату. Золотые руки метнулись, коснувшись груди брата. Легчайшее из касаний, и Бинадас начал оседать. Фир бросился, чтобы поддержать его. Но Бинадас выпрямился сам. Широко раскрыл глаза. Он молчал, но всем было очевидно, что боль в колене пропала. Он содрогнулся, еще и еще.

— Итак, — шепотом сказал Рулад, — подойдите, братья. Настало время.

Тралл прокашлялся. Нужно было что-то сказать. Нужно было задать вопросы, сказать то, чего не скажут остальные. — Ты был мертв.

— И вернулся.

— Но что за сила в твоем мече, Рулад? Почему этот союзник дает Эдур такое оружие? Что он надеется выиграть? Брат, племена объединились. Мы завоевали себе мир…

— Ты слабейший из нас, Тралл. Ты выдаешь себя словами. Мы Тисте Эдур. Ты забыл, что это значит? Думаю, да. — Он огляделся. — Думаю, вы все это забыли. Шесть жалких племен, шесть жалких королей. У Ханнана Мосага были куда большие амбиции. Достаточные, чтобы завоевывать. Он был необходим, но он не справится с тем, что грядет.

В этих словах Тралл различал своего брата, но в него было вплетено и нечто иное. Чуждые, ядовитые корни — был ли это голос его силы?

Тихое клацанье монет — Рулад оглядывает безмолвную толпу за внутренним кругом. — Эдур потеряли правильное воззрение на свою судьбу. Король — Ведун уведет вас с необходимого пути. Братья и сестры мои — все вы родные мне, и даже более того. Я стану вашим голосом. Вашей волей. Тисте Эдур более не нуждаются в королях и ведунах. Нас ожидает то, чем мы уже владели, давным — давно. О чем я говорю, братья и сестры? Я отвечу вам. Об Империи.

Тралл уставился на брата. «Империя. А в каждой империи есть… император».

«Склоните колени», требовал Рулад. От Короля — Ведуна. От всех. Тисте Эдур не склоняются перед простыми королями…

Заговорил Фир: — Ты станешь императором, Рулад?

Брат обернул к нему лицо, поднял руки в неодобрительном жесте: — Я заставляю тебя отворачиваться, Фир? Отворачиваться в ужасе и негодовании? О, но разве раб не постарался? Разве я не чудо красоты?

В его голосе слышалась истерия.

Фир промолчал.

Рулад улыбнулся, продолжив: — Должен тебе сказать, что весь этот вес больше не давит на меня. Я чувствую себя… неотягощенным. Да, брат мой, я нахожу в себе радость. Тебя это поразило? Почему? Неужели не видишь мое богатство? Мой доспех? Разве я не верный образ воина Эдур?

— Я не уверен, — отвечал Фир, — что же именно вижу. Подлинно ли Рулад живет в этом теле?

— Умри, Фир, и процарапай себе путь назад. Затем спроси, не изменило ли тебя путешествие.

— Ты находился среди предков? — спросил Фир.

Ответный смех Рулада был груб. Он взмахнул мечом, повернул лезвие в диком подобии воинского приветствия, обнаруживая такое мастерство владения оружием, какого Тралл никогда в нем не замечал. — Наши предки! Гордые духи. Они стояли строем в десять тысяч рядов! Они ревели, приветствуя меня! Я был омыт кровью и достоин присоединиться к упорной защите славной памяти рода. А против них строилась великая армия невежества. О да, Фир, это было время великой славы.

— По твоему тону, Рулад, я понимаю: ты бросаешь вызов всему, что нам дорого. Ты отвергаешь наши верования…

— И кто же среди вас рискнет отвергнуть меня?

— Теневые духи…

— Были племенем Тисте Анди, брат. Рабы нашей воли. Скажу тебе вот что: служащие нам умерли от нашей руки.

— Но где же наши предки?

— Где? — Голос Рулада стал еще жестче. — Где? Нигде, братец. Нигде. Души уходят из тел, из этого мира, ибо мы не принадлежим ему. Мы никогда не были от этого мира.

— И ты поведешь нас домой, Рулад Сенгар?

Сверкание очей. — Мудрый брат. Я знал, что ты первым найдешь тропу.

— Почему ты хочешь, чтобы мы склоняли колени?

Рулад склонил голову к плечу: — Я хочу, чтобы вы признали свою новую судьбу. Судьбу, к которой я поведу Тисте Эдур.

— Ты возьмешь нас домой.

— Да.

Фир шагнул вперед, опустился на колено, склонил голову: — Веди нас домой, Император.

Тралл услышал звучавший где-то в уме треск. Словно сломался становой хребет.

Он, как и многие в зале, обернулся, чтобы посмотреть на Ханнана Мосага и его магов. И увидел, как Король спускается с тронного помоста. Увидел, как он становился на колено перед Руладом Сенгаром, императором Тисте Эдур.

Словно треснул становой хребет.

* * *

Удинаас старался устоять. Вода била его по голеням, кружила у онемелых ног. Волны качали и шатали его. За заливом — корабли. Четыре корабля. Движутся сквозь туман, темные носы раздвигают серую воду, будто мигрирующие левиафаны, разрезают буруны. Он уже мог расслышать тупой плеск десятков весел. На палубе виднелись уменьшенные расстоянием фигуры в капюшонах. Прибыла делегация.

Он чувствовал, будто стоит на ледяных кольях, и зазубренные их концы втыкаются в колени. Казалось, он утратил способность ходить. Действительно, какие-то мгновения отделяли его от падения в пенящуюся воду, от утопления. Так легко: подхваченный течениями, с холодной водой в легких, которая проникает в мозг, насылая тьму. В совершенном спокойствии принимая неизбежность, ожидая, пока все не закончится.

Когти впились в плечи, подняли над водой. Проникли сквозь мокрый плащ, вонзились в трепещущую плоть. Слишком пораженный, чтобы кричать, он чувствовал себя летящим по воздуху. Ноги разрезали пыль водяных гребней.

Вниз, на каменное ложе шагах в пятнадцати от линии прилива.

Поднявший его скрылся, хотя огонь все бурлил в груди и раненых когтями плечах. Чувствуя странную беспомощность, Удинаас начал барахтаться, пока не перевернулся на спину, смотря в бесцветное небо, чувствуя дождь на лице.

«Локви Вайвел. Похоже, не хочет, чтобы я умер».

Он поднял руки и ощутил мокрую ткань плаща. Проколов нет. Отлично. Не придется объяснять, откуда отверстия.

К ногам возвращалась чувствительность. Он оперся на руки и ноги. Мокрый, дрожащий. Рулада ждет неласковый прием, это ясно. Король — Ведун должен будет его убить. «Если это сработает».

Убить или сдаться. Что может заставить Ханнана Мосага сдаться едва омытому кровью щенку? Нет, изрубит его на кусочки, отделит голову и растопчет в блин. Что останется, сожжет. Уничтожит монстра, ведь Рулад Сенгар именно монстром и стал.

Сзади зашуршали шаги. Удинаас сел на карачки, смахнул капли со лба. Увидел, что подошел Халед.

— Удинаас, что ты здесь делаешь?

— Она бросила плитки? Да?

— Пыталась.

— Пыталась?

— Ей не удалось. Оплоты были закрыты; они стала как слепая. Испугалась. Никогда не видел ее такой напуганной.

— Еще что стряслось?

— Не знаю. Эдур всё сидят в цитадели.

— Не все же они там.

— Нет, лишь благородные. Остальные по домам. Рабам запретили входить. Большинству идти некуда, спрятались в лесу. Промокли с головы до пят. Конца ливню не видать. — Он протянул руку, помогая Удинаасу встать. — Идем в Длинный Дом. Согреемся, обсохнем.

Удинаас позволил Халеду вести себя в дом Сенгаров. — Халед, видел корабли? — спросил он на ходу. — Видел ты их?

— Да. Они спускают шлюпки, но радостной встречи не жди.

— Интересно, они готовы к такому?

Халед не ответил.

Он вошли в дом. Внезапная теплота, единственный звук — треск пламени. Халед помог ему снять волглый плащ. Судорожно вздохнул, схватив Удинааса за рубаху. — Где ты их получил?

Удинаас нахмурил брови, поглядел на почти черные синяки в местах, где его обхватывали когти Вайвела. — Сам не знаю.

— Похожи на раны Пернатой, от того демона. Как есть они. Удинаас, что стряслось с тобой?

— Ничего. Пойду спать.

Халед больше не заговаривал. Удинаас прошел через длинный зал к своей каморке.

* * *

Сражаясь с течением, три шлюпки подходили к южному берегу реки. На каждом было примерно по дюжине летерийцев — в большинстве телохранители в полном вооружении, с опущенными забралами шлемов.

Серен следовала к берегу в четырех шагах позади Бурака Преграды. Кажется, они станут единственными членами «комитета по встрече», по крайней мере поначалу. — Что вы решили им рассказать? — спросила она.

Бурак оглянулся, и капли полетели с краев капюшона его плаща. — Я надеялся, что расскажете вы. Хоть что-то.

Она ему не поверила, но поддержала игру: — Я не разбираюсь в протоколе. Глава делегации — Нифадас, но там будет и принц. Кого приветствовать первым?

Бурак пожал плечами: — Любой из них разозлится на вас, если первым поклонитесь другому.

— Будем надеяться, — продолжала она, — что это не примут за рассчитанное оскорбление.

— Ну, будем. Аквитора все полагают лицом нейтральным.

— Тогда мне нужно будет поклониться середине между ними?

— Тогда они оба почувствуют себя обиженными.

— По крайней мере, никто не будет обойден.

— Юмор. Это уже лучше, аквитор. Не нужно злиться.

К этому времени они достигли полосы прибоя и встали, ожидая прибытия шлюпок. Дождь решился припустить еще сильнее, заливая камни, с громким плеском падая на волнуемую приливом морскую воду. Суденышки почти пропали за серой пеленой дождя, а потом внезапно обнаружились вновь. Первое задрожало и зашуршало, ударившись о песок. Команда прекратила грести — взметнулись к небо и сразу же опали весла. Охранники с плеском спрыгнула на берег. Один махнул рукой Бураку и Серен. Лицо, насколько видно за шлемом с носовой пластиной, было угрюмым.

— Я финед Мороч Неват, из Гвардии Принца. Где Эдур?

Казалось, Мороч смотрит на Серен, так что она ответила: — В цитадели, финед. Случилось… событие.

— Что это значит, во имя Странника?

Позади финеда и его подчиненных слуги несли над водой Принца Квилласа Дисканара. Первый Евнух Нифадас отказался от подобных услуг и брел к берегу самостоятельно.

— Дело довольно сложное, — сказала Серен. — Лагерь Бурака на другой стороне моста. Мы сможем укрыться от дождя…

— Наплевать на дождь, — фыркнул Мороч. Обернувшись, он отдал честь принцу, под зонтом в руках двух слуг двигавшемуся к Бураку и Серен. — Мой Принц, — хрипло произнес финед, — кажется, Тисте Эдур решили, что в такой миг им лучше показаться занятыми.

— Едва ли благоприятное начало, — бросил Квиллас и с ухмылкой обратился к Серен. — Аквитор. Избрал ли Халл Беддикт верный курс, уехал ли из этой деревни?

Она заморгала, стараясь скрыть тревогу¸ вызываемую вниманием высоких персон к Халлу. «Неужели они так его боятся?» — Он поблизости, мой Принц.

— Я намерен его изгнать, аквитор.

— Я полагаю, — сказала она медленно, — что он тоже будет приглашен к Королю — Ведуну.

— О? И Халл станет говорить в пользу Эдур?

Наконец в разговор вступил Бурак. — Мой Принц, этот вопрос интересует всех нас.

Квиллас перевел все внимание на него: — Ты торговец из Трейта. Бурак Преграда. — Бурак поклонился так низко, что с трудом выпрямился.

— К тому же пьяный торговец.

Серен прокашлялась: — Вы прибыли внезапно, мой Принц. Эдур заперлись в цитадели уже полтора дня назад. Нам оставалось лишь ждать.

Первый Евнух стоял на шаг позади принца, видимо, не очень интересуясь происходящей беседой. Его маленькие блестящие глазки смотрели на цитадель. Казалось, он не обращает внимания и на ливень, колотящий по капюшону и покрытым плащом плечам. Серен пришло в голову, что это иная разновидность силы, молча и незаметно крадущая значимость принца Дисканара.

Доказательство этой мысли последовало незамедлительно. Принц повернулся к Нифадасу и сказал: — Что вы поняли из всего этого, Первый Евнух?

Ответный взгляд был невыразительным. — Мой Принц, мы прибыли в момент кризиса. Аквитор и купец что-то знают, и нам нужно выслушать их объяснения.

— Действительно, — сказал принц. — Аквитор, сообщите о сути кризиса.

«Да, пока ты стоишь под зонтиком, а мы мокнем до костей» . — Конечно, мой Принц. Король — Ведун направил отряд воинов в ледяные пустоши, чтобы принести нечто, оказавшееся мечом. Однако в пути их осадили Жекки — Солтейкены. Один из воинов, тот, что нес меч, был сражен. Остальные принесли его для похорон, однако тело не выпускало меча из рук. Король — Ведун был весьма разгневан этим, и решительно заявил права на оружие. Случилось публичное столкновение между ним и отцом погибшего.

— Почему бы просто не отрезать пальцы? — спросил принц, поднимая брови в сердитом удивлении.

— Потому что, — лаконично и как-то слишком спокойно отвечал Нифадас, — Эдур традиционно оказывают телам павших воинов великое почтение. Прошу вас, аквитор, продолжайте. Трудно поверить, что такая трудность так и не нашла разрешения.

Она кивнула: — Это было лишь начало, ставшее предметом спора местных жителей. А потом тело вернулось к жизни.

Квиллас фыркнул: — Что за шутки, женщина?

— Не шутки, ответил Бурак. — Мой Принц, я видел все своими глазами. Он был жив. Истина обнаружилась по его крикам, таким ужасным крикам, ибо он был «одет»…

— Одет? — спросил принц, оглядываясь. Первый Евнух широко раскрыл глаза: — Как далеко это зашло, купец Бурак?

— Монеты, Первый Евнух. И воск.

— Храни Странник, — прошептал Нифадас. — А тот меч — он так и не отдал его?

Серен покачала головой: — Мы не знаем, Первый Евнух.

— Опишите оружие, аквитор, насколько сумеете.

— Меч двуручный, но с тонким лезвием. Некий сплав, плохо соединяющийся. В нем есть железо и какой-то черный металл, имеющий вид длинных осколков.

— Происхождение? Можете определить стиль?

— С трудом, Первый Евнух. Гарда в виде колокола несколько напоминает манеру ковки, используемую мекросами…

— Мекросы? — спросил Квиллас. — Торговцы из плавучих городов?

— Да, хотя рисунок на рукояти изображал какие-то цепи.

Бурак кисло глянул на нее: — У вас острые глаза, аквитор. Я видел просто меч.

— Полагаю, — произнес Нифадас, — мы пойдем в лагерь купца.

— Вы проглотите оскорбление, Первый Евнух? — прошипел принц.

— Тут нет оскорбления, — быстро сказал Нифадас. Он подошел к удивленной Серен Педак, подцепив ее под руку. — Сопроводите меня, пожалуйста.

— Конечно, Первый Евнух.

Остальным пришлось тащиться сзади.

Нифадас шел быстро. Дюжину шагов спустя он произнес тихим, вежливым голосом: — А Халл Беддикт видел все это?

— Нет. По крайней мере, я так не думаю. Его не было какое-то время.

— Но он вернется.

— Да.

— Я оставил большинство телохранителей на «Могучей Крепи», в том числе и финеда Геруна Эберикта.

— Геруна… о!

— Да уж. Будет ли благоразумно послать за ним?

— Я… я не знаю, Первый Евнух. Полагаю, это зависит от того, чего вы ожидаете.

— Может быть, обмена парой слов с Халлом по его возвращении?

— А финед — человек, умеющий убеждать?

— Не силой слова, а…

Она кивнула, силясь подавить дрожь. Увы, не очень успешно.

— Продрогли, аквитор?

— Дождь.

— Конечно. Полагаю, слуги Бурака развели хоть какой — то костер?

— Даже слишком усердно.

— Ну, не думаю, что кто-то станет жаловаться. Кажется, вы с бураком прождали нас… некоторое время.

— Да, некоторое. Была аудиенция у Короля — Ведуна, но я держалась в рамках полномочий и была отослана до начала серьезной беседы. Из того, что было сказано, слова не слышала ни от Бурака, ни от Халла.

— Так Халл там был? — Слабая улыбка. — И ничего важного вам не выдал? Признаюсь в сомнениях на сей счет, аквитор.

Серен Педак колебалась. — Аквитор, — произнес Нифадас тихо, — привилегий нейтралитета больше не существует. Делайте выбор.

— Все не так, Первый Евнух, — ответила она, сознавая шаткость своих слов. — Боюсь, какие бы решения не принят тогда Король — Ведун, сейчас это уже не важно. Не думаю, что Рулад Сенгар отдаст меч.

— Рулад. Что скажете об этом Руладе?

— Младший сын благородной фамилии.

— Сенгар? Старший у них Фир, не так ли? Командир воинов Эдур. Весьма почтенная кровь.

— Да. Другой брат — Бинадас, кровный побратим Халла.

— Интересно. Начинаю представлять ожидающие нас сложности, аквитор.

«Кажется, я тоже. Кажется, и выбор я сделала.

Будто Нифадас даст мне возможность увильнуть, будто он уже не держит меня за руку…»

* * *

— Проснись, Удинаас.

Веки обнажили горящие, воспаленные глаза. Удинаас уставился в балки крыши. — Нет. Мне нужно поспать…

— Не так громко. Что тебе нужно, глупец, так это идти в цитадель.

— Почему? Они перережут мне горло…

— Нет, не перережут. Рулад не даст — ведь ты теперь ЕГО раб, и ничей больше. Нужно сказать. Делегация Летера ждет.

— Оставь меня, Тлен.

— Император Тисте Эдур ожидает тебя. Немедленно.

— Точно. А сам он это знает?

— Пока нет.

— Как я и думал. — Он снова сомкнул веки. — Изыди, дух.

— В этом мы согласны с вайвелом, Удинаас. Пора тебе выйти в передний ряд. Пора сделаться незаменимым для Рулада. Скажи, ты хочешь, чтобы Пернатая Ведьма стала твоей, или нет?

Удинаас мигнул и сел: — Что?

— Иди, и увидишь.

— Сначала объяснись, Тлен.

— Не стану, раб. Иди в цитадель. Служи императору Эдур.

Удинаас откинул одеяла и потянулся за все еще мокрыми мокасинами. — Почему бы не оставить меня одного?..

— Она изнасиловала тебя, Удинаас. Взяла твое семя. Зачем бы это?

Он застыл — один мокасин на ноге, другой в руках. Невыразимо холодный.

— Сучка имеет собственные планы, о да. Уж она не любит ни Эдур, ни Анди.

— И какая связь? — Призрак не отвечал. Удинаас поскреб лицо, натянул второй мокасин и взялся за волглые шнурки. — Тлен, я же раб. Рабов не выдают за рабынь, а только таким путем я смогу получить Пернатую Ведьму. Или ты решил влезть ей в мозги и исказить волю? Но в этом случае она не будет Пернатой Ведьмой, понимаешь?

— Не приписывай мне сил, которыми не владею.

— Просто подчеркиваю абсурдность обещаний. А теперь тихо. Я иду. — Он поднялся, проковылял по каморке. Снаружи у очага сгорбился Халед. Он разогревал что-то — суп или чай.

— Ты говорил сам с собой. Не надо так делать.

— Я сам себе это говорю, — отозвался Удинаас, направляясь к двери и на ходу сдергивая с крючка плащ. Снаружи был не дождь, а потоп. Он едва смог различить в гавани стоящие на якорях суда. На берегу силуэты. Солдаты.

Накинув капюшон, он пошлепал по направлению к цитадели, которая недавно принадлежала Королю — Ведуну.

«Служить императору Эдур. Куда ты пошлешь свой народ, Рулад Сенгар?»

Сторожившие вход теневые духи не препятствовали рабу войти. Поднявшись по ступеням, он положил руки на дверь и раскрыл створки, внося внутрь водяную пыль. «Сюда, клятые Эдур. Проведите лезвием по горлу. По груди». Но внутри не было охраны, завеса в тронный зал опущена.

Он стряхнул воду с дождевика и продолжил путь. К завесе. Откинул ее.

И увидел Эдур на коленях. Все они склонились перед мерцающим Руладом, который стоял на возвышении, подняв меч над головой. На плечах медвежья шуба, лик — зыбкая золотая маска, окружающая темные провалы орбит.

Но он не слепой. Не увечный. А если в нем есть безумие, сейчас оно густыми потоками льется по всему залу.

Удинаас почуял, как глаза Императора остановились на нем — будто когти впились в мозг. — Подойди, раб, — проскрежетал он.

Головы поднимались, пока Удинаас проходил сквозь толпу к тронному помосту. Летериец не глядел в глаза присутствующих: его взор не отрывался от глазниц Рулада Сенгара. Он мельком заметил Ханнана Мосага, на коленях и с опущенной головой, а за ним, в аналогичных позах — всех к'риснан ов.

— Говори, Удинаас.

— Прибыла делегация, Император.

— Мы связаны, Удинаас, ведь так? Раб и владыка. Ты услышал мои призывы.

— Да, хозяин. — Он понял, что лгать всегда легче.

— Делегация ожидает в лагере торговца. Веди их сюда, Удинаас.

— Как прикажете. — Он поклонился и начал с трудом проталкиваться наружу, не поворачиваясь.

— В этом нет нужды, Удинаас. Я не оскорбляюсь видом человеческой спины. Иди и скажи им, что ныне их примет правитель Эдур.

Удинаас развернулся и вышел из зала. Снова дождь, снова через мост. Одиночество могло бы побудить к раздумьям, однако Удинаас поборол это побуждение. Мир был погружен в туман, и подобие этого тумана воцарилось в его уме. Он раб. Рабы выполняют приказы.

Около купеческих фургонов было натянуто широкое полотнище, из — под него валил дым. Аквитор Серен Педак повернулась и первой увидела его. «Да. В ней есть большее, чем она сама сознает. Духи, чем-то родственные ей — роятся, будто мошки вокруг пламени свечи. А она их даже не видит». Он видел, как она что-то произнесла. Другие люди стали оборачиваться в его сторону.

Удинаас встал как раз около полога. Он не поднимал глаз. — Правитель Эдур просит вас придти в цитадель.

Один из воинов заворчал: — Ты стоишь перед Принцем, летериец. Падай на колени или я снесу твою голову с плеч.

— Тогда вытаскивайте меч, — ответил Удинаас. — Мои хозяева — Тисте Эдур.

— Он никто, — произнес молодой человек в роскошных одеждах. Вяло махнул рукой: — Наконец-то нас пригласили. Первый Евнух, вы пойдете во главе?

Грузный широкоплечий мужчина с лицом столь же темным, как его платье, вышел к Удинаасу. — Аквитор, прошу вас идти с нами.

Серен Педак кивнула, натягивая на голову капюшон, и присоединилась к Первому Евнуху.

Удинаас повел их через мост. Ветер рвал дождевые струи, и те с силой хлестали по тропе под их ногами. Мимо домов знати, к лестнице.

Перед дверями кишели теневые духи.

Удинаас взглянул на Квилласа Дисканара: — Принц, ваши телохранители не приглашены.

Юнец скривил губы. — Финед, ждите снаружи вместе со всеми вашими людьми. — Мороч Неват хмыкнул и жестами приказал охране расположиться вдоль внешней стены цитадели.

Духи отступили, формируя проход к двойным дверям.

Удинаас прошел вперед и широко распахнул их. Потом обернулся. В одном шаге стояли Нифадас и аквитор; принц, с кислым лицом, встал немного ниже их.

Первый Евнух нахмурился, взглянув на завесу в дальнем конце коридора. — Тронный зал полон эдурской знати? Почему же я ничего не слышу?

— Они ожидают вашего появления, — ответил Удинаас. — Правитель Тисте Эдур стоит на центральном помосте. Его внешность может вас поразить…

— Раб, — подчеркнуто презрительно сказал Квиллас, — мы не ожидаем, что переговоры начнутся немедленно. Мы пока всего лишь званые гости…

— Не гарантирую ничего, — невозмутимо ответил Удинаас. — Советую быть готовыми к любому повороту.

— Но это нелепо…

— Давайте же войдем, — прервал их Нифадас.

Принц, не привыкший, чтобы его речи прерывали, покраснел.

Заговорила аквитор Педак: — Удинаас, по твоим словам я заключаю, что Ханнан Мосаг свергнут.

— Да.

— И Рулад Сенгар объявил себя новым королем Эдур.

— Нет, аквитор. Императором.

На несколько ударов сердца все замолчали. Принц недоверчиво хрюкнул. — Какой империи? Шести племен охотников на тюленей? Этот дурак сошел с ума.

— Одно дело, — медленно произнес Нифадас, — провозгласить себя императором. Другое — заставить благородных Эдур склониться перед такими претензиями. Удинаас, они приняли его?

— Да, Первый Евнух.

— Это… поразительно.

— А Ханнан Мосаг? — спросила Серен Педак.

— Он также склонил колени и выразил покорность, аквитор.

И снова все замолчали.

Затем Первый Евнух кивнул Удинаасу: — Благодарю. Теперь я готов предстать перед императором.

Удинаас кивнул и пошел к завесе. Отодвинув ее, ступил в тронный зал. Знать расположилась так, чтобы освободить проход к центральному возвышению. Все стояли. Рулад Сенгар на своем помосте оперся на меч. Движения сместили с мест некоторые монеты, обнажив полоски обгоревшей кожи. Влажность, жар от масляных светильников сделали воздух тяжелым и горьким. Удинаас старался взглянуть на сцену глазами постороннего — и поразился ее грубому варварству. «Это павший народ.

Который поднимается вновь».

Первый Евнух и аквитор появились на пороге. Нифадас шагнул влево, открывая взорам Принца.

Удинаас возвысил голос: — Император. Первый Евнух Нифадас и Принц Квиллас Дисканар. Официальная делегация Летера.

— Подойдите, — хрипло, но приветливо сказал император. — Я Рулад Сенгар, и я объявляю вас гостями Империи Тисте Эдур.

Нифадас склонил голову: — Мы благодарны Вашему Величеству за гостеприимство.

— Желание короля летерийцев — установить с нами формальные отношения, — произнес Рулад. И дернул плечом: — Я почему-то думал, что у нас уже есть договор. Мы его почитаем, а ваш народ — нет. Какой же прок в новых соглашениях?

Едва Первый Евнух собрался ответить, принц шагнул вперед. — Вы конфисковали собранных нами клыкастых тюленей. Да будет так. Сделанного не отменишь, это верно. Однако остается вопрос долга.

Удинаас усмехнулся. Ему не было нужды поднимать голову, чтобы представить возникшее на лицах знати удивление.

— Ханнан Мосаг, — чуть помедлив, сказал Рулад, — будет говорить об этом от лица Эдур.

Удинаас бросил взгляд на экс — короля. Тот вышел вперед, встав у края помоста. Лицо его было непроницаемо. — Принц, вам придется объяснить, каким именно образом летерийцы пришли к заключению о нашей задолженности. Забой был незаконным. Вы это отрицаете?

— Нисколько. Нет, Нифадас, говорить буду я. Как я только что сказал вам, Ханнан Мосаг, мы не спорим о нелегальности забоя. Но нелегальность не может отменить реальности произошедшего. Плоды охоты Летера попали в руки Тисте Эдур. Вы можете припомнить, что нынешний договор устанавливает рыночную цену на клыкастых тюленей, и мы желаем возмещения.

— Удивительная логика, принц, — рокочущим голосом произнес Мосаг.

— К счастью, — продолжил Квиллас, — мы приготовили компромисс.

— Неужто?

Удинаас удивлялся, почему Нифадас безмолвствует. Такое безмолвие можно толковать лишь как лояльность принцу и провозглашаемой им позиции.

— О да, компромисс. Долг можно списать в обмен на землю. А именно, остаток залива Трейт. Мы все знаем, что для вашего народа он служит всего лишь временной стоянкой на период охоты. Конечно же, такие стоянки не будут запрещены. Они останутся доступными за скромный процент от ваших уловов.

— Мне очевидно, — ответил Ханнан Мосаг, — что вы начинаете переговоры о долгах.

— Именно.

— Основываясь на допущении, что украденный улов в наших руках.

— Безусловно. А…

— Но мы не владеем им, принц Квиллас Дисканар.

— Как? Вы должны!..

— Мы приглашаем вас посетить все склады, — увещевающее говорил Ханнан Мосаг. — Мы наказали охотников, и это было наше право. Но мы не забирали улов.

— Прибывшие в Трейт суда пусты!

— Наверное, они сбросили груз, стараясь улизнуть от нашего возмездия. Увы, ускорить ход кораблей так и не удалось. — Принц таращился на Ханнана Мосага, который продолжал: — Поэтому мы ничего вам не должны. А вот вы имеете долг. В рыночной цене забитых тюленей. На данный момент мы не определили природу потребного возмещения. Ведь монета нам не нужна.

— Мы предлагаем вам дар! — крикнул Квиллас.

— За который после назначите процент? Принц, мы изучили ваши методы культурного проникновения к пограничным племенам. Мы со всей симпатией относимся к вашим планам, но как вы говорите, дело есть дело.

Нифадас наконец подал голос: — Кажется, нам обоим есть о чем поразмыслить, император. Увы, наше странствие оказалось долгим и трудным. Может быть, вы позволите нам на время удалиться, подготовиться к утренней встрече?

— Превосходная идея, — сказал Рулад и улыбнулся, перекосив монеты на лице. — Удинаас, проведи делегацию в Длинный Дом для гостей. Потом вернись сюда. Нас ожидает долгая ночь.

Принц стоял, словно кукла, которой перерезали веревочки. Однако выражения лиц аквитора и Первого Евнуха оставались спокойными.

«И все равно, кажется, мы все здесь марионетки…»

* * *

Тралл Сенгар смотрел, как раб выводит аквитора и делегацию из зала. Мир не крошился, он разрушался полностью, и перед его глазами были рваные куски — комната в сетке трещин, тысячи осколков, и в каждом бесконечные отражения. Лица Эдур, ломаные силуэты, клубы дыма. Беспорядочные движения, бред бормочущих звуков, жидкий блеск золота… и меч, такой же пестрый и фрагментированный, как и все вокруг.

Будто сумасшедшая мозаика, медленно собираемая руками идиота. Он не понимал, какому миру принадлежит, куда годится. «Брат императора. Это Рулад, да не он. Я не знаю его. И я знаю его слишком хорошо. Возьмите меня Дочери, это больше всего и пугает».

Ханнан Мосаг вел тихую беседу с Руладом — он легко сжился с новой ролью, но Тралл понимал, что это делается для успокоения гостей. Тралл гадал, какой ценой дается Королю — Ведуну спокойствие.

Кивок и движение руки — приказ Ханнану Мосагу удалиться. Он отошел и встал позади к'риснан ов. По распоряжению Рулада на помост было принесено тяжелое кресло, и император сел, обнаруживая, на взгляд Тралла, крайнюю усталость. Требуется время, чтобы получить силу, позволяющую выдерживать столь тяжкий и ужасный вес хотя бы недолгое время. Император прислонил спину к спинке трона и оглядел знать. Его внимание быстро прекратило всякие разговоры.

— Я познал смерть, — произнес Рулад грубым голосом. — Я вернулся, и я не тот, что прежде, не юный воин, которого вы видели отправляющимся в ледяные пустоши. Я вернулся, чтобы принести вам память о судьбе. Чтобы повести вас. — Тут он замолчал, словно чувствуя потребность отдохнуть после краткой речи. Еще дюжина ударов сердца — и он продолжал: — Фир Сенгар. Брат. Выйди вперед.

Фир исполнил повеление, встав во внутреннем круге, у подножия помоста. Рулад поглядел вниз, и Тралл узрел в больных глазах внезапную алчность.

— Ты второй после Ханнана Мосага, Фир, и твоя верность нужна мне более всего.

Фир поражено взглянул на него, словно тут нечего было обсуждать.

Раб Удинаас вернулся, но встал позади всех. Воспаленные его глаза оглядывали собрание. Тралл поразился, насколько суровым стал взор невольника.

— Император, чего ты желаешь от меня? — спросил Фир.

— Дара, брат.

— Все, что я имею — твое…

— Верно ли твое заявление, Фир? — склонился к нему Рулад.

— Иначе я бы так не говорил.

«О нет, Рулад. Нет…»

— Императору, — Рулад снова откинулся на спинку кресла, — нужна императрица.

Понимание заставило Фира побледнеть.

— Жена. Фир Сенгар, дашь ли ты мне жену?

«Нелепый уродец…» Тралл сделал шаг.

Рулад вскинул руку, останавливая его. — Осторожно, Тралл. Это не твоего ума дело. — Он обнажил почерневшие зубы. — И никогда не было твоим делом.

— Ты хочешь сломить тех, кто следует за тобой?

— Еще одно слово! — взвизгнул Рулад. — Еще слово, Тралл, и я велю освежевать тебя заживо!

Тралл яростно отступил, впав в безмолвие.

Монета упала к подножию трона, когда Рулад поднял руку с лицу и потер его, обуреваемый страстью; затем он выпрямил руку, держа перед лицом и наблюдая, как пальцы сжимаются в кулак. — Убейте меня. Всего лишь один удар. Ради доказательства. Да, убейте меня. Снова. — Сверкающие глаза уставились на Тралла. — Ты знал, что я в одиночестве охранял задний склон. Знал, Тралл, и оставил меня судьбе.

— Что? Я ничего не знал, Рулад…

— Хватит лжи, братец. Фир, отдай мне свою нареченную. Отдай Майен. Встанешь ли ты между ней и титулом императрицы? Скажи, ты настолько самолюбив?

В тело Фира словно вонзались ножи, один за другим. Рвали в клочья. Вот в такое уродство превратился Рулад. Ребенок с брутальной алчностью, с порочным желаниями. «Скажи нам, неужели ты так самолюбив?»

— Она твоя, Император.

Слова, которыми кровоточила сама жизнь; слова, которые сами по себе являлись даром для познавшего смерть. Однако Руладу недоставало душевной тонкости, чтобы это понять.

Его лицо просто наполнилось радостью и торжеством, искривилось под монетами широкой ухмылкой. Взор отыскал в толпе место, где стояли невесты. — Майен, — крикнул он, — все готово. Выйди вперед. Соединись с императором.

Высокая, царственная женщина шагнула вперед, будто тысячу раз репетировала тот миг.

«Но такое невозможно».

Она прошла мимо Фира, не бросив на него и взгляда, и встала по левую сторону трона, глядя в зал. Рулад схватил ее за руку с привычной фамильярностью. Этот жест поразил Фира будто удар в грудь. Он качнулся назад.

— Спасибо, Фир, — сказал Рулад, — за твой дар. Я уверился в твоей преданности, я рад звать тебя братом. Вы, Бинадас, Мидик и Зерадас, Ханнан Мосаг… и, — его взор скользнул в сторону, — конечно же, Тралл. Ближайшие мои братья. Мы связаны кровью предков…

Он продолжал речь, но Тралл больше не слушал. Его глаза не отрывались от лица Майен. От написанного на нем ужаса, который невозможно сокрыть. Тралл мысленно закричал Фиру: «Смотри, брат! Она не желала такого предательства! Смотри!»

Понадобилось усилие, чтобы оторваться от лица Майен и увидеть, что Фир тоже понял это. Увидел то, что увидели уже все, кроме Рулада.

Это спасло их всех. Спасло от отчаяния. Она показала им, что некоторые истины невозможно сломать, что даже безумная вещь на троне неспособна сокрушить внутреннюю честь рода Тисте Эдур. И ее лицо обещало кое-что еще. Она станет свидетельницей его злодеяний, потому что нет выбора. Обещание, ставшее одновременно и уроком. «Перенести. Вытерпеть. Жить, как приходится жить. Однажды на все будет найден ответ».

Но Тралл гадал: кто же даст ответ? Кто ожидает за пределами знакомого им мира, достаточно сильный, чтобы бросить вызов такому уродству? И как долго придется ждать? «Мы были павшими; император возгласил, что мы поднимемся вновь. Он безумец, ибо мы не поднимаемся. Мы падаем, и боюсь, этому падению не будет конца».

Пока некто не даст ответ.

Рулад замолчал, словно осознав, что между его сторонниками происходит что-то непонятное, что-то не имеющее отношения к нему и его новой силе. Он резко поднялся к трона. — Собрание окончено. Ханнан Мосаг, ты и твой Отряд остаетесь со мной и императрицей, ибо нам многое предстоит обсудить. Удинаас, приведи к Майен ее рабынь, чтобы они служили ей. Остальные — уйдите. Разносите весть о рождении новой Империи Эдур. И, братья и сестры, готовьте оружие…

«Умоляю, пусть кто-то даст на это ответ».

* * *

В десяти шагах от цитадели кто-то поджидал Удинааса среди дождевых струй. Аквитор. — Что он сделал?

Удинаас мельком глянул на нее и пожал плечами: — Он украл невесту у брата. У нас есть императрица, и она делает веселое лицо, хотя дело дрянь.

— У Эдур появился узурпатор. На трон воссел тиран.

Удинаас колебался, однако сказал: — Передайте Первому Евнуху. Пора готовиться к войне.

Эти слова не удивили женщину; скорее, в глазах ее появилась усталая грусть. Она отвернулась и пропала за стеной ливня.

«Да, я воистину приношу высокий прилив. А теперь настал черед Пернатой Ведьмы…»

Дождь обрушивался с небес, ослепляющий и слепой, равнодушный и безмозглый, и в его поступках не было смысла. Откуда? Это просто ливень, поток воды из легиона скорбящих туч. А свист ветра — голос законов природы, рожденных высоко в горах или среди океана. Голос, не обещающий ничего.

Нет никакого смысла в неживой погоде, в пульсе приливов и отливов, в наступлении сезона перемен.

Как нет смысла в жизни и смерти.

Тиран облачен в золото, и будущее смердит кровью.

Ничего это не значит.

КНИГА ТРЕТЬЯ НЕЗРИМОЕ И СОКРЫТОЕ

Тот, кто не смеется никогда

Глубоко закинул невода

Мы попались и хвостами бьем

Задыхаясь в воздухе густом

Голоса его ужасный звук

Словно грохот молотов вокруг

О спасении вещает он

Пир горой, коль соблюден закон

Стол заставят чередою блюд

Все, что пожелаем, подадут

Милость вечную, блаженство и добро

Только лезвие ножа остро

И рыбарь движеньем мастерским

Одного кромсает за другим.

В Королевстве Благих Пожеланий,

Рыбак Кел Тат

Глава 12

С вершины золотой горы и лягушка не спрыгнет.

Шутки Бедного Умура

— «Пять крыльев купят вам почитание». Признаюсь, хозяин, смысл этой пословицы от меня так и ускользнул.

Теол провел по волосам обеими ладонями, обнаруживая множество колтунов. — Ух. Это про Вечную Резиденцию. Крыльев у нее пять, и все распростерлись у ног Странника, у ног судьбы. Империя восстает. Летер просыпается ко дню новой славы.

Они бок о бок стояли на крыше.

— Но пятое крыло тонет. Как насчет четырех?

— Смотри, Багг, чайки дерутся. О боги, денек будет жаркий, словно в печи. Какие дела ожидают тебя сегодня?

— Первая встреча — с Королевским Архитектором Грюмом. Наши способы закрепления почвы под складами его, кажется, впечатлили.

— Хорошо. — Теол еще мгновение смотрел на город, затем повернулся лицом к слуге. — Этого будет достаточно?

— Его впечатленности? Гм… ну, полы не проседают и сухие, как костная мука. На новой штукатурке ни трещинки. Хозяева в восторге…

— Я думал, что склады мои.

— А вы не в восторге?

— Ну, ты прав. Я в восторге. Каждая моя часть.

— Именно это я и писал Королевскому Архитектору в ответе на его послание.

— А как насчет желающих перехватить мои контракты?

— Они тоже в восторге.

— Отлично. Денек что надо, а?

Багг кивнул: — Должен быть, хозяин.

— И это все, что ты запланировал? На целый день?

— Нет. Придется украсть что-то на еду. Затем посетить Шенд и ее подружек, снова продиктовать ваш список. Он слишком длинный.

— Ты запомнил его наизусть?

— Да. Пюрист Ротт по кличке Пиво. Этот мне особенно нравится.

— Спасибо.

— Но не все же они фальшивые?

— Нет, это они бы разоблачили быстро. Все местные фигуры — настоящие. По крайней мере на время они будут при деле. Надеюсь. Что еще?

— Еще встреча с гильдиями. Могут понадобиться деньги на подкуп.

— Чушь. Держись крепко — скоро они получат удар с другого направления.

— Удар? Ничего не слышал…

— Конечно нет. Еще не случился тот инцидент, что вызовет лавину. Ты знаешь, что Королевский Архитектор имеет право нанимать лишь членов гильдий. Нужно разрешить этот конфликт прежде, чем он нам помешает.

— Ладно. Еще нужно проверить убежище для Шерк и ее нового друга.

— Харлест Эберикт. Вот так сюрприз. Сколько же всего немертвых слоняется по городу?

— Очевидно, что больше известного нам числа, хозяин.

— Да половина населения может быть неупокена — вон те нам мосту, и те, и эти, что тащат корзины — все они могут быть ходячими мертвецами.

— Могут,хозяин, — согласился Багг. — Вы имели в виду мертвецов натуральных или иносказательных?

— О да, какая-то разница есть. Прости, отвлекся. Как там ладят Шерк и Аблала?

— Как будто в одном канале родились.

— Весьма веселая шутка, Багг. Итак, ты должен проверить их тайное логово. На сегодня все?

— Только на утро. В полдень…

— Сможешь выкроить время на короткий визит?

— Куда?

— Гильдия Крысоловов.

— Чешуйчатый Дом?

Теол кивнул. — У меня есть для них контракт. Мне нужна встреча — тайная — с Мастерами. Если можно, завтра ночью.

Багг смотрел озабоченно. — Эта гильдия…

— Сам знаю.

— Могу заскочить к ним по пути на гравийный карьер.

— Превосходно. А что ты там позабыл?

— Любопытствую. Они разрыли новый холм, чтобы обеспечить мои заказы, и кое-что нашли.

— Что же?

— Не знаю точно. Они наняли некроманта, а бедняга испарился, остались только волосы и ногти с пальцев ног.

— Гм, это интересно. Расскажешь мне.

— Как всегда, хозяин. А для себя вы что запланировали?

— Лечь в постель.

* * *

Брюс оторвал взгляд от аккуратного почерка свитка и взглянул на сидящего напротив писца. — Тут должна быть ошибка.

— Нет, господин. Никогда, господин.

— Но… если это лишь отмеченные исчезновения, сколько же было неотмеченных?

— Я сказал бы, что тридцать — пятьдесят процентов, господин. Прибавьте это к нашей цифре. Но эти сведения должны быть в свитках с синей каймой. На Выступающей Полке.

— Какой?

— Выступающей. Вон той, торчащей из стены.

— И каково значение синих краев?

— Господин, это реальность, не укладывающаяся в статистику. Статистику мы используем для публичных, формальных заявлений, но работаем мы на основании реальности — предполагаемой, а лучше, если и поддающейся измерению.

— Разные наборы данных?

— Да, господин. Единственный способ эффективного государственного управления. Альтернативы привели бы к анархии. Мятежи, всякое такое. На этой полке в — основном реальность предполагаемая и, конечно, не вполне точная.

— Но… — Брюс снова уставился в свиток, — семь тысяч исчезнувших в Летерасе за один год?!

— Шесть тысяч девятьсот двадцать один, господин.

— С возможной добавкой в тридцать пять сотен?

— В три тысячи четыреста шестьдесят пять, господин.

— И кто-то назначен расследовать все эти исчезновения?

— Такой контракт был заключен, господин.

— Очевидно, пустая трата средств…

— О нет. Деньги потрачены с пользой.

— Какой именно?

— Солидная сумма, которой мы сможем козырять в официальной отчетности и публичных заявлениях.

— Так кто выполняет контракт?

— Господин, это не та контора. Информация имеется в Палате Контрактов и Королевских Грамот.

— Никогда о такой не слышал. Где находится?

Писец встал и пошел к маленькой двери, плотно окруженной полками. — Здесь. Следуйте за мной, господин.

Комната за дверью оказалась едва ли больше шкафа. В стенах от пола до потолка имелись ниши, забитые синими свитками. Порывшись в одной из ниш у дальней стены, писец вытащил и развернул свиток. — Вот оно. Контракт сравнительно новый. Три года. Постоянные расследования, отчеты дважды в год — подаются с отменной точностью, не оставляющей вопросов. Каждый отчет признан безупречным и объективным.

— От кого?

— Гильдии Крысоловов.

Брюс нахмурил лоб:- Вот теперь я сбит с толку.

Писец пожал плечами и скатал свиток. Помещая его на прежнее место, бросил из-за плеча: — Не нужно беспокоиться, господин. Гильдия компетентна и проверена во множестве предприятий…

— Мне кажется, что компетентностью тут не пахнет.

— Не согласен. Пунктуальные отчеты. Никаких вопросов. Дважды возобновленный контракт, без всяких сомнений. Посмею сказать, господин, это признаки высшей компетентности.

— А вот уменьшения количества крыс в городе не заметно, в чем может убедиться любой, пройдясь по улицам.

— Они управляют поголовьем, господин. Страшно подумать, что случилось бы без Гильдии.

Брюс промолчал. Смотревший на него чиновник сделал обиженное лицо. — О Гильдии Крысоловов имеем только хвалебные отзывы.

— Благодарю за старания, — ответил Брюс. — Дорогу наружу я найду сам. Всего хорошего.

— И вам, господин. Рад был оказать посильную помощь.

В коридоре Брюс остановился и протер глаза. Архивы полны пыли. Финед желал выйти на свежий воздух, если в Летерасе еще есть таковой.

Семь тысяч исчезновений каждый год. Он был напуган.

«Интересно, на что же наткнулся Теол?» Брат оставался для Брюса загадкой. Ясно, что Теол чем-то занят, несмотря на видимость безделья. Каким-то образом он умудряется действовать скрытно и эффективно. За сценой — или под сценой? Ведь все слишком открытое проваливается в финансовую яму; теперь Брюс был уверен, что брат вынашивает грандиозные планы.

Его тревожила сама мысль о существовании планов такого масштаба. Временами брат выказывает невероятную эффективность — и безжалостность. Теол не предан никому. Способен на все.

Здраво размышляя, чем меньше Брюс знает о деятельности Теола, тем лучше. Он не хотел подвергать испытанию свою собственную преданность, а брат мог бросить ей вызов. «Как и Халл. О мама, это благословение Странника, что ты умерла и не видишь сейчас своих детей. Хотя… сколько же в нас того, что вложила именно ты?»

Вопросы без ответов. В эти дни их стало слишком много.

Он шел в более знакомую часть дворца. Впереди были тренировки с оружием, и он поймал себя на мысли, что ожидает физического утомления как блага. Пусть утихомирит какофонию мыслей.

* * *

Багг размышлял о том, что в существовании мертвеца есть очевидные преимущества. Подняв камень с люка в полу склада, он открыл зияющую черную дыру, в которой виднелось первое кольцо ветхой бронзовой лестницы. Беглецы — мертвецы не нуждаются в пище и воде. Да даже и в воздухе. Спрятать таких почти не стоит труда.

Отсчитав все двадцать три ступени лестницы, Багг вышел в тоннель, грубо вырубленный в твердой глине и затем обожженный до крепости кирпича. В дюжине шагов впереди виднелась кривая каменная арка с каменной же дверью, покрытой трещинами и знаками. Древние могилы вроде этой — редкость. Большинство просели под весом города или просто так глубоко ушли с грунт, что стали недосягаемы. Ученые старались расшифровать странные письмена на дверях и могилах, простые люди просто дивились, зачем склепам двери. Язык знаков был ясен лишь настолько, чтобы понять — они содержат проклятия и как-то обращены к Страннику. И то и другое — достаточный повод, чтобы их избегать. К тому же после взлома нескольких гробниц стало известно, что ничего особенно ценного там нет. Особенно странно, что все каменные, лишенные резьбы и украшений саркофаги оказываются пустыми. Ходили также недоказанные слухи, что расхитителей гробниц постигала ужасная участь.

Дверь этой могилы лишилась защитных чар в результате неравномерного проседания камней. Теперь ее можно было открыть легким толчком.

Багг зажег лампу, используя коробочку с углями, и поставил светильник на порог. Затем толкнул створку плечом.

— Это ты? — донесся из внутренней тьмы голос Шерк.

— Кому же еще?

— Лжец. Это не ты, это Багг. Где Теол? Хочу говорить с Теолом.

— Он не расположен, — ответил Багг. Распахнув дверь, он вошел в могилу и занес туда лампу.

— Где Харлест?

— В саркофаге.

Здоровенный каменный гроб стоял без крышки. Багг заглянул внутрь. — Что ты делаешь, Харлест? — Он поставил дампу на край.

— Прежний жилец был высоким. Очень высоким. Привет, Багг. Что я делаю? Лежу.

— Это я вижу. Но зачем?

— Тут нет кресел.

Багг повернулся к Шерк Элалле. — Где бриллианты?

— Здесь. Ты нашел то, что мне нужно?

— Да. Умеренная цена, большая часть сокровища останется при тебе.

— Пусть все, что осталось в шкатулке, возьмет Теол. Себе оставлю добычу со складов.

— Ты уверена, что не желаешь часть добычи? Теол будет счастлив получить половину. Ведь весь риск был твой.

— Нет. Я воровка. Всегда смогу найти еще.

Багг оглядывался. — Потерпите здесь еще немного?

— Почему бы нет? По крайней мере, сухо. И тихо, по большей части. Но мне нужен Аблала Сани.

Из гроба донесся голоса Харлеста: — А мне нужны острые зубы и клыки. Шерк сказала, что вы сможете их достать.

— Уже начали работать над этим.

— Хочу быть страшным. Мне это очень важно. Практикуюсь в рычании и шипении.

— Можешь не беспокоиться, — ответил Багг. — Ты будешь воистину устрашающ. Во всяком случае, это…

— Не спеши, — бросила Шерк. — Есть слухи о грабеже в поместье Геруна Эберикта?

— Нет. Не удивительно, если подумать. Исчез неупокоенный брат Геруна, в ту же ночь, когда некий великан побил большую часть охраны. Кроме этого, что можно проверить? Неужели кто-то осмелится влезть в кабинет с его чарами?

— Если я сожру человеческую плоть, — сказал Харлест, — она будет гнить в желудке? То есть я буду вонять. Мне это нравится. Люблю думать о таких вещах. Смрад судьбы.

— Чего? Шерк, они даже могут не знать о том, что грабеж состоялся. А даже если и знают, ничего не сделают до возвращения хозяина.

— Надеюсь, ты прав. Но все равно пошли за Аблалой. Скажи, что мне его не хватает. Его и его…

— Скажу. Обещаю. Что-нибудь еще?

— Сама не заню. Дай подумать.

Багг ждал. — Ох, да, — произнесла она. — Что насчет этих могил? В саркофаге был труп.

— Ты уверена? Откуда?

На него уставились мертвые глаза. — Мы это знаем.

— О. Ладно, ладно.

— Так что ты знаешь?

— Не очень много. Язык дверей принадлежит вымершему народу, называвшемуся Форкрул Ассейлами. Они коллективно отражены в персонаже, известном как Фулькр Странник. Сами могилы построены для Джагутов, другой вымершей расы, которую мы почитаем под именем Оплота Льда. Чары должны были помешать усилиям третьей расы, Т'лан Имассов, заклятых врагов Джагутов. Они преследовали их самым жестоким образом, включая и тех, что решили освободить свое место в мире — к примеру, выбрав нечто близкое к смерти. Их души уходили в Оплот, оставляя тела замороженными, и тела хранились в могилах вроде этой. Т'лан Имассам это не нравилось. Так или иначе, Форкрул Ассейлы считали себя независимыми арбитрами этой войны и очень долго вмешивались в нее. Кроме этого, — пожал Багг плечами, — сказать особо нечего.

Харлест Эберикт во время монолога слуги медленно поднимался из гроба. Сейчас он смотрел на него. Шерк Элалле стояла неподвижно, как это умеют мертвые. Затем произнесла: — Еще вопрос.

— Давай.

— Об этом все слуги знают?

— Насколько понимаю, нет. Я просто ловил слух здесь, слух там.

— Такие слухи, о которых даже ученые Летераса не слыхивали? Или ты все по ходу дела придумал?

— Стараюсь избегать выдумок.

— И получается?

— Не всегда.

— Багг, пора тебе уходить.

— Да, так будет лучше. Прикажу Аблале навестить вас ночью.

— А нужно ли? — сказал Харлест. — Я по натуре не вуайерист…

— Лжец. Конечно, ты тот самый.

— Ладно, я соврал. Это ложь полезная, и я буду ее придерживаться.

— Неубедительная позиция…

— Громкое заявление, учитывая, кто ты и чем скоро займешься…

Багг поднял лампу и осторожно отступил. Спор разгорался. Он сместил дверь на место, стряхнул с рук пыль и вернулся к лестнице.

Оказавшись на складе, Багг закрыл провал камнем, подобрал свои чертежи и поспешил на ближайший строительный объект. Последнее приобретение «Конструкций Багга» некогда было красивой школой, в которую ходили лишь дети самых богатых горожан. Там были и жилые помещения — школа относилась к учебным заведениям «тюремного» типа, очень популярного в столице. Какие бы темные дела не творились в ее стенах, им пришел конец, когда одной особенно сырой весной обвалилась стена подвала, вывалив в грязную жижу кучу маленьких человеческих костей. А во время следующего собрания учащихся провалился пол главной аудитории, похоронив в заполнившей черную яму вонючей грязи треть преподавателей и детишек. Больше половины тел так и не удалось достать. Хлипкость конструкции вызвала громкий скандал.

После тех событий уже пятнадцать лет здание стояло пустым, надежно охраняемым слухами о призраках озверевших прокторов и одичавших сторожей.

Цена, разумеется, была достаточно скромной.

Верхние этажи имели весьма странную структуру, и первой задачей Багга стал надзор за установкой распорок и скреп; вслед за этим его команда смогла приступить к расчистке центральной ямы. Когда был обнажен пол — а кости перенесены на кладбище — начали прорывать глубокие шурфы через слои глины и песка до твердого гравийного основания. В колодцы, укрепленные рядами железных прутьев, залили цемент, а сверху этой «подушки» до середины навалили смесь цемента и гравия. Все это служило опорами для колонн из песчаника. После этого начались более стандартные мероприятия — установка опор, контрфорсов и ложных арок, вся та рутина, к которой Багг питал мало интереса.

Старая школа превращалась в пансион «дворцового» типа. Его продадут какому-нибудь богатому торговцу, лишенному художественного вкуса. Учитывая, что таких в столице множество, инвестиции следовало признать весьма перспективными.

Багг провел на объекте не особенно много времени, хотя мастера, тыкавшие ему в лицо свитками и кричащие о необходимости неотложных изменений и согласований в чертежах, успели ему надоесть. Через один звон ему удалось решить вопросы с чертежами и улизнуть.

Улица, ставшая дорогой к гравийному карьеру, была широкой и шла около канала. Один из самых старых торговых путей в городе. Здания, построенные вдоль засыпанного речного русла, где гряды гальки и валунов закрепляли песчаный грунт, избежали проседания, свойственного другим районам Летераса. Многим было по двести лет, и старомодный архитектурный стиль уже казался творением рук иностранцев.

Чешуйчатый Дом был высоким и узким. Он с трудом втиснулся между двумя тяжелыми зданиями: храмовым архивом и сложенной из мегалитов конторой Гильдии Уличных Инспекторов. Несколько поколений назад некий весьма талантливый скульптор украсил известняк фасада и строгие колонны входа любовно изображенными крысами. Число их не поддается подсчету. Крысы скачущие, крысы танцующие, крысы совокупляющиеся. Крысы на войне, на отдыхе, крысы, пирующие на трупах, заполонившие ломящиеся от снеди столы среди спящих псов и пьяных слуг. Границы изображений формировали искусно вырезанные чешуйчатые хвосты. Баггу казалось, что, пока он взбирается по ступеням, крысы движутся на самом краю зрения — шевелятся, извиваются, ухмыляются.

Стряхнув нахлынувшую тревогу, он помедлил у входа, затем открыл дверь и шагнул внутрь.

— Сколько, насколько плохо, насколько давно?

Стол из солидного серого мрамора, работы земель Синей Розы, почти преграждал проход в приемную, оставляя лишь узкую щель вдоль правого края. Сидевший за ним секретарь не торопился отрывать глаз от гроссбухов. Через миг он снова заговорил: — Ответьте на вопросы, затем скажите, когда и как собираетесь оплачивать, и требуются ли вам разовые услуги или ежемесячное посещение. Знайте также, что в настоящее время мы не заключаем контрактов.

— Нет.

Секретарь положил перо и поднял взор. Маленькие черные глазки под сросшимися бровями смотрели подозрительно. Испачканные в чернилах пальцы ухватились за нос, который зашевелился, словно человек собирался чихнуть. — Мы не отвечаем.

— За что?

— Ни за что. — Он сильнее потянул себя за нос. — И петиций больше не принимаем, так что если вы принесли именно ее, можете смело поворачиваться и уходить.

— О какого сорта петиции вы говорите?

— Любого сорта. Одуревшие товарищества жильцов должны стоять в очереди, как все прочие.

— У меня не петиция.

— Тогда мы этого не делали, мы там не были, вы неправильно поняли, это был кто-то совсем другой.

— Я по поручению хозяина, желающего встретиться с гильдией, обсудить контракт.

— Мы завалены ими. Никаких больше контрактов…

— Цена — не вопрос, — сказал Багг и улыбнулся. — В разумных пределах.

— Ах, тогда есть о чем подумать. Мы можем иметь в виду как раз неразумные пределы. Знаете, часто так и случается.

— Не думаю, что моего хозяина интересуют крысы.

— Тогда он безумен… но интересен. Сегодня ночью состоится собрание, по другому вопросу. Вашему хозяину выделят небольшое время в конце, что я отмечу в повестке дня. Еще что-то?

— Нет. В какое время ночью?

— Не позднее девятого звона. Придет позднее — очутится перед закрытыми дверьми. Убедитесь, что он хорошо понял.

— Мой хозяин всегда пунктуален.

Секретарь скорчил рожу: — Он уж такой — сякой, да? Бедняга ты. Теперь иди. Я занят.

Багг резко шагнул вперед, воткнул пальцы секретарю в глаза. И не ощутил сопротивления. Чинуша скривился и дернул головой.

— Хитро, — произнес Багг, отступая. — Мои поздравления волшебнику гильдии.

— Что меня выдало? — спросил секретарь в спину Баггу.

Тот оглянулся: — Вы слишком похожи на крысу, что выдает манию вашего создателя. Но все равно иллюзия совершенна.

— Меня не разоблачали уже десять лет. Кто вы, во имя Странника?

— Чтобы получить ответ на этот вопрос, — сказал Багг, отворачиваясь, — подайте петицию.

— Стойте! Кто ваш хозяин?

Багг махнул рукой и ушел. Спустившись с крыльца, повернул направо. Его ожидал долгий путь в карьеры, а день, как и предсказывал Теол, становился все жарче.

* * *

Призванный Цедой в комнату плиток Брюс спустился к платформе и шагнул на мостик. Куру Кан кружил по дальней платформе, рассеянно бормоча под нос.

— Цеда, — позвал подошедший Брюс. — Вы хотели меня видеть?

— Неприятно, финед, все очень неприятно. За пределами понимания. Мне нужен более ясный ум. То есть не мой. Может, твой? Иди сюда. Слушай.

Брюс никогда прежде не слышал, чтобы волшебник говорил таким ломким от страха тоном. — Что стряслось?

— Все Оплоты, финед. Хаос. Я стал свидетелем трансформации. Сам смотри. Плитка Фулькра, Дольмен. Видишь? Фигура, прильнувшая к основанию монолита. Прикованная цепями. Скрытая дымом, оглушающим мой разум. Дольмен ЗАХВАЧЕН.

Брюс уставился на плитку. Фигура была смутной, и чем дольше он смотрел на нее, чем сильнее туманилось зрение. — Кем?

— Чужаком. Извне.

— Богом?

Куру Кан продолжал ходить, потирая тонкие брови пальцем. — Да. Нет. Мы не особенно ценим богов. Выскочки, которым не сравниться с Оплотами. Большинство из них вообще не реальны, являются проекциями людских желаний. Страхов. Надежд. Конечно, — добавил он, — иногда этого достаточно.

— Что вы имели в виду?

— Куру Кан потряс головой. — Особенно меня тревожит Оплот Азата. Главная плитка, Сердце Камня… ты можешь ощутить ее? Сердце Азата умерло, друг мой. Прочие плитки собрались вокруг нее, как у смертного ложа, как будто кровь пролилась из раны. Гробница разрыта. Портал стоит без охраны. Ты должен навестить главную башню, финед. Для меня. И вооружись.

— Что мне искать?

— Все, что выглядит необычно. Провалы почвы. Но будь осторожен — живущие внутри гробницы не мертвы.

— Хорошо. — Брюс изучил соседние плитки. — Что еще?

Куру Кан резко остановился, вздернув брови. — Еще? Проснулся Оплот Драконов. Вайвел. Кровопийца. Врата. Консорт. Среди Фулькров в сердце всего находится Странник. Свора подбирается ближе, а Находящий Форму стал химерой. Охотница из Ледяного Оплота идет тропой мороза. Дитя и Семя шевелятся. Пустой Оплот — сам можешь видеть — стал темным. Каждая плитка. За Пустым Троном встала тень. Смотри, Спаситель и Предатель, они слились. Они одно и то же. Как такое возможно? Рыцарь, Сторож, Ходок и Госпожа — все скрыты, смазаны, в загадочном движении. Я устрашен, финед.

— Цеда, есть вести от делегации?

— Делегации? Нет. С момента прибытия в село Короля — Ведуна потерян всякий контакт. Заблокирован эдурской магией, таким видом, с которым мы еще не сталкивались. Есть еще более тревожные вещи. Намного более.

— Я должен идти, пока не погас дневной свет.

— Очень хорошо.

* * *

Ведущая в карьер дорога петляет по изрытым склонам холмов. Рощицы молодых деревьев запорошены серой пылью. В тени кашляют козы.

Багг остановился, стер пот со лба и продолжил путь.

Немного ранее навстречу ему попались два фургона с рабочими, и злой бригадир донес неприятную весть: команда отказывается работать в карьере, по крайней мере пока не прояснится ситуация.

Там неожиданно была вскрыта каверна, в которой заключена странная тварь, явно очень древняя. Троих каменотесов затянуло внутрь, и кричали они громко, но недолго. Наемный некромант продержался не дольше.

Багг достиг выемки и смотрел вниз, на геометрически четкие края карьера, глубоко въевшегося в известняковый холм. В зоне недавних работ отчетливо виднелась пасть пещеры.

Он спустился, остановившись в дюжине шагов от провала.

Воздух стал на удивление холодным. Нахмурившийся Багг отступил в сторону, уселся на камень. Он увидел в левой части каверны вмерзшую в лед форму, дальний конец ее скрывался в измороси. Послышался хруст льда под ногами, и словно ниоткуда у выхода возникла фигура. Высокая, обнаженная выше пояса, серо — зеленая. Длинные белые волосы свешиваются на плечи и вдоль спины. Светло — серые глаза с вертикальными зрачками. Клыки в капсулах из серебра. Женщина, с тяжелыми грудями. На ней была только юбка и кожаные сандалии, на широком поясе полдюжины ножен с длинными кинжалами.

Все ее внимание было обращено на пещеру. Уперев руки в бока, она громко вздохнула.

— Он не выходит, — сказал Багг.

Она глянула вверх. — Конечно нет, теперь, когда я здесь.

— Что это за демон?

— Злой и безумный, однако трусливый.

— Ты поместила его сюда?

Она кивнула. — Проклятые смертные. Не могут оставить одинокие вещи в покое.

— Джагута, они же не знали.

— Это не извинение. Они вечно копают. Тут и там. Никак не остановятся.

Багг кивнул. — И что теперь?

Она снова вздохнула.

Воздух у ее ног стал плотным льдом, поползшим к устью пещеры. Лед быстро нарастал, заполняя полость. Камень трещал и скрипел, затем начал трескаться, показывая, что под ним тоже лед. Песчаная почва и куски известняка сыпались вниз.

Багг сузил глаза, рассмотрев нелепую фигуру в центре ледника. — Калибарал? Храни нас Странник. Охотница, я рад, что ты решила вернуться.

— Теперь мне надо найти ему иное место. Есть предложения?

Багг подумал — и улыбнулся.

* * *

Брюс пробирался между двумя полуразрушенными круглыми башнями, осторожно обходя глыбы, наполовину скрытые желтой и жесткой словно проволока травой. Воздух был сухим и горячим, солнечный свет золотом стекал по стенам башен. С его пути панически вспархивали кузнечики; Брюс услышал под ногами тихое шуршание и поглядел вниз. Земля кишела мелкой живностью — насекомые, по большей части непривычного вида, слишком большие, неуклюжие, какие-то блеклые. Они разбегались во все стороны, заслышав шум его шагов. Они убегали, так что он не особенно озаботился их появлением.

В пределах видимости показалась квадратная башня. Азат. Если не считать архаичного стиля постройки, в ней не было ничего необыкновенного. Уверенность Цеды, будто строение из дерева и камня может чувствовать, может дышать своей собственной жизнью, казалось ему забавным. Строение предполагает строителя, однако Куру Кан говорит, будто Азат просто вырос, собрался по собственной воле. Какая мина под все законы случайности, принимаемые бесчисленными поколениями ученых за непреложную истину!

Окружающая местность была гораздо менее загадочной, но гораздо более опасной. Ни с чем нельзя спутать силуэты горбатых могильников внутреннего двора. Тут и там поднимались кривые, уродливые, мертвые деревья. Иногда они росли на вершинах курганов, но чаще вокруг их оснований. Он двери в башню начиналась извитая мощеная дорожка, отмеченная рядами пилонов из грубого, не скрепленного раствором камня; по ним ползли лозы и побеги древогубцев. Вся территория замыкалась полуразваленной стеной.

Брюс дошел до середины двора — башня стояла слева от него, а ворота справа. Отсюда он увидел, что большинство курганов скособочились, словно выпотрошенные с боков. Покрывающие их сорняки сухи и черны, будто медленно сгнили.

Он еще немного посмотрел на местность и начал пробираться вдоль стены к главным воротам. Шагнул между пилонов на дорогу, и первый же камень мостовой просел, с треском сместившись в сторону. Брюс зашатался, взмахнул руками. Удалось не упасть.

От входа в башню раздался тонкий голосок. Смех.

Он поглядел туда. Из отброшенной башней тени показалась девочка. — Я тебя знаю. Я шла за тем, кто шел за тобой. И убила его.

— Что тут случилось?

— Плохое. — Девочка, растрепанная и покрытая плесенью, подходила ближе. — Ты мне друг? Полагается, чтобы я удерживала его в живых. Но он все равно умер, и твари сейчас убивают друг дружку. Кроме того, кого выбрала башня. Он хочет говорить с тобой.

— Со мной?

— С одним из моих взрослых друзей.

— Кто? — спросил Брюс, — другие твои друзья?

— Мама Шерк, папа Теол, дядя Аблала, дядя Багг.

— Брюс помолчал. — Как тебя зовут?

— Чашка.

— Чашка, сколько людей ты убила за прошлый год?

Она склонила голову набок. — Я умею считать только до два по восемь.

— Ох.

— Много раз два по восемь.

— И где их тела?

— Я принесла их сюда и затолкала под землю.

— Всех?

Она кивнула.

— Где твой друг? Тот, что хотел потолковать со мной?

— Я не знаю, друг ли он. Иди за мной. Шаг в шаг.

Она взяла его за руку; Брюс с трудом удержался от дрожи при влажном липком касании. От дорожки, между курганами, где земля проседает под каждым осторожным шагом. Насекомых тут было еще больше, но почти все одного вида — будто сама почва Азата истощилась. — Никогда не видел жуков такого рода, — сказал Брюс. — Они такие… большие.

— Старые, тех времен, когда родилась башня, — отвечала Чашка. — Яйца в портящейся почве. Эти вот коричневые, как палочки, с головами спереди и сзади — самые жалкие. Едят мои пальцы, когда я слишком долго сижу. Их трудно раздавить.

— А вот те желтые, колючие?

— Они меня не тревожат. Едят только мышей и птиц. Сюда.

Она остановилась около кривого кургана, на котором росло одно из самых больших во дворе деревьев. Кора была необычной — серые и белые полосы; сучья не торчали, а извивались в разных направлениях.

По бокам могильника ползли извилистые корни, покрытые корой, более походившей на змеиную чешую.

Брюс нахмурился: — И как мы будем общаться, если я тут, а он там?

— Он в ловушке. Он говорит, что ты должен подойти поближе и думать ни о чем. Говорит, как во время боя.

Брюс вздрогнул. — Он говорит с тобой СЕЙЧАС?

— Да, но он говорит, что этого недостаточно, что я не знаю достаточно… слов. Слов и вещей. Он должен тебе показать. Говорит, ты уже такое делал.

— Кажется, я должен раскрывать свои тайны?

— Нет, немного тайн. Он говорит, что сделает то же в ответ. Чтобы вы могли доверять друг другу. Хоть как-то.

— Хоть как-то. Дает слово?

Она кивнула.

Брюс улыбнулся: — Хорошо, я сочту его честным. Попробую сделать, как он требует. — Он сомкнул глаза. Рука Чашки оставалась в его ладони — маленькая, плоть странным образом отделена от костей. Он заставил себя оторваться от этих мыслей. Ум сражающегося на самом деле не пуст, скорее одновременно отстранен и задумчив. Концентрация определенной структуры, зависящей, в свою очередь, он законов прагматической необходимости. Зоркая, расчетливая, полностью лишенная эмоций, когда обостряется каждое из чувств.

Он сразу же почуял себя на знакомой, ободряющей почве.

И был поражен мощью потянувшей его воли, сражаясь с нарастающей паникой, понимая, что перед такой силой он бессилен. Затем он сдался.

Небо над головой преобразилось. Тошнотворный, крутящийся зеленый свет окружал рваную черную рану, достаточно широкую, чтобы проглотить луну. Облака извивались, мучимые прорывающимися через них объектами, бесчисленным множеством тел, каждое из которых, казалось, сражается с воздухом — словно сам мир деятельно боролся с вторжением. Эти тела вылетали из раны, пронизывая слои неба.

Перед ним стоял богатый город, возвышавший над равниной ярусы террасных садов и мостов. Группа башен в дальнем конце достигала неимоверной высоты. От городских стен во все стороны, насколько видел глаз, тянулись фермы и поля; и повсюду Брюс видел плывущие над землей странные тени.

Оторвав взор от этой сцены, он заметил, что стоит на платформе из красного песчаника. Вниз шли, сотня за сотней, широкие ступени, достигавшие обширного пространства, окруженного множеством раскрашенных синей краской колонн. Взгляд направо — и Брюс узрел крутой обрыв: он был на пирамиде с плоской вершиной. Вздрогнув, финед осознал, что рядом, слева от него, появилось что-то. Призрачная, едва видимая фигура, никаких деталей. Стоявший был высок; казалось, внимание его приковано к небу, к ужасной темной язве.

Объекты сейчас достигли земли и ударялись, тяжко, однако не со скоростью свободного падения. С нижней площади послышался громкий треск; Брюс увидел, что туда приземлился массивный камень — скульптура. Нелепый, звероподобный мужчина, бугрящийся толстыми мышцами, держащийся обеими руками за свой член, будто за меч. Плечи и голова были бычьими. Вокруг его бедер обернута другая пара ног, женских; теперь Брюс разглядел, что со спины у существа имелось и женское тело, раздробившееся при падении о мостовую. Рядом валялись десятки ломаных глиняных табличек — слишком далеко, чтобы различить, есть ли на них письмена, но Брюс подозревал, что они там есть. Таблички были раскиданы сместившимися рядами, так, будто их аккуратно раскладывали в воздухе, в полете.

Куски зданий — отесанные блоки камня, балки, стены из кирпича, штукатурка и обрешетка. За ними — оторванные конечности, лишенные крови куски коров и лошадей, стадо каких — то коз, каждая вывернула наизнанку, окружена облаком кишок. Темнокожие люди — или, по крайней мере, части человеческих тел и конечностей.

Небо полнилось большими, бледными фрагментами, падающими медленно, как снег.

А через рану проходило нечто огромное. Оно извивалось среди молний и, казалось, вопило от боли. Нескончаемые, оглушающие вопли.

В разуме Брюса раздались тихие слова: — Мой дух, отпущенный, чтобы блуждать и, наверное, чтобы быть свидетелем. Они воевали с Каллором; это была достойная причина. Но… то, что они совершили…

Брюс не смог оторвать глаз от воющей, сверкающей молниями сферы. Он мог различить в ней руки, и ноги, и пылающие арки, окружившие их, словно цепи. — Что — что это такое?

— Бог, Брюс Беддикт. В своем королевстве он вел войну. Там были боги — соперники. Искушение…

— Это было видение прошлого?

— Прошлое живет, — отвечала фигура. — Нет способа узнать… находясь здесь. Так мы меряем концы и начала — для всех нас день вчерашний был сегодняшним днем, и завтра будет то же. Мы не сознаем. Или сознаем, но выбираем — ради спокойствия души, ради удобства — не видеть. Не думать. — Рука сделала смутно различимый жест. — Кто-то говорит, было двенадцать магов, кто-то — что семь. Неважно, ведь они сейчас станут прахом.

Тяжелая сфера теперь завывала, с ужасающей скоростью несясь к земле. Брюс понял, что она раздавит город.

— Вот так в попытке изменить положение дел они истребили себя и свою цивилизацию.

— Значит, они проиграли.

Фигура промолчала.

А падающий бог ударил; ослепительная вспышка, сотрясение, пославшее трещины через всю площадь и заставившее задрожать пирамиду. Дым, поднявшийся столбом и сразу простершийся во все стороны, поглотивший своей тенью мир. Ветра ринулись от места падения, пригибая к земле деревья, ломая ряды колонн. Окрестные леса запылали.

— В ответ на растущее отчаяние, смешанное с бурлящей злобой, они призвали бога. И умерли от усилия. Значит ли это, что они проиграли? Нет, я говорю не о Каллоре. Я говорю об их беспомощности, родившей желание перемен. Брюс Беддикт, если бы их духи стояли бы рядом с нами, там, в мире будущего, где осталась наша плоть — видя, что принесли их деяния — признали бы они, что лучше было обречь гибели все самое дорогое им?

Тот, кто прикован к земле, расшатал стены своей темницы. Исказил выше пределов узнавания. Его яд распространился, заразил мир и всех, кто обитает в нем.

— Ты не оставляешь мне надежды, — прошептал Брюс.

— Мне жаль. Не ищи свою надежду среди ваших вождей. Они — вместилища яда. Их интерес к тебе вызван только желанием тебя контролировать. Они ждут от тебя покорности и повиновения, они улещивают тебя языком деятельной веры. Им нужны последователи; но горе тем, кто задает вопросы или бросает вызов.

Цивилизация за цивилизацией — всегда одно и то же. Мир даже шепотом не протестует против тирании. Испуганные всегда готовы кланяться необходимости, веря, будто она порождает единство, а единство гарантирует уверенность. Хотя бы относительную. В погруженном в единство мире несогласные стоят отдельно, их легко заклеймить и сломить. Нет множества перспектив, нет диалога. Жертвы приемлют образ тирана, самоуверенного и непреклонного, и войны процветают, как паразиты. Народы умирают.

Брюс видел, как былой прекрасный город погрузился в огненную бурю. Он не знал его названия, ни породившей его цивилизации, и ему вдруг стало ясно, что это и не важно.

— В твоем мире, — сказала фигура, — пророчество входит в апогей. Поднимется император. Твоя цивилизация видит в войне продолжение экономики. Груды костей мостят торговые тракты, и вам это не кажется неподобающим…

— Некоторым — да.

— Неважно. Ваше наследство — наследство сломленных цивилизаций — говорит само за себя. Вы решили завоевать Тисте Эдур. Вы твердите, что каждый случай уникален, нестандартен, но он всегда стандартен и одинаков. Одно и тоже. Армия докажет ваше превосходство. Но я говорю тебе, Брюс Беддикт, что нет такой вещи, как судьба. Победа не предопределена. Ваш враг таится среди вас, он ждет. Он не нуждается в маскировке — ведь воинственность и надуманные угрозы отвели вам глаза. Он говорит на вашем языке, он берет ваши слова и оборачивает их против вас. Он смеется над верой в истины, ибо сам сделал себя судьей истинности этих истин.

— Летер не тирания…

— Ты думаешь, что дух цивилизации воплотился в вашем добром короле. Не так. Король жив потому, что его сочли безобидным. Вами правит алчность — жуткий тиран в сиянии золотого нимба. Его нельзя победить — можно лишь уничтожить. — Он снова взмахнул рукой, указывая на ярый хаос вокруг. — Вот ваша единственная надежда на спасение. Брюс Беддикт. Алчность уничтожает сама себя, когда нечего больше расхищать, когда миллионы тружеников пали грудами костей, когда жестокое лицо голода отражается в каждом зеркале.

Бог пал. Теперь он крадется, ища разрушения. Подъем и падение, подъем и падение, и с каждым разом путеводный дух слабее, тусклее, он все крепче прикован к видению мира, в котором нет надежд.

— Почему этот бог творит такое?

— Потому что не знает ничего, кроме боли, и жаждет разделить ее, передать всему живому и дышащему.

— Зачем ты показал мне это?

— Брюс Беддикт, я сделал тебя свидетелем вашей погибели.

— Зачем?

Существо помолчало. — Я советовал тебе не питать надежды на вождей, ибо они питают вас ложью и только ложью. Но надежда есть. Ищи ее, Брюс Беддикт, у того, кто стоит рядом, у чужака на другой стороне улицы. Обрети мужество, чтобы пересечь улицу. Не смотри на небо и на землю. Надежда упорна, и глас ее — глас сострадания и честного сомнения.

Видение начало гаснуть.

Стоящий рядом заговорил в последний раз. — Это все, что я должен был сказать тебе. Все, что мог сказать.

Брюс открыл глаза и вновь обнаружил себя у кургана. Смеркалось. Холодная рука Чашки все еще цеплялась за его ладонь.

— Теперь ты мне поможешь? — спросила она.

— Обитатель могилы ничего об этом не говорил.

— Он и не скажет.

— Он почти ничего не открыл мне о себе самом. Я даже не понял, кто или что он.

— Да.

— Он не пытался меня убеждать. Ни в чем. Но я увидел… — Брюс покачал головой.

— Ему нужна помощь, чтобы выйти из могилы. Другие пытаются вылезти. И вылезут. Думаю, уже скоро. Они хотят навредить мне и всем другим.

— А тот, кому мы хотим помочь, остановит их?

— Да.

— Что я могу сделать?

— Ему нужны два меча. Из лучшего железа. Прямые лезвия, заточенные с двух сторон, с острием. Тонкие, но прочные. Узкие эфесы, тяжелые головки.

Брюс подумал. — Я сумею найти на оружейных складах чего-то подобное. Принести сюда?

Чашка закивала.

«Ему нужна помощь. Но он не просил» . — Хорошо. Я сделаю это. Но сначала поговорю с Цедой.

— Ты ему веришь? Он хочет узнать, ты веришь своему Цеде?

Брюс открыл рот, чтобы сказать «да», но остановился. Обитатель могильника — тварь могущественная, возможно, слишком могущественная, чтобы контролировать ее. Это явно не порадует Куру Кана. Но есть ли выбор? Цеда послал его выведать, что случилось с Азатом…. Он оглянулся на башню. — Азат умер?

— Да. Он был слишком стар, слишком слаб. Он слишком долго боролся.

— Чашка, ты продолжаешь убивать горожан?

— Немного. Только плохих. Одного — двух за ночь. Некоторые деревья еще живут, но не могут больше питаться кровью башни. Я даю им людскую кровь, и они могут удерживать плохих чудищ. Но деревья тоже умирают.

Брюс вздохнул. — Понятно. Я приду снова, Чашка. С мечами.

— Я знала, что ты мне понравишься. Знала, что ты будешь милым. У тебя такой брат.

Этот комментарий вызвал еще один мрачный вздох. Он осторожно высвободил руку и руки мертвой девочки. — Осторожней, Чашка.

* * *

— Вот это был поистине здоровый сон! — сказал Теол, шедший рядом с Баггом.

— Хозяин, я не сомневаюсь. Но вы просили о встрече.

— Я не ждал такого быстрого ответа. Ты сказал или сделал что-то, живо их заинтересовавшее?

— Конечно да, иначе аудиенция не выгорела бы.

— О, это же плохо. Ты выдал мое имя?

— Нет.

— Но ты же раскрыл хоть часть великой схемы?

— Нет.

— Тогда что ты сказал?

— Я сказал, что цена не имеет значения.

— Не имеет значения? — Теол замедлил шаг, схватив Багга за руку и разворачивая к себе. — Ты что, думаешь, я вообще собираюсь им платить?

— Не знаю я, — ответил слуга. — Не имею представления о сути контракта, который вы намерены заключить с Гильдией Крысоловов.

— Это потому, что я сам еще не решил!

— Как, хозяин? До сих пор?

— Как раз размышляю. И надеюсь изобрести что-нибудь как раз ко времени подхода к их дому.

— Это может обойтись дорого…

Лицо Теола просияло: — Ты прав, действительно может. Тем более что деньги нас не волнуют.

— Это точно.

— Рад, что мы пришли к согласию. Ты лучший из лакеев, Багг.

— Благодарю вас, хозяин.

Они продолжили путь, вскоре достигнув Чешуйчатого Дома. Теол уставился на заполнивших фасад буйных грызунов. — А они смотрят на меня.

— Да уж, именно такое впечатление.

— Не люблю, когда тысячи крыс делают меня объектом пристального внимания. Они это знают?

— Не особенно четко, учитывая размеры мозгов.

Теол еще немного поглядел вверх, затем моргнул и не спеша перевел взор на Багга. Пять ударов сердца. Десять.

Слуга оставался невозмутимым. Затем кашлянул, прочистил горло. — Ну, нам же пора входить? А?

Секретарь сидел в том же положении, работая над тем, что показалось Баггу тем же гроссбухом. И снова он не потрудился поднять головы. — Вы рано. Я ожидал точности.

— Мы не рано, — ответил Теол.

— Почему?

— Потому что если колокол уже отзванивает, это будет поздно.

— Я не стыжу вас. Совсем нет. Во все время этого нелепого разговора. Вверх. На самый верх. Там только одна дверь. Постучите один раз и входите. И да поможет вам Странник. Ах да, ваш лакей может подождать здесь. Если не станет снова тыкать мне в глаза.

— Он здесь не останется.

— Не останется?..

— Нет.

— Чудно. Прочь с глаз моих. Оба.

Теол прошел миом стола, намереваясь подниматься. — Ты ткнул ему в глаза? — спросил он.

— Я решил, что будет полезно привлечь его внимание.

— Я доволен, хотя и несколько встревожен.

— Обстоятельства обусловили такую крайность в моих поступках.

— И часто так бывает?

— Боюсь, что да.

Они достигли площадки перед дверью. Теол подошел и стукнул. Еще раз подозрительно и недоверчиво оглянулся на Багга, затем распахнул дверь.

Они вошли в комнату. Она кишела крысами. Покрывавшими пол, столешницу, полки, карабкавшимися по хрустальным канделябрам. Сидевшими на плечах и выглядывавшими из карманов шести членов правления, находившихся по другую сторону стола.

Тысячи глаз — бусинок уставились на Теола и Багга; в это число включены также глаза трех мужчин и трех женщин, бывших сердцем Гильдии Крысоловов.

Теол поддернул штаны. — Благодарю вас, всех и каждого в…

— Ты Теол Беддикт, — бросила в ответ женщина из крайнего левого кресла. Она представляла собой коллекцию сфер различной величины: лицо, голова, торс, груди. Крошечные глазки блестели, словно загустевший деготь. В торчащих во все стороны волосах находились по меньшей мере три крысы.

— И мне любопытно, — улыбнулся Теол, — что тут делают все эти крысы?

— Нездоровый вопрос, — фыркнул сидевший рядом с шаровидной женщиной. — Мы Гильдия Крысоловов. Что еще нам делать с пленниками?

— Я думал, вы их давите.

— Только если они отвергнут присягу, — отвечал мужчина, подчеркивая свои слова необъяснимым смешком.

— Присягу? Чем могут клясться крысы?

— Не твое дело, — сказала женщина. — Я Оникс. Рядом со мной Скинт. Далее, соответственно, Поборник Ормли, Глистен, Бабирд и Рубин. Теол Беддикт, благодаря тебе мы потерпели убытки.

— От коих, несомненно, уже оправились.

— Неважно! — сказала названная Глистен. Она была блондинка, такая миниатюрная и худая, что из-за стола виднелась лишь макушка. Своры крыс метались по столешнице, то и дело заставляя ее скашивать глаза и вертеть головой, чтобы увидеть собеседника.

— Насколько помню, — урезонивающе сказал Теол, — выпотеряли менее половины пика.

— Ты откуда знаешь? — вопросил Скинт. — Никто не знал, кроме нас!

— Просто догадался, уверяю вас. Но ведь мой контракт будет на ту же сумму.

— Полпика!

Улыбка Теола стала еще шире. — Ага, теперь я привлек все ваше внимание. Отлично!

— Это абсурдная сумма, — в первый раз подал голос Ормли. — Чего ты хочешь — завоевать Колансе?

— А вы сможете?

Ормли перекосило. — Зачем тебе это нужно, Теол Беддикт?

— Это будет нелегко, — торопливо вмешалась Глистен. — Потребуются все наши людские резервы…

— Трудно, — бросил Скинт, — но все же возможно. Придется рекрутировать людей из островных ячеек…

— Погодите! — сказал Теол. — Я не желаю завоевания Колансе!

— Ты из тех, что вечно меняют планы, — ответила Оникс. Она резко откинулась в кресле; крыса с визгом выскочила из ее прически и шлепнулась на пол. — Не могу работать с таким народом.

— Ничего я не менял. Не я заговорил про Колансе. В действительности это был Поборник Ормли…

— Ну, он тоже собственным умом не управляет. Вы созданы друг для друга…

Теол повернулся к Баггу: — Я решительный, не так ли? Скажи им, Багг — ты видел меня нерешительным? — Багг нахмурился. — Багг!

— Я думаю! — раздался из-за особенно высокой груды крыс голосок Глистен. — И пока не вижу никакого смысла.

— Совершенно с вами согласен, — спокойно произнес Теол.

— Опиши твои предложения, — приказал Ормли. — Но знай, что мы не исполняем частные функции.

— И что это должно означать?

— Не хочу сбивать дыхание, так что объяснять не стану… пока действительно не потребуется.

— Не понял. Как я узнаю, когда…

— Ну, это моя забота. Каковы условия?

— Ладно, — ответил Теол. — Только учите, дело сложное.

Глистен произнесла плаксивым тоном: — О, мне уже не нравится!..

Теол попытался ее увидеть, но вскоре сдался. Крысиная свора на столе все увеличивалась. — Вы удивляете меня, Глистен. Мне казалось, что Гильдия процветает на сложностях. Ведь вы же не только ловите крыс, совсем нет! Фактически главная ваша функция — неофициальные убийства. Потому неофициальные, что работа ассасинов запрещена и вдобавок неприятна. В вас также есть что-то от гильдии воров, хотя вы не достигли полного подчинения всех независимых преступников. Кроме того, вы взяли на себе необычайно благородную работу помощи бегству задолжавших бедняков из числа покоренных племен. Затем…

— Стоп! — завизжала Оникс. Затем сказала тоном менее резким: — Бабирд, пригласи Главного Следователя. Видит Странник, если кто-то нуждается в следствии, это Теол Беддикт.

Брови Теола поползли вверх. — Это будет больно?

Оникс скосила глаза и прошептала: — Умерь нетерпение, Теол Беддикт. Очень скоро ты получишь ответ.

— Разумно ли угрожать потенциальному нанимателю?

— Почему бы нет?

— Тревожат твои знания о наших делах, — сказал Ормли. — Нам это не по нраву.

— Поверьте, я питаю к вам лишь восхищение. На самом деле мой контракт требует использования всего спектра ваших способностей. Я не мог его разработать, не узнав все наперед. Разве не так?

— Нам откуда знать? — ответил вопросом Ормли. — Но скоро мы все услышим.

— Посмотрим.

Дверь открылась, и женщина с типичными повадками Главного Следователя прошла за спинами Теола и Багга, не спеша встав у правого края стола и скрестив руки на груди.

Заговорила Оникс: — Следователь Ракет, мы предстали перед тревожной помехой.

Высокая и изящная женщина была облачена в серую кожу. Стиль одежды и рыжие волосы выдавали ее происхождение от южных нереков. Она как будто сейчас вышла из степей — вот только ближайшая степь находится в сотне лиг к востоку. Оружия при ней заметно не было. Глаза необычайного желтоватого оттенка, скорее свойственного кошкам, медленно сфокусировались на Теоле. — Им?

— Кем же еще? — фыркнула Оникс. — Не слугой же его!

— Почему бы нет? — растягивая слова, ответила Ракет. — Он выглядит более опасным типом.

— Согласен, — прошипел Бабирд. — Он проткнул глаза моему секретарю.

Скинт вздрогнул. — Точно? Прямо так и ткнул? — Он выпрямил руку, построил из пальцев «козу» и потыкал перед собой. — Так вот? А?

— Да, — ответил, сверкнув очами на Багга, Бабирд. — Он обнаружил иллюзию! Какой смысл создавать иллюзии, если всякие подходят и тычут пальцами! Дырки проделывают!

Теол посмотрел на слугу. — Багг, мы выйдем отсюда живыми?

— Трудно сказать, хозяин.

— И все потому, что ты ткнул в глаза секретарю? — Багг пожал плечами.

— Мастерски, а?

— Кажется, нет, хозяин. Не лучше ли поскорее перейти к предложениям?

— Хорошая идея. Отвлечь внимание.

— Что за идиоты, — сказала Оникс. — Мы же слышим.

— И превосходно! — Теол сделал шаг вперед, осторожно, чтобы не раздавить кишащих на ковре крыс. Будет достаточно вежливых толчков носком туфли. — К делу. Я хочу, чтобы все беглецы из племен были выведены из города. Пункт назначения? Острова. Определенные острова, детали будут позднее. Хочу, чтобы заранее были завезены все необходимые припасы, которые я же оплачу. По вопросам снабжения можете работать с Баггом. Во-вторых, я знаю, что вы проводили для Короны расследование по поводу исчезновений. Не сомневаюсь, что вы им ничего не открыли. А вот я хочу знать все. В-третьих, хочу, чтобы прикрыли мою спину. В скором времени возникнут люди, желающие меня убить. Вы должны их остановить. Вот основы моего предложения. Полпика и список надежных инвестиций. Что до последнего, советую следовать моим указаниям — это поможет уменьшить расходы…

— Ты решил быть нашим финансовым советником? — недоверчиво спросила Оникс. — После всех потерь…

— Каковых удалось бы избежать, будь мы в отношениях более тесных… таких, в какие намереваемся войти сейчас.

— Как насчет беглецов — Должников? — спросил Ормли. — Если все они пропадут, случится новый крах Палаты.

— Не случится, потому что утекать они будут тонкой струйкой, никто не заметит…

— Почему не заметят?

— Их… отвлекут.

— Теол Беддикт, ты спланировал нечто гадкое? — Глазки Ормли блестели. — Что означает, что и прошлый крах был не случаен. Он не вызван некомпетентностью. Ты сидел, держа в руке нить, тянул за нее и смотрел, насколько глубоко расползется ткань. Знаешь, что ты сейчас нам сказал? Ты сказал, что являешься самым опасным человеком в Летерасе. Зачем же позволять тебе выходить отсюда?

— Это просто. На этот раз я вытяну за собой своих друзей. Так что весь вопрос: друзья ли вы мне?

— А что, если наш Главный Следователь прямо здесь и сейчас сделает с тобой что следует?

— Мой план уже действует, Поборник, независимо от того, жив я или нет. Все случится скоро. Конечно, если я буду мертв, никто вам не поможет выпутаться.

— Постой, — сказала Оникс. — Ты говорил что-то насчет расходов. Финансовые услуги будут не бесплатными?

— Разумеется.

— Сколько?

— Четверть пика. Или около того.

— Так ты платишь нам половину, а мы отдаем тебе половину от нее?

— И столько же достается вам.

— Смысл есть, — буркнул Скинт, беря со стола крысу и откусывая ей голову.

Все уставились на него — включая и крысиное сообщество.

Скинт пожевал, издавая хрустящие звуки, заметил внимание и невнятно пробормотал: — Извините. Отвлекся. — Поглядел на обезглавленное тельце в руке и сунул под рубашку, подальше от глаз.

Со стороны Глистен донеслись звуки рыданий. Затем: — Что тебе сделала эта крыса, Скинти?

— Я извинился! — сглотнул Скинт.

Теол склонился к Баггу, прошептав: — Если ты ткнешь всем им в глаза…

— Думаю, трое запротестуют, хозяин.

— Могу угадать?

— Давайте.

— Ормли, Бабирд и Ракет.

— Я потрясен.

— О чем вы там шептались? — крикнула Оникс.

Теол улыбнулся ей: — Принимаете предложение?

* * *

Брюс нашел Цеду в рабочей комнате, у стола. Он скорчился над перевернутым крабом. Отсоединив плоский щиток, волшебник при помощи пары тонких медных щупов вытаскивал внутренние органы. Краб, казалось, уже умер.

Под стоявшим за его спиной котлом пылала топка, крышка дребезжала, испуская струи пара.

— Финед, расположение органов удивительное. Но я совсем отвлекся. Не годится в момент самого ответственного события. — Он положил инструменты и перевернул краба. — Что можешь сказать?

Брюс наблюдал, как Цеда открывает крышку котла и кидает краба в варево. — Башня Азата умерла.

Куру Кан опустил крышку на котел и уселся в кресло. Потер глаза. — Каковы физические проявления?

— Невеликие. Но на той земле живет девочка. Башня была некоторым образом связана с ней.

— Роль Хранителя? Странно, что Азат избрал ребенка. Разве что настоящий Хранитель умер. И все равно… странно.

— Есть еще кое-что, — продолжал Брюс. — Обитатель одного из могильников взял на себя роль защитника. Девочка — Чашка — верит, что этот тип сможет уничтожить остальных. Всех, кто стремится сбежать из темниц.

— Итак, доведенный до отчаяния Оплот заключил сделку. Что еще Чашка знает о нем?

— Он постоянно говорит с ней. А также через нее. В настоящее время он в ловушке. Не может пройти дальше. Нет, я не знаю, чем разрешится эта ситуация. Цеда, я тоже говорил с чужаком.

Куру Кан поднял глаза. — Он дотянулся до твоего разума? И что показал?

Брюс покачал головой: — Цеда, он не пытался убеждать. Не произносил аргументов в свою защиту. Вместо этого, он сделал меня свидетелем события давно минувших дней. Я так думаю.

— Что за событие?

— Низведение бога на землю. Отрядом магов, из которых никто не пережил ритуала.

При этих словах глаза Куру Кана широко раскрылись. — Важно? Благослови Странник, надеюсь, что нет.

— Вы знаете об этом, Цеда?

— Немного. Финед, я испуган. Этот чужак был свидетелем ужасной сцены?

— Был. Говорит, что не по своей воле.

— Тогда он прожил очень долгую жизнь.

— Он опасен?

— Конечно. Полагаю, здесь никто не сравнится с ним с силе. Если признать, что он преуспеет в истреблении прочих обитателей двора, следует рассмотреть вопрос: что будет дальше?

— Мне это кажется слишком смелым допущением. Насчет истребления. Зачем ему соблюдать договор с мертвым Азатом?

— Нужно верить, что Оплот выбирает мудро. Финед, ты все еще в сомнениях?

— Не знаю. Он просил оружие. Два меча. Я склоняюсь к тому, чтобы удовлетворить просьбу.

Цеда медленно кивнул: — Согласен. Не сомневаюсь, ты хотел отыскать что-то в арсеналах. Но для такого индивидуума не годится обычное оружие, даже из летерийской стали. Нет, поищем в моей личной коллекции.

— Я и не знал о ней.

— Естественно. Один момент. — Куру Кан поднялся и отошел к котлу. При помощи больших щипцов вытащил краба, теперь ставшего кроваво — красным. — Ага. Совершенство. Конечно, надо еще охладить. Итак, за мной.

Брюс думал, что знает буквально все помещения старого дворца; однако серия подземных комнат, которой шел Куру Кан, была ему совсем незнакома. Они миновали немало дверей с потайными замками. По внутренней карте финеда, они сейчас шли под рекой.

Наконец — комната с низким потолком, заполненная стойками с сотнями образцов оружия. По пути Брюс подобрал фонарь и теперь повесил его на потолочную балку. Прошел вдоль стоек. — Почему личная коллекция, Цеда?

— По большей части они любопытны. Древности. Я живо интересуюсь техникой ковки, особенно используемой иностранными народами. Также в эти лезвия вложены чары.

— Во все? — Брюс снял один особенно причудливый меч, близко подходивший под описание Чашки.

— Да. Но это положи назад. Проклято.

Брюс вернул оружие на место.

— Фактически, — произнес Куру Кан дрогнувшим голосом, — они все прокляты. Да, это может составить проблему.

— Может, пойти в обычный арсенал…

— Терпение, финед. Природа проклятий такова, что мы можем найти приемлемое решение. Два меча?

— Зачем волшебники проклинают оружие?

— О, по большей части это не намеренный акт. Просто следствие некомпетентности. Зачастую чары отказываются работать. Железо противится вложению, и чем совершеннее техника ковки, тем сильнее сопротивление оружия. Магия процветает на пороках, будь то пороки структурные — в физическом смысле — или метафорические в смысле основ. Ах, да ты стреляешь глазами по сторонам, финед. Неважно. Давай — ка внимательно изучим весь мой антиквариат!

Цеда провел его к дальней стене, и там Брюс немедленно приметил идеальное оружие: длинный, узкий клинок с двусторонней заточкой, скромная рукоять. — Летерийская сталь, — сказал он, хватая его.

— Да, техника Сини, характерная для самых ранних этапов обработки стали. Ты сам это прекрасно знаешь. В некотором смысле Синь давала изделия более совершенные, чем нынешние методы. Недостатки кроются в иной области.

Брюс взвешивал клинок в руке. — Шар следует заменить, но в остальном… — Он бросил взгляд на старика: — Он тоже проклят?

— Лишь в том смысле, что проклята вся Синь. Ты слышал, что сердцевина клинка сделана из витой проволоки, пять шнуров из шестидесяти проволочек каждый. Острия изготовлены из пяти приваренных полос стали. Синяя сталь очень гибка и практически не ломается. Один недочет. Финед, коснись любого другого клинка. Слегка. Давай же.

Брюс сделал, что просил волшебник. Лезвие Синего меча издало странный, долго не стихающий звук. Крик, что длится и длится.

— В зависимости от того, какой частью клинка ты ударишь, звук будет разным, хотя всегда соответствующим тону сердцевины. Эффект со временем усиливается.

— Блеет, словно умирающий козел.

— У основания клинка выгравировано имя. Тайные знаки. Сможешь прочесть?

Брюс напряг глаза, сражаясь с причудливыми буквами. И улыбнулся. — «Славный Козел». Ну, похоже, это самое безобидное из проклятий. Или тут есть еще чары?

— Полагаю, лезвие самозатачивается. Царапины и зазубрины исцеляются, хотя часть материала пропадает. Некоторые законы не обхитришь. — Цеда поднял другой меч. — Этот что-то слишком велик. Советую…

— Нет, он хорош. Чужак показался мне высоким.

— И воочию таким будет, думаешь ты?

Брюс кивнул, беря первый меч в левую руку и принимая найденный Каном второй в правую. — Странник! Этим будет нелегко ворочать. То есть мне.

— «Плач Сарата». Примерно пять поколений. Один из последних из Сини. Принадлежал тогдашнему Поборнику Короля.

Брюс нахмурился. — Урудату?

— Прекрасно.

— Я видел его портреты на фресках и гобеленах. Здоровяк…

— О да. Но притом очень быстрый.

— Удивительно, если учесть вес меча. — Брюс держал меч в вытянутой руке. — Лезвие тянет. Центр тяжести смещен вперед, на волосок. Оружие для левой руки.

— Да.

— Итак, — сказал Брюс, — чужак сражается двумя руками, привык к двум мечам. Значит…

— Хорошо владеет обеими руками.

— Чары?

— Он расколется по смерти владельца.

— Но…

— Да, еще один непродуманный опыт. Значит, мы нашли два прекрасных клинка стиля Сини. Подходит?

Брюс еще раз изучил мечи, сверкающие в свете лампа, как аквамарины. — Оба красивы и превосходно сделаны. Да, полагаю, они подойдут.

— Когда ты их отнесешь?

— Утром. Не хочу заходить туда ночью. — Он подумал о Чашке, снова как бы ощутив ее холодное прикосновение. И не подумал, что надо было сообщить Цеде еще одну примечательную деталь своего визита к Азату. Ему это показалось не очень важным.

Чашка была не просто девочкой, но мертвой девочкой.

Благодаря его забывчивости Цеда боялся далеко не так сильно, как следовало бы. Благодаря забывчивости миг прощания финеда с Куру Каном обратился в перекресток, на котором неосознанно и неумолимо был избран путь в будущее.

* * *

Воздух ночи был приятен. Теплый ветерок шевелил грязь в канаве, когда Теол с Баггом стояли у ступеней Чешуйчатого Дома.

— Как утомительно. Думаю, пора в постель.

— Не желаете, хозяин, вначале поесть?

— Ты что-то накопал?

— Нет.

— Тогда нам нечего есть.

— Точно.

— Зачем же спрашивать о еде?

— Я любопытен.

Теол упер руки в бока, уставился на слугу: — Ведь не я чуть не довел нас до следствия?

— Не вы?

— Ну, не только я. Ты тоже. Тыкал в глаза и все такое.

— Хозяин, вы меня туда послали. Вы придумали идею с контрактом.

— Ткнуть в глаза!

— Ладно, ладно. Поверьте, хозяин, я глубоко раскаиваюсь!

— Глубоко?

— Глубоко и искренне.

— Мне все равно пора в постель. Смотри на эту улицу. Куча мусора!

— Я приберусь, если будет время.

— Багг, разве это проблема? Чем ты вообще занимаешься?!

— Пустяками. Все верно.

— Я согласен. — Теол подтянул штаны. — Не обращай внимания. Идем, пока не случилось страшное.

Глава 13

Белый мир,

Холоден и солнца свет —

Мы как тени в темноте,

Мы загонщики судьбы.

Белый мир,

От ветров пощады нет —

Мы как призраки в ночи,

Мы загонщики судьбы.

Белый мир

Вечностью в снега одет —

Мы загонщики меча,

Волчья стая злой судьбы.

Походная песня Жекков

Не более пятнадцати шагов — от императора до раба. Полотнище летерийского ковра, добыча походов вековой давности. Поверх героических сцен пролегли тропы — разноцветная карта, выдавленная шагами Тисте Эдур. Короли в венцах. Торжествующие победители. Образы истории, по которым ходили Эдур, равнодушные, занятые своими повседневными делами.

Удинаас не готов был описывать смысл всех деталей ковра. Он занял привычное место на узоре: взор прямой и непреклонный, разум за ним отключен, бездонная глубина под ровной поверхностью.

Так безопаснее. Он мог стоять здесь, между двумя подставками для факелов, ни один из которых не сможет опалить кожу, и из этого относительного центра молча наблюдать за Руладом, скинувшем медвежью шубу, представшим обнаженным перед новообретенной женой.

Если бы Удинаас позволил себе проявление эмоций, он повеселился бы, наблюдая, как приваренные к пенису Рулада монеты начали отрываться — она, две, четыре — когда его желание стало очевидным. Кругляши ударялись о ковер, подпрыгивали, затем описывали круг и, наконец, ложились на пол. С другой стороны, он мог бы ужаснуться, видя красные глаза манящего к себе Майен Рулада. Симпатия к беспомощной девушке, конечно же, оставалась абстрактной.

Раб сохранял неподвижность, внутреннюю и внешнюю, созерцая жуткую и вместе смешную сцену. Нелепая реальность мира говорила сама за себя.

Вначале ее самоконтроль был абсолютен. Он схватил ее за руку, потянул, притягивая поближе. — Майен, — прохрипел император. Голос, старавшийся выразить нежность, но выказавший только грубую похоть. — Поведать ли тебе мои грезы? — Резкий смех. — Не сейчас. Не так. Не в… таких деталях.

— Ты уже выразил свои мечты, Рулад. Недавно.

— О да, зови меня Рулад. Как прежде. Между нами ничего не изменилось.

— Но я твоя императрица.

— Моя жена.

— Мы не можем делать вид, будто ничего не изменилось.

— Я научу тебя, Майен. Я прежний Рулад. — Он заключил ее в объятия — по детски неловкие. Золотое кольцо рук. — Майен, ты его дар. Его доказательство преданности. Он сделал то, что должен был сделать брат.

— Я обручена…

— А я император! Я могу сломать законы, правящие Эдур! Прошлое мертво, Майен, и именно я кузнец грядущего! И ты, рядом со мной. День за днем я ловил твои взоры и все яснее чувствовал желание в твоих глазах. О, мы знали, что в конце концов тебя возьмет Фир. Что можно было сделать? Ничего. Но я все изменил. — Он отступил на шаг, но не выпустил ее руки. — Майен, жена моя. — И принялся ее раздевать.

Реальность. Миг за мигом, ковыляющие вперед. Нескладные необходимости. Руладовы мечты о миге близости, каковы бы ни были их детали, обернулись набором земных неудобств. Одежду сорвать нелегко, если она скроена не твоими собственными руками. Пассивность женщины прибавляла неловкости его действиям, пока всякий налет романтичности не улетучился.

Удинаас видел, что его похоть гаснет. Конечно, не надолго — ведь Рулад молод. Чувства объекта желаний не интересны, а ведь Майен стала именно объектом. Трофеем.

Император снова заговорил, показав тем самым, что чувствует полнейшее несовпадение их желаний: — Я вижу по твоим глазам, как ты меня хочешь. Теперь никто не встанет между нами, Майен.

«Встанет, Рулад. Хуже того: уродство стало частью твоей плоти. Летерийское золото обратилось к выполнению своих естественных наклонностей. Летериийское золото овладело этим Эдур. Ха».

Страсть императора вернулась. Он убедил себя своими же словами.

И потащил женщину к постели. Постель принадлежала Ханнану Мосагу и потому была узкой. Места для двоих не хватало, что не показалось Руладу препятствием. Он завалил Майен на спину. Поглядел сверху вниз и произнес: — Нет, так я тебя раздавлю. Вставай, любовь моя. Ты возляжешь сверху. Я подарю тебе детей. Обещаю. Много детей, которые приведут тебя в восторг. Наследников. Много наследников.

Удинаас расслышал в этих словах голос чистого инстинкта. Предвкушение грядущего возмездия. Повод перенести ужас настоящего.

Рулад улегся на кровать. Раскинул руки.

Она уставилась на него. Попыталась оседлать эту бесформенную кучу золота. Опустилась…

Игра смертных, сексуальный акт. Десятилетия жизни кажутся мигом. Пробуждение, пир ошеломительных ощущений, короткий выброс энергии, должный порождать другую жизнь, быстрое утомление… и смерть. Рулад юн. Он еще недостаточно ублажил свое эго.

В те секунды, когда Рулад задергался под телом Майен, когда его рык стал тоненьким взвизгом, Удинаас успел различить, как ломается ее самоконтроль. Словно внутри разгорелась искорка, способная стать истинным желанием, возможно, даже наслаждением. Затем, когда он кончил, искра замигала и угасла.

В этом миг Удинаас поверил, что Майен стала Императрицей и Супругой Императора. В этот миг умерла вера ее духа — если «вера» правильное слово для тайной войны между предчувствием и надеждой. Имейся в его душе сострадание, он понял бы это и выразил сочувствие. Но сострадание — это доблесть, понимание, выходящее за рамки простого наблюдения; а всего этого Рулад лишен.

Услышав тихие всхлипы из другого угла комнаты, Удинаас осторожно повернул голову и увидел последнего, четвертого обитателя комнаты. Как и он сам, ставшего свидетелем насилия во всей его метафорической широте. Но этот свидетель попал в ловушку чувств.

К ней вела одна из вытоптанных в ковре тропинок.

Пернатая Ведьма прижалась к стене, закрыв лицо трясущимися руками.

Еще немного шума — и ее могут казнить. Рулад слишком близко познакомился с процессом умирания. Он не желал вспоминать, чего оно стоило ему и всем его близким. Хуже того, он лишился тормозов.

Удинаас собрался прокрасться к ней, чтобы сказать: «Потише». Однако взор его упал на тропки ковра, и раб понял — дистанция слишком велика.

Сидящая на Руладе Майен опустила голову.

— Еще, — сказал император.

Она выпрямилась и возобновила ерзанье; Удинаас видел, как отчаянно ищет она искру удовольствия. И находит.

Желаешь хорошего, смиряешься с самым плохим. Так ли все просто? Не втоптана ли эта запутанная, неточная карта в рассудки всех мужчин и женщин? Вопрос, не стоящий раздумий, решил Удинаас. Он и так слишком многое потерял.

— Заткни эту суку!

Раб подпрыгнул от резкого крика императора.

Рыдания стали еще громче, возможно, как ответ на пыхтение Майен. Удинаас рванулся через ковер, туда, где скорчилась в полумраке Пернатая Ведьма.

— Выведи ее! Убирайтесь оба!

Девушка не сопротивлялась, когда Удинаас поднял ее за руку. Он склонился к уху. — Послушай, Пернатая. Ты чего ожидала?

Ее голова дернулась, во взоре мелькнула ненависть. — От тебя, — прорычала она, — ничего.

— От нее. Не отвечай — нам надо уходить.

Он провел ее к боковой двери, затем в коридор для слуг. Закрыв за собой дверь, протащил девушку шагов на пять по проходу. — Нет причин для плача. Майен попала в ловушку, Пернатая Ведьма. Как все мы. Не тебе рыдать о ней, ищущей и умеющей найти удовольствие.

— Должник, я поняла, к чему ты клонишь. — Она вырвала руку. — Этого ты хочешь? Моей сдачи? Чтобы я получила удовольствие, пока ты мною пользуешься?

— Я именно таков, Пернатая. Я Должник. Чего я хочу? Мои хотения ничего не значат. Они безмолвно умирают в моем рассудке. Думаешь, я стану преследовать тебя? Домогаться любви? — Раб покачал головой. Она смотрела в его глаза. — Ты права. К чему это?

— Не хочу иметь с тобой ничего общего.

— Да. Знаю. Но ты служанка Майен. А я, кажется, стал личным рабом Рулада. Император и императрица. Взглянем в лицо реальности. У нас же сносные отношения.

— Были. Как я понимаю, больше не так.

— Ладно. Тогда давай общаться лишь при необходимости.

Он кивнул.

Ее глаза сузились: — Не верю.

— Мне все равно.

Неуверенность. Неловкость. — Что за игру ты начал, Удинаас? Кто говорит твоими устами? — Она сделала шаг назад. — Надо рассказать ей. О том, кто таится в тебе.

— Если сделаешь это, Пернатая, разрушишь свои же шансы.

— Какие шансы?

— На освобождение.

Ее лицо исказилось: — И этим ты решил купить молчание? Должник, ты глуп. Я рождена рабыней. У меня нет осаждающих тебя воспоминаний…

— Воспоминаний? Пернатая, память о свободе — сама как должник, запертый в мире, из которого не освободит даже смерть. Моя память — это память отца, и она же станет памятью моих детей. Если у меня будут дети. Ты не поняла. Я говорю не о своей свободе. Лишь о твоей. О том, что не находится, а рождается впервые.

— И какой у тебя план освобождения, Удинаас?

— Мы пойдем на войну, Пернатая. Тисте Эдур начнут войну с Летером.

Девушка скривилась: — И что? Войны уже были…

— Но не такие. Рулада интересуют не набеги. Это будет завоевание.

— Завоевание Летера? Они проиграют…

— Да, может быть. Суть в том, что когда Эдур пойдут на юг, мы будем среди них.

— Почему ты уверен? Война? Завоевание?

— Потому что император поднимает теневых духов. Всех.

— Тебе ли знать о подобном?

Он промолчал.

— Ты не можешь знать, — подтвердила Пернатая Ведьма. Отвернулась и пошла по коридору.

Удинаас вернулся к двери. Ожидать приказаний, которые вскоре последуют — он твердо это знал.

Император и раб. Десяток шагов, тысяча лиг. Разум не сможет исчислить дистанцию между приказом и беспрекословным повиновением. Однако эта тропа давно стала торной. Так было и так будет всегда.

Призраки нестройными отрядами собираются в окружающих лесах; среди них тяжеловесные демоны в цепях чар, словно в блестящих кольчугах. Со дна моря поднята тварь, способная нести на спине четыреста ладей к'орфан; она жаждет плыть на юг. Во всех селах всех племен ведуны слышат приказы нового владыки.

«Слышат призыв к войне».

Через вытертый ковер.

Герои торжествуют.

Из-за деревянной двери раздался крик Майен.

* * *

Он вышел из леса — лицо бледно, словно у одержимого духами — и удивленно остановился, увидев запряженные фургоны, бранящегося Бурака и бегающих взад и вперед нереков. Серен Педак как раз надела кожаные доспехи и сейчас прилаживала ремень.

Она заметила его приход. — Ужасные события, Халл Беддикт.

— Вы уезжаете?

— Приказ Бурака.

— Как насчет железа, которое хотели продать?

— Поедет обратно. — Оглянувшись, она произнесла: — Отойдем. Нужно в последний раз поговорить с Первым Евнухом.

Халл кивнул: — Хорошо. Мне нужно многое тебе рассказать.

Ее улыбка вышла вымученной. — Я как раз хотела сказать то же самое.

Они пошли в гостевой домик рядом с цитаделью. Снова через кольца эдурского поселения. Но на этот раз их встречали жители мрачные и безмолвные. Серен и Халл двигались, словно духи.

— Я посетил древние места, — заговорил Халл. — И нашел признаки активности.

— Что за места?

— К северу от пропасти. Под пологом леса некогда был большой город, простиравшийся на лиги. Весь из камня, такого типа, что я раньше не видел. Он не ломается, и лишь давление корней смогло сдвинуть плиты мостовых.

— Откуда в таком месте активность? Разве только духи и привидения?

Халл метнул на нее взор и сразу же отвернулся. — Это… места убийства. Кучи костей, за давностью лет ставшие камнем. Скелеты Тисте. Рядом с ними кости каких-то рептилий…

— Да, я такие видела. Нереки их собирают и перемалывают в лечебную муку.

— Именно. Аквитор, город потревожен, и я нашел весьма поразительные следы. Думаю, они принадлежат драконам…

— Она взглянула недоверчиво: — Согласно разбросам плиток, Оплот Драконов остается спящим тысячи лет.

— Когда ты в последний раз говорила с гадателем?

Серен поколебалась, вспомнив о попытках Пернатой Ведьмы. Судя по ее словам, в Оплотах все пришло в движение. — Хорошо, хорошо. Драконы… — Мысль о явившихся в мир драконах ужасала. — Но я не поняла, как это связано с Эдур…

— Серен, ты уже должна была осознать, что Тисте Эдур поклоняются драконам. Отец Тень, три Дочери — все они драконы. Или Солтейкены. В глубинах пропасти, совсем недалеко отсюда, можно найти разбитый череп дракона. Я думаю, что это Отец Тень. Тот, кого Эдур зовут Кровавым Глазом. Возможно, там коренятся истоки предательства, вера в которое стала самым сердцем их религии. И я нашел следы. Эдурские следы.

— И какой во всем этом смысл, Халл Беддикт?

— Будет война. Роковая война, порожденная обостренным чувством судьбы. Я боюсь за Ханнана Мосага. Он схватил дракона за хвост — и боюсь, что не только иносказательно. Это может быть слишком опасно, даже для него и к'риснан ов.

— Халл, ими теперь правит не Король — Ведун.

Шок. Лицо собеседника потемнело. — Делегация привезла с собой ассасинов?

— Его низвергли перед прибытием делегации. О, как все началось, я не знаю. Брат Бинадаса, Рулад. Он умер и восстал, и у него был меч — дар, которого искал Ханнан Мосаг. Рулад провозгласил себя императором. И Мосаг встал перед ним на колени.

Глаза Халла сияли. — Я же говорил! Судьба.

— Ты решил называть этот так?

— В твоем голосе гнев, аквитор.

— Судьба — ложь. Судьба — это оправдание жестокости. Это доспехи, которыми убийцы закрываются от укоров совести. Это слово, желающее заменить собой мораль, отвергающее все этические толкования. Халл, ты предался лжи, и не по неведению.

Они уже дошли до мостика. Халл Беддикт резко встал, поворачиваясь к ней лицом. — Ты давно меня знаешь, Серен Педак. Все было слишком давно, чтобы я мог вернуться к жизни. Я не слеп к этой истине, равно как к истине о тебе. Ты человек чести в мире, уничтожившем честь. Если бы я мог заимствовать у тебя твои черты, я стал бы таким же. Я присоединился бы к тебе на всю жизнь. Но мне не хватает твоей силы. Я не могу переделать себя самого. — Он замолчал, смотря на нее, и вновь заговорил, не дав собеседнице раскрыть рта: — Ты права, я не слепец. Я понимаю, что значит «принять судьбу». Я пытаюсь сказать только вот что: это лучшее, на что я способен!

Она отступила, будто подчиняясь граду ударов. Вперила в него взор и поняла: он говорит искренне. Она хотела закричать, выразить отчаяние и гнев — пусть звук прокатится по городу, словно окончательный и откровенный ответ случившемуся здесь.

«Но нет. Я дура, если думаю, что другие чувствуют то же. Прилив наступает, и мало кто способен противостоять этому».

С разрывающей сердце нежностью Халл Беддикт коснулся ее руки. — Идем, нанесем визит Первому Евнуху.

— По крайней мере, — начала Серен, пока они шагали по мосту, — твоя позиция стала менее важной, и потому ты кажешься им менее опасным.

— Думаешь?

— А ты нет?

— Это зависит… Рулад может не принять мое предложение союза. Он может не поверить мне.

— Что ты сделаешь тогда?

— Не знаю.

Гостевой дом был переполнен. Прибыл финед Герун Эберикт с телохранителем Первого Евнуха, Рулитом, и дюжиной других стражей и чиновников. Войдя, Серен и Халл обнаружили себя под огнем гневных тирад принца Квилласа.

— … волшебники обоих наших лагерей. Если ударить сейчас, мы можем разрушить самое сердце мерзкой тирании! — Он повернулся. — Финед Мороч Неват, ваши маги здесь?

— Трое из четырех, мой Принц, — ответил воин. — Лаэрдас остался при кораблях.

— Очень хорошо. Ну, Первый Евнух?

Нифадас стоял неподвижно, внимательно смотрел на принца. Не отвечая, он обратился к пришедшим: — Аквитор, дождь все идет?

— Нет, Первый Евнух.

— А Бурак Преграда готов отбыть?

Она кивнула.

— Я задал вопрос, Нифадас! — зарычал мрачный Квиллас.

— Ответить на него, — медленно произнес Первый Евнух, уставившись на принца маленькими глазками, — значит признать важность вопроса. Он не важен. Перед нами не только Ханнан Мосаг и его К'риснан. Император и меч. Вместе они стали… чем-то иным. Сопровождающие меня полностью мне преданы, я уверен. Скажите, Принц, сколько убийц вы привезли под видом волшебников?

Квиллас не ответил.

Нифадас обратился к Геруну Эберикту: — Финед?

— Двоих, — отвечал тот. — Оба здесь, в комнате.

Нифадас кивнул и, видимо, решил сменить тему. — Халл Беддикт, я не знаю, принимать ли ваше приветствие.

— Я не огорчен вашим замешательством, Первый Евнух.

— Аквитор ввела вас в курс дела?

— Да.

— И?

— Ради всего благого советую вам уехать. Как можно скорее.

— А что сделаете вы?

Халл нахмурился: — Не вижу причин отвечать.

— Предатель! — зашипел Квиллас. — Финед Мороч, арестовать его!

Лицо Первого Евнуха тронула гримаса неудовольствия, едва Неват вытянул меч и шагнул к Халлу.

— Вы не смеете, — сказала Серен Педак. Сердце тяжело билось у нее в груди.

Все лица обратились к ней.

— Прошу прощения, мой Принц, — продолжала она, стараясь говорить спокойным тоном. — Халл Беддикт находится под защитой Тисте Эдур. Этот статус ему обеспечивает родство с Бинадасом Сенгаром, братом Императора.

— Он летериец!

— Эдур такие тонкости не заинтересуют.

— Закончим на этом, — сказал Нифадас. — Арестов не будет. Принц Квиллас, время дорого.

— Мы будем бегать по команде этого «императора», Первый Евнух? — Квиллас трясся от злости. — Он звал нас? Отлично — пусть ублюдок подождет. — Он дернулся, разворачиваясь к Халлу. — Знай, что я намерен объявить тебя предателем и врагом Летера. Ты поплатишься жизнью.

Единственным ответом Халла стала усталая улыбка.

Нифадас обратился к Серен: — Аквитор, вы сопроводите нас на аудиенцию к императору?

Это приглашение ее удивило и не на шутку встревожило. — Первый Евнух?..

— Конечно, если Бурак согласится обождать. Лично я уверен, что согласится. Пошлите кого-нибудь известить его. — Он взмахнул рукой, и один из слуг поспешно вышел. — Халл Беддикт, я полагаю, вы также намерены говорить с Императором Руладом? Сопроводите нас хотя бы до цитадели. Сомневаюсь, что кто-то поймет наше совместное появление превратно.

Серен не смогла угадать мотивы, лежавшие за приглашением Нифадаса. Она чувствовала себя выбитой из равновесия.

— Как пожелаете, — дернул плечом Халл.

Четверо летерийцев во главе с Нифадасом оставили гостевой дом и направились к крепости. Серен потянула Халла назад, на шаг отставая от принца и Первого Евнуха. — Не уверена, что мне это нравится, — прошептала она.

Халл хмыкнул. Серен не сразу поняла, что это был смешок.

— Что тут смешного?

— Твоя способность понимания. Всегда восхищался твоей способностью сохранять спокойствие.

— Нерешительность считается пороком…

— Если ты жаждешь решительности, Серен, присоединяйся ко мне.

Этот призыв прозвучал шепотом, на пределе слышимости. Она вздохнула: — Не люблю уверенность. По правде говоря, уверенность — та вещь, что мне страшнее всего на свете.

— Как ждал такого ответа.

Двое к'риснан ов встретили делегацию у входа и проводили в тронный зал.

Император Рулад снова сидел, слева от него стояла новообретенная жена. Больше никого не было. Хотя лицо Майен было холодным и замкнутым, нечто невыразимое ничем, кроме особым языком женщин, подсказывало Серен, что состоялось завершение, связывание, отражавшееся и в черных глазах Рулада — светом торжества и высшего доверия.

— Халл Беддикт, — прохрипел он. — Кровный брат Бинадаса, ты прибыл в сомнительной компании.

— Император, вера вашего брата не обманута.

— Вижу. И каково твоему принцу?

— Он мне больше не принц. Его чувства для меня ничто.

Рулад засмеялся. — Тогда советую отойти в сторону. Сейчас я буду говорить с официальной делегацией Летера.

Халл поклонился и отошел на три шага вправо.

— Аквитор?

— Император, я пришла сообщить, что готова отбыть с поездом Бурака Преграды.

— Польщен любезностью, аквитор. Если это все, что связывает тебя с ними, лучше отойди к Халлу.

Она низко поклонилась и отошла. «Зачем это Нифадасу?»

— Император Рулад, могу я говорить? — вопросил Нифадас.

Эдур смотрел на евнуха, полуприкрыв глаза. — Мы позволяем.

— Королевство Летерийское готово вступить в переговоры по возмещению ущерба, причиненного незаконным промыслом тюленей.

Квиллас зашипел, словно змея, которой наступили на хвост, и презрительно плюнул.

— Вопрос долга, — ответил Рулад, не обращая внимания на принца, — более не важен. Нам не интересно ваше золото, Первый Евнух. Вы вообще нам не интересны.

— Если вы желаете изоляции…

— Мы этого не говорили, Первый Евнух.

Принц Квиллас внезапно засмеялся, но обрел над собой контроль. — Между двумя народами наступила открытая вражда, Император? Хочу предостеречь вас от подобной тактики, хотя не говорю, что не готов ее приветствовать.

— Как это, Принц Квиллас?

— Грубо говоря, мы желаем ваших ресурсов. Теперь вы даете возможность захватить их. Мирное решение находится в признании вашей задолженности Летеру. А вы вместо этого возгласили наглую ложь, будто это мы вам должны!

Рулад помолчал, потом кивнул: — Кажется, Принц Квиллас, летерийская экономика основана на необычных принципах.

— Необычных? Не думаю. Природные, неотменяемые законы даровали нам преимущества. Результаты вы вскоре ощутите и пожалеете об этом.

— Первый Евнух, принц говорит от имени Летера?

Нифадас пожал плечами: — Это важно, император?

— Ах, ты достаточно умен. Ты явно более достоин беседы с нами, чем напыщенный дурак, благородство коего основано лишь на том факте, что он вылез между ног у королевы. Ты совершенно прав, Первый Евнух. Это не важно. Мы просто любопытствовали.

— Не вижу необходимости удовлетворять ваше любопытство, Император.

— Наконец ты распрямился, Нифадас. Мы в восторге. Донеси до своего короля следующее. Тисте Эдур более не питают уважения к вашему народу. Равно не заинтересованы мы в продолжении лживых игр и выслушивании заготовленных для нас ядовитых слов. — Внезапная необъяснимая пауза; по лицу императора промелькнул призрак какого-то спазма. Замигав, нахмурившись, он осел на троне. Глаза на миг стали бессмысленными… Но тут сознание вернулось к Руладу. — Более того, — продолжил он, — мы решили вступиться за порабощенные вами племена, уничтоженные вами народы. Пришло время ответить за преступления.

Нифадас осторожно склонил голову набок. — Это объявление войны? — спросил он спокойно.

— О своих намерениях мы объявим делами, а не словами. Первый Евнух, мы сказали все. Делегация может удалиться. Сожалеем, что вы путешествовали столь далеко ради столь краткого визита. Возможно, в будущем мы снова поговорим — хотя, как нам кажется, в совершенно иных обстоятельствах.

Нифадас поклонился. — Тогда, Император, если позволите, мы подготовимся к отбытию.

— Можете идти. Халл Беддикт, аквитор! Подождите немного.

Серен следила за тем, как Квиллас и Нифадас церемонно покидали тронный зал. И все вспоминала о том, что увидела в Руладе. «Трещина, разрыв. Думаю, внутри я увидела его настоящего — юношу Рулада».

— Аквитор, — сказал Рулад, едва закрылся полог выхода, — передай Бураку, что он получает право уехать. Однако привилегия дается на краткое время. Путь поторопится.

— Император, фургоны…

— Боимся, что у него нет времени и фургоны придется оставить.

Она моргнула. — Вы ждете, что он оставит вам железо?

— Аквитор, торговля всегда сопряжена с риском. Вы, летерийцы, всегда напоминаете об этом, если выгодно вам. Увы, теперь ситуация перевернулась.

— Сколько дней вы нам выделяете?

— Три. Еще кое-что. Нереки останутся.

— Нереки?

— Они Должники Бурака. Да, мы это понимаем. Еще один каприз экономики, от которого придется пострадать бедняге. Выражаем сочувствие.

— Бурак — купец, о Император. Он привык странствовать в фургонах. Три дня на обратный путь — это за пределами его физических сил.

— Какое невезение. — Холодный, мертвый взор переместился. — Халл Беддикт, что ты хочешь нам предложить?

Халл опустился на колено. — Приношу присягу верности, Император.

Рулад усмехнулся: — Ты совсем не знаешь нас, Халл Беддикт.

— Полагаю, Ваше Величество, я знаю больше, чем вы можете предположить.

— Правда?

— И остаюсь с вами.

Император снова глядел на Серен. — Тебе лучше уходить сейчас, аквитор. Этот разговор не для тебя.

Серен встретила взор Халла. Хотя они стояли неподвижно, ей показалось, что он отступает, становясь еще более отстраненным, еще более далеким. Теперь их разделяет обширное пространство, пролив, через который не навести мост.

«Итак, я потеряла тебя.

Ради этой… твари».

Мысли у нее закончились. «Будущее пусто, вокруг лежит только забвение, и мы погружаемся в него все глубже…» — Прощай, Халл Беддикт.

— Добрый путь, Серен Педак.

На подгибающихся ногах Серен вышла за завесу входа.

Герун Эберикт прохаживался в десяти шагах от дверей. На лице играла самодовольная ухмылка. — Он остался внутри? На сколько?

Серен постаралась собраться. — Чего вы хотите, финед?

— Трудно ответить, аквитор. Брюс Беддикт просил меня поговорить с братом. Однако возможность кажется весьма отдаленной.

«Если я скажу, что Халл для нас потерян, что он сделает?»

Герун Эберикт ухмыльнулся, словно прочитал ее мысли. Серен отвернулась. — Халл Беддикт находится под защитой императора.

— Рад за него.

Она метнула на него взгляд: — Вы не поняли. Оглянитесь, финед. Деревня полна призраков, это духи — рабы Эдур.

Он вздернул брови: — Думаете, я решил его убить? Откуда такие подозрения, аквитор? Я сказал «поговорить» или нет? Я не люблю выражаться иносказательно.

— Повод для тревоги — ваша репутация, финед.

— Не вижу причин объявлять Халла личным врагом, невзирая на его политические взгляды. В конце концов, если он окажется изменником, у государства есть свои способы наказания. В такие дела не вмешиваюсь. Я хотел всего лишь выполнить обещание, данное Брюсу.

— И чего надеется добиться Брюс?

— Не знаю точно. Возможно, раньше знал, но все так изменилось.

Серен молча смотрела на него.

— А как насчет вас? Вы сопроводите торговца в Трейт. А потом?

Она пожала плечами. Причин таиться не было. — Поеду домой, финед.

— В Летерас? Вас там редко видят.

— Похоже, все действительно изменится.

Он кивал. — В обозримом будущем работы для аквиторов не предвидится. Сочту за честь, если вы решите работать на меня.

— Работать?

— В моем имении. Я вовлечен в… затратные мероприятия, аквитор. В вас есть цельность. Вы — та, кому можно доверять. — Поколебавшись, он добавил: — Не считайте нужным решать здесь и сейчас. Прошу только подумать. В Летерасе я найду вас.

— Полагаю, финед, — сказала Серен, — что вы будете слишком заняты делами службы. Видите же, что происходит.

— Мое место — во дворце. Я не командую армиями. — Оглядевшись, он снова широко заулыбался. — Эти дикари не дойдут до Летераса. Пусть радуются, если пересекут границу. Аквитор, вы забыли, что у нас уже были подобные враги. Нереки с их духовной богиней — как ее там?

— Эрес» ал.

— Точно, Эрес» ал. И Тартеналы с их пятью Серегалами, Властелинами Гнева. Ведуны и ведьмы, проклятия и демоны — мы стерли в порошок все и вся. Цеда и его кадровые маги едва успели вспотеть.

— Боюсь, на этот раз все иначе.

Он склонил голову: — Аквитор, когда вы думаете о Торговой Палате, что вы представляете?

— Не поняла…

— Ядро коммерции, сердце финансовой системы, движущей всем в Летере — каждым гражданином, даже самим его способом понимания мира. Палата — это не просто столбики монет, сложенные в некоем тайном месте. Не просто маклеры, выкрикивающие свои цифры до закрытия торгов. Палата — корни нашей цивилизации, жилы, принизывающие всё. ВСЁ.

— И что?

— Вы же умнее, чем хотите казаться. Вы все прекрасно поняли. Это сердце питается и лучшими, и худшими свойствами человеческой натуры. Вдохновение и стремление к успеху, амбициозность и алчность — все играет один концерт, концерт служения самому себе. Четыре грани натуры, и ни одна не терпит ограничения, умаления. Мы побеждаем не одними войсками, аквитор. Мы побеждаем потому, что система использует худшее и лучшее всего народа, не отдельных людей.

— Судьба.

Он пожал плечами: — Как скажете. Но мы сделали ее неизбежной и всепоглощающей…

— В наших делах я не вижу вдохновения и стремления к успеху. Финед, мне кажется, что равновесие нарушается все сильнее…

Он оборвал ее смехом. — Это истина свободы, Серен Педак.

Серен чувствовала растущую ярость. — Я всегда полагала свободу правом быть не такими, как все, не опасаясь репрессий.

— Высокопарно. Но такого вы не найдете в реальном мире. Мы перековали свободу в меч. И если вы не будете ПОХОЖИМИ на нас, мы используем меч, убивая вас, одного за другим, пока ваш дух не сломается.

— Финед, что, если Тисте Эдур вас удивят? Выберете ли вы смерть ради защиты этих ценностей?

— Кое-кто умрет. Наверняка. Поистине могут умереть все, как это не маловероятно. Однако сердце будет продолжать биться — разве что победители оставят за собой одни уголья. Его корни найдут новую плоть. Император может повелевать морскими демонами, но у нас есть монстр гораздо больше и прожорливее. Что он не съест, то задавит или уморит голодом. Победят или проиграют Тисте Эдур, они уже проиграли.

Серен отступила на шаг. — Финед Герун Эберикт, мне нечего делать в вашем мире. Не надо ждать ответа — я уже его дала.

— Как хотите. Знайте, что когда вы перемените решение, я не стану думать о вас хуже.

— Не переменю.

Он отвернулся. — Каждому надо зарабатывать на еду, дорогуша. Увидимся в Летерасе.

* * *

Во время приема делегации Удинаас недвижимо стоял в темноте. Знакомые — летерийцы его не заметили. А если бы и заметили — неважно, ведь здесь все решает император. После ухода делегатов и аквитора Рулад поманил к себе Халла Беддикта.

— Ты поклялся в верности нам, — промурлыкал он, словно смаковал каждое покидающее уродливые губы слово.

— Я знаю необходимые вам детали, Император. Расположение и состав каждого гарнизона, каждого пограничного лагеря. Знаю их тактику, способы, которыми войско готовит к битве. Способы использования магов. Знаю, где спрятаны запасы воды и пищи — их армейские склады велики.

Рулад склонился к нему: — Ты хочешь предать свой народ. Зачем?

— Месть, — ответил Халл.

Это слово словно заморозило Удинааса.

— Ваше Величество, — продолжал Халл, — мой народ предал меня. Давно. Я долго искал подобной возможности.

— Итак, месть. Достойное чувство?

— Император, во мне больше ничего не осталось.

— Скажи нам, Халл Беддикт, выйдет ли могучий флот Летера в море, чтобы бросить нам вызов?

— Нет. По крайней мере, не сразу.

— А их армии?

— Доктрина предусматривает для начала подвижную оборону, чтобы заманить ваши силы вглубь. Затем будет контратака. Глубокие рейды для нарушения линий снабжения. Нападение и отступление, снова и снова. В третьей фазе ваши армии окружат и последует разгром. Флот будет избегать столкновения, ибо летерийцы знают: для завоевания вам придется высадиться на сушу. Думаю, они вначале отошлют корабли далеко на юг, за пределы досягаемости, чтобы впоследствии атаковать ваши родные земли. Эти села будут сожжены начисто. Все найденные там Тисте Эдур, старые или молодые, будут вырезаны.

Рулад хмыкнул. — Они считают нас идиотами.

— Армия Летера гибка, Император. Солдат учат быстро адаптироваться, когда этого требуют обстоятельства. Удивительно опасная сила, хорошо обученная и весьма мобильная — ведь они будут пользоваться специально построенными трактами. Что еще хуже, у них численное превосходство…

— Едва ли, — бросил улыбавшийся Рулад. — У Эдур есть новые союзники, Халл Беддикт, и ты вскоре их узнаешь. Хорошо, мы довольны и заключаем, что ты окажешься нам полезен. Теперь иди в дом нашего отца и приветствуй Бинадаса. Он будет рад тебя видеть.

Летериец склонился в поклоне и вышел из зала.

Отодвинулась боковая завеса; Удинаас увидел, как вошел экс-король.

— Как кажется, — сказал Рулад, — твое изучение летерийской армии было точным и тщательным. Его описание их стратегии и тактики вполне совпадает с твоим.

— Скоро, Император?

— Племена готовятся?

— Усердно.

— Тогда воистину скоро. Передай нам свои мысли о Нифадасе и принце.

— Нифадас быстро понял, что все потеряно, а вот принц увидел это поражение как победу. В то же время оба уверены в могуществе своих армий. Нифадас печалится о нас, Император.

— Несчастный. Возможно, он заслужил милосердие этим напрасным сожалением.

— Согласно курсу, который вы задаете нашему народу, Император, милосердие кажется опасным делом. Нужно быть уверенным, что никто нас не разжалобит.

Руладом овладел еще один спазм, такой же, как виденный Удинаасом недавно. Раб подумал, что понимает причину. Умственное здравие Рулада стянуто тысячами скреп, но безумие атакует и защита поддается все сильнее. Совсем недавно это был младший сын знатной семьи, еще не омытый кровью, хотя и вышагивающий с надменным видом. Панорамные видения славы величаво кружились вокруг него, словно вокруг оси. Видения юнца, полные сцен, в которых Рулад мог свободно доказывать свою силу и право на своеволие.

А теперь этот мальчик сидит на троне Эдур.

Просто умереть — и попасть на трон.

Внезапное воплощение мечтаний о славе и величии все еще питало его, позволяло мыслям и чувствам принять имперскую форму — будто бы августейшее «мы» свойственно ему с рождения. Но он едва удерживает контроль. Несовершенный фасад, поддерживаемый искусным плетением словес; род неловкой выспренности, соответствующий полудетским представлениям о том, как должен говорить император. Игра на убеждение, и убеждение не только аудитории, но и самого себя.

Однако Удинаас был уверен, что у Рулада остались и другие мысли — словно бледные черви, подгрызающие корни и ползущие по недрам омертвелой души. Все лежащее внутри исказилось, чтобы поддерживать фасад.

Раб постиг все это за один миг, в который длился приступ Рулада, и при этом смог сохранить неподвижность. Перевел взор на Майен — но ее лицо не выражало ничего, даже понимания, что с мужем происходит нечто странное.

А вот в лице Ханнана Мосага Удинаас заметил проблеск страха, сразу сокрытого притворным подобострастием.

Мгновенное размышление — и Удинаасу показалось, что он понял причину страха. Мосагу нужно, чтобы император сохранял здравый рассудок и самоконтроль. Самая опасная сила не заставит его склоняться перед безумцем. Вероятно, бывший Король — Ведун тоже понял, какая битва происходит в Руладе, и решил оказать разумной стороне императора всю посильную помощь.

А если битва будет проиграна, если Рулад окончательно сойдет с ума — что предпримет Ханнан Мосаг?

Взор летерийца обратился к мечу, который Рулад держал словно посох, уперев кончик в подножие трона. «Ответ таится в мече. Ханнан Мосаг знает о нем — и его создателе — много больше, чем показывает.

Впрочем, как и я сам». Тлен, взявший Удинааса под покровительство теневой дух, прошептал ему некоторые истины. Сила меча позволяет Руладу повелевать духами. Призраками Тисте Анди.

Тлен каким-то образом избежал его влияния и выражал победную радость хихиканьем, катавшимся внутри головы Удинааса. Ум летерийца ощущал присутствие духа по неподдельному удовольствию. Тот видел все через его глаза.

— Император, — произнес Мосаг, едва Рулад обрел контроль, — ведуны арапаев…

— Да. Не нужно перечить им. Выразите наше уважение.

— А нереки, которых вы забрали у торговца?

— У меня есть планы. — В темных глазах Рулада промелькнуло беспокойство. — Их также не нужно тревожить. Оказывайте всяческое почтение.

— Их очаг и окрестная земля благословлены, — кивнул Мосаг. — Конечно, нужно оказывать почтение. Но в этом благословении я чую мало силы.

— Пусть это тебя не обманывает. Духи, которым они поклоняются — самые древние из духов этого мира. Они проявляются способом, который трудно распознать.

— Ах. Император, вы одарены недоступным мне знанием.

— Да, Ханнан Мосаг. С нереками нужно соблюдать крайнюю осторожность. Не желаю видеть восстание их духов.

Экс-король хмурился: — Колдуны Летера без особого труда сладили с силами этих духов, даже уничтожили их. Иначе нереки не сдались бы так быстро.

— Обнаруженная перед летерийцами слабость проявлена смертными нереками, а не их духами. Мы верим, Ханнан Мосаг, что Эрес» ал тогда пробудилась не полностью. Она не встала на защиту поклоняющихся ей.

— Но что-то изменилось.

Рулад кивнул. — Что-то. — И бросил взгляд на Майен. — С момента благословления нереков женщиной, которая ныне стала мне женой.

Та вспыхнула, не смея встретиться глазами ни с Руладом, ни с Мосагом. Император пожал плечами: — Что сделано, то сделано. Нужно ли сожалеть?

— Нет. Возможно, мы никогда не пожалеем о случившемся. Тем не менее бдительность проявлять нужно.

Удинаас подавил желание расхохотаться. Бдительность, рожденная страхом. Приятно сознавать, что император Тисте Эдур все еще поддается этому чувству. «А может, я неверно прочитал Рулада — может быть, страх является самым ядром этого чудовища…» Важно ли это? Только если Удинаас рискнет начать игру в предсказание.

«Стоит ли?»

— Племя Ден-Рафа находится к западу от Родного Залива, — сказал Мосаг. — Меруде могут видеть дымы горящих сел.

Сколько пришли с моря?

— Все суда. Около восьми тысяч. По большей части воины. Прочие идут сушей. Первые группы уже должны пересекать границу Солланта.

— Припасы?

— Их достаточно.

— Ничего не оставили позади?

— Только угли, Ваше Величество.

— Отлично.

Удинаас видел, что Ханнан Мосаг колеблется. — Все уже началось. Пути назад нет.

— Не причин тревожиться, — ответил Рулад. — Я уже послал духов в приграничье. Они ждут. Скоро они перейдут на земли Летера.

— Их встретят пограничные маги Цеды.

— Вероятно. Но духи не станут сражаться. Просто убегут. Не хочу, чтобы они показывали свои силы. Я желаю вызвать во враге самоуверенность.

Двое Эдур обсуждали стратегию. Удинаас — еще один дух в темноте — внимал.

* * *

Тралл понимал, что его отец с дотошной решимостью переделывает образ своей веры. Склеивает слова, произносимые громко и торжественно, но по сути пустые. Жена его смотрелась старухой. Смерть пришла, только чтобы выкинуть фортель и устроить оживление, и ничего радостного не было в таком оживлении. Король повержен, на его трон взошел император. Мир перекосился. Тралл чувствовал отстраненность, онемение, созерцал свои бесконечные, мучительные попытки примириться с произошедшим: все они кончались утомленной немотой, во время которой крадучись возвращалось напряжение, шептало о неудаче.

Они все, как один, преклонились перед новым владыкой. Братом и сыном, родным покойником, ныне восседающим в золотой оболочке. Голос его груб, но вполне узнаваем. Глаза — те же, принадлежавшие знакомому им человеку — но сейчас из них светит лихорадочная сила и проглядывают многочисленные, неисцелимые раны ужаса.

Фир отдал невесту.

Ужасная вещь произошла.

Рулад потребовал ее. Это было… непотребство.

Тралл никогда не чувствовал такой беспомощности. Оторвав глаза от отца, он увидел Бинадаса, тихо беседующего с Халлом Беддиктом. Летериец, поклявшийся Руладу в верности, предавший свой народ в преддверии неизбежной войны. «Кто принес нам все это? Как остановить неумолимую поступь?»

— Не сопротивляйся, брат.

Тралл поглядел на Фира, сидевшего на скамье неподалеку от него. — Чему?

Брат смотрел сурово, почти что гневно. — Он несет меч, Тралл.

— Этому оружию не место у Тисте Эдур. Оно чужое, оно желает сделать своего носителя нашим богом. Отец Тень и его Дочери — мы отбросим их?

— Меч — лишь средство. Нам, окружающим Рулада, выпало доказать святость веры, поддержать ее устойчивость — и тем самым помочь Руладу.

Тралл уставился на брата: — Он украл твою нареченную.

— Скажи это снова, брат, и я убью тебя.

Он отвел глаза, чувствуя тяжелые, частые удары сердца в груди. — Рулад не примет помощи и руководства, Фир. Ни от нас, ни от кого иного. Сейчас им руководят меч и его изготовитель. И безумие.

— Безумие — его ты предпочитаешь видеть?

Тралл проворчал: — Может быть, ты прав. Тогда скажи, что видишь ты.

— Боль. То, что чувствуешь и ты.

Тралл потер лицо, осторожно вздохнул. — Как сопротивляться, Фир? Шансов нет. — Он поднял глаза. — Но разве тебе не интересно, кто манипулирует нами так долго? Ты назвал меч средством — разве мы нечто иное?

— Мы Тисте Эдур. Однажды мы правили целым миром. Скрещивали мечи с богами этого мира…

— И проиграли.

— Были преданы.

— Мне помнится, раньше ты разделял сомнения матери.

— Я был неправ. Впал в слабость. Как и все мы. Тралл, пора отбросить слабости. Бинадас понимает. Как и отец. Зерадас и Мидик — тоже, как и все, кого император провозгласил кровными братьями. Чорам Ирард, Хольб Харат и Матра Бриф…

— Его закадычные, не омытые кровью дружки, — сухо бросил Тралл. Вымученно улыбнулся. — Троица, вечно побеждаемая им в учебных поединках. Они и Мидик.

— И что?

— Они ничего не заслужили, Фир. Никакие возглашения этого не изменят. Но Рулад желает, чтобы мы слушались приказов подобных…

— Не мы. Мы тоже кровные братья, не забывай об этом. И я все еще командующий войском шести племен…

— Как ты думаешь, что чувствуют благородные воины? Все они прошли тропой крови и подвигов битвы. Сейчас они чувствуют, будто их обокрали…

— Первый из моих воинов, кто пожалуется, отведает острия меча.

— Того и гляди, острие затупится и запачкается.

— Нет. Восстания не случится.

Тралл не сразу кивнул. — Может быть, ты прав. Тогда это сама грустная истина этого дня.

Фир встал. — Ты мне брат, Тралл Сенгар, ты человек, которым я восхищаюсь. Но такими словами ты ставишь себя на грань измены. Будь предо мной кто-то другой, я уже заставил бы его замолчать. Навсегда. Хватит, Тралл. Теперь мы в империи. Возрожденной империи. Нас ожидает война. Я хочу знать — будешь ли ты биться бок о бок с братьями своими?

Тралл отстранился, упершись спиной в неровную стену. Еще миг смотрел на Фира. — Разве я когда — либо поступал иначе?

Лицо брата смягчилось. — Нет, никогда. Ты спас нас всех при возвращении из ледяных пустошей, и все знают об этом деянии, смотрят на тебя восхищенно и почтительно. Они видят в этом знак, они ждут от тебя руководства. Многие будут принимать решения, наблюдая за твоими поступками. Если в твоих глазах им привидится сомнение…

— Они ничего не увидят. Не в моих глазах. Равно не найдут они повода для сомнений и в моих делах.

— Я рад. Император вскоре позовет нас. Кровных братьев.

Тралл тоже поднялся. — Очень хорошо. Но сейчас, брат, я чувствую потребность в уединении.

— Что означает опасную компанию?

«Если так, то я все равно что мертв». — Не бойся за меня, Фир.

* * *

— Теперь оставь нас, Ханнан Мосаг, — произнес император. Голос вдруг выдал его усталость. — И забери к'риснан ов. Все прочь… не ты, раб. Майен, жена моя, ты тоже уходи. Идите. Прошу.

Внезапный приказ вызвал некоторое замешательство, но через несколько мгновений в зале остались лишь Рулад и Удинаас. На взгляд невольника, уход Майен скорее походил на бегство. Походка выдала, что она близка к истерике.

Он подозревал, что таких мгновений будет все больше. Внезапные нарушения привычных процедур. Так что его не удивило, что Рулад подзывает его. В глазах императора Удинаас увидел прилив ужаса и отчаяния.

— Встань рядом, раб, — прохрипел Рулад дрожащим голосом. — Напомни мне! Прошу! Удинаас…

Раб подумал и ответил: — Вы умерли. Ваше тело облачили как подобает для похорон омытого кровью воина — хирота. А потом вы вернулись. С помощью меча, что сейчас в вашей руке, вы живете снова.

— Да, так. Да. — Смех перерос в пронзительный вопль, остановленный внезапным содроганием тела. Рулад захрипел, как от боли, потом пробормотал: — Раны…

— Император?

— Ладно. Просто воспоминание. Холодное железо вонзается в тело. Холодный огонь. Я пытался, пытался свиться клубком вокруг этих ран. Плотно, чтобы защитить все, что осталось. Я помню…

Удинаас молчал. Пока император не смотрит на него, он свободен наблюдать и делать выводы.

«Юноши не должны умирать. Финальный миг принадлежит старцам. Некоторые правила не следует нарушать никогда, по стремлению ли души или трезвому расчету. Рулад был мертв слишком долго, слишком долго, чтобы избежать повреждения духа. Если император — инструмент, тогда он инструмент с пороком. Какой от него прок?»

— Мы несовершенны. — Удинаас вздрогнул. — Ты понимаешь это, Удинаас.

— Да, Император.

— Как? Почему ты понимаешь?

— Я раб.

Рулад кивнул. Левая его рука в золотой «перчатке» присоединилась к правой, сжимающей рукоять меча. — Да, конечно. Да. Несовершенны. Никогда не равны брошенным нам идеям. Это бремя смертных. — Он страдальчески искривил рот. — Не только смертных. — На миг блестящий взор скрестился со взором раба — и отпрянул. — Он шепчет в моей разуме. Говорит, что произносить. Делает меня умнее меня самого. Чем это делает меня, Удинаас? Чем это делает меня?

— Рабом.

— Но я Тисте Эдур.

— Да, Император.

Тот ухмыльнулся. — Дар возвращенной жизни.

— Вы Должник.

Рулад дернулся в кресле, глаза вдруг вспыхнули злобой: — Мы не равны, раб! Понял? Я не один из ваших Должников, я не летериец. — Он осел, монеты заскрежетали. — Возьмите меня Дочери. Весь этот вес…

— Прошу прощения, Император. Все верно. Вы не один из Должников. Наверное, вы и не раб. Хотя иногда чувствуете себя им. Когда одолевает усталость…

— Да, так и есть. Я устал. Вот и все. Устал.

Удинаас колебался. — Император, он говорит через вас сейчас?

Эдур нервно дернул головой. — Нет. Он не говорит через меня. Только шепчет советы, помогает найти слова. Повелевает мыслями — но мысли мои. Должно быть. Я не дурак. У меня есть разум. Да, так! Он просто просит ДОВЕРИЯ.

— Вы давно не ели, — сказал Удинаас. — И ничего не пили. Вы знаете голод и жажду, Император? Могу я принести что-то, чтобы поддержать ваши силы?

— Да, я поел бы. И… вина. Найди слуг.

— Сейчас же, хозяин.

Удинаас подошел к завесе, скрывавшей вход на кухню. В дюжине шагов по коридору обнаружил скорчившегося у стены слугу. Блеснули испуганные глаза. — Вставай, Виррик. Император желает вина. И еды.

— Бог будет есть?

— Он не бог. Еду и вино, Виррик. Подобающие императору. И поскорее.

Слуга подскочил, будто ударенный молнией.

— Ты в этом понимаешь, — сказал Удинаас спокойным тоном. — Тебя как раз этому учили.

— Я напуган…

— Слушай меня. Я расскажу тебе тайну. Ты всегда обожал тайны, а, Виррик?

Тот робко кивнул.

— Вот она. Рабам нет нужды бояться. Это Эдур есть чего бояться — что дает нам право смеяться им в спину. Помнишь, как ты делал это? Твоя излюбленная игра.

— Я… я помню, Удинаас.

— Хорошо. Теперь иди на кухню и расскажи остальным. Ваша тайна. Скажи им, и они последуют за тобой. Еда и вино. Когда все приготовите, принесите сюда и свистните, только тихо. Все как обычно. Виррик, нужно, чтобы все шло как обычно. Понял? И эта задача выпала нам, рабам.

— Пернатая Ведьма выбежала…

— Пернатая Ведьма молода и делает глупости. Я ей это говорил и еще скажу.

— Да, Удинаас. Ты раб императора. Ты имеешь на это право. В твоих словах мудрость. Думаю, мы будет тебя слушаться, хоть ты и Должник. Тебя… возвысили. — Он кивнул. — Пернатая Ведьма обманула нас…

— Не будь с ней суров, Виррик. Иди же.

Проследив за слугой, в спешке бросившимся по коридору, Удинаас повернулся и вошел в тронный зал.

— Почему ты долго? — почти панически выкрикнул Рулад. — Я слышал голоса.

— Доводил до Варрика ваши требования, Император.

— Ты слишком медлителен. Нужно быть быстрее, раб.

— Буду, хозяин.

— Нужно всем сказать, что они должны делать. Кажется, никто сам за себя думать не умеет. — Удинаас промолчал и даже не улыбнулся, хотя в уме понеслись неуместные сравнения.

— Ты полезен нам, раб. Нужно будет… напоминать… снова. В неожиданные моменты. Это ты и будешь делать для нас. Это, а также в положенное время заказывать еду и питье.

— Слушаюсь, хозяин.

— Теперь ожидай, пока мы подремлем.

— Конечно, хозяин.

Он встал в дюжине шагов, ожидающий, бдительный.

Дистанция между императором и рабом.

* * *

На мосту Тралл увидел аквитора. Она стояла на середине, недвижимая, как испуганная лань. Взор ее не отрывался от главной дороги. Тралл не видел, что там могло привлечь ее внимание.

Он колебался. Но тут она повернула голову и встретила его взор. Для промелькнувшего между ними в этот миг не создано слов. Взор, который вначале был ищущим, а потом резко и неотвратимо выразил нечто совсем иное. Этот контакт прервался всего через мгновение — инстинктивная реакция с обеих сторон.

В следующие секунды они неловко молчали. Тралл ощущал где-то глубоко в груди полнейшую пустоту, и сражался против этого чувства.

Серен Педак заговорила первой: — Места не осталось, Тралл Сенгар?

Он понял. — Да, аквитор. Места нет.

— Думаешь, мог бы устроить все по — иному?

Вопрос прошелся слишком близко к бессловесному пониманию, которое они разделили всего миг назад. Он уловил в ее глазах проблеск… чего-то. Он чуть не пошатнулся, вымолвив «правильный» ответ.

— Я служу моему Императору.

Искра погасла, сменившись холодным оценивающим взором, без труда проникшим через его защитные стены. Словно нож в грудь. — Понятно. Простите меня. Слишком поздно для таких вопросов. Мне пора уезжать, сопровождать Бурака Преграду в Трейт.

Каждое слово будто проворачивало тот нож, хотя внешне они были невинными. Он не понял, почему слова — и ее взгляд — смогли ранить его так глубоко, что хотелось плакать. Отречения. Признания. Вместо всего этого он подчеркнул разрыв эфемерной симпатии небрежным движением плеч. — Добрый путь, аквитор.

И все. Он чувствовал себя трусом.

Она уходила. Он смотрел вслед, думая о пути своей жизни и жизни аквитора, о препятствиях, о ямах — возможно, бездонных. Равновесие восстановлено, но сам путь изменился.

Сделанный выбор не отменить. Сколько было этих моментов… Тралл гадал, не присутствует ли он при одном из таких.

Глава 14

Где была эта тьма

В миновавшие дни

Когда солнце ласкало

Нас лучами, как чудом

Дотемна загоревших

В восхождении юном

Мы восторженным криком

И смехом веселым

Подгоняли потоки

Золотистого света

Так неслись наши дни

Даже тени ночные

Прижигало клеймом

Негасимое пламя

Где же пряталась тьма

Что по смерти солнца

Проползла и прокралась

Провещала злорадно

О палящем упадке

О тропе, что ведет нас

К повседневности мигу?

Негасимое пламя,

Рыбак Кел Тат

Из темноты раздался голос: — Старик, не ходил бы ты этой улицей…

Багг оглянулся. — Спасибо за совет, — ответил он, не сбавляя шага.

В десятке шагов впереди он учуял запах свежепролитой крови. Шаги позади предупредили, что дозорный встал за спиной, вероятно, чтобы отрезать путь к отступлению.

— Я тебя предупредил.

— Я тот, за кем посылали, — сказал Багг.

Из темноты вынырнули еще четверо — все явные головорезы. Хотя испуганные.

Дозорный обошел Багга, чтобы поглядеть ему в глаза. — Ты Ждущий? Ты не такой, как я думал.

— Что тут стряслось? Кто убит, и кто его убил?

— Не «кто» убил, скорее «что», — буркнул один из четырех. — Мы сами не понимаем. Только что большое, спина черная как вода в канале, на руках шипы. Глаза как у змеи, и светятся серым.

Багг понюхал воздух, стараясь выделить что-то помимо запаха крови.

— Оно порвало Толстого Дрына на куски, вон как. Потом влезло в дом.

Слуга обратил взор туда, куда указывала рука говорившего. Заброшенный храм, осевший с одного угла, черепитчатая крыша накренилась на сторону. Багг хмыкнул. — Это был последний храм Точек Опоры?

— Не нас спрашивай.

— Культ выдохся уже сотню лет назад, — продолжал слуга, щурясь на развалины. Широкий, зияющий вход, перекрытый длинной каменной балкой, когда — то стоял на три ступени выше улицы. Которая тогда была проспектом. Сейчас же он с трудом различил на поверхности угол верхней ступени. Наваленные за годы кучи мусора кто-то, кажется, перерыл совсем недавно. Багг оглянулся на пятерых негодяев: — А вы чего здесь ошивались, а?

Последовал обмен взглядами. Дозорный вздохнул: — Прятались.

— Прятались?

— Девочка… ну, она…

— А. Понятно. — Багг снова уставился на вход.

— Погоди, старик, — сказал дозорный. — Ты ж не пойдешь прям туда?

— Ну, а чего вы от меня ждете?

— Мы ждали, чтобы ты… гм… позвал стражу или кого-то. Может, мага. Или трех.

— Я могу это сделать. Но вначале нужно узнать, с чем мы имеем дело. — Багг вошел в брошенный храм. Густой, сырой воздух, почти абсолютная тьма. Запах свежевскопанной земли, а потом — тихое дыхание. Тихое, глубокое, медленное. Слуга сосредоточился на источнике звука. — Хорошо, — промурлыкал он, — давно ты не вдыхал свежего воздуха. Но это не дает права рвать на куски несчастных людей. Я не прав?

Тяжелое существо пошевелилось у дальней стены. — Не делай мне больно. Я не вернусь назад. Они убивают всех.

Багг вздохнул: — Лучше бы тебе оставаться там.

Неясная форма, казалось, разлетелась на части. Багга обдал горячий воздух. Перед ним маячили по крайней мере шесть существ меньших размеров, длинных и тонких. Вдоль всей стены светились глаза рептилий.

— Вот почему ты выбрал этот храм. Увы, твои поклонники давно исчезли.

— Ты так думаешь, — шепотом ответил хор в полудюжину голосов. — Но ты ошибаешься.

— Зачем ты убил этого человека?

— Он загородил вход.

— Ну, теперь ты внутри…

— Я подожду.

Багг подумал о вытекающих из подобного заявления следствиях. Лицо его нахмурилось. — Отлично. Но без убийств. Оставайся тут.

— Согласен. Пока.

— Пока не придут… те, кого ты ждешь.

— Да. Тогда поохотимся.

Багг отвернулся. — Ты так думаешь, — прошептал он себе под нос.

Выйдя из темного храма, он различил пять испуганных лиц. — Расскажите всем, что в храм входить нельзя.

— И все? Как насчет стражи? Магов? Как же Толстый Дрын?

— Ну, если вы настроились на месть, советую запастись тысячей подельников. Тогда выйдет равная драка.

Дозорный фыркнул: — Ждущий советует нам подождать.

Багг пожал плечами: — Лучшее, на что я способен. Чтобы изгнать этого зверя, сюда должен явиться сам Цеда.

— Так пошлем за ним.

— Боюсь, моей записки он не послушается. Идите по домам.

Багг прошел мимо них. «Дела осложняются. Это нехорошо». Он гадал, сколько тварей смогло вырваться из курганов. Судя по словам Своры, немного. Что радует.

В любом случае, решил он, важнее позаботиться о себе. Ожидающие встречи подождут еще немного. Придется распутывать кучу сплетен и обвинений, но ничего не поделаешь. Седьмое Завершение будет богатым на события. Он думал: не связано ли пророчество о возрождении империи со смертью Азата? И надеялся, что нет.

Ночь выдалась на удивление спокойная. Толпы, высыпающие на улицу после окончания дневной жары, уже рассосались. Багг шел вдоль канала Квилласа. Вдали показалась Вечная Резиденция. Ну, вздохнул он, по крайней мере тут у нас успех.

Королевский Архитектор, носивший подходящее ему имя Грюм, без всякого восторга подрядил «Конструкции Багга» на укрепление грунтов под злосчастным крылом дворца. С еще меньшей радостью встретил он требование к старой команде собирать вещички и уходить. Багг потратил целый день, бродя по затопленным тоннелям, просто чтобы ощутить масштаб предстоящей работы.

В соответствии с пророчеством Теола скромная фирма Багга ужасающе быстро взбиралась на вершины списков Торговой Палаты. Со дня открытия торгов Багг успел продать четыре тысячи двадцать два процента пакета акций и при этом сохранил за собой контрольный пятьдесят один процент. Конечно, если жульничество вскроется, его отправят к Топлякам. «Но тут я готов рискнуть», — широко улыбаясь, заявил Теол. Веселый у него хозяин.

Он прошел мимо старого дворца, углубился в лабиринт забытых улочек и аллей. Эта часть города казалась практически заброшенной. Никто не выходил из дверей домов; бродячие псы поднимали голову от куч мусора, пока он проходил мимо. Крысы разбегались из-под ног.

Он достиг стены, ограждающей квадратную башню, дошел до ворот. Помедлил, подавляя беспокойство, прежде чем вступил на землю Азата. Он же мертв! Глубоко вздыхая, Багг шел вперед.

Курганы по сторонам тропы странно скособочились, однако он не видел зияющих дыр. Еще не видел. Он сошел с тропы. Под ногами хрустели и извивались насекомые. Кочки казались набухшими и кишели жизнью.

Багг подошел к могильнику, одна сторона которого исчезла. Мертвое дерево, упав, закрыло широкий черный провал. Из-за него слышались скребущие звуки.

Чашка показалась из провала. С ее всклокоченных, тусклых волос свисали клубки белых червей, падавших и на плечи. Подтянувшись за корень, она стряхнула червяков — странно изящное и волнующее движение. — Он ушел, — сказала она. — Дядя Багг, он ушел.

— Знаю.

— Я его не вижу. А должна бы.

Он покачал головой. — Он очень скрытный, Чашка. И быстрый. Повернись спиной на один миг — и ему этого хватит. Всего один миг. Но я его встретил, и пока он не повредит никому.

— Ничего не работает. Дядя Багг, мне нужен тот, что внизу. Нужно его вытащить.

— Что же ему мешает?

Она качала головой. Черви сыпались дождем. — Хотя бы мечи он получил. Их принес дядя Брюс. А я затолкала в курган.

— Брюс Беддикт? Девочка, ты нашла ценного союзника. Цеда приходил?

— Не знаю никакого Цеды.

— Я удивлен. Он должен придти, едва только узнает о тебе.

— Обо мне?

— Точнее говоря, о твоем сердце.

Она склонила голову к плечу. — Слышу стук. В груди. Это сердце?

— Да. Как часто оно стучит?

— Может, восемь раз в день. А вчера, может, четыре раза. В начале было один раз. Громко, так что голова болит.

— Болит? Девочка, ты чувствуешь боль?

— Пока не сильно. Уколы. Временами. Так я понимаю, что со мной что-то не в порядке. Привыкла, что вообще ничего не чувствую.

Багг провел рукой по редеющим волосам. Осмотрелся, вгляделся в ночное небо. Облачно, но облака высокие, плоские — рваное одеяло, сквозь которое тут и там видны звезды. Вздохнул: — Ладно, девчушка. Покажи, куда ты положила мечи.

Он проследовал за ней к одному из могильников около башни.

— Вот в этот.

Однако слуга смотрел на такой же курган слева. — Интересно, что делает тот, кто в этом?

— Она всегда мне обещает хорошее. Награду. Пятеро, что убивают всех, к ней не подходят. Иногда ее гнев жжет меня как огнем. Она очень сердита, но не на меня. Сама так сказала. Эти сучки, говорит она, когда спит, и только тогда, когда спит, такое говорит. Когда не спит, она шепчет мне приятное.

Багг медленно кивал. — Звучит нелепо, — сказал он скорее себе самому. — Нелепо и приземленно.

— Что звучит, дядя?

— Она схватила его за лодыжки. Звучит смешно, но поэтому он и не может вылезти. Она держит его за лодыжки.

— Чтобы оставить его там, где он сейчас?

— Нет. Чтобы наверняка последовать за ним.

— Она жульничает!

Багг улыбнулся, несмотря на свое беспокойство: — Такая уж она. Конечно, все это кончится тем, что они оба останутся в западне.

— О нет! У него же мечи. Нужно только поработать. Так он сказал. Раньше я не поняла, а теперь поняла. Он говорит, что нужно кое-что отпилить.

Багг заморгал. Нахмурился. — А те пятеро, близки ли они к выходу?

Чашка пожала плечами: — Они убили почти всех. Не знаю я. Скоро. Они говорят, что сделают со мной что-то страшное.

— Успей позвать на помощь, прежде чем они вылезут.

— Ладно.

— Мне пора.

— Да. До свидания, дядя.

* * *

Разбуженный одним из капралов Преды Брюс быстро оделся и проследовал за юным солдатом в Комнату Кампаний, где обнаружил Короля Эзгару Дисканара, Цеду, Уннаталь Хебаз и Первую Наложницу Низаль. Король с подругой стояли за столом с картами напротив Преды. Цеда ходил кругами, то и дело снимая с носа свои необычайные линзы и протирая их.

— Финед, — сказала Уннаталь Хебаз, — просим присоединиться к нам.

— Что случилось? — спросил Брюс в ответ.

— Кажется, мы в состоянии войны, — ответила Преда. — Я готовлюсь сообщить королю о текущем расположении войск.

— Простите за то, что помешал докладу.

Эзгара повел рукой: — Я желал видеть вас, Брюс. Продолжайте, Уннаталь.

— Дивизии, батальоны и бригады, — сказала она. — Гарнизоны. Все наши сухопутные силы. О флотах я скажу позднее. Итак, с запада на восток по линии фронта. На Косе — форт Первая Дева, строительство которого еще далеко не окончено. Я сочла его не подлежащим защите и послала гарнизон на усиление Фента-на-Косе. Вторая Дева имеет гарнизон из шестисот штрафников, проходящих перевоспитание. Вы знаете, что на этом острове тюремный режим. Конечно, готовность штрафников идти в бой находится под большим сомнением. Тем не менее советую оставить их на месте. Третья Дева остается действующим фортом, но с минимальным гарнизоном — лишь чтобы следить, не обогнет ли эдурский флот остров, собираясь напасть на город Шило.

— В котором у нас армия, — вставил король.

— Да, Ваше Величество. Батальон Змеиных Поясов. Ниже по побережью в Туламеше стоит бригада Багряных Львов. Теперь к востоку от Косы. Город Трейт. Там батальон Холодной Глины и Трейтов Легион, а в Старом Кеттере — Взрывная бригада и Кеттерийский Легион. В предгорьях находятся гарнизон Высокого Форта и бригада Травяных Курток. Обычно там же расположен и батальон Искателей Белизны, но сейчас они проводят тренировки около Первого Предела. Конечно, они будут срочно переброшены на север.

Дальше к востоку ситуация получше. У Трясучего Форта стоит бригада Харридикта, батальон Ремесленников расположился лагерем у Мызы. Тоже на учениях.

— Как скоро Искатели Белизны дойдут до Высокого Форта?

— Дороги к Пределу и Зетилу в хорошем состоянии, Ваше Величество. Пять дней. Выступают завтра. Снова подчеркну, что маги Цеды представляют для нас большое тактическое преимущество. Мгновенная связь.

— Но я хочу большего, — прогудел Эзгара. — Преда, нужны опережающие действия. Нужно, что бы они раздумали начинать проклятую войну.

Уннаталь отыскала взглядом Куру Кана. — Цеда?

— Важно? Меньше, чем мы предполагаем. Вы хотите удара по их селениям? За горами? Очень хорошо.

— Как скоро вы сможете их организовать?

— Боевые маги собираются в Трейте, Ваше Величество. Наутро, через три дня.

— Молю Странника, чтобы он их вразумил. — Король вымучено улыбнулся. Волшебник возобновил свои хождения. — Но вы, Куру Кан, не верите в их благоразумие?

— Нет, Ваше Величество. К счастью, даже Халл не подозревает, что мы способны атаковать их села.

Брюс заледенел. — Цеда? Мой брат…

Скорбная улыбка. — Халл Беддикт уже очень давно идет этим путем. Финед, никто не удивится.

Брюс сглотнул и с трудом выговорил: — Я думал… подозревал… учитывая всё…

— Что его убьют? — вставил король. — Нет, Брюс. Его присутствие — НАША тактическая выгода, не их выскочки — императора. Мы сознаем, что он передал Эдур наши способы ведения войны, и готовы использовать это. — Король помедлил, огляделся. — Поступки Халла не порочат вас в наших глазах, Брюс. Будьте уверены.

— Благодарю, Ваше Величество. «Вы пригласили меня на совещание, чтобы доказать правоту этих слов». — Какое невезение, что миссия Нифадаса провалилась. Что мы знаем об упомянутом императоре — выскочке?

— В его руках сильная магия, — рассеянно сказал Куру Кан. — Более почти ничего не известно.

Первая Наложница отошла от короля в явном расстройстве.

— Для нас самое важное то, — добавила Преда, — что все племена Эдур абсолютно покорны ему. И, хотя Король — Ведун свергнут, ныне он стоит по правую руку императора как его главный советник.

Брюс даже вздрогнул: — Король — Ведун просто отошел в сторону? Это же… необыкновенно.

Преда кивнула: — Этого достаточно, чтобы дать нам время. Передовые посты докладывают о разведке врага. Духи движутся в ночи.

— Эти духи, — кисло сказал Цеда. — Конечно, мы уже имели с ними дело, и успешно отгоняли. Тем не менее их присутствие раздражает.

— У Тисте Эдур есть священные места? — спросила севшая в кресло у дальней стены Низаль. Все обернулись к ней. Она скрестила руки на груди, дернула плечиком: — Уничтожение этих святилищ магией поможет ослабить силу духов. Разве нечто подобное не проделали с нереками и Тартеналами?

Цеда, казалось, огорчился при этих словах. Тем не менее он кивнул согласно. — Интересное замечание, Первая Наложница. Эдур очень тщательно таят сведения о святилищах. Хотя, кажется, в их случае сама земля под селениями священна. Таким образом, если мы уничтожим села, результат может превзойти всякие ожидания. Все это стоит размышления. Что до священных рощ и прочего — можно разузнать у аквиторов, знакомых с местностью.

— Скоро ли делегация достигнет Гедры? — спросил Брюс у Преды.

Та кивнула на Куру Кана. — Их корабли подгоняют. Неделя, не более того.

«Затем три дня вверх по реке. Война уже будет в разгаре». — Ваше Величество, могу я задать вопрос?

— Конечно, Брюс.

— Где батальон Королевы?

Последовала пауза. Преда откашлялась. — Если позволите, Ваше…

Король кивнул. Губы его сжались в полоску.

— Финед, королева приняла личное командование над своими силами и над бригадой Квилласа. Она настаивала на независимости. Поэтому мы не учитывали эти силы в плане.

— Моя дражайшая супруга всегда желала иметь личную армию, — сказал Эзгара Дисканар. — Да будет так. Лучше пусть ищут удачи на поле брани, чем в Летерасе.

— Говоря так, — добавила Уннаталь Хебаз, — мы верим сведениям, что они менее чем в лиге от Высокого Форта и движутся на север, чтобы встретить Эдур на перевалах. Кажется, ее доктрина — ударить первыми, и ударить крепко. Она прикажет своим магам убрать с дороги духов… что, без сомнения, лишит ее преимущества неожиданности.

— Она лично ведет их?

— Отбыла со свитой три дня назад, — сказал король.

Брюс подумал. — Визит в крепость Непохожую?

— Таков был предлог.

— Принц Квиллас сделает попытку отбыть к ней?

— Мой сын отделился от делегации и направил судно к Трейту.

— В каких пределах ее силы используют местные запасы? — поинтересовался Брюс.

— Зная ее, — фыркнул король, — думаю, она опустошит все склады.

— Мы спешим пополнить недостающие запасы, — сказала Уннаталь Хебаз. — И соответственно изменить тактику. Мы начнем с обороны, с соответствии с доктриной; этого Эдур и будут ждать. Но мы не откатимся, не будем имитировать отступление. Вместо этого после первого столкновения будем наращивать давление. Полагаю, это будет жестокая война — может быть, самая тяжелая со времен завоевания Лиги Герцогств Синей Розы.

— Теперь, — заявил король, — я намерен выслушать детали обороны прифронтовых городов Кеттерского моря. Как и диспозицию флотов…

Брюс слышал последующие речи словно невнятное бормотание, плавающеегде-то на задворках сознания. Он думал о брате, вместе с армией Тисте идущем войной на родные земли. На королевство, когда-то жестоко его предавшее. Королева и принц ждут его с нетерпением… по крайней мере, его голову. Через преступление Халла они станут отыскивать способ ударить по Брюсу, защитнику августейшей персоны. Они могут послать солдат и за Теолом — повод сфабриковать нетрудно. Дополнительное удовольствие: месть за финансовые потери, возникшие в результате Теолова блестящего хаоса. Думается, времени они терять не станут.

Ему было необходимо повидать Теола.

* * *

Главный Следователь Гильдии Крысоловов сидела за столом во дворике, прямо под факелом. На ее широкой тарелке осталась лишь груда тонких косточек; под рукой имелся графин с белым вином. Напротив пустого стула ожидал второй кубок.

— Ты не Теол, — сказала она появившемуся Баггу. — Где Теол и его позорные штаны?

— Увы, не здесь, Главный Следователь. Но будьте уверены: где бы они ни были, он и штаны неразлучны.

— Ага, так он встречается с людьми поважнее меня? Ведь если бы он дрых, он бы разлучился со штанами, так?

— Ракет, мне сие неведомо. Перейдем к делу. Вы просили встречи?

— С Теолом.

— А, это была бы романтическая встреча?

Она фыркнула и украдкой оглянулась на единственных гостей полночного ресторана — мужчину и женщину, очевидно, не состоящих в браке друг с другом. Те также бросали вокруг подозрительные взгляды, склоняя головы и перешептываясь. — Проклятие, это место для особых клиентов. Как там твое имя?

— Багг.

— Ах, да. Помнится, оно мне показалось смутно знакомым и в первый раз. Ну, червяк, ты заставил меня ждать. И что за запах такой!

Багг поднял сморщенную полосу плоти длиной чуть более ладони. — Угорь. Нашел на рыбном рынке. Подумал, что смогу сварить суп для хозяина и себя.

— Наш финансовый советник ест рыбу из отбросов?

— Скупость — достоинство финансистов. — Он снова спрятал сушеную рыбу под куртку. — Как вино? Могу я…

— Почему бы нет? Не желаешь взять эти кости?

— Возможно. Кем они были в начале?

— Кошкой, конечно.

— Кошкой. Да, конечно. Или котом. Никогда не любил котов. У них волосатые яйца. — Он подтянул к себе тарелку и принялся изучать содержимое.

— Тебе более по вкусу гениталии кошки? Отвратительно. Хотя я слыхала кое-что похуже. Один из младших ловцов пытался соединиться с кошкой. Признаюсь, мне было очень интересно.

— Очень мило, — отозвался Багг, закладывая в рот позвонок. Он намеревался высосать остатки костного мозга.

— А тебе бы не интересно было?

— Нет, — пробормотал он через кость. — К чему?

Ракет медленно склонялась вперед, словно увидела Багга в первый раз. — Ты… меня заинтересовал. Признаю. Хочешь узнать почему?

— Почему признаете? Хорошо.

— Строго говоря, я личность очень вольная.

— Ну… тщательно обдумав все это, я в свою очередь признаю, что несколько удивлен.

— А меня это, Багг, не удивляет ни в малейшей степени. Что ты делал ночью и что это за насекомое? На плече.

Старик вытащил позвонок изо рта и потянулся за другим. — У этого две головы. Весьма редкая разновидность — надеюсь, понятно, почему. Я подумал, хозяину он понравится.

— И поэтому позволяешь ползать по себе?

— Это займет дни. За час он прополз с середины плеча до локтя.

— Что за жалкое создание.

— Думаю, у него неладно с соображением.

— А ты забавный, Багг. У меня к таким слабость. Почему бы не пойти вместе, когда здесь закончим?

— Вы уверены, что не сможете ничего со мной обсудить? Дела? Может, нужно что-то передать Теолу?

— Ну, в городе есть малолетка — убийца, неупокоенная девочка. Она убила массу народа, хотя в последнее время убивает меньше. А Герун Эберикт гораздо активнее, чем может показаться.

— Правда? Почему он старается скрыть свою деятельность?

— Потому что эти убийства не мотивированы политически.

— Ох! И каковы же его мотивации?

— Трудно сказать. Думаем, он просто любит убивать.

— И скольких он убил за год?

— Мы полагаем, около двух — трех тысяч.

Багг поспешно потянулся за кубком. Отпил глоток и закашлялся. — Сохрани нас Странник!

— Так идешь со мной или нет? У меня ковры из львиных шкур…

— Ах, дорогая моя, я принял обет безбрачия.

— Давно ли?

— О, тысячи лет назад… кажется.

— Не удивляюсь. Но заинтригована.

— Просто соблазн недостижимого.

— Ты правда недостижим?

— Необычайно, но это так.

— Какая ужасная потеря для всех женщин мира.

— Теперь ВЫ стали забавной.

— Нет, Багг, я серьезно. Думаю, ты был бы чудесным любовником.

— Да, — произнес он не спеша, — даже океаны меняются. Мы можем перейти к другим темам? Не желаете еще вина? Нет? Великолепно. — Он взял графин, достал из — под одежды фляжку и начал тонкую процедуру переливания жидкости без воронки.

— Это для супа из угря?

— Точно.

— Что же будет теперь, когда ты мне понравился? Не просто понравился, Багг — признаюсь, я от тебя без ума.

— Понятия не имею, Ракет. Могу я забрать кости?

— Конечно же. Не желаешь, чтобы я отрыгнула свою порцию ужина? Я готова, ибо мысль, что ты возьмешь в себя то, что было во мне…

Багг замахал руками: — Прошу, не выворачивайтесь ради меня наизнанку!

— Не надо тревожиться. Телесные функции — вещь чудесная и поистине сексуальная. Даже простое сморкание таит в себе потенциал экстаза, нужно лишь поймать его флегматичный ритм…

— Лучше мне уйти, Ракет. — Он торопливо поднялся. — Доброй ночи, Главный Следователь.

Оставшись в одиночестве, Ракет потянулась и откинулась на спинку стула. — Ну, — довольно вздохнула она, — это лучший способ избавиться от нежелательной компании. — Она громко крикнула: — Официант! Еще вина! — Насчет сморкания вышло особенно хорошо, подумала женщина. Она гордилась находкой, и прежде всего ловкостью, с которой скрыла собственный позыв к тошноте.

«Всякий, готовящий суп из этого… угря… заслуживает вечного безбрачия».

Около ресторана Багг проверил содержимое потайных карманов. Угорь, вино, кошачьи кости. И еще удачная встреча. Он оценил представление. «Думаю, Теолу бы отчаянно понравилось. Есть над чем подумать».

Он постоял еще, позволив себе тихий смех.

«По любому, пора домой».

* * *

Теол Беддикт оглядывал трех унылых, жалких женщин, беспорядочно распределившихся по комнате. Шенд почти упала на стол, ее лысая макушка выглядит тусклой и грязной; Риссарх сидит на жесткой скамье, словно решив медитировать на тему дискомфорта, ее рыжие волосы распущены и падают почти до пола; Хеджан с больным и пустым взором полулежит в кресле, набивая трубку. — Мамочки мои, — произнес он, вздохнув и уперев руки в бока, — что за трагическая сцена.

Шенд вяло подняла голову. — О, это ты.

— Не таких приветствий ожидал я! — Теол вошел в комнату.

— Он ушел, — ответила Хеджан. Скривив лицо, она швырнула в треножник — жаровню ленту для волос. — Это вина Шенд.

— Как и твоя, — отрезала Шенд. — И не забудь Риссарх! «О, Аблала! Прокати меня! Прокати!» Не говори мне об излишествах!

— Неужто причиной всего вашего отчаяния стал уход Аблалы? — Теол качал головой. — Дорогие мои, вы действительно вытолкнули его. — Помедлив, он с удовольствием добавил: — Потому что ни одна не пожелала себя связать. Отвратительная демонстрация самолюбия. Жестокость, свойственная каждой из вас и всем вместе.

— Ладно, ладно, Теол, — пробурчала Шенд. — Мы могли быть более… сочувствующими.

— Вежливыми, — сказала Риссарх.

— Да. — Это была Хеджан. — Как можно не уважать Аблалу?

— Видите? — вопросил Теол, взмахнув руками. — Я сам впадаю в отчаяние!

— Ты в хорошей компании.

— Он должен был быть вашими телохранителем. Таково было намерение. А вы использовали его…

— Нет! — бросила Хеджан. — Ну, только самую малость. Ради удовольствия, не ради чего иного!

— Теперь придется искать нового телохранителя.

— О, нет, — сказала Шенд, усевшись прямо. — Даже не думай. Мы и так развратились…

Теол поднял брови: — Во всяком случае, Аблала сейчас нашел ту, которая очень нуждается в нем…

— Идиот. Она мертва. Она неспособна на чувства.

— Неправда. Или, скорее, нуждается в нем нечто внутри нее. Очень нуждается. Я к тому, что пора о нем забыть. Дела не ждут.

— Мы пытались следовать твоему списку. Половины компаний не существует. Ты нас надул, Теол. Мы подумали, что вообще все — большая ложь.

— Что за вздорные обвинения. Да, я кое-что присочинил, но лишь чтобы занять вас. К тому же мы теперь богаты. Так ведь? Богатство за пределами самых диких ваших грез. До сих пор мои советы были безупречными. Акции скольких ссудных касс вы держите?

— Всех крупных, — признала Шенд. — Но не контрольные пакеты…

— Неверно. Сорока процентов достаточно, вы сами понимаете.

— Как это?

— Потому что у меня по двадцать. Или у моих агентов, включая Багга. Мы готовы посеять хаос в Палате, дорогие мои.

Он увидел, что привлек их внимание. Даже Риссарх села прямо. В обращенных на него взорах забрезжила заря понимания.

— Когда? — спросила Хеджан.

— Так — то лучше. Это совсем другой вопрос. Ветерок новости принес, и если бы вы были в нормальном состоянии, вы уже уловили бы их. Подруги мои, кажется, Летер начал войну.

— Тисте Эдур?

— Точно.

— Отлично! — Шенд застучала кулаком по столу. — Ударим сейчас, и все повалится!

— Вероятно. И катастрофично. Вы хотите, чтобы Эдур прошли маршем, сжигая все на пути?

— Почему бы нет? Тут все и так прогнило!

— Потому, Шенд, что как ни плохи дела — а они плохи, согласен — они могут пойти еще хуже. Например, если Тисте Эдур выиграют войну.

— Постой-ка, Теол! План в том и состоял, чтобы устроить коллапс! А теперь ты на попятную пошел. Неужели ты настолько глуп, что думаешь — Эдур выиграют войну без нашей помощи? Никто не побеждал Летер. Никто и никогда. Но если мы ударим сейчас…

— Все это хорошо, Шенд. Но лично я не верю, что Эдур окажутся идеальными завоевателями. Что помешает им насадить каждого летерийца на меч или обратить нас всех в рабство? Что помешает им разорить все города, села и деревни? Одно дело — обрушить экономику, тем вызвав некие реформы, переоценку ценностей и все такое. Совсем другое дело — вести Летер к геноциду.

— Почему? — бросила Риссарх. — Они — то не колебались, развязывать ли геноцид. Сколько тартенальских сел сожжено напрочь? Скольких детей нереков и фараэдов насадили на копья, скольких угнали в рабство?

— Ты желаешь опуститься до их уровня? Зачем подражать худшим проявлениям этой культуры, если ты сама от такого приходишь в ужас? Дети корчатся на копьях — ты намерена в отместку устроить то же самое? — Он оглядел каждую по очереди; женщины молчали. Теол провел пятерней по волосам. — Обдумайте противоположную ситуацию. Если хотите, гипотезу. Летерас объявляет войну во имя свободы и тем оказывается на уровне высокой морали. Как вы на это посмотрите?

— С отвращением, — сказала Хеджан, разжигая трубку. Лицо ее скрыли клубы дыма.

— Почему?

— У них нет никакого «уровня морали», потому что они совершали акты геноцида. Что до тираний — Летер осуждает их лишь тогда, когда тирании действуют вразрез с торговыми интересами летерийцев. Поэтому все призывы к чести и достоинству вызывают недоверие.

— Очень хорошо. Я обдумал все ваши аргументы, и могу сказать лишь одно: летерийцы для вас прокляты, если что-то делают, и прокляты, если ничего не делают. Иными словами, дело в доверии. Прошлое располагает к спонтанной подозрительности. В настоящем мы можем предпринять попытки восстановить доверие, а будущее ожидает доказательств искренности этих попыток.

— Гипотезы, Теол, — устало отозвалась Шенд. — Нам-то что делать?

— Наша ситуация проста, как и казалось вначале. Парадигмы редко меняются волевым усилием. Они меняются вследствие наступающего хаоса, когда рушатся пороги и самые мерзкие черты нашей натуры нападают толпой, стремясь придать нужную форму переделке существующего порядка. Каждому из нас следует быть бдительным к себе.

— О чем ты толкуешь, во имя Странника? — спросила Шенд.

— О том, Шенд, что разумные основания не позволяют нам устроить коллапс Летера прямо сейчас. Надо понять, к чему склонится ход войны.

— Разумные основания? Кому это нужно? Наш мотив — МЕСТЬ. Летер желает уничтожить еще одно племя. Я хочу помешать.

— Не считай Тисте Эдур слабыми. Сейчас нашим приоритетом должна быть тайная эвакуация несчастных Должников — нереков, фараэдов и Тартеналов. На острова. На мои острова. Остальное может подождать, должно подождать — и подождет. Пока я не скажу иного.

— Ты предаешь нас.

— Нет. У меня даже нет задней мысли. Я сознаю влияние алчности, на котором построена родная цивилизация, сознаю подоплеку речей о справедливой судьбе и неколебимом единстве.

— Почему ты думаешь, — спросила Хеджан, — что Тисте Эдур могут выиграть там, где проиграли все другие?

— Выиграть? Это слово меня тревожит. Могут они оказаться трудным и даже грозным врагом? Думаю, да. Их цивилизация стара. Намного старее нашей. Их золотой век давно, давно миновал. Они живут в страхе, видя в растущем влиянии и богатстве Летера угрозу, некое неофициальное соревнование культур. Летер — яд, развращающее влияние; как следствие, Эдур стали окапываться и готовиться к войне. Чувствуя отвращение к видимому будущему, они повернулись к нему спиной и ныне грезят только о прошлом. О возвращении былой славы. Даже если Летер предложит руку помощи, они увидят в этом предложение сдачи. Гордость не даст им согласиться. Или иначе: эта рука означает для них нападение, ее нужно отрубить и сплясать на крови. Самое худшее для Эдур — выиграть войну. Как-то завоевать нас, стать оккупантами.

— Этого не будет. А если и будет — они не хуже нынешних.

Теол бросил короткий взгляд на Хеджан, пожал плечами: — Вопросы ожидают разрешения. Пока — оставайтесь бдительными. У нас еще много дел. Что случилось с той женщиной из нереков и ее детьми?

— Мы отправили их на острова, — ответила Шенд. — Они ели больше, чем она могла приготовить. Толстели. Грустная картина.

— Ну, уже поздно. Я голоден, так извините — ухожу.

— А что с Аблалой? — спросила Риссарх.

— А именно?

— Мы хотим его назад.

— Боюсь, слишком поздно. Вот что бывает, если потеряна бдительность.

И Теол поспешил убраться.

Проходя по тихим улочкам к дому, он обдумывал свои слова. Признавался себе, что испытывает колебания. Слухи содержали немало загадок, что и позволило ему предвещать: эта война будет не похожа на другие войны Летера. Столкновение воль и желаний, а под их покровом — орда сомнительных допущений и подозрительных сантиментов. В этом война походит на все предыдущие. Но сейчас исход неясен, речи о победе звучат уклончиво и смущенно.

Он миновал площадь Прыща и подошел ко входу в район складов. Отсюда недалеко до его дома. Теол хмурился, поддергивая штаны и поправляя кривые рукава. «Худею? Трудно сказать. Шерсть ведь растягивается».

Из теней выступила фигура. — Ты опоздал.

Теол вздрогнул. — К чему?

Шерк Элалле подошла на два шага. — Я ждала. Багг сварил суп. Где ты был?

— Что ты здесь делаешь? Тебя уже могли продырявить. Тут опасно…

— Нужно потолковать, — прервала Шерк Теола. — О Харлесте.

— Что с ним?

— Он хочет заточенные зубы и ногти. Только и слышу: «клыки и когти, клыки и когти». Мы с Баггом уже устали от него. Где Селаш? Почему ты не договорился? Для тебя мы всего лишь трупы, но даже мертвецы имеют потребности!

— Ну, нет, я так о вас не думаю. Скажи Харлесту, что Селаш уже работает над его заказом. Может быть, прямо сейчас. Готовит отточенные решения.

— Не смеши.

— Извини. Тебе нужно пополнение?

— Что?

— Ну, э… я о травах и прочей набивке.

— Сама не знаю. Я пахну или что?

— Нет, нет. Запах сладкий, Шерк. Будь уверена.

— Теол Беддикт, чем дальше, тем меньше меня успокаивают твои заверения. Когда возвращается Герун Эберикт?

— Вскоре. Чувствую, он сильно возбудится.

— Меня возбуждает только одно, и это не Эберикт. Впрочем, еще одно: я хочу воровать. Хоть у кого, хоть что. Задай мне направление. Любое.

— Гм, всегда есть что взять в хранилище Палаты. Но оно явно неприступно. Еще — королевская казна. Тоже безнадежный случай.

— Палата. Да, звучит как вызов.

— Тебе не суметь. Никому не удавалось, даже Зеленому Свину, который был волшебником не хуже Цеды….

— Я знала Зеленого Свина. Он пострадал от излишней доверчивости.

— И в результате был разорван по суставам.

— Что следует украсть из Хранилища?

— Шерк…

— Что?

Теол оглянулся. — Ладно. Я хочу узнать, кто из ростовщиков держит наибольшие долги короля. Король живет не по средствам, и заимствует не только в казне. Итак: кто, сколько? То же самое насчет королевы Джанали. И что она делает от имени сына.

— И все? Ни золота, ни бриллиантов?

— Именно. Ни золота, ни бриллиантов, и никаких свидетельств взлома.

— Я смогу.

— Нет, не сможешь. Тебя схватят. И расчленят.

— О, это будет неприятно.

— Может и нет, но жить… гм… станет неудобно.

— Не поймают меня. Теперь о том, чего ты хочешь из королевской сокровищницы.

— Полный счет.

— Ты хочешь знать состояние казны.

— Да.

— Я смогу.

— Нет, не можешь.

— Почему?

— Потому что к тому времени тебя уже расчленят.

— И тогда я смогу проползать в места, иным способом недоступные.

— Шерк, они же заберут голову. Самым последним актом казни.

— Да ну? Варварство!

— Я же сказал, тебе будет неудобно.

— Рискну. Постараюсь не попасться. Подумай, ведь и голова может вести счет.

— И чего от меня потребуется? Принести голову в сокровищницу? Привязать веревку, чтобы потом вытащить?

— Звучит сомнительно.

— Точно, а?

— Теол Беддикт, ты не можешь придумать план получше? Моя вера в тебя слабеет.

— Думаю, этому горю не поможешь. А что там насчет покупки морского судна?

— Предполагалось, что это секрет. Багг обещал не говорить нико…

— Он и не сказал. У меня свои источники. Особенно когда купленное судно принадлежит мне. Не официально, а…

— Понятно. Я, Аблала и Харлест решили стать пиратами.

— Не смеши меня, Шерк.

— Да ты жесток.

— Извини. Пиратами. Ну, все трое почти непотопляемы. Может сработать.

— Меня ошеломляют доверие и поддержка.

— И когда вы планируете пуститься на поиски приключений?

— Разумеется, когда закончим дела с тобой.

Теол поддернул штаны. — Еще одна поучительная беседа. Шерк, я учуял запах чего-то, что может оказаться супом. А тебе пора в могилу.

— Иногда я тебя реально ненавижу.

* * *

Он вел ее за руку вниз, по выкрошившимся ступеням. Ей нравились эти странствия, хотя места, в которые он водил ее, бывали… тревожащими. На этот раз они спускались в перевернутую пирамиду — по крайней мере, он так ее назвал. Четыре стороны вокруг широкой ямы, и в основании — маленький квадрат тьмы.

Воздух был очень сырым, на руках оседала роса. Высоко вверху — небо, белое и бесформенное. Она не знала, горячее ли оно — память о подобных ощущениях слабела, как и память о многих иных вещах.

Они достигла темного основания. Девочка поглядела на высокую, бледную фигуру рядом. Лицо стало более четким, черты почти различимыми. Красивое, но суровое. — Как жаль, — сказала она, — что та хватает тебя за лодыжки.

— У всех у нас свое бремя, Чашка.

— Где мы?

— Ты не узнаешь места?

— Нет. Может…

— Тогда спустимся дальше.

Во мрак. Три витка, площадка, далее снова спираль черного камня.

— Кругом и кругом, — хихикнула Чашка.

Вскоре они достигли дна — лестница привела в просторную комнату с высоким потолком. Темнота не служила для Чашки преградой — как, подозревала она, и для ее спутника. Она смогла различить у правой стены разваленный могильник и пошла было к нему. Рука удержала ее. — Нет, подружка. Не туда.

Он повел ее прямо. Три дверных прохода, каждый обрамлен изящной аркой. Между горельефами колонн виднелись резные изображения.

— Как можешь видеть, — произнес он, — здесь обратная перспектива. То, что ближе, вырезано глубже. Все это не случайно.

— Где же мы?

— Ради достижения мира совершено разрушение. Ради дара свободы обещано вечное заточение. Приговор избавляет от необходимости поиска справедливости. Это тщательно продуманное приятие диаметральных противоположностей. Это вера в равновесие, вера, ставшая религией. Однако в данном случае доказательство божьего могущества лежит не в причинах, а в следствиях. Поэтому в этом мире и всех прочих доказательства добывают действием, и все действия — в том числе действие выбора бездействия — являются моральными. Ни одно деяние не избавлено от морального контекста. С другой стороны, самое морально безупречное действие — противоположное предпринятым ранее.

— На что похожи комнаты за теми дверями?

— Эта цивилизация, — продолжал он, — привязала своих граждан к действиям крайне жестоким. Под поверхностью земли строились большие города. Каждое здание, каждое помещение физически выражает качество отсутствия. Твердость камня равняется пустоте. В этих местах не жили. Они собирались тут — и выходили наводить порядок.

Казалось, он не намерен вести ее за двери. Она сосредоточилась на картинах. — Нет лиц.

— Да, Чашка. Противоположность личности.

— А тела такие странные.

— Уникальное строение. Во многих смыслах примитивное, но оттого менее… специализированное и знающее меньше ограничений. Весьма долгий жизненный срок, больше, чем у других существ. Очень трудно убить — а нужно тебе сказать, что их НУЖНО БЫЛО убивать. Так решал любой, вступивший с ними в контакт. Почти всегда. Они заключали временные союзы. Например, с Джагутами. Но это лишь вид тактики, направленной на поддержание равновесия, и все их союзы в конце концов гибли. Как и сама их цивилизация.

Чашка повернулась, заметив вдали какую-то груду. — Это же тела…

— Кости. Обрывки одежд, тех ремней, что они носили.

— Кто их убил?

— Тебе нужно понять, Чашка. Той, что в тебе, нужно понять. Мой отказ от веры Форкрул Ассейлов в равновесие — абсолютен. Я не слеп к тем способам, какими сталкиваются силы, к пути, которым мир стремится к балансу. Но в этом стремлении я вижу не доказательство могущества бога; я не вижу за этими силами ничьей руководящей руки. Да и существуй она на деле, я не увидел бы в этом явного одобрения дел самоизбранного народа, для которого хаос являлся единственным ответом порядку. Хаосу не нужны союзники, ибо он живет в каждом из нас, словно яд. Я признаю единственную борьбу за порядок — борьбу внутреннюю. Выход вовне предполагает внутреннее совершенство. Будто бы вечный бой окончен и одержана победа.

— Их убил ты.

— Этих — да. Остальных — нет. Я прибыл слишком поздно и слишком мало был на свободе. И все равно — уже тогда оставалось лишь несколько анклавов. Об этом позаботились мои родичи — драконы, потому что никто иной не обладал достаточной силой. Я уже сказал, что их чертовски трудно убить.

Чашка пожала плечами и услышала, как он вздыхает.

— Подружка, есть места, в которых остались Форкрул Ассейлы. По большей части заточенные, но неугомонные. Что еще тревожнее, во многих местах обманутые смертные поклоняются им. — Он заколебался. — Ты не имеешь представления, Чашка, в какой крайности очутился Азат. Выбрать душу вроде твоей… словно влезть в середину вражьего лагеря. Интересно, испытал ли он раскаяние в последний миг? Опасение? Видит Мать, у меня полно опасений.

— О какой душе внутри меня ты говоришь?

— Может быть, он пытался использовать силу души, не пробуждая ее полностью? Нам никогда не узнать. Но теперь ты отпущена в мир. Выбрана солдатом в войне против хаоса. Можно ли разрешить этот внутренний конфликт? Твоя душа? Это Форкрул Ассейл.

— Так ты привел меня домой?

Рука выдала его внезапное содрогание. — Дитя, ты была также и смертной. Тут великая тайна. Кто родил тебя? Кто забрал жизнь и почему? Было ли это приготовление тела к принятию души Ассейла? Если так — или Азат был обманут кем-то, способным говорить с ним, или он не имеет отношения к твоему созданию.

— Почему же Азат не говорил мне правды?

— Он считал тебя опасной.

— О. — Через несколько мгновений она сказала: — Ты готов убить меня, если я окажусь опасной?

— Я убиваю только плохих, — ответил он. — Разве ты хочешь стать плохой? Я буду очень сердиться! Ну, теперь ты не боишься?

— Ты пришел ко мне, потому что могло понадобиться меня уничтожить.

Он показал рукой на груду костей: — Не думаю, что ты ляжешь там. Будем надеяться, что до такого не дойдет. Будем надеяться, что душа в тебе не пробудится.

— Не пробудится. Вот отчего все это неважно.

— Почему ты так уверена?

— Башня сказала.

— Сказала? Что сказала? Попытайся припомнить точные слова.

— Она говорит не словами. Показывает вещи. Мое тело, обвязанное. Плачущие люди. Но я могу видеть сквозь ткань. Я пробудилась. Вижу все двумя парами глаз. Очень странно. Одними глазами из-под савана, другими — откуда-то рядом.

— Что еще показал Азат?

— Глазами снаружи. Было еще пятеро. Мы стоим на улице, смотрим на семью, несущую тело. Мое тело. Нас шестеро. Мы прошли долгий путь, и все из-за сна. Мы ждали в городе неделями, ждали, пока Азат выберет. Но я была не такая, как остальные, хотя мы ждали одного и странствовали вместе. Это были ведьмы нереков, и они подготовили меня. Ту, что снаружи, не ту, что в саване.

— Та, что снаружи. Чашка, это была девочка?

— О нет. Я была высокой. Не такой высокой, как ты. Мне пришлось надеть капюшон, чтобы никто не увидел, какая я особенная. Я пришла издалека. В юности я брела по пескам — пескам, что покрыли Первую Империю. А что это такое?

— Что сказали тебе ведьмы? Они называли имя?

— Нет.

— Титул?

Она пожала плечами: — Я все такое позабыла. Они называли меня безымянной. Это важно?

— Думаю, да. Хотя я не очень знаком с предметом. Многое остается для меня неведомым. Я попал в тюрьму молодым. Ты уверена, что это был титул? Что нереки не просто звали тебя так, не зная имени?

— Это был титул. Они говорили, я готова для рождения. Что я настоящая дочь Эрес. Что я ответ на Седьмое Завершение, ибо я кровь рода.

— «Кровь рода». Что бы это значило?

— Думаю, эта Эрес была моей настоящей матерью.

— Да.

— А ты сможешь узнать, кто мой отец?

— Да, я узнаю его кровь. Хотя бы это.

— Интересно, жив ли он.

— Зная, как играет Эрес — он может еще и не быть твоим отцом. Чашка, она странствует во времени, и этот способ никто не смог понять и тем более — повторить. Этот мир — ее мир. Она его негаснущее пламя. — Помолчав, он добавил: — Она выбрала — или выберет — с большим тщанием. Твой отец был — или будет — кем-то весьма значительным.

— Так сколько во мне душ?

— Две, разделяющие тело умершего ребенка. Дитя, мы должны найти способ вывести тебя из этого тела.

— Зачем?

— Ты заслужила чего-то большего.

— Я хочу назад. Ты выведешь меня? Поскорее!

* * *

— Угря не кладу, — сказал Багг, разливая суп. — Он все еще жесткий.

— Тем не менее, дорогой лакей, пахнет он великолепно.

— Наверное, это от вина. Любезность Главного Следователя Ракет, чей интерес к вашей особе подогревается не только служебным рвением.

— И чем ты мне помог?

— Я заставил ее интерес углубиться, хозяин.

— Методом от противного?

— Точно.

— А хорошо ли это? Я имел в виду: она меня малость пугает.

— Вы и половины ее ужасности не познали. Тем не менее, она исключительно умна.

— Ох, вот это мне совсем не нравится. Знаешь, я действительно чую рыбный вкус. Слабый намек. Этот угорь был совсем сухим?

Слуга поднес к губам половник и вытащил из него некий кусок — черный, сморщенный и настолько непривлекательный, насколько можно вообразить.

Теол склонился поближе. — Багг…

— Да, хозяин?

— Это подошва.

— Разве? Ох. Я — то гадал, почему с одной стороны он тоньше, чем с другой.

Теол сделал еще глоток. — Знаешь, все еще отдает рыбой. Могу заключить, что носитель сандалии работал на рыбном рынке и наступил на угря, а потом потерял подошву.

— Я с трудом заставляю себя подумать о том, на что еще он — или она? — мог наступить.

— Да, нёбо ощущает вкусовую гамму, намекающую на сложную и длинную историю приготовленного. Ладно. Как прошли день и вечер?

— Без особых происшествий. Ракет сообщила, что Герун убил за год почти три тысячи горожан.

— Три тысячи? Явный излишек.

— Я тоже так подумал. Еще супа, хозяин?

— Да, спасибо. Так в чем его проблемы?

— Геруна? Побьюсь об заклад, просто кровожадность.

— Так просто? Ужас. Думаю, нам надо что-то делать.

— А как прошли ваши день и вечер?

— В делах. Я утомился.

— Вы были на крыше?

— По большей части. Хотя припоминаю, один раз сошел вниз. Зачем — не помню. Кажется, я и тогда не понял, зачем — и пошел спать.

Багг склонил голову набок: — Кто-то приближается к двери. — На улице послышался стук сапок, слабый лязг стали.

— Кажется, мой брат, — отозвался Теол. Повернув голову к входной завесе, он возвысил голос: — Брюс, входи.

Занавеска откинулась, вошел Брюс. — Что за интересный запах, — сказал он первым делом.

— Рыбный суп. Не хочешь?

— Нет, спасибо. Я уже поел, как раз после второго звона. Надеюсь, ты слышал молву.

— О войне?

— Да.

— Очень мало, — сказал Теол.

Брюс колебался. Он со вздохом покосился на Багга. — Среди Тисте Эдур явился новый император. Халл присягнул ему на верность.

— Да, это поистине нехорошо.

— Так что ты под угрозой.

— Ареста?

— Скорее убийства. Все во имя патриотизма.

Теол отодвинул миску. — Мне кажется, Брюс, что ты в большей опасности, чем я.

— Меня хорошо охраняют, а тебя — нет.

— Чепуха! У меня есть Багг!

Слуга поглядел на Брюса с тупой улыбкой.

— Теол! Не время для шуток…

— Багг обиделся!

— Я?

— Разве нет? Я бы обиделся, если бы был на твоем месте…

— Кажется, вы и сидите на моем месте.

— Приношу извинения за неуклюжий речевой оборот.

— Великодушно прощаю, хозяин.

— Ты наполнил меня облегчением…

— Прекратите! — Брюс вскочил, взмахнув руками. Измерил шагами тесное пространство комнаты. — Угроза весьма реальна. Агенты королевы не ведают колебаний. Вы оба в серьезной опасности.

— Как мое убийство изменит факт предательства Халлом родной страны?

— Никак, конечно же. Но твоя история, Теол, заставляет многих тебя ненавидеть. Инвестиции королевы пострадали по твоей вине, а она не забывает и не прощает.

— И что ты предлагаешь?

— Во — первых, прекрати спать на крыше. Позволь мне нанять нескольких охранников…

— Нескольких? О скольких ты думаешь?

— По меньшей мере четверых.

— Одного.

— Одного?

— Одного, не больше. Знаешь, Брюс, я не люблю толпу.

— Толпу? Ты всегда ее любил.

— Теперь — нет.

Брюс посмотрел сердито, потом вздохнул: — Ладно. Одного.

— И ты будешь счастлив? Отлично…

— И больше не спать на крыше.

— Боюсь брат, это невозможно.

— Почему?

Теол взмахнул рукой: — Погляди на комнату! Это полный беспорядок! К тому же Багг храпит. И мы говорим не о тихом храпе. Вообрази, что ты прикован к полу пещеры, и в нее врывается прилив, с ревом, ревом, РЕВОМ…

— У меня на примете трое телохранителей, родных братьев. Один из них всегда будет на посту, даже когда ты спишь крыше.

— Если он не храпит…

— Они не будут спать! Они будут стоять на страже!

— Хорошо, хорошо. Успокойся. Я же согласился. Так как насчет супа? Хоть перекусишь до завтрашнего завтрака.

Брюс глянул на горшок. — В нем ведь вино?

— Точно. И самое лучшее.

— Ладно. Налей полмиски.

Теол и Багг обменялись радостными улыбками.

Глава 15

Между нами черное стекло

Непохожести нечеткий лик

И все дальше разбегаются

Эти братские миры

Напрямик не в силах ты пройти

И рукою не пронижешь тень

На себя ты смотришь в зеркало

Только видишь чужака

Черное стекло встает до неба

Ничего важнее вовсе нет

Промежуток между нами

Странствием не сократить

Ни увидеть четко, ни понять

Мы не можем этот промежуток

И к завесе смутной тьмы

Поворачиваем спины

Что же это значит? Просто

Больше мы не смотрим на себя.

Предисловие к «Избавлению нереков»,

Миркас Преадикт

Свет и жар сочились из скалы, безжалостно кружили над узкой дорогой. Призраки устремились к трещинам и расселинам и теперь сидели в них, как ожидающие сумерек летучие мыши. Серен Педак ждала Бурака. Опустила на землю тюк, одернула пропитавшийся потом ватник под доспехами — он пополз по спине, будто слезающая кожа. Она сложила часть доспехов в тюк, что, естественно, не облегчало карабканье к верхней точке перевала.

Сзади не доносилось ни звука; она уже решила вернуться на дюжину шагов и поглядеть, что творится за гребнем. Но тут послышались тихие проклятия и неровные шаги.

«Бедняга».

На всем пути их осаждали духи. Призрачные твари сделали сам воздух возбужденным и неспокойным. Было трудно спать, в поле зрения постоянно что-то мелькало, стоянка оглашалась скрежетом и шепотом. Нервы натянулись до предела.

Взглянув на солнце, она стерла со лба смешанный с песком пот и прошла несколько шагов по тропе. Уже почти кончились земли Эдур. Еще тысяча шагов. Потом день пути вниз, к реке. С ними нет фургонов, так что можно просто нанять лодку и проделать остаток пути в Трейт по воде. Еще день.

«А потом? Сохранит ли он мой контракт»? Это казалось бессмысленным, так что она думала — ее просто отпустят. Свобода, возможность добраться до Летераса. Но Бурак Преграда помалкивал. По правде говоря, за весь путь от селения хиротов он ни произнес ни слова.

Она обернулась поглядеть, как купец вылезает на плоскую середину перевала. Одежда и брюки порваны, в пыли и полосках пота, лицо и шея краснеют нездоровым румянцем. Серен пошла назад. — Здесь мы немного передохнем.

Он кашлянул. — Зачем? — Голос походил на хриплый лай.

— Потому что нужно отдохнуть.

— Вам не нужно. Тогда зачем отдыхать мне? Аквитор, я в полном порядке. Просто ведите к реке.

Ее тюк содержал припасы на двоих. Она срубила деревце и превратила его ствол в клюку. Это все, что он держал в руках.

Купец, задыхаясь, встал, тяжело оперся на палку. — Я намерена отдыхать, Бурак, — произнесла Серен резко. — А вы можете делать что хотите.

— Не могу терпеть шпионов! — внезапно завизжал купец. — Везде! Проклятые тени! Хватит! — Он поковылял по тропе.

Серен вернулась к мешку, снова вскинула его на плечи. Одно чувство она разделяла с торговцем искренне и полностью: чем скорее кончится путешествие, тем лучше.

Теперь она шла сзади него. Но быстро нагнала и обогнала.

Вскоре Серен достигла прогалины, по которой проходила установленная сотню лет назад граница. Бурак Преграда снова оказался сзади, вне прямой видимости. Серен сбросила тюк и подошла к полированным черным стенам, вспоминая, как недавно касалась странной — и странно гостеприимной — поверхности камня.

Некоторые тайны лучше не разгадывать. Когда зловещие обстоятельства срывают тонкую кожицу загадки, явившиеся на свет истины по большей части оказываются горькими.

Она прикоснулась ладонями к теплому, гладкому камню и почувствовала, как в тело струится целительная сила. За гранью — фигуры в бесконечном движении, как всегда, не обратившие на нее внимания. Как всегда. Серен уперлась в стену лбом, закрыла глаза.

И услышала шепот.

Язык, родственный эдурскому. Серен попыталась перевести. И ей открылся смысл сказанного.

— … когда повелителя нельзя сокрушить. Нельзя победить.

— И теперь он питается нашим гневом. Нашим отчаянием.

— Из троих вернется один. Наше спасение…

— Глупцы. Каждая смерть увеличивает силу. Победа невозможна.

— Для нас нет места. Мы лишь слуги. Мы сочимся страхом и начинается уничтожение…

— Это уничтожает и нас.

— Да, и нас тоже.

— Вы думаете, она придет снова? Кто-нибудь верит в это? Я уверен — она вернется. Воздев свой сверкающий меч. Она — поднимающееся солнце, а солнце приходит всегда, обращая нас в бегство, разрывая на кусочки жестким и беспощадным светом…

— … уничтожение поработило нас. Превратило в мертвые осколки. Чтобы покончить…

— Рядом кто-то есть.

— Кто?

— Смертная. Две Госпожи в одном Оплоте. Одна здесь. Она здесь, она слушает наши речи.

— Украдем ее разум!

— Возьмем ее душу!

— Надо вырваться!

Серен отскочила от черной стены. Задрожала, затрясла головой, закрывая уши ладонями. — Хватит, — простонала она. — Прошу, не надо. Не надо. — Женщина опустилась на колени и замерла. Голоса стихали, вопли слышались чуть слышно, издалека. — Госпожа? — прошептала она. — Я никому не госпожа. «Просто еще одна невольная ценительница одиночества. Во мне нет места для голосов, нет места для суровых решений. Нет яростного огня».

Одни уголья, как в Халле. Липкие остатки возможностей. Однако, в отличие от мужчины, которого она когда-то любила — или думала, что любит — Серен не склонилась перед новым образом уверенности. Не видела надобности в усыпляющей, словно наркотик, иллюзии, в сладкой гарантии нового рабства.

Ее жизни не нужен новый хозяин. Ей не нужно бремени дружбы.

Позади раздался хриплый голос: — Что такое с вами?

— Ничего, Бурак. — Серен устало поднялась. — Мы дошли до границы.

— Аквитор, я не слепой.

— Можно пройти еще немного и разбить лагерь.

— Думаете, мы так слабы?

Она оглянулась. — Бурак, вы шатаетесь от утомления. Как и я. К чему бравада?

Он отвернулся, пряча выражение внезапной боли. — Вскоре увидите, к чему.

— Как насчет моего контракта?

Он не смотрел ей в глаза. — Окончен. Когда доберемся до Трейта, я освобожу вас от дальнейших обязательств.

— Да будет так, — ответила она, направляясь к тюку.

Они разожгли небольшой костер. Казалось, духи ничего не знают о границе — они так и порхали в мечущихся тенях. Живой интерес. Серен думала, что знает причину. Те призраки в каменной стене. Она отмечена.

«Госпожа Оплота. Госпожи. Их две, и духи считают, что я одна из них. Ложь, ошибка.

Что за Оплот?»

— Вы были молодой, — неожиданно произнес смотревший на огонь Бурак, — когда мы повстречались в первый раз.

— А вы, Бурак, были счастливым. И где все это?

— Счастье. Теперь это привычная маска. Да, я часто ношу ее. Радуюсь, шпионя и раз за разом предавая, обманывая. Радуюсь, снова и снова видя кровь на своих руках.

— О чем вы?

— Мои долги. О да, я кажусь преуспевающим торговцем… средней руки.

— А на самом деле?

— Я оттуда, где гибнут мечты. Я разрушенное здание, по которому ковыляет, спотыкаясь, самоуважение. Ты стоишь, слишком испуганный, чтобы убежать, и видишь, как твои собственные руки пачкают мечты, марают подлинный твой лик за прилипшей личиной. Говорить правду нелегко, и слова не освобождают.

Она подумала. Нахмурилась. — Вас шантажировали. — Он не возразил. Серен продолжала: — Так вы Должник?

— Долги начинаются с малого. Едва заметного. Временного. В качестве возмещения тебя просят нечто сделать. Что-то мерзкое, предательское. И тут они получают тебя всего. Ты снова должен, ты на крючке тайны, хочешь, чтобы твои преступления не разоблачались, а преступлений ты совершаешь все больше и больше. Так бывает, если ты наделен совестью. — Бурак вздохнул и добавил: — Не завидую тем, у кого нет совести.

— Разве нельзя вырваться?

Купец не отрывал глаз от языков огня. — Конечно, можно, — легко признал он.

Этот тон, столь не совпадающий со смыслом слов, испугал Серен. — Бурак, вы можете сделать себя… бесполезным.

— Да, это возможно. Я усердно добиваюсь именно этого. — Он встал. — Пора спать. А завтра вниз, к реке, где мы сможем омочить сбитые ноги в холодной водице. На всем пути до Трейта.

Серен заснула не сразу. Слишком утомленная, чтобы думать, слишком отупевшая, чтобы бояться.

* * *

В сумерках следующего дня странники добрались до Причала Крейга, чьи обветшалые здания были окружены палатками военных. Повсюду солдаты; к пристани пришвартована большая, искусно украшенная барка с развевающимся королевским флагом. Прямо под флагом виднелось копье со шлемом, знак Цеды.

— Здесь отряд боевых магов, — сказал Бурак. Они шагали к лагерю, чтобы пройти через него к гостинице и причалам.

Серен кивнула: — А солдаты — их эскорт. Вроде бы боев еще не было.

Купец пожал плечами. — Может, на море. Думаю, война начата.

Серен схватила Бурака за руку. — Смотрите. Те трое.

Купец хмыкнул.

Те, на кого она указала, вынырнули из-за ряда палаток. Солдаты держались от них на почтительном расстоянии. Трое магов вышли и встали между лагерем и путниками.

— Та, в синем… узнаете, аквитор?

Она кивнула: — Некил Бара, главная волшебница Трейта, по силе почти не уступает самому Цеде. Слева, мужчина в черных мехах — это Арахафан, командир магов батальона Холодной Глины. Третьего не знаю.

— Энедиктал, — отозвался Бурак. — Коллега Арахафана, батальон Змеиных Поясов. Перед нами трое самых сильных магов севера. Они готовят ритуал.

Серен направилась к троице.

— Аквитор! Стойте!

Не обращая внимания на Бурака, Серен сняла с плеча тюк, опустила на землю. Маги заметили ее. Некил Бара насмешливо приподняла бровь: — Аквитор Серен Педак. Воистину над вами посмеялся Странник.

— Вы готовите атаку. Не делайте этого.

— Нам ваши приказы не нужны, — пробурчал Энедиктал.

— Вы же хотите ударить по селениям?

— Только по ближайшим к границе, — сказала Некил Бара. — Достаточно далеко, чтобы без помех произвести полное открытие. Они же за горами. А если Странник поможет, там окажутся и армии Эдур.

— Мы сотрем наглых ублюдков, — сказал Энедиктал. — Прекратим дурацкую войну еще до начала.

— Тамдети…

— Плохо. Для них.

Без дальнейших разглагольствований маги заняли позиции в двадцати шагах друг от друга. Обратились лицами к склону холма и далеким горам за ним.

— Нет! — закричала Серен.

Ее окружили солдаты — их лица под ободками шлемов были мрачны. Один сказал: — Или так, женщина, или на поле битвы, где умрут многие. Не двигайся. Не говори ничего.

Бурак встал рядом. — Не вмешивайтесь, аквитор.

Серен воззрилась на него: — Вы не подумали, что он ответит? Он отразит атаку, Бурак. Вы же знаете: он может.

— У него может не хватить времени, — ответил купец. — Может, родное село он защитит, а вот другие?

Ее внимание привлекла вспышка света. Серен обернулась и обнаружила, что рядом осталась лишь Некил Бара. Фигура Бенедиктала виднелась в двухстах шагах. Обернувшись, она смогла найти и Арахафана, стоявшего в двухстах шагах по другую сторону от Бары. Новые вспышки; маги исчезли и появились уже в четырехстах шагах.

— Они расширяют поле, — заметил Бурак. — Ритуал будет большой.

Солдат отозвался: — Сегодня работает и сам Цеда. Через этих троих и прочих магов, расположившихся в лиге отсюда. Скоро от четырех сел останутся угли.

— Ошибка, — ответила Серен.

Между застывших волшебников формировалось нечто: синие и зеленые лучи, спутанные молнии связали магов, словно таинственной веревкой. Сияние росло, как пенный прибой, начинавший потрескивать, выбрасывая искры и извивающиеся в воздухе щупальца.

Звук перешел в шипящий рев. Свет ослеплял, щупальца молотили по краям тускло светящегося пенного купола. Скрученные «веревки» бились и дергались между неподвижными магами, давали ответвления к невидимым за холмами участникам ритуала.

Она видела, как копится сила. Бешеное бурление, щупальца, хлещущие воздух, будто отростки сорванной волнами морской анемоны.

Натянувшаяся цепь порвалась, и гул освобождения сотряс землю под ногами Серен. Маги зашатались, когда волна ринулась в небо, превращая ночь в день. Гребень ее сверкал зеленым, несущаяся вслед масса отливала охрой, стряхивала клочья пены.

Вал уже закрыл северный горизонт, а волна все вздымалась, наливаясь мощью. Трава у ног магов почернела и взвилась пеплом в мятущийся воздух.

Среди гула возник крик, перешедший в вопль. Серен увидела, как один из солдат споткнулся и шагнул к мерцающей стене. Она захватила его, порвала доспехи, одежду, волосы и кожу; плоть взорвалась, выбросив струи крови. Кости полезли из тела несчастного… и от солдата остался только сапог, стоявший на выжженной земле у края пенящегося вала. Кровавая полоса, бледнея, потянулась вверх, почти сразу пропав из вида. Воздух заскворчал, обдавая жутким холодом.

Серен упала — единственный возможный ответ на дикое сотрясение почвы — и впилась пальцами в землю. Окружающие делали то же самое. Среди всеобщей паники еще один солдат в воплем полетел в сторону волны.

Рев внезапно прекратился — словно у урагана перехватило горло — и Серен увидела, как основание купола поднялось, скаталось громадным занавесом, снова открывая взорам потрепанные холмы, тракт и древние, приплюснутые веками горы за ним.

Двигаясь на север, волна уменьшалась; ее яростный свет по временам поблескивал в зеркалах озер и луж. Снег на склонах гор озарился подобием неожиданного рассвета — блеклым золотом и зеленью.

Вскоре горы снова стали лишь темными силуэтами. За ними от горизонта до горизонта опадала, исчезала за гребнями волна.

Уголком глаза Серен заметила Некил Бару. Та стояла на коленях. И вдруг по северному краю мира блеснул свет, словно штормовое море взорвалось, ударившись о скалы. На этот раз поразившее небо свечение напоминало бешено тянущиеся ввысь руки с громадными отростками — щупальцами.

Серен заметила на фоне черных гор быстро распространяющееся серое мерцание. И внезапно ощутила угрозу. — На землю! Плашмя! Скорее! — Рябь ударилась в подножие склона. Несколько с трудом державшихся в каменистой почве деревьев одновременно упали, будто подкошенные взмахом ладони гиганта. Шум ударил по ушам.

И перекатился над лежавшими, как-то слишком быстро стихнув.

Ошеломленная Серен подняла голову. Темные черепицы близлежащего строения танцевали в воздухе. Обращенная к северу стена задрожала и осела, захватывая за собой крышу.

Аквитор медленно встала на четвереньки. Рядом была Некил Бара. Ее волосы и одежду пронесшийся шторм не затронул. Тихий дождь увлажнил странно густой воздух. Прибил к земле запахи горелого дерева и раскрошенного камня.

Вскоре ветер стих, а дождь хлынул потопом. Вернулась темнота. Если за горами все еще горел огонь, признаков его видно не было.

Рядом заворочался Бурак, стирая грязь с лица. — Он не заблокировал это! Как я и говорил — не было времени приготовиться.

— Сохрани Странник! Что за сила! — крикнул солдат.

Для вечных побед Летера есть весомые причины. Даже Ониксовые Ведуны Синей Розы сокрушены кадровыми магами Цеды. Архижрецы, шаманы, ведьмы и первобытные колдуны — никому не удавалось долго противостоять подобному напору.

Серен чувствовала тошноту. Тошноту и тоску. «Это не война. Что же это? Спаси Странник, я не могу ответить. Как описать величину подобной резни? Безумие. Проклятие. Словно мы позабыли о благородстве. Своем и чужом. Самого мира. Нет различий между виной и невинностью, само существование стало приговором. Люди против своей воли становятся просто символами, грубыми набросками, вместилищами всего зла, всех разочарований…

Так ли нужно? Наделять врага всеми возможными хворобами, отравить ядом самое дыхание, чтобы получить повод к уничтожению источника заразы?..»

— Сомневаюсь, — деревянным голосом сказал Бурак, — что у них было время ощутить боль.

«Какое облегчение для нас…»

Их ничто не могло спасти. Ханнан Мосаг, Рулад, рабы, Пернатая Ведьма. Халл Беддикт. Имена проносились в голове, мелькали лица… Удивительно, но дольше всего задержалось лицо Тралла Сенгара. «Нет. Я должна думать о Халле. Почему этот? О, все одинаково мертвы».

— Все мертвы, — произнес сзади Бурак. — Хочу выпить.

Он шлепнул рукой по плечу Серен.

Она не пошевелилась. — Некуда идти.

— Аквитор. Таверна под гостиницей построена достаточно прочной, чтобы выдерживать осады. Думаю, сейчас туда набиваются солдаты, поминают погибших товарищей. Бедняги. Это я о погибших. Идемте, Серен. Я хочу сорить деньгами.

Она оглянулась, заморгала. Магов видно не было.

— Дождь хлещет. Идемте, аквитор.

Он ухватил ее за руку. Женщина позволила себя повести.

* * *

— Что случилось?

— Вы были в шоке. Не удивительно. Сюда, у меня есть чай. От самого капитана. Наслаждайтесь солнцем — его в последнее время было маловато.

Быстрое течение весело тянуло барку. Заходящее солнце закрывала медная дымка, однако веявший с берега бриз приятно согревал.

Она приняла чашку из его рук.

— Мы прибудем к закату, — сказал Бурак. — Очень скоро будут видны очертания крыш или хотя бы дым.

— Дым. Да, его будет достаточно.

— Думайте по-другому, Серен. Скоро вы избавитесь от меня.

— Нет, если война не начнется.

— Я намерен разорвать контракт в любом случае.

Серен с трудом сфокусировала взгляд. «Была ночь. Магическая атака. Таверна. Взволнованные солдаты. Разведчики пойдут к северу утром». Она припоминала детали, странное возбуждение, такое же тусклое, как свет фонарей таверны. Кто-то отнимает кружку. «Вы слишком пьяны»… — Почему?

— Вы мне больше не нужны, аквитор.

Чувствуя некоторое раскаяние, она произнесла: — Не надо зарекаться. Ведь вам, возможно, еще придется выполнять известные обязательства…

Купец выглядел более серьезным, чем обычно. — Нет. Со шпионажем покончено.

— Ах. Найдете более чистый источник, Бурак?

— Не сомневайтесь.

— Полагаю, Эдур вскоре запросят мира. — Она отпила чай. Мята, что — то еще, горчащее на языке. — Вы остановитесь в Трейте?

— В Трейте. Это же, в конце концов, мой дом.

Голову Серен внезапно заполнила тупая боль. Слова с трудом пробились сквозь нарастающий туман: — Что это? Уж не отравил ли ты чай, Бурак?

— Я должен был… С той ночи… Я позабочусь о вашей безопасности. Помните, аквитор — вы всегда владели моим сердцем… И помните — вы ничем не сможете мне помочь…

Голос раздавался как будто издалека. Она оседала. Воротник платья сдавил шею. Треск и покачивание дали понять, что барка вставала к причалу.

* * *

Какой-то шум рядом. Перед лицом возникла кружка. — Выпей, дочка.

Серен не узнала голоса. Попыталась отстраниться.

— Не надо так. Тот человек сказал, ты выпила слишком много. Видишь ли, дочка, бужу тебя уже целый звон. Я давно не видел жены. Мы плавали слишком долго. Бедняжка заждалась. А теперь повернись…

Серен заворочалась. Мышцы шеи нестерпимо ныли, в голове пульсировала тупая боль. Седовласый человек протянул ей плащ: — Вот, я починил застежку. Знаешь, у меня была дочь. Высокая, как и ты. Один благородный забрал ее с собой в Летерас. Больше мы ее не видели. Да и как? Мы люди бедные. Разве что тело проплыло бы по реке, как это бывает… На, выпей эля.

Она приняла кружку, быстро сделала три глотка.

— Вот так будет лучше.

— Мне надо идти. И вам — к жене.

— Отлично, дочка. Ты можешь встать?

— Где мой тюк?

— Он унес с собой, сказал, что можно будет забрать из сарая рядом с его домом. Он особенно настаивал насчет сарая. Не входи в дом, сказал он. Очень настаивал…

Она повернулась к трапу. — Спасибо. Помогите.

Грубые ладони подхватили ее под руки, затем, по мере того как она поднималась, уперлись в бедра. — Все, что мог, — выдохнул старик, когда она оказалась наверху.

Серен выбралась на причал. — Еще раз спасибо, господин.

Город был тихим, разве что пара собак лаяла где-то за складами. Спеша по улице, Серен то и дело спотыкалась. Однако, как и говорил матрос, эль смягчил головную боль. Мысли стали даже слишком ясными.

Она добрела до дома Бурака. Старое, но хорошо сохранившееся здание на полпути от складов. Ни огонька за закрытыми ставнями.

Взойдя по ступеням крыльца, она ударила ногой по двери.

Четыре удара — и замок поддался. Пробудились соседи. Кто-то звал стражу. Неподалеку зазвонил колокол.

По дверному полотнищу Серен вошла в прихожую. Ни звуков, ни выскакивающих слуг. Внутрь, по темному коридору, на верхний этаж. Еще переход. Все ближе к спальне Бурака. Открыть дверь. Внутрь.

Он висел на потолочной балке. Синее лицо в полутьме. Под ногами упавший стул. Узкая кровать рядом.

Из горла Серен вырвался крик ярости.

Внизу забухали ноги. Она снова закричала, и крик перешел в рыдание.

«Вы всегда владели моим сердцем…»

* * *

Огромные плюмажи дыма поднимались в серое небо, чтобы тут же припасть к земле, серыми змеями поползти над сожженной травой. Облака дыма закрыли весь север. Морщинистое лицо смотревшего на картину разрушения Ханради, вождя племени Меруде, было совершенно непроницаемым. Тралл Сенгар гадал, почему Ханради стоит рядом с ним, когда все его воины разбивают лагерь на лесистых склонах.

— Халл Беддикт говорил правду, — проскрипел вождь. — Они ударили преждевременно. По селам хиротов, бенеда и арапаев.

Всю ночь на севере полыхало алое пламя. Не менее четырех сел, среди которых родное селение Тралла, уничтожены.

Тралл повернулся, чтобы посмотреть на облепивших склоны воинов. С ними работают женщины и невольники, старики и дети. «Теперь нет пути назад. Магия летерийцев стерла наши дома… но они были пусты. В селениях оставались одни вороны. И горстка несчастных нереков. Все они стали пеплом».

— Тралл Сенгар, — сказал Ханради Халаг, — утром подошли наши союзники. Три тысячи. Тебя заметили; кажется, ты им хорошо известен, хотя и понаслышке. Они знают сыновей Томада Сенгара, но тебя — особенно. Их вожак зовется Доминантом. Здоровенный человек, особенно для этого народа. Волосы почти седые. Его личное имя Б» нагга…

— Вождь, меня не это интересует, — бросил Тралл. — Однажды я пойму вас, Ханради Халаг. Вашу так хорошо сокрытую суть. Ханнан Мосаг согнул вас, подчинив своей воле. А теперь вы склоняетесь перед моим братцем — императором. Узурпатором. Не ради ли этого затевалось объединение племен? Такого будущего вы желали?

— Узурпатор. За такие слова тебя убьют или изгонят.

Тралл хмыкнул: — Рулад с западной армией…

— Но духи теперь служат ему.

— Ага, теперь среди нас шпионы? Император, страшащийся своих подданных. Император, не терпящий критики. Кто-то должен говорить во имя разума.

— Не говори больше об этом. Не со мной. Я отвергаю сказанное тобой. Ты глупец, Тралл Сенгар. Глупец. Твой гнев рожден завистью. Всего-то. — Халаг отвернулся и пошел вниз по узкой тропе, вновь оставляя Тралла стоять в одиночестве у нависающей над долиной пропасти. Он позабыл посмотреть, взаправду ли вождь потерял свою тень.

Пропасть. Он может заглянуть в нее и увидеть тысячи, копошащиеся между деревьев.

Три армии и четыре флота включают в себя весь народ Тисте Эдур. Лагерь внизу имеет лигу в ширину и две в длину. Никогда Тралл не видел так много Эдур в одном месте. Хироты, арапаи, солланты, бенеда.

Он уловил на краю лагеря, находящемся под началом Фира, движение иного рода. Приземистые фигуры в мехах. По коже прополз озноб. «Наши… союзники».

Жекки.

Призванные тем, кого они убили. Поклонники меча.

Ночь пролетела незаметно, скрытая кошмарными проявлениями колдовства. Летерийские маги высвободили невообразимые силы, являя свою ужасающую и намеренную жестокость. Это будет война, не знающая пощады; для летерийцев завоевание и уничтожение стали синонимами. Тралл гадал, ответит ли Рулад в такой же манере.

«Однако у нас нет домов, чтобы вернуться назад. Мы обречены оккупировать юг. Весь Летер. Мы не станем равнять с землей города. Или станем?» Он глубоко вздохнул. Нужно снова поговорить с Фиром. Но брат с головой ушел в командование армией. Вышедшие полдня назад передовые части уже подбираются к Высокому Форту. Армия должна пересечь реку Кеттер у Узкой Стремнины, где стоит древний каменный мост, и присоединиться к передовым отрядам.

Там будет битва.

Для Фира время вопросов миновало.

«Но почему я сам не могу избавиться от вопросов?» Неуверенность — его фатальный порок. Разум не может избавиться от мучительных раздумий, от беспокойства о грядущем.

Тралл побрел вниз, к тракту. «Жекки находятся под командой Фира. Мне не обязательно говорить с ними».

Эдур дружно готовили доспехи, точили оружие. Женщины пели заклинания, чтобы сплести сеть невидимости по всему лагерю. Между деревьями носились духи — большинство направлялось к югу, на перевал и к равнинам. Тут и там виднелись туши демонических созданий, неподвижно нависающие над недавно протоптанными тропами. Демоны были в тяжелых латах, позеленевших от старости; круглые шлемы, опущенные забрала, длинные нащечные пластины вдоль выступающих челюстей… Палицы, копья, двойные топоры — все виды оружия для ближнего боя. Еще недавно призывание демонов было редкостью. Ритуал проводится женщинами — привлечение, ложные обещания и обман в итоге. Твари скованы, принуждены воевать не ради своих интересов. Единственным видом освобождения станет гибель. В новой армии Фира их насчитываются сотни. Тралл почувствовал себя плохо, осознав последствия.

Дети помогают ставить палатки. Оторваны от привычной жизни, приобретают новую форму. Если игра провалится…

Фир стоял около почти погасшего костра. Дымок обвивал его ноги. Рядом были двое присланных императором к'риснан ов и Ханради Халаг.

К ним подходил Жекк: копна волос, пронизанная седыми прядями, будто полосами железа, на плоском лице следы бесчисленных ранений. На безрукавку из кожи тюленя нашиты раковины. С пояса свисают и другие трофеи — куски эдурских доспехов, каменья. Славная память о победах. Как там его назвал Ханради? Б» нагга — доминант.

Радужки Жекка были желтоватыми, на серых склерах виднелись синие жилки сосудов. В этих глазах светилось что-то безумное. Подпиленные зубы оскалились в дерзкой ухмылке. — Тот, кого не смогли победить!

Тралл оскалился: — На юге не будет ледяных полей, Жекк.

— Привет, Убийца! Чесотка и лишай — вот единственное, что нас страшит. — Широкая улыбка подчеркнула шутливость слов. — Фир Сенгар, можешь гордиться своим братом. Снова и снова мои воины стремились превзойти его в поединках, в том и ином обличье — он не отступал. Он побил всех. Никогда прежде мы не видели такого упорства, такого мастерства.

— Среди всех, кого я учил, Б» нагга, — отозвался Фир, — Тралл остается лучшим.

Тралл уставился на брата. Лицо его омрачилось недоверием. — Достаточно. Наш император говорит через духов? Он выразил удовлетворение неудачей летерийцев? Он плюет на наши потери?

Ему ответил один из к'риснан ов: — Тралл Сенгар, мы не потеряли ни одного Эдур. Благодаря Халлу Беддикту.

— О да, предателю. А как насчет оставшихся в селе нереков?

Ведун пожал плечами: — Мы не командуем ими.

— Остуди гнев, брат, — произнес Фир. — Опустошение причинили летерийцы, не мы сами.

— Да. И теперь наш черед?

— Да. Духи сообщили, что к перевалам приближается армия.

«Так скоро!»

«нагга захохотал. — Устроим засаду? Мне послать волков?

— Они не дошли до моста, — ответил Фир. — Но полагаю, они захотят помешать нам его перейти. Надо успеть раньше. Хотя сейчас они идут медленно и, кажется, не ждут сопротивления.

— Пока все ясно, — сказал Ханради. — Какой командир решится искать боя с врагом, засевшим сверху? Это пробное наступление. Одна атака — и они отступят. В Высокий Форт. Фир, нужно все время пускать им кровь.

— Б» нагга, пошли вперед половину своих. Пусть наблюдают за врагом, оставаясь незамеченными.

Снова вмешался к'риснан: — Фир, к этой армии должны быть приставлены маги.

Фир кивнул: — Отзовите призраков, кроме дюжины или около того. Я хочу внушить мысль, что это просто обитатели здешних земель. Пусть враг ничего не подозревает. Ханради Халаг, воины должны быть готовы к походу. Их поведешь ты.

— Мы сможем выйти к полудню.

Тралл посмотрел в спину уходящему меруде. — Те маги могут стать проблемой.

К'риснан хмыкнул: — Тралл Сенгар, мы равны им.

Тралл поглядел на молодых колдунов. Сыновья вождей. Погодки Рулада. Улыбка к'риснан а была понимающей. — Мы связаны с Ханнаном Мосагом и через него с самим Императором. Тралл Сенгар, послушная нам сила мощнее и опаснее всего, что было ранее доступно народу Эдур.

— И это вас не заботит? Каковы аспекты новой силы? Что о ней знаете вы? Ханнан Мосаг? Рулад?

— Сила приходит к императору через меч, — ответил к'риснан.

— Это не ответ…

— Тралл! — крикнул Фир. — Хватит. Я повелел тебе собрать отряд из жителей нашего села. Ты сделал это?

Тралл кивнул.

— Веди их к мосту. Займи удобную позицию на том берегу и жди подхода сил Ханради. Они не замедлят.

— А если летерийцы послали вперед разведку?

— Оцени их силы и действуй по обстановке. Но, Тралл — не надо «смертельных битв». Врага остановит и простой набег, особенно если он не знает величины твоих сил. Теперь собери воинов и иди.

— Слушаюсь.

Возвращаясь к своему отряду, Тралл повторял себе: смысла спорить не было. Никто не желает слушать. Независимость мышления отброшена с ужасающей покорностью — так ему казалось — и вместо нее родилась тупая готовность не задавать вопросов. Тралл чувствовал себя беспомощным. Он не мог молчать, хотя видел в лицах окружающих гнев — гнев, которому он может бросить вызов, заявить, что смеет думать не так, как они все и тем поколебать их уверенность…

В нем нарастало побуждение действовать, и чем сильнее он сопротивлялся ему, тем сильнее становилось желание. Ему казалось, что они стали «реакционерами», а он — участником «крайней оппозиции». И еще ему казалось, что он проигрывает битву против всеобщей упрямой косности.

В несогласии нет ничего ценного. Единственным итогом станет изоляция и потеря доверия.

Его воины уже готовы: снаряжение упаковано, оружие проверено. Тралл знал каждого по имени и полагал, что достиг власти благодаря не умению, а положению в племени. Поэтому, помнил он, многие принимают его командование неохотно. К тому же его недовольство грядущей войной стало широко известным. Но все-таки они пойдут за ним.

Среди них нет ни одного благороднорожденного.

Тралл подошел к воину, которого выбрал в капитаны. Алрада Ан тренировался вместе с Траллом, избрав излюбленным оружием саблю меруде. Он был левшой — редкость среди Эдур — и в правой руке обычно держал короткий широкий нож для ближнего боя. Эфес его сабли был унизан шипами, предназначенными для захвата вражеских клинков и копий. Постоянные упражнения над такой тактикой боя сделали левую руку почти в два раза толще правой. Тралл не раз наблюдал, как учебные копья громко щелкают, ломаясь при провороте сабли Алрады.

Воин его ненавидел, и причины этого Траллу так и не довелось узнать. Он подумал, что сейчас Алрада, несомненно, нашел новую причину.

— Капитан.

Серые глаза не желали встречать его взгляд. Как и всегда. Кожа у Алрады более темная, чем у всех знакомых Траллу Эдур. В длинных, свободно висящих волосах видны белые пряди. Вокруг кишат теневые духи — еще одна странность этого мужа. — Вожак, — ответил он.

— Сообщите сержантам, что мы выходим. Брать минимум снаряжения — нужна скорость.

— Все уже готовы. Ждем вас.

Тралл прошел к своим припасам, взвалил на плечо тюк, выбрал из связки четыре копья. Все оставленное позади подберут рабы — летерийцы, принесут в главный лагерь. Он будет осторожно переноситься к югу, вслед наступающим силам Тралла и Ханради.

Тралл обернулся и увидел, что на него устремлены глаза всех воинов.

— Воины, нам придется бежать. После прохождения перевала каждый взвод сойдет с тракта и выберет свой путь к мосту. Поэтому вы должны быть и быстрыми, и молчаливыми.

Отозвался сержант: — Вожак, если мы сойдем с тракта, мы замедлимся.

— Тогда надо выйти поскорее.

— Вожак, — настаивал сержант, — мы потеряем скорость…

— Канарт, я не доверяю дорогам за перевалами. А теперь в путь. — Он мысленно проклял себя. Вожак не должен разъяснять причин. Достаточно приказа. Как и сержант не должен открыто возражать командиру, добавил он. Начало неудачное.

Один взвод шел впереди, за ним Тралл, за ним остальные взводы. Алрада занял место в арьергарде. Отряд пустился бегом. Лагерь быстро исчез сзади. Затем они миновали и силы Ханради (его воины заблаговременно расступились, образовав коридор).

Тралл нашел удовлетворение и облегчение в быстром беге. Рассудок смог затеряться в энергичном ритме; леса проносились мимо, деревья становились все ниже и тоньше — они приближались к гребню перевала. Солнце светило с безоблачного неба.

Где-то в середине утренних часов они остановились на южном склоне. Тралл с радостью увидел, что никто из воинов не сбил дыхания. Наоборот, они вздыхали глубоко и ритмично, чтобы успокоить биение сердец. Жара и усталость покрыли всех коркой пота. Воины попили воды, съели немного сушеного лосося и хлебцев с кедровой пастой.

Отдохнув и подкрепившись, воины снова разошлись повзводно и, не дожидаясь приказа, рассеялись по лесу в обе стороны от дороги.

Тралл решил сопровождать взвод Канарта. Они сошли в лес к западу от тракта и начали медленно и тихо спускаться, оставаясь шагах в тридцати от главной дороги. К западу шел другой взвод, в пятнадцати шагах; третий двигался в тридцати шагах сзади, в середине расстояния между ними. Подобное же построение сформировалось и на восточной стороне.

Сержант Канарт открыто выражал недовольство: он постепенно вырывался вперед, пока не стал наступать на пятки идущему впереди воину. Тралл хотел было жестом отослать его назад, но Канарт намеренно не замечал командира.

На середине пути к долине передовое звено остановилось и прижалось к земле. Кто-то обернулся, заставив остановиться и Канарта.

Тралл и другие воины замерли на своих местах. Лес тут стал густым, войско черных сосновых стволов затрудняло обзор уже в пятнадцати шагах. Подлеска было немного, и все же замшелые валуны и гнилые стволы делали склон неровным и опасным. Командир метнул взгляд вправо: ближайший воин соседнего взвода стоял, подняв руку и не сводя глаз с Тралла.

Передовой воин что-то шептал Канарту. Миг спустя сержант развернулся и двинулся назад, туда, где находились Тралл и другие.

— На краю тракта находится дозорный. Фараэд, похоже, из армии Летера. Ему хорошо виден сам тракт и полоса по сторонам — всего около семидесяти шагов.

Тралл оглянулся на взводы. Выделил одного воина и поманил к себе. — Бадар, иди к третьему взводу. Пусть выделят кого-то, чтобы подняться вверх на полторы сотни шагов и выйти на главную дорогу. Затем пусть он спускается, делая вид, что является передовым большого отряда. Когда доставишь этот приказ, вернись сюда.

Бадар кивнул и поспешил прочь.

— А мы? — спросил Канарт.

— Мы ждем, затем присоединимся к западному взводу. Пройдем ниже позиции дозорного и устроим ловушку.

— А взводы к востоку от тракта?

Хороший вопрос. Он разделил силы — и не предусмотрел способов сообщения частей отряда. Ошибка. — Будем надеяться, что они заметят шпиона. И придут к правильному выводу, что не смогут незаметно подкрасться к фараэду.

Сержант молча кивнул. Ему не нужно было указывать на ошибку Тралла. Как и на свою собственную ошибку. «Оба промахнулись. Боевая ничья».

Вскоре вернулся Бадар, небрежно кивнув командирам. Тралл жестом приказал взводу двигаться на запад, чтобы соединиться с краем отряда.

Там он быстро изложил свой план. Пятнадцать воинов устремились вниз по склону.

Когда они прошли шестьдесят шагов, Тралл приказал двигаться к тракту. Они достигли пункта прямо за поворотом дороги. Воины вытаскивали мечи, готовили луки.

Канарт махнул рукой: — На позиции. Возьмем его, когда поравняемся.

Тралл отсчитывал удары сердца. С небес пекло солнце, гравий дороги добавлял жару. Жужжали насекомые.

Вот послышалось тихое, быстро нарастающее топанье. Уже прямо над ними.

Фараэд молнией промелькнул на повороте.

Полетели копья. Разведчик уклонился от них.

Мимо Тралла пролетело проклятие, а за ним копье; железное лезвие ударило фараэда в спину, вонзившись между лопаток. Захрустели позвонки. Наблюдатель вскинул руки и упал, задергав ногами. Успокоился в десяти шагах вниз по тропе.

Опадающая пыль. Тишина.

Тралл спустился к скорченному телу. Он видел: дозорный был мальчишкой. Четырнадцать, пятнадцать лет от роду. На лице застыло удивленное выражение. А рот успел исказиться гримасой ужаса.

— Мы убили ребенка.

— Врага, — произнес вставший рядом Канарт. — Смотрите же на летерийцев, Вожак. Они кидают в бой детей. — Он поднял голову, поглядел на верхний участок дороги: — Хороший бросок, Бадар. Ты омылся кровью.

Бадар спрыгнул и подобрал копье.

На повороте показался третий взвод. Один из воинов сказал: — Я его даже не заметил.

— Наше первое убийство, Вожак, — произнес Алрада Ан.

Трелл чувствовал себя больным. — Оттащите тело с дороги, сержант Канарт. Присыпьте кровь пылью. Пора двигаться.

* * *

Мост был совсем не мостом. Тралл однажды уже бывал около него — и не вынес из посещения ничего, кроме вопросов. Казалось, он представляет собой диск, высеченный из единой каменной глыбы. Ширина ребристого обода позволяла свободно пройти шеренге из восьми широкоплечих воинов. Диск перекрывал широкое ущелье, по дну которого с ревом неслась река Кеттер. Нижняя часть этого «колеса» скрывалась в полутьме пропасти, заполненной взлетающими над потоком брызгами. Чтобы перейти на другую сторону, придется шагать по ненадежному, скользкому ободу. Внизу, на расстоянии более чем в три раза превышающем рост человека, виднелась гигантская ступица. Из нее выходила прямая как древко копья ось, сделанная из полированного камня. Видно было, как она входит в скалу на южной стороне ущелья.

Отряд собрался на северной стороне, изучая лес южной кромки. Двое Эдур уже перешли мост. Один вернулся с докладом. Никаких признаков наличия дозорных, никаких признаков лагеря. Получалось, что убитый ими фараэд был единственным разведчиком, то ли посланным очень далеко от основных сил, то ли решившим предпринять вылазку на свой страх и риск. Смелость и любопытство стоили ему жизни.

Тралл подошел к самому краю колеса, туда, где его поверхность отходила под углом от массы обрыва. Как и в прошлый раз, заметил тонкую молочно — белую пленку между грубым камнем обрыва и совершенной формой диска. Как и тогда, он пальцами стер эту затвердевшую пену, открывая разграничительную линию, ровную и такую тонкую, что в нее нельзя просунуть острие ножа. Это поистине диск, вставленный в трещину горного ущелья.

Страннее всего было то, что диск движется. Медленно поворачивается на месте. Сегодня он касался стенки ущелья серединой между двумя ровными бороздами, проведенными поперек обода. Он знал, что можно встать на одну из канавок — и, если сумеешь простоять неподвижно неделю или две, очутишься на южной стороне.

Тайна, не находящая ответа. Тралл подозревал, что эта штука сделана не как мост. Скорее ради некоей иной цели. В первое посещение в его ум закралась мысль, вскоре показавшаяся совершенно нелепой… Бывают же более простые способы отмерять движение времени!

Тралл выпрямился и приказал воинам переходить. Алрада пошел первым.

Миновав мост, воины рассеялись в поисках укрытий. Склон продолжал неспешно спускаться к югу. Воины осторожно крались между камней и кривых дубов, отыскивая позиции, позволяющие видеть тракт и при необходимости занимать оборону.

Тралл пригнулся рядом с Алрадой и принялся изучать окрестности; вдруг воин что-то пробормотал и сделал шаг в сторону. Глухо ругнулся.

— Что такое, капитан?

— Я почувствовал, что камень… шевелится. Вон тот.

Тралл поглядел на место, на котором прежде стоял капитан. Каменная плита с немного закругленными краями, сидящая ниже окружающего грунта. Она была покрыта пылью и гравием, но все равно казалась слишком ровной для природного образования. Он склонился и протер поверхность. Увидел высеченные на ней таинственные символы, строчки на неизвестном языке. Строки обрамляла рамка из глубоких борозд. Из земли выходила лишь часть надписи.

Тралл оглянулся на мост, снова взглянул на заваленную плиту. — Она двигалась?

— Да, я уверен. Немного, но двигалась.

— Был ли звук?

— Скорее дрожь, чем звук. Вожак, под ней словно бы что-то большое… шевелится.

Тралл уставился на плиту, повел пальцами по линиям письмен. — Ты узнаешь язык?

Алрада пожал плечами, отвернулся. — Вожак, нам пора двигаться.

— Вы уже видели такие знаки.

— Не на камне. На льду. Какая разница?

— Лед?

— Однажды я жил и охотился на северном побережье, у племени Ден-Рафа. Север и восток, глубоко в ледяных пустошах. Там есть стена, покрытая такими вот письменами. Айсберг, мешавший нам пройти. Высотой в двадцать мужчин, шириной в лигу. Но к следующему лету он пропал, погрузился в море.

Тралл знал, что Алрада странствовал много и далеко; подобно Бинадасу, он связал себя узами побратимства со многими Эдур из соперничающих родов. Как и сам Тралл, он сопротивлялся войне объединения, затеянной Ханнаном Мосагом. По всему они должны бы быть друзьями. — Что сказали о нем твои товарищи из Ден-Рафа?

— Говорили, это писал Клыкастый. — Он снова дернул плечом. — Чепуха. Сказка.

— Мужчина с клыками?

— Его… видели. Поколение за поколением видят его, снова и снова. Кожа серо — зеленая. Клыки, белые как кость кита. Он всегда появляется на севере, стоит на ледяной горе. Вожак, нет времени.

Тралл вздохнул. — Посылайте взводы вниз.

Вскоре Канарт доложил, что чует запах падали.

Но это оказалась всего лишь мертвая сова.

* * *

— …да, духи открыли мне многое из нашего прошлого, — сказал раб. И начал декламировать, вспоминая недавнее видение:

— Очень, очень давно наступили темные времена для Летера, Первой Империи, разославшей корабли, чтобы нанести на карту весь мир. Были описаны берега всех шести континентов, всех восьмисот и одиннадцати рассеянных по океанам островов; были открыты руины, сокровища и древнее волшебство. Найдены яростные, дикие племена. Другие народы, нелюди, но у всех была красная кровь, и она потекла рекой. Баргасты, Трелли, Тартено, Фенны, Маре, Джаги, Кринны, Жекки… Были основаны колонии на чужих берегах. Войны и завоевания, вечные завоевания. Пока… все не пало, пока все не разрушилось. Первая Империя провалилась сама в себя, Зверь восстал в сердце ее городов, кошмар распространился, будто чума.

Единственный император стал Семью, и Семь рассеялись в безумии. Загорелись великие столицы. Весь народ погиб в…

— Я хочу попасть туда. Мне нужно увидеть самой.

— Нет. Я не знаю, как…

— Идиот. Я могу открыть тропу. Я искусна в открытии троп.

— И что потом?

— Тогда ты выберешь путь. Удинаас, веди меня к духам.

— Здесь не лучшее место…

В ее руке было что-то зажато; и теперь Пернатая Ведьма прижала руку к его плечу. Удинаас почувствовал, будто их соединила плитка.

И появился огонь.

Яростный, ослепляющий. Повсюду.

Удинаас почувствовал, как что-то надавило ему на спину — и сделал шаг. Через огонь. В мире, который он оставлял, он должен был шагнуть с утеса и после краткого падения удариться о каменную осыпь, покатиться по лесистому склону. Однако его мокасины зашлепали по плоскому, пыльному грунту.

Он упал на колено. Показалась Пернатая Ведьма, подобно ему, невредимо миновавшая стену пламени. Он резко повернулся к ней: — Что ты наделала?

Чья-то рука схватила его за шею, приподняв над землей. Бросила на спину. К шее прижалось холодное каменное лезвие. Послышался вопль Пернатой Ведьмы.

Удинаас моргал, стараясь увидеть сквозь клубы пыли.

Над ним стоял мужчина. Невысокий, но весь в глыбах мышц. Широкие плечи, слишком длинные руки, медово — желтая кожа почти лишена волос. Черная шевелюра свисала по бокам широкого, с грубыми чертами лица. Темные глазки блестели из под выступающих надбровных дуг. Одет он был в неуклюже сшитые шкуры и меха — пестрота оттенков и форм, изрядно потрепанных и выцветших.

— Пет тол оол хавра д» ара. — Слова произносились тягуче и как-то отрывисто, как будто горло существа было лишено нормальной для человека подвижности.

— Я тебя не понимаю, — отозвался Удинаас. Он чувствовал, что рядом собрались и другие чужаки. Пернатая Ведьма ругалась — похоже, ее тоже бросили на землю.

— Арад хавра» д ара. Ен» аралак хавра д» даг.

Бесчисленные шрамы. Руки явно были сломаны и плохо сращены — узлы костных мозолей выступали из-под тугих мускулов. Левая скула вдавлена внутрь, нос сплющен на сторону. Все травмы казались давними.

— Я не говорю на твоем языке.

Кончик меча отодвинулся от шеи. Воин отступил и сделал какой-то жест.

Удинаас встал.

Еще фигуры в мехах.

Низина, по трем сторонам ярусы каменных стен. В стенах широкие трещины, некоторые достаточно большие, чтобы пролезть. Видимо, в них и живут эти люди.

С четвертой стороны, слева от Удинааса, стены не было. Вдалеке можно было разглядеть разрушенный город. Глаза раба расширились. Словно город оторвали от земли, вместе с фундаментами, и уронили. Камни мостовых над грудами балок. Приземистые дома, скособоченные под самыми разными углами. Осевшие колонны, дома, разорванные пополам — виднелись комнаты, многие с полной обстановкой. В центре города лежали кучи тающего льда.

— Что это за место? — спросила Пернатая Ведьма.

Он повернулся и нашел ее в нескольких шагах. Она тоже глядела на него.

— Удинаас, куда ты нас притащил? Кто эти дикари?

— Виз вол» раэле абси» арад.

Он поглядел на говорившего воина, пожал плечами. Снова обратил взор на погибший город. — Я хочу сходить и посмотреть.

— Они не пустят.

«Есть лишь один способ проверить». Удинаас двинулся к равнине.

Воины просто наблюдали за ним.

Вскоре Пернатая Ведьма догнала его, пошла рядом. — Выглядит так, словно все это… бросили. Уронили.

— Это город мекросов, — сказал он. — Дерево в основании. Есть виды, что никогда не гниют и не тонут. Смотри туда, он ткнул пальцем, — это остатки доков. Причалы. Вон то, покривившееся — рельсы для подъема судов. Я никогда не видел города мекросов, но слышал достаточно. Это он. Вытащенный из моря. С ним пришел и лед.

— Вон там недавно насыпанные курганы. Ты видел?

Вокруг руин поднимались кучи сырой, черной земли. Каждый могильник окружали ряды валунов. — Дикари похоронили мертвых мекросов.

— Тут сотни…

— И каждый достаточно высокий, чтобы скрыть сотни тел.

— Они боялись болезней.

— Или же они сострадательный народ, несмотря на грубую внешность.

— Не глупи, Должник. Эта работа должна была занять месяцы.

Он сказал, поколебавшись: — Пернатая, там стоит один клан. На равнине их почти четыре тысячи.

Она резко остановилась, схватила его за руку. — Объясни мне!

Он вырвал руку и продолжил путь. — Эти духи хранят много воспоминаний. О своих жизнях, о своей плоти. Поэтому они могут представать в видимой, почти телесной форме. Их называют Т'лан Имассы…

Ее дыхание прервалось. — Оплот Зверя.

Он метнул на нее взгляд: — Что?

— Костяной Престол. Старейший, Карга, Провидец, Шаман, Охотник и Ловец. Похитители Огня, украденного у Эрес» ал.

— Эрес» ал. Это богиня нереков. Ложная богиня, как говорили наши ученые и маги, чтобы оправдать завоевание. Я потрясен, узрев их собственную лживость. Но разве на плитках Оплота Зверя изображены не звери?

— Лишь на самых дешевых. Кожи зверей на темных, низких дикарях, именно это можно увидеть на самых старых, правильных плитках. Не изображай невежество. Удинаас, ты же сам принес нас сюда.

Они подошли к ближайшему кургану и увидели множество воткнутых в землю мелких предметов. Черепки, камни, железные орудия, золото, серебро, деревянные идолы, обрывки одежд. Остатки была похороненных здесь людей.

Пернатая Ведьма издала что-то вроде смеха: — Они оставляют сокровища на земле, вместо того чтобы зарыть с мертвецами. Что за странный обычай.

— Может быть, так грабители не станут разрывать могил и тревожить тела.

— О да, тут полно грабителей.

— Я недостаточно знаю это королевство, чтобы согласиться или не согласиться с тобой. — Удинаас пожал плечами.

Брошенный ей взгляд казался неуверенным.

Разоренный город навис над их головами. Массивные балки были покрыты коростой раковин и соли, черными сухими водорослями. Перекрещивающиеся конструкции поддерживали мостовые и дома. А в глыбах серого, пористого льда виднелись кучи гниющих трупов. Не человеческих. Длинные конечности в тусклой чешуе. Удлиненные головы рептилий свисают с разрубленных шей. Из распоротых животов торчат внутренности. Когти на трехпалых лапах. Зазубренные хвосты. Искореженные доспехи, кожаные перевязи, куски тканей, ярких как шелка.

— Что же это за твари?

Удинаас покачал головой: — Город был разрушен льдом и вырван из мира. Ясно, что лед таил свои, старинные секреты.

— Зачем ты принес нас сюда?

Он с трудом удержался от проявления гнева. Испустил вымученный вздох. — Пернатая Ведьма, что ты держала в руке?

— Одну из Точек Опоры. Огонь. — Она запнулась. — Когда я видела тебя в первый раз… я солгала, что ничего больше не видела.

— Ты видела ее? Так?

— Сестру Зари… в пламени…

— И что она сотворила со мной.

— Да. — Это был шепот.

Удинаас отвернулся. — Тогда все это не воображение, — буркнул он. — Не плоды…безумия.

— Это нечестно. Ты… ты ничто. Должник. Раб. Вайвел был нужен мне. Мне, Удинаас!

Он покраснел от силы ее гнева. И все понял. Смех был горьким: — Ты призвала его. Вайвела. Ты хотела его крови, чтобы он заразил тебя. Но он не стал. Вместо тебя он избрал меня. Пернатая Ведьма, я рад бы передать его дар тебе. С радостью… нет, не так. Нечему тут радоваться. Благодари, что его кровь не бежит в твоих венах. Это действительно проклятие, как ты тогда и сказала.

— Лучше проклятие, чем… — Она отвернулась.

Он смотрел на бледное лицо в обрамлении спутавшихся светлых волос, дрожавших под касаниями слабого, какого-то безжизненного ветра. — Чем что, Пернатая? Рабыня, рожденная среди рабов. Обреченная на вечные грезы о свободе — но этого слова ты не понимаешь и, наверное, никогда не поймешь. Плитки были твоим путем вовне? Они служили не твоим друзьям летерийцам. Служили тебе самой. Там, глубоко в плитках, ты ловила шепот свободы? Или того, что ты мнишь свободой? Но знай, Пернатая Ведьма, что проклятие не дает освобождения. Любая тропа — капкан, ловушка, загоняющая тебя в игры сил, которых тебе не понять. Возможно, эти силы предпочитают рабов в качестве смертных орудий — ведь рабы в точности понимают суть предлагаемой связи.

Девушка взирала на него. — Тогда почему ты?

— А не ты? — Он отвернулся. — Потому что я не грезил о свободе. Может быть. Прежде чем стать рабом, я был Должником. Ты же сама напоминаешь об этом при каждой возможности. Долги создали собственную систему рабства, и она должна удерживать тебя внутри с того момента, как ты впервые коснешься ее цепей.

Она подняла руки и уставилась на них. — Мы на самом деле здесь? Все так реально…

— Сомневаюсь, — ответил Удинаас.

— Мы сможем остаться…

— В мире Плиток? Это ты должна сказать, Пернатая Ведьма.

— Это не мир ТВОИХ снов, не так ли?

Он мрачно усмехнулся, различив в ее вопросе плохо скрытый подтекст. — Нет. Я предупреждал.

— Я ожидала этих слов. Но не такого печального тона.

— Скорее гневного? — Она кивнула.

— Я гневался, — признался Удинаас, — но все уже ушло.

— Как? Как тебе удается прогнать гнев?

Он посмотрел ей в глаза — и просто покачал головой. И снова отвернулся к руинам. — Такое разрушение, такое смертоубийство. Страшно свершить подобное.

— Может, они заслужили. Может, они сделали…

— Пернатая Ведьма, вопрос о том, кто что заслужил, следует задавать как можно реже. Задаешь его — и приходишь к суровым суждениям, за которым следуют и жестокие дела. Жестокость во имясправедливости порождает все новую жестокость. Мы, летерийцы, достаточно прокляты сознанием всегдашней правоты. Не накликивай большего.

— Ты живешь тихо в очень суровом мире.

— Я же говорил, что не избавлен от гнева.

— Но ты умеешь удалять его из крови прежде, чем причинишь вред другим. Как?

— Я привычен к кровопусканиям, не так ли?

— Боюсь, что так.

Он вздохнул: — Давай пойдем обратно.

Рука об руку они шли к дикарям, ожидавшим их в каменном селении.

— Хорошо бы нам понимать их язык, — сказала Пернатая Ведьма.

— Их шаман умер.

— Проклятие, Удинаас!

В долине кое-что изменилось. Прибыли четыре женщины, с ними молодой паренек. Человек.

Говоривший с рабами воин теперь обратился к мальчишке, и он отвечал ему на том же языке. Потом оглянулся на Удинааса и Пернатую, ткнул в них пальцем и хмуро произнес: — Летерийцы.

— Ты меня понимаешь? — спросил Удинаас.

— Вроде.

— Ты мекрос?

— Вроде. Летерийцы — Должники. Должники. И мать и отец. Бежали жить к мекросам. Жить свободно, на воле. Свобода.

Удинаас показал на мертвый город: — Твой дом.

— Вроде. — Он взял за руку одну из женщин. — Здесь.

— Как тебя звать?

— Рад Элалле.

Удинаас глянул на Пернатую. «Рад» на торговом наречии мекросов означало «найденыш». Но ведь она этого не знает, тут же подумал он. — Найденыш Элалле, — сказал он на языке мекросов, — так ты понимаешь лучше?

Лицо мальчика просияло. — Да! Отлично! Ты моряк, как мой отец. Да.

— Эти люди спасли тебя из города?

— Да. Они зовутся Бентракт. Или звались, что бы это не значило. А ты знаешь?

Удинаас покачал головой. — Найденыш, где другие уцелевшие?

— Нет. Все умерли. Некоторые не сразу, но умерли.

— А ты как выжил?

— Я играл. Услышал ужасные шумы и вопли, улица поднялась да упала, и моего дома нет. Я покатился к большой трещине, в которой было много ледяных зубьев. Я почти что умер. Как и все. Но ударился о ноги. Стояла, она стояла, словно улица была ровной.

— Она?

— Это язык торговцев, да? — спросила Пернатая Ведьма. — Я начинаю понимать. На таком вы говорите с Халедом.

— Она была белый огонь, — продолжал мальчик. — Высокая, очень высокая, она склонилась и схватила меня. — Он изобразил, как его хватают за воротник куртки. — И она говорит «о нет, этот не должен». И мы пошли. По воздуху. Плыли надо всем, пока не пришли сюда. И она ругалась. Всю дорогу.

— Она сказала что-то кроме ругательств?

— Сказала, что потрудилась над этим зачатием и проклятый безногий ублюдок не сорвет ее планы. Никаких шансов, о нет, никаких шансов, и он еще поплатится. А что такое «зачатие»?

— Похоже на то, — пробормотала Пернатая Ведьма.

«Нет».

— Необычные глаза. Должно быть, ее. Твои гораздо темнее. Тусклее. Зато рот…

«Нет». — Найденыш, — выдавил Удинаас, — сколько тебе лет?

— Не помню.

— Сколько тебе было, когда погиб город?

— Семь…

Удинаас торжествующе оглянулся на Ведьму.

— … недель, — договорил мальчик. — Мама говорила, что я расту слишком быстро и буду очень высоким.

Улыбка у Пернатой Ведьмы вышла кривой.

Снова заговорил воин — Бентракт. Мальчик кивнул в ответ. — Ульшан Праль сказал, что хочет задать вам вопрос.

— Давай, — промычал Удинаас.

— Ра» эд, Веб энтаре тог» рудд н» лан н» вис фай? Лист ва олар н» лан? Сте шабин?

— Женщины хотят узнать, что я буду есть, когда повзрослею. Они хотят знать, что едят драконы. Хотят знать, нужно ли бояться. Ничего не понимаю, что они хотят.

— Как их можно есть? Они же… — Удинаас осекся. «Возьми меня Странник, они даже не знают, что мертвы!» — Скажи, чтобы не беспокоились.

— Ки» бри арестешабин бри пор» толь тун логдара куль абси.

— Ульшан Праль говорит, они обещали меня беречь, пока не вернется она.

— Энтаре тог» рудд ав?

Мальчик покачал головой и ответил на языке воина.

— О чем он?

— Ульшан Праль желает знать, ты ли мой отец. Я сказал, что мой отец умер. Сказал, что ты не он. Моим отцом был Арак Элалле. Он умер.

— Скажи ему, Удинаас, — предложила Пернатая Ведьма на летерийском языке.

— Нет. Что тут говорить?

— Ты оставишь его этой… женщине?

Он резко повернулся: — А что ты предложишь? Взять его с собой? Мы даже не здесь!

— Т» ун хавре» ад евентара. «Тун веб воль» раэле бри реа хан ден» ев?

— Ульшан Праль понял тебя. Вроде. Он говорит, здесь есть дыры. Вы хотите к ним?

— Дыры? — удивился Удинаас.

Пернатая Ведьма фыркнула: — Врата. Он имел в виду врата. Я их чувствую. Здесь есть врата, Удинаас. Могучие.

— Веди, — сказал Удинаас найденышу.

— Не люблю того места. Но пойду с вами. Тут недалеко.

Они зашагали к устью одной из самых больших пещер. В темноте коридор начал подниматься, затем, через двадцать шагов, снова повел вниз. Там были каверны со стенами, покрытыми рисунками красной и желтой охрой — черные линии изображали разных зверей, стоящих или бегущих, или падающих с копьями в боках. Далее были пещеры поменьше с черными фигурками — старательными попытками Т'лан Имассов изобразить самих себя. На стенах и потолках красные пятна — призрачные отпечатки рук. Затем тропа сузилась, начался медленный подъем. Показалась вертикальная щель, из которой вырывался свет, свет, полный переливающихся оттенков. Будто там полыхало неземное пламя.

Они ступила на просторную и по большей части ровную площадку. На черной поверхности были рядами расставлены камни, формирующие проход. Он вел по широкой спирали в направлении центра этой площади. Сверху мерцало меняющимися цветами — будто осколками радуг — небо. В середине площади виднелась каменная статуя, грубые формы: ноги из двух вертикальных неровных пилонов, поясница из одной глыбы, торс — три глыбы одна на другой, руки — выступающие по сторонам клинья, голова — продолговатый, поросший мхом валун. Нелепая фигура стояла рядом с пирамидой о двенадцати гранях. Грани эти были очень гладкими, полированными, словно фацеты природного кристалла. Под каждой поверхностью блестели бесчисленные цвета — полосы, сворачивающиеся в спираль вокруг черной дыры.

Удинаас мог ощутить в воздухе давление, будто здесь балансировали могучие силы. Вся конструкция казалась очень хрупкой.

— Ви хан онральмашалле. С» рил к» ул хавра эн» еев. Н» вист. Лан» те.

— Ульшан сказал, что его народ вошел сюда с гадающей по костям. Это было королевство штормов. И звери, множество зверей входило через эти дыры. Они не знали, куда попали, но приходилось много сражаться.

Т'лан Имасс заговорил снова, и говорил долго.

— Их гадающая поняла, что разрывы нужно запечатать, и потянула силу из камня и земли, создала себе это вечное тело, чтобы стоять перед ранами. Удерживать в покое. Она стоит здесь сейчас и будет стоять вечно.

— Но ее жертвоприношение закрыло Т'лан Имассов здесь, не так ли?

— Да. Но Ульшан и его народ довольны.

— Ви тру ларпахаль. Ранаг, бхед, тенаг толларапал. Куль хавра фелар. Куль.

— Эта страна есть путь, мы можем назвать это дорогой, — Найденыш морщил лоб, стараясь понять слова Ульшана. — Стада кочуют взад и вперед. Кажется, они идут ниоткуда, но они приходят.

«Потому что они лишь призрачные воспоминания. Как и сами Т'лан Имассы».

— Дорога ведет сюда? — спросила Пернатая Ведьма на ломаном языке мекросов.

— Да.

— И приходит откуда?

— «Эпал ен. Воль» сав фелан.

Мальчик вздохнул и беспомощно развел руками. — Ульшан сказал, мы в… переливе? Оттуда, откуда идут дороги, изливается избыток того, что есть суть дорог. Окружает это место. За ним нет ничего. Забвение. Несуществование.

— Так мы в ином мире? — спросила Пернатая Ведьма. — К какому Оплоту он относится?

— А эвброкс» л лист Тев. Старвальд Демелайн Тев.

— Ульшан рад, что ты знаешь Оплоты. У него даже глаза засветились. Он рад и удивлен. Он назвал этот Оплот Старвальд Демелайн.

— Не знаю такого, — сказала она с гримасой. Т'лан Имасс заговорил снова, и в его речи Удинаас уловил список. Потом начался еще один, и в нем он различил знакомые имена.

Мальчик пожимал плечами: — Тиам, Кальсе, Силанна, Эмпелас, Окарос, Карозис, Соррит, Атраал, Элот, Антрас, Кессобан, Алькенд, Караталлид, Корбас… Олар. Элайнт. Дракониды. Драконы. Чистые Драконы. Место, из которого идут дороги, закрыто. Смешанной кровью, собравшейся давным — давно ради этого. Драконус, К'рул, Аномандарис, Оссерк, Сильхас Руин, Скабандари, Шелтата Лор, Сакуль Анкаду и Менандора. Он сказал, меня спасла Менандора. — Глаза мальчика широко раскрылись: — Она непохожа на дракона!

Удинаас что-то сказал. Найденыш кивнул: — Ладно. Он сказал, вы сможете выйти отсюда. Он будет ждать вашего возвращения. Они приготовят вам пир. Теленка тенага. Ведь вы же вернетесь?

— Если сумеем, — ответила Пернатая Ведьма. Повернулась к Удинаасу: — Мы же вернемся?

Он поморщился: — Откуда мне знать?

— Будь великодушен.

— К тебе или к ним?

— Ко всем, особенно к сыну.

Он не желал слышать об этом, и потому принялся изучать пирамиду. «Итак, не одна тропа, а много путей. По меньшей мере двенадцать. Двенадцать иных миров? На что они похожи? Что за создания их населяют? Демоны. Может быть, это и есть смысл слова «демоны». Твари, вырванные из родного мира. Как рабы, прикованные к новому хозяину, которому не важна их жизнь, их благополучие. Который просто хочет их использовать, подобно другим инструментам. Когда они станут не нужны, их выбросят.

Но я устал от сочувствия. От необходимости сочувствовать, по меньшей мере. Лучше бы сочувствовали мне. Будь великодушен, говорит она. Очень щедро — для нее». — Он оглянулся на мальчика. — «Мой сын. Нет, просто мое семя. Она взяла только его, ей больше ничего от меня не нужно. Ее привлекла кровь вайвела. Должно быть. Ничего больше. Не мой сын. Мое семя.

Слишком быстро растет. Это свойство драконов? Неудивительно, что женщины Т'лан Имассов напуганы». — Он вздохнул: — Найденыш, спасибо тебе. И передай нашу благодарность Ульшану Пралю. Мы будем мечтать о пире из теленка тенага. — Повернулся к Пернатой Ведьме. — Ты сумеешь выбрать правильный путь?

— Наша плоть притянет нас обратно. Идем. Мы не знаем даже, сколько времени протекло в нашем мире. — Взяв его за руку, она двинулась к каменной фигуре. — Миры мечты. Вообрази, что мы можем увидеть! Что сможем выбрать…

— Это не миры мечты. Они реальны. В тех местах мы будем духами.

Пернатая Ведьма фыркнула, но не сказала ничего.

Удинаас повернулся, чтобы бросить последний взгляд. Мальчишка найденыш, сын раба и драконицы, воспитанный не отцом и не матерью. А рядом с ним дикарь с уродливым лицом. Он верит, что все еще жив. Верит, что имеет плоть и кровь, что он охотник и вождь. Что у него есть желания и аппетиты, что ему есть куда идти. Удинаас не мог решить, кто больше достоин жалости. Вид каждого разбивал ему сердце, и не было способа разделить старого и молодого. «Если бы у горя были оттенки…»

Он отвернулся. — Давай, веди нас назад.

Ее рука отвердела. Пернатая Ведьма потянула его за собой. Он увидел, как он проходит сквозь стену мерцающего пламени. Затем прошел за ней.

* * *

Атрипреда Яни Товис стояла на широкой стене, примыкающей к Северной Прибрежной башне, и смотрела на воды Непахского моря. Те солдаты, что несли в своих жилах частицу крови давно исчезнувших аборигенных рыбаков Косы, звали начальницу Полутьма — так переводилось с древнего языка ее имя.

За спиной широкая и прямая дорога на насыпи выходила из ворот башни, на протяжении двух лиг прорезала старый лес, затем миновала фермы и упиралась створки Внутренних ворот крепости Фент.

Она собиралась проехать по этой дороге. Как можно быстрее.

Рядом стоял местный финед, тощий как ива, угрюмого вида мужчина с почти бесцветной кожей. Он уже третий раз за двенадцать секунд кашлянул.

— Да, да, финед, — отозвалась Полутьма.

Мужчина вздохнул с нескрываемым облегчением: — Я соберу взводы, Атрипреда.

— Момент. Вы еще можете выбирать.

— Атрипреда?

— Сколько эдурских судов перед нами, как считаете?

Финед прищурился, глядя на север. — Думаю, восемь — девять сотен рейдеров. Меруде, Ден-Рафа, Бенеда. А таких, вон тех перегруженных, я раньше не видел. Пятьсот?

— Они скопированы с наших кораблей, — сказала Полутьма. — Наши вмещают по пятьсот солдат, и к каждым пяти кораблям придается один для грузов. Примем для этих ту же оценку. Четыреста транспортов, набитых воинами Эдур. Двести тысяч. Рейдеры несут от восьмидесяти до ста человек. Скажем, по сто. Тогда их девяносто тысяч. Итого: сойти на берег готовы почти триста тысяч человек.

— Да, Атрипреда.

— Утром пять тысяч Эдур высадились у форта Первая Дева. Тамошний худосочный гарнизон оседлал всех доступных лошадей и скачет к Фенту-на-Косе. Где стоит мой гарнизон.

— Можно заключить, — отозвался финед, — что это главные силы эдурского флота. Даже главные силы всего пошедшего на самоубийственное вторжение народа.

Она оглянулась. — Нет, ничего подобного мы заключать не вправе. Мы никогда не знали, сколько народа в землях Эдур.

— Атрипреда, мы сможем удерживать Фент неделями. За это время подоспеет армия освобождения и мы раздавим серокожих уродов.

— Мои магические кадры, — продолжала она, — состоят из троих сомнительных волшебников. Один вечно пьян, а двое других готовы убить друг дружку за косой взгляд. Финед, вы видите темноту моря за судами Эдур? Жители Фента хорошо знают такую черноту и что под ней таится.

— О чем вы, Атрипреда?

— Любым способом успейте вернуться с солдатами, финед. Или оставайтесь и сдайтесь первым сошедшим на берег врагам.

Тот удивленно распахнул рот.

Полутьма отвернулась и пошла к лестнице, ведущей во двор. — Финед, я сдаю Фент-на-Косе.

— Но, Атрипреда! Мы можем отступить к Трейту! Все мы!

Она остановилась на ступенях: — Появился третий флот. В море Кеттер. Мы уже отрезаны.

— Возьми нас Странник!

Полутьма продолжила спуск, пробормотав себе под нос: — Если бы он только мог…

Сомнений больше нет. Началось вторжение. «Мой город скоро захватят. Снова».

Глава 16

Старая канава некогда была потоком, задолго до того как разрушили хижины и на их месте начали возводить каменные дворцы богачей. Грязь и мусор обрамляют кишащие паразитами вонючие воды. Но где-то глубоко в груди моей пылает темное пламя, тихо ярится, когда я иду по следу забытого голоса, голоса того вольного потока. Ныне галька сдавила его горло. О, я хорошо знаю эти гладкие камешки, детское сокровище приятных форм — если они высохнут, одна капля слез или дождя вновь воскресит богатство красок, вернет воспоминания о доме. Этим ребенком был я, и детское сокровище принадлежало мне, и это моего ребенка обнаружил я сегодня стоящим на коленях у гниющего берега — но в руках его были лишь осколки горшков, не знающие цвета иного, кроме серого, какие обильные слезы не проливай над ними.

Под Трейтом,

Безымянный фент

Сны могут промелькнуть за одно мгновение глаз, и за ними следуют потрясение, дезориентация и неуправляемый потоп эмоций. Удинаас нашел себя лежащим на самом краю утеса. Ноги и руки ломило. Солнце опустилось к горизонту, но совсем ненамного. Перед ним смятая куча одежды медленно становилась Пернатой Ведьмой — из одной ее руки выпала сломанная плитка и звякнула по камню, немедленно скользнув в пропасть, к скалам внизу. Волосы скрыли ее лицо и все написанные на нем чувства.

Удинаасу хотелось вопить, высвобождая горе и скрытый под ним беспричинный гнев. Но что нового в положении игрушки? Что нового в положении, когда тебе не за что ухватиться, не за что бороться? Он отполз от края обрыва и огляделся.

Армия пришла в движение. Что-то изменилось. Он видел спешку воинов. — Пора вернуться.

— К чему? — Ее тон был горьким и грубым.

— К тому, чем мы были раньше.

— Мы рабы, Удинаас!

— Да.

— Теперь я поняла вкус рабства. Поняла!

Он оглянулся и увидел, что девушка сидит с выпрямленной спиной, убрав волосы с лица, и взор ее пылает яростью. — Ты не можешь так жить!

— Так?

Она отвернулась. Но не потому, что не желала видеть. Потому, что не желала понять.

— Пернатая, нам идти к Трейту.

— Чтобы завоевывать. Чтобы… порабощать.

— Детали, — буркнул он, осторожно вставая. Протянул ей руку. — Тебя ждет Майен.

— Теперь она бьет меня.

— Знаю. Ты не смогла закрасить синяки.

— Она срывает с меня одежду. Использует меня. Больно. У меня все болит.

— Ну, он с ней обращается получше. Хотя никакой такой… нежности. Думаю, он слишком молод. И у нее нет сил вынести содеянное. Учить его. Она… разочарована.

— Хватит о том, как ты понимаешь то и сё. Хватит, Должник! Мне плевать на твои точки зрения, я не желаю идти в ее тени, не желаю видеть мир так, как она его видит. К чему все это, если она тискает, давит, щиплет… Просто помолчи, Удинаас. Хватит.

— Возьми меня за руку, Пернатая Ведьма. Пора.

— Лучше я ее оторву.

«Знаю». Он промолчал.

— Значит, он не бьет ее?

— Физически — нет.

— Да. То, что он делает с ней… — она искала его глаза, — я делаю с тобой.

— Но ты еще злее.

Девушка промолчала. В глазах ее что-то блеснуло, и она отвернулась, беря его за руку.

Удинаас поднял ее на ноги. Пернатая Ведьма все отворачивалась.

— Я пойду первым. Погоди немного.

— Ладно.

Армия спешила, лилась через густой лес. К северу — родное пепелище. К югу — Трейт. Будет… мщение. «Детали…»

* * *

Что-то задвигалось внизу. Нет, никого.

Тралл Сенгар еще немного понаблюдал и уселся на ствол дерева. — Нас обнаружили.

Алрада Ан хмыкнул:- И что теперь?

Тралл поглядел по сторонам. Даже он с трудом различил неподвижно засевших в укрытиях ближайших воинов. — Это зависит от того, придут ли они в силе.

Они ждали. День двигался к закату.

Где-то внизу, в лесу, засела летерийская бригада, с ней маги, уже обнаружившие эдурскую засаду у моста. Среди ее офицеров, верно, царит удивление, возможно, и страх. Маги трудятся, определяя точное число врагов — но это будет сложно сделать. Нечто в самой крови Тисте Эдур отвергает колдовскую силу, ускользает от нее. Решение будет сильно зависеть от личности командира. Приблизиться осторожно и медленно, войти в прямой контакт. Серия стычек покажет мощь врага. Но в таких действиях таится риск. Приблизься к врагу, чтобы проверить остроту его клыков — и нарвешься на яростную контратаку, где все преимущества будут у Эдур. Отражение атаки сверху стоит дорого. Даже отступление потребует немалой крови. Хуже того, возможно попасть в клещи, и бой обернется бойней.

Но командир может приказать своим волшебникам начать атаку магией, повалить лес. Конечно, такое откроет позиции магов для ведунов, которых могут иметь при себе Эдур. Для демонов и темных духов. Если атака сорвется, маги окажутся под угрозой.

Наконец, командир может выбрать отступление. Сдать мост, вернуться под надежную защиту Высокого Форта, приглашая к битве более традиционной — такой, к каким за столетия привыкли летерийцы, в каких они почти никогда не проигрывают.

Окажется ли командир самоуверенным и решительным? Если да, то Тралл Сенгар и пятьдесят его воинов будут либо убиты, либо оттеснены на ту сторону моста. И то и другое тактически гибельно для подступающих сил Ханради. Сражение за мост заставит Фира и Ханради Халага открыть всю силу сопровождающих армию ведунов — а эта сила должна разрушить форт. А вот командир трусливый может отступить и тем упрочить успех Тисте Эдур.

Тралл переместился, чтобы посмотреть из-за упавшего ствола. Никакого движения. Воздух необычайно спокоен.

— Если они не подойдут быстро, — вполголоса произнес Алрада, — они потеряют преимущество.

Тралл кивнул. Достаточно забот, чтобы занять ум, притянуть к себе все внимание. Думать о других вещах — слишком большая роскошь. Лучше уж так, решил он. Облегчение. «Теперь я смогу оставаться здесь, в тугом сплетении забот. Пронесу их через всю войну. Должен. Умоляю, пусть такие мысли сопровождают меня всю войну».

Тени далеко протянулись по склону, упали на дорогу. Облачка пыли пятнали золотые лучи солнца там, где взлетали насекомые.

Шепоток — сзади, потом со всех сторон.

Духи устремились вниз, вползая в скопившуюся в низине мглу.

— Они пришли, — сказал Алрада.

Тралл соскользнул за дерево, оборотился. Внизу между кустами и деревьями мелькали серые волки. Полдюжины, два десятка. Сверкающие глаза светятся на опущенных к земле мордах.

Один подбежал к Траллу. Внезапно замерцал, воздух наполнился жгучим запахом пряности. Миг — и Тралл смотрел в янтарные очи Б» нагги.

Жекк оскалился: — Тысяча шагов вниз, Тралл Сенгар. Они отходят.

— Ты как раз вовремя, — сказал Алрада.

Улыбка стала еще шире: — Они были всего в двух тысячах шагов от моста. Мои братья нашли тело в листьях. Ваша работа.

— Одиночный разведчик.

— Маги протянули к нему нить. Они узнали о вашем подходе. Не сомневаюсь, это еще больше их задержало.

— Так мы будем мешать их отходу? — спросил Алрада.

— Я было решил так. Но нет, духи станут лишь тревожить их. Подгонять, наступая на пятки. Пусть идут с двойной скоростью — у Форта они устанут и начнут спотыкаться. Времени отдыхать мы им не дадим. — Солтейкен присел на корточки. — Есть новости. Первая Дева пала — битвы не было — гарнизон уже ушел к Фенту.

— Как и предполагали, — отозвался Тралл.

— Да. Если летерийцы решат удерживать Фент — осада выйдет короткой. Уже сейчас суда причаливают, воины маршируют к городу.

— Контактов с флотами Летера не было? — Тралл удивился. Эдурские транспорты весьма уязвимы.

— Никаких. Силы императора обложили Трейт, но их еще не заметили. В ближайшие дни нам предстоят четыре больших битвы, друзья мои. И, если будет воля меча, северные границы падут.

«По меньшей мере мы привлечем их полное внимание».

* * *

Мертвецки пьяная. Серен Педак старалась уяснить смысл этого выражения со всем тупым упорством отравленного алкоголем рассудка. Но почему — то не преуспевала. Она была не мертвой, а слишком живой — ведь мелькание людей рядом с ее столиком, бессвязное жужжание множества голосов больно било по нервам. Мертвенное бесчувствие еще не пришло, а может, и не придет никогда. Упрямая трезвость окопалась и никак не желала уходить, несмотря на бесчисленное количество выпитых женщиной кружек вина.

Лихорадочное возбуждение, со всех сторон бормотание вроде «а я вам говорил». Скопление кивающих голов. Воззвания, предсказания, хвастливые слова, порожденные алчной яростью. Ее сможет утолить лишь вид поля брани, заваленного трупами Тисте Эдур. — Отдали им форт Первая Дева. Почему бы нет? Заманивать ублюдков, заманивать. Видели, что прошлой ночью сотворили боевые маги? Они сделают это вновь, на этот раз против всех пепельнолицых уродов. Я снял насест наверху маяка. Заплатил состояние, но зато все сам увижу.

Все кончится под Фентом. Они там носы поразбивают. А магические кадры сожгут эдурский флот в море Кеттер. У меня права на разбор остатков кораблекрушений, там, у Большого Побережья. Как только все кончится, поскачу прямо туда.

Они позволяют себя окружить, уж поверьте. Полутьма просто ждет, когда установится осада. Зачем это? Ты говоришь, она сдалась? Возьми нас Странник, парень, что за плитки ты здесь кидаешь? Ты изменник, ты проклятый Халл Беддикт? Заткни поганый рот, или я сам заткну…

… а я помогу, Крайбал. Обещаю. Сошью ему губы, как две парусины. Я годами паруса шью.

Куда он побежал?

Тьфу на него, Крайбал!

Предателям нужен урок, Фелюда. Идем, я вижу, как он открывает дверь…

— Женщине не стоит сидеть здесь одной, сладкая моя. Позволь достойному человеку увести тебя отсюда…

Серен Педак нахмурила лоб, уставившись над нависшую фигуру. Разум отозвался «Веди!», хотя она тут же покачала головой и отвернулась.

— Девочка, здесь не услышишь ничего стоящего. Ты хочешь пить. Ладно, просто сиди и пей. Я просто предлагал более уютное местечко для пьянки…

— Уйди.

Однако человек уселся рядом. — Весь вечер за тобой слежу. Простая летерийка? Я задал себе такой вопрос один только раз. Нет, ответил я, не простая. Я спросил, и мне ответили: «Это аквитор Серен Педак. Была на той кислой Встрече. Была связана контрактом с Бураком Преградой, который удавился. Возьмите меня демоны, если не она его нашла с выпавшим языком и выпученными, что у рака, глазами». Да, подумал я, это нелегко. Не удивляюсь, что она сидит и пытается надраться, да не выходит.

Впервые ей удалось разглядеть говорившего отчетливо. Чисто выбрит, лицо в шрамах, волосы оттенка полированной стали свисают до плеч. Она припомнила звук его голоса, и это подтвердило возникшую догадку. — Ты не летериец.

Широкая улыбка обнажила ровные, белоснежные зубы. — В точку. И, правду сказать, я рад разоблачению.

— Ты не фараэд. Не Тартенал, даже не фент или мекрос…

— О таких, как я, ты никогда не слышала. Уж поверь. Очень далеко от дома.

— Чего тебе нужно?

— Хочу сделать предложение. Но для этого нужно тихое, уединенное место…

— Я уверена, что…

— Не насчет этого, девочка. Хотя я уже оценивал свои шансы, если дойдет до того, о чем ты подумала. Нет. — Он склонился к ней еще ближе.

Иронически ухмыльнувшись, она подалась вперед, так что их носы почти соприкоснулись. — Хватит тянуть.

Он чуть отодвинулся. — Девочка, ты дышишь как винный погреб. Ладно, слушай. Мы нашли судно…

— Вы?

— Судно, и готовы покинуть это Худом целованное королевство.

— Куда? В Коршенн? Пилотт, Трюс? Колансе?

— Какой смысл? Первые три из тобой названных платят дань Летеру, а в Колансе, как мы слышали, та еще неразбериха. Аквитор, мир больше, чем вы привыкли думать…

— Да ну? Я-то думала, что он стал куда меньше.

— Другие помойки, тот же мусор? Может, ты и права. Может, и нет.

— Кто вы?

— Просто кое-кто далеко от дома. Я же говорил. Мы выкарабкались с Ассейла, чтобы оказаться здесь. Задолжали кучу денег даже за дырявую шлюпку. За починку в доке задолжали вдвое больше. Уже семь месяцев — мы в таких долгах, что сам Принц К'азз не вытащит. Побираемся, делаем самую черную работу. Совсем одурели уже…

— Ты был солдатом.

— Им и остаюсь, милашка.

— Так вступи в бригаду.

Он поскреб лицо, на миг сомкнув веки. Казалось, принял какое-то решение. Холодные синие глаза уставились на женщину: — Это как кричать в Бездну. Ни один летериец не слушает. Твой народ в беде. Серьезной беде. Фент-на-Косе сдался. Полутьма — командир умелый, рассудительный. Так что она сделает дальше? Подумай, аквитор.

— Увидит, что дело безнадежное. Увидит, что город не удержать и путей отступления нет.

Он кивнул. — Тебя здесь не было, когда вернулись промысловые суда. Ты не видела, что их притащило. Мы видели. Если у дхенраби есть бог, в гавани побывал именно он.

— Кто такие дхенраби?

Он покачал головой: — Мы ценим людей бывалых. И ты здесь не единственная женщина…

— Так зачем звать меня, а?

— Потому что ты не слепа, Серен Педак.

Она улыбнулась и посмотрела в сторону. «Так и не напилась». — Кто ты?

— Это не важно…

— Все равно скажи.

— Железный Клин, из Второго Клинка Пятой Роты Багряной Гвардии. Был в подчинении у Командора Кел-Бринна, пока нас не разбросало у врат Худа.

— Бессмысленно, НО длинно. Клин, я впечатлилась.

— Девочка, у тебя зубы острее, чем у энкар» ала с дюжиной ризан во рту. Может, потому ты мне так люба.

«Ладно же…» — Мне ваши предложения не интересны, Железный Клин.

— Подумай. Время есть — если успеешь поскорее смыться из Трейта.

Она взглянула пристальнее. — В этом нет смысла.

— Не было бы, будь наша ладья здесь. Но она в Летерасе. Мы подрядились как матросы для одного купца. — Он пожал плечами. — Но едва выйдем в море…

— … убьете капитана, команду и станете пиратами.

— Мы никого не убьем, если будет иной выход. И мы не пираты. Просто хотим домой. Нам НУЖНО домой. — Он еще немного посмотрел на нее и встал. — Если все сработает, увидимся в Летерасе.

«Ладно же…» — Вы зря теряете время.

Он снова пожал плечами: — Между сейчас и потом многое изменится, аквитор. Дорогуша, уходи из города. Едва протрезвеешь. Просто уходи…

И он сам ушел.

— Они поймали его, утащили в проулок и пасть зашили. Пойдем, позырим…

Просто рот? Он же клятый предатель. Слишком легко для урода. Зашьем его везде, поглядим, как запоет…

Вот бы Халл Беддикт мне попался, вот бы…

Помяни мои слова, они сделают с ним еще того хуже. Пойдем позырим…

* * *

Синие шелка развевались под ударами ветра. Некил Бара стояла на вершине башни маяка и глядела на море. Все не по плану. Преждевременная атака уничтожила пустые села; весь народ Тисте Эдур уже был в движении. «И они пришли к самым нашим дверям».

Появившийся в море Кеттер флот, предназначенный для пресечения попыток эвакуации гарнизона Полутьмы, ушел после сдачи города. Кроваво — красные паруса пятисот рейдеров сверхъестественно быстро оказались у гавани Трейта. А в воде под ними кралось… нечто. Древнее, страшное, дико голодное. Оно знало свое дело. Оно уже бывало здесь.

Уже давно Бара под руководством Цеды с головой ушла в поиски знаний о прирученной Тисте Эдур твари. Гавань и залив некогда были сушей. Массивной плитой известняка, под которой текут подземные реки. Эрозия обрушила там и сям эту плиту, образовав глубокие круглые колодцы. Иногда на дне колодца продолжался ток реки; но иногда отверстие засорялось солями извести, и вода становилась спокойной и темной.

Одно из таких мест давно стало местом поклонения. В бездну кидали сокровища. Золото, нефрит, серебро и даже людей. Холодная вода звенела от воплей утопающих, кости и плоть упокаивались на дне колодца.

Там появился дух. Питаемый отчаянием и кровью, бессильными молитвами, жестокими жертвоприношениями живых душ. Она понимала, что во всем этом скрыта тайна. Жил ли дух до начала культа, его просто привлекли дары? Или древние поклонники вызвали его к бытию? Так или иначе, итог один. Живет эта тварь, приученная к голоду… и к удовлетворению голода. Пристрастилась к горю, ужасу и пролитой крови.

Поклонники ее пропали. Умерли, выселены, или сами принесли себя в жертву? Невозможно сказать, как глубок слой костей на дне колодца. Но толщина его ужаснет любого…

Дух был обречен на скорую смерть. Если бы море не поднялось, проглотив землю, если бы не пали внезапно стены этого мирка, выпустив на свободу все, что таилось внутри.

Побережье во всех странах мира является местом поклонения. Об этом раз за разом твердят еще анналы Первой Империи, ее отчеты о вновь открытых народах. Грань между морем и сущей является манифестацией символической грани между ведомым и неведомым. Между жизнью и смертью, духом и разумом, между необозримой армией элементов и сил, противоположных, но работающих сообща. Морю отдают жизни людей, в его глубины швыряют сокровища. А в самих морях корабли и команды то и дело погружаются в бездну.

Поэтому дух ведал… соперников. И питался плохо, как подозревала Некил Бара. Слабеющий, страдающий, он вернулся в свою нору, ныне сокрытую под водой. Вернулся, чтобы умереть.

Невозможно понять, каким образом ведуны Тисте Эдур нашли его, постигли его природу и таящиеся силы. Но они его нашли, связали, кормили кровью, пока к нему не вернулись силы — а вместе с силами растущий голод.

«Теперь мне нужно найти способ его убить».

Она ощущала его приближение под килями эдурского флота. По защитным линиям гавани суетились солдаты, заполняли укрепления. Команды готовили баллисты и требушеты. Пылали костры, распаковывались связки тяжелых дротиков.

Носящий тяжелую шубу Арахафан расположился на главном пирсе и, как она, смотрел на набегающий флот. Он постарается блокировать атаку духа, разъярить его, чтобы Некил Бара подобралась поближе к его сущности и нанесла удар в самое сердце.

Ей хотелось бы, чтобы в городе оставался Энедиктал. Но он вернулся в свой батальон под Шилом. Еще ей хотелось бы, чтобы сюда маршировали Змеиные Пояса.

Пока внимание духа отвлечено, Энедиктал смог бы разбить флот Эдур. Бара не знала, скольких сил лишатся она и Арахафан, убивая духа, останется ли хоть кроха для удара по флоту. Может дойти до рукопашной схватки в гавани.

«Вот абсурдность применения магии в войне. Мы можем всего лишь нейтрализовать друг друга. Но если одна из боевых команд имеет численный перевес…»

Под ее началом состояли шесть младших волшебников, рассеявшихся в рядах солдат батальона Холодной Глины. Их должно оказаться достаточно против сопровождающих флот ведунов. Бара тревожилась, но не особенно сильно.

Красные паруса затрепетали. Уже видны носящиеся по палубам и снастям команды. Флот готов к нападению. Под передовым кораблем вздулась темная волна, полночным синяком распространяясь по всей гавани.

Вдруг ее обуял страх. «Оно… слишком большое».

Взгляд вниз, на одинокую меховую фигуру на конце пирса. Руки волшебника были воздеты.

Дух рванулся под гребнем волны прямо к гавани, набирая скорость. Солдаты в доках подняли щиты. Над строем взметнулись наконечники копий. Кто-то пустил из требушета огненный шар. Некил Бара смотрела, как он описывает дугу, оставляя хвост дыма, как приближается к волне. Исчезает в облаке копоти.

Послышался рев Арахафана; она увидела, как замерцала полоса воды перед доками, поднялась к небесам стеной пара. Как раз в этот миг дух нырнул ко дну. Момент до столкновения.

Удар заставил маяк затрястись под ее ногами. Бара взмахнула руками, удержав равновесие. Сидевшие на узком железном балкончике зеваки с воплями полетели на камни. Балкон задрожал, словно проволочка в руках кузнеца. Крепления отрывались, испуская облачка пыли. По башне пронесся тяжкий стон, когда балкон начал падать к подножию.

Пар и темная волна сошлись в схватке, все выше вздымаясь над Арахафаном. Колдуна поглотила тень. Башня маяка оседала. Некил Бара обратилась лицом к гавани, взмахнула руками и слетела с края.

Исчезла в трепещущем магическом луче. Спланировала к земле, окруженная сверкающей белой скорлупой, вокруг которой вились ленты синего огня.

Словно копье бога, луч врезался в бок духа. Пробил светящийся синим огнем путь в мрачной кипящей воде.

«Странник! Он проиграл! Проиграл!» Она сначала ощутила, а уж потом увидела Арахафана. Плоть кусками отваливалась от костей, чернея, словно ее слизывал бурный вихрь. Она видела, как пропали губы и зубы, превратив лицо в отвратительную маску. Глаза сморщились, почернели, потом запали внутрь орбит.

Она еще чуяла его удивление, его неверие…

Обнажилась плоть духа: слои и слои темной свернувшейся крови, тусклые волосы, тонкие полоски костей. Обросшие ракушками драгоценности, смятые монетки. Слои высохших младенческих трупиков, завернутых в кожу. У каждого пробит лоб, лицо искажено агонией боли и недоумения. «Слои. О Госпожа, что делаем мы, смертные? Снова, и снова, и снова!»

Каменные топоры, жемчуга, куски раковин…

Скользнула к сердцевине…

… чтобы понять, что они ошибались. Гибельно ошибались.

Дух — просто раковина, склеенные воспоминаниями кости, зубы и волосы. Просто воспоминания.

А внутри…

Некил Бара поняла, что сейчас умрет. Против поднявшегося ей навстречу нет защиты. Никакой. Она не сможет — никто бы…

— Цеда! Куру Кан! Услышь меня! Смотри…

* * *

Серен Педак сидела у стены. Ее задевали ногами, толкали, роняли бегущие люди.

Недавно она очнулась в темном погребе, окруженная разбитыми винными бочками. Ограбленная, без большей части доспехов. Меч и нож также пропали. Боль между ног намекнула ей, что случилось и худшее. Губы вспухли и ныли от поцелуев, которых она не помнила; спутанные волосы окрасились кровью. Она кое-как выбралась из-под земли, проползла по грязным камням до ближайшей стенки и скрючилась, тупо глядя на картину паники.

Город скрылся в дыму. Бурый полумрак, звуки далеких схваток — в гавани, слева от нее, около северной и восточной стен справа. Горожане беспорядочно носились по улице. Напротив двое мужчин сошлись в смертной драке: один пытался проколоть другого, потом начал колотить его головой о мостовую. Гулкий стук сменился влажным хрустом. Победитель откатился от содрогающейся жертвы, встал и, шатаясь, побрел восвояси.

Другие выбивали двери. Внутри вопили обнаруженные налетчиками женщины.

Тисте Эдур видно не было.

Справа появились трое мужчин — явных мародеров. Один нес окровавленную дубинку, другой размахивал серпом. Третий тащил за ногу тело мертвой или потерявшей сознание девочки.

Они заметили ее. Хозяин дубинки ухмыльнулся: — Мы пришли тебя подобрать, аквитор. Очнулась и еще захотелось, ась?

Она не узнавала их, но в глядящих на нее глазах было что-то ужасно знакомое.

— Город пал, — продолжил мужчина, подходя все ближе. — Но у нас есть путь наружу, и мы хотим и тебя захватить.

— Решили оставить для себя, дорогуша, — загоготал человек с серпом. — Не беспокойсь, мы тебе не повредим.

Серен прижалась к стене.

— Стоять!

Новый голос. Троица оглянулась.

Синие очи, металлического оттенка волосы — этого она знала. Может быть. Она не была уверена. Никогда не видела подобного доспеха, а ведь кольчуга пурпурного цвета запомнилась бы любому. У бедра незнакомца висел широкий меч. Он не спешил его вытаскивать из ножен.

— Это тот иноземный ублюдок, — сказал тип с дубинкой. — Найди себе другую.

— Уже нашел. Два дня ее ищу…

— Она наша, — крикнул носящий серп.

— Не подходи, — прорычал третий, поднимая тело ребенка над головой, словно собирался сражаться им.

Серен поняла, что он уже использовал его подобным образом. «О дитя, лучше тебе быть мертвой. Лучше бы тебе умереть сразу…»

— Ты нас знаешь, чужак, — сказал человек с дубинкой.

— О да! Вы ужас этого городишки. Я многое слышал о ваших подвигах. Это дает мне преимущество.

— Как так?

Иноземец медленно подходил ближе. Что — то блеснуло в его глазах, когда он ответил: — Потому что ВЫ ни черта обо мне не знаете.

Взметнулась дубина. Блеснул серп. Тело вспороло воздух.

И было поймано рукой иноземца. Одновременно он поднял другую руку, ладонью кверху, и вроде бы слегка коснулся подбородка первого бандита.

Она не поняла.

Человек с дубинкой валялся на земле. Второй смотрел на торчащий из груди собственный серп. Медленно оседал.

Треск. Фонтан кровавых брызг.

Чужеземец отступил, неся тело девочки под мышкой. Левая рука держала нижнюю челюсть третьего бандита — будто кожаную ручку ведра.

Справа от нее слышались отвратительные хлюпающие звуки. Мужчина выпучил глаза и хрипел.

Незнакомец отбросил челюсть с висевшими на ней нёбом и куском языка. Положив девочку на землю, шагнул к противнику. — Мне не нравится, что вы делали. Ничего мне не понравилось, а меньше всего сделанное с этой женщиной и этой девочкой. Так что я решил тебя изуродовать. Очень сильно.

Бандит повернулся, как будто собирался бежать. Затем ноги ему отказали, и он шлепнулся на брюхо, распластался по мостовой.

Незнакомец торжественно и медленно склонился над ним. Два коротких тычка пальцами в основание шеи, справа и слева — и она услышала треск позвонков. Вокруг головы собиралась лужица крови.

Мужчина переместил внимание на промежность врага.

— Хватит.

Он оглянулся, поднимая брови.

— Хватит. Убей его. Просто убей, Железный Клин.

— Уверена?

Из окна здания напротив выглядывали горожане. Не отрывали от них взоров.

— Достаточно, — прохрипела она.

— Хорошо.

Он слегка распрямил спину. Тычок в затылок. Кость проломилась. Тело замерло.

Железный Клин выпрямился. — Так лучше?

«Да уж. Все лучше и лучше…»

Багряный гвардеец подошел к ней. — Моя вина. Я заснул, думал, что ты в безопасности. Ошибка. Извини.

— Девочка?

Взгляд наполнился болью: — Думаю, затоптана лошадью. Уже довольно давно.

— Что случилось?

— Трейт пал. Эдурский флот отошел. Когда с Некил Барой и Арахафаном было покончено, корабли вернулись. Защитников смяли темные духи. Воины сошли на берег. Плохо дело, аквитор. — Он оглянулся через плечо. — Тем временем подошла армия с суши. Взяла плохо охраняемые стены. Десять ударов сердца — и северные ворота достались им. Эдур убивали каждого встреченного солдата. Не грабили. Кстати, безоружных они пока не трогают. Но никаких гарантий, ты же понимаешь?

Он помог ей встать. Она вздрогнула, когда ее коснулись руки — орудия кровавого убийства.

Если он и заметил, то не подал вида. — Мой Клинок ждет. Корло удалось найти садок в этой Худом клятой дыре. Первый раз за наши два года здесь. Его принесли Эдур, сказал он. Вот почему.

Она поняла, что движется. Они шли, избирая кривые переулки, не показываясь на больших улицах. Со всех сторон слышались звуки резни. Внезапно Клин покачал головой: — Проклятие, нас отрезали.

* * *

Они оказалась втянутыми в резню — озадаченные свидетели убийства несчастных дезорганизованных солдат. Они гадали, не станут ли следующими ростовщики.

Удинаас брел в хвосте охраны Императора — двенадцати разъяренных воинов, режущих плоть, рубящих врагов напропалую, словно они пробивались через тростники.

Рулад показывал не ему принадлежащее мастерство. Его руки были размытыми пятнами, однако каждое движение казалось выверенным и безошибочным. Он что-то бормотал — маниакальный бред, раз за разом прерываемый взвизгами, в которых было страха не меньше, чем гнева. Это не торжествующий воин. Не берсерк, не боец в ореоле самоубийственной храбрости. Убийца… Мясник.

Стоявший рядом воин упал под отчаянным ударом летерийца. Император завизжал, бросаясь к врагу. Пестрый меч поднялся, кровь брызнула будто вода. Он чуть не задохнулся от смеха. Телохранители украдкой косились на одичавшего правителя.

Далее по улице, через некое подобие заслона. Удинаас спотыкался о трупы, об извивающиеся, стонущие тела. Обезумевшие перед смертью люди звали матерей. Таким раб клал ладонь на лоб или касался плеча, бормоча: — Я здесь, мальчик мой. Все хорошо. Можешь идти.

Милосердный жрец волочится на цепи, шаг зашагом, шепчет пустые утешения, смиренную ложь, прощает и сам взывает к кому-то — чему-то — умоляя простить себя. Но никто не касается его, ничьей ладони не ощущает он на своем лбу.

«Расплата за сожженные села. Где тут ростовщики? Война ведь выгодна им».

Еще сотня шагов. Еще трое павших Эдур. Рулад и восемь братьев. «Сражаются. Где вся армия?

Где-то в другом месте».

Если уметь выбирать верные вопросы, ответы станут очевидными. Ясное откровение: он здесь ради чего-то…

Еще один воин завопил, взмахнул руками и упал, ударившись лицом о мостовую.

Рулад убил еще двоих солдат, и вдруг противников не осталось.

Он застыл в странной нерешительности посреди перекрестка, среди полос дыма.

Справа возник еще кто-то.

Двое Эдур отпрянули и упали, смертельно раненые.

Нападающий выбросил перед собой левую руку: голова воина Эдур треснула с громким щелчком.

Лязг мечей, еще кровь, еще один падающий воин. Нападающий прорвал строй и развернулся.

Рулад шагнул ему навстречу. Мечи — один тяжелый и пестрый, другой самый обычный на вид — столкнулись и при помощи странного приема незнакомца, проворота руки, будто склеились. Другая его рука метнулась над клинками, основание ладони врезалось в лоб Рулада.

С громким треском сломалась шея императора.

Пестрый меч соскользнул с меча незнакомца. Тот уже отступил, кончик его клинка уже выходил из груди очередного Эдур.

Еще удар сердца — и пали двое последних телохранителей, щедро разбрызгивая кровь по мостовой. Словно плата.

Чужак огляделся, заметил Удинааса и кивнул. Махнул рукой в сторону улочки, и оттуда вышла женщина.

Успела пройти полдюжины шагов, прежде чем Удинаас ее узнал.

«Ее жестоко осквернили.

Но такого больше не будет. Пока жив этот человек…»

Серен Педак не обратила внимания ни на него, ни на умирающих Эдур. Чужак взял ее за руку.

Удинаас смотрел вслед им двоим, идущим вниз по улице, сворачивающим за угол.

Где-то позади послышались крики Эдур, шум топающих ног.

Раб обнаружил себя стоящим у трупа Рулада. Смотрящим на свернутую под нелепым углом голову, на руки, крепко держащие меч.

Он ждал, когда рот распахнется и снова раздастся безумный смех.

* * *

— Самое странное оружие, мною виденное. Проклятие!

Серен мигнула. — Что?

— Но он был хорош, с таким-то мечом. Еще пять лет — и приобрел бы умение, делающее его ходячей смертью. Достаточно, чтобы смутить любого. Искру, Синяка, даже самого Шкуродера. А доспехи! Скажу — мне чертовски повезло. Будь у нас время…

— Что?

— Тисте Эдур.

— Эдур?

— Ладно. Вот и они.

В дальнем конце аллеи прятались шестеро. Две женщины, четверо мужчин. Все в багряных кольчугах. С обнаженными клинками. С кровью на клинках. Один, в более легких, чем у других, доспехах и с какой-то диадемой в левой руке, выступил вперед.

Что-то произнес на никогда не слышанном аквитором языке.

Железный Клин ответил неразборчивым рыком. Подтащил Серен поближе. Говоривший, казалось, перешел на язык жестов. Воздух вокруг него замерцал.

— Подружка, Корло открывает садок. Мы пройдем через него и при удаче ни на кого не наткнемся. Не спрашивай, далеко ли мы уйдем. Достаточно далеко. Надеюсь.

— Куда? Куда мы пойдем?

На месте глухой стены распахнулась черная пасть.

— В Летерас, аквитор. Помнишь, я говорил о ждущей нас ладье?

«Самое странное оружие… Чертовское везение».

— Он умер?

— Кто?

— Он умер? Ты убил его? Того Тисте Эдур?

— Точно, подружка. Он нам мешал. Могли подойти другие.

«О, нет».

* * *

Рвота полилась на песок.

По крайней мере вопить перестал, подумал Вифал. Он ждал, восседая на травке как раз у линии пляжа, а молодой Эдур, стоя на четвереньках, дергался, извивался, кашлял и плевал.

Неподалеку нахты — Писк и Хруст — дрались за кусок плавника, который уже рассыпался на крошки от их усердия. В последнее время их игры стали слишком разрушительными, так что кузнец стал подозревать, не ощущают ли они его настроение. Или это одиночество сделало их безумными? Похоже, и то и то правда.

Он презирал религию. Не шел по пути всяких там богов. Властители хуже бешеных зверей. Хватает и того, что на ужасающие зверства способны смертные; он не желал иметь ничего общего с их бессмертными и неизмеримо более сильными подобиями.

Этот сломанный божок в кривой палатке, вечная его боль, одуряющий дым от разбросанных по жаровне семян… все та же песня. Страдание стало знаменем, знаком желания погрузить в пучину собственного убожества весь мир. Нет, все миры. Ничтожество и ложное бегство, боль и безумная сдача. Все та же песня.

Вифал потерялся на этом островке посреди пустого океана. Окруженный множеством ликов, которые были им самим, он лишался способности к различению. Мысль и естество рассыпались, теряли форму и внутреннюю связь. Он бродит по воспоминаниям чужака, по спутанному миру.

Построй гнездо.

И яростно развали.

Обезьяньи морды скалились в молчаливом, судорожном хохоте.

Трое шутов повторяли свое представление много, много раз. Какой в нем смысл? Какой очевидный урок он не в силах постичь, будучи слишком слепым и тупым?

Эдурский парень опустошил желудок. Поднял голову. Глаза словно прилипли к костям, их полнили боль и страх. — Нет, — прошептал он.

Вифал отвернулся, глядя на берег.

— Хватит… больше не надо…

— Увы, здесь не хватает закатов, — пробормотал кузнец. — Или рассветов?

— Ты не знаешь, на что это похоже!!!

Ветер унес крик Эдур. — Гнезда стали более изящными. Думаю, он стремится к совершенству формы. Ровные стены, треугольный вход. Шлеп все разрушает. А мне что делать?

— Пусть заберет проклятый меч. Я не вернусь. Туда. Не вернусь, и даже не думай уговорить.

— Ничего не могу сделать. НИЧЕГО.

Рулад полз к нему. — Ты сделал меч! — прошептал он обвиняюще.

— Огонь, молот, наковальня, корыто с водой. Я сделал мечей больше, чем могу сосчитать. Просто железо и пот. Думаю, это были сломанные лезвия. Те полоски. От какого-то узкого, длинного ножа. Два куска, черных, хрупких. Просто обломки. Интересно, где он их раздобыл?

— Все ломается, — отозвался Рулад.

Вифал оглянулся: — Да, парень. Все ломается.

— Ты сможешь.

— Что смогу?

— Сломать меч.

— Нет. Не смогу.

— Все ломается!

— И люди в том числе.

— Это нехорошо.

Вифал пожал плечами: — Давно не видывал ничего хорошего. Думаю, он обкрадывает мой разум. Говорит, он мой бог. Говорит, я должен всего лишь преклониться пред ним. И все станет ясно. Скажи, Рулад Сенгар, для тебя все ясно?

— Это зло — оно твоей работы!

— Разве? Может, и так. Я принял эту сделку. А он солгал. Видишь ли, он обещал меня освободить, едва я окончу меч. Рулад, он лжет. Постоянно. Теперь я знаю. Этот бог лжет.

— У меня есть сила. Я император. Я взял жену. Мы начали войну. Летер падет.

Вифал махнул рукой в сторону суши. — И он ждет тебя.

— Они страшатся меня.

— Страх рождает подобие преданности. Они пойдут за тобой, парень. Они прямо сейчас ожидают твоего возвращения.

Рулад вцепился ногтями в собственное лицо. Плечи его задрожали. — Он убил меня. Человек — не летериец, совсем не летериец. Он убил нас. Семерых моих братьев. И меня. Он слишком… быстрый. Кажется, едва пошевелился, а семеро наших уже вопят и умирают.

— В следующий раз ты будешь тверже. Трудновато будет найти того, кто сможет тебя убить. В следующий раз. И в послеследующий. Парень, это ты понимаешь? Это самая сущность того уродского бога, что ждет тебя.

— КТО ОН?

— Бог? Жалкий кусок дерьма, Рулад. Держащий в руке твою душу.

— Отец Тень оставил нас.

— Отец Тень умер. Или все равно что умер.

— Ты откуда знаешь?

— Будь иначе, он не позволил бы Увечному Богу украсть тебя. Твой народ. Он вышел бы на берег… — Тут Вифал запнулся.

Вот на что я натолкнулся, подумал он. Истина, сочащаяся кровью.

Он ненавидит религию, ненавидит всех богов. И остается в одиночестве.

— Я убью его. Этим мечом.

— Дурак. На этом острове он все слышит, все видит, все знает.

«Разве кроме того, что у меня на уме. А если и узнает — как остановит меня? Нет, не знает. Нужно в это верить. Если бы знал, уже убил бы меня. Прямо сейчас и убил бы».

Рулад поднялся на ноги. — Я готов к встрече.

— Да ну?

— Точно.

Вифал вздохнул. Бросил взор в сторону нахтов. Между ними лежала груда щепок — остатки спорного бревна. Оба зверя удивленно взирали на обломки, совали в кучу пальцы.

Мекрос встал: — Ладно, парень. Идем.

* * *

Она находилась за черным стеклом, внутри тоннеля из прозрачного обсидиана, и рядом не было духов.

— Куральд Галайн, — прошептал Корло, бросив на них взгляд из-за плеча. — Неожиданно. Это гнилое завоевание. Или сами Эдур не знают, не понимают, что именно используют.

Воздух пах смертью. Дыхание гробницы, тлен иссохшей плоти. Темный камень под ногами выглядел смутным и грязным. Сверху неровный потолок, едва на локоть выше головы Железного Клина (он был самым высоким из отряда).

— Чертов крысиный лабиринт, — заявил замявшийся у перекрестка маг.

— Просто веди к югу, — гулко отозвался Клин.

— Ага. Но вот где он?

Солдаты столпились, переглядываясь и ругаясь на своем странном языке.

Корло поглядел на Серен Педак. Лицо его было замкнутым. — Предложения, аквитор?

— Что?

Маг что-то проговорил Клину на родном языке. Тот сморщился. — Хватит вам. По-летерийски. Давно ли грубость стала принципом Багряной Гвардии?

— Аквитор, это Оплот Тьмы…

— Нет никакого Оплота Тьмы.

— Ну, я стараюсь говорить понятным для вас образом.

Она молча воззрилась на него. Маг потер шею. Она увидела, что его ладонь блестит от пота. — Это же Тисте Эдур? Не Тисте Анди. Оплот Тьмы — это Тисте Анди. Эдур были от… гм… Оплота Тени. Так что я ожидал казаться в садке Куральд Эмурланн. Но это не он. Это Куральд Галайн, но взломанный. Забитый. Он переполнен духами Тисте Анди.

— Их здесь нет, — отозвалась она. — Их я видела. Тех духов. Они не здесь.

— Здесь, аквитор. Я просто их отгнал. Прямо сейчас…

— Но это оказалось непросто.

Маг неохотно кивнул.

— И вы потерялись.

Второй кивок.

Она попыталась думать, пробиться через онемение. Казалось, лишь оно одно удерживает в стороне боль раненой плоти. — Вы сказали, эти духи не Эдур.

— Точно. Тисте Анди.

— Какая между ними связь? Они союзники?

Глаза Корло сузились. — Союзники?

— Духи, — вмешался Железный Клин.

Маг метнул взгляд на командира и снова обратился к Серен. — Эти духи связаны. Закляты сражаться за Эдур. Это духи Анди? Дыханье Худа, в этом может быть смысл. Кем бы им еще быть? Это не духи Эдур, ведь тогда связующая магия б не потребовалась. Так?

Клин подошел к Серен. — На что ты намекаешь?

Она припомнила контакт с призраками, их голод. — Маг Корло, вы сказали, что удерживаете их. Они хотят напасть?

— Я не уверен.

— Пустите одного. Может, мы поговорим, может, попросим помощи.

— С чего бы им помогать нам?

— Заключим сделку.

— И что предложим?

Она дернула плечом: — Подумайте.

Он вымолвил немало иностранных слов, которые походили на ругательства.

— Пусти одного, — приказал Клин.

Еще ругательства. Корло отошел от остальных. — Приготовьте оружие. На случай, если он не будет заинтересован в переговорах.

Миг спустя воздух перед магом задрожал и что-то черное плеснулось вперед, словно пролитые чернила. Появилась размытая фигура.

Женщина, высокая как Эдур, но с черной кожей. Длинные, спутанные, ярко — рыжие волосы. Глаза раскосые и большие, зеленые, лицо более изящное, чем Серен ожидала увидеть у женщины такой комплекции. На ней были брюки, кожаная перевязь, с плеч свисала белая меховая накидка. Оружия не видно.

Взор женщины был суровым. Она заговорила, и в ее языке Серен различила много эдурских слов.

— Не люблю, когда так случается, — сказал Корло.

Серен попробовала ответить по-эдурски: — Привет. Мы извиняемся за вторжение в ваш мир. Мы не намерены задерживаться надолго.

Лицо женщины оставалось неприветливым. — Предатели всегда лгут.

— Я говорю на языке Эдур, но они нам не союзники. Может быть, в этом мы близки с вами?

— Я умерла на войне одной из первых. Потому не привязана к Эдур. Они не могут меня использовать, не могут заставить сражаться за себя. Я и мне подобные недостижимы для их рук.

— Но твой дух в плену, — ответила Серен. — Здесь, в этом месте.

— Что вам нужно?

Серен повернулась к Железному Клину. — Она спрашивает, чего нам нужно.

— Корло?

Маг пожал плечами: — Мы хотим избежать влияния Эдур. Выйти за пределы их власти. Потом вернуться в свой мир.

Серен перевела заявления Корло женщине. — Вы смертные, — отвечала та. — Сможете пойти там, где не сможем мы.

— Вы проведете нас?

— И какова будет награда?

— А чего вы хотите?

Собеседница колебалась. Покачала головой: — Нет. Нечестная сделка. Моя услуга не стоит того, чего я запрошу. Вам нужен проводник к границе. Я не обману. Это недалеко. Вы и сами найдете.

Серен перевела все сказанное Гвардейцу, добавив: — Это странно…

Железный Клин усмехнулся: — Что? Честная торговля?

Серен сухо кивнула: — Я же летерийка. Честность делает меня подозрительной.

— Спроси, чего она хочет от нас.

Серен Педак спросила, и призрачная женщина подняла правую руку. В ней было зажато нечто маленькое, покрытое солью и ржавчиной. — Контратака К'чайн Че'малле прижала многих из нас к берегу, загнала в волны. Я плохой боец. Я умерла в морской пене, мое тело утащил прибой, зарыл в мокрый песок. — Она глянула на объект в ладони. — Это мое кольцо. Его вернул мне дух. Многие пленные духи делают это для нас, недоступных влиянию Эдур. Я попрошу вас вернуть меня к костям, к тому немногому, что от них осталось. Так я смогу найти забвение. Но столь щедрый дар за столь скромную услугу…

— Как нам это сделать?

— Я укроюсь в сущности этого кольца. Вы меня больше не увидите. А вам придется придти к побережью и кинуть кольцо в волны.

— Это кажется нетрудным.

— Наверное. Неравность обмена кроется в несоизмеримости ценностей…

Серен качала головой. — Не видим несоизмеримости. Ваше желание равно нашему. Мы принимаем сделку.

— Откуда мне знать, что вы не обманете?

Летерийка повернулась к Клину: — Она нам не верит.

Мужчина шагнул к Тисте Анди. — Аквитор, скажи ей, что я Чтящий из Багряной Гвардии. Если хочет, она может узнать все значение этого титула. Положив руку мне на грудь. Скажи, что я засвидетельствую честность соглашения.

— Я еще не все вам передала. Она хочет, чтобы мы бросили в море то, что она держит в руке.

— И что?

— Это проложит конец ее существованию. Кажется, она этого желает.

— Скажи, пусть испытает мою душу.

— Хорошо.

Женщина глянула подозрительно, но все же шагнула и положила руку на грудь солдата.

Рука отдернулась. На лице отскочившей назад женщины читался ужас. — Как… как можешь ты… зачем…

Серен сказала: — Не думаю, что ты ждал такого ответа. Она… устрашена.

— Это не беда, — отозвался мужчина. — Она принимает мое слово?

Услышав вопрос Серен, женщина выпрямилась и закивала. — Я не могу отказать. Но… я забыла… то чувство.

— Какое?

— Горе.

— Железный Клин! Что бы ни значило это слово «Чтящий», она переполнилась… жалостью.

— Отлично, — сказал он, отворачиваясь. — Все мы делаем ошибки.

— Я поведу вас, — произнесла Тисте Анди.

— А как вас зовут?

— Сендалат Друкорлат.

— Благодарим, Сендалат. Мне тяжко сознавать, что вы желаете забвения как дара.

Та пожала плечами: — Те, кого я любила, те, кто любил меня… считают, что я давно умерла. Нет нужды горевать.

«Нет нужды горевать. Тогда откуда жалость?»

— Вставайте, парни, — крикнул Клин. — Она проложит нам путь.

* * *

Шлеп валялась на холмике словно мертвая; но голова нахты медленно повернулась, едва показались Вифал и Рулад. Недавно она стащила молот из кузницы, чтобы с большим удобством рушить гнезда Писка, и теперь всюду носила его с собой. Кузнец краем глаза заметил, что уродливая черная тварь, не сводя с подошедших взора, поднесла к носу молот. Словно обдумывает убийство.

Из троих нахтов именно Шлеп пугала его больше всего. Слишком много интеллекта в черных блестящих глазках, слишком часто на сморщенном личике появляется что-то вроде улыбки. Присущая этим животным сила заставит нервничать любого человека. Он понимал, что если Шлеп захочет оторвать ему руки — труда ей это не составит.

Может быть, Увечный Бог связал их магией, как связывают демонов, и только его воля удерживает тварей от попытки вцепиться Вифалу в горло? Неприятная мысль.

— Что мне помешает, — прорычал Рулад, — провести лезвие меча прямо через его впалую грудь?

— Не задавай мне таких вопросов, Эдур. На них может ответить лишь сам Увечный. Не думаю, что это будет так вот легко. Он умный ублюдок, и в этой палатке его сила абсолютна.

— Весь простор его королевства, — ухмыльнулся Рулад.

«Да. Почему это твои слова меня заинтересовали? Или в них какой-то намек?»

Рваное убежище бога было прямо перед ними. Из откинутого полога ввалил дым. Чем ближе они подходили, тем горячее и суше делался воздух. Пожухлая трава хрустела под ногами. Сама земля казалась пораженной болезнью.

Они встали напротив входа. Увидели внутри палатки скорченную фигуру бога. От медной жаровни поднимались щупальца дыма.

Кашель. Затем: — Что за гнев. Полагаю, он неразумен. Ведь мой дар оказался весьма эффективным.

— Не желаю возвращаться, — сказал Рулад. — Оставь меня здесь. Найди кого-то еще.

— Невольный исполнитель нашей воли явился… из неожиданных мест. Представь себе: Чтящий Багряной Гвардии! Радуйся, что это был не Шкуродер или сам Ков! Они могли бы разглядеть в тебе больше, и это было бы совсем некстати. Мы не готовы. — Новая порция покашливаний. — Пока не готовы.

— Я не вернусь.

— Ты отвергаешь дарованную плоть. Понимаю. Но, Рулад Сенгар, эта золотая мантия есть плата. За искомую тобой силу.

— Я больше не желаю этой силы.

— Нет, желаешь, — весело произнес бог. — Подумай об уже пожатой награде. Трон Тисте Эдур, женщина, которую ты вожделел многие годы — все в твоей власти, делай что хочешь. Братья отбивают перед тобой поклоны. А растущее умение владеть мечом…

— Оно же не мое! Все, что я могу — держать рукоять! Это не мое мастерство — и все это видят. Я ничего не ЗАСЛУЖИЛ…

— И какой прок в искомой тобой гордости, в чести, о Рулад Сенгар? Смертные меня забавляют. Проклятие дураков — измерять свое достоинство и вечно находить недостатки. Не мне вести тебя путем управления империей. Это задача твоя и только твоя. Сделай это местом приложения своей гордости. И разве сила твоя не прирастает? Теперь у тебя мышцы толще, чем у братца Фира. Кончай хныкать, Эдур.

— Ты используешь меня!

Увечный Бог засмеялся: — А Скабандари Кровавый Глаз делал иначе? О, я знаю эту песню. Не ваши сказки. Море шепчет древние истины, Рулад Сенгар. Почтенный Отец Тень! О, что за нелепость вымысла. Убийца, втыкающий нож в спину…

— Ложь!

— … приведший вас всех к предательству. Вы изменили прежним союзникам, Тисте Анди. Напали на них по приказу Кровавого Глаза. Убили сражавшихся бок о бок с вами. Вот подлинное наследие Тисте Эдур. Спроси Ханнана Мосага, Рулад Сенгар. Спроси своего брата Фира. Мать. Женщины знают. Их память оказалась менее… избирательной.

— Хватит, — взмолился Эдур, впиваясь ногтями в собственное лицо. — Ты отравляешь меня бесчестием — вот цель… всего сказанного тобой.

— Может быть, я предлагаю освобождение, — прошептал Увечный Бог. — Возможность все возместить. Она внутри тебя, Рулад Сенгар. У тебя есть сила перестроить все по своей воле. Империя будет твоим отражением, ничьим иным. Ты сбежишь от нее? Если таков твой выбор — мне поистине придется искать другого. Такого, что окажется менее… щепетильным.

Меч зазвенел, выпав из руки Рулада.

— Делай выбор.

Вифал видел, как меняется лицо Рулада. С воплем Эдур склонился, подхватил меч — и пропал.

Грубый смех. — Вифал, сколь немногое способно меня удивить!

Мекрос в отвращении отвернулся.

— Погоди, Вифал. Я вижу твое недовольство, твою усталость. Что тебя так мучает? Я задаю себе именно этот вопрос.

— Парень не заслужил такого…

— Он нет, как раз заслужил. Все они заслужили.

— Да, — ответил Вифал, смело посмотрев на Скованного Бога, — кажется, это единственное доступное тебе суждение. Но разве оно чисто?

— Осторожнее. Моей благодарности остается все меньше.

— Благодарности? — Вифал засмеялся не менее грубо. — Ты с благодарностью втянул меня в свои интриги. Прелестно. Может быть, вскоре ты с признательностью меня убьешь? — Он всмотрелся в скрытую плащом фигуру. — Я же понимаю твои трудности. Теперь понимаю, и проклинаю себя за то, что не понял сразу. У тебя нет владений, нет подданных, как у других богов. Ты сидишь в палатке, и это все твое королевство. Так? Больная плоть, вонючий, спертый воздух. Стены тоньше кожи, и за ними — жар старых и бессильных желаний. Твой мир — и ты в нем один… ирония в том, что ты не можешь повелевать даже своим телом.

Приступ кашля. — Избавь меня от сочувствия, мекрос. Я основательно поразмыслил над твоими проблемами и нашел приемлемое решение. Ты скоро увидишь. Тогда сам обдумай сказанное мне сегодня. А сейчас уходи.

— Ты так и не понял? Чем больше боли ты причиняешь окружающим, бог, тем больше боли возвращается к тебе. Ты сам посеял семена своего ничтожества. Ты сам отметаешь заслуженное сочувствие.

— Я сказал — уходи. Построй свое гнездо, Вифал. Шлеп заждалась.

* * *

Они вышли на иссушенный ветрами лужок. Справа морские волны набегали на берег, слева виднелась дельта широкой реки. Вверх по реке находился обнесенный стенами город.

Серен Педак поглядела на далекие строения. Высокие и узкие башни, казалось, клонились в сторону моря. — Старый Кеттер. Тридцать лиг к югу от Трейта. Как такое возможно?

— Садок, — пробормотал сгорбившийся Корло. И сел на землю. — Гнилой, зараженный, но все же садок.

Аквитор пошла к пляжу. Солнце жарко пылало над головой. «Надо помыться. Отмыться. Море…»

За ней шел Железный Клин, державший в руке просоленное вместилище души Тисте Анди.

Серен вошла в море. Пенистая вода покрыла лодыжки.

Чтящий метнул штучку над ее головой. Слабый всплеск.

Голени. Бедра.

«Отмыться. Очиститься».

По грудь. Накатила волна, оторвав ее ото дна, покатив к берегу. Замолотив руками, Серен восстановила равновесие и снова направилась на глубину. Холодная соленая вода покрыла лицо. Светлая, прогретая солнцем вода плеснула в глаза. Вода кусала ссадины и ранки, вода наполняла рот, просила пустить себя и дальше.

«Вот так».

Руки схватили ее, потянули вверх. Она не смогла вырваться.

«Чистота!»

Лицо обжег холодный ветер. Свет больно ударил по глазам. Она дергалась, кашляя и плача, но руки безжалостно влекли ее на берег. Бросили на песок. Когда она попыталась вырваться, руки очень туго сжали предплечья; в ушах зазвенел голос: — Я знаю, милая. Знаю, каково это. Но не таким путем…

Теперь она лишь бессильно всхлипывала.

А он все не отпускал ее.

— Исцели ее, Корло.

— Проклятие, я выдохся…

— Сейчас. И спать. Заставь ее уснуть…

* * *

«Нет, ты не можешь умереть. Опять. Ты нужна мне».

Как много слоев спрессовано на окаменелых остатках… Миг сильного давления, кожа, какая толстая кожа, несущая следы бесчисленных мелких смертей. И жизнь была голосом, не словами, но звуком, движением. А все остальное — молчание, тишина. За пределами последнего эха ждет забвение.

Нужно было умереть в первый раз. Этот мир ей чужд. Врата запечатаны, стерты. Ее муж — если он еще жив — давно окончил траур. Ее дочь сейчас, наверное, уже стала матерью и бабкой. Она пила драконью кровь, сразу за Аномандером. Где-то она жила, жила свободной от горя.

Необходимо думать именно так. Единственное оружие против безумия.

Смерть предлагает лишь один дар.

Но что-то не отпускало ее.

Какой-то голос. «Это воистину беспокойные моря. Не думал, что мой поиск окончится так…легко. Да, ты не смертная… но сойдешь. Сойдешь».

Останки вдруг зашевелились, тяжело задвигались. Стягивались воедино кусочки слишком мелкие, чтобы разглядеть их. Будто припоминали, что когда-то были целым. В море, в донном иле ожидало все необходимое для плоти, крови и костей. Все более громкое эхо, возрождение, поиск формы. Она огляделась в ужасе.

Увидела, как тело — знакомое, но такое странное — выбирается из ила. Ил сгустился, набух и взорвался, отдавшись на волю течений. Взметнулись руки, тело явилось целиком.

Она блуждала рядом, побуждаемая подойти ближе. Войти. Но она знала, что еще слишком рано.

Тело, покинутое так давно. Это неправильно. Нечестно.

Оно бездумно ползет по морскому дну. По сторонам мечутся причудливые создания, привлеченные взметенными осадками, испуганные молотящей руками фигурой. Многоногие крабы разбегаются с ее пути.

Набежало странное облачко; над головой замерцал свет. Руки пробили поверхность. Плотный песок под ногами начал подниматься.

Лицо омыл воздух.

И она шагнула, влезла в тело, подобно огню пронеслась по мышцам и костям.

Ощущения. Холод, ветер, запах соли и гниющих водорослей.

«Мать Тьма, я… жива».

* * *

Глас возвращения прозвучал не смехом, но стоном.

Все собрались, едва разнеслась весть о смерти императора. Город взят, но Рулад Сенгар убит. Ему свернули шею, словно цыпленку. Тело лежало там, где пало; раб Удинаас стоял на страже — мрачный часовой, не узнающий никого, просто взирающий на облаченный в золото труп.

Ханнан Мосаг. Майен с плетущейся сзади Пернатой Ведьмой. Мидик Бун, ныне омытый кровью воин. Сотни Эдур, обрызганных кровавыми ошметками славы и убийства.

Молчаливые и бледные горожане, устрашенные повисшим в воздухе тугим напряжением.

Все стали свидетелями внезапно начавшихся конвульсий дико вопящего тела. Еще один ужасный миг шея Рулада оставалась свернутой и голова моталась под невозможными углами. Он встал на ноги. Кости срослись, голова выпрямилась, внезапный свет полыхнул в запавших глазницах.

Раздались новые крики, теперь на летерийском языке. Бегущие фигуры.

Вопли самого Рулада стихли. Он стоял, шатаясь, и меч плясал в дрожащей руке.

Удинаас заговорил: — Император. Трейт твой.

Внезапный спазм. Рулад, кажется, уже может видеть окружающих. — Ханнан Мосаг, создай гарнизон. Остальная армия должна расположиться вне города. Пошли слово к к'риснан у при флоте: пусть идут под Старый Кеттер.

Король — Ведун подошел ближе и прошептал: — Так это правда. Ты не можешь умереть.

Рулад отпрянул. — Я умер, Ханнан Мосаг. Только умирание я и знаю. Оставь нас. Удинаас?

— Император.

— Я… мне нужно… я был…

— Ваш шатер ожидает вас и Майен.

— Да.

Заговорил Мидик Бун: — Император, я возглавлю ваш эскорт.

Рулад недоумевающее посмотрел на свое тело, на тусклые, влажные монеты, на грязные меха. — Да, брат Мидик. Эскорт.

— И мы найдем того, кто посмел сделать… это… с вами, Император.

Глаза Рулада блеснули. — Его не победить. Мы бессильны перед ним. Он лжет…

Мидик нахмурился и оглянулся на Удинааса.

— Император, — сказал раб, — он имел в виду того, кто убил вас и ваших родичей. Здесь, на улице.

Рулад схватился за лицо и отвернулся. — Конечно. Он носил… алое.

Удинаас сказал Мидику: — Я дам детальное описание.

Тот коротко кивнул. — Да. Мы обыщем город.

«Но он сбежал, дурачье. Нет, я не знаю, как. И все же тот человек ушел. С Серен Педак». — Конечно.

— Удинаас! — Это прозвучало как отчаянный всхлип.

— Я здесь, Император.

— Забери меня отсюда!

Итак, все видели ЭТО и скоро Цеда узнает обо всем. Но поймет ли он? Как? Это невозможно, это звучит бредом.

«Он ничего не может. Но сможет ли он это осознать?»

Воин в золотых доспехах тащил за собой Удинааса. Шаг за шагом. Майен и Пернатая Ведьма шли следом. По бокам шагали, с оружием наготове, Мидик Бун и еще дюжина воинов. Им никто не мешал.

* * *

Вифал уселся на скамью в кузне. Простые стены — камень и штукатурка; холодный, полный золы горн. Плиты пола. Рабочее помещение открывалось на огороженный двор, в котором стояли каменный колодец и лохань для закалки, лежали дрова, хворост и кучки шлака. Напротив виднелась хижина, в которой помещалась лишь его кровать. Весь мирок. Насмешка над профессией, над способом пропитания.

В уме зашептал голос Увечного Бога. — Вифал. Мой дар. Я не лишен сочувствия, что бы ты не думал. Я понял тебя. Нахты — негодная компания для человека. Иди к берегу, Вифал. Обрети мой дар.

Он заинтересованно встал. «Лодка? Плот? Клятое бревно, на котором я уплыву отсюда?» Кузнец пошел к берегу.

Услышал возбужденно верещащих у кромки прибоя нахтов.

Подошел к обрыву, уставился вниз.

Из воды вылезала женщина. Высокая, чернокожая, голая. Волосы проблескивали рыжим.

Мекрос отвернулся и побежал.

— Ублюдок…

Ответ Увечного был деланно обеспокоенным: — Этого ты жаждал? Или она слишком высока? Слишком странные глаза? Вифал, я не понимаю…

— Как ты смеешь такое делать? Обрети дар, сказал ты. Это все, что ты ведаешь? Обретение, владение. Используешь вещи. Людей. Жизни.

— Ей нужна твоя помощь, Вифал. Она теряется, ее напугали нахты. Она с трудом вспоминает плоть.

— Позже. Оставь меня одного. Оставь нас одних.

Тихий смех. Кашель. — Как пожелаешь. Я разочарован отсутствием благодарности.

— Провались в Бездну.

Ответа не было.

Вифал вошел в хижину. Постоял лицом к постели, убеждаясь, что Увечный Бог не затаился в уголке его черепа. Затем пал на колени, склонил голову.

Он ненавидит религию. Отрицает богов. Но гнездо пусто. Гнездо надо разрушить. И построить заново.

Мекрос имеет выбор из множества богов. Но один старше остальных, и он повелевает морем.

Вифал начал молитву.

Воззвал к имени Маэла.

Глава 17

Никто подобного не видел. Мельница — запруда

Слыла в Чоруме инженерным чудом:

Из камня жернова, и тормоза, и оси,

Огромных шестерней железные колеса.

В четыре этажа (от крыши и до пола)

Машина нам муку тончайшую молола…

Иные говорят, что дождевой поток

Подмыл опоры мельничьих гранитных ног,

Иные — что всему причиной сложность,

Конструкций человечьих вечная ничтожность,

А кто-то — что сам Странник локтем подтолкнул,

Иль дунул. Так или иначе — ранним утром гул

Послышался, и камня треск, и визг железа,

Колеса через стены вдруг полезли,

И прачки, что коленками стояли в мыльной пене,

Едва успели удивиться жуткой сцене —

Гранитный рок на них свой бег направил,

Ни пятнышка, ни складки не оставил.

Вниз по тропинке Старца вез преумный Мул,

Через колодец он одним прыжком скакнул,

Да бедный Старец зацепился за ведро

И по веревке вниз слетел, сломав ребро;

Бранился громко он и, падая, хрипел,

И смертью вслед за ним летел его Удел —

Зубчатый храповик, размером с Мужика,

А Старца выше (вовсе не слегка,

Пусть даже он опять усядется на Мула);

Его из нашей сказки ветром сдуло,

Но все бы ладно, если бы не крыса…

О, я забыл вам рассказать про крысу?

Крысиный Хвост (что вовсе был не прост),

Чент Прип

Пьяный споткнулся в темноте и полетел в канал. Теолу с крыши его было уже не видно; но он мог слышать плеск, проклятия и шлепанье ладоней по вделанным в каменную стенку кольцам.

Теол вздохнул и обратил взор на присланного Брюсом безымянного стража. На одного из них. Стражей было трое, они были братьями — близнецами, и ни один не потрудился назвать своего имени. В них не было ничего, способного внушить явный страх, но вот немигающие глаза на сухих лицах не делали их приятной компанией.

— Приятели видят в тебе единицу или треть? — вопросил Теол. И нахмурился: — Что за странный вопрос задаю я человеку. Но ты должен уже привыкнуть к странным вопросам, ведь люди полагают, что ты был там, где тебя не было… или, скорее, не ты, но другие ты, каждый из которых может быть везде. Мне пришло в голову, что лучший метод решения таких трудностей — ничего не говорить, и что каждый из вас согласен с совершенством такого ответа… или же вы одинаковы между собой, и в таком случае вы пришли к согласию без прений. Что лучше всего.

Пьяный внизу вылез из канала, бранясь на большем количестве языков, чем Теол полагал теоретически возможным. — Ты слушаешь? Ужасно. Услышать все эти, без сомнения, бранные слова, высказанные с подобной горячностью… но постой! Это не пьяница, это мой лакей! — Теол помахал рукой. — Багг! Что ты тут делаешь? Я за это тебе плачу?

Мокрый слуга поднял голову и выкрикнул нечто нечленораздельное. — Что? Что ты лопочешь?

— Вы — не платите — мне!

— О, не надо рассказывать при всех!

Теол проследил за идущим по мосту слугой. Тот исчез за ближайшими строениями. — Какое затруднение. Пришло время серьезно потолковать со старым милым Баггом.

Снизу послышались звуки новых проклятий. Затрещала лесенка.

Взору открылось мокрое, грязное лицо Багга.

— Итак, — упер Теол руки в боки, — я уверен, что отсылал тебя по важному делу. И что же ты творишь? Падаешь в канал. Было такое в списке заданий? Думаю, что нет.

— Вы меня браните, хозяин?

— Да. А ты что подумал?

— Думаю, было бы более полезным действительно отослать меня по важному делу. Иначе я брожу по улицам, поддаваясь гипнозу лунного света…

— Не входи! Назад! Назад!

Встревоженный Багг замер и сделал шаг назад.

— Ты чуть не раздавил Эзгару! Мог ли он отползти? Думаю, что нет! — Теол склонился над насекомым, медленно ковыляющим через неровности пола. — Ох, ты же напугал его!

— Вам откуда знать?

— Не надо. Оно ползет в обратном направлении. Разве не доказательство?

— Хозяин, это просто диковинка. Не думал я, что вы сделаете из него домашнего любимца.

— Это от свойственного тебе недостатка чувствительности, Багг. Ведь этот Эзгара весьма…

— Яйцевиден?

— Очарователен. — Теол оглянулся на охранника. Тот пялился на него, как и всегда. — И наш парень согласен. Если не он, то его брат. Смотри, недавно он позволил Эзгаре проползти по лицу и даже не поморщился!

— Хозяин, как Эзгаре удалось влезть ему на лицо?

— И под куртку заполз. Все равно стоял смирно. Багг, это мягкосердечные люди. Учись.

— Слушаюсь, хозяин.

— Тебе понравилось купание?

— Не особенно.

— Говоришь, оступился?

— Мне показалось, что кто-то шепчет мое имя…

— Шерк Элалле?

— Нет.

— Харлест Эберикт? Чашка? Главный Следователь Ракет? Поборник Ормли?

— Нет.

— Может, ты все вообразил?

— Вполне возможно. К примеру, мне кажется: меня преследуют крысы.

— Может и так, Багг. Может, твое имя прошептала одна из них.

— Весьма неприятное предположение, хозяин.

— Точно. Думаешь, меня порадует, что слуга связался с крысами?

— А вы не настолько голодны? — Багг порылся под рубахой.

— У тебя там не они?

— Нет, это кошка, — ответил слуга, вытаскивая освежеванное тельце без головы и лап. — Увы, вымокшая в канале.

— Еще один дар Ракет?

— Нет, как ни странно. Дар канала.

— Гмм.

— Пахнет хорошо…

— А что за проволока из него тянется?

Лакей поднял труп повыше, перехватил скрученную проволоку пальцами, проследив ее путь в недра плоти. Потянул, хмыкнул.

— Что?

— Проволочка ведет к большому зазубренному крючку.

— О.

— На другом конце отсечена. Похоже, кто-то копался в моей ловушке. — Он оторвал кусочек мяса от кошачьей ноги, разломил пополам и положил по сторонам насекомого, именуемого Эзгарой. Оно начало есть. — Тем не менее, короткий нырок — и мы обеспечены едой на два, даже три ужина. Хозяин, последнее время удача нам улыбается.

— Да. Я уже нервничаю. Так есть новости?

— Представляете, хозяин, что Герун Эберикт должен был убивать по десять — пятнадцать человек в день, чтобы достичь годового уровня? И как он время находит на что-то еще?

— Может быть, его безумные аппетиты удовлетворяют наемники — головорезы.

— Наверное. А вот Шерк Элалле тоже пропала — Харлест и Аблала вне себя…

— Почему Харлест?

— Ему приходится показывать свои новые клыки и когти Аблале, а тот не впечатляется. Более того, он запихнул Харлеста в саркофаг и запер.

— Бедняга Харлест.

— Он быстро привык, — возразил Багг, — и теперь предвкушает драматическое воскрешение. Когда бы оно не случилось.

— Неладно дело с Шерк Элалле.

— Почему?

— Значит, она не передумала. Значит, она готовится вломиться в хранилище Палаты. Может, прямо этой ночью.

Багг оглянулся на стража. — Хозяин…

— Оп, это безрассудно. А? — Теол встал, прошелся по крыше. — Он все слышит, это верно. Друг мой, хотя бы в одном мы согласны?

Охранник блеснул на Теола глазами.

— Любой посягнувший на Хранилище вор все равно что мертвец. Верно? — Улыбнувшись, он отвернулся.

Багг снимал промокшую одежду. — Похоже, я простудился.

— Канал пользуется печальной славой…

— Нет, хозяин. Раньше. В Пятом крыле. Мне удалось надежно закрепить основания…

— Уже? Ого, это необычайно.

— А разве нет? Но теперь в тех тоннелях… холодно.

— Могу я спросить, почему?

Багг стоял голый, подняв глаза к звездам. — Лучше не надо, хозяин.

— Как насчет Четвертого крыла?

— Там сейчас моя команда и трудится. Неделя, может, и десять дней. Под ним пролегает старая дренажная канава. Мы не засыпаем ее, а помещаем в кирпичный тоннель…

— Канализацию.

— На профессиональном языке это кирпичный тоннель.

— Мы потом забьем его гравием. Не знаю, почему Грюм не сделал это сам. Но теперь нам прибыль, ему потери.

— Ты уже высох, Багг? Скажи, что высох! Глянь на стража. Он в ужасе. Язык потерял.

— Но я могу говорить. И теперь извиняюсь.

— Не думал, что на одном человеке может быть столько шрамов. Что ты делаешь на досуге? Борешься со злобными кактусами?

— Не понял. Почему бы кактусам быть злобными?

— А ты бы не злился, если бы на тебя нападали без всякой причины? Ага, надо задать этот вопрос нашему стражу!

— Только если он — или они — бывали в подобной ситуации, хозяин.

— Хороший ответ. А ты обнажился, чтобы натолкнуть нас на раздумья.

— Неужели?

— Да уж. Багг, вот моя рубашка. Возьми и будь благодарен за эту жертву в твою пользу.

— Спасибо, хозяин.

— Хорошо. Готово? Пора идти.

— Куда?

— На территорию, хорошо тебе знакомую. Я с удивлением в этом убедился. Багг, ты человек множества загадок. По случаю жрец, целитель, Ждущий, приятель демонам и еще кое-кому похуже. Я бы удивлялся, не будь я сосредоточен только на своей особе.

— Я всегда благодарен вам за самовлюбленность, хозяин.

— И правильно. Ну, полагаю, молчаливый страж нас сопроводит. Идем втроем. Направляемся в ночную тьму с важной целью. Ну, решились?

* * *

Скопище лачуг на восточном конце Летераса. Воздух был горяч, сперт и полон запахов. Какие-то твари носились по кучам мусора, стаи нервных псов слонялись по пустырям, напрашиваясь на неприятности. Они выглядели достаточно опасными — телохранитель даже вытащил меч. Вида обнаженного клинка хватило, чтобы заставить собак разбежаться.

Немногие слишком смелые или слишком отчаявшиеся обитатели недобрых улочек и аллей строили из отбросов целые баррикады. Другие скучились на проседающих крышах и во дворах кособоких хибар, забывшись тревожным сном — или только притворяясь спящими. Теол видел следящие за ними глаза, много глаз. Они все глубже погружались на городское «дно».

Теол говорил на ходу: — … притворство есть краеугольный камень летерийского социума — может быть, и всех обществ мира. Я говорю, друзья мои, о неравенстве. Из какового неравенства вытекает идея ценности, измеряемая деньгами или другим способом оценить значимость человека. Много их придумано. А проще говоря, в каждом из нас живет неистребимая вера, будто голодные и бедные каким-то образом заслужили свою участь. То есть бедняки будут всегда. Трюизм, поощряющий систему вечного сравнивания, стабилизация посредством отыскания не наших сходств, но наших сущностных различий.

Я знаю, о чем вы оба думаете, и не имею иного выбора, как бросить вам вызов. Например: вообразите, что мы шагаем по улице и разбрасываем тысячи монет. Наконец каждый обитатель становится обладателем богатства. Решение? Нет, скажете вы, ибо среди внезапно обогатившегося народа немного окажется таких, что не проявят расточительность, разврат или небрежение, вскоре снова став бедняками. К тому же, если раздавать богатства таким образом, деньги вскоре утратят всякую ценность — они окажутся бесполезными. А без этой ценности вся нежно любимая нами социальная структура рухнет.

Ах, но к чему я веду? Есть иные способы оценки своего достоинства. На что вы оба с горячностью крикнете: без ценности, связанной с трудом, пропадет всякое основание оценки! На что я просто усмехнусь и покачаю головой. Труд и его произведения стали расхожим товаром. Постой, заметите вы, ценность снова прокралась к нам! Потому что делающий кирпичи несравним с, например, пишущим портреты. Материал по существу своему связан с ценностью, он дает основание нашим попыткам провести сравнение — но ах, разве не бросил я вызов самой возможности разобраться в столь сложной структуре ценностей?

И тогда вы спросите: какова твоя точка зрения, Теол? На что я отвечу пожатием плеч. Сказал ли я, что это рассуждение было ценным способом провести время? Нет, не сказал. Нет, это ВЫ рассудили так. Вот доказательство!

— Извините, хозяин, — сказал Багг, — но доказательство чего?

— Забыл. Но мы уже пришли. Господа, воззрите на Бедность.

Они стояли посреди площади старого рынка, ныне застроенной кишащими народом трущобами. Дымились очаги. По периферии кольцом лежал мусор — преимущественно кости собак икошек — и в нем копошились крысы. Дети бродили с унылым и отупелым видом, который свойственен недокормленным с рождения. Без всякого присмотра лежали спеленутые младенцы. Кто-то бранился, с противоположной стороны слышались звуки драки. Полукровки, нереки, фараэды, Тартеналы, даже один фент. Имелись здесь и немногочисленные летерийцы, беглецы от долгов.

Багг молча озирался, потом заговорил: — Хозяин, переправка их на острова ничего не решит.

— Да?

— Это сломанные души.

— И нет надежды на починку?

— Ну, это зависит от того, насколько большим патерналистом вы будете. Честь и гордость старой жизни ими потеряна. Мы упустили поколение — или два. Умения древних к ним не вернутся, новое общество будет по сути своей гнилым. Оно породит насилие и равнодушие, ничего больше.

— Я понимаю, к чему ты клонишь. Ты скажешь, что бывают ночки и получше, что время прошло, что ты простужен и хочешь в постель.

— Спасибо, хозяин. Я просто думал вслух.

— Намек насчет патернализма ценен, признаю это. — Теол упер руки в бока, рассматривая грязные трущобы. — То есть у тебя есть точка зрения. Все равно на это унылое место готов обрушиться рок. Багг, Летер вступил в войну. Будут наборы рекрутов.

— Насильственная вербовка, — мрачно кивнул слуга.

— Да, всю злобу и недовольство направят в общественно полезную сторону. Конечно, такие жалкие солдаты станут фуражом войны. Суровое решение вечной проблемы, но такому имеется много примеров в истории.

— А вы что планируете, хозяин?

— Мне и острым умам Гильдии Крысоловов брошен вызов; как ты уже заметил, мы должны переделать общество целиком. Как можно превратить все эти превосходные примеры жажды выживания в социально позитивную силу? Ясно, что мы должны следовать прекрасно налаженному, весьма успешному примеру вдохновляющей социальной системы…

—.. крыс.

— Отлично, Багг. Я знал, на тебя можно положиться. Итак, мы решили начать с нужды в лидере. Могучем, динамичном, харизматичном, опасном.

— Криминальном гении с толпой головорезов, достаточной, чтобы навязать его — или ее — волю.

Теол нахмурился. — Твой выбор слов меня разочаровал.

— Вас-то?

— Ну, вообще-то нет. То есть не напрямую. По настоящему успешный лидер — это лидер, не желающий лидерства. Не такой, каждое слово которого встречают буйные восторги. Ведь что происходит в уме вождя, если подобные сцены повторяются снова и снова? Растет самоуверенность, вера в свою непогрешимость, а это верный путь к катастрофе. Нет, Багг, я не хочу, чтобы мне лобызали ноги…

— Я рад, хозяин, ведь эти ноги не знают мыла уже очень, очень давно.

— Багг, тело способно выработать собственный механизм очищения.

— Например, потение?

— Верно. Но я говорю о лидерстве с общей точки зрения…

— О ком же, хозяин?

— Как? Конечно, о Ждущем. По случаю жрец, целитель, приятель демонов…

— Наверное, хозяин, это не очень удачная идея. — Багг потер заросший подбородок. — В данный момент я… немного занят.

— Лидер должен быть занятым. Отвлеченным. Озабоченным. Готовым передать часть…

— Хозяин, я действительно не думаю, что это удачная идея. Действительно.

— Совершенное нежелание. Превосходно! И смотри! тебя заметили! Видишь эти лица, озаренные надеждой…

— Это голод.

— Надежда на спасение! Ты же знаешь, какие слухи поползли. Они готовы к тебе, Багг. Они ждут…

— И очень плохо, хозяин.

— Идеальное поведение. Страдающий и опустошенный заботами о народе, глубоко встревоженный и напряженный. О да. Я сам не сумел бы изобразить лучше.

— Хозяин…

— Иди же к стаду своему, Багг. Скажи им — пусть готовятся. Завтра ночью отправка. Всех. Их ожидает лучшее место, лучшая жизнь. Иди, Багг.

— Так давно никто мне не поклонялся, — вздохнул слуга. — Я не люблю поклонения.

— Просто оставайся простым, — ответил Теол.

Багг метнул на него странный взгляд и пошел к лачугам.

* * *

— Благодарю что пришел, Брюс.

Куру Кан сидел в пухлом кресле у стены библиотеки. Держа в руке выпуклые линзы, он все протирал и протирал их тряпочкой. Взор уставился на нечто, невидимое Брюсу.

— Новые вести из Трейта, Цеда?

— Кое-что, да, но это мы обсудим позднее. Все равно город можно считать потерянным.

— Оккупированным.

— Да. Неминуема другая битва, у Высокого Форта.

— Королева и принц отвели свои силы? Я так понимал, что они хотели защитить перевал.

— Поздно. Эдур уже перешли его.

— Вы поможете в защите? — спросил Брюс, входя в комнатку и усаживаясь на скамью слева от Цеды.

— Нет.

Удивленный Брюс замолчал. Большую часть вечера он провел в компании короля и Уннатали Хебаз, изучая сведения о передвижении армий врага, погрузившись в мучительные попытки предсказать природу советов, которые дает эдурскому императору Халл. Очевидно, что брат предвидел скороспелую атаку на селения. По мнению Брюса, обитатели лагеря королевы и принца позорят себя, столь явно показывая алчность. Джаналь, Квиллас и их вкладчики уже начали делить возможную добычу, проявляя желание «молниеносной войны». Им нужно было застать Тисте Эдур врасплох, уничтожить их сразу. Однако марш Джанали к перевалу демонстрирует перемену позиции. И вот теперь — отступление.

Эдур перехватили инициативу. Их появление над Высоким Фортом, сдача Фента и падение Трейта — признаки быстрого продвижения по меньшей мере двух армий и флотов.

— Цеда, вы узнали что-то о вошедшем в гавань Трейта демоне?

— Опасность исходит не от него одного. Я побывал в Цеданции и к ужасу своему обнаружил, что она неполная.

— Неполная? Как это понимать?

Цеда все протирал линзы. — Я должен хранить свою силу до необходимого мига. Нужно освободить море. Это совершенно ясно.

Брюс подождал, но Куру Кан больше ничего не сказал.

— Цеда, у вас есть задание для меня?

— Я посоветовал бы сдачу Высокого Форта, но ведь король не послушает?

Брюс покачал головой: — Правильное предположение. Даже военная катастрофа может принести… дивиденды.

— Устранение жены и сына. Да. Трагическое положение дел, не правда ли, юный мой друг? Сердце Цеданции постоянно являет нам отречение. Я лишь сейчас понял это. А от ее сердца зависит все остальное. Наш образ жизни, воззрение на мир. Мы посылаем солдат на смерть, и как мы видим их смерть? Как славное жертвоприношение. Мертвый враг? Жертва нашей несомненной правоты. А вот конец жизни в грязных переулках нашего города — всего лишь трагическая неудача. Так о каком отречении я толкую?

— О смерти.

Куру Кан наконец поместил свои линзы на нос. Уставился на Брюса. — Ты понимаешь. Я знал, что ты поймешь. Но, Брюс, не существует Оплота Смерти. Твое задание? Всего лишь составить компанию старику. На всю ночь.

Поборник Короля потер переносицу. В глаза словно песок набился, по телу растекался холод. «Я переутомился», подумал он.

— Наше маниакальное накопление богатств, — продолжал Цеда, — наш бесконечный прогресс. Как будто движение есть цель, а цель всегда правомерна. Неумение сочувствовать, которое мы зовем «реализмом». Крайность наших суждений, наша самоуверенность — все это бегство от смерти. Великое отречение, замаскированное пышными словесами и эвфемизмами. Храбрость и жертвенность, пафос и неудача, как будто жизнь — это соревнование, в котором можно выиграть. Как будто смерть — арбитр смысла, миг последнего суда… а ведь его решение выносится, но не вручается подсудимому.

— Вы хотели бы культа смерти, Цеда?

— Тоже бесполезно. Не имеющий веры в смерть все равно умрет. Я говорил о систематическом отречении, поистине систематическом. Сам ткань нашего мира, в Летере и, может быть, повсюду, искажена этом… отсутствием. Оплот Смерти должен существовать, ты понимаешь? Важно? Лишь это и важно. Он должен был существовать раньше. Может быть, один бог, скелет на костяном троне, и вместо короны мелькание холодных мошек над его черепом. Но вот мы? Мы, не придавшие ему никакой формы, никакого места в схеме сущего.

— Может быть, потому, что это самая противоположность существования…

— Не так, Брюс, не так. Возьми меня Странник! Смерть окружает нас повсюду. Мы ходим по ней, вдыхаем ее, пьем ее суть. Она в наших легких, она в крови. Мы ежедневно вкушаем ее. Мы процветаем в разгар упадка и разложения.

Брюс не отрывал взора от Цеды. — Я подумал, — сказал он медленно, — что сама жизнь есть праздник отречения. Отречения от ваших слов, Куру Кан. Наше бегство — да, это освобождение от костей, от праха, от павших.

— Бегство КУДА?

— Неважно. Никуда, но куда угодно. Возможно, проявлением ваших слов являются существа вроде Чашки и той воровки, Элалле…

Голова волшебника дернулась, глаза за толстыми линзами блеснули: — Извини? Что ты сказал?

— Ну, я говорил о тех, кто по настоящему отрицает смерть. Девочка Чашка…

— Хранитель Азата? Она неупокоенная?

— Да. Уверен, что уже упоминал…

Куру Кан вскочил. — Ты уверен? Брюс Беддикт, она неупокоенная?

— Точно. Но я не понимаю…

— Вставай, Брюс. Мы идем немедленно.

* * *

— Это все павшие, — говорила Чашка. — Они хотят ответов. Не уходят, пока не получат ответов.

Шерк Элалле щелчком сбросила с сапога насекомое.

— Ответов о чем?

— Почему они умерли.

— На это нет ответа. Это свойство людей — умирать. Люди всегда умирают.

— Но не мы.

— Нет. Мы умерли.

— Ну, все же не ушли.

— Судя по всему, Чашка, они тоже здесь.

— И верно. Удивляюсь, почему сама не подумала.

— Потому что ты умерла в десять лет.

— Ну, что мне сделать?

Шерк обвела взором заросший двор. — Я здесь потому, что ты подала мне идею. Сказала, что мертвые собираются. Собираются у этого места, вокруг стен. Ты можешь с ними говорить?

— Зачем мне это? Они никогда ничего интересного не говорят.

— Но ты сумеешь, если нужно.

Чашка пожала плечами: — Думаю, да.

— Хорошо. Поищи добровольцев.

— На что?

— Я хочу, чтобы они пошли со мной. Прогулялись. Этой ночью, и следующей тоже.

— Мама, а они захотят?

— Скажи им, что увидят больше золота, чем могут вообразить. Узнают тайну, которую мало кто знает в целом королевстве. Скажи, что я возьму их на прогулку в хранилище Палаты и в королевскую сокровищницу. Скажи, пришло время повеселиться. Напугать живых.

— К чему духам пугать живых?

— Знаю, это кажется странным… но я предсказываю: они скоро заметят, что просто призваны к этому делу. Более того, они найдут в нем радость.

— Но как они сумеют? Это же духи. Живые их даже не увидят.

Шерк Элалле повернулась, оглядывая толпу призраков. — Чашка, они видны нам достаточно четко?

— Но мы мертвые…

— Тогда почему неделю назад мы их не видели? Так, было какое-то мелькание, заметное краем глаза — и то не всегда. Что же изменилось? Откуда к ним пришла сила? Почему она растет?

— Не знаю.

Шерк улыбнулась: — А я знаю.

Чашка прошла вдоль низкой стены к духам.

Воровка следила за беседой. «Интересно, понимает ли она. Знает ли, что стала скорее живой, чем мертвой. Знает ли, что возвращается к жизни».

Вскоре девочка пошла обратно, на ходу расчесывая рукой спутанные волосы. — Ты такая умная, мама. Я так рада, что у меня такая мама.

— Есть добровольцы?

— Они все пойдут. Они хотят видеть золото. Они хотят пугать людей.

— Мне нужны такие, что могут читать и считать.

— Найдутся. Скажи, мама, почему они стали сильнее? Что изменилось?

Шерк оглянулась на приземистый квадрат башни. — Он, Чашка.

— Азат?

— Да.

— О, я поняла! — воскликнула девочка. — Он умер.

— Да, кивнула Шерк. — Он умер.

«Мама» ушла, ведя за собой полчище привидений. Чашка подошла ко входу в башню. Поглядев на плиты мостовой, она выбрала одну и склонилась к ней. Ломая ногти, вытащила камень из кладки. Удивительно — ее руки пронзила боль, потекла кровь!

Девочка не рассказала Шерк, как трудно было говорить с духами. Последние два дня их многоголосое бормотание стихло, словно она оглохла, хотя прочие звуки — свист ветра, шелест мертвых листьев, шорох насекомых и шум города — слышались по — прежнему ясно и отчетливо. С ней что-то происходило. Это содрогание в груди звучит все чаще. Теперь шесть, семь раз в день. Давние ссадины на коже зарастают свежей розовой плотью. Вчера она почувствовала жажду. Потребовалось время, чтобы понять — или припомнить — что такое жажда, что она означает. Глоток стоячей воды из выбоины посредине двора показался блаженством. Столь многое меняется, и это пугает ее.

Она поставила камень у стены и села рядом. Стерла пыль с полированной поверхности. Подивилась на забавные узоры: ракушки, отпечатки растений — похожие на луковицы корни тростника — и округлые срезы кораллов. Тонкие кости. Некто потратил много времени, вырезая столь подробную картину омертвения.

Девочка подняла голову, созерцая врата и начало улицы. Так странно видеть их пустыми. Но это ненадолго, понимала она.

И ждала.

Кровотечение из-под ногтей уже прекратилось¸ когда она услышала шаги. Улыбнулась, завидев дядю Брюса и старика со стеклянными глазами. Она никогда его не видела, и все же знала.

Они тоже заметили ее. Брюс прошел через ворота, старик нервно и осторожно шагал следом.

— Привет, дядя.

— Чашка. Ты выглядишь… лучше, чем раньше. Я привел гостя. Цеда Куру Кан.

— Да, это он, тот, что вечно смотрит на меня и не видит, но все равно смотрит.

— Я не знал об этом, — ответил Цеда.

— Теперь-то не так. Теперь, когда у тебя на носу эти штуки.

— Ты имела в виду Цеданцию? Там я смотрел на тебя и не видел?

Она кивнула.

— Оплот Азата ушел, дитя, но ты осталась. Ты была Хранителем, когда Азат был живым, а ты нет. А теперь — ты все еще Хранитель? Когда он умер, а ты жива?

— Я не мертва?

— Не совсем. В тебя помещено сердце. Оно было заморожено, но теперь… оттаивает. Я не понимаю его силы, но признаюсь: оно меня пугает.

— У меня есть друг, он обещал меня убить, если что, — улыбнулась Чашка. — Но он говорит, что, верно, не придется этого делать.

— Почему же?

— Говорит, сердце не проснется. Не полностью. Вот почему Безымянная взяла мое тело.

Губы старика двигались, но слов не было. Дядя Брюс подошел к нему, лицо его было обеспокоенным.

— Цеда? Вы в порядке?

— Безымянная? — Старый волшебник дрожал. — Это место — это теперь Оплот Смерти? Оно стало Оплотом Смерти.

Чашка склонилась, подняла плиту. Тяжелая, словно труп. Ей пришлось использовать всю свою силу. — Это для твоей Цеданции. Положи туда, куда ты не видя смотрел на меня.

— Плитка. — Куру Кан озирался. Она положила плиту прямо перед ним.

— Цеда, — сказал дядя Брюс. — Я не понимаю. Что происходит?

— Наша история… оказалась во многом искаженной. Безымянные были в Первой Империи. Культ. Его истребили. Разогнали. Он не мог выжить… но кажется, произошло именно это. Кажется, он пережил саму Империю.

— Они были культом смерти?

— Нет. Они были слугами Азата.

— Тогда почему получается, что они ждали его смерти?

— Куру Кан покачал головой. — Вероятно, она была неизбежной. И они решили противодействовать выходу тех, кто может вырваться из курганов после смерти башни. Возможно, появление Оплота Смерти с этим не связано.

— Но почему она осталась хранителем?

— Может, она больше не Хранитель. Она ждет встречи с беглецами из-под земли. — Цеда обратил взор на Чашку. — Дитя, ты поэтому осталась?

Та пожала плечами: — Недолго осталось.

— А тот, что должен появиться, поможет тебе?

— Не знаю. Надеюсь.

— Как и я, — ответил Куру Кан. — Спасибо за плитку, дитя. Я все еще удивляюсь твоему знанию о новом Оплоте.

Чашка вытащила жучка из волос, отбросила в сторону. — Мне все рассказал красавчик.

— Еще один посетитель?

— Он подходил лишь однажды. Все больше стоял в тени, на той стороне улицы. Иногда ходил за мной, когда я охотилась, но не заговаривал. Вот только сегодня заговорил.

— И назвал свое имя?

— Нет. Он очень красивый. Сказал, что у него есть подружки. Много. И приятели. Не отдавай свое сердце, вот что он сказал. Он сам никогда не отдает. Совсем никогда.

— И этот человек рассказал тебе об Оплоте Смерти?

— Да, дедушка. Он все о нем знает. Сказал, ему не нужен хранитель, потому что трон уже занят. Где-то не здесь. Но скоро и здесь. Я устала говорить.

— Конечно, Чашка, — отозвался Куру Кан. — Тогда позволь откланяться.

— Прощайте. О, не забудь плитку!

— Мы пришлем людей ее принести.

— Ладно.

Они скрылись за поворотом. Чашка подошла к кургану друга и почувствовала, что он близко. — Куда ты возьмешь меня в этот раз?

Он взял ее за руку. Она оказалась на невысоком холме. Перед ними простиралась широкая равнина, заполненная телами.

Было темно. Вокруг плыли полосы дыма. Над горизонтом пылала висящая в воздухе гора черного камня; от ее боков вздымались дымные столбы. Трупы в долине по большей части принадлежали большим рептилиям в странных доспехах. Их серые туши были искорежены, покрыты сетью ран. Тут и там между этих груд лежали и тела иных существ — высоких, с серой или черной кожей.

Друг заговорил: — Более четырехсот тысяч, Чашка. В одной этой долине, а есть и еще.

Справа от них показались несколько десятков тварей на кожистых крыльях.

— О! это драконы?

— Их отродье. Вайвелы ищут хозяина. Когда поймут, что он ушел, решат ждать. Это будет долгое ожидание.

— Они всё ждут?

— Да.

— Когда случилась эта битва?

— Много тысяч лет тому назад. Но останки сохранились. Вскоре наполз лед, сохраняя все, что ты видишь. Сохраняя все в застое — магия неизмеримой силы, столь могучая, что стала преградой для самой смерти. Их духи не смогли уйти. Я гадаю, планировал ли это Джагут. Да или нет, но эта страна испорчена магией. Смерть… задержалась. И здесь, на севере, и на юге, и в вашем Летерасе. Помнится, не обошлось без вмешательства Старшего Бога. Но никому не дано предвидеть все последствия, даже Старшему.

— Поэтому башня стала Оплотом Смерти?

— Стала? Я не знал. Так вот что случилось, когда магия, наконец, кончилась и мир оттаял! Восстановление баланса.

— Шерк Элалле сказала, что мы воюем. Сказала, Тисте Эдур вторглись в Летер.

— Будем надеяться, что они не придут до моего освобождения.

— Почему?

— Потому что они постараются меня убить.

— Зачем?

— Из страха, что я постараюсь убить их.

— А ты…

— Есть много причин сделать это, — отвечал он. — Но нет, разве что они окажутся на моем пути. Мы с тобой знаем, что настоящая угроза таится в курганах.

— Я не думаю, что Эдур выиграют войну.

— Да, для них проигрыш будет идеальным выходом.

— Так что ты мне хотел показать?

Бледная рука указала на равнину: — В этом есть нечто странное. Ты видишь? Точнее, чего ты не видишь?

— Не вижу духов.

— Да. Духи пропали. Вопрос, где же они?

* * *

В сопровождении воплей ужаса Шерк Элалле шагала под высокими сводами коридора к Главному залу Хранилища Торговой Палаты. Стражники, чиновники, клерки и прислуга — все поддались вполне понятной панике. Нет ничего хуже, думала она, чем неожиданный визит покойных родственников.

Обе створки дверей в конце широкого коридора широко распахнуты, фонари в расположенном за ними громадном зале дергаются под ударами не в меру ретивых привидений.

Воровка вошла в зал.

К ней кинулся какой-то уродливый дух. Его гнилое лицо сморщилось в дикой улыбке. — Я коснулся ее! Последняя моя монетка! Я нашел ее в куче! И коснулся!

— Я рада за тебя, — отвечала Шерк. — А где писцы и учетчики?

— Э?

Шерк прошла мимо. Комната кишела шастающими туда и сюда духами. Некоторые сгибались над грудами свитков, другие летали вдоль полок. Сундуки с золотом раскрыты, блистающие монеты разбросаны по мрамору пола. Бормочущие призраки попирали их ногами.

— Я работал здесь!

Шерк отыскала недавнего духа. — Правда?

— О да. Они притащили новые полки, и смотри на те угловатые фонари — просто ловушки для пыли! Пыль — это опасность пожара. Случайный пожар ужасен. Я же всегда твердил им про это. Теперь смогу подтвердить слова делом. Один толчок, легкий толчок лампы — и…

— Отойди назад! Ничего не жечь. Понял?

— Как скажешь. Отлично. Я просто дурачился.

— Вы просмотрели гроссбухи?

— Да, да, все подсчитано. И запомнено. Я всегда хорошо запоминал; за это меня и наняли. Я считал, считал, и никогда не терял места. Но пыль! Эти углы! Все может вспыхнуть! Ужасно вспыхнуть…

— Хватит про пожары. Мы взяли все, что хотели. Пора уходить. Всем.

Ей ответил хор дрожащих голосов: — Мы не хотим!

— Придут жрецы. Наверное, они уже спешат сюда. И маги, желающие навечно поработить побольше духов.

— Мы уходим!

— Ты, — сказала Шерк летающему перед ней духу, — пойдешь со мной. Расскажешь все детали.

— Да, да, конечно.

— Не трогай фонарь, проклятый!

— Извини. Ужасная пожароопасность. Пламя. Пламя — и все эти чернила, краски, бумаги!..

— Слушайте все! — выкрикнула воровка. — Мы уходим! Эй ты, кончай катить монету. Она останется здесь!

* * *

— Седьмое Завершение, — бормотал Куру Кан, возвращаясь в дворец. — Это как скручивающаяся спираль. Как сложно проследить все детали. Азат умирает, появляется Оплот Смерти. Возникают Безымянные и каким-то образом завладевают детским телом, затем соединяют его с одним из обитателей курганов. Самозванец провозглашает себя императором Тисте Эдур и начинает вторжение. Среди его союзников морской демон с силой, достаточной для уничтожения моих лучших магов. А если верны слухи, император может оказаться существом с множеством жизней…

Брюс оглянулся: — Какие слухи?

— Горожане Трейта видели его смерть. Эдурский император был сражен в битве. Однако он… вернулся. Может быть, преувеличение, но мысли об этом заставляют меня нервничать. Впрочем, у Тисте Эдур есть сильные целители. Возможно, какое-то связующее заклинание, прицепляющее душу к плоти до их прихода… необходимо обдумать такую возможность.

— Цеда, вы верите, что все это как-то связано с Седьмым Завершением?

— Возрождение нашей империи. В этом и страх, Поборник. Я боюсь, что мы фатально ошиблись в истолковании древнего пророчества. Возможно, империя уже возродилась.

— Тисте Эдур? Разве летерийское пророчество может иметь отношение к ним?

Куру Кан качал головой. — Пророчество явилось в последние дни Первой Империи. Брюс, мы столь многое утратили. Знание мира той поры. Волшебство развернулось в неожиданную сторону, рождая ужасных зверей, армии неупокоенных, которые свершили резню нашего народа и потом просто испарились. Загадочные сказания о магическом царстве, разорванном на куски. Могла ли роль целого народа проскользнуть в одну из щелей нашего незнания? Да. А как насчет других наций, от которых нам остались лишь имена без описаний? Баргасты, Джаги, Трелли. Соседние племена? Никогда нам не узнать всего.

Огни подходили к воротам. Сонные стражники узнали их и открыли малую дверцу. Нижний этаж дворца был тих и безлюден. Цеда задержался, смотря на туманные звезды над головой.

Брюс молчал. Ждал, стоя рядом, смотря, как ночное небо отражается в толстых линзах Куру Кана. Гадал, о чем же думает волшебник.

* * *

Теол Беддикт ухмыльнулся, завидев, как она расталкивает толпу, стремясь подойти поближе. — Главный Следователь Ракет, рад возможности увидеться вновь!

— Нет, не рад, — отвечала та. — Просто пытаешься поставить меня в невыгодную позицию.

— Как моя радость делает невыгодной вашу позицию?

— Потому что я становлюсь подозрительной. Ты не обманешь меня всеми этими дурацкими штанами и идиотскими насекомыми на плечах.

Теол удивленно поглядел на плечо: — Эзгара? Я думал, что оставил тебя на крыше.

— Ты назвал его Эзгарой? Он не похож на короля, совсем не похож. Если бы у короля были две головы, я углядела бы некое сходство. А так просто глупость.

— Итак, мы — все трое — недовольны. Как и мой охранник, и его два брата, где бы они ни были. Итак, уже шестеро. Глубоко недовольных.

— А где Багг?

— Полагаю, где-то в толпе позади вас.

— Ну нет. Я вижу все лица.

— О, но он был там миг назад.

— Но больше его там нет. А люди что-то орут.

— Нет не орут, Ракет. Они дерутся молча.

— Теперь ты бросил вызов моей уверенности. Не сомневаюсь, ты решил, что противоречия сексуально привлекательны. Может, для некоторых женщин это и так. Готова спорить, что такие тебе и нравятся. Но я исключение из любого твоего умозаключения.

— И кто теперь противоречив?

Она поморщилась. — Я хотела пригласить тебя на поздний перекус. Недалеко есть ресторан с двориком…

— «Давленый Павлин».

— Ну да. Мне не нравится, что ты его хорошо знаешь. Мне приходит на ум — по очевидным резонам — что для тебя тайные встречи обычное дело; что, в свою очередь, подразумевает с твоей стороны неряшливость и неразборчивость. Сама не знаю, почему это меня так задело. Нужно было ожидать. Так что не желаю иметь с тобой ничего общего.

— Я там ни разу не был.

— Не был? Так откуда ты знаешь о нем?

«Он мой». — Думаю, по репутации. Хотел бы быть более точным: кто и когда сказал… но это было давно, и даже я не припомню всех деталей.

— Ну, ты голоден?

— Всегда. О, вот и мой лакей. Ты слышал, Багг? Главный Следователь Ракет пригласила нас отужинать!

— Отлично. Кошка обождет.

Ракет воззрилась на Теола. — А кто упоминал его?!

— Я всюду хожу с лакеем. И с охранником.

— Всюду? Даже на свидания?

— Багг, — сказал Теол, — ты всё здесь закончил? Не пора ли отпустить бедняг в постельки?

— Давным — давно пора, хозяин.

— Мы приглашены в «Давленый Павлин»!

— А это хорошая идея, хозяин?

— Ну, это не моя идея. Но так уж случилось. Прошу, Ракет, указывайте путь.

— О, чудесно. Предвижу ночь бурных атак на мою гордость. Идемте скорее, мы теряем время.

Теол взмахнул руками, едва они вошли во двор. — Необычайно! Багг, посмотри, кто здесь! Это же Шенд, Риссарх и Хеджан! Давай сдвинем наши столики и устроим веселое празднество со-заговорщиков!

— Меня потрясло такое совпадение, — отозвался слуга.

— Кто эти женщины, во имя Странника? — требовательно спросила Ракет. — И почему они смотрят так зло?

— Это не злоба, — ответил вышедший вперед Теол, — это узнавание. Милые дамы, как вы тут? Вижу, питаетесь неплохо. Мы решили к вам присоединиться.

— Что за нелепое создание у тебя сбоку? — ответила Шенд. — И где шляпа?

— Думай, кого назвала созданием, гологоловая, — зашипела Ракет.

— Теол нашел бабу, — фыркнула Риссарх. — Типично. Он украл у нас мужика и нашел себе бабу…

Хеджан прорычала: — Я начинаю подозревать и его самого, и его мертвую суку.

— Мертвую? — Рекет дико озиралась. — Он любится с мертвой собакой?

— Просто нелепый инцидент, — начал Теол.

— Если бы ты брила голову, — Шенд чуть не брызгала слюной от ярости, — все бы увидели твое уродство!

Страж выглядел обеспокоенным. Посетители за другими столиками бешено махали руками официантам.

— Ты своё умело скрыла, не так ли? — отвечала Ракет. — Теол, что такое насчет кражи их мужика? Они делили одного на троих? Он выжил? И не сошел с ума? Или он согласился на это вместо Топляков?

— Не желаешь увидеть, чем я зарабатываю? — Шенд вставала и тянулась к ножнам у бедра.

— О, как волнующе, — ответила Ракет. — Ну-ка, померяемся рапирами.

— Сделай ее! — Риссарх рванулась прямо через стол. Он сложился, но женщине все же удалось обвить руками бедра Ракет. Главный Следователь издала странный возглас, когда ее потянуло вперед. Рапира вылетела из ножен и ударила по вытянутой руке Шенд. Ее меч полетел, кувыркаясь. Тут Хеджан повисла на руке Ракет, заставив выпустить клинок. Изящный сапожок ударил Хеджан в живот. Она застонала и осела.

Теол оттащил Багга на шаг. — Похоже, ты был прав: это не самая хорошая идея.

Хрюканье, сочные удары, летающие кулаки. Гости разбежались, на кухне заорали коты.

Теол вздохнул: — Нам пора. Но сначала закажи распорядителю четыре бутылки хорошего вина. Когда-то они ведь перестанут драться. Предсказываю: к рассвету станут лучшими подругами.

— В этом не уверен…

— Чепуха, Багг. Таков ход вещей. Идем, пока они не добрались до нас.

Телохранитель возглавил их отступление, что было не удивительно.

Снаружи Теол стряхнул с рук воображаемую пыль. — Все же чудный вечер, не так ли? Поглядим, удастся ли нам стянуть дровишек — по крайней мере того, что горит — на обратном пути. Манит жареная кошка.

Внезапно из ресторана донесся громкий треск.

Теол колебался. — Соблазняет мысль собрать дрова прямо здесь.

— Не глупите, хозяин.

— Может, ты и прав. Веди нас, Багг. Домой.

Глава 18

Упованье всегда одиноко

Заполняет собой пустоту

Вечно запертой тронной палаты

Где полы крыты ложной надеждой

И на сбитом надежно помосте

Установлен недвижный престол

Ожидаемой в будущем славы

И охотники тихо выходят

Из сведенных лесов полутьмы

Знать, готовы преследовать рьяно

Претендентов и мощных владык

Но он явит ко всем равнодушье

Ожидать и терпеть — бесполезно

Упованье стоит одиноко

Перед троном, слишком пустым

Перед троном, навеки пустым.

Оплот Пустого Трона,

Керруликт

Пепел кружился со всех сторон, река змейкой густой грязи вливалась в мертвый залив. Юный нерек сидел у края освященной земли. Позади него другие юноши спорили, расположившись вокруг драгоценного костра. Юный нерек был достаточно умен, чтобы ждать.

Освященная почва. Они укрылись на ней, пока бушевал магический шторм, уничтожая селение хиротов и распластывая леса. Пылавшие много дней пожары не смогли коснуться их своим огнем. Теперь уголья остыли, ветер не разносил огненных искр; вздувшиеся трупы диких зверей прошлой ночью были унесены вздувшейся рекой в море, в пасти ожидающих акул.

К нему склонился брат по ножу. — Их удерживает страх, — произнес он, — и этот же страх заставит их согласиться. Нет выбора.

— Знаю.

— Когда ты в первый раз рассказал о сне, я поверил.

— Да.

— Наш народ не видел снов со дня летерийского завоевания. Ночи опустели, и мы верили, что так будет всегда, пока не умрет последний нерек и прекратится наш род. Но я узрел истину в твоих глазах. Мы разделили нож, ты и я. Я не ведал сомнений.

— Знаю, брат мой.

Позади них грубым от гнева голосом заговорил старик: — Решено. Вы двое пойдете. По старым путям, чтобы странствие было быстрым.

Юноши быстро встали и повернулись.

Старейшина кивнул: — Идите. Найдите Халла Беддикта.

Двое нереков ступили на посыпанный пеплом песок и направились к югу. Рождение снов снова сделало доступными старые пути, пути между мирами и через миры. Дорога будет недолгой.

* * *

Фир Сенгар вел его на отдаленную поляну. Шум собирающейся армии затих вдали. Едва Тралл сделал первый шаг по прогалине, как брат резко повернулся. Надавил рукой на горло, всем весом оттеснил назад, прижал к стволу дерева.

— ТЫ ЗАМОЛЧИШЬ! Довольно сомнений, довольно и для меня и для всех. Ты мне брат, и только поэтому я не убил тебя. Слышишь, Тралл?

Тралл задыхался, но сохранял неподвижность. Глаза его не отрывались от глаз Фира.

— Почему не отвечаешь?!

Он молчал.

Фир с рычанием отвел руки, отошел на шаг.

— Убьешь меня, вот как? — Тралл по — прежнему упирался спиной в дерево. Он улыбнулся: — Значит, со спины? Ножом. Застав врасплох. Иначе, братец, я тебя отгоню.

Фир отвернулся. И кивнул: — Да.

— Ножом в спину.

— Да.

— Потому что, если при мне будет копье, умереть придется не мне, а тебе.

Фир сверкнул очами. Гнев медленно покидал его. — Нужно прекратить все это. Мы должны готовиться к битве…

— Ты сомневаешься в моей готовности?

— Нет. Только в твоем желании.

— Ну да, ты прав. Но я выполню твои приказы. Буду убивать для тебя летерийцев.

— Для императора. Ради нашего народа…

— Нет. Ради тебя, Фир. Иначе тебе посоветуют усомниться в моей пригодности. Отстранить от командования. От всей этой нелепой войны. Отослать меня в дальние селения Ден-Рафа, где собрались те несколько тысяч Эдур, что решили остаться позади.

— Таких нет.

— Конечно, такие есть.

— Горстка.

— Больше, чем ты воображаешь. Да, я испытывал искушение присоединиться к ним.

— Рулад не позволил бы. Ему пришлось бы убить тебя.

— Знаю.

Фир начал шагать взад и вперед по поляне. — К'риснан ы. Они сказали, что Рулад был убит вчера. В Трейте. Потом он вернулся. Брат, не может быть сомнений. Нашего Императора не остановить. Его сила будет прибывать и прибывать…

— Ты смотришь на это неправильно, Фир.

Тот запнулся. — Почему?

— «Нашего Императора не остановить». Я вижу все иначе.

— Ладно, ладно. Как ты все видишь?

— Наш брат приговорен к несметному числу смертей. Умирать, вставать и снова умирать. Наш брат, Фир, младший среди нас. Вот как я это вижу. Теперь — мне следует обнять силу, сделавшую такое с Руладом? Подарить ей мое мастерство боя с копьем? Создать для нее империю?

Умирает ли Рулад без боли? Без ужаса? На нем не остается рубцов? Сколько продержится здравие его ума, Фир? Вот он стоит, юный воин в золотом кошмаре. Его плоть искорежена и изуродована, и оружие готово пронзить его — он это сознает, он понимает, что его убьют еще и еще раз.

— Хватит, Тралл! — Фир закрыл уши руками и отвернулся, совсем как ребенок. — Хватит.

— Кто сделал такое с ним?

— Хватит!

Тралл сдался. «Скажи-ка, братец, ты чувствуешь ту же беспомощность?»

Фир снова поглядел ему в глаза. Лицо его ожесточилось. — Высказывай свои сомнения, Тралл, но лишь при мне. Тайно.

— Хорошо.

— Нас ждет битва.

— И это верно.

* * *

Олени целым стадом выскочили из леска южнее реки Кеттер, запрыгали и заметались по расчищенному пространству перед стеной. Мороч Неват стоял рядом с королевой и принцем на одном из земляных бастионов снаружи Высокого Форта. Впереди недвижным рядом встали четверо магов из батальона Джанали; утренний холодок заставил их закутаться в плащи. Тяжелая пехота ожидала боя вдоль всей линии валов. Роты разделяются тяжелыми повозками, на каждой из которых водружена дрешская баллиста, способная давать залп тридцатью шестью дротами. Рядом лежат запасные обоймы, вспомогательные команды в толстых доспехах скучились у машин, тревожно всматриваются в линию северного леса.

— Эдур уже спустились, — сказа принц Квиллас. — Скоро мы должны их увидеть.

Олени остались на поле и начали щипать травку.

Мороч бросил взгляд на восточные, менее значительные укрепления. Там располагались еще две роты. Проход между валами был узким, с крутыми стенками, и вел прямо к угловому бастиону городской стены. Его баллисты и мангонели контролировали все подходы.

Собственные магические кадры принца — четверо волшебников более низкого уровня с небольшой охраной — расположились сразу за Сухим Рвом, в треугольном углублении городских стен. Сухой Ров, часть старой дренажной системы, вился по равнине до ближайшей гряды холмов в тысяче шагах на север. Параллельно ему шли три дополнительных вала — за ними расположились передовые части бригады Травяных Курток. Восточный, самый мощный вал включал в себя каменный форт. Там расположились маги, приписанные к бригаде.

Остальную часть Высокого Форта окружили несколько невысоких валов, и на них заняли позиции резервные подразделения, включая тяжелую кавалерию. Гарнизон Форта занял городскую стену.

По мнению Мороча, грядущая битва будет иметь решающее значение. Предательские замашки Эдур, явленные под Трейтом, здесь не имеют шанса на повторение. Еще бы, с одиннадцатью летерийскими магами!

— Призраки!

Это закричал один из офицеров королевы. Мороч Неват снова всмотрелся в далекую опушку.

Олени тоже подняли головы, уставились на край леса. Еще миг — и они бросились в бегство, на этот раз на юго — запад. Выйдя на дорогу лесорубов, они быстро пропали из вида, скрывшись в тумане.

На том конце «мертвого пространства» — которое недавно было мирным пастбищем — текли между древесных стволов смутно человекоподобные формы духов, скапливались плотной массой, вскоре сформировавшейся в неровный строй. Он растянулся на триста шагов в длину и многие сажени в глубину. Наконец показались и воины: Тисте Эдур на правом фланге, орда мелкорослых дикарей в меховых одеждах далеко слева.

— Кто это? — спросил принц Квиллас. — Те, на фланге — они не Эдур.

Королева пожала плечами: — Возможно, заблудшая банда нереков. По моему мнению, их не более тысячи, и все плохо вооружены и защищены.

— Расходный материал, — отозвался Неват. — Похоже, Эдур многому у нас научились.

Похожий строй формировался и на севере, напротив меньшего вала. Там оба фланга занимали Тисте Эдур.

— Духи ринутся первыми, — предсказал Мороч Неват, — и демоны с ними. Будут стараться прорвать наш строй. А, вот сигнал от Травяных Курток. Они заметили своих противников, сомнений быть не может.

— Будь ты эдурским командиром, — сказал Квиллас, — что бы ты сделал? Атака не будет столь прямолинейной, как кажется сейчас?

— Если командир у них дурак — будет, — ответила ему Джаналь.

— Маги нейтрализуют друг друга, как это обычно бывает. Начнется битва стали против стали. — Мороч подумал и добавил: — Я использовал бы Ров. И постарался бы внезапно атаковать ваших магов, Принц.

— Они станут заметны — и уязвимы — на последних пятидесяти или шестидесяти шагах. Бастионы их уничтожат, а если не уничтожат — Травяные Куртки могут спуститься по склонам валов и ударить им во фланги.

— Тем самым ослабляя оборону своих валов. Сухой Ров станет приманкой, а их резервы тем временем возьмут внешние бастионы.

— Валы расположены в тени самой высокой башни Форта, финед. Эдур будут уничтожены обстрелом.

Мороч еще подумал и кивнул: — Как скажете, Принц. Признаю, положение Эдур не кажется мне выигрышным.

— Согласен, — отозвался Квиллас.

— Странная тишина, — подумал вслух Мороч некоторое время спустя. Враги не спеша сплачивали ряды.

— Финед, это все призраки и демоны. Ни один солдат не любит таких союзников.

— Маги сотрут их, — провозгласила Джаналь. Она была облачена в изящные доспехи, шлем украшен серебряной и золотой филигранью. Меч королевы был сделан из лучшей летерийской стали; рукоять обвивала золотая нить, на набалдашнике эфеса красовались оправленные в серебро жемчужины. Плащ расшит бисером. Мороч знал, что под ним скрыта стальная кольчуга. Он не думал, что ей придется вытаскивать меч. Даже если… Финед поглядел по сторонам, призывающее махнул рукой оруженосцу. — Готовь королевских коней. Поставь их за южной стеной западного бастиона.

— Да, господин.

Что-то не так. Мороч ощутил это, едва оруженосец помчался выполнять приказ. Он поглядел на небо. Серое. То ли солнце прожжет себе путь, то ли быть дождю. Он вернулся на первоначальную позицию и осмотрел далекие ряды. — Они готовы. Где же песни? Призывы? Ритуальные оскорбления?

— Они видят ожидающую их судьбину, — ответила Джаналь. — Они молчат от ужаса.

Ее маги вдруг зашевелились. Боевая готовность. Джаналь заметила это: — Держать строй. Эдур начли магическую атаку.

— Какого рода? — спросил Мороч.

Королева качала головой.

— Яйца Предателя, — пробормотал финед. Он чувствовал неправильность. Ужасающую неправильность.

* * *

Алрада Ан вытащил саблю. Ухмыльнулся: — Никогда не понимал вас, копьеносцев. Это будет рукопашная, Тралл Сенгар. Они выбьют древко из ваших рук…

— Пусть попробуют. Как известно, черное дерево несокрушимо. Как и моя хватка.

Один из к'риснан ов стоял позади клина демонов. Его приятель — ведун находился в соседней роте, также позади демонической когорты. Там командовал Ханради Халаг, и его ведун был ему сыном.

«нагга и его тысяча Жекков едва видны на западе, в распадке. Другая тысяча продвигалась по рву, а третья сопровождала восточные отряды. Там же шли другие демоны и духи.

Траллу пришло в голову, что он почти ничего не знает о неуклюжих громадинах, призванных на войну Отрядом К'риснан. Даже как они зовут себя.

Воины — арапаи и хироты сосредоточились вдоль опушки. Враг видел едва треть от их числа. Ему должно было казаться, что главной армией является центральная — восемнадцать тысяч Ханради Халага, племена Хирот и Меруде — но на самом деле Фир прятал в лесу почти тридцать три тысячи Эдур. Кроме того, среди них распределилось бессчетное количество духов.

Щупальца серого тумана вились вокруг ближайшего к'риснан а, формируя тонкую сеть. Она начала расти и уплотняться. Подобие нитей протянулось к ближайшим рядам воинов. Они ветвились словно корни, оплетали всех, кроме демонов и призраков. Магия нарастала, словно серая стена. Тралл чувствовал, как она играет с ним: касание силы вызвало у него тошноту, с которой трудно было бороться. Летерийские боевые маги в ответ поднимали стену яростного огня. Она возникла прямо напротив земляных бастионов, затем быстро и бешено плеснула через пустое пространство.

Так, внезапно, началась битва.

Тралл смотрел, как плотная завеса огня летит к нему. В последний миг вперед ринулась серая сеть, столкнулась с атакующей волной, подняв ввысь колонны взрывов, столпы, змеящиеся серебряным пламенем.

И Тралл увидел среди пламени блеск костей. Тысячи, сотни тысяч — словно преобразилось сама основа огня. Громоздящаяся башня — пятьдесят ростов человека, сотня, две сотни, до самого неба.

Затем соединившиеся волны начали опадать. Неустойчивые столбы обрушились на укрепления Летера.

Едва они склонились к земле, призраки из леса и передовых построений рванулись в атаку. Клин демонов исчез из вида за их массой.

Именно этого сигнала ожидали Тралл и прочие командиры. — Готовь оружие! — Ему пришлось заорать, чтобы расслышать хотя бы самого себя.

Волна упала. Вначале ударила по «мертвому пространству», и грунт как будто взорвался, закипел, словно тысячи рудокопов ударили кирками, отрывая большие куски камня, взлетевшие на воздух. Пыль и огонь, хруст ломающихсякостей заполнили равнину — похоже, что град забарабанил в железные листы. Вперед, на склоны бастионов. За этим потоком шло море духов.

— В атаку!

Эдур бежали по сокрушенной, дымящейся почве. Позади них все новые сотни вырывались из — под полога леса.

Тралл слишком хорошо разглядел, как волна пылающих, стучащих костей достигла окопов. Алые брызги и куски плоти полетели вверх, по воздуху пронеслись оторванные руки и ноги, куски доспехов, щепки от бревен, кожа и волосы.

Костяной дождь обрушился на укрытие, в котором находились маги королевы. Через миг массу обломков отбросило; но на месте четверых осталось двое. Они шатались, покрытые кровью.

К ним рванулся демон, вздымавший над головой палицу. Казалось, одного из магов намотало на эту палицу, словно в нем не оставалось костей. Тело подбросило в воздух. Последняя — это была женщина — с трудом отступила, едва ускользнув от размаха страшного оружия. Она махнула рукой — и в грудь демона полетел пук тяжелых стрел.

Тралл услышал вопль боли.

Магические искры облепили демона, осевшего и заскользившего по залитому кровью склону. Палица выпала из его руки.

Другие демоны сновали среди остатков летерийской пехоты; изрубленные тела разлетались при каждом неумолимом их шаге.

Еще одна волна магии, на этот раз откуда-то с юго-запада: вертящаяся колонна, трещащая от молний. Она неслась через поле, врезаясь в передовые ряды духов. Сотни их, попавших на пути волшебства, просто растаяли.

Затем магическая колонна ударила в строй воинов Халага — словно серп прошел по рядам колосьев.

Сын вождя Меруде контратаковал — еще одна куча серых катящихся костей. Восточный бастион исчез под громоподобный звук взрыва; однако сотни Эдур уже умирали на земле.

Тралл, оглушенный, почти ослепший от дыма и пыли, довел своих воинов до склона, вскарабкался на гребень и ввалился в первый окоп.

Перед ними лежала длинная яма, заполненная не опознаваемыми обрывками плоти, обломками костей и кусками органов, полосами кожи и частицами доспехов. Воздух смердел горелым мясом и содержимым распоротых кишок. Тралл зажал рот. Пошел вперед. Его мокасины проваливались в теплое, покрывались кровью и желчью.

Перед ними яростная схватка. Духи набрасывались на солдат, демоны с палицами и дубинами окружали их со всех сторон; другие — с двойными секирами — крушили всех на своем пути. Но одного за другим их протыкали стрелы баллист. Тралл видел: один из демонов, дважды пронзенный стрелами, зашатался, и солдаты набежали на него, рубя мечами.

Тут его отряд сошелся с врагом.

* * *

Мороч Неват проталкивался через пыль, вопящих солдат, спотыкался о тела павших, выкрикивал имя принца. Но Квилласа нигде не было. Как и Джанали. Последняя волшебница ее отряда посылала удар за ударом какому-то далекому противнику. Ее окружала рота тяжеловооруженных пехотинцев, быстро редевшая под атаками Тисте Эдур.

После столкновения с волной костей из уха финеда текла кровь; но меч все еще был в его руке. Рискнувшие подойти поближе духи падали от удара летерийской стали. Он заметил эдурского воина, ведущего десяток сородичей к волшебнице. Копье казалось размытым пятном в его руках.

Но Мороч был слишком далеко. Слишком много трупов преграждало ему путь. Он смог лишь смотреть, как этот воин прорвал последнее кольцо обороны, подскочил к волшебнице, вонзил копье ей в грудь и поднял на древке тело женщины. Сбросил содрогающийся труп на сторону, обнажив кровавый наконечник.

Мороч Неват отшатнулся и начал искать путь к южному склону. Нужна лошадь. Нужно подвести скакуна — для принца, для королевы.

Раздался рев откуда-то с востока, земля под ногами содрогнулась. Он зашатался, левая нога подвернулась и заскользила по жиже; нечто ударило финеда в пах. Тело пронзила боль. Он выругался и увидел, что падает — или почва становится стеной? — и ударился о землю. Ногу, низ живота и позвоночник пронзили жуткие спазмы. Не прекращая браниться, он пополз. Меч остался где-то сзади.

Кости. Горящие, громоздящиеся до небес. Тела взрываются на бегу. Сокрушающее давление, воздух бурлит и визжит, словно живая тварь. Внезапно все звуки стихли, умерла вся какофония предсмертных воплей и земного гула. Этот звук Морочу Невату не забыть никогда. «Что же такое высвободил ублюдок?»

* * *

Сломленные летерийцы удирали по склонам укрепления. Духи хватали их за пятки. Тисте Эдур срубали головы и рассекали спины. Тралл Сенгар вскарабкался на кучу тел в поисках удобного пункта наблюдения. Насколько он смог увидеть, два укрепления на востоке пали. Жекки превратились в серебристых волков и толпой неслись по склонам бок о бок с призраками, брали в осаду последние очаги сопротивления. Магического огня больше не было.

По другую сторону Б» нагга вел свой звериный отряд к югу, огибая передовой редут. Он намеревался атаковать позиции резерва у городских стен. Там стояла вражеская кавалерия; но кони впали в панику, едва громадные звери ворвались в их ряды. К Жеккам присоединился десяток демонов. Летерийцы обратились в хаотичное отступление, сливаясь с толпами беглецов с юга. За Б» наггой спешили отряды арапаев.

Тралл взглянул на север. На краю прогала увидел брата, одиноко стоявшего над чьим — то телом.

«К'риснан».

— Тралл.

Он резко обернулся. — Алрада Ан. Вы ранены!

— Я набежал на меч в руке мертвеца.

Длинная и узкая рана начиналась у локтя и тянулась до самого плеча. — Найдите целительницу, — сказал Тралл. — Иначе кровью истечете.

— Найду. Я видел, как вы убили ведьму. — Алрада замолчал.

— Где Канарт? Я не вижу своих воинов.

— Рассеялись. Я видел, как Канарт тащил из кучи Бадара. Он умирал.

Тралл смотрел на кровь и кусочки плоти, усеявшие острие его копья. — Бадар был так молод.

— Он омылся кровью, Тралл.

Тралл обратил взор к стенам Высокого Форта. Увидел стоявших на страже солдат. Гарнизон, созерцавший гибель летерийских сил на внешних бастионах. Из последнего укрепления еще летели стрелы, находя цель в шеренге демонов.

— Я должен пойти к брату, Алрада. Посмотрим, сможете ли вы собрать мой отряд. Впереди новые битвы.

* * *

Притаившись под защитой западной стены, Мороч Неват следил за дюжиной волков, перебегавших от одной груды трупов к другой. Зверей покрывала кровь. Они собрались вокруг агонизирующего солдата; резкое рычание, и тело прекратило дергаться.

«Все слишком… быстро. Воистину решительный день».

Он так и не нашел лошадей.

В двадцати шагах отсюда, внутри одного из бастионов, отряд Тисте Эдур застал принца Квилласа, растрепанного, но живого. Мороч гадал, не лежит ли тело королевы под ближайшей горой мертвой плоти. Ссыпался с ниток жемчуг, украшенный каменьями меч не покинул ножен, властный свет в очах потух, зрачки померкли и стали равнодушны к этому свету.

Это казалось невозможным.

Как и вид всех павших летерийцев, всех уничтоженных батальонов и бригад.

Взаимопогашения магий не случилось. Одиннадцать магов сокрушены ответным ударом. Битва обратилась избиением; именно неравенство сил более всего поражало Невата.

Он и его народ всегда стояли на стороне большей силы, так давно, что это стало казаться естественным и правильным. «Что-то пошло не так. Измена. Верное течение мировых дел… перевернуто». Слова звучали в его уме, все более и более горькие слова. «Не наш удел — смиряться. Никогда. Неудача приведет к десятикратной победе. Все исправится. Будет так. Мы не отречемся от своей судьбы».

Пошел дождь.

Один из Эдур обнаружил его и приближался, держа наготове клинок. Едва он подошел к Морочу Невату, хлынул настоящий потоп. — Я не вижу на тебе ран, солдат, — произнес воин на торговом диалекте.

— Думаю, порвано сухожилие.

— Болезненно.

— Ты решил убить меня?

Враг явно удивился: — Ты не понимаешь? Гарнизон сдался. Высокий Форт пал.

— И что?

— Солдат, мы пришли как завоеватели. Какой смысл убивать подданных?

Мороч отвернулся. — Завоевывает Летер. Мы никогда не сдавались. Думаешь, эта битва что-то решила? Вы показали свою тактику. Такое не повторится, и вскоре бы, а не мы, окажетесь под пятой.

Воин пожал плечами: — Тогда иди восвояси. Но знай вот что: граница пала. Трейт, Высокий Форт, Трясучий Форт. Ваши знаменитые бригады разбежались, ваши лучшие маги убиты. Королева и принц в плену. Мы начинаем марш на Летерас.

Тисте Эдур отошел.

Мороч Неват пялился ему вслед. Потом огляделся. Увидел летериийских солдат, лишенных оружия, но невредимых — они брели прочь с поля боя. На торговую дорогу, к югу, к Кеттерийскому тракту. Просто брели прочь. Он не понимал. «Мы соберемся. Добудем новое вооружение. Так и будет. Почему бы нет?» Сморщившись, он попытался оторваться от стены…

Знакомый голос, выкрикнувший его имя. Он узнал офицера из окружения королевы. На нем были только мелкие раны. Офицер быстро приблизился: — Финед, рад видеть вас живым…

— Мне нужен конь.

— У нас они есть…

— Как королева попала в плен? — вопросил Мороч. «Почему вы не умерли, защищая ее?»

— Демон. В мгновение ока очутился между нас. Он схватил ее — и мы не смогли помешать. Финед, мы пытались, так пытались…

— Ладно. Помогите встать. Нужно скакать на юг… мне нужен целитель…

* * *

Тралл Сенгар брел по полю брани. Ливень обратил землю в топкое болото. Магические кости пропали. Он помедлил, расслышав откуда-то справа жалобные стоны. Дюжина шагов — и он наткнулся на демона.

Его пронзили четыре тяжелые стрелы. Тварь лежала на боку, звероподобное лицо скривилось от соли.

Тралл склонился над измазанной грязью головой демона. — Ты понимаешь меня?

Синие глазки задергались за веками, открылись. — Судия жизни. Отрицатель милосердия. Я умру здесь.

Голос оказался на удивление тоненьким, как у ребенка.

— Позову целителя…

— Зачем? Снова драться? Возродиться к горю и ужасу?

— В своем мире ты не был воином?

— Я бросал сети. Теплые отмели, желтое небо. Мы бросали сети.

— Все вы?

— Что у вас за война? За что меня убили? Почему мне никогда не увидеть своей реки? Моей подруги и детей? Мы хоть победили?

— Осталось недолго. Я вернусь. Обещаю. — Тралл выпрямился и пошел туда, где стоял Фир и еще дюжина Эдур. К'риснан был еще жив, его окружили целительницы. Казалось, ни одна из них не может помочь извивающейся в грязи фигуре.

Подошедший ближе Тралл смог яснее разглядеть молодого ведуна. Искореженный, изуродованный, с содранной полосами кожей… но глаза полны разумом.

Фир ступил навстречу Траллу. — Это магия меча — волшба самого Дарителя, переданная через клинок Руладу, а от него ко всем, кому он смог. Но… — Он заколебался. — Тело не выдерживает. Сила разрушает врага, но и меняет носителя. Так рассказали мне женщины.

Лицо брата было бледно, и Тралл не смог различить и следа торжества или гордости одержанной сегодня победой.

— Он выживет?

— Так считают целители. В этот раз. Но ущерб не отменить. Тралл, сын Ханради мертв. Мы потеряли к'риснан а.

— Из-за него? Из-за силы меча?

— Отчасти. Скорее это сделали летерийские маги — учитывая, как он был обожжен. Они сопротивлялись дольше, чем мы ожидали.

Тралл посмотрел на Форт. — Сдался?

— Да, совсем недавно. Делегация. Гарнизон складывает оружие. Думаю оставить Ханради губернатором. Его боевой дух сломлен.

Тралл не ответил. Прошел мимо Фира к женщинам, обступившим к'риснан а. — Прошу вас, — сказал он. — Мне нужна одна целительница.

Женщина из арапаев кивнула: — Раненые воины. Да, это важно. Веди меня к ним.

— Не Эдур. Демон.

Она резко остановилась: — Не будь дураком. Многим Эдур требуется моя помощь — нет времени на демонов. Пусть помирает. Мы всегда найдем новых.

Нечто треснуло в Тралле; даже не успев осознать своего движения, он резким тычком правой руки толкнул женщину на землю. Кровь выступила на ошеломленном лице, в глазах сверкнула ярость.

Фир оттолкнул Тралла. — Что ты творишь?

— Я хочу, чтобы демон был исцелен, — ответил Тралл. Он дрожал, страдая от отсутствия стыда перед вставшей из грязи женщиной. — Я желаю, чтобы его исцелили, затем освободили и отправили в родной мир.

— Тралл…

Целительница фыркнула и прошипела: — Императрица услышит об этом! Я увижу, как тебя изгонят! — Ее подруги собрались в круг, глядя на Тралла с животной ненавистью.

Он понял, что его жест разбудил злобу и в них. «Неудачно…»

— Насколько сильно он поврежден? — спросил Фир.

— Умирает…

— Тогда, верно, он уже умер. Хватит об этом, брат. — Он повернулся к женщинам: — Идите к нашим воинам. Я прослежу, чтобы к'риснан а принесли в лагерь.

— Мы будем говорить с Императрицей, — отозвалась целительница, утирая лицо.

— Разумеется. Как и должно.

Они исчезли за пеленой дождя.

— Битва не отпускает тебя, брат…

— Нет, не так…

— Слушай меня. Так ты оправдаешь свой поступок. Будешь просить прощения, обещать загладить вину.

Тралл отвернулся: — Мне нужно целение.

Фир грубо схватил его за плечо, но Тралл вырвался. Побежал прочь. Нужна целительница. Из хиротов, знакомая матери. Пока не разошлись вести.

Демону нужно исцеление. Это же так просто!

* * *

Через неопределенный промежуток времени он обнаружил себя бродящим среди тел. Мертвые Эдур, сраженные магической атакой. Он помнил ее. Обугленные, горевшие так сильно, что лица расплавились до костей. Незнакомцы, неопознаваемые. Он ходил между ними, а дождь хлестал по земле, создавая иллюзию движения. Тут, там. Но вокруг одни мертвецы.

Кто-то неподвижно и одиноко стоял поблизости от него. Женщина. Ее руки бессильно повисли. Он уже встречал эту почтенную мать семейства. Старшая сестра Ханради Халага, высокая, с ястребиным лицом и пронзительными ониксовыми очами. Он встал рядом. — Мне нужно, чтобы вы исцелили демона.

Казалось, она не видит его. — Я ничего не могу сделать. Мой сын. Я даже не могу отыскать его.

Он крепко взял ее за руку. — Идемте со мной.

Она не сопротивлялась, когда Тралл потащил ее прочь от распростертых тел. — Демона?

— Да. Я не знаю, как они именуют себя.

— Кенилл» рах. Это значит «Мирно спящие» или что-то подобное. Меруде изготовили для них оружие.

— Их жестоко использовали.

— Не их одних, воин.

Он оглянулся и увидел, как ясное сознание возвращается в ее глаза. Теперь она сильно сжимала его ладонь. — Ты брат императора, Тралл Сенгар.

— Точно.

— Ты ударил женщину из арапаев.

— Точно. Кажется, эти новости расходятся быстро — необыкновенно быстро.

— Среди женщин? Да.

— Но вы поможете мне.

— Исцелить демона? Если он жив, помогу.

— Но почему?

Она не дала ответа.

Им пришлось поплутать, но в конце концов тварь отыскалась. Демон больше не кричал. Однако женщина высвободила руку из ладони тралла и склонилась над созданием: — Тралл Сенгар, он еще дышит. — Она положила руку на широкую грудь демона и сомкнула веки.

Тралл смотрел, как капли дождя стекают по ее лицу. Словно мир плачет, силясь помочь.

— Вытащи первую стрелу. Тяни осторожно, а я буду толкать. По одному разу.

— Я хочу, чтобы его освободили.

— Не могу. Это не разрешено.

— Тогда пусть он служит мне.

— Ты брат императора. Никто не посмеет тебе отказать.

— Разве что другой брат императора. — Его порадовала тень улыбки на ее губах.

— Это твои трудности, Тралл Сенгар, не мои. Теперь тащи. Осторожно.

Демон открыл глазки. Провел ручищами по местам, где были раны, и вздохнул.

Целительница отошла. — Я закончила. Нужно собирать тела.

— Спасибо вам, — отозвался Тралл.

Она не ответила. Стряхнула капли со лба и ушла.

Демон медленно вставал на ноги. — Я готов сражаться.

— Нет, если это будет зависеть от меня, — ответил Тралл. — Я беру тебя в услужение.

— Не сражаться? Это будет нечестно, Отрицатель. Я узрю смерть родичей, но не разделю с ними риск и судьбу. Как грустно умирать вдалеке от дома!

— Тогда один из вас должен остаться, чтобы помнить. И это будешь ты. Как тебя зовут?

— Сирень.

Тралл посмотрел в небо. Казалось, ливню не будет конца. — Или за мной. Я должен говорить с братом.

Воины Тисте входили в город. На стенах и бастионах не было видно летериийских солдат. Ворота упали довольно давно, в ходе одного из магических ударов. Искореженные обломки бронзы и дерева усеяли грязный проход, смешавшись с трупами защитников.

Демон подобрал двойную секиру с тела одного из сородичей и взвалил ее на плечо. Несмотря на ее тяжесть, Сирень двигался легко, явно сдерживая шаг, чтобы не обгонять Тралла. Эдур подметил странность его дыхательного ритма. После глубокого вдоха следовал второй вдох, покороче, затем существо долго, со свистом выдыхало — причем, казалось, звук идет не из плоского носа.

— Сирень, ты исцелен полностью?

— Да.

Впереди показался вал, за которым укрывались те четверо магов. Трое были уничтожены при первой магической атаке. На вившейся по вершине вала узкой тропке столпились офицеры Эдур, в том числе Фир. И двое пленников.

Тралл и демон зашагали по предательски скользкому склону. Потоки красной глины и крови, медленно сползающие тела. С запада донесся низкий грохот грома.

Наконец они взошли на гребень земляного вала. Тралл понял, что один из пленников — принц Квиллас. Второй была женщина в перепачканных доспехах. Она была без шлема, на голове зияла рана, отчего левая половина лица покрылась струйками крови. Глаза остекленели от шока.

Фир повернулся и поглядел на Тралла и демона. Лицо его было мрачным. — Брат, — сказал он ровным тоном, — кажется, мы захватили двух особ королевской семьи.

— Это Королева Джаналь?

— Принц ожидает требования выкупа, — продолжал Фир. — Кажется, он не разобрался в ситуации.

— И какова же ситуация?

— Наш Император желает этих двоих для себя лично.

— Фир, у нас нет обычая устраивать парад пленных.

В глазах Фира сверкнул огонек гнева, но голос остался спокойным. — Вижу, ты исцелил демона. Чего ты хочешь?

— Хочу, чтобы этот Кенилл» рах служил мне.

Фир уставился на громадное создание. Но вскоре он пожал плечами и отвернулся. — Как пожелаешь. Теперь оставь нас, Тралл. Потом я тебя найду… перемолвиться словечком.

Тралл отпрянул. — Отлично.

Мир казался ему сломанным, непоправимо сломанным.

— Иди.

— Пойдем, Сирень. — Тралл помедлил, оглядываясь на принца Квилласа, и разглядел ужас на юном лице. «Рулад желает его и Джаналь. Зачем?»

Они прошли поле под стенами города. Тихо шипящий дождь, разрушение и смерть со всех сторон. Там и тут двигались силуэты. Тисте Эдур искали павших товарищей, призраки ходили дозором. Гром звучал все ближе.

— Тут есть река, — сказал Сирень. — Она пахла, когда я пришел сюда в первый раз. Та же река, что текла под мостом.

— Да, — ответил Тралл. — Река Кеттер.

— Я хочу ее увидеть.

— Почему бы нет?

Они свернули на северо-запад. Достигли дороги лесорубов, шедшей параллельно опушке, и зашагали вдоль тройной колеи, пока деревья не поредели и справа не обнаружилась река.

— Ах, — промурлыкал Сирень, — она такая узкая…

Трелл поглядел на быструю воду, на блестящие шкуры валунов. — Бросающий сети, — произнес он.

— Мой дом, Отрицатель.

Тисте Эдур спустился к самой реке. Опустил окровавленную руку, зачерпнул пригоршню ледяной воды.

— Тут нет рыбы?

— Уверен, что рыба здесь есть. И что?

— В реке, у которой я живу, водится н» пурель, усатая рыба. Она может проглотить юного Кенилл» раха целиком; в глубоких затонах есть такие, что смогут проглотить и взрослого. Конечно же, мы никогда не выходим на глубокие места. А здесь нет таких тварей?

— В морях, — ответил Тралл, — водятся акулы. Разумеется, существуют сказания о гораздо больших чудищах, способных топить суда.

— Н» пурель потом вылезает на сушу и сбрасывает кожу. И живет на земле.

— Странное существо. — Тралл оглянулся на демона. — Полагаю, забрасывание сетей — занятие опасное.

Сирень пожал плечами: — Не более опасное, чем ловля пауков, Отрицатель.

— Зови меня Тралл.

— Ты Судия Жизни, Отрицатель Свободы. Ты Похититель моей Смерти…

— Ладно, ладно. Забудем.

— Что у вас за война?

— Бесцельная.

— Отрицатель, все войны бесцельны. Подчинение и поражение рождают ненависть и обиду, а от такого просто так не отделаешься.

— Но если дух побежденных сокрушен? — отвечал Тралл. — Совершенно сокрушен, как у нереков, фараэдов и Тартеналов?

— Я не знаком с этими народами, Отрицатель.

— Они среди тех, кого покорили летерийцы — наши враги в этой войне.

— Ты думаешь, они сломались?

— Точно так, Сирень.

— Все может быть не таким, каким кажется.

Тралл дернул плечом: — Может, ты и прав.

— Их положение изменится под вашей властью?

— Подозреваю, что нет.

— Если вы все понимаете, Отрицатель, почему вы воюете?

Сзади заскрипели мокасины. Тралл резко повернулся и увидел приближающегося Фира. В его руке был обнаженный летерийский меч.

Тралл подумал было, что надо снять копье с плеча, но решил ничего не делать. Чего бы он раньше не наговорил, но сражаться против брата не готов.

— Это оружие, — сказал Фир, останавливаясь рядом, — из летерийской стали. Я следил за полем боя. Оно отвергает магию к'риснан ов, хотя все иное ей уничтожается. Мечи и наконечники копий — целы и невредимы.

Тралл изучал лицо брата. — И что из этого?

Фир колебался. Оглянулся на реку. — Я не понимаю. Как они вложили это в сталь? Тралл, они же порочные, павшие люди. Они не заслужили подобного мастерства в ремесле.

— Почему они, а не мы? — Тралл засмеялся. — Фир, летерийцы — народ, смотрящий в будущее, и потому активный. Мы, Эдур, никогда не обладали подобной силой воли. У нас есть Черное дерево — но мы всегда владели им. Предки принесли его из Эмурланна. Брат, мы смотрим назад…

— Во времена, когда нами правил Отец Тень. — Лицо Фира потемнело. — Ханнан Мосаг говорит истину. Мы должны поглотить всех летерийцев, наложить на них ярмо, и тем самым извлечь из их активности силу перемен.

— Брат, и что это даст? Мы сопротивляемся переменам, мы не поклоняемся им, пути Летера не для нас. Я не уверен, что их образ жизни правильный. Я подозреваю, что вера в прогресс гораздо более хрупка, чем кажется снаружи. В конце концов и им придется защищать приобретенное. — Тралл показал на кончик меча. — Вот этим.

— Мы поведем их, Тралл. Ханнан Мосаг это понял…

— Фир, ты исправляешь прошлое. Он не желал войны с Летером…

— Да, не немедленной; но война должна была случиться. Он это понимал. Так говорили мне к'риснан ы. Отец Тень потерян. Нам нужно найти новый источник веры.

— Безликий?

— Проклятие, Тралл! Ты склонился пред ним — как и все мы? Ты такой же!

— До сих пор не пойму, почему. Как насчет тебя? Ты удивляешься, почему сделал то, что сделал?

Брат отвернулся. Его сотрясала видимая дрожь. — Я не сомневаюсь.

— Ты верил Ханнану Мосагу. И пошел за ним. Как и все мы. Все как один склонились пред Руладом, и каждый верил, что у соседа есть уверенность, которой не хватает ему самому…

Фир зарычал и развернулся. Меч взлетел над головой. Упал вниз…

… и внезапно был остановлен демоном. Тяжелая рука схватила Фира за предплечье и держала крепко.

— Отпусти!

— Нет, — ответил Сирень. — Этот воин украл мою смерть. В ответ я украл его. — Фир еще немного поборолся, увидел, что дело это безнадежное, и опустил плечи.

— Теперь ты можешь его отпустить, — сказал Тралл.

— Если он нападет снова, я его убью, — ответил демон, отпуская руку Фира.

— Мы шли за Мосагом, — продолжил Тралл, — но что мы знали о его замысле? Он был Королем — Ведуном, потому мы шли за ним. Подумай, Фир. Он отрицал Отца Тень и искал новый источник силы. Да, он знал, как узнали мы, что Скабандари Кровавый Глаз мертв — в лучшем случае дух его жив, но потерян для нас. И он заключил пакт с… кем-то еще. Послал тебя и меня, Бинадаса и Рулада, и Бунов принести дар, обещанный ему этой… тварью. Наша ошибка в том, Фир, что мы не задали вопросов, не бросили вызов Королю — Ведуну. Мы были глупцами; все, что случилось сейчас и все, что придет — наша вина.

— Он Король, Тралл.

— Получивший абсолютную власть над всеми Тисте Эдур. Он владел ей и желал удержать, все равно как. И он продал свою душу. Как сделали и мы, склонившись перед Руладом.

Глаза Фира сузились: — Ты говоришь как предатель.

— Предатель чего? Предатель кого? Расскажи мне, я очень хочу знать. Ты видел лик нашего нового бога?

— Стой на моем месте Бинадас, — прошипел Фир, — ты был бы уже мертв.

— В твоей чудной империи это будет судьбой всех, говорящих несогласно?

Фир поглядел на меч в своей руке. Опустил его. — Твои воины ждут, Тралл. Через два дня мы начнем марш к югу. На Летерас. — Отвернувшись, он зашагал прочь.

Тралл смотрел ему вслед. Потом перевел взор на реку. Несмотря на водовороты, омуты у камней и бухточки берега, река бежит, рабыня непреложных законов. Когда он опустил руку в воду, ладонь сразу онемела. — В конечном счете, Сирень, мы найдем свою цель.

Демон промолчал.

Тралл опустился на ближайший валун. Уронил голову на руки. Начал рыдать.

Через некоторое время демон подошел поближе. Затем на плечо воина опустилась тяжелая рука.

Глава 19

Неделимое во всех частях

Толстокожее нечто имеет пределы

Недоступные для часовых

Патрулей географии и

Случайных определений, но все же

Горы стерлись во прах

Угасли огни и потоки

Черное море песка

Полоса одиноких прогулок

Я бреду и срезаю углы

Между выводов — острых клыков

Все потеряно или забыло

В этой пыли, не знающей света

Мы сами уже не те

И уже нам не стать никогда

Молодыми побегами, соком

Свежей жизни, поднявшейся

На обломках исчезновений

(Это молодо, а это — старо)

Самовлюбленным блаженством

Но отсутствие света незримо

И крадется черный поток

Назревает желанным итогом

Не имеет значения место

Алогичное, без всякой связи

Струн и теней

Протянувших отсюда туда

Линии, швы

Отыскавшее это в том…

Отрывок из «Черных песков Времени»,

Коллекция сочинений Суицидальных Поэтов Даруджистана (под редакцией Хароака)

Труп около пирса был еле виден: бледная полоска, сопротивляющаяся накатам волн. Мелькнувшая рядом акула была из самых больших, каких видел Удинаас за время ожидания в гавани. Он сидел у самой воды, свесив ноги с мола.

Чайки и акулы — пир на все утро. Раб, словно зритель в театре, созерцал бесконечное представление Природы, и неумолимость спектакля доставляла ему странное удовольствие. Он был заинтересован. Должники. Те, кто дает в долг. Те и эти одинаково сладки для брюха падальщиков. Вещь, достойная удивления.

Удинаас знал, что скоро император позовет его. Армия перемещалась где-то в глубине суши, за разбитыми воротами Трейта. В городе остался большой гарнизон племени Меруде. Эдур пытались восстановить порядок и спокойствие. Прежнему вождю племени Ден-Рафа даровали титул губернатора. И не случайно подчиненные принадлежали к другому племени. За успехами всегда следует подозрительность.

Работа Ханнана Мосага. Император последнее время был… уязвим. Рассеян. Несчастен. Слишком часто в его очах проглядывало безумие.

Майен избила Пернатую Ведьму до бесчувствия, едва не доведя дело до убийства. В большом шатре, украденном из обоза батальона Холодной Глины и ставшим эдурским штабом, происходило насилие. Рабыни, пленницы. Может быть, Майен просто свершала с другими то, что Рулад свершил с ней? Если имеешь жалость, можно так подумать. Сотни знатных женщин вернулись от эдурских воинов в подчинение губернатора, и, похоже, многие несли во чревах будущих полукровок.

Вскоре губернатор начнет удовлетворять петиции от многочисленных гильдий и торговых союзов. Так образуется новый рисунок быта.

Конечно, если приграничные города не будут освобождены победоносной контратакой Летера. Ходило много слухов. Столкновения флотов Эдур и Летераса. Тысячи упокоились в пучине моря. Ночная буря далеко к западу означала битву магов. Цеда Куру Кан наконец-то явился во всей своей ужасающей мощи. Тела летерийцев заполняли гавань, тела Эдур — пространства внешних морей.

Самый странный слух: тюремный остров с фортом Вторая Дева успешно отразил эдурские атаки и еще держится. Среди полутысячи осужденных солдат оказался маг, некогда бывший достойным соперником самому Цеде. Вот почему армия Эдур остановилась лагерем здесь — они не хотят оставить за спиной живых врагов.

Удинаас знал, что все не так. Да, сзади могло происходить сопротивление, но император был к этому безразличен. И его флот еще покажется. Корабли Эдур контролировали море вплоть до южного города Шило.

Он подобрал ноги, встал, прошелся по длинному пирсу. Улицы тихи. Следы битвы — тела, ломаная мебель, битые горшки — были по большей части убраны; прошедший ночью дождик смыл кровавые потеки. Однако воздух все еще смердел дымом, здания были покрыты пятнами жирной копоти. Ни огонька в распахнутых окнах, выбитых ударом ноги дверях.

Он никогда не жаловал Трейт. Скопище бандитов, опустившихся нереков и фентов. Рыночные ларьки забиты некогда святыми иконами и реликвиями, предметами ритуального искусства, ставшими потехой для любопытных. Говорящие посохи вождей, сумки шаманов — целителей. Фентские «сундуки предков», в которых все еще лежат кости. Улицы около гавани забиты детьми нереков, продающими себя… И над всем этим — дымка некоей самоуспокоенности: таков извечный порядок мира, роли распределены так, как должно. Летерийцы повелевают, окруженные угодливыми недочеловеками, чьи культуры превратились в развлечение.

Вера в рок имеет вполне определенные последствия.

Но сюда прибыли дикари и установился новый порядок. Доказательство, что рок — это иллюзия. Город пребывал в шоке, хотя особо пронырливые купцы уже суетились, веря, что новые пути — это всего лишь хорошо забытые старые пути, что законы естества превосходят любой отдельный народ. В то же время они верили и в то, что никому не сравниться с летерийцем в игре богатств, и вскоре он победит — варвары обнаружат, что стали цивилизованными. Доказательство, что рок — отнюдь не иллюзия.

Удинаас гадал, не окажутся ли они правы. Ведь существуют смягчающие факторы. Жизненный срок Тисте Эдур необычайно долог. Их культура гибка, но имеет прочные корни. Консервативна. «Или так было. До Рулада. До того, как им овладел меч».

Через некоторое время он миновал ворота города и углубился в эдурский лагерь. Множество палаток, рассыпанных без ясного плана. Это не просто армия — это переселение целого народа. Способ жизни, к которому они не привыкли.

Периметр патрулировали призраки. Они не обращали на него внимания. Он давно не слышал Тлена, таящегося в тени дружка, но знал: тот не пропал. Залег, стережет свои тайны. Иногда он слышал отзвук его смеха, как будто издалека. Всякий раз в неподходящее время.

Шатер Рулада находился в центре. Вход сторожили демоны в доспехах из черной вареной кожи. Тяжелые палицы отдыхали, уронив головы на землю. Лица тварей скрывали забрала шлемов.

— Сколько тел вытащили сегодня? — спросил он.

Ответа не было.

В шатре было четыре комнаты, разделенных висящими на бронзовых опорах войлочными стенками. Передняя была узкой, но вытянувшейся вдоль всего шатра. У стен скамейки. Справа навалены припасы, фляги и кувшины, глиняные горшки. Полог на входе в главную комнату раздвинут.

Удинаас прошел внутрь и увидел императора, стоявшего перед троном. Майен возлежала на трофейном диванчике на правой стороне помоста. На лице застыло тупое упрямство. В тени подле хозяйки Пернатая Ведьма — ее лицо так покрыто синяками и кровоподтеками, что девушку трудно узнать. Перед императором находились Ханнан Мосаг и Халл Беддикт — Удинаас видел только их спины. Дух — хранитель Короля — Ведуна отсутствовал.

Ханнан Мосаг говорил: — … в чем не может быть сомнения, Ваше Величество.

Со лба Рулада в том месте, куда угодила ладонь убившего его солдата, слетели монеты. Обнажились сплошные рубцы, вмятины в том месте, где проломилась кость. Внутренние повреждения мозга явно были исцелены, острые края переломов пропали. Глаза так налиты кровью, что казались мутными красными пятнами. Он смотрел на Мосага, видимо, не осознавая, что по лицу пробегают волны спазмов. — Потерянный род? Что это значит?

— Тисте Эдур, — мягко ответил король. — Выжившие с той поры смятения, когда был потерян Отец Тень.

— Почему ты так уверен?

— Они снились мне, Император. Я странствовал умом в иные королевства, другие миры, лежащие параллельно этому…

— Куральд Эмурланн.

— Этот мир разломан на куски… но да, я видел его фрагменты. В одном из них обитают Кенилл» рахи, демоны, которых мы связываем. В других — призраки наших прошлых побед.

Халл Беддикт откашлялся: — Король — Ведун, эти королевства — Оплоты моего народа?

— Возможно, но думаю, что нет.

— Это не имеет значения, — сказал Рулад Халлу. Он начал расхаживать по комнате. — Ханнан Мосаг, как поживают наши пропавшие родичи?

— Плохо, Ваше Величество. Некоторые потеряли память о прошлом величии. Другие покорены…

Император дернул головой: — Покорены?

— Да.

— Мы должны привести их, — сказал Рулад, возобновляя хождение из угла в угол. Мрачное щелканье задевавших одна за другую монет — единственный сопровождавший его движения звук.

Удинаас без помех добрался до трона и встал позади. В легкости, с которой Король — Ведун манипулирует Руладом, таится нечто патетическое. Под всеми слоями монет, за пестрым мечом скрывается порочный и слабый юнец. Ханнан Мосаг мог сдать трон, видя силу Рулада, но он не желал отказываться от властных амбиций.

— Мы будем строить корабли, — вскоре сказал император. — Думаю, в летерийском стиле. Большие, для открытых морей. Ты сказал, сохранились и анклавы Тисте Анди? Мы завоюем их, обратим в рабов для флота. Мы начнем путешествия, едва падет Летер, едва победит наша империя.

— Ваше Величество, те миры, о которых я говорю — некоторые позволят нам ускорить странствия. Это… врата. Я ищу способы открывать их, контролировать. Если в тех королевствах есть моря — мы сможем быстро плавать…

— Моря? — Рулад захохотал. — Если там нет морей, Ханнан Мосаг, ты сделаешь их!

— Ваше Величество?

— Откроешь одно царство в другое. Мир океана в мир пустыни.

Глаза Короля-Ведуна чуть расширились. — Разрушение будет… страшным.

— Очищение, ты хотел сказать. К чему империи Эдур ограничиваться одним миром? Ты должен изменить точку зрения, Ханнан Мосаг. Твое видение слишком зашорено. — Он помедлил, моргнул, словно в ответ на внутреннюю дрожь, и продолжил напряженным тоном: — Вот следствие силы. Да, силы. Видеть объем… всего. Потенциалы, множество возможностей. Кто посмеет противостоять нам? — Он повернулся. — Удинаас! Где ты был?

— У входа в гавань, император.

— Что делал?

— Смотрел, как кормятся акулы.

— Ха! Слышал, Ханнан Мосаг? Халл Беддикт? Он холоднокровен, не так ли, этот наш раб? Мы воистину сделали верный выбор. Скажи нам, Удинаас, ты веришь в тайные царства?

— Разве мы слепы к сокрытым истинам, Император? Не могу противоречить вам.

Ханнан Мосаг вздрогнул, сузил глаза.

Внезапно Майен сказала, растягивая слова: — Пернатая Ведьма говорит, он одержим.

На десять ударов сердца повисло молчание. Рулад медленно приблизился к Удинаасу. — Одержим? Кем, же, Майен? Рабыня не утаила этого?

— Вайвелом. Ты помнишь то происшествие?

— Уруфь Сенгар исследовала его, Императрица.

— Да. И ничего не нашла. В крови его нет яда.

Рулад отыскал глаза раба. — Удинаас?

— Я тот, кого вы видите, хозяин. Если во мне яд, я ничего о нем не знаю. Госпожа Уруфь была уверена в своих выводах, иначе она убила бы меня.

— Тогда почему Пернатая обвиняет тебя?

Удинаас пожал плечами: — Возможно, хочет отвлечь внимание и тем уменьшить силу побоев.

Рулад еще немного всматривался в него. Отвернулся. — Побои? Не было никаких побоев. Случайный магический удар…

— И кто теперь желает отвлечь внимание? — улыбнулась Майен. — Ты послушаешь раба, а не свою жену?

Император запнулся. — Конечно нет, Майен. Что ты сказал, Ханнан Мосаг?

Король — Ведун недоумевающе нахмурился — идеальный баланс озабоченности и смущения. — О каком предмете желаете говорить, Ваше Величество? О присутствии яда вайвела в Удинаасе или о том, что ваша жена бьет рабыню?

Майен грубо рассмеялась: — О, Рулад, на самом деле я думала, что ты мне доверяешь. Рабыня рассердила меня. Да, я думала отыскать другую, менее неловкую, менее… неприятную. Как будто рабыня вообще имеет право быть неприятной.

— Неприятной? Почему? В чем?

— Таится вайвел в Удинаасе или нет? — Майен села. — Исследуй раба, Ханнан Мосаг.

— КТО ЗДЕСЬ ПРАВИТ? — глас Рулада заставил всех застыть. Его меч был поднят и блестел, когда судороги пробегали по руке. — Почему все играют со мной?

Майен отползла в угол дивана. В ее глазах воцарился темный ужас.

Яростный взор императора прошелся по ней, затем по Ханнану Мосагу. Снова вернулся к жене. — Все прочь! — прошипел Рулад. — Все, кроме Удинааса. Быстро.

Ханнан Мосаг открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Король пошагал к выходу, таща за собой Халла. Завернувшаяся в расшитое шелковое покрывало Майен поспешила за ними. Пернатая Ведьма ковыляла в хвосте процессии.

— Жена.

Майен встала.

— Семейство Сенгаров никогда не находило смысла в битье рабов. Ты прекратишь это. Если она некомпетентна, найди другую. Я понят?

— Да, Ваше Величество, — ответила она.

— Оставь нас.

Едва все вышли, Рулад опустил меч и вгляделся в Удинааса. — Мы не слепы ко всем, кто ищет нашего расположения. Король — Ведун видит нас слишком юным, слишком невежественным; но он ничего не ведает об истинах, нам открытых. Майен — она как мертвая подо мной. Нужно было нам оставить ее Фиру. Это была ошибка. — Он моргнул, словно просыпаясь, и поглядел на Удинааса с явным подозрением: — Теперь ты, раб. Какие секреты ты скрываешь?

Удинаас упал на колено и промолчал.

— Ничего не сокроется от нас, — сказал Рулад. — Посмотри на нас, Удинаас.

Невольник поднял голову и увидел рядом скрюченного духа.

— Эта тень исследует тебя, раб. Она увидит, есть ли в тебе яд.

Удинаас кивнул. «Да, давай, Рулад. Я устал. Я хочу покончить со всем».

Дух рванулся вперед, обволок его.

— О, какие тайны!

Он знал этот голос. Облегченно закрыл глаза, подумав: «Умно, Тлен. Похоже, ты вызвался добровольцем?»

— Так много наших пропало, так много сокрушено. Мерзавец жестоко обращается с нами. Думаешь, мы с готовностью откликаемся на его команды? Я не связан и потому полезен: ведь я работаю добровольно, не по принуждению, как мои родичи. Есть ли различие? Очевидно, что для него — нет. — Раздался заливистый, почти маниакальный смех. — И что же я обнаружу? Удинаас, ты должен стоять рядом с нашим безумцем. Он идет на Летерас, так что ты должен быть там.

Удинаас вздохнул. «Почему?»

— Всему свое время. Ага, тебе не нравятся мелодрамы? Хе, хе. Разгадай мою тайну, если сумеешь. Ты же знаешь — тебе это по силам.

«Нет. Иди прочь».

Тлен отступил и снова принял смутно — человеческую форму.

Рулад снял руку с меча и почесал лицо. Прокрутился на месте, шагнул, заревел в ярости: — Почему они лгут нам!? Мы не можем им верить! Ни одному! — Он подошел к трону и уселся. — Нам нужно подумать. Нам нужно понять смысл всего этого. Ханнан Мосаг… он завидует нашей силе, не так ли?

Удинаас помешкал. — Да, Ваше Величество. Завидует.

Глаза Рулада полыхнули красным. — Говори, раб.

— Я не в том положении…

— Мы решаем, в каком ты положении. Говори.

— Вы украли его трон, Император. И меч, который он полагал своим по праву.

— Он все еще хочет его? — Внезапный смех, грубый и холодный. — О, мы будем рады! Нет, не так. Мы не должны. Невозможно. А что насчет нашей жены?

— Майен сломана. Заигрывая с вами, она не имела в виду ничего серьезного. Вы были младшим братом возможного жениха. Она искала союзников в семье Сенгаров. — Он остановился, видя, что Руладом снова овладели спазмы. «Накал эмоций достиг предела, края пропасти, и не мне посылать хозяина в пропасть. Не сегодня. Возможно, никогда. Это яд во мне — такая жажда мести, такая… злобность. Не мои мысли, не мои наклонности. Помни, Удинаас, иначе станешь хуже Ханнана Мосага». — Ваше Величество, — сказал он спокойно, — Майен потерялась. Она страдает. Лишь вам дано помочь ей.

— Ты говоришь, чтобы спасти рабыню, — прошипел император.

— Пернатая Ведьма питает ко мне лишь ненависть, Ваше Величество. Я Должник, а она — нет. Мое желание — наглость, и она готова меня покарать.

— Ты желаешь ее.

Удинаас кивнул. — Хочу ли я спасти ее от побоев? Конечно, Ваше Величество. Как и вы. Как вы и сделали миг назад.

— Потому что это… мерзко. Что мне сделать с тобой, Удинаас? Раб. Должник… как будто это умаляет тебя в глазах других рабов.

— Летерийцы ничего не упускают, даже став рабами. Ваше Величество, этой истины никогда не понять Тисте Эдур. Бедные или богатые, свободные или невольники, мы вечно восстанавливаем старые дома и разыгрываем прежние драмы. В конечном счете, не важно, ласкает нас судьба или пожирает — будет что должно быть, и лишь Странник решает нашу участь.

Рулад внимательно следил за ним. Дрожь его тела угасала. — Халл Беддикт пытался выразить то же самое, но он не красноречив и потому не преуспел. Итак, Удинаас, мы можем их завоевать, можем повелевать плотью так же, как командуем тобою и твоими приятелями — рабами… но веру, что ведет их всех, нам не победить?

— Поможет разве что уничтожение, Ваше Величество.

— А этот Странник, он наделяет судьбами?

— Точно так, Ваше Величество.

— И он существует?

— Физически? Не знаю. Это не важно.

Рулад кивнул. — Ты прав, раб, это не важно.

— Завоюйте Летер, и он сожрет вас, Ваше Величество. Ваш дух. Вашу… невинность.

Странная ухмылка перекосила лицоРулада. — Невинность. И это от короткоживущего создания вроде тебя. Мы готовы разгневаться. Мы готовы увидеть, как твою голову сорвут с плеч. Ты заявляешь, что нам не выиграть войны; но что мы сами думаем об этом?

— Ответ лежит на вашей плоти, Император.

Рулад глянул вниз. Его ногти отросли, стали кривыми и желтыми. Он содрал с груди одну монетку. — Довести до предела… идею богатства. Денег. Сокрушить иллюзию процветания.

Удинаас замер. «Он может быть юным и почти сумасшедшим, но он не дурак».

— Ах, — продолжал император, — Мы видим твое… удивление. Кажется, нас недооценивали даже наши рабы. Но ты не глуп, Удинаас. Слава Сестрам, что ты не Король Эзгара Дисканар — ведь в этом случае нас ждал бы серьезный противник.

— Ваше Величество, Эзгара может быть мягким, но его окружают опасные люди.

— Да, его Цеда Куру Кан. Почему он не действует?

Удинаас покачал головой: — Я и сам удивляюсь, Ваше Величество.

— Мы еще поговорим, Удинаас. И пусть никто не знает об этом. В конце концов, что все подумают: император и раб сообща строят новую Империю? Ведь нам надо оставить тебя в рабах, не так ли? Рабом в глазах всех. Мы подозреваем, что если мы тебя освободим, ты покинешь нас.

При этих словах он вздрогнул.

«Возьми меня Странник, этому мужчине нужен друг». — Ваше Величество, я не покину вас. Ведь именно я поместил монеты на ваше тело. Этому нет прощения, этого не исправить. Но я БУДУ стоять рядом, что бы не случилось.

Ужасные глаза Рулада, кроваво-красные и воспаленные, прекратили сверлить лицо Удинааса. — Ты понял? — прошептал он. — Я так…

«Испуган». — Да, Ваше Величество, я понял.

Император закрыл глаза рукой. — Она тонет в белом нектаре.

— Да, Ваше Величество.

— Я мог бы освободить ее… но не могу. Удинаас, ты знаешь причину?

— Она понесла вашего ребенка.

— В тебе ДОЛЖЕН быть яд. Удинаас, ты слишком много знаешь…

— Ваше Величество, может быть, стоит послать за Уруфью? За вашей матушкой. Майен нужен… кто-то.

Рулад кивнул, не отрывая уродливой руки от лица. — Вскоре мы соединимся с армией Фира. Пять, шесть дней. Уруфь будет здесь. Тогда… да, я поговорю с Матерью. Мое дитя…

«Мое дитя. Нет, это невозможно. Мекросский приблудыш. Нет смысла думать о нем. Совсем нет.

Я не злодей… но я поклялся быть на его стороне. Возьми меня Странник, что я натворил?»

* * *

В долине пылала ферма, но она не видела, чтобы кто-то боролся с огнем. Все убежали. Серен Педак снова принялась подрезать волосы, настолько коротко, насколько это возможно при помощи складного ножа, который одолжил один из солдат Железного Клина.

Чтящий стоял неподалеку, а рядом с ним взводный маг Корло. Они тихо переговаривались, изучая пожар внизу.

Где-то к югу и востоку от Дреша, полдня пути от моря. Она не могла представить, что Тисте Эдур смогли сюда добраться; однако дороги забиты беженцами, все бредут на восток, в Летерас. В толпе мелькали многочисленные дезертиры, по обочинам встречались тела ограбленных или ставших жертвами зверского насилия.

Казалось, для идущих по следу беженцев банд насилие стало излюбленным способом провести время. Серен понимала: путешествуй она в одиночку, была бы уже мертва. В некотором смысле это было бы облегчением. Концом озлобленного унижения, мучительного чувства нечистоты. Мысленно она раз за разом вспоминала, как Железный Клин убивает тех мужчин. Его желание свершить достойное возмездие. И свой голос, хрипло останавливающий его во имя милосердия.

Видит Странник, теперь она об этом сожалеет. Пусть бы он поработал над тем ублюдком. Еще лучше, если бы они увезли его с собой. С выколотыми глазами, отрезанным носом, вырванным изо рта языком. Она бы сжимала в руке нож, отрезая куски его кожи. Она слышала историю о торговом агенте в одной отдаленной деревушке: он взял в обычай насиловать молоденьких девушек, пока наконец местные женщины не поймали его. Сначала его избили и высекли, потом в тугую повязку на чреслах набили колючек и шипов, привязали мужика к спине лошади. Уколы довели животное до бешенства. Оно сбросило хозяина в лесной чаще, но к тому времени он успел истечь кровью. Говорили, что на лице мертвеца отпечатались следы всех перенесенных им мук, а что до паха…

Срезав последнюю прядь сальных волос, она швырнула ее в огонь. Поднялась мерзкая вонь; но ведь лесные кудесники и старцы — шаманы умеют использовать человеческие волосы в самых ужасных целях. Увы, если дело доходит до возможности связать чужую душу, мало кто устоит перед искушением.

Корло крикнул солдатам, и они вдруг понеслись вниз по склону к ферме, оставив позади лишь Серен и Клина. Багряный гвардеец подошел к ней. — Слышишь, подруга?

— Что?

— Лошади в стойле. Огонь дошел до потолка. Фермер оставил коней внутри.

— Он не стал бы этого делать.

Он покосился на нее и сгорбился, чтобы оказаться на уровне глаз. — Да, скорее всего хозяин мертв. Странно, но большинство местных не умеют ездить.

Она снова взглянула на ферму. — Может быть, это коннозаводчик, работавший для нужд армии. Сама идея кавалерии пришла из Синей Розы — как и многое иное. До этого лошадь не была частью нашей культуры. Ты хоть раз видел парад кавалерии в Летерасе? Хаос. И это после… гм, шестидесяти лет? А ведь немало офицеров из Синей Розы тренируют наших солдат.

— Вам нужно бы пригласить конников Синей Розы как вспомогательные войска. Если они умелые, используйте их. Чужой образ жизни не займешь.

— Может и так. Но вы-то умеете ездить.

— Да. А ты?

Она кивнула, спрятала нож и встала. — Меня учил один из тех офицеров Синей Розы.

— Ты служила в армии?

— Нет, он был моим любовником. На время.

Железный Клин тоже встал. — Смотри — они успели вовремя. Идем.

Серен колебалась. — Я забыла тебя поблагодарить, Железный Клин.

— Ну, ты же еще не утонула…

— Да. Я просто не готова благодарить. Ты сделал с теми людьми такое…

— У меня есть праправнучка в Гризе, долина Д» Аворе. Сейчас ей столько же лет, как тебе. Идем, девочка.

Она зашагала вслед ему по склону. «Праправнучка. Что за нелепость. Он не настолько стар. У Чтящего странное чувство юмора».

Корло и его взвод уже вывели из конюшни дюжину лошадей, вынесли упряжь и даже крюки. Когда подошли Серен и Клин, одни из солдат бранился: — Поглядите на их стремена! Не удивляюсь, что ублюдки ездить не умеют!

— Вы просто вдеваете ногу в петлю, ставите на планку, — объяснила Серен.

— А если нога выскользнет? — спросил солдат.

— Тогда вы падаете.

— Чтящий, нам придется переделать эти штуки — если нашить прочную кожу…

— Разрежьте запасное седло, — ответил Железный Клин, — посмотрим, что получится. Но чтобы к закату мы могли скакать.

— Слушаюсь, господин.

— Более надежное стремя, — объяснил он Серен, — это нечто вроде половины башмака. Ты вставляешь в него носок сапога, опираешь вес на поперечную полосу. Я согласен с Полмеры. Ваши всадники из Синей Розы упустили вещь и очевидную, и необходимую. Они не окажутся очень быстрыми наездниками…

Серен нахмурилась. — Мой приятель как-то обронил, что вся упряжь создана специально для Летера. У себя дома они используют совсем другую модель.

Чтящий прищурился, резко хохотнул.

Не дождавшись комментария, она вздохнула: — Неудивительно, что наша кавалерия почти бесполезна. Я всегда с трудом удерживала ногу в стремени, оно вихлялось туда и сюда.

— То есть они перекручиваются?

— Боюсь, что так.

— Охотно переведался бы с этими всадниками Синей Розы.

— Они странный народ, Железный Клин. Поклоняются какому-то Чернокрылому Лорду.

— А они похожи на летерийцев?

— Нет. Гораздо выше. Очень черная кожа.

Он посмотрел на нее и не сразу спросил:- Лицами подобны Тисте Эдур?

— Нет, гораздо изящнее.

— Живут долго?

— Не думаю, хотя, честно говоря, я мало о них знаю. Как и большинство в Летере. Нашим это не интересно. Синяя Роза была покорена. Побеждена. Они никогда не были особенно многочисленны. Во всяком случае, они предпочитают уединение. Маленькие города, как я слышала. Мрачные.

— И почему закончилась ваша связь?

— Думаю, как раз по причине мрачности. Он редко в чем видел хорошее. Я устала от его скепсиса, цинизма, его поступков — как будто он все уже видел тысячу раз…

Теперь пылало все поместье, им пришлось отойти от нестерпимого жара. На ближайшем лугу обнаружилось полдюжины тел — коннозаводчик и вся его семья. Последние звоны их жизни оказались нелегкими. Осмотрев трупы, солдаты ничего не сказали, но лица их посуровели.

Железный Клин махнул рукой, отзывая Серен в сторону. Трое солдат начали рыть могилы. — Мы обнаружили след, — сказал он. — Если ты не против, девочка, мы пойдем по нему. Перекинемся словечком с убийцами семьи.

— Покажите следы, — ответила она.

Он сделал жест, и Корло отвел ее к опушке леса на юго-востоке. Серен изучила россыпь отпечатков на тропе лесорубов. — Их двадцать или больше, — вскоре объявила она.

Маг кивнул: — Дезертиры. В доспехах.

— Да, или отягощенные добычей.

— Похоже, и то и другое.

Она оглянулась на мужчину: — Вы, Багряные гвардейцы — вы так уверены в себе?

— Если дело идет о схватке, подружка… да, уверены.

— Я видела Железного Клина в Трейте. Думаю, он особенный…

— Да, он особенный, но не среди Чтящих. С Джуп-Алатом ему пришлось бы нелегко. Или с Попкой. Если и другие, из иных рот. Хальфдан, Синяк, Черный Старик…

— Еще Чтящие?

— Да.

— И что это значит? Что они чтят?

— Это значит, что они дали клятву вернуть принцу его страну. Видишь, ли, его изгнал проклятый император Келланвед. Нам еще не удалось. Но так будет, однажды… Скоро.

— И это он чтит? Ладно. Кажется, вашему принцу хватает умелых солдат.

— О да, подружка, ведь клятва удерживает их в живых по сию пору.

— Что это значит?

Маг, казалось, занервничал. — Я говорю слишком много. Не обращай внимания. Ты видела следы ублюдков — они не стараются спрятаться, значит, самоуверенны. — Он невесело усмехнулся. — Мы настигнем их и покажем, на что способна настоящая кавалерия. На настоящих стременах, я имел в виду. Мы не часто сражаемся на скаку, но и в этом не новички.

— Да уж, вы меня заинтриговали.

— Просто любопытно, подружка? Никакой жажды мести?

Серен отвернулась. — Надо осмотреться. Пойду одна, если ты не против.

Маг пожал плечами: — Не заходи слишком далеко. Похоже, Чтящий к тебе привязался.

«Это… неудачно». — Не зайду.

Серен направилась к леску. Его вырубали десятки лет — среди деревьев виднелось множество пней и прогалин. Она слышала, как Корло зашагал обратно к опушке. Едва ее обволокла тишина, как Серен пожалела, что осталась одна. Накатили желания, все как одно нездоровые, все неприятные. Никогда ей не отмыться… эта истина послала мысли в совсем ином направлении — как будто некая ее часть хотела испоганить плоть еще сильнее, до возможного предела. Почему бы нет? Она потерялась темноте, и так просто покрыть душу черными пятнами. Пропитать насквозь.

Одинокая и испуганная собой, своими побуждениями — она брела, не заботясь о направлении. Все глубже в лес, где все меньше пней, старых и гнилых, все больше бурелома. Даже полуденный свет едва пробивался сюда.

Боль — ничто. Она не имеет значения. Но нет, в ней есть смысл: напоминание, что ты еще жива. Если к нормальной жизни никогда не вернуться — ну, можно обрести иные услады. Разум и тело обучатся находить восторг в темном напряжении.

Впереди, на поляне, показались какие-то фигуры.

Серен встала.

Неподвижные, вросшие в землю, беспорядочно разбросанные среди высоких трав. Статуи. Она вспомнила, что это были земли Тартеналов. Потом пришли летерийцы и сокрушили племена. Дреш — тартенальское название, как и имена ближайших деревень — Деннер, Лен и Броус.

Серен подошла к краю поляны.

Всего было пять статуй, смутно человекообразных, так выветренных временем, что на гранитных лицах остались лишь следы глазниц. Они находились в почве по пояс; было понятно, что в полный рост статуи не уступают самим Тартеналам. Какой-то пантеон, подумала она. Имена и лица, унесенные десятками столетий, прошедших со дня ухода с поляны последних почитателей.

Летер почти стер Тартеналов с лика земли. Такого полного геноцида не достигалось в других войнах. Она припомнила строчки из истории, записанные очевидцем давних событий. «Они бились в защиту своих святых мест с искаженными страхом лицами — как будто не решались призвать нечто великое и ужасное…» Серен огляделась. «Великим и ужасным» здесь было разве что запустение.

Эти темные моменты истории обычно замалчивались — она понимала это — и не играли особой роли в восприятии летерийской культуры как носителя прогресса, свободы от оков примитивной жизни, зверских обычаев и жестоких ритуалов. Освободители, назначенные судьбой спасти несчастные жертвы из лап варварских тиранов. Во имя цивилизации. Мало кто понимал, что Летер налагал свои собственные узы. Ведь есть одна — единственная дорога к процветанию и успеху, вымощенная золотом и охраняемая сборщиками налогов — и лишь свободный достоин идти по ней.

«Свобода извлекать выгоду из этой игры. Свобода обнаруживать свои наследственные ограничения. Свобода быть обманутым. Свобода быть эксплуатируемым. Свобода попадать в кабалу за долги. Свобода насилия».

Свобода страдания. Естественная норма, что некоторые идут по той дороге быстрее всех других. Всегда найдутся способные лишь ползти. Или падать на обочине. Ведь основные законы естества всегда жестоки.

Для статуй все это ничего не значит. Их поклонники умерли, защищая их. Умерли ни за что. Память равнодушна к прошлому, ее волнуют лишь нужды настоящего. Ей стало интересно, так ли воспринимают мир Тисте Эдур. Многое ли они сознательно забыли в своем прошлом, сколько неприятных истин они превратили в хитрую, самоуспокаивающую ложь? Страдают ли они от тех же пороков, от нужды переписывать историю ради ублажения глубоко сокрытой неуверенности, пустоты в сердце, внутри которой отдается эхо жалкого сомнения? Не является ли стремление к прогрессу всего лишь безнадежным поиском удовлетворения? Не таится ли на уровне инстинктов темное понимание, осознание, что игра не имеет смысла, что победа ничего не значит?

Это понимание должно быть темным, ведь ясность жестка, а Летер не любит ничего жесткого и редко решается размышлять о жесткости. Лучше всего простейшие эмоции; сложные суждения встречаются с гневом и подозрением.

Она положила руку на плечо ближайшей статуи и с удивлением ощутила, что камень под ладонью нагрет. Может быть, вбирает тепло солнца? Но нет, слишком здесь темно. Серен отдернула руку — еще немного, и кожа будет сожжена.

В груди родилось беспокойство. Ее пробрал озноб. Отступив, она впервые заметила у основания фигуры мертвую, иссушенную жаром траву.

Кажется, тартенальские боги вовсе не мертвы. «Иногда прошлое воскресает, чтобы обличить ложь. Ложь, держащуюся всего лишь на силе воли, всеобщего заблуждения. Иногда такое откровение проливает кровь». Иллюзии взывают к саморазрушению. Могущество Летера. Наглость Тисте Эдур. «Святость моей плоти».

Сзади раздался звук. Она обернулась.

На краю поляны стоял Железный Клин. — Корло сказал, что что-то… не угомонилось… в этих лесах.

Она вздохнула: — Лучше, если это окажусь всего лишь я.

Он склонил голову и сухо улыбнулся.

Она подошла ближе. — Тартеналы. Я думала, что знаю их земли. Каждый тракт, каждый старый курган и святилище. Я же профессиональный аквитор.

— Мы надеемся извлечь пользу из твоих знаний, — сказал Чтящий. — Я не желаю входить в Летерас под фанфары.

— Согласна. Вы выделяетесь даже среди толпы беженцев. Нужно найти одежды, менее похожие на форму.

— Сомневаюсь, что это будет заметно. Либо мы скажемся дезертирами и вольемся в ряды защитников. Однако это не наша война, и мы не хотим участвовать в ней. Вопрос в том, сможешь ли ты провести нас в город тайно?

— Да.

— Хорошо. Парни почти закончили новые стремена.

Она поглядела на статуи.

— Удивляешься, девочка?

— Чему?

— Старый гнев никогда не кончается.

Серен поглядела ему в лицо. — Гнев. Похоже, с ним ты хорошо знаком.

Он нахмурился: — Корло разболтался.

— Если вы хотите вернуть принцу его страну, почему околачиваетесь здесь? Никогда не слышала об императоре Келланведе, так что его империя далеко отсюда.

— О, это точно. Идем, пора.

— Извини, — сказала она, углубляясь вслед за ним в лес. — Я лезу не в свое дело.

— Уж точно.

— Да. В отместку можешь и меня спросить о чем захочешь.

— А ты ответишь?

— Может быть.

— То, что случилось в Трейте, на тебя не похоже. Так тот купец убил себя? Он был тебе любовником или как?

— Нет. Да, на меня это не похоже. Дело совсем не в Бураке Преграде — хотя я должна была предвидеть, что он задумал. Он же намекал мне дюжину раз. Просто я не желала услышать. У императора Тисте Эдур есть летерийский советник…

— Халл Беддикт.

— Да.

— Ты знала его.

Она кивнула.

— И теперь чувствуешь, будто тебя предали? Не просто как летериийку, но как личность. Ну, это тяжелый случай…

— Здесь ты не прав, Железный Клин. Я не чувствую себя преданной. В том и проблема. Я слишком хорошо его понимаю, я понимаю его решимость.

— И хотела бы быть с ним?

— Нет. Я видела Рулада Сенгара — императора — я видела, как он вернулся к жизни. Будь это Ханнан Мосаг, Король- Ведун, я… да, я решились бы забросить лот в те воды. Но не с императором…

— Он вернулся к жизни? Что ты имеешь в виду?

— Он был мертв. Мертвее не бывает. Убит, добывая меч для Мосага — какой-то проклятый меч. Который не желал покидать его руки.

— Почему они просто не отрубили руку?

— Полагаю, этим бы все окончилось; но он вернулся.

— Ловкий трюк. Интересно, будет ли он столь же удачлив в следующий раз.

Они вышли на опушку и увидели, что все уже в седлах. Серен вымученно улыбнулась: — Судя по слухам, он удачлив.

— Его снова убили?

— Да, Железный Клин. В Трейте. Какой-то солдат не из Летера. Просто подошел и сломал ему шею. Даже не потрудился снять золотые монеты с тела…

— Дыханье Худа, — пробормотал он. — Никому не говори.

— Почему?

— У меня репутация человека, умеющего находить опасных врагов. Вот почему.

* * *

На расстоянии дневного пути от поляны статуй жило одиннадцать Тартеналов. Горбун Арбэт давно был избран для задачи, которую угрюмо, но честно исполнял. Каждый месяц объезжать округу с двухколесной тележкой, от одной семьи Должников землевладельца из Дреша к другой. Ни на одной ферме не оставалось чистокровных Тартеналов. Дети — полукровки сбегались, чтобы встретить старого Горбуна Арбэта, поприветствовать его, кидая гнилые фрукты в спину. Он забрасывал лопаты дерьма из выгребных ям в свою тачку, а дети смеялись и выкрикивали оскорбления.

Среди Тартеналов все существующее в физическом мире имело символическое значение, и эти значения соединялись, образуя секретный язык.

Дерьмо означало золото, моча — эль. Полукровки забыли большинство шифров, но старая традиция сопровождать путешествия Горбуна Арбэта по округе сохранилась, хотя мало кто понимал его смысл.

Когда он набирал полную телегу, оставалось последнее путешествие: вонючая повозка со столбом вьющихся мух направлялась по редко используемой тропе через лес Заводчика, к поляне, на которой стояли почти скрытые землей статуи.

Едва он прибыл, на закате солнца, как ощутил: что-то изменилось. А ведь место это не менялось за всю его долгую жизнь!

Тут побывали чужаки, может быть, в тот же день; но это самое малое. Старик Арбэт уставился на статуи, на круг выжженной травы, на слабое сияние, исходящее от гранита. Он сморщился, показав пеньки гнилых зубов — все, что осталось после десятилетий поедания летерийских леденцов — и схватился за лопату дрожащими руками.

Захватив побольше, он пошел к подножию статуи. Бросил дерьмо на выветренную поверхность.

— Шлеп, — сказал он, кивнув.

Зашипело, поднялся темный дымок. Полетел вниз пепел.

— Ох. Бывает ли хуже? Спроси себя, старый Горбун Арбэт. Бывает ли хуже? Нет, скажет старый Горбун Арбэт, не думаю так. Ты не думаешь так? Ты не уверен, старый Горбун Арбэт? Старик подумает, но не долго. Нет, скажу я, хуже не бывает.

Золото. Золото и эль. Клятое золото, клятый эль, все и ничего. Проклятье. — Ругательства всегда облегчали ему душу. — Да ладно. — Он пошел к повозке. — Поглядим, хватит ли целой телеги. И, старик Горбун Арбэт, твой пузырь полон. Как всегда, вовремя. Возлияние. Работа, старик Арбэт, работа.

А если это не поможет, старик Арбэт, что тогда?

Как, отвечу я, тогда я брошу слово — если они станут слушать. А если станут? Ну, скажу я, тогда мы сбежим.

А если не станут?

Как, отвечу я, тогда я один сбегу.

Он набрал еще лопату дерьма. — Золото. Золото и эль…

* * *

— Сендалат Друкорлат. Это мое имя. И я не призрак. Теперь. По меньшей мере ты мог бы признать мое существование. Даже у нахтов манеры лучше. Если ты по-прежнему будешь сидеть и молиться, я тебя побью.

Она приставала к нему с самого утра. Периодически мешала его усилиям. Он желал бы послать ее подальше, но это не работало. Вифал уже позабыл, насколько раздражающим может быть общество другого человека. Незваная, нежеланная, постоянная свидетельница его бессилия. А теперь она еще и бить его хочет.

Вифал вздохнул и открыл наконец глаза. Первый раз за день. Даже в полумраке его хижины свет заставил его болезненно заморгать. Она стояла перед ним: силуэт с безошибочными признаками женственности. Скованный Бог не обращает внимания на наготу своих «избранных», хотя сам вечно кутается в одеяла.

«Избранные. Где он отыскал ее, во имя Худа? Не призрак, сказала она. Теперь. Так и сказала. Так что раньше она была призраком. Типично. Он не может найти живых. Милосердие не для них. Кто лучший партнер для изголодавшегося по общению, чем та, что невесть сколько времени была мертвой? Услышь меня. Я схожу с ума».

Она подняла руку, чтобы нанести удар. Он отпрянул. — Ладно, ладно! Сендалат как-то там. Рад встрече…

— Сендалат Друкорлат. Я Тисте Анди…

— Очень мило. Если ты еще не заметила, я погружен в молитву…

— Ты вечно погружен в молитву, уже два дня. По меньшей мере два: нахты спали два раза.

— Спали? Удивительно.

— Так кто ты?

— Я? Кузнец. Мекрос. Единственный уцелевший при катастрофе моего города…

— Твое имя!

— Вифал. Не надо орать. Тут никто не орет. Ну ладно, кое-кто визжит, но не я. Пока не я…

— Замолчи. У меня есть вопросы, и тебе придется отвечать.

Она не первой молодости, заметил Вифал, когда привык к полумраку. Да и сам он… Это нехорошо. Заводить друзей лучше в юности. Юным нечего терять. — Ты малость надменна, Сендалат.

— О, это ранит твои чувства? Ужасно сожалею. Где мне взять одежду?

— У бога, где же еще?

— Какого бога?

— У того, что в палатке. В глубине острова. Ты не пройдешь мимо. Сколько там — два дня? Чем ты занималась все это время? Два шага отсюда…

— Тихо. — Она провела руками по волосам.

Вифал предпочел бы, чтобы она оставалась силуэтом. Он отвернулся. — Я думал, тебе нужны ответы. Иди и спроси его…

— Я не знала, что он бог. Ты показался лучшей компанией, ведь от него я дождалась лишь кашля и смеха — ну, я думаю, это был смех…

— Смех, не сомневайся. Он больной.

— Больной?

— Ненормальный.

— Так. Ненормальный бог с кашлем и мускулистый лысый кандидат в боги. Еще трое нахтов. Всё? Больше никого на целом острове?

— Еще чайки — ящерицы, и ползучие ящерицы, скальные ящерицы, крысы — ящерицы в кузнице…

— Так откуда берется пища?

Он оглянулся на мраморный столик. — Бог обеспечивает.

— Неужели. И что еще он обеспечивает?

«Например, тебя». — Все, что служит его прихотям.

— Твоя одежда.

— Да?

— Я хочу одежду.

— Да.

— И что мне в твоих «да»? Достань одежду.

— Я попрошу.

— Думаешь, я буду стоять тут, голая, пред лицом незнакомца? Даже нахты смеются.

— А я не смеюсь.

— Неужели?

— Не намеренно. Я просто заметил: ты говоришь на торговом языке Летера, как и я.

— Ты так умен?

— Скорее опытен. — Он встал. — Кажется, ты не намерена позволить мне молиться. По крайней мере, пока я не раздобуду одежку. Ладно, пойдем поговорим с богом.

— Ты иди. Я не пойду. Просто принеси одежду, Вифал.

Он уставился на нее: — Это поможет тебе… расслабиться?

Тут она ударила — таки его, шлепнула ладонью по виску.

Поймала неготовым, подумал он миг спустя, освобождаясь от обломков проломленной в падении стены. Он встал и зашатался. Мир вокруг начал дикое кружение. Сверкающая очами женщина, подходящая с явным намерением ударить еще раз, трое нахтов, катающихся по травке в безмолвном хохоте.

Он поплелся к морю.

— Куда ты? — раздалось сзади.

— К богу.

— Он в другой стороне.

Вифал повернулся. — Еще советует, будто я острова не знаю. Хочет одежды. На, возьми мою. — Он стянул рубаху через голову…

… и понял, что лежит на спине, смотрит через отбеленное полотно на слепящее солнце…

… а солнце вдруг погасло. Она говорила: — просто полежи еще немного, Вифал. Я не хотела бить так сильно. Кажется, у тебя треснул череп.

«Нет, нет, он прочен как наковальня. Все будет хорошо. Смотри, я встаю… о, к чему тревога. Как хорошо на солнышке. Рубаха пахнет морем. Словно пляж, отлив — вся гниль разлагается в тухлых затонах. Точно Внутренняя Гавань. Я не дам мальчишкам в ней купаться. Скажу им… о, они умерли. Все мертвы, мои детишки, мои ученики.

Лучше бы ты ответил поскорее, Маэл».

— Вифал?

— Это палатка. Вот что пытаются сказать нахты. Что-то о палатке…

— Вифал?

«Думаю, пора поспать».

* * *

След вел к востоку, сначала примерно вдоль дороги на Броус, затем отклонился к югу, в сторону тракта. Лес поредел. Бандитам попалась еще одна деревня, но там уже никого не было. Виднелись следы грабежа; кажется, они еще прихватили телегу с деревянными колесами. Полмеры считал, что мародеры недалеко, Багряная Гвардия настигнет их к утру.

Серен Педак скакала бок о бок с Железным Клином. Новые стремена надежно удерживали сапоги. Никогда она так хорошо не ощущала себя на лошади. Очевидно, что Синяя Роза долго обманывала Летер; Серен думала, не являет ли это некий прирожденный и нераспознанный порок ее народа. Излишняя доверчивость, рожденная из несчастной смеси наивности и наглости. Если Летер переживет нашествие Эдур и правда о лжи Синей Розы всплывет, их ответ будет ребяческим, подозревала она — чувство глубокой и тайной обиды, долгое озлобление. Синяя Роза будет наказана, жестоко и неоднократно, самыми разными способами.

На ферме две женщины из отряда развернули кожаный пакет с наконечниками и, используя найденные шесты, изготовили грубые копья длиной в полчеловека. Закаленные острия были снабжены зазубринами и толстыми крючьями, отгибающимися к древку. Концы копий покрыли кровью фермера и его близких, чтобы скрепить намерение отомстить.

Они скакали всю ночь, останавливаясь дать отдых коням; при этом все, кроме часового, спали по четверти звона — этому солдатскому таланту Серен не смогла научиться так скоро. Наконец небо на востоке посветлело, обнаруживая скопившийся в низине туман. Серен дремала на ходу, глаза ее покраснели. Они проехали мимо лагеря беженцев на Броусской дороге, и старуха рассказала, что грабители побывали здесь недавно, украли все ценное, взяли двух девушек и их мать.

Еще двести шагов — и они увидели мародеров. Фургон стоял в середине дорожной насыпи; два быка недавно стянули с дороги в южную канаву кривой, толстый дуб и оставались привязанными к нему. От одного из колес тянулись цепи, рядом виднелись три маленькие, скорчившиеся во сне фигурки. Прямо за вагоном курился, потухая, большой костер.

Багряные гвардейцы встали в отдалении, изучая бандитов.

— Все спят, — сказал один.

Железный Клин ответил: — Наши лошади плохо обучены для такой атаки. Строй по четыре человека. Аквитор, ты поедешь сразу за первым рядом, одна.

Она кивнула. Не хотелось возражать. Ей дали запасной меч, и она знала, как с ним управляться. Все равно битву решат копья.

Солдаты закрепил ремешки шлемов, надели латные перчатки, покрепче перехватили копья, в трети от задних концов. Серен извлекла меч из ножен.

— Хорошо, — сказал Клин. — Корло, держи их сонными, пока не подойдем на тридцать шагов. Тогда буди, и добавь побольше паники.

— Да, Чтящий. Дело недолгое, не так ли?

— Оставить кого в живых, сэр? — спросил Полмеры.

— Нет.

Железный Клин, Полмеры и две женщины были первой шеренгой. Они перешли на рысь, затем на быстрый галоп. Пятьдесят шагов. Среди дезертиров ни шевеления. Серен оглянулась на Корло; он усмехнулся, поднял руку и повел бронированными пальцами.

Она увидела, что трое бандитов в фургоне сели, потом быстро залезли под сиденье.

Копья поднялись, лошади ускорили бег.

Среди спящих поднялась суматоха. Они вскакивали на ноги, дико кричали, кто-то визжал.

Передняя шеренга разделилась, чтобы объехать фургон; Серен после некоторого колебания поехала влево. Из-под днища сверкали перепуганные глаза. Она поравнялась с высоким колесом.

Впереди нее четыре копья нашли себе мишени. Трое мужчин были пронзены со спины — они пытались бежать.

Дезертир рванулся к Серен. Она ударила мечом, разрубив плечо. Он развернулся, разбрызгивая кровь. Ругнув себя за неловкий удар, она переместилась поближе к холке и встала в стременах, снова поднимая меч.

Четверо гвардейцев остановили коней, вытащили клинки. Вторая шеренга, шедшая позади Серен, рванулась преследовать врагов, разбегавшихся в канавы по сторонам дороги. Они резали их с холодной расчетливостью.

В правый бок Серен ударилось копье. Она отбила его, дернулась, когда лошадь рванулась вперед. Меч зазвенел, соприкоснувшись с чужим шлемом. Кончик его застрял, она резко дернула, стянув шлем с головы солдата. Вмятый с одной стороны шлем слетел с клинка и ударился о дорогу, окропив ее кровью.

Она мельком увидела Железного Клина, в дюжине шагов впереди. Он убивал в леденящей душу легкостью, держась за узду одной рукой. Меч выделывал коленца пляски смерти.

Кто-то рванулся к ней, налетел на руку с мечом, тяжело ударив по плечу. Она закричала от боли и обнаружила, что ее тащат из седла.

Казалось, искаженная бородатая рожа накатывает на нее приливной волной, пытаясь сорвать грубый поцелуй. Но тут лицо бандита обмякло. Глаза налились красным. Вены синими веревками выступили на висках. Из ноздрей полилась кровь. Отпустив руку, он упал на спину.

Держащий в руке тонкий кинжал Корло пододвинулся ближе. — Вставай, подружка! Держись за мое плечо…

Она ухватилась обеими ладонями за эфес меча и выпрямилась. — Спасибо, Корло…

— Бери поводья, мы почти закончили.

Серен оглянулась. Трое гвардейцев спешились и вместе с Железным Клином обходили раненых и умирающих, деловито втыкая в них клинки. — Тот человек — что с ним?

— Я вскипятил его мозги, аквитор. Грубо, признаю — но Чтящий приказал хранить тебя в безопасности.

Она уставилась на мага: — Что за вид волшебства способен на такое?

— Может, потом расскажу. А тот удар в голову был мастерским. Негодяй почти достал тебя копьем.

«Да уж». Она вдруг затряслась. — И это твое ремесло, Корло? Отвратительно…

— Да, аквитор, так и есть.

Подошел Железный Клин. — Все хорошо?

— Да, мы в порядке, сэр. Все убиты?

— Двадцать один.

— Это все, — кивнул маг.

— Едва пятеро сумели вытащить оружие. Ты отлично их обманул, Корло. Прекрасная работа.

— Вот так ваши солдаты выигрывают битвы? — спросила Серен.

— Мы здесь не ради битв, аквитор, — отозвался Клин. — Девочка, это казнь. Среди них были маги, Корло?

— Один малый адепт. Я сразу его отключил.

«Казнь. Да. Лучше думать вот так. Не резня. Это же убийцы и насильники». — Вы не оставили одного живого для меня, Чтящий?

Он покосился на нее. — Нет, ни одного.

— Ты не хотел позволить мне сделать… это. Так?

— Точно так, подружка. Не хотел.

— Почему?

— Потому что тебе могло понравиться.

— А твое ли это дело, Железный Клин?

— Это не доброе дело, вот и все. — Он отвернулся. — Корло, осмотри пленников под фургоном. Исцели, если это требуется.

«Он прав. Ублюдок прав. Я могла бы наслаждаться этим. Пытать беспомощных. Это не доброе дело, точно, потому что я могла бы возжаждать большего». Она припомнила чувство, возникшее в душе, когда кончик меча прикоснулся к шлему разбойника. Тошнота, но и удовольствие. Смесь.

«Мне плохо. Но я могу делать плохо и другим. Одно отвечает другому, порождая… покой. Точно ли? Покой? Или какое-то ожесточение, бесчувственное и холодное».

— Ладно, Клин, — произнесла она. — Не допускай меня. Но только, — она поглядела на него с высоты седла, — это не поможет. Ничто не поможет.

— Да. То есть пока не поможет.

— Никогда. Я знаю, ты думаешь, что время лечит. Видишь ли, Чтящий, я буду оживлять все это. Каждый миг. Это случилось не несколько дней назад. Это случилось только что и случается ещё и ещё.

Она увидела в его глазах сочувствие и почему-то возненавидела за это. — Дай мне всё обдумать, девочка.

— До каких пор?

— Не знаю.

Серен поглядела на меч в своей руке, увидев кровь и завитки волос на лезвии, выщербленном в том месте, где оно коснулось головы бандита. «Гадость. Но они ждут, что я сотру всё это. Чтобы железо снова сверкало, чистое, как будто это всего лишь металлическая полоска. Отделенная от своей истории, своих деяний, от самого своего предназначения». Ей не хотелось счищать кровавую грязь. Ей нравился ее вид.

Тела остались там, где лежали. Копья все так же торчали из похолодевших трупов. Остался фургон — они взяли только еду, сколько смогли увезти. Позднее все остальное подберут беженцы. Среди убитых оказалось пятеро подростков не старше пятнадцати лет. Их путь оказался коротким… но, как заметил Полмеры, это был дурной путь, и это главное.

Серен не жалела никого.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ПОЛУНОЧНЫЙ ПРИЛИВ

Печалятся родичи, в прах обратилась любовь

Вырыта яма, у черного зева сложены грудою камни

Плиты готовы, и серые стены растут

Грудой имущество около смертного ложа

Здесь вся округа, весь день стучат барабаны

Пеплом покрытые лица, ногти на них прочертили

Долгой печали дорожки, хлещут по коже бичи

Память о жизни моей слишком скоро уходит

Под опахалами грязи с широких лопат

Если бы духом стоял я над свежей моею могилой

На братьев взирал и сестер, что убиты тоской

Будь часовыми у гроба предки в истлевших покровах —

Я бы безмолвно ушел, очи сомкнув в темноте

Вечность объяв, погружался бы в бездну забвенья…

Но горяча моя плоть, кровь не исчезла из вен

Воздух вдыхаю, слышу фальшивые крики

Изгнан я, и никому из толпы я не нужен

Делают вид, что не видят, и лица воротят

Мрачно вздыхают — в прах обратилась любовь.

Я одиноко бреду, никому не желанный, из жизни

Вырезан, и громоздится курган, серые стены растут.

Изганный,

Келлан Адара

Глава 20

Казалось, ночь войны в Сар Трелле никогда не кончится. Перед появлением Нашего Великого Императора, Дессимбелакиса, наши легионы были вытеснены с поля боя, и не в первый раз. Наши сыновья и дочери рыдали кровью на зеленой земле, и громом накатывал гул вражеских колесниц. Ни ничем не запятнана была наша вера, она сияла яростнее, чем прежде, непокорнее, чем когда-либо. Мы теснее сомкнули ряды, сдвинули щиты, сверкавшие подобиями алых солнц, и тот из нас, в ком мы нуждались, кому предназначено было сжать в руке орошенную кровью рукоять верного Меча Империи, возвысил голос и собрал силу свою, чтобы повести нас в ответную атаку против утробного рычания воинов Сар Трелла, против сотрясавшего камни земные грохота их боевых колесниц. Победа была предопределена, ее видели в сверкавших подобно кузнечному горну очах Его, Владыки Семи Священных городов, в лихорадочном кипении Его воли; и в тот день, девятнадцатый день месяца Лет-ара года Аренбал, на равнине к югу от Ят-Гатана повержена была армия Сар Трелла. На ее костях мы проложили дорогу Империи, замостили путь ее черепами…

Дессилан,

Вилара

Где-то впереди — королевская колоннада Вечной Резиденции. Арки с темно — синими, словно полночь, сводами, расчерченными золотыми полосами, покрытыми каскадом блестящих как капли росы бриллиантов. Столпы прохода, ведущего к тронному залу, украшены резьбой, широкими спиралями на фоне цвета морской волны. Проемы между колоннами и стеной достаточно широки, чтобы вооруженная стража шествовала, не опасаясь поцарапать фрески; главный проход вместит десять человек в ряд. У внешней стены находится комната — приемная. Ее стены украшает живопись Первой Империи, копии копий, за века стилизованные до потери смысла изображенного. Скобы для факелов держат пропитанные магией кристаллы, бросающие вокруг себя слабый голубоватый свет. За внутренней стеной, за двойными, тяжелыми, украшенными каменьями дверями начинается узкий и низкий коридор длиной в пятнадцать шагов, который открывается в самый тронный зал.

Воздух здесь пахнет краской и мраморной пылью. Через три дня ожидается церемония — Король Эзгара Дисканар в торжественных одеяниях проследует вдоль Колоннады и войдет в Тронный Зал. Королева пойдет на шаг позади него, а сын, Наследный Принц, на два шага позади. Или, скорее, так должно будет случиться.

Брюс дошел до приемной, следуя внешне беспорядочному маршруту Цеды Куру Кана — путеводными указаниями послужили советы слуг и стражей. Странная пустота Вечной Резиденции, ее внутренних помещений нервировала финеда. Его сапоги громко стучали по голым плитам пола, эхо разносилось по комнатам.

Он обнаружил Цеду прямо на полу, стоящим на четвереньках.

Куру Кан что-то бормотал под нос, проводя пальцами по стыкам плит. Рядом стояла забрызганная краской корзинка, полная кистей, палочек, закупоренных баночек.

— Цеда?

Старик поднял голову, скосился, смотря через линзы. Хитроумное устройство немедленно сползло на кончик носа. — Брюс Беддикт? Я гадал, где ты.

— Я был в тронном зале. Старом зале, где все еще восседает наш король. Уцелевшие батальоны и бригады собираются на защиту Летераса. Дела творятся… слишком жаркие.

— Не сомневаюсь. Важно? Конечно же. Говорят сами за себя. Теперь, если не против, сосчитай плиты в комнате. В ширину, потом в длину.

— Что? Цеда, король зовет вас.

Но Куру Кан уже не слушал. Он начал ползать, бормоча, смахивая рукавом оставленную строителями пыль.

Брюс постоял, подумав… и начал считать плиты.

Окончив подсчет, он вернулся к волшебнику. Куру Кан теперь просто сидел, совершенно погрузившись в чистку линз. Он заговорил, не поднимая головы: — Батальоны и бригады. Да, так и должно. Собираются на холмах вокруг Отрубной Крепости. Полезно? Последние мои маги. Укажи центральный камень, Брюс. Останется ли Купеческий батальон в городе? Думаю, нет. Его бросят на холмы. Все силы. Центр, Брюс Беддикт?

— Вон тот, перед вами, Цеда.

— Ах да. Хорошо. И сколько армий у нас осталось? Как дела флота? О, моря нынче негостеприимны, не так ли? Лучше быть далеко. Море Драконов, хотя протектораты поднимут шум. Коршенн, Пилотт, Десцент — они подумают, что получили шанс.

Брюс прокашлялся. — Батальон Ремесленников покинул Мызу и марширует к Пяти Точкам. Взрывная бригада отступила из Старого Кеттера с минимумом потерь. Батальон Змеиных Поясов покинул Шило, бригада Багряных Львов вышла из Туламеша — все северные приморские города сданы. Дреш пал ночью, гарнизон вырезан. Батальон Искателей Белизны отходит от Первой Косы, выжигая все за собой, и вскоре будет под Отрубной. Преда Уннаталь Хебаз выведет Купеческий батальон из города через три дня. Предполагается, Цеда, что вы присоединитесь к ней.

— Присоединюсь? Чепуха. Я слишком занят. Слишком. Так много всего надо успеть. Она получит моих магов. Да, моих магов.

— Осталось всего четырнадцать.

— Четырнадцать? Важно? Я должен обдумать.

Брюс глядел на своего старого друга, Куру Кана, и боролся с приступом жалости. — Как долго вы планируете оставаться здесь, на полу, Цеда?

— Это совсем не пустяк, финед, совсем не пустяк. Боюсь, я слишком медлил. Но еще увидим.

— Сколько королю ждать вас?

— Увы, теперь мы не знаем, чего ждать. Разве что немногие истины сверкают еще ярче среди хаоса. Седьмое Завершение, да — ничего хорошего не сулит нынешний поворот событий. Теперь иди. Позаботься о брате, Брюс. Хорошенько позаботься.

— О котором?

Куру Кан снова прочищал линзы. Ответа не прозвучало.

Брюс повернулся кругом и вышел из комнаты.

Цеда сказал ему в спину: — Финед. Что бы не случилось, не убивай его.

Он резко встал, оглянулся: — Кого же?

— Не убивай. Нельзя его убивать. Иди, финед.

* * *

В Летерасе так много улиц, не знающих света дня. Узкие, с балконами, лоджиями и широкими выступами, будто крышами над мостовой; кривые проходы сдавлены грудами мусора. Владения крыс, пауков и больших жуков, именуемых «подошвами». А иногда — и владения неупокоенных.

Шерк Элалле стояла в полутьме — сейчас, как и прошлой ночью. Ждала. Окрестности проснулись к жизни, хотя толпа стала заметно более пугливой и напряженной. Две ночи тому назад у западных ворот случился бунт, жестоко подавленный солдатами Купеческого батальона. Введен комендантский час. Тут-то обнаружилось, что низшие касты, кажется, почти полностью исчезли из города. Это вызвало замешательство и неясное беспокойство.

Прямо напротив нее были боковые ворота имения Геруна Эберикта. Финед не любил возвращаться с помпой. Но не из скромности. Большую роль играло то, что главный вход в поместье окружали многочисленные позиции, подходящие для вероятных убийц.

И все же появление Геруна не обходилось без некоторой суматохи. Прошедшие по улице телохранители возвестили о скором приходе финеда. Шерк скрылась в темноте, пока они осматривалиокрестности. Заняв оборону вокруг входа, стража замерла в ожидании. Вскоре явился командир, прошагал к воротам и распахнул створки, обнажив узкий проход в залитый солнечным светом двор. Количество прохожих сразу же стало уменьшаться, будто по заранее поданному знаку; вскоре в поле зрения Шерк остались только стражи Геруна.

— Не смешите меня, — проворчала она чуть слышно.

Тут показался и сам Герун Эберикт, одной рукой державшийся за рукоять вложенного в ножны меча. Не замедляя шага, он проследовал в проход. Стража полилась за ним. Последним вошел командир, захлопнув ворота.

Шерк еще подождала в переулке, а затем пошла к ржавой лестнице, кое-как держащейся на стене здания справа от поместья. Не обращая на стоны и скрежет усталого металла, она вскарабкалась на крышу. На самый верх, пробуя на прочность каждый кусок серой черепицы. Прошла по гребню, пока не смогла увидеть передний вход в дом Геруна и часть двора. Легла вдоль противоположного ската, так что над гребнем виднелись лишь пальцы, глаза и лоб — вряд ли теперь ее заметит страж, которому взбредет в голову взглянуть наверх.

Герун Эберикт стоял во дворе, выслушивая доклад командира внутренней охраны. Тот говорил долго, подчеркивая каждой заявление жестами недоумения.

Рапорт был прерван правой рукой Эберикта, сдавившей стражнику шею.

Даже с такого расстояния она заметила, что лицо стражника приобрело изысканно бирюзовый оттенок.

Конечно, любой сколько — нибудь смелый человек не вынес бы подобного. Она не удивилась, когда в руке стражника блеснул нож.

Герун ждал этого, зажав свой нож в ладони; он ударил командира охраны в грудину, вогнав лезвие по самую рукоять.

Стражник обмяк. Финед отпустил его шею и наблюдал, как человек оседает на камни.

— Всего лишь монета, Герун, — спокойно сказала Шерк. — И пропавший брат, которого ты убил много лет назад. Ты теряешь контроль над собой, это тревожный знак… для твоих служащих. А для меня это… да, всего лишь подтверждение давних подозрений.

Сегодня ночью, или завтра ночью, случится кровавая баня. Бесчисленные шпики и доносчики — те, что остались — придут в бешеную активность, и начнется великая охота на вора.

Не очень приятно.

Геруновы богатства оплатили исход городской нищеты; это означает, что его жертвами станут не нереки, фараэды и Тартеналы, а летерийцы. Хотя поиск жертв может оказаться трудным. Кроме того, идет война, и у финеда может оказаться много иных забот. Приступ ярости не ко времени пришелся.

Она смотрела, как финед бурей влетает в дом и стража семенит за ним. Перекатившись на спину, Шерк спустилась к нижнему краю крыши.

Прямо внизу балкон…

… нет, его уже нет.

Она упала, задела за веревку с бельем, спружинившую под ее весом, шлепнулась на край изрядно загаженной птицами лоджии и наконец приземлилась в кучу мусора. Где некоторое время пролежала неподвижно.

С городом вечная проблема: здесь все меняется. Изучая поместье, она пользовалась балконом не менее дюжины раз. Воровка подняла руку. Потом вторую. Выпрямила ноги. Переломов вроде нет. Изучив себя внимательнее, она поняла, что серьезных повреждений не получила. Удачно, что мертвецы не страдают от уязвленной гордости — ведь все более существенное цело.

И тут она обнаружила, что изо лба торчит кусок ржавого железа. Парфюмы вытекали, затрудняя зрение. Она ощупала нежеланный объект пальцами, подергала в разных направлениях. Если судить по скрежету, железяка воткнулась до затылочной кости.

— Я превратила мозги в кашу, — сказала она. — Но пользуюсь ли я ими? Наверное, нет. А была ли у меня привычка болтать с самой собой? Кажется, нет.

Стоя по колено в мусоре, она пыталась вытащить брусок. Но вытащить никак не получалось. В конце концов, он торчит на длину ладони. Трудно не заметить, и выглядит ужасно… но было бы хуже, если бы торчал на длину руки. Необходим визит к Теолу Беддикту, хотя бы ради его бесконечных советов, которые она с удовольствием отвергнет.

Увы, подумала она, придется ждать ночи, или не удастся остаться незамеченной. Давно прошли времена, когда ей нравилось привлекать внимание. Восторженные взоры и все такое, возможность вставить напоказ свои достоинства. Но кусок железа во лбу — это при любом рассмотрении слишком. Люди заметят и не насладятся зрелищем.

Безутешная Шерк Элалле уселась на мусор. Ожидать прихода ночи.

* * *

— Что стало с ножками кровати?

— Нам нужны дрова, хозяин.

— Да, но почему только три?

— Одну оставил на потом. Я нашел пакет чего-то, что может быть чаем.

— Отлично. — Теол сел. — Интересно, как я спал на этом?

— Хозяин, вы, верно, очень устали.

— Да, и это нетрудно понять, учитывая занятость. Я ведь очень занят?

— Не могу судить, ибо сам слишком занят и не обратил внимания. Но я верю вашим заявлениям, хозяин. Вы спали именно как человек слишком занятой.

— Похоже, это истинное доказательство. Я убежден. Теперь к делу. Пока я зарабатывался до потери чувств, ты, кажется, положил много чего и на свой стол. Давай послушаем.

— Очень хорошо. Хозяин. Мы почти закончили с крыльями Вечной Резиденции. Осушены, фундаменты восстановлены, мои люди все очищают. Есть разговоры о холодных сквозняках в Пятом Крыле… но, строго говоря, это не мои заботы.

— Откуда сквозняки, Багг?

— Очевидно, от моих методов укрепления свай, но они этого не узнают.

— И с чего бы эти методы вызывают холод? Багг, в твоих гримасах я уловил недовольство?

— Недовольство, хозяин? Вовсе нет. Вы уверены, что хотите знать детали дела?

— Если так ставить вопрос — нет. Так это все твои достижения?

— Я также был тут и там, прислушивался ко всем шепоткам, вылавливая истину. И наконец собрал список фактов.

— Список. Интересно. Люблю списки. Они так… упорядочены.

— Точно, хозяин. Могу продолжать? Итак, северная граница принадлежит Тисте Эдур, как и побережье до Высоты и, может быть, Старой Гедуры. Слышно, что эдурский флот находится в Море Отверженных, напротив Ленфа и, таким образом, около Гедрийского залива. Можно умозаключить, что они намерены войти в реку Летер. Наверное, хотят подойти одновременно с сухопутными силами. Ясно, что Эдур идут на Летерас и планируют завоевание, захват трона. Приведет ли это к обвалу всего государства, капитуляции — еще предстоит увидеть. Лично я думаю — приведет. Думаю также, что протектораты не осмелятся выйти за пределы обычного недовольства. Иное — самоубийственно.

— Как скажешь, Багг. Эти Эдур так замечательны?

Слуга провел рукой по редким волосам, оглянулся на вечно молчащего охранника у люка. — И снова множество слухов, хозяин. Я осмелюсь изложить собственные заключения. В распоряжении их нового императора ужасная сила, но магия Эдур идет не из традиционного источника. Это не Куральд Эмурланн, хотя он остается в их арсенале. Они бросили в битву теневых духов и демонов Кенилл» рах, но и те и другие участвуют не по своей воле.

— Куральд что? Кенил как? И кто тебе такое нашептал?

— Ах, это приводит меня к третьей линии наблюдений. Относительно мертвых.

— Мертвых. Конечно же! Продолжай.

— Этот субконтинент, регион от земель Тисте Эдур на севере до Синей Розы и Овл'дана на востоке и Десцента и Д» алибана на юге — совершенно особый регион, хозяин, и так было с… гм, с ранних времен. Здесь нет… троп. Для мертвых, я имею в виду. Для их духов.

— Я не понимаю, Багг, — ответил Теол, вскакивая с колченогой кровати и меряя шагами крышу. Страж следил за ним взглядом. — Мертвые просто мертвы. Духи остаются, потому что некуда идти, а осмотр достопримечательностей им быстро надоедает. О каких тропах ты толкуешь?

— К тому, что можно назвать Оплотом Смерти.

— Нет никакого Оплота Смерти.

— Это и необычно. Он должен был быть. Всегда. Жители Колансе, например, включают в свой культ поклонение Повелителю Смерти. Нечто подобное вы можете найти в королевстве Болкандо…

— Королевстве Болкандо? Багг, никто НИЧЕГО не знает о королевстве Болкандо. И не хочет знать. Дорогой лакей, ты начинаешь поражать и пугать обширностью своих познаний. Или ты все выдумал?

— Точно, хозяин. Продолжаю. Нет Оплота Смерти. Некогда он был. То есть оригинальные Плитки Оплотов из Первой Империи включали и такую. Как и другие Оплоты, которые постепенно выпали из набора. Желал бы я, чтобы ученые разъяснили столь необычную тенденцию. С движением веков культура стремится к сложности, не к упрощению. Разве что некие катастрофы вызывают цепную реакцию развала — но единственной травмой, от которой пострадал Летер, было первоначальное падение Империи и последующая изоляция здешних колоний. В первое время была некая деградация, приведшая к краткому периоду независимых городов — государств. Потом случались войны с племенами востока и юга Крюна, с последними Тисте Анди Синей Розы. Но все это не затрагивало культуру. Возможно, потому что Оплот Смерти не имел здесь физического проявления. В любом случае, факт закрытия путей мертвых вморожен в самую землю региона. Хуже того, это была случайность…

— Постой, Багг. У меня накопилось много своевременных вопросов.

— Ваши вопросы всегда своевременны, хозяин.

— Знаю, но эти особенно своевременны.

— Больше обычного?

— Ты пытаешься намекнуть, что я нетерпелив больше обычной нетерпеливости?

— Конечно нет, хозяин. О чем это я? О да. Случайность. В ранних текстах — пришедших с летерийцами из Первой Империи — есть мимолетное упоминание о расе, называемой Джагуты…

— Есть? Ты говоришь с человеком, чья голова едва не лопнула от классического образования. И он никогда не слышал о Джагутах.

— Ладно, их упоминали один раз и не по имени.

— Ха, я так и знал. Не пробуй на мне эти дешевые фокусы.

— Извините, хозяин. В любом случае Джагуты некоторым образом представлены плохими, стилизованными изображениями на плитках Оплота Льда…

— Те карлики, похожие на жаб?

— Увы, верно передана лишь зеленая кожа. Джагуты на самом деле были высокими и ничуть не похожими на жаб. Суть в том, что их магия основана на льде и холоде. Ныне принято различать всего лишь четыре элемента природы. Воздух, Огонь, Земля и Вода. Какая абсолютная чепуха.

— Конечно.

— Есть Свет, Тьма, Тень, Жизнь, Смерть и Лед. Может быть, и больше, но к чему путаться? Суть в том, хозяин, что очень давно один Джагут сотворил нечто с нашей землей. Образно говоря, запечатал ее. Использовал особую магию. Эффект был весьма глубоким.

— И пути мертвых занесло снегом, как перевалы в горах зимой?

— Да, что — то вроде этого.

— Итак, мертвецы околачиваются в Летере. Духи, привидения, народ вроде Чашки и Шерк Элалле.

— Точно. Но все меняется.

Теол прекратил движение. — То есть?

— Увы, да. Магия… тает. Оплот Смерти явил себя. Ситуация распутывается. Быстро.

— Это значит, что Шерк в беде?

— Нет. Подозреваю, что заклятие на ее душе сохранится. Но сама эффективность этих заклятий основана на том, что Оплот Смерти не проявлялся в наших краях.

— Ладно. Все распутывается. Ты посещал Чашку?

— Любопытно, что вы спросили, хозяин. Именно на месте башни умершего Азата проявил себя Оплот Смерти. Из этого можно бы заключить, что Чашка как-то связана с этим событием. Но это не так. Фактически она не мертва. Не так мертва, какой была. Теперь ясно, что ее задача… в чем-то ином. Как вы знаете, из курганов происходит опасность.

— Что за дым, вон там?

Багг метнул взгляд. — Думаю, еще один бунт. Квартал Учетчиков.

— Ну, они стали малость рассеянными с тех пор, как духи посетили Хранилище Торговой Палаты. К тому же и сама палата просела от дурных вестей с севера. Я даже удивлен, что так поздно.

Теперь они слышали звон — гарнизон отвечал на сигналы тревоги с наблюдательных вышек.

— Это не надолго, — предсказал Багг.

— Да, но я кое-что вспомнил. Думаю, пришло время увидеть Шенд, Риссарх и Хеджан.

— Думаете, они будут недовольны?

— Меньше, чем можно было ожидать. В городе нервно. Немногие оставшиеся не-летерийцы стали объектами притеснений, и не только со стороны толпы. Власти проявили свои расистские привычки, всех подозревая и стремясь урезать с трудом заработанные права.

— Это доказывает, что вольности, дарованные инородцам, проистекали из патернализма и эгоистичного желания покрасоваться в роли благих попечителей. Что дадим, то и отнять можем. Вот и всё.

— Точно, Багг. Ты думаешь, все потому, что в самой сердцевине наших человеческих натур таится лживость и хвастливость?

— Возможно.

— И нет надежды хоть когда-то преодолеть инстинктивную испорченность?

— Трудно сказать. Не зашли ли мы слишком далеко?

— Это неверно. Нет, это совершенно верно. Но это же ничего хорошего не сулит?

— Мало что сулит хорошее, хозяин.

— Ну, это мрачность, для тебя малохарактерная.

— Увы, я боюсь, что Тисте Эдур окажутся не лучше. Ведь деньги — яд, отравляющий независимо от расы.

— Как я и подозревал, — задумчиво произнес Теол, — сейчас неподходящее время для обрушения экономики?

— Опять в точку, хозяин.

— Конечно, я точен. Более того, кажется несомненным, что в данный момент нам вообще ничего нельзя предпринимать. Ни в каких делах. Гильдия Крысоловов проделала отличную работу; тут исправлять нечего. Я получил из Хранилища Торговой Палаты сведения, кто чем владеет. Шерк всё достала с завидной легкостью. Мы узнали об ужасном состоянии королевской казны. Тебе оплатили работы на Вечной Резиденции, не так ли?

— Вчера, хозяин.

— Отлично. Уф, как все тяжело. Думаю, пора спать.

— Отличная мысль, хозяин.

— Вообще эта крыша, как кажется, сегодня самое безопасное место Летераса.

— Точно. Лучше остаться здесь.

— А ты, Багг?

— Думаю, пора прогуляться.

— Снова ловля слухов?

— Вроде того, хозяин.

— Осторожнее, Багг. Они набирают рекрутов весьма крутыми методами.

— Я уже думал об этом, хозяин. Никого не ждете?

— Ну, кое-кто приходил. Но наш молчаливый телохранитель отослал всех прочь.

— Он что-то им сказал?

— Нет, думаю, хватило одного его вида. Все разбежались.

— Впечатляет. Что до меня, хозяин, у меня есть способы стать недоступным даже для самых отчаянных вербовщиков.

— Ты всегда недоступен, верно, — заявил Теол, осторожно вытягиваясь на кровати. — Даже мухи к тебе не липнут. Еще одна из вечных тайн, которые так влекут меня к тебе. Или тебя ко мне?

— Скорее первое, хозяин.

— О, нет. Ты не любишь меня! Я только теперь это понял!

— Я всего лишь прокомментировал ваше употребление соответствующей фразы в контексте ваших заявлений и тех чувств, которые оно, вероятно, было призвано выразить. Конечно же, я вас люблю, хозяин. Как же иначе?

— Тут ты прав, Багг. В любом случае, я отхожу ко сну и если я тебе не нужен для чего-то еще…

— Верно, хозяин. Увидимся позднее.

* * *

Турадал Бризед прислонился к колонне сразу за дверями тронного зала. Руки его были скрещены на груди. Брюс кивнул ему на ходу; но Первый Консорт поманил финеда к себе. Брюс приблизился, немного поколебавшись.

Турадал улыбался: — Расслабьтесь. Я уже не так опасен, как раньше, Брюс Беддикт. Если полагать, что вообще был опасен.

— Первый Консорт, позвольте мне выразить сочувствие…

— Благодарю, — прервал его Турадал, — но не нужно. В королевской семье принц не был единственным безрассудным человеком. Моя дорогая королева — стоит ли говорить? — была первой среди призывающих к войне с Эдур. В конце концов, она воплотила в себе наглость ее народа…

— А это не ваш народ, Первый Консорт?

Улыбка придворного стала еще шире. — По большей части мою жизнь — здесь, во дворце — можно охарактеризовать как исполнение роли объективного наблюдателя политики государства, как и экономических процессов, от которых, надо упомянуть, зависит и мое состояние. Скорее, зависело. В этом я подобен моему дубликату, Первой Наложнице. Мы же являемся символами. И ведем себя в соответствии с этим.

— И теперь вы оказались без роли.

— Я оказался еще более объективным в наблюдениях, финед, чем когда-либо раньше.

— До какого предела?

— Ну, в этом весь вопрос! Предела нет. Совсем нет. Я уже забыл вкус такой свободы. Вы уже поняли, что Тисте Эдур завоюют это королевство?

— Первый Консорт, наши силы до сих пор были раздроблены.

— Как и их силы, финед.

Брюс смотрел на стоявшего пред ним мужчину, удивляясь, что же такого в нем странного… выражение вялой индифферентности — или еще что-то?.. — Почему она желала войны, Турадал Бризед?

Тот подал плечами: — Мотивы летерийцев в конце концов сводятся к одному. Богатство. Военная провокация как приглашение. Приглашение как законная претензия. Претензия как судьба, как предопределение. — В его глазах заблестело что-то темное. — Судьба как победа, победа как завоевание, завоевание как богатство. Но во всей этой совершенной схеме вы не найдете упоминания о поражении. Все неудачи временны, их причины в мелких деталях. Измените мелочи — и в следующий раз победа будет за вами.

— Пока не случится так, что следующего раза не будет.

— И будущие ученые рассекут каждый миг нынешних дней, составляя списки деталей, характеристики, из которых нельзя будет извлечь ни одного вывода, угрожающего первичным предубеждениям. По сути это изысканная парадигма, идеальный механизм, обеспечивающий вечное выживание всей орды ужасных и грубых верований.

— Вы не кажетесь беспристрастным наблюдателем, Турадал Бризед.

— Вы знаете, как погибла Первая Империя, Брюс Беддикт? Я не имею в виду урезанные версии, которые вдалбливают учителя детишкам. Я имею в виду истину. Наши предки открыли дорогу собственному уничтожению. Цивилизация разорвала себя через вырвавшийся из-под контроля ритуал. Конечно, наша версия превращает тех, что пришли после, чтобы все очистить, в агрессоров, внешнюю силу, принесшую гибель империи. И здесь вторая истина: наши колонии не оказались изолированными от последствий того дикого ритуала. Хотя мы сумели вытеснить угрозу так далеко, как это возможно, в ледяные поля севера. Мы надеялись, что там ублюдки вымрут сами. Но они выжили. И теперь они возвращаются, Брюс Беддикт!

— Кто? Тисте Эдур? У нас с ними ничего общего…

— Нет, не Эдур, хотя многое в их истории — особенно пути колдовства — связаны с чередой несчастий, что пали на Первую Империю. Нет, финед, я говорил об их союзниках, дикарях с ледяных пустошей, Жекках.

— Интересная история, — произнес Брюс миг спустя, — но, боюсь, я не понял ее значения.

— Я предлагал объяснение, финед, — сказал Первый Консорт, отрываясь от колонны и проходя мимо Брюса.

— Чему?

— Неминуемой неудаче моего объективизма, — бросил тот, не оборачиваясь.

* * *

Приблизившись к воротам, Мороч Неват осадил взмыленного коня. Обе стороны дороги были опустошены: на месте беспорядочного скопища лачуг и хижин виднелись лишь грязь, черепки и обломки досок. Все, что осталось от множества строений, прижавшихся к городской стене в описках защиты — темные пятна.

Толпы беженцев вдоль тракта поредели — Мороч обогнал основные группы. Он замечал среди них дезертиров и боролся с побуждением свершить над трусами немедленный суд; но для этого найдется время и после. Ворота впереди были открыты, на страже стоял взвод из Купеческого батальона.

Мороч натянул удила. — К закату дорога будет запружена, — сказал он. — Вам нужно не меньше четырех взводов, чтобы справиться с потоком.

Сержант скривился: — А ты кто таков, во имя Странника?

— Еще один дезертир, — бросил другой солдат.

Форма Мороча покрылась пятнами засохшей крови и пылью. На щеках отросла щетина, волосы лежали в полном беспорядке. И все равно он гневно уставился на сержанта, поражаясь, что его не узнали. Зубы оскалились: — Да, там будут дезертиры. Их надо отвести в сторону, а всех пригодных среди беженцев поверстать в солдаты. Сержант, я финед Мороч Неват. Я вел выживших от Высокого Форта к Отрубной крепости, где передал их в батальон Ремесленников. Сейчас направляюсь с рапортом к Преде.

Внезапно появившееся на лицах почтение его порадовало.

Сержант отдал честь. — Так это верно, господин? Принц и королева — пленники Эдур?

— Чудо, что они вообще уцелели.

Сержант постарался скрыть странное выражение, мелькнувшее на его лице, но Неват понял. «Почему ты не пал, защищая их, финед? Сбежал, как и все…»

— Мы вернем их, господин, — сказал сержант, чуть подумав.

— Пошлите за помощью, — сказал Мороч, ударив коня шпорами. «Вы правы. Я должен был умереть. Но ведь вас там не было, так?»

Он въехал в город.

* * *

Поборник Ормли и Главный Следователь Ракет сидели на ступенях здания Гильдии Крысоловов, попивая из одной бутылки. Увидев подходящего Багга, оба скривились.

— Мы знаем о тебе все, — сказала Ракет. Усмехнувшись, она многозначительно замолчала.

— Отлично, — отозвался Багг. — Какое облегчение. Что нового от агентов в оккупированных городах?

— О, — сказал Ормли, — и мы откроем тебе все разведданные просто потому, что ты попросил?

— Почему бы нет?

— Он в чем-то прав, хотя и ублюдок, — сказала Поборнику Ракет.

Тот посмотрел недоуменно: — Нет! Тебя же били, разве не так? Теол и его слуга — оба!

— Не глупи. Это есть в контракте. Мы делимся сведениями…

— Отлично, но что нам дал он? Ничего. Ждущий. Чего он ждет? Вот что хотелось бы узнать.

— Ты пьян.

Багг вмешался: — Вы ничего не слышали?

— Конечно, слышали! — фыркнул Ормли. — Воцарился мир. Снова открылись магазины. Монеты катятся, морские пути свободны.

— Гарнизоны?

— Разоружены. В том числе местная стража. Защиту и помощь обеспечивают Эдур. Брошенные поместья заняли знатные Эдур — в их племенах тоже есть благородные. Никакой разницы.

— Забавно. Сопротивления нет?

— Проклятые тени повсюду. Даже крысы не решаются мешать им.

— И насколько близка к Летерасу эдурская армия?

— Этого не знаем. Может, несколько дней. Ситуация на севере превратилась в хаос. На этом вопросы кончены, и точка. — Ормли выхватил бутылку из рук Ракет и сделал большой глоток.

Багг огляделся. Улица казалась спокойной. — В воздухе носится…

— Знаем, — ответила Ракет.

Молчание затянулось. Багг почесал шею и ушел.

Через краткое время он наведался в башню Азата. Перед воротами некто вышел к нему из боковой аллеи. Багг остановился.

— Удивлен, увидев здесь тебя, — сказал мужчина, подойдя ближе. — Но не очень. Если подумать… кто же это еще мог быть?

Багг буркнул: — Удивлен, что ты наконец проснулся. Если.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Пришел подтолкнуть события?

— Можно и так сказать. А ты?

— Ну, — подумал вслух Багг, — это зависит…

— От чего?

— Похоже, от тебя.

— О, я же просто мимо шел.

Багг долго смотрел на него. Склонил набок голову: — Так насколько ты виноват во всем? Подогревал алчность королевы, стимулировал разобщенность принца с королем. Что же, тема Седьмого Завершения тебя просто забавляет?

— Я просто следил, — пожал плечами собеседник. — Как всегда, во всем виновата человеческая натура. Это бремя я на плечи не приму, особенно от тебя.

— Ладно. Но ты здесь, ищешь более активной роли…

— Все дело в прошлом, старик. Эдур или люди — я не желаю повторного визита Т'лан Имассов.

Подумав, Багг кивнул: — Свора. Ясно. Я никогда тебя особенно не любил, но, боюсь, в этот раз вынужден согласиться.

— Это согреет мне сердце.

— Столь милосердное сужение? Да, оно того стоит.

Мужчина засмеялся и, небрежно взмахнув рукой, прошел мимо.

Проблема с богами, думал Багг, в том, что их вечно таскают. Туда, куда пойдут поклонники. Вот этот исчез из памяти человечества, как и сами Оплоты. Остался лишь здесь.

Итак. Т'лан Имассы, Свора и приход Жекков. Солтейкены — поклонники древнего бога, и следствием возрождения их культа может стать визит Имассов — чтобы изгнать безумие.

Что же заставило его действовать? Что в этом особенного? Ответ пришел к Баггу, заставив улыбнуться. «Это можно назвать виной».

* * *

Теола Беддикта пробудил металлический стук. Он сел и огляделся. Было за полдень. Стук повторился. Он увидел, что телохранитель обнажил клинок, встал у края крыши, обращенного к аллее. Поманил его к себе.

Осторожно встав с кровати, Теол присоединился к стражнику.

Внизу некая фигура, закутанная в кусок грязного брезента, жалась к углу их дома.

— Признаюсь, — сказал Теол, — это странно. Но стоило ли меня будить? Ах, у меня большие сомнения. Город полон ползучих тварей. Ну, в обычное время. Может быть, будет забавно проследить за ее мучительным путем?

Существо обогнуло угол.

Теол и его охранник следили сверху. Вдоль стены, к переулку, ведущему ко входу.

— Ага, оно наносит визит нам. Что бы оно ни продавало, сомневаюсь, что захочу купить. Друг мой, это головоломка. Ты знаешь, как я не люблю быть грубым. Но, с другой стороны, что если оно продает заразную болезнь?

Существо дошло до двери и скрылось внутри.

Стражник подошел к люку и посмотрел вниз. Вскоре к нему присоединился и Теол. Едва он опустил глаза, раздался знакомый голос.

— Теол. Иди вниз.

— Шерк?

Существо в сумраке махнуло рукой.

— Лучше подожди здесь, — сказал Теол охраннику. — Похоже, ей нужна приватность. Следи за входом, ладно? Отлично. Я рад, когда мы в согласии. — Он спустился по лестнице.

— У меня проблема.

— Все, что смогу, сделаю, о Шерк. Ты знаешь, что во лбу у тебя торчит какая-то пика?

— В этом и проблема, идиот.

— А! Ты хочешь, чтобы я вытащил ее?

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Не хуже, чем идея оставить все как есть.

— Вопрос не так-то прост, — сказала Шерк. — Ее что-то держит. Она почти не шатается, а хотелось бы.

— Ты так озабочена этой малостью?

Молчание.

— Может, согнулась внутри, — сказал он торопливо.

— Она идет прямо до затылка. Может быть, боковая ветвь?

— Почему не протолкнуть насквозь?

— И раскрошить затылок?

— Гм, есть еще одна возможность. Я подумал: что, если вытянуть немного, обрезать и втолкнуть внутрь? Конечно, останется дырка — но ты можешь ее скрыть банданой или каким — нибудь шарфом, пока не сходим к Селаш.

— Неплохо. Но если она начнет стучать в голове? К тому же банданы давно вышли из моды. Не канает. Я умру, но не выйду на публику…

— Шерк, Селаш найдет решение. Затычка из бриллианта, или шов по коже…

— Пробка, усаженная бриллиантами. Мне нравится.

— Ты станешь провозвестницей новой моды.

— Думаешь, Аблале понравится?

— Конечно! Что до звяканья — это серьезная проблема. Но уверен, что ты не пользуешься мозгом. То есть физически, веществом внутри черепа. Твоя душа просто пользуется телом? Возможно, из чувства давнего знакомства. Если подумать, может быть, мы сможем вытащить…

— Нет. Мне понравилось насчет спиливания. И алмазной пробки. Звучит хорошо. Ты можешь привести Селаш сюда?

— Прямо сейчас?

— Ну, как можно скорее. Мне не нравится идея идти к ней по городу. Скажи, что я плачу за спешность.

— Я попробую.

— Нужно ли рассказывать, как мне плохо?

— Я все понимаю, Шерк.

— И мне нужен Аблала. Немедленно.

— Я понимаю…

— Нет, не понимаешь. Я сказала, он мне нужен. Но его нет. Так что сойдешь и ты.

— Я? Мамочки мои. Она кусается?

— Есть лишь один способ узнать. Теол Беддикт, скидывай дурацкие одежки.

— А ты мне глаз не выдавишь?

— Не смеши… да ладно. Я буду осторожна. Обещаю.

— Как ты понимаешь, Шерк, обыкновенно я не занимаюсь этим с наемными работниками. Особенно с мертвыми.

— Не понимаю, зачем нужны такие принципы. И ничем не могу помочь.

— Знаю. Но это…

— Противно?

— Ты прекрасна и все такое, Шерк… Селаш была в ударе — это ее лучшая работа…

— А как я себя чувствую, подумал? Видит Странник, ты не Аблала.

— Ну спасибо…

— Снимай одежки. Похоже, это тебя не затруднит.

* * *

Улицы были по большей части пустыми, что позволило Невату быстро достичь старого дворца. Его конь, вероятно, никогда не оправится после скачки из Высокого Форта. Говорят, в дворце есть объездчик лошадей, который может исцелять. Хотя сам Неват его не встречал. Если найдется время, можно будет поискать…

Кто-то встал посреди улицы.

Мороч остановил коня. Он знал этого человека.

— Турадал Бризед.

— Финед. Я едва вас узнал.

— Вы не одиноки в этом, Первый Консорт. Я с докладом к Преде.

— Вы найдете ее в Тронном зале. Финед, вскоре вы можете мне понадобиться.

— Мороч скривился: — Для чего?

Собеседник улыбнулся: — Все из-за вашего мастерства в фехтовании.

— Кого мне придется убить, Бризед? Озлобленного мужа? Обиженную жену? Думаю, для ваших нужд скорее подойдет Герун Эберикт.

— Если бы все было так просто! В идеале мне нужен Брюс Беддикт, но у него иные задачи…

— Как и у меня.

— Преда поручит вам охрану Королевского Имения, и тогда…

— Думаю, это работа Поборника.

— Да. То есть у вас найдется свободное время.

Губы Мороча скривились еще сильнее. — Я намерен сопровождать Преду на марше, Первый Консорт.

Турадал вздохнул: — Боюсь, финед, вы вышли из доверия. Вы потеряли сразу принца и королеву. Было бы лучше умереть, защищая их у Форта…

— Я был ранен. Отстал от охраняемых. Я даже не мог отыскать их среди беспорядка…

— Трагические неудачи, финед — но замерзшее озеро не всколыхнешь камнем. Я же предлагаю возможность вписать ваше имя в историю. Уверен, Мороч Неват, такого предложения вы не получите ни от кого иного.

Финед уставился на придворного. Он всегда заставлял его нервничать. Слишком красивый. Слишком напомаженный. Слишком скользкий. Особенно сегодня. — Вы ничего не можете мне…

— Финед, мне нужно, чтобы вы убили бога.

Мороч молча оскалился.

Турадал Бризед улыбнулся: — Бога Жекков. И где найти этого бога? Да здесь, в городе. Он ждет прибытия своих диких поклонников.

— Откуда вы узнали?

— Убейте бога, Мороч Неват, и Тисте Эдур потеряют союзников.

— Мы еще поговорим, — проворчал финед, — а пока мне нужно спешить.

— Конечно. Кстати, примите мое почтение. Я знаю, вы ничего не могли сделать для спасения Джанали и Квилласа…

— Поберегите дыхание, Консорт. — Мороч дернул за поводья, послав коня вперед. Турадалу Бризеду пришлось торопливо сойти с его пути.

* * *

Багг нашел Чашку напротив двери в Башню. Она дрожала, сжавшись и обняв себя руками.

— Дитя?

— Иди прочь. — Ответ вышел неразборчивым.

Он склонился над ней: — Так плохо?

— Я голодна. Живот болит. Блохи кусают.

— Так ты жива. — Багг увидел, что она кивнула. — А лучше быть мертвой. — Еще один кивок. — Нужно найти тебе новую одежду. Еду, воду. Нужно найти убежище — здесь нельзя оставаться.

Багг встал.

— Пройдусь — ка по двору.

— Не надо. Слишком опасно.

— Все буден хорошо, девочка. Не тревожься о дедушке Багге. А когда я вернусь, мы с тобой пройдемся по Нижнему Рынку.

Она подняла голову, поглядела на него красными глазами. Они казались много старше ее лица. — У меня нет денег.

— У меня тоже, — улыбнулся Багг. — Но мне многие задолжали.

Он прошел во двор. Земля была теплой под его поношенными сандалиями. Большинство насекомых умерло или сбросило оболочки, хрустевшие под ногами. Иссохшие корни простерлись по поверхности почвы. Там и тут виднелись куски костей — черепа, бедра, огромные позвонки. Все курганы скособочились или провалились.

Так много исторических моментов забыто и попирается ныне его стопами. И хорошо — по большей части это были дурные истории. Хотя часть древних кошмаров выжила. Малая часть.

И один выходец поклялся помогать борьбе с остальными.

Все же ситуация не вдохновляющая, подумал Багг.

— Среди нас чужой.

Он нахмурился и встал на месте. — Кто тут?

— Мои братья приветствуют тебя. И я. Иди сюда. Протяни правую руку. Тебя ждет бесконечная награда.

— Сожалею. Нет. Боюсь, Тоблакай, что мне не нужно твоих благодеяний.

— Ты сделал лишний шаг, чужак. Слишком поздно. Мы используем тебя…

Поток силы ворвался в разум Багга, пытаясь овладеть им — и отступил.

— Нет. Не тебя. Не подходи ближе.

— Извини, что я такой недоступный.

— Пошел прочь.

— Тебя и твоих братьев ждет бой, — сказал Багг. — Ты понимаешь?

— Мы непобедимы!

— О, как часто слышал я эти слова. Как часто твои приятели — пленники говорили их друг другу. Вечный самообман.

— Относи все это к себе самому.

— Да, вы правы. Однако имейте в виду: нельзя причинять вред девочке Чашке.

— Она нам никто.

— Отлично. Думайте именно так.

— Осторожнее с угрозами, чужак.

— Ах. Вы не поняли? Нападите на дитя, и ждущий внутри нее проснется. Он уничтожит и вас, и, наверное, все вокруг.

— И кто же таится в ребенке?

— Его имя? Я не знаю. Но это Форкрул Ассейл.

— Ты лжешь.

Слуга пожал плечами, отвернулся и пошел туда, где ожидала его Чашка. Пора делать покупки, подумал он.

* * *

Король Эзгара Дисканар восседал на троне, неподвижный, бледный как запыленный мрамор; он прикрыл глаза, рассматривая Первого Евнуха Нифадаса. Брюс подумал, что эта сцена требует художника. Подавляющая серьезность, насыщенные, темные тона, ощущение неминуемой катастрофы. «Канун Седьмого Завершения» — так мог бы назвать ее живописец, тихо восхищаясь множеству скрытых в этих словах смыслов.

Но здесь нет художников, нет красноглазых клекочущих стервятников, восседающих на зашатавшейся пирамиде цивилизации. На аудиенции присутствуют лишь Брюс, Первая Наложница Низаль, Преда Уннаталь Хебаз и четверо королевских гвардейцев.

Солнце уже стояло достаточно низко, чтобы посылать тусклые лучи через грязные стекла купола, раскрашивая полчища пылинок неприятными оттенками. Воздух вонял потом и лампадной гарью.

— И это, — наконец сказал король, — ожидает мой народ.

Глазки Первого Евнуха мигнули. — Ваше Величество, солдатам не нравится мысль о новом повелителе. Они станут драться за вас.

— До сих пор я не видел тому доказательств, Нифадас.

На это ответила Преда: — Ваше Величество, мы быстро поняли, что не можем состязаться с врагом традиционными способами. Учтите силу магии, которой он наделен. Тактическая необходимость — отступление, уклонение от боев…

— Преда, наши спины уже прижаты к стенам города.

— Было время приготовиться, что мы и делаем с тех пор, как первые части прибыли к Отрубной. Ваше Величество, мы никогда раньше не выводили в поле такую большую армию. Более двух тысяч требушетов, пятнадцать сотен манголетов, триста дрешских баллист. Мы роем ямы, траншеи, ловушки. Маги сплели ритуал по всему полю будущего боя. Одних вспомогательных сил более десяти тысяч…

— Необученный «фураж», Преда. Ужасная трата подданных. Их хотя бы вооружили?

— Копья и щиты, Ваше Величество. Кожаные доспехи.

Короь оперся о спинку трона. — Нифадас. Нет вестей о моем сыне и жене?

— Наши посланники не вернулись, Ваше Величество.

— Чего он хочет от них?

— Я теряюсь, — признал Первый Евнух. — Император Тисте Эдур… непредсказуем. Ваше Величество, невзирая на оптимизм Преды, я полагаю мудрым начать строить планы Вашего временного перемещения…

— Моего что?!

— Покинуть Летерас, Ваше Величество. Может быть, уехать на юго-восток. В Островной Таллис или Трюс.

— Нет.

— Ваше…

— Нифадас, если я паду, это случится здесь. Я не понесу разрушение другим городам, ибо именно разрушение принесет им мой визит. В случае моего падения протектораты сдадутся мирно, без потери жизней. Император Тисте Эдур обретет свою империю. Я желаю умереть здесь, на своем троне. Или, скорее, — прибавил он с сухой усмешкой, — на троне Вечной Резиденции.

Молчание. Преда медленно повернулась к Брюсу.

Он хладнокровно встретил ее взор. Король изъявил свои желания. Если он умрет на троне, перед этим погибнет и Поборник. К королю Дисканару можно подойти лишь через него.

— Мое намерение сделать так, Ваше Величество, — произнесла Уннаталь Хебаз, — чтобы описанное вами не произошло. Тисте Эдур будут отброшены. Сломлены, разбиты.

— Как скажете, — отвечал король.

Брюс не впервые думал об этом. С первых поражений на севере он размышлял о последней защите короля. Проход в Тронный зал Вечной Резиденции сравнительно узок. При помощи четверых лучших стражей он сумеет надолго его удержать. Однако без подмоги гибель неизбежна. Самая неприятная мысль — о возможности смерти под ударом магии. Против волшебства у него нет защиты. Ощущение, что Цеда сходит с ума, стало самым мучительным изо всех. Если враг дойдет до дворца, отсутствие Куру Кана станет решающим фактором.

Брюс желал умереть со славой; но выбора нет, и это мучительно.

Сзади распахнулась дверь. Брюс повернул голову и увидел входящего стража.

— Что еще? — сказал король.

— Финед Герун Эберикт, мой повелитель! — объявил страж.

— Проси.

Финед вошел и поклонился королю. — Ваше Величество, я прошу прощения за поздний визит. Меня задержали домашние дела…

— И они оказались важнее приема у короля, финед?

— Ваше Величество, в мое отсутствие поместье было ограблено.

— Печально слышать.

— Украдена значительная часть моего состояния, Ваше Величество.

— Безрассудно, Герун. Опасно скапливать деньги в одном месте.

— Я принимал повышенные меры безопасности…

— Кажется, недостаточные. У вас есть зацепки относительно личности наглого вора?

Герун Эберикт метнул взор на Брюса. — Есть, Ваше Величество. Полагаю, вскоре я верну потери.

— Надеюсь, ваши старания не станут причиной больших беспорядков.

— Уверен, Ваше Величество.

— И насколько все это помешает выполнению ваших обязанностей во Дворце?

— Совсем никак, Ваше Величество. Я готов вновь принять командование своей ротой.

— Отлично. Они заняты подавлением мятежей.

— Я намерен положить этому конец, Ваше Величество. Уже вечером в Летерасе воцарится мир.

— У вас мало времени, Финед. Идите же. Но предупреждаю: я не потерплю кровавой резни.

— Конечно, Ваше Величество. — Герун Эберикт вновь склонился пред королем, отдал честь Преде и ушел.

Дверь закрылась. Эзгара обратился к Брюсу: — Приготовьте две сотни солдат для очистки. До исхода ночи ожидается минимум одна кровавая резня.

— Спешу, Ваше…

— Погодите. Почему Герун посмотрел на вас, когда рассказывал о краже в имении?

— Я не знаю, Ваше Величество. Я сам удивился.

— Надеюсь, ваш городской брат не пал в новые бездны?

— Я так не думаю.

— Ибо Герун Эберикт весьма опасный враг.

Брюс согласно кивнул.

Ваше Величество, — сказала Преда, — мне пора присоединиться к армии.

— Идите же, и пусть Странник коснется вас милосердно.

Когда Уннаталь поклонилась и вышла из зала, Брюс заявил королю: — Я также прошу разрешения удалиться, Ваше Величество.

— Идите, Поборник. Когда расставите солдат, возвращайтесь. Я желаю иметь вас поблизости.

— Слушаюсь.

Уннаталь Хебаз ожидала его в приемной. — Он подозревает Теола.

— Знаю.

— Почему?

Брюс покачал головой.

— Вам лучше предупредить брата.

— Благодарю за заботу, Преда.

Она улыбнулась, но грустной вышла эта улыбка. — Признаю, что неравнодушна к Теолу.

— Я и не знал.

— Ему нужны охранники.

— Они у него уже есть, Преда. Шаванкраты.

Она вздернула брови: — Тройняшки? — И снова нахмурилась. — Если подумать, я давно их не вижу. Похоже, вы опередили Геруна Эберикта, и он подумал, что вам известно больше, чем вы открыли королю.

— Я тревожусь не об Эберикте, Преда.

— Ах, ясно. Прикажете братьям — стражникам удвоить бдительность, хотя не думаю, что такое возможно.

— Согласен, Преда.

Она молча смотрела на него. — Хотела бы я видеть вас на поле боя, Брюс.

— Спасибо за доверие, Преда. Да будет с вами Странник.

— Предпочла бы Цеду, — бросила она. — Извините. Я знаю, он был вашим другом.

— Им и остается.

Она кивнула и ушла. Стук сапог разнесся по коридорам.

Брюс поглядел вслед. «Еще несколько дней — и она может умереть.

Как и я».

Глава 21

Предатель встал в тени Пустого Трона. Вот почему он пуст.

Разброс Плиток,

Цеда Паруду Эрридикт

Толпа беженцев вытеснила их с тракта; но Серен Педак знала все старые пути, вьющиеся по округе — маршруты пастухов, дороги к карьерам и лесосекам, тропки контрабандистов. Они огибали большой известняковый карьер в четырех лигах к северу от Броуса. Солнце опускалось в ветви деревьев справа от них.

Аквитор обнаружила, что скачет рядом с магом, Корло. — Я удивляюсь вашему волшебству, — сказала она. — Я никогда не слышала о магии, крадущей волю жертвы, проникающей в ее разум.

— Не удивительно, — буркнул маг. — На ваших задворках вся магия груба и сыра. Никакой тонкости, никакого очищения сил. В вашей земле большинство дверей закрытые. Сомневаюсь, были ли за последние десять тысяч лет улучшения в искусстве волшебства.

— Спасибо за восхищение, Корло. Может быть, ты решишься разъяснить кое-что мне, туземке невежественной?

Он вздохнул. — С чего начать?

— Манипулирование разумом.

— Мокра. Это название садка.

— Ладно, я ошиблась. Пойдем глубже. Что есть «садок»?

— Ну, подружка, на это нелегко ответить. Это путь магии. Правящие сущим силы имеют определенные аспекты. То есть…

— Аспекты. Так же, как наделены аспектами Оплоты?

— Оплоты. — Маг качал головой. — Сидим в фургоне с квадратными колесами и толкуем друг дружке об удобстве езды. Вот что такое Оплоты, аквитор. Они созданы в давно ушедшем мире, в мире, где силы были грубее, вольнее, смешаннее. Садки… ну, это колеса без углов.

— Не очень помогает, Корло.

Маг почесал подбородок. — Проклятые мухи. Ладно. Пути определенной магии. Силы подобные и не подобные. Правильно? Ясно, что разные силы воюют, а подобные соединяются. Как вода в реке — все струи текут в одном направлении. Конечно, есть водовороты, заводи и прочее, но все равно все стекает вниз. Об этих водоворотах поговорим позже. Итак, садки есть реки, только что ты неможешь их видеть. Течение незримо, и ты видишь только следствия. Посмотри на толпу на площади — разумы отдельных людей сливаются в один. Мятежи, публичные казни или битвы — все это намеки на Мокра, это то, что все могут заметить. Но маг, нашедший путь в садок Мокра, может идти глубже, в толщу воды. Как бы говоря, он может броситься в воду и поплыть по течению. Найти водоворот и выйти в другом месте, не в том, в котором вошел.

— Говоря «путь», ты имеешь в виду физический смысл.

— Лишь когда мы решили использовать его в таком качестве. Мокра — не лучший пример: его водовороты по большей части ведут в никуда. Возьмем Меанас, другой садок. Он связан с тенями и иллюзиями, он дитя Тюра, пути Света. Отделен, но связан. Открой врата в Меанас и сможешь странствовать среди теней. Невидимой и быстрой как мысль… или почти. А иллюзии — ну, это показывает его родство с Мокра. Все это пути манипулирования умом, или, по меньшей мере, его восприятием — хитрое смешение света, тьмы и теней.

— Тисте Эдур используют этот Меанас?

— Гм, нет. Не совсем. Их садок обычно недоступен людям. Куральд Эмурланн. Это тень, Тень скорее как Оплот, чем как садок. К тому же Куральд Эмурланн разрушен. Разбит на части. Тисте Эдур владеют одним фрагментом, и всё.

— Ладно. Мокра, Тюр и Меанас. Есть и еще?

— О, множество. Рашан, Рюз, Теннес, Худ…

— Худ. Вы им бранитесь, не так ли?

— Да, это садок Смерти. И это имя самого бога смерти. Но это уже иной аспект садков. Они могут быть целыми королевствами, мирами — пройди в них и окажешься в мире с десятью лунами и созвездиями, которых ты никогда прежде не видела. Местах с двумя солнцами. Или местах, переполненных духами покойников — хотя, пройдя во врата Королевства Худа, ты не вернешься назад. Ну, не должна вернуться. Как бы то ни было, маг находит садок в соответствии с его или ее натурой, по природному сродству. Посредством упорного учения и дисциплины ты можешь выявить пути использования таящихся в нем сил. Конечно, некоторые рождены с талантом, что значит — им не приходиться работать так тяжко.

— Итак, ты входишь в этот Мокра, и он приводит тебя в мозги других людей.

— Вроде того. Я использую их склонности. Делаю воду похожей на облака или наполняю ее страшными тенями. А тело жертвы делает все остальное.

— Тело? Что это значит?

— Представь, что ведешь двух коров на бойню. Одну ты убиваешь сразу, так что она не знает даже, что случилось. А другую ты тащишь по дороге, окруженной запахами смерти, криками умирающих животных. Наконец корова, как она не глупа, понимает, что к чему. Она исполняется ужаса. И тогда ты ее убиваешь. Отрежь кусок от каждой туши — они будут иметь одинаковый вкус?

— Ни малейшего понятия.

— Не будут. Потому что тело испуганной коровы наполнено горькими флюидами. Это делает страх. Горькие, вредоносные флюиды. Само мясо становится негодное в пищу. Я имею в виду: ты играешь с разумом, наполняешь его незримыми страхами, необоснованными подозрениями — и кровь становится порченая, эта порча усиливает страх, превращает подозрение в уверенность.

— Вроде как бойня для второй коровы — иллюзия, и на самом деле она гуляет по лугу.

— Точно так.

Серен молча уставилась в спину скачущего впереди Железного Клина.

— Ну ладно, — вздохнул вскоре Корло, — а теперь, девочка, расскажи, что тебя волнует на самом деле.

Она колебалась. Затем спросила: — Корло, ты можешь сделать что-то с воспоминаниями? — Серен искоса поглядела на спутника. — Можешь забрать их?

Железный Клин на миг задержался, оглянулся на Серен — и снова поскакал вперед.

— Ах, — прошептал Корло. — Ты уверена, что хочешь этого?

— А ты можешь?

— Я могу сделать тебя слепой и глухой к ним; но в твоей натуре будет интересоваться причиной странной пустоты внутри. Как будто ты готова что-то понять, но так и не понимаешь. Аквитор, это будет тебя отвлекать. И само тело будет помнить. Ты будешь реагировать на увиденное, на звуки и запахи, не понимающая, почему так. Ты будешь терзаться. Изменится вся личность.

— Ты уже делал это?

Он кивнул. И сказал с сомнением: — Есть и другой способ, девочка.

— Какой?

— Аквитор, терзают не воспоминания, а чувства относительно них. Это ты сражаешься сама с собой. Не могу сказать яснее…

— Нет, я поняла.

— Ну, я могу изменить твои чувства.

— То есть?

— Окончить войну.

— И что я буду чувствовать, Корло?

— Я могу заставить тебя выплакать их, Серен. Всё вовне. — Он поглядел в ее глаза. — И когда все кончится, тебе станет лучше. Ты высвободишь всё, за раз. Обещаю тебе. Но есть опасность в таком выплакивании. Оно может навредить, как и само изнасилование. Однако ты выберешься из ловушки бесконечных повторений. Повторение соблазняет. Становится привычкой, вредной, как и все остальные. Повторяй выражение гнева — и он потеряет смысл, станет гнилым, фальшивым, игрой самообмана и самооправдания. Это путь вечного неизбавления от чего-либо.

— Слишком сложно.

— Так и есть. Ты остановишь войну одним выстрелом, и потом воспоминания станут… пустотой для чувств. Может быть, останется легкий стыд. Как при воспоминании об обычных ошибках, делаемых в жизни. Сожаление, но не самообвинение. Оно — твой настоящий враг. Понятно? Часть тебя думает, будто заслужила это.

Серен кивнула и не решилась ответить.

— Заставляет тебя желать наказания.

Еще кивок.

Корло крикнул: — Чтящий, мы можем…

— Да, — ответил тот, поднимая руку в перчатке.

Отряд встал.

Корло протянул руки, помогая ей сойти с коня. Она метнула на него взгляд:- Ты уже начал?

— Нет, девочка. Ты начала. Помнишь, что я сказал о природном таланте? У тебя его целое ведро.

— Я никогда не плачу, — возразила она. Маг вел ее к лесной опушке.

— Конечно, — ответил он. — Садок прямо у тебя в голове, и ты провела большую часть жизни, манипулируя им не хуже Верховного Мага. Так чего же бояться?

Она остановилась поглядеть назад.

Железный Клин стоял на краю дороги и наблюдал за ними.

— Не беспокойся о нем, он просто боится за тебя. Его не будет там, где ты…

— Нет. Он идет с нами.

— Аквитор?

— Если я начну биться у тебя на груди, Корло, могу сломать пару ребер. Клин покрепче будет.

Глаза мага расширились. Потом он улыбнулся: — Чтящий! Хватит прятаться. Прошу сюда.

* * *

Садки. Потом, много позже, Серен пришло в голову, что эти штуки трудно описать, но легко понять. Силы природы, склонности и шаблоны. Объяснения Корло помогли пролить свет на эти сокрытые от нее силы, но, по правде говоря, знание уже дремало внутри нее и ожидало откровения.

В упрощенном мире выделяют четыре элемента, и на этом процесс постижения заканчивается. Как будто вселенную можно свести к четырем видимым, понятным явлениям. Но Корло упомянул и другие, и от этого словно бы мир стал шире, словно засияли всей своей жестокой красотой новые цвета.

Она понимала сейчас, что одним из элементов является время. Протяженность сущего между событиями, состоящая из бесконечного числа других событий, связанных воедино сложной сетью причин и следствий. Как картинки, вытканные на гобелене, одна за другой: отойди подальше, и увидишь, что все они сосуществуют, все представлены одновременно.

Она повторяет одни и те же сцены. Ужасное открытие. Вся жизнь — повторение сцен. Она соткала свой узор, лишенный нюансов, и видела в отчаянии разумный ответ — наверное, единственно разумный ответ. Заблуждение, что ты разумна, почти сверхъестественно сведуща во всем множестве перспектив. И это ловушка, бесконечное шаманское призывание, именуемое горем — призывание демонов самоуничижения. Во всех сценах ее гобелена мелькают одни и те же ухмыляющиеся лица.

Раскрутка ритуала оказалась пугающе легкой — будто вытянуть одну нить из клубка. Если это работа Корло, то до невероятия тонкая: казалось, действует только она сама. Он сидел напротив на полянке, в тридцати шагах от тракта, с лицом одновременно отрешенным и внимательным… и, как ни странно, она совсем не стыдилась, рыдая перед ним.

Железный Клин вначале нетерпеливо ходил по поляне, а когда появились первые слезы, движения его замедлились, и она неожиданно поняла, что прижимается лицом к его груди, а воин обнимает ее одной рукой.

В других обстоятельствах это показалось бы пошлым. Критическая часть рассудка хихикала над нелепостью затеи — как будто наши искренние жесты непременно должны быть скрытными, должны избегать свидетелей. Как будто честность принадлежит одиночеству, ибо быть увиденной — значит играть на публику, а игра всегда фальшива, потому что рассчитана на чужую реакцию.

Во время утомительных последствий краткого периода покоя, когда она казалась себе пустой, выпотрошенной, ей удалось исследовать то, что еще осталось, без оков страстей. Она решила поверить Бураку Преграде, считая — так было легче всего — что он не способен лишить себя жизни. Ведь сама она не склонна к самоубийству… Она сделалась слепой к очевидности, к странной свободе его речей в последние дни. А он уже тогда принял решение. Он видел приближение войны — и решил вырезать из истории свою роль в подготовке войны. Вырезать себя из своего же гобелена. Ее самообман — это магия, путь гнева и горя, утешительная привычность обряда.

Отсюда явилось и желание быть наказанной.

Она не призывала к себе насильников. Никто в здравом уме не делает этого. Она лишь соткала всю сцену, во всем ее зловещем потенциале.

Иногда увиденное в себе самой — невероятно.

Итак, она оплакивала свои пороки, свою слабость и человечность. Перед двумя мужчинами, у которых, без всяких сомнений, есть свои поводы для горя, есть свои истории.

Но теперь с этим покончено. Нет смысла в повторении именно этого ритуала. Утомление перешло в сон, и проснулась она только на заре. Отряд расположился на поляне, и все тоже спали — кроме Железного Клина, сидевшего перед очажком и пытавшегося вдохнуть в угасающее пламя новую жизнь.

На нее кто-то набросил одеяло. Утренний воздух сыр и холоден. Серен села, натянув шерстяную ткань на плечи, затем встала и присоединилась к Чтящему около чадящего костерка.

Он не поднял головы. — Аквитор. Отдохнула?

— Да, спасибо. Не знаю, стоит ли извиняться…

— За что? Я слышал лошадей, там, к югу.

— Это, наверно, из Броуса. В нем был маленький гарнизон.

— Броус — город?

— Селение в середине древних руин. Прежде святое место Тартеналов, хотя не они строили его.

— Ты откуда знаешь?

— Размеры не соответствуют Тартеналам.

— Все слишком маленькое?

— Нет. Слишком большое.

Он покосился на нее и встал. — Похоже, пора готовить завтрак.

— Ты странный офицер, Клин, — улыбнулась Серен. — Готовишь пищу для солдат.

— Просто всегда просыпаюсь раньше всех, — ответил он, протягивая руку к мешку.

Она следила за его движениями и думала: как часто он делает все это? Сколько таких вот полян, сколько рассветов среди еще храпящих солдат? Так далеко от дома, от знакомых мест. Ей удалось полнее постичь его с такой точки зрения. Людям его натуры соответствуют два проявления Пустого Оплота. Странствующий Рыцарь и Ходок. Разница между ними — в тонкостях мотивации.

Этого Чтящего совсем нетрудно понять.

Корло закашлялся, скинул одеяла и неуверенно встал на ноги. — Где же чай?

— Почти готов, — ответил Клин.

— У меня голова болит. Что — то назревает.

— Недавно слышал лошадей, — ответил Клин. — И крики.

— По мне, уже заварилось.

Чтящий засунул черпак в котел и наполнил чашку Корло.

Серен видела, что его руки трясутся.

— Сэр, мне может понадобиться венец.

— Гм, скорее нет. Давайте избегать их, если возможно.

— Да.

— Венец? — спросила Серен. — Тот, что ты использовал, открывая путь в Трейте?

Корло метнул на нее острый взгляд и кивнул. — Но он не только для этого. В него вплетены и другие ритуалы. Всего сорок. То, что я намерен использовать, подстегнет нас, придаст необычайную скорость. Но мы редко так делаем, потому что потом нас трясет, и чем дальше, тем сильней.

— Потому ты дрожишь?

Он глотнул чая и опустил взор на руки. — Нет. Это другое.

— В Броусе что-то происходит.

— Я догадался.

— Буди всех, Корло. Аквитор, нам лучше обойти Броус?

— Это трудновато. К востоку всхолмье. Никаких троп. Потеряем день или два.

— Ясно.

— Я поищу лошадей, — сказала Серен, чуть помедлив.

Чтящий кивнул: — Потом возвращайся и поешь.

— Да, сэр.

Ответная улыбка, пусть и слабая, порадовала ее.

* * *

Они уже долго пробирались среди развалин. Большая часть зданий вросла в землю и казалась горбами лесной подстилки. Древние корни обвили камни, но явно не сумели врасти в странный материал. Некогда возвышавшиеся над местностью дороги и дамбы превратились в путаницу каменных троп, засыпанных сухой листвой, но почти не поврежденных. Выйдя из леса, они смогли увидеть беспорядочно расположенные купола, а за ними палисад Броуса. Над селением сердито вздымались столбы дыма.

Древние дома имели порталы и ведущие внутрь коридоры — шириной и высотой в три человеческих роста.

— Дыханье Худа, — прошипел Корло. — Перед этим кажутся карликами даже гробницы К'чайн Че'малле.

— Никогда даже не слышала о…

Маг прервал Серен: — Теперь я удивленный, ведь в ваших землях полно их останков. Они были каким — то средним между ящерицами и драконами, ходили на двух ногах. Масса острых зубов — на рынке Трейта видел лавку, торгующую старыми костями и клыками. К'чайн Че'малле… К'чайн Че'малле, девочка, правили всем континентом. Задолго до появления людей. Их гробницы чем-то похожие на эти, но меньше.

— Ох. Я уже почти думала, что это тартенальские. А внутри ничего не находят.

— У К'чайн Че'малле не было шанса использовать их, вот что. Почти не было.

Они молча прошли мимо строений и увидели сотню или больше солдат и рабочих около стены городка. Казалось, они раскапывают невысокий, длинный холм. Курган. Лошади тащили плиты перекрытий с вершины холма, рабочие вгрызались в бока.

— Не желаю участвовать в этом, сэр, — объявил Корло.

Они натянули поводья.

— Что там внутри? — спросил Железный Клин.

— Думаю, там погрёбано не то, что погрёбано в старых могилах.

— Я бы сказала, что наш язык вы учили у портовых крыс, — пробурчала Серен.

— И верно, — помрачнел Корло. — Я хочу сказать, что низкие могилы содержат что-то иное. И насыпали их в спешности. Много охранительных чар. Чтящий, в той роте есть маг. Он занимается снятием заклинаний.

— Всех?

— Почти всех. Оставил пару. Полагаю, он хочет связать находящееся внутри.

— Нас заметили, — сказала Серен.

К ним скакала группа всадников во главе с офицером.

— Узнаете его?

— Финед Арлидас Таллид. Командир гарнизона Броуса.

Железный Клин покосился на нее. — И?

— Не особо приятный человек.

В отряде финеда насчитывалось шестнадцать солдат. Они остановились. Арлидас кивнул Серен: — Аквитор. Я так и думал. Вы пришли откуда?

— Из Трейта.

— Далекий путь. Полагаю, вы ушли до сдачи?

Она не стала противоречить.

Финед осмотрел Багряных гвардейцев, и они явно ему не понравились. — Вы приехали как раз ко времени. Мы набираем рекрутов.

— Они уже рекрутированы в мой эскорт, — ответила Серен. — Я скачу в Летерас, на прием к королю.

Арлидас скривился: — Нет смысла, аквитор. Этот человек просто сидит, съежившись, на троне. А Цеда разум потерял. Поэтому я решил объявить независимость. Мы намерены оборонить себя от проклятых серокожих.

Серен резко захохотала — и тут же пожалела об этом. — Независимость, финед? Деревни Броус? С вами во главе? Тоже стали императором?

— Войдя на нашу территорию, аквитор, вы и ваше окружение стали моими подданными. Я рад видеть вас вооруженными — нам запасного оружия не хватает.

— Вы нас не поверстаете, — заявил Клин. — И не рекомендую настаивать, финед, или вскоре вы обнаружите, что у вас слишком маленькая армия.

Арлидас ухмыльнулся: — Шестеро и аквитор…

— Финед! — Одни из свиты Арлидаса послал коня вперед, подъехав к командиру. Толстый, волосатый мужчина с маленькими глазками, весь в грязи после копания тоннеля. — Это маг. — Он ткнул пальцем в Корло.

— Как и ты, клятый полукровка — нерек, — бросил финед.

— Скажи ему, — предложил Корло собрату. — Тебя звать Ургер, так? Скажи своему финеду, Ургер.

Полукровка облизал губы. — Он убьет нас всех, господин. Каждого. И даже не вспотеет. А начнет он с вас, финед. Выдерет мозги из башки и взамен нальет кипящего масла.

— Вам лучше вернуться к могиле, Ургер, — посоветовал Корло. — Демон пытается выйти, и может суметь. Не упустите шанс связать его.

Маг извернулся в седле, поглядел назад: — Возьми меня Странник, он прав! Финед, надо скакать! Немедленно! — Он развернул коня и вогнал пятки ему в бока.

Арлидас злобно оглядел Серен, Железного Клина и Корло, зарычал и махнул рукой солдатам: — Назад к кургану. Скорее, проклятые!

Отряд ускакал.

Серен поглядела на Корло: — Ты сделал себя очень страшным, так?

Маг усмехнулся.

— Пора убираться, пока они не собрались с мыслями, — сказал Клин.

— Хотелось бы научиться такому, Корло.

Он расплылся в улыбке. — Ты ведь можешь, не так ли?

* * *

— Тебе не кажется, что в поднимающейся над дальней дорогой пыли всегда есть что-то зловещее?

Тралл Сенгар покосился на восток. «Ну, опять взялся болтать». — Не о чем беспокоиться, Сирень. Думаю, это армия моего отца. Та часть, что захватила недавно Мызу.

— Там была битва, — вздохнул демон. — Двое моих родичей погибли.

— Сочувствую.

Они стояли лагерем около Зетила, готовясь к скорому и трудному маршу к Первой Косе, где их армия должна соединиться с частями императора. Далее — на Летерас. Армия Томада пойдет по Тракту Чертежников, чтобы окружить столицу с севера. Войска летерийцев бежали, не вступая с столкновения. И все же впереди еще одна битва, вероятно, под самыми стенами Летераса.

Тралл оглянулся на свою роту. Дюжина воинов столпилась вокруг сержанта Канарта, который что-то говорил, яростно жестикулируя. Капитан Тралла Алрада Ан стоял поодаль, но прислушивался.

С тех пор, как Тралл обзавелся демоном — телохранителем, прочие воины держались в отдалении. Командиры взводов вставали с явной неохотой, даже когда он сам подходил к ним с приказом. Есть что-то неправильное в выделении одного демона, в явном наделении этой твари умом и индивидуальностью. Это понятно, если учитывать обычные способы обращения Эдур — хозяев с Кенилл» рахами. Но в этом есть и кое-что еще, понимал он.

Во время марша из-под Высокого Форта Тралл Сенгар обнаружил, что его сторонятся и воины, и женщины. Не было никаких официальных приговоров, но суд свершился. Это бессловесные формы наказания, призванные поддерживать сплоченность эдурских племен — все должны видеть осуждение неприемлемых поступков, участвовать в этом осуждении. Пусть устрашатся все, таящие подобные опасные побуждения. Тралл хорошо понимал все это и не пытался возражать.

Не будь рядом демона, ему было бы более одиноко, он более мучительно переживал бы свое положение. Но даже с Сиренью правда обжигает. Демон не свободен, иначе его не было бы рядом. Это товарищество изначально порочно, и Тралл не мог заставить себя думать иначе.

Фир не говорил с ним с самого Форта. Приказы передавал Б» нагга, равнодушный к трениям между Траллом и сородичами, а может, даже не знающий о них.

Рядом сидели пленники, Королева и Принц — Тралл и его отряд сопровождали их от Высокого Форта. Их везли в большом фургоне, запряженном волами; раны принца перевязывал раб — летериец, королеве оставили служанку, готовящую еду и выполняющую другие мелкие требования. Милость, позволившая жене короля вернуть себя надменный вид. Но и пленники редко заговаривали с ним.

Алрада пошел к командиру. Тралл заговорил первым: — Капитан, чем так разгорячен сержант Канарт?

Темнокожий воин нахмурился: — Вами, Тралл Сенгар.

— И вы пришли сообщить о восстании?

Такое предположение обидело воина. — Я вам не союзник, — сказал он. — Не в этом деле. Канарт хочет пойти к Фиру и потребовать другого командира.

— Да, это было бы облегчением. А чего хотите вы?

— Я хочу, чтобы вы оправдались, пока Канарт не отправился к Фиру.

Тралл отвернулся. К югу лежали окрестные селения Зетила. Ни скота, ни работников на полях. Прошли дожди, и все покрылось свежей зеленой травой. — Она была рабыней из Синей Розы? Ваша мать. Вот почему вы держитесь в стороне от нас.

— Я не стыжусь, Тралл Сенгар. Если вы хотели обидеть меня…

Он посмотрел в суровые очи Алрады. — Нет, совсем наоборот. Я знаю, что вы меня не любите. Никогда не любили — даже когда я не бил… женщин. Странно, но я вами всегда восхищался. Вашей силой, решимостью подняться над низким рождением…

— Подняться? — Улыбка Алрады была холодной. — У меня нет подобных побуждений, Тралл Сенгар. Перед смертью мать открыла мне много тайн. Народ Синей Розы — выжившие после битвы, в которой, как полагают, никто не выжил. Видите ли, считается, что Эдур убили всех. Им самим было нужно в это верить.

— Вы говорите непонятно, Алрада Ан. О чем этот рассказ?

— Я говорю о Предательстве. Когда Тисте Эдур и Тисте Анди сражались против К'чайн Че'малле как союзники. Предательство, совсем не такое, о каком говорят эдурские легенды. Скабандари Кровавый Глаз ударил Сильхаса Руина. В спину. Все, что вы учили ребенком, было ложью. — Он усмехнулся еще холоднее. — А теперь вы обвиняете меня во лжи.

— Синяя Роза — Тисте Анди?

— Кровь разбавлена, но она та же.

Тралл снова отвернулся. И кивнул своим мыслям. — Не вижу причин звать вас лжецом, Алрада Ан. Ваша версия кажется правдоподобнее. Если бы предали нас, это мы были бы на месте нынешних Анди — остатками сломленного народа…

— Не такого уж сломленного, — возразил Алрада.

— Вы думаете, Синяя Роза не капитулирует? Разве она уже не стала протекторатом Летера? Нацией подъяремных?

— Они ожидали этого, Тралл Сенгар. В конце концов истину не скроешь — едва Эдур займут Синюю Розу, они поймут, что правящий класс обладает кровью Анди.

— Может быть.

Некоторое время они молчали.

— Я ненавижу не лично вас, Тралл Сенгар, — сказал наконец Алрада Ан. — Моя ненависть касается всех Эдур.

— Я понял.

— Точно? Поглядите на этих теневых духов. Призраки, привязанные к Эдур, принужденные воевать за них. Чтобы находить забвение под клинками летериийской стали, рокового железа, от которого у них нет защиты. Они Тисте Анди, тени тех, кого вы так давно предали.

— Это правда, Тралл Сенгар, — заговорил демон Сирень. — Эти духи связаны чарами, как и Кенилл» рахи. Они — не ваши предки.

— Со всем этим, — отозвался Тралл, — я ничего не могу поделать.

С этими словами он отошел. Через лагерь, ловко не замечаемый всеми — путь его казался лишенным всяких препятствий, как будто его пролагала волшебная рука. Тралл не был избавлен от сожалений. Ему хотелось бы вернуться в тот миг, когда он потерял контроль над собой, выказал свою ярость — и отменить всё. Он подозревал, что женщина была права. Первая забота — раны Эдур. Не было времени на демонов. Не надо было бить ее.

Никому не интересны его причины. Они видели непростительное деяние, и всё тут.

Он подошел к шатру командира. Увидел ранее прибывших всадников, среди которых была и Уруфь, его мать.

Она стояла около лошади. Из шатра вышел Фир, присоединился к матери.

Когда Тралл подошел, Уруфь говорила: — … я едва стою. Если на пути к югу будет так мало пищи, я первая предложу забить лошадей. — Заметив Тралла, она повернулась к нему. — Ты совершил ужасные ошибки, сынок. Тем не менее, излишняя горячность части женщин в лагере недопустима. Твое наказание — только моя обязанность. — Она вновь обратилась к Фиру: — Твои воины подобны детям? Они все еще таскаются за юбками матерей? Разве твой брат Тралл выказал трусость на поле брани?

— Нет, это не вопрос его смелости…

— Тебя и твоих воинов ничто иное не должно касаться. Старший сын, я думала о тебе лучше. Брат желал исцелить раненого товарища…

— Демона…

— А разве демоны не сражались за Высокий Форт? Разве они не погибли, добывая нам победу? Целительницы должны слушать просьбы воинов. Не им судить, кто достоин лечения. Будь я там, я сама ударила бы ее за заносчивость. Или каждая женщина среди Эдур приобрела пороки императрицы Майен? Нет, если это зависит от меня. А теперь, Фир — ты должен исправить поведение своих воинов. Напомнить им о подвигах Тралла во время поисков императорского меча. Прикажи им вспомнить, что именно он принес весь о забое тюленей. Самое главное, Фир — не отворачивайся от братьев своих. Ты посмеешь ослушаться материнских слов?

Казалось, с плеч Фира скатился тяжкий груз. Он криво улыбнулся: — Не посмею.

Фир сказал, поколебавшись: — Мать, Фир гневается за мое несогласие с необходимостью войны. Я безрассудно высказывал сомнения…

— Кризис преданности императору — опасная штука. Фир был прав в своем гневе, и мне самой не приятны твои слова. Только император может остановить завоевание, а он не сделает этого. Ни Фир, ни я, никто иной не смеет отвечать на твои сомнения. Только Рулад, а его здесь нет.

— Понимаю, — ответил Тралл. — Брат, извини меня. Я оставлю слова для Рулада…

— Ему они не интересны, — сказал Фир.

— Тем не менее.

Они уставились друг на друга.

Уруфь вздохнула: — Хватит уже. Тралл, это именно тот демон?

Тралл повернулся к стоявшему в пяти шагах Сирени. — Да.

Мать направилась к демону. — Кенилл» рах, ваши сородичи все еще правят в вашем мире?

Церемонный кивок. — Тираны остались, госпожа, ибо идет война.

— Но ты не солдат.

Сирень пожал плечами. — Даже Кенрилл» ахи должны есть, госпожа.

— Среди призванных мы находим мало солдат.

— Мы проигрываем войну. Пали четыре башни Кенрилл» ахов. Корабли Корваллараев видели на реке Чиранд.

— Утром я должна отправиться к императору, — сказала Уруфь. — Так что у нас одна ночь.

— Для чего? — спросил Тралл.

— Для беседы с тираном Кенрилл» ахов, — сказала мать, не сводившая глаз с демона. — Возможно, настало время настоящего союза.

Сирень ответил: — Тисте Эдур, они не особенно довольны вашими похищениями.

Уруфь отвернулась. — Ты крестьянин, демон. Все, что от тебя требуется — путь в родное королевство. Мнения держи при себе.

Тралл смотрел в спину матери, идущей к командирскому шатру. Поглядел на брата — тот тоже смотрел на него.

— Ты хотел о чем-то поговорить?

Тралл не сразу ответил: — Мои воины хотят просить нового командира. Я думал их опередить и подать в отставку.

Фир засмеялся. — «Отставка». Похоже, у нас настоящая армия, на летерийский манер. Сержанты, лейтенанты, капитаны.

— И командиры.

— Никаких отставок, Тралл.

— Очень хорошо. Жди Канарта, скоро он заявится.

— Он получит мой ответ, хотя не получит от него удовлетворения. — Фир подошел поближе. — Скоро мы воссоединимся с братьями. Знаю, тебе есть что сказать Руладу. Тралл, будь осторожен. Все не так, как раньше. Наш народ изменился.

— Я вижу, Фир.

— Возможно; но ты не понимаешь.

— А ты? — вызывающе сказал Тралл.

Фир молча пожал плечами. Еще миг — и он уходил к шатру.

— Твоя мать, — сказал Сирень, — играет в опасные игры.

— Это игра императора. — Тралл поглядел на демона. — Твой народ сражается в родном мире?

— Я просто рыбак.

— Но если случится нужда, твои хозяева, тираны, призовут вас на военную службу.

— Кенрилл» ахи правили очень долго, Тралл Сенгар. И стали слабыми от самодовольства. Не видят неминуемой перемены. Такая слепота — в порядке вещей. Не имеет значения, сколь долгий список погибших цивилизаций значится в исторических книгах: каждая существующая уверена, что ей суждена вечность, что она свободна от законов разрушения, правящих сущим. — Глазки демона спокойно смотрели на Тралла. — Я бросаю сети. Тираны и императоры поднимаются и падают. Распускаются и увядают цивилизации, но всегда кто-то бросает сети. Есть земледельцы на полях, пастухи на лугах. Мы там, где начинается цивилизация; а когда она умирает, мы начинаем ее снова.

«Интересная речь», подумал Тралл. «Мудрость крестьянина редко когда излагается столь четко. И все же… требуется ясность». — А если все земледельцы и пастухи умрут, Сирень?

— Я говорю не о нас, Тралл, но о наших задачах. Кенилл» рахи, Эдур, летерийцы — личности не вечны. Но задачи вечны.

— Пока не умрут все.

— Но жизнь вернется. Как и всегда. Если вода грязная, она найдет иную воду.

— Моя мать сказала, ты нужен, чтобы проложить путь. Как такое возможно?

— Меня принесут в жертву. Моя кровь проложит путь.

— Я исцелил тебя не ради жертвоприношения, Сирень.

— Тебе ничего не изменить, Тралл Сенгар.

— Я должен. Как освободить тебя?

Демон помолчал. — Твоя кровь может сотворить новую привязку. Меня к тебе, невзирая на все остальное. Тогда лишь ты станешь повелевать мной.

— И смогу приказать вернуться домой?

— Да.

— И тебя призовут снова?

— Только ты, Тралл Сенгар.

— Ты готов принять меня как хозяина?

— Альтернатива — смерть.

— Ты сказал недавно, что предпочтешь ее рабству.

— Если выбор — вести эту войну или умереть… да.

— Но вернувшись домой…

— Это лучше всего иного, Тралл Сенгар.

Эдур вытащил нож. — Что сделать?

* * *

Чуть позднее Тралл вошел в шатер командира. — Мать!

Она повернулась и нахмурила лоб. — Что ты натворил?

— Я отослал своего демона. Тебе придется искать другого.

Она поглядела на его сжатую ладонь; кровь все еще капала из широкого пореза. — Ясно. Скажи, сынок, когда кончатся твои выходки?

— Я заплатил высокую цену за спасение жизни этого демона.

— И что?

— Ты решила использовать его, чтобы создать путь в его мир…

— И?

— Для этого нужно было жертвоприношение…

— Демон так сказал? Он соврал. По правде говоря, убийство отрезало бы его от родного королевства. Он обманул тебя, сынок. Но теперь вы связаны. Ты можешь призвать его и свершить наказание.

Тралл склонил голову набок. И улыбнулся. — Знаешь, Мать, я думаю, что на его месте сделал бы то же самое. Нет, я отослал его домой, и на этом все конечно.

— И там он может оказаться на другой войне.

— Не мне решать, — пожал плечами Тралл.

— Трудно тебя понять, — ответила Уруфь. — Я уже устала.

— Извини. Союз, который ты пытаешься заключить с тираном демонов — этого хочет Рулад? Что он собирается отдать взамен?

— Тебе на самом деле интересно?

— Да.

Уруфь бросила взгляд на Фира. Вздохнула. — Корваллараи — мореплаватели. Они входят в королевство Кенрилл» ахов по широкой реке, и как раз сейчас большой флот со всеми Корваллараями стремится в самое сердце страны. Сила Рулада такова, что он сможет на время повернуть реку. Флот вторжения будет уничтожен. Конечно, это дело послужит и нуждам Эдур. В ответ мы получим больше демонов, возможно, даже одного — двух младших Кенрилл» ахов, которые гораздо полезнее в битве, чем их рабы Кенилл» рахи. — Она обратилась к Фиру. — Мне нужен другой демон.

— Хорошо.

— И уединенное место.

Фир кивнул. — Тралл, возвращайся в свою роту.

* * *

Возвращаясь к стоянке своих воинов, Тралл невольно улыбался. На физиономии демона, за миг до исчезновения, была написана прямо-таки детская радость. Но Сирень не был слабоумным. Он должен был сознавать риск — обнаружив обман, Тралл мог вызвать его обратно и в припадке бешенства подвергнуть жестокой каре. Однако по неким признакам Сирень заключил, что такое маловероятно…

«Моя слабость, столь явная и откровенная, что даже демон видит ее».

Похоже, он вообще не воин. Не исполнитель приказов, способный отказаться от всех ненужных мыслей ради службы. Но и не лидер, готовый шагнуть в пламя и повести за собой всех.

Хуже всего, что он сомневался в преображении Рулада. Фир с детства не обнаруживал ничего похожего на Руладову наглость, напыщенность, склонность к эффектным позам — хотя все это вполне идет вожаку воинов. Нет, Фир вел подчиненных совсем иным способом. Рулад — буйный ураган, тогда как Фир — спокойная уверенность. Тралл подозревал, что Рулад не избавился от основных черт своего характера.

«Я не с ними».

Эта мысль потрясла его, заставила остановиться. Он огляделся, чувствуя себя одиноким — здесь, среди своего народа.

«Тисте Эдур изменились. Но не я».

* * *

На юг. Через район, известный как Прокос, обширную вырубку, прежде бывшую частью Шумного леса, мимо сожженного города Долгая Осада, на Дозорный тракт, медленно взбирающийся на Дозорные холмы. Три дня по старым, тщательно вытоптанным козами холмам — и перед ними Моховая дорога. Переход к северо — востоку вдоль берегов Моховой реки, до брода у городка Рёбра.

Отступая перед войском императора, летерийские армии разоряли страну. Известные Халлу Беддикту склады оружия и продовольствия опустели. Если бы не помощь темных духов, снабжение эдурской армии было бы невозможным. Тогда наступление захлебнулось бы. Недопустимо, полагал Рулад. Враг пятится. Надо на него давить.

Удинаас припомнил копченых угрей из Моховой реки (как-то раз его судно стояло в доках Дреша). Вкусно, если приноровишься к волосатой коже, которую нужно жевать, но не глотать. Он слышал от другого раба, что этих угрей переселили в Дрешское озеро, и там они становились больше и злее. Так открылось, что речные угри были молодняком, редко достигавшим взрослого состояния — в реке водятся хищные рыбы с острыми как бритвы зубами. В озерах таких нет. Стали пропадать купавшиеся в озере дети, и вскоре обнаружилось — их едят угри. Из реки выловили «бритвенных рыб» и пустили в озеро. Но там их поведение изменилось. Они стали невероятно прожорливыми. Стали пропадать и взрослые пловцы. Рассказывавший всё это раб смеялся и повторял: — Так они испортили целое озеро, убили всех. Теперь никто не плавает в нем!

Удинаас полагал, что из этого можно извлечь ценные уроки — если кому-то хочется извлекать мудрость из актов глупости.

Они разбили лагерь у дороги, в дне пути от западных окраин Рёбер. Император страдал от какой-то лихорадки. Целительницы не отходили от него; насколько смог узнать Удинаас, сейчас император спал. День катился к закату, солнце украсило гладь реки красными и золотыми полосами.

Удинаас прохаживался по каменистому берегу, там и тут бросая в воду гальки, разрушая мертвенную неподвижность поверхности. Сегодня он не чувствовал себя рабом, Должником. Он идет в тени императора, и все видят это, все удивляются.

По гальке зашуршали сапоги. Он обернулся и увидел спускающегося к воде Халла Беддикта. Здоровяк. Кажется, каждая его мышца принесла приплод. В его глазах также светился жар, но, в отличие от Рулада, здесь и не пахло болезнью.

— Удинаас.

Раб следил за приближением Халла, борясь с инстинктом, требовавшим выразить почтение. Но это время прошло. Что пришло на его место — он сам еще не понимал.

— Я искал тебя.

— Зачем?

— Состояние императора…

Удинаас дернул плечом: — Походная лихорадка, ничего более.

— Я не о том, раб.

— Я не ваш раб, Халл Беддикт.

— Извини. Ты прав.

Удинаас подобрал еще один камень. Прежде чем швырнуть в реку, стер грязь с нижней его стороны. Они посмотрели на круги. Удинаас сказал: — Я понимаю ваше желание отличить себя от других летерийцев в армии. Но все равно, все мы невольники, и разница в уровне неволи не очень велика.

— Возможно, ты прав. Но я не понимаю, к чему ты клонишь.

Удинаас стер грязь с пальцев. — Кто сможет лучше обучить недавно захваченных летерийцев, чем настоящие летерийцы — рабы?

— Значит, ты предвидишь новую роль для себя и своих приятелей?

— Может быть. Как станут править Тисте Эдур? На многое еще предстоит искать ответы, Халл Беддикт. Думаю, вы намерены включиться в лепку грядущих перемен, если сумеете.

Тот горько усмехнулся: — Кажется, у меня нет роли ни в чем.

— Тогда Странник милостив к вам, — сказал Удинаас.

— Я не удивлен, что ты так это видишь.

— Халл Беддикт, строить хитроумные планы возмещения — пустая трата времени. Все вами совершенное — все ошибки, все неверные решения — всё это мертво для всех, кроме вас самого. Ни один поступок не купил вам грядущей славы, ни один ничему не научил вас.

— Разве император не слушает моих советов?

— На войне? Когда это ему удобно. Полагаю, вы не ожидаете ответной благодарности? — Удинаас встретился с Халлом взглядом. — Ах, похоже, ожидаете…

— Взаимность, Удинаас. Уверен, что такое понятие знакомо Эдур, на нем основана их культура.

— Глупо выражать надежду на взаимность, Халл Беддикт. Пуф! Все улетает. Об этом я и толкую: нам многому предстоит научить завоеванный Летер.

— Я связан кровью с Бинадасом. И ты смеешь упрекать меня в незнании эдурских обычаев! — Он смотрел, набычившись. — Редко меня укоряли подобным образом. Ты напоминаешь Серен Пе…

— Аквитора, что сопровождала вас? Я встречал ее в Трейте.

Халл подошел поближе. Он весь обратился во внимание. — Во время боя?

Удинаас кивнул. — Она была в плохом состоянии, но жива. Отыскала достойный эскорт. Не сомневаюсь, она жива до сих пор.

— Эскорт? Из кого?

— Не знаю. Иноземцы. Один из них убил Рулада и его избранных братьев. — Удинаас потянулся за камнем. — Смотрите, Халл Беддикт. Золотая река. Течет на закат. — Он швырнул камень, разрушив зеркальное совершенство. — Один миг…

— Ты видел убийство.

— Да. Кем бы ни был тот чужеземец, он страшен.

— Страшнее, чем вернувшийся Рулад?

Удинаас промолчал. Вступил в мутную воду, поглядел на кишащих у берега новорожденных угрей. — Вы понимаете, что нас ждет?

— Нет. А ты?

— Озеро Дреша. Вот что впереди.

— Не понял.

— Не важно. Не задумывайтесь, Халл Беддикт. Пора возвращаться. Император проснулся.

Халл шел за ним по берегу. — Вот это. Он проснулся, а ты откуда знаешь?

— Шевеление теней. Рулад заставил задрожать весь мир. Нет, — уточнил, он тут же, — лишь малую его часть. Но круги расходятся все шире. Во всяком случае, лихорадка прошла. Он слаб, но в ясном уме.

— Расскажи о Пернатой Ведьме, — попросил Халл, пока они шагали к обширному лагерю Эдур.

— Зачем? — скривился Удинаас.

— Она больше не рабыня Майен. Она служит у целительниц. Это твоя заслуга?

— Приказ императора.

— Ты не имеешь на него влияния? Прости, трудно поверить.

— Взаимность.

— И что ты даешь Руладу в ответ?

«Дружбу». — Я не его советник, Халл Беддикт. Я не ищу влияния. Я не могу ответить на ваш вопрос. «Скорее, не хочу».

— Она выказывает к тебе лишь ненависть. Но я не уверен…

— О, я уверен.

— Думаю, она, может быть, уже отдала тебе сердце, но станет сопротивляться этому ради всех бессмысленных предубеждений нашего народа. Каков твой долг, Удинаас?

— Мой? Долг моего отца. Семьсот двадцать два дока на день, когда я попал в рабство.

Халл взмахнул руками и остановился. — Всего-то?

— Сказано Беддиктом. Для большинства летерийцев это неподъемный долг. Особенно учитывая проценты.

Халл снова пошел рядом с Удинаасом. — Кто его держит?

— Незначительный ростовщик из Летераса. А что?

— Его имя?

— Хальдо.

— Хальдо. — Миг спустя Халл фыркнул.

— Вам забавно?

— Да уж. Мой брат Теол владеет Хальдо.

— Точнее, владел. Насколько я знаю, сегодня у Теола ни кроша.

— Позволь рассказать одну историю про брата. Как помнится, ему было десять лет, когда семейные долги перекупил один особо наглый ростовщик. В его планы входило отнятие у нас некоей собственности. Мы не смогли бы заплатить сразу, и ростовщик, конечно, знал это. В это время Теол, как ему и полагалось, целые дни проводил в школе и ничего не знал о проблемах родителей — он был слишком молод для этого. Лишь много позже нам удалось пролить свет на некоторые факты. А именно: Теолу удалось искусно втянуть в долги своего наставника. Ничего серьезного, но долг заставлял учителя закрывать глаза на прогулы ученика. Теол в эти часы начал свое дело на выходе реки из города. Два работника — нерека, процеживавших сточные воды. Выше по течению находятся богатые особняки. Удивительно, каких только ценностей он не вылавливал. В основном ювелирные изделия. Кольца, серьги, жемчужины. Кажется, однажды в его сети притекла удача — очень богато отделанное ожерелье; в результате Теол и его нереки вдруг разбогатели…

— Продав ожерелье?

— Нет, получив награду. Они зарабатывали, возвращая потерянное. Вскоре после этого наседавший на семью ростовщик получил полную выплату наших долгов. Более того, после этого он разорился — всплыло множество сомнительных бумаг…

Удинаас хмыкнул: — Неблагодарные сообщники?

— Может быть. Мы не узнали. Теол так никогда и не объяснился. Понадобился год, чтобы мне удалось сложить части головоломки. К чему это я? Удинаас, гений Теола демонического сорта. Разорен? Никаких шансов. Удалился от дел? Невозможно. Видишь ли, я хорошо научился следовать за мыслью братца. Хальдо — не единственный ростовщик на побегушках у Теола.

— Итак, — сказал Удинаас (они уже подходили к императорскому шатру), — я Должник Беддиктов.

— Больше нет. Я очищаю тебя. Прямо сейчас. Уверен, Теол меня простит — если верить, что мне удастся загнать его в угол и рассказать о этом деле.

Удинаас поглядел на него. Кивнул. — Понимаю. Взаимность.

— Я ничего не ожидаю взамен, Удинаас.

— Отлично. Я знал, что вы быстро учитесь.

Халл Беддикт помедлил у входа. — Приятно было поговорить.

Удинаас помялся — и улыбнулся.

* * *

Восседавший на троне император трясся как бесноватый. Пот тек ручьем по закрывшим лицо, шею и грудь монетам, в глазах бушевало мрачное пламя. — Удинаас, — захрипел он. — Мы в порядке, можешь убедиться.

— В южных землях есть странные болезни, Император…

— Мы не были больны. Мы… странствовали.

Они были вдвоем. Ханнан Мосаг проводил смотр воинов, потому что старые ссоры грозили разрушить единство племен. Майен была среди женщин — ожидалось прибытие Уруфи Сенгар, вызванной к'риснан ами.

Воздух в шатре смердел кислым потом.

— Долгое и трудноестранствие, — сказал Удинаас. — Вы желаете вина? Еды?

— Нет. Не сейчас. Мы сделали… кое-что. Ужасное. Чтобы скрепить союз. Когда мы ударим по армии около Летераса, ты увидишь, благодаря чему будет одержана победа. Мы… довольны. Да, довольны.

— Но испуганы. Своею собственной силой.

Глаза Рулада сверкнули. — Мало что мы можем сокрыть от тебя… Да, мы испуганы. Мы… я… затопили целый мир. Фрагмент Куральд Эмурланна, по которому скоро пойдут наши корабли. На поиски потерянных родичей. И… чемпионов. — Он вцепился ногтями в лицо. — Я УТОПИЛ МИР!

Надо отвлечь его от этого сюжета, решил Удинаас. — Чемпионов? Поборников? Не разумею, Император.

Император отозвался не сразу. — Достойных противников. Мастеров боя, способных нас убить. Это необходимо.

— Чтобы ваша сила стала еще больше.

— Да. Больше. Необходимо. Так много необходимых вещей…

Удинаас рискнул и сказал, отводя глаза: — Страх оправдан, Император.

— То есть? Объясни.

— Страх говорит о мудрости. О понимании ответственности.

— Мудрость. Да, это должно быть так. О таком мы еще не размышляли. Мы боимся, потому что становимся мудрее.

«Ох, бедный парень. Как я могу так?» — Как вы призовете этих… чемпионов?

Рулад вздрогнул, воздел меч в правой руке. — Кто среди них отвергнет подобный вызов? Тот, кто недостоин сражаться. О, если они станут колебаться, их заставят. Мир широк, Удинаас, гораздо шире, чем мы можем вообразить. Есть иные земли, иные империи. Множество удивительных народов и рас. Мы будем искать повсюду. Найдем полезных для нас. А в один прекрасный день завоюем. Каждое королевство. Каждый континент.

— Вам придется обмануть ваших поборников, Император. Заставить поверить, что убивая вас, они побеждают. Создать видимость, будто бросать вызов вас заставляет горделивое эго. Они ничего не должны знать о силе меча, о его требованиях к вам.

— Да, ты верно сказал, Удинаас. Вдвоем мы переделаем будущее. Ты ни в чем не будешь нуждаться.

— Император, я уже ничего не желаю. Не надо обещаний. Прошу, не думайте, что я противлюсь вам. Я лишь имел в виду, что обещания НЕ НУЖНЫ.

Внезапная боль в темных глазах Рулада, горе и тоска. Удинаас почувствовал, что разрывается изнутри. Ему едва удавалось не отводить глаз от Рулада.

— Теперь мы хотели бы немного вина, Удинаас. — Это было сказано тоном глубочайшего горя. — Два кубка, тебе и мне. Мы станем пить и ни о чем не думать. Может, поболтаем о пустяках.

Удинаас прошел к столу, на котором нашелся кувшин летерийского. — Как-то раз я был в Дреше, — сказал он, наполняя кубки. И ел копченых угрей из Моховой реки. Не желаете ли услышать рассказ об угрях из той реки, Император? — И он поднес кубок сидевшему на троне Эдур.

— Это о пустяках?

Удинаас помедлил. — Да.

— Тогда мы желаем рассказа, Удинаас.

* * *

Серен Педак и Багряные гвардейцы скакали галопом. В половине лиги впереди город Раскол. Некогда он был обнесен стеной, но местные строители давно разобрали большую часть каменных укреплений. С тех пор город разрастался беспорядочным манером, поглощая пригороды и фермы. Но сегодня этот большой город сам был едва виден, проглочен лагерями трех армий.

— Багряные Львы, — сказала Серен, изучив далекие стяги. — Змеиные Пояса и Взрывная бригада.

— Мы можем проехать через них?

Серен метнула взгляд на Железного Клина. — Думаю, да. Извини. Я малость потрясена, вот и все. Если это все, что осталось от пограничных армий…

— Местность не идеальна для битвы, — рассудил Чтящий. — Удивлюсь, если король решил ждать Эдур именно здесь. Ты знаешь что-то, что находится поблизости и больше подходит для обороны?

Отрубная Крепость, в холмах, в нескольких лигах к северо — востоку от Раскола.

— А Раскол самый большой здешний город?

— Второй после Летераса.

— Тогда это временный лагерь. Когда Тисте Эдур подойдут, три армии переместятся к Отрубной Крепости. Это если допустить, что у ваших полководцев есть хоть капля мозгов. В любом случае, аквитор, остальные армии должны поджидать у Отрубной. Причина, что эти стоят здесь — в трудностях снабжения.

— Надеюсь, ты прав. А еще — мне интересно, имеет ли все это смысл?

— Мы далеко от моря, Серен, — ответил Железный Клин. — Скованный Эдур демон сюда не проникнет, и это несколько уравнивает силы.

«Достойная увертка, Клин». — Еще день до Ближней Крепости, и к исходу второго дня мы увидим Летерас.

— Мы сможем ускориться? Те солдаты в лагере — не согласятся ли они поменять нам лошадей?

— Если я буду настаивать — согласятся.

— Ты будешь говорить о встрече с королем?

— Да.

— А она будет на самом деле — эта встреча?

— Нет.

Он помолчал. Она ждала продолжения. — В Летерасе… Что ты сделаешь первым делом?

— Думаю, надо вымести пыль.

— Извини?

— Мой дом стоит закрытым. Я не успела послать весточку двум своим слугам.

— Звучит не очень обнадеживающе. Кто же охраняет твои владения?

Серен засмеялась: — У меня нет ничего ценного. Воры, прошу пожаловать. Честно сказать, я была бы рада, если бы они избавили меня от рухляди. Жаль, соседи бдительны и не допустят этого…

Чтящий некоторое время смотрел вперед. — Там мы вынуждены будем расстаться. Вступим в контакт с новым нанимателем. Ожидается скорое отплытие.

«Пока город не захватят или не осадят». — Думаю, так и будет.

— На борту найдется местечко…

— Я летерийка, Железный Клин. — Серен покачала головой. — Похоже, мне пора заканчивать путешествия.

— Понятно. Но предложение остается в силе.

— Спасибо. «И вот я убегаю снова».

Корло закричал сзади: — Осторожно, подружка. Мокра опасен, если ты не контролируешь его.

Чтящий повернул голову, уставился на нее.

Серен пожала плечами.

Глава 22

То ли старик поднялся из канавы, то ль отродье

Ветров свистящих и осенней грязи. Заскакал,

Как заяц меж камней. Но это ведь не камни,

А память давней битвы, времени безумий,

Тела, лежащие недвижно, скорченные смертью

В подобье знаков древних и забытых языков,

Косых письмен на погребальных плитах,

Порушенных колонн сраженных самолюбий,

Термитников, раздавленных стопой.

Он дико заплясал и завопил в восторге,

Спеша открыть ту истину, что удалось прочесть

По мясокрасным письменам. — «Да будет мир»!

Он восклицал. — «Да будет мир!» Ну, этому помочь

Совсем не трудно, коль сижу на волчьей сыти,

И поднят арбалет, и вставлена стрела,

И так легко пришпилить болтуна, вогнать

Обратно в глотку заявленья. — «Вот теперь»,

Сказал я тишине, «теперь тут точно мир».

Песенка Шкуродера,

Рыбак Кел Тат

На ближних холмах — дымящиеся руины Первой Косы. На плоской равнине у холмов — две армии Эдур, сошедшиеся на расстояние взгляда. Духи кишат среди пепла, оружие колышется над головами, громкие крики радости сотрясают недавно спокойный утренний воздух.

Конечно, сошлись не все. Самая восточная армия под руководством Томада Сенгара и Бинадаса все еще идет по дороге Чертежников к Белой Черте. Они встретятся с двумя армиями где-то под Отрубной. Тралл понимал, что после этого судьбу Летераса решит единственная битва.

Он стоял, опершись на копье и не чувствуя побуждения присоединить свой голос к яростному шуму, окружившему его со всех сторон. Над северными руинами и заливными лугами кружились сотни скворцов. Их крики были заглушены, и отчего-то это придавало птичьему танцу характер кошмарного видения.

Ряды находившихся напротив воинов расступились, освободив место для единственного штандарта; он поплыл вперед над фигурой, сверкающей золотом и держащей в руке меч.

Воинственные крики усилились.

Тралл вздрогнул от наплывающего оглушительного звука. Оторвал взор от Рулада — и заметил на плоской вершине холма приближающегося Фира.

— Тралл! Б» нагга! Мы втроем едем к Императору! Кони ждут.

Тралл кивнул, чувствуя беспокойство: уж слишком много ярости в глазах брата. — Веди, Фир.

Скачка через лагерь Рулада стала настоящим испытанием. Тралл не особенно любил лошадей, еще меньше любил конную езду. Его подбрасывало и трепало в седле. Под копытами проносились груды пепла — остатки сожженных предместий. Вопли воинов словно набегающей волной толкали в спину.

На полпути ощущения изменились: теперь возгласы бойцов императорской армии окружали его со всех сторон. Лошади заметались, и троице с трудом удалось продолжить путь.

Въезжая на склон, Тралл сумел более отчетливо разглядеть младшего брата. Почти неузнаваем под тяжестью монет. Лоб открыт, являя кожу цвета талого снега, и контрастом темнеют провалы глазниц. Зубы оскалены, но это кажется не улыбкой, а скорее гримасой боли. Слева от императора стоит Ханнан Мосаг, справа — раб Удинаас. В тех шагах позади Рулада расположился Халл Беддикт. Майен нигде не видно.

Трое спешились. Подошли рабы и забрали поводья коней.

Фир зашагал вперед, склонился перед императором. По долине прокатился новый шквал воинских кличей.

— Брат мой, — прохрипел Рулад. — Встань перед нами. — Император ступил к нему, положил на плечо усыпанную монетами руку. — Так много нужно тебе сказать — но это позже.

— Как пожелаете, Император.

Зловещие глаза Рулада завращались. — Тралл.

Он упал на колени и уставился в землю. — Император.

— Встань. У нас есть слова и для тебя.

«Не сомневаюсь». — Матушка прибыла благополучно?

Вспышка раздражения. — Да уж. — Казалось, Рулад хочет сказать Траллу что-то еще; но он переменил решение и обратился к Б» нагге. — В порядке ли Жекки, Доминант?

Тот свирепо ухмыльнулся. — Всё отлично, Император.

— Мы рады. Ханнан Мосаг хочет поговорить с тобой о надвигающейся битве. Для этого приготовлен шатер. Халл Беддикт нарисовал детальные карты. «нагга поклонился и пошел к Королю — Ведуну. Они отправились прочь в сопровождении Халла.

— Братья наши, — произнес Рулад. Меч дрожал в его левой руке. — Идемте, примем пищу и выпьем в нашем личном шатре. Удинаас, веди нас.

Раб пошел в толпу воинов. Круг Эдур словно таял вокруг этого непримечательного человека. За ним вышагивали император, Тралл и Фир.

Вскоре они поравнялись с большим шатром. Вокруг — улица плоти и вздымающихся мечей, воинственные вопли. По сторонам входа стояли духи.

Едва раб и трое братьев зашли в шатер, Рулад обернулся и схватил Тралла правой рукой. — Как долго ты намерен отталкивать нас?

Тралл посмотрел на руку, давящую ему на грудь. — Кажется, как раз ты меня толкаешь, Рулад.

Последовало натянутое молчание. Наконец брат резко хохотнул и отступил. — Слова из прошлого, а? Когда мы были вместе, до…, - он взмахнул мечом, — всего этого. — На Тралле остановился безумный взгляд. — Нам не хватало тебя. — Рулад улыбнулся, поглядев на Фира. — Не хватало вас обоих. Удинаас, найди нам вина!

— Летерийский напиток, — отозвался Фир.

— Братец, я приобрел к нему вкус.

Тралл и Фир пошли за Руладом во внутренние покои, где раб уже успел нацедить темного вина в три отделанных золотом и серебром летерийских кубка. Траллу было не по себе. Его потрясло внезапное падение «фасадов» Рулада, глубоко ранило — по причинам, которые он сам не мг объяснить.

Сторонясь торчащего в самой середине комнаты трона, император уселся на обитый кожей трехногий табурет около накрытого для пиршества стола. Рядом были еще два табурета. Рулад указал на них: — Прошу, браться, воссядьте с нами. Мы знаем, мы хорошо понимаем: прошлое кажется обращенным в уголья. Увы, наша давняя братская любовь так опасно истончилась…

Тралл заметил, что при этих словах Фир чуть не сел мимо своего невысокого табурета.

— Нельзя бежать от воспоминаний, — продолжал Рулад. Удинаас поднес ему кубок. — Не всегда должна кипеть кровь родства. Иногда наступают времена, когда она просто греет нас.

Фир откашлялся. — Нам тоже… не хватало вас, Император…

— Хватит! Не надо величаний. Рулад, так меня нарек отец, как и других своих сыновей — по именам славных предков рода Сенгар. Так легко забыть…

Удинаас поместил кубок в руку Рулада. Пальцы сжались как будто по своей воле.

Тралл метнул взгляд на раба, теперь подносившего кубок ему. И был потрясен тем, что увидел в глазах летерийца. Протянул руку. — Спасибо, Удинаас.

Рулад дернулся. — Он мой, — сказал он напряженно.

Глаза Тралла расширились. — Конечно, Рулад.

— Хорошо. Да. Фир, я должен рассказать тебе о Майен.

Тралл осторожно откинулся на табурете, заметив, как дрожит кубок в его руке. Взгляд раба, послание, которое тот передавал. «Все хорошо».

— Я давно не видел ее, — неохотно отозвался Фир.

— Майен была нездорова. — Рулад кинул брату тревожный взгляд. — Извини, братец. Я не должен был делать… что тогда сделал. А теперь, ну ты видишь… — Он осушил кубок одним глотком. — Удинаас, еще. Скажи им. Объясни, Удинаас, чтобы Фир понял.

Невольник наполнил кубок хозяина и отошел на шаг. — Она носит ребенка, — сказал он, взглянув в глаза Фира. — И теперь нет сомнений, что сердце ее принадлежит вам. Рулад хотел бы, чтобы все было иначе. По крайней мере¸ вначале. Но сейчас — он её понял. Однако ребенок усложняет дело. Все запуталось.

Кубок в руке Фира не покачнулся; но Тралл ощутил, что лишь внезапное онемение мышц помешало вину разлиться. — Продолжай, — вымолвил брат.

— Этому нет прецедентов и правил среди вашего народа, — продолжил Удинаас. — Рулад мог бы расторгнуть брак, отменить все случившееся. Но для ребенка… понимаете, Фир Сенгар?

— Дитя будет наследником…

Рулад резко захохотал: — Не нужно наследников, Фир. Никогда. Разве не понятно? Трон стал моим вечным бременем.

«Бременем. Во имя Сестер, что пробудило тебя? Кто заставил тебя очнуться?» Тралл метнул взор на Удинааса и чуть не отпрянул от внезапного понимания. «Удинаас? Этот… этот раб?»

Удинаас кивал, не сводя взора с Фира. — Взрастивший дитя воин станет его отцом во всем, кроме имени. Не будет обмана. Все узнают. Если это клеймо…

— То с ним разбираться мне, — отозвался Фир. — Если я решусь встать рядом с Майен, прежде женой императора, и вырастить чужое дитя как первенца своего.

— Будет по вашему слову, Фир Сенгар. — Удинаас отступил еще на шаг. Тралл медленно встал и осторожно вынул кубок из руки Фира. Брат удивленно глянул на него. — Рулад, что на все это скажет Мать?

— Майен карает себя белым нектаром. Нелегко будет побороть такую зависимость. Уруфь старается… — Фир тихо простонал и закрыл глаза.

Тралл видел, как Рулад протягивает руку, словно бы коснуться Фира, как его одолевают сомнения. Он кинул на Тралл взгляд. Тот кивнул. «Да. Сейчас». Мгновенный контакт, казалось, ударил по Фиру. Он открыл глаза.

— Брат, — сказал Рулад. — Мне жаль.

Фир внимательно поглядел в лицо младшему брату. — Нам всем жаль, Рулад. Так… многого. Что говорит Мать о ребенке? Он здоров?

— Физически — да. Но он познал ее голод. Это будет… трудно. Я знаю, ты не заслужил всего этого…

— Может быть, Рулад. Но я приму бремя. Ради Майен. И ради тебя.

После этого все молчали. Пили вино. Траллу казалось, что здесь присутствует то, та часть его жизни, которую он полагал не просто ушедшей, но словно никогда и не существовавшей. Они сидел втроем. Встреча братьев, и ничего больше.

Снаружи наступила ночь. Удинаас подносил еду и подливал вина. Некоторое время спустя Тралл встал и направился к выходу. Алкоголь сделал все вокруг размытым. Кажется, братья даже не заметили его ухода.

В помещении около внешней стены шатра он отыскал Удинааса. Раб сидел у столика и поглощал свой ужин. Он удивленно взглянул на внезапно появившегося Тралла.

— Прошу, продолжай. Думаю, Удинаас, ты заслужил ужин.

— Вы чего — то желаете от меня, Тралл Сенгар?

— Нет. Да. Что ты сделал?

Раб склонил голову набок. — Что это значит?

— С… ним. Что ты сделал, Удинаас?

— Немногое, Тралл Сенгар.

— Нет, мне нужен ответ. Кто ты для него?

Удинаас оторвался от тарелки и глотнул вина. — Думаю, тот, кто его не боится.

— И всё? Стой, я понял. Но почему же? Почему ты его не боишься?

Удинаас вздохнул. Тралл понял, насколько утомлен этот раб. — Вы, Эдур, вы видите меч. Или золото. Видите… власть. Ужасную и зверскую силу. — Он пожал плечами. — А я вижу, ЧТО она забирает у него, вижу, какую цену Рулад платит. Я же летериец, — добавил он, скривив губы. — Я понимаю, что означает долг. — Удинаас взглянул Траллу в глаза. — Я его друг. Вот и всё.

Несколько ударов сердца Тралл не отрывал глаз от раба. — Не предавай его, Удинаас. Никогда.

Взгляд летерийца скользнул в сторону. Он хлебнул вина.

— Удинаас…

— Я слышу вас, — прохрипел раб.

Тралл повернулся к выходу. Помедлил и оглянулся. — Не хочу уходить с такими словами. Итак, Удинаас, благодарю тебя за все, что ты сделал, что ты дал ему.

Раб кивнул, не поднимая глаз. Протянул руки к тарелке.

Тралл вернулся в центральный зал, где обнаружил прибывшего Ханнана Мосага. Тот говорил с Руладом.

— … Халл думает, это недалеко от городка ниже по реке. Может, день пути. Но, император, тем не менее это необходимо.

Рулад отвернулся и поглядел на дальнюю стену. — Армии должны продолжать марш. К Отрубной Крепости. Ни задержек, ни отклонений. Я пойду, пойдут Фир и Тралл. Халл Беддикт как проводник. И Удинаас, конечно же.

— Один к'риснан, — добавил Король — Ведун, — и наши новые союзники демоны. Двое Кенрилл» ахов.

— Да, да, пусть они идут тоже. Встретимся у Отрубной.

— Что такое? — спросил Тралл. — Что стряслось?

— Нечто было высвобождено, — ответил Мосаг. — И с ним надо разобраться.

— Высвобождено кем, для чего?

Король — Ведун дернул плечом: — Не знаю, кто за это отвечает. Но допускаю, что существо освободили, чтобы напасть на нас.

— Какой-то демон?

— Да. Я чувствую его присутствие. Его волю. Не могу понять, кто это. В городе Броус.

Тралл медленно кивнул. — Вот бы Бинадас был с нами.

Рулад поднял голову: — Почему?

Тралл усмехнулся и промолчал.

Миг спустя Фир что-то пробормотал и кивнул.

Рулад изобразил подобие улыбки. — Да, был бы он здесь.

Ханнан Мосаг оглядел всех по очереди. — Не понимаю.

Смех императора вышел хриплым и лишь слегка горьким. — Ты посылаешь нас в новый поход, Король.

Мосаг явственно побледнел.

На этот раз Рулад захохотал искренне и весело.

Через мгновение к нему присоединились Фир и Тралл. Ханнан Мосаг смотрел на них как на незнакомцев.

Слишком много вина было выпито, подумал позднее Тралл. И всё.

* * *

Серен Педак и Гвардейцы направили коней через придорожную канаву и выехали на луг. Из ворот города показался авангард Купеческого батальона — аквитор различила Преду Уннаталь Хебаз во главе, скачущую на синевато — серой, белогривой лошади. Животное нервно прядало и словно в нетерпении стучало копытами.

— Если она не будет осторожна, — заметил Железный Клин, — лошадь начнет брыкаться, и госпожа окажется сидящей на заду в середине тракта.

— Да, это будет поистине дурной знак, — сказала Серен.

Тут Преда начала успокаивать лошадь.

— Полагаю, нас ждет задержка.

— Пройдут Королевский и Купеческий батальоны. Не знаю, какие силы еще остались в Летерасе. Не думаю, что южные батальоны и бригады успеют подойти, что весьма неудачно для нас. — Поразмыслив немного, она продолжила: — Если пересечь поле, мы сможем поехать по приречной дороге и войти через Рыбацкие ворота. Придется пересечь две трети города до моего дома; но нужный вам корабль, Чтящий, должен оказаться поблизости.

Железный Клин пожал плечами. — Мы доставим тебя к дверям дома, аквитор.

— Не нужно…

— Даже если не нужно, именно это мы намерены сделать.

— Тогда, если не возражаете…

— Пусть будут Рыбацкие ворота. Веди, аквитор.

* * *

Последние ряды Королевского батальона вышли на площадь перед Вечной Резиденцией и сейчас заворачивали на улицу Седьмого Завершения. Король Эзгара Дисканар, созерцавший с балкона Первого Крыла отправление Преды на войну, наконец отвернулся и направился вниз. Торжественная церемония должна было уже начаться, но Брюс Беддикт знал, что присутствие короля на ней потребуется позже.

С ним стояли четверо лучших стражей. Брюс махнул им рукой: — Найдите вестового.

— Да, господин!

Брюс стал ждать, осматривая город. Воздух казался слишком горячим и влажным. После прохождения войск на площадь выбрели немногочисленные горожане. До битвы под Отрубной Крепостью осталось несколько дней, но жители — все, кто еще остался в городе — явно решили отсиживаться по домам.

Появилась женщина — вестовой. Он часто имел с ней дело и привык доверять ей.

— Доставьте послание в дом моего брата, Теола.

— Он будет на крыше?

— Думаю, там. В этом суть послания — пусть остается на крыше. Теперь дополнительное послание братьям Шаванкрат, охраняющим дом. Имя. Герун Эберикт. Это всё.

— Ясно, господин.

— Идите.

Она быстро ушла. Брюс шагнул в узкий коридор, ведущий вдоль всего крыла на второй уровень. В конце коридора были ступени — переход к центральному купольному зданию. Там, на каменной скамье, сидел Мороч Неват.

— Брюс, я ждал вас.

— Надеюсь, недолго. Что вам угодно, финед?

— Вы верите в богов?

Удивленный Брюс ответил не сразу. — Боюсь, не вижу смысла в подобном вопросе.

Мороч сунул руку в карман и вытащил потертую плитку, дешевую — такие можно увидеть у рыночных гадальщиков. — Когда вы в последний раз говорили с Турадалом Бризедом?

— Первого Консорта не было во дворце — то есть в обоих дворцах — со вчерашнего дня. Первый Евнух Нифадас организовал поиски, и все пришли к заключению, что тот сбежал. Я не особенно удивлен…

Мороч бросил плитку. Брюс машинально поймал ее левой рукой. Поглядел на керамическую поверхность. Пожелтевшее и покрытое паутиной трещин изображение было сильно стилизовано, но финед все же распознал его. — Плитка Странника. И что?

Солдат вскочил. Он похудел, мельком заметил Брюс, и, кажется, постарел лет на десять со времени возвращения неудачливой делегации. — Он был здесь. Все время. Ублюдок скрывался прямо у нас под носом, Брюс Беддикт.

— О ком вы говорите?

— Странник. Первый Консорт. Турадал Бризед.

— Это… смехотворно.

— Брюс, я употребил бы более резкие слова.

Поборник отвел взгляд от собеседника. — Как вы пришли к столь необыкновенному выводу, Мороч?

— В каждом поколении были Турадалы Бризеды. О, разные имена, но это всё он. Сцены на гобеленах, картины. Поглядите королевскую коллекцию — все в коридорах, готово к вывозу. Это видно, любой может заметить — если имеет причину искать.

— И какова ваша причина, Мороч?

Тот состроил гримасу: — Он просил кое-что сделать.

Брюс хмыкнул.

— Он бог.

«Может быть». — Зачем ему нужна ваша помощь?

— Потому что… Он сказал, что будет слишком занят.

Брюс припомнил последнюю беседу с Бризедом. «Неминуемая неудача моей объективности». Что-то такое сказал — и ушел. — Признаюсь в некотором… скепсисе, Мороч Неват.

— Отложим это на время, Брюс. Я пришел просить совета. Допустим худшее.

— Бог просит вашей помощи? Думаю, следует рассмотреть возможные мотивы и последствия отказа или согласия.

— Да.

— Пойдет ли желаемое им на пользу Летера?

— Он сказал, да.

— И где он сейчас?

— Где-то в городе. Смотрит на последних беженцев, допущенных в город. Со стены. Так доносят мои солдаты.

— Тогда я советую выполнить его просьбу, Мороч.

— Вместо защиты короля?

— Думаю, бог возлагает эту задачу на меня.

— Мы почти равны, Брюс.

— Знаю.

— Вы можете полагать лучшим себя. Я думаю иначе.

— Не нами решалось, Мороч.

Мороч молча смотрел на него. Потом сказал: — Благодарю за совет, финед.

— Не знаю, стоит ли так говорить… но да будет с вами Странник.

— Не смешно, — буркнул мастер меча и пошагал прочь.

Брюс вошел в центральный комплекс. Остановился в главном коридоре, сверяясь с планом. Стены здесь уже выскоблены, пыль и грязь выметены. Повсюду снуют чиновники и стражники, готовясь к церемонии. Многие бросали любопытные взоры на скорчившегося посреди прохода, на одной из плит, спящего человека.

Брюс вздохнул и подошел к Куру Кану. — Цеда.

Старик забормотал во сне и повернулся, так что теперь Брюс созерцал его спину.

— Проснитесь, Цеда. Прошу.

Куру Кан поднял голову, зашарил по полу в поисках свалившихся линз. Наконец надел их на нос. — Кто тут?

— Это Брюс Беддикт.

— А, финед. — Куру Кан изогнулся и перекатился на спину. — Хорошо выглядишь.

«А вы — нет». — Цеда, церемония скоро начнется. Если не желаете, чтобы Эзгара Дисканар наступил на вас во время торжественного прохода — надо подвинуться.

— Нет! — Старик растянулся на плите. — Мне нельзя! Это мое. Мое место.

— Вы будете настаивать, чтобы он обогнул вас? Цеда, вы рискуете вызвать монарший гнев…

— Важно? Вовсе нет. — Его пальцы вцепились в каменную поверхность. — Она моя. Предупреди его, финед. Предупреди короля.

— О чем?

— Нельзя меня перемещать. Попытавшийся будет обращен в пепел. В пепел, Брюс Беддикт.

Финед огляделся. Их разговор слушала целая толпа. Брюс ощерился: — Займитесь своими делами, все вы! — Люди начали разбегаться.

На время обеспечив уединение, финед склонился над Цедой. — Вы всё носили краски и кисти. Что с ними случилось?

— Краски, кисти? — Глаза волшебника замигали за линзами. — Пропали. Пропали. Королю нужен ты, финед. Он готов к процессии. Придет Нифадас — он будет жаловаться, но это пустяки. Невеликое получится сборище. Важно? О да. Королю лучше меня не замечать. Объясни ему, Брюс.

Финед выпрямился. — объясню, Цеда.

— Отлично. Теперь иди.

* * *

— Нехорошо пахнет.

Тралл оглянулся на заговорившего Кенрил» аха. Демон возвышался даже над конными Эдур. Черты лица подобны внешности Сирени, но грубее, кожа черна словно отесанный базальт; серебристые, блестящие клыки выпирают изо рта. Меховой воротник над кирасой из потемневших от времени бронзовых пластин. Широкий кожаный пояс, на котором подвешена громадная кривая сабля. Кожаные брюки, серые с красными полосами. Второй демон отличался от сородича лишь выбором оружия: в скрытых латными перчатками руках была тяжелая палица.

Второй Кенрил» ах оскалил зубы. — Хочется жрать.

— Расщеплять кости, — подхватил первый, — высасывать мозг.

Они толковали о запахе гниющих трупов. Маленький отряд достиг опушки леса, впереди показался палисад Броуса. Перед ним лежали древние курганы и свежевыкопанная траншея. И никого вокруг.

— Братья, — сказал император. — Готовьте оружие.

Тралл соскочил с коня. — К'риснан, ты что-то чувствуешь?

Лицо юного ведуна — арапая побледнело. Он кивнул: — Думаю, это в городе. Оно знает, что мы здесь.

Рулад крепко схватился обеими руками за рукоять меча, поднял его в оборонительную позицию. — Удинаас, останься с лошадьми. Фир, пойдешь слева. Тралл — справа. К'риснан.

Будь позади нас на пять шагов. Демоны — там же, по бокам.

— А сначала пожрать нельзя?

— Или погадить? Я хочу погадить.

— Нужно было думать об этом раньше, до отъезда.

— А тебе нужно было пожрать. Знаешь, у нас много запасных лошадей.

— Молчать, оба! — зашипел император. — Мы слушаем это всю дорогу. Еще немного, и я решу убить вас первыми.

— Это будет не умно, — ответил второй Кенрил» ах. — Я чувствую не только мясо. Я чую здесь живую тварь, и она мне не нравится.

— Я чую ее, — добавил первый, — и меня блевать тянет.

— Надо было поблевать до отъезда.

— Мне хочется блевать каждый раз, как вижу тебя.

— Хватит!

— Прошу прощения за моего брата, — сказал первый демон.

— И я за моего, — добавил второй.

«Странные тираны». Тралл вынул копье из петли и пошел рядом с Руладом.

Они миновали вырубку. У края ямы увидели первые тела. Сваленные в глубокую яму, порванные — словно общая могила. Воины, рабочие. Плоть уже вздулась и потемнела на такой жаре. Жужжали мухи.

Обойдя яму, они направились к городку. Ворота были вдавлены внутрь, тяжелые створки расщепились. Где-то в городе лаяла собака.

Прямо от стены улица завалена телами. Двери всех окрестных домов выбиты. Справа стоит фургон с проломленной крышей, впряженные в него клячи от утомления и тяжести упряжи неловко присели. Тралл поколебался — и пошел к ним, вытаскивая нож. Остальные смотрели, как он обрезает постромки. Животные не смогли убежать, просто поплелись прочь на подгибающихся ногах.

Тралл вернулся к Руладу.

— Оно идет, — заявил первый демон.

В конце улицы показалась стая скворцов, заметалась между домами. Казалось, черная масса медленно течет к Эдур и Кенрил» ахам. В середине стаи — фигура. Невероятно белая кожа, бледно — желтые волосы свисают космами. Существо носило одежду из кожаных ремней, сморщенных и почерневших от времени. Руки и ноги были какими-то необычными.

— Оно безоружно, — сказал Фир.

— Да, — прошептал к'риснан, — но это именно оно.

Скворцы взлетели и расселись по крышам. Существо остановилось в десяти шагах от группы.

— Мир, покой, — сказало оно на летерийском. — Нет так ли?

Рулад отвечал: — Я Император Тисте Эдур. Кто и что ты такое, чужак?

— Я Форкрул Ассейл. Мое имя Безмятежный.

— Так ты демон?

Существо склонило голову набок. — Да?

— Это не твой мир.

— Не мой?

Рулад повернул голову: — К'риснан, изгони его.

— Не могу, император.

— Шум от твоего присутствия приносит разлад, — сказал Безмятежный.

Наблюдавший за движениями Форкрул Ассейла Тралл понял, что у него есть дополнительные суставы и нечто вроде сочленения между частями грудины. Движения казались необычно свободными.

— Разлад? — переспросил Рулад.

— Я желаю возвращения мира.

— Если ты хочешь мира, Безмятежный, просто повернись и уходи, — сказал Фир. — Оставь нас.

— Оставить вас — найти кого-то еще. Я не могу отступить от беспорядка, который неизбежно последует. Мир наступит, когда каждый найдет себя. Только после устранения раздора наступает мир. — Форкрул Ассейл сделал шаг вперед.

— Берегись! — завопил один из демонов.

Безмятежный ринулся к ним, и одновременно скворцы метнулись в небо.

У Тралла было самое длинное оружие, но он не стал наносить по твари удар лезвием — она уже подняла руки для отражения его возможной атаки. Тралл решил подскочить и ударить древком, сбоку. Но правая рука Безмятежного, словно змея, метнулась и обвилась вокруг копья. Внезапный рывок — черное дерево затрещало и раскололось; стала видна алая сердцевина. Воин не успел почувствовать потрясение, а левая рука Форкрула уже двинулась к нему.

Два пальца коснулись виска…

Он успел отпрянуть в сторону, и все же от касания вражьих пальцев резко заболела шея. Если бы он стоял, пытаясь отразить удар, она была бы уже сломана. А так он упал, ударившись плечом, и покатился по земле.

Фир низко присел и ударил сразу после Тралла, наискось резанув Форкрула по колену.

Но нога сложилась, колено вывернулось кзади. Безмятежный тут же схватил лезвие меча голой рукой. Вырвал меч из руки Фира. Пальцы Форкрула смяли железо.

Своими неудачными попытками Тралл и Фир все же сделали требовавшееся от них: подвели Форкрула под удар Рулада. Пестрый меч размытым пятном мелькнул в воздухе — но не достиг цели. Казалось, Форкрул просто обтек его.

Отбросив в сторону покореженный меч Фира, Безмятежный шагнул вперед.

Вонзил пальцы, как шипы, в грудь Рулада, расталкивая монеты, проникая между ребрами, протыкая сердце. И тут же вытащил руку.

Император зашатался.

Безмятежный повернулся навстречу Фиру.

И отпрыгнул назад, сразу шагов на восемь, едва избежав удара палицы, с размаху пронесшейся до земли и застрявшей в уличной грязи.

Безмятежный продолжал пятиться, потому что другой демон насел на него. Сабля порхала в его ручищах словно легкий стилет.

Тралл с трудом встал на ноги. Попытался достать второе копье из связки на спине лошади…

… и обнаружил, что Удинаас уже бежит, подносит ему эту связку.

Вытащив одно копье, он повернулся и прыгнул к телу Рулада. Форкрул Ассейл тем временем метнулся влево, избегая размаха сабли, взмахнул руками. Демон успел пнуть его в бок.

Безмятежный с грохотом упал и дважды перекатился по земле, но тут же вскочил на ноги.

Тралл расслышал хруст ребер.

Демон снова подбирался к Форкрулу.

За миг до их столкновения Тралл метнул копье.

Безмятежный не заметил его подлета. Наконечник вошел под левую ключицу, развернув тварь. Сабля демона ударила ее по бедру, зазвенев о кость. Кенрилл» ах быстро освободил оружие.

Тралл завел руку за спину — и Удинаас вложил в нее еще одно копье. Воин скакнул ближе к противнику.

Форкрул Ассейл уже вытянул копье из плеча и отражал ладонями сабельные удары, пытаясь ухватиться за лезвие. Второй демон подбегал, вздымая палицу над головой.

Безмятежный отпрыгнул назад, повернулся и побежал. Голубоватая кровь струилась из двух его ран.

Кенрил» ахи приготовились преследовать его.

— Стоять! — завопил Тралл. — Оставьте его!

Удинаас встал у тела Рулада. Лицо стоявшего в двух шагах к'риснан а превратилось в маску ужаса. Он беспомощно тряс головой.

— К'риснан.

На Тралла уставились дикие глаза. — Оно… отбросило меня. Моя сила… когда император умер… она ушла…

Подошли демоны.

— Оставьте его нам, — сказал первый, вытирая кровь с сабли.

— Да, — добавил второй. — Никогда не слышали мы о Форкрул Ассейлах, но уже все решили.

— Они нам не нравятся.

— Совсем.

— Мы его догоним и скажем это в лицо.

Фир пробормотал: — Удинаас, как долго… — Глаза его не отрывались от Рулада.

— Недолго.

— Мы будем ждать?

— Думаю, так будет лучше всего.

Фир побрел за своим мечом, утирая лицо. Поднял клинок, осмотрел — и бросил. Нашел взором Тралла.

— Оно сломало черное дерево, — сказал тот.

Гримаса. — Я видел. Второе копье… отличный бросок, брат.

Но братья все понимали. Без Кенрилл» ахов они были бы уже мертвы.

— Можно гнаться? — спросил первый демон.

Фир помедлил. — Идите.

Кенрилл» ахи поспешили по улице.

— По пути пожрем.

— Отличная мысль, брат.

Где-то в городе все брехал пес.

* * *

— Надо ему помочь, — сказала Сендалат Друкорлат.

Вифал покосился на нее. Они стояли на кромке обрыва и смотрели на берег. В песке скорчился юный Эдур. Он все еще вопил. — Это не первый его визит, — ответил кузнец.

— Как голова? — спросила она тут же.

— Болит.

Тисте Эдур замолк. Он дрожал. Затем поднял голову, уставился на мекроса и стоявшую рядом с ним женщину Тисте Анди. — Вифал!

Кузнец наморщил лоб — и тут же скривился. — Обычно он не говорит со мной, — заметил он. — Рулад. Я не так жесток, чтобы сказать «рад твоему прибытию».

— Кто это? Откуда эта… предательница?!

Сендалат фыркнула: — Патетично. Это божий меченосец? Ошибка.

— Если и так, — тихо ответил Вифал, — я не хотел бы ему это объяснять.

Рулад встал. — Он убил меня.

— Да, — отвечал Вифал. — Убил, кто бы «он» не был.

— Форкрул Ассейл.

Сендалат окаменела. — Эдур, нужно осторожнее выбирать себе врагов.

Смех, похожий на истерику. Рулад поковылял с пляжа. — Выбирать, женщина? Я НИЧЕГО не выбираю.

— Мало кому это удается, Эдур.

— Что она здесь делает, Вифал?

— Увечный Бог решил, что мне нужна компания. Троих безумных нахтов недостаточно.

— Вы любовники?

— Не глупи, — фыркнула Сендалат.

— Верно сказано, — добавил Вифал.

Рулад прошел мимо них. — Мне нужен мой меч, — пробурчал он, направляясь к центру острова.

Они смотрели ему в спину.

— Его меч, — пробормотала Сендалат. — Тот, что ты сделал для бога?

Вифал кивнул. — Но это не моя вина.

— Тебя принудили.

— Да уж.

— Зло не в оружии, а в том, кто его держит.

Он покосился: — Мне плевать, что ты мне снова череп разобьешь. Начинаю тебя ненавидеть.

— Уверяю, мои чувства идентичны.

Вифал отвернулся. — Я пойду в хижину.

— Конечно, — бросила женщина ему в спину. — Бормотать мольбы своему богу. Как будто кто-то захочет слушать жалкое хныканье.

— Надеюсь, — ответил Вифал, — он сжалится надо мной.

— С чего бы?

Он смолчал и благоразумно утаил ответную усмешку.

* * *

Стоявший в десяти шагах от трона Брюс Беддикт смотрел, как Король Эзгара Дисканар величественно входит в зал. На лице монарха застыла недовольная гримаса: во время шествия ему пришлось огибать скрючившееся и дрожащее тело Цеды. Однако неприятный момент был уже позади, и Брюс увидел, как лицо короля обретает привычное строгое выражение.

В тронном зале его ожидали немногочисленные придворные и группа стражей. Первый Евнух Нифадас встал справа от трона, в руках он держал корону Летера, уложенную на кроваво-красную подушечку. Первая Наложница Низаль опустилась на колени по левую сторону тронного помоста. Посреди шести солдат Дворцовой Гвардии находился их командир, Герун Эберикт.

И больше никого. Торжественное событие, день Седьмого Завершения — или день, достаточно близкий к нему, ибо никто не смог установить точную датировку — засвидетельствуют лишь немногие избранные. Конечно, не так планировалось изначально. Но произошли народные восстания, и последнее стало самым кровавым. Для горожан имя короля стало ругательством. Список приглашенных сильно сократили по соображениям безопасности. Брюса волновало, что в нем остался Герун Эберикт.

Король подошел к подножию трона. Длинная мантия скользила по полированному мрамору пола.

— В сей день, — возгласил Нифадас, — Летер стал империей.

Гвардейцы отдали честь королю и замерли неподвижно, как статуи.

Эзгара Дисканар взошел на помост тона и повернулся к присутствующим.

Первый Евнух встал перед ним, поднимая подушку с короной.

Король увенчал себя.

— С сего дня, — воскликнул Нифадас, делая шаг назад, — Летером правит Император. — Он повернулся к группе придворных. — Император Эзгара Дисканар.

Гвардейцы еще раз отдали честь.

«Вот и всё».

Эзгара уселся на трон.

Он выглядел старым, хрупким и потерянным.

* * *

Окна крепко затворены, дорожки заросли сорняками. Обе стороны стены у входа обвила дикая лоза. С улицы несло гарью, из квартала Ползунов, что около Озера, доносился шум очередного бунта.

Серен Педак и Багряные гвардейцы пробивались сквозь плотную толпу от самых Рыбацких ворот. На улицах и площадях попадались следы грабежей; иногда им приходилось перешагивать через трупы людей или лошадей. Люди торопливо уходили с их пути. Выжженные дома, стаи одичавших голодных собак, сбежавшихся из окрестных деревень и лесов, тут и там кучки беженцев. Королевский город Летерас казался погрузившимся в первобытное варварство — а ведь враг еще далеко, в лигах за горизонтом!

Серен онемела при виде того, как быстро все рушится. Она была очень испугана. Несмотря на отвращение к путям родного народа, в душе сохранилась вера в его природную стойкость. Но теперь перед глазами предстали доказательства внезапного и полного коллапса. Алчность породила озверение, страх и паника вызвали жестокость и циничное равнодушие.

Им довелось проходить мимо умирающих — людей просто бросили истекать кровью на обочине дороги.

По широкому проспекту около канала едва ли несколько звонов назад прошла толпа. Можно было догадаться, что солдаты пытались ее остановить, но были обращены в беспорядочное бегство.

Все дома по сторонам проспекта выпотрошены грабителями. Мостовая покрылась липкой кровью, в которой виднелись следы колес: по крайней мере, солдаты гарнизона приходили собирать трупы.

Железный Клин и его гвардейцы мало что говорили по пути к дому Серен. Они и сейчас оставались на конях и не опускали оружия.

Серен спешилась.

Следом за ней слезли с коней Клин и Корло.

— Не похоже, что туда вламывались, — сказал маг.

— Я же говорила, что внутри ничего ценного.

— Мне всё это не нравится, — пробурчал Железный Клин. — Если бы проблемы стучались, прежде чем войти…

— Ничего не будет, — ответила она. — Бунты долго не продлятся. Чем ближе будут Эдур, тем спокойнее станет внутри.

— Не так было в Трейте.

— Да. Но теперь все иначе.

— Не понимаю, почему так, — покачал головой Клин.

— Иди на корабль, Чтящий. — Серен обернулась к его людям. — Благодарю вас всех. Я сочла за честь познакомиться с вами и разделить ваш путь.

— Береги себя, девочка, — отозвался Корло.

Она положила руку ему на плечо. Молча поглядела в глаза.

Он кивнул: — Полегче с этим.

— Ты услышал?

— Да. И у меня голова заболела.

— Извини.

— Всегда помни, Серен Педак: Мокра — садок деликатный.

— Я постараюсь. — Серен повернулась к Железному Клину.

— Найдя нашего нанимателя и разместив отряд, — сказал тот, — я приду к тебе еще раз. Так что сейчас не надо прощаться навек.

— Ладно.

— Аквитор, еще день, не больше, и мы увидимся снова.

Серен кивнула.

Чтящий и маг вставили ноги в стремена. Отряд ускакал.

Серен несколько мгновений смотрела им вслед, потом отвернулась и пошарила по дорожке. Ключ к сложному замку ее дома лежал под второй плитой.

Дверь завизжала на петлях. Ее окутал запах пыли. Аквитор вошла, закрыв дверь за собой.

Полумрак, тишина.

Некоторое время она медлила в коридоре. Дверь в конце его была отворена, и Серен видела часть комнаты, освещенной просочившимся сквозь матерчатую занавеску светом. Там стояло кресло, обтянутое муслиновым чехлом.

Шаг, другой. Вдоль по коридору. У входа в комнату валялось полуразложившееся тельце совы, как будто птица залетела сюда и заснула. Обойдя сову, Серен ступила в комнату. От разбитого окна — наверное, через него проникла птица — дул ветерок.

Кресло влекло ее к себе. Серен села на него, не снимая чехла, утонула в складках муслина и продавленном сиденье.

Часто моргая, Серен осматривалась.

Тени. Тишина. Слабый запах разложения. За порогом тушка мертвой совы.

— Империя Серен Педак, — прошептала она.

Никогда ей не доводилось чувствовать себя такой одинокой.

* * *

В городе Летерасе, в тот миг, когда солдаты рот Геруна Эберикта, рубя направо и налево, врезались в толпу верных королю горожан, спешивших к Вечной Резиденции на церемонию и ныне отмечавших этот славный день, пятная мостовую собственной кровью, когда сотни и тысячи скворцов взвились над старой башней, некогда бывшей Домом Азата, а ныне ставшей Оплотом Смерти, когда Теол Беддикт сошел с крыши и держал путь к Селаш, намереваясь просить за Шерк Элалле, когда девочка по имени Чашка, что недавно была мертвой, а сейчас почти ожила, уселась на ступенях башни и замурлыкала под нос, свивая венок, когда солнечные лучи прорезали дым пожаров, зазвонил колокол.

Он возвещал рождение империи.

Конец Седьмого Завершения.

Но ученые допустили ошибку. Седьмое Завершение еще не наступило.

Еще два дня.

Прислонившийся со скрещенными на груди руками к стене старого дворца Первый Консорт Турадал Бризед, он же бог по прозвищу Странник, поглядел на тучи скворцов. Вдели звенел колокол, гулко и тревожно.

— Неприятные птицы, — пробормотал он себе под нос, — эти скворцы…

Еще два дня.

«Боюсь, это самая трагическая ошибка в подсчетах.

Самая трагическая».

Глава 23

Под этой водной гладью скрыта обширная подземная пещера. Свод ее хрупок и порист. Если бы нам удалось оказаться в древней пещере, сверху непрерывно лилась бы вода. Процесс разрушения свода длился долго, однако наконец он проломился, что повлекло катастрофическое обмеление одиннадцати речек и множества болот, находившихся на том месте, где ныне стоит Летерас. Так что хотя Обжитое Озеро и невелико, следует помнить о его невероятной глубине. Оно — как бы люк, ведущий в громадную каверну внизу. Так что истории о рыбаке Бурдосе — единственном на Обжитом Озере — что закидывал самую большую сеть, но не достал дна, не должны нас удивлять. Как и то, что по кончине рыбака желающих продолжать его дело не нашлось. Я часто представляю себе внезапное слияние одиннадцати рек и вод всех болот, хотя оно явно произошло задолго до появления наших колонистов. Мои ученые собратья, что за драматическое зрелище это было!

Отрывок из «Геологической истории Летераса», лекции, прочитанной королевским географом Тулой Красным Песком в Академии Скульптуры по случаю девятнадцатой годовщины ее основания (и за несколько мгновений до Великого Обрушения потолка Академии). Восстановлено по памяти единственным уцелевшим слушателем, Ибелом Дартом.

Облако неестественной пыли чудищем вздулось над армией Тисте Эдур, сошедшей с северных холмов и выдвигавшейся на позиции около Отрубной Крепости. Охряное облако бурно волновалось, яростные ветра беспорядочно неслись на юг, поражая стоящие там летерийские войска темными, зловещими тучами пепла и содранной с полей почвы.

Император Эдур снова обрел славу воскресения. Каждая смерть — ступень в его восхождении к неоспоримому господству. Возрождение не будет тихим и безболезненным, понимал Удинаас. Оно приходит с воплями, что разрывают воздух. Оно приходит ураганом страдания, рвет на части душевное здоровье Рулада — но разве не то же происходит со всяким, подвергшимся проклятию? Для раба не было сомнений в том, что меч проклят, и что стоящий за ним бог — если он действительно бог — является безумной тварью.

На этот раз возвращение Рулада видели его братья. Удинаас не удивился появившемуся на их лицах выражению ужаса, когда император издал первый сдавленный стон, когда судороги сотрясли тело Рулада, когда холодный нездешний свет снова загорелся в его глазах — провалах среди золотых монет и засохшей крови. Он видел их — замерших на месте, не способных ни подойти поближе, ни бежать. Молчаливых свидетелей ужасающего откровения.

Может быть, потом — когда они оттаяли, когда их сердца снова забились — родилось сочувствие. Рулад откровенно рыдал, и раб обнимал его рукой, стараясь утешить. А Тралл и Фир смотрели, и К'риснан сидел за ними, безмолвно скорчившись на земле, пока император снова не пришел в себя — юнец, брат, недавно омытый кровью воин — и найденный им меч жил в его руках, не ослабляя своей хватки.

Они мало говорили между собой во время возвращения. Подхлестывали коней, и Удинаасу эта скачка напоминала бегство — не от Форкрул Ассейла, восторженного почитателя покоя остывших трупов, но от смерти и воскресения императора Тисте Эдур.

Присоединившись к армии в пяти лигах от Отрубной, они выслушали доклад Ханнана Мосага: к'риснан ы двух других армий сообщают, что их силы приближаются к роковому полю, на котором, по данным духов — разведчиков, ожидают войска Летера.

Детали, тревожные приготовления — Удинаасу все было безразлично. Шепоток о порядке в кипящем хаосе. Армия на марше — словно миграция зверей: каждая тварь движется инстинктом, потребностью рвать и убивать. Армии стремятся от сложности к простоте. Именно это движет их вперед. Впереди поле битвы, где все станет естественнее, где пыль, крики, потоки крови явят суровую ясность. Такова тайная жажда солдат и офицеров, правительств, королей и императоров. Простая механика победы или поражения, идеальное зрелище, интереснейшая игра для разума. Смотрите на весы. Отмеряйте, досыпайте, занимайте ум бесконечными поворотами жерновов, смотрите на кучи людей как на кучи монет… и время пройдет, и внешний мир останется смутным пятном… пока кто-то не перевернет игорный стол.

Удинаас завидовал солдатам и вонам, их простой жизни. Для них не будет возвращения из смерти. Они объясняются на простом языке отрицаний. Сражаются за воина или солдата рядом с собой — и даже смерть приносит пользу. А это, полагал ныне Удинаас, самая редкая вещь на свете.

Так должно быть; но раб понимал, что так не будет. В грядущей битве сражаться будет магия. Может быть, таково будущее всех войн. Бесчувственное уничтожение, стирание жизней в не поддающихся подсчету количествах. Логическое продолжение правительств, королей и императоров. Война как столкновение воль, состязание, равнодушное к потраченным средствам. Кто первый моргнет? — и не важно, что заставит противника моргнуть. Война, ничем не отличающаяся от подсчета монет в Торговой Палате. Весьма понятная всем.

Тисте Эдур и союзники становились напротив сил Летера, и дневной свет тускнел, затуманенный поднявшимися клубами пыли. Иногда потрескивала магия, воздух сверкал — случайные выбросы приготовленной сторонами мощи. Удинаас гадал, переживет ли этот день хоть один участник. Извлекут ли выжившие урок из произошедшего?

«Иногда игры заходят слишком далеко».

Она стояла рядом, молчаливая, закутавшаяся в мягкую некрашеную шкуру оленя. Не предлагала никаких причин тому, что искала его. Он не знал ее мыслей, не догадывался, что у нее на душе. Непонятно, а может, и непознаваемо.

Но сейчас он услышал ее прерывистый вздох.

— Синяки почти прошли, — сказал он.

Пернатая Ведьма оглянулась. — Благодаря тебе.

— Не нужно.

— И хорошо. — Казалось, она потеряла всегдашнюю горячность. — Я нет то сказала. Не знаю, что и думать.

— О чем?

Она закачала головой: — О чем. Он еще спрашивает. Во имя Странника, Удинаас! Летер вот-вот падет.

— Может быть. Я внимательно смотрел на войска летерийцев. Видел, где могут быть маги. Но не видел Цеду.

— Он должен быть там. Как его может не быть?

Удинаас промолчал.

— Ты больше не Должник.

— Это имеет значение?

— Сама не знаю.

Они замолчали. Их позиция находилась на юго-западе поля будущей битвы. Им было видно стену Отрубной Крепости, мощной и приземистой твердыни, угнездившейся прямо в скале. По краям возвышались круглые башни. На каждой особая команда готовила баллисты. Кроме того, на каждой башне находилось по магу; по их высоко поднятым рукам было очевидно, что они соединяют свои силы посредством ритуала. Вероятно, они готовили защиту, потому что прямо под стенами располагался Королевский батальон.

К западу от позиций батальона холмы выстраивались в линию; за этим гребнем укрывались отряды тяжелой пехоты, в том числе Разрывная бригада. Далее к западу находились роты Змеиных Поясов и Багряных Львов, чей флаг прикрывали Отрубные холмы. К югу текла река Раздорная.

Восточные позиции летерийских сил осмотреть было труднее. Там имелся пруд, и за его кромкой стоял Купеческий батальон. По их правому флангу вилась широкая дренажная канава; было похоже, что окопавшиеся по ту сторону отряды решили использовать почти высохшее русло как рубеж обороны.

Со стороны Эдур западную часть занимала армия Рулада, в центре стояла армия Фира, а дальше к востоку среди холмиков и высохших озер передвигалась армия Томада и Бинадаса, только что подошедшая от Пяти Точек.

Вокруг гребня, на котором стояли Ведьма и Удинаас, расположились кольцом темные духи. Был очевидным, что их защитили чарами. За гребнем, не видимые армиям, находились женщины и дети. Где-то среди них Майен, в заточении, под личным присмотром Уруфи Сенгар.

Он еще раз бросил взгляд на Пернатую Ведьму. — Ты видела Майен?

— Нет. Но я слышала…

— Что же?

— С ней нехорошо, Удинаас. Голод. Рабыню поймали с белым нектаром и казнили.

— Кого?

— Бетру.

Удинаас вспомнил эту старушку, всю жизнь проведшую в рабстве у семейства Сенгаров.

— Она понимала, что ее убьют. — Пернатая Ведьма пожала плечами. — Никто не выступил в ее защиту.

— Представляю.

— Нельзя отнимать белый нектар. Нужно действовать постепенно, как ребенка отучают от груди.

— Знаю.

— Но они тревожатся о ее дитяти.

— Которое может страдать от такого обращения.

Ведьма кивнула: — Но Уруфь не нуждается в советах рабынь. — Она посмотрела ему прямо в глаза: — Они все… изменились. Все как в лихорадке.

— Да, огонь глубоко в глазах.

— Кажется, сами они не видят этого.

— Не все слепы.

— Кто же?

Он помедлил. — Тралл Сенгар.

— Не обманывай себя. Они отравлены, все и каждый. Нас ожидает пришествие темной империи. Я имела видения… я знаю, Удинаас, что нас ждет.

— Для этого видения не нужны.

Она скривила губы, скрестила руки на груди. Взглянула вверх: — Что это за волшебство?

— Не знаю. Старое.

— Или… новое.

— Что ты чуешь, Пернатая Ведьма?

Она качала головой.

— Оно исходит от Ханнана Мосага, — продолжил Удинаас миг спустя. — Ты видела к'риснан ов? Те, что идут с армией Фира Сенгара… изуродованы. Искорежены той магией, которой пользуются.

— Уруфь и прочие женщины привязаны к силе Куральд Эмурланна. Они ведут себя так, словно устроили состязание воли. Не думаю…

— Погоди, — Удинаас прищурился. — Началось.

* * *

Стоявший позади него Алрада Ан оскалил зубы: — Теперь мы станем свидетелями, Тралл Сенгар. Вот что означает ныне быть воином Тисте Эдур.

— Мы можем не только смотреть, — отозвался Тралл. «Мы можем также умереть».

Темная пыль собралась в толстые колонны, двинувшиеся вперед, через разделяющее армии пустое пространство.

Тралл бросил взгляд назад. Фир стоял посреди воинов племени Хирот. За его спиной находились двое к'риснан ов: один — тот, что был изувечен под Высоким Фортом, второй — присланный из войска Рулада. Над обоими ведунами поднимались облачка какой-то серой пыли, их лица исказились в гримасах безмолвного страдания.

Внимание Тралла привлек громоподобный треск с другой стороны поля брани. Перед рассеянными в войсках летерийскими магами вздымались сверкающие волны ослепительно белого пламени, а сверху то и дело возникали вспышки молний.

Рулад начал передвигать воинов правого фланга вперед, создавая большой клин на самом краю поля. Тралл видел брата — туманная, смазанная расстоянием золотая фигурка. Справа от него находился Ханнан Мосаг со своими ротами, а южнее выдвигались тысячи Солтейкенов — Жекков. Между ними двигались не менее десятка демонов Кенрилл» ах, каждый вел за собой два десятка крестьян подчиненной расы. Их выступление было замечено: силы Багряных Львов перемещались, готовясь встретить атаку.

В этом бою не будет места тонкости. Никакого состязания блистательных гениев тактики. Летерийцы ждали, опершись на высокие холмы; Титсе Эдур и их союзники должны прорубиться сквозь них. Простая механика, неизбежная и неумолимая.

Но главное слово оставалось за магией.

Вертящиеся столбы пыли заслонили полнеба, основания их заострились. Ветер завыл столь пронзительно, что обе стороны начали искать укрытий.

Летерийский белый огонь двинулся вперед, формируя стену управляемого разрушения.

Траллу было трудно дышать. Он заметил несчастного ворона, по ошибке залетевшего между двух армий: его мигом расплющило о землю. Первая жертва ужасного дня. Его уму это показалось трагическим знамением. Хотя скорее подобали бы тысячи воронов. Нет, десятки тысяч.

Колонны накренились и двинулись в атаку.

Начали оседать.

Ветер ударил Тралла и его отряд со спины, неожиданно влажный и теплый. Слабые крики со всех сторон, лязг вынимаемых из ножен мечей.

Теневые духи внезапно ринулись через поле тёмной, низкой волной. Удинаас чувствовал их ужас и силу, принуждающую их идти вперед. «Фураж». Лишком рано для атаки. Они попадут под столкновение магий.

Едва колонны склонились над полем, летерийский огонь рванулся им навстречу.

Пернатая Ведьма прошипела: — Пустой Оплот. Чистейшее волшебство Летера. О Странник, я чувствую его даже отсюда!

— Недостаточно, — буркнул Удинаас.

* * *

Расположившаяся на позициях Королевского батальона Преда Уннаталь Хебаз увидела, как меркнет дневной свет: колонны обрушились на ряды солдат. Мужчины и женщины разинули рты, но криков слышно не было — гром гремел все ближе.

Внезапно был завершен летерийский ритуал, и свистящие спирали пламени пролетели над головами солдат, встретившись с опускающимися столпами.

Резкие разрывы, сотрясшие почву под ее ногами; по холмам пролегли трещины, со стороны крепости донесся глухой стон. Уннаталь развернуло и кинуло на землю. Невероятно! Вода лежавшего за крепостью озера поднялась в небо массой мутной, пенящейся жижи. Она видела, как накренилась наружу передняя стена крепости, отрываясь от краевых башен, взлетели гейзеры пыли. Ее заслонило облако дыма.

Восточная башня зашаталась, так что стоявшая на вершине баллиста слетела вниз вместе с большей частью своей прислуги. И магом, Джирридом Аттарактом. Всё вперемешку ударилось о землю.

Восточная башня клонилась назад, массивные фундаменты вывернулись. Внезапно башня пропала за облаком каменной крошки. С ней пропал и маг Несон Мезуда.

Уннаталь извернулась, пытаясь встать. Теперь она смотрела в небо.

Где увидела, как рассыпается и уменьшается белый огонь, раздвинутый эдурскими колоннами.

Одна уперлась в середину позиций Купеческого батальона: темная пыль заклубилась и снова взметнулась над холмом.

Некоторое время она ничего не могла различить. Потом колонна изменилась. Теперь спираль возносила вверх не пыль, а живых солдат.

На ее глазах их плоть чернела и съеживалась.

Они вопили, возносясь к небу, вопили, пока не слезла кожа с костей. Вопили…

Тень над Уннаталью Хебаз сгустилась. Она глянула вверх…

И закрыла глаза.

* * *

Бешено крутящийся обрывок летерийской магической волны обогнул одну из колонн, скользнул вниз и проложил кровавый путь сквозь ряды меруде, в тысяче шагов от Тралла.

Воины умирали стоя. Кровь брызгала до самого неба.

Белый огонь, теперь приобретший розоватый оттенок, прокатился к стоявшему там к'риснан у. Юный волшебник воздел руки — и тут магия пожрала его.

Волна опала и быстро исчезла. К'риснан а не стало, как и стоявших рядом с ним воинов. Лишь почерневшая, потрескавшаяся земля.

На другой стороне поля колонны вертящихся тел возносились все выше. Масса дымящейся плоти бледнела, пока не остался лишь блеск белых костей и отполированного железа. Столпы все росли, вбирая новых и новых солдат — целые роты вырывало из окопов и затягивало в круглую пасть.

Алрада Ан схватил Тралла за руку. — Он должен остановиться!!!

Тралл бешено вырвался, дернул головой. — Это не Рулад! Это Король — Ведун!

«Ханнан Мосаг, ты так жаждешь трона безумия»?

Вокруг их самих бушевало безумие. Шипящие сферы летерийской магии падали здесь и там, разрывая строй Тисте Эдур, сотнями пожирая духов. Одна врезалась в отряд демонов и испепелила всех, включая командира — Кенрилл» аха.

Другой шар упал вблизи склона, на котором стояла армия императора. Никто не мог помешать ему прокатиться вверх по склону и попасть в лагерь детей и женщин.

Тралл рванулся туда, но Алрада Ан задержал его.

Летерийские солдаты — нет, всего лишь их кости — летали над холмами. Купеческий батальон. Разрывная бригада. Батальон Змеиных Поясов. Королевский батальон. Все эти жизни. «Пропали».

А колонны начали смещаться к западу и востоку, каждая по своей траектории, настигая ряды бросившихся в бегство солдат. Они пожирали. Неукротимый голод, ненасытная жадность.

«Война? Это не война»!

— Идем вперед!

Тралл уставился на Алраду Ана.

Воин потряс его: — Вперед, Тралл Сенгар!

* * *

Удинаас смотрел, как смертоносное колдовство прокатилось сквозь ряды призраков, а затем направилось туда, где стояла Пернатая Ведьма. Бежать было некуда. И некогда. «Совершенное оружие…»

Холодный ветер ударил его в спину — словно выдохнула сама Тень. Ветер пронесся и столкнулся с магией Летера шагах в двадцати ниже по склону. Словно сеть, тени поймали дикое пламя. Исчезли вместе с ним.

Удинаас оглянулся.

В пятнадцати шагах стояли Уруфь и еще четыре женщины. Две тотчас же упали, и Удинаас понял — они мертвы, кровь вскипела в венах. Уруфь зашаталась и медленно опустилась на колени.

«Да, нет в мире совершенства».

Он снова обратился к равнине. Император повел своих воинов по выжженной, лишенной жизни земле. Позиции врага выглядели совершенно пустыми. Тем не менее там и тут вспыхивали схватки. Или, скорее, резня. Там, куда не достали пыльные столпы, летерийские солдаты сами смешали ряды и ударились в бегство. Солтейкены валили их на землю, демоны били в спины; отряды Эдур преследовали их с остервенелой решимостью. На востоке союзники уже форсировали высохшую канаву, на западе обратили в отступление Багряных Львов.

Устрашающая магия Ханнана Мосага продолжала бушевать; Удинаас подозревал, что она вышла из-под контроля, как ранее магия Летера. Колонны порождали отпрыски, похожие на них, хотя меньших размеров. Не имея доступа к плоти, они начали разрывать землю, вздымая в воздух камни и песок. Две колонны, полные костей, столкнулись над остатками Отрубного озера и, казалось, начали сражаться между собой — от громоподобных взрывов явственно тряслись окрестные холмы. Вскоре они порвали друг дружку на части.

Многие колонны оторвались от оснований и, потеряв контакт с почвой, рассеялись дымными облаками.

И тут же на поле, на головы наступающих Эдур повалились кости и куски доспехов. Ноги, руки, отполированные мечи, шлемы и черепа стучали по равнине убийственным дождем. Воины гибли под этим градом. Началась паника, замелькали бегущие.

Внизу, в шестидесяти шагах, появился Халл Беддикт. Он держал в руке меч. Взгляд его стал диким.

Прямо перед ним на тропу упал череп в шлеме, но без нижней челюсти. Казалось, Халл не заметил препятствия.

Удинаас повернулся к Ведьме. — Во имя Странника! — бросил он. — Посмотри, что можно сделать для Уруфи и прочих!

Она вытаращилась на него и задрожала.

— Они только что спасли наши жизни, Пернатая Ведьма. — Замолчав, он оставил ее и спустился к Халлу.

Кости все еще падали, хотя теперь это были малые фрагменты — пальцы, ребра. Зубы покрыли почву, словно градины; но этот внезапно начавшийся ливень столь же быстро прекратился.

Удинаас подбирался все ближе к Беддикту.

— Не ходи дальше, Халл! — крикнул он.

Тот остановился и не спеша повернулся. Лицо его было расслаблено, как после удара. — Удинаас? Это ты, Удинаас?

Раб схватил его за руку. — Идем. Все кончено, Халл Беддикт. Шестая часть звона — и битва выиграна.

— Битва?

— Ну, пусть резня. Неудачное вложение, а? В подготовку всей этой солдатни. Всякое оружие, доспехи. Похоже, старые дни прошли, не так ли? — Он потащил Халла наверх. — Десятки тысяч мертвых летерийцев; даже хоронить не нужно. Две, три тысячи мертвых Тисте Эдур. Никто не имел возможности поднять оружие. А сколько погибло духов? Пятьдесят, шестьдесят тысяч?

— Нужно… остановиться. Ничего…

— Халл, остановиться невозможно. Вперед на Летерас, словно волна. Нужно изрубить в куски арьергард. Снести ворота. Сражаться на улицах, за здания. А потом — дворец. И король. Его стража не сложит оружия, даже если прикажет он сам. Они же служат королевству, а не Эзгаре. Халл Беддикт, Летерас станет уродливым. Не таким, как сейчас, но намного хуже…

— Стой, раб. Прекрати болтать, или я убью тебя.

— Увы, Халл Беддикт, такая угроза мне больше не страшна.

Они взошли на холм. Пернатая Ведьма и шесть других рабынь сновали между Эдур. Уруфь лежала навзничь, дергаясь в конвульсиях. Умерла еще одна женщина.

— Что не так, Халл Беддикт? — Удинаас отпустил руку летерийца. — Не случилось лично повести войско на врага? На силой завербованных Должников и дураков, добровольно надевших форму? На твоего «заклятого врага».

Халл Беддикт отвернулся. — Нужно отыскать императора. Я должен объяснить…

Удинаас оставил его. Дождь из костей наконец прекратился, и только пыль затягивала небо. Разрушенная крепость пылала. Этот дымный столб должен быть виден из Летераса.

Раб подошел к Пернатой Ведьме. — Уруфь выживет?

Она подняла голову. Глаза ее были тусклыми. — Думаю, да.

— Вот это был Куральд Эмурланн?

— Да.

Удинаас отвернулся, поглядел на равнину. Группы Эдур сновали между сгоревших тел, сверкающих костей и кусков железа. Поле битвы без крови. Жекки сторожили беглецов на окрестных холмах; однако кто не успел убежать, уже умер или умирал. Виднелось лишь несколько призраков.

Он заметил Рулада, в окружении воинов марширующего по полю к позиции Ханнана Мосага. Раб устремился ему наперерез: он желал услышать то, что будет сейчас сказано.

* * *

Тралл с воинами стоял на краю сухого русла. Весь противоположный берег, вплоть до гряды холмов, покрывали трупы. В нескольких сотнях шагов слева двигались передовые отряды армии Томада и Бинадаса Сенгаров. Было очевидным, что они тоже участвовали в битве — но битве традиционного образца, мечи против мечей.

— Они захватили штандарт батальона Ремесленников, — ткнул пальцем Алрада Ан.

Тралл поглядел в восточном направлении. — А какие силы были здесь?

— Думаю, Искатели Белизны и Разрывная бригада. Они сломались, увидев судьбу Купеческого и Королевского батальонов. Особенно когда колонны двинулись сюда.

Тралл почувствовал дурноту и отвернулся — но нигде не было зрелища, способного успокоить нервы. Со всех сторон медленно оседающая копоть безумия.

— Тисте Эдур, — продолжал Алрада, — завоевали себе империю.

Услышавший эти слова сержант Канарт поспешил к ним. — Ты отвергаешь половину своей крови? У победы горький вкус? Теперь я понимаю, почему ты идешь рядом с Траллом Сенгаром. Теперь я вижу, и все мы видим, — он обвел рукой свой взвод, — почему ты так защищаешь Тралла и не хочешь стоять рядом с нами. — Глаза Канарта уставились на Тралла. — О да, Тралл Сенгар, твой дружок наделен кровью Предателя. Потому вы двое так тесно подружились.

Тралл ослабил крепление копья. — Ты мне надоел, Канарт. Бери свое.

Глаза воина сузились. Он оскалился и потянулся за копьем. — Я видел, как ты сражался. Тралл, я видел твою слабость.

— Освободите место, — сказал Тралл. Воины разошлись, формируя круг.

Алрада Ан колебался. — Не надо. Тралл… Канарт, возьми назад свои обвинения. Они беспочвенны. Запрещено вызывать на бой командира…

— Хватит, — фыркнул Канарт. — Тебя я убью следующим, Предатель.

Тралл принял привычную боевую позу, ожидая нападения.

Канарт отвел копье на локоть и сделал пробный выпад в область горла.

Вместо ответного выпада Тралл перехватил копье, расставив руки пошире, и встретил оружие противника, отбивая его книзу и одновременно подходя на шаг. Канарт был вынужден отвести копье назад. Он быстро и умело приготовился отразить удар в грудь. Против его ожиданий Тралл еще сильнее вытянул руки, ударив сержанта древком копья в лоб.

Канарт грохнулся на спину.

Тралл встал над поверженным врагом, увидел, что тот ошалело моргает и кровь из рваной раны на лбу заливает разбитое лицо.

Воины зашумели, изумляясь скорости Тралла, обманчивой простоте его удара. Он не поднял лица.

Подошел Алрада Ан: — Прикончите его, Тралл Сенгар.

Гнев уже покинул Тралла. — Не вижу нужды…

— Тогда вы глупы. Он не забудет…

— Надеюсь, не забудет.

— Надо сказать Фиру. Надо наказать Канарта.

— Нет, Алрада Ан. Ни слова. — Он поглядел вдаль. — Давайте приветствовать Бинадаса и моего Отца. Я хочу услышать сказания о подвигах, воинской доблести.

Темнокожий воин потупился. — Возьмите меня Сестры! Тралл, я тоже хотел бы таких сказаний…

* * *

Не бродили по этому полю старухи, срезающие кольца с пальцев и стягивающие запятнанные кровью одежды с коченеющих трупов. Не было здесь грифов, ворон и чаек, кружащих в ожидании богатого пира. Не было знаков битвы вообще: ни тел, пораженных со спины, ни следов стойкой обороны — жестоко иссеченных трупов, наваленных округлыми кучами, в центре которых возвышается знамя, удерживаемое лишь охладелой плотью. Не усмехались с разрубленных кирас значки подразделений. Здесь одни кости и отшлифованная сталь, белые зубы и яркие монетки.

Тихо шептала оседающая пыль, покрывала тонким мягким слоем равно и эдурские, и человеческие останки.

Удинаас догнал императора и его избранных братьев на склоне. Маршрут их прохода по низине отмечал столб белого праха, не спешащего осесть на землю. Рулад держал меч в левой руке. Лезвие качалось, едва заметное в тускнеющем свете. Неровная золотая броня покрылась потеками пота, медвежья шуба на плечах походила на серебристое облако.

Удинаас видел по лицу Рулада, что им готово овладеть безумие. Разочарование породило гнев, способный выплеснуться куда угодно и на кого угодно. За спиной императора — он начал подниматься к стоявшему на гребне холма Мосагу — плелись Зерадас и Мидик Буны, Чорам Ирард, Хольб Харат и Матра Бриф. Все они, кроме Зерадаса, были давними приятелями Рулада, и Удинаасу их вид не доставил радости. Судя по мрачным взглядам, присутствие раба не приводило в восторг и их самих.

Он чуть не засмеялся. «Словно здесь Летерасский двор. Рождаются фракции».

Едва Удинаас попытался подойти к императору — тот его еще не заметил — как Зерадас Бун будто случайно оказался на его пути и толкнул рукой в грудь. Невольник пошатнулся, потерял равновесие и упал на тропу, покатившись вниз.

Эдур захохотали.

Ошибка. Император резко развернулся, повел глазами и узнал лежащего в облаке пыли Удинааса. Понять, что случилось, было не трудно. Рулад уставился на братьев. — Кто ударил моего раба?

Все замерли. Наконец Зерадас пробормотал: — Мы случайно столкнулись, Ваше Величество. Так неудачно.

— Удинаас?

Раб поднялся и отряс пыль с рубахи. — Все было как сказал Зерадас, император.

Рулад оскалился. — Предупреждение всем вам. Не надо искушать нас в сей день. — Отвернувшись, он продолжил подъем.

Зерадас сверкнул глазами на Удинааса и прошептал: — Не думай, что я задолжал тебе, раб.

— Вы скоро поймете, — ответил тот, отставая от воина, — что долги так просто не отменишь.

Зерадас ухватился за саблю, но тотчас же с глухим рычанием опустил руку.

Рулад был уже на вершине.

Послышался сладкий голос Ханнана Мосага: — День победы, Император.

— Мы не нашли себе противника!

— Их королевство простирается у ваших ног, Император…

— Тысячи Эдур мертвы, Король — Ведун! Демонов, духов! Сколько наших матерей и жен станут рыдать этой ночью? Какая слава осияет павших, Ханнан? Эту… пыль?

Удинаас поднялся на холм и увидел: Рулад наступает на Короля — Ведуна, подняв меч.

Внезапный ужас исказил лицо Мосага.

— Император!

Рулад вихрем повернулся и увидел Удинааса. — Наш собственный раб бросает вызов? — Меч с шипением прорезал воздух. Впрочем, их разделял десяток шагов.

— Это не вызов, — спокойно сказал Удинаас и подошел ближе, встав прямо пред императором. — Я лишь хочу сообщить, что прибыли ваши братья. — Раб указал рукой в западном направлении. Там кто-то пересекал низину. — Фир, Бинадас и Тралл. И ваш отец, Томад.

Эдур протер глаза. — Да, это хорошо. Наконец-то мы объединимся.

— Ваше Величество, — продолжил Удинаас. — Во время боя осколок летерийской магии двигался в сторону лагеря женщин. Ваша мать и прочие отразили атаку. Уруфь ранена, но не смертельно. Три женщины из Хирота умерли.

Император опустил меч. Ярость блестела в его налитых кровью очах — блестела, но постепенно гасла. — Мы искали битвы, Удинаас. Мы искали… смерти.

— Я знаю, император. Может быть, в Летерасе…

Неуверенный кивок: — Да, может. Да, Удинаас. — Рулад внезапно впился глазами в лицо раба. — Ты видел эти колонны костей? Бойня, плоть…

Взор раба переместился за Рулада, туда, где стоял Король — Ведун. Тот смотрел в спину императору с темной ненавистью. — Ваше Величество, — Удинаас понизил голос, — ваше сердце не ошибается, укоряя Ханнана Мосага. Дождитесь подхода отца и братьев. Холодный гнев сильнее горячей ярости.

— Да. Мы знаем, раб.

— Битва кончена. Дело сделано. — Удинаас перевел взгляд на поле. — Ничего не… вернуть. Кажется, пришло время горя.

— Мы знаем это чувство. Горе. Да. Но вот холодный гнев…

— Да, он…

Меч мелькнул словно легкое перышко, словно проснувшееся желание. Раб не увидел во взоре Рулада ничего холодного.

— Император, он уже ощутил удар вашего гнева, — продолжил Удинаас. — Осталось лишь выразить формальное осуждение… всего, что произошло. Вы хорошо понимаете, что вашим братьям и отцу нужно это услышать. От них узнают все Эдур. Союзники. И Уруфь. — Понизив голос до хриплого шепота, он добавил: — Все собирающиеся вокруг Вашего Величества ради силы способны вас смутить. Но вы сами видите всё ясно и четко. Этот дар — гибельный дар боли.

Рулад кивал, смотря на приближающихся родичей: — Да. Что за ужасный дар. Ясно и четко…

— Ваше Величество! — возвысил голос Ханнан Мосаг.

Единственным ответом стало небрежное движение меча. — Не сейчас, — прохрипел Рулад, не отрывая взора от отца.

Король — Ведун замолчал. Лицо его одеревенело от унижения.

Удинаас тоже стал смотреть на подходящих членов рода Сенгар. «Не сопротивляйся этой мысли, раб. Мерзавец Ханнан Мосаг должен быть убит. И поскорее».

Тут заговорил стоявший неподалеку Зерадас Бун: — Великая победа, Ваше Величество.

— Мы рады, — отвечал Рулад, — что ты можешь видеть произошедшее подобным образом.

«Возьми меня Странник! Парень схватывает на лету».

Взошедший на гребень холма Бинадас опустился на одно колено. — Император.

— Бинадас, в сей день ты принадлежишь нам или Ханнану Мосагу?

«Ясно и четко».

Лицо Бинадаса было сконфуженным. — Ваше Величество, армии Томада Сенгара магия не потребовалась. Это было быстрое завоевание. Утренняя битва была яростной, исход ее казался неясным; но Эдур взяли верх. У нас есть потери — как мы и предвидели, хотя это не уменьшает скорби по павшим.

— Встань, Бинадас. — Рулад тяжко вздохнул, всколыхнув золотой доспех.

Удинаас заметил, что приближается Халл Беддикт. Вы глядел он не лучше, чем недавно — словно человек, потерявший разумение от удара по черепу. Удинаас чувствовал горечь от лицезрения столь жалкого летерийца — а ведь раньше этот человек был таким сильным!

Заговорил Томад: — Император, мы получили весть от Уруфи. Она выздоравливает…

— Мы рады слышать, — перебил его Рулад. — Отдать почести погибшим ее сестрам.

Томад кивнул, удивленно вскинув брови.

Император подошел к Фиру и Траллу. — Братья, вернулись ли демоны — Кенрилл» ахи?

— Нет, Ваше Величество, — сказал Фир. — Не появлялся и Форкрул Ассейл. Полагаю, их охота продолжается.

Удинаас подумал, что это к лучшему. Рулад заговорил о том, что было непонятно большинству присутствующих, тем подчеркивая и укрепляя связь с братьями. Наглядный урок их отцу Томаду. И Бинадасу, который должен чувствовать себя стоящим на тонкой тропке, качаясь между Руладом и Мосагом. Скоро ему придется сделать выбор.

«Возьми нас Странник, что за каша заварилась среди Эдур!»

Рулад коснулся плеча Фира и прошел мимо. — Халл Беддикт, слушай нас.

Летериец выпрямился, заморгал и не сразу отыскал глазами императора. — Ваше Величество?

— Мы оплакиваем сей день, Халл Беддикт. Эти… не принесшие чести смерти. Нам хотелось, чтобы это был день благородного триумфа, отмеченный доблестью и славой обеих сторон. Нам хотелось бы, Халл Беддикт, чтобы день этот был… чистым.

Воистину холодный гнев. Публичная порка стала бы для Ханнана Мосага лучшим исходом. Сейчас творится будущее, понял Удинаас. «А чего хочу я? Лучше бы дать Руладу изрубить мерзавца на куски прямо здесь. Чисто и просто — тот дурак, кто поверит словам Рулада. Тут лучше подойдут слова «порочно и хитро».

— Мы намерены отдохнуть до утра. Утром мы пойдем требовать Летерас и заслуженный нами трон. Удинаас, навести меня ночью. Томад, к полуночи погребальный курган должен быть готов для освящения. Убедись, что похороны проведены по всем правилам. И, Отец, — добавил он, — те летерйцы, что сражались с тобой… пусть они лягут в том же кургане.

— Ваше…

— Отец, разве летерийцы отныне не наши подданные?

Удинаас встал в стороне и следил за покидавшими холм Эдур. Бинадас какое-то время беседовал с Королем — Ведуном, затем подошел к Халлу ради приветствия, подобающего связанным узами крови. Он куда-то увел летерийца.

Фир и Томад отправились организовывать детали похорон. Зерадас Бун и другие «избранные братья» ушли в лагерь хиротов.

Скоро тут остались только двое: Удинаас и Тралл Сенгар.

Эдур уставился на него с расстояния в пятнадцать шагов, явно рассчитывая вывести раба из равновесия. Наконец Удинаас небрежно отвернулся и стал созерцать южные всхолмья.

Еще дюжина ударов сердца — и Тралл встал позади него.

— Кажется, — помолчав, начал он, — что ты, хотя и раб, наделен почти гениальными талантами.

— Хозяин?

— Хватит этого дерьма, Удинаас. «Хозяин». Ты теперь… какой подходит титул? Государственный Канцлер? Главный Советник, или еще что?

— Думаю, Первый Евнух.

Тралл дернулся. — Я не знал, что…

— Да нет. Считайте это символом…

— Ладно, я понял. Кажется. Скажи мне, Удинаас — ты так уверен в себе, что встал между Руладом и Ханнаном Мосагом? Между Руладом и Зерадасом и всеми бешеными выродками, так называемыми «избранными братьями» императора? Не встанешь ли ты между Руладом и его безумием? Видят Сестры, я — то думал, что это Король — Ведун безрассуден.

— Это не безрассудство, Тралл Сенгар. Будь я безрассуден, я действительно чувствовал бы себя уверенно. Но все не так. Думаете, я манипулирую событиями по своей воле? Сознательно? Имея выбор? Скажите, давно ли хоть один из нас имел возможность выбора, хоть самую ничтожную? В том числе и ваш брат?

Эдур помолчал. И кивнул. — Отлично. Тем не менее я хочу знать твои намерения.

Удинаас покачал головой: — Ничего сложного. Я не хочу, чтобы кто-то еще страдал.

— В том числе и Мосаг?

— Король — Ведун не пострадал. Но сегодня все видели, что он принес другим.

— Рулад был… взволнован?

— В ярости. «Но увы и ах, не по достойной причине. Он всего лишь хотел сражаться и умереть. Более благородные побуждения он заимствовал позже. У меня».

— Твой ответ принес мне облегчение, Удинаас.

«Потому я так и ответил».

— Удинаас.

— Да?

— Я страшусь того, что грядет. В Летерасе.

— И я.

— Чувствую, что мир готов расколоться.

«Да». — Тогда нам придется сделать все, чтобы удержать его в целости.

Тисте Эдур не отводил от него глаз. Кивнул. — Берегись недругов, Удинаас.

Раб не ответил. Он снова обозрел отдаленные холмы, истончившиеся столбы дыма над внутренностями крепости — как будто пародия на случившееся утром.

«Все эти войны…»

Глава 24

Пять крыльев принесут вам поклоненье

У Странника немытых ног

Простерлась Резиденция в болоте

Там, где когда — то реки быстрые текли

Кровь королей струится чистым током

Среди гнилых пеньков на месте леса

Что потрясал величием весь мир.

Пустой Оплот пять породил дорог

Иди любой — всё ляжешь на алтарь

И ритуальный нож тебя настигнет.

Ушли под землю реки, подгрызают корни

Промыв под спудом жадные пещеры

Где кости королей стучат, катаясь

В грязи, и пять дорог ведут туда

И пять дорог оттуда вьются

В пещерах запечатана душа

Всех тех, кто сердце вольное отдал

На волю дикости.

День Резиденции,

Финтротас Темный

Свежая теплая вода реки стала кровью демона, сосудом, по которому струился он, расталкивая течения. Где-то наверху, знал он, лежит сердце, источник силы и странной, и знакомой. Ее владелец ничего не ведал о ней, иначе не позволил бы демону подбираться все ближе, ибо завладей он этой силой — немедленно сумеет сбросить оковы.

Что-то ждет в сокрытых потоках, неутомимо снующих под городом на берегах большой реки. Демону поручили принести флот — неприятное присутствие, оскверняющее водную гладь — к городу. Это будет расстояние достаточно близкое, знал демон, чтобы сделать внезапный рывок, сжать ужасное сердце в многочисленных лапах. Напитаться и восстать, освободиться, завладев силой десяти богов. Восстать словно Старший посреди хаотического, неоформленного мира седой древности. Властительным, необоримым, пылающим яростью.

Через темный ил реки, как громадный краб — процеживая столетия тайн, ибо дно древней реки записало множество сказаний на слоях и слоях осадков. Заросшие водорослями сети на снастях затонувших судов, всяческая рухлядь и россыпи балластных камней, ряды запечатанных сосудов, всё хранящих свое жалкое содержимое. Повсюду — гниющие кости, в особенности там, где завихрились течения, в омутах и еще глубже, в иле, поглощенном и спрессованном темнотой, кости, расплющенные давлением, превратившиеся в кристаллы, скелеты, ставшие узорным камнем.

Даже в смерти, понимал демон, нет покоя. Глупцы — смертные, короткоживущие и одержимые яростью, думают иначе, проносясь с быстротою мысли над терпеливым танцем земли и камня. Конечно, вода умеет заполнять все разрывы и несоответствия ритмов сущего. Она может бежать, обгоняя все иное, а может казаться недвижной. Это выражение священной силы богов, хотя сама вода, конечно же, неразумна.

Демон знал, что ее силу можно обуздать. Боги делали так, становясь владыками морей. Но моря питают реки. А их истоки — в скалистых родниках. Воистину морские боги подчинены богам рек и озер. Демон, древний дух — бог некоего родника — желал восстановить равновесие. Перед ожидающей его под городом силой склонятся даже боги морей.

Он смаковал эти мысли с необычайной ясностью — ясностью, которой демон, казалось, давно уже лишился. Может быть, это вкус реки, быстрые течения, богатые выделения берегов? Его разумность возрастала.

Какое наслаждение…

* * *

— Чудная пробка.

Она резко обернулась. Теол невинно улыбнулся.

— Если ты соврал, Теол Беддикт…

Он поднял брови: — Я никогда не посмел бы, Шерк. — Теол встал с пола и зашагал по тесной комнатушке. — Селаш, вы имеете право гордиться. Как вы загнули кожу около камня — ни складочки не заметно…

— Пока я не нахмурюсь, — сказала Шерк.

— Даже тогда, — отозвался он, — это будет скромная… морщинка.

— Ну, тебе лучше знать.

Селаш торопливо совала свои принадлежности в мешок. — Я так и знала, что кончится ссорой.

— Вырази свою благодарность, Шерк, — посоветовал Теол.

Потрогав пальцами камень в серебряной оправе, закрепленной во лбу, Шерк Элалле нерешительно вздохнула: — Спасибо, Селаш.

— Я не о той ссоре, — сказала многокосая женщина. — О Тистеанцах. Они идут. Летер завоеван, и я боюсь перемен. Попомните мои слова — в моду войдет серая кожа. Но я должна действовать прагматично, — внезапно просияла она. — Я уже смешала множество красителей, чтобы добиться такого призрачного эффекта. — Помедлила, бросив взгляд на Шерк. — Работа над тобой была очень полезной. Так и просятся на язык стихи. «Мертвая воровка в темноте ночной…» Круто?

— Мило.

— Но не думай, что получила права на часть моих доходов, Шерк.

— Мне и во сне не мерещилось.

— Мне пора идти, — сказала Селаш, положив мешок на плечо. — Намерена спрятаться в подвале на несколько ближайших дней. Советую то же самое и вам двоим.

Теол огляделся: — У меня нет подвала, Селаш.

— Ну, главное — подать добрый совет. Прощайте. — Она исчезла, прошелестев занавеской.

— Сколько сейчас?

— Почти утро.

— А где твой лакей?

— Не знаю. Думаю, где-то.

— Ты уверен?

Теол хлопнул в ладоши. — Идем на крышу. Поглядим, не изменит ли моему молчаливому стражу спокойствие, когда он узрит твою красоту.

— А что он там делает все это время?

— Похоже, стоит прямо над люком, на тот случай, если появится нежелательный гость. Чего, к счастью, пока не случилось. Едва ли можно счесть таковым девушку — вестницу от Брюса.

— И что он сможет сделать, если стоит сверху, а нападающие появятся внизу?

— Думаю, спорхнет вниз в вихре мечей, ножей и дубинок, в мгновение ока забив пришельца до потери сознания. Или так, или же он завопит, начнет карабкаться вниз по лестнице — и поспеет как раз вовремя, чтобы отомстить врагу над нашими трупами.

— Твоим трупом. Мой…

— Да уж, моя ошибка.

— Я не удивлена твоему смущению, Теол. — Шерк обеими руками откинула густые волосы за спину, отчего вызывающе выпятилась ее грудь. — Учитывая удовольствие, полученное тобой от моих прелестей.

— Твоих прелестей. Отличное слово, ведь оно может значить много чего. Так пойдем приветствовать рассвет?

— Если настаиваешь. Я долго не останусь. Аблала начнет беспокоиться.

— Харлест ему расскажет, что мертвые не помнят времени. Нет нужды торопиться.

— Последний раз он бормотал что-то о расчленении Харлеста.

Они взбирались по лестнице. Шерк полезла первой.

— Я думал, он заключен в саркофаге, — сказал Теол.

— Но слышать его мы можем. Драматическое шипение и шуршание когтями по крышке. Пойми меня, оно так раздражает…

— Ну, надо надеяться, что Аблала не успел сотворить ничего нехорошего…

Небо побледнело на востоке, но воздух оставался холодным. Телохранитель молча смотрел на них, пока не привлек внимание. Тогда указал в сторону реки.

Всю ее загородили эдурские суда. Сотни рейдеров и транспортов, темное море парусов. Передние корабли выпустили весла. Высадка сможет начаться уже через звон.

Теол поглядел на них — и повернулся к северо-западу. Белые колонны дымов вчерашней битвы рассеялись, хотя от разоренной крепости еще тянулись облачка, окрашенные зарей в розовый цвет. Над западной дорогой клубилась пыль, вздымаясь все выше.

Не сразу Теол и Шерк смогли заговорить.

— Мне надо идти.

— Затаись.

Она помедлила на краю люка. — А ты, Теол Беддикт, оставайся здесь. На крыше. С телохранителем.

— Звучит привлекательно.

— Герун Эберикт придет за тобой, дай только шанс.

— И за тобой.

Отчаянный звон от далеких западных ворот возвестил о прибытии эдурской армии.

Воровка скрылась в люке.

Теол смотрел на запад. Спину уже припекало. Он понимал, что денек выдастся жаркий.

* * *

Рука Низали оставалась на плече короля; но Брюс видел, что Первая Наложница близка к обмороку. Она стояла около Эзгары Дисканара всю ночь, как будто любовь способна сама собой защитить его от всех угроз. Утомление заставило короля уснуть. Он сидел на троне словно труп, съежившись, откинув голову. Упавшая корона уже давно валялась на тронном возвышении.

Канцлер Трайбан Гнол ушел с последней сменой стражей. Столь внезапно потеряв королеву и принца, он за день стал казаться ужасно состарившимся и высохшим.

Финед Мороч Неват куда-то исчез, хотя Брюс был уверен: в нужное время мастер меча объявится. Этот человек остался храбрым, несмотря на перенесенные испытания. Брюс считал, что все обвинения по поводу его действий у Высокого Форта не стоят слюны, потраченной на их произнесение.

Первый Евнух Нифадас вместе с Брюсом принял ответственность за остатки дворцовой гвардии. Вход в каждое крыло забаррикадирован и охраняется не менее чем двумя солдатами — кроме Королевского Пути, в котором безумный Цеда Куру Кан запретил находиться всем, кроме себя самого. В самом городе расположились отряды Геруна Эберикта и солдаты гарнизона — их было слишком мало, чтобы защитить ворота и стены, но тем не менее они готовились к обороне. По крайней мере, Брюс на это надеялся. Сам он давно не выходил из Тронного зала, а Герун не появлялся с тех самых пор, как принял командование гарнизоном.

По совету Нифадаса Брюс улегся отдохнуть на скамье и проспал несколько звонов на удивление сладким сном. Его разбудили принесшие завтрак слуги — день начался со странной в данных условиях нормальностью. Продрогший на утреннем холодке Брюс торопливо поел и подошел к сидевшему на другой скамье Нифадасу.

— Первый Евнух, вам нужно отдохнуть.

— Поборник, в этом нет нужды. Я сделал слишком мало и совсем не устал.

Брюс поглядел ему в глаза. Они были ясными и блестящими — совсем непохоже на обычный сонный взор Нифадаса. — И ладно.

Первый евнух улыбнулся: — Последний наш день, Поборник.

Брюс нахмурился: — Никаких причин полагать, что Эдур хотят забрать вашу жизнь. Им понадобятся ваши знания. Как и Канцлера.

— Да, знания. Разумное допущение, финед.

Первый Евнух замолчал.

Брюс глянул на трон, пошел к нему. Склонился к Низали: — Первая Наложница, он еще спит. — Он взял ее за руку. — Не тревожьтесь, — сказал он, когда она начала вырываться, — я веду вас всего лишь к ближайшей скамье. Недалеко.

— Как, Брюс? Как могло все так обрушиться? Столь быстро? Не понимаю…

Он припомнил недавнюю встречу, на которой Низаль, Уннаталь Хебаз, Нифадас и король планировали удары и контрудары во всепоглощающей игре дворцовых интриг. Казавшаяся непобедимой самоуверенность, блеск разума в глазах. Он припомнил, как видели летерийцы земли Тисте Эдур: жемчужина, созревшая для выковыривания из раковины. — Я тоже не понимаю, Низаль.

Она позволила свести себя с подножия трона. — Как тихо. Уже начался день?

— Да, взошло солнце.

— Он не оставит трон.

— Знаю.

— Он… испуган.

— Сюда, Низаль. Ложитесь сюда. Вот подушки. Знаю, это не идеал…

— Вполне сносно. Спасибо.

Едва она легла, как сомкнула веки. Брюс увидел, что женщина уже спит.

Отвернувшись, Поборник вышел через главный портал в коридор с низким потолком. Здесь будет его позиция. Прямо впереди, на одной из плит пола, виднелся скорчившийся во сне Цеда.

А рядом с ним — Герун Эберикт. С мечом в руке. Смотрит на Цеду.

Брюс подошел поближе. — Финед?

Лицо Геруна осталось лишенным всякого выражения.

— Королевская Вольность не дает вам разрешения на всё.

Герун оскалился: — Он потерял разум, Брюс. Это будет милосердно.

— Не тебе решать.

Герун склонил голову набок: — Ты мне помешаешь?

— Да.

Миг спустя финед отступил и вложил меч в ножны. — В удачное время. Еще несколько мгновений…

— Что ты здесь делал? — спросил Брюс.

— Мои солдаты уже на позициях. Что мне еще делать?

— Командовать ими.

Тот вздохнул, присвистнув через щель в зубах: — Сегодня у меня другие дела.

Брюс молчал. Прикидывал, следует ли убить этого человека.

Кажется, Герун разгадал его мысли. Кривая ухмылка стала еще шире: — Помните о своих обязанностях, Брюс Беддикт. — По его знаку в коридор вошла дюжина охранников его поместья. — От вас ждут смерти при защите короля. В любом случае, — пробормотал он тише, — ты сейчас подтвердил все мои подозрения. На этом спасибо. — И он не спеша отошел.

Кровь или честь… — Я знаю, что ты задумал. И предупреждаю: Вольность тебе не позволяет этого.

— Ты говоришь за короля? Не слишком ли самонадеянно, Брюс Беддикт?

— Король ожидает от тебя командования гарнизоном, защиты города, а не пренебрежения обязанностями ради личной мести.

— Защиты города? Не будь глупцом, Брюс. Если гарнизон желает геройской смерти — скатертью дорога. Лично я намерен пережить проклятое завоевание. Тисте Эдур не так уж страшны. — Он отвернулся и вышел, забрав охрану.

Кровь или честь. «У меня нет выбора, Теол. Прости».

* * *

Багг не удивился, обнаружив, что оказался на стене почти один. Никто не препятствовал его восхождению, ибо солдаты отступили, выбрав для обороны различные «бутылочные горла» города. Конечно, надо еще посмотреть, станут ли они упорно вести безнадежный бой. Но сейчас улицы почти опустели.

Опершись на зубец, слуга созерцал Эдур, подходящих к стене по западной дороге. Быстрый взгляд налево позволил увидеть приближение флота, а под ним присутствие громадного и ужасного демона. Существо, занявшее всю ширину реки и протянувшееся в длину на половину лиги. Жуткое создание, скованное магической цепью.

Западные ворота стояли нараспашку. Передовые элементы эдурского войска подошли уже на тысячу шагов. Двигались они с осторожностью. По краям войска из полей и придорожных канав появились первые волки — Солтейкены.

Багг вздохнул и глянул на второго стоявшего на стене. — Похоже, вам придется работать быстро.

Этот художник был в Летерасе известной и уважаемой фигурой. Копна густых волос, сплетенных с дикой бородой, оставляла видимыми на его лице только глаза и короткий нос. Невысокий и жилистый мастер всегда рисовал нервно и возбужденно, пританцовывая и резко нанося краски на доску, казавшуюся слишком маленькой для его великих замыслов. Этот недостаток перспективы давно уже был переработан в прием, а прием стал признанным стилем (конечно, насколько может быть общепризнан стиль отдельного живописца). Услышав слова Багга, он скривил лицо и оперся на правую ногу, а ступню левой поставил на правое колено. — Сцена¸ идиот! Она запечатлевается в моем разуме, вот тут, под левым глазом. Я ничего не упускаю. Каждую деталь помню. Однажды историки восхвалят мой труд. Увидите! Восхвалят!

— Так вы закончили?

— Почти, почти что почти, почти всё. Каждую деталь. Я снова сделал это. Вот что они скажут. Да, я снова отличился.

— Посмотреть можно?

Внезапная подозрительность. — Я сам вроде историка, — объяснил Багг.

— Точно? Я вас читал? Вы так известны?

— Известен? Может быть. Но сомневаюсь, что вы меня читали, потому что я ничего еще не написал.

— А, лектор!

— Ученый, пловец в океане истории.

— Мне нравится. Хотелось бы написать это.

— Так могу я посмотреть вашу картину?

Последовал приглашающий жест раскрашенной всеми цветами руки: — Подходи, старый друг. Узри мой гений своими глазами.

Доска на мольберте была скорее широкой, чем высокой — вполне подходящей для пейзажа или зарисовки воистину важного исторического момента. Не менее двух саженей в ширину. Багг обошел мольберт и бросил взгляд на рисунок.

Увидев два цвета, разделенных грубой диагональю. Справа кроваво — красный, слева грязно — коричневый. — Необычайно, — сказал Багг. — И что вы хотели выразить?

— Как? Ты что, слеп? — Художник указал кистью. — Колонна! Приближение великой армии Эдур! Знамя, конечно, знамя!

Багг прищурился и разглядел крошечный кусочек красного — флаг над эдурской колонной. — А, понятно. Теперь вижу.

— Тебя ослепила моя гениальность?

— О да, всякое понимание выбила.

Художник умело переменил ноги и задумчиво уставился на войско Эдур. — О, теперь они ближе. Думаю, надо принести другую доску и проработать детали.

— Ну, можно использовать и стену.

Мастер вскинул кустистые брови: — Умно. Ты действительно ученый.

— А мне пора.

— Да, кончай меня отвлекать. Мне нужен фокус, да. Основная точка зрения.

Багг спокойно спускался по ступеням. — Отличный урок, — бормотал он. — Детали. Так много деталей в сегодняшнем дне…

Он шел по вымершим улицам, избегая главных перекрестков, где высились баррикады и нервно сновали солдаты. Иногда мимо пробегал какой-нибудь испуганный горожанин.

Вскоре слуга обогнул угол, помедлил и пошел к разрушенному храму. Там стоял и ждал его Турадал Бризед.

— Предложения? — спросил бог, известный как Странник.

— О чем ты?

— Смертный, которого я избрал для этого задания, не пришел.

— Ох! Нехорошо, ибо Жекки уже подходят к воротам.

— Да, и высадились первые Эдур с кораблей.

— Почему бы тебе не сделать это самому?

— Не могу. Мой аспект влечет некоторые… ограничения.

— А, намеки. Потянуть — подтолкнуть.

— Да, только так.

— Ты будешь действовать так прямо, как только можешь.

Странник кивнул.

— Да, вижу твою дилемму, — протянул Багг.

— Отсюда и вопрос: есть предложения?

Слуга немного подумал (бог терпеливо ждал), вздохнул и сказал: — Может быть. Погоди здесь. Если мне повезет, я кое-кого пришлю.

— Хорошо. Надеюсь, ты не задержишься.

— Надеюсь, что нет. Все зависит от моей силы убеждения.

— Я обнадежен.

Не тратя больше слов, Багг поспешил прочь. Путь его лежал в район доков. К счастью, это было недалеко, так что, прибыв на Лобную улицу, он обнаружил, что воины Эдур контролируют лишь главные причалы. Они не спешат, заметил он. Знак самоуверенности. Никто им не препятствует. Багг поспешил вдоль улицы, подходя к малым причалам. Там находилась его цель: двухмачтовое суденышко, нуждавшееся в покраске, но в остальном выглядевшее вполне надежным. На палубе никого не было; но, подойдя к борту, он услышал шум голосов и стук сапог по трапу.

Когда Багг взошел на главную палубу, дверь надстройки распахнулась, показались две вооруженные женщины.

Багг встал и поднял руки.

За расступившимися женщинами появились еще три фигуры. Высокий седоватый мужчина в багряном плаще и второй — по всем признакам маг. Вышедшую третьей женщину Багг узнал: — Доброе утро, Шенд. Так вот куда вас послал Теол.

— Багг. Чего тебе нужно, во имя Странника?

— Отлично сказано, милая. А эти бравые солдаты — новая команда Шерк Элалле?

— Кто таков? — спросил седовласый.

Она скривилась: — Слуга моего нанимателя. А ваша нанимательница служит моему. Его прибытие — знак проблем. Давай, Багг, выкладывай.

— Может, сначала знакомство?

Шенд закатила глаза: — Железный Клин…

— Чтящий из Багряной Гвардии, — улыбнулся Багг. — Простите меня. Продолжайте.

— Корло…

— … его Верховный Маг. Еще раз извините, но так надо. Мало времени. Мне нужны эти гвардейцы.

— Зачем мы вам нужны? — спросил Железный Клин.

— Вы должны убить бога Солтейкенов — Жекков.

Лицо Чтящего помрачнело. — Солтейкены. Мы уже пересекали их пути.

Багг кивнул: — Если Жекки найдут своего бога, они, разумеется, станут его защищать…

— Далеко ли?

— В нескольких улицах. Заброшенный храм.

Железный Клин кивнул. — Этот бог — он Солтейкен или Д» айверс?

— Д» айверс.

Чтящий повернулся к Корло. Тот сказал: — Готовьтесь, солдаты. Нам предстоит схватка.

Шенд выкатила глаза: — А что я скажу Шерк, если она покажется?

— Мы не надолго, — отозвался Клин, вытягивая меч.

— Стой! — Шенд поглядела на Багга: — Ты! Откуда ты узнал, кто они такие?

Слуга пожал плечами: — Думаю¸ подсказка Странника. Прошу, Шенд, попрощайся от моего имени с Риссарх и Хеджан.

* * *

Пятьдесят шагов по мостовой до разверстых ворот Летераса. Тралл Сенгар оперся на копье, бросил взгляд на Рулада.

Широкоплечий, одетый в меха император приплясывал на месте, беспокойно, как зверь, и не сводил глаз с ворот. Ханнан Мосаг и выжившие члены К'риснан а подошли ко входу на десять шагов. Их окружало облако духов. Духи устремились вперед, достигли ворот и, чуть помедлив, ворвались в город.

Ханнан Мосаг пошел назад, туда, где ждали император и его братья. — Все как мы предполагали, Император. Присутствия Цеды нигде не наблюдается. Среди гарнизона лишь горстка слабых магов. О них позаботятся призраки и демоны. К полудню мы сможем прорубиться сквозь баррикады и войти в Вечную Резиденцию. Подходящее время для вашего восшествия на престол.

— Баррикады, — кивнул Рулад. — Отлично. Мы желаем драться. Удинаас!

— Здесь! — Раб вышел вперед.

— В этот раз, Удинаас, ты пойдешь с нашим Двором, под началом Уруфи.

— Император?

— Мы не станем рисковать тобой, Удинаас. Но если мы падем, за тобой немедля пошлют.

Раб поклонился и отступил.

Рулад повернулся к отцу и братьям: — Сейчас мы войдем в Летерас. Мы потребуем свою империю. Готовьте оружие, родные мои.

Они начали продвижение.

Тралл еще немного поглядел на Мосага, гадая, что тот скрывает, и пошел за братьями.

Халл Беддикт двигался со второй ротой Эдур; в двадцати шагах за воротами он ступил в сторону и встал, следя за маршем воинов. Никто из них не обращал на него внимания. Бледные лица выглядывали из-за занавесок и неплотно закрытых ставней. Над гаванью кружили и панически вопили чайки. Где-то впереди, на главной улице, начался бой за первую баррикаду. Раздался грохот магического удара; последовали стоны.

Бессмысленная трата жизней. Он уповал на то, что не все городские солдаты окажутся безрассудно храбрыми. Больше нет причин сражаться. Летер завоеван. Все, что осталось — лишить власти беспомощного короля и предателей — советников. По мнению Халла — это будет единственный поистине справедливый акт нынешней войны.

Он уже оплакал брата Брюса. Хотя тот еще жив, его гибель кажется совершенно неизбежной. Поборник умрет, защищая своего Короля. Трагично и бессмысленно, но это будет исполнением последней летерийской традиции, и Халл не мог предотвратить этого — ни словом, ни делом.

Пепел в душе Халла уже осел. Позади них резня, впереди убийство. Преданный, он сумел увидеть конец безумной коррупции своего народа. Победа требует смерти Брюса: это наложило на душу Халла последний слой савана. Нет ему прощения…

Но даже сейчас у него осталось важное дело. Когда в город входила третья рота, он повернулся и скрылся в боковой улочке.

Нужно поговорить с Теолом. Объяснить всё. Сказать брату, что он догадывался о его обманах, его схемах. Он надеялся, что Теол будет тем человеком, что не осудит Халла за свершенное им. Нужно лишь поговорить.

Ему нужно нечто вроде прощения.

За то, что он тогда не спас родителей.

За то, что он сейчас не спасет Брюса.

Прощение. Простая вещь.

* * *

Удинаас стоял среди рабов из дома Сенгар, ожидая, когда придет их черед войти в Летерас. Уже дошли слухи о боях где-то впереди. Рядом стояла Уруфь, с ней Майен. Она куталась в тяжелый плащ, лицо ее выглядело сморщенным, глаза блестели как у одержимой. Уруфь не отходила от молодой женщины, словно ожидая побега. Они не сочувствует ей, нет. Ребенок — вот все, что ее заботит.

Бедная Майен.

Он знал, что она чувствует. Его самого охватила какая-то лихорадка, зуд в крови. Под курткой все пропиталось потом. Кожа горела огнем. Он держался, но боялся, что скоро потеряет контроль.

Это пришло неожиданно, как волна паники, безликого ужаса. Все хуже…

Закружилась голова. За миг до этого он понял, что случилось. И сдался потоку страха.

Вайвел.

Оживает внутри.

* * *

Жекки во главе с Б» наггой ворвались в город, все в форме Солтейкенов. Опустив носы, они вынюхивали след своего бога. И находили его в завихрениях летерийского воздуха — нетерпение, смешанное с бешеным гневом.

Радостные взвизги огласили город, отразились от стен. Почти девять тысяч волков. Среди затаившихся горожан родился ужас. Девять тысяч белоснежных волков отрядами по двадцать потоком озверелого безумия спешили к старому храму.

«нагга присоединил свой вой к общему хору. Его сердце пылало дикой радостью. Свора ждет. Демоны, духи, Эдур и клятые императоры — что они теперь? Случайные, мимолетные союзники. В Летерасе ныне случится Возвышение Жекков. Империя Солтейкенов с богоимператором на троне. Рулад будет порван на куски, каждый Эдур станет кровавым, вкусным мясом. Сладкий мозг разгрызенных костей, мякоть, высасываемая из расколотых черепов!

День окончится таким побоищем, которого не забудут выжившие.

«Этот день, — сказал себе Б» нагга и тихо засмеялся, — принадлежит Жеккам».

* * *

Семьдесят три лучших солдата его роты сформировали стену щитов за спиной Мороча Невата. Они заняли мост через Главный Канал — отличное место для предстоящей драмы. Особенно его радовало, что рядом возвышался Третий Ярус, и на нем собирались горожане. Зрелища — вожделение Летера. Нет сомнений, что там уже делаются ставки. Наконец-то финед Мороч Неват получил достойную аудиторию.

Все шепотки и слухи о его трусости под Фортом ныне прекратятся. Немного, но и этого хватит.

Он помнил, что обещал помощь Турадалу Бризеду; но хвастовство этого человека не убедило Невата. Сказки о богах и прочее такое, исходящее от разнаряженного консорта… да ладно, это подождет до другого дня, до другой жизни. Пусть фатоватый любовник свергнутой королевы и ее отвратительный канцлер сражаются сами за себя. А Мороч жаждет скрестить клинки с Тисте Эдур.

Если они соизволят. Уродливая смерть под ударом магии — это кажется более вероятным.

Один из солдат что-то проворчал.

Мороч кивнул, сам увидев первых Эдур, появляющихся на улице. — Держать стену щитов, — прорычал он, выдвигаясь на пять шагов. — Это небольшая компания — пошлем их души Страннику в дырку!

Ответом на его похвальбу стали крики солдат. Их голоса внезапно охрипли от жажды крови. Мечи застучали о щиты.

Мороч улыбнулся. «Они нас услышали». — Поглядите на них, друзья — смотрите, как они колеблются!

Солдаты проревели боевой клич.

Тисте Эдур возобновили движение. Во главе их шел воин в золотой броне.

Мороч знал его. — Благослови Странник, — прошептал он и повернулся к солдатам. — Император! Тот, в золоте! — Он отошел от строя еще дальше, встав на самом краю моста. Поднял меч. — Рулад Эдурский! — завопил он. — Выйди и встань передо мной! Выйди и умри!

* * *

Багг указал пальцем: — Видите того человека? Это Турадал Бризед. Вы делаете это ради него. Если он окажется неблагодарным, задайте взбучку! Мне надо идти, но вскоре я вернусь…

В воздухе внезапно повисли завывания, прозвучавшие и севера и запада.

— О, проклятие, — сказал Багг. — Вам лучше бы начать. А мне лучше бы остаться, — добавил он, направившись к Страннику.

— Корло, — бросил Железный Клин.

— О, Чтящий, он порядком озадачен. И не может ничего слышать.

Железный Клин кивнул. — Готовьте оружие. Не терять времени. Сколько там, Корло?

— Шесть. Их излюбленное число.

— Идем.

Багг находился уже в пятнадцати шагах от Турадала, который поднял голову, готовясь его приветствовать, когда Чтящий и его отряд набрали скорость и тяжело протопали мимо него.

Когда они поравнялись со Странником, бог, подняв брови, кивнул в сторону полуразрушенного храма.

Гвардейцы изменили направление и побежали.

Багг расслышал, что Клин бросил богу на ходу: — Рад-встрече-увидимся-позже, — и Багряные гвардейцы ворвались в темный коридор.

Звериный вой, человеческие вопли, оглушающий грохот магии…

* * *

— Он мой! — почти прорычал Рулад, поднимая меч и выступая навстречу летерийскому меченосцу одиноко стоящему на той стороне моста.

Ханнан Мосаг крикнул: — Император! Оставьте его моим к'риснан ам…

Рулад резко крутанулся на месте. — Нет! — взвизгнул он. — Мы будем драться! Мы воины! Этот летериец заслужил доблестной смерти! Не желаем больше слышать тебя! — И он снова повернулся к мосту. — О, вот этот смельчак. Я хочу его!

Стоявший сзади Тралл Фир пробормотал: — Он хочет быть убитым. Я узнал летерийца. Он был с делегацией.

Тралл кивнул. Финед, капитан и телохранитель принца Квилласа — он не мог припомнить его имени.

Было ясно, что Рулад не узнал его.

Выставив перед собой пестрый меч, император двинулся к противнику.

Мороч Неват улыбнулся. Рулад Сенгар, умерший, чтобы вернуться к жизни. Если верить слухам, он умирал еще раз в Трейте. «Но в этот раз я оставлю тебя мертвецом. Я изрублю тебя на куски». Он спокойно ждал, следя за приближением императора.

Выставляет вперед правое плечо, шагает правой ногой шире, чем левой. Эти детали подсказали Морочу, что Рулад обучался биться обычным мечом, а не таким вот двуручным чудищем, торчащим над его головой словно здоровенная палица.

Он ожидал выпада — но не был готов к скорости, с которой меч сверкнул над головой. Мороч едва успел поднырнуть, присев на правую ногу, и тем спасти череп от разрубания на две части. Меч врага с сотрясшим все тело грохотом задел за навершие шлема и сорвал его с головы финеда.

Мороч отпрянул, принимая самую низкую стойку, а затем выпрямился. Конец его собственного меча был в крови: он успел нанести ответный удар.

Рулад зашатался. Из его бедра брызнула красная струйка.

Правая нога, ведущая. Самая опасная рана.

«Посмотрим, император, как ты потанцуешь».

Мороч потряс головой, избавляясь от остатков головокружения. Мышцы и жилы у затылка стонали от тупой боли, и он понимал, что получил растяжение. Но сейчас обе руки двигались свободно, не затронутые травмой.

Рулад атаковал вновь, пронзительно завопив.

Он взмахнул мечом над головой, повел его вниз, замедлившись на миг — и тем избежав слишком поспешного ответа Мороча — и затем опустил оружие до предела.

Финед сильно изогнулся, пытаясь уйти от лезвия. Разрывающая боль в пояснице — пестрый меч глубоко впился в тело. По боку полилась алая кровь. Но теперь он был рядом с врагом. Неват поднял меч вверх, вонзил в левую подмышку императора. Пробил золотой панцирь, почувствовал сопротивление ребра — и устремился дальше, отыскивая кончиком лезвия лопатку и позвоночник.

Казалось, пестрый меч двигается по собственной воле. Руки Рулада поднялись, и лезвие начало ползти по телу финеда, пересекая сзади правое бедро, прорезая путь к паху.

Рулад согнулся, налегая на рукоять; передняя часть лезвия прошла через кишки Мороча, и головка эфеса звякнула о мостовую. Император выпрямился и потянул меч на себя, через торс финеда, разрезая его надвое: сердце, левое легкое. Лезвие вышло над ключицей.

Умирая, Мороч вложил последние силы в ответный удар. Спина императора с треском переломилась.

Сплевывая кровь полным ртом и улыбаясь, Неват осел на скользкие камни. Рядом падал Рулад.

Затем над ним нависла иная фигура. Кто-то из братьев императора…

Его голос, казалось, донесся издалека: — Скажите нам свое имя, финед.

Мороч пытался ответить, но захлебнулся. «Я Мороч Неват. Я убил вашего клятого императора».

— Вы королевский Поборник, верно? Ваши солдаты на мосту так кричат — Королевский Поборник… этот о вас, финед?

«Нет.

Вы, уроды, с ним еще не сталкивались».

С этой приятной мыслью Мороч Неват умер.

* * *

Столь быстрое исцеление, столь быстрое возвращение. Окруженный волками, завывавшими на лицах Летераса, будто проклятые души, император восстал из мертвых и разорвал воздух собственным воплем.

Солдаты на мосту замолчали, видя, как покрытый кровью Рулад встал, вытянул меч из тела финеда. Шагнул — и покачнулся на сторону. Глаза его наполнили ужас и безумие.

— Удинаас!

Так отчаянно одинок. Душа в смертной муке.

— УДИНААС!!!

Уруфь Сенгар услышала неистовый крик сына за две сотни шагов. Резко развернулась, отыскивая раба среди множества невольников. В этот момент Майен заорала и рванулась от прочих женщин, убегая на ближайшую улицу. И пропала за углом.

Замерев от неожиданности, Уруфь продолжала выискивать этого раба.

— Удинаас? Где ты?

Ответами послужили тупые, испуганные взгляды. Всё знакомые лица, но среди них не было Удинааса. Раб пропал.

Уруфь рванулась к ним, замолотила кулаками. — Найти его! Найти Удинааса! — По венам пробежал прилив внезапной ненависти. К Удинаасу. Ко всем летерийцам. «Предан. Мой сын предан» . О, как они заплатят!

* * *

Она слышала звуки схваток со всех сторон — захватчики пробирались по улицам и встречались с отчаявшимися солдатами. Впавшая в ужас, плачущая Чашка металась между провалившимися курганами, ища убежища. Она была совсем одна.

Пятеро убийц почти вышли. Их могильники вспучились, большие трещины змеились по сырой земле, изнутри слышался стук раздвигаемых камней. Пять голосов слились в мрачной песне — гул словно барабанов, все ближе к поверхности, все громче.

— О, — простонала она, — где же все? Где мои друзья?

Чашка доковыляла до кургана своего единственного друга. Он там, так близко… Она потянулась…

… и ее затащило внутрь. Мучительное продвижение сквозь горячую почву, на сырой берег. Перед ней простиралось вонючее болото. Небо над головой было серым.

Почти рядом из воды кто-то выкарабкивался. Белокожий, со слипшимися волосами. — Чашка! — Его голос ломался от напряжения. — Сзади… дотянись…

Она повернулась.

Два меча, вонзенные в грязь.

— Чашка… возьми их… дай…

Протяжный всхлип сзади. Она обернула голову и увидела схватившиеся за лодыжки друга женские руки — жилистые, высохшие. Они тянули его назад. Друг неистово взмахнул рукой, вонзая локоть во внезапной поднявшееся над болотом искаженное, вымазанное грязью лицо. Из носа женщины брызнула кровь, однако рук она не разжала.

Они вместе начали погружаться в пенящуюся грязь.

Всхлипнув, Чашка схватила оба меча. Вытащила из грязи и побрела к берегу.

Над поверхностью болота взлетели брызги, снова показались руки.

Чашка ждала, дрожа всем телом.

* * *

Так легко снова стать рабом — теперь, когда вайвел принизал все тело, подчинив своей воле каждый мускул, каждый орган, даже несущуюся по венам кровь. Удинаас едва мог видеть своими же глазами, как мелькают улица за улицей. Момент жестокой ясности — он пробегает между тремя Солтейкенами, обернувшимися к нему с рычанием и оскалив клыки — его руки ныне снабжены когтями длиной в палец, они терзают волчью плоть, вырывая ребра из-под кожи. Тяжелый костистый кулак — его кулак — ударяет по волчьей голове, ломая кости — волк внезапно покатился, глаза его остекленели — и снова быстрый бег.

Хозяин нуждается в нем. Сейчас. Нельзя терять времени.

Раб. Освобожденный от всякой ответственности, не более чем инструмент.

А это, понял Удинаас, и есть яд смирения.

Все ближе и ближе.

«Ничего нет нового в том, что тебя используют. Поглядите на все эти лежащие тела. Бедные солдаты — летерийцы умерли без причины, защищая труп королевства и подтвердив свое гражданство. Недвижного королевства, владений бога пыли. Найдите его храм в заброшенных аллеях, среди трещин между камнями.

Друзья мои, вы не найдете мира прелестнее, чем этот, где «честь», «вера» и «свобода» слились в комок, ничем не отличаясь от «ненависти», «зависти» и «измены». Где все понятия приклеились к земле или унесены ветром. Где никто не бросит вызов власти святого безразличия.

Восстает во славе бог праха»…

Впереди появилась дюжина волков — и рванула прямо к нему.

Кажется, придется задержаться.

Удинаас оскалился.

* * *

— Как тебе это удается? — спросил Багг.

Странник бросил на него взгляд. — Волки?

— Они где угодно, только не здесь, а ведь уже давно должны были нас найти.

Бог дернул плечом: — Я толкаю их в другие стороны. Оказалось не так сложно, как я боялся — хотя их вождь слишком умен, его труднее обмануть. К тому же звери встретили другого… противника.

— Какого же?

— Другого.

Вопли из храма стихли. Тишина, никого в темных воротах. Пять ударов сердца — и звуки бранящихся голосов.

Появился маг Корло, тянущий за собой тело. За телом оставалась полоса крови.

Багг озабоченно ступил к нему. — Она жива?

Корло, сам покрытый множеством синяков и ран, дико взглянул на слугу. — Нет, проклятие.

— Мне очень жаль, — пробормотал Странник.

Из проема показались остальные гвардейцы. Все ранены, один особенно тяжело — левая его рука болталась лишь на красных сухожилиях, глаза остекленели от шока.

Корло метнул взгляд на Турадала Бризеда: — Вы можете исцелить? Пока все не истекли кровью…

Из руин, вкладывая меч в ножны, вышел Железный Клин. Кровь на нем была только чужая. Лицо мрачнее тучи. — Мы ждали волков, черт дери, — прорычал он, глядя на Странника. Тот возложил руки на самого тяжелого раненого, наращивая новую плоть, присоединяя руку к телу. Лицо солдата кривилось от боли.

Турада Бризед вздохнул: — Не хватало времени объяснять, с чем вам придется иметь дело. Если вы не забыли, Чтящий.

— Клятые коты.

— Котоящеры, — добавил один из солдат, плюясь кровью. — Иногда мне кажется, что Природа безумна.

— Ты прав, Полмеры, — сказал Корло, закрывая веки лежащей перед ним женщине.

Железный Клин вдруг метнулся мимо Странника, быстрый как молния. Поднял руки…

… когда громадный белый волк выскочил с улицы и склонив голову, скрежеща когтями, рванулся к Турадалу Бризеду. Тот не успел даже обернуться.

Чтящий поймал волка в середине прыжка. Схватил левой рукой за переднюю лапу, правой сжал шею под челюстью. Поднял зверя над головой, повернул и ударил головой о камни, сокрушая морду, череп и плечи. Солтейкен упал на спину, ноги его спазматически задергались. Умирая, зверь обмочился и пустил из пасти желтую пену. Еще миг — и судороги окончились, тело застыло, хотя моча некоторое время продолжала бить ослабевающей струей.

Железный Клин отошел.

Полмеры вдруг захохотал: — Он помочился на тебя!

— Молчи, — буркнул Клин и поглядел на мокрые ноги. — Возьми меня Худ, как воняет!

— Нам нужно идти на корабль, — сказал Корло. — Волки повсюду, и не уверен, что смогу долго удерживать их.

Турадал Бризед отозвался: — Зато я могу. Особенно теперь.

— А что изменилось, если не считать, что Свора изрублен на куски? — спросил Багг.

Странник показал на убитого Солтейкена: — Это был Б» нагга, вожак Жекков. — Его взгляд был недоумевающим, почти изумленным. — Ты выбрал верно, — добавил он.

— Этот взвод сумел выбраться с Ассейла, — пожал плечами Багг.

Глаза бога широко раскрылись. Он повернулся к Железному Клину. — Я расчищу вам путь до пристани…

— О, проклятие! — внезапно дернулся Багг. — Они вырвались.

— Новые проблемы? — оглянулся Клин. Его рука сжала рукоять меча.

— Не здесь, — ответил Багг. — Но недалеко. — Он оценивающе поглядел на Клина.

Чтящий нахмурился. — Корло, веди остальных к судну. Ладно, старик, показывай путь.

— Ты не обязан этого делать…

— Да. Но когда волк меня обгадил, я потерял всякое терпение. Нас ждет новая схватка?

Багг кивнул: — Свора может показаться выводком котят.

— Может? Точнее нельзя?

— Ну, на этот раз мы вполне можем проиграть.

— Отлично, — фыркнул Чтящий. — Пойдем разбираться.

Слуга вздохнул. — Иди же за мной. Мы направимся в мертвый Дом Азата.

— Мертвый? Возьми меня Худ, просто детский праздник.

«Детский праздник? Чудеса, я уже люблю этого человека». — Да, а мы придем без приглашения. Все еще горишь желанием?

Железный Клин оглянулся на Корло. Тот напряженно во что-то вслушивался, качая головой. Чтящий вздохнул: — Когда отведешь их, вернешься и отыщешь меня. И постарайся подойти вовремя.

— Чтящий…

— Иди.

Багг оглянулся на Странника. — А ты придешь?

— В духе. Боюсь, мне надо решить другой вопрос. О, — бросил он, когда Багг и Клин уходили, — благодарю тебя, любезный лакей. Как и вас, Чтящий. Скажите мне, Железный Клин, сколько Чтящих осталось в Багряной Гврадии?

— Без понятия. Думаю, около сотни.

— Рассеянных тут и там…

Седовласый воин улыбнулся: — Это сейчас.

— Думаю, нам придется спешить, — сказал Багг.

— А ты сможешь бежать?

— Я быстр, как штормовая волна.

* * *

Брюс одиноко стоял в коридоре. К счастью, волчий вой стих. Никакой иной звук не мог проникнуть сквозь стены. Невозможно понять, сражается ли еще гарнизон за пределами Вечной Резиденции. Как все бессмысленно…

Он вздохнул, расслышав странный звук. Опустил глаза и поглядел на Цеду, лежавшего свернувшись клубком на полу, спиной к Брюсу и тронному залу.

Голова Куру Кана пошевелилась и слегка приподнялась над плитой пола.

Волшебник тихо засмеялся.

Тропа была открыта. Поскуливая от радости, демон втянулся в пещеру, сжимая свою громадную, вздутую плоть, отрываясь от простора реки. Внутрь, собравшись в комок, прокрадываясь через тоннели под городом, туда, где все еще текла сладкая и гнилая вода древнего болота — благоухающим нектаром казалась она демону.

Наконец он готов к рывку, к бегству из хватки хозяина. Тот слишком занят сейчас, к ущербу для себя…

«Да!»

Как прилив, он наполнил каверну, ворвался в узкий, кривой тоннель.

К сердцу. К чудесному, священному средоточию силы.

Радость и голод пылали в нем, словно два очага. Близко, так близко!

Путь все сужался, протискиваясь сквозь тяжко нависшие слои земли и камня. Еще немного…

Внезапно он вырвался на простор, ощутил необычайную высоту и ширину, заплескался в окружившей его со всех сторон теплой воде.

Взметнулась буря придонного ила, перед многочисленными глазами твари заплясали тени давно мертвых добыч пучины.

Сердце. Громадная пещера под озером, истинная душа города — сила…

И Брюс услышал голос Куру Кана: — Давай, дружище Багг.

* * *

Багг резко остановился шагах в тридцати от заросшего двора Азата. Склонил голову набок и улыбнулся.

Шедший впереди Железный Клин развернулся к нему. — Что такое?

— Найди девочку, — ответил слуга. — Я подойду, как только смогу. Но сейчас, Чтящий, я должен сделать кое-что другое.

Багряный гвардеец поколебался, затем кивнул и продолжил путь.

Багг сомкнул веки. «Услышь меня, ведьма — Джагута. Помнишь мою помощь в карьере? Пришло время отдать долг».

Она отозвалась эхом внутри разума, издалека, но быстро приближаясь. «Слышу тебя, человечек. Понимаю, чего ты хочешь. Ах, да ты умница»…

«Спасибо, но сейчас не время для любезностей».

Демон расширился, заполняя собой всю пещеру. Сердце было вокруг, его сила сочилась, оживляя плоть. Цепи чар таяли.

Осталось лишь потянуться и схватить.

Его ожидала сила тысячи богов.

Тварь вытянула бесчисленные жадные щупальца.

И нашла… ничто.

И раздался голос смертного…

.. еще три слова Цеды, сказанные ясно и спокойно. — Вот и попался.

Ложь! Иллюзия! Обман! Демон взъярился, метнулся, вздымая облака ила, отыскивая путь назад — и обнаружил, что устье пещеры запечатано. Твердая гладь, холодная, обжигающая морозом. Демон отпрянул. Там, наверху, озеро. Вверх… быстрее…

* * *

Урсто Хоботт и его временная подружка Пиношель напились, ожидая падения Летераса. Они пели, восхваляя конец эпохи долгов, развалившись на скользкой набережной Обжитого Озера. Соседями им были нервные крысы и дергающие шеями голуби.

Прикончив все вино, они начали ругаться.

Вначале Пиношель испустила долгий вздох и невинным тоном сказала: — Теперь можешь на мне жениться.

Не сразу ее слова были осознаны. Наконец приятель поднял воспаленные глаза. — Жениться? А чё плохо нам сейчас, Мойтортик?

— Чё плохо? Мне нужна распектабельность, блохастый ты жиряк — тупица. Я заслужила. Распектабельность. Ты возьмешь меня в жены, Урсто Хоботт, как только Эдурианцы кончат нас завоевывать. Женишься!

— Ладно, ладно. Женюсь.

— Когда? — вопросила она, чувствуя подвох.

— Когда… когда… — Ха! У него был ответ…

И в этот момент вонючая, покрытая водорослями поверхность озера раздвинулась перед ними и стала белой. С ледяной глади поднялись тучи.

Над Урсто Хоботтом и Пиношелью повеял свежий ветерок.

Из-под льда раздался глухой, мощный стук, но поверхность даже не треснула.

Урсто Хоботт неверующе раззявил рот. И снова закрыл.

Его плечи опустились. — Сегодня, милая. Женюсь на тебе сегодня же…

Глава 25

Когда боги праха были молоды, они плавали в крови.

Вещий сон о Дне Седьмого Завершения,

Ведьма Лихорадка

Шерк Элалле шагала по коридору, вниз, к дверям гробницы. Она думала о Геруне Эберикте и тревожилась о Теоле Беддикте. Финед — человек самого безжалостного типа, а Теол кажется таким… беспомощным. О, он вполне способен при необходимости сбежать достаточно быстро и достаточно далеко. Но было ясно, что Теол Беддикт СЕЙЧАС бежать не намерен. Приданные ему Брюсом телохранители внушали некоторую надежду; но, зная методы Геруна, она подозревала, что он избавится от них без особого труда.

Одного этого бы хватило — а тут еще зловещее молчание Чашки из мертвой башни Азата. Результат ли это ее возвращения к жизни? Ее нежелания общаться с мертвыми? Или случилось нечто ужасное?..

Дойдя до двери, она широко распахнула их.

Блеснул свет лампы, и она увидела сидящего на саркофаге Аблалу. Он прикручивал фитиль.

Выражение лица Тартенала заставило Шерк нахмуриться. — Что не так, любовь моя?

— Нет времени, — отозвался он, вставая и ударяясь головой о свод. — Плохо дело. Мне надо идти. — Он присел и поставил лампу на крышку гроба. — Не дождался бы тебя. Надо идти.

— Куда?

— Это Серегалы, — пробормотал он, стискивая руки. — Плохо.

— Серегалы? Старые тартенальские боги? Аблала, о чем ты?

— Пора. — Он направился к выходу.

— Аблала, как насчет Харлеста? Куда ты?

— К старой башне. — Он уже был в тоннеле. Слова быстро стихали. — Я люблю тебя, Шерк Элалле…

Она уставилась на дверь. Любит? Звучит… как прощание.

Шерк подошла к саркофагу и сдвинула крышку.

— Аррр! Уу! Уу!

— Хватит, Харлест! — Она ударила по тянущимся вверх когтям. — Выходи. Нам надо идти…

— Куда? — Харлест медленно сел, не забыв обнажить длинные клыки и издать зловещий вой.

Она глянула на него и ответила: — На кладбище.

— О, — вздохнул Харлест, — идеально…

* * *

Сидящий в луже темной крови император Тисте Эдур схватился одной рукой за лицо и, казалось, старался выцарапать собственные глаза. Он все еще вскрикивал — резкие, бессловесные выражения гнева и отвращения.

Летерийские солдаты, прикрывшиеся щитами, тихо и неподвижно стояли в тридцати шагах, на мосту. Вдоль набережной канала скапливалось все больше горожан — целые ряды зрителей.

Тралл Сенгар ощутил, как кто-то кладет руку ему на плечо. Обернулся, увидел Уруфь. Ее лицо было искажено беспокойством.

— Сынок… что-то надо делать… он теряет рассудок…

Удинаас, проклятый раб, ставший для Рулада таким полезным, просто необходимым — необходимым для сохранения душевного равновесия молодого Эдур — куда-то пропал. И теперь император буйствовал, никого не узнавая. На губах его виднелась пена, крики напоминали вой испуганного зверя. — Нужно отыскать его, — ответил Тралл. — Этого раба.

— Есть и другая трудность…

Ханнан Мосаг встал поближе к Руладу и заговорил громким голосом: — Император Рулад, услышь меня! Сей день — день темных истин. Твой раб Удинаас сделал то, что свойственно летерийцам. Их сердца полны измены, они служат лишь себе самим. Рулад, Удинаас сбежал… — Помедлив, он закончил: — От вас.

Король — Ведун не мог скрыть своего торжества. — Он сделался вашим белым нектаром, и теперь оставил вас страдать, — продолжил он. — В этом мире нет веры, Император. Лишь своему народу можно верить…

Рулад вскинул голову. Лицо его было искажено страданием, в провалах глаз пылал темный огонь. — Верить? Тебе, ХаннанМосаг? Моим братьям? Майен? — Император встал. Сверкнуло измазанное кровью золото под медвежьей шубой, блеснуло лезвие меча, покрытое волокнами человеческой плоти и кишок. Он тяжко вздохнул. — Вы все НИЧТО для нас. Лжецы, подонки, предатели! Все вы! — Он взмахнул мечом, забрызгав мостовую и стоявших рядом с ним красным и розовым. Оскалился: — Император станет отражением своего народа! — Он заскрежетал зубами, зловеще ухмыльнувшись. — Отражением. Да будет так.

Тралл увидел, как выходит вперед Фир. Он задержал рукой лезвие императорского меча и приставил его к своему горлу.

— Он нет, братец, нам ничего от тебя не нужно. Ничего не нужно от всех вас. Кроме повиновения. Империю нужно вылепить, и это работа для рук императора. Король — Ведун!

— Ваше Величество?

Меч отодвинулся от горла Фира. Император небрежно махнул им в сторону солдат на мосту: — Избавься от них!

К'риснан ы, среди которых был и Бинадас, по мановению руки короля выдвинулись вперед. За ними шли четверо рабов, тащивших по мостовой тяжелые мешки. Увидев их, король покачал головой: — Думаю, не здесь. Что-то… попроще. — Он обернулся к императору. — Момент, Ваше Величество. Нужно подготовиться. Я сделаю все сам.

Уруфь снова потянула Тралла за плечо. — Не только Удинаас, — шепнула она. — Майен сбежала.

Он недоумевающее посмотрел на нее: — Сбежала?

— Нужно отыскать…

— Она бежала… от нас? От родного племени?

— Это голод. Тралл, пожалуйста.

Чуть помедлив, он отошел и отыскал группу воинов во главе с Зерадасом и Мидиком Бунами.

Когда Тралл подошел к ним, Зерадас оскалился: — Чего тебе, Тралл Сенгар?

— Мать императора имеет в вас нужду, Зерадас.

Воин стал менее свирепым, на его лице появилось выражение неуверенности. — Что она приказывает?

— Майен потерялась где-то в городе. Нужно ее отыскать. Что до Удинааса… если его увидите…

— Если мы увидим его, он умрет страшной смертью.

«Он предал Рулада. Я же предупреждал его»… Тралл оглянулся на брата. Вернется ли он к здравому рассудку? Едва ли. — Как пожелаешь, Зерадас. Просто найди Майен.

Проследив за их уходом, он обернулся и поглядел в глаза матери. Та кивнула.

Солдаты на мосту поняли, что их ожидает. Тралл увидел, как они пригнулись за щитами. Бесполезно. Однако забавно встретить среди летерийцев храбрецов. «Удинаас, я не думал, что ты… что ты сможешь»…

Внезапно у основания моста вздыбилась серая пенящаяся волна и взметнулась вверх.

Стена щитов отпрянула.

Волна плеснула к ним.

Горожане по берегам канала завопили и заорали…

… а магия понеслась по мосту, ударив солдат, породив фонтаны крови и порванной на кусочки плоти. Еще миг — и она расширилась, захватывая разбегающихся горожан, пожирая их с ненасытной алчностью.

Тралл видел, как она ударяется в стены зданий, выбивая двери и проникая через окна. Новые вопли.

— Хватит! — зарычал Рулад, шагнув к Ханнану Мосагу. Тот опустил руки, казавшиеся искривленными и сморщенными.

Волшебство пропало, оставив за собой кучи костей, полированных щитов и доспехов. В разоренных домах царило молчание. Ханнан Мосаг ссутулился, и Тралл даже через меховые одежды заметил, каким уродливым он стал.

Император вдруг хихикнул: — Какой ретивый, Мосаг! Твой тайный бог такой ретивый!

«Тайный бог»? Тралл поглядел на Фира. Тот поспешно отвернулся.

— Братья, — закричал, махая мечом, император, — мы идем на Вечную Резиденцию! К трону! Никто не смеет отказать нам! А тому, кто осмелится, мы сдерем мясо с костей! Они познают боль. Они будет мучаться! Братья, этот день станет днем мучений… — казалось, он находил особый вкус в этом слове, — для всех, кто против нас! А теперь идите за Вашим Величеством!

«Он… превратился. Потерян для нас. И все из-за измены раба»…

* * *

За древними покосившимися воротами виднеется заросший двор. Над сухими, кривыми сучьями упавших деревьев струится какой-то пар. Никого не видно. Железный Клин замедлил шаг и оглянулся. Слуга так и не появился из-за угла, за который недавно так резво забежал.

— Ну ладно, — буркнул под нос Чтящий, вытаскивая меч, — пойдем поглядим… — Он приблизился ко входу, шагнул на извивающуюся каменную дорожку. Напротив стояла приземистая квадратная башня — грязная, покосившаяся, выглядевшая мертвой. Слева донеслись звуки ломающихся камней, треск дерева, земля под ногами затряслась. «Так. Мне туда».

Железный Клин вошел во двор.

Обошел воняющий прахом курган, упавшее дерево, встал в десяти шагах от того, что некогда было длинным холмиком. Сейчас он развалился на части и дымился; из грязи выкарабкивались пять массивных существ. Их кожа почернела от торфа, покрылась следами множества корней, спутавшиеся волосы отливали медью. Они тащили за собой мечи — тяжелые двуручные мечи из полированного дерева.

Все пятеро пели заклинания.

Железный Клин крякнул: — Тартено Тоблакаи. Худом клятые Фенны. Да, это не праздник.

Один из воинов услышал голос, остановил на Клине мутные черные глаза. Прекратил петь и проговорил: — Дитя, братья мои.

— То, что говорило с нами через землю? — спросил один из братьев.

— Не знаю. Это важно?

— То дитя не хотело нам помогать. Мы обещали ему мучительную смерть.

— Тогда давайте…

Тоблакай оборвал себя, потому что Клин рванулся в атаку.

Раздался рев. Острое деревянное лезвие рванулось навстречу мечу Чтящего, который повел своим оружием вслед за замахом вражьей руки, чтобы обратить себе на пользу инстинктивное обратное движение. Прорезав толстую, жесткую кожу, острие вонзилось в твердые словно дерево мышцы.

Справа от Чтящего возник другой великан. Но Железный Клин продолжал двигаться вслед за первым Тоблакаем, поднырнув под его руку и сразу же резко развернувшись. Второй воин с силой врезался в первого. Освободив меч, Клин ударил вверх, отыскивая мягкое место под челюстью. Гигант дернул головой, и меч Чтящего пронзил правый глаз, породив фонтан жидкости, походившей на болотную воду.

Вопль.

Железный Клин сам не понял, как успел влезть на курган. Тоблакаи спотыкались, оборачиваясь и пытаясь догнать его — на пути валялось много камней и сучьев.

Чтящий снова спрыгнул на уровень земли.

Один из великанов держался рукой за правый глаз. Из руки текла черная кровь. Внезапно он зашатался.

Прочие рассредоточились. Теперь они стали молчаливыми и внимательными.

Пока они не оттеснят его от кургана, двигаться придется осторожно — почва под ногами ненадежна.

Одним меньше. Клин порадовался…

Но тут пятый Тоблакай выпрямился. Он смотрел на Чтящего одним глазом, но все же был в силах сражаться.

— Ты повредил нашему брату, — произнес другой.

— И еще добавлю.

— Нехорошо вредить богам.

«Богам»?

— Мы Серегалы, — сказал главный Тоблакай. — Прежде чем повредил нам, ты мог бы просить нашей милости. Мог бы склониться перед нами, и, возможно, мы приняли бы твое поклонение. Но теперь — нет.

— Нет, — согласился Чтящий. — Наверняка нет.

— Больше сказать нечего?

Он пожал плечами. — Что-то на ум не приходит ничего…

— Ты хмуришься. Почему?

— Ну, сегодня я уже убил одного бога. Если бы знал, что сегодня день уничтожения богов — выбрал бы другую дорогу.

Пятеро помолчали. Наконец первый спросил: — И какого бога ты убил сегодня, чужак?

— Свору.

Стоявший справа зашипел: — Тот, что убежал от нас! Быстрый!

— Они были быстрыми, — кивнул Клин. — Но, как оказалось, не слишком быстрыми.

— Д» айверс.

— Да. Шесть… а вас только пять.

— Осторожнее с ним, — сказал братьям главный Тоблакай.

— Мы свободны, — громыхнул одноглазый. — Мы должны убить этого, чтобы сохранить свободу.

— Верно. Весомая причина.

Они начали приближаться.

Железный Клин незаметно вздохнул. По крайней мере заставил их нервничать. Может, это поможет подольше продержаться в живых. Ну да ладно, напомнил он себе, бывало и похуже.

«Ну, может, и нет. Может? Кого я обманываю»?

Он покачался, смещая центр тяжести, готовясь начать танец. Танец желающего остаться в живых.

Пока не придет подмога.

«Помощь… поспеши, коротышка лысый. О Худ! Железный Клин, просто оставайся на ногах так долго, как только сможешь — может, они помрут от утомления».

— Смотрите, — пожаловался один, — он смеется!

* * *

Незримые бури проносились сквозь город, сотрясали улицы. Голова Багга болела от столкновения воль, от хаоса сил.

Он все еще чувствовал бессильную ярость пойманного в ловушку Озера древнего бога — западня Цеды сработала воистину отлично, и даже сейчас лед утолщался, смыкался вокруг твари, запечатывая пещеру. На закате она обнаружит себя спаянной в лед, почует, как неодолимый мороз просачивается в жилы, отнимая разумение и жизнь.

Джагуты любят сложные, тонкие решения. Этого так и не поняли Т'лан Имассы.

Багг направил шаги к улице, в конце которой находится башня Азата. Он надеялся, что Железный Клин не предпримет ничего отчаянного — например, не пойдет внутрь в одиночку. Чашка, конечно, его предупредит. Если повезет, погребенный друг девочки уже не погребен. От Чтящего требуется оказать помощь, и то только если она понадобится. В конце концов, это не его битва…

Шаги Багга постепенно замедлились. По спине пробежал холодок ужаса. Он весь обратился в ощущения — и почуял движение там, где не должно быть движения. Пробуждение воль, яркое сияние намерений, сплетение нитей судьбы…

Слуга повернулся и бросился бежать.

* * *

К Геруну Эберикту приближались четверо его лучших киллеров. Финед поднял руку, останавливая тех, кто шел за ним.

— Финед, — сказал вожак отряда, — нам повезло. Брат, стоявший на дальнем подступе, был пойман группой Эдур. Он взял с собой шестерых ублюдков. Когда остался только один Эдур, я послал Крилло убедиться, что он мертв…

— Изрублен на куски, — ухмыльнулся Крилло.

— … и в этом он убедился, — продолжал вожак. Он бросил яростный взгляд на Крилло. Тот улыбнулся еще шире.

— А другой? — Герун озирал окрестности. Они сами прямо сейчас могут нарваться на группу Эдур…

Вожак ухмыльнулся: — Крилло его сделал. На редкость удачный бросок ножа…

— Никакой удачи, — оборвал его Крилло. — Бедняга даже не понял, что стряслось…

— Потому что следил за нами, остальными…

— Оба мертвы? — Герун покачал головой. — Действительно удача. Могло бы быть труднее. Ладно, остается один на крыше. Он станет ждать сигналов от братьев — и не получит их. Значит, догадается, что мы близко…

— Финед, это один человек…

— Шаванкрат, Крилло. Не будь самоуверенным просто потому, что Странник тебя поманил. Ладно, пойдем вместе… — он замолчал и жестом приказал всем затаиться.

В тридцати шагах с боковой улочки вышла одинокая женщина. Тисте Эдур. Она замерла, словно спугнутый олень, завертела головой. Прежде чем ей удалось заметить убийц, какой-то шум сзади заставил ее побежать. Металлический проблеск в правой руке указал, что она держит нож или иное лезвие.

Герун Эберикт хмыкнул. Она бежит туда, куда им надо. Беззащитная Эдур. Он сможет насладиться ею, а потом убить. Конечно, когда закончит дела более важные. Может и парням ее отдать. Крилло первому, как награду за устранение двоих стражей.

Финед встал: — За ней, потому что нам туда и нужно.

Прислужники мрачно захихикали.

— Иди вперед, Крилло.

Лица за ставнями на третьих этажах — весь город таится, будто сборище мокрых крыс. Отвратительно. Но они показывают этим — не правда ли? — показывают, что не заслужили права на жизнь. Он подозревал, что новая империя Эдур станет несколько иной. Появится нужда в контролерах, носителях быстрого и неподкупного правосудия. Ведь народ останется диковатым. Люди по — прежнему будут мусорить на улицах. Всегда находятся подонки, заслуживающие удара Герунова ножа как милосердия. Он продолжит свои труды, превращая город в сад красоты…

Они дошли до той улицы, с которой выбежала женщина. Крилло огляделся, указал куда-то и побежал. Тут же в голову ему ударило копье. Мужчина развернулся и упал грудой окровавленного мяса.

С улицы показались более двадцати воинов Тисте.

— Взять их! — приказал Герун Эберикт и с удовольствием увидел, что его люди бросились выполнять приказ.

Сам финед отступил.

«Новых людей набрать легко».

Он бросился бежать.

По следу женщины. Чистое совпадение. Настоящей его целью был Теол Беддикт. Но и ее он бы поймал по дороге, оставив связанной и с кляпом во рту ожидать своего возвращения. Теперь он оказался один, и это все усложняет. Телохранитель Теола может стать помехой… но одна сторона лезвия его меча смазана ядом, и даже малейшая рана сможет убить этого человека. И быстро.

Вон там!

Женщина притаилась в нише шагах в тридцати впереди. Заметив его, она рванулась прочь.

Герун пустился за ней.

О, теперь он желал ее. Такая красивая. Он увидел нож в ее руке и усмехнулся. Рыбацкий нож — он видел такие в селе хиротов.

Он ускорил бег и быстро настигал ее. Еще одна улица…

Теперь они близко от Теолова дома. Но он успеет ее схватить — еще пять шагов…

* * *

— Проблемы.

Теол Беддикт изумленно замер. — Так ты не немой… — Его речь увяла, едва Теол поглядел в глаза стражника. — Значит, серьезные проблемы.

— Оба моих брата мертвы. Герун идет.

— Город полнится Эдур, — ответил Теол, одним взмахом руки охватывая скопище крыш, мостов и улиц Летераса. — Они снуют как волки. Да и настоящие волки есть…

— Это Герун.

Теол всмотрелся в собеседника: — Ладно. Он намерен нанести нам визит. Что нужно делать?

— Они могут влезть по стенам, как ваша подружка — воровка. Надо сойти вниз. Нужно место с одним входом и без окон.

— Ну, напротив есть склад — я хорошо его изучил…

— Тогда идем.

Стражник опустился на колени около люка и внимательно осмотрел помещение внизу. Махнул рукой Теолу и начал спускаться.

Миг спустя они были в комнате. Телохранитель подошел к двери, открыл ее на пядь и выглянул наружу. — Похоже, чисто. Я пойду впереди. К той стене…

— Это стена склада. Там есть охранник, Чалас…

— Если он все еще на посту, я очень удивлюсь.

— Тут ты прав. Ладно. Идем вдоль стены, ты впереди. За углом дверь конторы, нам в нее. Сдвижная дверь самого склада будет заперта.

— А если заперта и дверь конторы?

— Я знаю, где искать ключ.

Стражник кивнул. Они вышли в узкий коридор, свернули налево и оказались на улице.

* * *

Еще три шага.

Она отчаянно оглянулась на преследователя и внезапно рванулась вдвое быстрее.

Герун зарычал и вытянул руку.

Сдавленно вскрикнув, она подняла нож. И вонзила себе в грудь.

Герун был уже на расстоянии руки от нее, между стенами двух складов, когда кто-то грубо схватил его, свалил с ног и затянул в темный коридор.

Кулак ударил его в лицо, разбив нос. Он беспомощно наблюдал, как меч вырвали из его руки, стянули шлем с головы.

Сильные руки подняли финеда и крепко приложили к стене. Раз, два, три раза, и при каждом ударе затылок Геруна стучал о камни. Затем он полетел на мостовую. Треснули правая ключица и плечо. Финед потерял сознание. Через миг оно вернулось, но все, что можно было разглядеть — это смутная фигура здоровяка, наклонившегося над ним в сумраке переулка.

Враг замер, зажав рот Геруна широкой ладонью.

Послышался стук бегущих ног — не менее чем дюжина человек — и лязг оружия. Потом стало тихо.

Герун Эберикт моргал, вглядываясь в лицо незнакомца. Полукровка. Тартенал — нерек.

Здоровяк склонился ниже. — За все, что ты сделал с ней, — свирепо зашептал он. — И не надейся, что это кончится быстро…

Герун не мог ответить, потому что здоровяк все еще зажимал ему рот. Не мог задать вопросов. А вопросов у него возникло много.

Однако также ясно было, что полукровка не намерен отвечать на вопросы.

И это очень плохо, подумал Герун.

* * *

Теол шел в трех шагах за спиной стражника. Они уже приближались к стене склада, когда внимание Теола привлек скребущий звук. Он оглянулся через правое плечо и увидел выходящую с улочки женщину — Эдур. В ее груди торчал нож, кровь лилась струей.

В смотрящих на Теола глазах читалась тупое страдание. Протянув окровавленную руку, она упала и, немного подергавшись, замерла посреди мостовой.

— Страж! — зашипел Теол, пойдя к ней. — Ее рани…

— Нет! — донеслось от стены склада.

Когда Теол дошел до лежащей женщины, он заметил спешащих к нему воинов Эдур. Полетело копье…

… перехваченное подскочившим слева телохранителем. Копье ударило его под левую руку, глубоко войдя в грудь. Страж с тихим стоном прошел еще шаг и упал, растянувшись. Из носа и рта потекла кровь.

Теол замер.

Эдур осторожно подошли и образовали круг около Теола и мертвой женщины. Один проверил, жив ли телохранитель, перевернув его носком сапога. Было очевидно, что тот мертв.

Один из Эдур сказал на торговом языке: — Ты убил ее.

Теол покачал головой: — Нет. Она пришла уже раненая. Я бросился… помочь. Мне жаль…

Воин хмыкнул и сказал стоявшему рядом юноше: — Мидик, погляди, есть ли у этого летерийца оружие.

Названный Мидиком подошел к Теолу. Ощупал его сверху донизу и фыркнул: — Он в тряпье, Зерадас. Тут нет места для тайного оружия.

— Он убил Майен, — произнес третий воин. — Нужно отвести его…

— Нет, — буркнул Зерадас. Вложив меч в ножны, он оттолкнул Мидика и приблизился к Теолу. — Поглядите на него, — прорычал он. — Видите наглость в его глазах?

— Вы мало разбираетесь в выражениях наших лиц, — устало сказал Теол.

— Тем хуже для тебя.

— Да, воображаю…

Зерадас ударил его закованной в железо рукой.

Голова Теола откинулась назад, нос сломался с громким щелчком. Он скрючился, закрывая лицо руками; нога ударила его в голень, сломав обе кости. Он упал. Пятка опустилась на грудь, ломая ребра.

Теол чувствовал, как его тело корчится, пытаясь уклониться от града пинков и ударов кулаками. Сапог прошелся по скуле, сокрушая кости и выдавливая глаз. В голове полыхнуло белое пламя, быстро угасшее до чернильной тьмы.

Другой пинок вывихнул ему левое плечо.

Сломался левый локоть. Он попытался прижать ноги к животу, когда носки сапог и мокасин впечатались в кишки, но вскоре и бедра оказались перебиты. Что-то лопнуло внутри. Он чувствовал, что блюет кровью.

Наконец чья-то пятка опустилась ему на висок.

В пятидесяти шагах появился Халл. Он увидел толпу Эдур; было ясно, что они кого-то бьют смертным боем. Он ускорил шаг, почувствовав тревогу где-то глубоко внутри. Заметил тела вне круга дерущихся: солдат в мундире дворцовой стражи, с копьем в боку, и женщина — Эдур.

— О Странник, что тут стряслось?

Он побежал было…

… и понял, что путь прегражден.

Какой-то нерек. Мгновением позже Халл узнал его. Один из слуг Бурака Преграды.

Нахмурившись и удивившись, каким путем его сюда занесло, Халл Беддикт пошел в обход. Но юноша снова заступил ему путь.

— Что такое?

— Ты осужден, Халл Беддикт, — произнес нерек. — Мне жаль.

— Осужден? Прошу, мне надо…

— Ты выбрал тропу императора Эдур. Ты выбрал… измену.

— И конец для Летера. Что в этом? Больше не станет это проклятое королевство уничтожать народы, как нереков и Тартеналов…

— Мы думали, что знаем твое сердце, Халл Беддикт; но теперь мы видим, что оно стало черным. Оно отравлено, ибо ты лишен дара прощения.

— Прощения? — Он оттолкнул нерека. «Они кого-то бьют. До смерти. Похоже…»

Два ножа вонзились ему в спину, под лопатки, и достигли сердца с двух сторон.

Выгнувшийся Халл уставился на стоявшего перед ним нерека, увидел слезы на его глазах. — Что? Почему…

Он поник, опустился на колени, погружаясь в слабость. Бури мыслей, переживаний и страстей, осаждавшие его много лет, угасли и превратились в серый, тихий туман. Туман вздымался все выше. Мышцы похолодели. «Это… так… так…»

Халл Беддикт упал лицом вперед и уже не почувствовал удара о камни мостовой.

* * *

— Прошу… прекратите…

Тисте Эдур повернули головы и увидел, что какой-то летериец выбрался из укрытия за углом склада. Ничем не примечательный, хромой, опоясанный веревкой, с которой свисает плетка. Горожанин приблизился, продолжая говорить на торговом языке: — Он никогда никому не вредил. Не убивайте его, молю. Я все видел.

— Ты что видел? — спросил Зерадас.

— Эта женщина, она сама себя ударила. Поглядите на положение ножа. — Чалас заломил руки, не отрывая взора от окровавленного, недвижимого Теола. — Прошу, не уродуйте его больше.

— Ты должен усвоить, — оскалился Зерадас, — что мы ревностно исполняем слово императора. Старик, сегодня день мучений. А теперь уходи или раздели его судьбу.

Чалас удивил всех, закрыв Теола своим телом, стараясь растянуться сверху как можно сильнее, чтобы взять на себя предназначенные ему удары.

Мидик Бун загоготал.

Дождем посыпались удары, еще более жестокие. Вскоре Чалас потерял сознание. Несколькими пинками его отделили от Теола, и теперь оба лежали рядом. Потерявший терпение Зерадас наступил ему на голову, вдавив пятку с такой силой, что смог раздавить череп. Мозги потекли наружу.

* * *

Стоявший на дальней стороне моста Турадал Бризед ощутил приближение волны злого волшебства. Мигом ранее защищавшие мост солдаты умерли в серой вспышке. Казалось, что теперь ужасная магия охватит весь город. Она просочилась к ближайшим зданиям… и Странник решил, что с него достаточно.

Он коснулся необузданной силы, кружившей около зданий, и направил ее чуть ниже, провел мимо заселенных комнат, в землю, за тоннели Гильдии Крысоловов, в которых скрывалось много горожан, в бесчувственную грязь и песок древнего болота. Там не было места приложения для магии, и она слабела, попав в ловушку.

Сразу стало ясно, что Король — Ведун не заметил его вмешательства. Он и сам остановил магическую атаку, ядовитая связь со Скованным Богом снова прервалась. Плоть Ханнан Мосага сегодня не пострадает. К счастью для него.

Хотя это не важно.

Он заметил, как двадцатка Эдур ворвалась в город, без сомнения, на поиски сбежавшей женщины. Странник знал, что из их поисков ничего хорошего не выйдет. Вскоре должна произойти весьма тяжелая ошибка, и он заранее сожалел о последствиях.

Напрягая свои чувства, он создал видение заросшего, неопрятного двора у квадратной башни, с изумлением и страхом узрел, как одинокая фигура танцует смертельный танец посреди пятерых разъяренных богов. Необычайно. Этой сцены Страннику не забыть вовеки. Но он понимал, что скоро она окончится.

Увы, все хорошее приходит ненадолго.

Он мигнул и обнаружил, что император Тисте Эдур повел свой народ через мост. По пути к Вечной Резиденции.

Турадал Бризед снова зашагал.

Вечная Резиденция, сплетение предназначений, место новой череды трагедий. «Сегодня возродилась империя. В насилии и крови, таковы все роды. Но когда окончится день, что за дитя ляжет в наши руки? Кто откроет глаза в наш мир»?

Странник пошел, держась впереди от Тисте Эдур. Он чувствовал глубоко внутри себя тихое и неровное течение времени, бесконечные сердцебиения, связывающие всё воедино — наконец нет нужды толкать и тянуть. Кажется, ни в чем нет нужды. Теперь он станет простым свидетелем. Он надеялся на это.

* * *

Сидевший с поджатыми ногами посреди улицы Корло Оротос, единственный Верховный Маг Багряной Гвардии в этом павшем городе, человек, родившийся в далекой Анте незадолго до прихода иной империи, склонил голову к плечу, расслышав громкий стук ног. Он рискнул открыть глаза, затем поднял руку, приветствуя подходящего сзади незнакомца.

— Здравствуй, полукровка, — сказал он. — Пришел поклониться богам?

Гигант опустил к нему лицо: — А что, уже поздно?

— Нет, они еще живы. Им противостоит один человек, и долго он не продержится. Я сделал что смог, но смутить богов непросто.

Полукровка — Тартенал хмурился. — Ты знаешь, почему мы молимся Серегалам?

«Странный вопрос». — Чтобы вымолить милости?

— Нет, — ответил Аблала, — мы молим их оставаться в стороне. А теперь они здесь. Нехорошо.

— И что ты намерен предпринять?

Аблала молча глядел на Корло. Еще миг — и Верховный Маг кивнул: — Тогда иди.

Он посмотрел в спину великана, ковыляющего к воротам. Войдя внутрь, тот потянулся к дереву, оторвал сук толщиной с бедро Корло, поднял его над головой обеими руками и бросился во двор.

* * *

Его разрывало на части, как будто кто-то стремился вырваться из грудной клетки, избавиться от крошечных, истощенных мышц. Пройдя по Летерасу, они оставили за спиной не менее тридцати мертвых Солтейкенов, а также шестерых Тисте Эдур, выскочивших из гавани с явным намерением подраться.

Они получили ранения — «Нет, я получил ранения», подумал остаток Удинааса. — «Я уже должен быть мертвым. Меня изрубили на куски. Но проклятый вайвел не сдается. Я еще нужен ему… на несколько мгновений».

В поле затуманенного красной пеленой зрения показалась старая башня Азата. Его затопила пришедшая от вайвела волна нетерпения.

Хозяину нужна помощь. Он еще жив.

Одним скользящим прыжком Удинаас миновал странного человека, сидевшего на мостовой, уловив его изумленное движение. Еще миг — и он влетел в ворота.

И во двор.

Как раз вовремя, чтобы разглядеть полукровку — Тартенала, мчащегося в бой, и одинокого меченосца, готового пасть под градом ударов пятерых тоблакайских богов.

Он пронесся мимо них.

К кургану Хозяина. Обожженной, дымящейся земле. Ныряя вперед с пронзительным воплем ящера, в горячую тьму, вниз, размахивая когтями — вырываясь из смертной плоти, которую столь долго использовало тело вайвела — его настоящее тело, таившееся внутри человека, наконец вырвалось на свободу. Покрытые блестящей чешуей, снабженные когтями толстые лапы врезались в почву…

Девочка Чашка взвизгнула, когда мимо нее промчалась тварь большая как бык, на четырех ногах и с крыльями. Громоподобный всплеск, рванувшиеся наружу волны — и пруд забурлил. Извивающийся красноватый хвост мелькнул в пене, пропав среди завихрений воды.

Тут же она услышала стук сзади и повернулась, скользя по глине берега, удерживая в руках мечи…

… и увидела жестоко израненного человека. Он лежал вниз лицом; обломки костей торчали из-под кожи, кровь медленно текла из порванных вен. А на нем сидел призрак, словно душа, только что вышедшая из изувеченного тела. Составленное из теней лицо обратилось к Чашке, губы захрипели: — Дитя, нам нужна твоя помощь.

Она оглянулась через плечо. Поверхность пруда снова успокоилась. — Ох, чего вам нужно? Все пошло не так…

— Все не так плохо, как тебе кажется. Этот человек — летериец. Помоги ему, он умирает. Я не могу удержать его. Он умирает, и он не заслужил смерти.

Она подобралась поближе. — Что я могу?

— Кровь в тебе, дитя. Капля, две, не больше. Кровь, дитя, которая вернула тебе жизнь. Прошу…

— Ты призрак. Почему просишь не за себя, а за этого человека?

Красные глаза духа сузились. — Не искушай меня!

Чашка опустила взор на мечи в руках. Воткнула один в землю, провела ладонью по сверкающей синей кромке второго. И отняла руку, рассматривая результат. Длинная кровавая полоска, глубокий, идеально ровный разрез. — О, какой острый.

— Сюда. Переверни его на спину. Клади пораненную ладонь ему на грудь.

Чашка сделала шаг.

* * *

Левая рука была сломана. Резкая боль взорвалась в черепе вихрем белых искр. Железный Клин пробирался между завывающими Серегалами; наполовину ослепнув, он отражал удары чисто инстинктивно, раза за разом поднимая затупившийся меч — ему был нужен миг передышки, несколько ударов сердца, чтобы опомниться, заглушить боль…

Но времени не было. Он пропустил второй удар: странное лезвие, деревянное, однако острое как стекло, прорезало мышцы левого бедра. Нога онемела. Он присел, через пелену пота увидел нависающего прямо над ним одноглазого Серегала. Тот уже радостно оскалил зубы.

И тут толстый сук ударил бога в висок. Сила удара заставила голову сместиться к левому плечу. Улыбка застыла, Тоблакай зашатался. Его настиг второй удар, на этот раз в затылок. Сук разломился на несколько частей. Бог согнулся…

… но колено противника успело врезаться ему в пах; затем кулаки замолотили по спине, заставив согнуться еще сильнее. Снова появилось колено, на этот раз ударив бога в лицо.

Железный Клин сумел заметить, что улыбка исчезла полностью.

Чтящий перекатился на бок, и через миг Тартенал грохнулся на то место, на котором он только что лежал. Клин все катился и катился, пока не сумел привстать и развернуться. Преодолев ломоту в бедре, как и подобает носителю железного имени, он поднялся на ноги. Обернулся к Серегалам.

Похоже, теперь с ними сражался муж их же расы. Смертный Тартенал схватил одного из богов со спины, заломив и сильно сжав руки. Остальные трое отступили, словно в потрясении; Чтящему показалось, что сцена внезапно застыла.

Два, три удара сердца.

Туман ушел из его глаз. Сила притекала в утомленные мышцы. Боль стихала.

Смертный Тартенал был на краю гибели — трое богов пришли в себя и рванулись к нему.

Железный Клин поспешил перехватить их.

Шансы стали гораздо лучше.

* * *

Две бесформенные кучи посреди улицы. Вокруг Эдур, они пинают их, ломают кости. Один подпрыгнул, из — под его ноги брызнули мозги.

Багг замедлил шаг. Лицо его исказилось горем, а затем гневом.

Он заревел.

Эдур повернули головы.

Слуга высвободил то, что столь долго оставалось глубоко сокрытым и усмиренным.

Четырнадцать Тисте Эдур потянули руки к ушам, чтобы спастись от рева — но это движение не было закончено: тринадцать из них взорвались словно от высокого давления внутри тел. Плоть жутко раздулась, завибрировала, черепа вдавились внутрь себя…

… только чтобы миг спустя разлететься дождем кровавых ошметков, запачкав стены складов и камни мостовой.

Последний Эдур, тот, что только что раздавил голову старика, был поднят в воздух. Он извивался, глаза страшно выпучились, по ногам текла моча.

Багг сделал еще один шаг.

И поглядел в лицо Зерадасу Буну из племени Хирот. Посмотрел на выпученные щеки, на выраженную во взоре смертную муку.

Дрожа, Багг произнес: — Тебя… я пошлю тебя домой… не к тебе домой. Ко мне. — Движение руки, и Эдур исчез.

В садок Багга, далеко, вниз, вниз, еще вниз.

В бездонную пучину, где портал снова открылся, выплюнув Зерадаса Буна в ледяную, черную воду.

И его приняло давление, неотвратимое и неизмеримое.

Гибель.

Дрожь Багга стихала. Он знал, что этот рев был услышан. Его слышали на другой стороне мира. Поворачивались головы. Бессмертные сердца застучали чаще.

— Неважно, — прошептал он.

И пошел к лежащим телам.

Взял одно на руки. Поднялся и зашагал прочь.

* * *

Вечная Резиденция. Наименование величайшего обмана, столь соответствующего наглости Летера, его вере в неизменность собственной судьбы. Заявление права на всё, на владение всем, что узрели глаза; права, даже не осознаваемого ими. Дерзкая претензия на этот мир — как будто за спиной летерийцев стоит тысяча богов, тяжко нагруженных дарами избранному народу.

Тралл Сенгар мог лишь гадать: что же породило такую самоуверенность? Что сделало этот народ таким непримиримым и таким влюбленным в собственные «добродетели»? Возможно, все, что нужно для этого — сила. Ядовитая пелена, заполнившая воздух, просочившаяся во все поры каждого мужчины, каждой женщины и ребенка. Яд, что изменил прошлое для соответствия настоящему, порождая видение праведного и неизбежного будущего. Яд, сделавший разумное племя слепым к неприятным истинам о прошлых ошибках, о страшных злодеяниях, окровавивших руки предков. Яд, затаившийся в глупых и сомнительных традициях, принесших страдание и нищету бесконечному числу жертв.

«Итак, сила. Та самая сила, которую готовы взять мы. Сестры, смилуйтесь над нашим родом».

Император Тисте Эдур встал перед главным входом Резиденции. Пестрый меч в сверкающей руке. Пыльная шуба, покрывшая широкие от массы золота плечи. Потеки крови на спине, словно линии на карте — как будто он намеревался перекроить мир. Отросшие волосы, неровные, пропитанные грязью и салом.

Тралл стоял позади и не мог видеть глаз Рулада. Однако он понимал: если взглянуть в эти глаза — увидишь ужасную участь, увидишь необузданный яд, увидишь безумие, порожденное изменой.

Как мало, в сущности, нужно. Просто протянуть руки к ничем не примечательному, грустному невольнику, обняться — и Рулад вернется, пойдет назад, к душевному здравию. Всего лишь…

Рулад повернулся к ним. — Двери не заперты.

— Кто-то засел внутри, Ваше Величество, — отозвался Ханнан Мосаг. — Я чувствую… нечто.

— Чего тебе нужно от нас, Король- Ведун?

— Позволения идти первыми мне и к'риснан ам, разведать, что нас ожидает. В коридоре…

Рулад сузил глаза — и махнул рукой. — Фир, Тралл, Бинадас, — сказал он, — будьте с нами. Мы пойдем сразу за ними.

Ханнан Мосаг пошел впереди, за ним — к'риснан ы и рабы, волочащие два больших мешка; далее шагали Рулад и его братья. Двери Вечной Резиденции остались позади.

* * *

Вставший около входа в тронный зал Брюс Беддикт заметил движение в коридоре, недалеко от неподвижно лежащего Цеды. Поборник потянулся за мечом, но опустил руку, когда из тени с независимым и равнодушным видом выступил Турадал Бризед, Первый Консорт.

— Не ожидал увидеть вас снова, Первый Консорт, — тихо сказал Брюс.

Спокойные глаза Турадала глядели в тронный зал за спиной финеда. — Кто там, Поборник?

— Король с наложницей. Первый Евнух и Канцлер. И шестеро моих стражей.

Турадал кивнул: — Да, долго ждать не придется. Тисте Эдур в нескольких шагах позади меня.

— Как город?

— Были бои, Брюс Беддикт. Верные короне солдаты лежат на улицах. Среди них Мороч Неват.

— А Герун Эберикт? Что с ним?

Турадал склонил голову набок, нахмурился: — Он преследует… женщину.

Брюс смотрел на собеседника. — Кто вы, Турадал Бризед?

Тот встретил его взор: — Сегодня я — свидетель. Мы же достигли дня Седьмого Завершения. Конец — и начало…

Брюс поднял руку, останавливая Консорта, и прошел за его спину.

Цеда зашевелился на полу. Встал на ноги, одернул темные, мятые одежды, нацепил линзы на нос.

Турадал Бризед подошел к Брюсу. — Ах, да.

В открывшихся дальних дверях показались силуэты нескольких пришельцев.

— Цеда…

— Пока он делал все верно.

Брюс метнул на Консорта озадаченный взгляд: — Что вы имели в виду? Он НИЧЕГО не делал.

Брови поднялись: — Ничего? Он уничтожил морского бога, скованного Мосагом демона. Он готовился с этому мигу долгие дни. Видите, где он стоит? Видите плитку, которую он нарисовал под собой? Плитка, через которую вся сила Цедансии потечет в его руки.

Полумрак коридора сменился рассеянным белым светом, пронизавшим пыльный воздух.

В пятнадцати шагах от Цеды стояли в ряд Тисте Эдур.

Тот, кто был в середине ряда, заговорил: — Цеда Куру Кан. Пало королевство, которому ты служил. Отойди. Император желает занять трон.

— Пало? — После рыка Эдур голос Куру Кана казался тонким, почти писклявым. — Важно? Ни в коей мере. Я вижу тебя, Ханнан Мосаг, вижу твой К'риснан. Я чую, как вы собираете силу. Чтобы твой безумный император занял трон, вы должны пройти мимо меня.

— Бесполезно, старик, — ответил Ханнан Мосаг. — Ты один, все твои приятели — маги мертвы. Погляди на себя. Полуслепой, не способный стоять на ногах…

— Поищи скованного тобой демона, Король — Ведун.

Тралл не мог разглядеть лица Мосага, но в голосе того вдруг прозвучал гнев: — Это сделал ты?

— Летерийцы привыкли использовать алчность как ловушку. Ни сегодня, ни в грядущем тебе не видать его силы.

— За это, — заревел Мосаг, — ты… — Белый туман взорвался, сотрясая громом стены и пол, и метнулся вперед, поразив эдурских ведунов.

Стоявший в десяти шагах позади Мосага Тралл закричал и присел под ударом магии. Его братья сделали то же. Послышались быстро оборвавшиеся взвизги, по полу скользнуло тело, сбив Тралла с ног…

Он увидел рядом с собою обожженного до неузнаваемости к'риснан а. С расколотых костей стекала черная жижа. Тралл встал на четвереньки и огляделся.

Только двое Эдур продолжали отражать беснующуюся магию Цеды. Ханнан Мосаг и Бинадас. Все прочие к'риснан ы были мертвы, как и четверо рабов при мешках.

Тралл увидел, что и Бинадас падает на пол, пораженный словно бы тысячью световых кулаков. Брызнула кровь…

Фир присел и рванулся вперед, скользя по плиткам к брату. Схватив его за локоть и запястье, он потащил Бинадаса в сторону от пламени.

Ханнан Мосаг заревел. Из пола выдвинулись извивающиеся серые щупальца, обняли огненные шары. Ослепительное сотрясение…

И снова воцарилась тьма, медленно уступающая место полумраку.

Ханнан Мосаг смотрел на Цеду.

Удар сердца…

Куру Кан ударил за миг до атаки ведуна. Две силы встретились в двух шагах от Мосага…

… и Тралл увидел, как покрытый кровью Ханнан Мосаг зашатался, протягивая руки назад. Левая рука нашарила один из мешков и крепко уцепилась за него. Затем он нащупал и второй мешок. Король — Ведун перестал шататься и выпрямился, несмотря на яростную магическую атаку.

* * *

Текущее от Цеды волшебство покривило мраморные стены; они начали истекать белой жидкостью. Потолок просел, фрески сгорели, черная поверхность стала гладкой и скользкой. Брюс пораженно наблюдал, как магия сметает любые защитные чары, которые выставляют к'риснан ы, охватывает их и пожирает.

Она все ближе продвигалась и к самому Ханнану Мосагу.

Потом Король — Ведун ответил, и возросшее давление заставило Брюса и Турадала Бризеда сделать шаг назад. Еще шаг.

И тут же противоборствующие силы нейтрализовали друг дружку. Вспышка, грохот взрыва — по полу пошли трещины, плиты взлетели на воздух — везде, но не тем, где сражались двое магов.

Пыльное безмолвие.

Мраморные колонны по сторонам коридора горели, плавились, словно гигантские белые свечи. Потолок потрескивал, явно готовясь обрушиться всем на головы.

— Теперь, — хрипло прошептал Бризед, — мы увидим степень отчаяния и безрассудства Мосага…

Магии снова пробудились. Брюс заметил, что Король — Ведун шатается.

Цеда Куру Кан, крошечный старичок, стоял невредимый; непрерывно текущие от него волны магии заставили Брюса подумать, что этот человек равен богу.

Король — Ведун не сможет выстоять. А когда он падет, это древнее, первичное волшебство растечется, забирая императора и его родичей, пожрет всех и каждого. Вырвется в город. Весь народ Эдур будет уничтожен — Брюс мог чувствовать этот голод, эту ярость, это холодное предвкушение мести — сила Летера, Цедансия, глас судьбы, ужасной превыше понимания…

* * *

Тралл видел, что Король — Ведун готовится. Руки сжали мешки, из которых начала притекать сила. Он принялся медленно оттеснять магию Цеды.

Руки ведуна искривились, превращаясь в кошмарные, уродливые придатки. Торс Ханнана Мосага начал сгибаться, спина пошла горбом, извиваясь, будто змея на горячих камнях; нарастали новые мускулы, кожа растягивалась от неведомых прежде костей. Он завопил от давления протекающей через тело мощи.

Вздыбилась серая волна, ударилась о белый огонь, расщепляя его по краям, заполнив половину высокого прохода. Она надвигалась на Цеду, а тот стоял недвижимо, поблескивая странными линзами. Стоял так, словно изучал тянущий к нему когти шторм.

* * *

Брюс в ужасе следил, как мерзостное волшебство Эдур движется все ближе к Цеде, нависает над невысоким стариком. Ближайшая колонна стала пористой, обрушилась, превращаясь в песок. Потолок над ней осыпался — и упал на пол тучей белой пыли.

Куру Кан взглянул на беснующуюся, нависшую на головой волну.

Брюс заметил наклон головы, легкий жест…

Новый взрыв белого пламени распространился от него во все стороны, ударил молотом в серую стену.

По ней прошли трещины, громадные куски откалывались, взлетая к кривому потолку, словно сорванные ветром паруса.

Брюс услышал визг ведуна. Белые языки охватили его.

* * *

Тралла кто-то поднял на ноги. Он повернулся и уставился в лицо Фира. Брат что-то кричит…

… но Король — Ведун проигрывает. Шатается под ударами. Какие бы энергии ни тянул он из мешков — их не хватало. Недостаточно, чтобы отразить Цеду. Король — Ведун вот — вот умрет…

«А с ним и все мы».

— Тралл! — Фир тряс его. — Вдоль стены. — Он ткнул пальцем. — Туда, по краю. Расстояние броска…

«Броска»? Он уставился на копье в руках. На черном дереве блестели капли красного пота.

— Из теней, Тралл, за колонной! Из ТЕНЕЙ, Тралл!

Это бесполезно. Хуже, он даже пытаться не будет. А если удача? Что он приобретет?

— Тралл! Сделай это, или все мы умрем! Мать, отец, Майен — и ее дитя! Все дети Эдур!

Тралл поглядел в глаза Фира и не понял, что же видит. Брат снова затряс его, толкнул к стене, в жаркое пламя нависшей над Мосагом магии, за хрупкую колонну, недавно бывшую надежным мрамором.

В холодную тень. Абсурдно холодную тень… Последний толчок Фира послал его к искривленной стене. Тралл захромал вперед. Отсюда он смог увидеть Цеду. Менее семи шагов. Его лицо запрокинуто, волшебник смотрит на волну неудачной атаки Мосага.

Слезы затуманили глаза Тралла. Он не желал делать этого. «Но они убьют нас всех. Каждого. Ни одного Тисте Эдур не оставят. Я знаю. В сердце своем я знаю это. Они возьмут наши земли, богатства. Они засеют солью наши кладбища. Они сотрут нашу историю, ни оставят ни слова. Я… я знаю это».

Он поднял копье, покачал его в правой руке. Задержал на миг дыхание, сделал два быстрых шага — и верное копье полетело прямо и безошибочно.

Оно пронзило бок Цеды под нижним ребром; сильный замах Тралла заставил острие войти глубоко в плоть.

Цеду развернуло. Левая нога подкосилась, он упал — слетел с раскрашенной плитки…

… и та сразу рассыпалась.

Погас белый огонь, все объяла тьма.

* * *

Онемевший Брюс шагнул…

… и его остановила рука Турадала Бризеда. — Нет, Поборник.Он ушел.

«Цеда. Куру Кан. Мой друг».

* * *

Чашка присела, вглядываясь в лицо лежащего в грязи человека. Оно казалось добрым, особенно с закрытыми глазами. Покрывавшие все худое тело шрамы бледнели. Это сделала кровь. Когда-то она была мертвой, а сегодня дарует жизнь.

— Ты странная, — прошептал склонившийся над водой призрак.

— Я Чашка.

Он насмешливо хмыкнул: — Интересно, какой чаёк внутри тебя?

— А ты не просто призрак, — ответила она.

— Да. — Он был удивлен. — Я Тлен. Не правда ли, хорошее имя? Давным — давно я был Тисте Анди. Меня убили вместе со всеми сородичами. То есть теми, кто пережил битву.

— Почему ты здесь, Тлен?

— Чашка, я жду моего Лорда. — Дух внезапно выпрямился. Девочка и не подозревала, что он такой высокий. — И вот… он идет.

Мутная вода взволновалась, из нее поднялась тощая фигура: мужчина, бледный, словно лишенный крови труп. Длинные белокурые волосы залепили ему лицо. Он кашлял, выбираясь на берег.

— Мечи.

Чашка подбежала и вложила оружие в длиннопалые ладони. Он подперся мечами, как костылями. Девочка подняла голову: он высок, даже выше призрака. И такие холодные, холодные глаза. Кроваво-красные. — Ты сказал, что поможешь нам, — сказала она, сжавшись под его взором.

— Помогу?

Дух преклонился перед своим повелителем: — Сильхас Руин, я был Килланзиром, третьим Верховным Магом Шестой Когорты…

— Я помню тебя, Килланзир.

— Мой Лорд, я избрал для себя новое имя — Тлен.

— Как пожелаешь.

Дух оглянулся: — Где вайвел?

— Боюсь, ему не выжить. Однако он задержал ее. Славный зверь.

— Прошу, — прошептала Чашка. — Они выбрались. Они хотят убить меня… ты обещал…

— Мой Лорд, — произнес Тлен, — я готов помочь вайвелу. Возможно, вместе мы сможем отогнать ее. Даже вновь сковать. Если вы соизволите…

Сильхас Руин помолчал, взирая на склонившегося духа. — Как пожелаешь, — сказал он наконец.

Тлен склонил голову и бросил взгляд на Чашку. — Постереги мне этого летерийца. Он проспит некоторое время. — И призрак нырнул в кипящую воду.

Сильхас Руин глубоко вздохнул и в первый раз поглядел на мечи. — Непривычные. Но я чувствую, смертный сделал хороший выбор. Дитя, иди позади меня. — Он взглянул на нее и кивнул: — Пришло время сдержать обещание.

* * *

Корло не знал, чего ожидать. Даже Чтящий может умереть, если получит необратимые повреждения. Он полагал, что это скорее вопрос воли, нежели природы. Он знал Железного Клина достаточно давно, хотя некоторых Чтящих знал еще дольше. И, по его мнению, когда дело доходит до силы воли, равных Клину не найдется.

Верховный Маг был измотан, лишился сил. Ему больше не удавалось искусно замедлять четверых богов; впрочем, по счастью, один из них попал в серьезную переделку — сумасшедший Тартенал сумел выжать из него жизнь. Невозможно! Вот и говори после этого об упорстве!

Парня били и били, а он не ослаблял смертельной хватки. Железный Клин сражался с великим мастерством, постоянно отвлекая трех оставшихся богов, позволяя Тартеналу оставаться живым… но и сам Чтящий почти выдохся. Корло никогда еще не видел подобной битвы, ни разу не становился свидетелем полного раскрытия могущества Чтящих. Опытные Гвардейцы толковали, что Клин почти равен Шкуродеру. Теперь Корло верил им.

Он порядком удивился, когда мимо прошествовали два трупа. Один из них шипел и хватал когтями воздух.

Трупы остановились у входа во двор, и он услышал, как второй — женщина — яростно бранится. Потом она сказала: — Не знаю, чем мы можем помочь. Ох, Аблала, великан — дурачок.

— Мы должны атаковать, Шерк Элалле, — ответил первый мертвец. — Ты же знаешь, у меня есть клыки и когти.

— Ну, тогда давай.

«Шерк Элалле? Капитан корабля, на который мы записались? Наш… наниматель»? Корло распрямил ноги, мигнув от боли, и встал. — Эй, вы.

Шерк Элалле — она осталась одна — повернулась: — Ты это мне?

Корло похромал поближе. — Корло, госпжа. Багряная Гвардия. Мы нанялись к вам…

— Вы?

— Да, мы с тем, кто помогает вашему большому, но неловкому другу. Это мой командир, Железный Клин.

— Предполагалось, что вы ждете на борту!

Он моргнул.

Она скривила губы: — Твой командир вот — тот умрет.

— Я знаю… погодите… — Он прошел к воротам. — Погодите. Кто-то приближается. Быстрее! — Он побежал во двор. Шерк Элалле побежала следом.

Сжатый руками Аблалы Тоблакай опустил руки. Железный Клин услышал треск ребер — и в этот миг один из трех богов проскочил мимо него и плашмя ударил деревянным мечом по голове Тартенала. Великан упал, захватив с собой и умирающего бога.

Вскоре контуженный Тартенал слабо зашевелился, пытаясь сбросить с себя тело.

Напрягая последние силы, Железный Клин встал над ними, успев как раз вовремя, чтобы отбить удар меча. Ответный замах заставил противника отступить на шаг. Справа на него ринулся второй… но тут же повернулся, услышав грохот из ближайшего кургана.

В облаке пыли явилась высокая, бледная фигура. В каждой руке пришелец держал по мечу.

Отвлекшийся Чтящий даже не заметил движения деревянного клинка. Зацепившись за эфес его собственного клинка, меч ударил плашмя по правому плечу, словно весло, ломая все, что можно сломать. Сила удара заставила его полететь, врезавшись в землю. Оружие выпало из онемевшей руки. Он лежал на спине и пялился в небо сквозь кривые, черные сучья. Слишком израненный, чтобы двигаться. Слишком уставший, чтобы о чем-то заботиться.

Откуда — то справа доносились звуки битвы. Потом раздался вопль, весьма похожий на предсмертный. Тоблакай повалился почти что на него; Чтящий распахнул глаза, видя, что из шеи бога двумя струями течет кровь, а в его левую голень вгрызается мертвец, запуская в плоть длинные зубы и когти.

А он — то думал, что всё повидал… «ну, никогда не зарекайся»…

Земля затряслась, когда на нее шлепнулось другое тело. Еще миг — и раздался второй предсмертный стон.

Затем кто-то медленно подошел к лежащему Клину. Нависла тень. Чтящий заморгал и обнаружил над собой бледное, тощее лицо. Красные, очень красные глаза.

— Ты сделал все, что смог.

— А мой друг — Тартенал?

— Поражен в череп. С ним все будет хорошо — думаю, не в голове у него главное. — Собеседник помедлил. — А ты что разлегся?

* * *

Из темного коридора несло дым и пыль. Турадал Бризед затащил Брюса обратно в тронный зал. Поборник встал на пустом месте около тронного возвышения.

С трона за его спиной раздался слабый голос: — Финед? Цеда…

Брюс просто покачал головой. Он не мог говорить, он старался побороть горе.

В темноте коридора повисло зловещее молчание.

Брюс не спеша вытянул меч.

Звук. Скрежет шагов по битому камню, лязг кончика меча, непонятные глухие звоны.

Шаги стихли.

Упала монетка. Зазвенела…

… вкатилась в тронный зал.

Брюс следил за ее ленивым движением по плитам пола. Золотой, покрытый сухой кровью.

Он все катился, позвякивая и, наконец, упал.

Шаги в коридоре зазвучали снова. Из теней и туч оседающего дыма показалась громоздкая фигура.

Никто в тронном зале не заговорил при явлении императора Тисте Эдур. Три шага, четыре, пять… наконец он был почти на расстоянии выпада от Поборника. За ним брел почти неузнаваемый Мосаг — таким уродливым и скрюченным стал Король — Ведун. Еще двое эдурских воинов, с лицами, застывшими от напряжения. Они тащили по большому мешку.

Брюс уделил им лишь краткий взгляд, заметив окровавленное копье в руках одного воина. «Тот, что убил Цеду!» Он снова сфокусировал всё внимание на императоре. Меч слишком велик для него. Шагает, словно сражен болью. По закрытому монетами лицу пробегают судороги. Тусклые глаза смотрят мимо Брюса, на трон, на сидящего короля.

Ханнан Мосаг хрипло закашлялся и упал на колени. Захрипел, не сразу сумев произнести: — Король Эзгара Дисканар. Мне есть… что показать тебе. Это… дар. — Он поднял уродливую руку — усилие заставило его задрожать — и махнул стоявшим сзади.

Воины неуверенно взглянули друг на друга.

Король — Ведун скривил губы: — Мешки. Развязать. Покажите королю то, что внутри. — Еще один хриплый кашель, и в углах рта Мосага начала пузыриться кровавая мокрота.

Воины потянули за бечевки; стоявший слева развязал свой мешок на миг раньше второго. Увидев, что внутри, Эдур отпрянул, и на лице его Брюс прочитал ужас.

В этот миг второй воин завопил и отпрыгнул назад.

— ПОКАЖИТЕ ИМ! — захрипел ведун так, что вздрогнули все, даже император.

Стоявший слева воин глубоко, неровно вздохнул и шагнул вперед, снова хватая горловину мешка. Странно осторожными движениями он стянул ткань.

Крепко связанный летериец. Обожженная, покрытая сукровицей кожа, пальцы — обрубки, повсюду на обнаженном теле язвы и наросты. Он потерял почти все волосы, хотя кое-где торчали длинные пряди. Заморгав от яркого света, он попытался поднять голову, но из-за перестроенных сухожилий шеи движение вышло неестественным. Челюсть отпала, из зияющего горла вытекла струйка слюны.

И тут Брюс узнал его.

Принц Квиллас…

Король издал ужасный, звериный вой.

Был открыт другой мешок. Королева, изуродованная, как и ее сын. Как бы в ответ на крик мужа, она разразилась булькающим кашлем; затем из опухших, разбитых губ потоком безумия понеслась череда бессмысленных слов. Но в глазах ее виделось ужасающее присутствие рассудка.

Ханнан Мосаг захохотал: — Я использовал их. Против Цеды. Я ИСПОЛЬЗОВАЛ ИХ! Летерийская кровь, летерийская плоть. Смотри, милый король, на славу грядущего дня!

Император завопил: — Убрать их! Фир! Тралл! Уберите их ПРОЧЬ!

Воины подошли к скорченным фигурам, натянули мешки на то, что некогда было плечами, и потащили королеву с сыном в коридор.

Дрожащий император снова встретился глазами с королем. Он открыл рот, но заморгал и не произнес ни слова. Выпрямился и наконец хрипло заговорил: — Мы Рулад Сенгар, император Тисте Эдур. А теперь император Летера. Освободи трон, Дисканар. Пусти… нас.

Слева от Брюса показался Первый Евнух, он нес в руках кувшин с вином и два кубка. Взойдя на возвышение, предложил один кубок королю. Налил вина.

Удивленный Поборник сделал два шага к трону, чтобы посмотреть на Эзгару Дисканара.

Тот покорно выпил кубок, сделав три быстрых глотка. Кто-то уже успел снова поместить корону на его макушку. Низаль стояла сразу за троном, не сводя глаз с Первого Евнуха; а тот выпил свое вино и сошел с помоста, возвращаясь к дальней стене, к Канцлеру.

Эзгара Дисканар мутно глянул на Брюса. — Отойди, Поборник. Не умирай сегодня.

— Я не могу выполнить приказ, Ваше Величество, — ответил Брюс. — Как вы и сами знаете.

Король устало кивнул и отвел глаза: — Ясно.

Заговорил Нифадас: — Поборник. Покажите дикарям меру мастерства летерийцев. Последний государственный акт этого темного дня.

Нахмурившись, Брюс обратился к Руладу Сенгару: — Ты должен сразиться со мной, император. Или призвать воинов, чтобы они изрубили нас на части. — Метнул взор на стоящего на коленях Мосага. — Думаю, ваша магия на сегодня выдохлась.

Рулад усмехнулся: — Магия? Мы не упустим возможности, Поборник. Нет, мы будем сражаться, один на один. — Отступив на несколько шагов, он воздел пестрый меч. — Подходи. Нам есть чему научить друг друга.

Брюс не ответил. Он ждал.

Император пошел в атаку. Неожиданно быстро он взмахнул мечом над головой и сразу рубанул наискосок, надеясь перехватить ожидаемый ответный удар Поборника и выбить у него оружие.

Брюс отклонился, отставил назад левую ногу, выбрасывая вперед руку с мечом. Меч Рулада уже прошел вниз; Брюс сделал выпад над вражеским лезвием и глубоко проткнул левое предплечье Рулада, прорезав сухожилия у локтя.

И сразу отпрыгнул, низко присев и вонзая острие меча в левую ногу Рулада.

Хруст.

Императора повело вперед, почти до помоста; но, как ни странно, он сумел выпрямиться и снова взмахнуть мечом над головой.

Казалось, пестрое лезвие танцует по своей воле; меч отбил два выпада Брюса, и уже Поборнику пришлось левой рукой отражать ответный удар.

Отлетели два пальца; Брюс поспешно отступил, пока не оказался на свободном пространстве. На этот раз Рулад оказался между ним и королевским троном.

Сидевший на троне Эзгара улыбался.

Рулад крутанулся, снова вставая лицом к противнику; когда он опустил меч, Брюс атаковал.

Высоко поднял правую ногу и наступил на меч императора — не очень крепко, но этого хватило, чтобы помешать врагу. Он вонзил острие меча над правым коленом Рулада. Провел лезвие вниз, глубоко цепляя кости. Вытаскивая меч, он изогнул руку — и за клинком через рану вышла коленная чашечка. Рулад завопил, его нога изогнулась.

Кость так и осталась висеть на острие меча Брюса. Он снова сделал прямой выпад (Рулад в это время оперся мечом о пол, стараясь избежать падения) и быстро провел по сухожилиям правой руки императора чуть повыше локтя.

Рулад упал на спину — раздался тяжкий стук и монеты посыпались на плиты пола. Меч, казалось, должен был выпасть из его рук — но остался крепко зажатым в кулаках. Однако сражаться Рулад не мог.

Выкатив налитые бешенством глаза, он попытался сесть и поднять меч выше. Брюс ударил мечом о пол, стряхивая коленную чашечку, подступил к Эдур и прорезал сухожилия на правом плече, провел лезвием по шее, затем таким же образом обездвижил левую руку. Встав над беспомощным противником, Брюс методично перерезал подколенные жилы, затем полоснул по животу, разделяя мышечную преграду. Пинком перевернул Рулала на спину.

Рассек сухожилия над лопатками и — снова — на шее. Прошелся ниже, заботясь о повреждении каждой группы мышц, отыскивая цели под слоем золота. Монеты отрывались и звенели по каменным плитам.

Затем Брюс отступил и опустил меч.

Император завывал, лежа на спине, а мышцы его дергались и сокращались каждая по отдельности. Больше в зале ничто не шевелилось.

Лишь оседала пыль из коридора.

Один из Эдур выдохнул: — Возьмите меня Сестры…

Король Эзгара Дисканар вздохнул, пьяно качнулся вперед. — Убей его. Убей.

Брюс поднял голову. — Нет, Ваше Величество.

На лице старика появилось недоверие. — Что?..

— Цеда был особенно настойчив. Я не должен его убивать.

— Он истечет кровью, — тускло сказал Нифадас.

Но Брюс покачал головой: — Нет. Я не открывал главных сосудов, Первый Евнух.

Названный Траллом воин заговорил: — Главных сосудов. Откуда… откуда ты можешь знать? Это невозможно… так быстро…

Брюс промолчал.

Король внезапно сник. Крики Рулада затихли. Теперь он рыдал. Внезапный вздох. — Братья, убейте меня!

Тралл Сенгар отпрянул, услышав такой приказ. Покачал головой, взглянул на Фира — и увидел в его глазах отраженный ужас.

Рулад не исцелялся. Истекал кровью на полированный мрамор. Его тело изуродовано — а исцеления нет. Тралл повернулся к Мосагу — и узрел на лице ведуна мрачное удовлетворение.

— Ханнан Мосаг, — зашептал Тралл.

— Не могу. Его плоть, Тралл Сенгар, мне недоступна. Как и всем нам. Лишь меч… и лишь через меч. Ты, Тралл Сенгар. Или Фир. — Он слабо махнул рукой. — О, призовите других, если лишились смелости…

«Смелости».

Фир захрипел, будто его ткнули мечом в грудь.

Тралл следил за ним — но брат не сделал ни шага, он даже не шевелился. Отвел глаза, снова уставился на Рулада.

— Братцы мои, — зарыдал Рулад. — Убейте меня. Один из вас… Прошу…

Поборник — этот ужасающе умелый фехтовальщик — подошел туда, где остался сосуд с вином. Король выглядел полусонным, равнодушным; лицо его покраснело и обвисло. Тралл глубоко вздохнул. Он заметил, что Первый Евнух сел на пол, опершись спиной о стену. Рядом стоял человек постарше, он закрыл лицо руками — жест странный и трогательный. Женщина пятилась от трона, словно бы что-то внезапно поняв. Недавно тут был еще один человек — красивый, молодой мужчина… но он куда-то пропал.

Стоявшие вдоль стен стражи вытащили мечи и подняли, держа перед грудью в салюте Поборнику. Тралл сам хотел бы отдать ему честь. Он снова поглядел на Брюса. «Такой скромный на вид… его лицо… Знакомое. Халл Беддикт. Так похож на Халла. Да, это его брат. Младший брат». Он увидел, что воин цедит вино в тот же кубок, из которого пил король.

«Сестры, этот поборник — что он сделал! Он дал нам… нужный ответ. Решение». Рулад завопил: — Фир!

Ханнан Мосаг прокашлялся: — Он ушел, Император. — Тралл начал озираться. «Ушел. Нет…»

— Куда, Ханнан Мосаг? Куда?

— Он… ушел прочь. — Улыбающееся лицо Короля — Ведуна было покрыто кровью. — Вот так, Тралл Сенгар. Ушел. Ты теперь понял?

— Он позовет других, приведет их…

— Нет, — оборвал его Мосаг. — Я так не думаю.

Рулад заскулил и крикнул: — Тралл! Я повелеваю! Твой император приказывает! Добей меня копьем. Добей!

Глаза Тралла залило слезами. «И как мне смотреть на него сейчас? Как? Как на императора или как на брата?» Он мялся на месте, почти скорчившись от приступа отвращения. «Фир. Ты сбежал. Бросил нас. Меня наедине с…этим».

— Брат! Прошу!

От входа послышался тихий кашель.

Тралл обернулся, увидел связанных королеву и принца, прислоненных к стене, словно непотребные трофеи. Звук исходил от королевы; Тралл разглядел блеск ее глаз.

«Что-то… что-то еще… здесь не все просто…»

Он отвернулся. Поборник как раз выпрямился; в руке он держал кубок. Тралл смотрел, как воин подносит вино к губам.

И снова на короля. Полузакрытые глаза. Тупое лицо. Голова Эдур резко повернулась, отыскивая Первого Евнуха. Неподвижен, опустил подбородок на грудь…

— Нет!

Поборник выпил, поднял голову. Еще два глотка. Он опустил кубок и хмуро поглядел на Тралла. — Тебе лучше уйти. И ведуна тащи с собой. Подойдите к императору — и я убью вас.

«Поздно. Слишком поздно». — Что… что ты будешь делать?

Поборник опустил взор на Рулада. — Мы унесем его… куда-нибудь. Вам его не найти.

Королева снова кашлянула, заставив меченосца вздрогнуть.

— Слишком поздно, — отозвался Тралл. — По крайней мере, для вас. Если в вас есть хоть капля жалости, отошлите стражу. Пусть возьмут с собой женщину. Мои сородичи могут оказаться здесь в любой миг. — Он тоже поглядел на Рулада. — С императором разбираться самим Эдур.

Поборник смотрел на него все более удивленно. Затем он моргнул и потряс головой. — Что… что ты имел в виду? Я вижу, ты не хочешь убивать брата. А он должен умереть, не так ли? Чтобы исцелиться. Чтобы… вернуться.

— Да, Поборник. Извините. Я не успел предупредить.

Воин вдруг зашатался, схватившись окровавленной рукой за спинку трона. Зажатый в другой руке меч задрожал и опустился, так что кончик уперся в пол. — Что… почему…

Тралл промолчал.

Но не ведающий жалости Ханнан Мосаг захохотал: — Я понял твой жест, Поборник. Сравниться в хладнокровии с королем. Впрочем… — Он задохнулся, закашлялся. Сплюнул густую мокроту. — Впрочем, это не важно — жив ты или мертв. Так ведь казалось в тот торжественный, роковой момент?

Поборник опускался на пол, тупо глядя на ведуна.

— Меченосец, — повысил голос Мосаг. — Услышь мои последние слова. Ты проиграл. Твой король мертв. Он умер прежде, чем ты начал сражение. Ты сражался в защиту мертвеца!

У летерийца широко раскрылись глаза. Он пытался повернуться, взглянуть на трон, на сидящего на троне короля. Но усилие оказалось слишком тяжелым: он упал на спину, голова бессильно закачалась.

Король — Ведун все хохотал: — У него не было веры. Одно золото. Он не верил в тебя…

Тралл рванулся к нему: — Молчать!

Ханнан Мосаг оскалился: — Следи за собой, Тралл Сенгар. Ты для меня ничто.

— Теперь ты потребуешь трон себе? — спросил Тралл.

Со стороны Рулада послышалось яростное шипение.

Ханнан Мосаг не ответил.

Тралл поглядел через плечо. Поборник простерся у подножия трона, у туфель короля. Он лежал совершенно неподвижно, на юном лице застыли удивление и разочарование. Незрячие глаза. «Но ведь иного пути не было. Как иначе убить такого человека»?

Тралл заставил себя посмотреть на Короля — Ведуна. — Кто-то выполнит его приказ… — сказал он тихо.

— Ты на самом деле веришь?

— Его избранные…

— Ничего не сделают, Тралл, как и Бинадас. У них руки не поднимутся, как и у тебя. Это не милосердно. Вы же понимаете смысл слова «милосердие»?

— А ты сделаешь его израненное тело последней ступенью к трону, Ханнан Мосаг?

Ответ ясно читался в очах короля. «Трон мой».

Рулад хрипло прошептал: — Умоляю, Тралл. Я тебе брат. Не… не оставь меня. Вот таким. Прошу.

Внутри него все рушилось. Тралл отступил от Мосага и медленно опустился на колени. «Мне нужен Фир. Нужно найти его. Поговорить».

— Прошу, Тралл… я никогда… никогда не хотел…

Тралл смотрел на свои руки. Копья не было — он не помнил, когда бросил его. Тут шестеро стражей — нет, они ушли. Куда они пропали? Где старик, стоявший подле Евнуха? И женщина? Куда пропали все?

* * *

Теол Беддикт открыл глаза. Один глаз, заметил он, плохо видит. Прищурился. Низкий потолок. Капель.

Чья-то рука провела по лбу. Он повернул голову. «О, какая боль». Багг склонился и кивнул. Теол почти сумел кивнуть в ответ. — Где мы?

— В крипте. Под рекой.

— Мы… вымокли?

— Немного.

— Ох. — Он подумал. — Я должен был умереть.

— Да, должны были. Но вы держались. Увы, того же не скажешь о бедном Чаласе.

— Чаласе?

— Он пытался вас защитить, и они убили его. Мне жаль, Теол. Я пришел слишком поздно.

Он подумал и над этим. — Тисте Эдур?

— Да. Я убил их.

— Ты?

Багг кивнул и отвернулся. — Боюсь, потерял выдержку.

— А.

Слуга снова смотрел ему в глаза. — Вы не удивлены?

— Нет. Видел я, как ты давишь тараканов. Чудовище.

— Все ради обеда.

— Да, как раз насчет обеда. Мы ели слишком мало — а оставались здоровыми.

— Тоже верно.

Теол попытался сесть, но застонал и снова улегся. — Чувствую тину.

— Да, тина. Соленый ил. Тут были отпечатки ног. Кто-то проходил мимо.

— Как давно?

— Недавно. Совсем…

— Пока ты чинил мои кости…

— И вставлял новый глаз, и новые органы. Да.

— Глаз плохо работает.

— Дайте ему время. Знаете, что ребенок не может видеть дальше соска?

— Не знаю. Однако понимаю его чувства.

Они помолчали.

Наконец Теол вздохнул. — Но это все меняет.

— Неужели? Почему?

— Гм. Предполагается, что ты мой лакей. Как я смогу поддерживать это заблуждение?

— Как и прежде.

— Ха, ха.

— Я могу заставить вас забыть.

— Забыть что?

— Очень смешно.

— Нет, я спрашивал серьезно.

— Ну, — Багг потер челюсть, — полагаю, события этого дня.

— Так ты убил всех Эдур.

— Боюсь, что так.

— И перенес меня под реку.

— Да.

— Но твои одежды сухи.

— Верно.

— А имя твое не Багг.

— Подозреваю, что нет.

— Но мне имя нравится.

— Мне тоже.

— А настоящее?

— Маэл.

Теол нахмурился, изучил лицо слуги и покачал головой: — Не подходит. Багг гораздо лучше.

— Согласен.

— Итак, ты смог убить всех воинов. Исцелить меня. Пройти под водой. Ответь же на вопрос. Почему ты не убил их всех? Не остановил нашествие?

— Были причины.

— Хотел увидеть Летер павшим? Ты не любишь нас?

— Летер? Не особенно. Вы назвали добродетелями свои природные пороки. Самый гадкий среди них — алчность. И еще готовность предавать. Кто же решил, что победа в соревновании всегда и везде является признаком истинного успеха? Это часть вашего патологического самопочитания? Поставить ногу на руку упавшего — это так славно? По моему, это ничего не стоит. Тщета. Любой памятник, простоявший больше мига — не важно, какому королю, императору или воину он посвящен — это монумент единству, сотрудничеству, завещание общего, а не частного.

— Ах, — встрял Теол, сумев даже поднять палец в подтверждение своей решимости возражать, — без вождя монумента не построить.

— Лишь потому, что смертные понимают лишь две возможности. Следовать или вести. Ничего иного.

— Стой. Я видел консорциумы и кооперативы в деле. Кошмар!

— Да. Питательная почва для всех пороков — алчности, зависти, предательства и так далее. Иными словами, каждый член группы желает стать вождем, а не ведомым. Упраздните привычную иерархию — получите состязание одиночек.

— И где же решение?

— Вы будете очень огорчены, услышав, что это не вы?

— Не я?

— Ваш род. Не огорчайтесь. Никакая иная раса не преуспела. Но кто знает, что принесет грядущее?

— Ох, какое облегчение!

— Не совсем. Знаете ли, я видел все это не раз. Бесчисленные поколения. Если сказать кратко — свалка, ужасная, неустранимая свалка!

— Ты бог. Ты же бог, а?

Слуга подал плечами: — Не делайте допущений. Никогда. Ни по какому вопросу. Друг мой, оставайся бдительным и разумным. Бдительным, но не впадающим в ужас от сложности проблем.

— У меня тоже есть совет. Мы же всем делились…

— И какой?

— Живи в полную меру.

Багг открыл было рот, чтобы возразить, но лишь нахмурился.

Теол невинно улыбнулся.

Неожиданно он припомнил все события дня. — Чалас, старый дурак.

— У вас есть друзья, Теол Беддикт.

— И тот несчастный стражник. Бросился на острия копий. Друзья — да, что с ними стряслось? Ты знаешь? В порядке ли Шерк? Чашка?

Багг хмыкнул, явно отвлекшись на что-то, а потом ответил: — Думаю, они в полном порядке.

— Не хочешь сходить и убедиться?

Слуга глянул на Теола: — Не очень. По временам я эгоистичен.

— Ну, не замечал. Но сознаюсь, у меня есть еще вопросы. Не знаю только, как задать.

Багг долгий миг смотрел на него, потом фыркнул: — Вы не представляете, Теол, как это скучно… существовать вечно.

— Отлично. Но… лакей?!

Багг колебался. Медленно покачал головой: — Жизнь с вами, Теол Беддикт, была бесконечным восторгом. Вы воскресили меня к радости существования… вы сами не знаете, как редко это случалось.

— Но… слуга!

Багг перевел дыхание. — Думаю, пришла пора забыть, друг мой!

— Забыть? Что? Тут хоть какая еда есть?

* * *

Хотел бы он верить. Во всю возможную славу. Мир мог бы быть попроще. Зачем вся эта сложность? Так хотелось бы, чтобы он стал проще.

Он брел по необычайно тихому городу. Там и тут знаки битвы. По большей части мертвые летерийцы. Лучше бы они сдались. Любой профессионал разумно оценил бы шансы и сдался… но сегодня явно не день профессионализма и разума. Этим днем владеет безумие, оно незримыми потоками циркулирует по городу.

Проникло в несчастных летерийцев. И в Тисте Эдур.

Фир Сенгар брел, не задумываясь, куда несут его ноги. Всю жизнь ему выпадали простые, благословенно однозначные роли. Тренировать воинов своего племени. Когда настанет нужда — вывести их на поле брани. Никакие трагедии не омрачили его детство; он легко и безмятежно дожил до юности.

Никогда не оставался один. Одиноким. Что за пугающее слово. Он уединялся сознательно и с определенными целями, а потом возвращался. Рядом был Тралл. Бинадас. В конце концов, и Рулад. Но прежде всего Тралл. Несравненный воин, когда дело доходит до копейной схватки, но лишенный кровожадности… а он понимал, что кровожадность — это проклятие Эдур. Жажда, смывающая всякую дисциплину, превращающая опытного бойца в дикаря, без удержу машущего оружием. Лишившийся холодного течения мысли Эдур становился необычайно тихим. Среди других рас, знал он, такое превращение сопровождается воплями, взвизгами и криками. Странное отличие. Почему — то оно сильно тревожило Фира Сенгара.

А еще он видел Поборника короля летерийцев, брата Халла Беддикта — Фир не мог припомнить его имени, а может, и никогда не слышал его. Само по себе преступление. Он должен был бы заучить имя такого человека. Это важно.

Фир искусен во владении мечом. Один из лучших фехтовальщиков среди Тисте Эдур — он просто принимал эту истину, без гордости или чрезмерной скромности. Но теперь, повидав Поборника в тронном зале, он принял другую истину: он смог бы выстоять некоторое время. Может быть, сумел бы удивить летерийца. Но никаких иллюзий, кто остался бы в живых в конце боя.

Ему хотелось рыдать. По Поборнику. По королю. По Руладу, брату, которого терял снова и снова. По Траллу, которого ныне бросил перед выбором, недостойным любого воина.

Ибо он снова потерял Рулада. Тралл, конечно, заметит. Охватившую Фира трусость не сокрыть. Особенно от самого близкого, самого любимого брата. «Он озвучивал все мои сомнения, мои страхи, чтобы я смог отрицать их — чтобы все видели меня отрицающим слабость».

Все это… вылеплено Ханнаном Мосагом. Теперь он понял. С самого начала, еще до грубого объединения племен, был заключен тайный пакт с неведомым богом. Теперь это так очевидно. Король — Ведун повернулся спиной к Отцу Тень. Почему бы нет, если Скабандари Кровавый Глаз пропал. Ушел, чтобы не вернуться.

«Значит, не Ханнаном Мосагом все началось. Вот когда открылась эта тропа. Очень, очень давно».

Был некогда миг, когда все было простым. Он уверен. До рокового выбора судеб. На все, свершенное после, может дать ответ лишь один — сам Отец Тень.

Он шел по пыльным улицам, минуя трупы, валяющиеся тут и там словно остатки дикого ночного пира. Наступал на лужи крови, на сломанное оружие.

Он был… потерян. Они слишком многого требовали от него. В тронном зале. «Мы принесли его тело. Через все ледяные пустоши. Я думал, что послал Тралла на смерть. Так много ошибок, и все они совершены мной. Должен быть иной путь… иной…»

Он встал неподвижно, уставившись на одно из тел.

Майен.

Голод ушел с ее лица. Наконец оно выражало лишь покой. Он уже видел это выражение, когда она спала. И когда пела с другими девушками. И когда он поднес меч и вложил ей в руки, чтобы она похоронила его под порогом дома. Не хотелось вспоминать иные моменты, когда в очах виднелась тьма и он гадал о сложных путях ее разума — о том, чего не может и не должен понимать мужчина. Пугающие тайны, погружающие мужа в любовь, восхищение, а иногда и в благоговейный ужас.

Сейчас ее лицо выражало лишь покой. Спит, как и дитя внутри нее.

Фир нагнулся, встал на колени. Положил ладонь на костяную рукоять ножа, вытянул его из груди. Посмотрел на нож. Рабий инструмент. Около основания были вырезаны значки, и он узнал их.

Нож принадлежал Удинаасу.

Был ли это дар? Приношение мира? Или просто акт жестокой мести против поработившего его семейства? Тех, кто похитил его свободу? «Он покинул Рулада. Как и я. Потому у меня нет права на ненависть. Но… за это?»

Он поднялся, засовывая нож за пояс.

Майен мертва. Мертво дитя, которое он мог бы любить. Некая сила вмешалась и унесла все, что он любил.

И он не понимал, что делать.

* * *

Бесконечные рыдания, крики от лежащего на полу тронного зала покрытого кровью, скорченного тела. Стоявший на коленях в десяти шагах Тралл зажал уши руками, желая. Чтобы все кончилось, желая, чтобы кто-то пришел и положил всему конец. Этот миг… он был пойман и запечатан внутри себя самого. Конца не будет. вечный хор жалостных воплей, отдающихся эхом в черепе.

Ханнану Мосагу пришлось ползти к трону, таким уродливым и согнутым он стал. Продвинувшись на несколько длин руки, он уставал и вынужден был отдыхать.

В зале оставался один летериец. Непонятно как объявившись вновь, он стоял у дальней стены, с выражением спокойным, но внимательным. Молодой, миловидный и какой-то… мягкий. Не солдат. Он молчал, видимо, довольный ролью наблюдателя.

Где прочие Эдур? Тралл не понимал. Они оставили бесчувственного, но живого Бинадаса в конце коридора. Он посмотрел в том направлении, наткнувшись взглядом на скрюченные тела королевы и ее сына. Принц выглядел уснувшим или мертвым. Королева же следила за мучительным продвижением Мосага к тронному помосту, и зубы ее блестели в слюнявой улыбке.

«Нужно найти Отца. Он знает, что делать… нет, тут нечего знать. Как и нечего… делать». Совсем нечего, вот в чем ужас.

— Прошу… Тралл…

Тралл затряс головой, стараясь не слушать.

— Все, что мне нужно было… Ты, Фир и Бинадас. Я хотел, чтобы вы… приняли меня. Не как ребенка. Понимаешь? Вот и все, Тралл…

Ханнан Мосаг захихикал: — Уважение, Тралл. Вот чего ему нужно. Так откуда это все? Меч? Сокровище, припаянное к коже? Титул? Претенциозное, дурацкое МЫ, которое он вечно использует? Все ни к чему? А как насчет кражи невесты брата?

— Помолчи, — сказал Тралл.

— Не говори с королем подобным образом, Тралл. Это тебе… дорого обойдется.

— Я должен задрожать от ужаса, Король — Ведун?

Тралл позволил рукам оторваться от ушей. Бесполезный жест. Комната проводила самый слабый шепот. К тому же, к чему глухота внешняя, если ты не глух внутренне? Он уловил движение летерийца — тот повернул голову, прислушиваясь к звукам из коридора. Лицо его стало озабоченным.

Тралл и сам расслышал шаги. Тяжкие, шаркающие. Звяканье металла, вроде бы шум текущей воды.

Ханнан Мосаг изогнулся. — Кто? Что идет? Тралл — найди оружие, быстрее!

Тралл не двинулся с места.

Рулад возобновил причитания. Его ничего вокруг не интересовало.

Гулкие шаги приближались.

Еще миг — и в комнате показался жуткий выходец. Кровь стекала с его латных перчаток. Муж ростом почти с Тартенала был покрыт черными, ржавыми железными пластинами, скрепленными между собой позеленевшими заклепками. Лицо скрывал высокий шлем с забралом, на грудь и плечи свисала кольчужная сетка. Руки и ноги существа обросли водорослями и ракушками. В руке оно держало летерийский меч, по которому потоком лилась кровь.

Рулад прошипел: — Что это, Тралл? Кто пришел?

Монстр помедлил у порога. Со скрипом огляделся, сфокусировав внимание на трупе Поборника. Пошел к нему, оставляя следы крови на полу.

— Тралл! — завизжал Рулад.

Монстр оглянулся на лежащего императора. Из шлема раздался гулкий голос: — Ты тяжело ранен.

Трепещущий Рулад истерично засмеялся: — Ранен. О да. Порублен в куски!

— Ты будешь жить.

Ханнан Мосаг прогудел: — Изыди, демон. Иначе я изгоню тебя.

— Попробуй. — Существо снова двинулось вперед. Встало над телом Поборника. — Я не вижу ран, но он мертв. Достойный смертный.

— Яд, — сказал летериец.

Существо оглянулось: — Я знаю тебя. Знаю все твои прозвища.

— Думаю, что так, Страж.

— Яд. Скажи, не ты ли… подтолкнул его в этом направлении?

— Таков мой аспект, — пожал плечами летериец. — Я склонен к… едкости. Скажи мне, твой бог знает, что ты здесь?

— Скоро я поговорю с ним. Произнесу слова укора.

Человек засмеялся, скрестив руки на груди и опершись о стену. — Воображаю. Самое время.

Страж вновь обратил взор на Поборника. — Он хранил имена тех, кто почти забыт. Это… это великая потеря.

— Нет, — отозвался летериец, — имена не потеряны. Пока. Но скоро…

— Тогда мне кто-то нужен.

— И ты найдешь его.

Страж поглядел на летерийца: — Ты… толкаешь меня?

Тот снова подал плечами.

Страж нагнулся и схватился рукой за пояс Поборника, поднял его с пола и перекинул через плечо. Вокруг разлилась лужа крови. Он стал поворачиваться.

И вновь увидел Рулада. — Твои друзья не знают милосердия.

— Нет? — Рулад закашлялся, пытаясь засмеяться. — Я начинаю думать… иначе…

— Я научился милосердию. — Страж ударил мечом, пронзив Рулада до спины. Перебив позвоночник.

Тралл Сенгар вскочил. Он не верил своим глазам…

… а летериец прошептал: — Снова.

Страж пошагал к выходу, не обращая внимания на гневные вопли Ханнана Мосага.

Тралл неуклюже обошел замершее тело брата, направляясь к Мосагу. Схватил его и поднял, приблизив к себе. — Трон? — прохрипел он. — Ты только что потерял его. Урод. — И он швырнул Мосага обратно на пол. — Я должен найти Фира. Скажи ему, — закончил он, уже выходя из зала, — скажи ему, что я пошел искать Фира. Пришлю кого-нибудь…

Сзади задергался и завопил Рулад.

«Да будет так».

* * *

Вайвел прокопал путь из кургана, разбрызгал окровавленную грязь. Бока его тяжело вздымались. Миг спустя появился призрак, тащивший на плече потерявшего сознание человека.

Шерк Элалле, хлопотавшая над Аблалой, вытирая его лоб и умиляясь глупой улыбке, встала и, скрестив руки на груди, осмотрела сцену. Пять простертых тел, поваленные деревья, вонь разрытой могилы. Ее работники скорчились у стены — маг перевязывает раны Чтящему. «Чтящий. Что за титул такой»?

У ворот стояли Чашка и высокий бледный воин с двумя летерийскими мечами.

Впечатляюще обнаженный, заметила она. — Если не ошибаюсь, — сказала Шерк, подойдя поближе, — вы той же крови, что и Тисте Эдур.

Он слегка нахмурился: — Нет. Я Тисте Анди.

— Как скажете. Теперь, когда вы завершили… все дела, ваша верность башне Азата подошла к концу?

Он глянул странными, красными глазами. — Мы никогда не были… друзьями. — И он слабо улыбнулся. — Но она мертва. Теперь я не обязан служить никому, кроме себя. — Он снова внимательно поглядел на нее. — Есть дела, которые касаются только меня.

Чашка заговорила: — Я могу пойти с тобой?

— Я буду польщен, дитя, — отвечал воин.

Шерк Элалле прищурилась: — Вы же дали обещание? Хотя башня и мертва, обещания надо держать.

— Она в безопасности, пока держится рядом со мной, — кивнул воин.

Шерк оглянулась. — Город покорился Тисте Эдур. Они плохо примут вас?

— Думаю, да, особенно в компании вайвела, призрака и бесчувственного раба, которого тот хочет носить с собой.

— Тогда лучше будет, если вы покинете Летерас незаметно.

— Соглашусь. Есть предложения?

— Пока нет…

— У меня есть…

Они повернулись к Чтящему. Он приближался, опираясь на плечо мага.

— Ты, — сказала Шерк, — работаешь на меня. К другому на службу не отпущу.

Тот усмехнулся: — Да, но я же имел в виду сопровождение. Кого-то, знающего тайные ходы города. Меньшее, что я могу сделать для Тисте Анди, спасшего мою жизнь.

— Думать прежде хозяйки — не лучший путь установления должных отношений.

— Извините, госпжа. Клянусь, больше не повторится.

— Думаешь, я глупая милашка?

— Никак нет. Вообще-то все мертвецы вовсе не милашки…

Она скрестила руки на груди: — И точно! Видишь ту яму? Там таится мертвец по имени Харлест, он желает до смерти напугать всех когтями и клыками.

Все повернули головы к указанной яме. Оттуда донеслось тихое пение.

— Худовы яйца, — вздохнул Железный Клин. — Когда отплываем?

Шерк Элалле дернула плечом: — Как только избавимся от них. А кто такой Худ?

Белокожий воин рассеянно ответил: — Повелитель Смерти. Да, у него есть яйца.

Теперь все уставились на него. Воин пожал плечами.

Шерк хмыкнула. — Не смешите меня.

Чашка ткнула пальцем: — А мне нравится. Вот та штука у тебя во лбу.

— И пусть там и остается. — К счастью, никто не заметил поспешности ее ответа.

Воин спросил у Клина: — есть предложения?

Тот кивнул.

* * *

Теол Беддикт спал на крышке саркофага. Багг задумчиво смотрел на него. Вдруг прямо позади послышалось шарканье ног. Он не спеша повернулся: через стену воды, отмечавшую вход в тоннель, прошел Страж.

Существо несло на плече какого-то человека. Оно остановилось и молча уставилось на слугу.

Здесь, в освобожденной от воды могиле, где все держалось лишь волей Старшего Бога, Страж не источал кровь.

Багг вздохнул, ибо наконец узнал мертвеца на плече Стража. — О, он будет горевать.

— Странник сказал, имена останутся с ним, — ответило создание.

— Имена? А, понятно.

— Ты бросил нас, Маэл.

— Знаю. Простите.

Страж прошел мимо и встал перед саркофагом. Шлем склонился — пришелец изучал Теола. — У этого та же кровь.

— Да, его брат.

— Тогда он понесет память имен. Ты будешь возражать?

Багг качал головой: — Как я могу?

— Верно. Не можешь. Ты потерял право.

Слуга промолчал. Он следил за Стражем, а тот взялся за руку Брюса и положил ее на лоб Теола. Все было сделано за один миг. Существо направилось к водяной стене.

— Подожди, прошу тебя.

Страж помедлил.

— Куда ты его уносишь?

— В глубину. Куда же еще, Старший?

Багг нахмурился: — В то место…

— Да. Отныне и навеки там будет двое Стражей.

— Думаешь, вечная служба его порадует?

Существо склонило голову набок: — Не знаю. Радует ли она меня?

Оставив двусмысленный вопрос висеть в сыром воздухе, Страж унес тело Брюса в море.

Долгий миг спустя Багг оглянулся на Теола. Он знал: друг очнется с жуткой головной болью.

«Но тут ничего не сделаешь. Разве что чай… У меня есть особо вонючая смесь, она заставит его позабыть о головной боли. Если уж есть на свете кто-то, способный ее оценить — это Теол Летерасец.

Но сначала нужно вынести его из могилы…»

* * *

В тронном зале лежали трупы. Тот, что валялся у самого престола, уткнувшись лицом в кровавые плиты, все еще заставлял Пернатую Ведьму задыхаться. Сердце тяжело стучало в груди. От страха или восторга — она сама не понимала. Может быть, и от того, и от другого. Сброшенный с трона король Эзгара Дисканар. На троне восседал Рулад Сенгар Эдурский, и тьма в его очах казалась бездонной.

Комната познала боль — она еще ощущала повисшие у стен остатки горького страдания. И главным их источником был Рулад. Предательства, столько предательств, что не вынесет смертный. Она знала, знала все в сердце своем.

Перед императором были Томад и Уруфь, окружившие трепещущую, скорченную тушу Ханнана Мосага — дорогой ценой заплатил тот за день триумфа. Казалось, он ожидает чего-то ужасного: глаза долу, спина покорно склонена. Но Рулад был доволен и не обращал на ведуна внимания. Позволял себе продлить горький триумф.

Но где же Фир Сенгар? И Тралл? Пернатая Ведьма помогала Уруфи исцелять Бинадаса, который все еще оставался без сознания. Однако кроме родителей Рулада, на аудиенции присутствовала лишь троица его «избранных братьев» — Чорам Ирард, Хольб Харат и Матра Бриф. Не было Бунов, как и вожака Жекков Б» нагги.

Остались двое летерийцев, не считая жалких обрубков — королевы Джанали и принца Квилласа. Канцлер Гнол уже склонился перед императором и поклялся в вечном служении. Второй летериец снова и снова привлекал взгляд Ведьмы. Консорт королевы Турадал Бризед казался почти равнодушным ко всему, что видел в ВечнойРезиденции.

Он красив, необыкновенно красив. Не один уже раз она ловила на себе его взор — даже через весь зал — и видела живой интерес, рождавший дрожь во всем теле.

Она стояла на шаг позади новой госпожи, Уруфи, сохраняя готовность услужить. Входили и выходили командиры с незначительными, на ее вкус, докладами. Бой там, победа тут, пристани очищены. Первые послы из протекторатов нетерпеливо мялись в разрушенном коридоре, ожидая приема.

Родилась империя.

Она была свидетельницей, и не простой свидетельницей. Нож, вложенный в руку Майен… слухи, что ее нашли. Мертвой. Больше Пернатой Ведьме не съеживаться под ее яростью. Сука подохла.

Первым приказом Рулада стало объявление охоты. На Удинааса. Каждый избранный брат получил команду воинов и был послан искать раба. Она понимала: поиски будут упорными, и в конце концов Удинааса схватят. Заставят заплатить за измену.

Она не знала, что думать. Однако первой проскользнула горячая мысль — и быстро исчезла, смытая потоком событий — надежда, страстная мольба Страннику, чтобы Удинаас сумел скрыться. Чтобы никогда не был найден. Чтобы хоть один летериец смог противостоять императору, победить его. Его победа снова и снова будет разрывать сердце Рулада.

«Мир затаил дыхание — и снова дышит. Так же глубоко и спокойно, как ритм приливов и отливов».

Сквозь узкие, изящно украшенный окна купола над головой она могла видеть кусочки неба. Цвет его становился все более глубоким — день кончается.

День, в который завоевано королевство; день, в который завоеванное королевство начало неумолимо разрушать завоевателей.

Ибо таков ритм этих приливов. Сейчас, с приходом ночи, когда далеко протянулись тени и ускользнул весь остальной мир.

«Не в это ли верят Тисте Эдур? До полуночи все уходит, впадая в безмолвие и покой. Ждет последнего прилива».

Рулад восседает на троне, облаченный в золото Летера, и умирающий свет мерцает в мрачных глазах. Все темнее становятся пятна на упертом острием в пол мече.

И тут Пернатая Ведьма, снова опустившая очи долу, как и требуется от рабыни, увидела на помосте трона отрубленный палец. Маленький, словно бы детский. Она уставилась на него, очарованная, полная внезапным вожделением. Завладеть им. В таких вещах таится сила. Сила, подвластная ведьме.

Если личность, которой принадлежал палец, была значительной.

«Ну, это мы скоро узнаем».

Сумрак предъявил свои права на тронный зал. Кому-то придется зажечь фонари.

* * *

Она не выходила из комнаты. Для этого не было причин. Сидела молча и неподвижно, не слушая звуков боя, волчьего воя, далекий воплей. Она все твердила себе, что ждет. В конце концов, разве конец одного не означает рождения другого?

Жизни и любовь — игра существования всегда отмечена подобным. Обрывающийся путь, неуверенное ковыляние вперед. Кровь сохнет, обращается в пыль. Тела королей уложат в гробы и оставят темноте, предадут забвению. Для павших солдат выроют могилы, глубокие, как алчущие пасти самой земли, свалят трупы, и каждое всколыхнет облачно белой пыли. Как последний вздох. Выжившие погрустят немного и обратят взоры к пустым комнатам, пустым постелям, к ставшему ничьим имуществу; и будут гадать, что грядет, что будет написано на пустой аспидной доске. Будут думать: как мне жить дальше?

Королевства и империи, войны и причины… как устала она от всего!

Ей хотелось оказаться далеко. Так далеко, чтобы потеряли всякий смысл все события прошлой жизни. Чтобы утратились всякие воспоминания, чтобы не было понятно, куда теперь идти.

Корло предостерег ее от бесконечных рыданий. Так что теперь она сидит с сухими глазами и позволяет городу рыдать над собой самим. Она покончила со всем этим.

Стук в дверь.

Серен Педак подняла голову. Сердце дернулось в груди.

Стук повторился — сильный, настойчивый.

Аквитор поднялась с кресла, дернулась, почувствовав ломоту в затекших ногах — она уже долго не шевелилась — и неуверенно пошла в коридор.

Спускалась ночь. Она и не заметила. «Кто-то решился. Что-то закончит этот день. Зачем они беспокоят меня»?

Нелепые мысли, словно проникшие в разум извне, окрашенные слабой иронией, похожие на непонятную шутку.

Дверь. Она отпрянула, когда стук раздался прямо перед ее носом.

И открыла.

Обнаружив перед собой Фира и Тралла Сенгаров.

* * *

Тралл не понимал, что же направляет его, с необоримой точностью толкает на улицу, на другую, в переулок — через обширный город, пока не увидел в темноте шагающего впереди брата. Тот решительно двигался по узкому мосту через канал. Фир удивленно обернулся, услышав хриплый возглас Тралла. Обождал, пока брат не догонит его.

— Рулад воскрес, — сказал Тралл.

Фир отвернулся, уставившись на темную и неподвижную воду канала. — От твоей руки?

— Нет. Я… я не сумел. Кто-то другой. Демон. Он пришел за Поборником — не знаю зачем, но утащил его тело. А перед этим убил Рулада. Похоже, это виделось ему актом милосердия. — Тралл поморщился. — Дар неведающего. Фир…

— Нет, я не вернусь.

Тарлл уставился на брата. — Слушай меня. Прошу. Я верю, работая вместе, мы сможем вернуть его. Спасти от безумия. Ради милосердных Сестер, Фир, нужно попытаться. Ради нашего народа…

— Нет.

— Ты… ты оставишь меня одного?

Лицо Фира исказила внезапная боль; но он не поднял глаз. — Я должен идти. Видишь ли, я кое-что понял. Все заварил не Рулад. Не Ханнан Мосаг. Это был Отец Тень.

— Скабандари Кровавый Глаз мертв…

— Не его дух. Он остается… где-то. Я намерен его отыскать.

— Для чего?

— Нас узурпировали. Всех нас. Это сделал тот, кто таится за мечом. Никто другой нас не спасет, Тралл. Я намерен найти Скабандари Кровавого Глаза. Если он связан, я намерен освободить его. Его дух. Мы вернемся вдвоем или не вернемся вообще.

Тралл достаточно хорошо знал брата. Он прекратил спор. Фир нашел новую цель… преследуя ее, он хочет убежать от всего иного. От всех. — Как ты выйдешь из города? Они будут искать нас — наверное, уже ищут.

— Халл сказал мне как-то, что здесь дом Серен Педак. — Фир потряс головой. — Я не знаю, не понимаю почему… но она может нам помочь.

— Почему же?

Фир снова затряс головой.

— Откуда ты узнал, где они живет?

— Я не знал. Но… это правильный путь.

Он двинулся по мосту. Тралл быстро схватил его за руку. — Слушай… нет, я не намерен останавливать тебя. Просто послушай.

— Ладно, ладно, поговорим на ходу.

— Хорошо. Тебя все это не удивляет? Как я нашел тебя? Это же невозможно — но вот мы вместе. А теперь ты и ее дом — дом аквитора — Фир, кто-то ведет нас. Нами манипулируют…

Брат сухо улыбнулся: — И что?

Ответа у Тралла не нашлось. Он молча побрел рядом с братом. Вскоре они наткнулись на дюжину мертвых летерийцев, и Тралл подобрал себе меч в ножнах. Прицепил к поясу, игнорируя недоуменно вздернутую бровь Фира — ведь он и сам не понимал, зачем ему такое оружие.

Они шли, пока не наткнулись на скромный домик.

Грудь Тралла стиснуло, когда он увидел стоявшую на пороге Серен Педак. Непонятно почему — нет, он понимал, но это было абсурдом. Нелепостью. Он видел Педак лишь несколько раз. Обменялся едва дюжиной слов. И все же, смотря в ее лицо, видя написанное на нем потрясение, так не подходящее бездонной глубине глаз — он почувствовал, что как будто падает…

— Что? — спросила она, переводя взор с Тралла на Фира. — Чего вам…

— Я нуждаюсь в помощи, — ответил Фир.

— Я не могу… что я могу…

«Возьмите меня Сестры! Я готов отдать сердце этой женщине. Летерийке…»

Фир продолжал: — Я убежал. Мой брат… император… Мне нужно пройти город незамеченным. Сегодня.

— Как вы нашли меня?

— Не знаю. Даже не знаю зачем… почему верю, что вы поможете.

Серен глядела на Тралла, и глаза ее медленно расширялись. — А вы, Тралл Сенгар? Пойдете с вами?

«С нами. Она сделает это. Почему? Что внутри нее породило такой ответ?» Вдруг тяжесть упала с его груди, ибо он произнес роковые слова: — Я не могу, аквитор. Я не помог Руладу. Сегодня. Попытаюсь снова. Попытаюсь его спасти.

В ее взоре промелькнула покорность судьбе.

Как будто он разбередил рану, уже заросшую тысячами рубцов.

Траллу захотелось плакать. Однако он сказал: — Извините. Я буду ждать вашего возвращения — обоих…

— Мы вернемся сюда? — Она поглядела на Фира. — Почему?

— Чтобы положить конец.

— Чему?

— Этой ночью родилась тирания.

— Вы убьете Рулада? Родного брата?

— Убью? Вы же знаете, это не поможет. Нет. Я должен найти иной путь. И найду.

«О, кто завладел моей душой? Что за ночь!» Он понял, что отстегивает меч, услышал свои же слова: — Не знаю, есть ли у вас оружие, аквитор… — и уловил свое неверие в нелепые слова, жалкие аргументы, — … так что отдам свое… — И он протянул ей меч.

Через порог ее дома.

Фир смотрел на него, но Тралл не смог оторвать взора от глаз Серен даже для того, чтобы убедиться — брат все понимает.

Серен, хотя и была летерийкой, тоже все поняла — глаза ее смущенно заморгали, но тут же засияли вновь. — Я принимаю. Просто оружие, для себя.

«Нет». — Да… аквитор… оружие…

Она приняла меч; но теперь этот жест лишился значения ритуала.

Тралл невольно отступил. — Пора идти. Фир, я скажу Руладу, что видел тебя у доков.

— Тебе его не спасти, — отозвался Фир.

— Попытаюсь. Доброго пути, Фир.

И Тралл ушел. К лучшему, подумал он, скрывая внезапные слезы. Наверное, они никогда не вернутся. И она не примет его меч. Вот почему она сказала так, прежде чем принять дар. Оружие. Просто оружие.

Он был глупцом. Миг полного затмения, слабость, любовь, не имеющая смысла. Нет, лучше уйти от всего этого. Она поняла, потому и дала понять ему. Никакого иного смысла. Никаких обещаний. Просто передача оружия.

«Для себя. Просто оружие».

* * *

Они так и стояли на пороге. Тралл ушел, его шаги затихли в темноте. Фир смотрел на Серен, а та смотрела на меч в своих руках. Подняла голову, заметила молчаливый упрек и сухо улыбнулась.

— Ваш брат… поразил меня. На миг я подумала… да ладно.

«Тогда почему, Серен Педак, так много боли в твоих глазах»?

Фир хотел было сказать это, но сзади раздался детский голосок: — Вы Серен Педак?

Он резко крутанулся, свистнул вытащенный из ножен меч.

Аквитор удержала его рукой. — Я знаю тебя? — спросила она стоявшую в дома девочку.

— Я Чашка. Железный Клин сказал, ты можешь помочь. Нам нужно покинуть город. Чтобы никто не видел.

— Вам?

Девочка подошла поближе. За ней показалась высокая фигура, кутающаяся в широком плаще с капюшоном. Потом темный дух, несущий на плече тело.

Серен удивленно присвистнула: — Сохрани Странник, это будет не очень легко.

Фир отозвался: — Аквитор, я выбранил бы вас за излишнюю доброту, не обещай она и мое спасение. Вы все-таки сможете?

Она поглядела на скрытного незнакомца и рассеянно ответила: — Возможно. Есть тоннели…

Фир снова осмотрел девочку и ее приятелей. Обратился к духу: — Ты, почему ты не служишь императору?

— Я не связан, Фир Сенгар. Вы бежите? Это… неожиданно.

Ему не понравилось звучащее в призрачном голосе удовольствие. — А кого ты тащишь на себе?

— Раба Удинааса.

Фир сказал Серен: — Они будут особенно яро искать его. Этого раба.

— Я помню его, — отозвалась она.

— За предательство императора назначат высокую цену. Более того, я думаю, именно он убил Майен…

— Думайте что хотите, — сказал призрак, — но вы неправы. Не забывайте, Фир Сенгар, что это раб. Вещь, которую используют — и его использовали. Я и вайвел, что кружит над нами во тьме. Ни падение Рулада, ни Майен — ни в чем Удинаас не виноват.

«Как скажешь».

— Поспорите позже, — сказала Серен. — Чашка, кто этот в плаще?

Та начала было отвечать, но скрытый капюшоном сказал: — Я Селекис из башни Азата.

— Из башни Азата? Забавно. Ну, вы высоки как Эдур, Селекис. Можно поглядеть на ваше лицо?

— Думаю, что нет, Серен Педак. Пока что. — Казалось, его взор остановился на Фире. — Может быть, позже, когда мы покинем город и сможем обсудить наши цели. Вполне может оказаться, что мы будем какое-то время странствовать вместе.

— Думаю, нет, — ответил Фир. — Я иду искать Отца Тень.

— Неужели? Разве Скабандари Кровавый Глаз еще жив?

Удивленный Фир замолчал. «Он, должно быть, из Эдур. Наверное, из другого племени. Тоже беглец. Значит, ничем не отличается от меня».

— Все внутрь. Нам придется собрать пожитки, хотя уверена, что Гильдия Крысоловов нас снабдит всем… за хорошую плату.

Дух тихо хохотнул: — Конечно. Это же путь Летера…

* * *

Шерк Элалле ступила на крышу Теолова дома. Солнце село; по ярусам гуляли люди, хотя немного медленнее, чем обычно. Вероятно, они дрожали и оглядывались — ведь улицы патрулировали отряды Тисте Эдур. Другие группы захватчиков сновали по городу, словно искали кого-то.

Теол Беддикт и его слуга стали на краю и смотрели на канал. Когда Шерк приблизилась, Теол оглянулся и послал ей радостную улыбку. Он выглядел… каким-то другим.

— Теол Беддикт, — сказала она, — у тебя один глаз голубой.

— Да ну? Похоже, какая-то зловредная инфекция. Временами я плохо им вижу.

— Все исправится со временем, — вмешался Багг.

— Итак, ты снова замышляешь устроить конец цивилизации, Теол Беддикт?

— Точно. И это будет изысканный конец.

Она хмыкнула: — Так пришлю Шенд, Риссарх и Хеджан…

— Не смей. Отправь их на острова. Мне лучше работается одному.

— Одному?

— Ну, конечно, с Баггом. Ведь каждому нужен слуга.

— Полагаю. Ну, я пришла сказать прощай.

— Займетесь пиратством?

— Почему нет? Намереваюсь сделать отличную карьеру.

Теол подмигнул Баггу: — «Вор утонувший…

— … снова к солнцу выплыл», — закончил тот.

Мужчины улыбнулись друг другу.

Шерк Элалле отвернулась. — Ну, у меня еще одно дельце…

Когда она ушла, Теол и Багг снова уставились на просыпающийся город Летерас. Трон узурпирован, город захвачен, но чужаки выглядят… потерянными на его улицах.

На плечо Теола заползло двухголовое насекомое. И замерло. Вскоре Теол потер глаза и вздохнул: — Знаешь, Багг, я рад, что ты не сделал этого.

— Чего?

— Не заставил меня забыть.

— Я подумал, что вы справитесь.

— Ты прав. Справлюсь. По крайней мере, покручинюсь.

— На свой манер.

— Точно, на свой манер. Присущий только мне.

— Знаю, хозяин.

Через некоторое время Багг пошел к лестнице. — Скоро буду.

— Ладно. А потом уберись внизу.

Слуга помедлил у выхода, подумал. — Полагаю, найду время убраться прямо сейчас.

— Отлично. Я иду в постель.

— Отличная идея, хозяин.

— Ну, как и все мои идеи. Не так ли?

ЭПИЛОГ

В этот миг, друзья мои,

Отвернуться надо нам,

Чтобы обновился мир,

Блестки распростер и грязь,

Между светом лег и тьмой,

Посредине заиграл

Сутью бытия.

Рыбак Кел Тат

Дыра была широкой и глубокой. Два принца — Кенрилл» аха уже довольно долго стояли на краю, пялясь в нее.

Наконец один сказал: — Как далеко они ведет, брат?

— Подозреваю, брат, — отвечал второй, — если опустошить в нее мочевые пузыри, струи превратятся в пыль, не достигая дна.

— Подозреваю, ты прав. И Форкрул Ассейл полетел в нее?

— Точно. Головой вперед.

— Не нужно было его туда бросать, брат.

— Брат, ты не прав. Я просто бросил его не туда, куда нужно.

— Или так, или мир вдруг повернулся.

— Не похоже. В этом месте такие штуки не происходят.

— Снова ты прав. Оно кажется изрядно скучным.

— Чрезвычайно.

— Ну, будем?

— Почему бы нет?

Демоны начали развязывать ремешки изукрашенных перевязей. Спустили штаны. Расставили ноги на одинаковую ширину.

Так стояли они, пока вниз не хлынули две отменно синхронизированные струи.

* * *

Внезапно поднялась буря, с устрашающей яростью обрушилась на море. Вифал стоял у берега — нахты скорчились у его колен — и чувствовал слабые порывы ветра, стремившегося преодолеть окруживший остров магический барьер. Ветерок гладил его лицо, словно дыхание женщины.

Надо уточнить — милой женщины. Не такой, что стоит сейчас рядом. Не этой высоченной, железноглазой, грязноротой, лишенной юмора твари, что вечно следит за ним, очевидно, не нуждается во сне и — вполне очевидно — не даст уснуть ему. Проклятая ночь за проклятой ночью, все проходят зря. Вечные вопросы и вопросы. «Что ты будешь делать? Кроме молитвы?»

Ну, а что ему еще остается?

Рулад Сенгар приходит и уходит, с каждым разом он все безумнее. Вопли, стоны, визг и дикий хохот. Сколько раз может умереть человек?

«Думаю, нам предстоит увидеть».

— Эта буря, — произнесла Сендалат, — она хочет пробиться к нам?

Он кивнул. Он мог чувствовать гнев бури — и ее бессилие.

— Она чего — то ждет, — продолжали женщина. — Ждет, пока кто-то не сделает… что-то.

Он подавил желание ударить ее — она бы его убила. Ждать. Ждать и ждать.

— Постой, — прошептал он. — Я подумал о чем-то…

— Чудо! — заорала она, вскидывая руки к небу. — О, я знаю! ДАВАЙ ПОМОЛИМСЯ!

Теперь он это увидел, над самым краем беснующихся за рифом волн. Увидел и указал пальцем. — Вон! Лодка, черносердечная ведьма! Лодка!

— И что? Что? Почему бы тебе не сделать ХОТЬ ЧТО-ТО!

Он вскочил, поглядел на нахтов и бросился бежать.

Гнев придавал его движениям все больше силы. О, какой гнев. Доставляющие страдания заслуживают кары, не так ли? О да, поистине заслуживают. Нахты показывали ему. Снова и снова. Эти кривомордые обезьяны. Снова и снова.

Построй гнездо.

Сверни его ногой.

Построй гнездо.

Сверни… его… ногой!

Он увидел палатку, нелепую, уродливую хижину, вставшую над мертвой равниной. Почуял внезапное пробуждение Увечного Бога, вторжение в его разум. Но хо хо, засмеялся кузнец про себя, это не сработает. Бесконечное повторение заполнило его мозг.

Построй гнездо! Сверни его!

Добежал до палатки, не туда, где виднелась дверь, а с другой стороны. Всем своим весом кузнец ударил по хлипкой постройке.

Она провалилась внутрь, Вифал упал следом, придавив задергавшееся существо. Оно шипело и плевалось от гнева и обиды.

Вифал схватил руками гнилую парусину, встал, потащив палатку за собой. Затрещали шесты, захлопали веревки. Он тащил всё это, обнажая мерзкого божка.

Тот завизжал. Жаровня упала, рассыпав угли, искры залетели в протухшие одежды бога, ткань начала тлеть…

— Ты умрешь за это, смертный!

Вифал отступал, громко смеясь.

Сзади внезапно прилетел вихрь.

Почти повалил его на землю.

Он повернулся к берегу: штормовые тучи нависли, потянулись ближе, вздыбились башнями, затеняя весь островок.

Низко склоняясь под напором шквала, Вифал поспешил обратно.

Повсюду яростные, пенящиеся волны — но перед ними полоса спокойствия. Напротив Сендалат и пляшущих нахтов.

Лодка мирно подошла к берегу, благополучно миновав рифы; полуспущенный парус слегка заполоскал, когда суденышко встало в пяти шагах от прибоя.

Когда Вифал подбежал к морю, из лодки вылез непримечательный человек и побрел к суше.

— Это, — произнес он на торговом языке, — для тебя. Бери друзей, ставь парус.

— Кто ты? — спросила Сендалат.

— Потише! — рявкнул Вифал. — Залезай, женщина!

Нахты уже это сделали и карабкались по рангоуту.

Состроив гримасу, Тисте Анди поспешила на борт.

Вифал смотрел на пришельца.

Тот тоже состроил гримасу. — Да, Вифал Мекросец, ты молился достаточно упорно…

— Я знал.

— Теперь иди. Путь будет свободен.

— А ты, Маэл?

— Я подсяду позже. У меня есть дела, Вифал. Для начала, — он повернулся к берегу, — изобью до бесчувствия одного бога…

Приложение:

Действующие лица:

Тисте Эдур

Томад, патриарх семейства Сенгар

Уруфь, матерь семейства Сенгар

Фир Сенгар, Старший сын, Мастер Оружия племени Хирот

Тралл Сенгар, второй сын

Бинадас Сенгар, третий сын

Рулад Сенгар, младший сын

Майен, нареченная Фира

Ханнан Мосаг, Король- Ведун Союза шести племен

Зерадас Бун, Старший сын семейства Бун

Мидик Бун, второй сын

Ханради Халаг, вождь племени Меруде

Алрада Ан,

Ретриал,

Канарт, воины

Бадар,

Чорам Ирард,

Хольб Харат,

Матра Бриф, не омытые кровью

Халед,

Ирим,

Виррик,

Удинаас, рабы — летерийцы

Пернатая Ведьма, рабыня — летерийка

Дворец

Эзгара Дисканар, Король Летерийский

Джаналь, Королева

Квиллас Дисканар, Принц, наследник трона

Уннаталь Хебаз, Преда (командующая) летерийской армии

Брюс Беддикт, финед (капитан) и Поборник короля, младший из братьев Беддикт

Мороч Неват, финед, телохранитель принца Квилласа Дисканара

Куру Кан, Цеда (волшебник) короля

Низаль, Первая Наложница короля

Турадал Бризед, Первый Консорт королевы

Нифадас, Первый Евнух

Герун Эберикт, финед Королевской Гвардии

Трайбан Гнол, канцлер

Лаэрдас, маг из свиты принца

Север

Бурак Преграда, купец

Серен Педак, аквитор (проводник — посредник) Бурака

Халл Беддикт, бывший Блюститель Рубежей, старший из братьев Беддикт

Некил Бара, чародейка

Арахафан, маг

Энедиктал, маг

Яни Товис (Полутьма), Атрипреда города Фент-на-Косе

Город Летерас

Теол Беддикт, горожанин, средний из братьев Беддикт

Багг, слуга Теола

Хеджан,

Риссарх,

Шенд, нанимательницы Теола

Чалас, охранник

Бири, купец

Хальдо, богатый собственник

Урал, главный официант у Хальдо

Аблала Сани, преступник

Харлест, охранник дома

Бабирд,

Глистен,

Рубин,

Оникс,

Скинт, из Гильдии Крысоловов

Ормли, Поборник Гильдии Крысоловов

Ракет, главный следователь Гильдии Крысоловов

Чашка, ребенок

Шерк Элалле, воровка

Селаш, Одевающая мертвых

Паддерант, ее помощник

Вершок,

Хальбат,

Турбл, горожане

Унн, бедняк — полукровка

Делисп, матрона в Храмовом борделе

Прист, садовник

Толстый Дрын, головорез

Зеленый Свин, печально знаменитый маг прошлого

Прочие

Вифал, оружейник из мекросов

Хруст,

Писк,

Шлеп, нахты

Скованный

Сильхас Руин, Тисте Анди Элайнт — Солтейкен

Скабандари Кровавый Глаз, Тисте Эдур Элайнт — Солтейкен

Шелтата Лор, дочь Скабандари

Оссерк, Тисте Лиосан Элайнт — Солтейкен

Менандора,

Сакуль Анкаду, дочери Оссерка

Сендалат Друкорлат, воскрешенная Тисте Анди

Тлен, теневой дух

Готос, Джагут

Маэл, Старший Бог морей

Рад Элалле, ребенок

Корло, маг

Железный Клин, солдат

Полмеры, солдат

Ульшан Праль, Имасс

Плитки Оплотов

Первые Фулькры (Точки Опоры, Кузнецы Владычества):

Огонь

Дольмен

Странник

Прочие:

Секира

Костяшки

Лезвие

Свора

Находящий Форму

Белый Ворон

Пустой Оплот:

Трон без Короля

Госпожа

Странствующий Рыцарь

Сторож

Ходок

Спаситель

Предатель

Оплот Зверя:

Костяной Престол

Старейший

Карга

Провидец

Шаман

Охотник

Ловец

Оплот Льда:

Ледяной Трон

Ходок

Охотница

Делатель

Носитель

Дитя

Семя

Оплот Азата:

Сердце Камня

Хранитель

Портал

Путь

Каменщик

Гробница

Гость

Курган

Корень

Стена

Оплот Драконов:

Королева

Консорт

Вассал

Рыцарь

Врата

Локви Вайвел

Леди

Сестра

Кровопийца

Пролагающий Пути

Стивен Эриксон Охотники за Костями

Пролог

Во имя того, что есть

В сем веке паденья

Героев, ставших лишь звоном

Железных колец — имен

В бардовом горле

Восстану безмолвным сердцем

Запомню стихающий шум

Жизней, пропавших во прахе

Слабый услышу шепот

Ушедшей в прошлое славы

Когда окончится песнь

Останется долгое эхо

Того, что было и есть

Просторные гулкие залы

Зевнут при крике моем

Но должен же кто-то

Дать ответ

Дать ответ

На это всё

Хоть кто-то…

Век паденья,

Торбора Фезена

1164 год Сна Бёрн

Истрал'феннидан (сезон Д'рек, Осенней Змеи)

Двадцать четыре дня после Казни Ша'ик в пустыне Рараку

Паучьи сети, протянутые между башнями города Картул, блестели высоко над головами прохожих. Как это обычно и бывает в Чистый сезон, ветер сотрясал толстую паутину, отчего капли тумана опадали вниз мелким дождем.

Ко всему привыкают люди со временем… После малазанского завоевания желтые полосатые пауки — паральты первыми заняли пользующиеся дурной славой башни. С тех пор прошли десятки лет, так что у жителей было достаточно времени, чтобы привыкнуть. Даже вид голубей и чаек, каждое утро неподвижно зависавших между десятка башен, и здоровенных, размеров в кулак, пауков, спешащих высосать добычу, вызывал у прохожих лишь легкое раздражение.

Сержант стражи квартала Септарха, Хеллиан, была исключением среди соплеменников. Она подозревала, что боги вечно смеются над ее жалкой участью — в которой, нет сомнения, сами же и повинны. С рождения проклятая фобией ко всяческим паукам, она прожила девятнадцать лет — всю свою жизнь — в бесконечном ужасе.

"Почему бы не уехать"? Этот вопрос без конца задают ей друзья и сослуживцы. Но все не так просто. Фактически, это невозможно. Мутные воды гавани осквернены коконами, кусками паутины, болтающимися там и сям обросшими илом паучьими трупиками. На земле дела еще хуже.

Молодые паральты, сбежавшие от присмотра своих городских старейшин, достигали зрелости в окруживших Картул утесах. Это отродье было ничуть не менее смертоносно и агрессивно, чем старые пауки. Хотя торговцы и крестьяне говорили ей, что человек может днями путешествовать по дорогам, не повстречав ни одного гада — Хеллиан не верила. Она знала, что боги любят ждать. Как и пауки.

Будучи трезвой, сержант сохраняла приличную члену городской стражи собранность и бдительность. А легкое опьянение приводило к истерии… так что Хеллиан, если случалось глотнуть хоть рюмку, всегда спешила набраться как следует. Как и сегодня. Поэтому факт прибытия поутру к Свободным Причалам судна под флагами острова Малаз остался ей неизвестным.

Корабли с Малаза сами по себе не были редкими или достойными особого внимания; однако наступила осень, и господствующие в Чистый сезон ветра на два месяца практически закрывали возможность прохода на парусах с юга.

Если бы не туман в глазах, она заметила бы также — конечно, если бы посетила гавань — что прибывшее судно не относится к обычным купеческим баркам или военным галерам. Это была изящная, опрятная посудинка, сделанная в стиле, уже лет пятьдесят вышедшем из моды на любой имперской верфи. Острый нос покрыт загадочной резьбой — миниатюрными, тщательно изображенными змеями и червями; борта также изукрашены почти до ватерлинии. Корма широкая и необычно высокая, с укрепленным справа большим рулевым веслом. Команда — дюжина человек — казалась слишком тихой для матросни. Никто из них не захотел покинуть борт, когда судно успокоилось у причала. Корабль покинул лишь один человек, торопливо, с первыми лучами солнца, едва трап упал на мостовую.

Все эти детали дошли до Хеллиан позже. К ней прибежал местный юнец — бездельник, который постоянно околачивался в доках, надеясь наняться в проводники. Это если он не был занят нарушением закона… Она рассудила, что принесенный кусок пергамента был оторван от свитка высшего качества. Лаконичное послание заставило ее нахмуриться.

— Ладно, парень, опиши того, кто тебе это дал.

— Не могу.

Хеллиан бросила взгляд на четверых стражников, стоявших на углу улицы. Один из них подошел к парню сзади и схватил одной рукой, подняв за воротник грязного плаща. Быстрый кивок.

— Память вернулась? — вопросила Хеллиан. — Надеюсь, что так. Мне тебе платить нечем.

— Не могу припомнить! Я смотрел ему прям в лицо, сержант! Но… не помню, каков он на вид!

Она поглядела на юнца, хмыкнула и отвернулась.

Стражник опустил его на землю, но руку не разжал.

— Пусть проваливает, Урб.

Паренек поспешил прочь.

Она же не спеша направилась в центр, знаком приказав страже идти следом.

Квартал Септарха был самым спокойным из районов города, хотя особой заслуги Хеллиан в том не наблюдалось. Здесь имелось лишь несколько торговых складов; вдоль главной улицы находились особняки, в которых жили священники и слуги дюжины храмов. Воры, дорожащие жизнью, не грабят храмы.

Хеллиан вела отряд по улице, не в первый раз замечая, какими жалкими стали многие святилища. Паральтам пришлись по вкусу купола и замысловатые орнаменты башен, и жрецы явно проигрывали битву с паразитами. Под ногами солдат хрустели и трескались хитиновые панцири.

В прошлые годы первая ночь Истрал'феннидана была бы отмечена охватывающим весь остров праздником, жертвоприношениями и молитвами покровительнице Картула, Д'рек Осенней Змее; верховный жрец Великого Храма, Демидрек, возглавил бы вьющуюся через город процессию, попирая босыми ногами ковер из гнилого мяса, полного копошащихся личинок и червей. Дети преследовали бы по улицам хромых псов, загоняя в тупики и побивая их там камнями под выкрики божьего имени. Приговоренных к смерти преступников публично бичевали бы, а потом сломали бы им кости ног и бросили беспомощными жертвами в ямы, кишащие трупными жуками и красными огнежорками, которые через четыре — пять дней обгложут их до костей.

Все это случалось до малазанского завоевания, конечно же. Император избрал культ Д'рек главной мишенью. Он отлично понимал, что Великий Храм является средоточием силы Картула, что все местные маги и колдуньи — это жрецы Осенней Змеи, подчиненные Демидреку. Не случайно битве флотов и последующему вторжению предшествовала ночь резни, проведенной проклятым Танцором и Угрюмой, Главой Когтя. Они тщательно уничтожили магов культа, включая Демидрека. Ведь тогдашний первосвященник получил власть лишь недавно, в результате переворота; а свергнутым соперником его был никто иной, как Тайскренн, ставший Верховным Магом при императоре.

Хеллиан слышала лишь молву об этих празднествах, ибо малазане запретили их, едва успев окутать остров мантией имперской власти. Но слухов о славной поре, когда Картул был центром цивилизации, ходило предостаточно.

Все соглашались, что в нынешнем упадке повинны малазане. Воистину на остров и его печальных жителей пала осень. Сломили не только культ Д'рек. Запрещено рабство, ямы для казней очищены и тщательно засыпаны. Появилось даже здание, в котором десятка два глупцов — альтруистов дают приют хромым псам!

Они миновали скромный храм Королевы Снов и растянувшееся на другой стороны проспекта ненавистное святилище Тени. Раньше на острове дозволялось отправлять лишь культы шести богов, подчиненных Д'рек. Отсюда и имена кварталов Полиэли, Солиэли, Беру, Бёрн, Худа и Фенера. С завоевателями прибыли новые боги, среди них Дессембрэ, Тогг и Опонны. А Великий Храм Д'рек, всё еще самое большое сооружение в городе, пребывал в состоянии полного небрежения.

Стоявший на широких ступенях носил одежды малазанского моряка: выцветшая кожа, поношенная рубаха из тонкого льна. Заплетенные в косу, но более ничем не украшенные волосы свисали вдоль спины. Незнакомец повернулся, заслышав шаги, и сержант увидела лицо человека средних лет, доброжелательного и спокойного. Хотя что-то странное таилось в глазах. Какой-то скрытый лихорадочный огонь.

Хеллиан глубоко вздохнула, стараясь прогнать посторонние мысли, и протянула ему письмо. — Ваше, как я полагаю?

Тот кивнул: — Вы командир стражи этого квартала?

— Сержант Хеллиан, — улыбнулась она. — Наш капитан умер почти год назад. Заражение крови от раны на стопе. Мы все еще ждем нового командира.

Собеседник иронически вскинул брови: — А продвижения не ждете? Следует заключить, что главным свойством командира должна быть трезвость…

— Вы писали, что в Великом Храме возникли проблемы, — ответила Хеллиан, игнорируя грубость незнакомца. Она обратилась лицом к массивному зданию. Нахмурила брови, заметив, что двойные двери закрыты. Невероятно — в этот-то день!

— Я так думаю, сержант.

— Вы пришли помолиться Д'рек? — спросила Хеллиан. Сквозь пьяную дымку скользнула тень тревоги. — Двери оказались на замке? Как ваше имя, откуда вы?

— Меня зовут Банашар. С острова Малаз. Мы прибыли утром.

Один из стражников крякнул. Хеллиан постаралась хорошенько подумать. — На корабле? В это время года?

— Мы спешили как могли. Сержант, я уверен, что нам придется войти в Храм силой.

— Почему бы не постучать?

— Мы уже стучали. Никто не вышел.

Хеллиан колебалась. "Вломиться в Великий Храм? Кулак мне за это титьки поджарит".

— На ступенях мертвые пауки, — внезапно произнес Урб.

Все повернулись.

— Благослови Худ, — прошептала Хеллиан. — Их много. — Заинтересовавшись, она двинулась к храму. Банашар следовал за ней. Миг спустя за ними пошли все остальные.

— Они кажутся… — Она потрясла головой.

— Порчеными, — отозвался Банашар. — Гнилыми. Сержант, прошу открыть двери.

Она всё сомневалась. В голову пришла мысль. Женщина оглядела гостя: — Вы сказали, что спешили сюда. Почему? Вы служитель Д'рек? Непохоже. Что привело вас сюда, Банашар?

— Дурное предчувствие. Я был… много лет назад… жрецом Д'рек. На Малазе, в храме города Джакаты.

— Предчувствие довезло вас до Картула? Дурой меня считаете?

В глазах мужчины сверкнул гнев: — Воистину вы слишком пьяны, чтобы разделить мои чувства. — Он бросил взгляд на солдат. — А вы? Вы страдаете пороком сержанта? Я одинок в своей тревоге?

Урб хмуро отозвался: — Сержант, думаю, надо вышибить двери.

— Так давай, черт тебя дери!

Солдаты сгрудились у дверей. Шум привлек горожан; Хеллиан заметила спешащую к ним женщину, высокую, в мантии. Явно жрица одного из храмов. "Ох, что будет"?

Однако женщина не отрывала взора от Банашара. Тот также заметил ее — и отступил на шаг, помрачнев.

— Что ТЫ здесь делаешь?

— Ничего не чувствуешь, Верховная Жрица? Кажется, самодовольство стало заразным.

Взор женщины скользнул к молотящим по двери стражникам. — Что такое?

Правая створка треснула, и один из солдат пинком уронил ее внутрь здания.

Хеллиан взмахом руки приказала Урбу идти первым. Банашар двинулся за ними.

Внутри царила жуткая вонь. В полумраке виделись потеки крови на стенах, куски плоти, разбросанные по полированным плитам пола, озерца желчи, крови и кала. Повсюду валялись обрывки одежды и клочки волос.

Урб сделал только два шага — и застыл, созерцая что-то под ногами. Хеллиан встала сзади. Руки тянулись к фляжке у пояса. Ее остановила рука Банашара. — Не здесь.

Она грубо сбросила его ладонь. — Иди к Худу, — зарычала женщина, срывая флягу и вытягивая пробку. Три больших глотка. — Капрал, найди командора Чарла. Нужен отряд оцепления. Пошлите весть Кулаку. Мне нужны маги.

— Сержант, — возразил Банашар, — это дело жрецов.

— Не будьте идиотом. — Она махнула оставшимся стражникам. — Начинайте обыск. Нет ли выживших…

— Никто не выжил, — предсказал Банашар. — Верховная Жрица Королевы Снов ушла. Значит, узнают во всех храмах. Начнутся расследования.

— Какие еще расследования?

Он скривился: — Жреческого сорта.

— А что вы?

— Я увидел все, что нужно.

— Не вздумайте уйти, Банашар, — сказала она, осматривая место резни. — Первая ночь Чистого сезона, Великий Храм… обычно здесь случается оргия. Похоже, она вышла из-под контроля. — Еще два торопливых глотка — и пришло долгожданное отупение. — Вам придется ответить на множество вопросов…

— Он пропал, сержант, — крикнул Урб.

Хеллиан резко повернулась. — Проклятие! Ты что, упустил ублюдка из виду?

Здоровяк развел руками: — Вы говорили с ним. Я следил за толпой у дверей. В двери он не проходил, это точно.

— Сообщи его приметы всем. Нужно начать поиски.

Урб нахмурился: — Хм… я не помню его лица.

— Проклятие! Я тоже не помню.

Хеллиан подошла туда, где только что стоял Банашар. Прищурилась, рассматривая следы. Они никуда не вели.

"Магия. Ненавижу магию".

— Знаешь, Урб, что я сейчас слышу?

— Никак нет.

— Я слышу, как посвистывает Кулак. Знаешь, почему он посвистывает?

— Никак нет. Слушайте, сержант…

— Это жаровня. Очень он любит, когда на ней мясо скворчит.

— Сержант…

— Как думаешь, куда он нас сошлет? Корелри? Там настоящая каша. Может, на Генабакис… хотя там вроде спокойно стало. Или Семиградье? — Она высосала остатки персикового бренди. — Знаю точно: лучше бы нам было вовсе за оружие не браться, Урб.

На улице топали сапоги. Не менее полудюжины взводов.

— Ну, зато на кораблях пауков мало. А, Урб? — Она поборола пьяную муть, узрела несчастное лицо подчиненного. — Точно? Скажи, что там нет пауков. Проклятие…

* * *

Лет сто назад молния поразила громадное дерево гилдинга, белый огонь копьем вонзился в его сердцевину, расщепив древний ствол. Уже давно поблекли ожоги: солнце пустыни равномерно опалило трухлявую древесину. Куски коры отслоились и лежали грудой среди корней, паучьей сетью оплетших вершину холма.

Это был курган, господствующий над всей долиной. Давно покосившийся, он стоял одиноким островом посреди беспорядочно набросанных груд песка. Сокрытая под валунами, землей и мертвыми корнями плита, защищавшая квадратную погребальную камеру, треснула, провалилась, поглощая полость внутри, обременяя тяжким весом спрятанное в могиле тело.

Донесшийся до трупа шум шагов был необычайно редким явлением — вероятно, такое случалось лишь несколько раз за бесконечные тысячелетия — и давно впавшая в спячку душа очнулась, пришла в напряженное внимание. Ведь наверху стучала не одна пара ног, а сразу двенадцать. Гости приближались и восходили по склону, окружая разбитое дерево.

Окружавшее тело твари сплетение чар исказилось и ослабло, но все еще сохраняло многослойную силу. Поместившие существо в узилище работали тщательно, производили ритуал необычайной длительности, впаивали в него жертвенную кровь и питали хаосом. Чары были рассчитаны на вечность.

Самообман. Намерения, изначально подпорченные уверенностью, что на земле никогда не родится смертный, охваченный пороком или отчаянием. Что будущее безопаснее жестокого настоящего, что оставленное позади никогда не будет обнаружено вновь. Двенадцать человек, тощих, закутавшихся в рваные плащи с капюшонами, закрывших лица серыми вуалями, отлично понимали риск опасного деяния. Но они также познали и отчаяние.

Каждый готов был выступить на этом собрании в порядке, определенном сочетанием звезд и планет, невидимых за пологом синего неба, но тем не менее оказывающих влияние на происходящее. Они заняли свои места. Долго длилась тишина; наконец заговорил первый из Безымянных.

— Мы снова стоим перед необходимостью. Недавно обнаруженные знаки говорят, что вся наша борьба происходила напрасно. Во имя Садка Мокра я начинаю ритуал освобождения.

При этих словах существо внутри кургана внезапно задрожало: пробудившееся сознание нашло свою идентичность. Его звали Деджим Небрал. Оно родилось накануне гибели Первой Империи, когда горящие улицы лежавшего поблизости города оглашали вопли безжалостной резни — ведь туда прибыли Т'лан Имассы.

Деджим Небрал, родившийся с разумом взрослого, дитя с семью душами, дрожавшее, выбираясь из холодеющего тела матери. Дитя. Извращение.

Т'ролбаралы, демонические создания самого императора Дессимбелакиса, той поры, когда Гончие Тьмы еще не обрели форму в его уме. Т'ролбаралы, уродливые ошибки его воображения, были изгнаны и уничтожены по приказу самого императора. Кровопийцы, людоеды, однако наделенные хитростью, которой не ожидал создать сам Дессимбелакис. Семеро Т'ролбаралов сумело убежать от загонщиков на время, достаточное, чтобы поместить некие части своих душ в женщину, вдову, потерявшую всю семью во времена войн с Треллями, одинокую, пропажу которой никто не заметил, слабую, чей рассудок легко было сломить, чье тело легко было превратить в сосуд, "мена майхб". И теперь в ней быстро росли семь Т'ролбаралов. Д'айверс.

Он родился в ночь страха. Найди его Имассы, они действовали бы без колебаний: вытащить семь демонических душ, связать их вечностью боли, вытянуть силы, чтобы безостановочно питать Гадающих по костям, поддерживая вечную войну с Джагутами.

Но Деджим Небрал улизнул. Его сила прибывала, пока он крался развалинами Первой Империи, добывая себе пищу. Он все время таился, даже от немногих Солтейкенов и Д'айверсов, переживших Великую Резню, ибо и они не потерпели бы существования Деджима. От сожрал нескольких из них, потому что оказался умнее и быстрее. Если бы Дераготы не напали на его след…

У Гончих Тьмы был тогда хозяин, умный хозяин, всех превзошедший в искусстве погони. Однажды поставив себе задачу, он не отступал никогда.

Одна ошибка — и свобода Деджима кончилась. Чары за чарами уносили его самосознание, а вместе с ним — и чувство, что когда-то он был… иным.

Но сегодня он снова пробудился.

Заговорила вторая Безымянная: — К западу и югу от Рараку на многие лиги простерлась равнина, широкая и ровная. Когда ветер уносит песок, мы можем видеть черепки от миллионов горшков, и если пойдем по той равнине босиком, оставим кровавый след. Это сцена — откровение горьких истин. На пути от дикости придется разбить немало сосудов. Идущий должен заплатить цену своей кровью. Во имя Садка Теллас я продолжаю ритуал освобождения.

Деджим Небрал ощутил сокрытое в могиле тело. Иссохшая плоть, искривленные кости, острый гравий и сыпучий песок, неумолимый вес земли. "Агония".

— Мы создали эту дилемму, — продолжилтретий голос, — и нам придется отыскать ее решение. Этот мир и все миры за ним преследует Хаос. В море реальности находим множество слоев, одна суть накладывается на другую. Хаос нападает бурями, приливами и неожиданными течениями, ввергая все в великую смуту. Мы избрали одно течение, ужасную, неукротимую силу — мы избраны вести ее, определять ее курс, незримо и невозбранно. Мы решили столкнуть одну силу с другой и тем избежать всеобщего уничтожения. Мы приняли ужасающую ответственность, и единственная надежда на успех таится в нас самих, в том, что мы сделаем здесь и сегодня. Во имя Садка Денал я продолжаю ритуал освобождения.

Боль стихала. Д'айверс — Т'ролбарал ощутил, что исцелен, хотя еще не может пошевелиться.

Четвертый Безымянный сказал: — Мы должны пережить горе, ведь кончина одного из почтенных слуг неминуема. Увы, это будет преходящее горе, столь несоизмеримо краткое перед страданиями несчастной жертвы. Да, не только это горе ждет нас. И все же я верю, что мы сможем найти покой — иначе нас здесь не было бы. Во имя Садка Д'рисс я продолжаю ритуал освобождения.

Семь душ Деджима Небрала стали отличимыми одна от другой. Д'айверс — и много большее, не семеро, что являются одним — хотя и так можно сказать — но семеро, разделенные в единстве, независимые, но связанные.

— Мы еще не различили все грани этого пути, — произнесла пятая жрица, — и потому отсутствующим братьям не следует прекращать поиск. Нельзя — недопустимо — недооценивать Повелителя Теней. Он обрел слишком много знания об Азате. Возможно, и о нас. Он пока не враг нам… но это не делает его нашим другом. Он… нарушитель спокойствия. Я стою за то, чтобы при малейшей возможности устранить его — хотя сознаю, что оказалась в меньшинстве. Но кто больше меня понимает в Королевстве Теней и его новом хозяине? Во имя Садка Меанас я продолжаю ритуал освобождения.

И тут Деджим начал понимать могущество своих теней, семи порожденных им обманщиков, загонщиков столь нужной для поддержания его сил охоты, охоты, дававшей ему удовольствие далеко выходящее за грань простых радостей сытого чрева и теплой крови. Охота приносила… обладание, а обладание — исключительное благо.

В голосе шестой Безымянной слышался странный, не этому миру принадлежащий акцент. — Все, что творится в мире смертных, придает форму почве, по коей шествуют боги. Вот почему они никогда не уверены, куда ступят в следующий миг. Нам выпало приготовить ловушки, вырыть глубокие, смертельно опасные ямы, расставить капканы и мрежи, ибо мы — руки Азата, мы исполнители Его воли. Наша роль — держать все на положенных местах, исцелять порванное, вести наших врагов к пленению и конечному уничтожению. Нам нельзя ошибаться. Я взываю к силе Разрушенного Садка Куральд Эмурланн, я продолжаю ритуал освобождения.

В этом мире есть излюбленные тропы, раздробленные пути — и Деджим хорошо научился использовать их. Он ступит на них снова. Уже скоро.

— Баргасты, Трелли, Тартено Тоблакаи, — загромыхал седьмой жрец, — это выжившие последыши крови Имассов, хотя ныне они претендуют на чистоту происхождения. Их претензии ложны, но в этой лжи таится смысл. Они признают разницу, они выпрямляют прежние пути и пути грядущего. Они чертят знаки на знаменах любой войны, освящая тем самым резню. Потому предназначение их — подтверждать устраивающую всех ложь. Во имя Садка Телланн я продолжаю ритуал освобождения.

Огонь в сердце, внезапно возобновившийся стук жизни. Хладная плоть вспомнила тепло.

— Замерзшие миры таятся во тьме, — хриплым голосом начал восьмой Безымянный, — и сохраняют тайну смерти. Эта тайна велика. Смерть приходит со знанием. Понимание, узнавание, приятие. Вот что такое она, не больше и не меньше. Грядет время — и, может быть, оно уже близко — когда смерть узрит собственный лик, в тысячах граней, и родится нечто новое. Во имя Садка Худа я продолжаю ритуал освобождения.

Смерть. Ее украл у него хозяин Псов Тьмы. Возможно, именно о ней он так томится. Но не пришло еще время…

Девятый жрец разразился тихим, веселым смехом. Затем он сказал: — Где все началось, там все придет к концу. Во имя Садка Куральд Галайн, Истинной Тьмы, я продолжаю ритуал освобождения.

— А я продолжаю ритуал освобождения во имя силы Рашана, — нетерпеливо просипел десятый Безымянный жрец.

Девятый снова зашелся смехом.

— Звезды двигаются, — сказал одиннадцатый жрец, — и напряжение растет. В нашем деле присутствует справедливость. Во имя Садка Тюрллан я продолжаю ритуал освобождения.

Они ждали, когда подаст голос двенадцатая. Однако она промолчала, вместо слов подняв руку — тонкую, чешуйчатую, ржаво — красную, совершенно нечеловеческую.

И Деджим Небрал ощутил ее присутствие. Разум, холодный и жестокий, просочился сверху, внезапно напугав Д'айверса.

— Можешь слышать меня, Т'ролбарал?

"Да".

— Мы освободим тебя, но за это потребуем платы. Откажи нам, и мы вновь пошлем тебя в бездумное забвение.

Страх перешел в ужас. "Какой платы ты потребуешь"?

— Ты согласен?

"Да!"

Она объяснила, что от него требуется. Как кажется, это просто. Мелкая работа, легко исполнить. Деджим Небрал успокоился. Это не потребует много времени. Жертвы рядом, и едва он расправится с ними — окажется на свободе, сможет делать что ему заблагорассудится.

Двенадцатая и последняя Безымянная, та, что когда-то была известна как Сестрица Злоба, опустила руку. Она знала, что из всех собравшихся одна переживет явление могучего демона. Ведь Деджим Небрал проголодался. Увы! Как огорчатся и удивятся сотоварищи, когда увидят ее бегство — за миг до атаки Т'ролбарала. Конечно, для бегства есть причины. Первая и главная — желание оставаться в живых, хоть на немногое время. Что до иных причин — они принадлежат ей и только ей одной.

Она произнесла: — Во имя Садка Старвальд Демелайн я завершаю ритуал освобождения. — И слово ее проникло сквозь мертвые корни, опустилось в песок и камень, растворяя чары за чарами силой энтропии, известной в этом мире как отатарал.

Так Деджим Небрал поднялся в мир живых.

Одиннадцать Безымянных начали последние молитвы. Почти всем им не довелось их окончить.

* * *

На некотором отдалении человек сидел, скрестив ноги, у костерка. Услышав крики, татуированный воин склонил голову. Поглядев на юг, он заметил драконицу, тяжело поднявшуюся над грядой холмов, блеснувшую чешуей в свете умирающего солнца. Воин скривил губы, следя за полетом твари.

— Сука, — пробурчал он. — Я должен был догадаться.

Он сидел, пока не стихли далекие вопли. Окружившие лагерь длинные тени утесов вдруг показались неприятными, скользкими и мрачными.

Таралек Виид, воин — гралиец, последний из рода Эроз, скопил во рту слюну и сплюнул на левую ладонь. Сложив ладони, он равномерно раскатал слизь и использовал ее, смазав черные волосы. Сидевшие на голове мухи взлетели тучей — и снова сели на место.

Вскоре он ощутил, что чудовище насытилось и пришло в движение. Таралек встал, помочился, гася огонь, собрал оружие и устремился по следу.

* * *

В рассыпанных у перекрестка хижинах обитало восемнадцать человек. Вдоль берега шел Тапурский тракт, и город Агол Тапур находился в трех днях пути к северу. Поперечная дорога — не более чем грязный проселок — углублялась в Па'тапурские горы, где вела к востоку и через два дня, у Отатаральского моря, достигала Прибрежного тракта.

Четыреста лет назад на этом месте процветало селение. Склоны южных холмов покрывали твердокорые деревья с изящной листвой, похожей на перья. Эти деревья ныне вымерли на всем субконтиненте Семиградье. Из древесины получались хорошие гробы, благодаря чему селение стало известно в далеких землях, от Хиссара на юге до Карашимеша на западе и Эрлитана на северо-западе. Однако промысел скончался с последним срубленным деревом. Поросль исчезла в желудках коз, плодородную почву сдули ветра — и за одно поколение село съежилось до жалкой деревушки.

Последние восемнадцать жителей промышляли снабжением водой и провизией караванов — но и этим зарабатывали все меньше. Года два назад здесь проезжали малазанские чинуши. Они буркнули что-то о прокладке новой насыпной дороги, о форте с гарнизоном… но все эти заботы объяснялись необходимостью борьбы с контрабандой сырой отатаральской руды, а ее властям удалось прекратить иным способом.

Последнее восстание едва ли озаботило умы местных жителей — до них доходили лишь отрывочные слухи, ведь иногда по дороге пролетали вестники. Хотя никто из них не останавливался здесь на ночь. Да, мятежи — это дело для жителей иных мест…

Вот почему появление сразу пятерых чужаков, в полдень вставших на гребне ближайшего холма, было замечено всеми. Номинальный глава селения, кузнец Баратол Мекхар, вскоре получил весточку о пришельцах. Он был единственным человеком, родившимся не здесь. О прошлой его жизни было мало что известно, разве что очевидное без слов. Темная, почти ониксовая кожа являла происхождение из племен юго-востока континента, из краев, отстоящих от деревушки на сотни, если не тысячи лиг. Шрамы на щеках казались воинскими татуировками; на солдатское прошлое намекала и сеть покрывших руки рубцов. Было известно, что он не любит лишних слов и никогда не высказывает личного мнения, не спешит завести любимчиков — и поэтому его сочли подходящим на роль неофициального мэра

Баратол Мекхар в сопровождении десятка взрослых, еще сохранивших любопытство селян шел по единственной улочке, пока не достиг края деревни. Хижины здесь были брошены и давно развалились, крыши их просели, стены покосились и покрылись грудами песка. Шагах в шестидесяти неподвижно стояли пятеро — лишь ветерок шевелил волоски на меховых плащах. Двое держали копья, трое несли прикрепленные на спинах двуручные мечи. Казалось, иным из них недостает руки или ноги.

Глаза Баратола видят уже не так хорошо, как в молодости. Но даже… — Джелим, Филиад, идите в кузню. Идите, не бегите. Под шкурами есть сундук. На нем замок — сбейте его. Достаньте только секиру и щит, и боевые рукавицы, и шлем — на кольчугу времени не останется. Ну, пошли.

За все проведенные здесь одиннадцать лет Баратол не произносил стольких слов сразу. Джелим и Филиад в ужасе поглядели в широкую спину кузнеца. В кишках внезапно заурчало… но они пошли, медленно, напрягая спины, неловко выбрасывая ноги.

— Бандиты, — прошептал Кулат, пастух, который забил последнего козла в обмен на бутылку крепкого пойла лет семь назад и с тех пор ничего не делал. — Может, им просто нужна вода — у нас все равно ничего нет. — Он имел привычку жевать во рту мелкую гальку, и сейчас она забренчала в такт словам.

— Им не вода нужна, — отозвался Мекхар. — Вы, остальные — найдите хоть какое оружие. Нет, не надо. Просто идите по домам. И прячьтесь.

— Чего же им нужно? — спросил Кулат. Прочие селяне уже разбежались.

— Не знаю.

— Эге, они из такого племени, какого я никогда не видел. — Пастух пососал камешки. — Эти меха — не жарковато ли? А шлемы из черепов…

— Костяные? У тебя глаза получше моих.

— Одни они и работают, кузнец. Короткие волосы. Ты знаешь такое племя?

Кузнец кивнул. Он слышал, как тяжело сопят возвращающиеся из деревни Джелим и Филиад. — Думаю, да, — ответил он на вопрос Кулата.

— Будут неприятности?

Подошедший Джелим шатался под весом двулезвийной секиры с окованной железом рукоятью. Тяжелый шар на древке заканчивался петлей из цепи. Серебром блестела аренская сталь заточенных лезвий. Между лезвиями секиры торчало три зубца, сделанных на манер наконечников арбалетных стрел. Парень взирал на оружие так, словно нес императорский скипетр.

Позади Джелима шел Филиад, тащивший кольчужные перчатки, круглый щит и шлем с решеткой.

Баратол натянул перчатки. Они закрыли руки до локтей, для которых также предусматривалась зашита в виде полукруглых, прикрепляемых ремнями чашечек. По нижней стороне рукавиц шли длинные полоски железа. Он взглянул на шлем — и скривился: — Ты забыл ватный подшлемник. — Вернув шлем крестьянину, кузнец добавил: — Дай щит — прикрепи к руке. Проклятие, Филиад! Туже! Ладно.

Теперь кузнец потянулся за секирой. Джелим напряг все силы, поднимая тяжелое оружие, чтобы Баратол смог просунуть правую руку в цепочку — петлю, обмотав ее дважды вокруг предплечья, и схватиться за древко. Он без видимого усилия принял секиру. — Отойдите в сторону.

Кулат остался рядом. — Они идут сюда, Баратол!

Кузнец не отрывал взора от чужаков. — Я не совсем слеп, дурачина!

— А должен быть слепым, если остался. Ты знаешь племя. Может, они пришли за тобой? Старая вендетта?

— Может быть, — признал Баратол. — Если так, то вам ничего не угрожает. Едва они покончат со мной, уйдут восвояси.

— Ты так уверен?

— Я не уверен. — Баратол воздел секиру над головой. — Трудно понять Т'лан Имассов.

КНИГА ПЕРВАЯ ТЫСЯЧЕПАЛЫЙ БОГ

Брел я кривою тропой, ведущей с предгорья в долину,

Где низкие стенки из камня делят дворы и поля,

Где каждый отмерен надел, вписан в извечные планы,

Где каждому жителю ясен привычный путь —

После дня трудового темной холодною ночью

Словно знакомой рукой ведет он к родному дому,

К свету распахнутой двери, лаю радостных псов.

Брел я, покуда старик не позвал меня в гости,

И я, улыбаясь, чтобы тревогу смягчить,

Просил поведать мне всё, что крестьянин знает

О западных землях, лежащих за гребнем гор.

Он облегченно вздохнул, сказал: за горами город

Великий, вместивший тысячи странных чудес,

Некогда в нем король повел войну со жрецами…

Он говорил, что сам видел высоко взметенную пыль

По следу несметного войска, что где-то случилась битва,

У жаркого юга. В — общем, он там не бывал,

Всю жизнь свою проведя в пределах долины,

Ведать не ведая замыслов высших сил.

Все, что дано простецам — праздное любопытство.

Вот и меня он спросил, кто я, куда иду,

С целью какой; я сказал, улыбнувшись печально,

Что в городе том был пленен, видел приход Богини,

Но был помилован, чтобы всем возвестить —

Разве, старик, сам не видишь: собаки лежат недвижимо? -

В наш мир явилась Чума, и вы, бедняги, отныне

Станете частью замысла высших сил.

Милость Полиэли,

Рыбак Кел Тат

Глава 1

В те дни улицы полнились ложью.

Верховный Маг Тайскренн о коронации императрицы Лейсин,

Записано Историком Империи, Дюкером.

1164 год Сна Бёрн

Пятьдесят шесть дней после Казни Ша'ик

Сильный ветер взмел поутру в небо клубы пыли, так что и кожа и одежда всех въезжавших в Западные ворота Эрлитана цветом не отличались от окрестных песчаных дюн. Купцы, пилигримы, извозчики и бродяги являлись стражникам из пыльного облака, словно призраки; они брели, склоняясь против ветра, опустив головы, обмотав лица льняными повязками. Пыльные козы понуро плелись за пастухами, кони и волы мотали головами, фыркали, пытаясь стряхнуть корку горькой соли с губ; повозки извергали пыль всеми досками и скрипели, когда осевший на землю прах заставлял скользить колеса. Стража следила за входящими, думая лишь о конце дежурства, о бане, ужине и теплых телах — достойной награде за честно выполненный долг.

Они отметили шедшую пешком женщину, но неверно оценили ее. Хотя тело ее было туго обмотано шелками и лицо скрыто шарфом, грация походки и изящные качания бедер стоили повторного взгляда. Мужчины — рабы своего воображения; они легко домыслили остальное.

Странница заметила их внимание и оценила его причины достаточно верно. Она не встревожилась. Хуже, если бы на страже стояли женщины. Они бы подумали, что она — единственная женщина, пришедшая пешком именно через эти ворота, дорога к которым тянется многие лиги по крутым и пустынным холмам, а прежде проходит еще большее расстояние через необитаемый лес. Ее приход должен был показаться еще более необычным, учитывая, что у нее нет никакой ноши, а на ногах надеты мягкие, вытертые туфли. Будь на страже женщины, они привязались бы к ней, начали бы задавать неудобные вопросы, на которые ей пришлось бы давать уклончивые ответы.

Повезло стражам, что они мужчины. Даже вдвойне повезло — ведь им удалось изрядно потешить воображение, следя за ее продвижением по городской улице, возбужденно оценивая округлые формы и качания бедер. Она лишь слегка подыграла им.

На первом же перекрестке женщина свернула налево, исчезнув с глаз беспечных солдат. В городе ветер дул не так сильно, хотя пыль еще сыпалась с неба, покрывая всё вокруг красноватой пеленой. Женщина пробиралась сквозь толпу, медленно, по спирали двигаясь к главному телю Эрлитана, Джен" рабу, холму, покрытому слоями древних руин и заселенному лишь паразитами — равно четвероногими и двуногими. Прибыв наконец к развалинам, она нашла небольшую гостиницу, скромную и ничем не отличавшуюся от всех окрестных заведений, трактирчиков, в которых на втором этаже обыкновенно обитают несколько шлюх, а на первом, в пивном зале — несколько солдат.

За входом в гостиницу обнаружился коридор, ведущий в садик. Гостья вошла под своды и отряхнула пыль с одежды, затем прошла в сад, к бассейну с мутной водой и вяло булькающему фонтану. Развязала шарф и омыла лицо, протерла зудящие глаза.

Затем она вернулась в трактир.

Сумрак, чадящие очаги, масляные лампы, вонь дурханга, итралбе и ржавого листа под низким оштукатуренным потолком. Почти все столы заняты. Прошедший прямо перед ней юнец плюхнулся на скамейку и сразу же начал рассказывать о необыкновенных приключениях, в которых едва выжил. Проходя мимо юноши и его слушателей, молодая женщина тихо улыбнулась. Похоже, она выглядит сейчас более грустной, чем нужно.

Найдя место у стойки, она махнула хозяину. Он внимательно всматривался в нее, принимая заказ на чистом местном наречии. Бутылка рисового вина.

Он протянул руку под прилавок. Она услышала, как звенят бутылки. — Надеюсь, подружка, ты не ожидаешь настоящего рисового, — ответил он на малазанском. Выпрямившись, трактирщик смахнул пыль с глиняного сосуда и вытащил пробку. — По крайней мере, она запечатана.

— Сойдет, — сказала она, по-прежнему по — эрлийски, и положила на стойку три серебряных полумесяца.

— Решила выпить всё?

— Мне нужна конура на верхнем этаже, — отвечала она, заткнув бутылку (хозяин уже нацедил ей оловянный кубок). — С замком.

— Да тебе улыбнулись Опонны, — сказал он. — Есть подходящая.

— Отлично.

— Прибыла с армией Даджека?

Она отпила большой глоток янтарного, слегка мутноватого вина. — Нет. А они здесь?

— Только хвост. Главные силы вышли шесть дней назад. Конечно, остался гарнизон. Вот я и удивлялся…

— Я не служу в армии.

Ее тон, странно холодный и напряженный, заставил старика заткнуться. Мгновение — и он отошел обслужить очередного гостя.

Женщина пила, не спеша понижая уровень жидкости в бутылке. День угасал, и таверна все сильнее заполнялась народом, голоса звучали все громче; локти и колени касались ее гораздо чаще, чем это выходило бы случайно. Игнорируя эти прижимания, она не поднимала глаз от поверхности кубка.

Наконец вино кончилось. Она встала и нетвердыми ногами прошла через давку, не сразу добравшись до лестницы. Начала осторожно взбираться наверх, держась за шаткие перила. Странно, но кто-то шел сразу за ней.

На лестничной площадке она прижалась спиной к стене.

Незнакомец подходил с глупой ухмылкой. Ухмылка примерзла к его лицу, едва острие ножа коснулось кожи под левым глазом.

— Иди вниз, — приказала женщина.

Красный ручеек побежал по щеке мужчины, кровь начала скапливаться на подбородке. Он затрясся и заморгал, когда лезвие врезалось глубже. — Не надо, — простонал он.

Она отдернула руку — и случайно вскрыла сосуд на щеке мужчины. К счастью, лезвие скользнуло вниз, а не вверх, к глазу. Завопив, он зашатался, прижав руки в лицу, пытаясь остановить поток крови. Побежал вниз.

Снизу донеслись крики, грубый смех.

Женщина изучала нож в руке, гадая, чей он и чья на нем кровь.

Неважно.

Она поискала свою комнату — и быстро нашла ее.

* * *

Эта песчаная буря была естественной, родившейся в Джаг Одхане и спиралью распространившей свою ярость на сердце Семиградского субконтинента. Ветра дули на север, скребли восточные склоны холмов, скал и древних гор, окаймляющих святую пустыню Рараку — пустыню, ставшую теперь морем — и разражались схватками молний между взгорий в виду городов Пан'потсуна и Г'данисбана. Направляясь на запад, буря выбрасывала извивающиеся руки; одна из них схватила Эрлитан и вскоре обрушилась на Эрлитанское море, другая дотянулась до города Пур Атрий. Основное тело урагана вернулось в глубь суши и набралось там еще большей энергии, ударило по северным склонам Таласских гор, окружив города Хатра и И'Гатан. Наконец ураган снова повернул к югу. Естественная буря — или, может быть, последний дар старых духов Рараку.

Бегущая армия Леомена Молотильщика приняла дар, помчалась под покровом неутихающего шторма. Тянулись дни, склеиваясь в недели; мир вокруг них сократился до размеров пыльного облака. Песок кусал больно, и особенно тех выживших, кому его вид напоминал любимый Вихрь, молот Ша'ик и Дриджны Карающей. Но даже в горечи есть жизнь, есть спасение.

Малазанская армия Таворы все гналась за ними, но не с безрассудной горячностью, выказанной в первые дни после смерти Ша'ик и поражения мятежа. Охота стала размеренным, организованным выслеживанием последней из открыто противостоящих Империи сил. Силы, верящей, что все еще является обладателем священной Книги Дриджны, последнего артефакта, несущего надежду разрозненным мятежникам Семи Городов.

Леомен не обладал книгой — и все же ежедневно проклинал ее. С почти религиозным рвением и удивительной изобретательностью он бормотал проклятия. К счастью, свистящий ветер уносил его слова, так что лишь Корабб Бхилан Зену'алас, скакавший рядом с командиром, мог слышать их. Устав от долгих тирад, Леомен начинал изобретать хитроумные схемы уничтожения книги, если она попадет ему в руки. Огонь, кобылья моча, желчь, морантская взрывчатка, брюхо дракона… пока утомленный Корабб не натягивал удила, отыскивая более приятную компанию мятежников.

Впрочем, они сразу же начинали задавать Кораббу вопросы, метать в сторону Леомена боязливые взоры. Что он там говорит?

Он молится, отвечал Корабб. "Наш командир весь день молится Дриджне. Леомен Молотильщик — человек богобоязненный", отвечал он им.

Почти такой богобоязненный, как от него ожидают. Восстание разваливалось, его разметывали ветра. Города один за другим открывали ворота, едва завидев армии и флот империи. Сосед сдавал соседа, ретиво отыскивал преступников, которые могли бы ответить за множество свершенных мятежом злодеяний. Недавние герои и мелкие тираны предстали перед вернувшимися, жаждущими мести оккупантами, и кровь потекла рекой. Такие печальные вести доносили перехваченные караваны. Сами они все глубже уходили в пустоши. И с каждым обрывком новостей лицо Леомена становилось все более мрачным и замкнутым, как будто единственное, что ему осталось — накрепко связывать рождающуюся в груди ярость.

Какое разочарование — так думал Корабб, сопровождая каждую мысль тяжким вздохом. Народ Семиградья так легко отказался от завоеванной ценой стольких жизней вольности. Самая горькая истина, самый гнусный комментарий к природе человека. Так все было напрасно? Сколько десятков тысяч людей умерло. ЗА ЧТО?!

Корабб сказал себе, что понял суть командира. Понял, что Леомен не способен уйти. Может быть, никогда не сможет. Он будет крепко держаться за грезу, придающую смысл прошлому.

Сложная мысль. Кораббу потребовалось много часов хмурить брови, чтобы дойти до нее, свершить такой необычайный скачок в ум другого человека, увидеть мир его глазами, хотя бы на миг — и отпрянуть в смущении. Ему удалось уловить то, что делает человека великим вождем на поле боя. Рассудок такого человека позволяет видеть ситуацию в целом, со всех сторон. Честно говоря, сам Корабб способен едва лишь удержать одну — свою собственную — точку зрения, когда мир рвется на части, впав в великий раздор.

Если бы не командир, понимал Корабб, ему пришел бы конец.

Взмах покрытой перчаткой руки — и Корабб пнул в бока коня, спеша подъехать к Леомену.

Голова в капюшоне пододвинулась ближе. Леомен распутал складки выцветшего шелка, освобождая рот, и выкрикнул, стараясь, чтобы Корабб его расслышал: — Где мы, во имя Худа?

Корабб уставился на него, потом поводил глазами по сторонам. И вздохнул.

* * *

Ее пальцы устроили настоящую трагедию, проведя борозду через утоптанную тропу. Муравьи засновали, смутившись; Семар Дев следила, как они носятся, ища, на ком выместить обиду. Солдаты с поднятыми к небу челюстями и раскрытыми жвалами. Как будто они бросают вызов богам. Или, в данном случае, умирающей от голода женщине.

Она лежала на боку в тени фургона. Наступил полдень. Воздух совершенно неподвижен. Жара крадет все силы. Не похоже, что ей удастся продолжить атаку на муравьев… эта мысль заставила ее почувствовать укол сожаления. Внесение разлада в убогую, нелепую и размеренную жизнь — это кажется важным делом. Ну, может быть, не особенно важным, но все равно интересным. Подобающие богине мысли — они отметят ее последние дни среди живых.

Ее внимание привлекло какое-то движение. Пыль вздымается над дорогой; она может расслышать стук, словно под землей бьют барабаны. Здесь, в Угарат Одхане, нет оживленных трактов. Дороги проложены в старые времена, когда десятки караванов пересекали пространства между десятками великих городов, среди которых ступицей колеса лежал Угарат; но все эти города, кроме Кайхума на берегу реки и самого Угарата, умерли более тысячи лет назад.

Одинокий всадник может оказаться отнюдь не спасителем — ведь она женщина в самом соку, и лежит здесь совсем одна. Говорят, иногда бандиты и налетчики используют старые пути, перемещаясь между караванными тропами. А бандиты редко отличаются благородством манер.

Копыта стучали все громче. Затем лошадь встала, и через мгновение Семар Дев окутало облако пыли. Храп лошади прозвучал зловеще. Всадник спешился весьма тихо. Шаги приближались.

Кто это? Ребенок? Женщина?

Тень отделилась от тени фургона; Семар Дев повернула голову, разглядывая фигуру, обошедшую повозку и смотрящую на нее.

Нет, это не ребенок и не женщина. Похоже, вообще не человек. Привидение в белой медвежьей шкуре на невозможно широких плечах. За спиной меч из волнистого кремня, с обернутой кожей рукоятью. Она заморгала, стараясь рассмотреть получше — но помешало слепящее солнце за его спиной. Гигант с неслышным шагом? Ночной кошмар, галлюцинация.

Он заговорил, но, вполне очевидно, не с ней.

— Подожди, Ущерб. Поешь попозже. Она еще не умерла.

— Твой Ущерб ест мертвых женщин? — прохрипела Семар. — С кем ты скачешь?

— Не с кем, — отвечал он, — а на ком. — Он подошел еще ближе, склонился над ней. В руках что-то — мех с водой — но она не смогла оторвать взора от его лица. Правильные, суровые черты, изуродованные татуировкой. Разбитое стекло, клеймо беглого раба. — Я видел твой фургон, — продолжал он, говоря на языке местных племен, но со странным акцентом. — Но где же гужевой скот?

— На дне оврага.

Он отдал ей мех и встал, желая посмотреть самому. — Там мертвый мужчина.

— Да, это он. Сломал шею.

— Он тащил фургон? Не удивляюсь, что умер.

Она подтянулась к меху, схватила его горло обеими руками. Вытянула пробку, поднесла сосуд ко рту. Вода, теплая, чудесная. — Видишь два рычага с его стороны? Нажми за них — и фургон двинется. Мое изобретение.

— Это тяжело? Зачем же ты наняла старика?

— Он был потенциальным инвестором. Хотел сам поглядеть, как все работает.

Гигант хмыкнул и еще раз осмотрел ее. — Вначале все шло гладко, — сказала Семар. — Но потом механизм сломался. Сцепление. Мы планировали проехать полдня, но он увлекся, заехал слишком далеко. И умер. Я хотела идти пешком, но сломала ногу.

— Как?

— Пнула колесо. Так что идти не могу.

Он все глазел на нее сверху вниз. Словно волк на хромого барашка. Женщина глотала воду. — Ты решил сделать со мной нехорошее? — спросила она.

— Теблорского воина подвигает на насилие лишь кровяное масло. У меня его нет. Я много лет не брал женщин силой. Ты из Угарата?

— Да.

— Мне нужно въехать в город, купить припасы. Не хочу осложнений.

— Я смогу помочь.

— Мне нужно остаться незамеченным.

— Не уверена, что это возможно.

— Сделай это возможным — и я возьму тебя с собой.

— Ну, так нечестно. Ты же вдвое выше обычного человека. В татуировках. У тебя конь — людоед… если считать, что это конь, а не энкар'ал. И, вроде бы, ты одет в шкуру белого медведя.

Он отвернулся и двинулся в сторону от повозки.

— Ладно! — завопила она поспешно. — Что-нибудь придумаю.

Он снова подошел к ней, взял водяной мех и повесил на плечо. Затем подхватил ее за пояс. Одной рукой. Боль пронизала левую ногу, когда сместилась сломанная ступня. — Семь Псов! Как ты меня несешь, недостойный!

Воин молча оттащил ее к коню. Она увидела, что это не энкар'ал, но и не вполне обычный скакун. Высокий, бледный, тощий, серебристые хвост и грива, красные как кровь глаза. — Встань на здоровую ногу, — сказал он, затем вставил ногу в веревочное стремя и оседлал коня.

Семар Дев со стоном легла на круп, уцепилась за две веревки. Проследила, куда они ведут. Великан тащил за собой две громадные гнилые головы. Псы или медведи, столь же большие, как сам воин.

Он протянул руку и бесцеремонно подтащил ее вверх, усадив за собой. Новые волны боли, в глазах потемнело.

— Не обращай внимания, — произнес он.

Семар Дев снова глянула на отрезанные головы. — Конечно. Пустяки!

* * *

В тесной комнате царит темнота, воздух душный и влажный. Два узких прямоугольных окошка под самым потолком позволяют свежему воздуху вялыми струйками проникать внутрь — словно это знаки из иного мира. Но "иной мир" еще немного подождет женщину, скорчившуюся на неудобной койке. Обняв руками колени, опустив голову, так что черные сальные волосы скрывают лицо, она плачет. А плакать означает — быть внутри себя, полностью уйти в место более жестокое и беспощадное, чем любые места внешнего мира. Она рыдает о мужчине, которого бросила, убежав от боли в его очах, ведь любовь заставляла его брести следом за ней, повторяя все ошибки, спотыкаясь и не умея подойти ближе. Она сама не желала подпускать его. Сложные узоры на спинке клобучной змеи оказывают гипнотизирующее действие, очаровывают — но укус гадины тем не менее смертелен. Такова и она сама. В нет ничего — она не находит в себе ничего — достойного преданной любви. В ней нет ничего, достойного такого мужчины.

Он был слеп к этой истине, таков его порок, порок, от которого он никогда не сможет избавиться. Готовность — или нужда? — верить в хорошее, а ведь добра в ней нет. Да, ей не вынести такой любви… и она не потащит его за собой, к падению.

Котиллион понял. Бог ясно видит во тьме смертных душ, ясно, как и сама Апсалар. Поэтому в словах и умолчаниях, составлявших беседы женщины и покровителя ассасинов, не было лицемерия. Взаимное узнавание. Задачи, что ставит бог, отлично подходят ее натуре и особым талантам. Если ты уже произнесла себе осуждение — нет смысла возмущаться, выслушав приговор. Но она же не бог, далеко ушедший от человечности и находящий в аморализме удовольствие, убежище от своих деяний. Ситуация становится все… жестче, ее все труднее разрешить.

Он недолго будет скучать по ней. Его глаза начинают видеть. Другие возможности. Сейчас он странствует с двумя женщинами — Котиллион рассказал об этом. Итак… Он утешится, он не останется в одиночестве. Она уверена.

Такие мысли, словно вылитое в костер масло, разжигали уныние.

И все же у нее есть задания, и долг не позволит слишком долго барахтаться в потакании личным слабостям. Апсалар медленно подняла голову, осмотрела обстановку жалкой комнатки. Попыталась вспомнить, как оказалась здесь. Голова раскалывалась, в горле жгло. Она встала, вытерев слезы. Во лбу застучало словно молотом.

Она могла слышать звуки снизу: шум таверны, голоса, пьяный хохот. Найдя шелковый плащ, Апсалар вывернула его наизнанку и накинула на плечи; подошла к двери, открыла щеколду и вышла в коридор. Две мигающие лампы на стенах, в конце перила и лестница вниз. Из соседней комнатушки доносились приглушенные звуки любовного соития; страстные стоны женщины казались явно наигранными. Апсалар послушала еще немного, удивляясь, почему эти стоны так сердят ее — и двинулась по сплетению теней на полу, к лестнице. Сошла вниз.

Было уже поздно, вероятно, двенадцатый звон. В таверне сидело десятка два гостей, половина — в одеждах караванных охранников. Они — не солдаты, судя по беспокойству, с которым смотрят на них горожане. Приближаясь к стойке бара, Апсалар заметила среди стражей троих гралийцев и двух женщин — пардиек. Весьма неприятные племена, с легким скрежетом беспокойства сообщила ей память Котиллиона. А это типичные представители, крикливые и надменные. Глаза охранников заметили ее и следили за продвижением; избрав линией поведения осторожность, она старалась не встречать их взглядов.

Хозяин подошел сразу же. — Начал думать, что ты померла там, — сказал он, поднимая из-под прилавка бутылку рисового вина. — Но прежде чем ты погрузишься в нее, девочка, покажи мне монету.

— И сколько я задолжала?

— Два серебряных полумесяца.

Она нахмурилась: — Я думала, что уже расплатилась.

— За вино — да. Но ты же провела наверху день и вечер, и ночь я тоже зачту — уже поздно и другого постояльца не найти. И потом, — взмахнул он рукой, — еще бутылка.

— Я не заказывала. Вот если еда осталась…

— Кое-что есть.

Вытащив кошель, она отыскала внутри два полумесяца. — Держи. Если я могу оставить комнату на всю ночь.

Он кивнул. — Так вина не хочешь?

— Нет. Савр" акское пиво, пожалуйста.

Он забрал бутылку и пошел в погреб.

По бокам встали две женщины. Пардийки. — Видишь того граля? — спросила одна, кивнув на ближайший столик. — Он хочет, чтобы ты сплясала для них.

— Нет, не хочет.

— Нет, хочет, — настаивала женщина. — Они даже заплатили. Ты движешься как плясунья. Мы обе это видим. Тебе не захочется увидеть их рассерженными…

— Точно. Вот почему не стану танцевать.

Пардийки, похоже, смутились. Тут подошел хозяин с кружкой пива и миской супа из козы (в густом слое жира доказательством подлинности происхождения блюда плавали белые волоски). Он отрезал еще кусок темного хлеба. — Хватит?

Она кивнула. — Спасибо. — И повернулась к женщине, что заговорила первой. — Я Танцовщица Теней. Скажи им.

Обе женщины отскочили. Апсалар оперлась на стойку, вслушиваясь в прошедший по залу шепоток. Вокруг мигом образовалось пустое пространство.

Бармен лениво посмотрел на нее: — Ты полна сюрпризов. Этот танец под запретом.

— Да.

— Ты с Квон Тали, — сказал он тихим голосом. — Судя по разрезу глаз и оттенку волос, Итко Кан. Никогда не слышал о Теневых Танцорах из Итко Кана. — Он наклонился ближе. — Видишь ли, я родился недалеко от Гриза. Был рядовым пехотинцем в армии Дассема, получил копье в спину в первой же битве. И хорошо. Избежал И'Гатана, за что ежедневно благодарю Опоннов. Ты понимаешь? Не видел смерти Дассема — и рад этому.

— Но все еще полон историй.

— Это точно, — радостно кивнул он. Но тут же лицо его омрачилось. Еще миг — и старик хмыкнул и отошел.

Она поела и выцедила пиво. Головная боль потихоньку уходила.

Некоторое время спустя она махнула хозяину. Тот подошел. — Я отлучусь, — сказала Апсалар, — но хочу, чтобы в ту комнату никого не поселили.

Он пожал плечами: — Ты заплатила. Я закрою ее до четвертого звона.

Она встала и направилась к дери. Охранники следили за ее уходом, но с мест не вскакивали. По крайней мере, пока.

Она надеялась, что им хватило откровенного намека. В эту ночь ей предстоит убить человека… и одного за ночь достаточно, как считала она.

Выйдя из гостиницы, Апсалар помедлила. Ветер утих. Звезды, словно бледные мошки, мерцали за пеленой оседающей пыли. Воздух был холоден и спокоен. Обернув лицо шелковым шарфом и закутавшись в плащ, Апсалар зашагала вниз по улице. На узком, скрытом в тенях перекрестке она резко метнулась в темноту и пропала.

Еще миг — и по улочке затопали пардийки. Они застыли на перекрестке, изучили следы. Никого не нашли.

— Она не врала, — зашипела одна, делая охранительный знак. — Она ходит в тенях.

Вторая кивнула. — Нужно сообщить новому хозяину.

Женщины ушли.

Из садка Теней женщины казались призрачными; они слегка мерцали, словно выпадая из реальности и снова проникая в нее. Апсалар следила за ними еще десять ударов сердца. Интересно, кто их "новый хозяин" — но этот след она изучит позже. Она отвернулась и начала изучать обернутый тенями мир, в котором очутилась. Со всех сторон город, безжизненный, ничуть не похожий на Эрлитан. Примитивная, громоздкая архитектура, узкие и прямые проезды, ворота без сводов, высокие стены. На мостовых никого. Все строения не превышали двух и трех этажей, без окон, с плоскими крышами. Дверные проемы вели в зернистую тьму.

Даже память Котиллиона не сохранила знаний об этом проявлении Королевства Теней. Ничего необычного: оно состояло из множества слоев, фрагменты разбитого садка простирались дальше, чем можно поверить. Этот садок пребывает в вечном движении, будто связанный некоей своенравной силой миграции, беспрестанного скольжения мимо мира смертных. Небо над головой было аспидным — так выглядит ночь в Тени. Воздух теплый, спертый.

Один из проходов вел туда, где в Эрлитане располагался центральный плоский холм, Джен" рабб, бывший когда-то дворцом "Корона Фалах'да", но давно ставший грудой мусора. Она пошла вперед, осматривая мерцающие каменные развалины. Дорога привела на квадратную площадь, на стенах которой были укреплены цепи и кандалы. Два набора все еще держали тела, высохшие, покрытые слоями праха. Обтянутые кожей черепа склонились на хрупкие ребра. Один труп висел напротив нее, другой — на стене слева. Справа, на углу, виднелся портал.

Апсалар с интересом присмотрелась к ближайшему телу. Она не была уверена, но оно, похоже, принадлежало выходцу из расы Тисте. То ли Анди, то ли Эдур. Длинные прямые волосы, белые или выцветшие от древности. Одежда и оружие давно сгнили, оставив несколько гнилых полосок кожи и ржавых кусков металла. Когда она склонилась над этими остатками, рядом взвился пылевой смерч. Апсалар удивленно вздернула брови, видя, как из пыли проявляется призрак. Прозрачное тело, странно блестящие кости. Лицо — череп с черными провалами глазниц.

— Тело мое, — зашипел призрак, хватая пальцами воздух. — Тебе его не забрать!

Он говорил на языке Анди, и Апсалар смутно удивилась, что понимает его. Таящиеся где-то внутри знания и воспоминания Котиллиона все еще способны удивлять…

— Что мне делать с трупом, а? — спросила она. — У меня свое тело есть.

— Не здесь. Я вижу духа.

— Как и я.

Привидение казалось удивленным. — Ты уверена?

— Ты умер давным — давно. Если считать, что прикованное тело — твое.

— Мое? Нет. Думаю, нет. Может быть, и да. Почему нет? Да, оно было мое, давным — давно. Я узнаю его! Это ты дух, а не я. Я чувствую себя лучше некуда — а вот ты выглядишь… не лучшим образом…

— Тем не менее, — ответила Апсалар, — я не намерена красть труп.

Тень протянула руки, коснулась бледных, спутанных волос. — Я была прекрасной, знаешь ли. Мной восхищались, меня домогались лучшие молодые воины анклава. Может быть, я все еще такая, и только дух так вот… исхудал. Что лучше видит глаз смертного? Тело, налитое здоровьем и красотой, или затаившуюся внутри жалкую душонку?

Апсалар моргнула и отвернулась. — Думаю, зависит от того, как близко ты подошел.

— И насколько острые у тебя глаза. Да. Согласна. И красота так быстро уходит. А вот все жалкое, жалкое остается, о да.

Со стороны второго скованного тела зашипел новый голос: — Не слушай ее! Подлая сука! Видишь, чем мы кончили? Моя вина? О нет, я была честной. Все это знали. Я же и красивее была. Ты никого не слушай. Особенно ее! Подойди, милый дух, и услышь истину!

Апсалар выпрямилась: — Не я здесь дух…

— Обманщица! Не удивляюсь, что тебя тянет к ней! Подобное к…

Она рассмотрела второго духа. Не отличишь от первого — так же скорчился рядом со своим телом, или с телом, которое объявил своим. — Как вы здесь оказались?

Вторая тень показала пальцем на первую: — Она воровка!

— Как и ты! — буркнула первая.

— Я подражала тебе, Телораст! "О, давай вломимся в Твердыню Теней! Там же никого нет! Мы вытащим несказанное богатство!" Зачем я тебе поверила? Я была дурой…

— Ну, — оборвала ее первая, — в этом я с тобой согласна.

— Нет никакой причины оставаться здесь, — сказала Апсалар. — Ваши тела сгнили, но кандалы никогда их не выпустят.

— Ты служишь новому Повелителю Теней! — Вторая тень казалась необычайно пораженной этим открытием. — Этому мерзкому, скользкому, подлому…

— Тихо! — зашипела первая, по имени Телораст. — Он придет снова, чтобы мучить нас! Лично я не желаю видеть его снова. Как и его проклятых Гончих. — Дух подобрался ближе к Апсалар. — Любезная служительница великого нового хозяина! Отвечаю на твой вопрос. Мы воистину хотели бы покинуть это место. Но куда мы пойдем? — Привидение взмахнуло костистой, прозрачной рукой. — За городом жуткие твари. Хитрые, голодные. Без числа! Но, — мурлыкнуло оно, — будь у нас проводник…

— О да, — возопило второе привидение, — сопровождение до ворот — скромная, краткая услуга, но как благодарны мы будем!

Апсалар внимательно осмотрела их. — Кто вас заточил? И говорите правду, иначе не получите помощи.

Телораст низко склонилась, а потом склонилась еще ниже. Апсалар не сразу поняла, что та намерена пресмыкаться у ее ног. — Истину говорю. Мы не лжем. В сем королевстве ты не услышишь объяснений более связных и изложений более четких. Это был владыка демонов…

—..с семью головами! — вмешалась вторая тень, подпрыгивая вверх — вниз от какого-то нелепого возбуждения.

Телораст завилась жгутом: — Семь голов? Только семь? Может быть. Почему бы нет? Да, семь голов!

— И какая голова, — спросила Апсалар, — назвалась владыкой?

— Шестая!

— Вторая!

Тени злобно поглядели друг на дружку. Телораст подняла костистый палец. — Точно! Шестая справа, она же вторая слева!

— О, как мило! — простонала вторая тень.

Апсалар поглядела на нее. — Имя подружки Телораст. А твое?

Тень задрожала, замерцала — и тоже плюхнулась на колени, вздымая облако легкой пыли. — Принц — Король Жестокий, Убийца Всех Врагов! Грозный и Обожаемый! — Она помялась. — Принцесса Скромность? Возлюбленная тысячи героев, все как один могучие воины с суровыми лицами! — Содрогание, невнятное бормотание. Тень скребла себя ногтями по лицу. — Полководец… нет, дракон о двадцати двух главах, девяти крыльях и с одиннадцатью тысячами клыков. От моего имени кровь стынет в жилах…

Апсалар скрестила руки на груди. — И это имя?..

— Кодл.

— Кодл?

— Вижу, меня уже не ценят.

— И эти слова возвращают нас к вышеупомянутой, столь печальной ситуации, — сказала Телораст. — Ты должна была стоять на стреме — я тебе сколько раз говорила…

— Я и стояла!

— Но не заметила Пса Барена…

— Я видела Барена, но осталась на стреме!

— Ясненько, — вздохнула Апсалар. — Так почему я должна вас сопровождать? Дайте повод. Ну пожалуйста, хоть крохотный.

— Мы верные спутники, — сказала Телораст. — Мы будем рядом, какой бы ужасный конец тебя не ждал.

— Мы будем вечно хранить твое изодранное тело, — добавила Кодл. — Или, по меньшей мере, пока нас не сменит кто-то другой.

— Только не Ходящий-По-Краю.

— Ну, Телораст, тут и говорить нечего. Мы его не любим.

— Или Гончие.

— Конечно…

— Или Темный Трон, или Котиллион, или Апториана, или еще эти…

— Молчи! — взвизгнула Кодл.

— Я проведу вас, — сказала Апсалар, — до портала. Там вы сможете покинуть это королевство, ведь вы этого желаете. Скорее всего, потом вы обнаружите себя проходящими во врата Худа. Что станет облегчением для всех, кроме самого Худа…

— Она нас не любит! — застонала Кодл.

— Не говори вслух, — фыркнула Телораст, — иначе она сама это поймет. Сейчас она еще колеблется, и в этом наша надежда.

— Колеблется? Ты глухая? Она нас оскорбила!

— Это не означает, что она нас не любит. Не обязательно. Полагаю, мы ее раздражаем — но мы же всех раздражаем. Или нет, это ты всех раздражаешь, Кодл. Ты такая ненадежная.

— Я не всегда ненадежная, Телораст.

— Идемте. — Апсалар направилась к далекому порталу. — Мне этой ночью еще кое-что надо успеть.

— Но что с этими телами?

— Очевидно, они останутся здесь. — Она повернула голову к теням. — Или идите за мной, или не идите. Вам решать.

— Но мы любили эти тела…

— Ладно, Кодл, — утешающе сказала Телораст. — Найдем другие.

Апсалар, взглянула на Телораст, удивленная таким замечанием. Затем направилась по узкому проходу.

Духи торопливо порхнули ей вслед.

* * *

Дно низины, бывшее заиленное озеро, иссушенное десятками лет засухи и жары, покрылось сеткой беспорядочно разбегающихся трещин. Ветра и песчаные бури выгладили поверхность, и она сверкала в лунном свете, будто была вымощена серебряными плитами. В центре озерного дна виднелся провал — колодец, окруженный невысокой кирпичной оградой.

Разведчики войска Леомена уже спешились возле колодца и осматривали его, а основные силы конницы заполняли низину. Буря ушла, над головами сверкали звезды. Утомленные повстанцы на утомленных конях медленно двигались по сухой, гладкой почве. Мухи метались над головами всадников, стараясь скрыться от ризанских ящериц, подобно миниатюрным драконам носившихся среди толпы. Вечная война в воздухе — тонкие, металлические крики умирающих насекомых, падение раздробленных хитиновых панцирей.

Корабб Бхилан Зену'алас склонился, заскрипев рассохшейся кожей седла, и сплюнул налево. Вызов, проклятие этому отзвуку проигранной битвы; а еще ему хотелось очистить рот от песчаной пыли. Оглянулся на молчаливого Леомена. Они оставили за собой след из павших лошадей, почти все воины ехали на первой, а то и на второй запасной. Сегодня отстала дюжина человек: старики, мечтавшие о последнем бое с ненавистными мезланцами под восхищенным взором Ша'ик — и жестоко обманутые благодаря измене. Корабб знал, что павших духом в отряде гораздо больше. Нетрудно понять, как человек может потерять надежду. Что за жалкий поход!

Если бы не Леомен Молотильщик, Корабб давно сдался бы, ускользнул во взвихренные пески искать свою участь, сорвав все значки, выдающие его принадлежность к мятежникам, и осел бы в каком — то далеком городе, среди пожирающих душу воспоминаний о поражении. Ожидать, пока его не заберет Погонщик Душ. Если бы не Леомен Молотильщик…

Всадники подъезжали к колодцу, располагаясь лагерем вокруг источника живительной влаги. Корабб натянул удила, едва это сделал Леомен. Они спешились, захрустев сапогами по ковру из чешуи и давно высохших рыбьих скелетиков.

— Корабб, — сказал Леомен, — пройдемся.

Они направились к северу, пока не отошли шагов на пятьдесят от внешних постов, и встали посреди потрескавшейся плиты бывшего озера. Корабб заметил ямку, у которой валялись приплюснутые комки глины. Вытащил нож и склонился, поднимая один из комков. Внутри обнаружилось тельце скрючившейся жабы. Он выковырял тварь из глиняной капсулы и вернулся к командиру. — Неожиданный подарок, — сказал он, отрывая тонкую ножку и откусывая мясо, жесткое, но все-таки свежее.

Леомен взирал на него сквозь лунные тени. — Съешь это, Корабб, и будешь видеть во сне странное.

— Да, сны духов. Они меня не пугают. Если только не приснятся перья.

Не спросив разъяснений, Леомен отстегнул ремешки шлема и стащил его с головы. Поглядел на звезды. И наконец заговорил: — Чего ждут от меня солдаты? Я должен привести их к невозможной победе?

— Ты обречен нести Книгу, — пробурчал набравший полный рот мяса Корабб.

— А богиня мертва.

— Дриджна — не только та богиня, командир. Откровение — в некотором смысле само время.

Леомен оглянулся на него: — Корабб Бхилан Зену'алас, тебе удается меня удивлять, несмотря на все прожитые вместе годы.

Польщенный комплиментом, или тем, что он принял за комплимент, Корабб улыбнулся и выплюнул косточку. — У меня было время подумать, командир. Пока мы ехали. Я думал долго, и думы мои пошли странными путями. Мы — это Откровение. Наша армия, последнее войско мятежа. Я верю, что нам суждено явить истину всему миру.

— Почему ты в это веришь?

— Потому что ты ведешь нас, Леомен Молотильщик, и ты не из тех, что способны скользнуть в сторонку, как дырокрыса. Мы движемся к чему-то — знаю, многие видят в этом бегство, но не я. Ну, не всегда.

— Дырокрысы, — подумал вслух Леомен. — Так зовут в Эрлитане породу крыс, ловящих ящериц.

Корабб кивнул. — Да, длинные, с чешуйками по коже головы.

— Дырокрысы, — повторил Леомен странно отстраненным тоном. — Их почти невозможно изловить. Пролезут в дырку, в которой и змея застрянет. Черепа складываются…

— Да, кости как гибкие прутики. — Корабб высосал мозг из черепа жабы и отбросил ее в сторону. Тварь распустила крылья и пропала в ночи. Он посмотрел на перья, украшавшие одежду командира. — Врагу не пожелаешь такого зверька. Если их испугать, прячутся в ближайшую дыру, даже самую маленькую. Слышал, что женщина умерла, когда такая крыса влезла ей в ноздрю. Потом как начнут грызть… И линяют со страшной силой.

— Думаю, никто не берет их в домашние любимцы. — Леомен снова изучал звезды. — Мы везем Откровение с собой, так? Ну ладно.

— Мы могли бы бросить коней. Просто убежать. Так будет даже быстрее.

— Но это ведь будет жестоко?

— Точно. Кони — благородные животные. Веди нас, Окрыленный, и мы победим.

— Победа невозможна.

— Таких много было, командир.

— Нам хватит и одной.

— Отлично. Одной.

— Я не хочу, Корабб. Я ничего этого не хотел. Я желаю распустить армию.

— Это не сработает. Мы возвращаемся к месту рождения. Пришло время. Построим гнезда на крыше.

— А я думаю, — отозвался Леомен, — что пришло время спать.

— Да, ты прав. Я хочу спать.

— Иди же. Я немного задержусь.

— Ты Леомен Оперенный, и все будет по слову твоему. — Корабб отдал честь и поскакал к лагерю. Сейчас его соратники походили на войско истощенных стервятников. Не так уж плохо, подумал он: стервятники выживают, когда умирает кто-то другой.

Одинокий Леомен все смотрел в звездное небо. Будь рядом тот Тоблакай… Гигант — воитель слеп к сомнениям. "Увы, ему также не хватает тонкости". Дубина разума Карсы Орлонга не терпит сокрытия неприятных истин.

Дырокрыса. Тут есть о чем подумать.

* * *

— Ты не можешь войти с ЭТИМ!

Гигант оглянулся на волочащиеся за конем головы. Поднял Семар Дев и опустил на землю, затем сам соскользнул с коня. Выбил пыль из медвежьей шкуры и зашагал к воротам, где схватил стражника и бросил в ближайшую повозку.

Кто-то громко заорал, но замолк, едва воин повернулся к нему.

Они шагали по улице. В вечернем сумраке виднелась поспешно удаляющаяся спина второго стражника. Семар подозревала, что он летит в кордегардию, чтобы привести человек двадцать. Она вздохнула: — Начало не внушает оптимизма, Карса Орлонг.

Лежащий в обломках телеги солдат не шевелился.

Карса посмотрел ей в глаза: — Все отлично, женщина. Я голоден. Найди харчевню, где есть конюшня.

— Надо двигаться быстро, нет времени.

— Ты испытываешь мое терпение.

На соседней улице загремел сигнальный колокол. — Посади меня на коня, — ответила Семар, — и я укажу направление. Надо хоть что-то делать.

Он подошел ближе.

— Осторожно, прошу тебя! Нога не выдержит еще одного толчка!

Он недовольно скривил губы. — Ты хрупкая, как все дети. — Однако посадил ее на спину Ущерба довольно осторожно.

— Направо. Подальше от колокола. Есть гостиница на Тросфалахданской улице. — Оглянувшись, она заметила взвод, спешащий по ближайшей улице. — Быстрее, воин. Ты же не хочешь провести ночь в кутузке?

Вокруг собирались зеваки — горожане. Двое подошли к недвижному солдату, склонились, чтобы понять, жив ли он. Рядом стоял хозяин телеги и жаловался, тыкая пальцем в направлении Карсы — но только когда здоровяк глядел в другую сторону.

Они шли по улице, прижавшейся к древнему валу. Семар скорчила зевакам рожу. — Я Семар Дев, — сказала она громко. — Вы рискнете получить мое проклятие? Ну, кто готов? — Люди шарахнулись по сторонам и поспешно отвернулись.

Карса метнул на нее взгляд. — Ты ведьма?

— Ты даже представить не можешь, какая.

— Оставь я тебя на дороге, ты меня прокляла бы?

— Уж будь уверен.

Он хмыкнул и замолчал, но через десять шагов снова повернул голову: — Почему ты не призывала духов исцеления?

— Мне нечем было с ними торговаться. Обитатели пустошей голодны, Карса Орлонг. Жадны, лживы.

— Тогда ты неважная ведьма. Зачем торговаться? Почему просто не связать их чарами и приказать вылечить перелом?

— Связывающий рискует сам оказаться в цепях. Я не пойду таким путем.

Он промолчал.

— Вот и Тросфалахданская улица. Выше, видишь там большой дом с высокой стеной склада? Называется "Гостиница Древа". Спеши, или стража выйдет из-за угла.

— Они все равно нас найдут. Ты не справилась.

— Не я же кидалась солдатом в телегу!

— Он грубил. Тебе нужно было его предупредить.

Они подошли к двойной двери двора гостиницы. Из-за угла послышались вопли. Семар развернулась на коне и поглядела на бегущую стражу. Карса вышел вперед, вытянул громадный каменный меч. — Стой! — закричала она. — Дай мне начать разговор, или тебе придется драться со всей стражей города!

Карса помедлил. — Они заслуживают милости?

Она молча воззрилась на него. Кивнула. — Если не они, так их семьи.

— Ты под арестом! — крикнул один из подходивших солдат.

Татуированное лицо Карсы потемнело.

Семар сползла с коня и похромала, спеша встать между гигантом и стражниками. Те уже вытащили кривые сабли и усердно ими размахивали, словно пытались охладить воздух. За их спинами собралась толпа. Семар подняла руки вверх: — Все это недоразумение.

— Семар Дев, — зарычал один из солдат. — Лучше отойди — это не твое дело…

— Как раз мое, капитан Инашан. Этот воин спас мне жизнь. Мой фургон сломался в пустошах, я сломала ногу. Поглядите на меня. Я была при смерти. И тогда я призвала духа диких земель.

Глаза капитана широко раскрылись. — Это дух?

— Совершенно верно. Такой, что не знает наших обычаев. Он принял поведение стражника за враждебное. Тот еще жив?

Капитан кивнул: — Сознание потерял. — Он ткнул в сторону отрубленных голов. — А это что?

— Трофеи, — отвечала она. — Демоны. Они сбежали из своего Королевства и неслись к Угарату. Если бы дух не убил демонов, они устроили бы великую резню. В городе нет ни одного толкового мага — нам пришлось бы воистину туго.

Теперь глаза капитана сузились. Он обратился к Карсе: — Ты понимаешь мои слова?

— Пока что они были довольно простыми.

Капитан ощерился. — Она говорила правду?

— Даже больше, чем сама думает. Хотя есть в ее рассказе и ложь. Я не дух, я Тоблакай, некогда телохранитель Ша'ик. Но женщина считала меня духом. Более того, она не знает, кто я и откуда пришел. Наверное, потому и вообразила, что я дух диких земель.

При имени Ша'ик среди солдат и горожан послышался ропот. Лицо капитана озарилось пониманием. — Тоблакай, спутник Леомена Молотильщика. До нас дошли рассказы о тебе. — Он указал концом сабли на покрывающую плечи Карсы медвежью шкуру. — Убийца белого медведя — Солтейкена. Палач изменников Ша'ик. Говорили, что в ночь ее гибели ты сразил демонов Рараку, — добавил он, переводя взор на истерзанные, подгнившие головы. — А когда пророчицу сразила Адъюнкт, ты вышел против малазанской армии — и они не стали биться с тобой.

— В твоем рассказе есть истина, но откуда тебе знать слова, которыми я перебросился с малазанами…

— Один из верных Ша"'к, — поспешно сказала Семар, чувствуя, что воин готов рассказать что-то неуместное. — Как может Угарат не принять тебя? Малазанский гарнизон вытеснен из города и сейчас умирает от голода в Моравальской крепости на том берегу реки. Осажден без надежды на избавление.

— Тут ты неправа, — прервал ее Карса.

Ей захотелось пнуть глупца. Но что из такого желания получилось совсем недавно? "Ну, бычара, иди и вздерни сам себя".

— Что ты имел в виду? — спросил капитан Инашан.

— Восстание сломлено, малазане берут города десятками за день. Они придут и сюда. Советую помириться с гарнизоном.

— А тебе это не опасно? — сказала Семар.

Воин оскалил зубы: — Моя война окончена. Если они этого не примут, я убью всех.

Безрассудное заявление… но никто не смеялся. Капитан колебался; но вот он вложил саблю в ножны. То же сделали и его подчиненные. — Мы слышали о неудаче мятежа. Увы, для малазан в крепости может быть поздно. Они заперты там много месяцев. Уже давно никого не видели на стенах…

— Я пойду туда, — отозвался Карса. — Надо сделать жест доброй воли.

— Говорят также, — пробормотал Инашан, — что Леомен жив. Что он ведет армию и поклялся сражаться.

— Леомен идет своей дорогой. Я бы на него не рассчитывал. Но я не вы.

Такой совет им не понравился. Начался спор. Наконец Инашан повернулся к солдатам и поднял руку. — Все это нужно донести до Фалах'да. Ты остановишься в "Гостинице Древа"? — спросил он Карсу.

— Да, хотя она сделала не из дерева и должна бы зваться "Гостиницей Кирпича".

Семар хихикнула: — Намекни хозяину, Тоблакай. Капитан, мы решили дело?

Инашан кивнул: — Я пришлю целителя, Семар Дев.

— В ответ я пошлю благословение тебе и твоему роду.

— Ты слишком щедра, — поклонился воин.

Отряд ушел. Семар обернулась к великану. — Тоблакай, как ты ухитрился выжить в Семиградье?

Он посмотрел на нее и снова повесил кремневый меч за плечо. — Никакие доспехи не устоят перед истиной…

— Если она придет с таким вот клинком?

— Да, Семар Дев. Я понял, что при его виде дети становятся весьма понятливыми. Даже в Семи Городах. — Он открыл двери. — Ущерб должен стоять отдельно от других животных… ну, пока не утолит голод.

* * *

— Мне не нравится, — нервно буркнула Телораст.

— Это врата, — ответила Апсалар.

— Но куда они ведут? — спросила Кодл, качая смутной головой.

— Наружу. В Джен" рабб, центр города Эрлитан. Я оттуда вошла.

— Так вот куда мы попадем, — воскликнула Телораст. — Там есть тела? Надеюсь. Свежие, сочные тела.

Апсалар оглядела призраков: — Вы хотите украсть тела для ваших душ? Не уверена, что готова разрешить.

— Ох, мы не о том, — сказала Кодл. — Это же одержание, этот же трудно, очень трудно. Просачивается чужая память, рождает сомнение и неуверенность.

— Точно, — продолжила Телораст. — А мы же в себе уверены, не так ли? Нет, дорогая моя, мы просто любим тела. Поблизости. Они… согревают нас. Твое, к примеру. Ты нас очень греешь, хотя мы даже имени твоего не знаем.

— Апсалар.

— Она мертва! — завизжала Кодл. — Я знала, что ты дух!

— Меня назвали в честь Покровительницы воров. Я не она во плоти.

— Она, похоже, говорит правду, — сказала Телораст. — Помнишь ли, Кодл, как выглядела Апсалар? Настоящая Апсалар была Имассой, или что-то вроде. И она не была особенно дружелюбной…

— Потому что ты крала из храмовых сундуков, — отвечала Кодл, расползаясь по сторонам пыльными воронками.

— Даже до того. Определенно та Апсалар была недружелюбной. А эта Апсалар очень мила. Ее сердце переполнено теплотой и милосердием…

— Хватит болтать. — Апсалар повернулась к порталу. — Как я уже упоминала, эти врата ведут на Джен" рабб… меня. Что до вас, они могут привести в Королевство Худа. Если окажетесь перед вратами Смерти, меня не вините.

— Владения Худа? Врата Смерти? — Телораст начала ритмично колыхаться. Странное движение. Вскоре Апсалар поняла, что она ходит взад и вперед, но ноги утопают в земле по колено. — Это не страшно. Мы слишком сильны. Слишком мудры. Слишком хитры…

— некогда мы были великими магами, — добавила Кодл. — Некромантами. Странниками духа. Кудесниками, Хозяевами Павших Оплотов, Владыками Тысячи Садков…

— Владычицами, Кодл. Владычицами Тысячи Садков.

— Да, Телораст. Воистину владычицами. Прекрасными владычицами, соблазнительными, томными, страстными, иногда капризными…

Апсалар прошла через врата…

…ступив на груду щебня около обрушенной стены. Ночной воздух обжигал морозцем, звезды сияли над головой.

— … и сам Каллор поджимал перед нами хвост, скажи, Телораст?

— О да, поджимал.

Апсалал обнаружила, что две тени по-прежнему трутся по бокам. Вздохнула. — Вижу, вы избежали врат Худа.

— Громадные, неуклюжие руки, — фыркнула Кодл. — Мы слишком шустрые.

— Мы так и знали, — добавила Телораст. — Что за место? Все порушено…

Кодл вскарабкалась на обнаженный фундамент дома. — Нет, Телораст, ты, как всегда, ошиблась. Я вижу здания. Освещенные окна. Самый воздух сочится жизнью.

— Это же Джен" рабб, — отозвалась Апсалар. — Древний центр города, провалившийся под собственным весом.

— Да со всеми городами так, — сказала Телораст. Она пыталась подцепить обломок кирпича, однако рука проходила сквозь него, не встречая сопротивления. — Ох, в этом королевстве мы бесполезны.

Кодл глянула на нее сверху вниз. — Нам нужны тела…

— Я вам уже сказала…

— Не бойся, Апсалар, — засюсюкала Кодл, — мы не станем тебе перечить. Не обязательно, чтобы тела обладали разумом.

— Здесь есть свои Гончие? — спросила Телораст.

Кодл фыркнула: — Гончие разумны, тупица!

— Вот-вот, разумны, да тупы!

— Не так тупы, чтобы проглотить наши трюки. А?

— Здесь есть имбрули? Стантары? Лютурасы? Есть здесь лютурасы? Чешуя, длинные тонкие хвосты, глаза как у летучих пурлитов…

— Нет, — ответила Апсалар. — Никаких таких тварей. — Тут она нахмурилась: — Они же водятся в Старвальд Демелайне!

Духи мигом замолчали. Кодл закрутилась по фундаменту, пока ее призрачное лицо не оказалось напротив лица Апсалар. — Неужели? Ну, это удивительное совпадение…

— А вы говорите на языке Тисте Анди.

— Да ну? Еще одна случайная удивительность.

— Загадка, — согласилась с ней Телораст. — Мы, э… мы решили, что это твой родной язык. То есть ты говоришь на нем…

— Почему бы? Я не Тисте Анди.

— Конечно же, нет. Слава Бездне, что все выяснилось. Куда идем?

— Полагаю, — сказала Апсалар после недолгого размышления, — вы останетесь здесь. У меня есть задачи на эту ночь, и спутники мне не нужны.

— Ты желаешь скрытности, — зашептала Телораст, склоняясь к земле. — Знаешь, мы так и думали. В тебе есть что-то от воровки. Похоже, мы все родственные души. Воровка, да, и что-то еще более темное.

— Да уж, темное, — пробормотала Кодл. — Служительница Темного Трона или Повелителя Ассасинов. Этой ночью прольется кровь, а наша смертная спутница — из тех, что ее проливают. Она ассасин — мы уж знаем, мы встречали их без числа. Погляди на нее, Телораст! Она спрятала под одеждой кинжалы…

— И пахнет дешевым вином.

— Оставайтесь здесь, — приказала Апсалар. — Обе.

— А если не останемся?

— Тогда я извещу Котиллиона о вашем бегстве, и он пошлет по следу Псов.

— Ты поработила нас! Связала угрозами! Кодл, нас обманули!

— Давай убьем ее и украдем тело!

— Лучше не надо. Она меня почему-то пугает. Ладно, Апсалар, которая не Апсалар, мы останемся здесь… на время. Останемся, пока не поймем, что ты мертва или еще хуже.

— Или пока не вернешься, — прибавила Кодл.

Телораст зашипела как-то странно, по змеиному, и сказала: — Да, идиотка, лучше бы ей вернуться живой.

— Так почему ты этого не сказала?

— Потому что это очевидно! Неужели мне тратить дыхание, произнося банальности? Суть в том, что мы ждем. Вот суть в чем.

— Может, это и суть, — буркнула Кодл, — но твоя, а не обязательно и моя тоже. Ты меня заставляешь тратить дыхание, разъясняя банальности.

— Просто ты насквозь банальна по сути, Кодл.

— Вы, обе! Молчать и сидеть тихо, пока не вернусь.

Телораст шлепнулась со стенки на землю и скрестила руки на груди. — Да, да. Иди. Нам все равно.

Апсалар торопливо миновала груды мусора и камней, намереваясь оставить между собой и болтливыми тенями как можно большее расстояние, прежде чем искать следы намеченной жертвы. Она проклинала собственную сентиментальность. Надо же, раскисла и обременила себя двумя сумасшедшими тенями! Понятно, что бросить их теперь опасно. Предоставленные самим себе, они вполне могут устроить разгром Эрлитана. Слишком усердно они старались представиться невинными овечками. А ведь Королевство Теней кишит скованными и плененными созданиями, и мало кто из них имеет право жаловаться на несправедливость.

В садке Теней, похоже, нет домов Азата, и для устранения угроз приходится применять более обыкновенные меры. Или так кажется Апсалар. Неподобающее поведение внутри королевства карается вечным сковыванием, и скованные цепями тела погружаются в почву. И сама Апсалар, и Котиллион находили здесь менгиры, курганы, древние деревья, камни и стены, ставшие вместилищами неудачливых пленников — демонов, властителей, духов и выходцев из иных миров. В одном из каменных кругов связаны три дракона, внешне они кажутся мертвыми, но плоть не сгнила и не высохла, запорошенные пылью глаза все еще открыты. Котиллион посещал это жуткое место, и неясное беспокойство перекочевало из его памяти в ее. Апсалар подозревала, что таких тревожных встреч было больше, но не вся жизнь Котиллиона ей известна.

Она гадала, кто совершил все эти сковывания? Какая неведомая сила обладает мощью, способной победить трех драконов? Многое в Королевстве Тени недоступно ее пониманию. Она подозревала, что и пониманию Котиллиона — тоже.

Кодл и Телораст говорят на языке Анди. Однако показывают глубокие познания о Старвальд Демелайне, Королевстве драконов. Они встречали Госпожу Воров, очень давно выпавшую из пантеона… хотя, если правдивы сказания Даруджистана, она появлялась лет сто назад, чтобы быстро пропасть вновь.

"Она пыталась украсть луну". Одна из первых историй, рассказанных Крокусом после того, как Котиллион внезапно исчез из ее рассудка. Возможно, просто легенда, придуманная, чтобы подогреть интерес к культу. Она призналась себе в любопытстве. Ведь сама назвалась в честь богини. "Имасса? Канонических изображений Госпожи не существует — само по себе странно. Может быть, запрет храмов? Каковы ее символы? А, да. Отпечатки стоп. И вуаль". Она напомнила себе подробнее расспросить духов на этот счет.

В любом случае она уверена, что Котиллион не обрадуется вести об освобождении теней. А Темный Трон придет в ярость. Может, именно это и подтолкнуло ее? "Я была одержима, но этого больше не будет. Я служу, но ради себя, не ради их".

Смелые заявления. Но это все, что ей осталось. Бог использует и потом выбрасывает. Инструмент не нужен, забыт. В действительности кажется, что Котиллион более заботлив, чем прочие боги — но как можно быть уверенной?

В лунном свете Апсалар нашла след, вьющийся среди руин. Прошла по нему, тихо, используя каждую попутную тень. В самое сердце Джен" рабба. Довольно посторонних дум. Нужно быть собранной, или этой ночью она сама станет жертвой.

Предательство требует возмездия. Это скорее задание Темного Трона, нежели Котиллиона. Так объяснял сам Покровитель. Сведение старых счетов. Сложные и запутанные планы, и ситуация все ухудшается — если считать нервозность Амманаса тому доказательством. Котиллион тоже заразился его тревогой. Ходят слухи о новом схождении сил. Более великом, чем случались раньше — и Темный Трон каким-то образом оказался в самом центре. Всего.

Она завидела купол покосившегося храма — единственного почти целого здания на холме. Пригнувшись около массивных плит, покрытых загадочными знаками, она осторожно изучила обстановку. Ее могут заметить почти отовсюду. Плохо, если за тайным входом в храм наблюдают засады. Однако следует считать, что так оно и есть. Что множество наблюдателей таится в каждой трещине.

Тут она заметила движение. Кто-то шевельнулся у входа и пугливо побежал налево. Слишком далеко, не различить деталей. Но кое-что уже ясно. Паук сидит в центре паутины, принимая и рассылая агентов. Идеально. Если повезет, дозорные сочтут ее одним из агентов. Если только пути их подхода не меняются каждую ночь по известной наблюдателям схеме.

Есть и другой способ. Апсалар вытащила из кармана длинный, тонкий шарф, известный как телаб, и обернула голову, так что видны стали лишь глаза. Вытянула ножи, отсчитала двенадцать ударов сердца, изучая маршрут — и рванулась вперед. Быстрота даст преимущество неожиданности, и в нее будет труднее попасть. Она мчалась по камням, ожидая звяканья арбалета, свиста разрывающей воздух стрелы. Но ничего не случилось. Она достигла храма, нашла вход, сделанный в виде одной из трещин от землетрясения.

Скользнула в темноту и замерла.

Внутри воняло кровью.

Затаив дыхание, она ждала, пока глаза привыкнут к тьме. Ничего. Стал видел коридор, ведший вниз. Апсалар прошла по нему и встала на пороге большой комнаты. На пыльном полу в обширной луже крови лежало тело. На другом конце комнаты был занавес, сейчас отдернутый. Кое-где скромные предметы мебели. Жаровня полна еще теплыми янтарными углями. Воздух стал спертым от дыма и смерти.

Она подошла к трупу, не спуская глаз с занавеса. Чувства подсказывали, что рядом никого нет; однако ошибка может стать фатальной. Дойдя до скрюченной фигуры, Апсалар вложила один из ножей в ножны и рукой перевернула тело на спину, чтобы увидеть лицо.

Мебра. Похоже, кто-то сделал всю работу за нее.

Быстрое движение сзади. Апсалар присела и упала на левый бок. Над ней пролетела метательная звездочка, проделала дырку в занавесе. Она встала на ноги, сохраняя низкий присед. Теперь ее лицо было обращено ко входу.

В комнату вошел человек в серой обтягивающей одежде. Левая рука держала вторую звездочку — ее острые зубцы блестели от яда. В правой руке был нож — кетра, широкий и с крючком на конце. Лицо скрывал телаб, однако вокруг темных глаз были заметны татуировки. Кожа темная.

Убийца отошел от двери, не сводя взора с Апсалар. — Глупая женщин, — зашипел он на исковерканном эрлийском.

— Южный клан семкийцев. Ты далеко от дома.

— Свидетель не надо, так. — Он взмахнул левой рукой.

Апсалар изогнулась; сталь просвистела и ударилась о стену прямо за ней.

Семкиец рванулся сразу после броска. Снова взмахнул левой, отметая с пути ее выставленную руку, и ударил зажатой в правой руке кетрой, желая достать до живота и одним взмахом выпустить кишки. Не вышло.

Когда он отбросил ее руку, Апсалар сдвинулась вправо. Ребро ладони врага больно ударило по бедру. Однако ее уход заставил семкийца вытянуть руку с ножом дальше, чем следовало. Она воткнула свой клинок ему под ребро, задев верхушку сердца.

Дико захрипев, семкиец осел, уронив нож. Упал. Еще одно дыхание — и он упокоился.

Апсалар вытерла нож о плащ мужчины, начала срезать одежду. Татуировки покрывали все его тело. Обыкновенное дело среди воинов южного клана… но стиль совсем не семкийский. Мускулистое тело испещряли загадочные знаки, похожие на те, что она видела около храма.

Язык Первой Империи.

Подозревая неладное, она перевернула труп и осмотрела спину. Над правой лопаткой семкийца нашла темный, грубо наколотый прямоугольник — там пишется имя воина. Имя было ритуально уничтожено.

Перед ней жрец Безымянных.

"Ох, Котиллион, тебе это не понравится"…

* * *

— Ну?

Телораст подняла голову. — Что ну?

— Она хороша.

— Мы лучше.

Кодл фыркнула: — В данный момент я не согласна.

— Ладно. Если тебе нравятся темные и опасные.

— Я о том, Телораст, будем ли мы оставаться с ней.

— Если не останемся, Ходящий-По-Краю нехорошо поступит с нами. Тебе же этого не хочется? Забыла, каково нам было раньше?

— Хорошо! Тебе не хочется повторения? Мне тоже. Решено. Остаемся.

— Да. Пока не отыщем способ выбраться из заварушки.

— То есть всех обманем?

— Конечно.

— Хорошо. — Кодл растянулась вдоль длинной стены и уставилась на незнакомые звезды. — Ведь я хочу вернуть мой трон.

— И я.

Кодл вздохнула: — Мертвецы. Свежие.

— Да. Но не её.

— Нет, не её. — Тень помолчала и добавила: — Не просто хороша?

— Нет, — хмуро ответила Телораст. — Не просто хороша.

Глава 2

Следует принять как неизбежное, что самый могущественный, самый ужасный, самый опасный колдун должен иметь рядом с собой женщину. Однако из этого совсем не следует, дети мои, что женщина подобной силы должна иметь при себе мужчину.

А теперь — кто желает стать тираном?

Госпожа Ву,

Малаз, Городская школа для сирот и подкидышей

1152 год Сна Бёрн

Бестелесный, то исчезающий, то проявляющийся вновь, состоящий из прядей дыма и тумана Амманас ерзал на древнем троне Королевства Теней. Глаза цвета полированного гематита не отрывались от стоявшей перед троном тощей фигуры. Неправильной формы голова стоящего была лысой, если не считать беспорядочно висящих над ушами и затылком клочков седоватых волос. Сросшиеся брови завершали этот хаотический венец. Брови дергались и колыхались в соответствии с неудержимым потоком беспокойных эмоций, искажавших лицо.

Странный субъект бормотал себе под нос, хотя не очень — то и тихо: — Он не столь уж страшен, не так ли? Там и тут, туда и сюда, здесь и повсюду, колеблющееся проявление колеблющихся намерений и, наверное, колеблющегося разума — лучше не дать ему прочесть мои мысли — надо выглядеть суровым, нет, внимательным, нет, довольным! Нет, постойте. Испуганным. Устрашенным. Нет, впавшим в трепет. Да, в трепет. Но не надолго, это же утомляет. Выглядеть скучающим. Боги, о чем я думаю? Что угодно, но не скучающим, не важно, насколько всё скучно, когда я смотрю на него и он смотрит на меня и Котиллион стоит вон там, скрестив руки на груди, опершись на стену и натужно улыбаясь — из какого сорта зрителей он? Я сказал бы, из худшего. О чем я думал? Ну, по крайней мере я думал! Я ДУМАЛ, это факт, и можно бы заключить, что Темный Трон делал то же, конечно, если счесть, что его мозг не вытек, ведь он состоит из теней и на чем там держаться мозгу? Суть в том — мне очень верно рекомендовали помнить о сути, что я и делаю — суть в том, что он вызвал меня. И вот я здесь. Верный служитель. Преданный. Ну, более или менее. Достойный доверия. Почти всегда. Скромный и вежливый, всегда. Такова видимость, но в мире сем и иных мирах лишь видимость имеет значение. Вот оно! Улыбка! Гримаса. Надо выглядеть полезным. Обнадеживающим. Озорным? Остроумным? Обстоятельным? Стойте, как выглядит обстоятельность? Какое выражение лица ее выражает? Я должен поразмыслить. Но не сейчас, ибо в данных обстоятельствах обстоятельность…

— Молчание.

— Повелитель? Я ничего не сказал. О, сейчас лучше отвести взор и подумать. Я ничего не сказал. Молчание. Может, он высказал плод наблюдения? Да. Должно быть так. Теперь поднять взор, почтительно, и произнести: "Да, повелитель, молчание". Так. Как он реагирует? Его сейчас разобьет паралич? Как тут поймешь среди всех теней. Если бы я сидел на троне…

— Искарал Паст!

— Да, мой повелитель?

— Я принял решение.

— Да, мой повелитель? Ну, если он что-то решил, почему не говорит?

— Я решил, Искарал Паст…

— Ну, вроде заговорил. Да, повелитель?

— …что ты… — Темный Трон сделал паузу и, вроде бы, провел рукой по лицу. — Увы мне… — добавил он тихо и сел прямее. — Я решил, что ты будешь делать.

— Мой повелитель? Отвести глаза, быстро! Это же сумасшедший бог. Я служу безумному богу! Какое выражение лица подтвердит это?

— Ты уйдешь отсюда. Быстро!

Искарал Паст поклонился. — Конечно, повелитель. Немедленно! — И встал в ожидании. Огляделся, бросил умоляющий взгляд на Котиллиона. — Я был призван! Я не могу уйти, пока слюнявый идиот на троне меня не освободит! Котиллион понимает — наверное, эти жестокие очи выражают веселье — но почему он ничего не скажет? Почему не напомнит бормочущему чернильному пятну на троне…

Амманас зарычал. Верховный Жрец Тени Искарал Паст исчез.

Темный Трон замер. Затем медленно повернул голову к Котиллиону. — Что уставился?

— Да так, — ответил Котиллион. — В последнее время ты стал каким-то невещественным.

— Мне нравится. — Они уставились друг на друга. — Ладно, ладно. Я что-то размяк!

Крик породил эхо и затих вдали. Плечи бога опустились. — Думаешь, он успеет вовремя?

— Нет.

— Думаешь, если успеет, одного его окажется достаточно?

— Нет.

— Тебя кто-то спросил?!

Котиллион молча наблюдал за Амманасом, нервно дергающимся и ерзающим на престоле. Наконец Повелитель Теней успокоился и воздел костистый палец. — У меня идея.

— Оставляю тебя наедине с ней. — Котиллион оттолкнулся от стены. — Пойду прогуляюсь.

Темный Трон не ответил.

Котиллион бросил взгляд через плечо: бог пропал. — О, — буркнул он, — это была хорошая идея.

Выйдя из Твердыни, он остановился, чтобы обозреть окрестности. Они имели обыкновение меняться в один миг — хотя не тогда, когда кто-либо смотрит на них. Он подозревал, что это проявление милосердия. Справа гряда лесистых холмов, впереди овраги и ямы, слева призрачное озеро с серыми парусами на горизонте. Демоны — Артораллахи пошли в набег на деревни Апторианов, заподозрил он. Район озер редко подходит так близко к Твердыне Теней, и Котиллион почувствовал смутное беспокойство. Казалось, что демоны этого мира выжидают своего часа, мало обращая внимания на Темного Трона и занимаясь тем, что им самим заблагорассудится. Обыкновенно это были междоусобицы, молниеносные набеги на соседей и грабежи.

Амманас мог заставить их покориться, если бы желал этого. Однако редко вмешивался, возможно, не желая испытывать прочность их лояльности. А может, его занимают иные заботы. Личные планы.

Дела идут неважно. "Ты сказал, размяк, друг Амманас? Я не удивлен". Котиллион умел сочувствовать, и сейчас почти что сочувствовал. Но недолго. Напомнил себе, что Амманас сам навлек на себя эти неприятности. "Кстати, и на меня тоже".

Дороги здесь узкие, кривые и обманчивые. Каждый шаг требует крайней осторожности.

"Да будет так. Ведь мы уже делали это. И успешно". Но на этот раз на кону стоит намного большее. Наверное, слишком многое.

Котиллион продвигался по неровной земле. Две тысячи шагов — и перед ним открылся спуск в овраг. Между грубыми скалами сновали тени. Они не желали расступаться перед ними и вились под ногами, как водоросли.

Многое в этом королевстве потеряло правильное… место. Он запнулся, и в ответ кишащие в углублениях утесов тени бешено заметались. В ушах раздались тихие крики, как будто тысячи людей тонут вдалеке. По лбу Котиллиона потек пот. Он ускорил шаг, стараясь поскорее миновать узкий пуск.

Тропа пошла вверх и излилась на широкое плато. Он вышел на открытое пространство, устремил взор к кольцу камней. Почувствовал кого-то рядом, повернулся, увидел высокий скелет, облаченный в лохмотья. Тот шел в ногу с ним, не так близко, чтобы суметь протянуть руку и коснуться Котиллиона, но достаточно близко, чтобы бог не чувствовал себя в безопасности.

— Ходящий-По-Краю. Давно я тебя не встречал.

— Не могу сказать того же о тебе, Котиллион. Я хожу…

—.. незримыми тропами. Знаю, знаю.

— Тобой незримыми. Гончие не разделяют этого порока.

Котиллион нахмурился, повернул голову и увидел шагающего в тридцати шагах позади Барена. Тяжелая голова пригнута к земле, глаза горят темно — алым. — Выслеживали?

— Думаю, их это забавляет.

Дальше они шли молча. Наконец Котиллион вздохнул: — Ты искал меня? Чего ты хочешь?

— От тебя? Ничего. Я вижу, куда ты идешь, и решил быть свидетелем.

— Свидетелем чего?

— Ожидающейся беседы.

Котиллион скривил губы: — А если я не желаю, чтобы ты слышал?

Черепам свойственна вечная улыбка; но в этот раз казалось, что она стала шире обычного. — В Тени нет уединения, Узурпатор.

"Узурпатор. Я давно убил бы негодяя, если бы он не был уже давным — давно мертв".

— Я тебе не враг, — продолжил Ходящий-По-Краю, словно угадав мысли Котиллиона. — Пока.

— У нас вполне хватает врагов. Поэтому новых мы не приветствуем. Увы, твое предназначение и твои цели нам неизвестны, мы не можем угадать, что тебя расстроит. Яви милость, расскажи сам.

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Это твои недостатки, не мои. Твои и Темного Трона.

— Очень удобная отговорка.

Ходящий-По-Краю, казалось, обдумывает язвительный ответ Котиллиона. Он кивнул: — Да, удобная.

"Давно бы…"

Они подошли к торчащим из почвы камням. Между ними нет ни одного прохода, лишь земляные насыпи у подножий, словно древний взрыв внутри круга расшатал тяжелые монолиты. Высокие камни склонились наружу, как лепестки огромного цветка.

— Неприятное место, — произнес Ходящий-По-Краю, когда они обходили сооружение, чтобы достичь входа — аллеи из низких, гнилых деревьев, вкопанных корнями вверх. Было похоже, что корни хватают воздух.

Котиллион пожал плечами: — Не хуже, чем любое другое в этом владении.

— Ты можешь так думать, но у тебя же нет моих воспоминаний. Ужасные события. Так давно было — а эхо всё звучит.

— Но здесь осталось мало силы, — заметил Котиллион, когда они прошли мимо двух камней.

— Верно. По крайней мере, на поверхности.

— На поверхности? Что ты имел в виду?

— Камни были полузакопаны с самого начала. Создатели сделали это намеренно. Верхний мир — и мир нижний.

Котиллион встал на месте и пригляделся к окружившим его деревьям. — А это проявление нижнего мира в нашем мире?

— Можно и так сказать.

— Здешнему проявлению может соответствовать иное, в другом мире? Там увидят правильно растущие деревья и почти скрытые землей камни?

— Если там все это еще не рассыпалось в прах. Круг очень древний.

Котиллион обернулся к трем драконам. Каждый у основания одного из камней, хотя тяжкие цепи уходят в землю, а не крепятся к граниту. Ошейники на шее и каждой из четырех лап, их соединяет цепь, проходящая по спине. Цепи натянуты так сильно, что могут помешать малейшему движению, даже не дадут поднять головы. — Да, — пробормотал Котиллион, — я согласен с тобой, Ходящий-По-Краю. Неприятное место. Я позабыл.

— Ты вечно забываешь. Остается лишь восхищение. Такова остаточная магия этого места.

Котиллион метнул быстрый взгляд. — Я под действием чар?

Тощее существо пожало плечами. Тихий стук костей. — Эта магия не обращает внимания, на кого направлена. Восхищение… и забвение.

— Я верю с трудом. Любое волшебство имеет цель.

Новое движение костлявых плеч: — Они голодны, но не могут есть.

Котиллион подумал, кивнул: — Ясно. Магия принадлежит драконам. Это я могу понять. А что сам круг? Его сила умерла? Если так, почему драконы еще связаны?

— Не умерла, просто не действует на тебя. Ты не входишь в круг ее забот.

— И отлично! — Он повернул голову, потому что Барен прошлепал мимо, опасливо обходя Ходящего-По-Краю, и уставился на драконов. Котиллион увидел, как шерсть его встала дыбом. — Можешь ли сказать, — обратился он к Ходящему-По-Краю, — почему они не говорят со мной?

— Может быть, ты не сказал ничего, достойного их ответа?

— Возможно. Как думаешь, они ответят, если я заговорю о свободе?

— Я пришел сюда, — сказал Ходящий-По-Краю, — чтобы узнать именно это.

— Ты можешь читать мысли? — тихо спросил Котиллион.

Массивная голова Барена дернулась в сторону Ходящего-По-Краю. Пес сделал один шаг в направлении твари.

— Я не всезнающ, — спокойно сказал Ходящий-По-Краю. Казалось, он не замечал внимания Барена. — Хотя такому, как ты, могу показаться всезнающим. Просто я живу столько веков, сколько ты и вообразить не можешь.Мне ведомы все рисунки мироздания, ибо они повторяются снова и снова. Нетрудно предугадать, если знаешь, что на нас надвигается. Особенно зная, какая у тебя дьявольская интуиция. — Черные провалы мертвых глаз Ходящего-По-Краю не отрывались от лица Котиллиона. — Ты подозреваешь, что драконы находятся в самом сердце грядущего. Или нет?

Котиллион махнул рукой в сторону цепей. — Наверное, они выходят в верхний мир? В какой садок?

— А как ты думаешь?

— Попробуй прочитать мои мысли.

— Не могу.

— Итак, ты здесь, потому что отчаялся угадать, что я знаю и что подозреваю?

Молчание Ходящего-По-Краю стало вполне ясным ответом. Котиллион засмеялся. — Похоже, вообще не стану вступать в общение с драконами.

— Рано или поздно вступишь. И тогда я буду рядом. Так чего ты добьешься, если уйдешь сейчас?

— Ну, думаю, сумею разозлить тебя.

— Я живу столько веков, сколько ты…

— Так что тебя уже не раз злили. Не сомневаюсь, разозлят еще не раз.

— Попытайся, Котиллион. Прямо сейчас, если хочешь пережить грядущее.

— Хорошо. Надеюсь, ты назовешь имена драконов?

В ответе явственно слышалось раздражение: — Как пожелаешь…

— И почему они здесь скованы, кем.

— Этого не могу сказать.

Они уставились в глаза друг другу. Ходящий-По-Краю склонил голову набок. — Кажется, Котиллион, мы в тупике. Твое решение?

— Хорошо. Сделаю что смогу.

Ходящий-По-Краю перевел взор на драконов. — Они чистой крови. Элайнты. Эмпелас, Кальсе и Элот. Их преступление… амбициозность. Довольно частое преступление. — Существо повернулось к Котилилону. — Просто эпидемическое.

В ответ на этот неявный намек Котиллион пожал плечами. Подошел к плененным зверям. — Надеюсь, вы можете меня слышать, — проговорил он негромко. — Близится война. Еще несколько лет… Думаю, она втянет в свой костер всех Властителей из всех миров. Я хочу знать: если освободим вас, на чью сторону вы встанете?

Шесть сердцебиений молчания, и в разуме Котиллиона проскрипел голос: — Узурпатор, ты пришел искать союзников.

Раздался второй, явно женский, голос: — Надейся на нашу благодарность. Будь я на твоем месте, не торговалась бы. Нельзя уповать на верность и преданность.

— Согласен, это проблема. То есть вы хотите, чтобы я освободил вас до сделки?

— Это будет честно, — ответил первый.

— Увы, я не намерен быть честным.

— Ты страшишься, что мы тебя съедим?

— Если кратко, то да. Я знаю, что ваша раса любит краткость.

Раздался тяжелый, низкий голос третьего дракона: — Да, если ты освободишь нас, мы не станем терять времени на переговоры. Очень голодны.

— Что привело вас в это королевство?

Ответа не было.

Котиллион вздохнул: Я был бы расположен освободить вас — если верить, что я смогу это сделать — получив доказательства, что вы пленены несправедливо.

Драконица ответила: — А ты способен рассудить нас?

— Не время для препирательств, — ответил он, чувствуя наступающее отчаяние. — Тот, кто судил вас последним, был явно расположен против вас, и к тому же имел силу исполнить свой приговор. Я мог бы надеяться, что проведенные в цепях столетия заставили вас пересмотреть свои первоначальные планы. Однако похоже, что вы всего лишь жалеете, что не справились с тем судьей.

— Да, — сказала она, — мы жалеем. Но не только об этом.

— Хорошо. Выслушаем ваши резоны.

— Мы жалеем, — ответил третий дракон, — что вторгшиеся в этот мир Тисте Анди оказались слишком упорны в его разрушении и желании оставить трон незанятым.

Котиллион медленно, хрипло вздохнул. Оглянулся на Ходящего-По-Краю, но выходец молчал. — И что же, — спросил он драконов, — подстегивало их усердие?

— Мщение, конечно. И Аномандарис.

— Думаю, мы выяснили, кто же пленил вас.

— Он чуть не убил нас, — сказала драконица. — Слишком бурная реакция. Ведь лучше Элайнт на Троне Тени, чем другой Тисте Эдур или, страшно подумать, узурпатор.

— А Элайнты не были бы узурпаторами?

— Не пытайся играть в педантизм.

— Это случилось до или после разрушения Садка?

— Это не важно. Разрушение продолжается до сего дня; что до сил, начавших его — их было много, они были разнообразны. Как будто стая энкар'алов напала на раненого дриптара. Раненое существо привлекает… прожорливых.

— Итак, — сказал Котиллион, — освободившись, вы снова потребуете Трон Тени. Но в этот раз его кое-кто занимает.

— Законность этого требует серьезного обсуждения, — отозвался третий дракон.

— Проблема словоупотребления. Тень, отброшенная тенью.

— Вы полагаете, что Амманас сидит на фальшивом Троне.

— Настоящий трон находится не в этом фрагменте Эмурланна.

Котиллион скрестил руки на груди, улыбнулся. — А Амманас?

Драконы промолчали. Он с удовлетворением ощутил их внезапно возникшее беспокойство.

— Это интересное различение, — сказал сзади Ходящий-По-Краю. — Или ты просто играешь в увертки?

— Не могу сказать, — хихикнул Котиллион.

Драконица сказала: — Я Элот, владычица Иллюзий — по-вашему, Меанаса — а также Мокра и Тюра. Придающая форму Крови. Я выполнила всё, о чем просил К'рул. А ты сомневаешься в моей преданности?

— Ах, — кивнул Котиллион, — я верил, что вы уже знаете о грядущей войне. Знаете ли вы про молву о возвращении К'рула?

— Его кровь заражена, — ответил третий. — Я Эмпелас, придававший форму Крови на путях Эмурланна. Магия, подвластная Тисте Эдур, рождена моей волей — ты понимаешь это, Узурпатор?

— Драконы столь склонны к сентиментальности и громким заявлениям? Да, это я понял, Эмпелас. Следует заключить, что у каждого из Садков, Старших и новых, есть соответствующий дракон? Вы оттенки крови К'рула? А как насчет Солтейкенов — драконидов, например Аномандариса или, что более важно, Скабандари Кровавого Глаза?

— Мы удивлены, — с запинкой произнес первый дракон, — что ты знаешь его имя.

— Потому что вы слишком давно убили его?

— Жалкая догадка, Узурпатор, особенно жалкая тем, что обнаруживает меру твоего невежества. Его душа остается живой, хотя и пребывает в муках. Та, чей кулак проломил его череп и тем уничтожил тело, не союзница нам — как, подозреваю я, не союзница никому, кроме самой себя.

— Так ты Кальсе. На какой Путь ты претендуешь?

— Оставлю громкие претензии родичам. Не имею желания потрясать тебя, Узурпатор. Напротив, мне доставляет удовольствие знать, как мало ты понимаешь.

Котиллион дернул плечом: — Я спрашивал о Солтейкенах. Скабандари, Аномандарис, Оссерк, Олар Этиль, Драконус…

Ходящий-По-Краю вмешался: — Котиллион, теперь ты убедился, что эти драконы искали Трона Тени ради благородной цели?

— Да, Ходящий-По-Краю. Чтобы исцелить Куральд Эмурланн.

— Не того ли желаешь и ты?

Котиллион обернулся. — Неужели?

Ходящий-По-Краю казался удивленным. Он слегка наклонил набок голову и ответил: — Значит, тебя заботит не исцеление, а то, кто усядется на исцеленный Трон.

— Я понимаю дело так, — отвечал Котиллион. — Когда драконы выполнили приказы К'рула, им велели вернуться в Старвальд Демелайн. Они — источники магии, и потому им не позволено оставаться внутри Королевств и проявлять активность, иначе колдовство станет непредсказуемым, что, в свою очередь, поможет Хаосу, вечному врагу великой схемы. Но Солтейкены являют собой особую проблему. В них кровь Тиам, наделяющая могуществом Элайнтов. И все же они могут перемещаться, куда захотят. Они могут действовать, и они действуют. Причины очевидны. Скабандари был Эдур, и он стал их защитником…

— Истребив королевский род Эдур! — прошипела Элот. — Разлив драконью кровь в сердцевине Эмурланна! Открыв первый, роковой разрыв в садке! Врат ему не хватало!

— Тисте Анди для Аномандариса, — продолжал Котиллион. — Тисте Лиозан для Оссерка. Т'лан Имассы для Олар Этиль. Всем очевидны причины их предпочтений. Конечно, Драконус — существо более загадочное, потому что он давно уже пропал…

— Самый гнусный изо всех! — взвизгнула Элот.

Котиллион даже поморщился от силы этого распирающего череп голоса. Он отступил на шаг, поднял руку. — Прошу, не надо так. Честно говоря, мне все это не интересно. Разве что кроме факта вражды между Элайнтами и Солтейкенами. Единственным исключением кажется Силанна…

— Соблазненная чарами Аномандариса, — бросила Элот. — И бесконечными просьбами Олар Этиль…

— Принести огонь в мир Имассов. Ибо таков ее аспект? Тюр?

Эмпелас заметил: — Он не такой невежда, как ты думаешь, Кальсе.

— Но и ты заявляешь права на Тюр, — закончил мысль Котиллион. — Ага, очень умно со стороны К'рула. Заставил вас разделить силу.

— В отличие от Тиам, — ответил Эмпелас, — мы остаемся мертвыми, если нас убивают.

— И это привело нас к самому интересному вопросу. Старшие Боги. Они не из одного мира?

— Конечно, нет.

— И как давно они существуют?

— Даже когда Мать Тьма правила в одиночестве, — произнес Эмпелас, — были стихийные силы. Они двигались незримо — до прихода Света. Они связаны лишь собственными законами. Природа матери Тьмы — править только самой собою.

— А Увечный Бог — стихийная сила?

Молчание.

Котиллион вдруг обнаружил, что затаил дыхание. Задав такой вопрос, он ступил на скользкую тропу и уже сделал некоторые открытия. Многое надо обдумать — но сейчас разум словно онемел, осажденный новыми знаниями. — Я должен знать это, — выдохнул он тихо.

— Зачем? — спросил Ходящий-По-Краю.

— Если он таков, возникает следующий вопрос. Как можно убить стихийную силу?

— Ты хочешь расшатать равновесие?

— Ходящий-По-Краю, оно уже расшатано. Бог был сброшен на поверхность земли. Скован. Его сила разорвана на части, спрятана в крошечные, почти лишенные жизни садки — но все они соединены с моим миром…

— Очень плохо для твоего мира, — бросил Эмпелас.

Небрежное равнодушие этого ответа разозлило Котиллиона. Он глубоко вздохнул и переждал, пока не угаснет гнев. Снова обратился к драконам: — Из моего мира он отравляет садки, Эмпелас. Каждый садок. Ты способен бороться с этим?

— <i>Если нас освободят…

— Если вас освободят, — сурово улыбнулся бог, — вы продолжите исполнять старые планы, и еще больше крови Элайнтов прольется в Королевстве Теней.

— Ты и твой дружок — самозванец думаете, что способны убить нас?

— Вы сами допускали возможность. Вас можно убить, и когда вы убиты, вы остаетесь мертвыми. Не удивляюсь, что Аномандарис сковал вашу тройку. Вам нет равных в тупой самонадеянности…

— Разрушенный садок — самый слабый садок! Почему, думаешь ты, Скованный Бог работает через него?

— Спасибо, — тихо ответил Эмпеласу Котиллион. — Это я и хотел узнать. — Он оборотился прочь и побрел к оврагу.

— Стой!

— Еще побеседуем, Эмпелас, — бросил он через плечо. — Прежде, чем все провалится в Бездну.

Ходящий-По-Краю шел за ним.

Выйдя из каменного круга, существо заговорило: — Мне стыдно. Я недооценил тебя, Котиллион.

— Довольно обычная ошибка.

— Что будешь делать?

— Почему ты спрашиваешь?

Ходящий-По-Краю ответил не сразу. Они спустились по склону, пересекли овраг. — Скажи же мне, — спросило привидение, — ибо я готов оказать помощь.

— Я порадовался бы больше, если бы знал кто ты или что ты.

— Можешь считать меня… стихийной силой.

По спине Котиллиона пробежал холодок. — Ясно. Хорошо, Ходящий-По-Краю. Кажется, что Скованный Бог начал наступление по всем фронтам. Нас более всего тревожат Первый Трон Имассов и Трон Тени — по очевидным причинам. Мы чувствуем, что сражаемся в одиночестве — даже на Псов не можем положиться, учитывая, что Тисте Эдур явно сохраняют над ними власть. Нам нужны союзники, Ходящий-По-Краю. Сейчас.

— Ты только что набрел сразу на трех союзников…

— Нам нужны союзники, которые не оторвут нам головы, едва минует общая угроза.

— Ах, вот в чем дело. Хорошо, Котиллион. Я серьезно обдумаю ситуацию.

— Не жалей времени.

— Как противоречиво.

— Если кое-кому недостает чувства юмора, помочь трудно.

— Ты меня заинтересовал, Котиллион. А такое случается редко.

— Знаю. Ты живешь столько веков… — его голос замолк. "Стихийная сила. Похоже, он видел всё и всегда. Проклятие…"

* * *

Столь много способов ощутить ужасную нужду, великое сплетение замыслов, из которых исключены все сорта и оттенки моральных суждений. Маппо Коротыш чувствовал подавленность, бурлящий поток чистого и холодного горя. Он чувствовал, как под грубой кожей его ладоней память ночи медленно вытекает из камня, и вскоре материя ощутит атаку солнечного жара — а ведь пятнистое, изборожденное следами корней подбрюшье камня не ведало света много тысяч лет.

Он переворачивал камни. Уже шесть с восхода солнца. Грубо обтесанные доломитовые глыбы, и под каждой россыпь ломаных костей. Маленьких, окаменевших. Хотя вес камня раздробил каждую кость на мелкие кусочки, Маппо полагал, что изначально все скелеты были полными.

Да, таким был и остается обычай всех войн. Он знал это всеми рубцами и загрубевшими шрамами души, он не ощутил потрясения при виде останков давно убитых детей Джагутов. Ужас благословенно быстро пронесся через мысли, оставив после себя горе — старого его приятеля.

Поток горя, чистого и холодного.

Войны. Солдат против солдата, волшебник против волшебника. Полчища убийц, блеск ножей в ночной тьме. Войны, в которых закон сражался против мерзкого беззакония; в которых здравый умом боролся с социопатом. Ему случалось видеть кристаллы, за одну ночь вырастающие на пустынной почве — грань за гранью, словно лепестки распускающегося цветка — и казалось, что жестокость растет таким же образом. Один инцидент за другим, пока не случится взрыв, вовлекающий в себя все.

Маппо оторвал ладони от нижней стороны камня и медленно выпрямился. Оглянулся на спутника, все еще бродящего по теплому прибрежью Рараку. Как дитя, радующееся новому, неожиданному удовольствию. Плещется, проводит руками по тростникам, выросшим быстро, будто из воспоминаний моря.

Икарий.

"Мой кристалл".

Когда пожар затягивает в себя детей, исчезают различия между здравием и безумием. Он хорошо понимал, что его желание искать истину во всем — порок. Он находит оправдания любой жестокости. Имассы претерпевали угнетение от хитрых джагутских тиранов, их заставляли поклоняться ложным богам и делать мерзкие вещи. Пока они не обнаружили ложь. Началось мщение — вначале тиранам, потом всем Джагутам. Так рос кристалл, грань за гранью…

"Пока"… Он снова глянул на детские косточки, придавленные доломитом. Не известняк, потому что доломит лучше подходит для нанесения глифов, они гораздо дольше сохраняются на мягкой поверхности. Знаки хотя и выцвели за бесчисленные тысячелетия, но еще вполне различимы.

Сила чар сохраняется гораздо дольше, пусть давно умерли создания, плененные ими.

Говорят, что доломит удерживает в себе память. Так верит народ Маппо, за века блужданий встречавший много таких имасских построек — неуклюжих гробниц, священных кругов, вех и плоских курганов. Они находили их — и учились тщательно избегать. В тех местах присутствие духов — весьма ощутимая вещь.

"Или мы сами себя убедили в этом?"

Он сел на краю моря Рараку, на месте древнего преступления. Но кроме сплетения его собственных мыслей, тут нет ничего. Кажется, эти камни мало склонны к воспоминаниям. Холод ночи, жар дня. Ничего больше.

Самая краткая память.

Икарий, расплескивая воду, выбрался на берег. Глаза его светились от радости. — Вот так щедрый дар, Маппо! Вода меня оживила. О, почему ты еще не плаваешь, не принимаешь святой дар Рараку?

Маппо улыбнулся: — Благословение слишком быстро стечет с моей толстой шкуры. Боюсь растратить дар всуе и тем прогневать спящих духов.

— Я чувствую, — ответил Икарий, — будто наш поиск начался заново. Кто я. Что я сделал. Я открою также, — добавил он, приблизившись, — причину твоей дружбы. Почему ты всякий раз оказываешься рядом, хотя я снова и снова теряю себя. О, боюсь, я тебя обидел. Прощу, не надо хмуриться. Я всего лишь не понимаю, почему ты принес себя в жертву. Если ради дружбы — для тебя она должна быть самой разочаровывающей из дружб.

— Нет, Икарий, тут нет жертвы. И разочарования. Мы таковы и мы поступаем именно так. Вот и всё.

Икарий вздохнул и посмотрел на новое море. — Если бы я так же умел успокаивать себя мыслями…

— Здесь умерли дети.

Джаг резко повернулся. Зеленые глаза обежали землю вокруг Маппо. — Я заметил, что ты ворочаешь камни. Да, вижу. Кто они были?

Прошлой ночью некий кошмар стер воспоминания Икария. В последнее время такое случается чаще обычного. Странно. И тревожно.

— Джагуты. Войны с Т'лан Имассами.

— Ужасно творить подобное, — проговорил Икарий. Солнце быстро уменьшало капли воды на его безволосой, серо — зеленой груди. — Как может быть, что смертные так легко обращаются с жизнью? Погляди на пресное море, Маппо. Новое побережье кишит внезапно родившейся жизнью. Птицы, насекомые, всякие новые растения — так много простой радости, друг мой, что мое сердце готово разорваться.

— Бесконечные войны, — ответил Маппо. — Борьба за жизнь, каждый старается оттолкнуть ближнего и выиграть день.

— Сегодня ты мрачный собеседник, Маппо.

— Да, мне это свойственно. Прости, Икарий.

— Мы останемся здесь?

Маппо искоса посмотрел на друга. Без одежды он казался более диким, каким-то варваром. Краска, с помощью которой он маскировал цвет кожи, почти смылась.

— Как захочешь. Это же твое странствие.

— Знание возвращается, — ответил Икарий, не отрывая взора от моря. — Дар Рараку. Мы стали свидетелями подъема вод. Значит, к западу должны быть река и много городов…

Глаза Маппо сузились: — Только один, заслуживающий такого названия.

— Один?

— Другие умерли тысячи лет назад, Икарий.

— Н'карфал? Требур? Инат'ан Мерузин? Пропали?

— Инат'ан Мерузин ныне зовется Мерсин. Последний из больших городов на реке.

— Но их было там так много. Я помню все имена. Винит, Хедори Квил, Трамара…

— Они практиковали интенсивное орошение, выводили речную воду на поля. Они свели леса ради строительства кораблей. Друг мой, все города мертвы. Река, когда-то чистая и сладкая, ныне стала узкой и несет густой ил. Равнины потеряли плодородный слой почвы и стали почти что пустынями. Лато Одхан на востоке от реки Мерсин, Угарат Одхан к западу.

Икарий медленно поднял руки, сжал голову. Глаза его закрылись. — Так давно, Маппо? — произнес он дребезжащим шепотом.

— Наверное, море пробудило старую память. Ведь море действительно вернулось. Оно пресное, хотя соль сочится через известняки залива Лонгшан. Берег истончился, и я думаю, вскоре море соединится на севере с океаном, как было когда-то.

— Первая Империя?

— Она пала уже тогда. Возрождения не случилось. — Маппо колебался, видя, что эти слова ранят друга. — Но люди вернулись на эти земли. Семь Городов — это имя рождено старыми воспоминаниями. Новые города растут на грудах древних обломков. Сейчас мы всего в сорока лигах от одного. Лато Ревэ. Там берег…

Икарий резко отвернулся. — Нет. Я еще не готов уплыть, пересечь океан. Эта страна хранит тайны — мои тайны, Маппо. Может быть, древность воспоминаний станет полезной. Земли моего рассудка — земли моего прошлого, и они могут открыть истину. Мы пойдем старыми дорогами.

Трелль кивнул. — Я соберу вещи.

— В Требур.

Маппо отвернулся, охваченный растущим ужасом.

Глаза Икария не отпускали его. Вертикальные зрачки в ярком свете сузились до щелей, черных на серебряном фоне. — Я помню Требур. Провел некоторое время в Городе Куполов. Что — то сделал. Важное. — Он хмурился. — Я сделал… что-то.

— Ну, нас ожидает тяжкий путь. Три, четыре дня по краю Таласских гор. Еще не менее десяти до Тракта у реки Мерсин. Русло давно покинуло старый Требур. День пути на запад — и мы окажемся среди руин.

— На этом пути будут селения?

Маппо покачал головой: — В наше время одханы почти безжизненны. Разве что племена ведаников спускаются с Таласских гор — но не в это время года. Держи наготове лук — там есть антилопы, зайцы и дролиги.

— Значит, есть и колодцы?

— Я знаю тамошние водопои, — ответил Маппо.

Икарий пошел к вещам. — Значит, мы уже проходили этот путь?

"Да". — Уже очень давно, друг мой. "Почти восемьдесят лет назад. Тогда мы не задержались. Ты же все забыл. Боюсь, в этот раз все будет иначе".

Икарий ожидал его, вытащив роговой лук. — Ты так терпелив со мной, — сказал он, слабо и грустно улыбаясь, — а я бреду словно потерянный.

Маппо пожал плечами: — Таковы уж мы.

* * *

Далекий южный горизонт обрамляли Па'тапурские горы. Неделю назад они покинули Пан'потсун; с каждым днем пути число попутных деревень уменьшалось, а расстояние между ними увеличивалось. Мучительно медленное продвижение — но этого они и ожидали, странствуя пешком и в компании человека, казавшегося умалишенным.

Покрытый пылью, сожженный солнцем до цвета спелой оливки демон Серожаб вскарабкался на булыжник и сел рядом с Резаком.

— Заявление. Говорят, что пустынные осы собирают драгоценные каменья и прочее. Вопрос. Резак слышал такие рассказы? Ожидание ответа, пауза.

— Походит на чью-то глупую шутку, — ответил Резак. Перед ними лежала пустошь, окруженная высокими скалами. Место для лагеря. Сциллара и Фелисин Младшая сидят на виду, около на скорую руку сложенного очага. Безумца не видно. Опять где-то бродит, подумал Резак. Советуется с духами, или, может, с голосами внутри головы. О, но Геборик несет зловещие знаки, тигриные полосы на коже, благословение бога войны — так что все голоса в голове могут быть реальными. И все же дух этого человека столько раз ломали…

— Запоздалое замечание. Личинки, там, в темных глубинах гнезда. Гнездо? Заинтересован. Улей? Гнездо.

Резак нахмурился, обратил взор на демона. Плоское, голое лицо, четыре глаза под широким лбом, и везде шишки и отеки от осиных укусов. — Ты влез туда. А не надо было.

— Гнев есть их обыкновенное состояние, я понял это. Влезание в их пещеру усугубляет состояние. Мы сошлись во взаимном сердитом неодобрении. Думаю, мне пришлось хуже, чем им.

— Черные осы?

— Склоненные головки. Вопрос. Черные? Ответ ужасает. Да, именно они. Черные. Риторический вопрос. Это были неизбежно?

— Радуйся, что ты демон. Два — три жала способны убить взрослого человека. Десять завалят лошадь.

— Лошади — мы имели лошадей — ты имел их. Меня заставили бежать. Лошади. Большие четырехногие. Сочное мясо.

— Люди обычно на них ездят, — сказал Резак. — Едят, только если лошади готовы пасть.

— Множество применений, превосходно и экономично. Мы съели наших? Где мы найдем еще такие создания?

— У нас нет денег для покупки, Серожаб. А своих лошадей мы продали в Пан'потсуне ради пищи и припасов.

— Упрямая необходимость. Нет денег. Нужно добыть, мой юный друг. Подстегнуть путешествие к ожидаемому итогу. Твой тон обнаруживает умеренное отчаяние.

— От Л'орика нет вестей?

— Озабоченность. Нет. Мой брат молчит.

Они помолчали. Демон ковырял в складчатых углах рта. Резак пригляделся и заметил, что там скопились серая грязь и давленые осы. Серожаб съел осиное гнездо. Не удивительно, что осы стали "гневливыми". Резак потер лицо. Пора побриться. И помыться. Нужна новая, чистая одежда.

И новая цель в жизни. Однажды, давно, в Даруджистане, когда он был Крокусом по кличке Свежачок, дядя начал пролагать путь к новому, улучшенному Крокусу. Молодцу из благородного семейства, юному дарованию, подходящему жениху для любой молодой, здоровой, изнеженной барышни. Увы, амбиции оказались слишком короткоживущими. Дядя мертв, и сам Свежачок мертв. Даже кучки пепла не осталось.

"Я не тот, кем был когда-то. Два человека, одинаковые лица, но разные глаза. По- разному видят, по — разному видятся".

— Горький вкус, — мысленно сказал Серожаб. Скользкий длинный язык метнулся, подбирая остатки пиршества. Тяжелый, бурный вздох. — Но как питательно. Вопрос. Можно ли взорваться от того, что внутри?

"Надеюсь, что нет". — Если хотим получить пользу от сегодняшнего дня, лучше нам отыскать Геборика.

— Замечено ранее. Руки Духа исследует скалы наверху. След ведет его вверх и вдаль.

— След?

— Воды. Он ищет исток озерца, которое можно видеть около пышных женщин, которые, сказано с завистью, так восхищаются тобой.

Резак выпрямился: — Мне они не кажутся пышными, Серожаб.

— Забавно. Курганы плоти, пузыри для запасания воды на пояснице и выше. На грудной клетке…

— Ладно. Ты о такой пышности. Слишком много в тебе от хищника, демон.

— Да. Совершенно восхитительный аргумент. Найти Руки Духа?

— Нет, сам найду. Похоже, те всадники, что проехали мимо нас, не так далеко, как хотелось бы. Я буду спокоен, зная, что ты охраняешь Сциллару и Фелисин.

— Никто не уведет их.

Резак искоса глянул на неуклюжего демона: — Сциллара и Фелисин не лошади.

Глазищи Серожаба медленно моргнули: вначале левый и правый верхние, потом левый и правый нижние и, наконец, попеременно левая и правая пары. — Забавно. Конечно нет. Недостаточное количество ног. Верно замечено.

Резак подошел к краю камня, перепрыгнул на соседний, глубже врезавшийся в похожий на пятку утес. Нащупал выступ и полез наверх. Не очень отличается от карабканья на балкон или на стену особняка. "Восхищаются мной. Неужели?" Верится с трудом. Приятнее смотреть на меня, подумал он, чем на демона или старика — но восхищение? Он не мог понять женщин. Ссорятся как сестры, следят друг за дружкой и соревнуются — вот только в чем? А иногда они сближаются, словно узнали общую тайну. Обе пылинки сдувают с Геборика Руки Духа, Дестрианта Трича.

"Может быть, войне требуются няньки. Может быть, бог радуется им. Всякому жрецу нужны служки". Можно было ожидать такого от Сциллары, которую Геборик вытащил из кошмарного существования, исцелил неким невообразимым образом — если Резак верно понял доносившиеся слухи и намеки. Сцилларе есть за что быть благодарной. Что до Фелисин… тут есть что-то от мщения, благодарности за расправу над тем, кто причинил ей ужасные страдания. Все сложно. "Итак, всякий заметит, что они хранят тайны. Слишком много тайн на двоих. А мне-то что? Женщины — всего лишь комок противоречий в качестве приманки для смертельного капкана. Подходи, коли жизнь не дорога… Лучше вообще не подходить".

Он достиг "каминной трубы" в теле утеса и полез вверх. Из вертикальных трещин просачивалась вода. Мушки и другие крылатые насекомые облепили тело; углы лаза были покрыты густым слоем сетей, в которых сидели довольные жизнью пауки. Наружу он вылез весь искусанный и облепленный толстым слоем пыльной паутины. Отряхнул одежду и огляделся. Тут была узкая тропа, вьющаяся от одного неустойчивого каменного козырька к другому. Он двинулся по ней.

С такой жалкой скоростью продвижения им остается месяц до моря. Там придется найти судно, переправиться на остров Отатарал. Это запрещено, и малазанские корабли тщательно патрулируют подходы. По крайней мере, до восстания патрулировали. Возможно, сейчас порядок изменен.

Их переправа начнется в ночи.

Геборик должен кое-что вернуть. Что-то, найденное на острове. Непонятное дело. По какой-то причине Котиллион желает, чтобы Резак сопровождал Дестрианта. А может, защищал Фелисин Младшую. "Хоть какая — то тропа. Раньше идти было некуда". И все же это не лучшая из мотиваций. Бегство от отчаяния всегда выглядит жалким, особенно бегство неудачное.

"Восхищены мной, а? Чему тут восхищаться"?

Голос впереди. — Все, что таинственно, соблазняет проявить любопытство. Я слышу твои шаги, Резак. Подойди, погляди на паука.

Резак обошел выступ и увидел Геборика, склонившегося перед кривым горным дубом.

— И чем больше боли и уязвимости в соблазне, тем больше он завлекает. Видишь эту паучиху? Под веткой? Дрожит в паутине, одна нога вывернута. Словно умирает от боли. Видишь ли, ее добыча — не мухи или мотыльки. Нет, она ловит других пауков.

— Которым дела нет до тайн или боли, Геборик, — ответил Резак, присев и рассмотрев тварь. Размером с детскую руку. — Это не нога. Это палочка.

— Ты думаешь, другие пауки умеют считать? Она знает лучше.

— Все это очень интересно. — Резак встал. — Но нам пора.

— Мы все увидели эту игру, — сказал Геборик, не отрывая взора от беспорядочно, будто по собственной воле, дергающихся когтистых ног.

"Мы? О, да, ты и твои невидимые друзья". — Не думал, что в здешних холмах много духов.

— Тут ты неправ. Племена холмов. Бесконечные войны — я вижу лишь тех, что погибли в войнах. Поблизости устье ручья. Они сражаются за контроль над ним. — Похожее на жабью морду лицо скривилось. — Всегда есть причина или повод. Всегда.

Резак со вздохом поднял глаза к небу. — Знаю я, Геборик.

— Знание — ничто.

— И это знаю.

Геборик встал. — Главное утешение Трича. Понимать, что для войн всегда найдется причина.

— А вас это тоже утешает?

Дестриант улыбнулся: — Идем. Болтливый демон сейчас одержим мыслями о плоти. Рот слюной наполнился.

Они пробирались вниз по тропе. — Он не съест их.

— Я не уверен, что он владеет своим аппетитом.

Резак фыркнул: — Геборик, Серожаб всего лишь четырехрукая четырехглазая жаба — переросток.

— С неожиданно развитым воображением. Скажи, много ли ты о нем знаешь?

— Меньше, чем вы.

— Мне лишь сейчас пришло в голову, — сказал Геборик, направляя Резака по менее опасной, хотя и более длинной тропке, — что мы практически не знаем, кем он был и что делал в родном мире.

Сегодня Геборик ведет себя необычайно разумно. Резак гадал, изменилось ли что-то, и надеялся, что так оно и случилось. — Можно спросить его самого.

— Спрошу.

* * *

Сциллара забросала песком последние угольки костра, потом прошла к своему тюку и села, опершись на него спиной. Набила в трубку побольше ржавого листа и начала сильно втягивать воздух через мундштук. Наконец из трубки показался дымок. Напротив нее Серожаб присел на корточки перед Фелисин и издал серию странных скулящих звуков.

Она долго жила как слепая — до умопомрачения накачанная дурхангом, перемалывающая вздорные мысли, внушенные прежним хозяином, Бидиталом. Но сейчас она свободна, она изумленно распахивает глаза перед сложностью мира. Ей казалось, что демон вожделеет Фелисин. То ли желает возлечь на нее, то ли сожрать — она не знала что думать. А Фелисин видит в нем что-то вроде собаки, которую лучше гладить, чем пинать. Не такое ли отношение внушило демону ложные понятия об его месте?

Он говорит через разум со всеми, но не со Сцилларой. Из уважения к ней услышавшие реплики демона спутники отвечали вслух, хотя, конечно же, могли вести беседу безмолвно. Может быть, они беседуют с демоном чаще, чем она замечает. Сциллара гадала, почему ее выделяют — что такое увидел в ней Серожаб, раз подавляет очевидную склонность к болтовне?

"Да, яды сохраняются долго. Могут быть… неощутимыми". В старой жизни она могла бы ощутить негодование или подозрение. Если допустить, что она вообще что-то могла ощутить. Но сейчас ей кажется, что все это пустяки. Нечто обретает форму внутри, и оно самодостаточно и, как ни странно, самоуверенно.

Вероятно, это пришло с беременностью. Лишь начало показываться — но дальше может стать хуже. На этот раз под руками нет алхимии, чтобы изгнать семя из утробы. Хотя, разумеется, есть и иные способы. Она не могла решить, сохранять ли ребенка, чьим отцом мог быть сам Корболо Дом или один из его офицеров, или еще кто-то. Хотя это не важно. Кто бы он ни был, он давно уже мертв, и эта мысль ее радует.

Ее мучила постоянная тошнота, хотя ржавый лист немного помогал. Ломота в грудях, и ломота в спине от тяжести увеличившихся грудей… все так неприятно. Аппетит ее рос, она становилась толще, особенно в бедрах. Спутники полагали, что все это — результат выздоровления (ведь она уже неделю не кашляет), что длительный поход развил ее мышцы. Сциллара не спешила их разубеждать.

Ребенок. Что ей делать с ребенком? Чего он захочет от нее? Что вообще делают матери? "По большей части продают детей. В храмы, работорговцам, поставщикам гаремов. Или оставляют при себе, учат воровать. Просить милостыню. Торговать телом". Этому научили ее личные наблюдения и рассказы вдов из лагеря Ша'ик. Ребенок есть некоторый товар, вложение. Это имеет смысл. Возмещение за девять месяцев слабости и неудобства.

Она полагала, что сумеет сделать выбор. Наверное, продаст дитя — конечно, если оно выживет.

Трудная проблема — но у нее есть еще время. Решение созреет.

Голова Серожаба дернулась. Он глядел за спину Сциллары. Она повернулась и увидела троих мужчин, вставших у края прохода. Сзади четвертый вел за уздечки лошадей. Всадники, встреченные вчера. Один держал арбалет, направив его на демона.

— Постарайся держать клятую тварь подальше от нас, — зарычал этот человек на Фелисин.

Стоявший справа от него хохотнул. — Собака о четырех глазах. Да, девочка, держи ее покрепче. Мы не желаем проливать кровь. Ну, лишнюю то есть…

— Где ваши мужики? — спросил арбалетчик.

Сциллара выронила трубку. — Они не здесь, — пролепетала она, вскочив и дернув себя за платье. — Делайте то, за чем пришли, и уходите.

— Как приятно слышать. Ты, с собакой! Будешь такой же паинькой, как твоя подружка?

Фелисин промолчала. Она была совсем белой.

— Не обращайте внимания, — сказала Сциллара. — Меня хватит на всех.

— Похоже, тебя все же не хватит, — ухмыльнулся третий.

А у него не такая уж противная улыбка, подумала она. "Вытерплю". — Я готова вас удивить.

Вожак передал самострел одному из приятелей и начал расстегивать пояс. — Посмотрим. Гутрим, если псина шевельнется, убей ее.

— Она побольше любой собаки, — сказал Гутрим.

— Помни, что стрела смазана ядом черной осы.

— Может, убить его сейчас?

Вожак неохотно кивнул. — Давай.

Звякнула тетива арбалета.

Правая лапа Серожаба перехватила стрелу в воздухе. Демон осмотрел ее и высунул язык с явным намерением полизать наконечник.

— Возьмите меня Семеро! — пораженно прошептал Гутрим.

— Ох, — сказала Сциллара Серожабу, — не вмешивайся. Нет проблем…

— Он не согласен, — ломким от ужаса голосом произнесла Фелисин.

— Ну, убеди его. "Я смогу. Все как раньше. Неважно. Просто новые мужики".

— Не могу, Сциллара.

Гутрим перезаряжал самострел. Другой бандит и тот, что держал лошадей, потащили из ножен кривые сабли.

Серожаб рванулся вперед, ужасающе быстро, и подпрыгнул, широко разинув пасть. Челюсти сомкнулись вокруг головы Гутрима. Нижняя челюсть выскочила из суставов, и человек оказался проглоченным по плечи. Он упал под весом демона. Страшные скрежещущие звуки… тело Гутрима задергалось, выпустив мочу и газы, и неподвижно повисло.

Челюсти Серожаба сжались сильнее, раздался треск и щелчок. Демон отскочил, роняя обезглавленное тело бандита на песок.

Все это время трое оставшихся стояли в шоке. Но вот они опомнились. Главарь закричал — сдавленный, наполненный ужасом вопль — и рванулся в атаку, подняв саблю.

Серожаб прыгнул ему навстречу, успев выплюнуть отвратительную мешанину костей и волос. Одна его лапа схватила руку с клинком, вывернув локоть и содрав кожу. Брызнула кровь. Вторая лапа сомкнулась на горле, удушая и ломая хрящи. Разбойник не сумел закричать второй раз. Он упал под весом демона — выпученные глаза, серо — зеленое лицо, язык, высунувшийся изо рта подобно нелепому червяку. Третья лапа демона держала вторую руку противника, а четвертой он почесывал себе спину.

Третий боец побежал к лошадям. Последний, тот, что держал их, уже вскочил в седло.

Серожаб прыгнул снова. Ударил кулаком по затылку державшего саблю, пробив кости. Бандит упал, выронив клинок. Летящий демон успел схватить последнего человека за ногу, выдернув ее из стремени.

Лошадь заржала и понеслаcь прочь. Серожаб подтащил бандита к себе и вцепился ему в лицо.

Еще миг — и четвертый повторил судьбу первого: голова, исчезнувшая в пасти, хруст и дерганье ногами. Затем — благословенно быстрая смерть.

Серожаб выплюнул голову, не успев пережевать ее. Голова упала к ногам Сциллары, и она смогла рассмотреть лицо — ни мышц, ни глаз, только окровавленный скальп на кости. Не сразу ей удалось отвести взор.

Увидев Фелисин. Та прижалась к каменной стене со всей доступной ей силой, скорчилась, закрыв лицо руками.

— Все кончено, — сказала Сциллара. — Фелисин, все кончено.

Руки опустились. На лице девочки выражались страдание и отвращение.

Серожаб проворно оттащил тела за ближайшую кучу камней. Не обращая на него внимания, Сциллара подошла к Фелисин, склонилась: — По-моему все вышло бы проще. Хотя бы чище здесь было.

Фелисин подняла глаза. — Он высосал им мозги.

— Я видела.

— Он сказал, вкусно.

— Он демон. Не собачка, не домашний зверек. Демон.

— Да. — Это прозвучало почти шепотом.

— И теперь мы знаем, на что он способен…

Молчаливый кивок.

… так что, — закончила Сциллара, — не очень с ним дружись. — Она выпрямилась и увидела, как карабкаются по уступам Геборик и Резак.

— Гордость и слава! У нас есть лошади!

Резак замедлил шаг. — Мы слышали вопль…

— Лошади, — произнес Геборик, направившись к испуганным животным. — Какая удача.

— Невинно. Вопль? Нет, друг Резак. Это Серожаб… пускал ветры.

— Вот как. А эти лошади сами на вас набрели?

— Смело. Да! Очень удивительно!

Резак наклонился, изучая подозрительные пятна на пыльном камне. Отпечатки лап Серожаба показывали, как тщательно он старался убрать следы. — Тут кровь…

— Шок. Тревога… Стыд.

— Стыд. За то, что случилось, или за то, что мы это заметили?

— Хитро. Ну, конечно, за первое.

Резак нахмурился и оглянулся на Фелисину со Сцилларой. Изучил их лица. — Похоже, — медленно сказал он, — мне следует радоваться, что я не видел того, что видели вы.

— Да, — ответила Сциллара. — Следует.

— Лучше не подходи к животным, Серожаб, — крикнул Геборик. — Я им вроде не нравлюсь, но ты им ТОЧНО не нравишься.

— Уверенно. Они просто не успели меня узнать.

* * *

— Я бы такое крысе не кинула, — заявила Улыба, лениво гоняя куски мяса по стоящей на коленях миске. — Смотри, даже мухи брезгуют.

— Не от пищи они улетают, — сказал Корик, — а от тебя.

Женщина оскалилась: — Вот что зовется уважением. Знаю, для тебя это иностранное слово. Сетийцы — падшие виканы, все это знают. А ты — падший сетиец. — Она схватила миску и швырнула в песок рядом с Кориком. — На, полукровка, заткни объедки в уши. Сохранятся на завтрак.

— Она очень мила после дня тряски, — с ослепительной улыбкой сказал Корик Тарру.

— Хватит приставать, — отвечал капрал. — Или сам пожалеешь. — Он и сам подозрительно всматривался на то, что назвали ужином. Обычно спокойное и безмятежное лицо сморщилось в гримасе. — Уверен, это был конь.

— Разве что выкопанный на конском кладбище, — отозвалась Улыба, расправляя ноги. — Убить готова за кусок масляной рыбы, зажаренной в глине прямо на берегу. Завернутой в водоросли, с куркумой. Кувшин мескерийского вина и ладный парень из деревни. Мужичок, большой…

— Хватит, Худовы мощи! — Корик наклонился и плюнул в огонь. — История про свинопаса с пушком на подбородке и как ты его окрутила — единственная сказка, которую ты знаешь. Мы все уже поняли. Давно. Черт дери, Улыба, мы тысячу раз слышали. Ты ночью выползла с папашиного хутора на четвереньках, чтобы омыться морской водицей. И где это было, а? Помню, в Стране Мечтаний маленьких девочек…

В правую ляжку Корика ткнулся нож. Он с воем повалился на спину и перекатился на бок, ощупывая ногу.

Солдаты ближайших взводов начали озираться, пытаясь что-то увидеть в покрывшей лагерь пыли. Вскоре их любопытство увяло.

Корик извергал поток брани, обеими руками сжимая раненую ногу. Бутыл вздохнул и встал с насиженного места. — Видите, что выходит, когда старички оставляют вас без присмотра? Держись, Корик. Я исцелю тебя — много времени не пона…

— Скорее, — простонал сетиец — полукровка. — Я хочу перерезать сучке горло.

Бутыл глянул на женщину и склонился над Кориком. — Тише. Она даже побледнела. Неудачный бросок…

— Ох! А во что она целила?

Капрал Тарр не спеша встал. — Смычок будет недоволен тобою, Улыба, — сказал он, качая головой.

— Он подвинул ногу…

— А ты кинула в него нож.

— Это за "маленькую девочку". Он провоцировал.

— Неважно, как все началось. Можешь попробовать извинения — вдруг Корик согласится тебя простить…

— Точно, — сказал Корик. — В тот день, когда Худ сам в могилу залезет.

— Бутыл, ты остановил кровь?

— Вполне надежно, капрал. — Бутыл бросил нож в сторону Улыбы. Скользкое от крови лезвие воткнулось около ее ног.

— Спасибо, Бутыл, — сказал Корик. — Она попытается снова?

Нож звякнул, вонзившись в песок между ног полукровки.

Все посмотрели на Улыбу.

Бутыл облизал губы. Нож пролетел, едва не задев его левую руку.

— Вот куда я целила.

— Я что тебе такого сказал!? — напряженным голосом спросил Корик.

Бутыл медленно вздохнул, чтобы успокоить тяжело стучащее сердце.

Тарр сделал несколько шагов и вытащил нож из земли. — Думаю, он пока полежит у меня.

— Плевать, — отозвалась Улыба. — У меня их много.

— И все они останутся в ножнах.

— Так точно, капрал. Пока никто меня не спровоцирует.

— Сумасшедшая, — шепнул Корик.

— Она не сумасшедшая, — возразил Бутыл. — Просто тоскует по…

— … какому-то парню с фермы, — ухмыльнулся Корик.

— Наверное, кузену, — добавил Бутыл так тихо, что услышал его лишь Корик. Солдат улыбнулся.

"Так". Бутыл вздохнул. Еще одна ссора в бесконечном походе. Хорошо, что мало крови пролилось. Четырнадцатая Армия устала. Дошла до точки. Она сама себе не нравилась. Ее лишили возможности полной мести Ша'ик и шедшим за ней убийцам, насильникам, головорезам; сейчас она медленно тащилась за остатками войска мятежников, преодолевая пустоши, пыльные дороги, песчаные бури и тому подобное. Четырнадцатая все еще ждет исхода. Она жаждет крови — но пока что проливает собственную кровь в перепалках, стычках и нарастающей взаимной вражде.

Кулаки делают все возможное, чтобы удержать солдат под контролем, но онивымотаны не меньше их. Увы, в ротах слишком мало офицеров, достойных своих званий.

"А у нас капитана вовсе нет. Ведь Кенеба повысили". Прошел слух, что позади, в Лато Ревэ, высадились отряды новобранцев и новые офицеры, и сейчас они пытаются нагнать основные силы. "Об этом толковали еще десять дней назад… могли бы нас уже дважды догнать".

Два последних дня назад по следу армии то и дело спешили вестовые. Даджек Однорукий и Адъюнкт ведут переговоры, это ясно. Неясно лишь, о чем. Бутыл подумывал о прослушивании командного шатра и его обитателей, как он делал уже много раз между Ареном и Рараку; но присутствие Быстрого Бена заставляло его нервничать. Верховный Маг. Если Бен перевернет камень и обнаружит под ним Бутыла — расплачиваться придется перед Худом.

Проклятые ублюдки — мятежники могут бежать вечно. Если у их командира есть мозги, так он и прикажет. Он может назначить решительную битву в любой момент. Героично и возвышенно своей полной бесполезностью. Но, кажется, их вождь слишком умен. На запад, все время на запад, в пустыню.

Бутыл вернулся туда, где сидел, песком стер кровь Корика с пальцев. "Мы играем друг у друга на нервах. Вот и все". Его бабушка нашла бы, что сделать — но она давно умерла, и дух ее привязан к старой ферме около Джакаты, в тысячах лиг отсюда. Он почти видел ее: качает головой и щурится, изображая деревенскую дурочку. Мудрая по меркам смертных, умеющая увидеть каждую слабость, каждый порок, прочитать бессознательные жесты и выражения лица, проникнуть под зыбкую пелену внешности в поисках голых костей истины. От нее никто не мог скрыться.

"С бабушкой уже не потолкуешь. Но есть и другая женщина… не так ли"? Невзирая на жару, Бутыл затрясся от озноба. Ведьма Эресов все еще ходила по его снам. Все еще показывала каменные топоры, разбросанные там и тут под покровом земли, словно листья обнимающего весь мир древа, разнесенные ветрами множества прошедших веков. Он знал, что шагах в пятидесяти к югу есть низина, заполненная проклятыми штуками. Идти туда недалеко. Они его ждут.

"Я вижу их, но не вижу значения. Вот в чем вопрос. Я слишком невежествен".

Глаза уловили движение у сапога. Он увидел медленно ползущую, отягощенную грузом яиц саранчу. Бутыл нагнулся и схватил насекомое за крылышки. Другой рукой он залез в мешок и вытащил черную коробочку с маленькими дырками в крышке и боках. Зацепив ногтем защелку, открыл коробочку.

Радостный Союз, их любимец скорпион. Внезапно попав на свет, тварь подняла хвост и забилась в угол.

Бутыл кинул саранчу внутрь коробки.

Скорпион знал, чего от него ждут. Он рванулся и уже через миг начал пожирать дергающее ножками насекомое.

— Живешь без забот, а? — пробормотал Бутыл.

Сзади что-то упало на песок. Плод карибрала, круглый, тускло — желтый. Бутыл оглянулся и обнаружил стоящего рядом Каракатицу.

В руках сапера груда фруктов. — Подарок, — сказал он.

Бутыл скривился и задвинул крышку над Радостным Союзом. — Спасибо. Откуда добыл?

— Прогулялся. — Каракатица кивнул в сторону юга. — Низина, повсюду лозы карибрала. — Он пошел раздавать плоды другим солдатам.

Низина. — Там и каменных топоров полно?

Каракатица покосился на него: — Не заметил. У тебя на руках кровь?

— Это моя, — пробурчал Корик. Он уже обдирал плод.

Сапер помедлил, озирая сидевших неровным кругом солдат родного взвода; взглянул напоследок на капрала. Тарр пожал плечами. Этого оказалось достаточно, так как Каракатица кинул последним фруктом в Улыбу. Которая поймала плод на кончик ножа.

Все уставились на нее, умело срезающую тонкую кожуру.

Сапер вздохнул: — Думаю, надо найти сержанта.

— Отличная идея, — сказал Бутыл.

— Можешь пустить Союза на прогулку. Пусть старина ноги разомнет. Навроде и Замазка нашли нового. Никогда такого скорпиона не видел. Хотят матча — реванша.

— Скорпионы не умеют разминать ноги, — сказал Бутыл.

— К слову пришлось.

— Понятно.

— Да ладно, — буркнул Каракатица и ушел.

Улыба сумела снять всю кожицу одним куском. И швырнула ее в сторону Корика. Он смотрел в другую сторону, так что вскочил, уловив движение у ноги.

Женщина фыркнула: — Вот тебе. Добавь в коллекцию талисманов.

Полукровка бросил карибрал. Мигнул и замялся на месте. — Я думал, Бутыл, ты меня вылечил.

— Точно. Но боль еще останется.

— Боль? Я едва стою.

— Все успокоится.

— Она горазда бегать, — заметил Тарр. — Будет забавно поглядеть, как ты вслед похромаешь.

Здоровяк поник головой. — Я терпелив, — сказал он, усаживаясь на место.

— О-хо-хо, я вся вспотела.

Бутыл вскочил. — Пойду прогуляюсь, — сказал он. — Никому никого не убивать до моего прихода.

— Если кого-то убьют, — крикнул вслед Тарр, — от целителя много пользы не будет.

— Я просто хотел поглазеть.

* * *

Они ускакали на север, на пыльную, плоскую равнину, за гребень низких холмов, скрывших марширующие колонны. На низком бугре в двухстах шагах росли три дерева гилдинга, и они поспешили скрыться в тень широких, кожистых листьев, распаковать съестное и кувшин гредфалланского эля, невесть как добытый Скрипачом. И сели в ожидании Верховного Мага.

Калам видел, что Скрипач потерял часть прежнего своего задора. Больше седины в рыжей бороде, какая-то отрешенность во взгляде бледно — голубых глаз. Да уж, Четырнадцатая состоит из недовольных, унылых солдат, ведь накануне решающей битвы у них украли возможность свершить имперское возмездие, и нынешний поход не способствует повышению боевого духа. Это могло бы объяснить состояние Скрипача; но Калам знал его лучше.

Таноанская песня или нет, но Еж и другие погибли. Они — духи на той стороне. Конечно, Быстрый Бен рассказал, что официальные рапорты оказались неточными. Колотун, Хватка, Дергунчик, Дымка, Штырь, Синий Жемчуг… несколько выживших, мирно сидящих ныне в Даруджистане. Вместе с капитаном Ганоэсом Параном. Хорошие новости, они радуют. Чуть-чуть.

Скрипач и Еж были ближе родных братьев. Вместе они становились подлинным бедствием: объединенные разумы кипели, приводя к ситуациям скорее опасным, чем забавным. Они стали легендами, как и сами Сжигатели Мостов. То решение, принятое на берегу Лазурного Озера, разделение — всё было ошибкой. "Как оказалось, оно стало роковым для всех нас".

Калам мало что понимал в Возвышении. Странник Духа, благословивший отряд солдат, разрыв ткани Рараку. Мысль о незримых стражах казалась ему и успокаивающей, и тревожащей. Дух Ежа спас жизнь Скрипачу… но где тогда Вискиджек? Или он тоже был поблизости?

Кошмарная ночь среди лагеря Ша'ик. Слишком много ножей блеснуло в тусклом свете звезд. Он сам, своими глазами видел некоторых духов. Давно мертвые Сжигатели вернулись, зловещие пережитки, такие же мрачные, какими были в жизни. Если бы он хоть раз повстречал таноанского Странника Духа, о котором толкует Скрип…

Сапер расхаживал с тени деревьев.

Калам Мекхар искоса разглядывал старого приятеля.

— Ладно, Скрип, успокойся.

— Плохо дело, — пробормотал сапер. — Всего не сочтешь. Будто штормовые облака на каждом горизонте.

— Не удивляюсь, что ты прослыл нелюдимом.

Скрипач прищурил глаза: — Ты немногим лучше.

Ассасин состроил гримасу. — Жемчуг. Он держится в сторонке, но все же висит над душой. Думаешь, та пардийка — как ее имя?..

— Лостара Ииль.

— Точно. Ты думаешь, она его оседлала?

— Эти двое играют в свои игры, — ответил Скрипач, — и прах с ними. Ясно же, он здесь потому, что Императрица желает иметь соглядатая подле Таворы.

— Вечная ее проблема, — вздохнул Калам.

— Доверие.

Калам взглянул на сапера внимательнее. — Вы шли с Таворой от самого Арена. Каково твое мнение? Обо всем?

— Я сержант.

— Точно. — Ассасин ждал.

Скрипач поскреб бороду, дернул за истертые ремешки шлема, затем снял его с головы и швырнул в сторону. Он все ходил, пиная лежащие на песке листья и осколки орехов. Махнул рукой, отгоняя зависшую перед лицом бродячую кровомуху. — Она холодное железо, Калам. Но не испытанное. Сможет ли она думать в пылу битвы? Сможет ли отдать приказ к отступлению? Видит Худ, ее любимый кулак Гамет не смог. Что плохо рекомендует ее способности к выбору.

— Она же его давно знала?

— Да, кто-то, кому она могла доверять. Он был уже стар, вот и все. Я не так добродушен, каким привык быть?

Калам хмыкнул и поглядел в сторону. — О да, великодушный Скрип. Как же. — Показал пальцем на фалангу пальца, привязанную к поясу сапера. — А насчет этого?

— Тут она справилась, точно. Может, толчок Опоннов?

— А может, нет.

Скрипач пожал плечами. Его рука взметнулась и придавила муху. Сапер с видимым удовольствием растер насекомое между пальцев.

"Выглядит старым, точно — но все так же быстр и ловок"…

Движение спертого, полного песка воздуха, шелест поползших по земле листьев. Воздух раскололся надвое в нескольких шагах от них, из садка показался Быстрый Бен. Он кашлял.

Калам поднял кувшин с элем и пошел навстречу. — На!

Колдун выпил, еще раз кашлянул и сплюнул. — О боги, Имперский садок ужасен.

— Пошли меня туда, — сказал Скрипач, — когда выйду, будет повод выпить.

— Рад видеть, что вы в хорошем настроении, — ответил Быстрый Бен, передавая ему кувшин. — Вскоре у нас будет компания… ну, поесть успеем, — добавил он, увидев свертки с пищей и направившись к ним. — Я так голоден, что сожру кровомуху.

— Вылижи мою ладонь.

Колдун резко остановился. — Ты разум потерял. Скорее я вылижу сборщика верблюжьего навоза. — Он начал развертывать листья, защищавшие еду.

— Как встреча с Таворой? — спросил севший рядом Калам.

— Ты сам догадываешься. Видывал я людей в кольце осады, но она такие толстые стены выстроила, что не пробьются двенадцать злобных драконов. А ведь врага и близко не видно.

— Ты можешь ошибаться, — ответил ассасин. — Жемчуг был там?

— Ну, занавеска была чуть откинута.

Скрипач фыркнул: — Он не так прост. Наверное, это была Т'амбер.

— Я не буквально, Скрип. Кто-то в садке, близкий, внимательный.

— Тавора не взяла меч, — сказал Калам.

— Нет, она не вынимает его, когда беседует со мной. Слава богам.

— Какая внимательность!

Колдун метнул на Калама мрачный взгляд. — Ты имел в виду, не желает высасывать силы из боевого мага?

— Хватит, — вмешался Скрипач. — Мне не нравятся образы, рожденные вашей болтовней. Передайте мне ломоть сепахского хлеба… нет, Быстрый, не тот, от которого ты кусочек отковырял! Так… ох, сам возьму. — Он потянулся через скатерку.

— Эй, ты сыпешь пыль на мой ужин!

Калам присел на корточки. Скрипач на минутку показался молодым. Эта его ухмылочка… Давно надо было вытащить его подальше от армии и армейских забот.

— Что? — крякнул Скрипач. — Жалко последний зуб? Лучше бросай жевать жесткую корку.

— Хлеб не такой уж черствый, — невнятно ответил набивший рот маг.

— Нет, но он с песком. От жерновов. А, ладно… Все эти дни у меня песок сыпется из таких мест, что ты не догадаешься…

— Стоп. У меня сейчас такие образы в голове родятся…

— Годик тихо посидеть в Даруджистане, — безжалостно продолжал Скрипач, — и я стану гадить кирпичами…

— Хватит, я сказал!

Калам прищурился, глядя на сапера. — Даруджистан? Планируешь присоединиться к остальным?

Взгляд сапера скользнул в сторону. — Однажды…

— Однажды, совсем скоро?

— Я не планировал побег.

Калам быстро переглянулся с Быстрым Беном. Мгновенное понимание. Ассасин прочистил горло: — Ну… может, и нужно, Скрип. Если послушаешь моего совета…

— Если ты даешь советы, значит, всем нам кранты. День испорчен. Спасибо. Быстрый, дай еще эля. Горло жжет.

Калам сдался. "Ладно, по крайней мере выяснили".

Быстрый Бен стряхнул крошки с длинных пальцев, сел прямее. — У нее есть идеи насчет тебя, Калам…

— У меня была жена. Мне хватило.

— Похоже, она хочет, чтобы ты возглавил взвод ассасинов…

— Из кого? Нашего отребья?

— Эй, — буркнул Скрипач, — я знаю наших.

— И?

— И ты прав. Жалкое месиво.

— И все же, — колдун пожал плечами. — И, верно, она хочет, чтобы ты сделал все тайно…

— С Жемчугом, слушающим ваши разговоры. Точно.

— Нет, это было позже. Вторая часть беседы, формальная аудиенция. Была и первая часть, до того как подоспели Жемчуг и кто там еще был. Мы говорили свободно. Она старается устраивать такие встречи неожиданно. Передает весточки через Гриба. — Маг сделал охранительный жест.

— Просто найденыш, — сказал Скрипач.

Быстрый Бен покачал головой.

— Итак, ей нужны собственные ассасины, — произнес Калам. — Неведомые Когтю. Ох, не нравится мне, куда все идет.

— Та, что прячется за стенами, может быть испуганной, но глупой ее не назовешь.

— Да у нас все глупо, — заявил Скрипач.

— Она сокрушила мятеж. Чего еще нужно Лейсин?

— Сильная позиция, когда речь идет о врагах. Слабая, когда дело заходит о популярности.

— Тавора популярностью не пользуется. О чем же речь, Калам?

— Она может стать популярной. Несколько новых удач — когда все увидят, что это не слепое везенье. Да ладно, Скрип, ты знаешь, как быстро может подняться армия.

— Не эта армия. Она едва от земли ноги отрывает. Мы просто связка гнилых колосьев. Быстрый Бен, она это хоть понимает?

Колдун подумал, кивнул: — Думаю, что да. Но не знает, что с этим поделать. Кроме как поймать Леомена Молотильщика и уничтожить всю его армию. Со всем старанием.

Скрипач хмыкнул: — Вот чего боится Каракатица. Думает, что совсем скоро нам на шею посадят Ранала.

— Ранала? Ох, точно…

— Он просто мучается такой возможностью, — продолжал Скрипач. — Все твердит о припрятанной долбашке, которую сумеет использовать в роковой для нас день. Видели бы вы лица новобранцев, когда они такое слышат.

— Похоже, с Каракатицей надо потолковать.

— Ему нужна хорошая затрещина, Калам. Поверь мне, это искушение…

— Но саперы друг дружку не бьют.

— Я же сержант.

— Но он тебе нужен как союзник.

— Точно, — кивнул хмурый сапер.

— Хорошо. Я поговорю с ним немедленно.

— Осторожнее. Он готов бросить ту долбашку к твоим ногам. Не любитель ассасинов.

— А кто их любит? — встрял Быстрый Бен.

Калам нахмурился: — Я-то думал, что популярен. Хотя бы среди старых друзей.

— Мы просто лебезили, Калам. Уж больно ты страшен.

— Спасибо, Быстрый. Я припомню.

Маг внезапно встал. — Гости на пороге…

Скрипач и Калам тоже вскочили на ноги, увидев открывающийся Имперский садок. Из него вышли четверо.

Ассасин узнал двоих и почувствовал одновременно радость и тревогу. Тревога относилась к Верховному Магу Тайскренну, а искренняя радость — к давно им не виденному Даджеку. За Тайскренном шли двое телохранителей. Один — пожилой сетиец с длинными навощенными усами, чем-то смутно знакомый, словно Калам видел его, но очень давно. Вторая — женщина в возрасте двадцати пяти — тридцати пяти лет, обтянувшая стройное мускулистое тело шелками. Глаза ее были темными и внимательными, коротко стриженные по имперской моде волосы обрамляли удлиненное лицо.

— Расслабься, — промурлыкал Быстрый Бен в спину Каламу. — Я уже говорил, что роль Тайскренна в… известных событиях… была неверно истолкована.

— Ты так говорил.

— И он пытался спасти Вискиджека.

— Но не успел.

— Калам…

— Ладно, я буду вежлив. Этот сетиец — его старый телохранитель, еще императорских времен?

— Да.

— Унылый ублюдок? Никогда не раскрывает рта?

— Точно.

— Похоже, он малость перезрел.

Быстрый Бен фыркнул.

— Вас что-то веселит, Верховный Маг? — спросил подошедший Даджек.

— Добро пожаловать, Верховный Кулак, — отвечал Бен. Он отвесил Тайскренну короткий, но церемонный поклон. — Коллега…

Тайскренн вскинул блеклые, почти выщипанные брови. — Ускоренное продвижение, не так ли? Гм. Возможно, вы ждали слишком долго. Тем не менее не уверен, что Императрица одобрит назначение.

Быстрый Бен широко улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами: — Вы не припомните, Верховный Маг, другого Верховного Мага, направленного Императором участвовать в компании против Черного Пса? Крибалаха Руля?

— Руля Прямого? Да, он умер примерно месяц спустя…

— В ужасном взрыве. Ну, так это я. Видите, коллега, я уже был Верховным Магом…

Тайскренн хмурился, явно пытаясь вспомнить прошлое. Потом его лицо исказилось: — А Император знал? Должен был, если послал вас — или он вообще вас не посылал?

— Ну, признаюсь, там были кое-какие недоразумения, и если бы кое-кто получил ясный намек, он бы их унюхал. Но вы не чувствовали нужды интересоваться мною, очевидно, потому, что я не раз вам помогал, вытаскивал из неприятностей… могу припомнить дело магов — убийц Тисте Анди…

— Как раз тогда я потерял некий объект, содержавший владыку демонов…

— Потеряли? Очень жаль.

— Того самого демона, который позже погиб в Даруджистане от меча Рейка.

— Как ему не повезло.

Калма склонился к Быстрому Бену. — Я думал, — прошептал он, — ты велел расслабиться.

— Прошло, быльем заросло, — резко сказал Даджек Однорукий. — Я бы похлопал в ладоши, но у меня одна осталась. Тайскренн, утихомирьте своего сетийца, пока не наделал глупостей. Нам надо кое-что обсудить. Начнем.

Калам подмигнул Скрипачу. "Как в старые времена…"

* * *

Распластавшийся на гребне холма Жемчуг заворчал: — Там Даджек. А должен бы быть в Г'данисбане.

Сидевшая позади Лостара Ииль зашипела и начала хлопать по телу обеими руками. — Чиггеры, проклятие. Они тут кишат. Я ненавижу мух и чиггеров…

— Почему бы еще не сплясать, капитан? — спросил Жемчуг. — Пусть все знают, что мы здесь.

— Шпионить глупо. Ненавижу шпионить. И ненависть к Когтям снова просыпается…

— Сладостные речи. А вон тот лысый — Тайскренн, с ним на этот раз Хаттар и Киска. Значит, он серьезно опасается. Ох, ну почему они стали делать это сейчас?

— Делать что?

— Как? То, что задумали.

— Так спеши к Лейсин, верный щеночек Жемчуг, и расскажи ей всё — всё.

Он отполз от гребня, перекатился и сел. — Нет нужды спешить. Я должен подумать.

Лостара спустилась по склону, так чтобы встать, будучи невидимой с другой стороны. Почесала под доспехами. — Ну, я ждать не буду. Хочу ванну с молоком, с листьями эскуры. Прямо сейчас.

Он смотрел вслед бредущей к шатрам лагеря спутнице. Изящная походка, хотя иногда она оступается.

Простое заклятие нужно, чтобы отогнать мух от тела. Может быть, ему оказать такую учтивость?

"Нет. Так намного лучше.

Боги, мы созданы друг для друга".

Глава 3

О город недвижимый Ярет Ганатан

Последний, первый, в кружевах дорог

Где башни из песка порушенных империй

Овраги — войск следы, и сломанные крылья

Знамен, где стены из костей равно солдат,

Строителей и зданий. Город все стоит

Для насекомых домом, башни видят сны

О древней гордости, и ветер веет жаром

Пустынных солнц, о Ярет Ганатан

Дитя, любовник, муж и повелитель

Империи, и в нем я остаюсь

С родней моей, костями стен и башен

В тени руин — последний, первый, я

Зрю то, что было, знаю, что придет

И глины плоть наполнит ваши длани

Теплом забытой жизни, ибо град

Мой град еще стоит, стоит недвижно

Вечно.

Кости в стене (фрагмент надписи со стелы времен Первой Империи)

Автор неизвестен

— Я могу взять из той могилы.

— Ты не хочешь жить в той могиле.

— У него были ноги.

— Корявые, и не думаю, что оно могло ходить. Они всего лишь для вида. Я помню подобных тварей.

— Но оно красиво.

— И оно писало в нее.

— Писало? Ты уверена? Ты сама видела?

— Сама бы поглядела, Кодл. Там его моча. Ты не хочешь жить в такой могиле. Тебе нужно что-то живое. По-настоящему живое, со здоровыми ногами. Или крыльями…

Когда Апсалар выломала последний прут в окне, духи все еще болтали. Она встала на подоконный брус, повернула голову влево и вправо, отыскивая стражников на крыше.

— Куда ты направляешься? — спросили Телораст.

— На крышу.

— Мы пойдем за тобой?

— Нет.

Апсалар оттолкнулась от бруса и мгновением позже приземлилась на глиняную крышу. Сейчас над головой сверкали звезды. Заря уже близка, а ночной город словно вымер. Эрлитан. Первый город, в который они приплыли, город, в котором началось странствие их группы, вскоре распавшейся под тяжестью забот. Калам Мекхар, Скрипач, Крокус и она сама. О, как сердился Крокус, обнаружив, что спутники шли с ними ради своих, скрытых целей, что они не просто сопровождали их домой, желая исправить старую несправедливость. Он был таким наивным…

Она гадала, как он поживает. Подумала спросить Котиллиона в следующий его визит, но вскоре передумала. Нельзя позволять себе тревожиться о нем, даже думать. Это лишь разверзнет хляби слез, тоски и сожалений.

Сейчас есть заботы более настоятельные. Мебра. Старый шпион мертв. Этого хотел Темный Трон, хотя почему — Апсалар не удалось понять. Да, Мебра работал на разные стороны, служил то Малазанской империи, то делу Ша'ик. И… еще кому-то. Кому-то весьма значительному. Она подозревала, что именно это было причиной приговора Темного Трона.

Безымянные? Семкийский ассасин был послан замести следы? Возможно, в этом есть смысл. "Свидетелей не надо", сказал мужчина. Свидетелей чего? Какие услуги мог оказывать Безымянным Мебра? "Продолжай искать ответ. Кто еще мог?"

В Семиградье, нет сомнений, остаются приверженцы культа Теней, сумевшие пережить начавшиеся после завоевания чистки. Возможные наниматели обладавшего многими умениями Мебры. Они гораздо больше подходят на роль людей, способных вызвать интерес и даже гнев Повелителя Теней.

Ей приказали убить Мебру, но не приказывали понимать причины и проводить собственные расследования. Очевидно, что Темный Трон знает достаточно. Как и Котиллион. А может, они попали впросак, и Мебра просто слишком часто менял хозяев?

В ее списке есть еще цели. Разрозненный набор имен, каждое из которых можно найти в памяти Котиллиона. Она хотела идти от одного к другому, оставив напоследок самую сложную цель… но на это потребуются месяцы. Ей придется осторожно и медленно подбираться к очень опасным личностям, чтобы однажды оказаться на расстоянии удара. И она не видит в этих людях врагов.

"Это природа ассасина. Котиллион овладел моим разумом и сделал ассасином. Всего лишь. Я убивала и буду убивать. Не нужно посторонних мыслей. Все просто. Должно быть просто".

И ей нужно достичь такой простоты.

Н все же что такое для бога — убить ничтожных смертных? Они как камешек в туфле. Минутное неудобство. Сучок, растущий поперек лесной тропы. Кто вспомнит, как когда-то вытряхнул камешек или сломал сучок?

"Кажется, я, потому что я стала убивающей рукой бога.

Хватит! Не надо слабости, всякой… нерешительности. Выполни задания и уйди. Исчезни. Начни новую жизнь.

Но… как ее начать?"

Есть кое-кто, кого можно спросить. Он недалеко, он таится в тенях. Она научилась узнавать его сущность по его же собственной памяти.

Апсалар села, вытянув ноги по скату крыши. Рядом сел еще кто-то.

— Ну? — спросил Котиллион.

— Мою работу выполнил семкиец, ассасин Безымянных.

— Сегодня ночью?

— Я встретила его, но не смогла допросить.

Бог не спеша кивнул. — Снова Безымянные. Неожиданно. И нежелательно.

— Так не они стали причиной убийства Мебры?

— Нет. Волнения среди членов старых культов. Мебра выдвигал себя на роль Верховного Жреца. Он был лучшим среди кандидатов. С другими у нас проблем не будет.

— Чистим дом.

— Это необходимо, Апсалар. Нас ждет потасовка. Очень опасная.

— Поняла.

Они помолчали. Затем Котиллион откашлялся и сказал: — Я не успевал в последнее время проверять его, но он в полном здравии, хотя и подавлен. Что вполне понятно.

— Ясно.

Наверное, бог почувствовал ее настроение, так как произнес: — Ты освободила двух призраков…

Она пожала плечами. Котиллион провел рукой по волосам, вздохнул. — Ты знаешь, кем они были раньше?

— Думаю, воровками.

— Это понятно.

— Тисте Анди?

— Нет. Но они довольно долго прожили в их телах и… впитали некие субстанции.

— А.

— Теперь они лазутчики Ходящего-По-Краю. Мне интересно узнать, что они станут делать.

— На данный момент они, кажется, решили сопровождать меня. И довольны этим.

— Да. Полагаю, Апсалар, интерес Ходящего-По-Краю вызван нашей прошлой… связью.

— Через меня к тебе.

— Я готов понять его любопытство.

— Ходящий-По-Краю. Это привидение кажется довольно пассивным, — заметила она.

— Мы впервые встретили его, — сказал Котиллион задумчиво, — в ночь возвышения. В ту ночь, когда мы открыли проход в Королевство Теней. От него у меня тогда мурашки по спине побежали — и сейчас бегают.

Она бросила на него косой взгляд. — Знаешь, Котиллион, ты совсем не подходишь в боги.

— Спасибо за проявленное доверие.

Она протянула руку и погладила его по подбородку. Жест, близкий к нежности. Уловила внезапный вздох, чуть заметное движение глаз… но взглянуть на нее он не пожелал. Рука опустилась. — Извини. Еще одна ошибка. Кажется, последние дни состоят из одних ошибок.

— Все хорошо. Я понимаю.

— Понимаешь? Конечно.

— Заверши миссию, и все требования окончатся. Ты больше не услышишь приказов от меня или Темного Трона.

Было что-то в его тоне, отчего она слегка вздрогнула. Что-то вроде… угрызений совести. — Понятно. И хорошо. Я устала. От того, кто я есть.

— Знаю.

— Я подумывала о прогулке. Перед следующей целью.

— О?

— К востоку по прибрежной дороге. Через Тень — всего несколько дней.

Он оглянулся. Она заметила слабую улыбку и почему-то порадовалась ей. — Ах, Апсалар, это было бы здорово. Пошли ему мои добрые пожелания.

— Да ну?

— Точно. Нужно его встряхнуть. — Он встал. — Пора. Скоро заря. Будь осторожна и не доверяй этим духам.

— Они неумелые лжецы.

— Знаю я одного Верховного Жреца. Он использует подобную тактику, чтобы смущать окружающих.

"Искарал Паст". Теперь улыбнулась сама Апсалар. Но ничего не сказала, ибо бог исчез.

* * *

— Куда пропала тьма? — вскрикнула Кодл.

Апсалар стояла у кровати, проверяя свой арсенал скрытого оружия. Нужно будет поспать — наверное, после полудня — но сейчас следует использовать дневной свет. В убийстве Мебры тем семкийцем таится что-то важное. Котиллиона потрясла эта подробность. Он не просил о расследовании, но она готова посвятить этому не менее двух дней.

— Солнце?! Клянусь Бездной, в этом мире есть солнце? Они с ума сошли!

Апсалар глянула на съежившихся духов. Они словно растворялись в неярком свете. Телораст спряталась в ближайшую тень и тряслась, онемев от страха.

— Кто сошли с ума?

— Ну, они! Творцы этого мира!

— Мы пропадаем! — зашипела Телораст. — Что это все значит? Мы прекратим существование?

— Не знаю, — ответила Апсалар. — Может быть, вы потеряете какую-то субстанцию, если считать, что она в вас есть. Но это временно. Лучше сидите здесь, и тихо. Я вернусь к закату.

— Закату! Да, отлично. Мы будем ждать заката. Тогда вернется ночь, с ней тени и вещи, которыми можно обладать. Да, ужасная женщина, мы будем ждать внутри.

Спустившись, она оплатила еще одну ночь и вышла на пыльную улицу. Рыночные торговцы уже суетились, вели нагруженных мулов, погоняли лошадей, запряженных в телеги с птичьими клетками, кусками соленого мяса, флягами масла или меда. Старики сгибались, поднимая вязанки хвороста или корзины с посудой. Посередине улицы шествовали двое Алых Клинков — наводящих страх хранителей порядка и закона. Теперь, когда Империя снова утвердилась в городе, они особо подчеркивали свою значимость. Шли они туда же, что и Апсалар, да и большинство прохожих: к скоплению караванных стоянок у южной гавани.

Алые Клинки были окружены широким свободным пространством. Вальяжная походка, руки, сжимающие рукояти сабель, вложенных в ножны, но не скрепленных "лентами миролюбия" — все показывало, что перед вами не просто наглецы, а люди, сознательно бросающие вызов. Но никто не решался принять этот вызов.

Чуть не столкнувшись с солдатами, Апсалар нырнула в узкий боковой переулок. На стоянку караванов ведет не один путь.

Купец, нанимающий в стражники пардийцев и гралийцев, проявляющий необычный интерес к присутствию в городе Теневой Танцовщицы — сам (или сама?) делает себя объектом пристального интереса. Может быть, он просто торгует информацией; но даже такой тип интересен Апсалар. Хотя платить за нужную информацию она не намерена. Наемники из полудиких племен — это предполагает долгое путешествие между далекими городами по соединяющим их пустынным трактам. Да, купец мог знать интересные вещи.

Впрочем, как и его стража.

Она подошла к окраине первой стоянки. Если взглянуть с неба, торговый городок может показаться испещренным рябью: снующие купцы, потоки фургонов, конников, верблюдов и пастушьих собак. По краям стоянки ютились небогатые торговцы, расположившиеся согласно некоей тайной иерархии; богатые караваны занимали центр.

Апсалар вошла на главную улицу городка и начала тщательные поиски.

К полудню она нашла харчевню и уселась под тент, зубами стаскивая с шампура куски мяса и овощей. Жир горячими дорожками тек по рукам. По сравнению с последним посещением города торговля явно получила новый импульс. Мятеж и война весьма повредили делам. А вот возвращение малазанской власти стало благословением для всякой нормально организованной коммерческой деятельности. Она ощущала возбуждение со всех сторон; деньги текли тысячами ручейков.

Тут ее взгляд привлекли трое. Они стояли у входа в большую торговую палатку и, кажется, обсуждали выводок щенков. Две пардийки и гралиец — она видела их в своей гостинице. Слишком заняты, чтобы заметить ее. Вытерев руки о бедра, Апсалар поднялась и вышла из-под тента, держась в тени, подальше от стражников у купеческой палатки.

На сегодня достаточно было их найти. Прежде чем решиться на допрос купца или его охраны, ей предстоит еще одно дело.

Обратный путь до таверны оказался небогатым на происшествия. Она взошла по ступеням и открыла дверь комнаты. Ум был полон мечтами о сне.

— Она вернулась! — послышался голос Кодл из-под ватного матраца кровати.

— А это она? — спросила Телораст, укрывавшаяся там же.

— Я узнаю туфли. Видишь вшитые железные полоски? Не такие, как у того.

Апсалар не спеша стянула кожаные перчатки. — Какого еще "того"?

— Того, что заходило звоном раньше…

— Звоном? — удивилась Телораст. — Ох, звоном. Понимаю. Мера течения времени. Да, Неапсалар, звоном ранее. Мы ничего не сказали. Мы сидели тихо. Оно не узнало, что мы здесь.

— Хозяин гостиницы?

— Сапоги, со шпорами и бронзовыми накладками, потертые. Они были тут и там — они поднимали матрац, но нас не видели, конечно же, и ничего другого, конечно же, хотя тебя не было и ничто не мешало ему обыскать всё…

— Так это был мужчина?

— А мы не сказали? Не сказали, Кодл?

— Должны были. Мужчина в сапогах, да.

— Долго ли он пробыл здесь? — Апсалар оглядывала комнату. Тут нет ничего, способного привлечь вора. Если думать, что это был вор.

— Сотню его сердцебиений.

— Сотню и шесть, Телораст.

— Сотню и шесть, да.

— Он вошел и вышел через дверь?

— Нет, в окно — ты же открыла запоры. Помнишь? Слез с крыши, а, Телораст? Или влез с улицы.

— А может, из другой комнаты, справа или слева.

Апсалар нахмурилась и скрестила руки. — Так он пробрался через окно?

— Нет.

— Значит, садок.

— Да.

— И он был не мужчина, — добавила Кодл. — Демон. Большой, черный, волосатый, с клыками и когтями.

— И в сапогах.

— Точно. В сапогах.

Апсалар наконец стянула перчатки, швырнула на столик. Растянулась на кровати. — Разбудите, если он вернется.

— Конечно, Неапсалар. Можешь положиться на нас.

* * *

Она проснулась в темноте. Вымолвив проклятие, села. — Сколько сейчас?

— Она проснулась! — Тень Телораст маячила рядом — скользкая на вид человекоподобная фигура с тускло блестящими глазками.

— Наконец! — прошептала Кодл с подоконника, где восседала подобно горгулье. Голова повернулась, отыскивая взглядом сидящую на кровати Апсалар. — Два звона со смерти солнца! Мы хотим исследовать местность!

— Отлично, — сказала она, вставая. — Тогда за мной.

— Куда?

— Снова к Джен" раббу.

— Ох, что за унылое место.

— Надолго не задержимся.

— И хорошо.

Она взяла перчатки, снова проверила оружие — дюжина легких касаний показала, что ножи и кинжалы все еще висят на поясе — и подошла к окну.

— Можно пользоваться дорогой?

Апсалар уставилась на тень: — Какой дорогой?

Кодл села на край окна и указала: — Вот этой.

Призрачное явление, нечто вроде акведука, отходящего от окна через крыши ближайших зданий к сердцу Джен" рабба. Оно имело структуру камня, Апсалар смогла различить даже щебень и следы потеков строительного раствора вдоль бортиков. — Что это?

— Мы не знаем.

— Оно должно быть из мира Тени. Иначе я не видела бы его.

— О да. Мы так думаем. Мы так думаем, Телораст?

— Абсолютно. Или нет.

— Как давно оно здесь?

— Пятьдесят три твоих сердцебиения. Ты ведь старалась проснуться, а? Верно, Кодл? Она возилась во сне.

— И стонала. Ну, один раз. Чуть — чуть.

— Нет, — сказала Телораст. — Это я.

Аспсалар влезла на подоконный брус и, все еще держась руками за края окна, коснулась ногой дороги. Ощутила прочный камень. — Ну ладно, — буркнула она, чувствуя немалый страх от необходимости разжать руки. — Мы можем использовать это.

— Согласны.

Они пошли над улицей и зданиями, миновали другую, широкую улицу. Внизу простерлись руины. Вдалеке поднимались призрачные башни. Город теней, но совершенно не похожий на тот, что явился прошлой ночью. Над развалинами смутно виднелись каналы, в них тускло поблескивала вода. Берега соединяли узкие мостики. В тысяче шагов к юго-востоку поднимался большой дворец с куполом, а за ним виднелась река или озеро. По водам плыли узкие корабли под квадратными парусами, дерево их бортов казалось иссиня — черным. На ближайшем мостике она увидела высокие фигуры.

— Телораст зашипела: — Я знаю таких!

Апсалар присела, внезапно почувствовав себя ужасно беззащитной на высоком акведуке.

— Тисте Эдур!

— Да, — неслышно выдохнула она.

— Ох, они могут нас увидеть?

"Не знаю". По крайней мере, их дорога пуста… пока. — Идемте, тут недалеко. Хочу поскорее убраться отсюда.

— Согласна, ох, согласна.

Кодл колебалась: — И все же…

— Нет, — отрезала Апсалар. — Ничего не делайте.

— Ну и ладно. Просто там в канале тело.

"И черт с ним". Однако она подошла к краю и вгляделась вниз. — Это не Тисте Эдур.

— Нет, — подтвердила Кодл. — Совершенно наверняка нет, Неапсалар. Оно похоже на тебя, да, на тебя. Только вздутое, недавно умерло — мы хотим его…

— Не надейтесь на помощь, если привлечете внимание.

— Ох, она права, Кодл. Идем, она уходит от нас! Стой! Не бросай нас здесь!

Апсалар торопливо спустилась по крутой лестнице. Едва она ступила на бледно — серую землю, призрачный город пропал. Сзади скользили две тени.

— Совершенно кошмарное место.

— Но там был трон, — крикнула Кодл. — Я чуяла его! Совершенно восхитительный трон!

Телораст фыркнула: — Восхитительный? Ты разум потеряла. Ничего кроме боли. Страдания. Печали…

— Тихо, — приказала Апсалар. — Расскажете о том троне, но позже. Охраняйте вход.

— Мы это можем. Мы умелые стражи. Там внизу кто-то умер? Мы можем взять тело?

— Нет. Стойте здесь. — Апсалар вошла в полуразрушенный храм.

В недавно посещенной ей комнате обнаружились перемены. Труп семкийца пропал. С Мебры стащили одежду и изрезали ее на кусочки. Вся скудная мебель разломана. Неслышно выругавшись, Апсалар прошла к двери во внутреннюю комнатку. Закрывавшая ее занавеска была грубо сорвана. В каморке, служившей жильем Мебре, проводивший — или проводившие — обыск поработали столь же тщательно. Не обращая внимания на темноту, она исследовала обломки. Кто-то то ли что-то искал, то ли старательно заметал следы.

Она задумалась, почему семкиец вышел на нее прошлой ночью. Прежде она решила, что он заметил ее у входа и был вынужден вернуться. Но теперь она усомнилась: может быть, его послали назад закончить "обрубание концов"? В любом случае он работал не один. Думать иначе будет безрассудством.

Из внешней комнаты раздался дрожащий шепот: — Где ты?

Апсалар вернулась в комнату. — Ты что здесь делаешь, Кодл? Я сказала…

— Двое пришли. Женщины, как ты. И как мы. Я забыла. Да, мы все здесь женщины…

— Найди тень и спрячься, — оборвала ее Апсалар. — И Телораст тоже.

— Ты не хочешь, чтобы мы убили их?

— А вы можете?

— Нет.

— Спрячьтесь.

— Как хорошо, что мы решили охранять дверь. Ну да?

Отвернувшись от тени, Апсалар спряталась за входом. Вытащила ножи, прижалась к каменной стене и замерла.

Скоро она услышала шаги, шорох гравия — они встали на пороге. Дыхание. Затем первая женщина вошла, вытянув руку с потайным фонарем, повернула к окну и приоткрыла его. На дальней стене появился солнечный лучик. Теперь вошла вторая, в ее руке была обнаженная сабля.

Пардийки, караванные охранницы.

Апсалар сделала шаг, вонзила острие одного из ножей в локоть правой руки второй пардийки и сразу же ударила в висок рукоятью второго ножа.

Женщина упала одновременно со своей саблей.

Первая крутанулась на месте.

И получила ногой под челюсть. Отпрянула. Лампа разбилась о стену.

Апсалар вложила ножи в ножны и тут же ударила противницу кулаком в солнечное сплетение. Женщина согнулась вдвое, упала на колени, а потом на бок, скрючившись от боли.

— Очень вовремя, — сказала Апсалар. — Но я все равно получу от тебя ответы.

Пришлось отойти и проверить состояние другой женщины. Без сознания и, похоже, очнется не сразу. И все же Апсалар пинком отправила саблю к дальней стене, сняла ножи, обнаруженные подмышками. Затем вернулась к первой. Посмотрев сверху на стонущую, неподвижную противницу, она нагнулась и подтащила ее поближе к себе. Схватила правую руку и резким рывком вывихнула плечо.

Женщина завопила.

Апсалар взяла ее рукой за горло и с силой ударила затылком о стену. Раздался треск. По перчатке Апсалар потекла рвота. — Теперь ты ответишь.

— Не надо!

— Давай без криков о пощаде. Я от них только зверею. Удовлетвори меня ответами — и вы с подругой сможете уйти живыми. Поняла?!

Пардийка кивнула. Лицо ее было блестело от крови, под глазом наливался громадный синяк — туда пришелся удар утяжеленной железом туфли.

Тут она почувствовал появление теней. Апсалар оглянулась: обе нависли над телом второй пардийки.

— Одна из нас может ее взять, — прошептала Телораст.

— Легко. Ее ум помрачен.

— Отсутствует.

— Потерян в Бездне.

Апсалар помедлила и сказала: — Давайте.

— Я! — зашипела Кодл.

— Нет, я!

— Я!

— Я первой ее нашла!

— Не ты!

— Я выбираю, — вмешалась Апсалар. — Подходит?

— Да.

— О да, выбирай, сладчайшая Госпожа…

— Ты снова пресмыкаешься!

— Нет!

— Кодл, возьми ее.

— Я знала, что ты ее выберешь!

— Терпение, Телораст. Ночь еще не кончилась.

Пардийка моргала, глаза ее стали дикими. — С кем ты говоришь? Что за язык? Кто тут… я не вижу…

— Фонарь погас. Не это важно. Расскажи о своем хозяине.

— Боги, как больно…

Апсалар снова вывернула искалеченную руку. Женщина завизжала и обмякла, потеряв сознание.

Апсалар позволила ей сползти по стене. Затем вытащила фляжку и плеснула сидящей мешком пардийке немного воды в лицо.

Ее глаза открылись, и вместе с сознанием вернулся страх.

— Не желаю слышать про то, как больно, — прошипела Апсалар. — Желаю слышать про купца. Твоего нанимателя. Или начнем игру снова?

Вторая наемница села, издала невнятное бурчание и закашлялась, сплюнув кровавую мокроту. — Ах! — крикнула ее устами Кодл. — Так лучше! Но все болит… ох, рука!

— Потише, — приказала Апсалар и снова обратилась к сидевшей перед ней женщине. — Я не очень терпелива.

— Трайгалл Трайдгилд, — просипела та в ответ.

Апсалар медленно разогнулась. Самый неожиданный ответ. — Кодл, покинь тело.

— Что?

— Сейчас.

— И ладно. Оно же поломано. Ах, свобода от боли! Хорошо. Я была дурой!

Телораст хрипло захихикала: — Ты ей и остаешься. Знаешь, а я так и думала. Она тебе не подходит.

— Хватит разговоров. — Апсалар нужно было подумать. Центром деятельности Трайгальской Торговой Гильдии был Даруджистан. Прошло долгое время с тех пор, как они посетили Королевство Теней, привезя морантские припасы для Скрипача — если считать, что это тот самый поезд. А она была склонна думать именно так. Теперь ясно, что этих поставщиков информации и товаров привели в Семиградье и какие-то другие дела. Возможно, в этом городе они просто пережидали — ведь проход сквозь садки стал слишком трудным — и маг-торговец приказал подчиненным собирать любые необычные сведения. Но нужно во всем убедиться.

— Купец — трайгалл. Что привело его в Эрлитан? Или ее.

Наемница уже не могла открывать правый глаз. — Его.

— Имя?

— Карполан Демесанд.

Апсалар позволила себе легкий кивок.

— Мы, э… мы делали доставку… мы стражники, мы же и дольщики…

— Я знаю методы работы Гильдии. Ты сказала — доставку.

— Да, Колтейну. В Собачью Упряжку.

— Это было не вчера.

— Да. Извините, трудно говорить. Боль…

—.. будет еще сильнее, если замолчишь.

Пардийка скривилась. Апсалар не сразу поняла, что это улыбка. — В слове Танцовщицы Теней я не сомневаюсь. Да, было и еще дело. Алтарные камни.

— Что?

— Обработанные камни, чтобы обрамлять священный пруд…

— Здесь, в Эрлитане?

Женщина покачала головой и тут же сморщилась. — Нет. В И'Гатане.

— Вы едете туда или уже вернулись?

— Вернулись. Через садок. Мы просто… отдыхали.

— Так интерес Карполана Демесанда к Танцовщице былслучайным?

— Он любит знать… все. Информация дает преимущества. Никому не нужны преследователи в Гонке.

— Гонке.

— Через садки. Это… чревато.

"Воображаю". — Скажи хозяину, — бросила Апсалар, — что эта Танцовщица не стоит его внимания.

Пардийка кивнула.

— Ну, с этой покончили, — сказала Апсалар и выпрямилась. Женщина отпрянула, прижавшись к стене, и закрыла лицо рукой.

Апсалар уставилась на нее, не понимая, что испугало дольщицу.

— Мы разобрались в здешнем языке, — вмешалась Телораст. — Она думает, ты хочешь ее "прикончить". А ты так и сделаешь?

— Нет. Это же ясно — ведь она должна донести мои слова до хозяина.

— Она не может мыслить ясно, — сказала Кодл. — К тому же… что доходчивее, чем два трупа?

Апсалар вздохнула. — Пардийка, что привело вас сюда, в дом Мебры?

Ответ прозвучал невнятно, ведь руки от лица женщина так и не отняла: — Покупка информации. Но он был мертв.

— Какой информации?

— Любой. Обо всем. Приезды, исчезновения. Что он смог бы продать. Но ты убила Мебру…

— Нет, не я. Ради примирения с вами я готова раскрыть кое-что. Мебру убил ассасин Безымянных. Никаких пыток. Просто убийство. Безымянные искали не информации.

Видневшийся над локтем глаз уставился на Апсалар. — Безымянные? Спасите нас Семь Святых!

— А теперь, — сказала Апсалар, вытаскивая нож, — мне нужно время. — Она ударила женщину рукояткой по голове, в висок, и проследила, чтобы вновь потерявшая сознание дольщица аккуратно упала на пол.

— Она будет жить? — спросила скользнувшая поближе Телораст.

— Оставь ее.

— А вдруг она пробудится, забыв все, что ты приказала передать?

— Неважно. — Апсалар спрятала нож. — Ее хозяин все равно вынюхает.

— Колдун. Ах да, она говорила о поездках через садки. Опасно. Этот Демесанд должен быть искусным магом — ты нажила серьезного врага.

— Не думаю, что он станет нас преследовать. Я оставила дольщиц в живых и подарила некоторые сведения.

— А что делать с табличками? — спросила Кодл.

— Какими?

— Теми, что спрятаны под полом.

— Покажи мне.

Тень поплыла к нагому трупу Мебры. — Под ним. Тайник под плитой. Затвердевшая глина, списки. Наверное, полная чепуха.

Апсалар перекатила тело. Плита поднялась легко, и она поразилась небрежности обыскивавших помещение. А может, Мебра мог выбрать, где ему упасть и испустить дух. И лег на тайник.

В углублении было много глиняных табличек. В углу нашлись джутовый мешок с мягкой глиной и связка костяных стил.

Она вернулась за лампой. Когда та ударилась о стену, заслонка закрылась и пламя внутри уцелело. Апсалар сдвинула верхнюю планку, выпустив немного света. Вернулась к тайнику, вытащила дюжину табличек и начала читать.

"На Великом Сборе культа Рашан присутствовали Бридток из Г'данисбана, Септуне Анабин из Омари, Средал Парту из И'Гатана и Торахвель Делат из Карашимеша. Все до одного проходимцы и дураки, хотя следует добавить, что Средал — дурак опасный. Торахвель сучка, в ней нет ни чувства юмора ее кузена, ни его серьезности. Она играет на одном, но и этого хватает. Верховная Жрица с чарами обольщения — приверженцы сбегаются стадами. Теперь о Септуне и Бридтоке. Последний — самый главный мой соперник, он напирает на родство с безумцем Бидиталом, но я знаю его слабые места и вскоре "несчастный случай" избавит его от участия в выборах. Септуне умеет лишь идти следом. С ним все ясно".

Двое из названных членов культа значатся в списках на убийство. Она запомнила и прочие имена, на всякий случай.

Вторая, третья и четвертая таблички содержали списки встреч на прошлой неделе. Все свидетельствовало, что Мебра усердно плел свою обычную сеть шантажа, успешно обводя вокруг пальца множество жертв. Купцы, солдаты, любвеобильные жены, воры и бандиты.

Пятая табличка оказалась интереснее.

"Срибин, мой самый доверенный агент, подтверждает. Объявленный изгнанником граль Таралек Виид месяц назад посетил Эрлитан. Поистине страшный тип, лучший и самый тайный кинжал Безымянных. Это лишь укрепило мои подозрения: они что-то совершили, освободили какого-то древнего и ужасного демона. Значит, бродяга — хундрил не соврал, рассказав о кургане и полете дракона. Охота началась. Но кто же добыча? И какова роль самого Таралека Виида? Ох, само это имя, написанное на глине, заставляет трястись мои кости. Дессимбелакис проклял Безымянных. Они нечестно играют".

— И сколько ты будешь тут сидеть? — застонала Кодл.

Не обращая на нее внимания, Апсалар просматривала глиняные записи в поисках имени Таралек Виид. Духи шастали вокруг, всё обнюхивая лежавших без сознания пардиек, то отползая от них, то вновь приближаясь с непонятным бормотанием.

В яме было тридцать три таблички. Вынув последние, Апсалар заметила что-то необычное на грунте. Поднесла светильник. Куски разбитых табличек, почерк Мебры. — Он уничтожал их, — шепнула она. — Время от времени. — Она обратилась к последней записи. Эта табличка была более старой, потертой и покрытой густым слоем пыли. — Но вот эту сохранил.

Еще один список. Но на этот раз — со знакомыми именами. Апсалар прочла: "Дюкер наконец освободил Геборика Легкокрылого. Восстание сорвало план и Геборик пропал. Колтейн идет с беженцами, но среди малазан затаились змеи. Калам Мекхар послан к Ша'ик, за ним пошли Алые Клинки. Калам доставит Книгу ей в руки. Клинки убьют суку. Я очень доволен". Последние строки были дописаны по уже подсыхающей глине, почерк казался рваным и торопливым. "Геборик у Ша'ик. Известен как Руки Духа, и в этих руках сила уничтожить нас всех. Весь мир. И некому его остановить".

Это писалось в страхе, панике. Но… Апсалар глянула на другие таблички. Случилось что-то, успокоившее его. Умер Геборик? Она не знала. Или кто-то напал на след этого человека, кто-то, знающий об угрозе? И как, во имя Худа, Геборик из Анты — незначительный историк — попал в компанию Ша'ик?

Ясно, что Алым Клинкам не удалось покушение. Ведь ту женщину убила адъюнкт Тавора, не так ли? Перед лицом тысяч свидетелей.

— Женщина просыпается.

Апсалар оглянулась на Телораст. Тень нависла над стражницей, лежащей на пороге. — Ну ладно, — сказала ассасин, заталкивая груду табличек в тайник и помещая на место крышку. — Мы уходим.

— Наконец! Снаружи почти что свет!

— А дорога?

— Одни руины, Неапсалар. Ох, как это место напоминает дом!

Кодл зашипела: — Тише, Телораст! Идиотка! Забыла? Мы об ЭТОМ не говорим!

— Извини.

— Когда доберемся до комнаты, я желаю услышать ваши рассказы о том троне.

— Она помнит.

— Я? Нет, — заявила Кодл.

— И я. Трон? Какой трон?

Апсалар поглядела на духов, а их слабо светящиеся глаза уставились на нее. — Ох. Забудьте.

* * *

Фалах'д был на голову ниже Семар Дев — женщины весьма среднего роста — и весил едва ли не меньше, чем весила бы ее отрезанная около паха нога. Неприятный образ, но слишком близкий к действительности. В месте перелома завелась опаснейшая инфекция, и только четырем ведьмам удалось совместными усилиями изгнать заразительное начало. Это произошло ночью, и Семар чувствовала себя слабой. Голова кружилась, стоять под палящим солнцем было крайне тяжело.

Хотя тощий и низкорослый, фалах'д усердно старался придать себе образ величественного вождя. Сейчас он восседал на длинноногой белой кобыле. Увы, скотинка приседала и дрожала каждый раз, когда джагский жеребец Карсы Орлонга угрожающе мотал головой и косился в ее сторону. Фалах'д схватился обеими руками за передок седла, поджимая губы; в глазах его виделась некоторая тревога. Узорная, ушитая каменьями телаба помялась; круглая шелковая шляпа съехала набок оттого, что вождь постоянно поглядывал на Тоблакая, недавнего поборника Ша'ик. Тот стоял рядом с конем, и все же мог бы — если бы захотел — поглядеть на правителя Угарата сверху вниз.

За Фалах'дом стояло пятьдесят конных стражей, и каждый из них казался столь же нервным.

Тоблакай смотрел на величественное сооружение, известное как Моравальская крепость. Целая плоская меса была выдолблена изнутри, склоны отесаны и спрямлены. Впечатляющая постройка. Крепость окружал глубокий, со ступенчатыми стенками ров. Морантские припасы или магия разрушили каменный мост. Тяжелые двери из кованого железа помяты и закопчены. Наверху видны немногочисленные окна, закрытые железными ставнями с узкими прорезями бойниц.

Лагерь осаждающих выглядел весьма грязным. Несколько сотен солдат, сидящих или стоящих подле очагов, смотрели на высоких гостей без особого интереса. Неподалеку, около узкой северной дороги, виднелось дикарское кладбище: более сотни шатких деревянных платформ, на каждой из которых лежит тело в саване.

Тоблакай наконец поглядел на Фалах'да. — Когда последний раз видели малазан?

Юный правитель вздрогнул и скривил губы. — Ко мне следует обращаться, — сказал он писклявым голоском, — в манере, подобающей Святому Фалах'ду Угарата…

— Когда? — повторил помрачневший Тоблакай.

— Ну, э… ну… Капитан Инашан, ответьте варвару!

Торопливо отдав честь, капитан пошел к солдатам. Семар смотрела, как он беседует с полудюжиной осаждающих, видела, как те качают головами и пожимают плечами, видела, как напряглась спина Инашана. Его голос зазвучал громче. Солдаты заспорили между собой.

Тоблакай заворчал и ткнул пальцем в коня. — Стой здесь, Ущерб. Никого не убивай. — Воин направился к краю рва.

Семар Дев помедлила и пошла за ним.

Он оглянулся. — Ведьма, я возьму крепость сам.

— Не сомневаюсь. Просто хотела взглянуть поближе.

— Вряд ли там будет что-то интересное.

— Что ты задумал, Тоблакай?

— Я Карса Орлонг из Теблоров. Ты знаешь мое имя — пользуйся им. Для Ша'ик я был Тоблакай. Она мертва. Для Леомена Молотильщика я Тоблакай, и он почитай что мертв. Для мятежников я…

— Ладно, все ясно. Только мертвецы или почитай что мертвецы зовут тебя Тоблакаем. Знай же, что лишь это имя хранит тебя от проведения остатка жизни в гнилых казематах дворца.

— Щенок на белой лошади — глупец. Я сломаю его одной рукой…

— Да? Его ты легко сломаешь. А войско?

— Еще глупцы. Хватит разговоров, ведьма. Будь свидетельницей.

И она обратилась в зрение.

* * *

Карса пустился в ров. Мусор, ломаное оружие, камни для баллист и сухие трупы. По скалам сновали ящерицы, бледные бабочки взлетели, будто порыв ветра поднял сухие листья. Он шел к месту, находившемуся прямо под двойными воротами. Даже такой великан, как он, с трудом смог бы дотянуться до узкого уступа перед порогом. Оглядев обломки моста, Карса начал собирать самые крупные куски и складывать к подножию.

Через некоторое время он удовлетворился сделанным. Вытянул меч и взошел по грубым ступеням, оказавшись на одном уровне с утыканным заклепками запорным щитом. Нацелил каменный клинок на то место, в котором, как он полагал, скрыт замок. Выждал еще немного, чтобы запомнить положение рук и угол наклона меча, поднял его над головой, заведя назад как можно сильнее, и нанес удар.

Удар оказался верным. Несокрушимое халцедоновое лезвие вонзилось в щель между сворками ворот. Невидимый стальной засов остановил меч; отдача заставила руки и плечи Карсы завибрировать.

Он крякнул, выждал, пока уйдет боль, и под скрежет металла освободил оружие. Ударил снова.

Ощутил и услышал, как лопнул засов.

Карса вытащил меч и толкнул дверь плечом.

Сзади что-то с громким лязгом упало на камни; дверная створка распахнулась внутрь.

* * *

Семар Дев взирала с той стороны рва. Да, она стала свидетельницей… необыкновенного.

Капитан Инашан подошел и встал рядом. — Храните нас Семь Святых. Он просто разрубил железо.

— Да, он сделал это.

— Нам нужно…

Семар покосилась на мужчину: — Что нам нужно?

— Нужно убрать его из Угарата. Как можно скорее.

* * *

Тьма в тоннеле — углы стен, желоба, бойницы. Некий механизм позволяет опускать потолок и сдвигать стены — Карса чувствовал, что стены подвешены, не достают до пола почти на палец. Двенадцать убийственно опасных шагов до внутренних ворот. Они распахнуты.

Воин вслушался, но ничего не услышал. Воздух был спертым и горьковатым. Он покосился на бойницы. Черные. Потайные комнаты за ними не освещены.

Выставив меч, Карса Орлонг вошел в крепость.

Ни горячего песка из желобов, ни летящих стрел, ни кипящего масла. Он дошел до входа. Двор, частично освещенный ярким солнцем. Карса вошел в него и огляделся. Скала действительно выдолблена — над головой прямоугольник синего неба. Солнце ярко блестит в углу проема. Во всех четырех стенах — бесчисленные оконца, обнесенные парапетами балконы. Он мог разглядеть ведущие на них двери — некоторые закрыты, другие зияют чернотой. Теблор насчитал на противоположной стене двадцать два уровня, на левой восемнадцать, на правой семнадцать. Сзади, над внешней стеной, двенадцать, с выступами по сторонам. Не крепость, а настоящий город.

И, как кажется, опустевший.

Его внимание привлекла зияющая дыра в тени одного из углов. Посреди гладких камней мостовой — какой-то выдолбленный колодец, пролаз к фундаменту сооружения. Он подошел ближе.

Каменотесы убрали несколько плит мостовой, открывая то, что могло показаться скальным основанием, но на самом деле было крышкой, толщиной около половины руки. Она накрывала выдолбленную камеру. Из камеры воняло.

Вниз вела деревянная лесенка.

Он подумал, что это импровизированное отхожее место — ведь осаждающие наверняка забили сливы из крепости, надеясь вызвать среди защитников заразные болезни. Это подтверждала и вонь. Но к чему тогда лестница?

— У малазан странные интересы, — пробурчал он. Руки ощутили внезапно возникшее в кремне меча напряжение — связанные духи Байрота Гильда и Делюма Торда забеспокоились. — Или случайная находка, — добавил воин. — О чем вы предупредили, родные духи?

Поглядел на лестницу. — Ну, как вы любите говорить, братья, я влипаю в самое худшее. — Карса вложил меч в ножны и начал спуск.

Фекалии покрывали стены — но, к его счастью, не перекладины лестницы. Он спускался мимо поломанных каменных полок. Свежий воздух сменялся омерзительной густой вонью. Это куда хуже человеческих отбросов. Тут что-то еще…

Встав на пол ямы, по щиколотку в моче и дерьме, Карса помедлил. Глаза привыкали к темноте. Наконец он смог различить стены, круглые, грубые, с нанесенными на камень горизонтальными полосами. Гробница — улей, но такого вида, какого Карса еще не встречал. Слишком широкая для одного существа, и без саркофагов или платформ. Ни жертвенных даров, ни надписей.

Ни на одной из стен он не мог найти двери или тоннеля. Захлюпав ногами по нечистотам, Карса пошел к стене, чтобы рассмотреть ее внимательнее — и чуть не споткнулся о скрытую ступень. Он стоял на краю невысокого помоста, примыкавшего к одному из краев ямы. Осторожно обошел его кругом. При этом обнаружились шесть погруженных в жижу железных скоб, прочно вделанных в камень. Две группы по три скобы, массивных, толще запястий Карсы.

Он вернулся к центру, к лестнице. Если бы он лег между этими скобами, то не сумел бы достать до них распростертыми руками. Если они служили для удержания какого-то существа, оно должно было быть вдвое выше и шире его самого. Громадина.

А если подумать, что крепления его не удержали…

Густой, спертый воздух чуть колыхнулся. Явился слабый свет. Карса схватился за меч.

На спине сомкнулась широкая лапа, когти вонзились в плечи, под ребра; пятый коготь, больше всех прочих, проткнул его под левой ключицей. Пятерня дернулась, и Карса был поднят в воздух. Лестница мелькнула размытым пятном. Меч оказался прижатым к спине. Карса потянулся и схватил обеими руками чешуйчатое запястье, более толстое, чем его нога.

Его протащило через пролом в крышке склепа. По характеру боли в мышцах и связках Карса понял, что тварь карабкалась по стене ямы. Ловкая, как бхок'арал. Ладони скользили по змеиной коже.

Яркий солнечный свет.

Зверь швырнул Теблора через двор. Он тяжело шлепнулся и покатился, пока движение не остановила внешняя стена крепости.

Сплевывая кровь и чувствуя ломоту в спине, Карса Орлонг вскочил на ноги, пошатнулся и оперся о прогретый солнцем камень стены.

Рядом с ямой стояло чудовище — рептилия. Двуногая, с слишком длинными и слишком толстыми передними лапами, когти которых касались мостовой. Хвост зверя был коротким. Вытянутые челюсти усажены рядами скрещивающихся клыков длиной в кинжал; сверху блестящие скулы и глубокие надбровные дуги, запавшие глаза, которые сверкают подобно скользким камням на морском берегу. Плоский желтоватый лоб пересекался волнистым гребнем. Склонившись к земле, зверь оказался ростом в половину Тоблакая.

Тварь стояла неподвижно — только кровь капала с левой лапы — и изучала Карсу.

Он глубоко вздохнул, вытащил меч — и отбросил его.

Голова рептилии сделала быстрое, необычное движение из стороны в сторону. Тварь рванулась вперед, решительно загребая толстыми ногами.

И Карса бросился навстречу ей.

Неожиданное движение, понял он, присев и свободно проникнув под растопыренные лапы и щелкающие челюсти. Он резко поднял голову, ударив тварь под челюсть, и обнял руками ее правую ногу. Плечи затрещали — но ему удалось сомкнуть руки на задней стороне бедра ящера. Он с уханьем напряг мускулы и поднял тварь, так что та начала балансировать на одной ноге.

Когтистые лапы застучали по спине, разрывая медвежий мех, жестоко терзая плоть.

Карса поставил стопу на левую ногу твари и сильно надавил.

Существо упало. Послышался хруст.

Толстый хвост изогнулся и хлестнул его по животу. Воздух с хрипом вырвался из всех четырех легких. Карса снова полетел, ударился о камни, оставив на твердой поверхности большую часть кожи плеча. Он скользил по плитам не менее четырех шагов…

… наконец перевалившись через край провала. Во тьму, ушибаясь о твердые булыжники стен, еще больше расширяя своим телом дыру в крышке — он упал лицом вниз в залитую дерьмом могилу. Во все стороны полетели брызги.

Он поднялся на колено, выплюнул вонючую жижу и постарался набрать воздуха в легкие. Кашляя, задыхаясь, побрел к стене, уходя от центрального отверстия.

Еще миг — и он восстановил дыхание. Стряхивая нечистоты с головы, уставился вверх, на лестницу и проникающий столб света. Тварь не полезла следом… или же не заметила, куда он пропал.

Теблор поднялся и прошел к лестнице. Поглядел прямо вверх и не увидел ничего, кроме солнца. Полез наверх.

Достигнув уровня выхода, Карса помедлил и сделал еще шаг. Теперь он мог оглядеться. Ящера не видно. Карса торопливо выбрался, встал на камни мостовой, снова сплюнул и потряс головой. Похромал к выходу из крепости. Прислушался. Никаких криков — из этого следует вывод, что тварь пошла не в сторону мятежников. Остается сама крепость.

Двойные двери распахнуты. Он вошел в большую комнату с выложенными плиткой полами и следами давно выцветших росписей на стенах.

Все здесь покрывали куски изжеванных доспехов и окровавленных одежд. Около стены стоял сапог, из него торчали голенные кости.

В двадцати шагах напротив другая дверь с выбитыми, разломанными на куски створками. Карса осторожно подошел туда — и замер, расслышав скрежет когтей по камням темного помещения за выходом. Слева, близко. Он отступил шагов на десять и бросился вперед. Едва он пробежал через двери, сзади хлопнули лапы и послышалось разочарованное шипение. Тем временем он наткнулся на низкий диван и полетел лицом вниз, ударившись о столик. Столешница лопнула под его весом. Карса кувыркнулся через голову, перевернув еще какое-то кресло, и сполз на ковер. Лязгающие шаги когтистой твари слышались совсем близко.

Карса подобрал ноги и в последний миг уклонился от когтей, упав влево. Как раз на другое кресло, на этот раз более прочное. Схватив кресло за ножки, Карса швырнул его навстречу твари, которая прыгнула за ним. Его "снаряд" попал точно под ноги рептилии.

Зверь споткнулся, обе ноги склонились на одну сторону; он обрушился, срывая плитку с пола.

Карса пнул врага в горло.

Зверь в ответ ударил его ногами в грудь. Карса полетел в третий раз, приземлился на пустой шлем и перекатился через него к стене.

В груди стучала боль, однако Тоблакай сумел встать на ноги.

Зверь сделал то же самое, медленно, мотая головой из стороны в сторону. Его дыхание стало серией грубых хрипов, сопровождаемых коротким, лающим кашлем.

Карса налетел на него. Руки схватились за запястье правой лапы врага. Он нырнул, потянув за собой лапу, и повернулся, так что конечность вылетела из плечевого сустава.

Ящер завизжал.

Карса вскарабкался ему на спину, замолотил кулаками по своду черепа. От каждого удара трещали кости. Щелкая зубами, тварь склоняла голову, потом поднимала — только чтобы склониться под новым тычком. Зверь шатался; правая лапа повисла, левой он старался сковырнуть противника.

Затем ящер, качаясь, побрел через комнату.

Карса не уставал наносить удары, хотя оба его кулака онемели от силы столкновений.

Наконец он услышал, что череп проломился.

Хриплый, дребезжащий выдох — то ли зверя, то ли его собственный, он не понимал — и тварь осела и упала набок.

Большая часть веса на миг пришлась между бедер Карсы; из горла вырвался рык, когда он напряг все мускулы, пытаясь избежать раздавливания яичек костистым гребнем. Но тут рептилия задергалась, мотая сломанной ногой. Он потянулся — и обнял рукой шею зверя. Сумел подвинуть тело так, чтобы высвободить и вторую руку. В плечо тут же вонзились огромные когти. Непреодолимая сила отбросила Тоблакая, послав на кучу сломанной мебели.

Карса пошарил рукой. Нащупал ножку стула — и немедленно врезал ей, словно дубиной, по простертой лапе зверя.

Лапа отдернулась, прозвучал новый визг.

Но зверь снова поднимался на ноги.

Карса пошел в атаку.

Его встретил пинок в грудь.

Внезапная тьма.

Глаза открылись. Тишина. Сумрак. Вонь кала, крови и оседающей пыли. Он со стоном сел.

Вдалеке шум. Откуда-то сверху.

Воин осмотрел окружающее, заметил дверцу. Поднялся и захромал к ней. Там оказался обширный зал, приведший его к лестнице.

* * *

— Капитан, это был крик?

— Не уверен, о Фалах'д.

Семар Дев покосилась на освещенного ярким солнцем солдата. С самого момента проникновения Тоблакая сквозь железную дверь он бормотал себе под нос. Каменные мечи, железо и замки казались основными пунктами этого бесконечного монолога; иногда основную тему разбавляли сочные ругательства. Еще было понятно, что варвара следует немедленно удалить из Угарата.

Семар утерла пот со лба и снова обратилась к воротам крепости. Ничего.

— Они ведут переговоры, — сказал Фалах'д. Он беспрестанно ерзал в седле, пока слуги по очереди подходили, чтобы охлаждать любимого вождя Угарата взмахами больших опахал.

— Скорее это был крик, о Святой, — не сразу отозвался Инашан.

— Тогда это напряженные переговоры. Что иное могло так его задержать? Если бы там все умерли с голоду, варвар уже вернулся бы. Конечно, там может найтись добыча. Ха, я ошибаюсь? Конечно, нет! Это же дикарь. Сорвался с поводка Ша'ик, да! Почему он не умер, защищая ее?

— Если верны рассказы, — неуверенно ответил капитан, — Ша'ик искала поединка с имперским Адъюнктом, о Фалах'д.

— Слишком много странностей в этих сказках. Их доносят выжившие, то есть предавшие. Мне не по себе от Тоблакая. Он грубиян.

— Да, о Фалах'д, — ответил Инашан. — Он таков.

Семар Дев прокашлялась. — О Святой, в Моравальской крепости не найти добычи.

— О, ведьма? Почему ты так уверена?

— Это древняя постройка, даже древнее самого Угарата. Конечно, ее часто переделывали и ломали — ведь тамошние старинные механизмы непонятны нам, о Фалах'д, даже и сегодня. Мы берем лишь обломки металла; я изучала их очень долго и многое поняла…

— Ты утомила меня, ведьма. До сих пор непонятно, почему там нечем поживиться.

— Прошу прощения, о Фалах'д. Отвечаю. Крепость исследовали бессчетное число раз и ничего ценного не находили, кроме разрозненных деталей…

— Бесполезный мусор. Очень хорошо, варвар там не грабит. Он ведет переговоры с тупыми, наглыми малазанами. О, они еще встанут перед нами на колени! Трусливые повстанцы Рараку предали меня. Я унижен. Ни на кого нельзя рассчитывать в такие дни.

— Кажется так, о Фалах'д, — пробормотала Семар.

Инашан метнул на нее быстрый взор.

Семар снова утерла струйку пота.

— Ох! — внезапно вскричал Фалах'д. — Я расплавился!

— Подождите! — сказал Инашан. — Это был рев?

— Наверное, он кого-то насилует!

* * *

Карса обнаружил тварь скорчившейся в коридоре. Ее голова моталась, ударяясь то об одну стену, то о другую.

Должно быть, рептилия услышала шаги побежавшего Карсы: она развернулась, с шипением раскрыв пасть, за миг до его появления. Отбив в сторону нависшую лапу, Тоблакай ударил коленом в живот. Рептилия согнулась пополам, отчего гребень врезался в правое плечо Карсы. Он ткнул пальцами подмышку твари и ощутил, что кожа здесь мягкая. Проткнул ее большим пальцем, повел вверх, разрывая мясо и жилы. Затем схватил эти жилы всеми пальцами.

Острые как ножи зубы резанули по виску, содрав кусок кожи. Правый глаз Карсы залила кровь. Он напрягся, вытягивая руку.

Зверь повалился на него. Карсе едва удалось избежать попадания под полный вес твари; он сполна ощутил, как прогнулись и чуть не лопнули ребра.

Рептилия попыталась встать; но Карса оказался быстрее. Поставив подножку, он снова замолотил кулаками по черепу. При каждом ударе нижняя челюсть зверя шлепала по полу. Он чувствовал, как все сильнее проминаются толстые пластины костей. Не останавливаться!

Через дюжину бешеных сердцебиений он замедлил темп, поняв, что зверь уже не шевелится, уронив голову на камни и все сильнее распластываясь с каждым ударом могучих кулаков. Из черепа текла жидкость. Карса прекратил наносить удары. Прерывисто, мучительно вздохнул — и чуть не задохнулся в пронесшейся через разум тьме. Но дыхание быстро восстановилось. Он выхаркал полный рот мокроты прямо на череп мертвого зверя.

Поднял голову и огляделся. Справа дверной проем. В комнате за ним длинный стол и стулья. Он выпрямился, не сдержав стона, и поплелся туда.

Кувшин с вином. Чаши, стоящие ровным рядом вдоль сторон стола. Карса смел их, схватил кувшин — и поставил на запачканную деревянную поверхность. Поглядел на потолок, на котором некто нарисовал целый пантеон неведомых богов.

Все смотрят на него, и все как один ухмыляются.

Карса приложил кусок кожи обратно к виску и ухмыльнулся потолку. Поднес кувшин к губам.

* * *

Подул благословенно прохладный ветер, ведь солнце уже приближалось к окоему. Ничто не нарушало тишину после того рева.

Все солдаты, несколько звонов стоявшие на страже у ворот, ушли; их заменил одинокий раб, которого выделил из свиты Фалах'д.

Капитан Инашан готовил отряд, который должен будет войти в крепость.

Фалах'д приказал рабам массировать и протирать его ноги. Для этого они жевали листья мяты и смачивали их маслом. — Вы слишком медлите, капитан! — крикнул он. — Поглядите на демонического коня, на его глазищи! Пока вы возьмете крепость, наступит полночь!

— Факелы уже принесены, о Фалах'д. Мы готовы.

Его нежелание входить в ворота было явным и почти комичным. Семар Дев не решалась поднять глаз, боясь, что не сумеет скрыть выражение своего лица.

Крик из лагеря осаждающих.

Появился Тоблакай, спускавшийся по недавно сооруженной им лестнице из обломков. Семар Дев и Инашан поспешили ко рву, успев увидеть его восхождение. Белая шкура изорвана и покрыта кровью. Вокруг головы обмотана тряпица, удерживающая кожу на виске. Под рваными одеждами множество порезов и колотых ран.

И еще он вымазан в дерьме.

Сидевший в двадцати шагах фалах'д требовательно вопросил: — Тоблакай? Переговоры прошли успешно?

Инашан сказал вполголоса: — Похоже, малазан не осталось?

Карса Орлонг скривил губы: — Ни одного не видел, — и прошел мимо.

Семар поглядела ему в спину — и отшатнулась, ужаснувшись кровавым ранам. — Что там случилось?

Он пожал плечами. Дернулся прикрепленный за спиной каменный меч. — Ничего особенного, ведьма.

И ушел, не останавливаясь, не замедлив шага.

* * *

Пятнышко света далеко на юге, словно скопление умирающих звезд. Город Кейхум. За неделю песок бури опустился на землю, и ночное небо блистало двойной полосой Дорог Бездны. Корабб Бхилан Зену'алас слышал, что некоторые ученые утверждают, будто они — ничто иное, как бесчисленное собрание звезд. Но Корабб понимал, какая это глупость. Чем же они могут быть, как не небесными путями, трактами глубинных драконов, Старших Богов и тех кузнецов с солнцами вместо глаз, что выковали звезды? А крутящиеся около звезд миры — всего лишь шлак, отбросы кузен, бледные и обгорелые, на которых ползучие твари распускают хвосты тщеславия своего.

Хвосты тщеславия своего. Такое сказал ему один старый провидец, и по непонятной причине эти слова прочно засели в мозгу Корабба; едва он вытаскивал их, чтобы поиграть смыслами, как глаза его души загорались восторженным удивлением. Да, таков обычай людской. Он видит это снова и снова. Как павлины. Одержимые самомнением, почитающие себя способными достать головами до небес ночных. Провидец должен был быть гением, чтобы сказать так точно, уместить ТАКОЕ в три слова. Не то чтобы он хорошо понимал, что такое тщеславие… Кораббу вспомнилось, как однажды он спросил значение этого слова у некоей старухи, а та закудахтала и полезла ему под тунику, доставая пенис — что, само собой, было неожиданно и неприятно. Если не учитывать непроизвольную реакцию. Воспоминание вызвало смутное беспокойство, и он сплюнул в трепещущий огонь.

Леомен Молотильщик сидел напротив; рядом с собой он поместил кальян, забитый смесью вина и дурханга, а в рот вставил кончик трубки, вырезанный в подобие женского соска — даже окрашенный в розоватый цвет. Глаза вождя в свете костра блестели темно-красным, веки опустились. Казалось, все его внимание сосредоточено на лижущих дрова языках.

Корабб нашел кусок дерева длиной в руку, но легкий как дыхание девушки. Он догадался, что внутри прячется слизень — бирит, и начал ковырять древесину кончиком ножа. Существо завертелось на острие, и это зрелище, увы, снова напомнило о приключении с пенисом. Он разрубил червяка на две части и начал уныло сосать, пачкая бороду соком. — Ах, — промямлил он, набив рот, — у него икра. Вкусная.

Леомен поднял глаза и снова впился в трубку. — Мы теряем лошадей, — сказал он.

Корабб глотнул. Вторая половина слизня дергалась на кончике ножа, роняя нитку жемчужной икры. — Ну, командир, мы успеем, — ответил он, высунул язык и подхватил икру. Затем сунул в рот остатки твари и тщательно пережевал. — Думаю, четыре, пять дней.

Глаза Леомена блеснули: — Ты знаешь.

— Куда мы идем? Знаю.

— А почему — тоже знаешь?

Корабб бросил палку в костер. — И'Гатан. Первый из Святых Городов. Там умер из-за измены Дассем Альтор, прокляни его имя. И'Гатан, древнейший город мира. Построен на дымоходе кузницы Бездны, на костях ее кузнеца. Семь И'Гатанов, семь великих городов, отмеряющих века, видели мы, и нынешний стоит на сломанных костях шести прежних. Город оливковых Рощ, город сладкого масла… — Корабб нахмурился. — О чем был вопрос, командир?

— Почему.

— Ах да. Ты знаешь, почему ты выбрал И'Гатан? Потому что мы ожидаем осады. Этот город трудно штурмовать. Глупцы — малазане истекут кровью на его стенах. Мы добавим их кости к прочим, к костям самого Альтора…

— Он не умирал там, Корабб.

— Как? Ведь есть свидетели…

— Ранению — да. Попытке убийства. Но нет, друг мой, Первый Меч не умер, он еще жив.

— Но где же он?

— Где — не важно. Лучше спрашивай: КТО ОН? Спроси это, Корабб Бхилан Зену'алас, и я дам ответ.

Корабб начал думать. Даже утопающий в парах дурханга Леомен Молотильщик слишком умен для него. Сообразительный, способный видеть то, что не видит Корабб. Лучший полководец, когда-либо рожденный Семиградьем. Он победил бы Колтейна. С честью. Если бы он стоял во главе, победил бы и Тавору, и Даджека Однорукого. Вот это было бы настоящее освобождение, для всех Семи Городов, и восстание против проклятой империи расплескалось бы широко, пока ее иго не спадет со всего мира. Это трагедия, настоящая трагедия. — Благословенный Дессембрэ замети следы наши…

Леомен выпустил целое облако дыма. Согнулся пополам, жестоко закашлявшись.

Корабб схватился за водяной мех и бросил его в руки вождю. Тот наконец — то перевел дыхание и начал пить. Удовлетворенно разогнулся, вздохнул: — Ты чудо, Корабб Бхилан Зену'алас. Скажу честно — я и не надеялся!

Корабб приуныл. — Вы издеваетесь, командир?

— Нет, вовсе нет, благословенный Опоннами безумец — последний мой друг среди живых — вовсе нет. Повелитель Трагедии. Дессембрэ. Это Дассем Альтор. Уверен, что ты и сам догадался, да и подумай: для культа, религии со жрецами и прочими нужен бог. Живой бог.

— Дассем Альтор возвысился?

— Я в это верю. Хотя он не ценит божественность. Отрицает, как Аномандер Рейк из Тисте Анди. И поэтому блуждает, вечное бегство и, наверное, вечная охота.

— На что?

Леомен покачал головой: — И'Гатан. Да, мой друг. Там мы встанем, и его имя станет проклятием в устах малазан, вечно будет горчить на их языках. — Его глаза вдруг сурово сузились. — Ты со мной? Невзирая на то, что я буду приказывать, даже если покажусь безумцем?

Что-то во взоре вождя напугало Корабба, но он кивнул. — Я с тобой, Леомен Молотильщик. Не сомневайся.

Сухая улыбка. — Я не стану ловить тебя на слове. И все же спасибо.

— Почему ты сомневаешься?

— Потому что только я знаю, что намерен сделать.

— Расскажи.

— Нет, друг мой. Это лишь мое бремя.

— Ты ведешь нас, Леомен. Мы следуем. Как ты говорил, ты несешь нас. Мы тяжесть истории, свободы, но ты не согнулся под…

— Ах, Корабб…

— Я просто высказал то, что известно всем, но не высказывается вслух.

— В молчании таится милость, друг мой. Но ладно. Все меняется, как ты любишь говорить.

— Я испытываю твое терпение. Прости, Леомен Молотильщик.

Леомен отпил еще воды и сплюнул. — Об этом мы больше говорить не будем. И'Гатан. Это будет наш город. Четыре — пять дней. Как раз конец сезона сбора урожая?

— Оливок? Да, мы прибудем ко дню начала выжимки. Фермеры и тысячи купцов сойдутся, и рабочие начнут чинить прибрежные дороги. Горшечники, бондари, изготовители фургонов, караванные стражники. Воздух заполнится золотистой пылью и звоном золота, которого будет не меньше пыли…

— Да ты поистине поэт, Корабб. Купцы и наемные стражники. Скажи мне, склонятся ли они перед моим влиянием?

— Должны будут.

— Кто фалах'д города?

— Ведор.

— Который?

— Тот, что с лицом хорька. Его пучеглазый братец найден мертвым в постели любовницы, самой шлюхи не нашли — она либо пересчитывает денежки в тайном месте, либо покоится в дешевой могиле. Привычная история среди Фалах'дов.

— Можно быть уверенным, что Ведор стоит против малазан?

— Ни армия, ни флот еще не достигли города. Ты сам знаешь.

Леомен не спеша кивнул и снова уставился в костер.

Корабб поднял взор к ночному небу. — Однажды, — сказал он, — мы пройдем по Дорогам Бездны. И узрим все чудеса вселенной.

Леомен глянул вверх: — Это там звезды скрутились, как толстые жилы?

— Это дороги, Леомен. Ты же не веришь полоумным ученым?

— Все ученые безумны, да. Они бормочут чепуху. Дороги. Следы огня.

— Конечно, — продолжал Корабб, — до этого еще много лет…

— Как скажешь, друг. Не пора ли спать?

Корабб встал, заскрипев суставами. — Да увидишь ты сон о славе, командир.

— Славе? О да, друг мой. Наш огненный след…

— Брр, слизень мне живот расстроил. Вся эта икра…

* * *

— Ублюдок нацелился на И'Гатан.

Сержант Смычок оглянулся на Бутыла. — Ты что, ДУМАЛ? Это нехорошо, солдат. Совсем нехорошо.

— Не могу остановиться.

— Еще хуже. Придется за тобой следить.

Корик стоял на четвереньках, опустив голову: пытался вдохнуть жизнь в оставшиеся от ночного костра угольки. Вдруг он закашлялся, вдохнув облачко пепла, и отпрянул, мигая и кашляя.

Улыба засмеялась: — Мудрый дикарь сделал это снова. Ты спал, Корик, но я должна была разбудить, предупредить… Тарр ночью пописал в костер.

— Что!?

— Она врет, — крикнул Тарр. Он сидел у вещей, починяя ремешок сумы. — Но вышло забавно. Видел бы ты свое лицо!

— Как его увидишь под белой маской? Корик, тебе не пора взять уголь и нарисовать полосы смерти? Так ведь делают сетийцы?

— Только когда идут в бой, Улыба, — ответил сержант. — А теперь уходи, женщина. Ты не лучше той хенгезской комнатной собачонки. Сегодня она укусила локоть хундрилу и была такова.

— Надеюсь, они ее насадили на вертел.

— Никаких шансов. Крюк стоял на страже. Им придется умолять Темула, чтобы убрал собачку. Я к тому веду, Улыба, что твою спину не охраняет виканская овчарка, так что чем меньше укусов, тем безопаснее. Для тебя же.

О ноже, полученном Кориком в ногу, никто не упоминал.

К лагерю подошел Каракатица. Взвод уже успел выхлебать жидкий чай и по очереди прикладывался к его жестяной кружке. — Они здесь.

— Кто? — спросила Улыба.

Бутыл смотрел, как сержант не спеша уселся около вещей. — Ладно, — сказал Смычок, вздыхая. — Марш откладывается. Кто-нибудь, помогите Корику разбудить костер — пора готовить настоящий завтрак. Карак — повар.

— Я? Ладно, но потом не ругайте.

— За что? — с невинной улыбкой спросил Смычок.

Каракатица подошел к кострищу, сунул руку в карман: — Завалялось немного порошка из горелки…

Все, включая Смычка, отскочили. Каракатица вдруг оказался в одиночестве. Он задумчиво взирал на товарищей, вставших в пятнадцати шагах. Оскалил зубы: — Крупица или две. Черт, вы думали, я сумасшедший?

Все поглядели на Смычка. Тот пожал плечами: — Инстинкт, Карак. Удивляюсь, что ты еще не привык.

— А? Не ты ли побежал первый, Скрип?

— Кому лучше знать?

Каракатица скорчился у костра. — Да, — буркнул он, — я совершенно сражен. — Он достал из кармана небольшой глиняный диск — фишку для игры "плошки", за которой сапер проводил все свободное время. Плюнул на нее, швырнул в огонь. И проворно отскочил.

Остальные замерли.

— Эй, — сказал Корик, — это же не настоящая фишка?

Каракатица бросил на него взгляд. — Почему бы это?

— Да потому что такие раскиданы повсюду!

— Это те, что я потерял, — спокойно ответил сапер.

Внезапно пепел взлетел, взметнулось пламя. Каракатица вернулся к кострищу и начал подкидывать куски кизяка. — Ладно, привыкайте. Пойду поищу то, что сойдет за жрачку, и сварганю что-нибудь.

— У Бутыла есть ящерицы, — сказала Улыба.

— Забудь, — бросил Бутыл. — Они мои… э… друзья. — Сослуживцы, все как один, уставились на него. Солдат покраснел.

— Друзья? — удивился Смычок. И поскреб подбородок.

— А что, остальные для тебя слишком умные, а? — сказала Улыба. — Все эти заумные словечки, которые мы произносим? Тот факт, что мы умеем разбирать черточки на глине или бумаге? Кроме Корика, разумеется. И все же. Чувствуешь себя недостойным, Бутыл? Я не в физическом смысле — тут все ясно. Но умственно? В этом проблема?

Бутыл сверкнул глазами: — Пожалеешь еще, Улыба.

— Ох, он хочет натравить на меня друзей — ящериц! Помогите!

— Хватит, Улыба, — предостерегающе зарычал Смычок.

Та встала и провела рукой по распущенным волосам. — Ну, пойду поболтаю с Острячкой и Уру Хелой. Острячка рассказывала, что пару дней назад видела Непотребоса Вздорра. Лошадь пала, и тот притащил ее в палатку своего взвода. Они ее зажарили. Остались только кости.

— Взвод съел лошадь? Целиком? — фыркнул Корик. — И как это я не знаю такого Вздорра? Кто-нибудь его видел?

— Я видела, — ответила Улыба.

— Когда?

— Несколько дней назад. Ладно, язык устал. А твой костер снова погас. — Она ушла.

Сержант тянул себя за бороду. — Боги, надо вытравить все ссоры, — пробурчал он.

— Птенчики никак не вылетят из гнезда, — отозвался Каракатица. Он принес целую кучу съестного. — Кто тут собирал змей? — крикнул сапер, бросая свертки за песок. Он подхватил одну — длинную, похожую на веревку. — Они воняют…

— Это уксус, — ответил Корик. — Старый сетийский деликатес. От уксуса мясо размякнет, и тебе не придется долго его коптить.

— Зачем ты истребляешь змей? — вопросил Бутыл. — Они полезные твари.

Смычок встал: — Бутыл, отойдем.

"Проклятие. Я ничему не учусь". — Слушаюсь, сержант.

Они перешли ров и углубились в почти ровную степь Лато Одхана, на пыльную почву, по которой местами разбросаны острые камни размером с голову человека. Где-то на юго-западе город Кейхум, еще не видимый глазу, а за ним вздымаются Таласские горы, сотни лет лишенные лесов и покрывшиеся глубокими рубцами эрозии. На небе ни облачка, и утреннее солнце уже начинало припекать.

— Где ты держишь ящериц?

— В одежде, прячу от солнца. То есть когда день. Ночью они гуляют.

— И ты с ними.

Бутыл кивнул.

— Это полезный талант, — заметил сержант. — Особенно для шпионажа. Конечно, не за врагом, а за более близкими людьми.

— Вроде бы. То есть я имел в виду — мы слишком далеко от врага…

— Знаю. Вот почему ты никому еще не рассказал. Ты, значит, подслушиваешь Адъюнкта? С тех самых пор, как выведал про гибель Сжигателей Мостов.

— Правду говоря, не часто. — Бутыл колебался, гадая, что еще известно сержанту.

— Выкладывай, солдат. Еще кого?

— Того Когтя…

— Жемчуга.

— Ну, его, и еще Верховного Мага…

— Быстрого Бена.

— Точно, а еще Тайскренна…

Смычок резко дернул Бутыла за руку. — Он ушел. Он был здесь несколько часов, неделю назад.

— Да, но кто сказал, что он не сможет вернуться когда захочет? Все эти прожженные, могучие маги заставляют меня нервничать…

— Это МЕНЯ ты заставляешь нервничать!

— Почему?

Сержант прищурился, но отпустил руку.

— Куда мы идем? — спросил Бутыл.

— Ты мне скажи.

— Не туда.

— Почему?

— Гм. Нил и Нетер как раз за вон тем холмиком.

Смычок изрыгнул полудюжину портовых ругательств. — Возьми меня Худ! Слушай, солдат, я ничего не забываю. Помню, как ты играл в кости с Меанасом, делал кукол из Худа и Веревки. Магия земли, беседы с духами — боги, ты так похож на Быстрого, что у мне волосы дыбом стоят! Понятно, понятно — все от бабушки. Но, видишь ли, я ЗНАЮ, откуда у Быстрого его таланты!

Бутыл нахмурился: — Откуда?

— Что значит откуда?

— О чем вы, сержант? Я сбился с панталыку.

— Быстрый Бен умеет тянуть из большего числа садков, чем любой маг, о котором я знаю. Кроме, может быть… тебя!

— Но я эти садки не терплю!

— Точно. Ты же ближе к Нилу и Нетер. Духи, травы. То есть когда не играешь с Худом и Меанасом.

— Они старше садков, сержант!

— Вот как! И что это значит?

— Ну, оплоты. Это Оплоты. Они были до садков. Старая магия, вот чему меня научила бабушка. По-настоящему старая. Но я передумал насчет Нила и Нетер. Они за чем-то охотятся, и я хочу знать.

— Но не хочешь, что бы они тебе увидели.

Бутыл пожал плечами: — Слишком поздно, сержант. Они нас засекли.

— Отлично. Тогда веди. Хотел бы я, чтобы ты встретился с Быстрым Беном. И все узнать об оплотах, о которых ты тут намекал.

"Нет, не надо". — Ладно. — "Быстрый Бен. Встреча. Плохо дело. Может, лучше бежать? Нет, не будь идиотом. Тебе не сбежать, Бутыл". К тому же, какой риск в беседе с Верховным Магом? Он ничего плохого не делал. Пока нет. По крайней мере, никто не знает. "Кроме, может быть, хитрого ублюдка Бена. О Бездна, что если он найдет идущую в моей тени? Ну, я же вроде и не просил компании?"

— О чем бы ты не думал, — простонал Смычок, — у меня все равно мурашки бегают.

— Не от меня. От Нила и Нетер. Они начали ритуал. Я снова передумал. Может, нам лучше отойти?

— Нет.

Они полезли по пологому склону.

Бутыл почувствовал, как пот течет по телу. — У вас природный талант, не так ли? Мурашки по коже, все такое. Вы ощущаете… кое-что.

— Я плохой пророк.

— Куда пропал взвод Геслера?

Смычок метнул на него быстрый взгляд: — Ты снова?

— Извините.

— Они сопровождают Быстрого Бена и Калама, которые вышли вперед. Так что ужасная встреча с Быстрым откладывается. Радуйся.

— Ушли вперед. Через садок? Знаете, лучше бы им этого не делать. Не здесь. Не теперь…

— Почему?

— Ну… Потому.

— В первый раз за всю карьеру солдата Малазанской Империи я по-настоящему желаю задушить боевого товарища.

— Я опечален…

— Не называй ее имя!

— Какое имя?

Исцарапанные руки сержанта сжались в кулаки.

Бутыл замолчал, гадая, не начнет ли сержант взаправду его душить.

Они взошли на гребень холма. Шагах в тридцати виканские ведьма и ведун выложили круг из камешков и сидели внутри лицом к лицу. — Они путешествуют, — пробормотал Бутыл. — Это вид Странствия Духа, как у таноанцев. Они нас видят, но смутно.

— Полагаю, в круг нельзя заходить.

— Если только потребуется их вытащить.

Смычок огляделся.

— То есть — пока мне не потребуется их вытащить, точно? Если дела пойдут скверно. Если они попадут в переделку.

Они подошли ближе. — Почему ты вступил в армию, Бутыл?

"Она настаивала". — Моя бабушка думала, это хорошая идея. Она как раз умерла, и ее дух был…э, малость возбужден. Кое-чем взволнован. "О, уходи подальше от темы, Бутыл". Я скучал. Продавал кукол лоцманам и матросам на пристани….

— Где это?

— В Джакатакане.

— И что за куклы?

— Похожие на демонов — Бурегонов. Для умиротворения.

— Бурегонов? Боги, я не думал, что сейчас кто-то этим занимается. Давно такое было.

— Куклы работали не всегда, но кое-что удавалось. Пользы больше, чем от большинства приношений. Это давало кое-какие деньги, но мне не хватало…

— Ты не почуял вот сейчас озноба?

— Это объяснимо, учитывая, куда они ушли.

— И куда же?

— Во врата Худа. Все хорошо, сержант. Думаю. Точно. Они пронырливые, и пока что не привлекли особого внимания…

— Но… зачем?

Бутыл оглянулся. Сержант выглядел бледным. Неудивительно — проклятые духи из Рараку его так напугали… — Они ищут… кое-кого. Мертвого.

— Сормо Э" ната?

— Думаю, да. Виканов. Тех, что умерли в Собачьей Упряжке. Они уже делали такое. Не нашли, но… — Он запнулся. Над каменным кругом взвился поток ледяного воздуха. По земле пополз иней. — Ох, это нехорошо. Я сейчас, сержант.

Бутыл рванулся вперед, впрыгнул в круг.

И пропал из вида.

Он так рассудил, потому что находился уже не в Лато Одхане, но стоял по колено в гнилых, крошащихся костях, а небо над головой тускло серело. Поблизости кто-то вопил. Бутыл развернулся в том направлении и увидел троих. Нил и Нетер, а перед ними ужасное привидение — лич. Именно оно и вопило. Юные виканы отступали перед его гневной тирадой.

Язык, которого Бутыл не знал. Он подобрался поближе, с каждым шагов вздымая клубы праха.

Лич вдруг вытянул руки и схватил виканов, поднял в воздух и затряс.

Бутыл перешел на бег. "И что я делать буду, когда добегу"?

Тварь взвыла и швырнула виканов на землю. Мгновенно исчезла в туче пыли.

Он помог им подняться на ноги. Нетер бранилась на родном языке и отрясала края одежд. — Чего тебе? — зыркнула она глазами на Бутыла.

— Думал, вы в опасности.

— Мы в порядке, — фыркнул Нил, хотя натянутое выражение лица юноши говорило об обратном. — Можешь вести нас назад, маг.

— Тебя послала Адъюнкт? — спросила Нетер. — Нам покоя не дадут?

— Никто меня не посылал. Ну, сержант Смычок — мы просто прогуливались…

— Смычок? Ты про Скрипача?

— Мы так подоз…

— Не будь идиотом. Все знают.

— Мы не идиоты. А вот вам, похоже, не пришло в голову, что Скрипач сам так захотел. Хочет, чтобы его звали Смычком, потому что старая жизнь ушла, а со старым именем возвращаются воспоминания, и их у него слишком много.

Виканы не ответили.

Бутыл расхаживал взад и вперед. — Так это был виканский лич? Один из мертвых, что вы искали?

— Слишком много знаешь.

— И?

Нил вполголоса выругался. — Наша мать.

— Ваша… — Бутыл замолчал.

— Она велела нам не дурить и поскорее взрослеть, — добавил Нил.

— Это она сказала тебе, — буркнула Нетер. — А мне…

— Взять мужа и забеременеть.

— Просто как вариант.

— А тряска — в подтверждение варианта? — спросил Бутыл.

Нетер плюнула ему под ноги. — Вариант. Совет. То, над чем мне нужно подумать. А тебя я слушать не намерена, солдатик. Ты малазанин. Взводный маг.

— Он из тех, — подчеркнул Нил, — кому послушны искры жизни.

— Маленькие. Такими мы в детстве игрались.

Бутыл улыбнулся "взрослому" замечанию девушки.

— Что такого?

— Ничего. Извини.

— Я думала, ты хочешь вести нас обратно.

— Я тоже так думал, — ответил Бутыл. И оглянулся: — Но нас заметили.

— Это твоя вина, маг! — обвинил его Нил.

— Может быть.

Нетер зашипела и ткнула пальцем. Перед ними встала другая фигура, по ее бокам — тени собак. Виканских овчарок. Девять, десять, двенадцать. Человек между ними был определенно виканом, приземистым, с ногами колесом, седоватым. На лице множество шрамов.

— Это Балт, — прошептала и шагнула вперед Нетер.

Собаки заворчали.

— Нил, Нетер, я искал вас, — произнес названный Балтом дух, встав в десяти шагах. Собаки выстроились в линию у его ног. — Слушайте. Мы не отсюда. Вы понимаете? Мы не отсюда. — Он помедлил и привычным жестом почесал нос. — Подумайте над моими словами. — Он отвернулся, но помедлил и бросил взгляд через плечо. — Да, Нетер, найди мужа и нарожай детей.

Духи пропали.

Нетер топнула ногой. Поднялась пыль. — Почему все твердят мне это?!

— Ваше племя уменьшилось в числе, — рассудительно ответил Бутыл. — Имеет смысл…

Она двинулась к нему. Бутыл отскочил…

… и оказался в каменном круге.

Через мгновение Нил и Нетер вздохнули, их сидящие тела задвигались.

— Я уж устал, — сказал стоявший около круга Смычок.

Виканы медленно распрямляли ноги.

Бутыл поспешил подойти к сержанту. — Надо уходить, — шепнул он. — Пока она не вышла из круга…

— Почему?

Бутыл уже двигался. — Она зла на меня.

Сержант фыркнул и пошел следом. — И почему бы это? Вот что хотелось бы узнать.

— Просто ляпнул кое-что.

— Как я удивлен.

— Я не хотел в это лезть. Печаль… гм.

— Я готов тебя привязать к колышку, чтобы от нее не убежал.

Они вышли на холм. Нетер сзади выкрикивала ругательства. Бутыл ускорил шаг, но внезапно встал, пошарил рукой за пазухой, бережно вытянув пустынную ящерицу. — Проснись, — пробормотал он и кинул рептилию на землю. Она поскакала прочь.

Смычок наблюдал за всем этим. — Ящерица пошла к ним?

— Она может решиться на настоящее проклятие. Я должен знать и быть готовым.

— Дыханье Худа, что ты сказал?

— Ужасная ошибка. Я согласился с ее мамой.

* * *

— Лучше бы нам уйти отсюда. Или…

Калам оглянулся: — Да ладно, Бен. — Поднял руку, подавая знак солдатам, шедшим по сторонам и одному, оставшемуся позади, затем тихо свистнул, привлекая внимание находившемуся впереди громадному рыжебородому капралу.

Солдаты сгруппировались вокруг ассасина и мага.

— За нами следят, — сказал сержант Геслер, вытирая пот с блестящего лба.

— Все еще хуже, — отозвался Быстрый Бен.

Солдат по кличке Песок буркнул: — Куда уж хуже…

Калам оглядывал следы, оставленные взводом, но ничего не мог различить в бесцветной дымке. — Это все еще Имперский Путь?

Быстрый Бен почесал в затылке: — Не уверен.

— Но как такое могло случиться? — бросил капрал Буян. Его широкий лоб и маленькие глазки сверкали, как будто моряк был готов впасть в ярость берсерка. Он поднял кремневый меч, словно ожидал нападения демона, готового материализоваться из пыли прямо перед ними.

Ассасин коснулся кинжалов. — Ну? — поглядел он на Бена.

Колдун не сразу кивнул. — Все хорошо.

— Что вы двое там решили? — спросил Геслер. — Так трудно объяснить и нам?

— Саркастичный ублюдок, — ласково, широко улыбнулся ему Быстрый Бен.

— Проткнул я в жизни немало рож, — отвечал Геслер с такой же улыбкой, — вот только Верховного Мага не доводилось пометить.

— Довелось бы, тебя бы здесь не было.

— Вернемся к делу, — прорычал Калам. — Мы дождемся того, кто идет по следу. Быстрый не знает, где мы. Это само по себе тревожит.

— Потом — быстрей уходим, — добавил колдун. — Без геройских битв.

— Девиз Четырнадцатой, — шумно вздохнул Буян.

— Который? — спросил Геслер. — "Побыстрей уходим" или "без геройских битв"?

— Выбирай.

Калам оглядел по очереди Геслера, Буяна, молодых солдат Правду и Пеллу, младшего мага Песка. "Что за жалкий сброд".

— Давайте сначала его убьем, — предложил, озираясь, Буян. — Потом поглядим, кто он такой.

— Один Худ знает, как ты до сих пор жив, — покачал головой Быстрый Бен.

— Все потому, что я человек разумный, Верховный Маг.

Калам хмыкнул. "Ладно, они не безнадежны". — Сколько ему до нас, Быстрый?

— Близко. Не ему. Им.

Геслер отстегнул самострел, Пелла и Правд последовали его примеру. Наложили стрелы и натянули вороты.

— Им, говоришь, — буркнул сержант, метнув взор на Бена. — Сколько? Двое? Шесть? Пятьсот тысяч?

— Не в этом дело, — голос Песка вдруг задрожал, — а в том, откуда они пришли. Хаос. Я ведь прав, Верховный Маг?

— Итак, — сказал Калам, — садки действительно под угрозой.

— Я уже тебе объяснял, Калам.

— Точно. И Адъюнкту то же говорил. Но она решила, что мы должны обогнать Леомена под И'Гатаном. То есть по садкам.

— Там! — прошипел, указывая пальцем, Правд.

Из серой полутьмы вынырнуло нечто громадное, высокое, черное, как заполняющая все небо штормовая туча. А за ним — еще, и еще…

— Пора бежать, — сказал Быстрый Бен.

Глава 4

Все созданное К'рулом, как вы понимаете, родилось из любви Старшего Бога к возможностям. Мириады путей магии, спутанные в множество прядей, и каждая прядь вьется вольно, словно волосы косматого зверя по ветру. И К'рул был тем зверем, но в то же время был пародией на жизнь, ибо нектар его — кровь, разбрызганный дар, красные слезы боли, и весь он определялся своей жаждой.

Поэтому жажда — нечто, знакомое всем нам. Не так ли?

Разговор Бруфо и Нуллита в Последнюю Ночь Нуллита,

Бруфо Парлет

Эта страна просторна, но не пуста. Какой — то древний катаклизм разорвал гладкие скалы, образовав равнину, пересеченную хаотической сетью трещин. Если когда-либо ее покрывал песок — ветер или вода давно унесли последние его частицы даже из провалов. Камень казался отполированным, и солнце яростно отражалось в этом зеркале.

Щурясь, Маппо Коротыш изучал искореженный ландшафт. Через некоторое время покачал головой: — Икарий, я никогда не видел этого места раньше. Как будто что-то содрало самую кожу мира. Трещины… почему они бегут во всех направлениях?

Джагут — полукровка помолчал. Его бледные глаза осматривали простор, как будто перед ним лежала огромная картина. Затем он нагнулся и подобрал обломок скальной породы. — Неимоверное давление, — пробормотал странник, — А потом — насилие. — Он выпрямился, отбросил камешек в сторону. — Трещины не ошибаются, Маппо. Видишь ту, ближайшую? Она бежит по всем швам камня. Я заинтригован.

Трелль опустил объемистый мешок. — Ты желаешь исследовать?

— Да. — Икарий глянул на него и улыбнулся: — Ни одно из моих желаний тебя не удивляет? Поистине ты знаешь мой ум лучше, чем я сам. Как будто женщина.

— Будь я женщиной, Икарий, я серьезно тревожился бы насчет твоего выбора женщин.

— Согласен, — ответил Джаг, — ты слишком волосат. Практически весь в щетине. Учитывая объем груди — полагаю, ты смог бы одним ударом повалить на землю самца бхедрина.

— Если будет повод… хотя ничего не разум не приходит.

— Так идем исследовать.

Маппо вслед за Икарием спустился на выглаженную равнину. Ужасная, иссушающая жара. Скалы под их ногами покрыты бороздами — следами мощного и разнонаправленного давления. Даже лишайника нет на камне. — Все это было скрыто.

— Да, и лишь недавно вышло на свет.

Они приблизились к острому краю ближайшего разлома.

Солнце освещало верхнюю часть крутых, неровных склонов, но глубины оставались во тьме.

— Вижу путь вниз, — сказал Икарий.

— А я надеялся, что не видишь, — отозвался Маппо, тоже заметивший спуск и оценивший все собрание удобных для рук и ног полок, уступов и дыр. — Ты знаешь, как я не люблю карабкаться.

— Не знал, пока ты не сказал. Ну, идем?

— Позволь отыскать мешок. — Маппо озирался. — Похоже, мы проведем там всю ночь. — Он пошел назад, к краю долины. Любопытство почти покинуло Маппо за годы, посвященные скитаниям с Икарием. Сейчас это чувство связано с тревогой и страхом. Поиски Икарием ответов — занятие не безнадежное. Увы. Если истина откроется, это будет подобно лавине. Икарий не сможет — не должен — пережить эти откровения. О себе. Обо всем, что сотворил. Он постарается лишить себя жизни сам, если никто не окажет такой милости.

В такую пропасть они чуть не упали совсем недавно. "И я предал клятву". Во имя дружбы. Он сломался — и все еще пылал от стыда. Хуже того. Сочувствие в глазах Икария протыкало сердце словно мечом, бередило незаживающую рану.

К счастью, случаются приступы любопытства. Развлечения съедают время, сбивают Икария с безжалостного пути. "Да, время. Задержки. Иди куда он поведет, Маппо Коротыш. Ты ничего больше не можешь. Пока… пока что?" Пока не наступит последний провал. А потом — потом случится возможность продолжить большой обман. Если не станет слишком поздно.

Он устал. Сама душа утомилась от нелепой шарады. Слишком много лжи на пути, слишком большая ложь держит его в плену. "Я не друг. Я нарушил клятву — во имя дружбы? Еще ложь. Нет. Просто личная выгода, скотское следование своим интересам".

Икарий зовет его другом. Жертва жестокого проклятия — он остается верным, честным, полным радости жизни. "И вот я, так удачно уводящий его на ложные тропы. Снова и снова". О, позор — именно то слово!

Он сам не заметил, как дошел до мешка. Сколько же он стоит здесь, замерев и ничего не видя? "Ах, это правда — я начинаю терять себя". Со вздохом Трелль поднял мешок и одел лямку на плечо. "Молю, да не пересечем мы ничьи пути. Никаких угроз. Никакого риска. Молю, да не найдем мы пути из той пропасти". Но кому молиться? Маппо засмеялся и пошел назад. Он ни во что не верит, не желает закрывать лживым рисунком лик забвения. Итак, пустые мольбы пустого мужа.

— Ты в порядке, друг? — спросил Икарий.

— Иди вперед, — ответил Маппо. — Я получше привяжу поклажу.

По лицу Джага пробежало облачно тревоги; затем он кивнул и пошел к месту, где начиналась природная "лестница". И пропал из вида.

Маппо снял с пояса кошель и развязал тесемку. Достал из него другой кошель, расправил. Он оказался больше, чем тот, в котором лежал. Из второго кошеля он вынул третий, еще больший. Потом Маппо с натугой втиснул наплечный мешок в третий кошель. Затянул ремешок. Вложил кошель в меньший, а тот — в самый маленький. И снова закрепил его на поясе. Неудобно, но на краткое время сойдет. Ему трудно будет достать оружие, случись неожиданная опасность во время спуска. Но ведь он не умеет цепляться за камни, подобно пьяной козе, и одновременно размахивать палицей…

Он глянул за край обрыва. Икарий быстро спускался, он теперь находился ниже его на пятнадцать ростов.

Что они могут найти? КАМНИ. Или то, что было закопано очень давно?

Маппо начал спуск.

Вскоре солнце ушло, погрузив всю расселину во тьму. Воздух быстро похолодел, стал затхлым. Ни звука, кроме периодического лязга Икариевых ножен по камню — единственное доказательство, что Джаг внизу еще жив, не упал. Маппо знал: случись так, Икарий не издаст ни звука.

Руки Трелля начинали уставать, икры болели, пальцы на ногах онемели, но он продолжал двигаться, чувствуя себя необычайно отстраненным и неутомимым, как будто это спуск без конца и единственный выбор — двигаться дальше. Вечно. В таком желании было что-то намекающее… но он не отваживался подумать, что сулит этот намек.

Воздух все холодел. Маппо заметил, что его дыхание застывает инеем на камне, сверкает под каким-то непонятным, не имеющим источника освещением. Внизу он чуял старый лед, и смутное беспокойство заставило дыхание участиться.

За левую ногу схватилась рука. Он вздрогнул.

— Мы на месте, — пробормотал Икарий.

— Возьми меня Бездна, — шепнул Маппо, отталкиваясь от стены и устало шлепаясь на скользкий, покатый пол. Он взмахнул руками и сумел встать. — Ты уверен? Может, эта поверхность — всего лишь уступ, и если мы поскользнемся…

— То вымокнем. Идем, тут озеро.

— Да, вижу. Оно… светится…

Они зашагали под уклон, пока под ногами не оказалась ширь неподвижной воды. Смутный сине — зеленый свет снизу показывал глубину водоема. Им было видно дно, примерно на высоте двух ростов, грубое, покрытое гнилыми стволами или сломанными сталагмитами, бледно-зеленое с наносами белого ила.

— Ради этого мы ползли треть лиги? — спросил Маппо и гулко захохотал.

— Погляди дальше, — ответил Икарий. Трелль услышал в голосе спутника возбуждение.

Обломки тянулись шагов на пять, затем резко кончались. Там неясно виднелась угловатая форма. Можно было смутно различить стороны и верхушку. Из дальней стенки торчали какие-то выступы, словно паучьи лапы. Маппо присвистнул. — Оно живое?

— Какое-то устройство, — отозвался Икарий. — Металл почти белый, заметил? Ни следа ржавчины. Похоже, будто построено вчера… но поверь, друг мой, оно очень древнее.

Маппо не сразу решился спросить: — Одно из твоих?

Икарий блеснул глазами: — Нет. Это и удивляет.

— Нет? Уверен? Мы находили другие…

— Уверен. Не знаю почему, но в уме нет сомнений. Это сделал кто-то другой, Маппо.

Трель склонился и погрузил ладони в воду. И сразу вытащил. — Проклятие, как холодно!

— Для меня не преграда. — Икарий улыбнулся, блеснув гладкими клыками.

— Ты намерен поплыть и изучить его? Можешь не отвечать, все ясно. Ладно, я поищу ровное место и разобью лагерь.

Джаг уже скидывал одежду.

Маппо побрел по склону. Сумрак смягчался свечением воды, так что он мог различить каждый шаг. Двинулся влево и вскоре уперся в холодную стену. Еще пятьдесят или около того шагов — и рука скользнула в узкую трещину; он ощупал ее внутренность — и, хотя пальцы порядком онемели, заметил изменение формы и фактуры камня. Трелль остановился и более тщательно осмотрел это место.

Это был базальт, выступавший из стены, так что склон через несколько шагов заслонялся им. По склону и дну озера бежали темные трещины, и в их глубине был виден все тот же базальт. Этот камень чуждый, заключил он. Может, вся пропасть образовалась от его вторжения.

Маппо отошел туда, где смог сесть, прижался спиной к стене и устремил взор в глубины озера. Размышляя, он начал чистить зубы кусочком тростника. Невозможно вообразить естественный процесс, порождающий такое вторжение. Пусть под землей царит высокое давление, на этом субконтиненте просто нет пород, способных образовать такой выход.

Нет, тут должны быть врата, и базальтовое образование прошло через них. Катастрофа. Из своего мира… в скальное основание мира нашего.

Что это такое? Он знал.

"Небесная крепость".

Маппо встал и вновь оглядел рваный базальт. "То, что Икарий изучает на дне озера… оно пришло отсюда. Из этого следует, не так ли, что должен быть некий портал. Вход". Теперь он действительно охвачен любопытством. Что за тайны лежат внутри? Среди наставлений, которыми снабдили его Безымянные перед взятием ритуальной клятвы, был рассказ о небесных крепостях, ужасных твердынях К'чайн Че'малле, летавших по небу словно облака. Согласно Безымянным, это было вторжение времен до Первой Империи, когда основавший ее народ представлял собою лишь сборище бродяг — даже не племен. Они мало чем отличались от смертных Имассов. Вторжение, которое окончилось неудачей. По крайней мере, в этом регионе. Рассказ не упоминал, с кем они столкнулись. С Джагутами, наверно. Или Форкрул Ассейлами, или самими Старшими Богами.

Он расслышал плеск увидел сквозь сумрак, как Икарий неловко выползает на берег. Маппо встал и подошел к нему.

— Мертвый, — проскрипел Джаг. Маппо видел, что друг дрожит.

— Механизм?

Икарий покачал головой: — Омтозе Феллак. Эта вода… мертвый лед. Мертвая… кровь.

Маппо подождал, пока он согреется. Поверхность озера стала мутной, колебалась; Трелль гадал, давно ли вода знала движение и жар живого тела. Ясно, что по живому телу она соскучилась…

— Внутри той штуки тело, — вскоре произнес Джаг.

— К'чайн Че'малле.

— Да. Откуда знаешь?

— Я нашел небесную крепость, из которой это устройство выпало. Часть ее выпирает из стены.

— Странное создание, — бормотал Икарий. — Я не припоминаю, что видел таких, но знаю их наименование.

— Насколько я знаю, друг, ты никогда не встречал таких в своих странствиях. Но тем не менее располагаешь знанием о них.

— Надо обдумать.

— Да.

— Странная тварь, — продолжал Икарий. — Рептилия. Конечно, иссохшая, как и можно было ожидать. Думаю, сильная. Суставы ног, широкие руки. Большие челюсти. Хвост — обрубок…

— Короткий хвост. Ты уверен?

— Да. Зверь был распростерт, и у рук находились рычаги — это был мастер, управлявший машиной.

— Там было отверстие?

— Сам белый металл становился прозрачным, когда я смотрел.

— Открывая рабочие части механизма?

— Только место, на котором сидел К'чайн Че'малле. Похоже на некую повозку для перевозки и исследований — но не для нахождения под водой; это и не машина для копания, суставчатые руки, которые видны на дальней стенке, для подобной работы не подходят. Нет, открытие Омтозе Феллака застало его врасплох. Пожран, поглощен льдом. Приходил Джагут — проследить, чтобы никто не выжил.

Маппо кивнул. Описания Икария заставили его сделать те же умозаключения. Как и сама крепость, механизм построен для полета, рожден для парения на волнах неведомой магии. — Если желаем отдохнуть на ровном месте, — воскликнул он, — можем поискать его внутри крепости.

Джаг улыбнулся: — Вижу огонек предвкушения в твоих глазах? Похоже, передо мной снова старый добрый Маппо. Есть память или нет, ты мне родной; я слишком долго страдал, видя твою грусть. Конечно, я все понимаю. Я — то, что не дает тебе покоя, друг, и мне печально это знать. Идем, поищем дорогу в крепость.

Маппо пропустил энергично шагавшего Икария и поглядел ему вслед.

"Икарий, Строитель Механизмов. Откуда у него эти умения?" Он боялся, что скоро узнает это.

* * *

Монастырь стоял посредине иссушенных, пустынных земель: ни деревни, ни хижины на десятки лиг в любую сторону. От дорог остались слабые следы. На купленной Резаком в Г'данисбане карте его местоположение отмечено едва заметной на старой коже волнистой линией, проведенной красноватыми чернилами сверху вниз. Символ Д'рек, Осенней Змеи.

Единственное покрытое куполом здание стояло в центре прямоугольного, обнесенного низкой стеной двора; небо над ним прочертили крылья стервятников.

Скорчившийся в седле позади Резака Геборик Руки Духа сплюнул и сказал: — Упадок. Гниль. Растворение. То, что работало, вдруг сломалось. И души улетели, словно мушки. Во тьму. Осень ждет, но времена года исказились, смешались, стремясь избежать касания вынутых из ножен кинжалов. Но узники нефрита пленены навечно. Своими собственными спорами. Диспуты, ссоры — вселенная вокруг не замечается, они не заботятся о ней, глупцы. Они надевают невежество как доспехи и машут раздорами как мечами. Кто я им? Диковинка. Еще меньше. Это сломанный мир, и какое мне до него дело? Я не просил об этом, обо всем этом…

Он продолжал бормотать, но Резак больше не слушал. Он оглянулся на ехавших сзади женщин. Беззаботные, неосторожные, одуревшие от жары. Их лошади шли с опущенными головами; ребра ясно виднелись под пыльной, грязной кожей. Сбоку скакал Серожаб с обычным своим надутым и скользким видом; он то и дело без видимых усилий обгонял всадников и даже делал вокруг них круги.

— Нам нужно посетить монастырь, — сказал Резак. — Попользоваться колодцем. Может, там есть и еда…

— Они все мертвы, — каркнул Геборик.

Резак покосился на старика. — Это объясняет стервятников. Но вода нам нужна.

Дестриант Трича послал ему мрачную ухмылку.

Резак понял ее значение. Он становился бессердечным, равнодушным к множеству страданий мира. Монастырь, полный мертвых жрецов и жриц… для него — ничто. И старик может видеть это, может заглянуть внутрь. "Его новый бог — Летний Тигр, Повелитель Войны. Геборик Руки Духа, Верховный Жрец борьбы, он видит, каким холодным я стал. И это… забавно".

Резак направил лошадь на тропку к монастырю. Остальные поехали за ним. Дарудж натянул удила перед самым входом, спешился. Ворота закрыты. — Геборик, вы чувствуете опасность?

— А у меня есть такой дар?

Резак покосился и промолчал.

Дестриант слез с коня. — Ничего живого. Ничего.

— И духов нет?

— Ничего. Она забрала.

— Кто?

— Неожиданная посетительница. — Он засмеялся и воздел руки. — Мы играем в игры. И не ожидаем… обиды. Ярости. Я бы им рассказал. Предупредил. Но они не послушали бы. Всепожирающий обман. Одно здание может стать миром, и умы внутри сперва толпятся и спорят, потом рвут друг друга когтями и клыками. Все, что им нужно — выйти наружу; но они не могут. Они забыли, что снаружи что-то есть. О, все эти лики поклонения, ни один из которых не истинный. Не обращай внимания на усердие — оно лишь служит демону ненависти. Злоба, страхи, подлые умыслы. Я бы им рассказал.

Резак прошелся вдоль стены, ведя за собой лошадь. Сел в седло, подтянул ноги и встал. До верха стены можно дотянуться рукой. Он залез на ограду. Во дворе трупы. Дюжина или больше, чернокожие, по большей части голые, лежат тут и там на белом плотном грунте. Резак прищурил глаза. Тела выглядели… кипящими, пенящимися, оплывающими. Дергались. Он отвел взгляд. Двери купольного храма распахнуты. Справа имелся загон, окружающий длинное недостроенное строение из глиняных кирпичей, высотой в две трети стены. Корыта со штукатуркой и брошенные инструменты показывали, что оно останется недостроенным еще очень долго. Падальщики облепили крыши, но ни один не пытался пировать на трупах.

Резак соскользнул во двор. Прошел к воротам, поднял засов и открыл тяжелую дверь.

Серожаб ожидал снаружи. — Огорченно и недовольно. Так много гадостей в этом разрушенном месте. Отвращение. Мой аппетит. — Он вошел внутрь и неохотно приблизился к телу. — Ах! Они кишат! Черви, повсюду черви. Плоть поганая, поганая даже для Серожаба. Мерзость. Давай уйдем из этого места!

Резак приметил колодец в углу между храмом и пристройкой. Вернулся к спутникам, ожидавшим снаружи: — Давайте бурдюки. Геборик, не сможете проверить помещение, поискать еду?

Геборик улыбнулся: — Скот отсюда не выпустили. Прошли дни. Жара убила всех. Дюжину коз, двух мулов.

— Просто еду.

Дестриант пошагал к зданию.

Сциллара слезла с лошади, взяла водяной мех у Фелисин и подошла к Резаку. — Вот. Мой тоже.

Он поглядел ей в глаза. — Интересно, не предупреждение ли это.

Она чуть вздернула брови: — Мы такие важные птицы, Резак?

— Ну, я не имел в виду именно нас. То есть — не следует ли нам принять это за знак.

— Мертвых жрецов?

— Ничего хорошего не выходит из поклонения.

Она загадочно улыбнулась и протянула бурдюки.

Резак мысленно ругнулся. Разговоры с этой женщиной не приносили пользы. Такое мог бы сказать и дурачок. Насмешка во взоре, уста, готовые расплыться в улыбке при первом его слове. Не говоря больше ни слова, парень взял кожаные сосуды и пошел к колодцу.

* * *

Сциллара проследила за ним взглядом и повернулась к слезающей с коня Фелисин. — Нам нужна вода.

Юная женщина кивнула: — Знаю. — Она дернула за порядком отросшие волосы. — Мне все видятся те бандиты. Здесь новые мертвецы. А то кладбище, которое мы миновали вчера… целое поле костей. Кажется, мы вступили в кошмар и с каждым днем все глубже в нем увязаем. Жарко — а мне холодно, меня все сильнее знобит.

— Это от обезвоживания. — Сциллара достала трубку.

— Ты не выпускаешь ее изо рта целые дни.

— Держит жажду в рамках.

— Как это?

— Ну, я так себе внушаю.

Фелисин поглядела в сторону: — Мы только этим и заняты.

— Чем?

— Внушаем себе. Надеясь, что внушенное станет истиной.

Сциллара глубоко затянулась и резко выпустила дым. Проследила, как он развеивается по ветру.

— Ты кажешься такой здоровой. — Фелисин снова смотрела на нее. — А остальные сохнут.

— Но не Серожаб.

— Да уж.

— Он часто говорит с тобой?

Фелисин покачала головой: — Нечасто. Только когда я просыпаюсь от дурных снов. Тогда он поет мне.

— Поет?

— Да, на языке своего народа. Песни для детей. Сказал, что должен практиковаться…

Сциллара искоса глянула на собеседницу. — Неужели? А почему, сказал?

— Нет.

— Сколько тебе было, когда мать продала тебя?

— Не помню, — пожала плечами Фелисин.

Это могло быть ложью, но Сциллара предпочла не углубляться.

Фелисин приблизилась. — Ты будешь заботиться обо мне, Сциллара?

— Что?!

— Я чувствую, словно иду назад. Раньше я была… старше. Там, в Рараку. Теперь, каждый день, я будто бы становлюсь девочкой. Меньше, все меньше.

Сциллара с беспокойством ответила: — Мне никогда не удавалось заботиться о ближних.

— Думаю, такова была и Ша'ик. Она была… одержима…

— Она хорошо обходилась с тобой.

— Нет, это был Леомен. Даже Тоблакай. И Геборик, пока его Трейк не взял. Она обо мне не заботилась, вот почему Бидитал…

— Бидитал мертв. Лежит, и яйца забиты в тощую глотку.

— Да, — прошептала Фелисин. — Если бы Геборик рассказал, как это случилось. Тоблакай…

Сциллара фыркнула: — Подумай, Фелисин. Если бы он сказал, что это сделал Л'орик, или Ша'ик, или даже Леомен, да, ты могла бы усомниться. Но Тоблакай? Нет, верь этому. Боги, почему ты не веришь?

Этот вопрос вызвал у Фелисин слабую улыбку. Она кивнула: — Ты права. Такое мог сделать лишь Тоблакай. Только Тоблакай мог убить его… таким образом. Скажи, Сциллара, у тебя есть еще трубка?

— Запасная? Как насчет дюжины? Не хочешь зажечь все сразу?

Фелисин засмеялась. — Нет, только одну. Так ты позаботишься обо мне?

— Попытаюсь. "Может, и получится. Как у Серожаба. Практиковаться". Она пошла искать трубку.

* * *

Резак вытянул ведро и вгляделся в воду. Кажется чистой, ничем особенным не пахнет. И все же он сомневался.

Шаги сзади. — Я нашел еду, — сказал Геборик. — Больше, чем сможем увезти.

— Как думаете, с водой все в порядке? Что убило жрецов?

— Она хорошая. Я сказал, кто убил их.

"Неужели?" — Не обыскать ли храм?

— Серожаб уже там. Я велел искать монеты, каменья, неиспорченную пищу. Задание ему не понравилось, так что надеюсь, он обернется быстро.

— И хорошо. — Резак подошел к корыту и вылил воду. Вернулся к колодцу. — А мы сможем завести сюда лошадей?

— Я постараюсь. — Но Геборик не сделал ничего, чтобы выполнить обещание.

Резак глянул на него и встретил напряженный взгляд нечеловеческих глаз. — Что не так?

— Ничего особенного. Я кое-что заметил. У тебя есть полезные качества, Резак. Например, способность быть лидером.

Дарудж скривил губы: — Если ВЫ хотите стать вожаком, давайте. Я не против.

— Я не проворачиваю нож в ране. Парень, я сказал то, что сказал. Ты принял командование, и это хорошо. То, что нам нужно было. Я никогда не был вожаком. Всегда шел за другими. Мое проклятие. Но не это все желают услышать. Не от меня. Нет, они хотят, чтобы я вел. К свободе. Говорил им, я ничего не знаю о свободе.

— Им? Кому? Сцилларе и Фелисин?

— Пойду к лошадям, — сказал Геборик, отвернулся и побрел к воротам своей странной, похожей на лягушачьи прыжки походкой.

Резак снова набрал воды и вылил ее в корыто. Они скормят лошадям все, что не смогут увезти. Запасут воду. "А прямо сейчас мы грабим храм". Ну, давным — давно он был вором. К тому же мертвым богатство ни к чему. Не так ли?

Резкий, грохочущий звук из центра пристройки позади него. Звук открытия портала. Резак развернулся, вытаскивая ножи.

Всадник вырвался из магических врат на полном скаку. Резко натянул удила серого коня — или, скорее, чудовищного привидения, обтянутого рваной кожей, из — под которой виднелись иссохшие мышцы, связки и сухожилия. Его глаза — черные провалы; длинная и сальная грива хлещет по холке, громко стучат копыта. Но сидящий в высоком седле всадник кажется еще более устрашающим. Черные бороздчатые доспехи, тронутые зеленоватой патиной, изрубленный шлем, под узким забралом — кости с немногими кусочками кожи на щеках, прилипшими к челюсти жилами, с прогнившими, обломанными зубами. Конь резко остановился, подняв клубы пыли, но в предшествующий миг Резак успел разглядеть такое количество оружия, что невозможно и сосчитать. Мечи за спиной, метательные топорики, ножны и рукояти кинжалов у седла, а покрытая латной перчаткой левая рука сжимает что-то вроде кабаньего вертела с бронзовым наконечником длиной в добрый меч. Большой лук, малый лук, ножи…

— Где я? — Голос походил на вопль разъяренного зверя. Едва пришелец начал поворачиваться в седле и осматриваться, на землю полетели куски доспехов. — Проклятие, Худ! Я шел по следу! — Он замер, только сейчас заметив Резака. — Оставила одного в живых? Сомневаюсь. Ты не прихвостень Д'рек. Приложись к воде, смертный. Неважно, ты уже мертв. Ты и все клятые, полные кровушки живые твари в этом королевстве и всех иных!

Он поворотил коня к храму, из которого как раз показался Серожаб, обнявший лапищами груду полезных вещей — свертков шелка, коробок, пакетов с едой и предметов кухонной утвари. — Жаба, любящая готовить с комфортом! Безумие Великого Конца да пребудет с тобой! Подойди ближе, демон, я оторву тебе ноги и поджарю на костре! Что, думал, я больше не ем? Ты прав, но тебя я поджарю из чистой злобы, настоянной на иронии — ах! Тебе понравилось, не так ли? — И он снова поглядел на Резака. — Именно вас я должен был увидеть? Он сорвал меня с погони ради… ЭТОГО?

Резак спрятал ножи. Из ворот появился Геборик Руки Духа, за ним шли лошади. Старик остановился, увидев всадника, но тут же зашагал в прежнем темпе. — Слишком поздно, Солдат, — сказал он. — Или слишком рано! — И засмеялся.

Всадник высоко поднял копье. — Вижу, Трич совершил ошибку. Но тем не менее приветствую тебя.

Геборик застыл на месте. — Ошибку, Солдат? Да, согласен, но что же поделаешь? Принимаю приветствия, хотя и неискренние. Что привело тебя?

— Хочешь ответа — спроси Худа! — Он опустил копье и воткнул в землю, выпрыгнул из седла (при этом по земле закувыркались новые куски доспехов). — Полагаю, следует осмотреться… как будто я уже не вижу все, что нужно видеть. Пантеон разделился, не так ли?

Геборик подвел тревожащихся лошадей к поилке, обойдя всадника по широкой дуге. Кивнул Резаку: — Солдат Худа, из Высокого Дома Смерти. Думаю, он нам не помешает.

— Он говорил со мной на дару. А с вами — на малазанском.

— Да.

Солдат был высоким, и Резак только теперь рассмотрел то, что свисало с усаженного короткими ножами пояса. Эмалевая маска, растрескавшаяся, покрытая пятнами — и с единственной полосой красной краски вдоль щеки. — Сбереги Беру! — прошептал он. — Сегуле!

Услышав это, Солдат повернулся и подошел к нему. — Дарудж, ты далеко от дома! Скажи, дети Тирана все еще правят в Даруджистане?

Резак покачал головой.

— Ты выглядишь озадаченным, смертный. Что такое?

— Я… я слышал… то есть… сегуле обычно ни с кем не говорят. Но вы…

— Лихорадочный пыл все еще владеет моим смертным родом? Идиоты! Значит, армия Тирана до сих пор держит город?

— Кто? Чья? Даруджистаном правит совет. У нас нет армии…

— Блестящее безумие! В городе нет сегуле?

— Нет. Только… рассказы. То есть легенды.

— Тогда где таятся мои маскированные, задиристые соотечественники?

— Остров, как говорят, далеко на юге, у берега, за Морном…

— Морн! Теперь я улавливаю смысл. Их держат в готовности. Совет Даруджистана — сплошные маги? Бессмертные, загадочные, маниакальные маги! Они затаились, ожидая возвращения Тирана, а в один прекрасный день он вернется! Вернется в поисках своей армии! Ха! Совет!

— Это не совет, сир, — вмешался Резак. — Если говорить о магах, это должен быть Т" орруд Кабал…

— Т" орруд! Да, умно. Дерзко! Баруканель, Деруданит, Травалеграх, Маммолтенан? Их имена потрясли твою душу? Я вижу!

— Маммот был мне дядей…

— Дядей! Ха! Абсурд! — Он повернул голову. — Я увидел достаточно! Худ! Я ухожу! Она сделала свою позицию ясной как лед, да? Худ, проклятый глупец, я тебе был не нужен! Теперь придется снова разнюхивать его след! Проклятие твоим белым костям! — Он влез на неупокоенного коня.

Геборик воззвал от поилки: — Солдат! Могу я спросить? На кого ты охотишься?

Рот раскрылся в безмолвной усмешке, показав ряды заточенных зубов. — Охота? О да, мы все охотимся, но я был ближе всех! Нассать на костлявые ноги Худа! Вырвать волосы из носа и вбить зубы в пасть! Копье ему в морщинистый зад, и выставить на вершине холодной горы! О, я найду ему жену, ставьте смело на это! Но вначале — охота!

Он дернул удила, посылая коня вскачь. Портал снова открылся. — Шкуродер! Слушай меня, Чтящий ублюдок! Я иду за тобой! Сейчас! — Конь и всадник провалились в дыру, пропали. Миг спустя пропали и сами врата.

Внезапная тишина зазвенела в ушах Резака заупокойной службой. Он хрипло вздохнул и постарался взять себя в руки. — Сбереги Беру… Он был мне дядей…

— Парень, пойду напою лошадей, — сказал Геборик. — А ты иди к женщинам. Наверное, они услышали крики и не знают, что думать. Иди же, Резак.

Дарудж кивнул и поплелся. "Баруканель. Маммолтенан. Что открыл Солдат? Какие мрачные тайны были в его речах? Что Барук и другие сделали с Тираном? А сегуле? Тиран возвращается?" — Боги, мне пора домой.

Фелисин и Сциллара сидели около дороги сразу за воротами. Обе курили ржавый лист. Фелисин выглядела больной, но в глазах виделся дерзкий, решительный блеск.

— Спокойно, — протянула Сциллара. — Она не вдыхает.

— Не вдыхать? Как тебе такое удается?

— У вас нет вопросов? — удивился Резак.

Обе посмотрели на него: — Каких вопросов?

— Вы не слышали?

— Чего?

"Они не слышали. Не к ним он приходил. К нам. Почему? Не ошибся ли Солдат? Он послан Худом, но не увидеть мертвых жрецов Д'рек… а поговорить с нами".

Тиран вернется. Сказано сыну Даруджистана. — Боги, — прошептал он снова, — мне пора домой.

В черепе раздался голос Серожаба: — Друг Резак! Удивление и тревога!

— Что еще? — спросил он, поворачиваясь к демону.

— Солдат Смерти. Поразительно. Он оставил копье!

Резак поглядел — сердце неровно застучало в груди — на зажатое в зубах демона оружие. — Как хорошо, что тебе не нужен рот для разговора.

— Горделивое согласие, друг Резак! Тебе нравятся шелка?

* * *

Чтобы попасть к порталу небесной крепости, требовалось влезть наверх. Маппо и Икарий стояли на пороге, взирая на подобную пещере комнату. Пол был почти ровным. Казалось, слабый свет сочится из каменных стен. — Можно разбить стоянку, — произнес Маппо.

— Да, — согласился Икарий. — Но вначале — исследования?

— Конечно.

Комната вмещала три механизма, во всем подобные затопленному в озере. Они стояли на настилах, словно корабли в сухом доке. Дверцы раскрыты, за ними видны обитые кожей сидения. Икарий вошел в ближайшую машину и начал осматривать ее устройство.

Маппо отвязал кошель и начал доставать из него второй, больший. Вскоре он выложил на пол скатки, еду и вино. Затем вытянул окованную железом палицу — не излюбленную, но другую, попроще. В ней не было колдовских чар.

Икарий вернулся. — Они безжизненны. Какая бы энергия не находилась в машинах, она вся вытекла, и я не нашел способа восстановить.

— Ну, это не удивляет. Полагаю, крепость стоит здесь долгое время.

— Достаточно точно, Маппо. Но вообрази: мы могли бы оживить один из механизмов! Могли бы странствовать с удобствами и большой скоростью!Одна машина для тебя, другая для меня. Как трагично. Но посмотри — там проход. Давай вгрыземся в самые великие тайны крепости.

Маппо, подняв палицу, последовал за Икарием в широкий коридор.

Вдоль него шли кладовые, хотя друзья обнаружили в них только бесформенные груды пыли.

Еще шестьдесят шагов — и перекресток. Путь преградил округлый барьер, сверкавший как вставший вертикально пруд ртути. Вправо и влево отходили изгибающиеся коридоры.

Икарий вытащил из кошелька монету. Маппо позабавился, видя, что она отчеканена пятьсот лет назад.

— Ты самый скупой скряга в мире, Икарий!

Джаг со смехом пожал плечами: — Припоминаю, что никто никогда не брал с нас плату, какие бы непосильные расходы не предусматривали наши просьбы. Это правильное воспоминание?

— Точно.

— Тогда как ты смеешь обвинять меня в скаредности? — Икарий швырнул монету в серебристый барьер. Она исчезла; по поверхности пробежали волны, отразились от краев рамы и вернулись к центру.

— Пассивное поведение. Скажи, ты слышал, чтобы монета ударилась обо что-то за завесой?

— Нет. При прохождении… двери она не звенела.

— Меня тянет пройти самому.

— Это может быть вредно для здоровья.

Икарий помедлил, затем вытащил кривой нож и вонзил его в преграду. Новые волны. Вытащенное лезвие выглядело неповрежденным. Субстанция не прилипла к нему. Икарий провел по краю пальцем. — Температура не изменилась.

— Если потеряю палец, это ведь не страшно? — Маппо протянул левую руку.

— И какой палец пойдет первым, друг мой?

— Не знаю. Думаю, что потеряю все сразу.

— Кончики?

— Здравое рассуждение. — Маппо сложил пальцы в кулак, оставив наружи мизинец, погрузил его в дрожащую субстанцию по первую фалангу. — Точно не больно. Похоже, оно очень тонкое. — Он отдернул руку и осмотрел палец: — Без перемен.

— Пальцы такие грязные. Как ты определил?

— О, я вижу разницу. Нет грязи, даже под ногтями.

— Пройти — как помыться. Что думаешь?

Маппо сунул всю руку. — Чувствую воздух. Холоднее, свежее. — Он вытащил руку. — Чистая. Слишком чистая. Я обеспокоен.

— Почему?

— Потому что понял, какой я грязный.

— Интересно, произойдет ли то же самое с одеждой?

— Было бы хорошо. Хотя тут может быть некий вид порога. Слишком грязное попросту уничтожится. Мы можем выйти на ту сторону голыми.

— Да, друг, теперь и я обеспокоен.

— Еще бы. Ну, Икарий, что делать будем?

— А есть выбор? — С этими словами Джаг шагнул через барьер.

Маппо со вздохом последовал за ним.

И тут же был схвачен за руку, остановлен на второй ступени. Вместо третьей, как он сразу же заметил, простирался воздух.

Обширная пещера. Мост некогда соединял уступ, на котором они встали, с огромной крепостью, плавающей в пустоте на расстоянии сотни шагов. Некоторые секции моста по-прежнему висели, вроде бы ничем не поддерживаемые — но большая их часть разрушилась и свободно дрейфовала в воздухе.

Внизу, на головокружительной глубине, пещеру застилала тьма. Сверху слабо, словно ночное небо, светился купол из черного, грубо отесанного камня. Вдоль стен поднимались уступы зданий — бесчисленные окна и ни одного балкона. В воздухе неподвижно висели пыль и мелкий мусор. Маппо даже не вскрикнул, слишком пораженный открывшейся перспективой.

Икарий коснулся его плеча, указал на что-то, висящее прямо пред носом. Монетка, но не неподвижная, как сначала показалось. Она тихо уплывала в глубь. Джаг протянул руку и схватил монету, положил обратно в кошель. — Достойный вклад, обратно в мою сокровищницу. Здесь имеется импульс, так что мы сможем передвигаться. Оттолкнемся от уступа. Туда, к крепости.

— Разумный план, — сказа Маппо, — но есть препятствия по пути.

— А. Понимаю.

— На другой стороне мостик может быть неповрежденным. Пройдем по коридорам, что позади нас. Если такой мостик есть, его, вероятно, можно отыскать по серебристому барьеру.

— Ты никогда не хотел летать, Маппо?

— Думаю, в детстве хотел.

— Только в детстве?

— Сны о полете принадлежат детям, Икарий. Мы пойдем исследовать коридоры?

— Хорошо. Но признаюсь, мне хочется, чтобы другого моста не было.

* * *

Бесчисленные комнаты, проходы и закутки вдоль высокого, со сводчатым потолком коридора, толстый слой пыли на полу, непонятные выцветшие знаки на дверях — возможно, цифры древней системы счета. Воздух застойный, слегка кисловатый. Никакой мебели в обнаруженных комнатах. Как нет и трупов, не сразу сообразил Маппо. Только тот, что Икарий нашел в машине на дне озера. Организованный исход? Если так, куда же делись Короткохвостые?

Наконец они наткнулись на вторую серебряную дверь. Осторожно прошли — и оказались на уступе, перед узким мостом. Этот был цел и кончался у стены летающей крепости, которая здесь висела намного ближе к стене пещеры. Обратная сторона сооружения оказалась намного грубее: узкие бойницы, в беспорядке разбросанные по угловатым стенам, неровные ниши, кривоватые башенки.

— Необычайно, — прошептал Икарий. — Интересно, что тайная сторона, это скрытое безумие говорит о строителях, о К'чайн Че'малле?

— Возможно, некое напряжение?

— Напряжение?

— Между порядком и хаосом. Внутренняя дихотомия, враждующие побуждения…

— Противоречия свойственны всей жизни разума, — кивнул Икарий. Он ступил на пролет моста, взмахнул руками — и полетел в сторону.

Маппо выбросил руки и успел схватить Джага за дергающуюся пятку. Притянул обратно на мост. — Ну, — пробормотал он, — это был интересный опыт. Ты ничего не весил. Легкий, как пылинка.

Джаг встал на ноги — медленно, опасливо. — Я переволновался. Похоже, все-таки придется лететь.

— Но зачем построен мост?

— Не понимаю. Может, вызывающий невесомость механизм сломался или потерял точную настройку.

— То есть у мостов кончился срок годности? Возможно. А видишь поручни, идущие вдоль его сторон — не вверх, а вбок? Низкие, но если ползти, можно хвататься руками.

— Да. Двинулись?

Ощущение не из приятных, подумал Маппо, ползя за вырвавшимся вперед Икарием. Тошнота, головокружение, странное желание ослабить хватку и отдаться на волю порожденного мышцами толчка. Непонятно, где верх и низ. Временами Маппо казалось, что они лезут вверх по лестнице, а не ползут по почти горизонтальному мосту.

Впереди замаячил узкий и высокий вход, конечный пункт моста. Перед ним тихо плавали куски выбитой двери. Выбивали ее снаружи.

Икарий достиг порога и встал. Через миг Маппо присоединился к нему. Оба уставились в темноту.

— Чувствую… великую… смерть.

Маппо кивнул. Вытащил палицу, глянул на ее усыпанную шипами голову и прицепил рукоять к поясу за ремешок.

Икарий пошел впереди.

Коридор оказался столь же узким, как и дверь. Стены из неровного черного базальта, покрытого каплями росы, пол опасный из-за хаотически выпирающих узлов и выступов; впадины, полные замерзшего, трескавшегося под ногами льда. Первые сорок шагов они шли более — менее по прямой. Глаза успели приспособиться к тьме.

Открытое пространство. Новый громадный зал в сердце крепости. Тяжелый крест из связанных бревен черного дерева заполнял помещение, и на нем был распят дракон. Давно мертвый, замороженный, но теперь оттаявший и начавший разлагаться. В горле дракона железный штырь толщиной с торс Маппо, вбитый над грудиной. Аквамариновая кровь покрыла раны и все еще вытекала, медленно и безостановочно падая на пол каплями размером с кулак.

— Я знаю этого дракона, — шепнул Икарий.

"Откуда? Нет, не спрашивать!"

— Я знаю этого дракона, — повторил Икарий. — Соррит. Ее аспектом был Серк. Садок неба. — Он закрыл лицо руками. — Мертва. Соррит убита…

* * *

— Самый восхитительный трон. Нет, не восхитительный. Самый горький, мерзкий, невкусный. О чем я думаю?

— Ты не думаешь, Кодл. Никогда не думала. Не припоминаю никаких тронов. Какой трон? Это точно ошибка. Неапсалар плохо расслышала, вот и все. Совсем плохо расслышала, полнейшая ошибка. К тому же на нем кто-то сидит.

— Восхитительный.

— Я тебе сказала, не было никакого трона…

Такая болтовня продолжалась уже полночи, пока они шли странными кривыми путями Тени, брели по призрачному ландшафту, то и дело переходя из одного мира в другой — хотя оба мира были одинаково пустынны и разорены. Апсалар удивлялась обширности данного фрагмента Королевства Теней. Если ее сведения, взятые из памяти Котиллиона, правильны, этот мир блуждал, не будучи привязанным к миру, который она привыкла называть своим, и ни Веревка, ни Амманас не обладали властью изменить его кажущиеся беспорядочными странствия. Еще более странным казалось ей, что фрагмент испускал из себя дороги, вьющиеся на далекие расстояния словно щупальца или корни. Иногда их движение казалось независимым от перемещений основной части садка.

Они только что наткнулись на одну из них, более или менее соответствующую тракту, идущему из Эрлитана на восток, огибающую неглубокую кедровую рощу, за которой плещется море. Когда тракт начал уходить к северу, к береговой линии, Тропа Тени последовала за ним, сузившись до размеров земной дороги.

Не обращая внимания на бесконечную трескотню порхающих вслед за ней духов, сражаясь с нехваткой сна и отдыха, Апсалар шагала, спеша пройти как можно больше до восхода. Контроль над Королевством Теней становился все слабее — оно пропадало, едва терялась сосредоточенность. Наконец она остановилась.

Садок рассыпался. Алеющее небо на востоке. Торговый тракт, основание извитого подъема к прибрежной гряде холмов. Они стояли, а вокруг стремглав сновали ризанские ящерицы.

— Возвращение солнца! Снова! Нет! Телораст, нам нужно укрытие! Хоть куда-нибудь!

— Нет, не нужно. Идиотка. Нам просто труднее будет видеть. Ты все позабыла? Конечно, Кодл, помнить ты не умеешь. Я жду, что ты вот — вот растворишься с жалобным воем. Наконец-то покой. Увы, лишь на время…

— Ты злая, Телораст! Я всегда это знала, даже до того, как ты пошла и воткнула нож в…

— Тише! Я нож ни в кого не втыкала!

— Врунья!

— Скажи еще раз, и я поколочу тебя!

— Не сможешь! Я растворюсь!

Апсалар провела рукой по лбу. На ладони блеснул пот. — Нить Тени… страдает, — сказала она.

— О да, — бросила Телораст, завиваясь грязно — серым вихрем. — Она больна. Как и все внешние пределы. Отравлены, поражены хаосом. Позор Темному Трону.

— Темному Трону? Почему?

— Почему? Мы ненавидим его.

— И это достаточное основание?

— Это достаточное основание для всего.

Апсалар оглядела подъем дороги: — Думала, мы ближе дошли.

— Хорошо. Отлично. Я боюсь. Давай встанем здесь. Давай пойдем назад.

Апсалар переступила через духов и начала восхождение.

— Нехорошо так поступать, — зашипела в спину Телораст. — Если бы я владела твоим телом, я через нас не переступила бы. Даже если бы на дороге сидела одна Кодл. Ну, разве что если бы сильно злилась. Ты же не злишься на меня? Прошу, не надо злиться. Я сделаю для тебя все, пока ты не умрешь. А тогда я спляшу на твоем вонючем, вздувшемся трупе — ведь именно того ты бы и захотела, так? Я бы захотела, будь я на твоем месте и умри, а потом окажись на своем месте и проживи достаточно долго, чтобы сплясать — я б сплясала.

Взойдя на перевал дороги, Апсалар увидела, что тракт вьется по гребню холмов еще две сотни шагов, а потом снова спускается вниз. Холодный утренний ветер, принесшийся из темной пустоты слева, которая была ночным морем, осушил пот на ее лбу. Внизу находились обрыв высотой примерно в пятнадцать ростов человека и узкая полоса заваленного плавником пляжа. Дальше, где дорога шла по небольшой, заросшей кривыми деревьями долине, возвышалась башня. Стены строения были покрыты белой штукатуркой, кроме верхней трети, где обнажился грубо отесанный камень кладки.

Апсалар пошла к башне. Первые лучи рассвета взметнулись над горизонтом.

Вокруг башни была сложена невысокая сланцевая ограда. Женщина никого не увидела и не услышала, даже когда встала у входа.

Донесся слабый шепот Телораст: — Нехорошо. Тут живет незнакомец. Должно быть, незнакомец, потому что я с ним не знакома. А если тут живет не незнакомец, а какой-то знакомец, то он может быть еще опаснее…

— Молчи, — ответила Апсалар, поднимая руку, чтобы постучать. Однако не постучала, а отступила от двери, заметив над входом громадный череп ящера. — Дыханье Худа! — пробормотала она в нерешительности. Телораст ныла и вскрикивала за спиной.

Еще минута — и Апсалар собралась с духом и ударила кулаком по серым доскам двери.

Внутри что-то загремело, упав, послышался шелест ног по песку. Загремел засов. Дверь распахнулась, изрыгнув клуб пыли.

Человек заполнил весь проем. Напан — упругие мышцы, грубое лицо, маленькие глазки. Чисто выбритое лицо покрыто белой пылью, полоски пота прочертили лоб и смочили кустистые брови.

Апсалар улыбнулась: — Привет, Арко.

Мужчина хмыкнул. — Арко утонул. Все они утонули.

— Из-за недостатка воображения.

— Ты кто?

— Апсалар…

— Нет, не Апсалар. Она была Имассой…

— Не Повелительница Воров. Я просто назвалась в ее честь…

— Чертовски нагло с твоей стороны.

— Может быть. Но я принесла приветствия от Танцора.

Дверь захлопнулась перед носом.

Апсалар отступила на шаг, кашляя и стирая пыль с лица

— Хе, хе, — сказала Телораст. — Куда идем теперь?

Апсалар снова забарабанила в дверь.

Та открылась далеко не сразу. Мужчина хмурился. — Знаешь ли, однажды я пытался его утопить.

— Нет… да, припоминаю. Ты был пьян.

— Ты ничего не можешь припоминать — тебя там не было. И я не был пьян.

— Ох. Тогда… почему?

— Раздражал он меня, вот почему. Прямо как ты теперь.

— Нужно поговорить.

— Зачем?

Она вдруг поняла, что не знает.

Глаза собеседника сузились. — Он действительно думал, я был пьян? Какой идиот.

— Ну, подозреваю, альтернатива была слишком грустной.

— Не знал, что у него чувствительная душа. Ты ему дочь? Что-то… в позе и положении рук…

— Можно войти?

Он отошел от двери. Апсалар вошла и вновь встала, глазея на составивший основу обстановки безголовый скелет, набор полированных бурых костей. Двуногое и хвостатое существо достигало хребтом потолка башни. — Что это?

— Чем бы оно не было, оно могло проглотить бхедрина в один кус.

— Как? — прошептала в ухо Телораст. — У него нет головы.

Мужчина расслышал вопрос и нахмурил брови. — Ты не одна. Кто это, дух — хранитель? Не могу его рассмотреть, и это мне не по нраву. Совсем.

— Дух.

— Изгони его к Худу. Духи не отсюда, потому они и зовутся выходцами.

— Злой! — зашипела Телораст. — А это кто?

Апсалар увидела, как тень метнулась к стоявшему справа длинному столу. На нем находились уменьшенные версии костяного чудовища, размерами с ворону, хотя вместо клювов у тварей имелись длинные рыла с зубами — иголками. Кости были связаны жилами таким образом, что скелеты стояли, словно дырокрысы на охране гнезда.

Арко изучал Апсалар. На жестком, грубом лице появилось странное выражение. — Не то чтобы я не любил гостей… ну ладно, действительно не люблю… от них вечно неприятности. Что еще передал Танцор?

— Ничего. И он зовется сейчас Котиллионом.

— Я знал. Не удивился, поняв, что он Покровитель Ассасинов. Он был самым страшным убийцей империи. Не Угрюмая, что была просто вероломной. Не Супер, что был просто жестоким. Подозреваю, эта парочка до сих пор думает, что победила. Дураки. Кто стал ровней богам, а? — Он достал глиняную кружку. — Местные травы, слегка ядовитые. Не смертельные. Противоядие от укуса змей — эти гадины заполонили округу. Оказалось, я построил башню в самой их логове.

Один из стоявших на столе скелетов упал, но тут же резко вскочил, махая хвостом и опустив грудь почти до земли.

— Один из моих спутников захватил его, — сказала Апсалар.

Второй скелет неловко задергался.

— Боги темные, — прошептал Арко. — Смотри, как стоят! Конечно! Так и должно быть. Конечно! — Он метнул взгляд на громадное страшилище: — Неправильно поставил! Они наклонялись вперед — для равновесия!

Телораст и Кодл быстро освоили новые тела, защелкали челюстями, запрыгали по столешнице.

— Похоже, освободить их они не согласятся.

— Пусть забирают. Награда за откровение! — Арко начал озираться. Пробормотал: — Да мне придется перекладывать стену!

Апсалар вздохнула: — Как хорошо, что одна из них не решила завладеть большой версией…

Глаза Арко чуть расширились. — Пей чаек — чем он холоднее, тем ядовитее, — пробурчал он.

Ассасин хлебнула из кружки. Губы и небо внезапно онемели.

Арка усмехнулся: — Отлично. И беседа будет короче, и ты скорее меня покинешь.

— Уфлюдох.

— Пройдет. — Он нашел стул и сел перед ней. — Ты дочка Танцора. Должна ей быть, хотя сходства мало. Твоя мать явно была красавицей. Поглядите на эту походку, на позу. Ты его отпрыск, и он не удержался и научил тебя тому, что умел сам — способам убийства. Вижу, тебя это не радует. По глазам вижу. Наследство тревожит — чувствуешь себя пойманной, связанной. На твоих руках уже есть кровь? Он как, гордится? — Моряк поморщился и сплюнул. — Надо было утопить его тогда. Будь я пьян, утопил бы.

— Офибашшсся.

— Офиба? То есть ошибаюсь? Да ну?

Она кивнула, пытаясь побороть ярость. Нужно было поговорить — и он отнял у нее способность произносить слова. — Не дофка. Отершимя.

Мужчина нахмурился.

Апсалар указала на рептилий, играющих друг с дружкой на каменном полу. — Отершимофт.

— Одержимость. Он владел тобой? Ты была одержима богом? Оторви Худ ему яйца и сжуй! Медленно! — Арко вскочил, сжал кулаки. — На, дочка. У меня есть противоядие для противоядия. — Он нашел пыльную бутыль, потряс и потер, пока не стали видны края глиняного горлышка. — Вот. Пей.

Приторно-сладкое пойло защипало на языке, став во рту горьким. — Ох. Это… быстро.

— Извини, Апсалар. Совсем я одичал, признаю. Сегодня сказал больше слов, чем случается за годы. Так что молчу. Чем помочь?

Она нерешительно озиралась. — По настоящему нечем. Не нужно было приходить. У меня задания не закончены.

— Его задания?

Она кивнула.

— Почему?

— Я дала слово.

— Ты ничего ему не задолжала. Разве что нож в спину.

— Я пожелала исчезнуть… когда закончу.

Он снова сел. — А. понятно.

— Думаю, случайное утопление уже не прокатит.

Слабая улыбка. — Это была, видишь ли, шутка. Мы решили… утонуть. Никому не удалось понять. И не удастся. Думаю, никогда.

— Я поняла. И Танцор. Думаю, даже Темный Трон.

— Но не Угрюмая. Никогда не имела чувства юмора. Одержимость мелкими деталями. Интересно, люди вроде нее бывают счастливы? Способны чувствовать счастье? Тогда что вдохновляет их на жизнь? Дай им больше всех — они будут жаловаться. Дай им меньше — снова станут жаловаться. Дай половину — станут жаловаться, что вторая половина больше.

— Не удивляюсь, что ты ушел от людей.

— Да, в эти дни предпочитаю скелеты. Люди. Их стало слишком много, если мое мнение тебя интересует.

Она огляделась: — Танцор хочет, чтобы ты встряхнулся. Почему?

Напан отвел глаза, промолчал.

Апсалар почувствовала беспокойство. — Он знает что-то? Он намекнул на это самим фактом моего прихода и передачи приветствия.

— Ассасин он или нет, Танцора я всегда любил. Особенно за привычку держать рот на замке.

Скелеты скреблись в дверь. Апсалар поглядела на них. — Скрыться… от бога.

— Да, это будет нелегко.

— Он сказал, я могу уйти, когда выполню задания. Сказал, не придет за мной.

— Верь ему, Апсалар. Танцор не врет, и, наверное, даже божественность его не изменила.

"Думаю, именно это я и хотела услышать". — Спасибо тебе. — Он направилась к двери.

— Уже?

Он оглянулась. — Слишком много или слишком мало?

Он прищурился и глухо хохотнул. — Ты права. Как вовремя — пора было мне напомнить, что надо внимательнее относиться к своим желаниям.

— Да. "И об этом тоже Танцор напомнил тебе через меня, так"?

Арко отвернулся. — Черт его побери.

Апсалар улыбнулась и открыла дверь. Телораст и Кодл стремглав выскочили, миг спустя за ними последовал и она сама.

* * *

Обильный плевок на ладони, тщательное перетирание мокроты; щедрое помазание шевелюры. Объявленный вне закона гралиец Таралек Виид встал, одним ударом ноги по песку забросал костерок, подобрал пожитки и взвалил их на плечи. Затем натянул тетиву охотничьего лука, наложил стрелу. Еще один взгляд по сторонам — и он двинулся в путь.

След был ясным. Таралек Виид внимательно осматривал неровную, потрескавшуюся почву пустоши. Заяц, пустынная куропатка, ящерица — мамляк, все сойдет: ему надоели куски вяленого мяса бхедрина, да и это мясо он жевал уже две ночи тому назад. Конечно, нет недостатка в клубнях, но проводить полдня скорчившись за рытьем ям ему не хотелось.

Демон — Д'айверс приближался к добыче. Жизненно важно, чтобы Таралек шел за ним по пятам, смог увидеть итог погони. Ему хорошо заплатили — это все, что имеет значение. Золото, а значит — возможность сколотить отряд наемников. Потом — назад, в родное село, чтобы свершить справедливую месть над предателями. Он наденет мантию военного вождя и поведет народ Граль к славе. Его предназначение ясно, все идет просто отлично.

Деджим Небрал не пытается свернуть с пути или задержаться. Исключительно усердный, верный задаче Д'айверс. Он жаждет свободы, обещанной как награда за исполнение задания, и потому не отступит. Именно так нужно заключать сделки; Таралек Виид понял, что восхищается Безымянными. Несмотря на все страшные сказки, его личные отношения с культом были ясными, прямыми и выгодными.

Они пережили малазанское завоевание, а это о многом говорит. Старый Император проявил дьявольское умение разбираться в сути многочисленных культов Семиградья и планомерно истреблять их приверженцев.

Тоже достойно восхищения.

А вот далекая императрица кажется гораздо менее впечатляющей. Слишком много ошибок. Таралек не может уважать такую тварь, он ритуально проклинает ее имя на закате и рассвете, с тем же рвением, как и прочих своих заклятых врагов. Всего у Таралека Виида их семьдесят четыре.

Симпатия подобна воде в пустыне. Ее тщательно запасают и расходуют малыми глотками. А он, Таралек Виид, способен пройти тысячу пустынь на одной капле.

Таков уж мир. Он хорошо знал себя, понимал, что подобен гипнотическому влиянию змеи — сначала отпугивает, потом зачаровывает и, наконец, наносит смертельный удар. Если змея наносит визит в гнездо дырокрыс, не напрасны ли будут их жалобы на естественные последствия? Ведь он убил мужа ради ее сердца. И сердце полностью поглотило его. Он и подумать не мог, что она использует его и потом просто выкинет, что другой мужчина ожидал в тени хижины, готовясь утешить страдающий дух печальной вдовы. Он не верил, что она также наделена змеиными чарами.

Встав у булыжника, он снял водяной мех и вынул плотно прилаженную глиняную пробку. Спустил набедренную повязку и помочился в дырочку. Там, куда идет Д'айверс, нет родников на протяжении пятнадцати лиг. Конечно, рано или поздно его путь пересечется с торговым трактом, но сейчас до него неделя. Уже ясно, что Деджим Небрал не ведает атак жажды.

Он понимал — это награда твари за ее несокрушимую волю. Достойно подражания — в пределах выносливости человека. Он выпрямился и натянул повязку. Заткнув мех и забросив его за плечо, Таралек Виид продолжил размеренное преследование.

* * *

Под светом угасающих звезд и озаренного востока Сциллара упала на колени, извергла на твердую землю остатки ужина. Потом тонкими струйками потекла желчь. Наконец спазмы утихли. Она со стоном проползла немного и уселась спиной к камню.

Демон Серожаб смотрел с десяти шагов, медленно качаясь из стороны в сторону.

Его вид вызывал новые приступы тошноты, так что она отвернулась, вытянула трубку и принялась набивать. — Несколько дней, — пробурчала она. — Я думала, все кончилось. Проклятие…

Серожаб проковылял к месту, где ее вырвало, понюхал и забросал кучку песком.

Сциллара умелым жестом высекла искры из кремневого кресала. Смесь сладкой травы и ржавого листа легко занялась. Еще мгновение — и женщина выпустила струю дыма. — Вот хорошо, Лягух. Скрой следы… какое чудо, что ты никому не рассказал. Заботишься о моей личной жизни?

Серожаб не ответил, что было вполне предсказуемо.

Сциллара погладила выпирающий живот. Как можно становиться все толще и толще, если нормально ела три недели назад? В беременности есть что-то дьявольское. Как будто в животе завелся собственный демон. Ну что же, чем скорее он вылезет, тем лучше: можно будет поторговаться со встречным сутенером или работорговцем. Пусть выкормят его, воспитают и выучат науке попрошайничества.

Большинство разумных женщин останавливаются на двух или трех, и теперь она хорошо понимала, почему. Целители, повивальные бабки, знахари поддержат здоровье детей, а мир научит их своим путям.

Весь ужас в вынашивании, таскании растущего пуза, требующего у тела последние резервы.

С ней происходило еще кое-что. Что-то, доказывающее врожденную опасность детей. Она все чаще впадала в сонное, удовлетворенное состояние, брела с бездумной улыбкой. Это просто ужасно. Как можно быть счастливой? Мир неприятен. В нем нет и следа сочувствия. О нет, это крадется ядовитое обольщение, желая ввести в заблуждение, в глупое блаженство — и с нее хватит. Это мерзко, как дурханг. Смертельный соблазн.

Она понимала, что пузо вскоре станет заметно всем. Может, следует притвориться, что они попросту толстеет? В дородности есть что-то приятное… нет, нет, это мерзкий соблазн ищет новый путь в ее разум!

Ну, хоть рвота прекратилась. Сциллара поднялась на ноги и вернулась к стоянке. Кучка углей в очаге, вьющиеся струйки дыма, трое завернутых в одеяла человек. Серожаб показался позади, обогнал ее и быстро скрючился у костра. Хлопнул ладонями, схватив мошку, и отправил ее в пасть. Мутно — зеленые глаза уставились на Сциллару.

Она снова набила трубку. А почему дети бывают только у женщин? Почему бы какому-нибудь наделенному магией Властителю не исправить несправедливость? Не то чтобы она находила в роли женщин явные преимущества… разве что непонятное, подозрительное блаженство, крадущееся через ум? Она сильно затянулась. Бидитал сделал отсечение удовольствий первым ритуалом для девушек своего культа. Он любил идею о бесчувствии, отсекающем опасные поползновения сладострастия. Она не припоминала никаких подобных ощущений.

Бидитал прививал им религиозный раж, состояние бытия — теперь она поняла это — гораздо более эгоистическое и самолюбивое, чем служение своему телу. Беременность намекала на подобный экстаз, и это заставляло ее тревожиться.

Движение. Она дернулась и увидела, что это Резак проснулся и садится.

— Что-то не так? — спросила она шепотом.

Он поглядел на нее — в темноте было трудно понять выражение лица — и зевнул. — Нет. Плохой сон.

— Близится заря.

— Почему ты не спишь?

— Без причины.

Он стряхнул одеяло, встал и поковылял к очагу. Наклонился, роняя на угли кусочки трута, подождал, пока не родится огонь, и начал подкладывать кизяки.

— Резак. Как ты думаешь, что случится на острове Отатарал?

— Не знаю точно. Старик — малазанин не откровенничает.

— Он Дестриант Летнего Тигра.

Резак поднял взор: — Нежелающий.

Она снова набивала трубку ржавым листом. — Ему не нужны последователи. А если он их захочет, это будем не мы. Не я, не Фелисин. Мы не воины. Ты, — добавила она, — кажешься самым подходящим кандидатом.

Резак фыркнул: — Нет, Сциллара, не я. Похоже, я иду за другим богом.

— Похоже?

Она различила, что он пожимает плечами: — Так случилось.

"Женщина. Ну, это многое объясняет". — Причина не хуже любой иной, — сказала она, выпуская клуб дыма.

— То есть?

— То есть не вижу причин следовать за любым богом или богиней. Если ты заслужил их интерес, они используют тебя. Я много чего знаю об использовании; поверь, самая большая награда будет в том, что на тебя иногда посмотрят без гнева.

— Н-да, — не сразу отозвался он. — Тебя кто-то уже наградил.

— Ты так это называешь?

— Как? Ты выглядишь… здоровой. Полной жизни. Не такой костлявой, как раньше. — Он помолчал и торопливо добавил: — И хорошо. Вид умирающей от голода тебе не шел — и никому не идет. Вот и все.

Она сидела, куря и созерцая все сильнее освещаемого лучами рассвета Резака. — Ведь мы для тебя обуза, так?

— Нет! Вовсе нет! Я должен сопроводить вас — и охотно принял это задание. Ничего не изменилось.

— Ты думаешь, Серожаба недостаточно для нашей защиты?

— Нет… то есть вполне достаточно. И все — таки это демон, это осложняет дело. Не может же он просто так войди в селение или город, или вести закупку продовольствия?

— Может Фелисин. Да и я.

— Отлично. Ты намекаешь, что вы не желаете меня видеть?

— Я говорю, что ты нам не нужен. Резак, это не то же самое, что "не желаем видеть". К тому же ты отлично управился с ролью вожака, хотя к ней явно не привычен.

— Слушай! Если хочешь вести сама — только скажи.

"Ах, у него женщина, которая не любит идти следом". — Не вижу поводов что-то менять, — небрежно произнесла она.

Он уставился на нее, она — на него; при этом Сциллара постаралась придать взгляду всю возможную простоту и невинность.

— К чему тогда разговор?

— К чему? Ни к чему. Просто поболтала. Или есть что-то, о чем ты хотел бы поговорить?

Ей казалось, что каждое слово заставляет его отшатываться. — Нет, ничего.

— Все оттого, что ты просто мало меня знаешь? Ну, у нас будет время.

— Я понимаю тебя… вроде бы. Нет. Ты права — совсем не понимаю. Женщин не понимаю. И откуда бы мне? Невозможно проследить ход ваших мыслей, понять смысл слов, понять, что таится за словами…

— Это насчет меня или женщин вообще?

Он добавил кизяков в костер и пробурчал: — Нет, не о чем мне говорить…

— Ладно. Тогда подброшу пару тем…

Резак застонал.

— Тебе дали задание. Сопроводить нас. Верно? Как же дал его?

— Бог.

— Но не бог Геборика.

— Нет.

— Итак, нами интересуются по меньшей мере два бога. Это нехорошо, Резак. Знает ли Руки Духа? Нет, откуда бы? Не было причин сообщать…

— Сообразить нетрудно, — бросил Резак. — Я ждал вас в храме Искарала Паста.

— Малазанские боги — Амманас и Котиллион. Но ты же не малазанин?

— Да ну, Сциллара, — устало ответил Резак, — не будем же мы обсуждать все это прямо сейчас?

— А твоя любовница — малазанка? Правильно? Исконная последовательница тех богов?

— Ох, голова раскалывается, — замычал он, хватаясь руками за лицо и яростно дергая себя за волосы. — Как… нет, не хочу знать. Неважно. Мне плевать.

— Так где же она?

— Хватит.

Сциллара сдалась. Вытащила узкий кинжальчик и начала прочищать трубку.

Резак внезапно вскочил: — Пойду готовить.

"Милый мальчик. Как сырая глина в женских руках. То есть в руках женщины, знающей, что надо делать.

Весь вопрос — стоит ли мне начинать? Фелисин без ума от Резака. Но мы же можем его поделить".

* * *

— Смешное наблюдение. Мягкотелая, пышногрудая женщина хочет обжиматься плотью с Резаком.

"Не сейчас, Серожаб", — мысленно ответил занявшийся приготовлением завтрака Резак.

— Тревога. Нет, не сейчас. Остальные пробуждаются от нелегких снов. Об их грезах мне и рассказывать неловко. Особенно про Фелисин Младшую.

Резак замер. "Что? Почему… она едва вошла в возраст! Нет, не может быть. Отговори ее, Серожаб!"

— Серожаба приближение нежеланно. Постоянна злость. Ты, Резак, наделен осеменительной способностью, можешь зачинать. Недавнее откровение. Человеческие женщины несут пруд в животах. Но выживает лишь одно яйцо. Ужасный риск! Ты должен поскорее наполнить пруд, пока конкурент — самец не украдет твою судьбу. Серожаб поддержит твое притязание. Смелое самоотвержение, как Часовой Кругов в моем народе. Альтруистическое озарение взаимности, длительный спуск, когда награду постоянно похищают. Светоч высшего разума, понимающий интересы общества. Серожаб уже стал Часовым Кругов для мягкотелой, пышногрудой богини — женщины.

"Богини? Что ты имел в виду?"

— Похотливый знак достоин поклонения. Ознаменование человеческих самцов, окружающих пруд разума Серожаба. Слишком много ассоциаций. К счастью. Длительное сексуальное желание. Нездорово.

Резак поставил горшок на огонь, бросил в него пригоршню трав. "Что такое ты толкуешь о знаках?"

— Наблюдение, обход пруда разума. Тревожность. Приближение угрозы. Это знаки предостережения.

"Какие же знаки?"

— Очевидные. Беспокойные сны. Говорит само за себя.

"Не всегда, Серожаб. Иногда нас преследует прошлое, вот и все".

— А. Серожаб будет думать над этим. Но сейчас боль. Серожаб голоден.

* * *

Серая дымка жары и пыли сделала городские стены почти невидимыми. Леомен Молотильщик ехал во главе потрепанной колонны, Корабб Бхилан Зену'алас был рядом. Отряд приближался к предместью И'Гатана.

— Там, — сказал Корабб, — всадник справа от знаменосца. Это фалах'д Ведор. Выглядит… несчастным.

— Лучше ему подружиться с этим чувством, — проворчал Леомен. Он воздел окованную стальной перчаткой ладонь, и колонна начала останавливаться.

Они ждали, пока не подъедут встречающие.

— Командир, мы с тобой встретим их на полпути?

— Конечно, нет! — фыркнул Леомен.

Корабб замолчал. У вождя мрачное настроение. Каждый третий его воин едет за спиной товарища. Самая ценная ведьма — знахарка умерла утром, и они придавили ее труп тяжелой придорожной плитой, чтобы не поживились бродячие духи. Леомен самолично плюнул на все восемь сторон света, освящая почву, пролил кровь из разрезанной левой руки на пыльную каменную плиту, возглашая молитву во имя Откровения. И заплакал. Открыто, перед фронтом своих последователей, которые в тот миг замерли, потрясенные проявленной Леоменом силой любви к ним и горя от их утрат.

Фалах'д и солдаты приблизились и встали в пяти шагах от Леомена и Корабба.

Корабб вгляделся в желтоватое, унылое лицо правителя, в тусклые глаза, замечая следы пристрастия к маку д'байанг. Жилистые руки тряслись на передке седла. Когда стало очевидным, что Леомен первым не заговорит, Фалахд скривил губы: — Я, Фалах'д Ведор И'Гатанский, из Первого Святого Города, приветствую здесь тебя, Леомен Молотильщик, беглец из лагеря Ша'ик в Рараку, и твоих побитых сторонников. Мы приготовили для воинов безопасные казармы, столы в них ломятся от снеди и вин. Ты, Леомен, и остаток твоих офицеров станете гостями Дворца до поры, необходимой, чтобы твоя армия пополнила запасы и восстановила силы после бегства. Сообщи нам конечную цель своего похода, и мы пошлем гонцов в каждую деревню и город, чтобы предупредить…

Корабб вдруг обнаружил, что невольно затаил дыхание. Леомен послал коня вперед, чтобы оказаться рядом с Фалах'дом.

— Мы пришли в И'Гатан, — произнес он тихо, — и в И'Гатане мы останемся. Будем ждать прихода малазан.

Ведор какое-то время шлепал прыщавыми губами, не в силах заговорить. Наконец издал каркающий смешок. — Твое чувство юмора остро, как нож! Леомен Молотильщик, ты именно таков, каким описан в легендах!

— Легенды обо мне? Тогда тебя не удивит и вот это! — Молнией блеснул нож кетра, широко вспоровший горло Ведору. Брызнула кровь, голова Фалах'да откинулась и слетела с плеч, глухо ударившись о круп коня, покатилась по пыльной дороге. Леомен протянул руку и удержал тело в седле, вытер нож о шелковую одежду.

Городские солдаты не шевельнулись, не закричали. Знаменосец, парнишка лет пятнадцати, раззявил рот, взирая на обезглавленного правителя.

— Во имя Дриджны Открывающей, — произнес Леомен, — отныне я правлю И'Гатаном, Первым Святым Городом. Кто старший по званию офицер?

Вперед выехала женщина. — Я. Капитан Воробушек.

Корабб прищурился. Загорелое, решительное лицо, светлые глаза. Лет двадцати пяти от роду. Под простой телабой — блеск кольчуги. — Ты малазанка.

Глаза обожгли его холодом. — И что?

— Капитан, — сказал Леомен, — ваш отряд поедет впереди. Расчистите мне и моим солдатам путь во дворец. Описанные Фалах'дом роскошные и безопасные казармы станут домом для тех солдат гарнизона и дворцовой стражи, что откажутся подчиняться моим приказам. Прошу лично убедиться, что казармы действительно обезопасят нас от них. Когда выполните, вернитесь во дворец для получения дальнейших распоряжений.

— Сэр, — возразила женщина, — мой ранг недостаточен…

— Уже нет. Отныне вы моя Третья, после Корабба Бхилана Зену'аласа.

Непроницаемый взор снова скользнул по Кораббу. — Как прикажете, Леомен молотильщик, Фалах'д И'Гатана.

Воробушек повернула голову и закричала своим солдатам: — Кругом! Гляди веселей, треклятые свинопасы! Мы эскорт нового Фалах'да.

Конь Ведора повернул вместе со всеми и пошел рысью. Безголовое тело подскакивало в седле.

Корабб увидел, что через двадцать шагов мертвый фалах'д поравнялся с капитаном. Та заметила его и одним движением руки сбила с коня.

Леомен хмыкнул: — Да уж. Совершенство.

"Малазанка". — У меня дурные предчувствия, командир.

— Конечно. Поэтому я и держу тебя рядом. — Леомен оглянулся. — Ты предчувствуешь, а Госпожа подталкивает. Давай же въедем в наш новый город.

— Наш новый город, — ухмыльнулся Корабб. — Мы отдадим за него свои жизни.

Леомен молча глянул на него.

Корабб поразмыслил. "Командир, предчувствия все дурнее…"

Глава 5

Первые трещины показались вскоре после казни Ша'ик. Никто не мог знать мыслей Адъюнкта Таворы. Ни приближенные офицеры, ни обычные солдаты. Но были же отдаленные содрогания почвы, конечно, лучше заметные постфактум; так что слишком самонадеянно и безответственно заявлять, будто Адъюнкт не обращала внимания на назревающие проблемы — не только во вверенных ей частях, но и в сердце Империи. И'Гатан мог стать фатальной раной, будь у руля кто-то другой, кто-то с сердцем менее холодным, менее твердым.

Это сильнее, чем все предшествовавшие события, придало вид горькой истины убеждению, что Тавора была холодным железом, брошенным в душу раскаленного кузнечного горна…

"Свидетелей не осталось",

(Потерянная история Сжигателей Мостов)

Дюкер Даруджистанский

— Положи, — устало сказала сидевшая у окна Семар Дев.

— Думал, ты спишь. — Карса Орлонг вернул вещицу на стол. — Что это такое?

— Две функции. Верхняя чаша содержит водяной фильтр, удаляющий всякие нечистоты. Собирающаяся в нижней чаше вода омывает медные волоски и оживляется благодаря сложному и загадочному процессу. Высвобождается особенный эфирный газ, изменяя давление воздуха над водой, что, в свою очередь…

— Но для чего все это?

Глаза Семар сузились. — Ни для чего особенного.

Он отошел от стола и принялся осматривать рабочие верстаки и полки, изучать изобретенные ею механизмы и установки для длительных опытов, многие из которых еще не показывали видимых результатов. Нагнулся. Понюхал и даже попробовал густую жидкость из одного блюда. Семар хотела было остановить его, но решила не беспокоиться. Раны воина заживали с удивительной скоростью и не несли следов заражения. Жидкость, которую он сейчас слизывает с пальца, не особо приятна на вкус, но и не смертельна. Обычно.

Он состроил рожу. — Ужас!

— Не удивлена.

— Для чего ты это используешь?

— А ты как думаешь?

— Втирать в кожу. Седла.

— Седла? Ну, не только для этого. Это притирание для гноящихся язв, что иногда возникают вокруг ануса…

Он громко фыркнул: — Неудивительно, что так мерзко на вкус! — и продолжил исследование содержимого комнаты.

Она задумчиво следила. Потом сказала: — Фалах'д послал солдат в крепость. Они нашли следы резни — как ты и сказал, ни одного живого малазанина. Нашли также демона. Или скорее тело демона, недавно зарезанного. Просили меня осмотреть его — благодаря моим познаниям в анатомии и смежных дисциплинах.

Он не отвечал и пялился в подзорную трубу, держа ее наоборот.

— Если подойти к окну и поглядеть в другой конец, ты увидишь приближенными далекие предметы.

Он скривился и положил трубу. — Если что-то слишком далеко, я просто скачу к нему.

— А если оно на вершине скалы? Или это далекие укрепления врага, а ты желаешь изучить систему охраны?

Он снова взял трубу и двинулся к окну. Семар подвинула кресло, освобождая место. — Н верхушке башни, вон той, с медным покрытием, гнездо сокола.

Он поднес окуляр к глазу. Поискал. — Это не сокол.

— Ты прав. Это бхок'арал, нашедший подходящее покинутое гнездо. Затаскивает туда целые охапки гнилых фруктов и по утрам швыряет ими в прохожих.

— Вижу, он оскалился.

— Наверное, это смех. Они подвержены приступам веселья.

— Ага! Это не фрукт. Это кирпич.

— Как нехорошо. Кого-то пошлют его убить. Ведь только люди имеют право швыряться друг в друга кирпичами!

Он вгляделся в ее лицо, опустив трубу. — Безумие. Неужели ваши законы такое позволяют?

— Какое? Побивание камнями или убийство бхок'аралов?

— Странная ты, Семар Дев. Ну да, ведьма и создательница бесполезных вещей…

— Подзорная труба бесполезна!?

— Нет, я понял ее назначение. Но на полке…

Женщина откинулась на спинку кресла. — Я создала бесчисленное множество вещей, могущих оказаться полезными многим людям. Передо мной выбор. С каждым новым изобретением я спрашиваю себя: какие злоупотребления возможны? Весьма часто прихожу к заключению, что вред перевешивает возможную пользу. Я назвала это Первым Законом Изобретателя.

— Ты одержима законами.

— Может быть. Но этот закон прост, как и положено хорошим законам.

— И на это тоже есть закон?

— Скорее не закон, а основной принцип. Во всяком случае, этика — важнейший предмет размышлений изобретателя. После самого изобретения.

— И ты назвала это простым?

— Закон прост, размышления трудны.

Она помолчала, встала и подошла к письменному столу. Уселась, взяв стило и восковую табличку. — Не доверяю философии, —заговорила она, одновременно начав писать. — Но от ее проблем не отворачиваюсь… когда они бьют меня в лицо. Не то чтобы я была особенно красноречива. Мне больше подходит работа с предметами, чем со словами. А вот ты, кажется, наделен недюжинным талантом к… гм… убедительной ясности.

— Слишком много болтаешь.

— И точно. — Она записала только что родившиеся глубокомысленные слова — Карса Орлонг вдохнул в них более глубокое содержание, чем она сама поначалу предполагала. Помедлила, силясь счесть его гений игрой слепого случая, ложной мудростью или дикарской спесью. Но нечто говорило ей, что Карсу постоянно недооценивают, и она не желала впасть в ту же ошибку. Положила стило, встала. — Я иду исследовать убитого тобой демона. Ты со мной?

— Нет, я уже очень близко его изучил.

Семар взяла кожаный мешок с хирургическими инструментами. — Прошу, оставайся здесь и постарайся ничего не ломать.

— Как ты можешь называть себя изобретателем, если не любишь ломать?

Она оглянулась, застигнутая врасплох его словами. Тоблакай терся макушкой о потолок даже в этой, самой высокой комнате дома. Какие… странные у него глаза. — Постарайся не ломать МОИ вещи.

— Хорошо. Но я голоден. Принеси еды.

* * *

Труп рептилии валялся на полу одной из подземных пыточных камер дворца. Его охранял отставной дознатчик. Впрочем, Семар обнаружила стража спящим в углу и предоставила сопеть носом и дальше. Расставила вокруг тела четыре больших фонаря, опустилась на колени и развязала мешок, извлекая из него блестящие инструменты. Наконец, закончив все приготовления, уделила внимание трупу.

Зубы, челюсти, выпученные глаза — все признаки высших хищных. Этот, скорее всего, охотился из засады. Но он не из породы речных ящериц. Череп над глазницами выступает вверх и в стороны, лобные части массивны. Сам размер мозга предполагает разумность. Или же кости просто абсурдно толстые.

Обрезав оторванную, мятую кожу, она обнажила куски сломанной черепной коробки. Ну, не такие уж толстые кости. Вмятины показывали, что Карса Орлонг вволю попользовался кулаками. Удивительная сила, ясно — и столь же удивительная воля. Мозг, покрытый вздутиями лопнувших сосудов и потеками крови, местами просто раздавленный, был поистине большим, хотя и устроенным вовсе не так, как человеческий. Например, в нем больше долей. Шесть добавочных долей располагались под костными выступами, с глазными яблоками соединялись две пронизанные сосудами массы. Кажется, демон видел мир иным, может быть, более полно, чем видим его мы.

Семар извлекла изувеченный глаз и с удивлением обнаружила на нем две линзы, вогнутую и выпуклую. Отложила орган для дальнейшего изучения.

Рассекая толстую, покрытую чешуей кожу, она осмотрела область шеи, обнаружив, как и ожидала, очень толстые сосуды — для питания большого мозга. Перешла на область грудной клетки. Многие ребра были уже сломаны. Она насчитала четыре легких и под ними два добавочных легких, наполненных светлой кровью.

Затем ведьма прорезала стенку верхнего из трех желудков и отпрянула, уворачиваясь от струи кислоты. Лезвие скальпеля зашипело, металл покрылся патиной. С пола донеслось такое же шипение. В глазах защипало.

Желудок шевельнулся. Семар поспешно встала и отошла на шаг. Выползли черви. Уже десятка два извивалось на грязном полу. Они были длиной в указательный палец, сегментированные, цвета синеватой стали. Семар взглянула на разъеденный кислотой нож, бросила его и достала из мешка деревянные щипцы; осторожно ступив на край кислотной лужи, взяла одного из червяков.

Не червяка. Сотни ног со странными бахромками… да что ноги? Существо было неживым, механическим. Металл его тела невосприимчив к кислоте. Оно подергалось, обвившись вокруг кончика щипцов, и замерло. Семар потрясла инструмент, но существо было неподвижным, словно искривленный гвоздь. Паразит? Она так не думала. Нет, существуют животные, работающие на пользу друг другу. Кислотное "озеро" было их домом, и сами они каким-то образом служили демону.

Вздрогнув, она повернулась и увидела кашляющего дознатчика. Он встал на артритические ноги и неловко подошел к ней. — Семар Дев, ведьма! Чем так воняет? Надеюсь, не тобой. Ты и я похожи, не так ли?

— То есть?

— О да, Семар Дев. — Он поскреб в паху. — Мы срезаем слои человечности до самых костей, но где кончается человек и начинается зверь? Когда боль побеждает разум? Где таится душа и куда уходит, когда кончаются надежды плоти? Вопросы как раз для таких, как ты и я. О, как я хотел встретить тебя, поделиться знаниями…

— Ты палач.

— Кто-то же должен, — обидчиво сказал он. — В признающей пытку культуре должен быть палач. Семар Дев, наша культура ставит поиск истины превыше жизни любого человека. Понимаешь? О, — произнес он, подходя поближе к демону, — оправдания всегда просты. Можно отдать одну жизнь ради спасения многих. Жертва. Даже слова способны маскировать реальность. Почему пыточные расположены в подвалах? Утаить крики? Верно, но не только для этого. Здесь, — взмахнул он корявой рукой, — преисподняя человечности, гнилое сердце неприглядного.

— Я требую ответов у мертвого. Это не то же самое…

— Детали. Мы оба дознатчики. Срезаем броню, чтобы открыть тайную истину. Впрочем, я в отставке. Знаешь, они хотели, чтобы я учил других — сейчас, когда законы малазан отвергнуты и пытка вновь в чести. Глупцы. Чем я сам был плох? В чем смысл? Вот Фалах'д Кризасанан был особенным человеком! Ты была тогда девочкой, нет, даже младенцем. Ох, как он любил пытать. Не ради истины — он понимал, что все такое просто мелочи. Легко достижимые мелочи. Нет, его волновал вопрос более интересный. Как далеко можно вытащить душонку, запертую в увечном теле? Сколько всего с ней можно сделать, пока не порвется связь? Это был вызов, и о, как я старался явить все мое искусство!

Семар Дев увидела, что последние из механических червей перестали шевелиться. Она положила того, что повис на щипцах, в мешочек и аккуратно собрала инструменты, не забыв и найденные глазные линзы. Остатки тела она прикажет сжечь подальше от города, прах развеять по ветру.

— Ты не отужинаешь со мной?

— Увы, не смогу. Дела.

— Вот бы они привели сюда твоего гостя. Тоблакая. Ох, он был бы забавным.

Семар помедлила. — Сомневаюсь, что сумею зазвать его к тебе.

— Знаешь, Фалах'д уже подумывает.

— Нет, не знаю. Думаю, это будет ошибкой.

— Ну, такие вещи не нам решать…

— Что-то мне говорит: Тоблакай был бы рад повидаться с тобой. Но вышла бы очень короткая встреча.

— Нет, если я в раж войду!

— Думаю, Карса Орлонг умеет входить в раж лучше всех.

* * *

Она нашла Теблора изучающим собрание карт. Она разложил их на полу, принес и расставил вокруг себя несколько восковых вотивных свечей. Одну он держал в руке, внимательно разглядывая тонкий пергамент. Не поднимая головы, сказал: — Вот эта, ведьма. Земли и побережье к западу, северу… Я полагал, что Джаг Одхан продолжается далеко, к землям Треллей и Немилу, но тут показано совсем иное.

— Если прожжешь мою карту, я прокляну тебя и все колена твоего рода до скончания вечности.

— Похоже, одхан тянется лишь на юг. Тут вот показаны ледники. Континент слишком большой. Какая-то ошибка.

— Может быть, — согласилась она. — В том направлении не путешествовала и не берусь подтверждать точность карт. Знай, что эту начертил Отун Дела Фарат столетие назад. Его считают достойным доверия.

— Что это за район озер? — спросил он, показывая на выступ северного побережья к западу от Ят Албана.

Она положила мешки и, вздохнув, присела рядом. — Труднопроходимый. Там на поверхность выходят складчатые породы, усеянные озерами и стремительными речками. Все заросло лесом из ели, сосны и лиственницы, с густым подлеском.

— Как ты все это узнала, если не была там?

Семар ткнула пальцем: — Прочла заметки Дела Фарата, вот, на краях. Он также писал, что нашел признаки обитаемости страны, но не установил контакта. Дальше лежит островное королевство Сепик, ныне вассальное Малазанской Империи… хотя сомневаюсь, что малазане вторгались туда. Король оказался достаточно умным, чтобы прислать делегацию с условиями сдачи, и Император принял их.

— Тут так много не написано.

— Нет. Кое-что из сведений собрано мной. Я слышала необычные рассказы о Сепике. Кажется, там два народа, один в рабстве у другого. — Она пожала плечами, встретив его равнодушный взгляд. — Меня интересуют самые разные вещи. — И нахмурилась, поняв, что татуированное лицо гиганта выражало вовсе не равнодушие. — Что-то не так?

Карса Орлонг оскалил зубы: — Расскажи побольше о Сепике.

— Боюсь, я уже сказала все, что знала.

Он скривил губы и снова склонился над картой. — Мне нужны будут припасы. Скажи, там такой же климат?

— Ты собрался в Сепик?

— Да. Скажи Фалах'ду, что мне нужно снаряжение, два коня и пятьсот серебряных полумесяцев. Сушеное мясо, несколько бурдюков с водой. Три копья и охотничий лук, тридцать стрел, из них десять зазубренных. Шесть запасных тетив, перья, кусок воска…

— Стой! Погоди, Карса Орлонг. С чего Фалах'ду выделять тебе все это?

— Скажи — если не даст, останусь в городе.

— Ага, понимаю. — Она подумала. — Зачем тебе в Сепик?

Он начал скатывать карту. — Мне она нужна.

— Извини, но нет. Стоит целое состояние…

— Я верну.

— Нет, Карса Орлонг. — Она выпрямила спину. — Если ты подождешь, я ее скопирую на кожу. Будет прочнее…

— И сколько ждать?

— Не знаю. Несколько дней…

— Ладно, ведьма. Но мне уже не терпится. — Он передал ей свиток и прошел в комнату. — И я голоден.

Она задержалась, чтобы собрать остальные карты. Свечи оставила. Каждая свеча посвящена определенному местному богу, и огоньки уже привлекли множество духов. Коридор стал тесным от их присутствия, воздух подрагивал — ведь многие из них были врагами. Но не только трепещущее пламя притянуло всех призраков, подумала она. Что-то в самом Тоблакае…

Да, в прошлом Карсы Орлонга таятся загадки. Духи подходят все ближе, ближе… они испуганы…

— Ах, — прошептала ведьма, — не вижу особого смысла. И все-таки… — Она вытащила нож, плюнула на лезвие и провела железо через пламя свеч.

Духи завыли в ее разуме, протестуя против неожиданного и жестокого пленения. Она кивнула: — Да, мы, смертные, жестоки…

* * *

— Три лиги, — шепнул Быстрый Бен.

Калам поскреб щетину на подбородке. Старые раны (эн" карал, встреченный у края Вихря, очень сильно порвал его) разболелись после быстрого возвращения к Четырнадцатой Армии. Но после виденного в садке никто из них не был склонен жаловаться — даже Буян прекратил обычное свое нытье. Солдаты присели за ассасином и магом, неподвижные и практически невидимые в темноте.

— Итак, — подумал вслух Калам, — мы будем ждать их здесь или продолжим путь?

— Будем ждать, — отозвался Быстрый Бен. — Мне нужен отдых. Мы же все более или менее поняли, и выследить их будет легко. Леомен дошел до И'Гатана и там встанет.

— А у нас вовсе нет осадных машин.

Колдун кивнул: — Да, осада выйдет долгой.

— Ну, мы к таким привычны…

— Совсем забыл — тебя не было под Кораллом.

Калам прислонился спиной к каменной стене и вытащил фляжку. Глотнув, передал Верховному Магу. — Было не лучше последнего дня Крепи?

Быстрый Бен отпил из фляжки и поморщился: — Это вода.

— А что же еще?

— Крепь… там мы ни с кем не бились. Просто обрушились камни с неба и обвалились подкопы.

— Но все же Сжигатели ушли, сражаясь.

— Почти все Войско Однорукого тоже ушло сражаясь, — ответил Бен. — Даже Вискиджек. Его подвела нога. Колотун не мог себя простить, и я его понимаю. — Он пожал плечами, хотя в темноте трудно было различать жесты. — Сплошная каша. Как всегда все пошло не так. Но нападение Каллора… такое мы могли бы предвидеть.

— Я оставил на своем ноже место для зарубки в его честь, — заявил Калам, потянувшись за фляжкой.

— Ты не один такой. Но его трудно убить.

Сержант Геслер подошел к ним. — Вижу, вы чем-то обмениваетесь.

— Просто вода.

— Вот уж о чем не мечтаю. Оставьте себе.

— Мы толковали о предстоящей осаде, — сказал ассасин. — Она будет долгой.

— И пусть, — хмыкнул Геслер. — Тавора женщина терпеливая. Уж это мы поняли.

— И больше ничего? — спросил Быстрый Бен.

— Вы с ней говорили чаще, чем большинство из нас, Верховный Маг. Она держит дистанцию. Никто не знает, какова она на самом деле, за титулом Адъюнкта. Ну да, благороднорожденная из Анты. Дом Паранов.

Калам и Быстрый Бен обменялись взглядами. Ассасин вытащил другую флягу. — Тут не вода, — сказал он, бросая ее сержанту. — Мы знавали ее брата. Ганоэса Парана. Он был назначен капитаном Сжигателей Мостов как раз перед проникновением в Даруджистан.

— Он вел взводы на Коралл, — добавил Быстрый Бен.

— И умер? — спросил Геслер, уже успевший вытащить пробку.

— Почти все погибли, — ответил маг. — Во всяком случае, он не был помехой. Не как большинство офицеров. Что до Таворы… ну, я блуждаю впотьмах, как и все вы. Она вся из острых углов, хотя они предназначены отпугивать людей, а не резать их. Ну, я так ее понял.

— Под И'Гатаном она начнет терять солдат, — сказал Калам.

Никто не пожелал распространяться на эту тему. Разные командиры реагировали на такую ситуацию по-разному. Некоторые упрямо бросали в топку все новые жизни. Другие отскакивали и делали вид, будто ничего не произошло. Это ослабляло дух армии. Осада — это битва воли и хитрости. За время погони от Рараку Леомен показал наличие и того и другого. Калам не мог точно сказать, что же показала Тавора — ведь всю грязную работу за нее, за Четырнадцатую Армию сделал кто-то другой.

"Духи. Сжигатели… возвысившиеся. Боги, что за жуткая мысль. Они при жизни были полудурками, а теперь…" — Быстрый, эти духи из Рараку… где они теперь?

— Без понятия. Точно не с нами.

— Духи, — произнес Геслер. — Так это правда — Собакодавов уничтожили не магические заклинания? У нас есть незримые союзники. Кто же они? — Он помолчал и сплюнул. — Вы оба знаете, так, но не хотите говорить. Скрипач тоже знает? Ладно. Все хранят тайны, а моими тайнами никто не интересуется. Ладно же. — Он отдал флягу. — Спасибо за ослиную мочу, Калам.

Они молча слушали, как стихают его шаги.

— Ослиная моча? — спросил Быстрый Бен.

— Вино из дикой лозы. Он прав, на вкус ужасное. Нашел в лагере Собакодавов. Хочешь?

— Почему бы нет? Когда я сказал, что духи не с нами, я считал это правдой. Но КТО-ТО все же идет за армией.

— Вот это классно.

— Я не…

— Тсс! Слушай…

Из-за гребня холма показались силуэты, мерцающие старинными доспехами, топорами и скимитарами. Варварски раскрашенные лица. Хундрилы из клана Горячих Слез. Калам с проклятием расслабился, вложил кинжалы в ножны. — Не надо так подкрадываться, чертовы дикари…

— Идем за нами, — произнес один из них.

* * *

В трех сотнях шагов от тракта стояла группа всадников, среди которых была и Адъюнкт Тавора. Калам, Быстрый Бен и взвод Геслера в сопровождении хундрилов подошли к ней.

Кривая луна пролила на пески серебряный свет. Какие неровные у нее края, подумал Калам. "Словно окружающая тьма выгрызла куски. Странно, что я раньше этого не замечал. Или так было не всегда?"

— Добрый вечер, Адъюнкт, — воскликнул Быстрый Бен.

— Почему вы вернулись? — требовательно спросила она. — И почему не Имперским Путем?

С ней были кулаки — викан Темул, Блистиг, Кенеб и Тене Баральта, а также Нил и Нетер. Казалось, все они, за исключением Таворы, были разбужены посреди сладкого сна.

Быстрый Бен неловко дернулся. — Садок был занят… кое-кем другим. Мы сочли его небезопасным, и решили, что стоит как можно скорее известить вас. Леомен уже в И'Гатане.

— А вы думали, он нас подождет?

— И'Гатан, — ответил Калам, — пробуждает во всех малазанах дурную память, стоит не забывать об этом. Именно здесь Первый…

— Знаю, Калам Мекхар. И не надо напоминать. Ладно, я готова признать справедливость ваших оценок. Сержант Геслер, присоединитесь к постам хундрилов.

Моряк небрежно козырнул. На лице его появилась ухмылка.

Калам заметил, что Тавора следила за ним, пока сержант не увел свой взвод. Потом она снова уставилась на Бена.

— Верховный Маг.

Тот кивнул: — В Имперском садке были… Лунные Отродья. Мы увидели десять или двенадцать, прежде чем отступили.

— Возьми нас Худ, — пробормотал Блистиг. — Летающие крепости? Белокурый ублюдок нашел себе новые?

— Я так не думаю, Кулак. Аномандер Рейк поселился в Черном Коралле и покинул Лунное Отродье, ведь крепость распадалась на части. Нет, я полагаю, что виденные нами в садке крепости несли внутри… гм… настоящих хозяев.

— И кто же они такие? — спросила Тавора.

— К'чайн Че'малле, Адъюнкт. Короткохвостые, длиннохвостые, может, сразу оба рода.

— И почему же они пользуются Имперским Путем?

— Не знаю, — признался Быстрый Бен. — Но догадки есть.

— Послушаем.

— Это старый садок, совершенно пустой и брошенный… хотя, как выясняется, не совсем брошенный. А вот с К'чайн Че'малле мы не связываем никакого известного садка, но это не означает, что своего садка у них не было.

— Вы полагаете, что Имперский садок когда-то принадлежал К'чайн Че'малле?

Верховный Маг пожал плечами: — Вполне возможно, Адъюнкт.

— И что еще?

— Ну, куда бы ни летели крепости, они хотят остаться незамеченными.

— Незамеченными кем?

— И этого не знаю.

Адъюнкт долго молча смотрела на мага. Сказала: — Хочу, чтобы вы выяснили это. Возьмите Калама и взвод Геслера. Возвращайтесь в садок.

Ассасин кивнул сам себе, ибо был совсем не удивлен таким безумным, абсурдным приказом. "Выяснить? Как именно?"

— У вас есть предложения, — сказал Быстрый Бен странно ласковым голосом (таким он говорил всегда, когда боролся с желанием высказать все, что думал), — насчет того, как это сделать?

— Думаю, вы, как Верховный Маг, что-нибудь придумаете.

— Можно ли спросить, почему это так важно?

— Вторжение в Имперский садок важно для всех, кто служит Малазанской Империи. Вы не согласны?

— Согласен, Адъюнкт; но разве мы не участвуем в военной компании против последних мятежников Семиградья? Разве вы не готовитесь обложить И'Гатан, и разве присутствие Верховного Мага, не упоминая уж о самом искусном ассасине Империи, не окажется важным условием успеха?

— Быстрый Бен, — холодно отвечала Тавора, — Четырнадцатая Армия вполне способна провести осаду без вашей помощи, как и без помощи Калама Мекхара.

"Итак, выбор сделан. Она узнала о тайном совещании с Даджеком Одноруким и Тайскренном. Она нам не доверяет. Может, и правильно".

— Конечно, — скромно поклонился Быстрый Бен. — Надеюсь, Горячие Слезы пополнят запасы нашего взвода. Прошу позволения отдохнуть до рассвета.

— Разрешаю.

Верховный Маг повернулся, метнув быстрый взгляд на Калама. "Да, Быстрый. Она хочет, чтобы я находился как можно дальше от ее спины". Увы, такова Малазанская империя. Точнее, империя Лейсин. "Но, Тавора, не меня вам нужно страшиться…"

В этот миг из темноты, со стороны дороги, показалась фигура в зеленых шелках. Изящные движения, тонкое лицо, казавшееся в лунном свете почти нематериальным. — Ах, полуночное бдение! Надеюсь, все важнейшие приказы уже отданы?

Жемчуг. Калам оскалился и сделал рукой жест, понятный только другому Когтю.

Жемчуг моргнул.

"Скоро, ублюдок".

Тавора разворачивала коня. — Мы уже закончили.

— Могу ли я поехать за спиной одного из вас? — обратился Жемчуг к кулакам.

Ни один не ответил. Еще мгновение — и они помчались к тракту.

Жемчуг деликатно покашлял. — Как грубо.

— Ты сюда дошел, Коготь, — сказал Быстрый Бен, — так что сможешь и обратно уйти.

— Кажется, иного выбора нет. — Легкий взмах перчатки. — Кто знает, друзья, когда свидимся вновь. Но пока… доброй охоты…

Он ушел.

"И сколько он услышал?" Калам шагнул было по следу, но Быстрый Бен задержал его.

— Спокойно. Он просто забрасывал удочку. Я уловил его приближение и принял меры. Слишком ты нервный, Калам.

— Хорошо.

— Не очень. То есть он же не дурак.

— Точно. Очень плохо.

— Все равно. Ты, я и Геслер должны проследить путь одной из крепостей.

Калам медленно повернул голову, вгляделся в лицо друга. — Так это не шутка?

— Боюсь, что нет.

* * *

Радостный Союз грелся на солнышке, а ограде из голышей, и попутно обедал. Бутыл лег рядом и наблюдал за процессом поглощения брошенной хищнику бабочки; но тут на членистоногое наступил чей-то каблук, с хрустом раздавил да еще и впечатал в песок.

Бутыл в ужасе отпрянул и очумело уставился на нависшего пришельца. В уме кипели планы немедленной расправы.

Он видел лишь силуэт — солнце находилось за спиной убийцы.

— Солдат, — раздался женский голос с кореланским акцентом, — что тут за взвод?

Бутыл несколько раз раскрыл и закрыл рот, наконец сумев тихо пробормотать: — Это взвод, который начнет строить планы твоей казни, едва узнает, что тут стряслось.

— Позвольте мне все разъяснить, — ответила та. — Я капитан Фаредан Сорт, и я не выношу скорпионов. Ну-ка, поглядим, умеете ли вы отдавать честь лежа.

— Вы хотите приветствия, капитан? Какого? Я умею отдавать самые разные. Предложения?

— Отдайте такое, чтобы показало понимание той пропасти, в которую я намерена загнать вас пинками. Сами понимаете, потом я вывалю туда телегу кирпичей.

"Ох…" — Значит, обычное приветствие. Разумеется, капитан. — Он выгнул спину, стараясь удержать руку у головы подольше, ожидая ответного салюта. Конечно, ничего такого он не дождался. Со вздохом Бутыл уронил голову, набрав полный рот пыли.

— Ладно, повторите потом. Солдат, как ваше имя?

— Э… Улыба, сэр.

— Ну, сомневаюсь, что на такой угрюмой роже появляется много улыбок. Так?

— Так точно, сэр.

Она ушла.

Бутыл уставился на пересыпанную песком жижу, недавно бывшую Радостным Союзом и половинкой бабочки. Ему хотелось плакать.

* * *

— Сержант.

Смычок поднял голову, заметил браслет на предплечье и не спеша встал. Отдал честь, изучая высокую, стоявшую словно палку проглотив женщину. — Сержант Смычок, капитан. Четвертый взвод.

— Хорошо. Вы мои. Меня зовут Фаредан Сорт.

— Я гадал, почему вас не видно, капитан. Назначение ведь произведено несколько дней назад.

— Я была занята. У вас проблемы, сержант?

— Никак нет, сэр.

— Вижу, вы ветеран. Думаете, это позволяет вам ждать послаблений? Не позволяет. Мне плевать, кем вы были, под чьей командой служили, скольких офицеров ударили в спину. Все, что меня заботит — каковы вы в бою.

— Ни одного офицера не убил, сэр… в спину. О клятых боях ничего не знаю, кроме как в них выживать.

— Сойдет. Где остальные солдаты моих взводов?

— Ну, один вы потеряли. Взвод Геслера. Он в разведке и неизвестно, когда вернется. Взвод Бордюка вон там. Прямо за ними взвод Корда. Остальных сможете найти там и сям.

— Вы не разбиваете общий лагерь?

— На всю роту? Нет.

— Теперь начнете.

— Да, сэр.

Она оглядела все еще спавших у костра солдат. — В вашем взводе есть солдат Улыба?

— Так точно.

— Сегодня двойная выкладка.

— Сэр?

— Вы слышали.

Он поглядел ей в спину, потом опустил взгляд на солдат. Все лежали с открытыми глазами.

— Чем я виновата? — спросила Улыба.

Смычок пожал плечами: — Она капитан.

— И?

— Все капитаны сумасшедшие. Эта точно подтверждает мои слова. Не согласен, Карак?

— Еще как, Смычок. Безумная, бешеная, с вытаращенными зенками.

— Двойная выкладка!

Бутыл подошел, неся в руках жалкое месиво. — Она наступила на Союза!

— Ну, это все решило, — хрюкнул Каракатица. — Ей конец.

* * *

Кулак Кенеб вошел в свою палатку, расстегнул шлем и швырнул на постель. Замер, заметив всклокоченную голову, высунувшуюся из походного сундука у стены. — Гриб! Что ты там делал?

— Спал. Она не глупа, нет. Они приходят ожидать воскрешения. — Мальчик вылез из сундука. Как всегда, одет в рваные кожаные тряпки (похоже, остатки виканских доспехов). Еще недавно бывшее по-детски округлым лицо начало вытягиваться, намекая, что вскоре мальчик станет мужчиной.

— Она? Ты про Адъюнкта? Кто приходит? Какое воскрешение?

— Они постараются ее убить. Неправильно. Она наша последняя надежда. Последняя. Я хотел найти поесть, мы ж идем под И'Гатан. — Он пробежал мимо Кенеба. Снаружи забрехали собаки. Кулак откинул полог и выглянул, увидев, как Гриб бежит между колышков и тентов, сопровождаемый овчаркой Крюком и хенгезской собачонкой Мошкой. Солдаты вежливо освобождали ему проход.

Кулак вернулся внутрь. Трудный ребенок. Он уселся на койку, уставился в никуда.

Осада. В идеале им нужно еще пять тысяч солдат, пять — шесть антанских катапульт и четыре башни. Баллисты, манголеты, онагры, скорпии, тараны и лестницы. Наверное, еще отряды саперов, целые телеги морантских припасов. И Верховный Маг Быстрый Бен.

Отослать мага — что это, действие гордыни? Встречи с Даджеком Одноруким проходили скованно. Нежелание Таворы принимать пополнение, кроме новобранцев с Квон Тали, совершенно бессмысленно. Конечно, Даджек и сам занят восстановлением Войска, усилением гарнизонов, усмирением мятежных городов и селений. Но ведь приход в Маадальское море адмирала Нока и трети всего имперского флота уже успокоил позывы к восстаниям. Кенеб подозревал, что успокаивали эти позывы не только малазанские войска, но также анархия и ужасы недавно пережитого мятежа.

Кто-то поскреб по стенке палатки. — Войдите.

Под полог поднырнул Блистиг. — Хорошо, что вы один. Тене Баральта говорил с вождем Желчем. Видите ли, осада явно…

— Блистиг, — оборвал его Кенеб, — не надо болтовни. Адъюнкт ведет Четырнадцатую Армию. Ей приказано сокрушить мятеж, именно это она и делает. Очень удачно, что последняя искра восстания будет погашена под И'Гатаном, мифическим местом Откровения…

— Да, и мы вот-вот подпитаем этот миф.

— Только если проиграем.

— Малазане мрут под И'Гатаном. Последняя осада все выжгла. Дассем Альтор, его отряд Первого Меча. Первая армия, Девятая. Восьмая — десять тысяч солдат? И'Гатан пьет малазанскую кровь, и жажда его неутолима.

— Вот так вы настраиваете своих офицеров, Блистиг?

Воин прошел к сундуку, захлопнул крышку и сел. — Конечно нет. Считаете меня безумцем? Но боги! Приятель, ты не чувствуешь нарастающего ужаса?

— То же было и во время марша на Рараку. Тогда мы решились, но ничего не произошло. Вот в чем проблема. Единственная проблема. Нам нужно затупить мечи, да хотя бы вытащить их из ножен, и все.

— Не надо было ей отсылать Калама и Бена. Да разве за происходящее в Имперском садке можно дать хоть бесхвостую ризану?

Кенеб отвернулся. Хотел бы он найти в себе несогласие… — У нее могут быть свои резоны.

— Хотелось бы услышать.

— О чем Баральта толковал с Желчем?

— Просто мы беспокоимся, Кенеб. Мы хотим прижать ее к стенке и получить ответы. Все кулаки согласны. Выслушать изложение причин и хода ее мыслей.

— Нет. Я не с вами. Мы же еще до города не дошли. Погодим — и увидим, что у нее на уме.

Блистиг недовольно хмыкнул, встал: — Я передам ваше предложение. Но ведь не только простые солдаты дошли до предела…

— Знаю. Погодим — увидим.

Кенеб вернулся на койку. Снаружи доносись звуки сборов: складывали палатки, запрягали волов, солдаты перекликались, готовясь у утреннему маршу. "Горячие Слезы, виканы, сетийцы, малазане. Что сумеет это пестрое сборище? Мы встанем лицом к лицу с Леоменом Молотильщиком. Проклятие. Он уже поразбивал нам носы. Но тактика "ударь — убеги" имеет мало общего с обороной города. Возможно, он трясется сейчас не хуже нашего…"

Утешительная мысль. Жаль, он ни черта в нее не верит…

* * *

Четырнадцатая уже пробудилась и хлопотливо суетилась. Сержант Хеллиан сидела на обочине. В голове у нее гудело. Восемь дней с клятой недоармией и зверем — капитаном, а теперь еще кончился ром. Трое солдат — весь ее недоделанный взвод — торопливо паковали снаряжение, не осмеливаясь обращаться к страдающей похмельем и приступами убийственной ярости сержанту.

Хеллиан страдала также от навязчивых воспоминаний о событии, запустившим череду ее несчастий. Храм резни, ярость жрецов, чиновников и следователей, необходимость услать всех свидетелей подальше, желательно туда, откуда живыми не возвращаются. Ну, она даже не осуждает… нет, как раз осуждает. Миром правят глупцы, вот истина. Двадцать два поклонника Д'рек убиты в храме на территории, за безопасность которой она отвечала — но ведь патрулям на разрешалось заходить внутрь храмов, так что она ничего не могла сделать… Нет, нет, это все пустяки. "Куда ушли убийцы, сержант Хеллиан? Почему вы не заметили их ухода? А как насчет человека, которого вы сопровождали, а потом потеряли?"

Убийцы. Их не было — то есть настоящих. Демон. Наверное, убежавший во время тайного ритуала, когда порвались сети чар. Глупцы сами себя убили, вот в чем суть. А тот человек был жрецом, изгнанным из другого храма, наверное, и колдуном. Едва понял, что там заварилось, сбежал со всех ног и ее оставил отдуваться.

Нечестно — но когда это вы видели честных?

Урб бросил рядом тяжелый тюк. — Мы почти готовы, сержант.

— Нужно было его придушить.

— Я и хотел. Честно.

— Точно?

— Точно.

— Но он сбежал. Как змея улизнул.

— Капитан желает, чтобы мы подошли к остальным взводам роты. Они дальше на дороге. Нужно успеть до начала марша.

Она поглядела на других солдат. Близнецы, Увалень и Нерв.

Молодые, жалкие — ну, может, не очень юные годами, но все равно желторотые. Она сомневалась, что они смогли бы успешно сражаться даже с повивальной бабкой. Да, это было бы жуткое зрелище. Если сюда вдруг забредет беременная женщина…

"Ах, Картул, город пауков, город хруста под ногами, пустых коконов и чего похуже. Как далеко до тебя". Здесь пауки летают по воздуху, но они хотя бы маленькие, их легко сбить небольшим камешком. — Бездна, — простонала она, — найди чего выпить.

Урб передал бурдюк.

— Не воду, идиот.

— Может, в роте, когда присоединимся…

Она косо глянула на него. — Хорошая идея. Ладно, помоги встать — нет, не надо. — Она встала сама и пошатнулась.

— Все в порядке, сержант?

— Будет в порядке, если ты снимешь с меня голову и раздавишь.

Солдат нахмурился: — Если сниму, у меня будут неприятности.

— Но не от меня. Ладно. Нерв, разведай дорогу.

— Мы уже на дороге, сержант.

— Все равно. Практика.

— Я ничего не вижу, — ответил молодой солдат. — Слишком много людей и повозок.

"О боги, ползущие в Бездне! Дайте мне прожить достаточно, чтобы убить подонка". — У тебя тоже трудности с ориентированием, Увалень?

— Нет, сержант. Не у меня.

— Отлично. Разведай и пора трогаться.

— А мне пойти с фланга? — спросил Нерв.

— Да уж, лучше за горизонтом, безмозглый кактус.

* * *

— Это тебе не обычный скорпион, — заявил Навроде, склонившийся, но не слишком низко, чтобы на него посмотреть.

— Чертовски большой, — сказал Замазка. — Видел я таких, но гораздо мельче.

— Наверно, выродок. Все его братья и сестры — малявки. Одинокий, и потому такой мрачный.

Замазка поглядел на Навроде. — Да, наверное. У тебя есть мозги в черепушке. Ну, думаешь, он может убить Радостного Союза? То есть такого же…

— Ну, может быть, нам нужно еще одного такого же.

— А я думал, его сестры и братья — малявки.

— Ох, и точно. Значит, нужен дядя или еще кто.

— Самый большой.

— Громадный. Больше этого.

— Надо начинать поиски.

— Я бы не советовал, — сказал Бутыл, сидевший в тени валуна шагах в пяти от солдат из взвода Бордюка.

Они вздрогнули. Замазка прошипел: — Он шпионил!

— Не шпионил. Горевал.

— Почему? Мы же еще не под И'Гатаном.

— Видели нового капитана?

Солдаты переглянулись. Замазка ответил: — Нет. Но слышали, что он прибыл.

— Она. Уже успела убить Радостного Союза. Пяткой. Хрясть!

Солдаты подскочили. — Убийца! — зарычал Навроде. Он опустил глаза на окруженного каменным кругом скорпиона. — О, попробуем Блеска — пусть ей локоть прокусит. Такому кажа мундира не помеха…

— Не глупи, — ответил Бутыл. — К тому же Блеск — девочка.

— И что. Девчонки всегда злее.

— Маленькие скорпионы — всегда мальчики. Девочек тут мало, потому что они скрытные. А эту лучше отпустить.

— Почему? — возопил Замазка. — Не пора ли подгадить кислой капитанше…

— Она станет самой меньшей из проблем. Мальчики чуют запах тревоги. Убьете девочку — и за вами потащатся сотни скорпионов. Тысячи. Станут очень агрессивными, уж поверь на слово.

Навроде усмехнулся: — Интересно. Ты так уверен?

— Не надо дурацких идей.

— Почему же? Мы горазды на дурацкие идеи. То есть я… э…

— Он хочет сказать, — продолжил Замазка, — что мы умеем продумывать. До самого конца. Бутыл, за нас не бойся.

— Она убила Союза. Больше боев не будет — передайте всем взводам, пусть отпускают малюток скорпионов.

— Ладно, — кивнул Замазка.

Бутыл недоверчиво оглядел обоих. — Включая и того, что у вас.

— Заметано. Мы просто на него полюбуемся чуток. — Навроде снова усмехнулся.

Бутыл помедлил, встал на ноги и ушел к стоянке своего взвода. Армия почти готова продолжить поход, с понятным отсутствием энтузиазма — чего еще ожидать от армии, садящейся в долгую осаду.

Безоблачное небо. Снова. Еще пыль, еще жара, еще пот. Кровяные мухи, чиггеры, проклятые стервятники над головой — они там со дня ухода из Рараку… но это же последний день марша. Впереди старая дорога, несколько опустевших деревень, одичавшие козы на лысых холмах, всадники, следящие за ними с окрестных горок.

Остальные члены взвода уже были на ногах, ожидали лишь его прихода. Бутыл заметил, что Улыба сгорбилась под двумя мешками. — Что стряслось?

Ее взор полнился унылой жалостью к себе. — Не знаю. Приказ новой капитанши. Ненавижу.

— Я не удивлен, — ответил Бутыл, поднимая свои пожитки и прилаживая лямки вещмешка. — Ты тащишь вещи Смычка?

— Не все, — сказала она. — Морантские припасы он мне не доверил.

"И слава Опоннам". — Капитан показывалась?

— Нет. Сука. Знаешь, мы решили ее убить.

— Да ну? Ладно, плакать не стану. А кто эти "вы"?

— Я и Каракатица. Он отвлекает, я втыкаю ножик в спину. Сегодня.

— Кулак Кенеб вас вздернет, сами понимаете…

— Сделаем все как несчастный случай.

Вдалеке прозвучали звуки горна. — Ну, давайте, — крикнул стоявший у дороги Смычок. — Двинулись.

Скрип колес, стук и скрежет камней, валявшихся в колеях, мычание волов, мельтешение тысяч полусонных солдат, нарастающий шум и гул голосов, все более плотные клубы пыли…

Корик пристроился шагать рядом с Бутылом. — Они этого не сделают.

— Чего не сделают? Не убьют капитана?

— Я тут долго присматривался, — сказал солдат. — Она не просто с Корелри. Она со Буревой Стены.

Бутыл покосился на грузного воина. — Откуда знаешь?

— На ножнах серебряный узор. Она командовала секцией Стены.

— Смешно, Корик. Во-первых, от вахты на Стене так просто не освободиться, если я верно слышал. А потом, она — капитан в самой негодной из малазанских армий. Командуй она секцией Стены, ей дали бы чин кулака — для начала.

— Это если она себя раскрыла. Но узоры рассказывают совсем иную историю.

Двигавшийся в двух шагах впереди Смычок повернул голову: — Значит, Корик, ты тоже заметил.

Бутыл тоже повернулся к шедшим сзади Каракатице и Улыбе: — Вы двое, слышали?

— И? — спросила Улыба.

— Слышали мы, — кисло усмехнулся Каракатица. — Может, она украла саблю… но я так не думаю. Улыба, подружка, лучше нам сложить свой план на костер и огонек пустить.

— Почему? Что за Стена такая? И откуда Корик столько узнал? Он узнать может лишь кобылью задницу, и то не в темноте. Поглядеть на ваши рожи — так меня занесло в отряд придурков!

— Придурков, мечтающих остаться в живых, — отозвался Каракатица.

— Улыба выросла в песочнице с деревенскими пареньками, — покачал головой Корик. — Слушай же, женщина. Буревая Стена тянется на лиги по северному побережью Корелри. Это единственная преграда между континентом островов и Бурегонами — демоническими воинами морей между Малазом и Корелри. О них ты слышала?

— Старые рыбацкие сказки.

— Нет уж, они реальны, — сказал Смычок. — Я сам видел, когда мы шли тамошними водами. Их кони — волны. Их копья — лед. Мы зарезали шесть козлов, принося успокоительную жертву.

— И помогло? — удивился Бутыл.

— Нет. Помогло выбрасывание за борт юнги.

— Так что, — продолжил после некоторого молчания Корик, — только избранные воины получают задание держать Стену, сражаться с ордами выходцев. Это бесконечная война — или так было…

— Она окончена?

Сетиец пожал плечами.

— Тогда, — сказала Улыба, — как она здесь оказалась? Бутыл прав. Бессмыслица.

— Можешь у нее спросить, — ответил Корик. — Конечно, если не помрешь в дороге.

— Ну, мне не так уж тяжело.

— Мы отстали на сотню шагов, — крикнул Смычок. — Так что побереги дыхание.

Бутыл неуверенно взглянул на Улыбу: — Ну-ка, дай мешок мне. Капитана не видно?

— Я ее не видел, — не оборачиваясь, бросил Смычок.

— Я сама…

— Будем помогать друг другу.

Она подозрительно сощурилась, но потом дернула плечом: — Если хочешь.

Он принял второй тюк.

— Спасибо, Бутыл. Хоть один из взвода добр ко мне.

Корик захохотал: — Он попросту еще не получил ножом в ногу.

— Мы сблизимся, — заметил Бутыл, — теперь, когда над нами командир — тиран.

— Умный парень, — сказал Смычок.

— Еще раз спасибо, — буркнула Улыба.

Он ласково ей улыбнулся.

* * *

— Они остановились, — пробормотал Калам. — Что бы это значило?

— Не знаю, — сказал Быстрый Бен.

Они оба лежали ничком на вершине холмика. Одиннадцать Отродий Луны висели неровным строем над соседней грядой холмов, в двухстах шагах. — Ну, — спросил ассасин, — что сходит в этом садке за ночь?

— Она уже наступает. Как видишь, ничего особенного.

Калам обернулся и оглядел взвод, растянувшийся за ними на пыльном склоне. — И каков план, Быстрый?

— Конечно, использовать ночь. Мы нырнем под одну…

— Нырнем? Там нет укрытий, там даже тени нет!

— Я думаю, блестящий план.

Ассасин вытянул руку и дал Быстрому Бену тумака.

— Ох. Ладно, план протух. У тебя есть получше?

— Во-первых, отошлем взвод назад к Четырнадцатой. Два крадущихся человека лучше, чем восемь. Не сомневаюсь, они готовы сражаться — но если сверху спрыгнет тысяча К'чайн Че'малле, особого прока не будет. И потом — они же лыбятся, они же с трудом удерживаются, чтобы не сплясать!

Сержант Геслер послал им воздушный поцелуй.

Калам перекатился, чтобы было удобнее следить за молчаливыми крепостями.

Быстрый Бен вдохнул. Поскреб обросший подбородок. — Приказ Адъюнкта…

— Забудь. Тактическое решение, на наше усмотрение.

Геслер пропыхтел снизу: — Она и нас видеть не хочет, Калам.

— О. И почему же?

— Хотя вслух нахваливает. Не знаю. Мы же были на "Силанде". Прошли на корабле сквозь стену огня…

— Мы все прожили трудную жизнь, Геслер…

— Наше усмотрение? — сказал Быстрый Бен. — Мне нравится. Можешь испытать эти слова на ней самой.

— Давай их отсылать.

— Геслер?

— Очень хорошо. Я бы не хотел тащиться за вами в сортир, извините за выражение.

— Давайте уж решать, — добавил Буян. — Я от ожидания поседел.

— Может, это пыль?

— Как скажете.

Калам подумал и произнес: — Может, захватим волосатого фалари йца? Готов идти с нами, капрал? Как арьергард?

— Арьергард? Эй, Геслер, ты был прав. Они идут в сортир. Согласен, если только сержант не станет сильно скучать.

— Скучать? — ухмыльнулся Геслер. — Отныне девушки станут замечать МЕНЯ.

— Их борода влечет, — ответил Буян. — Но бороду не сбрею даже ради тебя.

— Это все из-за того, что под ней живет.

— Возьми меня Худ, — вздохнул Калам. — Быстрый, отошли их всех.

* * *

Апсалар стояла в четырех лигах севернее Эрлитана, смотрела на море. Мыс другой стороны пролива А" рат едва виден — просто перерыв в монотонности горизонта. Это Коса Кансу, длинная и узкая, к востоку от нее находится порт Кансу. У ног Апсалар скакали два связанных жилами скелета; они рылись в мусоре, отыскивая личинок, и рассерженно шипели — ведь желанные насекомые вываливались из челюстей.

Кажется, даже кости — или физические воспоминания внутри костей — сохраняют силы. Телораст и Кодл начали перенимать стереотипы поведения, свойственные при жизни летучим ящерицам. Они охотились на змей, подпрыгивали в воздух за ризанами и бабочками-плащовками, дрались между собой, бегали, загребая задними ногами песок. Апсалар подозревала, что вскоре они потеряют всякое разумение.

"Невелика потеря". При жизни это были жестокие, подлые, совершенно недостойные доверия твари. Кажется, однажды они владели каким-то Королевством. Нет сомнения, захватили силой или хитростью. Она не будет жалеть об их исчезновении.

— Неапсалар! Кого мы ждем? Мы открыли, что не любим воду. Жилы размокают. Мы развалимся на части.

— Нам надо пересечь пролив, Телораст, — ответила Апсалар. — Конечно, ты и Кодл можете пожелать остаться здесь.

— Ты намерена плыть?

— Нет, я намерена использовать садок Теней.

— О, тогда мы не вымокнем.

— Нет, — засмеялась Кодл, подскакавшая к ногам Апсалар. Она замотала головой: — Не сырые, о, как хорошо. Мы же идем, да, Телораст?

— Мы обещали! Нет, не обещали. Кто это сказал? Мы просто готовы охранять твой сгнивший труп, Неапсалар, только это и обещали. Не понимаю, почему так смутилась. Ты вскоре умрешь. Это очевидно. Так бывает у смертных, а ты же смертная, так ведь? Ты должна быть ей, ты кровоточишь три дня — мы учуяли.

— Идиотка! — зашипела Кодл. — Конечно она смертная, и мы тоже были женщинами, помнишь? Она кровоточит, потому что такое бывает. Не всегда, но иногда. Регулярно. Или нет. Разве что она отложит яйца, когда ее найдет самец, что означает…

— Она змея? — спросила Телораст насмешливым тоном.

— Нет,не змея. О чем ты думаешь, Телораст?

Небо меркло, вода пролива окрасилась алым. Одинокий парус купеческой караки поворачивал к югу, в Эрлитанское море.

— Садок здесь сильно ощущается, — сказала Апсалар.

— О да, — отвечала Телораст, поглаживая левый локоть Апсалар костяным хвостом. — Яркое проявление. Это новое море.

— Возможно, — ответила женщина, оглядывая иззубренные утесы у пролива. — Под волнами есть руины?

— Откуда нам знать? Может быть. Точно, совершенно. Руины. Большие города. Храмы Тени.

Апсалар нахмурилась: — Во времена Первой Империи не было храмов Тени.

Кодл опустила голову и тут же подняла. — Дессимбелакис, проклятие множеству его душ! Мы говорили о временах Лесов. Великих Лесов, что покрывали эту страну задолго до Империи. Даже до Т'лан Имассов…

— Тсс! — зашипела Телораст. — Леса? Безумие! Ни одного дерева вокруг, и страшащиеся теней никогда не жили. Почему бы им им поклоняться? Они и не поклонялись, потому что не жили. Эта теневая сила — природное рвение. Истина в том, что первый культ рожден из страха. Ужасное неизвестное…

— Становится еще ужаснее, когда становится известным! — оборвала ее Кодл. — Ты так не думаешь?

— Нет, не думаю я так. Не понимаю, о чем ты. Ты выболтала слишком много тайн, и все они неправильные. Смотри! Ящерица! Моя!

— Нет, моя!

Скелеты полезли на утес. Что-то маленькое, серое ускользнуло по воздуху.

Ветер крепчал, взъерошивал гладь залива, доносил сырой аромат моря даже до высокой скалы. Пересекать водное пространство, пусть по садку — эта мысль ей не нравилась. Стоит ослабнуть контролю, и она выпадет из Королевства, обнаружит себя посредине кишащего дхенраби моря, в лигах от берега. Верная смерть.

Конечно, она могла выбрать маршрут по суше. К югу от Эрлитана, в Пан'потсун, затем по западному краю нового моря Рараку. Но она выбьется из времени. Котиллион и Темный Трон пожелали избавиться ее руками от множества мелких игроков, рассеянных по лику земли, но что-то внутри нее чуяло приближение важных событий, а с ним нарастающую потребность — неотложную нужду — быть на месте без задержек. Взмахнуть кинжалом, воздействовать на сонмище судеб. Сделать все, что сможет.

Она подозревала, что Котиллион предугадал ее характер, понял, что сможет довериться ее инстинктам, пусть она сама плохо их понимает.

Нужно спешить.

Миг концентрации. Сцена перед ее глазами переменилась. Утес стал склоном, полным поваленных деревьев. Ели, кедры, лиственницы — их корни вырвались из земли, их стволы расплющились, как будто невообразимый ветер поразил целую горную гряду. Под свинцовым небом эта окутанная туманами лесистая долина простерлась через простор, мгновением раньше бывший морским заливом.

Скелеты семенили за ней, дергая головами.

— Я тебе говорила, тут лес, — прошептала Телораст.

Апсалар показала на неразбериху упавшего леса: — Что тут случилось?

— Магия. Драконы.

— Не драконы.

— Нет, не драконы. Телораст права. Не драконы.

— Демоны.

— Да, ужасные демоны, чье дыхание — врата садков. О, не прыгай в их пасть!

— Не дыхание, Кодл. Просто демоны. Маленькие. Но много. Валили ствол за стволом, ибо были злыми и склонными к актам бессмысленного разрушения.

— Как дети.

— Да, правильно Телораст сказала. Как дети. Чертенята. Но сильные. Очень. Громадины, мышцы — во!

— Итак, — вмешалась Апсалар, — здесь сражались драконы.

— Да, — брякнула Телораст.

— В мире Тени.

— Да.

— Наверное, те самые драконы, что сейчас заключены в каменном кольце?

— Да.

Апсалар кивнула и начала пробираться по склону. — Будет трудно. Сомневаюсь, что путь через лес сбережет время.

— Лес Тисте Эдур, — крикнула Кодл, рыская вокруг. — Они любили эти леса.

— Все здешние природные тени, — согласилась Телораст. — Сила постоянная. Черное дерево, кровяное дерево, все ужасные штуки. Эресы боялись не напрасно.

Вдалеке над верхушками деревьев скользила необычная тень. Апсалар присмотрелась. Это карака, отбросившая в здешний мир свое эфирное отражение. Она видит сразу два Королевства — достаточно обычная вещь. Но все же… "кто-то плывет на той караке. Кто-то очень важный…"

* * *

Деджим Небрал, Т'ролбарал, древнее создание Империи Дессимбелакиса, ползал у основания мертвого дерева — или, скорее, струился, словно змея, у вывороченных, сухих корней, семиглавый, о семи телах, принимающий пестроту окружающей земли, зелени и скал. Свежая кровь медленно остывала, наполнив желудки Д'айверса. Даже в пустошах нет недостатка в жертвах. Пастухи, добытчики соли, бандиты, пустынные волки — Деджим Небрал не ведал недостатка в пище по пути к месту засады.

Дерево, приземистое, корявое, с несколькими толстыми сучьями, пережившими столетия смерти, некогда выросло в трещине камня на пятачке, отмечавшем встречу тракта и высокой башни из выветренного камня. Дорога здесь меняла направление, огибая основание утесов, и резко спускалась на высоту десяти человек, вилась среди булыжников и каменной крошки.

По сторонам тракта возвышались другие утесы, покрытые трещинами и уступами.

Д'айверс атакует здесь, сразу с двух сторон, выскочив из теней.

Деджим Небрал был доволен. Терпение всегда вознаграждается свежим мясом, эхом предсмертных воплей… и сейчас ему осталось лишь подождать появления жертв, избранных Безымянными.

Скоро.

* * *

Между деревьев достаточно места — собор теней и тяжелого сумрака, потоки сырого воздуха — он гладил лицо Апсалар, двигавшейся в сопровождении суетливых ящериц. Как ни странно, ей здесь нравилось. Почва оказалась ровной, путь не загораживал ни один упавший ствол, как будто деревья тут не умирают никогда. Она не встречала животных, не набредала на тропы и следы; но все же попадались поляны, круглые проплешины, покрытые мхом и окруженные стоящими на равных расстояниях кедрами — или не кедрами, а похожей породой, с грубой, волокнистой, черной как деготь корой. Эти круги казались слишком совершенными, чтоб быть естественными — но никаких явных признаков искусственного их насаждения не наблюдалось. Телораст сказала, что в таких местах сила Теней становится "яростной".

Тисте Эдур, Куральд Эмурланн — их присутствие сохранилось, но не сильнее, чем это бывает на кладбищах, у курганов и могильников. Старые сны таились, угасая, в траве, в сучьях деревьев и кристаллах узорчатого камня. Забытые шепотки в ветре, вечно кружащем над помеченным смертью местом. Эдур ушли, но лес не забыл хозяев.

Тьма впереди. Что-то упало сверху, тонкое и прямое. Канат толщиной в запястье, привязанный к увязшему во влажном грунте якорю.

Прямой, как ее путь. "Ах, если я ощутила ЕГО присутствие, то и ОН ощутил меня. Похоже, это приглашение".

Телораст зашипела в спину: — Что ты делаешь? О, сколь ужасный пришелец! Жуткий, устрашающий, кошмарный, звероликий чужак! Не ходи туда! О, Кодл, смотри — она лезет.

— Она не слушает нас!

— Мы слишком много болтали, вот и результат.

— Ты права.

Нужно сделать что-то важное, путь она начнет прислушиваться к нам.

— Хорошая мысль, Кодл. Придумай что-нибудь!

— Я пытаюсь!

Их голоса стихали по мере подъема Апсалар. Она ступала на толстые сучья, рвала натянутые паучьи сети; маленькие блестящие твари разбегались по сторонам. Кожа перчаток нагрелась, лодыжки заломило. Она добралась до первого узла на канате, поставила на него ногу и остановилась. Внизу виднелись только черные стволы, пропадавшие в тумане — словно ноги громадного зверя. Отдохнув немного, женщина продолжила подъем. Узлы попадались после каждого десятого подтягивания. Кто-то позаботился о ней.

Над головой маячило дно караки, черное, покрытое ракушками, влажно поблескивающее. Она добралась, поставила ноги на планки обшивки и через два своих роста нашла клюз — место, в котором исчезал якорный канат. Перебралась через борт и увидела три ступени, ведущие на заднюю палубу. Слабо мерцающие облачка тумана означали смертных, сидевших или стоявших около узлов такелажа, у большого рулевого весла; один виднелся высоко на вантах. У грот-мачты стояла гораздо более четкая фигура.

Он ей знаком. Апсалар копалась в памяти, но разум выдавал только ложные узнавания. Знакомый… и нет.

Он шагнул вперед со слабой улыбкой на красивом, гладко выбритом лице, протянул руки: — Не уверен, каким именем вы пользуетесь. Вы были лишь девочкой — неужели прошло всего несколько лет? Трудно поверить.

Сердце тяжело застучало в груди, и она удивилась этому. Страх? Да, но не только. Вина. Стыд. Она прокашлялась. — Я зовусь Апсалар.

Короткий кивок. Его лицо внезапно изменилось. — Так вы не помните меня?

— Да. Нет. Не уверена. Должна помнить — но не помню.

— Это были трудные времена, — сказал он, опуская руки, словно не был уверен, как она его примет. — Ганоэс Паран.

Апсалар стащила перчатки — надо было хоть что-то сделать — и провела ладонью по лбу, поразившись количеству вдруг вступившего пота. Он сразу же заледенел, стянув кожу. — Что вы здесь делаете?

— Могу спросить то же самое. Предлагаю удалиться в мою каюту. Там вино. Еда. — Он снова улыбнулся: — Фактически я там уже сижу.

Глаза ее сузились: — Кажется, вы обрели некоторую силу, Ганоэс Паран.

— Можно и так сказать.

Апсалар пошла к каюте. Едва он закрыл за ней дверь, как начал растворяться. Она услышала движение со стороны стола, обернулась и увидела гораздо более прозрачного Ганоэса Парана. Он наливал вино. Голос донесся словно из далекой дали: — Вам лучше бы выйти из садка, Апсалар.

Она так и поступила, в первый раз почувствовал под ногами крепкую палубу, ощутив ритмические качания корпуса судна.

— Садитесь, — взмахнул рукой Паран. — Пейте. Вот хлеб, сыр, соленая рыба.

— Как вы почувствовали мое присутствие? — спросила она, усаживаясь в прикрепленное к полу кресло. — Я путешествовала по лесу…

— Да, по лесу Тисте Эдур. Апсалар, не знаю с чего начать. Есть Владыка Колоды Драконов, и вы сидите с ним за одной бутылкой. Семь месяцев назад я жил в Даруджистане, в Доме Финнест, с двумя вечно-спящими гостями и Джагутом — слугой… хотя если он услышал бы такие слова, наверное, постарался бы меня убить. Раэст — не самая приятная компания.

— Даруджистан, — пробормотала она, отвернувшись, забыв о бокале в руке. Все обретенное было самообладание осыпалось, сметаемое вихрем беспорядочных воспоминаний. Кровь, кровь на руках, снова и снова… — Я все же не понимаю…

— Мы ведем войну, — сказал Паран. — Странно, но я нахожу сегодня нечто полезное в словах, некогда сказанных мне сестрой — когда мы посылали друг на дружку игрушечные армии. Чтобы победить, ты должен узнать всех игроков. Всех. Живых, готовых встретить тебя на поле боя. Мертвых, легенды о которых стали оружием, продолжают их влияние, словно вечно стучащие сердца. Тайных игроков, неодушевленных игроков — саму землю, море. Все, что хочешь. Леса, горы, реки. Течения видимые и невидимые — нет, Тавора не говорила всего этого, она выражалась куда как кратко — но мне потребовалось много времени, чтобы ее понять. Не "знай врага своего". Это слишком просто и легко. Нет, это означает "знай врагов своих". Большая разница, Апсалар, ибо одним из врагов может оказаться лицо в серебряном зеркале.

— Но вы же назвали их игроками, не врагами. Мне кажется, вы изменили угол зрения. Это от роли Владыки Фатида?

— Хм, я и не думал. Игроки. Враги. Есть разница?

— Первое слово подразумевает… манипуляции.

— И вы хорошо понимаете их.

— Да.

— Котиллион все еще владеет вами?

— Да, но не так… откровенно.

— Теперь вы одна из его доверенных агентов, служительница Тени. Ассасин, ведь ассасином вы были и раньше.

Она подняла взор. — И к чему вы ведете?

— Сам не уверен. Просто пытаюсь привыкнуть к вам, понять, какую миссию вы сейчас выполняете.

— Если хотите деталей, лучше поговорите с самим Котиллионом.

— Я раздумываю.

— Ганоэс, Паран, ради этого вы пересекли океан?

— Нет. Как я уже сказал, мы на войне. Я не проводил время зря перед осадой Коралла. Я отыскивал игроков… и среди них подлинных врагов.

— Ваших?

— Мира.

— Думаю, вы всех убьете.

Он вроде бы моргнул — лицо было опущено к бокалу. — На короткое время, Апсалар, ты была невинной. Даже наивной.

— Между одержанием со стороны бога и пробуждением неких воспоминаний.

— Я гадаю, что породило такой цинизм?

— Цинизм? Вы твердите о мире, но дважды сказали, что воюете. Провели месяцы, изучая все лжи грядущей битвы. Но подозреваю, что даже вы не осознаете всего масштаба конфликта, того конфликта, в который мы вовлечены.

— Вы правы. Потому я и желал поговорить.

— Мы можем оказаться по разные стороны, Ганоэс Паран.

— Можем. Но я так не думаю.

Она промолчала.

Паран вновь наполнил кубки вином. — Пантеон разделился. Увечный Бог нашел союзников.

— Почему?

— Почему? Ну… я не знаю. Сочувствие?

— Это ему научился Скованный?

— Тоже не знаю.

— Месяцы изучения? — Она подняла брови.

Он рассмеялся. Такая реакция очень ее обрадовала.

— Вы совершенно правы, — сказала Апсалар. — Мы не враги.

— По этому "мы" я заключаю, что вы говорите за Темного Трона и Котиллиона.

— Насколько это возможно… а я могу не все. Никому не измерить глубину разума Амманаса. Да даже и Котиллиона. МНЕ явно не измерить. Но он показал… умение сдерживаться.

— Да, это у него есть. Если подумать, удивительно.

— Темный Трон размышлял над полем грядущей битвы годы, если не десятки лет.

Он хмыкнул и состроил кислую гримасу: — Тоже верно.

— Какая у вас роль, Ганоэс Паран? Какую роль вы хотите сыграть?

— Я благословил Увечного Бога. Место в Колоде Драконов. Дом Цепей.

Она поразмыслила — и кивнула: — Я вижу резоны для этого. Но что же ведет вас на Семиградье?

Он бросил на нее взгляд. — Кажется, я бесконечно пережевывал это решение… а вы в мгновение ока ухватили причину. Отлично. Я здесь, чтобы встретить врага. Устранить угрозу. Боюсь только, что не успею вовремя. Тогда постараюсь разгрести свалку, сделать все, что смогу, прежде чем отправлюсь…

— На Квон Тали.

— Откуда… как ты узнала?

Она взяла кусок сыра, вытащила из рукава нож и порезала сыр на части. — Ганоэс Паран, похоже, нам предстоит долгая беседа. Но прежде — где вы намерены высадиться?

— Кансу.

— Хорошо. Это ускорит и мое путешествие. Две моих миниатюрных компаньонки сейчас карабкаются на борт, прыгая по ветвям деревьев. Вскоре они начнут охоту на крыс и других паразитов, что займет их на некоторое время. А мы с вами давайте закончим ужин.

Он не спеша откинулся в кресле. — Мы придем в порт через два дня. Что-то мне подсказывает, что эти дни пролетят, как чайка на крыльях бури.

"И я так думаю, Ганоэс Паран".

* * *

Деджима Небрала охватили древние воспоминания. Ветхая стена, освещенная заревом пожаров, полосы дыма над улицами, полными мертвых и умирающих, сладкий аромат крови из канав. О, было величие в Первой Империи, этом первом, грубом процветании человечества. В понимании Деджима Т'ролбаралы стали кульминацией истинно человеческих черт, смешанных с силой зверя. Дикость, склонность к жестокости, хитрость хищника, не проводящего границ и склонного уничтожить сначала соперников своего вида, а уже потом чужого. Готовность питать дух на порванной плоти детей. Оглушающая вспышка разума, способного оправдать любое действие, каким бы отвратительным оно не казалось.

Оснащенные когтями, клыками длинней ножей, а также способностью Д'айверсов становиться многим из одного… "Мы должны были выжить, мы должны были править. Мы рождены властителями, а массы людей — наши извечные рабы. Если бы Дессимбелакис не предал нас, своих родных детей".

Даже среди Т'ролбаралов Деджим был лучшим. Создание, превзошедшее самые дикие кошмары Первого Императора. Владычество, подчинение, начало новой империи — вот что ожидает Деджима, и о, как он наестся. Его раздует, его будет тошнить от человеческой крови. Он заставит склониться новых богов — недоносков.

Лишь выполни задание — и мир ждет тебя. Пусть он не ведает, пусть слепо отрицает…. Будут перемены, ужасные перемены.

Добыча Деджима, искусно заманенная на этот путь, приближается. Совсем скоро.

* * *

Раковина в утреннем свете блестела белым. Карса Орлонг вынул ее из мешка, когда заменял куски порванной недавно кожаной одежды. Он сидел на высоком, тощем коне, набросив на широкие плечи зашитую, окрашенную кровью шкуру белого медведя. Без шапки, с толстой косой, свесившейся на правую половину груди, украшенной фетишами: костяшки пальцев, куски прошитого золотой нитью шелка, клыки. На его поясе пришит ряд человеческих ушей. Огромный кремневый меч подвешен за спиной; два кинжала с рукоятями из кости, длинные и широкие как мечи, торчат из отворотов достающих до колен кожаных сапог — мокасин.

Семар Дев все смотрела на Тоблакая, особенно на татуировки. Сам воин обратился к западу, лицо его было непроницаемо. Она повернулась и снова проверила привязи запасных лошадей. Влезла в седло, вставила носки сапог в стремена и взялась за поводья. — Устройства, не требующие воды и пищи, не устающие и не хромающие. Вообрази свободу того мира, которое они могут принести нам, Карса Орлонг.

На нее воззрились очи варвара: подозрительность, какая-то животная осторожность. — Люди должны ходить повсюду. Какая свобода в малом мире, ведьма?

— Малом? Ты не понял…

— Звуки города возмущают меня. Покинем его сейчас же.

Она оглянулась на дворцовые ворота, только что закрытые и охраняемые тремя десятками солдат. Их руки то и дело нетерпеливо хватались за рукояти мечей. — Кажется, фалах'д не намерен прощаться официально. Да будет так.

Тоблакай ехал впереди, так что в пути по городу им мало что мешало. К одиннадцатому утреннему звону они достигли западных ворот. Семар Дев поначалу чувствовала себя скованно, замечая взгляды каждого встречного горожанина, но вскоре почувствовала удовольствие от роли знаменитости; проезжая в ворота, она даже послала одному из солдат широкую улыбку, помахала закованной в перчатку рукой.

Избранная ими дорога не относилась к впечатляющим достижениям инженерной мысли малазан, что соединяли главные города, ведь она вела практически никуда… На запад, в Джаг Одхан, древнюю равнину, успешно сопротивлявшуюся крестьянскому плугу — мистический заговор духов земли, дождя и ветров, любящих лишь глубокие корни сорных трав, готовых иссушать посевы, сжигать колосья, разносить ураганами чернозем. Одно или два поколения могут упорствовать — но одхан в конец концов возвращает себе дикий вид, привечает лишь бхедринов, прыг-скоков, волков и антилоп.

Итак, десять или больше дней на запад. Потом они наткнутся на русло сухой реки, вьющееся к северо-западу, на вырытые сезонными дождями овраги, поросшие шалфеем, кактусами и серыми дубами. Темные холмы на закате солнца — святое место, древнейший ориентир карт, помеченный потерявшим значение именем какого — то вымершего клана.

Они ехали по заброшенной дороге. Город вскоре пропал из вида. Карса оглянулся и оскалил зубы: — Слушай. Так лучше, да?

— Я слышу только ветер.

— Лучше, чем десять тысяч неутомимых устройств.

Он отвернулся, оставив Семар размышлять над этими словами. Изобретения имеют собственную тень морали, они сильнее многого — она хорошо понимала это. Но… может ли простое удобство стать злом? Действие по изготовлению вещей, усердное, постоянное — такое действие становится ритуалом, а с ритуалом приходит смысл, выходящий за рамки простого действия. Из этого ритуала рождается самооценка, а из нее самомнение. Но даже если так — разве упрощение жизни не несет в себе неотъемлемого блага?

"Упрощение. Нет заслуг, понятие "достижений" исчезает, словно язык того вымершего племени. Ценности уменьшаются, становясь оценками. О боги, я так смело толковала о свободе!" Она ударила лошадь пятками, подъехала к Тоблакаю. — И это все? Карса Орлонг, я спрашиваю тебя!

— У моего народа, — не сразу отозвался он, — все дни заполнены. Как и ночи.

— Чем же? Пленением корзин, ловлей рыбы, точением мечей, дрессировкой лошадей, готовкой, едой, траханьем…

— … рассказыванием сказок, высмеиванием дураков, делающих глупости. Да, все это. Ты, наверное, у нас была?

— Не была я у вас.

Он слабо, мимолетно улыбнулся. — Всегда есть что делать. И всегда есть возможность делать что-то плохо. Но, ведьма, никто из нас воистину не наивен.

— Воистину?

— Ликование не обязательно требует дикарских танцев.

— Но без всех этих ритуалов…

— … юные воины начинают мечтать о далеком.

— Как ты.

Он заговорил через два сотни шагов коня. — Мы трое отправились приносить смерть и кровь. Словно волы, мы были впряжены в ярмо тщеславия. Великие дела, тяжкие кандалы клятв. Семар Дев, мы пошли охотиться на детей.

— Детей?

Он поморщился: — На ваш род. Мелкие создания, размножившиеся, как личинки в гнилом мясе. Мы хотели — нет, я хотел — очистить мир от вашего рода. От вас, вырубающих леса, разрывающих землю, связующих свободу. Я был юным воином и искал великого.

Она глянула на татуировки беглого раба: — Ты нашел слишком многое.

— Я знаю все о малых мирах. Я рожден в таком.

— Так что опыт успокоил твое рвение, — кивнула ведьма. — Больше нет желания очистить мир от человечьей скверны.

Он поглядел через плечо. — Я так не сказал.

— Ох. Такое трудно вообразить одинокому воину, пусть даже и воину — Тоблакаю. Что случилось с твоими спутниками?

— Умерли. Да, ты правильно говоришь. Одинокий воин не сможет сразить сотню тысяч врагов, даже и детей.

— Сотню тысяч? О, Карса, это едва ли население двух Святых Городов. Твои враги насчитывают не сотни тысяч, а десятки миллионов.

— Так много?

— Ага, задумался?

Он медленно качал головой, явно забавляясь. — Семар Дев, даже десятки миллионов можно убить, город за городом.

— Тебе потребовалась бы армия.

— У меня есть армия. Она ждет моего возвращения.

"Тоблакаи. Армия Тоблакаев. О, от такого зрелища даже Императрица упустит мочу". — Нужно ли говорить, Карса Орлонг: я надеюсь, что ты никогда не вернешься домой.

— Надейся на что хочешь. Я сделаю все, что нужно, когда придет время. Никто меня не остановит.

Просто заявление, не хвастовство. Ведьме стало зябко на жаре.

* * *

Они приблизились к зубцам утесов, отмечающих Откос Турула, гладкий песчаниковый обрыв, усеянный устьями бесчисленных пещер. Резак увидел, что Геборик Руки Духа пришпорил коня, направил его вперед и сразу же остановил так резко, что поводья врезались в запястья. Между руками его промелькнул зеленый огонь.

— И что теперь? — пробурчал себе под нос дарудж.

Серожаб скакнул, подойдя поближе к молодому мужчине.

— Они что-то учуяли, — сказала сзади Фелисин. — Серожаб сказал, Дестриант страдает от лихорадки. Внезапное возвращение нефритового яда.

— Чего?

— Нефритового яда, он сказал. Не понимаю.

Резак покосился на Сциллару, ехавшую рядом. Она словно спала, почти упав на седло. "Потолстела. Боги, и это на той пище, что мы готовим? Безумие".

— Его безумие вернулось, — испуганно лепетала Фелисин. — Резак, мне не нравится…

— Вон там прорублена дорога. — Он указал рукой. — Ты сама можешь заметить проезд за деревьями. Мы заночуем у подножия, утром начнем подъем.

Резак повел за собой женщин. Вскоре они нагнали Руки Духа. Дестриант пялился на торчащие впереди утесы, качал головой и бормотал. — Геборик?

Взгляд его был нервным, горячечным: — Это война. — По полосатым рукам носились зеленые огоньки. — Старое принадлежит путям крови. Новое провозглашает свою справедливость. — Жабье лицо старика скривилось, став мрачным. — Их нельзя — невозможно — примирить. Ведь все так просто, видишь? Так просто…

— Нет, — поморщился Резак. — Не вижу. О чем вы толкуете? О малазанах?

— Скованный, наверное, прежде был из старого рода. Может быть. Да. Но сейчас он благословлен. Он вошел в пантеон. Он НОВЫЙ. Но тогда кто мы? Мы от крови? Или мы должны склониться перед справедливостью королей, королев, императоров и императриц? Скажи, дарудж, не написана ли справедливость кровью?

— Мы разобьем лагерь или нет? — спросила Сциллара.

Резак оглянулся и увидел, что она набивает рубку ржавым листом. Полетели искры.

— Они могут говорить что хотят, — продолжал Геборик. — Каждый бог должен выбрать. Роль в грядущей войне. Кровь, дарудж. Она пылает огнем? Да… но, друг мой, она отдает холодным железом. Ты должен меня понимать. Я говорю о непримиримом. Эта война — так много жизней, потерянных, все ради того чтобы похоронить Старших Богов раз и навсегда. Вот сердце новой войны, друзья мои. Самое сердце, ведь все их споры ничего не значат. Я покончил с ними. Покончил со всеми вами. Трич выбрал. Выбрал. И вы должны.

— Не люблю выбирать, — пропыхтела Сциллара из клубов дыма. — Что до крови, старик — эту справедливость никогда не усыпишь. Теперь давайте искать место для ночлега. Я голодна, я устала, у меня зад натерт.

Геборик слез с коня, повел его в поводу к краю дороги. — В стене есть пещерка. Люди ночуют здесь тысячи лет, почему бы и нам? Однажды, — продолжил он тем же тоном, — нефритовая темница рухнет и глупцы выйдут, кашляя от праха своих убеждений. В тот день поймут они, что уже поздно. Слишком поздно что-то делать.

Мелькнул огонь; Резак оглянулся и увидел, что Фелисин разожгла свою трубку. Дарудж провел рукой по волосам, покосился на отсветы солнца на белом утесе. Слез с лошади. — Ну ладно, — сказал он, беря ее под уздцы, — давайте располагаться.

Серожаб проскакал мимо Геборика, влез на скалу, словно раздувшаяся ящерица.

— О чем это он? — спросила Фелисин, подходя к Резаку. — Кровь и старые боги — кто такие старые боги?

— Старшие Боги, почти забытые. В Даруджистане есть посвященный одному из них храм, он стоит там уже тысячи лет. Того бога зовут К'рул. Поклонники давным — давно пропали. Но, может быть, это и не важно.

* * *

Тащившая за собой коня Сциллара остановилась послушать Резака. Старшие боги, новые боги, кровь и войны, все это не очень интересно. Она просто хочет вытянуть ноги, успокоить ноющую спину, покушать чего-нибудь, лежащего в сумах.

Геборик Руки Духа спас ее, вернул к жизни, и тем заложил в сердце что-то вроде благодарности, мешающей отвернуться от старого безумца. Поистине его преследуют духи; такое может ввергнуть в пучину хаоса самый здравый рассудок. Но к чему искать смысл во всех высказанных им бреднях?

Боги, старые или новые, не принадлежат ей. Как и она им. Они играют в игры возвышения, как будто результат имеет ценность, как будто они способны изменить цвет солнца, голос ветра, вырастить леса в пустыне и даровать матерям столько любви, что те не бросят детей. Все, что имеет значение — законы смертной плоти, потребность дышать, есть, пить, искать тепло в холоде ночи. А когда окончится борьба за эти блага, когда последний вздох останется в груди — что ж, она не будет способна заботиться о чем бы то ни было, о том, что стрясется в следующий миг, кто умрет, кто родится, не услышит криков голодающих детей и хохота уморивших их голодом порочных тиранов. Она подозревала, что обретет простое наследство равнодушия, неизбежного и удобного, и так будет всегда, пока последняя искра жизни теплится в мире смертных. Что там боги и не боги?

Ей нужно примириться с этим. Делать иначе — биться лбом о стену. Делать иначе — уподобиться Геборику. Поглядите на него нынешнего! Истина тщетности — самая тяжелая из истин, но всякий, видящий ее ясным взором, понимает, что выхода нет.

Она же была в забвении и вернулась, и поняла, что в этом преисполненном грезами царстве нет места страху.

В полном согласии со словами Геборика убежище в скале обнаруживало следы бесчисленных поколений путешественников. Сложенные из камней очаги, красная охра на выцветших стенах, груды битых черепков, обожженные кости. Ноги утоптали глину до твердости камня. Слышался звук капающей воды; Сциллара и Геборик склонились над питаемым дождями прудиком. Мерцающие руки старика отразились в темной, гладкой как зеркало поверхности; он как будто страшился погрузить их в холод. Вокруг плясали белокрылые мотыльки.

Он странствовал с даром спасения. Должен был что-то сделать с зеленым свечением рук и преследующими его духами. Что-то сделать со своим прошлым и с тем, что видел в будущем. Но он принадлежит Тричу, Летнему Тигру. "Никакого примирения".

Сциллара выбрала гладкую полку и легла, растянувшись, откинув голову на руки, мельком заметив, как выпирает живот. Уставилась на жесткую выпуклость того, что недавно было нежной плоскостью… постаравшись скрыть отвращение.

— Ты понесла ребенка?

Она взглянула вверх, на лицо Резака, забавляясь заре понимания, расширившей его глаза, заполнившей их тревогой.

— Бывают в жизни невезенья, — сказал он. — Позор богам.

Глава 6

Прочерти линию кровью и, встав над ней, резко потряси гнездо пауков. Они упадут по эту сторону, упадут и по ту сторону. Так пали боги, будучи наготове, приземляясь на ноги, когда затряслось небо, пали среди разорванных звеньев паутины — жестоко порванных нитей давно заготовленных планов и схем — и вскричали под шум ветра, живого, порывистого и мстительного, объявившего языком грома, что боги вступили в битву.

Убийца Магии,

История Воинства Дней,

Саратан

Прищурив глаза, спрятанные за щелями большого шлема, Корабб Бхилан Зену'алас изучал женщину.

Гонцы и чиновники мелькали вокруг нее и Леомена Молотильщика, словно листья в бешеном водовороте. "А эти двое стоят как камни. Валуны. Как… укорененные, да, укорененные в скальном основании". Капитан Воробушек, ныне Третья Воробушек. Малазанка.

Женщина и Леомен… ну что же, Леомен любит женщин.

Да, они стоят, обсуждая детали, заканчивая подготовку к неизбежной осаде. Их окутал тяжелым туманом запах секса и наглой самоуверенности. Он, Корабб Бхилан Зену'алас, скакал у бока Леомена из битвы в битву, он не раз спасал ему жизнь, он сделал все, что от него требовали… Он был верным. Но она — о, она была желанной.

Он твердил сам себе, что это не важно. Что были и другие женщины. Что и сам он время от времени брал себе женщин, хотя, конечно же, не тех, которых знал Леомен. Что все они оказывались ничем перед верой, исчезая перед ликом суровой необходимости. Глас Дриджны Открывающей, глас опустошения и разрушения, перебивал любой зов. Так и должно быть.

Воробушек. Малазанка, женщина, помеха, возможная совратительница. Ибо Леомен Молотильщик что-то таит от Корабба, и такого не бывало прежде. Это ее вина. Позор. Нужно что-то сделать, но что?

Он поднялся со старого трона фалах'да, презрительно отвергнутого Леоменом, и прошел к широкому стрельчатому окну, открывающему взорам внутренний двор. Внизу та же суетливая беготня, клубы пыли в раскаленном на солнце воздухе. За стенами дворца блеклые крыши И'Гатана, развешанное белье, трепещущие под ударами ветра навесы, купола и цилиндры складских помещений, называемых "мэтгара" — вместилищ запасов оливкового масла, прославившего город и его предместья. В самом центре города возвышается восьмиугольный, чудовищно ветхий, окруженный контрфорсами храм Скалиссары; его купол походит на горб, обвешанный пестрыми лохмотьями позолоченных и медных листов, затейливо разрисованный потеками птичьего помета.

Скалиссара, Богиня Олив, почтенная покровительница города, давно потеряла уважение людей. Слишком много завоеваний не смогла она остановить, слишком многие стены позволила разрушить и слишком многие ворота разбить. Кажется, город может вечно восставать из праха; но его богиня оказалась способной на гораздо меньшее число воскрешений. После недавнего завоевания она не сумела вернуть влияние. Строго говоря, она вообще не вернулась.

Теперь храм освящен во имя Королевы Снов.

Иноземная богиня. Корабб поморщился. Ну, может, не совсем иноземная, однако…

Статуи, возвышавшиеся на углах городских укреплений, с пухлыми мраморными руками, поднятыми над головой — в одной руке оливковая ветвь, в другой новорожденный младенец, пуповина обвита вокруг руки и спускается вниз, соединяясь с животом матери — эти изваяния исчезли. Разрушились во время последнего взрыва. Ныне на трех углах стоят только пьедесталы с ногами по лодыжки, а на четвертом не осталось вообще ничего.

Во дни ее господства каждого найденыша женского пола именовали в ее честь; но, будь он женского или мужского пола, каждый брошенный ребенок попадал в храм, где его кормили и учили путям Холодного Сна, мистического ритуала, связанного с разделенными духами или как там — эзотерические культы не входили в сферу интересов Корабба. Но Леомен был именно таким найденышем, и пару раз он начинал рассказывать о своем прошлом, когда дурханг или вино развязывали ему язык. Желание и необходимость, война внутри человеческой души — вот самая сердцевина Холодного Сна. Корабб мало что понял. Леомен жил под руководством храмовых жриц всего несколько лет, а потом непослушание выгнало его обратно на улицу. С улиц он ушел в одханы, где жил среди диких племен, закаляясь солнцем и режущими тело песками Рараку, пока не стал величайшим воином, какого видели Семь Городов. По меньшей мере на веку Корабба. Разумеется, Фалах'дан Святых Городов в свое время имел великих поборников, но это были не вожди, они не обладали знанием необходимых для командования уловок. К тому же Дассем Альтор и его Первый Меч изрубили их в куски, и этим все сказано.

Леомен запечатал И'Гатан, запер в пределах новых городских стен запас оливкового масла общей ценой в "королевский выкуп". Мэтгара были заполнены до краев, купеческие гильдии вопили — хотя очень тихо, ведь недавно разъяренный Леомен утопил семерых торговцев в дворцовом Великом Мэте. В их собственном оливковом масле. Жрецы и ведьмы умоляли продать хоть стакан получившейся янтарной жидкости.

Воробушек вступила в командование городским гарнизоном — сборищем ленивых, вечно пьяных подонков. Первая же инспекция казарм показала, что "военный лагерь" является мерзким гаремом, полным дыма, а также тусклоглазых мальчиков и девочек, давно привыкших прозябать среди ужасов извращений и рабства. В первый день казнили тридцать офицеров. Самого старшего по званию обезглавил лично Леомен. Детей собрали, пересчитали и раздали по храмам с приказом исправить нанесенный им вред и максимально полно стереть память о прошлом. Солдатам велели до блеска начистить каждый кирпич казарменных стен, каждую черепицу; Воробушек начала учить их борьбе с осадной тактикой малазан — предмет, в котором показала подозрительно большие знания.

Корабб ей не доверял. Это же очевидно! Почему она решилась сражаться против своего народа? На такое готов только преступник, изгой, а разве можно верить преступникам? Нет, в ее горьком прошлом явно хватает предательств и жестоких убийств — и вот она раздвигает ножки под Фалах'дом, Леоменом Молотильщиком, самым страшным воином известного мира. Ему бы осторожно следить за ней, не отпуская рукояти новой сабли, готовясь при малейшем сомнении разрубить девку напополам, от головы до паха, а потом наискосок — хрясть! хрясть! — с правого плеча до левого бедра, с левого плеча до правого бедра. И смотреть, как она разваливается. Да, всего лишь необходимая казнь. При первом намеке на измену.

— Отчего у тебя такое просветленное лицо, Корабб Бхилан Зену'алас?

Воин напрягся, повернулся. Воробушек стояла рядом. — Третья, — кисло улыбнулся он. — Я думал…э… о грядущей крови и смерти.

— Леомен сказал, что ты самый разумный изо всех. Теперь я боюсь к остальным вашим офицерам даже подходить…

— Ты боишься осады?

— Конечно. Я знаю, на что способны имперские армии. Говорят, среди них Верховный Маг, и это самая тревожная новость.

— Их командующая — простая женщина. Никакого воображения — по крайней мере, она не потрудилась его показать.

— Вот что меня особенно заботит, Корабб Бхилан Зену'алас.

Он нахмурился:- То есть?

— Пока что ей не было нужды показывать пределы своего воображения. Пока что все было слишком просто. Шагай и шагай в пыли войска Леомена.

— Мы ей ровня и даже лучше, — надул грудь Корабб. — Наши копья и мечи уже отворили поганую малазанскую кровь и снова сделают то же самое. О, она потечет ручьями!

— Эта кровь, — сказала она, помолчав, — так же красна, как и твоя.

— Да ну? Мне кажется, — ответил он, оглядывая город, — что в ней примесь предательства, такая кровь легко сворачивается в жилах.

— Как насчет Алых Клинков?

— Продажные дураки!

— Точно. Но… рожденные в Семи Городах.

— Они отделились от нашей крови и плывут в потоке малазан.

— Красивый образ. Ведь ты часто находишь такие?

— Ты бы удивилась, женщина, узнав, какие вещи я нахожу. Скажу тебе так: я храню спину Леомена, я всегда хранил ее. Ничего не изменилось. Даже ты и твои… твои…

— Чары?

— Хитрости. Я тебя отметил, Третья. Помни об этом всегда.

— Леомену повезло обрести такого преданного друга.

— Он поведет Откровение…

— О, он будет там.

— …ибо нет никого равного ему. И'Гатан станет вечным проклятием на языке малазан.

— Это уже так.

— Очень хорошо. Будет дважды проклятием.

— Интересно, что такого есть в городе, вонзающемся в империю как нож? Почему Коготь напал на Дассема Альтора здесь? Почему не где-нибудь еще? В месте менее оживленном, менее рискованном? О да, это казалось случайностью битвы, но никто не обманулся. Признаюсь в восхищении городом. Именно оно привело меня сюда.

— Ты изгнанница. Императрица назначила награду за твою голову.

— Неужели? Или ты просто догадываешься?

— Я уверен. Ты сражаешься против своего народа.

— Моего? Каков же он, Корабб Бхилан Зену'алас? Малазанская Империя пожрала множество народов, и в Семиградье тоже. Теперь восстание кончилось: ты влился в народ малазан? Нет, такая мысль для тебя неприемлема. Я родилась на Квон Тали, а империя родилась на острове Малаз. Мой народ завоеван, как и твой.

Корабб очень смутился от таких слов. Малазане — это… малазане, черт дери. Родня друг другу, какой бы ни был у них цвет кожи и разрез глаз. Плевать на все различия в Худом целованной империи! Малазане! — Тебе не втереться в доверие, Третья.

— Я не прошу доверия.

— И хорошо.

— Ты пойдешь с нами?

"С нами!?" Корабб медленно повернулся. Сзади в нескольких шагах, скрестив руки на груди, прислонился к стене Леомен. В глазах мелькала насмешка.

— Мы идем в город. Желаю посетить несколько храмов.

Корабб поклонился: — Я буду с тобой, о Воевода. Я держу клинок наготове.

Леомен слегка поднял брови: — Воевода. Титулам не будет конца, Корабб?

— Нет, о Длань Откровения.

При этом величании воин отпрянул и отвернул лицо. За другим концом стола с картами стояли шесть офицеров. Леомен обратился к ним: — Начните эвакуацию. Никакого ненужного насилия! Убейте каждого мародера, но тихо. Обеспечьте безопасность семей, их имущества, включая скот…

Один из воинов вздрогнул: — Но, командир! Нам понадобится…

— Нет, не понадобится. У нас есть все необходимое. Пусть берут с собой, ведь скотина — единственное достояние большинства беженцев. Выводите эскорты на западную дорогу. — Он обратился к Воробушек: — Вернулись вестовые из Лофала?

— Да, с радостными приветствиями от Фалах'да.

— Он радуется, что я не иду к нему?

Воробушек пожала плечами.

— А он выставил войска для охраны дорог?

— Выставил, Леомен.

"Ах! Она уже выше титулования!" Корабб с трудом заставил голос звучать тихо: — Третья, он твой Воевода. Или Командир, или Фалах'д…

— Хватит, — крикнул Леомен. — Я рад услышать свое имя, большего не нужно. Отныне, дружище Корабб, титулы только для официальных собраний.

"Как я и думал. Развращение началось". Он сверкнул очами на Воробушек, но та не обратила внимания — она не сводила взора с Леомена Молотильщика. Глаза Корабба сузились. "Леомен Падший"…

* * *

В И'Гатане ни одна улица и аллея не идет прямо более тридцати шагов. Они лежат на слоях фундаментов, начинающихся с глинобитных стен самой первой крепости, возведенной десять или более тысяч лет назад; панорама города сверху подобна вскрытому термитнику, ведь зачастую извивы улочек — щелей открыты небу лишь на ширину руки.

Видеть И'Гатан, ходить по его коридорам — словно попасть в древность. Леомен как-то сказал Кораббу, что города рождаются не на перекрестках, не у поместий и рынков со скопищем болтливых купцов. Не из нужды в обмене и продаже урожая. Нет, говорил Леомен, города родились из нужды в защите. Крепость, вот все, что нужно; все, что следует потом, есть именно следствие. Поэтому города всегда обнесены стенами и стена — все, что иногда осталось от старых городов.

Вот почему, объяснял Леомен, город всегда стоит на костях предшественников — это поднимает стены на великую высоту и обеспечивает лучшую защиту. Он смеялся, рассказывая: племена грабителей вызвали рождение городов, и города оказались способны остановить их и, в конце концов, покорить. Так цивилизация поднялась из варварства.

Всё это очень хорошо, размышлял Корабб по пути к центру города, и даже верно; но он уже томится по просторам одханов, по вольному полету сладких ветров пустыни, по яростной жаре, способной вскипятить мозги под шлемом, так что воин начинает видеть стада толстых тетушек и морщинистых бабушек, бегущих за ним с целью ущипнуть за щечку.

Корабб затряс головой, чтобы прогнать неожиданные воспоминания и связанный с ними ужас. Он шел слева от Леомена, вынув саблю и воинственно косясь по сторонам в поисках мало — мальски подозрительных горожан. Третья Воробушек шагала справа от Леомена; они то и дело касались друг дружки локтями и перебрасывались тихими словами. Корабб был рад, что не слышит этих слов, полных пылких любовных признаний. Или, может быть, они обсуждали план избавления от его докучливой особы?

— Опонны, притяните меня, оторвите ее, — пробурчал он.

Голова Леомена дернулась. — Ты что — то сказал, Корабб?

— Я проклинаю чертовы крысиные ходы, о Мститель.

— Мы почти пришли, — неожиданноспокойно отозвался Леомен. Это лишь усугубило дурное настроение Корабба. — Воробушек и я обсуждали, что делать со священством.

— Сейчас? Как чудно. И что же с ними делать?

— Они сопротивляются идее эвакуации.

— Я не удивлен.

— Как и я. Но уехать им придется.

— Все дело в богатствах, — сказал Корабб. — Реликвии, иконы и винные погреба. Они страшатся, что на дороге их ограбят, изнасилуют, прически растреплют.

Леомен и Воробушек удивленно уставились на него.

— Корабб, — начал Леомен, — кажется, тебе пора снимать этот новый шлем…

— Да, — добавила Воробушек. — По лицу пот течет в три ручья.

— Я в порядке, — зарычал Корабб. — Это шлем бывшего Поборника. Леомен его не взял. А должен бы. Я просто ношу шлем за него. В подходящее время он почует нужду, сорвет шлем с моей головы и напялит на свою. Тогда мир исправится, да восхвалены будут желтые и голубые боги.

— Корабб…

— Я в порядке, хотя лучше что-то сделать со старухами. Пусть не бегут за нами. Я насажу себя на клинок, но не дам им схватить мои щеки. О, какой милый мальчик! Хватит, сказал вам!!!

— Дай мне шлем.

— Пора узнать судьбу в лицо, Адъюнкт Убийца.

* * *

Когда они достигли храма Скалиссары, в голове Корабба стучали молоты. Леомен отказался носить большой шлем, даже без стеганого подшлемника (впрочем, без подшлемника он оказался бы безнадежно велик). По крайней мере старухи куда-то смотались; но ведь их путь шел по почти пустым переулкам. С главных улиц доносились хаотические звуки столпотворения — горожан вытесняли за пределы стен, на дорогу, ведущую к западному побережью, к Лофалу. Паника проносилась здесь и там, но было видно, что четыре тысячи воинов Леомена, все как один вышедшие на улицы, умеют поддерживать порядок.

Восьмиугольное здание, ныне посвященное Королеве Снов, окружали семь малых храмов, посвященных Семерке; главный вход начинался спиральным пандусом, вившимся вокруг куполов низшего яруса. Стены храмового квартала были дважды сломаны: вначале во время перепосвящения малазанским богам после завоевания, потом во время мятежа, когда храмы и их новые жрецы подверглись нападению. Тогда сотни служителей были убиты, сокровищницы разорены. Сейчас фризы и метопы, кариатиды и резные панели покрыты рубцами и трещинами, так что лики богов, старых или новых, неразличимы.

Все, кроме тех, что у храма Королевы Снов. Мощные укрепления делали его почти неприступным. Королеву окружают тайны, знал Корабб, и одна из них — всеобщее убеждение, что ее культ рожден не в Малазанской Империи. Богиня Гаданий отбрасывает тысячи отражений на тысячи племен, и ни одна цивилизация не может претендовать на монополию. Шесть дней без толку побившись лбами о стены Храма, мятежники решили, что Королева им не враг, и оставили в покое. Желание и необходимость, усмехался Леомен, в первый раз услышав эту быль.

И все же Корабб убежден, что это богиня… иноземная.

— Ради каких дел мы посещаем храм? — спросил он.

Леомен ответил вопросом на вопрос: — Ты помнишь, старый друг, как клялся идти за мной, даже если мои деяния покажутся безумными?

— Клялся, Воевода.

— Отлично, Корабб Бхилан Зену'алас. Тебе предстоит испытание преданности. Ведь я намерен говорить с Королевой Снов.

— Верховная Жрица…

— Нет, Корабб, — прервал его Леомен. — Я имел в виду саму Богиню.

* * *

— Трудное это дело — убить дракона.

Кровавый свет ложной зари постепенно заливал неровную брусчатку. Маппо и Икарий ушли в темноту, чтобы не мараться контактом с этим неверным светом. Джаг сидел на каменном блоке, который мог некогда быть алтарем, но сейчас перевернут и прислонен к стене слева от входа. Воин уже давно молчал, обхватив руками голову.

Маппо переводил взор с друга на громадное тело драконицы, нависавшей над ними. Оба зрелища тревожили его. Да, есть причина горевать в темной пещере, послужившей местом зловещего ритуала смерти, овеваемой незримыми вихрями воспоминаний, что пробуждаются в Икарии.

— Остается лишь Оссерк, — произнес Маппо. — И если он падет, садок Серк останется без властителя. Кажется, Икарий, я начинаю видеть схему.

— Осквернение, — прошептал Икарий, не подняв взора.

— Пантеон делают уязвимым. Фенер, вытащенный в наш мир, а теперь Оссерк. Сама основа его силы под угрозой. Как узнать, сколько еще богов и богинь под осадой? Друг мой, мы слишком далеко ушли от мира.

— Далеко? Маппо, нет такого понятия.

Трель снова поглядел на мертвую драконицу. — Может, ты и прав. Кто мог устроить такое? В этой драконице — само сердце садка, источник его силы. Но… кто-то победил Соррит, сбил на землю, затянул в пещеру в небесной крепости, приколотил к Черному дереву. Как думаешь, давно ли это было? Почему мы не почуяли ее смерти? — Не дождавшись ответов, Маппо подошел к луже крови и внимательно осмотрел толстый ржавый штырь. — Нет, — пробормотал он вскоре, — это не ржавчина. Отатарал. Ее связали отатаралом. Но она же Старшая — она не подчинялась отатараловой энтропии. Не понимаю…

— Старое и новое, — сказал Икарий. Слова прозвучали словно проклятие. Он резко вскочил, сверкнув глазами, скривив губы. — Поговори со мной, Маппо. Расскажи все, что знаешь о силе пролитой крови.

Трель отвернулся. — Икарий…

— Расскажи.

Маппо не отрывал взора от голубого пруда. В нем сражались эмоции. Не сразу он вздохнул: — Кто первым погрузил руки в поток падения? Кто испил из него и преобразился, и какой эффект оказал на эту трансформацию отатарал? Икарий, эта кровь испорчена…

— Маппо.

— Ладно. Друг мой, всякая пролитая кровь обладает силой. Для зверей, людей, даже малых птах кровь является истоком силы, рекой души. В ней заключено время жизни, от рождения до смерти. Это самая священная сила вселенной. Убийцы, чьи руки обагрены кровью жертв, вольно или невольно питаются ей. Многие из них слабеют, а иные находят в себе новый голод, становясь рабами страсти к резне. Вот в чем риск: сила крови портится от примеси страха и боли. Поток, чувствуя скорое пересыхание, тревожится, и эта тревога отравляет.

— Как насчет судьбы? — тяжело проговорил Икарий.

Маппо вздрогнул, но не смог оторвать глаз от крови. — Да, — шепнул он, — ты пробиваешься к самой сути. Что принимает тот, кто впитал такую кровь в душу? Ждет ли его самого насильственная смерть? Есть ли это всеобщий закон, восстанавливающий равновесие? Если кровь питает нас, что же питает ее саму; связано ли это нечто нерушимыми законами или капризно, как мы сами? Только ли мы, жители земли, способны злоупотреблять своими дарами?

— К'чайн Че'малле не убивали Соррит, — сказал Икарий. — Они ничего не знали об этом.

— Но создание в машине заморожено, что намекает на ритуал Омтозе Феллака. Как К'чайн Че'малле могли не знать о нем? Они знали, пусть сами не убивали Соррит.

— Нет, Маппо, они не виновны. Я уверен.

— Тогда… кто?

— Крест сделан из Черного дерева. Из королевства Тисте Эдур. Королевства Тени. Ты знаешь, что в той стране вещи могут быть в двух местах сразу, начинаться в одном мире, а проявляться в другом. Тени блуждают и не уважают границ.

— Ах, тогда… она была поймана здесь, но прежде вытащена из Тени…

— … поймана джагутской магией льда — но пролитая кровь и отатарал оказались слишком сильны для Омтозе Феллака, расшатали колдовство Джагута.

— Соррит убивали в Королевстве Теней. Да. Видишь, Икарий, схема все яснее.

Икарий опалил Трелля взором лихорадочно сверкающих глаз: — Неужели? Ты обвиняешь Тисте Эдур?

— Кто еще мог так владеть тенями? Не тот же малазанский самозванец, что сидит на троне сегодня?

Воин — Джаг промолчал. Прошелся вдоль кровавого пруда, опустил голову, словно искал какие-то следы. — Я знаю эту Джагуту. Узнаю ее работу. Небрежное открытие Феллака. Она была… рассеянна. Нетерпелива, раздражена, устав отражать многочисленные попытки К'чайн Че'малле вторгнуться, основать колонии на всех континентах. Ее не заботили гражданские войны ящеров. Короткохвостые бежали, искали убежища. Не думаю, что ее это волновало.

— Ты думаешь, она знала о случившемся здесь?

— Нет, или вернулась бы. Может, она мертва. Так много…

"Ох, Икарий, не нужны тебе такие воспоминания".

Икарий резко встал, обернулся. — Я проклят. Не эту ли тайну ты прячешь от меня? Припоминаю… кое-что… Отрывки. — Он поднял руку ко лбу — и тут же уронил. — Чувствую… ужасные дела…

— Да. Но они не твои, Икарий. Не друга, стоящего передо мной сейчас.

— Ты — мой защитник, но эта защита — не то, чем кажется. Маппо, ты идешь рядом, чтобы защищать мир. От меня.

— Все не так просто.

— То есть?

— Я здесь для того, чтобы защитить тебя, своего друга от… другого Икария…

— Надо положить этому конец.

— Нет.

Икарий бросил взгляд на драконицу. — Лед, прошептал он. — Омтозе Феллак. — Повернулся к Маппо: — Нам пора уходить. Мы пойдем в Джаг Одхан. Я хочу найти свой род. Джагутов.

"Просить заточения. Вечного льда, отрезающего от тебя жизнь. Но они не поверят тебе. Нет, они решат тебя убить. Предоставить тебя Худу. И они будут правы. Ведь их сердца не боятся выносить приговоры, а кровь… кровь их холодна как лед".

* * *

В половине лиги к югу от И'Гатана виднеются шестнадцать курганов, каждый из в сто шагов в длину, тридцать в ширину и три человеческих роста в высоту. Помещенные внутри колонны и стены из грубого песчаника формируют вечно темные усыпальницы, дома для воинов — малазан. Недавно вырытые канавы соединили их с городом; по канавам текут зловонные отходы, привлекающие тучи мух. Да, горько подумал, Кенеб, чувства горожан трудно выразить более отчетливо.

Пытаясь не обращать внимания на вонь, он послал коня к главному кургану, некогда увенчанному памятником павшим солдатам Империи. Статуя была разрушена, остался только пьедестал. Сейчас на нем стояли два человека и две собаки, и все они созерцали неровные, отбеленные солнцем стены И'Гатана.

Могильник Дассема Альтора и его Первого Меча, никогда не видавший в себе ни Альтора, ни воинов его грозного отряда телохранителей. Воины погибли в схватках у стен. Большинство малазанских солдат знало правду. Легендарных воителей Меча похоронили в безымянных могилах, чтобы защитить от осквернения, а могила самого Дассема Альтора, как полагают, находится на Квон Тали, под Антой.

"Возможно, пустая".

Пес Крюк повернул тяжелую голову, заметив взбирающегося по склону коня Кенеба. Взгляд красных глаз, едва заметных среди сети рубцов, заставил малазанина содрогнуться. "Не надейся на дружбу с этим зверем. Лучше бы он умер вместе с Колтейном". Казалось, животное наспех составлено из рваных кусков непонятного происхождения, которым придана приблизительная форма собаки. Горбатая шея толщиной с бедро мужчины, перекошенные лопатки, бурящиеся мышцами ляжки, грудь широкая, как у пустынного льва. Если не считать тусклых глаз, вся морда состоит из громадной челюсти и кривого носа. Три последних клыка торчат наружу, даже когда пасть бывает закрыта: жестокие побои при Падении Колтейна сорвали большую часть кожи губ. Одно ухо отсутствует, другое неловко исцелено и торчит, словно флаг.

Обрубок хвоста не пошевелился, когда Кенеб слез с коня. Да, если бы он шевельнулся — Кенеб поверил бы в возможность смерти от удивления…

Чесоточная хенгезская собачка Мошка суетливо, словно крыса, подбежала и обнюхала сапог Кенеба, раскорячилась и помочилась на голенище. Малазанин с руганью отскочил, поднял ногу, намереваясь дать собаке пинка — да так и замер, услышав низкое рычание Крюка.

Вождь Желч грубо хохотнул: — Мошка просто заявила права на эту кучу камней. Видит Худ, там нет никого, кто бы мог обидеться.

— Жаль, что этого не скажешь про другие курганы, — ответил Кенеб, снимая кожаные краги.

— Да. Но за это нужно обмочить ноги игатанцев.

— Мошке нужно учиться терпению, Вождь.

— Возьми нас Худ, солдат! Это же собачонка. Ты что, думаешь, ей на них мочи не хватит?

"Думаю, ей не только мочи не хватает". — Да нет, хватит. В ней всякой дряни больше, чем в бешеном быке.

— Плохое питание.

Кенеб обратился к другому: — Кулак Темул, Адъюнкт желает знать, успели ли ваши виканы — разведчики объехать город.

Юный воин больше не казался мальчиком. Со дня выхода из Арена он вырос на две ладони. Тощий, с ястребиным лицом, в черных глазах — следы слишком многих печалей. Давно уже утихли те старые воины, что так противились его назначению в командиры. Он смотрел на И'Гатан и, казалось, не слышал вопроса Кенеба.

"Желч сказал, он с каждым днем все более похож на Колтейна". Кенеб понимал, что спешить не следует.

Вождь откашлялся. — На западном тракте видны следы исхода, случившегося за день — два до нашего прибытия. Пять старых всадников клана Вороны просили позволения пойти по следу беженцев.

— И где они сейчас?

— Охраняют обоз, ха!

Заговорил Темул: — Скажите Адъюнкту, что все ворота закрыты. У основания городского холма вырыта траншея, пересекшая все тракты; глубина ее примерно два роста, но ширина едва в два шага. Ясно, что врагу не хватило времени.

Не хватило времени. Кенеб удивился. Поднажав на рабочих, Леомен мог вырыть гораздо больший ров всего за день. — Ладно. Ваши разведчики заметили признаки оборонительных машин на стенах или угловых башнях?

— Малазанские баллисты, едва ли дюжина, — отвечал Темул. — Расставлены через равные промежутки. Признаков скопления вражеских войск нет.

— Понятно, — хмыкнул Кенеб. — Леомен не так глуп, чтобы показать слабые места укреплений. Но на стенах есть люди?

— Целые толпы. Они высмеивали моих воинов.

— И показывали голые зады, — сказал Желч. Он отвернулся и плюнул.

Мошка подскочила к блестящей слизи, понюхала и начала лизать.

Кенеба чуть не стошнило. Он отвернулся и ослабил ремешки шлема. — Кулак Темул, есть предложения по месту первого штурма?

Темул глянул с равнодушным видом. — Есть.

— И?

— И что, Кулак? Адъюнкту наши предложения не нужны.

— Может и так, но я все равно хочу услышать.

— Не входить в ворота. Использовать морантские припасы, пробить стену между башнями. С любой стороны. А еще лучше с двух сразу.

— И как саперы переживут такой взрыв?

— Мы атакуем ночью.

— Большой риск.

Желч обратил украшенное татуировками слез лицо к Кенебу. Во взоре его было некоторое удивление: — Друг, мы готовим осаду, а не Худом клятый танец мух.

— Знаю. Но у Леомена должны быть маги. Ночь от них саперов не скроет.

— Их можно встретить, — возражал Желч. — На то у нас и свои маги. Но давайте не тратить дыхания. Адъюнкт сделает, что сочтет нужным.

Кенеб повернул голову направо, глянул на лагерь Четырнадцатой Армии, расположенный так, чтобы перехватывать всяческие вылазки, если Леомен решится на такую глупость. В следующие два, три дня произойдет тщательно продуманное окружение города. Места малазанских баллист на стенах уже известны, так что сюрпризов ждать не надо. И все же окружение потребует опасно растянуть малазанские силы. Придется держать посты наблюдения у каждых ворот; виканы, сетийцы и хундрилы Желча будут разделены на летучие отряды, способные ответить на любую Леоменову хитрость.

Кулак покачал головой: — Одного не понимаю. Флот адмирала Нока прямо сейчас подходит к Лофалу с пятью тысячами морских пехотинцев на бортах. Даджек заставит капитулировать последний город и пойдет сюда, на подмогу к нам. Леомен должен сознавать безнадежность положения. Он не победит, даже если перемолотит нас. Мы все равно не снимем осады, дождемся подкреплений. Ему конец. Так почему он все еще борется?

— Да уж, — согласился Желч. — Ему бы продолжать бегство к западу, в одханы. Там мы его могли бы вообще не найти, а он сумел бы восстановить силы, призвать новых бойцов.

Кенеб оглянулся. — Так, Вождь, вы тоже тревожитесь насчет него?

— Кенеб, он хочет пускать нам кровь. До самого своего падения пускать нам кровь. — Он взмахнул рукой. — Еще курганы вокруг проклятого города. Он умрет сражаясь и станет новым мучеником.

— То есть причина для битвы — желание убивать малазан. Чем мы это заслужили?

— Уязвленная гордыня, — сказал Темул. — Одно дело — проиграть на поле битвы, и совсем иное — проиграть, когда твой враг даже не потрудился вытянуть меч.

— Он опозорился в Рараку, — кивнул в ответ этим словам Желч. — И душу разъедает рак. Его не изгонишь. Малазане должны познать боль.

— Это же смехотворно, — ответил Кенеб. — Разве Собачьей Упряжки этим скотам не хватило?

— Первая жертва среди осажденных заставит их забыть о совершенных ими преступлениях, — сказал Темул.

Кенеб вгляделся в лицо юного воина. Приемыш Гриб проводил в его обществе многие часы; среди бессвязных высказываний странного паренька проскальзывали намеки на славу — может, и дурную — ожидающую Темула в будущем. "Конечно, этим будущим может оказаться завтрашний день. Да и сам Гриб может оказаться всего лишь сироткой со свихнутыми на сторону мозгами… ладно, я сам в это не верю. Слишком уж много он знает. Если хотя бы половина его речей несет смысл…" Ну, в любом случае Темул поражает Кенеба здравостью суждений, подходящих скорее зрелому мужу.

— Отлично, Кулак Темул. Что бы сделали вы на месте Леомена?

Молчание. Кенеб украдкой взглянул в угловатое лицо викана и заметил его удивление. Но через миг вернулась прежняя равнодушная маска. Воин пожал плечами.

— Колтейн идет в твоей тени, — сказал Желч, проводя пальцами вниз по лицу, имитируя тем самым катящиеся слезы. — Я вижу его снова и снова…

— Нет, Желч. Я уже сказал. Ты видишь просто пути виканов; все остальное — игра воображения. Колтейн отослал меня. Не ко мне он вернется.

"Так он все еще тревожит тебя, Темул. Колтейн послал тебя с Дюкером, чтобы сохранить жизнь, не чтобы опозорить или наказать. Почему ты не веришь?"

— Я видел многих виканов, — прогудел Желч.

Это звучало как аргумент давнего спора. Кенеб со вздохом пошел к коню. — Что-то еще передать Адъюнкту? От вас обоих? Нет? Ладно. — Он вспрыгнул в седло, натянул уздечку.

Пес Крюк смотрел на него мертвыми, песочного цвета глазами. Мошка нашла косточку и улеглась, растянув ноги и грызя кость со свойственной собакам бездумной сосредоточенностью.

На полпути Кенеб сообразил, откуда она могла выкопать ту косточку. "Да, один хороший пинок — и пусть идет к Худу…"

* * *

Капрал Мертвяк, Горлорез и Наоборот уселись за игру в "плошки". Когда Бутыл подошел, в стаканчике уже загремели черные камешки.

— Где ваш сержант?

Мертвяк поднял голову. И снова опустил: — Смешивает краски.

— Краски? Какие краски?

— Как принято у дальхонезцев, — сказал Наоборот. — Для маски смерти.

— Перед осадой?

Горлорез зашипел — Бутыл подумал, что это у него смех такой — и спросил: — Слышали? Перед осадой. Очень, очень умно.

— Маска смерти, идиот, — бросил Наоборот. — Ее наносят, когда готовятся к смерти.

— Отличное намерение для сержанта. — Бутыл озирался. Двое других солдат Восьмого взвода, Гвалт и Лоб, враждовали на предмет того, что кинуть в кипящий котел. Оба сжимали в руке по пучку трав; едва один подносил кулак к котлу, другой бил по ней рукой и пытался кинуть в варево свой пучок. Снова и снова. Вода кипела. Оба молчали. — Ясно. Но где Бальзам нашел краску?

— У дороги маленькое кладбище, — сказал Мертвяк. — Думаю, может там.

— Если я его не найду, передайте. Капитан желает сбора всех сержантов, на закате.

— Где?

— Овечий загон у фермы на юге, той, что с резной крышей.

Котел выкипел полностью. Гвалт и Лоб сражались за кувшин с водой.

Бутыл двинулся к следующей стоянке. Нашел сержанта Моака лежащим на куче скаток. Бородатый рыжий фалариец ковыряет рыбьей костью в длинных зубах. Его солдат нигде не видно.

— Сержант. Капитан Фаредан Сорт созывает встречу…

— Слышал, не глухой.

— Где твой взвод?

— Раскорячился.

— Сразу весь?

— Вчера я готовил. Всего-то желудки прослабило. — Сержант рыгнул. Бутыл уловил вонь, напомнившую ему о гнилой рыбе.

— Возьми меня Худ! Где ты сумел рыбки наловить? Среди дороги?

— Я не ловил. Нес с собой. Было трудновато, да, но настоящий служака со всем совладает. Вот осталось малость. Не хочешь?

— Нет!

— Целая армия трусливых сосунков! Не удивляюсь, что Адъюнкт не спит ночами.

Бутыл шагнул прочь.

— Эй, — крикнул Моак. — Передай Скрипу, что ставка в силе.

— Что за ставка?

— Между ним и мной. Все, что тебе надо знать.

— Отлично.

Сержант Мозель и его взвод разместились у сломанного фургона рядом с канавой. Они срывали доски; Острячка и Поденка вытягивали из дерева гвозди, клепки и прочие полезные мелочи, Таффо и Уру Хела под бдительным оком сержанта сражались с осью.

Мозель поднял глаза: — Ты Бутыл, что ли? Четвертый взвод Скрипа? Если ищешь Непотребоса Вздорра, то зря. Только что мимо прошел. Гигант, примесь феннской крови.

— Нет, не его. А ты видел Вздорра?

— Ну, не сам я, но Острячка…

Дородная женщина расслышала свое имя. — Да. Я слышала, что он уже тут. Эй, Поденка, кто нам сказал, что он уже тут?

— Кто?

— Непотребос Вздорр, толстая ты корова. О ком еще тут можно говорить?

— Не знаю, кто это сказал. Я краем уха слушала. Думаю, Улыба. Вроде бы Улыба. Ну, я уж покаталась бы с таким парнем…

— Улыба — не парень.

— Да я о Вздорре…

— Ты хочешь спать с Вздорром?

Мозель подскочил к Бутылу: — Ты насмехаешься над моими солдатами, а?

— Совсем нет, сержант. Просто пришел сказать, что встреча…

— О да. Слышали.

— От кого?

— Не помню, — пожал плечами тощий сержант. — А это так важно?

— Все сильнее убеждаюсь, что напрасно теряю время.

— Не хочешь времени терять? Ну, ты не уникален.

— А ось вроде не сломана.

— А кто сказал, что сломана?

— Тогда почему вы разобрали фургон?

— Мы так долго глотали пыль из-под колес, что захотели отмщения.

— Но где извозчик? Где грузчики?

Острячка зловеще ухмыльнулась.

Мозель дернул плечом, показал вниз, в канаву. В желтой траве неподвижно лежали четверо связанных, с заткнутыми ртами мужчин.

Взводы сержантов Собелоне и Тагга сгрудились, пялясь на борцовский поединок. Бутыл увидел, что бьются Лизунец и Курнос. В дорожную пыль летели монеты, а грузные пехотинцы кряхтели и дергались, сплетясь ногами и руками. Он видел круглое, потное, покрытое пылью лицо Лизунца; солдат медленно моргал и двигал челюстями, как будто что — то жевал. Глаза его, как обычно, выражали непостижимую невозмутимость.

Бутыл толкнул Толя, стоявшего справа: — Для чего они дерутся?

Толь скривил тонкие, бледные губы. — Все очень просто. Два взвода, марширующие колонной, сначала один впереди, затем, соответственно, другой, делом доказывая, что пресловутое "боевое братство" есть всего лишь продукт плохой поэзии и вульгарных песен, коими барды тешат презренную толпу. Короче, вранье. Перед тобой кульминация, выявление их низменных, животных инстинктов…

— Лизунец откусил Курносу ухо! — сказал капрал Рим, подошедший слева.

— Ох. Его он и жует?

— Угу. Неплохое занятие…

— А Тагг и Собелоне знают об этой схватке?

— Угу.

— Значит, у Курноса теперь одно ухо и ни одного носа?

— Угу. Придется лицо прикрывать.

— А это не он женился на той неделе?

— Угу. Вон, на Хенно. Она ставит против него. Ну, она в нем не лицо любит — если ты понимаешь, о чем я.

Бутыл заметил краем глаза низкий холм, на котором стояли несколько кривых, согнутых деревьев гилдинга. — Это старое кладбище?

— Ну, выглядит похоже.

Бутыл молча протолкался сквозь толпу зрителей и вскоре был на земле мертвых. Сержант Бальзам нашелся в тесной яме, вырытой расхитителями гробниц; он двигался кругами, приплясывая, и монотонно бормотал себе под нос.

— Сержант, капитан прик…

— Заткнись. Я занят.

— На закате, в овечьем загоне…

— Прерви заупокойную молитву дальхонезца, и тысячи тысяч поколений твоего рода проведут жизнь под игом проклятия. Волосатые ведьмы украдут твоих детей и детей твоих детей, изрубят в куски, сварят с овощами и клубнями, добавив нити тончайшего шафрана…

— Я закончил. Всех известил. До свидания.

— …дальхонезские шаманы с поясами из змей возлягут с твоей женщиной, и она родит ядовитых покрытых черными кудрями червяков…

— Замолчи, сержант, или я сделаю твою куклу…

Бальзам выскочил из ямы с вытаращенными глазами. — Злодей! Поди прочь! Я тебе ничего не сделал! — Повернулся и помчался в степь достойными газели прыжками.

Бутыл повернулся и начал долгий путь в лагерь.

* * *

Он нашел Смычка собирающим арбалет. Каракатица с интересом смотрел на это. Рядом с ним стоял ящик морантских припасов. Округлые снаряды виднелись из — под сдвинутой крышки — словно черепашьи яйца лежат в песке. Остальные солдаты взвода отошли подальше и подозрительно следили за сапером.

Сержант поднял голову: — Бутыл, ты всех нашел?

— Да.

— Отлично. Как поживают в других взводах?

— Славно поживают, — ответил Бутыл. Он смотрел на тех, что сидели вдели от костра. — В чем дело? Если коробка рванет, упадут даже стены И'Гатана, а вы и половина армии полетите кровавыми ошметками.

Сослуживцы состроили овечьи морды. Корик вроде бы небрежно встал, хмыкнув: — Да я тут давно сидел. Потом Тарр и Улыба подошли, чтобы охладиться в моей тени.

— Мужик врет, — сказала Улыба. — А ты, Бутыл, почему вдруг добровольно вызвался бегать по поручениям капитана?

— Потому что не глуп.

— Да ну? — буркнул Тарр. — Но ты же вернулся?

— Я думал, они уже закончили. — Он отогнал зудевшую у лба муху, сел поближе к костру. — Сержант, вы представляете, что скажет капитан?

— Саперы и щиты, — пробурчал Каракатица.

— Щиты?

— Да. Мы поползем на карачках, а вы остальные будете нас прикрывать от стрел и камней, пока не выроем мины; потом все побегут назад, но как бы быстро все не бежали, надо еще быстрее.

— То есть это путешествие в один конец.

Каракатица оскалился.

— Все будет гораздо хитрее, — сказал Смычок. — Надеюсь.

— Она полезет на рожон, вот что будет.

— Может, да, может, нет. Она захочет, чтобы к моменту оседания пыли большая часть армии еще дышала.

— Минус несколько сотен саперов.

— Мы стали редкостью. Она не захочет нас напрасно тратить.

— Для Малазанской Империи это будет не впервой.

Сержант глянул на Каракатицу: — А может, просто убить тебя сейчас и покончить с проблемой?

— Забудь. Я заберу с собой всех вас. Недоноски жалкие.

Сержант Геслер появился со своим взводом. Они начали разбивать бивуак неподалеку. Бутыл заметил, что среди них нет капрала Буяна.

Геслер подошел к ним. — Скрип.

— Калам и Быстрый вернулись?

— Нет. Они пошли дальше вместе с Буяном.

— Дальше? Куда это?

Геслер присел. — Лучше скажу, что рад снова увидеть твою уродливую морду. Может, они вернутся, может, нет. Скажу позже. Все утро провел с Адъюнктом. У нее много вопросов.

— О чем?

— О том, о чем скажу позже. Так у нас новый капитан.

— Фаредан Сорт.

— Кореланка?

Смычок кивнул: — Похоже, со Стены.

— Значит, ей не впервой получать тычки.

— Да. И давать сдачи.

— Ну, это славно.

— Она ждет сегодня ночью всех сержантов.

— Думаю, нужно идти назад и ответить еще на пару вопросов Адъюнкта.

— Карак, ты не сможешь вечно избегать встречи.

— Да ну? Следи за мой. Но куда послали капитана Добряка?

Смычок пожал плечами: — Думаю, в такую роту, которой нужно придать форму.

— А нам не нужно?

— Нас труднее напугать, чем всю остальную армию. Думаю, он уже давно махнул на нас рукой. Я не жалею об ублюдке. Сегодняшняя ночная встреча, наверное, будет о вопросах осады. А может, она желает украсть у нас время духоподъемной речью.

— Во славу империи, — скривил рожу Геслер.

— Во имя мщения, — крикнул Корик, привязывавший очередные фетиши к перевязи.

— Мщение славно, пока мстим мы.

— Нет, не так, — отозвался Смычок. — Мщение — мерзкое дело, как ни посмотри.

— Тише, Скрип. Я шутковал. Ты напряжен, потому что ожидаешь осады. Почему бы не сделать грязную работу парой — тройкой Рук Когтя? Понимаешь, просочиться в город и дворец, воткнуть ножик в Леомена — и все пошли по домам. Зачем нам настоящий бой, всякое месиво? Что теперь у нас за империя?

Все помолчали. Бутыл следил за своим сержантом. Смычок испытывал струну арбалета, но думал явно о другом.

Заговорил Каракатица: — Лейсин стянула их к себе. Держит на коротком поводке.

Геслер бросил на него испытующий взгляд: — Слухи, Карак?

— Один слушок. Что я могу знать? Может, она услышала что-то в шуме ветра.

— ТЫ вот точно услышал, — буркнул Смычок, исследовавший связку арбалетных стрел.

— Только что ветераны, остающиеся на Квон Тали, созваны в Малаз и в Анту.

Смычок поднял голову: — В Малаз? Почему?

— Слушок был темный. Только куда, но не почему. Что-то заварилось.

— И где ты это выудил? — спросил Геслер.

— У новой сержанта, Хеллиан из Картула.

— Вечно пьяной?

— Точно.

— Удивлен, что она что-то может замечать. За что ее высадили здесь?

— Она не хочет рассказывать. Аж лицо у ней перекашивается от вопросов. Видно, оказалась не в том месте не в то время. Но она сначала приплыла в Малаз, потом на транспорте в Нап, потом в Анту. Похоже, она никогда не напивается до полной отключки.

— Ты пытался положить руку ей на бедро?

— Слишком молода, Скрип. Но я и не на такое способен.

— Мутноглазая жена, — фыркнула Улыба. — Думаю, Карак, большего не светит.

— Когда я был мальчиком, — ответил Каракатица, вынимая снаряд (Бутыл с тревогой отметил, что это жулёк) и начиная им жонглировать, — каждый раз, как я изрекал что-то неподходящее, папаша спускал с меня штаны и бил до потери сознания. Нечто говорит мне, Улыба, что твой отец оказался слишком мягким. Не умел воспитывать девочек.

— Только попробуй, Карак, и получишь ножом в глаз.

— Будь я твоим отцом, давно бы самоубился.

Она побледнела, но никто этого не заметил — все взоры приковывал летавший под головами снаряд.

— Гренаду положи, — сказал Смычок.

Каракатица иронически поднял брови, но жулёк положил в коробку. — Хеллиан, кстати, смогла найти способного капрала. Это говорит мне, что она умеет думать, пусть хлещет бренди как воду.

Бутыл поднялся. — Вот про нее я забыл. Карак, где они встали?

— Около фургона с ромом. Но про встречу она уже знает.

Бутыл поглядел на ящик припасов. — Тогда мне надо прогуляться по пустыне.

— Не заходи далеко, — ответил сержант. — Можно наткнуться на воинов Леомена.

— Слушаюсь.

Некоторое время спустя он приблизился к месту предполагаемой встречи. За развалинами виднелась куча мусора, примкнувшая к боку ближайшего кургана, поросшая кочками желтой травы. Никого не видно. Бутыл двигался к куче; шум лагеря стихал за спиной. Было уже за полдень, но ветер оставался горячим, как выбросы кузни.

Отесанные камни стен и фундаментов, разбитые идолы, куски древесины, кости животных и битые горшки. Бутыл вскарабкался на склон кучи, отметив недавние поновления — горшки малазанского стиля, приземистые и покрытые черной глазурью с фрагментами типичных сюжетов: гибель Дассема под И'Гатаном, Императрица на троне, Первые Герои и пантеон Квон Тали. Местный стиль, образцы которого Бутыл видывал на марше, более элегантен: удлиненные формы, кремовая и белая глазурь на шейке, переходящая в красную на теле кувшина, многоцветные реалистические картинки. Он замер, увидев здесь один такой кусок, с изображением Собачьей Упряжки. Подобрал, стер пыль с броской сцены. Виднелась часть прибитого к кресту Колтейна, над ним стая яростных ворон. Под ним мертвые виканы и малазане, пес, проткнутый копьем. По спине пробежал холодок. Он выронил обломок.

Бутыл постоял на вершине кургана, оглядел расползшуюся по сторонам тракта малазанскую армию. Носящиеся с донесениями и приказами вестовые; стервятники, бабочки — плащовки и ризаны, снующие вверху подобно туче мух.

Как он ненавидит знамения!

Стянув шлем, Бутыл отер пот со лба и повернулся в сторону южного одхана. Наверное, когда-то здесь были плодородные земли. Сейчас — пустошь. Стоит ли она борьбы? Нет, но и мало что другое стоит. Кажется, стоит борьбы жизнь солдата рядом с тобой — так ему часто говорили ветераны, ценящие только свое сомнительное братство. Эти связи родятся из отчаяния. Слияние душ, требующее заботы лишь о членах своего отряда. Что до всего остального мира — полное равнодушие, временами переходящее в озлобление.

"Боги, что я здесь делаю?"

Похоже, пути смертных весьма непривлекательны. Кроме Карака и сержанта, солдаты взвода ничем не отличаются от самого Бутыла. Молодость, нежелание оставаться одиноким и брошенным, бравада, призванная скрыть хрупкость души. Разве это удивительно? Юность кажется изменчивой, но на самом деле нет ничего более негибкого и застывшего. Ей нравятся крутые переживания; ей подавай жгучие приправы, чтобы они обожгли горло и воспламенили сердце. Она врывается в будущее, не сознавая себя; а будущее — просто точка, в которой ты оказываешься однажды, побитый и потрепанный, восклицающий: "Какого Худа я здесь делаю?" Понятно. Он предвидит всё это. Ему не надо бабушкиных шепотков, до сих пор отдающихся в мыслях.

Конечно, если верить, что это голос бабушки. Он начинал подозревать нечто худшее.

Бутыл перебрался через курган. С южной его стороны почва была изрыта, показывала наслоения более древних отбросов — красноглиняные осколки, тусклые рисунки колесниц, фигур в выспренних позах, в резных митрах и с удивительными мечами — крюками. Местные большие корчаги для оливкового масла включают в свои орнаменты эти старые сюжеты, передают "дух древности". Словно ушедший золотой век на самом деле чем-то отличался от века нынешнего…

Да, это точно мысли бабушки. Ей не за что было хвалить Малазанскую Империю; но еще сильнее она не любила Антанскую конфедерацию, Лигу Ли Хенга и прочие деспотические режимы Квон Тали прежних дней. Ребенком она пережила длительные войны Итко Кана с Каун-Пором, набеги сетийцев, миграции виканов, поползновения Квона к гегемонии. "Кровь и глупость, раз за разом, — говорила она. — Тяни — толкай. Амбиции стариков, безрассудное рвение молодых. Император хотя бы положил этому конец — нож в спину для серых тиранов, битвы на далеких континентах для молодых да горячих. Это было жестоко — но где бывает лучше? Жестоко, говорю я — но я видела и худшее. Намного худшее".

И вот он сам здесь, на одной из далеких войн. Но его мотив — не юношеское рвение. Нет, кое-что более жалкое. Скука. Но разве ей можно хвастаться? Лучше поднять рваное знамя "правоты и справедливости" и грубо размахивать им.

"Карак толкует о мщении. Увы, он слишком неумело кормит нас подходящими мотивами, да и нас вовсе не распирает от ярости". Он не был уверен… но армия страдает от бессилия. В самой ее сердцевине — пустое место; оно жаждет быть заполненным, но Бутыл подозревал, что ожидание может длиться вечно.

Он уселся на землю и начал безмолвные призывания. Вскоре по высохшей почве заспешили ящерицы. Две ризаны уселись ему на ногу, опустили крылышки. Паук — косинога, большой как конское копыто, зеленый — под цвет травы — спрыгнул с камня и приземлился на левое колено. Колдун оглядел пестрое сборище и решил, что этих хватит. Жесты, движения пальцев, безмолвные приказы — разнородные слуги побежали, один за другим, к сараю, в котором ожидалась встреча с капитаном.

Всегда следует знать, насколько широко распахнутся врата Худа во время ближайшего боя.

И тут появилось нечто иное.

Бутыл разом вспотел.

Она вышла из полуденного марева, двигаясь как животное. Добыча, не хищник — каждое движение пугливо и осторожно. Тело, покрытое тонким бурым мехом, лицо скорее человеческое, чем обезьянье, и на лице этом — выражение, или, по меньшей мере, способность выражать чувства. Сейчас это было удивление. Женщина была не ниже Бутыла, тощая, но с большими грудями и выпирающим животом. Она подходила все ближе.

"Она же не настоящая. Привидение, явление. Память пыльной почвы".

Он увидел, как она нагнулась, забрала в кулак горсть пыли, кинула в его направлении. И хрипло рассмеялась. Песок не долетел, лишь несколько камешков застучало по сапогам.

"А может, это я привидение? В ее лице — удивление от встречи с богом. Или демоном". Он глянул за ее спину — там был призрак саванны, заросшей высокими травами, с рощами и стадами животных. Не то, что есть, а то, что было очень давно.

"О духи, почему бы вам не оставить меня одного?"

Она шла по следу. Следу армии. Могла унюхать ее, увидеть следы, знаки прохождения, может, даже услышать отдаленное клацанье мечей и стук деревянных колес, задевающих за камни старой дороги. Привлеченная страхом и восхищением, она шла за ними, не ведая, как это будущее может отдаваться в ее прошлом, посылать эхо в ее мир. Не ведая, как? Ну, он и сам этого не ведает. "Как будто все суть настоящее, как будто все моменты времени сосуществуют. И вот мы стоим лицом к лицу, слишком невежественные, чтобы разделить веру и понимание мира — и видим все времена в одном мгновении, и это может свести нас с ума. Осторожнее…"

Но отвернуться невозможно, ведь позади ничего нет. Даже самого понятия "позади" — нет.

Он все сидел на земле. Она подходила, издавая звуки странного гортанного языка, полного восклицаний и пауз. Показала на живот, провела по нему пальцем, обрисовывая форму, таящуюся внутри.

Бутыл кивнул. "Да, ты несешь дитя. Это понятно. Но я тут при чем?"

Она снова швырнула горсть песка, и теперь он упал ему на грудь. Бутыл отмахнулся, но все равно в глазах защипало.

На удивление резкий рывок — и она держит его руку, тянет к себе, кладет на живот.

Он посмотрел ей в глаза — и был потрясен до глубины сердца. Не безмозглая тварь. Эрес'ал. Желание, выраженное в темных, поразительно красивых очах, заставило его мысленно отпрянуть.

— Ладно, — прошептал колдун, и осторожно послал свои чувства в ее чрево, к растущему внутри духу.

"На каждое извращение должен быть ответ. Каждому врагу — свой противовес. Здесь, в Эрес'ал, такой ответ. Ответ на далекое извращение, на растление некогда невинного духа. Возродить невинность. Да… я вижу очень мало… не человек, даже не из нашего мира… от мира лишь то, что принесла сама Эрес'ал. Это пришелец. Из иного Королевства, из мира, лишенного невинности. Чтобы сделать их частью нашего мира, один из племени должен родиться… вот так. Их кровь вольется в поток крови этого мира.

Но почему Эрес'ал? Потому что… о боги… она — последнее невинное создание, последний невинный предок нашего рода. За ней… началась деградация духа. Сдвиг перспективы, отрыв от целого, проведение границ — по земле и в умах. После нее настали… всего лишь мы".

Понимание — УЗНАВАНИЕ — опустошало его. Бутыл отдернул руку. Слишком поздно. Он уже знал слишком много. Отец… Тисте Эдур. Дитя во чреве — единственный чистый кандидат на трон Тени — на трон, повелевающий ИСЦЕЛЕННЫМ садком.

У него будет много врагов. "Так много…"

— Нет, — сказал он, качнув головой. — Ты не можешь молиться мне. Не должна. Я не бог. Я просто…

"Но… для нее я должен выглядеть богом. Видением. Она в духовном поиске, хотя едва ли сознает это. Она идет наощупь, как и все мы… но в ней есть какая-то уверенность. О боги… это же вера…"

Оробевший до потери дара речи, охваченный стыдом, Бутыл побежал, вскарабкался по склону кургана, попирая отбросы цивилизаций, черепки и куски штукатурки, ржавые куски металла. Нет, он не хочет. Не может вместить это… эту ее нужду. Он не сумеет быть её… её верой.

Женщина подобралась сзади, обняла руками за шею, перевернула. Затрясла, оскалив зубы.

Бутыл дергался в ее руках, задыхался.

Она швырнула его на землю, оседлала, подняла кулаки, словно желая ударить.

— Ты хочешь, чтобы я стал твоим богом? — пропыхтел он. — Отлично! Валяй! — Он уставился ей в лицо, обрамленное поднятыми руками и ослепительным светом солнца.

"Вот так чувствуют себя боги?"

Вспышка — словно кто-то вытянул меч. Ум его наполнило алчное шипение стали. Какой дерзкий вызов…

Колдун заморгал. Он лежал на каменной осыпи, уставившись в пустое небо. Женщина пропала, но он все еще ощущал вес тела на бедрах и ужасающую эрекцию, вызванную видением ее раздвинутых ног.

* * *

Кулак Кенеб вошел в шатер Адъюнкта. На сдвинутых столах лежала карта И'Гатана, доставленная неделю назад вестовым из Войска Однорукого. Ее составили ученые вскоре после гибели Дассема. Рядом с Таворой находился Тене Баральта; он усердно делал пометки угольной палочкой и говорил: — … восстановлены здесь и здесь, в малазанском стиле, со сваями и контрфорсами. Инженеры нашли руины под улицами — карманы, старые залы, погрузившиеся в землю мостовые, колодцы и прокопы к стенам. Все нужно было снести, но один уровень развалин оказался крепче всех доступных ныне инструментов. Вот почему они бросили четвертый бастион недостроенным.

— Понимаю, — отозвалась Адъюнкт. — Но я уже говорила вам, Тене Баральта, что не намерена штурмовать четвертый бастион.

Кенеб заметил разочарование кулака. Он удержался от резких слов, просто бросил палочку и отошел от стола.

В углу сидел кулак Блистиг, вытянув ноги — его поза граничила с неуважением к старшей по званию.

— Кулак Кенеб, — сказала Тавора, не подняв глаз от карты, — вы встретились с вождем Желчем и Темулом?

— Темул донес, что город эвакуирован — найдены следы исхода горожан в Лофал. Очевидно, что Леомен планирует долгую осаду и не заинтересован кормить лишние рты, кроме солдат и вспомогательного персонала.

— Ему нужно пространство для маневра, — подал голос Блистиг. — Паника на улицах нам не поможет. Но не нужно таких подробностей, Кенеб.

— Полагаю, — заметил Тене Баральта, — мы знаем слишком мало подробностей. Адъюнкт, я тревожусь. Вся эта ситуация нелепа. Леомен пришел не оборонять последний город мятежа. Он не будет защищать верующих — клянусь Семью Святыми, он же их выгнал из родных домов, из родных стен! Нет, И'Гатан ему нужен в тактических целях. Вот это и тревожит. Я ничего не понимаю.

— Темул передал еще что-то, Кенеб? — спросила Адъюнкт.

— Он замыслил ночную атаку — чтобы саперы выбили часть стены. Тогда мы могли быввести в брешь все силы, вонзиться глубоко в сердце И'Гатана. Прорвемся далеко — и сможем изолировать Леомена во дворце…

— Слишком рискованно, — буркнул Баральта. — Темнота не скроет саперов от магов. Их истребят…

— Без риска не обойтись, — возразила Тавора.

Кенеб вскинул брови: — То же самое сказал Темул, когда речь зашла об опасности.

— Тене Баральта, — продолжила Тавора, — вы с Блистигом пойдете в расположение своих частей. Поскорее начинайте подготовку. Я сама скажу капитану Фаредан Сорт, что требуется от ее взводов. Не будем тратить времени. Выдвигаемся ночью. Кулак Кенеб, прошу остаться. Остальные — можете идти.

Кенеб поглядел в спины Баральты и Блистига, по мелким знакам — осанке, опущенным плечам, напряженному шагу — читая всю меру их деморализации.

— Приказы не создаются всеобщим соглашением, — резко сказала Тавора, поглядев в глаза Кенебу. — Я отдаю приказы, мои офицеры должны повиноваться. Пусть удовлетворяются пониманием, что в случае неудачи вся ответственность ляжет на меня одну. Лишь мне отвечать перед Императрицей.

Кенеб кивнул. — Как скажете, Адъюнкт. Но ведь офицеры чувствуют ответственность за солдат…

— Большинство из которых умрут на поле брани, раньше или позже. Возможно, уже здесь. Это осада, а осады — сложное дело. У меня нет роскошной возможности уморить их голодом. Чем дольше держится Леомен, тем больше риск нового мятежа. В этом мы и Верховный Кулак Даджек полностью согласны.

— Но почему вы, Адъюнкт, не приняли предложенные им подкрепления?

Она молчала несколько ударов сердца. — Я знаю настроения во взводах. Но никто не понимает истинного состояния Войска Однорукого.

— Состояния?

Она шагнула ближе. — Их почти не осталось, Кенеб. Сердцевина — самый центр Войск — исчезла.

— Но… Адъюнкт, он же получил пополнение!

— Потерянное им пополнить невозможно. Рекруты. Генабарийцы, натийцы, половина гарнизона Крепи — о, если считать по количеству ног, они в полном порядке… но знайте, Кенеб — Даджек сломался. А с ним сломалось и Войско.

Кенеб отвернулся, потрясенный. Он расстегнул ремешки, стащил потрепанный шлем, провел рукой по спутанным, потным волосам. — Возьми нас Худ! Последняя великая армия…

— Кулак, теперь это Четырнадцатая.

Он молча воззрился на нее.

Тавора расхаживала по комнате. — Конечно, Даджек предложил помощь. Это же Даджек. Любой Верховный Кулак должен был сделать это. Но он — они — слишком многое вынесли. Сегодня их задача — показать присутствие Империи. Нужно молиться всем богам, чтобы никто не посмел проверить их решимость.

— Вот почему вы так спешите.

— Леомена нужно сразить. И'Гатан должен пасть. Сегодня ночью.

Кенеб долго молчал. Затем спросил: — Адъюнкт, почему вы мне это говорите?

— Потому что Гамет мертв.

"Гамет? О, понимаю…"

— Т'амбер никто не уважает. А вот вас, — она загадочно покосилась на него, — уважают все.

— Вы желаете, Адъюнкт, чтобы я сообщил остальным кулакам?

— Относительно Даджека? Решайте сами. Но советую прежде подумать очень тщательно.

— Он они должны знать! По крайней, мере поймут…

— Меня? Поймут меня? Может быть. Но это не самое главное.

Он не понял. Сразу. Но потом — внезапное осознание. — Их вера покоится не на вас, не на Четырнадцатой Армии. На Даджеке. Пока они думают, что он стоит за спиной, готовый сразу придти на помощь, они будут выполнять все ваши приказы. Вы не желаете отрывать их от него… но тем самым приносите себя в жертву. Жертвуете доверием, которое могли бы заслужить…

— Если допустить, Кулак, что такое доверие мне нужно. Не уверена. — Он отвернулась к столам с картой. — Вам решать, Кулак.

Понаблюдав за ее работой с картой и рассудив, что можно идти, Кенеб покинул шатер. Ему было нехорошо. Войско — сломалось? Просто ее домыслы? Может быть, Даджек устал, и всё… но кто может знать лучше? Быстрый Бен — его здесь нет. Как и того ассасина, Калама Мекхара. Остается… еще один. Он помедлил у выхода, поглядел на солнце. Можно улучить момент, прежде чем Сорт выйдет к своим сержантам.

Кенеб поспешил в лагерь морской пехоты.

* * *

— Чего вы от меня ждете, Кулак? — сержант отложил дюжину тяжелых стрел. Он уже привязал жульки к двум и трудился над третьей.

Кенеб уставился на глиняную гренаду в руках Смычка. — Не знаю сам. Но ответьте честно.

Смычок помолчал. Взглянул, прищурившись, на солдат своего взвода. — Адъюнкт не надеется получить подкрепление, если дела пойдут паршиво? — спросил он тихим голосом.

— Точно, сержант. Давно не надеется.

— Итак, Кулак, — продолжал Смычок, — она думает, с Даджеком покончено. Как и с его Войском. Так она думает?

— Да. Вы знаете Быстрого Бена. Ведь Верховный Маг был там. В Коралле. Его нет, так что спрашиваю вас. Адъюнкт права?

Он прикручивал снаряд к древку стрелы.

Кенеб ждал.

— Кажется, — пробурчал сержант, — я ошибся в Адъюнкте.

— То есть?

— Она лучше читает знаки, чем я думал.

"Худовы яйца! Я не хотел услышать такое!"

* * *

— Хорошо выглядите, Ганоэс Паран.

Он сухо улыбнулся: — Живу без забот, Апсалар.

Крики матросов на палубе входящей в гавань Кансу караки, вопли чаек, тихий треск такелажа и шпангоутов. В окошко каюты ворвался свежий бриз, принеся запах соли и прибрежного ила.

Апсалар изучала сидящего напротив мужчину. Затем вновь занялась обработкой одного из побывавших в деле кинжалов. Полированная рукоять гладкая, но это заставляет скользить потные пальцы. Поможет грубый точильный камень. Обычно она работает в перчатках, но не помешает позаботиться о менее удобных обстоятельствах. Идеал ассасина — выбирать, где и когда сражаться… но такая роскошь не гарантирована.

Паран сказал: — Вижу, вы методичны как всегда. Хотя сейчас на лице больше чувств. Глаза…

— Вы слишком долго были в пути, капитан.

— Может быть. И я уже не капитан. Дни службы окончились.

— Сожалеете?

Он пожал плечами: — Иногда. Я не был для них тем, кем хотел быть. Только в самом конце. — Он помедлил. — Было уже поздно.

— Может, это к лучшему. Меньше… забот.

— Удивительно, насколько ход мыслей Сжигателя отличается от моего. Воспоминания, перспективы. Я оказался в числе выживших…

— Выжившие. Они всегда есть.

— Хватка, Дергунчик, Дымка, Колотун, еще немногие. Собственники "К'рул — бара" в Даруджистане.

— "К'рул — бара"?

— Да, старого храма, некогда посвященного Старшему Богу. Разумеется, в нем "нечисто".

— Вы и не представляете, насколько.

— Сомневаюсь. Апсалар, я узнал многое о множестве вещей.

Послышался тяжелый удар в корпус судна: прибыл береговой патруль. Шлепанье канатов, скрип досок. Голоса.

— К'рул играл активную роль в борьбе против Паннион Домина. Но сейчас его присутствие меня беспокоит. Старшие Боги снова в игре…

— Да, вы уже говорили об этом. Они противостоят Увечному, и это можно лишь одобрить.

— Противостоят? — Он качал головой. — Иногда я убежден, а иногда… Причаливаем. Мне надо отдать распоряжения.

— Какие это?

— Лошади.

— Паран.

— Да?

— Вы возвысились?

Его глаза широко раскрылись: — Не знаю. Никакой разницы. Даже не уверен, что именно означает "возвышение".

— Это означает, что вас труднее убить.

— Почему?

— Вы вошли в силу, особой природы. Что ж, сила притягивает силу. Всегда. Не обычную, мирскую силу, но силы природы, потоки энергий. Вы начинаете видеть мир иначе, думать иначе. Окружающие замечают… Почти всегда это плохо. — Она вздохнула и внимательно вгляделась в него. — Может быть, не стоит предупреждать, но я скажу: берегитесь, Паран. Среди земель нашего мира есть две особо опасных…

— Это ваше знание или Котиллиона?

— Насчет одной — мое, насчет другой — его. Сейчас вы готовы вступить на одну из опасных земель. Семь Городов, Паран, нездоровое место, особенно для Властителя.

— Знаю. Могу ощутить… что там творится, с чем придется иметь дело.

— Если можете, заставьте сражаться за себя других.

Он прищурился: — Да, отсутствие веры налицо.

— Однажды я вас убила…

— Но тобой владел бог, сам Покровитель Ассасинов!

— Он играл по правилам. Но здесь так делают не все.

— Я уделю этому внимание в своих размышлениях. Спасибо.

— И помните — торгуйтесь с позиции силы или вообще не торгуйтесь.

Он странно ухмыльнулся и пошел на палубу.

Из угла раздался скребущий звук. Телораст и Кодл показались, стуча костяными ножками по полу.

— Он опасен, Неапсалар! Отдались! О, ты слишком много времени провела с ним!

— Не беспокойся за меня, Телораст.

— Беспокоиться? О да, мы беспокоимся! Так, Кодл?

— Бесконечно беспокоимся, Телораст. О чем это я? Мы совсем не беспокоимся.

— Владыка Фатида знает о вас все, в том числе и ваши беспокойства.

— Но он ничего тебе не сказал!

— Ты уверена?

— Конечно! — Птицеподобный скелетик качался и махал хвостом. — Подумай сама, Кодл! Если бы она знала, она нас раздавила бы! А не давит!

— Может быть, задумала предательство более хитрое! Об этом ты подумала? Нет, ты же не думаешь. Я должна думать за двоих.

— Ты не умеешь думать! Тебе и нечем!

Апсалар встала. — Сбросили трап. Пора идти.

— Спрячь нас под полой. Там же на улицах собаки!

Апсалар вложила кинжал в ножны. — Только не щекочите.

* * *

Кансу был ничем не примечательным, довольно неудобным портом; после высадки десанта с флота адмирала Нока четыре из шести пирсов и вовсе превратились в опасную груду обломков. Апсалар была довольна, что они с Параном быстро миновали россыпь убогих лачуг по сторонам ведущей в город дороги и увидели скопление также не очень красивых, но все-таки каменных зданий и рощи деревьев гилдинга. Между ними под присмотром ленивых пастухов бродили козы с горящими, словно у демонов, глазами. За городом начинались "фароки" — сады, в которых выращивались деревья с серебристой корой, ценимой в изготовлении прочных канатов. Неровные ряды стволов словно растворялись в дымке; уныло качались под порывами ветра кроны.

Что-то было не так в этом городе: слишком маленькие толпы, приглушенные голоса. Самый разгар торгового сезона, а купеческих кораблей в гавани почти нет. Четыре судна стоят в отдалении от пирса; малазанские солдаты при воротах и вокруг причалов странно молчаливы и не склонны вступать в разговоры с гостями города. Паран тихо переговорил с торговцем лошадьми; Апсалар заметила, что из рук в руки перешла несообразно большая сумма.

Они молча доехали до перекрестка. — Паран, — сказала Апсалар, — вы не заметили здесь ничего необычного?

Он поморщился: — Не думаю, что нам нужно волноваться. Вами все же владел бог, а что до меня… короче, беспокоиться не нужно.

— О чем это вы?

— Чума. Неудивительно, учитывая, сколько в округе непогребенных трупов. Болезнь началась около недели тому назад под Эрлитаном. Идущие оттуда корабли не пускают в порт.

— Полиэль, — помолчав, сказала Апсалар.

— Да.

— И нам не хватает целителей, чтобы помешать ей.

— Купец рассказал, что чиновники обратились в храм Д'рек. Именно там обитают самые умелые целители. Они нашли внутри лишь множество трупов.

Ассасин бросила взгляд на Парана. — Я еду на юг, — продолжал тот, сражаясь со своим костлявым мерином.

"Да, ничего тут не скажешь. Воистину боги вступили в войну". — А мы за запад, — сказала Апсалар. Ее уже беспокоило неудобное семиградское седло. Ни она, ни Котиллион никогда не блистали кавалерийскими талантами; но эта кобылка, по крайней мере, кажется смирной. Апсалар распахнула плащ, вытащив сначала Телораст, затем Кодл и сбросив их на землю. Ящерицы побежали впереди, размахивая хвостами.

— Как-то быстро расстаемся, — произнес Паран.

— И хорошо, — кивнула она.

Ему такой ответ не понравился: — Жаль, что вы так говорите.

— Я не против вас, Ганоэс Паран. Просто… заново изучаю жизнь.

— Например, сущность дружбы.

— Да.

— И есть в ней что-то, что вы не можете принять.

— Дружба предполагает беззаботность.

— Понятно. Именно этим она и ценна. Апсалар, я надеюсь, что мы еще свидимся.

Она позволила ему эту сентиментальность. Кивнула: — Буду ждать с нетерпением.

— Отлично. Для тебя еще есть надежда.

Она проследила, как он удаляется. Сзади плелись две запасные лошади с поклажей. Непредсказуемы пути, на которых меняется человек. Кажется, этот может многое себе позволить… и она завидует ему. Увы, ей его уже не хватает. Мысль с налетом сожаления. "Слишком близко — слишком опасно. Вот и всё".

Что до чумы, он, наверное, прав. Ни ему, ни Апсалар нечего бояться. А вот остальным…

* * *

Жалкие остатки дороги делали восхождение на известняковые кручи мучительно медленным. Камни крошились под копытами, разлетались облачками пыли. Годы или десятилетия назад здесь пронесся мощный поток, обнаживший на крутых стенах обрыва бесчисленные слои осадочных пород. Семар Дев, шедшая пешком и тянувшая за собой лошадь и двух мулов с вещами, уставилась на эти слои. — Вода и ветер. Карса Орлонг, им нет конца. Вечный диалог времени с самим собой.

Шедший в трех шагах впереди воин не ответил. Он двигался по руслу древнего потока, огибая рваные края утесов. Уже давно не видели они хижин. Воистину дикая страна. Вообще-то наличие дороги подразумевает, что она куда-то ведет; но никаких признаков цивилизации здесь давно уже нет. Но её мало интересует давно прошедшее. То, что будет — вот исток всех восхищений, прозрений, изобретений.

— Карса Орлонг. Магия — вот сердце проблемы.

— Что еще за проблема, женщина?

— Магия не нуждается в изобретениях — кроме минимально необходимого, конечно. Мы постоянно задыхаемся…

— К Лицам одышку, женщина. Ничего нет плохого в том, где мы и что с нами. Ты плюешь на удовлетворение, ты вечно недовольна и унижена. Я Теблор — мы живем просто, мы видим жестокость так называемого прогресса. Рабы, дети в цепях, тысячи обманов, чтобы сделать одного человека выше другого; тысячи обманов, чтобы убедить себя в том, что вещи должны быть такими, какими тебе хочется. Это не остановить. Безумие назвали здоровьем, рабство свободой. Хватит болтовни.

— А мне не хватит. Чем ты лучше, если зовешь дикость благородством, а невежество мудростью. Если не пытаться улучшать жизнь, мы обречены вечно твердить молитву несправедливости.

Карса въехал на перевал, повернулся к ней. Лицо его было искажено: — Лучшее никогда не такое, как ты думаешь.

— Ну ты и сказанул…

Он окаменел, подняв руку. — Тихо. Что-то не так. — Тоблакай медленно озирал округу. Глаза его сузились. — Тут… запах.

Она поспешила загнать кляч на ровную площадку рядом с Теблором. Высокие утесы по сторонам, сзади устье оврага — они стояли на гребне хребта остроконечных скал, а впереди виднелись новые ряды утесов. Одинокое, кривое дерево на одной из вершин. — Ничего не…

Тоблакай снял кремневый меч. — Поблизости залег зверь. Хищник, убийца. Думаю, он близко…

Семар Дев вытаращила глаза, озираясь. Сердце тяжело застучало в груди. — Ты можешь быть прав. Здесь нет духов…

Он хмыкнул: — Убежали.

"Убежали. Ох…"

* * *

Небо медленно приближалось, тяжелое как железные опилки, густое как сухой пар. Какая бессмыслица. Калам Мекхар понимал, что эти мысли рождены нарастающим ужасом, извлечены из осажденного ожиданием гибели воображения. Он прижался всеми частями тела к подножию выщербленного, грубого основания небесной крепости; то ли ветер, то ли чье-то дыхание овевало его, слабеющие конечности сотрясала дрожь. Быстрый Бен теряет остатки магии.

Неожиданное, внезапное отсутствие волшебной силы — он не видел поблизости отатарала, никаких включений в черном, грубом базальте. Чем же объяснить? Перчатки порвались, кровь сочится из ладоней, вверху еще целая гора, на которую нужно карабкаться… и этот сухой туман сомкнулся вокруг. Где-то далеко внизу скорчились Быстрый Бен и Буян; первый, наверное, гадает, что же пошло не так и с надеждой ждет озарения, тогда как второй чешет подмышками и давит ногтями блох.

Ну, нет смысла ждать, что случится, если того, что случится, все равно не избежать. Застонав от усилия, Калам подтянул себя еще на одну полку.

Прежде он видел лишь Отродье Луны; его усеянные выбоинами стенки служили обиталищем тысяч Великих Воронов. К счастью, здесь подобного нет. Еще несколько саженей карабканья — и он окажется на более-менее уступчатом склоне летающей горы. Можно будет присесть, отдохнуть.

"Вроде бы".

Клятый колдун. Клятая Адъюнкт. Все они прокляты, ведь их здесь нет — один только Калам оказался достаточно глупым, чтобы ввязаться в безумную затею. О боги! Плечи горят огнем, бедра стерты и скоро онемеют. "А ведь это будет совсем нехорошо, не так ли?"

Он уже слишком стар. Люди его возраста не участвуют в дурацких планах вроде этого. "Я размяк? Мозги у меня размякли…"

Он перебрался через большой выступ, заболтав ногами в пустоте — и оказался наверху, растянулся, найдя полку, способную выдержать его вес. Издал стон, жалкий даже на его собственный слух, и замер.

Немного отдохнув, ассасин поднял голову, огляделся в поисках подходящего камня, на который можно набросить веревку с петлей.

"Веревка Быстрого Бена, сотворенная из ничего. Будет ли она работать или просто исчезнет? Дыханье Худа, я ничего не понимаю в магии. Даже Быстрого не понимаю, хотя знаю долгие и кровавые годы. Почему он не здесь?"

Потому что — случись Короткохвостым заметить блох на коже своего жилища — Калама будет легче заменить, чем Верховного Мага. Теперь потребуется лишь выпустить снизу стрелу из арбалета. Калам поймает ее, привяжет веревку к камню… Что до Буяна — "по-моему, его гораздо легче заменить, чем меня!" — то он поклялся, что не умеет лазить по горам, что даже из колыбельки сам выбраться не мог.

Как трудно представить, что этот заросший волосами здоровяк когда-то лежал в колыбельке.

Калам восстановил дыхание и глянул вниз.

Ни увидев ни Бена, ни Буяна. "Боги, да что же это?" Плоская, засыпанная пеплом равнина не давала возможности скрыться. Особенно если смотреть с высоты. И все же никого. Следы вели к тому месту, где ассасин их покинул, и там виднелось что-то темное, трещина в земле. Трудно понять размеры, но… "но, наверное, достаточно большая, чтобы проглотить обоих ублюдков".

Он продолжил поиски места крепления веревки. Ничего не нашел. "Ладно же. Думаю, пришло время. Котиллион, считай, что я дернул за ТВОЮ веревку. Извиняться не стану, проклятый божок. Мне нужна помощь".

Он ждал. Бормотание ветра, леденящий холод, туман.

— Не люблю этого садка.

Калам повернул голову и увидел рядом Котиллиона. Тот держался за утес рукой и опирался ногой. Во второй руке было яблоко. Бог откусил от него.

— Думаешь, это смешно?

Котиллион пережевал, проглотил. — Немного.

— Если ты еще не просёк: мы лезем на небесную крепость, а она полна жильцов.

— Если вам нужно ее догонять, — заметил бог, — лучше использовать повозку или верховую лошадь.

— Она не движется. Остановилась. Я пытаюсь пролезть внутрь. Быстрый Бен и моряк ждали внизу, да куда-то пропали.

Котиллион изучил яблоко и откусил еще.

— Руки устали.

Пожевал. Проглотил. — Не удивлен, Калам. И все же придется потерпеть, ибо у меня есть вопросы. Начну с самого очевидного. Зачем вы пытаетесь влезть в крепость, полную К'чайн Че'малле?

— Полную? Ты уверен?

— На достаточном основании.

— И чем они заняты?

— Ждут. Насколько можно судить. Но вопросы тут задаю я.

— Ну давай. Целый день впереди.

— Ну, я думаю, хватит и одного. Нет, постой. Еще один вопрос. Не желаешь ли вернуться на твердую почву, чтобы продолжить беседу с большим удобством?

— Да ты здесь развлекаешься!

— Так редко выпадает оказия. К счастью, мы попали в тень этой крепости, так что спуск окажется сравнительно легким.

— Всегда готов.

Котиллион отбросил огрызок, схватил руку Калама. — Расслабься, предоставь все мне.

— Погоди. Чары Быстрого Бена рассеялись. Вот почему я застрял…

— Наверное, потому, что он без сознания.

— Как?

— Или мертв. Не пора ли проверить эти предположения?

"Слушай, ты, болтливый кровосос — соплеглот…"

— Рискованно придавать проклятиям форму молитв, — вмешался Котиллион. Резкий рывок; сорванный с утеса Калам завопил. И повис в пустоте — рука бога держала его за ворот. — Ах ты скотина. Я сказал "расслабься", но не до такой же степени…

Еще тридцать ударов сердца — и ноги коснулись земли. Калам вырвал руку и поспешил к трещине, разверзшейся на предполагаемом месте ожидания Быстрого Бена и Буяна. Осторожно подошел к краю. Крикнул: — Быстрый! Буян! — Ответа из темноты не прозвучало.

Котиллион встал рядом. — Буян? Не тот ли адьютант Буян? Синие глазки, волосы повсюду, дурацкая ухмылка…

— Теперь он капрал. А Геслер — сержант.

Бог фыркнул, но от комментариев воздержался.

Ассасин внимательно поглядел на бога: — Думаю, ты пришел не в ответ на мои мольбы.

— Я из породы богов, набитых сюрпризами под завязку.

Глаза Калама сузились. — Проклятие, ты пришел слишком быстро. Как будто был рядом.

— Рискованное обвинение. Но, как ни странно, правильное.

Ассасин снял с плеча моток веревки, огляделся. И ругнулся.

Котиллион со вздохом вытянул руку. Калам передал ему конец веревки. — Упрись покрепче, — сказал он и швырнул моток в пропасть. Послышался слабый шлепок.

— Не беспокойся, — ответил Котиллион. — Буду держать, сколько понадобится.

"Худом клятые боги". Калам перевалил через край и начал спуск в темноту. "Слишком много было карабканья. Или я набрал вес?" Подошвы наконец коснулись ровного камня. Он отошел от веревки.

Сверху приплыл шарик туманного света, озаривший стену — сделанную руками разумных существ, прямую, составленную из больших, разрисованных картинами блоков. Калам изумленно уставился на них. Это не просто декор, нет, мастерская работа, творение рук искусника, щедро отмерившего мелкие детали. Величественные фигуры, более — менее похожие на людей, в тяжелых одеждах, с руками, поднятыми в экзальтации или мольбе; полные радости лица. А у их ног лежат разрубленные на куски трупы, залитые потеками красной краски, с точками, изображающими мух. Изуродованная плоть переходила на пол; Калам пригляделся и понял, что кровавые сцены заполняют все пространство комнаты, исчезая за пределами круга света.

На полу местами лежит мусор, а в полудюжине шагов — два неподвижных тела.

Калам поспешил к ним.

Оба еще живы. Он испытал облегчение, установив это, хотя степень повреждений оценить было непросто. Буян сломал обе ноги — одну над коленом, вторую сразу под коленом. Задняя стенка шлема вдавилась внутрь, но дышал он ровно. Калам счел это добрым знаком. Быстрый Бен казался физически невредимым — по крайней мере, ни крови, ни торчащих костей. А вот внутренние травмы — другое дело. Калам поглядел в лицо колдуна, потом шлепнул по нему ладонью.

Глаза Бена распахнулись. Он заморгал, огляделся и сел, закашлявшись. — Половина лица онемела. Что стряслось?

— Без понятия. Ты и Буян упали в яму. Фалариец в плохом состоянии. Но ты остался невредимым. Как?

— Невредимым? Похоже, челюсть сломана.

— Нет. Наверное, ты ударился о пол. Щека опухла, но, будь сломана челюсть, ты не мог бы говорить.

— Гм. Это хорошо. — Маг встал и пошел к Буяну. — О, с ногой дело плохо. Прежде чем исцелять, нужно сопоставить отломки.

— Исцелять? Проклятие, Быстрый! Нас во взводе ты не исцелял.

— Нет, потому что это задача Колотуна. Я же был мозгом отряда, помнишь?

— Ну, много думать тебе не приходилось.

— Это ты так считал. — Колдун замолчал и начал озираться. — Где мы? И откуда появился свет?

— Благодари Котиллиона. Он на другом конце веревки.

— О! Тогда пусть он и исцеляет. Призови его сюда.

— А кто будет держать веревку?

— Она нам не нужна. Эй, а ты влез на Отродье? Ага, вот почему пришел твой бог. Правильно.

— Назови имя демона — и он придет, — сказал Калам, поднявший голову и увидевший, как Котиллион медленно, почти лениво пускается к ним.

Бог встал рядом. Небрежно кивнул Быстрому Бену, нахмурился и склонился над моряком. — Адьютант Буян, что с вами случилось?

— Вполне очевидно, — ответил за того Калам. — Сломал ноги.

Бог перевернул моряка на спину, вытянул ему ноги и совместил концы костей. — Думаю, этого хватит.

— Едва ли…

— Адьютант Буян, — сказал Котиллион, — не вполне смертен. Закален в огне Тюрллана. Или Куральд Лиосана. Или Телланна. Или сразу во всех. Сами можете видеть: он поправляется. Ребра уже срослись, кишки вправились, как и тазобедренный сустав. И треснувший череп. Увы, мозгам внутри черепа ничто не поможет.

— Он потерял разум?

— Сомневаюсь, что было что терять. Он еще хуже Арко. По крайней мере у Арко есть интересы, путь нелепые и бесполезные.

Буян застонал.

Котиллион подошел к ближайшей стене. — Интересно, — сказал он. — Это был храм Старшего Бога. Не знаю, которого. Может, Килмандарос. Или Гриззин Фарла. Или даже К'рула.

— На редкость кровавый культ, — буркнул Калам.

— Лучший изо всех, — сказал Быстрый Бен, отряхивая одежду.

Калам заметил косой взгляд, брошенный богом на Бена. "Бен Адэфон Делат, Котиллион кое-что о тебе знает… Колдун, у тебя слишком много тайн." Ассасин заметил, что веревка все еще свисает сверху. — Котиллион, к чему ты ее привязал?

Бог улыбнулся и поглядел вверх: — Сюрприз. Мне пора. Господа… — Он начал таять и вскоре исчез.

— Твой бог заставляет меня нервничать, Калам, — сказал Быстрый Бен. Буян застонал еще громче.

"А меня заставляешь нервничать ты. Теперь…" Он бросил взгляд на Буяна. Прорехи на штанах — вот и все, что осталось от ужасной травмы. "Адьютант Буян, закаленный в священном огне. Но все равно глупо лыбящийся".

* * *

Высокая скала из рваных осадочных пород окружала их лагерь. Сбоку росло старое дерево. Резак сидел около кизячного костерка, следил за ходящим вокруг стоянки Серожабом. Демон взволнованно моргал. Геборик, казалось, смотрел в никуда, и на руках его мерцали ленивые сполохи зеленого огня. Сциллара и Фелисин Младшая набивали трубки, собираясь предаться общему ритуалу конца обеда. Взгляд Резака вернулся к демону.

"Серожаб, что тебя тревожит?"

— Тревожно. Я имею предчувствие трагедии, быстрое приближение. Что-то… озабоченное и непонятное. В воздухе, в песке. Нам нужно уходить. Вернуться. Бежать.

Резак почувствовал, как по лбу потек пот. Никогда демон не был таким… напуганным. — Нужно уйти с этого холма?

Женщины подняли головы, потому что он сказал это вслух. Фелисин глянула на Серожаба, нахмурилась. Побледнела. — У нас беда.

Сциллара встала, подошла к Геборику, толкнула его носком сапога. — Вставай.

Дестриант Трича заморгал, понюхал воздух и вскочил одним текучим, быстрым движением.

Тревога Резака все возрастала. "Дерьмо!" Он забросал костер песком. — Собирайте вещички, быстрее.

Серожаб замедлил свой шаг. — Неизбежно? Не уверен. Беда, да. Нужда в панике? Смена планов? Глупость? Не уверен.

— Зачем гадать? — ответил Резак. — Еще не стемнело. Мы сможем найти место более удобное для обороны.

— Приемлемый компромисс. Нервы ослабили свое напряжение. Голову в песок? Не уверен.

— Обычно, — прохрипел Геборик и сплюнул, — обычно, убегая от одного, натыкаешься на другое.

— Ну спасибо, старик.

Геборик неприятно улыбнулся. — Пожалуйста.

* * *

Стену утеса покрывали пещерки, которые за бесчисленные столетия использовались и для ночевок странников, и для захоронений, и для сокрытия кладов. Некоторые были покрыты рисунками. Узкие "полки", по которым ходят путники, завалены слоями мусора, тут и там видны грязные пятна кострищ; но, на взгляд Маппо, среди этих расселин и трещин нет следов недавних гостей. Керамика под ногами, кажется, сохранилась еще со времен Первой Империи.

Они приближались к перевалу. Икарий двигался впереди, направляясь к промытому ливнями оврагу. Садящееся слева от них солнце покраснело от пыли, поднятой далекой бурей. Кровомухи облепили странников; казалось, они обезумели от грозового дыхания шторма.

Икария вело желание, ставшее едва ли подконтрольной ему одержимостью. Он хотел суда, хотел открыть истину своего прошлого; когда будет вынесен приговор, пусть суровый, он примет его, не подняв даже руки в свою защиту.

Маппо не мог изобрести ничего, чтобы остановить друга. Разве что снова ударить, лишить сознания и памяти. Может быть, дойдет и до этого. Но в этой попытке таится опасность. Если у него не получится, ярость Икария явит себя. Все будет потеряно.

Он видел, что Джаг добрался до оврага и исчез в нем из вида. Маппо поспешил следом, утерев пот и слегка отдышавшись на вершине. Бурные воды промыли себе путь среди песчаниковых утесов, создав обнесенный неровными стенами проход. Впереди Маппо смог разглядеть другой овраг. К нему и направлялся сейчас Икарий.

В проходе было почти темно, насекомые вились тучами в ветвях скрюченного дерева, заслоняя немногочисленные лучи света. Еще три шага — и вокруг Трелля, казалось, взорвалась тьма. Он уловил движение — что-то обрушилось на Икария с вершины камня справа от тропки; потом на него самого набросились несколько тварей.

Трель взмахнул руками, почувствовав контакт с плотью и костями, громкий хруст и треск. Брызнула кровь и слизь.

Мускулистая лапа схватила его сзади за шею, потянула голову — но склизкая кожа подвела врага, и лапа соскользнула, не успев начать удушение. Спереди вырисовалась другая фигура; когти вонзились Треллю в живот. Он завопил, как в агонии, когда чудовище попыталось одним взмахом когтей вырвать ему кишки.

Этого не случилось — шкура у Треллей толще, чем кожаные доспехи. Но все-таки потекла кровь. Тварь сзади снова схватилась за шею. Он ощутил весь ее немалый вес. Маппо не мог достать оружие. Он извернулся и прижался к стене. Сзади раздался треск черепа, тварь завизжала и захрипела.

Тварь спереди не смогла вытащить когти из его живота, и ее протащило к Треллю. Он сомкнул руки на уродливой, костяной голове, сжал и бешено вывернул ее на сторону. Треснула шея. Еще один визг, как будто исходящий сразу со всех сторон.

Маппо с ревом рванулся вперед, хватая рукой обвившую шею лапу. Тяжелый зверь ударился в спину, едва не заставив Трелля упасть.

Уголком глаза Маппо видел, как упал Икарий под клубком темных, извивающихся существ.

Он слишком поздно понял, что нога оказалась на краю. Впереди… открытый воздух. Зверь толкнул его, но увидел, должно быть, что сейчас оба упадут в пропасть, и ослабил захват.

Но сам Маппо не отпускал его, решив упасть вместе с врагом.

Еще один вопль. Ему наконец-то удалось разглядеть противника. Демон с раззявленным ртом, тонкими как иглы зубами — каждый был длиной с палец Маппо; блестящие черные глазки, вертикальные зрачки цвета свежей крови.

Т'ролбарал.

Как?!

Он почуял ярость и страх твари, когда они упали вниз.

Падение.

Падение…

Боги, это же…

КНИГА ВТОРАЯ ПОД ИМЕНЕМ ЭТИМ

В темноте он явился, жестокий убийца родни,

Одичавший, без привязи, видом столь жуткий,

Что вокруг все бежали. О, как же он чувствовал боль,

Обжигающий душу забвения пламень. А духи

Собирались, услышав противника зов —

Беззащитного, смертного, но заградившего путь

Истребителю жизни. Этот чудесный глупец

Все на карту поставил и выиграл; холод слился с теплом,

И введен был он в место, которого нет,

И давно покоренные твари по слову его

Поднимались.

Кто б ему дал совет? Да никто,

Тот, кто может и знает, давно не сочувствует жизни.

Коль на зло против зла хочешь ставить и ты,

Милый слушатель, сзади надежду оставь,

Побыстрей на коня, и скачи.

Мастер — слепец,

Сэдевар из Вайдкат Джага

Глава 7

Никогда не имейте дела с тем, кому нечего терять.

Речения глупца,

Тенис Буле

Лицо вывалившегося из дверей внутреннего святилища Леомена было покрыто блестящим потом. — Что, уже ночь? — прохрипел он.

Корабб вскочил и тут же снова сел на скамью. В глазах потемнело — он слишком долго сидел, следя за попытками Воробушек протоптать канаву в каменном полу. Воин открыл рот, чтобы ответить, но малазанка опередила: — Нет, Леомен. Солнце еще мчится над горизонтом.

— Видно движение во вражеском лагере?

— Последний гонец доложился ползвона назад. Пока все тихо.

Странно торжествующий блеск в глазах Леомена насторожил Корабба; но великий воитель пронесся мимо, не позволив задать вопросы. — Надо спешить. Назад, во дворец — дам несколько последних инструкций.

Враг нападет сегодня ночью? Почему Леомен так уверен? Корабб снова встал, на этот раз осторожнее. Верховная Жрица запретила посторонним видеть ритуал; а когда явилась Королева Снов, даже жрица и ее помощники покинули зал — с недоумевающими лицами. Леомен остался с богиней наедине.

Корабб пошел следом за вождем, стараясь не приближаться к этой проклятой Воробушек.

— Их маги помешают обнаружить атаку, — говорила Третья. Они уже вышли из Храма.

— Это не важно, — резко сказал Леомен. — Все равно у нас нет магов, достойных такого звания. И все-таки надо сделать вид, что мы пытаемся.

Корабб нахмурил брови. Пытаемся? Он ничего не понимал. — Нужно больше солдат на стены! — крикнул он. — Всех, кого можем собрать!

— Стены нам не удержать, — бросила Воробушек через плечо. — Мог бы и сам сообразить, Корабб Бхилан Зену'алас.

— Тогда… тогда зачем мы здесь?

Небо над головами темнело. Несколько мгновений до падения сумрака.

Трое шагали по пустым улицам. Корабб хмурился все сильнее. Королева Снов. Богиня гаданий и кто знает чего ещё. Он презирает богов — конечно, кроме Дриджны Открывающей. Бездельники, обманщики, убийцы. Все как один. Леомен искал встречи с одной из них… это воистину тревожит.

Вина Воробушек, подозревал он. Женщина. Жречество Королевы Снов по большей части состоит из женщин — по крайней мере, так он думает. Вот она, Верховная Жрица, черноглазая матрона, плывущая в облаке дурханга и множества иных субстанций. Просто встать рядом — как опьянеть. Слишком соблазнительно. Ничего хорошего не выйдет, совсем ничего.

Они приблизились к дворцу, наконец обнаружив признаки активности. Воины бегали, бряцая оружием; на стенах кто-то кричал. Итак, внешние стены будут проломлены. Нет иного объяснения этим приготовлениям. Леомен ожидает второй осады, осады самого дворца — и очень скоро.

— Воевода! — сказал Корабб, оттесняя Воробушек. — Дай мне командование воротами дворца! Мы сдержим малазанскую бурю! Во имя Откровения!

Леомен задумчиво посмотрел на него — и покачал головой. — Нет, друг. Для тебя есть гораздо более важная задача.

— Что же, Великий Воитель? Я готов на все.

— Лучше бы это было так.

Воробушек фыркнула.

— Командуй, Командир.

На этот раз она откровенно рассмеялась. Корабб оскалился.

— Вот твоя задача на ночь, друг мой. Прикрой мою спину, — произнес Леомен.

— Ага, так мы возглавим атаку, станем в первых рядах! Слава, о которой не забудут! Мы принесем малазанским псам участь, ими заслуженную.

Леомен похлопал его по плечу: — Да, Корабб, нас не забудут.

Они двинулись во дворец.

Воробушек все хохотала.

Боги, как Корабб ненавидит ее.

* * *

Лостара Ииль откинула полог палатки и вошла внутрь. Жемчуг возлежал на шелковых подушках, держа под боком кальян с ароматизированным вином и дурхангом. Сквозь дымку он ответил на ярость женщины ленивым, пропитанным дурманом взором, отчего та разъярилась еще сильнее.

— Вижу, ЧТО ты запланировал на сегодняшнюю ночь! И это когда наша клятая армия готова брать И'Гатан.

Он пожал плечами: — Адъюнкт не желает моей помощи. Знаешь, я мог бы уже сейчас проползти во дворец — у них же нет стоящих магов. Мог бы в сей миг перерезать кинжалом горло Леомена. Но нет, она не хочет. Что же мне делать?

— Она не доверяет тебе, Жемчуг. Если честно, я не удивлена.

Он вскинул брови: — Дорогая, я поражен. Не ты ли лучше всех прочих знаешь, какие жертвы я принес ради сохранения хрупкой души Адъюнкта. Нужно ли говорить, — добавил он после очередной затяжки сладкого дыма, — что у меня родилось искушение уничтожить ей душу, рассказав истину о сестре. Просто злобы ради.

— Твоя выдержка меня поразила. Кстати, если ты сделаешь что-то столь жестокое, я тебя убью.

— Какое облегчение — знать, что ты заботишься о чистоте моей совести.

— Не в чистоте дело, — ответила она. — По крайней мере, твоей.

Он улыбнулся: — Всегда стараюсь выставить себя в выгодном свете.

— Мне ясно, Жемчуг, что ты принял нашу краткую интрижку — если это можно так назвать — за проявление глубоких чувств. Это просто нелепо. Скажи, ты намерен вернуть меня в компанию Алых Клинков?

— Пока что нет, как ни жаль.

— Она дала нам новое задание?

— Адъюнкт? Нет. Но, если помнишь, на нее мы работали из уважения. Наш долг — служба Императрице.

— Отлично. И что приказала Императрица?

Его веки стали набрякшими и поднимались с трудом. — Ждать, смотреть.

— Она приказала ждать — смотреть?

— Ладно, ладно. Если настаиваешь, тебя временно вывели из моего подчинения. Что, рада? Присоединись к морской пехоте или саперам, кого там Худ пошлет ночью в атаку. Если оторвут ногу или руку — не ползи ко мне. Боги, сам не верю, что такое сказал. Конечно, приползи ко мне — только не забудь захватить ногу или руку.

— Ты не владеешь Высшим Деналом, Жемчуг. Зачем же нога и рука?

— Просто погляжу на них.

— Если я приползу назад, то чтобы вонзить нож тебе в горло.

— И с этими ласковыми словами можешь идти.

Она развернулась кругом и вышла из палатки.

* * *

Кулак Кенеб присоединился к Тене Баральте на плацу, что был за северными пикетами. Воздух заполнили смутно различимые мошки и кусачие мухи. Над вырывшими окопы солдатами поднимались кучи каменистой земли — словно маленькие курганы. Открыто стояло лишь несколько взводов — они не желали преждевременно показывать противнику намерения армии, хотя Кенеб подозревал, что Леомен и его воины уже знают всё, что нужно. Но активности на стенах, возвышающихся над грудами мусора и земли, он не заметил, как ни всматривался. И'Гатан мертвенно — спокоен, почти не освещен. Ночь уже распростерла над ним свой плащ.

Тене Баральта стоял в полном доспехе: кольчуга с воротником, наручи, сапоги с голенищами из кованой бронзы и железными полосами. Когда подошел Кенеб, он прилаживал шлем.

— Блистиг недоволен.

Баральта глухо засмеялся: — Ночь принадлежит вам и мне, Кенеб. Он подойдет, только если у нас возникнут трудности. Темул удивлялся… этот план не хуже его собственного. Вы дали совет Адъюнкту?

— Да. Передайте Темулу, что она была довольна достоинствами его плана.

— Ага.

— Ваши отряды уже выдвинулись? — спросил Кенеб.

Хмыканье. — Они доносят, что врага нет никто не встретил их. Нил и Нетер увидели то же самое. Думаете, Леомен потерял всех магов?

— Не знаю. Вряд ли.

— Я так понимаю, вы уже слышали молву?

— О чем?

— Чума на востоке. Она пронеслась по Эрлитану. Если мы провалим штурм и встретим утро снаружи города…

Кенеб кивнул: — Тогда мы должны преуспеть, Тене Баральта.

Сзади на дороге показался пришпоривающий коня вестовой. Оба воина обернулись, заслышав стук подков по плотной земле. — Срочное донесение? — удивился Кенеб, вглядываясь в скрытую серым плащом и капюшоном фигуру. Длинный меч у бедра, на ножнах какая-то белая эмаль… — Я не знаю…

Всадник мчался прямо на них. Гневно заревев, Баральта отскочил в сторону. Кенеб бросился за ним, повернулся. Всадник мелькнул мимо; белый конь перепрыгнул окоп. Дозорные завопили. Звякнул самострел, стрела ударила чужака в спину и отскочила, канув в темноту. Мчащийся галопом всадник прижался к спине коня. Они миновали вырытый защитниками ров, помчались к воротам.

Те открылись, блеснул потайной фонарь.

— Дыханье Худа! — заорал Баральта, поднимаясь на ноги. — Враг проехал через всю армию!

— Не одни мы храбрые, — отозвался Кенеб. — Признаю, что невольно восхищен. Рад, что довелось такое увидеть.

— Вестник с новостями к Леомену…

— Тене Баральта, он не донесет ничего, о чем Леомен уже не знает. Считайте это уроком, напоминанием…

— Мне уроки не нужны, Кенеб. Поглядите-ка, мой шлем полон грязи. Серый плащ, белый конь и меч с эмалевой полосой. Я найду ублюдка, клянусь. Он поплатится за наглость.

— У нас и так достаточно забот, — сказал Кенеб. — Если вы, Тене Баральта, станете охотиться за одним…

Тот выскребал грязь из шлема. — Я вас слышу. Будем молиться Тричу, чтобы урод просто попался мне на пути.

"Тричу? Фенер… ты так быстро исчез из памяти людей. Похоже, это напоминание всем богам…"

* * *

Лейтенант Прыщ, капитан Добряк и кореланка Фаредан Сорт следили за своими частями. Слушок о шпионе, нагло прорвавшемся через всю армию, заставил каждого из солдат тревожиться еще сильнее — а ведь вот-вот прозвучит сигнал к выступлению. Саперы, скрытые магией, уже вышли вперед.

Магия. "Гадость какая". Еще хуже саперов. Одно плюс другое — да вся ночь пойдет в Бездну. Прыщ гадал, куда подевался старик Эброн, участвует ли в ритуалах. Ему не хватало прежнего взвода. Хром, Звон и эта девица Синн — все стали тертыми солдатами. Ну, может, он их слишком плохо помнит. Опасные — прежде всего друг для друга.

Капитан Добряк пытается прощупать взглядом стоявшую рядом женщину. Лейтенант улыбнулся, подумав об этом. "Прощупать. Пока что никому так близко подойти не удалось". Но как же неприятно — не понимать сослуживца — офицера. Холодное железо в бою — ведь на Стене долго не продержишься, если не окружишь душу слоями холода, жестокости и расчетливости. Но эта холодна и во всех иных смыслах. Не болтливая женщина — самая редкая штука на свете.

Лейтенант снова улыбнулся.

— Сотрите улыбку с лица, лейтенант, — сказал капитан Добряк. — Или я подумаю, что вы совсем потеряли рассудок. Тогдапридется вас повысить.

— Извините, капитан. Обещаю больше не улыбаться. Прошу, не повышайте меня.

— Оба вы идиоты, — произнесла Фаредан Сорт.

"Да, хороший способ прекратить беседу".

* * *

Сержант Хеллиан взирала на колеблющуюся картину, проникнувшись покоем и ощущением полнейшей уместности всего происходящего. Вот только качание мира вызывает тошноту… Капрал Урб вышел из рядов и направился к ней.

— Вы готовы к этому, сержант?

— К чему этому? — Она скривилась, ибо блаженные чувства пропали. — Если бы ублюдок не скрылся, разве стала бы я ставить меч против кувшина местной бормотухи? — Она нашарила пустые ножны, предварительно помахав рукой в воздухе. — Урб, почему ты меня не остановил? То есть это же мой меч. Чем я теперь махать буду?

Он беспокойно крякнул, склонился к уху: — Возьмите новый из оружейного склада.

— Это дойдет до капитана. Нас ушлют в еще худшую дыру.

— Худшую? Сержант, где хуже, чем здесь?

— Корел. Тефтианский полуостров. Черный Коралл под незрячим оком Тисте Анди. Берег Крушений на севере Ассейла…

— Там нет малазанских сил.

— Нет, но там хуже, чем здесь.

— Сказка, рассказанная списанным моряком в Картуле — и вы уже убеждены, что сам Худ таится в тени…

— Да, он таится в нашей тони… то есть тени.

— Слушайте, сержант — мы сейчас пойдем в бой.

— Да ну? И где мой кувшин? — Она огляделась и нашла искомый предмет около чьей-то скатки. — Эй, кто из моих не собрал вещи?!

— Это вы сами, сержант, — отвечал Урб.

— Ох. — Она подобрала кувшин, потрясла и порадовалась прозвучавшему плеску. Подняла голову, нашла взглядом свой взвод. Два солдата — вот вам и взвод. Да уж. Капитан что-то говорила о новичках. — Ну, где же они?

— Кто? Ваш взвод? Прямо перед вами.

— Нерв и Увалень.

— Так точно.

— А где остальные? Разве не было пополнения?

— Вчера с нами шли четверо, но они уже переведены.

— Так что мой взвод — это капрал и два солдата.

— Братья — близнецы, сержант, — сказал Нерв. — Но я старше. Уверен, вы и сами заметили.

— Он умственно недоразвит, сержант, — отозвался Увалень. — Кто первым идет — слишком спешит. Вы и сами понимаете…

Хеллиан отвернулась. — По мне, Урб, они на одно лицо. Ладно. Приказ уже пришел? Наверное, нам надо строиться. Где вот только?

— Сержант, не хотите пустить кувшин по кругу? Не знаю, как вы трое, но я иду в бой, и меня уже четыре раза пронесло от предвкушения. Внутри все скрутилось.

Услышав предложение Урба, Хеллиан прижала кувшин к груди. — Найди свой.

— Сержант.

— Ну ладно. По два глотка каждому, я допью остаток. Увижу, кто делает третий глоток — зарублю на месте.

— Чем это? — сказал Урб, вытаскивая вино из цепких женских рук.

Хеллиан набычилась. Чем? О чем это он? А… Она подумала и улыбнулась: — Конечно, займу меч у тебя. "Да, остроумное решение".

* * *

Сержант Бальзам скорчился в грязи, изучая россыпь камешков, дисков и глиняных фишек, разбросанных по длинной доске "плошек". Он бормотал под нос, пытаясь разобраться: это сон или кошмар? Он не проснулся? Бросил взгляд на сержанта Моака и снова уставился на доску.

Что-то не так. Он не видит смысла в раскладе. Забыл, как играть. Соломки, диски, галька — к чему это все? Что они означают? Кто выиграл? — Кто играл в чертову игру? — крикнул он.

— Ты и я, проклятый хонезский хорек.

— Похоже, ты меня дуришь. Никогда такого не видел за всю жизнь. — Он вгляделся в лица собравшихся смотреть на партию солдат, а они, в свою очередь, таращились на него. Странные выражения лиц. Он их раньше видел? Он сержант, не так ли? — Где мой клятый взвод? Я должен быть с чертовым взводом. Приказ пришел? Что мы здесь делаем?

Он вскочил и постарался одним ударом ноги раздавить доску. Полетели куски; солдаты отпрыгнули.

— Дурной знак! — зашипел один, отворачиваясь.

Моак с рычанием встал, схватился за нож у пояса: — Болотная пена! Ты за это заплатишь. Я побеждал…

— Нет, врешь! Это была мешанина? Дурь! Никакого смысла! — Сержант схватился за собственное лицо. — Что… это глина! Мое лицо покрыто глиной! Маска смерти! Кто нарисовал!!?

Знакомый, порядком грязный солдат вышел вперед: — Сержант, ваш взвод здесь. Я Мертвяк…

— Не каркай.

— Капрал Мертвяк. Это Горлорез, Наоборот, Гвалт и Лоб…

— Ладно, ладно, не слепой. Тише ты. Так был приказ? Мы ничего не слышали?

Моак подошел поближе. — Я не закончил. Это проклятие, Бальзам. Ты наслал проклятие на меня и мой взвод, потому что я выигрывал. Ты проклял меня, клятый ведун…

— Нет! Это случайно. Идем, Мертвяк, встанем в дозор. Мне надоело ждать.

— Вы не в ту сторону смотрите, сержант!

— Тогда веди ты! Кто так разбил дурацкий лагерь? Все без смысла!

Сержант Моак сделал было шаг за ним следом, но капрал Дырокол потянул его назад. — Все путем, сержант. Я слыхивал про такое от деда. Это Конфузия. Приходит к некоторым перед боем. Они теряют след. Все устаканится, когда начнется драка — но иногда не устаканивается, но это будет беда для его взвода, не для нашего.

— Ты уверен во всем этом, Дырокол?

— Угу. Помнишь кулака Гамета? Слушай. Все путем. Надо проверить оружие. В последний раз.

Моак спрятал нож. — Ладно. Хорошая идея. Давайте.

В двадцати шагах Мертвяк потянул командира за куртку: — Умно. Вы точно проигрывали. А тут клятая Конфузия… Сержант, я поражен.

Бальзам уставился на этого человека. Да кто он такой? О чем бормочет? На каком это языке, а?

* * *

— Не хочется, — буркнул Замазка, бросая ломоть хлеба. Тут же подскочила собака, схватила еду и убежала. — Мне дурно.

— Ты не один такой, — ответил Навроде. — Я туда же, если хочешь знать. Мы саперы. Легко сказать! Мы должны заложить заряды, то есть бежать с долбашками и хлопушками по неровной земле, перескакивать кучи мусора — и все это, верно, под огнем со стен. Потом что? Подойти к стенам — Худ знает, чего на нас выльют или скинут сверху. Кипяток, масло, горячий песок, кирпичи, помои, лохани с дерьмом. Значит, под эдаким ливнем заложить припасы, капнуть кислоту на воск — слишком много, и мы все летим вверх тормашками. Дюжины саперов, и если один ошибается, или какой кусок камня падает на снаряд — бабах! Спросишь меня — так мы уже мертвецы. Отбивные с кровью. Завтрак для местных ворон, вот и всё. Пошлешь письмецо моей семье, а? Навроде порван в клочья под И'Гатаном, и всё. Не надо мерзких деталей. Эй, куда ты? Боги, Замазка, ты решил драпануть? Нет? Возьми нас Худ, какая гадость. Эй, Балгрид! Смотри! у целителя кишки ослабли!

* * *

Геслер, Смычок, Каракатица, Правд и Пелла сидели у гаснущего костерка, попивая чай.

— От ожидания они разум потеряли, — сказал Геслер.

— Мне тоже плохо перед боем, — признался Смычок. — Холод пробирает, все внутри опускается. Всегда так, не привык.

— Но когда всё начинается, ты берешь себя в руки, — отозвался Каракатица. — Мы так умеем, потому что бывали в деле. Мы берем себя в руки, мы знаем, как брать. А большинство тех солдат ничего еще не видели. Они сами не знают, что сделают, когда начнется бой. Они так напуганы, что свернутся в клубок, как чертовы трусы.

— Большинство из них. Это возможно, — сказал Геслер.

— Ну, я не уверен, сержант, — вмешался Пелла. — Видывал я много солдат в Черепной Чаше. Когда начался мятеж — ну, они сражались, и сражались неплохо, если подумать.

— Их взяли числом?

— Да.

— Так они умерли?

— Почти все.

— Так бывает на войне, — сказал Геслер. — Что бы ни говорили, сюрпризов там мало. И надежды. Геройские битвы обычно кончаются, когда падает последний из геройских бойцов. Они держались дольше, чем все надеялись — но в конце концов пали. Конец всегда один.

— Клянусь Бездной, — пробурчал Смычок, — ты не умеешь вдохновлять.

— Просто я реалист, Скрип. Проклятие, хотел бы я, чтобы Буян был со мной, следил за взводом.

— Да, — вставил Каракатица. — Это обязанность сержантов.

— Ты намекаешь, что Буян должен быть сержантом, я капралом?

— Почему бы это? — возразил сапер. — Вы один не лучше другого. Вот Пелла…

— Нет, спасибочки.

Смычок хлебнул чая. — Просто следи, чтобы они держались вместе. Капитан видит нас концом копья — самого быстрого и меткого — так что нужно постараться. Остальные просто пойдут следом. Карак?

— После взрыва стен я соберу саперов, мы встретимся по ту сторону. Где сейчас Бордюк?

— Пошел на совещание. Похоже, в его взводе всех порядком прихватило. Бордюк брезгливый, предпочел отойти.

— Ха, у наших у всех брюхо пустое, — сказал Каракатица. — Но вроде бы….

— Навроде бы, — хохотнул Геслер. — Хорошо получилось. День не прожит зря, Карак.

— Поверь, я не нарочно.

* * *

Бутыл улыбнулся. Он сидел поодаль от всех, скрывшись за поросшим кустами холмиком. "Вот как ветераны готовятся к битве. Как и все прочие". Эму это показалось утешением. Почти. Ну, может, и нет. Лучше бы они были уверенными, наглыми и чванливыми. А так все предстоящее кажется слишком рискованным.

Он только что вернулся с собрания магов. Пробы показали присутствие в И'Гатане противника — по большей части жрецов — но они казались то ли напуганными, то ли странно притихшими. Во время выдвижения саперов Бутыл должен будет тянуть энергию из Меанаса, поднимая клубы тумана и наводя темноту. Все это легко разрушит любой стОящий маг на стенах… но таких там, как будто бы, нет. Что самое тревожное — для работы с Меанасом Бутылу придется предельно сконцентрироваться, а это не даст пользоваться магией духов. Он станет таким же слепым, как любой солдат на стене.

Он признался себе, что порядком трусит. В Рараку такого не было. А когда случилась засада Леомена в песчаной буре — ну что ж, это была засада, и пугаться времени не хватило. Все же он сам себе не нравился.

Пригнувшись, он пересек впадину, потом выпрямился и как бы случайно подошел к лагерю своего взвода. Похоже, Смычок не намерен оставлять солдат наедине со своими мрачными мыслями и страхами, чтобы в последний миг — о чудо! — они смогли их обуздать.

Корик привязывал новые фетиши к кольцам и петлям доспехов: полоски цветной материи, птичьи кости, обрывки цепей. Все это добавится к непременным костям, атрибутам Четырнадцатой. Улыба подбрасывала метательные ножи, наточенные лезвия тихо шлепали о кожу перчаток. Тарр стоял неподалеку: щит уже привязан к левой руке, в скрытой латной рукавицей правой руке короткий меч, лицо исчезло за пластинами шлема.

Бутыл поглядел на далекий город. Темнота — кажется, над уродливыми, высокими стенами не горят ни один светильник. Да, он уже ненавидит И'Гатан.

Тихий свист огласил ночь. Шевеление во тьме. Появился Каракатица. — Саперы, за мной. Пора.

"О Боги, началось".

* * *

Леомен стоял в тронном зале Фалах'да. Перед ним одиннадцать воинов — остекленевшие глаза, к кожаным доспехам привязаны куски конской упряжи, с них свисают петли и пряжки. Корабб Бхилан Зену'алас внимательно осмотрел избранных: все как один знакомые лица, хотя с трудом узнаваемые под полосками крови и рваными ранами на щеках. Носители Откровения, фанатики, присягнувшие смерти — они не узрят света грядущего дня. Самый вид этих накачанных зельями мужей ужаснул Корабба.

— Вы знаете, что требуется от вас ночью, — сказал Леомен своим избранным воителям. — Идите же, братья и сестры, под чистым взглядом Дриджны. Увидимся у врат Худа.

Они поклонились и вышли.

Корабб смотрел их в спины, пока последний не скрылся за широкими дверями. Обернулся к Леомену. — Воевода, что будет? Что ты запланировал? Ты говоришь о Дриджне, но сегодня ночью вел дела с Королевой Снов. Поговори со мной, или я потеряю веру.

— Бедный Корабб, — мурлыкнула Воробушек.

Леомен метнул на нее горящий взор. — Нет времени, Корабб, но я скажу: я видел слишком много фанатиков, в этой жизни и в сотне других. Слишком много…

В коридоре застучали сапоги. Все повернулись, встречая высокого, завернувшегося в плащ воина. Он откинул капюшон. Глаза Корабба широко раскрылись и надежда потекла по жилам его. — Верховный Маг Л'орик! Воистину Дриджна ярко сияет в небесах этой ночи!

Пришедший поморщился, массируя плечо. — Лучше бы я прибыл внутрь городских стен. Слишком много магов зашевелилось в лагере малазан. Леомен, не думал я, что ты наделен силой Призыва. Я направлялся совсем в иное место…

— Королева Снов, Л'орик.

— Опять? Чего ей нужно?

Леомен пожал плечами: — Боюсь, ты стал частью сделки.

— Какой сделки?

— Потом объясню. Ты очень нужен нам этой ночью. Идем, взберемся на Южную башню.

Новый прилив надежды. Корабб знал, что Леомену можно верить. Святой Воитель разработал план, дьявольский, блестящий план. Было глупо сомневаться.

Он поспешил за Воробушек, Л'ориком и Леоменом Молотильщиком.

"Л'орик. Теперь можно сойтись с малазанами на равных. А в равном бою мы можем лишь победить!"

* * *

Бутыл сидел в нескольких шагах от внешнего частокола лагеря; в темноте рядом стояли саперы, которых он должен будет прикрывать. Каракатица, Навроде, Хрясь, Яр и Наоборот. Поблизости находилась вторая группа, под присмотром Балгрида: Таффо, Ловкач, Гупп, Прыг, Шар. Он уже встречал их на марше. Теперь все оказались саперами или кандидатами в саперы. "Безумцы. Не думал, что в нашей роте так много сумасшедших". Смычок не входит в эти группы — он поведет прочие взводы в пролом, как только осядет пыль.

Стены И'Гатана — полная неразбериха: ярусы древних построек, недавние укрепления малазанского стиля, с расширением к подножию. Ширина их достигает двадцати шагов. Насколько известно, саперам в первый раз доводится испытывать прочность имперских фортификаций. Вон как глаза горят!

Кто-то подошел справа, присел; Бутыл долго напрягал глаза, пытаясь рассмотреть этого солдата. — Эброн, что ли?

— Да. Ашокский полк.

Бутыл усмехнулся: — Его больше нет, Эброн.

Тот стукнул себя кулаком в грудь. — В твоей группе мой товарищ по взводу.

— Тот, кого кличут Хрясь.

— Да. Просто чтоб ты знал. Он опасен.

— Разве все они не…

— Ну, этот особенно. Его изгнали из Волонтеров Мотта на Генабакисе.

— Извини, мне это ни о чем не говорит.

— Тем хуже. Помни — я предупредил. Лучше рассказать и Караку.

— Ладно, расскажу.

— Удачи Опоннов тебе!

— И тебе, Эброн.

Солдат снова канул во тьму.

Ожидание. Ни огонька на стенах и бастионах города. Ни движения за зубцами.

Тихий свист. Бутыл встретился глазами с Каракатицей. Тот кивнул.

Меанас, садок теней, иллюзий и обманов. Он сформировал мысленный образ садка — встающий стеной вихрь — и начал собирать волю, наблюдая, как открывается рана, вначале светло — красная, потом словно пылающая изнутри. В тело хлынула сила. "Хватит! Не больше. Боги, почему он так силен?" Тихий звук, какое-то движение, присутствие — там, за стеной садка…

Потом… ничего.

Конечно, нет никакой стены. Это просто концепция, изобретение мозга, придающее мысли видимость физической формы. Нечто, что Бутыл потом сможет сломать.

"Да уж, просто. Но необычайно опасно. Мы, маги, сумасшедшие, если играемся с этим, упорствуем в создании заблуждений, которыми управляем, которые изменяем и корежим одним усилием воли.

Сила — кровь.

Кровь — сила.

И кровь эта принадлежит одному из Старших Богов…"

Шипение Каракатицы. Маг моргнул, кивнул и поспешил придать Меанасу форму. Туманы, пронизанные клочьями темноты, поползли по каменистой почве, зазмеились между руинами, а саперы пошли вперед, скрытые, незримые.

Буты шагал в нескольких шагах позади них. Сами солдаты могли видеть, иллюзии не смущали их чувств. Обыкновенно иллюзии одно- или двумерны, а если поглядеть с иной стороны, ничего не увидишь. Конечно, настоящие мастера способны завивать свет на все стороны, формировать нечто, кажущееся физически ощутимым, двигающееся как должно, отбрасывающее тень, даже вздымающее иллюзорную пыль. Уровень Бутыла и близко к такому не поднимался. Балгриду вот удается. Едва — едва, это верно, но все же… впечатляет.

"Ненавижу магию этого рода. Точно, она потрясает. Иногда приятно поиграться, но не сегодня, когда жизнь и смерть застыли на грани".

Они перекинули доски через выкопанный солдатами Леомена узкий ров и подошли к стенам.

* * *

Лостара Ииль подошла к Тене Баральте. Он стоял за частоколом, позади теснились ряды армии. Лицо прежнего ее командира выразило удивление.

— Не думал увидеть тебя снова, капитан.

Она пожала плечами: — Я растолстела, разленилась.

— Твой Коготь — человек непопулярный. Было решено, что ему лучше остаться в своем шатре, на неопределенное время.

— Не возражаю.

В темноте можно было различить сгусток еще более темный. Он зловеще быстро приближался к стене города.

— Ты готова, капитан, — спросил Баральта, — окровавить сегодня свой меч?

— Вы даже не представляете, как готова, командир.

* * *

Хеллиан следила, как магия подбирается все ближе к И'Гатану, и ее одолевали головокружение и тошнота. Это же И'Гатан? Она повернулась к стоявшему сзади сержанту. — Что за город? И'Гатан? Я все о нем знаю. Здесь малазане умирают. Кто ты? Кто ведет подкоп под стены? Где осадные орудия? Что это за осада такая?

— Я Смычок. А ты кажешься пьяной.

— Да ну? Ненавижу бои. Снимите с командования, закуйте в цепи, найдите темницу. Только без пауков! Найдете того ублюдка, что пропал, закуйте рядом со мной, чтоб дотянуться смогла. Мечтаю ему глотку перегрызть!

Сержант молча смотрел на нее. Хеллиан оглянулась. Хоть этот не качается влево — вправо. Почти.

— Ты ненавидишь сражения, но хочешь грызть глотку?

— Не путай меня, Стручок. И так запуталась.

— Где твой взвод, сержант?

— Где-то там.

— Где твой капрал? Как его имя?

— Урба? Не помню.

— Дыханье Худа!

* * *

Пелла заметил, что его сержант перекинулся словом с Бордюком. Командир Шестого взвода имел в подчинении только троих — Замазку, Ибба и капрала Хабба; остальные ушли либо к магам либо к саперам. Да и в Пятом взводе Геслера остались лишь двое — сам Пелла и Правд. План состоит в соединении за проломом. Это тревожило Пеллу. Лучше бы слиться с теми, кто попадется, и плевать на "боевые порядки".

Бордюк тянул себя за бороду, будто хотел вырвать. Хабб тоскливо таращился из-за его спины.

А чертов Геслер выглядит почти скучающим.

Пела задумался. "В них троих что-то странное. Геслер, Буян и Правд. Не только необычная золотистая кожа, нет…" Да, он сблизился с Правдом — парень до сих пор кажется простачком с широко раскрытыми глазами, хотя столько всего повидал. Проклятая галера, "Силанда", посланная Адъюнктом на север, куда-то в Кансийское море. Или на запад. С ним ушли вспомогательный флот и целый эскорт дромонов. Троица плавала на ней, делила палубы с отрезанными, но живыми головами — и кое-чем похуже в трюме.

Пелла снова ощупал меч. Недавно он привязал к рукояти новый кожаный ремешок. Слишком длинный, пожалуй. И он еще не намочил его — вдруг к началу боя кожа окажется слишком мокрой. Затем снял с плеча арбалет, взял в руку стрелу, готовясь быстро взвести ворот, едва прозвучит приказ.

"Кровавые моряки. Лучше бы я записался в простую пехоту. Надо перевестись. Еще лучше бы не записываться вообще. Черепной Чаши было более чем достаточно. Проклятие. Нужно было убежать, вот что нужно было…"

* * *

Ночной ветер тихо свистел. Корабб, Леомен, Л'орик, Воробушек и отряд стражи стояли на тихо качающейся платформе, на вершине башни дворца. Город простерся во все стороны, пугающе темный и молчаливый.

— Куда смотреть, Леомен? — спросил Л'орик.

— Погоди, друг… о, вон! — Вождь ткнул пальцем в сторону крыши здания, ближайшего к западной стене. На плоской крыше мелькнул огонек потайного фонаря. И пропал.

— И там!

Другой здание, другой огонек.

— Еще! Они повсюду! Фанатики! Проклятые идиоты! Возьми нас Дриджна, сработало!

Сработало? Корабб нахмурился, оскалился. Поймал взгляд Воробушек. Она тут же послала ему воздушный поцелуй. О, как ему хотелось ее убить!

* * *

Груды отбросов, битые горшки, вздувшийся собачий труп, россыпи костей — у стены нет ни одной ровной пяди земли. Бутыл почти наступал на пятки саперам: первый уступ, хрустят под сапогами куски кирпича, затем крики боли и ругань — кто-то наступил на осиное гнездо (лишь темнота спасла неудачника от мгновенной гибели — осы были сонными). Бутыл удивился, почему они вообще вылетели, но тут же увидел, что натворил солдат. Он подпрыгнул на скале и провалился ногой в самое сердце улья.

Бутыл моментально опустил Меанас и нырнул в мельтешащие искорки осиных душ, успокаивая гнев и страх. Лишившиеся колдовского укрытия саперы на ближайших к стене уступах заскакали, словно испуганные жуки — прикрывшая их "стена" вдруг пропала. Эта группа успела к настоящей стене гораздо быстрее прочих. Они присели, освобождая связки морантских припасов.

Бутыл скрючился рядом с Каракатицей. — Темнота вернется, — прошипел он. — Извините, но будь это черные осы, Навроде уже помер бы.

— Не на того катишь. Это я ступил в клятое гнездо.

— Сколько укусов?

— Два, три — правая нога онемела, но сейчас лучше, чем пятнадцать ударов сердца назад.

— Онемела? Карак, это плохо. Как только закончим здесь, сразу ищи Замазку.

— Понял. А теперь заткнись, мне нужно сосредоточиться.

Сапер вытащил из мешка связку припасов: две стянутых воедино долбашки, словно пышные женские груди, под ними две похожих на копья зажигательных хлопушки. Осторожно положив заряды на землю, Каракатица оглядел основание стены. Вынул из земли несколько кирпичей и камней, сформировав угловатую дыру, достаточную, чтобы поместить разрушительное устройство.

"Это было самое легкое", напомнил себе Бутыл, следивший, как сапер кладет заряд в углубление. "Теперь пора капать кислоту на воск". Он глянул по сторонам — саперы у основания стены занимались тем же делом. — Не опереди остальных, — сказал маг.

— Что умею, то умею, дружок. Знай свои чары, меня не тревожь.

Заткнувшийся Бутыл снова начал оглядываться. Глаза его широко раскрылись: — Эй, что он делает? Карак, что делает Хрясь?

Ветеран оглянулся и выругался: — Боги подлые…

Сапер из взвода Корда припас не один, а три заряда — целый мешок, топорщащийся от долбашек и хлопушек. Блестя глазами и огромными зубами, он с трудом вытащил их и, перевернувшись на спину, положив заряды на живот, начал карабкаться в небольшой провал в стене. Послышался явственный треск — его затылок стукнулся о камни.

Каракатица был уже рядом. — Ты! — зашипел он. — Сошел с ума? Вынь чертову штуку!

Улыбка солдата угасла. — Но я сам ее сделал!

— Тише, идиот!

Хрясь перекатился на живот и затолкал массу припасов под стену. В правой руке появился крошечный блестящий флакон. — Сейчас все увидите! — прошептал он, снова расплывшись в улыбке до ушей.

— Стой! Не сейчас!

Шипение, курящийся дымок…

Каракатица вскочил и побежал, приволакивая правую ногу. — ВСЕМ! НАЗАД! БЕЖАТЬ, ДУРНИ! БЕЖАТЬ!!! — орал он.

Солдаты рассыпались. Бутыл был одним из первых. Хрясь пронесся мимо, словно колдун не бежал, а стоял на месте; нелепо длинные ноги дико вздымались в воздух, мелькали узловатые коленки, громадные сапоги молотили, как жнецы по гумну. Некоторые заряды остались не пущенными в дело, другие валялись в нескольких шагах от стены. Мешки с жульками, горелками и дымками попадались под ноги. "О боги, дело дрянь…"

Крики со стены — голоса выражали растущую тревогу. Хлопнула баллиста; ее заряд накрыл толпу саперов. Бутыл ясно услышал стук и треск камней о землю.

БЫСТРЕЕ… Он оглянулся через плечо и увидел ковыляющего Каракатицу. "Возьми нас Худ!" Бутыл затормозил, повернулся и поспешил к саперу.

— Идиот! Вперед!

— Обопрись на плечо…

— Ты только что убил себя…

Каракатица был не малышом — Бутыл зашатался, но все-таки побежал.

— Двенадцать! — прохрипел сапер.

Маг в панике озирал почву под ногами. "Где укрыться…"

— Одиннадцать!

Выход старого фундамента, солидный слой камня. Туда, десять шагов, девять…

— Десять!

Еще пять шагов — да, там хорошо — яма в склоне…

— Девять!

Два шага, вниз. Каракатица завопил: — Восемь!

Ночь исчезла под градом пылающих огней. Солдаты упали за известняковое укрытие, в гущу гнилых растений. Земля поднялась навстречу — божий апперкот — и воздух покинул легкие Бутыла.

Похоже, обрушилась гора. Стена песка, камней, огня, и над ней — сотни огненных языков…

* * *

Сотрясение почвы сбило Лостару Ииль с ног через миг после того, как она удивленно уставилась на взводы морских пехотинцев, бешено мчащиеся от линии частокола. Они тоже все попадали, откатились назад перед нагрянувшей воздушной волной. Множество разрывов, беспорядочные всполохи пробежали вдоль стены… и тут удар молота выбил воздух из ее груди, повалил на землю.

Камни летели почти горизонтальным градом, словно их выпустили из катапульты, ударяли в доспехи, глубоко врезались в плоть — треск костей, вопли…

… свет замигал и погас, сменившись очагами пожаров, видимых сквозь широченный пролом в стене И'Гатана. Оказавшаяся почти на линии его середины Лостара Ииль оперлась на локоть, храбро не обращая внимания на камнепад — и увидела, как медленно рушатся остатки стен, обваливаются этажи зданий, языки пламени рвутся в окна, будто гибнущие души…

С неба теперь падали также куски тел.

* * *

Стоявшие на вершине башни дворца Корабб и вожди мятежников упали. Сопровождавший их стражник перевалился через низкий парапет и с еле слышным воплем исчез из вида; башня зашаталась, вокруг нарастал рев, словно ярость тысячи демонов; тяжелые камни врезались в стену башни, более мелкие отскакивали, сокрушая здания внизу. Зловещий треск и стон башни заставил Корабба ногтями вцепиться в кирпичи. Он пополз к люку.

— Рушится!

Двое достигли выхода раньше его. Леомен и Воробушек.

С треском и шорохом платформа башни начала неумолимо крениться. Поднялись клубы душной пыли. Корабб нырнул в люк головой вниз, подобно Леомену и малазанке змеей пополз по извитой лестнице. Левая пятка Корабба задела за чью-то челюсть. Послышался крик Лорика, ругань на неведомом языке.

Этот взрыв — крушение стены — о боги, никогда он такого не видел. Как можно бороться с малазанами? Вся их клятая морантская взрывчатка, веселое пренебрежение правилами честного боя…

Он запинался, шатался, полз через кучи мусора на полу главного уровня дворца — залы с левой стороны пропали, их снесла падающая башня. Увидел торчащую из-под провалившегося потолка ногу — странным образом чистую, даже без следов крови.

Корабб закашлялся и встал. Глаза болели, тел покрыли бесчисленные синяки. Леомен был уже на ногах, счищал с одежды пыль штукатурки. Лорик и Воробушек с трудом выкарабкивались из груд кирпича и деревянных обломков.

Молотильщик блеснул глазами: — Может быть, башня была не лучшим местом. Идемте, надо оседлать коней — если они уцелели — и скакать к Храму!

"Храму Скалиссары? Но зачем? Почему?"

* * *

Стук падающего гравия и шлепки более тяжелых камней, клубы пыли, душная жара. Бутыл открыл глаза. Повсюду шелуха себара, в носу свербит от тяжелого духа мякоти. Сок этих фруктов считается деликатесом — но не в такой концентрации — он понял, что никогда больше не захочет пить эту гадость. Стон из — под мусора, где-то слева. — Карак? Ты там?

— Нога больше не немеет. Удивительно, что способен делать ужас.

— А ты уверен, что нога еще при тебе?

— Уверен.

— Ты досчитал до восьми!

— Что?

— Сказал "восемь". И — бум!

— А ты надеялся на "один"? У какого Худа мы в яме?

Бутыл начал вылезать на поверхность, удивляясь, что оказался невредимым. Ни царапины.

— В яме живых, сапер.

Первый взгляд на пространство перед стеной не принес понимания. Слишком много света. Ведь была ночь? И тут он увидел в грудах развалин солдат — одни извивались от боли, другие вставали, кашляя, сбивая пыль с мундиров.

Пробоина в южной стене города оказалась шириной в треть расстояния от углового бастиона до центральных ворот. Многие здания обрушились, а те, что еще стояли, ярко освещали окрестности огнями пожаров — хотя, на второй взгляд, большинство очагов возгорания образовалось от множества брошенных саперами горелок. Языки пламени плясали на потрескавшихся камнях, словно искали, куда перескочить после истребления всего деревянного.

Оседающая пыль заставляла этот заполошный свет постепенно слабеть. Каракатица вылез из завала, стряхивая с доспехов гнилые фрукты. — Нам скоро в ворота — боги, когда я поймаю Хряся….

— Вставай в строй, Карак. Эй, вижу Смычка… и наш взвод…

* * *

Зазвучали рога. Солдаты спешили выровнять линию. Снова упала тьма — прогорели последние пожары в бреши. Под бесконечным дождем пепла кулак Кенеб подошел к строю атакующих; офицеры шли вокруг него, выкрикивая приказы. Во главе уже начавшей движение колонны он увидел Тене Баральту и капитана Лостару Ииль.

Саперы напутали, это ясно. Некоторые назад не вернутся. "Проклятые дураки! Там ведь даже не было обстрела!"

Пролом уже остывал, хотя по сторонам еще пылали особо прочные развалины. — Первый, второй, третий взводы, — крикнул Кенеб капитану Фаредан Сорт. — Первой идет тяжелая пехота.

— Морпехи уже внутри, Кулак.

— Знаю, капитан, но их нужно прикрыть, если дело пойдет плохо. Ведите.

— Слушаюсь.

Кенеб взглянул на склон над дальней стороной дороги и заметил несколько приближающихся людей. Адъюнкт, Т'амбер, Нил и Нетер. Кулак Блистиг, вождь Желч. Кулак Темул, вероятно, во главе конницы окружает город. Существует вероятность, что Леомен бросил соратников на произвол судьбы и попытается сбежать. Такое случается чаще, чем думают…

— Сержант Корд!

Вызванный солдат подбежал. Кенеб заметил на потрепанной кольчуге значок Ашокского полка, но предпочел не делать замечаний. Пока. — Ведите внутрь среднюю пехоту — с седьмого по двенадцатый взводы.

— Слушаюсь, Кулак. Будем кусать тяжелых за пятки.

— Отлично. Нас ждут уличные бои, сержант — если не думать, что ублюдки сейчас сдадутся.

— Я бы не удивился, Кулак.

— И я тоже. Идите, сержант.

Наконец — то его отряды пришли в движение. Конец ожиданию. Четырнадцатая идет в бой. "Худ, погляди сегодня в другую сторону. Очень прошу".

* * *

Бутыл и Каракатица присоединились к своему взводу. Сержант Смычок тащил тяжелый арбалет с вставленной стрелой и натянутой тетивой.

— Есть путь через огонь, — пропыхтел он, вытирая пот со лба, и сплюнул. — Корик и Тарр — впереди. Карак — сзади, не выпускай из рук жульки. Мы с Улыбой идем в середине, Бутыл — за нами.

— Еще иллюзий, сержант?

— Нет, я хочу от тебя иного. Выпускай крыс, голубей, ящериц, пауков и кто там у тебя еще есть, Худа ради. Мне нужно заглянуть туда, куда наши глаза не достанут.

— Ожидаем ловушки?

— Для нее приготовлен взвод Бордюка. Первые в проломе, черт их дери. Вперед, по их следу!

Они потрусили по неровной, заваленной обломками земле. Луна с трудом светила сквозь тучи пыли. Бутыл напрягал все чувства, отыскивая впереди живое — но находил лишь умирающее, страдающее, заваленное кучами кирпича или лишившееся сознания от взрывной волны. — Нужно выйти за пределы зоны взрыва, — сказал он сержанту.

— Точно, — кинул Смычок через плечо. — Я так и задумал.

Он вышли на край широкого, правильной формы кратера, сотворенного припасами Хряся. Взвод Бордюка уже карабкался по противоположному склону. Бутыл увидел, что этот склон представляет собой ярусы давно похороненных руин, упавших на полы потолков, разломанных стен, сползающих на дно кусков черепицы и плит. Балгрид и Навроде пережили взрыв — но скольких саперов и взводных магов они потеряли? Некий инстинкт подсказывал ему, что Хрясь тоже выжил, так что Бордюка и его взвод ожидает немало тяжелых минут.

— Направо, — скомандовал Смычок. — Мы обойдем и окажемся впереди них!

Бордюк, уже влезший на три четверти высоты склона, расслышал эти слова и обернулся: — Ублюдки! Балгрид, шевели толстым задом, Худ тебя дери!

Корик отыскал путь вокруг кратера, Бутыл и остальные пошли за ним, перебираясь через кучи обломков. Бутыл слишком старался удержаться на ногах, поэтому времени ощутить мириады мелких жизней вокруг не было. Он надеялся, что позже ему это удастся.

Продвижение полукровки — сетийца внезапно замедлилось. Маг поднял голову, понял, что Корик встретил препятствие — широкую трещину, открывшую взорам подземный этаж, высотой в рост человека. На пыльных плитках перекошенного пола можно было различить желтых птиц в полете. Из-за сильной деформации здания казалось: они летят вниз.

Корик оглянулся на Смычка: — Вся плита шевелится, сержант. Не уверен, что она выдержит наш вес.

— Возьми нас Худ! Ладно, Улыба, давай веревку.

— Я ее бросила, — скривилась женщина. — Пока бежала. Слишком тяжелая…

— А я подобрал, — вмешался Каракатица, снимая моток с левого плеча и передавая по цепочке.

Смычок сделал шаг и двинул Улыбе кулаком в челюсть. Голова ее откинулась, глаза расширились от шока, а потом — от ярости. — Ты несешь то, что я приказал нести, — сказал сержант.

Корик подобрал конец веревки, отошел на несколько шагов, разбежался — и перескочил расщелину. Ему удалось приземлиться на самом краю провала. Однако стало очевидным, что Тарр или Каракатица никогда не смогут прыгнуть так далеко.

Смычок выругался. — Кто сможет прыгать как Корик — прыгайте. И больше снаряжение не бросать!

Через мгновение Бутыл и Улыба приземлились за спиной Корика и натянули веревку. Сержант, захватив два мешка с морантскими припасами, полез по веревке; мешки свесились вниз, но он привязал их так, чтобы они не стучали друг о друга. Едва сержант ступил на край провала, Бутыл отпустил веревку и пошел помогать.

За ним пошел и Каракатица. Затем Тарр обвязался веревкой и прыгнул в провал, сильно натянувшейся под его немалым весом. Раздался лязг оружия и доспехов. Взвод вытянул капрала вверх.

— Боги, — просипел Каракатица. — Он весит не меньше клятого бхедрина!

Корик смотал веревку, с ухмылкой бросил ее Улыбе. Взвод возобновил продвижение, перебравшись через кучу мусора в полуразваленную конюшню или склад. За обрушенной стеной завиднелась улица.

Бордюк и его взвод уже вышли на нее, рассыпались, готовя самострелы. Бородач — сержант шел впереди, капрал Хабб на два шага сзади него, справа. Ибб двигался так же, но слева; за ними шли Тавос Понд и Балгрид, далее Замазка. Замыкал отряд сапер Навроде. Классический строй морской пехоты.

Здания по сторонам были темными, тихими. Что-то в них странное, подумал Бутыл. Он пытался понять, что именно… "нет ставней — все окна открыты. Как и двери… каждая дверь, вот как…"

— Сержант…

Стрелы полетели из боковых окон верхнего этажа, и одновременно десятка два людей вскочили из дверей, завывая, подняв копья и скимитары, выставив щиты. Стрелки не заботились о нападающих: двое закричали, поймав телами зазубренные острия.

Бутыл смотрел и видел: Бордюк поворачивается, из левого глаза торчит древко, вторая стрела вонзена в шею. Брызнула кровь, солдат зашатался, хватаясь руками за лицо, царапая горло. Капрал Хабб согнулся, обняв стрелу, торчащую из живота, упал на камни мостовой. Ибб получил стрелу в левое плечо; он тащил ее, яростно ругаясь — и тут подскочил вражеский воин, резанул скимитаром поперек лица. Шлем вогнулся, захрустела кость, потекла кровь. Солдат опустился на землю.

Солдаты Смычка схватились с дюжиной воинов. Бутыл понял, что угодил в самую гущу: Корик слева отбивает длинным мечом вражеский скимитар, вонзает острие в шею; вопящее лицо надвигается на мага, словно враг решил порвать его зубами… Бутыл задрожал, увидев во взгляде мятежника безумие, потянулся разумом, нырнул в мальстрим злобных мыслей — всего лишь ломаных отрывков, окрашенных черной яростью — нашел самую примитивную часть мозга, сжег своей силой способность к координации движений. Враг согнулся, задергал руками и ногами.

Бутыл покрылся холодным потом. Хотелось вытащить оружие; он отошел на шаг, но с собой оказался лишь короткий тесак.

Бой шел со всех сторон. Крики, лязг металла, звяканье кольчужных колец, хрип, пыхтение.

И поток стрел.

Одна ударила Смычка в шлем, заставив упасть на колени. Сержант быстро повернулся, встал, поднимая арбалет. В окнах здания напротив стало заметно скопление стрелков.

Бутыл схватил Корика за перевязь. — Назад! Все! У Скрипа долбашка! Назад!

Сержант поднял оружие к плечу, прицелился…

До них дошла тяжелая пехота. Бутыл заметил Таффо из взвода Мозеля — тот ворвался в толпу врагов и оказался в десяти шагах от здания — цели Смычка.

… арбалет дзинькнул, утолщенная стрела пошла верх, в пасть окна.

Бытыл растянулся, закрыл голову руками…

Верхний этаж взорвался, повалились целые секции стен, упали на улицу. Под Бутылом затряслась мостовая.

Кто-то перекатился по нему. Маг ощутил, как рука стала горячей и влажной. Остро завоняло калом и желчью.

Очертания камней мостовой. Жалобные причитания, языки пламени. Еще один громкий гул — это здание провалилось до подвалов. Ближайшая стена застонала и рассыпалась. Наступила тишина — если не считать отдельных стонов.

Бутыл поднял голову. Рядом лежал капрал Хабрин — вернее, лишь верхняя его часть. Безжизненно смотрели в прорези шлема глаза, кишки вились по мостовой. Отпрянув, Бутыл пополз на руках по усеянной обломками камня улице. На месте схватки Таффо с кучкой воинов ныне лишь куча кирпича, из которой торчат неподвижные руки.

Мимо прошел Корик, он вонзал меч в лежащие тела. Бутыл заметил и Улыбу, держащую в каждой руке по окровавленному ножу.

Тела на улице. Некоторые медленно вставали, качали головами, сплевывали кровь. Бутыл скорчился, дернулся и выблевал на мостовую.

— Скрипач! Ублюдок!

Бутыл закашлялся, но желудок вроде бы на мгновение успокоился. К Смычку приближался сержант Мозель.

— Мы сделали бы их! Мы уже входили в дом!

— Так войдете вон в тот! — заорал Смычок, ткнув пальцем в здание на другой стороне. — Они просто отступили. Еще миг — и посыплются стрелы…

Мозель выругался и послал оставшихся солдат — Поденку, Острячку и Уру Хелу — в сторону дверей здания. Они тяжело двинулись.

Смычок вставлял в арбалет новую стрелу, на этот раз с жульком. — Балгрид! Кто остался в твоем взводе?

Дородный маг дернулся. — Что? — заорал он. — Не слышу? Что?

— Тавос Понд!

— Здесь, сержант. Остался Навроде, Балгрид — но у него кровит из ушей. Замазка плох, но выживет — если вовремя исцелить. Мы выходим…

— Худа вам выходите. Положите Замазку на видное место — подберет другой взвод. Остальные за мной.

— Балгрид оглох!

— Лучше бы онемел. Ты не помнишь условных жестов? Пусть и он вспомнит! Бутыл, помоги Тарру. Карак, иди с Кориком к тому углу, ждите нас. Улыба, вставь стрелу — держись начеку, проверяй крыши, глаз у тебя острый.

Бутыл встал и поспешил к Тарру. Тот вылезал из груды обломков — на него обрушилась стена, но тяжелые доспехи и щит, похоже, смягчили удары. Поток брани, но никаких стонов. — Эй, возьми меня за руку…

— Я в порядке, — ответил капрал, фыркая и отряхивая ноги. Он все еще сжимал меч, на конце которого виднелся кусок скальпа, пыльного и роняющего красные капли. — Погляди¸- взмахнул он мечом, показывая на улицу. — Тут даже Карак заткнулся.

— У Скрипа не было выбора, — сказал Бутыл. — Слишком много стрел.

— Я не жалуюсь. Совсем нет. Видишь, погибли Бордюк и Хабб? На их месте могли быть мы, если бы добежали первыми.

— Возьми Бездна, я не подумал.

Подошел взвод средней пехоты сержанта Корда (Ашокский полк и все такое). — Что тут случилось, во имя Худа?

— Засада. Сержанту Смычку пришлось снести здание. Долбашкой.

Корд вытаращил глаза: — Кровожадные моряки, — прошептал он и пошел к сутулившемуся Смычку. Бутыл и Тарр пошли за ним.

— Вы встанете в строй? Мы пойдем сзади…

— Мы готовы. Пошли весть: впереди много засад. Леомен желает, чтобы мы кровью залили каждую улицу. Возможно, кулак Кенеб решит послать вперед саперов под прикрытием морской пехоты — чтобы сносить здания. Это лучший способ.

Корд оглянулся. — Лучший способ. Боги сохраните. Капрал Шип, ты слышал. Иди к Кенебу.

— Слушаюсь, сержант.

— Синн, — сказал Корд показавшейся рядом девчонке, — убери нож. Он уже мертв.

Та оглянулась и отрезала у мертвого воина указательный палец. Подняла к глазам, осмотрела и кинула в сумку.

— Хорошие у вас девушки, — заметил Смычок. — Нам бы такую. Тогда.

— Шип! Стой! Пошлем с донесением Синн.

— Не хочу назад! — крикнула Синн.

— Тем хуже. — Корд поглядел на Смычка. — Мы сомкнемся с пехотой Мозеля. Позади вас.

Смычок кивнул: — Да. Ладно, взвод, попробуем другую улицу, а?

Бутыл едва удержался от нового потока рвоты. Поплелся вслед за сотоварищами. "Боги, как тут грязно".

* * *

Сержант Геслер просто нюхом чуял неприятности. Ночь. Зияющие тьмой окна, распахнутые двери, звуки схваток из улиц и переулков. Но перед его взводом ни движения, ни шепотка — вовсе ничего и никого. Он поднял правую руку, согнул два пальца вниз. Шаги сзади — одна пара сапог слева, другая справа — замолкли. Солдаты встали у стен зданий. Слева был Правд, справа — Пелла; вставленные арбалеты, глаза устремлены на крыши и окна верхних этажей.

Другой жест — и Песок подобрался, присел рядом. — Ну? — потребовал Геслер. В тысячный раз он сожалел, что с ними нет Буяна.

— Плохо дело. Засады.

— Да. А где наши? Пойди назад, позови Моака со взводом, позови Тагга — мне нужно, чтобы тяжелая пехота очистила дома, пока оттуда нам не задали. С нами есть саперы?

— Во взводе Фома Тисси есть, — ответил Песок. — Ловкач, Прыг и Гупп. Хотя все они решили стать саперами сегодня, звона два тому назад.

— Великолепно. У них есть припасы?

— Да, сержант.

— Безумие. Ладно. Приведи и взвод Фома. Я уже слышал одну долбашку — может, и нам они потребуются.

— Ясно, сержант. Я скоро буду.

Недоукомплектованные взводы в чужом, враждебном городе, ночью. Не сошла ли Адъюнкт с ума?

* * *

Пройдя десяток шагов, Пелла низко присел, прижался спинойк глинобитной стенке. Ему показалось движение в высоком окне напротив, но он не был уверен — не настолько, чтобы звать на помощь. Может, это занавес или что-то подобное пошевелил ветерок.

"Только ветра здесь нет".

Не сводя глаз с этого окна, он поднял самострел.

Ничего. Просто темнота.

Вдалеке взрывы — жульки, подумал он. Где-то на юге. "Ожидалось, что мы пройдем по городу как таран. А вот сидим, увязли, не взяв одного ряда улиц. Думаю, Геслер стал слишком осторожным".

Он услышал лязг мечей, доспехов, топот ног — прибыли новые взводы. Отведя взор от окна, Пелла стал смотреть, как сержант Тагг ведет пехоту к зданию на другой стороне улицы. Трое солдат Фома Тисси осторожно прошли в дверные проемы дома, у которого сидел сам Пелла. Прыг, Гупп и Ловкач. Пелла видел у них в руках жульки — и больше ничего. Он пригнулся еще ниже и снова поглядел на "свое" окно — ругаясь под нос, нетерпеливо ожидая, когда внутрь швырнут хоть одну гренаду.

На той стороне взвод Тагга продвигался внутри здания. Послышался шум, лязг оружия, резкие крики…

Раздались новые крики, на этот раз за спиной Пеллы. Трое саперов ворвались в дом. Пелла досадливо подумал: "Не так! Не несите их в дом, просто швырните!"

Громкий треск. Стена затряслась, посыпался песок. Внутри дома закричали. Еще одно сотрясение — упав на землю, Пелла глянул на окно… поймал мгновенный блеск…

… почувствовал удивление…

… когда стрела вонзилась в плоть. Разрывающий треск. Голова откинулась, шлем ударился о стену. Что-то шевелились на краю зрения — но поле его зрения быстро сужалось. Он слышал, как арбалет лязгнул о мостовую, почувствовал слабую боль, когда колени коснулись камня, ободралась кожа. В детстве с ним было такое, на улице. Тогда он споткнулся, колени врезались в грязную, мокрую мостовую…

Какая грязь, рассадник заразы, инфекции — мать так сердилась, сердилась и пугалась. Им пришлось идти к лекарю, тратить деньги — а деньги копили на переезд. В лучшую часть трущоб. Мечта… исчезла, и все потому, что он споткнулся.

И сейчас так же. Темнота приливала.

"Ох мама, я ободрал коленки. Прости. Мне так жаль. Я ободрал коленки…"

* * *

Когда здания по сторонам улицы начали разрушаться, Геслер присел. Оглянулся назад — и увидел Пеллу. Из его лба торчала стрела. Солдат опустился на колени; еще миг — выпало оружие, и сам он упал на бок.

В доме взрывались жульки, потом и кое-что похуже, горелка. Из нижних окон вырвались языки алого пламени. Вопль — кто-то вышел наружу, размахивая объятыми огнем руками. Малазанин. Он побежал, шатаясь, прямо на взвод Моака…

— Прочь! — заорал Геслер, вскакивая и поднимая самострел.

Моак сорвал плащ — его солдаты побежали к горящему собрату… они не видят… мешок, припасы…

Геслер выстрелил. Стрела ударила сапера в живот. Но морантские припасы уже взорвались.

Сержант упал, ударенный волной в грудь, перекатился и снова встал.

Моак, Дырокол, Гуляка. Горелый, Как, Тина. "Все мертвы, одни ошметки и ломаные кости". В подножие стены ударился шлем с головой внутри, бешено завертелся и вскоре замер.

— Правд, ко мне! — Геслер махнул рукой, уже метнувшись к дому, в которое вошли пехотинцы. Звуки боя становились все громче. — Видел Песка? — спросил он, перезаряжая самострел.

— Н…нет, сержант. Пелла…

— Пелле конец, парень. — Он увидел Фома Тисси и остаток его взвода — Тюльпана и Яра — спешащих к двери вслед за Таггом. "Хорошо, у Фома есть мозги…"

Проглотившее Ловкача, Прыга и Гуппа здание превратилось в огненную массу. Жар истекал от него, будто от расплава в кузнице. "Боги, что они такое применили?"

Он нырнул в дверь и резко встал. Дни побед сержанта Тагга миновали навеки — он лежит, из груди торчит копье. Изо рта тянется струйка кровавой желчи. В противоположной двери лежит Робелло, с раздробленной головой. Было слышно, что остальные где-то сражаются.

— Держись сзади, Правд, — сказал Геслер, — прикрой нас арбалетом. Тисси, идем.

Сежант кивнул, махнул рукой Тюльпану и Яру.

Они вошли в коридор.

* * *

Хеллиан наткнулась на вдруг вставшего Урба — словно налетела на стену. Замахала руками, упав на спину. — Ох! Кровавый бычара!

Вокруг замелькали солдаты. Они выбегали с улиц, неся раненых товарищей.

— Кто? Что?

Рядом присела женщина. — Ханно. Мы потеряли Собелоне, сержанта. И Толя. Засада…

Положив руку на плечо Ханно, Хеллиан смогла встать. Потрясла головой: — Понятно. — Что-то холодное и жесткое словно выпрямило ее, будто спина стала мечом или копьем. "Или еще чем-то несгибаемым. Ладно, его можно согнуть, но не сломать. Боги, меня тошнит". — Присоединяйся к моему взводу. Урб, какой у нас номер?

— Ни малейшего понятия, сержант.

— Неважно. Ты наша, Ханно. Засада? Отлично. Идем к этим уродам. Нерв, Увалень, вытаскивайте краденые гренады…

Братья героически попытались изобразить невинность и праведный гнев. Потом вынули припасы. — Это всего лишь дымки, сержант. Еще одна хлопушка, и все, — сказал Нерв.

— Дымки? Прекрасно. Ханно, веди нас к дому, из которого напали ублюдки. Нерв, бросишь свой из-за ее спины. Увалень, ты сделаешь то же. Мы не станем осматриваться, не станем даже соблюдать осторожность. Мне нужна быстрота. Быстрота.

— Сержант?

— Что такое, Урб?

— Ничего. То есть… я готов.

"Хорошо, хоть один готов. Как я ненавижу этот город!" — Готовьте оружие, солдаты, пришло время убивать.

Они двинулись.

* * *

— Все остались позади, — произнес Гвалт.

— Кончай нытье, — бросил ему сержант Бальзам, утирая пот и грязь. — Мы просто поможем им. — Он метнул взгляд на своих солдат. Тяжелое дыхание, мелкие порезы — и всё. Они быстро и жестко пробились сквозь свою засаду. Все. Это ему нравится.

Сейчас они попали на третий этаж. Пол завален обрывками тканей — целое состояние в шелках. Лоб сказал, они привезены из Даруджистана и других мест. Чертово состояние, да только все измазанное кровью, смешанное с кусочками плоти.

— Надо бы проверить чердак, — предложил Горлорез. Он изучал зарубки на своих тесаках. — Вроде слышал шум какой-то.

— Ладно. Идите с Наоборотом. Мертвяк, на лестницу…

— Вверх? Это просто стремянка.

— Отлично. Худом трахнутая стремянка. Лезьте по одному, прикрывайте переднего. Услышите любой скрип сверху — проверяйте, но сначала мне сообщите. Понятно?

— Понятно. Как два пальца, сержант.

— Хорошо. Вы трое пошли. Гвалт, встань у окна, следи за другим домом. Лоб, то же самое с другим окном. Дерьмо еще не кончилось, а нам надо дойти живыми.

Через некоторое время шаги над головой прекратились. Мертвяк крикнул в люк, что Горлорез и Наоборот спустятся. Еще дюжина ударов сердца — и все трое оказались в комнате. Горлорез присел рядом с Бальзамом. — Сержант, — прошипел он.

— Чего?

— Мы что-то нашли. Нам не понравилось. Тебе тоже нужно поглядеть.

Бальзам вздохнул и встал. — Гвалт?

— Они там, на всех трех этажах.

— Лоб?

— То же самое. И на крыше человек с фонарем.

— Ясно. Следите. Веди, Горлорез. Мертвяк, спустись в холл. Наоборот, разводи магию.

Он полез за Горлорезом. Чердак имел низкий потолок. Мелкие комнатушки, стены из твердой глины.

Горлорез направился к одной такой стене. На полу стояли большие корчаги и бочки. — Вот, нашли, — сказал он, поднимая одну корчагу, показывая сделанное вроде бы из тыквы горлышко.

— Ясно, — ответил Бальзам. — Только что ясно?

Солдат пнул одну из бочек: — Эти полные. А вот те корчаги пусты. Все.

— Ясно…

— Оливковое масло.

— Да, город им славен. Продолжай.

Горлорез бросил корчагу, вытащил нож. — Видишь мокрые пятна на стене? Здесь. — Он поковырял кончиком ножа в глине. — Глина мягкая. Недавно положена. Стены пустые.

— Ради милостей Фенера, о чем ты?

— Просто так. Я думал, эти стены — все здание полно масла.

— Полно масла? Масла?

Горлорез кивнул.

"Полно масла? Что это, какая-то система перекачки в подвал? Нет, Худа ради, Бальзам, не будь идиотом". — Горлорез, ты думаешь, другие дома так же нафаршированы? Это твоя мысль?

— Моя мысль, сержант, что Леомен сделал весь город большой ловушкой. Он ждет, что мы войдем, будем пробиваться все глубже…

— А как насчет его сторонников?

— Что насчет них?

"Но… это же значит…" Он вспомнил лица врагов, фанатизм, блеск пьяного безумия в очах. — Возьми нас Бездна!

— Нужно отыскать Кулака Кенеба. Или капитанов. Мы…

— Знаю, знаю. Выходим отсюда, пока тот урод не кинул фонарь!

* * *

Беспорядок становился все более беспорядочным. Однако после первого отступления, когда все новые и новые засады начали перемалывать передовые взводы моряков, кулаки Кенеб и Баральта перегруппировали свои роты, послали их занимать дом за домом, улицу за улицей. Где-то впереди, понимал Кенеб, остатки морских пехотинцев все еще ломились, пробиваясь сквозь отряды фанатичных, но плохо вооруженных и совершенно недисциплинированных последователей армии изгнанников Леомена.

Ему доносили, что они накачаны одуряющими зельями, безумствуют, не обращая внимания на раны, и умирают, не отступая ни на шаг. Честно говоря, он этого и ожидал. Последний бой, героические мученики, смертники. И'Гатан таков, каким был всегда.

Они возьмут город. Адъюнкт Тавора получит первую чистую победу. Кровавую, жестокую, но явную победу.

Он стоял на ближайшей к пролому улице, посреди дымящих развалин, и смотрел на поток раненых, лишившихся сознания солдат, которых целители несли в лагерь. Видел свежую пехоту, вливающуюся в пролом, быстро проходящую очищенные районы. Они вливались в бой в центре — малазанский кулак сжимается вокруг Леомена и его последышей, на горле мятежа.

Капитан Алых Клинков Лостара Ииль провела три взвода к бушующему вдалеке бою. Кулак Тене Баральта стоял неподалеку, разговаривая с капитаном Добряком.

Кенеб послал капитана Сорт вперед, налаживать контакт с взводами авангарда. Они встретятся у стен дворца. Он надеялся, что дальше все пойдет по плану.

Шум, крики тревоги — сзади. СНАРУЖИ ПРОЛОМА! Кулак развернулся и увидел огненный вал, вставший над пустым пространством перед стеной, там, где воины Леомена вырыли неглубокий ров. В траншее начали взрываться закопанные сосуды с маслом — раскаленные брызги полетели далеко. Колонна легкораненых разбежалась, но почти всех охватил огонь. Вопли, рев пламени…

Испуганный взор уловил движение справа, на крыше одного из домов, смотрящих в сторону пролома. Человек с фонарем, в другой его руке пылающий факел — увешанный флягами, окруженный амфорами, он встал на самом краю, распростер руки, начал скидывать ногами сосуды — они оказались привязаны к лодыжкам, и тяжесть падающих корчаг увлекла его за собой.

На кучу камней в бреши.

Он упал, исчезнув из вида. Поток пламени полился на улицу…

И Кенеб заметил на крышах домов, примыкающих к городской стене, новые фигуры. Они бросались вниз. Падение, потом всплески яростного пламени; они все поднимались, сближались, над бастионами вздыбились целые полотнища пожаров. Как будто начался огненный потоп.

Жара насела на Кенеба, заставила сделать шаг назад. Масло из разбитых кувшинов, таившихся под развалинами стен и в подвалах домов, начало загораться. Брешь в стене стала непроходимой, демонический пожар лизнул мостовую.

Кенеб оглядывался, его все сильнее охватывал ужас. Он заметил поблизости нескольких скорчившихся в развалинах сигнальщиков. Заорал что есть силы: — Трубите отход! Проклятие, солдаты, трубите отход!

* * *

Темул с ротой виканских всадников въехал на склон холма, лежавшего над Лофальской дорогой, к северо-востоку от И'Гатана. Они никого не встретили. Ни одна душа не бежала из города. Конники Четырнадцатой Армии полностью окружили его. Виканы, сетийцы, Горячие Слезы. Бегство невозможно.

Темул порадовался, поняв, что мысль Адъюнкта течет в том же направлении, что и его собственная. Внезапная атака, как вонзенный в грудь кинжал, удар прямо в сердце проклятого мятежа. Они услышали разрывы морантских припасов — громкие, громче, чем ожидали — и узрели вздымающиеся над южной стеной И'Гатана черные облака дыма.

На дороге виднелись следы массового исхода горожан, покинувших дома всего несколько дней назад.

Вспышки пламени, далекий рокот, раскатистей грома. Всадники, как один, повернули головы в направлении города. Стены огня восстали там над камнями стен, над бастионами; за воротами здание за зданием охватывал пожар.

Темул смотрел, и ум его содрогался от увиденного, от понятого.

Треть Четырнадцатой Армии уже в городе. Треть.

И все они почитай что мертвы.

* * *

Кулак Блистиг стоял подле Адъюнкта. Внутри нарастала тупая боль — чувство, которое, казалось ему, осталось далеко в прошлом. Но то место, то время словно вернулось. Он стоял на стене Арена, созерцая резню войска Колтейна. Без надежды, без возможности помочь…

— Кулак, — резко сказала Адъюнкт, — еще солдат на тушение рвов.

Он вздрогнул, повернулся и махнул рукой вестовой, стоявшей рядом. Она поняла и помчалась передавать приказ. "Залить ров, да. Но… зачем?" Пролом в стене перекрыт стеной пламени. Все больше пожаров возникало в городе, пылали ярусы стен, дома взрывались изнутри, свирепый рев горящего масла нарастал, глиняные кирпичи летели, словно смертельные снаряды. Огонь захватывал здания на главных перекрестках. Вот взлетело на воздух здание около самого дворца, взметнулись ввысь гейзеры горящего масла, рассеивая тьму, обнажая покрытое мрачными тучами небо.

— Нил, Нетер, — сказала Адъюнкт ломким голосом, — соберите магов — всех — я желаю, чтобы пламя в проломе было потушено. Я желаю…

— Адъюнкт, — оборвала ее Нетер, — у нас нет сил.

— Древние духи земли, — уныло добавил Нил, — гибнут, бегут от огня. Сжигающая боль, бегство и смерть. Что-то вот-вот родится…

Перед их глазами И'Гатан осветился заревом ужасного, бледного, невозможного дня.

* * *

Кашляющие, шатающиеся солдаты, легко и тяжелораненые, столпились и давили друг друга — двигаться было некуда. Кенеб взирал на массу своих солдат, и глаза его щипал дым. Семьсот, восемьсот. Где остальные? Он знал.

Ушли. Умерли.

На улицах царил огонь, перепархивал с дома на дом, заполнял горячий, мятущийся воздух гласом веселого голода, демонического, алчного, наглого.

Нужно что-то сделать. О чем-то подумать. Но жара, ужасная жара — легкие сдавило, каждое дыхание приносило режущую, расцветающую в груди боль. Вдох, вдох — но, казалось, сам воздух умер, из него высосана жизнь и взять больше уже нечего.

Доспехи варили его заживо. Он уже стоял на коленях, как и все вокруг. — Доспехи! — захрипел Кулак, не зная, слышит ли его хоть кто-то. — Снять! Долой доспехи!

"Боги подлые, эта боль… боль…"

* * *

Схватка один на один, лицом к лицу; лезвия скрежещут друг о друга; когда воин сделал резкий выпад, Лостара Ииль поднырнула под вражеский скимитар, повела мечом вверх, достав до горла. Брызнула кровь. Она отступила, отбив кем-то брошенное копье — раздался треск, когда древко разлетелось на осколки. Зажатый в левой руке нож — кетра вонзился в брюхо врага, и она еще и еще раз повернула его в ране.

Лостара оттолкнула падающего воина, и душу охватило мгновенное сожаление: умирая, оседая на мостовую, мужчина выкрикнул имя женщины.

Повсюду ярилась битва, три ее взвода сократились до едва ли дюжины солдат, а из ближайших зданий выскакивали все новые фанатики — смертники; двери складов распахнулись, выбитые ногами, на улицу плеснула вонь раскаленного масла, послышалось шкворчание — какой-то гулкий звук, БУМ!!! — и все объяло пламя.

Оно везде.

Лостара закричала, предупреждая, и тут же на нее наскочил еще один вражеский воин. Она блокировала ножом его удар, ответила выпадом в горло, носком сапога сняла безжизненное тело с клинка. Его вес едва не вырвал оружие из руки.

Страшные вопли сзади. Она резко крутанулась.

Поток пылающего масла с ревом излился из стоящих вдоль улицы домов, пронесся между бойцами — по одежде, ногам; телабы, лен, кожа — огонь охватил все. Враг или друг — огню было все равно — он жрал каждого.

Она отпрыгнула от реки смерти, зашаталась и упала на труп, вскочила на него за миг до того, как яростный поток накатил, закружился вокруг уже пылающего острова мертвой плоти…

Взорвался ближайший дом, повсюду пронеслись огненные шары. Лостара завопила, вскинув руки, когда кипящая жидкость плеснула на тело…

Рука сзади схватилась за перевязь…

Боль… дыхание вырвалось из легких… а потом — ничто.

* * *

— Пригнуться! — крикнул Бальзам, ведущий взвод по кривой улочке. За этим громоподобным советом последовала череда проклятий. Им конец. Они не сумели добраться до Кенеба и бреши, и теперь их загоняли языки огня. Только что в разрыве дымных полос мелькнул дворец — Бальзам думал, что они движутся прямо к нему — но мир вновь скрылся за стенами огня и дыма, клокочущая жара наступала на пятки. Словно она живая, словно она охотится.

— Дом, сержант! Нам нужно из города!

— Ты думал, я не понимаю, Наоборот?! Во имя Худа, куда мы идем, ты думал? Молчи уж…

— Мы задыхаемся.

— Уже задохнулись, идиот! Заткни пасть!

Они встали на перекрестке. Перед ними раскрылись устья шести улиц, одинаково кривых и темных. Слева валил дым. У дальхонезца ломило голову, каждый вздох приносил все меньше воздуха и все больше боли. Он утер пот со лба и оглядел своих солдат. Мертвяк, Горлорез, Наоборот, Лоб и Гвалт. Все как один крутые ребята. Это плохой путь к смерти. Есть хорошие смерти, но эта не из них. — Боги, — пробурчал он, — никогда больше не подойду к очагу.

— Тут ты прав, сержант, — закашлялся в знак одобрения Горлорез.

Бальзам снял шлем. — Расстегнуть ремни, проклятые идиоты, пока не зажарились. Оружие не бросайте, если сумеете удержать. Сегодня не наш черед умирать. Вы поняли? Все слушают? Все меня поняли?

— Так точно, сержант, — ответил Горлорез. — Мы слушаем.

— Оч хорошо. Ну, Наоборот, магия проложит нам путь? Хоть что-то можешь?

Маг покачал головой: — Хотелось бы. Может быть, скоро…

— То есть?

— Похоже, тут рождается огненный элементал. Дух огня, божок. На нашем пути огненный шторм, и это его знак — наши смерти. Мы умрем, если еще не умерли. Элементал живой. У него есть разум, воля, он чертовски голоден и склонен к убийству. Но он знает и страх — понимает, что долго такая ярость не длится. Едва ли дни. У него есть и другой страх, и с ним я, наверное, смогу что-то сделать. Иллюзии. Иллюзия воды, но не простой воды — водного элементала. — Он оглядел сослуживцев (все они пялились на него) и пожал плечами: — Может так, может, нет. Насколько умен элементал? Чтобы быть обдуренным, нужно иметь ум. Хотя бы как у пса. Проблема в том, что не все верят в существование элементалов. Лично я уверен, это хорошая теория…

Бальзам шлепнул его по макушке: — Теория? Ты тратил воздух на ЭТО? О боги, Наоборот! Я намерен убить тебя на месте. — Он встал. Будем идти, пока не упадем. К Худу клятый дворец — мы пойдем в противоположном направлении, а когда навстречу попадется элементал, пожмем ему руку и пошлем в несуществующую Бездну. Вперед. А ты, Наоборот — чтобы ни слова больше.

* * *

Солдат вернулся охваченный пламенем. Он бежал, бежал, но пути спасения не было. Капитан Фаредан Сорт подняла арбалет и спустила курок. Бедняга упал, а пламя все росло над телом, пожирало плоть, обугливало трещащую кожу. Она отвернулась, крикнув: — Последняя стрела! — и швырнула арбалет наземь.

Ее новый лейтенант с труднопроизносимым именем Мадан'Тул Реде промолчал. Фаредан уже привыкла к этой его привычке и по большей части находила ее полезной.

Но только не сейчас, когда они вот-вот поджарятся. — Ладно, сказала она, — мы пролезли, но вестовые остались позади. Теперь никого нет ни сзади, ни спереди, ни слева, ни справа. Есть предложения?

Мадан'Тул Реде состроил кислую гримасу, скривил губы, пробуя кончиком языка гнилой зуб, сплюнул и покосился на дым. Отстегнул круглый щит и внимательно осмотрел его закопченные выбоины. Снова не спеша огляделся. — Нет.

Они слышали свист и стон ветра, кружащего и кружащего над городом, разносящего пламя; потом увидели, как в одном месте его языки отползают, умирая, оставляя пятна копоти, и из центра пожарища появляется фигура. Пришелец шатался, одежда его дымилась, на мостовую падали пряжки и пуговицы.

Он приблизился к ним, а пламя плясало на волосах, плясало, да не сжигало. Еще ближе. Фаредан Сорт поняла, что это девушка, и даже вспомнила имя. — Она из взвода Ашокцев. Синн.

— И как ей такое удается?

— Не знаю, но надеюсь, что удастся еще раз. Эй, солдат! Сюда!

* * *

Верхний этаж полностью слетел, обрушился на мостовую в клубах пыли и дыма. Туда, где скорчился Шар. Хеллиан подумала, что он даже не заметил гибели. "Везет ублюдку". Она оглянулась на своих солдат. Обожжены, красны как раки. Доспехов нет, оружие брошено — слишком горячие рукояти. Моряки, тяжелая пехота. Она здесь единственный сержант. Два капрала — Урб и Рим — совсем скисли. Красные глаза, тяжелое дыхание… на головах ни волоска. "Похоже, недолго осталось. Боги, все бы отдала за глоток. Чего-нибудь деликатного. Холодного, тонкого. Он прошел бы по саднящему горлу мягко и сладко, и за ним явился бы последний тихий сон. Боги, когда дело доходит до выпивки, я поэт. Да уж". — Ладно, эта дорога закрыта. Пойдем в проклятую аллею…

— Почему? — спросил Нерв.

— Потому что я не вижу там огня. Мы будем идти, пока сможем идти, так ведь?

— Почему бы не остаться здесь. Подождем, пусть другой дом упадет нам на головы.

— Ты как хочешь, — захрипела Хеллиан, — а я ничего ждать не буду. Хочешь умирать — валяй, умри в одиночестве.

Она зашагала.

Все пошли за ней. А что еще оставалось?

* * *

Восемнадцать солдат — Смычок провел их. Еще три засады, кровавые и беспощадные стычки, и малазане встали перед воротами дворца. Они зияли, из арки вырывалось пламя. Над крепостью нависло облако дыма, стены мерцали. Бутыл, тяжело дыша, упал на колени, оглянулся на товарищей. Несколько панцирников, весь взвод Смычка, кто-то из взвода Корда и остатки морских пехотинцев Бордюка.

Они шли и молились, они надеялись дойти и встретить выживших — любые взводы, победившие ужасный пожар. Хотя бы на время. "Хотя бы на время, и всё. Этого хватило бы". Но они в одиночестве. Никаких признаков присутствия малазан.

Если Леомен Молотильщик во дворце, он явно уже превратился в уголья.

— Хрясь, Навроде, Каракатица — ко мне, — приказал Смычок, склонившийся над мешком. — Еще саперы? Нет? У кого есть припасы? Ладно, я проверил свои — воск размяк и почти плавится, так что надо их потратить с пользой. Горелки швыряйте, все остальное кладите прямо в пасть воротам…

— Зачем? — спросил Корд. — То есть я… если у тебя появились мысли, как отсюда сбежать, я только рад.

— Я хочу попытаться пробить дыру в огненной буре — оттолкнуть ее — и мы побежим через дыру, пока она не сомкнется. Один Худ знает, куда попадем. Но за дворцом я не вижу огня, этого мне достаточно. Будешь против, Корд?

— Нет. Мне нравится. Блестяще. Гениально. Если бы не потерял шлем — отдал бы честь.

Кто-кто засмеялся. "Хороший знак".

Потом закашлялся. "Плохой знак".

Раздался вопль. Бутыл дернулся и увидел выкарабкивающуюся из горящего дома фигуру. Человек, обвешанный бутылками и флягами, в одной руке кувшин, в другой факел — он бежит прямо на них. А самострелы не заряжены.

Солдаты Корда заорали в ответ; один из них, Звон, рванул навстречу смертнику.

— Назад! — крикнул Корд.

Звон поднажал и врезался в противника в двадцати шагах от малазан. Оба упали.

Бутыл шлепнулся на землю, откатился, ударяясь о других солдат — они сделали то же самое.

Свист, новые вопли. Ужасающие вопли. Потом — волна жара, испепеляющего, яростного как пламя кузнечного горна.

Смычок выругался и схватил свои мешки. — Прочь от дворца! Все!

— Не я! — крикнул в ответ Каракатица. — Тебе нужна помощь.

— Ладно. Все прочие! Не меньше шестидесяти, нет, семидесяти шагов! Если сможете, еще дальше. Давай!

Бутыл встал, проследил, как Смычок с Каракатицей побежали к воротам дворца. И оглянулся. "Шестьдесят шагов? Здесь нет шестидесяти шагов…" Он видел пламя пожаров повсюду.

Ну, как можно дальше. Он побежал.

И столкнулся с кем-то. Тот схватил его за руку и повернул.

Геслер. За ним Фом Тисси, еще несколько солдат. — Что эти дураки делают? — спросил Геслер.

— Взрыв — дыра — через бурю…

— О дряхлые боги Бездны! Песок — есть еще припасы?

— Да, сержант…

— Проклятые идиоты. Дай мне…

— Нет, — встал между ними Правд. — Я возьму. Мы же ходили сквозь огонь, не так ли, сержант? — Тут он вырвал мешок из рук Песка и побежал к воротам…

А Смычок с Каракатицей пятились назад — жар оказался слишком сильным, пламя протягивало к ним свои языки.

— Проклятие! — прошипел Геслер. — Там был иной огонь…

Бутыл вырвал руку. — Нам пора убегать! Прочь!

Через миг мчались все — кроме Геслера, который направился к саперам, в сторону ворот. Бутыл колебался. Он не сможет помочь. Он должен увидеть…

Правд добежал до саперов, вырвал мешки и у них, перекинул через плечо, что-то крикнул и бросился под арку.

Саперы перехватили сержанта Геслера — похоже, тот вознамерился бежать за юным рекрутом — и оттащили назад. Он начал вырываться, обратил искаженное лицо к Правду…

Но солдат уже скрылся в огне.

Бутыл побежал к ним, чтобы помочь саперам утихомирить вопящего Геслера.

Оттащить.

Они успели пробежать шагов тридцать в сторону других солдат, прижавшихся как можно ближе к горящим зданиям, когда дворец позади взорвался.

Огромные куски стен взлетели к небу.

Бутыла ударил воздух, закружил бешеный вихрь; он вращался посреди воронки из крошащегося гравия, рук, ног, лиц с открытыми ртами. Все вопят — и тишина. Ни звука… ничего… ничего.

Голова разрывается, в ушах тупой стук, виски сжало как прессом…

Вихрь вдруг повернул, начав собирать в себя языки пламени с ближайших улиц. Давление ослабло. Пламень отступил, как будто втянул обратно щупальца.

Воздух успокоился.

Кашляя, Бутыл неуверенно встал на ноги.

Центр дворца пропал, между двумя оставшимися частями не было ничего, кроме мусора, пыли и дыма.

— СЕЙЧАС! — закричал Смычок, и голов его будто разносился на лиги. — Идем! Все! Идем!

Ветер снова набрал силу, его вой перешел в скрежет. Их толкало вперед — по неровному пути между осевшими, иззубренными стенами дворца.

* * *

Воробушек успела к дверям храма первой, широко распахнув их; в тот же миг взрывы и пламя озарили горизонт — вокруг города… "и внутри стен"!

Корабб Бхилан Зену'алас, задыхающийся, с острой болью в спине, — как будто провернули нож — следовал за Леоменом и малазанкой в Храм Скалиссары. Л'орик был в двух шагах позади.

"Нет, не Скалиссары — Королевы Снов. Скалиссара, покровительница оливкового масла, не допустила бы… да, не допустила бы такого. Не… так".

Все приобрело смысл. Ужасный, мерзкий смысл — сложились отесанные камни, воздвигая барьер между человечностью… и тем, воплощением чего стал Леомен Молотильщик.

Воины — те, что скакали с ними, жили с ними с начала восстания, сражались бок о бок с ними против малазан и сейчас дрались на улицах словно черти — они обречены на смерть. Весь город И'Гатан обречен на смерть.

Они вбежали в центральный неф, и ветер словно бы повеял отовсюду и ниоткуда — холодный, пыльный, смердящий гнилью, разложением, смертью.

Леомен повернулся к Л'орику: — Открой врата, Верховный Маг! Скорее!

— Не делай этого, — сказал командиру Корабб. — Мы должны умереть сегодня ночью. Сражаясь во имя Дриджны…

— К Худу Дриджну! — захрипел Леомен.

Л'орик уставился на него, словно увидел и понял в первый раз. — Момент, — произнес он.

— У нас нет даже момента!

— Леомен Молотильщик, — прервал его маг, — ты заключил сделку с Королевой Снов. Опасная вещь. Эту богиню не интересует, где добро и где зло. Если у нее и было сердце, она давно его выбросила. Теперь ты вовлек в дело меня — ты использовал меня, и богиня, в свою очередь, сможет использовать меня. Я не…

— Врата, проклятие! Если есть возражения, Л'орик, выскажи их ЕЙ!

— Они все погибнут, — сказал Корабб, повернувшись к командиру спиной, — чтобы ты мог выжить.

— Чтобы МЫ ВСЕ могли выжить, Корабб! Другого пути нет — думаешь, малазане когда-либо отвяжутся от нас? Куда бы мы не сбежали? Я готов целовать пыльные пятки Худа за то, что еще не задействован Коготь. Я не хочу прожить остаток жизни, постоянно оглядываясь! Я был телохранителем, черт подери — это ее дело, не мое!

— Твои воины — они ждут, что ты умрешь с ними…

— Они ничего такого не ждут. Идиоты решили умереть. Во имя Дриджны. — Он насмешливо оскалился. — Ну, счастливый путь! Пусть умирают! Самое лучшее, что они захватят с собой половину армии Адъюнкта! Вот тебе слава, Корабб! — Он подступил к помощнику, ткнув пальцем на дверь: — Хочешь соединиться с идиотами? Хочешь ощутить, как горят легкие, взрываются глаза и трещит кожа? Хочешь, чтобы кровь вскипела в венах?

— В сравнении с ЭТИМ, Леомен Молотильщик, их смерть почетна.

Леомен что-то буркнул и отвернулся. — Открой дверь — и не бойся, Л'орик, я не делал ей обещаний от твоего имени. Просто привел тебя сюда.

— Огонь за стенами Храма обрел жизнь, — ответил Верховный Маг. — Я могу не суметь.

— И твои шансы уменьшаются с каждым мигом, — зарычал Леомен.

В его глазах плескалась паника. Корабб смотрел и поражался ощущению ее… неуместности. Здесь, на так хорошо знакомом лице. Казалось, он знает все его выражения. Гнев, холодная насмешка, презрение, отупение за прикрытыми веками — под действием паров дурханга. Каждое выражение… кроме одного. Паники.

Внутри него все рушилось. Корабб почувствовал, будто тонет. Погружается все глубже, хватает руками гаснущий, дальний свет.

Прошипев проклятие, Л'орик встал к алтарю. Его камни, казалось, светятся в полумраке — такие новые, необычные; мрамор, похоже, привезен с иного континента, подумал Корабб — он исчерчен прожилками и венами, которые как будто пульсируют. За алтарем был круглый бассейн. Его вода исходила паром. В прошлый раз бассейн прикрывали — он заметил медные панели, сложенные сейчас у стены.

Воздух над алтарем вскипел.

Она ждала на той стороне. Промельк, вроде бы отражение от глади бассейна; портал открылся, окружив алтарь, края разрыва поднялись, завились и закачались, словно занавеси. Л'орик прерывисто вздохнул, сражаясь с незримым весом. — Не смогу держать долго! Я вижу тебя, Королева!

Из портала раздался холодный, вялый голос: — Я не желаю твоего порабощения, Л'орик, сын Оссерка.

— Тогда чего ты желаешь?

Миг молчания. Портал задрожал. — Ша'ик мертва. Богини Вихря больше нет. Один вопрос, Леомен Молотильщик. — Теперь в ее голосе появилось нечто новое, как будто ирония. — И'Гатан… то, чем вы его сделали… это ваше Откровение?

Воин пустыни скривился. — Ну, пожалуй. — Пожал плечами. — Не такое большое, как мы надеялись…

— Но, может быть, достаточное. Л'орик. Роль Ша'ик, Провидицы Дриджны, вакантна. Ее нужно занять…

— Зачем?

— Чтобы нечто иное, менее желательное, не надело ее мантию.

— А вероятность подобного?

— Это неизбежно.

Корабб смотрел на Верховного Мага и ощущал бег мыслей за его веками: загадки и предположения прояснились от слов богини. — Ты избрала кого-то, — сказал он наконец.

— Да.

— Кого-то, кого нужно… защитить.

— Да.

— Он в опасности?

— Весьма похоже, Л'орик. Воистину ты предвидел мое предложение. Торопись, мы можем опоздать.

— Согласен.

— Тогда выйди вперед. И другие. Не медлите — я с трудом удерживаю путь.

Душа Корабба стала грудой угольев. Он смотрел, как маг входит в портал и пропадает, становясь мутным, кружащимся пятном.

Леомен снова глядел на него. Голос стал почти умоляющим: — Друг мой…

Корабб Бхилан Зену'алас покачал головой.

— Ты не слышал? Новая Ша'ик — другая Ша'ик…

— И ты найдешь для нее новую армию, Леомен? Новых идиотов, чтобы вести на смерть? Нет, я с тобой покончил. Бери малазанскую ведьму и убирайся с глаз моих. Я решил умереть с избранными воинами.

Воробушек схватила Леомена за руку: — Портал рушится!

Воитель, последний вождь Дриджны, повернулся и вместе с женщиной шагнул во врата. Через миг они распались. Никого.

Никого и ничего, кроме необычного кругового вихря, пославшего маленькие смерчи по плиткам пола.

Корабб моргнул и огляделся. Снаружи храма как будто умирал мир. Он вопил, и тембр этого вопля все повышался. "Нет… это не предсмертный крик. Что-то другое…"

Услышав звук более близкий — возню в коридоре — Корабб вытянул саблю. Подошел к завесе. Откинул полотнище кончиком клинка.

И увидел детей. Скорчившихся, жалких. Десять, пятнадцать — нет, шестнадцать. Грязные мордашки, распахнутые глаза. Все смотрят на него. — О боги, — прошептал он. — Они забыли вас.

"Все они. Каждый из них".

Он вложил оружие в ножны и сделал шаг. — Все хорошо. Мы найдем комнату, да? И подождем там.

"Что-то еще…" Грохот, гибель зданий, полыхающие стены огня, вой ветров. "Вот что снаружи, во внешнем мире, это… о духи, Дриджна…"

Снаружи все нарастали крики рождающегося Откровения.

* * *

— Там! — показал Горлорез.

Сержант Бальзам заморгал — жара и копоть превратили глаза в мутные стекляшки — и едва смог различить десяток человек, вышедших на улицу. — Кто?

— Малазане, — ответил Горлорез.

Сзади раздалось: — Отлично. Еще порция выпечки. Что за ночка…

— Когда я приказал молчать, Наоборот, я приказал молчать, а не наоборот. Давайте пойдем к ним. Может, они не так потерялись, как мы.

— Ну да? Смотрите, кто их ведет! Та пьяница, как ей имя? Похоже, ищет дорогу в кабак.

— Я не шучу, Наоборот! Еще слово — и я тебя проткну!

* * *

Широкая лапа Урба крепко схватила ее за локоть, развернула; Хеллиан увидела бредущий к ним взвод. — Слава богам, — прохрипела она, — они знают, куда идти…

К ней на полусогнутых подошел сержант, дальхонезец, с перемазанным глиной лицом. — Я Бальзам, сказал он. — Куда бы вы ни шли, мы за вами!

Хеллиан оскалилась: — Отлично. Только прибрели и уже на готовенькое!

— Ты нас выведешь?

— Да. Вниз по улице.

— Почему туда?

— Да потому что там нет огня, дальхонезская крыса! — Она махнула рукой своим солдатам и двинулась. Впереди что — то виднелось. Какой-то громадный, закопченный купол. Сейчас вокруг были храмы, с раскрытыми, хлопающими на дьявольски горячем ветру дверями. Оставшиеся на ней одежки задымились, на ткань присели сверкающие искры. Она ощутила вонь собственных горящих волос.

Рядом появился солдат. В руках он держал по ножу. — Не надо проклинать сержанта Бальзама, женщина. Он провел нас через всё.

— Как тебя звать?

— Горлорез…

— Мило. Иди-ка и перережь горло. Себе. Никто ни через чего не прошел, проклятый идиот. А теперь, ежели у тебя под рубахой не спрятана бутыль холодного вина — иди надоедай другим.

— Пьяной ты была милее, — ответил солдат и отошел.

"Ну, все милые, когда пьяны".

* * *

В конце разрушенного здания левую ногу Хрома захватила трещина в камне. Его вопли могли поспорить с ревом ветра. Корд, Шип и другие из ашокского взвода помогли вынуть ногу, но сразу стало ясно, что она сломана.

Впереди была площадь, что-то вроде рынка, а за ним, за высокими стенами, стоял купольный храм. Остатки позолоты дождем осыпались с боков купола. По улице полз дым, отчего храм казался летящим по вонючему, слабо светящемуся воздуху. Смычок приказал сомкнуться.

— Мы идем в тот храм, — сказал он. — Похоже, это не поможет. Проклятая буря приближается. Никогда ее на себе не испытывал, и хотел бы, чтобы не пришлось. Но, — запнулся он и плюнул, — ничего другого придумать не могу.

— Сержант, — нахмурился Бутыл, — в храме что-то чувствуется. Живое.

— Ладно, нам придется сражаться за место для смерти. Чудно. Может, их там достаточно, чтобы нас быстро перебили. Тоже неплохо.

"Нет, сержант. Никаких врагов. Но это не важно".

— Ладно, давайте попробуем перейти площадь.

Кажется, просто — но они выбились из сил, а кружащий над открытым пространством ветер обжигающе горяч. Никакого укрытия от стен. Бутыл понимал, что они могут не дойти. Колючий жар щипал ему глаза, песком влезал в горло при каждом мучительном вздохе. Сквозь туман и боль он заметил кого-то справа. Люди выбегали из дыма: десять, пятнадцать, многие дюжины, некоторые объяты пламенем, у других в руках копья.

— Сержант!

— Боги!

Атакующие воины. Здесь, на площади, в этом… пекле. Объятые огнем падали, хватались руками за лицо, извивались… но другие продолжали наступать.

— Стройся! — заревел Смычок. — Отступаем к стене храма!

Бутыл смотрел на накатившую толпу. "Строиться? Отступать, обороняться? Зачем все это…"

Рядом показался один из солдат Корда, показал что-то жестом. — Ты! Ты маг?

Бутыл кивнул.

— Я Эброн — нужно взять ублюдков магией — оружия нет…

— Понятно. Делай, что можешь — я поддержу.

Трое пехотинцев, все женщины — Острячка, Поденка и Уру Хела — вытянули кинжалы и встали в оборону. Через миг к ним присоединился Курнос, сжавший тяжелые кулачищи.

Передовой ряд врагов подбежал шагов на пятнадцать и метнул копья, словно дротики. Пока они пролетали короткую дистанцию, Бутыл ухитрился заметить, что древки занялись огнем.

Предостерегающие крики, глухие удары. Уру Хелу развернуло, из плеча торчало копье; его древко с треском врезалось в шею Поденке. Уру Хела встала на колени, а Поденка пошатнулась, но тут же выпрямилась. Сержант Смычок упал — копье поразило его в правую ногу. Он заорал, потянув за древко; левая нога задергалась, как у безумца. Тавос Понд набежал на Бутыла и уронил его; солдат вопил и шатался, пол-лица было снесено, глаз болтался на ниточке.

За миг до того, как налетела основная волна врагов, стена магии поднялась серебристым дымом, набухла и поглотила воинов. Крики, падения; плоть чернела, кожа скручивалась с костей. Воцарился ужас.

Бутыл не понял, какой вид колдовства применяет Эброн, но высвободил Меанас, прибавив дыму иллюзорной мощи и плотности. Воинов охватила паника. Они падали, выбегали из дыма, закрыв лица руками, содрогаясь. Мостовую покрыла рвота. Магия отразила атаку: когда ветер развеял ядовитое облако, солдаты увидели лишь спины противника. И груду трупов.

Тела медленно загорались.

Корик подскочил к Смычку, сумевшему вытащить копье из ноги, и начал вкладывать кусочки ткани в колотые раны. Бутыл подошел. Крови на ранах не было, но на мостовой ее скопилось довольно много. — Перевяжи сначала ногу! — сказал он полукровке. — Нам пора убираться с площади!

Корд и капрал Тюльпан склонились над Уру Хелой, Слабак и Балгрид схватили и повалили на мостовую Тавоса Понда. Слабак вставил болтающийся глаз в орбиту и обвязал голову солдата тряпицей.

— Тащите раненых! — призвал сержант Геслер. — Вперед, клятые дурни! К стене! Нужно найти путь внутрь!

Одуревший Бутыл помогал Корику нести Смычка. Пальцы его рук посинели, уши оглохли, в голове раздавался рокот и все кружилось перед глазами.

"Воздух. Нам нужен воздух".

Впереди выросла стена. Они пошли вдоль нее, отыскивая вход.

* * *

Они лежали друг на друге, умирая от удушья. Кенеб зачем-то забрался на вывалившийся каменный блок, начал раскидывать обломки. Ослепляющий дым, палящий зной, а теперь еще и распад рассудка — дикие, бессвязные видения. Он увидел женщину, мужчину и ребенка, выходящих из пламени.

Демоны, служители Худа.

Такие громкие голоса, бесконечные крики, они все громче… и тьма наползла от трех привидений, полилась на груду тел…

Да, его рассудок погибает. Ибо он ощутил внезапное ослабление жестокого жара, сладкий воздух наполнил легкие. "Это же умирание, верно? Я прибыл. Ко вратам Худа. Боги, какое облегчение…" Чьи-то руки потянули его — какая боль от прикосновений к обожженной коже! — и перекатили.

Он моргнул, уставившись в потное, закопченное лицо. Женщина. Он знал ее.

И она говорила.

"Да, все мы мертвы. Друзья мои. Собрание у врат Худа…"

— Кулак Кенеб! Здесь сотни!

— Да…

— Еще живых! Синн отгоняет огонь, но надолго ее не хватит! Нужно попытаться выйти! Вы понимаете? Нам нужна помощь, нам нужны те, что еще стоят на ногах!

"Что?" — Капитан, — прошептал он. — Фаредан Сорт.

— Да! А теперь вставайте, Кулак!

* * *

Над И'Гатаном воздвигся огненный шторм. Блистиг никогда не видывал подобного. Языки пламени танцевали, извивались, выбрасывали длинные щупальца, разбивавшие пелену густого дыма. Бешеный ветер поднимался к тучам и растворял их потоками огненных искр.

"Жара — о боги, такое здесь уже бывало. Худом проклятый город…"

Угловой бастион взорвался, набух огненным шаром, разбрызгивая извивающиеся сполохи…

Налетевший из пустыни ветер заставил согнуться всех. В лагере осаждающих срывало с привязей шатры, они взлетали, раздувались и бешено неслись к И'Гатану. Ржали лошади, невидимые за полосами песка, обдирающего кожу, как самая сильная буря пустыни.

Блистиг сам не понял, когда упал на колени. За воротник уцепилась рука в латной перчатке, развернула. Он глядел в лицо, но не сразу сумел опознать его. Грязь, пот, слезы, кривая гримаса паники — Адъюнкт. — Все в лагерь! Все!

Он едва слышал ее, однако кивнул, повернулся и начал сражение с ветром, мчащимся от дороги. "Нил сказал, что-то готово родиться. Что-то…"

Адъюнкт кричала. Еще приказы. Блистиг добрался до обочины и пополз по склону. Нил и Нетер прошли мимо, туда, где стояла Адъюнкт.

Ветер уже не был таким могучим, как вначале; он не переставая дул в сторону города, где пожар возносил воздух ввысь.

— Там солдаты! — завизжала Адъюнкт. — За брешью! Я хочу, чтобы их спасли!

По склону вскарабкался Гриб, за ним собаки — Крюк и Мошка.

Вокруг Блистига кишели какие-то люди. Хундрилы. Ведуны, ведьмы. Тонкие голоса, бормочущие заклинания, призывающие силу из истощенной земли. Кулак отвернулся. Ритуалы, магия — что они могут? Метнул взгляд на хаос лагеря и увидел среди мечущихся фигур офицеров. Они-то не дураки, уже начали сбор…

Голос Нила, громкий: — Мы можем ощутить ее! Кого-то! Духи родные, что за сила!

— Помогите ей, проклятие!

Какая-то ведьма завопила и вспыхнула прямо посреди дороги. Еще миг — и стоявшие около Блистига ведуны согнулись и на глазах обратились в белый пепел. Кулак впал в оцепенение. "Помочь ей? Кому помочь? Что случилось?" Он снова поднялся на дорогу.

И сумел различить черноту в сердце бури.

Искры закружились вокруг еще одной ведьмы, но улетели, едва НЕЧТО прокатилось по дороге — холодная, сладкая сила — словно милосердное дыхание бога. Даже презирающий всякую магию Блистиг смог почуять эту эманацию, эту ужасную и прекрасную волю.

Оттеснив пламень от пролома, открылся вращающийся черный тоннель.

Оттуда вышли люди.

Нетер опустилась на колени подле Адъюнкта — та единственная осталась стоять — и Блистиг увидел, как виканская девушка говорит Таворе: — Это Синн. Адъюнкт, эта девочка — Верховная Колдунья, хотя сама об этом не знает…

Адъюнкт повернула голову и заметила Блистига.

— Кулак, встать! Выдвигайте взводных целителей. Сейчас же! Они проходят… Кулак Блистиг, вы поняли? Им нужна помощь!

Он сумел встать на колени, но и только. Уставился на эту женщину. Не более чем силуэт, мир за ее спиной не более чем пламя, растущий огненный шторм, все еще растущий. Нечто холодное, пропитанное ужасом, заполнило его грудь.

"Видение".

Он не мог отвести глаз.

Тавора зарычала и подозвала вставшего рядом тщедушного мальчишку: — Гриб! Найди офицеров в лагере! Нам…

— Да, Адъюнкт! Семь сотен и девяносто один, Адъюнкт. Кулак Кенеб. Кулак Тене Баральта. Живы. Я буду помогать.

И он помчался вниз по склону, мимо Блистига, и собаки бежали вослед.

"Видение. Да, знак. Теперь я знаю, что нас ждет. В конце. В конце долгой, долгой дороги. О боги…"

Сейчас она повернулась к нему спиной. Она взирала на горящий город, на жалкую, нестройную колонну выживших, появившуюся из тоннеля. Семьсот девяносто один. Из трех тысяч.

"Но она слепа. Она не видела того, что видел я.

Адъюнкт Тавора. И пылающий мир".

* * *

Дверь распахнулась, выпустив струю жаркого дыма; он пронесся на уровне коленей Корабба, заметался под давлением сквозняков и взвился вверх, вливаясь в заполняющий купол смог. Воин встал перед скрючившимися детьми и вытащил саблю.

Он услышал голоса — малазанский язык — и увидел выходящих из сумрака солдат. Во главе их женщина. Они заметили Корабба и встали.

Вперед выступил мужчина. На обожженном лице остались следы татуировок. — Ютарал Гвалт, — хрипло сказал он. — Я пардиец.

— Изменник, — бросил Корабб. — А я Корабб Бхилан Зену'алас, Второй после Леомена Молотильщика. Ты предатель, пардиец.

— Разве это важно? Все мы уже мертвы.

— Хватит, — на ужасном эрлийском сказал темнокожий солдат. — Горлорез, иди убей мерзавца…

— Стой! — крикнул пардиец, потом склонил голову и добавил: — Пожалуйста, сержант. Нет смысла в…

— Эти ублюдки завели нас в ловушку, Гвалт.

— Нет, — ответил Корабб, снова привлекая внимание к себе. — Нас завел в нее Леомен Молотильщик. Он, и он один. Мы… мы тоже преданы…

— А где он скрывается? — спросил названный Горлорезом. Он поднял длинные кинжалы, в светлых глазах мелькнуло что-то кровожадное.

— Бежал.

— Тогда его перехватит Темул, — сказал сержанту Ютарал Гвалт. — Они окружили город…

— Напрасно, — отрезал Корабб. — Он ушел не таким путем. — И показал рукой на алтарь. — Магические врата. Королева Снов — она забрала его отсюда. Его и Верховного Мага Л'орика и малазанку по имени Воробушек…

Двери открылись снова. Малазане резко повернулись, но, когда послышались голоса — стоны, крики боли, кашель — расслабились. Их род, подумал Корабб. Еще проклятые враги. Но пардиец правильно сказал. Сейчас единственный враг — огонь. Он снова поглядел на детей за спиной и отпрянул, встретив полные ужаса глаза. Отвернулся — ему нечего было сказать. Нет ничего, что им стоило бы слышать.

* * *

Ввалившись в коридор, Бутыл закашлялся. Холодный, пыльный воздух — откуда? как? Каракатица закрыл дверь и выругался, обжегши руки.

Впереди проход к алтарному залу. Там были еще малазане. Бальзам и его взвод. Картулианская пьяница Хеллиан. Капрал Рим и часть пехотинцев Собелоне. А в самом нефе — одинокий вражеский воин. За ним — дети.

"Но воздух… воздух…"

Корик и Тарр пронесли мимо него Смычка. Поденка и Острячка вытянули свои кинжалы, но мятежник опустил саблю, гулко звякнув по плиткам пола. "О боги, хоть один сдался добровольно".

Стены уже исходили жаром — огненный шторм снаружи не пощадит храм. Последние двадцать шагов вокруг угла здания едва не прикончили их — безветрие, воздух трещит, взрываются кирпичи, вспучивается мостовая, пламя, кажется, питается уже самим воздухом. Языки огня вились по улицам, вздымались над городом громадными клобучными змеями. А звук… он все еще слышит его за стенами — все ближе… "ужасно. Ужасно".

Геслер и Корд подошли к Бальзаму и Хеллиан. Бутыл придвинулся поближе, чтобы услышать разговор.

— Кто-нибудь поклоняется Королеве Снов? — спросил Геслер.

Хеллиан пожала плечами: — Думаю, начинать поздновато. Ведь Корабб Бхилан Зену'алас — вон тот пленник — сказал, что Леомен заключил с Королевой сделку. Конечно, может быть, у нее не один любимчик….

Внезапный хлопок заставил всех вздрогнуть. Алтарь треснул — Бутыл понял, что безумный диверсант Хрясь только что помочился на него.

Хеллиан засмеялась: — Надо перенять прием.

— Худовы яйца, — зашипел Геслер. — Убейте мерзавца, хоть кто-нибудь!

Хрясь заметил всеобщее внимание. Огляделся с невинным видом. — Что такое?

— Хочу сказать тебе пару слов, — начал Каракатица. — Насчет стены…

— Это не моя вина! Я впервые использовал долбашки!

— Хрясь…

— И это не мое имя, сержант Корд. Меня звать Джамбер Бревно, я был верховным маршалом в Волонтерах Мотта…

— Ну, ты уже не в Мотте, Хрясь. Ты больше не Джамбер Бревно. Ты Хрясь. Привыкай.

Раздался голос сзади: — Он сказал — Волонтеры Мотта?

Бутыл повернулся к Смычку. — Да, сержант.

— Боги, кто записал в армию ЕГО?

Бутыл подал плечами и задержал взгляд на Смычке. Корик и Тарр занесли его к началу нефа; сержант оперся спиной на колонну, вытянул раненую ногу. Лицо его было бледным. — Я бы лучше…

— Не нужно, Бутыл. Стены скоро лопнут — ты же чувствуешь ужасный жар даже от колонн нефа. Забавно, что тут такой воздух… — Голос сержанта затих. Бутыл видел, как тот прижал ладони к полу и нахмурился.

— Что такое?

— Холодный воздух идет из-под плит.

"Крипты? Погреба? Но там, наверное, слишком спертый воздух…" — Момент, сержант, — сказал он, направляясь к треснувшему алтарю. За ним исходил паром бассейн. Маг ощутил поток воздуха от полов. Остановился, встал на колени, оперся ладонями.

И послал чувства вниз, отыскивая искорки жизни.

Вниз, через плотные слои камня и мусора… движение в темноте, проблеск жизни. Паника, карабкается вниз, все ниже, воздух гладит мокрую шерсть. Крыса. Бегущие крысы.

"Бегущие? Куда?" Его чувства плясали среди слоев под ногами, поглаживали тварь за тварью. Темнота, вздохи сквозняков. Запахи, эхо, сырой камень…

— Эй, все! — вскочил Бутыл. — Нужно проломить пол! Ищите что хотите — нужно пробиться!

Они смотрели, словно и он сошел с ума.

— Мы зароемся! Город — он построен на руинах! Нужно найти путь под ними — проклятие! — воздух ОТКУДА-ТО течет!

— А мы тебе кто? — вопросил Корд. — Мураши?

— Там крысы — я вижу их глазами — я видел! Каверны, пещеры — проходы!

— Ты видишь чем? — Корд подошел ближе.

— Стой, Корд! — сказал Смычок, пытаясь встать. — Слушайте его. Бутыл — ты можешь следить за крысами? Можешь взять контроль над одной?

Бутыл кивнул. — Но там фундаменты, под храмом — мы должны взломать…

— Как? — спросил Каракатица. — У нас нет припасов…

Хеллиан ткнула кулаком своего солдата: — Эй, Увалень! Хлопушка все еще у тебя?

Все находящиеся в зале саперы вдруг оказались подле Увальня. Он дико заозирался. Вытащил покрытый медью снаряд в форме клина.

— Отойти! — крикнул Смычок. — Всем. Кроме Карака. Карак, ты же сумеешь? Без ошибок.

— Никаких ошибок, — ответил Каракатица, бережно принимая снаряд из руки Увальня. — У кого остался меч? Что-то твердое и достаточно большое, чтобы разбить плитки?

— У меня. — Это сказал мятежник. — То есть была — вот эта сабля. — Он показал рукой.

Кривая сабля тут же оказалась в руках Тюльпана, ударившего по полу с такой яростью, что куски плитки полетели во все стороны. Наконец в полу появилась неровная дыра.

— Хватит, отойди, Тюльпан. Все отходите как можно ближе к стенам, прикройте лица, глаза, уши…

— Как ты думаешь, по сколько у нас рук? — спросила Хеллиан.

Смех.

Корабб Бхилан Зену'алас смотрел так, словно рассудок потеряли все вокруг.

Треск гулко отдался по всему храму, взметнулась пыль. Бутыл, как и все, поднял голову — увидел, как сквозь окно купола врывается огненный язык. Купол начал проседать. — Карак…

— Вижу. Молитесь, чтобы эта хлопушка не обвалила его нам на головы. — Он взял снаряд. — Бутыл, какой путь укажешь?

— В сторону алтаря. Там пустота в двух или трех саженях внизу.

— Трех? О боги. Ну, поглядим.

Стены храма раскалились как печи, помещение заполнило потрескивание — здание начало разваливаться. Они слышали, как стонут под сместившимся весом камни фундаментов. Жар нарастал.

— Считайте от шести! — крикнул бросившийся в сторону Каракатица.

"Пять… четыре… три…"

Хлопушка взорвалась, жалящим градом полетели осколки камня и плитки. Солдаты закричали от боли, дети завизжали, воздух заполнился дымом и копотью; от пола донесся звук катящихся камней — они задевали за что-то внизу, падали все ниже… ниже…

— Бутыл.

Услышав голос Смычка, колдун пополз к зияющему пролому. Нужно найти крысу. Где-то внизу. "Крысу, на которой поедет моя душа. Крысу, что выведет нас отсюда".

Он ничего не сказал сослуживцам о том, что открыл, перемещаясь среди жизненных искр почти бесконечных слоев мертвого, похороненного внизу города. Они бежали вниз и вниз, и вниз — воздух пах разложением, повсюду тьма, кривые, мучительные пролазы. "Вниз. Все крысы бегут вниз. Ни одна в пределах моих чувств не вылезла на свежий ночной воздух. Ни одна.

Крысы будут бежать. Даже если бежать некуда".

* * *

Мимо Блистига проносили обожженных и раненых солдат. Боль и шок, растрескавшаяся, тускло — красная плоть, словно жареное мясо… он вдруг понял, что оно и впрямь жареное. Белый пепел от волос — на теле, на блестящих макушках. Почерневшие остатки одежды, рукояти, припаявшиеся к рукам — он хотел отвернуться, отчаянно хотел, но не смел.

Он стоял в пятидесяти шагах от границы выжженной травы, но все еще чувствовал жар. Огненный бог пожирал небо над И'Гатаном — И'Гатан выгорал, падал в себя, обращался в шлак — и гибель города казалась ему столь же ужасной, как вид выживших солдат Кенеба и Баральты.

"Как мог ты сделать такое? Леомен Молотильщик, имя твое станет проклятием. Никогда его не забудут. Никогда".

Кто-то встал рядом. Не сразу Блистиг оглянулся. И скривил губы. Коготь Жемчуг. Глаза ассасина были красны — дурханг, не иначе, ведь он проводил время в дальней палатке, равнодушный к ужасам ночи.

— Где Адъюнкт? — тихо, хрипло спросил Жемчуг.

— Помогает раненым.

— Она сломалась? Она ползает на коленях среди кровавой грязи?

Блистиг внимательно поглядел на него. Глаза… он рыдал? Нет. Дурханг. — Скажи так снова, Коготь, и тебе не жить.

Высокий мужчина пожал плечами: — Поглядите на обожженных, Кулак. Есть вещи похуже смерти.

— Среди них целители. Ведуны, ведьмы из роты…

— Некоторые шрамы не исцеляются.

— Что ты делаешь здесь? Иди назад в палатку.

— Сегодня я потерял подругу. И делаю то, что хочу.

Блистиг отвернулся. Потерял подругу. А как насчет двух тысяч малазанских солдат? "Кенеб потерял почти всех моряков и среди них — бесценных ветеранов. Адъюнкт проиграла свою первую битву — о да, имперские анналы отметят великую победу, уничтожение последнего очага мятежа Ша'ик. Но мы, бывшие здесь, будем помнить истину до конца жизни.

А с Адъюнктом Таворой еще далеко не покончено. Я видел".

— Иди к Императрице, — сказал Блистиг. — Расскажи правду об этой ночи…

— И какой будет прок, Кулак?

Он открыл было рот, но сразу закрыл.

Жемчуг продолжил: — Весть дойдет до Даджека Однорукого, а от него вышлют рапорт Императрице. Но самое важное, чтобы понял Даджек. А он поймет, я уверен.

— Понял что?

— Что Четырнадцатая Армия более не является боевой силой Семиградья.

"Это истина?" — Еще поглядим, — сказал он вслух. — Все же мятеж сокрушен…

— Леомен сбежал.

— Что?

— Он сбежал. В садок Д'рисс, под защиту Королевы Снов. Думаю, лишь она сама знает, на что он ей пригодится. Признаюсь, это меня тревожит — боги по природе своей неисчерпаемо глубоки, по большей части — а она самая загадочная из всех. Я нахожу эту деталь… беспокоящей.

— Тогда стой здесь и беспокойся. — Блистиг торопливо пошел к палаткам лекарей. Худ забери клятого Когтя. Чем скорее, тем лучше. Откуда ему знать? Леомен… жив. Ну, может, это обернется к лучшему — его имя станет проклятием на языках Семи Городов. Предатель. Командир, сразивший свою армию.

"Но разве у нас не так? Пормкваль… чем он лучше? Да, его преступление — глупость. А Леомен… чистое зло. Если таковое существует в природе".

Буря ярилась, расстилая сжигающие полотнища над округой. Стены исчезли — ничто, сложенное руками человеческими, не может устоять против демонической злобы. На востоке появилось слабое свечение. Солнце встает встретить дитя свое.

* * *

Его душа скакала на спине мелкого, жалкого создания, питалась кровью его крошечного, бешено бьющегося сердца, смотрела сквозь его глазки на окружающую темноту. Бутыл ощущал и свое тело — это словно какой-то дух, связанный с ним тончайшей цепью, далеко вверху, копающийся в отбросах, рыхлой и сырой почве, опустив лицо и напрягая зрение. Израненные руки копали — это его руки, он уверен — и вокруг можно было различить голоса солдат, плач детей, щелчки задевающих за камни пряжек, шелест кожаных мундиров, шум царапаемой ногтями, раздвигаемой, поднимающейся на поверхность земли.

Он не представлял, насколько они продвинулись. Крыса выбирала самые широкие и высокие пролазы, следуя за воющим, свистящим сквозняком. Если в храме остались люди, ожидающие очереди войти в мучительно прогрызенный тоннель, им никогда не дождаться: сейчас сам воздух горит, здание рушится, готовясь похоронить под расплавом камней изувеченные трупы.

Смычок должен оказаться среди жертв — сержант настаивал, что пойдет последним, за Кораббом Бхиланом Зену'аласом. Бутыл снова вспомнил те моменты, когда разошлась пыльная туча и осыпались своды подвала…

* * *

— Бутыл!

— Я слежу! — Поиск внизу, через трещины и расселины, поиск жизни. Теплой крови. Жизни. Перебирание… все ближе к немому сознанию крысы, тощей, скользкой — и одержимой ужасом. Победа над ее ничтожной самозащитой, обретение железного контроля над душой — силой слабой, едва мерцающей, но достаточной для господства над вместилищем из плоти и костей. Хитрой, до странности гордой, согретой присутствием родичей, властью вожака стаи… но сейчас все погрузилось в хаос и стремление выжить затмило прочие желания. Бегство вниз, по следу, по потоку свежего воздуха…

А потом она повернулась, полезла наверх — Бутыл ощущал крысиную душу в своей хватке. Полностью затихшую, переставшую сопротивляться плену. Наблюдающую, любопытствующую — но спокойную. Он всегда понимал, что существ в мире много, но очень мало тех, кто умеет понимать их — как понимает он — умеет захватить душу, сплести странную сеть из доверия, перевитого сомнением, из страха и любопытства, из верности.

Он не ведет этот кусочек жизни на смерть. Он не сделает подобного, не сможет… и крыса каким-то образом почуяла, что ее жизнь обрела больший смысл и высшее предназначение.

— Я взял ее, — услышал Бутыл свои слова.

— Так идите вниз!

— Не сейчас. Она должна найти путь наверх — чтобы потом повести нас вниз…

— О боги!

Геслер сказал: — Начинайте усыновление, солдатушки. Я хочу, чтобы ребенок шел перед каждым, кроме Карака, перед которым пойдет Бутыл…

— Меня поставь последним, — ответил Смычок.

— Твоя нога…

— Это точно.

— У нас есть еще раненые. Каждому выделим сопровождающего. Скрип…

— Нет. Иду последним. Кто бы ни шел передо мной, нам придется завалить тоннель, чтобы огонь не пошел следом.

— Там медные плиты. Они закрывали бассейн. — Это сказал Корабб Бхилан Зену'алас. — Я останусь с тобой. Вдвоем мы используем их для закрытия тоннеля.

— Из Вторых — в последние? — фыркнул кто-то. — Ты просто убьешь Скрипа и…

— Зачем, малазанин? Нет, если бы мне позволили, я шел бы последним. Я стоял за спиной Леомена…

— Я рад слышать, — прервал его Смычок. — Тебя и меня будет достаточно, Корабб.

— Погоди, — сказал Хеллиан. — Я вниз не пойду. Лучше убейте меня сейчас.

— Сержант…

— Не выйдет. Там внизу пауки…

Послышался сочный удар кулаком, затем шлепок от падения тела.

— Урб, ты только что лишил сознания своего сержанта.

— Так точно. Видите ли, я ее давно знаю. Она хорошая сержант, что бы вы тут не думали.

— Хм. Ладно.

— Это пауки. Она бы туда не пошла — я ее свяжу по рукам и ногам, кляп вставлю — и потащу на спине…

— Если это хороший сержант, Урб, то какие для тебя плохи?

— Других не знал, и надеюсь не узнать.

Внизу крыса влезла в давно замеченную Бутылом большую трещину и обнюхивала другую, широкую, но с низким потолком. Слишком низкая? Да нет, они смогут пролезть… а там, под ней, какая-то комната, перекошенная, но потолок по большей части сохранился — он послал крысу дальше, и за проемом… — Я нашел! Там улица! Часть улицы — не знаю, далеко ли…

— Ладно! Веди, черт дери! Я уже прожарился. Скорее!

"Отлично. Почему бы нет? По меньшей мере куплю нам еще немного времени". Он соскользнул в яму. Сзади слышались голоса, скрип сапог, болезненное шипение — когда кто-то касался кожей камня.

Кто-то тихо сказал: — Горяча ли вода в бассейне? Кипит? Нет? Отлично, наполняйте фляги и меха, быстрее…

В расселину… а крыса спешит пробежать по заваленной мусором улице, под потолком из спрессованных обломков…

* * *

Бутыл ощутил, что его тело пролезло сквозь трещину, поползло вперед, к лазу, в который превратилась старая улица. Под ладонями камни, известка, черепки — они ломались, когда он двигался. Некогда по этой улице ходили стоя. Двигались фургоны, стучали подковы, носились ароматы, приятные и не очень. Запахи жаркого из окрестных домов, навоза от прошедших к рынку коров… Короли и нищие, великие маги и амбициозные священники. Все пропали. Стали прахом.

Улица вдруг пошла вниз — мостовая тут просела, заполнив подземную комнату. Нет, это дренажная канава, облицованная кирпичом, в нее и полезла крыса.

Расталкивая разбитые камни мостовой, он спустился в трубу. Внизу тонкая подстилка высохших экскрементов, хрустящие надкрылья насекомых, панцири черепах. Он полз дальше. Бледная ящерица длиной в руку тихо скользнула в боковую трещину. Лба коснулись нити паутины, достаточно толстые, чтобы порваться с громким щелчком. Он чувствовал, как что-то пробежало по левому плечу, спине и спрыгнуло.

Бутыл слышал, как сзади кашляет в поднятой им пыли Каракатица. Сквозняк не ослабевал. Закричал и замолк ребенок. Теперь слышались лишь пыхтение и шлепанье рук и коленей. Впереди обвалившийся потолок. Крыса его миновала, так что маг понимал — препятствие проходимо. Он начал разбирать мусор.

* * *

Улыба подтолкнула своего ребенка. — Вперед, — прошептала она, — держись. Уже недалеко. — Она слышала лишь пыхтение, не крик — еще нет, это лишь вездесущая, поднятая чередой карабкающихся людей пыль мешала ей дышать. Сзади ручонки то и дело касались ее израненных ног, взывая приступы боли, но она держалась, не позволяя себе стонать. "Проклятый недоносок не нарочно, да. И почему у них такие большие глаза, и так жалобно глядят? Словно умирающие от голода щенки". — Ползи, малыш. Совсем недалеко…

Мальчик сзади помогал Тавосу Понду, чье лицо покрывали кровавые бинты. За ними полз Корик. Улыба слышала, как полукровка напевает одно и то же заклинание. Может быть, лишь оно удерживает беднягу от гибельной паники. Он же любит открытые саванны. Не душные, кривые тоннели, это точно.

А ее они не пугали. Знавала она и худшее. Недавно она жила еще хуже. Можно рассчитывать лишь на то, что под рукой — и пока впереди есть путь, есть и надежда, и шанс.

Если только парень или девка впереди не остановится. Еще толчок. — Вперед, подруга. Еще чуть — чуть…

* * *

Геслер тащился в полной темноте, слыша впереди стоны Тюльпана, а сзади сводящее с ума пение Хряся. Толстому солдату, чьи голые пятки Геслер то и дело задевал, приходилось нелегко. Тюльпан протискивался по узкому лазу, сдирая кожу, оставляя за собой явственный запах крови. Хриплый кашель… нет, не кашель…

— Бездна тебя забери, Тюльпан, — прошипел Геслер. — Что тут смешного?

— Щекотка, — пропыхтел тот. — Ты. Щекочешь. Мне. Пятки.

— А ты ползи быстрее, идиот!

Сзади Хрясь все тянул дурацкую песню:

А я грю, я грю деревья встали в строй

Корни вырвали из мокрой из земли

И по ветру машут мохом бородой

Замутили глиной д воду на мели

До зари вонючей жабами ползли

Там на брюхах мы пиявок развели

Их задавишь — из хвоста полезет гной

В рот польется желтою струей

Вшей вкусней

Вшей вкусней

Ихний сок вкуснее вшей!

Геслеру хотелось завыть, как уже выл кто-то впереди. Завыть… но не хватало дыхания — дно было слишком близко, слишком воняло — некогда прохладный, гладящий кожу воздух смердел потом, мочой и Худ знает чем еще. Лицо Правда возвращалось к нему, стояло перед глазами как жуткое обвинение. Геслер и Буян провели рекрута через все проклятое восстание. Сохранили жизнь, показали способы оставаться в живых в этом Худом клятом мире.

"И что он сделал? Вбежал в горящий дворец. С полудюжиной долбашек за спиной. Боги, в одном он был прав — пламя его не взяло, он заслонил собой вход и тем спас всех. На время. Отразил бурю. Спас всех…"

Вокруг были обожженные, израненные солдаты. Каждая порция воздуха, вдыхаемая в опаленные легкие, вызывала приступы кашля. "Но не у меня". Он мог чувствовать божка этой огненной бури. Мог ощутить гнев ребенка, понявшего, что вскоре ему придется умереть. "Отлично. Ничего иного ты не заслужил". Огонь ему не вредит, но это же не значит, что нужно склониться перед ним в мольбе? Он ничего не просил. Ни он, ни Буян, ни Правд — и Правд уже мертв. О даже не ожидал…

А я грю, я грю мост выдернул быки

Камень ноги штукатурка белый зад

И с него д хвостами машут барсуки

И танцуют и зовут меня назад

На веревки мы завили виноград

Глиной ухи залепили невпопад

Барсуков словили, вырвали кишки

И набили жиром полные горшки

Вшей вкусней

Вшей вкусней

Ихний жир вкуснее вшей!

"Если мы выберемся, первым делом сверну его тощую шею. Верховный маршал? О боги…"

А я грю, я грю что башня ведьмака…

* * *

Капрал Тарр тянул Балгрида за руки и не обращал внимания на его вопли. Удивительно, как магу удалось остаться толстым за время бесконечного похода. Увы, сейчас толщина окажется роковой. Однако сало можно протащить там, где не пройдет кусок мяса. Хоть какая-то надежда.

— Ты оторвешь мне руки! — заорал Балгрид, когда Тарр протащил его сквозь трещину.

— Ты застрял, — отвечал Тарр. — Урб идет сзади, у него нож. Ого, да он его достал…

Сзади раздался глухой голос: — Чертовски верно. Я тебя порежу как кабана, маг. Клянусь.

Хуже всего тьма — не говоря уж о пауках, скорпионах и многоножках. Именно темнота вгрызалась в душевное здравие Тарра, жевала его. У Бутыла хоть есть возможность видеть глазами крысы. Ведь крысы видят во тьме? Или, может, нет? Может, просто тыкаются носом, усами, слушают. Может, они слишком глупы, чтобы сойти с ума…

"Ох, они уже безумны. Нас ведет безумная крыса…"

— Я снова застрял. Боги, не могу двинуться!!!

— Хватит вопить, — сказал Тарр, снова разворачиваясь назад. Потянул за руки ведомого: — Слышал, Балгрид?

— Что? ЧТО?!

— Сам не понял. Кажись, Урб затачивает ножик.

Маг рванулся вперед, дергая ногами и вцепляясь ногтями в стены.

* * *

— Ты снова остановился, — буркнул Бальзам ползущему впереди ребенку. — Тебя ящерицы съедят. Заживо. Всех нас заживо съедят. Это же могильные ящерицы, клятый сосунок. Знаешь, на что они способны? Я тебе расскажу, на что. Они жрут человечину. Вот почему их зовут могильными. И от живого мясца не откажутся…

— Ради Худа! — застонал сзади Мертвяк. — Сержант… не надо так…

— Заткни хлебало! Он еще ползет, так? О да, ползет. Могильные ящерицы, недоносок! О да!

— Надеюсь, сержант, у тебя нет племяшей.

— Ты стал хуже, чем Наоборот. Капрал, кончай бубнить. Хочу новый взвод…

— Никто с тобой не пойдет после такого…

— Ты ничего не понимаешь, Мертвяк.

— Будь я тем ребенком, что ползет впереди — обкакался бы тебе в лицо.

— Тихо! Не подавай ему совета. Идиот! Сделаешь такое, парень, и я привяжу тебя здесь, на поживу могильным…

— Слушай меня, малыш! — зычно крикнул Мертвяк. — Эти могильные ящерицы длиной с твой мизинчик. Бальзам просто…

— Я тебя на вертел насажу, Мертвяк. Клянусь!

* * *

Корабб Бхилан Зену'алас заставлял себя ползти. Малазанин позади хрипел — единственное доказательство, что он еще жив. Им удалось опустить одну из медных панелей на яму. Руки обожгли — глубокие ожоги, боль не утихает — Кораббу казалось, что ладони у него мягкие как воск, принимают форму камней и ступеней.

Никогда он не чувствовал такой обжигающей боли. Тело его покрыто потом, конечности дрожат, сердце бьется, словно запертый в клетке зверь.

Он пролез сквозь узкое место и упал на что-то вроде мостовой. При этом голова задевала за каменные руины. Он скользнул вперед, как ящерица, и услышал: сержант лезет следом.

И тут почва содрогнулась, взлетела пыль, плотная как песок. Грохот, еще и еще содрогания, шум сверху. Сзади пронесся поток обжигающе горячего воздуха. Гарь, пыль…

— Вперед! — завопил Смычок. — Пока потолок не…

Корабб протянул руку назад, пошарил — и схватил руку малазанина. Солдата погреб под собой мусор, он задыхался под весом обломков. Корабб тянул все сильней.

Малазанин дико вскрикнул. Корабб вытащил его, посыпались кирпичи, снова поднялась пыль.

— Идем! — зашипел он. — Впереди яма, сержант — выгребная яма — все уже спустились. Хватай за лодыжки…

Сквозняк оттеснял жар ко входу.

Корабб нырнул в яму головой вперед, таща за собой Смычка.

* * *

Крыса нашла вертикальную шахту, с достаточно неровными для ее лапок стенками. Ветер завывал, нес сухие листья, пыль и мертвых насекомых. Животное спускалось вниз. Бутыл лег на уступ, вгляделся в шахту. Пыль вызывала слезы.

Ничего он не увидел. Бросил вниз кусок камня, стараясь не задеть крысу. Едущая на ней душа ощутила движение. Красные ушки напряглись, вслушались. Четыре удара человеческого сердца — и снизу донесся слабый стук камня о камень. Еще, и еще… и тишина. "О боги…"

— Что-то не так? — сказал сзади Каракатица.

— Шахта идет вниз, очень далеко.

— Мы можем спускаться?

— Крыса смогла.

— А ширина?

— Не очень широкая, а ниже еще сужается.

— У нас раненые. Хеллиан всё ещё без сознания.

Бутыл кивнул. — Сделай перекличку — я хочу знать, сколько человек сможет спуститься. Мне показалось, или храм за нами провалился?

Каракатица повертел головой, приказал рассчитаться и послать ему веревки и ремни. Снова повернулся к магу. — Да. Упал. Ветер ворвался сюда. Хвала Худу, сквозняк его отбил — мы все задохнулись бы.

"Ну, еще не поздно… Мы не прошли…"

— Знаю, о чем ты думаешь.

— Да ну?

— Думаешь, есть ли бог у крыс. Надеюсь, что есть. Надеюсь, ты молишься горячо и искренне.

Крысиный бог. Может быть. "Трудно сказать, что думают животные. Они не словами мыслят". — Полагаю, один из нас, сильный и крупный, может стать "краном" над шахтой. Поможет другим спускаться.

— Да, если у нас хватит веревок и ремней. Тюльпан, или тот другой капрал. Урб. Но мимо них никто не протиснется.

"Знаю". — Я попробую слазать вниз.

— Где крыса?

— Глубоко. Она долезла до дна. Ждет. А, вот, пошла. — Открывая садок Тюр, чтобы осветить темноту, он подполз к самому краю. Противоположная стенка казалась частью мощного здания — камни были искусно отесаны и скреплены. Попадались куски штукатурки. В середине почти горизонтально шел фриз. Та стенка была совершенно гладкой, и сужение шахты вызывали выступы на стене под Бутылом — фрагменты сложной лепнины на более грубой поверхности. Странное смешение стилей — ведь эти два здания стояли рядом. Однако оба здания без повреждений выдержали века под развалинами поздних поселений, под гнетом песка и камней. — Ладно, — сказал он подобравшемуся ближе Каракатице, — все не так уж плохо.

— Тебе сколько лет? Двадцать? Ни одной раны, тонкий как копье…

— Да, тут ты прав. — Бутыл высунулся дальше, вынес правую ногу за край. Оперся на выступ, осторожно спустился до уровня живота. — Проклятие, мои ноги не такие длин…

Выступ треснул — он вдруг понял, что это всего лишь гнилая доска — и маг скользнул вниз.

Он падал, дергая ногами, растопырив руки по сторонам. Грубые камни царапали спину; какой-то выступ ударил по затылку. Голова дернулась вперед. И тут ноги ощутили противоположную стенку провала.

Его перевернуло. Вниз головой…

" О Худ…"

Вдруг что-то задержало его. Треск, все новые рывки, тормозящие падение.

"Боги, это паутина…"

Плечо застряло, и это снова перевернуло его вверх головой. Он задрыгал ногами, ощутил под стопой штукатурку. Правая рука, ухватилась за выступ, но он, словно губка, промялся под скорчившимися пальцами. Вторая нога коснулась стены; он вытянул ноги, пока не уперся спиной в неровный камень.

Отовсюду сбегались пауки, большие — как вытянутая рука.

Бутыл замер, стараясь даже не дышать.

Лысые, коротконогие, бледно — янтарного цвета — он заметил, что твари светятся изнутри, как будто фонари в толстой, золотистой оболочке. Они облепили его тело. Высоко вверху безнадежно и испуганно взывал Каракатица.

Бутыл потянулся разумом — и отпрянул, коснувшись слепой паучьей ярости. Вспышки воспоминаний — крыса — излюбленная добыча — как-то пробралась через все ловушки, незримо пролезла мимо, не зная, что на нее смотрят сотни глаз. А теперь… этот.

Сердце застучало в груди. Колдун попытался снова. Вроде разума — улья, нет, большой семьи — они могут склеиваться, обмениваться пищей — когда ест один, едят все. Они никогда не видели света, кроме внутреннего, и до сей поры не ощущали ветра. "Испуганы… но, слава Худу, не голодны". Он попытался их успокоить и снова отпрянул: движение прекратилось, все внимание устремилось к нему! Скребущие по телу лапы замерли, твердые когти впились в кожу.

Тихо. Нет нужны бояться. Случайность. Случится еще не раз, и тут ничего не поделаешь. Лучше вам всем идти по домам. Скоро вернется тишина, мы пройдем мимо, потом ветер кончится. Вы построите новые сети. Мир… прошу…

Они не соглашались.

Ветер вдруг утих. Сверху спустился клубок жара.

"Бежать!" Он построил в воображении картину пожара, припомнив умирающих людей, разрушение…

Пауки побежали. Три удара сердца — и он остался один. К коже липли лишь куски жилистых сетей, обрывки паутин. Вниз закапала кровь — из подошв, из предплечий.

"Проклятие. Кажется, мне досталось. Боль нарастает — все болит. Слишком…"

Сознание уходило.

Сверху донеслось: — Бутыл!

Он зашевелился, моргнул. Сколько же он здесь висит?

— Я здесь, Каракатица! Лезу вниз. Думаю, недалеко осталось! — Морщась от боли, он начал двигать ногами — место довольно узкое, он мог ползти, упираясь в обе стены. Бутыл вздохнул, когда смог встать и оторвать спину от камня.

Нечто ударилось о правое плечо, ожгло кожу. Он присел, ощутив, как предмет скользнул вдоль груди. Петля на веревке.

Сверху: — Я слезаю!

* * *

— Корик позвал сзади: — Шип, ты еще с нами?

Названный солдат что-то бормотал — они все успели познать нежданный ужас. Ужас остановки. Движение означало сохранение здравого рассудка — ведь оно означало, что где-то там, впереди, ползет Бутыл, отыскивает путь. Едва все встали, по цепочке пополз страх, начал хвататься своими щупальцами за глотки и душить.

Вопли, панические удары о твердые, недвижные камни и кирпичи. Руки хватались за ноги находящихся впереди. Рождалось безумие.

Затем раздались голоса спереди: там нашли шахту, нужны веревки, пояса, перевязи — придется лезть вниз.

Впереди еще есть путь!

Корик безостановочно бормотал свое заклинание. Песнь Детской Смерти, сетийский ритуал перехода из отрочества во взрослую жизнь. Ритуал этот включал — и для мальчиков, и для девочек — могильное бревно (выдолбленный гроб) и ночное пребывание в семейном склепе. Похороны заживо — чтобы умерло дитя, чтобы родился взрослый человек. Тест на дух безумия, на червей, живущих в каждом, свернувшихся в основании черепа, туго стягивающих позвоночник. Червей, всегда готовых проснуться, выползти, прогрызть путь в черепную коробку. Наслать бормотание, рыдание, дикий смех — или все разом.

Он пережил ту ночь. Он победил червей.

Все, что нужно для сегодняшнего дня. У него есть все нужное.

Он слышал, как черви жрут солдат впереди и солдат сзади. Черви перескакивали и в детей. Для поддавшегося страху человека нет худшего кошмара, чем ставший свидетелем его слабости ребенок. Это способно лишить всякой надежды, всякой веры.

Корик не мог спасти никого из них. Не мог передать песнь, ведь они не понимали ее значения, они не проводили ночь в гробе. И он понимал, что скоро люди вокруг начнут умирать, или же безумие полностью пожрет их разумы, навсегда — и это принесет смерть все остальным. Каждому.

Черви отступили, и он слышал лишь рыдания — не сумасшедшие, но облегченные. Рыдания, бормотания. Он понимал, что они почуяли вкус, оставленный червями, и молились: "Больше никогда. Не подходите, прошу. Никогда больше".

— Капрал Шип?

— Ч — ч — что, черт тебя?

— Хром. Как он? Я его искал ногой, коснулся вроде бы руки… но он не шевелится. Ты можешь слазать вперед, поглядеть?

— Его вырубило.

— Почему?

— Я пролез вперед и ударил его головой о стену. Чтобы не вопил.

— Ты уверен, что он жив?

— Хром? У него череп тверже камня.

Корик услышал шум сзади. — Ну что?

— Я докажу. Давай — ка согнем сломанную ногу…

Хром завопил.

— Рад, что ты вернулся, — сказал Шип.

— Прочь от меня, урод!

— Это не я паниковал. В следующий раз, как только вздумаешь паниковать, вспомни, что я совсем рядом…

— Когда — нибудь я тебя убью, капрал…

— Как пожелаешь. Только не паникуй.

Корик вспомнил странные звуки, которые слышал недавно со стороны Шипа, но промолчал.

Послышалось сопение. В руки Корику всунули груду веревок и кожаных ремней, по большей части обожженных. Он подтянул ее вперед и передал мальчишке, скорчившемуся позади Тавоса Понда. — Отдай дальше, паренек.

— Ты, — ответил мальчик. — Я слышал тебя. Я слушал.

— И тебе было хорошо, не так ли?

— Да.

— Я научу. В следующий раз.

— Да.

* * *

Кто-то выкрикнул приказ, прорезавшись сквозь лихорадку ужаса, и солдаты начали отвечать, стягивая с себя все, что могло служить веревкой. Дрожа под слоем замерзшего пота, Тарр уперся лбом в камни под собой, втянул запах пыли, смешанный с запахом недавнего своего страха. Когда связка дошла до него, он передал ее дальше, присоединив к жалкой коллекции останки своей перевязи.

Теперь у них, по крайней мере, есть резон ждать. Они стоят не потому, что Бутыл не нашел пути.

Держаться хоть за что-то. Он молился, чтобы этого хватило.

Хотел бы я снова шагать по пустыне, — прошептал сзади Балгрид. — Дорога, и такой простор по бокам…

— Слышу, — ответил Тарр. — Но я помню, как ты тогда бранился. Сухота, солнце…

— Солнце. Ха! Я так прожарился, что солнца бояться нечего. Боги, я стану на него молиться, попомни. Если свобода — это бог, Тарр…

"Если бы свобода была богом. Какая интересная мысль…"

* * *

— Слава Худу, что вопли прекратились, — сказал Бальзам, шлепая по чему-то, ползущему по телу и щекочущему кожу. Словно сыпь от жары. Забавно…

— Сержант, — проговорил Мертвяк, — это ты громче всех вопил.

— Тише. Чертов лжец. Это не я, это ребенок передо мной.

— Да ну? Не знал, что он знает дальхонезский…

— Капрал, я тебя проткну. Еще одно слово… клянусь. Боги, что за зуд, словно я вывозился в "дурацкой пыльце".

— Ты подцепил это от паники. Называется "пот страха". Ты хоть не обделался? Воняет…

— Мертвяк, я вытаскиваю нож. Ты понял? Остается только повернуться — и ты больше не станешь бормотать.

— Ты потерял нож. В храме…

— Отлично! Я тебя залягаю до смерти!

— Тогда давай сейчас. Не хочу ползти через твою лужу…

* * *

— Войну выигрывает жар, — сказал Корабб.

— Да, — слабым, ломким голосом отозвался сзади сержант Смычок. — Вот.

Что-то коснулось ноги Корабба. Он протянул руку и нащупал конец веревки. — Ты ее тащил?

— Она обвязана вокруг пояса. Видел, что Улыба ее бросила около храма — не удивительно, ведь пенька уже дымилась…

Потянув веревку, Корабб ощутил на ней что-то склизкое, теплое. — Кровь? Ты истекаешь кровью?

— Пустяки. Я в порядке.

Корабб пополз вперед — между ним и передним солдатом, по имени Наоборот, оставалось пространство. Корабб мог бы ползти быстрее, но не хотел оставлять раненого сержанта. Враг или нет, такого делать нельзя.

Он считал, что все они монстры, трусы и зверье. Он слышал, что они едят трупы сородичей. Но нет, это просто люди. Ничем не отличаются от самого Корабба. "Тирания лежит у трона императрицы. А эти… это просто солдаты. Всего лишь". Уйди он с Леоменом — понять такое не довелось бы. Он держался бы прежней яростной ненависти ко всем малазанам и всему малазанскому.

И вот сейчас… Человек позади умирает. Фалариец по рождению — еще одно завоеванное империей место. Умирает, и к нему даже нельзя подобраться. Не сейчас.

— Эй, — прохрипел он Наобороту. — Передай это.

— Худ побери, настоящая веревка!

— Да. Передавай скорее.

— Не приказывай мне, ублюдок. Ты пленник. Помни.

Корабб отполз.

Жара нарастала, пожирала все сочившиеся снизу струйки свежего воздуха. Долго им не выдержать. "Нужно ползти".

Смычок пробормотал: — Ты что-то сказал, Корабб?

— Нет. Ничего особенного.

* * *

Сверху доносились звуки — это Каракатица спускался по наспех связанной веревке, тяжело дыша, сопя. Бутыл стоял на осыпающемся дне провала. Трещина рядом плотно запечатана. Он тревожно шарил руками по стенкам. Крыса? А, вот… рука провалилась в полость с холодным воздухом. Край гладкого здания. Арка. Боги, что это за дом? Арка, держащая вес двух или трех этажей из камня. Ни стена, ни арка не прогнулись за все это время. "А вдруг легенды правдивы? И'Гатан некогда был первым из святых городов, величайшим городом мира. Когда он умер, при Великой Резне, ни один дом не был тронут, все осталось стоять. Они стояли, пока не были погребены песками".

Он пригнулся и ногами вперед нырнул в арку, сразу ощутив что-то — мусор? — почти заполнившее комнату. Обломки катались и сдвигались, трещали под сапогами.

Крыса подскочила, испуганная устроенным Бутылом шумом. Он потянулся и снова захватил своей волей душу зверька. — Тише, малышка. Надо работать… — Голос вдруг угас.

Он лежал на рядах сосудов, уложенных в штабели почти до потолка. Ощупав их руками, колдун понял, что высокие амфоры запечатаны, покрыты железными крышками; края и верхушки крышек исчерчены причудливыми узорами. Керамика хорошо обожжена. Услышав призывный крик спустившегося Каракатицы, Бутыл побрел к центру комнаты. Крыса скользнула в другую арку, маг ощутил, как она лезет вниз, потом не спеша идет по ровному, свободному от обломков полу.

Схватившись за край одной из крышек, он попытался убрать ее. Но запечатана амфора была плотно, ему не удалось поднять крышку. Тогда он попытался вращать ее влево, затем вправо. Ничего. Он потянул вверх изо всех сил. Крышка сдвинулась. Посыпался сухой воск. Маг потянул снова, но крышка не отходила. Тогда он снова начал вращать ее влево — и понял, что с каждым поворотом она поднимается. Он нащупал пальцем запачканную воском спиральную нарезку на освобожденном горлышке. Еще два витка — и железный колпачок упал.

Комнату затопил жгучий, пряный запах.

"Я знаю этот запах… Мед. Эти штуки полны меда". Сколько же они ждут здесь, спрятанные людьми, давно обратившимися во прах? Он сунул руку в горлышко и почти сразу рука погрузилась в холодное, густое содержимое. Бальзам для ноющих ожогов — и утешение вдруг проснувшегося голода.

— Бутыл?

— Сюда. Я в большой комнате у ровной стены. Каракатица, здесь кувшины, сотни амфор. Полных меда. — Он вытащил руку и лизнул кончики пальцев. — Боги, да он свежий. Смажь ожоги, Каракатица…

— Только если ты обещаешь, что дальше мы не полезем через муравейник.

— Внизу нет муравьев. Сколько с нами?

— Все, что спустились.

— Смычок?

— Он еще жив, хотя жар чуть его не схватил.

— Значит, веревок хватило. Хорошо.

— Да уж. Пока они держат. Похоже, Урб решил стащить Хеллиан на спине.

— Они будут следующими?

— Да. Как снять крышку?

— Вращай против. Вращай и вращай.

— Бутыл услышал, как сапер возится с другой амфорой. — Он свежий, так что не может быть очень старым.

— Знаки на крышках… Карак, я не могу их видеть, но могу ощупывать. У моей бабушки был ритуальный сосуд для магии —там те же знаки. Если не ошибаюсь, Карак, это джагутская работа.

— ЧТО?

— Но сами сосуды из Первой Империи. Проведи рукой по стенкам. Гладкая как яичная скорлупа — если бы был свет, клянусь, она оказалась бы небесно — голубой. При хорошей закупорке…

— Я все еще чувствую аромат цветов.

— Знаю.

— А ты толкуешь о тысячах и тысячах лет.

— Да.

— Где твоя любимая крыса?

— Отыскивает путь. Напротив другая комната, пустая — то есть мы можем пройти туда и искать следующие…

— Что-то не так?

Бутыл покачал головой: — Ничего. Просто чувствую себя… странно. Прикоснулся спиной к стене — она онемела…

— Дыханье Худа, в меде какой-то мак? Я тоже начал… боги, голова кружится.

— Да, лучше сказать остальным.

Бутыл ничего не видел вокруг, но ему казалось, что мир вращается, кружится. Сердце ускорило бег. "Дерьмо!" Он полез к следующей арке. Попытался втащить себя за нее — и упал.

Удар о камни показался далеким, хотя он явно падал не менее двух саженей. Он как бы вспомнил громкий треск, шлепок… сообразив, что это его макушка ударилась о плиты…

Сверху на него упал Каракатица и перекатился, громко охнув.

Бутыл нахмурился. Пошарил руками по полу. "Крыса… где она… Пропала. Я потерял ее. О нет, я потерял ее!"

Миг спустя он потерял и все остальное.

* * *

Корабб протащил бесчувственного Смычка по последнему отрезку тоннеля. Ощупал уступ, найдя веревку, свисающую от трех связанных вместе ножен, услышал неясные голоса далеко снизу. Жар клубился вокруг, словно змеи; он с трудом подтянул малазанина к краю.

Схватил веревку, начал втягивать.

Нижняя треть вся состояла из узлов — ее связали из ремней и портупей. Он проверил каждый узел, тщательно, но не нашел слабых звеньев. Корабб спутал руки малазанина у запястий и локтей, затем связал ноги — при этом ощупал покрытые запекшейся кровью раны от копий, обнаружив, что все бинты потерялись по дороге. Пропустив свою голову и левое плечо между рук Смычка, он привязал тело к себе, схватился за веревку и начал спуск.

Он почти падал, потому что размер шахты оказался слишком большим и ноги едва касались стены. Руки все больше слабели. Но тут под ногой оказался выступ, на который можно было опереться. Ниже лаз сужался. Корабб смог отдохнуть.

Боль ожогов, тяжелый стук сердца, хрип дыхания. Вскоре он возобновил спуск. Теперь лезть было легче — шахта становилась все уже.

Наконец он был внизу. Слева раздалось нечто вроде хихиканья, быстро затихшего.

Он пошарил рукой в том направлении и нашел арку. Кинул туда конец веревки и услышал, как она ударилась о тело.

"Все уснули. Неудивительно. Я и сам готов уснуть".

Он отвязал Смычка и ощупал всё вокруг. Ноги стоят на качающихся кувшинах, со всех сторон храп, тихое дыхание — и сладкий, приторный запах. Он протащил Смычка поближе.

Мед. Много кувшинов меда. "Думаю, полезно для ожогов. И для ран". Найдя открытый сосуд, Корабб извлек пригоршню меда и начал наносить жидкость на колотые раны сержанта. Смазал ожоги — Смычка и свои. И уселся. Блаженное онемение захватило тело.

"Ох, этот мед… это Карелбара — богоносец. Ох…"

* * *

Кулак Кенеб вышел на утренний свет, встал и замигал, оглядывая хаос палаток, по большей части подпаленных, и солдат — бредущих, качающихся или стоящих, уставившись через выжженное поле на город. И'Гатан, мутный в потоках вздымающегося жара, бесформенная могила, оплывающая на склоны своего холма. Там и тут еще вспыхивали огни, выстреливали языки пламени, вначале бледно — оранжевые, потом тускло — красные.

Воздух был полон праха. Прах падал, словно снег.

Трудно дышать. У него проблемы со слухом — тот огненный шторм все ревет в ушах, и голод его не утолен. Как долго длилась буря? День? Два дня?

Рядом были целители. Ведьмы с мазями, владеющие Деналом лекари из армии. Сплетение голосов — заклинания, шепот, иногда реальный, иногда воображаемый.

Он подумал о жене. Сельв была далеко от проклятого континента, в безопасности родного имения на Квон Тали. Кесен и Ванеб, детишки. Они же выжили? Он был уверен, что выжили. Воспоминание было слишком сильным, чтобы сомневаться. Тот ассасин Калам, он что-то сделал с ними.

Сельв. Они жили врозь два года перед восстанием, два года — два? — проведенные в гарнизоне, на Семиградье. Мятеж заставил их отринуть ссоры ради спасения себя и детей. Он подозревал, что она не скучает; а вот дети… Он подозревал, что она уже нашла себе другого, любовника, и его возвращение — последнее, о чем она мечтает.

Ну, в жизни может быть и худшее. Он вспомнил о солдатах с жестокими ожогами — о боги, как они кричали.

Кенеб уставился на город. Он ненавидел его всей душой.

Пес Крюк лег рядом. Миг спустя появился и Гриб. — Отец, ты знаешь, что родится отсюда? Знаешь?

— Откуда, Гриб?

Мальчик показал голой, покрытой пеплом рукой на И'Гатан: — Она хочет, чтобы мы ушли. Как можно скорее. — Он ткнул в восходящее солнце. — Видите ли, там чума на востоке. Итак. Мы идем на запад. Найти корабли. Но я уже знаю ответ. Чтобы найти то, что внутри, нужно убрать все внешнее. Так?

— Нет, Гриб, я не понимаю тебя.

В поле его зрения показалась обнюхивающая землю хенгезская собачонка Мошка. Она начала бешено копать, будто впав в безумие. Пыль полетела во все стороны.

— Что-то погребено, — сказал смотрящий на собачку Гриб.

— Думаю, да.

— Но она не желает видеть. — Мальчик глянул на Кенеба. — Как и ты.

Гриб побежал прочь, Крюк увязался за ним. Мошка все рылась в земле, фыркая и чихая.

Кенеб нахмурился, пытаясь припомнить… Что же такое Гриб говорил недавно — в ночь атаки? Перед тем, как рок обрушился на них? Нет ли в словах паренька скрытого предупреждения? Он не мог понять — мир до пожара казался рассудку обратившимся во прах, в ничто. Трудно было даже вспомнить имена жены и детей. "Не понимаю. Что со мной?"

* * *

В командном шатре Адъюнкт стояла перед Нилом и Нетер. Кулак Блистиг прислонился к стенке — он едва мог стоять. Тавора приказала заниматься целением — размещать госпитали, руководить владеющими Деналом, ведьмами и ведунами. Два дня и одна ночь — или две ночи? — он с трудом мог припомнить хаос тех звонов, что последовали за ночью штурма. Если бы не подчиненные офицеры, его явно отстранили бы от командования еще до рассвета. Душа тонула в пропастях Бездны.

Блистиг не был до конца уверен, что она выкарабкалась.

Нил говорил монотонным голосом — слишком длительное использование магии сделало его подавленным. — … только смерть и жара. Те, что смогли сбежать — их страдания оглушили меня — они довели духов до безумия. Духи бегут, обрывая цепи. Они проклинают нас за рану земли, за свершенные преступления…

— Это не наши преступления, — бросила, отворачиваясь, Адъюнкт. Ее взор нашел Блистига. — Скольких мы потеряли сегодня, Кулак?

— Тридцать одного, Адъюнкт. Но ведьмы говорят, что за ними последуют немногие. Тяжелораненые умерли, остальные выживут.

— Начинайте приготовления к походу. У нас хватает телег?

— Если солдаты понесут свой рацион сами. Кстати, пищи не хватит — нам придется жевать ремни, если не найти новые припасы.

— Насколько ее хватит?

— На неделю, если начать экономию. Адъюнкт, куда мы идем?

Взор ее затуманился. — Чума оказалась… особо заразной. Думаю, это зараза самой Повелительницы, поцелуй богини. У нас мало целителей…

— Лофал?

Нил покачал головой: — Город уже поражен, Кулак.

— Сотка, — сказала Адъюнкт. — Жемчуг доложил, что адмирал Нок не смог поставить флот и транспорты в доки к востоку от Ашока и полуострова Маадил, так что вынужден огибать его. Его ждут в Сотке через девять дней, ведь он зайдет за водой в Таксилу или Кольцо.

— Девять дней? — воскликнул Блистиг. — Если чума уже в Лофале…

— Теперь время наш враг, — отозвалась Адъюнкт. — Кулак, приказываю снимать лагерь. Как можно скорее. Восстание подавлено. Теперь наша задача — выжить. — Она поглядела на него. — Желаю выйти на тракт сегодня ночью.

— Сегодня? Да, Адъюнкт. Я поспешу. — Он отдал честь и вышел. За входом встал и заморгал, не сразу придя в себя и вспомнив приказ.

* * *

Едва шаги Кулака затихли вдали, Адъюнкт повернулась к Нетер. — Госпожа Чума. Нетер, почему здесь? Сейчас?

Виканская ведьма пожала плечами: — Вы просите измерить замысел богини, Адъюнкт? Безнадежное дело. У нее может и не быть побудительных причин. Ведь чума — ее основное свойство. Она порождает ее. — Нетер замолчала, покачав головой.

— Адъюнкт, — вступил в разговор Нил, — вы получили свою победу. Императрица будет довольна. Должна быть. Нам нужен отдых…

— Жемчуг сообщает, что Леомен не мертв.

Виканы промолчали. Адъюнкт повернулась к ним. — Так вы оба знали это?

— Его забрали, — ответил Нил. — Богиня.

— Какая богиня? Полиэль?

— Нет. Королева Снов.

— Повелительница гадания? Какой ей прок от Леомена Молотильщика?

Нил дернул плечом.

Снаружи застучали копыта; миг спустя в шатер вошел Темул. Он был покрыт пылью, вытирал кровь с трех параллельных царапин на лице. В руках он нес растрепанную девчонку. — Нашли, Адъюнкт.

— Где?

— Пыталась забраться в развалины. Она потеряла разум.

Адъюнкт поглядела на Синн. — Лучше бы ей отыскать его. Мне нужны Верховные Колдуньи. Синн, погляди на меня. Погляди.

Девушка не подала вида, что слышит Тавору. Голова болталась, перепачканные волосы закрывали лицо.

Адъюнкт сказала со вздохом: — Возьмите ее, помойте. Не спускайте глаз — позже попробуем снова.

Когда Темул вынес Синн, Нил спросил: — Адъюнкт, вы намерены преследовать Леомена? Как? Нет способа — Королева Снов могла уже перенести его на иной континент.

— Нет, мы не будем преследовать. Но пойми, викан: пока он жив, в глазах Императрицы это не победа. И'Гатан останется тем, чем был — проклятием Империи.

— Он не поднимется вновь.

Тавора внимательно поглядела на Нила. — Молодежь ничего не знает об истории. Я хочу пройтись, а вы отдыхайте.

Она ушла. Нил поглядел в глаза сестры. — Молодежь? Как быстро она забыла.

— Они все забыли, брат.

— Как думаешь, куда ушел Леомен?

— Куда же еще? В золотой век. К славе Великого Восстания. Сейчас он шагает тропами мифов. Будут говорить — он возжег огонь. Будут говорить — в его очах видно Откровение. Будут говорить — он отплыл от И'Гатана по реке малазанской крови.

— Местные верят, что Колтейн возвысился. Новый бог, Повелитель Ворон…

— Глупцы. Виканы не возвышаются. Мы просто… повторяемся.

* * *

Лейтенант Прыщ проснулся и поднял правую руку, чтобы приветствовать своего капитана (Добряк встал как раз у его матраца).

— Говорят, лейтенант, у вас руки склеились.

— Да, капитан. Левая рука.

— Говорят, они сделали все, что могли, убрали боль. Может быть, в один прекрасный день сумеют разделить пальцы. Найдут целителя с Высшим Деналом и заставят вашу руку выглядеть и работать как раньше.

— Да, сэр. А пока — ведь это рука для щита, и я могу…

— Тогда почему, во имя Худа, вы валяетесь на тюфяке?

— Гм… да, сэр, нужно найти одежду, и я с вами.

Добряк оглядел ряды постелей. — Полгоспиталя заполнено блеющими ягнятками — лейтенант, вы решили стать волком? Выходим ночью. У нас мало фургонов и, что еще хуже, много носилок и паланкинов — на что стала похожа Армия, а?

— Позор, сэр. Как поживает Кулак Баральта, сэр?

— Потерял руку. Но вот он не хнычет, не плачет и не жалуется.

— Нет?

— Конечно, нет. Он все еще без сознания. Вставай на ноги, солдат. Завернись в одеяло.

— Я потерял браслет, сэр…

— Но на его месте остался ожог, не так ли? Они увидят его и поймут, что вы офицер. А также по суровому лицу.

— Так точно, сэр.

— Отлично. Хватит время тратить. Перед нами работа, лейтенант.

— Так точно, сэр.

— Лейтенант, если вы будете лежать через одно биение моего сердца… я скатаю матрац вместе с вами. Понятно?

— Так точно, сэр!

* * *

Она сидела неподвижно, разбросав ноги и руки, как кукла; старая виканка мыла ее, а другая стригла волосы. Они не подняли голов, когда вошла капитан Сорт.

— Хватит и этого, — сказала она и сделала жест выйти. — Прочь.

Заведя заунывные причитания — наверное, проклятия — старухи вышли.

Фаредан Сорт поглядела на девушку: — Длинные волосы мешают зрению, Синн. Тебе без них лучше. Мне своих совсем не жалко. Ты не говоришь — но, думаю, я поняла, что происходит. Итак, слушай. Не отвечай, просто слушай…

* * *

Уныло — серый летающий пепел поглотил остатки солнечного света; пыль с дороги клубами расходилась по полям. До Четырнадцатой Армии все еще доходили последние вздохи мертвого города — остатки огненной бури, печальное напоминание выжившим солдатам, ожидающим звуков рога.

Кулак Кенеб поднялся в седло, натянул удила. Вокруг был слышен лишь кашель — и от людей, и от животных. Ужасный звук. Фургоны, полные замотанных тряпками раненых, выстроились на тракте, словно похоронная процессия. Они были закопчены, обуглены, они смердели пожарищем. В одном, думал он, лежит кулак Тене Баральта — лицо его страшно обожжено, целитель ухитрился спасти глаза, но загоревшаяся борода уничтожила большую часть губ и носа, а некоторые куски его тела и вовсе похоронены в общей могиле. Все беспокоились за здравие его рассудка; впрочем, он оставался без сознания. Милость богов… Но там много и других, о, сколь много…

Он заметил, что к нему спешит Темул с двумя всадниками. Викан резко остановил коня, кивнул: — Нигде не можем найти, Кулак. Не удивляюсь — но запомни: у нас были и другие дезертиры, и всех удалось поймать. Адъюнкт приказала отныне убивать беглецов при обнаружении.

Кенеб кивнул и отвернулся.

— Отныне, — продолжил Темул, — виканы не примут от малазанских офицеров приказов иного свойства.

Кулаку пришлось снова поглядеть на Темула. — Кулак, виканы — тоже малазане.

Юноша скривил губы и пришпорил коня. — Теперь они ваша проблема. Высылайте поисковиков, если хотите — но Армия ждать не будет.

Едва он натянул удила, как прозвучали рога. Армия пришла в движение.

Кенеб встал на стременах, оглядел окрестности. Солнце почти село. Слишком темно, чтобы что-то рассмотреть. Капитан Фаредан Сорт и Синн. Дезертиры. "Проклятая капитан. Я думал, она… ладно, я не думал, что она способна…"

И'Гатан ломал людей, ломал сильно — он не думал, что многие сумеют оправиться.

"До конца дней своих…"

Четырнадцатая Армия начала поход, вышла на западную дорогу к развилке на Сотку; за спинками солдат остались пыль, прах и разрушенный город.

* * *

Голова ее была змеиной, вертикальные щелки зрачков светились зеленым; Бальзам видел, как болезненно — завораживающий, раздвоенный язык выскакивает из пасти. Толстые космы черных волос извивались, на конце каждой пряди имелась крошечная человеческая головка, разевающая рот в жалобном писке.

Пожирательница Ведьм, Зезорма Раадиль, разодетая в шкуры зебр. Четыре ее руки устрашающе размахивали священными орудиями дальхзонезцев. Бола, кнут, кривой серп и камень. Он никогда не мог понять: куда делись более подходящие орудия смерти? Ножи? Копья? Луки? Кто вообще придумал такую богиню? Чей извращенный, больной, помраченный разум сочинил все эти ужасы? "Кто бы он ни был, я его ненавижу. Или ее. Наверное, ее. Это всегда она. Она же ведьма? Нет, Пожирательница ведьм. Значит, это был мужик, и вовсе не безумный. Кто-то же должен пожирать ведьм"?

Но она приближалась к нему. К Бальзаму. К посредственному ведуну — нет, к негодному ведуну — нет, к простому солдату. Сержанту. Где, Худа ради, его взвод? Армия? Что он делает в саванне родной страны? "Я сбежал оттуда, о да. Пасти скот? Охотиться на диких, злобных зверей и называть это приятным препровождением времени? Не для меня. О нет, не для Бальзама. Я выпил столько коровьей крови, что могу отрастить рога, выпил столько молока, что могу иметь вымя…" — Так изыди, Пожирательница!

Она засмеялась (вполне ожидаемо, что звук этот вышел шипящим) и сказала: — Я проголодалась по приблудным ведунам….

— Нет! Ты ешь ведьм! Не ведунов!

— Кто говорит о еде?

Бальзам пытался убежать, он хватался руками, скреб ногтями по твердым камням, но вокруг одни скалы и выступы — он в ловушке.

— Я в ловушке!

— Отойди от него, похотливая змеюка!

Громовый глас. Ну ладно, малость тихий для грома. Бальзам извернулся и увидел над собой громадного жука, вставшего на задние ноги. Клиновидная голова оказалась бы на уровне колен Бальзама — если бы Бальзам сумел подняться. То есть громадного в относительном смысле. "Импарала Ан, бог Навоза".

— Импарала! Спаси!

— Не бойся, смертный, — ответил Жук, помахивая усиками. — Она тебя не получит! Нет, ты нужен мне.

— Тебе? Зачем?

— Копать, мой смертный друг. Через обширную кучу земли! Лишь твой род, смертный, наделен таким ясным видением и таким необоримым аппетитом! Вы — поставщики отходов и созидатели свалок! Следуй за мной, и мы проедим путь в саму Бездну!

— Боги, да ты воняешь!

— Неважно, друг — скоро и ты…

— Оставьте его в покое, оба! — Третий голос, очень резкий, приближался откуда-то сверху. — Лишь мертвые и умирающие выкликивают истину!

Бальзам глянул вверх. Бризан Групп, богиня коршунов. Об одиннадцати головах. — Ох, оставьте меня! Все вы!

Теперь голоса раздавались со всех сторон. Боги и богини, полное сборище отвратительных покровителей Даль Хона.

"О, почему у нас так много вас?"

* * *

Это была сестра, не она сама. Она вспомнила так ясно, словно это было вчера. Ночь лжи сгустилась над деревенькой в Итко Кане. Море оставалось пустым слишком, слишком долго. Наступила нехватка — нет, настоящий голод — и все современные, цивилизованные убеждения были отброшены. Во имя Пробуждения они вернули мрачные обычаи древних.

Рыба ушла. Моря были безжизненны. Для спасения, для инициации Пробуждения нужна кровь.

Они взяли сестру. Улыба была уверена. Да, вот они, заскорузлые, грубые руки стариков, тащивших бесчувственное, накачанное снадобьями тело по мокрому песку — отлив отошел далеко и терпеливо ожидает теплого дара — а она просыпается и в ужасе смотрит вокруг.

Все неверно. Не так это случилось. Они взяли сестру — близняшку, ведь в Зеркальных Родах таится сила, и такое очень редко случается в маленькой деревне.

Сестра. Вот почему она ушла от них. Прокляла каждое имя, каждое лицо, увиденное в миг отправления ритуала. Бежала и бежала, до самого города на севере — но знай она, ЧТО ее там поджидало…

"Нет, я пошла бы снова. Да. Ублюдки. "Во имя жизни окружающих отдай свою, дитя. Это цикл рождения и смерти, вечная тропа пролегает через кровь. Отдай нам свою жизнь ради жизни других"".

Удивительно, почему это жрецы никогда не избирают в "славные жертвы" себя? Почему не приказывают привязать себя к кольям, чтобы дождаться прилива и крабов, вечно голодных крабов?

И, если это так славно, зачем лить в горло вонючий дурханг, пока глаза не становятся как черные жемчужины, пока девочка не лишается способности видеть, тем более говорить? И еще менее — понимать, что происходит, к чему она приговорена?

Плывущая над собственным телом Улыба чувствовала, как собираются древние духи, жадные и радостные. А где-то в глубине за молом ожидает Старейший Бог. Сам Маэл, кормилец ничтожеств, жестокий хищник жизни и надежды.

В душе заклокотал гнев. Улыба ощутила, что тело содрогается в тугих цепях онемения — она не станет лежать покорно, не улыбнется в ответ на прощальный поцелуй матери. Не станет сонно моргать, когда теплая вода коснется ее, захлестнет ее, польется в…

"Слышьте меня! Все вы, проклятые духи! Я отвергаю вас!

О да, идите прочь! Вы много знаете, потому боитесь. Да, клянусь, я возьму всех вас с собой. Всех заберу в Бездну, в лапы дьяволов хаоса. Это же цикл, видите сами! Порядок и хаос, цикл куда старее жизни и смерти. Не согласны?

Итак, идите ко мне. Все".

В конце концов, только в этом она уверена. Они взяли сестру, и она… "ладно, не надо таиться. Ты сама подарила прощальный поцелуй. Дурханг — не извинение, милочка".

Бегство так и не помогло ей. Надо было бежать куда быстрее.

* * *

Можно верить шлюхам. Он был рожден шлюхой, сетийской девочкой четырнадцати лет, от которой отвернулись родители. Конечно, тогда она еще не была шлюхой, но если надо кормить малыша — какой еще путь можно избрать?

Он изучил культы шлюх, всех женщин, друживших с матерью, разделявших с ней страхи и все иное, происходящее из общей профессии. Они касались его нежно и уверенно — язык тела, самый знакомый им.

Полукровка не может призывать богов. Полукровка бредет по канаве между двумя мирами, презираемый в обоих.

Но он не был одинок. В некотором смысле именно полукровки крепче всех держались сетийских традиций. Чистые родом ушли на войну — юные копьеносцы и девы-лучницы; они встали под знамена Малазанской Империи. И вернулись уже не сетийцами. Малазанами.

Тогда Корик погрузился в старые ритуалы — те, которые смог припомнить — хотя сознавал, что они пусты и безбожны. Они служат лишь интересам живых, скопищу полукровок.

И в этом не было позора.

Потом, гораздо позднее, пришло время, когда Корик нашел свой собственный язык, защищающий жалкие жизни женщин, первыми научивших его искусству пустого поклонения. Мирской диалект, связанный интересами живых, родных, стареющих людей вокруг. Выплатил долг детства никому ныне не нужным, отставным шлюхам. Изношенный язык, изодранный грубыми прикосновениями, равнодушным использованием горожан, прославляющих экстаз и поклонение, когда им это выгодно, а в иное время жрущих людскую плоть со спокойствием обсевших добычу грифов.

Глубоко во сне Богоносца Карелбары Корик не видел гостей. Для него — лишь забвение. Что до фетишей… что ж, они служат иной цели. Совершенно иной.

* * *

— Давай, смертный. Тяни.

Хрясь поглядел сердито сперва на Порхающего Огрызка, Бога — Саламандру, Верховнейшего из верховных маршалов, потом на сумрачные болотища Мотта. Что он здесь забыл? Он не желает здесь быть. Что, если братья найдут?

— Нет.

— Давай, я знаю, ты хочешь. Возьми мой хвост, смертный, и смотри, как я стану трепыхаться — бог, пойманный руками человека. Не этим ли забавляетесь все вы?

— Нет. Иди отсюда. Не желаю говорить. Иди.

— О, бедный Джамбер Бревно. Ты так одинок. Но вдруг братья тебя отыщут — тогда ты захочешь иметь меня рядом. Да, захочешь. Если они найдут тебя… ох, ох!

— Не найдут. Даже пытаться не станут.

— Они ищут, глупый мой дружок…

— Я тебе не дружок. Иди.

— Они встали на след, Джамбер Бревно. За то, что ты сотворил…

— Ничего я не натворил!

— Хватай хвост. Вот, вытяни руку…

Джамбер Бревно, ныне известный как Хрясь, вздохнул и сомкнул руки на хвосте Бога — Саламандры.

Тот дернулся, и хвост остался в руке смертного.

Порхающий Огрызок со смехом поскакал вдаль.

"И отлично", подумал Хрясь. "Давно не шутили со мной".

* * *

Корабб встал посреди пустыни, и кто-то подходил сквозь пыльную дымку. Дитя. Ша'ик Возрожденная, вернувшаяся провидица, готовая вести на смерть новых воинов. Он не мог ясно различить лицо — с глазами что-то не так. Может, сгорели. Или выбиты летящим песком — он не знал, но чувствовал боль, видя ее. Видеть ее было ужасно.

"Нет, Ша'ик, прошу. Надо закончить это, покончить с этим. Мы получили свою долю священных войн — сколько крови хотят впитать пески? Когда утолится твоя жажда?"

Она подошла ближе. Чем ближе оказывалась она к нему, тем сильнее болели глаза. Когда раздался ее голос, Корабб Бхилан Зену'алас был слеп.

Но не глух.

Она прошептала: — Спаси меня.

* * *

— Открой глаза, друг.

Но он не хотел. Всем нужны решения. От него, всё время… а он больше не может. Никогда больше. То, что сейчас — совершенство. Медленное погружение, шепотки, не значащие ничего, не оформленные в слова. Ничего иного, ничего больше не нужно.

— Вставай, Скрипач. Еще раз, в последний раз — поговорим. Нужно поговорить, друг.

"Ладно". Он открыл глаза и заморгал, желая видеть ясно — но туман не исчезал — и сделанным из тумана казалось склонившееся над ним лицо. — Еж. Чего тебе?

Сапер ухмыльнулся: — Спорю, ты решил, что умер. Так? Вернулся к старым приятелям. Сжигатель Мостов — а ведь Сжигатели не умирают. Бессмертная армия — о, мы так надули Худа! Ха! Это ты думаешь? Ладно, тогда где Ходунок? Где остальные?

— Ты скажи.

— Скажу. Ты не мертв. Пока что. Наверное, на малое время. Вот почему я здесь. Тебе нужен пинок, Скрип, иначе Худ тебя отыщет и мы никогда больше не свидимся. Там, где ты сейчас, мир прожжен насквозь. Насквозь, королевство за королевством, садок за садком. Никто не может назвать его своим. Это надолго. Мертвое, выжженное до самой Бездны место.

— Еж, ты призрак. Чего ты хочешь от меня? Зачем я тебе?

— Ты должен идти, Скрип. Должен донести нас до конца…

— Какого еще конца?

— До конца. Все, что могу сказать…

— Почему?

— Потому что еще не случилось, идиот! Откуда мне знать! Это будущее. Я не вижу будущего. Боги, ты такой тупой. Всегда был.

— Я? Я себя не подорвал, Ежик.

— И что? Ты лежишь на куче кувшинов и истекаешь кровью: это лучше? Сладкий медок смешался с кровушкой…

— Какой медок? О чем ты?

— Лучше тебе вставать. Вы выбились из графика.

— А где мы?

— В никаком месте. В этом и проблема. Может, вас найдет Худ, а может, никто. Духи И'Гатана — они сгорели. Обращены в ничто. Уничтожены все воспоминания, тысячи и тысячи прядей. Тысячи лет… пропали. Ты не можешь вообразить величину потери…

— Тихо. Ты говоришь как привидение.

— Пора вставать, Скрип. Сейчас же. Идите…

* * *

Пал мчался по равнине. Бутыл обнаружил себя лежащим на почерневших остатках травы. Рядом находились обугленные трупы — какие-то четвероногие травоядные; около них сидели шесть человекоподобных существ, голых, но покрытых тонким мехом. Они рубили жареное мясо острыми кремнями.

Еще двое стояли на страже. Один из них… это ОНА!

"Моя женщина". Теперь она на сносях. Увидела его, подошла ближе. Бутыл не смог отвести взора от царственно спокойных очей.

Некогда на острове Малаз обитали дикие обезьяны. Он припомнил, что в Джакатакане семилетним ребенком видел на рынке клетку с последней обезьяной, пойманной в лесах на северном побережье. Он забрел в деревню — молодой самец в поисках пары — но самок этого вида не осталось. Вскоре его, усталого и испуганного, загнали в конюшню, побили палками — и теперь он скорчился в грязной бамбуковой клетке, стоящей на грязном рынке.

Семилетний мальчик встал перед клеткой, его глаза были на одном уровне с окруженными черным мехом и тяжелыми надбровными дугами глазками зверя — и на один миг, один бесконечный миг их взоры сплелись. Один миг, разбивший сердце Бутыла. Он увидел слабость, увидел разумность — существо, сознающее себя, но не сознающее, чем оно виновато и чем заслужило пленение. Оно не знало, разумеется, что осталось единственным в целом мире. Последышем своего вида. Именно это, по каким-то непонятным законам рода людского, и было преступлением.

Да и ребенок не мог знать, что обезьяне, как и ему, исполнилось семь лет.

Но оба знали, знали в глубинах душ своих — эти едва озаренные разумом существа, не принявшие еще свойственной их видам формы — что смотрят в глаза брату.

И сердце его разбилось.

Разбивая и сердце обезьяны — может быть, думал он позднее, это всего лишь вера, внушение, необходимость самобичевания. За то, что стоял вне клетки, за то, что кровь обезьян была на руках его племени.

Душа Бутыла была разбита… и тем освобождена, одарена — или проклята? — способностью странствовать в поисках слабых искр жизни. И находить, что они вовсе не слабы, что неспособность ясно увидеть их принадлежит лишь ему самому.

Сострадание возможно тогда и только тогда, когда ты можешь выйти за пределы себя, увидеть решетку со стороны.

Много лет спустя Бутыл проследил судьбу последней обезьяны. Куплена ученым, одиноко проживавшим на диком берегу Гени, в лесах которого обитали стаи обезьян, мало чем отличные от малазских; ему нравилось думать, что сердце ученого не лишено было сострадания, а лесные обезьяны не отвергли своего кузена. Он надеялся: хоть эта жизнь получила отсрочку смертного приговора.

Он страшился узнать, что чучело зверя стоит в пыльной комнате какого — нибудь замка как необычный трофей.

Посреди пыли, в запахе жженой плоти женщина склонилась к нему и провела пальцем по лбу.

Потом ее пальцы сложились в кулак. Кулак поднялся, метнулся вниз…

* * *

Он отпрянул, широко распахнул глаза — но увидел лишь темноту. В спину впились жесткие края и осколки — "комната, мед, о боги, как болит голова…" Бутыл перевернулся, застонав, и черепки хрустели при каждом движении. Он был в комнате, следующей за складом меда; один кувшин последовал за ним, чтобы разбиться о холодный камень пола. Маг снова застонал. Весь перемазан в тягучем меде, в пыли… но ожоги, но боль — ушли. Он глубоко вздохнул и прокашлялся. Воздух мерзкий. Нужно отыскать путь — все они…

— Бутыл? Это ты?

Каракатица. Лежит рядом. — Да. Мед…

— Да уж, здорово лягает. Мне снился… тигр, он умер — был порублен на куски теми большими неупокоенными ящерами, что ходят на двух ногах. Умер, но возвысился, хотя мне рассказали лишь о смерти. Путь смерти — я не понимаю. Трич должен был умереть, думаю я, чтобы дойти. Смерть была необходима — я уверен, но… боги! Слушай сюда. Воздух гнилой — нам нужно уйти.

"Да. Но я же потерял крысу", вспомнил он, "потерял". Охваченный отчаянием Бутыл поискал животное…

.. и сразу нашел. Она пробудилась от касания и вовсе не мешала его душе снова "оседлать" себя. Смотря глазами крысы, он привел ее в комнату.

— Буди всех. Время.

* * *

Геслер проснулся весь в поту, под звуки все более громких криков. Да, в такой сон он не стал бы возвращаться никогда. Если бы смог. Огонь, разумеется — много огня. Теневые фигуры танцевали со всех сторон. Ночь, озаренная пламенем, барабаны ног, заклинания на некоем варварском, невнятном языке. Он чувствовал, что душа отвечает, мерцает и распускается, словно призванная чуждым ритуалом.

Тут Геслер нашел себя. Они танцуют вокруг очага. А он смотрит на них из самого пламени. Нет, он — это пламя.

"Ох, Правд! Ты пошел и убил себя. Проклятый дурак".

Со всех сторон побуждались солдаты — крики, бормотание, треск разбитых амфор.

Странствие еще не окончено. Им надо идти, глубже и глубже, пока не упрутся в тупик, пока не кончится воздух, пока масса мусора на обрушится на головы.

"Все, что захотите. Кроме огня".

* * *

Как давно они внизу? Бутыл не имел ни малейшего понятия. Воспоминания о чистом небе, солнце и ветре — как приглашения сойти с ума; мысль обо всех этих считающимися бесплатными вещах походит на пытку. Мир ныне сузился до фрагментов кирпичной кладки, пыли, паутины, тьмы. Кривых, исчезающих, уводящих не туда проходов. Руки от прикосновений к слежавшимся обломкам стали кровавым месивом.

Вот после долгого спуска он нашел место совсем непроходимое. Ощупал дыру онемевшими руками. Какой-то квадратный блок упал под острым углом с потолка. Его край рассек лаз на две узкие части.

Бутыл уперся лбом в грязный пол. Воздух плыл мимо — слабый поток, всего лишь ленивое шевеление. По полу текла откуда-то вода.

— Что такое? — спросил сзади Каракатица.

— Мы в тупике.

Молчание. Потом: — Крыса прошла? За завалы?

— Да. Впереди есть вроде бы перекресток — там сверху дыра, воздух спускается в провал на полу. Но, Карак — путь заграждает большой отесанный камень. Прости. Нам надо идти назад…

— К Худу мы пойдем. Пусти, надо ощупать всё самому.

Это оказалось нелегко сделать, на перемену позиций ушло время. Бутыл прислушался: сапер бормотал под нос, потом начал ругаться.

— Я же ска…

— Тише. Я думаю. Можно попробовать его расшатать но тогда упадет весь потолок. Нет, лучше прорыться на этаж ниже. Дай нож.

— У меня нет. Уронил в дыру.

— Тогда попроси у кого — нибудь.

— Карак…

— Ты не сдашься на таком пустяке. Не можешь. Или ты проведешь нас, или мы покойники.

— Черт дери, — зашипел Бутыл. — Тебе не приходило в башку, что пути может не быть? Откуда он? Крысы мелкие — о Худ, они тут живут. Кто бы позаботился создавать удобный для нас тоннель через весь проклятый город? Честно скажу: удивлен, что мы прошли так далеко. Слушай, мы можем вернуться в храм — вырыть прокоп под развалинами…

— Да ты не догоняешь, солдат. Над местом, в котором мы засели, развалина величиной с гору. Целый город, а не храм. Вырыть? Забудь про это. Пути назад нет, Бутыл. Только вперед. Теперь найди нож, проклятие!

* * *

Улыба достала один из метательных ножей и передала ползущему впереди ребенку. Что-то шептало ей, что вот они и пришли в тупик. Может быть, дети… Был приказ пропустить вперед детей. Может, они смогут проползти. Все их усилия… "ладно, пусть хотя бы половина спасется".

Без Бутыла они так далеко не зашли бы. Гибкий ублюдок — только подумать. Человек, умеющий видеть глазами ящерицы, крысы, паука. Гриба. Да уж, соревнование умов. Трудно ему приходится.

Все-таки он не плохой — понес половину груза, в тот день, когда капитан показала всю свою дурость. Так мило. До странности мило. Но мужчины иногда способны на благородство. Она этому никогда не верила, но теперь придется признать: они способны преподнести сюрприз.

Ребенок сзади карабкался по ее спине: потные руки, ноги, сопливый нос. Вонючка. На редкость вонюч. Ужас с этими детьми. Самовлюбленные тираны. Мальцы — одни кулаки и зубы, девчонки — одни сопли и когти. Сбиваются в хнычущие стаи, ищут слабину — горе ребенку, не сумевшему показать себя сильным. Как акулы собираются вокруг раненого. Лучшая забава — кого-нибудь затравить.

"Если эти недоноски выживут вместо нас, я стану злым духом. Стану преследовать их до конца дней". — Смотри, ты, — зарычала она (детский локоть заехал в нос), — держи грязные руки подальше! Иди скорее, обезьяна!

— Тише там, — раздался голос сзади. — Ты сама была ребенком…

— Ты ничего обо мне не знаешь. Заткнись!

— Так тебя не мама родила? Ха! Охотно верю! Вывелась из яйца, змеюка…

— Ну смотри, кто бы ты ни был. Даже не надейся пролезть мимо.

— Даже близко не подойду.

— Рада, что ты такой понятливый, — фыркнула она.

Если пути вперед не будет — они все помешаются. Уж не сомневайся. Ну, у нее два ножа осталось — кто полезет, пожалеет.

* * *

Дети проползали под камнем — хотя Каракатица все еще копал — и замирали на той стороне. Они плакали и жались друг к дружке. Сердце Бутыла плакало вместе с ними. Они еще обретут надежду — но сейчас, как кажется, ее не осталось.

Хрипы и вздохи Карака — потом он выругался, сломав нож. Не особо обнадеживающие звуки. Впереди крыса кружит у провала, усы топорщатся, чуя теплый воздух сверху. Она может карабкаться по стенке. Бутыл желал, чтобы так и произошло — но, кажется, его контроль слабеет, животное начинает сопротивляться. Голова крысы дергается над провалом, когти цепляются за край, воздух проносится мимо…

Бутыл нахмурился. Воздух опускается сверху, но и поднимается снизу, из дыры. Соединяясь, движется к ним.

Но крыса… воздух снизу. Теплый, не холодный. "Теплый. Запах солнца".

— Карак!

Сапер замер: — Что?

— Нужно пройти здесь! Дыра — у нее обработанные края. Это шахта, Карак, ее прорыли — кто-то копался в боку теля — другого объяснения нет!

Плач детей утих. Бутыл продолжил: — Это все объясняет. Не так ли? Мы не первые лезем по этим тоннелям — люди прорыли руины в поисках сокровищ…

Он услышал, как Каракатица шевелится.

— Что ты делаешь?

— Нужно вышибить блок…

— Нет, стой! Ты же говорил…

— Не могу пробить пол! Придется выбить клятый камень!

— Карак, погоди!

Рев, тяжелый хлопок — пыль и гравий посыпались сверху. Еще один хлопок. Пол сотрясся, потолок начал осыпаться. Через облако пыли донеслись крики ужаса. Бутыл пригнулся, закрыв глаза от потока камней и черепков — песок такой блестящий…

"Блестящий!"

Он не мог вздохнуть — едва мог двигаться под весом навалившегося камня.

Сзади доносились встревоженные голоса. Поток битого камня ослабел.

Бутыл поднял голову, сипло вздохнул, закашлялся.

Увидел, как солнечные лучи пробивают себе дорогу. Они омыли ноги Бутыла, громадные камни фундамента под ним.

— Карак?

Покашливание. — О боги, клятая штука прошла между ног — еще малость, и… Худ меня побери, тошнит…

— Да ладно! Вон свет. Солнечный!

— Зови крысу — я не вижу… далеко ли. Думаю, пролом узкий. Слишком узкий.

Крыса карабкалась по детям. Он мог слышать биение ее сердечка.

— Я ее вижу… твою крысу…

— Возьми в руки, помоги влезть в пролом сверху. Да, там день — ох, узкий! — я смогу, может, еще Улыба — но другие…

— Просто будешь рыть, когда вылезешь, Бутыл, ты расширишь дыру. Мы уже близко.

— Дети смогут пролезть? За камень?

— Гм… думаю, да. Тесно тут, но смогут.

Бутыл повернул голову: — Передай по цепочке! Мы почти наверху! Прорыли путь! Мы почти вышли!

Крыса лезла все ближе к источнику света.

Бутыл освободился от битого камня. — Отлично, — сказал он, идя к Каракатице.

— Следи, куда ползешь! — бросил тот. — Мое лицо уродливо и без следа твоих копыт!

Бутыл встал под неровным провалом. — Я стану отгребать мусор. Где достану.

— Давай.

Имена, звучащие в перекличке… трудно сказать, сколько… наверное, почти все. Бутыл не мог позволить себе думать об этом. Он начал расшатывать камни, кирпичи и деревяшки, расширять шахту. — Падает!

Как только крупный кусок шлепался на пол, Каракатица подбирал его и относил в сторону.

— Бутыл!

— Что?

— Один из сирот упал в яму — я не слышал звука — похоже, ему конец.

"Вот дерьмо". — Передай веревку — сможет Улыба подойти к ним?

Маг прорывался вверх. Расширение, потом снова сужение — почти можно дотянуться до отверстия. Слишком маленькое даже для руки, понял он. Он сбил со стены пролаза крупный камень и смог подобраться к дыре еще ближе. На полочке слева от его плеча восседала крыса. Ему хотелось поцеловать клятую тварь.

Но не сейчас. Дыра выглядела ужасно — сплошь большие камни. По душе пронеслась паника.

Бутыл ударил по ним обломком кирпича. Из — под ногтя хлынула кровь, но он почти не ощутил боли. Руки онемели. Удар, еще удар. Дождем сыпались осколки. Руки быстро устали — он исчерпал свои резервы, у него не осталось сил и воли. Но долбить он продолжал.

Каждый новый удар слабее предыдущего.

"Нет, черт дери! Нет!"

Он ударил снова.

Кровь оросила глаза.

* * *

Капитан Фаредан Сорт остановила лошадь на гребне холма, что сразу к северу от мертвого города. Как правило, павший город вскоре обрастает стервятниками: старухи и дети шныряют вокруг, копаются в руинах. Но не здесь, не сейчас. Наверное, такого тут долго не будет.

Пологие склоны холма, на котором стоял И'Гатан, таяли — текли ручейки свинца, золота и меди, образовывались реки и пруды застывшего камня, из которого выступали черепки, куски кирпичной кладки. Все покрывала пыль.

Сорт подала руку Синн, помогая пуститься с седла. Девушка толкала ее, вертелась, взвизгивала — чем быстрее угасал день, тем сильнее она беспокоилась. Четырнадцатая Армия ушла прошлой ночью. Капитан и сидящая сзади Синн объехали тель не один раз, не два — они осматривали его с восхода.

Капитан начала сомневаться, верно ли она прочитала Синн, точно ли почуяла, что это полусумасшедшее, вроде бы глухое создание что-то знает, что-то слышит… ведь она так рвалась к холму. В этом не было очевидной причины.

Или вполне очевидная тут причина — безумное горе, тоска по мертвому брату?

Еще раз осматривая обломки на северной стороне холма, Сорт заметила, что хотя бы один стервятник все же явился: девочка, вся в пыли, со спутанными волосами, бродила шагах в тридцати от стены.

Синн тоже видела ее. Она поспешила вниз по склону, издавая нелепые мяукающие звуки.

Капитан отстегнула шлем, сняла и поставила на луку седла. Утерла соленый, темный пот. Дезертирство. Ну, это уже не первый раз. Если бы не магия Синн, виканы ее нашли бы. Наверное, казнили бы. Она захватила бы нескольких за собой, даже если бы Синн противилась. Люди должны понимать, что она дорогого стоит. Сорт никогда не уставала доказывать это.

Синн пробежала мимо малолетней мародерки и полезла на тель.

"Зачем?"

Надев шлем — потная кожа коснулась лба, подарив немного прохлады — и тщательно затянув пряжку на шее, Фаредан Сорт схватилась за уздечку и послала лошадь по осыпи.

Девочка рыдала, терла глаза грязными руками. Вся эта пыль, паутина в волосах — капитан понимала, что это истинный лик войны. Лицо ребенка бередило память, соединяясь со многими другими лицами. Сколько она живет, столько воюет…

Синн молча карабкалась на грубую стену, высотой в два роста взрослого человека.

Это уж слишком, подумала Сорт. Девушка свихнулась. Она глянула на мародерку, которая, казалось, не заметила их приезда. Она все закрывала глаза руками. По подбородку текла струйка крови, на запыленных щеках виднелись царапины. Она упала? Откуда?

Капитан остановила лошадь около Синн. — Идем вниз. Нужно разбить лагерь, Синн. Спускайся, это бесполезно — солнце почти село. Попробуем завтра.

Синн еще крепче ухватилась за выступы кирпича и камня.

Капитан скривилась и подвела лошадь еще ближе. Нагнулась, желая втащить девушку в седло.

Та с криком вырвалась, сунула руку в какую-то щель…

* * *

Сила и воля покинули его. Передышка. Потом он сможет начать снова. Короткая передышка. Голоса внизу смолкали. Неважно. Спать, сейчас, сладкое объятье тьмы — она затягивала все глубже… проблеск желтого света, травы, колеблющиеся под ветром…

… и он освободился. Боль пропала. Это не сон. Это смерть, возврат к древнейшим воспоминаниям, похороненным в каждой человеческой душе. "Разнотравье, солнце и ветер, тепло, гул насекомых, вдали темные стада, одиночные деревья с широкими, тенистыми кронами, в тени дремлют львы, высунув языки… мошки облепили равнодушные, полузакрытые глаза…"

Смерть — и это давно зарытое семя. "Мы возвращаемся. Возвращаемся в мир…"

И тут его коснулась ОНА.Потная рука, маленькая и мягкая, оторвала его пальцы от камня, в который они так сильно вцепились, к которому будто припаялись кровью. Она потянула его руку, словно одержимая великой нуждой, и он знал — дитя в ее чреве тоже зовет, зовет на своем молчаливом языке, так настойчиво, так требовательно…

Ногти впились в раны на руке…

Бутыл задергался, просыпаясь, заморгал. День почти потух — и маленькая рука протянулась к нему снаружи, хватаясь за его руку.

"Помощь". — Помоги — там, наверху — помоги нам…

* * *

Сорт сильно склонилась в седле, пытаясь оторвать Синн. Увидела, как та дернула головой, увидела что-то, какую — то искру в ее глазах.

— Ну что… — и тут раздался слабый голос из камней. Глаза Фаредан расширились: — Синн?..

Рука, засунутая в трещину — она за что-то держится…

"Кого-то держит!"

— О боги!

* * *

Снаружи послышался хруст, топот сапог по камням; потом рядом с рукой девушки показалась латная перчатка. — Вы, там — кто вы? Можете слышать?

Женщина. Акцент… эрлитанский?.. знакомый. — Малазане, — ответил Бутыл. — Четырнадцатая армия.

Девушка вцепилась в него еще сильнее.

— Удача Госпожи, солдат, — сказала женщина по — малазански. — Синн, отпусти его. Мне нужно пространство. Расширить дыру. Отойди от него — ты была права — все хорошо. Мы сейчас их вытащим.

Синн? Крики снизу стали громче. Каракатица, кричит что-то о пути наружу. Бутыл извернулся, чтобы лучше слышали. — Карак! Нас нашли! Они хотят копать! Пусть все знают!

Синн отпустила его руку.

Женщина сказала: — Солдат, отойди от провала — я использую меч.

— Капитан? Это вы?

— Да. А теперь отойди и закрой глаза. Что? Откуда детишки? Их провела эта из взвода Скрипача? Спустись вниз, Синн. Там другая дыра. Помогай им.

Острие меча вонзилось в слежавшиеся камни. Полетели осколки.

Каракатица, пыхтя, поднимался снизу. — Мы расширили там, Бутыл. Та девчонка выскочила. Потом послали Улыбу. Тоннель изгибался кзади и кверху. Лаз мародеров. Дети вышли все…

— Хорошо. Карак, это капитан. Адъюнкт… она должна была ждать нас, послала команды…

— Это не имело смысла…

— Ты прав, — вмешалась капитан. — Они ушли. Тут только я и Синн.

— Они оставили вас позади?

— Нет, мы бежали. Синн знала — знала, что вы еще живы. Не спрашивайте, откуда.

— Ее брат внизу, — сказал Каракатица. — Капрал Шип.

— Жив?

— Думаю, да. Сколько дней прошло?

— Три. Четыре ночи с момента атаки. Хватит вопросов. Закройте глаза.

Она рубила мечом по дыре, раскачивала камни и кирпичи. Внутрь хлынул воздух, холодный и, невзирая на пыль, ставший сладким в груди Бутыла. Фаредан Сорт врубилась в особо прочный камень и сломала меч. Поток корелских ругательств.

— Это меч со Стены, капитан? Мне жаль…

— Не будь идиотом.

— Но ваши ножны…

— Да, мои ножны. Меч предназначается для того, чтобы остаться позади… в ком-то. Ну, не сбивай мне дыхание. — Она рубила обломком клинка. — Худом клятый кусок фаларийской дряни… — Громадный камень застонал и откатился, захватив с собой и капитана.

Снизу послышался глухой, сочный удар — и новые образчики брани.

Бытыл пролез через дыру, подтянулся на руках — и вдруг шлепнулся брюхом, покатился по склону.

Через показавшийся очень долгим миг он смог вдохнуть и поднять голову — обнаружив себя у ног капитана. Бутыл выгнулся, поднял руку и отдал честь — очень коротко.

— В прошлый раз вышло лучше, Бутыл.

— Капитан, я Улыба…

— Знаешь, солдат, хорошо, что ты принял половину назначенного Улыбе груза. Если бы так не сделал — ну, наверное, уже не был бы в живых…

Он увидел, что она резко поворачивается. Поднялся сапог, сдвинулся на сторону, нависая…

… над крысой Бутыла…

… и опустился. Но его рука смогла молниеносным движением убрать зверька из-под пяты. Капитан запрыгала и выругалась. — Ты ум потерял…

Бутыл подкатился к крысе, взял ее в руки и прижал к груди, усаживаясь на склоне. — Не в этот раз, капитан. Это моя крыса. Она нас спасла.

— Мерзкая, отвратительная тварь.

— Не она. Не Игатана.

Фаредан Сорт уставилась на него: — Ты назвал крысу Игатаной?

— Да. Только что решил.

Каракатица спускался к ним: — Боги, капитан…

— Тихо, сапер. Если у тебя остались силы — лучше бы так и было — иди помогать остальным.

— Да, капитан. — Он повернулся и полез на склон.

Так и не поднявшийся с земли Бутыл закрыл глаза. Погладил гладкую шерстку Игатаны. "Дорогая моя. Ты со мной. А, ты голодна — мы уж постараемся. Скоро ты снова раздобреешь, ты и твой помет будете… боги, да в тебе детеныши? Без проблем. Для вашего рода не бывает недостатка в пище…"

Маг заметил, что рядом стоит и пялится на него Улыба. Выдавил слабую улыбку, гадая, что она услышала, о чем догадалась.

— Все мужики — сволочи.

"Вот уж открытие!"

* * *

Кашляющие, стонущие, плачущие солдаты лежали на земле вокруг Геслера, а тот пытался произвести подсчет. Имена, звания — утомление сделало лица похожими одно на другое. Он видел Шипа с сестрой Синн: она обняла его, как ребенок, и заснула, а в уставившихся в пустоту глазах капрала выражалось лишь потрясение. Рядом сидел Тюльпан — все его тело представляло собой одну рану, но он выполз сам, не прося помощи, и теперь тихо истекал кровью.

Хрясь присел на булыжник, камнем вырубая кусок застывшего, сплавившегося со свинцом золота. На его длинном лице застыла дурацкая ухмылка. А Улыбу окружили дети — внимание ее явно смутило; Геслер заметил также, что она то и дело смотрит на звездное небо. Он хорошо понимал ее чувства.

Бутыл вытащил всех. При помощи крысы. "Игатана". Сержант покачал головой. "Почему бы нет? Отныне все мы крысопоклонники. О, нужна перекличка…" Сержант Корд, Эброн. Хром со сломанной ногой. Сержант Хеллиан — челюсть вздулась в двух местах, один глаз подбит, в волосах кровь — только что подошла. Ее нежно поддерживал капрал Урб. Тарр, Корик, Улыба и Каракатица. Тавос Понд, Балгрид, Поденка, Острячка, Лизунец, Ханно, Курнос и Мазан Гилани. Беллиг Харн, Навроде, Увалень и Нерв. Мертвяк, Лоб, Гвалт и Песок. Сержанты Фом Тисси и Бальзам. Наоборот, Уру Хела, Яр, Недотык и Рим. Горлорез… Взгляд Геслера скользнул назад, к Каракатице и Улыбе.

"Дыханье Худа!"

— Капитан! Мы потеряли двоих!

Все повернули головы.

Капрал Тарр вскочил и зашатался как пьяный.

Бальзам прошипел: — Скрипач… и тот пленник! Ублюдок зарезал его и таится в подземелье! Ждет, пока мы уйдем!

* * *

Корабб тащил умирающего малазанина, пока были силы. Но теперь оба выдохлись. Застряли в узком тоннеле. Темнота пожирала их. Корабб не был уверен даже, что они шли в нужном направлении. Сделали круг? Он не слышит никого… совсем никого. Столько тащились… они сделали круг, он уверен.

Все равно. Идти было некуда.

И больше он никуда не пойдет. Два скелета под мертвым городом. Для воина Откровения и малазанского солдата не найти кургана лучше. Это казалось справедливым, даже поэтичным. Он не хотел жаловаться; встав рядом с сержантом у врат Худа, он станет гордиться компанией.

Столь многое в нем изменилось. Больше он не верит в причинность. Уверенность — это иллюзия, это ложь. Фанатизм — яд души, и первой жертвой в его долгом списке является сочувствие. Как можно говорить о свободе, если твоя душа в цепях?

Теперь он думал, что понимает Тоблакая.

Слишком поздно. Это великое откровение. "Я умираю мудрецом, не дураком. Но есть ли разница? Я же умираю.

Нет, разница есть. Я чувствую ее. Я сбросил цепи. Я порвал их!"

Послышался разрывающий кашель. — Корабб?

— Я здесь, малазанин.

— Где? Где это здесь?

— Увы, в нашей могиле. Прости. Сил больше нет. Меня предало собственное тело. Прости.

Через недолгое время до него донесся тихий смех: — Все равно. Я был без сознания… ты мог меня бросить… где остальные?

— Не знаю. Я тащил тебя. Нас оставили позади. Теперь мы потерялись. Вот и всё. Прости…

— Хватит, Корабб. Ты тащил меня? Это объясняет ссадины. Как долго? Как далеко?

— Не знаю. Кажется, день. Воздух был теплым, потом стал холодным — он будто вдыхается и выдыхается, но что тут вдох и что выдох? Не знаю. А теперь ветра вовсе нет.

— День? Ты сошел с ума? почему не бросил меня?

— Если бы я сделал так, малазанин, твои дружки убили бы меня.

— А, вот почему. Знаешь, я тебе не верю.

— Ты прав. Все проще. Я не смог.

— Все ясно.

Корабб закрыл глаза — держать их открытыми было трудно и незачем. Наверное, он ослеп. Рассказывали, что пробывшие слишком долго в подвалах замка пленники выходят слепыми. А за слепотой приходит безумие.

И вот он расслышал звуки, все ближе… откуда-то. Он слышал их уже не в первый раз. Теперь слышал и отдаленные крики. Может, это реальность. Демоны паники захватили солдат, одного за другим. — Сержант, тебя звать Смычок или Скрипач?

— Смычок для обмана, Скрипач — когда я говорю правду.

— Ага, это свойство малазан? Странно…

— Нет, это мое личное свойство.

— И как мне тебя звать?

— Скрипач.

— Ладно. "Лестный дар". — Скрипач, я тут подумал… Вот я в ловушке. Но лишь теперь я сбежал из тюрьмы. Забавно, не так ли?

— Чертовски весело, Корабб Бхилан Зену'алас. Что там за звуки?

— Ты тоже слышал? — Корабб затаил дыхание. Все ближе…

И что-то коснулось лба.

Корабб с воем рванулся в сторону.

— Стой! Проклятие, стой!

Скрипач крикнул: — Геслер, ты?

— Да. Успокой своего дружка, ладно?

Корабб замер, хотя сердце стучало все сильнее. — Мы потерялись, малазанин. Прости…

— Тише! Слушай сюда. Вы всего в семидесяти шагах от выхода наружу — мы все уже там, понял? Бутыл вывел нас. Его крыса вывела. Вас блокировал обвал — я прорылся…

— Ты заполз назад? — спросил Скрипач. — Геслер…

— Верь мне, это была самая трудная штука в жизни. Не знаю — или знаю — через что прошел Правд, побежав во дворец. Возьми меня Бездна! Я весь трясусь.

— Веди же нас, — сказал Корабб, хватаясь за упряжь со Скрипачом.

Геслер попытался пролезть мимо него: — Я сам смогу…

— Нет. Я тащил его досюда.

— Скрип?

— Ради милостей Худа! Геслер, я никогда не был в лучших руках.

Глава 8

Сарканос, Ивиндонос и Ганат стояли и смотрели на груды тел, на куски плоти и обломки костей. Поле боя знает лишь потерянные мечты, знает лишь пугливых духов, прижавшихся к почве. Духи помнят только место, где расстались с жизнью. Мрачная тишина повисает в воздухе, когда смолкает лязг оружия и рассеиваются вопли умирающих.

Они не бились здесь, но все же появились здесь. Никому не ведомы мысли Джагутов и их замыслы, но кто-то услышал их беседу.

— Все сказано, — произнесла Ганат. — Гнусная сказка окончена, никого не осталось, чтобы поднять знамя и объявить себя победителем.

— Это темная равнина, — ответил Ивиндонос. — У меня хорошая память, но никогда не видел я такого горя.

— Память твоя недостаточно хороша, — сказал Сарканос.

— Смелое обвинение, — оскалил в гневе клыки Ивиндонос. — Скажи, к чему я остался слеп. Скажи, где было большее горе, чем увиденное нами сейчас.

И Сарканос отвечал: — Впереди лежат равнины еще более темные.

Фрагмент стелы из Ят Альбана,

Анонимный автор

Бывают времена, размышлял капитан Ганоэс Паран, когда человек не должен верить ни во что. Ни один избранный путь не изменит будущее, и будущее это остается неведомым даже богам. Он ощущал подводные течения и ждущее впереди потрясение, он лишился сна и отдыха, но все сильнее подозревал, что все его попытки придать будущему форму — лишь самообман.

Он гнал лошадей, избегая деревень и поселков, по которым разбросала ядовитые семена Госпожа Чума, вбиравшая в себя зараженную кровь и раздававшая взамен десять тысяч смертей. Он сознавал, что вскоре счет пойдет на сотни тысяч. Несмотря на все его усилия, вонь смерти была неистребима, она прилетала то с одной стороны, то с другой, непонятно откуда, неважно, сколь большое расстояние лежало между ним и населенными местностями.

Чего бы ни желала Полиэль, ее замыслы были обширны. Паран страшился, что так и не понимает ведущейся здесь игры.

Там, в Даруджистане, в безопасности Дома Финнест, известная как Семь Городов страна казалась такой далекой от центра событий — от тех мест, которые он посчитал центром грядущих событий. Их загадка была среди причин, пославших его в путь — он искал способа понять, как случившееся здесь встроено в более широкую схему. Если такая схема вообще существует.

Он также полагал, что война богов породит мальстрим хаоса. Ему говорили, что и раньше являлись Владыки Колоды Драконов. Ему говорили, что в нем есть необходимость. Паран начал подозревать, что он появился слишком поздно. Сеть стала слишком большой и запутанной, чтобы ум одного человека смог изучить ее.

"Разве что ум Крюппа, знаменитого Угря из Даруджистана… боги, хотел бы я, чтобы он оказался на моем месте. Почему не он стал Владыкой Фатида?" А может, его непобедимый апломб — всего лишь хвастовство, и под этой маской Крюпп дрожит от ужаса?

"Воображаю, что подумал Раэст…" Паран улыбнулся. Одним ясным утром толстяк — коротышка постучал в двери Финнеста, побледнев, а потом просияв при виде неупокоенного Джагутского Тирана, вставшего на пороге и устремившего на него взор глазных провалов. Размахивая пухлыми ручками и что-то бормоча о важнейшей встрече, Крюпп сумел проскользнуть мимо стража Азата, ввалился в прихожую и со вздохом полнейшего удовлетворения плюхнулся в кресло у камина.

Нежданный гость к завтраку: кажется, даже Раэст ничего не мог с этим поделать. Или не хотел. Джагут ведь обыкновенно отмалчивается.

Так Паран обнаружил себя сидящим напротив всем известного человека, Супротивника Каладана Бруда (этот жирный типчик в выцветшем плаще действительно встал на пути самых могучих Властителей Генабакиса) и наблюдающим, как он ест. Ест и ест. В то же самое время умудряясь болтать.

— Круп знает печальную дилемму о, воистину печального и озадаченного Владыки. Дважды печального? Нет, трижды печального! Четырежды печального — ах, как повторение слова умножает его роковую значительность! Прекратите, Государь Крюпп, или мы ударимся в бесконечный плач! — Поднялся грязный палец. — Ага, Владыка удивляется, не правда ли, откуда ничтожному Крюппу всё это известно? Что именно, спросил бы он также, выпади случай — но Крюпп перейдет случаю дорогу, дав своевременный ответ. Конечно, если у Крюппа имеется таковой. Но смотрите! У него такового нет. Разве это не самое чудесное изо всего?!

— Ради милостей Худа… — начал было Паран.

— Воистину! Воистину ради милостей Худа, о, вы столь умны и достойны титула Владыки Фатида, а также звания "Лучший Друг Крюппа!" Худ — Капюшон в самом центре событий, о да, вот почему вы должны поспешить на Семиградье.

Паран ошалело взирал на гостя, гадая, какой именно пункт рассуждений пропустил.

— Что?

— Боги, о дорогой, драгоценный друг Крюппа. Они же воюют, не так ли? Ужасная штука — война. Ужасные штучки и сами боги. Объединение этих двух ужасов наиболее ужасательно!

— Ужаса… как? А, не обращайте внимания…

— Крюпп никогда не обращает.

— Почему Семиградье?

— Даже боги отбрасывают тени, Владыка Колоды Драконов. Но что отбрасывают тени?

— Не знаю. Богов?

Лицо Крюппа исказила болезненная гримаса. — О, увы мне, ответ непонимающего. Вера Крюппа в сомнительного друга дает трещину. Нет, уже дала. Не трещину, а большой разлом. Нет, не богов. Как можно отбрасывать богов? Не отвечайте — риторические вопрошания требуют лишь молчаливого согласия. О чем это Крюпп? А! На Семиградье творятся самые ужасные преступления. Яйца отложены, планы начерчены. Готов взорваться один особо крупный заряд, взорвется по вашем прибытии — что означает ясно как день: чего вы ждете?!! Фактически, глупый вы человек, вы уже опоздали или опоздаете, в самом зловещем смысле этого слова. Так что вам нужно плыть, пусть и слишком уже поздно — советую отправляться поутру, используя садки и прочие пути не всем доступного ускорения, дабы подстегнуть ваш безнадежный квест. Не вовремя, но в нужное время и должное время все же вы прибудете, и придется вам войти в особую тень — между, если будет позволено Крюппу вслух произнести столь жуткие слова — жизнью и смертью. Что за вялая и размытая метафора явлений, безмерно ее превосходящих в своей равнодушной реальности. Вы уже утомили уши Крюппа, растянули пояс на его обширных брюках и всеми иными способами ослабили его великий интеллект.

Он встал, рыгнул и погладил брюшко.

— Весьма приемлемый перекус, хотя Крюпп советует сказать повару — фиги просто-таки мумифицировались — верно, они из личных запасов Джагута, э?

В этом болоте словоблудия таился весомый смысл, подумал Паран позднее. Он порядком напугал его и подвигнул на новое изучение Колоды Драконов. Хаос выражался в ней сильней, чем когда-либо ранее. В сердцевине мерцало подобие пути выхода — может быть, просто воображение, иллюзия? — но ему нужно попытаться. Сама мысль о такой попытке ужасала.

Он не годится для такого. Он спотыкается, он слеп к запутанному схождению сил, ему стоит усилий поддерживать даже иллюзию контроля.

Встреча с Апсалар стала нежданным подарком. Уже не девочка — но, похоже, так же опасна, как тогда. В ней открылось что-то вроде человечности, иногда проблескивающей во взоре. Он гадал, через что же довелось ей пройти после того, как Котиллион оставил ее под Даруджистаном — что случилось такого, о чем она ему не рассказала… он гадал, удастся ли ей пройти путь до конца, до нового рождения.

Капитан встал в стременах, чтобы размять ноги, и оглядел юг, отыскивая многозначительное сияние, способное открыть ему цель странствия. Но там всего лишь полуденное марево, лысые холмы, торчащие над равниной словно оладьи на сковородке. Семиградье — земля горячая, выжженная; он подумал, что она не особенно привлекательна даже без чумы.

Один из холмов вдруг исчез в туче пыли и кусков мусора. По земле прокатился мощный грохот, лошади заплясали. Он начал успокаивать животных — в особенности своего мерина, решившего возобновить усилия по собственному освобождению, начав скакать и брыкаться. Но тут он почуял, что из разваленного кургана вылезло кое-что еще.

"Омтозе Феллак!"

Кое-как усмирив коня, Паран послал его медленным галопом к разрушенному холму.

По приближении он смог расслышать из глубины могильника — а это явно был могильник — скрежещущие звуки. Затем из провала вылетело сухое тело, с треском покатившись по осыпи. Когда труп остановился, одна рука резко поднялась — и тут же упала. За телом вылетел череп в шлеме, покатился по праху, взмахивая прядями слипшихся волос.

Паран натянул удила и стал следить за высокой, тощей фигурой, выбравшейся из кургана и осторожно выпрямившей спину. Серо — зеленая кожа в пыльной паутине, кожаные ремни с серебряными пряжками, кольчужный пояс, с которого свешиваются кинжалы в медных ножнах — все металлы заржавели или покрылись патиной. Ткань одежды давно сгнила.

Это была женщина из Джагутов. Черные ее волосы свисали до пояса длинной косой. Клыки покрыты серебряными, давно почерневшими колпачками. Она медленно оглядывала окрестности, затем заметила Парана — и уставилась на него. Из-под тяжелых надбровий сверкали глаза с вертикальными зрачками. Джагута нахмурилась. — Что ты за порода?

— Очень породистая и покладистая, — попытался улыбнуться Паран. Она заговорила на джагутском… и он как-то понял. Один из многих даров, причитающихся Владыке? Или результат близости к вечно бормочущему Раэсту? Как бы то ни было, Паран сам себе удивился.

Она нахмурилась еще сильнее: — Ты говоришь по-нашему, словно Имасс… но кто из Имассов потрудился бы учить язык? Или как Джагут, у которого язык вырвали.

Паран глянул на валявшийся неподалеку труп: — Имассы вроде этого?

Женщина поджала тонкие губы (капитану это показалось улыбкой): — Он оставался на страже. И потерял бдительность. Немертвым свойственны скука и беззаботность.

— Т'лан Имассам.

— Если другие рядом, они придут за мной. Мало времени.

— Т'лан Имассы? Нет, Джагута. Поблизости их нет.

— Ты уверен?

— Да. На достаточном основании. Ты освободилась… почему?

— Свобода нуждается в оправдании? — Она стряхнула пыль и паутину с истощенного тела и поглядела на запад. — Один из моих ритуалов расшатан. Нужно восстановление.

Паран подумал над этими словами. — Ритуал связывания? Кто-то или что-то заточено в тюрьму и ищет свободы, как и ты?

Сравнение ей не понравилось: — В отличие от них, я не желаю завоевать мир.

"Ох". — Я Ганоэс Паран.

— Ганат. Ты выглядишь жалко, как недокормленный Имасс. Будешь мне мешать?

Он покачал головой: — Ганат, я просто проходил мимо. Желаю удачи…

Она резко повернулась и вгляделась в восточный горизонт.

— Что там? Т'лан Имассы?

— Не уверена. Может быть… ничего. Скажи, на юге море?

— А оно там было, когда ты сидела в… могиле?

— Да.

Паран улыбнулся: — Ганат, на юге действительно море, и к нему я направляюсь.

— Тогда я с тобой. Зачем ты туда едешь?

— Поговорить кое с кем. А ты? Я думал, ты спешишь восстановить ритуал?

— Да. Но есть потребность еще более неотложная.

— И это…

— Потребность в купании.

* * *

Слишком обожравшиеся для полета стервятники с криками поскакали по сторонам, забили уродливыми крыльями, открывая взору остатки пиршества на человечьих трупах. Апсалар пошла медленнее, не уверенная, что ей хочется продолжать движение по главной улице; но ведь карканье и клекот сытых птиц звучали и с других улиц, заставляя подумать, что ничего иного здесь не обнаружишь.

Жители деревни умерли в страданиях — чума немилосердна, она делает путь к вратам Худа долгим и извилистым. Раздутые железы медленно сдавливают горло, делая невозможным вначале глотание твердой пищи, а затем само дыхание превращая в хрип агонии. В кишках и желудке скапливаются газы. Вскоре, не находя выхода, они взрывают стенку желудка и позволяют кислоте переварить внутренности. А до этого — лихорадка столь сильная, что вскипают мозги, почти сводя человека с ума — из этого состояния нет спасения, даже если сама болезнь прекращается. Из глаз течет слизь, из ушей кровь, суставы заполняются жидкостью — вот она, Госпожа Чума, во всем своем мерзком великолепии.

Сопровождавшие Апсалар скелеты — рептилии давно разбежались по сторонам, занявшись распугиванием стервятников и глотанием мух. Мух тут были целые рои. Сейчас они мчались к ней, беззаботно прыгая по вздувшимся телам.

— Неапсалар! Ты слишком медлительна!

— Нет, Телораст, — крикнула Кодл, — недостаточно медлительна!

— Да, недостаточно медлительна! Нам тут нравится — мы хотим поиграть!

Апсалар пошла вниз по улице, ведя лошадку в поводу. На площадь — вероятно, в последней жалкой попытке сбежать — сползлись дюжины жителей деревни. Они умерли, царапая и кусая друг дружку. — Можете оставаться здесь сколько пожелаете, — сказала она двум тварям.

— Не можем, — отвечала Телораст. — Мы же твоя охрана. Твои бессонные, вечно бдительные часовые. Мы станем за тебя, какой бы больной и гнилой ты не была.

— А потом выковыряем глаза!

— Кодл! Не говори так!

— Ну, подождем, пока она не уснет. От жара.

— Точно. Тогда она сама нас попросит.

— Знаю, но мы миновали две деревни, а она не заболела. Не понимаю. Все смертные умерли или умирают. Что сделало ее такой особенной?

— Она избрана узурпаторами Тени — вот почему мы идем за ней, словно собачки. Придется ждать, пока не выпадет случай выковырять глаза.

Апсалар перешагнула кучу трупов. Дальше сразу показался край деревни, и там стояли дочерна сожженные здания. На ближайшем холме под одинокой гилдингой расположилось захваченное воронами кладбище. Черные птицы сидели на ветвях в сердитом молчании. Несколько второпях сложенных погребальных платформ указывали, что жители пытались соблюсти церемонии. Разумеется, надолго их усилий не хватило. Из тени дерева за Апсалар следили белые козлы. В сопровождении Телораст и Кодл она пошла по дороге.

Что-то произошло далеко на северо-западе. Нет, она может сказать точнее. В И'Гатане. Была битва… и свершено ужасное преступление. Жажда И'Гатана к малазанской крови вошла в легенды; Апсалар боялась, что город еще раз дополна хлебнул ее.

Во всех странах имеются места, видящие битву за битвой — бесконечное шествие жестокостей. Зачастую такие места совсем плохо защищены и имеют малое стратегическое значение; но как будто сами камни и почва смеются над потугами завоевателей достаточно глупых, чтобы предъявить на них претензии! Это были мысли Котиллиона. Он не боялся видеть тщетность человеческих усилий и удовольствие, с которым мир срывает "грандиозные" планы человека.

Она миновала последние пожарища и обрадовалась пропаже тяжелой вони. К гниющим телам она уже притерпелась, но здесь царил некий иной запашок, предупреждением въевшийся в легкие. Темнело. Апсалар вскочила в седло и натянула уздечку.

Можно использовать садок Тени, хотя уже поздно — в И'Гатане все кончилось. Но, по меньшей мере, она сможет поглядеть на оставленные трагедией раны и подобрать выживших. Если таковые остались.

— Она думает о смерти, — сказала Телораст. — И она очень зла.

— На нас?

— Да. Нет. Да. Нет.

— О, открывает садок! Тень! Безжизненный путь по безжизненным холмам. Мы умрем от скуки. Скорее! Не оставляй нас!

* * *

Они вылезли из ямы, чтобы оказаться в ожидающем их пиршественном зале. Длинный стол, четыре антанских стула с высокими спинками, в центре стола канделябр с четырьмя толстыми восковыми свечами — их золотые огоньки мерцали, отражаясь в серебряных блюдах с малазанскими деликатесами. Запеченная в глине маслянистая рыба сантос с отмелей Картула, с маслом и пряностями; ломтики маринованной оленины с миндальной подливой в стиле северного Д" Аворе; сетийские куропатки, фаршированные бычьей ягодой и шалфеем; дальхонезские жареные змеи и тушеные тыквы; овощное ассорти и четыре бутылки вина — белое малазское из имений Паранов, теплое рисовое Итко Кана, темно-красное из Гриза и славящийся оранжевым оттенком белак с напанских островов.

Калам изумленно уставился на манящее видение, а Буян с бурчанием подошел к столу, стуча сапогами по пыльному полу, и уселся в кресло, сразу потянувшись за гризианским красным.

— Чудно, — сказал, отряхиваясь, Быстрый Бен. — Вот это мило. Как думаете, для кого четвертое кресло?

Калам глянул вверх, на громаду небесной крепости. — Я стараюсь об этом не думать.

Буян захлюпал губами, впившись в оленину.

— Ты подозреваешь, — продолжил усевшийся Бен, — что выбор блюд таит некий смысл? — Он взял алебастровый кубок и налил себе вина Паранов. — Или же хозяин просто хочет утереть нам носы щедростью?

— Мой нос в полном порядке, — сказал Буян, дернув головой и выплюнув кость. — Боги, я смогу съесть все один! Может, так и сделаю!

Калам вздохнул и присел к столу. — Ну, мы хотя бы получили время все обдумать. — Он заметил, что Быстрый Бен подозрительно смотрит на Буяна. — Успокойся, Быстрый! Не думаю, что он нас услышит. Слишком громко чавкает.

— Ха! — хохотнул фалариец (изо рта у него полетели куски, один плюхнулся прямо в кубок колдуна). — Да я не дам Худова ногтя за ваши спесивые тайны! Хотите наболтаться до посинения — давайте, я слушать не намерен.

Быстрый Бен отыскал серебряную шпажку для мяса и осторожно выловил из вина кусочек оленины. Затем отпил глоточек, состроил рожу и выплеснул вино. — Ну, я не особенно уверен, что Буяну не нужно участвовать в нашей беседе, — заметил он, налив новый кубок.

Рыжебородый солдафон поднял лицо от тарелки. Глазки его сощурились от беспокойства: — Я очень постараюсь стать вам ненужным, — проворчал он, хватая бутылку красного.

Калам следил, как дергается кадык — Буян делал глоток за глотком.

— Дело в том мече. Мече Т'лан Имасса. Откуда он у тебя, Буян?

— Гм, тут сантос. В Фаларе эту гадость едят только самые бедные, а Картул считает ее деликатесом! Идиоты. — Он взял одну и стал счищать глиняную оболочку с жирной кожи. — Мне его дали на сохранение.

— Т'лан Имассы? — спросил Калам.

— Да.

— Так его хозяин намерен вернуться?

— Если сумеет.

— Почему какой-то Имасс дал тебе меч? Они дорожат ими и часто используют. Для дела.

— Не там, куда он направлялся. А это что? Птица?

— Да, — сказал Быстрый Бен. — Куропатка. Так куда направлялся тот Имасс?

— Куропатка. А что это — вид утки? Он ушел в большую дыру в небе, чтобы ее закрыть.

Колдун выпрямил спину: — Тогда скоро его не жди.

— Ну, он захватил с собой голову Тисте Анди, и она была живой — это заметил только Правд — даже Гадающая по костям не видела. Маленькие крылья — удивляюсь, как она вообще летала. Раз поймали, значит, не очень хорошо! — Он бросил под стол пустую бутылку гризианского. Бутылка глухо стукнула о толстый покров пыли. Буян придвинул к себе напанский белак. — Знаете, в чем ваши проблемы? Я так скажу. Скажу, в чем ваши проблемы. Вы слишком много думаете, и думаете, что много думая, придете к чему-то иному, чем думы. Неправда. Все просто. Если что-то ненужное встает у вас на пути — убейте его, а когда убьете — прекратите о нем думать!

— Интересная философия, Буян, — усмехнулся Быстрый Бен. — А если "что-то" слишком большое, или его слишком много, или оно круче тебя самого?

— Тогда, маг, я рублю его на части.

— А если не получится?

— Тогда ищите кого-то, у кого получится. Может, они порубят друг друга. Двойная выгода. — Он помахал полупустой бутылкой. — Думаете, все будет по вашему плану? Идиоты. Я раскорячусь и нагажу на ваши планы!

Калам улыбнулся Быстрому Бену: — Похоже, и Буян на что-то пригодится.

Колдун хмурился: — Раскорячиваться?

— Нет, искать кого-то, кто сделает грязную работу. Мы же с тобой уже старички, а, Быстрый?

— Мы просто закалились. — Бен поглядел на крепость. — Ладно. Дай подумать…

— О, тогда нам крышка!

— Буян, да ты пьян, — сказал Калам.

— Я не пьян. Две бутылки мне нипочем. Буяну нужно целое море.

— Вопрос, — сказал колдун, — в том, кто в первый раз победил К'чайн Че'малле? И жива ли еще эта сила? Когда мы найдем ответы…

— Я же сказал, — пробурчал фалариец, — вы болтаете и болтаете, да ничего не набалтывается.

Быстрый Бен потер глаза. — Хватит. Давай, Буян, порази нас перлами красноречия.

— Во-первых, вы сразу решили, что ящерицы вам враги. В-третьих, если правдивы сказания, ящерицы сами себя побили, так какого Худа вы пачкаете штаны? Во-вторых, Адъюнкт хочет знать о них всё и куда они летят. Ну, крепости никуда не летят, что внутри, мы уже знаем — работа сделана. Идиоты, вы хотите вломиться внутрь. Зачем? Хоть намекните. И в — пятых, вам белое вино требуется? Я рисовую мочу не пью.

Быстрый Бен придвинулся к столу и толкнул бутыль к Буяну.

Трудно придумать более ясный жест поражения в споре, подумал Калам. — Кончайте есть, — сказал он, — нам пора уходить из клятого садка назад, к Четырнадцатой.

— Я хотел бы, — ответил Бен, — обсудить кое-что еще.

— Так давай, — порывисто сказал Буян, взмахнув ножкой куропатки. — Буян даст ответы, если сумеет.

— Я слышал истории о малазанской эскадре, столкнувшейся с чужими кораблями у побережья Гени. По описаниям эти противники похожи на Тисте Эдур. Буян, как звался ваш корабль?

— "Силанда". Повсюду на палубе мертвые серокожие, а капитан пришпилен копьем к сиденью в Худом клятой рубке — черт дери, какая рука так…

— И Тисте Анди… головы…

— Тела были внизу, сидели на веслах.

— Серокожие — это Эдур, — продолжил Быстрый Бен. — Похоже, не могу сложить два и два. Это и беспокоит. Откуда пришли эти Тисте Эдур?

Калам хмыкнул: — Мир велик, Быстрый. Они могли приплыть издалека, сбитые бурей. Или это исследовательская миссия.

— Скорее набег, — вмешался Буян. — Ведь они напали сразу. Да и там, где мы в первый раз нашли "Силанду", была битва. С Тисте Анди. Месиво.

Быстрый Бен снова потер глаза и вздохнул: — Около Коралла, во время Паннионской войны, нашли тело Эдур. Оно всплыло из глубин моря. — Он покачал головой. — Кажется мне, мы их видели не в последний раз.

— Королевство Теней, — сказал Калам. — Оно принадлежало им, и они хотят вернуть его.

— Тебе Котиллион сказал? — прищурился Быстрый Бен.

Калам пожал плечами.

— Снова к Темному Трону? Не удивительно, что я беспокоюсь. Скользкий, ловкий ублюдок…

— Худовы яйца, — зарычал Буян, — дайте хоть рисовой мочи. Вы без конца болтать будете. Темный Трон не страшен. Темный — просто Амманас, а Амманас — всего лишь Келланвед. Как Котиллион — всего лишь Танцор. Видит Худ, я знаю императора. И Танцора. Они что-то затеяли? Как странно… Они вечно что-то затевали, с самого начала. Скажу вам прямо, — тут он прервался, чтобы глотнуть рисового. Скривился и продолжил: — Когда осядет пыль, они засияют как жемчужины на вершине навозной кучи. Боги, Старшие Боги, Драконы, неупокоенные, духи, сама страшнолицая Бездна — у них ни шанса нет. Хочешь беспокоиться о Тисте Эдур, маг? Давай. Они когда-то правили Тенью, но Темный Трон их побьет. И Танцор. — Он рыгнул. — Знаете, почему? Я скажу. Они всегда нечестно играют.

Калам глянул на пустое кресло. Глаза его медленно сужались.

* * *

Спотыкающиеся, еле бредущие или ползущие по ковру белого пепла, все они собирались вокруг Бутыла. Он сидел под медленно кружащимися звездами. Солдаты молчали, но каждый повторял один и тот же жест — осторожно касался головы крысы Игатаны.

Нежно, очень почтительно — пока она не кусала протянутый палец. Тогда солдат с глухим проклятием отдергивал руку.

Так Игатана перекусала всех.

Она голодна, объяснял Бутыл, и носит выводок. Он объяснял — или пытался объяснять, хотя никто не слушал. Кажется, им было все равно — укус стал частью ритуала, платой, жертвой крови.

Тем, кто спрашивал, он отвечал, что его она также укусила.

Это было ложью. Не его. Не она. Их души загадочно связаны. Это слишком сложно, чтобы объяснять. Он изучал животное. Да, слишком — подходящее слово.

Маг погладил черную голову. "Моя милая крыска. Моя сладкая… о, черт! Чтоб тебя, сука!"

Блестящие глазки смотрели на него, подергивались усы.

"Мерзкая, отвратительная тварь".

Он положил крысу на землю. Пусть хоть в пропасть падает. Но крыса просто свернулась клубком около левой ноги и заснула. Бутыл оглядел на скорую руку разбитый лагерь, но скопление сонных лиц. Никто не разжигал костров. Забавно — если у тебя извращенное чувство юмора.

Они прошли. Бутыл сам не верил. А Геслер даже вернулся назад. Вылез с Кораббом, который тянул бесчувственное тело Смычка. Мятежник сразу упал. Уже полночи Бутыл слышал, как тот сопит в мирном сне.

Сержант выжил. Похоже, втертый в раны мед помог не хуже Высшего Денала, доказывая тем самым, что он не простой мед: как будто странные видения — недостаточное доказательство. Однако мед не может заменить потерянную кровь, так что сержант еще в опасности. Он спит, неспособный защититься от смерти, но еще живой.

Бутылу хотелось бы устать до одурения — сонное одурение казалось сейчас милым и привлекательным. Вместо этого его нервы были взвинчены, память всё возвращалась к кошмарным эпизодам подземного странствия по костям И'Гатана. Возвращала горькое чувство тех моментов, когда все казалось потерянным.

Капитан Сорт и Синн вскрыли запасенные ими фляги с водой и пакеты с провиантом, но, как чувствовал Бутыл, даже река воды не могла бы вымыть изо рта привкус пепла и дыма. В душе таилось и кое-что еще. Адъюнкт бросила их, капитану Сорт и Синн пришлось дезертировать. Он полагал, что обида тут неразумна — но душа страдала.

Каптиан толковала о чуме, надвигающейся с востока, о необходимости спасти армию. Адъюнкт ждала столько, сколько могла. Бутыл все понимал… но…

— Знаешь, мы покойники.

Он глянул на Корика. Тот сидел скрестив ноги, баюкал какого-то ребенка. — Если мы покойники, — ответил маг, — почему в душе так мерзко?

— По мнению Адъюнкта, мы покойники. Можно просто… уйти.

— Куда? Полиэль шерстит Семиградье…

— Чума нас не убьет. Не сейчас.

— Ты думаешь, мы стали бессмертными? — Бутыл покачал головой: — Да, мы выжили, но это ничего не значит. Худ вполне может придти за нами и всех перемолотить по-быстрому. Кажется, ты себя почувствовал неприступным для всех бед? Поверь, это не так.

— Лучше так, чем иначе.

Бутыл подумал над словами солдата. — Думаешь, нас использует некий бог? Спас по какой-то причине?

— Или так, Бутыл, или твоя крыса — гений.

— Корик, у крысы четыре ноги и хороший нос. Ее душа была связана. Мною. Я смотрел ее глазами, нюхал все, что она…

— А она видела твои сны, когда ты спал?

— Ну, не знаю…

— Почему же не сбежала?

— Ну…

— Она ждала, пока проснешься. Чтобы ты снова схватил ее душу.

Бутыл молчал. — Если бог решит меня использовать, — тихо проворчал Корик, — он об этом пожалеет.

— На тебе столько амулетов, — заметил Бутыл, — что я думал: тебе польстит божье внимание.

— Ты неправ. Я ношу их не ради благословений.

— Тогда зачем они?

— Чары.

— На всех?

Корик кивнул: — Они делают меня невидимым. Для богов, демонов, духов…

Бутыл всмотрелся сквозь сумрак. — Похоже, не работают.

— Это зависит.

— От чего?

— От того, мертвы ли мы или нет.

Улыба засмеялась: — Корик разум потерял. Не удивляюсь. Такая мелкая вещица, и так темно было…

— Я же не о духах, — улыбнулся Корик. — У тебя разум девятилетней девочки.

Бутыл моргнул.

Что-то ударилось о скалу рядом с Кориком. Солдат вздрогнул: — Что, во имя Худа…

— Это был нож, — сказал Бутыл, ощутивший, как тот пролетел рядом. — Забавно. Она сохранила один — для тебя.

— Не один. Корик, я целилась не в ногу.

— Я сказал, что мы уязвимы, — заметил Бутыл.

— Я… ладно.

"Ты хотела сказать: я все-таки жива. Но мудро промолчала".

* * *

Геслер присел около капитана. — Мы лишились волос, но в остальном быстро выздоравливаем. Капитан, не знаю, почему вы так поверили в Синн, что сбежали из армии. Но благодарен.

— Вы были моими, — сказала она. — Потом вы ушли далеко вперед. Я сделала все, что смогла, чтобы найти вас, но дым, пламя… слишком трудно. — Она отвернулась. — Я не хотела бросать вас.

— Скольких потеряли легионы? — спросил Геслер. Она пожала плечами: — Может быть, две тысячи. Солдаты все умирали. Я, кулаки Баральта и Кенеб с восемьюстами солдатами попали в западню за стенами. Если бы не Синн, отбросившая пламя… Не спрашивай, как. Говорят, она вроде Верховной Колдуньи. В ту ночь она не ошиблась; я подумала, что она не ошибается, когда решила вернуться в город.

Геслер кивнул и замолчал. Вскоре он встал. — Хотелось бы поспать… но похоже, не один я лишился сна. Почему бы…

— Звезды, сержант. Они блестят.

— Да, может, всего лишь это.

— Всего лишь? Думаю, вполне хватит и этого.

— Да. — Он посмотрел на укус на пальце правой руки. — И еще клятая крыса.

— Похоже, все вы идиоты. Заразились чумой.

Он вздрогнул — и улыбнулся: — Пусть только попробует.

* * *

Бальзам стер остатки глины с лица, оскалился на капрала: — Мертвяк! Думаешь, я не слышал, как ты там молился и стонал? Теперь меня геройским видом не обманешь!

Тот прикрыл глаза и ответил: — Сержант, ты все упорствуешь. Но я знаю. Мы все знаем.

— О чем?

— Зря ты нас забалтываешь.

— О чем это ты?

— Ты рад, что выжил. Ты рад, что взвод шел сразу за тобой, и сзади был один Смычок да вроде бы Хеллиан. Мы же были зачарованы. На славу защищены. А ты все не веришь. Будь иначе, где бы мы сейчас были?

Бальзам сплюнул в пыль. — Уши болят от твоего хныканья. Еще сувениров здесь наберите. Узнать бы, кто меня так зачаровал, что я от вас не отвяжусь никак! Насчет Скрипача согласен. Он же Сжигатель, а Сжигатели даже богов в бегство обращают. Но ты… ты никто, и ничем не будешь. Удивляюсь я, кому таких ничтожеств понадо…

* * *

"Урб. Он не лучше пропавшего жреца. Отставного жреца — как там его имя? Как он выглядел? Не как Урб, в этом я уверена. Но он был таким же подлым, продажным и предательским, как там его имя.

Больше не быть ему капралом, уж это точно. Я хочу его убить… о боги, как болит голова. И челюсть. Зубы шатаются.

Капитан сказала, нужны еще сержанты. Ну, пусть забирает его. Какой бы взвод он не взял — заранее выражаю сочувствие. Точно. Сказали, там были пауки, так и кишели, и если бы я не впала в беспамятство, то сошла бы с ума. Если я не сошла с ума, то почему чувствую, как волосатые мерзкие лапы шарят по коже? Они повсюду. Везде. И он их не стряхивал.

Может, у капитана припрятана бутылочка? Может, позвать ее и поговорить здраво и спокойно, сладким голоском. Может, тогда они меня развяжут. Я Урба не убью. Обещаю. Можешь его забирать, капитан. Вот что я скажу. И она посомневается — я бы сомневалась — но потом кивнет — идиотка! — и разрежет веревки. Вручит мне бутылочку. Я ее мигом высосу. Все увидят и скажут: ладно, она в порядке. Вернулась в разум.

И тогда-то я доберусь до его горла. Зубами загрызу… нет, зубы шатаются, не годятся. Найду ножик, вот чего я сделаю. Или меч. Поменяю бутылку на меч. Я уже меняла меч на бутылку? Вроде да. Полбутылки. Другую половину выпью. Полбутылки и полмеча. Ножик. Я воткну его в горло, проверну, а потом выменяю на другие полбутылки. У меня и нож будет, и две полбутылки.

Но сначала пусть меня развяжет. Это честно…

Я в порядке, все видят. Смирная, задумчивая…"

— Сержант?

— Что такое, Урб?

— Думаю, вы все еще желаете меня убить.

— Почему ты так говоришь?

— Догадался по тому, как вы скрипите зубами.

"Не я, уж будь уверен.

Ох, вот почему зубы болят. Я их расшатываю. Боги, я мечтаю, а зубы расшатываются. Урод меня ткнул в лицо. Чем он лучше того ублюдка, как его имя…"

* * *

Острячка заворочалась в песке, еще сильнее углубив вмятину от своего тяжелого тела. — Хотелось бы.

Поденка поджала губы и поправила нос, уже в который раз сломанный. Движения вызывали тихий хруст, который ей почему-то нравился. — Тебе хотелось бы чего?

— Хотелось бы знать.

— Что знать?

— Ну, послушай Бутыла. И Геслера, и Мертвяка. Они умные. Они думают о многом и все такое знают. И я хотела бы.

— Ну ну, все большие мозги напрасно работают.

— Ты о чем?

Поденка фыркнула: — Ты и я, Острячка — мы тяжелая пехота? Мы стоим и упираемся, вот ради чего нас наняли. А зачем упираемся — нам знать не надо.

— Но Бутыл…

— Пустое, Острячка. Ради Трича, они все солдаты. Солдаты. Зачем солдату мозги? Солдату мозги не нужны, в том и беда. Они служат, а мозги варят, и в один день вдруг они решат не воевать и все такое.

— Почему они решат не воевать из-за мозгов?

— Все просто, Острячка. Поверь мне. Если солдаты все время думают, зачем воевать, они не успевают воевать.

— А вот почему я устала, а заснуть не могу?

— Это тоже просто.

— Ну?

— Ну, вот вверху звезды. А мы ждем солнца. Мы хотим увидеть солнце, потому как думали, что больше его не увидим.

— Да. — Последовало долгое молчание. — Хотелось бы.

— А теперь чего?

— Чтобы быть такой умной, как ты. Ты такая умная, что не думаешь, и они умные, а думают, вот я и подумала — зачем ты время тратишь в солдатах?

— Я не умная, Острячка. Поверь. Хочешь знать, как я узнала?

— И как?

— Вот так… там, внизу — я и ты и Курнос и Лизунец и Уру Хела, тяжелая пехота. Мы не испугались, ни один из нас. Вот почему.

— Там было не страшно. Просто темно, и бесконечно, но мы ждали, когда Бутыл выведет. Иногда ждать уставали, эт точно.

— Ну, а пламя тебя напугало?

— Ну, ожоги — это больно.

— Точно.

— Мне не нравится, когда больно.

— И мне.

— А что мы теперь делать станем?

— Четырнадцатая? Не знаю. Может, мир спасать?

— Да. Может. Мне хотелось бы.

— И мне.

— Эй, это солнце всходит?

— Ну, восток побелел, так что думаю — оно.

— Отлично. Я ждала. Вроде.

* * *

Каракатица обнаружил сержантов — Фома Тисси, Корда и Геслера — собравшимися около холма, закрывающего западную дорогу. Похоже, восход солнца их не занимал. — Вы какие-то серьезные, — сказал сапер.

— Предстоит поход, — ответил Геслер. — Вот и все.

— У Адъюнкта не было выбора. Случилась огненная буря — она не могла знать, что мы выжили — что мы пробираемся под землей.

Геслер оглянулся на других и кивнул: — Верно, Карак. Мы понимаем. Мы не замышляем убийство или еще чего.

Каракатица встал лицом к лагерю. — А вот многие солдаты думают иначе.

— Точно, — отозвался Корд. — Но к вечеру мы их приструним.

— Хорошо. Но я, — он неуверенно поглядел на сержантов и повернулся к ним спиной, — я тут думал… Кто нам поверит, во имя Худа? Скорее решат, что мы тоже сговорились с Королевой Снов. Ведь с нами офицер Леомена. Во главе с капитаном — дезертиром и беглой девчонкой — нас явно объявят предателями или что.

— Мы не торговались с Королевой Снов, — сказал Корд.

— А ты уверен?

На него уставились три пары глаз.

Каракатица пожал плечами: — Бутыл — странный парень. Может, он с кем-то заключил союз. Может, с Королевой, может, с другим богом.

— Ну, он бы нам сказал, а? — произнес Геслер.

— Трудно судить. Скользкий он ублюдок. Я вздрагивал каждый раз, как крыса нас кусала. Как будто она знает, в чем дело. В отличие от нас.

— Просто дикая крыса, — сказал Фом Тисси. — К людям не привыкла, вот и покусала.

Геслер заявил: — Слушай, Карак, ты будто ищешь новые поводы беспокоиться. Зачем это? Перед нами долгая прогулка, нет ни оружия, ни доспехов, даже белья считай что нет — солнце всех зажарит.

— Нужно найти селение, — отозвался Корд. — И молить Худа, чтобы чума не нашла его до нас.

— А тут ты привалил, — подмигнул Каракатице Геслер, — и принес новый повод для тревог.

* * *

Паран начинал подозревать, что его мерин предвидит будущее: на всем пути вниз он дергался, плясал и упирался, раздувая ноздри. Пресноводное море волновалось, мутные валы набегали на выцветшие под солнцем камни. Мертвые кусты полоскали в воде скелеты ветвей, над грязными отмелями клубились тучи насекомых.

— Это не древнее море, — заметила, подойдя к воде, Ганат.

— Нет, — признал Паран. — Полгода назад Рараку была пустыней. Уже тысячи лет. А потом случилось… возрождение.

— Не надолго. Все проходит.

Он покосился на Джагуту. Она смотрела на охряные волны совершенно неподвижно; но через дюжину ударов сердца пошагала в воду. Паран спешился, повел за собой лошадей, едва избежав укуса от несшей его капризной твари. Распаковал тюки, начал складывать костер. Вокруг было много сушняка, даже целые деревья, так что вскоре запылал огонь.

Закончив купание, Ганат встала неподалеку от огня. Вода стекала ручьями с гладкой цветной кожи. — Пробудились духи глубоких родников, — сказала она. — Кажется, место стало молодым. Молодым, грубым. Я не понимаю.

Паран кивнул: — Молодым, ранимым.

— Да. Зачем мы здесь?

— Ганат, думаю, тебе будет безопаснее уйти.

— Когда ты начнешь ритуал?

— Уже начал.

Она огляделась. — Странный ты бог. Скачешь на одре, который мечтает тебя убить. Готовишь на огне, сам дрова собираешь. Скажи, в новом мире все боги такие?

— Я не бог. Вместо старых Плиток Оплотов — не уверен, что именно так они назывались — но вместо них существует Колода Драконов, фатид Высоких Домов. Я Владыка этой Колоды…

— Владыка, каким был Странник?

— Кто?

— Владыка Оплотов в мои времена.

— Думаю, что да.

— Он был властителем, Ганоэс Паран. Ему поклонялись как богу анклавы Имассов, Баргастов и Треллей. Они лили ему в рот кровь. Он никогда не знал жажды. И покоя. Интересно, как же он пал?

— Думаю, эти детали я не хотел бы знать, — сказал потрясенный словами Джагуты капитан. — Мне никто не поклоняется.

— Будут. Ты возвысился недавно. Даже в вашем мире, уверена я, нет отбоя от поклонников, от жадно желающих верить. Они охотятся на иных, загоняют их. Они будут резать их и наполнять кубки невинной кровью — во имя твое, Ганоэс Паран, взыскуя твоего вмешательства, твоего одобрения всему, что они вообразили праведным. Странник желал избавиться от них — как пожелаешь и ты — и потому стал богом перемен. Он шел путем нейтралитета, с удовольствием срывая по дороге цветы непостоянства. Врагом Странника была скука, застой. Вот почему Форкрул Ассейлы старались его уничтожить. Как и его смертных поклонников. — Она помедлила. — Может, им это удалось. Ассейлы никогда не сворачивают с избранного курса.

Паран не ответил. В ее словах звучали истины, он чувствовал их тяжесть, чувствовал волнение своего духа. Бремя, рожденное потерей невинности. Наивности. Невинные жаждут потерять невинность, а потерявшие завидуют и скорбят об утрате. Им не понять друг друга. Паран чувствовал, что завершил свое внутреннее странствие, и обнаруженное в результате место не нравилось ему. Неужели невинность вечно сопряжена с невежеством, и обретение знания означает потерю другой ценности?

— Я встревожила твой разум, Ганоэс Паран.

Он небрежно пожал плечами: — Это было… вовремя. Хотя это принесло мне горе, — снова пожал плечами он, — может быть, все к лучшему.

Она обратила взор к морю, и он поглядел туда же. Бухта успокоилась, хотя вдали волны все метались пенными барашками. — Что происходит?

— Они идут.

Послышался далекий звон, будто исходивший из некой пещеры; закат окрасился болезненной желтизной, его лучи хаотически заметались, будто тысячи восходов и закатов повели небесную войну. Окоем заволокли грозовые тучи, в наступающей тьме вдалеке поднимались столбы песка и пыли.

Под прозрачной водой залива началось движение. Всплывал ил, непокой охватывал все море.

Ганат сделала шаг назад: — Что ты сделал?

Приглушенный, но быстро нарастающий гул и ропот, хрип перерезанных горл, стук тысяч солдатских сапог, лязг столкнувшихся щитов, тимпаны гремящих друг о друга стальных и бронзовых мечей, скрип и скрежет мчащихся по выбитым колеям колес; все более громкое эхо, топот копыт, визг коней, наткнувшихся на ряды вздыбленных пик — все эти звуки наполняли воздух и затихали, чтобы раздаться снова, еще сильнее, ближе… По воде залива протянулась полоса мутно — красной глины, она все расширялась и набегала на берега. Теперь слышались и голоса — крики, воинственные или жалобные вопли, какофония бессчетных жизней, и каждая ищет способа отделить себя, выразить свое бытие, уникальное, бытие существа с разумом и голосом. Хрупкие души цепляются за воспоминания, но память рвется словно ветхие знамена при каждом потоке пролитой крови, при каждом поражении. Солдаты, гибнущие, вечно гибнущие…

Паран и Ганат смотрели, как бесцветные стяги пробили поверхность воды, в воздух поднялись источающие ил древки — знамена, штандарты, флажки, пики с мрачными трофеями. Они заняли весь берег.

Рараку отдавала своих мертвецов.

В ответ на зов одного человека.

Белые — словно знаки отсутствия — костяные руки держали почерневшие палки знамен; затем поднялись предплечья в гнилых латах и рваной коже, шлемы и под ними — лишенные плоти лица. Баргасты, люди, Имассы, Джагуты. "Все расы и их расовые войны. О, если бы привести сюда летописцев, чтобы они смогли узреть подлинный ход истории, торжество ненависти и разрушения.

Все ли они будут старательно отыскивать причины, поводы и оправдания? Считать вину, преступления и наказания…" Поток мыслей прервался. Паран вдруг осознал, что, как и Ганат, отступает шаг за шагом перед ликом откровения. "О, эти посланники вызовут так много… неудовольствия. Их будут поносить и проклинать. А мертвецы будут смеяться. Им ясны все ухищрения нашей самозащиты. Они высмеивают нас, даже не открывая ртов…

Все мы поборники разума — но не разума как божества, как силы, спокойной и рассудительной. Того разума, что в прочном доспехе ведет в бой орды ненавидящих мир и терпимость. О боги, я потерялся среди них. Нельзя сражаться без причины и обоснования. Все эти мертвецы знают — и говорят нам — что истинный наш враг есть самоуверенность".

— Эти, — прошептала Ганат, — эти покойники не дадут тебе крови, Ганоэс Паран. Они не пойдут следом. Они не увидят отсвет славы в твоих очах. Они покончили со всем этим. Что ты видишь, Ганоэс Паран, в прежде бывших глазами дырах? Что ты видишь?

— Ответы, — сказал он.

— Ответы? — ее голос был сух от ярости. — На что?

Паран заставил себя сделать шаг вперед. И еще шаг.

Первый ряд был уже на отмели, и пена кипела вокруг костяных ног; сзади виднелись тысячи тысяч их собратьев. Они держали оружие из дерева, костей, рогов, кремня, меди, бронзы и железа. Тела скрывали обрывки мехов, кож, кольчуг. Они стояли, тихие, молчаливые.

Небо над головами стало мрачным, низко нависло, словно буря вдохнула перед первым ударом — и задержала дыхание.

Паран осматривал угрюмый строй. Он не знал, что получится — он даже не был уверен, что его призыв подействует. А теперь… их так много. Он откашлялся и начал выкрикивать имена:

— Голень! Лентяй! Недомер! Деторан! Бакланд, Еж, Пальцыног, Мульча, Ходунок! — Еще имена — он рылся в памяти, вспоминая каждого павшего Сжигателя Мостов. Павшего в Коралле, под Крепью, в Чернопсовом лесу и в чащобах Мотта, на севере от Генабариса и на северо-востоке от Натилога — имена, впечатавшиеся в память, когда он по приказу Лорн исследовал величественную и мрачную историю Сжигателей. Он назвал и имена дезертиров, хотя не ведал, живы они или тоже погибли, стоят ли они в этой толпе — всех, пропавших в переходах под Черным Псом и недосчитанных после взятия Мотта.

Когда имена кончились, когда он не мог вспомнить ни одного — капитан начал снова.

Он заметил, что один из стоявших в первом ряду растворился, превратившись в бесформенную массу, растекшуюся по мелководью. На его месте возник человек хорошо ему знакомый; обожженное, измолоченное лицо улыбалось — Паран не сразу сообразил, что это не радость встречи, а всего лишь предсмертная гримаса. Гримаса — и следы ужасного взрыва.

— Недомер, — шепнул Паран. — Черный Коралл…

— Капитан, — бросил покойный сапер, — что вы тут делаете?

"Хотелось бы мне, чтобы меня спрашивали о другом". — Мне нужна помощь.

В передних рядах появлялось все больше Сжигателей. Деторан. Сержант Бакланд. Еж, ступивший за черту воды. — Капитан. Я всегда удивлялся, почему вас так трудно убить. Теперь знаю.

— Неужели?

— Да. Вы обречены вечно преследовать нас! Ха! Ха!

Сотни тысяч голосов присоединились к этому смеху. Звук, которого Ганоэс Паран никогда не пожелал бы услышать снова. К счастью, он быстро затих: армия мертвецов словно бы забыла, над чем смеялась.

— Ну, — сказал наконец Еж, — мы ужасно заняты, как можно видеть. Ха!

Паран махнул рукой: — Нет! Прошу, не начинай смеяться.

— Типичное дело. Нужно умереть, чтобы понять настоящий смысл смеха. Знаете, капитан, с этой стороны мир видится забавным. Забавным своей нелепостью и бесцельностью…

— Достаточно, Еж. Думаешь, я не ощущаю вашего отчаяния? Вы в беде. Более того, вы нуждаетесь в нашей помощи. Живых то есть. Пусть вам этого не хочется признавать…

— Я признал это вслух, — ответил Еж. — Перед Скрипачом.

— Скрипачом?

— Да. Знаете, он тут недалеко. В Четырнадцатой.

— В Четырнадцатой?! Он с ума сошел?

Еж по-дурацки ухмыльнулся: — Почти что. Но он в безопасности — благодаря мне. Мы не первый раз ходим среди живых, капитан. Боги, видели бы вы, как мы крутили за волосы Корболо Дома и его Собакодавов — вот ночка была, расскажу я вам…

— Нет, не надо. Но помощь мне нужна.

— Ладно, да будет так. В чем?

Паран колебался. Ему нужно было прийти сюда, но теперь это место показалось ему самым нежеланным на свете. — Вы здесь, в Рараку. Это море — клятые врата между кошмарным миром, где живете вы, и моим миром. Вы нужны мне, Еж, чтобы призвать… кое-что. С той стороны.

Толпа духов разом отпрянула, да так резко, что над морем пронесся порыв ветра.

Мертвый маг Голень спросил: — Что вы имеете в виду, капитан? И что оно должно сделать?

Паран глянул назад, в сторону Ганат. — Кое-что сбежало. Здесь, в Семи Городах. Его нужно отыскать и уничтожить. — Он запнулся. — Не знаю, может, здесь есть существа, на это способные… но искать их нет времени. Видите ли, это… они… оно питается кровью, и чем больше крови выпьет, тем сильнее становится. Худшая ошибка Первого Императора, пытавшегося создать Старшего Бога — но вы же знаете, о чем — о ком — я толкую? Вы понимаете… оно здесь, на свободе, рыскает и…

— О да, оно охотится вволю, — согласился Еж. — Они отпустили его на поводке, они отдали ему свою кровь — кровь шестерых Верховных Магов, кровь Безымянных жрецов и жриц. Дурачье принесло в жертву самих себя.

— Зачем? Почему они освободили Деджима Небрала? Какой поводок они к нему приладили?

— Всего лишь отправили по нужному пути. Возможно, он приведет его туда, куда было нужно им. Возможно, нет. Деджим Небрал теперь полностью свободен и просто охотится.

Голень подозрительно спросил: — Капитан, чего же вы хотите? Как уничтожить проклятую тварь?

— Я знаю лишь одну… сущность, на это способную. Ту, что уже делала это. Голень, я хочу, чтобы вы нашли Дераготов.

Глава 9

Если бы удалось поймать грозу, заперев в камне страстные раскаты грома, и позволить сотням и тысячам лет невозбранно грызть и царапать лик получившегося монумента страданию — как потрясены были бы люди, узревшие и постигшие суть такого камня! Таковы были мои думы при виде древних руин, сохранивших отблеск прежнего величия — и таковыми они остаются спустя десятилетия.

Потерянный город Пат'Апур,

Принц И" фарах Бакунский (987 — 1032 гг. Сна Бёрн)

Он смыл почти всю засохшую кровь и теперь наблюдал, как исчезают синяки с кожи. Удары в голову представляли бОльшую опасность — от них произошла лихорадка, разум осадили легионы демонов, начавших бесконечную, безостановочную битву. Но потом жар сражения разума с самим собою ослабел. Вскоре пополудни второго дня он заметил, как открылись глаза.

Непонимание должно было бы вскоре пропасть, но не пропадало; Таралек Виид решил, что этого и следовало ожидать. Он налил травяного чая, едва Икарий медленно сел. — Вот, друг мой. Ты покинул меня надолго!

Джаг потянулся за жестяной кружкой, осушил ее одним глотком и попросил еще.

— Да, жажда, — сказал изгнанник — гралиец, наполняя кружку. — Неудивительно. Потеря крови. Жар.

— Мы сражались?

— Да. Внезапная, беспричинная атака. Д'айверс. Он убил моего коня, сбросил меня наземь. Когда я пришел в себя, понял: тебе удалось прогнать нападавшего, но удар по голове лишил рассудка и тебя тоже. — Он помедлил. — Нам повезло, друг.

— Бой. Да, кое-что помню. — Нечеловеческие глаза Икария испытующе уставились на Виида.

Гралиец вздохнул: — Это случается слишком часто. Ты меня не помнишь?

— Я… я не уверен. Спутник…

— Да. На долгие годы. Твой спутник. Таралек Виид, некогда член племени Граль, но отныне присягнувший более высокому служению.

— То есть?

— Идти с тобой, Икарий.

Джаг резко опустил взгляд на кружку в своих руках. Прошептал: — На долгие годы, сказал ты. Высокое служение… не понимаю. Я… никто. Ничто. Я потерялся… — Глаза поднялись: — Я потерялся, — повторил он. — Ничего не знаю о высоком служении, способном оторвать тебя от родного племени. Ты пойдешь рядом, Таралек Виид. Зачем?

Гралиец харкнул в ладони, потер их, смазал мокротой волосы. — Ты величайший воитель, какого видывали в этом мире. Но ты проклят. Как ты и сказал, ты навеки потерян. Вот почему тебе нужен спутник. Он напомнит о великой задаче.

— И какова же она?

Таралек Виид встал. — Ты поймешь, когда придет время. Задача будет ясной, совершенно ясной, и столь важной, что ты поймешь — тебя создали как ответ на этот вызов. Хотел бы я сказать точнее, Икарий…

Взор Джага обежал их скромную стоянку. — А, вижу, ты нашел мой лук и мой меч.

— Да. Ты достаточно здоров для путешествия?

— Думаю, да… хотя голоден.

— В мешке есть вяленое мясо. Этого зайца ты сам убил три дня назад. Можем поесть на ходу.

Икарий осторожно встал на ноги. — Да. Чувствую тягу. Словно я уже давно ищу нечто. — И улыбнулся гралийцу: — Может, мое прошлое…

— Когда ты отыщешь искомое, друг мой, вся память вернется. Так предсказано.

— Ах. Ну хорошо, друг Виид. Куда мы направлялись?

Таралек собрал пожитки. — На север и запад. Мы ищем дикий берег напротив острова Сепик.

— Ты помнишь, зачем?

— Ты говорил — тебя ведет инстинкт. Чувство, будто тебя… призвали. Верь инстинктам, Икарий, как ты делал в прошлом. Они проведут нас к цели, кто бы или что бы ни желало встать на пути.

— Кому нужно вставать у нас на пути? — Джаг пристегнул меч к поясу, потом допил остатки чая.

— У тебя есть враги, Икарий. Даже сейчас за нами охотятся. Вот почему медлить нельзя.

Взяв лук и подойдя к гралийцу, чтобы отдать кружку, Икарий помедлил и сказал: — Ты будешь охранять меня, Таралек Виид. Я чувствую… я чувствую, будто не заслужил такой преданности.

— Это невеликое бремя. Да, я оставил жену и детей. Родное племя. Но от долга не отступить. Я делаю то, что должен делать. Икарий, ты избран сонмом богов, чтобы освободить мир от великого зла; в глубине души я чувствую, что ты сумеешь это сделать.

Воин — Джаг вздохнул: — Если бы я мог разделить твою веру в меня…

— Э'напата Н'апур — это название тревожит память?

Икарий нахмурился, покачал головой.

— Город зла, — поясни гралиец. — Четыре тысячи лет назад — тогда рядом с тобой был некто другой — ты извлек наводящий ужас меч и ворвался в его ворота. Пять дней, Икарий. Пять дней. Столько понадобилось тебе, чтобы умертвить тирана и каждого солдата в городе.

Лицо Джага исказил ужас: — Я… я сделал такое?!

— Ты понял неизбежность, Икарий. Ты часто встречался со злом. Ты также понял, что никто не должен сохранить память о злодеяниях города. Поэтому нужно было убить каждого мужчину, женщину и ребенка в Э'напата Н'апуре. Ни оставить никого живого и дышащего.

— Нет! Я не сделал бы так. Таралек, прошу тебя — не бывает преступлений столь ужасных, чтобы вынудить меня к…

— Ах, дорогой спутник, — горько сказал Таралек Виид, — это битва, которую ты будешь вести вечно. Вот почему тебе нужны такие, как я. Мы поддерживаем в тебе истину о мире и о тебе самом. Ты Губитель. Ты идешь Дорогой Крови, и это прямая и строгая дорога. Холодная, но чистая справедливость. Столь чистая, что временами даже ты сам отшатываешься. — Он положил руку на плечо Джага. — Пойдем. Я расскажу тебе по пути. Я произносил эти слова много, много раз, друг мой, и каждый раз было одно и тоже: ты желал убежать от себя, от своей сути. Увы, это невозможно, Икарий, и тебе снова предстоит закалить душу.

Твой враг — зло. Лик нашего мира — зло. Поэтому, друг, твой враг — это…

Воин отвернулся. Таралек едва расслышал его шепот: — Мир.

— Да. Хотелось бы утаить истину, но тогда как мог бы я звать тебя другом?

— Да, ты прав. Хорошо, Таралек Виид, давай обсудим всё по пути на север и запад. Берег напротив острова Сепик. Чувствую… там кто-то есть. Он ждет нас.

— Ты должен быть готов.

Икарий кивнул: — И я буду готов, друг мой.

* * *

Каждый раз возвращение было странствием все более трудным, далеким, непонятным. Кое-что могло бы его облегчить. Например, понимание, где он был и как туда вернуться. "Вернуться к… здравому уму?" Может быть. Но Геборик Руки Духа плохо понимал, что такое здравый ум, на что он похож, чем пахнет. Возможно, он никогда его не знал…

Камень — кости. Песок — плоть. Вода — кровь. Осадок сгущался, пласт за пластом, и на слои падали новые слои, пока не возник мир, пока смерть не уплотнилась настолько, чтобы держать ногу стоящего. Прочная подстилка. Поднимающийся мир. "Смерть держит нас". Вдохи и выдохи создали воздух, задали ритм времени и жизни, всякой жизни. Словно зарубки на камне. Сколькие из вздохов — последние? Выдох насекомого, зверя, человека, чти глаза застилает пленка смерти. Как же можно втягивать ЭТО в легкие? Как жить, зная, что вокруг смерть, что воздух напоен неудачами и капитуляциями?

Такой воздух душит его, застревает в горле, на вкус он как горчайшая кислота. Он растворяется и пожирается, пока не станет… осадком.

Его спутники так юны. Им не понять, какой грязью они дышат, в каком мареве двигаются. Они забирают это в себя, чтобы извергнуть, добавив в смесь и свои мерзкие отбросы. Во сне, каждую ночь, они пустеют. А Геборик ночью сражается с откровением, что мир больше не дышит. Нет, теперь мир тонет.

"И я тону с ним. Здесь, в проклятых пустошах. В песке, пыли, зное. Я тону. Каждую ночь. Тону".

Что может дать Трич? Дикарский бог, одержимый страстями, голодом, желанием. Он бездумно жесток, он словно бы хочет вернуть себе все выдохи, отрицая покой, отвращаясь от стареющего, тонущего в смерти мира. Его избрали по ошибке, так твердит каждый встречный дух — не словами, нет, они просто окружают его, подавляют молчаливыми, обвиняющими взорами.

Дело еще хуже. Шепотки во снах, голоса из нефритового моря. Они ищут его. Он странником прошел меж ними; он проник в зеленую темницу — такое не удавалось еще никому. Они молились ему, просили вернуться. Зачем? Чего они хотят?

Нет, он не хочет знать ответов. Он готов вернуть проклятый дар нефрита, чуждую силу. Он хочет бросить его обратно в Бездну и забыть.

Такое упорство, такое повторение удерживает от безумия и смерти. Если мучения можно считать жизнью. "Тону, я тону, и все же… проклятые кошачьи дары, обострение чувств, столь сладких, столь сильных… я ощущаю их соблазн. Они ведут назад, в мир мгновений".

Солнце вскарабкивалось на небо, восток покраснел, как только что извлеченное из горнила лезвие меча. Он созерцал сияние, разгоняющее тьму, и удивлялся наполнившему спокойный воздух чувству неминуемости.

Из груды одеял, в которые укуталась Сциллара, послышалось ворчание: — Что за блаженный яд…

Геборик подпрыгнул, вдохнул и медленно выдохнул. — Какой блаженный яд, Сциллара?

Последовало новое ворчание — она пыталась сесть. — Голова болит, старик. Спина, бедра. Везде. Не могу уснуть, как ни лягу — неудобно. И писаю каждый миг. Ужасно. Боги, почему женщины делают это? Снова, и снова, и снова. Они все безумны?

— Тебе лучше знать. Но скажу — мужчины не менее странны. Нелепо думают, нелепо поступают.

— Чем скорее звереныш вылезет, тем лучше, — ответила она, хватаясь за круглое пузо. — Погляди. Я обвисла. Везде.

Остальные тоже проснулись. Фелисин смотрела на Сциллару круглыми глазами — после времени открытий (она лишь недавно поняла, что подруга беременна) для юной девушки пришло время поклонения. Но казалось, что уже близится период разочарований.

Резак отбросил одеяло и сразу начал воскрешать огонь в кострище. Демона не было видно. Серожаб пошел охотиться, как подумал Геборик.

— Старик, сегодня твои руки особенно зелены, — заметила Сциллара.

Геборик не потрудился ответить. Он явственно чувствовал давление инородной силы. — Всего лишь духи, — произнес он наконец. — Они из-за завесы, из самых глубин Бездны. О, как они кричат. Некогда я был слеп. Хотел бы я стать глухим.

Спутники снова странно покосились на него. Истина. Его истина, которой не понять и не увидеть никому иному. Неважно. Он знает, что он знает. — Перед нами большой пустой город. Жители убиты. Все сразу. Это сделал Икарий. Давно. К северу есть похожий город — когда там узнали, что случилось, они пришли сюда. Увидели и решили похоронить Э'напата Н'апур. Весь. Они зарыли его целиком. Прошли тысячи лет, ветры и дожди стерли покровы, и древняя быль открылась взорам.

Резак налил воду в оловянный кувшин и повесил его на крючок над костром. — Икарий. Я странствовал вместе с ним. С Маппо и Скрипачом. — Он скорчил гримасу. — И с Искаралом Пастом, хорьком безумным. Он был Верховным Жрецом Тени. Верховным Жрецом! Ну, если это лучший слуга Темного Трона… — Он качал головой. — Икарий. Да, он был… трагичен. Но без причины он не стал бы нападать на город.

Геборик грубо засмеялся: — Да, в мире полно причин. Король запер врата, не позволил ему войти (слишком много мрачных легенд окружает Икария). Солдат на стене пустил предупредительную стрелу. Она отскочила от камня и царапнула Икария по левой ноге. А потом угодила в рот спутнику — бедняга захлебнулся кровью. Тогда гнев Икария вырвался на свободу.

— Если никто не выжил, — спросила Сциллара, — откуда ты все знаешь?

— По округе бродят духи. — Геборик махнул рукой, улыбнулся. — Прежде пустыни тут стояли фермы. Да, сейчас базарный день. Только я вижу дороги — они полны тележек, идет скот, проходят женщины и мужчины. Дети, собаки. По сторонам бредут стада коз, пастухи машут посохами и свистят. Старухи вышли из бедных хижин, чтобы собирать навоз для удобрения полей.

— Ты видишь все это? — прошептала Фелисин.

— Да.

— Сейчас?

— Лишь глупцы думают, что прошлое невидимо.

— А эти духи — они видят тебя?

— Возможно. Те, что видят, понимают, что они умерли. Другие не знают этого — потому не видят меня. Осознание своей смерти — страшное дело. Они бегут от истины, они стараются забыть — и тогда я пропадаю и появляюсь. Я лишь мираж. — Он встал. — Скоро мы подойдем с городу, там будут солдаты. Они видят меня, да, они взывают ко мне. Но что я могу сказать, если не понимаю, что им нужно? Они кричат, они будто узнали меня…

— Ты Дестриант Трича, Летнего Тигра, — сказал Резак.

— Трич был Первым Героем. Солтейкеном, избежавшим Резни. Как Рилландарас и Рикктер, Толен и Денесмет. Вы не видите? Призрачные солдаты не поклоняются Тричу! Нет, их бог войны принадлежит к Семерым — тем, что потом станут Семью Святыми. Один из обликов Дессимбелакиса — всего лишь. Я для них никто, Резак. Почему они не оставляют меня в покое?

Резак и Фелисин вздрогнули от взрыва его ярости. Сциллара улыбнулась.

— Ты находишь меня забавным? — вопросил он, гневно взирая на женщину.

— Точно. Глянь на себя. Ты был жрецом Фенера, стал жрецом Трича. Оба боги войны. Геборик, как ты думаешь — сколько обликов у Бога Войны? Тысячи. За все эти эпохи — тысячи тысяч. У каждого племени — свой. Разные, но одинаковые. — Она разожгла трубку, и дым закрыл лицо. — Не удивлюсь, если все эти боги — аспекты одного, и войны — доказательства, что бог безумен.

— Безумен? — Геборик трясся. Сердце словно превратилось в угрюмого демона, решившего проломить изнутри грудную клетку.

— А может, просто ошеломлен. Толпы злобных поклонников, каждый считает истиной свою точку зрения. Вообрази миллион молитв от миллиона поклонников, каждый верит во что-то свое, но все падают на колени перед одним алтарем. Вообрази Священные Писания — ни одно не совпадает с другим, но все "дословно повторяют" речения бога. Вообрази две армии: они режут друг дружку, и каждая во имя одного и того же бога. Кто с ума не сойдет?

— Да, — произнес в наступившей тишине Резак, — а чай-то готов.

* * *

Серожаб распластался на камне, поглядывая вниз, на своих жалких спутников. Живот демона был приятно полон, хотя козел все еще брыкал ногами. "Печально. Они не сдружились. Тяжелая дитем красотка мучается от боли и неудобства. Младшая красотка чувствует страх и одиночество. Но явно желает отвергнуть нежную привязанность Серожаба. Ассасин обеспокоен и терзается нетерпением. Почему, не знаю. И жуткий священник. Ах, что за одержимость! Какое неудовольствие! Разлад. Возможно, мне следует отрыгнуть козла и разделить с ними трапезу. Брыкливую трапезу. Хуже несварения не бывало!"

— Серожаб! — крикнул Резак. — Что ты там делаешь?

— Друг Резак. Дискомфорт. Сожалею о рогах.

* * *

Семар Дев радовалась, что до сих пор указания карты были верными. Из зарослей кустарника на равнину, покрытую островками лиственного леса среди болотистых лугов и упрямых остатков степи. Два, три дня на север — и они достигнут границы таежных лесов.

Скудной, дикой землей пользовались мелкие группы охотников на бхедринов. Они видели их издалека, натыкались на следы стоянок; однако очевидным было, что дикари — кочевники не желали вступать в контакт. Ведьма не удивлялась: одно только лицо Карсы Орлонга способно напугать любого, а тут еще набор клинков и копий, шкура белого медведя на широких плечах, громадный джагский жеребец…

Бхедрины, дойдя до осиновых рощ, делились на меньшие стада. Семар Дев полагала, что в таких миграциях больших быков мало смысла. Да, сухой и жаркий сезон заканчивался, ночи стали холодными, так что закручивалась и желтела листва на деревьях — но в семиградских зимах нет особой суровости. Больше дождей, впрочем, но не достигающих внутренних районов — Джаг Одхан никогда не менялся.

— Думаю, — произнесла она, — это память о далеком прошлом.

Карса хмыкнул. — По мне, это больше похоже на лес.

— Нет, я о бхедринах. Вон тех здоровенных тушах под деревьями. Похоже, некий старый инстинкт гонит их на север, в лес. Память тех времен, когда зимы приносили в одхан снежные бури.

— Дожди напоят траву, Семар Дев, — сказал Теблор. — Быки приходят, чтобы подкормиться.

— Да, это звучит разумно. Наверное. Радость для охотников. — Несколькими днями ранее они миновали место большого забоя. Охотники отделили часть стада и загнали на край утесов. Разделывать добычу собралось пятьдесят — шестьдесят человек: мужчины рубили туши, женщины разводили костры и навешивали полосы мяса на сушилки. Полудикие псы — скорее полуволки — набросились на Карсу и Семар, едва они подъехали ближе. Ведьма заметила, что у зверей нет клыков — вероятно, их удалили еще в щенячьем возрасте — но собаки все равно казались опасными. Они решили не вторгаться на поле забоя.

Ведьма восхищалась пограничными дикарями, обитающими на краю степи; она полагала, что для них ничего не меняется долгие тысячи лет. О, есть железные ножи и топоры, намекающие на кое-какую торговлю с более цивилизованными племенами востока — но вот лошадей у них нет, что странно. Для перевозки используются собаки. Вместо глиняной посуды — корзины: это понятно, если учесть кочевой, но безлошадный образ жизни.

Тут и там над прерией возвышались одинокие стволы, и они казались местами культа — на ветвях висели фетиши, в развилках были закреплены рога и черепа бхедринов, некоторые столь древние, что обросли корой. Всегда около святых мест находились кладбища, заметные по высоким настилам, на которых лежат обернутые кожей тела — и, разумеется, по скоплениям черных ворон.

Карса и Семар не подходили к таким святилищам. Хотя ведьма подозревала, что Теблор с охотой вступил бы в череду схваток и засад, для того чтобы развеять скуку странствия. Несмотря на всю свою жестокость, Карса Орлонг оказался удобным спутником — он был малость угрюмым и ворчливым, но, чем бы ни был омрачен его дух, это не ее дело. Он не пытался загрузить ее своими проблемами — достаточно редкая черта для мужчины.

— Я подумал, — вдруг сказал он, заставив ее вздрогнуть.

— О чем же, Карса Орлонг?

— Бхедрины и охотники у подножия утесов. Не меньше двух сотен быков. Они ободрали их до костей, потом сварили сами кости. А вот мы едим только кроликов и иногда оленя, Семар Дев. Вот я и подумал, мы должны убить одного из этих бхедринов.

— Не дай себя одурачить, Карса Орлонг. Они быстрее, чем кажутся. И хитрее.

— Но они стадные твари.

— И что?

— Быки больше будут заботиться о десятке самок с детенышами, чем об одной отбившейся самке.

— Наверное, так. Ты составил план отбить одну корову? Не забывай, они умные — могут сбить тебя вместе с конем, дай только шанс. А потом растоптать.

— Не я должен беспокоиться, Семар Дев, а ты.

— Это почему бы?

— Конечно, потому, что ты станешь приманкой. Постарайся быть ловкой и быстрой.

— Приманкой? Погоди…

— Ловкой и быстрой. Я займусь остальным.

— Не скажу, что мне пришлась по сердцу твоя идея. Карса Орлонг, мне вполне достаточно кроликов и оленей.

— Ну, а мне нет. И нужна шкура.

— Зачем? Сколько шкур ты намерен одеть?

— Найди группу зверей — твоего коня они не так боятся, как моего.

— Потому что джагские кони иногда едят детенышей. Я так читала… где-то.

Теблор оскалился, словно нашел эту идею забавной.

Семар Дев вздохнула. — Вон маленькое стадо, впереди слева — они перешли на лужок.

— Отлично. Когда выедем из рощи — нужно, чтобы ты поскакала на них.

— Они выставят вперед быка. Карса, как близко мне подъезжать?

— Так, чтобы бык бросился.

— Не стану! Это ничего не даст…

— Самки побегут прочь, женщина. Из них я изберу жертву. Как думаешь, долго бык будет гнаться за тобой? Нет, он вернется к гарему…

— И станет твоей проблемой.

— Хватит болтать.

Они пробрались между осин и тополей. Кони с треском раздвигали заросли кизила. Затем появилась другая лужайка, длинная и с многочисленными травяными кочками, что указывало на высокую влажность почвы. Шагах в сорока смутно виднелись сквозь листву деревьев два десятка пасущихся бхедринов.

— Это болото, — заметила Семар Дев. — Найдем других…

— Скачи, Семар Дев.

Она натянула удила. — А если не поеду?

— Упрямое дитя. Конечно, я брошу тебя здесь. Ты слишком медленная.

— Ты хотел задеть мою гордость, Карса Орлонг? Хочешь убить бхедрина, просто чтобы показать самому себе, что ты лучший охотник. Так что не будет ни утеса, ни кораля, ни ловушки, ни стаи полуволков, чтобы загнать зверя. Нет, ты решил прыгнуть со спины коня, повалить быка наземь и задушить, или бросить о дерево… а может, ты поднимешь его над головой и будешь крутить, пока скотина не умрет от головокружения? Ты осмелился МЕНЯ назвать ребенком? — Она захохотала, ведь, как известно, смех способен жалить сильнее слов.

Но его лицо не омрачилось яростью, глаза остались спокойными. Теблор улыбнулся: — Узри же меня.

Он выехал на луг. Копыта жеребца выбили из почвы черную воду; зверь громко зафыркал и понесся к стаду. Бхедрины рассеялись, захрустели ветки, затрещали кусты. Двое животных помчались прямо на Карсу.

Семар Дев вдруг поняла, что было ошибкой думать: в стаде всего один самец. Два, один явно моложе другого, но оба зверя огромные, обезумевшие от ярости. Глаза сверкали красным, вода просто-таки взрывалась под копытами. Они кинулись в атаку.

Джагский жеребец Ущерб внезапно свернул в сторону, присел — и поднялся, намереваясь ударить копытами по спине старшего быка. Бык оказался проворным: он взмахнул рогатой головой, нацелил рога в подбрюшье коня.

Это движение принесло ему гибель, ибо Карса встретил голову острием меча, вонзив его в мозг и попутно перерезав позвоночник.

Ущерб перепрыгнул павшего бхедрина, приземлившись в брызгах грязи; он был довольно далеко от младшего самца, который на удивление резво развернулся и рванул за Карсой.

Воин послал коня влево; застучали копыта — Ущерб помчался вдоль опушки леса, за полудюжиной выскочивших на поляну коров и телят. Второй бык бежал сразу за ним.

Коровы и детеныши снова рассыпались, причем одна побежала не в том направлении, как все прочие. Ущерб свернул и вскоре уже был сзади коровы. Бык начал собирать оставшихся самок; они ушли в лес, треща ветками кустарников.

Семар Дев увидела, как Карса склонился а сторону и взмахнул мечом, прорезав спину животного как раз перед тазом.

Задние ноги коровы отказали. Она осела, забилась в грязи, пытаясь двигаться дальше.

Наконец подломились и передние ноги. Корова затихла.

Остановив коня, Карса спрыгнул и подошел к мертвой корове. — Разбивай лагерь, — крикнул он Семар Дев.

Она молча смотрела на него. Потом сказала: — Отлично. Ты показал мне то, о чем я не просила. И что теперь? Ожидаешь, что я стану разбивать лагерь. Может, я и свежевать тушу должна? Может, ночью лечь под тебя в довершение роли покорной рабыни?!

Теблор вытащил нож и встал на колени в грязь перед тушей. — Если хочешь.

"Варварский ублюдок… ну, разве я ожидала иного?" — Ладно, я тут подумала… нам понадобится мясо — страна камня и озер на севере, без сомнения, обильна зверем, но ловить его там будет труднее.

— Я возьму шкуру, — ответил Карса, вспарывая брюхо коровы. Кишки выперло наружу, они упали в грязную воду. Над мертвой тушей уже клубились мухи. — Тебе самой нужна шкура быка, Семар Дев?

— Почему бы нет? Если на ледниках мы не станем мерзнуть, это будет чудом.

Он оглянулся через плечо: — Женщина, ледники нас не догонят. Они ползут медленно.

— Зависит от того, кто их создал.

Он оскалил зубы: — Меня не впечатлили сказки о Джагутах. Лед — это всегда медленно текущая река.

— Если ты в это веришь, Карса Орлонг, ты знаешь намного меньше, чем думаешь.

— Ты собираешься весь день просидеть на коне, женщина?

— Пока не найду подходящее место для стоянки. — Она натянула удила.

"Узри меня, сказал ты. По-моему, ты уже как- то так говорил. Стань свидетелем? Какой-то племенной обряд. Да, я видела многое. Как и этот варвар, пришедший из теней далекого ледника. Надеюсь, местные не считают бхедринов собственностью, иначе нас ждет череда веселых дней и ночей. Карса будет доволен. А я, вероятно, буду мертва.

Ну, волноваться уже поздно".

Она принялась гадать, много ли у Карсы Орлонга было спутников, думавших так же. Давно ли варвар путешествует в одиночестве?

* * *

Рваные края утесов бросали неровные тени на нижележащие уступы; из этих теней пять пар глаз с щелевидными зрачками следили за поднявшейся над долиной тучей пыли. Торговый караван: семь фургонов, две телеги, двадцать стражников верхом. И три сторожевых пса.

Вначале их было шесть, но трое недавно учуяли запах Деджима Небрала; тупые твари пустились на охоту. Им удалось найти Д'айверса — плоть и кровь подкормили пять оставшихся у него тел.

Трелль оглушил Т'ролбарала. Сломал одну из шей — даже Тартено Тоблакай не сумел бы такого сотворить (а один однажды попытался!) Потом сбросил другое тело вниз с края скалы, и оно нашло смерть на камнях. Такую наглость нельзя прощать. Ослабевший и раненый Деджим Небрал покинул место засады, скитался, почти сошедший с ума от боли и голода, пока не набрел на след каравана. Т'ролбарал не имел представления, сколько миновало дней и ночей. Был голод, была потребность восстановления — только эти нужды заполняли разум Д'айверса.

А сейчас перед ним забрезжило спасение. Много крови, чтобы размножить потерянных в засаде; может быть, достаточно крови, чтобы создать новое, восьмое тело.

Он нападет на закате, в тот миг, когда караван встанет на ночь. Вначале зарежет охрану, потом остаток собак, оставив на закуску жирных слабаков в фургонах. Купца, его гарем, вереницу молчаливых детей, прикованных один за другим. Это был караван торговцев живым товаром.

Деджим Небрал понял это, и его затошнило. Во время Первой Империи были подобные негодяи, и их наследие живо. Когда Т'ролбарал станет владыкой этой земли, на осквернителей плоти упадет восстановленное правосудие. Вначале Деджим напитается ими, потом другими преступниками — убийцами, палачами духа, швыряющими камни и терзающими плоть.

Создатель Небрала намеревался сделать подобных ему стражами Империи. Он слил кровь разных существ, внес в душу чувство совершенства, богоподобия. Слишком сильное. Т'ролбаралы не стали покоряться несовершенному хозяину. Нет, править должны были они, ибо лишь они понимали суть правосудия.

"Правосудие. И природный голод, разумеется". Необходимость, закон природы, и этот закон никто не сможет отрицать. Став владыкой, Деджим Небрал сумеет установить баланс между двумя главными силами души Д'айверса, и если плоть смертных будет страдать под весом его правосудия… пусть так и будет. Они заслужили узреть истину своих вер, заслужили на себе ощутить острые грани раздутых "добродетелей", которые стали просто словами, оружием. Справедливо, что оружие обернется против своих носителей.

Солнце спускалось, и тени уже сползли на равнину. Деджим Небрал крался в тенях — пять пар глаз, один разум. Фокус, неумолимое и абсолютное единение.

Восторг резни. Пролить кровь во славу тускло — красного света солнца.

Когда он ступил на равнину, послышалось брехание псов.

"Они жалеют себя. Тупые… но даже подобные им понимают, что такое судьба".

* * *

С некоторым трудом он сумел разогнуться и слезть, рыча от боли в мышцах, с широкой спины мула. Несмотря на боль и неуклюжесть, не пролил ни капли из драгоценного ведра.Бурча под нос какое-то заклинание — он сам не помнил, то ли это Святая Песнь из толстой книги, или еще что, да и важно ли это? — протащил тяжелое ведро к плещущим волнам моря Рараку, зашел на мелководье, минуя проседающие песчаные отмели и колеблемые ветром тростники.

И вдруг замер.

Настороженно оглядел сумрачный простор, понюхал сырой воздух. Еще один обзор — глаза обыскивали каждую тень, замечали каждое шевеление тростинка и всклокоченных кустов. Потом присел, омочив ветхую рясу в воде. Теплой, прогретой солнцем воде.

Еще один сторожкий взгляд по сторонам — бдительность никогда не помешает — и он со вздохом опустил ведро в море.

Блестя глазами, увидел, как десятки юрких мальков устремились во все стороны. Ну, не совсем устремились — скорее замерли, оглушенные свободой или шоком от изменившейся температуры, от изобилия богатств, которые можно глотать, на которых они вскоре разжиреют, станут большими и ловкими.

Первая рыба Моря Рараку.

Потом Искарал Паст покинул отмель, таща за собой ведро. — Напряги спину, мул! Я сейчас запрыгну, о да, и ты не удивляйся, если я пошлю тебя в галоп — о, поверь мне, мул, ты знаешь, что такое галоп — это не та глупая рысь, от которой у меня болят зубы! О нет, мы полетим как ветер! Не как слабый порыв, но как мощный, постоянный поток, громоподобный ураган, летящий через весь мир вслед за нашей скачкой. О, какой радугой заблестят твои копыта!

Подойдя к мулу, Верховный Жрец Тени подпрыгнул.

Мул в тревоге отошел на шаг в сторону.

— Ты огорчил меня, животное! Я думал¸ ты мне друг! Но если ты так думаешь, отныне я не согласен! Позор! Как тебе понравится вот это, глупая тварь!? — Верховный Жрец Тени встал и отряс пыль с рясы. — Он думал, я его ударю. Ударю большой палкой. Тупой мул. О нет, я гораздо коварнее. Я удивлю его добротой… пока он не ослабит внимание, не потеряет бдительность… и тогда, ха! Я ударю его кулаком в нос! Как он удивится! Никакой мул не сравнится со мной в хитрости. О да, многие пробовали, но все провалились!

Он состроил на сожженном солнцем лице добрую улыбку и подошел к мулу. — Нужно ехать, — пробормотал он, — тебе и мне. Нужно приложить старания, друг мой, иначе мы опоздаем, а опаздывать не годится. — Он добрался до места, с которого мог схватить болтавшиеся на боку мула поводья. Но сначала поглядел животному в глаза. — О хо хо, милый слуга, я замечаю в этих очах злобу? Ты хочешь меня укусить. Как плохо. Здесь только я имею право кусаться. — Он схватил поводья, едва увернувшись от щелкнувших зубов, и забрался на покатую спину мула.

Двадцать шагов от линии моря — и воздух изменился, во все стороны потекли серые тени. Искарал Паст склонил набок голову, удовлетворенно огляделся и потрусил дальше.

* * *

Миновало сто ударов сердца с момента исчезновения Верховного Жреца Тени, и из ближайших кустов вылезла уродливая, волосатая дальхонезка, тащившая за собой пивную флягу. Там было не пиво, а вода. Крышка плотно вколочена.

Бурча и вздыхая от усилий, Могора поднесла флягу к воде. Сбила крышку, повернула сосуд набок — и с беззубой улыбкой на морщинистом лице проследила, как в море скользнули шесть молодых пресноводных акул.

Она пнула флягу и вылезла на сушу. Кашляя и яростно взмахивая руками, открыла свой садок и исчезла в нем.

* * *

Перебирая тени, Искарал Паст торопливо прошел десятка два лиг. Он наполовину видел, наполовину ощущал пустыню, холмы и хаотические складки оврагов, каньонов; он миновал их, не уделяя особенного внимания, пока, спустя день путешествия, не уловил краем глаза движение слева. Пять темных форм.

Жрец остановил мула на гребне холма и прищурился, изучая далеких существ. Они напали на караван. — Наглые щенки, пробурчал он и вогнал пятки в бока мула. — Скачи, я сказал! Скачи, жирный ленивый ублюдок!

Мул с громогласным ревом побежал вниз.

Пять тварей услышали, повернули головы.

Т'ролбарал мчался навстречу Искаралу Пасту.

Мул заревел еще громче.

Д'айверс обходил противника с двух сторон. Его тела бесшумно скользили над землей. Голод и злоба были почти ощутимы — словно облако над его головами; энергия мерцала и потрескивала, собираясь в складке между садком Теней и внешним миром.

Твари слева и справа разворачивались, готовясь броситься; три твари, бежавшие прямо, замедлились, решив напасть одна за другой.

Искарал Паст с трудом следил за всеми, бешено вертясь на спине мула. Когда Т'ролбарал приблизился на тридцать шагов, мул резко встал. Верховного Жреца Тени сбросило; он схватился за голову животного, кувыркнулся и приземлился в туче гравия и пыли.

Первая тварь подоспела, выставив когти и загребая руками воздух, приземлилась на то место, где упал Паст — но обнаружила, что место опустело. Вторая и третья твари на миг замешкались, обнаружив пропажу добычи — и почуяли ее рядом. Дернулись головы — но поздно: в них ударила волна магии. Темная сила затрещала, как молния; звери взлетели в воздух, оставляя след крови. Они упали наземь в пятидесяти шагах, покатились и задергались в судорогах.

Тогда атаковали двое Д'айверсов, бежавших по бокам. Когда Искарал Паст снова исчез, они столкнулись — грудные клетки смачно хрястнули, когти и клыки порвали кожу. Шипя и ворча, твари отскочили друг от дружки.

Явившись в двадцати шагах, Искарал Паст послал новую волну колдовства, заставив ее ударить по всем пяти тварям, и поглядел, как брызнула кровь и тела разлетелись, дергая ногами. Сплел магическую сеть. Камни лопнули и вырвались из земли, взлетели, словно копья или гейзеры, и кровь струями брызнула в стороны.

Т'ролбарал исчез, убравшись из садка во внешний мир. Там его части разбежались, ибо всякие мысли о караване пропали, заменившись паническим ужасом.

Верховный Жрец Тени стряхнул пыль, прошел к мулу. — Ну, ты мне помог! Мог бы убежать, но, видно, устал бегать! Зачем мулам четыре ноги? Идиот! Никакой пользы! Ба! — Он помолчал и поднес заскорузлый палец к сухим губам. — Но постой! Что, если оно стало действительно злым? Если решило закончить бой любой ценой? Что тогда? Месиво? О да! Нет, лучше уйти. Пусть его приканчивает кто-нибудь другой. Нельзя отвлекаться. Вообрази! Бросить вызов Верховному Жрецу Тени всего Семиградья! Т'ролбаралы тупей котов. Никакой жалости к ним!

Он влез на мула. — Ну, это было забавно. Тупой мул. Думаю, сегодня поужинаем мулятиной. Как тебе? Пора принести великую жертву! Как тебе? Да кому нужны твои соображения? Едем! Благодари богов, что хоть я знаю, куда ехать! Вон туда, мул, и побыстрее. Скачи, проклятый! Скачи!

Обогнув караван с лающими собаками, Искарал Паст снова исчез в Тенях.

* * *

Когда он достиг пункта назначения, уже спустилась тьма. Усталый мул остановился у подножия скалы.

По уступам скалы скакали стервятники, окружившие трещину, но неспособные — или боящиеся? — войти внутрь. Одна сторона трещины была обагрена кровью, а среди камней на другой стороне виднелись остатки мертвого зверя. Хотя стараниями грифов от него остались лишь кости и полоски кожи, опознать жертву было еще можно. Одно из тел Т'ролбарала.

Стервятники недовольно заорали, когда Верховный Жрец спешился и подошел к расселине. Выкрикивая ругательства, он разогнал уродливых и весьма напоминавших ему Могору птиц и полез внутрь. Воздух вонял кровью и гнилым мясом.

Трещина сужалась на высоте человеческого роста, и там лежало тело. Искарал Паст уселся рядом. Положил руку на широкое плечо, не трогая торчащих из-под кожи сломанных костей. — Сколько дней прошло, друг? Ах. Только Трелль мог выжить после такого! Сначала вытащим тебя, и в этом вся надежда на верного, упорного мула. Потом… потом… ну, вот тогда и посмотрим…

* * *

Мул не проявил ни особенного упорства, ни верности. Его нежелание сотрудничать весьма замедлило операцию по извлечению Маппо; только ночью Трелль был наконец вынут из трещины и положен на выглаженный ветрами уступ скалы.

Два перелома руки оказались самыми малыми из травм. Сломаны обе ноги, выступ скалы содрал со спины Маппо изрядный кусок кожи и плоти — показавшиеся наружу мышцы кишели личинками мух, края раны казались совершенно неисцелимыми, они стали зелено-черными и пахли трупом. Искарал Паст срезал их и бросил в провал.

Затем он склонил ухо к груди и выслушал дыхание Трелля. Редкое, слабое — еще день, и он умер бы. Да, может, еще и умрет. — Травы, друг мой, — сказал Верховный Жрец, очищая видимые раны. — Мази, эликсиры, микстуры, притирания, припарки с Высшим Деналом… не позабыл ли я чего? Нет. Думаю, нет. Внутренние повреждения, о да. Сломаны все ребра слева. Кровотечения, но не такие, что убивают сразу. Замечательно. Ты почти так же упорен, как мой слуга… — Он бросил взгляд наверх. — Эй, животное, разведи огонь, разбей лагерь! Сделай все это, и я покормлю ТЕБЯ. А не сделаешь — покормлюсь ТОБОЙ, хе хе!

— Ты идиот! — Этот крик раздался из темноты. Миг спустя появилась Могора.

"Темнота, да, это все объясняет". — Что ты здесь забыла, карга?

— Хочу спасти Маппо, конечно же!

— Как? Я уже его спас!

— Спасти его от тебя, идиот! — Она подобралась ближе. — Что за склянка у тебя в руке? Да это яд паральта! Клятый дурак, ты его убьешь! После всего, что я перенесла!

— Паральт? Да, жена, это паральт! Ты пришла, и я решил его выпить!

— Искарал Паст, я видела твои дела с Т'ролбаралом.

— Да ну? — Он склонил голову. — Обожание стало полным! Как она сможет не обожать меня? Пора уже преклоняться, как пред богом. Вот почему она идет за мной. Не может покинуть. Со всеми то же самое — никак не отвяжутся…

— …от меня, сильномогучего Верховного Жреца Тени, — закончила Могора, одновременно доставая из сумки множество снадобий, — который не выживет без доброй женщины рядом. Не нашел доброй — так меня подцепил и приклеился, колдунишка. А теперь пусти меня к бедному, несчастному Треллю.

Искарал Паст отошел. — И чем мне заняться? Ты сделала меня бесполезным, женщина!

— Совет подать нетрудно. Займись лагерем, муженек.

— Я уже приказал им заняться мулу.

— Он же мул. А ты идиот… — Речь ее увяла, когда снаружи замелькали искры от костра. Она повернулась и увидела большую брезентовую палатку, умело и ровно поставленную, а рядом — очаг из камней, на котором уже кипел котел о трех ножках. Мул стоял рядом и жевал овес из сумы. Могора нахмурилась и покачала головой. — Тогда налей чаю. Будь полезным!

— Я был полезным, пока ты не приперлась и все не испортила! Сильномогучему Верховному Жрецу Тени всего Семиградья не нужна женщина! Фактически это самая ему ненужная вещь!

— Ты и ноготь на пальце не исцелишь, Искарал Паст. В жилах Трелля течет черный яд, именуемый "мерцающий веногрыз". Против него нужен не только Денал…

— Вот ты как заговорила! Бормочешь, как ведьма. Высший Денал победит этот яд…

— Может быть. Но мертвая плоть не оживет. Он останется скрюченным, полубезумным, его сердце ослабеет. — Он сверкнула очами: — Тебя послал к нему Темный Трон? Зачем?

Искарал Паст мило улыбнулся: — Ох, какие мы нынче подозрительные. Но я ничего не скажу. Разве что намек, мельчайший намек на мою великую мудрость. Да, я поистине знаю хитрость ума моего бога — хотя это хаотический, искаженный ум хорька-пролазы! Я так много узнал, что лишился речи — ха, гляньте на нее! Эти жучьи глазки подозрительно щурятся, будто она осмелилась понять всю меру моего невежества в вопросах относительно моего обожаемого идиотобога. Да, она осмелилась и скоро бросит мне открытый вызов. Конечно, я не устою перед ее натиском. — Он помедлил, заставил себя улыбнуться и простер руки: — Дорогая Могора, к сожалению, Верховный Жрец Тени должен хранить тайны даже от собственной жены. Я умоляю не давить на меня, дабы не навлечь на себя необузданный гнев Темного Трона…

— Ты совершенен в глупости, Искарал Паст.

— Пусть так думает, — хихикнул он. — О, она поражается, чему это я смеюсь — нет, не смеюсь, но хихикаю, что, если поразмыслить, должно вызывать большую тревогу. Я имею в виду — это прозвучало как хихиканье, хотя я в первый раз попробовал хихикнуть по такому поводу. Вот фырканье — это другое дело. Увы, я недостаточно толст, чтобы фыркнуть. Иногда я желаю…

— Иди и сядь у костра, твоим мулом разожженного, — вмешалась Могора. — Я приготовлюсь к ритуалу.

— Смотрите, как хихиканье ее растревожило! Конечно, дорогуша, иди играйся в ритуальчики. Как мило. А я приготовлю чай для себя и мула.

* * *

Согревшись огнем и чаем из тральба, Искарал Паст наблюдал за работой Могоры — насколько мог разглядеть подробности в темноте. Сначала она собрала куски камня, все как один ломаные, грубые, зазубренные; положила их на песок, окружив Трелля овалом. Затем помочилась на камни, раскорячившись подобно крабу и обходя камни противосолонь. Искарал подивился совершенству контроля над мышцами, не говоря уж об объеме мочевого пузыря Могоры. В последние годы его потуги к мочеиспусканию заканчивались переменным успехом, так что своевременное начало и окончание процесса казалось ему величайшим из висцеральных умений.

Удовлетворившись видом образованной лужи, Могора начала выдирать волосы из головы. Волос у нее оставалось немного, и эти немногие поддавались с таким трудом, что Паст страшился увидеть, как после выдирания очередной прядки развалится череп. Однако его предвкушениям не суждено было сбыться: держа в руке семь седых прядей, Могора ступила в овал и раскорячилась, встав над телом Трелля. Бормоча ведьмовские заклинания, швырнула волосы во тьму.

Инстинкт заставил Паста проследить за полетом серебристых прядей; он с немалым беспокойством осознал, что над головой нет звезд. А вот над горизонтом они сияли четко и ярко. — Боги! Женщина, что ты натворила?

Не отвечая, она вышла из овала и затянула песню на Женском Языке, который, разумеется, был совершенно непонятен уху Искарала Паста. Точно так же Мужской Язык — который Могора называла бормотанием — был за пределами ее понимания. Искарал Паст знал, что Мужской Язык и БЫЛ простым бормотанием, придуманным, чтобы смущать женщин. "Суть в том, что мужчинам не нужны слова. У нас же есть члены. Зачем слова, если есть член? А вот у женщин две груди, что предполагает диалог, и каждый мужчина знает, что окончить этот диалог может лишь его выпирающий знак препинания.

Что стряслось с миром? Спроси мужчину, и он скажет: не спрашивай. Спроси женщину, и ты помрешь, ожидая окончания ответа. Ха ха".

Над светом костра пронеслись нити паутины — и упали на тело Трелля.

— Что это? — вопросил Паст. И вздрогнул: коснувшись тыла ладони, он снял паутинку, на конце которой был паук размером меньше блохи. Жрец тревожно поглядел в небо. — Там пауки? Что за безумие? Что они делают в небе?

— Тихо.

— Отвечай!

— Небо полно пауками, муженек. Они летят по ветру. Я ответила: закрой рот, или я пошлю в него тысячу моих сестричек.

Он с лязгом сомкнул челюсти и придвинулся к костру. "Сгорите, сволочи. Сгорите!"

Нити покрыли тело Трелля. Тысячи, сотни тысяч — пауки обертывали его.

— А теперь, — произнесла Могора, — время луны.

Тьма над головами вдруг сменилась потоком серебристого, яркого света. Искарал Паст с визгом упал на спину, очень пораженный переменой, и обнаружил себя под огромной, тяжелой луной. Казалось, до нее можно достать рукой. Если осмелиться. Он не осмелился. — Ты стянула вниз луну? Сошла с ума?! Она раздавит всех!

— Ох, хватит. Только видимость — ну, может, я малость потянула ее — но я же сказала, что это серьезный ритуал!

— ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА С ЛУНОЙ?

Она зловеще, маниакально закаркала. — Всего лишь ритуал, дорогой. Как тебе нравится?

— Прекрати!

— Струсил? Давно пора! Я женщина! Ведьма! Лучше спрячь тощую задницу в палатку, муженек. Здесь настоящая сила, подлинная магия!

— Нет! То есть это не наша магия, не дальхонезская — я не знаю, ЧТО это…

— Ты прав, это не она. Будь хорошим мальчиком, Искарал Паст, иди в постельку, а я спасу жизнь ничтожному Треллю.

Искарал попытался возразить, но решил сдаться. Он заполз в палатку.

Снаружи донеслось: — Что ты там бормочешь, Искарал?

"Ох, тише".

* * *

Лостара Ииль открыла глаза и медленно села.

Возле арки стоит фигура в серых одеждах, под капюшоном. Грубые стены, формирующие круглую комнату с Лостарой, лежащей в середине на каком-то алтаре. Лунный свет обтекал стоявшего, но свет, казалось, движется — как будто луна быстро опускается с небес.

— Что?.. — сказала она и жестоко закашлялась. Легкие болели. Едва справившись с кашлем, женщина очистила глаза от слез и снова осмотрелась.

Он повернулся к ней лицом.

"Теневой Танцор. Бог. Котиллион". Как будто в ответ на незаконченный вопрос, он сказал: — Я сам не знаю. Где-то в пустыне творят опасное колдовство. Свет луны… украден. Признаюсь: ничего подобного не видывал.

Память Лостары устремилась назад. И'Гатан. Огни повсюду. Обжигающий жар. Жестокие ожоги — о, как она кричала от боли. — Что… что… со мной?

— Ох, вот ты о чем. Извини, Лостара Ииль. Коротко говоря, я вытащил тебя из огня. Боги редко вмешиваются, но Т'рисс открыла там дверь…

— Т'рисс?

— Королева Снов. Она же создала прецедент! Почти вся твоя одежда сгорела — извини, если подобранная мной не годится…

Она поглядела на свое тело, на грубые шерстяные одежды.

— Туника неофита. Ты в Храме Рашана. Тайном храме. Он покинут во время мятежа. Мы в полутора лигах от того, что называлось И'Гатаном. До дороги на Сотку сорок шагов. Храм отлично спрятан. — Он махнул рукой в перчатке, указывая на арку. — Вот единственный вход и выход.

— Почему… почему ты спас меня?

Он колебался. — Придет время, Лостара Ииль, когда тебе выпадет выбор. Тяжелый выбор.

— Какой?

Он помолчал, вглядываясь в ее лицо. — Насколько глубоко твое чувство к Жемчугу?

Она вздрогнула и пожала плечами: — Временное увлечение. К счастью, миновавшее. В последние дни он был неприятен.

— Я могу понять, — загадочно заметил Котиллион. — Тебе придется выбирать между верностью Адъюнкту… и тому, что представляет Жемчуг.

— Между Адъюнктом и Императрицей? Бессмысленно…

Он остановил ее, подняв руку. — Не нужно решать немедленно, Лостара. Я бы не советовал. Все, чего я прошу — обдумать не спеша.

— Что происходит? О чем ты узнал, Котиллион? Ты планируешь месть Лейсин?

Его брови поднялись: — Нет, ничего подобного. Фактически я в эти… вопросы… не вовлечен напрямую. Суть в том, что я кое-что предвижу, и одно можно разрешить, а другое — нельзя. — Он снова повернулся к порталу. — Тут есть пища. Подожди до утра, потом можешь уйти. На дорогу. Там ты найдешь… приятную компанию. Скажи так: ты выбралась из города но, ослепленная дымом, упала, ударилась головой, потеряла сознание. Когда пришла в себя, Четырнадцатая Армия ушла. Разумеется, ты мало что помнишь.

— Это точно, Котиллион.

Он повернул голову, слегка улыбнулся: — Боишься, что задолжала мне. Что однажды я вернусь и потребую расплаты.

— Такова работа бога, не так ли?

— Некоторых. Но, видишь ли, Лостара, сделанное в И'Гатане четыре дня назад было лишь расплатой за мой должок.

— За что?

Вокруг Котиллиона собрались тени, и женщина едва расслышал ответ: — Ты забыла, я однажды видел, как ты танцуешь…

Он исчез. Лунный свет лился, как серебряный поток. Она сидела, омытая лучами, и обдумывала сказанное.

* * *

Храп из палатки. Могора сидела на плоском камне в пяти шагах от прогоревшего костра. Искарал Паст будет спокоен. Луна вернулась туда, где ей положено быть. Не то чтобы она действительно передвинула ее. Это было бы слишком тяжело — и привлекло бы слишком много внимания. Однако она украла ее силу, на короткое время, достаточное для исцеления Трелля.

Кто-то вышел из тени. Сделал круг около недвижного тела Маппо, встал над Могорой.

Она скривила губы и кивнула на палатку: — Искарал Паст — неужели он Маг Высокого Дома Тени?

— Впечатляющее исцеление, Могора, — ответил Котиллион. — Но ты понимаешь, что такой дар может стать проклятием?

— Ты послал Паста на поиски?

— На самом деле не я, а Темный Трон. Так что не знаю, какое место в его решении занимала жалость к Треллю.

Могора снова поглядела на парусину. — Маг… этот бормочущий идиот!

Котиллион твердо взглянул ей в глаза: — Ты из служителей Ардаты?

Женщина рассыпалась клубком пауков.

Бог увидел, как они прячутся в каждую трещинку. Еще миг — все пропали. Он вздохнул, огляделся, встретив тупой взор мула, и пропал в завихрении теней.

Глава 10

И тогда день тьму призвал

А немой бродяга — ветер

Звезды с пеплом замешал

В опустевших водоемах у развалины

Стены

Где течет песок неспешный

Гран за граном в никуда

Где фундаменты трясутся, но недвижен

Горизонт

Я друзей давнишних встретил

И был счастлив, ведь

Отныне

Некому сказать "прощай".

Умирающий солдат,

Рыбак Кел Тат

Они вышли из садка в дым и летящий пепел; впереди под утренним солнцем простирался мертвый город. Трое молча замерли на месте, пытаясь осознать увиденное.

Первым раскрыл рот Буян: — Как будто Имперский Путь выплеснулся и сюда.

Прах и затхлый воздух, беспокойный свет — Калам не удивился замечанию моряка. Они покинули место смерти и одиночества, чтобы обнаружить себя в другом, похожем месте. — Я узнаю его. Это И'Гатан.

Буян сплюнул и проворчал: — Осада.

— Армия ушла, — заметил Быстрый Бен, осматривавший следы на месте лагеря. — На запад.

Буян нехотя ответил: — Погляди на дыру в стене. Кажись, целый фургон морантских припасов.

Из пролома вытекала вязкая "река". Сейчас она уже почти застыла и спокойно мерцала под солнцем. Расплавы стекла и металла. Калам понял, что тут случилась огненная буря. Еще один удар по несчастному И'Гатану. Это устроили саперы?

— Оливковое масло, — резко сказал Быстрый Бен. — В городе должен был храниться урожай. — Он помолчал. — Интересно, было ли это случайностью.

Калам глянул на колдуна: — Быстрый, ты впадаешь в крайности. Я кое-что слышал о Леомене, и он не показался мне способным принести себя в жертву.

— Если он оставался внутри…

— Мы понесли потери, — заметил Буян. — Под пеплом есть могилы. — Он указал рукой. — Чертовски большие. Или они хоронили мятежников?

— Для них роются отдельные ямы, — сказал Калам. Хотя и сам Буян отлично всё понимал. Дела выглядят плохо, но никто из них не готов сказать это вслух. — Следы оставлены всего несколько дней назад. Полагаю, нам надо догонять Армию.

— Вначале обойдем руины, — покосился на мертвый город Бен. — Тут что-то… какой-то осадок… ну, не знаю. Только…

— Весомый аргумент для Верховного Мага, — сказал Буян. — Я поверил.

Калам бросил взгляд на высокий курган и стал гадать, сколько его друзей поймано землей? Они лежат в вечном мраке, личинки и черви уже принялись снимать с них все признаки живой личности. Такие мысли неприятны, но если он не постоит здесь несколько мгновений и не отдаст им дань, памяти — кто это сделает?!

* * *

Обожженный мусор на тракте и по сторонам его. Колышки палаток скрыты кусками почерневшей парусины, в траншеях около ведущей к остаткам городских ворот дороги лежат трупы лошадей со вздутыми брюхами и торчащими к небу обрубками обсиженных мухами ног. Недвижный воздух напоен запахами свалки.

Апсалар натянула удила, когда краем глаза уловила движение шагах в ста слева. Поудобнее уселась в седле — в походке и чертах вышедших из руин И'Гатана людей было нечто знакомое. Телораст и Кодл поспешили к ее лошади.

— Ужасные новости, Неапсалар! — крикнула Телораст. — Нас поджидают трое страшных мужчин. Не стоит ехать дальше. Или ты желаешь их уничтожить? Тогда вперед. Желаем успеха. Но лично я советую бегство. Скорее!

— Согласна, — добавила Кодл. Она приседала, костяная головка моталась на длинной шее, хвост бил по воздуху.

Лошадь подняла переднее копыто — и демоническая ящерица отскочила, по опыту зная, что близость к зверю — опасный риск.

— Двоих я знаю, — ответила Апсалар. — Да и они нас увидели. — Она послала лошадь вперед, медленно приближаясь к магу, ассасину и малазанскому солдату. Они сменили направление и шли к ней, явно соблюдая осторожность.

— Нас сотрут! — зашипела Телораст. — Я могу… о, этот маг, он совсем не добрый…

Два скелетика помчались прятаться.

Уничтожение. Такой исход возможен, думала Апсалар, припоминая историю отношений с Быстрым Беном и Каламом. Но оба знали, что она была одержима; а потом она долгие месяцы ехала с Каламом через Глубины Искателя, из Даруджистана в Эрлитан, и за это время не случилось ничего неподобающего. Так что она не особенно волновалась, поджидая мужчин.

Калам заговорил первым: — Мир часто кажется мне нелепым, Апсалар.

Она пожала плечами: — У каждого из нас свои странствия, Калам Мекхар. Лично я не удивлена, обнаружив, что наши дороги снова пересеклись.

— А вот это тревожное заявление, — сказал Быстрый Бен. — Не вижу никакого резона пересекаться с нами, если только ты не выполняешь приказы Темного Трона, а он возжаждал мщения. Не здесь. Не сейчас. Меня не толкал и не тянул сюда никакой бог…

— Вокруг тебя аура Худа, Быстрый Бен, — сказала Апсалар. Это замечание вызвало тревогу спутников мага. — Такой остаток происходит от долгих бесед с Повелителем Смерти. Если хочешь, полагай себя независимым, но твои мотивы и поступки могут быть не столь чисты, как тебе хотелось бы. — Она перевела взор на Калама. — А наш ассасин недавно был в присутствии Котиллиона. Что до солдата — фаларийца, его дух связан с Т'лан Имассом, с культом Огня Жизни, который служит Имассам вместо религии. Итак, огонь, тень и смерть, соединенные вместе — как будто эти силы и боги этих сил желают сразиться против общего врага. Однако я должна вас предостеречь: враг у вас не один. Возможно, их с самого начала было много. А нынешние союзы могут оказаться эфемерными.

— Не это ли, — заметил Быстрый Бен, — радует меня в жизни?

Калам резко повернулся к нему: — Может, Быстрый, ты ощутил мое желание — а я едва могу сопротивляться ему — врезать тебе кулаком по роже? Повелитель Смерти? Что случилось в Коралле, во имя Бездны!?

— Выгодный союз, — бросил колдун. Он не отрывал глаз от Апсалар. — Вот что случилось. Вся эта проклятая война с Домином. Надо было понимать с самого начала — союз Даджека с Каладаном Брудом всего лишь первое нарушение важнейших правил.

— Так что, ты работаешь на Худа?

— Не попал, Калам. Скорее он работал на меня.

— Работал? А теперь?

— А теперь, — он кивнул на Апсалар, — как она сказала, боги воюют. — Он неловко пожал плечами. — Я должен был получить сведения об обеих сторонах. У меня были вопросы. Мне нужны ответы.

— И Худ на них отвечает?

Ответный взгляд был уклончивым — или неуверенным? — Неохотно. Медленно.

— И что Худ получил взамен?

Колдун взял себя в руки. — Пытался ты согнуть руку трупа? Невозможное дело. — Он переводил взгляд с Апсалар на Калама и обратно. — Слушай. Помнишь игры Ежа и Скрипа? Колоду Драконов? Они идиоты, но не важно. Суть в том, что они придумали правила и соблюдали их. И мне приходится. Проклятие, даже гений вроде меня ограничен!

Фалариец громко рассмеялся (Апсалар увидела все его зубы).

Колдун метнулся к нему. — Кончай, Буян! Ты и твой клятый меч! — Он махнул рукой на город. — Тебе это смешно?

— Еще смешнее будет порубить любимого мага Адъюнкта в капусту. И подать Худу холодненьким. — Он с широкой улыбкой схватился за имасский меч. — И я как раз большой спец по…

— Да успокойтесь вы, — бросил Калам. — Ладно, Апсалар, мы все здесь, это странно, но бывает и хуже. Плевать. — Он обвел рукой себя, Бена и Буяна. — Мы возвращаемся в Четырнадцатую Армию. Вернемся к ней, когда обойдем город и Быстрый убедится, что он такой мертвый, каким выглядит…

— О, — вмешался маг, — он на самом деле мертвый. Но мы все равно его обойдем. — Он ткнул пальцем в Апсалар. — Что до тебя, женщина, ты странствуешь не одна! Где они спрятались? И кто они? Духи — покровители?

— Можно и так сказать.

— Ну, где они спрятались?

— Не знаю. Думаю, близко. Они такие… стеснительные. — Она замолчала, с удовлетворением наблюдая гримасу колдуна.

— Куда ты едешь, Апсалар? — спросил Калам.

Она подняла брови: — Куда? Туда же, куда и вы.

Это их явно не обрадовало; но никто не возразил. Пока она была довольна. Удачное завершение этой части странствий. Совпадение с главной задачей, подход к последней мишени. К убийству, которое нужно осуществить во что бы то ни стало.

Она всегда знала, что Котиллиону свойственно тонкое коварство.

* * *

— Ну ладно, — сказала Хеллиан. — Который из вас хочет стать новым капралом?

Нерв и Увалень обменялись взглядами.

— Что? — спросил Нерв. — Мы? У вас есть Балгрид и Тавос Понд. И даже…

— Это мой новый взвод, мне и решать. — Она покосилась на подчиненных. — Балгрид — колдун. И Тавос Понд тоже. — Скривилась на названных солдат: — Не люблю магов, они вечно пропадают, когда нужно о чем-то спросить. — Затем скользнула взором по двум последним. — Навроде — сапер, этим все сказано. Замазка — наш целитель. Остаются… вы двое.

— Отлично, я капрал, — сказал Нерв.

— Постой. Я хочу быть капралом! Сержант, я от него приказов не приму. Никогда. Я получил все мозги…

Нерв фыркнул: — Но ты не знал, что с ними делать, и выкинул.

— Ты жирный врун…

— Тихо! — Хеллиан потянулась за мечом, но вовремя всё вспомнила и схватилась за нож. — Еще одно слово, и я зарежу. Себя.

Взвод уставился во все глаза.

— Я женщина, и в нас, женщинах, главное — как мы обращаемся с мужиками. Вы мужики. Дайте лишь повод, и я воткну нож себе в руку. Или ногу. Или отрезать сосок? Вам, ублюдкам, придется с этим жить! До конца дней вы будете жить с сознанием, что Хеллиан изуродовала себя по вашей, жопы эдакие, вине!

Молчание.

Хеллиан с улыбкой вложила нож в ножны. — Хорошо. Итак, Нерв и Увалень, я решила. Вы оба капралы. Вот так!

— Но если я захочу ему приказать…

— Лучше не хоти.

Увалень поднял палец: — Стой. А если мы отдадим разные приказы одновременно?

— Не волнуйтесь, — вмешался Навроде, — мы вас слушать все равно не станем. Оба идиоты, но сержант сделала вас капралами. Отлично. Плевать. Идиоты — лучшие капралы.

— Ну и хорошо, — встала Хеллиан. — Дело сделано. Никому не разбредаться, капитан хочет видеть нас готовыми к маршу. — Она пошла к холму, чтобы подумать.

Капитан утащила Урба и сделала сержантом. Безумие. Похоже, правило "идиоты — лучшие капралы" распространяется и на сержантов; но тут ничего не поделать. Нет, можно пойти и зарезать его. Но возникнут осложнения. Урб большой парень, и спрятать труп будет трудно. Поблизости некуда, как подумала она, осмотрев склон с россыпью камней и битых горшков.

Нужно найти селение. Она сможет обменять нож… нет, не сможет — это сделает пустяшными ее угрозы, взвод взбунтуется. Но в следующий раз она придумает новое оружие. Пообещает выцарапать себе глаза ногтями. Как-то так. Она опустила взгляд: от ногтей остались огрызки. Что за беспорядок…

* * *

— Смотрите на нее, — говорил Навроде. — Приказала не разбредаться, а сама? Разбрелась. Нашла себе холм. Для чего? Похоже, чистит ногти. Ох, они обломаны! Боги, у нас в сержантах настоящая женщина. О Худ…

— Она не настоящая, — ответил Нерв. — Сапер, ты ее не знаешь. А вот мы, я и Увалень, мы первыми пришли в клятый Картульский храм, когда случился тот кошмар…

— О чем это ты? — спросил Балгрид.

— Кто-то вошел и вырезал всех жрецов Д'рек, и мы первыми это обнаружили. Вы же знаете, каково это. Мы дежурили по кварталу. Но как мы могли дежурить внутри храмов? Так что вина не наша. Но давно ли империей правят справедливость и здравый разум? И нас сослали. Наверное, чтобы мы погибли и правда не вышла нару…

— Как раз вышла, — сказал Тавос Понд, все это время чесавший лицо под заскорузлыми бинтами.

— Так о чем вы? — снова спросил Балгрид. — И что там делала сержант?

Навроде глянул на Замазку: — Он оглох. Сделай что-нибудь!

— Слух вернется, — дернул плечом целитель. — Потребуется время.

— И все равно, — продолжил Нерв. — Она не настоящая женщина. Она пьет…

— Точно, — вмешался Увалень. — Но почему пьет? Потому что боится пауков!

— Неважно, — сказал его брат. — А теперь она стала трезвой. Это плохо. Слушайте, вы все…

— Что? — заорал Балгрид.

— Слушайте, вы, все, кроме него. Нужно держать ее под мухой, и все будет ладком…

— Идиот, — отозвался Навроде. — Может быть, вы не поймали убийцу жрецов, потому что она была пьяной. В И'Гатане она сделала что надо, правильно? Без нее мы все погибли бы…

— Это в прошлом. Погоди, сержант… То есть смотри — она над ногтями чахнет больше, чем над нами…

* * *

Принять в отряд тяжелых пехотинцев — трудное дело. Геслер не был уверен, что они вообще умеют думать. И что они вообще люди. Скорее нечто среднее между смертными Имассами и Баргастами. И вот у него четверо. Курнос, Острячка, Уру Хела и Поденка. Острячка, похоже, победит быка в перетягивании каната, к тому же она напанка — хотя удивительные синие глаза унаследованы от кого-то еще; а Курнос явно привык терять части тела, и трудно угадать, до чего дойдет дело после носа и уха. Уру — клятая кореланка, если бы не сбежала на борту купеческого судна, попала бы на Стену. Поденка… эта явно не слабее других, хотя и выглядит недалекой.

Панцирников тяжело подчинить. Нужно подумать, как формировать новую команду. "А вот Буяну они придутся по душе. Если он появится".

Может быть, перетасовка взводов и была разумным делом — но сержант не угадывал замыслов капитана. К тому же это прерогатива кулака Кенеба, а он, наверное, решит разделить ветеранов по разным взводам. Они все теперь бывалые. Да пусть у клятых офицеров головы болят! Сейчас его сильнее заботит тот факт, что все они без оружия и доспехов. Набегут два десятка повстанцев или даже обычных бандитов — и под солнцем пустыни забелеют новые малазанские кости. Нужно двигаться, нужно догнать клятую армию.

Его взор устремился в сторону западной дороги за холмами. Он заметил, что Хеллиан уже там. Странная баба, но должно в ней быть что-то… она провела солдат через всю мясорубку. На И'Гатан Геслер предпочитал не глядеть. Каждый раз возвращался образ: Правд хватает тлеющие тюки, бежит в дым и пламя… Скрипач и Каракатица бегут обратно, от неминуемого взрыва. Нет, не стоит оборачиваться и бросать последний взгляд на проклятый город.

Вынес ли он хоть что-то стоящее из этой битвы? "Леомен завлек нас всех, сделал город безвыходной сетью… но мы же нашли выход! Однако… сколько не успело убежать?" Капитан сказала. Больше двух тысяч, так. "Все, чтобы уничтожить несколько сотен фанатиков, которые, не будь нас, с радостью перебили бы друг дружку ради своих безумных идей. Дав убить малазан, мы подсластили им и так роскошный прощальный ужин. Все ради того, чтобы у какого-то бога засияли глаза.

Да полируй хоть какую безделицу — в конце концов она засияет".

Солнце подняло над горизонтом блестящий глаз. Время выступать.

* * *

Десять или еще больше детенышей, извивающихся и пищащих в сброшенном взрывом со стены ласточкином гнезде. Бутыл пялился на них, на гнездо в руках. Мамаша сидела на плече и явно задумывала ловкий прыжок — то ли к лишенным присмотра потомкам, то ли на шею мага.

— Успокойся, дорогая, — зашептал он. — Она мои не меньше, чем твои.

Рядом кто-то сдавленно фыркнул и захохотал.

Бутыл поглядел на Улыбу. — Ничего ты не понимаешь, жалкая овца.

— Не могу поверить, что ты потащишь с собой эту гадость. Ладно — ладно, она нас вывела. Так оставь ее здесь. Да ты не сумеешь их сохранить! Детенышей надо кормить, и ей придется рыться в отбросах. И где тут отбросы? Мы пойдем по пустыне, дурак.

— Мы справимся. Крысы — стайные животные. Да и отбросов хватит. Только Игатане нужно много еды. Это же сосунки.

— Стоп. Меня тошнит. В мире хватает крыс. Оставь большую, но детенышей отдай воронам.

— Она меня не простит.

* * *

Сидевший неподалеку Корик понаблюдал за ссорой и встал.

— Не уходи далеко, — сказал Смычок.

Полукровка что-то буркнул и побрел к северу, где край низины пятнали черные ямы. Встал на краю одной, поглядел вниз. Когда-то здесь добывали горшечную глину, а потом на поверхность выступила вода. Когда эти "колодцы" истощились, им нашли новое применение: бросали мусор, в том числе тела бедняков.

Ближайшие к стене ямы содержали лишь кости — высохшие, наваленные грудами, сохранившие полоски саванов.

Он еще постоял — и полез вниз по осыпающемуся краю.

Солдаты потеряли почти все кости, привязанные к мундирам и доспехам. Кажется правильным, показалось Корику, чтобы давно умершие жители И'Гатана отдали взамен свои. "В конце концов, мы карабкались по костям самого города. Мы сами не помним, что оставили позади".

Он стоял по колено в костях. Недостатка в фетишах не предвидится. Удовлетворенный Корик начал подбирать подходящие…

* * *

— Без доспехов ты выглядишь прямо таки голым.

Капрал Тарр скривил губы: — Сержант, без доспехов я вправду голый.

Улыбнувшись, Смычок поглядел в сторону и заметил Корика, который как раз вылезал из земли. По крайней мере, так ему показалось. Странный, нелюдимый человек. Но если он решил закопаться в землю, это его дело. Вот если откажется идти в поход…

Каракатица сидел у очага, наливал себе остаток чая, заваренного из смеси шести местных травок, которые Бутыл счел подходящими на вкус. А вот об их безвредности он высказывался осторожно.

Оглядев так весь свой взвод, сержант вернулся к сбриванию бороды. Он неловко резал подпаленные клочки, действуя единственным доступным инструментом — походным ножом.

Привязавшаяся к нему девчонка сидела рядом и смотрела широко раскрытыми глазами; ее круглое личико было покрыто гарью, из носа текли две тонкие полоски соплей. Периодически она слизывала их языком.

Смычок покосился на нее, поднял бровь: — Подружка, тебе нужно помыться. Как только найдем речку, бросим тебя в нее.

Она скривила лицо.

— Даже не проси, — продолжал он. — Малазанские солдаты Четырнадцатой Армии обязаны поддерживать известный уровень чистоты. Пока что капитан особенно на это не напирает, но попомни: скоро… — Он замолчал, поняв, что девочка не слушает. Ее глаза устремились не на него, а на что-то за его левым плечом. Смычок повернулся и проследил за ее взглядом.

Увидел всадника и троих человек пешком. Они двигались с дороги, окружающей И'Гатан. Прямо к ним.

Справа раздался голос Геслера: — Это Буян — его походочку я везде узнаю. Калам, Быстрый. Женщину на лошади не знаю…

"А я знаю". Смычок встал. Пошел вниз по склону, навстречу им. Сзади раздались шаги Геслера.

— Возьми нас Худ, — сказал Смычок, поглядев сперва на Апсалар, потом на Калама и Быстрого Бена. — Половина моего старого взвода. Все здесь.

Быстрый Бен уставился на него. — Ты побрился. Я уже забыл, что ты молод. Борода старит. — Он запнулся. — Вот бы сюда Колотуна.

— Забудь. Он разжирел в Даруджистане и последнее, чего он желает — снова видеть наши мерзкие рожи. — Он закашлялся. — Полагаю, и Паран там, сидит задрав ноги и пьет холодное салтоанское.

— Оказался хорошим капитаном, — чуть подумав, отозвался маг. — Кто бы сразу сказал, а?

Смычок кивнул женщине на лошади: — Апсалар. Где же Крокус Свежачок?

Она пожала плечами: — Теперь он зовется Резаком, Скрипач.

"Ого".

— Во всяком случае, — продолжила она, — мы расстались довольно давно.

Буян подошел ближе к Геслеру. — Он потерян?

Геслер отвернулся и кивнул.

— Что стряслось?

Ответил ему Смычок: — Правд спас наши шкуры. Сделал то, чего не обязан был делать. Когда было необходимо. Без слова сожаления. Отдал за нас свою жизнь. Хотел бы я, чтобы все сложилось иначе… — Он покачал головой. — Знаю, как это трудно, когда ты молод.

И по обожженным щекам бывалого солдата побежали слезы. Замолчав, он отошел от них и двинулся назад, в лагерь. Геслер не сразу, но пошел следом.

Оставшиеся долго молчали.

— У меня было предчувствие, — наконец оборвал тишину Быстрый Бен. — Вы выбрались из И'Гатана, но армия уже ушла.

Скрипач кивнул: — Им пришлось. С востока ползет чума. К тому же казалось невозможным, чтобы кто-то уцелел под огненной бурей.

— Как вам удалось? — воскликнул Калам.

— Пора выходить в путь, — ответил Скрипач, когда на дороге появилась капитан Сорт. — Расскажу по пути. И, Быстрый — в моем взводе есть маг, с которым ты должен встретиться. Этот он нас вывел.

— И что мне делать? — ответил колдун. — Пожать ему руку?

— Ну, если желаешь быть укушенным…

"Ха, поглядите на его лицо. Умею я озадачить…"

* * *

Мост сделан из черного камня, грубо отесанных, но превосходно совмещенных глыб. Достаточно широкий, чтобы пропустить два фургона сразу. А вот отсутствие ограждений над изношенными, хрупкими на вид краями наводит на Парана тревогу. Особенно потому, что под мостом нет ничего. Совсем ничего. Безбрежное море серого тумана. Серый туман поглотил и сам мост, невидимый далее двадцати шагов; серый туман навис над головами вместо неба.

Наполовину родившееся, но умершее в родах королевство. Воздух холоден, вязок, повсюду вонь гнилой воды. Паран поплотнее натянул плащ. — Ну, — пробормотал он, — все как я видел.

Призрачная фигура Ежа, вставшего на самом краю широкого моста, медленно заколебалась. — Капитан, вы уже были здесь?

— В видениях. Вот и все. Надо пересечь этот…

— Да, — шепнул сапер. — В давно забытый мир. Он принадлежит Худу? Трудно сказать. — Казалось, взор темных глаз призрака переместился на Ганат. — Джагута, тебе лучше переменить решение.

Паран тоже посмотрел на нее. Лицо непроницаемое, но в позе есть какая-то скованность. Руки дрожали, когда она поднесла их к лицу, снимая капюшон наколдованного недавно плаща.

— Да. Лучше бы.

— Это место старше Оплотов, так? — спросил Паран. — И ты узнала его, Ганат?

— Скажу "да" в ответ на оба вопроса. Место принадлежит Джагутам — нашим мифам. Это наше видение нижнего мира, Владыка Фатида. Вердит'анат, Мост Смерти. Нужно найти иной путь к тем, кого тыищешь, Ганоэс Паран.

Он покачал головой: — Нет, боюсь, это он и есть.

— Не может быть.

— Почему?

Она не ответила.

Паран с сомнением сказал: — Это место моих видений. Я должен начинать здесь. Хотя… да, мои грезы не показывали дальнейшего — я не видел, что лежит там, за мостом. У меня есть лишь знание этого моста и того, что провести по нему может лишь дух. — Он поглядел на нависшие туманы. — Похоже, есть два способа понимать их.

— Понимать что? — спросила Ганат.

— Разрозненность моих видений. Я могу действовать двумя путями. Отказаться от всяких изменений и в точности следовать открывшемуся, из страха, что отступление равно катастрофе — или принять неточности как возможности и дать полную волю воображению.

Еж дернулся так, как будто сплюнул, хотя в тени рта не появилось ничего похожего на слюну. — Понимаю, капитан, вы выбрали последнее.

Паран кивнул и повернулся к Джагуте. — В ваших мифах… кто или что охраняло мост?

Она покачала головой: — Место это лежит глубоко в земле под ногами Худа. Он может знать о нем, но не желать власти над его обитателями. Это первичное место, Владыка Фатида, и его зовут домом древнейшие силы. Не заблуждайся, думая, будто у смерти одно обличье. Как и во всем, есть слои под слоями, и постепенно самое древнее становится забытым — хотя оно придало форму всему, что лежит сверху. — Помолчав и поглядев на Парана, она закончила: — Ты несешь отатараловый меч.

— Без особой охоты, — сказал он. — Большую часть времени он пролежал закопанным возле задней стены имения Коля в Даруджистане. Я удивлен, что ты его почуяла — ножны сделаны из меди и железа, чтобы нейтрализовать эффект.

Джагута пожала плечами. — Защита несовершенна. Жители этого королевства — если наши мифы правдивы, а они всегда правдивы — предпочитают магии грубую силу. Меч будет просто мечом.

— Ну, я и не собирался его использовать.

— Итак, — вмешался Еж, — мы просто перейдем мост и посмотрим, что нам встретится?

Капитан, я, конечно, сапер, к тому же мертвый, но даже мне это кажется плохой идеей.

— Согласен. Но я планировал кое-что иное. — Паран извлек из заплечного мешка нечто круглое, маленькое, и бросил его на землю. — Не придется ждать долго, — сказал он. — Им велели приблизиться к нему.

Миг спустя сквозь туман пробились звуки: стук подков, громкий скрип массивных колес. Показалась вереница мотающих головами, с фырканьем сбрасывающих с губ пену лошадей, а за ними большущая карета или скорее фургон на трех осях. К выступам и украшениям на боках повозки прицепились охранники. Некоторые привязались ремнями. Они пристально всматривались в туман, в руках блестели клинки.

Возчик натянул поводья и предостерегающе крикнул. Лошади затормозили, топая копытами и разбрасывая камни, колеса фургона стали вращаться все медленнее.

Стражники спрыгивали с боков, окружали поезд, натягивали тетивы самострелов. Возчик опустил тормоз, повесил поводья на крюк, потом вытащил фляжку и жадными глотками исчерпал ее содержимое. Рыгнул, завернул крышку, спрятал фляжку — и медленно полез по ступенькам. Паран уловил также движение за зарешеченным окошком.

Открылась дверь. Из нее выбрался рослый, полный мужчина в пропитанных потом шелках. На пухлых руках и щеках блестели капли.

Паран заговорил: — Вы, должно быть, Карполан Демесанд. Я Ганоэс Паран. Благодарю за столь быстрое появление. Конечно, мне известна репутация Трайгальской Торговой Гильдии, и я не удивлен.

— И не должны удивляться! — ответил купец. Широкая улыбка показала ряды зубов в золотых с бриллиантами коронках. — Эй, вы! — Он махнул рукой двух ближайшим охранникам. Это были женщины — пардийки, обе в ужасных шрамах. — Нисстар, Артара, прошу встать по краям моста, чтобы вести нас через туман. Внимательно изучайте края — без перил мы поистине в опасности. — Сверкающие глазки снова глянули на Парана. — Простите меня, Владыка, я вне себя от утомления! Ох, как жестоко здешние земли используют силы бедного Демесанда! После миссии мы поспешим вернуться на горячо любимый и родной континент Генабакис! Семиградье — одна сплошная трагедия. Поглядите, как я потерял в весе! Бедствия! Плохая еда! — Он щелкнул пальцами, и из фургона, держась одной рукой за стенку, вылез слуга, как-то при этом ухитрявшийся сохранить равновесие подноса, полного кубков и хрустальных графинов. — Вперед, друзья! Нет, не вы, проклятые дольщики! Стоять на страже, идиоты! Там таятся ОНИ, и вы знаете, что будет, если ОНИ наскочат! Нет, я говорю с гостями! Ганоэс Паран, Владыка Колоды Драконов, его призрачный спутник и колдунья — Джагута. Присоединяйтесь, нетерпеливая троица, к произнесению тоста за мир и покой… прежде чем начнется мясорубка!

— Благодарю за приглашение, — отозвался Еж, — но я все-таки дух…

— Но вовсе, — прервал его Демесанд, — вовсе не проклятый невещественностью¸ уж поверьте моему опыту! Итак, — и он протянул саперу кубок, — пейте, друг мой! Вспомните еще раз чудесный вкус вина, не говоря уже о действии алкоголя!

— Ну, если вы говорите… — Еж принял кубок, пригубил. Туманное его лицо стало видимым гораздо яснее. — О боги! Купец, вы обрекли себя на ужасную участь! Теперь я буду преследовать ваш фургон веки вечные!

— Увы, друг мой, эффект не сохраняется надолго. Ведь иначе на всех живых давила бы невыносимая тяжесть! Теперь прошу вас, Джагута. Уверен, мириады оттенков вкуса не ускользнут от вас. — Он с сияющей улыбкой вручил ей кубок.

Она отпила, оскалила клыки в том, что, по мнению Парана, было улыбкой. — Бик" трара — ледяные цветы — недавно вам пришлось странствовать в ледяных полях, созданных кем-то из Джагутов, чтобы отыскать такую редкость.

— Действительно так, дорогая моя! Джагутские ледники и еще многое! Хочу объяснить: Трайгальская Торговая Гильдия перемещается через садки — и на подобное не способен ни один купец в целом мире! Но и наши цены соответственно высоки. — Он послал Парану широкую улыбку. — Очень высоки, о чем прекрасно знает Владыка. Кстати говоря: плата при вас?

Паран кивнул.

Карполан передал ему третий кубок: — Я заметил, Владыка Фатида, что вы привели лошадей. Вы намерены ехать рядом с нами?

— Думаю, да. Есть трудности?

— Трудно судить — мы еще не знаем, что можно встретить на этом заброшенном мосту. Вам следует ехать рядом, чтобы попасть под нашу защиту. А если у вас есть свои способы, зачем было вызывать нас?

— Да, да, мне понадобится ваша защита, — уверил его Паран. — Именно поэтому я вызвал ваш поезд. — Он отпил вина и нашел его кружащим голову. — Впрочем, — продолжил он, созерцая золотистую жидкость, — если я отопью еще, то вряд ли смогу удержаться в седле!

— Привяжитесь покрепче, Ганоэс Паран. К седлу и стременам. Поверьте мне: в таком путешествии лучше быть пьяным или надышаться парами дурханга. Лучше и то, и то сразу. А теперь я должен начать приготовления — хотя я никогда не посещал именно этот садок, начинаю подозревать, что мост станет ужасным испытанием.

— Если ты руководитель, — сказала ему Ганат, — я поеду рядом с тобой.

— Польщен. Советую вам, Джагута, держать наготове свой садок. Это может потребоваться в любой миг.

Паран посмотрел, как они залезли в карету, и повернулся к Ежу.

Сапер успел прикончить вино и поставил кубок на поднос. Поднос все еще находился в твердых руках слуги — старика с красными от усталости глазами и седыми волосами, кончики которых казались подпаленными. — Сколько путешествий ты выдержал? — спросил его Еж.

— Больше, чем могу счесть, господин.

— Я так полагаю, Карполан Демесанд — Верховный Маг?

— Верно, господин. И мы, дольщики, благословляем его имя каждый день.

— Кто бы сомневался. — Еж отвернулся к Парану. — Если не хотите напиться, капитан, оставьте вино. Надо потолковать.

Паран рискнул еще одним глотком и поставил кубок, последовав за кивнувшим Ежом к началу моста.

— Что-то созрело в твоем призрачном уме, сапер?

— Многое, капитан. Но вначале вот что. Вы знаете, когда я швырнул ту долбашку, в Черном Коралле, я все понимал. Видит Худ, выбора не было, и будь все снова, я сделал бы так же. И все-таки… — он помедлил, подыскивая слова. — Вначале была… просто темнота. Иногда проблески далеких огоньков, как будто возвращалось разумение. — Он покачал головой, взглянул Парану в глаза: — Это было так, будто… будто некуда идти. Моей душе, то есть. Совсем некуда. Поверьте мне, это было неприятное чувство.

— Но потом ты нашел, — отозвался Паран, — куда пойти.

Еж кивнул и обратил взор к окружающему туману. — Вначале услышал голоса. Затем… старые друзья вышли из тьмы. Знакомые лица, верные друзья. Но не только. Знаете, капитан, среди Сжигателей было немало подонков. Когда солдат проходит через все это, через Рараку, Чернопсовый лес — получаются два сорта людей. Или ты становишься чертовски скромным, или начинаешь верить, что сама Императрица достойна лишь целовать все, что вылезает у тебя из задницы. И не только Императрица, но и все вокруг. Ну, я никогда не терял время на подобных уродов при жизни — еще меньше захотел проводить с ними вечность.

Паран подумал и не спеша кивнул. — Продолжай.

— Мы, Сжигатели… у нас есть работа, хотя не всем нам она нравится. То есть мы же мертвые? Так разве не хорошо помочь живым друзьям, а может, и всему человечеству, если придется. Не хочу каркать, но может и такое потребоваться. Так лучше прекратить задавать вопросы, на которые нет ответов.

— Это как?

Сапер скривился. — Проклятие. Звучит ужасно, но… что нам за дело до вас? Мы обнаружили себя в армии покойников, в море, которое было пустыней. Мы отвоевали свое, конец боям — а тут что получается, нам снова в поход? Долгий поход, дольше, чем вы можете вообразить. Но ведь это НАШ путь, а?

— И куда он приведет, Еж?

Сапер качал головой. — Что значить — умереть? Что значит возвыситься? Не значит же это, что каждый получит десять тысяч поклонников в мире живых? Я имел в виду… все, что между нами, мертвецами, общего — то, что мы солдаты, не сумевшие пережить бой. Мы войско неудачников. — Отрывистый смех. — Хотел бы я служить напоминанием всем ублюдкам. Пролезть им прямо под шкуры.

Паран бросил взгляд на карету. Внутри ни движения, хотя слуга уже скрылся. Вздохнул: — Властители. Объяснять — не лучшая роль, Еж. Фактически я пролистал все ученые трактаты в библиотеках Даруджистана, но еще не составил ясного представления, что такое "возвыситься". Потому изобрел свою собственную теорию.

— Послушаем, капитан.

— Тогда начнем вот с чего. Властители, нашедшие поклонников, становятся богами — и эта связь все крепче соединяет стороны. Властители без поклонников, в некотором смысле, не связаны. Свободны, в терминологии Колоды Драконов. А боги, имевшие поклонников, но потерявшие их, остаются властителями, но как бы кастрированными — пока не возобновится культ. Для Старших Богов это означает пролитие крови в местах прежних святилищ. Для более примитивных духов это просто вспоминание или открытие их имен, или другая форма пробуждения ото сна. Запомни, что если властитель полностью уничтожен, возобновление культа ему уже не поможет.

Итак, возвращаясь назад — властители и боги, все обладают некоей силой. Возможно, магической, или личной, или еще какой. Что важнее, они наделены необычайной эффективностью…

— Чего?

— Они слишком опасны, вот что это значит. Смертный может ткнуть кого-то в нос и просто сломать кость. Властитель ткнет кого-то — и проломит стену за ним. Нет, я не буквально — хотя иногда это так и бывает. Не обязательно физическая сила, так же действует и сила воли. Когда властитель действует, волны бегут… повсюду. Вот почему они так опасны. Например, до изгнания Фенера Трич был одним из Первых Героев — старое название властителей — и никем иным. Проводил время, сражаясь с другими Героями, а в последнее время блуждал в форме Солтейкена. Если бы не произошло ничего необычного, его сила властителя постепенно исчезла бы, затерялась в примитивном разуме гигантского тигра. Но случилось нечто… даже две вещи. Изгнание Фенера и необычная гибель Трича. И эти два события изменили мир.

— Понятная теория. Пока. Но куда вы клоните, капитан?

— Каждая горная гряда имеет высочайший пик, и история являет нам гряду за грядой — их больше, полагаю я, чем мы можем представить — это горы человечества, Джагутов, Т'лан Имассов, Эресов, Баргастов, Треллей и так далее. Целые горные хребты. Я полагаю возвышение природным феноменом, необоримым законом вероятности. Возьмите массу людей, существ любой расы, и под достаточным давлением поднимется горная гряда, и в ней будет пик. Вот почему так много властителей стали богами — многие поколения людей сделали имена великих героев священными, начали почитать их как выходцев из "золотого века". Так все и происходит.

— Если я понял вас, капитан — признаю, это не так просто, как вначале показалось — в наши дни давление слишком велико, появилось много властителей и дела идут все хуже.

Паран пожал плечами: — Может, и так. Возможно, всегда было так. Но иногда происходят коллизии, горные хребты сталкиваются, вершины рушатся, превращаясь в забытый прах.

— Капитан, вы не собирались сделать новую карту в наборе Драконов?

Паран долго всматривался в силуэт духа. — Во многих Домах уже есть роль Солдата…

— Но нет свободных солдат, капитан. Нет… нас.

— Ты сказал, сапер, что перед нами путь. Откуда ты знаешь? Кто тебя ведет?

— У меня нет ответов. Вот почему мы требуем, в качестве платы за сделку, нарисовать карту для нас. Это будет похоже на то, как бросают пригоршню муки на невидимую прежде паучью сеть.

— Плата за сделку? Нужно было сказать вначале, Еж.

— Нет, капитан, лучше сказать тогда, когда уже слишком поздно.

— Для вас, да. Ладно, я буду думать. Признаюсь, ты меня озадачил. Ведь я не думаю, что армией призраков кто-то манипулирует. Скорее к вам взывает нечто гораздо более эфемерное, первичное. Природная сила. Словно восстановлен давно забытый закон, и вам выпало его воплотить. В конечном счете.

— Интересная мысль, капитан. Я всегда знал, что у вас есть мозги. Теперь я получил намек, для чего они годятся.

— А теперь ответь еще на один вопрос.

— Если необходимо…

— Долгий путь впереди. Ваш поход… вы идете на войну, так? Против кого?

— Скорее это…

Сзади раздался шум. Дольщики бросились к карете, защелкали пряжки — это полтора десятка женщин и мужчин пристегивали себя ремнями к стенкам. Внезапно заволновавшиеся лошади мотали головами, раздували ноздри и били копытами. Возчик уже схватил поводья.

— Вы двое! — прорычал он. — Пора!

— Думаю сесть рядом с возчиком, — сказал Еж. — Капитан, постарайтесь скакать рядом, как советовал маг. Я знал, как привести вас сюда, но еще не знаю, что вскоре случится.

Паран кивнул и поспешил к мерину. Еж влез на фургон; две пардийки вернулись от моста и заняли позиции на крыше, достав тяжелые арбалеты и связки стрел с раздвоенными наконечниками.

Паран вскочил в седло.

Шторка на боковой двери откинулась, капитан смог увидеть круглое, лоснящееся лицо Карполана Демесанда. — Мы движемся очень быстро, Владыка. Если с вашим конем случится некая трансформация, постарайтесь соскочить.

— А если "некая трансформация" случится со мной?

— Ну, мы сделаем все, чтобы вас не бросить.

— Очень ободряюще, Карполан Демесанд.

Последовала быстрая улыбка, и окошко захлопнулось.

Возчик дико крикнул и щелкнул вожжами. Лошади пошли вперед, карета качнулась и покатилась на каменный мост.

Паран скакал сбоку, напротив одного из дольщиков. Он послал ему полубезумную усмешку и ухватился окованной железом рукавицей за длинный малазанский арбалет.

Они взобрались на склон и въехали в туман.

Он сомкнулся вокруг словно стены.

Еще дюжина ударов сердца — и начался хаос. Как будто бы из-под самого моста вылезли существа цвета охры. Длинные лапы с когтями, короткие обезьяньи ноги, головы, казалось, состоящие из одних зубов. Твари насели на бока кареты, пытаясь сорвать дольщиков.

Крики, звяканье арбалетов, шипение поймавших стрелы тварей. Конь Парана встал на задние ноги и забил копытами — один из зверей пролез под брюхо. Капитан вытащил меч и вонзил его в спину твари, выгрызавшей куски плоти из ноги висящего на фургоне дольщика. Заметил, что удар сразу рассек мышцы и обнажил ребра. Кровь хлынула рекой. Зверь завизжал и упал.

Все больше тварей наседало на карету; Паран видел, как упала с крыши одна из дольщиц, громко выругалась, ударившись о камни — и над ней сомкнулся жадный клубок скользких тварей.

Капитан повернул мерина и направился к куче.

Тут не требовалось особого умения — просто рубящие удары, пока не отвалилось последнее окровавленное тело.

Женщина лежала на мокрых камнях. Казалось, ее долго жевала акула, а потом выплюнула. Но жизнь в ней еще теплилась. Паран вложил меч в ножны, спрыгнул с коня и забросил оглушенную болью женщину на плечо.

Тяжелее, чем выглядит. Он сумел взвалить тело на спину коня, потом сам взобрался в седло.

Карета уже пропадала в дымке, тяжело перекатываясь через тварей, оставляя след из порубленных тел.

Между поездом и Параном стояло едва ли не полсотни существ. Они разом обернулись, щелкая когтями и клыками. Он выхватил меч и вдавил стремена в бока мерина. Животное недовольно фыркнуло и рванулось, грудью расталкивая тварей. Паран махал мечом направо и налево, видел, как разваливаются черепа и отлетают лапы. Чьи-то когти вцепились в дольщицу и попытались стянуть с коня. Паран повернулся в седле и рубил, пока лапы не исчезли.

Другая тварь прыгнула ему на поясницу.

Тяжелое дыхание с явственным привкусом перезрелых персиков. Широко раскрылась зубастая пасть — тварь готова была откусить капитану лицо.

Он ударил ее лбом, носовой пластиной шлема разбив рот и высадив зубы. В лицо хлынул поток крови. Тварь отпрянула. Паран поднял меч и замолотил рукоятью по черепу. Два потока крови брызнули из пробитых ушей. Он опустил меч и столкнул убитого зверя.

Конь еще двигался, взвизгивая, когда когти и клыки царапали ему грудь и шею. Паран лег на холку мерина и начал рубить насевших спереди.

Твари отстали. Конь переходил на все более быстрый галоп. Вскоре показалась изрубленная стенка фургона. Повозка ехала, содрогаясь и качаясь, но свободная от нападающих. Паран стал натягивать удила, пока мерин не поехал с той же скоростью. Махнул рукой дольщикам: — Она жива… возьмите…

— Едва ли жива, — сказал ближайший мужчина, отворачиваясь и сплевывая густой кровью.

Паран видел, что кровь течет также из рваных ран на ноге, и струйки становятся все слабее. — Тебе нужен целитель. Скорее…

— Поздно, — ответит тот, принимая бесчувственное тело от Парана. Ему помогли многочисленные руки с крыши; женщину подняли наверх. Умирающий дольщик устало прижался к карете и послал Парану багряную улыбку. — Множественные ранения, — сказал он, — удваивают мою долю. Надеюсь, жена будет благодарна. — Еще не договорив, он схватился за пряжку ремня и неловко отстегнул ее. Упал, напоследок кивнув капитану.

Послышался шлепок… и он замер на камнях.

Паран оглянулся. Вокруг тела собралась стая тварей. "Боги, эти люди совсем разума лишились".

— Стебар получил свое! — крикнул кто-то с крыши. — Кто позаботится о его детях?

Другой отозвался: — Спрячь его дощечку. Как там Тюрс?

— Выкарабкается, но такой красоткой уже не будет.

— Знаю ее. Предпочла бы полный расчет…

— Вряд ли, Эфрас. Зачем двойная доля, если нет родни?

— Ты весельчак, Ёрад, хотя сам себя не ценишь.

— И что я такого сказал?

Бег кареты замедлялся: под колесами попадалось все больше мусора. Куски ржавых лат, сломанные мечи, кучки рваной одежды.

Паран поглядел вниз и заметил пластину, похожую на доску для игры в "плошки"; казалось, какая-то тварь пыталась ее съесть, но лишь обглодала. "Даже в забытом мире смерти есть существа, нуждающиеся в еде. То есть живые. То есть не местные. Пришельцы, как и мы". Он принялся гадать, кем были павшие перед ордой охряных тварей. Зачем они пришли сюда? Случайно, или, как сам Паран, по некоей необходимости?

— Еж!

Сидевший рядом с возницей дух склонился: — Капитан?

— Это Королевство — что тебе известно?

— Ну, вы же сюда приехали? Полагаю, вам и должно быть известно.

— Бессмыслица. Ты ведешь, я следую. Таков был уговор?

— Вы желали прибыть туда, куда ушли Старшие. И вот мы здесь.

— Но где "здесь"?

Сапер пожал плечами и откинулся на спинку сиденья.

Следовать своим "нутряным" чувствам — сплошная глупость, подумал Паран. Откуда они приходят, что их питает — остается только гадать.

Примерно через третью часть лиги идущая вверх дорога очистилась от обломков и мусора. Хотя туман оставался густым, он как-то просветлел, будто над горизонтом поднялось белое солнце. Конечно, если здесь есть горизонт…

В каждом садке свои правила — это Паран уже уяснил.

Возчик вдруг выругался и всем весом налег на рычаг тормоза. Паран остановил коня одновременно с остановкой заскрипевшей повозки.

Впереди какая-то куча — большая груда в центре и мелкие обломки по сторонам.

Другая повозка.

Все молчали. Потом из голосовой трубы около крыши раздался голос Демесанда: — Нисстар, Артара, исследуйте завал, если вы не против.

Паран слез с мерина с мечом наголо, присоединился к пардийкам, уже осторожно зашагавшим к остаткам фургона.

— Это Трайгальская Торговая Гильдия, не так ли? — спросил он тихо.

— Тсс.

Они дошли до места. Паран встал позади, а дольщицы, обмениваясь жестами, окружили остатки повозки. Их самострелы были наготове. Вскоре они скрылись из вида.

Повозка лежала на боку — Паран смотрел на ее крышу. Не хватало одного колеса. Медные листы потолка казались изодранными, а в нескольких местах изглоданными. В двух железных петлях оставались обрывки кожаных ремней.

Одна из женщин влезла на верхний бок, присела около дверцы и вгляделась внутрь кабины. Еще миг — и она исчезла внутри. Вторая дольщица обошла повозку сбоку. Паран всмотрелся в нее. Недавно ей сломали нос, понял он, и под глазами видны синяки. Глаза полнились страхом.

Карполан Демесанд вылез из кареты и в сопровождении Ганат и Ежа медленно пошел к разведчицам.

Паран обернулся и поглядел в бледное лицо Верховного Мага. — Вы узнали эту повозку, не так ли?

Кивок. — Торговый Мастер, госпожа Дарпарет Вейд. Пропавшая два года назад вместе с дольщиками. Ганоэс Паран, я должен поразмышлять… она была сильнее меня в магических искусствах. Я глубоко опечален открытием, ведь она была мне другом. Опечален и встревожен.

— Вы помните детали последней ее миссии?

— Ах, правильный вопрос. Обыкновенно, — он помялся, обнял себя руками, — такие детали остаются секретом Гильдии. Вы можете вообразить, что конфиденциальность — основа нашей репутации. Клиенты платят за нее, полностью веря, что мы ничего не разгласим. Однако в данный момент две причины мешают соблюсти секретность. Первая: как кажется, двигаясь дальше, мы натолкнемся на то, что уничтожило Дарпарет. Вторая: она не смогла завершить последнюю миссию. Очевидно, мы не желаем повторить ее судьбу. Так что давайте сейчас сольем свои таланты, дабы определить, во — первых, что же уничтожило ее поезд, а во — вторых, выработать подходящую защиту от вероятного противника.

Первая пардийка показалась над повозкой, увидела Демесанда и покачала головой.

— Тел нет, — сказал Паран. — Конечно, встреченные нами прожорливые твари могли очистить фургон впоследствии…

— Думаю, что нет, — отозвалась Ганат. — Я подозреваю, они тоже страшатся ожидающего впереди и не заходят за мост. Да и повреждения кареты причинены кем-то большим и сильным. Если у моста есть исконный страж — возможно, несчастные путешественники его повстречали.

Паран нахмурился: — Страж. Зачем здесь стража? Это как волшебная сказка. Как часто кто-либо пытался пересечь мост? Как кажется, редко. У стража было много свободного времени. Почему же он не ушел? Если у этого создания были хоть какие-то мозги, такая задача свела бы его с ума…

— И свела, если он разорвал первых встречных, — вставил Еж.

— А может, он просил почесать за ушком? — буркнул Паран. — Все бессмысленно. Животные нуждаются в пище и компании…

— А если у стража был хозяин? — сказала Ганат.

— Это не Оплот. Здесь нет хозяина, нет правителя.

Карполан хмыкнул. — Вы уверены, Владыка Фатида?

— Уверен. Более или менее. Этот мир похоронен, забыт.

— Может быть, — предположил Карполан, — кое-кому надо сообщить твари, что ее задача потеряла смысл? То есть освободить от службы.

— Если страж существует. Возможно, тут попросту встретились две силы, стремившиеся в одно место.

Глазки Мастера трайгаллов сузились: — Вам известно больше, Ганоэс Паран?

— Какова была миссия Дарпарет Вейд?

— А, меняемся тайнами… Ну ладно. Припоминаю, клиент был из Даруджистана. Из Дома Орр. Заказ передала женщина, племянница покойного Турбана Орра. Госпожа Седара.

— А суть заказа?

— Кажется, этот мир является домом множества сущностей, сил — забытых и заброшенных еще в древности. Миссия состояла в исследовании этих существ. Госпожа Седара отправилась с поездом, так что других деталей нет. Предположительно она знала, чего ищет. А теперь ваша очередь, Ганоэс Паран.

Нахмурившийся Паран подошел поближе к разрушенной повозке. Изучил погрызы и разрывы на обшивке. — Я давно гадал, куда они пропали, — сказал он, — и теперь понял, куда же. — Он повернулся к Карполану Демесанду: — Не думаю, что тут есть страж. Скорее путники столкнулись на мосту и Дарпарет с Седарой Орр не повезло. Повозку уничтожили Гончие Тени.

— Вы уверены?

"Да. Я их чую. Моя… родня". — Полагаю, нужно сбросить этот мусор в пропасть.

— Еще вопрос. Что случилось с телами?

— Гончие имеют привычку таскать и подбрасывать в воздух свои жертвы. Иногда они их едят, но чаще забавляются убийством — а в тот миг они были и раздраженными, и возбужденными. Они едва — едва освободились из Драгнипура, меча Аномандера Рейка.

— Невозможно! — бросил Верховный Маг.

— Возможно, хотя очень трудно.

— Откуда вы все узнали? — воскликнул Карполан.

— Потому что я освободил их.

— Тогда… вы отвечаете за произошедшее!

Паран смело встретил ставший вдруг холодным и грозным взор здоровяка. — Очень сожалею. Видите ли, они там оказались не по заслугам. И я там не должен был быть. Я не знал, куда они сбежали и сбежали ли вообще. Тогда казалось — я послал их в забвение. В саму Бездну. Но вот оно как вышло… — добавил капитан, отворачиваясь к обломкам. — Я хотел как раз этого — хотел, чтобы они отметили путь. Да, лучше бы они никого не повстречали на пути. Легко забыть, какие они злобные…

Карполан Демесанд закричал на дольщиков: — Все вниз! Нужно очистить дорогу!

— Капитан, — пробормотал Еж, — вы заставляете меня нервничать. Взаправду…

* * *

Обломки заскрипели и скользнули за край, пропав в дымке. Дольщики собрались в начале моста и ожидали звука удара — но его не последовало. По приказу Карполана они заняли свои места на трайгальской повозке.

Казалось, что Верховный Маг утратил охоту вести светские беседы с Параном; он также заметил косой взгляд входящей в повозку Джагуты. Капитан вздохнул. Кто доставляет плохие вести, тому и достается — он подумал, что отныне, если он попадет в беду, вниз протянется мало рук помощи. Паран вскочил в седло и натянул удила.

Поезд тронулся. Теперь мост шел под уклон — длина его составила уже не менее лиги. Невозможно было судить — разве только залезть под мост? — какие колонны или "быки" поддерживали это сооружение; или, может быть, оно просто висит, свободное и лишенное опор, над пустым простором.

Впереди завиднелась неясная форма; подъехав ближе, они различили широкий проход, означавший конец моста. Боковые столбы сужались кверху и имели наклон внутрь ворот — как будто их почти сломил вес громадной каменной перемычки. Все сооружение было покрыто густым мхом.

Карполан остановил повозку перед самыми воротами и, как всегда, послал вперед двух пардиек в проход. С ними ничего не случилось. Когда обе вернулись и доложили, что путь свободен (насколько они смогли увидеть), дольщики провели повозку в ворота.

Сразу за ними поезд встал — копыта передних лошадей заплескались в мутной воде озера или моря.

Паран подвел коня к краю водоема. Нахмурился, поглядев влево и вправо, проследил ход береговой линии.

Еж сказал с повозки: — Капитан, что-то не так?

— Да. Озеро — вот что не так.

— И почему?

— Не предполагалось ему быть здесь.

— Откуда вы знаете?

Паран спешился и присел у воды. Волн нет — совершенный покой. Он сложил ладонь и зачерпнул холодной, илистой воды. Понюхал, сморщился: — Пахнет гнилью. Это вода потопа…

Его прервал донесшийся откуда-то снизу протяжный, зловещий рев.

— Дыханье Худа! — зашипел Еж. — Легкие, способные на такое, огромны!

Паран встал и напряг зрение, всматриваясь в туман, в ту сторону, с которой донесся вой. Он прыгнул в седло. — Похоже, я ошибся насчет отсутствия стражи.

Земля задрожала, воздух наполнился далеким громом. ОНО приближалось. — Пора идти, — сказал Паран. — Вверх, от озера. И поскорее.

Глава 11

Моя вера в богов такова: они равнодушны к моим страданиям.

Томлос, Дестриант Фенера,

827 (?) год Сна Бёрн

Его руки дотянулись до иного мира. И снова. Давая и принимая. Геборик не знал, что именно. Может быть, это всего лишь подобие движений языка, трогающего больной зуб — бесконечные касания, ответная боль, доказывающая, что дела не улучшаются. Он потянулся и коснулся чего-то: импульсивное действие, горькое, словно благословение, как будто он может лишь бесконечно подражать касанию рук целителя.

Закованным в обломки нефритовых гигантов душам Геборик способен предложить только ложь. О, его касание говорит о присутствии, о внимании, а они в ответ вспоминают о жизнях, которыми некогда владели; но что это за знание, что это за дар? Он не возглашает обещаний, а они тем не менее верят в него. Это хуже пытки — и для него, и для них.

Мертвый город остался в двух днях пути позади, но старика до сих пор томило его бездумное самодовольство, все эти духи со своими бесчувственными, механическими повторениями размеренных жизней. Напрасный труд, обнажающий много истин — но Геборик не нуждался в напоминаниях о тщетности усилий.

Небо пятнали не по сезону обильные облака, за ними солнце незримо катилось по вечной колее. Прохладный воздух заполнили кусачие мошки, они тучами плясали над старым трактом, по которому ехали Геборик и его спутники.

Лошади фыркали, пытаясь очистить ноздри, дергали кожей на шеях и боках. Сциллара пополняла свой и без того впечатляющий набор ругательств, отражала атаки насекомых, окружая голову клубами дыма ржавого листа. Фелисин Младшая делала то же самое, только без замысловатых тирад. Резак скакал впереди и, как вскоре понял Геборик, был ответственен за привлечение мошек, хотя сам успевал избегать их нападений.

Похоже, Сциллара тоже заметила это. — Почему ему не ехать сзади? Тогда кровомухи и чиггеры станут доставать всех. Кошмар, кошмар!

Геборик молчал. Серожаб бродил где-то к югу от тракта, не отставая от остальных. С той стороны простирались пустынные заросли кустарников, а к северу виднелась гряда холмов — охвостье горной цепи, у которой таился город.

Наследие Икария. Он оставлял за собой кровавые следы, словно спустившийся гулять по земле бог. "Таких тварей нужно уничтожать. Такие твари — мерзость". А вот Фенер… Фенер просто пропал. Едва бог — Вепрь был стащен в наш мир, как потерял почти все силы. Показать себя — все равно что призвать собственную смерть. Охотники найдутся. "Мне нужно найти способ, путь, чтобы вернуть Фенера обратно". А если Тричу не понравится — извини, приятель. Вепрь и Волки могут разделить Трон Войны. В этом есть смысл. На войне всегда есть две стороны. "Мы и они, и никто не может встать в стороне". Да, тут возможна симметрия.

— Правда, — произнес он, — я никогда не верил в простые ответы, не верил в… противоборство неповторимых и оригинальных сущностей. Силы могут иметь тысячи обличий, но в глубине все они одинаковы. Они одно и то же. — Бывший историк заметил, что Сциллара и Фелисин уставились на него во все глаза. — Да какая разница, — сказал он им, — говорить про себя или вслух. Все равно никто не слушает.

— Трудно слушать, — отозвалась Сциллара, — когда ты несешь нелепицы.

— Понимание смысла требует усилий.

— О, я скажу тебе, старик, что имеет смысл. Дети — проклятие женщин. Они начинают, отягощая тебя изнутри, потом давят на тебя снаружи. Как долго? Нет, не дни, не месяцы, даже не годы. Десятки лет. Дети! Лучше бы они рождались с хвостами и на четырех ногах, чтобы поскорее убегали и забивались в норы. Лучше бы умели прокормить себя, едва вылезут из чрева. Вот это был бы смысл!

— Если бы было так, — сказала Фелисин, — им не нужны были бы семьи, дома и города. Мы жили бы в полной дикости.

— А сейчас мы живем в тюрьме. Мы, женщины. Точно.

— Все не так плохо, — настаивала Фелисин.

— Ничего тут не изменишь, — произнес Геборик. — Мы попадаем в жизнь, и все тут. Кое-что можно изменить, но почти весь выбор сделан за нас.

— Да уж, — бросила Сциллара, — как ты можешь думать иначе? Но погляди хотя на наше дурацкое странствие. Да, вначале мы просто бежали из Рараку, от проклятого моря, залившего пески. Потом появились дурацкий жрец Теней и Резак, и мы вдруг потащились за тобой — куда же? На остров Отатарал. Зачем? Кто знает. Но все связано с твоими призрачными руками, с каким-то "исправлением ошибки". А я забеременела.

— А это тут при чем? — удивленно вскрикнула Фелисин.

— Просто сошлось. Нет, не хочу объяснений. Боги подлые, жуки меня задушили! Езжай позади, безмозглый пень!

ГеБорик позабавился, видя изумление на лице обернувшегося молодого человека. Дарудж натянул удила и остановил лошадь.

Когда они подъехали, он был весь облеплен насекомыми.

— Теперь сам почувствуешь! — бросила Сциллара.

— Надо ехать быстрее, — ответил Резак. — Все согласны? И для лошадей лучше — пусть ноги поразомнут.

"Думаю, это нам всем надо". — Установи скорость, Резак. Уверен, что Серожаб не отстанет.

— Он скачет с открытым ртом, — сказала Сциллара.

— Может, и нам…. - начала Фелисин.

— Ха! Я и так весь рот забила ими!

Ни один бог не достоин своих служителей. "Это всегда неравный размен", сказал про себя Геборик. Смертные посвящают всю жизнь, чтобы установить контакт с избранным богом, и чем им платят за такую преданность? Малым, иногда вообще ничем. Легкое касание кого-то или чего-то, явно превосходящего вас в силе — этого достаточно?

"Когда я коснулся Фенера…"

Вепрю пришлось бы на пользу скорее Гебориково равнодушие. Он понял это, и мысль вошла в сердце словно тупой, зазубренный нож, грубо и жестоко. Следуя за помчавшимся Резаком, Геборик мог лишь стискивать зубы, борясь с душевной болью.

Из боли родился хор голосов. Они просили его, взывали к нему. А он ничего не мог дать. Так чувствуют себя боги? Их заливает поток жалоб и просьб о благословении, о прощении, исторгаемый мириадами душ. Такой бурный, что боги могут лишь отпрянуть, ошеломленные и оглушенные, и отвечают на молящие голоса молчанием.

Но прощение — не дар. Прощение надо заслужить.

"И потому мы скачем к…"

* * *

Сциллара поравнялась с Резаком. Изучала его, пока юноша не заметил ее внимание, не закрутил головой.

— Что? Что-то не так?

— Кто сказал?

— Ну, от тебя, Сциллара, в последнее время идут бесконечные жалобы.

— Нет, их мало. Я просто повторяюсь.

Она увидела, как он пожал плечами, вздохнул. — Нам осталось около недели до побережья. Я уже сомневаюсь, что путешествие через все эти ненаселенные земли было хорошей идеей. Мы урезали пайки, страдали от голода — разве что кроме тебя и Серожаба. Мы стали параноиками, убегая от каждого пыльного следа, от каждого перекати-поля. — Он потряс головой. — За нами нет никого. Нас не преследовали. Никто не даст за нас гроша, никому нет дела, где мы и куда едем.

— А если ты неправ? — спросила Сциллара. Она повесила поводья на луку седла и стала набивать трубку. Лошадь дернулась, заставив ее покачнуться. Женщина поморщилась. — Дам тебе, Резак, совет. Если забеременеешь, не езди на лошади.

— Постараюсь не забыть. Но ты права. Я могу ошибаться. Но так не думаю. Мы не мчались как ураган, так что охотники могли нас настигнуть уже давно.

У нее был очевидный ответ, но произносить его она не стала. — Ты оглядывался по сторонам, Резак? За время странствия? За все недели в якобы пустыне?

— Только если было нужно. А что?

— Геборик избрал эту дорогу не случайно. Да, сегодня это пустыня, но таковой она была не всегда. Я заметила кое-что, и не только очевидное, вроде тех руин. Мы едем по старым дорогам. Когда-то они были шире, выше, шли по насыпям. Пути давно пропавшей цивилизации. А погляди на ту землю, — она указала на юг. — Видишь неровности? Это борозды от плуга, старые, почти исчезнувшие, но когда свет падает под углом, ты еще можешь их различить. Здесь были поля. Плодородные почвы. Я вижу их уже недели. Дорога Геборика ведет нас через кости мертвых веков. Почему?

— Почему не спросить его?

— Не хочу.

— Ну, раз он прямо позади тебя, то, наверное, слышал сам.

— Мне все равно. Я спросила тебя.

— Тогда скажу: не знаю.

— А я знаю.

— О. И почему?

— Геборику нравятся его кошмары. Вот почему.

Резак встретил ее взор, обернулся к Геборику.

Тот молчал.

— Смерть и умирание, — продолжала Сциллара. — Мы высасываем землю. Мы вытягиваем краски из каждой картины, пусть даже эти картины показывают рай. Всё это мы делаем и друг с другом. Мы подавляем друг друга. Даже в лагере Ша'ик были уровни, иерархия, державшая людей на своих местах.

— Не нужно мне рассказывать, — ответил Резак. — Я жил в подобном мире, в Даруджистане.

— Я еще не закончила. Вот почему Бидитал находил последователей для своего культа. Силы ему давала несправедливость, неравноправие, желание ублюдков всегда выигрывать. Он наслаждался своей силой — а потом прибыли малазане и все разрушили, и Бидитал обнаружил, что бежит, словно обычный заяц от волков. Он желал возвращения силы — для себя; и новый культ служил этому желанию. Проблема в том, что он был гением или баловнем судьбы — ведь идея его культа, не мерзкие обряды, а ИДЕЯ — была сильна. Она взывала к обездоленным, вот в чем блеск…

— Это не его идея, — сказал Геборик.

— Тогда чья?

— Она принадлежит Увечному Богу. Скованному. Это сломанное существо, преданное, раненое, несовершенное на манер уличных уродов-попрошаек, беспризорников, психически и физически поврежденных. Он обещал нечто лучшее за самой смертью — тот рай, о котором упомянула Сциллара — но этот рай никто не смог бы лишить красок. Иными словами, это сон о месте, недоступном для наших природных излишеств и недостатков; оно живет внутри нас, под всеми излишествами и недостатками. Нужно только умереть…

— Ты не чувствуешь страха, Геборик? — спросила Сциллара. — Ты описал весьма соблазнительную веру.

— Да. Но если сутью этой веры является ложь, нашим оружием должна стать истина, и оружие это в конце концов должно коснуться самого Увечного. Слишком трусливо было бы в конце не бросить вызов самой глубокой несправедливости, самому наглому из возможных предательств.

— Если это ложь. Почему? Как ты узнал?

— Женщина, если существует абсолютное избавление, тогда все, что мы здесь делаем, лишено смысла.

— Ну, может, оно и лишено…

— Тогда зачем поднимать вопрос о восстановлении справедливости? Справедливость не важна. Ты призываешь анархию — ты призываешь сам хаос.

Женщина покачала головой: — Нет, потому что есть сила еще более могучая.

— О! И какая? — сказал Резак.

Сциллара засмеялась: — Та, о которой я уже сказала. — Она обвела рукой старые поля. — Оглядись, Резак, оглядись.

* * *

Искарал Паст похлопал по толстым слоям паутины, покрывшей широкую грудь Маппо Коротыша. — Убери это, старая карга, пока он не пришел в себя! Ты и твоя проклятая луна — глянь, дождь собирается. Это пустыня — откуда тут дождь? Все твоя вина. — Он злобно улыбнулся, созерцая небо. — Она ничего не подозревает. Ох, жалкая корова. А я не могу ждать! — Он встал, он поспешил к найденной недавно бамбуковой палке ("бамбук, откуда, богов ради?") и продолжил высверливать дырочки в нижней ее части.

Скрученные из проволочек глазки, привязанные сырыми кишками через равные промежутки. Тщательно заостренный конец. Вырезанная из дерева, тонко отполированная катушка с полулигой волос Могоры, сплетенных и склеенных — нить достаточно прочная, чтобы выудить что угодно, включая саму эту старую бабу, если она станет бродить по отмели. Да, он может подождать еще год — другой, пока мальки не достигнут нужной длины. Может, нужно добавить тварей побольше — он видел громадных сомов в затопленном мире, и другие существа слонялись там у берега. Искарал Паст вздрогнул от воспоминаний. Но лишь истинный любитель рыбалки сознает силу пристрастия, гонящего его на лов стОящей добычи! Пусть даже придется истреблять демонов и прочее… Да, то посещение вышло малость тяжелым. Но он еще сходит туда и вернется с длинной связкой редкостей.

Еще малышом он мечтал освоить искусство рыбной ловли; но женщинам и старикам деревни это было не интересно. Нет, только свивай сети, насыпай плотины. То был сбор урожая, не рыбалка, но Искарал Паст — уже успевший убежать с караваном и целые полтора дня созерцавший чудеса города Ли Хенг, пока мать не отыскала его и не притащила, вопящего, как резаный поросенок, обратно в племя — Искарал Паст все-таки оценил совершенство творческой охоты. Той охоты, которая — каждый знает — является идеалом достойного мужчины.

О, вскоре он и его мул получат хорошую причину покинуть служащий им жилищем скудный храм. "Пойдем на рыбалку, дорогой". Ах, как он жаждет произнести эти слова.

— Ты идиот, — сказала Могора.

— Умный идиот, женщина, то есть поумнее тебя. — Он помолчал, упершись в нее взглядом. — Теперь все, что мненужно — дождаться, пока она не уснет. Тогда срежу все ее волосы — она и не заметит, ведь вокруг нет серебряных зеркал. Нет ведь? Я смешаю волосы из ушей, с головы, с ног…

— Думаешь, я не знаю, что ты задумал? — сказала Могора и захрипела так страшно, что можно было подумать — ее родили гиены. — Ты не просто идиот. Ты еще и дурак. Надутый, незрелый, одержимый, жалкий, злобный, надменный, высокомерный, скрытный, агрессивный, невежественный, завистливый, непостоянный, противоречивый. И урод в придачу.

— И что?

Она раззявила беззубый рот: — У тебя мозги как пемза — брось что-то, и всосется! Исчезнет. Пропадет. Даже если я помочусь — моча сделает "пшш" и нет ее! Ох, муженек, как тебя ненавижу. Со всеми пакостными, неопрятными привычками — боги, да ты собственные сопли ел! Меня всякий раз тошнит, как вспомню — это проклятие, никак не забыть…

— Тихо ты. Каждому известно, что в соплях таятся полезные вещества…

Их прервал тяжкий вздох. Дальхонезцы поглядели на Маппо. Могора подбежала к Треллю и начала сдирать с израненного лица паутину.

Искарал Паст склонился рядом. — Что с его лицом? Оно все в полосах и швах. Что ты натворила, женщина?

— Паучьи метки, о Маг. Цена исцеления.

— Каждая паутина отпечаталась!

— Ну, он и до того был не красавец.

Раздался стон. Маппо поднял руку, хотя она тут же упала. Новый стон.

— Похоже, ему паук в мозги забрался, — изрек Паст. — Теперь он будет питаться сосанием. А ты посмела назвать неопрятными мои скромные жеваные сопли!

— Ни одно уважающее себя существо не делает так, как ты сделал тем утром, Искарал Паст. Ты видел, чтобы пауки жевали сопли? Нет, я клянусь!

— Ну, не видел. Однако воображаю себе паука, восемь ног которого торчат из твоего носа. Кстати, тебе пора постричься. Я готов помочь.

— Подойди ко мне с такими намерениями, и я тебя ударю. Подходить разрешаю только с любовными намерениями.

— Любовными! Что за жуткая идея…

— А что, если я беременна?

— Убью проклятого мула!

Она бросилась на него. Супруги покатились по земле, рыча и плюясь.

Мул невозмутимо следил.

* * *

Раздавленные и разбросанные плитки, что некогда составляли мозаику жизни Маппо Коротыша, едва мерцали, как будто упали на дно колодца. Он мог разглядеть лишь отдельные фрагменты с неясным значением. Он словно всплывал, медленно и неотвратимо, с неведомого дна.

Но потом появились, спустились нитями дождя серебряные паутинки, замелькали в окружившей его вязкой субстанции. Он ощутил их касание, потом их тяжесть; его движение затормозилось, и Маппо снова начал тонуть. Приближаться к осколкам на глубоком дне.

Там таилась боль. Не плотская — у него еще не было плоти — но раны души, множество рубцов. Измены, ошибки, самообвинения. Словно кулаки разбивали то, чем он был… до падения.

А нити, равнодушные к его агонии и жалким стонам протеста, склеивали осколки.

Он обнаружил, что стоит среди леса сужающихся кверху колонн и камней причудливой формы. Тяжкие, словно железные, тучи покрывали полнеба, а по другой половине неслись вращающиеся полосы, втягиваясь за завесу. Небо словно кто-то проткнул, и теперь оно медленно залечивало рану. Маппо понял, что колонны тянутся во все стороны, их сотни, и они формируют рисунок, который нельзя различить отсюда, снизу. Колонны отбрасывали на почву бледные тени, и его взор не отрывался от теней. Вначале он просто смотрел, потом понял: тени лежат в невероятных направлениях, образуя расползающуюся, чуть дрожащую сеть.

И сам Маппо стоит в центре сети.

Из-за одной из колонн показалась юная женщина. Длинные волосы цвета гаснущего пламени, глаза оттенка расплавленного золота. Плывущие по ветру черные шелка. — Это, — сказала она на языке Треллей, — было давно. Некоторые воспоминания лучше не тревожить.

— Я не хотел, — отвечал Маппо. — Я не знаю этого места.

— Джакуруку, Маппо Коротыш. Четыре или пять лет со дня Падения. Еще один суровый урок о том, что гордость опасна. — Она подняла руки, проследила, как ниспадают шелка, обнажая мраморную кожу совершенных рук. — Ах, погляди. Как странно, что я считала себя толстой. Разве это не свойственно всем нам: понимание себя меняется со временем? Многие ли готовы бороться с неизменностью однообразной жизни? Конечно, если ты живешь так долго, как я, иллюзии исчезают. — Она подняла взор. — Но ты сам все знаешь, Трелль. Тебя окутал дар Безымянных, твои очи долгожителя блестят тускло, как поцарапанные каменья — ты износил красоту, ты забыл, что такое самообман.

— Кто ты?

— Королева, которую вот-вот сгонят с трона, отлучат от власти. Мое тщеславие готово встретиться с позорным поражением.

— Ты Старшая Богиня? Кажется, я знаю… — Он взмахнул рукой: — Эта обширная сеть, незримый рисунок среди кажущегося хаоса… Готов назвать твое имя…

— Лучше не делай этого. Я изучила искусство маскировки. Я не желаю величаний. Старая ведьма Могора пожалеет об этом дне. Но помни: ее не в чем винить. В тенях слышен шепоток о тебе, Маппо Коротыш. Скажи, почему ты интересуешь Повелителя Теней? Или его интересует Икарий?

Трелль вздрогнул. "Икарий! Я потерял его — о Бездна, что случилось?"

— Он еще жив?

— Жив, и Безымянные нашли ему нового спутника. — Она слабо улыбнулась. — Тебя… отправили в отставку. Интересно, почему? Возможно, твои неудачи, ошибки — ты потерял преданность клятве, не так ли?

Маппо отвернулся. — Но почему они не убили его?

Женщина пожала плечами: — Полагаю, предвидят нужду в его талантах. Ах, мое замечание устрашило тебя? Неужели ты до сего мига сохранил веру в Безымянных?

— Нет. Я встревожен твоим тоном. Икарий — не их оружие!

— Глупец! Он именно оружие. Они изготовили его и ныне решили использовать… да, теперь я поняла Темного Трона. Умный ублюдок. Конечно, я возмущена, что он так нагло записал меня в союзницы. Возмущена очень сильно, ведь его предположение оказалось верным. — Она вздохнула и дернула плечом. — Пора вернуть тебя обратно.

— Постой… ты сказала что-то… что Безымянные ИЗГОТОВИЛИ Икария. Я думал…

— Он выкован их руками и потом снова и снова заточен — с помощью таких как ты опекунов, Маппо. Был ли он столь же смертоносен, когда впервые встал над обломками своей — ими сокрушенной — молодости? Столь же опасен, как сейчас? Не думаю так. — Женщина внимательно всмотрелась в него. — Мои слова ранят. Знаешь, я все больше ненавижу Темного Трона, ведь всякое слово и всякий поступок совпадают с его планами. Я раню тебя и понимаю, что именно этого он хотел. Как сумел он все узнать заранее?

— Посылай меня назад.

— След Икария едва различим.

— Скорее.

— О, Маппо, ты заставляешь меня рыдать. По молодости такое случалось, иногда. Хотя слезы по большей части вызывала жалость к себе самой. Ах, все мы меняемся. Иди, Маппо Коротыш. Делай, что должен.

* * *

Он понял, что лежит на земле. Над головой сияло солнце. Поблизости дрались два чудища — нет, как понял он, повернув голову, два человека. Покрытые пылью, слюной и потом, они пинали и кусали друг дружку.

— О боги, — шепнул Маппо. — Это дальхонезцы.

Они прекратили драку. — Не обращай внимания, — ухмыльнулся кровавым ртом Искарал Паст. — Мы женаты.

* * *

Им было не уйти. Зверь, покрытый чешуей и похожий на медведя; громадное, словно карета трайгаллов, существо двигалось дергаными прыжками, и утомленные, испуганные лошади ему проигрывали. Черно-красные зазубренные чешуи размером каждая с небольшой щит оказались почти непроницаемыми для стрел, что доказывали многочисленные торчащие древки. У приближавшегося зверя оказался один громадный глаз с фацетами, как у насекомого; его надежно защищал круглый выступ черепа. На тяжелых челюстях виднелись ряды саблевидных клыков, длиной в руку взрослого мужчины. Плоская голова была помечена рубцами, следами давних битв.

Дистанция между охотником и жертвами уже сократилась до двухсот шагов. Паран прекратил оглядываться на хищника и пришпорил мерина. Они мчались вдоль скалистого берега. Дважды под колесами трещали кости мертвых чудовищ размером с кита, покореженные и поломанные кем-то до них. Впереди дорога вела к какому-то холму — к тому, что в этом плоском мире сходило за холм. Паран махнул в ту сторону рукой. — Скорее туда! — крикнул он возчику.

— Зачем! — заорал тот. — Ты с ума сошел?

— Поднажми еще раз! Потом дело за мной!

Старик покачал головой, но направил лошадей вверх по склону, так сильно ударив их, что вязнущие в грязи животные смогли втащить тяжесть повозки на холм.

Паран остановил коня, заметил краем глаза сгрудившихся у кареты дольщиков. Они пялились на него, вставшего между каретой и зверем.

Сотня шагов.

Паран попытался успокоить паникующего мерина, одновременно вытягивая из седельной сумы деревянную табличку. Начертил на ней ногтем полдюжины линий. Поднял голову — пятьдесят шагов… голова опущена, пасть распахнута… "О, еще поближе…"

Две новых глубоких линии на карте — и он отбросил ее под ноги нападающей твари.

Прошептал два слова…

Карта не упала, а повисла в воздухе.

Чешуйчатый медведь добежал до нее, заревел — и пропал.

Конь Парана попятился и сбросил всадника: сапоги вылетели из стремян, Паран заскользил по крупу и тяжело ударился о грязную землю. Вскочил, потирая зад.

Дольщики подбежали к нему.

— Как вам удалось?

— Куда оно делось?

— Эй, если ты мог эдак, почему мы бежали?

Паран пожимал плечами: — Куда — кто знает? Что касается "как" — я же Владыка Колоды Драконов. Не зря ношу такой звонкий титул…

Перчатки хлопали его по спине — сильнее, чем необходимо, но он видел, что люди успокаиваются, ужас пропадает из глаз.

Подошел Еж: — Чудно, капитан. Я не думал, что вам удастся. Но кажется мне, что вы подпустили его слишком близко. Еще чуть — чуть… У вас губы шевелились. Заклинание или что? Не знал, что вы маг…

— Я не маг. Я сказал "надеюсь, сработает".

Все снова уставились на него.

Паран пошел к коню. Еж сказал вслед: — Ну, Верховный Маг велел передать: с этого холма видна наша цель…

* * *

С вершины холма были видны в отдалении пять громадных черных статуй. К ним вели заливные луга, испещренные озерцами. Паран долго созерцал сооружения. Дикого вида псы на корточках, гигантские, но с точно переданными пропорциями. Сплошной черный камень.

— Этого вы ждали? — спросил влезший на повозку Еж.

— Не уверен. Пять… или семь. Две Гончих Тени из Драгнипура нашли свои… подобия и соединились с ними. Потом, кажется, кто-то их освободил.

— Кое-кто нанес нам визит, — ответил Еж, — в ту ночь, когда мы, духи, уничтожали Собакодавов. В лагере Ша'ик.

Паран поглядел на призрака: — Сапер, ты об этом не рассказывал.

— Ну, они долго не протянули.

— И что это значит, во имя Худа?

— Это значит, что кое-кто их убил.

— Убил? Кто? Вас навестил бог? Один из Первых Героев? Какой-то Властитель?

Еж хмуро ответил: — Всё слухи, сам не видел; но я почти уверен, что это был Тоблакай. Один из телохранителей Ша'ик, друг Леомена. Боюсь, что мне известно только его имя, или прозвание, потому что это не настоящее имя…

— Телохранитель — Тоблакай убил двух Гончих Тьмы?

Дух пожал плечами. — Да, точно.

Паран стянул шлем и провел рукой по волосам — "боги, пора мыться…" — и снова поглядел на далекие статуи, на местность. — Озера выглядят мелкими — мы проедем без труда.

Открылась дверь кареты, вышла колдунья Ганат. Поглядела на черные изваяния: — Дессимбелакис. Одна душа стала семью — он верил, что сделается бессмертным. Властитель, жаждавший стать богом…

— Дераготы много старше Дессимбелакиса, — ответил Паран.

— Подходящие сосуды. Их род почти вымер. Он нашел немногих выживших и нашел им применение.

Паран хмыкнул: — Это было ошибкой. Дераготы имеют свою историю, свое "сказание". Они не жили в пустоте…

— Да, — согласилась Ганат, — Эрес'алы, усыновленные Дераготами, одомашненные ими. Эрес'алы, однажды давшие начало Имассам, которые однажды дали начало человечеству.

— Все так просто? — сказал Еж.

— Нет. Все очень сложно, — ответила Джагута, — но для краткого обзора сойдет.

Паран вернулся к коню. — Мы почти на месте — хватит медлить, едем туда.

* * *

Вода пахла гнилью, дно было покрыто толстым слоем ила и, как вскоре выяснилось, служило обиталищем пиявок, похожих на морские звезды. Упряжка с трудом тащила повозку по грязи, хотя Паран ощущал, что Карполан Демесанд использует магию для облегчения веса. Песчаные отмели давали передышку, но на них гнездились орды кусачих насекомых. Шедшие пешком дольщики то срывали пиявок с ног лошадей, то отгоняли тучи мух. Одна такая отмель подвела их к берегу.

Длинная, пологая полоса смешанного с грязью гравия. Въехав на вершину чуть впереди поезда, Паран натянул удила.

Рядом стояли два пьедестала, лишенные статуй, но окруженные обломками. В жиже сохранились следы ног, признаки какой-то возни. Сразу далее возвышался первый из нетронутых монументов, и его черный камень был пугающе похож на гладкую кожу и мускулы. У подножия виднелась постройка.

Карета подъехала, и Паран услышал, как щелкает, открываясь, дверь. Дольщики спешили построиться в оборонительный круг.

Паран слез с коня и зашагал к домику. Еж увязался за ним.

— Этот клятый дом кто-то построил.

— Непохоже, что в нем жили.

— Да, сейчас непохоже.

Собранная из плавника хижина была грубо прямоугольной и примыкала к пьедесталу. Ни окон, ни входа. Паран оглядел ее и пошел к дальнему концу. — Скорее ее сооружали не как дом, — сказал он, — а как храм.

— Возможно, это правда — деревяшки не имеют соединений, дыры не заткнуты. Любой зодчий, поглядев на это, скажет нам, что здание предназначалось для временного использования. Да, храм или загон для скота…

Они обогнули угол и увидели полукруглый лаз. В глину воткнуты ветки, формирующие нечто вроде аллеи. Дорожка натоптана — множество следов, но все давние.

— Они носили кожаные туфли, — заметил Еж, склонившийся над ближайшими следами. — Швы идут сверху, кроме пятки, на которой виден крестовидный шов. Если бы мы были на Генабакисе, я сказал бы, что это ривийцы… только…

— Что?

— Ну, у этих большие лапы. Действительно большие.

Голова духа медленно поворачивалась в сторону входа. — Капитан, там кто-то умер.

Паран кивнул: — Я уже унюхал.

Они оглянулись на Карполана и Ганат — те приближались в сопровождении двух пардиек. Трайгалльский купец — маг скривился, едва до него дошел смрад разложения. Он неприязненно покосился на вход: — Ритуальное пролитие крови. — Паран не ожидал, что он так грубо плюнет себе под ноги. — Дераготы нашли поклонников. Владыка Фатида, это создаст проблемы?

— Только если они покажутся, — ответил Паран. — Увы, вскоре им придется переменить веру. Вот будет трагедия…

— Вы передумали?

— Хотелось бы иметь такую роскошную возможность. Ганат, не исследуешь со мной внутренности храма?

Ее брови поднимались все выше. Наконец Джагута кивнула. — Разумеется. Я вижу, что внутри царит тьма — тебе нужен свет?

— Не помешает.

Отойдя от остальных, они пошли к входу. Ганат тихо сказала: — Ганоэс Паран, ты подозреваешь то же, что и я.

— Да.

— Карполан Демесанд не дурак. Он скоро поймет.

— Да.

— Так что нужно действовать быстро.

— Согласен.

Встав у лаза, Ганат сделала жест. Тусклый синеватый свет медленно разгорался в хижине.

Они ступили через порог.

Один зал, без перегородок. Пол глиняный, утоптанный множеством ног. Центр занимает широкий пень, его корни выступают из земли, словно дерево росло на скале, посылая свои щупальца во все стороны. В середине этого алтаря выдолблено корытце, заполненное черной, сухой кровью. К корням привязаны два женских трупа, раздувшиеся от газов, а потом сгнившие. Плоть будто поплыла, размякла до состояния желе, там и тут торчат кости. Вокруг лежат кучи мертвых червяков.

— Седара Орр, — предположил Паран, — и Дарпарет Вейд.

— Это кажется разумным допущением. Учитывая, что колдунья трайгаллов была умелой, ее, должно быть, сначала ранили.

— Да, тот фургон превратили в кашу.

— Точно. Мы увидели все, что нужно, Ганоэс Паран?

— Кровавый ритуал — ублажение Старших. Полагаю, Дераготы подошли очень близко.

— Да. Это значит, что у тебя будет мало времени, когда ты освободишь их.

— Надеюсь, Карполан поможет. — Он бросил на Джагуту быстрый взгляд: — Ганат, ты сможешь помочь в случае… особой срочности?

— Может быть. Как тебе известно, я недовольна твоими планами. Но перспектива быть порванной на куски Псами Тьмы меня удовлетворяет еще меньше.

— Разделяю твое мнение. Отлично. Итак, если я попрошу помощи, ты будешь знать, что сделать?

— Да.

Паран отвернулся. — Возможно, это звучит странно, — сказал он, — но я почему-то все меньше тревожусь за судьбы здешних культистов.

— Да, это странно. Ваш род поклоняется страху и от страха. Здесь ты освободишь пять ликов страха. Так что пусть бедняги пострадают.

— Если бы они не желали привлечь внимание богов, они не разливали бы тут кровь.

— Кто-то среди них искал выгод, силы от их явления. Верховный жрец, шаман…

— Ну, если Верховного жреца не убьют Псы, это сделают их поклонники.

— Суровый урок, Ганоэс Паран.

— Скажи это мертвым женщинам.

Джагута промолчала.

Они вышли из храма, и свет погас за ними.

Паран увидел взгляд купца, напряженный, полный ужасного предчувствия, и кивнул. Мастер — трайгалл отвернул лицо. Он и так был утомлен, а сейчас, казалось, его силы десятикратно уменьшились.

Подошел Еж: — Это могли быть дольщики…

— Нет, — ответила Ганат. — Две женщины в роскошных одеяниях. Можно заключить, что дольщики встретили свой рок где-то в ином месте.

Паран сказал Ежу: — Теперь твоя работа, сапер. Призывание Дераготов — но сначала подумай, они близко, нужно время…

— Побегу как дерьмо из Худовой задницы. Ясно. — Еж показал мешок. — Если хотите спросить, где я все это прятал, не трудитесь. Здесь, в этом месте. Детали не важны. — Он ухмыльнулся. — Некоторые мечтали взять в последний путь золото. А я всегда предпочитал морантские припасы. Ведь никогда не угадаешь, что ждет на той стороне. Так что нужно сохранить возможность взорвать всё к чертям!

— Мудрый совет. Припасы здесь сработают?

— Не сомневайтесь, капитан. Смерть когда-то назвала это своим домом.

Паран посмотрел на статую. — Ты намерен взорвать их.

— Да.

— Рассчитанная отсрочка взрыва.

— Да.

— Да вот только у тебя пять зарядов, и до последней статуи двести или триста шагов.

— Да. Это будет трудно — нет, назовем это вызовом. Вот Скрип был в этом искуснее. Но скажите, капитан — вы уверены, что Дераготы не станут просто околачиваться поблизости?

— Абсолютно. Они вернутся в родной мир — разве это не пытались сделать двое первых?

— Да. Но у них есть тени. Может, эти решат сперва поохотиться за ними.

Паран нахмурился: — Я не подумал. Да… В Королевство Теней.

— Если Гончие Тени сейчас там.

"Проклятие". — Ладно, ставь заряды, сапер. Но не начинай отсчет.

— Сделаем.

Паран поглядел в спину Ежа. Вытащил Колоду Драконов. Помедлил, глянул на Ганат, потом на Карполана. Они увидели, что у него в руках. Трайгалл явно побледнел и поспешил скрыться в карете. Спустя миг Ганат, бросив на капитана загадочный взор, последовала за магом.

Паран позволил себе тихо улыбнуться. "Да, зачем показываться тому, кого я вызову?" Присев на корточки, он разложил карты на настиле из прутьев. Поднял одну, отложил в сторону. "Высокий Дом Тени — кто тут главный, клятая Колода, я или ты?"

— Амманас, — промурлыкал он, — я требую твоего внимания.

Темное изображение Дома осталось безжизненным. Лакированная деревяшка.

— Ну ладно. Скажу иначе. Темный Трон, поговори со мной здесь и сейчас, или все, что ты задумал и сделал, окажется буквально порванным в клочки.

Дом еще сильнее затемнился, замерцал, и явилось что-то вроде смутной фигуры на черном троне. Голос прошипел: — Лучше бы это оказалось важным. Я занят и, к тому же, сама идея Владыки Колоды Драконов меня раздражает. Давай.

— Дераготы сейчас будут освобождены, Темный Трон.

Явное оживление. — Какой тупоголовый идиот это сделает?

— Боюсь, все уже решено…

— ТЫ!

— Слушай, у меня есть причины, и они находятся в Семиградье.

— Ох. — Фигура откинулась на спинку трона. — Причины. Да, да. Умно. Но все же непроходимо глупо.

— Темный Трон, — продолжил Паран, — те две Гончих, убитых Рейком. Взятых Драгнипуром.

— И что с ними?

— Я не уверен, что именно ты знаешь, но я освободил их из меча. — Он ожидал нового взрыва показного гнева. Ничего. — Ага, уже знаешь. Хорошо. Да, я открыл, куда они ушли… сюда, где соединились со своими подобиями. Потом их освободили — нет, не я. Недавно я узнал, что их уже успели убить. И к лучшему.

Темный Трон поднял длиннопалую руку, и она заполнила почти всю карту. Затем сжал пальцы в кулак. — Давай-ка поглядим, — забурчал он, — хорошо ли я понял. — Один палец распрямился: — Безымянные идиоты освободили Деджима Небрала. Почему? Потому что идиоты. Они попали в ловушку собственной лжи, и потому им пришлось избавиться от слуги, исполнявшего их же приказ, но слишком рьяно! — Голос Амманаса все повышался. Над кулаком показался второй палец. — Затем ты, Владыка Идиотов, решил освободить Дераготов, чтобы избавиться от Небрала. Но погоди! Еще краше! — Третий палец. — Некто ДРУГОЙ, особо буйный бродяга по Семиградью убил двух Дераготов, и этот буйный все еще бродит поблизости, явно готовый привязать новые трофеи к хвосту чертова жеребца! — Его голос стал криком. — И еще! Еще! — Рука снова сжалась в кулак, он потряс им. — Ты желаешь, чтобы я послал Гончих на Семиградье! Потому что до плесневелого орешка, что у тебя вместо мозгов, наконец-то дошло: Дераготы не займутся Небралом, пока не найдут моих Гончих! И если они ворвутся в поисках в мое королевство, их никому не остановить! — Он замер. Затем пальцы начали хаотически корчиться, принимая самые невероятные положения. Темный Трон зарычал, спрятал взбесившуюся руку. Раздался шепот: — Великий гений. Почему я такого не придумал? — Он вновь закричал: — Почему? Потому что я не идиот!

С этим присутствие бога пропало.

Паран хмыкнул. — Ты так и не сказал, пришлешь ли Гончих на Семиградье.

Показалось, что он расслышал слабый крик ярости… но, может быть, это всего лишь воображение. Паран вернул карту в колоду, положил колоду в карман сумки, медленно встал. — Ну, — вздохнул он, — все было совсем не так плохо, как я ожидал.

* * *

Когда Еж вернулся, Ганат и Карполан вышли из повозки. Они бросали на Парана озабоченные взгляды.

Призрак подозвал капитана ближе и спокойно прошептал: — Так, как мы хотели, не получается. Слишком большая дистанция — пока я подберусь к ближней, дальняя взорвется… если Псы близко, то… ну, в общем, не сработает.

— И что предлагаешь?

— Вам не понравится. Но это единственный путь.

— Давай, сапер!

— Оставьте меня здесь. Уходите. Сейчас.

— Еж…

— Слушайте! Смысл есть. Я уже умер — я выберусь.

— Может быть, Еж, ты выберешься. Но скорее твои остатки разорвут на куски — если не Дераготы, то скопище иных местных чудовищ.

— Капитан, мне не нужно это тело — оно для удобства, чтобы вы видели, с кем разговариваете. Верьте мне. Это единственный для вас путь выйти отсюда живыми.

— Давай попробуем компромисс. Мы будем ждать, сколько сможем.

Еж пожал плечами: — Как хотите. Только, капитан, не опоздайте убежать.

— Тогда делай свое дело. И… спасибо, Еж.

— Всегда равный размен, капитан.

Дух удалился. Паран обратился к Демесанду: — Вы уверены, что сможете быстро извлечь нас отсюда?

— Это будет сравнительно легко, — отвечал трайгальский колдун. — Когда найден путь в садок, становится известно его положение относительно других мест. Успехи Гильдии целиком зависят от Обозрения. Это набор карт, Ганоэс Паран. С каждой миссией они становятся более точными.

— Весьма ценные документы. Думаю, они хорошо скрыты.

Карполан Демесан улыбнулся, промолчав.

— Тогда готовьте путь, — сказал Паран.

Еж уже скрылся из вида где-то в темноте за ближней статуей. В ложбинах скопился туман. Похожее на ртуть небо казалось очень высоким, однако Паран отметил, что свет меркнет. Они провели здесь всего один день?

Кажется… неправдоподобным.

Его слух потревожил звук разрыва. Жулёк. — Это сигнал, — воскликнул капитан, бросившись к коню. — Первой падет самая дальняя статуя. — Он вспрыгнул в седло и подвел мерина к повозке, в которой уже скрылись Ганат и купец. Едва он подъехал, окошко раскрылось.

— Капитан…

Их прервал гром взрыва; Паран увидел вдали столб дыма и пыли.

— Капитан… кажется… я удивлен, но…

Второй взрыв, ближе. Статуя сразу исчезла.

— … мои возможности оказались гораздо меньшими, чем я думал…

Вдалеке раздалось низкое, злобное рычание.

"Первый Дерагот…"

— Ганоэс Паран! Я сказал…

Третья статуя детонировала, ее пьедестал пропал в раздувающейся туче дыма; полетели камни и пыль. Передние лапы отвалились и статуя склонилась вперед, покрылась трещинами. Начался обвал.

Карета подпрыгнула и закачалась на рессорах. Внутри разбилось что-то стеклянное.

По земле пошла рябь.

Лошади взбесились и, вращая глазами, начали рваться из упряжи.

Воздух разорвал новый рев.

Паран прищурился, всматриваясь сквозь клубы пыли, отыскивая Ежа между последними двумя статуями. Ни движения в сгустившейся тьме. И тут взорвалась четвертая статуя. Причуды столкнувшихся взрывных волн заставили ее упасть набок, повалив последнего каменного зверя.

— Пора сваливать!

Это заорал Карполан Демесанд.

— Погодите…

— Ганоэс Паран, я не уверен в…

— Просто стойте…

На рев третьего Дерагота отозвались два других, и голоса их звучали ОЧЕНЬ БЛИЗКО!

— Дерьмо. — Он не видел Ежа. Последняя статуя, уже покрытая сетью трещин, упала, едва разорвались заряды в подножии.

— ПАРАН!

— Ладно — открывай клятые врата!

Лошади попятились и рванули. Повозка рывками развернулась и покатила вниз. Паран с руганью пришпорил коня, бросил последний взгляд назад…

… и увидел, как из тучи пыли показался громадный, сутулый зверь. Его пламенные глаза следили за отступающим поездом. Тяжелая голова с узким лбом опустилась к земле — и Дерагот рьяно помчался следом.

— Карполан!

Портал открылся — словно сорвали пластырь с пустоты — и прямо на поезд хлынули струи жидкой крови или какой-то похожей на кровь жидкости. Налетел пахнущий могилой ветер.

— Карполан! Куда…

Упряжка визжащих лошадей влетела в дыру, и миг спустя за ними последовал Паран. Он услышал, как разрыв с треском сомкнулся за спиной. И началось безумие.

Сгнившие лица, скрюченные руки тянулись кверху, открывались плесневелые рты, глаза жалобно умоляли…

— Возьмите нас!

— Возьмите нас с собой!

— Не уходите!

— Он забыл про нас… прошу, сжальтесь…

— Худу плевать на нас…

Костяные пальцы вцепились в Парана, потянули, вонзая ногти под кожу. Другие руки смогли найти выступы повозки, их обладатели теперь тащились за ней.

Жалобы сменялись взрывами гнева.

— Возьми нас — или порвем на части!

— Порвем их — кусайте их — рвите их!

Паран сумел высвободить правую руку, дотянулся до эфеса и вытащил меч. Замолотил им что есть сил.

Лошади визжали — словно глас самого безумия — и вместе с ними вопили дольщики. Они рубили нападающих по рукам и головам.

Изворачиваясь в седле, чтобы ударить по вцепившимся сзади рукам, Паран мельком заметил, что происходит вокруг. Равнина извивающихся силуэтов — неупокоенные, их лица обращены к ним — десятки тысяч неупокоенных — они так столпились, что могут только стоять, до самого окоема. Хор отчаяния…

— Ганат! — заревел Паран. — ВЫНИМАЙ НАС ОТСЮДА!

В ответ послышался треск льда. Их окружил жгуче-холодный вихрь, земля стала отдаляться.

Снега, льды. Мертвецы пропали.

Кружение синего неба. Расселины гор…

Лошади спотыкались, брыкались; их крик стал еще страшнее. Карета остановилась, ее заднюю часть занесло. На стенках еще держалось несколько живых покойников.

Они стояли на леднике. Нет, уже не стояли — их несло вниз со всё большей скоростью.

Паран ясно расслышал, как кто-то из дольщиков крикнул: — О, это еще лучше!

Тут мерин забился, бешено заскользил под ним — пришло время и капитану спускаться по… он увидел это — по склону высокой горы.

Лошади скользили на одном уровне с фургоном. Мерин Парана оказался более ловким: он постепенно развернулся головой вперед, передние ноги били по насту, отыскивая опору. Наконец он пробился до почвы и немедленно рванул в карьер. Споткнулся… но земля уже выравнивалась — конь бежал ровнее и медленнее, бока тяжело вздымались — Паран оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как неуклюжая повозка опрокидывается и ломается.

Тела дольщиков были неподвижно раскиданы по склону: ноги и руки согнуты под неестественными углами, людей трудно отличить от неупокоенных трупов и россыпи камней. Лошади оторвались от кареты и все, кроме одной, упали, перепутав постромки. Образовался большой клубок из шлей, ремней, хомутов.

Сердце Парана било в стенки груди, как молот по наковальне. Он успокоил коня, развернул его головой к склону и повел усталое животное назад, к руинам кареты.

Несколько дольщиков встали. Они ошеломленно оглядывались. Один выругался и осел — подломилась сломанная нога.

— Спасибо, — захрипел некий труп, поднимаясь из грязи. — Сколько я тебе должен?

Карета лежала на боку; сломались задевшие за камни колеса — три с одной стороны и два c другой. Последнее колесо крутилось, словно мельничный жернов. Люки сзади кареты распахнулись, вывалив разнообразное содержимое. На крыше ремни держали тело дольщика: кровь лилась, как талая вода с черепитчатой крыши, конечности болтались, тело превратилось в один громадный сизый синяк.

Одна из пардиек выкарабкалась из грязной лужи и захромала к углу кареты, где стоял Паран. — Капитан, — сказала она, — думаю, пора разбить лагерь.

Он уставился на нее: — Ты в порядке?

Женщина поглядела на него в ответ, отвернулась и сплюнула кровь. Утерла рот, пожала плечами: — Видали мы поездочки и похуже…

* * *

Грубый разрыв магического портала закрылся, но его след еще пятнал пыльный воздух. Еж вылез из укрытия в тени одного из пьедесталов. Дераготы ушли — им явно не хотелось оставаться в столь мрачном, негостеприимном месте.

Да, он малость ошибся. Ничего, результат все равно достигнут.

"Я здесь. В моей собственной, Худом забытой яме. Капитан, надо было все продумывать заранее. В общении с мертвыми нет ничего приятного, и лишь дураки решаются на такое. Ну, все мы мертвы по своей глупости. Пора выучить этот урок".

Он огляделся, пытаясь все оценить. В таком месте одно направление не отличается от другого. Кроме проклятого моря. "Ну, одно дело сделано. Пора исследовать…"

Призрак оставил за спиной развалины статуй. Одинокая, почти невещественная фигура, бредущая по бесплодной, болотистой земле. Ноги колесом — как и при жизни.

Впрочем, мертвым детали не важны. И, будьте уверены, павших не ждет избавление.

Избавление приходит не от мертвых, а от живых. Еж хорошо знал, что заслужить его трудно.

* * *

Она вспоминала. Вот теперь, годы спустя. Мать — походная шлюха, раздвигавшая ноги под солдатами Ашокского полка, пока его не послали на Генабакис. Едва полк ушел, она умерла, как будто не могла дышать без солдатиков. Потеряла смысл жизни, выдохнула — и не вдохнула, как-то так. Ее отпрыски остались сами по себе, неприкаянные, нелюбимые.

Безумные жрецы, извращенные культы, новый лагерь для дочки, достойной своей мамочки. Любой шаг в сторону независимости оказывался тупиком, он только углублял колею, вырытую матерью для детей. Она понимает это.

Потом Геборик, Дестриант Трича, вытащил ее — она уже готова была выдохнуть и… — но увы, до него был Бидитал и его отупляющие дары, его шепоток о страданиях жизни, кои являются только оболочками куколки, о смерти, в которой бабочка явит всю славу свою, развернет радужные крылья. Рай.

О, это было заманчивым обещанием, и ее гибнущая душа прилепилась к утешению. Продолжая падать в смерть. Однажды ей снился сон о том, как она берет нож и отсекает все удовольствия у юных, большеглазых жреческих служек. "Ничтожество любит — нуждается — в компании; делиться — не значит быть альтруистом. Самовлюбленность вскармливает злобу и нападает на все, что вокруг".

Она слишком многое повидала за короткую жизнь, чтобы поверить в иную проповедь. Бидиталова "любовь к страданию" соответствовала ее тяге к онемению души. Он был бесчувствен, и потому умел приносить боль. Тот сломанный бог, которого он провозглашал — Увечный — знал, что никогда ему не придется отвечать за лживость своих обещаний. Он держал живых в вечной неуверенности, а смерть позволяла ему отбрасывать использованных людей. Она поняла, какое это утонченное порабощение: вера, главный тезис коей — недоказуем. Такую веру не убьешь. Увечный Бог всегда найдет хор смертных, готовых подтверждать его пустые обещания, и противоречивость культа отлично скроет растущие внутри зло и скверну.

Вера, полагающаяся на боль и вину, не может претендовать на чистоту морали. Вера, укорененная в крови и мучениях…

— Мы падшие, — внезапно произнес Геборик.

Сциллара фыркнула, забила в трубку еще ржавого листа и затянулась дымом. — Жрецу войны такие слова и подобают? А как насчет великой славы, рожденной великими побоищами? А, старик? Или ты не веруешь в необходимость равновесия?

— Равновесие? Иллюзия. Словно сосредоточиться на единой точке света, не обращая внимания на световые реки, на целые миры. Везде приливы и отливы, все в движении.

— Как проклятые мошки.

Скакавший впереди Резак оглянулся. — Я как раз дивился. Трупные мухи — мы едем к месту битвы? Что думаете, Геборик?

Тот покачал головой, и янтарные глаза вспыхнули закатным светом. — Ничего не чувствую. Местность впереди такая же, как здесь.

Они приближались к низине, местами помеченной кочками и пучками сухой, желтоватой травы. Почва была почти белой, потрескавшейся — будто разбитая мозаика. Кое-где виднелись большие курганы, составленные из тростника и палок.

Она встали на краю. На берегу мертвого озерца. Там валялись рыбьи кости, перемешанные ветрами; около ближайшего кургана виднелись кости птиц и разбитая скорлупа. Болото высохло внезапно, в сезон гнездования.

Мухи здесь кишели, вились, образуя гудящие тучи.

— Боги подлые! — сказала Фелисин. — Нам здесь ехать?

— Не так уж плохо, — отозвался Геборик. — Тут недалеко. Если тронемся вокруг, не успеем до темноты. К тому же, — махнул он рукой в сторону мух, — мы еще не двинулись, а они нас нашли. И на краю найдут. Эти не кусаются.

— Давайте поскорее проедем, — сказала Сциллара.

Серожаб рванулся в низину, раскрыв пасть и щелкая яжыком — он будто пытался проложить след.

Резак послал лошадь рысью, а потом, когда набросились мухи, заставил перейти в галоп.

Спутники поехали за ним.

* * *

Мухи бешено стремились к его коже. Геборик щурился — по лицу стучали бесчисленные твердые тельца. Даже солнечный свет померк под напором этой своры. Мухи попадали в рукава, в штанины, садились на шею — он скрипел зубами, твердо решив считать все это мелкими помехами.

Равновесие. Слова Сциллары почему-то его растревожили — нет, наверное, не слова, а таившиеся под ними чувства. Прежде священнослужитель, ныне он отринул все формы культа — он отказался от веры и, несмотря на вмешательство Трича, еще не обрел ее вновь. Ведь богам войны не нужны особые слуги — у них есть и всегда будут целые легионы.

"Дестриант. Кто сокрылся под именем этим? Пожинающий души обладатель силы — и права — убивать во имя бога. Убивать — исцелять, приносить справедливость. Но справедливость в чьих глазах? Я не могу забрать жизнь. Никогда больше. Ни одну. Ты плохо выбрал, Трич.

Все эти мертвые, эти духи…"

Мир достаточно суров — миру не нужны он и ему подобные. Нет перевода дуракам, готовым вести себе подобных в битву, ликовать при виде резни и оставлять позади сочащийся слезами и гноем след убожества, страдания, горестей.

С него хватит.

Сейчас он желает лишь освобождения — это единственный повод оставаться в живых, тащить невинных спутников на пустой, выжженный остров, некогда очищенный воюющими богами от всех форм жизни. О, им он тоже не нужен.

Вера и желание мести лежат в сердцевине всех армий, в сердцах фанатиков с их жестокой, злобной уверенностью. Каждое общество порождает их, словно мух. "Но достойно пролить слезы над храбрецами, не трусами — а наши армии состоят из трусов".

Лошади вынесли людей из низины, но стаи мух бездумно полетели следом.

Они вышли на тракт, выходивший от побережья, от причалов и доков. Старую линию берега исчертили глубокие овраги — когда низина была озером, дожди размыли землю, ведь когти наводнений не встретили сопротивления корней. Древние леса давно срублены, разорены, уничтожены.

"Мы оставляем за собой лишь пустыню".

Они въехали на гребень, где дорога пьяно запетляла между известняковыми холмиками; вдалеке, в трети лиги, показалась жалкая деревушка. Пустые корали, выпасы. Вдоль дороги, у окраины деревни, лежало полсотни стволов — дерево было серым, как камень, а местами закопченным, словно сопротивлялось разрушению даже после смерти.

Геборик понимал такое упорное сопротивление. "Да, сделайте себя бесполезными для людей. Только так вы сможете выжить, даже если выживут лишь кости. Являйте послание, милые деревья, нашим вечно слепым очам".

Серожаб сейчас скакал в десяти шагах от лошади Резака. Казалось, даже демон достиг предела раздутия своего желудка, ибо его рот закрылся, и почти сомкнулись белые вторые веки. От насевших насекомых здоровенная тварь казалась почти черной.

Как и спина юного Резака. И конь под даруджем. Со всех сторон почва кишела, шевелилась, блестела.

"Как много мух.

Как много…

"Тайну… узришь… сейчас…""

Вдруг вспомнив, где и когда он слышал слова в мушином жужжании, Геборик пробудился — выпрямился в седле быстро, словно зверь…

* * *

Лошадь Сциллары шла сразу за лошадью Геборика, немного слева. За ней ехала Фелисин. Сциллара бранилась и все сильнее беспокоилась, потому что мухи окружили всадников, погасив свет — как будто наступила полночь; их жужжание превращалось в слова, и слова эти тысячами ножек щекотали ее мозг. Она едва удерживалась от вопля…

Ее лошадь закричала в агонии, а снизу клубилась пыль, поднимаясь и находя форму.

Ужасный влажный звук, хруст — между лопатками лошади показалось что-то длинное, острое, из раны хлынула густая, алая кровь. Лошадь зашаталась, выбросив вперед ноги, и упала. Сциллара слетела с седла…

Она увидела, что лежит на ковре из хитиновых шкурок мертвых мух; копыта лошади Геборика били воздух над ней — животное визжало от боли, заваливаясь на левый бок — нечто с рычанием скользнуло с умирающей лошади — полосатая шкура, по-кошачьи текучие движения…

И фигуры словно ниоткуда возникли в клубах пыли, взмахивая кремневыми лезвиями — звериный вой — на землю широкими полосами полилась кровь — ее мгновенно облепили мухи — мечи рубили, резали, вонзаясь в плоть — режущий ухо вопль, все повышавшийся в тоне, воспламенение гнева и ярости — нечто ударилось в нее, когда Сциллара попыталась встать на колени. Она оглянулась. Рука в тигровую полоску, отсеченная прямо между плечом и локтем; рука, вспышка вялой, умирающей зелени среди мушиных полчищ.

Сциллара встала, шатаясь, чувствуя боль в животе, задыхаясь — насекомые забили рот при невольно глубоком вздохе.

Рядом показалась какая-то фигура: поднят длинный каменный меч, сухое мертвое лицо повернуто к ней… лезвие дернулось, вонзилось, как пламя, в грудь Сциллары, зазубренный край пересчитал ребра и прошел под ключицей, вырвавшись наружу у лопатки.

Сциллара опустилась на землю, на спину, почувствовав, как тело соскользнуло с меча.

Привидение снова пропало в облаке мух.

Она слышала лишь жужжание, видела лишь хаотический рой, сгустившийся над раной в груди, из которой брызгала кровь — как будто мухи стали кулаком, и он рвался внутрь нее. Проник…

* * *

Резак не успел среагировать. Налет пыли и песка, и голова коня вдруг пропала; кровь струями рванулась из артерий, словно надеясь догнать отсеченную голову. Передние ноги подогнулись, обезглавленное животное упало.

Резаку удалось высвободиться, вскочить на ноги в мальстриме мух.

Рядом появился кто-то — он отскочил, выхватив нож и резанув, блокировав удар изогнутого кремневого меча — скимитара. Лезвия столкнулись, и меч врага просто прошел сквозь нож Резака — сила удара казалась необоримой…

Он смотрел, как лезвие входит в живот, смотрел, как оно выходит… и за ним выпадают кишки.

Схватив их обеими руками, Резак упал — жизнь покинула его ноги. Он неверующе взирал на массу в ладонях… повалился на левый бок, свернулся клубком вокруг непоправимой раны…

Пропал слух. Только собственное дыхание, и мушиный зуд… Мухи сомкнулись, как будто заранее знали, что тут случится…

* * *

Нападающие возникли из пыли справа от Серожаба. Дикая боль — громадный халцедоновый клинок прорезал переднюю лапу демона, отделив ее и вызвав поток зеленой крови. Второй удар оторвал заднюю лапу, и демон упал оземь, беспомощно дергая оставшимися конечностями.

В тускнеющих глазах мелькнула последняя сцена, зернистая от страдания и мух. В пяти шагах широкоплечая звероподобная тварь, едва ли не одни кожа и кости, переступает через левую лапу Серожаба, а она дергается сама по себе. Входит в мушиный рой.

— Неудовольствие. Не могу больше прыгать.

* * *

Едва он соскочил со спины лошади, как два каменных меча дотянулись — один вонзился в плоть, отрубив руку, второй прошел сквозь грудь. Горло Геборика заполнил звериный рев. Он отчаянно изогнулся, пытаясь освободиться от пронзившего тело лезвия. Оно следовало за ним, нанося раны, перерубая ребра,протыкая легкие, печень — и наконец выйдя из бока в сопровождении осколков, брызг крови и мяса.

Дестриант упал и покатился по земле; рот наполнился горячим, кровь брызнула на песок.

Два Т'лан Имасса поспешили туда, куда он упал. Их мечи были покрыты ошметками плоти.

Геборик смотрел в их безжизненные, пустые глазницы, созерцал, как немертвые снова и снова рубят его тело. Созерцал, как клинок движется к лицу, вонзается в шею…

Голоса — мольбы, далекий хор отчаяния и страха — он больше не может слышать их, все эти души из поглощенного нефритом водоворота, всё более и более отдаляющиеся — "говорил же я, не ждите меня, несчастные создания. Видите наконец, как легко меня сломить?

Я слышал мертвых, но я не смог служить им. Я жил, ничего не создавая".

Сейчас он ясно вспоминал — один ужасный нескончаемый миг — вечность — тысячи образов — как много бесполезных поступков, пустых деяний — как много лиц — это те, для кого он ничего не сделал. Боден, Кульп, Паран, Л'орик, Сциллара… Блуждания в чужих странах, в садах, ставших усталой пылью на жестоком, сожженном солнцем ветру — лучше бы он умер в рудниках Черепной Чаши. Не было бы всех измен. Фенер сидел бы на троне. Отчаяние душ в нефритовых тюрьмах, свободно летящих сквозь Бездну, о, это устрашающее отчаяние — оно могло бы оставаться не услышанным, не замеченным — и тогда не было бы фальшивых обещаний спасения.

Боден не медлил бы в попытках освобождения Фелисин — "о, я не сделал ничего, достойного уважения, за всю долгую жизнь. Призраки рук, вы создали лишь иллюзию контакта — ни благословения, ни спасения тем, кого вы осмелились касаться. Возрожденные глаза с кошачьим зрением — вы тускнеете, в вас видно лишь то, что каждый охотник видит в очах убитой жертвы".

Так много воинов, великих героев — хотя бы в своих собственных глазах — так много людей бросалось за Тричем, превратившимся в тигра — гиганта… они ничего не знали об этом звере. Они желали победить его, встать над трупом, заглянуть в тусклые очи, надеясь схватить нечто… хоть что-то… величие, восторг… и вобрать это в себя.

Но истину не найти, если взыскующий слаб духовно и морально. Благородство и славу нельзя украсть, нельзя стяжать, насильственно отнимая жизнь. "Боги, что за жалкое, разящее, зверски жестокое заблуждение… как хорошо, что Трич убил всех таких идиотов. Без жалости. Ах, какое ясное послание".

Но он знал: убившие его Имассы ничего не сознают. Они действуют, исходя из необходимости. Может быть, там, глубоко в памяти о временах, когда они были живыми — есть воспоминание о попытках присвоить не принадлежащее им. Но все это уже не важно.

Геборик не будет ценным трофеем.

И это хорошо.

Это последнее его падение, и хорошо, что не остается свидетелей. Ему это подходит. Пусть мысли о славе останутся здесь.

"Ну разве не показательно? Последняя мысль — о том, как я оказался недостоин сам себя".

Он понял, что тянется к… чему-то. Тянется, но не достает. Нет ничего. Совсем ничего.

КНИГА ТРЕТЬЯ ТЕНИ КОРОЛЯ

Кто сможет сказать, где разница между истиной и сонмом желаний, совместно придающих форму памяти? Каждая легенда многослойна, и внешний ее рисунок фальшиво сочетает форму и намерение. Мы искажаем сознательно; мы подгоняем глубокий смысл под лекала воображаемой нужды. Ложь приносит одновременно и неудачу, и дар; ибо, отрицая истину, мы вольно или невольно признаем некое универсальное значение. Частное отдает дань общему; детали служат величию целого, и в сказках мы превосходим наши мирские "я". Свивая слова, мы поистине привязываем себя к идее человечества…

Предисловие к "Среди обреченных",

Геборик

Глава 12

Он говорил о тех, кому суждено пасть, и в холодных очах его виделась истина: те, о ком он говорит — это мы. Слова его — о сломанном тростнике, о заговоре отчаяния, о сдаче как даре и об уничтожении во имя спасения. Он говорил о расплескивании войн, он советовал нам бежать в дикие земли, где мы сможем избежать напрасной траты жизней…

Речения Железного Пророка Искар-Джарека

В передаче анибаров (Народа Прутьев)

Только что прогалина между древесными стволами была пуста; миг спустя Семар Дев случайно глянула — и задохнулась, заметив людей. Со всех сторон на солнечных местах, окруженных черными елями, папоротниками и колючими кустами, стояли дикари. — Карса Орлонг, — шепнула она. — У нас гости…

Теблор — руки его были покрыты запекшейся кровью — отодрал еще один кусок мяса от бычьего бедра и только потом поднял голову. Хмыкнул — и вернулся к мясницкой работе.

Они осторожно приближались, выходя из лесного сумрака. Низенькие, жилистые, в крашеных шкурах, руки обвиты кусками меха. Кожа их была цвета болотной воды, грудь и плечи покрывали ритуальные рубцы. Вокруг рта у каждого была нанесена краска из пепла, отчего дикари казались бородатыми; темные глаза обведены кольцами серого и голубоватого цветов. Они несли топоры, копья, на кожаных поясах висели различные ножи. На многих были украшения из холоднокованой меди, имитирующие разные фазы луны; один из воинов имел ожерелье из костей какой-то крупной рыбы, внизу которого поблескивал золотым ободком диск из черненой меди — вероятно, он представлял полное затмение. Этот человек — очевидно, вождь — вышел вперед на три шага и, освещенный ярким солнцем, медленно склонился перед равнодушным Карсой.

Семар заметила, что у него есть что-то в руках. — Карса, обрати внимание. Твои поступки определят, пройдем ли мы здесь мирно или получим ночью копье в спину.

Теблор перехватил длинный нож, которым кромсал мясо, и с силой вонзил его в остатки бхедрина. Затем встал и обратился лицом к коленопреклоненному дикарю.

— Встань.

Тот вздрогнул и опустил голову.

— Карса, он предлагает дар.

— Пусть предложит стоя. Его народ прячется в диком лесу, потому что слишком часто кланяется. Скажи, что нужно встать.

Они переговаривались на торговом языке, и что-то в реакциях воина подсказывало Семар, что он понимает предложение… ибо он неловко встал на ноги. — Муж Великих Деревьев, — сказал он с грубым и гортанным акцентом, — Несущий Разрушение. Анибары предлагают этот дар и просят в ответ даровать…

— Тогда это не дарение, а мена, — прервал его Карса.

В глазах воина мелькнул страх. Другие члены его племени — анибары — стояли между деревьев тихо и неподвижно; однако Семар уловила их растущее беспокойство. Вождь начал снова: — Это язык обмена, Несущий, ты прав. Яд, который приходится глотать. Он плохо служит нашей цели.

Карса скривился, бросив Семар Дев: — Слишком много никуда не ведущих слов. Объясни, ведьма.

— Это племя следует обычаю, утерянному иными народами Семиградья, — сказала она. — Традиции обмена дарами. Дар является мерилом множества вещей, существуют тонкие и сложные способы определения ценностей. Анибары поневоле научились торговать, но они ценят в вещах не то, что мы, и потому обыкновенно проигрывают в сделках. Полагаю, они не умеют вести себя сообразно хитрости и подлости цивилизованных купцов. То есть…

— Достаточно, — прервал ее Карса. Он махнул рукой вождю — тот снова вздрогнул — и сказал: — Покажи мне дар. Но вначале назовись.

— На отравленном языке я зовусь Лодочник. — Он поднял предмет повыше. — Мужественный сук великого отца бхедринов.

Семар Дев поглядела на Карсу, подняв брови: — Это должен быть сушеный член быка.

— Я знаю, что это, — прорычал он. — Лодочник, чего ты хочешь взамен?

— В лес пришла нечисть, теснит кланы северных анибаров. Они режут всех на своем пути без всякой причины. Эти выходцы не умирают, ибо владеют воздухом, так что каждое брошенное копье обращается на бросивших его. Так мы слышали. Мы потеряли много имен.

— Имен? — удивилась Семар.

Он метнул на нее взор, кивнул: — Родичей. Восемьсот и сорок семь имен из северных кланов, моей свиты. — Он показал на безмолвных воинов. — Столь же много имен потерял каждый стоящий здесь. Мы скорбим по себе самим, но больше всего по детям. Мы не можем вернуть имена — они ушли и никогда не придут, и потому мы уменьшаемся.

— Вы желаете, чтобы я убил этих выходцев, — сказал Карса, — в обмен на дар?

— Да!

— И сколько же их?

— Они приходят на больших серокрылых судах и посылают в лес охоты. Каждая из двенадцати голов. Их ведет гнев, но, что бы мы ни предлагали, этот гнев не утолить. Мы не знаем, что сделать.

"А может, предложить им клятый член?" Но Семар Дев не высказала свою мысль.

— И сколько было таких охот?

— Пока двадцать, но корабли не уходят.

Лицо Карсы страшно потемнело. Семар Дев никогда еще не видела его в таком гневе и даже испугалась, не разорвет ли он маленького человека. Вместо этого он сказал: — Отбросьте свой позор. Отбросьте его, все вы! Убийцам не нужна причина, чтобы убивать. Это их развлечение. Для таких тварей достаточно уже вашего существования. — Он ступил вперед и принял "сук" из руки Лодочника. — Я убью их всех. Я потоплю их мерзкие суда. Так я…

— Карса! — завопила Семар.

Он сверкнул глазами.

— Прежде чем ты произнесешь столь… крайнюю клятву, подумай о более приемлемом варианте. — Она заторопилась, увидев выражение его лица: — Ты мог бы, к примеру, удовлетвориться выдворением чужаков с суши на корабли. Сделать лес недоступным.

Последовало напряженное молчание. Наконец Теблор вздохнул: — Да. Это сойдет. Хотя мне так и хочется поплыть за ними.

Лодочник следил за Карсой полными восторга и трепета глазами.

Семар показалось на миг, что Теблор, против обыкновения, шутит. Но нет, великан серьезен. К своей досаде, Семар ощутила, что верит в обещания воина, не находя в них ничего абсурдного. — Ну, время принять такое решение еще есть, не так ли?

— Да. — Он скривился, повернувшись к Лодочнику: — Опиши выходцев.

— Высокие, но не так, как ты. Их плоть цвета смерти. Глаза как холодный лед. Они несут железное оружие, и среди них шаманы. Их дыхание — хворь, ужасные облака ядовитого пара — кого они коснутся, тот умирает в муках.

Семар Дев сказала Карсе: — Думаю, термин "выходец" означает всех и всё, что не из нашего мира. Но он сказал, они плывут на кораблях. Непохоже на настоящих неупокоенных. Дыхание шаманов — наверное, магия.

— Лодочник, когда я закончу здесь, отведешь меня к выходцам.

Кровь отлила от лица вождя. — Это много, много дней пути, о Несущий. Я думал послать вести о твоем приходе на север…

— Нет. Ты идешь со мной.

— Но… но почему?

Карса сделал шаг и схватил рукой Лодочника за шею. Подтянул к себе. — Ты узришь и, став свидетелем, станешь больше, чем ты есть сейчас. Ты подготовишься к тому, что ожидает тебя и твой жалкий народец. — Он отпустил руку. Вождь, задыхаясь, закачался на месте. — Некогда мой народ верил, что может спрятаться, — оскалил зубы Теблор. — Он заблуждался. Я понял это — и ты поймешь. Ты думал, что выходцы — это все, вам грозящее? Глупец. Они лишь первые.

Великан вернулся к разделке мяса.

Взор Лодочника наполнился ужасом. Он поспешно отвернулся и зашипел на своем наречии. Шестеро воинов рванулись к Карсе; на ходу они вытаскивали ножи.

— Теблор! — крикнула Семар.

Лодочник поднял руки: — Нет! Несущий, тебе не хотят причинить вреда. Они просто помогут с разделкой туши. У меня много людей, так что не стоит терять времени…

— Я хочу, чтобы выделали шкуру.

— Да.

— И чтобы ее и копченое мясо доставили к нам.

— Да.

— Тогда идем немедленно.

Голова Лодочника дернулась вниз, как будто, услышав этот приказ, он вдруг потерял голос.

Карса с неприятной гримасой взял нож и пошел к луже солоноватой воды, в которой вымыл от крови сперва нож, потом руки.

Семар Дев подошла поближе к вождю и войнам, продолживших разделку бхедрина. — Лодочник…

Он бросил на нее рассеянный взор. — Ты ведьма — так тебя звал Несущий.

— Точно. Где ваши женщины? Ваши дети?

— За болотом, к северу и западу. Там земля повышается, там озера и речки, в которых мы находим черное зерно, а на берегу ягоды. Мы окончили великую охоту на равнине, и женщины возвращаются на стоянки с годовым запасом мяса. Но мы, — показал он на своих воинов, — мы пойдем за вами. Мы видели, как Несущий убил бхедрина. Он скачет на костяной лошади — мы никогда не видели, чтобы костяных лошадей объезжали. Он несет меч из род-камня. Железный Пророк говорил нашему народу о таких людях — держащих род-камни. Он сказал, они придут.

— Я не слышала об этом Пророке, — нахмурилась Семар Дев.

Лодочник сотворил знамение и поглядел на юг: — Если говорить об этом, это застывшее время. — Затем он сомкнул глаза, тон его внезапно изменился. — Во время Великого Убийства, что в застывшем времени прошлого, анибары жили на равнинах и странствовали до самой Восточной реки, где над землей возвысились великие круг-стоянки угари, и анибары менялись с угари — мясо и шкуры на железные орудия и мечи. Потом к угари пришло Великое Убийство, и многие бежали к анибарам. Но Убийцы преследовали их — угари называли их мезла — и случилась великая битва, и все, кто нашел прибежище среди анибаров, пали перед мезла.

Страшась возмездия за помощь угари, анибары приготовились к бегству — глубже в одхан — но тут вожак мезла нашел их. Он пришел с сотней темных воинов, но остановил их железо. Анибары нам не враги, сказал он, и предостерег — придут другие, и они не знают пощады. Они уничтожат анибаров. Этим вожаком был Железный Пророк, король Искар-Джарек, и анибары приняли его слова и потому бежали на запад и север, пока их домом не стали здешние леса и озера. — Он глянул на Карсу (тот уже уложил пожитки и садился на джагского жеребца), и его голос вновь изменился: — Железный Пророк сказал, что во времена величайшей угрозы нас придут защищать держащие род-камень. Потому, увидев, кто странствует в нашей земле и какой меч в его руках… наше время скоро станет временем застывшим.

Семар Дев не сводила глаз с лодочника. Потом поглядела на Карсу: — Не думаю, что ты сможешь ехать на Ущербе. Впереди трудные уступы.

— Пока не приедем к ним, я буду на коне, — ответил Теблор. — Если желаешь, веди лошадь за собой. Даже неси на спине, если уступы окажутся особо трудными.

Ведьма раздраженно направилась к лошади. — Чудно. Отныне я еду за тобой, Карса Орлонг. По крайней мере, так мне не грозят удары ветвей по лицу — ты сломаешь все деревья на пути.

Лодочник подождал, пока они не соберутся, и направился к северному краю влажной поляны; там он ловко поднырнул под полог деревьев, пропав из вида.

Карса остановил Ущерба и гневно уставился на густые переплетенные кусты, на заросли черных елей и лиственниц. Семар хохотнула, заслужив разъяренный взгляд.

Теблор спрыгнул со спины жеребца.

Они обнаружили, что Лодочник поджидает неподалеку; на раскрашенном сером лице было виноватое выражение. — Звериные тропы, о Несущий. В лесах водятся олени, медведи, волки и лоси — даже бхедрины иногда бродят рядом с опушками. На севере встречаются карибу и большие лоси. Ты видишь, что эти тропы низкие. Даже анибары наклоняются, чтобы идти быстро. В ненайденном времени, о котором мало что можно сказать, мы обнаружим больше плоских скал и путь станет легче.

Бесконечное и однообразное низколесье делало странствие медленным и тяжелым, тропы петляли и заводили в никуда — как будто лес стремился помешать им. Скалы часто выступали из почвы россыпями неровных пурпурных и черных валунов, жилами кварцитов — и вся поверхность была изогнута и как бы помята, целиком состояла из оврагов, бугров, каменных чаш. Повсюду лежали обросшие зеленым мхом плиты; упавшие стволы черных елей, с их грубой корой и торчащими в стороны жесткими и колючими сучьями.

То тут, то там в лес пробивались прямые лучи солнца, порождая пятна ярких цветов посреди этого сумрачного как пещеры мирка.

На закате Лодочник подвел их к опасной осыпи и полез на нее. Карса и Семар повели коней за собой; каждый шаг становился все более сложным, неуверенным, мхи проваливались словно гнилая кожа, показывая острые выступы камней и глубокие провалы, каждый из которых мог сломать ногу человека или лошади.

Покрывшись потом и грязью, вся исцарапавшись, Семар Дев наконец вылезла на вершину и повернулась, чтобы втянуть лошадь. Дальше лежали более или менее ровные скалы с ковром серых лишайников. В скромных ложбинах укоренились белые низенькие сосны, а иногда всклокоченные дубы, колючие можжевельники. Повсюду виднелись клочки черничников, поросли каких-то вечнозеленых кустов. В лучах заходящего солнца метались крупные словно воробьи стрекозы, охотившиеся среди туч более мелких насекомых.

Лодочник показал рукой: — Тропа на север ведет к озеру. Там заночуем.

Они двинулись в путь.

Вокруг не было видно возвышенностей; смотревшая на бесконечные выходы скальных пород, отделенные друг от друга ложбинами и платформами, Семар Дев начала понимать, как просто было бы заблудиться здесь. Лодочник прошел к восточному краю, долго осматривался и выбрал для продолжения пути гребень справа.

Повторяя его маршрут, Семар поглядела вниз с утеса и увидела то, что он искал: извилистый ряд булыжников, формирующих изображение змеи — ее голова сделана из громадного, отесанного в виде клина валуна, а хвост представляет собой камешек едва ли больше ногтя на мизинце. Камни покрыты лишайниками, намекая, что сложили их мастера давно минувших дней. Трудно было судить, как причудливые извивы тела "змеи" помогают выбрать направление — разве что голова смотрела туда же, куда двигались они.

— Лодочник, — крикнула ведьма, — как вы читаете каменную змею?

Тот оглянулся. — Змея всегда ползет от сердца. Сердце тропы — черепаха.

— Если так, почему вся фигура выложена внизу? Вы же не можете видеть ее.

— Когда мы несем черное зерно, нам тяжело. Очень тяжело. Тогда мы идем этой каменной тропой. Змея и черепаха никогда не подведут.

— Где вы собираете урожай?

— В дальних лагерях, на равнинах. Каждое племя. Мы собираем урожай в одну кучу, потом делим, чтобы никто не остался без еды. Озера, реки, берега — им нельзя доверять. Иногда урожай богат, иногда скуден. Вода поднимается и уходит. Всегда по иному. Кажется, что скалы одинаковы по всему миру, но это не так — поэтому вода прибывает и убывает. Мы не признаем неравенства, дабы не потерять честь, не поднять нож на нож.

— Древние обычаи борьбы с нуждой, — кивнула Семар.

— Обычаи застывшего времени.

Карса Орлонг оглянулся на Семар: — Ведьма, что такое застывшее время?

— Прошлое.

Его глаза задумчиво сощурились; Теблор кивнул: — А ненайденное время — это будущее. Это значит, что подвижное время — это настоящее…

— Да! — воскликнул Лодочник. — Ты высказал главную тайну жизни!

Семар Дев рассудила, что по гребню можно ехать на лошади, и влезла в седло. Двигаться нужно осторожно. Женщина увидела, что Карса последовал ее примеру. Ей казалось, что по телу разливается странное спокойствие, рожденное словами вождя. "Главная тайна жизни. Подвижное время еще не застыло и вот сейчас находит ненайденное будущее". — Лодочник, Железный Пророк пришел к вам давно — в застывшем времени — но говорил он о времени ненайденном.

— Да, ведьма, ты понимаешь. Искар-Джарек говорил на своем языке, но в его словах всё и вся. Он Железный Пророк. Король.

— Ваш король?

— Нет. Мы его тени.

— Потому что существуете лишь в подвижном времени.

Вождь повернулся и отвесил уважительный поклон, вызвав волнение Семар. — Твоя мудрость достойна почтения, ведьма.

— Где же, — спросила она, — дом Искар-Джарека?

В глазах мужчины блеснули слезы: — Мы еще не отыскали ответа. Он потерян…

— В ненайденном времени.

— Да.

— Искар-Джарек был мезла.

— Да.

Семар Дев открыла рот, чтобы задать еще вопрос — но поняла, что он будет излишним. Она уже знает ответ. Тогда ведьма сказала: — Лодочник, скажи, есть ли мост из застывшего времени в подвижное?

Его улыбка была мечтательной: — Есть…

— Но вам не пересечь его.

— Нет.

— Потому что он горит.

— Да, ведьма. Мост горит.

"Король Искар-Джарек и горящий мост…"

* * *

Спускавшиеся подобно гигантским ступеням неровные каменные уступы доходили до бурлящей пены моря. Яростный ветер до самого горизонта раздирал темные волны, и вдали небеса закрыли штормовые тучи цвета вороненой стали. За спинами, вдоль западного берега, поднимались ряды скрюченных сосен, кедров и елей; ветра давно изогнули и обтрепали их мощные ветви.

Задрожав, Таралек Виид поплотнее подоткнул меховой плащ и повернулся спиной к бушующим валам. — Мы двинемся к западу, — крикнул он достаточно громко, чтобы перебить рев урагана. — Проследуем вдоль берега до того места, где он изогнется на север. Там снова пойдем прямо на запад, в земли камня и озер. Будет трудно, потому что дичи там мало — хотя мы сможем ловить рыбу. Еще хуже, что там обитают кровожадные дикари, слишком трусливые, чтобы нападать днем. Только ночами. Нужно быть готовыми. Нам предстоит устроить резню.

Икарий промолчал. Он не сводил нечеловеческих глаз с надвигающихся туч.

Таралек скривил губы и вернулся на окруженную каменной стенкой стоянку; скорчился под благословенной защитой стены, почти прикасаясь красными, ободранными руками к огню костерка. Сейчас в Джаге осталось немного его легендарного, почти мифического спокойствия. Он темен, гневен. Переделка Икария, проводимая руками Виида, хотя и по тщательным указаниям Безымянных. "Лезвие затупилось. Ты станешь точильным камнем, граль".

Но камни бесчувственны, равнодушны к лезвию и руке, что его держит. Одержимому страстями воину почти невозможно создать и поддерживать в себе подобное бесчувствие. Теперь он чувствует все растущую тяжесть, сознает, что однажды позавидует быстрой, милосердной смерти Коротыша Маппо.

Они идут очень быстро. Икарий неутомим. Только задавай направление. А Таралек, со всей своей ловкостью и терпеливостью, уже вымотался. "Я не Трелль, и это не просто прогулка. Уже нет. Для Икария — никогда больше".

Кажется, и для Таралека Виида.

Он поднял голову, когда услышал шелест, и увидел спускавшегося Джага.

— Дикари, о которых ты рассказал, — сразу начал тот. — Почему они захотят напасть на нас?

— Их богами забытый лес полон святых мест.

— Нам следует просто избегать их…

— Святилища трудно увидеть. То линия камней на земле, почти скрытая мхами и лишайниками. То кварцитовая жила, покрытая каплями крови. Или это будет каменоломня — всего лишь расселина в скале, из которой огнем и ледяной водой откалывают длинные камни. А может, медвежья тропа, протоптанная многими поколениями зверей. Все тут "священно". Разум дикаря не поймешь.

— Кажется, ты много знаешь. Но ты не рассказывал, что бывал здесь прежде.

— Я много слышал о них, Икарий.

Взор Джага вдруг отвердел: — И кто же так заботливо информировал тебя, Таралек Виид из племени Граль?

— Я странствовал далеко, друг мой. Я помню тысячи сказаний…

— Тебя подготовили. Ко мне.

Таралеку легко удалось изобразить подходящую теме тихую улыбку: — Многие странствия мы делили с тобой. Хотел бы я подарить тебе память о проведенном вдвоем времени…

— Хорошо было бы, — согласился усевшийся у огня Икарий.

— Конечно, — продолжил Таралек, — там было бы много темного, много мрачных и отвратительных деяний. Слишком тяжело, чтобы счесть это даром. Отсутствие памяти, Икарий — и проклятие, и благословение. Ты же сам понимаешь?

— В беспамятстве нет благословения, — покачал головой Джаг. — Все, мною свершенное, не может найти оценки, занять подобающее место. Отложиться в душе. И потому я остаюсь неизменным, наивным…

— Невинным…

— Не невинным. В незнании нет оправдания, Таралек Виид.

"Ты назвал меня по именам, не "другом". Недоверие уже отравило тебя?" — Это моя задача — каждый раз возвращать тебе потерянное. Увы, это трудно, это стало тяжким бременем. Моя слабость… причина ее — в желании избавить тебя от самых гнусных воспоминаний. В моем сердце слишком много жалости, и в поисках облегчения я всего лишь сильнее тебя раню. — Он сплюнул на ладони и намазал зачесанные назад волосы. Простер руки к пламени костра. — Ну ладно, друг мой. Однажды, очень давно, тебя увлекло желание освободить отца, которого захватил Дом Азата. Неудача породила силу необычайно гибельную и мощную — твою ярость. Ты расшатал раненый садок, ты уничтожил Азат, выпустив в мир орду демонов, искавших лишь тирании и господства. Некоторых ты сразил, но многим удалось убежать от твоего гнева, рассеиваясь по миру, словно ядовитые семена.

Самое горькое и смешное в том, что отец твой не искал освобождения. Он добровольно выбрал роль Хранителя Азата, и, верно, пребывает в ней по сей день.

После причиненного тобой разрушения культ, с начала времен посвященный Азату, решил создать собственных хранителей. Избранных воинов, что станут сопровождать тебя, куда бы ты ни шел — ибо ярость и распад садка стерли все твои воспоминания о прошлом — и ты, как кажется, был обречен вечно искать истину о прошлом. Снова и снова впадать в гнев, начиная разрушение.

Так культ Безымянных решил отыскивать тебе спутников. Например, меня. Да, друг мой, были и другие, задолго до моего рождения, и каждого напитывали магией, замедляющей старение, защищающей от всех болезней и ядов — до тех пор, пока хранитель истово выполняет свой долг. Наш долг — руководить твоим гневом, направляя его на морально безупречные дела, а прежде всего — быть твоими друзьями. Да, эта задача снова и снова оказывалась самой простой и воистину самой соблазнительной — ведь так легко найти в себе глубокую и преданную любовь к тебе. Ты добр, ты верен нам, в тебе таится нерушимая честь.

Уверяю, Икарий, что твое чувство справедливости сурово, но всегда и везде сопряжено с глубочайшей честностью. Сейчас нас ждет враг. Враг, которому лишь ты сможешь противостоять на равных. Вот почему мы странствуем, и вот почему всех, кто нам противостоит, нужно сбрасывать с пути — по каким бы причинам они не вставали на пути. Во имя высшего блага. — Теперь он снова позволил себе улыбнуться, но на этот раз с легким намеком на кипящее, но сдерживаемое беспокойство. — Ты гадаешь, достойны ли Безымянные такой ответственной роли? Способны ли их моральные качества и чувство чести сравняться с твоими? Ответ — в неизбежности, и прежде всего — в данном тобою примере. Ты ведешь Безымянных, друг мой, ведешь каждым деянием своим. Если они не исполнят клятв, то потому, что ты не исполнил своей задачи.

Довольный, что в точности вспомнил заданную ему речь, Виид смотрел на освещенного пламенем, вставшего пред ним воителя. Икарий спрятал лицо в ладонях, будто ребенок, верящий — невидимое не существует.

Икарий плачет, наконец понял он.

"Хорошо. Даже он. Даже он будет питаться собственными страданиями, превращая их в соблазнительный нектар, в сладкий опий самоуничижения и боли.

Так пропадают сомнение и недоверие.

Ибо от них нельзя ждать утешения".

Брызнул холодный дождь, вдалеке пробурчал гром. Скоро их накроет буря. — Я хорошо отдохнул, — начал вставать Таралек. — Нас ожидает далекий переход…

— Не нужно, — сказал Икарий, не открывая лица.

— Что ты…

— Море. Оно полно ладей.

* * *

Всадник появился с холмов вскоре после нападения. Баратол Мекхар — его толстые, покрытые шрамами и пятнами руки обагрены кровью — встал над телом внимательно осмотренного им мертвого демона. Воин был в доспехах и шлеме. Он высоко поднял секиру.

Со дня визита Т'лан Имассов прошли месяцы — он думал, что они давно ушли, ушли даже до того, как сошел с ума старый Кулат. Он не мог вообразить — да и кто бы мог? — что все это время устрашающие немертвые твари таились рядом с ними.

Они вырезали группу странников. Засада была так ловко устроена, что Баратол даже не сразу понял, что происходит. Потом было уже поздно. Джелим и Филиад вдруг ворвались в кузницу, вопя об убийствах прямо у деревни. Он подхватил оружие и поспешил за ними на западную дорогу — лишь чтобы понять, что враги выполнили свой план и скрылись. Вдоль тракта валялись умирающие кони, неподвижные тела лежали, как будто упали с неба.

Послав Филиада за старухой Нуллис, кое-как умевшей исцелять, Баратол вернулся в кузню и надел кольчугу, шлем — что заняло немало времени. Т'лан Имассы, подозревал он, действуют тщательно. "У нас еще хватит времени, чтобы убедиться: все жертвы уничтожены". Увы, старая Нуллис не сможет помочь несчастным.

Однако вернувшись за дорогу, он обнаружил, что дряхлая семкийка выкрикивает приказы Филиаду. Она склонилась над телом мужчины. Ускорившему шаг Баратолу показалось, что старуха влезает руками прямо в его тело. Руки двигались, как будто целительница месила тесто. Но глаза ее не отрывались от лежавшей рядом женщины. Та стонала, дергая ногами, прочерчивая борозды в пыли. Вокруг ее тела растеклась лужа крови.

Нуллис заметила его, подозвала. Баратол увидел, что у мужчины выпущены кишки. Старуха запихивала их обратно. — Ради милостей Худа, женщина, — прорычал он, — оставь его. С ним покончено. Ты набиваешь грязь в полость живота…

— Кипяток на подходе, — отрезала она. — Я хочу промыть. — Потом она кивнула в сторону молодой женщины: — У этой рана на плече. И еще она рожает.

— Рожает! О боги. Слушай, Нуллис, кипяток не поможет — или ты решила сделать суп из его печени?

— Иди к дурацкой наковальне, безголовая обезьяна! Это чистая рана — я видела, как кабаны рвут плоть клыками, там было гораздо хуже…

— Может, вначале она была чистая…

— Я сказала, что промою! Мы же не понесем его с кишками, волочащимися по земле?

Баратол смущенно озирался. Ему хотелось кого-нибудь убить. Весьма понятное желание… но он понимал — убивать некого, и это здорово портило настроение. Кузнец пошел к третьему телу. Старый мужчина, в татуировках, безрукий. Т'лан Имассы изрубили его почти что в куски. "Ясно. Он был целью. Прочие стояли на пути. Им было все равно, мертвы они или еще живы". А вот этот бедняга так мертв, как только возможно.

Помедлив, Баратол направился к последней жертве. Жители деревни спешили сюда, двое несли тряпки и ковры. Сторак, Фенар, Хейриз, Стак — как один съежившиеся, бледные, дрожащие от ужаса. Нуллис снова начала выкрикивать распоряжения.

Перед ним лежало тело какого-то демона. С одной стороны отсечены обе лапы; крови мало, но что-то быстро прикончило тварь. Она выглядела… сдувшейся, как будто плоть под кожей начала рассасываться, таять. Многочисленные глаза уже высохли и потрескались.

— Кузнец! Помоги поднять этого!

Баратол пошел назад.

— На одеяло. Сторак, ты станешь с братом по ту сторону. Фенар, ты со мной поднимешь эти края…

Хейриз, почти такая же старая, как сама Нуллис, держала в руках тряпки. — А я? — спросила она.

— Сиди у женщины. Забей раны тряпками — мы зашьем позже. Если роды пойдут трудно…

— С такой потерей крови, — нахмурила брови Хейриз, — она не сможет пережить…

— Как знать. Пока просто сиди рядом. Держи за руку, черт подери, и разговаривай…

— Да, да, ведьма, ты тут не одна умная.

— Хорошо. Займись ею.

— Хочешь от меня избавиться?

— Тихо, корова неудойная.

— Ваше Стервейшество Великая Жрица Нуллис!

— Кузнец, — простонала Нуллис, — соблаговоли ударить ее секирой!

Хейриз взвыла и убежала.

— Помоги. Надо его поднять.

Мекхару это казалось бесполезным, но он выполнил просьбу. Удивился, услышав уверения, что юноша все еще жив.

Когда Нуллис и мужчины унесли его, Баратол вернулся к расчлененному телу татуированного старца. Присел рядом. Будет неприятно — но Баратол надеялся узнать кое-что об этом человеке по его пожиткам. Он перекатил торс и замер, взирая на мертвые глаза. Глаза кота. Он с новым интересом оглядел татуировки и осторожно сел рядом.

Только сейчас он заметил мертвых мух. Они покрывали землю по всем сторонам — больше мух, чем он видел в жизни. Баратол встал и вернулся к демону.

Он внимательно всматривался в него, когда слуха достиг стук копыт.

Деревенские вернулись за беременной. Как раз в этот миг показался всадник.

Он скакал на взмыленной лошади цвета отбеленной солнцем кости. Покрытые пылью доспехи, изготовленные из белоснежной эмали. Лицо за шлемом выглядит бледным, осунувшимся от горя. Спрыгнув с седла, он, не обращая внимания на Баратола, заспешил к демону. Пал перед ним на колени.

— Кто… кто это сделал!?

— Т'лан Имассы. Пятеро. Изувеченные куда хуже обычных Имассов. Засада. — Кузнец ткнул пальцем в сторону старика. — Думаю, они пришли за ним. Жрец культа, посвященного Первому Герою Тричу.

— Трич стал богом.

Баратол хмыкнул. Оглянулся на скопище ветхих хижин деревни, которую привык именовать домом. — Там еще двое. Они живы, хотя молодой долго не протянет. Вторая женщина, она прямо сейчас рожает…

Приезжий уставился на него: — Двое? Нет, их должно быть трое. Девочка…

Баратол нахмурился: — Я думал, целью был жрец — они изрубили его — но теперь вижу, что он просто представлял самую большую угрозу. Они пришли за девочкой, потому что ее нет…

Человек поднялся. Он был не ниже Баратола, хотя уступал в ширине плеч. — Может быть, она убежала в холмы…

— Может быть. А я-то, — кузнец кивнул на труп лошади, — гадал, почему эта лошадь зарублена в стороне от прочих.

— Понимаю. Да, ее взяли.

— А ты кто? И кто для тебя пропавшая девочка?

На лице гостя была написана скорбь. Он недоуменно моргнул и ответил не сразу: — Меня зовут Л'орик. Девочка… она была для Королевы Снов. Я ехал забрать ее и моего духа — хранителя. — Он опустил глаза на тело демона, и лицо снова исказило горе.

— Да, удача отвернулась от тебя, — сказал Баратол. И тут ему пришла в голову мысль: — Л'орик, ты умеешь исцелять?

— Что?

— Ты же один из Верховных Магов Ша'ик…

Л'орик пораженно глянул ему в лицо: — Ша'ик мертва. Восстание сокрушено…

Баратол пожал плечами.

— Да, — признал Л'орик, — если необходимо, я могу призвать Денал.

— Тебя заботит лишь жизнь девчонки? — Кузнец показал на демона. — Для друга ты ничего не сможешь сделать. А как насчет ее спутников? Юноша умрет, если еще не умер. Ты будешь стоять и горевать над уже пропавшими?

Вспышка гнева. — Советую быть осторожным, — тихо сказал Л'орик. — Ты был солдатом, это очевидно — но ты прячешься, как трус, когда все Семиградье восстало, мечтая о свободе. Не такому, как ты, корить меня.

Черные глаза Баратола окинули Л'орика. Потом он отвернулся и пошел к домам. — Пришлем кого-нибудь, — бросил он через плечо, — приготовить мертвых к похоронам.

* * *

Нуллис избрала под лазарет старую гостиницу. Роженицу поместили на перину из номера, а молодой человек лежал на обеденном столе. В камине дымился котел с кипятком, Филиад палкой доставал проваренные тряпки и подавал их Нуллис по ее команде.

Она снова извлекла ком кишок, но, не обращая на него внимания, шарила внутри живота. — Мухи! — прошипела женщина Баратолу. — Вся полость забита проклятыми мухами!

— Тебе его не спасти, — ответил Баратол, подходя к стойке бара и опуская секиру на пыльную, выщербленную поверхность. Она лязгнула о твердое дерево. Кузнец стягивал рукавицы, оглядываясь на Хейриз. — Она родила?

— Да. Девочку. — Хейрит мыла руки в лохани. Она кивнула на сверток, прильнувший к груди молодой женщины. — Уже сосет. Я думала, что дело дрянь. Так-то, кузнец. Ребеночек вышел синий, хотя пуповина и не обвилась вокруг шеи.

— Теперь она покраснела?

— Что ты. Синяя. Отец у нее явно был напан.

— А что с матерью?

— Жива. Нуллис мне не понадобилась. Я сама знаю, как зашить рану. Ах, я же следовала за армией Святого Фалах'да Хиссарского, повидала немало битв. И ран много очистила. — Старуха стряхнула с рук воду и вытерла их о тунику. — Конечно, будет жар, но она точно выживет.

— Хейриз! — закричала Нуллис. — Беги сюда, прополоскай тряпки, потом снова прокипяти — о боги, я его теряю! Сердце останавливается!

Дверь распахнулась. Все поглядели на медленно входящего Л'орика.

— Это кто, во имя Худа? — сказала Хейриз.

Баратол снял шлем. — Это Верховный Маг Л'орик, беглец из числа мятежников Откровения.

Хейриз кашлянула. — Ну, как раз туда прибежал, где нужен! Привет тебе, Лорик! Наложи себе тарелку углей и налей кружку пепла. Закуси с нами. Эй, Фенар, кончай пялиться! Отыщи Чаура и Урдана — там конские туши, их надо разделать — не хочу, чтобы первыми до мяса добрались волки!

Баратол следил за Л'ориком, прошедшим к склонившейся над столом Нуллис. Она вытаскивала тряпки, совала новые — кровь не прекращала течь. Неудивительно, что у молодого человека слабеет сердце.

— Отойди в сторону, — сказал Л'орик. — Я не владею Высшим Деналом, но по крайней мере очищу и закрою рану, устранив риск заражения.

— Он потерял слишком много крови, — прошипела Нуллис.

— Может быть. Но дадим сердцу шанс.

Нуллис отодвинулась. — Как прикажешь, — фыркнула она. — Я больше ничего не могу сделать.

Баратол прошел за стойку, резким движением сорвал и швырнул на пол одну из дверок шкафа. За ней было три пыльных кувшина. Взяв один, он поставил его на стойку, тщательно вытер ближайшую кружку и, откупорив сосуд, налил кружку доверху.

Все следили за ним — кроме Лорика, стоявшего около юноши и возлагавшего ему руки на грудь. Хейриз спросила почтительным тоном: — Откуда они, кузнец?

— Запасы старого Кулата. Не думаю, что он вернется за ними.

— И чем пахнет?

— Фаларийский ром.

— Да благословятся боги небес и земли!

Все присутствовавшие жители деревни ринулись к бару. Нуллис с рычанием оттолкнула Филиада: — Не ты… слишком молод…

— Молод? Старуха, мне двадцать шесть!

— Ты меня слышал! Двадцать шесть? Молокосос! Не тебе пробовать фаларийский ром!

Баратол вздохнул: — Не жадничай, Нуллис. Там еще два кувшина. — Он подобрал свою кружку и отошел от толпы. Филиад и Джелим забились в угол, отпихивая друг дружку.

От раны на животе юноши остались лишь красный рубец и капли засыхающей крови. Лорик стоял рядом, сложив руки на груди. Услышав приближение Баратола, он открыл глаза и отошел на шаг. — Сердце крепкое. Увидим… Где другая?

— Там. Рана в плечо. Рану зашили, но я гарантирую — заражение крови неминуемо. Оно убьет ее, если ты не поможешь.

Лорик кивнул. — Ее имя Сциллара. Юношу не знаю. — Он хмурился. — Геборик Руки Духа… — он потер лицо, — Я было подумал… — и оглянулся на Баратола. — Когда Трич избрал его Дестриантом, было так много… силы. Т'лан Имассы? Пятеро увечных Т'лан Имассов?

Баратол пожал плечами. — Я не видел самой засады. Имассы появились месяцы назад, казалось, они затем ушли. Ведь тут нет ничего, что могло бы их интересовать. Даже я…

— Слуги Увечного Бога. Несвязанные из Высокого Дома Цепей. — Он направился к женщине, названной Сцилларой. — Боги поистине вступили в войну…

Баратол смотрел вслед. Он выпил полкружки рома и снова встал рядом с магом. — Боги, сказал ты.

— Лихорадка уже шепчет в ней. Так не годится. — Сомкнув глаза, он начал что-то бормотать. Вскоре отступил и поглядел в глаза Баратолу: — Вот что грядет. Пролита кровь смертных. Невинные жизни… разрушены. Даже здесь, в гнилой деревушке, тебе не укрыться от вихря событий — они найдут тебя, найдут всех нас.

Баратол допил ром. — Ты продолжишь поиск девочки?

— И один отобью у Несвязанных? Нет. Если бы я и знал, где искать — это невозможно. Гамбит Королевы Снов провалился — и она наверняка уже знает. — Он глубоко, прерывисто вздохнул; Баратол только сейчас понял, как утомлен этот человек. — Нет, — сказал он снова, и лицо стало несчастным. — Я потерял хранителя… но… — он качал головой, — но боли нет — с разделением приходит боль… не понимаю…

— Верховный Маг, здесь есть свободные комнаты. Отдохни. Я пришлю Хейриз с едой, а Филиад уведет коня в стойло. Погоди здесь до моего возвращения.

Кузнец поговорил с Хейриз и покинул гостиницу, возвращаясь на западную дорогу. Он увидел, как Чаур, Фенар и Урдан снимают упряжь с павших лошадей. — Чаур! Отойди от этой — нет, не сюда. Стань там, не шевелись. Так. Не двигайся.

Лошадь девочки. Он подошел и внимательно осмотрел место, ища следы.

Чаур (этот большой мужчина имел разум ребенка) тревожно мялся. А ведь до сих пор вид крови не пугал его.

Не обращая внимания, Баратол читал знаки царапин, борозд и сдвинутых камней, и наконец нашел отпечаток детской ноги, всего один и порядком смазанный у пятки. Рядом были следы побольше: кости и местами полосы кожи.

Итак. Она спрыгнула с раненой лошади, но едва нога коснулась земли, Т'лан Имассы схватили ее и подняли. Конечно, она отбивалась — но против такой нечеловеческой, неумолимой силы была совершенно беспомощна.

А потом Т'лан Имассы пропали. Превратились в прах. Как-то взяв с собой и ее. Он не думал, что такое возможно. Однако… никаких следов, ведущих от побоища.

Разочарованный Баратол пошел к гостинице. Сзади раздался скулящий звук. Он обернулся: — Все хорошо, Чаур. Можешь заняться тем, чем хочешь.

Ответом послужила ослепительная улыбка.

* * *

Войдя, Баратол сразу понял: что — то изменилось. Деревенские прижались к стенке за баром. Л'орик стоял в середине комнаты лицом к вставшему в двери кузнецу. Верховный Маг обнажил меч, и лезвие его сверкало белизной.

Л'орик заговорил, не сводя глаз с Баратола: — Я тут услышал одно имя.

Кузнец пожал плечами.

Бледное лицо исказилось. — Полагаю, ром развязал им языки. Или они забыли твой приказ держать в тайне такие детали.

— Я не отдаю приказов, — сказал Баратол. — Эти люди ничего не знают о внешнем мире, а знать хотят еще меньше. Что до рома… — Он скользнул взглядом по толпе. — Нуллис, осталось пойло?

Та молча кивнула.

— Тогда поставь на стойку, если не против. Вон там, около секиры.

— Я не такой глупец, чтобы подпустить тебя к оружию, — сказал Л'орик, поднимая меч.

— Все зависит от того, желаешь ли ты драться со мной, — ответил кузнец.

— Я помню сотни имен тех, кто не колебался бы на моем месте.

Брови Баратола поднялись. — Сотни имен? И сколько имен принадлежат живым людям?

Губы Л'орика плотно сомкнулись.

— Ты полагаешь, — продолжалБаратол, — что я тогда просто вышел из Арена? Верховный Маг, я не один выжил в резне. Они шли за мной. Долгий путь из Арена в Карашимеш оказался одной чертовой битвой. Последнего я оставил умирать в придорожной канаве. Ты можешь знать мое имя, ты можешь думать, что знаешь мое преступление… но тебя там не было. Те, что там были — мертвы. Ты серьезно желаешь бросить мне перчатку?

— Говорят, ты открыл ворота…

Баратол фыркнул и прошел к кувшину, поставленному Нуллис. — Смехотворно. Т'лан Имассам ворота не нужны. — Семкийская ведьма нашла кружку, шлепнула ей о стойку. — О, я таки открыл их — когда бежал на быстром коне. К тому времени резня уже началась.

— Но ты не остался ведь? Ты не сражался, Баратол Мекхар! Возьми меня Худ, приятель — они восстали под твоим именем!

— Очень плохо. Нужно было сперва спросить меня самого! — Прорычав это, кузнец налил ром в кружку. — Убери проклятый меч, Верховный Маг.

Л'орик колебался. Наконец он поник и медленно вложил клинок в ножны. — Ты прав. Я слишком устал. Я слишком стар. — Он нахмурился и расправил спину. — Ты считал, что Т'лан Имассы пришли за тобой?

Баратол поглядел на него из-под кружки — и промолчал.

Л'орик провел рукой по волосам и начал озираться, будто забыл, где находится.

— Кости Худа! Нуллис, — вздохнул Баратол, — найди бедняге кресло. Прошу…

* * *

Серая дымка перестала мельтешить слепящими серебристыми искрами; Фелисин Младшая снова обрела телесные ощущения — вонзившиеся в колени острые камни, запах пыли, пота и страха в воздухе. В рассудок хлынули видения хаоса и резни. Говорить она не могла, так что все, что оставалось — фиксировать происходящее рядом. Перед ней растрескавшаяся каменная стена; через трещины льются прямые лучи солнечного света. Груды наметенного ветрами песка покрывают широкие и пологие ступени, ведущие, как кажется, прямо в каменную стену. Ближе — торчащие из-под бледной, морщинистой кожи костяшки пальцев. Рука сжимает ее правый локоть прямо над суставом, натянутые сухожилия дергаются и издают странные звуки, вроде шелеста. Захват не разжать — она потеряла последние силы, пытаясь сделать это. Одуряющее зловоние старой гнили, качающийся и все время попадающий в поле ее зрения кровавый меч с неровным лезвием, широким у крючковатого конца и сужающимся к покрытой кожей рукояти. Черный, блестящий кремень, по краям заточенный до прозрачности.

Вокруг стояло еще несколько ужасных Имассов. Забрызганные кровью, без частей тела, у одного отрублено пол-лица… но это старая рана, поняла Фелисин. Недавняя битва, простая засада, не нанесла им урона.

Ветер уныло завывал в расселинах скалы. Фелисин с трудом встала, смахнула каменные крошки с коленей. "Они мертвы. Все они мертвы". Она говорила это себе снова и снова, как будто лишь сейчас услышала некое иностранное слово — но так и не поняла его значения. "Все мои друзья мертвы". Зачем говорить это вслух? Но слова просились на язык вновь и вновь, будто отчаянно желая услышать ответ — любой ответ.

Раздался новый звук. Скрежет, доносившийся из — под каменной стены. Заморгав, чтобы убрать из глаз соленый пот, она заметила, как одна трещина вроде расширилась. Края ее отлетали словно под ударами кирки… и на свет показалась согбенная фигура. Старик в жалких лохмотьях, покрытый пылью и песком. На руках его виднелись гнойные, источающие жидкость нарывы.

Он увидел ее — и пал на колени: — Ты явилась! Они обещали — да и зачем им лгать? — Слова вылетали из его рта с противными щелчками. — Я возьму тебя сейчас. Ты увидишь! Все отлично. Ты в безопасности, дитя, ибо ты избрана.

— О чем ты толкуешь? — спросила Фелисин, снова пытаясь вырвать руку. На этот раз ей удалось — беспощадный захват разжался. Девушка пошатнулась.

Старик встал и теперь изучал ее. — Ты утомлена — и это неудивительно. Так много правил нарушено, чтобы привести тебя…

Она отпрянула и подошла к теплой стене, опершись ладонью. — Где это мы?

— В древнем городе, о Избранная. Он был погребен, но снова оживет. Я лишь первый из обязанных тебе служить. Придут и другие — уже идут, ибо многие слышат Шепот. Знаешь ли, его слышат убогие — и ох как много таких в мире. — Снова послышались щелчки — старик держал во рту камешки.

Фелисин оторвала руку от утеса и повернулась, осматривая просторы пустых, безжизненных земель. Признаки старых дорог, остатки полей… — Мы проходили здесь — недели назад! — Она сверкнула очами. — Ты притащил меня назад!

Он ухмыльнулся, показав выщербленные, стесанные зубы. — Город твой, о Избранная…

— Прекрати так меня называть!

— О, прошу! Ты доставлена сюда, кровь пролита ради доставки — тебе выпало освятить…

— Освятить? Это было убийство! ОНИ УБИЛИ МОИХ ДРУЗЕЙ!

— Я помогу твоему горю, ибо в этом моя слабость. Я всегда скорбел о себе самом — из-за пьянства — и всегда ощущал жажду. Слабости. Склонись перед ними, дитя. Преврати их в объекты поклонения. Смысла бороться нет — горечь мира гораздо сильнее, чем ты можешь вообразить. И это тебе тоже предстоит понять.

— Я хочу уйти.

— Невозможно. Несвязанные доставили тебя. Да и куда бы ты пошла? Мы в лигах и лигах от любого места. — Он пососал камешки и сглотнул слюну. — У тебя не будет воды. Еды. Прошу, о Избранная! В руинах города готов храм — я так тяжело трудился, так долго старался для тебя. Там есть и вода, и еда. А скоро будет и много слуг, и каждый будет самозабвенно стараться ублажить любое твое желание. Если ты примешь то, что должна принять. — Он замолчал и снова улыбнулся; Фелисин увидела их — черные, отполированные камни размером с костяшку пальца. — Вскоре ты поймешь, кем стала — предводительницей величайшего в Семи Городах культа! Он будет расширяться через моря и океаны — он примет в себя весь мир…

— Ты безумец.

— Шепот не лжет. — Старик потянулся к ней. Девушка попятилась от влажной, покрытой гнойниками руки. — А. Тут же чума, знаешь ли. Сама богиня Полиэль склонилась перед Скованным — так должны сделать мы все, даже ты. Лишь тогда ты получишь всю причитающуюся тебе силу. Чума — она прожорлива, она заполнила черными трупами целые города — но некоторые выжили благодаря Шепоту, они были отмечены — язвами, скрюченными членами, слепотой. У некоторых отнялись языки. Они начали гнить и выпали, сделав людей немыми. У других кровь льется из ушей, они оглохли к звукам мира. Ты поняла? Это слабость, и Скованный Бог показывает, что слабость может стать силой. Я ощущаю их, ибо я первый. Твой сенешаль. Я чую их. Они идут.

Фелисин не отрывала взора от мерзостной руки. Вскоре он отдернул ее.

Брякнули камешки. — Прошу, следуй за мной. Позволь показать, что я сделал.

Девушка закрыла лицо руками. Она ничего не соображала. Все здесь лишено смысла. — Как твое имя? — проговорила она.

— Кулат.

— А мое? — Это прозвучало еле слышно.

Он поклонился: — Они не понимают. Никто не понимает. Откровение — не просто война и мятеж. Это Апокалипсис, разрушение. Разрушение земли — это всего лишь следствие! Апокалипсис творится в духе. Сокрушенном, сломанном, ставшем невольником собственных слабостей. Только такая изуродованная душа способна принести разруху на землю, ко всем ее обитателям. Нужно умереть изнутри, чтобы убить всё, что снаружи. Лишь потом, когда нас возьмет смерть, лишь тогда найдем мы спасение. — Он склонился еще ниже. — Ты Ша'ик Возрожденная, Избранная быть Дланью Апокалипсиса.

* * *

— Планы меняются, — бормотал Искарал Паст, вроде бы без всякого смысла метавшийся вокруг освещенного костром круга. — Смотри! она пропала, корова шелудивая! Несколько страшных теней в ночи и пафф! Одни пауки, лезущие во все щели и трещины. Ба! Хнычущая трусиха. Я подумал, Трелль, что нам надо бежать. Да, бежать! Ты идешь этим путем, а я тем — то есть ты впереди, я сзади. Конечно, я тебя не оставлю. Даже учитывая, что встало на пути… — Он замер, дернул себя за волосы — и возобновил бешеные метания. — Но почему нужно тревожиться? Не был ли я верен? Эффективен? Столь же блестящ, как всегда? Так почему ОНИ здесь?

Маппо вытащил палицу из мешка. — Никого не вижу, — сказал он, — а слышу лишь тебя, Верховный Жрец. Кто сюда идет?

— Я сказал, что сюда кто-то идет?

— Точно.

— Что поделаешь, если ты совсем разум потерял? Но почему — вот что я хотел бы узнать. Почему? Непохоже, что мы нуждаемся в компании. Как тебе кажется, ведь это последнее место, где им хотелось бы быть, если я чую то, что чую, а я не чуял бы этого, если этого бы здесь не было, ведь верно? — Он замолчал и склонил голову набок. — Так что я чую? И о чем я вообще… Не обращай внимания. Ну, давай поверим в невероятное. Под невероятным я имею в виду здравый ум Темного Трона. Да, да это абсурдно звучит. Согласен. Но все же, если дела обстоят так, тогда он знает, что делает. У него есть причины, и важные причины.

— Искарал Паст, — воскликнул Маппо, вскакивая от костра, — нам угрожает опасность?

— Знавал ли Худ лучшие денечки? Конечно, мы в опасности, туповатый придурок — ох, лучше держать свои мнения при себе. Как тебе? Опасность? Ха ха, приятель! Никакой опасности! Ха ха. Ха. О, вот и они…

Из темноты вынырнули крупные существа. С одной стороны вспыхнули янтарные глаза, с другой зеленые; потом еще, медные и золотистые. Молчаливые и жуткие твари.

Псы Тени.

Где-то далеко в степи завыл волк или койот, завыл так, будто учуял саму Бездну. Но рядом молчали даже сверчки.

Волосы встали дыбом на затылке у Трелля. Он тоже чуял нежданных гостей. Кислая, острая вонь. Она пробудила горькие воспоминания. — Чего им нужно от нас, Жрец?

— Тихо. Мне нужно подумать.

— Не напрягайся, — сказал кто-то из темноты. Маппо обернулся и увидел входящего в круг свет человека. Высокий, под серым плащом — но в остальном ничем не примечательный. — Они просто… мимо проходили.

Искарал Паст отпрянул, и лицо его озарила деланная радость. — Ах, Котиллион — ты не видишь? Я сделал все, о чем просил Темный Трон…

— В столкновении с Деджимом Небралом, — ответил бог, — ты превзошел все наши ожидания — признаю, вообразить не мог в тебе такого мастерства. Амманас умело выбрал своего Мага.

— Да уж, он полон сюрпризов. — Верховный Жрец проковылял к костру, склонил голову набок. — А сейчас чего нужно этому? Послать меня на отдых? Он никогда не даст мне передышки. Навести Гончих на след еще одного бедняги? Надеюсь, это ненадолго. Жалко того беднягу. Нет, всё не то. Он здесь, чтобы смутить меня, но я все-таки Верховный Жрец Тени, и меня невозможно смутить. Почему? Потому что я служу самому смущающему богу, вот почему. Итак, нужно ли беспокоиться? Конечно. Но вот ему видеть не нужно. Он и не узнает, а? Точно, я просто улыбнусь богу убийц и скажу так: не желаешь ли кактусового чайку, Котиллион?

— Спасибо, желаю.

Маппо опустил палицу и сам сел. Искарал Паст налил чаю. Трелль снова боролся с опустошающим отчаянием. Где-то к северу Икарий сидит перед языками костра, такими же, как эти, и страдает от потери памяти. Теперь он одинок. "Нет, мое место занял другой". Вроде бы повод почувствовать облегчение — но Трелль чувствовал лишь страх. "Нельзя доверять Безымянным — я понял это много лет назад". Нет, Икарий идет за тем, у кого за Джага душа не болит…

— Я рад видеть, Маппо Коротыш, что ты в добром здравии.

— Псы однажды сражались на нашей стороне, — ответил Маппо. — На Пути Рук.

Котиллион кивнул, отхлебывая чай: — Да, тогда вы подошли близко.

— Близко? Что ты имеешь в виду?

Бог — покровитель ассасинов не спешил с ответом. Громадные Гончие вроде бы устраивались на ночлег за пределами лагеря. — Это скорее не проклятие, — произнес он наконец, — а некий остаток. Смерть Дома Азата высвобождает множество сил, энергий — и не только принадлежащих обитателям курганов. Глубоко в душе Икария угнездилось нечто вроде инфекции или, скорее, паразита. Его природа — хаос, его проявление — разрыв связности. Он отрицает планомерное развитие мысли, духа, самой жизни. Маппо, эту заразу необходимо изгнать, если ты хочешь спасти Икария.

Трелль боялся дышать. За все века рядом с Икарием, среди наказов Безымянных, среди советов ученых и философов половины мира — он нигде и никогда не слышал подобного. — Ты… ты уверен?

Неспешный кивок. — Насколько это возможно. Темный Трон и я, — он поглядел вверх и дернул плечом, — мы шли к Возвышению через Дома Азата. Были годы — долгие годы — когда никто во всей Империи не мог найти человека, известного как Император Келланвед. Ибо мы начали новый поиск, более смелую игру. — Костер отражался в черных глазах. — Мы решили составить карту Азата. Каждого Дома, во всем мире. Мы хотели овладеть его силой…

— Но это невозможно, — отозвался Маппо. — Вы не преуспели — будь иначе, вы стали бы сверхбогами…

— Точно, по крайней мере на сегодняшний день. — Бог всматривался в чай, плескавшийся в кольце его рук, в глиняной чашке. — Однако мы кое-что поняли, постигли путем трудного опыта и неустанного усердия. Во — первых, вот это: наш квест потребует куда большего, чем позволяет жизненный срок смертных. Прочие выводы… ну, пожалуй, я оставлю их на другую ночь, другое время. Во всяком случае, когда мы осознали, что игра потребует действий, на которые мы — как император и глава ассасинов — не способны… пришлось применить знания, к тому времени нами обнаруженные.

— И стать богами.

— Да. Делая это, мы обнаружили, что Азаты — намного большее, чем Дома — тюрьмы для могущественных существ. Эти дома также и порталы. Мы с уверенностью знаем: Азаты — хранилища Потерянных Стихий.

Маппо нахмурил лоб: — Никогда не слышал таких слов. Потерянные Стихии?

— Обыкновенно ученые признают существование всего четырех стихий: вода, воздух, земля и огонь. Но есть и другие. Эти другие и дают Домам Азата их неизмеримую силу. Маппо! Любой, составляющий планы, окажется в проигрыше, если учитывает лишь четыре точки опоры, когда на самом деле их больше, невидимых и неучтенных в схеме.

— Котиллион, эти Стихии — они связаны с аспектами магии? Это садки, Королевства в Колоде Драконов? Или скорее, древние Оплоты?

— Жизнь, смерть, тьма, свет, тень… возможно. Но даже это усеченная схема. Как насчет времени? Прошлое, настоящее, будущее? А желание и действие? Звук и тишина? Или эти последние — всего лишь аспекты воздуха? Принадлежит ли время свету? Или это точка между светом и тьмой, но не то же самое, что тень? Как насчет веры и отречения? Ты начинаешь понимать, Маппо, всевозможные сложности связей?

— Если считать, что они существуют не только в теории.

— Верно. А может быть, теории — это все, что нужно? Если назначение стихий — придавать форму и смысл всему, что окружает нас, то пусть они ведут нас изнутри.

Маппо выпрямил спину. — И вы решили овладеть такой силой? — Он взирал на Котиилона, удивляясь, что боги способны так заблуждаться, лелеять такие безмерные амбиции. "Но они начали свой поиск задолго до того, как стали богами…" — Признаюсь: я желаю вам с Темным Троном поражения. Описанная вами мощь не должна попасть в руки бога или смертного. Нет, оставьте ее Азату…

— Мы так и сделали бы, не узнай мы, что Азат теряет контроль. Безымянные, скорее всего, пришли к тому же выводу — и он привел их на край отчаяния. Увы, я полагаю, что последнее их решение еще больше подтолкнет Азат к хаосу и саморазрушению. — Он кивнул в сторону Искарала Паста. Тот скрючился неподалеку и бормотал себе под нос. — Отсюда наше решение… вмешаться. Слишком поздно, увы, чтобы предотвратить освобождение Небрала и засаду. Но… ты же жив!

"Итак, Котиллион… вы искали способы покорить Азат — и обнаружили, что служите ему. Желание против действия". — Снять проклятие с Икария. — Трелль покачал головой. — Необычайное предложение. Котиллион, я разрываюсь между надеждой и сомнением. — Он вымученно улыбнулся. — Теперь я понял, что такое чистая теория.

— Икарий заслужил избавление от страданий, — сказал бог, — Не правда ли?

— Что я должен делать?

— Сейчас — делай что делаешь, преследуй друга. Не сходи со следа, Маппо. Надвигается столкновение сил такой величины, что они не поддаются осмыслению. Кажется, боги не понимают, что встали на краю обрыва… да, я снова и снова включаю в число непонимающих и самого себя.

— Ты не кажешься непонимающим.

— Ну, тогда… возможно, лучше подходит определение "беспомощный". Мы поговорим снова, когда что-то изменится. А сейчас — отринь всякие сомнения. Ты нужен. Нам, каждому смертному и, прежде всего, Икарию. — Он поставил чашку и поднялся.

Слуха Маппо достиг слабый шорох — это вставали и готовились к уходу Гончие.

— Знаю, что говорю лишнее, — добавил бог, — но все же говорю: не теряй надежды. Для тебя главный враг — отчаяние. Когда придет твое время и ты встанешь между Икарием и планами Безымянных… да, я верю, ты сделаешь правильный выбор.

Маппо смотрел в спину Котиллиону, уходившему во тьму. Гончие шагали за ним. Затем Трелль глянул на Искарала Паста. Встретил прямой, ясный взгляд.

— Верховный Жрец, ты намерен сопровождать меня?

— Увы, должен отказаться. — Дальхонезец отвернулся. — Трелль безумен! Он не сумеет! Конечно, он не сумеет! Он считай что мертвец, ах! Мне невыносимо даже смотреть на него! Все целения Могоры — насмарку! Лишняя трата сил! — Паст потер нос и вскочил на ноги. — Передо мной слишком много важнейших задач, о Маппо Коротыш. Ах, мы двинемся путями различными — на данный момент — но одинаково ведущими к славе! Верь Котиллиону. Ты сумеешь. Как и я. Победа будет за нами! — Он потряс костистым пальцем, угрожая небу. И обхватил себя руками. — О боги, нам крышка!

Послышался кашель Могоры: она возникла ниоткуда с охапкой дров, которые нарубила не хуже мастера — дровосека. Дрова упали рядом с костром. — Повороши-ка угли, дражайший супруг.

— Не смей командовать, карга! Повороши сама! Передо мной стоят жизненно важные задачи!

— Например?

— Ну… например, пописать.

Глава 13

Собрались они толпой

Дабы павшего почтить

Был то муж или же сын

Воин, шут или король

Как узнать, ведь статуй нет

И ни фреска, ни доска

Не хранят героя лик?

Но они стояли там

Пировали у столов

Пили сладкое вино

Руки алым оросив

Капли падали на пол

И слетелись тучи ос

Перед лютою зимой

Жажду жизни утолить

Поднимался пьяный шум

Голос с голосом сплелись

И звучал, звучал вопрос

Отовсюду: ПОЧЕМУ?

Истина находит путь

И в собранье дураков

Был вопрос не "почему

Умер он", не "стОят ли

Этой жертвы те, что здесь

Заливают жизнь вином

Ублажая снулых ос

Собственную суть забыв

Словно эхо или сон"?

Нет, вопрос тот означал:

"Почему мы собрались"?

Имени он не имел

Но любое из имен

Наших мог принять, и лик

Мог забрать себе любой

Вспышкою открылось нам

(Словно при смерти оса

Излила последний яд)

Что мертвы мы все, что мы

Призраки в уме шута

Короля иль батрака

Или воина, что он

В пьяной дреме вдруг решил

Вспомнить всех — друзей, врагов

Жизнь свою перелистать…

Собрание у Источника,

Рыбак Кел Тат

Даже получив четыре новых колеса, повозка трайгаллов оставалась жалкой развалиной. Две тягловые лошади погибли во время спуска. Раздавлены трое дольщиков, еще один сломал шею. Карполан Демесанд сидел на складном стуле, жадно хлебая чай. Голова его была покрыта кровавыми бинтами.

Они вышли из ледяного Омтозе Феллака, и сейчас поезд окружали знакомые пустоши, солончаки и песчаные дюны Семиградья; за покрывалом облаков солнце близилось к зениту. Против обыкновения, прошел дождь, и воздух пах влагой. Над головами с жужжанием сновали насекомые.

— Так проявляется рождение нового моря, — сказала Ганат.

Паран оглянулся на нее, затем снова принялся подтягивать подпругу и укреплять ремни у седла своего мерина. Тот задерживал дыхание и надувал живот, словно надеялся, что плохо наложенная упряжь позволит в самый неподходящий момент сбросить хозяина. Лошади так часто не по собственной воле сопутствуют людям в опасных приключениях, разделяя всякие неприятности и беды — Паран вполне мог понять присущую животному несговорчивость.

— Ганат, — сказал он, — ты точно знаешь, где мы?

— Эта долина приводит к морю Рараку, там, за хребтом. К востоку ведет путь на Г'данисбан — это малоизвестный перевал. — Она колебалась. — Очень давно не была я так далеко на востоке… так близко к городам вашей расы.

— Г'данисбан. Отлично. Надо пополнить припасы.

Она поглядела ему в глаза: — Я выполнила твое задание, Владыка Фатида. Дераготы выпущены, Д'айверс Деджим Небрал из охотника превратился в жертву. Теперь ты вернешься в Даруджистан?

Он поморщился: — Увы, пока не могу.

— Собираешься выпускать в мир новые силы?

От ее тона он чуть не подскочил на месте. — Нет, если это зависит от меня. Ганат, куда ты направишься?

— На запад.

— Ах да, исправлять поврежденный ритуал. Интересно, кого он пленил?

— Небесную крепость К'чайн Че'малле. И… кое-что другое.

"Небесную крепость? Боги сохраните!" — И откуда она появилась?

— Думаю, из садка.

Он подозревал, что Джагуте известно больше, но решил не повторять вопрос. Капитан закончил подтягивать подпругу и произнес: — Благодарю тебя, Ганат, за помощь — без тебя мы могли не выжить.

— Возможно, однажды я попрошу ответной услуги.

— Согласен. — Он вытащил из тюка длинный, обернутый в тряпку предмет. Понес к купцу.

— Верховный Маг…

Толстяк поднял глаза: — А, плата!

— Миссия выполнена. Желаете, чтобы я развернул?

— О Худ! Нет, Ганоэс Паран — мой череп не распадается на части только благодаря магии. Даже через ножны и тряпки я чувствую энтропию меча.

— Да, оружие неприятное, — ответил Паран.

— К тому же осталось еще одно дело. — Карполан махнул рукой; подошла одна из пардиек и приняла отатараловый меч, некогда принадлежавший Адъюнкту Лорн. Отнесла на некоторое расстояние, бросила на землю и отошла. Другой дольщик держал в руках тяжелую палицу. Встав над обернутым в тряпки оружием, он примерился и с размаху опустил палицу. Еще и еще раз. Каждый удар ломал лезвие из отатарала. Мужчина запыхался. Он оглянулся на Карполана Демесанда.

Тот, в свою очередь, глянул на Парана. — Забирайте свой осколок, Владыка Фатида.

— Благодарю. — Малазанин склонился над порванной тряпкой. Некоторое время осматривал осколки цвета ржавчины, затем выбрал кусок размером не больше указательного пальца. Тщательно завернув металл в кусок кожи, Паран положил его в кошель на поясе, выпрямился и вернулся к магу.

Демесанд вздохнул и не спеша встал со стульчика. — Нам пора домой.

— Желаю приятного путешествия, Верховный Маг.

Купец постарался улыбнуться, но эта попытка прогнала с лица последние остатки румянца. Идти назад к карете ему помогал один из дольщиков.

— Молюсь, — сказала Ганат тихим голосом, — чтобы он не встретил врагов на пути через садки.

Паран подошел к коню. Положил руку на седло — и бросил взгляд на Ганат: — В этой войне, — произнес он, — станут участвовать Старшие силы. Уже участвуют. Т'лан Имассы могут верить, что уничтожили расу Джагутов, но теперь ясно, что это не так. Ты здесь. Есть и другие, не так ли?

Она пожала плечами.

Позади раздался треск — это открывался портал. Свистнули поводья, заскрипели колеса.

— Ганат…

— Джагутам не нужна война.

Паран еще немного поглядел на нее — и кивнул. Вставил ногу в стремя, взлетел на коня, взял поводья. — Как и ты, я чувствую себя ушедшим слишком далеко от дома. Удачного путешествия, Ганат.

— И тебе того же, Владыка Фатида.

Паран поскакал по узкой долине, на восток. Пробившая ее река давно высохла, но извивы русла еще прослеживались: группы кустов и сухих деревьев на месте последних скоплений воды, кривые старицы и наносы ила. Через лигу долина стала широкой. На севере ее ограничивали иззубренные утесы, на юге склоны были более пологими и рыхлыми. Впереди, между полосами оврагов, виднелась дорога.

Доехав до нее, Паран спешился и повел коня за собой. Становилось все жарче, необычная влажность воздуха буквально удушала. Далеко на западе, наверное, над морем Рараку, собирались темные тучи. К тому времени, когда он поднялся из низины, тучи закрыли солнце, и в спину подул прохладный, сулящий дождь ветерок.

На востоке среди холмов капитан увидел пасущихся коз и дорогу, ведущую к тракту более значительному. Она шла с севера на юг вдоль утесов; южнее дорога поворачивала к востоку, где на горизонте клубился дым и поднималась пыль. Паран предполагал, что это Г'данисбан.

Он снова сел на мерина послал его в легкий галоп.

Вскоре он миновал первую пастушью деревеньку, выжженную и разграбленную; козы по-прежнему толпились около загонов, приведенные сюда привычкой. Начинало темнеть. Он не заметил признаков захоронений и не был намерен искать их среди руин. Чума, незримое, тихое дыхание Серой Богини. Похоже, город давно сжат тисками ужаса.

В спину ударили первые капли; вскоре вокруг зашумел ливень. Скалистый путь сразу стал скользким и опасным, Парану пришлось замедлить бег коня. Видимый мир сократился до дюжины шагов в каждую сторону; окрестности смыло стеной серебристой воды. Вода была теплой, но Паран все же накрыл голову и плечи военным плащом с капюшоном, невольно пригнулся к спине мерина. Набитый тракт превращался в поток; мутная вода неслась между камней и плит. Мерин пошел шагом, но все же они продвигались.

Между двух холмиков дорога пропадала под огромной лужей. Тут Паран обнаружил себя в присутствии двух солдат.

Рука в латной перчатке схватила поводья. — Ты едешь не в том направлении, странник, — прогудел солдат по — малазански.

Второй держал в руках арбалет. Незаряженный. Из — под капюшона раздался голос: — Ты добыл плащ в бою? Или стянул с тела мертвого малазанина?

— Нет, — отвечал Паран. — Он выдан мне как солдату. Так же, как вам обоим.

Впереди, насколько он смог разглядеть через струи дождя, был лагерь. Два, а может, и три легиона. Палатки покрыли несколько холмов, дымы костров быстро угасали под ударами стихии. Дальше, на пригорке, уже вырисовывались стены Г'данисбана. Он снова поглядел на солдат: — Кто командир вашей армии?

Солдат с арбалетом ответил: — Как насчет моего вопроса? Ты дезертир?

"Гм. Строго говоря, да. К тому же я числюсь в списке павших". — Я хочу говорить с вашим командиром.

— Уж этого тебе не избежать. Слезай с коня, чужак. Ты арестован по подозрению в дезертирстве.

Паран соскользнул с седла. — Отлично. Теперь скажете, что за армия?

— С тобой удача Госпожи. Ты пленник Войска Однорукого.

* * *

До Парана постепенно дошло, что армия не ведет осады. Несколько рот расположено вдоль ведущей в Г'данисбан дороги, основный лагерь сформирован полукольцом вдоль северной и западной стен — но ближе чем на четыреста шагов до выглядящих безлюдными бастионов города воинские посты не подходят.

Один из солдат повел мерина к ряду привязей, а второй приказал Парану следовать за ним вдоль мокрых палаток. Около них виднелись силуэты в плащах, но ни на ком не было боевых доспехов.

Они вошли в офицерский шатер.

— Капитан, — сказал солдат, сбрасывая капюшон, — мы нашли человека, пытавшегося въехать в Г'данисбан по дороге из Рараку. Вы сами видите, сэр, на нем малазанский военный плащ. Мы думаем, он дезертир. Наверно, из Четырнадцатой Армии Адъюнкта.

Он обращался к женщине, лежавшей навзничь на низком лежаке около дальней стены шатра. Миниатюрное светлое личико окружала грива роскошных рыжих кудрей. Женщина повернула голову к вошедшим, но вскоре так же уставилась на потолок: — Отведите его к ограде. У нас же есть ограда? О, и узнайте подробности — какой полк, легион и так далее. Надо сначала записать, а потому уж казнить. И валите отсюда оба, вы водой набрызгали.

— Погодите, капитан, — сказал Паран. — Я желаю говорить с самим Верховным Кулаком.

— Невозможно. И не припоминаю, чтобы разрешала тебе говорить. Вырви — ка ему ногти, Футгар. Ну, не прямо сейчас, а…

В прежние годы капитан сделал бы… да ничего не сделал бы. Подчинился бы правилам писаным и написанным, тянул бы время. Но сейчас он промок, он хотел горячей ванны. И устал. К тому же он уже проходил через подобное, тогда, на весьма далеком отсюда континенте. Да, там был простой сержант, и с усами — но те же огненные волосы. Разница не больше, чем между двумя ножами ассасина.

Упомянутый Футгар стоял немного сзади и левее Парана. Капитан молча качнул плечо вправо и с размаху врезал левым локтем в солдатский нос. Треснули кости. Солдат плюхнулся на пол, словно мешок с дынями.

Капитан резко села и уже успела вскочить на ноги, когда Паран шагнул к ней и крепко ударил кулаком в челюсть. Выкатив глаза, женщина повалилась на лежак. У лежака сломались ножки.

Массируя руку, Паран огляделся. И Футгар, и капитанша в отключке. Ропот ливня гарантировал, что звуков потасовки снаружи не слышали.

Он прошел к походному сундуку и открыл его. Начал перерывать лежавшие вперемешку одежду и части доспехов. Вскоре набралось достаточно материала, чтобы связать обоих и вставить им кляпы. Оттащив Футгара подальше от входа, Паран изъял у него нож — вилку, стилет и широкую кетру, а также отстегнул пояс с мечом. Затем скомкал кусок тряпки, готовясь вставить кляп, но решил, что сломанный нос не даст солдату дышать. Так что сначала капитан крепко связал руки и ноги, потом обмотал длинную тряпку вокруг головы, оставив напротив рта узкое отверстие — солдат сможет дышать, но не высунет язык. От него можно ждать лишь невнятного мычания.

Женщину он связал подобным же образом, только вставив и закрепив ремешком настоящий кляп. Напоследок он привязал обоих к обломкам ножек лежака, а лежак — к центральному столбу шатра, чтобы они не выползли наружу. Ну, по крайней мере пока он тут не закончит.

Капитан бросил на внутренность шатра последний, удовлетворенный взгляд, накинул капюшон и вышел.

Найдя главную улицу лагеря, капитан двинулся к высокому шатру в середине. Сновавшие вокруг солдаты не обращали на него внимания. Это Войско Однорукого — но ему не встретилось ни одного знакомого лица. Неудивительно: он был командиром Сжигателей Мостов, а они пропали. Большинство нынешних солдат — новобранцы или переведенные из гарнизонов Крепи, Натилога, Генабариса. Все пришли после Паннионской войны. И все же он рассчитывал обнаружить хоть кого-то из первоначального состава армии, прошедшей весь путь до Коралла и пережившей кровопролитие.

У шатра Даджека стояли четверо стражей. Неподалеку был кто-то еще. Он держал под уздцы покрытого грязью коня.

Паран подошел поближе и всмотрелся внимательнее. Знакомый — но капитан не узнавал его. Вестовой… но вроде бы из армии Каладана Бруда… "хотя могу и ошибаться. Как там его имя?"

Светло — коричневые глаза словно вцепились в Парана. Он угадал на полузакрытом лице проблеск узнавания — и смущения. Вестовой выпрямил спину и отдал честь.

Паран замотал головой. Поздно. Часовые уже обратили внимание. Паран ответил на приветствие небрежным жестом и поспешил встать рядом. — Солдат, — прошептал он, — вы знаете меня? Говорите потише, прошу.

Кивок. — Капитан Ганоэс Паран. Я не забываю лиц и имен, сэр. Но мы слышали, что…

— Да, и пусть так и останется. Ваше имя?

— Харлочель.

— Да, теперь вспомнил. Вы иногда были и хронистом, не так ли?

Пожатие плеч. — Я записывал события, сэр. Что вы здесь делаете?

— Нужно переговорить с Даджеком.

Харлочель оглянулся на стражу и скривил губы: — Идите за мной, сэр. На них не обращайте внимания. Они новички и не успели запомнить всех офицеров.

Харлочель ответ своего коня в боковой проход. Паран шел за ним.

— Почему шатер командующего охраняют новобранцы? Ничего не понимаю. А почему вы стоите за пределами Г'данисбана?

— Да, капитан, у нас были трудные времена. Чума, понимаете ли — целители сохраняли армию, но то, что творилось с мирными семиградцами… боги! Капитан, трупы громоздятся десятками тысяч. Может, уже сотнями тысяч. В каждом городе. Каждой деревне. На караванных стоянках… повсюду. Кстати, с нами были Золотые Моранты, своего рода ренегаты. А в Г'данисбане есть храм. Великий Храм Полиэли. Именно из него неслось злое поветрие, и чем дальше, тем сильнее. — Харлочель стер воду со лба.

— И Даджек решил ударить в самое сердце?

— Так точно, сэр.

— Продолжайте.

— Мы подошли сюда месяц назад. Верховный Кулак сформировал роты из ветеранов, взял и Золотых Морантов. Они решили вторгнуться в проклятое капище. Да, они ждали встречи с Верховными Жрицами, и были к ней готовы. Но вот чего не ждали — так это присутствия самой богини.

Глаза Парана широко раскрылись. — И кому удалось выйти?

— Почти всем, сэр, кроме Золотых. Но… они все больны, сэр. Чума забрала их. Они живы только благодаря усилиям целителей — и целители проигрывают сражение. Вот такие у нас дела. Мы застряли здесь, и нет никого достаточно дерзкого, чтобы принять командование и отдать приказы. — Харлочель замялся. — Или вы здесь именно за этим, капитан? Надеюсь от всей души!

Паран отвел взор: — Официально я мертв, вестовой. Даджек исключил из списков меня и еще…

— Других Сжигателей.

— Да.

— Ну, сэр… если кто и заслужил отдых на теплом солнышке…

Паран состроил гримасу. — Да, я уверен, что солнца там достаточно. И все же я не решусь принять командование — я простой капитан…

— Вы старший по званию, сэр. Даджек взял с собой в храм всех офицеров. У нас почти десять тысяч солдат и единственная, кто могла бы принять командование — капитан Чистая Криница. Представляете, она фаларийская княгиня.

— Огненно — рыжая?

— Да, сэр. Дикие кудри и красивое личико…

— И вспухшая щека. Мы встречались.

— Вспухшая щека?

— Это была неприятная встреча.

Паран колебался. Потом кивнул, вымолвив крепкое словцо. — Ладно. Я сохраню ранг капитана… пока он здесь старший. Но возьму новое имя…

— Капитан Добряк, сэр.

— Добряк?

— Сэр, старые солдаты говорят о нем такое… монстр, которым впору пугать детей. Здесь его никто не знает. По крайней мере из тех, кто не подхватил лихорадку и сохранил ясный разум.

— Ясно. И где должен быть настоящий Добряк?

— В Четырнадцатой, сэр. Армия Адъюнкта, к западу от Рараку. Откуда вы прибыли?

— С запада.

— Думаю, это кстати. Сэр, я сделаю вид, что узнаю вас. Обо мне никто ничего не знает, кроме того, что я передавал послания Верховному Кулаку.

— Если я ехал принимать командование, почему дал двум солдатам себя арестовать?

— Да ну? Гм… может, вы решили проверить нашу бдительность?

— Сойдет. Еще вопрос, Харлочель. Почему вы не с Брудом, на Генабакисе?

— Союз распался, сэр, после того как Тисте Анди поселились в Черном Коралле. Ривийцы ушли на свои равнины, Баргасты — в свои холмы. Багряная Гвардия просто пропала — никто не знает, куда они ушли. Когда Войско Однорукого грузилось на корабли — ну, мне показалось, с ними будет куда интереснее.

— Вы пожалели?

— Жалею каждый миг, сэр. — Вестовой нахмурился. — Вы сказали, капитан Чистая Криница повредила щеку?

— Я ударил ее в челюсть. И еще солдата по имени Футгар. Они лежат связанные в капитанском шатре. Хотя, может, уже выбрались…

Молодой человек неприятно ухмыльнулся: — Капитан, вы сбили с ног фаларийскую княгиню? Идеально. О Добряке хотят истории как раз подобного сорта. Прекрасно!

Паран заморгал и потер нос. "Боги, что мне до высшей власти…"

* * *

Осторожно выйдя из сокрытого храма, она увидела внизу на дороге вереницу оборванных людей. Начала спускаться по каменистому пыльному склону. Ее заметили, когда до отряда оставалось шагов пятнадцать. Что за странная встреча выживших — и в ее, и в их глазах читалось одинаковое недоверие… потом узнавание и рождение чувства общности… а в глубине — неиссякаемый поток горя. Им почти не понадобилось слов.

Зашагав вместе с солдатами, Лостара Ииль поравнялась с капитаном Сорт, рассказавшей о событиях после гибели И'Гатана. — Твой кулак — Тене Баральта — задержался на пороге смерти. Скорее не плотской смерти, но смерти духа. Он потерял руку — она так обгорела, что исцеление было невозможно… да и лицо… мало что от него осталось. Похоже, он любил свою внешность.

Лостара хмыкнула: — Клятая борода, вечно мокрая от ароматического масла. — И она начала вспоминать Тене Баральту. Никогда его особенно не жаловала. Не просто самовлюбленный. По правде говоря, тайный трус, несмотря на все героические позы и заявления. Она вызвала в памяти то, как поспешно он бросился в отступление после убийства старшей Ша'ик; и как он старался приписать себе малейшие успехи, даже если дела клонились к катастрофе. В этом мужчине есть садистическая жилка, и Лостара боялась, что теперь она станет разрастаться, что Баральта будет искать способы ублажить раненое самолюбие. — Почему армия бросила вас позади?

Фаредан Сорт пожала плечами: — Они решили, что никто из запертых в пределах стен не мог пережить огненной бури. — Помедлила и добавила: — Это было разумным допущением. Только Синн знала, что все не так, и нечто заставило меня поверить девчонке. Мы оставались бдительными.

— Они в обносках… и без оружия.

— Точно. Потому нам надо догнать Армию как можно скорее.

— Синн может вступить в магический контакт с Четырнадцатой? Или Быстрым Беном?

— Такого вопроса я не задавала. Не знаю, насколько ее способности являются сырым талантом. Такие существа иногда рождаются — и без обучения у мастера они становятся проводниками хаоса. Да, сила, но дикая и ненаправленная. Хорошо уже, что она смогла отразить стену огня и спасти роты Кенеба… хотя бы частично.

Лостара бросала взгляды на Сорт и идущих сзади солдат.

— Вы кореланка?

— Точно.

— И стояли на Стене?

Ответом послужила натянутая, быстро угасшая улыбка. — Никому не позволено покидать эту службу.

— А правда, что Бурегоны при атаках используют ужасное волшебство?

— Всякое волшебство ужасно, оно убивает без разбора, зачастую с большого расстояния. Это разрушает самих людей, владеющих подобной силой — будь то смертные или кое-кто иной.

— Лучше видеть глаза врага, когда он забирает твою жизнь?

— По крайней мере вы даете им шанс защититься. Пусть Опонны решают, в чьих глазах погаснет свет.

— Опонны. Я думала, все дело в мастерстве.

— Ты еще слишком молода, капитан Лостара Ииль.

— Неужели?

Фаредан Сорт улыбнулась: — С каждой битвой моя вера в мастерство уменьшается. Нет, каждый раз, всегда и всё решают рывки Повелителя или поддавки Повелительницы.

Лостара промолчала. Она не согласна с таким суждением, и не только по причине надменности этой женщины. Умный и ловкий воин выживает там, где гибнет неуклюжий тугодум. Мастерство — монета, на которую покупается благосклонность Опоннов. Как может быть иначе?

— Ты пережила И'Гатан, — снова заговорила Сорт. — Сколько в этом от удачи Повелительницы?

Лостара думала недолго: — Нисколько.

* * *

Однажды, давным — давно, несколько десятков солдат выбрались из пределов обширной трясины. Они были в крови, они почти потеряли рассудок; от недель скитаний по гнилой воде даже кожа у них отслоилась и висела грязными полосами. Калам Мекхар был среди них, как и трое шедших ныне рядом. Казалось, что изменилось лишь число выживших…

Черный Пес жестоко отсортировал Сжигателей. Это была бесконечная кошмарная война среди сосновых рощ, в болотах и лагунах — столкновения то с Волонтерами Мотта, то с Первой Натийской армией, то с Багряной Гвардией. Выжившие словно онемели — выйти из царства ужасов означало избавиться от отчаяния… но ничего не спешило занять место отчаяния в их душах. Так мало осталось. "Поглядите на нас, — сказал тогда Еж, — мы просто пустые изнутри колоды. Мы прогнили насквозь, как и всякое клятое дерево в здешней болотине". Ну, оптимизма Ежу всегда недоставало.

— Какой ты задумчивый, — произнес Быстрый Бен.

Калма мрачно хмыкнул. — Просто гадаю, Быстрый: тебе не утомляют воспоминания?

— Неподходящая тема.

— Ну, не думаю. Я уже стар. Чувствую себя стариком. Смотрю на всех этих солдат позади — боги, какие юнцы! Вот только глаза… Думаю, и мы такими были. Когда-то. Но… что такого мы совершили за всю жизнь? Чертовски мало стоящего.

— Признаю, я тоже на тебя удивляюсь. Вот насчет того Когтя, Жемчуга.

— Который ударил меня в спину? И что?

— Почему ты его не убил до сих пор? Калам, для тебя такое смирение не характерно. Или ты боишься не совладать?

Скрипач подал голос сзади: — Так это Жемчуг был в Малазе той ночью? Дыханье Худа! Калам, этот тип ошивается около Четырнадцатой с самой Рараку. То-то у него на лице хитрая ухмылочка каждый раз появляется…

— Мне плевать на Жемчуга, и убивать его не хочу, — тихо проговорил Калам. — Перед нами стоят проблемы поважнее. Что задумала Адъюнкт? Каковы ее планы?

— Кто сказал, что она вообще что-то планирует? — Отозвался Скрипач. Он нес девочку, одну из сирот И'Гатана. Девочка спала, положив себе пальчик в рот. — Она преследовала Леомена, а сейчас бежит от чумы и пытается соединиться с транспортным флотом. Что потом? Лично я считаю — мы вернемся на Генабакис или поплывем на какой-нибудь кореланский полуостров. Такова солдатская доля, такова солдатская жизнь.

— А я думаю, ты неправ, — сказал Калам. — Все куда сложнее закрутилось.

— То есть?

— Ключ ко всему — Жемчуг. Зачем он околачивается здесь? Зачем шпионит за Адъюнктом? Какой смысл ему плестись по пятам Армии? Говорю тебе, Скрип, дальнейшие действия Адъюнкта зависят от Императрицы Лейсин и ни от кого больше.

— Она нас не бросит, — пробурчал Скрипач. — Ни Адъюнкта, ни Четырнадцатую. Мы единственная армия, достойная такого названия. У нее больше нет командиров… ну, какие-то есть, но если бы мне пришлось отдавать им честь — покрутил бы пальцем у виска. Малой кровью или нет, но Тавора положила конец мятежу. Это чего-то стоит.

— Скрип, — сказал Быстрый Бен, — война у нас более важная, чем тебе кажется, и она только началась. Трудно сказать, на чьей стороне Императрица.

— О чем ты, во имя Худа?

Апсалар вмешалась: — О войне между богами, сержант. Недавно о нейговорил и капитан Паран…

Калам и Бен одновременно уставились на нее.

— Ганоэс Паран? — проговорил ассасин. — Быстрый сказал, он остался в Даруджистане. При чем тут он? И когда ты виделась с ним?

Апсалар вела свою лошадь в трех шагах позади Скрипача; в седле покачивались трое сонных от жары детишек. Услышав вопрос, она дернула плечом: — Он Владыка Колоды Драконов. И в этом качестве прибыл на Семиградье. Наши пути разошлись к северу от Рараку. Калам Мекхар, я уверена: ты и Быстрый Бен попали в самый центр другой схемы. Ради всего святого, советую быть осторожнее. В игре слишком много неизвестных сил, и среди них находятся Старшие Боги и даже Старшие Расы. Вы считаете, что узнали главные ставки, но…

— А ты узнала? — бросил Быстрый Бен.

— Не полностью. Но ограничиваю свои… цели… тем, что реально достижимо.

— Ты меня заинтриговала, — сказал Скрипач. — Вот ты идешь одной дорогой с нами, а ведь я полагал — ты осела в приморской деревушке Итко Кана и вяжешь шерстяной свитер для папочки. Да, Крокуса ты могла бросить, но кажется мне — все остальное тащишь с собой.

— Мы идем одной дорогой, — ответила она, — в данный момент. Сержант, тебе не надо меня бояться.

— А как насчет остальных? — спросил Быстрый Бен.

Женщина промолчала.

Калам ощутил укол тревоги. Он украдкой поглядел в глаза Бену и снова уставился вперед. — Давайте для начала поймаем нашу клятую армию.

— Хотелось бы мне знать, где сейчас Жемчуг, — сказал маг.

Беседа угасла. Нечасто колдун выражает свои желания так… откровенно. Калам с дрожью осознал, что дела их плохи. Может быть, безнадежны. Но не на тех напали… "Словно крыши Даруджистана — незримые противники со всех сторон — смотришь и никого не видишь.

Жемчуг, некогда бывший Салком Эланом. Садок Мокра… и огонь клинка в моей спине. Все думают, что глава Когтя — Супер… но смог бы ты взять его, дружище Калам? Быстрый сомневается — и предлагает помощь. Боги, я действительно старею".

— Ты так и не ответил мне, — сказал он Бену.

— А о чем ты спрашивал?

— Ты не устаешь от воспоминаний?

— О, об этом…

— Ну?

— Калам, ты даже не представляешь.

* * *

Скрипачу последний разговор не понравился. Он уже начинал беситься и почувствовал себя спокойнее, когда все замолчали. Они брели по пыльному тракту, и каждый шаг отдалял проклятый город. Он понимал, что должен бы идти сзади, со своим взводом, или спереди, пытаясь выудить новости у Фаредан Сорт — в том, что капитан полна сюрпризов, он не сомневается. Она спасла их шкуры — это точно — но это не значит, что ей можно доверять. Нельзя. Хотя поверить ХОЧЕТСЯ — по причинам, самому ему неясным.

Девочка шмыгала во сне и стискивала рукой его левое плечо. Палец другой руки она засунула в рот и сосала, издавая чмокающие звуки. Почти невесома.

Его взвод прошел город без потерь. Только Бальзам и, может быть, Хеллиан могут похвалиться тем же. Итак, три взвода из… десяти? Одиннадцати? Тридцати? Солдат Моака выбило полностью — Одиннадцатый взвод пропал, и этот номер навсегда останется вакантным в Четырнадцатой Армии. Капитан установила новое деление, добавив Тринадцатый для Урба; выходило, что Четвертый взвод Скрипача стал фактически первым. Эта часть Девятой роты сильно уменьшилась, и сержант не питал иллюзий, что другой части — той, что не вошла в Храм — повезло больше. Что еще хуже, они потеряли много сержантов. Бордюк, Мозель, Моак, Собелоне, Тагг…

"Эй, ладно тебе. Нас потрепали, но мы живы".

Он отстал на несколько шагов, поравнявшись с Кораббом Бхиланом Зену'аласом. Последний выживший из мятежной армии Леомена — если не считать самого Леомена — оказался молчаливым, хотя по хмурому лицу было понятно: его терзают нелегкие думы. На плечах пленного качал головой тощий сонный малец.

— Я тут подумываю, — навал Скрипач, — приписать тебя в наш взвод. Нам одного не хватало еще до…

— Так вот просто, сержант? Странные люди малазане. Я не могу быть солдатом вашей армии, ибо еще не насадил младенца на копье.

— Корабб, "живая кровать" — изобретение семиградское, не малазанское.

— И как это прикажешь понимать?

— Так и понимать. Мы не сажаем детей на копья.

— У вас нет такого ритуала посвящения?

— Кто тебе наболтал? Леомен?

Воин нахмурился: — Нет. Такие слухи ходили среди сторонников Откровения.

— А Леомен не его сторонник?

— Думаю, что нет. Никогда не был. Я слепец! Леомен верил в себя и больше ни во что. Пока та мезла не встретила его в И'Гатане.

— Так он нашел себе женщину? Не удивляюсь, что тут же сбежал на пляж.

— Он сбежал не на пляж, а в садок.

— Фигура речи.

— Он пошел с той женщиной. Она его погубит. Я уверен. И теперь этому только порадуюсь. Пусть Воробушек доведет его до полного…

— Стой, — прервал его Скрипач. По спине пробежал холодок. — Ты назвал ее Воробушек?

— Да, так она назвалась.

— Малазанка?

— Да. Высокая и тщедушная. Она смеялась надо мной. Надо мной, Кораббом Бхиланом Зену'аласом, что был Вторым, пока не стал Третьим, тем, кого Леомен с радостью бросил, чтобы я умер со всеми его людьми.

Скрипач почти не слышал его. — Воробушек, Воробушек…

— Ты знал эту ведьму? Эту стерву? Эту развратную искусительницу?

"Боги, да я на коленках ее качал!" Он обнаружил, что тянет себя за остатки опаленных волос и уже исцарапал ногтями весь лоб, что глаза залило слезами боли. Девочка заворочалась. Он незрячими очами посмотрел на Корабба и — побежал вперед, чувствуя головокружение, чувствуя… трепет. "Воробушек. Сейчас ей должно быть за двадцать. Наверное, лет двадцать пять. Что она забыла в И'Гатане?"

Он втерся между Быстрым Беном и Каламом. Оба вздрогнули.

— Скрип?..

— Потянуть Худа за колбасу, пока не завоет! Утопить треклятую Королеву в собственном пруду! — заорал сапер. — Друзья, вы не поверите, с кем Леомен ушел в садок. Вы не поверите, с кем он делил постель в И'Гатане. Нет, вы не поверите ни одному моему слову!

— Бездна побери, — воскликнул Калам, — чего ты несешь?

— Воробушек. Вот кто идет по правую руку Леомена. Воробушек. Младшая сестренка Вискиджека… не знаю, что тут думать… да чего думать, когда хочется кричать! Да и о чем кричать, тоже не знаю. Боги! Быстрый, Калам, что все это значит? В чем тут смысл?

— Тихо ты, — напряженным голосом отозвался Бен. — Думаю, что для нас, сейчас, ничего это не значит. Чертово совпадение… а если не совпадение, то нелепость. Просто… странность. Мы знаем — она была упорным диким дьяволенком, мы давно знаем… и ты знаешь лучше нас, Скрип. Мы с Каламом ее один раз видели в Малазе. Вот ты — ты был ей вместо дяди родного. Сам и объясняй!

Скрипач выкатил глаза. — Я? Ты разум потерял, Быстрый. Послушайте — ка его! Стыдишь меня за нее? Я ни при чем!

— А ну молчать оба! — вмешался Калам. — Солдат перепугаете. Мы все слишком нервные, чтобы судить хоть о чем, хоть какой смысл искать. Если он вообще тут есть. Люди выбирают, как жить, куда идти, и не всегда их подталкивают боги. Итак, сестра Вискиджека стала любовницей Леомена Молотильщика, и они прячутся в мирке Королевы Снов. А ведь это лучше, чем лечь горелыми костьми в И'Гатане, не так ли?

— Как сказать, — буркнул Скрипач.

— Как это, Худа ради?

Скрипач тяжело вздохнул. — Мы должны были тебе сказать, это ж не тайна или что… но мы ей самой не все говорили… она ничего не слышала, а мы отнимали у ней силу…

— Скрипач!

Сапер заморгал от силы Каламова гнева. — И кто кого пугает?

— Ты меня напугал! Уже трясусь! Плевать на других — ты меня напугал, проклятие…

— Ладно тебе. Она родилась от мертвой — от мачехи Вискиджека, которая умерла в родах… и девочка — Воробушек — ну, она долго не выходила, должна была умереть внутри… ну, ты понимаешь? Вот почему старейшины отдали ее в Храм Худа. Отец уже умер, далеко от Квон Тали, а Вискиджек… ну, он был учеником у того ремесленника. Мы молодые были. Ну, мы вдвоем вломились и выкрали ее… она была уже посвящена, получила Худово благословение — и мы уничтожали ее силу шуточками над смертью, хи — хи, ха — ха, свет ночью не гасили… все такое… она выросла нормальной. Вроде. Кажется… — Он отошел, избегая смотреть в изумленные глаза друзей, и с размаху отодрал корку с ожога. — Думаю, не помешала бы сейчас Колода Драконов…

* * *

Шедшая в четырех шагах сзади Апсалар усмехнулась, увидев, что маг и ассасин одновременно врезали сержанту Скрипачу под дых. Ухмылка быстро увяла. Тревожное откровение. Вискиджек вечно молчал о своей жизни, о том, кем был до армии. Тайна, глубокая, как руины под песком. Он некогда был каменщиком, зодчим. Строитель склепов, из тех, что отливают в граните страницы истории, возводят памятники былому величию и даже поражение обращают во взнесенный к небесам дольмен. Во многих Домах Фатида есть роль Каменщика, и карта эта означает одновременно постоянство и иллюзорность всякого постоянства. "Вискиджек… каменщик, отложивший инструменты искусника ради искусства убиения. Вела ли его рука самого Худа?"

Многие верят, что Лейсин организовала кончину Дассема Альтора, а Дассем был Смертным Мечом Худа — если не формально, то по существу — и сердцем набиравшего популярность среди солдат культа. Империи не нужны боги — покровители, какими бы щедрыми не кажутся их посулы. Лейсин проявила исключительную прозорливость, и не направлял ли ее действия сам Император Келланвед? А Вискиджек — он был членом культа Дессембрэ? Возможно — хотя она не видит никаких тому признаков. Он был человеком, явно лишенным веры.

Кажется невероятным, что Королева Снов сознательно приняла присутствие аватары Худа в своем садке. "Или бог и богиня — союзники в нынешней войне?" Ее угнетала сама идея войны, идея, что боги так же жестоки и злобны, как смертные. "Сестра Вискиджека могла быть таким же невольным игроком, как все мы". Апсалар не готова была ни обвинять эту женщину, ни считать ее союзницей.

Она вновь принялась гадать, что замыслили Калам и Быстрый Бен. Оба мастера своего дела, оба умеют прятать суть своих методов глубоко под покровами иллюзии, обмана. "Когда настанет пора открывать карты, они удивят нас всех".

Двое, которым никто не может доверять. Двое, которых не понимают даже боги — что тут таить.

Она сообразила, что, встав в солдатский строй, она попалась в чью-то сеть, и нет никаких гарантий, что удастся выпутаться. Вовремя.

Слишком все смешалось, и это тревожит. Она не уверена, что выйдет победительницей из схватки с Каламом. "В бою лицом к лицу — шансов мало…" Сейчас он настороже. Честно говоря, она сама виновата. Пыталась оценить его бдительность… да и просто заносилась. "И еще — старалась послать по неверному следу".

Ну, похоже, они тоже играли с ней.

Неупокоенные ящерицы Кодл и Телораст шли на значительном отдалении от взводов, хотя Апсалар все время ощущала их присутствие где-то в пустошах, к югу от тракта. Причины их желания не отстать от нее непонятны, но сейчас они хотят всего лишь наблюдать. Ясно, у них есть тайные цели и замыслы; среди этих замыслов, вполне вероятно, есть и предательство. "И в этом сходство всех нас, здесь собравшихся…"

* * *

Они шли по каменистой дороге. Сзади Бутыла бранился сержант Бальзам. Этот обмотанный тряпьем вояка в шлепающих драными подметками, обгорелых сапогах громко озвучивал свалившиеся на всех вышедших из-под И'Гатана беды. Они шли все медленнее, потому что камни врезались в подошвы, лопались мозоли, солнце воздвигало на пути стену нестерпимой жары. Движение стало неравной, изматывающей борьбой за каждый шаг.

Если каждый солдат нес по ребенку, то Бутыл тащил маму — крысу и ее выводок. Крыса восседала на плече, ее отпрыски таились в тряпке на сгибе локтя. Это уже не смешно, а скорее отвратительно… он сам понимал, но не мог бросить новых… союзников.

Рядом с Бутылом двигался сетийский полукровка Корик. Он увешался свежими костяшками пальцев, и больше на нем ничего не было. Каждая фаланга привязана к косичке — шаги вызывали бряцание и тихий шелест. Звуки, просто-таки пугавшие Бытыла.

Корик тащил целый запас в кувшине с отбитым краем, который нашел на дне одной из разграбленных могил. Разумеется, намерен раздавать амулеты солдатам. "Вот только найти бы подходящую одежду".

Маг уловил короткий стук в одном из сухих русел слева. "Клятые скелеты — ящерицы. Ловят моих шпионов". Интересно, чьи они. Разумно считать, что они связаны со смертью и являются слугами Худа. Он не знал среди солдат отряда магов, использующих садок Худа — но ведь умеющие это делать никогда не хвастаются. Целитель Мертвяк? Но зачем ему здесь духи — помощники? К тому же, чтобы связать двух духов, нужно быть могучим магом или жрецом. Нет, не Мертвяк. Кто же?

Быстрый Бен. Вокруг колдуна слишком много садков. Скрипач обещал свести их накоротке, но сам Бутыл не горел желанием. К счастью, сержант позабыл про свой взвод, захваченный в плен внезапным явлением старых приятелей.

— Проголодался? — спросил Корик.

Бутыл удивленно оглянулся: — Ты о чем?

— На первое сосунки на вертеле, на второе тушеная крыса — ты ведь за этим их несешь?

— Ты больной.

Улыба повернула голову и одарила их мерзким смешком. — Точно подмечено. Корик, кончай — ты уже выбрал годовую квоту на шутки. А Бутыл крыс не съест. Он женился на мамочке и усыновил помет — ты, Корик, просто пропустил церемонию. Охотился за костями. Жаль, ведь мы все рыдали.

— Упустили шанс, — кивнул сетиец Бутылу. — Нужно было забить ее до бесчувствия и бросить в тоннелях.

"Хороший знак. Дела идут почти как обычно. Вот только загнанный блеск в глазах…" У каждого солдата, прошедшего через пламя И'Гатана. В некоторых культурах, вспомнил маг, есть ритуалы похорон и воскресения. Обряды перехода. Но у них возрождение получилось горьким. Вышли они не очищенными, не обновленными. Нет, груз на плечах кажется еще большим. Возбуждение выживших, улизнувших из самой тени под вратами Худа оказалось на редкость краткосрочным.

А должно было быть иначе. Чего-то не хватает. Сжигателей Мостов закалила Святая Пустыня Рараку — "а нам что, И'Гатана недостаточно?" Казалось, что солдат закаляли слишком долго, отчего все стали хрупкими и ломкими. Еще один удар — и рассыплются.

Впереди капитан объявила остановку; за звуком ее голоса последовал хор проклятий и стонов облегчения. Тени тут нет, но движение сквозь зной еще хуже, чем отдых на обочине. Хоть мозоли и ожоги на ногах перестанут болеть. Бутыл проковылял в канаву и сел на камень. Сквозь пот следил, как Мертвяк и Замазка ходят среди солдат, исполняя долг целителей.

— Видел капитана Алых Клинков? — спросила присевшая рядом Улыба. — Похоже, будто только что с парада.

— Нет, — отозвался капрал Тарр. — Она закопчена и обожжена, как и должно быть.

— Но волосы остались.

— Ага, вот в чем дело, злюка, — сказал Корик. — Бедняжка Улыба. Ты уже поняла, что они не отрастут? Никогда! Быть тебе лысой до конца дней…

— Врешь!

Бутыл услышал затаенную дрожь в голосе и сказал: — Да врет он всё.

— Знаю. А что насчет черноволосой на коне? Кто-нибудь ее узнал?

— Скрипач узнал, — сказал Тарр. — Думаю, из Сжигателей.

— Она меня нервирует. Похожа на ассасина Калама. Не терпится кого-нибудь убить.

"Подозреваю, что ты права. Но Скрипач не особенно боится".

Тарр продолжил: — Корик, когда начнешь делить собранные кости?

— Хочешь сейчас? Бери.

— Давай.

* * *

В горле першит, кожа покрылась слоями пота, хотя по спине пробегает озноб… Сержант Хеллиан встала на дороге. Она слишком утомлена, чтобы идти, и слишком больна, чтобы сесть на обочине — боится, что встать не сможет, просто свернется в дрожащий комочек, пока муравьи не закончат ползать под кожей и кожа не отвалится кусками, как у линяющего оленя. Тогда гады выйдут из — под нее торжественным маршем, тоненькими визгливыми голосками распевая песнь победы. Ясно, все дело в выпивке. Точнее, в отсутствии выпивки.

Мир вокруг слишком резок, слишком отчетлив; всё неправильно, вообще всё не так. На лицах видны лишние детали — все эти морщинки и пятна никогда не были так заметны. Она с потрясением осознала, что вовсе не является среди них самой старой (не считая чудища Каракатицы). Ну, хоть одно хорошее последствие вынужденной трезвости. Но если бы лица исчезли вместе с морщинами, она была бы счастлива. Увы, они не только не исчезают, но и морщины показывают. Как тут быть счастливой!

Уродливые люди посреди уродливого мира. Вот единственный вывод из трезвого воззрения на вещи. Куда лучше, когда мир размыт — она не замечала ничего, ни пятен, ни вони, ни бородавок, ни волос в носах, ни косых взглядов. Не слышала сочувственных замечаний и шепотков за спиной.

Хеллиан резко повернулась, уставившись на капралов. — Думаете, не слышу? Тихо, или я отрежу себе ухо. Вам же хуже будет.

Нерв и Увалень перекинулись взглядами. Нерв сказал: — Мы вообще молчим, сержант!

— Хорошая попытка.

Суть проблемы в том, что мир оказался больше, чем она воображала. Больше логовищ для пауков, чем смертный сможет счесть за тысячу жизней. Да оглянитесь вокруг! Тут не одни пауки. Тут есть мухи, кусающие и втискивающие яйца под кожу. Громадные серые бабочки, любящие по ночам скусывать струпья с ваших ран. Подбираются совсем незаметно… Скорпионы разламываются надвое, когда на них наступишь. Комары, приносящиеся с ветерком. Черви, гнездящиеся в уголках ваших глаз: они прокладывают красные ходы под склерами, а когда подрастут, заползают в ноздри. Песчаные клещи, пиявки, летучие ящерицы и жуки в дерьме.

У нее все тело паразитами кишит. Она чувствует. Под кожей крошки — муравьи и скользкие глисты, впиваются в плоть, жуют мозги. Когда выветрился сладкий запах алкоголя, им захотелось наружу.

Каждый миг она ожидала, что взорвется, что мерзкие твари полезут наружу, а тело сожмется, как пустой бурдюк. Сто десять тысяч мелких гадов, всем опохмелки надо.

— Однажды я его отыщу, — сказала она слух. — Однажды.

— Кого?

— Того жреца — беглеца. Я намерена его отыскать, связать и набить тело червяками. Засунуть в нос, в пасть, в глаза. И в остальные дырки.

Нет, взрываться нельзя. Пока. Пусть кожаный мешок остается целым. Она заключит с муравьями и червями сделку. Перемирие. Кто сказал, что жуков нельзя убедить?

— Тут дело в жаре, — произнес Нерв.

На него уставились все.

* * *

Геслер осматривал солдат, усевшихся или лежащих у дороги. Солнце готово закончить то, что не удалось огню. Солдаты сбросили порванную одежду, как змеи кожу, и дочерна загорелые руки — ноги — лица контрастировали с бледными торсами. Но белизна давно уступила место красным ожогам. Сам Геслер оказался исключением среди обгоревших выходцев И'Гатана: его золотистая кожа не поддавалась лучам жгучего солнца пустыни.

— Боги, им нужна одежда.

Буян сзади фыркнул. Самое большее, чего от него можно было добиться после известия о гибели Правда.

— Они скоро сгорят, — продолжал Геслер. — Замазка и Мертвяк делают, что могут. Пора догнать Четырнадцатую. — Он отыскал взглядом начало колонны и встал. — У всех мозги не работают, даже у капитана.

— Чему тут удивляться, — уныло ответил изможденный Скрипач.

Геслер кивнул в сторону Апсалар: — Она могла бы поехать вперед, остановить армию. Заставить их привести лошадей, мундиры и оружие. Воду, еду. Иначе мы застрянем.

Апсалар медленно вставала, отряхивая пыль с лосин. — Я могу, — сказала она спокойно.

Калам встал и чуть не столкнулся с капитаном Фаредан Сорт. — Сержант прав. Мы упустили из виду очевидное.

— Кроме того, что доверять ей нельзя, — чуть помедлив, отозвалась капитан. — Лучше, если лошадь возьмет один из наших.

Апсалар нахмурилась, пожала плечами. — Как хотите.

— Кто тут лучший ездок? — спросил Калам.

— Мазан Гилани, — ответил Скрипач. — Она из панцирной пехоты, но…

Фаредан Сорт уже обшаривала взглядом тракт. — Из какого взвода?

— Тринадцатый, взвод Урба. Вот та, что стоит. Высокая дальхонезка.

* * *

Миндалевидные глаза Мазан Гилани еще сильнее сузились, когда она увидела идущих к ней ветеранов.

— У тебя проблемы, — буркнул Слабак. — Ты что-то натворила, им нужна твоя кровь.

Все казалось очевидным. Мазан даже не стала тратить слова. Вместо этого принялась вспоминать все, что случилось недавно. Много чего случилось… но вряд ли хоть что-то могло так скоро выйти наружу. — Эй, Слабак, — проговорила она.

— Что?

— Помнишь крюк — нож у меня в мешке?

У солдата даже глаза засияли. — И?

— Он не тебе. Пусть берет Лизунец.

— Спасибо, Мазан! — сказал Лизунец.

— Я всегда знал, — встрял Ханно, — что ты запала на Лиза. Я всегда чую такое.

— Да нет. Просто не люблю Слабака.

— Почему это ты меня не любишь?

— Просто не люблю.

Все замолчали, потому что подошли старшие. Сержант Геслер обратился к Мазан: — Ты нужна нам, солдат.

— Очень мило. — Она видела, что его взор задержался на почти голом теле, особенно на больших, с темными сосками грудях. Сержант моргнул и взглянул ей в глаза.

— Нам нужно, чтобы ты взяла лошадь Апсалар и догнала Четырнадцатую. — Это сказал Смычок, или Скрипач, или как там его. А Геслер, похоже, язык проглотил.

— Всего — то?

— Да.

— Ясно. Хорошая лошадь.

— Ты должна убедить Адъюнкта, что мы живы, — говорил Скрипач. — Попросить припасов и лошадей.

— Слушаюсь.

Женщина, которая, очевидно, и была Апсалар, подвела лошадь и передала поводья. Мазан Гилани вскочила в седло. — У кого есть запасной нож или что-то такое?

Апсалар достала нож из — под плаща и отдала солдату. Тонкие брови Мазан поднялись: — Кетра? Подойдет. Когда увидимся — верну.

Апсалар кивнула.

Дальхонезка послала лошадь вскачь.

— Она доедет быстро, — заметил Геслер, увидев, как обогнавшая колонну женщина подгоняет лошадь.

— А мы немного отдохнем, — сказала Сорт, — и возобновим движение.

— Можно просто подождать, — предложил Смычок.

Капитан молча покачала головой.

* * *

Солнце опускалось к горизонту, окрасив воздух багрецом — словно над землей протянулись полосы свежесодранной кожи. Небо заполнили криками и мельтешением крыл тысячи устремившихся к югу птиц. Они летели высоко — мелкие пятнышки, мечущиеся без видимого порядка — но голоса их хорошо слышались на поверхности. И звучали они хором ужаса.

К югу, за грядой стертых временем холмов и извилинами пересохших ручьев, равнина превращалась в солончаки, за которыми лежало море. Некогда тут возвышалось плато, за тысячи тысяч лет размытое и обрушенное подземными реками и потоками. Прежде большие пещеры завалило камнями, а некоторые стали озерцами или лужами густого ила; в темноте, под слоями грязи, таились потолки и стены, расписанные древними Имассами, а также скопища их окаменевших костей.

На том плато стояло селение, маленькое и скромное, однако обнесенное стенами — хаотическое скопление домов, бывших жилищами не более чем для двадцати семей. Высокие стены не имели без дверей: входили и выходили обитатели через крыши, по лестницам — шестам.

Ядет Гарат, первый город человеческой расы, стал ныне всего лишь обломками, потонувшими в иле, глубоко погрузился, незримый никому, в соленое болото. История не сохранила ничего, кроме исковерканных на разные лады вариантов его названия. От поколений, населявших его, не осталось ни имен, ни сказаний, ни самих костей.

Деджим Небрал припоминал населявший эти руины народ рыбаков. Они строили на солончаках приземистые хижины, пересекали озера на круглых кожаных лодках, ходили по платформам, перекинутым над извитыми каналами и болотинами. Они вовсе не были потомками строителей Ядет Гарата. Они не знали, что таится под наносами ила. Вот несомненная истина: даже память истлевает и умирает, и у жизни не было единого ростка. Ядет Гарат не был стволом, от которого произошел род людской — нет, род людской подобен лесу, и когда падает одно прогнившее дерево, оно быстро пропадает под корнями других, в вязкой глине.

Деджим Небрал припоминал народ рыбаков, их кровь, отдававшую моллюсками и рыбой, несвежую, мутную, пропахшую глупостью. Если мужчина или женщина не умеет помнить, он или она заслужили свою участь: смерть, уничтожение, растворение. Это не воля богов — это воля самой природы, законов мироздания. Равнодушный закон, столь пугающий и удивляющий человеческие умы.

Земля опускается. Море нападает. Дожди идут, а потом кончаются. Леса умирают и встают вновь, и умирают еще раз. Мужчины и женщины собираются в темных хижинах, прижимая к себе детей, и умоляют о милости… напрасно… ибо всем суждено стать серыми и белыми кусочками почвы, недвижными, как недвижна память звезд в давно умершем небе полуночи.

Воплощать законы природы — таково назначение Деджима. Для забывающих опасны даже их собственные тени. К забывающим смерть приходит неожиданно.

Т'ролбарал вернулся к месту, на котором был Ядет Гарат, словно влекомый отчаянным инстинктом. Деджим Небрал умирает от голода. После атаки на караван и столкновения с магом он бредет сквозь пустые, бесплодные земли. Здесь нет ничего, кроме вздувшихся, почерневших трупов. Зараженная плоть не способна его напитать.

Разум Д'айверса сдался под напором животных желаний; эти ужасные путы влекли его по тропе старых воспоминаний о местах хорошей охоты, где свежая кровь лилась когда-то в семь горл.

Канарбар Белид: только пыль. Вифан Та" ур, великий город на уступе утеса: пропал даже сам утес. Кажущиеся гравием мелкие обломки керамики — вот что он нашел на месте Миникенара, города, процветшего на берегах высохшей ныне реки. От череды деревень к северу от этого города не осталось ничего. Деджим Небрал усомнился в собственных воспоминаниях.

Он тащился между неровными холмами и вонючими болотами, отыскивая очередную деревню рыбаков. Увы, в прошлый раз он оказался слишком усердным, и никто не решился поселиться на месте резни. Может быть, ужасные воспоминания остались, витают над бледной водой болот. Может быть, болотные газы выносят на воздух вопли и стоны — и подплывшие слишком близко лодочники — островитяне бормочут "чур меня" и резко выворачивают кормила.

Слабеющий, сгорающий от жары Д'айверс брел через изъеденный временем мир.

Пока его носов не достиг слабый запах.

Животное и женщина. Живые, дышащие. Близко.

Т'ролбарал — пять темных порождений кошмара — поднял головы и посмотрел на юг. Глаза его сузились. Там, за холмами, на неровной тропе, бывшей проторенным трактом в Миникенар… Д'айверс побрел туда, и пыль медленно оседала за ним.

* * *

Мазан Гилани замедляла бег коня, потому что тени сгущались, говоря о близости ночи. Дорога стала опасной — множество камней, узких промоин. Многие годы не случалось ей скакать налегке — никаких доспехов, лишь набедренная повязка — и мысли блуждали, возвращаясь к жизни на равнинах Даль Хона. Тогда она была стройнее. Высокая, изящная, с юной кожей, блестящая, невинная. Налитые груди, полосы жира на бедрах и пояснице — это пришло потом, с двумя детьми, которые остались на попечении матери, дядюшек и тетушек. Всякий взрослый человек имеет право странствовать; но до малазанского завоевания немногие выбирали этот путь. Почти все навек оставались среди взрастивших их родичей, среди заботящихся об их здоровье шаманов, ведуний и знахарок.

Конечно, Малазанская империя изменила всё. Старики оставались дома, но уже во время молодости Мазан Гилани многие мужчины и женщины отправлялись исследовать мир. Рождалось меньше детей, стало больше полукровок, ведь воины возвращались с женами, а воительницы — с мужьями; новые обычаи проникли в жизнь Даль Хона. Но одно правило сохранилось. "Мы всегда возвращаемся домой. Когда кончается срок странствий".

Ей недоставало степей, молодых и свежих ветерков. Нависающих дождевых туч, грома бредущих по привычным путям диких стад. И особенно скачек на могучих, едва прирученных дальхонезских конях, чьи бока исчерчены слабыми, но вполне различимыми полосками — следами смешивания с зебрами. Они мчались — и словно тростник колыхался под ярким солнцем. Ярые, любящие взбрыкнуть и укусить, сверкающие злыми красными глазами. О, как она любит коней!

Конечно, лошадь Апсалар более изысканной породы. Длинноногая, грациозная — Мазан не переставала восхищаться игрой крепких мышц под кожей, блеску разума в черных, текучих глазах.

Тут лошадь вдруг бросилась в сторону, замотала головой. Удивленная Мазан потянулась за ножом кетра, вложенным в складку луки седла.

Вокруг прорисовались тени — и ринулись на нее. Лошадь завизжала, попятилась. Брызнула кровь.

Мазан Гилани перекатилась через круп лошади, освободив бьющееся животное. Приземлилась в полуприседе и сразу вонзила лезвие в темнокожую тварь. Почувствовала, что нож вошел глубоко, отрезая концы лап. Крик животной боли — чудище отпрянуло и встало на все четыре лапы. Обрубленные передние лапы захромали.

Перехватив нож, она подскочила поближе и вонзила острие в чешуи кошачьей шеи. Зверь сжался и начал падать.

Слева раздался звук падения — лошадь была на земле, четыре твари вгрызались в ее бока. Судорожно дергались ноги; затем животное перевернулось, обнажив брюхо. Чудища с рычанием выпустили ей кишки.

Мазан перескочила через убитого демона и побежала в темноту.

За ней увязался другой демон.

Слишком быстрый. Шаги звучали прямо за спиной. Потом замерли.

Женщина бросилась ничком, перекатилась и заметила промельк вытянутого тела сверху. Мазан успела полоснуть ножом, повредив сухожилие на задней правой лапе.

Демон завизжал, дернувшись в полете; пораненная лапа согнулась, отчего он, приземлившись, неловко упал.

Мазан метнула нож. Тяжелое лезвие ударило под лопатку демона, оторвав порядочный кусок мышцы, и отлетело в темноту.

Дальхонезка успела вскочить на ноги и бросилась на шипящего зверя.

В правое бедро впились когти, заставив женщину потерять равновесие. Она упала, больно ударившись о кучу камней; левое плечо онемело. Пытаясь затормозить скольжение вниз по склону, к демону, Мазан уперлась ногой в землю и пропахала глубокую борозду. Потом полезла наверх, швыряя назад пригоршни песка и гравия.

В левую руку воткнулось что-то острое — она обнаружила лежащий на склоне нож. Мазан схватила рукоять скользкими пальцами и продолжила отчаянно карабкаться.

Еще один прыжок — и зверь был рядом с ней. Однако склон провалился, и его, шипящего и плюющегося, понесло вниз.

Мазан добралась до вершины холма, встала и вслепую побежала в темноту. Сзади слышался шелест почвы: демон еще раз попытался вылезти — и снова сполз книзу.

Ей удалось не упасть в глубокий и узкий овраг. Еще два шага — и женщина припала к земле, услышав, как тьму вспорол оглушительный вой.

На него ответил другой вой. Звук, отдающийся эхом в расселинах — будто тысячи душ падают в Бездну. Ноги Мазан сковал ледяной страх, воля и силы покинули ее. Она лежала на колючих камешках, и тяжелое дыхание поднимало облачка праха перед губами; глаза широко раскрылись, но не видели ничего, кроме россыпи скальных выступов вокруг овражка.

Откуда-то снизу, где остался растерзанный конь, послышалось шипение трех или четырех горл. Эти странные, почти человеческие голоса полнились страхом, паникой.

Темноту заполнил третий рев, пришедший с юга; она чуть не потеряла рассудок. Заметила, что прочертила пальцами правой руки глубокие полосы в почве. Левая все еще сжимала рукоять кетры — так крепко, как позволял остаток сил.

"Это не волки. О боги, что за глотки способны издать такие…"

Слева, очень близко, послышалось громкое ворчание. Она невольно повернула голову, и мороз пробрал парализованное ужасом тело, спустился в спекшуюся землю, будто намереваясь пустить корни. Волк, но не обычный волк, спускался по уступам прямо к тому оврагу, где лежала она — больше волка, ростом с дикую лошадь, серый или черный — темнота не дала понять. Замер, стоя в профиль к ней — его внимание привлекло что-то внизу, на дороге.

Затем тяжелая голова повернулась; Мазан Гилани поняла, что светящиеся янтарные глаза смотрят прямо на нее. Будто два провала, ведущие к безумию.

Сердце замерло в груди. Она не могла вздохнуть, тем более — отвести взор от угрожающих глаз зверя.

Потом глаза медленно — очень медленно — сомкнулись, став щелками. Голова повернулась вперед.

Зверь потопал к гребню холма. Помедлил, глядя вниз, и исчез из вида, спустившись по склону.

Воздух, полный пыли, вдруг хлынул в легкие. Она закашлялась — а кто бы смог вытерпеть? — и сжалась в комочек, задыхаясь и перхая, сплевывая густую мокроту. Беспомощная, сдавшаяся — отказавшаяся от всякого действия. Мазан Гилани кашляла и ожидала возвращения чудовища, которое подхватит ее громадными челюстями, перекусит шею, позвоночник, раздавит ребра, вырвет сердце.

Дыхание медленно восстанавливалось. Она лежала на пропитавшемся потом грунте, дергаясь и содрогаясь.

Слыша крики птиц высоко в небе. Небесные голоса, уходящие на юг. Летящие так быстро, как позволяют крылья.

А ближе… ни звука.

Мазан Гилани перевернулась на спину и уставилась вверх незрячими глазами. Кровь капала из порванного бедра. "Вот бы Лизунец и другие услышали…"

* * *

Деджим Небрал мчался сквозь тьму: три быстрых зверя и четвертый, хромающий и уже далеко отставший. Он слишком ослаб, обезумел от голода, потерял ловкость — поэтому еще один член Д'айверса был убит простой женщиной, и притом безо всякого труда. Она также сумела одним движением ножа изуродовать второго.

Т'ролбарал нуждался в пище. Кровь лошади едва начала утолять безграничную жажду, но даже от этой порции по телам пронесся отзвук силы, надежды на выздоровление.

За Небралом охотятся. Какая наглость! Вонь врагов заполнила воздух; казалось, ветер приносил ее со всех сторон, кроме той, что впереди. Ярость древней жизни, смертельная угроза — Т'ролбарал страдал от этого ощущения. Что за звери за ним гонятся?

Четвертое тело, плетущееся уже в половине лиги позади, чувствовало близость преследователей. Они шли незаметно, как будто не желали слишком приближаться, приканчивать раненого Д'айверса. Их присутствие обнаружил рев… но с тех пор за спинами была тишина и чувственное ощущение чьей — то близости.

Они просто играют с Небралом. Понимание раздражало Т'ролбарала, кислотой кипело в тяжело стучащих сердцах. Будь он здоров, будь его семь, а не три и обрубок сзади — твари познали бы страх и боль. Даже сейчас Небрал планировал залечь в засаду, используя раненое тело как приманку. Но это очень рискованно — никто не смог бы предсказать, сколько тварей охотятся за ним.

Да, шансов мало. Он отчаянно бежит, как заяц. Он беспомощен в чужой игре.

Передовые трое Д'айверсов перестали чуять запах врага. Неудивительно. Немногие способны померяться с Деджимом Небралом в скорости. Похоже, они удовлетворятся забавой с раненым, дав оставшимся троим возможность разглядеть врагов, опознать и запомнить, готовя жестокую месть.

Но таинственные твари не показывались, не спешили рвать на куски раненого. Даже отставший член своры переставал чуять вражью вонь.

Бессмыслица.

Деджим Небрал замедлил бег. Он чувствовал любопытство и, в немалой степени, беспокойство.

* * *

Благословенная прохлада сменилась промозглым холодом. Ночь опустилась на бредущих солдат, вызвав поток новых жалоб. Баюкая на груди девочку, Скрипач шел в дух шагах сзади Калама и Бена; за ним почти неслышно ступала Апсалар.

Лучше, чем палящее солнце и жара… но не намного лучше. Обгорелая кожа на плечах быстро теряла тепло, производимое утомленными телами. Наиболее пострадавшие уже тряслись в ознобе, словно заблудившиеся в лесу дети, и лихорадка окружала их видениями. Уже не раз кто-то кричал от ужаса, углядев в темноте громадных чудищ. Они бродили вокруг, сверкая глазами — углями оттенка стылой крови. Так рассказывала Поденка, поражая окружающих нежданно проснувшимся поэтическим талантом.

Но, как все чудовища, рождаемые воображением детей, они не подходили близко, не показывали себя. Поденка и Гвалт клялись, что видели… кого-то. Они мчались рядом с колонной, но много быстрее, и вскоре пропали впереди. Всего лишь видения лихорадящего ума, сказал себе Скрипач.

Но даже он чувствовал нарастающую тревогу. У них действительно появилась компания, там, во тьме, среди канав, оврагов и каменных осыпей. Недавно ему послышались голоса, как будто вдалеке кто-то спускался с небес. Но голоса скоро утихли. А вот нервы его не успокаивались. Похоже, он сдается усталости; похоже, лихорадка захватывает и его рассудок.

Быстрый Бен резко повернулся и начал всматриваться во тьму.

— Что там? — тихо спросил сапер.

Колдун поглядел на него, потом снова во тьму, и промолчал.

Еще десять шагов. Калам вытащил кинжалы из ножен.

"Вот дерьмо!"

Он замедлил шаг, чтобы оказаться рядом с Апсалар, и попытался задать вопрос, но она жестом приказала молчать.

— Будь настороже, сапер. Думаю, нам бояться нечего… но и я могу ошибаться.

— Так кто там? — требовательно сказал он.

— Часть сделки.

— И что это должно значить?

Она рывком вскинула голову и будто понюхала ветер. Голос прозвучал громко и тревожно: — Все с тракта — на южную сторону — БЫСТРО!

Команда пролетела вдоль старинной дороги, родив слабое эхо ужаса. Оказаться без оружия, без лат — что может быть страшнее для солдат? Они падали на обочину, прячась среди теней, затаив дыхание и широко раскрыв глаза. Уши малазан пытались уловить в темноте самые слабые звуки.

Низко пригнувшись, Скрипач двинулся к своему взводу. Если сюда приближается недруг, лучше погибнуть со своими подчиненными. Он уловил шумок сзади и обернул голову. Корабб Бхилан Зену'алас. Воин сжимал толстую, расширенную на конце палку — не сук, а скорее обломок корня гилдинги. — Где ты его нашел? — прошипел сапер.

Ответом послужило дерганье плеч.

Дойдя до взвода, Скрипач замер. Рядом показался Бутыл. — Демоны, — зашептал он, — вон там… — Кивок указал на северную сторону дороги. — Сначала я думал, это покров морского зла с побережья, тот, что вспугнул птиц в заливе…

— Покров чего?

— Но это не он. Ближе. Я заметил ризан и заставил подойти поближе к твари. Чертовски большой зверь, сержант. Нечто среднее между волком и медведем, но размером с бхедрина. Он двигался на запад…

— Ты не разорвал связь с ризанами?

— Они слишком голодные, чтобы повиноваться — а я еще слаб, сержант…

— Не беспокойся. Ты сделал все, что смог. Итак, волкобык или медведебык бредет на запад…

— Да, он прошел от нас в пятидесяти шагах. Не верю, что он мог нас не учуять. Похоже, его добыча — не мы.

— Так мы ему не интересны?

— Надеюсь, сержант.

— И что это значит?

— Ну, я послал туда плащовку, чтобы изучить воздух — они могут чувствовать зверей, когда те движутся и нагревают воздух — жар тела остается на некоторое время видимым, особенно в холодную ночь. Бабочки — плащовки нуждаются в таком чувстве, чтобы избегать ризан — хотя это не всегда им…

— Бутыл, я не натуралист. Что ты увидел или почуял через треклятую бабочку?

— Ну, эти твари быстро бегут на запад, сходясь…

— Выражаю благодарность командования! Рад, что ты наконец добрался до сути.

— Эээ… ну… Тише! Думаю, нам надо лежать тихо — и происходящее нас не коснется.

— Ты уверен? — вмешался Корабб.

— Ну, это кажется вероятным…

— Если они не действуют сообща, готовя нам западню…

— Сержант, — ответил Бутыл, — мы не такие уж важные особы.

— Может, мы и нет. А что насчет Быстрого Бена, Калама, Синн и Апсалар?

— Я мало о них знаю, сержант. Но вам нужно их предупредить, что тут происходит. Если они еще сами не узнали.

"Если Быстрый еще все не разнюхал, он заслуживает, чтобы башку с плеч оторвали…" — О них не беспокойся.

Скрипач вгляделся в окружающий сумрак. — Есть возможность найти укрытие получше? За это я гроша не дал бы.

— Сержант, — изменившимся голосом прошипел Бутыл, — уже поздно.

* * *

Разведя свои тела на десять шагов друг от друга — одно по середине старой дороги, два других около неглубоких канав по сторонам — Деджим Небрал скользил, низко прижавшись к земле, напрягая глаза и тонкие кожаные опахала ушей.

Что-то не так. В полулиге позади четвертый его член ковылял, ослабев от страха и кровопотери — но если враги оставались рядом, сейчас они не издавали ни звука. Задний Д'айверс встал и присел, качая головой, изучая окрестную темноту. Ничего. Ни движения, кроме порхающих бабочек и ризанских ящериц.

Трое на дороге уловили запах людей, и дикий голод поборол все прочие мысли. Смертные воняли страхом — этот запах придаст крови в глотках Д'айверса кислый, металлический привкус. Небрал любит этот привкус.

Что-то выскочило на тракт в тридцати прыжках впереди.

Громадное, черное. Знакомое.

"Дерагот". Невозможно — они пропали, поглощенные ими же созданным кошмаром. Всё не так.

Воздух на юге разорвал вой, и четвертый его член крутанулся на месте, зарычал.

Передовые Д'айверсы рванулись, устремив взоры на одинокого Дерагота. "Если он один, ему конец…"

Зверь бросился навстречу, устрашающе заревев.

Деджим Небрал поддал ходу.

Боковые тела Д'айверса попытались отклониться, когда из тьмы вырвались новые Дераготы — по два с каждой стороны. Разинув пасти, так что губы полностью обнажили громадные клыки, Дераготы громоподобно заревели. Крепкие зубы вонзились в плоть боковых Д'айверсов, распарывая мышцы, разгрызая кости. Твари забили лапами. Из — под содранной кожи показались ребра.

Боль — какая боль! — средний Д'айверс прыгнул, желая встретить Дерагота, повалить его. Правая лапа угодила в капкан челюстей; Деджим Небрал задергался в воздухе. Кости выскочили из суставов, голень затрещала, превращаясь в груду обломков.

Тяжело ударившийся о землю Д'айверс пытался извернуться, царапал широкую голову Пса Тьмы когтями. Дотянулся до глаза и вырвал его. Глазное яблоко полетело в темноту.

Дерагот отпрянул, завыв от жгучей боли.

И тут за загривке этого тела сомкнулись другие челюсти. Брызнула кровь, когда зубы вгрызлись в хрящи и связки, проникая до костей.

Собственная кровь наполняла ныне горло Небрала.

"Нет, так кончиться не может…"

Двое других тоже умирали. Дераготы успели порвать их в клочья.

Далеко на западе одинокий выживший Д'айверс скорчился и упал на землю.

К нему подскочили трое Псов Тени. Прежде чем подойти, они переглянулись между собой — уловки — это значит…

Волчьи челюсти зажали шею Небрала, оторвали от грунта.

Т'ролбарал ожидал последнего их сжатия, убийства… но вместо этого зверь побежал, таща его над землей, и другие последовали за ним. На запад, на север, потом на юг, в пустоши.

Они неутомимо мчались в холодной ночи.

Беспомощный остаток Деджима Небрала не сопротивлялся — сопротивление было бесполезным. Быстрой смерти не будет — твари придумали ему какую — то иную участь. Он сообразил, что, в отличие от Дераготов, эти звери имеют хозяина. Хозяина, желающего сохранить жизнь Небралу. Непонятное, хрупкое положение — "но я еще жив. Еще жив…"

* * *

Яростная битва закончилась. Калам, лежавший около Быстрого Бена, прищурился и кое-как различил силуэты демонов — они помчались на запад, вдоль тракта, не бросив на людей и одного взгляда.

— Похоже, охота не окончена, — буркнул ассасин, стирая со лба едкий пот.

— О боги! — пробормотал Бен.

— Ты слышал этот вой, — продолжал Калам. Он сел. — Гончие Тени, не так ли, Быстрый? Итак, тут котоящеры, и громадные медведи-псы вроде тех, что убил Тоблакай в Рараку, и Гончие… маг, я не хочу больше идти по середине дороги.

— Боги, — снова прошептал человек рядом.

* * *

Радостный союз лейтенанта Прыща с Госпожой Удачи распался, когда через три дня после И'Гатана его патруль попал в засаду. Сброд голодных бандитов. Они побили их, но лейтенант получил арбалетный болт прямо в левое плечо и удар мечом прямо над правым коленом — мышцы там отделились, обнажив кость. Целители сумели залатать раны, нарастив грубые рубцы, но стреляющая боль никуда не делась. Он ехал в задней части забитого ранеными фургона. Наконец в поле зрения показались северное море и капитан Добряк.

Добряк молча забрался на повозку, ухватил Прыща за здоровую руку и вытянул наружу. Лейтенант чуть не упал, встав на правую ногу, и зашатался. Капитан тянул его за собой.

Прыщ сказал, задыхаясь: — Что за спешка, капитан? Я не слышу тревоги…

— Ты просто не слушал, — бросил в ответ Добряк.

Прыщ огляделся — нервно и торопливо — но не заметил ни бегущих солдат, ни дующих в трубы сигнальщиков. Лагерь быстро разрастался, люди в плащах и капюшонах толпились у костров — с моря задувал резкий бриз. — Капитан…

— Мои офицеры не страдают от пары вырванных из носа волосков. В фургонах полно тяжелораненых, и вы им мешаете. Целители с вами закончили. Пора разминать раненую ногу. Пора снова стать солдатом — прекрати хромать, черт тебя дери! — вы подаете дурной пример окружающим, лейтенант.

— Простите, сэр. — Потный Прыщ старался не отстать от командира. — Могу задать вопрос? Куда мы идем?

— Поглядеть на море. Потом вы примете командование над побережными постами, первая смена. Настоятельно советую произвести проверку доспехов и оружия, ибо я намерен вскоре сам все там осмотреть.

— Слушаюсь, сэр.

Впереди, над серым, покрытым белыми барашками волн морем, стояли высшие офицеры Четырнадцатой Армии. Адьюнкт, Нил и Нетер, Кулаки Блистиг, Темул и Кенеб. Неподалеку находились завернувшаяся в тяжелый кожаный плащ Т'амбер, вождь Желч и его вечный помощник Имрал, а также капитаны Рутан Гудд и Мадан'Тул Реде. Не хватало лишь Тене Баральты; лейтенант уже успел услышать, что Кулак по — прежнему плох, лишился глаза и руки, и лицо его страшно обожжено. Капитан Добряк за ним не явился, что означало — Алый Клинок будет лечиться и дальше.

Рутан Гудд тихо говорил Реде и двум хундрилам: — … просто упал в море — те рифы, там, где волнуется море — это место городской крепости. Ее окружал островок — кольцо земли — и к берегу вел мост — от него остались только опоры, видимые при отливах. Говорят, причиной стало падение анклава Джагутов далеко на севере.

— Как остров мог затонуть? — воскликнул Желч. — Чепуха, капитан.

— Т'лан Имассы сломали джагутскую магию — лед ослаб, растаял, и уровень морей поднялся. Достаточно, чтобы подрыть молы и само основание крепости. Все это случилось тысячи лет назад…

— Так ты не просто солдат, а историк? — спросил вождь. В свете заходящего солнца его татуированное лицо окрасилось тусклым пурпуром.

Капитан пожал плечами: — Лучшая карта Семиградья, которую я видел, была фаларийской. На ней отмечены опасные места побережья — до самого Немила. Ее копировали множество раз, а оригинал восходит к тем временам, когда пользовались лишь оловом, медью, свинцом и золотом. Торговля Фалара и Семи Городов имеет долгую историю, Вождь Желч. Это понятно, ведь Фалар лежит между Квон Тали и Семиградьем.

— Капитан Добряк заметил: — Странно, но вы не похожи на фаларийца. И имя у вас не тамошнее.

— Я родом с острова Бой, капитан. Он лежит напротив Внешних Глубин. Это самый отдаленный из цепи островов; наши предания говорят, что мы — остатки первоначального населения Фалара. Рыжие и русые островитяне, которых вы зовете фаларийцами — на самом деле пришельцы из восточного океана, с той стороны Пучины Искателя или с неведомых островов, ускользнувших от глаз наших путешественников. Они не помнят своей прародины, даже думают, что вечно жили здесь. Но древние карты говорят иное: все наши земли назывались Боевыми островами, а слово "Фалар" было картографам неизвестно.

Прыщ не мог расслышать, о чем беседовала Адъюнкт с приближенными — ветер и бормотание Гудда заглушали всё. Нога лейтенанта сильно болела, он не мог найти положения, в котором было бы удобно стоять. И еще ему становилось холодно. Пот готов был замерзнуть на коже. Лейтенант мог думать лишь об одеялах, оставшихся в палатке.

"Бывают времена", — мрачно подумал он, — "когда мне очень хочется убить капитана Добряка".

* * *

Кенеб смотрел на тяжелые волны Кокаральского моря. Четырнадцатая Армия обошла Сотку и уже удалилась от города на тринадцать лиг. Его слух ловил обрывки разговоров ехавших сзади офицеров, но свист ветра заглушал почти все слова. Да и слишком уж внимательно прислушиваться не стоило.

Маги и офицеры, скакавшие рядом с Кенебом, молчали. Сказывались усталость и желание поскорее перевернуть страшную, наводящую на тягостные воспоминания страницу истории Четырнадцатой.

Марш был напряженным. Сначала армия шла на юг, потом на запад, потом повернула на север. Где-то в окрестных морях поджидал флот галер и транспортных судов. Слава богам, их скоро погрузят на борт. Потрепанные легионы смогут покинуть чумной континент.

"Поплывем… вот только куда?"

Он надеялся, что домой. На Квон Тали. Хотя бы временно — организоваться, получить пополнение. Выплюнуть последние песчинки Худом целованной пустыни. Он вернется к жене и детям — и пусть встреча поднимет старые обиды и трения! В их совместной жизни было слишком много ошибок; даже редкие моменты единения окрасились в памяти горькой желчью. Минала. Его невестка сделала то же, что сделали многие жертвы: спрятала раны, сделала вид, что жестокого насилия не происходило, заставила себя поверить, будто вся вина лежит на ней, не на безумце — муже.

Кенеб боялся, что смерти ублюдка окажется недостаточно. Придется кропотливо извлекать корни и нити, сплетшиеся в беспорядочную сеть. О, этот проклятый гарнизон! Жизни, связанные незримыми, но прочными веревками невысказанных обид и не оправдавшихся надежд, обманов и самообманов — чтобы порвать их, понадобилось восстание размахом в материк. "Но раны так и не исцелились".

Он прошагал далеко, только чтобы видеть, как Адъюнкт и ее клятая Армия оплетаются теми же нитями. Наследием измены, осознанием невыносимой истины: некоторые деяния не отменить и не исправить.

Пузатые кувшины заполняют рынки, и на их боках одна сцена: тучи мелких желтых бабочек, сквозь которые едва различимы фигурки и поток мутной реки. Ножны с вороньими перьями. Псы, нарисованные на городских стенах, и каждый прикован к соседу костяной цепью. Базары, на которых торгуют реликвиями, будто бы принадлежавшими героям Седьмой Армии — Балту, Луллю, Ченеду и Дюкеру. И, разумеется, самому Колтейну.

Когда враг обнимает твоих собственных героев, чувствуешь себя странно… обманутым, обокраденным. Как будто похищение жизней стало лишь началом, и ныне похищены легенды, история вышла из — под контроля. "Колтейн принадлежит нам! Как они смеют?" Но все чувства, рожденные темными закоулками души, не имеют смысла. Выскажи их — покажешься идиотом. Мертвецов всегда используют, они не могут защититься от желающих использовать их имена — честно или бесчестно — желающих истолковывать их подвиги и заслуги. Ах, это такое унижение… такая несправедливость.

Новые культы с уродливыми иконами — они ничего не прибавят к славе Собачьей Упряжки. И не намерены. Кенебу казалось, что они просто стараются привязать себя к моменту прошлой славы, к месту недавнего подвига. Нет сомнения — Последняя Осада И'Гатана вскоре обретет статус мифа; и ему хотелось поскорее уплыть подальше от земли, на которой возможно рождение и вскармливание подобного святотатства.

Заговорил Блистиг: — Здешние воды опасны для бросания якорей. Адъюнкт, что, если переместиться несколько…

— Нет.

Блистиг глянул на Кенеба.

— Ветер переменится, — сказал Нил.

"Дитя, чье лицо усеяно морщинами. Истинное наследие Собачьей Упряжки. Морщины и вечно обагренные руки".

Темул, юный викан, командир недовольных, ворчливых стариков, все еще мечтающих о мщении убийцам Колтейна. Он ездит на лошади Дюкера — тощей кобыле, глаза которой — Кенеб готов поклясться! — полны неизбывного горя. Он носит с собой свитки, вроде бы содержащие записи Дюкера, но никому не хочет показать их. Юноша, отягощенный последними месяцами жизни солдата Старой Гвардии, как-то сумевшего запасть в душу викана. Это само по себе необычайно, думал Кенеб, но его история останется нерассказанной, ибо знает ее лишь сам Темул, а степной всадник не умеет слагать баллады и даже связно излагать детали. "Он просто проживает их. Этого жаждут культисты, и этого им никогда не получить. Подлинности чувства".

Кенеб не слышал шума громадного лагеря. Но он не мог забыть одного из шатров наспех разбитого походного городка. Обитатель шатра молчит целые дни. Его очи взирают в пустоту. Остаток Тене Баральты исцелен… то есть кости и плоть. Увы, дух — иное дело. Родина неласково обошлась с Алым Клинком. Но Кенеб сомневался, желает ли этот изувеченный человек покидать родную землю.

— Чума стала еще злее. Серая Богиня гонится за нами, — сказала Нетер.

Адъюнкт дернулась. Блистиг ругнулся и ответил: — Но, идя бок о бок с повстанцами, Полиэль убьет почти всех!

— Я сама не понимаю, — признала Нетер. Покачала головой. — Однако ясно, что ее алчный взор устремлен на малазан. Она охотится, она подходит все ближе.

Кенеб зажмурился. "Что же, нам еще недостаточно бед?"

* * *

Вскоре после восхода они наткнулись на убитую лошадь. Между тучами плащовок сновали две костяных ящерицы, подпрыгивали на задних лапах, мотали головами, жевали, сбивали насекомых ударами хвостов.

— Дыханье Худа, — пробормотала Лостара Ииль. — Кто это?

— Телораст и Кодл, — ответила Апсалар. — Духи, привязанные к скелетикам. Они некоторое время идут со мной.

Калам присел у трупа лошади. — Котоящеры, — сказал он. — Набежали со всех сторон. — ассасин выпрямился и начал изучать окрестные камни. — Не думаю, что Мазан Гилани пережила нападение.

— А вот и ошибся, — прозвучал голос справа.

Солдат сидела на гребне холма, выпрямив одну ногу. Вторая была сплошь, до сапога, покрыта кровью. Глаза Мазан Гилани помутнели от боли, кожа стала пепельной. — Не могу остановить кровь. Я убила одного урода и ранила другого. Тут пришли Гончие…

Капитан Сорт повернула голову: — Мертвяк! Сюда, быстро!

— Спасибо за нож, — сказала Мазан.

— Возьми себе, — ответила Апсалар.

— Извини. Не печалься из — за лошади…

— Печаль мне привычна… но тебя я не виню.

— Ну, нам все же предстоит долгая прогулка, — заметил Калам.

* * *

Бутыл подошел вслед за Мертвяком, встав достаточно близко, чтобы внимательно рассмотреть птицеподобные скелетики, увлеченно ловящие бабочек на костяке лошади. Он следил за резкими движениями, взмахами костяных хвостов, видел, как темнота их душ сочится через трещины костей.

Кто-то встал рядом. Скрипач, понял он, подняв голову. Голубые глаза сапера смотрели на неупокоенных рептилий.

— Что видишь, Бутыл?

— Сержант?

Скрипач взял его за руку и отвел подальше. — Не здесь…

— Духи, овладевшие связанными костями.

Сержант кивнул: — Апсалар сказала то же. Но что за духи?

Бутыл хмурился, колебался.

Скрипач выругался сквозь зубы.

— Ну, я полагал, она знает, но по неким причинам не сказала, так что думал, и мне будет неудобно…

— Солдат…

— То есть она была вашей сослуживицей, и все такое…

— Сослуживица, которой довелось быть одержимой богом Веревкой все то время, что мы служили вместе. Если она чего-то не говорит, я не удивляюсь. Скажи, Бутыл, какая плоть была родной для этих духов?

— Вы так намекаете, что не доверяете ей?

— Я даже тебе не доверяю.

Бутыл нахмурился и отвернулся. Поглядел на Мертвяка, хлопотавшего над Мазан Гилани, услышал шепот магии Денала… и уловил дыхание самого Худа. "Ублюдок — некромант. Проклятие!"

— Бутыл.

— Сержант? О, простите. Я удивлялся.

— Чему же ты удивлялся?

— Ну, почему Апсалар таскает двух драконов на веревочке.

— Они не драконы. Они — мелкие ящерицы…

— Нет, сержант. Это драконы.

Глаза Скрипача раскрывались все шире.

Бутыл так и знал, что новость ему не понравится.

Глава 14

В идеи "рая после смерти", друзья мои, есть нечто глубоко циническое. Это уклончивое обещание, приманка. Это возможность самооправдания. Будто бы человек не обязан принимать на себя ответственность за мир, какой он есть, вообще не должен тревожиться о нем. Чтобы бороться за перемены, за истинную благость подлунного мира, человек должен в глубине души признавать за смертной реальностью самостоятельную ценность, принадлежащую не ему, а его детям и детям его детей. Видя в жизни всего лишь короткую пробежку по пути скверны и страданий — принесенных его собственным равнодушием — человек оправдывает все виды несчастий и нищеты, налагает кары на еще не родившиеся жизни.

Я отрицаю идею рая за костяными Вратами. Если душа поистине переживает переход в иной мир — тогда подобает всем нам, друзья мои, взращивать в себе веру в подобие. Ожидающее нас является отражением того, что осталось позади; расточая понапрасну дни смертной жизни, мы теряем возможность понять, что такое добро, лишаем себя практики сочувствия, сострадания, помощи и целения. Мы оставляем эти блага на обочине, устремившись в место славы и красоты, которых мы еще не заслужили — и, разумеется, уже не успеем заслужить.

Апокрифические писания Таноанского Странника Духа Кимлока,

Эрлитанское десятилетие

Чаур взял ребенка, вроде бы собираясь покачать на колене, но Баратол положил тяжелую руку ему на плечо. Кузнец покачал головой: — Она еще мала. Держи крепче, Чаур, но не сломай кости.

Простак, ответив широкой улыбкой, продолжил баюкать и качать дитя.

Баратол Мекхар откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и сомкнул ненадолго глаза, стараясь не вслушиваться в спор за стеной. Там Сциллара отражала совместную атаку Л'орика, Нуллис, Филиада и Урдана, требовавших принять ребенка во имя материнского долга, материнской ответственности и кучи других высокоморальных понятий. Они кидались обвинениями и требованиями, как камнями. Баратол не мог припомнить, чтобы жители деревни проявляли подобное рвение. Да, добродетель дается им легко, ведь выплачивать ее цену должна будет чужачка, не они сами.

Кузнец готов был признаться, что восхищается этой женщиной. Дети действительно большая обуза. Девочка не стала плодом любви, так что отсутствие материнской привязанности понять можно. А вот жесткость соседей начинала его сердить и даже немного пугать.

Хейриз появилась из соседней комнатушки. Она не произнесла ни слова во время спора, просто сидела у кушетки Сциллары. — Идиоты, — закачала старуха головой. — Напыщенные, болтливые зануды! Только послушай их бормотание! Баратол, ты подумаешь, что дитя — возрожденный Император!

— Боги сохраните, — пробурчал Баратол.

— Джесса, из последнего дома к востоку… у нее последний ребеночек вышел с сухими ногами, расслабленный. Вот она не откажется от дара. Все знают.

Баратол рассеяно кивнул, думая совсем о другом.

— У Джессы даже третий этаж есть. Она не кормила пятнадцать лет, но мать она хорошая. Деревня сможет вытянуть одну девчонку… и пусть ее крики заглушат вопли подросших сорванцов. Отдадим ее к Джессе, и все будет путем.

— Тут Л'орик…

— И что?

— Ничего. Кажется, он опаляет все, к чему прикасается. Или поджигает.

— Ну, это же не его дело?

— Хейриз, таким людям есть дело до всего на свете.

Старуха подтащила стул, уселась рядом с кузнецом. Прищурилась. — Долго будешь терпеть?

— Пока паренек Резак не оправится. — Баратол потер лицо. — Слава богам, весь ром выпили. Я уже забыл, как он на людей действует.

— Так все дело в Л'орике?

Он поднял брови.

— Его появление тебя не просто опалило, а сожгло. Кажется, в прошлом ты сотворил дурное дело. — Она фыркнула. — Думаешь, мы чем-то отличаемся? Ты воображал, что сможешь вечно здесь отсиживаться — а теперь понял, что не сможешь. Разве что, — ее глаза стали щелками, — убьешь Л'орика…

Кузнец оглянулся на Чаура. Тот строил девочке рожи и сюсюкал, а она в ответ пускала пузыри, блаженно не сознавая, какое уродливое лицо у самозваной няньки. Баратол вздохнул. — Я не желаю никого убивать, Хейриз.

— Так ты поедешь с ними?

— До побережья.

— Едва Л'орик расскажет, за тобой начнется охота. Добравшись до берега, Баратол, сядь на первое же судно и беги с клятого континента. Пока можешь. Мне тебя будет не хватать — ты был здесь единственным мужиком с мозгами. Видит Худ, все в мире переменчиво.

Они подняли головы, когда вышел Л'орик. Верховный Маг побледнел, на лице застыло удивленное выражение. — Просто не понимаю…

— А тебе и не понять, — фыркнул кузнец.

— Вот до чего докатилась цивилизация, — сказал маг, скрестив руки на груди и сверкая глазами.

— Точно замечено. — Баратол не спеша поднялся на ноги. — Не слышал, чтобы Сциллара звала тебя сюда.

— Я тревожусь о ребенке.

Кузнец начал прохаживаться по комнате. — Ну нет. Ты заботишься о собственности. О твоей версии этого понятия, пред которым все другие должны преклонять колени. А Сциллару твоя версия не впечатлила. Слишком она умная.

Баратол пошел в другую комнату и схватил Нуллис за край платья. — Ты, — зарычал он, — вон отсюда. И другие тоже. — Он дотащил плюющуюся, бранящуюся семкийку до выхода, вытолкнул и встал у двери. Остальные толкались, спеша поскорее выбежать.

Вскоре Сциллара и Баратол остались наедине. Кузнец поднял глаза. — Как рана?

Женщина скривилась. — Та, что превратила руку в бесполезную палку, или та, из-за которой я буду ходить раскорякой, как краб?

— На плече. Сомневаюсь, что раскоряка продержится долго.

— Тебе откуда знать?

Кузнец пожал плечами. — Любая женщина в деревне родила двоих или троих. И все ходят нормально.

Она смотрела с подозрением. — Ты тот, кого зовут Баратол. Кузнец.

— Точно.

— Мэр дыры, которую почему-то называют селением.

— Мэр? Не думаю, что мы выбирали мэра. Нет, я всего лишь самый большой и самый скучный из здешних обитателей. Это и сделало меня заметным.

— Л'орик говорит, ты предал Арен. Ты отвечаешь за гибель тысяч людей, когда Т'лан Имассы подавляли мятеж.

— У всех у нас бывали неудачи.

Сциллара засмеялась. Смех прозвучал на редкость безрадостно. — Ну, спасибо, что изгнал отсюда этих дураков. Или ты хочешь продолжить с того пункта, которым они закончили?

Кузнец покачал головой: — Есть вопросы о твоих приятелях и спутниках. Кажется, Имассы устроили засаду с целью похитить молодую женщину, Фелисин Младшую.

— Л'орик то же говорит, — ответила Сциллара. Она уселась прямее; это усилие заставило ее заморгать. — Но она никто. Чушь какая-то. Думаю, они пришли не ее украсть, а Геборика убить.

— Она была приемной дочерью Ша'ик.

Женщина дернула плечом (и снова заморгала). — Таких в Рараку было много.

— А откуда появился Резак?

— Из Даруджистана.

— Как раз туда вы и ехали?

Сциллара закрыла глаза. — Теперь это не важно, не так ли? Вы уже похоронили Геборика?

— Да. Он же был малазанином? У нас тут полно диких собак и шакалов.

— Лучше выкопайте его, Баратол. Не думаю, что Резак оставит тело здесь.

— Почему же?

Ответом послужило неопределенное движение головы.

Баратол пошел к выходу. — Выспись, Сциллара. Нравится тебе или нет, ты одна можешь накормить ребенка. Или нам уламывать Джессу из последней хижины? Так или эдак, девочка скоро проголодается.

— Голодная, — пробурчала женщина ему в спину. — Как кошка с глистами.

В главной комнате ребенок перешел в руки Верховного Мага. Многочисленные оспины на лице здоровенного дурачка Чаура покрылись слезами, но Л'орик, качавший завозившуюся девочку, этого не замечал.

— Один вопрос, — обратился к магу Баратол. — В какой возраст нужно войти, чтобы потерять твое расположение?

Маг нахмурился: — О чем ты?..

Кузнец отвернулся и пошел к Чауру. — Нам с тобой надо выкопать труп. Помашем лопатами. Чаур, ты это любишь.

Чаур кивнул, выдавив кривую улыбку и шмыгнув носом.

Баратол вышел и повел дурачка к кузнице, где они взяли лом и лопату, а затем направился к западу от деревни. Ночью прошел необычный для этого времени года дождь, но сейчас следов почти не осталось — яростное солнце иссушало все. Могила находилась около ямы, в которую свалили остатки освежеванных лошадей. Урдану велено было их сжечь, но он, разумеется, забыл. На костях и кишках уже попировали стервятники, шакалы и волки, а сейчас они кишели мухами и червяками. В двадцати шагах валялось нетронутое падальщиками вздувшееся тело мертвого демона.

Чаур начал выкапывать тело Геборика, а Баратол уставился на уродливый труп демона. Растянувшаяся кожа покрылась белыми полосами, будто трещинами. Баратолу показалось, что вокруг трупа разлилось что-то черное, будто он уже лопнул.

— Я сейчас, Чаур.

Тот ухмыльнулся.

Кузнец подходил ближе — и хмурился всё сильнее. Пятно оказалось тысячами дохлых мух. Демон так же неприкасаем для них, как и безрукий старик. Баратол замедлил шаг, остановился в пяти шагах от мерзкого тела. Он заметил, что оно дергается — вот снова! Что-то пыталось вылезти из кожи.

И тут кузнец услышал голос внутри головы.

— Нетерпение. Прошу, будь так добр, крайне осторожно прорежь мою несносную шкуру.

Кузнец вытащил нож и подошел к телу. Склонился и провел острым лезвием вдоль одной полосы. Толстая шкура внезапно лопнула; Баратол отскочил с руганью — из разреза хлынула желтая жижа.

Что-то вроде пальцев, затем целой руки показалось, расширяя разрез; еще миг — и весь зверь выскользнул наружу, заморгал четырьмя глазами. В отличие от спавшейся оболочки, у него были все четыре ноги, две явно меньше и бледнее, но вполне подвижные.

— Голод. У тебя есть еда, незнакомец? Или ты сам еда?

Баратол вложил нож в ножны и вернулся туда, где Чаур уже вытягивал труп Геборика. Демон зашлепал следом.

Кузнец схватил торчавший из могилы лом и повернулся, взвешивая инструмент в руках. — Что-то мне подсказывает, — обратился он к демону, — что новый мозг у тебя не вырастет, ежели проткнуть нынешний.

— Возбуждение. Я трясусь от ужаса, незнакомец. Забавно. Серожаб просто шутил, побуждаемый твоим выражением ужаса.

— Это не ужас был. Отвращение.

Нелепые глаза демона завращались в орбитах, когда он попытался заглянуть за спину кузнеца: — Мой брат идет. Он здесь, я чую его.

— Поспеши, — бросил Баратол. — Он желает нового демона — хранителя. — Он глянул на Чаура. Здоровяк стоял над завернутым в саван телом, пялясь на воскресшего демона.

— Все нормально, — сказал Баратол. — Чаур, неси тело на доски позади кузни.

Дурачок снова заухмылялся и поднял тело Геборика. До кузнеца донеслась вонь разложения.

Он пожал плечами и поднял лопату.

Серожаб прыгал в сторону ближайших хижин.

* * *

Дремавшая Сциллара подскочила, когда ее голову заполнил восторженный голос: — Радость! Дражайшая Сциллара, кончилось время стражи! Доблестный и стойкий Серожаб защитил твою святость, и выводок кишит в руках Л'орика!

— Серожаб? Но они говорили, ты умер! И почему ты говоришь? Раньше никогда со мной не разговаривал…

— Женщина с выводком должна защищаться тишиной. Все натиски и атаки беспокойства отражены смелым Серожабом. К счастью, отныне я волен насытить твое чудесное я моей неумирающей любовью!

— О боги! Вот это приходилось терпеть всем остальным? — Сциллара ухватилась за трубку и порцию ржавого листа.

Еще миг — и демон ворвался в дверь в сопровождении Л'орика, державшего на руках ребенка.

Сциллара скривилась и яростно застучала кресалом.

— Девочка проголодалась, — сказал маг.

— Чудно. Она сдуется и перестанет исходить какашками. Ладно, отдавай маленькую пиявку.

Верховный Маг подошел и протянул ребенка. — Признай же, Сциллара, что это дитя принадлежит тебе.

— Да, да, она моя. Вижу по блеску жадности в глазах. Молись, Л'орик, ради спасения мира, чтобы от отца ей досталась лишь голубая шкурка.

— Ты знаешь, кто он был?

— Корболо Дом.

— А. Думаю, он еще жив. Гостит у Императрицы.

— А мне плевать. Я тонула в дурханге. Если бы не Геборик, я стала бы одной из зарезанных прислужниц Бидитала. Геборик… — Он прищурилась, разглядывая сквозь клубы дыма прильнувшую к груди девочку. Потом сверкнула глазами на Л'орика: — Какие-то клятые Т'лан Имассы убили его! Почему?

— Он был слугой Трича. Сциллара, началась война богов. А платим за нее мы, смертные. Быть подлинным поклонником — опасное дело. Кому или чему бы мы ни поклонялись. Кроме, разве что, Хаоса — ведь в эту эпоху он единственный усиливается и возвышается.

Серожаб не спеша вылизывался, вроде бы сосредоточившись на отросших конечностях. Демон выглядел… уменьшившимся.

Сциллара сказала: — Итак, ты вновь обрел приятеля. Что означает: теперь ты можешь идти, куда бы тебе ни нужно было идти. Так иди, и поскорее уберись подальше отсюда! Я подожду пробуждения Резака. Думаю, двинусь за ним. Наш "великий поход" окончен. Покинь нас.

— Только если поверю, что ты не бросишь ребенка на произвол судеб.

— Какой там произвол. Его будущее столь же туманно, как и у любого другого. Здесь есть женщина Джесса, а у нее дочка, тоже Джесса. Они о ней позаботятся. Вынянчат — похоже, им это дело нравится. Я рада за них. Смотри, как я милосердна: не продаю ребенка, не так ли? Нет, просто ОТДАЮ, как дура последняя.

— Чем чаще и дольше ты будешь держать дитя у груди, тем меньше тебе захочется с ним расставаться. Материнство — этот состояние духа. Скоро ты поймешь.

— Отлично. Но ты тут при чем? Ясно. Я остаюсь рабыней, куда бы ни убегала.

— Духовное возрождение — не рабство.

— Ну-ка, Верховный Маг, покажи глубину своих познаний!

— Должен для начала сказать: твои слова удручают Серожаба.

— Переживет. Кажется, он вообще неистребим. Ну, я сейчас открою титьки. Решил поглазеть?

Л'орик резко отвернулся и вышел.

Выпученные глазищи Серожаба моргнули. — Я не удручен. Брат недопонял. Выводок вылезает и разбредается, чтобы каждый отпрыск жил сам по себе. Воспоминания. Многие опасности. Переходные мысли. Горести. Надо сопровождать бедного брата, ибо многие тревоги мира его воистину гнетут. Теплота. Я сохраню великую привязанность к тебе, ибо весьма редкая добродетель — быть недосягаемой в полной доступности. Согласись, неуклюже получается.

— Неуклюже — не первое слово, приходящее мне на ум. Спасибо за комплименты, даже такие гадкие и нелепые. Слушай! Постарайся вразумить Л'орика. Хотя бы малому научи. Скромности. А его дурацкую самоуверенность сбивай, выбивай напрочь! Он стал такой назойливый…

— Увы, это семейное. Родители Л'орика… гм, не нужно о них. Прощай, Сциллара. Чудные фантазии, медленно и тонко разворачивающиеся во тьме сырых болот воображения — вот что нужно, чтобы поддерживать мой плодоносный дух!

Демон пошлепал наружу.

В ее правый сосок вцепились десны. "Боль и радость, о боги! Что за жалкий, смущающий союз". Ну, хотя бы симметрия восстановлена. Нуллис все время клала девочку к левой груди, и Сциллира начинала чувствовать себя неправильно нагруженным мулом.

В той комнате раздались голоса. Она не внимала.

Похищена Фелисин Младшая. Самое худшее изо всего. Геборик хотя бы обрел покой от всяких мучений, да он был уже стариком. Свое отбыл.

А вот Фелисин…

Сциллара уставилась на существо у груди, на тонкие синие пальчики. Затем прислонила затылок к стене и начала набивать трубку.

* * *

Его разум заполняло нечто бесформенное и безвременное; но после нескольких вздохов вернулось понимание, мгновения потекли из прошлого в будущее. Резак открыл глаза. Серые балки потолка, в щелях обрывки паутины с трупиками мух и мошек. Два фонаря на крюках, с почти сгоревшими фитилями. Он пытался вспомнить, как оказался в этой незнакомой комнатке.

Даруджистан… кружащаяся монета… ассасины…

Нет, это было слишком давно. Треморлор — Дом Азата… Моби… одержимая богом девушка — Апсалар, о, любовь моя… Несколько слов от Котиллиона, бога, что некогда смотрел ее очами. Он был на Семиградье; он странствовал с Гебориком Руки Духа, Фелисин Младшей и Сцилларой, и демоном Серожабом. Он стал носителем кинжалов, убийцей… как только выпал шанс….

Мухи…

Резак застонал, рука потянулась к животу, скомкав одеяло. Разрез стал тонким рубцом. Он же видел… как выпали внутренности. Чувствовал ужасающее отсутствие веса, чувствовал, как кишки тянули к земле. Холодно, так холодно.

Все мертвы. Должно быть. Но тогда и он сам должен быть мертв, понял Резак. Его же вспороли. Он осторожно повернул голову, осматривая узкую комнату. Вроде бы чулан или склад. Полки почти пустые. Он один.

Движение утомило — он уже не смог даже вернуть руку на место.

Закрыл глаза.

Десять медленных, ровных вдохов — и он почувствовал, что оказался в ином месте. Стоит на ногах. Сад, запущенный и высохший, словно дожди не шли многие годы. Небо над головой белое, ровное. Впереди обрамленный камнем прудик, вода гладка и спокойна. Воздух тих, невыносимо горяч.

Резак приказал себе двигаться, но обнаружил, что остался на месте. Будто ноги пустили корни.

Слева затрещали кусты, листья сморщились, завились, будто в воздухе открывалась дыра. Еще миг — и сквозь врата вышли двое. Женщина и мужчина. Портал сразу сомкнулся, оставив завихрения и кольцо сожженных растений.

Резак попытался заговорить, но не обрел голоса. Вскоре он понял, что его не видят. Он дух, незваный свидетель.

Женщина высокая, по виду малазанка, а вот мужчина — явно иного племени. Он был красив, но то же время суров и опасен.

А на краю бассейна сидела другая женщина. Белокожая, изящная, с золотистыми волосами, искусно заплетенными во множество кос. Одна ее рука погрузилась в бассейн, но по воде не пошла рябь. Женщина изучала водную гладь и не поднимала головы навстречу пришедшим.

Гостья выпрямила спину и заговорила: — Что теперь?

Ее спутник похож на воина пустыни — лицо темное и спокойное, глаза — щелочки в паутине морщинок. У пояса висят два зловещего вида кистеня. Прочные доспехи. Он уставился на сидящую женщину. — Ты никогда не объясняла своих планов, Королева Снов. Меня тревожит эта часть сделки.

— Поздно сожалеть, — промурлыкала сидящая.

Резак уставился на нее. Королева Снов, богиня. Казалось, она не знает о присутствии Резака. Но это ее Королевство. Как такое возможно?

Мужчина скривил губы, услышав насмешливый тон богини. — Ты желаешь служения. Какого же? Я покончил с руководством армиями, с пророчествами. Дай приказ, если желаешь, но сделай это прямо. Убить кого-то, защитить кого-то — нет, не защитить, с этим я тоже завязываю.

— Именно твой… скептицизм… я ценю больше всего, Леомен Молотильщик. Но признаюсь, что разочарована. Тебя сопровождает не тот, кого я желала бы видеть.

Названный Леоменом оглянулся на малазанку, но промолчал. Затем его глаза стали удивленно раскрываться. — Корабб?

— Избранник Опоннов, — сказала Королева Снов. — Возлюбленный Госпожи. Его присутствие было бы полезно… — Она слабо вздохнула, нахмурилась и продолжила, не поднимая взгляда: — Вместо него я получаю другого человека, отмеченного другим богом. Почему, вот что интересно. Использует ли ее бог? Так, как делают все боги? — Она еще сильнее наморщила лоб. — Я не откажусь от такого… союза. Полагаю, Худ тоже понимает это. Но в глубине вод пруда видно нечто… тревожное. Воробушек, ты знаешь, что отмечена? Нет, полагаю, не знаешь — ведь тебя посвятили в младенчестве. Потом брат украл тебя из храма. Худ не простил его и в конце концов насладился местью, просто помешав целителю закончить лечение. А ведь одно движение руки лекаря могло бы изменить мир, избавить кое-кого от старинного проклятия. — Богиня помедлила. — Думаю, Худ сожалеет о своем решении. Недостаток скромности, его вечный порок. Думаю, что в тебе, Воробушек, он ищет возмещения…

Малазанка побледнела. — Я слышала о смерти брата, — тихо проговорила она. — Но всякая смерть приходит от руки Капюшона. При чем тут возмещение?

— От руки Капюшона. Верно… он сам выбирает время и способ. Но лишь очень редко он открыто вмешивается в судьбу отдельного человека. Учитывай обыкновенную… запутанность… рисунка наших жизней. Не одна только костлявая рука Худа прядет нить жизни — по крайней мере, до того момента, когда образуется узел.

— Погрузитесь в тонкости теологии в другое время! — воскликнул Леомен. — Я уже устал от этого места. Пошли нас куда-нибудь, Королева, но сначала скажи — какой службы требуешь.

Она наконец подняла голову и дюжину ударов сердца всматривалась в лицо воина пустыни. — От вас я сейчас… ничего не потребую.

Наступила тишина. Резак заметил, что смертные гости не движутся. Не видно даже дыхания. "Замерли… как я".

Королева Снов медленно поворачивала голову. Встретила взор Резака и улыбнулась.

Внезапное, паническое бегство — он очнулся, вздрогнул под грубым одеялом, под перекрещенными балками, под наслоениями трупиков мертвых насекомых. Но улыбка осталась, текла по жилам словно кипящая кровь. Она знала, конечно, знала… она привела его туда на миг, сделала свидетелем. Но зачем? Леомен Молотильщик, беглый командир армии Мятежа, тот, за кем гонится Армия Адъюнкта Таворы. "Ясно, что ему пришлось заплатить за путь к бегству. Может, в этом весь урок — не заключай сделок с богами?"

Он услышал слабый звук. Назойливый плач ребенка.

Затем раздались звуки погромче, вроде потасовки; занавес на двери дернулся, на него уставилось незнакомое юное лицо. Сразу же исчезнув. Голоса, тяжелые шаги, и занавес был решительно отброшен в сторону. Вошел здоровенный черный мужчина.

Резак смотрел на него: выглядит знакомым… но он знал, что никогда его не встречал.

— Сциллара спрашивала о тебе, — сказал незнакомец.

— Этот вопящий ребенок — ее?

— Сейчас — ее. Как самочувствие?

— Я слаб, но не так, как недавно. А вы кто?

— Местный кузнец. Баратол Мекхар.

"Мекхар?" — Калам…

Гримаса. — Дальний родственник. Мекхар — это имя рода. Он уничтожен Фалах'дом Энезгурой Аренским в дни одного из походов в западные земли. Немногие выжившие рассеялись по дальним странам. — Он пожал плечами. — Я принес еду и питье. Если ведьма — семкийка ворвется сюда и пожелает включить тебя в список уговорщиков, просто прогоняй.

— Какой такой список?

— Твоя подружка Сциллара желает оставить ребенка здесь.

— О.

— Ты удивлен?

Резак поразмыслил. — Не особенно. Насколько я понял, в Рараку ей было нехорошо. Я ожидал, что она решит оставить позади все напоминания о том времени.

Баратол фыркнул и повернулся лицом к двери. — Да что такое с беглецами из Рараку? Резак, я скоро вернусь.

"Мекхар". Дарудж выдавил улыбку. Этот выглядит достаточно сильным, чтобы схватить Калама в охапку и кинуть через всю комнату. Если Резак правильно прочитал выражение его лица в тот момент, когда произнес имя Калама — Баратол не преминул бы сделать именно так, выпади шанс.

"Слава богам, что у меня ни брата, ни сестры… да и кузенов нет".

Улыбка внезапно угасла. Кузнец упомянул Сциллару — и больше никого. Резак подозревал, что не по причине забывчивости. Баратол непохож на человека, беззаботно относящегося к словам. Сбереги Беру…

* * *

Л'орик вышел из дома. Его взор перемещался по улочке, с одного дома на другой, такой же кривой, скользил по жалким остаткам некогда процветавшей общины. Она сама готовила себе гибель, хотя, разумеется, в те дни мало кто об этом задумывался. Леса казались нескончаемыми или бессмертными, так что сбор древесины производился с великим усердием. Но деревья пропали, с ними унеслись прочь потоки звонкой монеты, оставив в руках лишь песок. Большинство хищников уехало в поисках новых рощ, упорно стремясь к быстрой выгоде. "Сотворяя одну пустыню за другой… пока пустыни не слились".

Он потер лицо, ощутив, что после пребывания здесь на щеках остались слои грязи. Но ведь было и полезное, упрекнул он себя. Родилось дитя. Серожаб снова рядом. Он преуспел в спасении жизни Резака. "И Баратол Мекхар, имя, вызывающее десять тысяч проклятий…" Ну что ж, преступник Баратол не таков, каким вообразил его Л'орик. Люди вроде Корболо Дома лучше подходят под стереотип предателя, а представлению об извращенном безумии вполне соответствует Бидитал. Однако Баратол, офицер Алых Клинков, зарезал аренского кулака. Его арестовали, посадили в темницу, лишив всех званий; соотечественники — Алые Клинки жестоко избили его, видя в Баратоле первое и грязнейшее пятно на воинской чести. Его измена еще сильней подхлестнула в них яростное желание доказать делом преданность Империи.

Баратола должны были распять перед воротами Арена. Но город восстал, истребив малазанский гарнизон и выдавив Клинков на равнину.

Потом пришли Т'лан Имассы, преподав суровый и наглядный урок имперского мщения. Десятки свидетелей видели, как Баратол открывал северные ворота…

"Но ведь правда — Имассам ворота не нужны…"

Одного вопроса никто не задавал: почему же офицер Алых Клинков убил кулака?

Л'орик подозревал, что Баратол не даст ему удовлетворительного ответа. Этот человек не желает защищаться, по крайней мере на словах. Верховный Маг сумел разглядеть в темных глазах вот что: бывший солдат давно потерял человеческое достоинство. Он не находит для себя места в рядах человечества. Он не хочет оправдывать свои поступки; гордость и честь не взывают к самооправданию или самоосуждению. Лишь пропащая душа забывает о возможности искупления. Однажды случилось нечто, полностью лишившее Баратола веры, открывшее тропу для измены.

Однако местные жители просто — таки поклоняются Баратолу Мекхару, и этого Л'орику никогда не понять. Даже узнав истину, узнав, ЧТО их кузнец сотворил много лет назад, они не оправдали ожиданий Верховного Мага. Он был озадачен, чувствовал себя до странности беспомощным.

"Но признай же, Л'орик: ты сам никогда не умел находить последователей, какими бы благородными не были твои намерения". О да, тут он нашел союзников своему гневу против Сциллары, ее ужасающего равнодушия к собственному ребенку… но он хорошо понимал, насколько эфемерно и случайно это единение. Они могут осуждать позицию Сциллары, но ничего не станут делать; кроме Нуллис, все уже смирились с мыслью, что девочка попадет в руки двух Джесс. "Тем и решится вопрос. Но это же одобрение греха!"

Демон Серожаб шлепал рядом, волоча раздувшееся брюхо по пыли. Он лениво мигал всеми четырьмя глазами, не делясь мыслями, но посылая Л'орику едва слышимый поток сочувствия. Магу от этого было лишь тревожнее.

Он вздохнул: — Знаю, друг мой. Если бы я научился спокойно проходить по земле, не обращая внимания на всё противоестественное, великое и малое! Думаю, такое приходит после череды неудач. В Рараку, в Куральд Лиосане, с Фелисин Младшей… о боги, что за скорбный список. Я не сумел помочь и тебе, мой Серожаб…

— Не особенно важно, — сказал демон. — Брат, я хочу рассказать сказку. На заре истории клана, много столетий назад, родился новый культ — будто газовый пузырь поднялся из глубины. Избранный им бог был наиотдаленнейшим, наинепостижимейшим из всего пантеона. Этот бог, по сути, был равнодушен с жизни моего клана. Этот бог не говорил со смертными, не вмешивался в их дела. Нездорово. Вожди культа объявили себя голосами бога. Они сочиняли законы, правила, запреты, проклятия, наказывали за непослушание, отступничество и споры. Все происходило скрытно, мало — помалу, пока культ не достиг господства и, с господством, абсолютной власти.

Ужасное насилие, великие преступления творились во имя молчаливого бога. Приходили все новые вожди, все сильнее извращая суть ловкими словами, произносимыми во имя амбиций и желанного единства. Целые пруды были отравлены. Другие осушались, их ил засыпался солью. Они давили яйца. Разрубали на куски женщин. Мой народ погрузился в рай ужаса, а законы благословляли пролитие крови во имя великой нужды. Лживое сочувствие — и леденящий блеск в очах. Спасения не было, и каждое новое поколение страдало пуще прежнего.

Л'орик искоса поглядел на демона. — И что случилось?

— Семь великих воителей из семи кланов отправились на поиски Молчаливого бога, желая установить, действительно ли он благословил все творимое во имя его.

— И они нашли своего бога?

— Да, и также нашли причину его молчания. Бог умер. Он умер с пролитием во имя его первой капли крови.

— Понимаю. И какую важность ты нашел в легенде, пусть и не особенную?

— Может быть, такую: существование многих богов привносит в жизньсмертных великую сложность. Но и наоборот: если бог один, это отрицает сложность. Побуждает сделать мир проще. Это не вина бога, а ошибка его приверженцев.

— Если богу не нравится то, что творят во имя его, он должен действовать.

— Но если каждое преступление "во имя его" крадет его силы… боюсь, что вскоре он не сможет действовать и погибнет.

— Ты пришел из странного мира.

— Да.

— Я нахожу эту сказку очень беспокоящей.

— Да.

— Серожаб, перед нами дальнее путешествие.

— Я готов, брат.

— В том мире, что известен мне, — сказал Л'орик, — многие боги питаются кровью.

— И многие смертные.

Верховный Маг кивнул. — Ты уже попрощался?

— Попрощался.

— Тогда покинем здешние места.

* * *

Филиад показался у входа в кузницу, привлекая внимание Баратола. Кузнец еще пару раз покачал меха, снял кожаные рукавицы и поманил парня внутрь.

— Верховный Маг ушел. С гигантской жабой. Я видел, как дырка открылась в воздухе. Из нее полился ослепительный свет, они просто пропали внутри, и дырка захлопнулась!

Баратол перебирал коллекцию железных прутов, пока не обнаружил подобающий его замыслу. Перенес его на наковальню. — Он оставил коня?

— Что? Нет, провел под уздцы.

— Плохо.

— И что теперь?

— Ты о чем?

— Ну… э… обо всем.

— Иди домой, Филиад.

— Да ну? О. Ладно. Понял. Увидимся.

— Не сомневаюсь, — сказал Баратол, надевая рукавицы.

Едва Филиад вышел, кузнец взял щипцы и положил прут в горнило, начав качать меха ногой. Четыре месяца назад он обменял последние из краденых аренских монет на здоровенную кучу угля; запасов хватит как раз на его последнюю работу.

Т'лан Имассы. Одна кожа и кости. Быстрые и смертельно опасные мастера засад. Баратол все эти дни размышлял об их особенностях, о способах сражения, ибо подозревал — ублюдки еще попадутся на пути.

Секира способна нанести большую рану, если крепко ударить. Но у них кремневые мечи — длинные, заостренные. Встав за пределами досягаемости, они…

Похоже, он нашел решение проблемы.

Кузнец все качал меха, пока не удовлетворился белизной пасти горна. Следил, как железо принимает оттенок небесной голубизны.

* * *

— Сейчас мы следуем змее, что выводит к лагерю собирателей черного зерна на берегу озера; потом мы два дня идем по плоскому камню до другого лагеря, самого северного. То, что за ним, принадлежит и подвижному, и ненайденному.

Семар Дев оглядывала длинную извилистую цепь камней слева и снизу от них. Каждый камень окружен коркой серых и зеленых лишайников, "кораллами" пыльного мха и клочками красных цветочков. Между ними более темные разновидности мхов, сырых и мягких. На тропе, по которой они двигаются, покров растительности содран, открывая розовый неровный гранит. Повсюду видны упавшие с утесов плоские гранитные глыбы. Тут и там в трещинах проглядывают черные лишайники, подобные акульей коже. Она заметила сброшенные во время брачного сезона оленьи рога, обглоданные на концах мышами. Да, надо помнить — в природе ничего не пропадает зря.

В расселинах скал выросли черные ели, частью давно уже засохшие; на более солнечных местах лежат плоские можжевельники, а края этих зарослей окаймлены черничниками и зимозеленниками. На вершинах морщинистых, бесформенных тесов стоят, словно часовые, пихты.

Суровый и опасный пейзаж, не принимающий идеи о господстве человека. Изо всех виденных Семар Дев мест это выглядело самым древним. Оно неприветливее даже глубин Джаг Одхана. Говорят, что под любой поверхностью мира, будь то море или пустыня, луг или чаща, таится твердый камень, сплющенный и скривленный незримым давлением. Но здесь — здесь всякая возможная кожура соскоблена, обнажая жилистые мускулы.

Эта страна соответствует Карсе Орлонгу — воину, сбросившему все оковы цивилизации, кому мышц, воли и тайного напряжения. А анибар Лодочник, по странному контрасту, кажется случайным прохожим, почти нахлебником — каждое движение пугливо, будто отягощено чувством вины. На этом ломаном, обнаженном выходе скал, среди чистых озер и корявых лесов Лодочник и его племя собирают черное зерно и шкуры зверя, рвут тростники, сдирают березовую кору для изготовления корзин и плетней. Слишком робко, чтобы изуродовать это место, чтобы объявить себя его покорителями.

Что до нее самой — ей на разум приходят идеи о невырубленном лесе, о все еще полных рыбой водоемах, о более эффективных способах сбора урожая зерна — его надо обмолачивать, складывать в длинные долбленки анибаров и молотить более тщательно ударами пестов. Она умеет думать лишь о ресурсах и наилучших способах их добывания. С каждым днем это казалось все менее достойным.

Они продвигались по тропе во главе с Лодочником. Карса шел за ним, ведя коня. Семар Дев предоставлялась возможность созерцать конский круп и мотающийся хвост. У нее ломило ноги, каждый шаг отдавался болью в спине — должны быть способы ослаблять сотрясение, думала она, может быть, многослойные стельки и подошвы. Надо додумать на досуге. И эти тигровые мухи… Лодочник срезал ветки можжевельника, привязав шарфом так, что они торчали перед лицом и спускались по шее. Вроде бы это работает, но выглядит он смешно. Ее искушал соблазн отринуть гордость и нарядиться так же. "Ладно, потерпим".

Карса Орлонг двигался так, словно путешествие превратилось в некий квест. Его ведет желание свершить месть, и неважно, кто станет ее объектом, в каких условиях. Она начала понимать, каким устрашающим может быть варвар, и понимание питало в ней растущее восхищение. Она уже почти верила, что этот муж способен прорубить дорогу сквозь воинство всех богов мира.

Они отклонились, выйдя на болотистую почву, где сквозь мхи пробивались зазубренные пальцы упавших сучьев. Справа стоял скрюченный столетний дуб, помеченный шрамами от молний; молодая поросль под его ветвями давно погибла, как будто часовой выделял некий яд. Слева возвышалась стена вывороченных сосновых корней высотой с Карсу. Стволы сосен лежали в черном пруду.

Ущерб резко встал. Семар услышала ворчание Карсы. Обогнула джагского жеребца, чтобы рассмотреть вал из кривых корней. Среди них застряло иссохшее тело, почерневшее, с выпрямленными руками и ногами; от головы осталась лишь нижняя челюсть. Казалось, грудная клетка была просверлена, а позже срослась с трухлявой сердцевиной дерева. Лодочник стоял рядом, чертя рукой обереги в воздухе.

— Деревья упали недавно, — произнес Карса Орлонг. — Но тело было тут долгое время. Посмотри, как скапливавшаяся у корней вода вычернила кожу. Семар Дев, — сказал он, поглядев в глаза, — дыра в груди — как такое могло произойти?

Она покачала головой: — Я даже не знаю, что это за существо.

— Джагут. Я видел таких раньше. Тело становится деревом, но дух внутри живет.

— Хочешь сказать, что эта тварь жива?

— Не знаю — дерево ведь упало, умирает…

— Смерть не обязательна, — вмешался Лодочник. Его зрачки расширились от суеверного ужаса. — Часто дерево снова вырастает к небесам. Но столь жестоко плененный обитатель его — он не мог выжить. У него нет сердца. Нет головы.

Семар Дев подошла поближе, чтобы осмотреть спавшуюся грудь. И вскоре отпрянула, встревоженная чем-то неясным. — Кости продолжают расти под плотью. Но это уже не кости, а дерево. Подозреваю, применена магия Д'рисса. Лодочник, насколько старо дерево, по твоему мнению?

— Застывшее время. Может, тридцать поколений. А упало не более семи дней назад. И было потревожено.

— Я что-то чую, — сказал Карса, передавая поводья Лодочнику.

Семар Дев следила, как гигант осторожно прошел к противоположному склону, встав на скальном выступе. Не спеша отстегнул кремневый меч.

Она тоже смогла почуять в воздухе слабую горечь, запашок смерти. Шагнула к Карсе.

За скальным выходом тропа круто спускалась к краю маленького заболоченного озера. На другом берегу была поляна с остатками временной стоянки — трех юрт из шестов и кож. Две сгорели, третья превратилась в груду рваных оленьих шкур и ломаного дерева. Ведьма насчитала шесть мертвых тел в лагере и около; одно тело лежало головой в воде, и длинные волосы качались как водоросли. У тропы лежали три каноэ с продавленной берестой бортов.

Лодочник догнал Карсу и встал на гребне лощины. Он издавал скулящие звуки.

Карса распутывал следы вдоль тропы. Семар Дев помедлила и присоединилась к нему.

— Останься в лагере. Я должен все увидеть.

Она видела, как он переходит от одной фигуры к другой, осматривая грунт и все места, где его тонкая пленка была сковырнута. Он подошел к костру и пошевелил пальцами золу, угли, докапываясь до черной земли. где-то над озером протяжно и печально закричала гагара. Свет угасал, солнце скрылось за стеной леса. Плач Лодочника стал громче.

— Скажи, чтобы замолчал, — прорычал Карса.

— Не думаю, что скажу. Оставь его наедине с горем.

— Его горе скоро станет нашим.

— Ты боишься невиданного врага?

Теблор выпрямил спину. Он стоял над остатками лодок. — Недавно здесь прошел четырехногий зверь. Большой. Он схватил одно тело… не думаю, что ушел далеко.

— Значит, уже нас услышал, — ответила Семар. — Кто это? Медведь?

Лодочник рассказал, что черные медведи ходят по тропам анибаров, он указывал на их следы. Обычно они не опасны, добавил он тогда. Но дикие звери непредсказуемы. Если этот съел тело, он мог счесть побоище своим охотничьим угодьем.

— Медведь? Может быть. Такие водятся на моей родине, их высота в крестце равна половине высоты Теблора. Но этот другой — у него лапы в чешуе.

— Чешуе?

— Думаю, он весит как четверо взрослых воинов — Теблоров. — Карса поднял взор. — Удивительное существо.

— Лодочник не рассказывал о таких тварях.

— Он не был единственным хищником. Анибары убиты копьями и кривыми мечами. Потом с них срезали украшения, инструменты и оружие. Тут был ребенок — его утащили с собой. Убийцы пришли по озеру на длинных лодках с килями. Не менее десяти взрослых. Двое носили сапоги, но форма подошвы мне незнакома. Остальные были в мокасинах с искривленными швами.

— Искривленными? Они шились на левую и правую ногу, скорее всего.

— Семар Дев, я знаю этих захватчиков.

— Старые приятели?

— Сегодня мы не говорим о дружбе. Позови Лодочника. Есть вопросы…

Он не закончил речь. Замер, глядя на деревья за каноэ. Семар повернулась, увидела громадную сгорбленную фигуру, пробирающуюся через молодые деревья, ломающую их. Чешуйчатая голова поднялась над скошенными плечами, глазки уставились на Теблора.

А тот поднял двуручный меч над головой и рванулся в атаку.

Рев чудовищного зверя перешел в визг. Он рванул обратно в лес. Треск, тяжелое топанье…

Карса преследовал.

Семар Дев обнаружила, что сжимает побелевшей рукой кинжал.

Треск и панический визг чешуйчатого медведя отдалялись.

Она повернула голову, заметив притулившегося рядом Лодочника. Его губы шептали молитвы, глаза не отрывались от прогалины в деревьях.

Семар вложила кинжал в ножны, скрестила руки на груди: — Ставишь на варвара или на монстра?

Лодочник плюхнулся на сырую землю и начал раскачиваться из стороны в сторону.

* * *

К моменту возвращения Карсы Семар Дев закончила закапывать уже второе тело. Теблор подошел к разведенному ей костру и положил меч. Лодочник сидел там же, скорчившись, закрыв голову шубой, издавая полное горя бормотание.

— Убил его? — спросила женщина. — Наверное, отрубил лапы, ободрал еще живого, уши отрезал и повесил на пояс, а потом раздавил грудь в объятиях?

— Он улизнул, — прорычал воин.

— Думаю, он уже на полпути к Эрлитану.

— Нет. Он голоден, вернется. Но не раньше, чем уйдем мы. — Он указал на оставшиеся тела: — Бесполезно. Выкопает.

— Ты сказал, он голоден.

— Умирает от голода. Это не его мир. Здешние земли предлагают мало еды — ему будет лучше на южных равнинах.

— На карте здешняя земля обозначена как Олфарские горы. Карта указывает много озер; полагаю, наше соединяется с другими, а к северу лежит река.

— Это не горы.

— Они были выше тысячи лет назад. Износились. И все же по пути с юга мы поднялись на значительную высоту.

— Ничто не может сгрызть горы до таких обрубков.

— Тем не менее. Нужно подумать, как починить каноэ — путешествовать по воде легче…

— Я не брошу Ущерба.

— Тогда нам не догнать твою добычу, Карса Орлонг!

— Они не бегут. Они исследуют, ищут.

— Чего же?

Тоблакай не ответил.

Семар Дев утерла грязные руки и прошла к очагу. — Думаю, наша охота — ошибка. Анибары могли бы просто убежать, оставив бесплодные земли. Ну, пока пришельцы не уйдут восвояси.

— Странная ты женщина, — провозгласил Карса. — Желала исследовать страну, но нашла себя беспомощной перед ней.

Она даже вздрогнула: — Почему беспомощной?

— Здесь нужно быть как звери. Проходить тихо, ибо глушь не выдает своих тайн и говорит молчанием. За это время нас трижды выслеживали медведи, шагающие по скалам бесшумно, будто духи. Они пересекали наш путь. Кажется, легко заметить большого зверя — но нет. Здесь больше знамений, Семар Дев, чем я встречал раньше, даже на родине. Ястребы кружат над головой. Совы следят из дупел сухих деревьев. А скажи, ведьма, что случилось с луной?

Семар смотрела в огонь. — Не знаю я. Кажется, она ломается. Крошится. Нет записей о подобном, о том, как она стала больше, о свойствах окружившей ее странной световой короны. — Она покачала головой. — Если это знамение, то его видит весь мир.

— Народ пустыни верит, что на луне живут боги. Может быть, они начали воевать между собой?

— Бредни и предрассудки. Луна — дитя мира… последнее дитя, потому что были и другие. Раньше. — Она помолчала. — Возможно, еще две столкнулись, хотя как убедиться — они были плохо видны даже в лучшие времена. Темные, смазанные, далекие — всегда в тени мира или большой луны, которую мы видим ясно. Сейчас в воздухе много песка.

— В небесах много огнемиров, — сказал Карса. — Перед самой зарей можно увидеть десятки за три моих вздоха. Они падают из тьмы. Каждую ночь.

— Когда дойдем до берега, поймем больше. Изменятся приливы.

— Почему?

— Они — дыхание луны. Мы мерим ее вдохи и выдохи по приливам и отливам. Законы природы.

— Законы нарушены, — фыркнул Тоблакай. — Природа не соблюдает правил. Природа — то, что существует, а существование требует борьбы. В конце концов всякая борьба ведет к поражению. — Он вытащил из мешка связку сушеного мяса. — Единственный закон природы, стояний такого названия.

Семар внимательно смотрела на него. — Это вера Теблоров?

Он оскалил зубы: — Однажды я вернусь к моему народу. И разрушу все, во что он верит. И скажу отцу своему: "Прости меня. Ты был прав в неверии. Ты был прав, презирая сковавшие нас законы". А деду вообще ничего не скажу.

— У тебя есть жена из родного племени?

— Я использовал, но не женился.

"Какая грубая откровенность". — И ты намерен извиниться, Карса Орлонг?

— Это сочтут слабостью.

— Значит, ты все еще в цепях.

— За озером есть поселение натиложцев, и они сделали мой народ рабами. Каждый день рабы забрасывают сети в озеро, и каждую ночь их запирают, сковав общей цепью. В одиночку эту цепь не порвет самый сильный Теблор. Вместе, объединив силу и волю, они порвут любую цепь.

— Так что, при всех претензиях на разрушение веры своего народа, его помощь понадобится тебе. Похоже, Карса Орлонг, тебе придется просить прощения не у одного отца.

— Я возьму то, что мне надо.

— Ты сам был рабом в натийской деревне?

— Недолго.

— И чтобы бежать (ясно же, что ты сбежал), пришлось просить помощи собрата — Теблора. — Она кивнула своим словам. — Вижу, как это грызет твою душу.

Он поднял глаза. — Ты поистине умна, Семар Дев, ты понимаешь, как соединить части головоломки.

— Я долго изучала натуру человека, наши мотивации, истины, что тревожат нас. Не думаю, что Теблоры очень отличаются.

— А если ты начала с ошибки, с иллюзии, отвечающей желаемому результату?

— Я не стремлюсь к безошибочности.

— Ясно. — Он передал ей кусок мяса.

Семар скрестила руки, отвергая дар. — Ты намекаешь, что я начала с ошибки, неверного допущения, и потому не знаю тебя, думая, что знаю. Ловкий аргумент, но не особо убедительный. Или ты уточнишь?

— Я Карса Орлонг. Я знаю меру каждого моего шага с тех пор, как стал воином. Твое самомнение меня не касается, ведьма.

— О боги! Дикарь поучает меня!

Он снова протянул мясо: — Ешь, Семар Дев, или станешь такой слабой, что не сможешь сердиться.

Она сверкнула глазами — и приняла мясо. — Карса Орлонг, твой народ живет, лишенный даже той утонченности, что свойственна анибарам. Я понимаю, что некогда все народы Семи Городов жили в том же состоянии тупости и примитивного равнодушия, искали "знамения" и избегали непостижимого. Не сомневаюсь также, что и мы создавали хитрые системы верований, шатких и нелепых, чтобы оправдать необходимость выживания и борьбы. Какое счастье, что это позади. Мы открыли сияние цивилизации — а вы, Теблоры, всё держитесь за невежество и выставляете его как добродетель. Великие дары цивилизованности вам недоступны…

— Я хорошо всё понимаю, — пробурчал набивший рот Карса. — Дикари переходят к цивилизованности путем улучшения…

— Да!

— Улучшения способов убийства себе подобных.

— Постой…

— А также наращивания всяческих видов нищеты и убожества.

— Карса…

— Наращивания способов унижать, пытать, оправдывать упоминанием о "неизбежности" уничтожение дикарей, слишком тупых и легковерных. Способов полностью истребить их. Кого нужно больше бояться анибарам, — продолжил он, глотая, — тебя или меня?

— Не знаю, — проскрежетала она. — Почему не спросить вон его?

Лодочник поднял голову и искоса оглядел Семар Дев. — В застывшем времени, — тихо сказал он, — Искар Джарек говорил о Ненайденном.

— Искар Джарек не был богом. Он был смертным с горсточкой умных слов. Легко изрекать предостережения! Гораздо труднее остаться и помочь вам избежать будущих бед.

— Искар Джарек открыл нам тайны, Семар Дев, и мы приготовились в застывшем времени, готовимся в подвижном и будем готовы в ненайденном.

Карса хохотнул: — Хотел бы я делить тропу с Искаром Джареком. Нам совсем не пришлось бы спорить.

— Поделом мне, — буркнула Семар. — Не суйся в компанию варваров.

Голос Тоблакая изменился: — Здешние захватчики полагают себя цивилизованными. И убивают анибаров. Почему? Потому что могут. Других причин не нужно. Карса Орлонг несет им ответ, Семар Дев. Наши дикари не глупы и не легковерны! Я отвечу их обидчикам, клянусь душами меча!

Тут упала ночь и холод потек по тихому лесу.

Далеко на западе раздался волчий вой. Семар Дев увидела, что Карса улыбается.

* * *

Однажды, много лет назад, Маппо Коротыш стоял среди тысячи воинов — Треллей. Они заняли хребет Орстанц, господствующий над долиной Байен Экар, названной по имени узкой каменистой реки, текущей на север, в мифическое море. Мифическое для Треллей, никто из которых не отходил так далеко от родных степей и равнин. На противоположном склоне и у берега реки, в пятнадцати сотнях шагов, стояла армия Немила во главе с наводящим ужас генералом Сейлан'мафасом.

К тому времени погибло много Треллей — не в бою, но от тягот походной жизни, в осадах вражеских фортов, постов и поселений. Граница давно сделалась пустым, устаревшим понятием. Сам Маппо бежал из разоренного села, найдя убежище среди еще полных сил горных кланов.

Тысяча воинов, противостоящих восьми тысячам немильцев. Палицы, топоры и мечи стучали о края щитов, из глоток вырывалась песнь смерти — ее громоподобные звуки катились в долину, распугивая низколетящих птиц; казалось, птицы от ужаса забыли о небесном убежище, предпочитая метаться среди облепивших реку серолистных деревьев, усаживаться на ветви и кусты.

На том берегу быстро перемещались взводы стрелков, пращников, копьеносцев, наводящая ужас панцирная кавалерия — всадники в тяжелых доспехах, на грузных конях, с круглыми щитами и покоящимися в гнездах копьями. Они тяжелой рысью двигались на фланги, явно готовясь ударить в спину Треллям, когда те сцепятся с пехотой Немила.

Река Байен Экар, по колено глубиной, не представляла для них преграды. Панцирники промчатся по ней, не замедляя коней.

Сейлан'мафас со свитой показался на краю низины. Над наводящим страх командующим развевались флажки, словно змеящиеся шелковые кинжалы Бездны, решившей разрубить самый воздух. Когда группа командующего пронеслась по гребню, солдаты подняли оружие, но не издали воинственных криков: по обычаю его вышколенная армия наступала в зловещем, устрашающем, чреватом смертью молчании.

Дерзкий отряд Треллей привел из глубины степей старейшина Тринигарр. Это была его первая битва. К старику относились к некоторым пренебрежением, ведь он славился угрюмым молчанием, никогда не спешил проявлять мудрость и давать советы. "Тринигарр молчалив и бдителен как ястреб". Такое замечание обыкновенно сопровождалось насмешливой улыбкой или, хуже того, взрывом грубого смеха.

Он стал вождем по причине трезвости, ибо трое других старейшин пять ночей назад напились отвара кактуса "рыдающая джегура", настоянного в течение трех дней на "восьми специях шамана". Считалось, что такая смесь дает возможность слышать и видеть богов земли, но в этот раз отвар испортился — при первом вымачивании кактусов в канаву незаметно попал и утонул в воде ядовитый паук — антелоп, и примесь яда довела старейшин до комы. Из которой они так никогда и не вышли.

Десятки молодых, жадных до крови воинов желали взять командование… но привилегию старшинства так легко не отменить, ведь святость древних обычаев лежала в самом сердце той войны. Поэтому власть досталась Тринигарру, такому мудрому, что ему нечего сказать.

Он стоял перед воинами, молчаливый и спокойный, и изучал врага; а враг перестраивался, пока, наконец, кавалерия не сосредоточилась на флангах, в трех тысячах шагов от центра, не развернулась и не начала спуск к реке. На каждом фланге пять рот, пятьсот великолепно обученных, дисциплинированных, покрытых тяжелой броней воителей, часто родных братьев, благородных в трех поколениях, отпрысков ретивых отцов и буйных матерей. Кровожадность — основа немильского образа жизни. Тут можно было встретить целые семьи, сформировавшиеся в отряды и избравшие себя капитанов. Самая опасная кавалерия земель к западу от Джаг Одхана.

Итак, Тринигарр следил за врагом, а Маппо следил за воеводой. Старик ничего не делал!

Панцирники пересекли реку и развернулись лицом к Треллям, после чего замерли. Одновременно пехота двинулась вниз; застрельщики перебежали поток, за ними проследовала средняя и тяжелая пехота. Они заняли позиции, построившись клином.

Воины — Трелли все еще вопили, надрывая глотки, но в интервалах между криками и стуком оружия о щиты можно было почти услышать растущий ужас. Боевой задор покидал их, и обычные страхи и тревоги смертных начинали возвращаться в души.

Видя отсутствие отпора, клин начал расширяться, чтобы принять в себя основные силы немильцев. В этот миг олень выбежал из подлеска и пронесся между враждующими армиями.

Многие века Трелли сражались, напустив на себя боевую ярость. Как и в прежних битвах, они должны были рвануть вниз, набирая скорость: каждый воин старается перещеголять соседей и заслужить посмертную славу героя, первым ворвавшись в строй ненавистного противника. Это была бы лавина — Трелли полностью умели использовать преимущества телосложения, роняя передовые шеренги, разбивая фаланги и начиная резню.

Иногда это получалось. Но чаще они проваливали бой. О да, первый набег сбивал несколько рядов вражеских солдат, иногда они даже взлетали в воздух; рассказывали, что триста лет назад такая атака опрокинула на задницы целую фалангу. Но немильцы изучили их тактику, и теперь передовые отряды шли, опустив пики. Бегущие Трелли нанизывались на острые лезвия; подвижные каре немильцев легко перемещались назад, гася энергию первого столкновения. Трелли падали с пик или продолжали стоять нанизанные, умирая перед строем врага.

Но сейчас Трелли не двинулись, оставшись пугалами торчать над гребнем долины. Сейлан'мафас выехал за реку, уставившись на Тринагарра и словно пытаясь проникнуть в планы его упрямого ума. Очевидно, что генерал был недоволен: теперь для битвы с Треллями ему придется послать пехоту в гору, что ставит ее в невыгодное положение. Маппо думал, что он недоволен, но не особенно встревожен. Фаланги великолепно обучены, они смогут разделиться и открыть проходы, ударами копий и пик загнать в них бегущих Треллей. Однако кавалерия потеряла большую часть своей значимости — ей придется остаться на местах. Тут Маппо увидел, что вестовые поскакали от генерала на фланги. Вероятно, панцирники поднимутся на гребень и зайдут в тыл шеренге Треллей. Удар с двух сторон заставит их встать в круг, но это не поможет — Трелли не знают способов отражать атаку кавалерии.

Как только кавалеристы начали понукать коней и двигаться по склону, Тринигарр взмахнул руками, будто отгоняя нечто от себя. Воины передали его сигналы на юг и север, к скрытым в лесу засадным отрядам, прячущимся напротив масс не знающей о них кавалерии. Они бегом бросятся к гребню, чтобы успеть до появления всадников, но не встанут на краю лощины, а помчатся вниз, навстречу поднимающейся кавалерии. Трелли не умеют отражать кавалерийскую атаку — но уж лечь под ноги лошадям, использовать их собственную инерцию сумеют…

Послышались звуки резни, поднялась пыль над далеким лагерем к западу от реки: пятнадцать сотен Треллей, за три дня до битвы посланные Тринигарром на другую сторону, напали на обоз и тыловые части Немила.

Вестовые заметались взад и вперед по дну долины; Маппо заметил, что кортеж генерала замер, лошади крутились на месте, отражая панические движения офицеров Сейлан'мафаса.

На флангах толпы Треллей перевалили за гребень и грозно ринулись на смешавшиеся вдруг отряды кавалеристов.

Сейлан'мафас, уже предвкушавший разгром врага, был вынужден срочно переходить от атаки к необходимой защите. Он разделил пехоту; стоявшие на флангах легионеры побежали в стороны, резкие звуки горнов дали знать всадникам, что нужно отходить вниз. Части легкой кавалерии, что ждали на другом берегу реки приказа добивать бегущих Треллей, были посланы к невидимому лагерю; но им приходилось взбираться на крутой склон. Когда они прошли полпути, наверху встали несколько сотен Треллей, приготовивших свои копья, вполовину короче немильских. Они присели, уперев копья в землю, наклонив их вперед. Кавалеристы медленно и нехотя подскакали к ощетинившемуся строю. Всадники начали спрыгивать — они потеряли преимущество, и Трелли двинулись вперед, сея смерть.

Генерал остановил движение войск и сформировал большое каре; пики взметнулись сверкающим лесом, словно рога стада диких зверей, обложенных хищниками.

Неподвижный Тринигарр, Молчаливый Мудрец, склонил голову набок и взмахнул рукой. Строй Треллей распался, пропуская отряды лучников.

Но разве это подходящее слово? Да, среди них были воины с длинными кривыми луками, которые не натянуть человеку, со связками длинных тяжелых стрел. Но другие несли дротики и копьеметалки, пращи и боло. Некоторые шли с длинными шестами, а за ними везли тележки с удлиненными мешками. От тряски по коже мешков пробегала рябь.

Шестнадцать сотен стрелков, многие женщины. Потом они шутили, что война помогла им вычистить свои юрты. Они шли по склону, а массы воинов двинулась следом.

Вниз, навстречу сердцевине армии Немила.

Тринигарр двигался с ними, ничем не отличимый от обычного воина, кроме возраста. В тот миг он не командовал. Все части хитрого плана вступили в действие, результат теперь зависел от храбрости и стойкости молодых бойцов и опытных вождей. Это был жест, выражение крайнего доверия и уважения к подчиненным. Битва идет здесь и сейчас, ее ритм — взмахи оружия. Он сказал всё делами, искусно усилив мощь Треллей и ослабив возможности немильцев, их самонадеянного генерала.

Так воссияла слава того дня, слава битвы в долине, проходившей под крики птиц и стук копыт перепуганных оленей.

Немильские лучники на том берегу реки, развернувшиеся частью на запад, частью на восток, снова и снова посылали поток гибельных стрел; их острия стучали по щитам, врезались в плоть, рождая крики, пока передовые Трелли, зарубившие последних кавалеристов, не перестроились под огнем и не подняли пики. Первый же натиск смел стрелков и их скудное охранение. Затем они начали бить в спины тех лучников, что посылали стрелы через головы немильцев в каре, и уничтожили их всех.

Стрелы Треллей падали внутри каре, тяжелые древки пробивали щиты и доспехи. Затем посыпался дождь дротиков. Прореженные ряды немильцев зашевелились — это задние солдаты спешили занять места павших. Трелли метали в них топоры; когда до врага оставалась дюжина шагов, над строем Трелей поднялись шесты, выбросив в воздух мешки; они пролетели над головами и, задевая за копья, упали, разорвались, высыпав сотни черных скорпионов. Вот почему женщины шутили, что очистили все углы своих юрт ради подарка проклятому Немилу!

Не такое уж грозное оружие… но в тот день, в тот миг оно оказалось последней соломинкой. Ось немильской телеги сломалась. Панические вопли, потеря дисциплины. Жесткие, холодные клешни скорпионов на шее, под пластинами брони, в раструбах рукавиц… резкие, болезненные, жгучие укусы, мучительная боль в теле… Этого оказалось достаточно и даже более чем достаточно. Фаланги рассыпались на глазах Маппо, солдаты бегали, извивались и дико плясали, роняя щиты и мечи, срывая шлемы и части лат.

Стрелы и копья вонзались в толпу, а тех, кто сумел выбежать, встречали удары секир, дубин, мечей. Маппо, как и все его сородичи, впал в бешенство, причиняя все новые смерти врагу.

Великий генерал Сейлан'мафас умер под ногами собственных солдат. Никто не понимал, зачем он слез с коня перед атакой Треллей; его конь остался невредимым, он прибежал в лагерь с аккуратно намотанными на переднюю луку поводьями, с переброшенными через седло стременами.

Чистопородные воины — панцирники были уничтожены, как и легионы пехотинцев, подошедших слишком поздно. Все погибли под копытами коней, под смачный стук трелльских палиц и стоны аристократов.

Немильцы видели тысячу воинов и полагали, что это все силы Треллей. Разведчики подвели их дважды — сначала поверив распущенным среди кланов слухам о распаде военного союза, потом в дни перед битвой. Тринигарр разослал кланы по отдельности, дав каждому точное задание. Они знали эту страну, смогли незаметно пройти безлунными ночами, затаиться в расселинах и оврагах до нужного дня.

Тринигарр, выиграв первую битву, встречал немильских захватчиков еще шесть раз, каждый раз победоносно, пока не был заключен договор, оставивший степи за Треллями. Старик умер много позже, на улице какого-то города, когда сдался последний клан: немильцы и служившие им Трелли — полукровки тщательно вырезали стада бхедринов, вызвав голод и массовый исход.

Маппо слышал, что в последние свои годы Тринигарр много пил и распускал язык, бормотал, заполняя воздух обрывочными воспоминаниями и пустой похвальбой. Так многие немудрые слова заполнили мудрую некогда тишину…

В трех шагах позади Маппо Коротыша вел под уздцы зловещего тусклоглазого мула и беспрерывно бормотал Искарал Паст, Верховный Жрец и уважаемый Маг Дома Теней. Слова летели по воздуху как сорванные ветром осенние листья, и смысла в них было не больше; иногда их перемежало хлюпанье ног по грязи, шлепанье ладони по шее (это он давил насекомых) и шмыганье вечно простуженного носа.

Маппо давно понял, что слышит мысли жреца — блуждающий, бесцельный внутренний диалог безумца, щедро отдаваемый на волю ветров. Все намеки на гений оказывались химерами, ложным путем — таким же, как и тот "короткий путь", на который они свернули и который грозил утопить их среди равнодушного черного торфа.

Он было поверил, что Искарал решил покинуть его, вернуться к Могоре — если она действительно ушла от них, а не пряталась за гнилым деревьями и моховыми кочками — и к тайному монастырю в утесах. Но вот он, здесь. Нечто непонятное изменило планы Верховного Жреца. Еще один повод для тревоги.

Маппо хотел бы идти в одиночестве. Икарий — его ответственность, что бы там не решали Безымянные. В их суждениях нет истины — они не раз предавали его. Они заслужили вечную ненависть Маппо; возможно, в один прекрасный день он явит им всю величину своего недовольства.

Наглое предательство после многих лет тяжких трудов. Маппо считает их главными врагами. Он опекун Икария. Друг. Ясно, что нынешний спутник Джага ведом лихорадочным страхом беглеца, понимающего, что за ним идет охота, что он стал частью заговора. Маппо не устанет преследовать его.

Ему не нужна помощь Паста. Маппо начал подозревать, что сотрудничество Верховного Мага обусловлено сомнительными мотивами. К примеру, это он посоветовал идти по болоту, обещая, что всего через два дня они попадут на тракт у побережья и сильно сократят время погони. Да, пять дней — это не два. И конца болоту не видно. Но Трель не мог понять возможных мотивов Паста (или всего Дома Теней?), не мог понять, к чему его задерживать.

Икарий — оружие, которое не решится использовать ни бог, ни человек. Если Безымянные думают иначе — это признак их безумной наглости. Не так давно они направили стопы Икария и Маппо к Дому Треморлор, способному на веки веков заключить в себе Джага. Таков был их замысел; но Маппо, даже понимая его разумность, отказался помогать в пленении друга. Столь внезапная перемена планов убедила Трелля, что Безымянные потеряли путь или что древний культ подчиняется ныне иной силе.

Искарал Паст вдруг вскрикнул — над странниками скользнула широкая тень и пропала. Глаза Маппо обшаривали заросли замшелых деревьев, ничего не находя; однако он еще чувствовал поток холодного воздуха, устремившегося вслед… кому-то. Трелль повернул голову у жрецу: — Искарал Паст, в этих топях водятся энкар'алы?

Глазки старика были широко раскрыты. Он облизывал губы, непроизвольно заглатывая остатки раздавленных комаров. — Не имею понятия, — сказал он и высморкался в руку, вздрогнув при этом, как дитя, застуканное за ужасным проступком. — Надо идти назад, Маппо Коротыш. Совершена ошибка. — Он склонил голову набок. — Он верит мне? Как не верить! Уже пять дней! Мы шли не поперек болота, а вдоль его северного рукава! Энкар'ал? Боги, они жрут людей! Так это энкар'ал? Хотелось бы! Но нет. Не он. О мудрый мой разум, сумей чего поумнее сказать! — Он поскреб заросший седой щетиной подбородок, просиял: — Это всё Могора! Ее идея! Всё не так!

Маппо огляделся. Рукав болота? Им нужно было срезать к западу. Но пять дней назад Маппо страдал головокружением и не мог видеть, куда они идут. Вроде бы на север? Он и сейчас не уверен, что избавился от тумана в голове.

В душе что-то проснулось, загорелись уголья гнева. Он поднял голову и повернулся.

— Куда это ты? — спросил Паст, спеша следом. Мул заревел.

Трелль не потрудится ответить. Он боролся с желанием свернуть тощую стариковскую шею.

Вскоре земля начала ощутимо подниматься, стала более сухой; впереди показался ряд окруженных березником полян.

Посреди поляны, небрежно откинувшись на камень, сидела женщина. Высокая, с кожей цвета свежей золы, свободно свисающими прядями волос. Она носила кольчугу поверх серой рубахи с капюшоном и мягкие серые брюки. Сапоги из кожи какого-то чешуйчатого зверя доходили до колен. На поясе были две рапиры с чашевидными гардами.

Женщина жевала кроваво — красное яблоко.

Большие черные глаза со складкой эпиканта смотрели на Маппо, и в них читались ленивое пренебрежение и вялый интерес. — О, — пробормотала она, — вижу руку Ардаты. Ты исцелен Королевой Пауков — опасный союз, Опекун. — Тут она прижала ладонь к устам и широко раскрыла глаза. — Как грубо! Ты больше не Опекун. Как же называть тебя, Маппо Коротыш? Отставник? — Она встала, отбросив яблоко. — Нам есть о чем поговорить наедине.

— Я не знаю тебя, — отвечал Трелль.

— Мое имя Злоба.

— Ох, — вмешался Искарал Паст. — Подходящее имя. Я уже разозлен.

— Союзники не обязательно должны дружить, — ответила женщина, сверкнув глазами. Затем она бросила косой взгляд на мула. — Я не имею друзей и не ищу их.

— Куда уж, с таким — то именем!

— Искарал Паст, Гончие поступили верно, захватив Деджима Небрала. Я только сейчас поняла всю тонкость их игры — ведь рядом были Дераготы. Твой хозяин умен. Отдаю должное.

— Мой повелитель, — прошипел Паст, — не нуждается в союзе с тобой.

Она улыбнулось, и Маппо подумал, что это прекрасная улыбка. — Верховный Жрец, я ничего не хочу от тебя и твоего хозяина. — Она снова смотрела на Трелля. — Я нужна тебе, Отставник. Мы пойдем вдвоем. Услуги Мага Теней больше не требуются.

— От меня так просто не избавишься! — сказал Паст, широко улыбнувшись. Ехидство улыбки было сильно подпорчено скопившимися у корня единственного кривого зуба трупиками недоеденных комаров. — О нет, я буду как пиявка в складках одежды, жадно ползущая насосаться твоей крови. Я буду зубастым нетопырем, что повиснет на твоей груди, лакая, лакая и лакая сок жизни. Я мухой влечу тебе в ухо и поселюсь там вместе со всеми домочадцами. Я буду комаром…

— … вроде того, которого ты не доел, Верховный Жрец? — Злоба устало махнула рукой. — Отставник, до берега пол — лиги. Там есть рыбацкая деревня. Увы и ах, она освобождена от жизни, но нам это не помешает.

Маппо не двигался. — Есть ли у меня причины заключать союз с тобой?

— Тебе потребуется мое знание, Маппо Коротыш, ибо я одна из Безымянных, освободивших Деджима Небрала с целью убить тебя и придать Икарию нового хранителя. Ты, наверное, удивишься, — продолжала она, — но я была рада неудаче Д'айверса. Безымянные изгнали меня — и это доставляет не меньшую радость. Желаешь узнать, что замышляли Безымянные? Желаешь узнать участь Икария?

Он уставился на нее и сказал: — Что ждет в деревне?

— Корабль. С припасами и командой… особого рода. Чтобы догнать Икария, придется пересечь полмира.

— Не слушай ее!

— Помолчи, Искарал Паст, — бросил Маппо, — или уйди отсюда.

— Глупец! Да, вполне ясно, что мое присутствие в сей мерзкой компании не просто возможно, но необходимо! А ты берегись, Злоба! Я не позволю предать смелого, честного воина! И будь осторожна со словами, дабы их поток не свел его с ума!

— Если он вытерпел твою болтовню, — ответила она, — то уже получил иммунитет к безумию.

— Женщина, будет мудро вообще молчать.

Она улыбнулась.

Маппо вздохнул. "Ах, Паст, лучше бы сам внял своему совету".

* * *

Мальчику было девять лет. Он долго болел — дни и ночи, измеренные лишь спутанными видениями — мука в глазах родителей, холодные оценивающие взгляды сестер, будто бы уже представляющих жизнь без старшего братца, без дразнилок и оплеух, но и без надежной защиты от жестоких сверстников.

А потом случилась вторая жизнь, отличимая от первой: стены со всех сторон, крыша — черная ночь, и звезды, несущиеся над головой, будто водомерки по пруду. Мальчик был совсем один в то время, в той комнате; он пробуждался от жажды и находил рядом с постелью миску с мутной водой и роговой черпак, который мама доставала на праздники. Ему снилось, что он просыпается и тянется к черпаку, погружает в миску, с трудом достает, сражаясь с весом воды, и теплая жижа струится через потрескавшиеся губы в горло, подобное раскаленной печи.

Однажды он очнулся и понял, что попал в третье время. Он был слаб, но смог слезть с постели, поднять миску и выпить воду, кашляя и ощущая на языке вязкий ил. В животе было голодно — словно он проглотил яйца в скорлупе и теперь цыплята вылупились, стучат носами и когтями в стенки желудка.

Тяжелое, долгое странствие — и он оказался снаружи, заморгал от яркого света — такого сильного и злого, что невозможно открыть глаза. Вокруг звучали голоса, они отражались от стен домов и крыш, высокие, говорящие на неслыханном языке. Он засмеялся, но тут же почувствовал возбуждение и страх.

Еще воды. Нужно побороть ослепление, увидеть. Понять источник веселых звуков — это праздник, или в деревню прибыл караван? Труппа актеров, певцов и музыкантов?

Никто не видит его, стоящего здесь на четвереньках? Ведь лихорадка ушла и жизнь вернулась к нему!

Его толкнули; он пошарил рукой и обнаружил плечо и загривок собаки. Мокрый нос прошелся по руке. "Очень упитанный песик", подумал он, ощутив под ладонью толстый слой жира и тугие мышцы, плотное объемистое брюхо. Он слышал и других собак — они сбегались к нему, терлись, повизгивая от удовольствия, когда он трогал их рукой. Все как одна жирные. Был праздник? Забой стада?

Зрение возвращалось, такое острое, к какому он не привык. Мальчик поднял голову, огляделся.

Голоса принадлежали птицам. Грачи, голуби, грифы скакали в пыли, подпрыгивая в воздух при появлении собак; а собаки защищали растерзанные тела, валявшиеся по улицам. Почти что одни кости и жилы, даже черепа прогрызены, мозги вылизаны шершавыми языками.

Мальчик вскочил, почувствовав позыв к рвоте. Очень нескоро он решился повернуть голову и взглянуть на родной дом, вспоминая — что же ощущал, пробираясь по нему? Никого, пустота…

Псы окружили его в отчаянной надежде обрести хозяина; их хвосты мотались из стороны в сторону, спины извивались, глаза вспыхивали при малейшем движении его руки. В ладонь тыкались холодные носы. Мальчик понял: они так разжирели, потому что съели всех людей.

Люди умерли. Все. Его мать и отец, сестры, сверстники. Собаки, принадлежавшие всем и никому конкретно, вечно голодные и грызущиеся за отбросы, ныне наслаждались нежданной роскошью, избавлением от страданий. Радость полного брюха, изобилие, погасившее все распри стаи. Мальчик узрел в этом нечто глубинное, детские иллюзии уступили место жестокой истине мира.

Он пошел прочь.

Некоторое время спустя он заметил, что оказался на северном перекрестке за последним домом, а стая новообретенных питомцев по — прежнему кружит рядом. В самой середине перекрестка высилась пирамидка из камней.

Голод ушел. Он погляделна свое тело и увидел, каким тощим стал; увидел также непонятные алые узелки, высыпавшие на локтях, коленях, плечах. Они не болели и, казалось ему, таили в себе некую силу.

Пирамидка — это послание на пастушьем языке; он хорошо понимал их знаки, потому что сам не раз ходил с деревенским стадом. Она велит идти на север, в холмы. Там ожидает убежище. Значит, есть выжившие. Неудивительно, что они бросили его за собой — от лихорадки Синего Языка лечения нет. Душа живет благодаря решимости выжить — или умирает благодаря отсутствию таковой.

Мальчик заметил, что на лугах не осталось скота — его либо загрызли волки, либо увели жители соседних деревень. Ведь убежище нуждается в молоке и сыре, мясе и воде.

Он пошел по северной дороге, и псы бежали следом.

Вот они счастливы. Рады, что есть за кем идти.

Солнце вдруг стало не таким уж палящим. Мальчик понял, что перешел порог и живет в четвертый раз. Он не знал лишь, когда всё это закончится.

* * *

Фелисин Младшая лениво глядела на тощего юнца, приведенного Оскопленными Слугами. Еще один уцелевший в поисках защиты и руководства, в поисках веры, которую не смогут унести заразные ветра.

Припухлости на суставах говорили, что он стал Носителем. Наверное, заразил всю деревню. Узелки выделяли влагу и с ней яд, и все вокруг погибали. Мальчик явился к воротам города утром в сопровождении дюжины полудиких псов. Носитель — в наше месте, в наше время это не проклятие, а нечто противоположное. Кулат возьмет его в свое крыло, обучит путям паломника — это его новое призвание. Нести чуму по миру, находя среди выживших последователей новой религии. Веры Сломанных, Меченых, Оскопленных — будут созданы всяческие секты, и записывать в них станут по характеру причиненных чумой увечий. А Носители станут самой редкой и ценимой кастой.

Кулат предсказал все это. Выжившие приходили — сначала горстка, потом сотни; их вела сюда рука бога. Они рылись в давно заброшенном городе, сооружая дома-ямы среди полчищ привидений прежних горожан, что кишели в комнатах, на крышах, на улицах. Молчаливые и недвижные духи следили за возрождением города, и на смутно различимых лицах читался спектр эмоций от отвращения до ужаса. Да, живые смогли устрашить мертвецов…

Пастухи пригоняли большие отары коз и овец, длинноногих эрагов, которые считаются вымершими тысячи лет назад (Кулат рассказал, что на холмах были найдены дикие стада). Собаки вспоминали, что были некогда приручены именно ради охраны скота от волков и серых орлов, способных утащить в когтях даже молодого бычка.

Приходили и художники, вскоре начавшие производить картины, рожденные болезненным воображением: Бог-в-Цепях, сонмища Сломанных, Меченых и Оскопленных. Ремесленники переносили рисунки на керамику, на стены, расписывая их древней смесью охры и крови эрага, резали каменные статуэтки для Носителей. Ткали гобелены, на которых посреди кричащих, лихорадочных красок и нарочитых узлов шерстяной пряжи, символизировавших чумные бубоны, представала сама Фелисин, Ша'ик Возрожденная, носительница истины Апокалипсиса.

Она не понимала, что со всем этим делать. Она раз за разом впадала в ступор от увиденного, от знаков поклонения и обожания. Со всех сторон ее окружали ужасы физического уродства, душа немела и замыкалась в себе. Страдание обрело язык, сама жизнь предстала наказанием и пленом. "Такова паства моя".

По крайней мере, ее последователи готовы выполнить всякое желание. Кроме одного — растущего сексуального аппетита. Она входила в возраст, тело приобретало женственные формы, начались месячные кровотечения, а сны наполнились соблазнительными образами. Но касания рабов не нравились ей — а ведь все вокруг рабы, добровольно принявшие иго места, называемого Ханар Ара, Город Падших.

Кулат сказал, сражаясь с камешками во рту: — И в этом проблема, о Высочайшая.

Фелисин моргнула. Она прослушала… — Что? Какая проблема?

— Этот Носитель, пришедший с юго-востока. С собаками, покорными лишь ему.

Она разглядывала Кулата, старого уродца, обнаружившего в последнее время склонность с сексуальным томлением говорить о вине — как будто слова стали для него наивысшим из удовольствий, заменяли само пьянство.

— Объясни.

Кулат пососал камешек, проглотил слюну. — Погляди на бутоны, о Высочайшая, на бутоны болезни, на множественные Уста Синего Языка. Они уменьшаются. Они высыхают и отпадают. Он сам так сказал. Они уменьшились. Этот Носитель в один несчастный день перестанет быть носителем. И потеряет полезность.

"Полезность". Она посмотрела на паренька внимательнее, увидев суровое, угловатое лицо преждевременно постаревшего мужчины, ясные глаза, слишком большие для этой ссохшейся оправы. Может быть, он откормится — пищи у них стало предостаточно. Юнец, готовый стать взрослым. — Он останется во дворце.

Глаза Кулата расширились: — О Высочайшая…

— Я сказала. Открытое Крыло, где стойла и дворики. Он найдет там место для собак…

— О Высочайшая, есть план превратить это крыло в твой личный сад…

— Не перебивай меня больше. Я сказала.

"Мой личный сад". Мысль понравилась ей, и рука потянулась за кубком. "Да. Я увижу, как он растет".

Занятая приятными мечтами Фелисин не заметила, как омрачилось лицо Кулата. Он поклонился и ушел.

У мальчика есть имя, но она даст новое. Более соответствующее ее видению грядущего. Она тут же улыбнулась. Да, его будут звать Крокус.

Глава 15

Старик — солдат

С глазами цвета ржи

В позеленевших латах

Пришел на пир…

Как выбраться сумел из грязной ямы

Куда упал, ударенный ножом

Во время бегства

С поля боя при атаке

Молодых героев?

Принес он нам мечту глупцов

О славе

Знамена хвастовства плескались

Над главой его, и духи

Безмолвно раскрывали рты —

Провалы черепов

И скальпы ветер шевелил.

"О, слушайте меня, -

Кричал он, будто на вершину

Взошел, — я опишу заслуги

Мои, величие мое, открою

Богатства прошлого, я, бывший молодым

Как все вы. Слушайте меня!"

И я сидел в Тапу

За тем столом, макая

Жаркое в жир и, древний кубок взяв

Вино водою разбавлял

Соединив

Со сладким пресное. Был рядом

Этот шут

Болтливый враль, что некогда стоял

В одном строю со мной

И щит дрожал в руке его

И пот тек по лицу

А через миг

Он бросился бежать

Как пьяный, запинаясь. Но теперь

Он молодых на битвы зазывал

Готовил поколение рубак

И почему? Да потому что сам

Сбежал! О, слушайте меня:

Кто раз сбежал, бежит всегда

Почтеннейший судья

Вот вам причина

По которой

Мой нож застрял в его спине.

Он был солдатом, пробудившим

Меня от снов.

Оправдания Бедуры, из "Убийства короля Квалина Беллидского".

Переложено в стихи Рыбаком Кел Татом

в Малазе, в последний год правления Лейсин.

От Ното Свара пахло мазью и склепом. Ротный хирург, родом из Картула, бывший жрец Солиэли, долговязый, тощий и сутулый, стоял и ковырял в нездорового вида зубах рыбьей косточкой. Он так увлекался этим занятием, что успел прокопать канавку вокруг каждого зуба, отчего улыбка его походила на ухмылку черепа.

За все время общения с капитаном Параном улыбка впервые появилась на желтом лице; Паран тут же почувствовал, что одного раза более чем достаточно.

Целитель казался погруженным в раздумья и утомленным жизнью. — Не могу сказать наверняка, капитан Добряк, — выдал он наконец.

— Что именно?

Мутные глаза под спутанными прядями блеснули серым. — Ну, э, вы же задали вопрос?

— Я не задал вопрос. Я отдал приказ.

— Так точно. Я так и сказал.

— Я приказал отойти.

— Капитан, Верховный Кулак очень болен. Вы не получите пользы, потревожив умирающего. А вот подхватить ужасную заразу сможете.

— Нет, я не заражусь. А умирание — как раз та проблема, которую я пытаюсь решить. Я желаю видеть его. Вот и все.

— Капитан Чистая Криница…

— Лекарь, капитан Чистая Криница больше не командует. Я командую. Отойдите с дороги, или я назначу вас промывать кишки лошадям. Учитывая плохое питание, они…

Ното Свар смотрел на косточку. — Я отмечу это в журнале. Капитан Добряк, я являюсь главным лекарем, и возникают некоторые сомнения о главенстве. В нормальных обстоятельствах мой ранг выше капитанского…

— Обстоятельства у нас ненормальные. А я теряю терпение.

Выражение мягкого неудовольствия. — Да, я слышал о том, что бывает, когда в теряете терпение. Даже когда вы неправы. Должен напомнить, что лечить сломанную челюсть капитана Чистой Криницы предстоит мне. — Он сделал шаг в сторону от шатра. — Прошу, капитан. Всегда вам рады.

Паран со вздохом миновал хирурга и откинул полог.

Полутьма, воздух густо напоен благовониями, которым не удается скрыть вонь разложения. В первой комнатке четыре лежака с командирами, из которых только двое знакомы Парану. Они спят или без сознания, руки и ноги раскиданы по пропитанным потом матрацам, шеи раздуты от бубонов, дыхание напоминает хриплый хор висельников. Потрясенный капитан поскорее прошел во внутреннее помещение, занятое кулаком.

Его тело едва виднелось сквозь спертый, пыльный воздух. Паран подумал, что Даджек Однорукий уже мертв. Старческое бескровное лицо покрылось пурпурными кровоподтеками, закрытые глаза залепила слизь. Распухший, цвета аренской стали язык высунут изо рта, губы высохли и потрескались. Кто-то, вероятно, Ното Свар, покрыл шею Даджека смесью глины, пепла и грязи; она засохла, охватив шею подобием рабьего ошейника.

Но через миг капитан услышал тяжелый вдох, неровный и слабый, заметил содрогания грудной клетки. Воздух со свистом вышел из легких.

"О боги! Этому человеку не дожить до утра!"

Капитан сообразил, что у него немеют губы и ухудшается зрение. "Эта чертова кадильница… д'байанг…" Он постоял еще полдюжины ударов сердца, смотря вниз, на высохшее тело величайшего из живых полководцев Империи, и резко отвернулся.

Два шага по внешней комнате — и его остановил хриплый голос: — Кто ты, во имя Худа?

Паран поглядел на заговорившую. Она привстала в постели, сумев бросить взгляд на капитана. Темная кожа, однако тело без поджарости, свойственной жителям пустыни; большие, очень темные глаза, черные прямые волосы, коротко обрезанные, но выдающие природную курчавость. Круглое лицо от страданий припухло, отчего глаза глядели словно из ям.

— Я капитан Добряк…

— К Бездне ты Добряк. Я служила с ним в Натилоге.

— Ну, это обескураживающая новость. А вы?

— Кулак Руфа Бюд.

— Новое назначение, я не слышал о вас. Даже не могу сообразить, откуда вы родом.

— Шел — Морзинн.

Паран нахмурил лоб. — Запад Немила?

— К юго-западу.

— И как вы попали в Натилог?

— Проклятие! Дайте воды, во имя Худа.

Паран начал озираться, нашел бурдюк и подал женщине.

— Вы дурак, — пробормотала она. — Явиться сюда… Теперь вы умрете вместе с нами. Не могу пить, влейте в рот.

Он вынул пробку и наклонился. Женщина закрыла прекрасные, сверкающие глаза, запрокинула голову и открыла рот. Трещины на шее открылись, сочась густой жидкостью. Капитан сжал бурдюк, стараясь, чтобы вода попадала в горло.

Женщина жадно глотнула, закашлялась.

Он отодвинул бурдюк. — Довольно?

Она с трудом кивнула и снова закашлялась, бранясь на неведомом языке. — Проклятый дым. Рот немеет, даже непонятно, глотаешь ты или не глотаешь. Едва сомкну глаза, д'байанг насылает грезы. Как от Красного Ветра.

Он молчал.

— Я покинула Шел — Морзинн… спешно. На судне Синих Морантов. Денег хватило до городка Дегть около Генабариса. Оттуда добралась до Натилога. В животе было пусто, вот и завербовалась.

— А куда вы стремились попасть?

Она сморщилась: — Туда, куда деньги доведут. Идиот. Перечить Троим — лучший способ укоротить жизнь. Они не гнались за мной, поцелуй за меня Опоннов.

— Трое?

— Правители Шел — Морзинна… в последнюю тысячу лет. Вы узнали имя нашей империи. Другие и его не слышали.

— Я знаю лишь имя. Оно есть на некоторых малазанских картах.

Женщина хрипло засмеялась: — Малазане. Достаточно умны, чтобы первый визит к нам стал последним.

— Не уверен, что мы к вам вообще заплывали.

— Император. И Танцор. На флагманском судне "Захват". Боги, один этот корабль заставил Троих задуматься. Обыкновенно они уничтожают всех незнакомцев. Мы не торгуем ни с кем, даже с Немилом. Трое презирают чужаков. Если бы они хотели, захватили бы весь континент, включая Семь Городов.

— Не экспансионисты. Потому никто о них и не слышал.

— Еще воды.

Он поспешил исполнить просьбу.

Совладав с кашлем, она поглядела в его глаза. — Так скажете мне, кто вы на самом деле?

— Капитан Ганоэс Паран.

— Он погиб.

— Не совсем.

— Допустим. Зачем лгать?

— Даджек отправил меня в отставку. Официально я не имею звания.

— Тогда что здесь делаете, Худа ради?

Он улыбнулся: — Долгая история. В данный момент я желаю всего лишь выплатить долг. Я много задолжал Даджеку. К тому же не годится позволить богине шастать по миру смертных. Особенно богине, пирующей на наших несчастьях.

— Они все на них пируют.

— Гмм… да.

Она показала ряды зубов, ровных, но потемневших от болезни. — Капитан, вы думаете — мы пошли бы в храм, знай, что там Полиэль? А вот вас в незнании не обвинишь. Остается подумать, что вы сумасшедший.

— Капитан Чистая Криница согласилась бы с вами, — отозвался Паран, опуская мех с водой. — Мне пора. Буду признателен, Кулак Руфа Бюд, если вы прилюдно назовете меня Добряком. — И он зашагал к выходу.

— Ганоэс Паран.

Что-то в ее голосе заставило его резко повернуться.

— Сожгите мой труп, — сказала она. — В идеале нужно залить масло в легкие, чтобы они взорвались и освободили измученную душу. Так делается в Шел — Морзинне.

Он неуверенно кивнул.

У шатра стоял Ното Свар, изучавший окровавленный кончик рыбьей кости. Вскоре он снова засунул ее в рот. — Капитан Добряк, — пробормотал лекарь, — вас ищет вестовой Харлочель. По его намекам я догадался, что вы задумали нечто… рисковое.

— Лекарь, если альтернатива в том, чтобы стоять и ждать, пока все умрут, я предпочитаю… нечто рисковое.

— Ясно. Но как вы планируете эту свою атаку? Ведь вам встретится сама Серая Богиня. Сомневаюсь, что даже ваша репутация заставит солдат подойти к Великому Храму. Скорее вы едва сумеете их загнать в город Г'данисбан.

— Я не беру солдат.

Тощий собеседник задумчиво кивнул: — Ага, армия из одного человека? Согласен, — продолжил он, оценивающе оглядев Парана, — о вашей необычайной жестокости ходят… сказания. Правда ли, что однажды вы держали Фалах'да висящим за краем балкона его собственной башни? А ведь он считался нашим союзником… За какое преступление? А, он неправильно подобрал цвета одежд во время Императорского Фестиваля. И какие же цвета вас возмутили?

Паран помедлил, улыбнувшись. — Синий и зеленый.

— Но, капитан, это вполне сочетаемые оттенки.

— Лекарь, я никогда не претендовал на эстетический вкус. О чем мы тут? О да. Армия из одного человека. Точно. Я намерен вести за собой одного человека. Мы вдвоем нападем на Серую Богиню, чтобы изгнать из нашего мира.

— Надеюсь, вы выбрали мудро. Харлочель казался весьма спокойным. Или он еще не знает, к чему надо готовиться?

— Не особенно, — ответил Паран. — Ведь он со мной не идет. Идете вы.

Рыбья кость вышла через верхнюю губу хирурга. В его взоре отразились боль и непонимание. Рука вырвала проклятую кость; через миг он зажал рот обеими руками, а глаза его чуть не выскочили из орбит.

Паран похлопал Свара по плечу. — Поживем — увидим, не так ли? Готовьтесь. Выходим через ползвона.

* * *

Он уселся на походный сундук, осторожно оперся спиной о парусину шатра, вытянул ноги. — Хотелось бы напиться вдрызг перед подобным…

Харлочель, казалось, утратил способность улыбаться. — Ради богов, капитан. Нужно снять лагерь. Сосчитать потери. Умоляю пересмотреть план, сулящий лишь смерть еще одного хорошего воина и капризного, но очень хорошего полевого хирурга.

— Ах да. Ното Свар. Он был жрецом Солиэли, сестры Полиэли.

— Он больше не жрец. Нарушившие клятву не имеют веса перед лицом Властителей.

— Солиэль. Повелительница Лечения, Благодетельница, богиня Целебных Слез. Как думаете, сейчас она должна наплакать целый океан?

— Неразумно насмешничать над ней у порога Храма, капитан.

— Почему бы нет? Скажите, Харлочель, разве вечная скорбь над мучениями смертных принесла им пользу? Легко рыдать, если ты стоишь в стороне и больше ничего не делаешь. А мы тут считаем каждого выжившего, каждого бросившему вызов Худу на пороге его Королевства. — Он ощерился, подняв взор к потолку: — Самыми виноватыми считаю я так называемых "добрых и сострадательных" богов. — Тут Паран сверкнул глазами на вестового: — Видит Худ, остальные не скрывают своего нечестия. Слава им за это. А вот предлагать спасение, сочувствие и так далее, но реально ничем не сопротивляться судьбе и року… проклятие, Харлочель, им придется дать ответ!

Вестовой смотрел широко открытыми, немигающими глазами.

Паран опустил лицо. — Извините. Некоторые мысли лучше не высказывать. Вечная моя небрежность.

— Капитан… миг назад ваши глаза СВЕТИЛИСЬ. Как у зверя.

Паран снова поглядел на собеседника: — А теперь?

— Капитан, я готов поклясться пяткой Худа на его же члене!

Ганоэс Паран вскочил.

— Передать приказ офицерам: армия выходит через четыре дня. В полдень третьего дня желаю увидеть всех на смотру, с оружием и полной выкладкой. После выхода лагерь должен остаться чистым. Сжечь все отходы, закопать нужники. Пусть солдаты будут заняты — они загнили изнутри. Вам все ясно, Харлочель?

Вестовой улыбнулся и повторил приказ слово в слово.

— Отлично. Постарайтесь убедить наших офицеров, что дни лежания и сопения в подушки закончились. Скажите, что первой пойдет самая опрятная рота. Остальным придется глотать пыль.

— Капитан, а куда мы пойдем?

— Без понятия. Я об этом подумаю.

— А что с Верховным Кулаком и офицерами в этом шатре?

— Думаю, они так скоро не оправятся. Тем временем…

— Тем временем командуете вы, сэр!

— Да.

Харлочель резко отсалютовал и повернулся кругом.

Паран смотрел ему в спину. "Хорошо, хоть кто-то мне рад".

Через некоторое время они c Ното Сваром сели на лошадей на краю лагеря и посмотрели вниз, на расчищенное пространство перед городскими стенами, на бледный песчаник самих стен, покрытый символами, отпечатками рук, скелетообразными фигурами. Раньше за валами всегда слышался шум, в небо поднимались клубы пыли и столбы дыма. Утром большие ворота открывались, выпуская поток конных и пеших, купцов и рабочих. В бойницах боковых башен виднелись лица солдат. Сегодня же единственный шум издавали стаи голубей, взлетавших и круживших, словно скопище поднятых ветром воздушных змеев; иная, мрачная "армия" — шеренга пустынных воронов — обсела зубцы.

— Капитан, — сказал хирург (в зубах его снова торчала кость, а дырка от прежней превратилась в припухшую, сочащуюся сукровицей точку), — вы считаете меня способным атаковать всю эту мерзость?

— Я думал, вы отреклись от клятв.

— Так я о том и говорю! Сейчас я не смею просить у Солиэли даже простого покровительства. Вероятно, вы слепы к истине. Так я скажу: воздух над городом кипит, это дыхание хаоса. Течения сворачиваются и переплетаются — о, даже взгляд со стороны делает меня больным. Мы оба умрем за воротами через десять шагов.

Паран потрогал рукоять меча у пояса, затянул ремень шлема. — Я не так слеп, как вы считаете. — Он поглядел на город и натянул поводья. — Скачите рядом, Ното Свар.

— Капитан, ворота выглядят закрытыми, и крепко. Нас не ждут.

— Плевать на клятые ворота. — Паран пришпорил коня.

Ното Свар бросил взгляд за плечо: там сотнями собрались солдаты, они смотрели вслед. — Боги… ну почему я не среди них? — прошептал он.

И поглядел на капитана Добряка. Он однажды спустил невинного человека с парапета башни. "А теперь проделывает то же со мной!"

* * *

Однажды ее послали ловить младшего брата, выслеживать его по городу — о, он знал, что она идет за ним, знал, что она способна схватить его за тощую лодыжку, подтащить к себе и вытрясти мозги из черепа. Пришлось ей побегать той ночью! Ему было десять, и он успел выйти из — под контроля. Глаза, блестящие словно смоченные слюной мраморные шарики, зубы белые словно волчьи клыки, мосластые ноги, шаловливые ручонки… Непоседливый злыдень.

Он собирал… кое-что. Тайно. Пряди волос, обрезки ногтей, гнилые зубы. Со всех членов семейства, весьма обширного. Сорок два человека, если считать четырехлетнюю Минаралу. Он ее посчитал, выродок. Безумец менее изобретательный удовлетворился бы изготовлением полчища мерзких кукол, над которыми измывался бы, причиняя родне незначительные, но хронические страдания и питая ненасытимую злобу… однако братец, понятное дело, видел более обширное поприще для своей подлости. Не удовлетворяясь человекоподобными куклами, он сделал из палок, веревок, соломы, шерсти и рогов стадо овец. Сорок две головы. Запер их в ограде из прутиков, подобранных во дворе поместья. Затем он вырвал себе молочный зуб, обточил в подобие волчьего клыка и соорудил для себя волка из клочков меха. Кукла была такого размера, что могла проглотить тех овец в единый кус.

Использовав извращенную магию, он поместил волка в стадо.

Вопли и стоны оглашали всю ночь несколько домов города — жильцов терзали кошмары, вонь ужаса и овечьей шерсти, стук копыт, отчаянные попытки спастись от когтей и клыков громадного рычащего волка, бегство… Зверь вволю потешился над каждым. Ох, ей еще долго не забыть тех мучений.

В течение следующего дня дяди, тети, племянники и все остальные собрались, бледные и дрожащие, и поняли, что разделили один и тот же кошмарный сон. Не сразу, но сумели они осознать и причину этих кошмаров. Разумеется, причина уже успела сбежать и спрятаться в одном из бесчисленных логовищ. Она намеревались отсиживаться там, пока не утихнут гнев и раздражение близких.

Когда преступления совершают малолетние дети, их родственники обычно сменяют гнев на простую озабоченность. Но это касается обычных детей, нормальных детей; а Бен Адэфон Делат зашел слишком далеко. Опять.

Торахвель Делат получила задание выследить брата и осуществить подобающее наказание. Она быстро придумала кару. Содрать шкуру! Овцы, вот как? Она захватила волчью куклу, намереваясь использовать ее для жестокой пытки. Она не так талантлива, как младший братец, и уж конечно не так изобретательна… но она сумеет превратить существо в подобие поводка и следовать за братом, куда бы тот не бежал.

Ему удавалось держать дистанцию весь день и всю ночь; но за звон до рассвета она поймала его на крыше в аренском квартале Прелид. Выхватила из кармана куклу волка и с силой развела ее задние ноги.

Братец упал на спину и тут же перевалился на живот. Он визжал и смеялся, и насмешка чуть не заставила ее оступиться. Торахвель еще сильнее вывернула волчьи ноги.

Немедленно упав на плоскую крышу. Бедра словно загорелись.

Брат все вопил, но и смеялся одновременно.

Задыхаясь и моргая, она в первый раз рассмотрела куклу. Было еще темно, но все же ей удалось понять, что тельце волка обернуто куском меховых панталончиков — ее белья, пропавшего неделю назад с веревки; природу твердой внутренней части куклы она предпочла не разгадывать.

Он знал, что она побежит за ним. Знал, что она отыщет кукольное стадо в дворике. Знал, что она догадается использовать волка, ставшего вместилищем его анима и так беззаботно брошенное. Он знал заранее… всё.

В ту ночь, перед рассветом, Торахвель решила, что будет ненавидеть брата до скончания дней. Страстно, яростно, выжигая в себе все земное.

Легко ненавидеть умных, даже если они оказываются родичами. Особенно родичей.

Вернуться от воспоминаний к нынешней жизни оказалось нелегко: ее отвлекала навязчивая мысль о том, что она попала в кошмарный сон, из которого уже не выбраться.

Брат давно уже не дергается на крыше, задыхаясь от хохота. Тогда он быстро распустил узлы заклинаний на кукле, прекратив боль. Ее брат, жив они или мертв — куда вероятнее, что мертв — находился очень далеко. И всем сердцем желала она, чтобы он оказался рядом.

Бормоча как безумный попрошайка, Бридток сидел справа от нее за гранитным столом, руки с длинными ногтями переставляли столбики золотых и серебряных монет. Он искал способ классифицировать их, но, вполне очевидно, не преуспевал в своей затее. Денежные сундуки храма Полиэли оказались бездонными — как им довелось понять, в самом буквальном смысле. Как бы глубоко не запускали они руки в их ледяные недра, там оказывались новые слои золота и серебра, всех видов и сортов. Продолговатые слитки, золотые зубы, пустотелые шары, браслеты и кольца, свитки шелков с золотой вышивкой, такие маленькие, что умещаются в ладони; монеты квадратные, треугольные, трубчатые, дырчатые, в виде полумесяцев; искусно гравированные коробочки, цепочки, бусины, даже литейные формы. Ни одно изделие не было знакомо собравшимся — и запертым — в Г'данисбанском храме сумасшедшей, устрашающей богини. Торахвель и понятия не имела, что в мире столько языков. Надписи на монетах — буквы вроде рисунков, строчки, идущие наискосок, вертикально или по спирали, знаки из крошечных точек.

Они из других миров, настаивал Бридток. Более привычные деньги можно найти в комнате за алтарем. Целая комната, забитая проклятым золотом. В одной этой комнатушке сложена казна, достойная империи. Наверное, он прав. Первые же слухи о чуме помогли ускоренно пополнить запасы Храма. Однако старика больше всего интересовали иноземные монеты. Они стали навязчивой идеей. "Каталог Королевств", утверждал он, станет вершиной науки.

Странно выглядит научный уклон в человеке, так пропитавшемся амбициями властолюбия, что они кажутся единственной причиной, по которой он еще дышит, по которой стучит злобное сердце.

Он распускал так много слухов о своей смерти, каждый год новых; чтобы отвадить охотников, утверждал он. Ей думалось: ему просто — напросто нравится собственная изобретательность. Из собравшихся идиотов — заговорщиков Бридток был, похоже, самым ярким. Ни Септуне Анабин, ни Средал Пурту не вдохновляли на доверие или уважение. Что до Срибина… ну, Срибин вообще стал неузнаваем.

Похоже, такова судьба тех, кого Серая Богиня выбрала в любовники. Утомившись прогнившей, бормочущей тварью, которой стал Срибин, сучка выберет следующего из запаса изнемогающих от ужаса узников. Мужчину, женщину, ребенка или взрослого — Полиэли это не важно.

Бридток настаивал, что культ Ша'ик возродился и стал гораздо, гораздо возвышенней прежнего. Где-то там стоит Город Павших, в нем обитает новая Ша'ик; Серая Богиня собирает для нее урожай безумных калек. В их понимании все смертное принадлежит горю и нищете, близнецам чрева Полиэли. А еще где-то, смутно различимый в серых миазмах хаоса, таится Увечный Бог, кашляет и извивается в цепях, укрепляя нечистые союзы.

Что знала Торахвель о войне богов? Ей было бы все равно, если бы не ужасное влияние войны на ее жизнь, ее личный мир.

Младший брат ступил на неверную тропу; теперь на другую, но тоже неверную тропу ступила она сама. Надежды нет.

Бормотание Бридтока внезапно прервалось вздохом. Он привстал в кресле, глаза его расширились.

По телу Торахвель прошло содрогание. — Что такое? — спросила она.

Старик встал. — Она вызвала нас.

"Наверное, я сошла с ума. Что есть в этой жизни, ради чего стоит жить? Почему я все цепляюсь за край Бездны, когда она манит самым желанным? Забвением. Концом. Боги… покончить со всем…" — Не просто вызвала, — сказала она. — Ты выглядишь… потрясенным.

Не отвечая и не поднимая глаз, мужчина вышел в коридор. Торахвель следовала за ним, вполголоса ругаясь.

Однажды, давным-давно, братец — ему было лет пять, и он еще не взрастил в себе зло — с плачем проснулся посреди ночи, и она села у кровати, чтобы успокоить его. Наивные слова раскрыли суть кошмарного сна. Он умер, но все же шагал по миру, ибо что-то позабыл. Позабыл и не мог вспомнить, как ни старался. Труп его бродил с вопросом на устах, обреченный задавать его всем, кто попадался на пути. "Что? Что я забыл?"

Трудно поверить, что дрожащий в ее объятиях испуганный, большеглазый мальчик через несколько лет стал мерзким бузотером.

Может быть — так думала она, спеша за развевающимися одеждами Бридтока — за эти годы Бен Адэфон Делат вспомнил всё. А может, он тоже стал подобием трупа, слоняющегося по миру смертных. Как она сама.

"Зачем жить?"

* * *

— Я думал, день для того, чтобы спать, — пробурчал Бутыл, когда сержант снова потянул его за руку. Солдат снова сказал себе, что тень от валуна, в которой он скрючился, позволяет ему остаться в живых. Сегодня самый жаркий день. Насекомые жарились на раскаленных камнях, хитиновые шкурки разлетались, как шелуха семечек. Всё молчало, всё замерло. Отряд охвачен видениями, вызванными жаждой. Бутыл уже не в первый раз засыпал; вот и сейчас сон тянет к нему тугие, вялые объятья.

Если бы клятый Скрипач не приставал…

— Идем со мной, Бутыл. Вставай.

— Если ты, сержант, нашел флягу с холодной водицей, я твой. Иначе…

Скрипач поднял его и потащил за руку. Маг едва видел землю под ногами; язык его стал клубком жеваных шнурков. Прочь с дороги, между источенных ветрами скал, туда и сюда. Почти ослепнув от яркого солнца, он не сразу заметил: они встали на ровном песке, в круге валунов, и тут их поджидают двое.

Сердце живее забилось в груди. Сидящий со скрещенными ногами — Быстрый Бен. Справа от него присел ассасин Калам — на руках потертые черные перчатки, кинжалы прижаты лезвиями к предплечьям. Казалось, он готов кого-нибудь убить. Впрочем, Бутыл заподозрил, что это обычное выражение его лица.

Быстрый Бен смотрел на него лениво, но угрожающе. Будто леопард, играющий с раненым зайцем. Но в его взоре таилось кое-что еще. Страх?

Обменявшись взглядами с Верховным Магом, Бутыл заметил на песке коллекцию кукол. И непроизвольно дернулся вперед.

— Древнее искусство, — заметил Бен. — Солдат, ты ведь с ним знаком?

— Вы в тупике, — отвечал Бутыл.

Маг вскинул брови и обменялся с Каламом непроницаемыми взглядами. — Да, в тупике. Как ты понял? И почему так… быстро?

Бутыл пожал плечами.

Быстрый Бен скривился, услышав веселое хмыканье Скрипача: — Ну ладно, клятый чертенок. Есть мысли, что нам еще сделать?

Бутыл провел рукой по грязным остаткам волос: — Скажите сначала, что вы пытаетесь сделать.

— Не твое дурацкое дело, солдат!

Бутыл со вздохом сел на песок, принимая ту же позу, что человек перед ним. Изучил фигурки, ткнул в одну: — Кто она?

Быстрый Бен вздрогнул: — Я не знал, что это "она".

— Догадываюсь, что ее вы сделали первой. Похоже, вы проснулись от дурного сна, не понимая, в чем дело, но где-то что-то не так, это связано с вот этой женщиной. Думаю, она ваша родственница. Мать? Дочь? Сестра? Да, сестра. Она думала о вас. Недавно. Много. Поглядите на россыпь теней вокруг нее — будто стоит в траве… только травы тут нет, и россыпь принадлежит чему-то иному.

— Раздави Худ мои яйца, — прошипел Бен. Его взор метался по расставленным куклам. Казалось, он растерял все высокомерие. — Торахвель? Во что она вляпалась, во имя Бездны? И почему все другие не могут бросить на нее тень?

Бутыл поскреб бородку, заметил вшу, поймал и сбросил ее.

Калам вздрогнул и ругнулся: — Смотри у меня!

— Извините. — Бутыл показал на другую куклу, в черном шелке. Казалось, она отбрасывает две тени — будто две вороны сидят на плечах. — Это Апсалар? Она участница событий, но не сейчас. Думаю, она намеревалась пересечься с вашей сестрой, но не получается. Ее намерение не исполнено, и радуйтесь этому. Этот — Котиллион и да, он танцует чертов котильон, но вся его роль — сбросить с горы первый камешек, и пусть лавина рушится на тех, кто обречен. Итак, вы были правы, избирая Дом Теней. Инстинкт? Неважно. Он — ваша проблема. — Он указал на другую куклу, в черном плаще с капюшоном.

Быстрый Бен моргнул и нахмурил брови: — Вряд ли. Это Темный Трон, он в центре событий. С ним все связано. И это не просто инстинкт, черт тебя дери!

— О, он точно в центре, но видите: его тень не касается…

— Знаю, что не касается! Потому что стоит не там, где надо!

Бутыл протянул руку и схватил куклу.

Быстрый Бен начал с рычанием подниматься; Скрипач толкнул его назад.

— Убери лапы, сапер, — проговорил колдун, но довольно тихим тоном.

— Я предупреждал, — ответил сержант. — Разве нет? — Он отдернул руку и Бен сел так, словно на плечи ему давил незримый груз.

Тем временем Бутыл торопливо переделывал куклу, сгибал проволочки рук и ног. Сам он редко их применял — слишком дорогой материал — но сейчас кукла оказалась весьма удобной. Удовлетворившись, он поставил ее на прежнее место.

Все молчали, взирая на фигурку Темного Трона на четвереньках, с поднятыми правой рукой и левой ногой — кукла будто вытянулась, стремясь вперед, с трудом сохраняя равновесие. Тень ее на палец не достала до куклы Торахвели Делат.

"Темный Трон… теперь изменился…"

Калам прошептал: — Чуть — чуть, но не…

Бутыл скрестил руки на груди и опустился спиной на песок. — Погоди… — сказал он и сомкнул глаза, мгновенно спадая в забытье.

Скорчившийся рядом с Беном Скрипач протяжно вздохнул.

Колдун с трудом оторвался от созерцания Темного Трона и блеснул глазами: — Скрип, он был в полусне.

Сержант пожал плечами.

— Нет, продолжил маг, — ты не понял. Полусон. Кто-то в нем. Был в нем. Имеешь ли ты понятие, как далеко тянется симпатическая магия? К самому началу. К первом проблеску, Скрип. Проблеску сознания. Рождению разума. Ты понял меня?

— Ты ясен, как нынешняя луна, — скривил губы сапер.

— Эрес'алы, Распрямившиеся. Прежде чем по миру прошел первый человек, прежде Имассов, даже прежде К'чайн Че'малле. Скрипач, здесь была Эрес. Сейчас. Самолично. В нем.

Сапер бросил взгляд назад, на Темного Трона. Он на четырех ногах, он бежит — но тень, им отбрасываемая, совсем не такова. Большая голова, выступающие челюсти, распахнутые, сжавшие что-то. Схваченный ими объект извивался и дергался, как пойманная змея.

"Что такое, во имя Худа? Ох. Ох, погодите…"

* * *

Апсалар растянулась на вершине скошенного валуна, внимательно следя за происходящим на песке в тридцати шагах. Тревожная беседа, особенно последняя часть — про Эрес. "Еще одно древнее чудище. Пусть бы оставалось подальше". За солдатиком Бутылом надо следить.

Торахвель Делат… одно из имен в списке шпиона Мебры из Эрлитана. Сестра Быстрого Бена. Увы, как неудачно… похоже, и Котиллион и Темный Трон желают видеть ее мертвой, а они обычно получают то, чего пожелали. "Стараниями моими… и людей, мне подобных. Боги вкладывают ножи в руки смертных и ожидают в сторонке".

Убийца следила за Быстрым Беном, оценивая его растущее волнение, начиная подозревать, что колдун что-то узнал о той пропасти, у края которой оказалась сестра. Узнал и, благодаря кровным узам, решил чем-то помочь заблудшей родственнице.

Апсалар не стала мешкать. Соскользнув по невидимой им стороне камня, она легко приземлилась на плотный песок в тени. Проверила, удобно ли прилегает одежда, осмотрела окрестности и вытащила два кинжала.

Есть музыка в смерти. Актеры и музыканты знают о ней. В сей миг эту музыку слышала и Апсалар.

Женщина начала Танец Теней, пробираясь на только ей слышимые звуки жалобного хора.

* * *

Прятавшиеся в трещине около валуна Телораст и Кодл дружно вылезли.

— Она ушла в свой мир, — сказала Кодл, не повышая голоса. Ее костяная головка дергалась, хвост нервно мотался из стороны в сторону. Неапсалар плясала, так погрузившись в тени, что ее едва можно было разглядеть. Жители этого мира вообще не сумели бы.

— Не связывайся с ней, — зашипела Телораст. — Никогда.

— И не думаю. Как и ты.

— Как и я. К тому же наша судьба… что мы должны делать?

— Не знаю.

— Создавать проблемы.

Крошечные челюсти щелкнули. — Это мне нравится!

* * *

Быстрый Бен резко встал. — У меня нет выбора.

Калам выругался, потом ответил: — Ненавижу, когда ты такое говоришь.

Колдун взял еще дну куклу, у которой были длинные ниточки. Поместив ее на расстоянии руки от остальных, он кивнул Каламу.

Ассасин скривил губы, вытащил нож и вонзил его в песок.

— Не отатараловый, идиот!

— Извини. — Калам вытащил нож и вложил обратно, затем швырнул в песок другой.

Быстрый Бен нагнулся, аккуратно подобрал ниточки и причудливыми узлами привязал к рукояти ножа. — Если они натянутся…

— Я возьму нож и вытяну тебя обратно. Не в первый раз…

— Знаю. Извини.

Маг снова уселся со скрещенными ногами.

— Погоди, — забурчал Скрипач. — Что тут такое? Вы не планируете очередную глупость? Точно! Проклятие, Бен…

— Тихо. — Маг сомкнул глаза. — Мы с Темным Троном, — прошептал он, — старые друзья.

И он улыбнулся.

Калам не отрывал взгляда от куклы, ставшей единственной связью между телом Быстрого Бена и его душой. — Он ушел, Скрип. Не болтай, я должен сконцентрироваться. Нити могут натянуться, так медленно, что ты не заметишь, и вдруг…

— Нужно было подождать. Я не закончил свою речь, а это важно. Калам, у меня плохое предчувствие. Скажи, Быстрый и Темный Трон действительно старые друзья? Калам? Скажи, что он не шутил.

Ассасин метнул на сапера быстрый взгляд, облизал губы и снова уставился на куклу. Нити дернулись? Нет, пока нет. — Он не шутил, Скрип.

— Хорошо.

— А вроде и шутил…

— Плохо. Слушай, а не вытянуть его прямо сейчас? Думаю, нам надо…

— Потише, ты! Я должен следить. Я должен концентрироваться.

"У Скрипа дурное предчувствие. Погано".

* * *

Паран и Ното Свар подскакали к стене и встали в ее тени. Капитан спешился, шагнул к выветренной поверхности стены и прочертил острием кинжала широкую арку, начав ее дугу слева у основания и окончив там же справа, на расстоянии двух шагов. Затем он нарисовал что-то в середине и отошел, вкладывая кинжал.

— Следуйте за мной, — приказал он, берясь за поводья.

И двинул мерина вперед. Тот замотал головой и взбрыкнул, но тут же коснулся передними ногами стены — и прошел сквозь нее. Миг спустя всадник оказался на замусоренной улице. Пустые, безжизненные дома с закрытыми ставнями; место разрушения, место, в котором цивилизация погибла, явив всем шаткость своих основ. Тут и там валялись груды белых костей. Раздувшаяся крыса скользнула в канаву.

Лекарь появился не сразу — он провел лошадь под уздцы. — Моя кобылка, — сказал он, — не так глупа, как ваш мерин. Увы.

— Просто он опытнее, — отозвался Паран, оглядываясь вокруг. — Садитесь в седло. Сейчас тут никого нет, но все может измениться.

— О боги, — зашипел Ното Свар, влезая на спину лошади. — Что тут творилось?

— Вы не были в первой группе?

Они медленно двигались по улице в центр Г'данисбана.

— В рейде Даджека? Разумеется, нет. Ах, как хотелось бы, чтобы Кулак остался во главе Войска!

"Мне тоже". — Великий Храм стоит на главной площади. А где храм Солиэли?

— Солиэли? Капитан Добряк, я не могу войти туда. Никогда не смогу.

— Почему вы отвергли клятву, Свар?

— Ното Свар, если вы не против. Имело место несогласие… политического свойства. Вероятно, нечестивое, пошлое и извращенное болото храмовой жизни соответствует чаяниям большинства священников. К сожалению, я обнаружил, что не могу мириться с таким существованием. Вообразите себе: истинное поклонение для них на последнем месте. Я совершил ошибку, обличив эти мерзкие и противоестественные обычаи.

— Весьма благородно с вашей стороны. Как ни странно, я слышал версию совсем иную. А именно — что вы потерпели поражение, борясь за власть в храме Картула. Нечто насчет использования храмовых богатств.

— Естественно, события могут иметь разные трактовки. Скажите, капитан… раз уж вы умеете проходить сквозь саженные стены, нет ли у вас и магической сверхчувствительности? Вы ощущаете этот злодейский голод вокруг? Отвратительно. Оно жаждет нас, нашей плоти, хочет прорасти в нее и высосать суть жизни. Дыхание Полиэли — оно уже захватывает нас.

— Мы не одни, лекарь.

— Нет. Я удивился бы. Она щадит своих последователей, носителей. Она…

— Тише. — Паран натянул поводья. — Я имел в виду, мы уже не одни.

Ното Свар завертел головой, оглядывая улицы. — Там, — прошептал он, ткнув пальцем в сторону аллеи.

Из тени вышла молодая женщина. Она была обнажена и пугающе худа. Глаза темные, широко раскрытые, сияющие; губы потрескались, грязные волосы сбились в космы. Беспризорная из трущоб, обирающая мертвецов… или…

— Не носительница, — прошептал Паран. — Я вижу… полное здравие.

Ното Свар кивнул: — Да. Внешность — лишь видимость. Капитан Добряк, девушку избрала… сама Солиэль.

— Похоже, в бытность жрецом вы в такое даже не верили.

Хирург молча покивал головой.

Девушка подошла ближе. — Малазане, — сказала она хрипло (ее голосовые связки давно не знали употребления). — Однажды. Давно. Год? Давно были малазане. Один из них назывался гралем, но я видела доспех под одеждой. Видела из — под телеги значок Сжигателей. Я была молода, но недостаточно молода. Они спасли меня, эти малазане. Они отогнали охотников. Они спасли меня.

Паран прокашлялся. — А теперь Солиэль избрала тебя… чтобы помочь нам.

— Ибо она всегда любезна к тем, кто добр, — шепнул Свар. Его голос дрожал от восторга. — Солиэль простила меня…

— Здесь тоже охотники. Идут. Они знают что вы здесь. Чужаки, враги богини. Их вождь ненавидит все на свете. Страховидный, искалеченный, он питается чужими мучениями. Идемте со мной…

— Благодарим, но нет, — отвечал Паран. — Твоя поддержка нам в радость, но я намерен встретиться с охотниками. Хочу, чтобы они провели меня к Серой.

— Страховид не позволит. Он убьет вас и ваших лошадей. Лошадей первыми, потому что он ненавидит их сильнее всего иного.

Ното Свар прошипел: — Капитан! Прошу, это предложение самой Солиэли…

— Предложение Солиэли, — сурово сказал Паран, — пригодится мне позже. Одна богиня за раз. — Он повел коня вперед, но оглянулся на хирурга и остановился.

— Идите с ней. Встретимся у ворот Великого Храма.

— Капитан, чего вы ждете от меня?

— Я? Ничего. Я ожидаю, что Солиэль использует вас, но не так, как эту девушку. Мне нужно нечто большее. — Паран потянул за поводья. — И я не приму отрицательного ответа, — добавил он под стук подков.

* * *

Ното Свар проследил, как безумец въезжает на главную улицу, и повернул лошадь головой к девушке. Вытащил рыбью кость и заложил за ухо. Прокашлялся. — Богиня… дитя. Я не желаю умирать, но прошу заметить: этот человек меня не слушает. Если ты решишь сокрушить его за непочтительность, я не найду в сем ничего несправедливого или незаслуженного. Фактически…

— Тихо, смертный, — сказала девушка голосом зрелой женщины. — В этом человеке равновесие всего мира, и я не желаю оказаться той, что нарушит баланс. Любым способом. Готовься скакать — я поведу, но не стану искать тебя, если ты потеряешься сзади.

— Я думал, ты намерена вести меня к…

— Это сейчас не важно, — усмехнулась она. — Ты сказал бы, что все извратилось самым неподобающим образом. Нет, я желаю, чтобы ты стал свидетелем. Понимаешь? Свидетелем! — Тут женщина отвернулась и зашагала. Лекарь с руганью пришпорил лошадь и поспешил вслед.

* * *

Паран быстро проехал по главной улице Г'данисбана, которая ныне выглядела скорее дорогой к кладбищу, нежели оживленной торговой артерией. Впереди показалась толпа человек в тридцать — сорок с одним мужчиной во главе; в его правой руке был сжат крестьянский серп, "украшенный" окровавленным конским хвостом. Растрепанное воинство казалось сборищем выходцев из погребальной ямы бедняцкого района: скрюченные, покрытые коростой и язвами руки, перекошенные, безумные лица. У некоторых были мечи, другие сжимали ножи и мясницкие топоры, копья, сучья и пастушеские посохи. Большинство из них, казалось, едва стоит на ногах.

Но их вожак, тот, кого девушка назвала Страховидом, казался сильным. Его лицо действительно было страшно, до костей, изуродовано шрамом, идущим диагонально от правой щеки через нос до нижней челюсти. Капитан догадался, что его когда-то укусил конь.

"Лошадей первыми, потому что он ненавидит их…"

Глаза ярко сверкали в глубине вдавленных орбит. Они не отрывались от лица Парана. На безобразно перекошенных губах появилось нечто вроде ухмылки.

— Ее дыхание недостаточно сладко для тебя? Весьма силен, можешь противиться. Ей нужно будет понять, кто ты такой. Прежде, — губы искривились еще сильнее, — прежде чем мы убьем тебя.

— Серая Богиня не знает, кто я такой. Потому что я отвернулся от нее. Она бессильна передо мной.

Страховид вздрогнул: — В твоих глазах… зверь. Покажи себя, малазанин. Ты не такой, как все.

— Скажи ей, что я пришел с предложением.

Мужчина склонил голову набок: — Ты решил подразнить Богиню?

— Можно и так сказать. Но у нас мало времени.

— Мало? Почему же?

— Проведи меня к ней, и я объясню. Скорее!

— Она не боится тебя.

— Отлично.

Мужчина еще некоторое время смотрел на Парана. Затем взмахнул серпом. — Иди за мной.

* * *

Торахвель Делат за свою жизнь преклоняла колени перед многими алтарями и открыла несомненную истину. То, чему поклоняются, является всего лишь отражением поклоняющихся. Каким бы благим ни был бог, его искажают миллионы масок, слепленных из тайных страстей, желаний, радостей и страхов людей, лицемерно изображающих почтение и покорность.

Верующие тонут в вере, служители растворяются в служении.

Но есть и иная истина, вроде бы противоречащая первой. Чем добрее и благороднее бог, тем злее и свирепее поклонники, ибо им приходится удерживать уверенность, подавлять несогласных лишь силой собственной воли. Они будут убивать, будут пытать во имя божье; они изгонят конфликт из своих сердец и будут спокойны даже с окровавленными руками.

Руки самой Торахвели покрыты кровью — сейчас скорее фигурально, но в прошлом… Она старалась заполнить некую дыру в душе, она тонула и растворялась, отыскивая внешнюю "руку спасения", искала то, чего не могла найти в себе самой. Касания божьих рук, были ли те боги любвеобильными или жестокими, казались ей одинаковыми. Она едва чувствовала их сквозь онемелую одержимость своих желаний.

На нынешний путь она ступила так же легко, как на множество иных; однако на этот раз, кажется, выхода не найти. Ее глаза не видели никаких альтернатив, никаких шансов. Первые нити паутины, в которую угодила она, свились пятнадцать месяцев назад в городе Карашимеше на берегу внутреннего моря Карас, который она выбрала как место жительства. Она сама, поддавшись соблазну пассивности, позволяла сети все сильнее обвивать ее.

Соблазн исходил от Серой Богини, ставшей духовной любовницей ядовитого Скованного Бога. Сладость оправдания пороков была так приятна. "И так опасна. Для нас обоих". Она думала об этом, бредя за Бридтоком по Галерее Славы в трансепт. Как будто обоих влекла незримая, но прочная веревка. Сожаление пришло слишком поздно. Если вообще пришло.

"Возможно, это вполне подходящий конец для дуры, не понявшей, ради чего следует жить".

Сила Серой Богини клубилась вокруг входа, пуская серые щупальца. Она столь ядовита, что гниет и крошится даже камень.

У порога Торахвель и Бридтока поджидали остальные служители злосчастного культа. Септуне Анабин из Омари и Средал Пурту, бежавший год назад из И'Гатана после неудачной попытки убить малазанскую ведьму Воробушек. Они оба выглядели иссохшими — субстанция их душ выпита, растворилась в ядовитых миазмах, как соль в воде. В глазах светится панический ужас.

— Срибин умер, — зашептал Септуне. — Она выберет еще кого-то.

И она выбрала.

Невидимая рука, громадная, когтистая — больше пальцев, чем может вообразить здравый рассудок — схватила грудь Торахвели, оттащив ее от остальных. Они сжались, на лицах выразились сочувствие и облегчение. Облегчение явно перевешивало. По жилам Торахвели прокатилась ярость. Она отчаянно боролась, покидая алтарную комнату; глаза обожгло кислым чумным туманом, когда она подняла взор на Полиэль.

И увидела голод, желание.

Боль взорвалась в теле — и отступила. Когти втягивались, рука оставила ее.

Торахвель встала коленями на мозаичный пол, бессильно растянулась в луже своего пота.

"Думай, о чем молишь. Думай, чего ищешь".

В Галерее Славы послышался приближающийся стук копыт.

"Всадник? Что — кто осмелился — о боги! Благодарю тебя, кто бы ты ни был. Благодарю". Она еще не упала за край. Вдох, еще — несколько мгновений…

* * *

Оскалившийся Страховид оттолкнул жрецов плечом. Паран поглядел на согбенные, дрожащие фигурки и нахмурился: все трое упали перед ним на колени, склонили головы.

— Чем они больны? — спросил он.

Лающий смех Страховида всколыхнул застоявшийся воздух. — Отлично сказано, чужак. В тебе есть стальной стержень. Отдаю должное.

"Идиот. Я не шутил".

— Сойди с клятого коня, — сказал Страховид, заслоняя вход. Он облизнул уродливые губы, крепче сжал рукоять серпа.

— Даже не подумаю. Зная твою любовь к лошадям…

— Ты не можешь ВЪЕХАТЬ в алтарный зал!

— Отойди. Мой мерин не кусается — предпочитает бить копытами. Скажу честно — хруст костей приводит его в восторг.

Конь двинулся к дверям, раздувая ноздри и мотая головой. Страховид попятился, оскалив кривые зубы, и зашипел: — Ты не чуешь ее гнев? Ее ярость? О, глупец!

— А она чует мой гнев?

Паран пригнулся, когда мерин прошел в двери, и тут же выпрямился. На плитах пола извивались женщина — темная кожа покрыта потом, длинные ноги и руки трясутся. Вокруг плавали кольца чумного воздуха, нежно касаясь тела — будто поцелуи любовника.

За телом женщины начинались ступени подножия. На них валялись осколки алтаря. В центре возвышения на месте алтаря стоял трон из перекрученных, уродливых костей. Сидящая на нем излучала такую силу, что ее было плохо видно. Длинные, сочащиеся ядом руки, обнаженный торс, сморщенный, потерявший признаки женского пола; ноги, казалось, имели слишком много суставов, а стопы походили на лапы энкар'ала — широкие, с тремя когтями. Глаза Полиэли стали мерцающими в середине черных провалов точками. Потрескавшиеся, истекающие вонючей слизью губы растянулись в улыбке.

— Солтейкен, — тонким голоском сказала богиня, — не пугай меня. Я было подумала… но нет, ты для меня ничто.

— Богиня, — ответил Паран, выпрямив спину. — Я отвернулся от тебя. Это мой выбор, и ты видишь лишь то, что я позволяю тебе видеть.

— Кто ты? Или что ты?

— В обычных обстоятельствах, Полиэль, я всего лишь арбитр. Я пришел сделать приношение.

— Так ты понимаешь сокрытую истину? Кровь была ИХ путем. И мы решили ее отравить.

Паран нахмурился — и пожал плечами, засовывая руку в складки плаща. — Вот мой дар, — сказал он и заколебался. — Сожалею, Полиэль, но обстоятельства… необычные.

Серя Богиня начала: — Я не понимаю…

— Лови!

Какой-то маленький сверкающий объект вылетел из его ладони.

Она подняла руки, защищаясь.

За столкновением последовал тихий, скулящий звук. В руку вонзился кусочек металла. Отатарала.

Богиня содрогнулась Воздух разорвал страшный животный вопль. Сила хаоса порвалась в клочья и разлетелась — языки серого огня заметались словно бешеные звери, и мозаика пола начала взрываться.

Сидевший на брыкающемся коне Паран наблюдал за ее агонией… и гадал, не совершил ли он ошибку.

Затем он обратил взор на смертную, корчащуюся на полу. На ее тень, порванную в клочья непонятно чем. "Ну, этого я ожидал. Время близится".

* * *

Другой трон, такой смутный, что кажется полосами слабых теней, протянувшихся по равнине грязного льда. Быстрый Бен подумал, что с прошлого посещения он очень изменился.

Как и прислонившийся к спинке трона тощий, призрачный бог. Да, тот же капюшон скрывает лицо, и та же артритическая черная рука сжимает навершие прогулочной трости — насест одноногого стервятника. Та же эманация исходит от Темного Трона — будто пересыщенная ладанная смесь, притупляющая все чувства мага волнами отвратительного, приводящего в ярость самодовольства. Ничего необычного. И все же… что-то…

— Делат, — пробурчал бог, с великим удовольствием пробуя каждый звук имени.

— Мы не враги друг другу, — ответил Быстрый Бен. — Давно не враги. Ты не можешь не видеть этого.

— Ах, но ты желаешь сделать меня слепым, Делат! Да — да, желаешь. Слепым ко всем прошлым изменам и обманам, ко всем наглым оскорблениям и плевкам!

— Обстоятельства изменились.

— Да неужели!?

Колдун почувствовал, как пот потек по телу. Что-то здесь… но что?

"Неправильно, вот что".

— Ты знаешь, — спросил он, — почему я пришел?

— Она не заслужила милости. Даже от тебя, колдунишка.

— Я ее брат.

— Есть ритуалы для разрыва такой связи, — заявил Темный Трон. — Твоя сестра исполнила их все!

— Исполнила? Нет, попыталась их исполнить! Некоторые нити не разорвет никакой ритуал. Я позаботился. Я не мог поступить иначе.

В ответ раздалось фырканье. — Нити. Ты так наслаждаешься, плетя их? Конечно, Адэфон Делат. Величайший твой талант — немыслимые плетения. — Капюшон начал раскачиваться из стороны в сторону, когда Амманас затянул: — Сети, ловушки и мрежи, лески, крючки и наживки, сети, лову… — Он дернулся на троне: — Скажи, за что следует пощадить сестру? И откуда — скажи, откуда — у меня появится сила, чтобы ее спасать? Разве она моя? Разве она здесь, в Твердыне Теней? — Он наклонил голову к плечу. — Увы мне. Как раз сейчас она при последнем издыхании — она стала смертной любовницей Серой Богини. Признайся, чего ты ждешь от меня?

Быстрый Бен молча смотрел на него? Серая Богиня? Полиэль? Ох, Торахвель… — Подожди. Бутыл подтверждает — и это не слепая догадка — что ты вовлечен в игру. Где бы они ни находились, они связаны с тобой!

Темный Трон закашлял так сильно, что все члены его призрачного тела затряслись. — Ты задолжал мне, Адэфон Делат! Признай это, и я пошлю тебя к ней! Сейчас же! Признавай долг!

"Проклятие. Сначала Калам, потом я. Проклятый Темный Трон…" — Ладно! Я должен тебе! Признаю долг!

Бог Тени лениво махнул рукой.

Быстрый Бен пропал.

Темный Трон поудобнее устроился на престоле. — Такой хрупкий… Такой беззаботный, не обративший внимания на просторный, пустой зал. Бедный человек. Бедняга, бедняга… Ага, что у меня в руках? — Он взглянул на очутившийся рядом короткий серп. Прищурился и оглядел сумрачный покой. — Посмотрим на них! Нити! Хуже, паутина! Она повсюду — дворец явно нуждается в тщательной уборке! Нет, так не годится. Вовсе не годится. — Он провел лезвием серпа по магическим нитям и проследил, как они рвутся и растворяются. И улыбнулся: — Вот, теперь тут полная гигиена. Гораздо лучше.

* * *

Он пробудился от хватки стальных рук, замолотил руками и упал на колени. Лицо Калама придвинулось вплотную к его лицу, и в глазах ассасина Бутыл увидел полнейший ужас.

— Нити!

Бутыл оттолкнул его руки и поглядел на ровный песок. — Похоже, их начисто обрезали!

Стоящий рядом Скрипач воскликнул: — Найди его, Бутыл! Ищи его… приведи назад!

Молодой солдат изумленно уставился на сослуживцев: — Как? Как мне это сделать? Он вообще не должен был начинать! — Бутыл обошел тело колдуна, поглядел в замершие глаза. — Ушел. Прямо в логово Темного Трона. О чем он думал вообще?

— Бутыл!

— Ох, — сказал солдат, заметив еще что-то, — поглядите! Что такое? Что она задумала?

Калам оттолкнул Бутыла и упал на четвереньки, уставившись на кукол. И сразу вскочил: — Апсалар! Где она?

Скрипач застонал: — О нет, только не снова…

Ассасин уже вытащил оба кинжала. — Возьми ее Худ! Где эта треклятая сука?

Бутыл тихо улыбнулся, глядя, как двое мужчин побежали, сами не зная куда. "Идиоты. Но ведь так все и кончается, не правда ли? Если ничего никому не рассказывать. Ни о чем!" — Он обратился к наблюдению за куклами. — О, тут все интереснее и интереснее…

* * *

— Дурак пошел и самоубился, — сказала капитан Чистая Криница. — И лучшего целителя утащил прямо в проклятые Худовы врата!

Харлочель скрестил руки на груди: — Не думаю…

— Слушайте меня, — бросила капитан. Стоявший рядом Футгар усиленно закивал. — Теперь я главная, и в треклятом мире нет ни одной треклятой вещи, которую я…

Тирада осталась незаконченной: с северной стороны лагеря раздался вопль, затем воздух разорвал громовый вой — так близко и так громко, что Харлочель почувствовал, будто у него раскололся череп. Он присел и развернулся, увидев, как некий солдат пролетает над крышами палаток, роняя оружие… затрещали веревки… земля под ногами затряслась…

Явилась чудовищная, черная, размытая форма — и подобно молнии помчалась прямо к ним.

Ударная волна, словно тараном, поразила всех троих за миг до нападения зверя. Харлочель подлетел, упал на плечо и покатился, задыхаясь — мельком успев заметить, что капитан, словно сломанная кукла, отлетела в сторону, а Футгар попросту исчез в грязи, когда тварь прошла по его спине…

"Худовы зенки…"

В лагерь ворвались новые звери — лошади заржали, солдаты завопили в панике, сила атаки заставила сдвинуться повозки — и Харлочель рассмотрел одно чудище. "Нет, невозможно…"

Мир тревожно потемнел. Он скорчился, парализованный, неспособный даже дышать. Но спазм быстро пошел. Какая радость — наполнить легкие сладким, пыльным воздухом!

Рядом кашляла капитан. Она встала на четвереньки, выплюнула сгусток крови.

Со стороны Футгара раздался жалобный стон.

Заставив себя встать, Харлочель увидел, как Гончие ворвались в город — его глаза расширились, когда целая секция толстой стены взорвалась — к небу полетели кирпичи и камни, поднялась туча пыли, а потом до него докатилась новая волна…

… мимо пронесся конь с белыми от страха глазами….

— Не к нам! — пропыхтела Чистая Криница, силясь встать. — Слава богам — они просто мимо пробегали — просто….

Она снова закашлялась.

Ноги Харлочеля подогнулись, он опустился на песок. — Бессмыслица, — прошептал вестовой, дергая головой. Здания в городе рушились под напором…

— Что?

Он глянул на Криницу. "Ты не понимаешь… я поглядел в глаза черной твари, женщина!" — Я видел… видел…

— Что?

"Я видел чистый ужас…"

Земля снова затряслась. Новые крики сзади — он выкрутил голову и увидел, как пятеро зверей прокладывают пути по разоренному лагерю — больше, еще больше, чем… о боги…

* * *

— Он велел ждать… — начал Ното Свар и завопил, когда лошадь под ним дернулась столь резко, что захрустели кости (он готов был поклясться в этом!), повернулась задом к проклятому храму и рванулась так резво, что хирург поленом вылетел из седла.

Приземлился он неудачно — услышав, как хрустнули ребра — но боль исчезла под давлением более опасного несчастья. Рыбья кость вонзилась в гортань!

Он захрипел. Небеса сверху потемнели, глаза выпучились…

Девушка склонилась над ним. Нахмурилась.

"Глупый глупый глупый…"

Она протянула руку к зияющему горлу и выдернула кость.

Застонав от благости свободного дыхания, Ното Свар тут же зажмурился, вновь ощутив колющую боль, которую рождал в ребрах каждый вдох. Глаза открылись, наполнившись слезами.

Девушка все еще нависала над ним, но ее внимание было отвлечено. Она смотрела не на вход храма, а на улицу.

Туда, где кто-то бил в барабаны преисподней. Грохот заставил плясать мостовую под ним — новая боль…

"А день начинался так хорошо…"

* * *

— Не Солтейкен, — сказал Паран. Богиня извивалась на троне — вонзившийся в руку кусок отатарала поставил ее на грань пребывания в мире. — Вовсе не Солтейкен. Хотя может так казаться. Увы, Полиэль, все гораздо сложнее. Вестовой недавно сказал, поглядев в мои глаза… да, этого оказалось достаточно и, судя по этому вою, я все рассчитал верно…

Капитан поглядел на женщину, лежащую у ног богини. Без сознания, может, уже мертва. Он не думал, что Гончие озаботятся ей. Капитан подобрал поводья и выпрямился. — Боюсь, мне нельзя задерживаться. Скажу напоследок: ты совершила ужасную ошибку. К счастью, долго расплачиваться не придется.

Город сотрясали все более близкие удары.

— Смешайся со смертными, Полиэль, — добавил Паран, разворачивая мерина, — и заплатишь.

* * *

Человек, названный Страховидом — когда-то он имел другое имя и вел иную жизнь — скорчился в углу. Трое жрецов убежали в коридор. Он остался в одиночестве. "Так одиноко. Снова". Жалкий мятежник, молодой и гордый своими делами. Все пропало в единый миг.

Гральская лошадь, дыхание с ароматом свежей травы, зубы, словно резаки, вгрызаются в кости, срезав по пути плоть. Он везде видел зеркала своего уродства — всякий, взглянувший на него, корчил рожи и отворачивался, а иногда — хуже того — взирал с извращенным удовольствием. Ужас его положения пустил глубокие корни, наполнив душу алчными позывами видеть боль и страдания окружающих, видеть, как вокруг формируется легион жалких уродов, солдат нового знамени. Где каждый столь же мерзок, как он сам.

Явление Полиэли стало даром судьбы — а ныне мерзавец убил ее, медленно убивал ее — отнимая у него все. Снова.

По плитам пола застучали подковы. Он отпрянул, и всадник промчался по широкому коридору, переходя в быстрый галоп.

Страховид смотрел вслед, его глаза излучали ненависть.

"Потеряно. Все потеряно".

Он обратил лицо к алтарной комнате…

* * *

Быстрый Бен приземлился, словно кот; но поток ядовитого страдания сидящей в трех шагах плененной богини заставил его скорчиться, закрыв голову руками. "О, Темный Трон, ты умеешь позабавиться". Он повернул голову и нашел взглядом Торахвель, недвижно лежавшую у подножия алтаря.

"Бедная девочка… я никогда не мучил ее так. Но… покажите мне милосердного ребенка, и я во всеуслышание поклянусь, что верю в чудеса. Я просто отдавал должок. Ее привела сюда излишняя чувствительность. Но к чему жизнь, если нет тысячи поводов раскаиваться?"

В комнате присутствует отатарал. Нужно схватить ее и вытащить наружу. Подальше от этого отравленного дурдома — и все будет хорошо. Итак, Темный Трон играет честно. Как удивительно…

Тут он услышал завывание Псов, громким эхом разнесшееся по коридорам.

* * *

Паран выехал из прохода и резко дернул коня вправо — он едва успел разминуться с черным Шеном, мчащимся прямо в Храм. За ним показался Руд, затем Барен; в огромной пасти Барена извивалась и шипела рептилиеобразная пантера — она пыталась замедлить бег своего пленителя, цепляясь когтями за камни пола, но без всякого успеха. Далее бежали Слепая и Геар.

Вбежав в храм, Геар взвыла, и в ее голосе слышалась дикая радость, как будто один миг отделял Гончих от давно замышленной мести.

Паран поглядел им вслед, потом заметил Ното Свара, над которым склонилась безымянная девушка. — Худа ради, — бросил он. — Времени нет — поставь его на ноги. Солиэль, мы идем в твой храм. Свар, а где, во имя Бездны, ваша лошадь?

Девушка выпрямилась и поглядела на улицу: — Близится гибель моей сестры.

Капитан взглянул туда же и увидел Дераготов.

"Ох. Ведь это я все начал…"

Храм за их спинами содрогнулся, по стенам побежали трещины.

— Пора!

* * *

Быстрый Бен схватил сестру за капюшон и потащил к стене. Он понимал, что это бесполезно. Гончие пришли за ним, а в комнате витает дух отатарала.

Темный Трон никогда не играл честно, и колдун готов был признать: в этот раз его обхитрили. "В первый раз, он же и последний…"

Он поднял голову, услышав клацанье когтей по плитам коридора…

* * *

Страховид посмотрел на атакующего зверя. Демон. Прекрасное, чистое создание. С ним уже покончено, у него нет ничего, ради… "Да, пусть меня сразит красота".

Он встал на пути демона…

… и получил сильный толчок, ударившись о стену и чуть не потеряв сознание. Не устояв на ногах, мужчина упал, ощутив, что вокруг клубятся, извиваются тени, наступает тьма…

Демон навис над ним. И появился другой силуэт — изящный, весь в черном, с ножами в руках. Лезвие глубоко вонзилось в плечо зверя.

Демон заревел в ярости и боли. Отскочив, развернулся навстречу новому врагу.

А его уже там не было, он оказался напротив — руки и ноги так быстро двигались, что движения казались странно размытыми. Ножи вновь коснулись демона. Он прижался к стене, сверкая глазами.

По коридору, грозно лязгая когтями, приближались новые демоны. Они замедляли шаги…

… потому что силуэт оказался между ними. Сверкание лезвий, уже покрывшихся кровью — будто танец в воздухе, там и тут. Пришелец кружился на месте, его руки извивались, словно змеи; нога с не меньшей ловкостью взметнулась, ударив ближайшего зверя по голове (голова у него была длиннее и шире лошадиной) — и голова эта поднялась вверх, за ней последовали плечи и торс. Демон с нелепым изяществом взлетел, переворачиваясь через спину, и с размаху врезался в стену.

Кирпичи разлетелись осколками, стена обрушилась в соседнее помещение; тело демона влетело туда же, пропав в туче пыли.

Остальные твари недоуменно замерли, а тень внезапно оказалась прямо пред носом Страховида.

Темноволосая женщина, вытирающая кровь с кинжалов.

По полу что-то зацокало. Он поглядел вниз: по сторонам ее стояли два птичьих скелетика. Клювы открыты, из пустых гортаней доносятся шипящие звуки. Один прыгнул, дернув головой и щелкнув зубами…

… и демоны попятились.

Раздалось шипение более громкое — зверя, висящего в демонской пасти. Страховид заметил, что его жуткие глаза наполнились ужасом, переходящим в панику…

Женщина покойно сказала, явно обращаясь к Страховиду: — Иди за колдуном и его сестрой — они нашли пролом позади тронного помоста — думаю, у них есть время убежать. И у тебя, если поспешишь.

— Я не хочу, — ответил он, не удержав слез. — Я хочу умереть. Немедленно.

Эти слова заставили женщину оторвать взгляд от демонов.

Он смотрел в удивительные глаза, черные как эбеновое дерево, миндалевидные. На лице ее нет ни единого признака отвращения — всего лишь взгляд… и за ним нечто вроде… печали.

— Иди в Храм Солиэли, — произнесла она.

— Она отворачивается от меня…

— Не сегодня. Не с Ганоэсом Параном, схватившим ее за шкирку. Иди. Исцелись.

Это невозможно — но как посмеет он перечить ей?

— Спеши. Не знаю, каким образом Телораст и Кодл сдерживают угрозу и насколько их хватит…

Едва она произнесла эти слова, из коридора донесся новый рык. Демоны сбились в кучу у порога, яростно взвизгивая.

— Вон оно как, — пробурчала женщина, поднимая кинжалы.

Страховид вскочил и помчался в алтарную комнату.

* * *

Неверие. Быстрый Бен не понимал, что задержало Псов — он уловил звуки яростного боя, злобное рычание, визг боли… бросил взгляд в коридор, втаскивая Торахвель в боковой проход и вроде бы увидел… что-то. Кого-то призрачного среди теней, обороняющего вход.

Кто бы там не сражался, он подарил магу жизнь. И его сестре. Такую монету Быстрый Бен не разменяет на мелочь.

Бросив Торахвель на плечо, он как мог скорее поспешил по узкому коридору.

Вскоре кто-то увязался следом. Быстрый Бен выругался, разворачиваясь (при этом Торахвель ударилась головой о стену и застонала).

Подбежал человек с уродливым лицом. Колдун догадался, что его когда-то укусил конь. — Я помогу! — крикнул он. — Быстро! Сама судьба ворвалась в храм!

"Не он ли сражался с Гончими?" Сейчас неважно. — Бери ее за ноги, дружище. Чем быстрее мы выйдем с освященной земли, тем меньше достанется Худу…

* * *

Гончие явно решили броситься на Апсалар скопом. Она вложила кинжалы в ножны. — Кодл, Телораст, хватит шипеть. Время смываться.

— Тебе не весело, Неапсалар? — пискнула Кодл.

— Да уж точно! — сказала Телораст, угрожающе мотая головой. Было заметно, что Псов ее угрозы пугают все меньше.

— Где она? — спросила Кодл.

— Пропала!

— Без нас!

— За ней!

* * *

Полиэль, Серая Богиня чумы, болезни и страдания, оказалась запертой в собственном кошмаре. Сила ушла, воля таяла. Она сидела на троне, содрогаясь, и в ладони торчал кусок гибельного металла.

Измены, так много измен — мощь Увечного Бога пропала, покинула ее — а этот неизвестный, смертный убийца с ледяными глазами — он НИЧЕГО не понимает. Во чье имя? Ради чьего освобождения ведется война? Проклятый идиот.

Какое проклятие — увидеть в конце все пороки, все мерзости рода человеческого выставленными на всеобщее обозрение, при свете дня! Разве не все ее последователи ищут, сознательно или бездумно, чистоты самоуничтожения? Одержимые, они вбирают смерть в себя, но их мучения — слабое отражение смертей, приносимых ими земле, воздуху, воде. Люди разрушают себя — и делают жертвой весь мир.

Апокалипсис редко приходит внезапно; нет, среди смертных он крадется исподволь, неотвратимый, усердно портящий жизнь, здоровье, красоту.

Больные умы и порочные душонки затянули ее в свой мир; ради спасения земли, ради возможности исцелить ее, уничтожив главнейших вредителей, она старалась искоренить род людской распространением чумы. Едва ли они заслужили иной участи! И вот, она сама умирает.

Богиня задрожала. "Измена!"

В зал вошли пять Гончих Тени.

Ее смерть. "Темный Трон, ты глупец".

Одна Гончая выплюнула что-то из пасти, и оно покатилось к ступеням подножия, извиваясь и брызгая слюной.

Даже в тисках боли Полиэль сохранила здравость рассудка. Она опустила взор, пытаясь понять (а Гончие уже успели обежать подножие ее трона, направившись к пролазу жрецов), зачем здесь чешуйчатая пантера с гангренозной лапой, с переломанными бедрами. Она не может убежать. Псы бросили ее здесь — почему?

"А, разделить мою участь…"

Последняя мысль, едва ли утешительная — появились Дераготы, пылающие злобой и голодом, древние как любой Старший бог. Они упустили одну добычу, но с удовольствием порвут другую.

Искалеченного, вопящего от страха и ярости а.'

Искалеченную богиню, искавшую способ исцелить Бёрн. Ибо такова была истинная причина лихорадки, таков был тщательно выверенный жребий болезни. Лишь люди — последним усилием напомнила она самой себе — "лишь люди полагают объектом спасения свой род и только свой род".

А потом Дераготы, первые поработители человечества, схватили ее.

* * *

— Она теперь Носительница, — сказал Страховид. — И даже больше. Чума станет свободно истекать из нее, пусть даже погибнет Полиэль. Один раз начавшись, поветрие будет развиваться и дальше. Прошу, идем со мной, — добавил он, следя за попытками незнакомца пробудить Торахвель.

Тот поднял безнадежный взор. — Идти? Куда?

— В храм Солиэли.

— Равнодушная сука…

— Прошу, — настаивал Страховид. — Ты увидишь. Я не могу не верить ее слову.

— Какому слову?

— Это рядом. Ее нужно исцелить. — Он нагнулся, поднимая женщину за ноги. — Как раньше. Недалеко.

Чужак кивнул.

Из храма позади них вырвался короткий вопль, столь пронзительный, что по толстым стенам пошла паутина трещин. Из них вырывались струйки пыли. Фундаменты начали проседать со стонущим гулом, следом прогибались мостовые.

— Нужно торопиться! — сказал Страховид.

* * *

Спешившись и взяв трепещущего, задыхающегося Свара за воротник, Паран пнул ногой двери храма. Вспышка силы скромная, но достаточная, чтобы намекнуть Солиэли на его нынешнее умонастроение.

Когда он вошел в двери, девушка проскочила мимо, бросив на удивление восторженный взгляд, и спешно удалилась в главный зал.

Стены коридоров расписаны фигурами, коленопреклоненными, с головами, опущенными в поклонении, мольбе или отчаянии. Для этой мерзкой богини, скорее, верно последнее, подумал Паран. С арок свисали похоронные пелены, без сомнения, готовившие паству к самому худшему.

Едва они вошли в зал, как полы задрожали — обваливался Великий Храм Полиэли. Паран подтолкнул шатающегося Ното Свара к алтарю. "При удаче он похоронит треклятых Дераготов. Но биться об заклад не стану".

Капитан вытащил карту и швырнул на пол: — Солиэль, призываю тебя.

Девушка, стоявшая справа от алтаря, вдруг начала падать — но тут же выпрямилась и подняла голову, близоруко моргая. Ее улыбка стала еще шире.

Паран навеки запомнил каждую мелочь в облике Солиэли — столь сильна была ее обузданная ярость. Богиня появилась за алтарем, столь же бесполая, как покойная ее сестрица; ее тонкие пальцы, которым привычнее было закрывать веки покойникам, сейчас сжимались в кулаки. — Ты совершил ужасную ошибку… — захрипела она.

— Я не закончил, — бросил капитан. — Раскрой свою силу, Солиэль. Соверши исцеление. Можешь начать с присутствующего здесь Ното Свара; потом вложи в него мощь, достаточную по величине и длительности для излечения всех в лагере за городской стеной. Когда ты закончишь с ним, подойдут другие — последыши Полиэли. Исцели всех и пошли… — Его голос отвердел. — Семь Городов слишком много страдали, Солиэль.

Она долго смотрела на него, а потом дернула плечиком: — Ладно. Что до страданий, разбираться с ними я предоставляю тебе. Не по своей воле.

Паран нахмурился и повернулся, услышав удивленный возглас позади. Моргнул, улыбнувшись: — Быстрый Бен!

Колдун и Страховид несли женщину — он уже видел ее пред алтарем Великого Храма. Паран сразу всё понял, но тут же понял, что понял не всё. Или вообще ничего.

Быстрый Бен глянул в сторону алтаря. Глаза его сузились: — Она? Дыханье Худа, вот уж не думал… ладно. Ганоэс Паран, это твоих рук дело? Ты знал, что Гончие придут за мной?

— Не совсем… хотя понимаю, почему ты думаешь так. Ты играл с Темным Троном? Ради нее, — он указал на бесчувственную женщину.

Колдун криво ухмыльнулся: — Сестра моя.

— Он высвободил Дераготов, — сурово и обвиняюще сказала Солиэль. — ОНИ РАЗОРВАЛИ ЕЕ В КЛОЧКИ!

Сестра Бена замычала и подобрала ноги.

— Дерьмо, — шепнул маг. — Мне пора бежать. К остальным. Пока она не очнулась.

Паран вздохнул, скрестив руки на груди. — Быстрый, ты же не…

— Тебе не хуже меня известно, что такое гнев сестры! — бросил маг, делая шаг в сторону. И оглянулся на Страховида. Тот стоял столбом, не сводя взора с богини. — Давай. Ты был прав. Иди к ней.

Страховид с тонким всхлипом двинулся к алтарю.

Паран увидел, что Быстрый Бен открывает садок. Он помедлил и оглянулся на капитана: — Ганоэс. Скажи мне кое-что.

— Что?

— Тавора. Можно ей доверять?

Прямой вопрос повис в воздухе словно свист кнута. Капитан заморгал. — Колдун, в нужное время Тавора сделает то, что потребуется.

— Потребуется ей или солдатам? — настаивал Бен.

— Для нее, друг, это одно и то же.

Их взоры скрестились еще на миг. Колдун вздохнул: — Когда все кончится, я поставлю тебе кружку пива.

— Я не забуду, Быстрый.

На устах колдуна мелькнула незабываемая, приводящая в ярость улыбка. Он исчез в портале.

Едва он с шелестом сомкнулся, сестра встала на четвереньки. Волосы свесились на лицо, но Паран расслышал, что она шепчет: — Там был волк.

Он склонил голову набок. — Пес Тени.

— Волк, — повторила она. — Самый милый, самый сладкий волк на свете…

* * *

Быстрый Бен открыл глаза, огляделся.

На песчаной прогалине оставался один Бутыл, сидевший скрестив ноги. Неподалеку слышались громкие, возбужденные, обещающие скорую драку голоса. — Ловко, — сказал Бутыл. — Темный Трон бросил вас на пути Гончих, и если бы они вас поймали, сейчас я хоронил бы тело. А вы использовали его садок, чтобы придти сюда. Ловко. Какая-то нить должна была остаться, колдун. Темный Трон ее не увидел.

— А что тут творится?

Солдат пожал плечами: — Похоже, старые споры. Калам и Скрипач нашли Апсалар с окровавленными кинжалами. Они решили, что вы мертвы, хотя как…

Быстрый Бен уже вскочил на ноги и набирал скорость.

К моменту его прибытия дела шли к катастрофе. Калам надвигался на Апсалар, подняв длинные клинки. Отатараловое лезвие уже тянулось к ее горлу. Скрипач с растерянным видом стоял рядом.

Апсалар просто смотрела на грузного разъяренного ассасина. Никаких кинжалов в руках, на лице нечто вроде покорности судьбе.

— Калам!

Тот подпрыгнул — как и Скрипач.

— Быстрый! Мы нашли ее! Кровь на клинках — и ты…

— Хвати, — бросил колдун. — Отойди от нее, Калам.

Ассасин пожал плечами и вложил кинжалы. — Она не пожелала объясняться, — сказал он разочарованно. — Как всегда. Готов поклясться, Быстрый, она сама хотела…

— Хотела чего? Ты видишь, чтобы она вытаскивала оружие? Это боевая стойка, Калам? Разве она не Танцовщица Теней? Проклятый идиот! — Он сверкнул глазами на Апсалар и понизил голос. — То, что она хочет… не нам ей дарить…

Сзади заскрипели сапоги. Быстрый Бен поворотился и увидел, что подошли Бутыл и капитан Сорт.

— Вот где вы все, — сказала капитан, с трудом убирая с лица выражение крайнего любопытства. — Пора в поход. При везении мы достигнем Армии к ночи. Синн так считает.

— Хорошие новости, — отозвался Бен. — Ведите, капитан. Мы за вами.

Однако сам он задержался, подождал, пока Апсалар пройдет мимо, и коснулся рукой ее рукава.

Женщина оглянулась.

Быстрый Бен не сразу решился сказать: — Я знаю, это была ты. Спасибо, Апсалар.

— Маг, я не имею представления, о чем ты.

Он отпустил ее. "Нет, мы не дадим ей того, чего она желает. А желает она смерти".

* * *

Покрытый пылью, изнуренный Котиллион вошел в тронный зал, остановился.

Гончие собрались у трона: две лежали, тяжело дыша и высунув языки, Шен ходил кругами, его черная шкура дергалась, с боков сочилась кровь. Котиллион понял, что раны получили все.

Темный Трон восседал на престоле, походя на бурлящее грозовое облако. — Погляди на них, — угрожающе прошипел он. — Внимательнее погляди.

— Дераготы?

— Нет, не Дераготы.

— Да, похоже, не они. Как будто ножевые раны?

— Я поймал его. И упустил.

— Кого же?

— Кошмарного тысячеликого колдунишку, вот кого! — Костлявые пальцы призрачной руки сжались. — Я держал его в кулаке, как тающий снежок. — Бог зарычал и подскочил на троне. — ЭТО ТВОЯ ВИНА!

Котиллион моргнул: — Стой. Не я нападал на Гончих!

— Это ты так думаешь!

— Как это?

Поднялась вторая рука, также сжимая воздух в бессильной злобе. Еще один рык — и бог исчез.

Котиллион поглядел на Барена и протянул руку.

Последовало грозное ворчание. Рука отдернулась.

— Это не я! — закричал он.

Псы глядели на него, явно не соглашаясь.

* * *

Нависшая над лагерем пыль стала неразличима в сумерках, когда Паран с мерином в поводу, Ното Свар и девушка, имя которой было Невель Д'нафа, взобрались по склону и миновали первый ряд охранных постов.

Лагерь выглядел как после внезапной бури. Солдаты чинили палатки, связывали канаты, таскали вещи. Сорвавшиеся с привязи кони бродили вокруг, не позволяя никому подойти и обработать раны.

— Псы, — сказал Паран. — Они пробегали здесь. Как, подозреваю, и Дераготы. Неудачно. Надеюсь, ранений не очень много.

Ното Свар глянул на него оскалившись: — Капитан Добряк? Вы обманули нас. Ганоэс Паран, имя из списков павших.

— Имя, с которым слишком многое связано.

— Вы понимаете, капитан, что две последние оставшиеся на Семиградье армии подчиняются брату с сестрой? Ну, на данный момент. Едва Даджек поднимется на ноги…

— Погодите, — промолвил Паран.

Харлочель и Чистая Криница приближались со стороны шатра. Они уже увидели Парана и его спутников.

В лице вестового что-то такое…

Они подошли. — Харлочель? — спросил Паран.

Тот опустил голову.

Криница прокашлялась. — Капитан Ганоэс Паран, Верховный Кулак Даджек Однорукий умер два часа назад.

"Что до страданий, разбираться с ними я предоставляю тебе. Не по своей воле…"

Она знала. Уже знала.

Криница все говорила: — … лихорадка окончилась часа два назад. Они пришли в себя и сказали, кто вы такой. Капитан Паран, вы слушаете? Они прочитали дневники Даджека. Все офицеры. Вы понимаете? Как полагается, голосование было анонимным. Мы объявили вас Верховным Кулаком. Теперь это ваша армия.

Она знала.

Все, что он сделал… слишком поздно.

Даджек Однорукий мертв.

Глава 16

И сытые бездельники все шли, поспевая за наемными армиями. Безногий солдат — отставник прислонился к стене словно сброшенная, разбитая статуя, и на ладони его было начертано предостережение: даже армии не могут питаться золотом. Но юные, не нюхавшие битв не могут заглядывать далеко; им мнится, будто пути перед их детьми уже очищены; и пусть камни мостовых разобраны для постройки грубых стен и хижин, но мир все еще достоин восторга, он бросает к ногам сокровища, смоченные кровью. Вот они, лица цивилизованных людей — и ох, как же мы, падшие дураки, желаем оказаться среди их толпы, радостно черпать из бездонного корыта.

Как мы докатились до такого? Я все сижу, скрючившись у стены, и единственная брошенная мне монетка несет изображение лица какого-то древнего бездельника, знатного и сытого в свое время. Он тоже брел позади армий, да, пока… пока армии эти не пробудились с пустыми животами. О, что за гордость, что за лоск! Взгляните на дорогу! Я убежал бы от потока не познавших битвы, я бежал бы… когда б я не сражался за них, бездумных опустошителей будущего, когда бы сохранил ноги. Так созерцай же балдахины знати, гляди, как голод собирает множество людей и рождает гнев, как обращенные на меня взоры полнит алчность. Я убежал бы, вот только ноги…

Последние дни Первой Империи,

Согрунтес

Полоса темного песка, прерывающая зубчатые базальтовые утесы, скрылась под пандусами, грудами снаряжения, группами лошадей и солдат; большие шлюпки чертили полосы по воде, спеша на рейд, к скоплению транспортных судов. Уже третий день Четырнадцатая Армия грузится, готовясь бежать с зачумленной земли.

Кулак Кенеб еще немного поглядел на кажущийся хаос и, поплотнее натянув терзаемый северным ветром плащ, отвернулся от моря. Он шел к скелетообразным остаткам лагеря.

Проблем у них столько, что всех не припомнишь. Настроения солдат — комбинация из облегчения, горечи, гнева и покорности судьбе. Кенеб начинал всерьез бояться мятежа — задержка флота, нехватка пищи и воды раздували уголья недовольства. Раздраженную армию держало в рамках лишь отсутствие выбора — вести из городов на западе, востоке и юге были одинаковы. Чума. Лихорадка синего языка стала очень заразной и не щадит никого. Единственный путь спасения — флот.

Кенеб разделял некоторые настроения солдат. Сердце Четырнадцатой разбито под И'Гатаном. Удивительно, что горстка ветеранов была "духом жизни и жизнью духа" для тысяч воинов. Особенно если они, по мнению Кенеба, еще ничем не заслужили уважения.

Или способность выживать — сама по себе великая заслуга? Выживать — до И'Гатана. Как бы то ни было, в сердцевине армии образовалась явственно ощущаемая дыра, и она все расширяется.

Командование видело всё — но и оно раскололось. "У нас своя гниль в сердцевине. Тене Баральта. Алый Клинок… жаждущий собственной смерти". В Четырнадцатой не осталось целителей, способных стереть жуткие шрамы с лица Кулака; чтобы восстановить руку и глаз, требуется владение Высшим Деналом, а такой талант встречается все реже. По крайней мере, в Малазанской Империи. "Эх, если бы Баральта потерял заодно и язык!" Каждое его слово отравлено, в нем слышится растущая злоба ко всему на свете, в том числе к самому себе.

Приблизившись к шатру Адъюнкта, Кенеб увидел Нетер. Лицо у нее было мрачное, напряженное. Пастуший пес Крюк подковылял было к ней, но тут же ощутил настроение — покрытый шрамами здоровяк встал, якобы чтобы почесаться, и обратил все внимание на собачонку Мошку. Они вдвоем потрусили в сторону.

Кенеб тяжко вздохнул и подошел к юной ведьме. — Похоже, Адъюнкта не порадовал твой доклад.

Девушка сверкнула глазами: — Не наша вина, Кулак. Чума просочилась в садки. Мы потеряли всякую связьс Войском Даджека с тех пор, как они встали под Г'данисбаном. Что до Жемчуга, — тут она скрестила руки на груди, — он ходит куда хочет, и мы не можем выследить его. Пусть дурак бравирует готовностью ходить в садки, мы не обязаны отыскивать его кости.

Что может быть хуже Когтя в лагере? Только таинственное исчезновение этого Когтя. Но тут ничего не поделаешь. — Как давно вы говорили с Верховным Кулаком Даджеком? — спросил Кенеб.

Виканка раздраженно отвернулась. — До И'Гатана.

Кенеб поднял брови. "Так давно? Адъюнкт, вы многое скрываете от нас". — А адмирал Нок? Его маги преуспели?

— Им еще хуже, — бросила она. — Мы хотя бы на земле.

— Пока, — сказал кулак, не сводя с нее глаз.

— То есть? — оскалилась Нетер.

— Ничего… разве что… такая гримаса может стать постоянной. Ты слишком молода, чтобы уродовать лицо морщинами.

Ведьма с рычанием отвернулась.

Кенеб поглядел ей в спину, пожал плечами и вошел в командный шатер.

Брезент еще хранил запах гари, тяжкое напоминание об И'Гатане. Стол для карт оставили — он не помещался в шлюпки — и вокруг него сидели Адъюнкт, Блистиг и адмирал Нок. Карт на столе не было.

— Кулак Кенеб, — произнесла Тавора.

— Думаю, еще два дня, — доложил он, расстегивая тяжелый плащ.

Кажется, адмирал держал речь перед его приходом. Он кашлянул и продолжил: — Я все еще полагаю, Адъюнкт, что в приказе нет ничего неподобающего. Императрица не видит дальнейшей нужды в присутствии Четырнадцатой. Это все вопрос чумы — пока вам удавалось сдерживать ее, но это ненадолго. Особенно когда у вас кончатся припасы и придется искать продовольствие в округе.

Блистиг грустно хмыкнул: — В этом году плохой урожай. Кроме одичавшего скота, тут ничего не осталось. Нам придется идти к какому — нибудь городу.

— Точно так, — согласился адмирал.

Кенеб поглядел на Тавору: — Простите, Адъюнкт…

— После того как я послала вас оценивать ход погрузки, мы оформили структуру командования. — Это было сказано очень сухим тоном. Блистиг фыркнул. — Адмирал Нок наконец — то доставил приказы Императрицы. Мы возвращаемся в Анту. Трудности — в определении пути возвращения.

Кенеб моргнул. — Как? Конечно, на восток и потом на юг. Другой путь…

— Будет дольше, — вмешался Нок. — Да. Тем не менее, в данное время года нам помогут течения и ветра. Хотя такой курс менее разведан: большинство карт запада континента получены из иностранных источников, что делает их сомнительными. — Он провел пальцами по сухому удлиненному лицу. — Но все это не так уж страшно. Адъюнкт, мы осматривали все порты, и ни один не показался безопасным. У нас тоже на исходе продовольствие.

Блистиг спросил: — А где адмирал, вы надеетесь пополнить запасы на западе?

— Для начала на Сепике. Остров отдаленный, так что надеюсь — он свободен от чумы. К югу от него лежат Немил и многочисленные королевства вплоть до Шел-Морзинна. От южной оконечности материка путь на Квон Тали фактически короче, чем через цепь Фаларских островов. Мы постараемся избежать встречи с Плавучим Авалю, и нам откроется Генийский пролив, а к северу окажется побережье Даль Хона. Течения опять — таки будут попутными.

— Звучит очень заманчиво, — промычал Блистиг, — но что, если Немил и "многочисленные королевства" решат, что продавать нам воду и пищу невыгодно?

— Придется их убедить, — сказала Адъюнкт. — Всеми доступными средствами.

— Будем надеяться, что не мечами.

Блистиг сказал так — и явно смутился: заявление должно было показать здравую озабоченность, а показало скорее неверие в силу армии Адъюнкта.

Она молча взирала на него, с непроницаемым видом — но по шатру словно прокатилась волна холода.

Адмирал Нок выглядел недовольным. Он подхватил накидку из шкуры тюленя. — Пора вернуться на флагман. За время нашего перехода дозорные трижды замечали чужой флот на северном горизонте. Не сомневаюсь, что нас также увидели; но столкновений не последовало. Я полагаю, что они не опасны.

— Флот, — произнес Кенеб. — Немильский?

— Возможно. Говорят, что к западу от Сепика видели Мекрос. Несколько лет назад. Но опять — таки, — он отдернул полог выхода и глянул на Адъюнкта, — как быстро передвигается плавучий город? Мекросы иногда грабят, иногда торгуют; возможно, что флот Немила выслан отгонять их от берега.

Адмирал вышел.

Блистиг произнес: — Прошу прощения, Адъюнкт…

— Не трудитесь, — бросила она, отворачиваясь. — Однажды я прикажу повторить извинения, но не передо мной, а перед вашими солдатами. А теперь будьте добры навестить Кулака Тене Баральту и пересказать главное.

— Ему не интересно…

— Его интересы меня не волнуют, Кулак Блистиг.

Воин поджал губы, отдал честь и вышел.

— Момент, — задержала Адъюнкт пошедшего следом Кенеба. — Как себя чувствуют солдаты?

Он неуверенно ответил: — По большей части чувствуют облегчение, Адъюнкт.

— Я не удивляюсь.

— Следует ли известить их, что мы плывем домой?

Она чуть улыбнулась: — Не сомневаюсь, слухи уже ползут. Но все же, Кулак — нет причины держать это в секрете.

— Анта, — протянул Кенеб. — Там, верно, моя жена и дети. Разумеется, Армия там долго не задержится.

— Верно. Нам пришлют пополнение.

— А потом?

Она пожала плечами: — Думаю, на Корелри. Нок полагает, что грядет новое наступление на Тефт.

Кенеб не сразу сообразил — она сама не верит высказанным догадкам. "Почему бы не Корелри? Что у Лейсин припасено для нас, кроме новой войны? Что подозревает Тавора?" Он скрыл смущение, нарочито медленно возясь с застежками плаща.

Когда он решился поднять голову, Адъюнкт внимательно смотрела на закопченную стенку шатра.

Стоит, всегда стоит — он не мог припомнить, чтобы она сидела. Разве что верхом на коне.

— Адъюнкт?

Она вздрогнула. Кивнула: — разрешаю идти, Кенеб.

Выбираясь из шатра, он чувствовал себя трусом, стыдился, что испытывает облегчение. А еще в нем угнездилась новая причина для беспокойства. Анта. Жена. "Что было, того не вернешь. Я достаточно взрослый, чтобы понять эту истину. Все меняется. Мы…"

— Растяни на три дня.

Кенеб заморгал, опустил взгляд, увидев Гриба с эскортом из Крюка и Мошки. Внимание громадного пса приковало что-то на юго-востоке, а собачонка обнюхивала потертые туфли мальчишки. Большой палец выпирал через рваный шов. — На три дня, Гриб?

— До отхода. Три дня. — Мальчишка утер сопли.

— Покопайся в запасах, Гриб, и найди тряпье потеплее. Море холодное и скоро будет совсем ледяным.

— Я в порядке. Нос текёт, но у Крюка с Мошкой то же самое. Мы в порядке. Три дня.

— Уложимся в два.

— Нет. Нужно три дня, или мы никуда не приплывем. Погибнем в море через два дня после острова Сепик.

По спине кулака пробежал холодок. — Откуда ты узнал, что мы идем на запад?

Мальчик поглядел на Мошку, лизавшую ему палец. — Сепик. Там будет плохо. В Немиле будет хорошо, потом плохо. Потом мы найдем друзей. Дважды. Потом мы кончим тем, чем начали, и это будет очень плохо. А как раз тогда она поймет всё — почти всё, но этого будет достаточно. — Он посмотрел на кулака просиявшими глазами. — Я нашел кость для свистка и храню для него, потому как он захочет. Мы пошли собирать ракушки!

Троица тут же помчалась к берегу.

"Три дня, не два. Или все мы умрем". — Не беспокойся, Гриб, — шепнул он, — не все взрослые дураки.

* * *

Лейтенант Прыщ вгляделся в собранное солдатом: — Что это, во имя Худа?

— Кости, сэр, — ответила женщина. — Птичьи кости. Они падают с утеса — смотрите, твердые как камень — мы решили добавить их к коллекции. Те есть мы, панцирники. Ханфено, он в них дырки делает — для других. Мы уже сотни насобирали. Хотите, сэр, для вас сделаем?

— Давай несколько, — протянул он руку.

Она бросила в его ладонь две косточки ног длиной с палец, потом нечто похожее на сустав, чуть пошире костяшки его пальца. — Дура. Это не птичья.

— Не могу знать, сэр. Может, череп?

— Она не пустая.

— Дятел?

— Иди к взводу, Сенни. Когда доберетесь до причала?

— Похоже, к утру, сэр. Солдаты Кулака Кенеба запоздали — он всех отозвал, вот была куча! Какие офицеры у нас негодн… гм, разрешите идти, сэр!

Он махнул рукой, и женщина отбежала. Лейтенант Прыщ собрал косточки в горсть, чтобы они не выпали, и подошел к капитану Добряку. Он стоял около четырех сундуков с имуществом его роты. Двое ординарцев усердно паковали остатки; Прыщ заметил набор гребней, разложенных на верблюжьем коврике. Двадцать или больше, и ни одного похожего. Из кости, рога, раковин, черепахового панциря, слоновой кости, дерева, сланца, серебра, золота и красной меди. Они собирались за долгое время службы, став отчетом о его перемещениях, о разных культурах, племенах и кланах, либо замиренных, либо уничтоженных. И все же… Прыщ нахмурился. "Гребни?"

Добряк почти лыс.

Капитан наставлял ординарца, как правильно упаковать его вещички. — …эти хлопковые шарики и козью шерсть, или как ее там. Каждый по отдельности и осторожно — найду царапинку, скол или сломанный зубец, и ничего не останется, кроме как убить вас обоих. А, лейтенант. Надеюсь, вы полностью оправились от ран? Отлично. Что такое, дружище? Вы подавились?

Лицо Прыща побагровело, язык высунулся наружу. Он подождал, пока капитан подойдет ближе, и начал сипло перхать, прижав правую руку ко рту. Наконец он харкнул, ловко уронив кости на землю. Затем лейтенант принялся глубоко дышать, качая головой и откашливаясь.

— Простите, капитан, — едва смог вымолвить он. — Похоже, внутри остались сломанные кости. Как раз решили выйти.

— Ну как, все вышли?

— Так точно, сэр.

Ординарцы во все глаза смотрели на косточки. Один взял себе сустав.

Прыщ стер со лба воображаемый пот. — Выкашлял! Как удачно. Клянусь, в бою кто — то ткнул мне кулаком в ребра!

— И кости свои оставил вам на память! — сказал ординарец.

— Благодарю, солдат.

— Если вы думали, что это забавно, то ошибались, — буркнул Добряк. — А теперь объясните задержку.

— Не могу знать. Солдаты Кулака Кенеба получили приказ вернуться. Не вижу подходящего объяснения этому.

— Как всегда. Армиями управляют дураки. Дайте мне армию — и увидите, все будет иначе. Не терплю ленивых солдат. Я лично убил больше наших лентяев, чем врагов Империи. Будь это моя армия, лейтенант — мы вошли бы на треклятые суда за два дня, а всех не успевших ко сроку оставили бы на берегу — голыми, с корочкой хлеба и приказом маршировать на Квон Тали.

— По воде?

— Рад, что вы меня поняли. А теперь стойте и охраняйте мое добро. Я пойду отыщу приятелей — Мадан'Тула Реде и Рутана Гудда. Они полные идиоты, но забьем на это.

Прыщ посмотрел капитану в спину, затем улыбнулся ординарцам. — Вот было бы здорово? Верховный Кулак Добряк, командир всех малазанских армий.

— По крайней мере мы всегда бы знали, чего ждать, — отозвался один из солдат.

Глаза лейтенанта сузились. — Тебе нравится, что капитан думает за вас?

— Я солдат, не так ли?

— А если я скажу, что капитан Добряк сошел с ума?

— Проверяете? Мне плевать, безумный они ли нет, пока он знает, что делать, и доводит это до нашего сведения. — Он толкнул под руку товарища: — Так ведь, Зикбурд?

— Правильно вполне, — промямлил тот, осматривая гребни.

— Малазанского солдата учат думать, — сказал Прыщ. — Это традиция от Келланведа и Дассема Альтора. Вы забыли?

— Нет, сэр. Мы помним. Есть думанье и думанье, вот и всё. Солдаты думают так, а командиры эдак. Не годится мешать в кучу.

— У тебя все легко и просто.

Кивок. — Так точно, сэр.

— Если твой дружок поцарапает этот восхитительный гребешок, капитан убьет обоих.

— Зикбурд! Положь!

— Какой красивый!

— Тридцать два зуба во рту тоже красиво. Хочешь сохранить?

"И с такими вот солдатами мы создали империю?"

* * *

Лошади оказались не первой молодости. Ничего, и такие сойдут. А мул понесет все припасы и в придачу спеленутое тело Геборика Руки Духа. Клячи ожидали в начале восточной дороги, отмахиваясь хвостами от полчища мух; жара уже досаждала им, хотя еще не наступил полдень.

Баратол Мекхар в последний раз поправил пояс с оружием, озадаченно поняв, что прибавил в весе и раздался в животе. Покосился на Резака и Сциллару, вышедших из гостиницы.

Беседа женщины с обеими Джессами оказалась образцом краткости: не дав никаких наказов, она весьма легкомысленно попрощалась. Итак, всеми забытая деревня обрела нового, юного обитателя. Девочка вырастет, играя со скорпионами, ризанами и дырокрысами, мир будет казаться ей бесконечным, здешнее палящее солнце нависнет над головой словно лик жестокого бога. Но — в общем и целом — ее будут любить и лелеять.

Кузнец приметил кого-то, притулившегося в тени входа. "Ах. Хоть один будет тосковать о нас".

Баратол пошел к остальным, ощущая смутную грусть.

— Лошадь свалится под вами, — сказал Резак. — Она слишком старая, а вы, Баратол, слишком большой. Один топор чего стоит. Даже мул зашатается.

— Кто там стоит? — спросила Сциллара.

— Чаур. — Кузнец влез на лошадь. Она шагнула и прогнула спину, когда он начал искать удобное положение. — Думаю, пришел проводить нас. В седла!

— Самая жаркая часть дня, — возразил Резак. — Кажется мне, мы вечно привлекаем к себе худшие свойства вашей страны.

— К закату доберемся до родника, — ответил Баратол. — Как раз когда почувствуем настоящую жажду. Переждем следующий день в тени, потому что тот переход будет длиннее.

Они выехали на дорогу, быстро ставшую узкой тропой. Некоторое время спустя Сциллара заметила: — За нами едут.

Они оглянулись и увидели Чаура, сжимавшего в руках парусинный сверток. На его потном лице застыло упрямое выражение.

Кузнец со вздохом остановил лошадь.

— Ты убедишь его вернуться? — спросила Сциллара.

— Вряд ли. Упорный и глупый — самое неудачное сочетание. — Он спустился на землю и пошел навстречу здоровяку. — Эй, Чаур, давай положим узел на спину мула.

Чаур с улыбкой отдал тючок.

— Путь у нас долгий, Чаур. Несколько дней придется идти пешком. Понял? Поглядим — ка, что у тебя на ногах… Дыханье Худа!

— Он босой! — воскликнул Резак.

— Чаур, — попытался объяснить Баратол, — тут одни острые камни и горячий песок.

— В поклаже есть толстая кожа бхедрина, — разжигая трубку, сказала Сциллара. — Где-то завалялась. Ночью я сошью сандалии. Или остановимся прямо здесь?

Кузнец опустил секиру и согнулся, принявшись стаскивать сапоги. — Раз уж я верхом, пусть ходит в моих.

* * *

Резак смотрел, как Чаур пытается натянуть чужие сапоги. Большинство людей бросило бы Чаура на произвол судьбы. Дитя в теле великана, тупой и почти бесполезный, обуза. Наверное, они били бы дурачка, пока он не убежал бы обратно — били бы во имя его же блага, и не без основания. А этот кузнец… он едва ли похож на убийцу тысяч людей, каким его рисуют. Предатель Арена, человек, убивший кулака. А теперь сопровождающий их до побережья.

Резак обнаружил, что мысль о такой подмоге ему нравится. Кузен Калама… "Склонность к убийствам, похоже, у них в крови". Хотя громадный двуручный топор не кажется оружием, подходящим для ассасина. Он подумывал расспросить Баратола, что же произошло в Арене, услышать его версию — но кузнец казался неразговорчивым, и он имеет право хранить личные тайны. Как Резак хранит свои.

Они снова двинулись в путь. Чаур спотыкался позади, с трудом привыкая к новой обуви. Но улыбался.

— Чтоб этим раздутым титькам… — забурчала Сциллара.

Резак бросил косой взгляд, не зная, как следует отвечать на такую жалобу.

— И ржавый лист кончается.

— Жаль.

— И чего именно тебе жаль?

— Ну, что я так долго оправлялся от ран.

— Резак, у тебя же кишки на ляжки намотало. Кстати, как самочувствие?

— Не особенно. Но ведь я плохой ездок. Вырос в городе. Аллеи, крыши, таверны, балконы поместий — вот весь мой прошлый мир. Боги, как я скучаю по Даруджистану. Тебе бы там понравилось…

— Ты сошел с ума? Не помню ни одного города. Для меня ближе пески и сожженные солнцем холмы. Шатры, глинобитные хижины.

— Под Даруджистаном таятся пещеры с газом, и по трубам газ выведен на улицы, освещает их приятным синим светом. Сциллара, это самый величественный город мира…

— Так почему ты бросил его?

Резак промолчал.

— Да ладно, — продолжила она вскоре. — О другом потолкуем? Мы взяли тело Геборика… а куда везем?

— Остров Отатарал.

— Это большой остров. Какое-то конкретное место?

— Геборик рассказывал о пустыне в четырех — пяти днях пути на север и запад от Досин Пали. Говорил, там гигантский храм, или статуя из храма.

— Так ты все же слушал.

— Да, иногда он говорил ясно. Называл ее Нефритом, силой благословенной и проклятой одновременно… желал вернуть ее. Что-то такое.

— Но если он умер, — спросила Сциллара, — как ты можешь ждать, что он вернет силу статуе? Резак, как мы найдем одну статую в сердце пустыни? Подумай сам: желания Геборика нынче ничего не значат. Т'лан Имассы убили его и Тричу придется искать нового Дестрианта; а если у Геборика была иная сила — она или рассеялась или прошла за ним во врата Худа. Так или эдак, мы ничего не можем сделать.

— Его руки стали материальными.

Она вздрогнула: — Что?

— Прочный нефрит — не чистый, запятнанный. Какие-то пороки, частицы в глубине вроде грязи или пепла.

— Ты осматривал тело?

Резак кивнул.

— Зачем?

— Серожаб вернулся к жизни…

— Ты думал, старик устроит нечто подобное.

— Как возможность. Но непохоже, что такое случится. Он быстро мумифицируется.

Баратол Мекхар вмешался: — Его пелена пропиталась соленой водой, а потом туда положили чистой соли. Личинки мух умирают. В отверстия тела воткнули тряпки. В старину вынимали внутренности, но местные с тех пор обленились. Тогда задействовали магические умения. Сейчас это искусство почти забыто. Умеют лишь сохранять тело сухим.

Резак глянул на Сциллару и пожал плечами: — Геборик был избран богом.

— Он не оправдал доверия.

— Это были Т'лан Имассы!

Сциллара ответила, выпуская клубы дыма: — Когда вокруг заклубятся мухи, будем знать, чего ждать. — Взглянула ему в глаза. — Слушай, Резак, мы сами по себе. Ты да я. Баратол идет только до берега. Хочешь дотащить тело Геборика на остров — пожалуйста. Если его руки живые, они сами поползут к хозяину. Положим тело в прибой и оставим.

— А потом?

— Даруджистан. Думаю, что захочу ощутить его величие. Ты сказал, крыши и аллеи? Кто ты, вор? Наверное. Кому еще известны крыши? Тогда будешь меня учить воровской жизни. Я пойду в твоей тени. Видит Худ, тащить все что плохо лежит — не самое худшее, чем можно заняться в мире.

Резак отвел взгляд. — Нехорошо… идти в чужой тени. Там есть люди и получше, тебе с ними надо связываться. С Муриллио или даже Колем.

— Однажды я пойму, что ты меня сейчас оскорбил? — поинтересовалась она.

— Нет! Разумеется, нет. Я люблю Муриллио! А Коль — член Совета. У него особняк и все такое.

— Видел¸ как ведут барана на заклание? — спросил Баратол.

— Что это значит?

Но тот просто покачал головой.

* * *

Набив трубку, Сциллара поудобнее расположилась в седле. Малая доля милосердия заставила ее на миг ослабить нападения на Резака. Милосердие и, в некоторой степени, тонкий намек Баратола: оставь парня в покое.

Старый убийца оказался хитрым типом.

Не то чтобы она затаила злобу на Резака. Совсем наоборот. Ее удивил намек на энтузиазм в разговоре о Даруджистане. Резак тянется к утешению воспоминаний о прошлом — это означает, что в настоящем он страдает от одиночества. "Женщина, что его бросила. Подозреваю, именно с ней он впервые покинул Даруджистан". Одиночество и чувство бесполезности — ведь Геборик умер, а Фелисин Младшая похищена. Может быть, он также терзается виной: он не сумел защитить Фелисин и саму Сциллару. Не то чтобы он ставила ему в упрек… Это ж были Т'лан Имассы!

Но Резак, будучи молодым и будучи мужчиной, видит ситуацию иначе. В мире так много мечей, на которые мужчина готов броситься с радостью при малейшем толчке со стороны некой особы… особы, которая для него много значит. Лучше удерживать его от подобных мыслей — малая толика флирта смутит юнца и посеет в его душе смятение.

Она надеялась, что он последует ее совету похоронить Геборика. Хватит им пустынь. Образ города, озаренного синим огнем, полного людей, которым ничего от нее не нужно, мысли о новых друзьях — и Резаке под боком — воистину способны заинтриговать. Новое приключение, и к тому же вполне цивилизованное. Экзотическая еда, изобилие ржавого листа…

Она опять — на несколько мгновений — удивилась полнейшему отсутствию в себе печали по ребенку. Ведь она носила его под сердцем девять месяцев… Неужели в ее душе недостает морали, неужели она порочна и способна вызывать в глазах матерей, бабушек и даже маленьких девочек один лишь ужас? Неприятные, но краткие мысли. Суть в том, что ей плевать на мысли других людей, и если большинство видят в ней угрозу… какую-то там… их представлению о семейном долге… Ну, тем хуже для них! Похоже, само ее существование соблазняет окружающих вести жизнь, полную безответственности и разврата.

"Ну разве не смешно? Самые опасные искусители — те, что призывают к удобству. Когда ты чувствуешь себя в безопасности, только если все вокруг точно такие же, как ты — тогда ты стал Худом проклятым трусом… а может, и зародышем подлого тирана".

— Скажи, Баратол Мекхар, что ждет тебя на побережье?

— Чума, наверное.

— О, какая прелесть. И как ты сможешь выжить?

Он пожал плечами: — Сяду на корабль и уплыву. Никогда не видывал Генабакиса. И Фалара.

— Если ты попадешь на Фаларские острова или подвластный империи Генабакис, тебе припомнят старые грехи.

— Пусть вначале поймают.

— То ли ты равнодушен к своей жизни, Баратол, то ли неколебимо веришь в себя. Ну?

— Выбирай сама.

"Умный. Мне его не подловить. Не стану и пробовать". — Как думаешь, на что похоже странствие по океану?

— Как по пустыне, — сказал Резак. — Только воды больше.

Наверное, нужно было обиженно сверкнуть глазами… но ответ, признаем это, был остроумный. "Ладно. Наверное, они оба умные, на свой манер. Думаю, путешествие будет интересным".

Так они ехали по дороге, и солнце превращало окрестности в пылающую печь. Сзади плелся Чаур.

* * *

Джагута Ганат взирала на расселину. Навеянные ей чары оказались… разрушенными. Чтобы понять причину, ей не нужно было спускаться вниз, входить в захороненную небесную крепость. Пролита драконья кровь. Одного этого было недостаточно. Но между садками был высвобожден хаос, пожравший Омтозе Феллак, как кипящая вода топит лед.

Однако последовательность событий, приведших к таким изменениям, виделась ей смутно. Будто само время искривилось вокруг летучей громады. Следы впаявшейся в самые камни ярости, а потом — необычайно сложная схема возвращения порядка.

Хотелось бы ей оказаться здесь с товарищами. Особенно с Циннигигом. И Фирлис. Стоя одна в таком месте, она остро ощущала свою уязвимость.

"Наверное, потому что недавно я была не одна. С Ганоэсом Параном, Владыкой Колоды Драконов". На удивление замечательный человек. Склонен к риску, что вызывает определенное опасение. Придется его излечить. Обязательно. Но…

Нелюдские глаза Ганат обратились в сторону от темной расселины — как раз вовремя, чтобы заметить движущиеся по плоским каменистым пустошам тени — справа, слева, сзади… Громадные рептилии вскакивали, окружая ее.

Джагута вскрикнула, в панике открыла садок Омтозе Феллак. Но твари уже бросились на нее. Нет времени. Поздно…

Тяжелые кирки врезались в плоть и кости. Она упала на колени; вокруг брызгала кровь. Ее кровь. Край трещины оказался почти рядом, и она потащила себя к нему — лучше умереть в падении, чем…

Когтистые лапы в рваных кожаных обмотках выбили пыль из земли около ее лица. Неспособная пошевелиться, чувствующая, как каплями вытекает жизнь, Ганат заметила, что пыль оседает на лужи ее крови, покрыв их тоненькой тусклой плевой. Как много грязи, кровь не любит этого, она испортится…

Нужно очистить. Нужно собрать кровь, вернуть в тело, в зияющие раны. Есть надежда, что сердце сумеет очистить каплю за каплей.

Но сердце слабело, а кровь продолжала изливаться из вен. В носу и во рту образовалась пена.

Внезапно она поняла, как здесь восстановился порядок. К'чайн Че'малле вернулись. Воспоминания о них пробудились так много лет спустя. Но это не слуги хаоса. Нет, не Длиннохвостые. Они ИНЫЕ, слуги машин, слуги жестокого порядка. На" рхук.

Они тоже вернулись? Почему?

Лужи крови впитались в светлую известняковую почву, кровь бежала мутными ручейками по проведенным когтями бороздкам. "Вечные законы эрозии, картина разрушения, написанная в миниатюре, но от этого не менее впечатляющая".

Ей стало холодно. Хорошо. Приятно. Она же из расы Джагутов.

"Ныне отпускаете…"

* * *

Женщина смотрела в сторону материка. Она была чем-то встревожена. Маппо Коротыш потер нос. Он дьявольски устал от маниакальных тирад Искарала Паста, обращенных к команде широкопузой каравеллы. А члены команды метались по палубе без всякого порядка, прыгали и хватались за разнообразные подпорки и хлипкие ручки. И к тому же дико орали. Однако маленькое, но ходкое суденышко успешно поймало ветер и двигалось к северо — западу.

Команда из одних лишь бхок'аралов. Разве такое вообразимо? Очевидно, что это бред. Но твари поджидали их на судне — без сомнения, краденом. Оно стояло на якоре, когда Маппо, Искарал и назвавшаяся Злобой женщина пробились через густой кустарник, выйдя на каменистое побережье.

Это не просто сброд остроухих обезьянок, нет — яростные вопли Искарала открыли, что перед ними его нахлебники, обитатели скальной крепости, что стоит за многие лиги к востоку, на берегу моря Рараку. Как они сумели попасть сюда и завладеть каравеллой — тайна, которая совсем нескоро будет раскрыта.

Среднюю палубу покрывали связки фруктов и кучи раковин. Бхок'аралы с гордостью указывали на них, словно на дары богам, когда трое подплыли на ждавшей у берега шлюпке и вскарабкались на борт. Маппо, к своему полному потрясению, обнаружил, что черноглазый мул Искарала уже там!

И воцарился хаос.

Если у бхок'аралов есть бог, то он явился как раз в облике малопочтенного Искарала Паста. Верховный Жрец явно сходил с ума от их беспрестанного бормотания, писка и дикарских танцев у его ног. Или становился еще безумнее, чем был.

Злоба следила за ним с явным удовольствием, игнорируя вопросы Маппо. "Как они доплыли сюда? Куда повезут нас? Мы действительно будем преследовать Икария?" В ответ — молчание.

Сейчас берега медленно проплывали мимо, качаясь в такт набегающим волнам. Высокая женщина стояла на надстройке, обнаруживая замечательную устойчивость к качке, и прищуренными глазами следила за южным горизонтом.

— Что такое? — спросил, не ожидая ответа, Маппо.

Как ни странно, она ответила. — Убийство. Безбожные снова ступили на пески Семиградья. Похоже, я понимаю мотивы этого союза. Разумеется, они весьма запутанны, а ты всего лишь пастух — Трелль.

— Не разбирающийся в сложностях, да. Но все же объясни. Какой союз? Кто такие "безбожные"?

— Едва ли это важно для тебя. И объяснить трудно. Все дело в природе богов, Маппо Коротыш, и в сущности веры.

— Я слушаю.

— Допустим, что понятия "божий дар" и "смертный мир, в котором живет верующий" — не совпадают. Тогда нам открывается путь к подлинной божественности. К религии неверия, если хочешь. — Она оглянулась и направилась поближе к нему. — Ага, я уже вижу, что ты хмуришься в смятении…

— Я хмурюсь, просчитывая следствия твоего допущения…

— Неужели? Я удивлена. Приятно удивлена. Отлично. Тогда ты понимаешь меня. Война богов — это не простое дело. Это не значит, что такая-то богиня выцарапала глаза такому-то богу. Это не значит также, что армия приверженцев одного Храма напала на соседний Храм. Война богов ведется не ударами молний, не землетрясениями… конечно, и такое возможно, хотя крайне маловероятно. Это война запутанная, поле ее битвы плохо различимо; даже главные противники с трудом понимают, что именно является оружием, что причиняет раны, а что безвредно. Что еще хуже, подобное оружие опасно для хозяина не меньше, чем для врага.

— Фанатизм порождает фанатизм, о да. — Маппо закивал. — Каждый определяет себя по врагу своему.

Она обворожительно улыбнулась. — Цитата? Чья?

— Келланведа, основателя Малазанской Империи.

— Ты воистину уловил суть моих речей. Суть фанатизма подобна дереву — много ветвей, один корень.

— Пристрастность.

— По крайней мере, вера в неравенство и различия, будь они истинными или выдуманными. Конечно, чаще всего никаких реальных различий нет. Это ядовитое семя, приносящее горчайшие плоды. Мирское процветание всегда основано на костях — или громоздящихся до небес, или глубоко схороненных. Увы, достигшие процветания редко когда понимают, чем их одарили, и потому неосмотрительно демонстрируют свои богатства. Суть непонимания вот в чем: владеющие богатствами стремятся преумножить их, а не владеющие — достичь, и подобное стремление заглушает мысли о несправедливости, эксплуатации, подавляет жалость. Это может показаться до некоторой степени правильным, но в итоге приводит к великим бедам. Когда большинство бедняков понимают, что богатство для них недостижимо — они теряют всякую человечность и воцаряется анархия. Я говорила о войне богов. Маппо, ты понял связь?

— Не вполне.

— Хвалю за честность, мой Трелль. Подумай вот о чем: когда пристрастность порождает вспышку насилия, сами боги бессильны. Боги желают править — а их тащит, их влечет за собой воля приверженцев. Представим, что у богов есть мораль, личные убеждения — они становятся первыми жертвами войны. Или же бог решает защищать свои убеждения, уничтожая своих поклонников. Союзники они ему или враги? Разве в данном сценарии есть место для примитивных и одномерных объяснений, о Маппо Коротыш?

Трелль взирал на катящиеся волны, на бесконечную череду следствий, вызванных далекими причинами: ломаными линиями течений, суровыми ветрами, всеми тайными движениями мира. Если смотреть долго, примитивное колебание волн… завораживает. — Мы — словно почва и море, — произнес он.

— Еще цитата?

Пожатие плеч. — Нас тащат незримые силы, мы в движении, даже когда стоим. — Он сражался с приливом отчаяния. — Хотя бойцы называют себя всего лишь солдатами богов…

— Но творимое ими во имя богов… по сути глубоко безбожно.

— Настоящие безбожники — те, о которых ты только что упоминала — найдут в святотатственных "поклонниках богов" главную свою опору.

Она так долго молчала, что он забеспокоился.

— Что толкает Икария на битву? — спросила она наконец.

— Когда он контролирует себя, то… пристрастность. Несправедливость.

— А когда не контролирует?

— Э… все что угодно.

— Разница лишь в масштабе.

Он бросил на нее косой взгляд. — В мотивах!

— Уверен? Разве "несправедливость", однажды вызвав в нем жажду убийства, заставив перейти порог, не приводит к уничтожению всего и вся? Маппо Трелль, я верю, что мотивы мало что значат. Резня есть резня. Лица солдат на обеих краях поля брани одинаково кривятся от глупой злобы, и тогда дым застилает горизонты, горят поля и плодородная земля становится солью. "Несправедливость" исправляется, когда на поле брани не остается никого. Возможно, — добавила она, — это истинная причина, по которой Безымянные готовы спустить Икария с поводка. Единственный способ закончить нынешнюю войну.

Маппо Трелль не сводил с нее взора. — В следующий раз, Злоба, не забудь напомнить причины, по которым ты противостоишь Безымянным. Мне это интересно.

Она улыбнулась. — Ага, ты сомневаешься, что мы союзники?

— А кто бы не стал?

— Таковы уж войны богов.

— Мы не боги.

— Мы их руки и ноги, своенравные и несговорчивые. Мы сражаемся по причинам, по большей части, совершенно нелепым. Хотя в разумных и правильных объяснениях недостатка нет. Два королевства, одно в верховьях, другое в низовьях реки. Нижнее видит, что вода полна грязи, помоев, соли. Верхнее видит, что все его попытки орошения не удаются, плодородная почва смывается в низовья. Они спорят и вступают в войну. Нижнее идет вверх по реке, и происходят битвы, города покоряются, жители обращаются в рабство. Поля засыпаны солью, плотины брошены. Наконец, остается одно нижележащее королевство. Но эрозия неустанна. Без плотин и арыков в верховьях реки ливневые воды текут неуправляемо, известь и соль оседает на полях, отравляя их. Наступает голод, болезнь, пустыня охватывает цивилизацию. Прежние победоносцы сброшены с престола. Имения разграблены. Мародеры буйствуют повсюду. Еще поколение — и не остается никаких королевств, ни верхних, ни нижних. Справедливо? Разумеется. Осознание "полного права на защиту" спасло победителей от поражения? Разумеется, нет.

Воюющая цивилизация избирает себе самого очевидного противника, и зачастую он оказывается также самым слабым. Но это не главный враг, не истинная угроза цивилизации. Так цивилизация находит ЛОЖНОГО врага. Маппо Коротыш, какое из придуманных нами речных королевств было по-настоящему опасным?

Он молча покачал головой.

— Да, ответить трудно, ибо угрозы многочисленны, по — видимости различны и появляются время от времени. Охота, приведшая к вымиранию дичи; вырубленные леса; козы на горных лугах; сами арыки и плотины. Более того: избыток пищи порождает прирост населения, оно заваливает все отходами; приходят болезни, почва истощается… Короли, один за другим, борются с очевидными врагами и не желают — а потом и не могут — побороть опасности настоящие.

Увы, — продолжала она, облокотившись на поручень и подставив лицо ветру, — этому сонмищу опасностей противостоять трудно. Вначале нужно распознать их; для этого человек должен мыслить в широких категориях. Потом, нужно обнаружить тонкие связи между разными явлениями, пути, которыми одна проблема питает другую. Придется измыслить решения и, наконец, побудить население действовать сообща. И не только свое население, но и жителей соседнего государства, ибо они также участвуют в медленном саморазрушении. Скажи, видел ты такого сильного вождя? Вождя, способного прожить так долго, чтобы преуспеть? Я не видела. Сильные и богатые соберутся, чтобы уничтожить такого мужа. Или женщину. Разумеется, проще найти врага внешнего и начать войну. Одного не понимаю: почему богатые верят, что уцелеют в любой войне? А они верят и верят. Верят даже, что переживут падение самой цивилизации.

— Злоба, ты оставила для цивилизации мало надежды.

— О, мое неверие касается не только цивилизации. Трелли были кочевниками? Вы водили стада полудиких бхедринов по равнине Масаи. Вполне достойный образ жизни.

— Да. Пока не пришли торговцы и поселенцы.

— Они жаждали ваших земель — кто ради наживы, кто по недостатку земли в родной стране. Или из-за переполненности городов. Они искали новых источников богатства. Увы, сначала им пришлось истребить ваш народ.

Искарал Паст возник сбоку Трелля: — Послушать вас двоих! Поэты и философы! Да что вы знаете? Талдычите и талдычите, а я между тем осажден и истощен ордами визгливых тварей!

— Это твои служки, Верховный Жрец, — бросила Злоба. — Ты их бог. Вижу в этом сразу две нелепости.

— Ты меня не обдуришь, женщина. Если я их бог, почему они совсем не слушаются?!

— Может быть, — сказал Маппо, — они ждут, чтобы ты сказал верное слово?

— Да ну? И какое, тупой пень?

— Ну, такое, которого ты еще не сказал.

— Она уже отравила тебя! — Верховный Жрец отскочил. Глаза его были широко раскрыты. Бешено дернув себя за остаток шевелюры, он побежал к каюте. Трое сопровождающих его бхок'аралов бросились следом, вопя и дергая себя за уши.

Маппо повернулся к Злобе: — Кстати, куда мы плывем?

— Для начала в Отатаральское море, — улыбнулась она.

— Зачем?

— Какой живительный бриз!

— Чертовски холодно.

— Да. Чудно, не так ли?

* * *

Просторная овальная яма с известняковыми стенами; затем кирпичная кладка, формирующая купол. Единственный вход обрамлен известняковыми плитами, на замковом камне арки высечены символ Империи, имя и звание Верховного Кулака Даджека Однорукого. В гробницу поставили лампы, чтобы побыстрее высыхал строительный раствор.

У входа в неглубокой грязной луже грелась большая жаба. Помаргивая сонными глазами, она следила, как имперский художник Ормулоган смешивает краски. Дюжина масел, каждое с особыми свойствами; пигменты минеральные, яичные, приготовленные из сушеных морских созданий, листьев, корней и ягод. Кувшинчики с другими снадобьями: белые яйца, — черепашьи, змеиные, птичьи; жеваные личинки, мозги чаек, кошачья моча, собачьи слюни, сопли сутенера…

"Ну, может и не сопли, и не сутенера", — подумал Гамбл, — "но с моим загадочным компаньоном разве можно быть уверенным?.." Достаточно помнить, что использующие подобные зелья люди становятся безумцами — если не сразу сходят с ума, то через несколько лет работы с ядами.

А вот придурок Ормулоган как-то держится, хотя вечно пачкает руки, слизывает краски с кончиков кистей. Борода разноцветная: он применяет забавную технику разбрызгивания красок, смешанных во рту. Перепачкан и нос — он дергает его пальцами, теми же грязными, потертыми и вымокшими пальцами, которые вытирает о разноцветный зад…

— Знаю, о чем ты подумал, — изрек Ормулоган.

— Неужели? Прошу, воспроизведи мои мысли.

— Ушная сера шлюхи, грязное то и грязное это. Комментарии быстро сводятся к абсурду — да чего еще ждать от существа, не умеющего думать, не впадая в юношескую гиперболизацию. Не сомневаюсь: ты потрясен! Теперь напрягай свои жалкие, предсказуемые мозги и угадывай, о чем я думал! Сможешь? Ха! Думаю, что нет!

— Говорю тебе, о краскомес, мои мысли совершенно не соответствуют убогой мешанине звуков, кои ты называешь "общением". Твоя неудача меня вовсе не удивляет: я мастер красноречия, тогда как ты всего лишь подмастерье художника, лишенный как умелого руководства, так и — увы! — таланта.

— Ты мастер произносить речи перед интеллектуально недоразвитыми, не так ли?

— А ты рисуешь для слепых. Да-да, — вздохнул Гамбл (что привело к ужаснувшему даже его самого уменьшению размеров, и он вновь торопливо надулся). — Мы с тобой ведем бесконечную войну. Чем украсить стены гробницы великого человека? Ясно, что ты пойдешь по проторенному пути. Пропагандистская пышность, политически корректное подтверждение статус кво. Героические подвиги на службе империи, еще более героическая смерть. Да, в эту эпоху, как и во все другие, мы нуждаемся в героях. Мертвых героях. В живых мы не верим. Все благодаря тебе…

— Мне? МНЕ?

— Твоя сильная сторона — умение выгодно показать порок. О! Ормулоган, задумайся над моим заявлением! Его звучная ирония впечатлила даже меня самого. Показать пороки героического субъекта — все равно что метнуть в героизм отравленное копье. Твой алчный реализм портит все, что и…

— Нет, нет, дурак. Не все. Ормулоган Великий ничего не портит. Почему же? Все очень просто, хотя не настолько просто, чтобы ты сумел понять. Всё же говорю: великое искусство — не выгодный показ. Великое искусство есть ПРЕОБРАЖЕНИЕ. Великое искусство возвышает, а возвышение духовно в наивысшем духовном смысле…

— Я уже указывал, — прогнусил Гамбл, — что тебе не свойственны краткость и ясность слога. К тому же это определение "великого искусства" я слышу далеко не впервые. Оно звучало и в иных обстоятельствах, а именно: сопровождаемое стуком кулака по столу или по черепу, или даже ударом колена по почкам. Звучит — то оно здорово. Плохо, что ты никогда не умел доказать его практически…

— Гамбл, у меня есть молоток. Сейчас я докажу практически…

— Ты разобьешь чудесную чашу.

— Гм. Я пролил в нее слезинку. Но так даже лучше для смеси.

— Даджек Однорукий пред сломанными вратами Черного Коралла. Даджек Однорукий на переговорах с Каладаном Брудом и Аномандером Рейком. Даджек Однорукий и Тайскренн пред Крепью за день до штурма. Три главные стены, три панели, три картины.

— Ты подглядывал в мои наброски! Боги, как я тебя ненавижу!

— Нужды не было. Простое дело, глупое, да и приводящее к душевному унынию.

Ормулоган торопливо подхватил некоторые краски, кисти и смеси и пошел в гробницу. Гамбл остался снаружи. Он планировал половить мух.

* * *

Ганоэс Паран смотрел на уложенные доспехи. Доспехи Верховного Кулака. К кольчуге приделан новый рукав. Такое наследство рождало во рту горький привкус. Его избрали, вот как? Как будто в карьере его есть хоть что-то, достойное уважения. Любой кулак этой армии более достоин командовать. Что же Даджек исказил и прямо фальсифицировал в отчетах, если Паран предстал героическим капитаном, командиром Сжигателей? Он хотел было прочитать — но не решился. Он и так чувствует себя самозванцем. Разумеется, у Даджека были резоны. Наверное, он старался защитить и даже повысить репутацию Дома Паранов, тем самым негласно поддерживая его сестру Тавору, новую командующую Четырнадцатой Армии.

Отчеты и официальные дневники пишутся по политическим соображениям. "Я подозреваю, что той же политикой будут определяться мои действия. Или нет? Как я осмелюсь? Проклятие всему роду… Это моя армия? Да будет так. Императрица может снять меня с командования. Не сомневаюсь, так она и сделает, едва услышит о решении офицеров". А пока он может делать что заблагорассудится.

Стоявший сзади Харлочель прокашлялся. — Верховный Кулак, кулаки встали на ноги, но еще очень слабы.

— Вы имеете в виду, что они ждут меня?

— Так точно, сэр.

— Смехотворно! Ладно, на доспехи нет времени.

Они прошли к выходу. Харлочель откинул полог шатра. Паран заморгал от яркого света. Вся армия стояла навытяжку — знамена взметены, доспехи сверкают. Во главе кулаков находилась Руфа Бюд, бледная и слишком тощая для своих доспехов. Она отдала честь: — Верховный кулак Ганоэс Паран, Войско ожидает инспекции.

— Благодарю, Кулак. Как скоро оно будет готово к маршу?

— К завтрашнему утру, Верховный Кулак.

Паран смотрел на строй. Ни звука, не слышнодаже лязга оружия. Стоят как пыльные статуи. — И чем именно, — прошептал он, — я это заслужил?

— Верховный Кулак, — пробормотал Харлочель, — вы въехали в Г'данисбан вдвоем с целителем, а потом собственноручно сразили богиню. Изгнали из нашего мира. Затем вы заставили ее сестру наделить дюжину смертных даром исцеления…

— Сила скоро их покинет.

— Тем не менее. Верховный Кулак, вы уничтожили чуму. Даджеку это не удалось. Солдаты ваши, Ганоэс Паран, что бы там не решила Императрица.

"Но я не хочу командовать клятой армией!"

Руфа Бюд продолжила: — Учитывая потери, Верховный Кулак, нам хватит запасов на шесть — семь дней пути, если считать, что собрать продовольствие по дороге не удастся. Конечно, в Г'данисбане есть продовольственные склады, а населения почти что нет…

— Да, — бросил Паран. — Почти что нет. Это не кажется вам странным, Кулак?

— Сама богиня…

— Харлочель сообщает, что его вестовые видели выживших, идущих на север и восток. Паломничество.

— Да, Верховный Кулак…

Она видел, что она не поняла. — Кулак, мы пойдем за паломниками. Подождем еще два дня. За это время склады Г'данисбана нужно использовать для пополнения армейских запасов — оставив достаточно для обитателей города. Собрать фургоны и телеги. Пригласите горожан и местных солдат ехать с нами. По крайней мере, они найдут среди нас пищу, воду и защиту. Передайте капитанам: я обращусь к подразделениям в утро отбытия, когда будет освящен и закрыт курган. А сейчас можете разойтись.

Кулаки отдали честь. Команды офицеров привели солдат в движение, ряды начали рассыпаться.

"Нужно было сказать им что-то сейчас. Предостеречь от излишних надежд. Нет, не пойдет. Что говорят новые командующие? Особенно после смерти великого лидера, настоящего героя? Черт дери, Ганоэс! Лучше молчи. Сейчас не говори ни слова. А когда мы отпустим старика с миром, скажи кратко: "мы пойдем за паломниками. Почему? потому что я желаю знать, куда они бегут". Как-то так". Мысленно пожав плечами, Паран повернулся. За ним зашагали вестовой Харлочель и, в десяти шагах, юная гданийка Невель Д'нафа. Она, кажется, стала частью его "свиты".

— Верховный Кулак?

— Что такое, Харлочель?

— Куда мы?

— Навестить имперского художника.

— А, этого. Могу спросить, зачем.

— Зачем подставлять себя под пытку? Ну, у меня есть для него работа.

— Верховный Кулак?

"Нужна новая Колода Драконов". — Как вы думаете, он умелый живописец?

— Предмет постоянных споров.

— Неужели? Среди кого? Среди солдат? Сильно сомневаюсь.

— Ормулогана везде и всюду сопровождает критик.

"О, бедняга!"

* * *

Тело валялось на дороге: руки и ноги изгрызены, дубленая куртка черна от засохшей крови. Лодочник склонился над ним. — Находчик, — произнес он. — Ушел в застывшее время. Мы делили сказания.

— Кто-то отрубил ему пальцы, — заметил Карса Орлонг. — И остальные раны от пыток — кроме удара копьем под лопатку. Смотри на следы. Убийца вышел из засады и ударил в спину. Находчик не бежал, а еле шел. Они играли с ним.

Семар Дев положила руку на плечо Лодочника. Анибар дрожал от горя. — Как давно? — спросила она Карсу.

— Неважно, — пожал Теблор плечами. — Они близко.

Она испуганно оглянулась: — Насколько близко?

— Они устроили лагерь и не укрывают отбросы. — Он снял каменный меч. — У них есть еще пленники.

— Откуда ты узнал?

— Чувствую запах боли.

"Невозможно. Разве такое бывает?" Она поискала более достоверных признаков истинности сказанного Тоблакаем. Справа, неподалеку от каменистой тропы, начиналась торфяная низина. Там росли, клонясь на стороны, серокорые сосны с осыпавшимися ветвями. Словно полотнища прозрачного стекла, их связывали нити густой паутины. Слева — выходы скальных пород, спрятавшиеся в зарослях можжевельника.

Семар нахмурилась: — Какой засады? Ты сказал, убийца вышел из засады и нанес удар копьем в спину. Но тут негде прятаться.

— Теперь нет.

Она скривила губы. — Они, по — твоему, обмотались ветками и листьями?

Карса сбросил плащ. — Есть и другие способы, женщина.

— Например?

— Магия. Жди здесь.

"Худа тебе!" Она побрела за Карсой. Тоблакай двигался быстрым скользящим шагом, держа меч обеими руками. Четыре таких шага — и ей пришлось бежать.

Он молча побежал. Все быстрее и быстрее.

Семар усердно пыхтела, спеша за широченной спиной. Но воин все равно пропал из вида.

Затем Семар резко остановилась, заслышав вопль откуда-то слева. Карса успел обежать ее, оказаться сзади и углубиться в лес, несмотря на то, что там были сплошные кусты, скользкие булыжники, упавшие деревья. Следов он не оставлял.

Раздались новые крики.

Сердце стучало в груди ведьмы. Семар Дев пошла в лес, разрывая паутину; та натягивалась и неохотно лопалась, осыпая голову каскадами сосновых игл и коры…

… а где-то впереди шла резня.

Лязг железа о камень. Треск расщепленного дерева — смазанное движение, бегущие силуэты — тело, летящее вверх тормашками в алых брызгах — она достигла края лагеря чужаков…

И увидела Карсу Орлонга, а также полсотни серокожих воинов, размахивающих саблями, копьями, ножами и секирами. Они толпой шли на Тоблакая.

Путь Карсы был отмечен мрачным следом из тел мертвых и умирающих врагов. Но живых слишком много…

Длинный кремневый клинок взметнулся над беснующейся ордой, расплескав вокруг осколки костей и тугие струи горячей крови. Двое воинов упали, третий получил удар столь сильный, что взлетел и перевернулся в воздухе, и ноги его выбили копья из рук еще двоих врагов. Тоблакай рванулся в образовавшийся разрыв, ловко увернувшись от дюжины выпадов. Скорость движений великана была поразительной — о нет, она была УСТРАШАЮЩЕЙ.

Потерявшие копья воины пытались отскочить, выйдя из пределов досягаемости Карсы — но его меч сверкнул, врезавшись в шею стоявшего слева противника — голова мигом слетела с плеч — лезвие сменило угол падения, отрубив руку другого воина по самое плечо.

Карса оторвал левую руку от рукояти меча, перехватив древко направленного ему в лицо копья, и притянул копьеносца ближе; затем он отпустил копье, схватив врага за шею. Изо рта, носа и глаз брызнула жидкость — таким свирепым было давление; шея переломилась легко, словно пергаментный свиток. Резкий толчок послал тело на соседних врагов, выбивая из их рук оружие…

Семар Дев едва успевала уследить за всем происходящим: левая рука Карсы еще только удалялась от эфеса, когда меч рванулся вправо, отбивая вражеский удар, затем метнулся вверх; пока противник слева задыхался в дикарском захвате, лезвие перерубило чью-то саблю и вошло в плоть — ключица, а потом и ребра словно взорвались…

Карса вырвал меч, развалив тем самым грудную клетку врага; Семар потрясенно увидела сердце, еще бьющееся, но уже выпавшее из своего гнезда и висящее на артериях. Воин упал как подкошенный.

Кто-то голосил далеко слева — вне битвы — там виднелись обрывистая береговая линия и ряд длинных, низких ладей на открытой воде. Семар заметила тощую, светловолосую женщину — человеческой расы! — выкрикивавшую заклинания.

Но каким бы колдовством она не владела, толку от него не было. Невозможно, но факт: Карса смог пробиться из плотного окружения; он встал спиной к толстой сосне, орудуя мечом с почти презрительной легкостью. Казалось, Тоблакай решил передохнуть.

Семар не верила своим глазам.

Раздались новые крики: некий воин встал за спинами беснующейся толпы и проревел приказ. Его сотоварищи начали отступать от Карсы Орлонга.

Семар увидела, что Теблор вздохнул полной грудью и воздел меч над головой, и возопила: — Карса! Не атакуй, черт тебя…

Его холодный взгляд заставил ведьму отпрянуть.

Гигант махнул мечом: — Видишь, женщина, что осталось от анибаров? — Голос его был глубоким, слова падали как удары боевого барабана.

Ведьма кивнула. Глядеть еще раз на ряд пленников ей не хотелось. Их привязали к рамам на краю лагеря, голых, окровавленных; они висели вниз головами над дымящимися угольями. Воздух смердел дымом и горелой плотью. Карса Орлонг был движим гневом, но эмоции не заставили меч великана дрожать; он держал лезвие плашмя, и неподвижность громадного клинка словно бы обещала грядущий прилив беспощадного истребления. — Вижу, — сказала она. — Но слушай, Карса. Если ты убьешь всех — я вижу, именно этого ты и жаждешь… Слушай! Если ты убьешь всех, придут другие в поисках пропавших родичей. Снова и снова, Тоблакай! Этому не будет конца — пока ты не привлечешь стольких врагов, скольких даже ты не сумеешь победить. Это будет ошибкой. Ты не сможешь быть везде и сразу, и анибары продолжат погибать.

— И что же ты предлагаешь, женщина?

Семар двинулась к нему, не обращая внимания на серокожих и соломенноволосую ведьму. — Они боятся тебя, и ты должен использовать их ужас… — Она замолчала, заметив движение возле то ли хижин, то ли палаток на берегу. Двое воинов кого-то тащили. Еще одного человека. Лицо было покрыто синяками, но в остальном он выглядел невредимым. Семар осмотрела его и поспешила к Карсе. Голос стал хриплым шепотом. — Карса, они нашли переводчика. Видишь наколки на его руках? Он из Таксилы. Слушай. Скорее используй их ужас. Скажи, что рядом твои товарищи, союзники анибаров, что вы первые вестники идущей на помощь орды. Карса, прикажи им убираться к Худу из этой страны!

— Если они уйдут, я не смогу их убивать.

Среди воинов завязался спор. Командующий самым очевидным образом отвергал яростные требования светловолосой ведьмы. Таксилианин, которого держали под руки, следил за спором, но лицо его было слишком опухшим, чтобы выражать чувства. Тут его глаза обратились к Карсе и Семар; мужчина медленно, со значением подмигнул им.

"О боги. Хорошо же…" Он кивнула в ответ и быстро отвернулась, чтобы не навлекать на переводчика наказание. Перед глазами была сцена жестокой резни: бормочущие мужчины лежат в лужах собственной крови, обломки копий разбросаны повсюду, словно тут перевернулась телега с дровами. Но по большей части вокруг были недвижимые тела, отрезанные конечности с торчащими костями, обрывки кишок.

Карса Орлонг даже не запыхался. Эти нелюди такие плохие воители? Она сомневалась. Судя по одежде и украшениям, они из общества, культивирующего воинские доблести. Но подобные культуры, отставая в развитии или попадая в длительную изоляцию, превращают воинские искусства в набор строго формализованных приемов. Они привыкли к одному стилю битвы, знают некоторые вариации, но с трудом приноравливаются к новому… "например, к Тоблакаю с несокрушимым кремнем длиной больше человеческого роста". К Тоблакаю, наделенному поразительной скоростью и холодным расчетом профессионального убийцы.

Карса говорил ей, что уже однажды сталкивался с этим племенем.

Главарь серокожих приблизился к ним; таксилианина волокли следом. Соломенноволосая поспешила следом, но командир взмахнул рукой, веля ей оставаться на шаг позади.

Семар заметила, с какой ненавистью тщедушная ведьма сверкнула глазами в спину главаря. С ее шеи что-то свисало, что-то маленькое, продолговатое. "Отрубленный палец. Воистину ведьма, мастерица старой школы духовной магии, давно утерянной… ну, не совсем утерянной. Ведь я, сучка эдакая, изучаю именно такие пути". Тонкие светлые волосы, овальное лицо, голубые глаза напомнили Семар о небольших, слабых племенах центра субконтинента, из таких старых городов, как Халеф, Гуран и Карашимеш. Или с дальнего запада, из Омари. Возможно, из малоизвестной ветви… но нет, говорит она не непонятном языке.

Таксилианин кивнул, когда ведьма окончила говорить. Он поглядел на Карсу, потом на Семар Дев, и сказал: — Кому из вас я должен передать слова Преды?

— Почему не обоим? Мы оба понимаем тебя, таксилианин.

— Очень хорошо. Преда спрашивает причину, по которой Тартенал подло напал на воинов Меруде.

"Тартенал?" — Мщение, — поспешно сказала Семар, стараясь удержать Карсу от нового кровопролития. Она ткнула пальцем в сторону распятых на дыбах. — Страдающие от ваших притеснений анибары воззвали к давним союзникам — Тоблакаям…

При этом слове ведьма вздрогнула, а миндалевидные глаза Преды чуть заметно расширились.

— … и этот воитель, самый слабый из двадцатитысячного клана Тоблакаев, оказался рядом — чисто случайно — и начал то, что, к моему сожалению, станет лишь прелюдией великого мщения. Если ваш Преда столь глуп, чтобы ждать их подхода…

В глазах таксилианина мелькнуло некое удовлетворение. Он поспешно потупился, передавая слова Семар ведьме.

Она обратилась к Преде с речью вдвое более длинной.

"Преда. Это не вариант слова "предал" атр", командир легиона среднего периода Первой Империи? Но… бессмыслица. Они даже не люди".

Главарь прервал речь ведьмы и заговорил сам.

В тоне переводчика прозвучало удивление и даже восторг: — Преда желает выразить уважение мастерству этого воителя. Он спрашивает, удовлетворил ли он жажду мести.

— Едва начал, — рявкнул Карса.

Преде оказалось достаточно его тона. Он еще что-то сказал. Лицо светловолосой внезапно замкнулось, и она передала речь главаря странно сухим голосом.

"Она тайно радуется". Семар Дев почувствовала подозрение. "Что нас ждет?"

Таксилианин произнес: — Преда отлично понимает… позицию Тоблакая. Он даже сочувствует, ибо сам Преда крайне недоволен тем, что ему приказано творить на вашем побережье. Но он следует приказу Императора. Короче говоря, Преда объявит полное отступление сил Тисте Эдур на корабли. Тоблакай удовлетворен?

— Нет.

Таксилианин кивнул. Преда заговорил снова.

"И что теперь?"

— Преда не может ослушаться приказаний Императора. Если вам угодно, ему задана длительная миссия. Император — величайший воин всего мира, и он рад доказать свою мощь в поединке. Он предстал перед тысячью воинов из разных стран. Но он все еще живет, непобедимый и торжествующий. Его Величество приказал солдатам искать воителей, любой расы и любого языка, и доставлять ко Двору. Император пригласит этих воителей на дуэль со смертельным исходом. Никто не посмеет вмешаться в поединок, какой бы оборот он не принимал; вызвавший Императора получает права Гостя. Солдаты Императора получили распоряжение выполнять все прихоти воителей, готовых принять вызов, и доставлять их к Императору.

Преда продолжал вещать.

Семар Дев почувствовала озноб, непонятный страх. Что-то тут не так, очень и очень не так.

Таксилианин заговорил снова: — Итак, если охотник — Тоблакай желает сладчайшей мести, он может бросить вызов повелителю солдат, причиняющих такие мучения всем встреченным. Преда, соответственно, приглашает Тоблакая — и его спутницу, если ей угодно — стать Гостем Тисте Эдур в путешествии обратно к Летерийской Империи. Вы согласны?

Карса моргнул. — Они приглашают меня убить Императора?

— Кажется так. Но…

— Скажи Преде, что я согласен.

Командир улыбнулся. — Преда Ханради Халаг приглашает вас к Тисте Эдур, — сказал таксилианин.

Семар Дев поглядела на трупы, лежащие по всей стоянке. "А на павших сородичей Преде Ханради Халагу уже наплевать? О боги, тут явно неладно…"

— Семар Дев, — сказал Карса. — Ты остаешься?

Она качнула головой.

— Отлично, — буркнул он. — Приведи Ущерба.

— Сам приведи.

Великан ухмыльнулся: — Стоило попытаться.

— Карса, кончай дурацкие шутки. Похоже, ты не понял, с чем именно связался. Слышишь лязг кандалов? Они приковали тебя к этому… абсурдному вызову. И к бледнолицым Эдур.

Лицо Карсы омрачилось: — Цепи не удержат меня, ведьма!

"Ох, они держат тебя, и крепко держат".

Она увидела, что соломенноволосая ведьма жадно смотрит на Карсу.

"Непонятно, что это значит. И почему я так испугана?"

* * *

— Кулак Темул, — произнес Кенеб. — Каково это — вернуться домой?

Молодой долговязый викан (недавно он приобрел полную татуировку клана Вороны, угловатый рисунок, сделавший лицо похожим на мозаику) следил, как его воины ведут коней по спускам на прибрежный песок. Он пожал плечами: — Среди родного племени я увижу то, что уже вижу здесь.

— Но вы не будете одиноким, — заметил Кенеб. — Эти воины внизу… они ваши душой и телом.

— Точно ли?

— Я так чувствую. Они ведь больше не оспаривают ваше старшинство, право отдавать приказы?

— Лично я считаю, — ответил Темул, — что большинство виканов покинут Армию сразу по прибытии в Анту. Вернутся в семьи и ничего не будут рассказывать о наших приключениях. Даже если их попросят. Я помню, Кулак Кенеб, что они чувствуют стыд. Не оттого, что не слушались моих приказов. Нет, они стыдятся службы в Армии Неудач. — Взор его был мрачным и суровым. — Они или слишком стары, или слишком молоды. Те и другие жаждут славы, но эта красавица не дается им.

Темул не был умелым оратором; Кенеб впервые слышал от угрюмого викана столько слов сразу. — Тогда они жаждут смерти?

— Да. Они присоединились бы к Колтейну, Балту и остальным, будь такое возможным. Погибнуть в битве с их врагом. Для того они плыли через океан, для того покинули селения. Они считали, что назад не вернутся. Потому путешествие на Квон Тали сломает их.

— Проклятые идиоты! Извините…

Темул улыбнулся еще горше, покачал головой: — Не извиняйся. Они дураки, и будь я мудрецом, я не смог бы подарить им часть мудрости.

В разобранном лагере позади них завыли собаки. Кулаки удивленно обернулись. Кенеб бросил взгляд на Темула: — Что такое? Почему…

— Сам не знаю.

Они решили вернуться в лагерь.

* * *

Лейтенант Прыщ следил за Крюком. Пастуший пес мчался к дороге, и пыль завивалась по его следу. Лейтенант уловил бешеный блеск глаз на уродливой морде — и пес исчез из виду. "Пришлось дойти до океана, чтобы узнать: они боятся воды. Ну и отлично. Можно оставить уродцев позади". Он покосился на линию виканов и сетийцев, грузящих своих тощих лошадей. Немногие переживут морское путешествие. Ценный источник свежего мяса. Тоже хорошо. "Моряки называют едой то, что соскребли с днища и смыли с палуб". Да, всадники станут плакаться — но на раздаче мясной похлебки окажутся в числе первых.

Добряк очень старался во всех знойных подробностях донести до Адъюнкта свое недовольство некомпетентным кулаком Кенебом. Всем известны дерзость и неуемная мегаломания капитана. Но сейчас он в чем-то прав. Из — за Кенеба они потеряли полтора дня. Какому Худу нужна проверка снаряжения каждого взвода — причем посередине трапов? Боги, что за хаос был! Кенеб потерял разум? Как раз это первым делом спросил Добряк. Что-то в ответной гримасе жалкой бабы подсказало Прыщу: она ничего не знала и явно не может дать разумного объяснения проделкам Кенеба.

Чему тут удивляться? Она слишком занята — боги знают чем — в палатке с холодной красоткой Т'амбер. Даже адмиралу от этого не по себе. По войскам ходит слух, что Тавора в шаге от понижения, что в И'Гатане она могла бы управиться и получше. Когда доходит до тактики, каждый чертов солдат становится знатоком. Прыщу уже не раз пришлось делать отбивную из любителей изменных речей. Не так важно, что Нок и Тавора враждуют; не так важно, что Тене Баральта превратился в рассадника мятежных настроений среди офицерства; не так важно, что сам Прыщ еще не решил, могла бы Тавора управиться в И'Гатане получше… Слухи сами по себе хуже любой Полиэлевой заразы.

Он предвкушал нелегкую посадку на транспорты и долгий, скучный поход к дому. Бездельные солдаты опаснее червя в килевом бревне — так говорят матросы, с ужасом взирая на пропыленных бранящихся мужиков и баб, вбегающих по трапам, чтобы замереть, сгрудившись в тесных трюмах подобно овцам и заводя унылые песни. Хуже всего, что для солдата моря и океаны безмерно враждебны. Пехота встретит смертельную опасность не моргнув глазом, если есть возможность сражаться или хотя бы отступать; но море неуязвимо для острых мечей, не боится свиста стрел и стены щитов. "Видит Худ, мы уже достаточно наглотались беспомощности. Словно еж в горле сидит".

Вот даже проклятые овчарки с цепи сорвались.

"Что дальше?" Прыщ пошагал туда, куда скрылся Крюк. Он сам не понимал, зачем. На восточную дорогу мимо шатра командующей, через внутренние посты, к выгребным ямам — там лейтенант увидел уже дюжину собак. Они собрались пестрой неопрятной кучей, бегая и бешено лая — по дороге приближался источник их возбуждения. Пеший отряд.

"Кто такие, во имя Королевы?" Разведчики уже вернулись — он уверен, он недавно видел сетийцев, блюющих с трапов. Они заработали морскую болезнь от одного вида отмелей! А виканы давно отдали лошадей погрузочной команде.

Прыщ завертел головой и нашел солдата, ведущего к берегу трех коней. — Эй! Стой где стоишь. — Он подошел ближе. — Дай одного.

— Сэр, они не оседланы.

— Неужели? Как ты догадался?

Солдат удивленно показал на конские спины.

— Идиот. Дай мне поводья. Нет, не этого.

— Это конь Адъюнкта…

— Я сам знаю. — Он вырвал поводья и влез на коня, направив его на дорогу. Найденыш Гриб составил ему компанию. Подмышкой он тащил мелкую гадость, похожую на мохеровый шарфик, пережеванный и выплюнутый коровой. Не обращая на них внимания, Прыщ пришпорил коня, направившись на восток.

Он уже мог назвать имя идущей во главе отряда. Капитан Фаредан Сорт. Дальше — Верховный Маг Быстрый Бен, жутковатый ассасин Калам и… "о боги, они все здесь… нет, не все. Морпехи. Проклятые морпехи!.."

Он слышал крики от шатра Адъюнкта: в лагере объявили тревогу.

Прыщ не верил глазам. Выжившие в огненной буре — такое невероятно! "Хотя они выглядят страшно. Фактически полумертвые. Будто Худ прочищал ими свои волосатые уши". А вот Лостара Ииль… она не так плоха, как все остальные…

Лейтенант осадил коня около Фаредан Сорт. — Капитан…

— Скорее воды, — сказала она. Слова с трудом выскочили из обожженных, потрескавшихся, искусанных губ.

"Боги, вот ужас". Прыщ так резко повернул коня, что чуть не выпал из седла. И как мог скорее поскакал к лагерю.

* * *

Кенеб и Темул добрались до главного прохода, когда полог шатра откинулся, явив Тавору и Блистига, а мгновением позже — адъютант Т'амбер. С восточного конца доносились неразборчивые выкрики солдат.

Адъюнкт заметила подходящих кулаков. — Кажется, мой конь пропал.

Кенеб вздернул брови: — И поэтому подняли тревогу? Адъюнкт…

— Нет, Кенеб. На восточной дороге замечен отряд.

— Отряд? Нас атакуют?

— Не думаю. Ну, за мной. Придется идти пешком. Что даст вам, Кулак Кенеб, достаточно времени для объяснения причин задержки ваших отрядов на погрузке.

— Адъюнкт?

— Не прикидывайтесь непонимающим.

Он бросил косой взгляд. На спокойном, сухом лице появилась тень некоего переживания. Намек, не более того… он не смог определить, что она чувствует. — Гриб.

Адъюнкт наморщила лоб: — Полагаю, вам надо объяснить подробнее.

— Он сказал, Адъюнкт, задержать погрузку.

— Совет безграмотного, полудикого мальчишки — для вас основание достаточное, чтобы ослушаться моего приказа?

— Не то чтобы… Трудно объяснить… но он что-то знает. То есть то, чего не может знать. Например, он знал, что мы плывем на запад. Назвал все порты, в которые…

— Подслушивал за шатром, — бросил Блистиг.

— Вы видели, чтобы он когда-нибудь где-нибудь прятался?

Кулак ощерился: — Не видел. Потому что хорошо прятался.

— Адъюнкт, Гриб сказал, нужно задержаться на день — или мы умрем. Все. В море. Я начинаю верить…

Она подняла руку в перчатке так резко, что Кенеб замолчал. Тавора прищурилась, разглядывая…

Всадника, рьяно погоняющего неоседланного коня.

— Это лейтенант Добряка, — подсказал Блистиг.

Вскоре стало ясно: всадник не намерен останавливаться или хотя бы снижать темп. Командиры посторонились.

Лейтенант торопливо отдал честь — его едва было видно в клубе пыли — и промчался мимо, выкрикивая что-то вроде: — Воды! Им нужно воды!

— И ваш конь, Адъюнкт, — добавил Блистиг, отмахиваясь от пыли.

Кенеб смотрел на дорогу, борясь с жжением в глазах. Какие-то фигуры. Еле идут. Непонятно… это же Фаредан Сорт или…

— Возвращается дезертир, — буркнул Блистиг. — Глупо с ее стороны, ибо побег карается смертью. Но кто те люди за ней? Что они несут?

Адъюнкт замерла, едва заметно пошатнувшись.

Быстрый Бен. Калам. Еще лица, в пыли, словно белые духи — "духи и есть. Кому еще там быть?" Скрипач, Геслер, Лостара Ииль, Буян — он узнавал одно знакомое лицо за другим. Невозможно. Обожженные, шатающиеся как пьяные. На руках дети, усталые, дрожащие…

"Мальчик знает то, чего… Гриб…"

А вот и он, в окружении беснующихся собак беседует с Синн.

"Синн! Мы думали, ты сошла с ума от горя… потерять брата… потерять и снова обрести".

Фаредан Сорт правильно утверждала, что Синн бредит по иной причине. Подозрение достаточно сильное, чтобы толкнуть на дезертирство.

"Боги! Мы слишком легко сдались. Но город… пожар… мы ждали несколько дней, ждали, пока не остыли треклятые руины. Мы почти что просеяли пепел. Никто не мог выжить".

Отряд подошел к Адъюнкту.

Капитан Сорт выпрямила спину, чуть вздрогнув, и отдала честь, прижав кулак к груди. — Адъюнкт, — проскрежетала она, — я взяла на себя смелость сформировать новые взводы…

— Это должен одобрить Кулак Кенеб, — невыразительным голосом ответила Тавора. — Не ожидала увидеть вас вновь, капитан.

Кивок. — Адъюнкт, я понимаю необходимость поддержания дисциплины. Потому сдаюсь на ваш суд. Прошу лишь оказать милость Синн — учтите ее тогдашнее состояние, молодость…

На дороге застучали копыта — вернулся Прыщ с другими всадниками. У седел качались, словно сосцы, бурдюки с водой. Целители, все до одного, включая виканов Нила и Нетер. Кенеб видел, что на их лицах написано полное смятение.

Вперед вышел Скрипач. На руках его спал — или был без сознания? — крошечный мальчик. — Адъюнкт, — прошептал он сухими губами, — без капитана никто не покинул бы чертов город — ловушку. Она вырыла нас своими собственными руками. От нас остались бы тлеющие кости… — Он подошел ближе, но не сумел понизить голос. Кенеб расслышал: — Адъюнкт, если повесите капитана, приготовьте побольше веревок. Мы покинем сей жалкий мир вместе с ней.

— Сержант, — по видимости невозмутимо ответила Адъюнкт. — Я так понимаю, что вы и эти вот взводы были похоронены под И'Гатаном в разгар огненного шторма, но не поджарились, а выбрались наружу под землей?

Скрипач наклонил голову и сплюнул кровью, а затем улыбнулся жуткой улыбкой — по сторонам рта раскрылись красные трещины. — Да, — захрипел он. — Мы пошли на охоту… в самый костяк проклятого города. А потом выкарабкались из могилы при помощи капитана.

Адъюнкт отвела взгляд от оборванного воина и медленно осмотрела ряд высохших лиц. Мрачные как смерть глаза, розовая блестящая кожа под слоем пыли. — И вправду Охотники за Костями. — Помолчала, подождав, пока Прыщ разнесет бурдюки. — Добро пожаловать назад, солдаты.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ОХОТНИКИ ЗА КОСТЯМИ

Кто станет отрицать, что нам свойственно доверие самым мерзким слухам о ближних? Как раз когда культы Колтейна Крылатого (он же Черное Перо), а также всей Собачьей Упряжки распространились по всему Семиградью, сливаясь в единую религию; когда капища росли прямо на пустошах вдоль злосчастного пути, бывших местами сражений, и в этих капищах прославлялись павшие герои — Балт, Лулль, Мясник, Сормо Э" нат, даже Бариа и Мескер Сетралы из Алых Клинков, а также кланы Глупого Пса, Горностая, Вороны и Седьмая Армия как таковая; когда в древнем монастыре, увенчивающем Гелорский хребет (неподалеку от места одного из боев) возник новый культ, посвященный коням — именно тогда, в разгар этой духовной лихорадки, в самом сердце Империи таинственные агенты распространяли легенды противоположного свойства. Они говорили, что Колтейн предал Империю; что он был изменником, тайно связанным с Ша'ик. Они твердили: если бы малазанские колонисты остались в городах, мирно приняв власть мятежников, если бы Колтейн и кровожадные виканы не потянули их за собой; если бы не исчез при загадочных обстоятельствах лучший кадровый маг Кульп, тем самым оставив Седьмую армию на потребу подлым и злокозненным виканским ведьмам и ведунам — ничего страшного не произошло бы! Не было бы резни, не было бы жестоких испытаний, когда люди брели через половину континента, подвергаясь нападениям многообразных дикарских племен пустыни. Но самое ужасное Колтейн (якобы) оставлял под конец: он в союзе с предателем — имперским историком Дюкером выманил из Арена местный гарнизон, что повлекло вероломное истребление всей Армии во главе с беспомощным Верховным Кулаком Пормквалем, который стал первой жертвой мерзкой измены. Отчего же еще, прибавляли агенты, мятежные жители Семиградья поклоняются таким деятелям, если не оттого, что видят в них героических союзников […] В любом случае яростные преследования виканов, даже если их не инспирировала власть, вспыхнули организованно и умело подпитывались подходящим топливом.

Год десяти тысяч клевет,

Кайессан

Глава 17

Что тут непонятного? Выбор — иллюзия. Свобода — заблуждение. Руки, контролирующие каждую вашу мысль, каждый шаг, тянутся не от богов, ибо боги не менее нас беспомощны. Нет, друзья мои, эти руки тянутся к нам… от каждого из нас.

Вы, может быть, думаете, что цивилизация оглушает нас тысячами голосов. Но вслушайтесь в этот гвалт: каждый новый взрыв мириад отдельных криков пробуждает древнюю силу, и она сближает голоса, пока не образуются два враждующих хора. Кровавые линии проведены, и отворачиваются лица, затыкаются уши, нарастает холодное отречение. Все понимают наконец, что словесный спор не стоит медного гроша.

Неужели вы, друзья мои, всё еще верите, будто вера способна изменять нас изнутри? Что воля и разум превозмогают холодное отречение?

Всё, всё уже понятно. Безумный водоворот держит нас неослабно; ты, с копьем и в боевой маске; ты, со слезами и протянутой рукой; ты, прячущий трепет и ненависть к себе под сардонической ухмылкой; даже ты, стоящий в стороне безмолвным свидетелем катастрофы нашего растворения, слишком беспомощный, чтобы действовать — вы все заодно. Вы все — одно. Мы все — одно.

Так идите ближе, друзья мои, и загляните в мою скромную тележку. Что за прекрасный товар! Эликсир Забвения, Настойка Бездумных Танцев… а вот моя любимица Мазь Бесконечной Мужской Удали. Если бы я к тому же смог гарантировать вам, солдатики мои, бесконечное возвращение с полей брани…

Речь разъездного торговца,

Записано Вайлан Виндер, в Малазе, в год переполнения городской канализации (1123 Сна Бёрн)

Ручейки смешанной с мочой воды текли по ступеням, ведущим к постоялому двору "У Повешенного", одному из низкопробных заведений в Портовом Квартале Малаза. Банашар, бывший жрец Д'рек, стал завсегдатаем этой таверны, принадлежащей некоему Щупу. Впрочем, с недавних пор он перестал отличать одно заведение от другого: разочарование и нарастающая паника прорвали плотину его решимости, парализовали дух. Последовавший за этим потоп оказался неожиданно приятным, пусть его воды и заливали с головой.

Это мало чем отличается, думал он, шагая по предательски скользким ступеням, от проклятого дождя. Или того, что называют дождем местные старожилы. Ведь небо над головой чистое! Обыкновенно вода течет сверху вниз, говорили ему, но иногда она сочится из-под земли, сквозь искрошенные плиты мостовых; тогда подвальные заведения вроде Щупова обращаются в болотные омуты. Вход в них охраняют тучи ноющих москитов, а запашок поднявшихся стоков становится таким густым, что завсегдатаи встречают его словно гостя — пусть не долгожданного, но вполне терпимого для этой гнусной компании парня по имени Воняй.

Да, Банашар нашел себе на редкость гнусную компанию. Отставные солдаты, убегающие от трезвости, словно от проклятия; шлюхи, давно истощившие золото сердец — если считать, что у них когда-то было такое золото; плюгавые юнцы со скромными амбициями; сползающиеся с окрестных переулков бандиты — неудачники… Бывал тут и главарь воров, явно одержимых хронической нищетой; и отвратительный мошенник с "четками" из пятидесяти узлов на веревке — каждый узел отмечал персону, имевшую неосторожность довериться ему. Разумеется, не обходилось без типичного набора мускулистых телохранителей, в ту или иную пору детства переживших недостаток доступа воздуха в мозги, контрабандистов и псевдоконтрабандистов, стукачей и тех, кому они стучали: имперских шпионов и шпионов за шпионами. Заходили многочисленные коробейники с запрещенным товаром, а также любители нырять при помощи их товара в Бездну забвения. Иногда попадались люди непонятного разряда, никогда не выдававшие прошлого, своих историй и тайн.

И сам Банашар в прежние дни мог отнести себя к этой категории. Но с недавних пор он уже не претендовал хоть на какое-то прошлое величие. Сегодня он с вечера поспешил в таверну, надеясь протянуть до наступления ночи, обильно смачивая горло; а это в свою очередь гарантировало долгий и благословенно легкий период бессознательности в одной из набитых вшами крысиных дыр на втором этаже.

Совсем легко, подумал он, нырнув под притолоку и замерев у порога, счесть слитный шум единым существом, выпускающим множество голов, или принять здешний гул за рев грязной воды, текущей с крыши прямиком в канализацию. Но сегодня Банашар нашел новое сравнение для шума, исторгаемого людскими глотками. Большинство болтают, чтобы не думать, меньшинство — словно хватаются за спасательную веревку слов, чуть не утонув в минуту ужасной, чреватой отчаянием паузы. Но есть и третья категория. Ее представители используют окружающий гвалт как барьер, создав место уединения, отрезав от себя внешний мир.

Банашар довольно часто искал сомнительного удовольствия их компании — ведь прежде он был жрецом, привыкшим парить в потоке голосов, повторяющих молитвы и славословия.

Сквозь дым дурханга и ржавого листа, сквозь столбы кислого чада от фитильных ламп и густого тумана, обосновавшегося под самым потолком, он увидел знакомую фигуру, скрючившуюся у стола за одной из перегородок. Знакомую в том смысле, что Банашар не раз сидел с этим типом за одним столом, хотя так и не узнал ни подробностей его жизни, ни даже имени, довольствуясь кличкой Иноземец.

Действительно иноземец, говорящий по-малазански с незнакомым акцентом. Само по себе странно, ведь бывший жрец немало странствовал, повидав Натилог и город Птенцов на Генабакисе, добравшись на юге до Корелри, Тефта и Маре, на севере до Фалара и Арена. В странствиях своих он встречал иноземцев, передававших истории о странах, даже не обозначенных на картах храма: Немиле, Напасти, Шел-Морзинне, Элингарте, Юдоли, Джакуруку, Стратеме. Однако мужчина, к которому Банашар сейчас приближался, отмахиваясь от дыма и расталкивая полуденную толпу матросов, убийц и ветеранов, изъясняется с совершенно неслыханным выговором.

И все же приближение к тайне завораживает сильнее, чем миг откровения; Банашар готов был смириться с незнанием. В других вопросах он очень даже сведущ — и что, много он имел от этого благ?

Скользнув на скамью напротив высокого чужака, бывший жрец пошевелил плечами, освобождаясь от плаща. Раньше — кажется, так давно! — собственное равнодушие к непрезентабельному виду мятой одежды ужаснуло бы его; но с той поры, как он провел пару ночей на нечистой мостовой, храпя на этом самом залитом рвотой плаще, приличное поведение перестало казаться моральной необходимостью. Увы и ах. Так что он повозился, уютнее прижимаясь спиной к сброшенной рванине.

Тем временем одна из девок Щупа поднесла кружку водянистого, забродившего эля (сорта, весьма подходяще названного хозяином "Пиявкин Сблёв"). В соответствии с новейшей местной модой Банашар прищурился перед первым глотком, взглянув одним глазом на медно — желтое пойло.

Иноземец поднял голову, когда Банашар подсел к нему, криво улыбнулся, вскоре вернувшись к созерцанию глиняной кружки с вином, которую держал обеими руками.

— Джакатаканская лоза очень хороша, — сказал беглый жрец. — Но вот местная вода превращает вино в змеиную мочу.

— Да, похмелье от него тяжкое, — согласился Иноземец.

— А тебе что, нравится?

— Да. Оно будит меня каждый звон, и каждый раз пузырь чуть не лопается. Если бы я не просыпался — он бы взаправду лопнул!

Банашар кивнул и огляделся. — Тут больше лбов, чем обычно.

— Ты так думаешь, потому что давно не забегал. Три дня назад пришли три транспорта с Корелри.

Бывший жрец начал рассматривать посетителей пристальнее. — Они много болтают?

— Кажется.

— О новой компании?

Иноземец пожал плечами: — Иди сам спроси, если хочешь.

— Нет. Слишком много усилий. Вопросы плохое дело…

— Потому что на них получаешь ответы. Да, ты уже говорил.

— И это тоже плохо. Мы повторяемся и повторяемся.

— Ты, а не я. Ты каждый раз все дурнее.

Банашар глотнул и вытер рот рукой: — Дурнее. Точно подмечено.

— Неприятно видеть человека в спешке.

— В гонке, — ответил Банашар. — Добегу я до края и упаду, или подмога приспеет раньше? Поставь пару монет. Я бы ставил на первое, но это только тебе, по секрету.

Здоровяк (он редко встречался взором с собеседниками, и руки его были покрыты множеством рубцов и кольцевых шрамов) покачал головой: — Если спасение — женщина, только дурак станет ставить на тебя.

Банашар состроил гримасу, поднял кружку. — Отличная мысль. Друг, поднимем тост за погибшую любовь. За все погибшие страсти мира. Что стряслось с твоей? Или это слишком интимный вопрос для случайного знакомого?

— Ты не на тот камень прыгнул. Моя любовь не умерла. Может быть, иногда я замышляю поменяться местами с тобой. Но не сегодня. Не вчера и даже не позавчера. Подумай сам…

— Да ладно. Мое спасение не в женщине. А если и в женщине, то не в женском естестве. Ты меня понимаешь?

— Мы просто гипотетически болтаем или как?

— Ты учил малазанский у образованного моряка? Думаю, слово "гипотетически" плохо подходит к теме. Лучше скажем "метафорически".

— Уверен?

— Разумеется, нет. Но разве в этом дело? Женщина — это разбитое сердце. Или грязь, проваливающаяся под ногами, пока не похоронит тебя. Всех нас. — Банашар прикончил эль, помахал кружкой в воздухе и поставил, громко рыгнув. — Слышал, как напанский моряк выдул десять галлонов "Пиявки", а потом пёрнул, стоя слишком близко к свечке? Снесло всю заднюю стену. Как думаешь, в городе стало больше света?

— Да. Но ненадолго.

Банашар молча удовлетворился ответом. Служанка принесла кувшин и наполнила кружку бывшего жреца. Он следил, как она уходит, расталкивая толпу. Женщина, у которой есть срочные дела.

Легко счесть этот остров изолированным — многие его обитатели разделяют такую, узкую точку зрения, порожденную смесью наглости и пустого самомнения — но изоляция эта лишь видимая, совершенно иллюзорная. Осушите море — покажется соединяющее континенты каменистое дно; последователи Д'рек Осенней Змеи хорошо понимают это. Слухи, привычки, мода и религиозные убеждения связывают мир цепями, носящимися над водой легко, как ветер; то, что придется по вкусу местным жителям, быстро окажется "само собой разумеющимся". Они даже станут утверждать, что их островок был прародиной всего ценного.

Недавно прошла чистка, и воздух все еще вонял гарью над Мышатником, где толпа напала на несколько обитавших там виканских семей — конюших, седельщиков, изготовителей кожаных доспехов и попон; досталось и старухе, целившей мулов и коней. Всех яростно и ретиво тащили из хижин — детей и взрослых; растащив все имущество, толпа пустила огонь. Затем виканы были забиты камнями.

Колтейн не умер, вопили эти люди. Вся его история — вранье, как и рассказы о Ша'ик, убитой Адъюнктом. Самозванка, жертва, призванная обмануть армию карателей. Ее мятеж так и не подавлен. Мятежники скрылись, предатели снова замаскировались, спрятав оружие под телабами. Да, Адъюнкт сейчас гонится за Леоменом Молотильщиком, она зажала его в И'Гатане… но и это обман. Алые Клинки освобождены в Арене, кости преданного Кулака Пормкваля разбросаны по Аренскому тракту, высокие травы проросли сквозь курганы его армии.

Разве пронырливые жители Арена не выходили на место, известное как Курганы Павших? Разве не копали могилы в поисках костей проклятого Колтейна? А также Балта, Мясника, Лулля? Что же нашли они? НИЧЕГО! Эти предатели просто скрылись, в том числе Дюкер, имперский историк. Его измена Императрице — и самой империи — стала самой позорной.

Потом пришли новые вести. О несчастной осаде. О чуме в Семиградье. Разрозненные догадки падали, словно дрова в костер, разбрасывая искры повсюду. Повсюду шепчутся тихо, но убежденно: объявилась Ша'ик Возрожденная, созывает сторонников, и они приходят в ужасающем количестве.

Словно последняя соломинка в повозке.

В Мышатнике толпа действовала самочинно. Ей не понадобились вожди и имперские директивы — толпа нуждается в правосудии, а на этом острове, колыбели Империи, правосудие всегда обагряет руки. Порванные, освежеванные тела сбросили в реку, но местный поток оказался слишком медленным, слишком забитым грязью и мусором, узкие пролеты мостов не дали телам уплыть в море.

Это также приняли за знамение. Старший бог морей отверг жертву. Маэл, вернувший силы благодаря оживлению веры островитян, не принимает трупы в соленый залив. Каких еще доказательств вам надо?

Во дворе Мертвого Дома видели дух Императора. Призрак питался душами убитых виканов.

Из храмов Д'рек в Джакате и Малазе исчезли жрецы и жрицы. Шептались, что их послали выслеживать в ночи последних виканов острова — тех, что сумели избежать чистки — ибо сама Осенняя Змея возжаждала их кровушки.

Гражданское ополчение собралось на старых границах виканских земель, на материке, дабы пойти в поход и разгромить предателей в собственных вонючих, гнилых хижинах. Разве имперские легионы пошли разгонять их? Нет. Потому что Императрица РАЗРЕШИЛА…

Имперский Верховный Маг Тайскренн на острове, укрылся в Замке Обманщика. Что привело его сюда? К чему публичный визит — странный колдун славится умением передвигатьсяскрытно, действовать за сценой ради блага империи. Он же главная основа власти Лейсин, левая ее рука, если правой считать Коготь. Если он здесь, то следит за…

"Он здесь". Банашар чувствовал мерзавца — нависшую над Замком зловещую ауру. День за днем, ночь за ночью. "Почему? О, какие вы дураки. Он здесь потому же, что и я".

Шесть посланников. Шесть, и всем заплачено щедро, чтобы обеспечить верность. Все клялись, что свободно вошли и передали срочные послания стражу ворот, согбенному существу, которое считается таким же древним, как и сам Замок Обманщика. Он кивал каждый раз, обещая передать письма лично Верховному Магу.

Но никаких ответов. Никакого вызова.

"Кто-то перехватывает мои письма. Чем еще объяснить? Да, я писал уклончиво — но разве можно иначе? Тайскренн опознал бы мою руку, понял бы… и сердце застучало бы в груди, пот потек по коже, затряслись ладони… он все понял бы. Сразу".

Банашар не понимал, что делать. Последний вестник вернулся неделю назад.

— В твоих глазах отчаяние, — произнес сидевший напротив и криво улыбнулся, сразу же отвернувшись.

— Ты мною очарован?

— Нет, скорее заинтересован. Слежу уже месяц. Ты сдаешься. Постепенно. Большинство делают это за миг. Встают с постели, подходят к окну, смотрят не видя, тупо стоят, пока внутри все падает и сворачивается с едва слышным шорохом, не поднимая пыли, и остается пустота.

— Лучше бы ты продолжал изображать гребаного моряка, — буркнул Банашар.

— Чем больше пью, тем умнее становлюсь.

— Дурной знак, дружище.

— Я обожаю дурные знаки. Не ты один дуреешь от ожидания.

— Месяцы!

— Для меня — годы. — Собеседник сунул палец в кружку, выуживая приводнившуюся моль.

— Наверно, ты должен был сдаться давным — давно.

— Может быть. Но я обрел нечто вроде веры. Уже недолго, клянусь я себе. Скоро.

Банашар фыркнул: — Тонущий беседует с шутом, ночь бродячих акробатов, клоунов и плясунов, один за другим, два гроша купят тебе бесконечное — я точно говорю, бесконечное — развлечение.

— Друг, я слишком близко знаком с утопленниками.

— То есть?

— И что — то мне подсказывает: у тебя те же отношения с шутами.

Банашар поглядел в сторону, заметил другого здоровяка — пониже ростом, но столь же широкого в плечах. Его лысина была покрыта темными пятнами, на теле виднелись бесчисленные шрамы. Он как раз взял кружку "Темного Малазанского". Бывший жрец возвысил голос: — Эй, Темп! Тут есть местечко! — Он подвинулся, пока крепкий старикан — без сомнения, бывалый воин — пробирался к ним.

Уж теперь беседа скользнет в безопасное русло бессмысленности.

И все же… "Еще один ублюдок, ждущий… чего-то. Но для него все обернется худо. Предсказываю".

* * *

Где-то в подвале далекого города гниет настенный ковер. Смотанный, ставший домом для мышей, плод гения ткачей медленно проигрывает войну против хруща, тавринской моли и шерстяных червей. И все же темнота сохранила свежесть красок, там и тут, и некоторые сцены громадного ковра не утеряли смысл рассказанного. Он проживет еще лет пятьдесят, прежде чем сдаться напору небрежения.

Алрада Ан знал: мир равнодушен к необходимости сохранения истории, важных и значительных сказаний о прошлом. Ему нет дела до забытого, до памяти и знания, не способных остановить вечное возвращение злодейской глупости, раз за разом поражающей племена и цивилизации.

Тот ковер некогда украшал целую стену справа от Обсидианового Трона, с коего до аннексии отдавал свои приказы Высокий Король Синей Розы, Верховный Служитель Чернокрылого Лорда; рядом сидел Совет Ониксовых Колдунов, облаченных в мантии из волшебного жидкого камня. Но нет, не эти чудеса, а ковер завладел воображением Ана.

Сказание его начиналось в дальнем конце зала. Три фигуры на темном фоне. Братья, рожденные в чистой Тьме, возлюбленные матерью. Сейчас все они отринуты ей, каждый в свое время. Андарист, в котором она увидела предателя — все знали, что обвинения ложны, но сеть обмана сжималась все крепче, и разорвать ее должен был только сам Андарист… а он этого сделать не смог или не захотел. Он исполнился великого горя и принял изгнание, сказав так: любимый или отвергнутый, он станет продолжать служение Матери Тьме, и оно станет смыслом одинокой жизни его. Но даже услышав такое, она отвернулась. Второй ее сын не стерпел такого вероломства и прямо бросил вызов. Какими словами обменялись они — никому неведомо, но ужасное следствие видели все. Аномандарис Пурейк отвернулся от матери. Он ушел, отрицая Тьму своей крови и призывая Хаос, вечно бурлящий в жилах. Сильхас Руин, самый загадочный из братьев, казался нерешительным. Он попался в ловушку непосильных усилий смягчения и примирения; не преуспев, он свершил самое ужасное злодейство. "Союз с Тенью. И между Тисте началась война, ведущаяся до сего дня".

В ней случались победы, поражения, массовые избиения. В качестве жеста крайнего отчаяния Сильхас и его сторонники заключили союз с легионами Тени и их жестоким вождем Скабандари — впоследствии известным как Кровавый Глаз — ради прорыва через врата. "В этот мир. Но измена словно преследует троих братьев". В миг полного триумфа над К'чайн Че'малле Сильхас Руин получил нож в спину, а его сторонники пали от мечей Эдур.

Это была вторая сцена ковра. Измена, резня. Но резня получилась отнюдь не тотальной. Тисте Анди выжили — раненые, отставшие, дети и женщины за пределами поля брани. Они видели всё. И бежали.

Третья сцена изображала их торопливое бегство, отчаянную оборону силами двух незрелых магов — ставших основателями Ониксового Ордена — и достойную победу, позволившую избежать преследования, создать убежище за складками магических завес…

В пещерах под горами у внутреннего моря, в которых росли сапфировые цветы, изящные как розы. От них получили имя горы и море. Синяя Роза.

"И последняя, четвертая сцена. Самая близкая к трону, самая мучительная для сердца моего".

Его народ, несколько тысяч выживших, снова прячется в глубине пещер, спасаясь от тирании Эдур, безумием пролетевшей над Летером. "И это безумие пожрало меня".

Хиротская бирема громко шлепала днищем по волнам сурового северного моря, которое местные зовут Кокакальским. Алрада сжимал поручень обеими руками. Ледяная морось раз за разом била в лицо, словно гнев божий. Если так, то он заслужил его сполна.

Он был рожден от шпионки; поколение за поколением их семья жила в сердце Эдур, невозбранно процветая среди хаоса вечных племенных ссор. Ханнан Мосаг положил сварам конец… но ради этой возможности и жили Дозорные, такие, как сам Алрада, заботливо внедренные и смешанные с лучшими родами.

Отбеливающие составы для кожи, тайный язык жестов Анди, тонкие манипуляции, позволявшие проникать на важнейшие собрания — такова была жизнь Алрады Ана — и не покинь Эдур северные селения, она текла бы вполне сносно, до тех пор пока он не вернулся бы из набега, оплакиваемый сородичами. А на самом деле он уйдя за кромку льдов, пробегая лиги и лиги, спеша в Синюю Розу. Пока не добрался бы домой.

Но дом стал совсем иным. Убежище под осадой — неожиданные враги, не знающие о сети катакомб под горами. Но они правили, убежденные в высшем праве на власть, из чего проистекали многочисленные жестокости и несправедливости. "Император цедит свою дурную кровь повсюду…" Летерийцы никогда не порочили себя так, как "знать" Рулада. "Молю, да окончится всё это. Молю, чтобы в один прекрасный день историки назвали этот период Кошмарной Эрой, сделали уроком для грядущих правителей".

Он сам себе не верил. Ни одному слову молитв, повторенных десять тысяч раз. "Мы видели, на что способен Рулад. Видели, когда Император проклял родного брата. Боги, я сам был в Зародыше. Я был среди его "братства", новоявленного семейства трусливых льстецов. Прости меня Чернокрылый Лорд! Я смотрел, как убивали единственного Эдур, которого я уважал. Нет, не просто смотрел. Я вплетал свой голос в Руладов ритуал "отсечения" Тралла. А каково было его преступление? Всего лишь отчаянная попытка вернуть Рулада домой. Ах, клянусь Матерью Тьмой…" А вот сам Алрада никогда не решился на такое, нет, он отворачивался, не помогал Траллу и словом. Ведь тот принял бы слово поддержки как дар. "Я был трусом. Моя душа бежала риска. Теперь этого не исправить".

В дни после воцарения Рулада на летерийском престоле Алрада Ан вел отряд арапаев на поиски "изменивших Императору" — брата Фира и раба Удинааса. Они не смогли найти следов, и Алрада Ан увидел в этом маленькую победу. Ярость Рулада должна была привести к массовым казням, Алрада и его подчиненные оказались бы первыми — но калека Ханнан Мосаг сумел взять над Императором некую власть. Руладу нужны воины Эдур — не только для покорения и удержания Летера, но и для запланированных обширных экспедиций.

"Вроде этой". Знай он, что придется делать в этих походах — Алрада Ан лучше подставил бы себя под одну из казней времен покорения Летераса.

"Чего только не сотворили мы во имя его.

Мы следовали его приказам. Мы всего лишь рабы? О, Тралл, ты был прав. И ни один из нас не решился встать рядом с тобой, когда это было нужно".

Алраду Ана тревожила память о Тралле Сенгаре. Нет, его тревожила помять обо всем этом, но образ одинокого, благородного воина Эдур стал фокусом всех сожалений.

Он стоял на носу большой ладьи, ледяные брызги беспокойного моря заставили онеметь лицо. По сторонам ворочалось еще много кораблей — половина Третьего Императорского Флота огибала громадину здешнего материка. Под палубами кряхтели латерийские гребцы, они же составляли часть команды. А повелители их бездельничали, пили вино и пожирали мясо, затаскивали в койки рабынь — летериек, а тех, что обессиливали и страдали от эдурского семени, оказавшегося ядовитым для людей, выбрасывали за борт, на поживу серым акулам и личинкам прожорливых дхенраби.

Половина их флота, под командой Томада Сенгара, отца Императора.

"И что мы получили, дорогой Томад? Пригоршню сомнительных "чемпионов", воителей, готовых предстать перед маниакальным взором твоего сынка.

Никогда не забывай, как ты нашел твоих сородичей. Откуда они взялись? Сами они давно забыли. Мы приняли их как родню? Распахнули объятия? Нет, они стали низшей кастой, дурной кровью, лишенцами. Мы наградили их презрением и назвали это свободой.

Но я думал о поборниках и ненасытной жажде Рулада, посылающего флотилию за флотилией. Томад, справимся ли мы?"

Он подумал о недавних Гостях, что под палубой, и словно шепоток пролетел по его гнилой, источенной молью душонке: "возможно, в этот раз мы поймали кое-кого стоящего". Того, кто зальет горло Рулада кровью, еще и еще раз…

А потом, еще и еще раз, раздастся ужасный крик…

"Мы сделали, но не сделали, и так оно и будет. Вечно.

Я никогда не вернусь домой".

* * *

Глазами цвета выветренного гранита командующая летерийскими Морскими Силами Атрипреда Яни Товис, известная среди подчиненных как Полутьма, посмотрела на больного. В трюме было сыро, от окружающих киль лужиц блевоты и маслянистой грязи нестерпимо воняло. Каждый удар о волну рождал в корпусе треск и стон. Раскачивались фонари, заставляя тени метаться по углам. — Эй, — сказала она. — На, пей.

Мужчина поднял голову. Его глаза казались цвета китового жира. — Пить? — Само это слово, должно быть, вызвало новые позывы к рвоте; однако он мужественно боролся с невольным позывом.

— Я говорить на твоем язык плохо. Пей. Два глоток. Жди, потом еще.

— Не удержу, — ответил мужчина.

— Неважно. Два, чувствовать хорошо. Потом еще. Болесть уйдет.

Трепещущей рукой он взял матовую бутылочку.

— Цеда делать, — сказала Полутьма. — Делать поколения назад. Болесть уйдет.

Он глотнул, и еще. Замер, перекатился на бок. Последовали кашель и хрипы. Потом: — Возьмите меня духи! И точно.

— Лучше?

Кивок.

— Пей остаток. Я стою тут.

Он выпил и сел, прикрыв глаза. — Лучше. Да, лучше!

— Хорошо. Теперь иди к нему. — Она показала в сторону носа, где в двадцати шагах скорчился у выступа другой. — Преда Томад Сенгар сомневаться. Поборник не переживать путешествия. Не есть и пить. Отброс. Иди к нему. Ты утверждать его мастерство. Мы видеть иначе. Мы видеть одна слабость.

Лежащий в проходе не желал встречаться с ней взором. Однако медленно сел, неловко встал. Пошатнулся и выпрямился, широко расставив ноги. Сплюнул на ладони, покатал шарик слюны и втер в волосы.

Затем Таралек Виид поднял взор. И нахмурился: — Теперь ты сама кажешься больной. Что такое?

Полутьма покачала головой. — Иди. Преду надо убеждать. Или он бросить вас на сторону.

Гралийский воин неуклюже пошагал по проходу. С обеих сторон виднелись прикованные к веслам фигуры. Темно-серые, как и их захватчики, высокие, с чертами, явно показывающими эдурское происхождение — однако они гниют в собственном дерьме. Сонные, безнадежные взоры провожали Таралека к носу.

Гралиец склонился и тронул Икария за плечо. Джаг вздрогнул.

— Друг мой, — прошептал гралиец. — Знаю, что не болезнь плоти тревожит тебя. Это болезнь духа. Борись с ней, Икарий.

Джаг скорчился, прижав грудь к коленям, обхватив ноги руками — поза напоминала Таралеку о похоронных обычаях эрлийцев. Он долго не отвечал; затем по телу прошла судорога. — Я не могу сделать этого, — сказал Икарий, поднимая отчаянный взор. — Я не хочу… я не желаю убивать НИКОГО!

Таралек потер нос. "Духи подлые, напиток Полутьмы творит чудеса! Я смогу". — Икарий. Погляди на трюм. Погляди на этих грязнуль. Им сказали, что пришли освободители. Они уверовали, что Эдур спасут их. Но нет. Нечистая кровь. Разжиженная кровь — и вот они рабы! Падшие, забывшие свою историю, славу прошлого — но какую это славу, интересно мне? Погляди на них! Что за демоны эти Эдур и их клятый император? Кто они, чтобы так обходиться с родичами?

Теперь скажи, Икарий, что я принес тебе? Скажи!

Взгляд воителя блуждал, в нем читались ужас и нечто еще. Отблеск дикости. — То, что увидели мы, — зашептал он. — За то, что они сделали…

— Месть, — кивнул Таралек Виид.

Икарий уставился на него, словно тонущий. — Месть…

— Но этот шанс может уйти, Икарий. Преда потерял веру в тебя — в меня — мы перед опасностью оказаться в пасти акул…

— Они просят убить императора, Таралек Виид. Бессмыслица…

— То, чего они просят, — оскалился гралиец, — и то, что ты дашь им — разные вещи.

— Месть, — сказал Икарий, словно пробуя слово на вкус, и прижал руки к лицу. — Нет, нет. Не для меня это. Слишком много крови — от еще одного потока пользы не будет. Я не буду отличаться от них! — Он резко схватил Таралека и подтянул к себе. — Не видишь? Новые невинные жизни…

— Невинные? Ты глупец, Икарий. Ты не понимаешь? Невинность — ложь! Никто не невинен! Ни один! Покажи мне, что я заблуждаюсь. Я умоляю тебя! — Он с трудом повернулся в железной хватке Джага и ткнул пальцем в скорченных рабов: — Мы оба видели, не так ли? Вчера! Двое дураков душили третьего — Икарий, они все были в кандалах, умирали от голода! Какая-то старая ссора, старая дурость нашла выход. Жертвы? О да, нет сомнений! Невинные? Ха! Поразите меня духи земли и неба, если я сужу ложно!

Икарий смотрел на него. Пальцы медленно разжимались, отпуская кожаную куртку.

— Друг мой, поешь. Храни свою силу. Империя Тисте Эдур — извращение, ею правит безумец, искусный лишь с мечом. Он желает, чтобы и слабый и сильный склонялись перед ним. Бросить вызов сильному — накликать порабощение и гибель. Тебе ли не знать? Ты и ты один, друг Икарий, наделен способностью уничтожить это извращение. Ты рожден ради этого. Ты последнее оружие правосудия — так не сдавайся напору неравенства. Питайся тем, чему стал свидетелем — что видели мы оба — тем, что мы еще увидим в этом путешествии. Питайся, питая правосудие в себе — пока оно не заблестит ослепительной силой. Икарий, не позволяй жутким Эдур сломить тебя. Именно этим они и заняты.

Сзади раздался голос Полутьмы: — Преда подумывать проверку. Для твоего воина.

Таралек поворотился к ней: — Что это значит? Какая проверка?

— Мы вести много войн. Мы идти путями Хаоса и Тени.

Глаза гралийца сузились: — Мы?

Она скривила губы: — Эдур править Летером. Они вести — летерийцы обязаны следовать. Эдурские мечи проливать реки крови, а за кровью литься рекой золото. Верные становиться богатыми, очень богатыми.

— А неверные?

— Их сажать на весла. Они Должники.

— А ты, Атрипреда? Ты верна им?

Она помолчала, сказав через полдюжины ударов сердца: — Каждый поборник верить, что Император упасть от его меча. Вера и истина — разные вещи, — произнесла она, странно переиначив слова Таралека. — Я верна тому, что истинно. Преда придумать проверку.

— Отлично, — ответил гралиец. Он невольно затаил дыхание, ожидая протеста Икария. Но тот смолчал. "Ага. Хорошо".

Женщина ушла. Ее кольчуга хрустела, словно брошенные в песок монеты.

Таралек смотрел ей в спину.

— Она таится, — грустно, тихо произнес Икарий. — Но душа в ней умирает.

— Ты думаешь, друг мой, — сказал гралиец, поворачиваясь к Джагу, — что она одна страдает молча? Она одна трусит, у нее одной гордость попрана необходимостью?

Икарий качал головой.

— Подумай о ней, когда дрогнет твоя решимость. Друг, помни о Полутьме. И всех, кто подобен ей.

Тусклая улыбка. — Ты сказал, нет невинных.

— Здравое наблюдение, вовсе не отвергающее правосудия.

Взгляд Джага скользнул вниз, сосредоточившись на грязных планках помоста. — Нет, — уныло прошептал он, — Нет, не отвергающее.

* * *

На каменных стенах выступила роса — будто свидетельство невыносимого давления на мир. Появившийся словно ниоткуда мужчина замер. Серый плащ с капюшоном делал его трудноразличимым в полутьме, но существа, ставшие свидетелями его прихода, были слепы и равнодушны. Только черви извивались в изодранных, гниющих телах, разбросанных по узкому коридору.

Вонь была невыносимой. Котиллион находил ее подозрительно знакомой и привычной — словно это запах самого существования. Были времена — он почти уверен — когда он знал неподдельную радость… но воспоминания об этих временах потускнели и казались ностальгическим самообманом. У людей все так же, как у цивилизаций: каждый индивид тоскует по невозвратному "золотому веку" истинного мира и благополучия.

Чаще всего это тоска по детству, поре, в которую воспитательные влияния еще не касались души; взросление делает простое сложным, ядовитый цветок разворачивает множественные лепестки, пропитывая всё миазмами распада.

Это тела юношей и девушек — слишком молодых, чтобы быть солдатами. Но именно солдатами они и являлись. Память о спасении стерта, как и память о доме — том месте, в котором их, не ведающих за собой вины, прибивали гвоздями к крестам. Разумеется, за ними и не было никакой вины, и кровь, столь щедро пролитая ими, была одного оттенка — ни название племени, ни цвет кожи, ни разрез глаз не делают кровь менее чистой или драгоценной.

Злобные дураки с жаждой расправ в гнилых башках думают иначе. Они делят мертвецов на невинных жертв и справедливо наказанных и не питают ни малейшего сомнения, что встали на правую сторону. Отсутствие сомнений так облегчает погружение ножа в плоть!

Они стойко держались, думал он, заставляя себя двинуться с места. Суровая битва и организованное отступление. Доказывает хорошую подготовку, дисциплину и ярое нежелание отступать, не взяв хорошую цену. Враг вынес свои тела, а для молодых бойцов склепом станет пещера. "Мы спасли их от распятия… ради вот этого".

Так много… неотложных задач. Важнейших нужд. "Мы пренебрегали отрядом, хотя сами же и поставили его сюда — охранять то, что объявили своим. А потом, кажется, и вовсе о нем забыли". Он понимал, что они решат именно так — и будут вполне правы. "Но нас осадили со всех сторон. Самый отчаянный момент. Именно сейчас… Мне так жаль, павшие друзья мои…"

Живые напрасно воображают, будто их речи могут утешить мертвых. Живые желают бормотанием своим получить утешение от мертвых. Но павшие доносят до живущих единственное послание, и оно не содержит утешений. "Помни, Котиллион. Всегда помни, что повторяют и повторяют мертвые тебе и всем живым".

Он расслышал шум впереди. Глухой скрежет — словно лезвие о наждак — и тихие шлепки мокасин.

Природный проход сузился. В узком месте стоял Т'лан Имасс, опустив конец меча на пол. Он следил за приближением Котиллиона. За спиной неупокоенного тускло светили лампы и мелькали тени. Наконец кто-то вышел вперед.

— Подвинься, Ибра Гхолан, — произнесла Минала.

Доспехи ее были изрублены. Копье вырвало кольца и кожу над левой грудью, прямо под ключицей. Края покрылись запекшейся кровью. Отлетела боковая платина шлема, и видимая часть лица была покрыта синяками и ссадинами. Прекрасные серые глаза, не отрывались, взирали на Котиллиона. Она миновала Т'лан Имасса. — Враг приходит сквозь врата. Садок серебряного огня.

— Хаос, — ответил он. — Доказательство союза, которого мы так страшились. Минала, сколько атак вы отбили?

— Четыре. — Она помедлила, поправляя шлем, затем стащила его. Потные, грязные волосы змеились по плечам. — Дети мои… потери были тяжкими.

Котиллион не мог более выдерживать ее взор. Не при такой теме разговора.

А она продолжила: — Если бы не Т'лан Имассы… и Апт, и Эдур — ренегат, проклятый Первый Трон уже достался бы армии кровожадных варваров.

— Так вас атакуют одни Тисте Эдур? — предположил Котиллион.

— Да. — Она все глядела на него. — Этому должен быть конец. Так ведь?

Котиллион опять уставился на Имасса.

Минала настаивала: — Эдур — просто застрельщики? Или они не особенно стараются исполнить свою работу? Почему?

— Их так же мало, как и нас.

— Ах! Я не могу ожидать новых Апторианов. Как насчет других демонов вашего Королевства? Азаланов? Диналов? Ты ничего не дашь?

— Могу, — ответил он. — Но не сейчас.

— Когда?

Он поднял глаза: — В миг величайшей нужды.

Минала сделала шаг. — Недоносок. У меня было тринадцать сотен. Сейчас биться способны четыре сотни. — Палец ее обвел арену недавней резни. — Еще три сотни умирают от ран — и я НИЧЕГО НЕ МОГУ ДЛЯ НИХ СДЕЛАТЬ!

— Темный Трон узнает, — обещал Котиллион. — Он придет. Исцелит всех…

— КОГДА?

Это было уже почти рычание.

— Отсюда я прямиком направлюсь в Твердыню. Минала, я должен поговорить с другими.

— С кем? О чем?

Котиллион нахмурился. — Ренегат. Ваш Тисте Эдур. Есть вопросы.

— Никогда не видела такого мастерства с копьем. Тралл Сенгар убивает и убивает, а когда все кончено, он плачет по колено в крови сородичей.

— Они узнают его? Зовут по имени?

— Нет. Он сказал, это молодые денрафы. Едва омытые кровью. Но это лишь вопрос времени. Сумевшие отступить донесут о присутствии Эдур среди защитников Первого Трона. Тралл сказал — среди нападающих появится член его родного племени, он узнает его. Тогда придут тысячи, с ведунами. Котиллион, он стенает, что навлек гибель на нас всех.

— Замыслил побег? — предположил Котиллион.

Женщина скривила губы: — На такой вопрос не отвечает. А я не стала бы его корить. И, — продолжала она, — если он решит остаться, я использую его имя как последнее проклятие. А может быть, фамилию.

Бог понимающе кивнул: — Тралл Сенгар обесчещен среди родных.

— И его гордость ведет нас к гибели.

Котиллион провел рукой по волосам, вяло удивившись, насколько они отросли. "Нужно найти цирюльника. Такого, которого можно подпустить к шее с бритвой". Он принялся обдумывать это. "Разве удивительно, что бог должен сам себя обслуживать в мелочах? Да услышь себя, Котиллион! С ума сойти, какой стыд. Имей смелость говорить со смелой женщиной".

— Появление эдурских ведунов окажется серьезной трудностью…

— У нас есть гадающий по костям, — ответила она. — Он остается скрытым. Не действует. Ведь он окажется магнитом, как и Тралл Сенгар.

Котиллион кивнул. — Ты проведешь меня, Минала?

Она молча повернулась, жестом приглашая идти следом.

Пещера оказалась кошмарным зрелищем. Воздух вонял бойней. Кровь покрывала пол словно сморщенный, вязкий ковер. Бледные лица — такие молоденькие — повернулись к Котиллиону, и глаза их были глазами потерявших надежду старцев. Он увидел Апт. Черная шкура демоницы покрылась полосами серых, плохо залеченных рубцов. У передней ноги скрючился Панек, блеснувший на бога громадным фасетчатым глазом. На лбу его красовался грубо зашитый шрам — чей-то удар сорвал кожу до правого виска.

Из темноты показались трое, зашагали к Котиллиону. Покровитель Убийц замер. "Монок Охем и лишенный клана Имасс, известный как Онрек Сломанный. Эдурский изменник Тралл Сенгар. Интересно, хватило бы их троих, а также Гхолана? Нужно ли было кидать юнцов Миналы в здешний ужас?"

Но вскоре Котиллиону удалось разглядеть их более четко. Избитые, изрубленные, изрезанные. У Онрека снесло половину черепа. Ребра его вдавило внутрь, вертельный выступ бедра отсутствовал, срезанный так чисто, что обнажилась пористая внутренность кости. Тралл стоял без доспехов. Очевидно, что он и сражался без них: большинство порезов и проколов были на ногах — результат тактики копейщика, защищающего серединой древка грудь и плечи. Эдур едва двигался, опираясь на иссеченное копье, словно на палку.

Котиллион с трудом встретил и его утомленный, отчаянный взор. — Когда потребуется, помощь придет, — сказал он серокожему воину.

Ответил ему Онрек Сломанный: — Когда они захватят Трон, то поймут истину. Он не для них. Они могут удержать его, но не использовать. К чему гибель наших доблестных защитников, о Котиллион Теневик?

— Может быть, мы всего лишь отвлекаем их, — предположил Монок Охем. Голос Гадающего был столь же ровным, как и голос Онрека.

— Нет, — ответил Котиллион. — Не просто отвлекаете. Когда они совершат неприятное открытие, они сделают кое-что. Высвободят садок Хаоса здесь, в зале Первого Трона. Монок Охем, они уничтожат его и его силы.

— Такое ли плохое дело? — спросил Онрек. Потрясенный Котиллион промолчал.

Монок Охем взвился, торопясь повернуться к Онреку: — Он говорит на языке Несвязанных. Он бьется на в защиту Первого Трона. Он сражается лишь ради Тралла Сенгара. Он — единственная причина, что Эдур еще жив.

— Верно, — сказал Онрек. — Я не приемлю никакого авторитета, кроме моей воли, кроме желания, ради которого стоит действовать. Я сам сужу себя. Это и означает свободу, Монок Охем.

— Не надо… — начал Тралл Сенгар, обращаясь к нему.

— Что, Тралл?

— О нет, Онрек! Ты не понял? Ты выбрал для себя смерть только потому, что я не знаю, что делать. Я никогда не мог ни на что решиться. Я такой же связанный, как тогда, когда был найден в Зародыше.

— Тралл Сенгар, — помедлив, отвечал Онрек, — ты сражаешься ради спасения жизней. Жизней молодых людей. Ты снова и снова вставал на их защиту. Благородный выбор. От тебя я узнал дар сражения во имя чести, дар достойной причины существовать. Я не таков, каким был недавно. Я не похож на Монока Охема и Ибру Гхолана. Целесообразности — недостаточно. Целесообразность — ложь убийц.

— Худа ради, — обратился Котиллион к Моноку. Он чувствовал себя разбитым, разочарованным. — Ты не можешь призвать сородичей? Пару сотен Т'лан Имассов. Неужели они не таятся поблизости, зарывшись в пыль и ничего не делая, как обычно?

Пустые глазницы оставались пустыми. — Котиллион Теневик. Твой компаньон занял Первый Трон…

— И ему достаточно лишь приказать…

— Нет. Другие ушли на войну. Войну ради выживания…

— К Худу Ассейл! — Голос Котиллиона загремел по всей пещере. — Одна клятая гордыня! Вы не победите! Посылаете клан за кланом в одни и те же грызущие челюсти! Проклятые идиоты! Откажитесь! Кошмарный континент не стоит драки. Вы не поняли? Для тамошних Тиранов это лишь игра!

— Это природа моего племени, — ответил Онрек, и Котиллион уловил в тоне нечто вроде зловредной насмешки, — веровать в собственную непревзойденность. Они желают выиграть, Котиллион Теневик, или заслужить забвение. Никаких альтернатив. Гордыня? Это не гордыня. Это причина, чтобы существовать.

— Мы перед лицом бОльших угроз…

— А им наплевать, — бросил Онрек. — Пойми же, Котиллион Теневик. Однажды, давно — по людским понятиям — твой компаньон обнаружил Первый Трон. Занял его, обрел власть над Т'лан Имассами. Но это была неверная власть, ибо сила Трона ветха. Она слабеет. Темный Трон смог пробудить клан Логроса — одну армию, обнаружившую, что еще привязана к Трону. Всего лишь географическая близость. Он не смог подчинить Имассов Крона, кланы Бентракт, Ифайле или еще более отдаленные. Когда Амманас последний раз восседал на Первом Троне, он был смертен, он не обрел новых аспектов. Не возвысился. Но теперь он нечист, и нечистота ослабляет власть. Котиллион, чем сильнее твой компаньон теряет материальность, тем сильнее он теряет и… правомочность.

Котиллон взирал на калеку. Потом перевел взор на Монока Охема и Ибру Гхолана. — Итак, вы тут, чтобы… изображать верность обету? — тихо произнес он.

— Мы обязаны сохранить свой род, — отвечал Гадающий.

— А если Первый Трон будет потерян?

Лязгнули кости — Гадающий пожал плечами.

"Боги подлые. Теперь я понимаю, почему мы потеряли армию Логроса в разгар Семиградской кампании. Они тогда просто… ушли". Его взор отыскал Онрека Сломанного. — Возможно ли, — спросил бог, — восстановление силы Первой Империи?

— Не отвечай, — приказал Монок Охем.

Половинка головы Онрека не спеша поворачивалась в сторону Гадающего. — Ты не подчинишь меня. Я не связан.

Ибра Гхолан, будто подчинившись неслышному приказу, поднял оружие на Онрека.

Котиллион воздел руки: — Стойте! Онрек, не отвечай. Будем считать, что я даже не спрашивал. Нет нужды… у нас и так много врагов.

— Ты опасен, — сказал ему Монок Охем. — Ты думаешь то, о чем нельзя думать, высказываешь то, о чем нельзя говорить. Ты словно охотник, идущий по невидимой никому тропе. Нам нужно обдумать последствия. — Гадающий отвернулся и заскрипел суставами, двинувшись к залу Первого Трона. Миг спустя Гхолан опустил клинок и пошел следом.

Котиллион снова погладил волосы — обнаружив, что лоб покрылся потом.

— Итак, — слабо улыбнулся Тралл Сенгар, — ты измерил нас, Котиллион. Встреча принесла горькие плоды и тебе, и нам. Стало ясно, что наши усилия по обороне Первого Трона лишены смысла. Ты решил удалить нас отсюда? — Глаза его прищурились, кривая ухмылка уступила место… чему-то иному. — Похоже, нет.

"Действительно, я шагаю по невидимой тропе — невидимой даже мне — но необходимость следовать ей как никогда велика". — Мы не оставим вас.

— Ты так говоришь, — буркнула сзади Минала.

Котиллон отошел в сторону. — Я призвал Темного Трона.

Ответная гримаса была неприятной. — Призвал?

— Мы позволили друг другу делать это, при большой нужде.

— Полное доверие к компаньону. Я думала, что ты его прислужник. Теперь все не так?

Он вымученно улыбнулся: — Мы хорошо знаем таланты друг друга. Они взаимодополняющие. — С этими словами бог собрался уходить.

— Времени не хватило, — бросила она ему в спину.

— На что?

— На обучение. Требовались годы. Чтобы вырасти. Чтобы пожить.

Он молча признал ее правоту.

— Забери их, — продолжала Минала. — Сейчас. Останемся я, Апт и Панек. Котиллион, прошу, забери их.

— Не могу.

— Почему!?

Он глянул на Онрека. — Потому что я иду не в Твердыню Теней…

— Куда бы ты ни шел, — сурово закричала она, — там лучше, чем здесь!

— Увы, не могу сказать того же.

— Он не может, — согласился Онрек. — Минала, он воистину на невидимой тропе. Думаю, больше не увидимся.

— Спасибо за доверие, — сказал Котиллион.

— Мой друг не в лучшей форме, — сказал Тралл, хлопнув Онрека по спине. Стук вышел гулкий, как по пустому ведру; полетела пыль, в груди что-то хрустнуло. — Ох, я сильно повредил?

— Нет, — ответил Онрек. — Сломанный наконечник копья. Он застрял в кости.

— И тревожил тебя?

— Только стучал немного при ходьбе. Спасибо, Тралл Сенгар.

Котиллион уставился на них. Какой смертный назовет другом Т'лан Имасса? "О, они сражались бок о бок. Мне нужно лучше понять Тралла". Но времени нет, как и на многое другое. Он снова повернулся к выходу и заметил — "бутылочное горло" вместо Ибры Гхолана охраняет Панек.

Бог направился к нему.

Панек поворотил голову. — Мне не хватает его.

— Кого?

— Ходящего-По-Краю.

— Почему? Не думаю, что этот мешок с костями сможет пробить хотя бы берестяной гроб.

— Не чтобы сражаться, Дядя. Мы удержимся. Мама слишком беспокойная.

— Какая мама?

Улыбка мальчика была ужасна. — И та, и та.

— Так зачем тебе Ходящий-По-Краю?

— Для сказок.

— Ох. Ясно.

— Драконы. Глупые, умные, живые и мертвые. Если все миры — клетки на игральной доске, то они — фигуры. Но ничья рука не двигает их. Каждый дик, каждый волен над собой. И еще есть тени. Ходящий-По-Краю объяснил мне. Те, что вы не видите.

"Объяснил, вот как? Да, наш жуткий ублюдок любит тебя сильнее, чем меня".

— Они отбрасывают тени, Дядя, — сказал Панек. — В наше Королевство. Каждый из них. Вот почему в нем так много пленников.

Котиллион нахмурился. Понимание росло медленно, но неотвратимо. Глаза бога раскрывались все шире.

* * *

Тралл Сенгар увидел, что бог пробирается мимо Панека, держась одной рукой о каменную стену; казалось, Котиллион вдруг опьянел. — Интересно, с чего бы это? Как будто Панек пнул его промеж ног.

— Если так, мальчик заслужил поцелуй.

— Слишком ты сурова, Минала, — ответил Тралл. — Я Котиллиону сочувствую.

— Тогда ты идиот. Но это я уже несколько месяцев как знаю.

Он молча улыбнулся ей.

Женщина уже глядела на кривой проход к Тронному залу. — Что они там делают? Раньше не входили.

— Думаю, обдумывают последствия.

— И где Темный Трон? Предполагалось, что он явится немедленно. Если сейчас атакуют…

"То нам конец". Тралл тяжело оперся на копье, освобождая левую ногу, болевшую сильнее правой. Но ненамного сильнее. "Мне точно конец. Но если сородичи решат взяться за нас всерьез — разницы не будет, исцелен я или нет". Он не понимал слабости их приступов, направления незрелых юнцов из племени Ден-Рафа. И зачем вообще беспокоиться? Если им нужен трон, то Трон Тени, а не здешнее костяное уродство. "Но если подумать, смысл обнаруживается. Союз со Скованным Богом и Несвязанными Т'лан Имассами, слугами того же бога. Однако мы, Тисте Эдур, придаем мало значения договорам с инородцами. Наверное, все это — лишь показное кровопролитие. Нужен один ведун, отряд зрелых воинов — и празднику конец".

И они придут. "Придут, едва узнают обо мне". Он не может скрыться от их глаз; не может встать сзади, пока режут молодых людей, не познавших жизни, не ставших настоящими солдатами. Детям не следует учить уроки жестокости и кровожадности, хотя следует знать о возможности таковых. Мир, в котором детей подвергают подобному — это мир, в котором слова о "сочувствии" звучат пустой насмешкой и наглым обманом.

Четыре атаки. Четыре — и Минала стала матерью семи сотен страдальцев, и половине из них грозит смерть… если не появится Темный Трон с дарами, опять — таки холодными и расчетливыми.

— Лицо предало тебя, Тралл Сенгар. Ты снова готов зарыдать.

Эдур поглядел на Онрека, потом снова на Миналу и Панека. — Ее ярость — ее доспех. Величайшая моя слабость в том, что я не могу соорудить себе такого доспеха. Просто стою, ожидаю. Новой атаки, новой музыки — криков, стонов, оглушающего рокота, создаваемого глупой кровожадностью… каждым столкновением копий и мечей.

— Но ты не сдаешься.

— Не могу.

— Ты слышишь не всю музыку боя, друг.

— То есть?

— Даже стоя рядом с тобой, я слышу молитвы Миналы. Даже когда она тащит убитых и раненых от опасности, она молит, чтобы не пал ты, Тралл Сенгар. Чтобы ты сражался и не лишал ее чуда, творимого тобою и твоим копьем. Чтобы ты никогда не оставил ее детей.

Тралл Сенгар отвернулся.

— О, — продолжал Онрек, — я ошибся, друг мой, и вызвал поток слез. Я пытался поддержать в тебе гордость, вместо этого сломав твою броню и глубоко ранив. Породив отчаяние. Прости. Так много забыто с той поры, когда я был жив. — Изрубленный воин молча глядел на Тралла. — Может быть, я смогу сказать и нечто более… утешительное.

— Прошу, попробуй, — прошептал Тралл.

— Иногда я чувствую в этой пещере нечто. Присутствие. Оно мягкое и живое. Оно… утешает меня, не знаю почему. Я не могу понять его источника. Временами мне кажется, Тралл Сенгар, что за нами следят. На нас смотрят незримые очи, и в них великое сочувствие.

— Ты сказал это, чтобы облегчить мою боль?

— Нет, я не стал бы обманывать.

— Что… от кого это исходит?

— Не знаю — но вижу, что оно затронуло и Монока Охема. Даже Ибру Гхолана. Чувствую их тревогу, и она меня тоже радует.

— Ну, — проскрипел чей-то голос, — это явно не про меня. — Тени слепились, создавая горбатый силуэт в плаще с капюшоном. Он колебался, словно не желая помещать себя в одно лишь измерение, привязывать к одному существованию.

— Темный Трон.

— Исцеление? Да, хорошо. Но у меня мало времени. Нужно спешить, понятно? Спешить!

"Очередное обновление перед лицом грядущего боя. Хотел бы я уметь молиться. Утешительные слова в голове… заглушающие все вопли и стоны вокруг. Чтобы утопить себя в словах".

* * *

Где-то в трюме Карса пытался успокоить Ущерба; но стук копыт по настилу, заставивший трястись всю палубу под ногами Семар Дев, подсказал, что животное утихнет не сразу. Она не удивлялась поведению жеребца. Воздух внизу спертый, смердит болезнью и смертью, и в нем есть привкус безнадежности.

"Но у всех у нас одна участь. Мы Гости, потому что мой спутник — гигант убьет Императора. Идиот. Самонадеянный, самолюбивый дурак. Нужно было остаться с Лодочником на диком берегу. Повернуться и начать путь обратно". Она так мечтала о путешествии ради открытий и приключений, жаждала далеких чудес, их ожидающих. Но вместо этого оказалась пленницей империи одержимых безумцев. Самодовольство, почитающее себя великим даром, достойным поклонения. Словно сила излучает собственную мораль, а способность сделать нечто уже дает право делать это "нечто". Мышление уличного громилы, имеющего два или три правила, по которым кроится все личное существование и по которым он пытается судить мир. Есть те, кого он может запугать и поставить на колени, и те — немногие — которым он готов подражать, которым завидует. Всегда и всюду отношения господства. Семар Дев тошнило от отвращения, она боролась с приступами паники. Сухие доски под ногами не мешали ощущать, будто она тонет.

Пытаясь держаться подальше от людей из парусной команды судна, она наконец нашла место, с которого ее не сгоняли толчками или руганью: на самом носу, у лееров, под ударами поднимающих и бросающих ладью волн. Как ни странно, каждый лишающий веса толчок вызывал чувство облегчения.

Кто-то подошел. Она не удивилась, поняв, что это светловолосая, синеглазая ведьма. Она была не выше плеча Семар, короткие рукава показывали жилистые, привычные к постоянной работе руки. Они рассказали кое-что о ее характере. Суровая, высокомерная, даже недоверчивая. Тугие мышцы были напряжены, словно ее сжигало внутреннее томление, и горючий этот состав притекал непрерывно.

— Меня звать Пернатая Ведьма, — сказала женщина. Семар Дев несколько удивилась, поняв, что она очень молода. — Ты понимать моей слова?

— Мои слова.

— Мои слова. Он учить не хорошо.

"Это о таксилианине. Не удивляюсь. Он понимает, что, едва перестанет быть нужным…"

— Ты учить меня.

Семар Дев протянула руку и коснулась свисавшего с шеи сухого пальца. Это заставило чужачку отпрянуть и выругаться. — Я учить тебя… ничему.

— Я заставить Ханради Халаг убить твоя.

— Тогда Карса Орлонг убьет всех ублюдков на этом корабле. Кроме скованных.

Пернатая Ведьма наморщила лоб, разбирая сказанное. Поняв, зарычала и рывком отвернулась.

Семар Дев снова обратила взор к штормовому морю. Действительно ведьма, и не желающая честно играть с духами. Не понимающая, что такое честь. "Опасна. Она попробует… все, что сумеет. Даже убить меня и придать этому вид случая. Есть вероятность, что ей удастся. Надо предупредить Карсу. Если я умру, он поймет- это не случайность. И перережет всех мерзких тварей".

Такие мысли потрясли ее саму. "Ах, что за стыд. Я начинаю считать Карсу Орлонга оружием. Можно владеть им, действовать — разумеется, во имя славной мести". Но кто-то или что-то уже играют с ним в такую игру. Придется разбираться в этой тайне, пока не отыщется ответ. "А потом? Права ли я, думая, будто Карса не знает, что его используют? Что, если он уже понял? Подумай, женщина…

Хорошо. Примем такое допущение… временно. Если он решит, что пришло время обратиться против невидимых кукловодов — так и сделает, и они пожалеют, что влезли в его жизнь. Да, это соответствовало бы неколебимому самомнению и надменности Карсы. Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь — я права. Первые шаги по тропе, ведущей к раскрытию тайны. Чудесно".

— Что ты сказала ей, во имя Худа?

Семар Дев вздрогнула. Это был подошедший таксилианин. — Что? Кому? А, ей…

— Осторожно, — сказал мужчина. Он показал замаранной рукой на синяки, покрывшие лицо. — Видишь? Пернатая Ведьма. Я не смею отбиваться. Даже закрываться не смею. Посмотри ей в глаза. Думаю, ее саму в детстве били. Такое повторяется из поколения в поколение.

— Да, — удивленно ответила Семар. — Думаю, ты прав.

Мужчина состроил нечто вроде улыбки: — Я был достаточно глуп, чтобы попасться. Это не делает меня вечным дураком.

— А как это было?

— Паломничество. Я заплатил за проезд на дрейке в Руту Джельбу. Я пытался убежать от чумы. Поверь, плата была высокой.

Семар Дев кивнула. Дрейками назывались суда таноанских пилигримов, длинные и крепкие, боящиеся лишь самых свирепых ураганов; на борту каждого плыл Странник Духа или, по меньшей мере, Странствующий Инок. На таких кораблях чуме не место — многие понимали это, и большая часть пассажиров ехала в одну сторону.

— Занялась заря, мы были в двух днях от Джельбы. Тогда нас окружили иноземные ладьи. Вот этот флот. Странник Духа связался с ними, а поняв, что Эдур рассматривают нас как трофей, попытался начать переговоры. О боги, женщина, что замагию они выпустили на него! Ужасно. Она помрачила сам воздух. Он сопротивлялся — дольше, чем они ожидали (потом я понял это по разговорам), достаточно долго, чтобы вызвать озлобление. Но в конце концов несчастный ублюдок погиб. Эдур выбрали одного из нас — меня — а прочим выпустили кишки и скормили акулам. Видишь ли, им нужен переводчик.

— А каково твое ремесло, если позволишь узнать?

— В Таксиле я зодчий. Нет, не особо известный. Я боролся за славу. — Он пожал плечами. — Охотно бы вернулся к ТАКОЙ борьбе.

— Ты ловчишь, обучая Пернатую Ведьму.

Он кивнул.

— Она поняла.

— Да, но сейчас у нее связаны руки. Эта часть флота уже пополнила припасы. Мы не пойдем к земле, а что до кораблей Семиградья — чума ведь сделала моря пустыми. Нам предстоит плаванье на запад. Пока я в безопасности, ведь замены не предвидится. А Пернатая еще долго не станет знатоком языка, или она много умнее, чем я думаю.

— Как тебе удается?

— Я учу ее сразу четырем языкам, не делая различий даже в правилах и синтаксисе. На каждое слово четыре перевода. Потом я придумываю запутанные системы подбора слов к нужному контексту. Она поймала меня на лжи только однажды. Итак, она овладевает малазанским, ученым диалектом Таксилы, эрлийским вариантом всеобщего языка и наречием моей тетки, из племени Рангала.

— Рангала? Я думала, оно исчезло.

— Нет, пока она жива. Готов поклясться, что карга будет жить вечно.

— Как тебя зовут?

Он замотал головой: — В имени таится сила — нет, я не сомневаюсь в тебе — это из-за Тисте Эдур. И Пернатая — если она узнает мое имя…

— Сможет заклясть. Понимаю. Ну, тогда буду называть тебя Таксилианином.

— Сойдет.

— Я Семар Дев, а мой спутник — Тоблакай… Тоблакай Ша'ик. Он называет себя Карса Орлонг.

— Ты рискуешь раскрытием имен…

— Рискует Пернатая Ведьма. Я сильней в древнем искусстве. Что до Карсы, то… пусть попробует. — Она пристально посмотрела на него: — Ты сказал, мы пойдем на запад?

Он кивнул: — Ханради Халаг командует менее чем половиной флота. Остальные где-то к востоку. Они ходили у берега, взад и вперед, несколько месяцев. Почти полгода. Они как рыболовы — только хватают рыбку на двух ногах и с мечами. Местных сородичей они нашли случайно, и их приниженное положение привело Эдур в ярость. Не знаю, где соединятся два флота — возможно, к западу от Сепика. После этого мы идем назад в их империю.

— И где она?

Еще одно движение плечами. — Очень далеко. Больше ничего сказать не смогу.

— Поистине далеко. Никогда не слышала об империи, в которой Эдур правят людьми. А летерийский язык? Ты заметил, что он походит на многие наречия Семи Городов? Все здешние наречия восходят к Первой Империи, словно ветви к древу.

— Ага. Это объясняет, почему я быстро стал понимать по-летерийски. В общении с Эдур они используют иное наречие — смесь двух языков. Язык торговли, и его я тоже начал понимать.

— Советую никому этого не показывать, Таксилианин.

— Не покажу. Семар Дев, твой спутник — тот самый Тоблакай, что охранял Ша'ик? Рассказывали, он убил двух демонов в ночь ее гибели, одного задушил голыми руками.

— До недавних пор, — отвечала Семар, — он таскал за собой гниющие головы демонов. Он подарил их Лодочнику — тому анибарскому шаману, что вел нас. Белая шкура на плечах — от Солтейкена. Третьего демона он убил рядом с Угаратом, еще одного выследил в лесах анибаров. Он одной рукой убил быка — бхедрина; вот это лично могу засвидетельствовать.

Таксилианин качал головой: — Эдурский император — тоже демон. Серокожие ублюдки оправдывают его приказом каждое свое зверство. Император, призывающий собственную смерть — кем же он может быть?

— Не знаю, — признала она. "Незнание больше всего и страшит". — Бессмыслица, как ты и говоришь.

— Одно известно точно. Император ни разу не терпел поражения. Иначе его правление уже окончилось бы. Может быть, он поистине величайший воитель мира. Может быть, никто и никогда не сумеет сразить его, даже Тоблакай.

Она обдумывала его рассказ, а большой, заполнивший все пространство по сторонам судна, эдурский флот двигался к северу. На горизонте виднелся иззубренный силуэт безлюдного Олфарского полуострова. "Север, потом на запад — к Сепику".

Семар Дев хмурилась все сильнее. "О, они уже там побывали. Сепик, островное королевство, вассал Малазанской Империи. Замкнутый, необщительный народ с двумя кастами. Подъяремное местное племя Рулан" тал Вен" ор — Грязнокожие".

— Таксилианин. Эти рабы — откуда они взялись?

— Не знаю. — На избитом лице улыбка вышла кривой. — Они "освободили" их. Что за сладкая ложь. Даже думать не желаю, Семар Дев.

"А я думаю, ты лжешь".

Из гнезда дозорного что-то закричали, матросы на вантах передали слова вниз. Поворачивались головы, Тисте Эдур спешили на нос.

— Сзади замечены корабли, — сказал Таксилианин.

— Остальной флот?

— Нет. — Он поднял голову, прислушиваясь к дозорным, передававшим подробности. — Чужаки. Много кораблей. По большей части транспортные — на две трети, и одна треть военные дромоны. — Он хмыкнул: — Пока я на борту, мы видели их два раза. Каждый раз уходили.

— Ты объяснил им, чей это флот?

Таксилианан покачал головой.

"Малазанский имперский Флот. Это должен быть Адмирал Нок". Она уловила волнение Эдур. — Что такое? Чем они так возбуждены?

— Бедные малазане, — дико ухмыльнулся переводчик. — Понимаешь, Эдур готовятся к бою.

— То есть?

— Если те идут по нашему курсу, чтобы обогнуть полуостров с севера, они обречены.

— Почему?

— Потому что другая половина флота — все силы Томада Сенгара — находится позади них.

Семар Дев вдруг ощутила режущий ветер, он пробрал холодом до костей. — Они хотят атаковать?

— Они хотят уничтожить их, — ответил Таксилианин. — Я видел эдурскую магию и скажу тебе — Малазанская империя вот-вот потеряет весь свой Флот. Погибнут все корабли, каждый несчастный мужчина и женщина на борту. — Он наклонился, намереваясь сплюнуть, но сообразил — ветер дует в лицо, и только оскалился. — Кроме, быть может, одного — двух… чемпионов.

* * *

"Хоть что-то новенькое", — подумал Банашар, спеша по залитым дождем улицам к таверне Щупа. За ним следят. Раньше подобное привело бы его в ярость; он быстро обработал бы дураков, а потом, узнав все подробности, еще быстрее обработал бы их заказчика. Но сейчас большее, на что он способен — горький и тихий смех. "Да, хозяин (или хозяйка), он встал пополудни, как и всегда, шесть звонов провел за зеванием, чесанием и грызением орешков, вышел на улицу, направившись, о хозяин (или хозяйка), в одно из шести сомнительных заведений, где, как всегда, обсуждал с завсегдатаями природу религии. Или то были вопросы налогообложения и портовой десятины? Внезапное падение успеваемости в корабельных школах Джакатаканского побережья? Низкий уровень мастерства каменщика, божившегося, будто закроет трещину в левой опоре — вон она, видите? Разумеется, хозяин (или хозяйка), это хитроумный код, но не будь я пронырливейшим из проныр, если не взломаю его…"

Единственным занятием его остались воображаемые ночные беседы. "Боги, как патетично. Но пафос всегда меня веселил". Чтобы не потерять веселый настрой, он напивается, дожидаясь нового прохода солнца и звезд по бессмысленному небосводу. Если небосвод еще не рухнул. Как угадать — ведь остров уже неделю накрыт плотной серой пеленой, и никаких признаков прояснения. "Еще немного дождя — и мы просто потонем в волнах. Торговцы с материков будут долго кружить над бывшим островом. Круг за кругом, лоцманы чешут затылки…" Он шагал дальше, воображая уже новую жалостную сцену, слегка окрашенную презрением к человеческой расе — ее незрелости, глупости, лени и неумению. "Поглядите на него, он ковыляет будто одноногий ловец акул — но он не ловец, а сапожник, только без сапог. Очень подозрительно, не так ли?

Да, Императрица, мне все понятно. Проклятый мерзавец наполовину викан, и он заплатил за это. Благодарю Ваше Величество, что не сдержали толпу. Его загнали в угол, о Великолепная, кирпичами и палками, ловко не давая подойти к причалам. Ведь тогда он мог бы просто утопиться. Смотрите, он потерял все инструменты и пожитки. Увы мне, да, я проклят жалостливостью — да, Императрица, вас такое чувство мало тревожит, и радуйтесь. Но я… Я о чем? А, я распят жалостью, пронзен милосердием. Видит Худ, он нуждался в монете больше, чем я, хотя бы для похорон сына. Он все таскает с собой его тельце. Видите, вот оно, с проломленным черепом?

Нет. Хватит, Банашар.

Хватит".

Бесцельные игры ума, не так ли? Лишенные всякой ценности. Всего лишь оправдания перед собой и более широкой аудиторией — призраками с их шепотками, подозрениями и завуалированными оскорблениями, унылыми и скучающими. О, эта аудитория… "они мои свидетели, о да, море смутных ликов в зале театра, и я отчаянно играю, пытаясь коснуться души человека, но находя лишь нетерпение и волнение, и желание посмеяться". Увы, все его умственные речи служат лишь ему самому, и плохо служат. Все остальное — ложь.

Тот ребенок с разбитой головой являл не одно лицо, кривое и вялое в смерти. Нет, в нем десяток, тысяча, десять тысяч. Это люди, о которых он не смеет вспомнить, цепляясь за прозябание. День да ночь, сутки прочь. Они как костыли, глубоко вогнанные в почву, приколотившие то, что он тащит за собой — каждый шаг увеличивает сопротивление, одежда обвивается вокруг шеи — "То, что мы видели, душит нас; мы гибнем, пытаясь идти вперед и только вперед. Так не годится. Ладно вам, дорогая Императрица. Я вижу, что трон ваш — святилище чистоты".

Ах, вот и они — ступени вниз. Добрый старый "Повешенный", каменная лестница, на которой через ступеньку не прыгнешь, покрытая грязью, ненадежная. Только ли спуск в таверну? "Или это теперь мой храм, Храм Пития, заполненный гулкими молитвами собратьев… о, как сладостны их рукопожатия…"

Он толкнул дверь и помедлил на плохо освещенном пороге, под капающей крышей. Ноги оказались в выбоине, ставшей лужей; осадки изрядно увеличили ее обычную глубину. Полдюжины лиц, испитых и темных, словно луна после пылевой бури, повернулись в его сторону… но тут же вновь отвернулись.

"Обожающая меня публика. Да, вернулся твой трагический фигляр".

За одним из столиков сидел человек чудовищного вида. Ссутулившийся, блестящий темными глазами из-под сросшихся бровей. Волосатый сверх всякой меры. Пучки иссиня-черных волос торчали из ушей, свисая до чаячьего гнезда бороды, а борода закрывала шею и опускалась на широкую грудь, братаясь с тамошней растительностью; бакенбарды полностью маскировали щеки; из ноздрей торчало по пучку — словно он заткнул нос вырванными с корнем деревьями; жилистые веревки бровей сливались с шевелюрой, отчего покатый лоб выглядел ужасающе узким. Несмотря на возраст этого человека — никто не знал точно, но слухи ходили поразительные — вся волосяная масса была сплошь чернильно-черного цвета.

Он потягивал красный чай местного производства (часто употребляемый также как мор для муравьев).

Банашар пробрался и сел рядом. — Если подумать, можно сказать, что я всегда тебя искал, старший сержант Бравый Зуб.

— Но думаешь ты не всегда, так? — Здоровяк не потрудился поднять голову. — Думающие меня не ищут. Видишь ли — я сюда спасаюсь бегством, да нет, даю деру. Худ знает, почему эти мозги размером с орех решили, что подходят в рекруты. В Малазанскую Армию, клянусь Бездной! Мир сошел с ума. Совсем сошел.

— Хранитель врат. Верхнего входа в Замок Обманщика. Страж… Бравый Зуб, полагаю, ты знаешь его. Кажется, он здесь так же давно, как ты муштруешь солдат.

— Есть знание и знание. Тот старый краб, спина колоколом… давай — ка расскажу про него. Я могу посылать легион за легионом чистеньких новеньких рекрутов вверх по ступеням, дав всякое оружие, какого попросят — и они не оттеснят его. Почему? Я скажу почему. Не то что Люббен какой Поборник или Смертный Меч. Нет, все потому, что я пальцем из левой ноздри больше мозгов выковыряю, чем найдется у всех этих рекрутов так называемых.

— Это ничего не говорит о Люббене. А твое мнение о рекрутах, Бравый Зуб, я уже изучил.

— Точно так, — закивал старший сержант.

Банашар потер лицо. — Люббен. Слушай, мне нужно потолковать кое с кем. Он затаился в Замке. Я посылаю письма, они попадают в руки Люббена и… ничего.

— А с кем потолковать?

— Не хочу говорить.

— А, с НИМ.

— Так Люббен швыряет мои послания в поток, столь поражающий взоры созерцателей внешней стены Замка?

— Срозер… озер… Нет. Рассказать тебе как я забирался туда и таскал его за эту его старомодную косу на голове его раза два или три?

— Не вижу, чем это мне поможет.

— Ну, меня всегда тешит. Тут не какая обида, а так, из принципа. Так ты хочешь, чтобы я потолковал с ним, или не хочешь, чтобы я толковал о нем?

— Мне нужно поговорить с НИМ.

— Важно, да?

— Да.

— Безопасность Империи?

— Ну, я так не думаю.

— Так тебе скажу, я схвачу его за косу его красивую и свешу со стены. Можешь подавать знаки снизу. Я покачаю его туда — сюда и это будет значить: "Конечно, поднимайся, милый друг". А если я просто брошу его, это будет значить совсем другое. Но может, у меня просто рука устанет. Или коса выскользнет.

— Никакой от тебя помощи, Бравый Зуб.

— Вот если бы я бы сидел у твоего стола, а не ты у моего…

Банашар со вздохом отстранился. — Ладно. Эй, я заказываю еще чаю…

— Решил отравить?

— Как насчет кувшина "Темного Малазанского"?

Здоровяк склонился над столом и впервые поднял глаза на Банашара. — Уже лучше. Видишь ли, я в трауре.

— Ох?

— Вести из И'Гатана. — Он фыркнул. — Всегда из И'Гатана, не так ли? Я потерял друзей.

— Ах.

— И потому сегодня напьюсь. За них. Не могу плакать, пока трезвый, понимаешь…

— А к чему чай?

Бравый Зуб увидел вошедшего и послал ему мрачную улыбку. — Позови Темпа. Почему красный чай, скользкий пьяница?

— Планируешь сегодня плакать, Бравый Зуб?

Старший сержант кивнул.

Темп плюхнулся в тревожно затрещавшее кресло. Уставился воспаленными глазами на Банашара. — От него слезы краснеют. Как кровь. Рассказывают, он делал так однажды — когда погиб Дассем Альтор.

"О боги, я должен стать свидетелем?"

— Так я делаю, — пробурчал Бравый Зуб, снова опуская голову, — чтобы верить в то, что слышу.

Банашар нахмурился. "Это что должно означать?"

Кувшин прибыл, словно родившись от совместного желания. Банашар, радуясь избавлению от размышлений и прочих досадных принадлежностей рассудка, устроился поудобнее. Еще одна ночь, считай, проведена.

"Да, хозяин (или хозяйка), он сидел с ветеранами, намекая, что тоже не промах. Конечно, это один обман. Сидели они там, пока Щуп не выставил. Где он сейчас? Разумеется, в своей грязной, вонючей конуре, мертвый для мира. Да, воистину Банашар мертв для мира".

* * *

Ливень рушился потоками, бил по крепостным стенам, вода ревела в желобах; тучи все снижались, уже поглощая вершину башни. Стекло окна, в которое смотрел Жемчуг, некогда представляло собой вершину островных технологий: сорта песка, смешанные так, что пузырьки и пестрые полоски почти не мешали прохождению света. Сейчас, столетие спустя, поверхность покрылась патиной от постоянных дождей, и мир снаружи выглядел заплатанным — словно незаконченная мозаика, поврежденная всепожирающим пламенем. Жемчуг не видел пламени, но с жуткой уверенностью знал: без него не обойдется, и никакие ливни ничего не изменят.

Именно пламя погубило его мир. Пламя забрало ее, единственную женщину, когда-либо им любимую. Им не довелось обняться на прощание, шепнуть друг другу слова утешения и надежды. Они танцевали с обнаженными лезвиями, и ни Лостара, ни сам Жемчуг не понимали, желание это или презрение.

Даже здесь, за маленьким оконцем и толстенными стенами, он слышал хруст и скрежет просоленного флюгера, визжащего под порывами осадившей Замок Обманщика непогоды. Они с Лостарой Ииль не отличались от этого флюгера — крутились и метались туда — сюда, став беспомощными жертвами внешних сил. Сил за пределами контроля и даже понимания. Ну, убедительно звучит? Вряд ли.

Адъюнкт послала его на поиски, а после мрачного итога Жемчуг сообразил, что это только прелюдия — по крайней мере, для него. Что его ожидает иной поиск. Может, и вполне простой — объект искания сам объявил бы о достижении цели. Может, ОНА и была целью. Но Жемчуг не уверен. Теперь. Лостара Ииль умерла, а побуждение не утихло. Оно одолевает с еще большей силой.

"Худ побери проклятый вонючий городишко. Почему вехи имперской истории связаны именно с ним?" Потому что, ответил он себе, на Генабакисе есть Крепь, на Корелри — Буревая Стена. "На Семиградье — И'Гатан. А в сердце Малазанской империи — город Малаз. Где все началось, там все и случается. Опять и опять. Гноящиеся неисцелимые нарывы — поднимается лихорадка и кровь льется внезапным потоком".

Он представил себе кровь, сочащуюся из-под города, поднимающуюся по утесам, плещущую в основания Замка. Зальет ли она его?

— Моя мечта, — произнес мужчина, сидевший скрестив ноги сзади его.

Жемчуг не повернулся. — То есть?

— Не понимаю вашего нежелания, Коготь.

— Уверяю вас, суть моего доклада Императрице перевернет вашу хлипкую тележку. Я видел, я был там….

— Вы видели то, что хотели увидеть. Истинный свидетель — только я, смотрящий на события с отдаленной перспективы. Пересматривающий их. Таковы все события, таково ремесло когтистых стервятников, именующих себя историками. Пересмотр, жажда вкуса, просто вкуса страданий трепещущих душонок. Авторитетное провозглашение, о да — хотя, по правде говоря, не всякий провозглашающий наделен авторитетом. Я единственный выживший свидетель. Я единственный видел, чуял, вкушал аромат измены.

Жемчугу не следовало поворачиваться к этому жирному, скользкому человеку. Он не смел, ибо страшился: подведут инстинкты, он поддастся побуждению поднять руку, вот так шевельнуть запястьем, метнуть ядовитую стрелку в складки шеи Маллика Реля, джистальского жреца Маэла.

Он понимал, что не преуспеет в этом. Умрет прежде, чем поднимет руку. Это комната Маллика Реля, его резиденция. Чары вбиты в пол, ритуалы висят в затхлом воздухе… магии тут столько, что сводит зубы и волосы встают дыбом. О, официально эта отлично обставленная комната — тюремная камера, но абсурдное название долго не продержится.

Агенты ублюдка повсюду. Шепчут сказки в тавернах, на углах, между раздвинутых ног проституток и дам. Жрец — джисталь скоро станет героем — "единственным выжившим под Ареном. Единственным лояльным Империи, то есть. Тем, кто смог избежать хватки предателей, будь они из лагеря Ша'ик или из непокорного Арена. Маллик Рель, клянущийся, что он один знает истину".

Жемчуг вспомнил: на сетийских равнинах растет некая трава, семена коей столь хитро зазубрены, что почти не снимаемы, если уцепятся за что-либо или за кого-либо. Колючая шелуха потом высохнет, сморщится и упадет — но к этому времени носитель успеет уйти далеко. Таковы и слухи. Их зубья цепляются не за одного носителя, а передаются по цепочке. "А когда подойдет нужное время и они окажутся на местах… что тогда? Что развернется по приказу Реля?" Жемчугу не хотелось и думать об этом.

Но и не думать он не мог. Слишком был испуган.

— Коготь, поговорите с ним.

— С ним? Не могу понять, кого вы имеете в виду, жрец. Как не могу измерить глубину ваших замыслов. Тайскренн вам не друг…

— И не дурак, Коготь. Наш Тайскренн смотрит далеко вперед. Нет, я не побуждаю вас убеждать Верховного Мага Империи. Его позиции стали еще более шаткими. Вы желаете другого мнения? Тогда настоятельно рекомендую сойти в катакомбы и поговорить с Корболо Домом. Вы не выслушали его версию. Скромно советую сделать это сейчас.

Жемчуг уже не смотрел на сцену ливня за стеклом. — Разумеется. Он на самом деле агент Лейсин, хотя выглядел сражающимся за дело Ша'ик. Его Собакодавы готовились повернуться против Ша'ик и сокрушить ее, в том числе убить Тоблакая и Леомена Молотильщика. Но потом, во время Собачьей Упряжки, он наткнулся на измену более опасную. О да, Маллик Рель, я понимаю, что вы и он вывернулись — представляю, вам пришлось долго и упорно трудиться во время многочисленных "тайных" встреч в катакомбах. Да, я знаю о них — Коготь остался вне вашего контроля, и таким и останется. Уверяю вас!

— Лучше подумайте над моими скромными предложениями, Коготь, — свистящим голосом произнес жрец. — Ради блага вашей секты.

"Ради блага… О боги, он уже угрожает Когтю! Как далеко зашло безумие? Нужно переговорить с Супером — или уже поздно?.."

— Дождь, — пришепетывал сзади Маллик Рель, — поднимает уровень морей. Не так ли?

Глава 18

Правда давит, и я уже вижу, как мы отворачиваемся. Но, друзья мои, от истины не убежишь.

Год десяти тысяч клевет,

Кайессан

Ризанская ящерица прилепилась к косым складкам имперского штандарта; забыв голод, жизнь и тлеющую внутри искру, они внимательно слушала долгую беседу.

Дромон пробирался между транспортных судов, ведя на буксире изящный боевой корабль с черным корпусом; с берега за ними наблюдали Адъюнкт, адмирал Нок, а также Кулак Кенеб, Быстрый Бен и Калам Мекхар. До прибытия сержанта Геслера и капрала Буяна они изредка перебрасывались словами; но теперь разговор пошел более интересный.

Адъюнкт, — приветствовал Тавору Геслер. — Это наше суденышко. Это "Силанда"!

Адмирал окинул взором золотистого моряка. — Сержант, я так понял, вы утверждаете, что ходили на этом мерзком корабле?

Кивок. — Да, с двумя взводами. Что до команды на веслах… ну, когда нужно грести, они гребут.

Буян добавил: — Мы пробыли среди них долго, чтобы не пугаться, сэр; сейчас даже Геслер не подпрыгивает каждый раз, как поглядит в свое серебряное зеркальце. И головы не пускают нам мурашей по коже. Уже нет…

— Кончай болтать как моряк, адьютант Буян, — сказал Нок.

В колючей рыжей бороде проглянула улыбка: — Адмирал, я больше не адьютант.

Нок поднял брови. — Значит, звание наделяет умом?

— Так точно, сэр, — кивнул Буян. — Вот почему Геслер сержант, а я простой капрал. Мы с каждым годом всё тупее.

— И Буян этим гордится, — сказал Геслер, хлопая приятеля по спине.

Адъюнкт потерла глаза. Посмотрела на швы кожаных перчаток — и начала медленно их стаскивать. — Вижу по ватерлинии, что на галере полно припасов…

— В трюме пища не портится, — ответил Нок. — Мои маги точно установили это. Кроме того, там нет крыс и прочих вредителей. — Он с сомнением вздохнул: — Но найти матросов, готовых служить на "Силанде", я не смог. Насиловать не желаю. — Он дернул плечами: — Адъюнкт, если они действительно желают…

— Хорошо. Сержант Геслер, ваш взвод и еще два.

— Четвертый и Девятый, Адъюнкт.

Она прищурилась, смотря на Кенеба: — Кулак? Это ваши воскресшие взводы.

— Четвертый — взвод Смычка…

— Ради Худа. Его имя Скрипач, — бросила Адъюнкт. — Самый плохо охраняемый секрет нашей армии.

— Разумеется. Мои извинения, Адъюнкт. Взвод Скрипача и Девятый — это… это взвод Бальзама. О Бездна! Геслер, вы собрали кучу бузотеров.

— Так точно, сэр!

— Разрешаю. — Кенеб нерешительно поглядел на Тавору.

— Адъюнкт, могу посоветовать, чтобы "Силанда" всегда прикрывала ваш флагман с фланга?

Геслер изобразил на лице насмешку и ткнул Буяна в бок. — Они не доверяют нам.

— Если учесть, что им известно… не удивлен.

— Да, и я тоже. Черт побери, они умнее, чем я думал.

— Сержант Геслер, — сказала Адъюнкт, — идите отсюда. И капрала забирайте.

— Слушаюсь, Адъюнкт.

Моряки ушли. Адмирал Нок тихо вздохнул и произнес: — Адъюнкт, нужно сказать, мне… полегчало.

— Когда "Силанда" перешла к этим идиотам?

— Нет, Тавора. От неожиданного прибытия выживших в И'Гатане, с такими солдатами как Скрипач, Каракатица, Геслер и Буян и… и… — он поглядел на Быстрого Бена и Калама, — и вы тоже. Преображение вашей армии, Адъюнкт, было… ощутимым. Командиры часто забывают о роли прославленных ветеранов — особенно для молодежи, для неопытных солдат. Прибавим к этому их необыкновенную способность выживать даже под улицами И'Гатана. — Он покачал головой. — Весьма ободряющее развитие событий.

— Согласна. — Тавора глянула на Кенеба. — Именно эти солдаты в самом начале переделали то, что все сочли ужасным знамением, в знак силы. Никто из нас этого сразу не понял, но именно на первом параде в Арене родились Охотники за Костями.

Все уставились на нее. Тавора недоуменно подняла брови.

Кенеб прокашлялся. — Адъюнкт, Охотники могли родиться в тот день в Арене, но первый вздох они сделали вчера.

— То есть?

— Мы тут гадали, — сказал ей Калам, — откуда это украшение. То знамя, что вы собственноручно передали капитану Сорт и колдунье Синн.

— Ах, это. Не могу приписать инициативу себе. Рисунок знака принадлежит руке Т'амбер. Насколько я знаю, в ее семье были златокузнецы, она сама в юности провела в ученичестве несколько лет. На мой взгляд, церемония поднятия знамени — только подтверждение того, что уже существует.

— Адъюнкт, — возразил Кенеб, — им было нужно ваше одобрение. Чтобы все стало реальным. Не хочу вас рассердить… но прежде вы были адъюнктом. Вы принадлежали Лейсин. Были ее собственностью.

Лицо командира сразу стало холодным и сердитым. — А теперь? Говорите, Кулак.

Но ответил ей Калам: — Теперь вы принадлежите Четырнадцатой.

— Вы наша, — сказал Кенеб.

Дальше говорить в таком ключе было нельзя, и все это понимали. Все ясно. Да, момент полной ясности. Но на лице Таворы появилось выражение растущего… неудовольствия. И страха.

Вначале эти эмоции показались им неуместными. Если только…

"Если только она не может ответить нам столь же искренней преданностью".

И тогда родилось сомнение — будто змейки вылезли из яиц, вонзая тонкие, ядовитые зубы в присутствующих. Все они прочитали истину на ее лице.

"Откровение. На лице женщины со сверхчеловеческой выдержкой…"

Ящерица дернулась, возвращаясь к жизни, взлетела с насеста, кувыркнулась в воздухе и пронеслась над берегом, приземлившись под боком сломанного штормом большого дерева; там животное застыло, широко расставив лапы и тяжело дыша. Разочарованный и испуганный Бутыл тихо ткнул пальцем в лоб ризаны, облегчая ей освобождение жизненной искры. Животное мигом исчезло, трепеща крыльями и мотая хвостом.

Сегодня, пять дней спустя, Бутыл находился на палубе "Силанды", прячась между носовой надстройкой и грудой отрубленных голов, которые Буян звал "мое мозговое сокровище". Да, забавно… однако Бутыл понимал, что глаза немертвых пронизывают ветхий брезент, смотрят на него. Ожидают. "Чего? Проклятие, я не могу вам помочь. Бедные дурачки. Вам придется смотреть и дальше!"

У него много других забот. Так много, что, честное слово, он не знает с чего начать.

Он видел знамя с эмблемой, которое Адъюнкт вручила Фаредан Сорт на том собрании, что сошло за военный трибунал. И немой девице Синн. Бутыл знал, что она на самом деле не немая. Просто она мало с кем говорит, кроме брата Шипа. Эмблема… на серебряном поле городская стена в рубиновом пламени; под городом холм из золотых черепов. Похожесть на знак Сжигателей Мостов не была случайной. "Просто гениально. Т'амбер гениальная женщина".

К концу того же дня стальные иголки и шелковые нитки засновали в грубых пальцах, более или менее умелых; солдатские плащи обрели новый знак Четырнадцатой Армии. Конечно, остались и костяшки пальцев, как и птичьи косточки и просверленные зубы.

Пока все лучше, чем могло бы быть. Первые дни Бутыл и его друзья ощущали всеобщее внимание. Это нервировало; он все пытался понять, что таится за жадными взглядами. "Ну да, мы живые. Неправдоподобно, да, но тем не менее верно. И что вы в нас видите?"

Воспоминания о времени под руинами города всплывали в каждой паузе между словами. Они подпитывали ночные кошмары выживших — Бутыл уже привык просыпаться от сдавленного вопля кого-то из солдат его взвода — Улыбы, Каракатицы или Корабба Бхилана Зену'аласа. Воплю непременно вторили крики со стороны соседних взводов.

В их отсутствие сослуживцы, согласно обычаю, вскрыли вещмешки и поделили оставшиеся вещи и оружие. В первый день возвращения солдаты понесли всё это обратно. На закате каждый выживший имел больше, чем до начала похода — и мог лишь в изумлении взирать на кучу брелоков, пряжек, застежек и амулетов, заштопанных плащей, почищенных ватников, починенных портупей и ремней. И кинжалов. Кучи кинжалов, самого личного и изящного из видов оружия. "Последний довод бойца. Инструмент, позволяющий забрать собственную жизнь во избежание куда худшей участи. И какой смысл из этого извлечь?"

Неподалеку Корик и Тарр скрючились над игральными костями (Тарр нашел их среди приношений). Матросская версия: ларец с крышкой, глубокий, чтобы не дать костям выпасть при качке; на нижней стороне оправленные железом орлиные когти, позволяющие прочно установить набор на палубе или скамье галеры. Тарр все время проигрывал — уже раз двадцать — и Корику и Улыбе, но не сдавался. Бутыл еще не видывал человека, столь страстно желающего быть высеченным.

В каюте капитана поместились Геслер, Буян, Скрипач и Бальзам; разговор они вели беспорядочный и вялый. В глубокой тени под столом для карт скорчилась Игатана, крыса Бутыла… "Мои ушки, мои глаза… мои болящие соски".

На судне нет других крыс и, если бы не его постоянный контроль, Игатана вместе с выводком давно прыгнула бы за борт. Бутыл сочувствовал ей. Судно окутывала аура злобного, замешанного на безумии колдовства. Оно не любило живых, не поддавшихся диктату воли Хаоса.

"А особенно оно ненавидит… меня. Только… Геслер и Буян невосприимчивы. Что за ублюдки — заставить нас лезть на негостеприимный, зловещий плавучий погост".

Бутыл подумывал поговорить со Скрипачом, но передумал. Скрипач похож на Калама, а тот похож на Апсалар, которая похожа на Быстрого Бена. Все… злые.

"Ну ладно, не злые, а… не такие. Сам не знаю что. Все эти Тени — что они задумывают? Калам, готовый вонзить ножи в Апсалар. Апсалар, похоже, желавшая именно этого. Быстрый Бен, восставший, чтобы влезть между ними. Как будто старый спор, старая, еще открытая рана".

Тавора приказала Бену, Каламу и Апсалар присутствовать на флагмане, "Пенном Волке" — дромоне, построенном на Квон Тали из дерева напау; киль и металлические части были совершенно иного стиля. Феннского — среди опустившихся аборигенов осталась едва пригоршня резчиков и кузнецов, но киль и стальные детали сделали они… и в них есть что угодно, кроме инертности и бездушия "деталей". Бутыл был рад, что троица плывет на соседнем судне, режущем волну в трех ширинах корпуса по правому борту. Не так далеко, чтобы чувствовать себя в безопасности, но сойдет. Только представить себе двух скелетообразных ящериц, снующих по трюму в поисках крыс…

— Так это Гриб насвистел? — спросил Скрипач Геслера.

Бутылова крыска под столом насторожила рваные уши.

— Да, Кенебов малец. Что-то в нем странное такое. Сказали, он знал, что мы придем. Может, я и сам верю. Может, и нет. Главное, что нас дождались.

— Тоже верно. — Бутылу было слышно, что Буян скребет подбородок. — Я чувствую себя дома…

— Это шутка? — рявкнул Геслер. — В прошлый раз ты, Буян, всё прятался по углам.

— Просто привык не сразу, вот и все.

— Глядите, какая драгоценность попалась мне в "дарах", — сказал Скрипач. Что-то шлепнулось на стол.

— О боги, — прошептал сержант Бальзам. — Полная?

— Трудно сказать. Тут карты, которых я прежде не видел. Одна для Откровения — Апокалипсис, свободная карта — и еще какой-то Дом Войны. Главная карта в нем — пустой костяной трон, по бокам два волка. Еще есть Наемник и еще — эту рисовала другая рука — называется Гвардия Мертвых. Призрачные солдаты, стоящие на горящем мосту…

Последовало молчание. Геслер спросил: — Узнал лица, Скрип?

— Не желаю приглядываться. Вот Дом Цепей. Король — Король-в-Цепях — сидит на престоле. Сцена темная, проглочена тенями — но могу поклясться, что ублюдок КРИЧИТ. А поглядеть ему в глаза…

— Еще что? — сказал Бальзам.

— Не напирай, болтливая дальхонезская жаба.

— Если не желаешь раздавать, Скрипач, передай мне.

— Да, и ты разложишь всё прям тут, на борту?

— И что?

— Откроешь двери кошмарным садкам Тисте и Телланну? И самому Увечному?

— Ох.

— Как бы там ни было, есть новые Свободные карты. Владыка Колоды Драконов. Этого я узнаю. И Цепь — узел в центре, звенья во все стороны. Не нравится она мне.

— Это дар, Скрип.

— Да уж. Как камень тонущему.

— Отложи ее, — посоветовал Геслер.

Крыса расслышала, как колоду сдвинули на край.

— У нас проблема, — произнес Геслер.

— Только, — добавил Буян, — мы сами не знаем, в чем она. Что-то тревожит Кенеба и твоего друга — ассасина, Скрип. Всех их аж трясет.

— Адъюнкт, — ответил Скрипач. — Калам и Быстрый Бен не рассказали мне, но им неуютно. — Он помолчал. — Жемчуг пропал сразу после И'Гатана, наверное, потащился с докладом Императрице. Обычный Коготь, спешащий с рапортом? Может быть. Но у меня все равно горько во рту — он слишком торопится, не успев сделать выводы — как будто произошедшее под И'Гатаном просто подтвердило его давние подозрения. Подумайте — ка: много ли хорошего прозвучит в таком докладе?

— Она убила Ша'ик, — напористо бросил Бальзам. — Она разворошила проклятое осиное гнездо Рараку, и мало кому удалось улететь. Она сломила Корболо Дома, послала его домой в цепях. И сделала все так, что почти никто не погиб. По крайней мере, много меньше павших, чем можно было ожидать. Затем она загнала Леомена в И'Гатан. Осады — кровавое дело, если некому открыть ворота изнутри. Особенно если нет времени ждать. У нас не было времени, не так ли? Проклятая чума хватала за пятки!

— Потише ты, — сказал Скрипач. — Мы и через это прошли, помнишь?

— Да. Разве кто мог подумать, что Леомен поджарит своих людей? Обратит целый город в кучу пепла, пустит свинцовые реки? Скажи же, Скрип, мы там хорошо себя показали. Если подумать.

— Бальзам прав, — снова почесался Буян. — Скрипач, ты учуял в той колоде, в Доме Войны, Трича? Волки меня озадачили.

— У меня большие сомнения, — отвечал Скрипач, — насчет всего Дома. Думаю, изготовитель ошибся или то, что она видела, было ошибочным…

— Она?

— Похоже, рука женская. Кроме грубой Мертвой Стражи. Ее рисовал мужик.

Голос Буяна почему-то дрогнул: — Бери их снова. Поглядим на Дом Войны — какие там еще карты?

Послышалось шуршание. — Покажу по одной. Не на столе, а из руки. Ладно? По одной. Давайте. Я буду читать, что написано по краям. — Через несколько мгновений: — Повелители Войны. Волк и волчица. По — моему, волчицу надо было называть Повелительницей. Тут важно, что их двое, а не пустота трона. Все поглядели? Хорошо, беру следующую. Охотник. Да, это Трич…

— А что за полосатое тело перед ним? Безрукий старик.

— Без понятия.

— Следующую, — потребовал Буян.

— Гвардия Мертвых…

— Дай-ка. Ого. Стой…

— Буян, — вмешался Бальзам, — ты бы рассказал, что видишь.

— Дальше? — буркнул капрал. — Быстрее!

— Армия и Солдат — не понимаю — два названия, зависит от контекста или что…

— Еще есть?

— Две, и они мне не нравятся. Вот Губящий жизнь…

— Джагут?

— Полукровка, — мрачно сказал Скрипач. — Этого я знаю — роговой лук, односторонний меч. Губящий жизнь — Икарий. А его защитника Маппо Коротыша не видно.

— Не обращай внимания, — пробормотал Буян. — Последняя?

— Что-то вроде противоположности Икария. Губящий смерть.

— И кто бы это мог быть, во имя Бездны? Невозможно.

Скрипач недовольно хмыкнул: — Кто? Давай поглядим. Кривая лачуга из кож и палок, чадящая жаровня, внутри скрюченная фигура со сломанными ногами, цепи уходят в грунт. Кто бы это мог быть?

— Невозможно, — повторил Геслер слова Буяна. — Как он может быть двумя сразу?

— Почему нет? — Скрипач вздохнул. — Вот и все. И что же зажгло огнем твои очи, Буян?

— Я знаю, кто нарисовал карты.

— Неужели? — недоверчиво спросил Скрипач. — Как ты дошел?

— Карта Стражи, так кладка моста какая-то такая… И в двух последних черепа… очень похожи на медальон Фаредан Сорт. Если уж вижу сходство, то вижу.

На это последовало долгое молчание.

Бутыл следил, и в уме его укладывалась схема — укладывалась, а потом элементы ее начали взрываться, как пыльные смерчи. "Адъюнкт хотела, чтобы эта колода попала в руки Скрипачу. Они или Т'амбер, или Нил с Нетер — кто-то переполнен тайным знанием и не тревожится от этого. А Скрипач никогда не делал расклады. Он играл.

Адъюнкт что-то знает. Как она знала насчет духов в Рараку… и возвращения моря. Но у нее отатараловый меч. А виканы уже не те, что раньше. Так все считают. Это должна быть рука Т'амбер.

Что нам уготовано?

Поэтому Быстрый и прочие так взволнованы?

Что если…"

— Кто-то коснулся моей ноги. Кто это, крыса? Под столом?

— Только не на "Силанде", Буян…

— Я тебе говорю, Гесл… вот она!

Скрипач выругался. — Крыса Бутыла! Хватай!

— Лови!

Заскрипели сиденья, зазвенела полсуда, послышалось топанье ног.

— Убегает!

На корабле так много мест, куда может уйти крыса. Игатана успешно отступила, несмотря на всю их ругань и топанье.

Миг спустя на палубе показался Скрипач. Он порыскал взглядом, отыскивая Бутыла, и начал расталкивать солдат. Маг сидел, прислушиваясь к шуму сержантских сапог.

Бум-бум-бум уже над головой.

— Бутыл!

Он сонно заморгал. — Сержант!

— Меня не обдуришь! Ты подслушивал и шпионил!

Бутыл посмотрел на Корика с Тарром, а те подняли головы от игрального ящика и поглядели на него. — Спроси их. Я тут сижу, ничего не делаю почти целый звон. Спроси их.

— Твоя крыса!

— А, эта. Я потерял ее след еще ночью, сержант. Пока не стараюсь поймать. Зачем бы? Она никуда не денется, да и детенышей не бросит.

Геслер, Буян и Бальзам уже стояли сзади Скрипача, а тот, кажется, был готов в отчаянии рвать на себе бороду. — Если ты соврал…

— Разумеется, соврал, — буркнул Бальзам. — Будь он я, я бы тоже врал.

— Ну, сержант Бальзам, — ответил Бутыл, — вы не я, и в этом великая разница. Ибо мне случается говорить правду.

Скрипач с рычанием развернулся и пошел к средней палубе. Остальные двинулись следом; Бальзам напоследок сверкнул глазами — видно, до него не сразу дошла суть оскорбления.

Когда они ушли. Корик тихо хмыкнул. — Бутыл, мне тут довелось случайно оторвать взор от игры — как раз когда Скрипач собрался уходить — и возьми меня Худ, если по твоей роже не проскользнули одно за другим пятьдесят разных гримас.

— Неужели? — невинно спросил Бутыл. — Скорее тучи скользили по солнцу.

Тарр сказал: — У крысы еще есть сосунки? Значит, ты их тащил весь переход. Если бы их тащил я, все были бы уже съедены. В рот плюх, хрум — хрум, мням — мням. Сладко, вкусно.

— Ну не ты же их нес, так? Почему все хотят быть на моем месте?

— Мы не хотим, — сказал Тарр, снова вперившийся в ящик. — Просто мы по очереди пытаемся намекнуть, Бутыл, какой ты пропащий идиот.

— Ладно, — фыркнул Бутыл. — Как я понимаю, вам двоим вовсе не интересно, о чем толковали в капитанской каюте.

— Иди сюда, — простонал Корик, — следи за игрой и рассказывай. Или мы идем к сержанту ябедничать.

— Спасибочки. — Бытыл встал и размял руки. — Пойду вздремну. Потом расскажу. Может быть. А ваша игра меня утомляет.

— Думаешь, мы не скажем Скрипу?

— Разумеется нет.

— Почему?

— Потому что в ином случае вы никогда — подчеркиваю, никогда! — не услышите от меня тайных сведений.

— Лживый, сопливый, скользкий выродок…

— Ну — ну. Потише.

— Ты стал хуже Улыбы, — заявил Корик.

— Улыбы? — Бутыл замер на трапе. — Кстати, где она?

— Наверное, бродит под луной с Кораббом.

"Неужели?" — Лучше бы не бродила.

— Почему?

— Удача Корабба не обязана распространяться на окружающих.

— И что это должно значить?

"Это значит, что я разболтался". — Ничего особенного.

Корик повысил голос: — Они достанут твоих крысенышей, Бутыл! Рано или поздно…

"У всех мозги набекрень. О боги, Корик — ты думаешь, это беззащитные розовые сосунки? Увы, но они уже вполне самостоятельные. У меня уже не одна пара глаз и ушей. Нет, друзья, у меня есть Дитятко Корик, Дитятко Улыба, Дитятко Тарр… всех уже не упомнишь…"

На полпути к трюмному люку его застали сигналы тревоги, словно рев демона разнесшиеся над бурунами. Ветер принес запах… нет, вонь.

* * *

"Худ меня побери, ненавижу недостаток информации". Калам влез на ванты, не обращая внимание на раскачивание "Пенного Волка", легшего на новый курс к северо-востоку. Корабль намеревался пройти через щель, по неумению или недосмотру образованную строем галер сопровождения. Пока ассасин ловко карабкался вверх, мельком заметил чужие суда, возникшие как раз в направлении щели. Их паруса когда-то были черными, но давно посерели от солнца и соли.

Раздалась какофония тревожных сигналов и криков. Одно было очевидным: они пришли прямо в ловушку. Корабли на севере стояли полукругом, успев равномерно разойтись для атаки. С северо-востока к малазанам быстро приближался другой строй. Третья линия кораблей создавала заслон на юге, опираясь на отмели и расходясь дугой к северу.

"У нас явно мало судов. Транспорты перегружены солдатами. Мы как блеющие овцы в загоне бойни".

Калам замер на месте. Достаточно видно и отсюда. "Кто бы они ни были, мы в капкане". Он полез вниз, что было так же опасно, как и подниматься. По палубе метались матросы и солдаты, офицеры громко выкрикивали команды.

Флагман Адъюнкта и "Силанда" справа от него начали движение к щели. Ясно, что Тавора решила атаковать надвигающийся строй врага. Ветер был попутным для чужих кораблей, и они намеревались копьем вонзиться в неуклюжий строй транспортов. Адмирал Нок двинул свой эскорт на север, желая блокировать атаку врага, и многие транспорты попытались идти за ним — "но врагу всего лишь надо прижать их к мелководью или посадить на здешние камни".

Калам прыгнул, со стуком приземлившись на палубу. Сверху кто-то вопил. Он поспешил на нос. Адъюнкт и Быстрый Бенстояли у бушприта. Ветер развивал плащ Таворы. Верховный Маг оглянулся, заслышав Калама.

— Они подтянули паруса, зарифили или как там это называют моряки. Замедляют ход.

— К чему бы это? — спросил Калам. — Бессмысленно. Ублюдкам надо бы напирать на нас.

Быстрый Бен молча кивнул.

Ассасин поглядел на осматривавшую вражеский строй Адъюнкта, но не сумел понять, что она намеревается сделать. — Адъюнкт, — сказал он, — может, вам взять меч?

— Пока не время. Что-то происходит.

Он проследил, куда она смотрит. "Боги, что это?"

* * *

На "Силанде" сержант Геслер взялся за костяной свисток. Весла вздымались и опускались — гребцам не мешало сильное волнение — и корабль стонал, но не отставал от флагмана. Моряки зарифили паруса и спустились на палубу, надевая доспехи и готовя оружие.

Скрипач скрючился над ящиком, пытаясь унять всегдашнюю рвоту. "Боги, ненавижу море, все эти вверх вниз и туда сюда. Нет, хочу умереть на сухом песочке. Всего лишь. Никаких условий, только сухие ноги…" Он развязал ремни и поднял крышку. Оглядел ряды снарядов, заботливо уложенных на войлоке. — Кто умеет далеко бросать? — спросил он, посмотрев на бойцов. И что-то скользкое будто проползло по кишкам.

— Я могу, — сказали разом Корик и Улыба.

— К чему вопрос? — сказал Каракатица.

Корабб сидел скрестив ноги, слишком больной, чтобы двигаться. На вопрос он ответить явно не мог.

Тарр пожал плечами: — Если они будут прямо перед, я, может, и доброшу.

Но Скрипач едва слышал их. Глаза его не отрывались от Бутыла, а маг застыл, смотря на приближающиеся суда. — Бутыл? Что там?

Лицо Бутыла стало пепельным. — Плохо дело, сержант. Они наводят чары.

* * *

Семар Дев плотно прижалась спиной к прочной древесине главной мачты ладьи Ханради Халага. Перед ней встали четверо Эдур, накапливая трещащую, дикую магию; словно цепи протянулись между ними, заблестели и расцвели серые молнии — перед ныряющим носом ладьи вздымалась трепещущая волна, достигавшая неба…

Брызжущие искрами цепи силы вылетели от каждого из четверых ведунов, влево и вправо, соединяясь с такими же от соседних кораблей. Затем стена потянулась дальше — и самый воздух, казалось, умер в груди Семар. Словно магия вытянула из него некую суть. Она задохнулась, оседая на палубу, прижимая колени к животу. Кашель волнами затряс ее тело…

… но вдруг живительный воздух вернулся в легкие. Кто-то встал слева. Она с трудом подняла голову.

Карса Орлонг неподвижно созерцал растущую волну волшебства. — Что это? — требовательно спросил он.

— Старшая магия, — сказала она хрипло. — Они решили их уничтожить. Желают разорвать в клочья десять тысяч душ. Или больше?

— Что это за враг?

"Карса, как это ты сумел вернуть мне дыхание и жизнь?"

— Малазанский Имперский флот, — произнес Таксилианин. Он вышел на палубу вместе с Пернатой Ведьмой и Предой Ханради Халагом. Все трое смотрели вверх, на ужасающий, хотя и обузданный цепями, магический шторм.

Тоблакай скрестил руки на груди.

— Малазане не враги.

Ханради Халаг оглянулся на Карсу и спросил запинаясь, с грубым акцентом: — Они Тисте Эдур?

Великан прищурился, не отрывая взгляда от сплетения чар. Оно начало издавать низкий рев — словно слились миллионы яростных голосов. — Нет.

— Тогда они враги, — бросил Преда.

— Если вы уничтожите малазан, — сказал Карса, — к вам придут новые.

— Мы не бояться.

Воин — Тоблакай бросил косой взгляд на Халага, и дрожащая Семар различила в нем презрение. Однако Карса промолчал, просто отвернувшись и садясь рядом с Семар Дев.

Ведьма прошептала: — Ты чуть не зазвал его дураком. Я рада, что не вслух — Тисте Эдур не желают понимать критику.

— Что делает их еще большими дураками, — пророкотал великан. — Но мы знаем, Семар Дев. Они думают, их Император побьет меня.

— Карса…

Разноголосый хор стонов донесся со стороны ведунов — они одновременно содрогнулись, как будто чья-то жестокая рука проникла в тела, жестоко вцепившись в спинные хребты. "Ритуал искажает их… о, что за боль…"

Громадная стена оторвалась от поверхности моря, ставшего вдруг спокойным. Она все росла — и в щели под нею, эдакой насмешке на нормальную погоду, стали видимы малазанские суда. Их паруса перепутались, строй нарушился — несчастные поддались панике. Кроме двух кораблей, боевого дромона и галеры с черным корпусом, яростно вздымавшей ряды весел.

"Что…"

Ханради Халаг, заметивший странную галеру, сделал шаг вперед. Семар Дев не могла видеть его лица, но заметила, как спина и шея высокого чужеземца внезапно напряглись.

Потом началось…

* * *

Магическая стена оторвалась от моря, таща за собой столбы бурлящей воды, белыми копьями извивавшейся на пути вниз; ярящаяся серая завеса вздымалась все выше. Перед ней катился рокот, звучный и сердитый, словно клич атакующего войска.

Голос Адъюнкта оставался спокойным и невыразительным: — Быстрый Бен?

— Не садки, — ответил явно потрясенный колдун. — Старшая магия. Не садки, Оплоты, но пропитанные Хаосом, гнилые…

— Увечный Бог.

Колдун и Калам разом глянули на нее.

— Вы полны сюрпризов, Адъюнкт, — заметил Бен.

— Можете ответить?

— Адъюнкт?

— Я о Старшей магии, Верховный Маг. Вы можете ответить ей?

Ассасин вздрогнул, поймав взгляд Быстрого Бена. Голос мага задрожал. — Если не смогу, мы покойники.

"Ты, ублюдок… что-то задумал?.."

— Уже пора, — сказала Адъюнкт. — Если не сумеешь, — добавила она, отворачиваясь, — у меня меч поблизости…

Калам смотрел, как она удаляется, и сердце ухало в груди. Пенящаяся, дрожащая магическая масса заполнила все небо на севере. — Быстрый, тебе мало осталось… как только она вернется с мечом…

— Сомневаюсь, что от меча будет польза, — бросил маг. — Может, на этом корабле. Что до остальных…

"Тогда сделай что-нибудь!"

И Быстрый Бен бросил Каламу усмешку, которую тот видел уже сотню раз. Этот свет в глазах — такой знакомый, такой…

Колдун плюнул на ладони и потер руки, разворачиваясь лицом к магии Старших. — Они решили замешать в дело Оплоты… ну и я…

Калам оскалился: — У тебя есть спинной хребет.

— Что?

— "Полна сюрпризов", сказал ты ей.

— Да, лучше пусть не мешает. Пока. Иногда я бываю… грубым. — И он воздел руки.

"Так знакомо, так… угрожающе…"

* * *

"Силанде" уже недалеко от выхода за пределы эскорта. Бутыл что-то почуял. Его голова дернулась, глаза впились в переднюю надстройку "Пенного Волка". Быстрый Бен одиноко стоит на носу, широко распростер руки — как будто делает жертвоприношение…

… а вокруг Верховного Мага вздымается пламя цвета грязи, смешанной с золотым песком. Движется наружу, вперед — "так быстро, так яростно — возьмите меня боги! — тише, терпение, дурак! Если они…"

Зашептав молитву, Бутыл влил в заклинание мага всю свою силу. "Тише, дурак. Тише! Здесь другой оттенок, гуще… растеклось во все стороны — словно селевой поток, но кверху… пламя как ливень, да… языки зловещего золота, да, вот так…

Нет, не мешай мне, черт дери! Мне все равно, что ты в панике. Страх испортит все дело. Внимательнее!"

Вдруг через разум Бутыла пронесся… запах шерсти. Тихое прикосновение нечеловеческой руки — и судорожные попытки Бутыла подавить чрезмерный энтузиазм Бена перестали что-то значить… ибо воля его была сметена словно паутинка…

* * *

Скорчившийся на ступенях ведущего к носовой надстройке трапа Калам видел, как Быстрый Бен широко расставил ноги и поднялся над палубой. Словно невидимая рука мощно схватила его за ворот плаща, потянула вверх и затрясла.

— Что, во имя Худа…

В ответ на серую стену вражеской магии поднялась стена, подобная пронизанной вулканическими потоками земле, она волновалась, кипела и падала в себя; дикая, взрывная воля поддавалась влиянию некоей еще более могучей силы… "когда он высвободит это, произойдет столкновение… о Худ, никто не уцелеет…"

* * *

Замерший на месте Ханради Халаг несколько мгновений смотрел, как в ответ на магию эдурских ведунов встает стена Старшей магии. Ужасающий вызов волшбе сотни эдурских магов бросил ОДИН ЧЕЛОВЕК, поняла Семар Дев. Все исходит от человека на носу переднего малазанского дромона, чернокожего мужчины, с раскинутыми руками парящего над палубой.

Преда содрогнулся и выпрямил спину, проревев приказ — повторяя одну и ту же фразу. Он неловко зашагал к ведунам.

А они словно сдулись, один за другим падая на доски под ударами гигантского кулака, извиваясь, испуская пену и мочу…

Нависшая серая масса взорвалась, выбрасывая щупальца, тающие в воздухе или ударяющие по пенному морю; фонтаны взлетели в небо, сливаясь с серыми тучами. Поднялся пар. Рев внезапно затих.

Магическое облако рушилось, соединявшие магов цепи рассыпались, взрываясь так звонко, словно на самом деле состояли из железа.

Палуба пьяно задрожала. Даже Карса Орлонг пошатнулся.

Семар Дев отвела взгляд от Теблора и снова уставилась на темную, землистую магическую стену — она тоже опадала — "да, эдурские дураки высвобождают подобное, не заботясь о последствиях. Когда им никто не противостоит. Но ты, малазанин, кто бы ты ни был — ты не такой дурак.

Мы отходим. Малазанин посрамил эдурских хвастунов. Он запугал их — о, колдун, дай тебя расцеловать — я и на большее согласна. Боги, ты…"

— Что кричат Эдур? — спросил Карса Орлонг.

Таксилианин нахмурился. — Они не верят своим…

— Не верят? — каркнула Семар. — Они потрясены, Таксилианин. До самых поджилок.

Тот кивнул и оглянулся на Пернатую Ведьму. Она следила за ними. — Тоблакай, Эдур кричали, что у малазан цеда на борту.

Карса сморщился: — Не знаю такого слова.

— Зато я знаю. — Семар Дев улыбнулась солнечному лучу, прорвавшему тучи и неожиданным теплом погладившему лицо. — Скажи им, Таксилианин, что они правы. Точно. Это Цеда. У малазан есть Цеда, и они НЕ БОЯТСЯ спесивых Эдур. Скажи им, Таксилианин, чтобы поняли!

* * *

Калам упал на колени пред Быстрым Беном, разом заметив закрытые глаза и запавшие щеки. И хлопнул по лицу. Сильно.

Быстрый Бен выругался и сверкнул на ассасина глазами: — Я раздавлю тебя как жука!

— Тихо. Не лучше ли просто полежать? Адъюнкт идет. Тихо! Идиот, ты потратил слишком…

— Хватит, Калам. Мне нужно подумать. Крепко подумать.

— И давно ты играешься со Старшей магией?

Быстрый Бен не отвел взгляда: — Давно? Никогда, идиот.

— Что?..

— Это была иллюзия. Худ побери! Слава богам в хлевах их, что идиоты проглотили крючок… но слушай, все сложнее. Мне нужна была помощь. И я получил ее!

— Как это?

— Не знаю! Дайте подумать.

— Нет времени. — Калам распрямил спину. — Адъюнкт здесь.

Рука Быстрого Бена метнулась, схватив Калама за воротник. — Боги, — прошептал он. — Дружище, я никогда так не пугался! Я содеял иллюзию. Просто иллюзию, но тут…

Послышался голос Адъюнкта: — Верховный Маг, нам надо потолковать.

— Я не…

— Бен Адэфон Делат, нам нужно потолковать. Сейчас.

Калам встал и отошел. Но Тавора махнула рукой, останавливая его: — Нет, нет, ассасин. Ты тоже нужен.

Калам удивился, подумал и сказал: — Адъюнкт, беседа… не только вам придется отвечать на вопросы.

Она нахмурилась и медленно кивнула.

* * *

Скрипач задержался у повалившегося на палубу Бутыла. — Эй, солдат.

Глаза его были закрыты, а от звука сержантского голоса еще и зажмурились. — Не сейчас, прошу.

— Солдат, — повторил Скрипач, — ты устроил… гм… беспорядок. В развилке. Сам пощупай.

Бутыл застонал.

Скрипач бросил взгляд на взвод. Они слишком заняты. Пока что. "Хорошо". Он присел. — Проклятие, Бутыл, вставай и отмывайся. Если другие заметят… постой, мне нужно знать. Просто интересно, ЧТО ТЫ ТАКОГО НАШЕЛ ВОЗБУЖДАЮЩЕГО ВО ВСЕМ ЭТОМ!!!

Бутыл перекатился на бок. — Вы не понимаете, — промямлил он. — Она любит так делать. Дай только шанс. Не знаю почему. Не знаю.

— Она? Кто? Никого нет, Бутыл!

— Она играла со мной. С… ним.

— Кто-то точно играл. С ним. Иди в трюм и помойся. Улыба увидит — и вся жизнь твоя станет пыткой.

Солдат пополз вниз. "Возбудился. Нас тут чуть не растерли в порошок. Всех и каждого. А он фантазировал о какой-то старой подружке.

Дыханье Худа!"

* * *

Таралек Виид долго следил за смятением на палубе, хмурился, видя, как Томад Сенгар меряет ее шагами, а эдурские воины то и дело прибегают, передавая сигналы с бесчисленных ладей. Томад словно бы получил ошеломляющий удар — его поразил не магический ритуал врага, а некая новость, полученная во время попыток малазанского флота вырваться из окружения. Корабли неслись, сходясь на расстояние арбалетного выстрела, моряки и солдаты крутили головами, следя за разрывом строя, и на их лицах явно читалось облегчение. Таралек видел, как один из малазан помахал ему рукой. Впрочем, сосед тут же врезал ему по уху.

Тем временем две эдурские флотилии соединялись — непростая задача, учитывая неспокойное море, наступающий сумрак и количество вовлеченных в маневр кораблей.

А на лице Томада Сенгара, адмирала громадного флота захватчиков, читалось глубокое личное горе. Он получил весть о потере. Ужасной потере.

Да, поистине любопытно.

Воздух давил на судно, он все еще смердел эдурской магией. Эдур — извращение, они так безрассудно высвобождают колдовские силы. Они вообразили, что управляют ими… но силы Старших и Хаос — "это то, что всегда забирает власть и контроль себе".

Малазане ответили подобающе. Ужасное откровение, совершенно неожиданный уровень тайного знания. Ведь сила малазанского ритуала превзошла возможности десятков эдурских ведунов! Необычайно. Не будь Таралек Виид свидетелем, никогда бы не поверил, что Малазанская империя овладела такими возможностями. Только почему тогда они их раньше не использовали?

Ага. Еще миг раздумий — и ответ нашелся. "Малазане могут быть кровожадными тиранами, но они не безумцы. Они понимают, что такое осторожность. Самоограничение.

Тисте Эдур лишены такого понимания, к сожалению.

К сожалению для Тисте Эдур, то есть…"

Он заметил Атрипреду Полутьму; она шла между летерийскими солдатами, что-то говоря спокойным тоном, отдавая тихие приказы. Похоже, взволнованные людишки действительно успокаивались за ее спиной.

Гралиец пошел к ним.

Полутьма поглядела ему в глаза и кивнула.

— Как поживает твой компаньон внизу? — спросила она, и Таралек подивился, как быстро она осваивает язык.

— Он ест. Сила возвращается, Атрипреда. Однако он остался равнодушен к событиям этого дня.

— Скоро его испытают.

Таралек пожал плечами. — Его это не заботит. А что тревожит Томада Сенгара? — спросил он тихо, подойдя ближе к ней.

Женщина долго колебалась. — Прошел слух, что среди малазанского флота есть корабль, некогда захваченный Эдур. В ином океане. Его передали под командование одного из сыновей Томада. Он путешествовал в Зародыш с миссией, о цели которой Император Рулад никому не рассказывал.

— И Томад думает, что сын его мертв.

— Другой возможности не существует. А потеряв одного сына, он, по правде, потерял и другого.

— Как это?

Она поглядела искоса и качнула головой: — Неважно. Но сегодня в Томаде Сенгаре родилась пламенная ненависть. К малазанам.

Гралиец пожал плечами: — Им уже встречалось немало врагов. Каладан Бруд, Соррел Таврит, Казз Д" Аворе, Аномандер Рейк…

При звуке последнего имени глаза Полутьмы чуть заметно расширились, губы шевельнулись. Она посмотрела за левое плечо Таралека. Сзади раздался мужской голос: — Это невозможно.

Гралиец отступил и повернулся к подошедшему.

Какой-то Эдур.

— Его звать Алрада Ан, — объяснила Полутьма, и в ее голосе прозвучал намек на некое тайное знание, разделяемое ими. — Как и я, он учит ваш язык. Быстрее, чем я.

— Аномандер Рейк, — сказал Эдур, — это Чернокрылый Лорд. Он пребывает у Врат Тьмы.

— Насколько я слышал, последнее время он пребывает в летающей крепости, называемой Отродье Луны. Он провел магическую битву с малазанами над городом Крепь. Аномандер Рейк был побит. Но не погиб.

На сухом, усталом лице воина — Эдур боролись недоверие и потрясение. — Ты должен рассказать еще. Скажи, как описывают этого Аномандера Рейка?

— Я мало что знаю. Высокий, чернокожий, серебряные волосы. Он носит проклятый двуручный меч. Точно ли это? Не знаю… но вижу по твоим глазам, Алрада Ан, что подробности точные. — Таралек помедлил, раздумывая, много ли можно им открыть — следующее его заявление показывает причастность к тайному знанию, разделяемому далеко не всеми. Но… "поглядим, что получится". Он постарался сказать по — летерийски: — Аномандер Рейк из Тисте Анди. Не Эдур. Судя по твоей реакции, воин, ты получил от меня неприятную весть. Ты потрясен, как и Томад Сенгар.

Воин вдруг начал прятать глаза. Он посмотрел на Полутьму, отвернулся и ушел.

— Есть вещи, — сказала Атрипреда, — о которых ты не имеешь понятия. И пусть так и будет. Незнание защищает тебя. Неразумно было показывать знакомство с летерийским языком.

— Думаю, — отвечал гралиец, — что Алрада Ан не настроен передавать кому бы то ни было содержание этого разговора. — Он улыбнулся, отыскав ее глаза: — Как и ты, Атрипреда.

— Таралек Виид, ты безрассуден.

Он сплюнул на ладони и провел по волосам, вновь удивившись гримасе отвращения на ее лице. — Атрипреда, скажи Томаду Сенгару так: это он безрассуден, рискуя всем ради испытания мастерства Икария.

— Ты кажешься очень уверенным.

— В чем?

— Что твой спутник явится самой великой угрозой для Императора Рулада. Увы, практика показала: все, бывшие столь же уверенными в себе, мертвы. Таралек Виид, их было ТАК МНОГО. Томад Сенгар должен быть уверен. Нужно заставить его поверить, прежде чем он решится привести твоего товарища к сыну.

— Сыну?

— Да. Император Рулад — младший сын Томада. Теперь он остался последним. Трое других пропали или погибли. Скорее погибли.

— Мне вдруг подумалось, — отвечал гралиец, — что Томаду нужно не доказательство мастерства Икария, а доказательство его слабости. Какой же отец желает гибели единственному сыну?

Вместо ответа Полутьма уставилась ему в глаза. А потом отвернулась.

Таралек Виид остался один. Лицо его мрачно нахмурилось.

* * *

Сержант Хеллиан отыскала запасы рома и теперь бродила по палубе с блаженной ухмылкой. Ползвона назад она весело голосила картульскую заупокойную молитву — ведь сама Бездна разверзлась над головами вместо небес.

Мазан Гилани, носящая сейчас не панцирь, а тяжелый шерстяной плащ, укуталась от холодного ветра и присела с группой солдат, не желающих попадаться под ноги матросам. Вражеский флот остался где-то к югу, затерялся во тьме. И доброго пути.

"Теперь у нас есть Верховный Маг. Настоящий. Этот Быстрый Бен был Сжигателем. Настоящий Верховный Маг, и он спас нам шкуры. Отлично".

Плащ ее украшал новый значок — серебро, огонь и золотая нить. Она гордилась работой своих рук. "Охотники за Костями. Да, мне нравится такое имя". Не такое зловещее, как Сжигатели Мостов. Значение его малость непонятно, но это и хорошо — ведь история Четырнадцатой тоже достаточно темная. Они успели так замутить водичку, что им самим все происходящее неясно и непонятно.

"Куда мы плывем, например. Что дальше? Почему Императрица отзывает нас? Разве Семиградье не надо восстанавливать, пополнять все брошенные гарнизоны?" Но ведь континент всё ещё держит за горло чума, и продыху нет.

"Но у нас есть Верховный Маг".

Молодая Синн придвинулась поближе, и Мазан Гилани распахнула плащ. Синн приникла к ней, повозилась и прикорнула на плече.

Рядом сержант Корд снова распекал Хряся, того, что так глупо помахал врагу с борта. Как будто битва была уже выиграна. Это Хрясь все испортил под стеной И'Гатана, припомнила она. А потом бежал, поднимая ноги выше оттопыренных ушей. Теперь он слушает сержанта с дурацкой улыбкой, расплываясь в восторге при каждом замысловатом коленце сержантской брани.

Если так пойдет дальше, подозревала Гилани, сержант бросится на Хряся и сдавит руками тощее горло с выпирающим кадыком (размером с большое яблоко). Просто чтобы стереть улыбку с глупого лошадиного лица.

Ручка Синн начала играться с грудью Гилани, выписывая круги у соска.

"Неужели чертовке такого тепла захотелось?" Мазан осторожно убрала руку, но та вскоре вернулась. Чудно. Черт побери, это первая рука, что хватает ее за весь поход.

— Все мертвы, — пробормотала Синн.

— Что? Кто "все мертвы", девочка?

— Они все мертвы. Тебе нравится? Думаю, нравится.

— Какие холодные пальцы. Кто мертвы?

— Большой.

Пальцы отдернулись, вместо них появился теплый розовый язык. И затанцевал.

"Дыханье Худа! Что ж, есть и худшие способы завершить проклятый день".

— Это моя сестра у тебя сидит?

Мазан Гилани подняла голову. Капрал Шип. — Да.

На лице солдата появилось виноватое выражение. — Она не рассказала… что произошло там, в поместье. С… ней. — Он заколебался. — Твой плащ не первый, под который она заползла. Но к женщине — в первый раз.

— Гм. Понимаю.

— Я хочу знать, что случилось. Понимаешь? Мне нужно.

Мазан Гилани кивнула.

— Я все могу понять, — сказал он, отвернувшись и потирая лицо. — Каждый справляется как умеет…

— Но ты ей брат, — кивнула она снова. — Ты будешь следить за ней, чтобы никто не совершил с ней неподобающего.

Вздох его был тяжким: — Спасибо, Мазан Гилани. Насчет тебя я не беспокоюсь…

— Не думаю, что ты должен беспокоиться о ком-то из нас. Эти взводы…

— Знаешь, — ответил он, и по щекам потекли слезы, — это меня и удивляет. Все, с кем я говорил — прошедшие через брюхо города — отвечают одними словами.

— Шип, — спокойно сказала она, — ты все еще из Ашокского Полка? Ты и другие?

Он покачал головой: — Нет. Теперь мы Охотники за Костями.

"Отлично". — У меня остались нитки. Может быть, в один прекрасный теплый день я одолжу у тебя плащ…

— Рука у тебя умелая. Я и другим расскажу. Не против?

— Не против. На этих раздувшихся гиппопотамах все равно заняться нечем.

— Я всё понимаю. То есть вообще всё…

— Иди поспи, капрал. Судя по дыханию, твоя сестричка занялась именно этим.

Он кивнул и ушел.

"Если солдат, не имеющий отношения к нашему скорбному странствию, попытается прихвастнуть… мы всем скопом сдерем с него кожу. Сорок человек и еще одна. Капитан Сорт".

По палубе пробежали четверо детей. Один залился хохотом. Синн завозилась в надежных руках Мазан и прижала губы к твердому соску. Дальхонезка смотрела на ребятишек и радовалась, что они справляются, находят свои способы исцеления. "Да, мы все справляемся как умеем".

Кого же видела Синн, когда говорила "все мертвы"?

"О боги, лично я знать не желаю. Сегодня — точно. Пусть спит. Пусть дети играют, а потом забираются под одеяльца. Давайте все поспим под качания морского зверя. Быстрый Бен одарил нас".

* * *

Брат и сестра стояли на носу корабля, обернувшись в теплые плащи, и смотрели на заполнившие северное небо звезды. Стонали над головами канаты, хлопали паруса — судно меняло курс, направляясь на запад, к темнеющей на фоне ночного моря гряде Олфарского полуострова.

Долгое молчание нарушила сестра. — Это окажется невозможным.

Брат фыркнул и отозвался: — Точно. Самая суть.

— Тавора не получит желаемого.

— Знаю.

— Ей не привыкать.

— Да уж. Имея дело с нами…

— Знаешь, Нил, он спас нас всех.

Его кивок остался незамеченным под толстым виканским плащом.

— Особенно Быстрого Бена.

— Согласна. Итак, мы согласны, что его присутствие нам на пользу?

— Думаю, да, — ответила Нетер.

— Сестра, ты так говоришь потому, что любишь его. Как женщины любят мужчин.

— Не будь дураком. Это сны… а то, что она делает…

Нил снова фыркнул: — Заставляет тебя тяжело дышать? Звериная рука, хватающая его за…

— Хватит! Я не о том. Просто… да, хорошо, что он с нашей армией. Но она… гм, я не знаю, как она относится к нему…

— То есть ты ревнуешь.

— Брат, мне надоели детские дразнилки. В том, как она его использует, есть что-то жестокое…

— Да, с этим я согласен. Но для нас с тобой гораздо важнее другое. Эрес'ал что-то нужно. Она преследует нас, словно шакал.

— Не нас. Его.

— Точно. Суть проблемы вот в чем: должны ли мы сказать Адъюнкту?

— Сказать что? Что некий солдатик в мокрых штанах важнее для нее и для ее армии, чем Быстрый Бен, Калам и Апсалар, сложенные вместе? Слушай, давай подождем, пока Верховный Маг не объяснит ей, что случилось.

— То есть если он скажет слишком мало, или объявит, что ничего не понял…

— Или станет задирать нос, выдавая себя за Первого Героя. Тогда и решим, что рассказать.

— Ладно.

Они помолчали в течение нескольких ударов сердца. Потом Нил сказал: — Не волнуйся так, Нетер. Полу-зверь-полу-женщина в пушистом меху не сумеет завоевать его сердце. Надеюсь.

— Но не моя рука… — Она резко оборвала себя, разразившись потоком самых гнусных виканских ругательств.

Нил улыбался в темноте. И радовался, что сестра не видит его лица.

* * *

Моряки заполонили трюм, растянувшись или свернувшись клубками под одеялами. Так много тел, что Апсалар невольно начала чувствовать, будто попала в общую могилу. Она встала, сбросив одеяло. Над головой качались две почти прогоревшие лампы. Воздух был спертым. Она схватила плащ и начала пробираться к люку.

На средней палубе воздух хлынул в легкие морозным, но благословенно свежим потоком. Она увидела двоих на носу. Нил и Нетер. Она решила пойти на корму, но там тоже кто-то стоял. Солдат, невысокий, плотный, обнаживший голову порывам холодного ветра. Он был почти лыс, только клочки волос на висках и затылке вяло мотались под ледяными потоками. Этот человек был ей незнаком.

Апсалар помедлила и, пожав плечами, встала рядом. Он услышал и повернул голову.

— Ты хочешь заболеть, солдат? — спросила она. — Хотя бы капюшон накинь.

Старик тихо проворчал что-то.

— Я Апсалар.

— Ты хочешь услышать мое имя? Но если я скажу его, будет только хуже. Молчание. Всегда лучше молчать.

Она проследила за пенным следом, выходившим из — под кормы. Вода слабо светилась. — Я не принадлежу к Четырнадцатой Армии, — сказала она.

— Не имеет значения. Мои дела ни для кого не секрет.

— Я недавно вернулась на Семиградье. — Апсалар помолчала. — Ты не один несешь груз прошлых поступков.

Он снова поднял голову: — Ты слишком юна, чтобы страдать от прошлых деяний.

— А ты, солдат — ты слишком стар, чтобы раскаиваться.

Он резко хохотнул и отвернулся.

Облака сползли с лика луны, но свет ее остался тусклым, туманным.

— Посмотри, — сказал он. — У меня хорошее зрение, но луна остается размытой. Или на ней тоже есть облака? Это иной, далекий мир. Другое Королевство, и другие армии крадутся через ее туманы, убивая друг друга, снова и снова взмахивая красными клинками и вытаскивая детей на улицы. Ручаюсь: сейчас они смотрят вверх и удивляются, что поднятые ими облака пыли мешают видеть наш мир.

— В детстве, — ответила Апсалар, — я думала, что там есть города, но нет войн. Просто прекрасные сады, в которых цветы цветут вечно, день и ночь, лето и зиму, заполняя воздух сладкими ароматами… знаешь, однажды я рассказала об этом другому. Потом он признался, что полюбил меня в ту ночь. За эту сказку. Понимаешь, он тоже был юным.

— А теперь он стал пустотой в твоих глазах?

Апсалар отпрянула: — Если ты решил разгадывать тайны моей души, представься.

— Но это все порушит. Все. Сейчас я просто солдат, один из тысячи. Ты поймешь, кто я такой, и все исчезнет. — Он поморщился и сплюнул в волну. — Ну хорошо. Ничто не вечно, в том числе незнание. Меня зовут Косой.

— Не хочу уколоть твое самолюбие — пусть и страдающее — но это имя мне ничего не открыло.

— Не врешь? Нет, вижу, что нет. Я не ожидал.

— Ну, ничего не изменилось. Так ведь? Ты ничего не знаешь обо мне, а я о тебе.

— Я уже забыл, на что это похоже. Тот молодой человек. Что с ним стало?

— Не знаю. Я бросила его.

— Ты его разлюбила?

Апсалар вздохнула: — Косой, все так сложно. Прошлое догоняет нас. Я любила его слишком сильно, чтобы спокойно следить, как он живет моей жизнью. Тем, чем была моя жизнь. И есть. Он заслужил лучшего.

— Женщина, ты полная дура. Посмотри на меня. Я одинок. Раньше я не спешил измениться. Но однажды проснулся — и было уже поздно. Сейчас только одиночество дарит мне покой. Неприятный покой. Вы любили друг друга — знаешь ли ты, как редко такое явление? Думаю, ты погубила себя — да и его тоже. Слушай! Найди его, Апсалар! Найди его и держись рядом с ним. Так у кого здесь больное самолюбие, а? У тебя, решившей, что перемены бывают только к худшему.

Сердце ее забилось. Апсалар не могла найти возражений. Любой довод, казалось, таял на устах. По коже ее потек холодный пот.

Косой отвернулся. — О боги, это была искренняя беседа. Острые углы, жизнь… я уже забыл. Мне плохо, голова кружится. — Он помолчал. — Не возражаешь, если мы поговорим еще? Просто Косой и Апсалар, между которыми ничего общего, кроме незнания друг друга.

Она с трудом склонила голову: — Я буду… только рада, Косой.

— Хорошо.

Женщина слушала, как затихают шаги за спиной. "Бедняга. Он правильно сделал, добив Колтейна, но он единственный не может жить с этим воспоминанием".

* * *

Спустившись в трюм, Косой замер, схватившись за веревочные поручни по сторонам трапа. Он мог бы сказать ей много чего еще, но не ожидал, что с такой легкостью пробьется сквозь защиту. Неожиданная ранимость.

"Любой бы подумал, что одержимая богом женщина становится гораздо круче и сильнее".

* * *

— Апсалар.

Она узнала голос и не повернула головы. — Привет, Котиллион.

Бог подошел и склонился над фальшбортом. — Нелегко было найти тебя.

— Я удивлена. Я все делаю по твоему приказу.

— В самом сердце Малазанской Империи. Этого никто не мог предполагать.

— Жертвы не стоят в ожидании ножа. Даже не подозревая, что стали жертвами, они могут все изменить.

Он помолчал. Апсалар чувствовала нарастающее напряжение. В мутном свете луны лицо бога выглядело усталым, в глазах появился лихорадочный блеск.

— Апсалар, я был… безответственным…

— Котиллион, в тебе много пороков, но безответственность в их число не входит.

— Значит, слишком легкомысленным. Случилось кое-что — и трудно понять, как именно. Как будто необходимые подробности утонули в пруде, и я могу только идти ощупью, полуслепой и не понимающий, что именно ищу.

— Резак.

Он кивнул: — Было нападение. Засада. Даже воспоминания земли, на которой все случилось, спутаны. Я мало что смог прочесть.

"И что же стряслось?" Она хотела спросить сейчас, пока он встревожен и уязвим… "не встревожен… он хочет что-то скрыть…"

— Рядом была деревушка — ее жители рассказали мне…

— Он мертв.

— Не знаю — там не было трупов, кроме мертвых лошадей. Одна могила, но ее раскопали и вынули тело. Не знаю, кто в ней лежал. Во всяком случае, контакт с Резаком потерян, и это тревожит сильней всего.

— Контакт потерян, — тупо повторила она. — Значит, Котиллион, он умер.

— Признаюсь в полном неведении. Есть лишь две детали, в которых я уверен. Хочешь узнать?

— Это важно?

— Решать тебе.

— Давай же.

— Одна из женщин, Сциллара…

— Да.

— Она родила и пережила роды. Ребенок остался на попечение жителей деревни.

— Это хорошо. А еще что?

— Геборик Легкокрылый мертв.

При этих словах она повернулась — но не к нему, а в сторону далекой мутной луны. — Руки Духа.

— Да. Сила — аура этого старика — она горела зеленым пламенем, она приобрела дикую ярость Трича. Безошибочное узнавание…

— И все же он погиб.

— Да.

— Там была еще другая женщина, скорее девочка.

— Да. Мы хотели получить ее. Темный Трон и я. Мне удалось понять, что она жива и находится именно в том месте, куда мы хотели ее поместить. С одной маленькой разницей…

— Ей управляете не вы с Темным Троном.

— Апсалар, мы хотели вести ее, а не управлять. К сожалению, о новом хозяине такого не скажешь. Это Скованный Бог. — Он нерешительно добавил: — Фелисин Младшая стала Ша'ик Возрожденной.

Апсалар кивнула: — Словно меч убивает своего создателя… циклы правосудия.

— Правосудие? Ради богов, Апсалар, правосудием здесь и не пахнет.

— Да неужто? — Она взглянула ему в глаза. — Я прогнала Резака, опасаясь, что он погибнет, если останется рядом. Я прогнала его — и этим убила. Ты желал использовать Фелисин Младшую — и она стала пешкой в руке другого бога. Трич желал, чтобы его Дестриант вел поклонников на войну — а его убили посреди пустыни, ни за что. Раздавили череп, как тигренку. Так много возможностей потеряно. Скажи, Котиллион, какое задание получил Резак, войдя в их компанию?

Бог промолчал.

— Ты, наверное, велел ему защищать Фелисин? Он не смог. Жив ли он? Может быть, в мертвых ему будет лучше.

— Неужели ты говоришь искренне, Апсалар?

Она закрыла глаза. "Нет, не искренне. Боги, что мне делать с такой болью? Что мне остается?"

Котиллион осторожно протянул к ней руку, предварительно сняв черную перчатку. Провел пальцами по щеке. Она ощутила холодную влагу. Апсалар и не знала, что плачет.

— Ты замерзла, — тихо произнес он.

Женщина кивнула и внезапно затрясла головой: внутри ее все рушилось. Она бросилась в объятия бога и неудержимо зарыдала.

— Я найду его, Апсалар, — сказал он. — Клянусь. Я найду истину.

"Истина, о да. Словно один камень падает за другим. И еще, и еще. Свет угасает, вокруг смыкается тьма, сыпется песок и гравий, и воцаряется тишина. Последний камень положен. А теперь попробуй вздохнуть, дурачок. Один вздох".

Вокруг луны быстро собирались тучи. Сады умерли, один за другим.

Глава 19

Жестокое непонимание, ты выбираешь форму и размер

Ты глину мокрую в руках сжимаешь

И снова кружится гранита колесо, сосуды

В огне твердеют, дел твоих становятся щитами

И непонятные решенья в темноте таят

Невидимыми под слоистой коркой, ожидая

Прибытия усталой смерти, окончания пути

И в них ты спишь. Тогда, слепцы в печали, мы

Тебя поднимем высоко, восславим громко

Все то, чем ты и не бывало никогда

И понесем к могиле гниль внутри сосуда

Я встану среди плакальщиков, недовольный

И полный подозрений, а сосуд взорвется прахом —

О, как я ненавижу похороны!

Тайны Глины,

Панит Фенал

Его глаза открылись. Темнота. Он лежал неподвижно, пока разум не смог различить звуки. Они из двух источников, решил Баратол. Один далеко, другой совсем рядом. Осторожность советовала уделить внимание первому.

Шорох простыней, потревоженных руками, тихий скрип песка, приглушенный шепот. Растянутый выдох, смена положения тел; звуки стали ритмичными, дыхания двух людей слились в одно.

Вот и хорошо. Видит Худ, Баратолу совсем не нравилось затравленное выражение глаз Резака. Он неслышно помолился, чтобы Сциллара в будущем не омрачила жизнь мальчика изменой. Если такое случится, Резак почувствует такое отвращение к жизни, что не сможет выдержать.

Но всё это от него не зависит. Тоже хорошо.

Итак… другой, далекий звук. Ритмичный шелест, более медленный, чем все ускорявшееся соитие по ту сторону чадящего очага. Как будто ветер тревожит верхушки деревьев… но тут нет деревьев. И ветра.

"Это море".

Наступало утро, восток побелел. Баратол услышал, как Сциллара откатилась и легла на бок, успокаивая частое дыхание. Резак натягивал одеяло; затем он повернулся на бочок и тут же захрапел.

Сциллара села. Щелчок железа по кремню, искры. Она раскуривает трубку. Последние монеты были потрачены женщиной на запас ржавого листа — вчера им встретился небольшой караван, идущий вглубь материка. Они внезапно столкнулись на узкой горной тропе. Обмен косыми взглядами; на лицах торговцев появилось явное облегчение.

Чума прекратилась. Об этом объявили таноанские Странники Духа, снявшие самочинную блокаду острова Отатарал.

Баратол и его спутники стали первыми людьми, встреченными караваном после пустой деревни, где их высадило морское судно. Купцы, привезшие повседневные товары из Руты Джелбы, начинали страшиться, что едут в страну духов.

Два дня грубостей Сциллары — и Баратол начал жалеть, что покинул свою кузницу. "Ржавый лист и любовные забавы. Женщина успокаивается, и слава Худу".

Сциллара сказала: — Хочешь, я приготовлю завтрак?

Он перевернулся на спину и сел, рассматривая ее в слабом свете.

Пожатие плеч. — Женщины это умеют. Ты встревожен?

— Почему бы? — пророкотал он. И посмотрел на неподвижную спину Резака. — Он действительно уснул?

Сциллара кивнула: — Много ночей он почти не спит — боится кошмаров. К тому же он устал, поёрзав на мне. Надеюсь, это поможет спать спокойно.

— Рукоплещу твоему альтруизму, — буркнул Баратол, садясь с очагу и вороша уголья кончиком ножа. Из полумрака показался ухмыляющийся Чаур.

— И правильно, — ответила Сциллара.

Он поднял лицо: — Между вами лишь это?

Женщина отвернулась, резко затянувшись дымом.

— Не повреди ему, Сциллара.

— Дурак ты, что ли? Я делаю как раз наоборот.

— Я так и подумал. Но что, если он влюбится в тебя?

— Не влюбится. Не сможет.

— Почему бы?

Она встала и пошла к тюкам. — Разведи огонь, Баратол. Горячий чай поможет изгнать холод из костей.

"А у тебя в костях есть что-то кроме холода?"

Чаур подошел к Сцилларе и погладил по волосам. Она, не обращая внимания, начала выкладывать пакеты с едой.

Чаур зачарованно следил за каждым клубом выдыхаемого ей дыма.

"Да, парень, сказки говорят — некоторые демоны дышат огнем".

* * *

Они не будили Резака. Он проснулся в начале дня, подскочив со сконфуженным, виноватым выражением лица. Солнце было яркое, но мягкий восточный бриз не давал земле слишком сильно раскалиться.

Баратол следил за Резаком. Парень отыскал взглядом Сциллару, сидевшую спиной к камню, и вздрогнул, когда она подмигнула ему и послала воздушный поцелуй.

Чаур кружил у лагеря, словно возбужденный пес. Рокот волн стал громче — его доносил ветер — и дурачок не мог сдержаться, стремясь открыть источник незнакомых звуков.

Резак с усилием отвел взор от Сциллары и поглядел на Чаура. — Что это с ним?

— Море. Он никогда его не видел. Даже не знает, что оно такое. Резак, у нас есть чай, а те пакеты перед Сцилларой — завтрак.

— Уже поздно, — сказал он, вставая. — Нужно было разбудить. — И вдруг замер: — Море? Сбереги Беру, мы так близко?

— Разве ты не чуешь его, не слышишь?

Резак улыбнулся — искренней улыбкой, первой, которую Баратол заметил на его лице.

— Кто-нибудь заметил вчерашнюю луну? — спросила Сциллара. — Она была потрепанной. Странной, как будто в ней прогрызены дырки.

— Некоторые из дырок, — отозвался кузнец, — стали больше.

Она облегченно кивнула: — Да, я так и думала, только не верила себе. Что бы это означало?

Баратол пожал плечами: — Говорят, что луна — другой мир вроде нашего, и на ней живут люди. Иногда что-то падает с небес нашего мира. Камни. Огненные шары. Рассказывают, что падение Увечного Бога было чем-то вроде этого. Целые горы свалились сверху, разрушая континенты и заполнив дымом и пеплом полнеба. — Он обвел взором Сциллару и Резака. — Думаю, на луне стряслась такая же беда.

— Как будто бог упал на нее?

— Да, вроде того.

— И что же означают темные пятна?

— Откуда мне знать. Может, пепел и дым. Или куски, отвалившиеся от мира.

— Она стала больше…

— Да. — Баратол снова задвигал плечами. — Дым и пепел распространяются. Это вполне понятно.

Резак торопливо приканчивал завтрак. — Простите, что заставил ждать. Пора в путь. Хочу поглядеть, что там в покинутой деревне.

— Все, что нам нужно — нечто плавучее.

— Надеюсь, мы его найдем. — Резак стряхнул крошки, кинул в рот последнюю фигу и вскочил. — Я готов, — пробормотал он с набитым ртом.

"Ну, Сциллара, ты сотворила чудо".

* * *

По улице рыбачьего селения разбросаны сухие, погрызенные кости. Двери хижин, таверны и складов малазанского купца распахнуты, песок уже засыпал пороги. По обеим сторонам каменной пристани привязаны полузатопленные лодки, а в мелкой гавани стоят на якорях две небольшие караки.

Чаур застыл на том месте, с которого его взор впервые упал на море с его белопенными волнами. Он улыбался, но по щекам текли невольные, неудержимые слезы; казалось, он пытается петь, не открывая рта, издавая странное мяуканье. Из носа текло, и в мелком песке под ногами уже образовались куличики.

Сциллара бродила по деревне, отыскивая все, что может пригодиться в путешествии. Веревки, корзины, фляжки, сухофрукты, сети, багры, соль для рыбы — все, что попадется. По большей части ей попадались оскверненные собаками останки рыбаков. У пристани стояло два прочных склада, оба на замке. Баратол помог открыть двери, и внутри они нашли больше припасов, чем могли бы унести.

Резак поплыл обследовать караки, вскоре вернувшись с сообщением, что обе целы и во всем подобны друг дружке. Суденышки оказались близнецами по длине, осадке и оснащению.

— Делал один человек, — сказал Резак. — Думаю так. Баратол, ты смог бы судить вернее.

— Верю на слово, Резак. Мы можем брать любую.

— Да. Разумеется, они могут быть собственностью тех торговцев…

— Нет, они джельбанские. Как называются?

— Левая "Хвост Дхенраби", вторая "Горе Санала". Интересно, кто такой Санал?

— Мы возьмем "Горе". Не спрашивай, почему.

Сциллара засмеялась.

Резак обошел лодки у пристани. — Нужно поднять одну из них, чтобы перевезти припасы.

Баратол поднялся: — Я выберу припасы на складе.

Сциллара посмотрела в спину грузному мужчине и перенесла все внимание на даруджа. Тот отыскал черпак из тыквы и освобождал одну из лодок от воды. — Хочешь, помогу?

— И так ладно. Наконец-то можно хоть что-то делать.

— А ночью делать было нечего?

Он метнул ей пугливый взгляд: — Никогда не пробовал молока.

Онаулыбнулась, набивая трубку: — Пробовал. Только забыл.

— Ах. Думаю, ты права.

— Ты был нежнее, чем моя краснолицая кровомушка.

— Ты ей даже имени не дала?

— Нет. Пусть новые мамаши перессорятся.

— Даже мысленно? Ну, кроме "кровомухи", "пиявки" и "лошадиной глисты".

— Резак, ты не понимаешь. Если я дам ей настоящее имя, придется развернуться и поспешить назад. Придется принять дитя.

— Извини, Сциллара. Ты права. Я ничего ни в чем не понимаю.

— Нужно больше доверять себе.

— Нет. — Он помолчал, уставившись на восточное море. — Я ничего не сделал, чтобы… доверять себе. Посмотри, что случилось, когда Фелисин Младшая мне доверилась. Даже Геборик — он сказал, я стремлюсь к лидерству, сказал, пусть так и будет. Значит, он мне тоже доверял.

— Проклятый идиот. Нас подловили Т'лан Имассы. Ты думаешь, мы хоть что-то смогли бы сделать?

— Не знаю. В том и дело.

— Геборик был Дестриантом Трича. Они убили его легче, чем хромую собаку. Они отрубили ноги Серожабу, словно он был мясной закуской. Резак, люди вроде тебя и меня не способны остановить подобных тварей. Они зарубили бы нас и перешагнули через тела, вот и все. Да, это трудно принять. Мы ничтожества, мы ничего не значим. От нас никто ничего и не ждет. Так что лучше пригибаться пониже и не попадаться на глаза существ вроде Имассов, богов и богинь. Ты, я, Баратол и Чаур. Мы те, кто — если удастся — сможем выжить и убрать за ними, сложить все на места. Вернуть нормальный мир. Именно это мы и делаем, когда можем — посмотри, ты воскрешаешь мертвую лодку — возвращаешь ей функцию. Смотри, Резак, она стала похожа на нормальную. Разве не приятно?

— Ради Худа, — замотал головой Резак, — Сциллара, мы не рабочие термиты, расчищающие тоннель после того, как над ним протопал беззаботный бог. Этого слишком мало для нас.

— Я не говорю, что этого достаточно. Я говорю, что нам надо с чего-то начать. Восстановить деревню и наши жизни.

Баратол все это время сновал туда — сюда, перенося вещи. Теперь и Чаур робко приблизился к воде. Немой снял поклажу с лошадей, в том числе и запакованный труп Геборика, и животные — без седел и уздечек — махали хвостами, бродя вдоль полосы прибоя.

Резак начал загружать лодку.

Вскоре он остановился и криво усмехнулся: — Разжигать трубку — отличный способ увиливать от работы.

— Ты сам сказал, что помощь не нужна.

— При вычерпывании.

— Чего ты не понимаешь, Резак, это потребности духа в вознаграждении, не упоминая уже о ясности ума, исходящей от отдыха. Не понимая, ты чувствуешь негодование, отравляющее кровь твоего сердца. Ты становишься злым, а такая злоба убивает, ест человека изнутри.

Он долго смотрел на нее. — То есть я просто завидую?

— Разумеется. Но я сочувствую тебе и потому милосердно воздерживаюсь от суждений. Скажи, ты способен на то же самое?

Баратол притащил подмышками пару фляг. — Поднимай задницу, женщина. Ветер попутный — чем скорее мы выйдем, тем лучше.

Она отдала честь и вскочила: — Иди же, Резак, человек склонный к лидерству. Смотри на него, слушай и учись.

Дарудж озадаченно смотрел на нее. На его лице читалось: "Ты же только что сказала"…

"Да, сказала, мой юный любовник. Мы, люди, противоречивы, но этого не нужно бояться, даже если ты озадачен. Составь список людей, любящих постоянство — и поймешь, что в нем одни тираны или склонные к тирании. Желающие править тысячами, или мужем, или женой, или трусливым ребенком. Не бойся противоречий, Резак. Они — самая суть разнообразия".

* * *

Чаур держал руль, пока Резак и Баратол работали с парусами. День выдался ясный, ветер был силен; карака неслась по волнам, будто дерево ее ожило. Нос то и дело нырял в воду, поднимая тучу брызг, и Чаур по-детски хохотал от чистой радости.

Сциллара уселась в середине палубы, растянулась, подставив лицо ласковому солнцу.

"Мы плывем на караке под названием "Горе" с трупом на борту. Резак намерен доставить тебя в место последнего упокоения. Геборик, ты знал, что рядом, в тени твоей, существует такая преданность?"

Баратол пробежал куда-то; Чаур в очередной раз захохотал, и женщина увидела ответную улыбку на помятом, покрытом шрамами лице волна. "О да, воистину благословенная музыка. Так неожиданно, так невинно, так необходимо…"

* * *

К Онреку Сломанному возвращались свойства смертного; он вспомнил, что жизнь несовершенна. Не то чтобы ранее он питал иллюзии. Нет, он не питал иллюзий ни в чем. И все же прошло немало времени — неслышимой фугой — пока Онрек не сообразил, что он ощущает… нетерпение.

Враг вернется. Пещера огласится стонами, звоном оружия, яростными боевыми криками. Онрек встанет рядом с Траллом Сенгаром, они будут в бессильной ярости следить за гибелью все новых детей Миналы.

Разумеется, слово "дети" к ним больше не подходит. Будь они Имассами, битва сошла бы за обряд перехода во взрослые. Они могли бы уже брать жен, возглавлять охоты, присоединять свои голоса к ночным песням клана, когда тьма приходит, напоминая: в конце жизненной тропы всех поджидает смерть.

Возлежание с любимой также принадлежит ночи, ибо первый костер жизни возгорелся в сердце истинной тьмы, замигав, изгоняя извечное отсутствие света. Возлежать с любимой — означает прославлять сотворение огня. "Из огня внутреннего — во внешний мир".

Но здесь, в расселине, тьма царит невозбранно, ибо нет здесь огня души, жара любви. Есть только обещание смерти.

И Онреку не терпелось встретить смерть. В ожидании забвения нет славы. Если жизнь полна смысла и имеет цель, забвение придет неожиданно, незримо. Полнота бытия и, миг спустя — все пропало.

Онрек был Т'лан Имассом клана Логроса и хорошо знал тяжкую цену войн на истощение. Дух утомляется сверх всякого предела, и впереди не видно спасения. Только бесконечные повторы. Родичи падают по сторонам, разрубленные, недвижные, с остановившимися взорами — созерцая сцену, которую им предстоит видеть вечно, отмеряя одно равнодушное столетие за другим. Боязливое животное пробежало мимо, зеленые ростки пробили почву после дождя, птицы склевали семена, муравьи построили замок…

Тралл Сенгар подошел туда, где стоял Онрек, закрывая телом узкий вход. — Моноч Охем сказал, что Эдур удалились от нас. На время. Похоже, что-то заставило мой род отступить. Друг, я полагаю, что нам дана передышка. Нежеланная. Не знаю, смогу ли я сражаться, если остыну.

— Когда ты не сможешь сражаться, тебе подарят забвение и равнодушие.

— Я не думаю, что они перестанут подчиняться ей. Но в этом был бы смысл. Думаю, она желает, чтобы дети ушли, оставив небольшую группу обреченных. Обреченных, как и мы. — Он пожал плечами. — Панек не удивился бы.

— Другие дети следуют за ним. Они его не бросят. И матерей не бросят.

— Оставшись, они разобьют наши сердца.

— Да…

Тисте Эдур огляделся: — Ты сожалеешь, Онрек, что вернул себе чувства?

— Пробуждение души служит напоминанию.

— О чем?

— О том, отчего я назван "Сломанным".

— Ты не более сломан, чем все мы.

— Не как Моноч Охем или Ибра Гхолан.

— Да, не как они.

— Тралл Сенгар, когда начнется атака, знай — я уйду от тебя.

— Неужели?

— Да. Я намерен бросить вызов их вождю. Сразить его или пасть в бою. Возможно, если я заставлю их заплатить великую цену, они отринут союз со Скованным Богом. Или хотя бы отступят надолго.

— Понимаю. — Тралл улыбнулся. — Друг, мне будет недоставать тебя в последние мгновения жизни.

— Если я преуспею, Тралл, я вернусь к тебе.

— Тогда убей их вожака поскорее.

— Таково мое намерение.

— Онрек, я слышу в твоем голосе нечто новое.

— Да.

— И что это?

— Это означает, что Онрек Сломанный открыл не только нетерпение, но и кое-что еще.

— Что же?

— Вот что: мне надоело защищать незащитимое. Мне надоело видеть гибель друзей. В грядущем бою ты ужаснешься мне. Ты увидишь то, чего не могут достичь Ибра Гхолан и Моноч Охем. Тралл Сенгар, ты увидишь Т'лан Имасса, возродившего в себе гнев.

* * *

Банашар открыл дверь и пошатнулся на пороге, схватившись рукой за косяк. Вошел в жалкую комнатушку. Кислая вонь измятой постели, засохшая еда на столике под заколоченным окошком. Он помялся, раздумывая, зажигать ли лампу — но масло почти кончилось, а купить нового он позабыл. Бывший жрец почесал щетину на подбородке, и ему показалось, что кожа онемела.

Треск стула, стоявшего в шести шагах, у дальней стены. Банашар застыл, пытаясь пронзить взором тьму. — Кто тут?

— Мало в нашем мире есть вещей более жалких, — сказал сидевший на стуле, — нежели бывший Демидрек в полном отчаянии. Ты напиваешься каждый вечер и лежишь в этом мерзком клоповнике. Почему бы?

Банашар шагнул вправо и тяжело плюхнулся на койку. — Не знаю, кто ты таков, — ответил он, — и не вижу причин отвечать.

В ответ послышался вздох. — Ты посылаешь одно таинственное послание за другим. Ты все отчаяннее молишь о встрече с Верховным Магом Тайскренном.

— Тогда ты должен бы понять, — сказал Банашар, пытаясь избавиться от пьяной тупости (чему очень способствовал ужас), — что дело касается лишь посвященных Д'рек…

— Это понятие больше не относится ни к тебе, ни к Тайскреннну.

— Есть нечто, что не может быть оставлено позади. Это знает Тайскренн, знаю и я…

— Сейчас Верховный Маг не знает ничего. — Незнакомец помолчал и, кажется, начал изучать собственные ногти. Затем сказал иным тоном: — Пока не знает. А может, и никогда не узнает. Видишь ли, Банашар, это решать мне.

— Ты кто?

— Тебе еще рано знать об этом.

— Зачем ты перехватываешь мои письма?

— Ну, строго говоря, я ничего такого не делал.

Банашар нахмурил лоб: — Ты только что сказал, что все решаешь.

— Да, решаю. Решаю, остаться ли мне в сторонке, как и раньше — или вмешаться. Если, гм… причина будет достаточно весомой.

— Тогда кто блокирует мои усилия?

— Пойми, Банашар, что Тайскренн прежде всего маг Империи. Его прошлое более не важно…

— Не так. Если учесть, что я узнал…

— Расскажи мне.

— Нет.

— Попробуй вначале убедить меня.

— Не могу, — сказал он, комкая простыню по бокам.

— Безопасность Империи?

— Нет.

— Ну, начало положено. Ты сказал, что дело касается бывших последователей культа Д'рек. Могу предположить, что это имеет отношение к череде таинственных смертей жрецов Змеи. Смертей? Скорее жестоких убийств. Скажи, остался ли хоть кто-то? Хоть один человек?

Банашар молчал.

— Разумеется, кроме тех, — продолжал незнакомец, — что по разным причинам отпали от культа. От поклонения.

— Тебе известно слишком многое, — сказал Банашар. Нужно было покинуть эту комнату. Нужно было ночевать каждый раз в разных местах. Но он не думал, что хоть кто-то знающий его остается в живых. Неужели не все убиты? "И я знаю, за что. О боги, хотелось бы мне сохранить неведение".

— Тайскренна изолируют, — произнес незнакомец. — Тщательно и весьма эффективно. Как профессионал, признаюсь в некотором восхищении. Увы, мое восхищение сопряжено с не меньшей тревогой.

— Ты Коготь.

— Отлично. В тебе осталась хоть капля прежней мудрости, пьянчуга Банашар. Да. Мое имя Жемчуг.

— И как ты нашел меня?

— Важно ли это?

— Для меня — важно.

Новый вздох, взмах руки. — О, как это скучно. Я выследил того, кто, в свою очередь, выслеживал тебя — с кем ты говоришь, куда ходишь, все как следует.

— Следует? Интересно, для чего это?

— Ну, могу предположить, для подготовки убийства. Когда хозяин шпиона решит, что время пришло…

Банашар задрожал, по телу потек холодный, липкий пот. — Тут нет ничего политического, — прошептал он, — ничего, касающегося Империи. Никакого повода для…

— Есть. Ты сам подставил себя, Банашар. Не забудь, что Тайскренна изолируют. Ты хочешь прорвать блокаду, пробудить Верховного Мага…

— Почему он допускает такое? — воскликнул Банашар. — Он не глупец…

Послышался тихий смех. — О да, Тайскренн не глупец. В этом и кроется ответ.

Банашар близоруко заморгал. — Я должен увидеться с ним, Жемчуг.

— Пока что ты меня не убедил.

Последовало долгое молчание. Банашар сомкнул глаза и закрыл их ладонями, как будто молясь о прощении. Сейчас ему могут помочь только слова. Слова, сказанные этому типу. О, как ему хочется, чтобы слов… хватило. "Коготь, готовый стать моим союзником? Почему? Потому что у Когтя появился… соперник. Новая организация, посчитавшая нужным возвести непроницаемую стену вокруг Верховного Мага Империи. И как это характеризует новую организацию? Они видят в Тайскренне врага, или желают отдалить его от дел, так, чтобы бездействие казалось лучшим выходом даже ему самому. Они знают, что он знает, и хотят посмотреть, будет ли он сопротивляться. Однако он не сопротивляется, заставляя их думать, что стал слабым. Все ждут. О боги, во что мы ввязываемся?"

Банашар заговорил, не отрывая рук от лица: — Я хочу спросить у тебя кое-что, Жемчуг.

— Давай.

— Представь себе замысел самый обширный. Представь, что он измеряется тысячелетиями. Представь стареющие лики богов, богинь, вер и цивилизаций…

— Представил. И в чем вопрос?

Жрец колебался. Он медленно опустил руки и вгляделся сквозь полутьму в смутное, серое лицо напротив. — Какое преступление хуже, Жемчуг: когда бог предает своих поклонников, или когда они предают своего бога? Если поклонники решились творить зверства во имя бога? Что хуже, Жемчуг? Скажи.

Коготь был неподвижен в течение дюжины ударов сердца. Потом дернул плечом: — Ты спрашиваешь у лишенного веры.

— Кто сможет судить лучше?

— Боги предают поклонников постоянно. Насколько я могу судить. Каждой не принятой мольбой, каждым отвергнутым призывом о помощи. Полагаю, в этом и суть веры.

— Неудача, молчание и равнодушие богов? Так ты понимаешь веру, Жемчуг?

— Я же сказал, что не гожусь в судьи.

— Но где здесь ИСТИННОЕ предательство?

— Это зависит… Если бог почитаем ради благ почитания, ради удовлетворения поклонника… Если между ними нет морального соглашения — то нет смысла и в понятии "предательство".

— Для кого, ради кого действует бог? — воскликнул Банашар.

— Если придерживаться вышеупомянутого допущения, бог действует лишь ради себя самого или себя самой.

— В конце концов, — склонился к нему Банашар (голос его стал хриплым), — кто мы такие, чтобы судить?

— Как скажешь.

— Да.

— Не если между богом и поклонником заключен нравственный договор, тогда каждый отказ от помощи означает предательство…

— Это при условии, что просящий милости у бога сам связан некоторой моралью.

— Верно. Муж, просящий, чтобы его жена погибла в ужасной катастрофе и он смог бы взять в жены любовницу, вряд ли может рассчитывать на сочувствие сколько — нибудь уважающего себя бога.

Банашар расслышал в голосе Когтя иронию, но решил игнорировать ее. — А если жена — тиранша, избивающая детей?

— Ну, тут хороший бог должен действовать, не дожидаясь молитв.

— То есть сама молитва эта будет злом, невзирая на ее мотивы?

— Ну, Банашар, в моем сценарии любые мотивы становятся сомнительными. Учти наличие любовницы…

— А если любовница станет весьма доброй и любящей мачехой?

Жемчуг фыркнул, рубанув рукой по воздуху: — Проклятие! Хватит болтовни. Валандайся с моральными парадоксами в одиночку. Не вижу никакого смы… — Его голос затих.

Банашар молчал. Сердце его стало грудой пепла. Он пытался не дать себе зарыдать вслух.

— Они не умоляли, не просили, не искали помощи, — сказал Жемчуг. — Их молитвы были требованием. Предательство… с их стороны. — Коготь склонился на стуле. — Банашар. Ты намекаешь, что Д'рек убила их всех? ВСЕ СВОЕ СВЯЩЕНСТВО? Они изменяли ей! Каким образом? Чего они требовали?

— Идет война, — уныло ответил Банашар.

— Война. Между богами, да… о боги! Ее поклонники встали не на ту сторону!

— Она услышала их, — Банашар заставлял себя отвечать. — Она поняла, что они сделали выбор. Выбрав Увечного Бога. Они требовали силу крови. Хорошо, решила она, если они так жаждут крови… она даст им желаемое. — Он уже шептал. — Все, чего они желают.

— Банашар, погоди… Почему сторонники Д'рек избрали кровь и силу крови? Это путь Старших. В твоих словах нет смысла.

— Культ Змеи весьма древний. Даже мы не смогли определить, насколько он стар. В "Глупости Готоса" — в тех фрагментах, что есть в Храме — упоминается о богине Повелительнице Гниения, Госпоже Червей. Полудюжина титулов. Однако недавно эти свитки пропали…

— Когда?

Банашар горько улыбнулся: — В ночь бегства Тайскренна из Великого Храма Картула. Он захватил их. Они должны быть у него. Понимаешь? Что-то не так! Совсем не так! Мое знание и знания Тайскренна — его доступ к "Глупости" — мы должны потолковать, мы должны найти смысл произошедшего, его значение. Это важнее высшей власти. Война идет между богами — но скажи мне, чья кровь прольется? Случай с культом Д'рек — только начало!

— Боги предадут нас? — Жемчуг откинулся на спинку стула. — Нас. Смертных. Верим мы или нет, наша кровь оросит землю. — Он помолчал. — Возможно, мы сможем убедить Тайскренна. Если выпадет случай. Но как насчет других жрецов — ты взаправду веришь, что убедишь и их? И что ты им скажешь? Банашар, ты будешь призывать к реформации? К некоей революции среди верующих? Они посмеются тебе в лицо.

Банашар отвернулся. — Мне… наверное… Но Тайскренн…

Собеседник замолк. Комнату залил тусклый свет — наступал день, холодный и унылый. Наконец Жемчуг вскочил одним плавным безмолвным движением. — Это дело Императрицы…

— Ее? Не будь дураком…

— Осторожнее, — тихо сказал Коготь.

Банашар старался думать четко. Его не отпускало отчаяние. — Она вступит в игру, освободив Тайскренна от должности Имперского Мага. Тогда он сможет действовать. Если верить слухам о Серой Богине, терзающей Семиградье, становится ясно: война богов уже началась, они мириадами способов манипулируют миром смертных. Будет мудро с ее стороны противостать угрозам.

— Банашар, — ответил Жемчуг, — слухи преуменьшают истину. Умерли уже сотни тысяч. Может, и миллионы.

"Миллионы?"

— Я расскажу Императрице, — повторил Жемчуг.

— Когда ты уходишь? "И что с теми, что изолируют Тайскренна? Теми, что планируют убить меня?"

— Нет надобности, — сказал, направившись к двери, Коготь. — Она прибудет сюда.

— Сюда? Когда же?

— Скоро.

"Зачем?" Но он промолчал, ибо Коготь уже вышел.

* * *

Искарал Паст влез на мула и заставил его ходить кругами по палубе. Он заявил, что животному необходимо упражняться. Со стороны казалось, что он трудится больше, чем его нелепый слуга — каждые пятьдесят ударов сердца приходилось спрыгивать со спины и уговаривать мула продолжать движение.

Больной и усталый на вид Маппо прислонился спиной к стене рубки. Он плакал во сне каждую ночь, а просыпаясь, понимал, что кошмару удалось проникнуть сквозь барьер сновидений. Все дни он проводил лежа под какой-то шкурой, трясясь от лихорадки. Болезнь эта была рождена от страха, вины и стыда. Слишком много неудач, слишком много ошибочных решений; слишком долго он брел на ощупь.

Ради дружбы он предал единственного друга.

"Я отомщу за все. Клянусь в том перед всеми духами Треллей".

Стоявшая на носу женщина по имени Злоба почти исчезла за сизо-бурой завесой из песка и дыма. Ни один из мотавшихся по палубе бхок'аралов к ней близко не подходил.

Она беседовала. Так объяснял Искарал Паст. С духом, который "не отсюда". Даже на взгляд Маппо эта дымка, напоминавшая пылевую бурю над желтеющей травой, была совершенно не к месту посреди моря.

Пришелец, наделенный силой… и эта сила все увеличивалась.

— Маэл, — дико захохотав, сказал Паст. — Он сопротивляется и получает по носу. Ты чуешь его ненависть, Трелль? Его бешенство, его ярость? Хе — хе. Но она его не боится, о да, она никого не боится!

Маппо не понимал, кого он называет "она", и не находил в себе силы спросить. Сначала он подумал, что Верховный Жрец говорит о Злобе; но вскоре стало совершенно ясно, что явившаяся на носу сила ничем не похожа на силу Злобы. Ни драконьего зловония, ни холодной жестокости. Нет, доносившиеся до Маппо порывы ветра были теплыми, сухими, пахли степными травами.

Разговор начался на рассвете, а сейчас солнце прямо над головами. Да, кажется, у них нашлось много тем для обсуждения…

Маппо заметил двух паучков, огибающих его мокасин. "Клятая ведьма, ты никого не обдуришь!"

Какая тут связь? Безымянное судно, два шамана из Даль Хона, страна желтых трав, акации, громадные стада и большие кошки — саванны — а теперь… посетительница, шагающая через чуждые моря.

— О да, он в гневе, — прокричал Паст. — Но ты чуешь его нежелание? О, он борется, но знает, что она, решившая быть не во многих местах, а лишь в одном, гораздо сильнее его! Осмелится ли он сосредоточить себя? Ха, он даже не желал нынешней глупой войны! Но именно противоречивость и дает его последователям свободу делать что хочешь!

Тут Верховный Жрец Тени упал с мула и дико заорал. Животное дернулось, заскакало, заревело, пытаясь повернуться мордой к несчастному хозяину. Потом мул издал нечто, на слух Маппо, слишком похожее на смех.

Искарал Паст замер и поднял голову. — Она ушла.

Ветер стал ровным и сильным. Разумеется, он дул в нужном направлении.

Маппо увидел, что Злоба уже сошла с носового возвышения. Она выглядела усталой и чем-то недовольной. — Ну и? — спросил Паст.

Взгляд Злобы скользнул по лежащему на палубе. — Ей придется на время оставить нас. Я пыталась отговорить но, увы, не сумела. Это означает, что мы… рискуем.

— Чем это? — вмешался Маппо.

Она скользнула взглядом и по нему: — Разумеется, попасть под действие капризов природы. Зачастую мир оказывается ареной опасных случайностей. — Она снова обратилась к Искаралу Пасту. — Верховный Жрец, прошу вернуть хотя бы некоторый контроль над бхок'аралами. Они развязывают узлы, не говоря уже, что повсюду набросали всякую гадость в качестве приношения тебе.

— Некоторый контроль? — сказал Паст, севший и состроивший дикую гримасу. — Но они сами управляют судном!

— Не будь дураком! Судном управляют духи. Прежде всего духи Тисте Анди. Конечно, думать иначе было весело… но сейчас твои тупоголовые поклонники стали помехой.

— Помехой? Ты да же не представляешь, какой! Ха! — Он склонил голову набок. — Да, пусть подумает. У нее появляется такая милая морщина на лбу… Больше чем милая, признаюсь — она рождает желание. О да, я не такой уж дряхлый, как всем кажется, пусть эти кажимости почти что убедили в моей дряхлости меня самого! Да и сама она меня хочет. Я — то знаю. К тому же я уже был женат. Не как присутствующий здесь зверообразный Маппо, которому никакая жена не грозит. А я — разве я не опытен? Разве я не способен на тонкость, вежливость и обольстительность? Разве не избран я неким идиотским, постоянно ошибающимся божеством?

Злоба покачала головой и прошла к Маппо. — Следует ли мне рассказывать тебе, Трелль, о важности терпения и веры? Мы наткнулись на возможность совершенно исключительного союза.

"Союзы. Они вечно разваливаются. Столкновение мотивов влечет насилие, друг предает друга".

— Ты так и будешь пожирать собственную душу, Маппо Коротыш?

— Не понимаю, о чем ты. Зачем ты присоединилась к моему странствию, что тебе до моих целей?

— Все дело в том, что я знаю, куда ты идешь.

— Перед тобой открыто будущее?

— Не четко, не полностью. Но я чувствую, что предстоящее схождение сил будет ужасным, Маппо, оно превзойдет все, что творилось в этом и любом другом мире. Падение Увечного Бога, буйство Каллора, Разрыв Морна, Сковывания — все это покажется мелочью перед ликом грядущего. И ты будешь там, ты будешь частью схождения. Как и Икарий. Так и я в конце концов встречусь со своей злодейкой — сестрой, и только одна из нас уйдет живой.

Маппо уставился на нее. — Я, — прошептал Трелль, — я остановлю его? В конце? Или он и есть конец для всего на свете?

— Не знаю. Может быть, Маппо Коротыш, все зависит от того, как ты приготовишься к этому мигу, каковы будут твоя вера, твоя решимость.

Он вздохнул и медленно сомкнул глаза. Кивнул. — Я понял.

Конечно, он не увидел, как Злоба вздрогнула, и не расслышал страстный тон своих слов.

Когда он снова поглядел на нее, то увидел лишь спокойствие и терпение. Холодное, оценивающее. Трелль кивнул: — Ты говоришь правильно. Я… буду стараться.

— Я меньшего и не ожидала.

— Тихо! — прошипел Искарал Паст, тем временем перекатившийся на живот. Он принюхивался. — Чуете ее? Я чую. О, чую! Она на корабле! Ах ты, корова безудойная! Где ты?!

Мул снова заревел.

* * *

Таралек Виид склонился перед Икарием. Джаг стал бледнее, чем когда бы то ни было, и кожа его приобрела дьявольски противный зеленый оттенок. Последствия дней и дней в трюме. Долгое время слышался лишь шелест стального лезвия о точильный камень; затем гралиец прокашлялся и сказал: — Еще неделя, не меньше. Эти Эдур выжидают. Как и ты, Икарий, они начали готовиться.

— Зачем они ищут врага для меня, Таралек Виид?

Вопрос прозвучал так равнодушно, что гралиец начал думать — он риторический. Виид вздохнул и погладил себя по голове, удостоверяясь, что волосы в порядке — ветер наверху был яростным — и начал: — Друг мой, им нужно показать пределы твоего… боевого мастерства. Враг, с которым они сталкивались — очевидно, уже не раз — оказался и стойким и жестоким. Эдур потеряли много воинов.

Икарий продолжал точить выщербленное лезвие. Потом замер, не сводя взгляда с одностороннего меча. — Я чувствую… чувствую… что они делают ошибку. Их идея… испытать меня, если ты верно рассказал о происходящем. Все эти рассказы о моем необузданном гневе… — Он покачал головой. — Знаешь ли ты, против кого мы выйдем?

Таралек Виид пожал плечами: — Нет, я знаю немногое — они не верят мне, да и почему бы должны? Я им не союзник… МЫ им не союзники, на самом деле…

— Но вскоре будем биться ради них. Ты не видишь здесь противоречия?

— В грядущей битве нет правильной стороны. Они дерутся очень давно, потому что обеим сторонам недостает навыка или воли, или еще чего. Они одинаково жаждут крови врага. Мы с тобой видели такое и раньше. Противостоящие силы, каким бы разным не было их происхождение, по каким бы праведным мотивам не начинали они войну — становятся неотличимыми друг от друга. Жестокость на жестокость, дурость на дурость. Ты хочешь, чтобы я расспрашивал Тисте Эдур? Об их "жестоком и коварном" враге? Зачем? Тут, друг мой, дело в жажде убийства. Вот и всё. Уже поздно. Ты же понимаешь это?

— Жажда убийства, — прошептал Икарий и снова весь ушел в заточку меча.

— А этот предмет, — закончил Таралек, — тебе хорошо знаком.

— Это моё.

— Так покажи им себя. Закончи битву. Навсегда.

— Закончить. Все их убийства. Закончить навсегда.

— Да, друг мой. Таково твое предназначение.

— На мече я принесу мир.

— О да, Икарий, ты можешь и сделаешь это. "Маппо Коротыш, ты бы глупцом. Какую пользу ты мог бы извлечь из Джага? Ради всего святого! Икарий — это меч. Он выкован, чтобы сражаться. Как и любое оружие.

Итак, он оружие, сулящее мир. Глупый Трелль, ты намеревался убежать от истины?"

* * *

К северу от Олфарского полуострова ветер посвежел, наполнив паруса, и корабли стаей дхенраби понеслись по полуночной морской синеве. Небольшая "Силанда" старалась держаться вровень с дромонами и громоздкими транспортами.

Уставший не меньше моряков Бутыл слонялся по палубам, пытаясь игнорировать ссоры сослуживцев, подавлять растущее беспокойство. "Что в этом ветре… что-то…"

— Костомол, — сказала Улыба, ткнув острием ножа в сторону Корика. — Ты со всеми твоими косточками напоминаешь мне нищего знахаря. Помню, один такой бродил по деревням — я имею в виду, по деревням, что были рядом с моим роскошным поместьем. Он собирал кости из отбросов, молол и ссыпал муку в горшки. С наклейками. Собачьи челюсти от зубной боли, кобыльи бедра для деторождения, черепа птиц от слабого зрения…

— Сушеные члены для молодых милашек, — буркнул Корик.

Нож мигом сменил положение в руке Улыбы — теперь она держала его за кончик двумя пальцами.

— Даже не думай, — зарычал Каракатица.

— К тому же, — встрял Тарр, — не один Корик таскает костяной набор. Дыханье Худа, Улыба, ты сама…

— Умеренно, — проворчала она, не отпуская ножа. — А всякий избыток выглядит по-дурацки.

— По последней моде Анты? — Каракатица иронически вздернул бровь.

Тарр хохотнул: — Изящно и скромно, последний писк — костяшки пальцев, соединенные в цепочку. Дамы пухнут от зависти.

Бутыл заметил, что Корабб Бхилан Зену'алас молчал, пялясь на того из солдат, кто начинал нести чушь. На лице его было написано полное непонимание.

Из кабины капитана донеслись звуки спора. Снова. Геслер, Бальзам, Буян и Скрипач.

Один из детенышей Игатаны подслушивал, но Бутыла разговор заинтересовал мало — старый спор, Буян и Бальзам опять уговаривают Скрипа сыграть в Колоду Драконов. Самое важное сейчас — снаружи, шепоток в воздухе, надвигающаяся буря, запах, почти незаметный среди соленых брызг…

Бутыл встал у фальшборта, поглядев на далекий южный берег с его скалами. Смутный, странно размытый, он на глазах исчезал, хотя расстояние было не очень большим. Даже ветер был коричневатым, словно нес песок из пустыни.

"Мы покинули Семь Городов. Хвала богам". Ему не хотелось бы снова ступить на ту землю. Песок стал шершавой патиной души, расплавленной штормами, жарой, воспоминаниями о множестве оставленных позади тел. Следы Семиградья никогда полностью не покинут его легкие, его плоть. Он ощущает смерть, слышит крики товарищей.

Курнос и Острячка боролись на палубе, рыча и кусаясь, словно пара псов. Что за жгучая страсть! Бутыл гадал, какой части тела лишится Курнос в этот раз. Тут раздались вопли и ругательства — борцы вкатились в толпу игравших в кости солдат Бальзама и смешали разброс. Мгновение — и началась всеобщая потасовка.

Бутыл повернулся как раз, чтобы увидеть, как Поденка хватает Лба. Несчастный солдат взлетел на воздух и упал на пирамиду отрубленных голов.

Новые крики — жуткие шары раскатились повсюду, сверкая глазами…

Битва окончилась. Солдаты спешили вернуть чужие трофеи под смоленую парусину.

Из кабины показался Скрипач. Выглядел он утомленным. Помедлив и покачав головой при виде безобразия, он прошел к борту, встав рядом с магом.

— Корабб должен был бросить меня в тоннелях. — Сержант поскреб под бородой. — Хотя бы покой я там обрел.

— Да просто Бальзам… — заговорил Бутыл, но тут же заткнулся.

Поздно. — Я знал, проклятый ты ублюдок. Ладно, замнем это — но как ответную услугу, расскажи что думаешь. Что там насчет Бальзама?

— Он из Даль Хона.

— Идиот. Я что, не знаю?

— Ну, у него по коже мурашки ползут.

— И у меня тоже.

"Ах, это все объясняет". — Она с нами. Сейчас. То есть снова.

— Она?

— Вы знаете, кто.

— Та, что игралась с твоим…

— Та, что также исцелила вас, сержант.

— И при чем тут Бальзам?

— Я не уверен. Скорее она там, где живут его люди.

— Почему она помогает нам?

— Помогает, сержант? — Бутыл внимательно поглядел на Скрипача. — То есть… Да, в последнее время… Иллюзия Быстрого Бена, прогнавшая вражеский флот. И что? Теперь нам в спину дует ураган, несет на запад, быстрее, чем это кажется возможным — головной корабль должен быть уже к югу от Монкана! На такой скорости мы дойдем до Сепика еще к вечеру. Нас ГОНЯТ, и это нервирует меня. К чему такая спешка?

— Может, просто чтобы увеличить дистанцию между нами и серокожими дикарями.

— Тисте Эдур — вряд ли дикари, сержант.

Скрипач хмыкнул: — Я сталкивался с Тисте Анди и они использовали Старшую магию. Куральд Галайн. Ничего похожего на то, что мы увидели неделю назад.

— То были не садки. Оплоты — старше, грубее, слишком близкий к хаосу путь.

— Это было, — продолжал Скрипач, — недостойно войны.

Бутыл засмеялся. Просто не смог удержаться. — То есть, сержант, нам пошла бы на пользу порция крутой резни? Вроде того, что мы делаем на поле брани. Выслеживать бегущих солдат и взрывать им черепа изнутри, так?

— Я не пытаюсь быть убедительным, Бутыл. Я только вслух сказал, что кишки прошептали. Я бывал в битвах, в которых магия была спущена с поводка — во всю силу — но эти Эдур делали совсем не то. Они желают выигрывать войны, не вынимая мечей из ножен.

— И какая разница?

— Она в том, что победа не заслужена.

— А императрица заслуживает побед, сержант?

— Будь осторожнее.

— Ну, — настаивал тот, — она просто сидит на троне, а мы тут…

— Думаешь, Бутыл, я ради нее сражаюсь?

— Э…

— Если ты так думаешь, то клятый И'Гатан ничему тебя не научил. — Скрипач отвернулся и ушел.

Бутыл пялился ему в спину. Потом взглянул на горизонт. "Ладно. Он прав. Но все же мы деремся за ее денежки, вот так".

* * *

— Что ты там внизу забыл, во имя Худа?

— Я прячусь. А что, похоже на что-то другое? Вечная твоя проблема, Калам. Нечуткость. Рано или поздно она тебя доведет… Еще ночь?

— Нет. Слушай, что там за буря такая? Какая-то не такая она.

— Ты тоже заметил?

Калам скривился в темноте. Ну, Быстрый Бен хотя бы нашелся. "Верховный Маг Четырнадцатой Армии прячется между флягами, горшками и мешками. О, как здорово это ободряет!" — С тобой желает поговорить Адъюнкт.

— Разумеется, желает. Я бы тоже желал, если бы был ею. Но я же не она? Нет, она загадка — ты заметил, она почти никогда не носит свой меч? Скажу тебе, что я рад оказаться прикованным к нашей клятой армии. Помнишь небесные крепости? Калам, мы оказались в самой середине чего-то. И Адъюнкт знает больше, чем показывает. Намного больше. Откуда-то. Императрица отзывает нас. Почему? И почему сейчас?

— Ты бредишь, Быстрый. Мне тревожно.

— Сам побредь, если хочешь. Тебе не пришло в голову, что мы все прохлопали?

— Что?

— Дриджна, Апокалипсис, все это пророчество — мы никогда не понимали — а тебе и мне, Калам, нам надо было понять. Восстание. Чего оно достигло? Резня, анархия, гниющие трупы там и сям. А что началось потом? Чума. Откровение, Калам, было не войной, а чумой. Так что мы вроде победили, а вроде и проиграли. Одновременно. Понял?

— Дриджна никогда не подчинялась Увечному Богу. Как и Полиэль…

— Это неважно. В конце все они получили чего желали, не так ли?

— Мы не можем сражаться со всем сразу. Было восстание. Мы подавили его. А дела проклятых богов и богинь — не наше дело. Это не битва империи, в том числе и лично Лейсин. Она не увидит во всем этом нашего поражения. Тавора сделала что приказали и теперь мы плывем назад. Потом нас пошлют куда-то еще. Вот и всё.

— Тавора послала нас в Имперский садок, Калам. Зачем?

Ассасин пожал плечами. — Ладно, ладно. Она загадка, как ты и говорил.

Быстрый Бен пролез в узкое пространство между грузами. — Здесь есть место.

Калам присоединился к нему. — У тебя тут есть еда? Выпивка?

— Естественно.

— Отлично!

* * *

Когда впередсмотрящий объявил о появлении Сепика на горизонте, Апсалар поспешила на переднюю надстройку. Там уже собрались Адъюнкт, Нил, Кенеб и Нетер. Низкое солнце висело на западе, придавая появляющимся по правому борту (два пункта от носа) очертаниям суши золотистый оттенок.

Встав у ограждения, Апсалар уже смогла рассмотреть притаившийся в изогнутой бухте городок. Ни дымка у причалов; лишь несколько суденышек стоят на якорях, причем ближайшее из них, похоже, потеряло кормовой якорь и получило пробоину — правый борт почти черпает воду.

Кенеб сказал: — Увидим Сепик через четыре или пять дней. — По его тону было ясно — он повторяет чьи — то слова.

Апсалар увидела, как две галеры скользнули к берегу. Одна из них — флагман адмирала Нока.

— Что-то не так, — заявила Нетер.

— Кулак Кенеб, — спокойно произнесла Адъюнкт, — людей наверх не вызывать.

— Адъюнкт?

— Мы не будем высаживаться.

Передний дромон внезапно замедлил ход, как будто едва не наткнулся на что-то; команда муравьями забегала по палубе, паруса заполоскали. Через мгновение то же случилось с флагманом Нока. По флагштоку побежали сигнальные флажки.

А город Сепик за ними ожил.

Чайки. Десятки тысяч чаек поднимались с улиц и крыш. Между ними темными пятнами вороны, стервятники — словно клочья сажи и пепла среди белого дыма. Они взлетали, кружились, бросая на город хаотические тени.

Нил прошептал: — Они все мертвы…

— Тисте Эдур навестили, — буркнула Апсалар.

Тавора поглядела ей в глаза: — Резня — их ответ всем и на всё?

— Они нашли здесь своих сородичей. Остатки древней расы, подъяремные, почти рабы. Эти Эдур не привыкли сдерживать гнев.

— Откуда ты это знаешь, Сжигатель?

Апсалар бросила: — А вы откуда узнали, Адъюнкт?

Тавора отвернулась.

Кенеб переводил взор с одной женщины на другую, снова и снова.

Апсалар снова поглядела на гавань. Чайки вернулись к пиршеству; галеры поспешно уходили, и паруса их снова наполнились ветром. Корабли, намеревавшиеся идти вслед за ними, меняли курс.

— Мы поищем продовольствия в Немиле, — сказала Адъюнкт. Пошла было прочь, но помедлила, бросив через плечо: — Апсалар, найдите Быстрого Бена. Если хотите, привлекайте своих костяных служителей.

— Верховный Маг прячется в трюме, среди груза.

Брови Таворы высоко взлетели: — Никаких колдовских штучек?

— Нет.

Когда затих стук каблуков Адъюнкта, Кенеб подошел к Апсалар. — Эдурский флот… Вы думаете, он преследует нас?

— Нет. Они возвращаются домой.

— И откуда вам это известно?

Ответила ему Нетер: — Кулак, ее посетил бог. Он приходит, чтобы разбивать ей сердце. Снова и снова.

Апсалар показалось, что грудь ей пронзил клинок. Удар отозвался в костях, сердце застучало неровно, по венам хлынул поток жара. Но она ухитрилась сохранить наружное спокойствие.

Голос Кенеба наполнился яростью: — Это было так необходимо, Нетер?

— Не обращайте внимания на сестренку, — сказал Нил. — Она сохнет кое по кому.

— Выродок!

Молодая виканка убежала. Нил посмотрел ей в спину, потом перевел взгляд на Апсалар с Кенебом и пожал плечами.

Миг спустя он тоже ушел.

— Примите мои извинения, — обратился к Апсалар Кенеб. — Я не ожидал такой грубости… знай я заранее, я бы не…

— Ладно, Кулак. Не надо извиняться.

— И все же больше я не буду любопытствовать.

Она смотрела ему в лицо. Кулак неловко кивнул и удалился.

Остров теперь лежал на пять пунктов по правому борту. "Он приходит, чтобы разбивать ей сердце. Снова и снова". О, на таком корабле тайн не сохранишь. А вот Адъюнкту, кажется, хранить тайны удается…

"Не удивляюсь, что Быстрый Бен прячется".

* * *

— Они убили всех, — сказал, вздрогнув, Бутыл. — Целый треклятый остров народу. И Монкан тоже — ветер свидетельствует.

— Радуйся ветру, — отозвался Корик. — Мы уходим от здешних кошмаров быстро, очень быстро. Разве это не хорошо?

Каракатица выпрямил спину и поглядел на Скрипача: — Сержант, Сепик был вассалом Империи?

Тот кивнул.

— Тогда действия Тисте Эдур — акт войны?

Бутыл и остальные уставились на сержанта. А он состроил рожу, будто пытаясь не подавиться словами Каракатицы. — Технически, да. Увидит ли это Императрица в том же свете? Озаботится ли? У нас и так врагов хватает.

— Адъюнкт отошлет рапорт и так далее, — сказал Тарр. — К тому же мы уже столкнулись в бою с их флотом.

— Может быть, они и сейчас нас выслеживают, — скривился Каракатица. — А мы приведем их в самое сердце Империи.

— Отлично, — заявил Тарр. — Сможем ублюдков раздавить.

— Или они раздавят нас, — пробормотал Бутыл. — То, что сделал Быстрый Бен, было не настоящее…

— Поначалу, — сказал Скрипач.

Бутыл замолчал. Затем: — От некоторых союзников лучше держаться подальше.

— Почему? — спросил сержант.

Ну, — начал объяснять Бутыл, — есть союзники, которых не поймешь, мотивы которых неясны или чужды нашим — вот я о чем толкую, сержант. Поверьте мне, нам не захочется войны с магией Оплотов. Она нам не понравится.

Теперь все смотрели на него.

Бутыл опустил голову. — Протащить его под килем, — предложил Каракатица. — Мигом все выложит.

— Это искушение, — согласился Скрипач. — Но у нас есть время. Много времени.

"Дураки. Время — это как раз то, чего у нас нет. Это она и пытается нам показать, проталкивая волшебным ветром сквозь владения Маэла — а он и поделать ничего не может. Так тебе и надо, Маэл, корявая устрица!

Время? Забудьте. Она тащит нас в сердце бури".

Глава 20

Дисциплина — наилучшее оружие против самоуверенности. Реагируя на зверства фанатиков, мы должны трезво соизмерять достойный ответ. И да не заявим мы, обуянные риторикой благочестия, что среди нас самих фанатиков нет; ибо любая традиция порождает самоуверенность, и в особенности тогда, когда традиция эта чувствует себя под угрозой. Фанатизм легко рождается в окружении морального упадка (реального или воображаемого), но также и в окружении узаконенного беззакония, под знаменами "сложившейся практики".

Дисциплина — это умение противостоять не только врагу внешнему, но и самим себе; ибо без здравой критичности — признаем это — оружие, на котором мы присягали, принесет миру простое убийство.

И первой его жертвой станет объективная правота нашего дела.

Слово к приверженцам,

Смертный Меч Брукхалиан, из Серых Мечей

"Становится все труднее не сожалеть о принятых решениях", думал Ганоэс Паран. Разведчики докладывали, что Дераготы не преследуют армию, двигавшуюся на северо-восток по практически пустым землям; однако само их отсутствие заставляло тревожиться. В конце концов, если монстры не бегут за ними, тогда что они замыслили?

Джагутская волшебница Ганат постаралась намекнуть, что решение выпустить на свободу древних зверей будет ошибкой. Наверное, ему следовало ее послушать. Какая самонадеянность — полагать, что он сможет свободно манипулировать всеми силами, натравленными на Т'ролбарала. Возможно, он пренебрегает способностями уже населяющих мир Властителей. Дераготы — первобытная мощь, но мирвышел из первобытности и не желает подчиняться таким необузданным силам.

"Ну, достаточно. Что сделано… Пусть на этот раз за мной все подчищает кто-нибудь другой. Для разнообразия".

Он нахмурился. "Хотя, наверное, это как раз обязанность Владыки Колоды Драконов. Но я титула не домогался".

Паран ехал с одной из рот, где-то в середине колонны. Он не желал окружать себя свитой или создавать отдельный отряд. Сегодня в авангарде кулак Руфа Бюд — Паран часто ставил одного из кулаков на временное командование, сам оставаясь в сопровождении одного Ното Свара и, иногда, Харлочеля. Вестовой вернулся к исполнению прямых обязанностей, хотя, по счастью, срочных приказов приходится отдавать мало.

— Знаете, вы выглядели более грозным, — сказал Ното Свар, — под именем капитана Добряка.

— Тихо, вы.

— Это наблюдение, Верховный Кулак, не жалоба.

— У вас, лекарь, каждое наблюдение походит на жалобу.

— Обидно, сэр.

— Вы не поняли… Расскажите что-то интересное. Например, о Картуле. Там вы поклонялись Д'рек?

— О Худ, нет! Ну хорошо. Если желаете интересного, я расскажу о себе. В молодости я был лаполомом…

— Кем — кем?

— Я ломал лапы собакам. Но только беспородным. Хромые псы имели большое значение для праздника…

— Ах, вы имеете в виду фестиваль Д'рек! Мерзкий, варварский день прославления грязи! Так вы ломали лапки бедным, беспомощным животным, чтобы одуревшие детишки забили их камнями до смерти.

— К чему вы это, Верховный Кулак? Да, я именно этим и занимался. Три полумесяца за собаку. На жизнь хватало. Увы, я уже начинал уставать…

— Малазане запретили фестиваль…

— Да, как раз вовремя. На редкость неудачное решение. Мой народ страдал, искал иные способы выразить наше…

—.. ваше извращенное, болезненное стремление причинять страдания и унижения!

— Ну, да. Так мне рассказывать или вас слушать?

— Возьми меня Бездна! Примите извинения. Прошу продолжать. Но только чтобы меня не стошнило…

Ното Свар задрал нос. — В молодости я не всаживал богиням отата…

— И я. Впрочем, как любой молодой мужчина — не собачий лаполом — всадить я был не прочь… Богинь я любил. Хотя бы статуи. Взять к примеру Солиэль…

— Солиэль! Подобие, энергично преувеличенное, дабы побудить зрительниц к материнству…

— Неужели? По-моему, слишком уж откровенно побуждающее…

— Помните, — примирительно сказал Ното Свар, — что вы были молоды…

— Точно, был. Давайте о чем — нибудь другом. Итак, что было дальше, когда ваша лаполомная карьера закончилась пшиком?

— О, сэр, как это смешно. Считаю своим долгом упомянуть, что Солиэль, Явившая Себя в Г'данисбане…

— Да, чертовски обескураживает. Вы и вообразить не сможете, сколько юношеских фантазий она разбила в тот миг.

— А я думал, вы закончили эту тему.

— Да. Продолжайте.

— Некоторое время я подвизался в учениках целителя…

— Сращивали лапки собакам?

— Сэр, это было лишь побочным доходом. Произошло недоразумение, вследствие коего мне пришлось оставить его компанию. Спешно. Как нельзя вовремя случился рекрутский набор. Малазане редко получали более пригоршни картулианцев, в — основном преступников и бродяг…

— … а вы отвечали сразу обоим определениям.

— Они весьма обрадовались моему появлению, ведь я был целителем. Как бы то ни было, первый боевой опыт я обрел в Кореле (походы на Тефт), и там мне посчастливилось получить покровительство целителя, позднее ставшего печально знаменитым… Ипшенка.

— Да неужто?

— Именно его, сэр. А также я встречал и Манеска. Нужно сказать — вы, Верховный Кулак, как никто иной поймете эту необходимость — что Ипшенк и Манеск хранили верность Седогривому. До конца. Ну, я так полагаю — к тому времени я стал лекарем целого легиона, и нас перевели на Генабакис. Как положено…

— Ното Свар, — прервал его Паран, — кажется мне, что у вас исключительный талант связываться со знаменитыми людьми. Особенно с печально знаменитыми.

— Ну… да, сэр. Полагаю, этого не отнимешь. Вы гадаете, к какой категории я отношу вас?

— Меня? Мне все равно.

Хирург намеревался продолжить, но помешало прибытие Харлочеля.

— Верховный Кулак.

— Вестовой.

— Сэр, дорога впереди нас до сих пор носила следы небольшого числа так называемых пилигримов. Но теперь, похоже, к их паломничеству присоединилось целое конное войско.

— И сколько их?

— Больше пятисот, Верховный Кулак. Может, и тысяча. Они едут несколькими отрядами, следы путаются.

— Отрядами. Интересно, кто бы это мог быть? Ладно, Харлочель, выдвигайте разведку. Насколько они нас опережают?

— На четыре — пять дней, сэр. По большей части скачут галопом.

— Хорошо. Благодарю вас.

Вестовой отъехал к главной колонне.

— Что бы это значило, Верховный Кулак?

Паран пожал плечами. — Думаю, мы скоро выясним, Свар.

— Ното Свар, если вы не против, сэр.

— Хорошо, — не смог сдержаться Паран, — что вы носите ланцет, а не копье.

— Если вы не против, сэр… там впереди кто-то жалуется на натертость от седла. — Целитель пришпорил коня.

"Увы, он предпочитает моему обществу натертую задницу. Ну, каждому свое…"

* * *

— Верховный Кулак Паран, — пробурчала капитан Чистая Криница. — Почему он едет позади, и к чему его приказ не отдавать честь? Плохо для дисциплины. Мне наплевать, что думают солдаты — мне даже не интересно, что он командовал Сжигателями Мостов — в конце концов, он принял их перед самым уничтожением. Я просто говорю: так не годится. Совсем не годится.

Кулак Руфа Бюд искоса глянула на Криницу. Глаза ее сверкают, кровь прилила к лицу. Ясно, что капитан не собирается забывать свернутую челюсть. "Ну, наверное, я сама не простила бы чего-нибудь эдакого".

— Думаю, кулакам надо собрать встречу…

— Капитан, — рявкнула Бюд, — вы забываетесь.

— Прошу прощения, сэр. Но если мы идем по следу какой-то армии, я не хочу кончить как Сжигатели. Вот и все.

— Даджек Однорукий доверял этому человеку, и его восхищения для меня достаточно. И для остальных кулаков. Настоятельно советую вам подавить гнев и вспомнить о дисциплине. Что до армии впереди — ну, тысяча конников едва ли представляют угрозу Войску. Мятеж окончен — тут никого не осталось, чтобы бунтовать. Или чтобы покорять. — Он обвела окрестности рукой в латной перчатке: — Даже пилигримы разбегаются.

Неподалеку от неровной дороги виднелась кучка камней — могила еще одного неудачливого пилигрима. Над ней торчал посох, украшенный вороньими перьями.

— Неладно это, — бурчала Чистая Криница. — Поклонение Колтейну…

— Эта страна рождает культы, как гнилое мясо — личинок.

Криница фыркнула: — Весьма подходящее сравнение, Кулак.

Капрал Футгар проговорил сзади: — Сэры, а это что такое?

Обе женщины обернулись в седлах и проследили, куда указывает подчиненный. А указывал он на восток. Со стороны солдат донеслись крики удивления и слова молитв.

Полоса солнц, двенадцать солнц, маленьких, но достаточно ярких, чтобы прожечь ослепительные дыры в синем небе. Два оставляли за собой хвосты дыма. Солнца вытянулись дугой лука, и над ними виднелось подернутое дымкой, выщербленное лицо луны.

— ЗНАМЕНИЕ СМЕРТИ! — крикнул кто-то.

— Капитан, — сказала Руфа Бюд, — заткните пасть дураку!

— Слушаюсь, сэр!

* * *

— Небо падает, — сказал Ното Свар, подъезжая к Верховному Кулаку.

Паран прищурился, наблюдая странное небесное явление, пытаясь отыскать хоть какой-то смысл в увиденном. "Чем бы это ни было, оно мне не нравится".

— Не верите? — спросил целитель. — Верховный Кулак, я был на землях Корела. Я видел кратеры, оставленные упавшими с неба камнями. Вы изучали карту Корелри? Весь северный субконтинент и масса островов… бросьте пригоршню гравия в грязь и посмотрите, как впадины затянет водой. Таков Корелри, сэр. Его народы до сих пор рассказывают о спуске множества огней с неба — так пал Увечный Бог.

— Скачите в голову колонны, Ното Свар.

— Сэр?

— Прикажите остановиться. Немедленно. Пришлите Харлочеля и его разведчиков. Я должен узнать об особенностях местности. Нам может понадобиться укрытие.

На этот раз целитель не тратил времени на жалобы.

Паран не сводил глаз с полосы огней. Они росли. Словно залп из самой Бездны. "Проклятие, где тут Ормулоган? Нужно найти его, и лучше бы он уже приготовил карты — хоть наброски, годные для нанесения красок. О боги, лучше бы он успел сделать хоть что-то, потому что мне не хвати…" Его мысли застыли. Он мог ощущать ЭТО — он чувствовал нарастающий жар. Разве такое возможно?

"Проклятая луна… я должен был обратить внимание. Я должен был разведать, что происходит там, в позабытом мире".

Следующая мысль заставила его задрожать от холода. "Война богов. Это нападение? Это действительно залп?"

Паран оскалился. — Если там кто-то есть, — шепнул он, глядя в восточное небо. Конь плясал. — Эй, вы там, вы нечестно играете. И мне это не нравится. — Он заставил коня успокоиться, огляделся.

— Ормулоган? Где ты, во имя Худа!

* * *

— Против этого, — пробормотал Искарал Паст, — я ничего не могу сделать. — Он обхватил себя руками. — Пора бы уже удариться в безумное бормотание. Да, это наилучший выход. Бешеный блеск глаз. На губах слюна, а потом и пена. Да. Кто меня осудит? НАМ ВСЕМ КРЫШКА!

Этот выкрик пробудил Маппо от унылого забытья. Он поднял голову, отыскивая Верховного Жреца Тени. Дальхонезец скорчился, прячась за мулом. Оба они были омыты странным зеленоватым светом. О нет, понял Трелль — этот свет повсюду.

Злоба сбежала с мостика. В ее глазах плескалась холодная ярость. — Мы в опасности, — проскрежетала она. — Не вовремя… я надеялась… ну ладно… — Внезапно она поворотилась, смотря на юго-запад. Глаз сузились. — О… а ты кто, Худа ради? Что ты надумал, а? — Она замолчала, все сильнее хмурясь.

Маппо Коротыш заморгал и встал. Небо было в огне. Почти над головами. Солнце вроде бы разродилось дюжиной отпрысков, чередой сверкающих жемчужин, окруженных нефритовой каймой. Они росли… опускались. "И что это такое?"

Казалось, море взбесилось: волны сталкивались и смешивались друг с дружкой. Воздух стал горячим и каким-то хрупким, ветер затих. А там, над землей, что была берегом острова Отатарал… Маппо оглянулся на Паста. Верховный Жрец упал и закрыл голову руками. Вокруг собрались воющие и мычащие бхок'аралы, и каждый пытался ухватить старика лапками. А он бормотал: — Мы такого не планировали, так? Я не помню… боги, я ничего не помню! Могора, милая карга, где ты? Се миг наивысшей нужды! Хочу секса! Даже с тобой! Потом я выпью белый паральт — а что еще остается? Или так, или вечная память о миге наивысшей слабости! О, я не выдержу! Не лапайте меня, мерзкие обезьяны! Темный Трон, безумная тень! Где ты прячешься? И нет ли там местечка для вернейшего служителя, твоего Магуса? Лучше бы было! Возьми меня, черти тебя дери. О других не беспокойся. Возьми меня! Конечно, у тебя есть местечко! Ты, глистосклизлый тучепёр, колено тебе под дых! Спасай меня!

— Духи подлые, — пробурчала Могора на ухо Треллю, — послушайте это жалкое создание! Подумать только, я замужем за ним!

Злоба вдруг взвилась и побежала на нос (бхок'аралы поспешно уступали ей дорогу). Едва оказавшись там, она закричала: — Вижу их! К ним, дурачье! Скорее!

И тут же она замерцала, вздымаясь над ныряющим, качающимся судном; широко простерлись серебристые крылья. Она стала клубящимся туманом, вихрящимся, уплотняющимся; наконец, над кораблем, посрамляя его размерами, нависла громадная драконица. В зловещем зеленом свете ее глаза сверкали ртутью. Тонкий жилистый хвост твари змеей скользнул вниз и обвился вокруг носового бревна. Драконица изогнулась, бешено забив крыльями…

… и корабль с устрашающей скоростью рванулся вперед.

Маппо покатился и упал на стену рубки — дерево затрещало под спиной. Трелль запыхтел, восстанавливая равновесие, и пополз к носу.

"Видит их? Кого?"

Небеса заполнились копьями зеленого огня, устремившимися прямо к ним.

Искарал Паст завизжал.

* * *

Где-то на тысячу миль западнее Бутыл вместе с остальными пялился на восточный горизонт — туда, где должна бы быть тьма, показывающая конец очередного природного круговорота, смерть дня и рождение ночи. Вместо этого они отчетливо видели дюжину огненных мух, опускающихся, заполняющих треть неба сверкающим зеленым светом.

— Ох, — зашептал маг, — это нехорошо.

Скрипач потянул его за рукав. — Ты понимаешь, что это? — сурово прохрипел сержант.

Бутыл покачал головой.

— Это… это новый Увечный Бог?

Бутыл широко раскрыл глаза. — Новый? Боги сохраните!

— Это он?

— Откуда мне…

Скрипач выругался и толкнул его. Бутыл врезался плечом в Бальзама — тот едва ли заметил — и пробился сквозь толпу солдат, спеша к борту. На юге немильские суда — военные биремы и транспорты с припасами — подставляли ветру каждый квадратный дюйм парусов, пытаясь добраться до родного берега. Задние нагоняли передовые, многие корабли не успели перегрузить припасы. Снабжение флота адмирала Нока сорвалось.

"Да, каждый дурак сам за себя. Но когда ЭТИ ударят — волна накатит быстро. Она раздавит всех. Бедняги, вам не успеть. Даже вашим уродливым биремам".

Слабый ветер вроде бы стихнул совсем — или набирал дыхание — потому что он вернулся с удвоенной силой, заставив зашататься всех стоящих на палубах. Захлопала парусина, затрещали мачты и шпангоуты. "Силанда" просела под ногами.

"Быстрый Бен! Вылезай поскорее и делай что можешь! Против того, что приближается… тут иллюзиями не обойдешься. А Тисте Эдур… ну что ж, им тоже конец. Сочту это утешением.

Да, бабушка, верно ты говорила: умереть мне на море".

* * *

Сержант Хеллиан бродила по палубе, удивляясь ставшим вдруг зеленым миру. Немильское бренди — как удар по брюху. Люди вопят или стоят столбами — но так обычно и бывает, в те редкие разы, когда она случайно — бррр — выпадает из мутного состояния полной отключки. Хотя от зелени малость тошнит.

Худ бы побрал немильское бренди — что за идиоты пьют такую дрянь? Ладно, она охотно поменяет его на фаларийский моряцкий ром. Тут много идиотов, не знающих, что почем; надо найти всего одного. Морячка.

— Эй. Ты. Смотри, я сбренди… с бренди, но хочу рома. Так? Заплатила десять месяцев, точняк, это много… но мои солдаты меня любят. Купили в коллекцию. Так что я что… хочу поменять. Бутыль на бутыль. Да, я почти все выпила, но она больше стоила. Так что, сам понимаш, я брашдаваш…

Она выжидающе замолчала.

Морячок попался высокий. Суровый на вид. Остальные пялились — но это ж их проблемы.

Мужик взял бутылку, покачал ее туда — сюда и нахмурил лоб. Затем выпил в три глотка.

— Эй…

Он полез под этот свой нелепый плащ, достал фляжку и передал ей. — Пей, солдат. Иди вниз и напейся. Пока все не кончится.

Она схватила флягу обеими руками, подивилась полированной серебряной поверхности и рваной царапине поперек бока, и милым значкам на другом боку. Имперский Скипетр, и четыре других по сторонам — они означали флагманы старого Флота. Она такое уже видала. Вот этот означал Картерона Сухаря, этот — Арко; третьего она не знает… а четвертый точняк как у этого самого морячка на гюйсе. "Что за странность, а?" Она моргнула. — Не могу. У меня приказ…

— Я отменяю твои приказы, сержант.

— А ты можешь…

— Учитывая обстоятельства, да.

— Тогда ладно. Никогда добра не забываю. Помни и ты. Где тут люк?..

Он провел ее в нужном направлении, твердо взяв за руку. Прижимая прекрасную и сладостно булькающую флягу к груди, Хеллиан брела по пути зеленых огней мимо взирающих рож. Показав им всем язык.

"Себе пусть сами достанут".

* * *

Апсалар услышала вздох Адъюнкта и повернула голову.

Выражение лица взирающей на восточный горизонт Таворы было… философичным. — Не правда ли, это подавляет?

— Да, Адъюнкт. Думаю, это так.

— Все наши планы… наши хитрости… ведь примитивные силы нашей воли как-то умеют убедить, будто всё вокруг неизменно, будто окружающий мир только и ждет наших слов и поступков.

— Боги…

— Да, знаю. Но к этому, — она кивнула на восток, — они не причастны.

— Не причастны?

— Слишком это опустошительно, солдат. Ни одна сторона еще настолько не отчаялась. А перед этим, — она пожала плечами, — все их игрища выглядят бледно.

— Адъюнкт, — ответила Апсалар, — вам недостает веры.

— И во что же это?

— В нашу сопротивляемость.

— Может быть.

Однако Апсалар ощущала, как крошится ее собственная вера, заменяясь одной — единственной мыслью. Хотя и этой единственной мысли недостает решимости.

"Это… это было предвидено. Кем-то. Должно быть…"

Кто-то знал, что такое случится.

Большинство людей слепо, сознательно или бессознательно. Но есть и зрячие.

"Итак, мой неведомый прозорливый друг, тебе пора что-то предпринять и поскорее".

* * *

Ормулоган в сопровождении своей жабы подковылял к Парану. В руках он держал кожаный портфель. Жаба тоном удовлетворенного пессимиста что-то блекотала насчет сумасшедших живописцев и жестокого мира. Ормулоган споткнулся и упал к ногам Парана, портфель раскрылся и вывалил содержимое — в том числе десятки деревянных карт. Большинство было пустыми.

— Ты едва начал! Проклятый идиот!

— Совершенство! — провизжал Ормулоган. — Вы сказали…

— Да ладно, — бросил Паран. Он глянул на восток. Копья зеленого огня падали дождем. — Материк? Море? — гадал он вслух. — Или Отатарал?

— Наверное, и туда, и туда, и туда тоже. — Ното Свар облизнул губы.

— Чудесно. — Паран наклонился и расчистил пространство на песке. — Море хуже всего. Это означает… — Он начал чертить указательным пальцем.

— Кое-что готово! — пискнул Ормулоган, роясь в картах.

"Маэл. Надеюсь, ты обратишь внимание — надеюсь, ты уже готовишь ответ". Он осмотрел начерченные линии. "Хватит? Хорошо бы". Он закрыл глаза и напряг волю. "Врата передо мной…"

— Вот она!

Крик над ухом прозвучал так громко, что Паран все же открыл глаза — и увидел перед собой карту…

И вся его сила устремилась в нее.

Он опустился на колени, продавив песок; взмахнул руками, удерживаясь от дальнейшего падения. Серый воздух, вонь паленого мяса. Паран поднял голову. Ворота перед ним были массой скрученных костей и бледной, помятой плоти; из нее торчали пучки волос, взирали многочисленные глаза… а сзади нависало мутное забвение.

— Ох, Худ.

Он оказался на самом пороге. Он едва не пролетел сквозь…. О черт.

В проходе появилась высокая фигура в черном плаще, под капюшоном. "Это не один из слуг. Это жуткий ублюдок самолично…"

— Есть ли время на такие обидные мысли, смертный? — Голос звучал мягко, хотя в нем присутствовал и хрип. — То, что вот-вот случится… Ганоэс Паран, Владыка Колоды Драконов, ты встал в самом неудачном месте. Или ты желал оказаться растоптанным множеством ног всех тех, что вскоре окажутся на пути ко мне?

— Да ладно, Худ, — прошипел Паран, пытаясь встать. Потом он подумал, что это не лучшая идея. — Помоги мне. Нам. Останови это… оно разрушит…

— Слишком многое. Да. Слишком многие планы. Я мало что могу. Ты выбрал не того бога.

— Знаю. Я искал Маэла.

— Напрасно… — Однако что-то в голосе Капюшона подсказывало Парану, что бог сомневается.

"Ага, ты тоже подумал…"

— Подумал. Хорошо, Ганоэс Паран. Сделка.

— Возьми меня Бездна! Нет времени!

— Тогда думай быстрее.

— Чего тебе нужно, Худ? Больше всего? ЧЕГО ТЕБЕ НАДОБНО?

И Худ сказал ему. А среди тел, рук и голов в воротах одно лицо вдруг стало особенно напряженным, пара глаз широко открылась. Переговорщики этого не заметили.

Паран с недоумением посмотрел на бога. — Ты это не серьезно.

— Смерть всегда серьезна.

— Не надо зловещего дерьма! Ты уверен?

— Ты сможешь сделать это, Ганоэс Паран?

— Сделаю. Как — нибудь.

— Клянешься?

— Клянусь.

— Отлично. Уходи. Я должен открыть врата.

— Зачем? Они и так нараспашку!

Однако бог уже отвернулся. Паран едва расслышал: — Не с моей стороны.

* * *

Чаур завопил, когда огненный град забарабанил по воде едва в трех саженях от караки. Последовал выброс пара, воздух наполнился резким свистом. Резак налег на рулевое весло, пытаясь оседлать волну — но у него не хватило сил. "Горе" не сдвинулось. "Ну, у него один путь — ко дну".

По палубе что-то застучало; весь корпус застонал в ответ, из дыры размером в кулак вырвался столб пара. "Горе" словно присело.

Баратол с руганью побежал к пробоине, таща груду тряпья. Но едва он начал забивать его в дыру, в борт ударились еще два камня — один оторвал нос, другой мелькнул мимо левой ноги Резака. Он увидел брызги и столб горячего пара.

Воздух кипел, как в кузнице. Казалось, огонь охватил все небо.

Парус загорелся и порвался надвое.

Еще одно сотрясение. Половина ограждения борта пропала в облаке щепок и огненных искр.

— Тонем! — завизжала Сциллара, хватаясь за ограждение другого борта. "Горе" резко накренилось.

Сверток с Гебориком скользнул к борту.

Резак с криком попытался перехватить его, но он стоял слишком далеко — труп упал в воду…

… и Чаур с воплем кинулся за ним.

— Нет! — заревел Баратол. — Чаур! Нет!

Толстые руки немого великана обняли Геборика. Миг спустя оба пропали в волнах.

* * *

"Море. Бара звал это морем. Теплое, мокрое. Было хорошее. Сейчас небо плохое и море плохое — там, наверху. Но тут хорошее. Темно, ночь. Ночь пришла. Уши болят. Уши. Болят уши. Бара не велел дышать морем. Нужно вздохнуть. Ох, больно! Вздохнуть!"

Он наполнил легкие; в груди взорвался огонь… а потом холод, покой. Судороги прекратились. Тьма объяла его, но Чаур уже не боялся. Холод ушел, жара ушла, голову заполнило онемение.

Он так полюбил море.

Завернутое тело тянулось вниз, отрубленные руки и ноги, которые он собрал по приказу Бары, словно сами собой задвигались под парусиной.

Теперь тьма была внутри и снаружи. Нечто горячее и буйное пронеслось мимо копьем света. Чаур отпрянул. Сомкнул глаза, чтобы отдалиться от помехи. Боль ушла из легких.

"Я сплю".

* * *

К небесам возносились гейзеры, взрывы рвали воздух и волновали море. Оно кипело, рябило; Резак видел, как Баратол нырнул вслед за Чауром. "Тело… Геборик… Чаур… О боги".

Он добрался до Сциллары и прижал ее к себе. Она ухватилась за мокрую куртку. — Я так рада, — зашептала она, а "Горе" со стоном накренилось еще сильнее.

— Чему же?

— Что оставила ее. Там. Я оставила ее.

Резак обнял ее крепче.

"Прости, Апсалар. За все…"

Вдруг над ними захлопали крылья, пронеслась тень. Он поднял взор… глаза широко раскрылись при виде снижающегося чудовища…

"Дракон. Что еще?"

Он услышал крики — и тут "Горе" словно взорвалось.

Резак обнаружил себя в воде, задрожал. Пробудилась паника, кулаком ударив по сердцу.

* * *

"…дотянуться… дотянуться…

Что за звуки? Где я?"

Миллион голосов — вопящих, падающих навстречу ужасной гибели — о, они проносились в пустоте слишком долго, невесомые, видящие впереди лишь обширное… ничто. Равнодушное к их спорам, дискуссиям, яростным дебатам, оно глотало их. Полностью. Затем… наружу, на другую сторону. Сеть силы, жаждущая массы, становящаяся все сильнее, и путешествие вдруг стало безумным, грубым полетом — мир внизу — так много погибло там — а за ним другой мир, больше…

"Ох, услышь нас. Так много… уничтожено. Горы рассыпались в прах, скалы улетели в темноту, тучи заслонили свет солнца. А теперь? Этот дикарский мир, что заполнил наше зрение — это дом?

Мы прилетели домой?

Дотянуться…" нефритовыми руками, пыльными, шершавыми, еще не отполированными до зеркального блеска.

"— Я помню… ты должен был умереть, Трич, не так ли? До восхождения, до истинного обожествления. Ты долен был сначала умереть.

Был ли я твоим Дестриантом?

Мой ли это титул?

Нужно ли было мне умирать?

Дотянуться…" — эти руки, незнакомые, непонятные руки… "- Как я отвечу на их стоны? Миллионы душ в разбитой тюрьме — я касался их однажды, кончиками пальцев… о, голоса…

Это не спасение. Мы просто помрем. Разрушение…

Нет, нет, глупец. Дом. Мы дома…

Разрушение — не спасение. Где он? Где наш бог?

Говорю вам: искание кончается!

К чему тут споры.

— Слушайте меня.

Кто это? Он вернулся! Тот, что снаружи — брат!

— Слушайте меня. Прошу. Я… не брат вам. Я никто. Я думал… Дестриант… но разве мне было доказано? Я лгал себе? Дестриант… может и да, может и нет. Может, все мы врем. Может, даже Трич ошибался.

Он повредился в уме.

Забудьте его — смотрите, смерть, ужасная смерть — она близка…

Безумец? И что. Лучше послушаю его, чем всех вас. Он сказал послушать, он сказал, и я слушаю.

Мы все слушаем, идиот. Какой у нас выбор?

— Дестриант. Мы не поняли! Видите? Все, что сделано… не исправить. Никогда не исправить… он отослал меня. Даже Худ — он отверг меня, выбросил назад. Но… все истончается, уходит… я пропадаю…

Пропадаю, падаю… какая разница…

— Дотянуться.

Что?

— Мои руки — видишь их? Их отрубили, вот что случилось. Руки… отрезаны. Стали свободны от меня. Я не могу, но они — могут. Понимаете?

Что за чепуха.

Нет, постой…"

Не Дестриант.

Надежный Щит.

"— Дотянитесь… смотрите на меня. Все вы! Видите руки? Видите их? Они тянутся… тянутся к вам!

Они тянутся…"

* * *

Баратол погружался в темноту. Он видел… ничего он не видел. И никого. "Чаур… о боги, что я наделал?" Он отчаянно рвался вниз. Лучше утонуть самому — он не сможет жить, помня, что стал причиной смерти беззащитного взрослого ребенка — не сможет…

Дыхание сперло, грудь защемило, в висках билась тупая боль. Он ничего не видел…

Изумрудная вспышка ниже, расцветшая, ослепительная — а в середине ее… "о боги, погоди… дождись меня…"

Неловкий Чаур запутался в саване; он тонул, раскинув руки. Веки сомкнуты, рот… открыт…

"Нет, нет, нет!"

Пульсирующее сияние обжигало — откуда такой жар? — а Баратол старался подплыть. Грудь была готова лопнуть… ниже, тянись ниже…

* * *

Почти вся задняя часть оторвалась от груды измочаленных обломков судна. Пламенные шары падали со всех сторон; Резак помог Сцилларе влезть на достаточно плавучий фрагмент. Эти шары — они вообще-то меньше гальки, а дыры в бортах проделали размером с кулак. Меньше гальки — скорее песчинки, светящиеся зеленым, подобные брызгам стекла. Когда частицы падали в воду, их цвет почти мгновенно становился ржаво-красным.

Сциллара заплакала.

— Тебя ранило? О боги… нет…

Она изогнулась. — Смотри! Худ нас забери! Смотри туда! — Она подняла руку, ткнув в восточном направлении.

Волна подняла их, и стал виден остров Отатарал.

Он… воспламенился. Нефритово-зеленый мерцающий купол размером во весь остров зыбко колыхался, устремляясь к небу, а через него показывались… руки. "Нефритовые. Как… как у Геборика". Вздымаются как деревья. "Руки… громадные… их десятки". Разворачивались ладони, спирали зеленого пламени срывались с пальцев, из обвивших мускулы вен и артерий. Частокол зеленых лезвий поднялся к небесам. Руки слишком большие — трудно поверить глазам — пронизывали купол и тянулись кверху…

… а наполнявшие небеса огни, казалось, замедляются, трепещут…

Началось СОЕДИНЕНИЕ.

Над островом, над лесом нефритовых рук, сквозь пульс зеленого света.

Первое солнце ударило по куполу.

Звук был подобен грохоту барабана, призванного оглушать богов. Пухлые бока купола запульсировали, раздулись, почти задев поверхность моря — у Резака кости как будто зазвенели, резко заболело в ушах — а солнца одно за другим падали в покрывающийся рЯбинами купол. Ассасин кричал, но не слышал сам себя. В глазах покраснело… он чувствовал, что скользит к краю плота, падает в пену морскую…

Но тут здоровенная когтистая лапа протянулась к Резаку и Сцилларе; та как раз схватила Резака за руку, втягивая на обломок; когти — скимитары сомкнулись вокруг них обоих. Подъем над взбитой волной, все выше…

* * *

"— Тянитесь, да…

Ко мне, ближе, ближе.

Боль не важна.

Она не надолго. Обещаю. Я знаю, ибо помню.

Нет, этого не забудешь.

Может быт, вы сумеете… и я сумею… чувствуете, что это необходимо? Я не чувствую… я был не прав, когда коснулся… там, в пустыне. Я ничего не понимал, и Боден так и не догадался, что случилось, чем я отмечен.

Отмечен, да. Ради этого мига, ради вашей нужды.

Вы слышите меня? Ближе — видите тьму? Туда, ибо я в ней".

Миллионы голосов плачут, кричат, голоса полнятся желанием — он слышит все…

"— Ах, боги, кто я? Не помню.

Только что… Тьма окружила меня. Да, да, все вы, все мы сможем переждать в этой тьме.

Боль не важна. Ждите со мной. В темноте".

И голоса, все миллионы, все охваченные необоримой и великой нуждой, поспешили к нему.

К Надежному Щиту, который сможет взять их боль, ибо помнит, что такое боль.

Тьма объяла их… и вот тогда Геборик Руки Духа, Надежный Щит Трича, постиг ужасную истину.

Никто не способен помнить боль во всей ее полноте.

* * *

Два тела сломанными куклами упали на палубу. Маппо поспешил к ним, а Злоба снова полетела прочь. Он мог ощущать мучительную боль драконицы, слышать ее тяжелое дыхание. В воздухе завоняло горелой чешуей и плотью.

Огненный дождь давно стал потопом, диким, как град, и вдесятеро более опасным; однако корабль не ударила ни одна частица — Маппо как-то понял, что эту защиту даровали не Злоба, не Искарал Паст или Могора. Нет, Верховный Маг всё домогался жены, чмокая мокрыми губами… Некий загадочный блеск в черных глазах мула обличал истинного виновника.

Животное спокойно стояло, не двигаясь и выглядя равнодушным — только хвост мотался из стороны в сторону. Хотя мух тут нет. Мул моргал, словно не мог проснуться, и двигал губами.

А вот мир вокруг корабля сошел с ума, другое судно уже разломилось на части…

Маппо упал возле одного из чужаков. Лицо в крови — струйки из носа, из ушей, из уголков глаз — но он узнал этого человека. Знакомый. "Крокус — дарудж. Эй, парень, как ты до такого дошел?"

Тут глаза молодого человека открылись, явив его страх и тревогу.

— Тише, — проговорил Маппо, — ты в безопасности.

Второй чужак, женщина, выкашливала морскую воду; кровь текла из левого уха, проходя струей по щеке и падая с подбородка. Она встала на четвереньки и встретила взор Трелля.

— Ты в порядке?

Она кивнула и поползла к Крокусу.

— Он будет жить, — ободрил ее Трелль. — Похоже, все мы выжили… Я и не думал…

Искарал Паст завопил.

И показал пальцем.

Рука, широкая и черная, схватилась за борт. Словно скользкий угорь, рука ухватилась за дерево, мышцы напряглись.

Маппо подполз к утопающему.

Человек этот держал другого, мужчину не менее крупного, чем он сам; было похоже, что второй выбился из сил. Маппо протянул руки и вытащил обоих.

— Баратол, — захрипела женщина.

Маппо следил за этим Баратолом, а он споро перекатил спутника за спину и начал выдавливать воду из груди.

— Баратол…

— Тихо, Сциллара…

— Он был там слишком…

— Тихо!

Маппо старался припомнить, на что это похоже — такая преданность, такая настойчивость. И припомнил… почти. "Он же утонул. Видите, сколько воды?" Но Баратол не прерывал усилий, надавливая на вялое тело там и тут, разводя руки; затем он поднял голову и плечи, положил себе на колени и обнял голову утопленника, словно малого ребенка.

Лицо его в горе было ужасным. — Чаур! Слушай меня! Это Баратол. Слушай! Я хочу, чтобы ты… зарыл лошадей! Слышал? Надо зарыть лошадей! Пока волки не пришли. Я не прошу, Чаур. Ты понял? Я приказываю!

"Он сошел с ума. Спасения нет. Уж я-то знаю…"

— Чаур! Я рассержусь. Понял? Я уже зол на тебя! НА ТЕБЯ, ЧАУР! Ты хотел разозлить Баратола? Ну держись…

Кашель, поток воды; содрогание… здоровяк, столь нежно сжатый ручищами Баратола, свернулся клубком, поднял руку. Из уст его вместе с пеной и слизью исходил воющий крик.

— Нет, дружище, — запыхтел Баратол, покачивая мужчину. — Я не злой. Нет, не злой. Забудь о лошадях. Ясно? О, Чаур, я не сержусь.

Но мужчина завывал, дергаясь и суча ногами, как младенец.

"Он дурачок". Иначе этот Баратол не сюсюкал бы так. "Этот Чаур — ребенок в теле взрослого…"

Маппо смотрел на двух здоровенных мужей, рыдающих в объятиях друг друга.

Злоба встала рядом. Трель ощутил ее боль — и ее волю, ожесточенно прогоняющую страдание — отвел взгляд от рыдающих на палубе и посмотрел на женщину.

"Отгоняя, отгоняя все страдания…"

— Как? Как тебе удается? — проговорил он.

— Ты что, слепец, Маппо Коротыш? Смотри на них. Чаур — теперь его страх пропал. Он верит Баратолу, верит в него. Крепко, без сомнений. Как ты можешь не ощутить этого, смысла этого?

Маппо Коротыш, ты видишь радость. Чистую радость. Перед лицом такого я не поддамся моей боли, моим страданиям. Ни за что.

"Ах, духи земные! Женщина, ты разбиваешь мне сердце". Он глядел на обнявшихся мужчин, потом на Сциллару, держащую в объятиях Крокуса, гладящую его по волосам. "Я раздавлен. Снова. Я… уже забыл…"

Искарал Паст плясал вокруг Могоры, а она смотрела на него, скривив губы. Лицо ее стало походить на перезрелую сливу. Когда Верховный Жрец подскочил особенно близко, жена пинком сбила его с ног. Паст с грохотом плюхнулся на палубу и начал ругаться: — Презренная женщина! Женщина? Я сказал "женщина"? Ха! Ты шкура, сброшенная змеюкой! Больной змеюкой! Покрытая рубцами, прыщами, гнойниками, нарывами и…

— Ты только что домогался меня, отвратительный соплюк!

— Я пытался! От отчаяния. Но даже смертельной угрозы оказалось недостаточно. Поняла? Недостаточно!

Могора шагнула к мужу. Искарал Паст взвизгнул и отполз за ноги мула. — Подойди ближе, карга, и мой слуга лягнет тебя! Знаешь, сколько дур каждый год умирает от удара копытом? Ты бы поразилась, сколько!

Дальхонезская ведьма зашипела и рассыпалась клубком пауков. Они побежали во все стороны — еще миг, и пропали с глаз.

Верховный Жрец дико озирался; затем начал скрестись под одеждой, крича: — Ох! Мерзкая тварь!

Невольно развеселившегося Маппо отвлек Крокус, подошедший к Баратолу и Чауру.

— Баратол? — сказал дарудж. — Не было возможности?

Тот обернулся и покачал головой: — Прости, Резак. Но он спас жизнь Чаура. Даже мертвый, он спас жизнь.

— Как это?

— Тело светилось, — ответил Баратол. — Ярко-зеленым светом. Потому я и нашел его. Чаур запутался в одежде — мне пришлось срывать ее. Я не мог вытянуть обоих — я едва…

— Ясно.

— Он тонул, вниз, вниз — и сияние слабело. Тьма поглотила его. Но слушай! Ты был прав — понимаешь? Не совсем, но почти прав. Что бы тут ни случилось, что бы ни спасло нас — оно происходило от него.

Маппо вмешался: — Крокус — теперь ты Резак? Резак, о чем ты говоришь? Кто-то все же утонул?

— Нет, Маппо. То есть не совсем. Мой друг умер — ну, я пытался отвезти тело на остров — видишь ли, он хотел бы этого. Что-то вернуть.

"Что-то". — Надеюсь, с твоим другом все в порядке. Ты привез его очень близко. Даже смерть не помешала ему сотворить нечто…

— Его звали Геборик Руки Духа.

— Я запомню это имя. С благодарностью.

— Ты… ты стал иным, — сказал Резак, нахмурившись. — Это что, татуировки… — Тут его глаза расширились, и прозвучал вопрос, который так боялся услышать Маппо: — Где? Где он?

В душе Трелля с грохотом захлопнулись раскрывшиеся было двери. Он отвел глаза. — Я потерял его.

— Потерял?

— Он ушел. "Я не справился. Я подвел всех". Маппо не мог поднять глаз. Он не вынесет. "Позор…"

— Ох, Маппо, какая печаль…

"Какая… что?"

На плечо опустилась рука. Это уже слишком. Он почувствовал, как по щекам текут горестные слезы. И отпрянул. — Моя вина… моя вина…

* * *

Злоба не шевелилась, следя за ним. "Маппо Трелль. Шедший рядом с Икарием. Ах, как он корит себя. Понимаю. Увы, это… так не вовремя. Но ведь именно таков был наш план. И тут виден шанс — очень нужный мне шанс. Икарий… ты сможешь задать хороший прием моей сестрице. Пока все не полетит в пропасть. О, что это будет за сладостное зрелище! Его вкус я запомню надолго. Ты близко, Зависть? Ты можешь подслушать мои мысли? Мои… желания? Надеюсь". Но нет, не время для таких мечтаний, какими бы чудесными они ни были.

Раны еще болели. Злоба посмотрела на дико клубящиеся над островом тучи. Разноцветные бутоны, языки пламени, фонтаны огня срывались с великанских рук, искрились вокруг пальцев, лизали разоренную землю. Ночь над зыбким куполом сменилась полумраком пыли и дыма, и сквозь него то и дело прорывались куски падающий материи.

Злоба обратилась лицом к западу, к континенту. "Кто бы ты ни был… спасибо".

* * *

Паран со вздохом открыл глаза и понял, что лежит уткнувшись лицом в песок и гравий. Он дернулся, застонав от усилия, и руки, словно растянутые канаты, неохотно подчинились, перекатив тело набок. Затем он оказался на спине.

Сверху было кольцо озабоченных лиц.

— Верховный Кулак, — сказала Руфа Бюд, — вы только что спасли мир?

И нас заодно? — добавил Ното Свар. И нахмурился: — А что такого, сэр? Если внимательно подумать над вопросом Кулака, из него неизбежно вытекает…

— Тише. Если я спас мир — а я вовсе не претендую — то у меня уже рождается раскаяние в содеянном. У кого — нибудь есть вода? От того места, в котором я только что был, во рту горчит.

В поле зрения появились бурдюки.

Но Паран поднял руку: — На востоке… как там?

— Могло быть гораздо, гораздо хуже, сэр, — заверила Руфа Бюд. — Там изрядный тарарам, но он уже СОВСЕМ НЕ ТОТ. Если вы меня поняли…

— Хорошо. "Да, хорошо!

О Худ, ты действительно этого хочешь?

Боги, почему я не умею вовремя прикусывать язык…"

* * *

Всю ночь на востоке бушевал тусклый, беззвучный шторм. Стоя рядом с Адъюнктом, Нилом и Нетер, кулак Кенеб дрожал под тяжелым плащом — хотя ветер был на редкость теплый. Он не понимал, что там творится — ни сейчас, ни раньше. Нисхождение зеленопламенных солнц, бушующий мальстрим. Какое-то прилипчивое недомогание охватило всех — казалось, от грядущего ни спрятаться, ни откупиться. Никакой надежды на жизнь.

Эта мысль, как ни странно, утешила. Если борьба невозможна, к чему напрягаться? Кенебу пришло в голову, что такая точка зрения имеет свои преимущества. В конце концов, разве смерть не придет ко всем? Она неизбежна — так к чему дергаться и рыть землю в попытках улизнуть?

Увы, утешение оказалось кратковременным. Смерть сама о себе заботится. Ценность есть лишь в жизни, в живущих. Деяния, желания, мотивы и страхи, дары радости и горечь неудач — "пир, на котором все мы должны присутствовать.

Пока нас не выведут".

Звезды дрожат над головой, полосы облаков собираются на севере. Кенебу они напомнили о снеге. "А я стою тут и потею, пот холодит кожу — холод рожден не ночью и ветром, а усталостью". Никто не хотел говорить об ураганном ветре, его настойчивости. О воле, стоящей за ним. Это неестественно. "Итак, какой-то бог снова дергает нас за ниточки".

Эту полосу берега патрулировал флот Немила. Галеры их были примитивны, неуклюжи на вид; они никогда не уходили далеко от скалистого берега. Побережье исстари принадлежало Треллям, но войны вели целые поколения, и теперь немильские форпосты пятнали заливы и бухточки, а Треллей, несведущих в морском деле, оттеснили вглубь. Их вымирающие деревни ныне окружены поселенцами. Кенеб видел на немильских купеческих судах, привезших припасы, много полукровок.

Немильцы, конечно, враждовали с Треллями, но при виде вошедшего в их территориальные воды громадного малазанского флота агрессивности не проявили. Их мудрые предвидели это визит; жажда наживы выслала навстречу флотилию торговых кораблей. Из ряда гаваней пришли также разномастные корабли сопровождения, как частные, так и королевские. Процесс торговли походил на торопливое насыщение изголодавшихся зверей; а уж когда небо на востоке внезапно озарилось дикими огнями…

Сейчас ни одного немильского судна рядом не было. Ко второму ночному звону берег остался позади. Колокол в руках вахтенного при песочных часах прозвучал глухо. Ближайшие корабли отразили звук, между бортами имперского флота разнеслось негромкое эхо.

От капитана одного из немильских кораблей были получены интересные новости; именно их и обсуждали до сих пор Адъюнкт и виканы.

— В малазанских источниках есть сведения о народах за Катальским морем? — спросила Тавору Нетер.

— Только одно название, — ответила Адъюнкт. — Кенеб, как вы сказали?

— Напасть.

— Да.

— И больше о них ничего не известно? — сказала Нетер.

Ответа не прозвучало, однако казалось, что виканы чего-то ждут.

— Это интригует, — сказала наконец Адъюнкт. — А учитывая ураганный ветер, нам вскоре на личном опыте предстоит узнать, что за народ в этой Напасти.

Капитан сообщил — пересказал слухи — о другом эдурском флоте, что видели на день раньше. Далеко к северу около двадцати ладей стремились пробиться на восток против нескончаемого ветра. Корабли в плохом состоянии, заявлял капитан. Поврежденные, с креном. Это или шторм, или недавняя битва. Как бы то ни было, они не желали бросить вызов Немилу — само по себе необычно, ведь рейдеры Эдур грабили торговые корабли почти два года, и в те случаях, когда их не сопровождал военный эскорт¸ последствия для устарелых бирем оказывались катастрофическими.

Любопытные вести. Адъюнкт выпытывала у капитана сведения о Напасти, о жителях большого гористого полуострова на западе от Катальского моря (это море, по сути, представляет собой глубокий залив, на южной оконечности которого находится сердцевина Немильского королевства). Но капитан лишь мотал головой, будто онемев.

Нетер тогда предположила вслух, что эдурский флот столкнулся с этой Напастью; однако капитан продолжал упорствовать.

Сейчас малазанский флот шел через устье Катальского залива, как он назван на имперских картах. Немилец утверждал, что корабли пройдут его за четыре дня — это при идеальных условиях. Однако головные суда флота уже миновали четверть расстояния.

Тут не только ветер. "Магия или что — горизонт странно смазан, особенно в стороне суши…"

— Об Эдур эти немильцы говорятохотно, — заметила Нетер.

— А вот о Напасти молчат, — добавил Нил.

— Нелегкая у них история, — произнес Кенеб.

Все поглядели на него.

Кенеб пожал плечами: — Я просто предположил. Немил явный экспансионист, а это предполагает… дерзость. Они поглотили племена Треллей, доказав тем самым свою силу и "правоту". Наверное, Напасть представляет символ противоположного рода. Что-то, устрашившее или умалившее Немил. Ни то, ни другое чувство не соответствует их представлениям о величии. Потому и молчат.

— Ваша теория не лишена правдоподобия. Спасибо, Кулак, — ответила Адъюнкт. Она не спеша оглядела мятущееся небо востока. — Умалившее, да, — пробормотала она. — В своих писаниях Дюкер упоминает о множестве уровней военного противостояния — от солдата лицом к солдату до богов, вступивших в смертельный поединок. На первый взгляд, кажется дерзостным полагать, что такие крайности могут сходиться… но Дюкер далее заявляет, что причина, рождающая великие последствия, может исходить от обоих полюсов.

— Утешительно так думать, — согласился Кенеб. — Мало я знаю богов, с которыми захотел бы столкнуться прямо сейчас.

— Может быть, — ответила Адъюнкт, — кое-кто согласился бы с вами.

Кенеб нахмурился: — О ком вы, Адъюнкт?

Она бросила косой взгляд.

"Итак, моменту необычайной откровенности конец. Да уж. Что же она пыталась сказать? Что она готова ко всему? — но это я и так знаю. Что-то еще?

Нет".

* * *

Калам протолкался между ящиков и сел рядом с Быстрым Беном. — Это официально, — сказал он в пыльную тьму трюма.

— То есть?

— Мы все еще живы.

— О, это же хорошо, Калам. Я вертелся как на угольях, ожидая такой новости.

— Этот образ мне ближе реальности.

— То есть?

— То есть тебя, прячущегося в трюме с внезапно раздувшимися подштанниками и лужицей вокруг.

— Ты ничего не понимаешь. А я… Я понимаю больше, чем хотелось бы…

— Невозможно. Ты пьешь тайны, как Хеллиан ром. Чем больше ты знаешь, тем веселее и навязчивей становишься.

— Ах так? Я знал секреты, которые ты захотел бы услышать, и собирался рассказать. Но теперь — передумал…

— Говори, колдун, или я иду к Таворе и рассказываю, где ты сидишь.

— Так нельзя. Мне нужно подумать, черт тебя.

— Говори. Можешь подумать в процессе, ибо для тебя эти два дела явно не связаны.

— Отчего ты такой злой?

— От тебя.

— Лжешь.

— Ладно. От себя.

— Уже лучше. А я знаю, кто нас спас.

— Неужто?

— Ну, он хотя бы пустил первый камень с горы.

— Кто он?

— Ганоэс Паран.

Калам оскалился: — Ну, я удивился меньше, чем ты ждал.

— Тогда ты идиот. Он сделал это, побеседовав с Худом.

— Откуда знаешь?

— Я был там и слушал. У Худовых врат.

— И зачем ты там околачивался?

— Как? Мы же собирались умереть?

— И ты хотел оказаться первым в очереди?

— Необычайно остроумно. Нет, я собирался торговаться, но теперь неважно. Как раз Паран и заключил сделку. Худ кое-что сказал. Он хотел кое-чего… клянусь его дыханьем, я поразился. Дай расскажу…

— Давай рассказывай.

— Нет. Нужно подумать.

Калам закрыл глаза и оперся спиной о какой-то тюк. От тюка пахло овсом. — Ганоэс Паран. — Он помолчал. — Думаешь, она знает?

— Кто, Тавора?

— Да кто же еще?

— Не знаю. Но не удивился бы. Фактически никакое открытие относительно нее меня не удивит. Может, она прямо сейчас нас подслушивает…

— Ты чувствуешь?

— Калам, сегодня что-то бродит по флоту, и что бы это ни было, оно мне не нравится. Как будто совсем близко — а едва я соберусь схватить за горло, оно уплывает прочь.

— Так ты действительно прячешься!

— Разумеется, нет. Уже нет. Я сижу, чтобы поставить западню.

— Западню. Чудно. Весьма умно, о Верховный Маг.

— Согласен. В следующий раз оно подойдет ближе.

— Ты думаешь, я на это куплюсь?

— Верь или не верь, Калам. Что мне. Хотя если старейший друг мне не верит…

— Худа ради, Быстрый. Я НИКОГДА тебе не верил!

— Как обидно. Мудро, но все же обидно.

— Скажи мне кое-что… Как ты ухитрился спрятаться у врат Худа, когда рядом стояли и смотрели Паран и сам Худ?

Раздалось фырканье. — Они же были отвлечены. Нет лучшего места скрыться, чем на самом виду.

— А они как раз мир спасали.

— Толкнули камешек в лавину. Остальное свершил кто-то другой. Не знаю кто или что. Скажу лишь, что эти падающие солнца… они были полны голосов.

— Голосов?

— Громадные куски камня. Нефрит, плывущий со звезд. И в этих разломанных горах или что они там, в них были души. Миллионы душ, Калам. Я СЛЫШАЛ ИХ!

"Боги! Теперь понимаю, Быстрый, почему ты внизу". — Это… сверхъестественно. Я трясусь как в ознобе от одного рассказа.

— Знаю. Со мной то же.

— Так как ты спрятался от Худа?

— Разумеется, стал частью врат. Еще один труп, еще одно взирающее лицо.

— Эх, вот это было умно.

— Еще бы.

— И каково было среди всяких костей, тел и прочего?

— Вроде бы… уютно…

"Могу себе представить". Калам снова оскалил зубы. "Погоди… интересно… все ли в порядке с нами?" — Быстрый, ты и я…

— Что?

— Думаю, мы безумцы.

— Ты — нет.

— Как это?

— Ты тормозишь. Нельзя думать, что ты безумец, если ты уже безумец. Понял?

— Нет.

— Я же сказал, тормозишь.

— Ну, — пробубнил ассасин, — это утешение.

— Для тебя. Шш! — Маг схватил Калама за рукав. — ОНО ВЕРНУЛОСЬ! Ближе!

— Совсем рядом? — шепотом спросил Калам.

— Боги! Надеюсь, что нет!

* * *

Один жилец на каюту; в окружающих закутках и кабинках ютится оцепление Алых Клинков, яростно защищающих ожесточенного, сломленного командира, но не желающих оказаться с ним в одном помещении. Хотя помещений на корабле очень не хватает. За солдатами хундрилы клана Горячих Слез, все до одного обуянные морской болезнью — воздух под палубой пропитался горечью желчи.

Итак, он остается один. Закутан спертым, вонючим воздухом. Ни один фонарь не отгоняет тьму, и это хорошо. То, что снаружи, соответствует тому, что внутри. Кулак Тене Баральта снова и снова повторял себе, что это хорошо.

И'Гатан. Адъюнкт послала их в малом числе, зная, что случится резня. Она не желала, чтобы ветераны подрывали ее авторитет. Она хотела избавиться от Клинков и моряков — от солдат вроде Каракатицы и Скрипача. Она, вероятно, работала над этим, сговорившись с самим Леоменом. Слишком совершенны, слишком хорошо подгаданы пожар и всеобщая гибель. И сигналы были — те самые дураки с лампами на крышах и вдоль стен.

Да и время года… Город, полный масла, урожай оливок — она не гнала армию за Леоменом, она вовсе не спешила, хотя любой верный командир успел бы затравить мерзавца задолго до входа в И'Гатан.

Да, поистине… дьявольская точность.

И вот он изуродован, заперт в скопище проклятых предателей. Но снова и снова ход событий, как кажется, стремится сорвать изменнические, человеконенавистнические планы Адъюнкта. Выжившие среди морской пехоты, среди них Лостара Ииль. Быстрый Бен неожиданно сумел отразить атаку магов Эдур. О да, солдаты доносят ему все крупицы новостей. Они поняли — хотя ничем не обнаруживают подозрений — но он видит по глазам, поняли. Необходимое свершится. Скоро.

Если бы их смог вести сам Кулак Баральта! Тене Баральта, Калека, Преданный. О да, таковы будут его прозвища. Будет и культ его имени, как есть уже культы малазанских героев. Колтейн. Балт. Бариа Сетрал и его брат Мескер из Алых Клинков.

Тене Баральта должен оказаться в их компании. "Только их компания достойна меня", повторял он.

Один глаз еще может видеть. Почти… При свете дня перед ним клубится дымка, и боль, такая боль — он не может даже шевелить головой — о да, целители работают — с тайным приказом ошибаться, оставлять его в преисподней тугих рубцов и фантомных болей. Он знает: едва выйдя наружу, они хохочут, радуются видимому успеху своих обманов.

Ну, он сумеет вернуть им "дары" с большим привеском. Всем этим "лекарям".

В теплой, мягкой тьме он лежит на койке и смотрит в потолок. Трещат и стонут невидимые вещи. Крыса снует вдоль и поперек убогой каюты. Его часовой, его страж, его пленная душа.

Странный запах донесся, сладкий, обволакивающий, вызывающий онемение; он чувствовал, что боли утихают, дергающие нервы успокаиваются.

— Кто здесь? — прокаркал раненый.

Ответ прозвучал хрипло: — Друг, Тене Баральта. Тот, чье лицо поистине подобно твоему. Как и ты, преданный всеми. Нас с тобой бьют и терзают, чтобы снова и снова напомнить: не доверяйте тому, кто не отмечен рубцами. Никогда. Истина в том, друг мой, что лишь смертный, что был сломан, может выйти с другой стороны исцеленным. Новым и — для упавших перед ним врагов — ослепительно ярким. Так? Сверкающее белое пламя правоты. Обещаю тебе — этот миг будет сладостен!

— Привидение, кто послал тебя? — зашипел Баральта. — Адъюнкт? Демон — убийца, чтобы закончить…

— Конечно, нет. Даже бросая такие обвинения, Тене Баральта, ты понимаешь их ложность. Она могла бы убить тебя в любое время.

— Солдаты защитят меня…

— Она не убьет тебя, — раздавалось во тьме. — Зачем? Она уже выбросила тебя, жалкую, бесполезную жертву И'Гатана. Ей неведомо, Тене Баральта, что твой разум жив, что он остр, как и всегда, что ты готов судить и лить кровь нечестивых. Она слишком довольна собой.

— Кто ты?

— Я Гетол, Глашатай Дома Цепей. Я здесь ради тебя. Только ради тебя — ибо мы ощутили, о, как мы ощутили, что ты рожден для величия.

"Ах, какая страсть в его голосе… но нет. Погоди, будь сильным, покажи этому Гетолу свою силу". — Величие. Да, Глашатай, я всегда знал это.

— И время пришло, Тене Баральта.

— Неужели?

— Ты чувствуешь наш дар? Ослабление боли?

— Да.

— Хорошо. Этот дар твой, будут и иные.

— Иные?

— Твой глаз, Тене Баральта, заслужил не только туманную нечеткость. Не так ли? Острота зрения должна равняться остроте ума. Это кажется справедливым, естественным, правильным.

— Да!

— Такова будет награда, Тене Баральта.

— Если я сделаю… что?

— Потом. Детали будут не сегодня. Перед новой беседой испытай свою совесть, Тене Баральта. Подготовь планы. Ты возвращаешься в Малазанскую Империю, не так ли? Отлично. Знай, что тебя ожидает Императрица. Тебя, как никого иного в армии. Готовься.

— О, я буду готов, Гетол.

— Мне придется уйти, дабы не обнаружить себя. Слишком много шпионов притаилось в армии. Осторожнее. Никто не…

— Я верю своим Алым Клинкам.

— Если необходимо, можешь использовать их. До встречи, Тене Баральта.

Снова тишина, мрак снаружи и внутри, неизменный и ничего не меняющий. "О да, рожденный для величия. Они увидят. Когда я поговорю с Императрицей. Они увидят".

* * *

Лежавшая в гамаке (днище верхнего, плетеная сетка и грязный матрац, находилось на расстоянии руки) Лостара Ииль старалась дышать тихо и ровно. Она могла расслышать даже биение своего сердца, даже шум крови в ушах.

Солдат с койки внизу хмыкнул и негромко произнес: — Он начал разговаривать сам с собой. Плохо дело.

На протяжении примерно пятидесяти ударов сердца за стенкой каюты Тене Баральты бормотал голос. Сейчас он, вроде бы, смолк.

"С самим собой? Вряд ли. Это, черт меня дери, была беседа!" При этой мысли она закрыла глаза, желая заснуть, забыв о мерзком кошмаре, в который превращается командир: маслянистый блеск глаз, мышцы, ставшие жиром на угловатом костяке, уродливое лицо, обмякшее и перекошенное везде, где его не держат грубые рубцы. Бледная кожа, пучки слипшихся от давнишнего пота волос.

"Основа его души выгорела. Теперь там лишь злоба, пестрый сплав низких, недостойных побуждений.

А я теперь снова капитан под его командой. Чего он хочет от меня? На что надеется?"

Тене Баральта прекратил разговор. Ей тоже пора заснуть — если только рассудок сможет избавиться от бешеного течения мыслей.

"Ох, Котиллион, ты знал. Ты знал, что так будет. Однако оставил мне выбор. Выбор стал проклятием.

Котиллион, ты всегда играл нечестно".

* * *

Западное побережье Котальского моря изрезано фиордами, высокими черными утесами и огромными валунами. Поднимающиеся сразу над полосой прибоя скалы пестрят можжевельником с иглами такого темно-зеленого оттенка, что кажется черным. Большие вороны с красными хвостами кружат, хрипло и грубо кричат — словно хохочут — пикируя на зловещего вида корабли, которые приближаются к малазанскому флоту. Вороны опускаются к самой воде, чтобы снова лениво подняться на тяжелых крыльях.

Корабль Таворы сейчас рядом с флагманом Нока; адмирал только что перебрался на борт Адъюнкта, чтобы встретить Напасть.

Кенеб восхищенно следил за надвигающимися судами. Каждое представляло собой два больших дромона, соединенных арками, чтобы создать циклопических размеров катамаран. Ветер утих, и корабли Напасти выставили по два ряда весел (с внутренней стороны каждого корпуса они были укорочены).

Кулак насчитал тридцать одно гигантское судно. Они шли широким клином, оставляя между собой значительную дистанцию. Носовые балки были украшены волчьими головами, за ними виднелись баллисты; по бортам висели ряды прямоугольных бронзовых щитов, отражавших тусклое солнце.

Когда передовой корабль приблизился, гребцы подняли и втянули весла.

Один из офицеров Нока произнес: — Посмотрите на пространство между корпусами. Под водой тоже есть поперечные балки, и на них укреплены тараны.

— Было бы поистине неумно, — отозвался Нок, — напрашиваться на бой с этой Напастью.

— Но кто-то уже напросился, — указала Адъюнкт. — На обшивке передового судна повреждения от магического огня. Адмирал, ваши соображения о возможной численности команды на бортах?

— Полагаю, до двух сотен морской пехоты — или как она у них зовется — на каждом дромоне. Четыреста матросов, включая тех, что на веслах. Или там сидят рабы?

Они заметили, что между корпусов флагманского катамарана спускают боевой челн, солдаты в доспехах прыгают в него и берутся за весла. Затем к ним присоединились еще трое. Двое из них носили железные шлемы с длинными нащечными пластинами и кольчужными воротниками. Серые плащи, кожаные рукавицы. Третий — высокий, худой, лысый мужчина — носил длинную, тяжелую рясу из темно-серой шерсти. Кожа у них была светлая; остальные намеки на их происхождение скрыты доспехами.

— Слишком много кольчуг для одного челна, — буркнул какой-то офицер. — Перевернется — и дно моря украсят двадцать кучек ржавчины.

Челн прошел над подводным тараном и полетел словно на крыльях — так быстро и слаженно вздымались весла. Через несколько мгновений тихий приказ заставил весла исчезнуть — кроме одного, у матроса на корме. Он развернул его, заставляя челн причалить к борту малазанского флагмана.

По команде Нока моряки бросились на помощь прибывшим.

Первым на борт ступил широкоплечий здоровяк в черном плаще. Под толстой шерстью тускло блестела смазанная, также черная кольчуга. На эфесе длинного меча виднелось украшение в виде волчьей головы. Представитель Напасти помедлил, осматриваясь, и пошел к Адъюнкту. В это время показались другие. Среди них был человек в рясе; он крикнул что-то тому, кого Кенеб счел начальником. Тот замер и повернул голову. Голос из — под глухого шлема заставил Кенеба вздрогнуть: он был явно женским.

"Чертова великанша — даже наша тяжелая пехота дрогнет при встрече с такой…"

Она тоже сказала что-то. Лысый мужчина ответил одним словом; женщина в доспехах поклонилась и отошла в сторону.

Мужчина в рясе ступил вперед, глядя в глаза Адъюнкту. — Мезлане, привет вам, — произнес он.

"Он знает малазанский. Да, это поможет договориться".

— Привет и вам, Напасть, — ответила Тавора. — Я Адъюнкт Тавора Паран, а это Адмирал Нок…

— О да, ваши имена известны нам, сиры. — Говоривший низко поклонился Ноку, который явно удивился, но ответил тем же.

— Вы хорошо знаете наш язык, — отметила Тавора.

— Извините, Адъюнкт. Я Дестриант Ран'Турвиан. — Он показал на стоявшую рядом великаншу. — Это Смертный Меч Кругхева. — Затем он шагнул вбок и поклонился солдату, стоявшему в двух шагах сзади: — А это Надежный Щит Танакалиан. — Дестриант перешел на родной язык; по его слову Смертный Меч и Надежный Щит сняли шлемы.

"Да уж, это крутые, тертые солдаты". Волосы у Кругхевы были стального оттенка, глаза синие; угловатое обветренное лицо покрыто шрамами, однако черты довольно приятные. Надежный Щит, напротив, был молод. Ростом он уступал Смертному Мечу, но шириной плеч превосходил. Волосы были светлыми, соломенного оттенка, а глаза темно — серыми.

— Ваши корабли прошли через бой, — заметил адмирал Нок.

— Да, сир. Мы потеряли четыре судна.

— А Тисте Эдур, — спросила Адъюнкт? — Они сколько потеряли?

Дестриант вдруг поклонился Смертному Мечу. Женщина ответила на сносном малазанском: — Не уверена. Может, двадцать, ведь мы отбили их колдовство. Ладьи у них верткие, но недостаточно крепкие. Тем не менее бились они стойко и пощады не просили.

— Вы преследуете оставшихся?

— Нет, сир, — ответила Кругхева и замолкла.

Дестриант снова взял речь: — Благородные сиры, мы ожидали вас. Мезлан.

Он повернулся и занял место рядом с Надежным Щитом.

Кругхева подошла к Адъюнкту. — Простите меня, адмирал Нок, — сказала она, не сводя взгляда с Таворы, и обнажила меч.

Все малазанские офицеры — и Кенеб, разумеется — начали нашаривать рукояти клинков.

Однако Адъюнкт даже не вздрогнула. Оружия при ней не было вовсе.

Во всю длину выскользнувшей из ножен стальной полосы была нанесена гравировка: два волка в стремительном беге. Каждый завиток шерсти отчетливо виден, клыки зверей отполированы особо тщательно и сверкают, глаза — черненые пятна. Клинок был превосходно выкован и блестел, тщательно смазанный; по краю шел ряд зазубрин.

Смертный Меч прижала меч к груди, держа его горизонтально; в словах ее звучала торжественная скованность. — Я Кругхева, Смертный Меч Серых Шлемов из Напасти, клятвенник Зимних Волков. Смиренно приемля то, что грядет, я передаю свою армию под твое начало, Адъюнкт Тавора. Наш вклад: тридцать и один "Престол Войны", тринадцать тысяч и семьдесят девять братьев и сестер Ордена. Адъюнкт Тавора, нас ждет край мира. Во имя Тогга и Фандерай мы будем сражаться, пока не умрем.

Все молчали.

Смертный Меч преклонила колено и положила меч к ногам Таворы.

* * *

На носовой надстройке стояли Калам и Быстрый Бен, наблюдали церемонию на главной палубе. Колдун все время бормотал под нос; это раздражало Калама настолько, что он оторвал взор от сцены внизу (Адъюнкт как раз, столь же торжественно, как и Смертный Меч, поднимала меч и возвращала его Кругхеве).

— Потише, ты! — зашипел ассасин. — Да что такое?

Маг бросил на него полубезумный взгляд: — Я узнаю этих… эту Напасть. Титулы, чертова обрядность и высокий стиль. Я узнаю этих людей!

— И?

— И… ничего. Но скажу тебе, Калам… Если теперь на нас нападут — горе нападающим.

— Ассасин хмыкнул: — Серые Шлемы…

— Шлемы, Мечи… ради всех богов! Мне нужно потолковать с Таворой.

— Наконец-то!

— Мне действительно нужно.

— Иди и представься, Верховный Маг.

— Ты с ума спя…

Калам глянул на толпу внизу, отыскивая причины внезапной немоты Быстрого Бена: Дестриант Ран'Турвиан смотрел прямо в глаза магу. Носитель рясы улыбнулся и приветственно поклонился.

Все повернули головы.

— Вот дерьмо, — простонал Быстрый Бен.

Калам состроил рожу. — Великий маг Бен Адэфон Делат, — шепнул он, — Повелитель Высокого Стиля.

Глава 21

Книга Пророчеств открывает дверь. Нужна другая книга, чтобы ее закрыть.

Жизнь Странника Духа Кимлока,

Торбора

Служанка серебряными щипчиками возложила на курильницу еще одну круглую пачку ржавого листа. Фелисин Младшая потянулась к трубке, взмахом руки прогоняя служанку и с удовольствием наблюдая, как старуха согнулась столь низко, что чуть не раскроила лоб о камни, встала на четвереньки и выползла наружу задом наперед. Еще одно Кулатово правило обхождения с Ша'ик Возрожденной. Ей уже надоело спорить — если дураки желают поклоняться ей, пусть поклоняются. В конце концов, она в первый раз в жизни оказалась в ситуации, когда каждое ее желание ревностно ублажают; а эти желания — она сама удивляется — день ото дня растут в числе.

Душа ее словно стала котлом, требующим наполнения — но на самом деле бездонным. Они все время кормят ее — она стала тяжелой, покрылась складками нежного жира под грудями, на животе, на заду, на бедрах, даже подмышками. Нет сомнения, так же изменилось и лицо (она запретила размещать зеркала в тронном зале и комнатах).

Не только пищи было в избытке. Вино, ржавый лист, а теперь и любовные забавы. Дюжина слуг из ожидающих снаружи взята специально, чтобы доставлять удовольствия плоти. Поначалу Фелисин была шокирована, даже разгневана — но надолго ее не хватило. Она поняла — это еще одно извращенное правило Кулата. Он предпочитал вуайеризм; много раз она слышала хлюпанье и стук камешков — это старик сладострастно и возбужденно подглядывал за ней из-за занавеса или ширмы.

Теперь она поняла суть нового бога. Наконец-то. Бидитал был совершенно неправ — это не вера воздержания. Апокалипсис проявляется в излишествах. Мир тонет в неумеренности; как ее душа — бездонный котел, так и душа всего человечества. Она — просто показательный пример. Как они пожирают всё вокруг, так и она будет.

Она Ша'ик Возрожденная, ее роль — ярко блеснуть и быстро умереть. В смерти лежит истинное спасение, тот рай, о котором всё твердит Кулат. Фелисин Младшая пыталась вообразить себе рай — и, как ни странно, он представлялся ей продолжением нынешнего состояния. Когда каждая блажь удовлетворяется без возражений и колебаний. Тревожит ее только одна мысль: все это предназначено лишь одной Фелисин, держится на указах Кулата. Не будет ли нынешняя роскошь — парад наслаждений, обещанный другим только в посмертии — вознаграждена посмертием жестокого рабства и служения чужим капризам?

Кулат уверял, что беспокоиться не нужно. В жизни она — воплощение рая, символ и обещание. А после смерти она получит прощение. Она же Ша'ик Возрожденная, а эту роль не получает случайная прохожая. Ей оказано доверие.

Доверие оказалось самой глубокой формой порабощения. Кулат умел убеждать, хотя тонкая ниточка сомнений сохранилась глубоко внутри — мысли, робко пролетающие одна за другой: "без излишеств мне было бы лучше. Я стала бы прежней, такой, как в пустошах с Резаком и Сцилларой, с Серожабом и Гебориком Руки Духа. Никаких слуг. Я могла бы сама заботиться о себе, ясно видя, что жизнь умеренная и подвластная воле лучше нынешнего разврата. Я поняла бы, что в их смертном раю насаждают не цветы, а пороки, кормят ядовитые побеги, высасывающие из меня жизнь… пока я не оказываюсь лишь с… с этим вот.

Этим вот… Даже разум изменяет". Фелисин Младшая старалась сосредоточиться. Перед ней двое мужчин. Они стоят тут уже долго, поняла она вдруг. Кулат представил их, хотя это было не обязательно — она знала, что они явятся; она узнала обоих. Суровые, побитые жизнью лица, потоки пота под слоями пыли, рваные кожаные доспехи, круглые щиты, скимитары у бедер.

Один совсем близко — высокий, злой. "Матток, командовавший в армии Откровения племенами пустыни. Матток, друг Леомена".

В шаге за его спиной телохранитель Т'морол, подобный волку — почему-то без шерсти и на задних лапах, но с холодным и жестоким блеском в глазах. Хищник.

Они привели свои армии, воинов.

Они доставили не только это…

Фелисин Младшая отвела глаза от лица Маттока и посмотрела на потертую обложку книги в его руках. Святая Книга Дриджны Открывающей. Когда Леомен Молотильщик вел малазан по диким местам в ловушку, которой стал И'Гатан, Матток и его пустынные воины передвигались тихо, скрытно, никому не являя себя. Матток объяснил, что они намеревались встретиться в И'Гатане, но разразилась чума, а к шаманам племен начали приходить видения.

О Ханар Аре, Городе Падших. О Ша'ик, вновь возродившейся. В И'Гатан пойдете — костей не соберете, говорили Маттоку шаманы. Эта засада закончилась всесожжением. Тогда командир развернул армию и устремился в поход с целью отыскать Город Падших. Отыскать ее. Доставить Святую Книгу ей в руки.

Трудное странствие, без сомнения, достойное войти в легенды.

И вот Матток перед ней, его армия стоит лагерем вокруг города, а Фелисин сидит на подушке собственного сала, окутавшись дымом, и раздумывает, стоит ли говорить ему то, что он жаждет услышать. Как настаивает Кулат.

Ладно, она будет… откровенной. — Благодарю тебя, Матток, за доставленную Книгу Дриджны. Благодарю также, что привел армию. Увы, оба дара мне ни к чему.

Брови Маттока поднялись: — Ша'ик Возрожденная, с Книгой можешь делать что хочешь. А вот воины мои тебе весьма нужны. Приближается армия малазан…

— Знаю. Но вас не хватит. К тому же воины мне не нужны. Моя армия не марширует колоннами. Моя армия не носит оружия, не защищена латами. Завоевывая, моя армия никого не убивает, не порабощает, не насилует детей. Сила моей армии — спасение, Матток. Обещание. Приглашение.

— А как насчет малазан? — хрипло крикнул оскаливший зубы Т'морол. — Эта армия имеет и оружие, и латы. Эта армия марширует колоннами, о Святая, и прямо сейчас она ГОТОВА СХВАТИТЬ НАС ЗА ЗАД!

— Кулат, — промолвила Фелисин. — Найди место для Святой Книги. Прикажи мастерам изготовить новую, с пустыми страницами. Это будет вторая священная книга. Моя Книга Спасения. На первой странице, Кулат, запиши все здесь сказанное и воздай присутствовавшим по их заслугам. Матток и Т'морол, мы в Городе Падших очень рады вам. Как и вашим воинам. Поймите лишь, что дни войны и смертоубийства кончены. Отложите свои мечи и щиты, отложите луки. Расседлайте коней и пустите пастись на горных лугах у Денет'инарского источника. Они закончат здесь свою жизнь, сытые и довольные. Матток и Т'морол, вы согласны?

Командир опустил взгляд, уставившись на древнюю книгу в руках; лицо его исказила ухмылка. Он развел руки — книга упала, приземлившись на корешок, отчего разорвалась надвое. Старинные страницы разлетелись по залу. Отвернувшись от Фелисин, Матток сказал Т'моролу: — Собирай воинов. Нужно пополнить запасы — и сразу уходим.

Т'морол подошел к трону и плюнул у подножия. Затем почти выбежал наружу.

Матток помялся, снова взглянув на Фелисин. — Ша'ик Возрожденная, ты, без сомнения, примешь моих шаманов с большим почетом. Оставляю их с тобой. Тебе. Что до твоих слов, твоего мерзкого обрюзгшего мира и отравленного "спасения" — мне это не нужно. Ради чего погиб Леомен? Ради чего сгорел И'Гатан?! — Он впился в нее глазами, а потом развернулся и вышел.

Кулат упал на колени перед разорванной книгой: — Она уничтожена? — воскликнул он полным ужаса голосом.

Фелисин кивнула: — Откровенно говоря, да. — И улыбнулась собственной шутке.

* * *

— Я бы сказала, четыре тысячи, — произнесла Руфа Бюд.

Армия мятежников расположилась на гребне. Конница, копьеносцы, стрелки — но оружия они не поднимали. Круглые щиты привязаны к спинам, колчаны закрыты, луки не натянуты и приторочены к седлам. Двое всадников отделились от строя и спускались по крутому склону туда, где поджидали их Паран и его офицеры.

— Что думаете, Верховный Кулак? — спросил Харлочель. — Похоже на сдачу в плен.

Паран кивнул.

Двое достигли дна долины и пришпорили коней, подъехав к авангарду Войска на четыре шага.

— Я Матток, — сказал тот, что слева. — Прежде из армии Откровения.

— А ныне?

Он дернул плечом: — Мы обитали в Священной пустыне Рараку, а она стала морем. Мы бились как мятежники, но мятеж подавлен. Мы веровали. Теперь не веруем. — Он отстегнул скимитар и бросил на песок. — Сдаюсь на вашу милость.

Паран выпрямил спину. Набрал воздух в легкие — и медленно выдохнул. — Матток, ты и твои воины можете идти куда захотите. Я, Верховный Кулак Ганоэс Паран, данной мне властью прощаю вас. Как ты сказал, война окончена, и я не из тех, кому нужны репарации и кары. Производя новые зверства в ответ на старые, ничего хорошего не достигнешь.

Грузный воин справа от Маттока перекинул ногу через седло и соскользнул на землю, от толчка заморгав и согнувшись в пояснице. Подойдя к скимитару командира, он стряхнул пыль с клинка и рукояти и вернул оружие Маттоку.

Паран сказал: — Вы пришли из места паломничества.

— Да, из города падших. Ты намерен разрушить его, Верховный Кулак? Он беззащитен.

— Я хотел бы переговорить с вождем.

— Зря потратишь время. Она объявляет себя Ша'ик Возрожденной. Если это истина, то культ впал в необратимое разложение. Ша'ик разжирела и отравила себя. Я едва ее узнал. Воистину она падшая. Ее сторонники — лизоблюды, думающие лишь об оргиях и разврате. Они помечены болезнями и почти безумны. Ее верховный жрец следит за совокуплением госпожи из-за занавески и ублажает себя рукой. В нем и в ней царит ненасытимая и необузданная похоть.

— Тем не менее, — заявил Паран, — я чувствую здесь силу.

— Не сомневаюсь, — ответил Матток, сплюнув на сторону. — Вырежи их, Верховный Кулак, и избавишь мир от новой чумы.

— Что ты имеешь в виду?

— Религию сломанных и искалеченных. Религию, обещающую спасение — только вначале ты должен умереть. Предвижу, что культ окажется заразительным.

"Наверное, он прав". — Я не режу невиновных, Матток.

— Тогда однажды самый верный и ревностный из них зарежет тебя.

— Может быть. Это моя забота. А пока передо мной иные задачи.

— Ты будешь говорить с Ша'ик?

Паран помедлил, потом покачал головой: — Нет. В этом нет смысла, как ты и сказал. Я вижу возможную разумность в том, чтобы вырвать ростки культа, прежде чем они пустят корни — но нахожу это слишком жестоким.

— Тогда куда — если мне позволено спрашивать, Верховный Кулак — вы пойдете?

Паран колебался. "Стоит ли отвечать? Ну, самое время услышать всем". — Мы поворачиваем, Матток. Войско идет на Арен.

— Вы идете воевать? — спросил командир.

Паран нахмурился. — Мы армия, Матток. Очевидно, что когда-то нам придется воевать.

— Вы примете нашу службу, Верховный Кулак?

— Что?

— Мы кочевники, — объяснил Матток. — И дома теперь у нас нет. Семьи наши рассеялись, и нет сомнений, что многие погибли от чумы. Нам некуда идти и не с кем биться. Если вы отринете нас и прогоните, наша армия рассыплется. Мы будем умирать, нас зароют в песок или забросают соломой. Воин повернется против воина, и кровь прольется ни за что. Примите нас в свое Войско, Верховный Кулак Ганоэс Паран, и мы будем сражаться на вашей стороне и умирать с честью.

— Ты не имеешь понятия, Матток, куда именно я веду Войско.

Старый воин — спутник Маттока резко засмеялся. — Пустыня, исчерченная следами стоянок, или пустыня невиданная никем — есть ли разница? — Он поглядел на командира. — Матток, друг мой, шаманы говорили, что он убил Полиэль. За одно это я пойду за ним в Бездну — если он обещает головы, которые можно рубить, и парочку женщин, которых можно любить. Именно этого мы ищем, не так ли, пока боги не поймают нас на аркан и мы не спляшем в последний раз… Да я устал бегать!

Взиравший на Парана Матток только кивнул.

"Четыре тысячи или вроде того. Лучшая легкая кавалерия континента, все до одного опытные воины". — Харлочель, вы назначаетесь связным при командоре Маттоке. Командор, вы теперь Кулак, и Харлочель ожидает списка офицеров, действующих и потенциальных. Малазанская армия использует кавалерию единицами по пятьдесят человек, по сотне и три сотни. Соответственно перестраивайте структуру подразделений.

— Будет исполнено, Верховный Кулак.

— Кулак Руфа Бюд, обеспечьте разворот колонн. И… Ното Свар, найдите Ормулогана.

— Снова?

— Идите.

"Да, снова. Я задумал новую карту. Назову Спасением. В настоящий момент она в сфере влияния Дома Цепей. Но что-то мне подсказывает — вскоре она из него вырвется. Грязь стечет с нее. Эта карта будет Свободной. Во всех смыслах слова. Свободной — и, возможно, ей предназначено стать самой опасной силой нашего мира.

Черт побери! Я должен был быть жестоким. Эта Ша'ик Возрожденная и ее уроды — последователи… нужно было вырезать всех. Как и настаивает Матток".

Он сделал бы то, на что сам кочевник не решился. "Мы с ним похожи. Оба…слабаки.

Не удивительно, что он уже мне нравится".

* * *

Харлочель поехал рядом с Маттоком назад, к гребню холма, к строю воинов пустыни. Вестовой поглядел на новоиспеченного кулака: — Сэр, когда вы говорили о Ша'ик Возрожденной, было что-то… что вы едва узнали ее.

— Точно. Она одна из приемных дочерей прежней Ша'ик. Конечно, и Леомен и я знали, что она… не такая, какой кажется. О, она избрана богиней Вихря, нет сомнений — но она была не дочерью пустыни.

— Не здешней?

— Нет, она была малазанка.

— ЧТО?

Спутник командора хмыкнул и сплюнул: — Да, мезла. Адъюнкт и не узнала. Я так слышал. Она зарубила женщину в шлеме и доспехах. И ушла. Тело потом пропало. Мезла убила мезлу — ох, как должны были смеяться боги…

— Или, — пробормотал Харлочель, — рыдать. — Он хотел было задать новые вопросы про эту Во'зрожденную, но в воображении всплыла череда трагических образов, вариантов рокового поединка в Рараку, после которого пустыня стала морем. Он промолчал, взбираясь на склон вслед за двумя воинами, а затем с головой ушел в заботы по формированию новой структуры Маттоковой конницы.

Занятый делами, он не доложил Верховному Кулаку об этой беседе.

В трех лигах от Города Падших Паран развернул войско, направил на дорогу к далекому Арену. На путь, который увел их от Семи Городов.

Чтобы никогда не вернуться.

* * *

Саур Батрада и Хольб Харат вошли в деревушку, лежащую в четырех лигах от портового города Сепик. Она вели двадцать воинов Эдур и сорок летерийских морских пехотинцев. Там они собрали порабощенных выродков — полукровок, ритуально освободили их, ничего не понимающих, от символических цепей, а затем сковали цепями вполне осязаемыми и погнали назад, к городу и эдурским ладьям. После этого Саур и Хольб стащили местных людей к овину, который предварительно подожгли. Они заставили матерей, одну за одной, бросать своих детей в ревущее пламя. Потом женщин изнасиловали и обезглавили. Их мужей, братьев и сыновей заставляли смотреть на все это. Наконец, оставшимся в живых деловито отрубили руки и ноги, бросив истекать кровью среди блеющих, забрызганных алым овец.

В тот день в сердце Алрады Ана родился стон, и он, отчаиваясь и ужасаясь, день и ночь слышал его. Тень Рулада накрыла Тисте Эдур, и не важно было, как далеко отсюда находится трон и оседлавшая его безумная тварь. В тени роились кошмары, от которых не будет пробуждения.

Память все стонала, все являла крики, вырывавшиеся из глоток горящих детей, их извивающиеся в пламени тела, отражения огней на равнодушных лицах Эдур. Летерийцы тогда отвернулись, ошеломленные ужасом. Если бы сам Алрада мог сделать так же, не выдавая себя! Вместо этого он стоял, один из многих, и не выдавал внутренней ярости. Ярости, готовой сломать… все. "Во мне", думал он той ночью в Сепике, когда за стенами звучали звуки погрома, — "во мне не осталось ничего стоящего". В ту ночь он впервые в жизни обдумывал возможность самоубийства.

Признак слабости. Окружающие восприняли бы это именно так — они не готовы не только на протест, но даже на пассивную сдачу — они плевали бы на его труп. "Воители" вроде Хольба Харата и Саура Батрады вытянули бы ножи и, склонившись, изуродовали бесчувственное тело, ибо эти двое уже полюбили кровь и боль. И были не одиноки в такой любви.

Король Сепика умер последним. Ему пришлось стать свидетелем гибели своего народа. Говорят, он был добрым правителем — "ох, как Эдур презирали такие речи, для них они стали злым и намеренным оскорблением". Несчастный извивался в руках двоих воинов, которые хватали его за седые волосы, чтобы поднять голову, чтобы он ВИДЕЛ. Ох, как он рыдал и кричал. Потом Томаду Сенгару наскучили его вопли, и он приказал сбросить короля с башни. В падении его плач превратился в стон избавления. "Он смотрел на камни мостовой, ожидая скорой встречи с ними как спасения. Таков наш дар. Единственный, на который мы способны".

Алрада Ан снова вытянул две мерудские сабли, изучил глубокие зазубрины. Они надежно и почти ласково лежали в его мозолистых ладонях. Он услышал оживление собравшихся на палубе воинов и поднял голову: тот, кого зовут Таралек Виид, проталкивался сквозь толпу, за ним шли Атрипреда Яни Товис и Джаг по имени Икарий.

Грустный на вид, высокий — выше всех Эдур — воитель вооружился лишь старым односторонним мечом. Ни лука, ни ножен для клинка, никаких доспехов. Однако по спине Алрады Ана пробежал холодок. "Действительно ли он несравненный боец? Что мы увидим сегодня за вратами?"

Двести эдурских воинов, ведун из арапаев Сатбаро Рангар — с трудом тащивший обезображенное тело и, похоже, вот-вот готовый столкнуться с Икарием — и шестьдесят лучников — летерийцев. Все наготове, все жаждут резни.

Ведун покосился на Джага, задрав голову. Икарий остановился перед ним — не из страха или простого уважения, но только потому, что скорченный старик загородил ему путь. — Я вижу в тебе, — прохрипел Сатбаро Рангар, — вижу в тебе… ничто. Обширную пустоту, как будто ты не здесь. Твой приятель назвал тебя великим воином? Думаю, он врет нам.

Икарий молчал.

Смертный по имени Таралек шагнул к ним, поплевал на ладони и размазал мокроту по волосам. — Ведун, — произнес он на сносном торговом наречии, — когда начнется битва, ты узришь рождение того, что сокрыто в нем. Я обещаю. Икарий рожден для уничтожения, живет ради битв, и это все, что можно сказать…

— Тогда почему он заплакал при твоих словах? — спросил Томад Сенгар, стоявший за спиной Алрады.

Таралек Виид повернулся к нему, низко поклонился. — Преда, он скорбит по потерянному, по тому, что ощутил твой ведун… Отсутствие, пустой сосуд. Но это не влияет…

"Не влияет". Алрада Ан не поверил. Не мог поверить. "Глупцы! Взгляните на него! Сатбаро Рангар, ты увидел не просто "ничто". Это нехватка. Никто из вас не понимает все значение этого? Не понимает, что мы навлекаем на себя?" Этот Таралек Виид, дурно пахнущий дикарь, "видите, как он нервничает, как будто уже устрашился грядущего. Нет, я не слепой, я вижу блеск предвкушения в его глазах — но вижу также и ужас. Ужас вопиет каждым его жестом.

Во что мы сейчас ввяжемся?"

— Ведун, готовь тропу, — приказал Томад Сенгар.

Все принялись проверять оружие. Саут Батрада и Хольб Харат пойдут первыми, за ними будет сам Сатбаро Рангар, потом Таралек и его подопечный. Летерийцы с натянутыми луками будут в конце, за группой Эдур.

Первый поход Алрады Ана против хранителей Трона. Он много чего слышал. Битва без пленных. Битва без жалости к врагу — как и все, что ведут Эдур. Он удобнее перехватил рукояти сабель и занял место в передней шеренге. Донеслись тихие приветствия — Эдур были ободрены, видя, что среди них сам Алрада Ан. "Преломляющий копья. Бесстрашный. Как будто жаждущий смерти.

О да, я жажду. Смерти. Своей смерти.

И все же… разве мне не снится путь домой?"

На его глазах кривая щель разорвала воздух, расширилась, окаймленная серыми огнями. В пасти портала ничего, кроме мутной тьмы.

Ведун отошел в сторону; Саур и Хольб нырнули внутрь и пропали во мраке. Сатбаро Рангар последовал за ними; то же сделали Таралек с Икарием. Пришел черед Алрады. Он понудил себя двинуться вперед, через завесу…

… споткнулся о кучу жирного суглинка. Воздух свежий, лесной. Как и в оставленном ими мире, вечереет. Алрада Ан двигался и осматривался. Вокруг никого, они движутся без помех.

Он расслышал вопрос Икария: — Где мы?

Ведун — арапай повернулся: — На Плавающем Авалии. Там, где пребывает Трон Тени.

— И кто хранит его? — вопросил Таралек Виид. — Где ваши яростные враги?

Сатбаро поднял голову, будто принюхиваясь, и удивленно хмыкнул: — Демоны бежали. Бежали? Почему? Как они решились оставить трон? Сдали после стольких битв? Не понимаю…

Алрада Ан посмотрел на Икария. "Демоны… бежали".

— Не понимаю, — твердил ведун.

"Кажется, я понимаю. О Сестры, кого мы зазвали к себе?"

Он вздрогнул от едва слышного шелеста, рывком развернулся, поднимая клинки.

Но это была всего лишь сова, скользнувшая над тропкой.

В почве что-то шевельнулось. Хищник выпустил когти. Сова нырнула и вновь поднялась; в крепком захвате дергался кто-то маленький.

— Ладно, — заявил ведун-арапай. — Идемте брать наш трон.

Он двинулся по тропе, приволакивая ногу, скрючив спину.

* * *

Озадаченный Таралек поглядел на Икария: — Что ты чуешь? В этом месте?

Встретившие его взор глаза равнодушны. — Демоны Теней убежали при нашем появлении. Тут был еще… человек… но и он ушел. Недавно. Только с ним я желал бы встретиться.

— Он достаточно умел, чтобы развязать твой гнев?

— Достаточно умел, чтобы убить меня.

— Невозможно!

— Нет ничего невозможного, — сказал Икарий.

Они двинулись вслед за дюжиной воинов, спешивших присоединиться к ведуну Рангару.

Еще пятнадцать шагов по тропе — и они заметили следы битвы. Вздутые тела демонов — Азаланов и Апторианов. Таралек Виид знал: такие не отдают жизнь задаром. Он слышал об ужасающих потерях среди Эдур и, в особенности, летерийцев. Свои тела они унесли.

Еще немного — и показалась стена заросшего сада. Ворота разбиты. Таралек Виид — Икарий брел на шаг сзади — подошел к эдурским воинам. Джаг схватил гралийца за плечо: — Дальше не надо.

— Почему?

На лице Джага появилось странное выражение.

— Нет нужды.

* * *

Алрада Ан, Саур и Хольб сопровождали ведуна в затемненную, полную мусора комнату, в которой стоял трон. Престол Тени, душа Куральд Эмурланна, трон, который должен обрести хозяина перед тем, как разрушенный садок вернется в прежнее состояние, нальется силой.

"Может быть, с этой силой Рулад сумеет разорвать…"

Сатбаро Рангар закричал — ужасный звук! — и пошатнулся.

Алрада Ан забыл, о чем только что думал. Он молча смотрел.

Трон Тени, там, на возвышении в дальнем конце зала…

"Он разрушен".

Разбит в щепки,черное дерево расщеплено, обнажая кроваво-красную сердцевину. "Демоны отдали нам… ничего не отдали! Трон Куральд Эмурланна потерян".

Ведун упал на колени и орал, задрав лицо к потолку. Саур и Хольб стояли, подняв мечи, но не в силах пошевелиться.

Алрада Ан подошел к Сатаро Рангару и схватил ведуна за ворот, подняв на ноги. — Хватит дурить, — заявил он. — Соберись! Мы опоздали здесь, но у нас еще есть возможность… ты знаешь. Сейчас воины жаждут смертоубийства. Вернись к вратам — есть другой трон, который надо завоевать, и его защита не разбежится, как здешняя. Подумай сам, Сатбаро Рангар!

— Да, — зашипел ведун, вырываясь из хватки Ана. — Да, ты верно говоришь, воин. Убийства — вот чего нам нужно! Идем, отправляемся — ах, во имя Отца Кровавого Глаза, НАДО ПОКИНУТЬ ЭТО МЕСТО!

* * *

— Возвращаются, — сказал Таралек Виид, когда Тисте Эдур показались у входа в храм. — Ведун выглядит… горюющим. Что случилось?

Икарий молчал, но глаза его странно поблескивали.

— Джаг, — зарычал Сатгаро Рангар, ковыляя мимо, — соберись. Нас ждет настоящая бойня.

Смятение в рядах Эдур, они перебрасываются словами — и звучат крики, брань, вопли ярости. Гнев распространяется подобно вольному огню, пожирающему все, что осмелится встать на пути. Они разворачиваются и бегут к мерцающим вратам.

Они не вернутся на корабли.

Таралек слышал от Полутьмы, что один из эдурских вождей по имени Ханради Халаг посылает воинов против иного врага, через врата — путешествие в несколько дней и некая секретная война. И теперь тот тайный враг встретится с гневом здешних Эдур. "И гневом Икария.

Так они наконец увидят. Хорошо".

Со стороны Джага донесся звук, изрядно удививший гралийца. Тихий смешок.

— Тебя что-то позабавило? — хрипло прошептал он.

— Обе Тени, — загадочно отвечал Джаг, — и ткач, обманувший поклонников. Но я больше ничего не скажу. Я же пуст.

— Ничего не понял.

— И на надо, Таралек Виид. Не надо.

* * *

Тронный зал снова пуст, оседает пыль, тени пустились в вечную охоту. Разбитый трон слабо засветился, углы обломков сгладились, вся картина будто пошла волнами — зрелище, способное напугать свидетеля. Однако такового в зале не оказалось.

Раздробленные, поломанные куски древесины растеклись.

И на помосте снова предстал Трон Тени. От него отошла тень более отчетливая, чем все прочие. Горбатая, низкая, облаченная в складчатый плащ цвета полуночи. На смутно видимом лице на миг мелькнули и тут же пропали глаза.

Фигура двинулась от трона, к дверям… серебряная и эбеновая трость стучала по полу.

Вскоре тень добралась до выхода и выглянула наружу. В ворота двора уходили последние. Гралиец и наводящая трепет и дрожь тварь, называемая Икарием.

Горбатая тень под аркой издала сдавленный вздох, когда Джаг помедлил и бросил взгляд назад.

Темный Трон уловил на лице Икария что-то вроде ухмылки, потом легчайший кивок. Джаг отвернулся.

Бог склонил голову к плечу, прислушиваясь к шагам отряда, спешащего вернуться на тропу.

Вскоре они ушли и пропали за вратами.

Тщательнейшая иллюзия, сотворенная гением, просыпающаяся при приближении чужаков — строго говоря, любого существа, кроме самого Темного Трона — пробудившаяся, чтобы претворить трон в груду обломков. Меанас в смешении с Мокра затянул всю комнату незримой сетью, паутиной, заплетшей вход. Мокра — нити внушения, приглашение отказаться от природного скептицизма, помогающее узреть уничтоженный престол.

Малые садки, но сплетенные рукой бога… и не первого попавшегося бога. "Моей рукой!"

Эдур ушли.

— Идиоты.

* * *

— Три короля — чародея, — рассказывал Ран'Турвиан, — правят Шел-Морзинном. Они помешают нашему проходу, Адъюнкт Тавора Паран, и это недопустимо.

— Мы могли бы вступить в переговоры, — сказала Адъюнкт. — Мы даже хотели закупить у них провизию. Почему они враждебно встретят нас?

— Потому что это их забавляет.

— Они так могущественны?

— Могущественны? Может случиться так, — ответил Дестриант, — что даже при поддержке ваших чародеев, включая присутствующего Верховного Мага, мы понесем серьезные, опустошительные потери, если столкнемся с ними. Потери, способные заставить нас отступить. Нас могут вообще уничтожить.

Адъюнкт нахмурилась, смотря на адмирала Нока и Быстрого Бена.

Колдун пожал плечами: — Я не знал о них, но уже ненавижу.

Кенеб хмыкнул. "Тоже Верховные Маги".

— Так что вы предлагаете, Дестриант Ран'Турвиан?

— Мы готовились к этому, Адъюнкт, и при помощи ваших чародеев, как кажется, сумеем осуществить свой план.

— Портал, — сказал Быстрый Бен.

— Да. Королевство Тогга и Фандерай имеет моря. Суровые, бурные моря, но тем не менее доступные для судоходства. Будет неразумно оставаться там надолго — слишком много рисков — но я думаю, мы проживем достаточно долго, чтобы выйти в мир, оказавшись у дальхонезского Рога, то есть у Квон Тали.

— И долго это продлится? — спросил Нок.

— Дни вместо месяцев, сир, — ответил Дестриант.

— Риски, — произнес Кенеб. — О каких рисках вы говорите?

— О природных силах, Кулак. Бури, плавучий лед; в том мире уровень моря понизился, ибо лед захватил многие земли. Это мир, захваченный в разгаре катастрофических перемен. И все же время года сейчас самое спокойное — нам очень повезло.

— Извините меня, Дестриант, — фыркнул Бен, — но я не вижу тут никакой удачи. У нас есть некий дух саванны, влачивший нас ветрами, как будто каждый миг мог стать роковым. Ради Худа, дух саванны! А ваш ритуал должен быть начаться месяцы назад…

— Два года, Верховный Маг.

— Два года! Вы сказали, что почему-то ожидали нас — знали, что мы придем — но ДВА ГОДА? Так сколько же духов и богов толкали нас сюда?

Дестриант промолчал и сложил ладони над столом для карт.

— Два года, — пробубнил Быстрый Бен.

— От вас, Верховный Маг, нам потребуется сырая сила — это будет неприятно, но не так опасно, чтобы причинить вред.

— Очень мило.

— Верховный Маг, — сказала Адъюнкт, — приказываю оказать помощь Серым Шлемам.

Тот вздохнул — и кивнул.

— Как скоро, Дестриант? — спросил адмирал Нок. — И как построить флот?

— Не более трех судов в ряд, на дистанции двух кабельтовых — так, чтобы от борта до борта могла долететь стрела малого арбалета. Советую начать приготовления незамедлительно, сир. Врата откроются на заре.

Нок поднялся: — Тогда я должен идти. Адъюнкт.

Кенеб следил за Быстрым Беном, как и за всеми на той стороне стола. Маг выглядел жалко.

* * *

Словно приливная волна океана столкнулась с потоком буйной реки — белые водяные стены поднялись с обеих сторон, забурлили водовороты, и "Силанда" рванулась, черпнув носом, в мальстрим широкого портала. За ним преобразилось само небо: стальное, серебряное и серое, полное атмосферических завихрений и несущихся вниз ураганов, словно готовых вот-вот сокрушить первую двадцатку кораблей. На взгляд Бутыла, тут все было неправильно. Миг назад его судно шло в кабельтове от "Пенного Волка" — а сейчас флагман Адъюнкта оказался в трети лиги, словно проглоченный нависшими тучами и тяжелыми валами.

Вцепившись в поручень и скорчившись, Скрипач выблевал остатки завтрака совсем рядом с Бутылом. Он слишком слаб, чтобы ругаться, слишком испуган, чтобы поднять голову и поглядеть…

И неплохо для него, решил Бутыл, слыша, как "травят" все без исключения солдаты вокруг, как панически вопят матросы на идущем сзади транспорте.

Геслер бешено засвистел в проклятый костяной свисток, и корабль подскочил над громадным валом — Бутыл чуть не заорал, заметив, что корма "Пенного Волка" нависла почти над их форштевнем. Он поворотился и посмотрел назад: магические врата, пасть бешеной собаки, выплевывающая корабли — уже далеко. Корабли выруливали — и внезапно оказывались сразу за кормой "Силанды".

"Клянусь Бездной, мы почти летим!"

По правому борту виднеются скопления айсбергов, пришедших от белого горизонта — он понял, что там ледник. По левому борту встает неровный берег, украшенный редкими кронами — дубы, земляничные деревья, кучки белых сосен. Высокие стволы качаются под порывами яростного ветра. Между флотом и побережьем в воде тюлени, их головы виднеются там и тут, все пляжи заполонены неуклюжими тушами.

— Бутыл, — прокаркал не решавшийся поднять взор Скрипач, — доложи хоть одну хорошую новость.

— Мы прошли врата, сержант. Тут суровое место. Кажется, справа на нас надвигается куча айсбергов — нет, нет, они не близко, мы их обгоним. Готов спорить, что уже весь флот прошел. Боги! Катамараны Напасти, похоже, сделаны как раз для здешнего моря! Везучие ублюдки. Да вообще говорят, мы здесь не надолго. Сержант?

Тот уползал в сторону люка.

— Я сказал — хорошие новости, Бутыл! Не про то, как мы шлепнемся за край мира. Другие какие-нибудь.

— Ох. Ну, — маг закричал, чтобы ползущий по палубе Скрипач смог расслышать, — тут есть тюлени!

* * *

В ночь зеленого шторма, что бушевал на севере, в гавань Малаза вползли четыре дромона. Их флаги показывали, что это Джакатаканский флот, чья задача — патрулировать воды от острова Малаз до Гени и Рога на материке. Несколькими месяцами ранее произошло нападение иноземного флота, но захватчиков отогнали, хотя дорогой ценой. Весь Джакатаканский флот состоял из двадцати семи боевых дромонов и семнадцати вспомогательных судов. Прошел слух, что одиннадцать дромонов затонули в ходе стычек с неизвестными варварами, однако Банашар полагал, что количество или преувеличено, или же — в соответствии с имперским обыкновением преуменьшать потери — занижено. По сути, он ни во что теперь не верил, из каких бы источников слухи не исходили.

У Щупа было переполнено. Завсегдатаи то и дело выбегали наружу — поглядеть на северный горизонт (ночной тьмы в ту ночь считай что не было) — и возвращались строить все более невероятные предположения, что вскоре вызывало очередной исход. И так далее.

Банашар остался равнодушен к окружающей суете. Люди как гончие на тропе, мечущиеся от хозяина к дому и обратно. Бесконечно и бездумно. Да уж.

Что бы там ни происходило, оно происходило далеко за окоемом. Хотя, неохотно признал Банашар, происходило что-то БОЛЬШОЕ.

Далеко так далеко. Он быстро потерял интерес к загадке, по крайней мере после первого же кувшина эля. Впрочем, он успел расслышать, что те четыре галеры привезли десятка два бедолаг, найденных на некоем рифе к юго-западу от Рога (и что там делали галеры, мимоходом подивился Банашар). Подобрав терпящих бедствие, четыре корабля повели упорную борьбу с протечками, но все же в ту же ночь успешно высадили спасенных в славной гавани Малаза.

Спасение терпящих бедствие — в наши дни вполне обычное дело; интерес вызывал тот факт, что только двое из них были малазанами. Что до остальных… Банашар поднял голову над кружкой, прищурившись на ставшего обычным его партнером старшего сержанта Бравого Зуба и на новичков, ссутулившихся за столом у стенки. Не один только бывший жрец бросал взгляды в том направлении, однако спасенные явно не желали вступать в беседы с кем-то, кроме своих товарищей. Да и между собой они неохотно переговариваются, заметил Банашар.

Двое малазан выглядят пьяными, жалкими и унылыми. Остальные пьют мало — на семерых стоит один графин вина.

Чертовски неестественно, как подумал Банашар.

Но само по себе не удивительно, не так ли? Все семеро — Тисте Анди.

— Знаешь, я знаю одного из двух, — заметил Бравый Зуб.

— Что?

— Я о малазанах. Они увидели меня. Раньше, едва вошли. Один побледнел. Вот почему я знаю.

Банашар хмыкнул: — Почти все ветераны, входя сюда и видя тебя, делаются белыми. Некоторые — не только в первый раз. Интересно, каково это — вызывать ужас во всех, кого ты муштровал?

— Мне нравится. К тому же я не всех муштровал. Только почти всех. Уж это я умею.

— Почему бы не притащить тех двоих сюда? Пусть порасскажут, какого Худа делали вместе с треклятыми Анди. Понюхай воздух снаружи — все шансы на то, что им не дожить до рассвета. Виканы, семиградцы, корелане, Тисте Анди — всё чужаки. А у здешних носы поднимаются и волосы дыбом встают. Город готов взорваться.

— Никогда такого не видывал, — признал Бравый Зуб. — Такой… злобы. Старая империя была не такая. Проклятие, она ж была совсем другая. Оглядись, Банашар, если сможешь оторвать глаза от выпивки — и все поймешь. Страх, паранойя, закрытые умы и раскрытые пасти. Пожалуйся громко на новые времена — и тебя порвут в куски в темном переулке. Такого не бывало, Банашар. Никогда.

— Притащи хоть одного.

— Я уже слышал их историю.

— Неужели? Разве ты не со мной всю ночь сидишь?

— Нет, я отходил на целый звон. Ты даже не заметил, головы не поднял. Банашар, ты как морская губка. Чем больше пьешь, тем больше жаждешь.

— За мной следят.

— Это ты уже врал.

— Они хотят меня убить.

— Зачем? Лучше посидеть и подождать, пока ты сам не окочуришься.

— Они нетерпеливы.

— Снова спрошу — зачем?

— Он не хотят, чтобы я добрался до него. То есть до Тайскренна. Все дело в Тайскренне, запертом в Замке. Они принесли кирпичи, но раствор замешивает он сам. Я хочу поговорить, они не позволят. Убьют, едва я попытаюсь. — Он дико взмахнул рукой. — Вот сейчас выйду и пойду на Ступени — и я покойник.

— Банашар, что тебя убьет — так это твоя клятая тайна. Она тебя уже убивает.

— Она меня прокляла.

— Тайна?

— Нет, разумеется. Д'рек. У меня Червь в мозгу, в кишках, он жрет и сосет изнутри. Так что там за история?

Бравый Зуб поскреб щетину на шее и откинулся на скамье. — Морпех Ябеда. Плевать на имя, с каким он пришел. Я нарек его Ябедой. Подходит. Всегда мои клички подходят. Он крутой парень, способный выживать — и уже доказал это. Второго звать Гентур. Канезец, верно — он не из моих. Так вот, они оказались в море после битвы с флотом серокожих. Оказались на Плавучем Авалю, а там тоже заваруха оказалась. Похоже, те серокожие варвары тоже присмотрели себе Плавучий Авалю. Так там жили Тисте Анди, и плюнуть никто не успел, как началась большая битва между ними и варварами. Жуткая. Затем Ябеда и другие дрались на стороне Анди вместе с каким-то Скитальцем. Короче говоря, Скиталец приказал им уходить, сам — де разберется с варварами и остальные ему как помеха. Они так и сделали. То есть ушли. Только начался клятый ураган и их выкинуло на атолл, где они сидели месяцами, грызя устриц и цедя кокосовое молочко. — Бравый Зуб потянулся за кружкой. — Так говорил Ябеда, пока был трезвый. Сейчас уже не трезвый. Этот Скиталец, вот он меня интересует… что-то знакомое, как его Ябеда живописует, как он дрался — всех мигом перебил даже не вспотев. Плохо, что он не с ними.

Банашар пялился на грузного собеседника. О чем он там? Все несет и несет что-то… Скитания? Перебои? Ябеды и драки с варварами. Совсем бухой. Бухой и дурной. — Ну-ка, расскажь еще раз.

— Уже.

— Что там насчет Тисте Анди? Их перебьют…

— Нет, не перебьют. Видишь самого высокого, длинные белые волосы? Его звать Нимандер Голит. А красавица рядом — Фаэд, его старшая дочь. Все они родичи, кузены и кузины, но Нимандер главный, потому что старший. Нимандер говорит, он первенец Сына.

— Что?

— Сына Тьмы, Банашар. Знаешь такого? Это Аномандер Рейк. Погляди, они все выводок Рейка — внучкИ по большей, кроме Нимандера, который некоторым отец. Но не всем. Ну, если кто-то и затаил ненависть к иноземцам — ты думаешь, есть такой реально тупой, чтобы нападать на щенка Аномандера Рейка?

Банашар повернулся и косо взглянул на сидящих. Заморгал и потряс головой. — Только если самоубийца.

— Точно. Ты все еще что-то соображаешь, верно?

— Так если Аномандер отец Нимандера, кто ему мать?

— Да, ты еще не ослеп. Видишь кое-что? Разные матери у них. И одна из матерей не Тисте Анди была. Погляди на Фаэд…

— Я вижу один затылок.

— И что? Я ее видел, и задал себе тот же вопрос.

— Какой?

— "Кто же была твоя мать?"

— Моя?

— А она улыбнулась — и я почти что умер, Банашар. Почти что. Кровь в мозгах вскипела, почти что наружу пошла. Тогда бы умер точно. Но она мне сказала, и это не андийское имя было, и по виду видно, что она наполовину человек, но опять — таки, кто может реально судить? Не я.

— Так как там было имя?

— Леди Зависть, которая порвала с самим Аномандером Рейком и отомстила, взяв в любовники его сына. Круто, а? Ну, если она такова, как дочка, с такой улыбкой… да, зависть — слово подходящее для любой женщины на свете. Боги… Эй, Банашар, что не так? Тебя что, затошнило вдруг? И эль не плох, не такой, как прошлой ночью, это так. Смотри, если задумал заполнить тарелку, то тарелок тут нет. Понял? А доски на полу кривые — я поскользнусь и ногу ушибу, и стану очень печальным. Ради Худа, человече, подыши поглубже!

* * *

Опершись на перекошенную, покрытую пятнами барную стойку в пятнадцати шагах от них, человек, которого Банашар нарек Иноземцем, поглаживал флягу с "Малазским темным". К этому напитку он пристрастился, невзирая на стоимость. Он слышал бестолковые препирательства бывшего жреца и старшего сержанта за столом позади. Последнее время они часто так. В другую ночь Иноземец подумал бы: а не сесть ли к ним, насладиться интересным, хотя обыкновенно грустным, представлением?

Но не сейчас.

Не с НИМИ, сидящими вон там.

Надо подумать, и подумать крепко. Нужно принять решение; он с трепетом страха ощутил, что решение это изменит его судьбу.

— Щуп, не подашь ли еще темного?

* * *

Карака "Топленая Крыса", казалось, страстно желает оторваться от пирса, что на южной стороне реки — отлив мягко тянул ее за собой. Покрытая царапинами обшивка, свежая краска, необычная косая оснастка и большое рулевое весло на корме — все это притягивало внимание немногочисленных моряков и рыбаков, забредавших сюда в последние дни. "Это раздражает", думал капитан, "однако Опонны все еще мило улыбаются — двумя устами — и вскоре мы будем далеко. Наконец-то. Прочь от проклятого города, чем скорее, тем лучше".

Первый помощник Чешуя лежал, скорчившись, на палубе, все еще страдая от синяков и ссадин, полученных в пьяной толпе. Уклончивый взор капитана скользнул по нему лишь на миг. Они причалили, набили трюмы, Мыш сидит в своем громоздком "гнезде" — человек этот безумен, словно белка со сломанным хвостом! — и все выглядит спокойным. Таким спокойным, что нервы капитана ходят ходуном.

Дело не только в лихорадке злобы, поразившей почти всех в клятом городе — все эти ядовитые слухи о измене и убийствах на Семиградье, неофициальный погром виканов — дело еще в кое-чем.

Почесав стерню на бритом темечке, Картерон Сухарь поворотился и устремил взор на замок Обманщика. Разумеется, почти все окна темные. Огонек в домике у верха Ступеней — это должен быть Люббен, горбатый хранитель. Наверное, ходит взад и вперед — как всегда, когда Замок навещают нежеланные гости. Конечно, все гости нежеланны, хотя новый кулак, прибывший месяц назад, этот Араган — он бывал здесь прежде и знает, как лучше себя вести. То есть держаться незаметно и не поднимать голову над парапетом. "Как знать? Может, Араган сейчас пьет с Люббеном".

Незваные гости… Вроде Верховного Мага Тайскренна. Давным-давно Картерон Сухарь слишком часто общался с этим змеем, стараясь не совершить ничего, о чем пришлось бы жалеть. "Не мне. Императору, наверное. Определенно самому Тайскренну. Но не мне". Хотелось бы ему оказаться наедине с ним. На один миг. Все, что нужно. Руки на тощую шею, проворот, рывок. И все дела. Просто. Нет проблемы.

"Какой проблемы?" Так спросил бы Келланвед, по обыкновению болезненно пыхтя. У Сухаря нашелся бы ответ. "Сам не знаю, Император, но полагаю: парочка проблем точно пропала". Он полагал, что ответ остроумный — хотя Келланвед мог бы не согласиться. "А Танцор — да. Ха-ха".

— Четыре дромона! — крикнул сверху Мыш.

Сухарь воззрился на идиота. — Мы в гавани! Чего ты ждал? Мыш, больше обедов посылать не буду. Тащи тушу вниз!

— Идут с севера, капитан. На мачтах… какое-то серебро…

Улыбка Сухаря превратилась в гримасу. Чертовски темно тут. Но Мыш не ошибается. "Серебро…это нехорошо. Нет, это очень плохо!" Он подошел к Чешуе и толкнул его. — Вставай. Пошли остаток команды в склады. Мне плевать, кто там охраняет — подкупите ублюдков. Хочу, чтобы мы сели поглубже и уползли как трехногий краб.

Моряк вылупил глаза: — Капитан?

— Они тебе весь разум из мозгов выбили? Неприятности.

Первый помощник сел и огляделся. — Стража?

— Нет, куда хуже.

— Вроде?

— Вроде Императрицы, дурак.

Чешуя был уже на ногах. — Припасы, так точно, сэр. Летим!

Сухарь смотрел в спину спешащего придурка. Команда пьяна. Тем хуже для них. И мало людей вообще. Плохая была идея — нырять в залив вслед за тонущей "Тряпичкой-Затычкой". Все эти акулы… потеряли той ночью четырех хороших моряков. "Хорошие моряки, плохие пловцы. Удивительно, как часто такое бывает".

Он снова начал озираться. "Проклятие, опять забыл. Нет шлюпок. Ну, что-нибудь всегда найдется".

Он уже и сам разглядел четыре дромона, огибающие край бухты, освещенные худшим из виденных им штормов. Ну, хотя не совсем… он такое уже видел… "И чем все окончилось? Ничем… не считая горы отатарала…"

Передовой дромон — флагман Лейсин, "Угрюмый". Еще три следом. Три — слишком много. "Кого она притащила, во имя Худа? Треклятую армию?"

Незваные гости.

"Бедняга Араган".

Глава 22

Кто же эти чужаки с такими знакомыми лицами? Они выходят из толпы со столь равнодушными взорами, и кровь стекает по рукам их. То, что прежде таилось, маскировалось под миролюбие и безвредность, ныне выражено на озверелых лицах, и жертвы трепещут под пятой мгновенно вспыхнувшей ненависти. Кто ведет и кто следует, и почему огонь разгорается в темноте, а утром мы безразлично и непонимающе глядим на наследие разбуженной злобы? Меня не одурачить покаянными стонами. Меня не затронуть выражениями горя. Ибо я помню тусклый свет, помню, чье лицо отразилось в кровавой луже. Мое. Кто же этот чужак со знакомым лицом, смешавшийся с хаотически мелькающей толпой? Буря бушует в моем черепе, бешено кипит кровь, пока я с головой погружаюсь в ненависть и лишаю жизни невинных; злоба на их слабость переворачивает котел, и в потоке тону я, чужак, чужак…

На заре я забрал жизнь мою

или Виканский погром,

Кайессан

Шлюпка с флагмана Джакатаканского флота причалила к борту "Пенного Волка", и на корабль торопливо взошли офицер и четверо моряков.

Все они были антанцами в роскошных, начищенных доспехах; командир оказался человеком со скошенным подбородком, водянистые его глазки глядели уклончиво и тревожно. Он вначале отдал честь адмиралу Ноку, а потом Адъюнкту.

— Мы ждали вас несколько месяцев, Адъюнкт Тавора.

Кулак Кенеб стоял неподалеку, скрестив руки, опершись спиной о мачту. Он услышал слова офицера и переместил внимание на моряков. "Это у вас что, парадная форма?" И тут он заметил, с каким недоверием, какой ненавистью они глядят на Нила и Нетер. Кенеб начал неуверенно озираться.

— Ваше имя, командор? — спросила Тавора.

Кивок вышел небрежным. — Прощу прощения, Адъюнкт. Я Эксент Хадар из дома Хадаров, первый сын…

— Я знаю ваше семейство, — резко оборвала его Адъюнкт. — Командор Хадар, прикажите подчиненным стать смирно. Если я увижу еще одну руку, случайно схватившуюся за меч — обратно им придется плыть.

Бледные глаза офицера скользнули по лицу адмирала Нока. Тот промолчал.

Кенеб расслабился. Он уже готов был выйти и сбросить овечьи шкуры с этих волков. "Адъюнкт Тавора, вы никогда ничего не упускаете? Как вам удается без конца удивлять меня? Нет, не так — почему я все время удивляюсь?"

— Снова прошу прощения. — Даже жесты Хадара, отдавшего приказ морякам, выдавали его неискренность. — У нас произошли… гм… откровения…

— Насчет чего?

— Насчет соучастия виканов в истреблении Верной Армии Пормкваля, Адъюнкт.

Кенеб был просто ошеломлен. — Соучастие? — Голос стал хриплым, так что ему едва удалось вымолвить это слово.

Выражение лицо Адъюнкта стало столь свирепым, что прежде Кенеб не поверил бы, что такое возможно. Однако первым заговорил Нок: — Что за безумие, командор Хадар? Верная служба виканов не подлежит сомнению.

Офицер дернул плечом: — Как скажете, Адмирал. Откровения.

— Не будем об этом, — сказала Тавора. — Командор, почему вы патрулируете здешние воды?

— Приказом Императрицы зона нашей ответственности расширена. По двум причинам. Прежде всего, случились столкновения с черными кораблями неизвестного врага. Мы уже имели шесть стычек. Вначале корабельные маги оказались неспособными противостоять колдовству черных кораблей, и мы понесли урон. Однако затем мы увеличили численность и повысили ранг кадровых магов. Подавление чужой магии помогло уравнять шансы.

— Когда была последняя стычка?

— Два месяца назад, Адъюнкт.

— А вторая причина?

Моряк слегка поклонился: — Перехватить вас, Адъюнкт. Я уже упоминал, что мы не ждали вас так рано. Как ни странно, два дня назад приказ от самой Императрицы приказал нам срочно изменить дислокацию. Нужно ли говорить, что в условиях необычно сильных штормов мы с трудом успели вовремя.

— Вовремя?

Снова пожатие плеч. — Очевидно, к встрече с вами. Кажется ясным, — продолжал он, — что Императрица предугадала ваше раннее появление. В таких делах она всезнающа, но разве можно было ожидать иного?

Адъюнкт подумала над сказанным. — Вы станете нашим эскортом в Анту?

— Нет, Адъюнкт. Мне приказано передать вам о необходимости изменить курс флота.

— И направиться куда?

— В город Малаз.

— Зачем?

Командор Хадар покачал головой.

— Скажите, если знаете — где сейчас Императрица?

— Ну, в Малазе, как я думаю. Адъюнкт.

* * *

— Видишь того моряка, слева? — прошипел Калам.

— И что? — пожал плечами Быстрый Бен.

— Он Коготь.

Друзья стояли на носовой надстройке, следя за происходящим внизу. Воздух стал теплым, дул сильный ветер, но море, на удивление, оставалось спокойным. Клятый рай, как показалось ассасину после трех дней в диком, необузданном садке Тогга и Фандерай. Кроме катамаранов Напасти, все суда потрепало. В особенности транспортные. Однако, по счастью, ни одно судно не затонуло, ни один моряк не пропал. Дюжина коней сломала ноги во время бури, но этого следовало ожидать, и никто не отказался от свежей конины в котелках. Если верить, что ветер останется попутным, до острова Малаза им едва два дня пути.

Сообщив приказы, командор Хадар отбыл с очевидной торопливостью. Казалось, ни Нок, ни Тавора не стремились его задержать.

Когда визитеры сели в шлюпку, сзади Калама и Быстрого Бена раздался тихий голос: — Я верно расслышала? Мы идем к Малазу?

Калам вздрогнул. Он ничего не заметил. Опять. — Да, Апсалар…

А вот Быстрый Бен взвился, не пытаясь сдержать гнев: — Проклятые ступени перед нами! Как ты прошла, Апсалар? Во имя Худа! Ты дышишь нам в спины!

— Очевидно, — канезка лениво прищурила миндалевидные глаза, — вы оба потеряли бдительность. Скажи мне, Калам Мекхар: у тебя есть теория, зачем агент Когтя сопровождал морского офицера?

— Теорий у меня много. Но с тобой делиться не стану.

Она поглядела на него и сказала: — Вы еще колеблетесь, не так ли?

"О, как мне хочется врезать ей. Сильно. Сейчас". — Ты не знаешь, о чем болтаешь, Апсалар. И я тоже.

— Такая вот бессмыслица…

— Ты права, — бросил Бен. — Бессмыслица. Сойди с нашей тени, черт тебя!

— Верховный Маг, мне кажется — ты не совсем понимаешь. Гончие Тени в Г'данисбане пришли ЗА ТОБОЙ.

— По дороге подвернулся!

— Разумеется, тебе хочется в это верить. Но из этого следует — даже для такого равнодушного к логике, как ты — что я действовала одна. Выбор был моим и только моим.

— О чем это она? — спросил Калам.

Но друг его замолчал, изучая женщину. Затем сказал: — Почему?

Она засмеялась: — Причин у меня много, но сейчас я с вами делиться не намерена.

Апсалар отвернулась и направилась на нос.

— А это именно так, а? — пробормотал Бен.

— О чем ты?

— Колеблемся, Калам. Мы все колеблемся, как подвешенные. Разве не так? — Он отвернул лицо, отыскивая Адъюнкта.

Ассасин занялся тем же.

Тавора и Нок тихо обсуждали что-то. Голоса уносил ветер.

— А она? — продолжал Быстрый Бен.

"Колеблемся? Непонятно на чем". Калам скривился. — Малаз. В последний раз визит был нерадостным. Мурашки бегут, Быстрый? У меня — да. И сильно.

— Заметил? Этот офицер — он не задал ни одного вопроса о кораблях Напасти. Сейчас Коготь уже должен докладывать через садок, Суперу или Императрице. Поэтому…

— Итак, она знает, что с нами гости. Наверное, потому и не желает прибытия флота в Анту.

— Да. У Лейсин поджилки затряслись.

Калам хмыкнул и тихо сказал: — Я понял еще кое-что.

— Что?

— Адъюнкт… она спрятала Дестрианта в каюте. И не пригласила командира к себе, хотя бы формально. Нет, она провела встречу на открытом воздухе. Похоже, Адъюнкт не желает, чтобы командир или тот Коготь видели Ран'Турвиана или беседовали с ним.

— Не дура.

— Просто игра в "плошки", а? Быстрый Бен, что тут творится?

— Мы разузнаем, Калам.

— Когда?

Верховный Маг оскалился: — Этот миг еще колеблется, друг мой.

* * *

Выползший из трюма "Силанды" Скрипач походил на давленую крысу — бледный, грязный, с растрепанными волосами. Он нашел глазами Бутыла и медленно, мучительно поднялся по трапу. Бутыл забрасывал леску. Тут были отмели, он видел, как рыбы прыгали из воды, спасаясь от неведомых охотников. Одна из джакатаканских галер направлялась к выходу из порта; она прошла в броске камня от борта "Силанды", и остатки взводы стали у борта, дразня чужую команду.

Бутыл покачал головой и посмотрел на сержанта. — Чувствуете себя лучше?

— Похоже. Боги, думаю, меня исцелил тот кошмарный Путь.

— А на вид вам не лучше.

— Спасибо. — Скрипач уселся и начал озирать подчиненных. — Дыханье Худа! Что вы делаете?

Корик, Улыба, Каракатица и Тарр, так же как Мертвяк, Горлорез и Наоборот, стояли вдоль борта и глядели на проходящий дромон. У каждого подмышкой голова Тисте Анди.

Скрипач разразился руганью. На палубу выскочили Геслер и Буян.

Моряк быстро понял, что происходит, и крикнул: — Помашите им!

Солдаты повиновались. Она начали приветливо махать руками толпе матросов, солдат и — Бутыл прищурился, разбирая — даже офицеров.

Улыба сказала: — Все путем, сержант. Мы думаем, смена обстановки им понравится.

— Кому?

— Как кому? Головам, конечно.

Тут Буян побежал на корму, где стащил штаны и выставил за борт голый зад. Разумеется, он издал дикарский рык и начал испражняться.

Сослуживцы нарушили строй, пялясь на придурковатого капрала; а Бутыл застыл на месте, увидев на лицах отрубленных голов мрачный восторг. "Улыбки…" Леска размоталась и незаметно вырвалась из его рук. Живот скрутило.

Он метнулся к противоположному борту.

* * *

Капитан Добряк издал звук, как будто его душат. — Отвратительно.

Лейтенант Прыщ кивнул: — Согласен. Боги, что он ест, если производит ТАКОЕ?

На палубе столпились матросы и солдаты, весело обсуждавшие творящееся впереди, на корме "Силанды". Джакатаканская галера уже выходила из гавани; зрители на ее палубе молчали.

— Чертовски необычно, — комментировал Прыщ. — Они не схватили наживку.

— Они слишком многое повидали, — пожал плечами Добряк.

— Значит, наши морячки собрали коллекцию голов.

— Идиот. Головы живые.

— Они какие?

— Живые, лейтенант. Я знаю из достоверных источников.

— Даже если так, почему малазане такие вялые?

Добряк посмотрел на помощника, как смотрят на раздавленную гниду. — У вас воистину жалкие способности к наблюдению. Корабль полон антанцев. Неженки, благородные сосунки. Посмотрите на форму. Единственные пятна — от птичьего дерьма, и то потому, что чайки принимают их за мертвых, вздувшихся тюленей.

— Остроумно, сэр.

— Еще один комментарий в таком духе, лейтенант, и я позову парусинщика, чтобы вам пасть зашил. Ха, меняем курс.

— Сэр?

— Ради Худа, что творят эти дураки?

Прыщ проследил взгляд капитана: на корме их корабля уселась папочка пехотинцев со спущенными штанами. — Посмею догадаться, сэр, что Ханфено и Сенни вносят посильную лепту.

— На корму, лейтенант. Заставьте их остановиться!

— Сэр?

— Вы меня слышали! И пусть подойдут с докладом!

— Остановить, сэр? И как?

— Советую пробками. Ну, пошел!

Прыщ принялся протискиваться. "О, прошу, прошу… пусть они закончат прежде, чем я начну…"

* * *

Уход Джакатаканского флота воодушевил команду каждого малазанского корабля. Чайки слетались за лиги на дармовое угощение, бешено вопя и ныряя к волнам. Адъюнкт быстро ушла с палубы, но приказа прекратить дефекацию не отдала. Как и адмирал Нок. Хотя Кенеб заметил, что матросы его судов в представлении не участвовали. Это был жест исключительно Четырнадцатой Армии.

"И, может быть, не такой уж плохой. Трудно сказать в таких случаях", размышлял Кенеб.

Ветер понес их на юго-восток; прежде чем прозвучали очередные четвертные склянки, Джакатаканский флот был далеко.

Дестриант Ран'Турвиан показался на палубе и застал солдатское представление. Он нахмурился, потом заметил Кенеба и поспешил к нему. — Сир, — начал он, — я малость сконфужен. У военнослужащих мезланской пехоты нет чести?

— Чести? Ну, не совсем то слово, Дестриант. Для них превыше всего честь отряда, соперничество, и иногда оно принимает преувеличенные формы. Это вы и видели на "Силанде".

Дестриант понимающе кивнул: — Само это судно пропитано магией, остановившей время.

— Вы узнаете особенности магии?

— Куральд Эмурланн, Телланн, Телас и следы Тоблакаи. Хотя в последнем случае природа силы… неясная. Разумеется, продолжал он, — в этом нет ничего необычного. Среди древних Тоблакаев — как говорят сказания — встречались индивидуумы, воители, становившиеся чем-то вроде садков в самих себе. Их мощь была различной, и может оказаться, что с каждым поколением цивилизации Тоблакаев способности слабели. Как я сказал, на "Силанде" присутствуют лишь следы. Тоблакаи. Очень интересно. Считается, что раса гигантов вымерла.

— Говорят, есть остатки, — заметил Кенеб, — на Феннском Хребте, в северной части Квон Тали. Примитивные, скрытные…

— О да, — сказал Ран'Турвиан, — есть народы смешанной крови. К примеру, Трелли и раса, называемая Баргасты. Как вы и говорили, они забыли прошлую славу. Кулак, могу я задать вопрос?

— Конечно.

— Адъюнкт Тавора… Кажется, отношения с Императрицей стали натянутыми. Я правильно предполагаю? Тревожная новость, если учесть, что нас ждет.

Кенеб отвел взгляд, прокашлялся. — Дестриант, я не имею представления, что нас ждет. В отличие от вас. Что до Императрицы, то я не могу предполагать взаимное недоверие. Адъюнкт — Длань Императрицы. Продолжение воли Лейсин.

— Значит, Императрица не будет склонна отрубить собственную руку? Рад слышать.

— Хорошо… Почему?

— Потому что, — Дестриант тоже отвел взгляд, — вашей Четырнадцатой будет недостаточно.

* * *

Калам Мекхар безостановочно мерил шагами палубу. У него пропал аппетит, в животе словно все скрутилось. Когда он начал тринадцатый с заката проход, рядом появился Быстрый Бен.

— Лейсин ждет нас, — заявил Верховный Маг. — И Тайскренн там — как скорпион в норе. Калам, все, что я могу…

— Знаю, дружище.

— Все как под Крепью, тогда…

Они медленно пошли вместе. Калам почесал подбородок. — Там у нас был Вискиджек. И Даджек. Но сейчас… — Он что-то пробурчал и напряг мышцы.

— Давно этого не видал, Калам. Как ты ворочаешь плечами.

— Гм.

— Я так и думал. — Верховный Маг вздохнул и вдруг схватил ассасина за руку. Из тьмы проступил чей-то силуэт.

Адъюнкт. — Верховный Маг, — тихо сказала она, — я хочу, чтобы вы перешли на "Силанду". Через садок.

— Сейчас?

— Да. А что-то может помешать?

Калам уловил в ее голосе нерешительность и прокашлялся. — Адъюнкт. Имперский Маг Тайскренн, он… гм, чертовски близко.

— Он не ищет нас. Не так ли, Быстрый Бен?

— Так. Откуда вы узнали?

Она не обратила внимания на вопрос. — Немедленно в садок, Верховный Маг. Нужно собрать Скрипача и солдата, которого зовут Бутыл. Скажите сержанту: время пришло.

— Адъюнкт?

— Для игры. Он поймет. Вы втроем вернетесь сюда, найдете меня в моей каюте. Со мной будут Калам, Кулак Кенеб, Т'амбер и Апсалар. Даю четверть звона, Верховный Маг. Калам, прошу со мной.

"Одна из игр Скрипача.

Боги подлые, ИГРА!"

* * *

Чьи-то башмаки застучали рядом с Бутылом. Он застонал, с трудом покидая сон. — Ты, Улыба? Не сейчас…

Это была не Улыба. Сердце застучало дикарским барабаном. — Ох, Верховный Маг. Ух. Гмм… Что?

— Вставай, — прошипел Бен. — И тихо, проклятие!

— Слишком поздно, — буркнул лежавший на соседнем матраце Корик.

— Лучше бы ты молчал. Еще звук — и я засуну твою голову в зад соседа.

Голова вынырнула из-под одеяла. — Лучше смотреть туда, сэр, чем на… — Он снова улегся.

Бутыл, вдруг вспотевший на холоде, встал на ноги.

И увидел за спиной мага несчастную рожу Скрипача. — Сержант?

— Просто иди на корму.

Троица осторожно шагала через спящих.

В воздухе странный запах, заметил Бутыл. Знакомый, но… — Сержант, вы несете новую Колоду…

— Ты и твои треклятые крысы! Я знал, лживый выродок.

— Это не я, — начал Бутыл и замолк. "О боги, даже для меня слишком неуклюже. Придумай что получше". — Я просто смотрю на вас. Как будто пальцем плотину затыкаете…

— Хм. Где-то я такое уже слышал. А, Быстрый?

— Тихо вы оба. Мы переходим. Захватите пояса…

Бутыл моргнул — и оказался на другой палубе. Перед ними были ступени. "Быстро, возьми меня Бездна. Быстро и… устрашающе". Быстрый Бен взмахами руки подгонял их, идя впереди. Он ударился о низкий потолок, прошел по коридору и постучал в дверь слева. Она открылась тотчас же.

Т'амбер глазами янтарного цвета осмотрела троих мужчин в узком коридоре, и отступила.

Адъюнкт стояла за командирским столом. Еще трое сидели на стульях; Бутыл беспокойно озирался. Кулак Кенеб. Апсалар. Калам Мекхар.

Скрипач жалобно застонал.

— Сержант, — произнесла Адъюнкт, — вы получили игроков.

"Игроков?

Ох.

О нет!"

* * *

— Не думаю, что это хорошая идея, — сказал сержант.

— Возможно, — отозвалась Адъюнкт.

— Согласна, — добавила Т'амбер. — В частности, мое участие в качества игрока… Я уже говорила, Тавора…

— Тем не менее, — отрезала Адъюнкт, отодвигая свободное кресло и садясь слева от Кенеба. Она стащила перчатки. — Объясните правила, пожалуйста.

Кенеб увидел, что Скрипач бросает отчаянные взгляды на Калама и Бена, но те отводят глаза и выглядят такими же жалкими. Сержант медленно подошел к последнему стулу, сел. — Ну, Адъюнкт, правил тут нет, кроме тех, что я придумаю.

— Отлично. Начинайте.

Скрипач поскреб седеющую бороду и уставился на Т'амбер, сидевшую слева от Таворы, напротив Кенеба. — Это твоя Колода, — сказал он, поднимая её и бросая на стол. — В ней новые Карты.

— И что? — спросила молодая женщина.

— Просто сказал. Кто ты, во имя Худа?

Пожатие плеч. — Это важно?

Сидевший справа от Кенеба Калам хмыкнул. За ассасином, слева от Скрипача, сидела Апсалар. Бутыл был справа от сержанта, за ним Верховный Маг. "Кто здесь лишний, так это я. Где Блистиг? Нок? Темул, Нил и Нетер?"

— Последний шанс, — сказал сержант. — Мы можем разойтись…

— Начинайте, сержант.

— Бутыл, найди вина.

— Что?

— Первое правило. Вино. Каждый получает чарку. Кроме раздающего — ему достается ром. Иди искать, Бутыл.

Едва юноша встал, Скрипач поднял карты. — Игрок справа от раздающего разливает вино во время первой раздачи. — Он бросил карту рисунком вниз; она косо упала перед Быстрым Беном. — Верховный Маг получил последнюю карту. Она самая главная, но ее не откроют до конца.

Бутыл принес чарки. Поставил одну перед Адъюнктом, потом перед Т'амбер, Кенебом, Быстрым Беном, Каламом, Апсалар и Скрипачом. Последняя досталась пустому стулу, с которого он недавно встал. Затем он сходил за кувшинами вина и фаларийского рома. Скрипач поднял руку, остановив его.

Сержант быстро раздал карты, следуя порядку, в котором Бутыл расставлял чарки.

Наконец восемь карт рисунками вверх заняли свои места, и Скрипач, приказав Бутылу налить себе рома, заговорил: — Раздающий получает Солдата Высокого Дома Жизни, но это горькая радость, ибо она для него и для него одного до последнего часа. Пустой стул получает Ткача Жизни, ему нужно помыться, но никто этому не удивится. Итак, у нас две жизни в самом начале. — Скрипач подождал, пока Бутыл наливает ром. — Вот почему Калам смотрит на Свободную. Обелиск, Спящая Богиня — тебе выпала крышка, Калам, но тут уж ничего не поделаешь. — Он выпил ром и поднял кубок, помешав Бутылу разливать вино. — Апсалар получает Ассасина Высокого Дома Тени, и это не сюрприз. Другой карты ей не будет…

— То есть я выбываю? — Апсалар иронически подняла брови.

— Ты не побеждаешь и не проигрываешь. Ловко ты вмешалась. Но не возводите в моду — никто больше звука ни издаст, если не хочет поплатиться. — Он прикончил вторую чарку. — Бедный Быстрый Бен получает Губящего жизнь, ему с ним разбираться, и он падает в дыру — но не в ту дыру, о которой подумал. Теперь Т'амбер, она открывает игру своей картой. Трон. Он все время вращается. Поворотная карта…

— Что за поворотная карта? — спросил усевшийся наконец Бутыл.

— Ублюдок. Знал я, тебе нельзя доверять. Конечно, это ось. Выпей вино — теперь тебе предстоит пить ром. Хитрец, а? Теперь Кулак Кенеб. О, как интересно. Повелители Волков, тронная карта Высокого Дома Войны, и они выглядят совсем не злобными. Кулак, где прячется Гриб?

— На судне Нока, — ответил удивленный и почему-то испуганный Кенеб.

— Да, это выводит вас из игры, но вы получите еще четыре карты, ибо мы изменили курс и земля встала на два пункта на северо-востоке. Через семьдесятударов сердца мы подойдем к скалистому побережью, корабль Нока будет ближе всех и Гриб упадет за борт. Он найдет в утесах трех друзей из пещеры, и вот их карты… — Он кинул карты на середину стола: — Венец, Скипетр, Держава. Гм… их мы игнорируем пока.

Кенеб привстал: — Упадет за борт!

— Спокойно, он же вернется. Теперь карты Адъюнкта. Дом Войны, Гвардия Мертвых. Хотя написано на ней еще что-то… Стражи Дорог? Решать вам. — Он бросил вторую карту, упавшую поперек первой. — Опонны. Так я и думал. Придется принимать решения. Будет это Толчок или Рывок? А тут что? — Карта упала посредине между Каламом и Быстрым Беном. — Глашатай Высокого Дома Смерти. Явно неактивная и просроченная. Но я вижу "Ржавую Рукавицу"…

— Что? — спросил Калам.

— Прямо передо мной. Новый напиток, только что придуманный одуревшим Бутылом. Ром и вино — пятьдесят на пятьдесят. Солдат, налей нам — да, и себе тоже, и не надо делать такое лицо.

Кенеб потер свое лицо. Он выпил всего одну чарку вина, но чувствовал себя пьяным. "Как тут жарко". Он увидел, что рядом с его картой легли четыре новых.

— Пряха Смерти, Королева Тьмы, Королева Жизни и, ого! Король-в-Цепях. Как камни поперек ручейка, не так ли? Надеетесь вскоре увидеть жену и сына, Кулак: забудьте. Она бросила вас ради благородного антанца… ох ты, это ж Эксент Хадар — клянусь, он отводил взгляд, в упор вас не видел. И вина, и наглость. Наверное, его слабый подбородок похитил ее сердце. Но погляжу на вас, сэр — вы же радуетесь! Эта рука подбрасывает нас всех, и когда вы вне игры, игра идет к выигрышу, а когда возвращаетесь — к проигрышу. Но вы выиграете, когда будете проигрывать, так что расслабьтесь.

— Ну, — пробормотал Бутыл, — надеюсь, я никогда не поставлю на один к тысяче.

— Нет, — сказал Скрипач, — тебе везет. Она играет и она берет, так что… — Еще одна карта шлепнулась перед осовевшим солдатом. — Губящий смерть. Можешь спать, Бутыл, ты сегодня сделал все что смог.

Глаза юноши тут же закрылись, он скользнул со стула, и Кенеб расслышал, как тело стукнулось о доски. Один раз.

"Вот так так. Эксент Хадар! Ты даешь, женщина!"

— Как же Калам перейдет от Глашатая Смерти к Обелиску? Поглядим. Ага, Король Высокого Дома Тени! Он в любой дыре затычка, ну разве не славно! Выглядит молодцом, вот только пот на губе. Отчего тут так душно? Руки вверх, пожалуйста.

Калам, Т'амбер, затем и Апсалар неохотно подняли руки.

— Ну, что плохо началось, то так и продолжается. Апсалар, распорядись бутылками, раз Бутыл отрубился. Эта для тебя, Т'амбер. Дева Смерти. Подходяще. Ты выходишь из игры, расслабься. Калам еще держится, но другой карты не получит, потому что она ему без надобности. Я теперь понял, кого тянут и кого толкают, и готов добавить имя в поминальный список. Теперь к разгоряченным. Быстрый получает Супругу Цепей — но он семиградец и только что спас сестру, так что все не так уж плохо. На, держи. Теперь кто остался?

Последовало молчание. Кенеб ухитрился поднять свинцовую голову, выпятив глаза на россыпь карт на столе.

— Остаемся мы с вами, сержант, — тихо сказала Тавора.

— Вы держитесь? — спросил Скрипач, хлопнув очередную чарку "Ржавой Рукавицы".

— Нет.

— Пьяны?

— Нет.

Скрипач кивнул, отодвигая пустую чарку. Апсалар смешала воду и ром. — Да. — Он послал карту через весь стол. Она упала на первую. — Владыка Фатида. Ганоэс Паран. Ваш брат, Адъюнкт. Даже холодное железо нуждается в закалке. — Он снял еще одну карту и положил перед собой: — Жрец Жизни, ха. Это хорошо. Игра окончена.

— Кто выигрывает? — шепотом спросила Адъюнкт. Лицо ее стало бледным как воск.

— Никто, — отвечал Скрипач. — Это Жизнь для вас. — Он резко вскочил и, шатаясь, направился к выходу.

— Стой! — закричал ему в спину Быстрый Бен. — Передо мной перевернутая карта! Ты сказал, она кончает игру.

— Она и кончила, — промямлил сержант, сражаясь с защелкой.

— Не переворачивать?

— Нет.

Скрипач вывалился в коридор. Кенеб слышал неверные шаги, поднимающиеся к палубе. Кулак сам встал, качая головой, и оглянулся.

Остальные сидели.

Затем Апсалар зарычала и выбежала. Если он так же опьянела, как сам Кенеб, признаков видно не было.

Миг спустя Быстрый и Калам последовали примеру.

Бутыл сопел под столом.

Адъюнкт и Т'амбер смотрели на рубашку последней карты. Тавора раздраженно зашипела и перевернула ее. Привстала, сгибаясь над столом, чтобы прочитать название. — Рыцарь Тени. Никогда не слышала о такой карте. Т'амбер, кто тебя…

— Это не я.

— Что не ты?

Т'амбер подняла глаза: — Тавора, я никогда не видела такой карты. И, разумеется, не я рисовала.

Обе помолчали, уставившись на странную карту. Кенеб пытался разглядеть мутный рисунок. — Это один из тех серокожих.

— Тисте Эдур, — мурлыкнула Т'амбер.

— С копьем, — продолжал кулак. — Серокожий, как те на черных ладьях… — Кенеб отстранился. Голова его кружилась. — Плохое чувство…

— Прошу остаться, Кулак. Т'амбер, что здесь произошло?

Женщина замотала головой: — Никогда не видела подобного расклада. Он… хаотичен… то есть не в природном смысле. Как будто валун упал в ущелье, отскакивает от стенок — но куда бы ни попал, попадает точно.

— Ты сможешь все истолковать?

— Не совсем. Пока нет. — Женщина нерешительно разглядывала россыпь карт. — Присутствие Опоннов… неожиданно.

— Потяни — подтолкни, — сказал Кенеб. — Кто-то что-то не решил, колеблется, как сказал бы Скрипач. Но кто это?

— Калам Мекхар, — ответила Адъюнкт. — Но вмешался Глашатай Смерти…

— Не Глашатай, — бросила Т'амбер, — а его неактивная версия. Деталь, возможно, критически важная.

Приглушенные досками крики с палубы возвестили о прибытии в гавань Малаза. Адъюнкт обратилась к Кенебу: — Кулак, вот приказы на сегодняшнюю ночь. Вступаете в командование Четырнадцатой. Никому не сходить на берег, кроме тех, кого вызову лично я. Все корабли, кроме "Пенного Волка", встанут на рейде — приказы причалить к молам или пирсам следует игнорировать, пока я не разрешу.

— Адъюнкт, такие приказы придут от самой Императрицы. Их тоже игнорировать?

— Их неправильно понимать, Кулак. Детали неправильного понимания оставлю на ваше усмотрение.

— Куда вы, Адъюнкт?

Она молча смотрела на него; наконец приняла решение. — Кулак Кенеб, Императрица ожидает меня в Замке Обманщика. Полагаю, что она не будет медлить до утра. — По лицу ее пробежал след эмоций. — Похоже, солдат Четырнадцатой Армии не встретят как победителей. Я не подвергну их жизни неоправданному риску. В особенности я имею в вид виканов и хундрилов. Что до Напасти, сущность нашего союза будет зависеть от мнения Императрицы. Учитывая обстоятельства, я думаю, что Лейсин одобрит их помощь — но следует получить ее личное согласие. Решать Смертному Мечу Кругхеве — сойдут ли представители Напасти на берег и представятся Императрице, как я, или — обернись дело неладным образом — уплывут. Я считаю, Кенеб, что решать они должны сами.

— А мнение Адмирала Нока?

— Мы с ним согласны.

— Адъюнкт, — сказал Кенеб, — если Императрица решит остановить Напасть, дело может кончиться битвой в гавани Малаза. Малазане против малазан. Мы можем устроить клятую гражданскую войну.

Тавора нахмурилась: — Не предвижу ничего столь экстремального, Кулак.

— Но, — настаивал Кенеб, — Боюсь, вы не всё понимаете. НАПАСТЬ ПРИСЯГНУЛА ВАМ, А НЕ ИМПЕРАТРИЦЕ.

— Она не прислушается, — сказала Т'амбер тоном, полным неожиданного разочарования. Она подошла к Бутылу и пнула его. Последовал стон, затем кашель. — Встать, солдат, — произнесла Т'амбер, не обращая внимания та то, что Тавора прожгла ее недовольным взглядом.

"А ты не дурак, Кенеб. Но не забывайся".

— Вы получили приказы, Кулак, — бросила Адъюнкт.

— Так точно, Адъюнкт. Прикажете также вытащить морпеха?

— Нет. Я должна потолковать с Бутылом наедине. Идите, Кенеб. Благодарю за помощь этой ночью.

"Чертовски уверен, что меня не выпустили бы". От двери он снова посмотрел на карты. Повелитель Волков, Пряха Смерти, Королевы Тьмы и Жизни, Король-в-Цепях. "Повелитель Волков… Это, должно быть, о Напасти.

О боги! Думаю, началось".

* * *

Жемчуг стоял на обращенной к гавани стене замка, следя за медленно вползающими в спокойные воды темными формами кораблей имперского флота. Большие транспорты — словно неуклюжие бхедрины; юркие дромоны эскорта — как волки по бокам стада. Глаза Когтя сузились, когда он начал разглядывать иноземные суда в середине строя. Громадные, с двумя корпусами… необыкновенно. Их, как кажется, очень много.

Как они дошли столь быстро? И откуда Императрица успела узнать об их прибытии? Единственный возможный ответ на первый вопрос: через садок. Однако кто из приближенных Адъюнкта способен создать проход такой величины и силы? Быстрый Бен? Жемчуг так не думал. Ублюдок любит играться с тайнами, любит изображать слабака — и одновременно сверхмогущественного чародея. Жемчуга ни та, ни другая ложь не впечатляют. Нет, Верховный Маг Таворы не способен на открытие такого разрыва.

"Остаются проклятые иноземцы". Что само по себе очень тревожит. Возможно, настал момент для некоего предупредительного, скрытного действия. Раз Императрица самолично прибыла сюда, такое вполне вероятно. И целесообразно. "Ибо мы не имеем малейшего представления, кого же они привели в сердце империи. Иностранный флот, вышедший без сопротивления… на расстояние прямого удара по Императрице".

Ночка предстоит хлопотливая.

— Жемчуг.

Голос был тихим, однако ему не понадобилось поворачиваться, чтобы узнать говорившую. Он к тому же сознавал, что Императрица Лейсин недовольно нахмурится, если он увидит ее лицо. Старые привычки. "Нет, просто паранойя".

— Добрый вечер, Императрица.

— Нравится вид?

Жемчуг скривил губы: — Она прибыла. Точно вовремя… для всех заинтересованных лиц.

— Ты ждешь новой встречи?

— Я много путешествовал в ее компании, Императрица.

— И?

— И… отвечая на ваш вопрос… остался равнодушным.

— Моя Адъюнкт не вызывает доверия?

— Во мне — не вызывает, Императрица. Как и в солдатах Четырнадцатой Армии. На мой взгляд.

— Но разве она хоть раз ошиблась и подвела их?

— И'Гатан…

Бесплотный голос прервал его: — Не будь дураком. Мы с тобой говорим начистоту и наедине. Случившееся в И'Гатане никто не мог бы предвидеть. Учитывая это — действия Адъюнкта Таворы были разумны и вполне достойны похвалы.

— Очень хорошо, — ответил Жемчуг, вспоминая ночь огня… далекие вопли, слышанные им из палатки… "в которую я, разгневанный и испуганный, спрятался, словно малое дитя". — Факты зависят от угла зрения, Императрица.

— Совершенно верно.

— Адъюнкт Тавора редко выходит из событий — даже случайных или благоприятных — без нового пятна на репутации. Лично я не понимаю, почему.

— Наследие Колтейна.

Жемчуг кивнул темноте. И нахмурился. "Ах, Императрица, я начинаю понимать…" — Итак, павший герой… оскоплен. Его имя стало проклятием. Его подвиги — ложью. "Нет, будь все проклято! Я видел достаточно, чтобы понимать истину!" Императрица, это не сработает.

— Почему же?

— Нет. Мы сами запачкаемся. Вера и преданность падут. Наша гордость станет грязью. Малазанская Империя останется без героев, а без героев она начнет разрушаться.

— Тебе недостает веры, Жемчуг.

— Во что же?

— В прочность цивилизации.

— То, что вы назвали "верой", Императрица, скорее походит на сознательное неведение. На отказ узнавать симптомы болезни, ибо так спокойнее. Самодовольство приводит только к слабости.

— Я могу быть всякой, — заметила Лейсин, — но только не самодовольной.

— Простите, Императрица. Я не имел в виду…

— Флот тех катамаранов, — сказала она, помедлив, — выглядит зловеще. Ты можешь ощутить текущую от них силу?

— Частично.

— Не следует ли заключить, судя по очевидности, что инородцы заключили союз с Таворой, увидев в ней нечто, чего мы не видим? Интересно, что.

— Не могу вообразить их мотивов, Императрица. Я с ними еще не встречался.

— Хотел бы, Жемчуг?

"Как я и предполагал". — Честно говоря, их мотивы мне мало интересны.

— Кажется, теперь тебе вообще мало что интересно, Жемчуг.

"И кто же донес тебе об этом?" Он молча пожал плечами.

— Флот стал на якоря, — резко сказала Императрица, подходя и становясь рядом с Когтем. Руки в перчатках легли на вытертый камень. — Только два корабля идут к причалу. Что она себе вообразила, отдав такой приказ? Еще интереснее, что адмирал Нок не стал возражать — его флаги все еще видны, команды ясны любому.

— Императрица, вся гавань не вместила бы их флот. Возможно, корабли будут подходить к причалам по мере…

— Нет.

Он замолчал. По телу тек пот.

— Ее первое действие, — прошептала Императрица, и в тоне было возбуждение — или мрачное удовлетворение.

Со стороны флюгера на крыше донесся пронзительный скрип. Жемчуг вздрогнул. "А ведь ночь безветренная…" Он посмотрел вниз, на город. На улицах много факелов. "Искры и трут. Весть о прибытии передалась из уст в уста, и все взъярились. Вернулись виканы, и толпа собирается снова.

Итак, Императрица… тебе нужно, чтобы корабли подошли ближе, чтобы надежно закрепились у причалов.

Нужно, чтобы жертвы сошли на берег. Тогда возгорится пламя".

Лейсин отвернулась. — Иди за мной.

Они шли по крытой галерее, по верхнему двору крепости. Шаги Императрицы звучали твердо, как бы нетерпеливо. В арку, между двоих неподвижных, скрывших головы под капюшонами Когтей — он чувствовал, что они открыли садки, сила бурлит между невидимых ладоней.

Длинный полутемный коридор, плиты пола местами вспучились, показывая, что некогда по замку прошла гигантская трещина. "Однажды все клятое здание рухнет в залив. И доброго пути". Разумеется, маги и инженеры уверяют, что такое стрясется минимум через полвека. "Какая жалость".

Еще переход. Императрица повела его налево — о да, это место ему знакомо. Здесь она сидела несколько лет назад, убив Императора и Танцора. "Убийство. Так ли это называется? Скорее подстрекательство и попустительство". Еще один перекошенный коридор и, наконец, двери приемной. У них стояли еще двое Когтей; левый заметил их, повернулся и открыл дверь, чтобы Императрица могла пройти, не сбавляя шага.

Жемчуг пошел за ней, а войдя в комнату — замер.

Стол в виде буквы Т, приготовленный словно для суда. Он стоял в середине. С другой стороны, напротив длинной части стола, поставили скромный трон; по бокам в креслах уже сидели двое. При появлении Лейсин они встали.

Маллик Рель.

И Корболо Дом.

Жемчуг постарался убрать с лица недовольное выражение. Перед ним, вдоль короткой части стола, были стулья. — На какой сесть, Императрица? — нерешительно спросил он.

Она села на трон и оглядела его. Тонкая бровь поднялась: — Жемчуг, я не нуждаюсь в твоем присутствии. В конце концов, ты признался, что не особо желаешь новой встречи с Адъюнктом. Избавляю тебя от этой докуки.

— Понял. Чего от меня ждут?

Сидевший слева от госпожи жрец — джисталь откашлялся. — Вам выпала тяжкая, но неотложная миссия. Требуется… организация — так это называется? Подготовка Руки, которую вы найдете у выхода. Одно умерщвление. Пьяница из завсегдатаев трактира "У Повешенного", что принадлежит Щупу. Имя: Банашар. После вернетесь в казарму и будете ждать дальнейших распоряжений.

Жемчуг не сводил взора с Императрицы, но она смотрела непроницаемо, будто дожидаясь, чтобы он сказал очевидное: "Должен ли Коготь получать приказы от джистальского жреца Маэла? От того, кто был доставлен сюда в цепях?" Он понял, что в молчании уже содержится ответ. Отвел взгляд, оглядев Корболо Дома. Мерзавец напан нацепил регалии Верховного Кулака. От выражения его наглого, надменного лица у Жемчуга зачесались руки. "Два моих излюбленных ножа срежут эту ухмылку вместе с лицом — боги, не думай так — можно погрузить лезвие в горло — может, я и успею. Или нет. В том-то и все дело. Спрятанный в комнате Коготь отбросит меня — но может, они не ждут… Не будь глупцом, Жемчуг…" Он снова взглянул в лицо Императрице и как-то понял, что она догадывается о всех его чувствах… и забавляется.

Он все колебался. Понимал, что сейчас самое время для громкого протеста. Для попытки убедить ее, что усевшимся по бокам стервятникам нужна не та, что появится в комнате очень скоро — нет, им нужен трон, который они окружили. "Лейсин, они убьют тебя. Они тебя убьют".

— Можете идти, — шипящим голоском сказал Рель.

— Императрица, — выдавил из себя Жемчуг, — прошу вас тщательно обдумать то, что скажет Тавора. Она ваш Адъюнкт, и ничто этого не изменит. Никто…

— Благодарю за совет.

Он открыл рот — и тут же закрыл. Поклонился Императрице и вышел из комнаты. "Итак, Жемчуг, ты всё свалил на Тавору. Всё. Проклятый трус.

Но кто же убил Лостару Ииль?

Адъюнкт, придется вам поплясать нынешней ночью!"

Да будет так. Ночи принадлежат Когтям. Корболо Дому он посвятит другую ночь, на досуге, и позабавится вволю. Может, и с улыбчивым ящером — жрецом. Почему бы нет? Супер пропал, может быть, убит. Жемчуг будет действовать во имя Империи. Не во имя Лейсин, но во имя Империи, ведь — теперь он понял это — эти два вида преданности не совпадают. "Как для любого Когтя, как для тебя прежней, Императрица, выбор тут очевиден. И неизбежен".

Он шел вниз, и поверх таких смелых мыслей другой голос шептал, то и дело проникая в разум. Другое слово, жгущее хуже кислоты, одно слово….

Трус.

Оскалившийся Жемчуг проходил этаж за этажом. Рука ожидает указаний по умерщвлению бывшего жреца, ныне пьяницы. И тут он, Жемчуг, слишком долго медлил. Он мог бы пробиться к Тайскренну, хотя ублюдок почти похоронил себя. Однако оставил множество скрытых помощников. О, Верховный Маг Империи желает быть близко к событиям, но не встревать в них.

Бедняга Банашар, одержимый и одураченный ученый. Он жаждет всего лишь потолковать со старым другом. Но Маллик Рель не желает, чтобы того беспокоили. "Ибо у него свои планы".

Неужели Лейсин такая дура? Невозможно доверять таким, как эти. Какой тогда смысл в присутствии их в комнате? Выбить Тавору из равновесия? "Из равновесия? Более походит на плевок в лицо. Неужели это необходимо, Лейсин? Не Тавора тут важна — важно, что нельзя опираться на людей вроде Реля и Дома. Они гадюки, они ужалят хозяйку".

Когда распространяешь ложные слухи, есть опасность, что операция окажется слишком успешной и лжец попадется в ловушку собственной лжи. Жемчуг начал понимать… возможности. Чтобы опозорить имя Колтейна, нужно было возвеличивать имена его врагов. Корболо Дом из предателя становится героем. Как-то… "нет, не желаю знать подробностей". Лейсин не может казнить или заключить в тюрьму героя, не так ли? Ей пришлось возвысить его. "Императрица, ты поймала сама себя. Не могу поверить, что ты еще не осознала…"

Он шагал все медленнее. Уже нижний уровень, десять шагов до задней двери, выводящей к основанию стены. Дальше темный путь до Врат.

"Так что ты пытаешься показать Адъюнкту? Крайне опасное положение, в котором оказалась? Ты просишь Тавору… о помощи? Сможет ли она, войдя в ту комнату, различить твои намеки? Ради Худа, Лейсин! Все это очень, очень ненадежно".

Жемчуг запнулся. Он может сделать то, что нужно. Прямо сейчас. Пройти к восточной башне, выбить дверь Тайскренна. Выдать дураку все, что ему следует знать. Он мог бы даже…

К нему шагнули двое в плащах с капюшонами. Когти. Они поклонились; стоявший слева заговорил: — Коготь, нас информировали, что цель находится в таверне "У Повешенного". На улочке сзади есть отхожее корыто, ночью он часто будет посещать его.

— Да, — ответил Жемчуг. Он внезапно очень устал. — Это идеально.

Капюшоны молчали.

— Чего вам еще?

— Вы должны распорядиться еще насчет…

— Насчет чего?

— Сэр, можно ли убирать свидетелей.

— Да. Идите.

— И еще, сэр… Цель передана нам… кое-кем. Тем, кто требует серьезного отношения к себе.

Жемчуг прищурился. И сказал: — Сегодняшнее убийство… вы не исполните задание без прямого моего приказа.

— Мы желаем… подтверждения.

— Разве Императрица не подтвердила слова джисталя?

— Никак нет, сэр. Она… промолчала.

— Но присутствовала.

— Так точно.

"Гм, и что мне делать?" Она просто отпускает поводок? Или она тоже боится Тайскренна и потому с радостью натравливает Маллика Реля на Банашара? "Проклятие! Я ничего тут не понимаю!" Так что выбора нет. — Хорошо. Подтверждаю приказ.

"Коготь не стал твоим, Маллик Рель. А Императрица… отстраняется. Нет, похоже, до возвращения Супера Коготь стал моим. Как удобно, Лейсин, что ты привезла шесть сотен…"

Ассасины поклонились и исчезли за дверью.

Но почему же ему кажется, будто его используют? Хуже того — будто о нем больше не заботятся. Нехорошо это. Сегодняшней ночью он не будет думать. Только подчиняться. Завтра… ну, завтра будет другая ночь, не так ли? "Завтра я разберусь с тем, что наворотят сегодня. Решу, что нужно будет решить. Получи что захотела, Лейсин. Завтра новый Глава Когтя займется очисткой дома. Может быть… может быть, этого от меня и ждут. Этот "зал суда" предназначался для демонстрации именно мне, не Адъюнкту? Ты просто передала мне командование над шестью сотнями ассасинов — магов, так? Иначе зачем они здесь?"

Истина в том, что ему не понять замыслы Императрицы Лейсин, и не ему одному.

Нервы заворочались в животе; его охватил непонятный ужас. "Шестьсот…

Прими это, Жемчуг. Адъюнкт не убивала Лостару. Ты прогнал ее, и она погибла. Вот и всё.

Ничего это не меняет. Я буду делать то, что задумал.

Пусть все они умрут".

Жемчуг повернулся и пошел к своей комнате. Ожидать новых приказов. "Спустить с поводков шесть сотен убийц. Вот только на кого?"

* * *

Хеллиан решила, что ненавидит ром. Хотелось чего-то еще, не такого сладкого, более подобающего ее натуре. Было темно, теплый ветерок пахнул влагой; казалось, гавань Малаза шепчет, приглашает. Словно дыхание любовника на затылке.

Сержант стояла, следя, как "Пенный Волк" отходит от массы судов. За ним пошла "Силанда". Увы, отовсюду слышался скрежет опускаемых якорных цепей, палуба под ногами вздрогнула — корабль остановился. Хеллиан шатнулась, выругалась. — Капрал!

— Я? — спросил за спиной Нерв.

— Я? — спросил Увалень.

— Точно, вы. Что тут творится? Смотрите-ка, на пристанях солдаты и толпа встречающих. Почему мы не там? Они машут руками. — Хеллиан помахала в ответ, но не было похоже, что ее видят. Флот почти не освещен. — Сумрак и сумрак, — пробормотала она, — будто мы приползли домой побитыми псами.

— А может, просто поздно, — отозвался Увалень, — и никто вроде не подозревает, что вы были с дружком вашей мамочки, но мамочка почему-то уже сторожит с большой сковородкой. Знаете, старухи, они иногда хуже чертей.

— Все совсем не так, идиот, — зашипел Нерв. — Скорее это была дочка жреца. Боги подлые, ты бежишь, но от проклятия не скрыться, жрец свое дело знает, и твоя жизнь уже обречена, а Бёрн плевать, она всё спит. Как вам?

Хеллиан посмотрела в пространство между двумя солдатами. — Слушай, капрал. Соберись, но не болтай. Мне не интересно. Я задала вопрос — если не знаете ответа, не разевайте рта.

Солдаты переглянулись. Увалень пожал плечами: — Мы не сойдем на берег, сержант. Уже все знают.

— Они с ума посходили? Разумеется, мы сойдем. Мы прошли миллион лиг. Даже пять миллионов. Мы шли сквозь огонь и бури и зеленые светы в небе и ночи и змей и сломанные зубы и проклятую ризанью мочу, что там кличут вином. Вон там Малаз, именно Малаз, и я туда иду, капрал Нервный Увалень, и мне плевать, сколько у тебя рук, меня не задержишь. — Она отвернулась, подошла к борту, перевалилась и исчезла из вида.

Увалень и Нерв переглянулись. Раздался тяжелый всплеск.

— Что теперь? — спросил Нерв.

— Ну, она утопилась. Так?

— Лучше сообщить кому-нибудь.

— Сообщим, и нам конец. Мы же стояли тут? Они скажут — мы ее столкнули.

— Но мы не!

— Кому важно. Ведь и спасать не бросались?

— Я не умею плавать!

— И я.

— Тогда надо поднять тревогу.

— Давай.

— Нет, ты.

— Может, просто пойти вниз, сказать: мы ее ищем, но найти не можем.

Тут они замолчали и начали оглядываться. В полутьме маячили матросы, занятые матросскими делами.

— Никто не видел, не слышал.

— Похоже на то. Отлично.

— Не отлично. Так идем вниз? Руками помашем, но молча.

— Как молча? Скажем, нигде ее не нашли.

— Точно, я так и хотел. То есть нигде, особенно у борта и за бортом. Ничего вообще не видели.

Кто-то заорал сзади: — Эй, вы что делаете на палубе?

Капралы обернулись. — Ничего, — сказал они хором.

— Вниз, там и сидите.

Они поспешили исполнить приказ.

* * *

— Три идут к берегу, — сказал щегольски одетый юноша, не сводя глаз с игральных костей (действительно костей, фаланг пальцев). Кости легли на выветренный камень.

Его близняшка стояла, созерцая далекую громаду Замка; ночной ветерок трепал кричаще-пестрые шелка ее одежд.

— Видишь, каково здесь играть? — спросил брат, собрав кости одним взмахом руки. — Скажи, ты хоть отдаленно понимаешь, как яростно я пытался удержать нашу карту в той ужасной игре? До сих пор усталый, голова кружится. Он хотел выкинуть нас, раз за разом. Мне страшно.

— Воистину ты герой, — мурлыкнула она, не оборачиваясь.

— Три идут к берегу. Как… неожиданно. Думаешь, во всем виноват страшный камнепад над островом Отатарал? Я имел в виду, ответственен за того, что встал на путь?

Он выпрямился и двинулся к сестре.

Близнецы стояли на подходящей башне, неподалеку от Малаза, на южном берегу реки. Большинству горожан башня кажется грудой руин, но это иллюзия, поддерживаемая живущим в нижних комнатах колдуном. Колдун сейчас вроде бы спит. Бог и богиня, известные как Опонны, получили верх башни в свое полное распоряжение.

— Вполне возможно, — согласилась она, — но разве не в этом самый смак игры, любимый? — Она показала на залив, что виднелся справа. — Они прибыли, и сейчас среди жалких смертных на бортах идет шевеление. Особенно на "Силанде". А в Замке напротив пробудилось гадючье гнездо. Ночью нам предстоит много работы.

— О да. И тебе и мне. Потяни, подтолкни, потяни, подтолкни. — Он сложил ладони. — Не терпится.

Она резко обернулась: — Можно ли быть уверенным, брат, что мы разгадали всех игроков? Всех-всех? Что, если один сумел скрыться? Всего один… дикий, неожиданный, особо коварный… мы можем попасть в неприятности. Мы можем даже… умереть.

— Проклятый солдат, — фыркнул брат. — Он тянул нашу силу! Какая наглость — отнимать у нас нашу любимую игру! Хочу его крови!

Она улыбнулась во тьме: — Ах, что за пламя в твоих словах. Да будет так. Брось костяшки, загадай его судьбу. Давай. Бросай!

Он уставился на нее, улыбнулся. Рука взметнулась, раскрылась ладонь — кости покатились, стуча и переворачиваясь, и наконец улеглись.

Близнецы одновременно затаили дыхание, склоняясь, спеша посмотреть на итог.

Будь там кто-то, видящий их — он увидел бы на лицах удивление. Нахмуренные лбы, смятение в бессмертных очах… и первые лучи зари явили бы чистый ужас богов.

Этот несуществующий свидетель покачал бы своей головой (или покачала). "Никогда, милые боги, никогда не смешивайтесь со смертными".

* * *

"Гриб и трое друзей играют в пещере. Солтейкен с похищенным мечом. Тогг и Фандерай и проклятые жертвы кораблекрушения…"

Запертый после гадания Скрипача в крошечной каюте "Пенного Волка", Бутыл доделывал куклу, давно лежавшую в кармане. В приказах Адъюнкта никакого смысла — но нет, поправил он себя и криво ухмыльнулся, это не Адъюнкт. Это — все это — исходит от янтарноглазой красотки Т'амбер. "Кто она, во имя Худа? Ладно. Задаю сей вопрос всего в тысячный раз. Но у нее такой взгляд, такие глаза. Знакомый взгляд, как будто она погружается в глубины моего сердца.

Но ей мужчины не нравятся, не так ли?"

Он смотрел на куклу и хмурился все сильнее. — Вы, — зашептал он, — вы знаете, что я вас первый раз вижу? Но вы здесь, и кусок железа в кишках — боги, это должно быть больно. Он все время режет изнутри. Вы, сэр, где-то в Малазе, и она хочет, чтобы я вас нашел. Вот так. Понимаете, целый город, и время дано до зари.

Разумеется, кукла может оказаться полезной, если бедняга появится близко от Бутыла, и маг взглянет ему в глаза и узнает выражение боли, кривящее сейчас неровные кусочки ракушек — лицо куклы. Боль — и старые рубцы на руках. Но таких людей там много, не так ли?

— Мне нужна помощь, — пробормотал солдат.

Сверху раздавались голоса матросов — корабль становился к причалу — и какой-то более низкий звук, доносящийся из самого порта. И он кажется… неприятным.

"Нас предали. Всех нас".

Сзади распахнулась дверь.

Бутыл сомкнул веки.

Голос Адъюнкта: — Мы близко. Верховный Маг готов перекинуть вас туда. Найдите его в моей каюте. Солдат, я надеюсь — вы готовы.

— Так точно, Адъюнкт. — Он повернул голову и попытался в сумраке коридора разглядеть ее лицо. Лишь морщинки, обравшиеся вокруг глаз, выдавали напряжение эмоций. "Отчаяние".

— Не провались, Бутыл.

— Адъюнкт, вероятность против меня…

— Т'амбер говорит, тебе нужно искать помощи. Она сказала: ты знаешь, у кого.

"Т'амбер, женщина с такими странными глазами. Да что такое с ее глазами, черт побери!?" — Кто она, Адъюнкт?

В глазах начальницы мелькнуло что-то вроде симпатии. — Она та… что переросла себя, солдат.

— И вы доверяете ей?

— Доверяю. — Она тихо улыбнулась. — Ты должен знать, хотя ты и молод, что истина открывается при касании друг друга. Всегда.

Нет, он не знал этого. И не понимал. Ничего не понимал. Бутыл со вздохом встал, пряча нескладную куклу под одежду. Она уютно примостилась под левой рукой, рядом с ножом. Ни мундира, ни значков, выдающих в нем солдата Четырнадцатой Армии — отсутствие фетишей заставило его чувствовать себя уязвимым, нагим.

— Как скажете.

Она провела его в каюту, задержавшись у входа. — Иди. Я должна быть на палубе.

Бутыл неуверенно сказал: — Будьте осторожны, Адъюнкт.

Глаза ее чуть расширились. Женщина отвернулась и пошла наверх.

* * *

Калам встал на носу и, напрягая зрение, вгляделся во тьму, в которой были стоящие на якоре транспорты. Казалось, в паре кабельтовых поскрипывают весла шлюпки. "В нарушение всех треклятых приказов, отданных Адъюнктом на эту ночь". Ну, даже ему эти приказы не понравились.

Быстрый Бен создал врата, или, скорее, щель в воздухе — но даже щель можно засечь. Плохая новость для бедняги Бутыла. Он ступил прямо в гнездо Когтей. Никаких шансов. Да и кто смог бы пройти невредимым через такое?

Слишком рискованно. Слишком… экстремально.

Он напряг мышцы плеч, потом поднял руки, чтобы стряхнуть напряжение. Однако миг спустя скованность вернулась. Ладони зудели под изношенными перчатками ассасина. "Решай, черт тебя подери. Просто решай".

Нечто застучало по палубе справа. Он повернул голову, увидел скелет рептилии, высотой ему по колено; длинная шея моталась из стороны в сторону, пустые глазницы пялились на него. Дернулся длинный хвост.

— Ты хорошо пахнешь? — прошипела тварь, ритмично щелкая челюстями. — Он хорошо пахнет, Кодл?

— О да, — отозвался второй голосок, на этот раз слева. Он посмотрел туда, увидел очень похожий скелет, забравшийся на фальшборт почти в пределах досягаемости руки. — Кровь и сила и воля и бездумие — он ровня нашей ненаглядной. Вообрази схватку между ними, Телораст. Вот было бы зрелище!

— А где она? — пророкотал Калам. — Где таится Апсалар?

— Она ушла, — сказала, мотнув головкой, Кодл.

— Куда?

— Ушла, — пискнула Телораст, сильней замахав хвостом. — Только я и Кодл тут прячемся. Нам нужно, ты понимаешь.

— Целесообразность. Там снаружи страшно. Ты даже не представляешь как. Совершенно.

— Видишь ли, мы знаем, кто там. ВСЕХ знаем.

Калам уже ясно слышал скрип уключин. Да, кто-то действительно спустил шлюпку и уже причаливает. "Проклятые дураки — толпа разорвет их на части". Он обернулся посмотреть на среднюю палубу.

По правому борту был виден высокий причал; корабль все ближе подходил к нему. Ассасин приблизился к Адъюнкту, вышедшей из надстройки.

— У нас проблемы, — сразу начал он. — Кто-то высаживается со шлюпки.

Тавора кивнула: — Мне уже доложили.

— О. И кто?

Заговорила Т'амбер: — В этом есть известная… симметрия. Увы, довольно горькая. В той лодке, Калам Мекхар, находятся Тене Баральта и Алые Клинки.

Ассасин нахмурил лоб.

— Вполне вероятно, — продолжала Т'амбер, — что присланный из Замка Обманщика эскорт окажется неспособным разогнать толпу. — Но в тоне женщины звучало неверие и понимание более глубокого смысла происходящего. Она будто приглашала Калама додумать остальное.

— Алые Клинки, — бросила Адъюнкт, — снова хотят показать свою верность.

"Верность…"

— Калам Мекхар, — Тавора подошла ближе, не сводя взгляда с ассасина, — я надеюсь, мне будет дозволено взять свою охрану. Небольшую, разумеется. Т'амбер и, если не возражаете, вы.

— Это не приказ, Адъюнкт?

— Нет, — тихо, почти робко отвечала она. И замолкла в ожидании.

Калам огляделся. "Дракон потяни Худа за волосы в носу!" Так однажды сказал Скрипач во время своей игры. Кажется, под Натилогом, годы назад. Или не так? Почему он сейчас вспомнил это? "Потому что я сейчас понимаю, что чувствовал Худ, борясь с драконом.

Эх, я могу решиться на это, а все остальное пусть дальше "колеблется". Могу? Разумеется". — Согласен, Адъюнкт. Я стану частью вашего сопровождения. Войдем в Замок.

— Да, войдем в Замок. Именно этого я и прошу.

Она отвернулась; Калам нахмурился и глянул на Т'амбер, которая показалась ему чем-то недовольной. — Что-то не так? — спросил он у молодой женщины.

— Бывают времена, когда терпение Адъюнкта превосходит даже мое терпение. А это кое-что значит.

"Пенный Волк" подошел к причалу.

* * *

Немного дальше у того же причала заскребла по камням шлюпка. Канаты были быстро вдеты в каменные кольца; Лостара Ииль проследила за самым ловким из Клинков, что влез на стенке, от кольца к кольцу, таща за собой веревочный трап. Вскоре он оказался наверху, привязал трап к основным причальным кольцам.

Тене Баральта влез первым, неловко и медленно, используя только одну руку и ворча при каждом движении.

Чувствуя жжение в желудке, Лостара ползла за ним, готовясь подхватить, если он сорвется.

"Сплошной обман. Всё обман".

Она оказалась наверху, помедлила, поправляя оружие и плащ.

— Капитан, — проскрежетал Баральта, — постройте людей. Ожидаем Адъюнкта.

Она увидела, что справа приближается отряд Имперской Стражи во главе с офицером, расталкивает кипящую толпу.

Тебе Баральта тоже заметил их: — Как я и подозревал, их слишком мало. Если толпа учует поживу…

Лостара повернулась лицом к Клинкам, сохраняя невозмутимость. В голове проносилось: "Как скажете, Кулак. Только не надейтесь, что я верю хоть одному слову".

В этот миг воздух прорезал густой рев, небо над гаванью озарилось сполохами.

* * *

Банашар прищурился, пытаясь рассмотреть толпу сквозь чад, и хмыкнул: — Его здесь нет. Фактически я его несколько дней не видел. Кажется. А ты как, старший сержант?

Бравый Зуб пожал плечами, что, наверное, послужило знаком для Ябеды.

Солдат оглянулся на молчаливого Гентура и сказал: — Так точно, старший сержант. Вначале мы его упустили, потом кое-что услышали, а сложив то и это… Понимаете?

Волосатый старик показал зубы: — О да, Ябеда. Поди прочь, пока я не приказал тебе дважды обежать гавань с полной бочкой за плечами.

— Он нам уже не начальник, так? — спросил Гентур.

Но Ябеда побледнел. — Вы в отставку никогда не уйдете, так, сэр?

— Объясни это приятелю. Не здесь. Советую переулок.

Солдаты поспешил уйти, перешептываясь, и сели за свой стол.

— Я всегда считал, — заметил Банашар, — что дурная репутация обычно бывает незаслуженной. "Злодей" просто использует намеки и сомнения. К тому же я иногда верю в величие человеческого рода, рано или поздно умеющего добиться свободы. Но глядя на тебя, Бравый Зуб… любой оптимизм кажется самообманом.

— Точно. И что?

— Ничего.

Послышался шум на улице, множество голосов — но вскоре всё стихло. Каждый вечер так. Банды идиотов носятся, отыскивая жертву. Настроение в городе царит мрачное и злобное, и усугубляется с каждым пробитым звоном, хотя явных причин нет… Увы, теперь есть, напомнил себе Банашар.

Ну, это тоже не настоящая причина. Просто подходящая цель.

— Кто-то играется с ножиком, — сказал Бравый Зуб.

— Это имперский флот. Не вовремя, учитывая, что на борту виканы; да и другие иноземцы сейчас, по-моему, лишние.

— Ты мало выпил, Банашар. Что, заболел?

— Хуже. Принял решение. Началась осень. Ты можешь ощутить ее в ветре. Черви кишат на берегу. Это сезон Д'рек. Сегодня я буду говорить с Имперским Магом.

Старший сержант скривил губы: — Но ты же сказал: едва попробуешь, станешь покойником. Ты именно этого захотел?

— Я планирую оторваться в толпе от преследователей, — тихо проговорил Банашар, склонившись над столом. — Пойду по набережной, хотя бы до моста. Слышал, там стоит Городская Стража, отгоняет безмозглых дураков. Боги, они совсем тупые? На кораблях целая армия!

— Я же говорю, кто-то играется. Хорошо бы его повстречать. Воткнуть кулак в морду и посмотреть, как он выйдет через затылок. Способ грязный, но быстрый. Ублюдок заслужил худшего.

— Что ты собираешься делать?

— Неважно.

— Ну, — сказал бывший жрец более храбро, чем чувствовал себя на самом деле, — сегодня или никогда. Завтра приходи, поставлю кувшин "Темного Малазского"…

— Да, вспомнил. У тебя деньжищ много — откуда это, а?

— Из храмовых сундуков, Бравый Зуб.

— Ты украл деньги из здешнего храма Д'рек?

— Здешнего? Точно. И из всех, которые посетил. Спрятал в такое дупло, что никто не узнает. Беда в том, что каждый раз, доставая краденое, я терзаюсь виной. Я трачу немного — в том, чтобы угоститься пивом, нет особого греха. Так я себя утешаю. Но вина остается.

— Так если тебя зарежут сегодня ночью…

Банашар ухмыльнулся, разведя руками: — Пшшш! Пропало. Всё. Навеки.

— Ловкий трюк.

— Ты хочешь, чтобы я тебе оставил?

— Худа ради, нет! Что мне делать с сундуками монеты?

— Сундуками? Дражайший старший сержант, скорее уж с комнатами. Ну, утром или увидимся — или нет. Было приятно познакомиться, Бравый Зуб.

— Да ладно. Завтра, говоришь?

Банашар кивнул, встал и начал пробираться к выходу.

* * *

Оставшись за столом в одиночестве, Бравый Зуб поднес кружку к губам и почти сомкнул веки. Тем, кто стоял хотя бы в двух шагах, они казались совсем сомкнутыми, так что тип, поспешно вскочивший и ужом скользнувший за Банашаром, не понял, что старший сержант впился в него своими глазками. Высоченный волосатый старик тремя глотками прикончил кружку, резко встал и пошатнулся, махнув рукой.

Он неуклюже подошел к Ябеде и Гентуру. Оба выглядели виноватыми и испуганными, точно обсуждали что-то нехорошее. Бравый Зуб склонился над столом. — Слушайте, недоумки, — прошептал он.

— Мы просто поджидаем Иноземца, — выпятил глаза Ябеда. — И все. Мы никогда…

— Тихо. Видите ту змею, что ползет наружу? Скорее!

— Он… ушел, — сказал, покосившись на дверь, Гентур. — Змея? Скорее уж…

— Вы правы. Его цель — не кто иной, как Банашар. Ну, вы готовы сегодня удивить Когтя? Соглашайтесь — и я стану думать о вас гораздо лучше.

Солдаты были уже на ногах.

Гентур сплюнул на ладони и потер их: — Я о такой ночи давно мечтаю. Идем, Яб, а то упустим.

— Идут к набережной, — сказал Бравый Зуб. — Там, севернее, начинаются Ступени, так?

Солдаты поспешили к задней двери. Они казались даже слишком старательными.

Старший сержант знал, что Ябеда крепче, чем кажется. Да и вряд ли Коготь думает, что его будут выслеживать. Все эти толпы… ну, не особенно трудно. "Солдаты любят убивать ассасинов…"

Кто-то в углу низкого зала швырнул на стол кости.

Бравый Зуб чуть не подпрыгнул.

"Похоже, я размяк".

* * *

Среди собиравшихся у гавани толп мелькало много хорошо вооруженных фигур, хотя пока что их лезвия оставались под плащами: агенты занимали заранее избранные позиции. Они обменивались тихими кивками, перешептывались.

Городская Стража стояла редкой линией; пики нервно колебались в руках стражников, когда особо наглые негодяи подскакивали с криками и угрозами.

На кораблях виканы.

"И мы поджидаем их".

Предатели все до одного. Расправа с предателями — казнь, вершимая народом. Разве сама Императрица не присутствует в Замке? Она здесь, чтобы увидеть гнев Империи — "она так всегда делала, когда командовала Когтем.

Наплюйте на офицеров, дураки — сигналы подняты, огни зажжены. Приглашают ублюдков подойти, причалить, спуститься на берег. Смотрите, что за трусы! Они знают, что пришло время отвечать за измены!

Поверьте, мы завалим виканскими головами всю гавань — ну разве не прекрасное утреннее зрелище?

Боги! Это что такое?"

Так или примерно так бормотали голоса толпы, когда — все подняли головы, указали пальцами, проследили глазами — с запада прилетел шар яркого огня, оставив след сине-серого дыма, как след угря в песке. Шар рос в размерах с угрожающей скоростью.

Потом… пропал… через мгновение по гавани разнесся громкий треск, над водой поднялся широкий столб дыма.

"Близко! Треть лиги?

Ближе.

А всплеск небольшой.

Значит, был меньше, чем показался.

Прошел над головами, прямо…

Знак! Знамение!

Голова викана! Не заметили, что ли? Это была голова викана! Отрубленная самими богами!"

* * *

Чуть отвлеченный зрелищем летящего огненного шара, плюхнувшегося куда-то в залив, Коготь Сайген Марел снова двинулся вперед. Ассасину нравилась плотность толпы, которую он расталкивал; она смыкалась снова и снова, предвкушение нарастало.

Впереди толпа замедляет шаги бывшего жреца, что хорошо. Потому что ничто не идет как планировалось. Цель должна была засесть у Щупа на всю ночь, а Рука — собраться в переулке позади таверны, ожидая его, чтобы выполнить последние формальности.

Пометить черепушку, так они этоназывали. Опознать жертву здесь и сейчас, в последний раз. Хорошая награда за неделю выслеживания этого дурака. Реальное умерщвление. Но сейчас события разворачиваются так, что ему, возможно, придется окровавить собственные руки. Решение убить пьяницу — окончательное.

Оно отлично соответствует двойной преданности Сайгена Марела. Он учился на Имперского Когтя с детства, с тех пор, как его четырнадцатилетнего отняли от бока мертвой матери (тогда, во время "устранения" свечных ведьм в Мышатнике). Постепенно в нем родилось недовольство Императрицей, росло год за годом и наконец нашло выход и цель в служении Господину Джисталю. Разумеется, знание о том, как именно погибла его мать, весьма сильно помогла ему выбрать нового господина.

Империя прогнила насквозь; он сознавал, что не является единственным Когтем, это понявшим. Не он один следует приказаниям Господина Джисталя — из Рук, выходящих сейчас из Замка Обманщика, большинство принадлежит к Черной Перчатке — неуловимой организации Маллика Реля. Трудно предположить, сколько именно агентов Когтя переметнулось: каждый знает лишь троих, формирующих "ячейку" — классическая структура Когтя.

К тому же сам Глава Когтя Жемчуг подтвердил приказ убить Банашара. Это успокаивает.

Он оставался в десяти шагах за спиной бывшего жреца, он ощущал кипящую злобу толпы, радуясь идиотским крикам про "знамение" и "голову викана". Он нес на себе вещички с вложенными чарами, гарантирующими отсутствие внимания окружающих, снижающими накал их гнева, путь даже он грубо и болезненно расталкивает их локтями.

Они сейчас близко от гавани; в толпе кишат агенты Господина Джисталя, хорошо рассчитанными выкриками и призывами все сильнее возбуждающие озлобленных людей. Едва полусотня солдат Стражи смотрит ныне в лица многих сотен горожан — недостаток сил был в нужное время создан офицерами ближайших казарм, ловко изображающими "нерасторопность".

Он подметил в толпе группу тяжеловооруженных солдат во главе с офицером; они шли к докам, у которых маячил силуэт флагмана Адъюнкта. Капитан доставит ей приказы самого ободряющего свойства. Вслед за ее уходом начнется такая резня, какой город еще не видывал. Померкнет даже знаменитая Бойня в Мышатнике.

Ассасин усмехнулся. "Добро пожаловать, Адъюнкт!"

Тут он прерывисто вздохнул: левое плечо зачесалось под одеждой — маленький кусок металла, вшитый под кожу, информировал, что за агентом увязался некто с намерением убить его. "Как неуклюже. Убийца всегда должен маскировать даже свои мысли. Ведь Мокра — самый распространенный природный талант, не требующий особого обучения. Шепот беспокойства, поднявшиеся на затылке волосы — столь многие обладают подобным чутьем".

Но ведь даже самый неловкий убийца может удостоиться Поддавков Повелительницы, а опытный и готовый ко всему Сайген Марел — попасться на роковой Рывок Повелителя.

Банашар был в пятнадцати шагах — он выбирался из толпы, и Сайген ощутил его садок. "Да, тоже Мокра, вызывает действие, подобное влиянию моих зачарованных вещичек. Отсутствие интереса, тревога, внезапное бегство — чем острее разум, тем сильнее он поддается таким скрытым атакам". Конечно, быть убийцей означает быть неуязвимым для такой магии. Достаточно просто знать о ловушке, так что Сайген Марел не беспокоился. У него очень ясное намерение.

Разумеется, сначала надо избавиться от охотников.

Банашар идет к Ступеням. Не очень рискованно, если Сайген ненадолго задержится. Он заметил слева начало улочки, народу там было мало. Ассасин направился в ту сторону; обойдя последнего человека, он быстро свернул налево и исчез в недрах улочки.

Темнота, мусор под ногами, кривой, извилистый проход. Он углубился на пять шагов, нашел нишу и притаился.

* * *

— Он, похоже, ищет выпивки, — зашипел Гентур. — Кругами будет ходить…

— Идем за ним, — прошептал Ябеда, толкая приятеля.

Они вошли на улочку, начали пробираться вперед.

Нишу застилали тени слишком плотные и непроницаемые, чтобы быть естественными — но оба солдата миновали ее, ничего не заподозрив.

Что-то тихо свистнуло, пролетев мимо плеча Ябеды; Гентур хрюкнул, взмахнув руками и падая лицом вперед. Ябеда развернулся, одновременно приседая — но присел недостаточно низко — вторя стрелка ударила его в грудь, прямо над сердцем. Солдат продолжал по инерции поворачиваться, хотя ноги уже отказали. Он тяжело упал, ударившись о камни мостовой затылком.

* * *

Сайген Марел осмотрел два бесчувственных тела и начал перезаряжать пружинный самострел на предплечье. "Первый выстрел в основание черепа. Второй — в сердце. Везучий ублюдок, я намеревался вмазать в кишки. Да, думаю, он не ожидал такой боли! Тем хуже для него. Ведь… что ты, по твоему, хотел учинить? Замочить МЕНЯ! Ладно, всему конец".

Он поправил рукава, спрятав оружие, и поспешил в погоню за Банашаром.

Спустя шестую часть звона Коготь понял, что потерял цель. В нарастающей панике начал обыскивать улицы и переулки. Холодный ветер поднял опавшие листья, укладывая их на мостовые причудливыми узорами.

Листья тихо звякали. Словно падающие кости.

* * *

"Пенный Волк" прижался к стене причала, сплющивая подвешенные к ней большие мотки каната, и вновь отошел; затем тросы, наброшенные на швартовые тумбы, были крепко затянуты. Сходни застучали, становясь на место как раз вовремя, чтобы встретить капитана гарнизона и его стражников. Они шли вдоль причала, подчеркнуто игнорируя отряд Алых Клинков, вставших во главе с одноглазым, одноруким командиром вдоль борта.

Что-то ударило по поверхности воды сразу за флотом, и громоподобный звук падения отдавался эхом, хотя темнота уже поглотила свет ослепительно-яркого огненного шара. В воздухе висел тяжелый запах дыма.

Кенебу показалось, что это необычное событие встретили со странным равнодушием — в особенности Адъюнкт и Т'амбер. Среди матросов поднялась волна криков и ритуальных жестов, но этого и следовало ожидать.

"Ну, признаем, произошло это падение как-то очень своевременно". Кенеб не сомневался, что встречающая их многотысячная толпа кричит сейчас о знамениях.

Внимание кулака снова привлек приближающийся отряд.

— Они хотят взойти на борт, Адъюнкт, — сказал он. Тавора как раз намеревалась сойти на берег. Она нахмурилась, покачала головой и отошла назад. Т'амбер встала за ее левым плечом.

Сапоги застучали по трапу. Капитан остановился в шаге от палубы. Огляделся, будто решая, что делать дальше.

Кенеб подался вперед: — Добрый вечер, капитан. Я кулак Кенеб, Восьмой легион Четырнадцатой Армии.

Тот помялся и отдал честь. — Кулак Кенеб. У меня приказы для Адъюнкта Таворы Паран. Могу я войти на борт?

— Разумеется.

Со стороны облепившей строй стражников толпы раздались неразборчивые крики и ругань. Было ясно, впрочем, что большинство насмехается над Алыми Клинками. Услышав это, капитан едва заметно моргнул, а затем прошел к Адъюнкту. — Императрица ожидает вас, — сказал он, — в Замке Обманщика. В ваше отсутствие командовать Четырнадцатой Армией временно придется мне. Я позабочусь о высадке и размещении войск.

— Ясно, — ответила Адъюнкт.

Капитан неловко задвигался: он как будто ожидал протеста, и такая вялая реакция на его слова была ему непонятна. — Кажется, ваши транспортные суда встали на рейде, Адъюнкт.

— Да, капитан, мне тоже так кажется.

— Следует немедленно отдать противоположный приказ.

— Капитан, как ваше имя?

— Адъюнкт? Прошу прощения. Я Рюнаг. Капитан Рюнаг из Имперской Антанской Гвардии.

— А, так вы прибыли на остров вместе с Императрицей. Ваше положение — офицер Дворцовой Гвардии.

Рюнаг прокашлялся. — Правильно, Адъюнкт, хотя мои полномочия, разумеется, могут распространяться…

— Т'амбер, — оборвала его Адъюнкт, — прошу найти Калама Мекхара. Он, полагаю, где-то на корме. — Она снова глядела на капитана. — Императрица приказала мне прибыть одной?

— Она, гм, не уточняла…

— Отлично…

— Извините, Адъюнкт, есть одно исключение.

— О?

— Да-да. Верховный Маг Бен Адэфон Делат останется на борту до дальнейших распоряжений.

Тавора на миг нахмурилась. — Хорошо.

— Думаю, мы говорили об отмене приказов…

— Оставляю на ваше усмотрение, капитан Рюнаг, — сказала Адъюнкт. Т'амбер вернулась, таща за собой Калама. — Мы используем ваш эскорт и Алых Клинков Тене Баральты, чтобы обеспечить проход сквозь толпу.

Она сделала жест адъютанту Т'амбер и ассасину следовать за ней и сошла на берег.

Капитан озадаченно смотрел, как они движутся по причалу. Короткая команда стражникам Гвардии, небрежный взмах рукой Тене Баральте — "следуйте за мной" — и два отряда неуклюже сомкнулись, защищая Тавору и ее спутников. Группа двинулась в город.

Рюнаг повернулся к Кенебу: — Кулак?

— Да?

— Ээ…

— Все не так, как задумано? — Кенеб подошел к капитану, шлепнул по плечу. — Подумайте — могло быть хуже. Нет. Все уже хуже.

— Хватит вам, — рассердился капитан. — Теперь я командую Четырнадцатой Армией, Кулак Кенеб, и вот мои приказы. Сигнальте Адмиралу Ноку: корабли сопровождения должны немедленно сняться с якорей и отправиться в Анту. Сигнальте иноземному флоту: они должны стать на якоря вне гавани, у отмелей севернее Замка. Их поведет лоцманское судно. Наконец, сигнальте транспортам: мы устанавливаем такой порядок — по пятнадцать кораблей поднимают якоря и подходят к соответствующим причалам. Начать высадку как можно скорей. Солдаты должны быть без оружия, их вещи следует отдать на хранение.

Кенеб скреб щетину на подбородке.

— Почему вы еще здесь, Кулак Кенеб?

— Я пытаюсь решить, с чего начать, капитан.

— Что это значит?

— Да так просто. Во-первых, хотя вы командуете Четырнадцатой Армией, по рангу вы ниже Адмирала. Сигнальте ему сами. Он сделает так, как захочет.

— Я получил приказы от самой…

— Он пожелает лично посмотреть ваши приказы, капитан. Адмирал очень ценит протокол. Полагаю, приказы у вас с собой?

— Разумеется с собой! Так сигнальте ему, вызывайте на борт!

— Увы, он не согласится.

— Что?

— Теперь насчет Напасти. Это иноземный флот, капитан Рюнаг. Сейчас они будут подчиняться только своим приказам. Если хотите, посылайте сигналы, но будьте осторожны. Пусть это будут именно сигналы, а не угрозы. Вам не понравится, если они начнут защищаться.

— Вы не оставляете мне выбора, Кулак. Отстраню от должности!

— Извините?

— Я отдал приказы, а вы стоите…

— Вот как раз суть проблемы, капитан. Ни один из ваших приказов нельзя исполнять, ибо неотменяемые чрезвычайные обстоятельства не подвластны ни вам, ни даже самой Императрице.

— О чем вы?

Кенеб вздохнул. — Идите за мной, капитан.

Они прошли на корму. Громады транспортных кораблей качались в гавани, словно спящие чудовища.

— К сожалению, темнота мешает, иначе вы уже сами бы все поняли. Позвольте указать, куда вам смотреть, капитан. Вот верхний сигнальный флаг на каждом корабле. И на флагманском дромоне Нока тот же сигнал. Сейчас тучи заслонили луну, и — благословение Опоннов! — света слишком мало, чтобы увидеть. Капитан, существует эдикт касательно выживания личного состава. Вы, кажется, забыли — но Четырнадцатая армия и флот прибыли с Семиградья.

Тучи соскользнули с туманного, мутного лика луны, и свет лизнул волны, корабли и мачты. Рюнаг увидел. И чуть не поперхнулся. — Боги подлые…

— А Семиградье, — спокойно продолжал Кенеб, — поражено особо заразной чумой. Увы, вы видите, что мы неосторожно привезли ее с собой. Капитан, понимаете, почему мы не можем исполнить ваши приказы?

Бравый вояка вихрем повернулся, глядя полными ужаса и паники глазами: — А ваш клятый корабль? — захрипел он. — И тот, другой, что подошел к причалам? Кулак Кенеб…

— Оба свободны от чумы, капитан, как и корабль, с которого прибыли Алые Клинки. Будь иначе, мы не причалили бы. Итак, между кораблями нет сообщения, кроме сигнальных флагов. Причины понятны. Если вы полагаете, что Императрица стала бы настаивать на высадке, несмотря на опустошение, которое наше присутствие может вызвать на острове Малаз и, впоследствии, на континенте — можете попытаться противодействовать нашим стараниям. Хотя они продиктованы жалостью и милосердием. В этом случае имя капитана Рюнага войдет в легенды — по крайней мере, в легенды культа Полиэли. Всегда надо думать о лучшем, не так ли, капитан?

* * *

Сопровождение Адъюнкта все ближе подходило к заслонившей устья улиц воинственной стене. Калам наполовину вытянул кинжалы из ножен. Он оглянулся: рядом шла капитан Лостара Ииль, и лицо у нее было несчастное.

— Советую уже сейчас обнажить оружие, — сказал ассасин. — Этого должно хватить, чтобы их отогнать.

Женщина хмыкнула: — Или они начнут швырять кирпичи.

— Сомневаюсь. Мы для Императрицы, не для этих. Люди жаждут вонзить зубы в тех, кто на кораблях. Виканы. Хундрилы Горячих Слез.

— Хитрая уловка, эти флаги, — прошептала Ииль.

— Кулак Кенеб.

— Неужели?

— Да. — Калам улыбнулся: — Ткач Смерти. Лучшей лжи и не придумать. Скрипач, должно быть, лыбится от уха до уха. Если не утонул.

— Утонул?

— Он был за бортом "Силанды", прежде чем та убрала весла. Думаю, с ним также Геслер и Буян.

Они достигли шеренги Городской Стражи. Солдаты расступились, пропуская отряд.

Алые Клинки сдвинули щиты, со свистом достали мечи из ножен.

Как и предсказал Калам, мрачная толпа поджидала молча, отодвигаясь с дороги отряда.

— Итак, — шепнул ассасин, — нам предстоит длинная, скучная прогулка. Твой капитан правильно сделал, решив действовать самовольно.

От ее взгляда Калама прошиб пот. — Правильно?

— Ну…

Она уже смотрела прямо перед собой. — Кулак, — шепнула Лостара, — еще и не начинал действовать.

"Э… ну, все это совсем не здорово".

Толпа смыкалась за отрядом. Послышались новые вопли — на этот раз вопли страха.

— Чумные флаги! Там, на транспортах!

— Чумные флаги!

Воинственность мгновенно пропала, словно моча стекла по ногам — и теперь ужас крепко ухватил толпу промеж этих самых ног — СДАВИЛ СО ВСЕЙ СИЛЫ — люди побежали во все стороны. От полной паники их отделял едва ли волосок.

Калам сдержал усмешку.

* * *

Этот тихий звук, стук катящихся и бренчащих костей, встревожил Банашара. Сегодня ночь пробуждения Змеи, и с ней к беглому жрецу вернулась былая чувствительность к шепоту магии. За краткое время, в которое он успел сойти с мостовой, отыскать тупик и скорчиться в нем, Банашар ощутил множество магических биений — врата, разорвавшие едва заросшую прореху, яростное раздирание незримого гобелена и, наконец, содрогание почвы, как будто на сушу острова ступило нечто громадное и ужасное.

Ошеломленный наплывами ядовитых колдовских сил, Банашар неуверенно встал, держась рукой за стену, и пошел назад, к гавани.

"Нет выбора, нет выбора. Я должен увидеть и понять…"

Подойдя ближе, он ощутил в воздухе кислую и острую вонь паники; мимо замелькали бегущие люди — начинался исход. Лица скомканные страхом сменялись лицами, потемневшими от злости — как будто кто-то опрокинул их планы, и нет времени перегруппироваться, нет возможности продумать свои действия.

"Что-то случилось.

Может быть, связанное с тем упавшим камнем".

В прежние дни такое происшествие — в начале осени, в канун прихода Д'рек на землю смертных… "Да, мы запрудили бы улицы. Выбежали бы из храмов, вознося голоса к небу. Сундуки переполнились бы, ибо нет сомнений…"

Мысли унеслись прочь, оставив лишь привкус пепла во рту. — "Мы были так глупы. Небо падает, земля переворачивается, море смывает всё. Ничто из этого — ничто! — не связано с нашими драгоценными богами!"

Он вышел на широкую улицу, ведущую к причалам. Люди носились туда и сюда. Если в них оставался гнев, они уже не понимали, куда его излить. Жадное желание… осквернено.

Банашар схватил за руку проходящую мимо старуху: — Эй! Что стряслось?

Она так уставилась на него, как будто прикосновение несло заразу. — Чумные корабли! Отойди от меня! — завизжала старуха.

Он отпустил ее и устремил взор в сторону гавани и заполнивших ее судов.

"А, эти флаги…"

Банашар принюхался. "Полиэль? Ничего не чувствую… не здесь. Да и нигде ее нет, если подумать". Его глаза сузились. На губах появилась улыбка.

Тяжелая рука хлопнула Банашара по плечу, разворачивая кругом…

Кто-то пронзительно заорал.

* * *

Поднимается над бурлящей мутной водой. Выпрямляется, слизь и грязь стекают, жаждущие крови угри шлепаются, извиваясь на мокрых камнях, битой черепице и обломках кирпичей, устилающих подножие дока. Шаг вперед, еще один, тяжелый, скрежещущий.

Впереди грубая стенка, обнажающая взору слои старых улиц, укреплений, сточных канав, восходящих ко дням юности города — к тем векам, когда человек еще не ковал железо (тогда канализационная система совершенной сетью подземных тоннелей покрывала пространство под улицами). Так много устойчивых структур, являющих завидные упорство, мощь и волю.

Существо было в избытке одарено всеми тремя этими качествами.

Еще шаг.

Оно принялось карабкаться. Чужак явился в город Малаз.

* * *

Хватая ртом воздух, она прислонилась к стене. Что за глупость — плыть в полном доспехе! Еще и угри проклятые! Из воды она вышла, вся покрытая мерзкими тварями. Руки, ноги, шея, голова, лицо зудели и чесались. Похоже, они все опьянели, и никому из них не пришлось по вкусу отрывание. Сожми покрепче, и они истекают кровью, какой-то черной дрянью и еще вонючей дрянью. Но жать нужно очень сильно, потому что их пасти держатся прочно, оставляют на коже круглые, вспухшие и вонючие рубцы.

Она выбрела на берег словно какая-то червяная ведьма или демон — ха, обнюхавший ее пес бросился бежать! Тупые псы.

Сточная канава шла достаточно круто, но под ноги попадалось достаточно выступов; она шагала, а потом пришлось лезть вверх. Она чуть не померла, но не дождетесь! Жажда — суровая хозяйка. Самая суровая из хозяек. Она свалила доспехи под ноги, в грязь подле киля клятого корабля — чуть голову ей не оторвал, зацепившись за шлем. Если бы застежка вовремя не лопнула… Она даже перевязь с оружием бросила. Заложить нечего. Плохо. Разве что ножик, но у нее только он и остался.

Так что жажда усиливалась. Ей нужно избавиться от вкуса прибрежной "похлебки", особенно если учесть, что первый судорожный вдох воздуха пополам с водой пришелся рядом с омерзительным трупом крысы. Она опять чуть не померла: подумала, что, если крыса еще живая и полезет в горло? Однажды ей привиделось такое. Во время отворота от пьянства. Но ведь отворот от пьянства такое и делает — напоминает, что мир суров и жесток и гадок¸ в нем множество тварей, и все хотят тебя достать. Пауки, крысы, угри, гусеницы.

Что там была за толпа? Сейчас осталось мало людей, а те, что подбегали к ней, тут же отбегали с жуткими воплями слепой паники. Она потерла зудящие следы на лице, заморгала, подняла лицо и огляделась.

"Ой, а это кто тут у нас?"

Внезапно пришло отрезвление, пришла собранность — сполох ослепительного света озарил ее мозги и что еще там есть в башке.

"Ой, ой, ой, кто это тут у нас, кто это тут? Прямо перед — нет, не поворачивайся, слишком поздно. Хе, хе, хе, поздно, поздно, поздно!"

Хеллиан кралась так тихо, как только могла. Встала прямо у него за спиной. Правой рукой взялась за нож, протянув вперед левую руку. Еще пять шагов…

* * *

Сайген Марел вышел из переулка. Цель петляла. Сволочь. Но вот он, в десяти шагах, и вокруг почти никого. Подходяще. Пора кончать со скрытностью. Иногда горожанам полезно напоминать, что Когти везде и всюду, и они готовы совершить необходимое.

Ассасин вытянул из-под плаща смазанный ядом паральта кинжал, умело перехватил рукоять и двинулся к жертве.

На Банашара пялилась какая-то женщина дикого вида, мокрая, с угрем, свисающим у левого уха и следами присосок других угрей по всему телу. Видевшие ее люди разбегались в стороны. "Да, она похожа на зачумленную, но это не так. В воду упала или еще что. Неважно".

Он сосредоточил все внимание на спине цели, скользнул, не издавая ни звука. Нужно развернуть дурака и поглядеть, как смерть отразится в глазах. Убийце всегда нравилось так делать — по телу пробегала волна силы, когда сталкивались взоры и расцветало понимание, рождалась боль и внезапное понимание неизбежности конца.

Да, он пристрастился к такому. Но ведь не он один, не так ли?

С легкой улыбочкой Сайген Марел подошел со спины, схватил пьяницу за плечо и повернул; одновременно кинжал выскользнул из-под полы и устремился…

* * *

Вопль огласил всю улицу.

Банашара развернуло. Он увидел на лице стоявшего напротив мужчины потрясение, испуг…

Рука женщины сжимала предплечье мужчины — в ладони был поблескивающий, покрытый пятнами кинжал — недоумевающий Банашар увидел, что женщина отняла руку и рубанула ладонью по локтю противника, переломив его. Кинжал кувыркнулся и зазвенел, упав на мостовую; женщина, что-то неразборчиво бурча, дернула сломанную руку вниз и врезала коленом в лицо мужчины.

Резкий треск; брызнула кровь, голова мотнулась назад, выпучились глаза — а женщина заломила его руку, вынудив противника упасть лицом на мостовую. Опустилась сверху, схватила за волосы обеими руками и принялась усердно вколачивать голову в камень.

С каждым ударом она изрыгала по слову:

— Ну

Хрясть!

уж

Хрясть!

Нет!

Хрясть!

Он

Хрясть!

МОЙ!!!

Устрашенный Банашар протянул руки, схватив женщину за мокрую куртку, и оттащил. — Ради милостей Худа! Женщина, ты раздробила ему череп! В кашу! Хватит! Хватит!

Она извернулась к нему и с необычайной ловкостью установила кончик ножа прямо под глазом. Грязное, покрытое какими-то язвами лицо ощерилось в ухмылке: — Ты! Наконец! ТЫ АРЕСТОВАН!!!

Кто-то заорал неподалеку. Опять.

* * *

В тридцати шагах Скрипач, Геслер и Буян уставились на заварушку, устроенную в конце улицы. Попытка убийства, предотвращенная — с необычайной жестокостью — некоей женщиной…

Геслер схватил Скрипача за руку: — Эй, это же Хеллиан!

"Хеллиан? Сержант Хеллиан?"

Они услышали, как она объявила об аресте.

Тут со стороны моря раздались вопли, люди побежали от воды. "Да что тут?.. Нам какое дело…" Он не сводил глаз с Хеллиан, которая боролась с беднягой таким же пьяным, как она сама. Муж? Скрипач с сомнением покачал головой: — К такой не вернется. Ни шанса.

— Тут ты прав, — заметил Геслер. — Итак, Скрип, встреча через один звон?

— Да. Пока.

Трое солдат почти стразу разошлись: Геслер и Буян направились к югу, что должно было привести их на другой берег реки через ближайший мост, а Скрипач двинулся на запад, в сердце Центрального района.

Безумные крики со стороны Главных Доков у набережной звучали теперь за его спиной. Но вроде бы приближались.

"Чума. Умница Кенеб. Интересно, насколько хватит такой уловки?"

Он достиг весьма знакомых мест — края парка "Вороний Холм" — и по душе пробежал поток удовлетворения.

"Эге, я дома. Вообразить только! Дома".

Впереди, шагах в десяти, маленькая витрина, просто дверь под скособоченным навесом, на котором качается потемневший оловянный диск с вытравленным знаком. Горящая мышь. Скрипач встал и постучал в дверь. Она оказалась гораздо крепче, чем выглядела с виду. Сапер постучал еще и расслышал скрип вынимаемого засова. Дверь с треском приоткрылась. В щели показался слезящийся глаз, глянул на гостя — и пропал.

Хозяин потянул створку, и дверь распахнулась.

Скрипач прошел внутрь. Комната и ступени наверх. Хозяин был уже на полпути; он хромал, подволакивая негнущуюся ногу, а иссиня-черная сорочка волочилась следом, словно мантия императора. Лампа в руке болталась взад и вперед, отбрасывая сумятицу теней. Сержант пошел следом.

Магазин на втором этаже был переполнен. Словно это добыча грабителей после сотни битв, из сотни разоренных городов. Оружие, доспехи, каменья, гобелены, штуки тонкого шелка, штандарты погибших армий, статуи неизвестных героев, королей и королев, богов и богинь, чертей и духов. Скрипач оглядывался. Тем временем старик зажег еще две лампы.

— Хорошо поживаешь, Так.

— А ты все спустил?

Сержант моргнул. — Уж извини.

Так обошел лакированный стол и осторожно уселся в плюшевое кресло (оно вполне могло быть троном одного из квонских корольков). — Скрипач, ты безответственный ублюдок. Знаешь же, я делаю только один за раз. Не для продажи. Да, я держу свои обещания. Работаю с душой, каждый раз, но любовь к работе желудок не наполняет, жен и щенков, что так похожи на меня, не кормит. — Глазки его блестели, как похоронные монетки. — Так где он?

Скрипач скривился. — Под И'Гатаном.

— И'Гатан. Лучше он, чем ты.

— Я в этом уверен.

— Теперь смотришь на мир иначе?

— Слушай, Так, я больше не рекрут с вытаращенными зенками. Прекрати болтать так, будто я твой подмастерье, а ты чертов мастер.

Старик вздернул кустистые брои: — Ну, Скрипач, я даже не думал. Просто у тебя в тупой черепушке прошлое всколыхнулось. Старые привычки, все такое. Я сказал что сказал. Лучше он, чем ты. Кстати, тебе сколько?

— Да ладно, — пробормотал сержант, подтаскивая к себе стул и плюхаясь на него. — Я же сказал, ты хорошо поживаешь, Так. Расскажи, как бедро?

— Я старался не лечить. Хромота вызывает сочувствие, спору нет. Что еще лучше, я помалкиваю, и все решили, будто я ветеран войны. Покупатели не скупятся. Потом, мои домашние… Жены счастливы, когда знают — я не могу их поймать.

— Жены. Как ты вообще согласился?

— Гм, если четыре женщины сходятся и решают женить тебя на себе, возражать трудно, а? Дело не в моем мужественном виде, и даже не в детородном стручке промеж ног. Дело было в новой лавке и таинственных денежках, что помогли мне подняться. Дом в Центральном районе! Думаешь, я единственный в Мышатнике разорился?

— Все хорошо, что делает счастливым. Ты стараешься хромать. И стараешься держать слово. Ну?

Так улыбнулся и сунул руку под стол, открывая запоры. Скрипач услышал, как скрипит потайной ящик. Старик отодвинул свой трон, вытянул большой ящик, осторожно извлек из него замотанный в кожу предмет. Поставив на стол, стянул обмотку. — Некоторые улучшения, — промурлыкал он. — БОльшая дальнобойность.

Устремив взор на необычного вида самострел, Скрипач спросил: — Насколько бОльшая?

— Полагаю, увеличена на пятьдесят шагов. Хотя не пробовал. Но погляди на ребра: десять стальных полосок, соединенные вместе. Та, что внутри, самая упругая, дальше — меньше и так далее. Тетива из четырехсот жил, скрученных в двадцать жгутов, обмотанных кожей бхедрина и смоченных маслом дхенраби. В твоем старом было вдвое меньше жил. Теперь смотри на зарядник. У меня есть только имитация долбашек, жульков и горелок, но сделаны точно по весу настоящих…

— Жульки и горелки?

Старик оживленно кивнул: — Я подумал, почему только долбашки? Потому что они то, что надо и зарядник мы под них делали? Имитации натолкнули меня на мысль. — Он снова влез в ящик и достал глиняную гренаду размером с долбашку. — Я изготовил зарядник под такой вот размер, и в него уместилось пять жульков или три горелки. Моранты всегда были аккуратны с размерами. — С этими словами он взял глиняный снаряд и начал поворачивать верх и низ в разные стороны, пока не послышался треск и полая капсула не открылась. — Вот они, улучшения. Можно заряжать что хочешь, даже не сменяя зарядник на самостреле. У меня готово десять штук. Пустые, они легкие и удобные. Ты не полетишь во врата Худа, если случайно уронишь мешок.

— Так, ты гений.

— Скажи мне то, чего я не знаю.

— И сколько ты запросишь?

Старик нахмурился: — Не будь идиотом, Скрипач. Ты спас мне жизнь, ты и Даджек вытащили меня из Мышатника всего-то со сломанным бедром. Ты дал мне денег…

— Так, мы хотели, чтобы ты делал арбалеты, как и твой предшественник. Старик был мертв, а ты еще нет…

— Какая разница. Назови это пожизненной гарантией.

Скрипач покачал головой, залез в карман и достал настоящую долбашку. — Посмотрим, как подходит.

Глаза Така блеснули. — О да, давай! Подними арбалет, проверь баланс. Видишь упор для плеча, вот он? Предназначен для облегчения веса и точного прицеливания. Руки не устанут, сколько не целься. — Он встал. — Я скоро вернусь.

Скрипач рассеянно кивнул. Он уже положил долбашку в зарядник и вдавил эту открытую корзиночку вниз, что привело к подъему зубчатого рычажка спереди, предназначенного удерживать заряд от выпадения, когда оружие будет опущено. Рычаг был, в свою очередь, соединен со спусковым крючком, позволяющим вовремя опустить рычаг, не создавая помехи выходу снаряда. — Ого, — шептал сапер, — ты действительно умен, Так. Этот арбалет не нуждается в стреле, заряд сам вылетает.

Старик рылся в сундуках кладовки.

— Так скажи мне, — крикнул Скрипач, — сколько ты таких сделал?

— Его. Это единственный.

— Точно. Так где остальные?

— В ящике у тебя над головой.

Скрипач поднял голову и заметил длинный ящик, установленный на двух балках потолка. — И сколько там?

— Четыре.

— Таких же?

— Более или менее.

— А еще?

— Много. Если потеряете эти пять.

— Я хочу взять те четыре, Так. Сколько заплатить…

— Бери, и не надо о деньгах. Бери и уничтожай типов, что тебе не нравятся. — Старый мастер выпрямил спину и пришел назад, к столу.

В руках он держал нечто, заставившее Скрипача вытаращить глаза. — О боги, Так…

— Нашел много лет назад. Хотел оставить себе. Да, ведь случается всякое. Стоила мне четырех медных полумесяцев.

Так передал скрипку в руки сержанта.

— Да тебя ограбили. Самый уродливый кусок мусора, какой я видел…

— И что? Ты никогда не играл на клятой безделушке!

— Точно подмечено. Беру.

— Две тысячи золотых.

— Возьми двенадцать бриллиантов.

— И сколько они стоят?

— Может, все четыре тысячи.

— Ладно, тогда за скрипку шесть. Хочешь купить и смычок?

— Почему нет?

— Еще две тысячи. Видишь конский волос? Белый! Я знал этого коня. Он тянул тележки с мусором из храма самого Худа. Потом, в один прекрасный день, у возчика лопнуло сердце и он упал под копыта своего коня. Конь запаниковал и понес, упал прямо через ограду Четвертого моста…

— Стой! В то большое свинцовое окно? На Четвертом мосту?

— Да, под которым была казарма рекрутов…

— Точно! Старый храм…

— И ты не поверишь, кто стоял там над полудюжиной рекрутов с расквашенными носами, когда безумный конь ворвался в комнату…

— Бравый Зуб!

Так кивнул: — А он повернулся вот эдак, бросил взгляд и врезал кулачищем животине промеж глаз. Конь упал как подкошенный. Увы, на ноги одному бедолаге. Сломал подчистую. Парень в крик, а Бравый Зуб снова повернулся и говорит чинуше — тот и глаза выкатил — ну, я слышал все в подробностях от одного из рекрутов — и говорит: "Эти жалкие дырокрысы возвращаются в Ашокский полк. Проследи, чтобы у них бурдюки не протекали". Потом смотрит на вопящего переломанного рекрута и говорит: "Теперь тебя звать Хром. Да, не особо изобретательно, но мне нравится. Ты не слышишь смех Худа? Ну, а я слышу". Вот от какого коняги эти волосы.

— Две тысячи за смычок?

— Если прибавить историю — это удачная сделка.

— Заметано. Ящик оставь — он мне не нравится. Взвалю их на плечо, и все дела…

— Они без тетивы.

— Давай натянем. У тебя есть еще жилы?

— Три на каждый. Возьмешь пустые гренады?

— Обязательно. В моем мешке есть горелки и жульки, давай зарядим, проверим вес и так далее. Но быстро.

— Скрипач, ты знаешь, что на улицах неладно? Особенно этой ночью. Вонь как в старом Мышатнике.

— Знаю. Вот почему не хочу выходить, пока долбашки не вставлю.

— Рад, что ты не викан.

— Первый противник виканов, который мне попадется, отведает на завтрак собственные яйца. Скажи, Бравый Зуб все живет в старом доме, в Нижнем районе? Подле башни Обо?

— Точно.

* * *

Хеллиан тащила Банашара по извилистой улице — по крайней мере, их путь был извилистым, так как они сторонились грязных домов. И говорила: — Точняк, ты думал, что смылся. Никаких шансов. Нет, ты имеешь дело с сержантом Хеллиан! Думал, я не выслежу тебя через проклятые полмира? Чертов дурак…

— Это ты дура. Проклятые полмира? Я пошел прямо на пристань и отплыл в Малаз.

— И ты думаешь меня обдурить? Забудь. Да, след был холодный, да не совсем. И я тебя взяла, подозреваемый. И доставлю на допрос.

Улочка вывела их на улицу более широкую. Слева показался мост. Хеллиан ухмыльнулась, направляя пленника туда.

— Я сразу же все сказал, сержант! — бросил Банашар. — Я ни при чем — та же резня произошла в каждом клятом храме Д'рек, причем в одно и то же время. Ты не понимаешь. Я должен попасть в Замок Обманщика. Я должен увидеть Верховного Мага Империи…

— Этого змея! Заговор, я так и знала! Ну, с ними мы позже разберемся. Я всегда говорила: каждому серийному убийце — свое время.

— Что за безумие, сержант! Отпусти — я объясню…

— Не надо мне твоих объяснений. У меня есть вопросы, и тебе лучше на них ответить!

— Чем ответить? — скривился он. — Объяснениями?

— Нет. Ответами. Тут большая разница…

— Неужели? И какая?

— Объяснения нужны тем, кто желает врать. Я всегда так говорила, потому как объяснения ничего не объясняют и они смотрят на тебя так, будто все стало четко, хотя все стало совсем наоборот и они знают это и ты знаешь это и они знают это и ты знаешь что они знают тебя и они знают что ты знаешь их и может быть ты и выпьешь их кувшин но кто заплатит по счету? Вот чего хотелось бы знать.

— Ясно. А ответы?

— Ответы это то, что отвечает на вопросы. Когда у тебя нет выбора. Я спрашиваю — ты отвечаешь. Я опять спрашиваю, ты говоришь больше. Затем я ломаю тебе пальцы, потому как мне не нравятся твои ответы, потому что твои ответы ничего не объясняют!

— Ага! Так тебе нужны все-таки объяснения!

— Нет, пока не дашь ответов!

— И какие у тебя вопросы?

— Кто сказал, что у меня вопросы? Я уже знаю, что ты ответишь. Так что смысла в вопросах реально нет.

— Тогда нет и смысла ломать мне пальцы. Сержант, я сдаюсь.

— Хорошая попытка. Не верю.

— О боги…

Хеллиан остановила его и начала озираться. Нахмурилась.

— Где мы?

— Это зависит… Куда ты тащишь меня?

— На корабли.

— Идиотка — мы шли не туда. Тебе нужно было просто повернуться, когда поймала меня…

— Ну, не повернулась, и что теперь? А это что? — Она ткнула пальцем.

Банашар поглядел на расползшуюся темную массу за низкой стенкой, у которой они остановились. Выругался сквозь зубы. — Это Мертвый Дом.

— Какой-то бар?

— Нет. Даже не думай тащить меня внутрь.

— Пить хочу.

— Сержант, у меня идея. Пойдем к Щупу…

— И далеко?

— Прямо впереди…

— Забудь про свою ловушку. — Сержант толкнула пленника. Они двинулись вдоль фасада Мертвого Дома, потом через короткий, окруженный неровными стенами переулок. Затем Хеллиан снова толкнула бывшего жреца влево. — Что это за место?

— Это "Смешинка". Тебе туда не захочется. Там даже крысы вешаются…

— Отлично. Купишь мне выпивку. Потом назад на корабли.

Банашар провел ладонью по черепу. — Как прикажешь. Говорят, тамошний эль варят на воде, текущей из-под Мертвого Дома. И потом хозяин…

— Что хозяин?

— Ходит слух, что он связан со старым Императором. Ты же знаешь, этим местом владел Келланвед.

— Император держал кабак?

Держал, вместе с Танцором. Там еще была служанка по кличке Угрюмая…

Сержант дернула его: — Я задаю вопросы, но не прошу ответов. Особенно такого рода ответов. Молчать!

— Прости.

— Одна выпивка, потом идем к кораблям и ныряем…

— Чего?

— Тише. В гавани никаких топленых пауков?

— Нет, только кровососущие угри. Как тот, что свисает у тебя за ухом. Уже из половины лица кровь высосал. Скажи, у тебя кожа онемела?

Женщина сверкнула глазами: — Не давала разрешения задавать вопросы. Это мое дело. Помни. — Она потрясла головой, и нечто темное застучало по шее. Сержант сорвала тварь. — Фу! — Она поглядела на извивающегося в руке угря, бросила на мостовую и растоптала. Во все стороны брызнула черная слизь. — Видал, Банашар? Создай мне проблемы — так же с тобой будет.

— Думаешь, я вопьюсь тебе в ухо? Сержант, это смехотворно…

Сзади раздалось бормотание, и они повернулись. С Лобной улицы вышло человек тридцать; некоторые несли луки, к спинам других были приторочены канистры с маслом. — Куда это они? — спросила Хеллиан.

— Они думают, на флоте чума, — объяснил бывший жрец. — Полагаю, собираются поджигать транспорты.

— Чума? Никакой там чумы…

— Ты это знаешь и я знаю. У нас другая проблема, — заметил он. Толпа обнаружила их, от нее отделилась дюжина головорезов, зловеще медленно подбираясь к чужакам. — Эти язвы на тебе… их легко принять за знаки чумы.

— Что? О боги, бежим в таверну.

Они рванулись, проталкиваясь в двери.

Внутри чернильная тьма, ослабляемая лишь парой сальных свечей на почерневших столах. Единственный посетитель сидит у дальней стены. Потолок низкий, пол завален всяческим мусором. Спертый воздух напомнил Хеллиан о нестиранных носках.

Справа показался хозяин — тощий как жердь дальхонезец неопределенного возраста и с глазами, смотрящими в разные стороны (причем ни один глаз не смотрел прямо на Банашара и Хеллиан). Он сладко улыбнулся, потирая руки: — Ах, долгожданное свидание! Идемте, у меня есть свободный стол! Специально для вас берег!

— Закрой мерзкую пасть или я сама зашью, — рявкнула Хеллиан. — Просто проведи к клятому столу и неси кувшин того, что не польется обратно через ноздри.

Закивав головой, мужчина подскочил к столу; далеко не с первого раза ухватившись за спинки стульев, он попытался их отодвинуть. Грязь на полу не позволила.

Банашар начал было садиться, но вздрогнул: — Боги, что за свеча…

— О да! — радостно заявил дальхонезец. — Немногие выжившие свечные ведьмы весьма заботятся о "Смешинке". Рассказать мою историю?

Снаружи раздались резкие голоса. Хозяин заморгал. — Незваные гости. Один момент, я их прогоню.

Хеллиан наконец разжала руку, отпуская бывшего жреца, и плюхнулась на стул. — Даже не пытайся. Я не в настроении.

Хозяин подошел к двери и открыл ее. Пара реплик, затем новые угрозы.

Хеллиан заметила, что Банашар смотрит ей за спину — ему достался стул с хорошим обозрением входа. Вдруг он вскочил, широко раскрыв глаза. Толпа разразилась паническими воплями, послышался топот ног.

Скривившись, Хеллиан повернулась на стуле.

Трактирщик куда-то исчез. На его месте стоял демон, такой здоровенный, что заполнил весь дверной проем. В ручищах чудища извивался человек; сержант увидела, как демон оторвал вопящую голову, высунулся из двери и кинул голову вслед убегающим горожанам. Затем туда же полетело обезглавленное тело.

Демон пошел странными пятнами, в таверну хлынул поток сладко и пряно пахнущего воздуха. Тварь пропала, на ее месте, вытирая руки о грязный фартук, стоял дальхонезец. Он повернулся и вошел в зал, снова растянув в улыбке рот под перекошенными глазами: — Да — да, кувшин лучшего эля. Уже несу!

Хеллиан осела на стул. Взор ее метался между хозяином и единственным гостем. Женщина у стены. Шлюха. Сержант хмыкнула и сказала: — Ты тут много зарабатываешь?

Та фыркнула, бросив: — А тебе что?

— Тихо вы обе! — полузадушенным голосом пробормотал Банашар. — Это был демон — Кенрилл" ах!

— Он не такой уж злой, — заметила шлюха, — когда поближе познакомишься.

Из-за стойки бара послышались треск разбитого горшка и ругательства.

* * *

Толпа начала возвращаться на Центральную набережную — сперва отдельными группами, потом целыми бандами. У людей появилось больше оружия, в том числе луки. Запылали факелы, уверенные голоса раздавали приказы.

Прижавшийся к фальшборту на носу "Силанды" — она стояла как раз за шлюпкой, на которой приплыли Алые Клинки — Корик некоторое время следил за творящимся на берегу, затем пошел на среднюю палубу.

— Сержант Бальзам.

— Что?

— Скоро у нас возникнут проблемы.

— Типично, — нервно вскочил на ноги Бальзам. — Скрип пропадает. Геслер пропадает. Остался только я и без свистка. Что делать? Мертвяк, иди внутрь, поговори с кулаком Кенебом. Пусть скажет, чего от нас ждут.

Капрал пожал плечами и направился к трапу.

Тарр надевал панцирь. — Сержант, у нас внизу припасы Скрипа…

— Худовы яйца, ты прав! Каракатица, иди вниз. Горелки и жульки, все, что сможешь унести. Горлорез! Ты что там забыл?

— Я подумываю проникнуть в толпу, — сказал солдат (он уже перекинул одну ногу через борт, собираясь прыгнуть в темную воду). — Тут все не так, не так ли? Там вожаки Когтя — ты знаешь, как я люблю резать эту сволочь. Я смогу устроить замешательство, хотя уже и так всё…

— Идиот, тебя порвут в клочки. Нет, оставайся. Нас и так слишком мало.

Корик присел рядом с Тарром и Улыбой. — Скрипач не зря ушел, так?

— Расслабься, — сказал Тарр. — Если нужно, я и пехота Геслера удержим пристань.

— Ты прямо-таки напрашиваешься! — обвиняюще бросила Улыба.

— Почему бы нет? Разве виканы заслужили такую ненависть? Толпа жаждет Четырнадцатой армии — зачем ее разочаровывать?

— Потому что нам приказано оставаться на борту.

— Легче удерживать пристань, чем позволить ублюдкам прыгать на борт.

— Едва они увидят головы, — предсказал Корик, — как начнут прыгать обратно.

— Корик, мне не терпится в бой.

— Отлично, Тарр. Давай готовься. Я, Улыба и Каракатица будем за твоей спиной, с парой дюжин жульков.

К ним подошел Корабб Бхалан Зену'алас. Он взял круглый щит. — Я стану сбоку, капрал Тарр. Я нашел саблю, а с саблей я хорошо управляюсь.

— Рад такой компании, — отвечал Тарр. И глянул туда, где Острячка, Курнос, Поденка и Уру Хела помогали друг дружке надеть панцири: — Первая линия — шесть человек. Пусть попробуют пройти мимо.

Каракатица вернулся с ящиком.

— Раздай их, сапер, — приказал Бальзам. — Потом выходим и зовем толпу в гости.

Корик проверил самострел, шлепнул Тарра по плечу: — Давайте, пойдем поглядим. Я тоже в настроении убить кого ни попадя.

Капрал сплюнул на сторону. — Разве не все мы?

Глава 23

Встали Близнецы на башне

А внизу пошла резня

Кости падали, стуча,

К их полному восторгу.

Но внезапно изменилась

Презабавная игра

В смертных, что цедили кровь

И во тьме кричали —

Поднялась иная буря,

Ветер планы разметал

Силы, коих не понять,

Сыграли Близнецами.

Луна Убийц,

Ватан Урот

Завидев впереди Крепостной Путь — ступени к замку Обманщика — Калам Мекхар снова оглянулся. Толпа осторожно смыкалась, двигаясь как будто бы назад, к гавани. Кто стоит за всем этим? Каковы причины?

Четырнадцатую не заманить на бойню. Нет, реальный результат будет совсем иным: сотни горожан погибнут, прежде чем остальные дрогнут и сбегут. На пристанях осталась лишь горстка морских пехотинцев, но Калам точно знал, что морантских припасов у них достаточно. Да еще Быстрый Бен…

"Только не надорвись, дружище. Похоже…" Ассасин пошарил под плащом, удостоверяясь, что не потерял данный ему Верховным магом желудь. "Заткнуть плотину пальцем…" Когда потребуется, он призовет Бена. "Похоже…"

Адъюнкт без колебаний взошла на ступени Крепостного Пути. Остальные двинулись следом.

Их ожидает долгий и утомительный подъем, пролет за пролетом. Каждая ступень впитала немало пролитой крови. У Калама не осталось приятных воспоминаний об этой лестнице. "Она наверху, так что кровь течет и течет вниз". Сейчас они на уровне Верхних Имений, дорогу затянули клочья пропитанного дымом тумана. Стенку слева покрывает роса, как будто сама скала начала потеть.

По городу внизу носились люди с факелами. То тут, то там звучали рога Городской Стражи; одно из зданий вдруг запылало, повалил черный дым, зловеще подсвеченный снизу. До них донеслись ослабленные расстоянием крики.

Группа двигалась молча и без остановок. Только тихий лязг и хруст доспехов, топот сапог, все более тяжелое дыхание. Мутная луна показалась, бросив болезненный свет на город, на бухту, явив Старый Дозорный остров на краю гавани, серебристые тростники острова Грязи, а на юге, напротив устья Краснопещерной реки, остров Змеи с руинами давно брошенного храма Д'рек. Чистые воды по эту сторону острова Грязи были заполнены транспортными кораблями, а эскорт Нока стоял между флотом и четырьмя дромонами Императрицы Лейсин (пришвартованными у Имперских Доков, напротив самого Замка).

Мир вдруг показался взору Калама маленьким, плоским — набором изящных детских игрушек. Если бы не масса факелов, сходящихся к Центральной набережной, не мечущиеся по улицам и переулкам фигурки людей, не отдаленные вопли захваченного судорогами города — картина показалась бы ему вполне живописной.

Не видит ли он предсмертные конвульсии Малазанской Империи? На том острове, где родилась она, будет объявлено о ее падении; эта ночь узрит водоворот хаотического, бессмысленного насилия. "Адъюнкт сокрушила мятеж Семи Городов. Возвращение должно было стать триумфом. Лейсин, что ты творишь? Дикий зверь сорвался с твоего поводка?"

Он знал, как тонка вуаль цивилизованности. Как легко ее сбросить… а подстрекать к этому еще легче. В мире достаточно негодяев — негодяй может носить и одеяния аристократа, и рясу жреца, и мантию ученого — и все они жаждут хаоса и открывающихся в нем возможностей. Возможностей безумного произвола, высвобождения ненависти, убийства и насилия. Им подойдет любое оправдание. Да никаких оправданий и не нужно!

Адъюнкт неутомимо шагала вперед, словно взбираясь на строительные леса. Похоже, она смирилась с приговором судьбы. Правильно ли он понимает ее? Калам сомневался.

Но близится момент — он страшно близок — когда ассасину придется решиться.

Он надеялся. Он молился. Молился, чтобы в этот момент выбор стал очевидным и даже неизбежным. Однако в душе затаилось подозрение, что выбор окажется более суровым, чем он смеет воображать.

"Я выберу жизнь — или смерть?"

Он посмотрел направо, на четыре корабля внизу.

"Она привезла кучу народа, не так ли?"

* * *

На середине пути до "Вороньего Холма" Бутыл встал у некоей двери; сердце его стучало, пот тек по лицу. По всем улицам текла магия. Мокра. Исказить рассудки доверчивых и беззаботных, наполнить черепа жаждой насилия. Те немногие, что шли против потока, становились долгожданными жертвами. Ему самому пришлось сделать изрядный крюк на пути к заветной двери, пробираться узкими, кривыми переулками, выходить на северный берег реки, брести по лодыжки в грязи среди туч кусачих насекомых. Но наконец путь окончен.

Он вытащил нож и, страшась поднимать шум, поскреб по створке дверей. Улица позади была сейчас пустой, но он слышал отзвуки поднявшегося бунта: треск дерева, визг умирающей лошади… повсюду лаяли собаки, как будто в них пробудились древние воспоминания.

Он поскреб еще. Дверь внезапно распахнулась. На него бесстрастно уставилась высокая седовласая женщина.

— Агайла, — сказал Бутыл. — Мой дядя женат на сестре мужа вашей тети. Мы близкая родня!

Женщина шагнула назад: — Заходи. Или ты так глуп, что хочешь быть порванным на куски?

— Я Бутыл, — продолжил он, следуя за ней в аптечную лавку, пропитанную ароматами трав. — Это не настоящее имя, но…

— Ох, да ладно тебе. Какие грязные сапоги. Откуда ты пришел, почему решил посетить Малаз именно в эту самую ночь? Чайку?

Бутыл заморгал и кивнул. — Я из Четырнадцатой Армии, Агайла…

— Ну, разве это не глупо?

— Простите?

— Дорогой малыш, нужно было прятаться на кораблях, как другие.

— Я не мог. То есть меня послала Адъюнкт…

Женщина обернулась: — Ко мне? И зачем бы?

— Нет, не так. Найти вас — моя идея. Я разыскиваю кое-кого. Это важно — мне нужна помощь.

Она опять стояла спиной, разливая травяной настой в две чашки. — Бери чаёк, Бутыл.

Едва он сделал шаг, Агайла развернулась, схватила его за края плаща и вытрясла куклу. Быстро осмотрела ее, скривилась и подняла фигурку к лицу Бутыла: — А это что такое? Ты хоть понимаешь, с чем играешься, малыш?

— Малыш? Погодите…

— Этого человека нужно найти?

— Ну… да…

— Ты мне не оставляешь шансов, так?

— Извините?

Она снова запихнула куклу ему в карман и в очередной раз отвернулась. — Пей чай. Потом потолкуем.

— Вы поможете мне?

— Спасти мир? Разумеется, да.

"Спасти мир? Адъюнкт, об этом вы умолчали".

* * *

Корик размял плечи, чтобы приспособиться к тяжести плотной кольчуги. Длинный меч и щит лежали на камне, в руках он держал арбалет. В трех шагах слева встала Улыба с жульком в руке; белые зубы матово поблескивали в тусклом свете луны. Справа был Каракатица, склонившийся над набором сложенных на дождевик припасов, среди которых виднелась и долбашка.

— Постой, Карак, — сказал Корик, заметив большую гренаду. — Отправь-ка долбашку назад. Или ты решил взорвать всех нас, не упоминая о "Силанде" и "Пенном Волке"?

Сапер скосил на него глаза: — Если она захватит сотню гадов, я буду счастлив. Не обращай внимания — она на крайний случай. Ты уж верно будешь к тому времени на земле.

— Может, еще живым…

— Приятель, постарайся умереть вовремя. То, что захочет с тобой сделать толпа, тебе не понравится…

Скрививший губы Корик снова поглядел на надвигавшуюся толпу. В двадцати шагах, кипит, изрыгает угрозы и злобные выкрики. Много серьезного оружия. Городская Стража исчезла; казалось, единственное, что удерживает дураков на месте — строй плотно сомкнувших щиты солдат. Тарр, Корабб, Уру Хела, Поденка, Курнос и Острячка. Через промежуток иногда летели камни и обломки кирпичей, и тогда щиты почти лениво поднимались, отражая их.

На краях толпы кто-то готовил горящие стрелы.

"Они решили сначала поджечь корабли. Это нехорошо". Он не думал, что "Силанда" загорится, ведь Геслер кое о чем ему рассказал. Но "Пенный Волк" — иное дело. Он оглянулся на капрала Мертвяка, вставшего на сходнях. К тому присоединился кулак Кенеб.

— Сержант Бальзам.

— Слушаю, Кулак.

Кенеб огляделся. — Где Геслер и Скрипач?

— На разведке, сэр.

— На разведке. Так вы за них?

— Стрелы, сэр…

— Дестриант Ран'Турвиан уверяет, что стоящие на якоре суда будут в безопасности. Транспорты — другое дело. Мы передали на ближайшие, чтобы они выходили за пределы выстрела. Это значит, сержант, что вы и ваши солдаты остались сами по себе. Единственная помощь — баллиста "Пенного Волка".

— Понятно, сэр. — Бальзам глядел как-то неуверенно. — Когда начнется осада?

— Простите?

Мертвяк кашлянул и сказал: — Не обращайте внимания, сэр. Как только начнется, он будет в порядке. Кулак, вы сказали, стрелы не подожгут корабли. Когда они это поймут, начнут стрелять в нас.

Кенеб кивнул и поглядел на Каракатицу: — Сапер, приказываю уничтожить стрелков на флангах. Не ждите, пока они ударят. Жульками, если долетят.

Каракатица распрямил спину. — Легко, сэр. Гвалт, Лоб, подойдите и возьмите по паре жульков — не долбашку, Гвалт! Идиот! Вон те маленькие круглые. Два, черт тебя, не больше. Нужно будет еще — вернетесь…

— Может хоть три….

— Нет! Подумай, Лоб. Сколько у тебя рук? Куда ты денешь третий — за щеку? Два, и не уроните — иначе взлетит вся пристань и мы с ней. — Он повернул голову. — Кулак, ударить прямо сейчас?

— Думаю, да. При удаче остальные разбегутся.

Полетели горящие стрелы, отыскивая паруса "Пенного Волка". Однако пылающие дуги исчезали, не достигнув цели.

— Хитро! — крякнул Корик. — Карак, давай действуй. Следующий залп пойдет в нашу сторону. Спорить готов.

Карак пошел направо, Лоб с Гвалтом налево; все трое подняли глиняные гренады. Прозвучал приказ.

Сотрясение земли, треск, как от разбитого камня… вверх взлетели вопящие, извивающиеся тела…

Основная толпа рванулась вперед, издавая утробный рев.

— ДЕРЬМО! — крикнул кто-то из панцирников.

Улыба швырнула свой жулек в середину атакующего вала.

Еще один взрыв, на этот раз в десятке шагов от стены щитов. Солдаты инстинктивно попятились, поднимая щиты и пригибая головы. Крики. Падающие тела, кровь и куски мяса; упавшие мешали бежать задним рядам толпы, и середина атакующей массы смешалась. Сзади всё ещё напирали.

Корик сдвинулся вправо: он расслышал, как суровый, уверенный голос отдает приказы — явно малазанский офицер! — и решил достать ублюдка.

Баллиста на носу "Пенного Волка" содрогнулась, громадная стрела пролетела над головами, ударившись в середину толпы. Снова брызнула кровь. Снаряд, предназначенный пробивать прочные корпуса кораблей, без всякого труда пронзил сразу несколько тел.

В сторону солдат пронеслось несколько стрел — и тут толпа накрыла строй.

Недисциплинированная масса, убежденная, что все решит натиск и количество бросившихся на стену щитов тел, оказалась не готова к слаженному ответу тяжелой пехоты. Щиты ударили им в лица, рванулись вперед лезвия мечей.

Один из солдат — Корабб Бхилан Зену'алас — был непривычен к сражению в малазанской стене щитов; Корик заметил, что Улыба становился позади воина, который начал размахивать саблей. Напротив него оказался здоровенный мужчина, орудовавший двумя тесаками (одним он рубил, другим колол). Корабб был вынужден уйти в глухую защиту, заслоняясь и щитом, и саблей — а Улыба, скользнув в просвет, бросила нож в горло его противнику. Тот склонился; Корабб прыгнул вперед, с хрустом разрубив беззащитную голову.

— Закрой просвет! — крикнула Улыба, толкая Корабба.

Корик краем глаза заметил некую фигуру на краю толпы — "Это не командир… боги, это маг, и он открывает садок!" — и поднял арбалет, спустил крючок.

Стрела заставила противника закувыркаться.

Еще три жулька разорвались в гуще наседающий массы. Атака захлебнулась; стена щитов двинулась — шаг, второй — замелькали мечи, приканчивая раненых. Люди начали разбегаться. Корик увидел на расстоянии кого-то, выкрикивающего команды, говорящего, где собираться для нового натиска. Сейчас его мало кто слушал.

"Первая атака отбита".

По всей платформе причала валялись десятки тел, кровь сочилась на мостовую, воздух заполнили стоны и жалобные крики.

"Боги подлые! Мы же своих бьем…"

* * *

На палубе "Пенного Волка" Кенеб повернулся к капитану Рюнагу. Он с большим усилием сдерживал ярость. — Капитан, в толпе были солдаты. Без формы.

Рюнаг побледнел: — Кулак, я ничего об этом не знаю.

— Какой смысл? Четырнадцатую им не разбить.

— Я… я не знаю. Это все виканы. Они хотят их. Погром начался, и нет способа его остановить. Карательная экспедиция выслана, армия движется на Виканские равнины…

— Армия? Что за армия?

— Ну, просто сброд… но их десять тысяч, есть там и опытные солдаты…

— Императрица разрешила? Да ладно. — Кенеб снова оглядел город. Ублюдки перегруппировались. — Ладно, — повторил он. — Придется мне забыть о приказе Адъюнкта. Я высажу всю армию…

— Кулак, вы не имеете…

Кенеб подпрыгнул. — Только что ты настаивал на этом!

— Чума, Кулак! Вы вызовете опустошение…

— И что? В подобных обстоятельствах лучше наступать. И если Императрица не спрятала в городе еще одну треклятую армию, Четырнадцатая сумеет положить конец бунту. Видят боги, к этому мы уже привыкли. Признаюсь, такая мысль греет мне душу.

— Кулак…

— Вон с корабля, капитан. Немедленно.

Тот вытаращился: — Вы угрожаете мне?

— Угрожаю? Колтейна распяли на кресте около Арена. Вся армия Пормкваля отсиживалась за стенами. Капитан, у меня большое искушение приколотить тебя подобным же образом, прямо здесь и сейчас. Дар неверующим, свидетельство, что не все забыли истину. Я сделаю еще три вдоха, и если ты…

Капитан уже смылся.

* * *

На глазах Корика капитан сбежал по трапу, миновал строй панцирной пехоты. Казалось, он спешит соединиться с толпой, кипевшей в начале ближайшей улицы.

Если бы Корик привык долго думать, он обнаружил бы в голове целый клубок темных мыслей — и каждая с нетерпением выкрикивала бы подходящие оправдания. Но он не раздумывал. Нужно сказать, оправдания ему не требовались.

Корик поднял арбалет.

Выпустил стрелу.

Она ударила капитану между лопаток, отчего он споткнулся и закувыркался, раскинув руки.

Тарр и остальные молча смотрели на сетийца. Шлемы скрыли выражение их лиц.

Улыба удивленно хохотнула.

По сходням застучали сапоги, Кенеб сурово крикнул: — Кто это сделал?

Корик повернулся к нему лицом: — Я, сэр.

— Солдат, ты только что убил офицера Дворцовой Гвардии.

— Так точно, сэр.

Тарр сказал: — Они собираются к новому броску! Похоже, Корик, ты их взбесил.

— Рад стараться, — прорычал полукровка, начиная перезаряжать самострел. Он ждал, когда же Кенеб откроет рот, отдавая Бальзаму приказ его арестовать.

Однако кулак промолчал, отвернулся и взошел на борт "Пенного Волка".

Улыба прошипела: — Погоди, Корик. Вот Скрип узнает…

— Скрип? — вопросил сержант Бальзам. — Как насчет Адъюнкта? Ты сам себе веревку на шею накрутил.

— Будь что будет. Лично я сделал бы это снова. Уроды хотели, чтобы мы выдали своих виканов.

* * *

Онемевший Кенеб взошел на палубу."…чтобы мы выдали своих виканов". Солдаты и матросы взирали на него. Дестриант Ран'Турвиан показался из каюты.

— Кулак Кенеб, неудачная ночь, не так ли?

Кенеб моргнул. — Дестриант?

— Налицо полный распад дисциплины…

— Простите, — бросил Кенеб, — вы явно не поняли. Недавно Адъюнкт объявила о рождении Охотников за Костями. Что она увидела в нас? Я едва ли чувствовал, смутно воображал. Но теперь… — Он потряс головой. — Три взвода на причале держатся, и почему?

— Кулак, они отвечают на угрозу нападения.

— Мы могли бы поднять паруса. Однако остаемся у причала. Мы стоим, готовые разбить носы всем, кто сунется. Дестриант, сегодня по городу, словно бог, разгуливает Измена. — Он прошел на нос. — Баллиста готова?

Один из команды заряжающих кивнул: — Так точно, сэр.

— Хорошо. Они наступают, и быстро.

Дестриант встал рядом с Кенебом. — Кулак, я не понимаю.

Кенеб отвел взгляд от сотен людей, напирающих на солдат. — А я понимаю. Я видел. Мы держим причал, и ни один чертов солдат слова против не скажет! Почему? — Он ударил кулаком по фальшборту. — Потому что мы ждем. Ждем Адъюнкта. Дестриант, теперь мы её. Её, и пусть провалится вся клятая империя!

Глаза собеседника широко раскрылись — он удивился вспышке гнева кулака. Затем воин кивнул и тихо улыбнулся. — Как скажете, Кулак. Как скажете.

* * *

Последняя дверь по коридору самого верхнего этажа. Как типично. Лезвие тихо скользнуло между рамой и дверью, поднялась задвижка. Осторожный толчок заставил дверь открыться. Петли почти не заскрипели.

Скрипач вошел и огляделся в полумраке.

Звериный храп и фырканье со стороны лежака, в спертом воздухе вонь несвежего пива.

Двигаясь очень медленно, Скрипач опустил у порога свою коллекцию арбалетов (на что ушло почти тридцать ударов сердца). Спящий все же несколько раз прерывал тяжкое сопение.

Избавившись от груза, сапер подкрался поближе, затаив дыхание, и наконец склонился над встрепанной головой жертвы.

И начал едва слышно бормотать: — Мы духи… мы вернулись… мы тебя не оставим в покое, ни на миг не оставим… о да, дорогой Бравый Зуб, это я… Скрипач, мертвый, но беспокойный… я дух, вернулся, чтобы травить тебя до…

Кулак возник из ниоткуда, с солидным чваканьем врезался Скрипачу под дых. Воздух покинул легкие. Сержант упал на пол, скорчился от мучительной боли.

Бравый Зуб встал. — Не смешно, Скрипач. А вот как ты свернулся, стало смешно.

Заткни пасть, — выдавил сапер. — Найди мне стул.

Старший сержант помог ему встать. Шатаясь, Скрипач осторожно выпрямил спину; каждое движение сопровождалось шипением сквозь зубы и морганием.

— Ты живой?

Скрипач сумел кивнуть. — Да ладно, я заслужил…

— Этот точно, — согласился Бравый Зуб.

Они вгляделись друг в друга сквозь сумрак, потом обнялись. Молча.

Миг спустя дверь распахнулась. Они оглянулись, увидев Геслера и Буяна. Один моряк тащил три каравая, второй — две бутылки вина.

— Дыханье Худа! — хохотнул Бравый Зуб. — Все старые мерзавцы в сборе!

Геслер и Буян поставили подношения на стол; Скрипач осматривал скрипку, сняв ее со спины. Повреждения только старые, с радостью заметил он. Вытащил смычок, осмотрелся (Бравый Зуб как раз зажег фонарь) и сел на стул.

Трое друзей пялились на него.

— Понимаю. Бравый Зуб, ты вспомнил, как я играл в последний раз…

— Это был не последний раз?!

— Точно. С тех пор многие погибли. Друзья. Люди, которых мы полюбили. Их отсутствие — как раны в наших сердцах. — Он тяжело вздохнул. — Это так долго копилось внутри… Так что, старинные мои друзья, вспоминайте имена.

Бравый Зуб сел на койку и навал чесать подбородок. — Запоминай новое. Солдат, которого я послал на задание этой ночью. Он погиб. Звали его Гентур. Его приятель Ябеда был при смерти — но, похоже, сама Госпожа Удачи ему улыбается. Мы нашли парня вовремя и успели помочь.

Скрипач кивнул: — Гентур. Хорошо. Геслер, ты?

— Кульп. Боден. Думаю, также и Фелисин Паран — она вовсе удачи не изведала. Если дела шли хорошо (а было это слишком редко), она не знала, что говорить и что думать. — Он пожал плечами. — Разрушь человека изнутри, и он станет рушить все снаружи. Да, помянем и ее. — Он задумался. — Пелла, Правд.

— И Колтейн, — сказал Буян. — И Дюкер, и вся Седьмая.

Скрипач начал настраивать инструмент. — Хорошие имена, одно к одному. Добавлю еще. Вискиджек. Еж. Ходунок. И еще… не имя — дела не так плохи… пока… — Он морщился. — Звучит слишком грубо, и никакая канифоль не поможет. А, пустяки. Траур в голове просится наружу…

— Так грустно, Скрип?

— Не совсем. Вы обо мне не раз вспомните — я буду шептать, показывать, что знаю, как вы живете и что чувствуете. Садитесь же — наполни чаши доверху, Геслер — мне нужно приноровиться.

Он начал играть.

* * *

Тяжелые двери в конце Крепостного Пути открывались со скрипом; на пороге показалась объемистая, горбатая фигура в плаще с капюшоном. Адъюнкт ступила на порог, и человек отошел в сторону. За Таворой в привратницкую ступили Т'амбер и кулак Баральта. Калам зашел в затхлую комнатенку последним. В воздухе висел сладкий запашок рома.

Ассасин помедлил, глядя на хранителя: — Люббен.

Тот пророкотал: — Калам Мекхар.

— Хлопотливая ночка?

— Не все ходят через дверь.

Калам молча кивнул. Он прошел дальше, на двор крепости: перекошенные плиты под ногами, слева старая башня, сам Замок справа. Адъюнкт уже пересекла половину двора. За спиной Калама отряд Антанской Гвардии отделился, спеша уйти в казармы у северной стены.

Калам покосился на мутную луну. Легкий ветерок погладил лицо, тихий и влажный. Высушил пот на лбу. Где-то сверху скрипнул флюгер. Ассасин двинулся дальше.

Вход в Замок сторожили два Когтя, не обычная охрана. Калам подивился, где же сейчас местный кулак и его гарнизон. "Думаю, в погребах, в стельку пьяные. Видит Худ, я именно так бы и поступил на их месте". Старина Люббен не таков. Жуткий горбун стар, как сам Крепостной Путь — он был тут всегда, по крайней мере с начала времен Императора. Если верить слухам, он был тут и в правление Обманщика.

Когда Калам проходил между ассасинами, те одновременно склонили головы. Насмешливый привет — или что-то худшее? Он не отвечал, держа путь в просторный холл Замка.

Там их поджидал еще один Коготь со скрытым лицом. Он повел их по лестнице.

Два уровня вверх, коридор, прихожая — Тене Баральта приказал Алым Клинкам остаться тут, взяв лишь капитана Лостару Ииль. Адъюнкт невозмутимо следила за ним; Калам испытывал искушение спросить кулака, к чему этот акт явного самоволия. Тене Баральта словно бы желает отделить себя и Клинков от всякой связи с Адъюнктом и Четырнадцатой Армией!

Вскоре Коготь повел их через проход в другой коридор. В конце обнаружились створки дверей. Калам знал, что это не обычный зал для приемов. Этот меньше — если судить по входу — и расположен в редко посещаемой части крепости. Здесь были еще два Когтя, повернувшиеся, чтобы открыть дверь.

Калам посмотрел в спину вошедшей Адъюнкта и замер на месте. Как и Т'амбер, и Тене Баральта. Лостара судорожно вздохнула за спиной ассасина.

В зале ожидал трибунал: напротив были Императрица Лейсин, Корболо Дом (в мундире Верховного Кулака) и еще кто-то, незнакомый Каламу, круглолицый и толстый, в синих шелках. Волосы у него были коротко остриженные, блеклые, блестящие от масла. Сонные глазки уставились на Адъюнкта с предвкушением палача.

Столы были расположены в виде буквы Т. Пришедших ожидали стулья с высокими спинками.

Адъюнкт помедлила, шагнула вперед и отодвинула центральный стул. Села с выпрямленной спиной. Т'амбер заняла место слева. Тене Баральта жестом приказал Лостаре Ииль помочь и двинулся к правому стулу. Он не сел, а встал за спинкой, внимательно смотря на Императрицу.

Калам вздохнул и прошел к последнему стулу. Сел, положил руки в перчатках на потертую столешницу.

Масляный человечек устремил взор на ассасина и подался вперед: — Калам Мекхар, да? Великое удовольствие, — проговорил он, — встретиться так скоро.

— Неужели? Я рад за вас… кто бы вы ни были.

— Маллик Рель.

— И в какой вы здесь роли? Главного змея?

— Лучше помолчи, — сказала Императрица. — Сиди, если смеешь, но молчи. Помни: тебя я сюда не приглашала.

Калам уловил в ее словах скрытый вопрос. И пожал плечами. "Ну нет, Лейсин, от меня тебе нечего ждать".

Лейсин перенесла внимание на командира Алых Клинков. — Тене Баральта, я так понимаю, вы решили сопроводить Адъюнкта и ее свиту через город. Очень благородно. Полагаю, Адъюнкт вас не приглашала, но и не противилась вашему намерению. Становится очевидным, что вы желаете говорить со мной от имени Алых Клинков.

Изуродованный мужчина поклонился. — Да, Императрица.

— Начинайте.

— Алые Клинки были включены в состав Четырнадцатой Армии в Арене. Меня Адъюнкт назначила на должность Кулака. Почтительно прошу отменить ее приказ. Алые Клинки всегда служили Малазанской Империи как независимая военная сила, в соответствии с уникальным статусом первых и важнейших Хранителей Семи Городов Империи.

Императрица кивнула: — Не вижу оснований отказывать, командир. Адъюнкт желает возразить?

— Нет.

— Отлично. Командир Тене Баральта, можете разместить Алых Клинков в казармах замка. Пока идите.

Баральта поклонился и вышел в коридор. Капитан пошла за ним.

Двери сомкнулись.

Лейсин поглядела на Адъюнкта. — Добро пожаловать домой, Тавора.

— Благодарю, Императрица.

— Корабли в гавани подняли чумные флаги. Ты и я знаем, что солдаты твоей армии не заражены. — Она покачала головой. — И что я должна подумать о таком обмане?

— Императрица, Кулак Кенеб, вероятно, решил не учитывать советы капитана Рюнага, поняв, что в Малазе зреет бунт, и Кулак Кенеб обеспокоился безопасностью Армии, буде та сойдет на берег. Ведь со мной приплыли виканы. Должна заверить, что их преданность Империи не подлежит сомнению.

Кроме них, на кораблях есть значительные силы хундрилов клана Горячих Слез, также служивших со всем старанием. Высадить такие войска — все равно что инициировать кровавую баню.

— Кровавую баню? — Лейсин вздернула брови. — Капитану Рюнагу были даны указания разоружить солдат Четырнадцатой Армии перед высадкой.

— Это значило бы выдать их на потребу разгоряченной толпы, Императрица.

Лейсин недовольно повела рукой.

— Императрица, — продолжила Адъюнкт, — полагаю, что в сердце Империи родилось неправильное понимание сути событий, известных как Собачья Упряжка, и того, что случилось потом в Арене. Родилось напрасное подозрение. — Она помолчала. — Я вижу, что Корболо Дом, командовавший отступниками — Собакодавами, пойманный и арестованный в Рараку, снова освободился и даже стал Верховным Кулаком. Более того, жрец — джисталь, подозреваемый в пособничестве истреблению армии Арена, Маллик Рель, сидит тут как ваш советник. Нужно ли говорить, насколько я смущена. Приходится предположить, что Семиградский мятеж получился на удивление успешным, несмотря на мои победы в Семи Городах.

— Дорогая Тавора, — отвечала Императрица, — я признаю, что ты можешь быть ошеломлена. Ты держишься за детские представления, будто иные истины могут быть несомненными и неизменными. Увы, во взрослом мире все сложнее. Любая истина поддается перековке. История при необходимости может быть переписана. Неужели, Тавора, ты еще не заметила, что подданные нашей империи равнодушны к истине? Истина потеряла силу. Она больше не вызывает перемен. Наоборот, воля народа — увы, рожденная на невежестве и страхе — способна искажать и переделывать истину, способна, если угодно, превращать удобную ложь в веру, а вера не любит, когда в ней сомневаются.

— Сомневаясь, — уловив миг задержки, добавила Адъюнкт, — человек совершает измену.

Императрица усмехнулась: — Тавора, ты стареешь буквально с каждым вздохом. Можно погоревать о потерянной невинности… но времени слишком мало. Малазанская Империя находится в опасности, все колеблется и повисло на краю. Мы потеряли Даджека Однорукого во время чумы; похоже, жертвой чумы стала и вся его пропавшая армия. В Кореле дела все хуже и хуже. Сокращение населения Семиградья наносит почти смертельный удар экономике, и в особенности видам на урожай. Не успеет континент оправиться от войны, как наступит голод. Стало необходимым, Тавора, придать Империи новую форму.

— И что предусматривает "новая форма"?

— Увы, жертвы, — заговорил Маллик Рель. — Пролитие крови, истребление слабых. Жаль, что иного пути нет. Все мы заранее скорбим.

Тавора моргнула. — Вы хотите, чтобы я отдала виканов.

— И хундрилов, — добавил Маллик Рель.

Корболо Дом резко склонился вперед: — Еще вопрос, Тавора Паран. Кто на этих катамаранах, Худа ради?

— Солдаты народа, известного как Напасть.

— Зачем они здесь? — требовательно спросил напан, оскалив зубы.

— Они поклялись в служении, Верховный Кулак.

— Малазанской Империи?

Адъюнкт колебалась. Она устремила взор на Лейсин: — Императрица, мы должны поговорить наедине. Некоторые вопросы касаются лишь Императрицы и ее Адъюнкта.

Маллик Рель что-то прошипел под нос. — Вопросы, задаваемые отатараловым мечом, хочешь ты сказать! Я именно этого и боялся, Императрица! Она теперь служит другому. Она вонзит холодный металл в горло Малазанской империи!

Лицо Таворы скривилось — она взирала на жреца с явным отвращением. — Империя навеки отринула всяческих покровителей из числа бессмертных. Именно благодаря этому мы выжили и становимся все сильнее. ЧТО ТЕБЕ ЗДЕСЬ НАДО, ЖРЕЦ?

— Кому ты сейчас служишь, женщина? — выкрикнул Маллик Рель.

— Я Адъюнкт Императрицы.

— Тогда выполняй ее приказы! Отдай нам виканов!

— Вам? А, я поняла. Ты плутуешь, приписывая себе подвиги под Ареном. Скажи мне, кто незадолго до ареста выдал приказ Кулаку Блистигу, командующему Аренской Городской Стражей, требуя от него покинуть город? Он не подчинился. Только благодаря ему Арен устоял!

Лейсин бросила: — Но разве не Блистиг арестовал Алых Клинков?

— По приказу Пормкваля. Прошу, Императрица, нам надо поговорить наедине.

Калам уловил в глазах Лейсин нечто такое, чего раньше не видел. Проблеск страха.

Но тут заговорил Корболо Дом: — Адъюнкт Тавора, отныне я Верховный Кулак. После смерти Даджека я старший из Верховных Кулаков. Более того, приняв звание и ответственность Первого Меча Империи, я занял пост, пустующий со времен безвременной гибели Дассема Альтора. Поэтому я беру на себя командование Четырнадцатой Армией.

— Тавора, — спокойно сказала Лейсин, — командование армиями не входит в обязанности Адъюнкта. Необходимость подавить восстание Семиградья двигала мной. Но теперь это в прошлом. Ты выполнила все мои приказы. Я не слепа, я вижу твою преданность. Жаль, что эта встреча стала поводом для вражды — ты продолжение моей воли, Тавора, и я не раскаиваюсь в своем выборе. Даже сейчас. Похоже, пришла пора объяснить детали моего плана. Ты должна выступить на моей стороне еще раз. В Анте. Маллик Рель, разумеется, наделен многими талантами в управлении, но некоторых ему недостает — я нуждаюсь в твоих талантах, Тавора. Ты должна дополнить джисталя. Перед тобой задача пересмотра системы управления империей. Новый Первый Меч примет командование всеми армиями. Пришло время, Тавора, отложить свой меч.

Молчание. Тавора не выказала ни малейших переживаний. — Как прикажет Императрица.

Каламу почудилось, что тело его объяли языки пламени. Пот потек ручьями; он ощутил, что и лицо и шея покрылись влагой. Он опустил голову, не сводя взора с кожаных перчаток, с неподвижно лежащих на столе рук.

— Рада слышать, — сказала Лейсин.

— Мне придется на краткое время вернуться на пристани. Сомневаюсь, что Кулак Кенеб поверит в смену командующего, если не услышит новости из моих уст.

— Необычайно преданный человек, — пробурчал Маллик Рель.

— Точно, он таков.

— А эта Напасть? — вопросил Корболо Дом. — Они вызовут неудобства? Они подчинятся моей власти?

— Не могу отвечать за них полностью, — равнодушно сказала Тавора. — Но они не отвергнут ваших предложений без зрелого размышления. Что до их воинских умений — думаю, они достаточны, по крайней мере, для использования их в качества вспомогательных войск.

— Еще что-то можете сказать?

Адъюнкт небрежно пожала плечами: — Они чужаки, Первый Меч. Дикари.

"Дикари на самых совершенных судах нашего проклятого океана. Да уж…"

А вот Корболо Дом, при всей его проницательности и хитрости, согласно кивнул.

Снова последовало молчание. Так много можно было бы сказать сейчас; Малазанская империя могла бы в эти мгновения обрести новые, более прочные основы. Молчание. Но Каламу слышался стук закрываемых дверей, грохот опущенных решеток; он видел залы и улицы, на которых гасли последние огоньки и воцарялась тьма.

Если Императрица все же решится переговорить с Адъюнктом наедине… да, если эти звуки и видения окажутся ложными…

Маллик Рель произнес: — Адъюнкт, обсудим двух виканов, ведуна и ведьму.

Тавора не отвела взгляда от Лейсин. — Конечно. К сожалению, они бессильны. Последствия душевных травм, перенесенных при виде смерти Колтейна.

— Тем не менее Коготь арестует их.

Императрица произнесла: — Этого не избежать, Тавора. Даже с остатками прежней силы они способны устроить избиение горожан Малаза. Этого нельзя допустить.

— Сегодняшняя ночь увидит пролитие крови виканов и хундрилов, — без всякого выражения сказала Адъюнкт.

— Это необходимо, — пробормотал жрец — джисталь, изображая, будто с новой силой охвачен печалью.

— Тавора, — снова заговорила Лейсин, — станут ли хундрилы сопротивляться приказу сложить оружие? Кажется, их не менее двух тысяч?

— Хватит одного моего слова.

— Я рада это слышать, — слегка улыбнулась Императрица. — Итак, теперь ты поняла необходимость того, что произойдет этой ночью. Если мыслить более широко, Тавора, то жертва окажется весьма скромной. Всякому очевидно: виканы стали бесполезны. Старые соглашения с племенами нужно пересмотреть теперь, когда Семиградье опустошено и поставки зерна сорваны. Иными словами, нам нужны виканские равнины. Придется забить скот, вспахать пустоши и засеять их. Семиградье преподало жестокий урок: не следует полагаться на доставку необходимых Империи ресурсов из отдаленных земель.

— В этом случае, — сказал Маллик Рель, простирая руки, — необходимость диктуется экономикой, не так ли? Грустно, но неизбежно, что нам придется вырвать с корнем отсталые и дикие народности.

— Вам лучше об этом знать, — сказала Тавора. — Ведь распространенная на Гедорийско- Фаларских островах секта Джисталь была подобным же образом уничтожена Императором Келланведом. Полагаю, вы — один из очень немногих уцелевших.

Круглое, маслянистое лицо Маллика Реля побледнело, растеряв остатки цвета.

— Незначительное событие, упомянутое в анналах имперской истории. Трудно было разыскать. Хотя советую внимательно просмотреть работы Дюкера, там можно найти подходящие ссылки. Разумеется, "незначительное" — термин относительный. Виканский погром, думаю я, в будущем также опишут как незначительное событие. Но для самих виканов он будет каким угодно, только не незначительным…

— И что, женщина? — бросил Маллик Рель.

— Иногда бывает полезным остановиться, повернуться и пройти по пути немного назад.

— Зачем же?

— Ради понимания своих мотивов, джисталь. Кажется, сегодняшняя ночь станет временем разрыва соглашений и союзов. И распутывания воспоминаний…

— Подобные дебаты, — оборвала их Императрица, — можете вести потом. Толпа в городе обратится против себя самой, если не подставить ей подходящие жертвы. Ты готова, Адъюнкт?

Калам заметил, что затаил дыхание. Он не видел глаз Адъюнкта, но почему — то понял: она не сводит взгляда с лица Императрицы, и в этот миг что-то происходит между ними. Глаза Лейсин становились все более спокойными, пустыми, странно бесцветными.

Адъюнкт встала: — Готова, Императрица.

Встала и Т'мбер; Калам тоже поспешил подняться.

— Адъюнкт, — тихо проговорил он, — увидимся за дверями.

— Когда покончишь с любезностями, — сказала ему Императрица, — вернись сюда, пожалуйста. Я никогда не принимала твоей отставки как члена Когтя, Калам Мекхар. Поистине я убеждена, что задолжала тебе значительную должность. Супер, как кажется, пропал в Имперском садке, и должность Главы Когтя вакантна. Не могу придумать, кто, кроме тебя, заслужил такое назначение.

Калам вздернул брови: — Вы воображаете, Императрица, что я приму мантию и просто усядусь в Западной Башне Анты, окружив себя шлюхами и блюдолизами? Вы хотите нового Супера?

Пришла пора и императрице говорить прямо. — Разумеется нет, Калам Мекхар.

"Весь Коготь под моим контролем. Боги, кто падет первым? Маллик Рель. Корболо Дом…

Она это знает. Она это и предлагает. Я смогу иссечь раковую ткань… но вначале умрут виканы. И… не только виканы".

Калам не решился заговорить, ибо не понимал, что же именно скажет, открыв рот. Он просто поклонился и вышел из комнаты вслед за Таворой и Т'амбер.

Они прошли двадцать три шага по коридору, до прихожей. Алые Клинки уже ушли. Тавора замедлила шаг, сделала жест Т'амбер, которая обогнала ее и заняла позицию у дальней двери. Адъюнкт закрыла дверь, через которую они вошли.

И повернулась к Каламу.

Но первой заговорила Т'амбер: — Калам Мекхар, сколько Рук поджидают нас?

Он отвел взгляд. — Каждая Рука обучена работать в одиночку. В этом и сила, и слабость.

— Сколько?

— Внизу стоят четыре галеры. Возможно, сто двадцать.

— Сто двадцать?!

Ассасин кивнул. "Ты мертва, Адъюнкт. И ты, Т'амбер". — Она не даст вам вернуться на корабли, — сказал он, не поднимая глаз. — Иначе начнется гражданская война…

— Нет, — произнесла Тавора.

Калам нахмурился и посмотрел на нее.

— Мы покидаем Малазанскую Империю. По всей вероятности, мы никогда не вернемся.

Он прошел к стене и оперся на нее. Сомкнул веки. Пот струился по лицу. — Вы поняли, что она мне предлагает? Я могу вернуться туда и сделать то, чего она ждет — то, что ей нужно от меня. Мы с ней выйдем, оставив сзади два трупа, две головы, отпиленные и украсившие собою клятый стол. Черт побери, Тавора! Сто двадцать Рук!

— Я понимаю. Иди же. Я не буду плохо думать о тебе, Калам Мекхар. Ты подданный Малазанской Империи. Служи ей.

Но он не шевельнулся, не открыл глаз. — А тебе Империя уже не важна, Тавора?

— У меня другие заботы.

— Объясни.

— Нет.

— Почему нет?

Ответила ему Т'амбер. — Сегодня в Малазе состоится схождение сил. Бешеная игра, действия и противодействия… да, Маллик Рель участвует в ней, хотя двигающая им рука незаметна и отдалена. Устрани его, как ты предлагаешь — и сильнейший удар нарушит баланс. Это может спасти не только Империю, но и весь мир. Как мы смеем возражать тебе?

— И…

— Да, — сказала Тавора. — Мы просим тебя, Калам. Без тебя у нас ни шанса…

— Шестьсот убийц, черт тебя дери! — Он ударил затылком по стене, не в силах смотреть на двух женщин, не желая видеть отчаянную нужду в их глазах. — Я один не справлюсь. Ты же понимаешь. Мы погибнем, а Маллик Рель останется в живых!

— Как скажешь, — ответила Тавора.

Он хотел, чтобы она сказала еще что-нибудь. Попросила в последний раз. Он ждал, что Т'амбер снова станет его уговаривать. Но женщины молчали.

— Оно того стоит, Адъюнкт?

— Выиграй битву, Калам — или выиграй войну.

— Один человек.

— Да.

"Затыкай плотину пальцем…"

Перчатки его отсырели, ладони зачесались. — Джистальский жрец затаил обиду.

— Да, и давно, — согласилась Т'амбер. — И еще он жаждет власти.

— Лейсин в отчаянии.

— Да, Калам.

— Почему вам не подождать здесь? Подождите, пока я убью их. Подождите, пока я уговорю Императрицу отменить погром. Прямо сейчас. Хватит проливать кровь. В городе шесть сотен ассасинов — мы можем сокрушить безумие, выжечь заразу…

— И никакой крови, Калам Мекхар?

Вопрос Т'амбер заставил его поежиться. Калам качнул головой: — Убрать вожаков, и все.

— Очевидно, до тебя кое-что не доходит.

— И что же?

— Коготь… Он поражен. В нем измена. Джисталь не сидел без дела.

— Откуда тебе знать?

Она промолчала.

Калам протер лицо руками. — О боги…

— Можно вопрос?

Он фыркнул: — Давай, Т'амбер.

— Раньше ты негодовал по поводу чистки "старой гвардии". Ты даже проник в этот самый город, не так давно, и намеревался умертвить Императрицу.

"Как она узнала? Откуда ей все известно? Кто она?" — Продолжай.

— Тебя вело негодование, вела ярость. Твои воспоминания были объявлены ложными, и ты желал наказать ревизионистов, оскорбивших самое для тебя святое. Ты хотел посмотреть в глаза той, что приговорила Сжигателей Мостов к смерти — ты хотел увидеть истину. Поняв истину, ты начал бы действовать. Но она отговорила тебя…

— Ее там просто не было.

— И ты это понял? Неважно. Разве одно это помешало бы тебе отплыть в Анту? Помешало бы охотиться на нее?

Он покачал головой.

— Но где же твое негодование, Калам Мекхар? Колтейн из клана Вороны. Имперский историк Дюкер. Седьмая Армия. А теперь и виканы из Четырнадцатой. Кулак Темул. Нил и Нетер. Желч из хундрилов. Клан Горячих Слез, отбросивший Корболо Дома у Санимона — опозоривший его, обесценивший победу под Ареном. Предатели сидят в тронном зале…

— Я могу укоротить их жизни.

— Можешь. Если ты решишь так, мы с Адъюнктом умрем хотя бы с чувством удовлетворения. Но тогда умрут многие, многие еще. Больше, чем ты можешь вообразить.

— Ты спросила, где мое негодование. Оно живо. Оно во мне. Я готов убить, и прямо сейчас.

— Убийство Маллика и Корболо, — сказала Т'амбер, — не спасет виканов и хундрилов. Не предотвратит войну с Напастью или опустошение виканских земель. Императрица в отчаянии, и потому готова обменять жизнь Адъюнкта на жизни двух предателей, пробравшихся в самое сердце. Но скажи: неужели Маллик Рель не разгадал суть ее предложения тебе?

— Это и есть вопрос?

— Да.

— Корболо Дом — глупец. Он явно ничего не понял. Увы, джисталь гораздо умнее. Он готов. — Калам замолчал, хотя мысли его неслись во все стороны одновременно. Возможности, вероятности… — Он может не знать, что у меня отатараловый клинок…

— Он пользуется силой Старшей магии.

— Итак, что ни говори, я могу проиграть.

— Можешь.

— И тогда мы все проиграем.

— Точно.

Калам открыл глаза и увидел, что Адъюнкт отвернулась. А вот Т'амбер не сводила с него зловещего взгляда золотистых глаз.

"Шесть сотен". — Скажи мне, Т'амбер: чья жизнь важнее, твоя или Адъюнкта?

— Адъюнкта, — отвечала она без колебаний.

Тавора вздрогнула, но не повернула головы.

— А, — продолжал Калам, — выбирая между тобой и мной?

— Твоя.

"Ого". — Адъюнкт, прошу выбрать между собой и Четырнадцатой Армией.

— К чему все это? — скрежещущим голосом спросила Тавора.

— Выбирайте.

— Кулак Кенеб получил приказы.

Калам снова медленно сомкнул веки. Где-то, на самом краю сознания, звучал слабый звук. Музыка. Полная горя. — Садки посреди города, — тихо сказал он. — Много, и преисполненных силы. Быстрый Бен будет под атакой, даже если я смогу пробиться к нему — он не сможет открыть врата. Адъюнкт, понадобится ваш меч. Отатарал впереди… и позади.

Странная музыка, непривычная мелодия… но он узнал ее.

Калам открыл глаза. Одновременно Адъюнкт повернулась к нему лицом.

Такая боль в глазах — словно удар в сердце.

— Спасибо, — сказала она.

Ассасин глубоко вздохнул и поиграл плечами. — Ладно. Не будем заставлять их ждать.

* * *

Жемчуг вошел в комнату. Маллик Рель ходил из угла в угол, Корболо Дом откупорил бутылку и наливал себе вина. Императрица оставалась в кресле.

Она начала без подготовки: — Трое уже близки к выходу.

— Понимаю. Калам Мекхар сделал свой выбор.

Ему почудилась вспышка недовольства. — Да, Жемчуг, он на пути отсюда.

"Ах ты сука. Предлагала ему Коготь? А я куда должен был деться при таком раскладе?" — Между нами неразрешенный спор, Императрица.

— Не позволяй личным счетам затмить главное. Калам — самая малая из целей. Ты понял? Избавься от него, конечно же, но затем исполни главный приказ.

— Разумеется, Императрица.

— Когда вернешься, — улыбка осветила невыразительное лицо Лейсин, — узнаешь, какой сюрприз я готовлю для тебя. Очень приятный.

— Не сомневаюсь, что вернусь скоро…

— Что мне в тебе больше всего не нравится, так это излишнее самомнение.

— Императрица! Один человек!..

— Ты вообразил, что Адъюнкт беззащитна? Жемчуг, она носит отатараловый меч — магические засады Когтя не сработают. Дело будет грубое. К тому же с ней Т'амбер, а она остается неизвестной величиной. Для всех нас. Не желаю, чтобы ты вернулся утром и доложил об успехе — и о том, что на улицах валяются двести агентов.

Жемчуг склонил голову.

— Иди же.

Тут к нему обернулся Маллик Рель: — Глава Когтя, когда выполните основное задание, потрудитесь послать две Руки на "Пенного Волка" с приказом убить Нила и Нетер. Если подвернется возможность, уничтожьте и кулака Кенеба.

Жемчуг нахмурился: — На том корабле Быстрый Бен.

— Оставь его на меня, — произнесла Императрица.

— Он не станет защищать цели?

— Его сила — одна иллюзия, — равнодушно сказал Рель. — Звания Верховного Мага он не заслужил. Полагаю, нынешнее положение ему нравится, и он не станет показывать реальную слабость своих талантов.

Жемчуг нахмурил лоб. "Неужели, Маллик Рель?"

— Высылай отряды, — приказала Императрица.

Глва Когтя вновь поклонился и покинул комнату.

"Калам Мекхар. Теперь мы покончим с этим. Спасибо, Императрица".

* * *

Они дошли до привратницкой. Люббен горбатой тенью скорчился за столиком в углу. Хранитель поднял голову — и снова опустил. В руках его была большая бронзовая кружка.

Калам помедлил. — Оставь нам немного, а? Мы вернемся.

— Заметано.

Они прошли ворота.

Люббен сказал сзади: — Помни о последней ступеньке.

— Помню.

"И спасибо тебе, Люббен".

Они вышли наружу.

Там и тут в городе внизу пылали пожары. По улицам двигались факелы — словно черви кишат в гниющей плоти. Доносились вопли и крики. Масса народа столпилась на Центральной набережной.

— Солдаты на пристани, — сказала Адъюнкт.

— Держатся, — кивнула Т'амбер, вроде бы старясь утешить Тавору.

"Боги, в толпе не менее тысячи человек!" — Адъюнкт, там едва три взвода.

Она промолчала и начала спускаться. Т'амбер двинулась следом. Бросив последний взгляд на набережную, Калам пошел за ним.

* * *

Тене Баральта вошел в роскошный зал, помедлил, оглядываясь, и захромал к обитому плюшем креслу. — Во имя Семи, — громко вздохнул он, — наконец мы покончили с тусклоглазой сучкой! — Он сел, выпрямляя ноги. — Налей вина, капитан.

Лостара Ииль подошла к командиру: — Не время. Позвольте, сэр, я помогу стащить доспехи.

— Хорошая мысль. Призрак моей руки так болит. И шея словно стала связкой скрюченных стальных прутьев.

Лостара стянула рукавицу с единственной руки командира, положила на стол. Обошла кресло, расстегнула плащ. Он приподнялся, помогая ей стащить его. Лостара тщательно свернула плащ, положила на сундук подле широкой, усыпанной подушками кровати. Затем вернулась к Баральте. — Извольте ненадолго встать, сэр. Снимем кольчугу.

Он кивнул и выпрямился. С трудом им удалось стащить тяжелую кольчугу. Капитан поместила ее около кровати. Ватник Баральты пропитался потом, особенно подмышками, и пах весьма неприятно. Она стащила и его, обнажив тело командира. Рубцы от ожогов стали бледными, мышцы ослабли и покрылись слоями жира.

— Высший Денал, — сказала Лостара. — Императрица не замедлит отдать приказ и подобающе исцелить вас.

— Точно, — согласился он, усаживаясь. — Тогда, Лостара, ты не станешь отворачиваться, увидев меня. Я много думал о тебе и мне…

— Неужели? — Она снова встала сзади и начала разминать тугие узлы мышц на шее.

— Да. Думаю, это сама судьба.

— Вы припоминаете, сэр, — сказала она, — как мы шли по следу Калама Мекхара? Давно это было. Навестили один гарнизон. Я сидела совсем рядом с ассасином. На стол случайно вывалили Колоду Драконов. Если память не изменяет, выпали почти сплошь карты Смерти и Тени. Хотя за память свою не поручусь. Во всяком случае, точно следуя вашему приказу, я усердно убила всех присутствующих. Разумеется, когда Калам уже ушел.

— Лостара, ты всегда выполняешь приказы с завидной точностью.

Она нежно провела рукой по его скуле. — Тот день резни остается самым худшим событием моей жизни, командир. Это были сплошь невиновные люди.

— Не позволяй сожалениям отягощать свою душу, милая.

— Трудное дело, сэр — приобрести необходимое хладнокровие.

— Ну, тут у тебя исключительный талант.

— Полагаю, так, — сказала она, прикоснувшись ладонью к его перекошенным губам и закрывая рот. Нож в другой руке скользнул по дыхательному горлу, всё углубляясь в плоть.

Кровь потекла по ладони, послышался хрип. Сквозь пальцы пробивались пузырьки воздуха. Тело в кресле задергалось, но тут же тяжело скользнуло вниз.

Лостара отошла. Вытерла нож и руки о шелк простыней. Вложила лезвие в ножны, подобрала перчатки и двинулась к двери.

Широко распахнув её, чтобы все видели, как она выходит, Лостара сказала двум стоявшим на страже Клинкам: — Командир уснул. Не беспокоить.

Солдаты отдали честь.

Лостара закрыла дверь и ушла.

"Ну — ну, Котиллион. Ты был прав насчет него.

И снова я обрела необходимое хладнокровие".

* * *

Уру Хела упала, крича и сворачиваясь вокруг пронизавшего тело копья. Корик с руганью надавил щитом, оттесняя нападающих, пока не встал над ее телом. Улыба поднырнула сзади, схватила умирающую за пояс и потащила к себе.

Взорвался еще один жулек, полетели кровавые тела, красное плеснуло Корику под забрало. Он заморгал, избавляясь от горячей жидкости, принял на щит удар палицей и ответил, вонзив кончик меча в пах врага. Вопль раненного чуть не оглушил его. Корик выдернул меч.

Сзади раздались крики, но он не понимал, что случилось. Уру Хела вышла из боя, Курнос захромал — во время последней схватки ему резанули мечом по бедру — и передняя линия стала угрожающе редкой. Подошли на замену Лоб и Гвалт. Мертвяк трудился, останавливая кровотечение у Курноса, Наоборот героически отражал нападения при помощи Мокра — вражеский колдун насылал на них панику и смятение. Взводный маг явно проигрывал.

Где же Быстрый Бен, во имя Худа? Куда подевался? Почему не выходит на палубу "Пенного Волка"?

Корик заметил, что уже выругался на всех известных ему языках. Им не устоять.

И кто там пиликает такую дурацкую музыку?

Он сражался.

И не видел, что происходит позади. Тень от громадного, увенчанного волчьей головой катамарана упала на пристань. Заскрипела, падая на камень причала, громадная сходня. По ней пошли отряды тяжеловооруженной пехоты; среди них были и лучники, натягивающие тетивы.

Корик рубанул мечом, увидел, как какой-то несчастный малазанин потерял половину лица — челюсть отлетела, хлынул поток крови — под обеими ушами блеснула белая кость — человек начал валиться на спину, глаза наполнились ужасом и неверием…

"Убиваем своих…о боги… своих же…"

Вдруг сержант Бальзам прогремел сзади: — Отходим! Морская пехота, отходим!

Сказалась привитая дисциплинированность — так косматый старший сержант орал на плацу — кажется, это было много лет назад — и Корик, зарычав, попятился, таща за собой щит, напоследок отбивая выпад копья…

Тут солдаты разошлись в стороны, и новая стена щитов сомкнулась с толпой.

Стрелы запели хором, отыскивая цели в гудящей массе, врезаясь в плоть.

Корик развернулся, проведя концом меча по неровной мостовой. Зашагал в тыл.

"Напасть.

Они пришли.

Вот вам!"

Гвалт хохотал: — Первая стычка, сержант. И с малазанами!

— Ну, — ответил Бальзам, — конечно, лучше смех, чем слезы. Закрой-ка пасть!

В начале пристани пошла суровая рубка; морпехи утомленно опускались на мостовую или шли искать воду. Стирая с глаз брызги крови, онемевший и одуревший Корик огляделся. На палубе "Пенного Волка" стояли двое в плащах с капюшонами. Виканская ведьма и ее брат.

— Корик — сетиец, — сказала Нетер. — Где Бутыл?

— Без понятия, — покосился он на юную женщину. — Где-то там… — он кивнул на город, — там где-то.

Нил сказал: — Он не сможет вернуться. Сквозь такую орду…

Корик сплюнул на камни. — Найдет дорожку.

— Не беспокойся, — добавила Улыба, поднося полукровке мех с водой.

Нетер заговорила: — Ты так в нем уверена?

Улыба вручила мех Корику и ответила: — Не тревожь нежные желания сердца. Нетер, он же взял с собой свою крысу.

— Свою кого?

— Он все прячет ее; но я не раз видала, как он….

— Хватит, — тихонько буркнул Корик.

Улыба состроила рожу. — Не порти удовольствие.

— Вы двое, идите на корабль, — сказал Корик Нилу и Нетер. — Там безопаснее… случайная стрела…

— Солдат, — отрезала Нетер, — ты сражаешься сегодня за виканов и хундрилов. Мы хотим видеть.

— Отлично. Видьте с палубы. Какая будет польза, если один из вас упадет со стрелой в горле?

Помедлив, брат и сестра поклонились — не только Корику, но всем солдатам — и отвернулись, восходя по трапу.

"Боги, никогда не видел, чтобы они кланялись. Никому".

* * *

"Последняя ступенька…"

Калам встал сразу за Адъюнктом. Еще двадцать ступеней. — На шестой снизу, — шепнул он, — медленно смещайтесь влево.

Та кивнула.

Четыре дромона на якорях; на палубах никого не видно. Впереди от основания Пути простерлась площадь. На том ее краю три официальных здания — тюрьма, таможня и крепкий, хорошо защищенный арсенал Городской Стражи. Там тоже нет часовых, окна строений темные.

Семь ступеней до низа. Калам вытащил кинжалы, держа их под плащом.

Адъюнкт нерешительно шагнула влево.

Калам размытым пятном мелькнул мимо, поднимая отатараловый клинок. Взвился в воздух, миновав шесть ступеней одним прыжком.

Казалось, пять силуэтов возникли ниоткуда. Один человек присел, встречая Калама, но тут же отпрянул, чтобы избежать столкновения. Резанул отатараловый кинжал, глубоко вонзаясь в шею Когтя; из открытой артерии хлынул целый фонтан.

Приземляясь на согнутые ноги, Калам отразил выпад слева, и еще один — этот Коготь успел вынуть два кинжала. Черненое лезвие мелькнуло между ними — Калам поймал кинжал противника насечкой на клинке, провернулся, приседая еще ниже на одну ногу, а второй сбил Когтя. Тот тяжело упал на бедро.

Калам резким движением отдернул клинки к ножнам у пояса, а затем упал на колено, вгоняя его в грудь Когтя. Грудина с тошнотворным хрустом подалась, ребра выпучились. Еще в падении Калам переместил вес кпереди, вытянул руки, вонзая один из кинжалов в правый глаз Когтя.

Почувствовал, как клинок взрезает плащ на его спине, скользит по кольчужным звеньям… и подался вперед, согнув плечи, переворачиваясь через голову и ложась на спину.

Нападающий рванулся следом. Он был почти таким же быстрым; Калам крякнул, когда Коготь врезался в него. Кончик кинжала проник через звено кольчуги на левом бедре; враг сильно надавил, Калам ощутил, что оружие слегка оцарапало кожу, разрезало еще пару колец — и застряло. Противник пытался удержаться и не упасть следом — Калам весил гораздо больше, чем он (или она?) — одновременно вторым кинжалом нанося удар сверху. Ответный выпад ранил эту руку, кинжал выпал из онемевших пальцев. Выпустив свой кинжал, Калам резанул по другой руке нападающего, повредив сухожилия на запястье. Затем он бросил и второй кинжал, левой рукой схватив Когтя за куртку; правой ухватил между ног — "мужик" — и толкнул тело над собой, влево. Перевернулся и ударил врага головой о камни.

Голова скрылась под складками капюшона, но Калам увидел, как вытекает белое вещество.

Оттолкнув обмякшее тело, Калам подобрал кинжал и обернулся навстречу последним членам Руки.

Они уже погибли. Адъюнкт стояла над одним, ее меч был покрыт кровью. Т'амбер, похоже, сошлась с другим Когтем врукопашную, сломав ему шею; но и он успел вонзить в нее оба ножа. Калам вытаращил глаза: она вытянула оба лезвия — одно из правого плеча, другое из бока — и брезгливо отбросила прочь, словно насекомых.

Он взглянул в глаза юной женщине. Что-то золотистое мелькнуло в них — и она небрежно отвернулась. — Заткни дыры, — сказал он, — или истечешь кровью.

— Не обращай внимания. Куда теперь?

Во взгляде, который Адъюнкт бросила на свою возлюбленную, сквозило страдание; ей явно стоило труда не протянуть руку.

Калам нашел второй свой кинжал. — Куда, Т'амбер? Засады ждут на каждом углу прямого пути к набережной. Заставим их собраться и пойти следом, чтобы задержать нас. Адъюнкт, идем на запад, вглубь города. Потом повернем к югу, через Центральный район; потом через один из мостов в Мышатник — те места я хорошо знаю. Если сумеем пройти так далеко, попадем на берег и снова двинемся на север. Если получится, украдем лодку и будем грести к "Пенному Волку".

— Полагаю, нас уже сейчас видят.

Калам кивнул.

— Они понимают, что магия не поможет.

— Точно так.

— Придется им действовать… более прямо.

— Очень скоро, — сказал Калам, — нападут сразу несколько Рук. Это будет по-настоящему тяжело.

Адъюнкт слабо улыбнулась.

Калам обратился к Т'амбер: — Придется идти быстро…

— Я не отстану.

— Почему ты не покончила с этим дураком ударом меча?

— Он был слишком близко к Адъюнкту. Я подошла бы сзади, но он был достаточно ловок, чтобы ударить ее.

"Да, не очень хорошее начало". — Ну, обе раны не особенно кровят. Пора двигаться.

Они двинулись на запад; стена выступающего в море утеса виднелась по правую руку. Адъюнкт спросила: — Что, все мужчины отскакивают о тебя как от камня, Калам Мекхар?

— Быстрый всегда твердит, что я самый упругий из всех людей.

— Еще одна Рука, плохо маскируется, — произнесла Т'амбер. — Они идут параллельно нам.

Калам покосился влево. Никого. "Откуда она знает? Я что, сомневаюсь? Вовсе нет". — Они сближаются с нами?

— Пока что нет.

Они миновали еще несколько государственных учреждений, вышли к первым из особняков района Молний. "Ни следа мародерства и бунта. Неудивительно". — Хотя бы улицы широкие, удобные, — пробормотал он. "Более или менее".

— К Старым Верхним Имениям ведут только три прохода, — сказала вскоре Адъюнкт. — Мы скоро поравняемся с последними воротами.

— Да, дальше к западу сплошная стена, и чем дальше, тем выше. Однако есть там одна усадьба, старая, давно заброшенная. Надеюсь, пустая. От нее ведет дорога вниз. Если повезет, Когти о ней не знают.

— Еще одна Рука прошла последние ворота, — сообщила Т'амбер. — Они соединяются с первой.

— Только две на все Молнии?

— Пока что.

— Ты уверена?

Она оглянулась: — У меня необычайно острый нюх, Калам Мекхар.

"Нюх?" — Не знал, что ассасины Когтя перестали мыться.

— Не такой нюх. Агрессия, страх.

— Страх? Нас тут всего трое, Худа ради!

— Один из троих — ты, Калам. И все же они желают стать той Рукой, что повергнет тебя. Это будет честь для них.

— Идиоты. — Он указал вперед: — Вон та, с высокими стенами. Света не видно…

— Ворота распахнуты, — заметила Адъюнкт, когда они подошли ближе.

— Забудьте, — бросила Т'амбер. — Они здесь.

Трое обернулись.

Подавляющий магию эффект меча Адъюнкта намного превосходил действие кинжала Калама; десять закутанных фигур открылись взорам уже в тридцати шагах до цели. — Берегись! — прошипел Калам, приседая.

В тусклом лунном свете блеснули серебристые стрелки потайных арбалетов. Они со звоном ударились в поросшую мохом стену. Калам встал и выругался, увидев, что Т'амбер бежит на врагов.

"Их десять, черт подери!"

Он устремился за ней.

В пяти шагах от наступающих Когтей Т'амбер выхватила меч.

Есть старая пословица насчет того, что любые страхи, скрывающиеся в рукавах ассасина, бледнеют перед ужасом в руке профессионального солдата. Т'амбер, не замедляя бега, взмахнула клинком так быстро, что он показался размытым пятном. Тела падали, брызгала кровь; ножи зазвенели, падая на мостовую. В воздухе просвистел кинжал, глубоко вонзившись в правую половину груди Т'амбер. Она словно не заметила; Калам вытаращил глаза, увидев, как голова противника сваливается с плеч после небрежного движения длинного меча… Тут он сам вступил в бой.

Двое Когтей проскочили вне досягаемости Т'амбер, устремившись к Адъюнкту. Калам повернул влево, чтобы перехватить их; один из убийц встал на его пути, давая второму возможность добраться до Таворы.

Коготь начал бешено размахивать лезвиями, хотя Калам еще не вынул своих кинжалов. Он узнал стиль — "Паутина" — боги, ну ты дурак, — пробурчал он и вытянул руки, встревая клинками в пляску противника, срывая ритм. Лезвия врага скользнули по предплечьям, оставив поверхностные порезы.

Ассасин закричал, когда Калам развел руки и со всей силы врезал ему лбом в лицо. Голова под капюшоном дернулась назад — и встретила кончик правого кинжала Калама — он успел вытянуть руку и развернуться, встав сбоку. Кинжал с хрустом вошел под основание черепа. Едва Коготь упал, Калам перешагнул через тело и устремился вслед за вторым убийцей.

Адъюнкт спокойно следила, как Коготь бросается на нее. Ответный выпад поразил его в ямку между ключицами; тяжелое лезвие проникло сквозь трахею и позвоночник, выйдя сзади, натянув, но не прорвав плащ на спине.

За мгновение до того, как его пронзил меч, Коготь швырнул оба ножа, и Адъюнкт с трудом увернулась, встав в боковую позицию.

Калам остановился, развернулся — и увидел Т'амбер.

"Восемь мертвых Когтей. Чертовски впечатляет. Хотя при этом пришлось получить нож в легкое".

С подбородка Т'амбер текла пенящаяся кровь. Она вытащила нож из раны; кровь потекла сильнее. Однако шаги ее остались твердыми.

— Теперь пора в ворота, — сказал Калам.

Они прошли во двор — заросший травой и полный мусора. В середине виднелся фонтан, чаша его полностью заполнилась грязью. Насекомые тучей взвились из чаши, заметались и зажужжали вокруг. Калам показал кинжалом на дальнюю стену: — Старый колодец. Под нами, в песчаной скале, была цистерна. Некий предприимчивый вор проломил ее снизу и украл все сокровища жившей здесь семьи. До нитки разорил. Давно это было — груда золота позволила Келланведу начать морской разбой в проливах между Малазом и Напанскими островами.

Адъюнкт оглянулась. — Этим предприимчивым вором был Келланвед?

— Скорее Танцор. Это было поместье семьи Обманщика и, разумеется, его состояние также стало результатом двадцати лет пиратства. Вскоре после этого Келланвед сверг Обманщика и захватил весь остров. Так родилась Малазанская Империя. Среди тех немногих, кто знает об этом, он называется Колодцем Изобилия.

Т'амбер кашлянула, выплюнув кровавый сгусток.

Калам отыскал ее взглядом. Даже в сумраке прекрасное лицо казалось бледным.

Он снова посмотрел на колодец: — Пойду первым. Глубина примерно в два человеческих роста. Если сможете, используйте неровности в стенках. Адъюнкт, вы слышите музыку?

— Да. Слабо.

Калам кивнул и направился к горловине колодца, начав спуск. "Не только я. Скрипач, ты разрываешь мне сердце".

* * *

Четыре Руки: оружие наготове, глаза под капюшонами обшаривают все вокруг. Жемчуг встал над телом. Голова несчастного вдавлена в мостовую, вбита так сильно, что превратилась в кашу; челюсть вошла в шейный отдел позвоночника, сами позвонки стали мелким крошевом.

Есть в Каламе Мекхаре черта, о которой стараешься забыть или, что еще опаснее, которой пытаешься пренебречь. Ублюдок силен как зверь.

— К западу, — шепнул один из лейтенантов. — Движутся по Молниям, вероятно, к последним воротам. Они стараются идти кругом, обходя заранее выставленные засады…

— Не все, — возразил Жемчуг. — Я ни на миг не поверил бы, что он станет ломиться напрямик. На самом деле сейчас он бежит прямо в гущу моей маленькой армии.

Лейтенант явственно хихикнул. Жемчуг поглядел ему в глаза. — Возьми две Руки, выследи его. Не приближайтесь, но показывайтесь почаще. Толкайте их.

— Они устроят засаду, Глава Когтя.

— Возможно. Наслаждайся ночкой. Иди.

Хуже этого хихиканья мог быть лишь откровенно злорадный смех.

Жемчуг поднял левый рукав просторной шелковой куртки. Головка стрелы, смазанная толстым слоем воска, уже торчала из самострела. Легко будет выстрелить в нужное время, а пока он не хотел бы, чтобы яд паральта стекал с острия.

"Нет, его вкус для тебя, Калам.

Ты подавляешь магию. Так что выбора у меня нет… и плевать на Кодекс".

Он спустил рукав и оглядел избранные Руки, десятерых фаворитов, мастеров убийства. Ни один из них не маг. Их талант самого простого рода. Высокие, мускулистые, во всем подобные бугаю Каламу. — Мы встанем около Адмиральского моста, в начале Мышатника.

— Вы думаете, они дойдут так далеко? — спросил один из ассасинов.

Жемчуг отвернулся. — Идем.

* * *

Калам полз по узкому, низкому тоннелю. Впереди уже виднелся сад, маскирующий выход. Ветки сломаны, повсюду вонь желчи и крови. "И что же там?" Он вытащил кинжалы, осторожно подходя к порогу.

Там была Рука, расположившаяся напротив выхода. Пять трупов с раскинутыми руками и ногами. Калам выбрался из кустов.

Порваны в клочья. Руки сломаны, ноги под неестественными углами. Кровь повсюду, она еще сочится даже с ветвей и сучьев заполонивших сад деревьев. Двое выпотрошены, и выпавшие кишки вздутыми червяками протянулись по усыпанной листьями почве.

Он повернул голову, заметив движение сзади. Адъюнкт и Т'амбер продирались сквозь кусты.

— Как быстро, — шепнула Тавора.

— Это не я, Адъюнкт.

— Прости. Я поняла. Похоже, у нас появились друзья.

— Лучше на них не рассчитывать, — предупредил Калам. — Похоже на личную месть. Кто-то излил на бедняг весь свой гнев. Не думаю, что это хоть как-то связано с нами. Как вы уже говорили, Коготь — организация компромиссная.

— Они разделились?

— Похоже, что так.

— Калам, это нам на пользу.

— Гм, — буркнул он, помедлив, — не это важно, а то, что наш обходной путь был предусмотрен. Адъюнкт, настоящие трудности впереди.

— Слышу шум, — вмешалась Т'амбер. — Вроде бы от колодца. Руки. Две.

— Быстро. — Калам закусил губы. — Они хотят подталкивать нас. А Худа им! Вы оставайтесь здесь. — Он пошел обратно в тоннель. "Верх колодца. То есть вы полезете вниз, по одному. Дурачье, нетерпение вам дорого обойдется".

Когда он влез в цистерну, первая пара ног в мягких туфлях уже болталась в проломе сверху. Калам подобрался поближе…

Коготь бесшумно приземлился — и умер, получив нож в глазницу. Калам вытащил оружие и убрал обмякшее тело в сторону. Поднял голову, ожидая следующего.

Тут раздался усиленный эхом голос.

* * *

Собравшиеся у провала бойцы двух Рук мялись, вглядываясь в темноту внизу. — Лейтенант сказал, он крикнет, — прошипел один. — Я ничего не слышу.

Снизу послышался слабый сигнал: три быстрых удара. Как и положено. Ассасин расслабился. — Думаю, он проверял тоннель до выхода. А Калам попался в засаду в садике.

— Говорят, он самый крутой ассасин из всех существующих. Даже Танцор не решался его злить.

— Хватит. Иди, Стурзо, составь компанию лейтенанту. И позаботься вытереть лужу у его ног — я не хочу поскользнуться.

Теперь вниз спускался этот Стурзо.

* * *

Вскоре Калам вышел из тоннеля. Сидевшая у дерева Т'амбер подняла голову и стала подниматься. Кровь залила ей всю грудь и уже текла по ногам.

— Что ждет впереди? — спросила Адъюнкт.

— Идем вдоль стены этого сада на запад, до дороги к "Вороньему Холму"; затем строго на юг до самого холма. Улица широкая, все выходы с других улиц обычно перегорожены. Обогнем холм с востока, вдоль стены Старой Городской стены… и на Адмиральский мост. — Он помедлил. — Придется идти быстро, почти бежать, и все время петлять. Там будут толпы негодяев, ищущих, с кем схлестнуться — нужно ухитриться и избежать встреч с ними. Так что если я говорю "надо бежать" — значит, надо бежать. Т'амбер…

— Я не отстану.

— Слушай…

— Я сказала, не отстану.

— Проклятие, ты уже должна быть в отключке!

Женщина подняла меч: — Давайте лучше отыщем новую засаду!

* * *

Слезы блестели на глазах Буяна; горестная музыка струн заполнила крошечную комнату, лампы гасли, а перед взорами ума четырех солдат сменялись лица и имена. С улиц доносились заглушенные стенами крики и звуки схваток, стоны умирающих: словно собрание голосов самой истории, свидетельства падения рода людского, собранные из всех стран этого мира. Скрипач пытался избавиться от монотонности похоронной службы, и музыка становилась нервной, неуверенной, она искала надежды и веры, искала надежных оснований дружбы. Солдат не только вспоминал павших друзей, но и обращался к троим сидящим рядом. Но он понимал, что проигрывает свою битву.

Многим людям кажется простым делом разделение войны и мира, определение этих противоположностей. Марширующие вояки, кровавые битвы, резня. Замшелые засовы на арсеналах, договоры, пиры, широко раскрытые ворота крепостей. Но Скрипач знал: страдание процветает в обоих этих царствах. Он повидал слишком много голодных лиц, дряхлых старух и матерей с малыми детьми на руках, неподвижно валяющихся по обочинам дорог и у сточных канав — а по канавам нескончаемым потоком текло дерьмо. Как будто остатки погибших душ. Он давно пришел к некоему заключению, и оно мучило его, как вбитый в сердце гвоздь; он давно страдал от беспощадного понимания, что не может более смотреть на мир отстраненным взором и выносить суждения, продиктованные моральным релятивизмом — "тут живут получше, там немного похуже". Вот истина, открывшаяся его сердцу: он больше не верит в мир.

Мир не существует нигде, кроме как в идеальной жизни высокопарных слов, в литургии заблуждений. Как будто отсутствие открытого насилия — достаточная причина самодовольства, доказательство, что "тут живут получше". Между миром и войной НЕТ ЧЕТКОГО РАЗДЕЛЕНИЯ — они лишь разные выражения повсеместной одинаковости. Страдание пронизывает всё. Дети голодают у ног богатых господ, даже если власти господ никто и ничто не угрожает.

В нем слишком много сочувствия — он понимал это, ибо мог чувствовать боль и беспомощность, ощущая отчаяние; из отчаяния рождается желание — потребность — уйти, подняв руки, повернувшись спиной ко всему, что он увидел, что узнал. Если он не может ничего СДЕЛАТЬ… проклятие, он не хочет ничего ВИДЕТЬ. Какой тут выбор?

"Итак, мы плачем по павшим. Мы оплакиваем и тех, кто еще не пал. Во времена войны слышны громкие крики и стоны; во времена мира стоны так тихи, что мы говорим себе: ничего не слышно!

Музыка моя стала жалобой, и я обречен вечно слушать ее.

Покажите мне бога, не желающего людских страданий.

Покажите мне бога, прославляющего разномыслие, благословляющего и неверующих, не угрожающего им.

Покажите мне бога, понимающего смысл мира. Достигнутого в жизни, а не в смерти.

Покажите…"

— Стоп, — проскрежетал Геслер.

Скрипач заморгал, опуская инструмент. — Что?..

— Нельзя оканчивать на такой гневной ноте. Прошу тебя…

"Гнев? Простите". Он мог бы сказать это вслух, но не хотел. Скрипач опустил глаза и уставился на грязный пол под ногами. Кто-то недавно раздавил таракана (может быть, он сам?) Поломанные, вдавленные в грязные доски ножки еще дергались. Скрипач не мог отвести взора.

"Милое создание, ты проклинаешь нас, равнодушных богов?"

— Ты прав, — сказал он. — Я не могу окончить так, — и поднял скрипку. — Вот иная песня для тебя, одного из немногих, кого я хорошо понимаю. Музыка Картула. "Танец паральта".

Он опустил смычок на струны и заиграл.

Дико, страстно, увлеченно. Последние такты — паучиха, пожирающая любовника своего. Это было понятно даже без слов.

Четверо засмеялись.

И снова повисла тишина.

* * *

Могло быть и хуже, думал спешащий по темной улице Бутыл. Агайла могла бы залезть ему за пазуху с другой стороны и вытащить не куклу, а живую крысу, и та покусала бы ее. Кажется, это любимое занятие Игатаны. Пошло бы дальнейшее общение по иному руслу? Он подозревал, что да.

Улицы в Мышатнике кривые и путаные, узкие, неосвещенные. Найти тут мертвое тело в темноте — дело довольно обычное. Но не пять мертвых тел сразу. Сердце тяжело застучало. Бутыл встал. Вокруг запах крови. Крови и желчи.

Пять тел в черных одеждах, под капюшонами. Их разрубили на куски. Похоже, только что.

Он услышал из ближайшего переулка крики, вопли ужаса. "Боги, да что там?" Подумал было выпустить Игатану, но не решился — глаза крысы еще ему понадобятся, это несомненно, и потеря зверька может повлечь катастрофу. "К тому же я почти достиг цели. Надеюсь".

Он осторожно обогнул тела, направившись в начало следующей улочки.

Кто бы не вызвал тот шум, он уже ушел. Бутыл заметил, как сзади, направляясь к пристаням, пробежало несколько человек. Он вошел на улицу и повернул в том же направлении.

Вскоре он подошел к таверне. Полукруглые ступеньки, ведущие вниз. По взмокшему телу побежали мурашки. "Здесь. Спасибо, Агайла".

Бутыл сбежал по ступеням, толкнул дверь и попал на постоялый двор "У Повешенного".

Мерзкое на вид логово было переполнено, но люди казались странно молчаливыми. Бледные лица поворачивались, глаза следили за молодым человеком, застывшим у порога.

"Проклятые ветераны. Ну, вы хотя бы здесь, а не пытаетесь резать наших моряков".

Бутыл прошел к бару. Почувствовал, как кукла шевелится в складках плаща: правая рука поднялась — он увидел человека, смотревшего в другую сторону.

Широкая спина, могучие плечи. Он поднимал кружку, опираясь о стойку левой рукой. Рукав поднялся, обнажая множество рубцов.

Бутыл шлепнул человека по плечу. Тот медленно обернулся.

Глаза, холодные, как погасшие горны.

— Не вас ли зовут Иноземцем?

Человек нахмурился: — Мало кто меня так зовет, и уж точно не ты.

— У меня послание, — продолжал Бутыл.

— От кого?

— Не могу сказать. Не здесь.

— И что в послании?

— Ваше долгое ожидание окончено.

Слабо блеснули глаза — как будто угли начали разгораться. — Неужели?

Бутыл кивнул. — Если вам нужно собрать вещи, я подожду здесь. Недолго. Нам надо идти, и быстро.

Иноземец повернул голову и позвал здоровяка, который только что откупорил фляжку: — Темп!

Этот мужчина казался старше его.

— Следи за ним, — сказал Иноземец. — Я вернусь.

— Может, связать? Или избить до потери сознания?

— Нет, просто следи, чтобы он не помер.

— Ну, ему такое не грозит, — ответил Темп. Он подошел поближе, не сводя глаз с Бутыла. — Мы знаем, что Четырнадцатая хорошо держится. Поэтому мы здесь, а не там.

Казалось, Иноземец смотрит на Бутыла с новым интересом. — А, — пробормотал он, — теперь понятнее. Погоди, я скоро.

Бутыл проследил за ним, прокладывающим путь сквозь толчею, и оглянулся на Темпа. — У него настоящее имя есть?

— Я в этом уверен, — сказал Темп, отворачиваясь.

* * *

За дальним столиком затаились три тени. Мгновением раньше их там не было, сержант Хеллиан уверена в этом. Может быть. Они, похоже, ничего не пьют — само по себе подозрительно — и склоняют друг к дружке плохо различимые лица — заговоры, тайные замыслы, злодейские планы — но если они и говорили, она ничего не слышала и даже не видела, чтобы рты шевелились. Что за темнота. А может, у них ртов нет!?

Шлюха за столиком играла в "плошки" сама с собой.

Хеллиан придвинулась к арестованному: — Спроси меня, странное здесь местечко.

Тот вскинул брови: — Неужели? Духи, призраки, опустившаяся шлюха и демон за стойкой…

— Смотри, кого назвал опустившейся, — пробурчала женщина. Большие черные фишки сами собой покатились по доске. Скривившись при виде результата, она продолжила: — Ты жульничаешь, а? Клянусь! Смотри у меня, Хормал — поймаю за руку, так куплю свечку с твоим именем.

Хеллиан повернула голову. Демон — хозяин, снова принявший обличье жалкого, тщедушного человечка, расхаживал взад и вперед (голова едва виднелась над стойкой). Он вроде бы ел какой-то желтый фрукт, морщился, высасывая сок из каждой дольки. Объедки летели за спину. Взад и вперед, долька за долькой.

— Кто его выпустил? — вопросила она. — Нужно предположить, что хозяин неподалеку? Их же призывают и связывают? Ты жрец, ты должен знать все об этом.

— Так обычно бывает, когда призываю я, — согласился Банашар, — все как ты описала. — Он потер нос. — Думаю так, сержант: сам Келланвед вызвал демона, то ли как телохранителя, то ли как мальчика на побегушки. Потом он ушел, а демон захватил его дело.

— Смехота. Что демоны знают о кабаках? Ты врешь. Пей, подозреваемый. Еще по одной, и покидаем этот дурдом.

— Как тебя убедить, сержант? Я должен попасть в Замок Обманщика. Судьба мира зависит…

— Ха, отличная попытка. Дай я расскажу о судьбе мира. Погляди на те тени, подозреваемый. Они как всё вообще. Прячутся за каждой сценой, за каждым троном, даже в каждой бане за лоханью. Составляют планы, планы, ничего кроме планов, пока мы остальные лезем в канализацию, затыкаем собой свинцовые трубы, тонем и задыхаемся. Монету считают, вот что они делают. Мы той монеты даже не видим, а они нас на нее меряют, грош за тарелку супу, грош за душу. Равная цена. Какая судьба у мира, подозреваемый? — Она вытянула руку и начала вращать оттопыренным пальцем, опуская руку вниз. — Мы вот так тонем и тонем. Что самое смешное, они тонут вместе с нами.

— Слушай, женщина. Это духи. Создания Тени. Они не строят планы. Они не считают монеты. Они просто слоняются…

Словно услышав их, тени поднялись — явственно скрипнули стулья — натянули плащи, поглубже спрятав лица, и вышли.

Хеллиан фыркнула.

Хозяин принес еще кувшин эля.

— Ладно, — вздохнул, закрывая глаза, Банашар. — Арестуй меня. Брось в подземную тюрьму. Дай сгнить с крысами и червями. Ты абсолютно права, сержант. Головой в сточную трубу. Давай, ты первая, а я помогу.

— Разговорчики, подозреваемый.

* * *

Калам врезал Когтю по закрытому лицу, разбивая нос. Голова ударилась о стену, с треском сломалась затылочная кость. Мужчина упал. Калам резко развернулся и пробежал вдоль стены; вслед ему пронеслась полдюжина арбалетных стрел, смачно щелкая по кирпичам. Он слышал, как лязгают клинки в аллее справа — Т'амбер и Адъюнкт отступили туда под градом выстрелов.

Они напоролись на засаду. Три Руки приближаются, захлопывая ловушку. Калам выругался, добежав до начала аллеи. Женщины сошлись в схватке с четырьмя ассасинами. На глазах Калама меч Т'амбер подсек одного. Калам повернулся к ним спиной, готовясь встречать новые Руки.

Кинжалы прорезали воздух. Он бросился на землю, перекатился направо, встав как раз вовремя, чтобы столкнуться с первыми четырьмя Когтями. Бешено отбиваясь кинжалами, он продолжал двигаться вправо, чтобы нападать могли лишь двое одновременно. Блеснул клинок, ранив первого противника в лицо; тот попятился, Калам шагнул, вонзая ему кинжал в левое бедро и отбивая яростный выпад второго Когтя. Он прильнул к раненому, становясь за его спиной, выбросил руку с кинжалом над его плечом, задев боковую поверхность шеи второго противника.

Ему наконец удалось вытащить застрявший в бедре клинок. Калам вытянул освободившуюся руку, обнимая врага за шею, сильно и резко надавил. Позвонки хрустнули.

Раненый в шею зашатался: лезвие вскрыло яремную вену, кровь вытекала из-под отчаянно сжимающих горло пальцев. На него бросились двое оставшихся Когтей. Калам разглядел, что остальные насели на Адъюнкта и Т'амбер.

Зарычав от ярости, Калам метнулся мимо Когтей, приняв их выпады на длинный кинжал и одновременно нанося удар по правой ноге ближайшего из нападающих. Голень треснула, женщина закричала от боли. Второй нападающий столкнулся с раненой — оба потеряли равновесие и упали на кровавую землю.

Яростный бросок Калама напугал напавших на Тавору и Т'амбер Когтей. Шестеро развернулись, встречая его, растягиваясь полукругом. Парируя выпады кинжалов, он выставил плечо и врезался в грудь одного из Когтей. Затрещали ребра, враг судорожно выдохнул, споткнулся и покатился под ноги двоих убийц, стоявших за ним. Один из них зашатался, оказавшись слишком близко к Каламу; тот, отстраняясь от ножа в левой руке ассасина, взмахнул своим клинком, почти отделив голову.

Осталось всего двое способных напасть на него немедленно. Один поднырнул слева, второй подскочил справа, высоко поднимая руки с ножами. Калам рубанул наискосок, преграждая путь первого ассасина, почувствовав, как кинжал скрежетнул по ножам в руках нападающего, и немедленно влепил ему коленом между глаз. Отогнал второго, широко взмахнув клинком. Коготь поспешно отшатнулся, сильно изогнувшись назад; Калам тут же изменил направление удара, разрезав врагу живот до паха.

Коготь завопил; кишки уже болтались между ног. Калам поднял руку, перескакивая через падающего — и почувствовал, как кто-то приближается сзади. Он пригнулся к самой земле, затормозив, и резко разогнул спину. Лезвие ножа вошло ему в бок, под нижние ребра, кончик двинулся вверх, отыскивая сердце; ассасины столкнулись, и Калам откинул голову, желая попасть в лицо противнику. Второй нож скользнул по кольчуге под правой рукой. Он извернулся, пытаясь сорваться с ножа, и ударил врага локтем, раздробив скулу. Тот зашатался, выпустив рукоять ножа, застрявшего в теле Калама.

Ассасин тяжело вздохнул и выпрямился. Каждое движение теперь отзывалось жгучей болью в груди; времени извлечь нож не было — два оставшихся Когтя уже подбегали.

Они бежали слишком близко друг к другу — Калам прыгнул вправо, и левый Коготь оказался неспособным напасть на него. Калам поднырнул под клинок, стремившийся перерезать ему горло, поймал второй кинжал перекрестьем эфеса, а затем ударил острием под нижнюю челюсть врага. Тот начал оседать, а Калам поднял левое плечо так, чтобы Коготь ударился о него грудью — и сильно толкнул всем телом. Ассасин повалился на сообщника; Калам рванулся следом, оказавшись наверху кучи из трех тел. Один из его кинжалов уткнулся в труп верхнего ассасина; Калам выпустил рукоять и что есть силы вдавил пальцы в глаза второго, еще живого. Тот быстро перестал дергаться.

Из аллеи еще были слышны звуки боя. Калам заставил себя встать, вытащил нож из бока и выругался: кровь полилась густым потоком. Он извлек кинжал из трупа и, шатаясь, поспешил в аллею.

Там оставалось трое Когтей; Т'амбер насела на двоих, шаг за шагом оттесняя назад, к Каламу.

Он взмахнул кинжалом раз и другой: два тела извивались у его ног. Т'амбер уже повернула и напала на последнего ассасина, сокрушая ему затылок основанием меча.

Коготь под его ногами перевернулся на бок, поднимая клинок. Калам наступил на шею ассасина пяткой.

Наступила тишина. Слышалось лишь тяжелое дыхание.

Он изумленно смотрел на женщин. Т'амбер — скопление ран. Пенистая кровь рывками вытекает изо рта и носа; он заметил, как неровно, спазматически вздымается грудь. Поморщившись от собственной боли, ассасин повернулся и оглядел окрестности.

Множество лежащих, и никто не кажется способным продолжить бой.

Подошла Адъюнкт. Ее лицо покрывала кровь, смешанная с грязью и потом. — Калам Мекхар, я видела тебя. Это было… — Она потрясла головой. — Ты двигался быстрее, чем они. Несмотря на всю муштровку, навыки, им с тобой не сравниться.

Он утирал жгучий пот со лба. Ладони горели на рукоятях кинжалов, но он не решался выпустить оружие. — Они стали хуже, Адъюнкт, — пророкотал он. — По-моему, они опустились. — Калам заставил себя расслабиться, снять напряжение с мышц шеи и плеч. Кровотечение почти прекратилось, хотя он чувствовал, как горячий ручеек стекает по бедру, образуя липкую прослойку между толстой тканью и кожей. Утомление. Кислый вкус во рту. — Нельзя останавливаться. Их еще много. Мы близки к Адмиральскому мосту. Он вон там.

— Там?

— Это Мышатник.

— Я слышу звуки бунта. Калам, там пожары, дым валит.

Он кивнул: — Смятение. Нам на руку. — Оглянулся на Т'амбер. Она прислонилась к стене, закрыла глаза. Все тело покрыто кровью. Калам понизил голос: — Адъюнкт, ее нужно исцелять, или будет поздно.

Но Т'амбер все равно расслышала. Глаза раскрылись, сверкнули, как у тигрицы. — Я в порядке.

Адъюнкт сделала шаг к возлюбленной… но Т'амбер уже прошла мимо, двинувшись к концу аллеи.

Калам увидел во взоре Таворы такую муку, что отвернулся.

И увидел, как в сорока шагах из ниоткуда возникают тридцать Когтей.

— Дерьмо! Бегите!

Они выскочили с аллеи. Калам замедлил бег, чтобы Адъюнкт оказалась впереди него. Т'амбер указывала направление, как-то ухитряясь сохранять темп. "Там будет другая засада. Поджидающая нас. Она наткнется…"

Ассасины бежали что есть сил, самые быстрые уже почти нависали над плечами. Слышны были лишь стук сапог, мягкие шлепки мокасин, пыхтение и тяжкие вздохи; казалось, что мостовая под ногами, здания по сторонам, даже нависшее над головами небо вступили в сговор,пытаясь спрятать сцену отчаянной погони от всего мира. Даже воздух как будто загустел. Если кто-то и видел их, то отворачивал лицо. Если из переулков выходили люди, то быстро поворачивали назад, исчезая во тьме.

Улица повела на запад, вдоль стены парка "Вороний Холм". Впереди она должна пересечься с другой, огибающей парк с юга и выводящей к мосту. Калам увидел, как Т'амбер неожиданно меняет направление, уводя их налево, в какую-то аллею. Он тут же понял причину отклонения: на перекрестке стояло несколько Рук, и сейчас убийцы всей массой ринулись к ним.

"Они гонят нас к мосту, как скот. Что ожидает на той стороне?"

Аллея уже через пару домов перешла в более широкую улицу. Впереди замаячила низкая стена парка. Т'амбер замедлила бег, словно решая, пойти налево или направо… и пошатнулась, вытаскивая меч. Враги накинулись на нее с двух сторон.

Адъюнкт закричала.

Лязгнули клинки, кто-то упал, но остальные Когти окружили Т'амбер. Калам видел: два ножа уже вонзились в тело женщины, но она стоит на ногах, взмахивает мечом. Тавора подбегает, всаживает отатараловое лезвие в висок ассасину и бешено выдергивает его. Клинок цвета ржавчины разрезает воздух, встречая чью-то руку, прорубая плоть до костей… кисть отлетает…

За миг до вступления в схватку Калам заметил, что Т'амбер схватила одного из противников рукой за горло, свободно подняв в воздух и шлепнув о каменную стену. При этом ассасин продолжал наносить ей удар за ударом в грудь, плечи, руки.

"Боги подлые!"

Калам налетел на толпу с силой бешеного бхедрина, поднял кинжалы, одновременно силой инерции сбивая с ног одного, другого ассасина.

В тени ограды парка "Вороний Холм" шла беспорядочная и ожесточенная схватка. Подоспела еще одна Рука. Двадцать ударов сердца — и с ней было покончено.

Но возможности передохнуть не было: по стене уже стучали стрелы арбалетов.

Калам молча махнул рукой, показывая: нужно бежать на запад. Удивительно, но Т'амбер снова оказалась впереди.

Сзади раздались вопли, но времени оглядываться не было. Стена стала закругляться, выводя к югу, на улицу Адмиральского моста; перед мостом оказалось пустое пространство, неосвещенное, полное густых теней — будто дно "каменного мешка". Когда они подбежали, магическая вуаль заколебалась, растворилась, показав… ничто. Никого.

— Т'амбер! — прошипел Калам. — Поберегись!

Кто бы ни напал на Когтей сзади, он полностью завладел их вниманием. Хотя бы на время. — Адъюнкт, слушайте меня. Вы с Т'амбер идете по реке. До самой гавани.

— Ну а ты?

— Мы пока не повстречали и трети Рук города, Адъюнкт. — Он кивнул в сторону Мышатника. — Они там. Я намерен подарить им чудесную охоту. — Он запнулся и сплюнул, освобождая рот от слизи крови. — Я постепенно избавлюсь от них. Мышатник мне хорошо знаком, Тавора. Я залезу на крыши.

— Какой смысл разделяться…

— Есть смысл, Адъюнкт. — Калам помолчал, взирая на нее. "Да, ты уже выдохлась, как ни подбадривай себя". — Т'амбер согласна со мной. Она проведет вас в гавань.

На ближайших улицах воцарилось зловещее безмолвие. "Они подкрадываются". — Иди!

Адъюнкт взглянула ему в глаза. — Калам…

— Иди же, Тавора.

Он проследил, как женщины спускаются к просевшей каменной облицовке речного берега. Т'амбер слезла первой. Река здесь мелкая, мутная и грязная. Они пойдут медленно… но темнота скроет.

"А когда они попадут в гавань… придется им самим импровизировать!"

Калам поудобнее перехватил рукояти кинжалов. Метнул взгляд за спину. По-прежнему никого. Странно. Он перевел взгляд на мост. "Хорошо. Пора переходить".

* * *

Лостара Ииль прошла по площади, перешагнув валяющиеся у подножия Крепостного Пути трупы. Звуки мятежа все еще раздавались издалека — со стороны гавани — а ближайшие дома, поместья выглядели пустыми. Тишина, ни огонька. Она словно попала в некрополь. "Подобающий памятник имперской славе".

Тем сильнее испугала ее фигурка, вдруг вылезшая из темноты. Узнавание отнюдь не помогло делу. — Гриб, — сказала она, подойдя ближе, — что ты тут забыл?

— Жду тебя, — ответил мальчик, вытирая сопливый нос.

— И что бы это значило?

— Я поведу тебя туда, где тебе нужно быть. Печальная ночь, но все будет хорошо. Однажды ты поймешь это. — Тут он развернулся и двинулся по улице в южном направлении. — Пока что нам не придется встать на пути. Мы перейдем по ближнему мосту. Лостара Ииль… — он бросил взгляд назад, — ты очень красивая.

Внезапно продрогнув — хотя воздух был жарким — она пошла за мальчиком. — Какой путь?

— Неважно.

Нечто простучало в темноте слева от них. Лостара схватилась за меч: — Там кто-то…

— Все нормально. Это мои друзья. От них беды не будет. А нам нужно поспешить.

Они прошли по мосту в Центральный район; Гриб вел ее на запад, а потом снова на юг.

Вскоре им попались первые тела. Когти, вначале небольшими группами — крысы и одичавшие псы уже начали кормиться ими — а вблизи парка "Вороний Холм" трупы лежали буквально грудами. Лостара замедлила шаг. Сцена резни все не кончалась. Словно снабженный клинками ураган пронесся на юг, повстречав более сотни имперских ассасинов. Лостара Ииль начала кое-что понимать, осматривая одно изрубленное тело за другим. Расположение ран, их размеры, ювелирная точность ударов — каждый был смертельным…

Холод поселился в самых ее костях.

Шедший в трех шагах впереди Гриб мурлыкал пастушью песенку виканов.

* * *

Посередине Адмиральского моста Калам сунул один из кинжалов подмышку и достал из складки пояса желудь. Гладкий, теплый даже сквозь кожу перчатки. Как будто манит. Нетерпеливо.

Присев на корточки около невысокой ограды моста, Калам бросил желудь на каменную плиту. Он треснул, завертелся и вскоре замер.

— Ладно, Быстрый, — шепнул Калам, — жду как можно скорее.

* * *

Адэфон Делат сидел в каюте "Пенного Волка", скрестив ноги, закрыв глаза. Далекий призыв заставил его вздрогнуть. Он слышал также звуки боя у берега, знал, что Напасть отступает шаг за шагом под натиском магии и разъяренных толп, а на палубе Дестриант Ран'Турвиан удерживает барьер от магических атак на сам корабль. Быстрый Бен ощутил, что человек этот не истощен, но чем-то отвлечен, колеблется. Будто он ожидает намного более серьезного вызова — и момент этот близок.

"Ну, у нас везде проруха. Замечательно".

Нелегко скользить между скопищем садков, открытых этой ночью на улицах. Сгустки ядовитой магии блуждают тут и там подвижными капканами, жаждущими причинить смертные муки любому. Быстрый Бен узнал их. "Рюз, Путь моря. Эти капканы — вода, похищенная из океанской глубины, сохранившая дикое давление. Раздавят любого, кто попадет в них. Высший Рюз… чертовски неприятно".

Кто — то снаружи ждет его друга. Хочет, чтобы он действовал. Кто бы это ни был, он хочет также, чтобы Быстрый Бен оставался там, где находится сейчас. В каюте "Пенного Волка", сидящим, бездействующим. "Вне поля боя".

Ладно же. Он открыл четыре садка, переплел их и добавил сразу дюжину готовых развернуться заклинаний. Руки зачесались, потом загорелись — он словно бы окунал их в кислоту.

"Там Калам, и ему нужна моя помощь".

Верховный Маг позволил себе слегка кивнуть головой. В воздухе сразу раскрылся портал, разрыв садка. Он осторожно стал, и суставы жалобно заныли. "Боги, похоже, я старею". Вздохнул полной грудью, поморгал, чтобы прочистить глаза… нырнул в дыру…

…и, исчезая в ней, расслышал тихий смешок, а затем свистящий голос: "Ты сказал, что должен мне. Помнишь? Ну, дорогой мой Змей, пришло время".

* * *

Двадцать раз ударило сердце. Двадцать пять. Тридцать. "Дыханье Худа!" Калам уставился на разбитый желудь. "Вот дерьмо, дерьмо, дерьмо!" Сорок. Он встал, ругаясь под нос.

"Вот недостатки затыкания плотин пальцем. Иногда палец не вытащить. Итак, я в одиночестве. И быть по сему. Жизнь все равно уже наскучила". Он решил: хватит убийств. Они ничего не дают, они бесполезны. Любой ассасин заслуживает, чтобы его голову выставили на пике. Мастерство, талант, возможности — разве все это оправдывает хищение жизни?

"Многие ли из нас — или уже из вас? — да, многие ли из вас ненавидят себя? Вы понимаете, что заняты презренным делом. Худ побери ваши распаленные самолюбия! Пусть в последний раз блеснут жалким светом и сдадутся тьме. Я покончил с этим. Со всем этим".

Он оказался на другом конце моста. Постоял немного. Снова посмотрел назад. "Ну, ничей свет не блестит. Кроме света моего ума. Смыкаете круг? Еж, Ходунок, Вискиджек…"

Его манила темнота, манило корявое, уродливое лицо Мышатника. Гнилозубая улыбка, деградация и распад, нищета, овладевшая столь многими жизнями. Калам Мекхар решил: подходящее место. Ассасин бросился бежать наискосок, прижимаясь к земле как можно ниже, стремясь к полуразваленной стене какого-то брошенного особняка; подскочил, нога увязла в норе — растрепала птичье гнездо — выбросил вверх руки, обнимая закругленный край, вмазанные в раствор черепки разрезали рукава, оцарапав кожу — и перемахнул стену, опершись ногой о выщербленную стену, взвился в воздух — приземлился на гнилую крышу, подняв пыль сухого птичьего помета — начал взбираться к гребню. Еще два шага, и он на той стороне…

… в дикой неразберихе спутанных внутренностей обширного района Мышатник.

Когти устали таиться и ждать и нападали со всех сторон. Здоровяки — таких больших ассасинов Калам еще не видел. По кинжалу в каждой руке. Клинки метнулись быстро, как змеи.

Калам не замедлил бега — ему нужно было протолкнуться между ними, нужно было сохранять напор — он ловил вражеские клинки своими, ощущал, как лезвия скользят по кольчуге, разрывают звенья — кончик одного глубоко увяз в левом бедре, начал ворочаться, двигаться кверху — рыча, он извернулся посреди сумятицы порхающих лезвий, обхватил рукой голову противника и потянул со всей силы, закручивая шею. С треском порвался позвоночник. Калам дернул обмякшее тело за голову, готовую оторваться, и бросил позади себя.

Стилет коснулся виска, двинулся вниз, грозя отрезать ухо. Калам выбросил руку в ответном выпаде, почувствовал, что лезвие скользнуло по кольчуге.

"Худ их побери! Кто-то решил размножить меня делением!"

Он сбежал по крыше. Подпрыгнул, перелетев через узкую улочку. Приземлился, покатившись по плоской крыше полуразрушенного столетнего здания, засыпанной слоями раскрошенной черепицы. Крыша задрожала, еще и еще — загонщики прыгали следом. Двое, трое, семеро…

Калам встал и прижался к краю; девять ассасинов бежали к нему, образуя полукруг.

"Девять Каламов против одного.

Тяжело!"

Он рванулся прямо в центр полукруга. Оказавшийся перед ним мужчина замешкался, нервно поднимая кинжалы. Он успел выбросить вперед одну руку, а клинком во второй руке просто закрыл лицо. Калам легко пробился сквозь такую защиту; кинжал погрузился в грудь врага, пронзив сердце; второй он вонзил в подбородок, разворачивая острие кверху, протыкая мозг.

Используя застрявшие кинжалы, Калам бросил тело под ноги двум другим ассасинам. Вырвал лезвия, с молниеносной быстротой атаковал край полукруга охотников. Один из стоявших сбоку резанул кромкой кинжала по голени — неглубоко, нога не ослабела — он сделал обманное движение, приседая и выбрасывая руки вверх. Ближайший ассасин поймал лезвие глазом. Оно застряло в черепе. Калам оставил кинжал в ране, ударил следующего плечом. Столкновение болью отозвалось в костях — "здоров как бык, Худ его подери!" — но он присел еще ниже, просунув свободную руку между ног противника. По спине заскрежетали лезвия, звенья кольчуги лопались — звук как от бобов на раскаленной сковородке — Коготь старался изменить движение кинжалов, вонзить их в тело — а Калам напряг ноги и поднял врага. Издал стон, чуть не порвавший его голосовые связки. Прижал руку с кинжалом к боку ассасина и перекинул его через себя.

Дергая ногами, Коготь полетел на бойца, стоявшего сзади Калама. Они упали на землю одновременно. Калам обрушился следом, воткнул локоть в лоб второго Когтя — череп треснул словно выеденная дыня — и погрузил кинжал в шею первого.

Сталь вонзилась ему в бедро с такой силой, что острие вышло наружу. Калам резко повернулся, выбив оружие из рук напавшего, подтянул ноги к груди и перекатился на спину; жестокий удар ногой в брюхо заставил Когтя закувыркаться. Другой кинжал коснулся лица — ассасин поднял руку, блокируя лезвие, отвел предплечье кнаружи, хватая Когтя за ладонь, подтягивая к себе — и выпотрошил одним движением кинжала в другой руке. Кишки вывалились Каламу на живот.

Он тут же встал, вытянул кинжал из ноги и парировал им чей-то выпад. Пронзенные во многих местах ноги едва держали, сейчас он мог только обороняться.

Трое оставшихся охотников (среди них был и тот, кого он недавно пнул ногой) приближались медленно, тяжело дыша.

Слишком много потеряно крови: Калам чувствовал, как быстро слабеет. Если подойдет новая Рука…

Он прыгнул назад, почти до края крыши, и метнул оба кинжала — поступок неожиданный, особенно если учесть, что длинные клинки бывают плохо сбалансированными для метания. Однако Калам провел многие годы, постоянно упражняясь в такой технике. Кинжал глубоко вошел в грудь правого Когтя; второй с глухим звуком ударил стоявшего слева под ключицу и, покачиваясь, застрял под кожей. Одновременно с броском безоружный Калам прыгнул на Когтя, оказавшегося в середине.

Он схватил его предплечье обеими руками, повел вниз и вбок. Убийца попытался резануть ножом снизу вверх — Калам успел отвести выпад коленом. Неистовый рывок — плечо выскочило из сустава. Калам подал руку врага вверх, так что сломанная кость заскрежетала по суставной впадине. Ассасин взвизгнул. Калам бросил его руку, обхватил ладонями голову — и подпрыгнул на месте, всей тяжестью тела опуская противника, заставляя его удариться лицом о крышу.

Треск, громкий хлопок — кусок покрытия проседал, за ним рушились стропила, высылая кверху фонтанчики пыли, гнилых щепок и штукатурки.

Калам с руганью оседлал врага — его лицо полностью погрузилось в черепицу, вокруг появились красные пузырьки — и разглядел сквозь расширяющийся провал темную комнату внизу. Скользнул туда…

"Пора уходить".

* * *

В десятке шагов от него Жемчуг наблюдал, замерев на месте от потрясения. Покатая крыша вокруг была вся усеяна трупами.

Лучшие ассасины Малазанской Империи. "Он пробился через них. Просто… прорубился". В сердце родился ужас — чувство доселе незнакомое; он ощутил, что ослаб и весь дрожит.

Калам Мекхар, залитый кровью, безоружный, еле дотащил свое тело до пролома. А Жемчуг поднял рукав на левом предплечье, отогнул край, высвобождая и нацеливая самострел.

Стрелка со шлепком вошла в вытянутую правую руку Калама; одновременно он скользнул вниз, пропав из вида.

"Прости, Калам Мекхар. Но ты… я не могу принять… твоего существования. Я не…"

Он заставил себя шагнуть вперед и собрать оружие Калама. Подошел единственный выживший из двух Рук агент.

"Мои… трофеи".

Он повернул голову к Когтю: — Найди остальных…

— Но Калам….

— Ему конец. Собери Руки, что в Мышатнике — сейчас мы нанесем визит на Центральные причалы. Если Адъюнкт уже смогла добрести туда… что же, мы перехватим ее.

— Понятно, Глава Когтя.

"Глава Когтя. Да. Все сделано, Императрица Лейсин. Да. Он мертв. Пал от моей руки. В Малазанской Империи не осталось равных мне".

С чего он начнет?

Маллик Рель.

Корболо Дом.

"Ни один из вас не узрит рассвета. Клянусь".

Коготь позвал от края пролома: — Глава Когтя, я его не вижу.

— Ползет, чтобы умереть. Картулианский паральт.

Коготь резко поднял голову: — Не змеиный яд? Паучий? О боги…

"Да, самая мучительная и долгая смерть. Ни одного жреца на всем острове не осталось, некому нейтрализовать яд".

Клинки звякнули о крышу. Жемчуг оглянулся. — Ты чего делаешь? — вопросил он.

Подчиненный смотрел ему в глаза. — Довольно! Сколько еще бесчестия ты принесешь Когтю? Я не подчиняюсь тебе. — Он отвернулся. — Ищи Адъюнкта сам, Жемчуг, подари ей еще один проклятый укус…

Жемчуг поднял правую руку и послал новую стрелку в полет над крышей. Она попала прямо между лопаток. Коготь упал, раскинув руки.

— Увы, это белый паральт. Убивает намного быстрее.

Свидетелей не осталось. Как он и хотел. Пришло время собрать оставшиеся Руки.

Хотелось бы ему, чтобы всё обернулось иначе. Всё. Но это новая Малазанская империя с новыми правилами. "Правила, которые мне подходят. Ведь у меня никого нет. Никого не осталось…"

* * *

Скрипач зажмурился и опустил скрипку. Он молчал, да и нечего было говорить. Вдохновение оставило его. Музыка ушла из рук, из разума, из сердца. Он чувствовал себя пустым; душа порвалась и стала безжизненной. Он знал, что так и будет. Истина, не способная ни уменьшить боль потери, ни усилить ее — просто бремя. Еще одно бремя.

С улицы послышались крики, треск, словно кто-то разбивал дверь в щепки.

Бравый Зуб поднял голову, протер глаза.

Тяжелые шаги на лестнице.

Геслер взял кувшин со стола и не спеша наполнил чаши. К хлебу никто из них еще не притронулся.

Топанье раздавалось уже в коридоре. Скрип, шарканье.

Звуки стихли за дверью.

Раздался сильный, сокрушающий дерево хруст. Что это, дверь дерут когтями?

Геслер встал и подошел ко входу.

Скрипач следил за сержантом: тот открыл дверь, на миг застыл, вглядываясь в темный коридор, отыскивая гостя. Сказал: — Буян, это к тебе.

Фигура заслонила проем. Широкие плечи, рваные, мокрые меха. Лишенное выражения лицо, кожа цвета бетеля, туго натянутая на массивные кости. Провалы глаз. Длинные руки свисают по бокам. Брови Скрипача взлетели. "Т'лан Имасс…"

Буян кашлянул. — Легана Род, — произнес он странно высоким голосом.

Пришелец ответил голосом, скрежещущим словно камни на кургане: — Смертный, я пришел за своим мечом.

Геслер рухнул на стул, потянулся за чашей: — Долгая и мокрая прогулка. А, Род?

Голова повернулась с хрустом, но Т'лан Имасс промолчал.

Буян взял кремневый меч и подошел к Легане Роду. — Ты напугал там много народу.

— Смертные, у вас слишком чувствительные души.

Моряк протянул меч, держа его за середину. — Понадобилось время, чтобы выбраться из портала.

Легана Род принял оружие.

— Ничто не таково, каким кажется, о Надежный Щит. Неси боль в сердце своем и помни: тебе еще очень рано покидать сей мир.

Скрипач воззрился на Бравого Зуба. "Надежный Щит?"

Старший сержант молча покачал головой.

Легана Род поднес костяные руки к лицу, осматривал оружие. — Поцарапан.

— Что? О, нет… а, да…

— Юмор в нас умер, — буркнул Т'лан Имасс, направляясь к двери.

Геслер резко поднялся: — Погоди, Легана Род!

Существо замерло.

— Буян выполнил все, о чем ты просил. Мы требуем возмещения!

Скрипач покрылся потом. — Геслер!..

Т'лан Имасс снова глядел на них. — Возмещение. Надежный Щит, мой клинок хорошо послужил тебе?

— Да, довольно хорошо.

— Тогда долга нет…

— Неверно! — зарычал Геслер. — Мы видели, как ты утащил с собой голову Тисте Анди! Но не сказали твоим приятелям — Имассам, сохранили секрет. Разве было время торговаться в такой заварухе? Должок за тобой!

Неупокоенный воин помолчал. — Чего вы хотите?

— Мы… я, Буян и вот он, Скрипач — нам нужен эскорт. Вернуться на корабль. Может случиться драка.

— Между нами и пристанью тысячи смертных. Все до одного введены хаотической магией в безумие.

— И? — фыркнул Геслер. — Ты боишься, Т'лан Имасс?

— Боюсь. — Это звучало как простое повторение. Голова склонилась набок. — Это юмор?

— Так в чем проблема?

— Пристани. — Воин колебался. — Я как раз оттуда.

Скрипач начал собирать вещички. — Ответив так, Легана Род, — крикнул он, — ты записался в морскую пехоту. — Тут он поглядел на Бравого Зуба: — Приятно было встретиться, старый товарищ.

Старший сержант кивнул: — И мне. Со всеми вами. Извини, что врезал в ливер.

— Иди ты к Худу.

— Я не знал, что это ты…

— Худа ты не знал.

— Ладно, я слышал, как ты вошел. Слышал, как задел струнами об одежду. Учуял вонь морантских припасов. Дальше было легко.

— И все равно меня ткнул?

Бравый Зуб улыбнулся. Именно эта улыбка и наградила ублюдка таким прозвищем.

— Вы все морские пехотинцы? — спросил Легана Род.

— Да, — ответил Скрипач.

— Тогда сегодня я тоже в морской пехоте. Пойдемте убивать.

* * *

Горлорез поднялся по трапу и чуть не упал на палубу. — Кулак, — прохрипел он, — нужна подмога — мы больше держаться не можем…

— Нет, солдат, — отвечал Кенеб. Его взор приковали сцены жестокого побоища на площади перед причалом, отступающие шеренги Напасти, все возрастающая в числе толпа обезумевших погромщиков, которые стекались с каждой улицы, из каждого переулка между складами. "Разве не видишь? Призовем подкрепление — и еще сильнее втянемся в беспорядки. Глубже и глубже — пока не завязнем. Слишком много магии — о боги, у меня голова раскалывается". Он хотел бы объяснить все это отчаявшемуся моряку, но такое командиры подчиненным не говорят.

"Так и у Адъюнкта. Ты хочешь, о, как хочешь рассказать, найти понимание в их глазах. Но не можешь. Да, я начинаю сознавать…"

— Внимание, Кулак Кенеб! — Это сказал Дестриант. — Ассасины стремятся проникнуть за линию…

Горлорез что-то прошипел и рванулся к морпехам на пристани: — Сержант! Поднимай взводы! К нам Когти пожаловали!

Кенеб поглядел на Ран'Турвиана: — Вы сможете остановить их?

Тот кивнул. Лицо его стало бледным. — На этот раз да, на недолгое время. Они хитры и настойчивы. Едва прорвутся, сразу окажутся посреди нас.

— Кто их цель? Вы знаете?

— Думаю, мы все. А прежде всего, — Дестриант глянул на Нила и Нетер, молча созерцавших бой с носовой надстройки, — эти двое. Сила в них уснула. Сейчас ее не пробудить. Видите ли, она не для нас.

"Дыханье Худа!" Он повернулся и увидел, что подходят первые морпехи. Корик, Тарр, Улыба — "Скрипач, а ты где, черти тебя дери?" — Каракатица, Корабб Бхилан Зену'алас. Затем показались сержант Бальзам, Лоб и Гвалт.

— Сержант, где ваш целитель? А маг?

— Они выдохлись, — ответил дальхонезец. — Сэр, они отдыхают на "Силанде".

— Понятно. Приказываю оградить Нила и Нетер — Когти нацелятся прежде всего на них. — Едва солдаты ушли, он тихо обратился к Ран'Турвиану: — Полагаю, себя самого вы сможете защитить, Дестриант?

— Да. Я таился, ожидая этого момента. А что насчет вас, Кулак Кенеб?

— Думаю, это не особенно важно. — Ему пришло кое-что в голову. Кенеб окрикнул моряков: — Улыба! Идите вниз, в каюту первого помощника — предупредите Быстрого Бена и, если сумеете, убедите выйти к нам.

Он вернулся к борту, склонился, чтобы внимательнее изучить ход схватки.

В толпе мелькали малазанские военные мундиры — всякое притворство было оставлено. Солдаты в доспехах, многие со щитами, другие держат арбалеты, посылая болт за болтом в строй Напасти. Иноземные союзники уже оттеснены к самой пристани.

Каракатица стоял на носу, крича на команду баллисты; у сапера были в руках рыболовные сети и какой-то круглый предмет. Долбашка. Команда сразу отступила, Каракатица начал привязывать припас за большой стрелой.

"Вовремя придумал. Грязный способ очистить площадь — но какой у нас выбор?"

Улыба подбежала к Кенебу: — Кулак, его нет.

— Что?

— Он пропал!

— Чудесно. Забудем. Солдат, вернитесь к взводу.

Где-то в глубине Малаза звучно прозвенел колокол. Четыре удара. "Боги, это к чему?"

* * *

Лейтенант Прыщ стоял рядом с капитаном над темной водой, взирал на побоище у набережной. — Сэр, мы проигрываем.

— Вот почему я сделал вас офицером, — ответил Добряк. — За необычайную прозорливость. Но нет, лейтенант, мы не нарушим приказа. Останемся здесь.

— Нечестно, сэр, — пожаловался Прыщ. — Наши союзники погибают. Это даже не их война.

— Что им делать — это их дело.

— Нечестно, сэр.

— Лейтенант, вам так уж не терпится убивать малазан? Если да — вылезайте из лат и плывите на берег. Если Опонны смилуются, акулы вас не найдут. Хотя лично я буду горячо молиться об обратном. Вы прибудете как раз вовремя к отрубанию собственной головы, и мне придется искать нового лейтенанта, что, если подумать, будет не очень трудно. Уверяю вас. Может, Ханфено — в нем есть офицерский задаток. Не выше лейтенанта, разумеется. Почти так же крут и непроходимо туп, как вы. Давайте, выкарабкивайтесь из доспехов. Сенни успеет собрать ставки.

— Благодарю, сэр. Я лучше тут.

— Очень хорошо. Еще одна жалоба, лейтенант, и я выброшу вас за борт самолично.

— Так точно, сэр.

— В доспехах.

— Так точно, сэр.

— И вычту доспехи из жалования.

— Разумеется, капитан.

— Не пытайтесь сохранить за собой последнее слово. Убью.

— Так точно, сэр.

— Лейтенант…

Прыщ закрыл рот. И некоторое время молчать ему удавалось.

* * *

С едва слышным шелестом на перекошенной крыше возник темный силуэт. Помедлил, оглядывая разбросанные по крутому скату тела. Приблизился к зияющей у края дыре.

И тут из ниоткуда материализовалась другая фигура, присела над трупом, что лежал лицом вниз у провала. В спине трупа торчала стрелка с оперением из жаберных крышек какой — то крупной рыбы, бледных и полупрозрачных. Призрак поднял лицо, изучая приближавшегося.

— Меня убил Глава Когтя, — прошипело привидение, показывая на собственное тело. — А я проклял его имя на последнем выдохе. Думаю… да, именно поэтому я еще здесь, не готов пройти во врата Худа. Это дар… тебе. Он убил Калама Мекхара. Картулианским паральтом. — Призрак изогнулся, показывая на край дыры. — Калам… он вытащил стрелу… разумеется, смысла в этом не было… паральт уже попал в кровь. Но я не сказал Жемчугу… он еще здесь, барахтается на самой грани. Возьми. Много яда осталось. Возьми. Для Главы.

Еще миг и — призрак исчез.

Фигура в темных, просторных одеждах склонилась, одетой в перчатку рукой взяла запачканную кровью стрелку. Спрятала в складку пояса, встала и тоже исчезла.

* * *

Разрывая извивы темной магии, одиночка с ошеломляющей быстротой неслась по улицам, умело избегая всех ловушек — сверкающих заворотов Высшего Рюза, шепчущих завлекалок Мокра — а потом и пожирающих свет путей Рашана, по которым только что прокрались ассасины. Она встала на их след, быстро нагоняя, держа в руках по кинжалу.

У входа на набережную Когти появлялись из садков, сходились по двадцаткам, готовясь напасть на иноземных солдат и на тех, кто находится на двух причаливших кораблях.

Одиночка быстро приближалась; ее движения стали текучими, запутанными, породили множество теней; подкрадывание вскоре стало чем-то совершенно иным — быстрее, чем человеческий глаз мог бы разглядеть сквозь темноту и дым, она напала на первую из Рук.

Кровь простынями плеснулась в воздух, тела полетели по сторонам ее пути; в ряды убийц ворвалась буря смерти. Когти поворачивались, кричали и умирали.

* * *

Глава Когтя Жемчуг обернулся на звук. Он с двадцатью Руками находился в арьергарде; сейчас почти весь его арьергард извивался, исходил кровью на мостовой… что-то — кто-то — прорывалось между ними. "Боги подлые…" Теневой Танцор. "Кто это — Котиллион?" В грудь острыми крючьями вонзился ледяной ужас. "Бог. Покровитель Ассасинов пришел за мной.

Клянусь Каламом Мекхаром, он пришел за мной!"

Он крутанулся, панически отыскивая щель для бегства. "К Худу мои Руки!" Жемчуг оттолкнул подчиненных и побежал.

Проглоченный тьмой проулок между складами. Еще немного оторваться… он откроет свой садок, прорвет дыру — и головой вперед. "Прочь от всего этого!"

Руки сжимали оружие. "Если мне крышка, умру сражаясь — бог там или не бог…"

В проглоченный тьмой проулок… сзади вопили, вопли быстро приближались… Жемчуг, словно утопающий, искал вход в садок. Мокра. "Используй его. Искази реальность, пробейся в другой Путь — в Рашан, потом в Имперский, потом…"

Ответа на поиск не было. В груди захрипело, Жемчуг рванулся в глубь проулка…

Кто-то сзади — уже за спиной…

Болезненные касания к подколенным жилам — потом он был одной рукой поднят над черными плитами мостовой, брошен о стену. От столкновения онемело пол-лица, он упал на спину… рука схватила снова, пальцы давили, поднимая голову… холодное железо вошло в рот, разрезая щеки, отсекая язык. Давясь кровью, Жемчуг заворочал головой — и был снова схвачен и брошен, теперь о другую стену. Сломалась рука. Он упал на бок — каблук с силой молота врезался в бедро… кость превратилась в крошево — "боги, какая боль" — боль окутывала разум, побеждала… "садок… где…"

Тишина.

Напавший склонился над ним. Присел на корточки. Жемчуг ничего не видел — кровь залила глаза — в голове дико звенело, свело живот, и он выблевал на камни кровью и мясом с остатка языка. "Лостара, любовь моя, подойди к вратам — и увидишь меня. Уже иду".

Голос тихий и спокойный зазвенел очень ясно, пугающе близко: — Последняя моя цель. Ты, Жемчуг. Я думала убить тебя быстро. — Долгая пауза; он слышал ровное, размеренное дыхание. — Но за Калама Мекхара…

Что-то коснулось тела над желудком, проникло внутрь. — Возвращаю тебе, Жемчуг, убившую его стрелу. — Женщина встала и отошла на пару шагов, затем вернулась. Первая пульсация невыносимого жара начала терзать его вены, собираться позади глаз — яд, который будет сохранять его в живых как возможно дольше, питать сердце всеми потребными веществами, пока сосуды снова и снова рвутся…

— Кинжалы Калама! Жемчуг, о чем ты думал? С отатаралом в руке садка не открыть. Итак, тебя убили я и он. Здорово получилось.

"Горю! О боги! Горю!"

Апсалар уходила по улочке, уходила от гавани. От всего.

* * *

Маленькое полупрозрачное привидение явилось ей в том месте, где проулок соединялся с более широкой улицей и выводил к мосту в Мышатник. Апсалар подошла к нему.

— Скажи Котиллиону: я сделала все, о чем просили.

Темный Трон издал еле слышный звук, вроде бы вздох. Почти бестелесная рука, сжимающая серебряный набалдашник трости, вынырнула из-под прозрачного плаща. Кончик трости постучал по мостовой. — Я видел все, дорогая. Твой Танец Теней. От подножия Крепостного Пути и далее. Я стал свидетелем.

Она промолчала.

Темный Трон продолжал: — Даже Котиллион. Даже Котиллион никогда…

Апсалар всё молчала.

Бог внезапно хихикнул: — Слишком много неверных решений, бедняжка. Как мы и боялись. — Пауза. Новое хихиканье. — За одну ночь Глава Когтя и триста семь Когтей — от твоей руки, дорогуша. Я до сих пор… не верю. Ладно. Теперь она предоставлена себе самой. Слишком плохо для нее. — Едва различимая голова склонилась под надвинутым капюшоном. — Ах. Да, Апсалар. Мы держим слово. Ты свободна. Иди.

Она протянула Амманасу два кинжала, рукоятями вперед.

Бог с поклоном принял оружие Калама Мекхара.

Апсалар миновала его и взошла на мост.

Бог смотрел ей в спину. Снова вздохнул. И внезапно поднял голову, втянул воздух: — О, что за радостная новость. Но не сейчас. Сначала небольшой переход, да. Ох, что за ночь!

Бог начал пропадать из вида, заколыхался и снова обрел форму.

Темный Трон опустил взгляд на кинжал в правой руке. — Абсурд! Придется идти. Увы, идти придется быстро! — Он поспешил прочь, задевая тростью о камни.

* * *

Вскоре Темный Трон достиг основания башни, что гораздо меньше разрушена, чем кажется. Поднял трость, стукнул в дверь. Подождал двенадцать ударов сердца и постучал снова.

Дверь распахнулась.

На него уставились черные глаза, и в глазах этих нарастала ярость.

— Не сейчас, Обо, — проговорил Темный Трон. — Уверяю, я с благими намерениями. Верхушкой твоей башни завладели на редкость назойливые близнецы. Скромно советую изгнать их в твоей обычной, необычайно вежливой манере. — Бог отсалютовал тростью, повернулся кругом и отбыл.

Два шага — и дверь хлопнула за спиной.

Темный Трон ускорил шаг. Предстояла еще одна встреча, последняя и очень деликатная. Трость выбивала ритм армейского барабана.

Когда он прошел половину расстояния до цели, верхушка башни Обо озарилась огненным шаром; раздался гром, полетели осколки кирпича и черепицы. Грохот не смог заглушить двух яростных воплей.

Темный Трон машинально присел, однако быстро поднялся, пробурчав: — Необычайно вежливо, Обо. Необычайно.

Бог двигался по улицам Малаза. С нехарактерной для него спешкой.

* * *

Они крались по улицам, держась теней, в десятке шагов после Леганы Рода; а тот шествовал посередине мостовой, дребезжа кончиком меча по камням. Немногие встречавшиеся по пути убегали, едва завидев жуткое обличье Т'лан Имасса.

Скрипач вручил Геслеру и Буяну арбалеты с зарядами из жульков. Его собственный самострел нес долбашку. Широкая улица привела их к гавани; ведущий к Центральной набережной мост оставался к югу. Дома по сторонам были знакомы Скрипачу, но воздух передавал их очертания с необычайной ясностью — как будто некий безумный художник подчеркнул детали, придавая им неведомый ранее смысл.

От пристаней доносился гул битвы, изредка раздавались хлопки морантских припасов. В — основном жульков. "Карак. Он позаимствовал мой запас!"

Трое встали на перекрестке. Легана Род обратился лицом к фасаду таверны. Дверь распахнулась, из здания вывалились двое. Они шатались, нащупывая ногами каждый камень мостовой, будто переходили буйную реку; один потянул другого за руку, но тут же обнял. Оба чуть не упали.

Скрипач тихо выругался и поспешил к ним. — Сержант Хеллиан, что ты делаешь на берегу, Худа ради?

От звука его голоса они подпрыгнули и неловко обернулись.

Хеллиан ухватила взором Т'лан Имасса. — Скрипач, — сказала она, — ты выглядишь УЖАСНО.

— Не туда смотришь, пьяная идиотка. — Он поманил Геслера и Буяна. — Кто это с тобой?

Хеллиан повернула голову и всмотрелась в человека, которого схватила за руку. Всмотрелась надолго.

— Твой залож… задерж… — ободряюще пробормотал мужчина.

— Тошчняк, — Хеллиан перевела взор на сержанта. — Его разыскивают для допроса.

— Кто разыскивает?

— Я, естесно. Ну а лодка где?

Геслер и Буян уже пробирались на мост. — Иди с ними, — сказал Скрипач Легане Роду. Т'лан Имасс двинулся, пошаркивая ступнями. Сапер снова обратился к Хеллиан: — За мной. Мы сейчас же возвращаемся на корабль.

— Чудно. Хорошо что ты сможешь сделать это, Скрип, если он вот поптается слинять… Даю раздрешение застрелить. Но только в ногу. Я желаю ответов и я их получу!

— Хеллиан, возможно, нам придется бежать.

— Мы смогём. Правда, Банаш?

— Дураки, — буркнул Скрипач. — Это же "Смешинка". Демон не подает обычный эль. В любом другом месте… — Он потряс головой. — Идемте же.

Геслер и Буян пригнулись, одолевая мост. Геслер закричал, тревожно предупреждая Скрипача, и вместе с Буяном помчался прямо к маячившей на том конце толпе.

"Дерьмо!" Скрипач припустил следом.

* * *

Проглоченная темнотой извилистая канава, артерия реки, проходящая чуть ниже кварталов города. Казалось, резня идет на каждой улице, в каждом переулке. Адъюнкт Тавора Паран пробиралась по густым залежам грязи; сзади нее брела кашляющая кровью женщина.

Звуки сражения у пристаней все ближе.

Кажется невозможным, что Когти не обнаружили их, не спрыгнули с прогнивших стен и крыш, чтобы добавить в мерзкую гущу реки Малаз еще парочку жертв убийства. О да, Тавора и Т'амбер оттолкнули с пути достаточно тел — но единственными звуками, окружившими их, были журчание воды, писк крыс в окрестных водостоках, жужжанье кровососущих насекомых.

Все изменилось, едва они дошли до края площади. Взрыв жулька — пугающе близкий — и стук падения полудюжины тел. Секция речного ограждения обвалилась. Вниз съехали еще несколько воющих, размахивающих оружием человек…

… и один из солдат обернулся, заметил их…

Он заорал, объявляя о находке. Т'амбер пробралась мимо Адъюнкта. Наискосок пронесся меч, срезав треть головы солдата вместе со шлемом; брызнуло белое вещество.

Т'амбер покачнулась назад, красной рукой хватая Тавору за край плаща, вытаскивая на песчаный берег.

Сила ее захвата ошеломила Тавору. Т'амбер брала склон приступом, волоча упавшую Адъюнкта за собой, на уровень площади. Тавора встала на колени, едва рука отпустила ее. Звуки боя загремели вокруг…

Городская Стража, около трех взводов — взрывы отогнали их от причалов, и солдаты повернулись к двум женщинам с яростью бешеных волков.

Тавора с усилием поднялась, отчаянно перехватила клинком удар, направленный в грудь. Мечи зазвенели. Инстинктивная контратака — она почувствовала, как острие пробивает звенья кольчуги на плече врага, взрезает мышцы. Солдат застонал и отскочил. Тавора рубанула по ноге, рассекая надколенник. Противник наконец с тонким визгом упал.

Слева от нее Т'амбер рубила и колола, отбивала выпады, подныривала под мечи. Тела валились вокруг нее словно снопы; но и вражеские клинки вонзались в тело шатающейся женщины.

Тавора закричала, изогнулась, спеша помочь Т'амбер…

.. и увидела, как двадцать или более Когтей спешат к месту схватки.

Острие меча вышло между лопаток Т'амбер; сжимающий оружие солдат подошел ближе, толкая ее, роняя на спину; женщина соскользнула с меча, упала на камни. Оружие со звоном выпало из ее ладони.

Шесть шагов от Адъюнкта до дюжины стражников — а за ними быстро бегущие Когти. Тавора взмахнула мечом; лица, искаженные слепой злобой, обратились на нее, глаза засверкали суровым холодом — словно вокруг были не люди. Адъюнкт воздела меч над головой, схватив обеими руками, сделала шаг назад…

Стража рванулась к ней…

Ослепительная вспышка позади них, вихрь из падающих тел, оторванных конечностей, полотнища крови — рев взрывчатки отозвался болью в сердцевине черепа Таворы. Мир закачался, она увидела ночное небо, крутящиеся звезды начали разбегаться во все стороны — затылок ударился о камни мостовой, шлем слетел — она лежала на спине, отупело созерцая пыль и красный туман. Каждая кость и каждая мышца ее тела громко протестовали.

Второй взрыв поднял ее с мостовой, снова ударил — но все вокруг перекосилось. Кровь полилась дождем…

Кто-то склонился над ней, рука легко коснулась груди, наплыло лицо. Она видела шевелящиеся губы, но ничего не слышала.

Вспышка узнавания. "Сержант Скрипач.

Что?.. Что ты тут делаешь?"

Ее тащили. Сапоги сползали с онемевших ног; правый соскочил, оставшись позади. Она уставилась на ногу в обмотке, пропитанной кровью и илом.

Сержант тащил ее к пристани, и она могла видеть, что происходит сзади. Два моряка прикрывают отход, в руках у них необычные, очень большие арбалеты. Но никто следом не идет — они очень заняты, умирая под взмахами кремневого меча в сухих руках Т'лан Имасса. Существо пропиталось ядовитой магией, но идет вперед, убивая, убивая и УБИВАЯ.

Что случилось? Откуда взялась морская пехота? Она увидела еще солдата, ведущую за собой пленника — он не пытался вырваться, с трудом удерживаясь на ногах. "Да они же пьяны, оба. Думаю, в такую ночь можно их простить.

Ох, Т'амбер…"

Ее окружили другие люди. Покрытые кровью солдаты. Напасть. Они кричали — она видела, но шум в голове не стихал, и в нем тонуло все. Она подняла руку. "Перчатка… но где мой меч? Где мой меч?

Не обращай внимания, просто спи. Усни".

* * *

Гриб привел ее в переулок, где лежал человек, скрюченный, содрогающийся от спазмов, страшно стонущий. Подойдя поближе, Лостара узнала его и задохнулась от муки, отталкивая Гриба, бросаясь вперед, падая на колени.

Жемчуг весь покрыт ранами, как будто его систематически пытали. И его поглощает боль. — О, любовь моя…

Гриб сказал сзади: — Лостара Ииль, в нем яд. Ты должна забрать его жизнь.

"Что?"

— Он думал, ты умерла, — продолжал мальчик. — Он сдался. Отдал все за месть. Месть Адъюнкту.

— Кто это сделал?

— Не скажу. Жемчуг жаждал мести, и месть пришла к нему. Вот и всё.

"Вот и всё".

— Убей же его, Лостара. Он не слышит и не видит тебя. Ему осталась только боль. Понимаешь, пауки дышат кровью жертв, она нужна им красной, свежей. Яд не уходит из жил. Потом кислота в желудке, она вытекает и пожирает всё внутри.

Онемевшая женщина подняла кинжал.

— Останови сердце.

"Да, вот сюда, под лопатку. Вонзи глубоко, покачай. И вытаскивай. Гляди, тело замерло, мышцы больше не содрогаются. Он спокоен. Он ушел".

— Идем со мной. Быстрее.

Он побежал. Она встала и побрела следом. "Ты не нашел меня. Я была там, в Замке Обманщика, но я не знала. И ты не знал".

Они двигались мимо груды тел. Когти. Весь переулок ими забит.

Впереди Центральная пристань, пустое место…

Внезапно взрывы сотрясли здания. Раздались вопли.

В конце проулка Гриб метнулся вбок, к стене склада, и взмахом руки позвал Лостару.

Те, что еще оставались на ногах, начали разбегаться. Таких было мало — в середине толпы разорвались сразу две долбашки. Долбашки, жульки, а теперь чертов Т'лан Имасс, рубящий всех, кто пробегает мимо него.

— Боги, — прошептала Лостара, — там, должно быть, тысячи погибших.

— Да. Но смотри. Ты должна увидеть это. — Он показал вправо, в сторону реки.

— Что?

— Ох. — Гриб коснулся ладонью ее руки.

Сцена перед глазами как-то изменилась — иное освещение, выделившее одиноко лежащее тело, все подробности…

— Т'амбер, — сказал Гриб. — Только мы с тобой можем видеть. Смотри внимательно, Лостара.

Над телом собиралось и поднималось золотистое сияние. На Гриба и Лостару повеял сухой и теплый ветерок, уже знакомый, насыщенный ароматами трав саванны.

— Она так долго была с нами, — шепнул Гриб. — Она использовала Т'амбер. До конца. Выбора не было. Четырнадцатая идет на войну, и мы с ней. Нам придется.

Над трупом присела фигура. Высокая, с женскими формами, покрытая мехом — ни одежд, ни украшений.

Лостара увидела, как стоявший шагах в тридцати Т'лан Имасс медленно поворачивается, разглядывая видение. Затем неупокоенный воин торжественно опустился на колено. — Ты вроде сказал, Гриб, мы одни можем ее увидеть.

— Я ошибся. С ней такое всегда.

— Кто или что она?

— Эрес'ал. Лостара, ты не должна рассказывать Адъюнкту. Никогда.

Капитан Алых Клинков скривилась: — Еще один клятый секрет.От нее.

— Только два. Ты выдержишь.

Лостара бросила взгляд на мальчика: — Два?

Гриб кивнул: — Да. Ее сестра. И вот это. Два секрета. Никогда не выдавай.

— Нетрудно будет. — Она встала. — Я с вами не иду.

— Ты должна. Смотри! Смотри на Эрес'ал!

Странное существо опускало голову к телу Т'амбер. — Что она делает?

— Поцелуй в лоб. Последнее прости.

Пришелица выпрямилась, вроде бы понюхала воздух и замерцала, исчезнув.

— О! — Гриб больше ничего не сказал, но протянул к Лостаре руки: — Адъюнкт потеряла Т'амбер. Ты должна занять ее место…

— Я не хочу любовников, мужчин или женщин…

— Я не о том. Просто… будь рядом. Нужно. Она не сможет сделать это в одиночку.

— Сделать что?

— Нам пора идти. Не сюда. В сторону доков в Мышатнике…

— Гриб! Они уходят!

— Забудь про них. Идем скорее!

* * *

Мертвяк оттолкнул Скрипача и склонился у тела Адъюнкта. Опустил руку на грязный лоб — и отдернул. — Дыханье Худа! Я ей не нужен. — Он встал, качая головой: — Проклятый отатарал — я не смог бы, даже…

Тавора открыла глаза. Еще миг — и она с трудом села. Скрипач протянул руку, помогая встать.

"Пенный Волк" отходил от пристани. "Силанда" шла впереди, весла равномерно опускались на воду.

Адъюнкт заморгала, осматриваясь. Повернулась к Скрипачу: — Сержант, где Бутыл?

— Не знаю. Назад не возвращался. Кажется, мы его потеряли. И Калама.

Услышав это имя, она вздрогнула.

Но Скрипач ведь уже знал. "Игра…" — Адъюнкт?

— Никогда не видела, чтобы человек так сражался. Он и Т'амбер — они вдвоем прорубились через весь город…

— Адъюнкт. Приняты сигналы с кораблей. Куда мы идем?

Но она отвернулась. — Бутыл… сержант, мы провалились. Он должен был кое-кого отыскать.

— Кого же?

— Теперь это не имеет значения. Не удалось.

"Всё это? Все погибшие сегодня ночью — ради одного?" — Адъюнкт, мы можем подождать в гавани до рассвета, потом выслать в город поисковую группу…

— Нет. Адмирал Нок получит приказ потопить транспорты. Напасть вмешается, и еще многие погибнут. Мы должны уйти.

— Они выследят нас…

— Нет, они нас не найдут. Адмирал заранее расписался передо мной в полной некомпетентности…

— Так какие сигналы подать кораблям? Поднять якоря, поставить паруса?

— Верно.

Кто-то из матросов крикнул: — Корабль по правому борту! — Скрипач вслед за Адъюнктом подошел к фальшборту, где уже стоял кулак Кенеб.

Маленькое судно быстро сближалось с флагманом. С носа подавали сигналы фонарем.

— Они хотят высадить пассажиров, — передал вахтенный.

Корабль встал у борта — захрустели причальные бухты, загудели корпуса. Матросы перебросили тросы и трапы.

— Бутыл, — кивнул Скрипач. И нахмурился: — Кажется, вы сказали — одного. А дурень притащил человек двадцать!

Первым на борт полез Гриб.

И белозубо улыбнулся. — Привет, отец, — сказал он Кенебу, поднявшему паренька на палубу. — Я привел капитана Лостару Ииль. А Бутыл еще кучу народу…

На фальшборт шагнул незнакомец, упруго спрыгнул на палубу и огляделся, уперев руки в бока: — Чертовский беспорядок.

Едва он заговорил, Скрипач шагнул вперед: — Картерон Сухарь! Я думал, вы…

— Никого тут нет с таким именем, — зарычал гость, демонстративно кладя руку на рукоять торчавшего за поясом кортика.

Скрипач отступил.

На борт всходили другие, тоже незнакомые ему. Первым показался здоровяк с невыразительным лицом; его руки были покрыты шрамами и рубцами, о происхождении которых Скрипач догадывался. Он хотел было заговорить, но Картерон — который был не Картерон — опередил его: — Адъюнкт Тавора, так? Вы мне должны шестнадцать золотых империалов за доставку этого сборища идиотов.

— Согласна.

— Так давайте, потому как не хотелось бы задерживаться посреди клятой гавани дольше, чем нужно.

Тавора обратилась к Кенебу: — Кулак, вскройте войсковую казну и отсчитайте двести золотых империалов.

— Я сказал — шестнадцать…

— Двести, — повторила Адъюнкт.

Кенеб ушел вниз.

— Капитан, — начал Адъюнкт и замолчала.

Теперь на борт взбирались темнокожие существа. Женщина, вставшая рядом с покрытым шрамами мужчиной, посмотрела на Адъюнкта и сказала с грубым акцентом: — Мой супруг ждал вас долгое время. Но не думайте, что я вот так просто позволю его забрать. То, что грядет, имеет отношение к Тисте Анди — и, возможно, большее отношение, чем к вашей расе.

Адъюнкт помедлила, кивнула. И поклонилась. — Добро пожаловать на борт, Тисте Анди.

Три низкорослые фигурки прыгнули на борт и сразу полезли на мачту.

— Боги, — буркнул Скрипач. — Это же нахты. Ненавижу таких…

— Мои, — произнес иноземец.

— Как ваше имя? — спросила Тавора.

— Вифал. А это моя жена Сендалат Друкорлат. Да, длинные имена и еще более длинный…

— Молчать, супруг.

Скрипач заметил, как Бутыл крадучись уходит в темноту. — Ты!

Бутыл моргнул и повернулся: — Сержант?

— Как, во имя Худа, ты нашел Картерона Сухаря?

— Это Сухарь? Ну, я просто шел за крысой. Мы не решились идти через побоище на площади и стали искать корабль…

— Но Картерон Сухарь?

Бутыл пожал плечами.

Появился Кенеб; Скрипач видел, что Картерон спорит с Адъюнктом, но ничего не слышал. Наконец Сухарь кивнул и принял сундучок с монетами. Адъюнкт прошла на нос.

Где стояли Нил и Нетер.

— Сержант?

— Иди отдыхать, Бутыл.

— Спасибо вам, Сержант.

Скрипач встал позади Адъюнкта и прислушался.

Тавора говорила: — …погром. Виканам на родине нужны вы. И Темул. Увы, лошадей взять не удастся — корабль Сухаря слишком мал — но мы переправим туда каждого викана на бортах флота. Прошу приготовиться. И благодарю за все, что вы для нас сделали.

Нил первый спустился на среднюю палубу. Нетер пошла за ним — но повернулась к Бутылу. Тот шлепнулся на палубу, прижавшись спиной к фальшборту. Она взирала на него долго… пока некий инстинкт не заставил его открыть глаза.

— Когда закончишь там, — сказала Нетер, — возвращайся.

И ушла. Бутыл пялился ей вслед, на лице читалось ошеломление.

Скрипач отвернулся. "Везучий ублюдок.

Или нет…"

Он пошел на нос. Поглядел на Малаз. Огни тут и там, дым пожаров, вонь смерти.

"Калам Мекхар, дружище.

Прощай".

* * *

Забавно, но на краю жизни его удержала большая потеря крови. Кровь и яд вытекали из ран, пока он корчился, ослепнув от боли в мышцах, от грохота сердца, отдававшегося в черепе.

Он продолжал драться. Шаг, еще шаг. Он сложился пополам, когда мука внезапно возросла, распиная его — и немного отступила, позволив сделать вдох, передвинуть ногу. И вторую.

Он дошел до угла, с трудом поднял голову. Но в глазах бушевало пламя; он не видел окружающего мира. Пока что… инстинкт, следование хранимой в памяти карте — карте, порванной агонией в клочья.

Он близко. Он чуял его.

Калам Мекхар пошарил руками, чтобы опереться о стену. Стены не оказалось, он упал, тяжко ударившись о камни; ноги подвернулись, и он свернулся в клубок, терзаемый бесконечной болью.

Пропал. Тут должна быть стена, угол. Карта подвела. Слишком поздно. Он ощущал, как отмирают ноги. Руки. В позвоночник вонзилось расплавленное копье огня.

Висок холодел, прикоснувшись к мокрому камню.

Ну, умирать так умирать. Мастерство ассасина всегда оборачивается против своего хозяина. Что в мире может быть справедливее, честнее…

* * *

Стоящий в десяти шагах Темный Трон оскалился: — Вставай, дурак. Ты почти там. Вставай! — Но тело не шевелилось.

Зашипев от нетерпения, бог сделал шаг. Жест — и три теневых духа поспешили за ним, собрались вокруг недвижной фигуры Калама. Один захрипел: — Он умер!

Темный Трон зарычал, оттолкнул служителя, склоняясь над телом. — Еще нет, — сказал он вскоре. — Но как он близок, о… — Он отступил на шаг. — Хватайте его, проклятые идиоты! Нам придется тащить!

— Нам? — сказал один.

— Осторожнее, — буркнул бог. Духи скользнули к телу, подняли его за руки и ноги. — Отлично. Идите за мной. Быстро.

К воротам. Створка заскрипела, когда Темный Трон оттолкнул ее.

Неровная тропа, выпирающие из земли камни, мертвая трава.

Курганы по обеим сторонам. Из некоторых идет пар. Приветствуют зарю? Вряд ли. Нет, те, что внутри… почуяли его. Бог позволил себе сухо рассмеяться. И слегка присел: смех прозвучал громче, чем ему бы хотелось.

Они подошли к передней двери.

Темный Трон помедлил, отступил на край тропы — насколько осмелился — и махнул духам, веля проходить. — Быстро! Бросьте его на порог! Да, а ты возьми его кинжалы. Вложи в ножны. Так. А теперь все прочь. Стойте на тропе, безмозглые червяки! Кого вы пытаетесь разбудить?!

Еще шаг, все ближе к темной, покрытой росой двери. Трость поднялась. Один удар серебряным набалдашником…

Бог повернулся и побежал по тропе.

В воротах повернулся снова. Дверь заскрипела.

Громадная фигура в доспехах встала на пороге, поглядела вниз.

Темный Трон зашипел: — Бери его, болван! Бери!

С раздражающей медлительностью Хранитель Мертвого Дома склонился, схватил ассасина за шарф и потащил внутрь.

Спрятавшийся за воротами бог следил, как нога Калама исчезает в темноте.

Дверь захлопнулась.

"Успели?" — Как тут узнаешь? Не сейчас… да, коллекция у Темного Трона впечатляющая!

Он пошел прочь и увидел, что духи бегут по улице, а дверь ближайшей таверны открывается.

Бог моргнул и снова присел. — Ого. Похоже, пора уходить.

Закружились тени.

Амманас исчез.

* * *

Старший сержант Бравый Зуб подошел к дверям Щуповой таверны. Еще не рассвело. Клятая ночь тиха как гробница. Он вздрогнул: вроде бы какой-то нечистый дух промчался мимо, невидимый, но устремивший на него голодный взор.

Дверь таверны открылась и закрылась резко, как будто кто-то сердился. Бравый Зуб замер.

Показалось чудище, облаченное в латы.

Бравый Зуб моргнул, оскалил зубы и приблизился к нему.

— Доброй ночи, Темп.

Шлем поворачивался к нему. Человек будто удивился присутствию старшего сержанта.

— Бравый Зуб.

— Что, домой потянуло?

Темп понюхал воздух и бросил взгляд на Мертвый Дом. Двинул плечами, отчего лязгнули пластины доспеха. — Думаю, мне надо прогуляться.

Бравый Зуб кивнул: — И оделся подобающе.

Оба отступила, когда женщина прошла мимо, спустилась по ступеням и исчезла в дверях Щупа.

— Да, летящая походка, — вздохнул старший сержант. Но внимание Темпа привлекла мостовая. Бравый Зуб присмотрелся…

Следы, оставленные женщиной, были багровыми.

— Гм. Темп, как ты думаешь, это грязь такая?

— Думаю, Бравый, что не грязь.

— Гм. Похоже, пора к Щупу. Ты уже нагулялся?

Последний взгляд в сторону Мертвого Дома. Здоровяк кивнул: — Кажется.

Двое приятелей полезли в темные недра таверны "У Повешенного".

* * *

Той ночью таверну посетил знатный гость. Кулак Араган занял отгороженный столик в самом темном углу, где одиноко сидел, лелея в ладонях кружку эля. Снаружи отбивали звон за звоном, раздавались далекие — а временами не столь уж далекие — звуки бунта.

Не он один поднял взор и замер в восхищении перед темноволосой канезской женщиной, что явилась за миг до рассвета. Она подошла к стойке и заказала рисовое вино. Щуп отчаянно шарил под стойкой, пока наконец не показался с пыльной, янтарного цвета бутылкой. Одна эта бутылка стоила целое состояние.

Тут в двери вошли Темп — в тяжелом, старинном доспехе — и старший сержант Бравый Зуб. Араган скрючился в кресле, отвел глаза

Неподходящая компания на сегодня.

Он сражался с головной болью с самого заката. Он думал, что победил — но вдруг в черепе загрохотало с удвоенной силой. Он чуть слышно застонал.

Бравый Зуб пытался завести разговор с женщиной, но под глаз ему уткнулся кончик ножа. Женщина заплатила за целую бутылку, потребовала комнату наверху и ушла. Пойти следом никто не решился.

Старший сержант выругался, утер пот и заревел, требуя эля.

Странные дела творятся сегодня в "Повешенном"… но вино и эль всё смоют, а крадущийся за окном рассвет… ну, он принадлежит иному миру, не так ли?

Глава 24

Сделайте же вдох

Полной грудью вдох

О друзья мои

И держитесь так

Ибо тонет мир

Тонет чудный мир.

Ву

"Много ликов у хаоса, этого мира между мирами", размышлял Таралек Виид, "и пути, им выбираемые, поистине ужаснут любого". Там и тут поднимаются чахлые деревья, искривленные сучья медленно качаются под ударами холодного, неустойчивого ветра; полосы дыма плывут над бесплодной почвой, закрывая лужи грязи и трупы — покрытые глиной, почти погрузившиеся в жижу, только руки торчат вверх.

Вдалеке блестят магические вспышки, раздаются звуки боя, но местность, по которой бредут они, нависла над головами безмолвным саваном. Слышны лишь чавканье сапог в серой грязи, хруст доспехов, лязг оружия, по временам эдурские или летерийские ругательства. Эти слишком близкие звуки бросают в дрожь.

Дни безумия, жестокого напоминания, что дела могут идти все хуже и хуже. Жизни падают в грязные лужи, чтобы стать опорой для ног свежих воинов, ковыляющих на бессмысленную битву.

"Мы движемся на бой, изображая равнодушие к тому, что окружает нас". Он не был глупцом. Он рожден в племени, которое все считают примитивным, отсталым. Воинские касты, культы крови и бесконечные вендетты. Гралийцы не знают сложных размышлений, ими движут мелкие желания и непонятно на чем основанные суеверия. Но разве нет мудрости в создании правил, удерживающих безумие в рамках, не позволяющих лить кровь чрезмерно щедро?

Таралек Виид понял, что в какой — то мере пропитался духом цивилизации; он будто подхватил болотную лихорадку — сон омрачался видениями гибели целого клана. Ему снилось, что он желает смерти всем — детям, женщинам, старикам — и желательно от собственной руки. В благоприятные часы он мечтал о резне более умеренной, такой, что оставит достаточно сородичей, чтобы править ими — без законов, своевольно решая, жить им или умереть. Он стал бы вожаком волчьей стаи, управлял бы повелительным взглядом, доказывал абсолютный контроль каждым движением.

Во всем этом нет никакого смысла.

Впереди эдурский воин Алрада отдал приказ об остановке; Таралек Виид сполз по липкой, покатой стенке оврага, поглядел на свои ноги. Казалось, они оканчиваются сразу под коленями — дальше лишь мутная вода, отразившая серое мутное небо.

Темнокожий Алрада Ан прошел мимо колонны воинов и остановился подле Таралека и стоявшего позади него Джага. — Сатбаро Рангар сказал, мы близко. Скоро он откроет врата. Да, загостились мы в этом Королевстве.

— Что это значит? — спросил Таралек.

— Лучше, чтобы местные не видели нас. Мы кажемся им привидениями, духами, еще одним бредущим мимо воинским отрядом. Но даже такие видения могут порождать… рябь.

— Рябь?

Алрада Ан покачал головой: — Я сам плохо понял. Но ведун настойчив. Этот мир подобен Зародышу — открыть в него путь означает вызвать разрушение. — Он помолчал. — Я видел Зародыш.

Таралек Виид проследил, как этот Эдур идет дальше, останавливаясь перед каждым — и Эдур, и летерийцами — и беседует.

— Он командует достойно, — сказал Икарий.

— Он дурак, — прошептал гралиец.

— Таралек Виид, ты слишком суров в суждениях.

— Он притворяется, Губитель. Все обмануты, но не я. Разве и ты не видишь? Он не похож на прочих.

— Прости, — отозвался Икарий, — но я не вижу. Не похож — в чем?

Таралек Виид пожал плечами: — Он отбеливает кожу. Я чую состав, он напоминает мне о цветах готара. Мой народ использует их, чтобы отбеливать оленьи шкуры.

— Отбеливает… — Икарий осторожно распрямил спину и оглядел соседей. Вздохнул: — Да, теперь вижу. Я был беззаботен…

— Ты потерялся внутри себя, друг мой.

— Да.

— Нехорошо. Нужно готовиться, нужно бдеть, Губитель…

— Не зови меня так.

— Ты все еще уходишь в себя и отрицаешь истину. Да, она жестока — но лишь трус станет отворачиваться и надеяться на утешительную ложь. Трусость недостойна тебя.

— Может и нет, Таралек Виид. Я думаю, что являюсь трусом. Да, это мельчайшее из моих преступлений, если верить тому, что рассказываешь ты…

— Ты мне не веришь?

— Во мне нет алчности. Нет жажды убийства. Все, что ты положил передо мной, о чем ты рассказал — я не помню этого!

— Такова суть проклятия, друг мой. Хотел бы я признаться, что обманывал тебя, но… Моя душа изменилась. Ныне я чувствую, будто мы пойманы и осуждены роком на гибель. Я познал тебя лучше, чем знал в прошлом, и я оплакиваю тебя, Икарий.

Бледно-серые глаза впились в него. — Ты рассказал, будто мы путешествовали долгое время, будто мы уже не раз странствовали духом. И ты так усердствуешь в желании… увидеть меня высвобожденным. Таралек Виид, если мы идем бок о бок уже давно, такое желание лишено смысла.

Гралийца прошиб пот; он отвел глаза.

— Ты объявил Алраду Ана обманщиком. Может быть, подобный видит подобного?

— Нелестные слова, друг мой…

— Я больше не верю, что ты мне друг. Подозреваю, что ты опекун, и что я всего лишь твое орудие. Сейчас ты сомневаешься в остроте моего "лезвия", как будто надеешься — путем взаимного сомнения мы станем ближе друг другу. Но я не сделаю шага к тебе, Таралек Виид. Только от тебя.

"Ублюдок. Он притворялся впавшим в забытье. Но вместо этого подслушивал и подглядывал. Сейчас он близок к истине. Умное оружие… я расслабился, я переиграл в "дружескую близость". Мне казалось, что мои слова — тоже оружие; я забыл, что Джаг умеет защищать себя, что на нем броня столетий".

Он поднял голову: Алрада Ан прошел мимо, в голову колонны. — Скоро, — бросил воин на ходу.

Они продолжили путь.

* * *

Капитан Варат Таун, заместитель Атрипреды Яни Товис, взмахом руки послал летерийских лучников вперед. Сплюнул в попытке избавиться от грязи. Бесполезно. Здесь высвободили волшебство Оплотов, здесь прошли сверкающие волны уничтожения — воздух смердит магией, ветер словно доносит эхо стонов тысяч погибающих солдат; грязь на его языке — это распыленная плоть, мелкие фрагменты костей.

Но, может быть, это и дар, это предвестие благого будущего. Какой бы мрачной не стала Летерийская Империя под властью Тисте Эдур, в ней остаются зеленые поля, фермы, и небо над ней голубое. Рождаются дети, матери плачут слезами счастья, сияют теплые щечки… "ах, любезная женушка, лишь воспоминания о тебе держат меня, не дают впасть в безумие. О тебе и нашей чудной дочери. Я увижу тебя снова. Обещаю. Может, уже скоро…"

Алрада Ан снова идет во главе. Бедняга. Черты его лица выдают истину — по крайней мере, для солдата, живущего вблизи Синей Розы. Такого, как Варат Таун. Самозванец. Каковы причины для обмана? "Наверное, ради выживания. Ничего больше". Но он слышал от летерийских рабов, служащих Эдур, что между Тисте Эдур и Тисте Анди давняя вражда… если они знают об потаенных анклавах Синей Розы, о существах с ненавистной темной кожей… тогда…

И все-таки Алрада Ан среди них. Шпион. Варат Таун желал ему успеха. Ониксовый Орден был хорошим властелином. Хотя в нынешних условиях вспоминать о прошлом — заниматься романтической идеализацией.

"Но даже если подумать… хуже, чем сейчас, быть не может".

Их ждет еще одна бесполезная битва. Еще смерти летерийцев. Он так хочет заслужить уважение Полутьмы, и нынешнее дело станет подходящей площадкой. Сможет ли Варат командовать умело, показать точный баланс жесткости и осторожности? "Ах, но я ведь учусь у нее, лучшей командующей летерийскими армиями со дней Преды Уннатали Хебаз! Не так ли?"

Эта мысль сделала доспехи на плечах вдвое тяжелее.

Овраг, по которому они трусили, вывел на грязевую равнину. Почва была разбита конскими подковами и колесами телег, повсюду виднелись кратеры магических взрывов. Запах гниющих трупов повис туманом. Всюду могильные плиты, поваленные, разбитые, расщепленные доски — почерневшие от многолетнего распада — и белые кости вперемешку с мертвецами, еще не лишившимися плоти.

Примерно в лиге впереди шло возвышение, может быть, дорожная насыпь; там виднелись колонны людей с пиками, бредущих на бой.

— Быстрее! — прошипел торопливо ковыляющий Сатбаро Рангар. — Пригнитесь. Собирайтесь ближе. Не сюда, идиоты! На карачки! Мы переходим.

* * *

Стеф и Айстар, брат с сестрой, делящие между собой воспоминания о боли, приколоченных гвоздями к деревяшкам руках и ногах, терзающих глаза воронах (это кошмары, плоды излишне живого воображения, говорила им Минала) крались по темному проходу. Каменный пол под ногами был неровным, предательски скользким.

Они еще не воевали, хотя громко выражали желание повоевать — слишком юные, как решила Мама. Стефу было десять, а Айстар — девять; они носили доспехи Отряда Теней, у пояса имелось оружие — они учились владеть им не менее прилежно, чем все остальные. Где-то впереди был их любимый часовой, сторожащий проход. Они его выслеживали — любимая их игра.

Подкрались туда, где он обычно стоит…

.. и слева раздался скрипучий голос: — Слишком громко дышите.

Айстар подпрыгнула, разочарованно взвизгнув: — Это Стеф! Я вовсе не дышу! Я как ты! — Она подошла к широкоплечему Т'лан Имассу, опершемуся на стену расселины — и прыгнула, обняв за талию.

Темный, пустой взор Онрека нашел ее. Сухая рука отпустила меч и робко погладила по голове. — Теперь-то ты дышишь.

— А ты пахнешь пылью и еще хуже!

Стеф пробрался на два шага дальше позиции Онрека и сел на булыжник. Вгляделся в темноту. — Я видел сегодня крысу, — сказал он. — Пустил две стрелы. Одна близко прошла. Реально близко!

— Спустись и сядь подальше, — сказал Т'лан Имасс, снимая руки Айстар с поясницы. — Ты стал хорошей мишенью.

— Никто больше придет, Онрек, — возразил мальчик, изворачиваясь. — Они сдались — мы для них слишком крутые. Мама говорит насчет…

Стрела вонзилась ему в висок, пробив кость и заставив развернуться кругом; ноги соскользнули с бока булыжника, и Стеф криво упал на землю.

Айстар пронзительно завизжала, заметавшись по коридору. Онрек затащил ее за спину. — Беги. Держись стены. Беги отсюда!

Новые стрелы свистели в расселине; две воткнулись в Онрека, подняв столбики пыли. Он вытащил их, швырнул на пол, схватив меч обеими руками.

* * *

Минала выглядела старой, истощенной днями и ночами агонии, бесконечного томящего ожидания; она устала смотреть, как проходят шеренга за шеренгой её дети, ставшие просто солдатами, привыкшими видеть, как гибнут товарищи. Все ради пустого трона.

Тралл Сенгар понимал насмешливую нелепость их обороны. Первый Трон захватил дух, сочетание теней, столь далекое от мира сего, что Т'лан Имассы рядом с ним выглядят просто-таки живчиками. Дух, бог, тонкая как шелк паутина замыслов, жадных желаний и темных планов. Вот что потребовало себе престол, вместилище силы всех Т'лан Имассов, а теперь наблюдает, как захватчики пробуют отнять этот престол.

Где-то бродят искалеченные Т'лан Имассы, желающие захватить Первый Трон и передать его мощь в дар Увечному Богу — той силе, что овладела расой Тисте Эдур. Увечному Богу, наделившему Рулада мечом — и ужасным проклятием в придачу. Но этому падшему созданию недостаточно армии Эдур. Недостаточно армии Летера. Нет, ему нужны и Т'лан Имассы.

"А мы вроде бы должны остановить Увечного Бога. Вот эта потрепанная "армия"…"

Онрек обещал впасть в гнев в битве, что грозит стать последней. Но Тралл знает: гнева будет недостаточно, недостаточно будет и силы его собственного отчаяния. Как и замешанной на страхе жестокости Миналы, и спокойной упертости Ибры Гхолана и Моноча Охема. Все обречено. "Что мы за жалкий сброд?"

Он отвел взор от Миналы, найдя Моноча Охема, недвижно застывшего под аркой тронного зала. Гадающий по костям не менял позы последние три дня и три ночи. Серебристая шкура на его плечах тускло поблескивала в свете ламп. Но тут Тралл заметил: голова чуть пошевелилась.

"Хоть что-то…"

Усиленный эхом коридора детский вопль заставил его вскочить. Он схватил прислоненное к стене копье и побежал в ту сторону, откуда раздался крик.

Появилась Айстар, всплеснула руками, лицо ее стало бесцветной маской. — Стеф мертв! Его убили! Он мертв…

Минала встала на ее пути, яростно обняла и развернула девочку: — Панек! Собирай солдат!

Вторая линия обороны, на полпути между Онреком и тронным залом, состояла из Ибры Гхолана. Т'лан Имасс обернулся при появлении Тралла.

— Онрек дерется, — сказал Ибра Гхолан. — Замедляет их наступление. На этот раз пришло много Эдур и смертных. С ними шаман, владеющий силой хаоса. На этот раз, Тралл Сенгар, они твердо намерены захватить Первый Трон.

Он и сам слышал звуки схватки. Онрек наедине с толпой его сородичей. "И проклятым ведуном". — Тогда зови Моноча Охема! Если ведун решит вызвать волну магии, нам конец.

— Кажется, ты слишком…

— Ты не понял, костяной мешок! Хаотическая магия! Нужно убить ублюдка! — И Тралл двинулся к выходу, оставив Ибру Гхолана за спиной.

* * *

Алрада Ан видел, как пали от единого взмаха каменного меча трое Эдур. Неупокоенный воин еще ни на шаг не отступил от узкого входа. Алрада повернулся к Сатбаро Рангару: — Нужно отогнать тварь! Он не устает, он сможет держать позицию вечно!

Подскочил Таралек Виид: — Выпустите против него Икария!

— Джаг пуст, — равнодушно сказал ведун. — Отводи воинов, Алрада Ан. Прикажи тем летерийцам не пускать стрелы — я не хочу, чтобы одна случайно попала мне в спину.

Сатбаро Рангар выступил вперед.

Алрада Ан заметил, что за спиной Т'лан Имасса показалась фигура с копьем — высокая, в тени, но… знакомый силуэт, эти текучие движения… стрела со свистом проскользнула мимо плеча немертвого и была отбита лезвием копья.

"Да нет. Не может быть. Мне кажется".

— Сатбаро!

Т'лан Имасс внезапно оставил позицию, уйдя в темноту. Он и второй защитник прятались в проходе…

Сатбаро Рангар поковылял туда же — сила громоздилась вокруг него — серебристо-серая волна, мерцающая словно ртуть. Сырой камень ущелья затрещал, вода со свистом обращалась в пар. Неожиданно отслоился большой осколок скалы над входом, обрушился и разбился на пороге.

Магия вздымалась выше, растекалась по сторонам, нависла над головой Сатбаро стоячей волной силы, шипевшей и трещавшей подобно тысячам змей.

Алрада Ан бросился вперед: — Сатбаро! Погоди!

Но ведун, не обращая внимания, плеснул кипящую магическую волну в "бутылочное горло" ущелья, прожигая путь в тоннель…

Там магия внезапно распалась.

Сотрясение отбросило Алраду на три шага, жар ударил огненным кулаком.

Сатбаро завизжал.

Нечто громадное показалось в проходе, протискивая горбатые плечи. Тощее от незавершенной смерти, покрытое серыми и черными пятнами, в меху — серебристом на шее и темном на плечах — существо вылезло из горла ущелья, оперлось на кулаки, оттолкнулось похожими на руки кривыми задними лапами — и побежало прямиком на Сатбаро Рангара.

Алрада Ан предупреждающе закричал…

… поздно, ибо зверь уже наложил на ведуна огромные лапищи, поднял в воздух, оторвал руку, затем вторую; кровь хлынула потоком, а тварь укусила Эдур за шею, глубоко вонзая острые клыки. Едва челюсти сомкнулись, неупокоенная тварь мотнула головой — вырвав половину шеи и часть спинного хребта вместе с ней — кровавые позвонки цепью хлестнули воздух…

Зверь отбросил труп и помчался на Алраду.

* * *

Икарий замер около детского трупика, уставился на жидкость, вытекающую из пробитого черепа, на тусклые глаза и полуоткрытый рот. Джаг словно врос в землю. Он дрожал.

Таралек Виид был рядом. — Сейчас, Губитель. ПРИШЛО ВРЕМЯ!

— Не нужно, — шепнул Икарий. — Не нужно всего этого.

— Слушай меня…

— Умолкни. Я не буду убивать детей. Я не стану…

Впереди грохнула магия, отдача пронеслась, покачнув их. Крики перешли в стоны. Раздалось звериное рычание. Стоны и вопли ужаса — на эдурском и летерийском. Ощутимый трепет страха.

— Икарий! На нас идет демон! Демон! Не ребенок, не дети. Ты видишь? Ты должен действовать. Сейчас! Покажи им! Покажи Эдур, что у тебя внутри!

Таралек потащил Джага за руку. Икарий нахмурился, но позволил вести себя в сторону группы Эдур. "Нет, я не хочу этого"… Но он уже ощущал тяжкий стук сердца, словно барабаны войны завели огненную песнь…

Вонь пролитой крови и кала. Воины подоспели как раз, чтобы узреть жуткую гибель ведуна Сатбаро.

Солтейкен устремился в атаку — и Алрада Ан, храбрец, защищающий своих воинов, один ступил на путь чудовища.

Икарий сжал рукоять меча — как вытащил его из ножен, он не мог вспомнить — и бросился вперед — каждое движение кажется неимоверно медленным, неловким — протянул левую руку, хватая Тисте Эдур и отбрасывая за спину как невесомую тряпицу. Джаг сам встал на пути неупокоенной обезьяны.

Увидел, как та отпрянула.

Еще шаг — череп Икария наполняет странное жужжание — зверь отступает назад, в проход, разворачивается и бежит.

Икарий зашатался, вздохнул — оперся рукой о стену узкого прохода — почувствовал хрупкий камень под ладонью. Нездешняя песнь стихала…

Эдур хлынули мимо, устремившись в тоннель. Снова звуки боя — лязг мечей, никакой магии…

* * *

Алрада протиснулся сквозь горло ущелья и увидел, как оно расширяется; там строем не менее чем в три шеренги стояли солдаты, ох оружие колебалось в руках, лица белели под шлемами — "возьмите меня Сестры! Как они молоды! Что такое? Против нас встали дети?"

И тут он увидел двоих Т'лан Имассов, а между ними высокого, серокожего… "нет. Нет, не может быть — мы бросили его, мы…"

Хольб Харат издал дикий крик, подхваченный Сауром Батрадой: — ТРАЛЛ СЕНГАР! ПРЕДАТЕЛЬ ПЕРЕД НАМИ!

— ТЫ МОЙ!

Хотя Саур кричал громче, на Тралла Сенгара воины бросились вместе.

Остальные Эдур рассыпались, сойдясь с линией вооруженных детей; отряды столкнулись, подняв какофонию лязга мечей и щитов. Древние стены отразили крики ярости и боли.

Алрада Ан примерз к месту, не веря себе, взирая…

Тралл Сенгар ожесточенно оборонялся копьем; мечи Саура и Хольба обрушивались на него. Им удалось оттеснить Тралла — Алрада Ан понимал, что Тралл пытается защитить детей — тех, что за ним…

Эдур закричали — двое Имассов ринулись в контратаку и казалось — ничто не может остановить их.

Он все стоял… Наконец, издав звериный, хриплый крик, рванулся вперед.

* * *

Тралл Сенгар узнал этих воинов. Он видел ненависть в их глазах, чувствовал ярость, добавляющую силу их ударам. Они настойчиво старались пробить его защиту, и он уже не мог держаться. А когда он упадет — слабые и слишком юные солдаты встанут лицом к лицу с убийцами.

Где же Апт? Почему Минала придерживает демоницу? Кто еще может на них напасть?

Кто-то в середине кучки Эдур снова выкрикнул его имя. Голос полнился не злобой, а мукой — но у Тралла не было возможности поглядеть, даже удивиться. Хольб задел левое запястье, широко распахав плоть — кровь текла по предплечью, орошала удерживающую древко ладонь.

"Больше не могу. Они научились драться…"

Он увидел, как сабля меруде глубоко полоснула Хольба по шее; голова отвалилась набок и упала с плеч. Тело еще мгновение шаталось, затем повалилось наземь.

Саур Батрада забористо выругался и развернулся — его меч впился в бедро напавшего…

А Тралл присел и вогнал острие копья в лоб Сауру, прямо под край шлема. К собственному ужасу, увидел, как оба глаза выскакивают из орбит, качаясь на нитках нервов.

Тралл выдернул оружие. Эдур подскочил к нему, пропыхтев: — Тралл! Тралл Сенгар!

— Алрада?

Воин повернулся, поднимая обе сабли. — Я сражаюсь за тебя, Тралл! Расплата — я прошу тебя!

"Расплата?" — Я не понимаю — но верю тебе. Рад помощи…

В череп Тралла вонзился звук, казалось, накативший со всех сторон сразу. Он увидел, как один из мальчиков закрывает уши руками, потом второй…

— Тралл Сенгар! Это Джаг! Возьмите нас Сестры, ОН ИДЕТ!

"Кто? Что?

Что за звук…"

* * *

Онрек Сломанный увидел Джага, ощутил всю силу, собравшуюся в его теле. Джаг шатался как пьяный; Т'лан Имасс заступил ему путь. "Это их вождь? Джагутская кровь, да. О, как вздымается древняя ярость и обида…"

Джаг внезапно выпрямил спину, поднял меч, и пронзительный визг стал физически ощутимой силой, оттолкнув Онрека на шаг; Т'лан Имасс наконец встретил взгляд Джага.

Пустой, безжизненный.

Но тут глаза озарились светом и смертельным бешенством.

Высокий воитель с оливковой кожей бросился на него; с поразительной скоростью замелькал меч.

Онрек поймал его клинок своим и сделал ответный выпад, намереваясь снести Джагу голову… невероятно, но меч врага был уже готов встретить его удар. Сила столкновения сотрясла тело Имасса. Вторая рука дернулась, хватая неупокоенного за грудь и поднимая над каменным полом…

От тяжелого удара о стену ломались ребра. Онрек соскользнул и приземлился на четвереньки. Заставил себя вскочить…

Джаг уже мчался мимо, к линии юных солдат Миналы. Воющий звук оглушал…

Онрек столкнулся с полукровкой: пропитанные солями кости живого трупа, весившего не меньше мула, с силой молота ударили Джага в бок.

Т'лан Имасс был отброшен и снова врезался в камень стены.

Его противник только пошатнулся; Онрек видел, как он оскаливает зубы и поразительно быстро подбегает к Имассу — глаза не успевали уследить — свободная рука выстреливает, пальцы пробивают толстую, сухую кожу, цепляются за грудину. Онрек был поднят в воздух и полетел — снова стена, сотрясение, от которого сломались и кости, и поверхностные пластины камня.

Онрек бесформенной грудой упал среди каменных сколов. И больше не шевелился.

Однако Джаг от усилия развернулся кругом, и теперь он смотрел на толпу Эдур и летерийцев.

* * *

Тралл Сенгар увидел, как зеленое чудовище — только что бросившее Онрека о стену словно мешок дынь — внезапно оказалось в гуще Эдур и учинило им жестокое избиение.

Вой стал еще пронзительнее, его сопровождал мечущийся по пещере вихрь дикой силы. Он резал — он терзал Эдур и летерийцев, оказавшихся поблизости. Кошмар обрел плоть, с ревом обещая полное истребление. Тралл потрясенно уставился сквозь кровавый туман на падающие тела — два, три одновременно… по четыре, по пять… воины валились под градом ударов словно деревца, их ряды быстро таяли…

Перепачканная рука схватила его за локоть и развернула. Он расслышал сквозь ужасный вой: — Тралл… мы сейчас умрем, все мы… но я тебя нашел. Тралл Сенгар, я прошу прощения… за отсечение, за всё… всё остальное…

Минала едва не упала на него. — Где Моноч Охем? — спросила она, выплевывая кровь — чей-то дротик вонзился под правую ключицу, ее лицо стало смертельно бледным. — Где Гадающий?

Тралл указал за спину, в сторону тронного зала: — Он пробежал туда… как побитый пес… — Он широко раскрыл глаза: Ибра Гхолан показался под аркой, словно ожидая чего-то.

Затем говорить стало бессмысленно: яростный вихрь оттолкнул их, закрутил… он был так силен, что тела убитых детей взлетели и закружились, размахивая руками и ногами. Джаг был в двадцати шагах, посреди кучи трупов — а за ним Тралл различил мерцающий портал. Он колебался, будто искал опору на неровном полу, он приближался все ближе, затягиваемый штормом силы. За вратами виднелся тоннель — его стенки вращались — а в конце тоннеля вспышками показывалось пустое пространство и, в непостижимой дали, вроде бы кораблик, качаемый бурным морем.

Минала прохромала мимо Тралла, оттолкнув Ибру Гхолана и скрывшись в тронном зале.

Джаг обернулся, из очей брызнул серебряный свет…

Он наклонился против ветра и двинулся к ним неестественно широкими шагами — казалось, что собственное его тело уже не может вместить пылающую ярость.

"Духи, спасите меня…" Тралл бросился навстречу чудовищу.

Меч налетел словно бы со всех сторон сразу. Тралл не находил возможности для контратаки; древко копья звенело, дергалось в руках при каждом отчаянно отбиваемом выпаде…

…но Алрада Ан напал на Джага справа — молниеносные взмахи меча отбили обе его сабли — одностороннее лезвие лизнуло грудь Алрады, импульс швырнул воина на землю — перевернувшись через голову, тело взлетело в воздух, оставляя за собой полотнище крови, и понеслось по воле вихря.

Джаг с удвоенной силой насел на Тралла; непрерывный стонущий звук вырывался из его рта, словно боевой клич самого насилия. Размазанный от скорости меч, сотрясающие тело удары — но Джаг так и не смог пройти мимо него.

* * *

Заваленный трупами Варат Таун затаился, следя одним глазом за поединком Икария и Тисте Эдур — одиночки. Копьеносец не мог победить — против этого Джага любой бессилен — но он держался, дерзко, показывая такие непревзойденные чудеса воинского мастерства, что летериец затаил дыхание.

За его спиной дети отступали под грубый свод в конце узкой расселины.

Буря окружила ураганным вихрем фигуры сражающихся — о боги, они двигались быстрее, чем Варат мог уследить. Копье наконец начало расщепляться под градом ударов…

Варат Таун расслышал всхлипы — перевел взор и обнаружил скорчившегося у стены Таралека Виида, вставшего на колени, рыдающего от ужаса. Он царапал камень ногтями, будто пытался прокопать себе путь наружу, и полоски крови уже блестели на грубой поверхности. "Ты так хотел увидеть, ублюдок. Теперь живи с этим".

Внимание его привлек громкий треск. Он увидел, что копье сломалось — Эдур отпрыгнул, каким-то образом увернувшись от горизонтального взмаха меча, что должен был обезглавить его. Икарий с ревом подскочил, чтобы прикончить врага — и резко присел, разворачиваясь и падая на бок…

… когда черный демон показался из теней, широко раскрыл пасть, выбросил голову на жилистой шее… зубы сомкнулись на правом плече Икария, единственная передняя нога провела длинными когтями по груди Джага, пересчитывая ребра и стремясь прорвать мягкий живот. Демон дернулся назад и поднял Икария в воздух…

Но его меч действовал, обрушиваясь на шею демона. Черная кровь хлынула потоком, громадное тело пошатнулось, ноги судорожно задергались. Икарий приземлился на согнутые ноги и начал разжимать смертельную хватку челюстей.

Сзади него Тисте Эдур оттаскивал тело Алрады Ана под арку…

"Зачем? Все напрасно… едва он освободится…"

Ревущий вихрь крошил камень стен, заполняя воздух не только брызгами крови, но и осколками гранита. Трещины пошли безумной паутиной… вой шторма еще усилился… и барабанная перепонка в левом ухе Варата Тауна лопнула, причиняя мучительную боль.

* * *

Тралл тащил Алраду к тронному залу. Руки его покрылись кровавыми полосками содранной кожи. Ибра Гхолан куда-то пропал — на самом деле, он не видел, чтобы вообще кто-либо охранял вход.

"Сбежали? Сдали трон? Прошу, Сестры, прошу. Дайте им уйти, всем им уйти от этого…"

Он дотащился до входа и увидел Гхолана. Воин стоял к нему спиной и смотрел на Трон… нет, он смотрел на то, что осталось от Моноча Охема. Должно быть, магический шторм проник в палату и Гадающий по костям не сумел противостать этой силе — его отбросило на правую часть Трона. Тралл с ужасом разглядел, что Моноч Очем расплавился — его обезображенное, скрученное тело спаялось с Первым Троном. Едва ли половина лица Гадающего выступала наружу, сморщенный глаз поблескивал в потрескавшейся орбите.

Вдоль стен и у Трона сидели дети — их осталось так мало! — а Панек склонялся над неподвижным телом Миналы. Вокруг них медленно расплывалась лужица крови.

Ибра Гхолан обернулся, когда Тралл втащил Алраду Ана.

— Моноч Охем не справился, — невыразительно проговорил неупокоенный воин. — Отойди от прохода, Тралл Сенгар. Теперь я встречу Хищника жизней.

Тралл оттащил друга к стене и присел рядом, положив руку на забрызганный лоб Алрады. Он удивился, когда тот открыл глаза.

— Алрада…

Умирающий воин попытался заговорить. Изо рта пошли кровавые пузыри; он кашлянул, забрызгав лицо Тралла, и перед смертью сумел произнести одно слово.

Одно слово.

— Дом.

* * *

Ибра Гхолан вышел навстречу тому, кого прозвал Хищником. Четыре шага. Джаг наконец высвободился из смертельной хватки Апторианы. Т'лан Имасс бросился в атаку.

Камень против железа, искры в сердцевине ревущих ветров; ветры эти несли куски плоти, осколки костей, клочья мокрых волос, части доспехов.

Тралл подобрал копье из кучи брошенного оружия и встал на страже у входа.

Натиск Ибры Гхолана заставил Джага сделать шаг назад. Затем еще шаг…

Сухой треск — Т'лан Имасс зашатался, уронив сломанный кремень. Оружие Хищника жизней мелькнуло, опускаясь, отделяя левое плечо неупокоенного… второй замах, ребра как взорвались, отдав новые осколки на волю ветра… Ибра Гхолан дернулся назад…

Меч коснулся его виска.

Череп распался на массу осколков…

Снова меч пронесся через тело, на уровне бедер, пересекая позвоночник, выходя наружу и разваливая Имасса на половины. Джаг ухитрился взмахнуть мечом еще четыре раза, прежде чем части тела неупокоенного воина упали на пол. Во все стороны полетели осколки костей.

Хищник дернул головой и заревел — звук этот придавил Тралла к полу, выбив воздух из груди — он беспомощно взирал, как чудовище сделало шаг вперед. И еще шаг.

* * *

Вспышка, треск разрываемого воздуха — и кто-то выпал ниоткуда на путь Джага. Он прошипел: — Чтоб тебя, Темный Трон! — Тралл видел, как человек поднял голову, заметил приближающегося монстра и сделал шаг назад; когда Джаг воздел меч, магия рванулась из-за человека — ослепляя всех — и когда она распалась, ветер в мрачном коридоре завыл не хуже банши. Хищника нигде не было видно.

* * *

Варат Таун проследил, как Икарий уничтожает Т'лан Имасса, и снова нашел взором одиночку — Эдур, готовящего копье. Мгновением позже торжествующий рык сбил его с ног.

Капитан видел, как перед Икарием раскрываются врата, как истекает магия — и присел, стараясь слиться с трупами, когда ударившая Джага сила расплескалась, сотрясая стены и пол — мгновенная вспышка, Икарий взлетел на воздух, прямо к нему, мелькнул над головой — неистовый ветер пронесся вслед за ним.

И вернулся с новой силой.Варат чувствовал, как тела сверху перекатываются и что-то сдавливает их — Джаг шел по трупам, снова поднимая меч.

Темнокожий тщедушный Цеда увидел возвращение Джага и выпустил новую порцию грохочущего волшебства…

… Икарий отлетел…

* * *

Буря извивалась как разъяренный берсерк, расщеплялась на отдельные потоки, завывая, терзая камень стен, срывая с них большие куски. Тела павших поднялись на воздух, плоть слезла с костей, кости истончились и сломались… оружие закружилось, растворяясь в ничто.

Тралл Сенгар видел, стоя на коленях, как пришелец избивает Хищника. Снова и снова. Каждое вибрирующее сотрясение подбрасывает его вверх, крутит и молотит, смачно лупит по невидимым отсюда препятствиям.

И снова и снова чудовищный убийца встает на ноги и движется в атаку.

Чтобы снова получить удар.

В кратком промежутке между стычками пришелец огляделся, заметил Тралла и крикнул по-малазански: — Кто он такой, Худа ради?

Тралл моргнул и потряс головой.

"Неправильный вопрос. Кто ТЫ такой, Худа ради?"

Ревущий Хищник подкрался еще ближе; на этот раз он выстоял под колдовским импульсом, хотя его и оттащило на несколько шагов назад. Он покачал головой и поднял клинок.

Снова наступая.

Еще один выброс… Джаг всего лишь склонился под напором… А маг подпрыгнул, словно ужаленный. Кожа на руках разошлась, брызнула кровь.

Хищник жизней, покачнувшись назад, устремился в атаку.

Маг почти исчез за красным туманом, шатаясь и со стоном восстанавливая равновесие…

Джаг совсем рядом…

Тралл обнаружил мага лежащим рядом с собой. Вся его кожа покрылась кровью, порезы усеяли каждый сустав, лицо, шею; глаза покраснели, источая слезы. Трепещущая рука поднялась, колдун слабо улыбнулся и пробормотал порванными губами: — С меня довольно. Давай ты, Эдур. И передай Темному и Котиллиону: я буду поджидать их по ту сторону врат Худа.

Трал поднял голову, выпрямил спину, готовя копье.

Глаза Хищника блестели. Траллу почудилось, что в их раскаленной глубине мелькнуло узнавание. "Да, это снова я".

И тут ревущий вихрь словно запнулся, набросившись сам на себя, заставляя фрагменты и обломки прижаться к стенам — и наступила жара, душный зной потек из-за спины Джага. Он занес меч и неверными шагами…

* * *

Выкарабкавшись из-под трупов, Варат Таун ощутил: буря стихает. Дыхание его прервалось — воздух пропитывался золотым сиянием — и в нем чудилась теплота, чудилась жизнь…

Беглое движение слева… он ухитрился повернуть голову… фигура в обтягивающих бурых одеждах… нет, нагая… покрытая мехом женщина — нет, самка — не человеческого рода. Но…

Она двигалась на полусогнутых — быстро, робко, нервно, обходя Икария сзади. Джаг шел к одинокому Эдур. Стремительный бросок — Икарий расслышал, начал поворачиваться — но она протянула длиннопалую руку — без оружия — Варат Таун увидел, как палец легчайшим движением касается бока Икария…

Губитель упал как подкошенный.

Сзади раздался бессловесный вопль; летериец отпрянул, когда мимо прохромал Таралек Виид…

Самка склонилась над павшим Икарием. Нежно провела рукой по лбу убийцы, и янтарное сияние начало гаснуть, и вместе с ним делалась невидимой самка. Вскоре она растворилась в золотом свете; свет замигал и пропал.

Таралек Виид повертел головой и встретил взор Варата. — Помоги!

— В чем? — спросил летериец.

— Врата позади тебя… они закрываются! Нужно протащить Икария! Он нужен не здесь!

— Ты свихнулся?

Лицо гралийца исказилось: — Ты не понимаешь? Икарий… ОН ДЛЯ ВАШЕГО ИМПЕРАТОРА!

Внезапная дрожь смыла остатки умиротворяющего тепла; нахлынул потоп переживаний — ум закипел. Варат Таун заставил себя встать и подошел к Таралеку.

"Для Рулада. Боги… Да, я понял. Для Рулада… даже Рулад… даже с тем мечом — да, я понял. Понял!"

Проход в тронную палату снова оказался свободен — Тисте Эдур затащил Цеду под защиту святого места — это их шанс! Таралек склонился над расслабленным телом Икария. Подобрал меч и ножны, схватил руку. — Бери другую, — сипло приказал он. — Скорее! Пока они поймут… пока чертовы врата не захлопнулись!

Варат Таун схватил руку. Они потащили Икария за собой.

Скользкий пол сделал эту задачу легче, чем они ожидали.

* * *

Тралл Сенгар встал на колени, осторожно стирая кровь с лица мага, с закрытых глаз. В коридоре царила глубочайшая тишина; в зале стонали и безнадежно рыдали.

— Будет жить?

Тисте Эдур вздрогнул, поднял голову: — Котиллион. Ты сказал, что пришлешь помощь. Это он?

Бог кивнул.

— Его было недостаточно.

— Я знал.

— И кто должен был быть следующим?

— Я, Тралл Сенгар.

"А…" Он опустил взор на бесчувственного мага. — Эрес'ал… она сделала то, что никому не под силу.

— Кажется, так.

— Полагаю, ее приход был непредвиденным.

— Совершенно непредвиденным, Тралл. Как жаль, что ее целительная сила не простерлась на эту палату.

Тисте Эдур нахмурился и снова поднял голову. — Что это значит?

Котиллион не хотел встречаться с ним глазами. — Онрек. Он встает. Более или менее залатанный. Думаю, ты любишь его…

— А кто любит нас? — вопросил Тралл. Он отвернулся и сплюнул кровь.

На это бог не ответил.

Тисте Эдур с трудом уселся. — Прости, Котиллион. Не уверен, что ты заслуживаешь упрека. Может быть, и нет.

— Ночь, полная событий, — ответил бог. И вздохнул: — Какое схождение сил! Я спросил, будет ли жить Быстрый Бен?

"Быстрый Бен". Тралл кивнул: — Думаю. Кровь уже остановилась.

— Я призвал Темного Трона. Исцеление близко.

Тралл Сенгар отыскал взглядом Панека, сидевшего рядом с матерью. "С одной из матерей". — Темному лучше поторопиться, или дети осиротеют снова.

В проходе послышался скребущий звук; появился Онрек.

— Тралл Сенгар.

Тот кивнул и выдавил улыбку: — Онрек. Кажется, мы с тобой обречены продолжать жалкое существование.

— Ну, я рад.

Они помолчали. Затем Т'лан Имасс произнес: — Хищник жизней ушел. Его пронесли через врата.

Котиллион разочарованно зашипел: — Проклятие Безымянным! Они ничему не учатся.

Тралл смотрел на Онрека. — Ушел? Он жив? Как… кто..? Жив!

Бог ответил ему: — Икарий… Хищник. Лучшее их оружие. Безымянные решили использовать его против твоего брата, Императора Летерийского.

Понимание не сразу пробилось сквозь усталость. Тралл сомкнул веки. "О нет. Прошу…" — Ясно. И что будет, Котиллион?

— Не знаю. Никто не знает. Даже сами Безымянные… хотя в гордыне своей они никогда этого не признают.

Панек закричал. Они обернули головы, увидев прибывшего Повелителя Теней, кладущего руку на лоб Миналы.

Тралл снова сплюнул — нёбо и глотка были изранены — и покосился на Котиллиона. Вздохнул: — Я больше не буду сражаться. Ни Онрек, ни дети — Котиллион, прошу…

Бог отвел взгляд. — Разумеется, Тралл Сенгар.

Тралл поглядел богу в спину и снова отыскал Алраду Ана. Темный Трон шел к Быстрому Бену. Тралл направился к телу друга. "Алрада Ан. Я не понимаю тебя — и никогда не понимал — но тем не менее спасибо. Спасибо…"

Он вышел за порог, оглянулся и увидел Котиллиона Покровителя ассасинов, бога, одиноко сидящего на отпавшем от стены камне, закрыв голову руками.

ЭПИЛОГ

В пустыне я бродил и встретил бога

Он, на колени пав, ладони погружал в песок

И к небу воздевал их раз за разом

Смотрел, как вниз песчинки мелкие летят.

Сойдя с усталого коня, я подошел

И замер пред хозяином пустыни

И долго наблюдал движенья пыльных рук…

Он поднял наконец глаза с мольбою.

Где дети, — бог вскричал, — где деточки мои?

Последний поклонник,

Рыбак Кел Тат

В груди жгло, но благословенное онемение быстро наполняло легкие. Сциллара подвинулась, чтобы лучше видеть вставшего у борта Резака. — Ты смотришь вдаль, — сказала она, озирая бескрайность моря.

Он вздохнул, кивнул.

— Думаешь о ней? Как там ее звали?

— Апсалар.

Она засмеялась чему-то своему, снова вдохнула дым и выпустила змейками из носа и сложенных колечком губ. Три струйки слились воедино. — Расскажи о ней.

Резак оглянулся через плечо; Сциллара, не желая оканчивать беседу, сделала то же. Баратол стоял на носу, Чаур уселся рядом, у его сапожищ. Искарал Паст и Могора куда-то пропали — наверное, в каюту внизу, обсуждать таинственные ингредиенты для супа. Черный мул исчез несколько дней назад; Резак подозревал, что его вытолкнули за борт, хотя Искарал в ответ на его вопросы только улыбался.

Маппо скрючился на корме, поджав под себя ноги. Он раскачивался и плакал. Он рыдал все утро, и никто не мог понять, что за злосчастная мысль осаждает его.

Резак снова обратил взор к морю. Сциллара с готовностью сделала то же самое и схватилась за трубку.

Дарудж заговорил: — Я вспоминаю. После большого фестиваля в Даруджистане случился еще праздник, в честь посрамления малазанских агентов… на тот момент. Дело было в поместье Коля, перед нашим уходом — о боги, как давно это было…

— Вы уже встретились тогда.

— Да. Была музыка. И Апсалар…танцевала. — Он бросил на нее робкий взгляд. — Она танцевала так красиво, что все смолкли и принялись смотреть. — Резак качал головой. — Я даже вздохнуть не мог, Сциллара…

"Итак, бессмертная любовь.

Ну и пусть".

— Хорошее воспоминание, Резак. Держись за него. Я не танцую, разве что напьюсь или как-то иначе одурею.

— Тебе не хватает прошлых дней, Сциллара?

— Что ты! Сейчас намного веселее.

— Как это?

— Ну, видишь ли, мне теперь всё удается. Всё-всё. Это… вдохновляет.

— Знаешь, Сциллара, я завидую твоему счастью.

Она улыбнулась. Действие простое, но потребовавшее от нее напряжения всех сил и всей воли.

"Ну и пусть".

Резак сказал: — Думаю… думаю, что хочу тебя обнять. Прямо сейчас, Сциллара!

"Не совсем та причина. Но, видишь ли… в нашем Худом проклятом мире нужно брать, что дают. Любую малость".

Три струйки.

Ставшие одной.

* * *

Карса Орлонг поднял голову, когда Семар Дев подошла и уселась рядом. Яростные порывы ветра суетливо ерошили волны, те стучали по бокам корабля, неустанно, как будто невидимые духи вознамерились разорвать ладью на части. — Ну, женщина? Почему ты такая возбужденная?

— Случилось нечто. Дай-ка мех, я продрогла до костей.

Он протянул ей медвежью шкуру: — Бери.

— Слава твоему мученичеству, о Карса Орлонг!

— Напрасные слова, — буркнул он. — Я не стану мучеником ни для кого, даже для богов.

— Просто шутка, тупоголовый. Слушай, нечто действительно случилось. Штурм. Вышли сотни эдурских воинов и отряды летерийцев. С чемпионом.

Карса хмыкнул: — На кораблях таких уже уйма.

— Но вернулись с битвы лишь чемпион и его слуга. И еще один летериец. Остальных перерезали.

— Где была эта битва? Мы не встречали других ладей.

— Они пришли через садок. Но главное — я слышала имя чемпиона. Вот почему поспешила к тебе. Пора сматываться с клятого корабля — едва заметим землю за бортом, прыгаем! Ты сказал, я возбуждена? Неправда. Я напугана.

— И кто этот пугающий чемпион?

— Его имя Икарий. Губитель…

— И слуга его — Трелль.

Она нахмурилась:- Нет, граль. Ты знаешь Икария? Ты слышал страшные легенды, окружающие его имя?

— Никаких легенд не знаю, Семар Дев. Но мы однажды сразились с Икарием. Мне помешали его убить.

— Карса…

Но Тоблакай улыбнулся: — Ты порадовала меня, женщина. Я охотно встречусь с ним снова.

Она уставилась на него, пронзая взором сумрак трюма… и промолчала.

* * *

На другом корабле того же флота Таралек Виид свернулся клубочком, лежа лицом к борту. Его сотрясали судороги.

Икарий стоял над ним. И говорил: — … трудно понять. Летерийцы прежде так меня презирали. Что же изменилось? Я вижу в глазах надежду и поклонение, и это непонятное уважение действует мне на нервы.

— Отойди, — пробубнил гралиец. — Мне плохо. Оставь меня.

— Боюсь, друг мой, это не физическая болезнь. Прошу, выйдем на палубу. Вдохни живительного воздуха — он успокоит тебя, уверяю.

— Нет.

Икарий осторожно присел, чтобы глаза его оказались на уровне глаз бунтующего Таралека. — Я проснулся сегодня более свежим, более счастливым, чем когда-либо. Я ясно чувствую, что прав. Во мне теплота, мягкая и утешительная. Она не исчезает. Не понимаю тебя, друг…

— Тогда, — проскрежетал гралиец полным яда голосом, — я должен снова рассказать тебе. Кто и что ты есть. Я должен рассказать и приготовить тебя. Ты не оставляешь выбора…

— Не нужно, — мягко ответил Икарий, кладя руку на плечо Таралека.

— Глупец! — прошипел гралиец, сбрасывая руку. — В отличие от тебя я помню! — и сплюнул.

Икарий встал и поглядел на старого друга с высоты своего роста.

— Не нужно, — сказал он снова и отвернулся.

"Ты не понимаешь.

Уже не нужно".

* * *

Он стоял на самой высокой башне Замка Обманщика. Ничего не выражающие глаза взирали на хаос внизу. Корабли Адъюнкта выходили из гавани, устремляясь в темные просторы моря.

Справа от него, всего в трех шагах, начиналась трещина, придавшая всей смотровой платформе угрожающий крен. Трещина возникла едва год назад, она проходит через всю крепость, до погребов; усилия инженеров не приносят результатов, что ставит их компетентность под серьезное сомнение. Старое сердце Малазанской Империи ранено, и он не ждет, что оно долго продержится.

Человек ощутил рядом присутствие, но не обернулся. — Император, — раздался его тихий голос, — давненько не виделись…

Шепот Темного Трона прозвучал тихой угрозой: — Ты всегда таким будешь, Тайскренн? Всегда и всюду? — Тихое фырканье. Голос раздался ближе: — Ты снова позволил загнать себя в клетку. С ума меня сведешь.

— Ночь выдалась хлопотливая, — заметил Верховный Маг Империи.

— Ага, ты ощутил мою… деятельность? Разумеется! Не такая прочная клетка, как мне казалось.

— Я смею рассматривать происходящее с отдаления. — Маг помолчал. — Как и ты. — Он глянул на бесформенную кляксу тьмы рядом. — Подозреваю, новая роль мало что изменила.

— Ты вступил в заговор с Быстрым Беном и Каламом. Ты помчался к ним на Семиградье — и чего достиг? Императрица стоит на зыбучем песке, джисталь бродит без оков по коридорам власти, Коготь ослаблен и прогнил изнутри, мои верные виканы в осаде. Скажи-ка, Тайскренн, мог ли ты предвидеть ответ Д'рек на измену жрецов и жриц?

— Измену?

— Д'рек истребила твоих сотоварищей! В каждом храме!

Верховный Маг помолчал. Бог становился все беспокойнее. — Год назад один мой старый друг спешно направился сюда, отплыв из Великого Храма Д'рек в Картуле.

— Так ты знал?

Тайскренн тихо улыбнулся: — Нанятый им корабль принадлежит мне. Увы, он об этом не ведал.

— Так и знал! — воскликнул Темный Трон. — Ты никогда не покидал культа!

— Осенняя Змея — вестница смерти, а смерть приходит ко всем. Ко всем нам, смертным. Как можно забывать об этом? Какой смысл?

— Империя — моя! Не Д'рек! Не твоя!

— Император, твоя паранойя всегда пугала меня даже больше твоей жадности. Во всяком случае, Лейсин правит… пока что. Или, — покосился он на бога, — ты планируешь триумфальное возвращение?

— Спасти всех от самих себя? Ну уж нет. Ненависть — самый цепкий сорняк нашего мира… особенно если люди вроде тебя бездействуют.

— Я насадил много садов, Император, но все они одичали или погибли.

— Почему ты согласился стать затычкой для Быстрого Бена?

Верховный Маг удивленно моргнул.

— И почему он не позвал тебя, когда я послал его в такой кошмар?

— Я был бы очень разочарован, — медленно проговорил Тайскренн, — если бы он позвал меня так скоро. Я уже сказал, что смотрю на дела в нашем мире из отдаленной перспективы.

— Почему Д'рек не убила тебя?

— Она пыталась.

— Что?!

— Но я отговорил.

— ВОЗЬМИ МЕНЯ БЕЗДНА, КАК Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!

— Даже боги должны уметь сдерживать темперамент, — заметил Тайскренн, — дабы не подавать дурной пример.

— Что ты сказал Д'рек?

— То, что сейчас сказал тебе.

— Мой темперамент в порядке! Я совершенно спокоен — исхожу яростью и гневом, да, но спокоен!

Они помолчали. Наконец бог пробормотал: — Бедные мои виканы…

— Они не так уязвимы, Император, как ты страшишься. У них будут Нил и Нетер. У них будет Темул, а когда он состарится — через десятки лет — он обучит юного воина, чье имя Колтейн. — Маг сложил руки за спиной, хмурясь на застланный дымом город. Занималась заря. — Если хочешь страшиться — страшись за своего ребенка.

— Я ничего не…

— Лжешь. Темп вышел из Щупова кабака — и ты убежал.

— Тактическая необходимость!

— Разумеется.

— Ты сидишь в гадючьем гнезде. Рад за тебя. Прощай.

Тайскренн изобразил поклон. — Император, прошу передать приветствия Котиллиону.

— Передай сам, если осмелишься.

— Не я отнял у него Калама. Кстати, ассасин жив?

— Он в Мертвом Доме. Достаточный ответ?

— Не вполне.

— Знаю! — Темный Трон радостно захихикал и пропал, словно туман на ветру.

* * *

Утро выдалось ясное, солнце уже припекало; старший следователь остановился у входа в Имперскую Канцелярию Картула, поправил мундир, убедившись, что на нем ни складочки; лизнул ладони и заботливо пригладил буйные волосы. Ну, буйные в его представлении. Бросил взгляд на сапоги, удостоверившись, что они начищены до блеска — и торопливо взбежал по ступеням.

Скорее кивок, чем формальное отдание чести замершим по сторонам стражникам — и по коридору к конторе Командора. Уверенный и короткий стук. Услышав заглушенное дверью разрешение войти, он распахнул створки и строевым шагом подошел к столу, за которым сидел офицер.

Тот поднял взор и скривился: — Ладно, напыщенный осел. Давай излагай.

Старший следователь невольно сник, но приложил все усилия, чтобы скрыть это. — Я имею доложить вам, сэр, относительно расследования, тщательно проведенного мною по делу о таинственной смерти жрецов и служителей храма, посвященного Д'рек и находящегося на…

— Да хватит! Ты хотел доложить результаты? Переходи прямо к ним.

— Слушаюсь, сэр. Учитывая отсутствие свидетельств противоположного рода, сэр, прихожу к единственно возможному выводу: посвященные Д'рек, все как один, свершили оргию самоубийства в течение одной ночи.

Липкие глазки неприятно долго разглядывали его. — Сержант Хеллиан, проводившая расследование в прошлом, пришла к тому же выводу.

— Очевидно, она была старательной женщиной, сэр.

— Пьяницей. Я отослал ее в Четырнадцатую.

— В… Четырнадцатую?!

— Изложи выводы в письменном виде, — сказал Командор, — и закрой дело. А теперь — вон отсюда.

Старший следователь отдал честь и вышел со всем оставшимся у него достоинством. Вдоль по коридору — новый кивок страже — в двери, во внутренний дворик, затем по ступеням.

Тут он помедлил, поднял голову. Солнечные лучи разбрызгались по великолепным сетям пауков — паральтов, ныне ставших обитателями города Картула. Узоры кристальной красоты, бриллиантовые нити, блистающие на фоне поразительно синего неба.

Оптимизм возвращается, подумал он, решив, что никогда еще не видел столь потрясающего зрелища. И пошел легким шагом. Сапоги звонко стучали по камням мостовой.

Десятки громадных пауков, прячущихся в пещерки, выгрызенные в стенах башен, смотрели холодными фасетчатыми глазами. Смотрели вниз на всех, кто там ползает. Смотрели иногда с любопытством, но всегда спокойно — хотя шепот голода проносился по жидким мозгам.

Сети расставлены.

Столь хитроумные ловушки недолго остаются пустыми.

Приложение:

Действующие лица:

Малазане

Лейсин — Императрица

Супер — Глава Когтя

Тайскренн — Верховный Маг Империи

Нок — адмирал, командующий малазанским флотом

Эксент Хадар — офицер флота

Рюнаг — капитан Дворцовой гвардии в Анте

Корболо Дом — пленник, бывший вождь Мятежа

Маллик Рель — пленник из числа мятежников, жрец культа Джисталь

Четырнадцатая Армия

Тавора Паран — Адъюнкт Императрицы, командующая Четырнадцатой

Т'амбер — ее адъютант

Быстрый Бен (он же Бен Адэфон Делат) — Верховный Маг

Калам Мекхар — ассасин, некогда Сжигатель Мостов

Жемчуг — Коготь в распоряжении Адъюнкта

Кенеб,

Блистиг — кулаки

Тене Баральта — кулак, командир отряда Алых Клинков

Лостара Ииль — его капитан

Желч — вождь хундрилов из клана Горячих Слез

Темул — кулак, командир виканов

Нил — виканский ведун

Нетер — виканская ведьма

Фаредан Сорт — капитан (Девятая рота Восьмого легиона)

Мадан'Тул Реде — лейтенант, заместитель Фаредан Сорт

Добряк — капитан

Прыщ — лейтенант, заместитель Добряка

Рутан Гудд — капитан

Четвертый взвод Девятой роты Восьмого легиона (морская пехота)

Смычок (он же Скрипач) — сержант

Тарр — капрал

Бутыл — маг

Каракатица — сапер

Улыба,

Корик — солдаты

Пятый взвод Девятой роты Восьмого легиона

Геслер — сержант

Буян — капрал

Песок — маг

Пелла,

Правд,

Курнос,

Поденка,

Уру Хела,

Острячка — солдаты

Прочие

Бальзам,

Бордюк,

Корд,

Моак,

Мозель,

Собелоне,

Тарр,

Фом Тисси,

Хеллиан — сержанты

Горлорез,

Рим,

Тагг,

Тюльпан,

Урб,

Хабрин — капралы

Замазка,

Мертвяк — целители

Балгрид,

Наоборот,

Песок,

Эброн — маги

Беллиг Харн,

Гвалт,

Гупп,

Дырокол,

Звон,

Ибб,

Косой,

Лизунец,

Лоб,

Ловкач,

Мазан Гилани,

Навроде,

Недотык,

Нерв,

Прыг,

Робелло,

Синн,

Слабак,

Тавос Понд,

Таффо,

Толь,

Увалень,

Шар,

Шип,

Хабб,

Ханфено,

Хенно,

Хром,

Хрясь,

Яр — солдаты

Непотребос Вздорр — солдат, о котором все слышали

Гриб — приемный сын кулака Кенеба (из беженцев "Собачьей Упряжки")

Войско Однорукого

Даджек Однорукий — Верховный Кулак

Руфа Бюд — кулак

Чистая Криница — капитан

Ното Свар — хирург, бывший жрец Солиэли

Харлочель — вестовой

Футгар — солдат

Ормулоган — официальный художник малазанской армии

Гамбл — его спутник и критик

Город Малаз

Араган — кулак городского гарнизона

Люббен — привратник Замка Обманщика

Агайла — ведьма

Обо — колдун, живущий в древней башне

Бравый Зуб — старший сержант из учебного лагеря

Ябеда,

Гентур — солдаты

Темп — отставной солдат

Так — ремесленник

Сайген Марел — Коготь

Банашар — бывший жрец Д'рек

Картерон Сухарь — бывший адмирал, ныне контрабандист

Мыш,

Чешуя — его матросы

Щуп — содержатель трактира "У Повешенного"

Хормал — содержатель трактира "Смешинка"

Легана Род — Т'лан Имасс

Вифал — кузнец из мекросов

Сендалат Друкорлат — Тисте Анди, жена Вифала

Семиградье:

Ганоэс Паран — капитан, последний командир Сжигателей Мостов, а ныне Владыка Колоды Драконов

Апсалар (она же Печаль) — ассасин из Сжигателей Мостов, некогда одержимая богом Котиллионом

Телораст,

Кодл — ее спутницы, духи из Королевства Теней

Икарий — одержимый проклятием Джагут — полукровка

Маппо Коротыш — его опекун и друг, из Треллей

Таралек Виид — гралиец, служитель Безымянных

Искарал Паст — верховный жрец Теней

Могора — его супруга

Ганат — джагутская колдунья

Сестрица Злоба — дочь Драконуса, Солтейкен

Карса Орлонг (он же Тоблакай) — бывший телохранитель Ша'ик

Лодочник — шаман племени анибаров

Торахвель Делат — жрица культа Рашан

Арко — бывший малазанский адмирал

Деджим Небрал — Д'айверс

Мятежники

Леомен Молотильщик — один из вождей Мятежа Ша'ик

Корабб Бхилан Зену'алас — его помощник

Воробушек — офицер из свиты Фалах'да И'Гатана, затем помощница Леомена

Л'орик — Верховный Маг из числа приближенных Ша'ик Возрожденной

Матток — один из вождей Мятежа

Т'морол — его помощник

Группа беглецов из лагеря Ша'ик

Ша'ик Младшая — приемная дочь Фелисин Паран (Ша'ик Возрожденной)

Резак (он же Крокус) — молодой человек из Даруджистана, некогда спутник Апсалар

Геборик Руки Духа (он же Легкокрылый) — малазанин, бывший историк, бывший жрец Фенера, ныне служитель Трича

Сциллара — женщина из культа покойного жреца Бидитала

Серожаб — демон, защитник Ша'ик Младшей

Деревня на Тапурском тракте

Баратол Мекхар — кузнец

Кулат — старый пастух

Джелим,

Филиад,

Хейриз,

Урдан — крестьяне

Нуллис — знахарка

Чаур — деревенский дурачок

Г'данисбан

Невель Д'нафа — девушка, служительница Солиэли

Страховид — служитель Полиэли

Эрлитан

Мебра — шпион и шантажист

Карполан Демесанд — маг, один из руководителей Трайгалльской Торговой Гильдии

Артара,

Нисстар — дольщицы Гильдии

Угарат

Семар Дев — ведьма

Инашан — капитан стражи

В Королевстве Теней

Ходящий-По-Краю — хранитель Королевства

Эмпелас,

Элот,

Кальсе — скованные драконы

Минала — командующая Отрядом Теней

Апт — демоница

Панек — приемный сын Миналы и Апт

Стеф,

Айстар — юные воины

Тралл Сенгар — Тисте Эдур, изгнанник

Онрек Сломанный — Т'лан Имасс, друг Тралла

Ибра Гхолан — Т'лан Имасс

Моноч Охем — Т'лан Имасс, Гадающий по костям

Тисте Эдур

Рулад Сенгар — Император

Томад Сенгар — командующий одной из флотилий

Ханради Халаг — командующий одной из флотилий

Сатбаро Рангар — ведун

Алрада Ан,

Хольб Харат,

Саур Батрада — воины

Яни Товис (Полутьма) — Атрипреда (командующая) летерийских солдат

Варат Таун — старший над летерийскими лучниками

Таксилианин — пленный переводчик

Пернатая Ведьма — летерийская колдунья и гадательница

Стивен Эриксон Буря Жнеца

Посвящается Глену Куку

Действующие лица:

Летер

Теол Беддикт, нищий горожанин

Багг, его слуга

Шерк Элалле, женщина – пират

Скорген Кабан, ее старший помощник

Аблала Сани, безработный полукровка – Тартенал

Ормли, член Гильдии Крысоловов

Ракет, Главный Следователь Гильдии Крысоловов

Карос Инвиктад, Блюститель Истых Патриотов

Танал Ятванар, его личный помощник

Раутос Хиванар, глава Совета Вольности

Венит Сафад, главный полевой агент Раутоса

Трайбан Гнол, Канцлер новой Империи

Джаналь, низложенная императрица

Низаль, наложница прошлого императора

Турадал Бризед, бывший консорт

Сиррюн Канар, дворцовый гвардеец

Джанат Анар, политзаключенная

Тряс Брюллиг, номинальный правитель форта Вторая Дева

Йедан Дерриг, Дозорный

Орбин Правдоискатель, начальник одного из отделений Истых Патриотов

Летур Аникт, торговый Фактор города Дрены

Биветт, Атрипреда восточных армий

Селаш, Одевающая Мертвых

Паддерант, ее помощник

Слям, адвокат

Урсто Хобот, бродяга

Пиношель, его подруга

Тисте Эдур

Рулад, правитель новой Империи

Ханнан Мосаг, имперский Цеда (волшебник)

Уруфь, мать Рулада

К’риснаны – ведуны при императоре

Брутен Трана, Смотритель при Истых Патриотах

Брол Хандар, Смотритель восточных областей

Прибывшие с флотами Эдур

Яни Товис (Полутьма), Атрипреда летерийской армии

Варат Таун, ее лейтенант

Пернатая Ведьма, рабыня Уруфи Сенгар

Таралек Виид, гралиец, агент Безымянных

Икарий, оружие Таралека

Старший Оценщик, монах – кабалий

Ханради Халаг, ведун и командир Тисте Эдур

Томад Сенгар, отец императора, муж Уруфи

Семар Дев, ученая и ведьма с Семиградья

Карса Орлонг, воин – Тоблакай

Таксилианин, переводчик

Овл’дан

Красная Маска, вернувшийся изгой

Месарч, воин клана Ренфайяр

Хадральт, вождь клана Гейнток

Натаркас, меднолицый

Ливень, меднолицый

Сег’Черок, телохранитель Маски

Ганф Мач, телохранительница Маски

Тук Анастер, из Серых Мечей

Гонимые

Серен Педак, летерийка, бывший аквитор (посредник в общении с не-летерийскими племенами)

Фир Сенгар, Тисте Эдур

Чашка, летерийка, сирота

Удинаас, беглый раб

Тлен, теневой дух

Сильхас Руин, Властитель из расы Тисте Анди

Убежище

Ульшан Праль, Имасс

Рад Элалле, приемыш

Хостилле Ратор,

Тил’арас Бенок,

Гр’истанас Иш’ильм, Т’лан Имассы

Малазане

Тавора Паран, командир Охотников за Костями

Лостара Ииль, ее помощница

Кенеб,

Блистиг, Кулаки

Фаредан Сорт, капитан

Добряк, капитан

Прыщ,

Мадан’Тул Реде, лейтенанты

Гриб, приемный сын Кенеба

Клюв, маг, приданный капитану Сорт

Восьмой легион, Девятая рота

4ый взвод

Скрипач, сержант

Тарр, капрал

Корик, полукровка – сетиец, рядовой

Улыба, канезка, рядовая

Каракатица, сапер

Бутыл, взводный маг

Корабб Бхилан Зену’алас, рядовой

5ый взвод

Геслер, сержант

Буян, капрал

Песок, взводный маг

Курнос,

Острячка,

Поденка,

Уру Хела, тяжелая пехота

7ой взвод

Корд, сержант

Шип, капрал

Хром, рядовой

Эброн, взводный маг

Хрясь (Джамбер Бревно), сапер

Синн, колдунья

8ой взвод

Хеллиан, сержант

Нерв, капрал №1,

Увалень, капрал №2

Балгрид, взводный маг

Тавос Понд, рядовой

Навроде, сапер

Замазка, целитель

12ый взвод

Фом Тисси, сержант

Тюльпан, капрал

Яр, рядовой (тяжелая пехота)

Джиб,

Чайчайка,

Ябеда, средняя пехота

Беллиг Харн, тяжелая пехота

13ый взвод

Урб, сержант

Рим, капрал

Слабак,

Мазан Гилани, рядовые (морская пехота)

Куб,

Ханно,

Лизунец, тяжелая пехота

Восьмой легион, Третья рота

4ый взвод

Превалак Обод, капрал

Мёд, сапер

Шелковый Ремень, сапер

Мелоч,

Оглянись, тяжелая пехота

5ый взвод

Бадан Грук, сержант

Досада,

Накипь, морская пехота

Неп Борозда, маг

Релико,

Больше Некуда, рядовые (тяжелая пехота)

10ый взвод

Чопор, сержант

Ловчий, капрал

Мулван Бояка, взводный маг

Неллер, сапер

Смертонос, рядовой (морская пехота)

Спешка, рядовая (тяжелая пехота)

Прочие

Банашар, последний жрец Д’рек

Вифал, мекрос, кузнец

Сендалат Друкорлат, Тисте Анди, жена Вифала

Нимандер Голит,

Фаэд, Тисте Анди, потомки Аномандера Рейка

Кодл,

Телораст, духи, обитающие в скелетах рептилий

Онрек, Т’лан Имасс

Тралл Сенгар, Тисте Эдур, изменник

Бен Адэфон Делат, маг

Менандора, Солтейкен (Сестра Зари)

Шелтата Лор, Солтейкен (Сестра Сумерек)

Сакуль Анкаду, Солтейкен (Пестрая Сестра)

Килмандарос, Старшая Богиня

Костяшки, ее сын

Скол, Тисте Анди

Котиллион (Веревка), Покровитель убийц

Амманас (Темный Трон), Бог Теней

Худ (Капюшон), бог Смерти

Эмрот, Т’лан Имасса, ренегат

Еж, дух

Старый Горбун Арбэт, Тартенал

Сласть,

Краткость, бывшие заключенные

Стяжка,

Сквиш, трясские ведьмы

Кайлава Онасс, Имасса, Гадающая по костям

Онос Т’оолан, ее брат

Хетан, Баргаст, жена Оноса

ПРОЛОГ

Старший Садок Куральд Эмурланн. Времена Разрушения

Посреди искореженной горем равнины неровной линией лежали тела шести драконов. Линия эта вытянулась на тысячу шагов или даже больше: порванная плоть, сломанные, торчащие наружу кости, распахнутые пасти и незрячие глаза. Туда, где на почву пролилась драконья кровь, мухами слетелись призраки – и попались в ловушку липкой жидкости; они извивались, отчаянно крича… а кровь темнела, впитываясь в мертвую землю. Когда последние капли превратились в стеклянистый камень, призраки навеки остались в мрачной темнице.

Вдоль линии павших драконов двигалась тварь, способная померяться с ними силой и весом, но привязанная к земле. Она шагала, переставляя кривые ноги толщиной с вековые деревья; ростом и размахом плеч тварь не уступала стати Тартено Тоблакая. Мощная шея держала покрытую копной черных волос голову. Челюсти, скулы и надбровья сильно выдавались вперед, блестели запавшие глаза с черными точками зрачков, окруженных мутной белизной. Громадные руки были непропорционально длинными – ногти почти скребли по земле. У твари были груди, бледные и отвислые. Она шагала мимо трупов с неожиданной для такого тела грацией; на руках и ногах явно имелись дополнительные суставы.

Кожа ее имела оттенок выцветшей кости, но ниже локтей эта кожа покраснела, покрылась сетью лопнувших сосудов и царапин. На костяшках пальцев виднелись глубокие раны, местами открывающие кость. Эти повреждения были результатом жестоких ударов, которые тварь недавно наносила противнику.

Она помедлила, поднимая голову и следя за еще тремя драконами – высоко в клубящихся тучах. Они то исчезали, то появлялись в этом дымном, умирающем мире.

Руки прикованного к земле существа сжались; из горла вырвалось низкое рычание.

После долгой паузы оно возобновило путь – за последнего дракона, к гряде холмов. Самый большой из них был пробит – как будто громадный коготь проковырял в склоне дыру – и в глубине оврага виднелся разрыв пространства, источавший потоки опалесцирующей энергии. Ее вредоносность была очевидной: края разрыва уже были разъедены, словно на камни древней осыпи плеснули кислотой.

Разрыв скоро сомкнется, ведь тот, кто прошел сквозь него, постарается закрыть за собой врата. Но такое дело нельзя творить в спешке; дыра потом откроется вновь.

Не обращая внимание на ядовитые миазмы, тварь подошла ближе. На самом пороге помедлила, оглядываясь назад.

Кровь драконов стала камнем – горизонтальными листами, уже отделявшимися от земли, встававшими на края подобием необычайных, независимых друг от друга стен. Некоторые листы тонули, исчезая из этого Королевства. Они двигались сквозь многие миры, чтобы наконец явиться, прочными и несокрушимыми, в неких садках, связанных с аспектами крови каждого дракона. Неизменный закон. Старвальд Демелайн, кровь драконов и смерть крови.

За спиной твари содрогался в предсмертных корчах Куральд Эмурланн, Королевство Тени, первый мир, рожденный от союза Тьмы и Света. Где-то еще бушевали гражданские войны; в других местах уже откалывались фрагменты, рвалась ткань мироздания, части целого теряли связь – и потом или срастались снова, или умирали. Вокруг гибнущего левиафана собрались хищники, усердно отрывавшие себе куски побольше. Они уничтожали друг друга в яростных схватках над обломками.

Кто бы мог вообразить, что целый мир может погибнуть вот так? Что зависть и вражда обитателей смогут разбить… всё сразу? Миры существуют – как считалось доселе – независимо от деятельности их жителей. Порванная плоть исцеляется, небеса очищаются, из солей и навоза выкарабкивается что-то новое.

Но не в этот раз!

Слишком много сил, слишком много предательств… слишком обширные и всепоглощающие злодеяния свершены.

Тварь обернулась к разрыву.

Калмандарос, Старшая Богиня, прошла через врата.

В развалины царства К’чайн Че’малле, к месту падения Сильхаса Руина.

***

Деревья лопались от обжигающего мороза, опустившегося незримой, но ощутимой плащаницей на поломанный, безжизненный лес.

Готос без труда прошел по следу двух Старших Богов, вступивших в сражение с драконом – Солтейкеном; шагая по разбитой почве, Джагут распространял вокруг ужасающий холод Садка Льда, Омтозе Феллака. «Я сохранил это место, как ты просил, Маэл. Припаял истину к земле, делая ее не просто воспоминанием. До того дня, когда падет сам Омтозе Феллак». Готос лениво размышлял, может ли вообще наступить такой день. Не являются ли Джагуты – во всей своей совершенной уникальности – расой, осужденной на вечное господство? Единственной бессмертной цивилизацией среди прочих, подвластных року?

Да, такое возможно… Некогда он, конечно же, верил, что вселенная находится под опекой благожелательного и всемогущего существа. Что сверчки созданы для того, чтобы услаждать наш слух. Да какие же глупости не забредали в его незрелый, юный рассудок за протекшие тысячелетия!

Теперь уже не так. Все смертно. Целые виды вымирают. Вера во что-то иное – заблуждение, продукт необузданного эго, проклятие крайней самовлюбленности.

«Но… во что же я теперь верю?»

Он не позволил себе мелодраматического смеха. Зачем бы? Рядом нет никого, способного оценить. Включая его самого. «Да, я проклят жить в компании самого себя.

Личное проклятие.

Лучший вид проклятий».

Он двигался по неровному склону, расселине посреди холма, в которой раскрылась обширная дыра. Когда Готос подошел, ее края уже блестели инеем. Он вгляделся вниз. Там внизу, во тьме, спорили двое.

Готос улыбнулся.

Открыл садок, используя частицу силы для медленного, безопасного спуска в основание темной расселины.

Когда он спустился, голоса смолкли; слышался лишь резкий, шипящий звук, пульсация – дыхание, прерываемое вспышками боли. Джагут расслышал также слабый скрип чешуи по камню.

Готос приземлился на кучу битого камня в нескольких шагах от Маэла. В десятке шагов виднелась туша Килмандарос; ее тело слабо светилось – тошнотворным сиянием – кулаки сжались, на страшном лице застыла воинственная гримаса.

Скабандари, Солтейкен – драконид, забился в углубление на скале, скорчился. Каждое движение, несомненно, причиняло ему невыносимую боль. Одно крыло было сломано и почти оторвано. Задняя лапа подвернулась, кости торчали наружу. Больше ему не летать.

Старшие уставились на Готоса, а он подошел и сказал: – Я всегда восхищался, видя преданного предателя. В данном случае его предала собственная глупость. Как восхитительно!

Маэл, Старший Бог Морей, спросил: – Ритуал… ты закончил его, Готос?

– Более или менее. – Джагут поглядел на Килмандарос. – Старшая Богиня. Твои дети заблудились в здешнем мире.

Звероподобная женщина пожала плечами и ответила тихим, мелодичным голосом: – Дети всегда блуждают, Джагут.

– Ну, ты ничего не хочешь сделать для них?

– А ты?

Воздев тонкие брови, Готос улыбнулся, показал клыки. – Это приглашение, Килмандарос?

Она смотрела на дракона. – Нет времени. Мне пора вернуться в Куральд Эмурланн. Только этого убью… – Она сделала шаг.

– Не надо, – сказал Маэл.

Килмандарос повернулась к нему; руки опустились и снова сжались в кулаки. – Заладил своё, вареный краб!

Маэл пожал плечами и обратился к Готосу: – Объясни ей, прошу.

– Сколько раз ты намерен мне задолжать? – усмехнулся Джагут.

– Будет тебе, Готос!

– Хорошо. Килмандарос, в том ритуале, что я навел на эту землю, на поле боя и здешние мерзкие леса, отвергнута сама смерть. Если ты убьешь Тисте Эдур, его душа вылетит из плоти, но останется жить, почти не потеряв в силе.

– Я хочу его убить, – все тем же спокойным голосом проговорила Килмандарос.

– Тогда, – Готос усмехался все шире, – тебе не обойтись без меня.

Маэл фыркнул.

– Зачем ты мне? – спросила богиня.

Готос пожал плечами: – Нужно приготовить Финнест. Дом, тюрьму для души Солтейкена.

– Ну давай готовь.

– Как подарок? Ну нет, Старшая Богиня. Увы, тебе, подобно Маэлу, придется признать долг передо мной.

– Есть идея получше. Я раздавлю твой череп двумя пальцами, а труп забью в пасть Скабандари, чтобы он подавился хвастливым эго. Подходящая участь для вас обоих.

– Богиня, в старости ты стала сварлива и зла.

– Неудивительно, – ответила она. – Я совершила ошибку, пытаясь исцелить Эмурланн.

– Зачем стараться было? – сказал Маэл.

Килмандарос обнажила редкие зубы: – Нежелательный прецедент. Зарой голову в песок, как ты обычно делаешь, Маэл, но помни: смерть одного мира – предвестие смерти всех миров.

– Как скажешь, – немного помолчав, отозвался бог. – Я сильно сомневаюсь. И в любом случае Готос заслуживает возмещения.

Кулаки снова сжались. – Ладно. Ну, Джагут, делай Финнест.

– Вот это сойдет, – ответил Готос, извлекая из рваного кармана небольшой предмет.

Старшие глядели. Наконец Маэл крякнул: – Гм, понял. Забавный выбор.

– Только такие мне по душе. Давай, Килмандарос, завершай жалкое существование нашего Солтейкена.

Дракон зашипел, застонал от страха и злобы, когда Старшая Богиня подошла к нему. Когда вогнала кулак в лоб Скабандари, нацелившись между надбровьями. Треск. На кулак богини полилась кровь.

Разбитая голова дракона тяжело шлепнулась на битый камень; под обмякшим телом растеклась лужа.

Килмандарос поспешно повернулась к Готосу.

Он кивнул: – Я схватил ублюдка.

Маэл направился к нему, протянул руку: – Я забираю Финнест…

– Нет.

Старшие уставились на Джагута. Тот снова улыбнулся: – Плата. С каждого из вас. Я забираю Финнест себе. Теперь мы в расчете. Гм, выглядите недовольными.

– Что ты намерен с ним делать? – воскликнул Маэл.

– Я еще не решил. Уверяю вас, это будет на редкость неприятно.

Килмандарос судорожно сжала кулаки: – Большое искушение – послать детей по твоему следу.

– Хорошо, что они заблудились.

Старшие промолчали. Готос ушел через разрыв; ему всегда нравилось хитро обманывать старых развалин с их грубой, звериной силой. Хотя это мимолетное удовольствие.

Лучший сорт.

***

Вернувшись к разрыву,Килмандарос поняла, что по ту сторону кто-то стоит. Черный плащ, белые волосы. На обращенном к разрыву лице – выражение задумчивого спокойствия.

Он хотел пройти или поджидал ее? Старшая Богиня скривила губы: – Тебе не рады в Куральд Эмурланне.

Аномандарис Пурейк холодно глянул на чудовищное существо: – Ты думаешь, я замышляю захват трона?

– Ты не был бы первым.

Он отвернул лицо, глядя на проход. – Килмандарос, ты под осадой. Ходящий-По-Краю куда-то пропал. Предлагаю помощь.

– Тисте Анди, тебе трудно будет завоевать мое доверие.

– Какая несправедливость. В отличие от многих сородичей, я никогда не считал блага измены превосходящими ее цену. В Куральд Эмурланне воюют теперь не только Элайнты, но и драконы – Солтейкены.

– Где Оссерк? – воскликнула богиня. – Маэл сказал, что он…

– … хочет снова встать на моем пути? Оссерк вообразил, что я приму участие в убийстве Скабандари. Но зачем? Тебя с Маэлом вполне хватило. – Он хмыкнул. – Представляю Оссерка, кружащего неподалеку. Ищет меня. Идиот.

– Скабандари предал твоего брата. Ты не чувствуешь желания отмстить?

Аномандарис послал ей слабую улыбку. – Блага измены. Для Скабандари цена оказалась весьма высокой, не так ли? Что до Сильхаса… даже Азат не вечен. Я почти завидую обретенной им изоляции от всего, что принесут грядущие тысячелетия.

– Вот как. Не желаешь присоединиться к нему в соседнем кургане?

– Думаю, что нет.

– Тогда полагаю, что после освобождения Сильхас не склонен будет простить твое равнодушие.

– Похоже, тебя ждет сюрприз.

– Ты и твой род всегда удивляли меня, Аномандарис Пурейк.

– Знаю. Итак, богиня, мы договорились?

Она склонила голову набок: – Я намерена изгнать всех претендентов. Если Эмурланну суждено умереть, пусть сделает это сам.

– Иными словами, ты хочешь, чтобы Трон Тени остался незанятым.

– Да.

Он подумал и качнул головой: – Согласен.

– Не обманывай, Солтейкен.

– Не обману. Готова, Килмандарос?

– Они составят союзы. Они обрушатся на нас войной.

Аномандарис пожал плечами: – Мне уже давно нечем заняться.

Властители прошли врата и совместными усилиями закрыли их. В это королевство ведут и другие тропы. Тропы, не являющиеся ранами.

В Куральд Эмурланне они встали, оглядывая разрушенный мир. Решая, как его очищать.

***

Овл’дан, в последние дни правления короля Дисканара

Преда Биветт, командующая гарнизоном Дрены, оказалась далеко от родных мест. Двадцать один день в фургоне во главе экспедиции из двухсот солдат армии Рваных Стягов, отряда легкой кавалерии Синей Розы и четырехсот людей из вспомогательных сил, в том числе штатских. Отдав приказ разбивать лагерь, она соскочила с лошади и прошла пятьдесят шагов до края обрыва.

Ветер молотом ударил в грудь, будто стремясь сбросить со скалы. Океан казался пейзажем кисти безумного живописца: зазубренные утесы, клубящаяся вода, над головами рваные тучи. Море было скорее белым, чем синим, оно покрылось пеной; волны с грохотом бились о берег, выбрасывая плюмажи брызг.

Да, поняла она, это именно то место. По костям пробежал морозец.

Рыбацкая лодка потерялась и попала в ужасный мальстрим здешней части океана, в места, которые добровольно не посещают даже самые крупные торговые корабли. Именно здесь годы назад был разломан на части город мекросов, утянувший за собой в пучину двадцать тысяч обитателей плавучего поселения.

Команда рыбаков выжила, сумев затащить пробитую лодку на тридцать шагов от линии рифов, на безопасное мелководье. Они потеряли улов, потеряли и развалившуюся посудину… но все четверо летерийцев спаслись, выбрались на сушу.

Чтобы найти… это.

Затянув ремешок шлема (иначе ветер сорвал бы его с головы), Преда Биветт продолжила тщательно изучать обломки, видневшиеся вдоль берега. Она стояла на мысе высотой в три человеческих роста; внизу был песчаный пляж, покрытый полосами сухих водорослей, вырванными с корнем деревьями, частями давно разбитого волнами Мекроса… И кое-чем еще. Совершенно неожиданным.

Боевые каноэ. Пригодные для путешествий по морю, длиной с кораллового кита, более широкие и высокие, чем ладьи Тисте Эдур. Не выброшенные на берег обломки – нет, они выглядят совсем целыми. Они вынесены за линию прилива; песок слежался, показывая, что появились корабли довольно давно – месяцы назад. А может, и годы.

Кто-то встал рядом. Купец из Дрены, подрядившийся снабжать экспедицию. Он был светлокожим блондином – волосы очень светлые, почти белоснежные. Ветер бил купцу в лицо, но он не сводил глаз с берега, поворачивая голову то на запад, то на восток. – У меня есть дар, – сказал он громко, чтобы перекричать шумный шквал.

Биветт промолчала. Купцы, без сомнения, мастера считать. Этот дар, что ли? Но она офицер летерийской Армии и способна оценить возможную вместимость каждого каноэ без всякой помощи. Сто, плюс – минус двадцать человек…

– Преда?

– Что?

Торговец отчаянно махнул рукой: – Эти каноэ… – Он показывал то на берег, то на море. – Там должно было быть… – Похоже, он не мог подобрать слов.

Но она всё понимала.

Да уж. Ряд за рядом вытащены на всеми забытый берег. Дрена, ближайший город королевства, находится в трех неделях пути к юго-западу. Прямо на юг – земля Овл’дана, где скотоводы гоняют по кругу громадные стада. Летер уже почти завоевал их. И никаких донесений о чужаках.

Так. Недавно сюда прибыл флот. Прибывшие высадились, взяли с собой вещи и, вероятно, пошли в глубь страны.

«Среди овлов должны были ходить слухи, новости. Мы услышали бы об этом».

Но никаких слухов не было. Чужаки просто… пропали.

Не может быть. Как такое возможно? Она снова оглядела ряды кораблей, в надежде, что упустила что-то важное и оно сейчас бросится в глаза, успокоит бешено стучащее сердце, согреет озябшие руки и ноги.

– Преда…

«Да. Сотня на каноэ. А перед нами… Четыре, пять рядов. Сколько всего – пять тысяч?»

Северный берег почти что от горизонта до горизонта стал кладбищем вытащенных из воды, брошенных каноэ. Они заполнили берег, словно бревна срубленного леса.

– Свыше полумиллиона, – заявил купец. – На мой взгляд. Преда, куда они делись, во имя Странника?

Женщина скривила губы: – Пни гнездо своих магов, Летур Аникт. Заставь их отрабатывать умопомрачительные оклады. Король должен знать. Каждую мелочь. Всё.

– Спешу, – ответил он.

А она потревожит отряд эмиссаров Цеды. Чем больше свидетелей, тем лучше. Без помощи лучших учеников Куру Кана она не сможет узнать, что же отпишет в столицу купец, не сможет отличить полуправду от прямой лжи. Вечная проблема с наемными снабженцами: у них есть личный интерес, преданность короне для типов вроде Летура Аникта, нового Фактора Дрены, всегда стоит на втором месте.

Она начала искать способ сойти на пляж. Биветт желала взглянуть на каноэ ближе, в особенности потому, что с кораблей сняты носы. Странное дело. Но такую тайну понять можно… а разбираясь в ней – забыть о тайнах более зловещих.

«Свыше полумиллиона.

Благослови Странник, кто среди нас?»

***

Овл’дан, после эдурского завоевания

Волки пришли и ушли. Они вытащили часть тел из кучи на вершине холма – там неизвестные воины стояли до конца – и вволю позабавились с ними; эта деталь заставляла тревожиться всадника, чей конь неохотно шагал между недвижно распростерших руки и ноги трупов.

Бурые волки равнин не упускают шанса поживиться, как и все местные хищники. Но они хорошо знают людей; кислый запах железа должен был разогнать их, даже если к нему примешивался запах свежей крови. Что же притянуло волков на поле брани?

Одинокий всадник – его лицо скрывала темно-красная маска из чешуйчатого материала – съехал к подножию холма и отпустил поводья. Умирающего коня сотрясала дрожь; к вечеру человеку придется идти пешком. Когда он утром собирал пожитки, рогатая змея укусила коня, щипавшего травку у оврага. Это яд медленный, но смертельный. У всадника не оказалось подходящих трав или лекарств. Потеря досадная, но не страшная – он не спешит.

Вороны кружили над головой, но спускаться не торопились. Именно их хоровод над вершиной холма привлек его сюда. Но вороны не рвали трупы и до его приезда: лишь летали вокруг, крича тихо, редко, странно плаксивыми голосами.

Легионеры из Дрены забрали своих убитых, оставив чужаков гнить, питать травы равнины. Утренний заморозок прочертил блестящие узоры по темной коже павших, но процесс распада уже начался; ему казалось, что солдаты плачут. Открытые рты, обмякшие лица, смертельные раны…

Он привстал в стременах, озираясь – обводя взором весь окоем, отыскивая спутников. Но две жуткие твари не вернулись, они еще охотятся; он гадал, не встали ли они на свежий, привлекательный след солдат Дрены, весело марширующих с победой в родной город. если так – быть сегодня бойне. Но это не месть, это случайность. Его спутники не подвержены подобным эмоциям. Они убивают ради удовольствия, насколько он мог понять. Даже если будет вырезана вся Дрена, назвать это отмщением сможет лишь он. Важное различие.

Но такой приятный самообман.

Однако… кто эти чужие солдаты в серо-черных мундирах? Они без доспехов, раздеты, знаки отличия срезаны. Но само присутствие чужаков в сердце родной страны всадника, Овл’дана, весьма тревожит его.

Захватчиков – летерийцев он хотя бы знает. Многочисленные легионы с особыми знаками и вечным соперничеством; бесстрашная кавалерия Синей Розы. И воины из приграничных, еще независимых государств – Д’расильани, Керюна, королевств Болкандо и Сафинанд – он скрещивал с ними клинки много лет и понимает, что здесь полегли не они.

Белокожие, с волосами цвета соломы или ржавчины. Серые, голубые глаза. И… так много женщин.

Его взор выхватил одну из них, лежащую у вершины. Она изуродована магией, доспехи сплавились с плотью… на кольчуге сохранился значок…

Он спрыгнул с коня и поднялся, огибая трупы, шлепая мокасинами по кровавой грязи. Склонился над ее телом.

Значок нарисован краской на черненых звеньях. Две волчьи головы. Одна белая, одноглазая; вторая покрыта серебристо-черным мехом. Такого значка он еще не видел.

Воистину иноземцы.

Чужаки. В самой середине его земли.

Он скривился под маской. «Меня так давно не было. Я тоже чужак?»

Сзади затопали ноги, земля задрожала. Он выпрямился. Это вернулись его спутники.

«Итак, отмщения не получилось.

Ну, время еще есть».

Утром его пробудил заунывный вой волков. Именно их зов привел его сюда. Волки словно хотели сделать его свидетелем, словно на самом деле призывали его. Он слышал зовущий вой, но самих зверей так и не заметил.

Но утром волки покормились здесь. Вытащили тела из кучи.

Он сошел вниз, все замедляя шаги, пока не замер, затаив дыхание. Внимательно поглядел на солдат… и понял – волки питались, но не как обычные звери.

Грудные клетки раскрыты, торчат ребра… они пожирали сердца. Ничего больше. Только сердца.

Стук раздавался все ближе, когти свистели, срезая траву. Вороны заорали и полетели прочь.

КНИГА ПЕРВАЯ

ИМПЕРАТОР В ЗОЛОТЕ

Ложь стоит одиноко, единственный в своем роде обман повернулся спиной, и неважно, с какой стороны ты подходишь: с каждым шагом твоим цель смещается, ноги избирают неверное направление, дорога лежит складками, водит кругами; то, что стояло перед тобой заблудившейся неудачей и случайным непониманием, порождает легион отпрысков, их толпа кишит и свивается узлами, окружает. Ты уже не можешь дышать, не можешь двигаться.

Мир тобою создан и однажды, друг мой, ты встанешь одиноко посреди моря мертвецов, и слова соберутся вокруг тебя, и ветер со смехом подложит под ноги новую дорогу, дорогу бесконечных мучений – одиночество оборачивается обманом, ложь особенно ложна, когда ты один, узлы множественности сжимают сеть справедливых суждений, коими ты так вольно удушал каждого правдолюбца, заглушал каждый голос несогласия.

Так что утоли жажду моего сочувствия и умри, высохнув, посреди пустыни.

Отрывки, найденные в день ареста Истыми Патриотами поэтессы Тезоры Веддикт

(за шесть дней до ее Топляков)

Глава 1

Две силы, некогда бывшие озлобленными противниками, превратились ныне в невольных сожителей, хотя ни одна не может решить, кому перед кем раздвигать ноги. Факты просты: старая структура племен Эдур оказалась подходящей для летерийской системы «власти через богатство». Эдур стали венцом, украсившим разжиревшую алчность Летера; но разве у венца есть воля? Всегда ли носитель падает под тяжестью носимого? Когда мы вглядываемся в прошлое, истина становится очевидной. Под поверхностью произошло иное, ужасное соединение, и оно не оставило швов: пороки каждой из систем смешались, и смесь оказалась на диво живучей.

Династия хиротов (том XVII)

«Колония, или История Летера»

Динит Арнара

– Откуда это?

Танал Ятванар следил, как Блюститель медленно крутит пухлыми руками странный предмет. Ониксы многочисленных колец на коротких пальцах блестели в лучах проникавшего через открытое окно света. Предмет, которым заинтересовался Карос Инвиктад, представлял собой собрание разной длины бронзовых игл; их концы были загнуты, так что иглы соединялись в подобие клетки.

– Думаю, это из Синей Розы, – ответил Танал. – Одна из штучек Сенорбо. Среднее время разгадывания – три дня, хотя есть записи о двух…

– Кто? – вопросил сидевший за солидным бюро Карос, поднимая взор.

– Тартенал – полукровка, если вы поверите, господин. Здесь, в Летерасе. Он известен как дурачок, но наделен талантом решать головоломки…

– Вызов в том, чтобы найти конфигурацию, в которой иголки сложатся.

– Так точно, господин. Как я слышал, точное число потребных действий равно…

– Нет, Танал, не говори. Что, сам не понимаешь? – Блюститель, глава Истых Патриотов, положил предмет на стол. – Спасибо за подарок. А теперь… – он едва заметно улыбнулся, – не пора ли причинить беспокойство Брутену Тране, как ты думаешь? – Карос встал и тщательно поправил малиновые шелка (он носил одежды лишь из этой материи). Затем поднял короткий жезл, ставший символом его служения – черное дерево с родины Эдур, серебряные головки, усеянные полированными ониксами – и указал рукой на дверь.

Танал поклонился и пошел впереди по коридору, к широкой лестнице, по которой они спустились на первый этаж. Затем двое прошли в двери, оказавшись во дворе.

Арестованные были прикованы вдоль западной стены, на самом солнцепеке. Из камер их вывели до зари, а сейчас уже полдень. Нехватка пищи и воды, изнуряющая жара, а также жестокие допросы прошлой недели привели к тому, что более половины из восемнадцати заключенных потеряли сознание.

Танал заметил, что Блюститель хмурится, осматривая неподвижно повисшие в оковах тела.

Смотритель от Тисте Эдур, Брутен Трана из племени Ден-Рафа, стоял в тени неподалеку от арестантов. Заслышав приближение Танала и Кароса, высокий мужчина повернулся.

– Рад видеть вас, Брутен Трана, – сказал Карос Инвиктад. – Как поживаете?

– Начнем, Блюститель, – ответил серокожий воин.

– Немедленно. Если пожелаете, сопровождайте меня при осмотре каждого заключенного. Некоторые случаи…

– Я не желаю приближаться к ним, – оборвал его Брутен. – Они покрыты собственными испражнениями, а ветра в здании почти нет.

Карос улыбнулся: – Понимаю, Брутен. – Затем он положил жезл на плечо, оглядел ряд заключенных. – Как скажете. Нужды подходить нет. Я начну с крайнего слева, потом…

– Без сознания или мертв?

– Кто сможет определить с такого…

Заметив, что Эдур кривит губы, Танал поклонился обоим начальникам и прошел все пятнадцать шагов до пленника. Внимательно вгляделся в ближайшего. – Этот жив.

– Тогда пробуди его! – приказал Карос. Когда он сердился, голос превращался в визг достаточно громкий, чтобы заставить слушателя заморгать. Но если Блюститель заметит такую непроизвольную реакцию!… Эту ошибку допускают только однажды.

Танал бил заключенного ногами, пока тот не стал хрипло рыдать.

– Встань, изменник, – спокойно сказал Танал. – Так требует Блюститель. Встань, или я начну ломать кости. Твое жалкое тело станет мешком!

Он увидел, что заключенный с трудом выпрямляет спину.

– Воды, пожалуйста…

– Больше ни слова. Встань, погляди в глаза своим грехам. Ты летериец? Покажи эдурскому гостю, что это значит.

Танал вернулся к Каросу и Брутену.

Блюститель уже говорил: -… известен связями с недовольными в Коллегии врачей. В этом он сознался. Хотя никаких особых преступлений предъявить не удалось, ясно, что…

– Следующий, – бросил Брутен.

Карос закрыл рот и улыбнулся, стараясь не показать зубы. – Разумеется. Следующий – поэт, писавший и распространявший призывы к революции. Он ничего не отрицает. Да, вы можете заметить его дерзость даже отсюда.

– А тот, что рядом?

– Владелец гостиницы, таверна при которой посещалась нежелательными элементами. Обычно солдатами – бунтарями. Двое из них здесь, среди задержанных. Об их мятежности нам донесла достойная шлюха…

– Достойная шлюха, Блюститель? – Эдур чуть заметно улыбался.

Карос моргнул: – Ну да, Брутен Трана.

– Потому что донесла на хозяина гостиницы.

– На хозяина, участвующего в заговоре…

– Скорее бравшего слишком много из ее заработка. Давай дальше. Прошу, описывай их преступления покороче.

– Разумеется, – отвечал Карос, нежно постукивая жезлом по мягкому плечу. Словно палка отбивает солдатский шаг на параде.

Стоявший рядом с начальником Танал бдительно следил за речью Кароса, описывавшего различные прегрешения скованных летерийцев. Восемнадцать пленников явились достойными представителями более трех сотен, сидящих в подвалах здания. Он подумал, что улов за неделю вполне достойный. Самые отъявленные предатели удостоятся Топляков. Всего их (вроде бы) триста двадцать, и треть пройдет по дну канала, сгибаясь под непосильным весом. Букмекеры уже жалуются, что теперь никто не может выдержать испытания. Разумеется, жалуются они негромко, ибо агитаторы сами пойдут на Топляки. Понадобилось утопить всего несколько человек, чтобы подавить протесты остальных.

Это одна из подробностей большого трактата о совершенных законах подчинения и контроля, усердно сочиняемого Каросом Инвиктадом. Тема, столь близкая его сердцу. Танал искренне старался понять его рассуждения. Возьмите любую группу населения, наложите на нее строгие, но понятные ограничения, призовите к сотрудничеству. Подкупите слабых, чтобы они указали сильных. Убейте сильных, и остальные ваши. Переходите к следующей группе.

Букмекеры – легкая цель, потому что мало кто их любит, в особенности среди заядлых игроков – а таких с каждым днем становится больше и больше.

Карос Инвиктад закончил свое бормотание. Брутен Трана кивнул, отвернулся и вышел из двора.

Едва он исчез с глаз, Блюститель повернулся к Таналу. – Затруднение, – сказал он. – Эти, что без сознания.

– Так точно, господин.

– Пора сменить головы на стене.

– Слушаюсь, господин.

– А сейчас, Танал Ятванар, тебе нужно пойти со мной. Недолгое дело. Затем вернешься к обычным обязанностям.

Они вернулись в здание. Семенящие шажки Блюстителя то и дело заставляли Танала замедлять свои шаги.

Войдя в контору, самый могущественный после Императора человек занял свое место за бюро, взял клетку из бронзовых иголок, точными движениями переместил дюжину – и головоломка сложилась. Карос Инвиктад улыбнулся Таналу и швырнул безделушку на стол: – Отправь письмо Сенорбо в Синюю Розу. Сообщи ему, сколько времени мне понадобилось для решения. Добавь, что я боюсь: он утерял сноровку.

– Слушаюсь, господин.

Карос Инвиктад взял какой-то свиток: – Теперь… каков мой процент в доходах гостиницы «Потрошеная Змея»?

– Кажется, Раутос указал сорок пять, господин.

– Хорошо. И все же нужна встреча с Мастером Союза Вольности. Назначь в конце недели. Мы стольких взяли, и все же монеты не хватает. Я должен понять, почему.

– Господин, вам известны подозрения Раутоса Хиванара.

– Смутно. Он обрадуется, поняв, что теперь я готов более внимательно выслушать его подозрения. Итак, придется обсудить две темы. Распиши все встречи с точностью до звона. Да, еще одно дело.

– Господин?

– Брутен Трана. Его еженедельные визиты. Я хочу знать: его заставляют? Среди Эдур это форма наказания или выражения немилости? Или ублюдков действительно интересует, чем мы заняты? Брутен никогда ничего не объясняет. Даже не спрашивает, какие наказания мы назначаем. К тому же меня злят его грубость и нетерпеливость. Будет нелишним расследовать его дела.

Брови Танала поднялись. – Расследовать дела Тисте Эдур?

– Разумеется, тайно. Они вечно изображают неколебимую преданность, но мне интересно: среди своих, так ли уж они неуязвимы к искушениям?

– Даже если так, Блюститель, являются ли Истые Патриоты той организацией…

– Патриоты, Танал Ятванар, – бросил Карос, – наделены императорской грамотой, позволяющей им управлять внутренними делами империи. Грамота не делает различий между Эдур и летерийцами. Только между верными и неверными.

– Так точно, господин!

– Ну, а теперь тебя ждут важные дела.

Танал поклонился и вышел из конторы.

***

Особняк занимал большую часть куска земли на северном берегу реки Летер, за четыре улицы до канала Квилласа. Наклонные стенки причала спускались в воду, позволяя пристать двум судам одновременно; волнорезы ослабляли бурное течение. «В этом году все время половодье, да такое, какие редко случались за последнее столетие…» – так размышлял Раутос Хиванар, одновременно перелистывая «Компендиум Поместья», собрание карт и записей, зафиксировавшее все восемьсот лет оседлой жизни его семьи.

Он откинулся в плюшевом кресле и лениво, задумчиво допил чашку чая балат.

Домоправитель и главный агент Венит Сафад немедленно подошел и вернул «Компендиум» в окованный железом сундук, таившийся под столом, а затем положил на место доски пола и прикрыл их ковром. Выполнив эти обязанности, он снова отошел к двери.

Раутос Хиванар – человек высокий, полный, с грубыми чертами лица. Он будто бы загромождал собой все помещение, каким просторным оно ни было бы. Сейчас он сидел в библиотеке, среди доходящих до потолка полок. Свитки, глиняные таблички, переплетенные книги заполняли все пространство: собрание сочинений тысяч ученых, многие из которых носили фамилию Хиванар.

Глава семейства, ответственный за множество финансовых предприятий Раутос Хиванар был человеком занятым; после эдурского завоевания ему пришлось вдвойне напрягать все умственные способности – ведь оно запустило процесс формирования и признания Совета Вольности – ассоциации самых богатых семей Империи. Прежде он такого развития событий даже представить не мог – и все же находил новые занятия скучными и неприятными. Медленно, постепенно у него появлялись подозрения, перетекающие в уверенность: кто-то – враг или группа врагов – занимается экономическим саботажем. Это не хищения – род деятельности, с которыми он знаком не понаслышке – а что-то более хитрое, глубокое, всеобъемлющее. Враг. Противник всему, что поддерживает жизнь Раутоса Хиванара и жизнь Совета, в котором он стал Мастером; тому, что поддерживает жизнь самой империи, кто бы или что не сидело на троне (пусть даже нынешние мерзкие дикари, серыми вороньими лапами нагло влезшие в сливки летерийского общества).

Едва Раутос Хиванар осознал все это, как начал усердно и ревностно готовить ответ. Сама угроза породила желание начать решительную охоту; а догадки насчет конечной цели вредительства – о, он вынужден был признать, что противостоит гению! – позволили охоте приобрести силу одержимости.

Увы, но сейчас Раутос вынужден искать в пыльных томах упоминания о прошлых наводнениях, преследуя загадку более приземленную, способную заинтересовать разве что горстку выживших из ума книжников. Он сам понимал, что это странно. И все же очередная одержимость набирала силу; ночью он, как и все последние тридцать лет, ляжет рядом с расплывшимся, потным телом жены, а мысли потекут потоком, сражаясь с ходом самого времени, пытаясь дотянуться в прошлое, ощутить древность. Он будет искать. Искать сам не знает что…

Вздыхая, Раутос опустил пустую чашку и встал.

Когда он проходил в дверь, Венит Сафад – его семья состояла в Должниках у Хиванаров уже шесть поколений – сделал шаг, принимая хрупкую чашку, а затем двинулся за хозяином.

Они вышли к причалам, пересекли мозаику, изображавшую рукоположение Сковела Хиванара в Цеды, триста лет назад, сошли по широким ступеням туда, где до наводнения располагался террасный сад.

Сейчас там кипят водовороты, смывая почву и растения, обнажая головы булыжников древней мостовой. По краям выступают гнилые обрубки столбов, которые некогда были сваями, расположенными треугольником.

На верхней террасе рабочие под присмотром Раутоса ставят ограждения из бревен, пытаясь спасти сад от размывания; тут имеется тачка, полная найденными при работах любопытными вещичками. Еще больше мусора заполняет неровную мостовую.

Раутос подумал, что это загадка. Никаких свидетельств в архиве, что нижние террасы были когда-либо чем-то иным; замечания архитектора, дошедшие со времен строительства главного здания, указывают, что речной берег здесь был просто древними отложениями ила.

Глина сохраняет дерево (по крайней мере, пока покрывает его целиком), так что невозможно сказать, как давно построены странные конструкции. Единственные указания на древность – найденные предметы: они все медные или бронзовые. Это не оружие, какое иногда находят в курганах; если это инструменты, то предназначенные для давно забытых ремесел. Ни один приглашенный Раутосом рабочий не смог понять назначение инструментов – они не похожи на современные, не для обработки дерева или камня, не для приготовления пищи…

Раутос подобрал один и осмотрел. В сотый раз. Бронзовая отливка – отчетливо видны следы формы – продолговатая, согнутая почти под прямым углом. На сгибе вырезы, формирующие крестовидный рисунок. На концах никакого признака креплений – очевидно, вещь не была частью большого механизма. Он взвесил тяжелый предмет на ладони. Несбалансированный, хотя согнутый в самой середине. Богач бросил его, взяв лист меди, тоньше воскового слоя на табличке писаря. Медь потемнела от глины, но ярь показывается лишь на краях. Множество дырочек, пробитых без видимого порядка, но каждая совершенно одинаковая, идеально круглая – даже невозможно понять, с какой стороны ее пробивали.

– Венит, – сказал он, – мы составили карту, показывающую, в каких именно местах сада найдены предметы?

– Да, хозяин, за немногими исключениями. Вы ее уже изучали неделю назад.

– Да ну? Хорошо. Сегодня расстели ее еще раз на столе в библиотеке.

Тут они повернули головы: со стороны дверцы, ведущей в левое крыло дома, подошла стражница. Она встала в десяти шагах от Раутоса, поклонилась. – Хозяин, послание от Блюстителя Кароса Инвиктада.

– Очень хорошо, – рассеянно ответил Раутос. – Я просмотрю немедленно. Посланец ожидает ответа?

– Да, хозяин. Он во дворе.

– Проследи, чтобы он отдохнул.

Стражница поклонилась и ушла.

– Венит, полагаю, ты должен подготовиться к поездке.

– Хозяин?

– Блюститель наконец осознал степень угрозы.

Венит Сафад промолчал.

– Ты поедешь в город Дрену, – продолжал Раутос. Его глаза снова изучали таинственные сооружения на нижней террасе. – Совет требует особо подробного отчета о тамошних приготовлениях. К сожалению, деятельность фактора оказалась неудовлетворительной. Я требую полной конфиденциальности. Следует относиться к нависшей опасности со всей серьезностью.

Венит снова промолчал.

Раутос бросил взгляд на другой берег реки. Там скопились рыбацкие лодки, к причалам подходили два купеческих корабля. Один из них, под флагом семьи Эстеррикт, выглядел поврежденным. Пожар? Раутос отряхнул грязь с рук и направился к особняку; слуга двигался в шаге сзади.

– Интересно, что лежит под мостовой?

– Хозяин?

– Не обращай внимания, Венит. Я подумал вслух.

***

Утром лагерь Овл’дана был атакован двумя отрядами кавалерии Атрипреды Биветт. Две сотни умелых всадников Синей Розы принесли с собой ураган паники. Люди выскакивали из кожаных палаток; прибежавшие за миг до всадников дренийские боевые псы яростно сцепились со сворами овлийских овчарок и тягловых собак.

Овлы оказались не готовы к битве – мало кому удалось найти оружие, прежде чем уланы врезались в середину лагеря. Мигом началась резня, не щадившая ни детей, ни старцев. Почти все женщины бились рядом со своими мужьями, братьями и отцами. Родичи умирали, в последний раз смешивая кровь.

Вся стычка между летерийцами и овлами заняла пару сотен ударов сердца. Война трех собачьих стай оказалась продолжительнее, ибо хотя пастушьи псы были меньше и слабее нападавших, в ярости и злобности они им не уступали; а тягловые собаки, приученные тащить тележки летом и сани зимой, оказались достойными соперниками собакам дренской породы. Приученные убивать волков тягловые были куда сильнее боевых псов, и если бы всадники не начали сражать серых бестий ударами копий, победа была бы за ними. А так стая овлийских собак наконец распалась; немногие выжившие убежали на запад, в степи, за ними кинулись уцелевшие боевые псы, но хозяева отозвали их.

Пока одни всадники спешивались, чтобы убедиться – в живых ни осталось ни одного овла – другие начали собирать стада миридов и родаров, направляя их в ближайшую долину.

Атрипреда Биветт сидела на жеребце, стараясь успокоить животное, почуявшее столь густой в утреннем воздухе запах крови. Сзади нее неуклюже восседал в непривычном седле Брол Хандар, новый эдурский смотритель Дрены. Он следил, как летерийцы тщательно грабят лагерь, собирают оружие мертвецов и стягивают с них одежду. Овлы вплетают украшения – преимущественно золотые – в середину кос; летерийцам приходилось срезать волосы с кожей, чтобы обнаружить добычу. Впрочем, это надругательство было вызвано не простой необходимостью: многие копейщики – уланы украшали круглые щиты кусками кожи с татуировками необычного стиля, разноцветными, зачастую с вшитыми золотыми нитями.

Собранные стада станут собственностью фактора Дрены, Летура Аникта. Брол Хандар смотрел, как мимо холма проходят тысячи миридов в густой черной шерсти, похожие сверху на шагающие булыжники; ему сразу стало ясно, что фактор стал еще богаче. Затем пошли более высокие родары, с длинными шеями и синими спинами; они почти панически махали длинными хвостами, когда бегающие по краям овчарки изображали нападение.

Атрипреда присвистнула сквозь зубы. – Где же человек фактора? Проклятые родары готовы разбежаться. Лейтенант! Прикажите пастухам отогнать собак. Скорее! – Она отстегнула и сняла шлем, положила на луку седла. Искоса глянула на Брола. – Вот так, Смотритель.

– Это и были овлы.

Она состроила гримасу и отвернулась. – По их понятиям, малая стоянка. Семьдесят взрослых.

– Но стадо большое.

Гримаса стала оскалом. – Раньше их было больше, Смотритель. Намного больше.

– Можно понять, что ваша компания вытеснения чужаков оказалась успешной.

– Не моя компания. – Она уловила напряжение в его взгляде и добавила: – Ну да, я командую экспедиционными силами, это так. Но приказы исходят от фактора. И, собственно говоря, овлы здесь не чужаки.

– Фактор говорит иное.

– Летур Аникт высоко сидит в Совете Вольности.

Брол Хандар внимательно поглядел на женщину, прежде чем ответить: – Не все войны ведутся ради земель и богатств, Атрипреда.

– Не могу согласиться, Смотритель. Разве вы, Тисте Эдур, не напали преждевременно, почувствовав угрозу потери земель и ресурсов? Культурная ассимиляция, конец независимости. Я не сомневаюсь, – продолжала она, – что летерийцы желали уничтожить вашу цивилизацию, как мы уже поступили с Тартеналами и многими иными народами. Это была война экономическая.

– Я не удивлен, Атрипреда, что ваш народ понимает все таким образом. Я также уверен, что подобные рассуждения занимали ум нашего Короля-Ведуна. Мы завоевали вас ради выживания? Может быть. – Брол хотел сказать что-то еще, но покачал головой. Он смотрел, как четыре боевых пса окружили раненую овчарку. Хромая бестия отбивалась, но вскоре она упала, задрыгала ногами – и затихла. Псы рвали ее внутренности.

Биветт спросила: – Вы не гадаете иногда, Смотритель, кто из нас действительно выиграл войну?

Его взор стал темным. – Нет, не гадаю. Как я понял, ваши разведчики не нашли здесь следов других овлов. Теперь фактор закрепит права летерийцев обычным образом?

Атрипреда кивнула: – Посты, форты, прямые дороги. Придут поселенцы.

– А потом фактор распространит алчные планы на еще более далекие земли востока?

– Вы сами так сказали, Смотритель. Полагаю, вы увидите в этом и приобретение для Империи Эдур. Ваша территория расширяется. Я уверена, Император будет доволен.

Брол Хандар стал губернатором Дрены всего две недели назад. В столь отдаленном уголке империи Рулада насчитывается едва сотня Тисте Эдур, и только трое подчиненных принадлежат к родному для Брола племени Арапай. Поглощение Овл’дана – попросту говоря, тотальный геноцид его народа – началось много лет назад, еще до эдурского завоевания, и правители далекого Летераса весьма мало интересовались ходом военной компании. Брол Хандар, патриарх клана охотников на клыкастого тюленя, гадал – уже не в первый раз – что же он здесь делает.

Титул Смотрителя, казалось, требует только пассивного наблюдения. Истинная сила власти сосредоточена в руках Летура Аникта, фактора Дрены, «высоко сидящего в Совете Вольности». Он уже догадался, что это некая гильдия купцов, но так и не понял, какое отношение таинственная организация имеет к вольности. Разве что они вольны делать что в голову взбредет… в том числе использовать имперские войска для добывания все новых прибылей.

– Атрипреда.

– Да, Смотритель?

– Эти овлы – они сражаются? Нет, не так, как вот эти. Я имел в виду: они ходят в набеги? Они собирают воинов, чтобы выйти на тропу всенародной войны?

Женщина бросила на него уклончивый взгляд. – Смотритель, тут есть… гм… два уровня.

– Уровня. Что бы это значило?

– Официальный и… неофициальный. Дело в восприятии.

– Объясните.

– Правительственные агенты заявляют, будто простой народ уверен: овлы заключили с Ак’рином, что на юге, а также с Д’расильани и королевствами Болкандо и Сафинанд – короче говоря, со всеми пограничными странами – союз, создав агрессивную, алчущую войны и потенциально необоримую силу, так называемую Орду Болкандийского Сговора. Она угрожает восточным территориям Летерийской Империи. Соответственно, каждая атака летерийских армий способствует уменьшению запасов и стад, что, в свою очередь, приведет к уменьшению числа воинственных овлов. Голод сделает то, на что неспособны мечи – вызовет полный коллапс Овл’дана.

– Ясно. А неофициально?

Она снова бросила взгляд на Эдур. – Смотритель, нет никакого сговора. Никакой Орды. По правде говоря, овлы уже уменьшаются в числе – у них все меньше плодородных земель. Они презирают Ак’рин и Д’расильани, а с жителями Болкандо и Сафинанда, думаю, вообще никогда не встречались. – Она явно сомневалась, стоит ли продолжать. – Месяца два назад мы столкнулись с какой-то компанией наемников – битва была жестокой. Думаю, вам бы она понравилась. Общее их число, наверное, семь сотен; после ряда мелких стычек я вывела против них шесть тысяч летерийских солдат. Смотритель, мы потеряли три тысячи. Если бы не маги… – Она покачала головой. – И мы так и не узнали, откуда они.

Брол внимательно смотрел на нее. Он ничего не знал об этой битве. Понравилась бы? Возможно. – Официальная версия, о которой вы рассказали – лживая – она оправдывает истребление овлов в глазах населения. И она отлично подходит фактору с его жаждой наживы. Ясно. Скажите, Атрипреда, зачем Летуру Аникту столько золота? Что он с ним сделает?

Женщина пожала плечами. – Золото – сила.

– Сила. Чтобы подавить кого?

– Любого. Всех сразу.

– Кроме Тисте Эдур, равнодушных к летерийской идее обогащения.

Она улыбнулась: – Неужели? Вы все еще таковы?

– Что вы имели в виду?

– В Дрене живут хироты. Да вы их сами знаете. Каждый объявляет себя родней Императора и оправдывает этим захват лучших имений, земель. У них сотни Должников, ставших рабами. Может быть, скоро мы увидим Тисте Эдур в Совете Вольности.

Брол Хандар нахмурил лоб. На вершине далекого холма стояли три овлийские собаки – две тягловых и поменьше размером, овчарка. Они следили, как скот гонят через разрушенную стоянку. Животные мычали, чувствуя запах крови, желчи и кала. Брол внимательнее вгляделся в силуэты на холме. «Куда же они теперь пойдут», подумал воин. – Я видел достаточно. – Он заставил коня развернуться, слишком сильно натягивая поводья; животное замотало головой, фыркнуло и присело. Брол с трудом удержался в седле.

Если Атрипреду насмешила его неловкость, она ничем этого не показывала.

Над головами пролетели первые стервятники.

***

Южный Джасп, один из четырех притоков, несущих воды с гор Синей Розы в реку Летер, по южному берегу ограничен насыпью, по которой проходит дорога. Она вскоре начинает вяло карабкаться к перевалу, за которым лежит старинное королевство Синей Розы, ныне ставшее вассалом Летерийской Империи. Южный Джасп бежит быстро, ибо сила горных потоков здесь еще не ослаблена плоскостью равнин. Ледяная вода обтекает массивные валуны, оставленные давно исчезнувшими ледниками; в воздухе всегда висит холодный туман, облаками плывущий над дорогой.

Одинокий мужчина, ожидающий на дороге шестерых Эдур и их подчиненных, был выше любого Эдур. Тощий незнакомец закутался в черный плащ из кожи тюленя, натянул капюшон. Под плащом две перевязи перекрещивали грудь, с них свисали два длинных меча. Выбившиеся из – под капюшона пряди длинных белых волос намокли и уже не вились по ветру, а прилипли к воротнику.

Приблизившимся меруде лицо под капюшоном показалось бледным как лик смерти. Словно из ледяной реки вылез труп, в стародавние времена вмерзший в белые вены ожидающих их предгорий.

Передний воин, ветеран завоевания Летераса, взмахом руки приказал товарищам остановиться и вышел переговорить с чужаком. С ним былы пять Эдур и десять летерийских солдат, охранявших два тяжело нагруженных фургона; за последним фургоном брели, прикованные к единой цепи, сорок рабов.

– Тебе нужны спутники, чтобы взобраться в горы? – спросил меруде, вглядываясь в затененное капюшоном лицо. – Говорят, что на высотах таятся бандиты и беглые солдаты.

– У меня уже есть спутники.

Голос чужака звучал грубо, выговор казался архаичным.

Меруде встал в трех шагах. Теперь он смог лучше разглядеть лицо. Эдурские черты – более или менее – но белые словно снег. Глаза… заставляли беспокоиться. Красные как кровь. – Тогда зачем ты стал на пути?

– Вы недавно захватили двух летерийцев. Они мои.

Меруде дернул плечом: – Тогда, дружище, тебе следовало приковывать их на ночь. Должники бегут при первой возможности. Повезло тебе, что мы их поймали. О да – разумеется, я верну их. По крайней мере девочку. Мужчина – беглый раб Хирота, как показали его наколки. К сожалению, его ждут Топляки; но я готов предложить замену. А вот девочка имеет ценность, хотя они и молода. Надеюсь, тебе есть чем ее выкупить.

– Я возьму обоих. Причем бесплатно.

Меруде нахмурил лоб. – Ты проявил небрежение, потеряв их. А мы проявили усердие, их поймав. Соответственно, мы ожидаем благодарности за усилия – а ты должен понимать, что за небрежение следует платить.

– Освободи их, – сказал чужак.

– Нет. Из какого ты племени? – Глаза незнакомца, упрямо взирающие в глаза меруде, казались совершенно… мертвыми. – Что такое с твоей кожей? – Мертвыми, как у… Императора. – Как твое имя?

– Освободи их немедленно.

Меруде покачал головой, засмеялся – несколько нервно – и махнул рукой спутникам, одновременно начиная вытаскивать саблю.

Он был поражен нелепостью брошенного вызова, что сделало движения замедленными. Сабля едва наполовину покинула ножны, когда длинный меч чужака сверкнул, высвобожденный, и отворил горло Эдур.

В ярости заорав, остальные пятеро подняли клинки и бросились в атаку. Летерийские солдаты спешили за ними.

Чужак смотрел, как падает на дорогу старший воин, щедро разбрызгивая кровь. Затем вытащил второй меч и повернулся навстречу пятерым Эдур. Зазвенело железо, и тут же оба клинка в руках незнакомца запели, повышая тембр с каждым принятым ударом.

Двое Эдур одновременно получили смертельные раны – один в грудь, у второго снесло треть черепа. Он отвернулся от схватки, наклонился, подхватывая куски костей и скальп, и неуклюже отошел на обочину.

Пал третий Эдур – его нога была перерублена. Последние торопливо отступили, призывая летерийцев (те нерешительно мялись в трех шагах от драки).

Незнакомец бросился за ними. Отразил мечом в левой руке нападение одного из Эдур – меч прошел кверху и влево, выбив клинок противника; затем сделал прямой выпад, вонзив острие в горло Эдур. В то же время он сделал ложный выпад мечом в правой руке. Последний из Эдур отклонился, избегая удара в лицо и пытаясь рубануть врага по запястью. Но тот умело опустил клинок, отбив саблю, и погрузил острие в правую глазницу воина. Кости хрустнули, сталь вошла в мозг.

Пройдя между падающими, чужак срубил двух ближайших летерийцев. Остальные тут же испуганно побежали за фургоны (извозчики спрыгнули, столь же панически заметавшись) и мимо колонны прикованных рабов. Они неслись по дороге, бросая оружие.

Едва один из летерийцев оказался рядом с рабами, кто-то подставил ему подножку. Колонна начала извиваться, когда предприимчивый невольник вспрыгнул на поверженного солдата, обвил свою часть цепи вокруг шеи и натянул.Летериец сучил ногами, дергал руками, пытаясь оцарапать раба – но тот неумолимо затягивал цепь, пока стражник не замер.

Сильхас Руин – мечи пели в руках его – подошел туда, где Удинаас душил труп. – Можешь остановиться, – сказал альбинос.

– Могу, – проскрипел Удинаас сквозь стиснутые зубы, – но не хочу. Этот выродок был самым худшим среди них. Худшим.

– Его душа уже утонула в тумане, – сказал Сильхас Руин, оборачиваясь: еще двое спутников появились из кустов, окаймлявших канаву с южной стороны от дороги.

– Души его, – сказала Чашка, прикованная к цепи в конце колонны. – Он сделал мне больно.

– Знаю, – проскрежетал Удинаас. – Знаю.

Сильхас Руин подошел к Чашке. – Больно. Как?

– Как обычно. Той штукой между ног.

– А остальные летерийцы?

Девочка покачал головой: – Они просто смотрели. И смеялись, все время смеялись.

Сильхас Руин поглядел на подошедшую Серен Педак.

Серен замерла на месте, встретив зловещий взгляд Тисте Анди. Руин сказал: – Я догоню тех, что убежали. Аквитор, встретимся в конце дня.

Они отвернулась – мельком заметив, как Фир Сенгар встал подле трупов меруде – и оглядела усыпанную камнями южную равнину. Потерявший часть черепа Тисте Эдур все еще бродил по ней. Это зрелище оказалось не менее отвратительным. – Как хочешь, – ответила она, глядя теперь на фургоны и впряженных лошадей. – Мы двинемся по дороге.

Удинаас наконец излил весь свой гнев на тело летерийца, встал и обратился к ней: – Серен Педак, как насчет других рабов? Мы должны освободить всех.

Она хмурилась. Утомление мешало думать. Месяцы и месяцы бегства, попыток скрыться от Эдур и летерийцев; путь на восток все время оказывался закрытым, они вынуждены были идти на север. В ней угнездился вечный страх, разум потерял былую остроту. Освободить их. Но тогда…

– Просто новые слухи, – добавил Удинаас, словно прочитав ее мысли, словно поняв их прежде нее самой. – Много слухов, смущающих ловцов. Пойми, Серен – они уже поняли, кто мы такие. А рабы – они сделают все, что смогут, чтобы избежать нового плена. Насчет них особо беспокоиться не нужно.

Серен подняла брови. – Удинаас, ты так заботлив по отношению к Должникам. А кто из них откажется купить свободу, выдав нас?

– Но единственная альтернатива – убить всех, – сказал он, глядя прямо ей в глаза.

Те, что слушали, те, что еще не были доведены побоями до состояния безумных автоматов, вдруг закричали, обещая и клянясь. Они тянули руки к Серен, звенели цепями. Другие смотрели молча, будто мириды, уловившие запах незримых волков. Безумцы стонали и сворачивались клубками на грязных дорожных камнях.

– Первый убитый Эдур нес ключи, – сказал Удинаас.

Сильхас Руин прошел по дороге. Там, где его было едва видно, Тисте Анди перетек в кого-то громадного и крылатого, взлетел в воздух. Серен глянула на рабью колонну, с радостью заметив, что никто не заметил превращения. – Хорошо, – ответила она Удинаасу и пошла туда, где Фир все стоял, застыв над трупами павших Эдур.

– Я должна забрать ключи, – сказала она, склонившись над телом.

– Не трогай его.

Она поглядела на Фира: – Ключи… цепи…

– Я сам найду.

Серен кивнула и отошла. Фир неслышно пробормотал молитву и опустился перед телом на колени. Ключ обнаружился в кожаном кошеле на поясе воина; там также имелась пригоршня полированных камешков. Фир взял ключи в левую руку, а камешки зажал в правой. – Они с берега Меруде, – сказал он. – Похоже, он собрал их еще ребенком.

– Дети вырастают. Даже на прямых деревьях бывают кривые ветки.

– И что же кривого было в этом воине? – сверкнул глазами Фир. – Он шел за моим братом, но так делали все воины всех племен.

– Некоторые уходили от него. Как ты.

– Если я отвернулся от лжи и укрылся в тенях… если сейчас у меня новая цель… Аквитор, это лишило меня преданности Тисте Эдур? Моему роду? Нет. Ты постоянно забываешь, тебе так удобнее. Пойми же, аквитор. Я буду прятаться, если нужно – но я не буду убивать родной народ. У нас есть деньги, мы можем купить свободу…

– Но не Удинаас.

Он открыл рот, но промолчал.

«Да, Удинаас. Тот, кого ты мечтаешь убить. Если бы не Сильхас Руин…» - Фир Сенгар, ты решил странствовать с нами, а среди нашей жалкой компании никто не подвергает сомнению главенство Сильхаса Руина. Отвергай его методы, если угодно – но он видит тебя насквозь. Ты сам знаешь.

Хирот отвернул лицо, глядя на дорогу, моргая, чтобы избавиться от воды. – И с каждым шагом цена моего присутствия все растет, аквитор. Ты должна хорошо понимать, что означает такая задолженность. Летерийский образ жизни, груз, от которого вам не избавиться. Не выкупить свободный выход.

Она потянулась за ключами. Фир отдал их, не поднимая глаз.

«Мы ничем не лучше этих рабов». Она взвесила в руке звенящую железом связку. «Скованы одной цепью. Но… кто держит в руке средство избавления?»

– Куда он ушел? – спросил Фир.

– Ловить летерийцев. Советую не упрекать его.

– Не буду. А надо бы.

«Подозреваю, и мне надо бы». Она пошла к ожидающим рабам.

Пленник, что шел рядом с Удинаасом, подобрался ближе к нему. Серен расслышала шепот: – Высокий убийца – это Белый Ворон? Это же он, так? Я слышал…

– Ты ничего не слышал, – отрезал Удинаас, протягивая руку к подошедшей Серен. – Трехгранный, – сказал он – Да, вот этот. Возьми нас Странник! Ты теряешь время.

Серен возилась с кандалами. Наконец кольцо открылось. – Вроде бы вы должны были обокрасть ферму, а не попасться работорговцам.

– Работорговцы ночевали на ферме. Двойное невезение. Но никто той ночью не смеялся.

Серен открыла второе кольцо кандалов. Удинаас отошел от колонны, потирая красные ссадины на запястьях.

– Фир желает отговорить Сильхаса, – сказала Серен. – Знаешь, если они типичные представители своих рас – неудивительно, что Эдур и Анди провели десять тысяч войн.

Удинаас что-то буркнул. Они направились к Чашке. – Фир сожалеет, что потерял власть, – отозвался он. – Еще хуже ему оттого, что приходится подчиняться Анди. Он все еще не убежден, что та измена, столетия и столетия назад, совершена другим, что Скабандари первым вытащил нож.

Серен Педак молчала. Она подошла к Чашке и вгляделась в покрытое грязью лицо девочки. Древние глаза медленно открылись, встречая ее взор.

Чашка улыбнулась: – Я скучала без тебя.

– Сильно ли тебе повредили? – спросила Серен, отмыкая тяжелые кольца кандалов.

– Ходить могу. И кровь уже не течет. Это ведь хорошие признаки?

– Наверное. – Разговор о насилии был крайне неприятен – Серен постоянно мучилась собственными воспоминаниями. – Останутся рубцы, Чашка.

– Живой быть плохо. Я всегда голодная, ноги болят.

«Ненавижу детей, имеющих тайны – а особенно детей, которые даже не знают, что у них есть тайны. Выбирай правильные вопросы. Как тут иначе поступить?» – Что еще тебя беспокоит после оживления? «А главное… как? Почему?»

– Чувствую себя маленькой.

Правую руку Серен схватил раб, старик, с надеждой в глазах потянувшийся за ключами. Она отдала связку: – Освободи остальных. – Он яростно кивнул, хватаясь за «браслеты» кандалов. – А тебе, – обратилась Серен к Чашке, – скажу, что такие чувства приходится терпеть всем живущим. Мир отвергает наши поползновения окружать себя приятными вещами. Жить – значит познать недовольство и разочарование.

– Я все еще хочу рвать им глотки. Серен, это плохо?

При этих словах старик отпрянул и удвоил неловкие усилия по освобождению. Какая-то рабыня застонала от нетерпения.

– Нужно выйти из тумана, – шепнула Серен. – Я промокла насквозь. – Она пошла к фургону. – Вы двое, поспешите. Если на нас натолкнется новый отряд, нам придется туго.

«Особенно теперь, когда Сильхас Руин ушел». Единственной причиной, по которой они прожили так долго, был Тисте Анди. Белый Ворон, чьи мечи, входя в плоть и покидая ее, пели зловещую песнь уничтожения.

Прошла уже неделя с тех пор, когда они в последний раз видели Эдур и летерийцев, охотившихся именно за ними. Искавших предателя Фира Сенгара и предателя Удинааса. Серен Педак недоумевала: за ними следовало посылать целые армии. Да, их преследовали постоянно, но скорее с упрямством, нежели с ожесточением. Сильхас упомянул мельком, что к’риснаны Императора производили колдовские ритуалы, способные завлечь беглецов в ловушку. Ловушки ждали на востоке, а также вокруг Летераса. Насчет востока она могла понять – эти дикие земли за пределами империи были их естественной целью, вдобавок Фир, по причинам, которые он не желал объяснять, верил, что именно там он отыщет желаемое. Сильхас не возражал против его убеждения. Но окружение ловушками столицы Серен не могла понять. Или Рулад боится брата?

Удинаас спрыгнул с первого фургона и направился ко второму. – Я нашел деньги, – сказал он. – Много. Возьмем и лошадей – перевалив горы, сможем их продать.

– В проходе стоит форт. Он может оказаться пустым, но отсутствие гарнизона не гарантировано. Удинаас, если мы приедем на лошадях, а они узнают их…

– Мы обойдем форт стороной, – отозвался он. – Ночью. Незаметно.

Серен нахмурилась, вытирая влагу со лба. – Лучше бы без лошадей. К тому же это старые клячи, больные… много за них не получить, особенно в Синей Розе. А когда вернется вайвел, они могут помереть от ужаса…

– Вайвел не вернется. – Удинаас отвернулся, голос его стал скрежещущим. – Вайвел пропал, вот и всё.

Она понимала, что сомневаться в его словах глупо. Ведь именно в нем жил дух драконова отродья. Но объяснения внезапному уходу крылатой твари не было. Или Удинаас не хотел этого объяснять. Вайвела не было уже месяц.

Влезший внутрь фургона Удинаас выругался: – Тут одно оружие.

– Оружие?

– Мечи, щиты, кирасы.

– Летерийские?

– Да. Неважного качества.

– Какое отношение могут иметь рабы к фургонам, полным оружия?

Удинаас пожал плечами и слез с повозки. Торопливо начал выпрягать лошадей. – В пути наверх клячам придется трудно.

– Сильхас Руин возвращается, – сказала Чашка, указав пальцем на дорогу.

– Быстро он.

Удинаас мрачно хохотнул. – Дурачью надо было разбежаться, заставляя его выслеживать одного за другим. А они сгрудились. Привычка тупой солдатни.

Фир крикнул от первого фургона: – Настроение неважное, да, Удинаас?

– Подвижнее воды, – сказал беглый невольник.

«Ради Странника, Фир! Он не хотел бросать твоего брата. Ты знаешь. И не ему отвечать за безумие Рулада. Ненависть к Удинаасу ты черпаешь из собственной вины! Но кого же упрекнуть за появление Рулада, Императора Тысячи Смертей?»

Белокожий Тисте Анди призраком вышел из тумана. Черный плащ блестел, словно кожа змеи; мечи спрятались в ножнах, что заглушало звон – голоса стали не желали умолкать. Теперь мечи будут стонать несколько дней. Как она ненавидит этот звук!

***

Танал Ятванар стоял и оглядывал лежащую на койке нагую женщину. Допросчики жестоко обошлись с ней, получая нужные ответы. Следы долгих побоев: синяки и ожоги на коже, суставы раздулись, повсюду ссадины. Когда он ночью попользовался ей, она едва пришла в сознание. С такими легче, чем со шлюхами, к тому же бесплатно. Он не особенно любит бить женщин – только смотреть, как их бьют. Ясно, что это желания извращенные… но организация Истых Патриотов стала уютной гаванью для людей его типа. Сила и неуязвимость для закона. Самая убойная комбинация. Он подозревает, что Карос Инвиктад отлично осведомлен о ночных приключениях подручного, но придерживает знание, словно скрытый ножнами кинжал.

«Я же не убиваю ее. Она даже не вспомнит. В любом случае она пойдет на Топляки – почему бы прежде не получить удовольствие? Солдаты тоже так делают».

Некогда, годы назад, он сам мечтал стать солдатом: юность одарена нелепыми, романтическими идеями о героизме и неограниченной свободе. Как будто первое обеспечивает второе. В истории Летера много славных убийц. Герун Эберикт – такой человек. Он умертвил тысячи – воров, бандитов, растратчиков, бродяг и безнадзорных. Он очищал улицы Летераса, и кто же оказался внакладе? Меньше карманников, меньше попрошаек, бездомных и прочей отчаявшейся накипи века сего. Танал восхищался Эбериктом. Великий человек! Был. Убит каким-то негодяем, череп размозжен в кашу. Трагическая потеря, бессмысленная и жестокая.

«Однажды мы найдем этого убийцу».

Он отвернулся от бесчувственного тела, оправил легкий плащ, чтобы швы ровно и красиво лежали на плечах, застегнул оружейный пояс. Одно из требований Блюстителя ко всем офицерам – Патриотам: носить пояс, кинжал и короткий меч. Таналу нравился вес, нравился авторитет привилегии – ведь оружие могут носить лишь солдаты, прочим подданным Императора оно запрещено эдиктом.

«Как будто мы можем взбунтоваться. Проклятый идиот думает, он выиграл войну. Они все так думают. Слабоумные варвары».

Танал Ятванар вышел в дверь, миновал коридор, ведущий к конторе Блюстителя. Постучал в двери за миг до того, как раздался второй полуденный звон. Ворчливое приглашение – и он внутри.

Мастер Совета Вольности Раутос Хиванар уже был тут, восседал напротив Кароса Инвиктада. Казалось, толстяк занял полкомнаты; Танал отметил, что Блюститель отодвинул кресло насколько возможно дальше от бюро, оказавшись под самым подоконником. Однако Карос ухитрился принять позу полного дружеского доверия собеседнику.

– Танал, наш гость очень настойчив, обосновывая свои подозрения. Этого достаточно, чтобы убедить меня. Мы должны приложить все силы, чтобы выявить источник угрозы.

– Блюститель, это намеренное вредительство, измена – или мы имеем дело с обычным вором?

– Я склонен полагать, это вор, – отвечал Карос, метнув взгляд на Хиванара.

Тот надул щеки и громко выдохнул воздух: – Я не так уверен. На поверхности мы вроде бы видим назойливую личность, поглощенную алчностью и стяжающую богатства. Но только наличными. Вот почему нам так трудно отыскать следы. Ни собственности, ни бумаг, никаких явных демаршей. Как следствие этих действий, начинает ощущаться нехватка наличной монеты – пока что едва заметная, никакого серьезного ущерба имперской экономике… Однако если вывод средств продолжится, – он покачал головой, – мы почувствуем неудобства.

Танал откашлялся. – Мастер, вы послали на расследование своих агентов?

Раутос нахмурил лоб: – Совет Вольности процветает, ибо члены его поддерживают образ сильнейших игроков непотопляемой системы. Доверие – самая хрупкая вещь, Танал Ятванар. К счастью, те, кто напрямую занимается финансами, сообщили мне о своих подозрениях. Драз Зенникт, Барракта Ильк, к примеру. Но формальных решений пока не принято – мало кто подозревает, что дело нечисто. А из тех, кто подозревает, никто не является дураком. – Он бросил взгляд на сидящего под окном Кароса Инвиктада. – Расследование должно быть проведено Патриотами в строжайшей секретности. – Слегка опустились тяжелые веки, но взгляд оставался острым. – Как я понимаю, в последнее время вы нацелились на ученых и школяров.

Карос едва заметно пошевелил плечами, вздернул брови: – У измены много путей.

– Некоторые – члены известных, уважаемых в Летерасе фамилий.

– О нет, Раутос. Не те, кого мы арестовали.

– Да. Но несчастные жертвы имели друзей. Блюститель, они обращаются ко мне.

– Ну, дражайший друг, это воистину сложно. Вы ступили на тонкий слой почвы, под которым лишь грязь. – Он пододвинул кресло к бюро, положил руки на столешницу. – Но тем не менее я разберусь. Возможно, недавнее изобилие арестов погасило недовольство среди ученых людей… или хотя бы удалило самых отъявленных негодяев.

– Благодарю, Блюститель… А кто проведет расследование?

– Ну как же, я лично прослежу за всем.

– Венит Сафад, мой помощник – он ожидает во дворе – может стать связным между вашей организацией и мной. На следующей неделе я пришлю кого-то еще.

– Отлично. Еженедельного отчета будет достаточно. По крайней мере пока.

– Согласен.

Раутос Хиванар встал; миг спустя Карос Инвиктад последовал его примеру.

Контора внезапно показалась тесной, Танал сделал шаг назад, рассердившись на непроизвольно родившуюся в нем робость. «Мне ли бояться Раутоса Хиванара. Или Кароса. Я доверенное лицо для обоих. Они мне верят».

Карос Инвиктад оказался на шаг сзади Раутоса. Когда Мастер открыл двери, рука Блюстителя легла ему на плечо. Он улыбнулся, произнес несколько прощальных слов; Вышедший в коридор Раутос что-то буркнул в ответ. Блюститель закрыл двери и обернулся в Таналу.

– Одна из этих «уважаемых ученых», Ятванар, пачкает сейчас твои простыни.

Танал заморгал. – Господин, она осуждена на Топляки…

– Отзови приговор. Почисти ее.

– Господин, вполне возможно, что она вспомнит…

– От тебя, Танал Ятванар, – произнес Карос холодным тоном, – требуется некая доля сдержанности. Арестуй несколько дочерей тех, кто уже в кандалах, и позабавься с ними. Понятно?

– Д…да, господин. Если она вспомнит…

– Тогда придется возместить ущерб, не так ли? Надеюсь, твои финансы в порядке, Ятванар. А теперь – прочь с глаз моих.

Танал закрыл за собой двери и судорожно вздохнул. «Ублюдок. Никто насчет неё не предупредил! Чья это вина? Ну, ты решил, что я заплачу. За всё. Поруби тебя Секира с Лезвием! Инвиктад, я один ко дну не пойду…

Точно не пойду».

***

– Порок зачастую способен зачаровывать, не так ли?

– Нет.

– В конце концов, чем мерзостнее душа, тем слаще воздаяние.

– Если поверить, что таковое возможно.

– Я уверен, что есть центральная точка. Согласно вычислениям, она должна быть равновесной. Может быть, плечи рычага неправильные?

– И каким вычислениям?

– Ну, разумеется, тем, которые я просил тебя выполнить. Где они?

– В списке.

– И как ты вычислил место, которое они должны занять в списке?

– О таком вычислении вы не просили.

– И то верно. Однако если он сможет не шевелить ножками, мы проверим мою гипотезу.

– Он не хочет не шевелиться, и я вижу почему. Вы пытаетесь сбалансировать его в середине тела, а он создан, чтобы поднимать переднюю часть вверх. Этими самыми ножками.

– Это результаты экспериментов? Если так, запиши их.

– На чем? Восковую табличку мы съели на обед.

– Неудивительно, что я готов сожрать быка в два глотка. Смотри! ха! Он нашел ее! Совершенство!

Мужчины склонились над Эзгарой, насекомым с двумя головами – спереди и сзади (такие твари не уникальны, их полно вокруг в эти дни; они заполнили загадочную нишу в многослойных нелепостях природы, нишу, пустовавшую уже тысячи лет). Похожие на сломанные прутики ножки насекомого беспорядочно били по воздуху.

– Вы мучаете его, Теол, – сказал Багг. – С явно порочной зачарованностью.

– Так только кажется.

– Нет, так и есть.

– Да ладно тебе. – Теол протянул руку, поднимая несчастное насекомое за точку равновесия. Обе головы мотались. – К тому же, – продолжил он, поднося существо к самому носу, – я не о пороке толковал. Кстати, как дела в строительстве?

– Всё быстро проседает.

– Ох. Это технический термин или образ деловых неудач?

– У нас мало клиентов. Не хватает наличности, а с кредитами я завязал. Особенно когда понял, что застройщикам не удается продавать здания. Придется уволить всех, включая себя.

– И когда это стрясется?

– Завтра.

– Типично. Я всегда узнаю последним. Как думаешь, Эзгара голоден?

– Он ест больше воска, чем вы. Как вы думаете, куда деваются фекалии?

– Его или мои?

– Хозяин, я знаю, куда деваются ваши. Но если узнает Бири…

– Ни слова больше, Багг. А вот я скажу: по моим наблюдениям, а также в соответствии с вычислениями, которые ты так и не сделал, Эзгара съел пищи столько же, сколько весит утопшая кошка. Однако остается маленьким, ловким, проворным. И благодарит нас за обеды. Теперь его головы не пищат, когда дергаются, что я склонен считать хорошим знаком. Не придется просыпаться сто раз за ночь.

– Хозяин?

– Да?

– Откуда вы знаете, сколько весит утопшая кошка?

– От Селаш, разумеется.

– Не понял.

– А должен бы помнить. Три года назад. Дикая кошка, пробравшаяся в имение Риннезиктов и задравшая декоративную бескрылую утку. Ее приговорили к Топлякам.

– Ужасная кошачья судьба. Да, вспомнил. Вой разносился по всему городу…

– Точно. Некий анонимный благодетель сжалился над жалким трупом и заплатил Селаш солиднейшую сумму за достойное бальзамирование.

– Вы с ума не сошли случайно? Кто сделал такое и почему?

– Ясно, что у него были неясные мотивы. Разумеется, я пожелал узнать, сколько весит утопленная кошка. Иначе как определить, должный ли был груз? Соответственно, узнал и хранил знание годами.

– Три года.

– Нет, много больше. Отсюда мое любопытство. Случай пришелся кстати. Еще до мокрого конца кошки я хотел громко назвать нужный груз, но побоялся – без доказательств он оказался бы смехотворно малым.

– Какой вы деликатный человек.

– Никому не говори.

– Хозяин… насчет погребов…

– И что насчет них?

– Думаю, пора делать новые.

Теол кончиком пальца провел насекомому по спинке. Но сам не понял, в нужном ли направлении гладит. – Уже? Сколько от ширины реки ты прошел?

– Больше половины.

– И сколько там?

– Погребов? Шестнадцать. Каждый три на два человеческих роста.

– Заполнены?

– Все.

– Ого. Итак, скоро вред будет заметен.

– «Конструкции Багга» станут первым из разорившихся крупных предприятий.

– И сколько ты потащишь за собой?

– Трудно сказать. Три, может, и четыре.

– Мне показалось, что сказать трудно.

– Так и не говорите никому.

– Отличная идея. Багг, я хочу, чтобы ты сделал коробку в соответствии с размерами, которые сообщу позже.

– Коробку, хозяин? Бук сойдет?

– Что бы это должно значить: «с рук сойдет?»

– Я сказал, бук. Такое дерево. Хорошо горит…

– Да, думаю, дерево сойдет.

– Размеры?

– Точно. Но без крышки.

– Вы скажете наконец точные…

– Я сказал, что скажу.

– Хозяин, а для чего коробка?

– Увы, не могу сказать. Никаких подробностей. Но нужна она будет скоро.

– Насчет погребов…

– Багг, сделай еще десять. Удвой размеры. А «Конструкции» пока подержи на плаву, накопи долгов, избегай кредиторов, продолжай закупать стройматериалы, храни их там, где аренда складов выше всего. Вообще набедокурь как сможешь.

– Потеряю голову.

– Не тревожься: у Эзгары есть запасная.

– За это спасибо.

– Она даже не пискнет.

– Какое облегчение. Что вы делаете, хозяин?

– А на что это похоже?

– Идете в постель.

– А ты должен сделать коробку. Очень хитрую коробку. Помни: никакой крышки.

– Могу наконец спросить, для чего она?

Теол уселся на кровать и вгляделся в синее небо. Улыбнулся лакею, который по совместительству был Старшим Богом. – Для воздаяния, Багг. Зачем же еще?

Глава 2

Момент пробуждения

Ждет на пороге

И там, где наш путь

Свернет с пути жизни

Искры, как мухи

В точку слетятся

И времени глыба

Сверкнет словно солнце

На водах стоячих

Мы будем комками

Скорченной массой

Пронизанной страхом

С прожилками страсти

«Сейчас» станет прошлым

Под тяжестью эго

В стирании дня

Где порог и распутье

Момент пробужденья.

Зимние размышления,

Корара Дренская

Там, где кончалась построенная Летером дорога, начинался подъем к перевалу. В пятнадцати шагах слева от них неумолчно ревела река; грубые плиты мощения исчезли под черными осыпями протяженной морены. Вывороченные деревья простирали над осыпями кривые руки корней, увешанные мелкими, сочащимися влагой корешками. С северной стороны на склонах виднелись островки леса; зубчатые утесы у буйного потока блестели зеленым мхом. Противоположная сторона представляла полный контраст: гора, пронизанная сетью трещин и расселин, почти лишенная зелени. В средней части этого разрушенного фасада тени отмечали странные правильности – прямые углы и линии; по самой тропе там и тут встречались ступени, широкие, вытертые ручьями и столетиями шаркающих ног.

Серен Педак думала, что город некогда занимал весь бок горы. Вертикальная твердыня, высеченная в природном камне. Она могла представить, где виднеются провалы широких окон, где в тумане затаились куски упавших балконов. Но что-то – какая-то громадная, устрашающая штука – снесла весь склон, одним ударом уничтожив почти весь город. Она почти могла проследить линию столкновения – однако среди россыпей камня на дне ущелья видны были лишь породы, принадлежащие самой скале.

Они встали в нижней части тропы. Серен видела, что Тисте Анди обратил взор безжизненных глаз к вершине.

– Ну? – спросила она.

Сильхас Руин покачал головой: – Это не мой народ. К’чайн Че’малле.

– Жертвы вашей войны?

Он глянул на нее, как будто угадывая, что за чувство лежит за этим вопросом. – Почти все горы, из которых К’чайн Че’малле вырезали летающие крепости, находятся ныне под волнами. Потоп, ставший следствием распада Омтозе Феллака. Эти города были высечены в скалах, но лишь самые ранние походили на город, представший пред твоими глазами – больше открытый ветрам, нежели зарывающийся в бесформенный камень.

– Перемена, показывающая внезапно возникшую нужду в защите.

Он кивнул.

Фир Сенгар прошел мимо них и начал подъем. Миг спустя за ним последовали Удинаас и Чашка.

Серен удалось уговорить их оставить лошадей внизу. На площадке справа от них обнаружились четыре обтянутых брезентом фургона. Очевидно, подобный транспорт не в состоянии одолеть подъем, и грузы тут переносят вручную. Что до привезенных рабовладельцами оружия и доспехов, они или дожидались команды грузчиков где-то поблизости, или рабов нагружали как мулов.

– Никогда не проходила именно здесь, – сказала Серен, – хотя издали эту сторону горы видела. Даже тогда мне показалось, что она искусственно переделана. Я спрашивала Халла Беддикта, но он ничего не захотел рассказывать. И мне почему – то кажется, что дорога приведет нас внутрь.

– Могущественным было волшебство, уничтожившее город, – произнес Сильхас Руин.

– Возможно, это природные силы…

– Нет, аквитор. Старвальд Демелайн. Разрушение – работа драконов, чистокровных Элайнтов. По меньшей мере дюжина их работала сообща, раскрывая садок. Необычное дело.

– Почему же?

– Во-первых, их союз. Во-вторых, сила их гнева. Непонятно, какое же преступление свершили К’чайн Че’малле, чтобы оно оправдало такое возмездие.

– Я знаю ответ, – послышался сзади свистящий шепот; Серен обернулась, с трудом найдя взглядом нематериальные очертания духа.

– Тлен. Я уж гадала, куда ты делся.

– Я странствовал в сердце камня, Серен Педак. В замерзшую кровь. Сильхас Руин, ты недоумеваешь, каким было их преступление? Да никак не меньшим, нежели гарантированное уничтожение всего сущего. Их ждало истребление – так пусть погибнут и все другие. Отчаяние или жестокая злоба? Возможно, ни то ни другое. Возможно, рана в сердце всего сущего стала следствием несчастного случая. Нам какое дело? Мы успеем стать прахом. Равнодушным. Бесчувственным.

Сильхас Руин, не поворачивая головы, отозвался: – Берегись, Тлен, замерзшей крови. Она все еще может захватить тебя.

Дух издал свистящий смешок. – Да, как смола муравья. Но как же это соблазнительно, Владыка!

– Тебя предупредили. Если попадешь в ловушку, я освободить не смогу.

Дух проскользнул мимо, плывя над вытертыми ступенями.

Серен поправила кожаный мешок на плечах. – Фенты носят тяжести на головах. Хотелось бы мне уметь так же.

– Позвонки становятся сплющенными, – сказал Сильхас Руин, – что вызывает постоянную боль.

– Ну, мне уже кажется, что они сломались. Особой разницы не вижу. – Аквитор пошла в гору. – Знаешь, ты Солтейкен и мог бы просто…

– Нет, – сказал он, двинувшись следом, – в превращении таится сильная жажда крови. Внутри меня драконий голод – вот в чем живет гнев, а гнев нелегко поддерживать.

Серен, не сумев сдержаться, фыркнула.

– Что тебя забавляет, аквитор?

– Скабандари мертв. Фир самолично видел пробитый череп. Тебя ударили и бросили в темницу. Ты вырвался на свободу, и всё, чем ты одержим – жаждой мщения. Против кого? Бестелесной души? Чего-то меньшего чем призрак? Что могло остаться от Скабандари за эти века? Сильхас Руин, твоя одержимость жалка. Фир хотя бы ищет чего-то позитивного – хотя не найдет, учитывая, что ты постараешься уничтожить остаток Скабандари прежде, чем он получит шанс переговорить с ним. Если такое вообще возможно.

Анди молчал. Серен продолжила: – Мне уже кажется, я обречена вести бесполезные странствия. Именно такое недавно занесло меня в земли Тисте Эдур. Все хитрят, мотивы скрыты, но вступают в противоречие. Конечно, моя задача проста: провести дураков, встать в сторонке и подождать, пока не сверкнут ножи.

– Аквитор, мой гнев сложнее, чем кажется.

– И что это должно означать?

– Ты определила нам слишком простое, слишком понятное будущее. Я же подозреваю, что когда мы придем к пункту назначения, все будет не так, как ты ожидаешь.

Серен хмыкнула: – Я готова. Именно так получилось в селе Короля-Ведуна. Ведь итогом стало завоевание Летерийской Империи.

– Ты чувствуешь личную ответственность, аквитор?

– Я мало за что готова отвечать. Уж это-то должно быть очевидным.

Ступени были широкими, края их – вытертыми, опасными. Они все взбирались; в разреженном воздухе проплывали клочья тумана, текущего от водопадов слева – их рев порождал среди утесов многократное эхо. Там, где древние ступени совсем обвалились, были сооружены деревянные настилы. Неровная лестница вилась между первобытных выщербленных скал.

На трети подъема они обнаружили «полку», подходящую для отдыха. Среди россыпи мусора и щебня виднелись обломки метопов, карнизов и резных фризов – столь мелко раздробленных, что сюжеты резьбы невозможно угадать. Кажется, когда-то сверху был большой фасад. Деревянные конструкции здесь становились настоящей лестницей. Справа, на высоте трех ростов человека, зияло прямоугольное устье пещеры, весьма похожее на дверь.

Удинаас долго не сводил глаз с мрачного портала. Наконец повернулся к остальным: – Предлагаю войти.

– Нет нужды, раб, – возразил Фир Сенгар. – Тропа тут прямая, удобная…

– И чем выше, тем больше под ногами льда. – Должник поморщился, а затем засмеялся: – О, как много есть неспетых песен! Так, Фир? Опасности и бедствия, подвиги и страдания, ведущие к твоему героическому триумфу. Тебе хочется, чтобы старцы, некогда бывшие твоими правнуками, собирали племя вокруг очага, дабы поведать сказание о тебе, одиноком воителе в поисках бога. Я почти могу слышать их, описывающих великолепного Фира Сенгара из Хирота, брата Императора, и отряд его спутников – потерянную девочку, павшую духом летерийку – проводника, призрака, раба и, разумеется, светлокожий рок. Белого Ворона с ложью, серебром звенящей на устах. О, да тут весь набор архетипов! – Он залез рукой в лежавший позади мешок, достав бурдюк и сделав долгий глоток. Вытер губы тыльной стороной руки. – Но только представь: всего этого не случится, если ты поскользнешься на мокрой ступеньке и упадешь с высоты пятисот ростов. Что за неподобающая смерть! Не так бывает в сказаниях… но увы, жизнь нынче совсем на сказку не похожа. – Удинаас положил бурдюк на место, взвалил мешок на плечи. – Озлобленный раб выбирает иной путь к вершине. О глупец! Но ведь тогда, – он помедлил, ухмыльнувшись Фиру, – кто-то другой приделает мораль к твоему эпосу, верно?

Серен смотрела, как раб лезет по ступеням. Достигнув уровня входа в пещеру, он протянул руку, пока не ухватился за камень; выставил ногу, ощупывая носком мокасина порог. Затем, быстро оттолкнувшись от лестницы, прыгнул и приземлился на одну ногу – вторая болталась в воздухе. Вес мешка за спиной заставил его буквально влететь в темноту проема.

– Ловко проделано, – прокомментировал Сильхас Руин. В голосе, кажется, звучало удовлетворение, будто он радовался, слушая отповедь раба тщеславному и претенциозному Фиру Сенгару. Похоже, похвала относилась и к делам, и к словам Удинааса. – Я намерен последовать за ним.

– И я, – сказала Чашка.

Серен Педак вздохнула: – Ладно, но я советую связаться веревкой и подождать, пока Удинаас снова не появится.

В устье пещеры обнаружилось, что это коридор; вероятно, до обрушения фасада он вел на балкон. Длинные секции стен покрылись паутиной трещин, сместились, повсюду виднеются острые углы. И каждая видимая Серен Педак трещина, каждая расселина кишит мохнатыми тушками летучих мышей – они проснулись при их появлении, запищали, готовые впасть в панику. Серен опустила поклажу. Удинаас показался рядом. – Сюда, – сказал он, и дыхание его превратилось в клуб пара. – Засвети фонарь, аквитор. Температура упала, мои руки окоченели. – Он поймал ее взор, потом глянул на Фира. – Слишком много лет опускания рук в холодную воду. Рабы Тисте Эдур знали мало комфорта.

– Тебя кормили, – отозвался Фир Сенгар.

– Если кроводрево падало в лесу, – сказал Удинаас, – нас посылали тащить его в село. Помнишь такие моменты, Фир? Иногда ствол неожиданно поворачивается, скользя по грязи или от иной причины, и давит раба. Один из таких был в твоем хозяйстве. Не помнишь? Куда там. Еще один мертвый раб. Вы, Эдур, в таких случаях кричали, что дух кроводрева алчет летерийской крови.

– Хватит, Удинаас, – бросила Серен. Ей наконец удалось зажечь фонарь. Едва появился свет, летучие мыши сорвались с трещин, воздух вдруг заполнился неистовым биением крыльев. Дюжина ударов сердца – и животные исчезли.

Серен выпрямила спину, подняла светильник.

Они стояли в густой белой жиже – гуано, кишащее личинками и жуками, исходящее острой вонью.

– Лучше бы двигаться дальше, – сказала Серен. – Поскорее выбраться. Бывают заразные лихорадки…

***

Мужчина вопил, когда стражники тащили его за цепи по двору, к стене колец. Сломанная нога оставляла на плитах кровавый след. Он исходил криками, обвинениями, яростно высказывая недовольство формами, которые принял мир – мир Летера.

Танал Ятванар тихо фыркнул. – Послушайте его. Что за наивность.

Стоявший на балконе позади него Карос Инвиктад метнул острый взор. – Это ты глупец, Танал Ятванар.

– Блюститель?

Карос опустил руки на перила, склонился, чтобы лучше увидеть заключенного. Похожие на вздувшихся речных пиявок пальцы медленно переплелись. Где-то над головами захохотала чайка. – Кто представляет наивысшую угрозу Империи, Ятванар?

– Фанатики, – подумав, ответил Танал. – Как вот этот, внизу.

– Неверно. Вслушайся в его речи. Он одержим уверенностью. Он держится за четкий, безопасный взгляд на мир, у него есть простые ответы. Он думает, что ответы на некоторые, основные вопросы известны всем и заранее. Уверенных граждан можно поколебать, Ятванар; их можно обратить в преданных союзников. Все, что тебе нужно – найти, что пугает их больше всего. Распали страхи, сожги до углей основания их уверенности – и потом предлагай другой, но тоже «несомненный» образ мысли и видения мира. Они перепрыгнут пропасть, какой бы широкой она ни была, и со всей силой схватят то, что предложил ты. Нет, уверенный – нам не враг. Сейчас он заблуждается, как этот человек внизу; но он страстно желает прилепиться к чему-то. Сделай теперешние убеждения неудобными, обмани его по – видимости стройными и логичными убеждениями твоей выделки. Вечная преданность гарантирована.

– Понимаю…

– Танал Ятванар, наши главные противники – те, что лишены уверенности. Задающие вопросы, встречающие наши прилизанные ответы с неистребимым скепсисом. Их вопросы ударяют по нам, лишают нас опоры. Они… возмутители спокойствия.

Пойми, эти опасные граждане понимают, что всё непросто; они занимают позицию, несовместимую с наивностью. Неоднозначность окружающего смущает их умы, но они отвергают наши уверения в удобстве простых объяснений, нашу идею черно-белого мира. Ятванар, если желаешь нанести такому великое оскорбление, назови его наивным. Тогда он воистину воспылает, даже потеряет дар речи… а потом ты заметишь, как его разум идет по следам, распутывает наши доводы; они спрашивают себя: «да кто он таков, чтобы звать меня наивным?» И приходит ответ: он человек, черпающий выгоды, даваемые полной уверенностью; уверенность позволяет ему суждения непродуманные, исполненные наглого презрения к нижестоящим. После этого в его глазах вспыхнет свет понимания: в тебе он встретил настоящего врага. Он познает страх. Нет, ужас!

– Блюститель, отсюда рождается вопрос…

Карос Инвиктад усмехнулся: – Обладаю ли я уверенностью? Или на самом деле меня осаждают вопросы, сомнения, я тону в необузданных потоках сложностей? – Он помолчал, потом продолжил: – Я придерживаюсь всего одной уверенности. Сила формирует лик мира. Сама по себе она ни плоха, ни хороша; это лишь инструмент, которым владелец переделывает все вокруг, чтобы оно служило его личным… прихотям. Разумеется, применять силу – значит рождать тиранию, будет ли она тонкой и мягкой или грубой, жестокой. Показывать силу – политическую, семейную, любую – означает угрожать ее применением. Против всех, кто дерзает сопротивляться. Пусть они знают: когда сила потребуется, ее применят. – Он махнул рукой: – Слушай того человека. Он делает мою работу за меня. В темницах сокамерники услышат его бредни, и некоторые присоединятся, образуя хор – охранники заметят одного или двух, запишут – я каждый день перечитываю эти списки, ибо в нем те, на ком можно сыграть. А вот те, что молчат и отворачиваются – они попадут в список на казнь.

– Итак, – ответил Ятванар, – пусть себе пищит.

– Да. Ирония в том, что он действительно наивен – хотя не в том смысле, какой вложил в это слово ты. Его полная уверенность выражает полное невежество. Еще большая ирония: края политического спектра являют полное совпадение в целях и методах, даже в привычках последователей. Злоба по отношению к отрицателям, готовность проливать чужую кровь ради своих целей, готовность до последнего защищать свою точку зрения. Ненависть ко всем, кто выказывает сомнения. Ведь скептицизм маскирует презрение – а быть презираемым теми, кто ни во что не верит, Ятванар, значит получить самую глубокую и болезненную рану. Итак, мы держимся за уверенность, и потому нам придется искоренить всех, задающих вопросы. Увы и ах, но я получу такое удовольствие…

Танал Ятванар промолчал. Его осадила буря подозрений, но ни одно он не мог поймать и ясно сформулировать.

Карос Инвиктад сказал: – Ты слишком быстро судишь, не так ли? Да, ты показал очень многое одним пренебрежительным высказыванием. Признаю, моя инстинктивная реакция позабавила меня самого. Наивность. Возьми Странник, хотел бы я сорвать с плеч твою голову, как болотной мухе. Хотел бы я показать тебе настоящее презрение. Моё. К тебе, к твоему сорту людей. Хотелось бы содрать с твоей рожи пренебрежительную гримасу и пропустить через мясорубку. Думаешь, тебе известны все ответы? Наверное, думаешь – если верить словам. Что же, жалкая мелкая тварь, однажды неуверенность постучится к тебе в дверь, заползет в горло. Поглядим тогда, кто придет к финишу первым – смерть или смирение. В любом случае ты заслужишь у меня миг сочувствия; именно в этом наша разница, не так ли? Посылка прибыла сегодня, да?

Танал мигнул. «Погляди-ка, ты кровожаден не меньше, чем я». Кивнул: – Да, Блюститель. Новая головоломка для вас.

– Превосходно. От кого?

– От анонима.

– Весьма интригует. Это часть загадки – или боязнь, что я решу головоломку, едва взглянув? И как прикажешь отвечать на такой вопрос? Где она?

– Должны были доставить в вашу контору, господин.

– Хорошо. Пусть человек внизу орет до полудня. Потом снова отведите его вниз.

Танал поклонился уходящему с балкона Каросу. Выждал сотню ударов сердца и тоже ушел.

Вскоре он спустился на самый нижний уровень древней темницы, по спиральным лестницам, по коридорам, мимо камер, что не использовались сотни лет. Недавнее наводнение затопило и этот уровень, и тот, что сверху; воду успели откачать, но остался слой густого ила. В воздухе воняло затхлой влагой. Танал Ятванар захватил лампу и сейчас спускался по наклонному переходу, пока не оказался у камеры, некогда служившей для допросов. Загадочные, покрытые ржой механизмы валялись на плитах пола, крепились на стенах; в середине на толстых цепях висела рама размерами с кровать.

Напротив входа была ниша, заполненная разнообразными кандалами и цепями – все они могли быть при помощи храповика втянуты в стену. Рама висела наклонно, так что привязанная к ней женщина смотрела в нишу. Именно ее Танал должен освободить.

Женщина не спала. Заметив свет, она отвернула лицо.

Танал поставил лампу на заваленный орудиями пытки стол. – Пора есть, – произнес он.

Узница промолчала.

«Уважаемая ученая. Поглядите на нее сейчас!» – Все твои напыщенные слова… В конце они оказались столь же легкими, как пыль на ветру.

Ее голос был хриплым, каркающим: – Надеюсь, коротышка, однажды ты ей задохнешься.

Танал улыбнулся: – Вряд ли. «Хотела уязвить меня? Жалкое усилие». Он прошел к сундуку у дальней стены. На нем пылились пыточные шлемы, но Танал сбросил эти череподавки, уставив поверхность флягами с водой и мисками с сухой пищей. – Нужно приказать, чтобы принесли лохани и мыльную воду, – заявил он, начиная готовить похлебку. – Ты не могла не облегчаться, но вонь и пятна меня все равно бесят.

– Ого, я так тебе ненавистна?

Он поглядел на нее и улыбнулся: – Джанат Анар, старший лектор в Академии Имперского Обучения. Увы, ты мало что поняла в путях империи. Хотя могут возразить, что теперь, здесь, ты научилась многому.

Женщина изучала его. Взгляд казался странно суровым на разбитом лице. – Со времен Первой Империи до сих дней, коротышка, бывало немало наглых тираний. То, что нынешние поработители из Тисте Эдур, мало что значит. Настоящее порабощение исходит от вас. Летерийцы против летерийцев. Более того…

– Более того, – передразнил ее тон Танал, – Патриоты покажутся даром милосердия по сравнению с нравами Эдур. Лучше мы, чем они. Мы не хватаем всех безразбора; мы не караем за невежество; мы не требуем выкупа.

– Дар? Ты так действительно думаешь? – ответила Джанат, не отрывая от него взора. – Эдур ничего нам не уступят. Их вожак неистребим, так что их господство абсолютно.

– Высокородный Эдур посещает нас почти каждый день…

– Чтобы держать вас в рамках. Тебя, Танал Ятванар, не твоих пленников. Тебя и безумца Кароса Инвиктада. – Она склонила голову к плечу. – Интересно, почему организации вроде вашей неизбежно наполняются жалкими отбросами общества? Слабоумными извращенцами и психами. Разумеется, жестокими словно дети. Уверена, о твоем жалком детстве можно было бы рассказать немало ужасного. Сейчас в твоих руках власть и о, как ты заставляешь нас страдать!

Танал поднес ей еду и фляжку с водой.

– Ради Странника, – пробормотала она, – хотя бы руку отвяжи, и я поем сама.

Он встал рядом. – Нет, мне нравится вот так. Ты чувствуешь стыд, ведь тебя кормят как ребенка?

– Чего тебе нужно? – спросила Джанат, когда он откупорил флягу.

Поднеся горло сосуда к потрескавшимся губам, он напоил женщину. – Я вроде не говорил, что мне чего-то нужно.

Она дернула головой, закашлялась; вода брызнула на грудь. – Я призналась во всем, – сказала она вскоре. – У тебя есть мои записи, мои изменнические лекции о личной ответственности и необходимости сострадания…

– Да, твой моральный релятивизм.

– Я отрицаю понятие релятивизма, коротышка – но ты ведь не потрудился прочитать лекции. Элементы культуры не оправдывают и не поощряют самоочевидные несправедливость и неравенство. «Статус кво» – не святыня, не алтарь, который нужно украшать потоками крови. Традиция и привычка – не аргумент…

– Во имя Белого Ворона! Женщина, ты воистину лектор. Без сознания ты была лучше.

– Тогда забей меня до бесчувствия.

– Увы, не могу. Приказано тебя освободить.

Ее глаза сузились. Затем женщина улыбнулась: – Как беззаботна я была…

– Почему это?

– Я почти поддалась. Соблазн надежды. Если ты должен освободить меня, зачем было вообще сюда притаскивать? Нет, я стала твоей личной жертвой, а ты – моим личным кошмаром. В конце связывающие нас цепи будут одинаковыми.

– Психология человеческого рассудка, – ответил Танал, вталкивая смоченный жиром хлеб ей в рот. – Особенно твоего. Итак, ты читаешь мою жизнь так же легко, как свиток. Это должно меня устрашать?

Женщина прожевала и с трудом глотнула. – У меня есть более опасное оружие, коротышка.

– И какое же?

– Я скользнула в твою голову. Я вижу твоими глазами. Плыву потоками твоего разума. Я стою там, гляжу на грязное существо, прикованное к ложу насилия. Постепенно начинаю понимать тебя. Это интимнее любовного соития, коротышка, ибо у тебя не остается тайн. Да, если ты уже подумал: я прямо сейчас этим занята. Слушаю свои слова, как ты, чувствую стянувшую твою грудь тяжесть, ощущаю, как под кожей крадется озноб, хотя снаружи ты вспотел. Внезапный страх, когда ты осознал величину собственной уязвимости…

Он ударил ее. Достаточно сильно, чтобы голова врезалась в раму. Кровь потекла изо рта. Женщина закашлялась, сплюнула. Дыхание стало неровным, хриплым. – Продолжим обед позже, – сказал он, пытаясь удалить из голоса все эмоции. – Надеюсь, в предстоящие дни и недели ты вдоволь накричишься. Поверь, Джанат, тебя не услышит никто.

Она издала странный клекочущий звук.

Танал не сразу понял, что это смех.

– Впечатляющая бравада, – сказал он как можно искреннее. – Может быть, я и впрямь тебя освобожу. Пока не решил. Искушение… ну ты понимаешь.

Женщина кивнула.

– Наглая сука.

Она снова засмеялась.

Танал отвернулся. – Не думаю, что оставлю свет, – буркнул он, уходя.

Смех преследовал его, острый, словно осколки стекла.

***

Искусно изукрашенная, сделанная из тускло блестящего кроводрева карета встала на краю главной улицы Дрены (одно из больших колес попало в сточную канаву). Четыре белоснежных лошади неподвижно замерли, утомившись от необычной для этого времени года жары; их головы поникли в хомутах. Прямо впереди них улица оканчивалась аркой ворот, за которыми начинался многолюдный Главный рынок, обширная площадь, забитая повозками, лотками, гуртами. Всюду сновали люди.

Поток богатства, какофония голосов, мельтешение протянутых или жадно хватающих рук – все это с силой ударило по чувствам Брола Хандара, хотя он был защищен стенками обитой плюшем кареты. Утомительные звуки торговли, хаотическая беготня люда в воротах – все заставляло Смотрителя вспоминать религиозную горячку. Как будто он стал свидетелем безумной версии похорон Тисте Эдур. Вместо женщин, ритмическим ритуальным воем выражающих обузданное горе – погонщики, пихающие одуревших животных в проход. Вместо плеска (это не омытые кровью юноши вспенивают бурные волны дружными ударами весел) – грохот колес, высокие, пронзительные вопли кучеров. Вместо дыма жертвоприношений в погребальных кострах здесь все пропитано тысячами запахов медленной реки. Навоз, конская моча, жареное мясо, овощи и рыба, гнилые кожи миридов, дубленые шкуры родаров; тухлые отбросы, сладкий запашок одурманивающих снадобий.

Летерийцы не бросают в море драгоценных даров. Клыки и кость тюленей сложены на деревянные лотки, выступая, будто зубья некоего пыточного механизма. В других павильонах ту же кость можно увидеть обработанной: тысячи образов, многие являются подобиями религиозных святынь Эдур, Жекков, фентов; другие скорее походят на фигурки для игр. Янтарь для здешних жителей – не святые слезы плененного сумрака, а просто украшение. Само кроводрево превращено в кубки, чаши и даже кухонную мебель.

Или в стенки слишком роскошной кареты.

Через щелку в ставне Смотритель взирал на толпу, снующую туда и сюда по улице. Иногда появлялся случайный Тисте Эдур, на голову выше всех летерийцев; Брол думал, что он может прочитать на его лице одурение, тщательно скрытое высокомерно-отстраненной гримасой. А однажды, на лице хорошо знакомого ему старейшины с окованным браслетами копьем, он увидел отблеск алчности.

Мало кто приветствует перемены, и потому они приходят медленно и тайно. Верно, летерийцы испытали горечь поражения армий, убийство короля, приход новых правителей… но даже такие крутые перемены оказались не такими уж катастрофическими. Плетение, связывающие летерийцев в народ, оказалось прочным и – Брол хорошо это понимал – гораздо более упругим, чем казалось на первый взгляд. Но больше всего его тревожило то, с какой легкостью плетение захватывало всех, кто вторгался в его сердцевину.

В его касании яд, не смертельный, но заразительный. Сладкий… но все же, в конце концов, гибельный. Яд происходит от… удобств. Да, он видит, что удобства доступны вовсе не всем, скорее немногим. Богачи выставляют достаток напоказ, что затрудняет понимание факта: они составляют явное меньшинство. Но он также понимает, что различия необходимы. Не всякому дано быть богатым. Система не потерпит равноправия, ибо сила и даваемые ей преимущества основаны на своей противоположности. Неравенстве. Иначе как стяжать силу, как показать ее ценность? Чтобы были богатые, нужны бедные, и бедных должно быть больше.

Простые правила, их понимание дается простым наблюдением. Брол Хандар не был мудрецом; он напоминал себе об этом каждый день по прибытии Смотрителем в Дрену. Не имел он и особого опыта управления – но даже скудных навыков оказалось вполне достаточно для исполнения новых обязанностей.

Фактор Летур Аникт вел необъявленную войну против племен на границе, использовал имперские силы для приобретения все новых имений. Для кровопролития нет разумной причины: его цель – просто личное обогащение. И все же Брол не знал, что с этим делать; не знал даже, стоит ли делать хоть что-то. Он подготовил обстоятельный доклад Императору, приложив множество документов, описывающих ситуацию в Дрене. Доклад оставался под рукой, ибо Брол начинал подозревать: отправленный в Летерас, он не достигнет глаз Императора или его эдурских советников. Казалось, канцлер Трайбан Гнол лично заинтересован, даже состоит в союзе с Летуром Аниктом – значит, возникла обширная сеть власти, скрытая под поверхностью и процветающая независимо от правящих Эдур. Ему ясно видимо одно звено – связанное с ассоциацией богатейших семей, Советом Вольности. Может быть, эта организация является сердцем тайной силы. Но он не уверен.

Брол Хандар, благороднорожденный из второстепенного семейства Эдур, ставший Смотрителем маленького города на отдаленном краю империи, хорошо понимал, что не посмеет бросить вызов такой силе, как Совет Вольности. Он даже начал думать, что племена Тисте Эдур, рассыпанные по просторам этого государства, стали лишь мусором на поверхности ленивой, глубокой реки.

Да, есть Император.

Который, вроде бы, сошел с ума.

Он не знает, к кому прибиться; не понимает, опасно ли творящееся перед его очами.

Брол вздрогнул, расслышав новый шум у ворот. Склонился к окну, устремив взор сквозь щели.

Арест. Люди быстро разбегались от двух ничем не примечательных летерийцев, с двух сторон прижавших жертву к створке ворот. Не было ни громких обвинений, ни испуганных жалоб. Молчание, разделяемое истопатами и их пленником, почему-то потрясло Смотрителя. Словно подробности никому из них не интересны.

Один из агентов обыскал задержанного, оружия не нашел. Второй агент прижимал мужчину к деревянной створке, а первый снял кожаный кошель с пояса и начал вытряхивать его. Лицо пленника вдавилось в барельеф, украшавший широкий квадратный столб. Изображения показывали некие славные времена Летерийской державы. Брол подозревал, что никто из участников сцены не заметил иронии. Обвинение будет обычным. Подстрекательство. Но против кого? Не против присутствия Тисте Эдур – оно ведь неизбежно, и Брол Хандар не слышал ни об одном случае реального недовольства. Итак… против кого, чего? Должники были всегда, некоторые бежали от кабалы, но немногие. Существуют секты, призывающие к политическому или социальному протесту; большинство привлекают в члены выходцев из бесправных, подъяремных племен – фентов, нереков, Тартеналов и так далее. Но после завоевания многие секты распались или бежали за пределы Империи. Подстрекательство. Обвинение, которое никто не решится оспорить вслух. Но где-то же должен существовать список разрешенных убеждений, идей и вер, составляющих «истинное учение». Или у них принято что-то более хитрое?

Кто-то поскребся, миг спустя дверка кареты распахнулась.

Брол Хандар взглянул на вошедшего. Повозка накренилась под новым весом. – Ради всего святого, заходите, Орбин.

Орбин Правдоискатель вечно потел, невзирая на температуру окружающего воздуха – словно некое внутреннее давление изгоняло токсины мозга через кожу. Размякшие от годов неупотребления мускулы, жирная рожа, покатый, тяжелый подбородок. Глава местных истопатов, на взгляд Брола, был самым презренным из виденных им созданий.

– Вы прибыли как раз вовремя, – произнес Тисте Эдур, едва Орбин влез в карету и плюхнулся на противоположное сиденье. Острый запах пота затопил помещение. – Я не подозревал, что вы лично проверяете обычную деятельность агентов.

Улыбка Орбина была масляной. – Мы наткнулись на кое-какие сведения, которые могут быть интересны для вас, Смотритель.

– Еще один фиктивный заговор?

Улыбка тут же расползлась до ушей. Блеснули зубы. – Если вы насчет Болкандийского Сговора – так это изобретение Совета. А мы добыли информацию относительно вашего народа.

– Моего народа. Очень хорошо. – Брол Хандар ждал. Снаружи агенты утащили пленника, их место тут же заполнил пугливый людской поток.

– К западу от Синей Розы видели группу. Двое Тисте Эдур, один из них белокожий. Думаю, именно его знают как Белого Ворона. Кстати, для нас, летерийцев, это очень тревожащее прозвище. – Он моргнул, опуская тяжелые веки. – С ними шли трое летерийцев, точнее, две женщины и беглый раб с клеймами племени Хирот.

Брол заставил лицо оставаться неподвижным, хотя в груди все сжалось. «Не твое это дело». - У вас появились точные сведения об их местонахождении?

– Они движутся на восток, в горы. Там три перевала, два открыты в это время года.

Брол Хандар не спеша кивнул. – Императорский К’риснан тоже способен определить их приблизительное местопребывание. Все перевалы блокированы. – Он помолчал и добавил: – Так сказал Ханнан Мосаг.

Темные глаза Орбина блеснули на него из складок жира. – Я наслышан об эффективности Эдур.

– Да.

Прозванный Правдоискателем мужчина продолжал: – У Истых Патриотов есть вопросы относительно белокожего Эдур, так называемого Белого Ворона. Из какого племени он происходит?

– Ни из какого. Он не Тисте Эдур.

– Ага. Я удивлен. Описание…

Брол Хандар молчал.

– Смотритель, мы можем помочь?

– Пока что это не нужно, – отозвался Эдур.

– Меня очень удивляет, что вы все еще не сомкнули кольцо вокруг группы, не пленили их. Мои информаторы утверждают, что Эдур – никто иной, как Фир Сенгар, брат Императора.

– Я же сказал: проходы блокированы.

– Ах, тогда вы сжимаете сеть даже сейчас, пока мы беседуем.

Брол Хандар улыбнулся: – Орбин, вы недавно упоминали, что Болкандийский Сговор – изобретение Совета Вольности. Тем самым вы подтвердили, что истопатов с ним ничто не связывает?

– Вовсе нет. Совет использует нашу сеть весьма регулярно.

– Нет сомнения, вас за это вознаграждают.

– Разумеется.

– Я нахожу, что…

Орбин поднял руку, склонив голову набок: – Прошу извинить, Смотритель. Я слышу звуки тревоги. – Он с ворчанием встал, толкнул дверь кареты.

Удивленный Брол молчал, глядя в спину летерийца. Едва закрылась дверь, он потянулся к потайному отделению и достал плетеный шарик, пропитанный ароматами трав. Прижал к лицу. Потянул за шнурок, заставляя возчика схватить поводья. Карета накренилась и покатилась. Брол уже и сам слышал звуки тревоги, настоящую какофонию. Он склонился, заговорив в трубку: – Правь на те звуки, возчик. – Он помешкал и добавил: – Не спеша.

***

У гарнизона Дрены есть не менее дюжины каменных зданий к северу от городского центра. Арсеналы, конюшни, казармы и штаб, все приспособленные для обороны. Хотя сам комплекс не окружен стенами. Некогда, столетия назад, Дрена была столичным городом; после продолжительной войны с Овл’даном осажденный король призвал отряды летерийцев для победы над номадами. Несколько десятилетий спустя всплыли доказательства, что весь военный конфликт был результатом манипуляций Летера. Так или иначе, но армия Летера не ушла, король принял титул визиря, а впоследствии он сам и все наследники погибли в результате череды случайных происшествий. Сейчас это история, давняя, а такую встречают равнодушно.

От плац-парада при гарнизоне расходятся четыре авеню: одна ведет на север, сходясь с Воротной дорогой, выходящей из города и становящейся Северным трактом. Это самая малопосещаемая из выводящих за стены дорог.

В тенях, простершихся под крытым балконом дворца, стоявшего сразу за арсеналом, на северном проспекте, можно было мельком заметить тщедушную фигурку. Кто-то стоял в прохладном сумраке. Грубый капюшон скрывал черты… но если бы прохожий захотел остановиться, напрягая взор, он вздрогнул бы, осознав: на месте лица блестят алые чешуйки, глаза скрыты за щелками прорезей маски. Однако что-то в стоящем заставляло смотрящих на него терять внимание. Взоры скользили, и мало кто вообще помнил, что только что увидел кого-то в тенях.

Он встал там еще до зари, а сейчас было далеко за полдень. Его взор следил за гарнизоном: снующие вестовые, полудюжина посетителей – богатых купцов, продававших лошадей, металлические детали, седла и прочие нужные вещи. Он изучал кожаные доспехи и круглые щиты уланов, их плоские лица, кожу, сожженную до цвета то охры, то пурпура, отчего татуировки становились странно красивыми и тонкими.

Пополудни, едва тени начали удлиняться, человек заметил, что двое летерийцев появились во второй раз. Отсутствие внимания к нему казалось… слишком уж явным. Некий инстинкт посоветовал человеку под капюшоном, что пора уходить.

Едва двое прошли мимо на западную улицу, он выступил из теней, быстро и неслышно последовав за ними. Человек ощущал внезапно проснувшийся азарт – наверное, и что-то вроде тревоги. Почти встав за их спинами, он повернулся направо, уйдя на северную улочку.

Пятнадцать шагов… он нашел темную нишу, в которой можно затаиться. Человек сбросил плащ, освободив руки.

Несколько ударов сердца – и он услышал шаги тех двоих.

Они прошли мимо, настороженные, держащие в руках ножи. Один что-то шепнул. Похоже, они были в замешательстве.

Человек шагнул вперед, намеренно шаркнув правой ногой.

Двое вихрем развернулись.

Овлийский кнут – кадаран шепнул, метнувшись змеей; усеянная острыми словно ножи полукруглыми пластинами размером с монетку кожа мелькнула блестящей дугой, лизнув обоих мужчин по горлу. Брызнула кровь.

На его глазах оба сложились; кровь текла потоком, особенно у человека слева; грязные плиты мостовой покрылись красным. Он подошел к другой жертве, вынимая нож… Острие вонзилось в горло. Затем он с привычной небрежностью срезал лицо противника – кожу, мускулы и волосы. Та же зловещая процедура произошла и со вторым мужчиной.

Двоих ретивых агентов – истопатов постигла заслуженная участь.

Но они всегда работают тройками – один идет в отдалении, следя за первыми двумя.

Со стороны гарнизона раздался тревожный звон – пестрая коллекция колоколов сотрясала пыльный воздух над зданиями.

Скатав мрачные трофеи и запихав их под просторную рубаху из шерсти родара (под ней обнаружился чешуйчатый доспех), мужчина побежал по улице, направляясь к северным воротам.

В дальнем конце улицы появился взвод городской стражи – пятеро в доспехах и шлемах, все с короткими мечами и щитами.

Завидев их, пришелец ускорил бег, опуская левую руку (в ней был кадаран), а правой вынимая из приделанного к поясу сыромятного кожуха топор – рюгту. Толстое древко длиной в бедренную кость, на каждом конце лезвия в форме ущербной луны, расположенные перпендикулярно друг другу. Кадаран и рюгта – древнее оружие Овл’дана; мастерство обращения с ними утеряно более ста лет назад.

Разумеется, городские стражники не имели никакого опыта сражения против такого оружия.

В десяти шагах от первых троих стражников кнут свистнул, размылся, сложившись в «восьмерку». Почти черные в темноте улочки брызги крови полетели в стороны. Двое летерийцев зашатались.

Тощий жилистый чужак бросился к третьему. Ладонь правой руки скользнула по древку, остановившись у кромки левого лезвия, запястье изогнулось – чужак отразил отчаянный замах короткого меча стражника. Затем овл выбросил плечо вперед, правое лезвие вырвалось к лицу противника, угодив прямо под край шлема – лобная и носовая кости хрустнули, железо вошло в мякоть мозга. Остро заточенный край легко выскользнул назад; овл пронесся мимо падающего стражника, взмахнул кнутом над головой; тот обернулся вокруг шеи четвертого летерийца. Он схватился руками за режущие шипы… овл присел на корточки, перехватил топор ближе к правому лезвию… выбросил руку… Пятый блюститель закона выставил щит, пытаясь блокировать удар, но слишком поздно – «месяц» топора вошел ему между глаз.

Кнут натянулся, лишая четвертого стражника головы.

Овл отпустил рукоять кнута, схватился за рюгту обеими руками, у обеих лезвий… и подошел ближе к последнему стражнику, попросту сокрушив ему горло топорищем.

Затем он подобрал кнут и двинулся дальше.

Другая улица. Справа стук копий. Ворота были в пятидесяти шагах слева, в них столпились стражники. Все повернули головы.

Чужак устремился прямо на них.

***

Атрипреда Биветт собрала отряд уланов. Сзади нее были двадцать всадников; она послала коня в галоп, направляясь по следу кровавой бойни.

Два истопата посреди улицы. Пять стражников в дальнем конце.

Не рискуя выезжать с улицы, она подала коня влево, одновременно вынимая длинный меч и, наконец, приблизилась к воротам.

Тела повсюду, двадцать или еще больше; лишь двое казались подающими признаки жизни. Биветт щурилась из-под края шлема, холодный пот щекотал кожу под доспехами. Кровь повсюду: пятна на камнях мостовой, брызги на стенах, на самих воротах. Отрубленные руки и ноги. Вонь опорожнившихся, а иногда и выпущенных наружу кишок. Один из уцелевших стонал, мотая головой из стороны в сторону. Кисти обеих рук были отсечены.

Биветт миновала ворота и увидела: четыре павшие лошади, простертые на дороге наездники. Оседающая пыль подсказала, что остальные солдаты прибывшего отряда рванулись преследовать врага.

К ней подошел второй уцелевший. Лицо его было искажено, шлем перекосило на сторону, по шее стекала кровь. В выпученных на командира глазах – пустота ужаса. Он открыл рот, но не смог издать ни слова.

Биветт снова осмотрела поле битвы, повернулась к помощнику – финеду: – Возьми всех солдат, иди за ним. Оружие наизготовку, черти тебя дери! – Она снова бросила взгляд на раненого стражника. – Сколько их тут было?

Тот снова открыл рот.

Подходили новые солдаты. Хирург суетился около вопящего мужчины, что лишился рук.

– Ты слышал вопрос? – зашипела Биветт.

Солдат кивнул. – Один. Один человек, Атрипреда.

«Один? Что за чушь!» – Опиши его.

– Чешуя… у него лицо в чешуе. Красное как кровь!

Вернулся вестник от ушедшей в погоню группы. – Первый отряд уланов погиб целиком, Атрипреда, – сказал он тонким, ломающимся голосом. – Там, далеко на дороге. И все кони, кроме одного… госпожа, нам преследовать дальше?

– Преследовать ли? Проклятый дурак! Разумеется, вы должны преследовать! Не сходить со следа!

Сзади раздался голос: – Это описание, Атрипреда…

Она резко повернулась в седле.

Покрытый потом Орбин – Правдоискатель стоял посреди следов побоища. Его глазки уставились на Биветт.

Та оскалила зубы в недоброй улыбке, рявкнув: – Да, Красная Маска. Кто же еще?

Начальник Истых Патриотов Дрены поджал губы и опустил глаза, созерцая разбросанные вокруг тела. – Кажется, – протянул он, – его изгнание из племени окончено.

«Да.

Спаси нас Странник».

Брол Хандар вылез из кареты, осматривая место побоища. Он не мог понять, каким именно оружием пользуется напавший, чтобы причинять такие раны. Атрипреда раздавала приказы, подбегали все новые солдаты; Орбин – Правдоискатель стоял в тени входа в казарму, молчаливый и бдительный.

Смотритель подошел к Биветт: – Атрипреда, – начал он, – я вижу среди убитых только ваших стражей.

Она сердито ставилась на него, но этот взор обнаружил не только гнев. Он видел в глазах испуг. – В город проник одиночка, овлийский воин.

– Это работа одного человека?

– Самый меньший из его талантов.

– Ага, вы знаете, кто тут побывал.

– Смотритель, я очень занята…

– Расскажите мне о нем.

Она сморщилась и жестом пригласила отойти к воротам. Они осторожно переступали через тела, стараясь не скользить по мостовой. – Похоже, Смотритель, я послала отряд уланов на смерть. Я не в настроении вести долгие беседы.

– Уважьте меня. Если к городу подошла ударная группа Овл’дана, мы должны организовать оборону. – Он встретил недовольный взгляд женщины. – Примут участие и воины Тисте Эдур.

Атрипреда помедлила и кивнула. – Красная Маска. Мы знаем его лишь под этим прозвищем. Даже в Овл’дане ходят одни сказки о его происхождении…

– И что за сказки?

– Летур Аникт…

Брол Хандар яростно зашипел, сверкнув взоров в сторону Орбина (тот успел подобраться на расстояние, позволявшее ему подслушивать): – Почему каждая беда начинается со звука его имени?

Биветт продолжила: – Много лет назад происходили стычки между одним из племен овлов и фактором. Попросту говоря, Летур Аникт угонял большие стада племени. Он послал лазутчиков, которым удалось ночью проникнуть на стоянку овлов и украсть юную деву – одну из дочерей вождя. Видите ли, овлы тоже имели привычку похищать летерийских детей. Как бы там ни было, у нее имелся брат.

– Красная Маска.

Женщина кивнула: – Младший брат. Фактор удочерил девицу, поселил в имении. Вскоре она задолжала ему…

– Не сомневаюсь, сама того не зная. Да, понимаю. Итак, чтобы выплатить долг и вернуть свободу девице, Летур потребовал отцовские стада.

– Да, как-то так. Вождь согласился. Увы, едва силы фактора с драгоценным грузом подошли к стоянке овлов, девушка вонзила себе нож в сердце. Дело осложнилось. Тогда солдаты Летура ворвались в лагерь, убивая всех…

– Фактор решил, что все равно возьмет стада.

– Да. Оказалось, однако, что один человек выжил. Несколько лет спустя стычки стали все яростнее, фактор понял, что проигрывает битву за битвой. Теперь травили его самого. Тогда впервые прозвучало имя Красной Маски, нового военного вождя. А теперь мне придется рассказывать еще более схематично. Кажется, случилось собрание племен, Красная Маска спорил со старейшинами. Он пытался объединить племена против летерийской угрозы, но старейшины возражали. В гневе Маска произнес неразумные слова. Старейшины потребовали взять их обратно. Он не согласился и был изгнан. Говорят, он направился на восток, в пустоши между Овл’даном и Колансе.

– Что означает его маска?

Биветт покачала головой: – Не знаю. Есть предание, будто он убил дракона. Как раз после гибели семьи. Он был почти ребенком, что делает сказку неправдоподобной. – Тут она пожала плечами.

– Итак, он вернулся, – произнес Брол Хандар, – или другой овлийский воин сделал маску и старается внести страх в наши сердца.

– Нет, это он. Использует кнут с шипами и двойной топор. Само это оружие почти что легенда.

Смотритель наморщил лоб. – Легенда?

– Легенды овлов говорят, что некогда народ вел войну на востоке. Тогда овлы жили на пустошах. Кадаран и рюгта изобретены для сражений с теми врагами. Других подробностей у меня нет? разве что добавлю: по всей вероятности, враги были нелюдями.

– У каждого племени есть сказки о прошлых войнах, о веке героев…

– Смотритель, легенды овлов совсем не таковы.

– О?

– Да. Во-первых, овлы проиграли войну. Потому и бежали на запад.

– Летер не посылал экспедиций в пустоши?

– Уже десятки лет. Ведь у нас было достаточно противников на ближних границах. Последняя экспедиция была уничтожена; единственная выжившая сошла с ума от увиденного. Она говорила о какой-то «Шепчущей Ночи». Вероятно, голосе смерти. Но ее безумие оказалось неизлечимым; ее убили.

Брол Хандар размышлял над услышанным. Подъехал офицер, ожидающий приказов Атрипреды. – Спасибо, – сказал он наконец и отвернулся.

– Смотритель…

Он снова поглядел ей в лицо. – Что?

– Если Красная Маска сумеет… объединить племена… гм… нам действительно потребуется помощь Тисте Эдур.

Его брови поднялись. – Естественно, Атрипреда. «Может быть, теперь я докричусь до Императора и Ханнана Мосага. Проклятие Летуру Аникту. Во что еще он нас втравит?»

***

Он неумолимо погонял летерийского коня, правя на север и северо-восток, через вспаханные поля, недавно бывшие пышными пастбищами Овл’дана. Проезжающий чужак привлекал внимание хуторян; в последней деревушке трое размещенных на побывку солдат оседлали лошадей и пустились в погоню.

Въехав на дно ущелья, которое только что миновал Красная Маска, они встретили смерть: раздался хор из человеческих криков и лошадиного ржания, яростный, но быстро утихший.

Всадник замедлил бег коня (он слишком долго неуклюже трясся в неудобном летерийском седле). Никто не схватит его здесь, так что загонять животное до смерти нет резона. Враг слишком полагается на надежные гарнизоны, враг опьянен добычей; Красная Маска многое узнал, проведя день и ночь в наблюдении. Копейщики из Синей Розы, прекрасно сидящие в удобных седлах. Эти будут получше, чем пешие солдаты прошлых лет.

Пока что, с самого своего возвращения, он находит лишь брошенные стоянки овлов, следы прохода стад (много меньших, чем раньше) и сломанные дуги вигвамов. Как будто его народ почти истреблен, а уцелевшие бежали. Он наткнулся на место боя, но там были лишь трупы иноземных солдат.

Солнце висело низко над горизонтом, наступали сумерки, когда он обнаружил первую за сегодня сожженную стоянку овлов. Год прошел, может и более. Белые кости торчат из травы, чернеют пеньки опор, пахнет пылью и одиночеством. Некому было отпеть павших, положить истерзанные трупы на платформы, позволяя свободным душам улететь в танце стервятников. В нем пробудились мрачные воспоминания.

Он поехал дальше. Когда опустилась тьма, риназаны не спеша улетели; Красная Маска расслышал слева и справа стук двух пар лап. Выполнив кровавую работу, его едва различимые во мгле спутники занимали обычные места стражей.

Риназаны уселись на покатые чешуйчатые спины – слизывать брызги крови, выбирать клещей; их головки мотались, зубы щелкали, рты вдыхали оказавшихся слишком близко насекомых.

Красная Маска позволил глазам почти закрыться. Он не спал уже два дня. Со скользившим по земле справа Сег’Чероком, здоровенным самцом, и Ганф Мач, превращавшимся в самку трутнем, он был в полной безопасности.

Как и риназаны, К’чайн Че’малле казались довольными, хотя ушли далеко от своих сородичей, в незнакомую страну.

Им нравится сопровождать Красную Маску, защищать его, убивать летерийцев.

Он понятия не имеет, почему.

***

Глаза Сильхаса Руина стали почти змеиными в свете лампы – и, по мнению Серен Педак, это вполне соответствует помещению, в котором они обосновались. Сходящиеся куполом каменные стены покрыты рельефом в форме наползающих друг на дружку чешуй. Хорошо сохранившая резьба обманывает чувства, дезориентирует. Ее даже тошнит немного.

Серен уселась на полу, заморгала, избавляясь от слизи, скопившейся в глазах. Наверное, раннее утро, подумала она. Они шли по тоннелям, всю ночь поднимались по пандусам и спиральным ходам. Воздух оставался спертым, несмотря на беспрестанные сквозняки: словно в каждой комнате, каждом коридоре, которые она проходила, собрались невидимые духи.

Она отвела взор от Сильхаса Руина, сердясь на невольное свое восхищение жестоким воином, выходцем из иного мира. Он умеет сохранять полную неподвижность, даже грудная клетка вздымается и опускается едва различимо. Он был похоронен на тысячи лет, но все же жив. Кровь сгустилась в его венах, мысли стали горькими от пыли застоя. Когда он говорит, в голосе слышится скрежет могильных камней. Ей было непонятно, как любое существо может вынести такие страдания и не сойти с ума.

А может, он и безумен – нечто скрывается глубоко внутри, то ли удерживается силой воли, то ли просто ожидает высвобождения. Он, как убийца – да он и есть убийца! – одновременно усерден и равнодушен. Жизни смертных оценивает словно хирург ткани тела: эту можно использовать, эту нужно убрать… Ничто иное не имеет значения.

Она понимала, насколько удобно видеть мир в таком разрезе. Простота суждений манит. Но для нее это невозможно. Она не сможет ослепнуть, забыть о сложности мира. А вот Сильхасу Руину видимые сложности не важны. Он обрел некоторую определенность, и ее не поколебать.

Увы, Фир Сенгар не готов осознать бесполезность своих бесконечных атак на Сильхаса. Тисте Эдур стоит у треугольного портала, через который они скоро выйдут. Он вроде бы в нетерпении ожидает окончания отдыха.

– Ты думаешь, – бросил он Сильхасу Руину, – что я ничего не знаю о древней войне, о вашем вторжении в это Королевство?

Альбинос поводил глазами, отыскивая Фира – но ничего не сказал.

– Женщины помнят, – продолжал Фир. – Они передают сказания дочерям. Поколение за поколением. Да, я знаю, что Скабандари вонзил тебе нож в спину на холме, господствовавшем над полем битвы. Но первое ли это было предательство?

Если он ожидал реакции, то был разочарован.

Сидевший у чешуйчатой стены Удинаас тихо засмеялся: – Вы такие бестолковые. Кто кого предал. К чему это? Разве мы полагаемся друг на друга, разве нас удерживает вместе доверие? Скажи, Фир Сенгар – некогда бывший мне хозяином – понимает ли твой братец, кто такой Сильхас Руин? Откуда он появился? Думаю, что не понимает. Иначе он явился бы за нами лично, а за спиной его стояли бы десять тысяч воинов. Но они играют с нами. Тебя никогда не интересовало, почему?

На несколько ударов сердца воцарилась тишина; потом Чашка хихикнула, привлекая к себе все взоры. Она моргнула, как сова. – Разумеется, они хотят, чтобы мы сначала нашли что ищем.

– Тогда зачем блокировать движение вглубь материка? – спросила Серен.

– Они знают, что это неправильное направление.

– Откуда им знать?

В темноте пыльные ладошки девочки показались летучими мышами. – Потому что им сказал Увечный Бог. Увечный Бог сказал, что еще не время идти на восток. Он пока не готов к открытой войне. Он не хочет, чтобы мы попали в пустоши, где скрыты все тайны.

Серен Педак вытаращила глаза. – Во имя Странника, что за увечный бог?

– Аквитор, он тот, что дал Руладу меч. Истинная сила за спиной Тисте Эдур. – Чашка вскинула руки над головой. – Скабандари мертв. Ханнан Мосаг заключил сделку, а Рулад Сенгар стал разменной монетой.

Фир оскалил зубы. Он взирал на Чашку почти с ужасом. – Откуда она знает такое? – закричал он.

– Мертвые мне сказали. Они мне много чего сказали. А также и те, что под деревьями. Пленники. Они и еще кое-что сказали. Сказали, что великое колесо готово повернуться последний раз, а потом оно замкнется. Оно замкнется, потому что должно. Потому что таким он его сделал. Открыть ему все, что он желает знать. Открыть правду.

– Открыть кому? – недоуменно скривила губы Серен.

– Ему. Тому, что придет. Сами увидите. – Девочка подбежала к Фиру, схватила за руку, потянула: – Нужно спешить, или они схватят нас. Если они нас схватят, Сильхасу Руину придется убить всех.

«Удушить готова девчонку». Однако она послушно встала.

Удинаас все смеялся.

Она готова была удушить и его.

– Сильхас, – сказала Серен, подойдя поближе к Тисте Анди, – ты хоть что-то понимаешь из того, что наговорила Чашка?

– Нет, аквитор. Но, – добавил он, – я намерен слушать внимательно.

Глава 3

Мы натолкнулись на чудище у восточного склона Радагарского Гребня. Оно лежало в неглубокой промоине, оставленной недавними наводнениями; пропитавший теплый воздух смрад напоминал вонь гниющей плоти; действительно, на следующий день после нападения неизвестного противника на бивуак мы со всеми предосторожностями провели исследования, показавшие, что чудище хотя еще и живо, но смертельно ранено. Как же описать демоническое отродье? В стоячем положении оно балансировало бы на двух больших мускулистых лапах, напоминающих ноги шабы, бескрылой птицы с островов Драконийского архипелага, однако значительно больших размеров (если бы чудище встало, его бедра оказались бы на уровне глаз взрослого мужчины). У него длинный хвост, уравновешенный с передней стороны длинной шеей и головой, так что позвоночник расположен горизонтально. Длинные передние лапы, покрытые узлами мышц и чешуей, создающей естественные доспехи, заканчиваются не пальцами или когтями, но огромными лезвиями из железа, каким-то образом спаянного с костями в области запястий. Голова имеет длинное рыло, как у крокодилов, коих находят в грязи южного берега моря Синей Розы; опять-таки голова отличается большими размерами. Обезвоживание заставило губы поджаться, обнажив ряды неровных клыков длиной в кинжал. Глаза подернулись пленкой в предвкушении неминуемой гибели, но смотрели на нас с поистине нечеловеческой злобой.

Атрипреда как всегда смело шагнула к твари, чтобы избавить ее от страданий, и нанесла удар в горло. Получив смертельную рану, чудище испустило пронзительный крик, причинивший нам боль – звук находился за пределами слышимости, но взорвался внутри наших черепов с такой силой, что пошла кровь из носа, ушей и глаз.

Следует также отметить одну деталь (далее я постараюсь изложить характер обнаруженных у твари повреждений более подробно). На теле были найдены весьма любопытные раны: продолговатые, кривые порезы, вероятно от некоего вида щупальцев, снабженных острыми зубцами. Кроме того, были другие раны, короткие и глубокие, точно нанесенные в места нахождения сухожилий и важных для движения сочленений…

«Экспедиции в пустоши», сочинение Фактора Бренеды Аникта,

цитируется по «Официальным Анналам» Пуфанана Ибюриса

В постели он не мужчина. О да, мужские части функционируют нормально… но во всех иных отношениях этот Император Тысячи Смертей ведет себя как мальчик. Низаль считала, что хуже всего было произошедшее после, когда он погрузился в полусон или что-то худшее, задергал ногами, исходя тысячами слов – литанией жалоб, прерываемых беспомощными, царапающими ароматизированный воздух спальных покоев всхлипами. Она соскочила с ложа, завернувшись в платье и встав около нарисованного на стене окна, в пяти шагах – а он свалился на пол, словно паралитик, и пополз на руках (неизменный меч не отрывался от правой ладони) через комнату, в угол, где свернулся клубком на всю оставшуюся ночь, запершись в вечном кошмаре.

Тысяча смертей, проживаемых ночь за ночью. Тысяча.

Ну, это преувеличение, конечно. Едва больше сотни.

Муки императора Рулада не были плодом больного воображения, не были результатом изобилия дневных забот. Его тревожили истины прошлого. Ей удавалось разобрать что-то из его бормотания, но и без этого было понятно, что наполняет его кошмары. Она сама бывала свидетельницей. В тронном зале она наблюдала несмерть Рулада, простертого в жиже загустевшей крови. На троне сидел труп, а уничтоживший Рулада человек лежал у помоста, отравленный ядом.

Жалкие попытки Ханнана Мосага взобраться на престол пресек демон, явившийся за телом Брюса Беддикта; это его равнодушный меч прикончил Рулада, когда выходец покидал тронный зал.

Вопль пробудившегося императора превратил ее сердце в кусок льда. Крик был столь первобытно дик, что Первая Наложница ощутила, как подобный же вопль горит в ее собственном горле.

Но сильнее тысячи кровавых лезвий пронзало императора понимание, приходящее вскоре после пробуждения.

Умирать, чтобы возвращаться – значит никогда не находить избавления. Никогда… ни от чего.

Раны сомкнулись… он встал на четвереньки, не отпуская проклятого меча – или это меч не отпускал его? Рыдая, задыхаясь, он пополз к трону, снова рухнув у подножия.

Низаль вышла из-за ширмы. Рассудок онемел – самоубийство короля, ее возлюбленного – и Нифадаса, евнуха – потрясение за потрясением, смерти, столпившиеся в жутком зале, падающие словно могильные плиты на залитом потоком кладбище…

Практичный канцлер Трайбан Гнол уже склонился перед новым императором, предлагая свою службу с пронырливостью заползающего в новую нору угря. Первая Наложница нигде не видела Турадала Бризеда.

Облаченный в омытые кровью золотые монеты Рулад извернулся на ступенях, оскалил зубы на Ханнана Мосага.

– Не твоё, – захрипел он.

– Рулад…

– Император! А ты, Ханнан Мосаг, мой Цеда. Короля – Ведуна больше нет. Да, мой Цеда.

– Ваша жена…

– Мертва. Да. – Рулад подтянулся по ступеням и застыл, созерцая умершего летерийского короля Эзгару Дисканара. Он протянул свободную руку, схватил труп за парчовую мантию и стащил с трона, отчего тот упал набок, стукнув головой по плитам пола. Рулада сотрясла дрожь. Он воссел на престол и огляделся. Взор сосредоточился на Мосаге. – Цеда, – сказал Император, – в нашем зале ты будешь подползать к нам на брюхе, как сегодня.

Из тени в дальнем конце зала послышалось вялое хихиканье.

Рулад вздрогнул. – Можешь оставить нас, Цеда. И забери эту каргу Джаналь и ее сынка.

– Император! Прошу! Вы должны понять…

– Прочь!

Новый крик потряс Низаль. Ей хотелось повернуться и бежать из этого места. Из дворца, из страны. Из всего.

Его рука метнулась в воздух; он сказал, не поворачиваясь: – Не ты, шлюха. Останься.

«Шлюха».

– Неверный термин, – возразила она и закоченела от страха, поражаясь собственной дерзости.

Его взор полыхнул лихорадочным огнем; однако он тут же, без всякого перехода, махнул рукой, заговорив вежливо: – Разумеется. Извиняемся. Императорская Наложница… – Блестящая маска лица исказилась в подобии улыбки. – Твой король должен был забрать тебя с собой. Был эгоистичен? Или так любил тебя, что не смог утянуть за собой в смерть.

Она промолчала, ибо не знала, что же ответить.

– Ах, мы видим сомнение в твоих глазах. Наложница, ты симпатична нам. Знай, что мы не будем жестоки. – Он впал в молчание, следя за Мосагом, ползущим через порог тронного зала в длинный коридор. Появились еще с полдюжины Тисте Эдур, они дрожали и двигались осторожно, не понимая, чему стали свидетелями. Шипящий приказ Ханнана Мосага заставил их войти. Воины натянули мешки на бесформенные тела Джанали и ее сына принца Квилласа. Звук волочащихся по полу мешков с плотью показался Низали более зловещим, нежели все, уже слышанное в этот день падений.

– В то же время, – снова заговорил Император, – титул и положенные привилегии остаются… если ты не против.

Она мигнула, ощутив, будто стоил на зыбучем песке. – Вы позволите мне выбирать, Император?

Кивок. Затуманенные, покрасневшие глаза смотрели в сторону выхода из зала. – Удинаас, – шепнул Эдур. – Предатель. Ты… ты тоже был волен выбирать. Раб – мой раб – никогда нельзя доверять тьме, никогда… – Он откинулся на спинку трона. Глаза вдруг блеснули: – Идет.

Она не знала, о ком идет речь – но всколыхнувшаяся в его голосе сырая ярость заставила испугаться. Что еще принесет день ужасов?

Снаружи раздались голоса – один прозвучал горько, потом удивленно.

В зал вошел еще один эдурский воин. Брат Рулада. Один из братьев. Тот, что бросил Рулада лежащим на плитах пола. Молодой, красивый на манер Эдур – одновременно и манящий, и чуждый. Она попыталась припомнить, называли ли его по имени…

– Тралл, – захрипел Император. – Где он? Где Фир?

– Он… ушел.

– Ушел? Покинул нас?

– Да, Рулад. Или мне следует звать тебя императором?

По усаженному монетами лицу Руладапробегали волны эмоций. Он сморщился. – Ты тоже ушел от меня, братец. Бросил истекать кровью на полу. Считаешь, будто отличаешься от Удинааса? Ты не такой предатель, как мой раб?

– Рулад, если бы ты не был моим братом…

– Братом, над которым ты потешался?

– Если тебе так казалось… извиняюсь.

– Да, теперь ты видишь нужду извиняться, не так ли?

Тралл Сенгар шагнул вперед: – Это меч, Рулад. Он проклят – прошу, выбрось его. Ты завоевал трон, тебе он больше не нужен…

– Ошибаешься. – Император оскалил зубы, вроде бы изнемогая от ненависти к самому себе. – Без него я просто Рулад, младший сын Томада. Без меча я никто, братец мой.

Тралл склонил голову. – Ты повел нас на завоевание. Я встану подле тебя. Как и Бинадас, и наш Отец. Ты захватил престол, Рулад – тебе не нужно бояться Ханнана Мосага…

– Жалкого червяка? Думал, я его боюсь? – Острие меча щелкнуло, когда меч подскочил над полом. Рулад направил его в грудь Тралла. – Я Император?

– Нет, – отвечал Тралл. – Твой меч – вот император. Твой меч и сила за ним.

– Лжец! – взвизгнул Рулад.

Низаль заметила, что Тралл отпрянул, но тут же выпрямился. – Докажи.

Глаза Императора расширились.

– Сломай меч – ради Сестер, хотя бы выпусти из руки. Хотя бы это, Рулад. Просто выпусти. Пусть упадет!

– Нет! Знаю, чего ты задумал, братец! Ты схватишь его – вижу, ты уже напрягся, готовый нырнуть… вижу истину! – Клинок вздрагивал, будто желая крови, все равно чьей крови.

Тралл потряс головой: – Рулад, я лишь хочу сломать его.

– Ты не можешь быть со мной, – прошипел Рулад. – Слишком близко… вижу измену в глазах… ты бросил меня! Я корчился на полу! – Голос его повышался. – Где мои воины? В зал! Приказ Императора!

Сразу появились шестеро воинов с мечами наголо.

– Тралл, – зашептал Рулад. – Вижу, у тебя нет меча. Тогда пришло время бросить любимое копье и ножи. Что? Боишься, я убью тебя? Выкажи сам то доверие, к которому призывал меня. Покажи пример чести, братец.

Тогда она не понимала их, мало что зная о жизни Эдур; однако уловила на лице Тралла Сенгара какое-то переживание… вроде сдачи, не просто разоружения перед братом, а чувства более сложного и тонкого. Уровни смирения, один над другим, падение невыносимой тяжести… братья понимали, оба, что означает такое смирение. Тогда она не могла понять, что означает ответ Тралла, его решение – не только для него лично, но и для брата Фира. Скорее для Фира Сенгара, чем для кого-либо иного. Она не поняла величины жертвы, когда он бросил копье, зазвеневшее по плитам, когда он снял пояс с ножами и швырнул под ноги.

В глазах Рулада должен был загореться огонь торжества… но ничего подобного, в них промелькнуло смущение. Император пугливо отвел взгляд, он словно бы искал помощи. Затем он заметил шестерых воинов, подозвал их взмахом меча, хрипло заявив: – Тралл Сенгар будет отсечен. Он перестанет существовать для себя и для всех Эдур. Возьмите его. Свяжите его. Уведите его.

Тогда она не поняла и того, чего стоил суд и приговор самому Руладу.

Ей предоставили выбор – она решила остаться, по причинам, неясным для нее самой. Была ли то жалость? Может быть. Амбиции? Несомненно. Она почувствовала, как чует хищник – единственная порода, выживающая при дворе – что к нему можно пробиться, можно заменить ту, что ушла из жизни Рулада, какая бы история не была с ней связана. Воины – прихлебатели не стоят и гроша; она догадывалась, что сам Рулад прекрасно знает это. Не мог он доверять и последнему брату, Бинадасу – поблизости от Императора тот, как и Тралл, казался слишком опасным, Рулад отослал его отыскивать поборников и потерянные племена Эдур. Что до его отца, Томада… роль придворного стала бы для него слишком сложной. Выжившие к’риснаны также были отосланы с Томадом и Бинадасом, чтобы новоиспеченный Цеда оказался одиноким и слабым.

Все то время, пока принимались первые решения, пока проводилось Отсечение – тайно, вдали от глаз летерийцев – Низаль старалась забраться в постель Императора; а Канцлер Трайбан Гнол следил за всем тусклым взором хищной птицы.

Консорт Турадал Бризед пропал, хотя Низаль слышала от придворных слуг молву, будто он находится где-то неподалеку, слоняется по коридорам загадочных подземных уровней старого дворца, похожий на призрака, едва заметный взорам. Она не знала, верить ли таким сказкам; если же он действительно прячется в старом дворце, Низаль не находила в том совершенно ничего странного. Да и какая разница? У Рулада нет жены.

Любовница императора – роль, к которой она привыкла; но сейчас многое изменилось. Рулад молод, он так отличается от старика Эзгары Дисканара. Его духовные раны оказались слишком глубокими, чтобы она могла исцелить их касанием – так что хотя она и оказалась в привилегированной позиции рядом с престолом, но постоянно ощущала беспомощность. Ненужность.

Она стояла, созерцая, как Император извивается, потом съеживается в углу комнаты. Среди плача, стонов и вздохов проскальзывали отрывки прежних его бесед с Траллом, изгнанным братом. Снова и снова, хрипло стеная, Рулад просил прощения.

Она напомнила себе, что впереди новый день. Она увидит, как сломленный мужчина собирает себя, склеивая по кусочкам, и вновь садится на трон Империи, выпучивает покрасневшие глаза, его пестрый монетный доспех тускло блестит в неярком свете традиционных факелов на стенах; там, где монеты отвалились, видна уродливая плоть, кольцевидные рубцы и вздутые шрамы. А потом жуткое существо снова начнет изумлять ее. Весь новый день.

Презрев старинный протокол, Император Тысячи Смертей просидит на престоле всю длительную церемонию подачи прошений. День ото дня все больше граждан империи, бедных и богатых, набираются смелости и приходят посмотреть на иноземного правителя. Звон за звоном Рулад будет исполнять закон, насколько сумеет. Он стремится познать жизнь подданных, и это удивляет ее. Похоже, под всеми слоями жестоких травм живет добрая душа! Именно теперь Низаль нашла для себя применение – хотя все чаще инициативу перехватывает канцлер, лично разбирается с жалобами. Наложница начала ощущать, что Трайбан Гнол видит в ней соперницу. Он стал распорядителем подачи прошений, фильтром, позволявшим держать их число в разумных пределах; его контора быстро разрасталась. Многочисленные исполнители стали также шпионами, проникшими во все уголки дворца. Ну, это неудивительно.

Итак, перед Низалью представал император, взошедший на престол по лужам крови, но желающий править во благо, проявляющий доброту слишком неловкую, чтобы быть притворной. Сердце ее разрывалось – ведь сила не нуждается в честности. Даже Эзгара Дисканар, столь многое обещавший в юности, в последнее десятилетие правления построил стену между собой и гражданами королевства. Честность слишком уязвима, Эзгара часто страдал от измен и обманов. Хуже всего были нападки собственной его жены, Джанали, и сына.

Слишком соблазнительно оказалось сбросить груз этих ран, избавиться от рубцов прошлых обид…

И Рулад, младший сын знатной эдурской семьи, стал жертвой предательства – сначала измены друга, раба Удинааса, а потом и кровных родичей, братьев.

Каждый день он одерживал победу над мучениями предыдущей ночи. Низаль гадала, сколько это может продлиться. Она единственная стала свидетельницей его внутренних триумфов, той необычайной войны, которую вел он сам против себя. Каждое утро. Канцлер не знает ничего, несмотря на изобилие шпионов – она уверена в этом. Неведение делает его опасным.

Ей нужно поговорить с Трайбаном Гнолом. Ей нужно навести мост.

«Но его шпионкой я не стану».

Рулад завозился в полумраке.

И прошептал: – Я знал, чего тебе нужно, брат… Веди меня… веди при помощи чести твоей…

«Ах, Тралл Сенгар, радует ли это тебя там, где пребывает вой дух? Радуешься ли ты, зная, что твое отсечение не удалось?

Итак, ты вернулся.

Чтобы преследовать душу Рулада».

– Веди меня, – хрипел Рулад.

Меч скребся о камни, звякал о переплеты шестигранной мозаики. Словно холодный смех.

***

– Боюсь, это невозможно.

Брутен Трана посмотрел на стоявшего перед ним летерийца – и ничего не ответил.

Канцлер отвел взор, словно чем-то отвлеченный. Он как будто хотел отослать эдурского воина, но счел, что такое было бы неучтивостью, так что прокашлялся, заговорив сочувственным тоном: – Император настаивает на личном приеме жалоб, как вам известно, и они пожирают каждый миг его свободного времени. Это его одержимость, да простится мне такое слово. – Он чуть вздернул брови. – Как смеет честный подданный сомневаться в любви Императора к закону? Граждане приходят, чтобы поклониться ему. Они приходят убедиться, что он поистине честный правитель. Разумеется, переход власти занял некое время и потребовал от Императора неизмеримых усилий.

– Я желаю говорить с Императором, – отозвался Брутен. Он сказал это тем же тоном, что и в прошлый раз.

Трайбан Гнол вздохнул: – Предполагаю, вы желаете сделать доклад относительно Блюстителя Кароса Инвиктада и его истопатов в целом. Уверяю, я передам ваш доклад! – Он посмотрел на Тисте Эдур, наморщил брови и кивнул: – Ну ладно. Я доведу вашу просьбу до Его Величества.

– Если нужно, поместите меня среди подающих петиции.

– Этого не потребуется.

Брутен Трана смотрел на Канцлера еще несколько ударов сердца, затем отвернулся и покинул контору. В большой приемной толпились летерийцы. Десятки лиц обернулись к прокладывавшему путь Брутену – все как одно нервные, искаженные страхом. Многие следили за Эдур, не выдавая чувств – Брутен подозревал, что это агенты Канцлера, что каждый день слушают разговоры просителей, а потом намекают им, как и о чем следует беседовать с Императором.

Игнорируя расступавшихся летерийцев, он вышел в коридор, пробрался через запутанный ряд комнат, залов, проходов дворца. Он встретил очень мало Тисте Эдур – точнее говоря, лишь одного из к’риснанов Ханнана Мосага, горбатого, ковыляющего у самой стены. Черные глаза блеснули узнаванием, когда тот прохромал мимо, задевая плечом за камень.

Брутен Трана шел в крыло, ближайшее к реке. Воздух здесь казался липким, а людей было мало. Потоп, поразивший подвалы пятого крыла в начале строительства, был остановлен благодаря хитроумной системе подземных опор – но от сырости здесь никак не могли избавиться. В наружной стене провертели дыры для вентиляции, но это мало чем помогло, скорее разбавив воздух полутемных комнат «ароматами» речного ила и гниющих водорослей.

Брутен прошел через одну из вентиляционных шахт, оказавшись на вздыбленной мостовой, среди высокой травы и упавших, прогнивших деревьев. Справа виднелись фундаменты маленького здания. Заброшенность висела в спокойном воздухе, словно мелкая пыльца; Брутен оказался в полном одиночестве; он поднялся по неровному склону на расчищенное место, в конце которого виднелась старинная башня Азата, а за ней развалины построек Джагутов. На прогалине виднелись беспорядочно расположенные могильники. Там же имелись полузакопанные урны, запечатанные воском – из них торчали то острия мечей, то сломанные копья, топоры и палицы. Трофеи неудач, унылый лес железа.

Павшие Чемпионы, обитатели самого престижного кладбища. Те, что убили Рулада, иногда не раз – самые великолепные, например, чистокровный Тартенал, сражали Императора семь раз. Брутен совершенно четко помнил, как на лице звероподобного Тартенала нарастало выражение ярости и ужаса – каждый раз противник вставал, обновленный и еще более опасный, чем был несколько мгновений назад.

Он вошел на нелепо выглядящий некрополь. Взор блуждал от одного образца оружия к другому. Когда-то их любили, многим клинкам давали имена; теперь все их хозяева стали прахом. В самом конце, отдельно от прочих, стояла пустая урна. Месяц назад он из любопытства заглянул внутрь и нашел серебряный кубок. Кубок, чье ядовитое содержимое убило троих в тронном зале, в том числе Брюса Беддикта.

Никакого пепла. Даже меч пропал.

Брутен Трана подозревал, что если бы этот человек вернулся, то снова встал бы против Рулада и свершил то, что уже один раз свершил. Нет, это было не подозрение. Уверенность.

В тот день Брутен, не замеченный Руладом, грудой ошметков лежавшим на полу, вошел в зал, чтобы все увидеть самому. В один миг он понял, с какой ужасающей точностью было проведено расчленение. Брюс Беддикт не особенно напрягся. Он показался ему ученым, побивающим доводы слабого спорщика; он действовал почти лениво, словно завязывал шнурки.

Хотелось бы ему быть свидетелем самой дуэли, увидеть мастерство трагически погибшего летерийского мечника.

Он стоял и смотрел на пыльную, покрытую паутиной урну.

И молился о возвращении Брюса Беддикта.

***

Замысел обретал форму, постепенно и неумолимо. Но Странник, известный также как Турадал Бризед, Консорт королевы Джанали, не мог различить рисунок этот замысла. Ощущение слабости, ощущение страха было для него в новинку. «Действительно», – подумал он, – «разве можно предположить такое настроение у бога, вставшего в сердце своих владений?»

О да, он помнил времена насилия, он ступал по пеплу мертвых империй, но даже тогда его ощущение судьбы было совершенным, невозмутимым, абсолютным. Что еще хуже, рисунки и схемы были его личной одержимостью, он верил в собственное мастерство владения языком тайн. В мастерство, которому никто не бросит вызов.

«Так кто же ныне играет со мной?»

Он стоял в темноте, слушая, как журчит вода, стекая по невидимой стене, и смотрел вниз, на Цедансию, каменные плиты Оплотов, пол – головоломку, самую основу его владений. «Цедансия. Мои плитки. Мои. Я Странник. Это моя игра».

Плиты перед ним меняли расположение – скрежет камней, слишком тихий и медленный для восприятия ухом, но тяжко отдававшийся в костях. Все течет, складываются отдельные части. Работа, скрытая до последнего момента – когда уже слишком поздно, когда завершение закрывает все пути к бегству.

«Вы ожидаете, что я ничего не стану делать? Я не просто еще одна ваша жертва. Я Странник. Моя рука поворачивает судьбы всех. Все, что кажется случайным, происходит по моему рисунку. Это несомненная истина. Так было и так будет. Всегда».

Все же на языке горчит страх – как будто он сосет грязные монетки, день за днем пропуская через уста богатство всей империи. Но стремится поток вовнутрь или вовне?

Скрежет перемещения, четкость изображений на плитках… потеряна. Ни один из Оплотов не являет себя.

Цедансия стала такой со дня смерти Эзгары Дисканара. Странник был бы глупцом, не признавая связи – но эта нить рассуждений никуда не вела. Может быть, имела значение смерть не Эзгары, а Цеды? «Он никогда меня не любил. А я стоял и наблюдал, как Эдур подкрался сбоку, метнул копье, пронизав Куру Кана, убив величайшего Цеду со дней Первой Империи. Моя игра, думал я тогда. Но теперь… сомневаюсь…

Может, это игра Куру Кана. И он каким – то образом не вышел из игры. Я не предупредил его о нависшей опасности, не так ли? На последнем вздохе он мог догадаться о моем… упущении.

Неужели смертный проклял меня? Проклял бога?»

Такое проклятие должно иметь уязвимые места. Даже Куру Кан не способен изобрести то, чего не сможет распутать Странник. Ему нужно лишь понять структуру – точки, крепящие проклятие, потайные стержни, двигающие плитки.

Что будет? Империя возрождена, укреплена, доказывая истинность древнего пророчества. «Как я и предвидел».

Плитки внизу расплылись перед взором. Он разочарованно зашипел и увидел, как выдохнутый воздух расплывается плюмажем в холодном помещении.

«Непонятная трансформация. Я вижу лишь лед моего собственного отчаяния. Я вижу, но я слеп, слеп ко всему важному».

Холод – также неожиданный феномен. Жар силы ушел из этого места. Все не так, как должно быть.

Возможно, ему следует признать частичное поражение. «А потом я нанесу визит тебе, старый краб. Работаешь слугой у бесполезного дурака. Скромняга. Я приду за ответами. Я оставил Теолу жизнь, не так ли? Это чего-то стоит.

Маэл, я знаю, что тогда ты вмешался. Ты нагло презрел все правила. Мои правила. Но я тебя простил. Это тоже чего-то да стоит».

Смирение на вкус горче страха. Он не был к нему готов.

Он вернет контроль над Цедансией. Но чтобы разорвать узор, нужно сначала найти его создателя. Куру Кан? Он не был убежден в этом.

Происходят изменения в пантеоне, старом и новом. Хаос, запашок насилия. Да, это свара богов. Может, виновен Маэл… нет, это звучит нелепо. Скорее он ничего не знает, остается блаженно равнодушным. Полезно ли будет сообщить ему: что-то пошло не так?

Возрожденная империя. Да, у Тисте Эдур есть тайны – или они сами верят, что у них есть тайны. Но все уже стало явным. Их захватил чуждый бог, он сделал из юного эдурского воина своего аватара, поборника, испорченного в мрачном соответствии с жалкими уродствами самого бога. Сила из боли, расцвет из деградации, обещание за обещанием – возрожденная империя станет воплощением величия, стабильности, постоянных побед. Ничто из этого не заслужено. Но ведь таковы все обещания.

Бог вдруг содрогнулся от пронизывающего просторный подземный зал холода. Он дрожал, поднимаясь к неведомому будущему.

Рисунок находит форму.

Когда форма проявится, будет слишком поздно.

***

– Уже слишком поздно.

– Но можно же что-то сделать.

– Боюсь, что нет. Она умирает, хозяин, и если мы немедленно не найдем ей применение, умрет еще кое – кто.

Капабара при помощи щупалец выползла из канала, перевалилась через край ограждения и распласталась в нелепый блин, судорожно открывая рот, дергая жабрами, созерцая разбегающиеся утренние облака. Рыбина была длиной в человека, а толщиной в торговца овцами с Внутренних Островов. Теол не смог сообразить, с кем бы сравнить ее по уродливости.

– У меня сердце разрывается.

Багг поскреб почти лысую макушку, вздохнул: – Вода необычно холодная. Они любят теплую грязь.

– Холодная вода? Ты ничего не можешь с этим сделать?

– «Гидратация Багга».

– Ты диверсифицируешь области деятельности?

– Нет, просто пробую название.

– И как ты будешь гидратировать?

– Без понятия. Гм, я могу, но это будет не совсем обычное ремесло.

– То есть принадлежащее к ведению богов.

– По большей части. Хотя, – добавил лакей, весь просветлев, – учитывая нынешнее половодье, а также опыт создания сухих фундаментов, я начинаю видеть некоторые возможности…

– Ты утопишь инвесторов?

Багг состроил гримасу. – Хозяин, вы всегда и во всем находите повод к разрушению?

– Такова моя гибкая натура. Большинство людей, – добавил Теол, – увидели бы в этом достоинство. Итак, ты действительно не можешь спасти бедную рыбину?

– Хозяин, она уже умерла.

– О нет! Ох. Ну, полагаю, у нас будет ужин.

– Скорее пятнадцать ужинов.

– Как бы там ни было, у меня встреча. Увидимся с тобой и рыбой дома.

– Спасибо, хозяин.

– Я же говорил, что утренняя прогулка окажется полезной.

– Но не для капабары.

– Точно подмечено. А, кстати, мне нужно, чтобы ты составил список.

– Список чего?

– О, я скажу потом. Ведь сейчас я опаздываю на встречу. Кстати, в голову пришло: рыба слишком большая, как ты ее донесешь?

– Ну, – сказал Багг, поглядев на тело, – для капабары она маленькая. Помните ту, что пыталась совокупиться с галерой?

– Пари на вероятность успеха перевернули Топляки. Я тогда потерял всё, что имел.

– Всё?

– Да. Три медных дока.

– А на какой исход вы ставили?

– На выводок шлюпок, способных самостоятельно грести длинными кожистыми веслами.

– Хозяин, вы опаздываете.

– Стой! Не смотри! Я должен сделать что-то до отвращения верноподданное!

***

На каждом углу стояли доносчики. Небольшие отряды истопатов в серых плащах проходили сквозь толпу, поспешно разбегающуюся перед ними. они держали скрытые перчатками руки у подвешенных к поясам дубинок, на лицах застыло тупое и наглое выражение, свойственное всякому бандиту. Теол Беддикт завернулся в одеяло на манер саронга и шел величественно, как подобает аскету из загадочного, но явно безвредного культа. Он надеялся, что выглядит именно безвредным. Хождение по летерасским улицам в эти дни влечет за собой известную долю риска. Не так бывало в дни милосердного попустительства короля Эзгары. С одной стороны, любой выход сегодня превращается в интересное, полное интриг и опасностей приключение – даже поход за перезрелыми кореньями; с другой стороны, нервы вечно взвинчены до предела, даже если ты укрываешься за целой грудой вялого турнепса.

Он особо старательно скрывал факт накопления им богатств. Одной из первых жертв нового режима стала Гильдия Крысоловов: Карос Инвиктад, начальник истопатов, в первый же день в новой должности выслал двести агентов в Чешуйчатый Дом, скромное обиталище Гильдии, где они арестовали десятки крысоловов. Все без исключения оказались иллюзиями; об этой подробности, разумеется, умалчивалось, дабы не сделать устрашающих Патриотов предметом посмешища. Это никуда не годилось бы.

В конце концов, любая тирания лишена чувства юмора. Она слишком тонкокожа, слишком заботится о самоуважении. В этом таится непреодолимое искушение. Разве не простительна невинная шалость и насмешка? Увы, истопатам недостает гибкости. Однако они хорошо знают, что лучшим оружием врага является язвительный смех.

По небольшому мосту он пересек канал Квилласа, направляясь в менее претенциозный северный район; как бы случайно свернул в кривой, темный переулок (который до изобретения фургонов и способа запрягать лошадей бок о бок вполне сходил за улицу). Вместо ожидаемых в таком месте амбаров и задних дверей, переулок был образован витринами магазинчиков, совершенно не изменившихся за последние семьсот или более лет. В начале улочки, справа, виднелся фасад Храма Трав, именуемого также Полсекиры – в этой пахнущей болотом трущобе можно было обнаружить ведьму с лицом сморщенным как слива; она жила, не вылезая из наполненного грязью прудика, в котором и по берегам которого растила все свои травы (а также массу насекомых). Поговаривали, что она родилась в здешней жиже и была женщиной лишь наполовину – как и ее мать, и мать матери и так далее. Не стоило и сомневаться в истинности таких слухов – Теол едва ли мог вообразить причину, по которой человеческое существо станет навеки погружаться в грязь.

Напротив Полсекиры располагалась лавка, торгующая исключительно обрезками веревок длиной в человеческий рост и половину человеческого роста, а также деревянными шестами. Теол не понимал, как может выживать столь специализированное предприятие, особенно на почти заброшенной, разорившейся торговой улочке; однако дверь остается открытой уже шестьсот лет (на ночь ее закрывают при помощи деревянного шеста и короткой веревки).

Следующие магазины торговали столь же специфическим товаром. В одном – деревянные колья и шесты, в другом – ремешки для сандалий. Не сандалии, а только ремешки. Дальше лавка, продающая дырявые горшки (не продукцию неумелого мастера – горшки скорее всего намеренно делались протекающими с различной скоростью); лавка, торгующая ящиками, которые нельзя открыть, лавки по продаже токсичных красителей, керамических зубов, бутылок с мочой беременных женщин, а также с громадными амфорами, содержащими самих беременных женщин (в мертвом виде), магазинчики для продажи фекалий ожиревших собак, миниатюрных животных – собачек, кошечек, птичек и грызунов, заботливо уменьшенных поколениями скрещивания… Теол видел здесь сторожевых псов размером ему по лодыжку, довольно ловких и умных; однако он сильно сомневался в их пригодности к охране… но, возможно, они становились ужасом для мышей размером с ноготь или кошек, умещавшихся на большом пальце старушки (особенно если их надежно пристегнуть ремешком для сандалий).

После запрета Гильдии Крысоловов аллея Приключений приобрела новую функцию; Теол с энтузиазмом новообращенного желал опробовать эту функцию на себе. Сначала в Полсекиры. Он продрался сквозь заросли винограда, затянувшие вход, и остановился, едва не упав вперед головой в грязевой пруд.

Послышались смачное шлепанье и бульканье, между обрамляющих край пруда трав показалось сморщенное, темное лицо. – Ты, – сказала ведьма, строя гримасы и высовывая чрезвычайно длинный язык, чтобы показать прицепившихся к нему пиявок.

– И ты, – ответил Теол.

Красный протуберанец спрятался, забрав своих друзей. – Иди поплавай, надоедливый мужчинка.

– Вылезай и дай поджить коже, Мунага. Мне удалось выяснить, что тебе едва тридцать.

– Я карта мудрости.

– Разве что предостережение против излишеств в купании. Где же жирный корень?

– Сначала дай, что принес.

– Ну, что и всегда. Мунага, ты всегда желаешь одного.

– Ты имел в виду, единственного, чего у тебя нет!

Теол со вздохом вытянул из – под импровизированного саронга маленький фиал. Поднял так, чтобы ведьма видела.

Она облизнула губы (что оказалось довольно сложным делом). – Вид?

– Икра капабары.

– Но я хочу твою.

– Я не мечу икру.

– Ты знаешь, о чем я, Теол Беддикт.

– Увы, бедность проникла в меня много глубже кожи. Я потерял всякий стимул быть продуктивным, во всех смыслах слова. Разве это тот мир, в котором я способен хотя бы помыслить о рождении ребенка?

– Теол Беддикт, ты не можешь родить ребенка. Ты мужчина. О рождении позабочусь я.

– Тогда скажу так: вылезай из своего супа, обсушись, покажи, какова ты вся – и кто знает? Небываемое бывает.

Она скривилась и протянула некий предмет: – Вот твой жирный корень. Давай фиал и проваливай.

– Я буду ждать следующей встречи…

– Теол Беддикт, ты знаешь, для чего именно используют жирный корень?

Ее глаза подозрительно сузились; Теол понял, что если бы женщина действительно высохла, то оказалась бы вполне симпатичной. Для рептилии. – Нет. А зачем?

– Тебя заставляют его принимать необычайным образом?

Он покачал головой.

– Уверен? Никакого необыкновенного чая, пахнущего желтым?

– Пахнущего желтым? Что бы это значило?

– Если бы ты унюхал, то понял бы. Хорошо. Иди, а то я сморщиваюсь.

Он торопливо покинул Полсекиры. Перебежал к входу в «Бездонные Горшки» Грула. Вероятно, такое название должно было подчеркнуть высокое качество или что-то еще – горшки сами по себе имели прочные днища, они предназначались для алхимических опытов, в которых очень важно точное знание скорости истечения.

Он вошел в загроможденную, сырую лавку.

– Теол Беддикт, вечно ты морщишься, когда заходишь.

– Доброе утро, Достойный Грул.

– Серый. Да, вот тот.

– Красивый на вид горшок…

– Это не горшок, а мензурка.

– Ясно.

– Цена обычная.

– Почему ты вечно прячешься за горшками, Достойный Грул? Я вижу лишь твои руки.

– Руки – самая важная часть меня.

– Ладно. – Теол вытащил свежий хребет. – Последовательность позвонков, извлеченных из капабары. Постепенная смена диаметров…

– Откуда ты знаешь?

– Ну, сам можешь посмотреть. Они чем дальше, тем меньше.

– Да, но точные размеры?

– Это тебе решать. Ты желал объект, которым можно делать дырки. Гм… тут ребра для двенадцати разных дырок. Разве ты не рад?

– Кто сказал, что я не рад? Положи на прилавок. Бери мензурку. И уноси отсюда проклятый жирный корень!

Он перешел напротив, к лавке Зверолюбивой Засады, здоровенной бабищи, что вечно подбрасывала вверх – вниз штабель из крошечных клеток; у ее плоских стоп кишели и пищали всяческие мелкие твари. Она, как обычно, визгливо выразила восторг пред дарами (мензурка и жирный корень). Как вскоре выяснилось, последний обычно используется зловредными женами для тайного уменьшения мужниных причиндалов; однако Засада при помощи тонких манипуляций использует уменьшительные свойства корня для выведения новых пород, питая животных желтым чаем, для чего отлично подходит мензурка точной дозировки.

Встреча перестала быть приятной, едва Теол пришлепнул на шее комара: ему тут же было сказано, что он убил кровососущего нетопыря – пигмея. Он заметил, что разница в свойствах несущественна, что было воспринято плохо. Тем не менее Засада открыла люк в задней части лавки, и Теол спустился по двадцати шести узким каменным ступеням, вышел в кривой коридор – двадцать один шаг – и попал в древнюю, пустую гробницу – улей; стены в трех местах были стесаны, чтобы вставить грубые двери, ведущие в низкие, неровные тоннели. Два были смертельными ловушками; третий проход выводил в длинную комнату, в которой сейчас находился десяток или более растрепанных беженцев. Большинство казались спящими.

К счастью, Главный Следователь Ракет не относилась к сонливым. Она вздернула брови, завидев Теола; на прекрасном лице появилось выражение неподдельного облегчения. Женщина жестом пригласила гостя к столу, заваленному свитками с архитектурными чертежами и диаграммами.

– Господин Теол Беддикт! Сюда! Выпей вина! Ради Странника, новое лицо! Ты не имеешь представления, как мне наскучили вечные спутники по жизни в трущобах.

– Очевидно, – сказал он, садясь, – тебе пора выбраться наружу.

– Увы, мои исследования по большей части проходят в пыли архивов.

– Итак, Великая Тайна раскрыта. Решение уже близко?

– Великая Тайна? Скорее Проклятая Тайна! Нет, я в недоумении, хотя карта растет с каждым днем. Но давай не будем об этом. Мои агенты сообщают, что трещина в фундаментах неумолимо расширяется. Ловко проделано, Теол. Я всегда знала, ты умнее, чем кажешься.

– Что же, спасибо. Ракет, ты достала лакированные дощечки?

– Оникс закончила последнюю сегодня утром. Всего шестнадцать. Правильно?

– Идеально. Скошенные края?

– Конечно. Твои инструкции соблюдаются весьма тщательно.

– Чудесно. Теперь насчет неумолимого расширения…

– Хочешь уединиться в моей личной комнате?

– Угм. Не сейчас, Ракет. Мне нужны наличные. Вливание, чтобы подогреть важнейшие инвестиции.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч.

– Когда мы увидим их снова?

– Нет, вы все потеряете.

– Теол, ты явно предпочитаешь месть остывшей. Нам-то какая выгода?

– Как? Не менее чем возвращение владычества Гильдии.

Ее сонные глаза расширились: – Конец истопатам? Пятьдесят тысяч? Может, лучше семьдесят пять? Сто?

– Нет, хватит и пятидесяти.

– Не предвижу возражений со стороны моих товарищей, Мастеров Гильдии.

– Замечательно. – Он хлопнул в ладоши и встал.

Женщина нахмурила лоб. – Куда ты?

– Как? Конечно, в твою личную комнату.

– Вот это мило.

Его глаза сузились. – Ты не идешь со мной, Ракет?

– Зачем бы? Жирный корень – это лишь женская шутка.

– Я не пил этого «пахнущего желтым» чая!

– На будущее советую использовать перчатки.

– Где твоя комната?

Бровь поднялась: – Хочешь попробовать?

– Нет, мне нужно… проверить кое – что.

– К чему? Теперь твое воображение пробудилось, и ты сам себя уверишь, что он стал меньше. Природа человека. Ты мужчина, тем хуже для тебя. – Она встала. – А вот я могу быть объективной, хотя по временам сокрушительно честной. Ты осмелишься подвергнуться осмотру?

Теол скривился: – Ладно. Пойдем. Давай в следующий раз сосредоточимся целиком на посещении твоей комнаты.

– Несчастье таится в мелочах, Теол Беддикт. Мы скоро это поймем.

***

Венит Сафад раскатал свиток, придавил уголки плоскими камнями. – Как видите, хозяин, в имении есть шесть отдельных зданий. – Он начал указывать на каждое: – Конюшни и бойня. Ледник. Винокурня с погребами. Помещения слуг. Разумеется, сама гостиница…

– А это что за квадратное здание? – спросил Раутос Хиванар.

Венит нахмурился. – Насколько я знаю, оно наполнено некими священными образами. Это здание древнее гостиницы. Попытки переместить образы не удаются. Остатки пространства используются как склад.

Раутос Хиванар откинулся на спинку кресла. – Насколько легко можно реализовать наше приобретение?

– Как любой другой отель, хозяин. Имеет смысл обсудить возможность обновления с другими дольщиками, в том числе Каросом Инвиктадом.

– Гмм. Я подумаю. – Купец поднялся. – А пока собери новые артефакты на столе, что на террасе.

– Спешу, хозяин.

***

Четырнадцать лиг к западу от Драконийских островов. Над этим участком океана установилось затишье, море стало стеклянным, покрылось мутной патиной. Неподвижный воздух напитался влагой. Через окуляр подзорной трубы одинокий черный корабль, низко осевший в воду, кажется сухой скорлупкой. Главная мачта расщеплена, такелаж сорван; кто-то сшил новый фок, но потрепанная парусина сейчас обвисла мешком. Рулевое весло привязано, на палубе никакого движения.

Скорген Кабан, больше известный как Красавчик, медленно опустил трубу, продолжая рассматривать далекое судно единственным глазом. Он почесал один из носовых ходов – то, что осталось от некогда длинного, крючковатого носа – и моргнул: ноготь задел чувствительную ткань рубца. Зуд был воображаемым; однако зияющие дырки имели свойство сочиться, и притворное почесывание позволяло ему незаметно удалить предательские сопли. Один из жестов, которые он, вероятно, полагал изящными.

Увы, капитан была слишком приметлива. Она перестала искоса разглядывать Скоргена, оглянувшись на застывшую в ожидании команду. Жалкий, но бодрый сброд. Низкое давление явно угнетает всех – но трюмы полны добычи, а благоволение Странника кажется бесконечным.

Теперь они нашли новую жертву.

Скорген присвистнул. – Это точно эдурский. Думаю, он отбился от стаи в том шторме, что мы заметили прошлым днем на западе. Есть шансы, что команда мертва или больна, или покинула судно на шлюпках кнарри. Если так, они забрали самое ценное с собой. Если нет, – он ухмыльнулся, показывая черные зубы, – мы закончим начатое бурей.

– По меньшей мере, – отозвалась капитан, – мы посмотрим. – Она фыркнула. – Может, полазим по трюмам и что-то найдем. Весла на воду, Скорген; да только не забывай по сторонам смотреть.

Скорген покосился на нее:- Думаете, могут подойти другие?

Женщина состроила рожу. – Сколько кораблей послал Император?

Глаза моряка широко раскрылись; он внимательно уставился на разбитый корабль, снова поднеся трубу к глазу. – Думаете, один из них? Клянусь говенной дупой Странника, капитан, если вы правы…

– Ты получил приказ. Мне напомнить еще раз, старший помощник? Не богохульствуй на моем корабле.

– Простите, капитан.

Он поспешил вниз, выкрикивая команды.

Затишье породило безмолвие, и моряков охватило пугливое и суеверное настроение: казалось, любой звук способен расколоть зеркало вод.

Капитан услышала, как двадцать четыре весла шлепнули лопастями о воду. Мгновением позже прозвучала приглушенная команда старшины, и «Вечная Благодарность» заскрипела, устремляясь вперед. Глянцевая поверхность моря была потревожена, взлетели тучи сонных мух. Эти мерзкие твари имеют обыкновение искать укрытие в темных местах. Матросы кашляли и сплевывали – «вот и молодцы», подумала она. Вокруг нее самой скопилась целая туча зудящих насекомых, залезающих в ноздри, уши, ползающих по глазам. Солнце и море сами по себе очень досадны, они постоянно угрожают достоинству и самоуважению, которое может себе позволить мертвая женщина, а тут еще портящие внешний лоск мухи!

Неупокоенная пиратка, изумительная ведьма глубоких вод, ненасытная блудница… настали хорошие времена, с того самого дня, когда она отплыла из гавани Летераса – вниз по широкой реке, навстречу западным морям. Первая галера, крошечная и валкая, стала первым шагом к славе; Шерк до сих пор сожалела о ее потере в яростной схватке с флотилией Маре в проливе Не До Смеха. Но «Вечная Благодарность» нравилась ей больше. Немного великовата для ее команды, точно – но по возвращении в Летерас эту проблему легко будет решить. Гораздо сильнее ее печалила потеря Багряной Гвардии. Железный Клин с самого начала не скрывал, что они лишь отрабатывают перевоз. И все же они оказались весьма ценным добавлением к команде. Корабль лихо пересек океан, постоянно оставляя за кормой широкий кровавый след; от одного купца к другому – суденышки освобождали от всего ценного и, чаще всего, посылали в темную глубь. Помогали не только мечи гвардейцев, опаснейших бойцов, но и магия этого Корлоса – магия намного более утонченная и умная, чем все знакомое Шерк раньше.

Увиденное открыло ей глаза, прочистило рассудок. Внешний мир действительно велик. Во многих основных чертах империя Летера, дитя Первой Империи, оказывалась в арьергарде. Ремесла, способы мышления… Поистине это было открытие, порождающее смирение.

Прощание с Железным Клином и его взводом стало далеко не таким эмоциональным и разрывающим сердца, чем можно было ожидать: честно говоря, ей становилось в их компании все неуютнее. Железный Клин не из тех, кто может долго выдерживать подчиненное положение. О, вероятно, с собратьями – Чтящими Багряной Гвардии или с легендарным вождем принцем Каззом он вел себя совершенно иначе. Но она не Чтящая и даже не солдат одной из их компаний. Дела шли хорошо, пока их цели совпадали; Шерк старалась избегать всяких расхождений, а значит, и конфликта.

Она доставила наемников на каменный пляж на востоке страны, называемой Джакуруку. Небо обрушивалось потоками дождя; высадка не прошла незамеченной – увы, когда она бросила последний взгляд на Клина и его солдат, они разворачивались, встречая дюжину спускавшихся с берега здоровяков в тяжелых доспехах и шлемах с опущенными забралами. Выглядели они жутковато; Шерк Элалле от всей души надеялась, что рыцари всего лишь запугивают пришельцев. Ливень вскоре скрыл подробности происходившего – команда налегла на весла, двигая шлюпку назад, к «Благодарности».

Скорген клялся, что расслышал здоровым ухом лязг мечей – слабый отзвук; сама Шерк ничего не услышала.

Все равно они поспешили уйти от тех берегов, как и подобает пиратам, подозревающим возможность организованного отпора; Шерк успокоила зудящую совесть, напомнив себе, что Клин говорил о Джакуруку с некоей фамильярностью – по крайней, мере небрежно произносил это название. Корлос выпучивал глаза, вознося молитвы десятку неизвестных ей божеств… Это казалось скорее мелодрамой. Дюжины рыцарей недостаточно, чтобы остановить Железного Клина и его Гвардию, ведь они были решительно настроены совершить то, что хотели совершить (кажется, на тот момент – пересечь Джакуруку от берега до берега, а потом найти другое проходящее судно).

Поистине мир велик.

Весла одновременно поднялись над водой и втянулись в борта; «Вечная Благодарность» встала бок о бок с эдурской развалиной. Шерк Элалле подошла к борту и осмотрела видимую часть сбитой из черного дерева палубы.

– Осадка низкая, – прошептал Скорген.

Ни одного тела среди беспорядка внизу. Но беспорядок полнейший. – Это не плановая эвакуация, – сказала Шерк. Полетели крючья, звякнув о борт ладьи; канаты натянулись. – Шестеро за нами, оружие наизготовку! – приказала она, извлекая из ножен рапиру, и шагнула на фальшборт.

Затем прыгнула на палубу, оказавшись в середине судна, в двух шагах от разбитой мачты.

Миг спустя за ней последовал Скорген, застонав и выругавшись – он приземлился на больную ногу.

– Это был налет, – сказал он, осматриваясь. Затем прохромал к фальшборту и вытащил из дерева расщепленную стрелу. Скривился, изучая ее: – Чертовски короткая и толстая – поглядите на острие, может пробить окованный бронзой щит! А оперение – из кожи, как плавник.

Тогда где тела? Нахмурившись, Шерк Элалле прошла к люку. Помедлила, поняла, что крышка сдвигается вбок, пинком ее открыла и пригнулась, вглядываясь в полутьму.

Блеск воды, плавающие вещи. – Скорген, тут есть добыча. Иди и достань вон те амфоры.

Второй помощник, Нытик, крикнул с борта ее корабля: – Капитан! Корпус погрузился в воду еще больше, пока мы рядом!

Она и сама расслышала доносящиеся из трюма глухие вздохи.

Скорген протянул здоровую руку, обхватив ушко одной из амфор. Зашипев от тяжести, вытянул сосуд наружу, опустил и прокатил к ногам капитана.

Амфора сама по себе была ценным образчиком иноземного мастерства. Сделана в форме перевернутого улья, кремовая глазурь по бокам, дно украшено черным геометрическим рисунком по ослепительно – белому фону. Однако интерес вызывали прежде всего рисунки на горлышке и боках сосуда. Внизу виднелся человек, прибитый к Х-образному кресту. Над его головой – круговорот ворон. Сотни птиц, каждая изображена очень тщательно – вороны, летящие от распятого – или к нему? – и кружащие по всей окружности горлышка. Они слетаются, чтобы попировать на теле несчастного? Или улетают, словно его последние думы?

Скорген вытащил нож, выковырял толстый слой воска. Вскоре он сумел ослабить пробку, вынул ее и отпрыгнул: из горла полилась густая кровь, запятнав палубу.

Она казалась свежей, но пахла жгучим и очень сладким ароматом цветов.

– Пыльца кагензы, – произнес Кабан. – Предохраняет кровь от сворачивания – Эдур используют ее, когда расписывают лесные храмы. Знаете, те, на деревьях. Кровь освящает. Разумеется, это не настоящие храмы: ни стен, ни крыши, просто роща…

– Не люблю болтливых помощников, – оборвала его Шерк и выпрямилась. – Собери всех. Одни эти амфоры сделают нас богатыми на месяц – два. – Он прошла к надстройке.

Пустой коридор, дверь в каюту выломана, висит на кожаной петле. Она заглянула в боковые каюты, обнаружив сложенные койки – но ни одного обитателя; закутки были тщательно обысканы.

В каюте капитана – тоже следы обыска и грабежа. На полу лежит труп Эдур – ноги и руки пришпилены к доскам, тело методически изрезано ножом. В каюте смердит мочой и калом; лицо убитого стало маской агонии, глаза выпучились, как будто он при смерти испытал момент откровения, распада веры.

Скорген встал позади; увидев тело, он тихо ругнулся. – Пытали, – сказал он. – Пытали капитана. Он из меруде, скорее всего старейшина. Спаси Странник, капитан, нам позор будет, если нас застукают на палубе. Скорее бы уж эта посудина затонула. Пытки. Я не…

– Все просто, – отозвалась она. – Им нужна была информация.

– О чем?

Шерк Элалле огляделась. – Они забрали журнал и карты. Это могли сделать пираты, если они чужаки в Летере; но зачем было пытать несчастногоублюдка? Они ведь уже ограбили корабль. Нет, кто бы они ни были, им нужны были сведения. Не такие, какие можно получить из карт. А добыча им ни к черту не нужна.

– Мерзкие уроды. Кто бы они ни были.

Шерк вспомнила об амфоре и ее мрачном содержимом. Отвернулась. – Может, у них были причины. Продырявь корпус, Скорген. Мы подождем рядом. Черное дерево тонет неохотно; может быть, придется поджечь.

– Погребальный костер привлечет всех, капитан.

– Я сознаю риск. Начинайте.

Вернувшись на палубу, Шерк Элалле взошла на нос и начала озирать горизонты. Кабан и команда начали разрушительную работу.

«Чужаки посреди нашего моря.

Они не друзья Тисте Эдур. И все же, думаю, лучше с ними не встречаться». Она повернулась лицом к средней палубе. – Скорген! Закончите – и скорее на весла. Назад к берегу.

Покрытый шрамами лоб наморщился. – В Летерас?

– Почему бы нет? Продадим кое-что, пополним команду.

Потрепанный жизнью мужчина улыбнулся.

«Назад в Летерас, да. И побыстрее».

Глава 4

На той несчастливой заре случился бунт, когда сквозь досаждавшие нам десять дней тяжелые туманы мы поглядели на восток и узрели восстающих над обложенным тучами горизонтом неисчислимых драконов. Они были невообразимо огромны, их головы заслоняли солнце, их сложенные крылья бросали на землю тень, способную поглотить всю Дрену. Это было слишком страшно даже для наиболее опытных солдат нашего отряда, ибо темные глаза драконов уставились на нас, и нездешние взоры высосали кровь из сердец, лишили мечи и копья железной основы.

Войти под сень их крыльев не решился бы и поборник Первой Империи. Мы не смогли противостоять такому вызову; хотя я возвысил голос, выражая ярость и недовольство, это сочли всего лишь бравадой, полагающейся любому начальнику экспедиции. И действительно, я не мог требовать от подчиненных смелости, мне самому недостающей. Бравада – вещь опасная: редко кому удается победить там, где шансов на победу не видно. Поэтому я не был особенно настойчив, и никто не осудил меня за это. Все были рады собраться, нагрузить мулов и повернуть на запад.

Четыре дня в Пустошах,

Фрюлис Адданикт

Изгнание убивало большинство ставших его жертвами, ибо мир за пределами жесток и купить жизнь возможно лишь за монету сотрудничества. Племена не знают более сурового наказания – будь то Овл’дан, Д’расильани или Керюн. Сама структура племени предполагает непримиримость, и выброшенный из него гибнет, оторванный от всего, что давало жизни смысл. Жертвы ломаются изнутри, забывают все умения, помогавшие им; они сохнут и умирают.

А летерийцы в своих громадных городах, среди суеты неисчислимых лиц, почти нечувствительны к изгнанию. Их больше волнует Задолженность. Да, тамошние люди не совсем равнодушны к понятию духовной кары – они живут семьями, это всеобщая характеристика рода людского – однако причиняемые отчуждением муки вполне для них переносимы. Другая деревня, другой город – можно начинать сначала борьбу за выживание… на самом деле новое начало дает новые права. Это путь к сложению с себя ответственности.

Красная Маска жил жизнью овлов, не меняющейся на протяжении поколений, и верил, что природа летерийцев – наиболее ненавистных ему врагов – осквернила и его дух. Изгнание оказалось не смертельным. Изгнание стало даром, ибо в нем он отыскал свободу. Такое же искушение завлекало многих молодых воинов в Летерийскую империю, где анонимность и создает трудности, и раскрепощает.

Вытесненный, он странствовал далеко, без мысли о возвращении. Он уже не таков, каким был раньше, не сын отца своего; но кем он стал – для него самого остается загадкой.

Небо над головой не пятнали тучи; весна выказывала всю силу своей жары. Прыг-скоки выбегали из одного куста, чтобы тут же скрыться в другом. Он скакал на летерийском коне к северо-востоку, взяв след стада. Это малое стадо, насколько он мог оценить; вдоль протоптанной тропы попадались родильные места (на старой крови кишели мухи). В таких местах самки родаров останавливаются, пока теленок не окрепнет. Клан при малом стаде тоже должен быть небольшим.

Стражи Красной Маски, К’чайн Че’малле, не показывались. Ничего необычного. У громадных рептилий ужасающий аппетит. В это время года дикие бхедрины, перезимовавшие в рощах, выходят на поиски коров. Быки размером более чем в двух летерийских волов гневливы и дерзки, они нападают на любого, кто подойдет слишком близко, кроме самок своей породы.

Сег’Черок, Охотник К’эл, с восторгом встречал такие атаки – Красная Маска видел его удовольствие, проявляемое в медленном извивании хвоста. Он вставал на пути бхедрина, высоко подняв лапы – лезвия. Как ни быстр бывает бык, К’чайн Че’малле быстрее. Каждый раз, забив зверя, Сег’Черок отдавал тело Ганф Мач и ждал, пока она покормится.

Красная Маска ехал весь день, не ускоряя коня, чтобы не утомить; когда солнце садилось за окоем, воспламеняя далекие грозовые тучи, он заметил вдали стоянку овлов, расположившуюся на похожем на бычье ярмо островке между старыми руслами двух высохших рек. Стада сгрудились по сторонам долины, между ними вспучились купола покрытых сшитыми шкурами вигвамов. Воздух потемнел от дыма походных костров.

Ни постов, ни разведки. Лагерь слишком большой для такого стада.

Красная Маска осадил коня на гребне долины. Он смотрел на племя внизу. Там и тут голоса выкрикивали ритуальную печаль. Несколько ребятишек бегало среди хижин.

Он неподвижно сидел в высоком летерийском седле. Наконец кто-то его заметил. Крики удивления, беготня среди наползших теней. Несколько воинов двинулось в его сторону. Стоянка за их спинами начала панически сворачиваться, полетели искры от затоптанных костров, захлопали кожаные стенки хижин.

Сторожевые и тягловые собаки спешили присоединиться к воинам.

Как он вскоре разобрал, все они были молодыми – едва год или два с ночи смерти. Ни одного ветерана. Где же старейшины? Где кудесники?

В пятнадцати шагах вниз по склону шестеро воинов начали совещаться, перешептываясь; один повернулся лицом в стоянке и пронзительно завопил. Вся деятельность замерла.

Воины смотрели на Красную Маску. Ни один не осмеливался подойти ближе.

Собаки меньше испугались появления одинокого всадника. Они зарычали, вздыбили шерсть, окружая его полукругом. Один из зверей уловил необычный запах и отпрянул, поджав хвост, издавая тонкий визг.

Наконец один из молодых воинов сделал шаг. – Ты не можешь быть им, – заявил он.

Красная Маска вздохнул. – Где ваш Вождь Войны?

Юноша глубоко вздохнул и выпрямил спину. – Я вождь клана. Месарч, сын Нейруда.

– Когда была твоя ночь смерти?

– Это старые пути, – презрительно оскалил зубы Месарч. – Мы отказались от этих глупостей.

Кто-то сказал из-за его спины: – Старые пути подвели нас! Мы их отбросили!

Месарч потребовал: – Сними маску! Она не для тебя. Ты решил обмануть нас. Ты едешь на летерийском коне. Ты один из шпионов фактора.

Красная Маска помедлил с ответом. Взгляд его переместился с вождя на его последователей, потом опять на стоянку внизу. Толпа собралась поблизости и выжидала. Он помолчал еще в течение двадцати ударов сердца и произнес: – Вы не выставили постов охраны. Войско Летера может перейти гребень и обрушиться на центр лагеря, а вы будете не готовы. Ваши женщины громко кричат от страха, а такой тихой ночью звук можно расслышать за лиги. Твои люди голодают, вождь, но разжигают слишком много костров – над вами скопится облако дыма, достаточно плотное, чтобы отразить идущий снизу свет. Вы забиваете новорожденных родаров и миридов вместо того, чтобы брать старых самцов и неплодных самок. У вас, очевидно, нет кудесников: если бы они жили среди вас, то закопали бы вас в землю, заставив пройти ночь смерти, чтобы вы могли явиться заново рожденными и – да будет так! – одаренными новой мудростью. Ибо старой вам явно не хватает…

Месарч промолчал. Он разглядывал оружие Маски. – Ты – это он, – шепнул наконец воин. – Ты вернулся в Овл’дан.

– Какое это племя?

– Красная Маска, – сказал, взмахнув руками, вождь, – это племя… твое…

Получив в ответ от всадника лишь молчание, Месарч продолжил: – Мы… мы все, что остались. Красная Маска, нет никаких кудесников. Как и ведьм. – Он махнул рукой в сторону сгрудившихся стад: – Те животные, что ты видишь, они последние. – Он замешкался, выпрямил спину. – Красная Маска, ты вернулся… в никуда. Ты молчишь, Великий Воитель; это означает, что ты понял истину. Ты опоздал.

Красная Маска встрепенулся, но рта не раскрыл. Медленно спешился. Псы все еще бродили вокруг робко поджав хвосты. Но тут они то ли уловили необычный запах, то ли услышали что-то за пределами света от костров – и рванулись вниз по склону, прячась на стоянке. Казалось, паника распространилась и на окружающих воинов, но никто не побежал, хотя лица исказились страхом и смущением.

Месарч облизнул губы. – Красная Маска, летерийцы уничтожают нас. Внешние лагеря были захвачены врасплох, вырезаны, стада угнаны. Племени Эндинар больше нет. Остатки Севонда и Нирифы стянулись к Гейнтоку. Лишь племя Гейнток осталось в силе, ибо они обитают далеко к востоку. Они трусы, они заключили договор с иноземцами…

– Иноземцами? – Глаза за щелями красной маски сузились. – Наемники…

Месарч кивнул: – Была великая битва, четыре смены назад, и иноземцы были уничтожены. – Он сделал охранительный жест. – Серое колдовство.

– Разве победоносные летерийцы не пошли на стоянки Гейнтока?

– О нет, Красная Маска, их оставалось слишком мало. Иноземцы дрались храбро.

– Месарч, я не понимаю. Разве племя Гейнток не билось рядом с наемниками?

Юноша сплюнул. -Вождь Войны вывел со стоянки пятнадцать тысяч воинов. Когда подошли летерийцы, он сбежал, и все воины за ним. Они бросили иноземцев, оставили на гибель!

– Наведи порядок в лагере, – сказал Красная Маска. Он указал на окружавших Месарча воинов. – Первая линия стражи на этом гребне, отсюда и на запад. Теперь я Вождь Войны племени Ренфайяр. Месарч, где скрывается Гейнток?

– Семь дней к востоку. Они удерживают последнее большое стадо Овл’дана.

– Месарч, ты бросишь вызов моей претензии на роль вождя?

Юноша качал головой. – Ты Красная Маска. Старейшины Ренфайяра, что были твоими врагами, давно мертвы. Их сыновья тоже.

– Сколько воинов остается в Ренфайяре?

Месарч наморщил лоб, потом взмахнул рукой: – Ты видел всех, Вождь Войны.

Ответом послужил кивок.

Красная Маска заметил одинокого тяглового пса, сидящего на границе стоянки. Казалось, он тоже следит за ним. Вождь поднял правую руку – здоровенный кобель пришел в движение, в один миг подскочил к нему и упал на живот, пристроившись у ног. Вождь наклонился и коснулся песьего носа. Такое прикосновение может стоить пальцев; но пес даже не пошевелился.

Месарч смотрел на них широко открытыми глазами. – Единственный уцелевший из лагеря разведчиков, – сказал он. – Нам он не позволяет подходить.

– Иноземцы, – спокойно спросил Красная Маска, – тоже имели боевых собак?

– Нет. Но они присягнули Волкам Войны. Действительно, Вождь Войны, эти подлые, злобные звери всюду следовали за ними – всегда на расстоянии, но в большом числе. Старейшины Гейнтока использовали магию и отогнали волков. – Месарч неуверенно добавил: – Красная Маска, вождь Гейнтока…

Улыбка не была заметна под маской. – Да. Первенец Капалаха, Хадральт.

– Откуда ты знаешь?

– Завтра, Месарч, мы погоним стадо на восток, к Гейнтоку. Я желаю узнать больше о невезучих иноземцах, что сражались ради нас. Они умерли во имя народа Овл’дана.

– Мы приползем к Гейнтоку на коленях, как сделали племена Севонд и Нирифа?

– Вы голодаете. Ваши стада очень ослаблены. Я веду шестерых юношей, никто из которых не прошел через ночь смерти. Не поскакать ли нам семерым на войну с Летером?

Было очевидно, что Месарч юн, но не глуп. – Ты бросишь вызов Хадральту? Красная Маска, мы, твои воины – мы все погибнем. Нас не хватит для битвы с сотнями, что пожелают бросить нам вызов; а когда мы умрем, тебе придется встречаться со всеми ними, а уже потом с самим Хадральтом.

– Вы не умрете, – отвечал Красная Маска. – И никто не бросит вам вызов.

– Тогда ты решил прорубиться через тысячи воинов к Хадральту?

– Зачем бы, Месарч? Мне нужны воины. Убивать их – явное излишество. Нет, – он помолчал, – я не лишен защитников, Месарч. Сомневаюсь, что хотя бы один воин Гейнтока рискнет вызвать их. Придется Хадральту встретиться со мной наедине, в круге. К тому же, – добавил он, – у нас нет времени на глупости.

– Военный Вождь, Гейнток придерживается старых путей. Нужны обряды… дни и дни, пока дойдет до круга вызова…

– Месарч, мы должны воевать с Летером. Каждый воин Овл’дана…

– Вождь Войны! Они не пойдут за тобой! Сам Хадральт может собрать едва треть, за плату, уполовинив родаров и миридов в своих стадах! – Месарч показал на невеликие стада по сторонам лагеря. – У нас… у нас ничего нет! Ты не купишь и сотню копий!

– Кто держит самое большое стадо?

– Само племя Гейнток…

– Нет. Я спросил про самое большое стадо.

Юноша скривился еще сильнее. – Летерийцы.

– Я пошлю троих воинов сопровождать последних из Ренфайяра к Гейнтоку. Отбери двоих, что будут сопровождать нас с тобой. – Тягловый пес поднялся и перешел на другое место. Красная Маска взял поводья своего коня и повел его к стоянке. Пес шагал рядом с его левой ногой. – Мы поедем на запад, Месарч, и найдем стадо.

– Мы поедем к летерийцам? Вождь Войны, не ты ли миг назад насмехался над семью воинами, желающими воевать с ними? А теперь…

– Война придет позже. Ты сам сказал, нужны стада. Чтобы купить услуги воинов. – Он помолчал, остановился, оглянулся на бредущего следом юнца. – Где летерийцы берут животных?

– В Овл’дане. У нас!

– Да. Они крадут их. Мы должны вернуть украденное.

– Впятером, Вождь Войны?

– Еще один пес. И мои защитники.

– Что за защитники?

Красная Маска продолжил движение. – Тебе не хватает почтительности, Месарч. Думаю, сегодня ты переживешь ночь смерти.

– Старые пути бесполезны! Не буду!

Кулак Красной Маски мелькнул размытым пятном – вряд ли Месарч вообще заметил его в полумраке – и крепко приложился к челюсти юноши. Тот упал на спину. Красная Маска склонился, схватил кожу куртки и поволок бесчувственного Месарча в лагерь.

Когда юнец очнется – обнаружит себя в гробу под слоем земли и камней толщиной в сажень. Увы, придется обойтись без всех точно продуманных ритуалов, подготавливающих к погребению. Но ведь Месарч распустился, выказал полнейшее отсутствие уважения – и дар милосердия, которым по сути являются все приготовительные ритуалы, ему не выпадет.

Да, суровый урок. Но чтобы стать взрослым, нужно выучить и такие уроки.

Он подозревал, что ради приведения к покорности придется врезать и остальным. Впереди долгая ночь.

«Для всех нас».

Он подозревал, что старухам племени неразбериха придется по вкусу. Уж всяко лучше заупокойного воя.

***

Последний ярус похороненного города казался самым интересным, по крайней мере на вкус Удинааса. Ему надоели перебранки, ставшие для группы беглецов настоящей чумой; ему надоели трения, в особенности вражда с Фиром Сенгаром. Бывший раб понимал, что Тисте Эдур желает его убить; что же до деталей бегства от Рулада – доказывающих, что Удинаас был лишен свободы выбора и стал жертвой, как и сам брат Фира – все детали Фира не волновали. Смягчающие обстоятельства не уменьшали его озлобления, его жестких критериев добра и зла (которые, впрочем, не касались его собственных дел). Разве сам Фир не бежал от Рулада, причем вполне добровольно?

Удинаас, вернувшись в сознание, должен был поспешить назад к Императору.

Зачем? Подвергнуться страшной казни от руки Рулада? «Да, мы стали почти друзьями, я и он – насколько такое вообще возможно между рабом и господином, ибо господин вечно считает себя благороднее и достойнее раба – но я не выбирал места рядом с безумцем и роли того, кто станет удерживать его на краю узкого моста душевного здравия. Рулад при каждом шаге желал прыгнуть с того моста. Нет, он сам совершил то, что совершил. Явив Руладу одну щепотку милосердия, я сделал для него больше, чем вся родня – мать, отец, братья. Нет, больше, чем все Тисте Эдур. Разве удивительно, Фир Сенгар, что ты не знаешь счастья? Все вы кривые ветки с одного больного ствола».

Разумеется, спорить не имело смысла. Одна Серен Педак могла бы понять, даже согласиться со словами Удинааса, но она не желает стать частью их группы. Она держится за роль аквитора, следопыта, знатока содержащихся в ее голове, ревниво охраняемых карт. Ей нравится иметь выбор; хуже того, ей нравится быть безответственной.

Аквитор – странная женщина. Всегда отстраненная. Не имеет друзей… но носит эдурский меч. Меч Тралла Сенгара. Чашка говорит, он передал его в ее руки. Понимает ли она смысл такого поступка? Должна. Тралл Сенгар потом вернулся к Руладу. Наверное, единственный из братьев, которому было дело до младшего. Где он сейчас. Убит, наверное.

Свежий, прохладный воздух ночи тек по широкому проходу, бормотал в дверных проемах, расположенных по обеим сторонам через каждые десять шагов. Они приближались к поверхности где-то в верхней части перевала – но на какой стороне окажется форт с гарнизоном? Если перед ними – мечи Сильхаса Руина будут петь долго и громко. Мертвые валялись грудами по следу белокожего, красноглазого кошмара, и погибали они напрасно. Едва бросив взгляд на добычу, загонщики прощались с жизнью, но приходили все новые. Какой в этом смысл?

Смешно. Как эти мозаичные полы, эти мерцающие армии. Изображения сцепившихся в битве воинов – ящеров, длинные хвосты против коротких. Насколько он видел, длиннохвостые по преимуществу изображались умирающими. Нелепая битва под их ногами выплескивалась и в комнаты – каждая, кажется, посвящена героической гибели очередного чемпиона – Мерзостных Кэл, Навр’хуков, Адатов и Матрон, как объяснял Сильхас. Он, обернувшись в колдовской свет, изучал каждую из боковых комнат, но весьма поверхностно и равнодушно. Удинаас достаточно понимал в этих разноцветных картинках, чтобы увидеть войну на взаимное уничтожение: за каждой сценой побед Короткохвостых следовало изображение магических ударов Матрон. Победители не побеждают, ибо побежденные отказываются считать себя побежденными. Безумная бойня.

Серен Педак шла во главе, на двадцать шагов впереди; Удинаас увидел, как она внезапно замерла и присела на корточки, опершись о пол одной рукой. Воздух нес ароматы суглинков, свежих опилок. Устье тоннеля оказалось узким, наполовину заваленным кусками базальта – прежде бывшими аркой – и за ним начиналась тьма.

Серен махнула им рукой. – Я разведаю путь, – шепнула она, когда они собрались у самого выхода из пещер. – Кто-нибудь тоже заметил, что в последнем коридоре не было грибов? И пол чистый.

– Есть звуки за пределами слышимости ваших ушей, – ответил Сильхас Руин. – Поток воздуха проведен через трубы и каналы в стенах, производя звук, раздражающий насекомых, грызунов и так далее. Короткохвостые были умельцами в таких делах.

– Так это не магия? – спросила Серен Педак. – Тут никаких проклятий и чар?

– Да.

Удинаас потер лицо. Борода стала грязной, под волосами ползали какие-то твари. – Просто убедись, аквитор, что мы на нужной стороне от форта.

– Я хотела убедиться, Должник, что не разорву цепь старых чар, если переступлю порог. Порушенные камни намекали, что такое уже случалось. Или ты хотел выбежать первым?

– Зачем бы мне? Беги, находи ответы, Серен Педак; чего ты медлишь?

– Может быть, – вмешался Фир, – она ждет, пока ты замолчишь. Кажется, все мы скоро будем ждать этого. Вечно.

– Мучить тебя, Фир – единственное мое удовольствие.

– Поистине грустное заявление, – промурлыкала Серен Педак и двинулась к выходу, перескочив груду камней и пропав в ночи.

Удинаас сбросил свой тюк на грязный пол. Зашуршали сухие листья. Он присел спиной к скошенной плите, расправил ноги.

Фир на четвереньках подобрался к самому порогу.

Чашка, напевая себе под нос, побрела в ближайшую боковую комнату.

Сильхас Руин стоял, разглядывал Удинааса. – Мне любопытно, – промолвил он вскоре, – что придает жизни смысл? Скажи, летериец.

– Вот странно. Я как раз думал о том же, Тисте Анди.

– Неужели?

– Зачем бы мне лгать?

– Почему бы нет?

– Ладно, – признал Удинаас, – тут ты прав.

– Итак, ты не ответишь.

– Ты первым.

– Я не прячу свои цели.

– Месть? Ну, это хорошая мотивация – по крайней мере на время, пока ты действительно заинтересован в мести. Но давай начистоту, Сильхас Руин: если это единственная причина существовать, то причина жалкая и убогая.

– Ты же сам объявил, что живешь, чтобы мучить Фира Сенгара.

– О, он сам на себя это навлек. – Удинаас пожал плечами. – Суть вопроса в том, что мы редко осознаем смысл дела, пока не закончили это дело. А задним числом находим тысячи причин, обоснований, обезоруживающих оправданий. Смысл? Сильхас Руин, спроси о чем поинтереснее.

– Очень хорошо. Я обдумываю, как бросить вызов нашим преследователям. Хватит тихого бегства. Честно говоря, оно противно моей натуре.

Фир отвернулся от выхода, чтобы разглядеть Тисте Анди. – Ты растормошишь осиное гнездо, Сильхас Руин. Хуже того, если за силой Рулада действительно таится падший бог, ты можешь навлечь на себя участь много худшую, чем тысячелетия подземного плена.

– Фир на глазах становится Старейшиной, – съязвил Удинаас. – Он прыгает в тень. Если хочешь стереть Рулада, Ханнана Мосага и весь К’риснан – благословляю тебя. Схвати Странника за горло, порви империю в куски. Преврати все вокруг в пепел и пыль. Срой проклятый континент, о Тисте Анди – а мы отсидимся в пещере. Когда закончишь, приходи нас подобрать.

Фир оскалился на Удинааса: – К чему бы ему щадить нас?

– Не знаю, – отозвался беглый раб, поднимая бровь. – Жалость?

Чашка заговорила, не выходя из – под арки входа в комнату: – Почему вы не любите друг друга? Я вот люблю всех. Даже Тлена.

– Все хорошо, – сказал Удинаас. – Нас мучит то, чем мы являемся.

Все долго молчали.

***

Серен Педак достигла опушки леса, низко пригибаясь, чтобы не показываться из-за чахлых стволов. На такой высоте воздух разрежен и холоден. Звезды ярко сверкают над головой, облаченный облаком пыли полумесяц низко завис над северным горизонтом. Вокруг нее слышится шепот, проносящийся по грудам сухих листьев, мертвым мхам – под пологом леса ночами царит некая порода чешуйчатых мышей. Она никогда таких не видела. Они кажутся необычайно бесстрашными – уже не одна пробегала по самым ее сапогам. Вероятно, не хищные. Тем более странное поведение.

Перед ней простерлась вырубка, шириной шагов в шестьдесят; за ней проходила дорога. Дальше до самого форта – ровная полоса из битых камней с краями острыми, даже на вид опасными для пешехода. Форт раскорячился посреди завалов; он был обнесен каменными стенами, толстыми внизу и сужающимися кверху; общая высота составляла более двух ростов человека. Имелись прочные угловые бастионы, квадратные, под плоскими крышами. На крышах расположились вращающиеся баллисты. Серен смогла различить людей, сидящих около ближайшей; головы и плечи других солдат виднелись из-за парапетов стен.

Она изучала крепость. Вдруг слева донеслось тихое лязганье оружия и лат. Серен отпрянула, когда на грязной дороге появился патруль; замерев, задерживая дыхание, выждала, пока солдаты прорысят мимо.

Еще двадцать ударов сердца… Она развернулась и пошла обратно, в разреженный лес. Почти заблудилась – вход в пещеру был простой черной щелью среди папоротников, под косыми выступами многослойного гранита. Наконец она пробралась внутрь – и наткнулась на Фира Сенгара.

– Прости, – шепнул тот. – Мы начали тревожиться. По крайней мере я, – добавил он.

Серен жестом велела идти назад в пещеру.

– Хорошие новости, – сказала она внутри. – Мы за спиной гарнизона – проход через перевал почти не охраняется…

– На дороге чары к’риснанов, – оборвал ее Сильхас Руин. – Расскажи про гарнизон, аквитор.

Серен закрыла глаза. «Чары? Возьми нас Странник, во что играет Ханнан Мосаг?» – Я почуяла у форта запах лошадей. Едва мы разорвем чары, они пустятся по следу. Всадников нам не обогнать.

– Гарнизон.

Серен пожала плечами: – Форт выглядит неприступным. По моим прикидкам, там от ста до двухсот солдат. С ними могут быть маги и не менее двадцати Тисте Эдур.

– Сильхас Руин устал быть жертвой, – сказал прислонившийся к каменной плите Удинаас.

При этих словах серен Педак обуял ужас. – Сильхас, мы не можем обойти чары?

– Нет.

Она оглянулась на Фира Сенгара, заметив на лице воина подозрение и тревогу. Он отвел глаза. «Что за разговор я упустила?» – Ты не новичок в колдовстве, Сильхас Руин. Можешь погрузить всех в форте в сон или еще что? Затуманить мозги, смутить их?

Он бросил на нее озадаченный взгляд. – Я не знаю колдовства, способного на такое.

– Мокра, – ответила она. – Садок Мокра.

– В мои дни такого не существовало. Магия К’риснана хотя и прогнила от хаоса, но мне более – менее понятна. А о твоей Мокре я не слышал.

– Корло, маг при Железном Клине – из наемников Багряной Гвардии – он умел проникать в разум, заполняя его ложными страхами. – Она дернула плечом. – Он рассказывал, что Оплоты и садки Старших почти везде были «заменены».

– Я сам удивлялся сравнительной слабости Куральд Галайна в здешних землях. Аквитор, я не смогу сделать того, что ты предлагаешь. Однако намерен иным способом успокоить всех в том форте. И добыть нам коней.

– Сильхас, там сотни летерийцев, не одни солдаты. Форт нуждается во вспомогательном персонале. Повара, поварята, кузнецы, плотники, слуги…

– А Тисте Эдур владеют рабами, – добавил Фир.

– Они меня не интересуют, – бросил Тисте Анди, пробираясь мимо Серен к выходу из тоннеля.

Удинаас тихо засмеялся. – Красный Руин разоряет землю. Запомним сказание о правой мести, свернувшей на кривую дорожку. Итак, Фир Сенгар, твой эпический квест испорчен. О чем ты теперь будешь рассказывать правнукам?

Воин Эдур промолчал.

Серен Педак колебалась. Она слышала шаги Сильхаса – зашелестели палые листья, и вскоре все стихло. Она могла бы побежать следом. Еще раз попробовать переубедить его. Но не пошевелилась. После ухода Руина ближайший лес показался молчаливым, слышалось лишь деловитое шуршание спешащих куда-то чешуйчатых мышей – казалось, их целые тысячи, и все бегут туда же, куда ушел Тисте Анди. Пот на ее коже превратился в лед. «Поглядите на нас. Мерзнем как кролики.

Но что я могу? Ничего. Да и не мое это дело. Я всего лишь опытный проводник. Цели всех присутствующих для меня не важны. Пусть преследуют свои великие планы. Меня попросили провести, вот и всё».

Это война Сильхаса Руина. И Фира Сенгара. Она поглядела на Удинааса: тот смотрел на нее от своего камня, глаза блестели, как будто раб точно понимает ее мысли, их горькие пути, вечно приходящие к одному жалкому умозаключению. «Не мое дело, Должник. Странник тебя побери!»

***

Уродливый, искалеченный к’риснан Вентрала поднял тощую, подобную древесному корню руку и утер пот со лба. Вокруг мерцали свечи – безнадежное призывание Сестры Тень – но казалось, что кольцо тьмы наползает на маленькую комнату со всех углов, неумолимо, как прилив.

Он проснулся звоном ранее. Сердце тяжко бухало, дыхание стало судорожным. Лес к северу от крепости кишит ортенами, чешуйчатыми тварями, встречающимися лишь на этом перевале. Со дня приезда в форт он видел едва полдюжины – их приносили коты, которых держат летерийцы. Коты хорошо знали, что ортены ядовиты, и не ели их, а только с удовольствием с ними играли. До смерти. Ортены не любят лес и мягкую землю. Они живут среди скал. Но сейчас они заполонили лес, и к’риснан почти телесно ощущал их присутствие – шевеление, отдающее жаждой крови.

К лицу ли ему корчиться в комнатке в испуге перед тварями, которых можно раздавить пяткой? Нужно побороть неуместную панику… Слушайте! Он не слышал ничего от окруживших форт дозоров. Никаких тревожных криков.

Однако проклятые ортены покрыли землю леса живым ковром, собравшись в невообразимом количестве; жуткий чешуйчатый поток накатывал, паника Вентралы все усугублялась. Она уже угрожала вырваться из горла чередой воплей. Он мучительно пытался думать.

Наверное, это вид сезонной миграции. Однажды в десять лет. Или в сто лет. Бесформенный голод. Всего-то. Зверьки ударятся о стены, поснуют внизу и к утру разбегутся. Или обогнут форт, чтобы свалиться с множества здешних утесов и обрывов. Некоторые создания склонны к самоубийству… да, так и…

Жажда крови вдруг навалилась… Голова к’риснана откинулась назад, как будто получила толчок. По жилам пробежал холод. Он услышал свое собственное бормотание, но ухитрился пробудить внутреннюю магию. Тело задергалось, едва хаотическая сила расцвела в венах и костях, словно ядовитый цветок. Сестра Тень не совместима с потоком этой магии, совсем не совместима… но он уже не обращал на это внимания.

Затем со стен послышались крики; к’риснан Вентрала ощутил в лесу иное присутствие, фокус всей кровожадности, присутствие… того, кто шел к ним.

***

Атрипреда Хайенар проснулась от приглушенных воплей. Со стены, что обращена к северному тракту, били тревогу. Она подумала, надевая форму, что в этом мало смысла. Как и во всем чертовом нынешнем задании. Преследовать, сказали ей, но не вступать в контакт. А теперь еще приехал мерзкий к’риснан с двадцатью пятью воинами племени Меруде. Ну, если заварилась настоящая каша, пусть сами расхлебывают.

Всё их клятые беглецы. Они давно могли схватить их. Благослови Странник!

В следующий миг она упала – форт сотрясся от оглушительного разрыва.

К’риснан Вентрала завопил, пролетел по полу и скорчился у стенки – могучая холодная сила прокатилась над ним, потянула – так ворон пробует клювом тухлый труп. Его колдовство отпрянуло и свилось кольцом, трепещущим комом глубоко в груди – оно попробовало проникнуть в наступающую силу, установило некоторый контакт… и тут же Вентрала и кипящая в нем сила получили отпор.

Еще миг спустя стена форта взорвалась.

Атрипреда Хайенар вывалилась из главного здания и обнаружила, что двор стал сценой разрушения. Проломлена стена между верхними бастионами, сила удара выбила груды кирпичей и камней на плац. И камни пылали – черным, шипящим свечением; казалось, оно пожирает камень, растекается, охватывая развалины.

Посреди груд камня виднелись тела, от конюшен (там стена форта просела и кренилась внутрь) слышалось бешеное ржание коней. Как будто они сгорали заживо. Повсюду кишели ортены, прыгая на погибших солдат; стаи этих чешуйчатых тварей мигом снимали кожу и в неистовстве вгрызались в красное мясо.

Из облаком окутавшей пролом пыли явилась фигура с двумя мечами.

Белокожая, кровавоглазая.

«Возьми меня Странник – ему надоело бегать. Это Белый Ворон…»

Она увидела дюжину Тисте Эдур, вышедших из казармы. Тяжелые метательные копья пролетели над двором, сходясь над мрачным воином.

Он отбил все, одно за другим; при каждом касании древка мечи пели все громче, пока хор наводящих трепет голосов не заполнил весь двор.

Хайенар заметила десятка два своих солдат и захромала к ним. – Отступаем! – кричала она, махая руками как сумасшедшая. – Отступайте, проклятые идиоты!

Казалось, они только и ждали приказа: отряд сразу бросился бегом, всей массой направляясь к нижним воротам.

Рядом с Атрипредой появился Эдур. – Что ты делаешь? – спросил он. – К’риснан идет – он прихлопнет его как комара…

– Когда такое случится, – прорычала она, отшатываясь, – мы с радостью соберемся!

Эдур выхватил саблю: – Зови их в бой, Атрипреда – или я зарублю тебя сейчас же!

Женщина колебалась.

Справа от них один из Эдур вырвался вперед, сойдясь с Белым Вороном.

Завыли мечи – звук, исполненный такой радости, что кровь Хайенар превратилась в лед. Она качала головой, взирая – как и кричавший на нее воин – на Белого Ворона, в вихре отрубленных рук прорубавшего путь сквозь меруде. Одним взмахом он срезал головы с плеч, выпускал кишки; тела падали во все стороны.

– Твои летерийцы! Выводи их. Проклятие!

Она покосилась на вопящего воина. – Где же твой к’риснан? – выкрикнула она. – Куда подевался?

***

Вентрала прокопал путь в угол комнаты, что казался самым дальним от центра взрыва. Из перехваченной ужасом глотки вырывался поток бессвязного бормотания. Сила пропала. Покинула его – здесь, в треклятой комнате. Нечестно. Он делал все, что ему приказывали. Он отдал плоть и кровь, сердце и мозг костей Ханнану Мосагу.

Было обещание – обещание спасения, великих наград за верность – когда ненавистный младший сын Томада Сенгара будет сброшен с трона. Они должны выследить Фира, предателя, изменника – а когда сеть сомкнется вокруг него, торжествовать будет совсем не Рулад. Нет, Рулад, этот глупец, ничего не ведает обо всем этом. Игра принадлежит Ханнану Мосагу, Королю-Ведуну, у которого трон был украден. Именно Мосаг, получив Фира и раба Удинааса, начнет осуществлять мщение.

Императора нужно отсечь, превратив лица друзей в маски измены. Отсечь, да, пока он не окажется в полном одиночестве. Изолированным в собственном безумии.

Только тогда…

Вентрала застыл, свернувшись словно зародыш, когда раздался тихий смешок… внутри комнаты!

– Бедный к’риснан! – произнес голос. – Ты понятия не имеешь, как король ортенов накинется на тебя, победителя с полей брани! Его путь – дорога крови, о жалкий глупец, и… о! глянь! Его терпение, смирение – все пропало!

Дух припал к нему, бормоча безумное. – Изыди! – зашипел ведун, – или разделишь мою участь! Я не призывал тебя…

– Нет, не призывал. Эдурские узы разорваны. Тем, кто стоит снаружи. Да, ты сам понял, что я не твой. Не ваш. Белый Ворон… ха, летерийцы меня удивили! и все же это были мыши, к’риснан… так давно, словно жизнь прошла. В лесу к северу от села Ханнана Мосага. И призрак… да, никто не понял, никто не обратил внимания. Но это не моя вина!

– Прочь…

– Не могу. Или не хочу. Ты слышишь, что там? Снаружи? Все тихо. К сожалению, почти все летерийцы сбежали. Теснятся на ступенях как пьяные козлы. Капитан впереди всех, она же не дура. А твои меруде – ну, они все мертвы. О, слушай! Стук сапог в коридоре – он уже идет!

Ужас покинул Вентралу. Зачем бояться, на что надеяться? Наконец его освободят от тела, ставшего мучительно тесной клеткой. Как будто вспомнив о прежних достоинствах, тело пришло в движение, само собой село, вжавшись спиной в угол. Похоже было, что плоть приобрела собственную волю, оторвавшись от Вентралы – от разума и духа, все еще держащихся за жалкую идентичность. Ханнан Мосаг однажды упомянул, что сила Падшего питается всем, что есть дурного и порочного в душе, и это отражается на плоти и костях. Все, что нужно – уметь восторгаться этой силой, каким бы хлипким и искореженным не стал сосуд души.

С ясностью, приходящей на пороге неминуемой смерти, Вентрала понял, что все это ложь. Боль недостойна принятия. Хаос – это анафема телу смертного. Он разрушает плоть, потому что он не отсюда. И нет восторга в самоуничтожении.

Его череп заполнил хор голосов. Все громче. Мечи…

За дверью что – то зашуршало, створка распахнулась; ортены хлынули внутрь, словно серые буруны на волнах тьмы. Показался Белый Ворон. Стон двух клинков заполнил помещение…

Горящие красные глаза смотрели на Вентралу.

Тисте Анди вложил мечи в ножны, притушив их стонущую музыку. – Расскажи мне о том, кто противостоит мне.

Вентрала моргнул и потряс головой: – Думал, Увечный Бог заинтересован бросить тебе вызов, о Сильхас Руин? Нет, это… давление… оно происходит от Ханнана Мосага и только от него. Видишь ли, теперь я это понял. Вот почему моя сила пропала. Утекла. Увечный Бог не готов противостоять такому, как ты.

Белокожий пришелец долгое время стоял неподвижно. Затем произнес: – Если этот Ханнан Мосаг знает мое имя, он знает также, что я имею причину противостоять ему. Всем Тисте Эдур, унаследовавшими плоды измены Скабандари. Однако он провоцирует меня.

– Возможно, – ответил Вентрала, – Ханнан Мосаг решил, что восторг Скованного перед нашими разногласиями нуждается в обуздании.

Сильхас Руин склонил голову набок. – Как твое имя?

Вентрала сказал.

– Я позволю тебе жить, чтобы ты передал Ханнану Мосагу мои слова. Азат наделял меня видениями, его собственной памятью, так что я стал свидетелем многих событий и в сем мире, и в иных мирах. Скажи Мосагу так: бог, объятый болью, не то же самое, что бог, одержимый злом. Одержимость Короля – Ведуна проистекает от него одного. Увы, мне кажется, что он… заблудился. Поэтому сегодня ночью я буду милосерден. Но лишь сегодня. Так что если он возобновит преследование, познает всю величину моего неудовольствия.

– Я передам твои слова в точности, Сильхас Руин.

– Нужно было выбрать для поклонения бога получше, Вентрала. Истязуемые духи любят компанию, даже духи богов. – Он помедлил. – К тому же, похоже, именно вы придали форму Увечному Богу. Может быть, без сломленных и уродливых поклонников он давно исцелился бы…

Со стороны духа донесся хриплый смех.

Сильхас Руин уже проходил под аркой двери. – Я конфисковал несколько лошадей, – бросил он через плечо.

Дух скользнул следом.

Мятущиеся в бесконечном и, по – видимости, бесцельном движении ортены начали отступать из комнаты.

Вентрала остался один. Спуститься, найти Атрипреду – собрать эскорт для путешествия в Летерас. «Я буду говорить с Ханнаном Мосагом. Расскажу о смертях на перевале. Расскажу о Солтейкене из Тисте Анди, в спине которого зияют две неисцелимые раны от кинжала. Но он… сдерживает себя.

Сильхас Руин знает о Скованном Боге больше, чем любой из нас… кроме, разве что, Рулада. Но он не питает ненависти. Нет, он чувствует жалость.

Жалеет даже меня».

***

Сначала Серен Педак услышала, как лошади стучат копытами по заросшей тропе. Ночное небо над фортом стало необычно черным, опалесцирующим, как будто его закрыл дым – но света пожаров видно не было. Им слышны были разрывы, звук падения по меньшей мере одной каменной стены. Чашка завизжала, давясь смехом. Ужасающий, гротескный звук. Затем сюда докатились далекие крики… но вскоре вернулась тишина.

Сильхас Руин показался, ведя дюжину коней. Его сопровождало недовольное брюзжание вложенных в ножны мечей.

– И скольких моих сородичей ты убил в этот раз? – буркнул Фир Сенгар.

– Только тех, что были слишком глупы и встали против меня. Нас преследует не твой брат, – добавил он. – Это Король – Ведун. Можно не сомневаться: он ищет то же, что ищем мы. Фир Сенгар, нам ныне пришло время воткнуть ножи в землю. Может быть, желания Мосага совпадают с твоими – но, уверяю тебя, с моими планами их не совместить.

Серен Педак ощутила, как тяжесть угнездилась в животе. Долгое время этого удавалось избегать – они уходили от объяснения, потому что обстоятельства властно требовали иного. Фир Сенгар не выстоит в схватке, это было понятно всем. Хочет ли он заступить дорогу Сильхасу Руину? Стать еще одним зарубленным Эдур? – Нет никакой неотложной необходимости обсуждать это сейчас, – заявила она. – Давайте лучше сядем на лошадей и поскачем.

– Нет, – отозвался Фир, не отводивший глаз от Тисте Анди. – Сейчас. Сильхас Руин, в глубине сердца я верю, что Скабандари был предателем. Ты верил ему и вследствие этого претерпел невообразимые муки. Но чем мы можем искупить произошедшее? Мы не Солтейкены. Мы не Властители. Мы простые Тисте Эдур, мы падаем под твоим мечом словно молодые деревца. Скажи, как успокоить твою жажду мщения?

– Ты не сумеешь Не поможет моей нужде и истребление всего рода Эдур. Фир Сенгар, ты заговорил об искуплении. Ты хочешь этого?

Эдур заговорил лишь через шесть ударов сердца. – Скабандари привел нас в этот мир.

– Ваш умирал.

– Да.

– Ты можешь не знать, – продолжал Сильхас Руин, – но Скабандари частично ответственен за распад Тени. Но для меня гораздо большее значение имеет предательство, свершенное им до того. Предательство против моего сородича – моего брата Андариста. Его душе выпало такое горе, что он сошел с ума. – Анди медленно склонил голову. – Ты вообразил – я так наивен, что стану искать союза с Кровавым Глазом?

Удинаас хохотнул: – Ты достаточно наивен, чтобы повернуться к нему спиной.

Серен Педак закрыла глаза. «Прошу, Должник, держи рот закрытым. Хотя бы сейчас».

– Ты верно сказал, Удинаас, – не спеша ответил Сильхас Руин. – Я был утомлен, беззаботен. Я не верил, что он сделает все так… открыто. Но, если думать задним числом, измена должна была стать тотальной – и включить в себя истребление моих сторонников.

Фир Сенгар сказал: – Ты сам хотел предать Скабандари, а он начал действовать первым. Воистину это союз равных.

– Я полагал, что ты так это увидишь, – ответил Тисте Анди. – Пойми, Фир Сенгар: я не поддержу освобождение души Скабандари Кровавого Глаза. В мире и так хватает безответственных властителей.

– Без Отца Тень я не смогу вызволить Рулада из цепей Увечного Бога.

– Ты не сможешь даже вместе с ним.

– Я тебе не верю, Сильхас Руин. Скабандари был тебе ровней. И я не думаю, что Увечный Бог так уж рьяно охотится за тобой. Если действительно Ханнан Мосаг стоит за бесконечной погоней, он ищет меня и Удинааса. Не тебя. Если так, то Король – Ведун может ничего не знать о тебе, кроме того, что ты загадочный Белый Ворон.

– Полагаю, Фир Сенгар, всё не так.

Казалось, спокойный ответ потряс воина – Эдур.

Сильхас Руин продолжил: – Тело Скабандари Кровавого Глаза было уничтожено. Против меня он будет бессилен. Душа без вместилища – вещь уязвимая. Более того, может оказаться, что сила его уже… используется.

– Кем? – едва слышно шепнул Фир.

Тисте Анди пожал плечами. – Кажется, – сказал он почти равнодушно, – твой поиск бесцелен. Ты не сумеешь обрести желаемое. Я предложу тебе вот что, Фир Сенгар: в день, в который я выступлю против Увечного Бога, твой брат окажется свободным. Как и все Тисте Эдур. Когдапридет тот день – поговорим об искуплении.

Фир Сенгар уставился на Сильхаса Руина, потом бросил быстрый взгляд в сторону Серен Педак. Он глубоко вздохнул и сказал: – Твое предложение… устыдило меня. Но я не могу вообразить, чем Тисте Эдур сумеют возместить тебе такой дар освобождения.

– Об этом я позабочусь.

Серен Педак вздохнула и пошла к лошадям. – Почти утро. Нужно скакать хотя бы до полудня. Потом поспим. – Она замолчала и поглядела на Сильхаса Руина. – Ты уверен, что нас не станут преследовать?

– Уверен, аквитор.

– Нас действительно поджидали чары?

Тисте Анди не ответил.

Аквитор подогнала седло и стремена одного из коней под рост Чашки; Удинаас отыскал взглядом девочку – она присела на корточки на опушке, играя с ортеном. Животное не казалось испуганным, не пыталось вырваться из ее рук. Ночь уходила, темнота сменилась серебристым свечением тумана.

Сзади встал Тлен. Словно клочок ночи, не желающий уходить. – Эти чешуекрысы, Удинаас, пришли из мира К’чайн Че’малле. Были и большие размером, выращиваемые в пищу… но они оказались умными, даже слишком умными. Они убегали из клеток, пропадая в горах. Говорят, кое-где они еще остались…

Удинаас не скрыл насмешки: – Говорят? Ошиваешься в кабаках, Тлен?

– Ужасна цена близости! Должник, ты больше не уважаешь меня. Самая трагическая ошибка – ибо знания, которыми я…

– …навожу проклятие скуки, – закончил Удинаас, вскакивая на ноги. – Посмотри на нее, – кивнул он в сторону Чашки, – и скажи: ты веришь в невинность? Ладно, забудь. Твое мнение мне не интересно. Говоря в целом, я нет. То есть не верю. Но все же дитя… да, я заранее скорблю…

– Скорбишь о чем? – требовательно спросил Тлен.

– О невинности, дух. Ведь мы убьем ее.

Тлен молчал, что было для него нехарактерным.

Удинаас опустил взор на скрюченную тень и скривился. – Вся твоя хваленая мудрость…

***

Семнадцать легенд описывали войну против чешуйчатых демонов, которых овлы звали Кечра; из них шестнадцать – о битвах, жестоких схватках, после которых трупы воинов усеяли равнины и холмы Овл’дана. Это была не война – скорее долгое бегство. По крайней мере, в первые годы. Кечра пришли с запада, с земель, что впоследствии станут частью империи Летера. Тогда, бесчисленные столетия назад, это были лишь выжженные пустоши, населенные гнусом болота, просторы торфяников и ноздреватого льда. Потрепанная, оборванная банда Кечра тоже познала битвы; в некоторых вариантах легенд говорилось, что Кечра сами бежали от великой, опустошительной войны, доведшей их до отчаяния.

Перед лицом гибели овлы научились сражаться с этими тварями. Прилив был остановлен и повёрнут вспять.

Так говорили сказания, звенящие словесами торжества и похвальбы.

Красная Маска знал больше… хотя по временам хотел бы не знать. Война окончилась потому, что миграция Кечра достигла восточных окраин Овл’дана и сместилась в иную сторону. Вполне возможно, ожесточившиеся предки овлов жестоко измолотили Кечра; но скорее те остались почти равнодушными. Еще одно препятствие на пути – смерть столь многих сородичей была еще одним испытанием в череде трагических испытаний. С самого явления их в этот мир.

Кечра. К’чайн Че’малле, первенцы Драконов.

На вкус Красной Маски, в этом знании нет ничего приятного или вдохновляющего. Когда он был юным воином, мир казался еще одним узелком веревки народа овлов, узелком, им самим завязанным на древней, долгой истории рода; он не понимал тогда, что в мире много других веревок, много переплетшихся нитей; он прежде не осознавал, сколь обширна сеть сущего, как спуталась она с момента Ночи Жизни, когда все живущее начало существовать, родившись от измены и обмана, осужденное на вечность борьбы.

Красная Маска научился видеть борьбу – в испуганном взоре родара, в робости мирида, в неверующем взоре юного воина, который умирает на песке и камнях, в понимающем взгляде женщины, которая передает жизнь свою ребенку, выталкивая его между ног. Он видел, как старики – люди и звери – сворачиваются в клубок, чтобы умереть; он видел, как другие сражаются до последней капли сил. Но в сердце своем он не находил оправдания для вечной борьбы.

Даже боги и духи его народа сражались – дрались оружием вер, непримиримости, топили противников в сладких, но гибельных водах ненависти. Они не менее злы и бестолковы, чем смертные.

Летерийцы желали, и желание преобразовывалось в законное право обладания. Лишь глупец может верить, что такая мораль обойдется без кровопусканий. Намерение рождает действие.

Но те же доводы клыками и когтями выцарапывают законное право сопротивления. Такая битва не закончится, пока одна из сторон не погибнет полностью. Что более вероятно, на гибель обречены обе стороны. Прозрение всеобщего конца – вот что рождается от слишком многого знания.

И все же он будет сражаться.

Равнины, по которым крались он и его юные воины, некогда принадлежали Овл’дану.

Пока летерийцы не распространили понятие «законного права» на захват земель с выдворением их исконных обитателей. Пирамидки, курганы и тотемные камни уничтожены, валуны межей свалены в груды; исчезли даже круги, в которые ставили вигвамы. Трава росла очень пышно, там и тут встречались расчищенные квадраты, готовые для посева, а рядом лежали шесты для оград. Но Красная Маска знал: земли здесь тощие, они быстро истощатся. Кроме тех, что в долинах рек. За одно – два поколения летерийцы выветрят плодородный слой почвы. Он видел такое на далеком востоке, в Колансе – целая цивилизация балансирует на краю голода, пустыня наступает, словно чума.

Мутная луна высоко встала в забрызганном звездами небе, когда они подкрались к большому стаду родаров. Бегать за миридами было бессмысленно – эти животные неторопливы, лишь когда вы стоите на безопасном для них расстоянии. Когда воины подошли совсем близко, Маска смог оценить всю величину стада.

Двадцать тысяч родаров, может, даже больше.

Большой, освещенный кострами лагерь пастухов увенчивал вершину холма. Два постоянных строения из бревен, с дерновыми крышами; из них видна вся долина со стадами. По сведениям Маски, лагерь принадлежал десятнику фактора и являлся основой для создания настоящего села.

Он прилег к земле среди травы, на краю прошедшей через всю долину дренажной канавы. Трое воинов слева. Маска проследил за летерийцами на протяжении еще двадцати ударов сердца; потом взмахом руки велел Месарчу и остальным прыгать в канаву.

– Безумие, – зашептал воин по имени Зевен. – В лагере сотня летерийцев – а как насчет пастухов и собак? Если ветер переменится…

– Тихо, – сказал Маска. – - Собак и пастухов предоставь мне. Что до лагеря… ну, скоро они окажутся очень заняты. Идите к лошадям, садитесь в седла. Будьте готовы отогнать стадо в нужную сторону.

Едва видимое в тусклом лунном свете лицо Месарча было искажено, глаза дико блуждали – ему плохо пришлось в ночь смерти, но сейчас он более или менее приходил в порядок. А вот Зевен и Крейсос, подозревал Маска, протащили в гробы бледен – траву и жевали, пока не пришли в бесчувствие, избавившись от самой возможности паники и судорог. Может, это и к лучшему. Но у Месарха травки не нашлось. А для жителя открытых равнин заключение в гробу кажется хуже самой смерти, хуже всего, что он может вообразить.

Но в этом переходе во взрослый возраст сокрыт большой смысл: возрождение начинается со взгляда на самого себя, на своих демонов – они показываются на глаза целой вереницей, злобные и несогласные уходить. Шрамы от «обряда перехода» позволят воину познать истину воображения: это оружие, которое разум то и дело поворачивает, оно опасно как для врага, так и для владельца. Мудрость приходит вместе с мастерством владения таким оружием. Мы проводим битвы в воображении – и битвы внутренние, и битвы внешние. Это истина командира, а воин должен научиться командовать. Собой и другими. Возможно, солдаты Летера и прочих земель испытывают нечто подобное, когда продвигаются по службе. Но Маска не был уверен в этом.

Он оглянулся: подчиненные исчезли в темноте. Наверное, они уже около лошадей. Ждут, тяжело и быстро втягивая воздух в ноющие легкие. Вздрагивают от каждого звука, потными руками сжимают поводья и древки копий.

Красная Маска издал тихое ворчание – и лежавший на брюхе тягловый пес подполз поближе. Он положил руку на толстую, покрытую густой шерстью шею и тут же отнял. Они вдвоем двинулись к стаду, низко прижимаясь к земле.

***

Абасард медленно обходил спящее стадо, чтобы сохранять бдительность. Сзади брели две любимые собаки. Рожденный семнадцать лет назад Должник из Дрены и не воображал, что существует такой мир – великое небо, покрытое тьмой и россыпью звезд ночами, а днем – просторное и бескрайнее; сама земля растягивается здесь на необычайные расстояния, иногда он – черт подери! – видит кривизну мира, будто мир лежит в Бездне как остров. И так много жизни в траве, в небе. Весной цветы покрывают каждый холм, в распадках зреют ягоды. Всю жизнь – до того как их семью нанял десятник фактора – он провел с матерью, отцом, братьями и сестрами (а также бабкой и двумя тетками) в доме едва ли лучше хижины, созерцая за окном воняющую мочой улочку. В юности его дружками были крысы, синеглазые мыши, тараканы, мирсы, скорпионы и среброчерви.

Но здесь, в столь необычном мире, он обрел новую жизнь. Ветер, не смердящий гнильем и помоями. И простор, такой простор. Он своими глазами видел, как выздоравливают родные – хрупкая сестренка стал жилистой и крепкой, она вечно улыбается; бабушка совсем перестала кашлять; отец стал выше, потому что не горбится под низкими сводами подвалов и мастерских. Вот вчера Абасард впервые услышал, как тот смеется!

Юноша осмеливался думать, что, когда земля будет распахана и посажены растения, у них появится шанс отработать долги. Теперь всё казалось возможным.

Собаки пробежали мимо и скрылись в темноте. Такое случается. Они любят выслеживать кроликов или низколетящих риназан. Он расслышал шелест в травах выше по склону. Абасард покрепче ухватил посох и прибавил шаг – если собаки загнали кролика, завтра в похлебке будет больше мяса.

Поднявшись на взгорок, он встал, отыскивая в темноте собак. Нигде не видно. Абасард спустился и тихо свистнул, ожидая тут же услышать, как они возвращаются галопом. Но на зов ответила лишь тишина. Он смутился и присел на корточки.

Справа сотни родаров зашевелились – что-то пробудило и встревожило их.

Что-то не так. Волки? Кавалеристы Синей Розы, что были на содержании у фактора, давно уже выловили местных зверей. Даже койоты ушли, и медведи тоже.

Абасард крался на четвереньках; во рту вдруг пересохло, сердце тяжело стучало в груди.

Правая рука коснулась теплой, мягкой шерсти. Одна из собак – лежит неподвижно, не отвечает на толчок. Около шеи шкура мокрая. Он вел рукой, пока пальцы не утонули в рваной плоти там, где должно быть горло. Рваная рана. Волк. Или один из полосатых котов. Но он видел только их шкуры, и то привезенные с юга, из Болкандо.

Теперь он испугался не на шутку. Пополз дальше – и сразу наткнулся на вторую собаку. У овчарки была свернута шея. Он понял, что напавших было двое, и атака произошла одновременно, иначе одна из собак залаяла бы.

Сломана шея… и никаких других ран, ни слюны, ни слизи на мехе.

Родары снова зашевелились. Они стояли в полудюжине шагов от него, и на краю стада он сумел заметить поднятые шеи, настороженные уши животных. Однако они не издавали тревожных звуков. Итак, никаких опасных запахов, паники – просто кто-то привлек их внимание. Кто-то, кому они привыкли повиноваться.

Ошибки быть не может. Стадо хотят угнать. Абасард не мог поверить. Он повернул и пошел по своим следам. Еще двадцать шагов – и он стремглав помчался в лагерь.

***

Кнут Красной Маски хлестнул, обернувшись вокруг шеи пастуха – старый летериец стоял, отлично видимый на темном фоне, и тупо смотрел на взволнованное стадо. Маска резко потянул – и голова пастуха скатилась с плеч, тело повалилось, заполошно взмахнув руками.

«Последний», понял Маска и двинулся вперед. «Один оказался достаточно хитер, чтобы убежать, хотя это его не спасет. Ну, захватчики должны сознавать риск – они же воры, не так ли? Купаются в незаслуженной роскоши, садятся на чужую землю. Они достаточно наглы, чтобы требовать у земли изменить ее предназначение. Все равно что мочиться на головы духов земли. Дерзкий святотатец обязательно заплатит…»

Он отогнал эти мысли как недостойные. Духи могут сами за себя постоять, они в нужное время свершат правосудие – ибо они так же терпеливы, как и неумолимы. Не Красной Маске делать работу духов. Нет, такое выражение добродетели было бы ненужным и неискренним. Правда проще: Красной Маске нравится быть карающей рукой овлийского мщения. Мщения личного – и оттого еще более приятного.

Там, в Дрене, он уже открыл счет убитым летерийцам.

Вытянув нож и склонившись над отрезанной головой старика, он снял кожу лица, свернул трубочкой и спрятал к остальным, в наполненный солью мешок, что носил у пояса.

Почти все овчарки подчинились дерзости овлийского тяглового пса. Они шли за более крупным и злобным зверем, помогали пробудить все стадо, а затем и погнать его на восток.

Красная Маска вскочил и повернулся: из лагеря раздались первые вопли.

***

Абасард находился еще в сорока шагах от лагеря, когда увидел: один из шатров падает, треща шестами, шлепая веревками; громадная двуногая тварь прыгает на него, вонзая лапы в шевелящиеся под тканью тела. Воздух огласился ревом. Подергивая головой из стороны в сторону и выпрямив хвост, чудище двинулось дальше. В лапах оно держало длинные мечи.

Поперек его дороги пробежало другое, быстро, пригибаясь, направляясь к домику десятника. Абасард видел, как люди отпрыгивают с пути, но слишком медленно – голова рванулась вперед, шея изогнулась – челюсти охватили голову человека. Рептилия дернулась, с хрустом костей поднимая тело. Обезглавленный труп пролетел по воздуху, тяжело ударился о землю, вкатился в костер, разбрасывая снопы искр.

Абасард застыл, парализованный ужасом представшего его глазам побоища. Он знал этого человека. Еще один Должник, крутивший шашни с его кузиной; мужчина, который, как ему казалось, вечно улыбается.

Взор поймал другую фигуру. Младшая сестра, десяти лет от роду, бежала из лагеря – от еще одного шатра, обитатели которого умирали под взмахами мечей.

«Наш шатер. Отец…»

Рептилия подняла голову, заметила бегущую сестру и пустилась следом.

Абасард обнаружил, что тоже побежал – прямо на чудовищную тварь.

Если она заметила его приближение, то осталась равнодушна – до самого последнего мига, когда Абасард поднял над головой посох, надеясь поразить тварь в заднюю ногу. Он уже воображал хруст костей…

Меч в ближайшей лапе мелькнул – так быстро, так…

Абасард понял, что лежит на мокрой траве, ощущая тепло в боку. Тепло уходило, тело становилось все холоднее. Он смотрел и ничего не видел, только понимал, что что-то не так – он лежит на боку, а голова касается земли ухом и виском. Должно же быть выступающее плечо, рука… но вместо них он ощущает только тепло…

Казалось, что и сам бок, часть грудной клетки, тоже пропал.

Он ощутил, как дергается правая нога. Но не левая. Непонятно…

Он медленно перекатился на спину. Уставился в ночное небо.

Как много там места – потолок, до которого никому не дотянуться; он накрывает комнату, в которой могли бы жить все. Хватило бы места на всех.

Он подумал: «Хорошо, что я приехал сюда, чтобы увидеть и понять».

Он радовался, умирая.

***

Красная Маска вышел во тьму, туда, где поджидал Месарч с летерийским конем. Позади стадо родаров пришло в слитное движение – доминирующий самец во главе, все глаза устремлены на Красную Маску. По бокам лаяли и взвизгивали псы. Далекие крики двоих других воинов показали, где именно они находятся.

Вскочив в седло, Маска кивнул Месарчу и развернул коня.

Месарч помедлил, надолго всмотревшись в отдаленный лагерь Летера. Кажется, там всё продолжалась жуткая резня. Защитники, сказал Вождь.

«Он не страшится вызовов грядущего. Он возьмет меховую мантию Вождя Войны племени Гейнток. Он поведет нас на войну с Летером. Он Красная Маска, он отрекся от овлов, только чтобы вернуться.

Я думал, слишком поздно.

Теперь думаю, что был неправ».

Он вспомнил о смертной ночи – воспоминания возвращались, словно крылатые демоны. В том выдолбленном бревне он сошел с ума, стал таким безумным, что едва ли какая-то часть души дождалась возращения, когда его ослепил свет зари. Сейчас безумие вырвалось на свободу, оно схватило его за руки и ноги, но еще не решило, когда именно показать себя. Нет ничего, что может его сдержать. Нет никого.

Кроме Красной Маски.

Того, что выпустил свое безумие много лет назад.

Глава 5

Порча коснулась наших высоких идеалов очень давно; но такие влияния трудно измерить, нельзя ткнуть пальцем в определенное место, в тот миг и сказать: вот, друзья мои, здесь умерли наша честь и наша цельность.

Всё происходило скрытно, всё было производным от нашего нежелания сохранять бдительность и здравый смысл. Смыслы слов потеряли точность – и никто не озаботился задачей наказания тех, что цинично искажали слова ради личных целей, ради сложения ответственности с себя. Ложь проходила невозбранно, соблюдение закона стало пустым звуком, воцарилась взятка, само правосудие обратилось в удобный инструмент, легко направляемый в нужную сторону. Истина была утеряна, стала химерой, перекраиваемой ради соответствия планам и предубеждениям, тем самым превращая политический процесс в немую шараду фальшивого негодования, лицемерных поз и вечного ублажения большинства.

Однажды опороченные идеалы и честь, верностью им создаваемая, не могут быть возвращены никаким способом, кроме – увы нам! – прямого и добровольного отречения. В некий неизбежный момент большинство разом отрекается от истины и предается столь явному беззаконию, что революция становится единственно разумным ответом.

Рассмотрите это как предупреждение. Лжецы лгут и будут лгать, даже будучи пойманными. Они будут лгать и со временем убедят сами себя, и с полным сознанием правоты объявят ложь допустимой. Пока не придет время, когда изречена будет последняя ложь, та, ответом которой может быть лишь ярость, лишь безжалостное убийство; и в тот день кровь оросит каждую защитную стену насосавшегося самодовольством, а затем оторванного от соски общества.

Обличительная речь Семела Фурала, мастера Гильдии изготовителей застежек для сандалий

Самки черепах, известных как «виники», населяют по преимуществу верховья многочисленных истоков реки Летер, гнездятся в прудах и мелких болотах среди хвойных рощ подножия гор Синей Розы. Горные ручьи, разлившиеся у плотин плоскохвостых речных крыс, мелкими шажками спускаются к более широким руслам, питающим великую реку. Черепахи – виники имеют длинные панцири с гребнями; передние лапы у них сильные, с широко расставленными пальцами. В сезон откладывания яиц самки – они много мельче самцов, живущих в глубоких морях – заполняют пруды, отыскивая гнезда водяных павлинов. Найдя гнездо достаточно широкое и доступное, самка виника присваивает его. Прежде чем отложить свои яйца, она выделяет слизь, закрывающую яйца птицы – слизь, наделенную свойством замедлять развитие птенцов. Когда кладка собственных яиц готова, самка отрывает гнездо, пуская в свободное плавание по воле течения. В местах перекатов и запруд собираются молодые самцы; они перетаскивают гнезда через клочки сухой земли, чтобы кладки могли продолжать миграцию к реке Летер.

Много гнезд тонет или встречает иные гибельные препятствия на долгом, трудном пути в море. Иные расхищаются взрослыми виниками, обитающими в глубине реки. Когда гнезда достигают моря, зародыши пробивают скорлупу и питаются птичьими яйцами, а затем ныряют в соленую воду. Лишь по достижении взрослого возраста – шестьдесят, семьдесят лет – новое поколение виников начинает путешествие длиной в год, назад к реке, к далеким, мутным прудам родильного леса Синей Розы.

Гнезда качаются в волнах реки Летер, проплывая мимо города Летераса, столицы Императора. Лодки местных рыбаков их избегают, потому что иногда большие самки следят за кладками из – под воды и, если не голодны настолько, чтобы разорить гнезда, начинают их защищать. Редкий рыбак добровольно дерзнет противостоять существу весом с галеру и способному клювом и когтистыми лапами разорвать эту галеру надвое.

Появление гнезд знаменует начало лета. Как и тучи мошек, клубящихся над рекой, снижение уреза воды и вонь обнажившихся гнилых тростников.

На плоском берегу около Старого Дворца, там, где пустырь окружает основания старинных башен, из которых одна построена из черного камня и окружена низкой стеной, показалась горбатая фигура, скрытая плащом с капюшоном. Она с трудом продвигалась ко входу, неловко, мучительно ковыляя. Спина существа была скрючена выбросами необузданной силы, пока отростки каждого позвонка не стали видимы даже через грубую ткань плаща; плечи так выдвинулись вперед, что руки почти касались земли. Идущий хватался за камни, помогая искореженному телу двигаться.

Он ищет гнездо. Курган неровной земли, мертвые травы, червоточина – дыра в покинутое ныне владение. Напрягая магические чувства, он переползает от одного кургана к другому. Пусто… пусто… пусто.

Странные насекомые разбегались с его пути. Комары вились сверху, но не решались кормиться – кровь искателя поражена хаосом. Свет умирающего дня касался его бесформенной тени, словно удивляясь: откуда на замусоренном дворе появилось столь мерзкое пятно?

Пусто…

Но не здесь. Он позволил себе краткий миг радости. Наконец подозрения подтвердились. Мертвое место… не вполне умерло. О, Азат стал бездушным камнем, сила и воля покинули его. Но некая магия сохранилась – тут, под громоздким курганом, в круге сломанных древесных стволов. Явный Куральд. Может, Галайн – вонь Тисте Анди почти осязаема. Ритуал пленения, плотное переплетение нитей, чтобы удержать что-то… кого-то… внутри.

Существо еще сильнее согнулось, послало вперед чувства – и тут же отпрянуло. Дыхание со свистом вырвалось из кривых губ.

«Началось распутывание! Кто-то был тут до меня! Недавно. Колдовство, попытка выпустить пленное создание. Отец Тень, я должен подумать!»

Ханнан Мосаг замер, скорчившись на самом краю кургана. Мысли его мчались.

***

Возле руин текла река, стремясь к дальнему морю. По ее спине лениво плыли гнезда виников; мутно-зеленые яйца, все еще хранящие тепло дня, заключали внутри плохо различимые, беспокойные существа, явно желающие пробиться к свету.

Она подняла голову быстрым текучим движением; кровь и куски человеческого легкого пятнали рот и подбородок, соскальзывали, шлепаясь о раскрытую грудную клетку жертвы. Этот дурак – без сомнения, движимый желанием потешиться и надругаться над ней – шел по пятам от самого Верхнего Рынка. Это оказалось так легко – одинокая заблудившаяся женщина из благородных бродит в толпе, не зная, что окружающие украдкой бросают на нее алчные взоры. Она уподобилась той наживке, какую рыбаки используют для приманивания бестолковых рыбин. Да, она шла под капюшоном, руки спрятала в рукава шелковой куртки цвета сырого бычьего сердца (да и перчатки на них были), ноги облекали узкие брюки из черной льняной ткани – никто не мог заметить необычайного оттенка кожи и странных черт лица. Хотя в венах ее текла разбавленная кровь Тисте Эдур, женщина не отличалась чрезмерно высоким ростом. Это как нельзя лучше служило ее намерениям: очевидно, что оккупанты – Эдур кажутся слишком опасными, чтобы обычные насильники решились охотиться на них.

Она привела его в переулок, проткнула ладонью грудь, вырывая сердце. Но более всего ей понравились легкие – сочное мясо, богатое кислородом и пока что лишенное кислого привкуса мучительной смерти.

Мир смертных – восхитительное место. Она уже забыла.

Но сейчас пиршество было прервано. Кто-то вошел на землю Азата. Кто-то проверял ее ритуалы, предназначенные растворить наложенные Сильхасом Руином чары. Могут быть трудности… она не намерена терпеть вмешательства в свои планы.

Может, это Странник. Назойливый ублюдок. Или – что еще тревожнее – Старший Бог Маэл. Этот Летерас оказался излишне населенным городом – она не была намерена задерживаться надолго, иначе присутствие будет обнаружено, планы сорваны.

Утерев уста и подбородок шелковым рукавом, она отошла от места пира.

***

Раутос Хиванар, глава Совета Вольности, неустойчиво стоял в грязи речного берега; рабочие под его присмотром заканчивали сегодняшние земляные работы, люди у насосов уже мылись; с кухни поместья все громче доносились звуки, пробуждающие желание поужинать. Он сделал правилом хорошее питание землекопов – прежде всего чтобы заставить их трудиться, невзирая на растущее недоумение. Команда уже углубилась в дно реки, и если бы не беспрестанно хлюпающие насосы, приходилось бы трудиться по грудь в речной мути. Постоянной заботы требовало и укрепление подпорных стен – и все же они выгибались, готовые обвалиться.

Раутос следил за несколькими гнездами, плывущими по реке. Он совершенно потерялся в раздумьях. Команда находит все больше загадочных предметов, похороненных глубоко, лежавших разрозненно; однако он начал подозревать, что они могут скрепляться воедино, неким непостижимым способом становясь механизмом. Еще не найдена главная часть, полагал он. Может быть, скоро…

Послышалось шлепанье ног по планкам настила, ведущего к реке; еще миг – и донесся голос Венита Сафада. – Хозяин!

– Венит, ты выбрал двоих стражей для путешествия. Возьми еще двоих. И, разумеется, еще двух лошадей для поклажи. Вы поедете без фургона, мы это обсудили – но нет нужды лишать тебя удобств.

– Очень хорошо, хозяин.

– И помни, Венит. Летур Аникт во всем является фактическим правителем Дрены, несмотря на наличие официального губернатора – Эдур. Мне сообщили, что ты найдешь достойного доверия союзника в Орбине Правдоискателе. Что же до Летура… все указывает на то, что фактор… потерял видение перспективы. Кажется, его амбиции не знают сдержек, его не ограничивают разум и даже здравый смысл.

– Хозяин, я буду усерден в расследовании.

Раутос Хиванар встал, поворачиваясь к помощнику. – Если придет нужда, Венит… не выходи за пределы осторожности. Я не хотел бы потерять тебя.

На лице Должника мелькнуло что-то вроде удивления. Он поклонился: – Я останусь бдительным, хозяин.

– И еще одно, – продолжил Раутос, уже направившийся к особняку. – Не вводи в затруднения меня.

Глаза Должника следили за господином; лицо стало еще более замкнутым.

Невидимая им громадная форма скользила под гнездом виника. Затем на поверхность реки поднялся гребень, венчающий длинный панцирь, перевернул гнездо… высунулась жилистая шея, раскрылся клюв… гнездо было проглочено целиком.

Течение быстро размыло водоворот, и никаких следов произошедшего не осталось.

***

– Знаешь, видеть нечто – одно дело, понимать – совсем другое.

Багг прервал изучение далекой реки, вода которой под светом заходящегося солнца стала листами сусального золота. Повернулся к Теолу Беддикту. – Очень мудро, хозяин.

– Разве нет? Я решил, что мой обычный глаз видит, а вот второй, голубой, понимает. Тебе понятно?

– Нет.

– Хорошо. Я доволен.

– Хозяин, грядущая ночь обещает стать и трудной, и жаркой. Предлагаю повесить сетку от москитов.

– Согласен. Ты можешь ее достать? Я нет.

– Вы сможете, если протянете руку.

– Ты это о чем?

– Так просто. Я признаюсь, что… отвлечен.

– Вот сейчас?

– Да.

– Но ты поборол себя?

– Почти. Увы, но каждый вечер город тревожат некоторые неспокойные особы.

– Ну, ты сделаешь с этим что-нибудь – или мне придется сделать что-нибудь?

Багг пересек комнатку, встал у кровати. Помедлил, глядя на растянувшегося Теола. Взял сетку и набросил на хозяина.

Глаза заморгали. Один карий, другой голубой. – Разве не должно быть рамы или как там она? Мне кажется, будто меня готовят для похорон.

– Раму мы использовали, чтобы протопить очаг.

– А. Это спасет меня от покусания?

– Скорее всего нет. Но выглядит забавно.

Теол сомкнул голубой глаз. – Ясно…

Багг вздохнул: – Юмор висельника.

– Ну что ж, ты в нужном настроении?

– Я еще не решил. – Багг поклонился. – Да, да, знаю. Один из моих вечных пороков.

– Что тебе нужно, друг, так это смертный взгляд на вещи. Давай, рассказывай. Выложи свою дилемму, Багг, чтобы я смог предложить решение. Как всегда, зрелое.

– Странник следит за Королем-Ведуном, желая увидеть, что тот задумал. Король-Ведун вмешался в отвратительные ритуалы, проведенные некоей Властительницей, которая как раз сейчас бросила недожеванный труп и спешит на неожиданное свидание с Королем-Ведуном, на коем они, по всей видимости, познакомятся и поторгуются, ища наибольшей выгоды от разрывания цепей, сковавших вторую Властительницу – она вскоре будет свободна, что сильно потревожит кое-кого на далеком севере… хотя он, по-видимому, еще не готов действовать. Тем временем давно посланный флот Эдур движется морем Драконов и вскоре войдет в устье реки, начиная злосчастное возвращение в славный наш городок; с флотом прибудут двое падших чемпионов, из которых ни один, по всей вероятности, не сделает того, чего от него ожидают. Теперь добавим перчика: тайна пребывания души некоего Скабандари Кровавого Глаза прискорбно быстро перестает быть тайной. Нас – непременно и в полном соответствии – ожидает очень интересное лето.

– Всего-то?

– Вовсе нет. Но я всегда говорил: каждому куску свое время.

– Никогда ты не говорил. Так Шерк Элалле говорила.

– Ваше пристрастие к неаппетитным образам, хозяин, всегда проявляется в неподходящее время и совершенно неподобающим образом. Теперь желательно услышать обещанное «зрелое суждение»…

– Гм. Признаюсь, что разочарован. Ты даже не упомянул мою великую схему обанкрочивания Империи.

– Блюститель уже со всем старанием ищет вас.

– Карос Инвиктад? Неудивительно, что ты накрыл меня саваном. Я надеюсь оказаться на крыше в тот момент, когда он покажется на вид со всей свитой слюнявых подручников. Тогда я смогу спрыгнуть с крыши, что – согласись! – гораздо предпочтительнее одного звона в подвалах его отвратительной и мрачной инквизиции. Но пока… как насчет ужина?

– Яйца виника. Я нашел у доков поломанное гнездо.

– Но яйца виника ядовиты, потому что над каждым таким плавучим островком все время кружит стая крикливых чаек.

– Хозяин, это вопрос умелого приготовления. Щепотка полезных трав устранит почти все неприятные эффекты.

– Почти?

– Да.

– И в твоем распоряжении есть такие спасительные травки?

– Ну… нет. Но я что-нибудь придумаю.

– Тогда ты его получил.

– Что получил?

– Мое зрелое суждение, естественно.

Багг прищурился. Теол Беддикт подмигнул – на этот раз карим глазом. Старший Бог скривился: – Спасибо, хозяин. Что бы я без вас делал?

– Готов поклясться: гораздо меньше.

***

Танал Ятванар положил пакет на бюро Блюстителя. – Доставлено утром каким-то крысомордым мальчишкой. Господин, я полагаю, она не станет достойным вызовом. Во всяком случае, – продолжил он, развертывая пакет, – мне посоветовали обращаться с этим бережно, держать вертикально. Сейчас вы узнаете, почему.

Карос Инвиктад из-под набрякших век следил, как промасленная, плохого качества полынная тряпица была бережно снята и открылся небольшой деревянный ящик без крышки. Кажется, стенки его были многослойными. Блюститель наклонился, заглядывая внутрь.

И увидел двухголовое насекомое, такое, что в эти дни встречаются возле реки. Ножки усердно работали, двигая его по кругу… по кругу… по кругу… Внутренности ящика были сделаны из полированных дощечек; казалось, их можно перемещать и менять местами, если хозяину придет такая прихоть.

– Инструкции, Танал?

– Вызов в том, чтобы остановить движение насекомого. Очевидно, оно будет ходить кругом, пока не помрет от голода – что будет означать неудачу разгадывания. Примерно через четыре месяца. Пока существо кружится, оно не может есть. Водой его в достаточной мере снабдит клочок сырого мха. Что касается дощечек – вы сами видите, что они могут смещаться; когда обнаружится верное сочетание или последовательность, насекомое остановится. Тогда вы победите головоломку. Ограничения таковы: нельзя класть предметы внутрь ящичка; нельзя касаться или иным способом физически воздействовать на насекомое.

Карос Инвиктад хмыкнул: – Кажется вполне прямолинейным. Есть данные о рекорде разгадывания?

– Никаких. Похоже, вы станете первым игроком.

– Вот как. Забавно. Танал, трое заключенных умерли в камерах за ночь. У нас какая-то моровая зараза. Сожгите трупы на Гостеприимной Землице, что к западу от города. Дотла. Помещения промойте обеззараживающим раствором.

– Спешу исполнить, Блюститель.

***

«Руины простираются гораздо дальше, чем обычно полагают. Фактически большинство историков раннего периода колонии почти не обратили внимания на доклады Королевских Зодчих, особенно на доклад Кеден Кана, состоявшего на службе с основания до шестой декады. Во время составления планов будущего города было проведено весьма тщательное исследование. Три высокие джагские башни за старым дворцом по сути – лишь часть гораздо большего комплекса, и руины эти не совпадают с нашими знаниями о цивилизации Джагов. По этой причине можно с достаточной точностью полагать, что джагский комплекс на берегу реки Летер представляет собой постройку времен до рассеяния. То есть до того, как культура внезапно и насильственно распалась. Возможна и альтернативная интерпретация: три главные башни, четыре подземных склепа и то, что Кан называл Ровным Рвом, принадлежали одной, необычайно верной семье.

Как бы то ни было, я намерена указать вот на что: до джагского – или, более точно, джагутского – комплекса существовали иные руины. Разумеется, не следует упоминать о весьма заметной и до сих пор существующей структуре Азата – об этом речь пойдет в следующей лекции. Однако во всех районах, которые занимает Летерас наших дней, можно найти основания стен, площади и мостовые, каменные колодцы, дренажные канавы и даже некие формы кладбищ и могильников и – слушайте внимательно! – все это имеет черты стиля, не принадлежащего людям, равно как Джагутам или же Тартеналам.

Теперь – каковы же характеристики этого неведомого комплекса? Разумеется, прежде всего он был замкнут стенами, целиком покрыт крышами на многих уровнях – даже площади, аллеи и улицы. Если это крепость, то явно неприступная. Под искусно выложенными мостовыми был второй, даже еще лучше защищенный город – коридоры и тоннели, из которых он состоял, можно проследить по общему плану нашей канализации.

В общих словах, Летерас, колония Первой Империи, основан на руинах более раннего города, план которого не учитывает присутствия башен Джагутов и Азата, что заставляет думать, что он предшествовал обоим сооружениям.

Даже первый зодчий Кеден Кан не смог или не захотел предпринять попытку идентификации первостроителей. Не найдено почти никаких артефактов – ни посуды, ни скульптур, ни металлических деталей. Одна интересная подробность: кажется, на последней стадии обитаемости жители предпринимали яростные попытки перестроить город. Проведенный Каном анализ привел его к мысли о внезапной смене климата – следы свидетельствуют об отчаянных попытках обеспечить герметичность.

Вероятно, попытки эти не увенчались…»

Внутренний монолог внезапно прервался: она услышала шарканье, говорившее, что кто-то приближается. Поднять голову – целая мука; но Джанат Анар заставила себя сделать это – как раз к тому моменту, когда заскрипела дверь и хлынул свет лампы, тусклый, но все же ослепивший глаза.

Показался Танат Ятванар – «да и кто бы это мог быть, кроме него», подумала женщина. Он заговорил: – Надеюсь, ты еще не довела себя до безумия.

Она улыбнулась, разлепив потрескавшиеся, сухие губы, и хрипло прокаркала: – Лекции. Я прочитала полкурса. Ранняя история. Безумие? О да, без вопросов.

Она слышала, как он приближается. – Я не был слишком долго. Ты страдаешь. Я поступил безответственно.

– Безответственно сохранять мне жизнь, ничтожный ты уродец.

– Может, я заслужил такие слова. Давай, пей.

– А если откажусь?

– Тогда наступит неминуемая смерть. Ты проиграла, я победил. Ученая, ты уверена, что хочешь этого?

– Ты подталкиваешь к упрямому сопротивлению. Понятно. Садисту жертва нужна живой. Так долго, как может выдержать.

– Обезвоживание – самый неприятный способ смерти, Джанат Анар.

Он поднес ко рту колпачок с водой. Она выпила.

Не так быстро, – сказал Танат, отступая. – Ты повредишь себе. Видишь ли, мне такое видеть не впервой.

– Когда видишь, как личинки ползают в твоем дерьме… Ятванар, в следующий раз забери клятую свечку.

– Если я это сделаю, – отвечал он, – ты ослепнешь.

– А кому какая разница?

Он снова подошел и вылил в рот еще воды.

Затем обошел по кругу, омывая тело. Там, где по сухой коже стекала рвота, появились язвы; он заметил, что женщина поранила запястья, пытаясь вынуть руки из кандалов. – Ты выглядишь гораздо хуже, Джанат, – сказал он, втирая в раны мазь. – Ты не сможешь протащить кисти через…

– Паника не думает, что можно и что нельзя сделать. Танат Ятванар, однажды ты откроешь это для себя. Некогда, во втором столетии, жил жрец, создавший культ на основе утверждения, будто каждая жертва, пострадавшая от нас в жизни, ждет за гранью смерти. От самой мелкой раны до самой серьезной – каждая жертва следует за тобой в смерть… Ждет. Тебя.

Каждый живущий создает личную «экономику духа», накапливая долги или прибыли. Скажи, истопат, сколько долгов у тебя? Сколь велик дисбаланс между добрыми делами и бесконечными актами насилия?

– Нелепый и безумный культ, – буркнул он, отодвигаясь. – Неудивительно, что он провалился.

– В этой империи – да, совсем неудивительно. Жреца вывели на улицу и разорвали по суставам. Но говорят, что приверженцы остались среди покоренных народов – Тартеналов, нереков, фентов, жертв жестокости Летера. Недавно весь подобный люд пропал из города; перед этим появились слухи о возрождении культа.

Танал Ятванар ощерился: – Провалившийся всегда ищет подпорки и оправдания. Он делает слабость добродетелью. Карос Инвиктад описал это жалкое явление в одном из своих трактатов…

Смех Джанат перешел в хриплый кашель. Отдышавшись, она сплюнула, бросив: – Карос Инвиктад. Знаешь, почему он так презирает академиков? Он сам – неудавшийся академик. – Она оскалила покрытые пятнами зубы. – Называет это трактатами. Неужели? Храни Странник, как претенциозно. Карос Инвиктад не может сочинить одного аргумента, куда там до трактатов…

– Тут ты не права, женщина, – возразил Танал. – Он даже объясняет, почему не преуспевал, будучи юным студентом… о да, он не отрицает ваших оценок его ученой карьеры. Тогда им играли эмоции. Он был неспособен выработать прочную позицию и часто впадал в гнев – на свои ошибки и неудачи. Но годы спустя он понял, что все эмоции следует изгнать, лишь тогда внутреннее видение станет чистым.

– Ага, ему нужна была травма! Интересно, какая? Подозреваю, какое-то предательство. Женщина? Протеже? Покровитель? Какая разница… Карос Инвиктад стал для меня яснее. Ясно, почему он таков, каким стал. – Она снова засмеялась, уже не кашляя, и сказала: – Тонкая ирония. Карос Инвиктад, ставший жертвой.

– Не надо…

– Жертва, Ятванар! И такая роль ему не нравилась, о нет, совсем нет! Ему было больно. Мир сделал ему больно, и он возвращает должок. И еще не сравнял счет. Видишь ли, никогда не сравняет, потому что внутри он всё еще жертва, его всё еще секут. Как ты сам недавно сказал, жертва и подпорки, добродетель из слабости – одно питает другое. Бесконечно. Неудивительно, что он переполнен самодовольством, при всех сказках о бесстрастном интеллекте…

Он ударил ее, сильно. Голова откинулась набок, брызнули слюна и кровь.

Задыхаясь, чувствуя непонятное напряжение, Танал прошипел: – Наскакивай на меня, академик, если хочешь. Но не на Кароса Инвиктада. Он подлинная и последняя надежда империи. Один Карос Инвиктад поведет нас к славе, к новой эре, эре без Эдур, без полукровок, без всех этих падших народов. Нет, только летерийцы – империя, распространяемая огнем и мечом до самих пределов прародины, до Первой Империи. Он видел наше будущее! Нашу судьбу!

Она смотрела на него, едва видимая в тусклом свете. – Разумеется. Но сначала он должен убить каждого летерийца, достойного так зваться. Карос Инвиктад, Великий Ученый, и империя негодяев…

Он ударил ее снова, еще сильнее. Отпрянул, поднимая кулак – рука тряслась, содранная кожа саднила, между пальцами застрял осколок выбитого зуба.

Женщина потеряла сознание.

«Ну, сама напросилась. Не умеет останавливаться. Это значит, что она желала… в глубине души хотела, чтобы я бил ее. Я о таком слышал – Карос рассказывал – они все начинают любить это… им хочется внимания…

Значит, я должен пренебрегать ею. Хватит. Принести воды, вымыть, накормить.

Но бить буду еще».

Но она все же была в сознании и что-то мямлила. Он не смог разобрать. Подвинулся ближе.

– … на той стороне… я буду ждать тебя… на другой стороне…

В животе Танала Ятванара зашевелился слизняк. Но тут же сдох. Никакой бог не судит умирающих. Никто не отмеряет дисбаланс деяний – сами боги не совершенны – их деяния судят все, кому не лень. Кто же придумал загробную жизнь? Это естественное наказание? Смехотворно. В природе нет равновесия. К тому же природа существует в этом мире и только в нем одном – ее правила ничего не значат там, где кончается мост…

Танал Ятванар обнаружил себя в коридоре. Отвратительная баба и ее клетка остались далеко позади. Он не помнил, какуходил.

Карос повторял снова и снова: правосудие есть ложь. Его не существует в природе. «Слишком рьяные и слишком благочестивые люди видят воздаяние в природных катастрофах; каждый уверен, будто мир кончится, но пощадит именно его. Но мы же знаем, что мир наследуют настырные, а не правые».

«Если только», – услышал он голос Джанат, – «эти понятия не совпадают».

Он зарычал, побежав вверх по стертым ступеням. Она глубоко внизу. В цепях. Пленница одиночной камеры. Для нее нет спасения.

«Я оставил ее там, глубоко внизу. Далеко внизу. Она не убежит».

Но женский смех все звучал в уме.

Он уже не был уверен, что…

***

Два крыла Вечной Резиденции давно пустуют: длинные свободные коридоры, никогда не видевшие обитателей комнаты, склады, погреба, каморки слуг, кухни. Патрулирующие здание стражники дважды в день проходят с фонарями, оставляя за спинами непроглядную тьму. Необитаемые места все сильней отсыревают, пыль становится грязью, грязь гниет, распространяя кислую вонь, текущую между оштукатуренных стен и скапливающуюся на уровне пола.

Запустение и пренебрежение грозят вскоре свести на нет гениальные инновации «Конструкций Багга». Так погибает почти все, созданное в мире руками человека; Турадал Бризед, Странник, полагал себя единственным носителем этих горьких истин. Да, Старшие кое-где еще прозябают, но лишь он один еще сражается с атаками неизбежного разрушения. А ведь Страннику нельзя вмешиваться. Почти никогда.

Джагутам удалось понять природу тщеты, что вызывало в Страннике известную долю симпатии к этому крайне трагическому народу. Ему было интересно, где сейчас Готос. Если подумать, скорее всего мертв. Он написал предсмертную записку объемом во много томов – эту свою «Глупость» – и она, вероятно, чем-то заканчивается… хотя Страннику не удалось ни увидеть этого заключения, ни услышать о его существовании. Он вдруг заподозрил: в неоконченном завещании самоубийцы таится намек. Но если и так, смысл намека слишком неясен всем, кроме самого Джагута.

Он проследовал за Королем-Ведуном до мертвого Азата, оставаясь там достаточно долго, чтобы понять намерения Ханнана Мосага, и сейчас возвращался в Вечную Резиденцию, где мог спокойно прогуливаться по пустым коридорам. Он хотел обдумать, наряду с прочими сюжетами, возможность вступления в новую схватку. Еще одна битва против натиска разрушения.

Ему казалось, что откуда-то доносится смех Готоса. Несомненно, это лишь плод воображения, вечно желающего высмеять тщательно обдуманные поступки.

Странник заметил, что забрел в коридор, особенно щедро залитый липкой грязью, и остановился. – Что же, – тихо вздохнул бог, – чтобы завершить странствие, нужно сначала его начать. Лучше начать, пока воля остается собранной.

Следующий шаг привел его на поляну, густо поросшую зеленой травой; прекрасные цветы окружали основания чернокорых деревьев, со всех сторон обступивших прогалину. Клочок видимого над головой неба был окрашен киноварью, воздух казался сильно разреженным.

Сзади раздался голос: – Я не приветствую посторонних в этом месте.

Странник повернулся. Неторопливо наклонил голову к плечу. – Не так уж часто лицезрение женщины вселяет страх в мое сердце.

Женщина скривила губы: – Я так уродлива, Странник?

– Наоборот, Менандора. Скорее… необыкновенна.

– Ты вторгся в место моего убежища. – Она помедлила. – Ты очень удивлен, что такой, как я, нужно убежище?

– Не знаю, что и ответить.

– Ты осторожен, Странник.

– Полагаю, ты ищешь повод меня убить.

Она прошла мимо – длинный черный саронг взвился, показав обтрепанные края и разрезы прорех. – Клянусь Бездной, – пробормотала она, – я так предсказуема? Но разве ты можешь поверить, что мне нужен хоть какой-то повод для убийства?

– Итак, Менандора, твой сарказм пережил одиночество. Разве не меня постоянно обвиняли в… гм… произвольных действиях?

– О, я знала, что они не произвольны. Только внешне. Ты упиваешься трагическими неудачами; я начинаю гадать, чего ты хочешь от меня? Мы не особо подходим друг другу.

– Ты давно отсюда выходила? – спросил он.

– Почему бы мне рассказывать?

– Потому что я поделюсь сведениями, и они покажутся тебе… очень подходящими. Но я потребую взаимности.

– Если я откажу – значит, ты напрасно проделал опасный путь.

– Он станет опасным только если ты, Менандора, предпримешь нечто неподобающее.

– В точности.

Она не отводила от него взгляда суровых нечеловеческих глаз. Бог ждал.

– Небесные крепости.

– Ага. Ясно. Значит, началось?

– Нет, но уже скоро.

– Итак, ты не хочешь начинать дело без долгих приготовлений. Я и этому не удивлен. Кстати, на какой стороне ты предполагаешь оказаться?

– Что? На своей, разумеется.

– У тебя появятся противники.

Поднялась тонкая бровь.

Странник огляделся. – Приятное местечко. Что за садок?

– Ты не поверишь, даже если скажу.

– Ах, – кивнул он, – этот. Хорошо. Твои сестры составляют заговор.

– Не против меня, Странник.

– Не прямо. Или, скорее, не прямо сейчас. Но будь уверена, что отделение твоей головы от плеч остается для них насущной задачей.

– Так она освободилась?

– Это неминуемо.

– И ты ничего не сделаешь? А что остальные в том падшем городе?

– Остальные? Маэл… это Маэл. Кто еще таится в Летерасе, кроме твоих сестер?

– Сестры, – сказала она, оскалившись, отвернулась и пошла к опушке, где нагнулась, срывая цветок. Поднеся его к лицу и вдыхая аромат, Менандора снова обратилась к гостю.

Из оборванного стебля непрерывной струйкой текла кровь.

– Да, не напрасно говорят, что красота – лишь тончайшая пленка. – Женщина вдруг улыбнулась.- Нет, никто так не говорит. Я пошутила.

– Менандора, ты толкаешь меня на тревожные и отнимающие время поиски причин твоего веселья. Что заставило тебя наводить меня на этот след?

Она пожала плечами: – Хорошее наказание за незваный визит в мое убежище. Мы закончили?

– Твой цветок истекает кровью, – сказал он, отступая – и вновь оказался в пустом затопленном коридоре пятого крыла Вечной Резиденции.

«Остальные. Ах ты сучка».

***

Едва Странник исчез с поляны, Менандора отшвырнула увядший цветок. Из леса вышли двое, встав справа и слева от нее.

Менандора выгнулась и провела руками по пышным рыжим волосам.

Гости замерли.

Она так и знала. – Слышали? – спросила Менандора у обоих одновременно.

Оба промолчали. Менандора сменила вызывающую позу, скривив губы и взирая на тщедушного, окруженного тенями бога, что стоял слева. – Знаешь, эта трость нелепа и претенциозна.

– Мои претензии тебя не касаются, женщина. Кровь капает с цветка. Какого Худа… угм… – Бог, чаще всего называемый Темным Троном, слегка поклонился высокому, набросившему на голову капюшон пришельцу напротив. – Нижайшие извинения, Жнец.

Худ Повелитель Смерти склонил голову набок, словно удивляясь. – Твои?

– Извинения. Конечно, нет. Это была всего лишь привычная словесная форма. Было ли в ней содержание? Нет. Мы, трое падших созданий, встретились, переговорили, мало до чего договорились и заключили, что прежние наши мнения друг о дружке оказались слишком… великодушными. Тем не менее мы, кажется, пришли к соглашению по теме, которая так интересует тебя, о Худ. Не удивляюсь, что ты пришел в восторг…

Менандора прищурилась, отыскивая на лице Худа признаки восторга. Ничего не обнаружив, снова посмотрела на Темного Трона. – Знай, что я никогда не приму твоих притязаний.

– Я сокрушен. Итак, сестры охотятся за тобой. Что за ужасная семейка! Помощь требуется?

– И ты туда же? Видел, как я отшила Странника?

Темный Трон пожал плечами: – Старшие мыслят так медленно. Мое предложение необычайно щедро. Подумай хорошенько, от чего отказываешься.

– И что ты требуешь взамен?

– Использование врат.

– Каких?

Темный Трон хихикнул, но этот неуместный звук тут же угас. Уже серьезно он ответил: – В Старвальд Демелайн.

– И зачем?

– Ну, разумеется, при твоем присутствии.

– Ты тоже хочешь убрать с дороги моих сестер. Даже сильнее, чем я. Плохо сидится на троне, а?

– Временное совпадение желаний, Менандора. Спроси об этом Худа, особенно сейчас.

– Если я открою доступ в Старвальд Демелайн, ты используешь его не однажды.

– Не я.

– Ты клянешься?

– Почему бы нет?

– Глупо, – проскрежетал Худ.

– Ловлю на слове, Темный Трон, – сказала Менандора.

– И принимаешь мою помощь?

– Как и ты. Только в этом вопросе. Как ты сказал? «Совпадение желаний?»

– Ты права, – ответил Темный Трон. – Я отказываюсь от слова «помощь». Мы будем сотрудничать в рамках указанного совпадения; когда закончим с этой задачей, никаких обязательств не останется.

– Подходяще.

– Вы двое хуже адвокатов, – сказал, отворачиваясь, Худ. – Но вы не знаете, что я делаю с душами адвокатов. – Еще удар сердца – и Повелитель Смерти исчез.

Менандора нахмурилась. – Темный Трон, что такое адвокаты?

– Умельцы использовать закон к собственной выгоде. – Трость почему-то стучала громко, как по мостовой, когда бог направился к лесу. – В бытность императором я подумывал истребить их всех.

– И что помешало? – спросила она, когда бог начал превращаться в сумрачное пятно между деревьями.

Ответ пришел еле слышным: – Коронный Адвокат назвал это ужасной ошибкой.

Менандора снова осталась одна. Огляделась и хмыкнула: – Боги, как я ненавижу это место!

Еще миг – и она тоже исчезла.

***

Джаналь, бывшая Императрица Летера, мало чем напоминала человеческое существо. Ее тело, грубо использованное как проводник хаотической силы Увечного Бога, стало злокачественным кошмаром: погнутые кости, растянутые и вздутые мышцы… Изуродованная плоть обросла толстыми складками жира. Она не могла ходить, не могла даже поднять левую руку; магия сломала ее рассудок, в зловеще сверкающих глазах светилось безумие.

Низаль, подняв лампу, остановилась на пороге. Комната провоняла кислым потом, мочой и выделениями бесчисленных язв на коже Джанали; ощущался сладкий запашок порченой крови и другой запах, жгучий – он напомнил Наложнице Императора о гнилых зубах.

Джаналь подтащила себя вперед, шевеля асимметричными бедрами, изогнула правую руку. Движение сопровождалось хлюпающими звуками; Низаль увидела, что из некогда прекрасных, а ныне перекошенных губ вытекает струйка слюны. Пол оказался залитым слизью – это и был источник жгучей вони.

Сражаясь с тошнотой, Наложница сделала шаг. – Императрица.

– Хватит! – Хриплый и визгливый голос вырвался из деформированного горла, во все стороны полетели капли слюны. – Я Королева его Дома, его медоточивого Дома! О, мы счастливая семейка, о да… однажды, однажды ты увидишь, как воссевший на трон щенок придет сюда. Ко мне, своей Королеве. А ты, шлюха, ты никто – Дом не для тебя. Ты скрываешь от Рулада истину, но однажды взор прояснится… – голос превратился в шепот, уродина скорчилась, потянувшись к собеседнице, – и мы избавимся от тебя.

– Я пришла узнать, не нужно ли вам чего… – начала Низаль.

– Лжешь. Ты пришла искать союзников. Думаешь оторвать его. От меня. От нашего подлинного властелина. Ты не сумеешь! Где мой сын? Где же он?

Низаль покачала головой. – Не знаю. Не ведаю даже, жив ли он – многие при дворе говорят, что да, а другие утверждают, что он давно умер. Императрица, я пойду искать его. А потом вернусь. С правдой.

– Я тебе не верю. Ты никогда не была мне союзницей. Ты была шлюхой Эзгары, не моей.

– Турадал Бризед навещал вас, Императрица?

Казалось, она не желает отвечать. Затем последовало нечто вроде пожатия плеч: – Он не осмелится. Властелин смотрит моими глазами – скажи Руладу, и он поймет, что это значит. Моими глазами… подойди, взгляни, если желаешь познать бога. Единого Бога. Единственного, который отныне важен. Остальные слепы, так же слепы, как твой Рулад… но их ждет сюрприз, о да! Дом велик – он больше, чем ты можешь представить. Дом – это мы, и однажды, шлюха, истина будет провозглашена, и все услышат ее. Видишь меня? Я стою на коленях, и это не случайно. Каждый человек однажды встанет на колени, и тогда все поймут, что я их Королева. Что же до Короля-В-Цепях, – она заклокотала, давясь слизью и смехом, – короне все равно, на чей череп она насажена. Щенок не справляется, знаешь ли. Он вызвал… неудовольствие. Нужно бы убить тебя. Сейчас. Здесь. Подойди поближе, шлюха.

Однако Низаль сделала шаг назад, и еще – пока не оказалась в дверях. – Императрица, причиной… неудач Рулада стал Канцлер. Путь ваш бог узнает это, иначе он может ошибиться. Если хотите кого-то убить, это должен быть Трайбан Гнол. И, может быть, Карос Инвиктад – они сговорились свергнуть Эдур.

– Эдур? – Королева сплюнула. – Властелин с ними покончил. Почти.

– Я пришлю служанок. Чтобы почистить в комнате.

– Шпионок.

– Нет, они будут из вашего окружения.

– Переметнулись.

– Императрица, они позаботятся о вас, ибо в них осталась преданность короне.

– Но я не хочу их! – Джаналь скорчилась еще сильнее. – Я не хочу их… они увидят меня такой.

– Вам принесут кровать. С пологом. Вы сможете задергивать портьеру, когда они входят. Передавать грязные вещи из-за портьеры.

– Ты все это сделаешь? Я желаю тебя убить!

– Прошлое умерло, – сказала Низаль. – Для меня.

– Прочь! – захрипела Джаналь, оглядываясь. – Властелин недоволен тобой. Страдание – естественное наше состояние. Мы проповедуем его истину. Я сделаю это, заняв престол. Уходи, шлюха… или подойди поближе.

– Ожидайте служанок через один звон, – ответила Низаль, покидая мрачную комнату.

Едва угасло эхо шагов шлюхи, Джаналь, Королева Дома Цепей, свернулась клубком на грязном, склизком полу. В глазах мелькнуло безумие… пропало, и мелькнуло опять, и опять. Снова и снова. Она заговорила двумя голосами – один был низким, другой хриплым.

– Ранима.

– До последней войны. Следи за армией: она разворачивается в противоположном направлении. Все эти скучные игры… их время почти окончено. О, когда наконец закончится боль, ты узнаешь меня истинного. Милая Королева, некогда моя сила была нежней поцелуя. Была любовью, никому не способной навредить.

– Дай мне трон. Ты обещал.

– Оно того стоит?

– Я прошу…

– Они просят, а называют это молитвами. Что за горькое благословение смогу я извлечь из потока страха, злобы, наглой алчности? Ты никогда не поймешь? Никогда не узришь? Я должен отыскать сломанных, которым не нужна моя помощь, мое касание. Никто не понимает, насколько боги боятся свободы. Никто…

– Ты обманул меня.

– Ты сама себя обманула. Вы обманываете себя и называете это верой. Я ваш бог. Я таков, каким вы сделали меня. Вы недовольны моим равнодушием… уверяю, гораздо меньше вам понравится мое внимание. Нет, не делай громких заявлений. Я знаю, что вы хотите сотворить во имя мое. Я знаю ваш величайший страх: вы страшитесь, что однажды я призову вас. Вот какова настоящая игра, вот костяшки судьбы. Бдите, смертные, бдите – и я призову вас. Каждого. Всех.

– Мой бог безумен.

– Я таков, каким вы хотите видеть меня.

– Я желаю трона.

– Ты вечно желаешь.

– Почему ты не даешь его мне?

– Я отвечу как бог: если я дам то, чего вы желаете, вы умрете. Ха! Я знаю – вам наплевать! О люди – вы не так просты. Вы превращаете каждый мой вздох в муку. Вы превращаете мои содрогания в свой экстаз. Очень хорошо, о смертные. Я отвечу на ваши мольбы. Обещаю. И не говорите, что я не предупреждал. Никогда.

Джаналь засмеялась, брызгая слюной. – Мы оба безумны, – шепнула она. – О да, совсем спятили. И мы выкарабкиваемся на свет…

***

Несмотря на спешащих слуг и неподвижно замерших у разнообразных проходов стражей, Низаль находила населенные части Резиденции еще более угнетающими, нежели оставшиеся за спиной пустые покои. Подозрительность отравила воздух, страхи крались, словно тени вокруг пятен факельного света. Название дворца приобрело оттенок иронии. Вечная Резиденция напиталась паранойей, интригами и зарождающимися изменами, как будто род людской не способен ни на что иное и осужден вечно повторять горькие свои ошибки.

Ей было ясно, что мирное время не является благом: оно подарило им лишь свободу замышлять недоброе. Прошло треть звона, но она все еще дрожала, вспоминая визит к якобы безумной экс – императрице. Увечный Бог действительно смотрит из глаз Джанали – Низаль видела его, ощутила направленное на нее нечеловечески холодное внимание. Внимание расчетливое, измеряющее ее вероятную полезность. Ей не хотелось становиться частью игр бога, особенно этого бога. Что еще тревожнее – амбиции Джанали сохранились, усилились в предвкушении могущества, побеждающего жалкое, измученное тело. Бог жестоко использует ее.

По дворцу ветерками носились слухи о новой войне, об агрессивном сговоре пограничных королевств и восточных племен. Доклады канцлера Руладу исподволь подталкивали его поднять ставки. Формальное объявление войны, выход всей массы войск на границу. Превентивное завоевание. Ведь гораздо лучше пролить кровь на их территории, нежели на почве Летера. «Болкандийский союз желает войны? Он ее получит». При таких словах глазки канцлера чуть заметно поблескивали, придавая словам особую значительность.

Рулад ерзал на троне, выражая недовольство слишком частым использованием эдурских войск, слишком большой нагрузкой на К’риснан. Почему эти болкандийцы так его невзлюбили? Что в их списке претензий? Он не делал ничего, способного разжечь тлеющие искры.

Трайбан Гнол спокойно указывал, что буквально вчера поймано четверо агентов Болкандийского Сговора, проникших в Летерас. Они переоделись торговцами тюленьей костью. Карос Инвиктад уже переслал с курьером их признания. Император желает ознакомиться?

Рулад тряс головой и молчал. Исполненные муки глаза смотрели под ноги, на плиты пола.

Грозный Император кажется потерявшимся.

Она повернула в коридор, ведущий в личные покои, и увидела стоявшего вблизи высокого Эдур. Один из немногих, постоянно живущих во дворце. Она смутно припоминала, что воин считается «обеспечивающим безопасность».

Он слегка склонил голову, приветствуя женщину. – Первая Наложница Низаль.

– Вас послал Император? – спросила она, проходя мимо него и жестом призывая следовать в свои покои. Мало кто из мужчин мог испугать ее. Она слишком хорошо знала склад мужского ума. Ей бывало неуютнее в компании женщин и выхолощенных мужчин вроде Гнола.

– Увы, – ответил воин, – мне не позволяют разговаривать с Императором.

Она помедлила, оглянулась: – Вы в опале?

– Понятия не имею.

Низаль была заинтригована. Она поглядела на Эдур и сказала: – Не желаете вина?

– Благодарю, нет. Вы знаете, что Карос Инвиктад разослал приказ собрать доказательства, способные привести к вашему аресту по обвинению в измене?

Низаль замерла. По телу прошла волна жара, и тут же она задрожала; по лицу текли капельки пота. – Вы здесь, – шепнула она, – чтобы меня арестовать?

Брови взлетели: – Нет, ничего подобного. Совсем напротив.

– То есть вы желаете присоединиться к моей измене?

– Первая Наложница, я не верю в вашу причастность ко всяческим актам измены. А если вы и замышляете, то не против Императора Рулада.

Она нахмурилась: – Если не против Императора, то против кого? И если действие не направлено против Рулада, как можно называть его изменой? Думаете, я отрицаю гегемонию Тисте Эдур? Против кого же я замышляю измену?

– Если приказываете догадаться… канцлер Трайбан Гнол.

Она помолчала. – Чего вам нужно?

– Простите. Мое имя Брутен Трана. Я назначен надзирать за действиями Истых Патриотов… хотя, похоже, Император забыл эту мелкую подробность.

– Я не удивилась бы.

Эдур скривился. – Точно. Канцлер позаботился.

– Он требует, чтобы вы докладывали ему. Так? Я начинаю понимать, Брутен Трана.

– Предполагаю, что Трайбан Гнол лжет, говоря, будто мои доклады передаются Императору.

– Единственные доклады, которые получает Император – это рапорты Блюстителя, предварительно прочитанные Канцлером.

Он вздохнул: – Я так и подозревал. Первая Наложница, рассказывают, будто ваши отношения с Императором вышли за грани простой связи правителя и избранной шлюхи (простите за это слово). Рулада изолируют от родного племени. Он целыми днями получает прошения, но от летерийцев, тщательно отобранных Трайбаном Гнолом и его командой. Ситуация усугубилась с отправлением флотов, с которыми ушли Томад Сенгар и Уруфь и многие другие хироты, в том числе брат Рулада Бинадас. Со сцены удалены все, кто мог эффективно противостоять манипуляциям канцлера. Даже Ханради Халаг… – Его голос затих. Эдур поглядел на Низаль и пожал плечами: – Я должен поговорить с Императором. Лично.

– Я не смогу вам помочь, если окажусь под арестом.

– Лишь сам Рулад может его предотвратить, – заявил Брутен Трана. – А тем временем я окажу вам некоторую защиту.

Она склонила голову набок. – Как?

– Приставлю двоих телохранителей из Эдур.

– Так вы не вполне одиноки, Брутен.

– Здесь поистине одинок лишь один Эдур. Император. Может, и Ханнан Мосаг – хотя у него есть К’риснан. Но кто поручится, что бывший Король-Ведун верен Руладу?

Низаль безрадостно засмеялась. – Вот как обернулось. Ведь Тисте Эдур ничем не отличаются от летерийцев. Знаете ли, Рулад мог бы… изменить всё.

– Возможно, Первая Наложница, мы сможем работать вместе, чтобы прояснить его зрение.

– Вашим телохранителям лучше быть скрытными. Шпионы канцлера всюду следят за мной…

Эдур улыбнулся. – Низаль, мы дети Тени.

***

Однажды – очень давно – она странствовала по владениям Худа. На языке Элайнтов этот садок, ни новый, ни Старший, звался Фестел’рютан, Пласты Мертвых. Она получила доказательства верности такого названия, когда проходила извитым ущельем, грубые стены которого открывали взору бесчисленные слои, свидетельствующие о вымирании видов. Каждый существовавший вид оказывался пойманным в Фестел’рютане в виде осадков, но не таких, которые обнаруживаются в геологических породах любого мира. Нет, в Королевстве Худа искры душ сохраняются – и она стала свидетельницей их «жизни», забытой и спрессованной, недвижной. Сами камни там (язык смерти пестрит забавными оксюморонами) живые.

Среди развороченной земли вокруг умершего Азата Летераса многие из давно вымерших существ выползали через врата, тайно, как и подобает паразитам. Да, это не настоящие врата, а… разрывы, трещины… будто некий ужасный демон продирался через ткань садков, калеча их когтями длиной в двуручный меч. Тут прошли битвы, пролилась кровь властителей, тут прозвучали неисполненные клятвы. Она все еще может ощутить смерть тартенальских богов, почти что слышит крики их ярости и неверия. Пал один, потом другой, и третий… пока все не погибли, оказавшись в Фестел’рютане. Ей не было их жалко. Слишком просто быть надменным, слишком глупо, прибыв в мир, считать, будто никто не может бросить вызов древней силе.

Она уже усвоила много истин о несокрушимом движении времени. Грубое становится утонченным, но утонченная сила становится еще гибельнее. Всё усложняется – если случай помогает, а не мешает; всё запутывается; но в один прекрасный миг порог оказывается пройден, и всё слишком сложное разваливается. Нет ничего постоянного. Иные формы поднимаются и падают с ошеломительной быстротой, а другие существуют необыкновенно долго, будто впав в спячку.

Итак, она полагала, что поняла почти все. Но не знала, что же сделать со всем этим знанием. Она стояла посреди заросшего, заваленного мусором двора, холодные нечеловеческие глаза следили за уродливым существом, скорчившимся подле самого большого могильника; она могла пронизать взором царящий внутри него хаос, видела, как хаос ускоряет распад его матрицы – плоти, костей и крови. Ее лучами достигала боль, исторгавшаяся из горбатой спины. Она продолжала наблюдение.

Он ощутил ее присутствие, и страх пронесся по его рассудку. Присутствие Скованного Бога усиливалось. Она не знала, опасно ли это. Одновременно вокруг островка его души вздымались и опадали волны амбиций.

Она кашлянула, решив, что этот будет ей полезен.

– Я Ханнан Мосаг, – произнес ведун, не оборачиваясь. – А ты… ты Солтейкен. Самая жестокая из Сестер, проклятая в пантеоне Эдур. Твое сердце – измена. Приветствую тебя, Сакуль Анкаду.

Она подошла поближе. – Измена исходит от той, что похоронена, о Ханнан Мосаг. Сестры и Дочери, которой вы некогда поклонялись. Интересно, насколько сильно это сформировало жизнь Эдур? Все эти измены, преследующие ваш народ… Ах, я вижу, ты вздрогнул. Что ж, никто из нас не должен удивляться.

– Ты хочешь освободить ее.

– Мне всегда лучше работалось с Шелтатой Лор, нежели с Менандорой… но может быть? сегодня не тот случай? Похороненные имеют свои… одержимости.

Тисте Эдур хмыкнул: – Разве мы не такие же?

– Давно ли ты знаешь, что ваша обожаемая защитница лежит здесь?

– Я подозревал. Многие годы. Я думал… надеялся… что найду тут и остатки Скабандари Кровавого Глаза.

– Неподходящий Властитель, – насмешливо протянула Сакуль Анкаду. – Если бы ты знал, кто кого предал в те далекие времена, ты понимал бы, что неправ.

– Я слышу в твоем голосе осуждение.

– Зачем ты здесь? не терпится добавить свою силу к моим ритуалам освобождения?

– Возможно, – ответил Ханнан Мосаг, – мы могли бы работать сообща… некоторое время.

– И какой в этом прок?

Тисте Эдур повернулся и устремил на нее взор. – Разве не очевидно? Сейчас Сильхас руин охотится на того, кого здесь нет. Сомневаюсь, что ты или Шелтата Лор будете довольны, если он преуспеет. Я могу навести на его след. Могу также одолжить… помощь в миг столкновения.

– А взамен?

– Первое – прекращение убийств и поедания людей в городе. Второе – мы сможем уничтожить Сильхаса Руина.

Сакуль хмыкнула. – Я уже слышала такой уверенный голос, Ханнан Мосаг. Увечный Бог действительно готовится бросить ему вызов?

– При наличии союзников… да.

Она обдумала предложение. Возможна измена, но такое случится не раньше, чем Руин будет устранен. Игра развернется вокруг обладания Финнестом. Она хорошо понимала, что от силы Скабандари Кровавого Глаза мало что осталось, он будет весьма уязвимым. – Скажи, Сильхас Руин странствует в одиночку?

– Нет. У него горстка спутников, но только один представляет проблему. Тисте Эдур, старший брат Рулада, прежде командир эдурских воинов.

– Удивительный союз.

– Лучше сказать: шаткий. Он также ищет Финнест и, полагаю я, будет против попадания его в руки Руина.

– Ах, все мы заботимся о выгоде. – Сакуль Анкаду улыбнулась. – Хорошо, Ханнан Мосаг. Мы пришли к соглашению. Скажи Увечному Богу так: если сбежит в миг нападения, бросив меня и Шелтату Лор наедине с Руином… или, например, утащит Финнест во время схватки – совершит роковую ошибку. Умирая, мы расскажем Сильхасу Руину все, что ему следует знать. Он придет за Увечным Богом, и он очень постарается…

– Ты не будешь оставлена, Сакуль Анкаду. Что до Финнеста – ты намерена требовать его себе?

Она засмеялась. – Чтобы мы передрались? Нет, я скорее желаю увидеть его уничтоженным.

– Ясно. Ты будешь возражать, если Скованный использует его силы?

– Это повлечет полное уничтожение?

– О да, Сакуль Анкаду.

Она пожала плечами. – Как вам угодно. «Дурой меня считаешь, Ханнан Мосаг?» Твой бог выступил на войну – ему потребуется любая помощь.

Ханнан Мосаг деланно улыбнулся. Улыбка получилась поистине мерзкой. – Он не способен выступать. Даже ползать не может. Война сама идет к нему, Сестра.

Сакуль Анкаду не смогла понять, таится ли в этих словах скрытый смысл. Взор ее переместился к югу, в сторону реки. Кружащиеся чайки, странные островки из прутьев и травы качаются на волнах. Под бурной поверхностью она заметила огромных, сражающихся между собой левиафанов. Для таких островки – на один глоток. Кто бы ни подплыл близко…

Рокот вырвавшейся из могильника силы отвлек ее. Сакуль Анкаду опустила взор. – Она идет, Ханнан Мосаг.

– Мне удалиться? Или она согласится на союз?

– Об этом, Эдур, я не могу судить. Лучше уходи – она ведь будет очень голодной. К тому же нам много чего нужно обсудить… Старые трения.

Уродливый ведун потащился прочь. «В конце концов, ты скорее ее дитя, чем мое. Мне хотелось бы, чтобы она оказалась без союзников. Хотя бы сейчас.

Во всем Менандора виновата. Точно».

Глава 6

Аргументы приводились следующие: цивилизация, скованная структурами излишнего контроля за действиями населения – будь то выбор религии или производство товаров – начнет высасывать из своего народа волю и предприимчивость, ведь эти качества перестанут стимулировать и приносить выгоду. На первый взгляд, это достаточно разумно. Трудности появляются, когда оппоненты подобной системы описывают систему совершенно противоположную, в коей индивидуализм считается божественным и священным, в коей невозможно служение более великому идеалу (в том числе обществу). В такой системе алчная скаредность процветает под маской свободы, самые худшие черты человеческой натуры выходят на передний план; это непримиримость столь же яростная и бессмысленная, какая свойственная противоположной матерналистской системе.

При столкновении этих двух крайних систем мы станем свидетелями жестокой глупости и кровожадной бесчувственности; два озверелых лица переглядываются через неизмеримую бездну, но и по делам, и по фанатизму они являются зеркальными отражениями.

Это было бы забавным, если ни было бы столь трогательно глупым…

В защиту сострадания,

Денабарис из Летераса, 4-е столетие

Мертвые пираты были бы лучше – так считала Шерк Элалле. Есть некий извращенный вид справедливости в том, что мертвые охотятся на живых, в особенности отбирают сокровища. Удовольствие изымать эти совершенно бесполезные вещички было единственной причиной ее криминальной деятельности, вполне достаточным стимулом придерживаться новоприобретенной профессии. К тому же она оказалась хорошей пираткой.

Трюмы «Вечной Благодарности» заполнились грузами с брошенного эдурского корабля; ветер дул крепкий и устойчивый, он настойчиво толкал пиратов в сторону моря Драконов и казалось, что идущий следом большой флот не приближается.

Эдурские и летерийские суда, не менее сотни. Они появились с юго-запада, двигаясь курсом, ведущим к устью реки Летер. Тем же самым курсом шли корабль Шерк Элалле и два торговых корыта, которые «Вечная Благодарность» быстро нагоняла. Это огорчало: шаланды из Пилотта были лакомыми целями, и если бы не идущая по пятам масса имперских судов, она выставила бы когти…

Скорген Кабан с бранью подошел к ней, стоявшей на кормовой надстройке. – Это же их адский Поиск? Два главных флота – или все, что от них осталось. – Старший помощник перегнулся через ограждение и сплюнул в выбегающую из-под киля пенную струю. – Они будут дергать нас за хвост до самой гавани Летераса.

– Точно, Красавчик. Нам придется быть паиньками.

– Да. Не знаю ничего более трагического.

– Мы выдюжим, – ободрила Шерк. – Едва попадем в гавань, сможем продать что захватили – и надеюсь, успеем до того, как флот сделает то же самое, ведь цены упадут, помяни мои слова. Потом сразу назад. Много шаланд выходит из Пилотта.

– Как думаете, флот наткнулся на те обломки? Все клочки парусины подняты на мачты, словно нас догоняют. Войдем в устье – и окажемся в ловушке, капитан.

– Да, тут ты можешь быть прав. Если их разметал шторм, некоторые могли наткнуться на обломки. Если те к тому времени не затонули. – Она подумала. – Вот как скажу. Мы пройдем мимо устья. Если они не обратят внимания и пойдут по реке, мы вернемся и пойдем следом. Но тогда они причалят раньше нас, что значит, что…

– Это если добыча пойдет на рынок, – прервал ее помощник. – Может, всё пополнит имперские сокровищницы, или попадет только к Эдур. Кровь и кагенза, помните? Всегда можно найти малый порт и сбыть всё там.

– С каждой утраченной частью тела ума прибавляется, Красавчик.

Тот хмыкнул. – Верно, это возмещение.

– Это отношение. Ладно, так и сделаем, но забудь про малый порт – они здесь, на севере, все как один грязные дыры, вокруг пустоши, дороги плохие, на них бандиты в очередь выстроились, чтобы получить хабар. А если какие эдурские галеры увяжутся – всегда можем пойти прямиком к острову-тюрьме со здешней стороны Фентской Косы. Устье там узкое, так мне рассказывали, и они протянули цепь, чтобы не пускать плохих парней.

– Пираты – не плохие парни?

– Для них – нет. Сейчас там правят заключенные.

– Не думаю, что все так легко выйдет, – засомневался Скорген. – Принесем им беду. Непохоже, что Эдур не смогли их завоевать – скорее не хотели тратить силы.

– Может, так, может, нет. Суть в том, что у нас нет воды и пищи, а пополняться негде. Эдурские галеры быстрые, они найдут нас везде, где бы мы ни пристали. Не успеем намотать последний канат на кнехт, как… Но на тюремном острове… – Капитан пиратов скривила губы. – Что за досада. Мне так домой хотелось.

– Будем надеяться, что клятый флот пойдет прямиком в устье. – Скорген Красавчик почесал край пустой глазницы.

– Надеяться и молиться. Ты молишься каким-то богам?

– Чаще морским духам. Ликам под Водой, Стражам Утопленников, Глотателю Судов, Крадущему Ветра, Водяной Башне, Скрывающему Рифы…

– Ладно, Красавчик, хватит и этих. Можешь держаться своего воинства неудач… только приношения правильные делай.

– Похоже, вы ни во что не верите, капитан.

– Точно. И никаких неудобств.

– Однажды их имена восстанут из вод, капитан, – предрек Скорген, сотворяя сложный охранительный знак единственной рукой, – и море высоко поднимется за ними, бросив вызов самим небесам. Весь мир пропадет под волнами.

– Чтоб провалиться твоим пророчествам.

– Не моим. Фентским. Видели их старинные карты? Берега там смещены на многие лиги. Древние селения фентов давно скрылись под водой.

– И они уверовали в эти пророчества. Надо только выждать еще десять тысяч лет…

Пожатие плечами у него выходило кривым. – Может и так, капитан. даже Эдур уверяют, что ледники на дальнем севере тают. Десять тысяч лет или сто лет. Так или иначе, мы давно будем мертвецами.

– Говори за себя, Красавчик. «Однако это мысль. Я стану вечно бродить по дну морскому». Скорген, прикажи молодому Бурденару вылезать из «вороньего гнезда». Пусть явится ко мне в каюту.

Старпом состроил рожу. – Капитан, вы его изнуряете.

– Не слышала, чтобы он жаловался.

– Не станет. Вы нас всех осчастливили – простите за прямоту, капитан, но это так. Но я не шутил. Вы истощаете его, а он самый молодой матрос.

– То есть остальных просто убиваю. Зови его, Красавчик!

– Слушаюсь, капитан.

Женщина уставилась на силуэты далеких кораблей. Похоже, долгий поиск завершен. Что же привезут они в Летерас, кроме фляг с кровью? Поборников. Каждый уверен, что сделает то, чего не сумели другие. Убить Императора.

«Убить его домертва, чтобы был мертвее меня. Чтобы никогда не встал.

Как плохо, что такого не случится никогда».

***

На окраине Летераса Венит Сафад, Должник и слуга Раутоса Хиванара, остановил скромный караван около нового приобретения своего господина. Убедился, что переделка гостиницы идет полным ходом; в сопровождении главы нанятой строительной компании проинспектировал суетящиеся вокруг главного здания группы рабочих, потом прошел к конюшням и прочим вспомогательным помещениям.

И замер.

Здание, построенное вокруг непонятного старинного механизма, было снесено. Венит взирал на огромный монолитный кусок неизвестного металла, удивляясь, почему на открытом воздухе он выглядит таким знакомым. Изделие сгибалось под углом точно в девяносто градусов, горизонтальная часть составляла треть длины вертикальной. Казалось, что конец нуждался в завершении некоей деталью – или причудливые извивы нанесены для красоты? Объект находился на платформе из того же загадочного тусклого металла, как будто бы ничем не отделяемый от нее.

– Вы сумели определить его назначение? – спросил Венит у стоявшего рядом пожилого, почти лысого человека.

– Ну, – задумался Багг, – у меня есть кое-какие теории.

– Хотелось бы их услышать.

– Вы найдете другие в городе. Не идентичные, но тем не менее такие же – если вы понимаете? о чем я.

– Нет, Багг, не понимаю.

– То же производство, та же загадочность функции. Я никогда не трудился составить карту их местонахождения, но она могла бы выявить схему, а из этой схемы стал бы ясным смысл его существования. Может быть…

– Но кто это строил?

– Без понятия, Венит. Было это очень давно, как я подозреваю – прочие по большей части погружены в почву. Находят их выше по реке, в наносах ила.

– В наносах… – Венит не отрывал взора от конструкции, и глаза его раскрывались все сильнее. Наконец он повернулся к собеседнику: – Багг, окажите честь, исполните мою просьбу. Я должен уехать из Летераса. Однако мне нужно доставить послание в город, моему хозяину. Раутосу Хиванару.

Багг пожал плечами: – Не вижу никаких затруднений, Венит.

– Спасибо. Вот мое послание: он должен приехать и увидеть собственными глазами. И – это самое главное – привезти коллекцию артефактов.

– Артефактов?

– Он поймет, Багг.

– Ладно, – сказал старик. – Я буду там через пару дней… или могу послать гонца. Как распорядитесь?

– Лучше лично, Багг. Если сумеете. Если гонец перепутает послание, хозяин может не понять.

– Как скажете, Венит. Могу спросить, куда едете?

Должник скривился: – Синяя Роза, потом Дрена.

– Долгий путь впереди, Венит. Да будет он скучным и бедным на происшествия!

– Благодарю, Багг. Как тут дела?

– Мы ждем новой поставки стройматериалов. Когда получим, сможем закончить. Ваш хозяин забрал одну бригаду на укрепление берега в своем имении, но пока не прибудут материалы, нам и этих людей хватит. – Он искоса глянул на Венита. – Вы имеете представление, когда Раутос Хиванар закончит работы у особняка?

– Строго говоря, это не укрепление – хотя и оно тоже. – Он потер лицо. – Скорее научные раскопки. Хозяин расширяет валы в сторону реки, потом осушает траншеи, чтобы рабочие могли раскопать слои ила.

Багг нахмурился: – Зачем? Он собирается воздвигнуть волнолом или пирс?

– Нет. Он собирает… артефакты.

Венит поглядел на Багга, а тот поглядел на здания. Бледные глазки прищурились. – Не думал обнаружить такое.

– Многие ваши инженеры и бригадиры смотрели… но никто не сумел понять назначение этой штуки. Артефакты явно связаны с ней. Один – фактически точная копия, но в меньшем масштабе. Когда доставите послание, Багг, можете попросить осмотра находок. Уверен, он охотно поделится наблюдениями.

– Возможно, – рассеянно отозвался старик.

– Ну, – сказал Вент, – мне уже пора.

– Да не заметит вас Странник, Венит Сафад.

– И вас, Багг.

– Куда там…

Последние слова прозвучали шепотом. Венит оглянулся на Багга, уже шедшего по двору. Странное заявление.

Но у каждого старика свои причуды.

***

Атрипреда Биветт спешилась и бродила среди беспорядка. Стервятники и вороны перепрыгивали с одного вздутого трупа на другой, словно удивляясь слишком щедрому угощению. Несмотря на все их усилия, офицеру стало ясно, что побоище носит необычный характер. Невезучих солдат, поселенцев и пастухов погубили громадные клинки, длинные когти и зубы.

Это уже не первая вылазка убийц – посланная на поиски Красной Маски кавалерия Дрены встретила такой же конец.

Сзади нее шел Смотритель Брол Хандар. – Лишь демоны, – произнес он, – способны на такое. Например, те, которых призывали во время войны к’риснаны… хотя они редко используют когти и зубы.

Биветт встала подле потухшего костра. Указала на пепел. – Ваши демоны оставляют такие следы?

Эдурский воин подошел. – Нет, – сказал он несколько мгновений спустя. – У этих словно бы лапы бескрылой птицы – переростка.

– Переростка? – Она бросила взгляд на Эдур и возобновила обход.

Солдаты занимались тем же, молча осматривая разоренный лагерь. Конные разведчики окружили место, следя за окружающими холмами.

Стада родаров и миридов угнаны, следы указывают, что они двинулись на восток. Родары шли впереди, мириды просто тащились следом. Если отряд поскачет очень быстро, они, может быть, догонят миридов. Биветт подозревала, что угонщики не станут задерживаться, подгоняя медлительных животных.

– Ну, Атрипреда? – спросил сзади Блон Хандар. – Идем по следу?

Она не повернулась. – Нет.

– Фактор будет весьма недоволен вашим решением.

– Вас это заботит?

– Нисколько.

Она промолчала. Смотритель за время путешествия стал более откровенным. Более откровенным или менее осторожным – но в тоне Тисте Эдур звучало презрение. Само то, что он решил сопровождать экспедицию, говорит о растущей независимости. Ей было почти жаль воина.

– Если Красная Маска призывает подобных демонов, – продолжал Брол Хандар, – нам нужно выступить в силе, с магами эдурскими и летерийскими. Так что я согласен с вашим решением.

– Я рада, что вы сразу ухватили военные аспекты произошедшего, Смотритель. И все же желания фактора мне вовсе не интересны. Я прежде всего и преимущественно офицер Империи.

– Да. А я представитель Императора в регионе. Итак?

Она кивнула.

Несколько раз ударили сердца. Эдур вздохнул: – Как печально видеть много убитых детей.

– Смотритель, мы убиваем овлов не менее тщательно.

– И это тоже печально.

– Такова война.

Он что-то буркнул, потом сказал: – Атрипреда, происходящее на ваших равнинах не просто война. Летерийцы начали компанию уничтожения. Если бы мы, Эдур, перешли этот порог – разве нас не называли бы варварами? В нынешнем конфликте вы на неправой стороне, какими бы словами ни оправдывали вы свои деяния.

– Смотритель, – холодно отозвалась Биветт, – мне не интересны оправдания и нравственная высота. Я слишком давно в солдатах, чтобы верить, будто подобное может помешать нашим действиям. Если что-то в наших силах, мыделаем это. – Она обвела рукой разоренный лагерь. – Убиты граждане Летера. Я могу ответить на это, и я отвечу.

– И кто выиграет? – спросил Хандар.

– Мы, разумеется.

– Нет, Атрипреда. Вы проиграете. И овлы тоже. Победители – люди вроде фактора Летура Аникта. Увы, подобные ему смотрят на летерийских солдат почти так же, как на врагов. Вас будут использовать, это означает – многие из вас умрут. Летуру Аникту все равно. Вы нужны ему для достижения победы. Потом нужда в вас исчезнет… до появления нового врага. Скажите, империи существуют чтобы пожирать? Разве нет ценности в мире? В порядке, процветании, стабильности и спокойствии? Столбики монет в сокровищнице Аникта – единственно достойная награда? Он может так думать – всё остальное случайно и интересно лишь полезностью лично ему. Атрипреда, вы, по правде говоря, ниже Должников. Вы рабыня. Я не ошибаюсь, ибо мы, Тисте Эдур, имеем рабов. Рабы – вот кем вас видит Летур Аникт.

– Скажите, Смотритель, как вам жилось бы без рабов?

– Не сомневаюсь, плохо.

Она повернулась и пошла к коню. – На коней. Возвращаемся вДрену.

– А мертвые граждане Империи? Вы оставите тела падальщикам?

– Через месяц пропадут и кости, – сказала Биветт, вскакивая в седло и натягивая удила. – Жуки-строгунцы сточат их в прах. Да тут почва твердая, могилы не выкопать.

– Но есть камни.

– Покрытые овлийскими глифами. Использовать их – навести на мертвых проклятие.

– Итак, вражда сохраняется, даже духи воюют. В темном же мире обитаете вы, Атрипреда Биветт.

Она помолчала, вглядываясь в Эдур. – А тени намного лучше, Смотритель?

Тот не ответил. Биветт сказала: – Извольте сесть в седло, господин.

***

Лагерь племени Гейнток, заполненный также остатками племен Севонд и Нирифа, простерся на всю долину. Далеко на востоке маячили облака охряной пыли над стадами, скопившимися в соседних долинах. Воздух скрипел от песка, смердел кислым кизячным дымом. Маленькие отряды воинов метались туда и сюда, словно банды разбойников – голоса громкие, оружие наготове.

Дозорные вступили в контакт с Красной Маской и его жалким племенем еще утром, но близко не подъезжали. Похоже, их больше заинтересовало следовавшее за маленькой группой большое стадо родаров. Для кучки овлов богатство слишком значительное, открытое для спора; Красная Маска понимал, натягивая удила перед границей лагеря, что весть уже дошла сюда и множество воинов набирается наглости, завидуя его родарам и готовясь отнять животных у горсточки воинов Ренфайяра.

Увы, придется их разочаровать. – Месарч, – сказал он, – останься здесь с остальными. Вызовы не принимать.

– Никто не подъехал так близко, чтобы увидеть твою маску, – ответил юноша. – Никто не понимает, о Вождь Войны, чего ты желаешь. Едва они узнают, мы окажемся в осаде.

– Ты боишься, Месарч?

– Умереть? Нет. Уже нет.

– Тогда ты больше не ребенок. Жди, ничего не предпринимай. – Маска послал коня вниз по склону, галопом влетел на стоянку Гейнтока. На него смотрели – глаза вытаращивались, слышались крики, в которых звучало скорее негодование, чем удивление. Наконец ближайшие воины заметили его оружие. Тут на лагерь пала тишина, распространяясь словно рябь по воде… а за ней наступил черед бормотания, гневные голоса изменили тембр.

Тягловые собаки уловили нарастающую ярость и подбежали ближе, оскаливая зубы и поднимая шерсть.

Красная Маска натянул поводья. Летерийский конь замотал головой, заплясал, фыркнув в предостережение большим псам.

Кто-то пробирался сквозь густеющую толпу – как будто нос незримой ладьи раздвигал высокие тростники. Попрочнее усевшись в иностранном седле, Маска ждал.

Хадральт, старший сын Капалаха, унаследовал от отца надменную походку, но не вызывающую уважение внешность. Он был тощим и невысоким; по слухам, он хорошо умел работать короткими кривыми мечами, висевшими сейчас у пояса. Его окружала дюжина избранных воинов, здоровенных, неуклюжих мужчин, чьи лица расписаны в подобие чешуи – бронзового цвета, но в остальном весьма похожей на чешую самого Красной Маски. На лицах этих застыло выражение недовольства.

Дергая пальцами за свисающие с пояса фетиши, Хадральт сверкнул глазами на Маску: – Если ты тот, за кого себя выдаешь, тебе здесь не место. Уйди, или кровь твоя оросит иссохшую землю.

Красная Маска невозмутимо обвел взглядом меднолицых воинов. – Ты порождаешь эхо, но в нем слышен отзвук страха. – Взор его вновь нашел вождя. – Я перед тобой, Хадральт сын Капалаха. Я Красная Маска, вождь племени Ренфайяр, и сегодня я убью тебя.

Темные глаза расширились. Хадральт усмехнулся: – Твоя жизнь – проклятие, Красная Маска. Ты не заслужил права вызывать. Скажи, твои жалкие щенки станут сражаться за тебя? Твои амбиции приведут их к гибели. Наши воины отберут стада Ренфайяра. И женщин, но только детородного возраста. Дети и старики умрут, ибо мы не потерпим обузы. Ренфайяра не станет.

– Чтобы твои воины получили право вызвать на бой мой род, Хадральт, им придется победить моих поборников.

– И где они затаились? Или это драный пес, что тащится за тобой?

Он слишком громко рассмеялся собственной шутке.

Красная Маска посмотрел назад, на одинокого зверя. Пес лежал на земле справа от его коня, опустив голову, но следя за скопищем местных собак. Он встретил взор Маски; казалось, зверь не только понял всё, что тут было сказано, но и рад возможности схватиться с бросившими вызов хозяину. – Этот зверь понимает, что такое храбрость, – сказал Красная Маска, снова посмотрев на Хадральта. – Хотелось бы мне иметь десять тысяч воинов, ему не уступающих. Но я вижу пред собою лишь тебя, Хадральт, вождя десяти тысяч трусов.

Ответный рев, казалось, может расколоть воздух. Клинки заблестели на солнце, толпа придвинулась. Море лиц, искаженных яростью.

Хадральт побледнел. Затем поднял руки и держал, пока крики не начали утихать. – Каждый воин здесь, – заговорил он дрожащим голосом, – возьмет себе кусок твоей шкуры, Красная Маска. За подобные слова положено и не такое! Ты хочешь занять мое место? Хочешь вести? Вести… трусов? Изгнание ничему тебя не научило. Ни один воин не пойдет за тобой, Красная Маска. Ни один.

– Ты нанял армию, – ответил Маска, не сумев скрыть презрение, – Ты повел их на летерийцев. А потом, когда началась битва и ваши новые союзники вступили в нее – начали биться за вас – ты сбежал. Трусы? Слишком мягкое слово. В моих глазах, Хадральт, ты и твои люди – не овлы, больше не овлы, ибо истинный воин Овл’дана так себя не ведет. Я наткнулся на их тела. Я видел следы вашего предательства. Вот истина. Когда я стану Вождем Войны – это случится сегодня, не успеет сесть солнце – я потребую у каждого доказать свою полезность, заслужить право следовать за мной. И убедить меня будет трудно! Медная краска на лицах трусов – вы не могли нанести мне большего оскорбления.

– Слезай с летерийской клячи, – захрипел Хадральт. – Слезай, Красная Маска, и встречай свою смерть.

В ответ Маска поднес к губам полый рог родара. Пронзительный звук заставил замолчать весь лагерь, кроме собак – они заунывно завыли. Маска повесил рог на пояс. – В наше время, – сказал он так громко, чтобы услышали все, – старым врагам необходимо найти примирение. За тысячи лет мы провели много войн, но лишь первая держится в памяти овлов и в памяти самой земли нашей. – Он помолчал, ибо почувствовал содрогание почвы – как и остальные. К’чайн Че’малле приближались в ответ на его призыв. – Хадральт сын Капалаха, ты будешь драться один. Пора нам обнажить оружие. Готовься!

На гребне холма за спинами жалкой группы из шестерых воинов Ренфайяра появились еще две фигуры – громадные, покачивающиеся при ходьбе. Одно текучее движение – и парочка была уже на склоне.

Повисла тяжкая тишина – слышен был лишь топот когтистых лап. Ухватившие было рукояти мечей и древки копий ладони медленно разжимались.

– Мои поборники, – произнес Красная Маска. – Они готовы встретить твоих бойцов, Хадральт. Твоих меднолицых.

Вождь промолчал. Красная Маска понял, вглядевшись в его лицо, что вождь не готов рискнуть силой своего слова – ведь его команды сейчас никто не выполнит. Это понимали и все присутствующие. Итак, судьба решится схваткой воли двух человек.

Хадральт облизнул губы. – Красная Маска! Когда я убью тебя, что сделают эти Кечра?

Не отвечая, Маска сошел с коня, встав в шести шагах от Хадральта. Снял топор – рюгту и покрепче ухватил за середину древка. – Твой отец умер. Отпусти его руку и стань взрослым, Хадральт. В первый раз. Ты не годишься на роль вождя. Ты повел воинов Овлдана в бой, а потом повел их в бегство. Вы изменили союзникам. А теперь скрываетесь на самом краю пустошей вместо того, чтобы встретить летерийцев – клинком по клинку, зубами по горлу. Сейчас ты или уйдешь, или умрешь.

– Уйти? – Хадральт дернул головой и вымученно ухмыльнулся. – Такой выбор закрыт для воина – овла.

– Верно. Это подобает лишь старцу, неспособному защитить себя или воину, слишком искалеченному.

Хадральт оскалился: – Я ни тот, ни другой.

– Но ты и не воин. Твой отец ушел? Нет, знаю, что нет. Он посмотрел в твою душу и понял тебя, Хадральт. И, хотя старый, сразился с тобой. Ради племени. Ради чести.

Хадральт вытащил кривые клинки. Он снова дрожал.

Один из меднолицых сказал: – Капалах ел и пил в доме сына. Однажды ночью он заболел и умер. Утром лицо его походило цветом на синий лишайник.

– Тренис’галах? – Глаза за щелями алой маски сузились. – Ты отравил отца? Не пожелал убить мечом? Да как ты вообще посмел встать передо мной?

– Яд не имеет имени, – буркнул меднолицый.

Хадральт возразил: – Я причина, по которой овлы еще живы! Красная Маска, ты поведешь их на бойню! Мы еще не готовы встретить летерийцев. Я покупал оружие… да, есть летерийцы, верящие в правоту нашего дела. Мы отдавали плохие земли и получали взамен железное оружие. И вот пришел ты, чтобы расстроить мои планы!

– Я видел ваше оружие, – отвечал Маска. – В руках твоих воинов. Они проверили его в битве? Глупец ты, Хадральт. Думаешь, выгадал? Торговавшие с тобой состоят на службе у фактора – он получает от войны двойную выгоду…

– Ложь!

– Я был в Дрене. Всего две недели назад. Я видел и фургоны, забитые ящиками негодного оружия. Эти железные клинки сломаются при первом ударе о щит. Безоружные обречены. Вот что ты выторговал, вот за что ты отдал земли, ставшие местом упокоения праха наших праотцев. Дом духов Овл’дана, землю, испившую крови овлов.

– Летерийское оружие…

– Его нужно брать с вражеских трупов – вот это будет оружие, достойное такого названия. Хадральт, если ты решил использовать их тактику, ты должен использовать и хорошее оружие. Иначе воины твои пойдут на жестокую смерть. Именно этого, – добавил Маска, – ты и добиваешься. Итак, Хадральт, я вынужден заявить: ты знал истину. Если так, торговцы платили тебе не только оружием. Ты получил их деньги, Вождь Войны? Твои сородичи знают, какие сокровища таятся в твоей хижине?

Красная Маска заметил, что меднолицые постепенно отходят от Хадральта. Они осознали, какую измену затеял вождь против них и всего народа овлов.

Он продолжал: – Ты намерен сдаться, не так ли? Тебе предложили имение в Дрене, да? Рабов и Должников для полного счастья. Ты решился продать наш народ, нашу историю…

– Нам не победить!

Последние слова Хадральта. Три лезвия высунулись из груди, воткнутые в спину собственными его телохранителями. Потрясенно выпучив глаза, первый сын и убийца Капалаха, последнего из славного рода вождей Гейнтока, глядел на Красную Маску. Мечи выпали из рук, он осел, соскальзывая с клинков с ужасным, тошнотворным хлюпаньем. Миг – и засвистел, вырываясь, поток крови.

Глаза подернулись слепотой смерти; труп Хадральта упал лицом в пыль.

Красная Маска вернул рюгту на пояс. – Семена выпадают из снопа. Порочный делает слабым все свое потомство. День завершился проклятием трусости. Мы овлы, я ваш Вождь Войны. – Он помолчал, оглядываясь. – И я поведу вас на войну.

Стоявший на гребне холма, над расползшимся лагерем Месарч сотворил знамения солнца и неба, земли и ветра. – Красная Маска отныне правит Овл’даном.

Крейсос, стоявший справа от него, хмыкнул: – Ты правда сомневался в его успехе, Месарч? Кечра хранят наши фланги. Он – гребень кровавой волны, и волна эта затопит здешнюю землю. Даже летерийцы утонут, что говорить о нас.

– Ты схитрил в ночь смерти, Крейсос, и все еще страшишься гибели.

Стоявший слева от Месарча Зевен фыркнул. – Бледен-трава почти потеряла силу. В ту ночь она не схватила ни одного из нас. Я кричал под землей, Месарч. Кричал и кричал. Как и Крейсос. Мы не боимся грядущего.

– Хадральт убит своими воинами. Сзади. Это нехорошо.

– Ты неправ, – ответил Зевен. – Слова Красной Маски обратили всех. Я не верил, что подобное возможно.

– Подозреваю, мы часто будем так говорить, – заметил Крейсос.

– Пора идти вниз, – сказал Месарч. – Мы его первые воины, и за нашими спинами отныне пойдут десятки тысяч.

Зевен вздохнул: – Мир изменился.

– То есть мы проживем немного дольше.

***

Брол Хандар скакал рядом с Атрипредой. Войско двигалось по торговому тракту, отойдя от ворот Дрены на половину дня. Солдаты за их спинами были молчаливы – без сомнения, их душил гнев, томила мечта о мщении. Отряды кавалерии Синей Розы стояли в Дрене со времен аннексии этого государства. Насколько знал Хандар, завоевание Синей Розы не стало бескровным, как в случае Дрены. Многоплеменное население сплачивала сложная религия, созданная загадочным жречеством – Летер не смог полностью уничтожить его. По слухам, там еще были группы мятежников, действовавшие преимущественно в горах на западе.

Во всяком случае, старая летерийская политика перемещать отряды Синей кавалерии в далекие части империи продолжалась и под властью Эдур; это означало, что опасность сохраняется. Брол Хандар гадал, насколько успешно действует эдурский Смотритель в Синей Розе, и напоминал себе о необходимости связаться с ним – стабильность в Синей Розе чрезвычайно важна, ведь перебои в поставках по тамошним дорогам окажутся гибельными, если Овл’дан полыхнет полномасштабной войной.

– Вы задумались, Смотритель? – произнесла вскоре Биветт.

– Вопросы снабжения.

– Если вы о военном снабжении, оно под моим руководством.

– Нельзя рассматривать нужды армии изолированно, Атрипреда. Если конфликт разрастется – я верю в это – даже фактор не застрахован от недостатка продовольствия, особенно для мирных жителей в Дрене и окрестных селениях.

– Во время войны, Смотритель, потребности армии превалируют. К тому же нет причин ожидать недостатка. Летерийцы очень опытны в таких вопросах. Вся система транспорта создана в расчете на завоевания. У нас есть тракты, купеческие суда, проверенные морские пути.

– Остается узкое место, – возразил Брол Хандар. – Горы Синей Розы.

Она бросила удивленный взгляд: – Главные товары, перевозимые через горы – это рабы и экзотические фрукты с дальнего юга. К тому же Синяя Роза прославлена природными богатствами, она производит железо, не уступающее летерийской стали. Олово, медь, свинец, известь, огненный камень, а также кедр и лиственница – всего вдоволь. Море Синей Розы изобильно треской. В свою очередь, большие фермы Дрены производят избыток зерна. Смотритель, кажется, вас неправильно информировали относительно материального снабжения. Недостатка не будет…

– Возможно, вы правы. – Эдур помедлил. – Атрипреда, я так понимаю, что фактор наладил перевозку низкокачественного оружия и доспехов через горя Синей Розы. Эти изделия продаются овлам в обмен на землю или, по меньшей мере, на прекращение споров о давно захваченных землях. За истекшее время перевезено четыреста широких фургонов. Фактор удерживает десятину, но никакого официального оформления или налогообложения не производится. Могу только догадываться, что многие иные товары движутся через горы в том и обратном направлении без официального разрешения.

– Смотритель, даже если не учитывать контрабанду фактора, горы Синей Розы не станут узким местом поставок.

– Надеюсь на вашу правоту, особенно учитывая недавние затруднения.

– Извините, какие затруднения?

– Последний караван с низкокачественными вооружениями не прошел через перевалы. Более того, разбойники напали на главную крепость прохода, разогнав охранявшую ее роту летерийцев.

– Как? Я ничего не слышала! Целая рота сбежала?

– Так это выглядит. К сожалению, это все известные мне сведения. Не знаю, какие еще товары, кроме оружия, недополучил фактор. Если вы скажете, что кроме вооружения бандитов, происшествие нам ничем не угрожает, я почувствую облегчение.

Разговор прервался. Брол Хандар чувствовал, как бегут мысли Атрипреды, как она, похоже, погружается в пучину смятения. Сколько же Хандар – и в его лице все Эдур – знают о нелегальных делишках летерийцев? Вероятно, еще большую тревогу в ней рождает собственное незнание о последних событиях в Синей Розе. Да, она потрясена – и это рассеивает опасения Эдур, что она шпионит на Летура Аникта.

Он решил, что слишком долго ждет. – Атрипреда, вот эта неминуемая война с овлами… Скажите, вы уверены, что произведенное пополнение сил гарантирует победу?

Женщина заморгала, видимо, пытаясь подстроить ход мыслей к новой теме. – Более или менее, Смотритель. Мы думаем, что овлы в лучшем случае могут вывести в поле восемь – девять тысяч воинов. Уверены, что не больше. Армия эта недисциплинированна, разделена старыми ссорами и кровной враждой; их стиль боя не позволяет сражаться крупными единицами. Поэтому их легко сломить. Боевое столкновение продлится едва ли один звон. Обычно они предпочитают засады и набеги, собираются малыми группами, стараются идти незаметно. Однако полная зависимость от стад и уязвимость главных стоянок неминуемо заставит их встать и сражаться. И тогда мы их раздавим.

– Весьма краткое изложение, – заметил Брол Хандар.

– Если подробнее, у нас шесть рот батальона Синей Розы, почти полный состав обновленного батальона Ремесленников, а также подразделения из гарнизона Дрены и четыре роты бригады Харридикта. Для обеспечения подавляющего численного превосходства я запрошу бригаду Багряных Львов и хотя бы половину Купеческого батальона.

– Вы ожидаете, что Красная Маска каким-то образом изменит привычную овлам тактику?

– Нет. В прошлый раз он так не делал. Его опасность – в гениальной одаренности к устройству засад и устрашающе эффективных рейдов, в особенности на линиях снабжения. Чем скорее он будет убит, тем быстрее окончится война. Если ему удастся вырваться из кулака – ожидайте длительного и кровавого конфликта.

– Атрипреда, я намерен запросить трех к’риснанов и четыре тысячи воинов – Эдур.

– Тогда, Смотритель, победа наступит быстро. Красной Маске не удастся долго прятаться от ваших ведунов.

– Совершенно верно. Я хочу скорейшего окончания войны, минимальных потерь. С обеих сторон. Значит, надо убить Красную Маску при первой возможности. И разбить армию овлов, какова бы она ни была.

– Вы желаете заставить овлов капитулировать? Обдумываете условия?

– Да.

– Смотритель, я соглашусь принять капитуляцию. Что до условий, я потребую всего лишь полной сдачи. Все овлы до последнего станут рабами. Их разошлют по всем концам империи, но только не в традиционные районы обитания. Если они рабы, то могут считаться военной добычей; право их захватить станет привилегией моих солдат.

– Судьба нереков, фентов и Тартеналов.

– Пусть так.

– Это замечание мне совсем не нравится, Атрипреда. Боюсь, не понравится никому из Тисте Эдур, включая самого Императора.

– Обсудим этот пункт после устранения Красной Маски.

Смотритель поморщился, но кивнул: – Согласен.

Про себя Брол Хандар выругал Красную Маску, самонадеянно порушившего его надежду на прекращение вражды, на добрососедский мир. Вместо этого Летур Аникт получает оправдание попытке уничтожить овлов; какими бы умениями устраивать засады и набеги они ни обладали, конец будет одинаков. Проклятие вождей: верить, будто они могут изменить мир…

«Проклятие, которое, кажется, коснулось и меня. Я теперь раб Летура Аникта и ему подобных?»

***

Гнев его души был дыханием льда, схороненным глубоко и надежно – пока обжигающее дыхание не проснулось в груди. Выслушав последние слова меднолицего Натаркаса, он яростно вскочил и выбежал из хижины. Постоял, прищурив глаза, пока зрение не приспособилось к безлунной ночи под затянутым облаками небом. Неподалеку стояли, словно изваянные из камня, телохранители – К’чайн Че’малле; их глаза слабо светились среди пятен тьмы. Едва Красная Маска пошевелился, головы одновременно повернулись – стража следила, в какую часть стоянки он пойдет.

Ни одна из тварей не двинулась следом. Маска был благодарен им. Каждый шаг тяжеловесных существ заставлял лагерных собак заходиться лаем, а он был не в том настроении, чтобы слушать бестолковое гавканье.

Полночь миновала. Он созвал вождей племен и наиболее почтенных старцев, и все они столпились в хижине, недавно принадлежавшей Хадральту. Они ожидали сурового нагоняя, ожидали от наводящего страх нового Вождя Войны гневных речей – но Красная Маска не желал еще сильнее унижать подчинившихся ему воителей. Дневные раны еще кровоточат; потерянная смелость может вернуться лишь в пылу боя.

При всех заблуждениях Хадральта в одном он был прав: старые способы войны с летерийцами обречены на неудачу. Однако Маска заявил подчиненным, что план Хадральта перенять все военные приемы Летера также обречен. Таких традиций у них нет, дисциплина не распространяется через границы кланов и племен. Они тренировались с негодным оружием.

Нужно найти новый путь.

Красная Маска спросил о наемниках, и ответные рассказы оказались запутанными и угрюмыми – устыдившиеся воины старались утаить некоторые подробности. Да, продажа части земель принесла им немало летерийских денег, их собирали с намерением нанять иноземную армию из тех, что можно найти на восточных границах. Однако Хадральт решил присвоить золото и серебро; поэтому он и предал эту армию, повел ее на гибель. Он не смог отдать ей накопленные богатства.

Таков яд монеты.

Откуда же взялись иноземцы?

С моря, кажется – высадились на северной границе пустошей с транспортных судов под флагами Ламатафа, королевства на далеком полуострове. Воины – жрецы и жрицы, присягнувшие волчьим божествам.

Что же привело их на этот континент?

– Пророчество.

Красная Маска вздрогнул, услышав слова Натаркаса, главного среди меднолицых, того самого воина, что открыл тайну убийства Хадральтом своего отца Капалаха.

– Пророчество, Вождь Войны, – продолжал Натаркас. – Последняя война. Они пришли в поисках места, именуемого Полем Брани Богов. Себя называли Серыми Мечами, Таинством Тогга и Фандерай. Среди них было много женщин, в том числе одна из командиров. Другим был одноглазый. Он еще говорил, что потерял свой глаз трижды…

Нет, Вождь Войны. Он еще жив. Выжил в битве. Хадральт заключил его в темницу. Он лежит в цепях за хижиной, в которой очищаются женщины…

Затем Натаркас замолчал, вздрогнув от увиденного в очах Красной Маски нежданного гнева.

И вот маскированный вождь идет через стоянку Гейнтока, к востоку, туда, где вырыты канавы для облегчения, мимо женской хижины, за которой, прикованное к колоде, спит нечистое существо – нижняя часть тела в канаве, смешавшей в себе месячные крови, мочу, грязь и камни (дальше эта смесь вытекает в более глубокую траншею, ведущую вниз по склону).

Он встал над мужчиной, а тот проснулся, заворочал головой. Единственный глаз уставился на Красную Маску.

– Ты понимаешь меня? – спросил вождь.

Кивок.

– Твое имя?

Глаз моргнул. Мужчина поднял руку и поскреб рубец от ожога, окружающий пустую глазницу. Хмыкнул, словно бы удивляясь, и с усилием сел. – Мое новое имя Анастер, – сказал он, скривив рот в подобии улыбки. – Но думаю, старое имя подходит больше. С некоторым изменением. Я Тук. – Улыбка стала шире. – Тук Невезучий.

– А я Красная Маска…

– Я знаю, кто ты. Я даже знаю, что ты.

– Как?

– Не хочу говорить отсюда.

Маска попробовал снова: – Каким тайным знанием обо мне ты, как тебе кажется, обладаешь?

Улыбка увяла. Мужчина взглянул вниз, словно изучая густую кровянистую массу на уровне коленей. – Смысла все меньше. Особенно сейчас. Ты не тот, кого мы ожидали, Красная Маска. – Он закашлялся и сплюнул, стараясь не попадать в женскую кровь.

– Скажи, кого ты ожидал?

Новая полуулыбка. Тук не поднял лица, отвечая: – Ну, когда тебе нужен Первый Меч К’чайн Че’малле, ты ожидаешь увидеть… К’чайн Че’малле. Не человека. Как думаешь, естественное ожидание?

– Первый Меч? Не знаю такого титула.

Тук пожал плечами: – Поборник К’эл. Консорт Матроны. Возьми меня Худ, просто Король. В твоем случае все это одно и то же. – Он наконец поднял голову и что-то блеснуло в единственном глазе. – Не говори мне, что обманул их своей маской. Прошу…

***

Трещину, из которой показалась одинокая фигура, было трудно заметить. Едва ли высотой в три человеческих роста, она угнездилась в расселине уступчатых горных склонов, что была длиной примерно в лигу и опускалась на глубину тысячи шагов. Путники могли пройти треть расстояния, минуя грубые скалы, и даже не заподозрили бы существования трещины. Разумеется, на протяжении последних пяти лиг пути вероятность встретить незваных путников была минимальной. Склоны гор Синей Розы здесь, далеко к северу от торговых путей, не пятнали следы; не было видно пастбищ и ровных мест, подходящих для поселения; погода казалась неизменно неприятной.

Выскользнув на свет из темной расселины, мужчина присел, озирая окрестности. Не заметив ничего тревожного, выпрямился. Он был высоким, стройным, длинные иссиня-черные волосы свободно вились по ветру; лицо было каким-то смазанным, но глаза сияли подобно огненному камню. Мужчина сунул руку в карман выцветшей куртки и достал тонкую цепочку, на концах которой были укреплены простые круглые кольца вроде тех, что одевают на пальцы – золотое и серебряное. Быстрое движение указательного пальца – цепочка принялась вращаться и плотно навилась на него. Миг спустя он принялся вращать пальцем в другую сторону. Заняв таким образом правую руку, он двинулся в путь.

Он шел на юг, проходя пятна света и тени; шаги были почти бесшумными, и его сопровождал лишь звук крутящейся цепочки. За спиной болтались рог и ненатянутый лук из кроводрева. У правого бедра имелся колчан со стрелами (кроводрево, оперение из перьев ястреба, уткнувшиеся в мох на дне колчана наконечники железные, в форме слезы, с прорезями в виде знака Х). Кроме этого оружия, он нес на перевязи простую рапиру в ножнах из посеребренной черепашьей кости; ножны были обмотаны овечьей шкурой, чтобы скрепляющие кольца не звенели при ходьбе. Увы, все эти хитрости, предпринятые ради бесшумного движения, делал бессмысленными непрерывный свист вращающейся цепочки.

Полдень уже миновал. Путник шел в густой тени, ибо двигался на юг по восточным сторонам долин. Цепочка всё свистела, звенья звякали друг о дружку, кольца прорезали воздух.

К закату он оказался на уступе над просторной долиной, что шла более или менее на восток; здесь, удовлетворившись возможностями обзора, он сел на корточки и принялся ждать. Шепот цепочки, звяканье колец…

Еще две тысячи вращений – кольца застучали и замерли, пойманные в темницу кулака. Взор его, не отрывавшийся от восточного прохода, уловил движение. Засунув цепочку во внутренний карман, он встал.

Начал длительный спуск.

***

Ониксовые Колдуны, чистейшие из чистокровных, давно прекратили сражение со стенами тюрьмы, которую сами себе воздвигли. Древность и бесчисленные традиции, позволяющие сохранять память, имели множество звеньев, и они приняли их все. Принять, говорили они, значит постичь суть ответственности; если бы существовало такое явление, как мирской бог, то обитатели Андары, последние поклонники Чернокрылого Лорда, нарекли бы его Ответственным. И бог этот за десятилетия после летерийского завоевания сравнялся в силе с самим Лордом.

Юный лучник (девятнадцати лет от роду) не был одинок в отрицании закоснелых и старомодных путей Ониксового Ордена. Подобно многим соотечественникам того же возраста – первое поколение, рожденное в Изгнании – он придумал себе имя, говорящее о полнейшем разрыве с традицией. Имя клана отброшено, все отзвуки старого языка – и общего наречия, и языка жрецов – затухли вдали. Отныне он из клана Изгнанных.

Но при всех показных позах независимости он не мог ослушаться прямого приказа Орданта Брида, Знатока тайн Камня из Ониксового Ордена.

Итак, юный воин по имени Скол Изгнанник покинул вечно темный монастырь Андары, миновал бесконечные стены скал и вовремя оказался на проклятом солнечном свете, под ослепшими звездами дня, свершил путь по поверхности земли и начал сторожить главный перевал.

Приближавшаяся к нему маленькая группа путников не походила на купцов. Нет ни поезда телег с товарами, ни ковыляющих в кандалах рабов. Они скачут на летерийских лошадях, и трое на вид походят на летерийцев… но Скол знал, что это не имперская делегация. Нет, это изгнанники. За ними идет охота.

«И среди них – брат моего бога».

Скол подошел ближе, все еще невидимый путникам – и ощутил присутствие еще одного существа. Он негодующе фыркнул. – Раб Тисте Эдур, скажи, ты не знаешь своей крови? Мы оторвем тебя, дух – хотя ты давно должен был сделать это сам.

– Я не связан, – прошипел дух.

– Тогда, подозреваю, ты во мне не нуждаешься.

– Твоя кровь нечиста.

Скол улыбнулся темноте. – Да, я котел неудач. Нереки, летерийцы – даже драсильяны.

– И Тисте Анди.

– Приветствуй меня, брат.

Смех получился скрежещущим. – Он чует тебя.

– Разве я подкрадывался слишком близко?

– Они остановились и ждут.

– Отлично. Они догадываются, что я скажу им? А ты?

– Ты груб. Ты лишен уважения. Ты сейчас предстанешь перед Сильхасом Руином, Белым Вороном…

– Он принесет весть о пропавшем брате? Нет. Думаю, нет.

Новый взрыв смеха. – Как ни странно, я думаю, ты вполне сродни тому, с кем встретишься.

***

Серен Педак косилась в темноту. Она устала. Долгие дни путешествия по перевалу, а конца не видно. Сообщение Сильхаса Руина, что кто-то приближается, заставило их встать на песчаном берегу ручья. Насекомые поднялись и насели тучей; лошади зафыркали, дергая кожей и махая хвостами.

Серен спрыгнула с лошади сразу за Сильхасом Руинном, вместе с ним перешла поток. Прочие остались на месте. Чашка спала на руках Удинааса, и бывший раб, казалось, не желал двигаться, чтобы не будить девочку. Фир Сенгар соскользнул из седла, но за ними не пошел.

Стоя за спиной альбиноса – Анди, Серен смогла расслышать странные свистящие и звякающие звуки. Еще миг – и явилась высокая, тощая фигура, силуэт на фоне темного камня.

Из-за него выплыло пятно более темное, склонилось перед Сильхасом.

– Родич, – произнес дух.

– Потомок моих сторонников, Тлен?

– О нет, Сильхас Руин!

Тисте Анди сипло вздохнул. – Моего брата. Они были так близко?

Молодой воин подошел ближе. Движения его казались почти ленивыми. Кожа была тусклой, мало отличающейся по оттенку от кожи Эдур. Правой рукой он крутил цепочку, кольца на концах ее блестели в полутьме. – Сильхас Руин, – сказал он, – я приветствую тебя от имени Ониксового Ордена Андары. Очень давно не встречали мы Тисте Анди не из нашей колонии. – Широкий рот едва заметно задергался. – Ты совсем не похож на того, кого я вообразил себе.

– Твои слова граничат с оскорблением, – ответил Сильхас Руин. – Именно так ваш Орден приветствует меня?

Молодой воин пожал плечами. Цепочка намоталась на ладонь и снова раскрутилась. – На дороге впереди вас чары к’риснанов – ловушки и капканы. К тому же ты не найдешь искомого в Синей Розе – ни в главном городе, ни в Джаспе и Пограничье.

– Откуда тебе знать, чего я ищу?

– Он сказал, ты придешь рано или поздно.

– Кто?

Брови взлетели. – Конечно, твой брат. Он не успел вовремя, чтобы предотвратить твое падение и гибель твоих спутников…

– Он отомстил за меня?

– Момент, – вмешалась Серен Педак. – Как твое имя?

Белозубая улыбка. – Скол. Отвечаю тебе, Сильхас Руин: он не был намерен истреблять всех Тисте Эдур. Скабандари Кровавый Глаз пал от рук Старших Богов. На земли к западу отсюда было наложено проклятие, отменившее даже отпущение смерти. Эдур рассеялись перед лицом ледников, ужасных штормов, отступающего моря. Сразу после проклятия Омтозе Феллака их выживание оказалось под вопросом, и Рейк позволил им уйти.

– Не припоминаю, что мой братец был столь… милосерден.

– Если наша история того времени точна, – отвечал Скол, – он был слишком занят. Распад Куральд Эмурланна. Слухи о приближении Оссерка. Мимолетный союз с Леди Завистью, споры и шаткий альянс с Килмандарос, наконец, Элайнт Силанна, вышедшая с ним из Эмурланна при запечатывании врат.

– Кажется, многое из того времени стало известно Ордену, – спокойным тоном сказал Руин. – Значит, он оставался с вами долгое время.

– Он нигде не остается надолго, – ответил Скол, как будто чем-то позабавленный.

Серен гадала: понимает ли юнец, что почти вывел Руина из равновесия? Еще несколько плохо подобранных слов – и голова Скола слетит с плеч. – Твоя миссия, – спросила она Тисте Анди, – вести нас к нашей участи?

Еще улыбка, новый оборот цепочки. – Да. Вы будете, э… желанными гостями Андары. Хотя присутствие летерийцев и Тисте Эдур окажется проблематичным. Ониксовый Орден объявлен вне закона, как вы сами знаете, он подвергается жестоким репрессиям. Андара – последнее тайное убежище моего народа. Его местоположение нельзя раскрывать.

– И что ты предлагаешь?

– Остаток пути, – ответил Скол, – пройдет по садку. Через Куральд Галайн.

Сильхас Руин при этих словах склонил голову набок и хмыкнул: – Начинаю понимать. Скажи, Скол: сколько магов Ордена живет в Антаре?

– Их пятеро, и они последние.

– Они могут хоть в чем-то соглашаться?

– Конечно нет. Я здесь по приказу Орданта Брида, Знатока тайн Камня. Мое отбытие из Андары прошло скромно, иначе я не был бы здесь…

– То есть кто-то другой из Ордена перехватил бы тебя.

Кивок. – Ты можешь выжидать, предвидя мальстрим, который породит твое появление, Сильхас Руин? Я – нет.

– Итак, твое приветствие следует переоценить. Ониксовый Орден не рад нам. Рад только Ордант Брид.

– Каждый из них выступает от имени Ордена, – сказал, блеснув глазами, Скол, – когда это сильнее всего мешает остальным. Да, теперь я вижу, как вам не терпится. – Цепочка рванулась от серебряного кольца, надетого на палец правой руки, и вслед за ее взмахом справа от воина появился разрыв, ведущий во Тьму. – Позовите остальных. Скорее. Уже сейчас связанные призраки, слуги Эдур, слетаются сюда – конечно, грезя о свободе. Но увы, она для них недоступна. А вот хозяева – Эдур видят всё их глазами. Это недопустимо.

Серен Педак повернулась и позвала остальных.

Скол сделал шаг вбок и низко поклонился. – Сильхас Руин, я прошу тебя пройти первым, вновь познав сладостные объятия Истинной Тьмы. к тому же, – добавил он, выпрямившись (Руин уже пошагал к вратам), – ты станешь ярким маяком…

Один из мечей Руина свистнул, мелькнув размытой линией – лезвие прорезало то место, на котором стоял Скол. Юный воин отклонился… как раз на такое расстояние, чтобы клинок прошел мимо.

Юноша рассмеялся. До ужаса беззаботен. – Он сказал, ты будешь злым.

Сильхас Руин долго смотрел на Скола… затем отвернулся и прошел в разрыв.

Серен Педак глубоко вздохнула, чтобы успокоить сердце. – Ты даже не…

– Не?

Остальные подошли и привели лошадей. Удинаас, держащий на сгибе локтя Чашку, прямо посмотрел в глаза Скола, прежде чем повести лошадь во врата.

– Ты решил скрестить мечи с богом, Скол?

– Он сдался. О да, он на редкость быстр и с двумя клинками сразу справиться трудно, но уверяю тебя…

– Знаток тайн, что послал тебя, будет доволен столь мальчишеским поведением?

Скол захохотал. – Ордант мог выбрать для такой миссии любого из сотни воинов.

– Но выбрал тебя. Это значит, что он либо непроходимо туп, либо предвидел твою непочтительность.

– Теряешь время, аквитор, – сказал Фир Сенгар, проходя мимо и пожирая глазами Скола. – Он Тисте Анди. Его разум – просто тьма, в коей процветают глупость и невежество.

Молодой воин поклонился и Фиру. – Эдур, прошу проходить. Тьма ждет тебя.

Он показал на врата.

Когда Фир провел лошадь в разрыв, цепочка на пальце правой руки Скола снова закрутилась, звякнув кольцами.

– Зачем ты так делаешь? – раздраженно спросила Серен.

– Как делаю? – сказал тот, вздернув брови.

Аквитор выругалась себе под нос и прошла во врата.

КНИГА ВТОРАЯ

ПЛАСТЫ МЕРТВЫХ

Те, что стали на след

Сокращают разрыв

Как бы быстро я ни бежал

Мне уже не вздохнуть

Псы идут по пятам

И бросаются, радостно взвыв

Рождены они роком

Натасканы мстить

Я их сам кормил и учил

Не помогут мне боги

Спасения нет

Даже если вскричу я с мольбой

Псов деяний моих

Никому не сманить

Я для них единая цель…

И охоте приходит конец.

Песни Виновного,

Бет’нетраск

Глава 7

Много дальше, чем казалось

Много хуже, чем мечталось

Слишком тонко, но не рвется

А над головами вьется

Мудрость все преодолела

Дурь не ведает предела…

Ну, хотите слушать сказку?

Сказки пьяницы,

Бард Рыбак

Атрипреда Яни Товис, которую ее солдаты звали Полутьмой, стояла у борта, следила, как проплывают мимо пологие берега реки Летер. Чайки качались на мелких волнах. Между тростниками виднелись рыбачьи лодочки; бросающие сети замирали, завидев потрепанную флотилию на пути в гавань. На берегах птицы облепили голые деревья, устоявшие в последнее наводнение. За стволами мертвых деревьев гонцы спешили по западной дороге в город, чтобы доставить донесения различным чиновникам – Яни Товис была уверена, что дворец уже извещен о появлении первого флота. Второй идет в полудне пути сзади.

Она будет рада вновь ощутить под ногами твердую землю. Увидеть вблизи незнакомые лица, а не эти, давно приевшиеся, владельцев которых она знает слишком хорошо и зачаcтую, надо признать, презирает.

Не один океан остался далеко за спиной. И это рождает чувство глубокого облегчения. Мир оказался… огромным. Даже древние карты Летера, показывающие путь переселения из земель Первой Империи, являли всего лишь малую долю пространства, именуемого миром смертных. Масштабы заставили всех ощутить себя крошечными – как будто пережитые великие драмы оказались незначительными, как будто истинный их смысл размазался по карте, став неуловимо тонким для разума одного человека. К тому же они заплатили за роковое путешествие дорогую цену. Десятки потерянных кораблей, тысячи умерших. Империи дальнего далёка оказались могучими и агрессивными, почти все народы охотно проверяли силу и выучку иноземных захватчиков. Если бы не удивительное мастерство ведунов Эдур и новых кадровых магов Летера, в судовых журналах содержались бы лишь записи о поражениях, и еще меньшее число солдат и матросов бросило бы взгляд на родные пейзажи.

Ханради Халаг, Уруфь и Томад Сенгары доставят Императору дурные вести, способные перевесить скромные успехи; Яни Товис была рада, что ей не придется участвовать в приеме. Увы, самой ей предстоит много неотложных дел. Военно-морские силы Летера жестоко потрепаны – нужно сообщить семьям, распределить посмертные пенсионы, перевести на родных и наследников долги, в том числе за потерянное казенное имущество. Вводящая в уныние, хлопотливая работа. Она уже мечтает о времени, когда подпишет и запечатает последний свиток.

Когда заросли деревьев и кустарника поредели, уступив место рядам лодок, причалам, а затем и каменным стенам особняков элиты, она отошла от ограждения и оглядела палубу. Обнаружила вставшего на носу Таралека Виида и подошла к нему.

– Мы уже очень близко, – начала она. – Летерас, престол Императора, самый большой и богатый город материка. А твой чемпион не показывается на палубе.

– Я вижу впереди мосты, – заметил варвар, оглядываясь почему-то назад.

– Да. Это Ярусы. В городе много каналов. Я рассказывала о Топляках?

Мужчина сморщился, отвернулся, сплюнув за борт. – Они умирают без чести ради вашей забавы. Это ты желала показать Икарию?

– Гнев ему понадобится, – тихо отвечала она.

Таралек Виид провел руками по голове, пригладив волосы. – Когда он проснется в следующий раз, повод не будет важен. Твой Император будет уничтожен – и, скорее всего, и твой блестящий город в придачу. Если ты решила наблюдать за ним, то тоже умрешь. Как и Томад Сенгар, и Ханради Халаг.

– Увы, – сказала она, чуть помолчав, – я не стану свидетельницей схватки. Обязанности влекут меня на север, в Фент-на-Косе. – Она бросила ему взгляд: – Путь длиной более месяца, если на коне. Таралек Виид, этого будет достаточно?

Он пожал плечами. – Ничего не могу обещать.

– Кроме одного.

– Э?

– Что он станет биться.

– Ты не знаешь Икария так, как знаю я. Он остается внизу, но в нем нарастает возбуждение. Предвкушение. Такого я еще не видел. Полутьма, он решил принять свое проклятие; он поистине побратался с ним. Без конца точит меч. Смазывает лук. Осматривает вмятины на доспехах каждое утро. У него больше нет вопросов, и это самый зловещий знак.

– Однажды он подвел нас.

– Было… вмешательство. Больше такого не будет. Если ваше безрассудство не позволит этого.

Летерас показался на ленивом изгибе реки, простерся вдоль северного берега; величественные мосты нависали над изукрашенными домами. Небо застилал дым бесчисленных труб. Купола и террасы, башни и лоджии – все тонуло в золотистой дымке. Прямо замолом начинались имперские причалы – первые галеры флота уже сушили весла, войдя в доки. Десятки людей собрались на набережной – в том числе видна была процессия со стороны Вечной Резиденции, над официальной делегацией развевались стяги и штандарты. Яни Товис заметила, что ни одного Тисте Эдур не видно.

Кажется, узурпация власти со стороны Трайбана Гнола почти завершена. Она не удивлялась. Канцлер затеял свой план еще до того, как Король Эзгара выпил роковой отвар в тронном зале. Сам Гнол заявил бы, что просто обеспечил плавный переход власти. Империя больше, чем правитель, и канцлер обязан быть верным Империи. Вечно и навсегда. Достойные похвалы чувства… но истина никогда не бывает простой. Жажда власти – могучий поток, скрытый тучами от глаз всех, кроме, наверное, самого Трайбана Гнола. Он – самое сердце мальстрима. Он создал иллюзию полного контроля – никто еще не осмеливался бросить вызов, но Яни Товис надеялась, что время близится.

В конце концов, Эдур вернулись. Томад Сенгар, Ханради Халаг и еще трое бывших племенных вождей. А также свыше четырех тысяч закаленных воинов, оставивших наивность за спиной – в городе Птенцов, Сепике, Немиле, на берегах Напасти, Шел-Морзинна и Плавучего Авалю, среди нездешних волн, у Мекросов… путь оказался далеким. И опасным…

– Гнездо скоро будет потревожено, – с весьма угрюмой ухмылкой предсказал Виид.

Яни Товис дернула плечом: – Как и ожидалось. Мы отсутствовали очень долго.

– Может, ваш Император уже помер. Не вижу Тисте Эдур в свите.

– Не думаю, что это так. Наши к’риснаны знали бы.

– Им бог бы сообщил? Яни Товис, дары богов не бывают бесплатными. Более того, бог не скажет поклонникам ничего, что его не устраивает. Или, скорее, солжет. Эдур ничего не понимают. А вот ты меня удивила. Разве не в природе вашего божественного Странника обманывать каждый миг?

– Император не мертв, Таралек Виид.

– Дело времени.

– Ты все время так обещаешь.

Он качал головой: – Сейчас я говорю не об Икарии. Я говорю о том, как некий бог решает, что слуга его должен пасть. Они все таковы, Полутьма. В их глазах мы всегда несовершенны. Недостаточно сильно верим, недостаточно сильно трепещем. Недостаточно подлы. Рано или поздно мы предаем их, то ли от слабости, то ли от взыгравших амбиций. Мы видим город мостов – но я вижу одно, а ты другое. Не позволяй глазам обманывать тебя: ожидающие нас мосты слишком узки для ног смертных.

Корабль медленно поворачивал к главному имперского доку, словно усталый, отягощенный грузом вол; на палубу вышло несколько офицеров – Эдур, матросы встали у бортов, готовя канаты. Вонь городских стоков, смешавшихся с мутными водами заставляла слезиться глаза.

Таралек Виид сплюнул в ладони и снова провел руками по волосам. – Уже время. Пойду приготовлю моего поборника.

***

Никем не замечаемый, Странник Турадал Бризед оперся спиной о стену склада, что на набережной шагах в тридцати от главной пристани. Он отметил появление Томада Сенгара (почтенный воин выглядел постаревшим и усталым), прочитал выражение его лица; отметил и отсутствие Тисте Эдур среди дворцовой делегации. Но ни вождь, ни другие прибывшие Эдур не задержали внимания бога. Чувства его обострились, едва Атрипреда Военно-Морского Флота прошла по сходням в сопровождении шести офицеров и вестовых – он тут же ощутил в женщине нечто судьбоносное. Но никаких деталей…

Бог нахмурился, печалясь по утерянной восприимчивости. Он должен был сразу понять, что ожидает Яни Товис! Пять лет назад так и случилось бы. Дар казался естественным, казался простой привилегией могучего Властителя. С мятежных последних дней Первой Империи – череды зловещих событий, в результате которых Т’лан Имассы явились утихомирить корчащуюся в агонии империю Дессимбелакиса – Странник не ощущал себя столь ослабшим. Хаос катился на Летерас, словно мощь катастрофической волны, океанского прилива, обращающего вспять течение реки. «Да, сила идет с моря. Я ощущаю, но не больше того. С моря, как и эта женщина, эта Полутьма».

Еще один человек показался на сходнях. Иноземец, на предплечьях извивы загадочных татуировок, остальное тело скрыто грубым плащом, лица не видно под капюшоном. Варвар, жилистый, зыркающий по сторонам глазами. Он помедлил на середине трапа, чтобы громко прокашляться и сплюнуть в воду – этот поступок заставил вздрогнуть и Странника, и, кажется, почти всех собравшихся на пристани.

Миг спустя появился другой иноземец. Встал в начале трапа. Дыхание Странника прервалось, по телу пронесся озноб – словно прибыл сам Худ и бог затылком ощутил его холодное дыхание.

«Возьми меня Бездна! То, что таится в нем… Ореол, который никто другой не может увидеть и даже догадаться о нем. Милейший сын Готоса и той переросшей ведьмы, пятно крови Азата нависло над тобой облаком. Это больше чем проклятие, поразившее проигравшего воителя. В него вплетены нити, линии старинного, искусного и гибельного ритуала». И он узнает его привкус. Безымянные…

Двое солдат из Дворцовой Гвардии Трайбана Гнола подошли и встали по сторонам, ожидая Джага, который уже медленно сходил вниз.

Сердце тяжко стучало в груди Странника. Они доставили поборника, бросающего вызов Императору Тысячи Смертей…

Джаг ступил на берег.

Над зданиями у гавани внезапно взвились птицы – сотни, затем тысячи – вознеся хор пронзительных воплей; почва под ногами Странника зашевелилась с тяжким, стонущим звуком. Что-то большое обвалилось за каналом Квилласа, послышались далекие крики. Странник вышел из тени склада и увидел возносящееся в небо облако пыли. Вокруг него кружились испуганные голуби, грачи, чайки и скворцы. Завопили коты.

Подземные точки прекратились. Нависла тяжкая тишина.

Клыкастый рот Икария приоткрылся в слабейшей из улыбок, как будто он радовался приветствию земли; с такого отдаления Странник не смог разобрать, была ли улыбка ребяческой (как ему казалось), иронической или же горькой. Он подавил побуждение пройти ближе, чтобы найти ответ на этот вопрос; он напомнил себе, что внимание Икария ему не нужно. Не сегодня, ни впоследствии.

«Томад Сенгар, то, что вскоре предстоит твоему сыну…

Неудивительно, что грядущее казалось темным, погруженным в мальстрим хаоса. Они привезли Икария… в средоточие моей силы…»

Было ясно, что среди летерийской делегации и толпы зевак никто не увидел особой связи между первым шагом Икария по твердой земле и пронесшимся по Летерасу малым землетрясением. А ведь содрогания почвы почти несвойственны этому региону!

Ужас продолжал царить среди птиц, зверье завывало и ревело на все манеры – а вот жители города, насколько мог видеть Странник, уже успокаивались. Смертные глупцы так спешат забыть о тревоге.

Вода в реке постепенно обретала прежний вид, чайки садились на волны; все большее число кораблей направлялось к гавани. Но где-то в глубине города обрушилось здание – наверное, дом почтенного возраста с подточенными водой фундаментами, прогнившими сваями, выкрошившимся строительным раствором.

Там могут быть человеческие жертвы – первые, но явно не последние жертвы Икария.

А он улыбается.

***

Выбранившись, Таралек Виид поглядел на Яни Товис. – Неспокойные земли. Бёрн тут плохо спится.

Атрипреда пожала плечами, пряча тревогу. – На севере отсюда, вдоль Косых гор, земля трясется часто. То же самое можно сказать о северной стороне гор на далеком юге, у Моря Драконов.

В темноте капюшона она различила блеск зубов. – Но не в Летерасе, верно?

– Никогда о подобном не слышала. Но это ни о чем не говорит. Этот город не мой дом. Я рождена не здесь. И росла не здесь.

таралек подошел ближе, отворотив лицо от Икария (тот слушал дворцовых стражей, дававших ему указания о надлежащем поведении). – Глупая, – зашипел он. – Плоть Бёрн отпрянула, Полутьма. Отпрянула – от него.

Женщина фыркнула.

Гралиец склонил голову набок. Она ощутила его негодование. – И что теперь? – спросил он.

– Теперь? Ничего особенного. Существуют надежные резиденции для тебя и твоего чемпиона. Когда Император назначит день сражения? Это решать ему. Иногда он нетерпелив и схватка происходит тут же. В другой раз он может ждать неделями. Я скажу тебе, что именно будет начато прямо сейчас.

– Что же?

– Сооружение погребальной урны для Икария. На кладбище, где покоятся все чемпионы, с которыми встретился Рулад.

– Даже это место не выживет, – пробормотал Виид.

Гралиец оглянулся на Икария. Он ощущал боль в желудке. Не хотелось и думать о грядущих разрушениях. Один раз он уже видел… «Бёрн, даже в вечном сне ты чуешь саднящую рану, которая есть Икарий – но никто из этих людей не понимает, не готов. Их руки не запачканы землей, связь потеряна – но смотри, они зовут дикарем меня».

– Икарий, друг мой…

– Ты не ощущаешь, Таралек Виид? – В нелюдских глазах блеснуло предвкушение. – Место… я был здесь раньше. Не в городе. В те времена город еще не основали. Я уже стоял на этой земле…

– И она помнит, – прорычал Виид.

– Да, но не так, как ты подумал. Здесь меня ожидают истины. Истины. Никогда я не был к ним ближе, чем сегодня. Теперь понятно, почему я не отверг тебя.

«Отверг меня? Ты подумывал об этом? Неужели я стоял на самом краю?» – Скоро судьба поприветствует тебя, Икарий. Я уже говорил. Ты не можешь отвергать судьбу, как не можешь отвергать джагутскую кровь в венах.

Гримаса. – Джагуты… да, они были здесь после меня. Скорее за мной. Шли по следу. Давным-давно и теперь снова…

– Снова?

– Омтозе Феллак… Таралек Виид, у этого города ледяное сердце. Что за наглая подмена!

– Ты уверен? Я не понимаю…

– И я. Пока что. Но пойму. Ни одна тайна не выдержит моего присутствия. Всё изменится.

– Что же изменится?

Икарий улыбнулся, положив руку на рукоять меча, и промолчал.

– Ты предстанешь перед Императором?

– Этого от меня ожидают, Таралек Виид. – Взгляд его просветлел. – Разве я стану огорчать их?

«Духи родные, моя смерть все ближе. Именно этого мы и желали. Почему же я содрогаюсь? Кто украл мое мужество?»

– Как будто бы, – прошептал Икарий, – жизнь моя снова пробуждается…

***

Рука метнулась в темноту, поймав сидевшую наверху деревянной клети корабельной помпы крысу. Тощая тварь едва успела панически пискнуть – и шея ее сломалась. Послышался шлепок: это крыса полетела в сторону, ударилась о переборку и упала в просочившуюся из-за борта грязную воду.

– Ох, ненавижу, когда ты теряешь терпение, – устало сказала Семар Дев. – Карса Орлонг, ты призываешь болезнь.

– Жизнь есть призывание болезни, – прогудел из темноты воин – великан. Через миг добавив: – Я скормлю ее черепахам. – Он фыркнул. – Черепахи такие большие, что могут утащить под воду клятый корабль! Летерийцы живут в кошмаре безумного бога.

– Все хуже, чем ты воображаешь, – буркнула Семар Дев. – Слушай! Кричат сверху. Мы наконец причаливаем.

– Крысы обрадовались.

– Тебе не пора готовиться?

– Как это?

– Ну, не знаю. Поотбивать чешуйки кремня с меча, заточить его.

– Меч несокрушим.

– Как насчет доспеха? Почти все раковины сломаны – доспех не заслуживает такого названия, он не остановит клинок…

– Никакой клинок не коснется его. Я встречусь с одним мужем, не с двадцатью. И он маленький. Мой народ зовет вас детьми. Вы воистину дети: короткоживущие, неуклюжие, так и хочется череп пальцем проткнуть. Эдур такие же, только вытянуты в длину.

– Проткнуть? Ты сначала срубишь голову или прямо так?

Он грубо захохотал.

Семар Дев оперлась спиной о тюк, в котором было упаковано непонятно что – упаковано неуклюже, ей было не очень удобно, но искать другое место не хотелось. У Эдур и летерийцев весьма странные понятия о достойной добыче. Трюм содержит амфоры с человеческой кровью, смешанной со специями, и дюжину покрытых воском трупов Эдур – невольников с Сепика, не переживших путешествия; тела грудой навалились на запятнанный багровым трон вождя с какого-то далекого острова (его отрубленная голова, скорее всего, плавает в одном из горшков, о которые облокотился Карса).

– Наконец-то мы сойдем с проклятого судна. У меня вся кожа иссохла. Погляди на руки – видала я мумии, у которых видок был получше. Треклятая соль прилипла как вторая кожа, я линяю…

– О духи, женщина! Мне уже хочется свернуть шею второй крысе!

– Итак, я ответственна за гибель крысы? Стоит ли говорить, что ответственности не принимаю. Это твоя рука протянулась, Карса Орлонг, твоя рука…

– А твой рот никогда не закрывается. Вот мне и хочется убивать.

– Я не стыжу тебя за кровожадные побуждения. Просто провожу время в приятной беседе. Мы давно не говорили. Мне больше нравилась компания Таксилианина, и не страдай он от ностальгии еще сильней тебя…

– Беседа. Так ты это называешь. Почему у меня уши онемели?

– Знаешь, мне тоже не терпится. Давно ни на кого не наводила порчи.

– Твои ноющие духи меня не пугают, – отвечал Карса. – А они ноют с тех самых пор, как мы вошли в реку. Тысячи голосов внутри черепа – ты не можешь заставить их молчать?

Женщина со вздохом запрокинула голову, закрыла глаза. – Тоблакай… тебя ждет не только схватка на мечах с Императором, но и высочайшая аудиенция.

– При чем тут это? Я говорил о духах.

– Что, слишком непонятно? Буду более точной. В городе находятся боги. Местные боги.

– Им выпадает хоть мгновение покоя?

– Они живут не в храмах. На дверях их резиденций не найти знаков, Карса Орлонг. Они в городе, но мало кто знает о них. Пойми: духи кричат, потому что они здесь чужие. Что еще тревожнее, если один из этих богов решит отнять их у меня, я мало что смогу поделать.

– Но они привязаны и ко мне. Не так ли?

Она захлопнула рот и покосилась на смутно видимого Теблора. Корпус загудел: судно подошло к стенке дока. Она различила устрашающий блеск зубов, и по телу прошла дрожь. – Что тебе известно?

– Это мое проклятие – собирать души, – отвечал он. – А что такое духи, как не особо сильные души? Они преследуют меня… а я их. Я тогда зажигал свечи, в твоей аптеке… они же были в воске?

– Освобожденные, а потом снова пойманные. Да. Я собрала их, когда отослала тебя.

– Ты загнала их в нож, что у тебя на поясе. Скажи, ты чуешь души двоих Тоблакаев в моем мече?

– Да, нет. То есть я их ощущаю, но не решаюсь приблизиться.

– Почему?

– Карса, они для меня слишком сильны. Они – словно пламя в кристалле кремня, пойманное твоей волей.

– Не пойманное, – отвечал он. – Они пребывают внутри потому, что так решили, потому что меч – честь для них. Они мои спутники, Семар Дев. – Тоблакай резко встал, ударившись головой о потолок. – Если найдется бог достаточно глупый, чтобы красть наших духов, я убью его.

Она смотрела, почти полностью закрыв глаза. Подобные заявления – не редкость для Карсы Орлонга, и она уже давно уяснила, что это не пустая похвальба, как бы абсурдно ни звучали посулы. – Это было бы немудро, – ответила она немного погодя.

– Лишенный мудрости бог получит должное.

– Я не о том.

Карса задержался, подбирая мертвую крысу, и пошел к люку.

Ведьма шла следом.

Когда она показалась на палубе, Тоблакай уже подходил к капитану. Он вложил мокрый трупик в руки летерийца и отвернулся, сказав: – Готовь лебедку – я хочу, чтобы моего коня подняли из клятого трюма.

Капитан уставился на крысу в ладонях, скривился и бросил тварь за борт.

Семар Дев порывалась сказать капитану несколько слов, чтобы утишить назревающую бурю – такие бури Карса уже не раз за время странствия вызывал своим равнодушным высокомерием – но решила, что дело того не стоит. Кажется, капитан подумал так же, ибо к нему уже спешил матрос с ведром. Летериец омыл руки.

Крышка большого люка была снята, руки моряков готовили ворот.

Карса шел по трапу. Остановился, громогласно заявив: – Этот город смердит. Когда я покончу с Императором, собираюсь сжечь его до основания.

Сходни стонали и проседали, пока Тоблакай спускался на берег.

Семар Дев поспешила следом.

Один из двоих облаченных в панцири стражников презрительным тоном внушал Карсе: -…ходить без оружия, когда тебе разрешат покинуть двор, а таковое разрешение может исходить лишь от высокого рангом офицера Гвардии. Сейчас наша задача – проводить тебя на квартиру, там с твоего тела и волос соскоблят грязь…

Он не договорил, ибо Карса вытянул руку, схватился за кожаную перевязь стражника и одним рывком подбросил его в воздух. Приземлился мужчина шагах в шести слева, сбив троих следивших за происходящим грузчиков. Все покатились комом.

Второй стражник выругался, вытянул короткий меч.

Тычок кулака Карсы заставил его голову откинуться. Затем стражник сложился вдвое.

Слышались резкие выкрики команд, сбегались новые летерийские солдаты.

Семар Дев тоже подбежала. – Худ тебя побери, Тоблакай! Ты решил повести войну против целой империи?

Сверкая глазами на окруживших его стражников, Карса что-то пробурчал, но скрестил руки на груди. – Если вы хотите сопровождать меня, – обратился он к солдатам, – будьте вежливы, иначе порву всех на куски. – Он отвернулся и пошел назад, к Семар. – Где мой конь? – заревел Тоблакай на команду судна. – Где Ущерб? Я устал ждать!

Семар Дев решила вернуться на палубу, потребовав поднять паруса и уйти на стремнину реки… потом назад в море Драконов и дальше. Оставить непредсказуемого Тоблакая в Летерасе с его невезучими гражданами.

Но даже боги такого не заслуживают.

***

Багг стоял в тридцати шагах от главных ворот имения Хиванаров. Он оперся рукой о стену. В каком-то ближнем саду заполошно пищали цыплята, курицы в панике бились о прутья решетки. Над головой все еще метались тучи скворцов.

Он утер капли пота со лба, постарался успокоить дыхание.

Сказал себе: вот ценный намек. Всему свое время. Что растянуто, сожмется. События спотыкаются друг о друга, силы готовы к столкновению, но время – время кажется потоком под всеми потоками, движущимся в привычном ритме. Однако он знает: время постепенно замедляет бег, от эпохи к эпохе. Смерть записана в родах – да, это изрек великий мудрец. Как было его имя? Нет, ее. Когда она жила? Ах, сколь многое ушло из памяти, просочилось песком сквозь пальцы. Она увидела то, что не видит почти никто – даже боги. Смерть и рождение. Даже в противостоянии две силы связаны. Определить одну – значит определить другую.

«Итак, он явился. Первый его шаг принес нам вес истории. На эту землю. Мою землю. Две силы, противостоящие, но навеки сцепленные. Ты чувствуешь, будто вернулся домой, Икарий? Я помню тебя выходящим из моря. Изгнанником из мира, который ты оставил за спиной грудой развалин. Но отец не стал ждать тебя – он ушел, он прошествовал сквозь горло Азата. Икарий, он был Джагутом, а среди Джагутов отцы не протягивают руки детям».

– Старик, тебе плохо?

Заморгав, Багг огляделся и увидел слугу из ближайшего особняка – тот вернулся с рынка с корзиной снеди, угнездившейся на голове. Он покачал головой. «Разве что от горя…»

– Это все потоп, – продолжал слуга. – Сдвинул грунты.

– Точно.

– Чешуйчатый Дом обвалился. Слыхал? Прямо на улицу. Хорошо, что он стоял пустой. Хотя я слыхал, кое-кто умер. – Мужчина ухмыльнулся. – Кошка!

Хохоча, он пошел дальше по улице.

Багг поглядел в спину; затем крякнул и двинулся к воротам.

Ему пришлось подождать на террасе около на удивление глубокой траншеи, которую его команда успела выкопать от берега реки и дальше, сквозь залежи речного ила. Стенки были солидно укреплены – Багг различил между плотно сбитыми досками лишь несколько слабых протечек; но двое потных рабочих все равно усердно налегали на рычаг помпы.

Появился Раутос Хиванар. – Багг, привет. Полагаю, ты пришел забрать рабочих.

– Я принес послание от вашего помощника, Венита Сафада, которого встретил на пути из города. Он заехал проверить наше усердие в переделке той гостиницы, что вы недавно купили, и был как громом поражен при виде загадочного механизма, найденного внутри одного из зданий. Он настаивает, что вам необходимо лично всё увидеть. Также он упомянул коллекцию артефактов… они найдены в траншее, не так ли?

Грузный купец помолчал; затем он, казалось, принял решение, ибо взмахом руки приказал Баггу следовать за собой.

Они вошли в особняк, миновали длинную неосвещенную комнату, в которой сушились травы, затем коридор, спустились вниз, в мастерскую. В ней доминировал стол с набором ламп на суставчатых ножках – при желании их можно было придвигать ближе или дальше от работающего. На полированной деревянной столешнице лежала дюжина предметов из металла и обожженной глины. Назначение их было совершенно непонятным.

Раутос Хиванар молча встал у стола; Багг долго осматривал предметы, затем протянул руку и взял один. Тяжелый, без следов ржавчины или сколов, без швов, согнутый под прямым углом.

– Твои инженеры, – заметил Хиванар, – не смогли понять предназначение этих механизмов.

Багг поднял брови, услышав, что хозяин называет объекты «механизмами». Повертел предмет в руках.

– Я пробовал собрать, – сказал купец, – но не преуспел. На них нет явных пунктов крепления, но каким-то образом они держались вместе. Вероятно, самая главная часть еще погребена в реке, но мы ничего не находим уже три дня, кроме целых телег черепков и камней. Они происходят из слоя глубже того, в котором нашли артефакты, и это заставляет меня думать, что они древнее их на сотни, даже тысячи лет.

– Да, – пробормотал Багг. – Эрес’алы, супруги, готовили камни здесь, на берегу большого болота. Он разрубал желваки, она производила тонкую доработку. Они жили здесь уже три года. Вскоре женщина умерла родами, а муж блуждал с голодающим ребенком на руках. Ребенок тоже умер. Отец не встретил сородичей – они рассеялись после великого лесного пожара, когда огонь ярился на равнинах. Воздух был полон пепла. Отец блуждал, пока не умер, и так прервался его род. – Он смотрел на артефакт, не видя его, и предмет становился все тяжелее, угрожая вырваться из рук или опустить человека на колени. – Но Икарий сказал бы, что концов не бывает, что обрезание нити – всего лишь иллюзия. Да, в этих словах слышался бы голос его отца…

Рука опустилась на плечо, развернула его. Багг вздрогнул и встретил острый взор Хиванара. Нахмурился. – Господин?

– Ты… вы склонны сплетать истории. Или вы мудрец, наделенный даром сверхъестественного видения. Что же именно я услышал, старик? Скажите, кто такой Икарий? Как звали Эрес’ала? Того, что умер?

– Простите, господин. – Он поднес объект к лицу. – Этот артефакт – вы найдете в отеле его копию, только в большем масштабе. Думаю, именно на это и намекал ваш слуга – именно это он понял, впервые увидев его без ограждающих стен.

– Вы уверены?

– Да. – Багг обвел рукой россыпь на столе. – Центральная часть отсутствует, как вы и подозревали, господин. Увы, вы ее не найдете. Она нематериальна. Основа, собирающая все воедино, сделана из энергии. И, – добавил он отсутствующим тоном, – она еще не прибыла.

Положив артефакт на стол, он вышел из комнаты, миновал коридор и сушильню, вновь оказавшись на террасе. Не заметил, что двое рабочих удивленно пялятся на него, потому что Раутос Хиванар выбежал следом, широко раскинув руки ладонями кверху – как будто в молитве; здоровяк не произнес ни слова, хотя губы шевелились, как у внезапно онемевшего. Багг лишь мельком глянул на него: он продолжал идти, оказавшись в проходе между стеной особняка и внешней стеной имения.

Затем он прошел через ворота и снова оказался на улице, едва замечая прохожих.

Полуденное солнце заслонили облака.

«Она еще не прибыла…

Да нет, уже почти рядом».

– Смотри куда прешь, старик!

– Оставь его – видишь, он рыдает? Старики имеют право печалиться. Оставь его.

– Слепой, наверное. Кривоногий дурак…

Здесь, задолго до основания города, стоял храм, в который вошел Икарий – чувствующий себя потерянным, как всякий сын, оторванный от рода. Но Старший Бог внутри храма ничего не мог ему дать. Ничего, кроме того, что сам готовился совершить.

«Мог ли ты вообразить, К’рул, как воспримет содеянное тобой Икарий? Ты думал – он примет это, как простой ребенок, нуждающийся в опеке взрослых? Где ты теперь, К’рул? Ты ощутил его возвращение? Ты знаешь, чего он ищет?»

– Кривоногий или нет, а поучить его вежливости следует.

Кто-то схватился за домотканый плащ Багга и дернул, а потом толкнул к стенке. Он открыл глаза, увидел испитое лицо под ободом шлема. Справа стоял, ухмыляясь, другой стражник.

– Знаешь, кто мы такие? – заревел первый, оскалив нечистые зубы.

– Да. Негодяи Кароса Инвиктада. Его личная полиция, те, что вышибают двери в полночь. Те, что отнимают матерей у детей, отцов у сыновей. Те, что уверовали, будто из необузданной силы проистекает правомочность. Вы грабите дома арестованных, не говоря уже об насилии над дочерьми…

Багга снова ударили о стену (затылок заболел, соприкоснувшись с выветренным кирпичом).

– За это, ублюдок, – пробурчал стражник, – тебя утопят.

Багг поморгал, избавляясь от пота на веках. Рассмеялся (он не сразу разобрал бурчание громилы): – Утопят? Да это бесценный перл. Ну-ка, уберите руки или я потеряю терпение.

Однако громила схватился за плащ еще сильнее, а второй крикнул: – Ты был прав, Канорсос. Его нужно избить.

– Самый страшный страх хулигана, – сказал Багг, – оказаться перед кем-то, кто еще больше и злее.

– Это ты, что ли?

Оба загоготали.

Багг закрутил головой, осматриваясь. Люди спешили пройти мимо – неразумно становиться свидетелями такого рода происшествий, особенно когда в них участвуют головорезы Патриотов. – Да будет так, – тихо произнес он. – Милостивые государи, позвольте мне представить вам кое-кого побольше и посильнее вас… точнее говоря, кое-что.

Миг спустя Багг остался один. Он поправил плащ, еще раз огляделся и поспешил по срочным заданиям хозяина.

Было неизбежным, понимал он, что кто-то стал свидетелем внезапной пропажи двух вооруженных людей. Но никто не вопил вслед. Он был доволен, ибо сейчас не испытывал никакого желания обсуждать свои действия.

«Я потерял выдержку? Возможно… но я же был отвлечен. Даже взволнован. Такое случилось…»

***

Пернатая Ведьма не теряла времени зря. Прочь с проклятых кораблей, заполоненных презренной толпой – все глаза на нее, на лицах выражения подозрительности или презрения; прочь от вечной вони страдания, исходящей от сотен пленников. Падшие Эдур из Сепика, полукровки, что в глазах соплеменников хуже летерийских рабов. Десятки иноземцев, наделенных полезными умениями – полезными хотя бы на время: рыбаки из Немила, четверо меднокожих воителей Шел-Морзинна с потопленной караки, жители Эрлитана, островов Каранг, Пур Атрия и других мест Семиградья, моряки Квона, называющие себя гражданами Малазанской империи, обитатели Ламатафа и Птенцов…

Среди них есть воины, которых сочли достаточно умелыми, чтобы бросить вызов. Топорник из разрушенного Мекроса, на который однажды наткнулся флот; монах – кабалий; молчаливая женщина в фарфоровой маске, украшенной проведенными по лбу одиннадцатью непонятными знаками (ее нашли на пороге смерти в потрепанной бурей лодчонке к югу от города Птенцов).

Были и другие – в оковах, в трюмах кораблей остальных флотов. Но откуда они родом и кем были – это совершенно неважно. Единственная подробность, которая восхищает Пернатую Ведьму – неопрятное скопище богов, богинь, духов и властителей, которым они поклоняются. Молитвы на дюжине языков, голоса, взывающие к великой пустоте – все эти бестолковые дураки, все их никем не услышанные призывы к «спасению».

В нашем громадном и хаотическом мире нет конца заблуждениям тех, кто верит в собственную избранность. Они будто бы особенные, выделяются из рода своего, они греются в лучах божьего взора… Но истина в том, что любой бессмертный лик, при всем разнообразии черт, является гранью одного лика, и этот лик давно отвернулся от мира и ведет вечную борьбу с самим собой. С небес исходит лишь равнодушие – оно сыпется пеплом, раздражая горло и заставляя слезиться глаза. Это бедствие, а не помощь.

Избранность. Вот заблуждение величайшего масштаба. Или все мы избраны, или никто. Если верно первое, все мы предстанем перед одним судией, попадем под одну разящую длань – богач, должник, хозяин, раб, убийца и жертва, насильник и изнасилованная, все мы. Значит, молись сильнее – если это тебе помогает – и следи за своею тенью. Но ей скорее кажется, что никто не избран и души не дождутся дня судилища. Каждый смертный увидит один итог, и итог этот – забвение.

О да, боги существуют, но никто из них не даст ломаного кроша за смертную душонку. Наша судьба не интересна им – если только не удается согнуть душу, подчинить своей воле, сделать очередным солдатом бессмысленной, саморазрушительной войны.

О себе она давно уже не думала. Она нашла личную свободу, выросшую под славным дождем равнодушия. Она делает то, чего пожелает, и даже богам не остановить ее. Она дала зарок, что сами боги однажды придут к ней на поклон. Не иначе. Они будут пресмыкаться у ног, они станут пленниками своей же игры.

Сейчас она тихо шла подвалами Старого Дворца. «Однажды я была рабыней – многие думают, что я все еще рабыня. Но взгляните – я правлю погребенным царством. Я одна знаю, где таятся сокровенные комнаты, знаю, что ожидает меня в них. Я иду роковой тропой. Когда придет время, я сяду на трон.

Трон Забвения».

Наверное, Уруфь сейчас ищет ее. Старая карга со всеми своими позами, самодовольная, хранящая тысячи секретов… Пернатой Ведьме все эти секреты известны. Со стороны Уруфи Сенгар ей ничего не угрожает. Она поглощена событиями, младшим сыном, старшими сыновьями, что предали Рулада. Самим завоеванием. Сообщество женщин Эдур рассеяно, распалось; женщины разъехались вслед за своими мужьями; женщины окружили себя летерийскими рабами, Должниками, прихлебателями. Они стали беззаботными. Пернатой Ведьме все они так надоели! Она снова оказалась в Летерасе; подобно тому глупцу, Удинаасу, она порвала свои путы; здесь, в катакомбах Старого Дворца, никто не сможет отыскать ее.

Старые склады ломятся от припасов – их пополнили незадолго до начала морских экспедиций. У Ведьмы есть вода, вино и пиво, сушеная рыба и говядина, кувшины с вареньями. Кровати, постельное белье. Более сотни свитков, украденных из Имперской Библиотеки: история нереков, Тартеналов, фентов, а также народов еще более загадочных, поглощенных Летером за последние семьсот или восемьсот лет – бретов, кеттеров, дрешцев и трясов.

Здесь, в подвалах Дворца, Пернатая Ведьма обнаружила комнаты, на полках которых гниют тысячи древних свитков, рассыпаются глиняные таблички, поедаются червями книги. Она осмотрела немало выцветших текстов – они написаны тайными шифрами Летера; понимать трудно, однако она учится. Медленно. Некоторые тома написаны алфавитами, которых она никогда не видела.

Первая Империя, от которой многие столетия назад отпочковалась колония, оказалась сложной, запутанной. Дом множества народов, у каждого собственные языки и боги. При всех притязаниях Империи на роль прародительницы цивилизации Пернатой Ведьме стало ясно, что это не так. Возможно, Первая Империя отмечает нацию, первой перешедшую границы одного города; вероятно, она рождена завоеваниями – один город-государство за другим были проглочены её ретивыми основателями. И всегда пресловутые Семь Городов были окружены независимыми народами и племенами, происходили войны, заключались мирные договоры. Некоторые продержались недолго, другим повезло больше.

Имперские амбиции встречались с препятствиями, что дало начало эпохе колонизации далеких стран.

Первая Империя сталкивалась с врагами, не желавшими гнуть колени. Для Пернатой Ведьмы это оказалось важнейшим открытием, истиной, о которой сознательно и старательно забыли. Она черпала силу из этой истины; но все найденные подробности лишь подчеркивали главное откровение – о неизмеримой огромности мира. Флоты вступали в схватки, иноземцы не желали, чтобы чужие корабли вторгались в местные воды; летерийские и эдурскиие суда шли ко дну… фигуры среди обломков, вскинутые в безнадежной мольбе руки… акулы сужают круги, дхенраби и иные загадочные хищники глубин выпрыгивают из волн… крики, жалобные стоны… Они отдаются эхом в ее голове, извиваются под ложечкой. И отвращение, и радость.

Бури, трепавшие флот, особенно к западу от моря Драконов, явили могущество природных стихий – их непостоянство губило корабли за миг – есть восторг в таком умалении, есть некое откровение. Летерийская Империя оказалась карлицей – что уж говорить об Уруфи Сенгар! Надменный вид, а на самом деле империя – всего лишь кособокий сарай с трусливыми смертными внутри.

Ей будет не жалко ее уничтожать.

Пернатая Ведьма притулилась в излюбленной комнате: потолок – треснувший купол, росписи его уже неразличимы под плесенью и грязью. Она села скрестив ноги, вытащила кожаный кисет. Внутри – самое ее ценное сокровище. Ведьма могла сквозь кожу ощутить длину, выступы суставов, зазубренный край, а с другой стороны – изгиб ногтя. Он продолжает расти. Хочется вытащить палец, снова коснуться гладкой кожи…

– Глупая девчонка.

Пернатая Ведьма зашипела и задергалась. На редкость уродливая фигура заполнила дверной проем – она так давно его не встречала, что почти забыла…

– Ханнан Мосаг, я не служу тебе. Если ты считаешь меня слабой…

– О нет, – прогнусил Король-Ведун, – я не о том. Сказав «глупая», я тщательно подобрал слово. Знаю – ты глубоко погрузилась в летерийскую магию. Ты давно зашла гораздо дальше простого бросания этих твоих потертых плиток, не так ли? Даже Уруфь не ведает о Цедансии – ты превосходно скрыла свои исследования. Но при всем при этом ты еще дурочка. Ты мечтаешь о великих достижениях… но ты же одна.

– Что тебе нужно? Если император узнает, что ты ошиваешься здесь…

– Он ничего не узнает. Ты и я, летерийка… мы можем работать сообща. Мы можем уничтожить это извращение…

– И на его место воссядет другое. Ты.

– Ты на самом деле думаешь, что я хочу этого? Рулад безумен, как и управляющий им бог. Нужно устранить обоих.

– Знаю, Ханнан Мосаг, чего ты жаждешь…

– Не знаешь! – рявкнул Эдур, задрожав. Он подошел ближе и поднял кривую руку: – Смотри на меня внимательно, женщина. Видишь, что магия Скованного делает с плотью – о, мы отныне привязаны к силе хаоса, к его вкусу, его искушающей сладости. Нельзя было допускать такого…

– Ты так говоришь, – бросила она в ответ и фыркнула. – Но на что будет похожа великая империя Ханнана Мосага? Дождь цветов над каждой улицей, полная свобода от долгов? А заботливые Тисте Эдур станут следить за всеми? – Она склонилась к нему. – Забыл, что я рождена среди твоего народа, твоего племени, Король-Ведун? Я помню голод времен войн объединения. Помню вашу жестокость к рабам. Когда раб стареет, вы делаете из него наживку для крабов бекра – сажаете стариков в клеть и опускаете с борта кнарри. О, да! Утопление – милость, ведь тех, кто вам не особенно нравился, вы опускали в воду лишь до шеи, и крабы пожирали их живьем. А вы смеялись, слушая крики. Мы были мышцами, и когда мышцы изнашивались, они делались мясом.

– Как будто Задолженность много лучше…

– Нет. Эта чума поражает каждую семью поколение за поколением.

Ханнан Мосаг потряс исковерканной головой: – Я не сдался Увечному Богу. Он думает, что пользуется мной. Но это я использую его. Пернатая Ведьма, войн не будет. Завоеваний не будет. Племена объединились навеки – я позаботился об этом. Нас ожидает процветание, свобода от страха; в новом мире участь рабов изменится. Думаю, что жизнь наших рабов станет соблазном для обитателей юга, Должников, и они переломят становой хребет империи. Ибо мы предложим им свободу.

Ведьма отвернулась, незаметно убрав кожаный мешочек. – К чему все это, Ханнан Мосаг?

– Ты хочешь свергнуть Рулада…

– Я хочу свернуть всех вас.

– Но начинать надо с Рулада. Ты сама понимаешь. Пока он не уничтожен – и меч вместе с ним – тебе ничего не достичь.

– Если бы ты мог его убить, Король-Ведун, ты сделал бы это уже давно.

– О да, я убью его.

Ведьма вытаращила глаза: – Как?

– Как? С помощью его близких.

Пернатая Ведьма молчала довольно долго. – Его отец трясется от страха. Мать не смеет взглянуть ему в глаза. Бинадас и Тралл мертвы, Фир сбежал.

– Бинадас? – Мосаг хрипло вздохнул. – Я не знал этого.

– Томад видел сон о его смерти. Ханради Халаг искал его душу – и не нашел.

Взгляд Короля-Ведуна был затуманенным. – А мои к’риснаны искали Тралла Сенгара?

– Нет. Зачем бы? Рулад лично убил Тралла. Сковал его в Зародыше. Если это хотели сохранить в тайне, то безуспешно. Мы слышали… рабы знают всё…

– Да, вы знаете всё. Вот почему мы можем помочь друг другу. Пернатая Ведьма, ты желаешь увидеть падение проклятой империи. Я тоже. Когда это произойдет, знай: я собираюсь увести Эдур домой. Назад на север. Если юг заполыхает, меня это не озаботит – оставлю летерийцев летерийцам. Нет лучшего рецепта для вашего полнейшего уничтожения… Я знал с самого начала: Летер не способен прокормить себя. Летер привык сытно кушать, и аппетит его превосходит ресурсы. Твой народ перешел грань, хотя еще сам не знает этого. Я мечтаю поднять стену пламени и тем обезопасить Тисте Эдур. Скажи, что ты знаешь о назревающей на востоке войне?

– Какой войне?

Ханнан Мосаг улыбнулся: – Узел распутывается. Давай же ухватим по нити, ты и я. За тобой – рабы; за мной – Отряд К’риснан.

– Тралл Сенгар жив?

– Это Фир Сенгар ищет способ уничтожить Рулада. Я намерен ему помочь. Решайся, Пернатая Ведьма. Мы заключили союз?

Она позволила себе скромную улыбку: – Ханнан Мосаг, когда настанет миг падения… тебе лучше уковылять подальше.

***

– Не желаю их видеть.

Сказав так, Император завозился на троне, дергая ногами; казалось, он смотрит на стену слева. Уткнувшийся в подножие трона меч дрожал в его правой руке.

Низаль, стоявшая в алькове, порывалась броситься и обнять испуганного, осажденного тревогами Эдур.

Но перед троном стоит Трайбан Гнол. Аудиенцией распоряжается он, он один; канцлер не потерпит никакого вмешательства. Ему явно не нравится само ее присутствие, но Рулад настоял. Скромная победа Низали.

– Ваше Величество, я согласен. Увы, но ваш отец настаивал, и я обязан передавать его требования. Он желал бы приветствовать любимого сына. К тому же он принес дурные вести…

– Излюбленный род его вестей, – буркнул Рулад, блестя глазами. Казалось, он ищет повода сбежать из зала. – Любимого? Это его слова? Нет, думаю, что нет. Что он любит, это мою силу. Хочет присвоить ее. Он и Бинадас…

– Простите, что перебиваю, – склонил голову Трайбан Гнол. – Это вести о Бинадасе…

Император вздрогнул, облизал сухие губы. – Что случилось?

– Стало известно, что Бинадас убит. Он командовал одной из флотилий. Случилась битва с неведомым врагом. Обмен ужасными магическими ударами. Оба флота были выброшены в Зародыш, и в этом затопленном мире закончилась их битва. Увы, это была лишь прелюдия. Когда остатки вражеских судов скрылись, на корабль Бинадаса напал демон. Он был так свиреп, что все Эдур погибли. Бинадас был пронзен копьем, проковавшим его к креслу.

– Откуда, – каркнул Рулад, – все это известно?

– Ваш отец… видел сон. В том сне он стал безмолвным свидетелем – призраком, его притянул туда каприз некоего злобного бога.

– Что за демон? Он все еще бродит по Зародышу? Я должен поймать его, я уничтожу его. Да, нужно отмщение. Он был мне братом. Я послал его, послал брата. Они все умерли по моему слову. Все они. Это и хочет сказать отец – о, как он жаждет этого мига. Но не получит! Демон, да… демон, преследующий мой род… – Он бесцельно блуждал воспаленным взором по залу; лик Рулада был так искажен, что Низаль отвернулась, боясь заплакать.

– Ваше Величество, – вкрадчиво продолжал Гнол.

Низаль замерла – вот что готовил канцлер – все остальное было лишь предисловием!

– Ваше Величество, демон был схвачен. Он здесь, Император.

Рулад будто провалился сам в себя. Он молчал, хотя губы шевелились.

– Он бросает Вызов. Тартенальская кровь, даже более чистая, чем у Тартеналов нашего континента – так клянется Ханради Халаг. Томад узнал его в тот же миг, как гигантский воин сделал первый шаг по палубе из Черного дерева Эдур. Узнал, но не напал – в тени воина была душа Бинадаса, как и многие тысячи других его жертв. Ваше Величество, вам следует знать истину. Его доставил бог. Ваш бог. К вам, чтобы вы смогли сразить его и отомстить за гибель брата.

– Да, – зашептал Рулад. – Он хохочет… о, как он хохочет. Бинадас, ты близко? Ты рядом со мной? Ты желаешь освобождения? Ну, если у меня нет свободы, зачем она тебе? Спешить не следует, не так ли? Ты хотел этого трона, а теперь узнаешь, каково сидеть на нем. Да, это только намек на то, что снедает меня.

– Ваше Величество, – промурлыкал Гнол, – неужели вам не терпится отомстить? Томад…

– Томад! – Рулад подскочил на троне, сверкнув глазами. Трайбан Гнол так и подался назад. – Он сказал – Бинадаса убил демон. Он думает, демон сделает со мной то же самое! Вот оно, желание отомстить. Толстокожий дурак! Томад желает мне смерти, ибо я убил Бинадаса! И Тралла! Я убил его детей! Но чья кровь бурлит в моих жилах? Чья? Где Ханради? О да, я знаю, его не найти в приемной. Он пошел к Мосагу! Они погрузились во Тьму, они замыслили измену – я более не стану терпеть…

Трайбан Гнол воздел руки: – Ваше Величество, я намеревался рассказать обо всем, но не сегодня…

– Обо всем? Говори!

– Нижайший донос от Кароса Инвиктада, Император. Он со всяческим смирением рекомендует вам рассмотреть материалы относительно измены – разумеется, не среди летерийцев, ибо он сам с ними справится – но среди самих Тисте Эдур…

Вздох Низали разнесся по замершему в безмолвии залу. Она оглянулась на стражей – Эдур. Они стояли неподвижно, словно статуи.

Рулад, казалось, готов зарыдать: – Предательство среди Эдур? Моих Эдур? Нет, не может быть. У него есть доказательства?

Плечи канцлера едва заметно дернулись. – Ваше Величество, сомневаюсь, что он решился бы донести, не наткнись на самую… неожиданную информацию.

– Прочь. Изыди! Изыди!

Трайбан Гнол согнулся в поклоне и попятился из зала. Можетбыть, сегодня он перестарался… но семена явно упали на плодородную почву.

Едва закрылись створки дверей, Низаль вышла из алькова. Рулад взмахом руки подозвал ее.

– Любовь моя, – детским голоском прохныкал он, – что делать? Демон… они притащили его сюда.

– Император, вы непобедимы.

– И сколько раз мне нужно умереть, уничтожая его? Нет, я не готов. Бинадас был могучим волшебником, ровней самому Королю-Ведуну. Мой брат…

– Возможно, – предположила Низаль, – что Канцлер исказил детали. Возможно, и сон Томада был ложным – в мире много богов и духов, почитающих Скованного врагом.

– Довольно. Я обречен на сомнения. Я ничего не понимаю. Что творится, Низаль?

– Придворные интриги, любимый. Возвращение флота подстегнуло их.

– Мои собственные Эдур… замыслили измену…

Она протянула руку и коснулась левого плеча Рулада – легчайшим касанием. И тут же отпрянула. «Осмелюсь ли?» – Карос Инвиктад, похоже, самый амбициозный среди всех. Он наслаждается, устроив в Летере царство террора; он готов распространить власть ужаса и на Тисте Эдур. Ваше Величество, я летерийка – я знаю людей подобных Блюстителю, знаю, что ими движет, что питает их низменные души. Он алчет контроля, сердце его дрожит от страха перед всеми, кто остался вне зоны контроля, словно перед самим хаосом. Он живет в мире, на который со всех сторон наступают враги. Ваше Величество, идеал Кароса Инвиктада – остаться одному в окружении кучи трупов, уничтожить всё непонятное и непостижимое. Но даже тогда он не обретет покоя.

– Может быть, ему надо встретиться со мной на арене, – с глумливой насмешкой сказал Рулад. – Лицом к лицу с дитем хаоса. Но нет, он мне нужен для охоты на летерийцев. На изменников.

– Летерийцу будет дана власть над Эдур?

– Измена не имеет окраса, – ответил Рулад, неловко заерзав на престоле. – Она течет невидимо в крови любого цвета. Я еще не принял решения. Нужно подумать, понять. Кажется, стоит снова вызвать Канцлера.

– Ваше Величество, вы однажды назначили некоего Эдур следить за Патриотами. Помните?

– Разумеется, помню. Ты считаешь меня идиотом, женщина?

– Возможно, Брутен Трана…

– Да, он самый. Он не раз делал доклады. Выполняет мои приказы? Как узнать?

– Просто призовите его, Император.

– Почему он скрывается от меня? Злоумышляет с прочими изменниками?

– Ваше Величество, я точно знаю: он почти каждый день пытается получить у вас аудиенцию.

– Ты? – Рулад смотрел, подозрительно прищурившись. – Откуда знаешь?

– Брутен Трана отыскал меня и умолял замолвить за него словечко. Канцлер не дает ему увидеться с вами…

– Трайбан Гнол не может делать такое! Он летериец! Где мои Эдур? Почему я никого из них не вижу? Вернулись Томад и Ханради Халаг! И ни один не переговорил со мной!

– Ваше Величество, Томад ожидает в приемной.

– Я знал, что нужно ему отказать. Шлюха, ты смущаешь меня. Ты мне не нужна – мне никто не нужен! Что мне нужно, это время. Подумать. Вот и все. Все боятся меня – и не без основания. О да! Изменники вечно боятся, и когда их планы вскрываются – о, как они умоляют сохранить им жизни! Может, нужно убить всех? Море трупов, и над ним покой. Вот чего я жажду. Покоя. Скажи, Низаль, твой народ счастлив?

Женщина опустила голову. – Не знаю, Император.

– А ты? Ты счастлива со мной?

– Я чувствую только любовь, Император. Мое сердце принадлежит вам.

– Не сомневаюсь, то же самое ты говорила Дисканару. Как и всем мужчинам, с которыми делила постель. Прикажи рабам налить ванну – женщина, ты воняешь потом. Потом ожидай меня под простынями. – Он возвысил голос: – Позвать Канцлера! Мы желаем говорить с ним сейчас же! Иди, Низаль. Летерийская вонь вызывает во мне тошноту.

Едва она сдвинулась с места, Рулад вскинул руку: – Дражайшая, эти золотые шелка – в них ты подобна жемчужине. Сладчайшей жемчужине…

***

Брутен Трана ожидал в коридоре. Наконец Томад Сенгар, которому было отказано в аудиенции, покинул Гражданскую Палату. Трана заступил старейшине дорогу и поклонился: – Привет вам, Томад Сенгар.

Пожилой Тисте Эдур рассеянно пригляделся к нему. – Ден-рафа. Что тебе нужно от меня?

– Прошу выслушать. Лишь одно, два слова. Я Брутен Трана…

– Один из подхалимов Рулада.

– Увы, нет. Некогда я был назначен надзирать за летерийской службой безопасности, известной как Истые Патриоты. Среди прочего в мои обязанности входит еженедельно делать доклады Императору. Но при этом я ни разу не обращался к нему лично. Канцлер вмешивается и каждый раз оттесняет меня.

– Мой младший сын сосет грудь Гнола, – горько и тихо сказал Томад.

– Я верю, – продолжал Трана, – что сам Император не в полной мере осознает высоту барьеров, кои возвели вокруг него канцлер и его люди. Старейшина Сенгар! Я пытался пробиться, но терпел неудачи.

– При чем тут я, ден-рафа? Я еще менее тебя способен пробиться к сыну.

– Всех Тисте Эдур изолируют от Императора. Не только вас и меня. Всех.

– Ханнан Мосаг…

– Позор ему. Давно стало понятным, что именно Король – Ведун ответственен за творящееся. Его амбиции, его союз со злым богом. Он желал меч себе, не так ли?

– Значит, Рулад в полном одиночестве?

Брутен Трана помедлил и кивнул. – Есть одна возможность… одна персона… летерийка, что была Первой Наложницей…

– Летерийка? – Томад фыркнул. – Ты, наверное, сошел с ума. Она агент Гнола, шпионка. Она развратила Рулада – иначе как ей удалось остаться Первой Наложницей? Сыну не нужно было брать ее. Она нечистым способом захватила над ним власть. – Лицо старейшины исказилось. – Тебя тоже используют, воин. Больше говорить с тобой не о чем.

Томад Сенгар оттолкнул собеседника и прошел в коридор. Трана оглянулся и посмотрел ему в спину.

***

Вытащив алый шелковый платок, Карос Инвиктад утер пот со лба. Глаза его не отрывались от странного двухголового насекомого в ящичке, что ходило по кругу, по кругу, по кругу. – Ни одно положение табличек не смущает безмозглое создание. Начинаю думать, что это надувательство.

– Будь я на вашем месте, господин, – сказал Танал Ятванар, – давно раздавил бы это изобретение пяткой. Явное надувательство. Доказательства? Вы же до сих пор его не разгадали.

Блюститель поднял взгляд, созерцая Танала. – Не знаю, что более отвратительно: твоя охота признать поражение перед насекомым или твои жалкие попытки подольститься. – Он бросил платок на стол и откинулся в кресле. – Тщательный поиск ответа требует терпения и, более того, напряжения интеллекта. Вот почему тебе никогда не достичь более высокого положения, Танал Ятванар. Ты топчешься на самом краешке компетенции – о, не надо так краснеть! Именно это я ценю в тебе. Более того, ты проявляешь неожиданную мудрость, ограничивая амбиции, и не пытаешься делать то, что тебе не по силам. Редкий талант. Итак, о чем ты доложишь в этот прекрасный полдень?

– Господин, мы близки к успеху плана относительно удаления Тисте Эдур.

Брови Кароса Инвиктада взлетели: – Трайбан Гнол говорил с императором?

– Да. Разумеется, император был потрясен возможностью наличия изменников среди Эдур. Так потрясен, что изгнал канцлера из тронного зала. На время. – Танал Ятванар улыбнулся. – Не более чем на четверть звона. В тот день тема больше не поднималась; но очевидно, что император начинает питать сомнения в любезных ему Эдур.

– Очень хорошо. Значит, уже скоро. – Блюститель облокотился о столешницу, нахмурившись над головоломкой. – Важно, что мы убрали все препятствия. Император должен внимать лишь словам канцлера. Танал, готовь досье на Первую Наложницу. – Он поднял взгляд. – Надеюсь, ты понял, что упустил шанс освободить из цепей ученую? Выбора нет: она должна исчезнуть.

Танал Ятванар не нашел слов и просто кивнул.

– Я напоминаю об этом – и настоятельно. Не сомневаюсь, она тебе уже надоела. Если нет, пусть поскорее надоест. Надеюсь, я понят? Как тебе понравится замена – Первая Наложница?

Карос улыбнулся. Танал облизал пересохшие губы. – Такое досье собрать трудновато, хозяин…

– Не глупи. Работай вместе с агентами канцлера. Нам не нужны подробности и факты. Нужно изобрести обвинения потяжелее. Разве это сложно? Видит Странник, мы достаточно поднаторели в подобном.

– Даже так… простите, хозяин… она единственная любовь императора.

– Ты что, совсем ничего не понял? Она не была первой любовью Рулада. Нет, его женщина, из Эдур, убила себя – плевать на официальную версию, я сам читал отчеты о трагическом происшествии. Она несла ребенка императора. Значит, и она предала его. Танал, сейчас Рулад ступает по размытой дождями глине – кажется, почва прочна, но на самом деле она подобна папирусу, готова провалиться под ногами. При первой тени подозрения Рулад потеряет рассудок и впадет в ярость. Нам вряд ли посчастливится вырвать эту женщину из его хватки. Поэтому арест нужно провести тайно, в личных покоях Наложницы, когда она будет одна. Затем ее следует как можно скорее доставить сюда.

– Вы полагаете, император не потребует ее назад?

– Канцлер будет всячески отговаривать. Прошу, Танал, оставь все детали человеческой – и эдурской – натуры тем, кто способен в них разобраться. Будь спокоен, ты получишь женщину. Делай с ней что захочется – естественно, когда мы получим признание. В крови и синяках – кажется, ты предпочитаешь таких? Теперь иди. Кажется, я нашел решение головоломки.

***

Танал Ятванар постоял за закрытой дверью, пытаясь успокоить сердце. Мысли летели вскачь. «Убить Джанат Анар? Пусть исчезнет, как прочие? Пусть покормятся жирные крабы на дне реки?О Странник, не знаю… если… не знаю…»

Из-за двери донесся рев разочарования.

Как ни странно, звук этот его порадовал. «Да, высоколобый, ты снова посрамлен. Кошмар о двух головах. Как ты ни кичишься интеллектом, мелкая тварь в головоломке хитрее тебя. Может быть, Блюститель, мир не такой, каким тебе видится. Не такой совершенный. Не приспособленный под твое господство».

Он заставил себя двинуться вниз. Нет, он не убьет Джанат Анар. Он любит ее. Карос Инвиктад любит только себя – Танал подозревал, что так было всегда и ничего никогда не изменится. Блюститель совсем не понимает человеческую натуру, хотя сам уверен в обратном. Карос выдал себя, так беззаботно отдав приказ убить пленницу. «Да, Блюститель, вот мое прозрение. Я умнее тебя. Я превыше тебя в тех вопросах, что имеют реальное значение. Ты и твоя сила… это всего лишь компенсация непонимания мира, компенсация дыры на том месте, где в душе должно быть расположено сострадание. Сострадание и любовь к другому человеку».

Да, он расскажет ей. Он изольет глубину своего чувства, потом освободит от цепей, и они убегут. Из Летераса. От хватки истопатов. Вдвоем они начнут новую жизнь.

Он почти бежал по скользким, стертым ступеням, скрываясь от чужих глаз, вниз, в свой личный мир. Туда, где ждет любовь.

Блюститель не может дотянуться куда угодно. Танал намерен был это доказать.

Вниз, через тьму, такую знакомую, что ему не нужна лампа. Туда, где правит он, а не Карос Инвиктад. Вот почему Блюститель нападает на него снова и снова с одним и тем же оружием – намекая, что разоблачит Танала Ятванара, опорочит его доброе имя. Но все преступления – плоды деятельности самого Кароса. Он представлял контраргументы, которые при необходимости выдвинет. Сохранились копии всех дел; он помнит их подоплеку, знает, где схоронены тайны. Списки неправедных приобретений Блюстителя, грабившего дома жертв – Танал знает, где хранятся эти бумаги. Что до пропавших тел, они тоже…

Достигнув бронзовой двери пыточной, он достал фонарь с полки и не без труда разжег фитиль. Затем поднял тяжелый засов и толкнул толстую створку.

– Так скоро? – Голос стал хриплым карканьем.

Танал вошел в комнату. – Ты снова обгадилась. Не удивляюсь. Но это в последний раз, Джанат Анар.

– Значит, пришел убивать. Да будет так. Давно пора. Я уже желаю покинуть изношенную плоть. Дух не сковать. Тогда, после моей смерти, пленником станешь ты. Тебя будут пытать. Всю твою жизнь – надеюсь, она будет долгой – я стану шептать в ухо… – Она замолчала, тяжело закашлявшись.

Он подошел поближе, чувствуя опустошение. Вся решимость исчезла под напором страстных слов.

Казалось, оковы плачут кровью – она снова пыталась вырвать руки из кандалов. «Мечтает преследовать меня, уничтожить меня. Почему она такая? Но чего же иного я мог ожидать?» – Погляди на себя, – тихо произнес он. – Ты уже на человека не похожа. Неужели тебя не заботит внешность, неужели тебе не важно, что я вижу, когда прихожу сюда?

– Ты прав, – проскрипела она. – Нужно было ждать, пока ты не подойдешь совсем близко. Тогда и завладеть тобой. Прости. Боюсь, мои кишки сейчас откажут – мышцы слабеют.

– Тебе не захватить меня. Твоя душа слаба – уверен, Бездна сразу ее поглотит. К тому же я тебя не убью…

– Не думаю, что это в твоей власти, Танал Ятванар. Уже нет…

– В моей! – закричал он. – Здесь всё в моей власти!

Он подбежал и начал открывать кандалы на руках и ногах. Не успел вынуть вторую руку, как она потеряла сознание, упав грудой и чуть не сломав себе обе ноги, прежде чем он успел убрать обручи с изодранных лодыжек.

Женщина стала почти невесомой, и он смог двигаться быстро: двадцать ступеней вверх, в боковой проход… Скользкие плиты под ногами имели слабый уклон кверху. Он шатался, взвалив женщину на плечо; фонарь мотался в свободной руке. Крысы разбегались с дороги. На стенах виднелись глубокие борозды, созданные бесконечными протечками.

Местами капель темной воды со сводов становилась настоящим ливнем. Влага на время оживила Джанат – она забормотала, закашлялась несколько раз – Танал был рад, когда женщина снова впала в забытье и прекратила беспомощно царапать ногтями спину.

Его окружило зловоние. Исчезли? Здесь они. Все здесь. Все те, кого Карос Инвиктад не любил, в ком не нуждался, кого хотел убрать с дороги.

В первой из громадных комнат под потолком – куполом имеется глубокий колодец, в нем белые крабы перерывают кости. Колодец полон, пришлось открыть второй, а потом и третий – как много их здесь, под речным дном.

Достигнув последней комнаты, Танал опустил женщину и приковал к стене за ногу. У нее будет компания, хотя и неживая. Он отошел. Джанат снова зашевелилась.

– Это временно, – сказал Танал. – Ты не присоединишься к друзьям, что лежат рядом. Когда я вернусь – это будет скоро – я снова перенесу тебя. В другую келью, никому неведомую. Там я научу тебя любить. Ты поймешь, Джанат Анар. Я не такой монстр, каким ты считала меня. Карос Инвиктад – вот монстр. Он исковеркал меня, он сделал меня таким, какой я есть. Но Карос не бог. Не бессмертный. Не всемогущий. Вскоре все это увидят. Он думает – она мне нужна, императорская шлюха, грязная, падшая тварь. Нельзя было ошибиться сильнее. Ох, как много нужно сделать… но обещаю, что вернусь очень скоро. Ты поймешь, любовь моя…

***

Она очнулась от звука его шагов, удаляющихся, ставших неразличимыми среди шума текущей и каплющей воды. Было темно и холодно – такого холода она еще не знала – она в другом месте, другом подземелье – но в том же кошмаре.

Она подняла руку – насколько смогла – и утерла лицо. Ладонь стала скользкой от слизи. Однако… цепей не было. Женщина попыталась подтянуть ноги – и расслышала лязг железа о камень. Ах, не совсем свободна…

Пришла боль – яростная, обжигающая ломота в каждом суставе. Сухожилия и связки, так долго бывшие растянутыми, начали сокращаться словно обгорелые канаты. «О, возьми меня Странник…»

Веки вновь открылись, вместе с сознанием вернулся голод, змеей извивающийся в желудке. Она упустила водянистый кал.

Зачем плакать? Разве важно, кто из них более безумен – Танал со своими низменными страстями и тупой жестокостью или она, бестолково цепляющаяся за остаток жизни. Битва воли, да, только очень уж неравная – она понимала это с самого начала, сердце знало…

Собрание важнейших лекций, которые она проговаривала в уме – это пустой обман. Их вкус слишком горек. «Он победил, ибо владел оружием бессмысленности – а я поднимала щит безумия. Думала, это сработает. Но увы, я сдала все, что считала важным. Теперь, когда смертный холод обнимает меня, остается лишь мечтать о превращении в злобное привидение, мстительно терзающее обидчика, готовое сделать с ним то, что он сделал со мной. Верить, что в этом равновесие, справедливость… что за безумие. Делать как он – стать таким, как он.

Оставьте же меня здесь навеки…»

И она ощутила, как подкрадывается безумие, обнимает ее – сейчас оно унесет ощущение себя, знание, кто она и кем была раньше. Педантом, отстраненным академиком. Она верила в первичный разум, создающий и пересоздающий мир. Реальная жизнь стала для нее ничего не значащей, даже не достойной обсуждения – внешний мир мерзок, зачем вспоминать о нем? Он принадлежит людям вроде Танала Ятванара и Кароса Инвиктада, радостно барахтающимся в грязи, из коей они сотворены, ибо лишь густая вонь способна коснуться грубых органов чувств…

«… но они добрались до меня. Слышу! Он возвращается. Шаги неуверенные…»

На лоб опустилась мозолистая ладонь.

Джанат Анар открыла глаза.

Со всех сторон льется свет. Теплый свет, мягкий словно дыхание. Над ней склонилось лицо. Старое, худое, обветренное – глаза глубокие как море, и в них блестят слезы.

Она ощутила, как скрежещет цепь. Старик потянул – и звенья рассыпались словно гнилой тростник. Он склонился и без усилий поднял ее тело.

«Бездна, у тебя такое милое лицо…»

Снова тьма.

***

Под дном реки Летер, под слоем ила толщиной в дом покоятся остатки почти шестнадцати тысяч горожан. Их кости заполняют старинные колодцы, высверленные еще до прихода реки – прежде чем потоки восточных гор катастрофически переполнились и змея укусила свой хвост, прорыв новое русло, затопившее рожденный бесчисленные тысячелетия назад город.

Сотни лет назад летерийские зодчие наткнулись на подводные тоннели, поразились кривым коридорам и купольным комнатам, удивились широким и глубоким колодцам с чистой, ледяной водой. Они не способны были объяснить, почему тоннели почти сухие, почему камень поглощает воду как губка.

Отчетов об этих сооружениях не сохранилось – тоннели, комнаты, колодцы стали тайным знанием немногих. О существовании параллельных ходов, секретных дверей в стенах и сотнях малых гробниц ведают и вовсе единицы. Эти тайны принадлежат лишь богам.

Старший Бог внес истерзанную, истощенную женщину в один из таких боковых проходов. Выскользнув из потолка, дверь бесшумно упала за ним. Он терзался горьким стыдом, он гневно себя упрекал. Он и не воображал полного размаха бесчинств и жестокостей, творимых истопатами; его мучило искушение высвободить свои силы, обрушить на обнаглевших садистов всю полноту ярости.

Разумеется, это привлечет нежелательное внимание и, без сомнения, приведет к бесчинствам еще большим, к резне, не делающей разбора между виноватыми и случайными жертвами. Да, таково проклятие силы.

Он хорошо знал, что Каросу Инвиктаду скоро предстоит это понять.

«Блюститель, ты глупец. Гибельный взор уже устремлен на тебя. Гибельный? О да, хотя немногие это понимают – слишком уж простецкие и весьма добрые черты лица окружают сей взор.

И все же, Карос Инвиктад… Теол Беддикт решил, что тебе пора уходить.

Мне почти жаль тебя».

***

Теол Беддикт стоял коленями на грязном полу своего дома, просматривая кучку мусора. Тут кто-то поскребся в дверь. Теол бросил взгляд через плечо. – Аблала Сани! Входи, дружище.

Здоровенный полукровка – Тартенал вошел в комнату, пригнувшись под низким для него потолком. – Что вы делаете?

– Ищу деревянную ложку. Или хотя бы часть ложки. Ложки играют главную роль в процедуре приготовления и принятия пищи. Я боюсь, что Багг бросил ее в очаг. А! вот она, видишь? И в ней комочек жира!

– По мне, похоже на грязь.

– Даже грязь имеет вкус, – ответил Теол, подползая к висящему над очагом котлу. – Наконец – то мой суп приобретет тонкую пикантность. Аблала Сани, ты можешь поверить? Погляди на меня: я опустился до работы холопа – сам себе еду готовлю! Скажу больше: мой лакей совсем забылся. Лезет выше головы, милейший мой Багг. Не надаешь ему по ушам?

Но ладно! Я не такой бесчувственный, как тебе кажется. Я заметил на твоем довольно-таки туповатом и невыразительном лице крайнее возбуждение. Что стряслось? Вернулась Шерк Элалле?

– Если бы, был бы я здесь? – ответил Аблала. – Нет, Теол Беддикт. Она пропала. Ушла в моря. И все ее пираты – молодые люди. Видите ли, я был слишком большой. Приходилось спать на палубе в любую погоду, а это невесело. Пираты всё пытались привязать ко мне парус и смеялись. Неужели смешно?

– Да ладно, дружище, у пиратов умы недалекие. Пираты – неудачливые матросы; они склонны доводить любую глупость до крайности.

– Это как? У меня новости.

– Свежие?

– Точно.

– Можно услышать?

– А вы хотите?

– Разумеется. Иначе спрашивать не стал бы.

– Реально хотите?

– Слушай, если тебе не интересно рассказывать…

– Нет. Мне интересно. Именно вам. Вот зачем я здесь. Ну, и от вашего супа не откажусь.

– Аблала Сани, я буду рад предложить тебе суп. Но дай сначала выудить тряпку, которую я туда бросил. Чтобы ты не подавился.

– Тряпку? Какую тряпку?

– Гм. Почти квадратную. Я полагаю, ее использовали для вытирания стойки бара. Значит, она впитала множество ароматов пищевых продуктов.

– Теол Беддикт, в город прибыл один из чистокровных.

– Это и есть новость?

Великан торжественно кивнул.

– Чистокровный?

Еще один кивок.

– Итак, некий Тартенал…

– Нет, – оборвал его Аблала. – Чистая кровь. Чище, чем у любого Тартенала. И он носит каменный меч. На лице ужасные наколки, похожие на разбитую плитку. Он покрыт многими рубцами, и за ним вьются бесчисленные призраки…

– Призраки? Ты их увидел?

– Нет, конечно. Но учуял точно.

– Неужели? И чем пахнут привидения? Забудь. Тартенал, который больший Тартенал, чем все Тартеналы, прибыл в город. И чего ему нужно?

– Вы не понимаете, Теол Беддикт. Он поборник. Он приехал бросить вызов Императору.

– Жаль беднягу.

– Да, жаль, хотя он и Тисте Эдур.

Теол Беддикт нахмурился: – Ага, мы говорим о разных беднягах. Слушай, недавно прибыл гонец от Ракет. Похоже, Чешуйчатый Дом обвалился во время землетрясения. Но это не обычное землетрясение – ведь землетрясений у нас никогда не бывало. Аблала Сани, есть другой поборник, и он гораздо страшнее любого чистокровного Тартенала. На Гильдию Крысоловов снизошел великий испуг; кажется, они знают больше, чем рассказывают. Похоже, на этот раз невод Императора притащил смертельно опасный улов.

– Ну, ничего насчет того не знаю, – задумчиво протянул Аблала, почесывая заросший подбородок. – А чистокровный носит каменный меч, обколотый, как те каменные наконечники копий, что продают на Нижнем Рынке. Он почти в его рост, а он выше меня. Я видел как он схватил летерийского стражника и бросил.

– Бросил?

– Как мешочек с грибами… или еще чем.

– Да, его темперамент похуже твоего.

– Чистая кровь не ведает страха.

– Верно. А откуда ты узнал про чистую кровь?

– Серегалы. Наши боги, те, которых я помогал убивать… они были чистокровные, но падшие. Изгнанные.

– Итак, прибывший равен вашим богам, Аблала? Прошу, не говори, что ты планируешь его убивать. То есть у него каменный меч и всё такое…

– Убивать? Нет, вы не поняли. Этот чистокровный, он достоин настоящего поклонения. Не такого, как мы поклонялись Серегалам – прося их держаться подальше. Ждите, следите – увидите, что случится. Мой род соберется, едва пролетит слово. Все соберутся.

– А что, если император его убьет?

Аблала Сани молча покачал головой.

Тут оба оглянулись: в дверях появился Багг, на руках он нес тело нагой женщины.

– Скажу прямо, – буркнул Теол, – котелок слишком маленький. Да, я голоден, но во всяком аппетите есть некая грань. Поедать академиков…

Слуга нахмурил лоб: – Вы узнали эту женщину?

– Да. Она из прошлой жизни, наполненной суровыми наставниками и, по временам, невинными школярскими шалостями. Увы, время ее не украсило. Я слышал, что ученый мир безжалостно истерзан. Интересно, какой нюанс в дебатах стал тому причиной?

Багг положил женщину на свой лежак.

Едва слуга выпрямился, Аблала шагнул к нему и заехал кулаком в ухо столь сильно, что старик ударился о стену.

– Стой! – заорал Теол. – Хватит!

Потирая висок, Багг воззрился на Аблалу. – И к чему это было? – требовательно спросил он.

– Теол сказал…

– Неважно, что я сказал, Аблала. Это была мимолетная мысль, лишенное всяких оснований предположение, безответственный намек без всякой связи с физическим воплощением. Я никогда не…

– Вы сказали надавать ему по ушам, Теол Беддикт. Вы просили меня, потому что он лезет выше какой-то головы и его нужно осадить. По мне, он и так ниже всех. Но вы так сказали. Сказали, он забылся и…

– Я говорил не «забылся», а «заблудился». Я имел в виду… мы имели… не смотри на меня так. Я просто высказал жалобу на некоторые неудобства домашнего хозяйствования. Кто подозревал, что Аблала Сани поймет всё буквально?

– Хозяин, это же Аблала Сани.

– Знаю, знаю. Похоже, мой острозаточенный интеллект в последнее время порядком затупился. – Тут он просветлел: – Но теперь у меня есть наставница!

– Жертва истопатов, – сказал Багг, косо поглядывая на Аблалу. Он подошел к очагу, нагнулся… – Клянусь Бездной, хозяин! Это скорее похоже на грязную воду!

– Да. Увы, мне жутко необходима твоя кулинарная магия. Патриоты? Ты вырвал ее из темницы?

– Можно и так сказать. Я не думаю, что они обыщут весь город, охотясь на одного человека. Она из тех, что должны были тихо исчезнуть.

Аблала засмеялся: – Если будет охота на человека, ее никогда не найдут.

Господин и слуга уставились на него.

Полукровка показал рукой на очевидное: – Не человек, а женщина. Смотрите, у нее и груди и что пониже.

Багг тихо сказал Теолу: – Ей нужно бережное исцеление, хозяин. И покой.

– Ну что ж, нет лучшего убежища от ужасов мира, нежели жилище Теола Беддикта.

– Охота на человека. – Аблала снова засмеялся, мотая головой. – Истопаты – идиоты.

Глава 8

Когда камень – вода, время – лед. Когда все заморожено, судьбы упадают вниз талыми потоками.

Лик мой открыт в том камне, что есть вода. Рябь, намертво застывшая в странной форме.

Века сокроются, когда камень – вода.

Циклы привязаны к глубинам, и они – неудавшиеся иллюзии, нарушающие цельность потока.

Когда камень – вода, время – лед. Когда все заморожено, наши жизни – камни в потоке.

Мы стекаем вниз, стекаем вниз, как вода по камню, при каждом взмахе нашей руки.

Вода и Камень,

Старейший Фент

«В Королевстве Теней есть множество ужасных мест, но ни одно не сравнится с ужасом теней, упавших на душу». Котиллион уже несколько дней кряду не может избавиться от подобных мыслей. Сейчас он стоит на склоне; внизу находится спокойное озеро. В сорока шагах слева виден сооруженный на скорую руку лагерь – длинный барак, по сторонам его полуземлянки, а также хлев и курятник. Всё это (по счастью, почти не использовавшееся и населенное только дюжиной куриц, петухом, сердитым грачом со сломанной лапой и двумя коровами молочной породы) было похищено из другого мира вследствие случайности, каприза или даже нарушения неких неведомых законов природы. Такое периодически случается с Королевством Теней в его непрестанных перемещениях.

Непонятно, когда всё это появилось; но Темный Трон узнал своевременно и отрядил духов занять здание и окрестные постройки, защитить от набегов демонов или Гончих.

После побоища у Первого Трона горстка выживших была доставлена сюда. Чтобы бродить и удивляться странным артефактам, оставленным предыдущими обитателями: покрытые сложными извивами узоров выгнутые носы ладей, служащие коньками крыши; загадочные тотемные украшения из серебра, а также янтаря; куски тканей грубых и тонких; деревянные кубки; чаши из кованой бронзы… Бродить, бредить с пустотой во взорах…

Оправляться.

Как будто после такого можно оправиться.

Справа от него одиноко возвышался человек, закутанный в плащ с капюшоном. Он был неподвижен и, казалось, смотрел на пустынную гладь озера. Котиллион знал: озеро это совершенно особенное, хотя предстающий глазам пейзаж кажется вполне мирным. Вот только отсутствие птиц… а также моллюсков, раков, насекомых и любых форм жизни…

Каждая кроха пищи для домашних питомцев – и жалкого грача – доставляется сюда призраками, которых Темный Трон приставил с этой задаче. И все равно петух умер через несколько дней. «Похоже, от тоски. Нет зари, незачем кукарекать».

Он слышал голоса из-за барака. Панек, Айстар и прочие выжившие дети… ладно, больше не дети.

Они повидали битвы, повидали смерть друзей, они узнали, что мир – все миры! – являются местами мерзкими, что жизнь человеческая в них мало что стоит. Они узнали также, что это значит – быть пешками в чужой игре.

По берегу, в отдалении за одинокой фигурой, прогуливались Тралл Сенгар и его Т’лан Имасс, Онрек Сломанный. Словно художник и неупокоенная муза… или нет – критик жуткого обличья. Странная дружба. Но ведь Т’лан Имассы полны сюрпризов.

Котиллион вздохнул и начал спускаться.

Закутавшийся в плащ повернулся, заслышав шаги. Лицо цвета обожженной кожи, под тонким войлоком капюшона черные глаза. – Ты пришел с ключом, Котиллион?

– Быстрый Бен, рад видеть тебя выздоровевшим.

– Более или менее.

– Какой ключ?

Улыбка была безрадостной и быстро исчезла: – Тот, что даст мне свободу.

Котиллион встал рядом с колдуном м посмотрел на мрачные воды. – Полагаю, ты можешь уйти в любой момент. Верховный Маг, в твоем расположении много садков. Проделай портал и пройди в него.

– За дурака держишь? – спокойно ответил Бен. – Проклятое королевство блуждает. Невозможно предсказать, куда я попаду – если правильно догадываюсь, сейчас мне пришлось бы совершить длинный заплыв.

– А. Ясно. Боюсь, в последние дни уделял этому мало внимания. Мы пересекаем океан?

– Я так полагаю.

– Тогда согласен: путешествие вовне потребует нашей помощи.

Колдун метнул на него взгляд. – Как я и думал. Вы создали тропы, врата с фиксированными выходами. Как удалось, Котиллион?

– Уверяю, это не мы. Мы просто набрели на них, образно говоря.

– Азаты.

– Очень хорошо. Ты всегда был умен, Бен Делат.

Тот скривился: – Эту версию имени я уже давно не использую.

– О? Когда в последний раз – не припоминаешь?

– Эти Азаты… – продолжал Бен, игнорируя вопрос. – Дом Теней как таковой, вот это владение – тоже Азат? Я верно понимаю? Он как-то присвоил врата, подлинные врата Куральд Эмурланна. Дом существует одновременно как отброшенная тень и подлинно физическое воплощение. Между ними нет границы. Спайка… но ведь это не обычная конструкция Азата? Значит, врата Эмурланна были уязвимы, что и породило узурпацию?

– Думаю, это была необходимость, – ответил Котиллион. Он нахмурился, увидев, что к берегу приближается рябь от неведомого источника. «Все здесь не такое, каким кажется…»

– Что ты имел в виду?

Бог пожал плечами: – Королевство было разрушено. Умирало.

– Азат принимает участие в исцелении фрагментов? По чьему-то замыслу? Намеренно? У него есть разум? Или все происходит так же, как кровь создает струп? Азат – всего лишь иммунная система природы, при помощи которой наше тело борется с инфекцией?

– Меня впечатляет широта твоих книжных познаний.

– Да ладно. Садки – величайшее из жертвоприношений К’рула. Его собственная плоть и кровь. Но не Старшие Садки. По крайней мере так нас учат. Чьи вены были вскрыты, чтоб их создать, Котиллион?

– Хотел бы я знать. Но не знаю. И сомневаюсь, что это имеет значение. Азат инстинктивно исправляет повреждения или за ним стоит некий разум? Я не имею ответа. Вряд ли кто-либо имеет. К чему всё это?

– Честно? Сам не знаю. Но незнание заставляет волноваться.

– У меня есть ключ, – подумав, сказал Котиллион. Тралл и Онрек направлялись к ним. – Скорее для вас троих. Если захотите.

– А есть выбор?

– Не для них, – сказал бог, кивнув в сторону Эдур и Т’лан Имасса. – Им потребуется твоя помощь.

– Как и Каламу Мекхару, – бросил Быстрый Бен. – Не говоря уже об Адъюнкте Таворе.

– Они выжили.

– Ты не можешь быть уверен, особенно в случае Калама. Откуда уверенность?

– Он был жив, когда Мертвый Дом взял его.

– Так говорит Темный Трон.

– Он не стал бы обманывать.

Колдун грубо, с горечью рассмеялся.

– Калам еще жив, Быстрый Бен. Мертвый Дом вывел его из-под власти времени. Но он исцелится. Яд станет инертным, распадется. Темный Трон спас жизнь ассасина…

– Почему?

– Вот это вопрос посложнее, – признал Котиллион. – Может, просто назло Лейсин, и тебе не следует удивляться, если это единственная причина. Поверь, для Амманаса вполне достаточная. «Радуйся, Бен Адэфон Делат, что я не объяснил истинной причины».

Тралл Сенгар и Онрек подошли ближе и встали. К спине Эдур было привязано новое копье с каменным наконечником; он укутался от холода в длинный шерстяной плащ насыщенно-бордового цвета – одно из полезных сокровищ, найденных в бараке. Плащ скрепляла чудесная серебряная фибула в форме стилизованного молота. На его фоне тело Онрека выглядело столь потрепанным, поломанным и изрубленным, что хотелось удивиться тому, как воин не рассыпается на части.

Т’лан Имасс сказал: – Это озеро, бог… Тот берег…

– Что?

– Берега нет.

Котиллион кивнул.

Тралл Сенгар спросил: – Как такое возможно? Онрек говорит, там не врата. Там вообще ничего нет.

Котиллион провел рукой по волосам и поскреб подбородок («пора побриться»). Прищурился, смотря на волны. – Та сторона еще не… обдумана.

– И что это должно значить? – спросил быстрый Бен.

– Чтобы хорошенько понять, нужно побывать там. Вам троим. Это путь вашего странствия. Отправитесь вскоре.

– Прости нас, но мы не удовлетворены, – сухо сказал Тралл. – Тот кошмар, в котором мы побывали по твоей вине, лишил нас любви к путешествиям. Выдай объяснение получше, Котиллион.

– Я так и думал.

– Мы ждем. – Быстрый Бен скрестил руки на груди.

– Увы, ничем не могу помочь. Любое объяснение исказит ваше видение того, что ждет ТАМ, в конце пути. Это недопустимо, ибо способ восприятия и понимания действительно сформирует реальность, ожидающую вас. – Он снова вздохнул. – Знаю. Не очень помогает.

– Тогда призови Темного Трона, – предложил Тралл. – Может, ему удастся лучше.

Котиллион кивнул и снова пожал плечами.

Миновало двенадцать ударов сердца – и между ними встала почти бесформенная тень, из которой выступали узловатая трость и кисть артритической руки. Бог посмотрел на них, потом вниз; обнаружил, что стоит по лодыжку в воде. Темный Трон с шипением подобрал края обтрепанной мантии и прыгнул на сухую землю.

– И что такого смешного?- спросил он. – Вы все негодяи. Чего вам нужно? Я занят. Вы понимаете? Занят.

Онрек ткнул костяной рукой в сторону озера: – Котиллион желает послать нас через воду ради миссии, суть которой не разъяснил, цели которой не определил. И даже места действия не описал. Потому мы вызвали тебя, о бесформенный, чтобы ты объяснил все, что он отказался объяснить.

Темный Трон хихикнул.

Котиллион отвернулся. Он подозревал, что сейчас случится.

– Я буду рад, о костистый. Отвечу вам так. Всё как и думал Котиллион: петух помер от тоски.

Быстрый Бен успел выругаться, пока Повелитель Теней обращался в ничто.

Котиллион не поворачивался. – Припасы ожидают вас возле дома. Когда вы вернетесь сюда, будет готова лодка. Попрощайтесь с Миналой и детишками. Как можно скорее. Впереди трудный и долгий путь, а мы уже выбились из графика.

***

«Вечная Благодарность» резко накренилась на правый борт. Налетел холодный шквал, запахло талым льдом. Команда отчаянно отражала нападение стихии; старпом Скорген Кабан, с трудом удерживаясь за леер, прошел к рулевому колесу. Там, широко расставив ноги и привязавшись кожаным ремнем, стояла Шерк Элалле.

Похоже, ее падающая температура не тревожила: лицо нисколько не покраснело под порывами ветра. Воистину зловещая женщина. Зловещая, ненасытная, неземная – она подобна древней морской богине. Очаровательный суккуб, влекущий их по роковому пути – но нет, это нехорошая мысль… не здесь, не сейчас. Пока он ходит под ее парусами…

– Капитан! Они, кажись, приближаются! Ледяные горы в заливе движутся быстрее, чем мы! Откуда они, во имя Странника?

– Мы успеем, – уверила его Шерк. – Зайдем под защиту острова – буря ударит по северо-западному берегу. Буду удивлена, если стены цитадели выстоят. Посмотри на Косу, Красавчик – одни ледяные клыки – откуда бы лед ни прибыл, он уже поглотил все побережье.

– Чертовски холодно, вот оно что, – проворчал Скорген. – Может, нам повернуть, капитан? Флот за нами не гонится – мы войдем в устье Летера…

– Нет, помрем с голода на полпути. Красавчик, форт Вторая Дева стал независимым государством, и меня это умиляет. И привлекает. А тебя?

– Не так сильно, чтобы полезть в ледяные челюсти!

– Мы успеем.

Гребень наползавшего айсберга имел цвет старой кожи; он состоял из кусков ломаного льда, корней, поломанных стволов, камней. По бокам полз туман, разрываемый яростными шквалами. Шерк Элалле оглянулась и увидела, что за кормой бушует настоящий водоворот. Он приближался, но не слишком быстро; остались считанные мгновения до того, как они обогнут край острова, скалистый, выглядевший достаточно прочным, чтобы разломать фронт ледяного поля.

Ну, она на это надеется. Если нет – гавань Второй Девы обречена. Как и команда, и ее корабль. Что до нее самой – если удастся избежать раздавливания и вмерзания в лед, ей удастся выплыть, возможно, даже вскарабкаться на крутой берег.

«До такого не дойдет. Острова не стащит с места. Может быть, лед пройдется по ним… но ведь основной удар примет Фентская Коса, сюда дошел лишь край, и вскоре его разломает прилив. Сохрани Странник вообразить, что творится на родине Эдур – весь тот берег, должно быть, изгрызен или полностью проглочен. Интересно, что же разрушило ледники…»

«Вечная Благодарность» со стоном обогнула мыс. Ветер быстро сбавил свой напор; корабль успокоился и начал приближаться к высокой стене форта. Воистину остров-тюрьма: все признаки – массивные фортификации, стены, на которых устроены бойницы на обе стороны, глядящие и в море, и внутрь острова. Большие баллисты, манголеты и скорпии возвышаются на каждом подходящем месте; в самой гавани миниатюрные островки, насыпанные из камня, с башнями, у которых дремлют быстроходные галеры на десять весел.

Десяток кораблей плясали на неспокойных водах. У доков было заметно движение – крошечные фигурки сновали туда – сюда, словно муравьи вокруг потревоженного гнезда. – Красавчик, бросить якорь с обратной стороны того нелепого дромона. Кажется, на нас никто внимания не обращает. Слышишь шум? Лед ударил по северо-западному берегу.

– Капитан, похоже, весь треклятый остров скоро затопит.

– Вот мы и останемся на борту. Поглядим, что случится. Если придется бежать к востоку, нужно быть готовыми.

– Смотрите, приближается ялик.

Проклятие. – Так и знала. Мир рушится, но сборщиков это не остановит. Ладно, готовьтесь принимать.

Якорь загремел, опускаясь в воду; в это время ялик уже вставал у борта. Взошли две официально выглядящих женщины, одна повыше, другая пониже. Эта заговорила первой: – Кто тут капитан и откуда вас принесло?

– Я капитан Шерк Элалле. Мы пришли из Летераса. Двадцать месяцев в море, трюмы забиты товаром.

Более высокая из женщин – стройная, бледная блондинка – улыбнулась. – Очень любезно с твоей стороны, милашка. Теперь будьте так любезны, Краткость спустится в трюм и все осмотрит.

Краткость – коренастая брюнетка – сказала: – А Сласть примет портовый сбор.

– Пятнадцать доков в день.

– Ничего себе!

– Ну, – передернулась Сласть, – похоже, дни гавани сочтены. Пытаемся выжать что можно.

Краткость нахмурила лоб, разглядывая помощника Шерк: – Ты случайно не Скорген Кабан, он же Красавчик?

– Да, это я.

– Так случилось, что у меня твой глаз. В кувшине.

Старпом покосился на Шерк, скривил губы: – Его с тобой делят не меньше чем пятьдесят человек.

– Что? Но я заплатила кучу монет! Многие ли люди теряли глаз, чихнув? Ради Странника! Ты знаменитость!

– Чихнув? Вот что тебе рассказали? Духи глубин! Сколько ты отдала тому жулику, красотка?

Шерк обратилась к Сласти: – Прошу тебя и твою подругу проинспектировать груз – но выгружаться мы пока не будем. Это будет зависеть от того, какие цены захотят предложить ваши закупщики.

– Я докажу, – сказала Краткость, подходя к Кабану. – Точно такой же. Сразу видно.

– Не точно такой же, – отвечал старпом. – Глаз, что я потерял, был другого цвета.

– У тебя были глаза разного цвета?

– Точно.

– Это что, проклятие моряков?

– Может, поэтому он и выпал. – Скорген кивнул в сторону ближайшего дромона: – Откуда он свалился? Никогда не видел таких обводов. Похоже, ему не раз досталось.

Краткость пожала плечами: – Иноземцы. Мы получили…

– Хватит об этом, – оборвала ее Сласть. – Проверь груз, милая. Теряем время…

Шерк Элалле повернулась и оглядела иноземное судно более тщательно, чем в первый раз. Дромон выглядел потрепанным; она подумала, что у помощника действительно острый глаз – корабль побывал в битве с участием магии. Черные обугленные полосы исчертили бока, словно нарисованная паутина. Сильная магия. Должно быть, корабль горел.

– Послушайте, – сказала Сласть, поглядев на берег. – Они отбросили его. Как и обещали.

Действительно, катаклизм по ту сторону острова, над которой вздымались фонтаны ледяной крошки, казался быстро угасавшим. Шерк Элалле завертела головой, осматривая море, лежащее южнее мыса. Ледяное поле, казавшееся отсюда застывшим озером, толкало перед собой иззубренные льдины, которые уже почти касались кормы «ВечнойБлагодарности». Но его энергия быстро уходила. Над палубой пронесся теплый ветерок.

Скорген Кабан хмыкнул. – И сколько жертв сброшено с утесов, чтобы купить умиротворение? – спросил он. – Но ведь недостатка в заключенных у вас нет?

– На острове нет заключенных, – высокомерно, скрестив руки на груди, ответила Сласть. – И в любом случае, тупой болван, жертвенная кровь не помогла бы. Это же просто лед. Обширные ледовые поля севера разломались – неделю назад мы страдали от необычайной жары. Такого на Второй Деве еще не бывало. Я знаю, я тут родилась.

– От заключенных?

– Ты не расслышал, Скорген Кабан? На острове нет заключенных…

– С тех пор, как вы изгнали тюремщиков?

– Хватит вам, – сказала Шерк, заметившая, что настроение женщины со скрежетом опустилось еще на несколько пунктов относительно и прежде невысокого уровня. – Вторая Дева стала независимой, по поводу чего я выражаю полнейший восторг. Скажите, сколько эдурских ладей осаждало вас во время вторжения?

Сласть фыркнула: – Они бросили взгляд на укрепления, унюхали магов, что стоят у нас на стенах – и предпочли обойти стороной.

Капитан слегка подняла брови: – А я слышала, был бой.

– Было и такое. Когда мы объявили независимость. Как раз тогда на смотрителя и его приспешников обрушились неожиданные несчастные случаи.

– Несчастные случаи, ха! Остроумно.

Шерк Элалле сверкнула глазами на старпома – но он, как и большинство мужчин, оказался невосприимчивым к невербальному воздействию.

– Сейчас я беру пятнадцать доков, – холодным тоном сказала Сласть. – Плюс пять доков за высадку, если вы намерены сойти на берег, чтобы пополнить запасы или продать товар.

– Ты не упоминала о пяти…

– Красавчик, – прервала его Шерк, – спустись в трюм, помоги Краткости – могут возникнуть сложности при осмотре товара.

– Слушаюсь, капитан. – Мужчина кивнул Сласти и потопал к люку.

Сласть еще мгновение смотрела на Шерк, потом перевела взгляд на ее живописных матросов.

– Вы пираты.

– Не будь смешной. Мы независимые торговцы. На твоем острове нет заключенных, на моем судне нет пиратов.

– На что ты пытаешься намекнуть?

– Очевидно, если я пыталась намекнуть, ты намек не уловила. Надеюсь, ты не начальник порта, а простая сборщица пошлин. – Она повернула голову: старпом и Краткость показались на палубе. Глаза коренастой женщины сияли.

– Сласть, у них всего полно!

– Что за сжатый рапорт! Краткость, не поленись сообщить начальству, что мы желаем пристать к одному из каменных пирсов, чтобы быстрее разгрузиться. Тот, кто сообщит потенциальным покупателям, не останется… внакладе. – Она бросила взгляд на Сласть и тут же отвела глаза. – Что до пошлин, я договорюсь непосредственно с начальником порта. Хочу выторговать скидку.

– Думаешь, такая умная? – воскликнула Сласть. – Я могла привести с собой взвод. Как бы тебе понравилось, капитан? Они порылись бы тут и там, все проверили досконально. Как тебе такое?

– Краткость, кто правит Второй Девой? – спросила Шерк Элалле.

– Тряс Брюллиг. Он Великий Мастер Мнимой Ассамблеи.

– Мнимой Ассамблеи? Ты уверена, что правильное слово выбрала? Мнимой?

– Я же сказала. Все точно, да, Сласть?

– Капитан считает себя умной, но она ведь вовсе не так умна. А? Погоди, вот увидит Тряса Брюллига и еще не так удивится…

– Не то чтобы особенно, – сказала Шерк. – Так случилось, что я знаю Тряса Брюллига. Знаю даже, за какие грехи он сослан сюда. Одному удивляюсь: что он еще жив.

– Тряса Брюллига убить трудновато, – сказала Сласть.

Один из матросов разразился смехом, но тут же притворился, будто кашляет.

– Подождем ответа начальника порта, – предложила Шерк Элалле.

Сласть и Краткость полезли в ялик. Последняя села на весла.

– Странные бабы, – пробурчал Скорген, следя за уходящей лодкой.

– Остров переполнен плодами кровосмешения преступников, – шепнула в ответ Шерк. – Неужели ты удивляешься, Красавчик? Если этого недостаточно, вот тебе чистопородный тряс (по совместительству чисто чокнутый) на насесте. Скажу одно: гостить тут будет интересно.

– Ненавижу, когда интересно.

– Возможно, будет также выгодно.

– Вот это хорошо. Готов проглотить интересность, если это выгодно.

– Готовься поднять якорь. Сомневаюсь, что сигнала из гавани придется ждать долго.

– Слушаюсь, капитан.

***

Удинаас смотрел, как она полирует и смазывает меч. Эдурский меч, врученный воином Эдур. Все, что ей нужно – дом, у порога которого нужно закопать клятый меч. Ах да – еще дождаться возвращения злосчастного супруга. Ну, может быть, это ничего не означало, просто жест поддержки со стороны одного из братьев Фира. Удинаас уважает только этого Сенгара. А может, и не уважает.

Среди каменных стен разносились бесконечные заунывные песнопения. Звук еще более мрачный, нежели похоронные причитания эдурских женщин. Ониксовые Колдуны собрались на совет. Если это допущение верно… тогда их священный язык непостижим и лишен ритма, обыкновенно присущего и прозаической речи, и стиху. А если это всего лишь заклинания – старые дурни не способны даже попасть в общий темп.

А он считал странными Тисте Эдур! Они ничто в сравнении с Тисте Анди, упрямо стоящими на страже нелюдских обычаев.

Но чему удивляться? Андара – сооружение из крошащегося черного камня в основании засыпанного осколками скал ущелья. Изолированное, как тюрьма. Стены ущелья изрезаны сотами пещер, неправильной формы комнат – словно некий великан выдул пузыри в извилистый тоннель. Тут имеются бездонные ямы, тупики, проходы такие крутые, что по ним можно двигаться только при помощи веревочных лестниц. Пустые башни вздымаются внутри гранита, словно шпили наоборот; пропасти соединены бесформенными, уложенными без раствора мостами из белой пемзы. В одном месте видно озеро застывшей лавы, более гладкое, чем выглаженный ветрами лед. Обсидиан с красными прожилками, Зала Амасс, в которой может собраться все население – босиком! – чтобы слушать бесконечные пререкания Знатоков Тайн, иначе Ониксовых Колдунов.

Знатоки тайн Камня, Воздуха, Корня, Темной Воды и Ночи. Всего пять волшебников, спорящие о деталях обрядов и процессий, иерархии и приношений, правильной длине ониксовых мантий и Странник знает о чем еще. Но если с полубезумных невротиков стащить эти мантии, они окажутся скоплением морщин и складок.

Насколько сумел узнать Удинаас, не более чем четырнадцать из полутысячи обитателей – кроме самих колдунов – являются чистокровными Анди, а из этих четырнадцати лишь трое видели дневной свет (или, по их затейливому выражению, «ослепленные звезды»). Лишь трое когда-либо в жизни выкарабкивались на поверхность.

Неудивительно, что разум потеряли.

– Почему это, – заговорил Удинаас, – некоторые люди смеются, а звучит похоже на плач?

Серен Педак подняла глаза над лежавшим на коленях мечом. В длинных пальцах ее была пропитанная маслом тряпица. – Не слышу никакого смеха. Или плача.

– Я не имел в виду громкие звуки.

Сидевший на каменной скамье у входа Фир Сенгар фыркнул: – Скука украла из твоего разума последние остатки здравого смысла, раб. Но я скучать по ним не буду.

– Думаю, колдуны обсуждают с Сильхасом способ твоей казни. Дитя Предателя, отродье лжи и всё такое. Как думаешь, это необходимая часть великого квеста? В гнездо гадюк – каждый герой должен сделать этот шаг, правильно? Через мгновение явится твоя судьба, и прошелестит, вырываясь из ножен, меч, и клевреты зла начнут умирать десятками. Я всегда гадал, чем же закончится такая резня? Ужасающее сокращение населения, уничтоженные семьи, рыдающие дети – а когда будет перейден некий порог, над ними зловещим призраком нависнет неминуемая гибель рода. О да, ребенком я слышал немало поэм и эпосов и тому подобного. И всегда начинал удивляться… все эти клевреты зла, жертвы сверкающих героев с их непобедимой праведностью. То есть кто-то вторгается в твое убежище, любимый дом… и, естественно, ты пытаешься убить его и съесть. Кто бы не стал защищаться? Вот они, обыкновенно уродливые и занятые мелкими интересами, плетущие арканы или еще какие поделки… И вдруг – шок! Звуки тревоги! Захватчики каким – то образом обошли преграды и смерть бушует в коридорах!

Серен Педак вложила меч. – Думаю, мне хотелось бы услышать твой вариант эпоса. Как бы ты хотел изменить повествование? Хоть время интересно проведем.

– Не хотелось бы опалять невинные уши Чашки…

– Она спит. Последние дни только этим и занята.

– Может, больна?

– Может, она знает, как пережидать? – ответила аквитор. – Давай, Удинаас. Как же развернется твой альтернативный эпос?

– Ну, во-первых, тайное логово служителей зла. Назревает кризис. Их приоритеты перемешались – то ли предыдущий злобный вождь был лишен управленческого таланта, то ли еще что. Итак, они создали подземные тюрьмы и хитроумные, хотя практически неудобные орудия пыток. Они обогревают комнаты паром громадных котлов, нетерпеливо ожидая, когда появится человеческое мясо для улучшения вкуса похлебки. Увы, но никто уже давно не приходит. Логово заслужило дурную репутацию – место, из которого никто не возвращается, это же сомнительная реклама. Хотя на самом деле логово – отличный рынок сбыта для окрестных дровосеков и смолокуров – большие очаги, факелы и зловещие лампы. У всех подземных логовищ одна проблема. Они слишком темные. Что еще хуже, жители уже восемьсот лет помирают от холода. Но даже логово зла должно на чем-то держаться. Овощи, корзины с ягодами, пряности и лекарства, одежда и горшки, шкуры и хорошо прожеванные ремни, злодейского вида шляпы. Да, я забыл всякого сорта оружие и наводящие дрожь мундиры.

– Удинаас, ты сошел с пути повествования, – заметила Серен.

– Да, сошел, и в этом все дело. Жизнь именно такова. Мы спотыкаемся и блуждаем. Как и наши клевреты зла. Кризис – нет новых пленников, нет свежего мясца. Детишки голодают. Невероятное бедствие.

– И каково решение?

– Они изобретают сказку. В их распоряжении магия, достаточная, чтобы заманивать дураков в логово. Если подумать, это вполне вероятно. Каждому крючку нужна дергающаяся наживка. Они назначают одного из своих на роль Безумного Владыки, того, что ищет способ высвободить ужасные силы и реализовать утопию относительно живых мертвецов, блуждающих по царству пепла и непонятного мусора. Ну, если уж это не привлечет героя в их ограду, тогда что вообще?

– Им удается?

– На некоторое время. Но вспомните эти плохо продуманные орудия пыток. Рано или поздно один из дураков освобождается, сокрушает черепа паре сонных стражников – и пошла резня. Бесконечное смертоубийство – сотни, потом тысячи неподготовленных воинов зла, ленившихся точить мечи. Не забудьте также, что горбатый дровосек всучил им щиты из бересты.

Даже Фир Сенгар захохотал: – Ладно, Удинаас. Ты выиграл. Думаю, твоя версия мне по душе.

Удинаас, от удивления забывший, о чем рассказывал, посмотрел на Серен Педак. Она улыбнулась: – Ты явил истинный свой талант. Итак, герой освобождается и побеждает. Что потом?

– Герой какой-то не такой. Он подхватил насморк в сырых тоннелях. Однако вышел живым, отступил в ближайший город. Принес туда чуму, и она убила всех. Спустя тысячи лет имя героя стало проклятием на языках обоих народов – и того, что живет под землей, и того, что снаружи.

Фир сказал, помолчав: – Ага, раб, твоя версия – скрытое предупреждение. Вот на что ты пытаешься обратить внимание. Но интересно – что тебе до моей участи? Называешь меня кровным врагом, вечным противником, перечисляешь беды, которые обрушили на тебя мои сородичи. Неужели ты действительно хочешь, чтобы я внял предупреждениям?

– Думай как хочешь, Эдур. Но моя мысль глубже, чем ты вообразил, и ведет она вовсе не по тому пути, о котором ты думаешь. Я сказал, что герой победил – на тот момент – но ничего не упомянул о его невезучих спутниках.

– Которые все померли в логове.

– Вовсе нет. Наступила острая нужда в свежей крови. Всех их приняли в свой род слуги зла, которые были злыми в относительном смысле – просто тупыми, голодными и жалкими. Как бы то ни было, случилось великое возрождение культуры логова, создавшего прекраснейшие сокровища искусства, какие только видел мир.

– А потом? – спросила Серен.

– Потом пришел новый герой. Но это другая сказка, на другой день. У меня уже горло болит.

– У женщин Тисте Эдур, – сказал тогда Фир, – есть сказание, что Отец Тень, Скабандари Кровавый Глаз, добровольно решил умереть и выпустил свою душу, чтобы пройти по Серой Тропе. Это странствие в поисках прощения, ибо он чувствовал великую вину за свершенное на равнинах Кашенов.

– Весьма удобная версия.

– Нет, это тебе не хватает тонкости. Альтернативное толкование аллегорически представляет нашу вину. Вину за преступление Скабандари. Мы не можем отменить сделанное Отцом Тень; мы также не можем отрицать это. Он вел, Эдур шли следом. Могли бы мы не подчиниться ему? Может быть. Но вряд ли. Поэтому мы остались с чувством вины, утолить которое можно лишь аллегорически. Так возникли легенды о воздаянии.

Серен Педак встала и сделала несколько шагов, чтобы положить меч у мешка с пищей. – Но, Фир, это сказание передавали женщины в тайне от мужчин. Не будем обсуждать любопытный факт, что ты его слышал. Но как получилось, что о воздаянии думают лишь женщины?

– Воины идут по иному пути, – отозвался Фир. – То, что я знаю сказание – и правду о Скабандари – это заслуга матери, отринувшей традицию тайны. Уруфь не бежит от знания, она хотела, чтобы и сыновья…

– Тогда как объяснить Рулада? – подал голос Удинаас.

– Не подначивай его, – упрекнула раба Серен. – Рулад проклят. Мечом в своей руке и богом, что сделал меч.

– Рулад был молод, – сказал Фир, бессознательно ломая руки, опустив взор к вытертому камню пола. – Ему столь многому нужно было научиться. Он хотел сделаться великим воином, героем. Ему было неуютно в тени троих старших братьев. И он встал на опасный путь.

– Я думаю, бог избрал его… вместо Ханнана Мосага, – ответил Удинаас. – У Рулада не было выбора.

Фир долго смотрел на Удинааса. Наконец кивнул: – Если таково твое мнение, ты отнесся к Руладу гораздо мягче, чем любой Эдур. Удинаас, ты снова и снова выбиваешь меня из равновесия!

Удинаас закрыл глаза, прижался спиной к неровной стене. – Он говорил со мной, Фир, ибо я слушал. То, чего остальные не потрудились сделать – и неудивительно, ведь ваши хваленые «семейные ценности» давно расшатаны. Ваша превосходная иерархия порушена. Неожиданно. Ужасно. Так что если он не мог говорить с вами, вы, в свою очередь, не желали его услышать. Он молчал, а вы были глухи к его молчанию. Обычная неразбериха. Не хотел бы иметь семью.

– Ты винишь за все лишь бога хаоса.

Удинаас открыл глаза, поморгал и улыбнулся. – Это удобнее всего. Если бы я искал воздаяния, сел бы ему на спину и гнал скотину к пропасти, а потом и через край. Быть по сему.

– Но… кого же?

– Винить? Ну, мне откуда знать? Я лишь усталый раб. Но если можно гадать… в первую очередь я указал бы на изношенную иерархию. Она ловит всех, и каждый пойманный старается поймать кого-то еще. Наконец ни один из вас не может пошевелиться, не может двинуться ни вверх, ни даже вбок. Конечно, вниз путь свободен – но кто этого захочет? Неодобрение выбивает ступеньку из-под ног и вы падаете.

– Такова жизнь среди Тисте Эдур, – сказал Фир и отвел взгляд.

– Хорошо, – вздохнул Удинаас. – Давай спросим так. Почему меч не был предложен летерийцу – честолюбивому офицеру армии или хладнокровному торговцу? Не самому Эзгаре? Или, еще лучше, его сыну Квилласу? Вот амбиция и глупость в идеальном равновесии! Ладно, пусть не летерийцу. Почему не отдать нерекскому шаману? Фенту, Тартеналу? Разумеется, все эти племена почти вымерли – по меньшей мере, погибли традиции, правила и табу, соединявшие их. Спасибо Летеру.

– Ладно, ладно, – перебила Серен. – Почему не летерийцу?

Удинаас дернул плечом: – Полагаю, у них неподходящие пороки. Скованный нашел в Тисте Эдур абсолютное совершенство – в политике, истории, культуре и нынешней ситуации.

– Теперь понимаю, – буркнул Фир, скрестив руки на груди.

– Что понимаешь?

– Почему Рулад так тебя ценил. Тебя использовали неразумно; ты целыми днями очищал рыбу, хотя по уровню интеллекта и мудрости достоин восседать у любого королевского престола.

Улыбка раба была злобной. – Проклятие тебе, Фир Сенгар.

– И что тебя обидело?

– Ты только что подтвердил мой главный тезис – за и против института рабства. Меня неразумно использовали? Или меня по необходимости держали под пятой? Слишком многие, подобно мне, лишены подобающего; и никакой тиран и правитель не может гарантировать себе престол. Мы будем все время ворошить угли. Мы будем протестовать, восставать, отрицать. Если снизойдет озарение, мы сподобимся устроить большой пожар. Так что, Фир, пни еще одну корзину с рыбой. Я соберу. Так будет лучше для всех.

– Кроме тебя.

– Нет. Даже для меня. Тогда все мои блестящие таланты окажутся безобидными, особенно для меня самого. Или ты хочешь, чтобы высокие идеи породили поток крови?

Серен Педак вздохнула: – Удинаас, ты испугался собственных идей?

– Все время боялся, аквитор. А ты?

Она молчала.

Слушайте, – сказал Фир. – Пение прекратилось.

***

Как обычно, в дебатах проиграли все. Столкновение несовместимых мнений не приносит гармонии, от него случается только утомление и боль в затылке. Скол, сидевший задрав ноги на нижней скамейке верхнего яруса, созерцал Диск Согласия – что за смехотворное имя! – на котором встали пятеро Ониксовых Колдунов. Когда все, как один, повернулись к Сильхасу Руину, молодой воин постарался пробудить в себе внимание.

Ордант Брид, Знаток тайн Камня, то, что послал Скола на поиски заблудших странников, заговорил первым: – Сильхас Руин, брат по крови нашему Чернокрылому Лорду, мы знаем, чего ты взыскуешь.

– Тогда вы знаете также, что никому не следует вставать на моем пути.

При этих холодных словах Скол выпрямился.

– Я так и предупреждал! – высоким, скрипящим голосом крикнул Рин Варалат, Знаток тайн Ночи. – Он пришел, словно левиафан разрушения! Кто из братьев получил большую долю разумения и мудрости? Ответ очевиден!

– Успокойся, – произнесла Пенит Винандас.

Скол усмехнулся, снова подумав о том, что аспекты Знания формируют личности владык – в случае Пенит, владычиц – знания. Или все наоборот? Владычица Корня станет советовать примирение, подавлять буйство воль, ибо она так надежно… укоренилась.

– Я спокоен! – зарычал Рин Варалат. Он ткнул в сторону Руина пальцем: – Мы не должны поддаваться ему, иначе наши достижения обрушатся нам же на головы. Баланс сохраняет нам жизни. Вы сами все знаете. А если не знаете – вы заблудились даже сильнее, чем я думал.

Драксос Халч, Знаток тайн Темной Воды, произнес бездонно глубоким баритоном: – Вопрос дебатов, о дорогие собратья, сложнее, чем можно подумать. Или нам придется объяснять воителю природу нашей борьбы и суть шаткого баланса, лишь недавно нами достигнутого?

– Неужели ему будет интересно? – спросил Рин Варалат. – Если все обрушится, что ему до этого? Он беззаботно двинется дальше – наши смерти для него ничто.

Сильхас Руин вздохнул: – Я чувствую, какую битву ведете вы здесь, колдуны. Но успехом вы целиком обязаны неизбежному разрушению джагутского ритуала. – Он внимательно оглядел лица собеседников. – Вы не готовы противостоять ритуалу Омтозе Феллака, ведь его производил сам Готос. И в любом случае ваш «баланс» иллюзорен. Ритуал не справляется. Лед, который несчетные века удерживался им на месте, приходит в движение. Нынешняя эпоха теплая, и он тает. Льда так много, что самим фактом разрушения он породит великие перемены. Что до ледников, привязанных к вершинам северных гор Синей Розы… что же, они уже начали сползать. Они не ведают о наступлении далекого океана, они тянут силу из потоков холодного воздуха гор. Колдуны, ваши ледники удерживают копье ритуала, и вскоре оно вонзится в ваше сердце. Андара обречена.

– Не об Андаре мы печемся, – ответил Джесталлин Арос, Знаток тайн Воздуха. – И не тот баланс, о котором ты сказал, нам важен. Сильхас Руин, джагутский ритуал связан со льдом не больше, чем огонь связан с деревом – его цель была особенной. Заморозить время. Остановить жизнь и смерть.

Скол прищурился, глядя на Сильхаса Руина. Тисте Анди склонил голову набок и не разу ответил: – Вы говорите о двух разных видах распада, но они связаны…

– Мы сами знаем, – оборвал его Ордант Брид. И слабо улыбнулся. – Возможно, мы знаем больше тебя. Ты говоришь о копье льда, сердце Омтозе Феллака. Оно все еще живо, оно все еще сильно; и копье это, Сильхас Руин, отбрасывает тень, и в тени найдешь ты то, что ищешь. Хотя, как я полагаю, не то, что думаешь найти.

– Объясни.

– Не станем, – бросил Рин Варалат. – Если хочешь понять, посмотри на родичей.

– Родичей? Вы можете призвать Аномандариса?

– Не его, – сказал Брид. Он явно колебался. – Не так давно нас посетила Властительница Менандора, Сестра Зари…

Голос Руина прозвучал еще холоднее обычного. – Причем здесь она?

– Равновесие, проклятый дурак! – Крик Варалата отозвался эхом.

– Где она сейчас? – спросил Руин.

– К сожалению, мы не знаем, – сказал Драксос Халч. – Но она держится близко, и причины известны только ей самой. Боюсь, она встанет на твоем пути, если ты решишься пробиваться силой.

– Мне нужна душа Скабандари Кровавого Глаза. Не понимаю, почему вы возражаете.

– Мы видим истину, – отвечал Ордант Брид.

Последовало молчание. Пятеро Ониксовых Колдунов взирали на растерявшегося до потери речи Сильхаса Руина.

– Это, – сказал наконец Винандас, – вопрос… сочувствия.

– Мы не глупцы, – подхватил Ордант Брид. – Мы не можем помешать тебе. Но, может быть, мы сможем провести тебя? Путь к искомому месту труден, тропа извивается. Сильхас Руин, с некоторым удивлением сообщаю, что мы вроде бы пришли к согласию. Ты не представляешь, как редко такое случается. Хотя я говорю о компромиссе, который удовлетворяет не каждого из нас. Тем не менее мы готовы дать тебе проводника.

– Проводника? Он проведет меня по вашей кривой тропе или будет водить кругами?

– Такой обман будет вскоре замечен.

– Да. И я не проявлю милосердия, заметив обман.

– Разумеется.

Сильхас Руин скрестил руки. – Вы даете мне проводника. Очень хорошо. Кто из вас?

– Не из нас, – сказал Брид. – Мы слишком нужны здесь. Ты сам сказал: копье льда нацелено на нас, и если мы не сумеем сломать его, то хотя бы попытаемся… отклонить. Сильхас Руин, твоим гидом станет Смертный Меч Чернокрылого Лорда.

Колдун взмахнул рукой. Скол поднялся на ноги и начал спускаться к Диску Согласия. Цепочка с кольцами в его руке снова завращалась, наматываясь и разматываясь.

Все подняли головы, смотря на него одного.

– Это Смертный Меч Аномандера? – Сильхас Руин явно не поверил.

Скол улыбнулся: – Думаешь, он был бы недоволен?

Миг спустя брат Рейка скорчил гримасу и покачал головой: – Может, и нет.

– Выйдете поутру, – сказал Ордант Брид. – Мы начинаем приготовления к вашему странствию.

Достигнув нижнего яруса, Скол легко спрыгнул на полированный камень Диска, подойдя к Руину. Цепочка звякала и посвистывала.

– Ты все время так будешь?

– Как?

***

Силхас Руин вошел в комнату. За ним появился тот Тисте Анди, Скол.

Серен Педак почувствовала озноб страха, хотя не поняла, почему. Скол улыбался, но весьма цинически; взор его уперся в Фира Сенгара, как будто воин ожидал вызова.

– Аквитор, – сказал Руин, расстегивая плащ и подходя к каменному столу в дальнем конце комнаты, где его ожидали еда и вино, – удалось разрешить хотя бы одну тайну.

– О?

– Изобилие привидений в Андаре, бессчетное число мертвых Тисте Анди. Я знаю, откуда они.

– Прости, я не знала, что тут полно привидений. Я даже Тлена давно не видела.

Он покосился на нее и наполнил кубок. – Удивительно, – пробормотал Руин, – насколько непонимание тонкостей языка – после всех тысячелетий, проведенных мною в могиле – превращается в мучительную пытку.

Она смотрела. Анди отпил глоток разбавленного вина, посмаковал. – Время, аквитор. Ритуал Омтозе Феллака, заморозивший все на месте, отрицает самого Худа… извини, Худ – это Повелитель Смерти. Духам некуда уйти. Тисте Эдур с легкостью ловили и порабощали их; но многим удалось избежать такой судьбы и они собрались здесь, среди смертных сородичей. Видишь ли, Ониксовые Колдуны говорят о сочувствии и равновесии…

«Ничего не понимаю. Но думаю, ему это не важно». – Колдуны помогут нам?

Сильхас поморщился и кивнул: – В нашем отряде неудачников появился новый член. Аквитор, он проведет нас туда, куда мы стремимся.

Фир Сенгар напрягся и шагнул к Сколу. – Тисте Анди, – произнес он, – запомни одно. У меня нет враждебности к тебе и твоему роду. Если ты действительно проведешь нас туда, где связана душа Скабандари – я буду в долгу. Все Эдур будут в долгу перед тобой.

Скол ухмыльнулся: – О воин, ты неискренен.

Фир был явно смущен.

– Ты, – сказал ему Сильхас Руин, – представляешь собой величайшую угрозу здешним Тисте Анди. Твои сородичи мечтают выловить последних из них; да и летерийцы к ним не расположены, учитывая сопротивление аннексии, сопротивление, продолжающееся до сего дня. Синяя Роза не согласна быть завоеванной. Даже люди, живущие с ними в мире и имеющие примесь андийской крови, не желают быть лояльными захватчикам из Летера. Ониксовый Орден правил как бы издалека, он не вмешивался в повседневные дела и мало чего требовал от населения. А теперь, Фир Сенгар, Летером правит твоя раса, что вызывает в Синей Розе кипение недовольства.

– Не могу говорить за всю империю, – отозвался Фир. – Только за себя. Я думаю, что если события развернутся в желанном мне направлении, наградой за помощь Эдур станет полное освобождение провинции и всех ее обитателей. Разумеется, я буду настаивать на этом.

Скол сардонически захохотал. Цепочка сверкнула, обернувшись вокруг правой руки.

Единственные его «комментарии» на торжественные обещания и смелые посулы Фира.

Серен Педак затошнило. Скол, этот придурковатый щенок с цепью и кольцами… вечная ухмылка…

«Ох, Фир Сенгар, не доверяйся ему. Никогда не доверяйся».

***

– Вы уверены, что хотите этого, Смотритель?

Брол Хандар бросил быстрый взгляд на Атрипреду. – Это карательная экспедиция, Биветт. Не будет никаких объявлений войны – приказ Летераса звучит недвусмысленно. Я обязан проследить, чтобы поставленные задачи выполнялись без излишнего рвения. Вы идете, чтобы выследить и уничтожить истребивших поселенцев, не более того.

Она не отрывала взора от колон летерийских и эдурских войск, маршировавших по тракту. Пыль повисла над головами, запятнав лазурь ясного неба. Броду Хандару звук движущейся армии напомнил скрежет и грохот ледохода.

Биветт открыла рот: – Именно таково мое намерение, Смотритель. Все как приказано. И не более того.

Он не сразу отвел взгляд. Поерзал в седле, облегчая положение спины – ему гораздо больше нравилось восхищаться лошадьми со стороны, нежели сидеть на одной из проклятых тварей. Похоже, они чувствовали его отношение и отвечали той же неприязнью; к примеру, вот эта имеет привычку задирать голову всякий раз, когда он натягивает удила. Явно желает сломать ему челюсть. Атрипреда сказала, что он слишком сильно наклоняется вперед, лошадь чувствует это и пользуется возможностью причинить вред всаднику. Тисте Эдур предпочитал не задумываться о грядущем конном путешествии… – И все же, – произнес он, – я еду с вами.

Он понимал, что эта перспектива ей не по нраву. Но у него есть телохранители из родного племени, карета, возчик и упряжка волов, в достатке запасов – он не будет обузой армии.

– Я все еще не уверена в вашей безопасности.

– Не беспокойтесь. Я доверяю каждому из моих арапаев…

– Извините, Смотритель, но охота на тюленей – не то же самое, что…

– Атрипреда, – прервал ее Брол Хандар, – во время завоевания мои воины стояли лицом к лицу с летерийскими солдатами, и это вы, летерийцы, побежали. Тюлени? Да, некоторые из них весят не меньше быка, а клыки у них длиной с кинжал. Есть еще белые медведи, пещерные медведи. Коротконогие волки, стайные волки, не упоминая о Жекках – оборотнях. Воображаете, будто белые пространства севера пусты? По сравнению с тем, с чем ежедневно имели дело мои арапаи, летерийские бандиты не угроза. Что до защиты от овлов… такая возможность представится, только если разбежится вся ваша армия. У нас к’риснан из племени Ден-Рафа, а также ваши кадровые маги. Короче говоря, – подытожил он, – ваша озабоченность звучит фальшиво. Скажите, Атрипреда, в чем состояла суть ваших тайных встреч с Летуром Аниктом?

Этот заданный небрежным тоном вопрос поразил ее словно удар; глаза стали большими, в них читалась тревога, а также – как будто – клубилось нечто более темное. – Мы обсуждали вопросы финансирования, – холодно ответила она. – Любая армия должна есть.

– Финансирование данной карательной экспедиции обеспечивает Имперское Казначейство.

– А фондами распоряжается фактор. Господин мой, именно в этом состоит его функция.

– Не в данном случае. Расходы будут производиться моей службой. Фактически экспедицию снарядили на деньги Эдур. Атрипреда, в будущем постарайтесь изучить факты, прежде чем изобретать ложь. Кажется мне, вы сгибаетесь под весом приказов, полученных из двух источников. Надеюсь – ради вашего душевного здравия – что они не конфликтуют между собой.

– Полагаю, что нет, – отозвалась она натянуто.

– Вы уверены, Атрипреда?

– Так точно, господин.

– Хорошо.

– Смотритель. Многие убитые поселенцы происходят из имений и семьи фактора.

Брол вздернул брови: – Итак, над бедным Аниктом довлеет жажда кровной мести?

– На встречах, Смотритель, я просто напоминала ему о необходимости свершить правосудие над убийцами. Фактор нуждался в ободрении, и в тех обстоятельствах я рада была утешить его.

– Иными словами, Летур Аникт встревожен, что контроль над экспедицией уплыл из его рук, потому что прежде такого не бывало. Надеюсь, что он достаточно умен, чтобы понять – когда в достаточной мере успокоится – что это означает недовольство его последними излишествами.

– Не могу знать, господин.

– Мне будет интересно оценить степень его смирения – после нашего победного возвращения.

Она промолчала.

«Разумеется», – сказал он сам себе, – «Летур Аникт разъярится еще сильнее, когда поймет, что все произошло неофициально». Приятели фактора во дворце – летерийские прислужники канцлера, кажется – придут в неистовство, узнав, что их провели, что на этот раз Эдур устроили малый переворот. Они работали с племенами, устанавливали при помощи к’риснанов сообщение между командами разных Смотрителей. Во всем этом таится большой риск – ведь Император, разумеется, ни о чем не знает.

Летура Аникта следует приструнить. Нет, более того: этого человека следует сковать. Навсегда. Если Брол будет действовать правильно, через год в Дрене появится новый фактор. Что до имений Аникта… что же, обвинение в измене государству и коррупции такого масштаба, несомненно, повлечет конфискацию, семья лишится прав. Штраф окажется таким, что Аникты на поколения станут Должниками.

«Он прогнил. Он сплел ужасающую сеть от Дрены до приграничных наций. Он желает войны со всеми соседями нашей империи. Ненужной войны. Бесполезной, если не учитывать бездонную алчность этого человека. Такая язва нуждается в иссечении. В империи множество Летуров Аниктов, жиреющих под защитой Совета Вольности и, вероятно, Патриотов. Судьба одного станет уроком и предупреждением для всех.

Вы, летерийцы, считаете нас дураками. Вы смеетесь нам в спину. Издеваетесь над отсутствием привычки к хитрым схемам обмана. Ну что же – есть разные виды хитрости. Вскоре вы поймете».

Наконец-то Брол Хандар перестал чувствовать себя беспомощным.

***

Атрипреда молча кипела, скача рядом с ним. Проклятый идиот желает быть убитым, а она станет отвечать за неспособность его защитить. К’риснан и телохранители – арапаи нечего не могут. Агенты фактора проникли в каждый летерийский легион, и среди них… Странником проклятые ассасины. Мастера Яда.

Ей нравится этот воин, хотя он так суров. Но это же общая черта всех Эдур. Он очевидно умен, и вместе с тем… наивен.

Ясно, что Летур Аникт давно прознал о жалких неофициальных попытках полудюжины Смотрителей объединиться; фактор надеется устранить незрелую угрозу здесь и сейчас. Во время экспедиции.

– Проблема с Бролом Хандаром, – сказал тогда фактор. В полутьме секретного кабинета его круглое лицо казалось бледным словно камень.

– Господин?

– Он без санкции превышает полномочия, тем подрывая традиционный круг обязанностей Фактора пограничной провинции. Его амбиции вовлекли в сеть других. Увы, последствия будут ужасными.

– Ужасными? Скоро ли?

– Атрипреда, вам я обязан рассказать. Истопаты теперь занимаются не одними лишь летерийскими гражданами империи. Появились очевидные доказательства заговора среди Эдур. Против государства, может быть, и против самого Императора.

«Абсурд. Считаешь меня дурой, Аникт? Против государства и против Императора – разные вещи. Государство – это вы и люди вроде вас. Государство – это Совет Вольности и Патриоты. Государство – Канцлер и его приспешники. Заговор Тисте Эдур против них, попытка искоренить коррупцию кажется мне вполне вероятной. Они владеют нами достаточно долго, чтобы изучить завоеванную империю; они начинают соображать, что случилось иное, тихое завоевание, и в нем они оказались покоренной стороной.

Тисте Эдур – народ прежде всего гордый. Они не потерпят поражения. Тот факт, что их победили трусы, в точном значении этого слова, язвит еще сильнее. Я не удивляюсь, что Хандар и другие начали компанию вырывания «сорняков» – летерийцев, захвативших управление страной. Не удивляюсь и степени, в какой Эдур недооценивают врага».

– Э… господин… Я офицер армии Летера. Мой командир – сам Император.

– Император правит всеми, Атрипреда, – тихо улыбнувшись, отвечал Аникт. – Заговор среди сородичей прямо подрывает позиции верных. Тех, что приносят великую личную жертву, поддерживая работу государственного аппарата.

– Людей вроде вас.

– Точно.

– Чего вы просите, господин?

– Брол Хандар станет настаивать на участии в карательной экспедиции. Я думаю, он замышляет объявить захваченные земли своими. – Он повел рукой. – Не сомневаюсь, что во имя блага империи или еще какого – то бессмысленного лозунга.

«То есть – как ты сам сделаешь?» – Я постараюсь отговорить его, господин, – заявила она вслух. – Это будет небезопасно…

– Воистину так. Я к тому и клоню. – Летур Аникт откинулся на спинку кресла. – Увы, но вам не одержать победы в споре. Смотритель поедет с вами. Примет возможный риск.

«Риск, да. Он будет думать, что опасны овлы».

– Я сделаю все, чтобы сохранить его жизнь.

Фактор простер руки. – Разумеется! Это ваш долг, и мы оба знаем, какими подлыми могут быть овлы, особенно под командованием Красной Маски. Кто может предсказать, какие хитрые засады он приготовил вам с целью уничтожения командиров и прочих важных персон. Да, Атрипреда, вы выполните долг, ничего иного я не ожидаю от вас. Но напоминаю: Брол Хандар замешан в измене.

– Так пусть Орбин Правдоискатель арестует его. «Если осмелится, выставит на всеобщее обозрение ваши намерения. Вы еще не готовы».

– Мы, – отвечал фактор, – будем готовиться к его возвращению.

«Так скоро?» – Император извещен о развитии событий, господин фактор?

– Извещен. Иначе не были бы задействованы истопаты. Я думал, вы сами понимаете.

Она тоже так считала. Даже Карос Инвиктад не станет действовать без разрешения.

– Это все, господин?

– Да улыбнется Странник вашей погоне, Атрипреда.

– Спасибо, господин.

Все идет по предсказанию Аникта. Брол Хандар поедет с экспедицией, отвергнув все доводы против. Она прочитала его лицо, поняла, что Смотритель преисполнился энергией и волей, нашел наконец твердую почву под ногами. Осознал, кто его настоящий враг. Причина неминуемого поражения – вера Эдур, будто он сделает первый ход.

Она произнесла: – Смотритель, извините меня… я должна переговорить с офицерами.

– Разумеется. Когда ожидаете встречи с врагом?

«Дурак, она уже началась!» – Господин, это зависит от того, бежит ли он или идет на нас.

Смотритель наморщил лоб. – Вы боитесь Красной Маски?

– Страх, вызывающий уважение – хорошая вещь, господин. Да, я боюсь Красной Маски именно таким образом. Вскоре он тоже научится бояться меня.

Она отъехала к войску, отыскивая не офицеров, а одного человека, конника Синей Розы, более высокого и смуглого, чем все.

Вскоре она нашла его, подозвала жестом и поехала рядом по обочине дороги. Говорила она о двух вещах одновременно: громко, так чтобы слышали все – о здоровье лошадей и тому подобных повседневных делах, а тихим тоном – о том, что должен был узнать только он.

***

– Что такого ты видишь на запятнанном горизонте, чего нельзя стереть, заслонив рукой?

Красная Маска оглянулся на иноземца.

Анастер Тук улыбнулся: – Поваляться в отходах человеческого рода – вот что я готов посоветовать всякому нарождающемуся поэту. Ритмы прилива и отлива, наследие всего, нами отброшенного. Богатство ночного золота.

Красная Маска решил, что чужак не вполне здоров умственно. И не удивился. Кожа да кости, весь покрыт коростой и ссадинами. Он хотя бы уже может стоять без палки, да и аппетит вернулся. Маска считал, что вскоре иноземец оправится. Хотя бы физически. Рассудок бедняги – другое дело…

– Твой народ, – продолжил Тук, – не верит в поэзию, в силу простого слова. О, вы поете, когда приходит рассвет или закатывается солнце. Поете штормовым тучам, волчьим стаям и сброшенным рогам оленя, найденным в траве. Поете, определяя порядок нанизывания бусин на леску. Но в песнях нет слов, одни тональные вариации, бессодержательные словно песни птиц…

– Птицы поют, – вмешался стоявший рядом Натаркас, покосившись на заходящее солнце, – чтобы сказать другим: мы живы. Поют, предупреждая об хищниках. Поют, привлекая подруг. Поют все дни свои, а потом умирают.

– Ладно, – согласился иноземец. – Неверный пример. Вы поете как киты…

– Как кто? – спросили одновременно Натаркас и двое меднолицых.

– Забудем. Суть в том, что вы поете без слов…

– Наш язык – музыка.

– Натаркас, – сказал Анастер Тук, – ответь мне вот что, если не против. Песня детей, нанизывающих бусы – что она значит?

– Есть много таких песен. Все зависит от нужного узора. Песня определяет порядок нанизывания и цвет бусин.

– Но зачем определять такие мелочи?

– Потому что бусы рассказывают историю.

– Какую историю?

– Разные истории, в зависимости от узора, который определен песней. История не теряется, не искажается, потому что песня неизменна.

– Ради милостей Худа, – буркнул иноземец. – Что не так со словами?

– Слова, – отвечал Красная Маска, отвернувшись, – означают перемены.

– Ну, – сказал Анастер Тук, вслед за Маской двинувшись к окраине лагеря, – в том все и дело. Их ценность – в возможности приспособления…

– То есть искажения. Летерийцы мастера искажать слова, извращать их смысл. Они зовут войну миром, тиранию свободой. На какой стороне тени встать тебе – решают слова. Слова – оружие, используемое теми, что презирают окружающих. Презрение только возрастает, когда они видят, насколько легко обмануть людей, как желание верить делает людей дураками. Наивные верят, будто значение слов неизменно, будто ими нельзя злоупотребить.

– Соски Тогга! Красная Маска, какое множество слов!

– Я презираю слова, Анастер Тук. А что ты имел в виду, сказав «соски Тогга»?

– Тогг – это бог.

– Не богиня?

– Нет.

– Его соски…

– Бесполезны. Именно.

– Что насчет других выражений? Дыханье Худа?

– Худ – Повелитель Смерти.

– Значит, он… не дышит.

– Именно.

– Милость Бёрн?

– Она не являет милости.

– Спаси Маври?

– Госпожа Нищих никого не способна спасти.

Красная Маска рассматривал иноземца. – У твоего народа странные отношения с богами.

– Полагаю, странные. Некоторые считают это цинизмом, и не без основания. Все дело в силе, Красная Маска, и в тех, кто ей наделен. Включая богов.

– Если они не склонны помогать, зачем вы поклоняетесь?

– Вообрази, насколько несклонными помогать они станут, прекрати мы поклоняться. – Что бы Анастер Тук ни увидел в глазах Маски, он начал смеяться.

Маска раздраженно сказал: – Вы сражались как армия, посвященная Господину и Госпоже Волков.

– Сам видишь, куда это нас завело.

– Причина истребления твоего войска – в измене нашего народа. Предательство исходило не от волкобогов.

– Думаю, ты прав. Мы приняли контракт. Мы думали, что понимаем значение слов, которыми обменивались с нанимателями… – Он криво улыбнулся. – Мы шли на войну, веря в честь. Да. Тогг и Фандерай не ответственны – особенно за тупость своих поклонников.

– Теперь ты безбожник, Анастер Тук?

– О, я то и дело слышу их горестный вой. Или воображаю, что слышу.

– Волки пришли на место побоища и взяли сердца павших.

– Что? Что ты имел в виду?

– Они раскрыли грудные клетки твоих сотоварищей и съели сердца, оставив остальное нетронутым.

– Я не знал.

– Почему ты не погиб вместе с ними? Ты бежал?

– Я лучший ездок среди Серых Мечей. Соответственно, должен был поддерживать связь между двумя войсками. К сожалению, когда овлы приняли решение бежать, я был среди них. Они стащили меня с лошади, избили до потери сознания. Не знаю, почему они не убили меня там же. Оставили для летерийцев?

– Есть разные степени измены, Анастер Тук. Даже овлы могут проглотить не всякое. Они смогли сбежать с поля боя, но не смогли провести клинком по твоему горлу.

– Ну что за успокаивающая мысль. Прости. Я всегда был склонен с шутливым комментариям. Полагаю, я должен быть благодарен. Но нет…

– Конечно, нет. – Они с Красной Маской приближались к широкому кожаному полотнищу,закрывавшему карты, которые Вождь Войны нарисовал на коже родара, вспомнив виденные им военные карты летерийцев. Эти новые карты расстелены на земле, прикреплены колышками – словно куски головоломки, создающие видимость обширных пространств, включая южные приграничные королевства. – Но ты же солдат, Анастер Тук. Мне нужны солдаты.

– Ты ищешь соглашения между нами.

– Ищу.

– Сплетения слов.

– Да.

– А если я решу отказаться? Уйти?

– Тебе это позволят. Дадут еды и коня. Можешь скакать на восток, юго-восток или на север… хотя на севере искать нечего. Но только не на запад и юго-запад.

– Иными словами, не в Летерийскую Империю.

– Верно. Не знаю, что за месть ты затаил в израненной душе. Не знаю, не желаешь ли ты предать овлов в ответ на их предательство. Лично я тебя за это не винил бы. Не желаю тебя убивать, потому и не советую ехать в Летер.

– Ясно.

Маска изучал карты, насколько позволял тусклый свет. Казалось, черные линии пропадают в области забвения. – Я имел намерение воззвать к твоему желанию отомстить Летеру.

– Не овлам?

– Да.

– Ты веришь, что сумеешь победить.

– Я одержу победу, Анастер Тук.

– Заранее подготовив поле брани. Ну, как тактик, я не могу этого оспорить. Но неужели летерийцы так глупы, чтобы встать именно туда, где ты желаешь видеть их?

– Они наглы. И у них нет выбора. Они желают отомстить за резню в поселении и кражу скота. Они назвали его своей собственностью – как будто и не украли у нас! Они желают покарать нас, и потому им не терпится скрестить клинки.

– Используя кавалерию, пехоту, лучников и магов.

– Да.

– Как, Красная Маска, ты намерен нейтрализовать магов?

– Я пока не скажу тебе.

– На случай, если я уеду и сделаю круг, избежав твоих охотников.

– Шанс призрачен.

Увидев, что иноземец улыбнулся, Маска продолжил: – Я понимаю, что ты умелый ездок; но ведь я пошлю в погоню не овлов, а К’чайн Че’малле.

Анастер Тук отвернул лицо. Казалось, он изучает стоянку – ряды палаток, клубящийся над кострами дым. – Ты вывел в поле десять тысяч воинов? Двенадцать?

– Скорее пятнадцать.

– Ты разбил их не по родам.

– Да.

– То есть ты пытаешься создать нечто вроде профессиональной армии. Нужно оторвать их верность от старых кровных связей. Я видел, как ты изнуряешь командиров, чтобы во время боя они следовали приказам. Я видел также, что они муштруют командиров взводов, а те – солдат своих взводов.

– Ты сам солдат, Анастер Тук.

– Я был солдатом и ненавидел каждый миг службы.

– Разве это важно? Расскажи о Серых Мечах, он тактике, что они использовали.

– В этом не будет большой пользы. Но я могу рассказать об армии, к которой я принадлежал вначале, до Серых Мечей. – Он блеснул единственным глазом, и Красная Маска различил насмешку, тот вид безумного веселья, что заставлял его чувствовать беспокойство. – Могу рассказать о малазанах.

– Никогда не слышал о таком племени.

Анастер Тук снова рассмеялся: – Это не племя. Империя. Империя в три или четыре раза больше Летера.

– Так ты остаешься?

Анастер Тук пожал плечами. – На время.

Этот человек вовсе не прост, успел понять Маска. Действительно безумен, но его безумие может оказаться полезным. – Так каким же образом, – спросил он, – малазане выигрывают войны?

Кривая улыбка иноземца блеснула в полутьме словно выхваченный кинжал. – Это займет немало времени, Красная Маска.

– Я пошлю за едой.

– И лампой. Могу здорово расширить твои карты.

– Ты одобряешь мои намерения, Анастер Тук?

– Создать профессиональную армию? Да, это необходимо… но это изменит всё. Твой народ, культуру. Всё. – Он помедлил, а затем произнес насмешливым тоном: – Тебе понадобится новая песня.

– Ты должен создать ее. Выбери из малазанских. Что-нибудь подходящее.

– Да, – буркнул собеседник. – Похоронную.

Снова блеск белого кинжала. Красная Маска предпочел бы, чтобы тот оставался в ножнах.

Глава 9

Куда бы не бросал я взгляд, местность носила следы войны. Ряды деревьев взошли на гребень холма и послали застрельщиков вниз по склону, чтобы помешать продвижению ползучих сорняков; дно реки было сухим, словно кость, пока не прорвалась ледяная плотина высоко в горах, где дикарь – солнце ударило из засады, преодолев старинные баррикады и выпустив на низины бурные потоки.

А здесь среди складок камня старые рубцы ледников пропали под наступающими мхами, ползучими и прожорливыми колониями лишайников, которые сами стали нападать на недавних союзников.

Муравьи навели мосты через провалы камня, воздух кишел крылатыми термитами, молча умиравшими в зубатых челюстях риназан; а они ловко вились и ныряли вниз, спасаясь от хищников поднебесья.

Все эти войны показывают нам правду жизни, самого существования. А теперь спросим себя: можем ли мы найти прощение всем нашим делам, цитируя эти древние и вездесущие законы? Можем ли мы объявлять свою волю свободной, отрицая природную склонность к насилию, господству и резне?

Таковы были мои мысли – незрелые и цинические – когда я торжествующе стоял над последним убитым мною человеком, и остатки его жизненной силы стекали по лезвию меча. Душа моя наполнилась таким удовольствием, что тело затрепетало…

Король Киланбас в Сланцевой долине,

Хроники Третьего Летерийского Прилива (войн Завоевания)

Поляну окружали развалины низкой стены – грубые плиты базальта, между которыми проросли пучки зеленой травы. За стеной виднелась рощица берез и осин; весенняя листва весело блестела и дрожала. Дальше лес сгущался, становясь темным – там появлялось все больше серокорых сосен. Мягкие суглинки скрыли то, что ограждала стена, хотя там и тут углубления отмечали места древних камер, келий или чего-то подобного.

Казалось, прогретый солнцем воздух шевелится и извивается – столь густыми были тучи насекомых; кроме того, в самом этом душном воздухе было нечто, заставлявшее Сакуль Анкаду смутно беспокоиться. Словно из темных куп деревьев за ней следят духи. Да, она уже не раз проверяла, не находя ничего, кроме мгновенных вспышек искр жизни – обычные обитатели леса – и еле слышного бормотания духов земли, слишком слабых, неспособных ни на что большее, чем ворочаться в вечном сне – умирании. Их ничто не заботит. И хорошо.

Встав поближе к одной из стен (высотой она была ей под подбородок), она поглядела на временное убежище, подавив очередной приступ раздражения и нетерпения.

Освобождение сестрицы должно бы принести ей лишь благодарности. Но сучке Шелтате Лор нехорошо пришлось в том кургане – Сильхас Руин и проклятый Локви Вайвел избили ее до бесчувствия, почти утопили в бездонном болоте какого-то заворота древней памяти Азата, в котором каждый миг растягивается на столетия. Несчастная Шелтата явилась вся выпачканная несмываемой черной грязью, волосы ее приобрели цвет тусклого пламени, кожа покрылась восковыми пятнами, рубцами – не отличишь от Т’лан Имассы. Раны зияют, не выделяя крови. Заостренные ногти блестят как спинки продолговатых жуков – керабасов. Сакуль заметила, что ее взор то и дело возвращается к ним, будто ожидая: сейчас половинки разойдутся, обнажая кожистые складчатые крылья – и пальцы дернутся, оторвутся, устремляясь к небу.

К тому же сестру бьет лихорадка. День за днем – бред и помрачение. Попытки вступить в диалог и тем более договориться пока оказываются безуспешными. Все, что удалось Сакули – перенести ее из адского города в место более спокойное.

Сейчас она следила за косым навесом, под которым лежит тело Шелтаты Лор. Зрелище доставляло смутное удовлетворение. Едва ли сойдет за дворец или резиденцию, особенно учитывая королевскую кровь в ее венах – если бурлящий поток драконьей крови в их венах не дает права претендовать на величие, то что же дает? Достойных уважения Властителей поблизости нет, они рассеялись по всему миру. Разве что пригоршня прокисших Старших Богов… и все эти безымянные духи камней и деревьев, ручьев и ключей. Она не сомневалась: Менандора устроила себе гораздо более приличное обиталище. Пора его отобрать. «Эдакая горная твердыня со шпилями и неприступными стенами, столь высокая, что крыши обернуты облаками. Я хочу пройтись по гулким залам, назвать их своими. Нашими. А пока остается лишь запереть Шелтату в какой-нибудь крипте, где она сможет бредить и вопить, никого не пугая…»

– Нужно бы тебе горло вырвать.

Хрип, донесшийся из-под шестов навеса, вызвал у Сакули вздох. Она медленно подошла, обогнув сооружение и встав напротив входа. Заглянула внутрь. Сестра сидела, хотя голова ее клонилась на грудь, длинные красные волосы заслоняли лицо. Длинные ногти на бессильно упавших руках блестели, словно смазанные маслом.

– Лихорадка кончилась. Хорошо.

Шелтата Лор не подняла взора. – Да ну? Я звала тебя – когда Руин вырвался – когда он повернулся против меня – что за самолюбивый, лишенный сердца ублюдок! Напал на меня! Я звала тебя!

– Я слышала, сестра. Увы, я была слишком далеко и не смогла вмешаться в твою битву. Но я все-таки пришла, не так ли? Пришла и вызволила тебя.

Наступило долгое молчание. Вопрос прозвучал мрачно и грубо. – Так где она?

– Менандора?

– Это была она, так? – Шелтата Лор вдруг подняла голову, показав глаза – янтарные, с окрашенными в ржавый цвет склерами. Зловещий взор… но в то же время тревожный, ищущий. – Ударила меня сзади – я ничего не подозревала – я думала, ты рядом, думала… Ты же была там?

– Я такая же жертва, как и ты, Шелтата. Менандора долго готовила предательство, провела десятка два ритуалов, чтобы сразить тебя и сделать меня бессильной, неспособной помочь.

– То есть она ударила первой. – Слова прозвучали почти как рычание. – Разве ты, Сакуль, не планировала того же?

– Неужели подробности имеют сейчас значение?

– А все-таки, дорогая сестрица, тебя она не похоронила!

– Не могу сказать, что смогла противостоять ей. И я не торговалась за свободу. Нет, кажется, Менандора не желала уничтожать меня. – Сакуль ощутила, как гримаса ярости искажает ее лицо. – Она никогда не ценила меня. Сакуль Анкаду, Пеструха. Переменчивая. Ну что же, пора ее переубедить, не так ли?

– Нужно отыскать Азат, – оскалила бурые зубы Шелтата Лор. – Пусть испытает всё, что выпало мне.

– Согласна, сестра. Но поблизости нет живого Азата – на всем континенте, хотела я сказать. Шелтата Лор, ты доверяешь мне? Я кое-что придумала – способ поймать Менандору, свершить давно замышленную нами месть. Ты со мной? Как верные союзники, мы… здесь нет никого достаточно сильного, чтобы остановить нас…

– Дура. Тут Сильхас Руин.

– Сестра, я приготовила ответ и ему. Но нужна твоя помощь. Мы должны работать сообща, и тогда сможем расправиться и с Менандорой, и с Сильхасом. Ты веришь мне?

Шелтата Лор резко засмеялась: – Забудь это слово, сестрица. Оно лишено смысла. Я требую отмщения. Ты должна будешь оправдаться. Перед всеми нами. Ладно, мы будем работать вместе. Посмотрим, что выйдет. Поведай мне свой великий план. Скажи, как мы можем сокрушить Сильхаса Руина, которому нет равных во всем здешнем мире…

– Ты должна побороть страх перед ним, – ответила Сакуль, озирая поляну. Столбы солнечного света удлинились, остатки стен нависли, тая за собой наползающий мрак. – Его можно обуздать. Скабандари доказал это самым наглядным…

– Ты настолько глупа, что бы верить в это? – воскликнула Шелтата, вылезая из-под навеса. Она распрямилась и стала похожа на какое-то антропоморфное дерево: кожа блестела, фактурой и цветом напоминая запятнанную древесину. – Я делила курган с этим ублюдком тысячу вечностей. Я ощутила его сны, я плыла в потоках самый тайных его дум – он стал беззаботен…

Сакуль сморщилась, взирая на родственницу. – О чем это ты?

Зловещие глаза уставились на нее, в них читалась насмешка: – Он стоял на поле брани. Стоял спиной к Скабандари, которого только что назвал Кровавым Глазом. Это ли не намек? Я говорю тебе: он стоял и ждал удара кинжалом…

– Не верю! Это вздор! Это должно быть вздором!

– Почему? Он был ослаблен, безоружен. Он чувствовал торопливое приближение сил здешнего мира – а эти силы не помешкали бы, уничтожив и его заодно со Скабандари. Уничтожив полностью – Сильхас был не в том состоянии, чтобы защититься. Как и Скабандари, помпезный идиот, распушивший перья над кучами мертвецов. Итак, разделить судьбу Скабандари или… скрыться?

– Тысячелетия в гробнице Азата – это ты называешь «скрыться», Шелтата?

– Сильхас Руин мыслил как… как дракон, – сказала вдруг сестра, и глаза ее заволокла дымка. – Он был им больше, чем любой из нас, даже Аномандарис. Холодный, расчетливый, не ведающий течения времени. Ради Бездны, Сакуль Анкаду! Ты даже не представляешь… – Плечи дернулись. Шелтата отвернулась. – Просчитай свои схемы, сестра, – сказала она почти с рыданием, – но, как бы ты ни была уверена, оставь путь к отступлению. На тот исход, когда мы проиграем.

Духи земли снова глухо застонали со всех сторон; Сакуль Анкаду вздрогнула, охваченная неуверенностью – и страхом. – Ты должна рассказать о нем побольше. Все, что вызнала…

– О да, расскажу. Свобода оставила тебе… дерзость. Нужно избавить тебя от нее, сестра, нужно сорвать с твоих глаз вуаль самоуверенности. И соответственно переделать планы. – Последовал долгая пауза. Шелтата Лор снова смотрела в лицо Сакули. В очах ее появился странный блеск. – Скажи, ты хорошо подумала?

– О чем?

Взмах руки: – Избирая место моего… выздоровления.

Сакуль пожала плечами: – Местный люд избегает его. Уединенное… я думала, что…

– Избегает, да. Не без оснований.

– И эти основания?…

Шелтата долго смотрела на нее. И отвернулась. – Неважно. Я уже готова уходить.

– Как и я. Согласна. Север…

Сестра метнула еще один странный взгляд и кивнула.

«Чую твое презрение, сестрица. Знаю: ты такая же, как Менандора – ты считаешь меня ничтожеством. Думаешь, я стала бы подставляться под ее удар? Зачем. Я говорила о доверии, да… но ты плохо поняла. Я доверяю тебе, Шелтата, верю, что ты жаждешь отмщения. Именно это мне и нужно. Десять тысяч жизненных сроков в тени и пренебрежении… наконец…всё, что нужно…»

***

Подставивший влажной жаре обнаженные татуированные руки Таксилианин подошел к столику, за которым сидела, не обращая внимания на любопытные взоры других посетителей ресторанного дворика, Семар Дев. Плюхнулся, не спрашивая разрешения, потянулся к кувшину разбавленного и охлажденного вина и налил себе кубок. Придвинулся ближе. – Ради Семи Святых, ведьма! Этот город чудесен и кошмарен одновременно!

Семар пожала плечами: – Слово пущено. Десятка два чемпионов ожидают случая развлечь Императора. Ты обречен привлекать внимание.

Мужчина качал головой: – Ты не понимаешь. Некогда я был зодчим. Одно дело, – он порывисто взмахнул рукой, – стоять разинув рот перед этими прекрасными акведуками и площадями, мостами и обманывающей взор Вечной Резиденцией – даже перед каналами со всяческими шлюзами, обходами и стоками, громадинами складов, мощными насосами и тому подобным… – Он помолчал, проглатывая очередную порцию вина. – Нет, я говорю о совсем ином. Знаешь, в день нашего прибытия обрушилось старинное здание – храм, посвященный, как кажется, крысам…

– Крысам?

– Крысам. Ну как вообразить себе культ, сосредоточенный на столь гадких тварях?

– Карса нашел бы твое замечание забавным, – слегка усмехнулась Семар. – Он увидел бы в таких культах очередного врага, если учесть склонность сворачивать шеи грызунам…

Таксилианин тихо пробормотал: – Думаю, не одним грызунам…

– Увы, в этом я готова предоставить Тоблакаю полную свободу действий. Он всех предупреждал, чтобы не трогали его меч. Не менее дюжины раз. Стражники должны были поостеречься.

– Дорогая ведьма, – вздохнул Таксилианин, – ты стала такой рассеянной или по природе ленива? Видишь ли, все дело в императоре. Оружие предназначено скреститься с клинком самого Рулада. Прикосновение – благословение. Разве ты не поняла? Верноподданные здешней империи желают поборникам удачи. Они желают гибели тирана. Они молят об этом; они мечтают об…

– Хватит! – шикнула Семар Дев. – Говори потише!

Таксилианин простер руки – и скорчил рожу: – Да, конечно. В каждой тени притаился истопат…

– Думай, над кем смеешься. Это нетерпимая и кровожадная сволочь, Таксилианин. А ты иноземец, значит – вдвойне уязвим…

– Ведьма, тебе нужно подслушивать разговоры. Император неистребим. Карса Орлонг присоединится к прочему населению кладбища урн. Не ожидай иного. Когда это случится… все его компаньоны, прихлебатели разделят ту же участь. Таков указ. Зачем истопатам связываться с нами, когда наша судьба уже решена? – Он дососал вино и снова наполнил кубок. – Но ты меня отвлекла. Я говорил о упавшем храме, о том, что видел в фундаментах. Подтверждение давних подозрений.

– Не знала, что мы обречены на казнь. Ну… это все меняет – хотя не знаю, что делать. – Семар замолчала и обдумала последние слова Таксилианина. – Продолжай.

Таксилианин осторожно откинулся на стуле, покачивая кубок у ладонях. – Подумай об Эрлитане, городе, построенном на костях множества предшественников. Он мало чем отличается от большинства поселений Семиградья. Но этот Летерас… он совсем иной. Да. Старый город не разрушался, не становился прахом. Он стоит, и до сих пор можно ясно различить сетку улиц. Там и тут возвышаются отдельные древние здания, словно гнилые зубы. Никогда не видел ничего подобного, ведьма – кажется, о старых улицах все забыли. По меньшей мере два канала проложены поперек них – ты сможешь различить выступы стен среди облицовки каналов. Как будто торчат зазубренные концы сломанных костей.

– Воистину необычно. К сожалению, лишь архитектор или каменщик способен найти в этом повод для возбуждения.

– Ты все еще не поняла. Древняя сетка улиц, почти скрытая основа города и оставшиеся строения – все это не случайно.

– Как это?

– Не должен бы я тебе рассказывать… каменщики и зодчие хранят тайны мистического свойства. Истины об арифметике и геометрии выявления сокрытых энергий, силовой решетки. Семар Дев, в город вплетены потоки энергии – так проволоку скрывают в штукатурке. Разрушение Чешуйчатого Дома раскрыло мои глаза: зияющая рана, источающая древнюю кровь – почти мертвую кровь, о да… но несомненную кровь.

– Ты уверен?

– Уверен. Более того, кто-то еще знает. Кто-то позаботился, чтобы важнейшие сооружения, здания, формирующие точки опоры – точки фиксации силовой решетки – остались не разрушенными…

– Кроме Чешуйчатого Дома.

Кивок. – Это не обязательно плохо. И не обязательно это разрушение произошло случайно…

– Я не поспеваю. Храм упал, и в этом кроется цель?

– Не могу опровергнуть такую возможность. Фактически это подтверждает мои подозрения. Что-то готовится. Молю, чтобы мы остались живы и стали свидетелями.

– Ты не преуспел, если желал улучшить мое сегодняшнее настроение, – сказала ведьма, без интереса созерцая недоеденный обед – хлеб, сыр и незнакомые фрукты. – По крайней мере, закажи еще графин вина. Во искупление грехов.

– Думаю, тебе нужно бежать, – чуть слышно сказал Таксилианин, встречаясь с ней взором. – Я бы убежал, но грядущие события… Хотя, как ты заметила, мой интерес – профессиональный. А вот тебе лучше позаботиться о жизни – то есть о ее продолжении.

Женщина нахмурилась: – Не то чтобы я придерживалась слепой веры в боевое мастерство Карсы Орлонга. Слишком много указаний на то, что Император победил много великих поборников, воителей величайших умений, и никто не сумел повергнуть его. Но я признаюсь в… верности.

– Достаточной, чтобы встать рядом с ним пред вратами Худа?

– Не уверена. Но ты не подумал, что за нами следят? Не подумал, что и другие пытались избежать страшной судьбы?

– Несомненно. Но, Семар Дев, даже не попытаться…

– Я подумаю над сказанным. Слушай, Таксилианин, я передумала – второй графин может подождать. Давай прогуляемся по чудесному городу. Желаю самолично рассмотреть руины храма. Мы будем таращиться, как всякие иноземцы, истопаты не обратят внимания.

Она встала. Таксилианин тоже. – Надеюсь, ты уже заплатил хозяину.

– Нет нужды. Империя расщедрилась.

– Великодушие к обреченным? Это расходится с моим впечатлением от здешней падшей империи.

– Всё всегда сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Двое покинули ресторан, сопровождаемые взглядами десятка шпиков.

***

Солнце пожрало последние притаившиеся в огороженном дворике тени; жара волнами плескалась в прямоугольнике стен. Слуги разравнивали и смачивали песок, и его поверхность оставалась незапятнанной до полудня; потом заждавшиеся поборники выйдут сражаться друг с другом или собираться группами – те, что могут объясниться на одном языке – и пережевывать странные, мрачные обстоятельства. А пока Таралек Виид прислонился к стене у входа и наблюдал за Икарием – тот медленно шел вдоль внешней стены, проводя кончиками пальцев по выцветшему пыльному камню, по потускневшим фризам.

На них – бледные изображения героев империи. Упившиеся славой короли ныне изрублены и поцарапаны мечами равнодушных иноземцев, сражающихся между собой в предвкушении попытки убийства нынешнего владыки престола, Императора.

Следы одной пары ног шли вдоль всей стены; тень высокого, оливковокожего воина почти исчезла. Он помедлил, подняв голову к стае незнакомых птиц, пронесшихся через синий прямоугольник неба; затем двинулся дальше и дошел до угла, в котором массивная решетка ворот преграждала выход на улицу. Фигуры охранников были едва видны сквозь сплетение толстых ржавых прутьев. Икарий встал, оглядывая ворота. Он стоял неподвижно, и солнце сделало его блеклым – словно воин только что выступил из фриза, столь же тусклый и изношенный, как и прочие древние герои.

Но нет, не герой. Ни в чьих глазах. Никогда. Просто оружие. Однако… он живет, дышит… когда кто-то дышит, он уже не оружие. Горячая кровь в жилах, изящество движений, клубок мыслей и чувств в черепе, пылающая в очах сознательность. Безымянные слишком долго склонялись перед порогом каменных врат. Поклоняться дому, твердой почве, гулким комнатам – почему не живым, дышащим, тем, что могли бы жить в доме? Почему не бессмертным строителям? Храм становится святым местом не ради себя самого, но ради бога, которого в нем почитают. Но Безымянные видят всё не так. Поклонение, ставшее вершиной крайности… но столь же примитивное по сути, как приношение даров стертым, политым кровью камням… «о, я не гожусь для них, ибо такие мысли промораживают до мозга души.

Гралиец, истерзанный и израненный предательствами. Теми, что поджидают в тени любого человека – ибо каждый из нас и дом, и жилец. Камень и земля. Кровь и плоть. Я буду слоняться по старым комнатам, шагать привычными коридорами пока, однажды, не заверну за угол и не встречу самого себя как незнакомца, и чем же он покажется? – разумеется, отражением самых злодейских черт моей натуры.

Вот тогда блеснут ножи и начнется битва за жизнь, год за годом, подвиг за подвигом. Храбрость и подлая измена, трусость и блестящая злоба.

Чужак оттеснен, шаг за шагом. Наконец-то я снова не узнаю себя – какой здравомыслящий человек пожелает признать собственный позор? Кто способен извлечь удовольствие, ощущая зло, получить удовлетворение от горьких плодов? Нет, мы будем держаться за свою ложь – не я ли каждое утро провозглашаю клятвы мести? Не я ли шепчу проклятия всем, кто не похож на меня?

И я решаюсь судить Безымянных, выставляющих одно зло против другого? Но каково мое место в ужасной схеме?»

Он уставился на Икария, недвижно, как статуя, стоявшего лицом к воротам, нечеткого за потоками знойного воздуха. «Мой чужак. Но кто из нас – зло?»

Таралек подозревал, что его предшественник Маппо давно оставил за спиной всякую борьбу. Он скорее согласится изменить Безымянным, нежели этому воину перед воротами. Дурной выбор? Гралиец больше не был уверен.

Бормоча под нос проклятия, он оторвался от стены и пересек двор, рассекая волны зноя, чтоб встать рядом с Джагом. – Если ты оставишь здесь оружие, – сказал он, – то сможешь свободно гулять по городу.

– И свободно изменять намерения? – слегка улыбнувшись, отозвался Икарий.

– Это мало что изменит – разве что нас немедленно казнят.

– Это было бы милосердно.

– Икарий, я не верю твоим словам. Ты пытаешься посмеяться надо мной?

– Возможно, Таралек Виид. Что же до города, – Джаг покачал головой, – я еще не готов.

– Император может вызвать в любой миг…

– Не вызовет. Время есть.

Граль скривил губы: – Почему ты так уверен?

– Потому что, Таралек Виид, – сказал Икарий медленно и спокойно, отворачиваясь к стене, – он боится.

Гралиец молча смотрел ему в спину. «Боится? Тебя? Что он знает? Семь Святых, кому известна история этой страны? Ее легенды? Они предупреждают об Икарии и том, что он несет с собой?»

Икарий исчез в тени дверного проезда. Таралек последовал – десять ударов сердца прозвучали быстро – не для того, чтобы не разлучаться с суровым спутником, но в поисках кого-то, способного дать ответы. Его уже осаждали полчища вопросов.

***

Варат Таун, прежний помощник Атрипреды Яни Товис, скорчился в углу пустой комнаты. Единственной его реакцией на приход Яни Товис стала дрожь. Он сжался еще сильней и не поднял головы. Этот мужчина – и только он один – вывел Таралека Виида и Икария через садки – тоннель, открытый при помощи неведомой магии через все миры, которые пересекала их экспедиция. Атрипреда сама видела разверстую рану, которая была выходным порталом; сама слышала визгливый вой, звук, проникший в грудную клетку и схвативший сердце словно когтями; не веря своим глазам, следила за ковыляющими фигурками – двое, ведущие третьего под руки…

Больше никто не выжил. Ни Эдур, ни летерийцы.

Рассудок Варата уже тогда был поврежден. Он бормотал, неспособный к внятным объяснениям, кричал, едва кто-то подходил близко; он не мог или не хотел оторвать выпученных глаз от бесчувственного тела Икария.

Тогда Таралек прохрипел несколько слов. «Мертвы. Все. Первый Трон разрушен, все защитники убиты – Икарий не пропустил никого. Даже сам он тяжело ранен. Он… он достоин вашего Императора».

Но гралиец говорил так с самого начала. Истина в том, что никто ничего не знает. Что же произошло в подземной гробнице, где находился Первый Трон?

Но ужасные откровения еще не кончились. Трон Тени также уничтожен. Яни Товис помнила ярость и трепет на лицах Тисте Эдур, когда те разобрали произнесенные с грубым акцентом слова Виида.

Нужна вторая экспедиция. Хотя бы это ясно. Нужно убедиться в истинности его заявлений.

Врата захлопнулись сразу после прохождения троих выживших. Исцеление раны было почти таким же быстрым и яростным, как и ее открытие. Какофония воплей – словно собрались проклятые души – вырвалась из портала в последний миг, оставив свидетелям тягостное впечатление, что остальные бежали, но не успели выйти…

По свежему следу этих впечатлений пришли вести о неудачах эдурских ведунов – сразу на множестве кораблей – пытавшихся проложить новые тропы через садки. Травма, причиненная закрывшейся раной, каким-то образом запечатала все возможные пути к Трону Тени, как и к трону Т’лан Имассов. Навечно? Никто не знал. Даже выход из контакта стоил ведунам сильнейшей боли. Жар, рассказали они: словно сама плоть сущего стала буйным огнем.

По правде говоря, Яни Товис всё это мало интересует. Она потеряла солдат… а особенно удручает ее состояние заместителя, Варата Тауна.

Она уставилась на скорченную фигурку. «Вот ЭТО я привезу его жене и детям в Синюю Розу?» Летерийские целители касались его, но без толку – раны разума превосходили их лекарские возможности.

В коридоре раздался стук сапог. Женщина отступила от входа; появилась стражница, шагавшая вслед за охраняемым. Еще один «гость». Босоногий. Монах с теократического архипелага Кабаль – он, как ни странно, добровольно присоединился к эдурскому флоту (позднее оказалось, это соответствует местной традиции предоставлять заложников потенциальным врагам, умиротворяя их). Флот Эдур был в то время слишком потрепан, чтобы представлять угрозу – они зализывали раны после столкновения с обитателями Напасти; но это оказалось неважным, традиция первого контакта с иноземцами соблюдалась нерушимо.

Монах – кабалий встал на пороге. Ростом он был по плечо Полутьме; тощий, лысый мужчина разрисовал круглое лицо в подобие комической маски – толстые слои очень ярких красок создавали преувеличенно веселое выражение, вполне гармонировавшее с блеском в его глазах. Яни Товис не знала, чего ожидать… но разумеется, не ТАКОГО.

– Спасибо вам за согласие его осмотреть, – произнесла она. – Как я понимаю, вы наделены целительским даром.

Монах, казалось, готов разразиться смехом после каждого слова. Полутьма ощутила укол раздражения.

– Вы поняли меня? – спросила она строже.

Лицо под слоями красок было спокойным и лишенным выражения. Монах сказал на сносном летерийском: – Я понимаю каждое ваше слово. Судя по напевному говору, вы с севера империи, с побережья. Вы также освоили необходимые для командира словечки и интонации, что не вполне маскирует следы низкого происхождения, но заставляет большинство сослуживцев задумываться о настоящем вашем месте в иерархии. – Каждое заявление сопровождалось веселым блеском темно-коричневых глаз. – Разумеется, все это не относится к временному акценту, усвоенному вами среди моряков, равно как и среди Тисте Эдур. Будьте спокойны: этот акцент быстро пропадает.

Яни Товис бросила взгляд на застывшую рядом стражницу. Отослала ее жестом.

– Если вы считаете это шуткой, – сказала она, едва женщина ушла, – то даже краска вам не поможет.

Глаза блеснули. – Уверяю вас, я не намеревался шутить. К делу. Мне сказали, что ваши целители не преуспели. Все верно?

– Да.

– А Тисте Эдур?

– Им… не интересна судьба Варата Тауна.

Кивнув, монах поднял край просторной шелковой рясы и бесшумно подошел к человеку в дальнем углу.

Варат Таун завизжал и начал царапать стену ногтями.

Монах замер, покачал головой и повернулся, возвращаясь к Полутьме. – Желаете выслушать мою оценку?

– Давайте.

– Он сумасшедший.

Женщина поглядела в бегающие глаза – и внезапно ощутила желание придушить кабалия. – Это всё? – прохрипела она тоном, близким к угрозе.

– Всё? Это очень важно. Сумасшествие. Мириады причин – некоторые являются следствиями физического повреждения мозга, другие связаны с дисфункцией органов и могут быть описаны в терминах наследственности, то есть врожденных пороков. Другие источники связаны с дисбалансом Десяти Тысяч Секреций плоти, смешиванием различных флюидов, обманным поцелуем лихорадок. Эти дисбалансы могут явиться следствием уже упоминавшихся повреждений или дисфункций.

– Вы сможете его исцелить?

Монах моргнул: – А это необходимо?

– Ну, ради этого я за вами и послала. Извините, как ваше имя?

– Мое имя отброшено после принятия нынешнего ранга в Объединенных Сектах Кабаля.

– Понимаю. И какой у вас ранг?

– Я Старший Оценщик.

– Что же вы оцениваете?

Выражение лица монаха не изменилось. – Всё, что нуждается в оценке. Нужны дальнейшие уточнения?

Яни Товис поморщилась: – Не уверена. Думаю, мы теряем время.

Глаза монаха дико завращались. – Появление иноземного флота среди наших островов нуждалось в оценке. Пославшая корабли империя нуждалась в оценке. Требования императора нуждались в оценке. И я оценил всё.

– Но откуда исходит ваш талант врачевания?

– Врачеванию должна предшествовать оценка возможного успеха или неудачи целительных мер.

– Каких мер?

– Требуется последовательность мероприятий, каждое из которых следует полностью завершить, прежде чем переходить к следующему. Поэтому я оценил настоящее состояние солдата. Он сумасшедший. Затем я для вашей пользы описал всяческие условия возникновения сумасшествия, а также возможные последствия. Потом мы обсудили вопросы моего личного статуса, что оказалось излишним отходом от темы. Теперь я готов приступить к практическому решению задачи.

– Простите меня за вмешательство.

– Не извиняйтесь. Продолжим. Солдат перенес травму, оказавшуюся достаточной для причинения дисбаланса Десяти Тысячам Секреций. Различные органы внутри его мозга вовлечены в цикл дисфункции вне возможностей самоизлечения. Травма оставила последствия в форме инфекции хаоса – должен добавить: никогда не бывает разумным пить убийственную воду пространств между садками. Что еще хуже, хаос оказался наделен примесью присутствия лжебога.

– Лжебог… что в нем ложного?

– Я монах Объединенных Сект Кабаля, и теперь кажется необходимым объяснить природу моей религии. Среди народа Кабаля имеется три тысячи двадцать сект. Они все как одна посвящены Одному Богу. В прошлом острова Кабаля опустошали ужасные гражданские войны, каждая секта сражалась за господство равно в мирских и духовных вопросах. Лишь после Большого Синода, состоявшегося в Первом Новом Году, мир был установлен и закреплен для всех грядущих поколений. Отсюда название «Объединенные Секты». Решение бесконечных конфликтов оказалось блистательно простым. «Вера в Одного Бога преграждает путь всем прочим заботам».

– Как может быть столько сект и всего один бог?

– Ах. Что же, вы должны понять. Один Бог ничего не предписывает. Один Бог наделил своих детей языком и мыслью в ожидании, что желания Одного Бога будут записаны руками смертных и истолкованы умами смертных. То, что в Первом Новом Году было три тысячи двадцать сект, может удивлять, но лишь потому, что перед этим их были десятки тысяч. Результат прежней неправильной политики, предоставлявшей каждому гражданину право на образование; эта политика была изменена в интересах объединения. Теперь в каждой секте есть одно училище, определяющее ее доктрину. Поэтому Кабаль познал уже двадцать три месяца непрерывного мира.

Яни Товис снова оглядела коротышку: дергающиеся глаза, нелепая маска из красок. – И к доктрине какой секты принадлежите вы, Старший Оценщик?

– Ну как же – к Насмешникам.

– А их учение?

– Вот оно: Один Бог, не послав писания, предоставив дело толкования веры и поклонения незрелым умам слишком хорошо образованных смертных, недвусмысленно явил себя безумным.

– Вот почему ваша маска являет дикий хохот…

– Вовсе нет. Нам, Насмешникам, запрещен смех, ибо он – приглашение к истерии, раздражающей Одного Бога. Посредством Священного Выражения моего лица вы одарены истинным образом Того, Кто Стоит за Великим Замыслом. Насколько способна его просчитать наша секта. – Монах неожиданно хлопнул руками, держа их под подбородком. – Но наш несчастный солдат слишком долго страдает, а мы опять отклонились. Я оценил примесь лжебога в потрясенном рассудке раненого. Этот лжебог, соответственно, должен быть изгнан. Когда это будет свершено, я удалю мозговые блокады, мешающие самоисцелению, тем самым восстанавливая балансы. Эффект сказанного лечения будет немедленным и вполне ощутимым.

Яни Товис моргнула. – Вы действительно способны исцелить его?

– Разве я уже не сказал?

– Старший Оценщик.

– Да?

– Вы знаете, ради чего привезены в Летерас?

– Полагаю, от меня ждут встречи с Императором на поле, где каждый из нас попытается убить другого. Более того, мне довелось понять, что Император не может быть сражен окончательно, ибо таково проклятие лжебога – того же лжебога, кстати говоря, что поразил присутствующего здесь солдата. Отсюда оценка: я буду убит на состязании к неудовольствию никого и всех.

– А ваш Один Бог не поможет старшему жрецу своего Храма?

Глаза монаха блеснули: – Один Бог никому не помогает. В конце концов, если он поможет одному, будет вынужден помогать всем. Такое потенциально универсальное служение неминуемо вызовет неразрешимые конфликты, кои, в свою очередь, сведут Одного Бога с ума. Как это и случилось уже очень давно.

– И этот дисбаланс невозможно исправить?

– Вы заставили переоценить себя, Атрипреда Яни Товис. Вы весьма умны – интуитивным образом. Я полагаю, что ваши Десять Тысяч Секреций текут чисто и свободно. Возможно, это результат безжалостной объективности или похожего извращения разума – уверяю вас, что против этого я не имею особых возражений. Итак, мы разделили это свойство, что приводит нас в самое сердце доктрины Насмешников. Мы верим, что если каждый смертный этого мира обретет ясность мысли и настойчивое внимание к вопросам морали, овладевая глубоким смирением и уважением ко всем соседям по миру, то исправится и дисбаланс, а к Одному Богу вновь вернется здравый ум.

– О… понимаю…

– Я уверен, что понимаете. Теперь я вижу, что исцеление неизбежно удастся. Соединение Высшего Мокра и Высшего Денала. Физическое здоровье обеспечивается последним, изгнание примесей и снятие блокад – первым из упомянутых садков. Разумеется, оба садка слабо проявлены в этом городе, по многим причинам. Тем не менее я действительно наделен значительными талантами, и некоторые прямо применимы к данной ситуации.

Яни Товис потирала лицо. Она ощутила некое онемение, закрыла глаза – но, услышав хриплый вздох Варата Тауна, снова открыла, увидев помощника, медленно расправляющего руки и ноги. Спазмы мышц шеи исчезали на глазах; мужчина замигал и осторожно поднял голову.

Увидел ее.

– Варат Таун.

Улыбка, слабая, печальная… но это настоящая печаль. – Атрипреда… Значит, мы вернулись…

Она нахмурилась, потом кивнула: – Ты вернулся. За это время, лейтенант, флотилия пришла домой. – Она обвела рукой комнату. – Ты в приделе Резиденции Летераса.

– Летераса? Что? – Он попытался встать и замер, удивленно глядя на монаха – кабалия; затем выпрямил спину, оперся о стену. Встретил взгляд Полутьмы. – Но это невозможно. Мы должны были пересечь два океана…

– Твое спасение оказалось серьезным испытанием, лейтенант. Ты пролежал в коме много, много месяцев. Думаю, чувствуешь себя слабым…

Он скорчил гримасу. – Истощенным, госпожа.

– Твое последнее воспоминание, лейтенант?

Бледное лицо исказилось ужасом, глаза забегали. – Резня, госпожа.

– Да. Варвар по имени Таралек Виид выжил, как и Джаг Икарий…

Варат Таун дернул головой: – Икарий! Да… Атрипреда, он… он – извращение… мерзость…

– Момент! – вскричал Старший Оценщик, сверкнув глазами на лейтенанта. – Икарий? Джагский воитель? Икарий Хищник Жизней?…

Внезапно испугавшись, Яни Товис сказала:- Да, кабалий. Он здесь. Как и вы, он бросит вызов Императору… – Она замолкла, ибо монах выпучил глаза и ударил себя обеими руками по лицу, сдирая краску. Зубы щелкнули, захватив и сильно сжав верхнюю губу. Потекла кровь. Монах пятился, пока не ударился затылком о стену около входа – затем вихрем развернулся и выбежал из комнаты.

– Возьми нас Странник, – прошипел Варат. – Что это такое?

«Запретный смех?» Она покачала головой. – Не знаю, лейтенант.

– Кто… что…

– Целитель, – сказала она с дрожью в голосе, заставляя себя успокоить дыхание. – Тот, что пробудил тебя. Гость Императора – из флотилии Уруфи.

Варат Таун облизал обветренные, потрескавшиеся губы. – Госпожа? Икарий… Спаси Странник, его нельзя пробуждать. Таралек знает, он был там, он видел. Джаг… отошлите его подальше, госпожа…

Она подошла, громко стуча сапогами по полу. – Значит, заявления гралийца не преувеличены? Он принесет уничтожение?

Послышался шепот: – Да.

Она не удержалась – протянула скрытую перчаткой руку, схватив Варата за край рваной рубахи и подтащив к себе. – Говори, чтоб тебя! Может он его убить? Может Икарий убить его?

Ужас клубился в глазах кивающего солдата.

«Благослови Странник… Может, на этот раз…» – Варат Таун. Слушай. Я уведу отряд через два дня. Назад, на север. Ты поедешь со мной вдоль побережья, потом поскачешь на восток, в Синюю Розу. Я приписала тебя к команде тамошнего фактора, понял? Два дня.

– Так точно, госпожа.

Она отпустила его, внезапно ощутив смущение от собственной импульсивности. Ноги уже едва держали ее. Женщина утерла пот со лба. – Добро пожаловать назад, лейтенант, – сказала она хрипло, не поднимая глаз. – Ты достаточно окреп, чтобы сопровождать меня?

– Госпожа… да. Попытаюсь.

– Отлично.

Они вышли из комнаты и нос к носу столкнулись с варваром – гралийцем. Варат Таун нервно вздохнул.

Таралек Виид встал посреди коридора и уставился на лейтенанта. – Ты… оправился. Я не думал… – Он покачал головой. – Рад за тебя, солдат…

– Ты снова и снова предупреждал нас, – отозвался Варат.

Гралиец скривил лицо и приготовился сплюнуть, но передумал. Он тяжело проговорил: – Да. И я оказался достаточно глуп, чтобы стань свидетелем…

– А в следующий раз? – Вопрос Варата Тауна прозвучал вызовом.

– Тебе не нужно спрашивать.

Лейтенант сверкнул глазами на варвара и тут же сник; Яни Товис с изумлением увидела, как Таралек подходит, чтобы поддержать лейтенанта. «Да, у них теперь общее прошлое. Точно. Тяжелое прошлое».

Гралиец посмотрел на нее: – Он полумертв от усталости!

– Да.

– Я помогу. Куда ты ведешь нас, Атрипреда?

– На более гостеприимные квартиры. А ты что здесь делал, Виид?

– Внезапный страх, – ответил варвар, натужившийся под весом снова впавшего в забытье Варата.

Она подошла помочь. – Какой страх?

– Что его могут остановить.

– Кого?

– Икария. Что ты можешь его остановить… особенно теперь, когда он выздоровел. Он расскажет тебе… расскажет всё…

– Таралек Виид, – сказала она суровым тоном, – лейтенант и я уедем из города через два дня. Мы поскачем на север. А пока что Варат Таун под моим присмотром. Никто иной…

– То есть я.

– Если хочешь услышать.

Гралиец смотрел на нее через голову лейтенанта. – Ты знаешь, не так ли. Он рассказал…

– Да.

– И ты решила никому не передавать. Предупреждения не будет…

– Совершенно верно.

– Кто еще может подозревать? Все ваши древние сказания о Первой Империи. Здешние ученые…

– Ничего не знаю. Есть тут одна… Но думаю, нашей лжи она не помешает. «Проклятыймонах. Всё вполне очевидно. Жрецы Кабаля не поняли. Они послали к нам переговорщика, не поборника. Какой смысл его убивать… бедняга не умеет драться – воображаю гнев Рулада, который зря потратит время. Да, так все и будет».

– Нет ученых?

Она поморщилась: – Они или убиты, или в тюрьме. – Тут Атрипреда сверкнула глазами: – Как насчет тебя? Убежишь с нами?

– Ты же знаешь, что не смогу. Я должен разделить участь Икария. Но не так, как они ожидают. Нет, Атрипреда, я не покину город.

– В этом была твоя миссия, Таралек Виид? Доставить Икария сюда?

Он не желал встречать ее взор.

– Кто его послал? – вопросила она.

– Разве это важно? Мы здесь. Слушай, Полутьма – твой император жестоко использован. Идет война богов, мы для них ничто – и я, и ты, и Рулад Сенгар. Так что скачи, о да – так далеко, как сумеешь. И забери этого бравого воина с собой. Сделай так, и я умру без тоски…

– А как насчет сожалений?

Он плюнул на пол. Единственный ответ. Но она хорошо его поняла.

***

Запечатанный тяжелыми и толстыми стенами из песчаниковых плит, давно заброшенный коридор во всеми позабытом уголке Старого Дворца скрывал древний Храм Странника, не существовавший более в коллективной памяти жителей Летераса. Центральный купол, похожий на улей, не видел света более четырехсот лет, воздух в нем давно стал спертым и неподвижным; более пяти столетий нога человека не будила эха в расходящихся спицами колеса боковых приделах.

Ведь Странник ушел в мир. Алтарь пуст, холоден, наверное, даже разрушен. Последние жрецы и жрицы – их титулы держались в тайне из опасения погромов – унесли традиции своего гнозиса в могилы, не найдя учеников.

«Владыка Оплотов ушел в мир. Он среди нас. Отныне не будет поклонения, не будет жрецов и храмов. Отныне Странник сможет отведать только собственную кровь. Он предал нас.

Предал всех нас».

Но шепот не пропал. Шепот отзывался эхом в разуме бога при каждом произнесении его имени, каждой молитве, проклятии; он мог ощущать трепет силы – насмешку над тем, что он держал в руках, над яростным огнем кровавых жертвоприношений, над живой и горячей верой. Да, бывают времена, когда он ощущает сожаление. Всё, что он добровольно и так охотно сдал…

Владыка Плиток, Ходок среди Оплотов. Но Оплоты пришли в упадок, их сила забыта, похоронена под слоями прошедших веков. «И я тоже поблек, я пойман этим куском земли, жалкой империей на задворках одного континента. Я ушел в мир… но мир постарел».

Он стоял, смотрел на стену в конце коридора. Еще несколько нерешительных ударов сердца… он двинулся вперед…

И оказался во тьме. Сухой воздух першил в горле. Когда-то давно ему нужны были плитки, чтобы пройти сквозь прочную каменную стену. Когда-то давно его силы казались новыми, он был преисполнен возможностей; когда-то он, как казалось, мог кроить и перекраивать мир. Что за дерзость. Она отражала все атаки реальности. До поры.

Он все еще держится за свои заблуждения. Проклятие богов. Он мог забавляться: подтолкнуть там, потянуть тут, а потом стать в сторонке и глядеть, как изменяется сплетение судеб, как струны дрожат от его прикосновений. Но так делать все труднее. Мир сопротивляется. «Потому что я последний. Я последняя нить, тянущаяся назад, к Оплотам». Но если нить вдруг будет перерезана, притяжение оборвется, оставив его свободным… он выйдет, шатаясь, на свет дневной… что тогда?

Странник взмахнул рукой – и пламя снова вырвалось из подобных раковинам ниш в основании купола, отбросило трепещущие тени на мозаики пола. Алтарь на высоком подножии познал касания молота. Страннику казалось: разбитые камни до сих пор вопиют и обвиняют. «Кто кому служит, чтоб вас? Я вышел к вам, чтобы все изменить – я мог принести мудрость, всю, какой наделен. Я думал… я думал, мир будет благодарен.

Но вы предпочитали лить кровь во имя мое. Мои слова встали на вашем пути; мои крики, просьбы о милости к падшим – о, как они разъярили вас!»

Мысли его прервались. Волосы на затылке встали дыбом. «Что это? Я не один…»

Тихий смех донесся со стороны одного из приделов. Он медленно повернулся.

Скорчившийся там человек скорее походил на огра: широкие плечи в щетине черных волос, сутулая, очень короткая шея, голова – булыжник. Нижняя челюсть, скрытая курчавой бородой и усами, сильно выступала вперед; торчали кверху желтые клыки, раздвигая губы и густые волосы. Корявые руки с ободранными костяшками кулаков доставали до пола.

От существа доносилась кислая звериная вонь.

Странник прищурился, пытаясь пронизать взором сумрак, увидеть узко посаженные глаза под тяжелыми надбровьями. Тусклый блеск, словно два не ограненных граната. – Это мой храм, – сказал он. – Не припоминаю, что звал… гостей.

Раздался новый смешок. В нем нет юмора, понял Странник. Горечь, густая и жгучая, защипала ноздри.

– Помню тебя. – Голос существа звучал низко и раскатисто. – И знаю это место. Я помню, каким оно было. Безопасным. Но кто сейчас помнит Оплоты? Кто знает достаточно, чтобы заподозрить? О, они могут загнать меня, если захотят – да, в конце концов меня отыщут, я знаю. Может, скоро. Еще скорее, раз меня нашел ты, Владыка Плиток. Знаешь, он мог вернуть меня, как и другие… дары. Но он не сумел. – Смех получился резким. – Типичное свойство смертных.

Голос доносился не из пасти огра – этот неуклюжий, тяжелый голос раздавался в голове Странника. Это и к лучшему – такие клыки исказили бы до неузнаваемости каждое слово… – Ты бог.

Снова смех. – Я бог.

– Ты сошел в мир.

– Не по собственному выбору, Владыка Плиток. Не как ты.

– А.

– И мои поклонники умерли – о, как они умирали! Их кровь оросила земли половины мира. И я ничего не смог сделать. Не могу.

– Уже кое-что, – заметил Странник, – если ты можешь удерживаться в столь скромной форме. Но надолго ли сохранится контроль? Как скоро ты взорвешь пределы моего храма? Как скоро ты предстанешь перед взорами всех, расталкивая плечами облака, стирая горы во прах…

– К тому времени я буду далеко отсюда, Владыка Плиток.

Улыбка Странника была кривой. – Какое облегчение, бог…

– Ты выжил, – сказал бог. – Так долго. Почему?

– Увы, мои советы для тебя будут бесполезны. Сила быстро исчезает. Она уже жестоко ранена – тому свидетельством погромы Форкрул Ассейлами моих поклонников. Мысль о втором подобном поражении была непереносима… и я добровольно отказался почти от всего. Это делает меня бессильным за пределами города и небольшого отрезка реки. Так что я не представляю угрозы ни для кого. «Даже для тебя, клыкастый». Но ты не сможешь выбрать то же самое. Им нужна сырая сила твоей крови – и они желают разбрызгать ее, прежде чем выпить, прежде чем искупаться в остатках тебя.

– Да. Меня ожидает последняя битва. Ну, об этом я не жалею.

«Счастливчик». – Битва. И… война?

В мыслях бога ощущалось оживление. – Действительно, Владыка Плиток. Война. Этого достаточно, чтобы сердце налилось жизнью и голодом. Как же иначе? Я Летний Вепрь, Повелитель Полчищ на Поле Брани. Хор умирающих… ах, Владыка, радуйся, что это будет далеко отсюда.

– Не уверен.

Плечи бога дернулись. Странник нахмурился, спросив: – И сколько ты намерен оставаться здесь?

– Ну, сколько смогу, прежде чем контроль порушится – или если буду призван на битву, то есть на смерть. Что же, ты решил изгнать меня?

– Я не рискну обнаруживать силу.

Рокочущий смех. – Думаешь, я по-тихому не уйду?

– Знаю, что не уйдешь, Летний Вепрь.

– И верно. – Бог войны колебался; наконец он сказал: – Даруй мне убежище, Странник, и я отдарюсь.

– Отлично.

– Не будем торговаться?

– Нет. У меня мало энергии. Что за дар?

– Вот этот: Оплот Зверя пробужден. Понимаешь, меня изгнали, и появилась нужда, необходимость, потребность в наследнике моего места – принимающего голоса войны. Трич был слишком молод, слишком слаб. Потому пробудились Волки. Они стоят по сторонам трона… нет, они и есть трон.

Странник с трудом смог выдохнуть. Что за откровение! Оплот пробужденный! Рот его стал сухим как пыль. – Убежище тебе дано, Летний Вепрь. Что до оставленных тобой следов, я приму все меры по… отведению. Никто не узнает, никто даже не станет подозревать.

– Прошу также блокировать тех, кто еще зовет меня. Их крики заполнили череп… их слишком много…

– Знаю, знаю. Сделаю всё, что смогу. Твое имя… они призывают Летнего Вепря?

– Редко, – отвечал бог. – Фенер. Они взывают к Фенеру.

Странник кивнул, низко поклонился.

Миновал каменную стену и снова оказался в забытом коридоре Старого Дворца. «О Бездна… неудивительно, что Цедансия пришла в хаотическое состояние. Волки? Неужели это…»

***

Хаос! Смысла нет! Пернатая Ведьма опустила глаза к потертым плиткам, разбросанным по камням пола. Секира, связанная одновременно со Спасителем и Предателем из Пустого Оплота. Костяшки и Белый Ворон кружат у Ледяного Трона, словно листья в водовороте. Старейший из Оплота Зверя встал у Портала Азата. Врата Драконов и Кровопийца наступают на Сторожа Пустого Оплота – «нет, нет, одно безумие. Оплот Драконов был практически мертв. Все это знают, каждый Бросающий Плитки, каждый Видящий Века. Но здесь он борется за первенство с Пустым Оплотом. А Лед? Безвременной, неизменный… его трон был мертв тысячи лет. Белый Ворон… да, я слышала. Какой-то бандит из пределов Синей Розы принял это прозвание. Его выслеживает Ханнан Мосаг – значит, в наглых притязаниях бандита есть сила. Нужно опять поговорить с Королем – Ведуном, с этим кривым и сломанным уродом».

Она покачнулась на четвереньках, утерла холодный пот со лба. Удинаас утверждал, будто видел белого ворона; кажется, века прошли с того дня на берегу около эдурского села. Белый ворон в сумраке. А она призвала вайвела – жажда власти превозмогла всякие опасения. Удинаас, он и его украл. Она грезила о дне, когда он будет пойман, беспомощен, скован цепями.

«Дурак верит, что его чувства тронули меня. Можно сыграть на этом. Нужно сыграть. Сковать по рукам и ногам своими цепями, притащить сюда. Вдвоем мы могли уничтожить Рулада еще до того, как он обрел силу». Она смотрела ни плитки, те, что упали картинками кверху – остальные в счет не идут, судьба их отвергла. Но нигде не видно Странника. Как такое возможно? Она протянула руку к одной из лежащих вниз изображением плиток, перевернула. Находящий Форму. Глянь-ка! Даже сейчас Странник ускользнул. Она прищурилась, разглядывая плитку. Ярая Заря, новые намеки… Это Менандора. «Я думала об Удинаасе – да, теперь понятно, почему. Ты ждала меня, ждала, что я подниму твою плитку. Ты – тайное звено, связь между всеми».

Она припомнила ужасную сцену из сна, устрашающую ведьму, схватившую Удинааса и… «Возможно, его цепи отныне принадлежат ей. Надо подумать. Да, он подвергся насилию… но иногда мужчинам нравится быть жертвами. Что, если она защищает его? Бессмертная… соперница. И вайвел избрал его. Это должно что-то означать… потому и она взяла его. Наверное».

Внезапно она смешала плитки, сбросила в деревянный ящик, который обернула куском кожи и запрятала под матрац. Затем вытащила из ниши в стене том в заплесневелом кожаном переплете, расстегнула пряжки. Дрожащие пальцы торопливо перелистали несколько хрупких пергаментных страниц; наконец Ведьма нашла то место, на котором закончила запоминание имен. Имен, заполнявших весь том.

Компендиум богов.

Стылый воздух колыхнулся. Пернатая Ведьма оглянулась, блестя глазами. Никого. Вход свободен, фонари горят ярко – на стенах нет нежелательных теней. Но что-то невесомое, словно легкое дыхание…

Она захлопнула книгу и положила на полку; сердце быстро стучало в груди. Ведьма быстро прошла в середину комнаты, встала на плиту, на которой заранее начертила железным стило сложный рисунок. Ловушку. – Оплоты со мной, – шепнула она, смыкая веки. – Я вижу Ловца Зверей, ступающего по следу того, кто таится, кто думает сбежать. Но выхода нет. Добыча ходит по кругу, однако всё ближе к ловушке. Он тянет, он тащит – тварь вопит, но ей не скрыться – она сдается на мою милость – и она навсегда будет пленницей! – Девушка открыла глаза, увидела среди линий рисунка смутное туманное пятно. – Поймала! Дух, шпион, покажись!

Тихий смех.

Туман завихрился и снова успокоился, выбрасывая усики, пытаясь выйти за границы рисунка.

Пернатая Ведьма вздохнула. – Ты дразнишь меня силой – но ты трус, ты не готов показаться.

– Милая девочка, такая игра сожрет тебя заживо. – Слова были тишайшим шепотом, движением воздуха, едва достигавшим ушей. Вздрогнув, она начала озираться… ощутила присутствие за спиной, развернулась… ничего.

– Кто здесь? – спросила она требовательно.

– Берегись собирания имен. Это… преждевременно…

– Назовись, дух! Здесь я командую.

– О, принуждение – вечное оружие недостойных. Давай вместо него заключим честную сделку. Отрезанный палец на шнурке, что вокруг твоей шеи. Бросающая, что ты хочешь сделать с ним?

Ведьма вцепилась в косточку: – Не скажу.

– Тогда и я скажу тебе то же. То есть ничего.

Девушка колебалась. – Ты не можешь догадаться?

– Ах… Я догадался верно?

– Да.

– Еще не время.

– Я жду подходящего времени. Дух, я не дура.

– Верно, – подтвердил дух. – И все же давай заключим сделку…

– Зачем? Ты ничего не рассказал о себе…

– Терпение, Бросающая Плитки. Дождись моего… одобрения перед тем, как сделаешь то, что хочешь сделать. Дождись меня, и я помогу.

Она фыркнула: – Ты же дух. У тебя нет силы…

– Я дух, именно поэтому я наделен силой. Той, что ищешь ты.

– Почему я должна верить? Почему должна соглашаться на твои предложения?

– Хорошо, хорошо. Моя часть сделки. Ты говоришь с Куру Каном, бывшим Цедой короля Эзгары Дисканара.

– Ты сражен Траллом Сенгаром.

Раздалось что-то вроде смешка. – Ну, кто-то должен метать копья…

– Ты знал, что это случится?

– Знать – одно дело, суметь что-то сделать – совсем другое, о Бросающая Плитки. В любом случае возложи позор к ногам Странника. Признаю, я намерен призвать его к ответу; но я, как и ты, понимаю, что нужно дождаться правильного времени. Сделка заключена?

Она облизнула губы и кивнула.

– Тогда я оставлю тебя. Учись. Будь осторожна, бросая плитки – ты рискуешь многим, показывая провидческий талант.

– Но я должна знать…

– Знание – одно дело, а умение что-то сделать – другое…

– Да, – оборвала его она, – я поняла с первого раза.

– Тебе не хватает уважения, девочка.

– Будь доволен и этим.

– Что же, ты можешь быть права. Полагаю, это стоит обдумать.

– Теперь ты намерен следить за мной каждый миг?

– Нет, это было бы жестоко, не говоря уже об утомительности. Когда я приду, предупрежу тебя. Ветерок, туман… согласна? Теперь смотри, он исчезает.

Ведьма уставилась на взвихренный туман, который постепенно рассеялся.

Воцарилась тишина. Воздух тревожило лишь ее дыхание. «Куру Кан! Цедансия, смотри, как я собираю союзников! О, это будет воистину сладкая месть!»

***

Столбы потускневшего на закате солнечного света падают на место, на котором стоял старый храм, хотя завалы камня по большей части уже проглочены сумраком. По улице разбросаны куски фасада – осколки ужасающего количества изображений крыс. Подойдя поближе, Семар Дев пнула обломки, нахмурилась, рассматривая каменных грызунов. – Очень… тревожно.

– Ах, – улыбнулся Таксилианин, – в тебе проснулась ведьма. Скажи, что ты ощутила в этом месте падения?

– Слишком много духов, не сочтешь, – пробормотала она. – И все… крысиные.

– Говорят, был такой Д’айверс… Ужасная демоническая тварь, блуждавшая по торговым трактам Семи Городов…

– Гриллен.

– Да, именно это имя! Так здесь еще один… Гриллен?

Она покачала головой: – Нет, это древней. Намного.

– И что оно источает? Силу?

– Не уверена… – Ведьма огляделась и заметила высокого, скрывшего лицо мужчину, следившего за ними со стены на другой стороне улицы. – Некоторые вещи, давным-давно остановленные и стертые, лучше не пробуждать. Увы…

Таксилианин вздохнул. – Ты так часто используешь это слово. Увы. Ты слишком смиренна, Семар Дев. Бежишь от природного любопытства. Мне кажется, ты не всегда была такой.

Женщина поглядела искоса. – О, я по-прежнему любопытна. Но вот вера в собственные способности потерпела поражение.

– Разве не всех нас кружит и несет водоворот судеб?

– Как скажешь. – Она вздохнула. – Ну хорошо, я увидела достаточно. К тому же скоро комендантский запрет. Думаю, стража убивает нарушителей на месте.

– Ты увидела – но ничего не рассказала!

– Прости, Таксилианин. Всё это требует… долгого обдумывания. Если я вскоре приду к определенному выводу, будь уверен – тебе я сообщу.

– Разве я заслужил такое пренебрежительное отношение?

– Нет, не заслужил. Увы.

***

Багг наконец обогнул угол, вырвавшись из полумрака аллеи. Помедлил на освещенной солнцем улице, посмотрел на Теола – тот стоял, прислонившись к стене и завернувшись в одеяло, словно в мантию. – Хозяин, – произнес он, – почему вы колеблетесь?

– Я? Ну, это только внешне кажется колебаниями. Знаешь, ты мог бы позволить мне помочь в переноске.

Багг опустил тяжелый мешок. – Но вы не предлагали помощь.

– Ну, это было бы странно. Ты сам должен был настаивать.

– А вы уверены, что имеете такое право, хозяин?

– Ни в малейшей степени. Однако некая доля милосердия в тебе могла бы позволить нам пропустить сей неловкий момент.

Из мешка донеслось негромкое кудахтанье. Теол опустил взор, моргнул: – Багг, ты сказал – списанные курицы. Так?

– Да. В обмен на скромную помощь в починке корыта.

– Но… они же не мертвые.

– Нет, хозяин.

– Но… это значит, кому – то из нас придется их убить. Свернуть шеи. Смотреть, как свет жизни тускнеет в глазках – бусинках. Багг, ты жестокий человек.

– Я?

– Списанные. Они больше не могут нестись. Разве таких куриц не ожидает какой-то лужок? Удобная площадка для клевания?

– Разве что на небесах, хозяин. Но я понимаю вашу точку зрения. Насчет убийства.

– Кровь на твоих руках, Багг. Рад, что не на моих.

– Это смехотворно. Мы что-нибудь придумаем, когда вернемся домой.

– Можно построить курятник на крыше. Некоторые безумцы делают такие для голубей. Таким образом птицы могут летать туда и сюда, созерцать красоты нашего города.

– Куры не летают, хозяин.

– Но ведь они забьют крыльями, когда ты будешь сворачивать им шеи?!

– И при этом посмотрят на город?

– Да. Хотя недолго.

Явно удовлетворенный решением, Теол поправил сползшее одеяло и двинулся по улице. Багг со вздохом поднял мешок с дюжиной куриц и последовал более медленным шагом.

– Ну, – сказал он, догнав вставшего у развалин Теола, – хотя бы иноземная ведьма ушла.

– Это была иноземная ведьма? Довольно красивая, хотя вялая и приземленная. Ладно, ладно, прелестная… хотя уверяю, в лицо я такого ей никогда не сказал бы, зная, как легко женщины обижаются.

– На комплимент?

– Точно. Если это неправильный комплимент. Ты был… неактивным… слишком долго, дорогой Багг.

– Возможно. К тому же я неловок, когда дело доходит до комплиментов. Они имеют обыкновение прилипать.

Теол оглянулся, подняв брови: – Звучит так, будто ты был женат разок – другой.

– Разок, другой, – поморщился Багг. Он глянул на руины Чешуйчатого Дома – и замер: – Ах. Я вижу то, что и она, нет сомнений, заметила.

– Если ты видишь то, что заставляло волоски на моем затылке вставать дыбом всякий раз, когда я сюда приходил – был бы рад услышать разъяснения.

– Для того, кто входит по необходимости, – сказал Багг, – необходима дверь. Если она не существует, ее нужно сделать.

– Разве упавшее здание может быть дверью, Багг?

– Начинаю понимать, что нас ждет.

– В достаточной мере, чтобы разработать план действий?

– В данном случае, хозяин, лучше всего не делать ничего.

– Постой, Багг. Слишком часто я слышу от тебя именно этот вывод.

– Хозяин, лучше нам вернуться до комендантского запрета. Понесете мешок?

– Благословение Странника! Ты повредился в уме?

– Готов согласиться.

***

Мысли Сиррюна Канара редко спускались в глубину души – он не понимал, а просто чувствовал, что благословлен жизнью практически безмятежной. У него есть жена достаточно запуганная, чтобы ублажать все причуды мужа. Троих детей он растит в должной смеси уважения и страха; в старшем сыне он уже различает подобные собственным черты характера: страсть к господству, самоуверенность. Положение лейтенанта в Дворцовой ячейке Истых Патриотов, насколько он мог понять, не противоречит официальной роли сержанта Гвардии (ведь защита сильных мира сего требует стараний и явных, и тайных).

Управляющие им эмоции были столь же простыми и одномерными. Он боялся того, чего не мог понять, и презирал то, чего боялся. Признание страхов не делало его трусом – он провозгласил вечную войну всему, что его пугало – будь то покорная жена, умудрившаяся возвести стены вокруг сердцевины своей души, или заговорщики против Летерийской Империи. Он отлично понимал, что настоящие трусы – это его враги. Они превратили свои мысли в тучи, заслоняющие жестокие истины мира. Попытки «понимать» неизбежно приводят их к неподчинению властям. Прощая врагов империи, они одновременно осуждают пороки родины, не понимая, что именно они сами воплощают эти пороки.

Империя, такая как Летер, всегда находится под осадой. Первое заявление Кароса Инвиктада во время набора и обучения новобранцев. Сиррюн Канар осознал эту истину в один миг. Осада внешняя и внутренняя, да. Те, кому империя дарует привилегии, используют их ради разрушения империи. Нет места «пониманию» подобных персон – они суть зло, а зло нужно уничтожать.

Видение Кароса Инвиктада поразило его с силой откровения, снабдив идеальной ясностью и внутренним покоем; раньше душа его частенько погружалась в тревогу, осажденная и измученная миром, погрузившимся в беспорядок и смущение – но все, мучившее его изнутри, исчезло с приходом ослепительно – яркой уверенности, чудесного дара отпущения.

Теперь он ведет безмятежную жизнь, подавая пример приятелям – агентам во дворце. В их глазах он снова и снова замечает отблеск почитания и трепета, а иногда – что тоже приятно – видит отражение себя самого, человека спокойного, безжалостного, невосприимчивого к любым хитростям и уловкам врага.

Итак, он спокойно подал знак двум грузным Патриотам. Они подошли к двери и ударили по ней ногами, отчего дверь буквально слетела с петель, провалившись в затемненную комнату. Крик, еще крик откуда-то слева – где спали горничные – но первый агент уже был у противоположной двери. Новые удары. Дерево затрещало под тяжелыми сапогами.

В холле рядом с Сиррюном лежит тело Тисте Эдур – кто-то выставил охрану. Интересно, но не особенно важно. Отравленная стрела быстро сделала его безмолвным. Двое подручных готовятся оттащить тело. Второй Эдур таинственно исчез…

Сиррюн Канар встал на середине комнаты; еще один агент принес потайной фонарь и встал рядом, светя именно туда, куда нужно. Не нужно слишком много света – пусть тени шевелятся как живые, запутывая всех. Сиррюн превыше всего ценит точное мастерство.

Его люди вышли из внутренних покоев, таща между собой женщину – полуголую, с растрепанными волосами, с выражающим непонимание взором… нет. Не непонимание. Глаза Сиррюна сузились. Покорность судьбе. Отлично. Предательница знает свою участь, знает, что ей не спастись. Он жестом приказал агентам уводить ее.

Три плачущие служанки сгрудились у стены, около своих лежаков. – Займитесь ими, – приказал Сиррюн, и четверо из его взвода пришли в движение. – Старшую нужно допросить, с остальными разберитесь на месте.

Он огляделся, чувствуя удовлетворение от простоты проведенной операции. Предсмертные вопли двух женщин почти не привлекли его внимания.

В скором времени он доставит пленниц к взводу, ожидающему у задней стены дворца; взвод быстро двинется сквозь ночную тьму – на улицах после комендантского срока не будет никого – к штабу Истых Патриотов. Поместит двух женщин в камеры для допросов. И начнется работа… Единственное избавление от мучений – полное признание в преступлениях против Империи.

Простая, скорая процедура. Доказавшая свою эффективность. Предателям всегда недостает силы воли.

Сиррюн Канар не думал, что Первая Наложница окажется особенной. Скорее всего, она будет еще хлипче духом, чем все прочие.

Женщинам нравится изображать таинственность, но все их позы бледнеют перед напором мужской воли. Верно, шлюхи бывают получше остальных – они привыкли к вечной лжи, их не обманешь. Он знал: они питают презрение к нему и мужчинам вроде него, считают их слабыми по причине вечной и неизбывной нужды в женском теле. Но он-то знает, как стирать улыбки с размалеванных лиц.

Он завидовал допросчикам. Сучка Низаль… он подозревал, что она ничем не отличается от его жены.

Карос Инвиктад как-то говорил: «У нас легион врагов, и вы, все вы, должны понять: это война продлится вечно. Впереди вечность».

Сиррюну Канару нравились эти слова. Делают всё проще.

«Наша обязанность, – продолжил тогда Глава Патриотов, – позаботиться, чтобы нужда в нас никогда не прекращалась».

Эта часть была менее понятной, но Сиррюн не чувствовал серьезного желания разбираться. «Карос очень умен. Умен, но на нашей стороне. Правой стороне».

Мысли перешли на кровать и шлюху, которую уже доставили к нему. Лейтенант размашисто шагал по коридорам, его люди спешили следом.

***

Брутен Трана вошел в комнату. Опустил глаза на мертвых горничных. – Давно ли? – спросил он у ведуна – арапая, склонившегося над трупами. Двое других Эдур вошли в покои Наложницы и сразу же вернулись.

Ведун пробормотал что-то неразборчивое, затем сказал громче: – Возможно, звон назад. Кинжал. Такой, какие используют стражи Дворцовой Гвардии.

– Собери еще воинов, – приказал Брутен Трана. – Мы идем к штабу истопатов.

Ведун медленно выпрямился. – Нужно ли сообщить Ханнану Мосагу?

– Пока нет. Нельзя медлить. Шестнадцати воинов Эдур и одного ведуна вполне достаточно.

– Вы намерены требовать освобождения женщины?

– Там их две, не так ли?

Кивок.

– Допросы начнутся немедленно, – сказал Трана. – Это не особо приятная процедура.

– А если они уже вырвали признания?

– Понимаю твою тревогу, К’ар Пенет. Ты боишься, что ночь увидит вспышку насилия?

Присутствовавшие в комнате воины устремили взоры на ведуна.

– Боюсь? Нисколько. Однако с признаниями на руках Карос Инвиктад – а значит, и канцлер Гнол – смогут потребовать законного права на…

– Теряем время, – оборвал его Трана. – Карос Инвиктад истощил мое терпение. «Кстати, где стражники, которых я оставил снаружи? Как будто трудно догадаться…»

Новый голос раздался от двери: – Личная неприязнь, о Брутен Трана, станет слишком опасным проводником в делах.

Тисте Эдур обернулся.

Канцлер стоял, сложив руки на груди; дверь сзади него заслонили двое охранников. Еще миг – он вступил в комнату, огляделся. При виде мертвых женщин на лице его появилась скорбь. – Очевидно, имело место сопротивление. Обе были верными служанками Первой Наложницы – наверняка они ничего не знали о ее злодеяниях. Какая трагедия… Теперь на руках Низали кровь.

Брутен Трана долгое мгновение смотрел на высокого, тощего человека. Затем прошел мимо, направляясь в коридор.

Охранники то ли расслабились, то ли не успели схватиться за оружие – ножи в руках Эдур вошли под челюсть каждому, пронизав мозги. Оставив оружие в ранах, Брутен Трана развернулся и обеими руками ухватил канцлера за пышный парчовый воротник. Летериец захрипел и споткнулся; Брутен притянул его к себе – и крепко приложил к каменной стене.

– Ты уже истощил мое терпение, – тихо проговорил он. – Какая трагедия для твоих стражей. Кровь на руках, о да. Увы, я не расположен прощать тебе их гибель.

Трайбан Гнол засучил ногами, слабо ударив туфлями по лодыжке Траны. Лицо летерийца потемнело, глаза выпучились. Эдур сурово и прямо взирал на него.

«Нужно убить его. Нужно бы остаться и посмотреть, как он задыхается в складке собственной одежды. А еще лучше найти нож и вскрыть ему брюхо. Пусть кишки вывалятся на пол».

К’ар Пенет сказал сзади: – Командир, вы же говорили – мы спешим.

Оскалившись, Брутен Трана отшвырнул жалкого человека. Упал тот очень неловко, вытянув руку перед собой, отчего пальцы сломались. Треск, как будто гвозди входят в дерево; сразу же послышался вопль боли.

Жестом приказав воинам следовать за ним, Брутен Трана перешагнул канцлера и торопливо вышел в коридор.

Едва затихло эхо шагов, Трайбан Гнол осторожно поднялся, прижимая руку к груди. Сверкнул глазами на пустой коридор. Облизал губы и прошипел: – Ты умрешь за это, Брутен Трана. Ты и все, что видели и ничем не помогли. Все вы покойники.

Сможет ли он вовремя предупредить Кароса Инвиктада? Вряд ли. Что же, Блюститель – человек сметливый. У него гораздо больше помощников, чем двое этих жалких, ни на что не способных охранников. Их вдовы получат соответствующие извещения: «Ваши мужья не справились с обязанностями, посему посмертных пенсионов не присуждено. Приказывается немедленно покинуть казармы Дворцовой Стражи, оставив старших сыновей, кои становятся Должниками имения Канцлера».

Он презирает некомпетентность. Что до последствий… что же, кое-кто заплатит. Кто-то всегда платит. Два сына. Да. Надежда отцов. Ему нужны два новых охранника. «Разумеется, из женатых. Кто-то должен будет заплатить, если и эти меня подведут».

Пальцы онемели, хотя выше по руке пульсировала тупая боль.

Канцлер направился в свои покои на встречу с личным целителем.

***

Облаченную в порванную ночную сорочку Низаль втолкнули в комнату без окон, слабо освещенную стоявшей на столе свечой. Сырой воздух смердел старым страхом и испражнениями. Дрожа от путешествия по ночным улицам, он замерла на миг, пытаясь получше обернуться тонкой тканью.

«Погибли две юные, невинные девушки. Убиты как преступницы. Тиссин – следующая. Она мне была почти как мать. Она ничего не… хватит, хватит. Никто из нас ничего не сделал. Но не это важно… Не могу думать иначе. Не могу верить, будто любые мои слова что-то изменят, облегчат судьбу. Нет, это смертный приговор. И мне, и Тиссин».

Император даже не узнает. Она уверена. Трайбан Гнол заявит, что она исчезла из дворца. Что она сбежала. Еще одна измена. Рулад задергается на троне, пытаясь провалиться сам в себя, а канцлер будет осторожно и безжалостно питать растущую неуверенность Императора, а затем отойдет в сторонку – наблюдать, как отравленные слова крадут жизнь из страдающих глаз Рулада.

«Мы не может победить. Они слишком умны, слишком жестоки. Единственное их желание – уничтожить Рулада – его рассудок – сделать его дрожащей тварью, бормочущей, осажденной ужасами, неспособной действовать, неспособной никого видеть.

Спаси его Странник…»

Дверь распахнулась, с треском ударившись о стену (старые трещины в этом месте подсказывали, что вспышка насилия была частью игры). Она успела заметить трещины и потому не вздрогнула, а просто повернулась навстречу мучителю.

Это был никто иной, как Карос Инвиктад самолично. Ворох алых шелковых одежд, ониксовые перстни на пальцах, жезл власти в правой руке (верхушкой упирающийся в плечо). На непримечательном лице – легкий оттенок недовольства. – Дражайшая дама, – произнес он высоким голосом, – давайте закончим все поскорее, и я буду милостив. Я не имею желания вредить вам, ибо вы прелестны. Итак, подпишите признание в измене империи – и затем быстрая, легкая казнь. Ваша горничная уже призналась и была милосердно обезглавлена.

«О, быстро ты управилась, Тиссин». Но сама она пыталась бороться, отыскивая такое же мужество – принять все таким, как оно есть, поверить, что помощи ждать неоткуда. – Обезглавливание – это не вред?

Улыбка мужчины была пустой. – Разумеется, я говорил о вреде, причиняемом выбиванием признаний. Дам совет: состройте приятную гримасу за миг до падения лезвия. К несчастью, голова живет еще несколько мгновений после отделения от шеи. Моргание, поворот глаз… и если вы не позаботитесь… заранее, выражение лица будет неприятным. Увы, ваша служанка невнимательно выслушала мои советы – слишком она была занята, выпаливая проклятия.

– Молю, да услышит ее Странник, – отозвалась Низаль. Сердце бешено стучалось в ребра.

– О, милая шлюшка, она проклинала меня не именем Странника. Нет, она явила веру, которая считается давно исчезнувшей. Знали ли вы, что ее предки были трясами? Клянусь Оплотами, не могу даже вспомнить имя бога, которого она звала. – Он пожал плечами, вновь строя пустую улыбку. – Ладно. Даже если бы она призвала Странника, я не испугался бы. Вы такая неженка – были неженкой – вы выросли во дворце и, наверное, даже не подозреваете, что немногие храмы во имя Странника давно стали мирскими и частными. Они занимаются делами, получают прибыли из невежества горожан. Я иногда гадаю, знал ли об этом Эзгара Дисканар – он казался странно преданным Страннику. – Карос помедлил, вздыхая, постукивая жезлом по плечу. – Желаете отсрочить неизбежное. Понятное дело. Но я не хочу сидеть здесь целую ночь. В сон клонит, пора прощаться со службой. Низаль, вам, кажется, холодно. Какая страшная комната! Давайте вернемся в мою контору. У меня есть запасной плащ, он защитит от любого сквозняка. И письменные материалы под рукой.- Он взмахнул жезлом и повернулся.

Дверь распахнулась. Низаль увидела коридор и двоих стражников.

Еле шевелясь, она последовала за Каросом Инвиктадом.

Вверх по лестнице, вниз по переходу, в контору этого человека. Карос, как и обещал, отыскал плащ и заботливо опустил на плечи Низали.

Она завернулась.

Блюститель показал на стул перед громадным бюро, на котором ожидали лист пергамента, кисть из конской шерсти и бутылочка кальмаровых чернил. Рядом с чернильницей стояла какая-то открытая коробка. Низаль невольно наклонилась посмотреть.

– Это не твое дело. – Слова были произнесены более резким тоном, чем обычно; она увидела, что мужчина скривил губы.

– У вас ручное насекомое? – спросила Низаль и удивилась румянцу, вспыхнувшему на щеках Кароса.

– Не совсем. Я сказал: не твое дело!

– Вы получаете признание и от него? Придется обезглавить два раза. Очень маленьким лезвием.

– Тебе смешно, женщина? Сядь.

Она подала плечами и села. Поглядела на пустой лист, протянула руку к кисти. Рука тряслась. – И в чем я должна признаться?

– Подробности не обязательны. Вы, Низаль, признаетесь в заговоре против Императора и Империи. Признаете это свободно и в здравом уме, подчиняясь участи, ждущей всякого изменника.

Она обмакнула кисть и начала писать.

– Рад, что вы так хорошо меня поняли, – сказал Карос Инвиктад.

– Я забочусь не о себе, – ответила она, закончив признание и подписываясь; росчерк носил следы сильного дрожания руки. – Все ради Рулада.

– Он дарил вам лишь яд, Низаль.

– И все же, – сказала она, прижимаясь спиной к спинке стула, – я не о себе забочусь.

– Ваше сочувствие восхищает…

– Оно распространяется и на вас, Карос Инвиктад.

Он протянул руку, схватил лист, помахал в воздухе, чтобы высушить чернила. – Меня? Женщина, ты оскорбляешь меня…

– Не намеренно. Но когда Император узнает, как вы казнили женщину, понесшую ему наследника…ну, будь вы глава Патриотов или кто…

Признание выпало из пальцев. Жезл прекратил навязчивое движение. Послышался хрип: – Лжешь. Легко проверить…

– Действительно. Позовите целителя. У вас должен быть хотя бы один на дежурстве – вдруг палачу осколок кости в глаз воткнется… или, скорее, у него мочевой пузырь лопнет. При такой занятости…

– Когда мы выявим твое притворство, Низаль, всякие разговоры о милосердии прекратятся. Невзирая на признание. – Он склонился, поднимая пергамент. И оскалился: – Слишком много чернил. Все расплылось, не читаемо.

– Я привыкла использовать стило и восковые таблички.

Он шлепнул лист на стол перед ее носом, перевернув. – Снова. Я буду через миг. С целителем.

Она услышала, как дверь открылась и закрылась за спиной. Записала признание еще раз, положила кисть, встала. Склонилась над коробкой и двухголовым жуком. «Ты ходишь по кругу, по кругу. Тебе знакомо отвращение? Отчаяние?»

Внизу раздался грохот. Голоса. Что-то упало на пол.

Дверь сзади распахнулась.

Она повернула голову.

Карос Инвиктад шагал прямо к ней.

Она увидела, как он поворачивает нижнюю часть жезла, увидела выползающий из него узкий клинок.

Тогда Низаль подняла глаза, встречая его взор.

И не увидела в глазах мужчины ничего человеческого.

Он вонзил лезвие в грудь, прямо в сердце. Повернул дважды. Она осела, упала, уронив ногами стул.

Она видела, как пол летит навстречу… услышала, как трещит лоб, почувствовала смутное жжение… и сомкнулась тьма. «Ох, Тиссин…»

***

Брутен Трана оттолкнул плечом раненого стражника и вошел в контору Кароса Инвиктада.

Глава Патриотов пятился от скорченного на полу тела Низали – в руке жезл, снизу торчит алое лезвие. – Ее признания потребовали…

Тисте Эдур подошел к столу, пнув ногой валявшееся на боку кресло. Поднял лист пергамента, прищурился, разбирая летерийские слова. Одна строчка. Заявление. Действительно признание. На миг ему показалось, что сердце останавливается.

Воины Тисте столпились в коридоре. Не оборачиваясь, Трана произнес: – К’ар Пенет, подбери тело Первой Наложницы…

– Что за бесчинство! – прошипел Карос. – Не трогайте ее!

Зарычав, Брутен Трана шагнул к нему и хлестнул по лицу тылом левой ладони.

Брызнула кровь; Карос Инвиктад пошатнулся, отбросив жезл, ударился плечом о стену – снова полилась кровь из носа и рта… он уставился на красные руки, и в глазах блеснул ужас.

Из коридора какой-то воин произнес по-эдурски: – Командир, второй женщине отрубили голову.

Брутен Трана осторожно скатал пергамент и спрятал под кольчугу. Затем нагнулся, подняв Кароса на ноги.

Взмахнул кулаком еще и еще раз. Струйки крови, сломанные зубы, брызги красной слюны.

Снова. Снова.

Завоняло мочой.

Брутен Трана натянул шелковый воротник, свисавший с обвисшей шеи, и затряс летерийца – голова моталась из стороны в сторону. Он тряс и тряс…

… пока чья-то рука не опустилась на запястье.

Брутен Трана поднял голову, увидев сквозь красную дымку спокойное лицо Пенета.

– Командир, если вы продолжите трясти этого бесчувственного человека, можете сломать ему шею.

– И что, ведун?

– Первая Наложница мертва. Убита его рукой. Вам ли осуществлять возмездие?

– Возьми тебя Дочери! – прорычал Трана, уронив Кароса на пол. – Заберите оба тела.

– Командир, канцлер…

– Не обращай внимания, К’ар Пенет. Хорошенько заверните тела. Возвращаемся в Вечную Резиденцию.

– Как насчет мертвых летерийцев внизу?

– Его стражи? Что тебе до них? Ведун, они дерзнули заступить нам путь.

– Как скажете. Но их целитель погиб, и некоторые истекут кровью, если вы не…

– Не твое дело.

Пенет поклонился: – Как прикажете, командир.

***

Полумертвый от ужаса Танал Ятванар подошел ко входу в штаб. Она пропала. Пропала из того места, самого надежного места – оковы расстегнуты, железо согнуто и покорежено, цепь распалась, словно сырая глина.

«Карос Инвиктад, это твоих рук дело. Опять. Еще одно предупреждение – «делай что приказано». Ты знаешь все, ты видишь все. Для тебя всё – игры, ты уверен, что вечно будешь победителем. Но она не была игрушкой. Для меня – не была, ублюдок. Я любил ее. Где она? Что ты сотворил с ней?»

Постепенно он начал осознавать, что не все в порядке. Стража бегает по двору. Крики, качающиеся факелы. Главные двери здания распахнуты – он увидел на пороге пару сапог на неподвижных ногах.

«Возьми меня Странник! На нас напали!»

Он бросился вперед.

Показался стражник, переступивший через труп.

– Эй, – закричал Танал. – Что тут стряслось?

Лицо мужчины было бледным. Он торопливо отсалютовал. – Мы уже вызвали целителей, господин…

– Что тут такое, чтоб тебя!?

– Эдур… коварное нападение… мы не ждали…

– Блюститель?

– Жив. Но сильно избит. Избит Тисте Эдур, господин! Смотритель… Трана – Брутен Трана!

Танал Ятванар оттолкнул дурака и побежал по ступеням. Еще тела. Стражники зарублены, они не успели достать мечи. «Почему Эдур совершили такое? Получили весть о наших расследованиях? Брутен Трана… осталось ли его досье? Проклятие! Почему бы просто не убить урода? Выдавить жизнь – пусть лицо покраснеет, как проклятые шелка… О, я бы сумел. Дайте шанс…»

Он достиг конторы, ввалился внутрь и замер, рассматривая брызги крови на стенах, лужи на полу. В воздухе висел тяжелый смрад мочи. Ставший маленьким и жалким Карос Инвиктад сгорбился в громадном кресле, прижав окровавленные тряпки к вздувшемуся, покрытому синяками лицу. Но в глазах его блестели бриллианты ярости. Взор уперся в Танала.

– Господин! Целители уже на подходе…

Раздувшиеся губы неразборчиво пробормотали: – Ты где был?

– Я? Ну, дома. В постели.

– Сегодня ночью мы арестовали Низаль.

Танал огляделся. – Мне не сообщили, господин…

– Нет. Никто не смог тебя найти! Ни дома, нигде!

– Господин, так Брутен Трана забрал потаскуху?

Раздался кашляющий, приглушенный смех: – О да. Хладный труп – но не дух. Однако он утащил письменные признания… во имя Оплотов, как трудно говорить! Он разбил мне лицо!

«А сколько раз ты проделывал то же самое с заключенными?» – Рискнете выпить вина, господин?

Глаза сверкнули из-за тряпки, но все же Карос кивнул.

Танал торопливо покинул комнату. Отыскал глиняный кувшин с неразбавленным вином. «Лучше нюхать его? чем твою мочу, коротышка». Он наполнил кубок, помешкал – и налил второй. «Мне. Почему бы нет, проклятие!» – Целители скоро будут – я сказал страже, что любая задержка будет стоить им жизни.

– Сообразительный Танал Ятванар.

Он поднес кубок Каросу Инвиктаду, подозревая, нет ли в последних словах иронии – таким искаженным стал голос начальника. – Стража была взята врасплох… подлое предательство…

– Те, что неумерли, позавидуют мертвым, – пообещал Карос. – Почему нас не предупредили? Канцлер он или нет, я добьюсь ответа.

– Я не думал, что мы готовы взять шлюху, – сказал Танал, выпив свое вино. Украдкой, из-за края кубка, он следил, как Карос снимает намокшую тряпку, показывая ужасно измолоченное лицо, и осторожно сосет вино, морщась, когда алкоголь попадает в ссадины и ранки. – Может быть, надо было начинать с Эдур. Брутен Трана – он не казался таким змеем. Не сказал ни слова, ничем себя не…

– Разумеется. Я на его месте делал бы то же самое. Да. Ждать, наблюдать, затем ударить без предупреждения. Да, я недооценил его. Что же, подобная ошибка не повторится. Этой ночью, Танал Ятванар, начата война. И на этот раз летерийцы не проиграют. – Еще глоток. – Я рад, – сказал Карос, – что ты избавился от ученой. Жаль, что тебе не позабавиться с Низалью – но мне пришлось действовать быстро. Скажи, как ты расправился с академиком? Хочу услышать хорошие новости…

Танал уставился на хозяина. Если не он…

В коридоре затопали ноги – это прибыли целители.

***

– Командир, – сказал торопливо шагавший рядом с Брутеном Траной Пенет, – мы спешим на аудиенцию Императора?

– Нет. Не сейчас. Подождем, посмотрим, как пойдет игра.

– А тела?

– Хорошенько спрячь их, ведун. Сообщи Ханнану Мосагу, что я хочу говорить с ним. Как можно скорее.

– Господин, сейчас он не в фаворе у Императора…

– Ты не понял, ведун. Дело не касается Рулада. Пока что. Мы завоевали империю. Кажется, летерийцы позабыли об этом. Пришло время снова пробудить Тисте Эдур. Навести страх, чтобы ясно выразить наше неудовольствие. Этой ночью, К’ар Пенет, оружие извлечено из ножен.

– Вы говорите о гражданской войне, командир.

– В некотором смысле. Хотя я не ожидаю от канцлера и Кароса Инвиктада ничего открытого. Война, да – но она пойдет за спиной Рулада. Он ничего не узнает…

– Командир…

– Ты неубедительно изображаешь потрясение. Ханнан Мосаг не глупец – как и ты, и прочие ведуны. Не вздумай уверять, что вы ничего не предвидели… ага, я прав!

– Боюсь, мы не готовы…

– Не готовы. Но и они не готовы. Захват Низали, ее убийство – всё это говорит мне, что они доведены до паники. Нужно понять, что их пугает. Что-то произошло или происходит сейчас, и оно подтолкнуло события. Ханнан Мосаг должен взять след… о нет, я не пытаюсь приказывать ему…

– Понимаю, Брутен Трана. Вы говорите как Тисте Эдур. Я поддержу ваши советы Королю-Ведуну со всем старанием…

– Спасибо.

– Этой ночью, командир, – сказал Пенет, – я следил за вами и ощущал… гордость. Как вы и сказали, мы… просыпаемся. Их цивилизация – яд. Гниль на наших душах. Гниль нужно вырезать.

«Да, сейчас я слышу Ханнана Мосага, через тебя говорящего. Ответ на другие мои… подозрения. Ну что же…

Низаль, Первая Наложница – прости. Но знай, что я отомщу за тебя по-настоящему. Как и за моего воина – возьмите меня Сестры, он был неосторожен…»

– Канцлер донесет Императору…

– Если он глуп, – отозвался Трана, – или склонен к панике. Но он не таков. Нет, его нужно подтолкнуть, вывести из равновесия. Мы посеем панику, и рано или поздно он сделает как ты сказал. Расскажет Руладу. Вот тогда он наш. Как и Инвиктад. Две гадюки в одной корзине, а корзина полита маслом. Сам Трайбан Гнол и чиркнет кресалом…

– Как?

– Увидишь.

***

Объятый неудержимым ужасом Теол пялился в люк. – Это была ошибкой, – буркнул он.

Склонившийся рядом Багг кивнул: – Это было актом милосердия, хозяин. Двенадцать куриц в мешке, давящих друг дружку, толкающихся в зловонной темноте. Им грозило удушение.

– Точно! Мирное отхождение. Незаметное, быстрое. Нет нужды сворачивать шеи. А теперь погляди! Они оккупировали комнату! Мой дом. Мое жилище, родной очаг…

– Кстати об очаге. Кажется, одна загорелась.

– Дымится, но слишком безмозглая, чтобы встревожиться. Подождем – будет жареная курочка на завтрак. А которая отложила яйцо?

– Гмм. Воистину величайшая тайна.

– Сейчас ты, похоже, находишь все это забавным, Багг… но именно тебе предстоит спать внизу. Знаешь ли, они тебе глаза выклюют. Зло проникало в них поколение за поколением, пока крошечные черные горошины мозгов не стали сосредоточием злодейства…

– Вы показываете необычайную глубину познаний в курах, хозяин.

– У меня была наставница – курица в человеческом обличье.

Багг разогнул спину, бросил взгляд на спящую в постели Теола женщину.

– Не она. Джанат умеренно злобна, как и подобает всем учителям, ибо они вечно осаждены бормочущими, похотливыми, прыщавыми учениками.

– О, хозяин! Сочувствую.

– Тихо. Мы не о ней говорим. Багг, мой дом наполнился бешеными курицами, потому что ты любишь подбирать сирот и тому подобных.

– Сирот? Мы их съесть собираемся.

– Не удивляюсь, что в последнее время сироты тебя избегают. Послушай их! Как спать, если они продолжат квохтать?

– Хозяин, подозреваю, что они счастливы. К тому же они весьма быстро решат проблему с тараканами.

Их внимание привлек треск кровати.

Ученая села и смущенно разглядывала мужчин.

Теол торопливо толкнул Багга поближе к ней.

Женщина нахмурилась на старика. – Где я? Кто вы? Мы что, на крыше?

– Что вы вспоминаете? – спросил Багг.

– Одиночество. Во тьме. Он перенес меня… в другое место.

– Вас освободили.

Джанат осматривала свое бесформенное, грубое одеяние. – Свобода, – хрипло сказала она.

– Всё, что мы смогли достать за такое короткое время, – извинился Багг. – Разумеется, мы постараемся… гмм… улучшить фасон, как только сможем.

– Меня исцелили.

– Телесные раны – да.

Она поморщилась, кивнула: – Раны другого рода менее доступны.

– Но вы выглядите необычайно… здоровой, Джанат.

Она бросила на старика взгляд: – Вы меня знаете.

– Мой хозяин был некогда вашим учеником. – Она пыталась заглянуть ему за спину, качаясь то вправо, то влево. Озадаченный Багг повернулся: Теол перемещался то туда, то сюда в попытке спрятаться от сидевшей в постели женщины за спиной слуги. – Теол? Что вы делаете?

– Теол? Теол Беддикт?

Багг снова повернулся к Джанат. Та натягивала рубаху, стараясь прикрыть как можно большую площадь тела.

– Этот жалкий развратный червяк? Это ты, Теол? Спрятался за спиной у старца? Да, ты явно не изменился! Покажись! Стань в середине комнаты!

Теол показался ей. Но тут же подпрыгнул на месте: – Погодите. Я больше вам не ученик, Джанат! К тому же я давно о вас забыл. Вы мне не снитесь уже… э… годы! Месяцы!

Ее брови взлетели. – Недели?

Теол вытянулся в струнку. – Всем хорошо известно, что юношеские заблуждения часто проявляют себя в сонном состоянии зрелого мужчины. Попросту говоря, во снах. Точнее, кошмарах…

– Сомневаюсь, что фигурирую в твоих кошмарах, Теол. А вот ты в моих… да.

– Да что вы. Я был не более жалок, нежели любой жалкий влюбленный ученик. Не так ли?

Она промолчала.

Багг произнес: – Вы действительно на крыше.

– Курятника?

– Ну, похоже что так. Вы голодны?

– Тонкий аромат жарящегося цыпленка наполнил мой рот слюной. О, пожалуйста, неужели тут нет другой одежды? Нет ни малейших сомнений, что именно творится сейчас в мерзких маленьких мозгах бывшего моего студента.

– Утром, – отозвался Багг, – я навещу Селаш. Ее гардероб обширен, хотя ужасен в смысле вкуса.

– Не хотите одеяло? – предложил Теол.

– Клянусь богами, хозяин! Вы почти осклабились.

– Не будь придурком, Багг. Я просто хочу пролить свет. Мы, ха-ха, очень стеснены в средствах. Ха-ха. Ну и что, что это детская рубашка?

Джанат невозмутимо сказала: – Ну и ничего.

– Благослови Странник, – громко вздохнул Теол. – Летние ночи такие жаркие, а?

– Знаю одну курицу, что готова согласиться с вами, – сказал Багг. Он уже был около люка, из коего поднимался столб дыма.

– Теол Беддикт, – сказала Джанат. – Я рада, что ты здесь.

– Вы рады? – спросили Багг и Теол одновременно.

Она кивнула, отводя глаза. – Я сходила с ума. Думаю, уже успела сойти. Ятванар… он бил меня, насиловал… и все это время твердил о неумирающей любви. Ты, Теол, его полная противоположность. Ты безвредный повеса. Напоминание о лучших днях. – Она надолго замолчала. – О лучших днях.

Багг и Теол обменялись взглядами. Слуга спустился по лестнице. Теол сверху сказал: – Джанат, ты не впечатлена тем, как я распорядился дорогостоящим образованием?

– Отличная крыша, Теол Беддикт.

Кивнув самому себе, Багг начал поиски жареной курицы, чему не очень способствовали клубы едкого дыма. Со всех сторон бессмысленное квохтанье. «Возьми меня Бездна! Почти как в храме…»

***

Утреннее солнце пробилось сквозь планки ставень, протянув полосы света по занимавшему всю комнату длинному тяжелому столу. Утерев руки платком, Раутос Хиванар вошел, остановившись у своего кресла в конце стола. Положил тряпицу, оглядел ряды повернутых к нему лиц. На каждом одно и то же выражение: затаенный страх, беспокойство.

– Друзья мои, приветствую. На повестке дня два вопроса. Вначале обратимся к тому, который, как я подозреваю, занимает все ваши мысли. Мы достигли критического состояния. Нехватка наличности – золота и серебра, ограненных камней и даже медных слитков – стала весьма острой. Некто активно подрывает имперскую экономику…

– Мы знали, что так будет, – прервал его Устер Тарен. – Но какие же меры приняты Советом? Я так понимаю, никакие. Раутос Хиванар, почти все присутствующие готовы оспорить ваше положение как Мастера Совета.

– Понимаю. Ну что же, предоставьте список ваших тревог.

Изрытое лицо Устера покраснело: – Список? Тревог? Возьми нас Странник! Раутос, почему вы не пустили истопатов по следу безумной твари? Или тварей? Неужели это не может быть влиянием извне – из какого-то пограничного королевства? Попыткой ослабить нас перед вторжением? Новости о так называемом Болкандийском Сговоре нужно…

– Момент. Обсуждаем одну тему, Устер. Истые Патриоты действительно провели расследование, но безрезультатно. Оповещение о происходящих событиях могло бы облегчить ваши тревоги, но, по моему мнению, еще легче могло вызвать панику. Соответственно, я решил держать дело в тайне. А мои собственные расследования, в свою очередь, позволяют исключить внешний фактор финансовых воздействий. Источник, друзья мои, в Летерасе…

– Тогда почему не поймать ублюдка? – вопросил Драз Зенникт. Голова его, казалось, сейчас соскочит с длинной, тощей шеи.

– Следы весьма тщательно скрыты, дорогой Драз, – ответил Раутос. – Проще говоря, мы ведем войну с гением.

На другом конце стола Хорал Риннесикт фыркнул и произнес: – Почему бы просто не начеканить новой монеты, ослабляя давление?

– Можно, но это будет непросто. Имперские Шахты добывают определенное количество металлов и, к сожалению, довольно небольшое. Резко увеличить добычу, практически говоря, невозможно. Но даже не учитывая это… спросите себя: что бы вы сделали на месте вредителя? Внезапный приток новой монеты. Если нужно создать экономический хаос, что требуется совершить?

– Открыть тайники, – прорычал Барракта Ильк, – запустив бесконтрольную инфляцию. Мы потонем в бесполезных деньгах.

Раутос Хиванар кивнул: – Я думаю, что наш вредитель не сможет больше таиться. Ему – или ей – придется начать открытые действия. Ключ в том, какое предприятие пойдет ко дну первым. Именно так его – или ее – следы станут заметными.

– И в этот миг, – добавил Барракта, – вмешаются истопаты.

– Ах, это ведет нас ко второму вопросу. Пришли новости из Дрены. Нет, я еще не узнал, в чем они состоят – но среди истопатов поднялась настоящая паника. Прошлой ночью в Летерасе произошло небывалое чисто арестов…

Устер захохотал: – Что может быть «небывалого» в истопатах, хватающих людей?

– Ну, в самом начале схвачена Первая Наложница.

За столом воцарилась тишина.

Раутос Хиванар откашлялся, постарался убрать следы гнева из голоса. – Кажется, Карос Инвиктад действовал в спешке, что – как известно вам всем – ему несвойственно. Как результат, дела обернулись худо. Произошли стычки между истопатами и Тисте Эдур, как вне Вечной Резиденции, так и внутри нее.

– Проклятый идиот! – гаркнул Барракта, шлепнув кулаком по столу.

– Насколько я понимаю, Первая Наложница мертва. Как и некоторое число стражников из штаба истопатов, а также двое телохранителей Канцлера.

– Неужели чертов змей склонен к самоубийству?!

– Выглядит именно так, Барракта, – согласился Раутос. – Сплошные осложнения, особенно с Каросом, не желающим предвидеть, что именно произойдет. Единственный намек, который я добыл о необычайных событиях ночи – то, что Карос избит до полусмерти. Не могу подтвердить слухи, ибо он ни с кем не встречается. Разумеется, его мог уже посетить целитель.

– Раутос, – пробурчал Драз, – нам нужно отдалиться от истопатов?

– Следует подумать. Вы могли бы приказать готовить мероприятия на сей случай. Но пока истопаты нам нужны, хотя должен сознаться: боюсь, в день наивысшей нужды они могут нас подвести.

– Наймем собственных, – бросил Барракта.

– Я уже сделал это.

В ответ на спокойное заявление члены Совета оживленно закивали.

Устер Тарен прочистил горло. – Мои извинения, Раутос. Вы ведете дела с обычной аккуратностью. Сожалею, что усомнился в вас.

– Как и всегда, – ответил Раутос, снова схватив платок и вытерев ладони, – я приветствую споры. Даже вызовы. Иначе я стану беззаботным. Сейчас всем нам надо проверить целостность своих достояний, чтобы иметь полное представление о финансовой устойчивости…

В ходе собрания Раутос то и дело вытирал руки. Утром к причальному шесту напротив усадьбы прибило труп – вздувшийся, гнилой, кишащий раками и угрями.

Случайность… но каждое совпадение ударяло по нервам с великой силой, особенно в последние годы. Сегодняшнее утро хуже любого прошлого… хотя он не спускался к телу, смотрел с верхнего уровня сада, но как будто остался некий осадок, сделавший ладони странно скользкими, осадок, который не удалить, как бы усердно он не тер…

Глава 10

Один Бог выходит – марионетка с оборванными нитями – из столкновения. Еще один город разрушен, еще один народ стал десятками тысяч изрубленных трупов. Кто среди нас, узревших произошедшее, способен придти к иному выводу, нежели о полном его безумии? При всех созидательных силах, коими наделен, он приносит лишь смерть и уничтожение. Хищник Жизней, Губитель и Жнец – бушевавшее всего миг назад пламя нерассуждающей ярости сменилось покоем в его очах. Он ничего не знает. Он не может понять, откуда кровь на руках. Он молит нас об ответах, но что мы могли бы сказать?

Мы могли бы плакать. Могли бы смеяться.

Мы выбрали смех.

Символ веры Насмешников с Кабаля

– Давай поиграем, – прошептал ветер. И засмеялся тихим шипением пыли и песка. Еж сел, начал прислушиваться. Хрупкий каменный блок под ним истерся, приняв форму седла – если хорошенько подумать, весьма удобную. Он может быть алтарем, Худ знает когда провалившимся сквозь дыру в небе. Уже немало странных предметов падало из тяжелых, непроницаемых облаков за время его долгого, извилистого пути по неуютному миру. Большинство совсем не выглядели удобными.

Да, вероятно, алтарь. Выбоина, в которой он сидит, кажется слишком правильной, слишком симметричной для природного образования. Но беспокоиться о благочестии поздно. В конце концов, именно сюда приходят все мертвые. Все погибшие – включая, в никоторых случаях, и богов.

Об этом рассказал ветер. Они были спутниками уже давно – Еж привык к легко достающимся откровениям, нежным поглаживаниям и невозмутимо скрипящему голосу. Когда он наткнулся на скопление великанских костей явно нелюдского происхождения – остатки какого-то древнего монструозного бога – ветер, скользивший между костями и торчащими ребрами, пролетавший сквозь орбиты в пустую полость черепа, прошептал его некогда святое имя. Имена. Их оказалось много; ветер сделал все своим достоянием. Они звучали в пыльных вихрях, став всего лишь эхом.

– Давай поиграем.

Врат нет. О, я хорошо вижу, что ты тоже понял.

Но это ложь. То, что громоздит твой разум, камень за камнем.

Ибо ваш род обожает границы. Пороги, разделения, размежевания. Чтобы войти в место, в которое вы поверили, вам нужно покинуть другое место. Но оглянись – и увидишь. Врат нет, друг мой.

Я показываю тебе это снова и снова. В день, когда ты осознаешь это, на тебя снизойдет мудрость… и ты присоединишься ко мне. Облекающая тебя плоть – последнее заблуждение. Покинь ее, любимый. Однажды ты распылил себя; пора свершить это снова. Когда снизойдет мудрость. Она еще не снизошла?

Попытки ветра соблазнить его на какой-то вид добровольного саморастворения начинали досаждать. Он зарычал и вскочил на ноги.

На склоне слева, шагах в ста или более того, лежит скелет дракона. Что-то разбило его кости, от ударов вдавившиеся внутрь – это и привело к смерти, ясно даже на расстоянии. Кости выглядят странно – они будто заключены в гладкое дымчато-черное стекло. Стекло запятнало и землю, замерзшими потеками спускаясь по бороздам склона. Чудище как будто начало таять, но почему-то остекленело.

То же самое он произошло с телами двух других замеченных им драконов.

Он постоял, наслаждаясь самообманами: тупой болью в пояснице, шумом назойливого ветра в ушах, сухостью в горле, заставлявшей его то и дело откашливаться. Он снова проделал это и сказал: – Чудеса и неудобства тела. Вот о чем ты давно позабыл, дух. Хочешь, чтобы я был с тобой? Ха, давай наоборот.

– Любимый, тебе никогда не выиграть в подобной игре…

– Тогда зачем начинать?

Он свернул, пойдя вверх по склону. На вершине холма – снова развалины, камни храма, провалившегося под землю, пропавшего с глаз смертных в туче пыли и под громоподобный треск. Так мог бы упасть, споткнувшись, бог. Дыра в земле – затем куски храма летели в Бездну сквозь эфирные слои разных миров, пока не прошли все Королевства, оказавшись здесь.

Тут – тук. Прямо о голову Худа.

– Любимый, твое непослушание грозит серьезнейшими огорчениями.

– Мое серьезнейшее огорчение, дух, в том, что здесь нет дождя. Нет шумных потоков воды, смывающих всякое твое слово.

– Сегодня ты в дурном настроении. Как нетипично для тебя. Мы с тобой провели уже много всяческих игр.

– Твое дыхание стало холоднее.

– Потому что мы идем не туда.

– А. Спасибо, дух.

Ветер внезапно стал резким, ударив его и тем выказав неудовольствие. В глаза словно насыпало песка. Еж захохотал: – Наконец тайна Худа вышла наружу. Спеши к нему, дух, ибо ты проиграл.

– Глупец. Обдумай вот что: среди павших, среди мертвых – не найдешь ли ты больше солдат, нежели мирных людей? Больше мужчин, нежели женщин? Больше дураков, нежели мудрецов? Разве для павших, друг мой, грохот марширующих армий не заглушает все иные звуки? Или они слышат вопли умирающих, крики голодающих?

– Я надеюсь, – не сразу отозвался солдат, – что в конце наступает тишина.

– Ошибаешься. Придется ответить, пусть это и разобьет твое сердце. Придется.

– Не нужно. Я уже знаю.

– Действительно? – прошелестел ветер.

– Ты желаешь, чтобы я споткнулся. Впал в отчаяние. Знаю твои трюки, ветер. Знаю также, что ты такое. Скорее всего ты – остаток какого-то древнего, всеми забытого бога. Видит Худ, ты можешь быть всеми падшими богами сразу – голоса сплелись в нестройный хор, но им едва удается пошевелить песок и прах. Хочешь, чтобы я пал на колени, вознес неискренние хвалы. Надеешься, что из этого получится сила. Достаточная, чтобы ты сбежал. – Он грубо хохотнул. – Это тебе нужно подумать, ветер. Почему среди всех падших именно ты досаждаешь мне?

– Почему бы нет? Ты нагло присвоил себе плоть и кости. Ты хотел бы плюнуть в лицо Худу – ты и в меня бы плюнул, если бы придумал, как увернуться от немедленно возвращенной слюны.

– Да, может, все так. Я же говорю: ты не того выбрал, ветер. Потому что я солдат.

– Поиграем.

– Не поиграем.

– Разве для павших…

– Детское бормотание, ветер. Да, скорее детское, чем любое другое…

– Тогда где твое отчаяние?

– Ты ничего не понимаешь. – Еж встал и сплюнул. – Чтобы мужчина или женщина достигли взрослого возраста, им нужно убить в себе ребенка.

– Солдат, ты на редкость злобен.

– Совсем ничего не понимаешь. Я всего лишь выразил словами мое отчаяние. Ветер, ты выиграл эту игру. Всегда выигрываешь. Но я буду идти вперед, навстречу твоему ледяному дыханию, потому что так поступают солдаты.

– Странно. Мне не кажется, что я выигрываю.

На широкой полосе холодной, но еще не замерзшей грязи он обнаружил следы. Широкие, длинные костистые ступни. Кто-то шел в том же направлении. Кто-то… искавший, может быть, того же, что ищет он.

Во вмятинах скопилась вода, недвижная, отражающая небесную муть. Он склонился, изучая глубокие следы. – Стань полезным, ветер. Скажи, кто прошел передо мной.

– Молчаливый. Тот, что не играет.

– И это все, на что ты способен?

– Неупокоенный.

Он прищурился над следами, отметив неровную походку, отпечатки полосок меха или слезшей кожи. – Т’лан Имасс?

– Сломанный.

– Две, три лиги от меня.

– Больше. Вода здесь течет медленнее.

– Я чую снег и лед.

Мое дыхание выдает, чем я питался. Обернись, любимый – я одарю тебя сладким поцелуем.

– То есть вонью кишащего комарами болота, которой я одарен уже два месяца? – Он выпрямился и поправил тяжелый тюк.

– Ты жесток. Тот, что впереди, хотя бы не говорит. Не думает. Не чувствует.

– Точно Т’лан Имасс.

– Сломанный.

– Да, я понял с первого раза.

– И что будешь делать?

– Если понадобится, сделаю тебе подарок.

– Подарок? Ох, что за подарок?

– Новая игра. Нужно будет догадаться.

– Я буду думать и думать и…

– Дыханье Худа! Ох, ох! Забудь что я сказал!

– …думать и думать и…

***

Сначала они два дня скакали на запад вдоль великой реки, затем повернули на проселок к северу, доехав до городка Эльмас, известного лишь гарнизоном и конюшней. Там Атрипреда Яни Товис, Варат Таун и сопровождающая рота солдат смогут отдохнуть, сменить лошадей и пополнить припасы.

Варат Таун знал, как выглядит бегство; сейчас он участвовал именно в бегстве. Прочь из Летераса, в котором за день до их ухода дворец и казармы объял нарастающий шторм – напряжение, запах крови в воздухе, тысячи разнонаправленных слухов, ни один из которых не кажется достойным доверия. Вот разве что слухи об изгнании вдов и детей двоих охранников Канцлера (которых самих, вполне очевидно, уже нет в живых) вполне достоверны.

Неужели кто-то пытался убить Трайбана Гнола? В начале путешествия он громко поинтересовался этим; но командир только хмыкнула, как будто подчиненного слова ее не удивили и не встревожили. Ясно, она знает больше, чем показывает – но Полутьма никогда не была словоохотлива.

«Как и я, вот что интересно. Ужасы, пережитые в пещере… нет, никакие слова не смогут передать… простую жестокость истины. Пусть остаются несказанными. Тот, кто станет свидетелем, не протянет столь долго, чтобы успеть передать рассказ. Что же останется от империи?

Не поэтому ли мы бежим?»

С ними едет иноземец. Насмешник, сказала Товис. Что это значит? Какой-то монах. С лицом ряженого. Что у него за безумная религия? Варат Таун не мог припомнить, чтобы хрупкий человечек сказал хоть что-нибудь. Может, немой, может, язык вырван. Сектанты делают сами с собой ужасные вещи. Странствия по морям и океанам явили им калейдоскоп непонятных обычаев, странных культур. Варата уже не удивит возможность самокалечения во имя ложно понятого служения какому-то богу. Насмешник входит в чисто бросающих Вызов, но нелепость этого очевидна – он устал уже после дня скачки, он сползает с седла. Он, по всей видимости, целитель.

«Исцеливший меня. Выведший из ужаса и смущения. Я высказал благодарность, а он просто кивнул. Он разделил мои видения? Он онемел, он сам на краю безумия?» В любом случае Императору он не соперник – вот почему скачет рядом с Товис. Однако ценность Насмешника не была понятна лейтенанту.

«Может быть, так же она смотрит на меня. Я оказался в роте из милости. Вскоре меня отошлют в родной город. Воссоединиться с женой и детишками. Полутьма мыслит не как Атрипреда – даже долг солдата не заставил ее доложить старшим о случившемся.

Но ведь не в первый раз. Почему я удивляюсь? Она же сдала Эдур Фент-на-Косе? Без боя, просто открыла ворота.

Ясно, она так любит Эдур, что уживается с ними, принимает командование над летерийцами флота».

Он с трудом вымучил из себя этот довод, сухой и смешной. Правда в том, что Полутьма струсила.

Варату Тауну не нравилась такая мысль, хотя она привязалась словно привидение. Он напоминал себе о битвах, засадах на море и суше – ни одного мига невозможно припомнить, в который он получил бы основания усомниться в ее храбрости.

Но здесь, сейчас… она покинула Летерас, увела элитную роту.

«Потому что я подтвердил заявления гралийца. Да разве я готов добровольно встать рядом с Икарием? Не на его стороне, не в том же городе. Желательно оказаться на другом континенте. Проклятье! Это и меня делает трусом?»

В той пещере показалось дитя, странное существо… скорее чертенок, чем человек. Оно смогло сделать то, на что оказались неспособны все остальные. Повергло Икария, украло его силу и гнев. Варат Таун не думал, что оно вмешается снова. У защитников Первого Трона были союзники. Император в золоте отказывается от помощи. Никто не остановит Икария. Никто, кроме самого Рулада. Конечно, это возможно.

«Неверие в Императора послало нас в путь.

Но что, если ни один из них не победит? Икарий обнаружит, что убивает Рулада снова и снова? В десятый раз, пятидесятый, сотый… десятитысячный? Бесконечная череда битв, уничтожающая все вокруг. Не увидим ли мы конец мира?

Икарий не пожелает сдаться. И Рулад тоже. Они разделяют непреклонность. В конце концов они разделят и безумие.

Синяя Роза недостаточно далека. А что далеко?»

Он оставил там человека, лучше всех остальных понимающего, что случится. «Варвар. Он носит тяжелый капюшон, чтобы скрыть от толпы черты лица. Он плюет в ладони и мажет слюной волосы. Он приветствует каждый день литанией проклятий всем, кто обидел его. Но сейчас я гляжу на него словно на брата.

Он и я выжили. Вместе с ним мы вытащили Икария».

Мысли привели его к откровению, и сердце оледенело в груди. Варат Таун пришпорил коня, догнал начальницу. – Атрипреда.

Она посмотрела на него.

– Я должен вернуться.

– Предупредить?

– Нет, госпожа.

– А твоя семья, Варат Таун?

Он отвел глаза. – Я кое-что сообразил. Нет достаточного далека.

– Понимаю. И ты не желаешь быть рядом с ней, когда…

– Зная, что не смогу спасти?… – Варат качал головой. – Гралиец и я… вместе… не знаю – может, мы сумеем что-то сделать… если будем там.

– Могу я отговорить тебя?

Он покачал головой.

– Хорошо. Благослови тебя Странник, Варат Таун.

– Он прав, – сказал сзади Насмешник. – Я тоже должен вернуться.

Яни Товис испустила тяжкий вздох: – Да будет так. Не нужно было заблуждаться – мне не спасти никого, кроме себя самой. Нет, слишком грустно звучит. Извините. Мое благословение вам обоим. Не забудьте, что иногда нужно спешиваться и вести коней в поводу.

– Да, госпожа. Атрипреда… спасибо вам.

– Какую весточку послать жене?

– Ни слова. Прошу.

Яни Товис кивнула.

Варат Таун развернул коня, натянул поводья. Монах последовал за ним – разумеется, более неловко. Лейтенант поглядел на него озадаченно. – В вашей земле нет лошадей?

– Мало. Кабаль – по большей части острова. Владения на материке – бесплодные утесы, полоса горных гряд. Наши лошади – только для работы и на мясо.

Варат Таун не нашелся, что ответить.

Они подождали на обочине, следя, как колонна проходит мимо.

«Возьми меня Странник! Что я наделал?»

***

Озеро простиралось дальше, чем видели глаза. Трое гребли день и ночь (насколько можно определить время в Королевстве Теней), прежде чем снабженная всем необходимым лодка уткнулась в отмель. Не сумев найти обходную протоку, они взвалили поклажу на плечи и спрыгнули в илистую воду, оказавшись в ней по колено. К полудню они едва передвигали онемевшие ноги, бредя по спокойному озеру уже по пояс в воде. Внезапно дно начало опускаться.

Тралл Сенгар был впереди, используя свое копье как слегу; сейчас он сделал несколько шагов в сторону, осторожно пробуя древком мутный, густой ил, отыскивая край провала. Вскоре он поднял глаза на товарищей. – Выглядит неестественным, – наконец сказал он, двигаясь назад. – Края провала ровные, гладкие. – Он прошел мимо Быстрого Бена и Онрека, тыкая копьем в поисках другого края. – Тут ничего.

Колдун изрыгнул длинный ряд забористых малазанских ругательств, затем произнес: – Я могу подняться в воздух, призвав Серк – хотя надолго ли меня хватит, сказать трудно. – Он поглядел на Онрека. – А ты, клятый Т’лан Имасс, можешь просто стать илом.

– Остаюсь один я, – пожал плечами Тралл. – Что ж, поплыву, в надежде, что дальше снова появится отмель. Знаете, мы давно идем по неестественно ровному дну. Вообразите на миг, что под нами затопленная площадь гигантских размеров – этот провал может быть просто каналом. В таком случае я скоро отыщу другую его сторону.

– Площадь? – Быстрый Бен поморщился. – Тралл, если это площадь, то она размером с город-государство.

Онрек заявил: – Колдун, такие сооружения ты можешь найти на юго-востоке полуострова Стратем. К’чайн Че’малле. Место проведения ритуальных войн – случавшихся до поры, когда все ритуалы были отброшены.

– То есть когда взбунтовались Короткохвостые.

Тралл тихо выругался. – Ненавижу, когда все знают больше меня. – Затем он фыркнул: – Учитывая, что моя компания – маг и неупокоенный, трудно обижаться, выглядя в сравнении бестолковым.

– Бестолковым? – Шея Онрека резко скрипнула, когда воин повернул голову к Эдур. – Тралл Сенгар, ты Рыцарь Теней.

Быстрый Бен, казалось, подавился.

Тралл воскликнул, чтобы Онрек расслышал сквозь приступ кашля Бена: – Я кто? Это идея Котиллиона? Проклятая вылазка…

– Друг, Котиллион тебя не выбирал. Я не знаю, кто сделал тебя тем, кто ты есть. Может быть, Эрес’ал, хотя я не понимаю сути ее претензий к Королевству Теней. Ясно лишь одно: ты интересуешь ее, Тралл Сенгар. Но все же я не верю, что это дело Эрес’ал. Думаю, ты сделал себя сам.

– Как? Что я сделал?

Т’лан Имасс медленно качал головой из стороны в сторону. – Воин, ты предстал перед Икарием. Ты сдержал Хищника жизней. Такое не удавалось еще ни одному воителю.

– Абсурд, – бросил Тралл. – Со мной было покончено. Если бы не Быстрый Бен и Эрес’ал – я был бы мертв, мои изрубленные косточки гнили бы у входа в тронный зал.

– Ты так привык отказываться от собственных достижений, друг мой.

– Онрек…

Быстрый Бен засмеялся: – Эдур, он называет тебя скромным. И не пытайся отрицать – ты до сих пор поражаешь меня этим. Я провел жизнь среди магов и в армейском строю, и ни в той, ни в другой компании не встречал подобного самоуничижения. Мы были слишком заняты, задирая лапки на деревья друг друга. Каждый нуждается в известной мере… гм… бравады, когда его ремесло – убивать людей.

– Тралл Сенгар сражался как солдат, – возразил колдуну Онрек. – Ваше различие в том, что он не умеет прятать гнев, возникающий от ощущения хрупкости жизни.

– В нас нет ничего хрупкого, – пробурчал Бен. – Жизнь упрямо держится, пока есть хоть малейший шанс; но даже в миг гибели она в последний раз плюет в глаза убийце. Друзья, мы жестоки в победе и жестоки в поражении. А теперь, если вы двое помолчите, я постараюсь отыскать путь.

– Не полетим? – спросил опершийся на копье Тралл.

– Нет. Ищу проклятые врата. Начинаю подозревать, что озеро бесконечно.

– Оно должно окончиться, – заявил Эдур.

– Бездна не всегда искажена бешеными ураганами. Иногда она похожа на это место – плоское, бесцветное… прилив поднимается так тихо, что его не замечаешь – но он поднимается, поглощая перекошенное, умирающее королевство.

– Мир Теней умирает?

Колдун облизал губы – единственное проявление нервозности, которое Тралл заметил у этого высокого, тощего человека. – Я так думаю. Когда каждая граница – открытая рана, такое не удивляет. Ладно, тише. Я должен сосредоточиться.

Тралл смотрел на Быстрого Бена. Тот смежил веки.

Миг спустя его тело стало плохо различимым, зернистым… потом начало то пропадать, то возвращаться к вещественности.

Тисте Эдур ухмыльнулся Онреку: – Ну, старый друг, кажется, нам снова пора в неведомое.

– Я ни о чем не жалею, Тралл Сенгар.

– В отличие от меня. Я не жалею лишь о том моменте, когда ты освободил меня, утопавшего в Зародыше. Кстати, он мало чем отличается от здешнего мира. Потопы. Неужели они более распространены, чем мы думали?

Т’лан Имасс пожал плечами, отчего раздался сухой стук. – Кажется, я кое-что знаю, Тралл Сенгар. Когда на воителя снисходит покой…

Глаза Эдур сузились. Он уставился на потрепанного мертвеца: – Как ты можешь отбрасывать все иное? Прилив наслаждения на пике битвы? Поток эмоций, каждая из которых грозит победить, утопить тебя? Жгучую радость, что ты еще жив? Онрек, я думал, что твой род ничего не чувствует.

– Когда просыпается память, – отвечал Онрек, – возвращаются и другие… силы души. – Он поднял сухую руку. – Покой со всех сторон. Он сердит меня.

– Лучше дикий шторм?

– Думаю, да. Враг, с которым можно драться. Тралл Сенгар, если бы я решил стать илом в здешней воде… думаю, не смог бы вернуться. Меня захватило бы забвение, обещая конец борьбы. Не скажу, что я хотел бы этого, друг – ведь тогда придется потерять тебя. И отдать память. Но что делать воину, когда заключен мир?

– Заняться рыбалкой, – пробормотал Быстрый Бен, все еще стоявший с закрытыми глазами, все еще мерцавший. – Хватит слов, вы двое! Мне и так нелегко.

Он снова вернул форму и тут же пропал.

С того самого дня, когда Темный Трон похитил его – в миг, когда Калам испытывал острую нужду! – Быстрый Бен таил в душе кипящий гнев. Выплатить долг в одном месте значило предать друга в другом. Неприемлемо.

Дьявольски.

«Если Темный Трон думает, что заслужил мою преданность, потому что впихнул Калама в Мертвый Дом, то он так безумен, как мы все предполагаем. О, я уверен: Азат и обитающие в нем жуткие хранители охотно приняли Калама. Наверное, украсили его головой полку над камином… ладно, ладно, в такое не поверю. Но Азат любит коллекционировать. Именно этим он и занят – и сейчас заполучил моего старинного друга! Как, во имя Худа, мне его вытаскивать?

Проклятие тебе, Темный Трон!»

Но такой гнев делает его неуравновешенным, мешает концентрации. Да и гниющая на щиколотках кожа не помогает делу. Им нужен выход. Котиллион мало что объяснил. Нет, он ждет, что они сами выберутся. «Значит ли это, что тут есть лишь одно направление? Неужели мы просто не можем тут заблудиться?»

Слегка осмелев – мгновенный триумф над неверием – Быстрый Бен сосредоточился и послал чувства в окружающий эфир. Прочная, клейкая, податливая стена, прогибающаяся словно губка под воображаемым руками. Ткань этого владения, пористая кожа разрушенного мира. Он приложил больше силы, отыскивая… уязвимые, мягкие места…

«Знаю, вы существуете. И вы тоже знаете обо мне. Забавно, но я ощущаю вас как нечто… женственное. Ну, это в первый раз. Клей под руками не холодный. Дыханье Худа, мне не нравятся ассоциации, рождаемые моими попытками просунуть…»

Кроме ощущений, у него нет ничего. Нечего видеть; никаких запахов в прохладном воздухе; ни звука, кроме слабого биения крови в теле… в следующий миг он попытался отделить душу, пустить в свободное странствие…

«Пока все неплохо…»

Устрашающе громкий треск, затем непонятное, необоримое расширение, чуть не разорвавшее на части душу – его потащило вперед и через, он споткнулся и провалился в жгучую жару, густые тучи сомкнулись со всех сторон, под ногами оказался влажный грунт. Бен шел на ощупь, легкие заполнились пряным ароматом, от которого закружилась голова. «Боги, что тут за нездоровое место? Я не могу вдохнуть…»

Ветер взметнулся, толкнув его вперед – внезапно похолодало, камни закачались под ногами, он отчаянно втянул благословенно свежий воздух.

Упал на колени, уперся руками. Внизу каменистая почва, мхи, лишайники. По сторонам лес в миниатюре – он видел дубы, сосны, ольхи – старые, скрюченные, но всё же не выше пояса. Бурые птицы порхали среди крошечных зеленых листьев. Налетел гнус, желая насосаться крови – но он был духом, привидением. Пока что. «Вот именно сюда нам и нужно».

Маг не спеша поднял голову, затем встал. Он в широкой долине; карликовый лес взбирается на склоны и кажется странно упорядоченным, почти как парковые аллеи. Масса птиц. Откуда-то неподалеку доносится звон текущей воды. Над головой стрекозы с размахом крыльев, способным посрамить ворону; они с неумолимой точностью носятся, хватая мошек. Выше этого охотничьего ража лазурное небо, у окоема становящееся почти пурпурным. Совсем высоко бегут – замерзшей пеной некоего небесного берега – клочья продолговатых облаков.

«Первобытная красота… край тундры. Боги, ненавижу тундру. Но быть по сему, как говорят короли и королевы, когда последняя капля исчезает в дыре сортира. Ничего не поделаешь. Нам сюда».

Тралл Сенгар вздрогнул от внезапного кашля. Быстрый Бен появился снова, полусогнутый, со слезами на глазах и каким-то дымом над всем телом. Он поперхнулся, сплюнул и медленно выпрямился. Ухмыляясь.

***

Хозяин «Таверны Харридикта» чувствовал себя под осадой. Страдания его продолжались долгие месяцы – нет, уже годы. Его заведение, некогда усердно служившее тюремной охране острова, после мятежа узников подверглось нашествию всех остальных жителей городка. Ныне правит хаос, и честные люди стареют на глазах. Но деньги текут рекой…

Он притулился подле капитана Шерк Элалле и Скоргена Кабана (он же Красавчик) за их излюбленным столиком в углу, когда матросня растащила всех девок – служанок, в глазах которых вялая паника давно сменилась тупым утомлением, и наступило временное затишье после ежедневной бури.

Да и в капитане угадывался внутренний покой – «хотя она пиратка, у меня глаз наметан, клянусь косой струей Странника!» Яркая элегантность и изящество манер сказали трактирщику, что она крала из сундуков высокорожденных людей не только монету, но также и культуру. Да, воистину умная, ловкая женщина.

Он думал, что влюбился, хотя любовь эта безнадежна. Тяготы профессии и слишком частая дегустация местного эля превратили его – а он судил себя строго, но справедливо -в развалину, чьи телесные пороки вполне соответствуют духовной расхлябанности. А ведь когда-то он считал себя примером человека деловой хватки! Выпирающее брюхо, круглое как печной горшок (и почти такое же сальное). Нос луковицей – вроде как был у Кабана – со вздутыми венами, черными угрями и пучками волос, сливающихся с длинными усами (увы, их фасон давно вышел из моды). Водянистые близко сидящие глазки с такими желтыми склерами, что он уже уверился: это у него с рождения. Во рту всего четыре зуба – один сверху, три снизу. Ему повезло больше, чем жене: та потеряла последние два зуба, упав на стену во время чистки фляг – медная пробка выбила кривые зубы, и если бы она не подавилась ими, то до сих пор была бы рядом. Благослови ее… Когда бывала трезвой – вкалывала как лошадь и почти так же кусалась… оба таланта здорово помогали работе с клиентами.

И все же его жизнь стала одинокой – до явления знойной, великолепной пиратки. Она куда приятнее на взгляд, нежели иноземцы, шатающиеся во дворец Тряса Брюллига и обратно, словно он стал их родовым имением, проводящие все ночи за игорным столом – самым большим столом в клятой таверне, черт побери! Один кувшин на ночь, и его хватает, сколько бы человек не собралось за странной, чужеземной, практически бесконечной игрой.

О да, он требовал долю, имея на это полное право, и они достаточно мирно платили. Но правила игры остались для него загадкой. Эти непривычные квадратные монеты так и сновали из рук в руки, но в таверне все равно мало что оставалось. Обыкновенная игра в «греби лопатой» могла бы приносить за ночь вдвое больше. А сколько эля во время ее выдувают… слава Страннику, для игры в «лопату» трезвого ума не нужно. Так что иноземцы хуже клочьев моха на камнях, как говаривала покойница жена, когда усаживалась передохнуть.

«Созерцательная жизнь, любовь моя. Твой милый супруг созерцает собственный кулак. Ну разве она не была особенной, такой особенной? Особенно когда пробка вбила зубы в пасть. Такая молчаливая стала…»

– Ладно, Баллент, – вдруг выпалил Скорген Кабан, склоняясь грудью на стол и обдавая трактирщика густым пивным выдохом. – Ты приходишь и сидишь тут каждую треклятую ночь. Просто сидишь. Молча. Самый неразговорчивый кабатчик, какого я видал.

– Оставь его в покое, – сказала капитан. – Он скорбит. Горе не нуждается в компании. Честно говоря, слова – самое ненужное для горя. Так что вытри сопливый нос, Красавчик, и заткни зубастую дыру под ним.

Старпом стушевался: – Ну, насчет горя ничего не знаю, капитан. – Он вытер тылом ладони две дырки на том месте, где полагается быть носу, и обратился к Балленту: – Можешь сидеть с нами, хозяин, и молчать сколько захочется.

Баллент умудрился оторвать влюбленный взор от капитана на столь долгое время, чтобы успеть кивнуть и улыбнуться Скоргену – и снова уставился на Шерк Элалле.

В желтоватом свете ламп бриллиант в ее лбу блестел словно солнце размером с костяшку пальца. Камень мрачной гримасы – о, она хмурится, а это всегда нехорошо. Для женщины. Он-то знает.

– Красавчик, – сказала женщина тихо, – помнишь парочку из взвода Багряной Гвардии? Там был один с темной кожей, скорее как земля, чем как кожа Эдур. И другой, голубоватый – говорил, что полукровка с какого-то острова…

– И что насчет них, капитан?

– Ну… – Она кивнула в сторону иностранцев за игорным столом в другом углу. – Вот они. Чем-то напоминают тех двоих из взвода Железного Клина. Не просто цветкожи, но жесты, движения – даже некоторые слова их языка. Как будто… старое эхо. – Она устремила сияющий взор на Баллента: – Хозяин, что ты знаешь о них?

– Капитан, – вмешался Скорген, – он же скорбит…

– Тихо, Красавчик. Мы с Баллентом ведем бессвязную беседу.

Да, на редкость бессвязной она будет – его ослепляет бриллиант, поражает чудный аромат специй, из-за которого голова кружится как от лучшего ликера. Он заморгал, облизал губы – ощутив вкус пота – и ответил: – Они провели много тайных встреч с Трясом Брюллигом. Затем приходили сюда, чтобы провести время.

Даже ее ворчание казалось приятным.

Скорген фыркнул – или, скорее, хлюпнул; после этого ему пришлось вытирать здоровой рукой столешницу. – Вы можете поверить, капитан? Брюллиг ваш старый приятель и вам даже увидеть его не дают, а вот свора иноземных дешевок может целый день шептать ему на ухо! – Он привстал. – Думаю перекинуться словечком с этими…

– Сидеть, Красавчик. Что-то мне подсказывает, что ты не хочешь смешиваться с их толпой. Или решил потерять еще одну часть тела? – Лоб ее наморщился еще сильнее, почти скрыв бриллиант. – Баллент, ты сказал – они проводят время? Вот что самое интересное. Такие люди не любят тратить время впустую. Нет. Они ждут. Кого-то или чего-то. Все встречи с Трясом – это выглядит как переговоры, такие переговоры, от которых Брюллиг не может отказаться.

– Не очень приятно звучит, капитан, – буркнул Скорген. – Я нервничаю. Не забудьте ледяную лавину – Брюллиг не убежал, когда она…

Шерк Элалле стукнула по столу: – Точно! Спасибо, Красавчик. Одна из женщин что-то такое сказала… то ли Краткость, то ли Сласть. Что лед был отброшен, но не благодаря горстке магов, работающих на Тряса Брюллига. Нет – остров спасли именно иноземцы. Вот почему Тряс не может захлопнуть перед ними дверь. Это не переговоры, потому что говорят только они. – Она медленно выпрямила спину. – Не удивляюсь, что Тряс меня не желает видеть. Возьми всех Странник! Чудо, если он еще жив…

– Нет, он точно жив, – вставил Баллент. – По крайней мере люди его видели. К тому же он пристрастился к фентскому элю и каждый третий день заказывает у меня бочку. Вот лишь вчера…

Капитан снова навалилась на стол. – Баллент. В следующую доставку позволь мне и Красавчику сыграть грузчиков.

– Что ж, вам я ни в чем не смогу отказать, капитан. – Лицо Баллента покраснело.

Но она просто улыбнулась.

Ему нравятся бессвязные беседы. Мало чем отличаются от тех, что он вел с женой. И… да, вот оно – внезапное ощущение бездны, алчно ожидающей следующего его шага. В душе поднялась ностальгия – даже глаза вдруг намокли.

«Под осадой, дорогой супруг? Одно движение кулака – и стены обрушатся. Ты же понимаешь, супруг, да?

О да, любовь моя».

Как странно: иногда он готов поклясться, что она никуда не ушла. Живая или мертвая – зубы всё при ней.

***

Синевато-серая плесень заполняла полости талого льда, отчего снег казался мехом, лысеющим под лучами пожравшего ледники яркого и жаркого солнца. Сама грядущая зима сможет лишь немного замедлить неизбежный распад. Ледяная река умирает, ее эпоха уходит.

Серен Педак почти не ощущала грядущей эпохи, ибо ей казалось – она тонет в водах ее рождения, растекается по грязи, теряется среди освободившегося хлама. Их нескладная, постоянно ссорящаяся группа все выше забирается в северные горы Синей Розы, периодически вздрагивая от грохота падающих ледяных утесов, размягчившихся под осадой солнца; повсюду вода струится по голому камню, булькает, прорывая тоннели и промоины, стекает во тьму – начиная путешествие к морю, пробегая мимо них, чтобы пересечь подземные каверны, темные ущелья, затопленные леса.

Плесень давала споры, досаждавшие Серен – у нее заложило нос, першило в горле, тело содрогалось от приступов чихания. Как ни забавно, но все это вызывало сочувственную улыбку Фира Сенгара. Один этот намек на сочувствие заставил ее простить Эдур все прошлые обиды. А вот остальные следили за ее недомоганиями с неудовольствием, заслуживая лишь ответного пренебрежения… дайте только найти подходящий повод.

Разумеется, Сильхас Руин вовсе лишен чувства юмора. Насколько она может понять. Его душевная сухость посрамит пустыню. Хотя он идет впереди, достаточно далеко, чтобы не видеть ее чихательных приступов; Тисте Анди Скол шагает в нескольких шагах позади него. Словно воробей, преследующий ястреба. Иногда до Серен и компаньонов, бредущих позади, доносились обрывки монологических реплик Скола: было ясно, что он пытается «подловить» брата своего бога… но было ясно также, что Смертный Меч Чернокрылого Лорда, как сказал Удинаас, использует неправильную наживку.

Четыре дня похода на разоренный север, карабканья по хребтам гор. Они обходят громадные массивы льда, почти ощутимо ползущие в долину, издающие жуткие скрежеты и стоны. Эти левиафаны смертельно ранены, сказал однажды бывший раб, но не хотят уходить молча.

Плавящийся лед наполнил воздух зловонием, накладывающимся на запах плесневых спор. Гниение всяческого мусора: замороженных в прошлые тысячелетия растений, ссохшихся трупов животных, иногда принадлежавших к давно вымершим видам. Под свалявшимся мехом, хрупкими шкурами, сломанными костями таятся вздутые полости, взрывающиеся и наполняющие ветер запашком тухлятины. Неудивительно, что тело Серен Педак взбунтовалось.

Оказывается, именно миграция ледяных гор вызвало почти что панику среди Тисте Анди, обитающих в подземном монастыре. Глубокое ущелье – его вход – обращено на север, разделяясь на несколько рукавов; и по каждому теперь крадутся массы слежавшегося снега, огромные куски льда. Ручьи талой воды смазывают путь, ускоряя движение к югу. И в этом льду сохраняется зловонная магия, остаток древнего ритуала, все еще достаточно могучего, чтобы одолеть Ониксовый Орден.

Серен Педак подозревала, что в их путешествии, в появлении Скола таится больше, чем должны думать она и ее путники. «Мы шагаем в сердце ритуала, к его последнему ядру. Потому что там поджидает тайна.

Скол намерен разрушить ритуал? И что случится?

Что, если это уничтожит нас? Лишит шанса отыскать душу Скабандари Кровавого Глаза, освободить ее?»

Она начинала страшиться конца путешествия.

Прольется кровь.

Завернувшийся в подаренные Тисте Анди меха Удинаас зашагал рядом. – Аквитор, я тут подумал…

– Мудро ли это?

– Разумеется нет, но я бессилен. Как, полагаю, и ты.

Она скривилась. – Я потеряла понимание смысла путешествия. Ведет Скол. А я… я уже не понимаю, почему еще не покинула вашу кислую компанию.

– Значит, задумываешь нас бросить?

Она пожала плечами.

– Не надо, – сказал сзади Фир.

Она удивленно повернула голову: – Почему?

Воин казался выведенным из равновесия своими же словами. Он колебался.

«Что еще, новая тайна?»

Удинаас засмеялся: – Его брат протянул тебе меч, аквитор. Фир понимает: это была не простая любезность. Готов биться об заклад, что и ты взяла его не просто так…

– Ты ничего не понимаешь, – сказала Серен. Ее вдруг охватило беспокойство. – Тралл уверил меня, что не имел ничего…

– Ты веришь, что все вокруг откровенны? – спросил бывший раб. – В каком мире ты обитаешь? – Он снова засмеялся. – Уверен, что не в том же, что я. Разве за каждым сказанным нами словом не таятся тысячи не сказанных? Разве мы зачастую говорим не то, что хотели сказать, а нечто противоположное? Женщина, посмотри на нас. Посмотри на себя. Наши души тоже заключены в зачарованную крепость. Да, мы построили ее собственными руками – каждый из нас – но успели забыть половину залов и коридоров. Мы вваливаемся в комнату кипящего гнева и тут же выбегаем, чтобы собственные эмоции не сожгли нас заживо. В других местах холодно словно во льду – они холоднее, чем здешняя замороженная земля. Иные остаются вечно темными – ни одна лампа не работает, свечи гаснут, как будто там нет воздуха. Мы шатаемся, шарим руками, наталкиваясь на незримую мебель и на стены. Мы смотрим в широкие окна, но не верим тому, что увидели. Мы наряжаемся в латы, сражаясь против фантастических угроз, но каждая тень и каждый шепот цедит нашу кровь.

– Как хорошо, что тысячи слов на каждое слово остаются не сказанными, – буркнул Фир, – иначе мы обнаружили бы, что мир подходит к закату, а ты всё еще не кончил болтать.

Удинаас не повернул головы. – Я сорвал завесу с твоей просьбы остаться, Фир. Ты станешь отрицать? В Серен ты видишь нареченную брата. То, что он мертв, ничего не меняет – ведь ты, в отличие от младшего братца, человек чести.

Тут Удинаас удивленно вскрикнул: Фир Сенгар протянул руку и схватил беглого раба за складку шубы. Приступ его гнева отправил Удинааса лицом в грязь.

Тисте Эдур резко поднялся, чтобы подойти к распластавшемуся летерийцу – но Серен Педак заступила ему дорогу. – Стой. Прошу, Фир. Знаю, он заслужил… Но не надо.

Удинаас пытался сесть; Чашка склонилась рядом, стараясь стереть с лица пятна грязи. Он закашлялся. – Что же, эти комплименты были последними, Фир.

Серен повернулась к бывшему рабу: – Порядком злорадные комплименты. Повторю свой совет во второй раз: больше не произноси ничего подобного. Никогда. Или ты не ценишь жизнь…

Удинаас выплюнул грязь, смешанную с кровью. – Ах, но теперь мы действительно вошли в темную комнату. И тебе там не рады, Серен Педак. – Он с усилием встал. – Тебя предупредили. – Он оперся одной рукой о плечо Чашки, поднял голову. Внезапно засиявшие глаза заново изучили Серен, Фира, обратились к тропе, на которой Сильхас Руин и Скол стояли рядом, смотря вниз. – Вот самый важный вопрос – того рода, который немногие решатся озвучить. Кто из нас, друзья, не одержим желанием смерти? Может, нам обсудить взаимное самоубийство?

На несколько ударов сердца повисла тишина. Затем Чашка сказала: – Я не хочу умирать!

Серен заметила, что улыбка беглого раба увяла, превращаясь в гримасу нескрываемого горя. Но тут он отвернулся.

– Тралл был слеп к истине, – спокойно сказал ей Фир. – Но я был там, аквитор. Я видел, что видел.

Она не желала смотреть ему в глаза. «Любезность. Как мог такой воитель признаться в любви ко мне? Неужели он думал, что успел хорошо меня узнать?

И почему я могу видеть его лицо так ясно, будто он стоит рядом? Я поистине одержима. О, Удинаас, ты прав. Фир человек чести – настолько честный, что разбивает нам сердца.

Но, Фир, нет особой чести в поклонении мертвецу».

– Тралл мертв, – сказала она, поражаясь своей жестокости. Фир сильно вздрогнул. – Он мертв.

«Как и я. Нет смысла почитать мертвых. Я слишком многое повидала, чтобы верить в обратное. Скорбь по утраченным возможностям, потерянным потенциалам, вечному обману обещаний. Горюй, Фир Сенгар, и ты наконец поймешь, что горе – всего лишь зеркало, придвинутое вплотную к лицу.

Источники слез – шансы, которые мы не решились осуществить.

Когда я скорблю, Фир, я не могу различить пятна от собственного дыхания. Это о чем-нибудь говорит тебе?»

Они двинулись в путь. Молча.

В сотне шагов впереди Скол всё крутил свою цепочку с кольцами. – О чем этот разговор? – спросил он.

– Ты слишком долго жил в уютной пещере, – сказал белокожий Тисте Анди.

– О, я довольно часто выходил. Гулял по Синей Розе, кутил – одни боги знают, сколько ублюдков я наплодил. Почему…

– Однажды, Смертный Меч, – прервал его Сильхас, – ты поймешь, что способно ранить сильней любого железного оружия.

– Мудрые слова. Особенно в устах того, кто еще воняет могилой и гнилой паутиной.

– Если бы мертвые могли говорить, Скол… что они могли бы поведать тебе?

– Мало что, полагаю. Разве что жалобы на то и сё.

– А может, ты только этого и заслужил?

– Ох, я лишен чести. Ты об этом?

– Не уверен, чего именно ты лишен, – отвечал Сильхас Руин, – но уверен: к концу странствия я все пойму.

Цепочка туго навернулась на руку. – Они подходят. Что ж, продолжим движение вперед и вверх?

***

Так много воспоминаний, которые Тук Младший – Анастер, Первенец Мертвого Семени, Трижды Ослепленный, Избранник Волчьих Богов, Невезучий – предпочитал не будить.

Например, другое тело; тело, в котором он был рожден, первый дом его души. Взрывы со стороны Отродья Луны, зависшего над обреченной Крепью, огонь, резкая боль, палящий жар… о, не надо было там стоять. Потом проклятая марионетка Хохолок, бросивший его в забвение – там его душа отыскала всадника, иную силу – волка, одноглазого и печального.

А как жаждал его смерти Паннионский Провидец. Тук припомнил клетку, духовную тюрьму, мучения, в ходе которых его тело калечилось, исцелялось и снова калечилось – процесс, казавшийся бесконечным. Но воспоминания о боли и прочих мерзостях стали почти абстрактными. «Но все же это тело, хотя истощенное и покалеченное, было моим…»

Потерять годы, вдруг ощутить новую кровь, странные члены, так уязвимые перед холодом. Пробудится в иной плоти… для борьбы с памятью мышц, борьбы с тем, кто был так внезапно изгнан. Тук гадал, проходил ли доселе тропой таких мучений смертный человек. Тоол как-то сказал, что его отметили огонь и камень. Потеря глаза даровала сверхъестественное зрение. А как насчет потери изношенного тела ради молодого, более здорового? Воистину дар – его пожелали совершить волки или Серебряная Лиса?

Но постойте! Поглядим повнимательнее на Анастера – потерявшего глаз, обретшего новый, потом снова потерявшего. Его разум, прежде чем сломаться и быть выброшенным, испытал уродующий страх, бежал от навязчивой любви матери. Он жил жизнью тирана среди каннибалов. О да, поглядите на его члены, мышцы, и припомните – это тело возросло на человеческой плоти. Эти уста, столь любящие произносить речи – они вкусили все соки сородичей. Не забывайте.

Нет, он сам точно не забудет.

А тело может. Оно знает голод, жажду битвы – хочет идти среди трупов, созерцая раздробленную плоть, торчащие кости, обоняя вонь пролитой крови. Ах, как копится во рту слюна!

Что же, у каждого свои секреты.

И немногие секреты следует делить с другими. Если вы не желаете их терять.

Он ехал вне основного войска, притворяясь, что ведет разведку – ведь когда-то давно он был солдатом – разведчиком. Армия овлов Красной Маски, четырнадцать тысяч воинов и вдвое больше вспомогательного персонала – кузнецы, целители, коновалы, а также старики, старухи, калеки, малые дети. Разумеется, около двадцати тысяч родаров. Повозки, носилки, почти три тысячи овчарок и больших волкодавов, которых овлы называют тягловыми собаками. Если что-то могло породить в Туке ледяной ужас, то именно эти бестии. Их слишком много, они вечно недокормлены, собираются в стаи, отбегают на лиги и рвут всех зверей, встреченных по пути.

И не забудем К’чайн Че’малле. Живых, дышащих. Тоол – или то была Леди Зависть? – рассказывали, что они вымерли тысячи лет назад. Нет, десятки, сотни тысяч лет назад. Их цивилизация стала прахом. «И раны в небесах, что никогда не исцеляются; не забудь эту подробность, Тук».

Здоровенные твари охраняли Красную Маску, едущего во главе колонн. Ему нападение ассасинов не грозит, это точно. Самец – Сег’Черок – был Охотником К’эл, рожденным ради убийств, элитным стражем Матрон. Так где же Матрона? Где его Королева?

Может, это юная самка, спутница Охотника. Ганф Мач. Тук спрашивал Маску, откуда он узнал их имена – но Вождь Войны отказался отвечать. «Неразговорчивый ублюдок. Лидер должен владеть тайнами, может быть, они ему нужнее, чем всем прочим. Но ЕГО тайны сводят меня с ума. К’чайн Че’малле, ради Худа!»

Юный воин – изгой путешествовал по восточным пустошам. Так говорила легенда – хотя она была именно легендой в точном смысле слова, истиной ниоткуда, ведь о десятилетиях приключений Красной Маски ничего достоверно не известно. Но каким-то образом этот человек заслужил алую чешуйчатую личину. И обнаружил К’чайн Че’малле из плоти и крови, не порубивших его на куски. Каким-то образом передавших ему свои имена. И предложивших союз. «Да, вот эту часть сказки я особенно не люблю!

Да нет, мне вся сказка не по нраву.

Восточные пустоши. Типичное название для мест, которые придумавшим это название показались негостеприимными или не поддающимися завоеванию. Мы не можем их присвоить – значит, они бесполезные, пустопорожние. Пустоши. Ха, зря говорят, что люди лишены воображения!»

Выжженная земля, населенная призраками или демонами; там каждый листик травы в подлом страхе прижался к соседу. Там свет солнца темнее, а тепло холоднее. Тени какие-то размытые. Вода соленая и, вполне возможно, ядовитая. Двухголовые дети – обычное дело. Каждому племени нужно такое место. Чтобы героические вожди направлялись в рискованные квесты, полные загадочных целей (дальше можно легко вставить моральные поучения). Увы, вот эта сказка далека от завершения. Герой должен вернуться, чтобы освободить свой народ. Или уничтожить его.

У Тука есть собственные воспоминания о поле брани – он был последним оставшимся в живых и потому лишился всяких иллюзий величия. Игрок он или свидетель – единственный глаз неизбежно смотрит косо. «Разве удивительно, что я увлекся поэзией?

Серые Мечи были порублены в куски. Зарезаны. О да, они сдавали жизни ценой большой крови, они заплатили Дань Псам, как говорят гадробийцы. Но что дала их смерть? Ничего. Напрасная трата. И вот я скачу в компании предателей.

Красная Маска намерен искупить вину? Он обещает поражение летерийцев – но они не были нам врагами до поры, когда мы подписали контракт. Так что искупать? Истребление Серых Мечей? Ох, мне нужно поднатужиться и перекрутиться, чтобы совместить разрозненные части. Как мне то удается? Пока что – плохо. Ни шепотка о «справедливости». Мы направляемся на войну, но на плече моем не видать каркающего ворона.

Ох, Тоол, я мог бы сейчас пользоваться благами твоей дружбы. Несколько кратких строк о тщете. Может, развеселюсь.

Двадцать миридов было забито, освежевано и выпотрошено. Их не подвесили вниз головами, чтобы убрать кровь. Внутренние полости набили местными клубням, перед тем высушенными на горячих камнях. Потом туши завернули в шкуры и погрузили в фургон, движущийся в стороне от основных колонн. Приготовления Красной Маски к грядущей битве. Не более экстравагантные, чем все прочие. Человек провел годы, обдумывая неминуемую войну. Меня это бьет по нервам.

Эй, Тоол, ты думал – после всего пережитого нервов у меня совсем не осталось? Но я не Вискиджек. Не Калам. Нет, со мной чем дальше, тем хуже.

Поход на войну. Снова. Кажется, сам мир желает видеть меня солдатом.

Ну, пусть мир оттрахает сам себя».

***

– Одержимый, – сказал хриплым шепотом старик, почесывая длинный красный рубец на шее. – Ему не нужно быть с нами. Он погрузился во тьму. Он мечтает бегать с волками.

Красная Маска пожал плечами, снова удивившись, чего же надо от него этому старцу. Старик не боится К’чайн Че’малле, он отважно вклинил дряхлую кобылу между Маской и Сег’Чероком.

– Тебе лучше его убить.

– Я не просил советов, старец. Он заслужил уважение. Нужно оправдать наш народ в его глазах.

– Бесполезно, – бросил старик. – Убей его, и нам не придется оправдываться. Убей его – и мы свободны.

– От прошлого не убежишь.

– Неужели? Такое убеждение звучит горько, особенно для таких как ты. Красная Маска, измени убеждения.

Маска не спеша повернулся к овлу. – Ты ничего не знаешь обо мне, старец.

Улыбка старика была кривой. – Увы, знаю. Ты должен был узнать меня, Красная Маска. Должен был.

– Ты из Ренфайяра, моего племени. Ты одной крови с Месарчем.

– Да. Но не только. Я стар. Понял? Я старейший, я последний из оставшихся… я был там, видел. Я помню всё. – Улыбка стала шире, показав гнилые зубы и язык, кончик коего был почти красным. – Я знаю твою тайну, Красная Маска. Я знаю, что она значила для тебя. Знаю, почему. – Черные воспаленные глаза блеснули. – Лучше опасайся меня, Красная Маска. Лучше прислушивайся к моим словам и советам. Я поеду рядом. Да? С этого дня и до момента битвы. Я буду говорить от имени овлов, ибо мой голос – голос их душ. Знай вот что, Красная Маска: я не одобрю предательства. Ни с твоей стороны, ни со стороны чужака и его кровожадных волков.

Маска еще миг смотрел на старца, затем перевел взгляд вдаль.

Рядом раздался тихий смех: – Ты не решаешься отвечать. Ты ни на что не решаешься. Я кинжал, упершийся в твое сердце. Не бойся меня – нет нужды, если ты не задумал худого. Я желаю тебе в этой войне великой славы. Я всегда мечтал покончить с летерийцами. Может быть, такая слава выпадет тебе. Вместе со мной, рука об руку – давай сражаться за это?

Повисло долгое молчание.

– Говори, Красная Маска, – прогудел старец. – Иначе я заподозрю отказ.

– Прикончить летерийцев, да, – наконец скрипящим голосом произнес Маска. – Победа для овлов.

– Хорошо, – буркнул старец. – Хорошо.

***

Волшебный мир вдруг кончился, прервался с резким звуком, как захлопывается крышка сундука (такой звук всегда пугал ее, заставлял застыть на месте). Там, в городе, месте вони и шума, тиранствовал домоправитель, любивший ловить рабьих детей, которые, по его словам, досаждали ему. «Ночь в тесных объятиях бронзового ящика научит вас паре полезных вещей, не так ли?»

Стейанди провела такую ночь в удушливой тьме – за месяц или два до того, как рабы присоединились к колонистам равнины. Громкий щелчок крышки показался ей вестью о конце мира. Ее вопли заполняли спертый воздух ящика, пока что-то не лопнуло в горле и крики не стали слабым шипением.

С того дня она онемела – но это оказалось подарком судьбы: ее забрали в имение госпожи в качестве ученицы горничной. Ведь с ее губ не слетит ни одна хозяйская тайна… Она до сих пор жила бы там, если бы не переселение.

Волшебный мир. Так много воздуха, так много пространства. Свобода синих небес, бесконечного ветра; тьма, озаренная бесчисленными звездами – она даже не представляла, что такой мир возможен, что до него было рукой подать.

Потом, в одну ночь, все кончилось. Кошмар оказался явью. Вопли умирающих…

Абасард.

Она убежала во тьму, ошеломленная осознанием его смерти – брат, вставший на пути демона, умерший вместо нее. Босые ноги несли ее быстро, словно крылья; вскоре шорох травы стал единственным достигавшим ушей звуком. Мерцали звезды, равнина отливала серебром, ветер холодил пот на коже.

Девочке казалось – ноги пронесли ее через весь континент. Прочь от царства людей, рабов и хозяев, стад, солдат и демонов. Она осталась одна, она созерцала череду рассветов и тусклых закатов, она брела по целине, простершейся во все стороны. Она видела диких зверей, но лишь вдалеке. Мечущиеся зайцы, сторожкие антилопы на гребнях холмов, кружащие в небе ястребы. По ночам слышалось завывание волков и койотов, а однажды нутряное рычание медведя.

Она не ела, но муки голода вскоре утихли; она словно парила, глаза видели окружающее с ослепительной ясностью. Она слизывала росу с сочных трав, пила из чаш, оставленных копытами оленей и лосей, а однажды набрела на родник, почти невидимый за густыми кустами – из них взлетели сотни крошечных птиц. Именно их щебетание привлекло ее туда.

Вечность бегства… а потом она упала. Не найдя сил снова встать, продолжить чудное странствие по сияющим землям.

Ночь скрыла ее. Потом пришел четвероногий народ. Они были в мехах, пахнущих ветром и пылью; они собрались вокруг, легли, даря ей тепло толстых и мягких шкур. Среди них были детишки, крошки, подкрадывавшиеся и прижимавшиеся к ней, подражавшие родителям.

А потом они начали пить молоко. Как и Стейанди.

Четвероногие были немыми, как и она; но потом, в самой середине ночи, они подняли заунывный вой. Они выли – знала она – чтобы призвать солнце.

Они оставались с ней, сторожили, делились дарами тепла и пищи. После молока настал черед мяса. Сломанные, изжеванные туши – мышки, землеройки, безголовые змеи – она ела все, что приносили. Крошечные косточки, волглые шкурки хрустели во рту.

Это также показалось вечностью, навсегдашностью. Взрослые приходили и уходили. Детишки росли, и она ползала с ними, ибо настал и ее черед блуждать.

Когда показался медведь, побежал к ним, она не испугалась. Ему хотелось детишек – это понятно – но взрослые напали и прогнали его. Ее народ был силен и бесстрашен. Они правили миром.

Но однажды утром она проснулась в одиночестве. Заставила себя встать на задние лапы, бессильно заскулила, страдая от боли в горле, обежала окрестности…

… и увидела гиганта. Он был голым по пояс, темная от загара кожа почти скрыта под белой краской – краской, превратившей грудь, плечи и лицо в кости. Его глаза (как она поняла, когда человек подошел ближе) были провалами в запекшейся маске – черепе. Он нес оружие: длинное копье, меч с широким и закругленным лезвием. Вокруг пояса были обернуты шкуры четвероногих, с шеи свисала связка маленьких, но смертельно опасных ножей, также некогда принадлежавших ее народу.

Испугавшись и рассердившись, она оскалила зубы на чужака, одновременно съежившись на вершине холмика – бежать бесполезно, он поймает ее без усилий. Она поняла, что второй ее мир тоже рассыпался. Страх был бронзовым ящиком, и она поймана, ей не уйти.

Он смотрел на нее, склонив голову набок, а она рычала и фыркала. Затем он осторожно присел, пока глаза не оказались на уровне ее глаз.

И она замолчала.

Припомнив… кое-что.

Глаза не особенно добрые, но – она поняла – подобные ее собственным. Как и безволосое лицо под маской смерти.

Она вспомнила, как бежала, пока бегущий рассудок не перегнал плоть и кости, ринувшись в нечто неведомое и непознанное.

А суровое лицо напротив возвращало ее назад. Теперь она знала, кем был четвероногий народ. Она вспомнила, как стоять на ногах, как бегать на двух ногах, не на четырех. Вспомнила лагерь, копку землянок, первые сырые дома. Вспомнила семью – брата – и ночь демонов, которые украли родных.

После долгого переглядывания он выпрямился, снова поднял оружие, сумку и пошел прочь.

Она нерешительно встала. И пошла за ним, на расстоянии.

Он двигался навстречу восходящему солнцу.

***

Тук почесывал отверстую, окруженную рубцами дыру на месте одного глаза, а здоровым глазом следил за ребятишками, что носились взад – вперед у первых разожженных костров. Вокруг очагов суетились пожилые с железными горшками и свертками еды. Все они – народ жилистый, худощавый; дни странствий погасили огни очей, и старики злобно покрикивали на беззаботных детей, дерзнувших подойти слишком близко.

Он увидел Красную Маску в сопровождении Месарча, Натаркаса, и еще одного овла с вымазанным краской лицом. Эти четверо стояли на месте, отведенном под юрту вождя. Заметив Тука, Маска пошел к нему.

– Скажи, Тук Анастер: ты сегодня ехал севернее племен – ты видел там чьи-нибудь следы?

– Какого вида следы?

Маска повернул голову к спутнику Натаркаса: – Ливень скакал южнее. Он нашел следы тех, что шли за антилопой. Дюжина пеших…

– Или больше, – заметил названный Ливнем. – Они хитрые.

– Значит, не летерийцы, – предположил Тук.

– В мокасинах, – ответил Маска, чей тон выдал недовольство вмешательством Ливня. – Высокие, тяжелые.

– Я никого подобного не видел. Хотя признаюсь – больше смотрел на горизонты.

– Здесь будет лагерь, – помедлив, сказал Маска. – Летерийцев встретим в трех лигах отсюда, в местности, известной как Долина Лыкового Баклана. Тук Анастер, ты останешься со стариками и детьми или будешь сопровождать нас?

– Я достаточно навидался полей битв, Красная Маска. Я говорил, что снова оказался в солдатах… но даже обоз нуждается в защите. Я стану одним из стражников. – Он пожал плечами: – Может, отправлюсь в дозор прямо сейчас.

Глаза под чешуйками маски вперились в Тука на долгие несколько сердцебиений, потом медленно погасли. – Ливень, ты тоже остаешься здесь.

Воин от удивления окаменел. – Вождь Войны!…

– Ты начнешь учить детей, приблизившихся к смертной ночи. Луки, ножи.

Ливень скованно поклонился: – Как прикажешь.

Красная Маска покинул их. За ним ушли Натаркас и Месарч.

Ливень глянул на Тука. – Моя смелость неизменна, – заявил он.

– Ты еще молод.

– Ты будешь следить за самыми малыми детьми. Только за ними. Держись от меня подальше, и их не подпускай.

Туку уже надоел этот парень. – Ливень, ты ехал рядом с вождем своего клана, когда овлы бросили нас наедине с армией Летера. Поостерегись хвастаться смелостью. Когда я прискакал к тебе и умолял спасти жизни наших солдат, ты отворачивался, как и все остальные. Думаю, Красная Маска снял с тебя точную мерку, Ливень. Еще одна угроза – и я предоставлю тебе повод ненавидеть и проклинать меня. Проклинать, издыхая.

Воин оскалил зубы в безрадостной усмешке: – В твоем единственном глазу, Тук Анастер, я прочитал: ты уже проклят.

Он резко развернулся и ушел.

«Что же, ублюдок в чем-то прав. Может быть, я вовсе не так ловок в драке, как мне казалось. Для овлов, в конце концов, это образ жизни. Да и малазанские армии слишком хорошо обучены – неудивительно, что я им не подходил».

Мимо пронеслись несколько детей, за которыми плелся малыш, едва начавший ходить. Видя, как щебечущая кучка скрылась за палаткой, ребенок остановился и ударился в рёв.

Тук хмыкнул. «Да, и ты, и я».

Он издал неприличный звук; малыш поглядел широко раскрытыми глазами – и засмеялся.

Глазница снова нестерпимо зачесалась. Тук поскреб ее и пошел к себе, напоследок издав еще один дурацкий звук. «Поглядите на него. Вот невинный восторг. Что ж, Тук, принимай награду там и тогда, когда это возможно».

***

Красная Маска стоял на самом краю разбиваемого лагеря, изучал южный горизонт. – Там кто-то есть, – произнес он тихо.

– Кажется так, – согласился Натаркас. – Чужаки. Они ходят по нашей земле, будто она принадлежит им. Вождь Войны, ты ранил Ливня…

– Ливень должен научиться ценить старших. Он будет учиться уважению как мастер оружия двух десятков непоседливых юнцов. Когда он снова присоединится к нам – будет мудрее. Натаркас, ты оспариваешь мои решения?

– Оспариваю? Нет, Вождь Войны. Но иногда я испытываю их, ибо желаю понять получше.

Маска кивнул и обратился к воину, что стоял неподалеку: – Учти его слова, Месарч.

– Учту, – отвечал молодой воин.

– Завтра, – продолжал Маска, – я поведу воителей на битву. К Лыковому Баклану.

Натаркас что-то прошипел и сплюнул. – Проклятая долина.

– Мы освятим кровь, пролитую там триста лет назад. Прошлое умрет, и с его могилы мы увидим новое будущее. Новое во всех смыслах.

– Твой новый способ воевать, Вождь Войны… Я вижу в нем мало чести.

– Ты верно сказал. Чести в нем вовсе нет. Такова необходимость.

– Стоит ли сдаваться необходимости?

Красная Маска искоса поглядел на воина, разрисовавшего лицо в подобие личины вождя. – Да, если сдаваемые пути обещают лишь поражение. Это нужно сделать. Они должны быть отброшены.

– Старейшины с трудом примут подобное, Вождь Войны.

– Знаю. Мы с тобой уже играли в эту игру. Не их война. Моя. И я намерен ее выиграть.

Они замолчали, ибо ветер, отходная молитва мертвых трав, зашумел и понесся над землей.

Глава 11

Море безводное белые кости простерло

И под ногами моими хрустит как пергамент

Но никакое сказание строчку шагов не запишет

Нет и одежд, чтобы скрыть нагую судьбу

Небо сдало облака бродячему ветру

И недвижимы пески, ничьих не увидишь следов

Ветер вздымает волны

Вода в ракушке спокойна

Чаша пустых пожеланий

Мерзкая горечь соли кусает уста и язык

Морем я жил и сказанья чертил у берегов бесконечных

Водоросль кистью, и свитком был водоворот.

Шепоты Моря,

Рыбак Кел Тат

В полдень начался дождь, что было совсем неплохо: никакого смысла нет выгорать целому лесу. Да, он тут не особенно популярен. Они высмеивают его старые статуи, они говорят, от него воняет… конечно, когда находятся вне досягаемости громадных, искореженных старостью рук. Если бы соседушки подошли ближе, он, наверное, сразу бы вырвал им руки, ответив на годы насмешек и пренебрежения. И всё же…

Старый Горбун Арбэт больше не возит тележку с фермы на ферму, от хижины к хижине, собирая фекалии, которыми он прежде заваливал правившие всеми забытой поляной статуи тартенальских богов. Нужда отпала. Проклятые, кошмарные твари убиты.

Соседи не одобрили внезапную отставку Арбэта – ведь теперь вонь отходов досаждала их домам. Ленивые бездельники даже не подумали зарывать экскременты поглубже. Разве старик Горб не вычищает их регулярно? Ну, больше не вычищает.

Одной этой истории было бы достаточно для бегства. Арбэт не мечтал о большем, нежели исчезнуть в лесном полумраке и никогда больше не показываться. Да, уходить все дальше, пока не набредет на деревню или городок, в котором никто его не знает, в котором никто даже не слышал о нем. Дожди отмоют его от смрада. Просто старый, безвредный полукровка – Тартенал, за пару монет умеющий починить поломанные вещи, в том числе плоть и кости.

Итак, в дорогу. Оставить позади старые тартенальские территории, оставить оплетенные сорняками статуи на заросшей поляне. Может быть, расстаться и с древней кровью своих наследий. Ведь не все целители бывают шаманами, не так ли? Никто не будет задавать неудобных вопросов, пока он хорошо лечит их… а с этим трудностей не будет.

Старые негодяи вроде него заслуживают покоя. Целая жизнь в служении. Умиротворение, Маски Снов, наглые личины камня, одинокие ритуалы – всему теперь конец. Ему можно отправиться в последний поход, к неведомому. Деревня, хижина, прогретый солнцем валун у булькающего ручья… везде он сможет сесть, облегчить страдания усталого костяка – и не вставать, пока не будет сорвана последняя маска…

Вместо всего этого он пробудился в предрассветной тьме, трясясь будто от малярийной лихорадки; перед очами повисла, медленно истаивая, совершенно неожиданная Маска Сна. Никогда не виденная им раньше, но исполненная устрашающей силы. Маска, искаженная трещинами, маска в мгновении от взрывного распада…

Лежа на постели, он трясся, и рама стонала под весом тела. Он ждал откровения.

Солнце взобралось высоко, когда он наконец вылез из хижины. Небо на западе омрачали клубы туч – буря, истощившая свои силы над морем. Он начал готовиться, не обращая внимания на начавшийся ливень.

Сейчас уже приближается сумрак. Арбэт собрал связку тростника и бросил на огонь. Он поджег хижину, потом навес, под конец – и старый сарай, в котором хранил двухколесную тележку. Убедившись, что все постройки хорошенько запылали, он взвалил на плечи тюк со своими пожитками и запасами еды, встал на тропу, ведущую вниз, к тракту.

Вскоре, уже стоя на большой дороге, он издал возглас удивления: к нему направлялась толпа селян, человек двадцать. Во главе шел фактор; увидев Арбэта, он облегченно закричал: – Слава Страннику! Ты жив, Арбэт!

Скривив губы, Арбэт поглядел в лошадиное лицо фактора, затем окинул взором бледные лица селян, сгрудившихся позади купца. – В чем дело? – спросил он.

– Отряд Эдур встал на ночь в гостинице, Арбэт. Когда дошли слухи о пожаре, они послали нас на помощь. На тот случай, если бы загорелся лес…

– Ясно, что лес. Где сейчас эти бездельники?

– Разумеется, остались позади. Но мне приказано… – Фактор замялся, подскочил ближе, разгибая спину, чтобы взглянуть Арбэту в лицо. – Это был Врегер? Дурак любит огонь, и он не друг тебе.

– Врегер? Может быть. Имеет он привычку подкрадываться по ночам и мочиться на мою дверь. Не принял отставки. Говорит, я обязан вывозить на тележке его дерьмо.

– Ты должен! – пробурчал кто-то из толпы позади фактора. – Иначе мы тебе здесь жить не позволяли бы!

– Ну что же, эта проблема решена, так? – улыбнулся Арбэт. – Врегер поджег меня, и я ухожу. – Он помедлил и спросил: – Какое дело ко мне у Эдур? Ведь дождь прошел – никаких шансов на пожар, не о чем было беспокоиться. Разве я не рассказывал, что поляна расчищена на восемьдесят шагов от хижины? К тому же рядом пруды, почти что водяной ров.

Фактор пожал плечами: – Он расспрашивали о тебе, предположили, что кто-то поджег тебя от злобы – это нарушение закона, Эдур не любят, когда такое происходит…

– И они приказали тебе исполнять обязанности? – Арбэт захохотал ему в лицо. – Это впервые!

– Врегер, ты сказал… Это формальное обвинение, Арбэт? Если так, ты должен продиктовать и поставить подпись и ожидать разбирательства, и если Врегер наймет адвоката…

– У Врегера кузен в Летерасе, крючкотвор… – подсказал кто-то.

Фактор кивнул: – Это может надолго затянуться, Арбэт, и никто из нас не обязан давать тебе кров или…

– Так что лучше не создавать трудностей? Можешь сказать Эдур, что я не выдвигал формальных обвинений, и всё. Что хижина сгорела дотла, что холод вас до костей пробрал и никаких следов пожара на деревьях… – Арбэт хлопнул фактора по плечу (почти что уронив человечка на колени) и прошел мимо. – Расступитесь, вы – я могу нести заразу от всякой дряни, что вы кидали в мою тележку.

Они весьма ретиво выполнили его просьбу. Путь вдруг оказался свободным. Арбэт двинулся дальше.

«Они устроят Врегеру неприятности – не след привлекать внимание Эдур – но не убьют, это точно. За ссаки на двери не платят жизнью, даже жизнью дурака». Эдур скоро уедут по каким-то своим делам, и он не столкнется с ними…

А это что? Кони на тракте, скачут галопом. Бранясь себе под нос, старый Горбун Арбэт побрел на обочину и встал.

«Еще один клятый отряд. На этот раз летерийцы».

Ехавшая впереди начальница осадила коня рядом сАрбэтом, за ней, повинуясь команде, замедлил движение весь отряд. Подъехав, она крикнула: – Вы, господин – там впереди деревня?

– Да, – отвечал Арбэт, – хотя за место в гостинице вам придется сражаться.

– Как это? – спросила она, проезжая мимо него.

– Там ночуют какие-то Эдур.

Услышав это, офицер натянула поводья, подняла руку, приказывая воинам остановиться. Склонилась в седле, вперяя в него мрачный взор из-под низкого шлема. – Тисте Эдур?

– Точно, они самые.

– И что им там надо?

Он не успел ответить, как один из солдат сказал: – Атрипреда, впереди что-то горит. Можно разглядеть огонь и дымом пахнет.

– Это мое жилище, – объяснил Арбэт. – Случайность. Пожар не распространится, уверяю вас. Эдур не при чем, – добавил он. – Просто проезжали здесь.

Атрипреда тихо выругалась. – Ты Тартенал?

– По большей части.

– Можешь придумать, где бы нам заночевать? Поблизости, но не на самой дороге.

Арбэт покосился на нее: – Не на дороге? Так далеко, чтобы ваше уединение не нарушали, верно?

Женщина кивнула.

Арбэт почесал кустистую щетину на подбородке. – Сорок или немного больше шагов по дороге, потом направо. Пробейтесь через поросль, выйдите к старому саду. За ним покинутая усадьба – на амбаре еще есть крыша, хотя от дождя не сильно защитит. Там и колодец есть. Вполне сносно.

– Так близко – и никто не занял строения?

Арбэт ухмыльнулся: – Видите ли, они стоят по ветру от моей хижины.

– Не поняла.

Улыбка расплылась до ушей. – Мы, местные, любим подшутить над чужаками. Не обращайте внимания. Сегодня ночью дым пожарища окурит вас, отгонит комаров.

Он понял, что офицер подумывает, стоит ли разбираться в его словах; но тут лошадь замотала головой, и женщина натянула поводья. – Спасибо, Тартенал. Будь осторожен в пути.

– И вы, Атрипреда.

Они поскакали; Арбэт переждал на обочине, пока не пройдет весь отряд.

«Осторожность в пути. Думаю, я в безопасности. Нет таких происшествий, с которыми я не смогу справиться.

Нет, это цель путешествия заставляет коленки стучать друг о дружку, как два черепа в мешке».

***

Хорошо лежать на животе, опустив голову в люк и пялясь вниз. В комнате беспорядок, но странно уютный и гостеприимный. Да, он знает художников, дорого заплативших бы за такую сцену. Десять куриц бродят, то и дело разлетаясь с пути неуклюжего Аблалы. Великан шагает взад и вперед. Ученая Джанат сидит, прислоняясь к стене, и зачем-то катает цыпленка между ладоней, прежде чем ощипать перья в джутовый мешок, который отныне станет служить подушкой. Да, вот доказательство, что академики не знают ничего о том, о чем действительно следует знать. Не стоит и упоминать о том, что Багг не вполне преуспел в извлечении щепочек страха из ее разума. Наконец, сам Багг – скорчился у очага, помешивает когтистой куриной лапой в горшке с куриным супом. Теол готов согласиться, что эта деталь придает сцене оттенок мрачного юмора. Как и исходящее от доблестного лакея монотонное бурчание.

Ну да, домохозяйство может похвастаться обилием пищи, являя доказательство посетившей их полосы удачи. Громадная капабара из канала две недели назад, а теперь и списанные курицы – их окончательно списывают здесь одну за другой, повинуясь неумолимому бурчанию желудка. Нет, двух… трех желудков. Или даже четырех – если считать, что у Аблалы один желудок. Как знать? Могла бы подсказать Селаш – она обработала множество тел, и снаружи и внутри. В телах Тартеналов больше органов, чем в обычных людях. Увы, на мозги это не распространяется.

Аблалу Сани снова снедает какая-то бесформенная тревога. Может, влюбился, или устрашен любовью. Полукровка живет в мире тревог, что удивительно, если подумать. Если подумать еще, неоспоримое достоинство между ног собирает сонм поклонниц, зажигает женские глаза светом обладания, жадности, завистливого соперничества – короче говоря, всех страстей, характерных для жриц. Увы, они поклонялись не той части, какой следовало. Беспокойный разум Аблалы требует любви к нему как таковому.

К сожалению, это превращает великана в полного идиота.

– Аблала, – сказал склонившийся над горшком Багг, – погляди вверх, если не против, и убедись, что смотрящие на нас глазки – бусинки принадлежат хозяину. Если это так, позови его вниз, на ужин.

Аблала был очень высоким, так что обращенные вверх, скошенные от усилия разглядеть Теола глаза оказались в пределах досягаемости. Улыбнувшись и похлопав великана по голове, Теол сказал: – Друг мой, отойди, если можешь, на один шаг от ненадежной так называемой лестницы – ясознательно употребил такое слово, чтобы указать на недостаточность усилий моего слуги по починке – дабы я мог начать спуск в манере, подобающей моему положению.

– Что?

– Уйди с дороги, дубина!

Аблала с ворчанием присел и отодвинулся. – Почему он такой дурной? – простонал он, тыкая в Теола пальцем. – Мир подходит к концу, а он разве заботится? Нет. Не заботится. А надо. Конец света. А он что?

Теол начал нашаривать ногой верхнюю ступеньку. – Красноречивый Аблала Сани, как нам уследить течение твоих дум? Я в отчаянии. – Он завис в люке, опуская ногу все ниже.

Багг отозвался: – Если учесть зрелище, которое вы нам показываете, хозяин – «отчаяние» кажется подходящим словом. Джанат, лучше вам отвернуться.

– Слишком поздно, – сказала женщина. – К моему ужасу.

– Я живу в обществе вуайеристов! – Теол наконец нашел ступеньку и начал спускаться.

– А я думал, это куры, – сказал Аблала.

Пронзительный птичий крик оборвался жутким хрустом.

– Ох.

Багг начал ругаться: – Проклятие тебе, Сани! Эту ешь сам. И готовь тоже.

– Она под ногу попалась! Построил бы еще комнат, Багг, и ничего такого не было бы.

– А ты шагал бы снаружи, на улице. Еще лучше, чтобы ты перестал беспокоиться насчет всего сразу – и приносить тревоги сюда – и приходить к ужину – и…

– Ну, ну, – вмешался Теол, становясь на пол и поправляя одеяло. – Нервы совсем никуда не годятся. Воздух в доме спертый, мозги у Аблалы упертые, не пошел бы он к…

– Хозяин! Он всего лишь курицу раздавил!

– Нет, эту… вуаеру, – возразил Аблала.

– … черту! – договорил Теол.

– Думаю, пришло время умягчения, Теол, – сказала Джанат. – Хочу напомнить: у тебя к нему особый талант. Иначе тебя давно бы приперли к стенке.

– Эй, – закричал Аблала, – где мне этим заняться?

– Чем этим?

– Меня это, приперло. Где бы… того.

– На складе, – сказал Теол, толкая великана к двери. Хотя безуспешно. – Аблала, ты идешь назад на склад, тот, что у стока. Используй ветки окопника – он лежит в куче мусора – а потом помой руки в корыте.

Великан с довольным видом направился вдаль по улице.

Теол повернулся и посмотрел на Багга. – Ладно. Помолчим в память об убиенной курице.

Багг потер лоб, прислонился к стене, вздохнул: – Извините. Я не привык к такой… толпе.

– Что меня поражает, – пробормотал Теол, изучавший еще живых куриц, – так полнейшее их равнодушие. Просто ходят вокруг убитой сестры…

– Погодите немного – они ее исклюют в клочья, – ответил Багг, поднимая трупик. – Лично я предпочитаю равнодушие. – Подняв искореженную тушку, он нахмурился, видя свернутую шею: – Покой смерти, свойственный всему сущему. Или почти всему. – Он потряс головой и швырнул мертвую птицу на пол перед Джанат. – Еще перышки, академик.

– Самая подходящая работа, – мурлыкнул Теол. – Сдирать прекрасные перья, обнажая прыщавый ужас под ними.

– Вроде как случайно заглянуть тебе под одеяло?

– Ты жестокая женщина.

Она помолчала, уставившись на него. – Если допустить, что это простые прыщи…

– Еще жесточе. Заставляешь меня думать, что на самом деле я тебе интересен.

Джанат метнула взгляд на Багга: – Что за исцеление ты применил? Мой мир кажется… уменьшившимся. – Она потерла висок. – Мои мысли странствуют далеко – так далеко, как возможно – и там пропадают. Блаженное забвение. Я помню, что произошло, но ни капли эмоций по этому поводу.

– Джанат, по большей части это ваша собственная защита. Мир ещё… разрастется. Нужно время. Но не удивляюсь, что вы развиваете в себе привязанность к Теолу, видя в нем защитника…

– Постой, старик! Привязанность? К Теолу? К бывшему ученику? Это в любом смысле неприемлемо, отвратительно…

– А я думаю, обычное дело, – возразил Теол. – Я слышал много разных историй…

– Обычное для дураков, не различающих любовь и почитание – раздувающих свои ничтожные эго, следует добавить. Свойство мужчин. Женатых мужчин. Жалкое…

– Джанат, разве… нет, не важно. – Теол потирал руки, взирая на Багга. – Мамочки мои, суп пахнет восхитительно.

Вернулся Аблала Сани, толкнул плечом дверь. – Окопник мерзкий на вкус!

Трое долго смотрели на него.

Наконец Багг подал голос: – Видишь полые тыквы? Аблала, возьми одну и черпай суп с вуаерой.

– Я так ее съем, я голодный.

Теол сказал: – Как раз одна для тебя.

Великан помедлил, глядя на раздавленную тушку. – Ладно.

– Перья оставишь? – спросила Джанат.

– Ладно.

Теол помялся. – Аблала, ты не возражаешь, если мы будем ужинать наверху?

– Валяйте.

– После ужина, – продолжал Теол, пока полукровка усаживался скрестив ноги и отрывал ножку от курицы, – мы потолкуем обо всем, что тебя тревожит. Ладно, Аблала?

– Зачем толковать, – невнятно сказал Аблала, забивший рот перьями, кожей и мясом, – когда я вас проведу к нему.

– К кому?

– Чемпиону. Тоблакаю.

Теол поглядел в глаза Баггу – и обнаружил в них неприкрытое беспокойство.

– Мы прорвемся во двор, – продолжил Аблала.

– Гм. Хорошо.

– Постараемся, чтобы он нас не убил.

– Мне казалось, ты говорил – толковать не о чем?

– Точно. Не о чем.

Джанат налила тыкву супа. – Мы должны держаться за лестницу одной рукой? Думаешь, я первая полезу? Думаешь, я идиотка?

Теол поморщился, а затем просиял: – Есть выбор, Джанат. Или ты лезешь за нами, рискуя аппетитом, или мы лезем за тобой, вознося к небу восхищенными взорами.

– Как насчет третьего? – Она вышла на улицу.

От места, где сидел Аблала, донеслись жуткие хрустящие звуки.

Теол и Багг мигом последовали примеру Джанат.

***

Ормли, бывший Поборник Гильдии Крысоловов, сел напротив Ракет.

Она приветственно кивнула и вернулась к еде. – Я предложила бы тебе немного этих хрустящих свиных ушей, но, видишь ли, осталось мало – а они относятся к числу любимых моих блюд.

– Ты это нарочно, так?

– Мужчины вечно считают, будто красавицы озабочены сексом или, точнее, возможностью его осуществления в каждый данный момент. Но уверяю тебя: пища предлагает гораздо больше, нежели неуклюжие обжимания в кишащей блохами койке, все ваши беспорядочные дерганья, причиняющие боль при малейшем изменении позиции.

Испитое лицо Ормли скривилось: – Изменение позиции? А это что такое?

– Что-то подсказывает мне: совсем не легионами исчисляется число женщин, безутешно тоскующих о человеке по имени Ормли.

– Ничего не желаю знать. Слушай, у меня нервы шалят.

– А как я себя чувствую – об этом ты подумал? Вина не желаешь? Ох, я надеялась, что ты откажешься. Знаешь ли, скрываясь в погребальной камере, я пресытилась изысканными винами лучших урожаев. Тебе-то легко, ты вечно таишься в тени – а вот я, как новый командир организации повстанцев, должна прятаться там, принимая и отправляя гонцов целыми днями, ведя бесконечную канцелярскую работу…

– Какую такую канцелярскую?

– Ну, работу, убеждающую всех приспешников, что я очень занята. Чтобы они каждый миг не вбегали с делами.

– Но что такое ты пишешь, Ракет?

– Обрывки разговоров сверху. Акустика здесь отличная, хотя непостоянная как дитя. Иногда получается просто поэзия, если тщательно все совместить.

– Если это случайные отрывки, при чем тут поэзия? – Ормли все еще кривился.

– Ясно, что ты не интересуешься новейшими тенденциями.

– Только одной интересуюсь, Ракет. Она-то и тревожит. Опять Теол Беддикт.

– На редкость особенное совмещение, – ответила она, потянувшись за еще одним свиным ухом. – Идиотизм плюс гений. Его гений особенно хорош в создании идиотских ситуаций. Например, когда мы любились в последний раз…

– Ракет, прошу тебя! Разве ты не понимаешь, что происходит снаружи? Извини. Думаю, ты не знаешь. Тогда слушай. Он слишком успешен! Он действует слишком быстро! Патриоты озабочены чем-то ужасным, и можешь быть уверена – Совет Вольности поддерживает их всеми доступными ресурсами. На Нижнем Рынке начался натуральный обмен, потому что нет монеты.

– Да, в этом и весь план…

– Но мы не готовы!

– Ормли, Чешуйчатый Дом обрушился, да?

Он поглядел подозрительно, хмыкнул и отвел глаза. – Ладно. Мы знаем, что именно надвигается. Да, мы готовились к этому. Верно, всё верно. Хотя мы не приблизились к пониманию того, что стрясется, когда все случится, если вообще знаем, что может случиться и стрястись… Вот, совсем меня запутала. Когда дело заходит о Теоле, ты теряешь всякую объективность.

– Неужто? Держишь меня за дуру?

– Да. Любовь, похоть, что бы там ни было – ты не можешь мыслить ясно, когда речь идет о нашем безумце.

– Это ты не мыслишь ясно. Теол – не тайна. Теол прост – нет, не то чтобы простак… хотя и это тоже. По любому я уже сказала. Он прост. Истинная тайна перед нами, Ормли – это его так называемый лакей.

– Багг?

– Багг.

– Он же просто подставное лицо…

– Ты уверен, что не наоборот? Куда девается монета, которую они собрали? Закопана на заднем дворе? У них вообще нет заднего двора. Ормли, мы говорим уже о тоннах. – Она обвела рукой склеп: – Можно двадцать раз кряду заполнить эту крипту. Да, под городом есть и другие крипты. Мы знаем все. Я послала разведчиков в каждую – они пусты, пыль на полу не тревожили сотни лет. Мы послали крыс во все трещины, щели и лазы. Ничего. – Она сплела пальцы. – Пропало. В воздухе растворилось. И не только в нашем городе.

– Ну, может, Теол отыскал тайник, которого мы еще не заметили. Что-то одновременно умное и идиотское, как ты и сказала.

– Я подумаю, Ормли. Но лучше верь, когда я говорю: деньги просто пропали.

Лицо Ормли внезапно прояснилось. Он налил себе еще вина. – Я уже все понял. Утопили в реке. Просто. Быстро.

– Но ведь Теол уверяет, что монету легко вернуть, чтобы наводнить рынок, когда финансисты Совета впадут в панику и начнут чеканить деньги свыше обычных квот. А даже обычные квоты для них разорительны, потому что нет возврата старой монеты. Прошлую стабильность не вернешь. Я слышала, даже имперская Сокровищница опустела. Теол сказал, что сможет вывалить всё на улицы в любой нужный момент.

– Может, врет.

– Может, и не врет.

– Может, мне достанется последнее свиное ухо?

– Можешь не мечтать.

– Отлично. У нас еще проблема. Нарастают трения между Эдур, истопатами и армией шпиков и головорезов канцлера. Пролилась кровь.

– Не удивлена. Это должно было случиться. Полагаю, что финансовая напряженность имеет к этому отношение.

– Разве что косвенно, – возразил Ормли. – Нет, я думаю, это личные конфликты.

– Можно извлечь пользу?

– Ага. Наконец мы обсудим что-то актуальное и придем к какому-то решению.

– Ты просто завидуешь Теолу Беддикту.

– И что, если? Извини. Давай построим планы.

Ракет вздохнула и махнула слуге: – Принеси еще бутылку, Унн.

Брови Ормли взлетели, когда здоровенный мужлан пошагал в боковую комнату. Он придвинулся к женщине. – Унн? Тот, что…

– Убил Геруна Эберикта? Да, тот самый. Этими вот двумя руками, Ормли. Собственными руками. – Тут она улыбнулась. – И эти руки, гм… хороши не только для убийств…

– Я знал! Ты думаешь только об одном!

Она уселась поудобнее. «Заставь их думать, что они умные. Единственный способ сохранить покой».

***

Под городом Летерасом таится плотное ледяное ядро. Кулак Омтозе Феллака, неумолимым захватом сдавивший древнего духа. Заманенного и плененного в результате необычайного союза Цеды Куру Кана, джагутской колдуньи и Старшего Бога. Страннику было трудно понять возможность их объединения – неважно, сколь выгодными оказались последствия. Дух, плененный до той поры, когда ужасный ритуал ослабнет – или, что более вероятно, будет разрушен злой волей. Итак, хотя бы временно – а что не временно? – предотвращены гибель и разрушение колоссальных масштабов. Очень хорошо.

Куру Кан, заключивший союз с джагутской колдуньей – удивительно, но не опасно. Нет, мысли Странника постоянно тревожило участие Маэла.

Старший Бог. Но не К’рул, не Драконус или Килмандарос. Нет, этот Старший никогда не вступал в союзы. Для Маэла было проклятием то, что для всех других было благословением. Так что же изменилось? Кто подтолкнул старого ублюдка под руку, заставив ковать союзы, заставив высвободить силу на улицах города, заставив явиться на некий отдаленный остров, избить до бесчувствия другого бога?

Дружеское чувство к жалкому смертному?

«И что же, дражайший Маэл, ты намерен делать со своими поклонниками? С теми, что злоупотребляли твоим равнодушием? Их легион, их руки обагрены кровью во имя твое. Тебя это развлекает? В конце концов, от них ты получаешь силу. Достаточную, чтобы затопить весь этот мир».

Война богов. Действительно ли линия противостояния проведена так ровно, как кажется? Странник больше не был в этом уверен.

Он стоял на прочном камне, почти касаясь громадного куска льда. Он мог ощутить древнее ледяное колдовство, принадлежность иной эпохи. Дух, заключенный в нем, замороженный в момент подъема со дна грязного озера, стал бурным ураганом бессильной ярости; он размытым пятном виднелся в центре глыбы. Один из родичей самого Маэла, подозревал Странник – кусок, оторванный, чтобы страдать в ярме Увечного Бога. Он совсем не знает – пока – об ужасных трещинах, покрывших лед безумной паутиной и пробирающихся внутрь.

«Действительно, ритуал расшатан. Намеренно? Нет, просто они неправильно выбрали место заключения. О нет, они тоже не знали. Этот… толчок… не мой. Просто… несчастливое стечение обстоятельств.

Знает ли Маэл? Возьми меня Бездна, я должен с ним поговорить – ах, как я вздрагиваю при этой мысли! Долго ли еще можно откладывать? Какое гнилое преимущество куплю я молчанием? Какую скудную награду получу за предупреждение?

Может, еще поговорить с тем богом, Фенером? Но нет, бедное создание знает еще меньше, чем я сам. Прячется, свергнутый, подмененный… вот это интересная мысль. Боги воюют… да, возможно…»

Странник отступил, пройдя призраком сквозь камень. Внезапное желание, нетерпение толкали его. Для запланированного нужна рука смертного. Кровь смертного.

Он появился на полу, выложенным неровными плитами. Далеко ли он странствовал? Сколько времени прошло? Тьма, приглушенный звук капающей воды. Он втянул воздух, уловив аромат жизни, прокисшей от прикосновения старой магии. Он понял, где оказался. «Недалеко. Скоро. Никогда не прячься в одном месте, дитя». Во рту пересохло – нечто вроде предвкушения. Он спешил вниз по кривому переходу.

«Такой – слабый – я ничего не могу. Когда-то я умел большее, нежели огибать кривые кромки судеб. Владыка Плиток. Вся сила изображений, почти-слов тех времен, когда не было письменной речи. Они голодают без моего благословения. Иссыхают. Неужели это ничего не значит? Я не стою сделки?»

Он ощутил, как внутри разгораются давно уже тусклые угли… чего же? «А, теперь я понял. Вижу.

Это амбиции».

Странник дошел до тайной комнаты, ощутил трепещущее тепло у входа.

Согнувшаяся над жаровней девушка резко повернулась, едва он вошел. Сырой, согретый воздух, напоенный запахами специй, сделал его почти пьяным. Он увидел широко раскрытые глаза.

– Турадал Бризед…

Странник чуть не пошатнулся, сделав шаг вперед. – Видишь, опять всё то же. Сделка…

Ее рука метнулась, повисла над углями жаровни. – Они все желают заключить сделку. Со мной.

– Оплоты, ведьма. Они сражаются как неуклюжие дряхлые старики. Против новых – против Садков. Лишь дурак назовет это танцем равных. Некогда сила была неуклюжей. А теперь она… – он усмехнулся, – сделав еще шаг, – изящна. Ты поняла? Поняла, ведьма, что я предлагаю тебе?

Она оскалилась, скрывая страх. – Нет. Ты смердишь выгребной ямой, Консорт – тебе здесь не место…

– Плитки так хотят играть, верно? А вместо этого складываются в ломаные узоры, вечно ломаные. Потока нет. Они вышли из моды. Вышли из моды, ведьма.

Рука сделала некий жест, глаза Пернатой Ведьмы скользнули за спину Странника.

Сзади раздался слабый голос: – Не делай этого.

Странник повернулся. – Куру Кан. Она призвала тебя. – Он засмеялся. – Дух, я могу изгнать тебя одним мгновением ока.

– Этого ей лучше не знать. Слушай мое предупреждение, Странник: ты впал в безрассудство. Тебя охватила иллюзия успеха. Неужели непонятно, что поразило тебя? Ты стоял слишком близко ко льду, осаждаемый бурей желаний пленного демона. Его амбициями, его жаждой.

Странник ощутил ледяной укол сомнения – но потряс головой: – Я Владыка Плиток, я Старший. Жалкий дух колодца не может заразить меня. Мои мысли чисты. Мое предназначение… – Он отвернулся, жестом отгоняя призрака. И чуть пошатнулся; пришлось встать поустойчивее.

Дух Цеды заговорил снова: – Странник, ты решил бросить вызов Садкам? А тебе не приходит в голову, что как у Плиток был Владыка, так есть он и у Садков?

– Не дури. Нет плиток, изображающих эти Садки…

– Не плитки. Карты. Да, у них есть Владыка. Ты станешь противостоять ему? Но зачем же?

Странник не отвечал, хотя ответ грохотал внутри черепа. «Узурпация. Он как дитя перед таким, как я. Я даже пожалею его, отнимая силу, высасывая кровь до капли, лишая самой жизни.

Больше я не стану таиться от этого мира».

Куру Кан говорил: – Если ты бросишь Оплоты в бой против Садков, Странник, ты разрушишь союзы…

Странник фыркнул. – Они уже разрушены, Цеда. Это началось как поход на Увечного Бога с целью жестоко покарать его – как будто Падший совершил преступление самим фактом своего существования; но все уже изменилось. Старшие пробуждены, они осознали себя – нашли память о том, чем были прежде, поняли, чем могут стать. К тому же, – добавил он, надвигаясь на дрожащую ведьму – летерийку, – враг раздроблен, ослаблен…

– Они чужды тебе. Ты так уверен в истинности своего чутья? Может быть, враги заставили тебя поверить…

– Ты увлекся играми, Куру Кан. Вечный твой порок.

– Это не наша война, Странник.

– Нет, наша. Моя война. Война Рулада. Скованного Бога. Разве Старшие Боги так жаждут уничтожить Падшего?

– Они возжаждали бы, если бы понимали всё. Но они ослеплены жаждой воскрешения – они слепы, как ты сейчас. Все, кроме одного – создателя Садков. Самого К’рула. Слушай меня, Странник! Поднимая Оплоты против Садков, ты объявляешь войну К’рулу…

– Нет. Только его детям. Детям, которые при случае убьют его. Он им не нужен. Он ушел было, но теперь снова бродит по мирам и тащит за собой Плитки, Оплоты, древние места, ему хорошо знакомые. Вот подлинная война, Цеда!

– Точно. Идиотская ностальгия К’рула оказывается самым сильным ядом – хотя он еще этого не понял. Я мертв, Странник… тропы, по которым я прошел…

– Мне не интересны.

– Не делай этого. Не вступай в игру Увечного Бога!

Улыбающийся Странник размытым движением протянул руку. Схватил ведьму за горло. Поднял над полом.

В другой руке появился кинжал.

«Кровь. Дар смертных Старшим…»

Она держала что-то в руке. Она дергалась, извивалась в отнимающем жизнь захвате; глаза выпучились, лицо потемнело. И тут ведьма выбросила вперед руку.

Воткнув отрезанный палец в левый глаз бога.

Странник ошеломленно заревел. Копье ослепительного света пронеслось по мозгу.

Его нож уже был вонзен в тело женщины. Он отшвырнул ее, покачнулся, ударив себя по лицу – кровь хлестала, что-то стучало по щеке, словно привязанное на нитке. «Достал ее… неважно, что она сделала… достал ее, подлую тварь!… ее кровь… моя кровь… Бездна меня подери, как больно!»

И тут она вернулась. Скрюченная рука мелькнула у лица – схватила что-то, оторвала – снова боль! Рядом раздался злорадный хрип: – Я собираю!

Она изогнулась, когда бог снова взмахнул клинком, взрезая плоть, пересчитывая острием рёбра.

Она забрала глаз. Глаз пропал, глаз сжат кровавой рукой.

Но на клинке блестит кровь. Много. Вполне достаточно.

Странник, вытянув руку, пытался оглядеться оставшимся глазом, приноровиться к изменившейся перспективе. Шатаясь на ходу, побрел к выходу.

«Всё, что мне нужно».

Оставляя кровавый след, Пернатая Ведьма подковыляла к дальней стене, где скорчилась – в одной багровой руке глаз Старшего Бога, в другой палец Брюса Беддикта. Палец казался опухшим, он словно вобрал кровь Странника. Теплый. Нет, горячий.

– Собираю… – шепнула она.

Призрак Цеды подплыл ближе. – Ты умираешь, девочка. Тебе нужен целитель.

Она сплюнула: – Так найди.

Ответа не было.

***

Странник брел по мостику. По обеим сторонам плитки Цедансии пришли в полнейший беспорядок. Бог грубо хохотал, держа перед собой скользкий кинжал, будто факел – он ощущал жар, опаляющий лицо, высушивший кровь и прочие жидкости, сочившиеся из левой глазницы.

«Кто-то был тут. Недавно.

Ханнан Мосаг. Изучал тайны древнего могущества.

Но он Тисте Эдур. Чужак для здешних сил.

Нет, они мои. Всегда были моими. И вот я пришел.

Чтобы потребовать их назад.

И я бросаю тебе вызов, Владыка Карт, кем бы и чем бы ты ни был. Предстань передо мной, если смел. Я вызываю тебя!»>

Странник добрался до центрального возвышения, высоко поднял клинок и швырнул вниз, на плитки.

Острие глубоко вошло в прочный камень.

Он смотрел вниз. Единственный глаз широко раскрылся.

Кинжал пригвоздил одну из плиток в середине. Остальные начали вращаться, формируя вихрь.

Срединная плитка.

Его плитка. Лезвие увязло в груди изображения. «В моей груди. Что это должно означать? Неважно. Какую иную плитку мог я выбрать?»

Мир содрогнулся – он мог ощутить дрожь глубоко в сердцевине, расходящуюся рябью – рябь вздымалась, пожирая энергию, превращаясь в волны. Волны прибавляли в скорости, возносились…

Странник захохотал, когда сила забурлила внутри. – Кровь смертной!

Она уже умерла? Он ударил дважды. Глубоко вогнал оружие. Наверное, выпотрошил. Труп, притулившийся в проклятой комнате. Пока его не найдут крысы. И это хорошо. Ей нельзя было позволять остаться в живых. Ему не нужны Верховные Жрицы, не нужны смертные, прилепившиеся в возрожденной божественности.

«Обычных просителей я могу поглощать. Игнорировать. Они знают, что я никогда не отвечаю. Никогда не посылаю даров. Ничего не ожидая, они ничего не получают, и я не привязан к ним.

Но Верховная Жрица…»

Ему нужно убедиться. Вернуться. Убедиться. Странник развернулся и пошел назад.

***

– Ублюдок, – сказала Пернатая Ведьма, сплюнув полный рот крови. Кровь текла из ноздрей, булькала в горле. Правую часть груди сдавила неизмеримая сила.

Больше ждать нельзя. Дух опоздает.

– Я умираю.

«Нет. Странник, ублюдочный бог, забытый бог, голодный бог.

Что же, не ты один здесь голоден».

Она оскалила зубы в алой улыбке и вложила изувеченное глазное яблоко в рот.

Проглотила.

***

Странник пошатнулся, ударившись о стену коридора – нечто вторглось в грудь и вырвало беспорядочный сгусток силы. Украло. Оставив полость мучительной боли.

– Сука!

Вопль отразился эхом от хладного камня.

Он услышал ее голос, заполнивший череп: – Теперь я твоя. А ты мой. Поклонник и объект поклонения, сцепившиеся во взаимной вражде. О, разве это не меняет всё?

Нужно было выбрать кого-то другого, Странник. Я читала исторические книги. Дестрай Анант, Избранник Божий, Колодезь Духа. Пернатая Ведьма. Ты мой. Я твоя. Слушай мою молитву. Слушай! Твой Дестрай Анант требует! В моих руках ждет Смертный Меч. Он тоже вкусил твоей крови. Твоя сила может исцелить его, как исцелила меня. Ты еще не ощутил его, – сказала она со злорадным восторгом, – касания?

Смех скрежетал в голове, ударяя украденной силой.

– Призови его, Странник. Он нужен нам.

– Нет.

– Он нужен нам! И Надежный Щит – Т’орруд Сегул на языке Первой Империи. Кто из нас будет выбирать? О, разумеется, ты хочешь оставить себе это право. Но у меня уже есть кандидат. Он тоже крепко связан сетью зла. Я бормочу его имя – и вижу отражение величайшей ненависти. О, разве не мило?

Да, он еще жив. Удинаас. Давай составим жречество из предателей. Давай потребуем себе Пустой Трон – он всегда был нашим по праву. Странник, мой возлюбленный.

Удинаас. Зови его! Избирай его! Мы будем пожирать души друг друга в течение тысячи лет. Десяти тысяч!

– Оставь меня, проклятие!

– Оставить тебя? Бог мой, я заклинаю тебя!

Странник пал на колени, склонив голову, и возопил в ярости.

И мир снова содрогнулся.

Он забыл. Цепи. Воли, сомкнувшиеся в вечном захвате войны. Яростный поток эмоций, вздымающийся вновь и вновь. Бессмертное погружение. «Я снова в мире. Я отказался от слабости и был пойман в капкан силы».

– Лишь слабые и бесполезные истинно свободны, – шепнул он.

Она расслышала. – Не надо такого раскаяния, Странник. Иди назад в Цедансию, посмотри сам. Кровь течет между Плиток. Между всех Плиток. Садки. Цедансия наконец стала картой реального мира. Истины вещей. Я использую твои же слова. Плитки… поплыли.

Неужели ты не чуешь их, эти новые Садки? Идем, исследуем их вдвоем. Выберем свой аспект. Там разные оттенки… свет и тьма, тень и смерть, жизнь и… о, а это что? Шуты Удачи, Свободные карты, Опонны? Опонны – милый Странник, на твоем месте уже появились выскочки. Близнецы играют в твои игры, Странник. И что мы будем делать?

– Возьми меня Бездна, – простонал бог, оседая на холодные и мокрые плиты пола.

– Призывай его, Странник. Он нужен нам. Сейчас. Призови Смертного Меча.

– Не могу. Ты проклятая дура. Он потерян.

– Я владею…

– Знаю, чем ты владеешь. Думаешь, этого вполне достаточно? Чтобы вырвать его из хватки Маэла? Тупая, жалкая дуреха. Прекрати проклятые молитвы, Дестрай. Каждое требование ослабляет меня. Это неразумно. Не сейчас. Слишком быстро. Я стал… уязвимым. Эдур…

– Эдурские ведуны сейчас вздрагивают от каждой тени. Они не понимают, что случилось. Они познали слепой ужас…

– Молчать! – проревел бог. – Кто может понять ведунов, болтливая капабара? Оставь меня! Сейчас!

Ответом стало… молчание. Внезапное отсутствие, отступление.

– Уже лучше, – буркнул он.

Он остался на холодном полу, в окружении тьмы. Думая. Но даже мысли не приходят свободно, даже они имеют цену.

«Клянусь Бездной! Похоже, я совершил ошибку. Теперь придется жить с ней.

И строить планы».

***

Геделанак шагнул, прикрывшись круглым щитом. Мощная рука ухватила его пониже плеча, сжала – еще миг, и он пролетел через весь двор, тяжело шлепнувшись о землю, перевернувшись. Он катился, пока не ударился о стену.

Воин – мекрос застонал, потряс головой, отпустил короткую рукоять двулезвийной секиры. Поднял руки к шлему и стянул его. – Нечестно, – сказал он, моргая, сверкнув глазами на Карсу Орлонга. – Император так не сделал бы.

– Тем хуже для него, – прогудел в ответ Тоблакай.

– Похоже, ты порвал мне руку.

Семар Дев заговорила из тени, где сидела на стуле: – Тогда поспеши найти целителя, Геделанак.

– Кто еще дерзнет вызвать меня? – спросил Карса, опираясь на меч и оглядывая полудюжину воинов. Глаза всех обратились к женщине в маске – она стояла недвижно, словно забытая, источенная солнцем и ветрами статуя в каких-то развалинах. Казалось, она осталась равнодушной ко всеобщему вниманию. Два меча таились в ножнах.

– Трусы, – фыркнул Карса.

– Погоди, – скривив покрытое шрамами лицо, сказал некто по имени Пудинг. – Все не так, клятый бычара. Твой стиль драки… Нет смысла изучать его, потому что Император не будет так драться. Не сможет. У него нет нужной силы и размаха рук. К тому же он цивилизован – а ты дерешься как зверь, Карса. Ты мог бы повалить ублюдка наземь – но не успеешь. Я его первый повалю. – Он взвесил в руке короткое копье. – Сначала продырявлю – и поглядим, сможет ли он драться, когда в груди торчит деревяшка. Я пробью его с шести шагов, понял? Потом подберусь и покрошу в куски саблей.

Семар Дев больше не слушала: хвастливые речи Пудинга успели надоесть. Она не сводила взора с женщины, которую воин – мекрос назвал сегуле. Слово времен Первой Империи. Щит. Странное название для народа. Может, это остатки клана времен имперской колонизации Дессимбелакиса. Часть армии, поселенной на некоем милом острове в награду за великую победу – у всех его армий были прозвища, и «Щит» – имя довольно обычное для военных частей Первой Империи. А вот маска – чрезмерное преувеличение. Геделанк упоминал, что их носят все сегуле, что знаки и царапины на эмали означают ранги. Но надписи совсем не похожи на алфавит Первой Империи. Любопытно. Как жаль, что она вечно молчит.

Прижав к груди левую руку, Геделанк с трудом встал, держась за стену, и побрел на поиски лекаря.

Во дворце что-то происходило, и отзвуки потрясений доходили даже до обиталища бросивших Вызов. Возможно, утвержден Список, определяющий порядок сражений. Слух порадовал собравшихся здесь придурковатых воителей – но ответом Карсы стала лишь кислая ухмылка. Семар Дев готова была с ним согласиться – она не верила в точность слухов. Нет, произошло что-то иное, какая – то неразбериха. Фракции дерутся словно дворняги на пиру, хотя будь у псов мозги – все остались бы сытыми. Но разве не всегда так? Каждому нужно больше и еще больше…

Тут она ощутила еще что-то – содрогание пластов, костей, слоями зарытых под здешним королевством. Под здешним, как и под любым другим. Боги подлые… Ведьма поняла, что уже успела вскочить. Заморгала. Увидела, как стоявший на середине двора Карса обратился к ней лицом и по-звериному сверкнул глазами. Зубы Тоблакая были оскалены.

С трудом оторвав взор от ужасного воителя, ведьма торопливо ушла под колоннаду, в коридор, по сторонам которого расположены кельи поборников. Прошла все двери, достигнув своей скромной комнатки.

Захлопывая двери, она уже бормотала слова ритуала захвата. Там, снаружи, что-то стряслось – пролилась, зашипев как кислота, кровь. Наводящие ужас события, нечто за пределами вероятного, поток новой силы…

Сердце застучало в груди. Из пола комнаты восставало привидение. Оно словно растолкало ее чары.

Ведьма вытащила нож.

«Проклятый дух. Точнее, дух проклятого мага».

Сверкающие, но едва заметные глаза уставились на нее. – Ведьма, – прошептал призрак, – не сопротивляйся. Прошу.

– Тебя не приглашали, – возразила она. – Почему бы мне…

– Мне нужна твоя помощь.

– Похоже, ты пришел слишком поздно.

– Я Цеда Куру Кан.

Семар нахмурила лоб, потом кивнула: – Слышала твое имя. Ты пал при эдурском завоевании.

– Пал? Такое заключение нужно обдумать. Увы, нет времени. Ты должна кое-кого исцелить. Прошу. Я проведу тебя к ней.

– К кому?

– К летерийке. Ее зовут Пернатая Ведьма…

Семра Дев неразборчиво зашипела. – Ты выбрал не ту особу, Цеда Куру Кан. Исцелять эту блондинистую риназану? Если она умирает – я буду счастлива помочь. Эта женщина порочит имя всех ведьм.

По незримой, опутавшей мир сети прошло еще одно содрогание.

Она увидела, как призрак Цеды вздрогнул, увидела внезапно возникший в глазах ужас.

И тут Семар Дев плюнула на лезвие ножа, метнулась вперед, проведя оружием через призрака.

Вопль Куру Кана быстро прервался: лезвие захватило духа, втягивая в себя, порабощая. Рукоять в ладони вдруг стала холодной как лед. Над острием поднялся дымок.

Она быстро добавила несколько тихих слов, укрепляющих ритуал.

И побрела спиной назад, пока не наткнулась на кровать. Ведьма упала, содрогаясь от последствий захвата. Взгляд опустился к ножу в руке. – О боги, – пробормотала она, – еще один.

Миг спустя распахнулась дверь. Карса Орлонг поднырнул под низкую для него раму.

Семар Дев выругалась и сказала: – Всегда будешь так?

– В комнате воняет, ведьма.

– Ты прошел через мои чары, словно через паутинки. Тоблакай, для такого требуется треклятый бог – а ты уж явно не бог. Готова поклясться костями каждого бедняги и дурака, которых ты убил.

– Мне плевать на твои дурацкие чары, – отвечал воин – великан, прислоняя меч к стене. Один шаг вынес его на середину комнаты. – Я знаю, что так пахнет. Духи, призраки. Это запах забывчивости.

– Забывчивости?

– Иногда мертвые забывают, что они умерли.

– Подобно твоим друзьям в каменном мече?

Его глаза стали холодными как пепел. – Они обхитрили смерть, Семар Дев. Таков был мой дар. Ответный дар – в том, что они отвернулись от покоя, от забвения. Они живут, потому что живет меч.

– Да, садок внутри оружия. Не воображай, что это уникальный случай.

Он оскалился. – Нет. Ведь у тебя есть нож.

Ведьма вздрогнула. – Едва ли в этом лезвии садок, Карса Орлонг. Просто слои железа. Свернутые особо хитрым образом…

– Чтобы сделать тюрьму. Вы, цивилизованные люди, так стараетесь исказить смыслы слов. Может, потому, что слов у вас слишком много, ни используются слишком часто и без должной причины. – Он огляделся. – Итак, ты пленила духа. Не похоже на тебя.

– Не могу возражать, – отвечала она, – ибо с некоторых пор не знаю, какова я. На кого я похожа.

– Ты однажды сказала, что не подчиняешь, не заклинаешь, а заключаешь сделки.

– Ах, ты об этом. Ну да. Если есть выбор. Кажется, что пребывание в одной компании с тобой, Тоблакай, раздавило всякую привилегию выбора.

– Ты стыдишь меня за собственную жадность?

– Это не жадность. Скорее всепоглощающая нужда в силе.

– Чтобы противостоять мне?

– Тебе? Нет, я так не думаю. Скорее, чтобы оставаться в живых. Ты опасен, Карса Орлонг. Твоя воля, твоя мощь, твоя… неуважительность. Ты представляешь собой привлекательное и устрашающее доказательство, будто путем сознательного игнорирования правил и законов природы можно избавиться от их влияния. Представь себе: само твое существования является доказательством этого тезиса… и я не могу смириться, ибо тезис отрицает опыт всей моей жизни.

– Слишком много слов. Снова, Семар Дев. Скажи проще.

– Чудесно, – фыркнула она. – Все в тебе меня пугает.

Он кивнул: – И восхищает.

– Наглый ублюдок. Думай как хочешь!

Он повернулся к двери. Поднял меч и бросил ей через плечо: – Сегуле обнажила на меня свои клинки.

Он ушел.

Семар Дев оставалась на кровати едва ли полудюжину ударов сердца. – Проклятие! – Он встала, спеша оказаться снаружи прежде, чем начнется схватка. – Черт тебя дери!

***

Солнце уже успело сползти к краю неба, и двор оказался в тени. Выйдя из-под колоннады, Семар Дев заметила сегуле, вставшую посредине учебного плаца – в каждой сокрытой перчаткой руке по тонкому мечу. Темные потные волосы свисали на плечи; сквозь прорези маски мрачный взор следил за Карсой Орлонгом, шагавшим по песку на встречу с ней.

На них смотрели целых двадцать поборников. Это означало, что слухи разошлись широко… Семар Дев потрясенно увидела граля Таралека Виида, а за ним Икария. «Боги! Само его имя… Джаг… все, что я слышала, что узнала. Икарий здесь. Поборник.

Он оставит от города кучу обломков. Он превратит горожан в гору расколотых костей. Боги, воззрите на него! Он встал в тени, он так спокоен, что почти невидим. Карса тоже не замечает его».

Тоблакай сосредоточил внимание на сегуле. Он обходил ее, держась поодаль. Она перемещалась как кошка, всегда оказываясь лицом к лицу.

«О, она тоже классный боец.

Но Карса швырнет ее на проклятую стену.

Если она подойдет ближе. А ей придется поднырнуть под громадный кремневый меч.

На стену. Или сквозь стену?»

Сердце бешено билось. Состояние, тревожно близкое к экстазу.

Семар ощутила чье-то присутствие и с внезапной тревогой увидела Тисте Эдур. Узнав его. Преда Томад. Томад Сенгар.

Отец императора.

«Карса, тебе не нужна эта встреча…»

Соперники сошлись в вихре движений – впоследствии свидетели так и не пришли к единому мнению, кто же пошевелился первым, как будто сегуле и Теблор действовали согласованно и притом быстрее мысли.

Когда железо зазвенело о камень – или камень о железо? – Карса Орлонг сделал нечто неожиданное.

Топнул ногой. Придавил плотный песок.

В самый разгар изящного «танца» сегуле.

Топнул так сильно, что содрогнулся весь двор.

Идеальный баланс движений сегуле… исчез.

Без сомнения, лишь на малую долю, столь малую, что глаз едва успел зафиксировать отклонение; без сомнения, она мгновенно восстановила бы равновесие – но уже отшатывалась, получив удар плоскостью меча Карсы. Обе руки были сломаны от силы соприкосновения.

Однако, падая, она извернулась и выбросила ногу, метя Тоблакаю в пах.

Он заблокировал удар рукой и резко поднял тело сегуле в воздух.

Женщина выбросила вторую ногу.

Тоблакай со смехом подставил меч, отбив удар.

Он держал противницу на весу.

Покачивая.

***

За спиной Таралека Виида раздался тихий вздох. Гралиец моргнул и отвернулся.

Икарий улыбался. Он тихо произнес: – Думаю, мы уже встречались. Я и он. Возможно, очень давно. Поединок, который был прерван.

«Маппо. Должно быть, он. Заметил приближение бури между этими… Ох, Трелль…»

Таралек облизнул пересохшие губы: – Ты намерен возобновить поединок, Икарий?

Джаг едва заметно поднял брови. Покачал головой, ограничиваясь таким ответом.

«Слава духам!»

***

Преда Томад издал неразборчивый звук.

– Эти игрища, – осмелилась спросить Семар Дев, привлекая его внимание, – должны служить развлечением, не так ли? Каждое новое состязание – все более сложное.

Взор Тисте Эдур был невыразительным. – Среди зрителей, – не сразу ответил он, – есть и такие, что развлекаются.

– Да.

Миг спустя он продолжил: – Да, этот Тартенал пойдет последним. Решение зрителей было единогласным. – Он пожал плечами. – Я сам приду поглядеть. Хотя мое мнение ничего не решает.

– Сегуле была очень хороша, – заметила Семар.

– Возможно. Но она не желала сражаться с другими.

– Они весьма уважали ее.

– А сейчас? Когда он поверг ее?

Она покачала головой.

Томад Сенгар отвернулся. – Тартенал превосходен.

– Но ваш сын все же лучше.

Эти слова заставили его замереть. Эдур поглядел на ведьму сузившимися глазами. – Твой Тартенал превосходен, – повторил он. – Но все же он умрет.

Тисте Эдур ушел.

Карса, наконец ответив на призывы и мольбы зрителей, опустил женщину на землю.

Трое летерийских целителей побежали помогать ей.

Карса подобрал меч, выпрямил спину и начал озираться.

«О нет. О нет…»

Но Икарий исчез. Как и его опекун – граль.

Тоблакай пошел к ней.

– Даже знать не желаю, – начала она.

– Нет, ты уже знаешь.

– О боги!

Он подошел близко, уставился на нее. – Джаг сбежал. Трелль, что шел с ним, пропал. Возможно, мертв. Теперь с ним воин пустыни, которого я сломаю одной рукой. Никто не сможет остановить нас. Икарий знает. Потому и сбежал.

– Что ты за дурак, Карса. Икарий не из той породы воителей, что любят турниры. Ты понял?

– Мы не устраивали бы турнира, Семар Дев.

– Но зачем тратить силы на него? Разве не Эдур и их рабы – летерийцы вызывают в тебе жажду мщения?

– Когда я разделаюсь с их императором, отыщу Икария. Мы закончим то, что начали.

– Не ставь воинов впереди тарана, Карса Орлонг.

– Дурацкая поговорка, – провозгласил он, чуть подумав.

– О, и почему бы?

– У нас, Теблоров, таран состоит из воинов. Посмотри на меня, Семар Дев. Я сразился и победил. Видишь, как вспотели мышцы? Идем, возляжем со мной.

– Нет. Меня тошнит.

– Я заставлю тебя выздороветь. Разрублю надвое.

– Очень смешно. Иди прочь.

– Мне что, искать другую шлюху?

– Они все бегут, едва тебя увидев. Бегут ОТ ТЕБЯ, разумеется.

Он фыркнул и поглядел по сторонам. – Может, сегуле?

– О да! Ты ведь только руки ей сломал!

– Руки ей не будут нужны. К тому же целители уже трудятся.

– Боги подлые! Я ухожу.

Она зашагала прочь, слыша за спиной раскатистый смех. «Ох, знаю – для тебя я забава. Знаю – и все равно раз за разом попадаю в ловушку. Варвар, ты слишком умен. Где найти великаншу с толстым черепом? Такую, что тебе под стать?»

***

Волочивший кривые ноги – каждый шажок отдавался волной боли в согнутом, перекрученном позвоночнике – Ханнан Мосаг прищурился, увидел впереди россыпь отполированных рекой камней, протянувшихся подобием дороги между горными утесами. Он не знал, реально ли то, что он видит.

Но ощущение правильное.

Как от родного дома.

Куральд Эмурланн, Королевство Тени. Не фрагмент, не рваное пятно, пронизанное полосами грязи. Дом, каким он был прежде, до всех разорвавших его измен. «Рай ожидает нас. Внутри разума. Призрачные картины, собранные воедино силой воли, одной лишь воли. Верь тому, что увидел, Ханнан Мосаг. Это дом».

Но он сопротивляется. Старается отринуть его. Его искалеченное тело, его запятнанный хаосом рассудок.

«Мать Тьма. Отец Свет. Взгляните на увечное дитя. На меня. На Эмурланн. Исцелите нас. Вы не видите, какой мир воссоздан моим разумом? Тот, прежний. Я держу в себе его чистоту, ибо желаю перенести в мир смертных, к племенам, мною покоренным. Я требовал покоя. Я заслужил покой.

Никто не мог угадать самого тайного моего желания. Трон Тени – он был предназначен мне. Под моим руководством Куральд Эмурланн стал бы сильным. Целым. Обрел бы законное место.

Да, там был хаос – дикая, несвязанная сила, реки без бродов, разделяющие острова Тени. Но я использовал бы хаос ради исцеления.

Цепи. Цепи, чтобы стянуть фрагменты воедино, связать их.

Падший Бог служил средством, ничем более.

И все разрушил Рулад Сенгар. Одно движение мальчишеской руки. Сейчас все гибнет, отравленное. Рассыпается в прах».

Он доковылял до дна ущелья. Гладкая круглая галька лязгнула под когтистыми пальцами. Грубый, мокрый, колючий песок залез под отросшие ногти.

«Мой мир».

Дождь, падающий неровными полотнищами, туман, пряный запах мхов и гнилого дерева. Ветер пахнет морем.

Над крутой каменной осыпью возвышались стволы Черного дерева, рассыпанные по склонам как часовые.

Здесь не было демонов – захватчиков. Это мир Тисте Эдур.

Тень летящей совы скользнула по блестящим камням дна, поперек пути. Ханнан Мосаг застыл.

«Нет. Не может быть. Ни один из живущих не претендует на титул.

Он мертв.

Он даже не был Тисте Эдур!

Но кто противостал Руладу Сенгару? Да, у нее хранится отрезанный палец. Сова – древнейший знак – сова, метка близости Избранного».

В душебурлил гнев.

«Я должен решать! Я! Мать Тьма! Отец Свет! Ведите меня к Трону Тени. Эмурланн возрожденный! Или так, говорю я вам – или Король-в-Цепях, а за ним Увечный Бог! Слушайте мое предложение!

Анди, Эдур, Лиосан. Армии Тисте. Никакого предательства. С изменами покончено – свяжите нас нашими клятвами, как вы связали друг друга! Свет, Тьма и Тень, первоэлементы сущего. Энергия и пустота, вечные приливы и отливы между ними. Три силы – самые первые, самые великие, самые чистые. Услышьте меня. Я готов привести Эдур в новый союз! Пришлите того, кто сможет говорить за Анди. И за Лиосан. Пришлите их. Соберите детей вместе!

Мать Тьма, Отец Свет, я ожидаю вашего слова. Я жду…»

Дальше пути не было.

Плачущий Ханнан Мосаг уткнулся головой в камни. – Как скажете, – пробормотал он. – Я не отвергну знак. Хорошо. Не мне решать. Он станет Смертным Мечом Эмурланна – нет, не надо древних титулов. Новый, в соответствии с эпохой. Смертный Меч. «Безумие… разве он согласится…» Летериец. Да будет так.

Наступал сумрак. Он ощутил тепло на щеке и открыл глаза: на востоке облака разошлись, образовав колонну темноты. На западе облака пробил другой столб – тусклого солнечного света. – Да будет так, – снова шепнул он.

***

Брутен Трана отступил от простертого тела Короля-Ведуна. Мосаг содрогнулся, ноги зашевелились как у раздавленного насекомого.

Миг спустя раскрылись налитые кровью глаза. Казалось, они не видят ничего. Но затем взор обратился вверх. – Воин, – тяжело произнес бывший король, поморщился и выплюнул на темные плиты пола полный рот слизи. – Брутен Трана. К’ар Пенет настойчиво хвалил твою честь, твою верность. Ты настоящий Тисте Эдур. Такими все мы были прежде. До… до Рулада. – Он закашлялся и медленно сел, с явным усилием повернув голову и уставившись на Трану. – И потому я должен отослать тебя.

– Король-Ведун, я служу империи…

– К Страннику проклятую империю! Ты служишь Тисте Эдур!

Брутен Трана молча глядел на уродливое существо.

– Знаю, – сказал Мосаг, – ты готов вести воинов через дворец, что над нами. Очищать комнату за комнатой от зловредных шпионов канцлера. Разрывать опутавшую Рулада паутину. Но дурак на троне не узнает свободы, даже если она раскроет крылья на его собственных плечах. Он увидит в этом нападение, восстание. Слушай! Канцлера предоставь мне!

– А Кароса Инвиктада?

– Всех, Брутен Трана. Я клянусь перед тобой.

– Куда же вы желаете меня послать? За Фиром Сенгаром?

Ханнан Мосаг вздрогнул и потряс головой: – Нет. Я не решаюсь произнести имя того, кого ты будешь искать. Здесь, в этом мире, Скованный Бог плывет в моих венах. Там, где я странствовал миг назад, я был свободен. Свободен понимать. Свободен… молиться.

– Как же мне узнать, куда идти? Как узнать, кого мне искать?

Корлль-Ведун колебался. Он облизал губы… – Он умер. Но не мертв. Он далеко, но он призван. Его могила пуста, но она никогда и не была занята. О нем не говорят, но его касание все время тревожит нас.

Брутен Трана поднял руку, не удивившись, что она дрожит: – Довольно. Где мне начинать путь?

– Там, где умирает солнце. Я так полагаю.

Воин скривил губы: – На западе? Но вы не уверены?

– Я не уверен. Не смею.

– Я пойду один?

– Решать тебе, Брутен Трана. Но прежде всего ты должен получить нечто у летерийской рабыни, Пернатой Ведьмы – она прячется под Старым Дворцом…

– Я знаю те тоннели, Король-Ведун. Что я должен взять?

Мосаг рассказал ему.

Трана посмотрел на уродливого ведуна – глаза Ханнана Мосага блестели жадно и лихорадочно, как у одержимого – развернулся кругом и вышел из палаты.

***

Размахивающий фонарями взвод стражи сотворил островок желтого света на поверхности канала Квилласа – солдаты брели, звякая оружием и громко бранясь, по мосту. На другой стороне взвод повернул направо, следуя по главной улице в квартал Ползунов.

Едва они удалились, Теол толкнул Аблалу и они вдвоем вышли на мост. Оглянувшись на полукровку, Теол поморщился и прошипел: – Следи за мной, дурачина! Я крадусь. Не так! Пригнись, внимательно оглядись, перебегай от стены к стене. Пригнись, Аблала!

– Но я не смогу видеть.

– Тихо!

– Извините. Можно уйти с моста?

– Сначала ты поглядишь, как я крадусь. Давай. Тебе нужно практиковаться.

Аблала Сани с рычанием пригнулся, наморщил кустистые брови, поглядывая налево и направо.

– Чудно. Теперь быстро крадись за мной.

– Хорошо, Теол. Там как раз соблюдают комендантский запрет, а мне неприятности не нужны.

Они перебежали на другой конец моста. Теол шел в тридцати шагах за стражниками; затем резко свернул влево, оказавшись вблизи от Хранилища Торговой Палаты. Добежав до аллеи, он присел и яростно помахал Аблале, приказывая делать то же самое.

– Ну ладно, – шепнул он. – Ты знаешь, какое крыло?

Аблала заморгал в темноте. – Что?

– Ты знаешь, где проживает твой Тартенал?

– Да. С прочими поборниками.

– Отлично. И где это?

– Ну… где-то.

– Хорошее соображение, Аблала. Стой рядом. Разве не я мастер мошеннического воровства?

– Неужто? А вот Багг сказал…

– Что? Что сказал мой жалкий лакей? Обо мне? За моей спиной?

Аблала пожал плечами: – Много чего. То есть ничего. О, вы не так поняли. Я ничего не буду пересказывать. Вы не тупой дуб с башкой, забитой елюзиями величия. И никто иной. Как-то так. – Тут он просиял: – Хотите, я снова заеду ему в ухо?

– Позже. Постой, я думаю. Рядом с Имперскими казармами, у крыла Вечной Резиденции. Или между Старым Дворцом и Резиденцией?

Аблала молчал.

– Итак, – продолжил Теол, – мы идем?

– Куда?

– Мне почему-то кажется, нынешняя ночь нам не пойдет на пользу. Но ты просто иди следом.

Окинув взглядом ближайшие улицы, Теол Беддикт двинулся, держась у самой стены. Когда они подошли ближе к Вечной Резиденции, темноты стало меньше – столбы с фонарями на перекрестках, более широкие улицы; солдаты на постах у ворот, на углах – короче говоря, солдаты повсюду.

Теол затащил Аблалу на последнюю сносную улицу, и они снова скорчились в полутьме. – Плохо выглядит, – прошептал он. – Там много народу. Аблала, слушай – это была хорошая попытка. Но повышенная бдительность нас победила. Увы, это так.

– Они стоят в кругах света, – возразил Аблала. – Ничего не видят, Теол. К тому же я замыслил отвлекающий маневр.

– Вроде твоих обычных? Забудь, Аблала. Шерк Элалле мне рассказала о том, когда…

– Да, вроде того. Сработало же, а?

– Но тогда она пробралась в имение Геруна. Она, а не ты. Сейчас именно ты хочешь попасть к поборнику.

– Потому отвлекать будете вы, Теол.

– Я? ты с ума сошел?

– Другого пути нет.

Они услышали на улице стук сапог. Громкий голос проревел: – Эй, там? Кто прячется на улице?

Аблала сжался: – Откуда он узнал?

– Лучше бежать!

Они рванулись, как раз когда копье света ворвалось в устье улицы; под крики бросившихся следом солдат беглецы достигли ее конца.

Там Теол повернул налево.

Аблала направо.

Ночь огласилась тревожным звоном.

***

Ответ на молитвы оказался не таким, какого ждал Брутен Трана. Он не думал, что ответ придет через гротескное существо – Ханнана Мосага, Короля-Ведуна. Того самого мужа, что толкнул Тисте Эдур на гибельную тропу. Амбиции, алчность, измена – Брутен Трана с трудом стоял перед Мосагом, не пытаясь выдавить из него жизнь.

Однако из уродливых губ вылетела… надежда. Это кажется невозможным. Зловеще – шутовским. Мечты Брутена Траны о героическом спасении осмеяны. Рулад падет – исчезнет весь род Сенгаров – и придет Ханнан Мосаг? «Нет, придет его черед. За все преступления. Честь надо завоевывать. Я понимаю это. Так и должно быть».

Его не особенно беспокоили судьбы летерийцев. Канцлеру больше не жить. Дворец будет очищен. Истопаты будут сокрушены, их агенты убиты, а несчастные узники, чьим единственным преступлением было несогласие с методами истопатов (Брутен уверен в этом), выпущены все до единого. Нет никакого реального подстрекательства. Нет бунта. Карос Инвиктад использует обвинения, будто они не нуждаются в доказательствах, будто они разрешают ему любое обращение с обвиняемыми. Какая ирония: тем самым он порочит идею человечности, делая себя самым главным предателем.

Но не это главное. Брутену Тране не нравится этот человек; неприязни достаточно, чтобы убить мерзавца. Карос находит удовольствие в жестокости, становясь одновременно и жалким, и опасным. Если позволить ему продолжать в том же духе – возможно настоящее восстание народа Летера. Тогда канавы всех городов империи наполнятся багровой слизью. «Неважно это всё. Я не люблю его. Я годами замечаю в его глазах презрение. И больше не потерплю обиды».

Именно это больше всего сердит Брутена Трану. Ханнан Мосаг приказал немедленно отправляться на место смерти солнца. Куда-то. На запад. Нет, не на запад. Король-Ведун неправильно понял свои видения…

Внезапная мысль заставила его замедлить шаг. Вокруг уже были коридоры и комнаты подземной части Старого Дворца. Кто ответил на молитвы? Кто показал тропу? Он намекнул, что это не Увечный Бог. Отец Тень? Неужели Скабандари Кровавый Глаз вернулся к ним?

Нет, не он. Но кто?

Миг спустя Трана скривил губы, тихо выругался и продолжил спуск. «Я получил надежду – и что же делаю? Убиваю ее своими руками. Нет, я понимаю путь яснее, чем сам Мосаг.

Солнце умирает не на западе.

Под волнами. В глубинах моря.

Разве не демон моря утащил его тело? Нет, Ханнан Мосаг, ты не решишься назвать его имя. Он же не Тисте Эдур. Но он должен стать нашим спасением.

Каждый из нас несет шепот Эмурланна. Любой и каждый Тисте Эдур. Вот почему ни один раб не сумел сбежать из наших земель».

Кроме одного, как напомнил он себе. Удинааса. Но К’риснан знает, где он. Так подозревает Брутен Трана. Они всё знают, но решили ничего не делать.

«Неудивительно, что Рулад не доверяет.

Как и я».

Подойдя ближе, он смог ощутить горькую вонь магии, расслышать в ее комнате бормотание. Он понял – что-то изменилось в особе, называемой Пернатой Ведьмой, в силе, которой она наделена.

Что же – он не даст ей времени приготовиться.

Пернатая Ведьма в страхе и тревоге глядела на врывающегося в комнату воина – Эдур. Она с визгом попятилась, прижилась к стене, оседая и закрыв лицо руками.

На лице воина читалась неуклонная решимость.

Он схватил ее за волосы и поднял на ноги, потом в воздух. Боль исторгла из ее груди громкий вопль.

Другой рукой Эдур ухватил висевший на груди женщины кожаный кисет. Оторвал. Шнурок, словно удавка, врезался в шею и ухо. Она ощутила, как брызнула кровь; она подумала, что ухо почти начисто оторвано, висит на полоске кожи…

Он швырнул ее на пол. Голова с треском ударилась о каменную стену. Она распласталась, издавая тяжелые вздохи, рыдая. А также прислушиваясь – преодолевая рев крови в голове – к удаляющимся шагам.

Он забрал отрезанный палец.

Он намерен найти душу Брюса Беддикта.

***

Теол доковылял до единственной комнаты своего дома и шлепнулся возле очага. Он был покрыт потом, он с трудом дышал.

Багг, сидящий у стены с кружкой чая, неторопливо поднял брови: – Пострадали от иллюзии собственной компетентности. Понимаю.

– Это… это ты так сказал Аблале? Жестокий, бессердечный…

– Разумеется, наблюдение относится ко всем смертным.

– Он не так передавал!

Джанат (она тоже пила чай из выщербленной глиняной кружки) сказала: – Вся эта суматоха по городу из-за тебя, Теол?

– Теперь устроят поиски человека в одеяле, – заметил Багг.

– Ну что же,- брякнул Теол, – полагаю, таких найдется достаточно.

Ответа не прозвучало.

– Должны быть такие, – настаивал Теол. Голос звучал нервно даже для его собственного слуха. Он постарался говорить тоном более уверенным. – Всё возрастающая разница между богатством и нищетой, и так далее. Одеяла стали писком моды среди бедняков. Совершенно уверен…

Слушатели молча опустошали кружки.

Теол скривился. – Что вы такое пьете?

– Куриный чай.

– Ты имел в виду суп.

– Нет, – отозвалась Джанат. – Чай.

– Постойте! А где курицы?

– На крыше, – сказал Багг.

– Они не упадут?

– Одна или две могут. Мы регулярно проверяем. Пока что они выказывают несвойственную разумность. Уникальное явление для нашего дома.

– О да, пинать утомленного беглеца вы умеете. Беднягу Аблалу, наверное, поймали.

– Может быть. Он же планировал отвлекающий маневр.

Глаза Теола сузились. – Эти космы над ушами, Багг, нуждаются в стрижке. Джанат, ножик есть?

– Нет.

– Ты перешла на его сторону, да?

– Багг необычайно достойный человек. Теол, ты его не заслуживаешь.

– Уверяю тебя, академик, незаслуженность у нас взаимная.

– И что это значит?

– Знаете, по запаху я с полным основанием умозаключаю, что куриный чай ничем не отличается от куриной похлебки или, на худой конец, бульона.

– Семантические тонкости тебе никогда не давались, Теол Беддикт.

– Припоминаю, мне ничего не давалось. Но защищать свое прилежание буду. А также упрямую жажду искушающего знания, чистоту истинно академического… гм, вожделения… я мог бить и бить в одну точку…

– Вечный твой порок, Теол.

– … но не бил, ибо окружающие не вдохновляли на подвиги. Скажи, Багг, почему Аблала так жаждет узреть своего чистокровного Тартенала?

– Полагаю, он хочет понять, бог ли он.

– Что?

– Новый бог. Или властитель, говоря более точно: сомневаюсь, что у Тартенала имеются поклонники. Пока.

– Да уж, Тартеналы ведь поклоняются тому, что их пугает. Он просто еще один воин, обреченный умереть под мечом императора. Едва ли такое развитие сюжета вдохновит несчастного Аблалу.

На это Багг молча пожал плечами.

Теол вытер пот со лба. – Дадите мне куриного чая, не правда ли?

– С или без?

– С чем или без чего?

– Я про перья.

– Это зависит… Перья чистые?

– Уже чистые, – заверил Багг.

– Ну ладно. Не могу представить ничего более нелепого… С.

Багг потянулся к глиняной кружке. – Я знал, что могу рассчитывать на вас, хозяин.

***

Ее пробудил металлический лязг в коридоре.

Семар Дев села и уставилась в темноту комнаты.

Показалось, что за дверью кто-то дышит; затем раздалось какое-то приглушенное хныканье.

Она встала, обернувшись одеялом, и подошла к двери, откинула защелку. Хлипкая дверь отворилась.

– Карса?

Громоздкая фигура повернулась к ней.

– Нет, – произнесла она. – Не Карса. Ты кто?

– Где он?

– Кто «он»?

– Подобный мне. В какой комнате?

Семар Дев вышла в коридор. Огляделась и заметила слева двоих стражников, обыкновенно стоящих у выхода, по сторонам дверей. Сейчас они лежали подозрительно близко друг к другу, особенно головами; железные горшки шлемов выглядели порядком помятыми. – Ты убил их?

Громадный мужлан оглянулся и хмыкнул: – Они не туда смотрели.

– То есть, тебя даже не заметили.

– Может, руки заметили.

Нелепый, но странно забавный разговор велся шепотом. Семар Дев жестом велела ему идти следом и провела к двери Карсы Орлонга.

– Он тут.

– Стучи, – приказал гигант. – Потом войдешь передо мной.

– Или?

– Или я стукну тебя по голове. С обеих сторон.

Она вздохнула и подняла кулак, чтобы постучать.

Дверь открылась, острие кремневого меча уперлось ей в кадык.

– Кто там позади тебя, ведьма?

– К тебе посетитель. Извне.

Карса Орлонг (он был голым по пояс, татуировки беглого раба безумной паутиной тянулись по плечам и торсу) отвел меч и отступил.

Незнакомец оттолкнул Семар и шагнул вперед.

Войдя в маленькую комнату, он пал на колени и склонил голову. – О Чистый, – произнес он молитвенным тоном.

Семар Дев закрыла за собой дверь. Карса Орлонг бросил меч на лежак, размахнулся и врезал мужлану кулаком в висок.

Тот покачнулся, кровь потекла из ноздрей. Гость тупо заморгал.

Карса сказал ему: – В тебе кровь Тоблакаев. Тоблакаи никому не кланяются.

Семар Дев скрестила руки на груди, оперлась спиной о стену. – Первый урок общения с Карсой Орлонгом, – буркнула она. – Ожидай неожиданного.

Великан с трудом поднялся на ноги, стер кровь с лица. Ростом он уступал Карсе, но был почти так же широк в плечах.

– Я Аблала Сани из Тартеналов…

– Тартеналов?

Семар Дев пояснила: – Полукровки, остатки местной популяции Тоблакаев. Раньше в городе их было больше, хотя лично я не встречала ни одного на рынках и улицах. Они куда-то пропали, как почти все представители покоренных Летером народов.

Аблала сердито поглядел на нее: – Не пропали. Побеждены. Те, что остались в живых, обитают на островах моря Драконов.

При слове «побеждены» Карса скривился.

Аблала снова посмотрел на Тоблакая и с некоторым стеснением сказал: – Веди нас, Воевода!

Во взоре Карсы блеснул огонь. – Ведьма, однажды я сказал тебе, что поведу армию моего рода. Началось.

– Они не Тоблакаи…

– Если хоть одна капля крови Тоблакаев горит в их жилах, они Тоблакаи.

– Истребленные колдовством летерийцев…

Раздалось фырканье: – Колдовство летерийцев? Мне оно нипочем.

Но Аблала Сани качал головой. – Даже лучшие наши шаманы, о Чистый, не смогли победить их. Даже сам Арбэнет…

На этот раз Семар Дев прервала гостя: – Аблала, я видела, как Карса Орлонг пробивает тропу через их магию.

Полукровка смотрел на нее, разинув рот. – Пробивает? – Он едва шептал, слово прозвучало почти неразборчиво.

Она невольно кивнула: – Хотела бы я сказать тебе иное, бедный ублюдок. Хотела бы я посоветовать тебе бежать к своим родичам на острова, потому что он дает пустые обещания. Увы. Пустых обещаний он не дает. Пока не давал. Разумеется, – добавила она с горечью, дернув плечом, – император убьет его.

На это Аблала Сани покачал головой.

«Отрицание? Или отчаяние?»

Карса Орлонг обратился к Аблале: – Воин, когда все кончится, ты должен уехать. Ты должен добраться до островов, собрать народ и привести его ко мне. Отныне вы моя армия. Я Карса Орлонг. Тоблакай и Теблор. Я ваш воевода.

– Это отмечено на твоем лице, – прошептал Аблала.

– Как?

– Ты разбит, как Тартеналы. Разорван и разбросан как Тоблакаи. Так сказано в древних легендах – разбросаны льдами и предательством…

Семар Дев показалось, что воздух вокруг стал ледяным – словно холодное море окружило скалы. Она вздрогнула. «Ох, не нравятся мне его слова. Звучат слишком похоже на правду. Слишком ясно».

– Но узри мое лицо под татуировками, – ответил Карса.- Две истины. Что было, что будет. Ты станешь отрицать, Аблала Тартенал?

Молчаливое отрицание. Воин метнул взгляд на Семар и снова посмотрел на Карсу. – Воевода, я хочу рассказать… о Руладе Сенгаре, эдурском Императоре. Рассказать о… его тайне.

– Покинь нас, – произнес Карса.

Ведьма вздрогнула: – Что? Никаких шансов…

– Покинь нас, или я прикажу воину стукнуть тебя по голове. С обеих сторон.

– Ох, ну разве ты не идиот?

– Семар Дев, – настаивал Карса. – Воин проломил все преграды вокруг этого здания. Мне интересны его слова. Ты не слышала звуков тревоги? Он бился как Тоблакай.

– Они уже пытались отправить меня на Топляки.

Семар Дев фыркнула: – Рядом с ним трудно сохранить спокойствие, не говоря уже о достоинстве. Карса Орлонг, вот лекарство от заносчивости: держи этого парня рядом с собой.

– Иди.

Она жестом выразила внезапно нахлынувшее презрение: – Ну ладно. Секретничайте. Но потом, Карса, я напомню тебе кое о чем.

– О чем?

Она открыла дверь. – Этот пень не смог даже найти твою комнату.

В коридоре Семар услышала, как один из солдат завозился, застонал и произнес довольно отчетливо: – Откуда все эти огни?

Глава 12

Я поглядел на запад и узрел закат тысячи солнц.

Сайдивар Трелюс

Первому взгляду на армию овлов предшествовал терпкий запах кизячных костров. В тусклом свете ущербной луны Атрипреда и Брол Хандар во главе группы разведчиков подъехали к подножию холма и спешились. Оставив солдата охранять лошадей, отряд двинулся вверх по склону.

Вершина была почти лишена травы; угловатые выходы скальных пород торчали среди содранной ветрами тощей почвы. Низко пригнувшись, шестеро летерийцев и Тисте Эдур пробирались среди утесов, прижимаясь к черному базальту.

Примерно в трети лиги перед ними дымились костры врага: море упавших, едва курящихся звезд заполнило днище большой долины и выплеснулось на дальний склон. Там граница стоянки была весьма резкой.

– Сколько их, по – вашему? – тихо спросил Брол Хандар у Атрипреды.

Биветт вздохнула: – Бойцов? Десять, одиннадцать тысяч. Смотритель, их военные походы больше напоминают переселение. Тащатся всем скопом.

– Тогда где стада?

– Наверное, в соседней долине.

– Итак, утром мы поскачем в бой.

– Да. Снова советую вам и вашим телохранителям остаться с обозом…

– Не нужно, – отрезал Хандар, повторяя слова, уже сказанные им десятки раз за последние трое суток. – С вами идут эдурские воины, и вы готовы их использовать. Так?

– Если потребуется. Но ожидающая нас битва скорее всего не будет отличаться от всех прежних сражений с этим народом. Вероятно, Красной Маске не удалось поколебать старейшин, навязать им новые схемы. Старая тактика – та, что вновь и вновь приносила им поражение. – Она немного помолчала. – Долина за нами называется Лыковый Баклан. Для овлов она имеет некое таинственное значение. Там мы и встретимся.

Он повернул голову и вгляделся в нее сквозь сумрак. – Вы довольны, что они сами выбирают место битвы?

Женщина фыркнула: – Смотритель, если бы местность была полна оврагов, каньонов, непроходимых рек или лесов, я бы трижды подумала, прежде чем встречаться в противником на выбранном им месте. Но здесь не так. Прямая видимость не важна – от наших магов овлам не скрыться. Здесь нет тупиков, нет трудностей для отступления. Утренняя битва станет жестокой, но короткой. Дикость овлов против дисциплины Летера.

– Во главе с Красной Маской они станут действительно неистовыми.

– Да. Но в конце концов они падут.

– Вы уверены, Атрипреда?

Он разглядел ее улыбку. – Я чувствую облегчение, Смотритель. Сегодня ночью я увидела то, что видела уже десятки раз. Но не думайте, что я недооцениваю врага. Дело предстоит кровавое.

Тут она взмахнула рукой, и группа начала отступать вдоль гребня холма, спускаясь к ожидающим лошадям.

Брол Хандар сказал: – Я не заметил дозоров. Не видно и конных разведчиков. Вам всё это не кажется странным?

– Нет. Они знают, что мы рядом. Они хотели, чтобы мы увидели их лагерь.

– Ради чего? Желают напугать нас? Напрасно.

– Думаю, вроде того.

«Ты пытаешься вызвать во мне презрение к овлам. Почему? Чтобы оправдать неучастие в битве Тисте Эдур? К’риснана? Ты хочешь, чтобы завтрашняя победа досталась летерийцам. Да, ты не желаешь оказаться зависимой от Эдур – хочешь сама произвести великий захват земель и стад, поимку рабов.

Полагаю, таковы инструкции фактора. Летур Аникт здесь не единственный человек, отмеченный пороком алчности.

А вот я, Атрипреда – я не чувствую облегчения».

***

– Каменные наконечники. Ты поистине дурак. Они разобьются о доспехи летерийцев. От тебя пользы не будет. Хорошо, что я понял это сейчас, а не в разгаре боя.

Тук Анастер присел на корточки и поглядел в спину уходящего Ливня. «Скрылся из круга света ради чего-то важного. Например, отхожей ямы». Тук снова поглядел на оперение имасской стрелы. Дар старого друга, хрустящего и скрипящего собрания дурацких костей. Он с трудом припоминал время, когда был среди друзей. Может, с Грантлом? Другой материк. Пьяный вечерок. Там было салтоанское вино? Гредфалланский эль? Трудно вспомнить.

Его окружает бормотание тысяч уст – люди ходят по лагерю, тихо переговариваются около костров. Старики, старухи, дети. Калеки. Каждый овл разжег особый костер.

А где-то на равнине Маска и его воины – никаких костров, ночь безмолвия. «Думаю, там лишь точат клинки. Шепот камня и железа в ночи».

Простой обман, и результат его зависит от ожиданий летерийцев. Вражеские лазутчики, как и ожидалось, нашли лагерь. Бесчисленные огни в темноте, близко к Лыковому Баклану, месту грядущей битвы. Все как должно быть.

Но у Красной Маски другие планы. Тук подозревал, что его обману способствует какое-то загадочное волшебство К’чайн Че’малле.

На фоне огня появился кривоногий старик. Тук видел его беседующим с Маской; он часто скакал рядом с вождем. Старик присел напротив Тука и полдюжины ударов сердца вглядывался в него, затем сплюнул в огонь, кивнул прозвучавшему шипению и сказал: – Я не верю тебе.

– Я раздавлен.

– Эти стрелы наделены магией. Но никакой дух не благословлял их. Что это за колдовство? Летерийское? Ты порождение Оплотов и Плиток? К нам пробрался изменник. Ты планируешь предательство, ты готов отомстить за то, что мы бросили тебя.

– Пытаешься разжечь меня, старец? Не хотел бы огорчать тебя, но зола давно погасла, нечему возгораться.

– Ты молод.

– Не так молод, как тебе кажется. Но к чему этот разговор?

– Красной Маске ты нравишься.

Тук поскреб рубцы на месте глаза. – Что, от старости мозги перекосило?

Старик хмыкнул: – Я знаю тайны.

– Я тоже.

– Но твои тайны не сравнятся с моими. Я был там, когда сестра Красной Маски убила себя.

– А я сосал из груди Матроны К’чайн Че’малле. Если грудь – подходящее слово.

Лицо старика исказилось недоверием: – Хорошее вранье. Но я не играю в такие игры. Я собственными глазами видел большие каное. На северном берегу. Тысячи и тысячи.

Тук начал складывать стрелы в кожаный колчан. – Стрелы сделаны мертвецом. Он был мертв уже сто тысяч лет или еще больше.

Лицо старика напротив кривилось все сильней. – Я видел скелеты в ночи – на этой самой равнине.

– Это тело не мое. Я его украл.

– Я один знаю истину Лыкового Баклана.

– Отцом моего тела был мертвец – он выдохнул в последний раз, когда его семя было взято прямо на поле брани.

– Давняя победа была на самом деле поражением.

– Мое тело взросло на человеческом мясе.

– Красная Маска предаст нас.

– Вижу тебя – и слюнки текут.

Старик вскочил. – Злой говорит ложью.

– А добрый знает одну истину. Но это ложь, ибо истин всегда много.

Новая порция мокроты плюхнулась в костер. Старик произвел серию сложных жестов, выводя над огнем вязь колдовских знаков. Казалось, они становятся завитками тонкого дыма – и улетают. – Ты изгнан, – провозгласил старик.

– Ты даже не понимаешь, как далеко.

– Ты должен был умереть давным-давно.

– И больше раз, чем я могу сосчитать. Начнем с куска луны. Потом треклятая кукла, потом… да ладно.

– Ливень говорит, что ты сбежишь. Он говорит, ты лишился мужества.

Тук посмотрел в пламя. – Вполне возможно, – согласился он.

– И тогда он убьет тебя.

– Ну, если сможет поймать. Если я что-то и умею делать, так это скакать.

Старик зарычал и поспешно ушел.

– Мужество, – пробурчал Тук. – Да, так и есть. Может быть, трусость таится в самых костях. «Если подумать, Анастер не был холодным железом. Да и горячим железом тоже».

Где-то в ночи жалобно завыл волк.

Тук хмыкнул: – Но ведь мне не предоставили право выбора, не так ли? Вряд ли кто-то из нас его имеет. Всегда так было… – Он возвысил голос: – Знаешь, Ливень – да, я вижу, ты спрятался вон там – мне пришло в голову, что именно вам, овлам, придется наутро обдумать вопрос собственной трусости. Не сомневаюсь, Красная Маска, если сейчас думает о чем-то, то именно об этом. Гадает: а можно ли положиться на вашу честь?

Смутно видимый Ливень побрел прочь.

Тук замолчал, подбросил в огонь еще один кусок помета родара. Он думал о старых, пропавших друзьях.

***

Одинокая строчка смазанных следов присела наконец к фигуре, бредущей по далекому глинистому, покрытому щебнем склону. «Так всегда бывает, когда идешь по следу», – напомнил себе Еж. – «Легко забыть, что проклятые отпечатки принадлежат кому-то реальному. Особенно если охота заняла недели».

Т’лан Имасс, как он и думал. Кривые костистые ноги косолапят, а подъем у существа такой высокий, что след разбит на две части – носок и пятку. Правда, подобные следы моги бы оставить некоторые кривоногие виканы, но ни один викан не шагал бы так широко, что Еж никак не мог догнать его. Ни шанса. Но самое странное – что древний неупокоенный воин вообще ходит.

Пустынные пространства легче преодолевать в виде горсти праха.

«Может, тут слишком сыро. Может, ему не нравится становиться грязью. Надо бы спросить. Если он не убьет меня сразу. То есть не попытается убить. Все время забываю, что я уже мертвый. Если мертвец что и должен помнить, так именно эту важную деталь. Не так ли, Скрип? Ба, тебе откуда знать? Ты еще живой. И ты не здесь.

Возьми меня Худ! Недостает компании.

Дурацкий ветер – шептун не больше не суется. Хорошо, что он пропал. Разорвало в клочья, едва он попытался приблизиться к Т’лан Имассу. Хотя у того только одна рука. Побитый парень, да уж…»>

Еж был уверен: Имасс знает о его присутствии тут, в тысяче шагах позади. «Может быть, он знает, что я дух. Потому и не потрудился напасть.

Думаю, я начал привыкать».

Еще треть лиги – и Ежу удалось приблизиться настолько, чтобы привлечь взгляд немертвого воина. Он встал и не спеша обернулся. Клинок в единственной руке походил скорее на саблю, нежели на меч; конец был странно изогнут. Гарду эфеса сделали из плоского разветвления оленьего рога; от времени кость стала бурой. Половина лица когда-то была жестоко сплющена, но вторая сторона тяжелой челюсти осталась нетронутой, отчего казалось – существо зловеще ухмыляется.

– Изыди, дух, – хриплым голосом произнес Т’лан Имасс.

– Я бы с радостью, – ответил Еж, – только, кажется, мы идем в одном направлении.

– Не может быть.

– Почему?

– Потому что ты не знаешь, куда я иду.

– О, совершенная имасская логика. Другими словами – полный идиотизм. Нет, я не знаю в точности, куда ты идешь, но, несомненно, я направляюсь в ту же сторону. Что, для тебя это слишком глубокая мысль?

– Почему ты держишься за плоть?

– Полагаю, по той же причине, по которой ты цепляешься за остатки своей. Послушай. Меня звать Еж, я был солдатом из Сжигателей Мостов. Малазанская морская пехота. А ты изгнанник из клана Логроса?

Воин помедлил и проскрипел: – Я была среди Т’лан Имассов Крона. Рождена в сезон Крови Гор в клане Эптр Фината. Моя собственная кровь потекла на берегах Джагра Тил. Зови меня Эмрот.

– Женщина?

Плечи неуклюже дернулись.

– Ну что же, Эмрот… зачем ты бредешь по Худом забытой ледяной яме?

– Здесь нет ямы.

– Как скажешь. – Еж огляделся. – Это сюда попадают заблудшие Т’лан Имассы?

– Не сюда, – отвечала Эмрот. Ее сабля поднялась, указывая направление.

Вперед. Туда, где Еж решил расположить север. – Значит, мы движемся к громадной куче мерзлых костей?

Эмрот отвернулась и двинулась в путь.

Еж пошел рядом с неупокоенным существом. – Ты была прекрасна, Эмрот?

– Не помню.

– Мне с женщинами не везло, – продолжал Еж. – Слишком большие уши. Да, именно поэтому я ношу кожаную шапку. И колени узловатые. Потому я и стал солдатом. Чтобы встретить женщин. Но обнаружил, что все женщины – солдаты ужасны. Еще ужаснее, чем обычные женщины – а это что-то значит. Полагаю, среди вас, Имассов, все были солдатами?

– Понимаю, – произнесла Эмрот.

– Понимаешь что?

– Почему ты остался без подружки, Еж из Сжигателей Мостов.

– Ты не намерена обернуться кучкой пыли?

– В этом месте не смогу. А жаль.

Еж что-то буркнул и продолжал: – Конечно, я не помер девственником. Даже уродливые ублюдки вроде меня… ну, когда монеты есть в руке… Но хочу сказать тебе, Эмрот, это не настоящая любовь. Верно? Так что, если подытожить, я ни с кем ее не разделил. Любовь то есть. Со дня взросления до смерти.

Ну, была однажды одна солдатка. Большая, крутая. Звали ее Деторан. Она решила, что любит меня, и доказала, избив до потери памяти. Знаешь, не сработало. Она была еще меньше способна вызывать любовь, чем я. Бедная старая корова. Жаль, что я сразу не понял. Был слишком занят, прячась от нее. Ну разве не смешно, а?

Она тоже умерла. И мне выпал случай потолковать с ней. Мы же в одном месте оказались. У нее проблема: не может сложить слова в осмысленное предложение. Не то чтобы тупая, но косноязычная – точно. С такими людьми не догадаешься, что у них на уме. Они сказать не могут, ты начинаешь догадываться, и по большей части попадаешь впросак. В полный просак. Да ладно, мы более – менее объяснились. Вроде. Хотя в призраках она оказалась еще неразговорчивее.

Но в том-то и суть, Эмрот. Большой взрыв, все бело, потом черно, а потом ты снова живешь. Чертов дух, которому некуда податься. Вспоминаешь всё снова и снова, понимаешь и сожалеешь. Список желаний длиннее, чем у Худа…

– Хватит, Еж из Сжигателей Мостов, – прервала его Эмрот. В голосе ее появилась тень эмоций. – Я не дура. Я понимаю твою игру. Но мои воспоминания – не для тебя.

Еж пожал плечами: – Думаю, и не для тебя самой. Ты отдала память ради войны с Джагутами. Они были такие злые, такие опасные, и вы сделали себя их главными жертвами. Какое-то «мщение наоборот» выходит. Вы вроде бы сделали всю работу за них. Но соль шутки вот в чем: они не были такими уж злыми или опасными. Разве что горстка, поверженная гневом сородичей раньше, чем показались ваши армии. Они могли сами разбираться со своими проблемами. Они убежали от вас за ледники, а вы что сделали? Сделали сердца свои более холодными, более мертвыми, чем любые ледники. Видит Худ, какая ирония…

– Я не связана Обетом, – прохрипела Эмрот. – Мои воспоминания остались при мне. Именно они и сломали меня.

– Сломали?

Она снова дернула плечами: – Еж из Сжигателей Мостов, в отличие от тебя, я помню любовь.

После этих слов они долго молчали. Свистел ветер, холодный и сухой. Под ногами хрустели островки снега, мхи и лишайники. На горизонте вырисовалась свинцово – серая гряда холмов – или, скорее, линия разрушенных зданий? Небо над головами было молочно – белым. Еж махнул рукой на север: – Так что там, Эмрот?

Размозженная голова качнулась: – Омтозе Феллак.

– Неужели? Но…

– Мы должны пройти его.

– О. И что за ним?

Т’лан Имасса остановилась, устремив на Ежа взгляд иссохших, поглощенных тенями глаз: – Я не уверена. Но сейчас я надеюсь, что там… дом.

«Проклятие, Эмрот. Ты сделала все еще сложнее».

***

Храм на низком холме. Вокруг пустая земля. Циклопические стены выглядят поврежденными, вдавленными внутрь, словно по ним молотили гигантские каменные кулаки. Десятки тысяч кулаков. Кривые трещины пронизывают темно-серый гранит от фундаментов до замкового камня некогда потрясавшего величием входа. По сторонам широких, просевших ныне ступеней лежат обломки упавших с пьедесталов статуй.

Удинаас не знал, где оказался. Еще один сон – или то, что началось как сон, обреченный, как и прежние видения, соскальзывать в нечто гораздо худшее.

Так что он ждал, трепеща – ноги подкашивались, немели – новая вариация вечного образа бессилия. Грубый символ множества его пороков. В прошлый раз, вспоминал беглый раб, он извивался на земле безногой змеей с переломанной спиной. Похоже, даже его подсознание лишено тонкости. Какое горькое допущение…

Конечно, если видения не посылает ему кто-то иной или что-то иное.

Сейчас на склонах холма появились трупы. Десятки, потом сотни.

Тонкая бледная кожа, как скорлупа черепашьих яиц; красноватые глаза на вытянутых, словно резцом высеченных из камня лицах; слишком много суставов на длинных конечностях, отчего позы смерти выглядят вычурными, бредовыми. «Ну, насчет бреда – неудивительно…»

В темноте за входом какое-то смутное движение… Тело вышедшего из храма не походит на тела мертвецов. Оно принадлежит смертному, человеку.

Забрызганный кровью с ног до головы мужчина шатнулся, двинулся вперед. На первой ступени вниз огляделся, поводя дикими, полными ярости очами. Затем закинул голову и закричал в бесцветное небо.

Без слов. Просто гнев.

Удинаас отпрянул, пытаясь убежать.

Человек заметил его. Поднялась обагренная рука, поманила. Словно схваченный за горло, Удинаас приблизился к мужчине, перешагнул россыпь трупов. – Нет, – пробормотал он. – Не я. Выбери кого-то иного. Не меня.

– Ты можешь ощутить горе, смертный?

– Нет. Не меня!

– Это твое горе. Ты последний оставшийся. Неужели их смерть была напрасной, была лишена смысла?

Удинаас упал, попытался удержаться на земле – но грунт проваливался под руками. На песке оставались полосы, когда его тащило к храму. – Найди другого! – снова закричал он, пролетая прямо в зияющую пасть входа. Голос эхом отозвался внутри – пойман, украден, превращен в нечто вовсе не похожее на его голос, в голос самого храма – траурный вопль умирания, отчаянного вызова. Храм выкрикивает свою алчбу.

Потом что-то сотрясло небо. Молния без блеска, гром без звука – прибытие, от которого мир задрожал.

Весь храм завалился набок, облака пыли вырвались между сложенных без раствора глыб. Еще миг – и падение…

– Нет! – заревел стоящий на верхней ступени, шатаясь, пытаясь сохранить равновесие. – Он мой! Т’орруд Сегул! Посмотри на мертвых – их нужно спасти, избавить. Они должны…

Сзади Удинааса прозвенел другой голос, высокий, далекий – словно слово самого неба. – Нет, Странник. Эти мертвецы – Форкрул Ассейлы. Убитые твоей рукой. Это твоих рук дело. Всё это.

Большая тень пронеслась над головой Удинааса. Развернулась.

Ветер напирал, рвал темные волосы на головах трупов, возносил клочья ветхих одежд; затем его напор мгновенно усилился – что-то спускалось сверху – и дракон появился между Странником и Удинаасом. Длинные лапы распрямились, когти вонзились в хладные тела, сокрушая кости. Громадная тварь уселась на склон холма. Повернулась жилистая шея, неуклюжая голова придвинулась к Удинаасу. Глаза сверкнули белым огнем.

Голос твари заполнил его череп. – Ты знаешь меня?

Серебряное пламя выплескивалось между золотых чешуй, излучая невыносимый жар – тела Форкрул Ассейлов чернели, кожа трескалась, сходила стружками. Потек жир, потрескивая, взрываясь, обнажая связки и суставы.

Удинаас кивнул: – Менандора. Дочь Зари. Насильница.

Громкий булькающий смех. Голова развернулась к Страннику. – Этот мой. Я заявила права на него уже давно.

– Заявляй что хочешь, Менандора. Прежде чем мы закончим здесь, ты отдашь его мне. По доброй воле.

– Неужели?

– И… за плату.

– Какую?

– Новости о сестрах.

Она снова засмеялась: – Ты думаешь, я еще не знаю?

– Но я предлагаю не только новости. – Бог воздел руки. – Я могу гарантировать, что они устранены с твоего пути. Простой… толчок.

Драконица снова смотрела на Удинааса. – За этого?

– Да.

– Отлично. Можешь забирать. Но не наше дитя.

На этот раз засмеялся Странник: – Когда ты в последний раз навещала… дитя, Менандора?

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что он растет быстро. Его разум принадлежит ему, а не тебе. Я предупредил тебя, Менандора, и за это не потребую платы. Знаешь ли, Старшие Боги иногда бывают милосердны.

Она фыркнула – порыв дикой силы. – Я уже слышала. Отличная пропаганда. Прикорм для твоих жалких, вечно голодных поклонников. Этот человек, отец моего ребенка – он не послужит тебе. Т’орруд Сегул? Он лишен веры. Его сочувствие подобно дырокрысе в логове львов – мечется так быстро, что не уследишь, вечно в миге от гибели. Он наловчился играть, Странник. Тебе не поймать его, не призвать его, не привязать к своим нуждам. – Она снова зашлась грубым смехом. – Я взяла от него больше, чем ты можешь заподозрить.

«Похоже, ты и страх взяла, сучка». – Менандора, думаешь, будто можешь отдать меня?

Глаза сверкнули и весельем, и презрением одновременно: – Говори, Удинаас. Дай нам услышать твои наглые притязания.

– Вы оба думаете, будто призвали меня. Ради дурацкого перетягивания. Но, по правде говоря, это я вас призвал.

– Безумец…

– Может быть, Менандора. Но это мой сон. Не твой. Мой.

– Дурак, – выплюнула она. – Ну-ка, попробуй нас изгнать…

Удинаас открыл глаза, уставился в холодное, высокой небо полуночи. Позволив себе улыбку. «Мой сон, ваш кошмар». Он поплотнее натянул шкуры, пощупал ноги – не сломаны ли. Колени распухшие – нормально, ведь они карабкались по льдам и камням – но теплые, живые. – Все хорошо, – шепнул он.

– Точно, – сказала Чашка.

Удинаас рывком обернулся. Девочка скорчилась рядом. – Почему ты проснулась? – спросил он.

– Я не проснулась. И ты. Тот храм, он упал. Как только ты ушел.

– Надеюсь, и Странника расплющил.

– Нет. Ты отослал его. И ее.

– Но не тебя.

– Нет. Ты не знал, что я здесь.

«Ладно, ладно. Я все еще сплю?» – Чего ты хочешь?

– Тот храм… Он не сдержит столько душ. Столько горя. Он был сломан, и потому упал. Вот что ты должен был увидеть. Чтобы понять, когда это случится. И не грустить. Оказаться способным сделать то, чего ОН хочет, но не так, как ОН хочет. Всего-то.

– Ладно. А теперь полезай в собственный сон, Чашка.

– Хорошо. Просто помни: не плачь. Еще не время. Нужно ждать.

– Да ну? Сколько осталось до начала процедуры плача?

Но девочка уже ушла.

Он подхватил какую-то дьявольскую лихорадку среди тающих льдов. Трясется и бредит уже три или четыре ночи. Странные грезы внутри грез, снова и снова. Иллюзии тепла, удобства мехов, не промоченных потом; бальзам загадочных разговоров, смысл которых скрыт не в их теме. «Люблю такую жизнь. Она предсказуема. По большей части. А если непредсказуема – разницы не видно. Я принимаю все, что приходит. Каждую ночь я будто бы беру уроки самоконтроля».

Сейчас пришло время громадного стола, заставленного всеми излюбленными им блюдами.

Говорят, что он тощий как привидение.

Но каждую ночь он наедается до отвала!

***

Когда рассвет послал тени в ущелья и долины, превращая снежные пики в расплав золота, Серен Педак поднялась со шкур и встала, ощущая себя мрачной и подавленной. Высота гор заставляла ее горло саднить, глаза болели,привычная аллергия расцвела с новой силой. Вздрагивая под ударами режущего ветра, Серен следила за попытками Фира Сенгара вернуть к жизни огонь в костре. Давно замерзшие поленья поддавались неохотно. Чашка ходила собирать травы; сейчас она присела рядом с Тисте Эдур, приготовив находки.

Со стороны закутанного в меха Удинааса раздался надсадный кашель. Вскоре он медленно сел. Лицо полыхало лихорадочным румянцем, на лбу выступил пот, глаза запали. Он издал резкий звук – Серен не сразу поняла, что это смех.

Фир дернул головой, будто его укусила оса. – Тебе весело? Предпочел бы холодный завтрак?

Удинаас поморгал, смотря на Эдур, потом пожал плечами и отвернулся.

Серен прокашлялась. – То, что его забавляет, Фир, не имеет отношения к тебе.

– Говоришь за меня? – спросил Удинаас. – В любой миг белокожий воин, что стоит вон там, может обернуться драконом. А девочка Чашка откроет рот шире двери, и Фир провалится туда со всей своей жаждой измены. – Тусклые, безжизненные глаза не отрывались от Серен. – А ты, аквитор, станешь заклинать прошлые эпохи. Как будто безумства истории имеют хоть какое-то значение.

Свист и лязг цепочки придали некий вес его странным заявлениям.

Удинаас глянул на Скола и улыбнулся: – А ты мечтаешь погрузить руки в озеро крови, но не любой древней крови. Вопрос в том, сможешь ли ты манипулировать событиями, чтобы вызвать багровый поток?

– Лихорадка сварила твои мозги, – улыбнулся в ответ воин Тисте Анди. Затем он поглядел на Сильхаса Руина: – Убей его или брось.

Серен Педак вздохнула: – Скол, когда мы начнем спуск? Внизу найдутся травы, способные побороть лихорадку.

– Еще несколько дней, – отвечал тот, вращая цепочку в правой руке. – Но даже тогда… сомневаюсь, что вы найдете искомое. К тому же, – добавил он, – раба одолевает не обыкновенная немочь.

Сильхас Руин, не отводя взора от трассы предстоящего им пути, сказал: – Он верно говорит. Здешний гнилой воздух наполнен старой магией.

– Какой же? – спросила Серен.

– Фрагменты. Наверное… К’чайн Че’малле – они редко использовали магию легко понимаемым образом. В битве – никогда. Я вспоминаю нечто… некромантическое…

– И зачем она здесь?

– Этого не знаю, аквитор.

– Но почему ей поддался Удинаас? А не все мы?

Никто не отважился строить предположения. Удинаас снова хрипло засмеялся.

Звякнули кольца. – Я дальше гадать не готов, – произнес Скол.

Разговор снова угас. Чашка подошла ближе к Удинаасу, словно предлагая защиту.

Костерок наконец разгорелся, хотя и слабо. Серен подобрала оловянный котелок и пошла искать снег, что казалось задачей вполне простой… но талые кучи везде были полны мусора и грязи. Пятна умерших растений, крапчатые слои угля и золы, скелетики каких-то ледовых червей или жуков, деревяшки, остатки плоти животных. Едва ли это можно пить. Серен удивлялась, что они все еще не заболели.

Она остановилась у длинного, узкого клина покрытого настом снега, заполнившего трещину в камне. Вытащила нож, склонилась и начала ковырять лед. Он ломался кусочками. Серен изучала каждый, отбрасывала те, что с оттенком грязи, а другие бросала в котелок. Непохоже на обычный ледник. Хотя она мало их видела. В конце концов, ледники образуются из выпавшего, медленно ползущего вниз снега. Снегопады обыкновенно создают ровные слои. Но здесь, кажется, воздух был заполнен не желавшим оседать мусором, и тот обволакивал каждую снежинку. Воздух, густой от дыма, пепла, остатков живых созданий. Как такое могло произойти? Она готова была истолковать всё увиденное как результат древнего извержения. Но при чем здесь куски мяса и кожи? Какую тайну хранят эти горы?

Она вонзила нож в снег по рукоятку, налегла всем весом. Остаток ледяной глыбы вдруг поднялся, выскочив из трещины. Под ним лежало копье.

Древко, длиной в рост Серен, было сделано не из дерева. Полированное, цвета темного янтаря, оно казалось… чешуйчатым. Широкое, гладкое острие из нефрита, вставленное в древко без клея или привязи.

Женщина подняла оружие. Поняла, что «чешуйки» представляют собой слои рога – что объясняло и неровную текстуру. Опять-таки, она не смогла понять, как слои рога крепятся к древку. Копье оказалось на удивление тяжелым, словно древко пропиталось солями.

Сзади раздался голос: – А вот это интересная находка!

Она обернулась и при виде насмешливого лица Скола испытала прилив раздражения. – Ты привык выслеживать людей, Скол?

– Нет. По большей части я веду их. Знаю, это отталкивает, заставляет чувствовать себя бесполезной.

– Есть еще блестящие умозаключения?

Анди пожал плечами, крутя проклятую цепочку. – Копье, что ты нашла. Оно принадлежит Т’лан Имассам.

– Для меня это должно что-то значить?

– Будет значить.

– Ты сражаешься не таким оружием?

– Нет. Я также не прячусь на деревьях, не бросаю вниз плоды.

Серен нахмурилась.

Он со смехом отвернулся. – Я рожден во Тьме, аквитор.

– И?

Он помедлил, оглядываясь. – Как ты думала, почему я Смертный Меч Чернокрылого Лорда? Из-за красивого лица? Чарующих манер? Умения сражаться на мечах?

– Ну, – отвечала она, – ты сам истощил список предположений.

– Ха, ха. Слушай. Я рожден во Тьме. Благословлен Матерью. Первым за тысячи лет. Знаешь, она отвернулась. От избранных сыновей. Тысячи лет? Скорее сотни тысяч. Но она не отвернулась от меня. Я могу ходить во Тьме. – Он махнул цепочкой в сторону остальных. – Даже Сильхас Руин не может претендовать на такое.

– Он знает?

– Нет. Это наша тайна – до тех пор, пока ты не решишь выдать ее.

– И почему я должна таиться от него, Скол?

– Потому что я единственный, способный удержать его от убийства. Тебя. И Удинааса. Вас двоих он считает самыми бесполезными. Скорее потенциальными врагами.

– Врагами? Почему бы ему так считать? – Серен неверующе покачала головой. – Мы клопы, которых он может в любой миг раздавить стопой. Враг – это тот, что внушает опасение. Не мы.

– Ну, не вижу нужды просвещать тебя на счет вашей опасности. Пока.

Она фыркнула, отвернулась и подняла котелок. Льдинки загремели внутри.

– Есть планы по использованию находки? – спросил Скол.

Серен опустила взор на копье в правой руке. – Удинаас может использовать его как костыль.

Смех Скола был горьким, резким. – О, что за несправедливость, аквитор. Можно ли так с прославленным оружием?

Серен нахмурилась: – Ты говоришь так, будто узнал его. Да?

– Скажем лучше, что оно предназначено нам.

Она разочарованно нахмурила лоб и пошла к лагерю.

Копье пугающе быстро привлекло внимание Сильхаса Руина, который вздрогнул и повернулся к ней лицом. Удинаас тоже обеспокоился – резко вскинул голову, двинулся к Серен. Женщина ощутила трепет сердца в груди; ей вдруг стало тревожно.

Она постаралась избавиться от страха, упрямо держась за первую пришедшую в голову мысль. – Удинаас, я вот нашла… можешь использовать, чтобы ловчее ходить.

Тот хмыкнул и кивнул: – Кажется, от каменного острия проку не будет. Опущу вниз – так я, по крайней мере, не выколю себе глаз, даже если постараюсь. А к чему бы мне самому себе выка…

– Не насмешничай, – оборвал его Руин. – Используй так, как советует аквитор, но помни – оно не твое. Однажды тебе придется отдать его. Помни, Удинаас.

– Отдать? Не тебе, случайно?

Сильхас Руин снова вздрогнул. – Нет. – И отвернулся.

Удинаас невесело улыбнулся Серен: – Ты дала мне проклятое оружие, аквитор?

– Не знаю.

Он оперся на копье. – Ну и ладно. На мне коллекция проклятий – одним больше, какая разница.

Они растопили лед и пополнили бурдюки. Вторая порция снега позволила сварить похлебку из трав, коры и сала мирида; в ход пошли ягоды, сгустки кленового сока – последние клены они повстречали десять дней назад, на плоскогорье, воздух которого пах сладкими ароматами жизни. Здесь деревьев нет. Даже кустов нет. Их окружает обширный лес высотой по щиколотки – приплюснутый мирок мхов и лишайников.

Дрожащими руками взяв чашу отвара, Удинаас заговорил с Серен: – Итак, я хочу прояснить детали нашего эпического фарса. Это ты нашла копье – или оно нашло тебя?

Серен покачала головой: – Неважно. Оно теперь твое.

– Нет. Сильхас прав. Ты дала его мне в прокат. Оно выскальзывает из рук, словно намасленное. Я не смог бы использовать его в бою, даже если бы знал, как это делается.

– Это нетрудно, – сказал Скол. – Просто хватайся подальше от острия и коли людей, пока не повалятся. Лично я еще не встречал копейщика, которого не смог бы порубить на куски.

Фир Сенгар фыркнул.

Серен поняла, почему. Этого было достаточно, чтобы осветить хмурое утро, привести на уста слабую улыбку.

Скол заметил, ощерился, но промолчал.

– Собираемся, – миг спустя сказал Сильхас Руин. – Я устал ждать.

Серен повернула голову, обозревая торчащие на севере горные пики. Золото погасло, будто из него вытянули всю красоту, всю жизнь. Их ждет еще день трудного пути. Настроение упало; она вздохнула.

***

Говоря по чести, он предпочел бы свою игру. Не игру Котиллиона или Темного Трона. Но Бен Адэфон Делат узнал слишком много подробностей – они падали на голову, словно темный пепел лесного пожарища – и на данный момент был доволен, что приходится разгребать чужие проблемы. С кровавой осады Крепи его жизнь катилась под откос. Он чувствовал, будто падает со ступенчатого холма, и до превращения в кровавые ошметки осталась одна ступенька.

Он уже привык к такому ощущению. Привык радоваться, что еще жив.

И все же… слишком много друзей пало по пути. Очень, очень много. Ему не хотелось, чтобы их место занимали другие – ни смиренный Тисте Эдур со слишком большим сердцем, ни проклятый Т’лан Имасс, бредущий по густому морю воспоминаний в поисках такого – всего одного – что не отдавало бы тщетой. Не лучшая компания для Быстрого Бена. Они слишком подходят для дружбы. Не для жалости – тогда все было бы проще. Они слишком благородны, именно это уничтожает возможность равного союза.

Поглядите на ушедших друзей. Вискиджек, Еж, Ходунок, Даджек Однорукий, Калам… ну, разве горечь потерь не компенсируется радостью от того, что еще не все потерялись? Он вспомнил только самый свежий список. После Крепи. Как насчет остальных, что ушли давно? «Нам, выжившим мерзавцам, приходится не легче. Нет, еще хуже».

Тут он мысленно фыркнул. Уже жалеет себя? Жалкая самовлюбленность, ничего больше.

Обходя край затопленного углубления, они брели по тепловатой воде глубиной по пояс; шаги поднимали облака ила, слежавшегося на невидимых камнях мостовой, что была дном водоема. Их выследили какие-то рыбы: горбатые спины появлялись то тут, то там, расходились круги, выныривали плавники слишком большие, чтобы спокойно их созерцать.

Особенно его растревожило заявление Тралла, что рыбы очень похожи на тех, которые однажды пытались его съесть.

Онрек Сломанный ответил: – Да, это те самые, с которыми мы боролись у затопленной стены. Хотя тамошние были в сухопутной стадии развития.

– Так почему они здесь? – спросил Тралл.

– Проголодались.

Этого оказалось достаточно, чтобы вывести Быстрого Бена из состояния мрачной неразговорчивости. – Послушать вас двоих! Нас готовятся атаковать громадные рыбы – магоглоты, а вы предались воспоминаниям! Слушайте! Мы в реальной опасности или как?

Онрек повернул к нему грубое лицо. Торчащая вперед челюсть зашевелилась: – Мы предполагали, что ты, Быстрый Бен, защищаешь нас от них.

– Я? – Он начал озираться, отыскивая любые признаки суши. Однако молочно-белое озеро простиралось во все стороны.

– Не пора ли сотворить врата?

Быстрый Бен облизнул губы. – Я уже думал. То есть я оправился после последнего раза. Более или менее. И нашел, куда можно пойти. Это всего лишь…

Тралл Сенгар оперся на копье. – Ты пошел в магическое странствие с гримасой обреченного. Если наша цель действительно так опасна, я готов понять твое нежелание. Я слежу за тобой уже давно, и мне ясно, что битва с Икарием ослабила тебя на каком-то базовом уровне. Может, ты боишься, что неспособен соорудить врата достаточно прочные, чтобы провести нас троих? Если так…

– Погоди, – мысленно ругаясь, прервал его колдун. – Ладно, ладно, я стал… хрупким. Именно после Икария. Ты замечаешь слишком многое, Тралл Сенгар. Но я смогу провести нас всех. Это обещаю. Просто… – он посмотрел на Онрека, – ну… могут произойти всякие неожиданные осложнения.

– Мне грозит опасность? – спросил Онрек.

– Не уверен. Может быть.

– Пусть это не влияет на твои решения. Мной можно пренебречь. В конце концов, рыбы меня не съедят.

– Если мы уйдем, – ответил Быстрый Бен, – ты можешь оказаться запертым здесь навеки.

– Нет. Я покину эту форму. Я встречу забвение в воде.

– Онрек… – с очевидной тревогой начал Тралл.

Но Быстрый Бен вмешался: – Ты идешь с нами, Онрек. Я просто сказал, что не вполне уверен, что с тобой случится. Не могу объяснить. Все зависит от того, где именно мы окажемся. От свойств того Королевства.

Тралл фыркнул. – Иногда, колдун, – произнес он с кривой ухмылкой, – ты наводишь полное отчаяние. Лучше открой проход, или мы упокоимся в брюхе у рыбы. – Он показал пальцем за спину Бена: – Вот та самая большая – видите, остальные рассыпались. И она несется прямо на нас.

Колдун оглянулся, и глаза его расширились.

Вода глубиной по пояс даже не закрывала глаз рыбины; она ползла по дну озера. «Чертов сом, больше напанской галеры…»

Быстрый Бен воздел руки и выкрикнул громким, странно сиплым голосом: – Пора сваливать!

«Хрупкий. О да, именно. Я пропустил сквозь себя слишком много в попытках его отбросить. У костей и плоти смертного есть предел. Правило старое как сам Худ».

Он с усилием открыл портал, услышав, как шумно забурлила вода покидаемого мира. Поток чуть не сбил его с ног – и маг рванулся вперед, крича: -За мной!

Снова тошнотворный, ужасный миг удушья – и он побежал по потоку, разбрызгивая воду – холодный воздух сомкнулся вокруг, поднялись облака пара.

Тралл Сенгар проковылял мимо и уткнул копье в почву, чтобы не упасть.

Быстрый Бен с тяжким вздохом поворотился. Увидел фигуру, проходящую сквозь белый пар.

Удивленный крик Тралла поднял в воздух птиц, сидевших на ближайших деревьях; они взметнулись в небо, с разных сторон облетая голову Онрека. Заслышав звуки голосов, ощутив несущиеся по лицу крошечные тени, воин поднял голову и замер на месте.

Быстрый Бен видел, как грудь Онрека поднялась от вдоха, который все не кончался.

Имасс склонил голову.

Колдун уставился на лицо, на гладкую, отполированную ветрами кожу. Зеленые глаза блестели из-под тяжелых надбровных дуг. Из плоского, много раз сломанного носа вырвались две струйки пара.

Тралл Сенгар вскрикнул: – Онрек? Ради Сестер, Онрек!

Глаза, спрятанные в складках кожи, задвигались. Голос обретшего плоть и кровь воина оказался низким, рокочущим. – Тралл Сенгар? Это… это смертная доля?

Тисте Эдур сделал шаг к нему. – Ты уже не помнишь? Не помнишь, каково быть живым?

– Я… а… да. – Суровое, с резкими чертами лицо исказила гримаса изумления. – Да. – Он еще раз глубоко вздохнул, на этот раз почти с восторгом. Необычные глаза смотрели на Бена. – Колдун, это иллюзия? Греза? Странствие духа?

– Не думаю. То есть… это вполне реально.

– Это… это Королевство… Это Телланн.

– Может быть. Не знаю точно.

Тралл Сенгар вдруг упал на колени; Бен увидел, что по худому, пепельному лицу Эдур текут слезы.

Плотный мускулистый воин, все еще облаченный в рваные меха, не спеша оглядел неброские пейзажи бескрайней тундры. – Телланн, – шепнул он. – Телланн.

***

– Когда мир был юным, – начал Красная Маска, – окружающие нас равнины были выше, ближе к небесам. Земля была тонкой кожей, покрывшей пласты плоти, замороженные стволы и листья. Гнилые трупы старых лесов. Под летним солнцем незримые реки текли через лес, мимо каждого сучка, вокруг каждой сломанной ветки. С каждым летом жар солнца становился сильнее, лето было длиннее, и река прибывала, затопляя громадину погребенного леса. Так оседала равнина, когда иссохший лес превращался в прах, и с каждым дождем вода проникала все глубже, разнося прах на запад, на восток, на север, на юг, следуя долинам, соединяя потоки. Все растекалось во все стороны.

Месарч сидел безмолвно, как и все воины – двадцать или более человек, собравшихся слушать старую легенду. Ни один из них – в том числе Месарч – не слышал ее в таком варианте, когда слова падали из-за алой маски, исходя от воителя, редко подававшего голос, но способного говорить с размеренной точностью стариков-сказителей.

К’чайн Че’малле встали неподалеку, нависающие, неподвижные как пара гротескных статуй. Месарч воображал, что они тоже слушают, как и собратья – воины.

– Земля покинула небо. Земля осела на камень, на самую кость мира. Тогда земля отразила эхо мерзкого колдовства шаманов Оленьих Рогов, тех, что поклонялись булыжникам, почитали камни, делали из них орудия. – Он помедлил. – Это было не случайно. Я рассказал вам одну истину. Есть и другая. – - Он молчал еще дольше. Глубоко вздохнул. – Шаманы Оленьих Рогов, кривые как корни деревьев, немногие оставшиеся, те, что все еще осаждают наши сны и бродят по древней равнине. Те, что таятся в трещинах мировой кости. Иногда их тело истлевает, и только высохшие лица взирают из трещин, бросая вызов вечности. Как и подобает жертвам древнего проклятия.

Не один Месарч вздрогнул, ощутив предрассветный холод, проникнувшись нарисованными Маской образами. Каждый ребенок знает об искалеченных, зловредных духах давно умерших, но не способных умереть до конца шаманов. Они катают камни в ночи под звездами, складывая странные узоры; они грызут зубами булыжники, выцарапывая жуткие сцены, видимые лишь на заре или на закате, а днем уходящие в смерть. Чаще всего камни отесаны так, что пробуждают потаенную магию на закате, и рисунки появляются из того, что казалось случайной сетью сколов. Магия, способная умертвить ветер вокруг себя…

– Во времена до опускания равнины шаманы и их страшные поклонники творили музыку на закате солнца и в разгар ночи; было у них и другое священное время – когда выпадал снег. Они не использовали барабаны из кожи. Они не были им нужны. Нет, они использовали шкуру земли, погребенный внизу лес. Они трясли кожу мира, пока каждая тварь не начинала дрожать, пока бхедрины не бросались в бегство, десятки тысяч как один – дикая паника в ночи – и шаманы Оленьих Рогов питались темной силой страха.

Но под конец пала сама равнина – стремясь схватить вечность, шаманы убили саму землю. Их проклятие не знает предела. Их проклятие может схватить нас за шеи – всех и каждого здесь – в эту самую ночь.

Красная Маска умолк надолго, как бы позволяя ужасу свободно проникать в сердца слушателей. Наконец он заговорил снова: – Шаманы собрали своих не ведающих смерти воинов и повели на войну. Они покинули здешнюю равнину – и с тех пор сюда возвращаются только павшие в битвах. Искореженные остатки. Неудачники, выветренные как сама земля; им никогда не поднять голов, не посмотреть в небеса. Таково их проклятие.

Мы не прощаем. Не нам прощать. Но мы не забудем.

Лыковый Баклан. Долина Барабанов. Летерийцы верят, будто мы почитаем ее. Они верят, будто долина была местом битвы между овлами и К’чайн Че’малле, хотя летерийцы не ведают истинного имени наших древних врагов. Возможно, здесь были стычки, память о них выжила, чтобы исказиться и принять ложные формы. Многие из вас верят в новые формы, почитая их истинными. Древняя битва. Та, что мы выиграли. Та, что мы проиграли – старцы стали смело выбалтывать секреты, как будто поражение вонзилось ножом в их сердца. – Маска пожал плечами, словно отметая такое предположение.

Занимался бледный рассвет. Певчие птицы вспорхнули из кустов.

– Лыковый Баклан, – повторил Красная Маска. – Долина Барабанов. Вот ее тайная истина. Шаманы Оленьих Рогов стучали в шкуру долины, что лежит перед нами. Пока не была украдена вся жизнь, пока не утекли воды. Они пили взахлеб, пока не осушили все. Ибо в то время шаманы были не одни. В нечистом ритуале к ним присоединились сородичи с далеких материков – за сотни, тысячи лиг отсюда. Все произошло в одну ночь. Они отделили свои жизни от земли, отделили землю от ее жизни.

Полное молчание. Ни один из воинов не решался даже вздохнуть. Это длилось слишком долго…

Но Красная Маска позволил им перевести дыхание. – Лыковый Баклан. Мы восстаем на войну. В Долине Барабанов, воины мои, летерийцы лишатся магии. Не поможет магия и Эдур. У Лыкового Баклана нет вод магии, нет потока силы, из которого можно красть. Все истощено, все израсходовано, чтобы погасить огонь жизни. Наш враг ничего не знает. Истина откроется ему днем. Слишком поздно. Сегодня, воины мои, железо встанет против железа. Ничего иного.

Маск поднялся. – Донесите истину до каждого воина. И готовьтесь. Мы идем на битву. К победе.

Грудь Месарча затопила храбрость; он обнаружил, что уже вскочил на ноги, весь дрожа, что шагает в сумраке, передавая весть всем встречным. Снова и снова.

– Лыковый Баклан поет сегодня. Он поет: нет магии. Здесь нет магии!

***

Конюшие подобрали поводья и повели коней через двор. Атрипреда Яни Товис передала уздечку в руки грума и зашагала к приземистой башне входа в поместье. Находящаяся в тридцати лагах южнее порта Реннис крепость Боарл была местом «рождения» бригады Травяных Курток; но это было больше ста лет назад, и сейчас крепость держит третий или четвертый сын семейства Боарл, упорно привязанный к старинным титулам Дреш-Преды и Лорда-Владетеля. Под его командой гарнизон едва ли в дюжину солдат – и по меньшей мере двое пьяны. Те, что охраняют ворота.

Уставшая, натершая заднее место о седло Яни Товис была сейчас не склонна к снисходительности. Она взошла по четырем широким ступеням к обрамленным известняковыми камнями воротам. Никого. Она подняла засов и пинком отворила тяжелые створки; вошла в темный коридор, заставив подскочить двух старух с ведрами и сделанными из лозы халита швабрами.

Они вздрогнули, опустили глаза и торопливо склонились.

– Где Дреш Боарл? – требовательно спросила Полутьма, стягивая рукавицы.

Карги обменялись взглядами; одна неуклюже попыталась изобразить реверанс, прежде чем ответить: – Госпжа, он почивает… э… а мы, мы просто подчищаем его ужин.

Вторая служанка тихо хихикнула.

Только теперь Яни Товис ощутила кислую вонь желчи, смешанной со щелочным мылом. – Тогда где Мастер Оружия?

– Госпжа, – снова присела первая, – он выехал с четверьмя солдатами на запад, на берег, сказал, быстро как струя кальмара. И пыль еще не села.

– Значит, он едва выехал? Зачем бы? И как далеко отсюда до берега?

– Госпжа, около звона, каковой он быстрый.

– И зачем?

Они снова обменялись таинственными взглядами. – Госпжа, последнее время берег черный от шепотков. Рыбаки пропадают, демоны скачут из глубин. Острова стали ледовыми и белыми словно изнанка черепушки душегуба.

– Мастер Оружия поскакал проверять суеверные слухи?

– Госпжа, у меня самой кузина на берегу…

– У которой глаз дергается, – прервала ее другая старуха.

– Пусть дергается, это не здесь важно. Там были голоса из моря, она их слыхала и не раз один слыхала. Голоса, госпжа, как у утопленников, она так и говорит, потому как и утопленников тоже не раз один слыхала.

Сзади к Полутьме подошел один из ее сержантов. Атрипреда отстегнула ремешок шлема. – Мастер оставался трезвым?

– Один изо всех, но самый.

– Именно так, – согласилась вторая. – А проклятие хуже всего как раз в такие вот ночи как…

– Молчи, ты! Госпжа солдат чином повыше Дреша!

– Тебе откуда знать, Стяжка? Зачем…

– Вот я знаю! Чей племянник копал отхожую яму для Травяных Курток, как не мой! Чин видать по шейному ожерелью и по крою шапки и…

Яни Товис повернулась к сержанту: – В конюшне есть свежие лошади?

Тот кивнул: – Четыре, Атрипреда.

Первая старуха толкнула вторую, буркнув: – Я ж говорила!

Яни Товис разогнула голову, пытаясь снять напряжение шейных мышц. Закрыла на миг глаза, вздохнула: – Оседлайте их, сержант. Выберите троих наименее уставших вестовых. Я намерена отыскать пропавшего Мастера Оружия.

– Госпожа. – Солдат откозырял и ушел.

Снова обращаясь к старухам, Атрипреда спросила: – Где поблизости расположены Тисте Эдур?

Минуло полдюжины ударов сердца, пока они бессловесно совещались. Наконец первая кивнула себе под нос. – В Реннисе, госпжа. Они не разу нас не навещали.

– И будь довольна, – сказала Полутьма. – Могли бы твоему Боарлу снять голову с плеч.

Вторая фыркнула: – Вряд ли бы кто заметил разницу…

– Тихо ты! – шикнула первая и сказала Полутьме: – Госпжа, Дреш Боарл, он потерял почти всех сородичей, когда Эдур напали. И жену потерял тоже, три года тому под Петельным Болотом…

Вторая сплюнула на только что вымытый пол: – Потерял? Ее сам хозяин задушил и закопал, Стяжка! Но скажу тебе, жена была горяча – нет чтобы говорить то, что хозяин желает слышать и больше ничего не говорить! Вот он и вскипел, и жену прикончил!

Полутьма обратилась ко второму сержанту: – Мы останемся здесь на несколько дней. Приказываю поместить Дреша под домашний арест. Пошлите гонца в Реннис, потребуйте суда Тисте Эдур. Такое расследование потребует волшебства, особенно для разговора с мертвой.

Сержант отдал честь и вышел.

– Лучше бы вам не говорить с покойницей, госпжа.

Полутьма нахмурилась. – Почему?

– Потому как она начнет говорить да не закончит. Хозяин выпил, а она была горяча, прям огонь – могла ему глаза выцарапать, прям так.

– Вы что, ведьмы?

Старухи снова молчаливо посовещались; первая выставила корявую волосатую ногу и тщательно стерла подошвой сгусток мокроты. На пальцах, как заметила Яни Товис, были настоящие когти.

– Вы из трясов? Кудесницы Старых Путей?

Старухи наморщили и без того сморщенные лбы. Та, которую назвали Стяжкой, снова присела. – Да и вы здесь рожденная, госпожа, эт точно. Здесь вы, госпжа, девочкой по берегу бродили. Потом уехали, да не так далеко, чтобы забыть. А хозяйка нас не любила.

– Так кто же задушил ее и утопил труп в болоте, Стяжка?

Вторая, казалось, чем-то внезапно подавилась. Справившись с приступом, она сказала: – Дреш отдал нам приказы ясные как паутина на тропке, да, Стяжка? Отдал нам приказы, а мы тут были еще когда первый Черный Камень под крепость закладывали. Мы верные. Боарлы летерийской крови, первые на этих землях, первые хозяева. Дреш Первый отдал нам кровь в полном понимании. Чтобы почернить Черный Камень.

– Первый из дрешцев нашел вас и заставил благословить себя?

Вторая старуха кашлянула. – Он точно думал, что это благословение…

Полутьма огляделась и шагнула в сторону, опершись плечом о темную стену. Она слишком устала. Род Боарлов, проклятый ведьмами трясов. Ведьмы, что переживают поколение за поколением, оставаясь бдительными. Она закрыла глаза. – Стяжка, скольких жен вы умертвили?

– Ни одну без приказа Дрешей, госпжа.

– Но ваше проклятие сводило их с ума, каждого из них. Не заставляйте повторять вопрос!

– Госпжа, двадцать и еще одну. Когда они становились неплодными. По большей части.

– И вы усердно стараетесь не пускать сюда Тисте Эдур.

– Не их ума здешние дела, госпжа.

«И не моего. Но… не совсем не моего, так?»- Отмените проклятие, Стяжка. Вы натворили достаточно.

– Этот Боарл убил больше трясов, чем все дрешцы до него. Вы сами знаете, госпжа.

– Отмените, – сурово повторила Яни Товис. – Мое трясское имя – Полутьма.

Карги вдруг подскочили, потом упали на колени и склонили головы.

– Конец проклятию, – сказала Полутьма. – Вы отвергнете приказ принцессы Последней Крови?

– Вы больше не принцесса, – не поднимая головы, ответила Стяжка.

Яни Товис почувствовала, что кровь отхлынула от лица. Если бы не стена, она пошатнулась бы.

– Ваша мать умерла почти год назад, – тихо и грустно сказала Стяжка.

Вторая ведьма подхватила: – Она плыла с Острова и лодка перевернулась. Говорят, это был демон глубин, выгнанный из моря темной магией – той самой магией, моя Королева, за которой так погнался на запад Мастер Оружия. Демон поднырнул под лодку и все потонули. Шепотки из вод, моя Королева, темных и почитай что черных.

Яни Товис тяжело вздохнула. Происходить из рода трясов – значит познать горе. Мать мертва, ее лицо иссохло. Ну, она ведь не видела ее десять лет, так? Откуда же такая боль? Потому что тут есть что-то еще. – Как зовут Мастера Оружия, Стяжка?

– Йедан Дерриг, Государыня. Дозорный.

«Единоутробный брат, которого я еще не видела. Он бежал от своей крови, от всего. Бежал почти что так, как бежала я. И все же старая сказка оказалась правдой? Дозор был здесь, в звоне пути до берега». Она поняла теперь, почему мужчина ускакал в ночь. Вот оно, «что-то еще»…

Яни Товис натянула плащ и начала надевать перчатки. – Хорошенько накормите солдат. Я вернусь утром, с Дерригом. – Она повернулась к двери и – и остановилась. – Стяжка, как насчет безумия, поразившего Дреша?

Ведьма отозвалась: – Слишком поздно для него, Государыня. Но сегодня ночью мы очистим Черный Камень. До приезда Эдур.

«О да, я же послала за ними». – Я так понимаю, – сказала она, не отрывая взора от двери, – что казнь станет для несчастного Дреша Боарла милостью?

– Вы намерены казнить его до приезда Эдур, Государыня?

– Да, Стяжка. Полагаю, он умрет во время бегства из-под ареста. – Она помедлила. – Стяжка, сколько осталось кудесниц?

– Более двух сотен, Государыня.

– Понимаю.

– Королева, – искательно сказала вторая, – весть разойдется по сети еще до рассвета. Вы должны выбрать нареченного.

– Я должна? Неужели? И кого же?

– Тряса Брюллига с Острова.

– Мой нареченный остается в форте Вторая Дева?

– Мы так думаем, Государыня.

Услышав это, Яни повернулась. – Вы не знаете?

– Сеть была порвана, Государыня. Почти месяц назад. Лед, темнота и шепоты. Мы не можем пересекать волны. Берег слеп к морю, Государыня.

«Берег слеп к морю». – Такое уже случалось?

Ведьмы одновременно закачали головами.

Полутьма резко развернулась и поспешила к выходу. Всадники ожидали ее в седлах, уже томясь от ожидания. Она подошла к коню (каштановый мерин, самый ладный изо всех, как она разглядела при свете факелов). Вскочила на крепкую спину.

– Атрипреда?

– К берегу, – бросила она, натягивая поводья. – Галопом.

***

– Что с ними не так?

Лицо Мастера Псарен было искажено, слезы текли по сожженным солнцем щекам, капельки висли на бороде. – Их отравили, Атрипреда! Мясо с отравой бросили на землю – кажется, я потеряю всех!

Биветт тихо выругалась. – Тогда придется обойтись без собак.

– Но маги Эдур…

– Если наши маги не смогли помочь, Белликт, толку не будет и от ведунов. Племена Эдур не разводят боевых псов, не так ли? Простите. Оставьте меня.

Еще один неприятный сюрприз рассвета. Ее армия маршировала два звона, чтобы достичь долины – командующая желала первой расставить отряды, перехватить инициативу у Красной Маски. Учитывая расположение овлийского лагеря, она не особенно подгоняла войска, планируя не раньше полудня увидеть первые отряды дикарей на краю долины Лыкового Баклана – чтобы нейтрализовать преимущество, которое могло им предоставить расположенное за спинами утреннее солнце.

Но лагерь врага оказался обманным.

За пол-лиги до долины разведчики вернулись в строй и доложили, что враг уже вывел все силы в долину.

Почему маги их не заметили? Они не отвечали – только глаза беспокойно блестели. Даже к’риснан из племени Ден-Рафа и четверо его помощников – ведунов не смогли объяснить успех обмана Красной Маски. Новость заронила в душу Биветт неприятное чувство личной вины. Полагаться на магов было ошибкой. Лень, основанная всецело на прежних успехах. Разведка могла бы обнаружить хитрость два дня назад, если бы она потрудилась послать лазутчиков за пределы видимости из своего лагеря. Однако держать дозоры вблизи значило обезопасить себя от налетов и засад. Она весьма точно следовала привычной доктрине.

«Будь проклят Красная Маска. Очевидно, наша доктрина ему известна не хуже, чем мне. Он использовал ее против нас».

Битва неминуема. Яркое утреннее солнце действительно ударит в глаза ее солдатам, когда прольется первая кровь.

Поднявшись в стременах, она прищурилась, снова разглядывая дальний склон долины. Всадники – овлы метались туда и сюда без видимого порядка, поднимая тучи пыли, в свете зари блестевшей золотом. По большей части лучники. Они собираются массой на южном, самом широком склоне, справа от нее. Второй удобный спуск виднеется слева, и там, постоянно перестраиваясь, расположились пять отдельных клиньев пеших воинов, равняющихся по низкому гребню. Она видела, как колышутся длинные копья, будто тростник на морском берегу. Копья, а не дрянные мечи, проданные агентами фактора. Она определила число воинов в каждом клине в тысячу. Слишком дисциплинированные, по крайней мере сейчас, когда бой еще не начался. «Они же должны быть пьяными. Колотить кулаками по щитам. Шаманы должны бегать перед строем, спускаясь к руслу реки. Показывать нам задницы, испражняться, выкрикивать проклятия, танцевать, вызывая ужасных духов, и все такое. А вместо этого…

Что же, могут ли эти клинья пережить столкновение с моими солдатами? Они не подготовлены к такого рода войне – Красная Маска не имел времени ни на что, кроме создания слабого подобия организованности. Со мной больше шестнадцати тысяч. Вместе с Тисте Эдур – восемнадцать. Одна моя армия превосходит число всего народа овлов. Кажется, Красная Маска сумел согнать всех – и все равно их мало».

Но он постарался затруднить подсчет своих воинов. Мельтешение лучников, клубы пыли, изрезанная линия края долины. Он старается «ослепить» ее.

Брол Хандар остановил коня рядом с ней и заговорил очень громко, чтобы перекричать отдающих приказы офицеров, топающих ногами солдат: – Атрипреда, кажется, вы намерены держать большую часть средней пехоты в резерве. – Он махнул рукой на солдат, подчеркивая свои слова. Когда стало очевидным, что она не ответит, Эдур показал рукой вперед: – Края долины имеют уступы, а где нет уступов, там водой промыты канавы…

– Узкие, – бросила она. – Неглубокие.

– Да. Тем не менее они делят поле битвы на отдельные сектора.

Она посмотрела на Эдур внимательнее: – На нашей стороне три таких канавы, все справа от меня. На их – четыре, одна справа, две прямо предо мной и одна слева. Там, на севере, долина сужается. – Она показала рукой. – Видите обрыв на нашей стороне, где ставятся дрешские баллисты? На него невозможно взобраться со дна долины. Тут будет наш «камень в потоке». Нет, к концу дня он станет не камнем, а наковальней.

– Вы обеспечите контроль над дном долины, – ответил Брол Хандар.

– Молю Странника, чтобы овлы побежали по этому дну. Оно не выглядит страшным – но уверяю, что если несколько тысяч паникующих варваров ворвутся в узкое место, они затопчут больше своих, чем успеем прикончить мы.

– Итак, вы намерены ударить с правого фланга, вынуждая противника двигаться по узкому дну долины на север, к «бутылочному горлу». Неужели Красная Маска не предугадывает этого?

– Смотритель, он сам выбрал место битвы.

– То есть он видит то же, что видите вы. Место позволяет окружить его воинов и погнать на север, к смерти. Разве вы сами не сказали, что Красная Маска не дурак? Как он может помешать вашему плану?

Женщина снова смотрела на долину. – Смотритель, боюсь, времени для обсуждения нет…

– Ведь медленное развертывание наших войск идет нам на пользу, учитывая положение солнца?

– Думаю, он уже готов, – ответила она раздраженно. – Он мог бы напасть в любой момент – мы еще не готовы.

– Тогда почему бы нам не отступить?

– Потому что равнина позади нас простирается на лиги – а у него больше конников в более легких доспехах, чем у моих уланов, и на свежих конях. Они могли бы затравить нас, Смотритель. Что еще хуже, мы потеряли боевых псов, а у Красной Маски, судя по лаю, сотни, если не тысячи овчарок и тягловых собак. Ваша идея предполагает хаос, беспорядочную череду стычек, налетов, ложных маневров…

– Очень хорошо, – прервал ее Хандар. – Атрипреда, мой к’риснан говорит, что долина мертва.

– И что это должно значить – «мертва»?

– Лишена энергий, из которых творится магия. Они были… убиты.

– Вот почему мои маги не заметили армию овлов?

Брол Хандар кивнул.

«Убиты? Красной Маской? Чепуха». – Вы спросили к’риснана насчет грядущей битвы? Он сможет использовать волшебство?

– Нет. Как и ваши маги. Он сказал, в долине нет магии. Вот почему я снова советую отступить. Даже если мы будем открыты на той равнине, мы сможем использовать магию.

Биветт молча раздумывала. Она уже осознала, что маги окажутся неэффективны в лежащей перед глазами долине – хотя сама не понимала, откуда она это знает. Эдурские ведуны нашли причину, что еще раз подтверждает: тут задействована магия духов.

Несколько долгих мгновений спустя она покачала головой и выругалась. – Мы все еще превосходим их числом. Наши силы более дисциплинированны и лучше вооружены. Железо против железа. Сегодня мы сокрушим овлов. И положим конец войне, Смотритель. Разве вы сами не настаивали на быстрой, решительной компании?

– Да. Но мне тревожно, Атрипреда…

– Битва ждет – нам всем не по себе.

– Не тот случай.

Биветт поморщилась. – Держите ваших воинов, Смотритель, между обозным лагерем и отрядами моего резерва. Кстати говоря, средняя пехота разделена на пять отрядов примерно по пятьсот человек, каждый будет охранять одного мага. Они стоят вне долины.

– Тогда, если вы решите отступать…

– Мы сможем отразить преследование с помощью магии. Да.

– Таков ваш план, Атрипреда? Ложное отступление?

– Один из элементов. Но я не думаю, что до него дойдет дело.

Брол Хандар долго смотрел на нее… затем натянул поводья и развернул коня. – Тогда я перемещу своих воинов.

Едва он отъехал, на западном краю долины зазвучали рога – подразделения докладывали, что вышли на позиции и находятся в боеготовности. Биветт вновь приподнялась в стременах и оглядела ряды.

Ее сторона имела форму вогнутого полумесяца – край долины был сформирован широким изгибом давно мертвой реки. Занятая врагом сторона была скорее волнистой, с выступом в середине. Наиболее удобный для овлов подход находился справа от нее. Для отражения возможной атаки командир поставила там три легиона бригады Багряных Львов, перегородивших стеной щитов верх склона – пятнадцать сотен солдат средней пехоты; между ними и ее командным пунктом встали пять сотен латников бригады Харридикта. На крайнем правом фланге была тысяча застрельщиков из числа Багряных Львов. Они уже частично спустились в долину. Перед основным строем пехоты расположились еще пятнадцать сотен застрельщиков, из батальона Ремесленников – они также неровными шеренгами шагали вниз по склону. Спины пехотинцев скрывали три крыла кавалерии Синей Розы – пятнадцать сотен уланов, которые по сигналу смогут пройти между стеной щитов и застрельщиками, чтобы выдавить овлов к северу, вдоль дна долины; в то же время щитоносцы станут медленно спускаться к руслу.

Непосредственно справа от себя Атрипреда поставила гарнизон Дрены – пятнадцать сотен средней пехоты. Они станут спускаться между двумя канавами. Перед ее пунктом стояли два клина тяжелой пехоты Купеческого батальона – похожий на пилу строй станет двигаться вниз и смещаться влево или вправо, в зависимости от боевой ситуации. Канава справа от нее казалась очень широкой, и Атрипреда сомневалась, что пехотинцам легко удастся через нее перебраться; но это должно случиться в самом начале спуска, так что солдаты успеют восстановить боевые порядки.

Непосредственно слева от нее ожидали три половинных легиона из батальона Ремесленников, заслоненные строем тысячи застрельщиков Харридикта, также начавших спуск к широкому и плоскому ложу реки. К северу от них застыл бронированный кулак Атрипреды – тысяча тяжелой пехоты Багряных Львов, тоже в пилообразном строю. Она ожидала, что Красная Маска бросит на них основную толпу воинов – те уже готовились на противоположном склоне, сохраняя построение в форме пяти клиньев.

За плотной стеной панцирников ожидали боя оставшиеся три роты Синей Розы – но это была уловка, ибо Биветт намеревалась послать их на север, вокруг группы баллист, с выходом на дно долины за «бутылочным горлом».

Далее к северу строй тяжелой пехоты продолжался пехотой средней; он достигал позиций баллист.

Поудобнее усевшись в седле, Биветт взмахнула рукой. Подскакал вестовой. – Сигнал бригаде Багряных Львов: тяжелая пехота приближается в долине и встает посередине между ее нынешней позицией и руслом реки. Убедитесь, что дрешские баллисты правильно расположены и могут начать обстрел.

Гонец рванулся к группе сигнальщиков, что сгрудились на платформе за ее спиной. В отсутствие магов пришлось вспомнить старинные способы сообщения. Далеко от идеала, готова была допустить она – едва над побоищем поднимутся тучи пыли… ну, на этом этапе сигналы станут не особенно нужны.

Командир подозвала второго вестового. – Послать левый фланг уланов на север, к узкому месту.

Застрельщики слева и справа дошагали до речного русла. Им никто не препятствовал. Шум массы шагающих солдат казался шепотом на фоне грохота подков зашевелившейся на той стороне кавалерии.

Клубы пыли заслонили почти все, но она заметила, что пыль смещается на юг и север, далеко от места битвы. «Ну что же, одно из направлений обманное. Скорее северное. Он знает, какой из моих «рогов» вонзится глубже и повернется больнее». Она подозвала третьего гонца. – Сигнал правому флангу: уланам двигаться к руслу, рассредоточиться на случай, если застрельщикам придется отступить. Средней пехоте Львов и панцирникам Харридикта двигаться следом.

«Начнем же чертову игру, Красная Маска!»

Она не могла его разглядеть. Никакие флаги или значки не отмечали положение командира. Никаких гонцов, подъезжающих к одному месту и отъезжающих от него.

Наконец-то движение. Легковооруженные застрельщики бросились вниз, встречая ее правый фланг. Пращники, лучники, метатели дротиков; круглые щиты, сабли. Метавшаяся покраю долины масса конников вдруг исчезла.

– Придержать южных уланов! – бросила Биветт. Эти застрельщики овлов – приглашение к бою, но тогда ее кавалерия может быть сметена конными лучниками и теми, кто таится позади них.

Внизу, напротив гарнизона Дрены, началась схватка застрельщиков. Обилие дротиков оказалось неожиданностью, причем кроваво эффективной неожиданностью.

Застрельщики Багряных Львов, что были на самом юге, перешли реку и двинулись к северу. От них до овлов все еще оставалась тысяча шагов. Тут стрелы посыпались в середину строя – конные лучники сгрудились на самой высокой части гребня. Едва ли они смогут долго выпускать тучи стрел… но стрел оказалось достаточно, чтобы почти лишенные доспехов пехотинцы дрогнули и подались назад, к руслу.

Там, неподалеку, уже началась рукопашная: под дождем дротиков застрельщики Ремесленников отгоняли овлов назад.

Утренний воздух оставался раздражающе спокойным – ни ветерка. Пыль клубилась и летала все более плотными тучами.

При виде полутысячи тяжелых пехотинцев Харридикта на западном берегу речки застрельщики овлов начали поспешное отступление. Многие бросали круглые щиты.

«Красная Маска не завоевал их сердца. О да, мы сможем их сломить. Быстро и жестко». – Сигнал тяжелой пехоте Купеческого: наступать, перемещаясь к югу!

Слева двигались только ее силы: застрельщики Харридикта и – их по бокам – панцирники Багряных Львов уже оказались почти на дне долины. Командир прищурилась на дальний склон. Может быть, видимый хаос означает, что Красная Маска утратил контроль… «Нет, подождем с выводами. Пока не возьмем южный конец долины».

Застрельщики Ремесленников старались не отрываться от бегущих овлов, но Биветт увидела, как сержанты сдерживают их, не давая отдаляться от пехоты, марширующей по правому флангу. Под ногами лежали брошенные щиты…

Затем прямо перед ней появились конные лучники – узкое копье, мчащееся в сердце боя. Перед ними были лишь застрельщики; они быстро отступали вверх по склону, забираясь к югу, чтобы пропустить наступающую пехоту Купеческого батальона. «Красная Маска спятил? Его копье сломается о строй панцирной пехоты – это же не кавалерия, а стрелки!»

Но тут конные стрелки развернулись, копье превратилось в линию – тысяча или больше человек. Они разом двинулись на юг.

Зашли во фланг застрельщикам Ремесленников.

Мелькнули стрелы.

Легкая пехота Летера как будто растаяла: многие падали, другие бежали, спасая жизнь.

Растянутая линия стрелков начала на удивление сложный маневр: строй начал изгибаться подобно стрелке магнитного камня, с направления «запад-восток» переходя к «северу-югу», посылая ливень стрел в первые ряды тяжелой пехоты Харридикта, потом в Багряных Львов… затем строй качнулся назад, обстреляв уланов Синей Розы. Те со звуками рогов устремились ближе к овлам.

Но враги не были заинтересованы в прямом столкновении. Строй распался, всадники начали отходить назад, к восточному краю.

– Остановить атаку! – крикнула Биветт. «Нас ужалили, и мы огрызаемся? Кто командир того крыла?»

Когда кавалерия разогналась для преследования, три клина тяжеловооруженных овлов показались на краю долины и потекли вниз по склону, заходя во фланг Синей Розе. Три клина – в два раза больше, чем число уланов.

Биветт в ярости следила, как кавалерия старается развернуться и отразить атаку; но часть всадников отходили, выполняя ее приказ. Нужный момент был пропущен.

– Трубите отход всем уланам!

Поздно.

Конница овлов просочилась сквозь нестройные ряды застрельщиков Багряных Львов и врезалась в роты Синей Розы.

Она расслышала далекие вопли; земля содрогнулась под ногами – конь нервно шагнул – пыль закрыла всю сцену. – Прибавить шаг тяжелой пехоте!

– Какой пехоте, Атрипреда?

– Харридикта и Купеческого, дурак! Тот же приказ средней пехоте Багряных Львов! Немедленно!

Из облака пыли вырвались отдельные всадники и лошади без седоков. Ее уланы разбиты – но где преследующие овлы? «Их кровь должна кипеть – о, пусть они потеряют выдержку, пусть наткнулся на кулак моей тяжелой пехоты!»

Но нет, они поднимаются на склон, вздымая копья в знак триумфа.

Она увидела также, что застрельщики овлов уже стоят наверху склона, группами, чтобы пропустить конников. Но эта легкая пехота преобразилась – она вооружились длинными копьями, прямоугольными, обитыми медью щитами. Едва последние всадники проехали, строй сомкнулся и выровнялся на самом краю склона.

Тучи над дном долины медленно рассеялись, обнажая опустошительные последствия атаки во фланг кавалерии Синей Розы. «Странник сохрани! Их смели». Сотни мертвых и умирающих солдат покрыли почву по обе стороны от места злосчастного столкновения.

Ее правая «рука» тяжело ранена. Но не смертельно. – Средней и тяжелой пехоте двигаться через долину. Приказываю наступать на вражеский строй. Строй клиньями! «Их застрельщики не выдержат, слишком тонкая линия».

– Атрипреда! – крикнул вестовой. – Движение на севере!

Он послала коня на край долины и оглядела то, что творится слева. – Отчет!

– Уланы Синей Розы отступают, Атрипреда. Дно долины за узким местом занято врагом.

– Что? Сколько же у него этих треклятых лучников?

Офицер покачал головой: – Псы, госпожа. Почти две тысячи чертовых тварей – прокрались сквозь высокие травы – они напали на кавалеристов неожиданно. Кони взбесились, госпожа…

– Дерьмо! – Увидев выпученные глаза подчиненного, она заставила себя успокоиться. – Отлично. Перевести среднюю пехоту на север от баллист. «Семьсот пятьдесят из Купеческого батальона – сомневаюсь, что они пошлют собак на такую массу. Я все еще могу двинуться и отбить «бутылочное горло», когда придет время».

Думая так, она следила за положением внизу. Напротив тысяча легких пехотинцев Харридикта пересекала речное русло, а «пила» Багряных Львов уже достигла ровной поверхности. Пять клиньев Красной Маски двигались навстречу им. «Превосходно. Мы примем бой – баллисты проредят их северный фланг, и потом в него вопьется средняя пехота Львов».

Как ни удивительно, клинья овлов сохраняли ровный строй, хотя каждый отряд сохранял значительное расстояние от других. Она подозревала, что если они сойдутся ближе, то начнут смешиваться, теряя порядок. «Одновременное движение – самый сложный из маневров. Между ними должны найтись слабые места. Скорее всего, достаточные, чтобы зубья проникли и начали изолировать клинья врага…»

– Псы на холме баллист!

Она подскочила: – Пинок Странника! – Дикий лай, крики оружейных команд… – Второй легион резерва, Ремесленники – скорым шагом вперед. Перебить проклятых тварей!

Смутно припомнилась сцена, виденная месяцы назад: раненые, но выжившие псы, не больше пригоршни, на холме над лагерем овлов… следят, как летерийцы избивают их хозяев. Она с дрожью суеверного страха подумала, не замышляли ли тогда собаки жестокую месть. «Проклятие, Биветт! Не время для этого!»

Острия клиньев не сближались – но нет и причины этого делать, ведь баллисты временно выведены из боя. Два северных клина повернули навстречу средней пехоте Багряных Львов. Она знала, это будет схватка классического образца – а овлы не обладают нужной выучкой для хладнокровного убийства.

«Да, Красная Маска ведет битву не на обычный манер овлов. Нет, тут что-то иное. Он устроил нечто вроде разбойных налетов в миниатюре – его конники кружатся, перестраиваются, снова кружатся – тактика «ударь и убеги», но на ограниченном пространстве.

Ясно. Однако скоро она перестанет работать.

Едва его воины столкнутся с бронированным кулаком».

Острия клиньев Овл’дана приблизились к пересохшему речному руслу – стороны столкнутся на плотно слежавшемся песке. Никто не получит преимущества, оказавшись выше по склону. Пока не нарушится равновесие. «Так или иначе… нет, я не думаю, что…»

Земля снова задрожала – еще сильнее, глубже, пугающе.

Над клиньями овлов в пыли показались громоздкие формы.

Фургоны. Нелепые овлийские повозки о шести колесах. Их не везут, их толкают сзади. Внутри вздымают копья полуобнаженные воины. Передние стороны каждого скрипящего и колыхающегося фургона утыканы очень длинными пиками; круглые щиты повешены везде, превращая передки повозок в подобие боевых «черепах».

Они грохотали, катясь по широким просветам между клиньями – двадцать, пятьдесят, сотня – неуклюжие, но двинувшиеся вниз по длинному склону столь быстро, что группы мускулистых воинов уже не толкали их, а бежали следом, пытаясь удержать.

Фургоны врезались прямо в строй панцирной пехоты Багряных Львов.

Тела в доспехах взлетели вверх тормашками, пилообразный строй смешался – а полуголые фанатики прыгали из повозок на все стороны, вопя словно демоны.

Три ближайших клина яростно бросились следом, учинив кровавую бойню.

Биветт замерла, не веря глазам. Потом рявкнула: – Тяжелая пехота Ремесленников – вперед скорым шагом. Построение полумесяцем. Прикрывать отступление.

Вестовой уставился на нее: – Отступление?

– Ты слышал! Сигнал ко всеобщему отступлению. Багряным Львам – немедленный отход! Скорее, пока всех не перебили, проклятье!

«Станет ли Красная Маска преследовать? Если да, то мои потери будут тяжелыми – но на равнине я нанесу ответный удар. Посмотрим, как его кости запылают!»

Она услышала грохот новых фургонов, на этот раз справа. «У меня еще есть преимущество…» – Сигнал ко всеобщему отступлению!

Заревели рога.

Но сзади раздались крики: – Нападение на обоз!… Атака…

– Тихо! Думаете, Эдур не сумеют справиться? – Она молилась, чтобы Брол Хандар действительно сумел. «Без припасов военной кампании конец. Без припасов мы до Дрены не доберемся. Спаси Странник, меня перехитрили на каждом этапе…»

Сзади раздался шум, не уступающий грохоту из долины. Ощутив тошнотворный ужас, она развернула коня и поскакала назад, мимо платформы сигнальщиков.

Оставшиеся подразделения резерва поворачивались кругом. Она увидела между двух каре офицера и пришпорила коня, спеша к нему.

– Что там такое, во имя Странника?! – вопросила она. Далекие крики, вонь дыма, громыханье…

Повернутое к ней лицо под шлемом было бледным. – Демоны, Атрипреда! Маги преследуют их…

– Что они делают? Отозвать, черт подери! Немедленно отозвать!

***

Брол Хандар неуклюже восседал на коне в компании восьми вождей – арапаев, четырех ведунов и к’риснана из Ден-Рафа. Две тысячи пеших солдат – в терминах Летера они определялись как средняя и легкая пехота – были соединены в восемь отрядов. Они надели доспехи, взяли оружие и были готовы выступить в бой по первому слову.

Обозный лагерь раскинулся по большому, невысокому холму в пятистах шагах к западу. Еще дальше толклись в загоне тягловые животные, над ними плыл дымок кизячных костров и клубилась пыль. Смотритель видел на ближнем краю лагеря госпитальные палатки – брезент блестел в ярком утреннем свете. Над другим холмом, что к северу, кружили два ястреба или орла. Небо над ними было пустым; синева медленно выцветала, ведь солнце карабкалось все выше.

Бабочки порхали над крошечными желтыми цветками – их крылья не отличаются оттенком от лепестков, понял вдруг Брол и удивился, что не замечал прежде таких подробностей. «Природа знает обман и маскировку. Природа напоминает нам, как надо выживать. Тисте Эдур хорошо изучили ее мудрость – мы серы, как тени, из которых мы рождены. Мы серы, как стволы деревьев в темных лесах этого мира. Мы серы, как полотнища пыли…»

– Что же мы забыли? – пробормотал он.

Один из арапаев – Преда – повернул покрытую шлемом голову. Иссеченное шрамами лицо было почти неразличимо под низким ободком. – Смотритель? Мы расположились в точном соответствии с вашими…

– Не обращайте внимания, – сказал Брол Хандар, непонятно почему рассердившись на вмешательство ветерана. – Какая охрана в лагере?

– Четыре сотни пехотинцев, – сказал воин и пожал плечами: – Летерийцы самоуверенны.

– Такое возникает от сознания полного превосходства, – пробурчал другой арапай.

Преда кивнул: – Я очень хорошо помню, старый друг, удивление на лицах. В день, когда мы разбили их под Летерасом. Словно мир в один миг стал совсем не таким, каким они его видели прежде. Эти взгляды… полное неверие. – Воин отрывисто засмеялся. – Они были слишком заняты отрицанием, чтобы принять то, что было необходимо принять.

– Хватит разговоров, – оборвал их Хандар. – Силы Атрипреды столкнулись с овлами. Разве вы не слышите? – Он склонился в седле, глядя на восток. – Не видите пыли? – Он молчал дюжину ударов сердца, затем обернулся к первому из арапаев – командиров: – Введите в лагерь две когорты. Четырех летерийских сотен недостаточно.

– Смотритель, а если нас позовут на усиление Атрипреды?

– Если такое случится, значит, день проигран. Я отдал приказ.

Преда кивнул и послал коня к скоплению воинов – Эдур.

Брол Хандар поглядел на к’риснана. Горбатое существо восседало в седле, напоминая раскормленную ворону. Ведун набросил капюшон, без сомнения, желая скрыть страшное преображение прежде красивого лица. Сын вождя, ставший мерзким образом хаотической силы, пред которой склонились нынче Тисте Эдур. Он заметил, что ведун дергается. – Что беспокоит тебя?

– Что-то. Ничего. – Голос был гнусавым, измененное горло делало слова плохо различимыми. Словно крик боли, бесконечной и неисцелимой.

– Так что же?

Новое содрогание, которое, как решил Хандар, сходит у него за пожатие плечами. – Шаги на мертвой земле.

– Боевой отряд овлов?

– Нет. – Голова под капюшоном поворачивалась, пока тень на месте лица не оказалась обращена к Смотрителю. – Тяжелее.

Брол Хандар тут же вспомнил огромные следы когтистых лап, найденные в разоренном поместье. Он выпрямил спину, рука коснулась арапайского скимитара. – Где? С какой стороны?

Длинная пауза. К’риснан вытянул костистую руку.

В сторону обозного лагеря.

Оттуда раздались вопли.

– Когортам удвоить шаг! – заревел Хандар. – К’риснан, ко мне! И ведуны! – Он ударил коня шпорами, заставив взвиться и перейти сразу в галоп.

Он увидел, как Преда – арапай, командир двух когорт, уже приказал им перейти на скорый шаг. Покрытая шлемом голова воина повернулась, отыскивая скачущего Смотрителя и его боевых магов.

Впереди мычание волов, рев мулов становились все громче и отчаяннее. Но звуков резни они не заглушали. Палатки падали, канаты хлестали по воздуху; Брол увидел, как люди бегут из лагеря в северном направлении…

… где их поджидала отлично организованная засада. Овлы вскакивали из высокой травы. Стрелы, дротики пронзили воздух. Люди падали, раскинув руки. Дикари, издавая боевые крики, налетели на них с топорами, мечами, копьями.

«Для них уже ничего нельзя сделать. Несчастные ублюдки… Надо сохранить припасы».

Они достигли пологого склона и поскакали к ряду госпитальных палаток.

Выскочивший навстречу зверь был воистину демоном – его облик когтями впился в разум – шок узнавания… «Наш древний враг – это наверняка он – Эдур не способны забыть…»

Голова на длинной жилистой шее, широкая пасть с кинжалами клыков. Широкие сутулые плечи, длинные, с узловатыми мышцами лапы; вместо кистей огромные кривые лезвия из железа. Наклонившись вперед, зверь побежал на них, перебирая мощными задними лапами; длинный хвост был вытянут назад, чтобы сохранять равновесие. Существо вдруг оказалось между Эдур.

Лошади заржали. Брол обнаружил себя справа от демона, почти в пределах досягаемости секущих клинков. Он в ужасе видел, как змеиная голова дернулась вперед, челюсти сомкнулись на шее чьей-то лошади – сомкнулись, сокрушая плоть, и потянули – брызнула кровь – пасть была полна мясом и костями, вырванный из жуткой дыры на спине лошади хребет свободно болтался под рылом чудовища. Клинок перерубил сидевшего на лошади ведуна пополам. Второй клинок опустился, рассекая бедро второго ведуна и седло, глубоко вонзаясь в плечо коня, сокрушая лопатку, ребра. Животное упало от силы удара, всадник – из обрубка ноги хлестала кровь – сжался, еще миг удерживая равновесие в седле, и шлепнулся на землю. Тут же по обращенному к небу лицу прошлось копыто другого коня.

Конь Смотрителя, кажется, с чем-то столкнулся. Обе передние ноги подогнулись, животное упало, отчего Брол перелетел через его голову. Он тяжело ударился, перекатился – лезвие скимитара вонзилось в левую ногу – и замер, обращенный лицом к своему коню. Хвост демона взметнулся посередине между ними.

Брол заворочался, ожидая нападения.

На пути твари вздымалась пенящаяся магическая волна, набирая силу, возносясь все выше. Демон исчез за ней, Брол больше не мог его видеть.

Свет солнца вдруг померк…

… а демон в воздухе, перепрыгивает вершину магической волны; рушится вниз, выставив когти задних лап. Одна касается ведуна… голова сломалась под весом опускающегося демона, повиснув под невозможным углом к впадине плеч – лошадь осела под тяжестью, ее ноги сломались как прутики. Вторая лапа едва задела к’риснана – но даже такой удар заставил его слететь с дергающейся лошади – она не успела отбежать, когти вонзились глубоко в круп, вырвав большой кусок мяса – в розовой вспышке обнажились кости таза и бедро.

Лошадь камнем обрушилась наземь, ребра затрещали. Она лежала в трех шагах от беспомощного Брола. Он видел белки выпученных глаз животного – потрясение, ужас, весь спектр смерти…

Смотритель пытался встать, но что-то не так с ногой – она лишилась сил, была странно тяжелой, мокрой. Он поглядел вниз. Примятая трава… Кровь от бедра и ниже – его собственный меч произвел длинный и широкий порез от паха до колена.

Смертельная рана – кровь хлестала потоком – Брол упал на спину, неверующе смотря в небо. «Я убил сам себя».

Послышался топот ног демона, он быстро удалялся – затем раздался более громкий звук, бегущие воины сомкнулись вокруг него. Оружие сверкало. Поворачивались головы, уста произносили слова – он не мог понять, звуки угасали, отступая вдаль – чья-то фигура появилась рядом, голова под капюшоном, кровь капает из носа – единственно видимой части лица… корявая рука протянулась к нему… и Брол Хандар сомкнул веки.

***

Атрипреда Биветт резко натянула поводья, когда оказалась между двумя отрядами резерва пехоты – Ремесленники справа, Харридикт слева. За ними, оттуда, где стояло еще одно подразделение Ремесленников, доносился шум и гул боя.

Она видела, как рептилиеподобное чудище ворвалось в строй – солдаты словно таяли по сторонам его пути, другие взлетали в воздух – брызги крови, машущие влево и вправо лапищи твари… Темный, великолепно удерживающий равновесие на двух толстых лапах демон прорывал дорожку прямо в середину плотно сбитого каре…

Он выбросил передние лапы, охватывая фигурку женщины, колдуньи – поднятая в воздух, она заколотила руками – а тварь разорвала тело легко, как соломенную куклу.

Теперь она смогла различить и отряд, стоявший южнее – семьсот пятьдесят солдат средней пехоты Купеческого батальона. Точнее, беспорядочную массу мертвых и умирающих.

– Магия! – крикнула командир, разворачиваясь к строю Ремесленников, отыскивая мага в середине. Движение… кто-то пробирается сквозь ряды…

Тут ее внимание привлек столб пыли. «Лагерь… эдурского легиона не видно… пошли на защиту.

Там еще демоны?»

Тварь разбросала последних солдат из обратившегося в бегство отряда Харридикта; волшебник ковылял, спеша соединиться с другим магом. Атрипреда смогла различить, как он шевелит губами, добавляя свою силу к магической волне.

Демон прекратил атаку, развернувшись влево. Пустился в бегство, огибая только что потрепанный отряд, чтобы он оказался между ним и магией – она вырывалась из земли между двумя магами трепещущей молнией. Демон почти распластался над землей. Скорость его была поразительной.

Биветт услышала, как с шипением прервался ритуал. Изогнулась в седле, отыскивая магов. – Проклятие! Бейте его!

– Ваши солдаты!

– Слишком медлите! – Она заметила Преду отряда Харридикта. – Все резервы за спину магов! На север, дурак – восстановите порядок! Маги, держите клятое волшебство наготове!

– Мы готовы, Атрипреда!

Дрожа на изнуряющей жаре, Биветт снова развернула коня и быстро вернулась к долине. «Меня перехитрили. Я только реагировала, я отскакивала и бежала. Красная Маска, день твой.

Но в конце концов я тебя достану. Клянусь».

Она уже видела, как остатки войска поднимаются по склону, отступая упорядоченно и без врага на плечах. Похоже, Красная Маска удовлетворится сделанным – его не вытащить из долины. «Даже демонические союзники…

Лагерь. Нужно вернуть солдат в треклятый лагерь. Лишь бы Эдур отразили атаку. Лишь бы Брол Хандар не разучился думать как солдат.

Молюсь, чтобы он сегодня преуспел больше, чем я».

***

Берег слеп к морю. Все равно что сказать: луна навсегда сбежала с ночного неба.

Окоченевшая, вымотавшаяся Яни Товис скакала с тремя солдатами по узкой и ровной дороге. По обеим сторонам стоят густые рощи – листва черна там, куда не достигают лучи лунного света. Дорога глубоко врезалась в почву, что говорит о древности этого ведущего к побережью тракта. Обрывистые обочины покрыты кривыми, выпирающими, перевитыми как косы ведьм корнями; вода тихо капает в вязкой тьме. Под копытами скрежещут камни, лошади громко фыркают, испуская струйки пара, иногда звякает оружие. До рассвета еще два звона.

Слеп к морю. Жажда моря неутолима. Истина видна в том, как оно грызет берега, слышна в алчном плеске волн, ощутима в их горьком вкусе. Трясы знают: в начале мир был просто морем, и в конце он станет им же. Воды поднимутся, поглощая всё… неумолимая судьба, бессильными свидетелями которой станут трясы.

Битва у берега – битва ее народа. Остров, некогда святое место, был осквернен, превращен в тюрьму для летерийцев. Но сейчас он снова свободен. Слишком поздно. Поколения назад существовали насыпные мосты, соединяющие многие острова к югу от Косы. Все пропало. Сам остров ощетинился обрывами и утесами везде, кроме гавани. Таков наш умирающий мир.

Среди трясов часто рождались дети, «поцелованные демонами». Некоторых выбирал ковен и учил Старым Путям; остальных кидали с утесов в вечно голодное море. Дар смертной крови; жалкое, мимолетное утоление голода.

Она сбежала отсюда – много лет назад – не без причины. Благородная кровь жгла вены словно яд, варварское наследие народа переполняло ее стыдом и чувством вины. С необузданной гордыней юности она отказалась принять дикарскую грубость предков, отказалась… чтобы барахтаться в вязком, удушающем нигилизме добровольного отступничества.

Однако всякая гордыня в ней умерла, когда Яни лично увидела рождение поцелованного демонами чудища – когтистые руки и ноги, вытянутое лицо в чешуе, свисающий бесполезным червяком короткий хвост, тускло-зеленые глаза… Если бы демоническое отродье было отмечено лишь когтями, ковен мог бы благословить дитя, ведь истинная сила дается одной каплей демонической крови в жилах ребенка. Больше – и создание становится извращением.

«Гротескные младенцы выкарабкиваются из морского ила, когти чертят борозды в темном песке… легион моря, армия, поджидающая нас».

Семя процветало в пенных волнах у побережья из поколения в поколение. Оно забрасывалось волнами далеко на сушу, просачивалось в почву. Обитало внутри хищников и жертв, пряталось в растениях; прилеплялось к каждому лезвию осоки, к каждому листу на деревьях – от семени нет спасения. Еще одна горькая истина трясов. Найдя женщину, в чреве которой уже росло дитя, семя похищало его судьбу. Оно искало… чего-то, но создавало лишь форму, враждующую с телом человека.

Некогда демоны были чистыми. Они порождали существ своего рода, среди них были матери и дети. Семя жило во чревах демонов – маток, плававших в морской воде. Пока не началась война, выпотрошившая животы маток, излившая принадлежавшее чреву во внешний мир. Семя, от которого хочет избавиться само море. Война велась на уничтожение – но демоны нашли способ выжить, дожить до наших дней. В водоворотах прибрежных омутов, в потоках мятущихся волн. Потерянное, но не сдавшееся. Изгнанное, но желающее вернуться.

Ищущее подходящую мать.

Итак, ведьмы еще существуют. Яни Товис полагала, что ковен уничтожен, сокрушен, вымер – летерийцы хорошо понимали, что сопротивление тирании рождается в школах веры, подогревается ветхими, прокисшими жрецами и жрицами, старейшинами, которые делают бестолковых юнцов своим оружием. Выбрасывают это оружие, когда сломают. Торжественно оплакивают, использовав до конца. Жрецы и жрицы, вера которых позволяет жестоко злоупотреблять приверженцами.

Рождение жречества, понимала теперь Яни Товис, поставило иерархию выше благочестия, как будто законы служения можно искажать, ставя (конечно, все эти манипуляции производятся под покрывалом «мистического знания» и «тайного учения») жизнь жрецов и жриц много выше жизней обычных тупых людишек.

Проведя годы в школах Летера, Яни Товис поняла, что появление кудесников, ведунов и ведьм было настоящей деградацией народа трясов, отступлением от истинной веры в бога, коим является Берег. Уловки и личные амбиции, сокрытие сакрального знания от массы, которая никогда не удостоится посвящения – всё это не воля Берега. Нет, это лишь желания самих ведьм и ведунов.

Когтистые ноги и руки воистину стали верным образом.

Но сила исходит из крови демонов. Пока подобным детям позволяют выживать и присоединяться к ковену, сила останется его достоянием.

Летер во время завоевания трясов произвел погром ковена.

Неудачно.

Яни Товис всем существом сожалела, что летерийцам не удалось задуманное.

С народом трясов покончено. Даже солдаты ее роты – их заботливо собирали, исходя из знания о примеси тряской крови в жилах – стали скорее летерийцами, чем трясами. Она сама мало что сделала, чтобы пробудить память о наследиях.

«Но я выбрала их, не так ли? Я желала обрести верных, поддерживающих меня не только как Атрипреду Летера.

Признай это, Полутьма. Ты теперь королева, и солдаты – трясы – знают. Именно этого ты и ждала, затаив амбиции в глубине души. Теперь, кажется, пришла пора встретить свои притязания лицом к лицу, пробудить благородную кровь, вернуть ей ее исконные права.

Что повлекло моего единоутробного брата на берег? Он поехал как тряс или как летериец, Мастер Оружия Дреш-Преды?» Она призналась себе, что задает вопрос лишь для вида. Она уже ЗНАЕТ, и ответ вонзается в душу словно нож. Берег слеп…

Они скакали в темноте.

«Мы никогда не походили на нереков, Тартеналов и прочие народы. Мы не могли выставить против захватчиков армию. Вера в Берег не имеет великой силы, ибо это вера в перемену, в трансформацию. Наш бог не имеет лица, у него все лица мира. Наш храм -побережье, где идет вечная война между сушей и морем; наш храм воздвигается только затем, чтобы рассыпаться в прах. Храм звука, запаха, вкуса и ощущения. Храм под кончиками пальцев.

Наш ковен исцеляет раны, изгоняет болезни и убивает детей.

Тартеналы смотрели на нас с ужасом. Нереки охотились за нами в лесах. Для фараэдов мы были Ночными Детокрадами. Они оставляли для нас корки хлеба на пеньках, потому что считали нас не лучше зловещих воронов.

И теперь я Королева этого народа, этих трясов».

Человек, который должен стать ее супругом, ждет на Острове.

«Возьми меня Странник! Я слишком устала от всего».

Подковы расплескивали воду из лужиц в колеях старой дороги. Они были уже близко к берегу. Местность снова начала подниматься – отметина давней линии прибоя, широкий гребень гладких камней и гальки среди песка и глины, той глины, что под весом времени стала сланцем. В нем, кроме камней, можно найти ракушки, тела моллюсков – доказательства множества побед моря.

Деревья тут были редкими, согнутыми ветром – но она не ощутила движения воздуха. Странно, не по сезону. Запах моря тяжело повис в спертом воздухе.

Они останавливали коней. От еще невидимого моря не доносилось ни звука, не слышно было даже нежного шепота волн. Словно мир по ту сторону гребня исчез.

– Тут следы, госпожа, – сказал один из солдат, встав около гребня. – Всадники обогнули холмик, двинулись частью на север, частью на юг.

– Как будто выслеживали кого-то, – заметил другой.

Яни Товис подняла покрытую перчаткой руку.

С севера быстро приближались лошади.

Охваченная каким-то внезапным суеверным страхом Яни сделала знак. Солдаты выхватили мечи. Она тоже потянулась за своим оружием.

Показался первый всадник.

Летериец.

Яни с облегчением вздохнула. – Стой, солдат!

Внезапная команда заставила всадника вздрогнуть. Как и троих двигавшихся за ним. Кони захрустели копытами по гальке.

Солдаты одеты как для битвы – блестят черненые звенья кольчуг, опущены забрала шлемов. Ведущий держал в правой руке секиру; те, что ехали следом, вооружились копьями с широкими, зазубренными лезвиями – как будто они собрались охотиться на кабана.

Яни Товис развернула коня и подъехала ближе к ним. – Я Атрипреда Яни Товис, – объявила она.

Шлем вожака склонился. – Йедан Дерриг, – произнес он тихо, – Мастер Оружия крепости Боарл.

Яни нерешительно сказала: – Дозорный.

– Полутьма, – ответил мужчина. – Даже в темноте я узнал вас.

– Трудно было поверить… ты сбежал…

– Сбежал, моя Королева?

– Из дома нашей матери.

– Ваш отец и я не ужились, Полутьма. Вы еще сосали грудь, когда я видел вас в последний раз. Но это ничего не меняет. Я вижу в вашем лице то, что видел тогда. Ошибки не может быть.

Она вздохнула и спрыгнула с коня.

За ней спешились и остальные. Йедан коротко кивнул. Они с Полутьмой отошли в сторону, встав под самым высоким деревом на гребне – сухой сосной. Начал накрапывать дождь.

– Я прямо из крепости. Твой Дреш пытался сбежать из-под ареста и был убит. Или будет убит. Я переговорила с ведьмами. Из Ренниса приедут Тисте Эдур, но к этому времени следствие закончится и я извинюсь, что зря отняла их время.

Йедан промолчал. Решетка хорошо скрывала его лицо, видна была лишь черная борода. Она дергалась, как будто мужчина что-то жевал.

– Дозорный, – продолжила она, – ты назвал меня королевой перед лицом солдат.

– Они трясы.

– Понимаю. Тогда… ты здесь, на берегу…

– Потому что я Дозорный. Да.

– Это звание лишено смысла, – сказала она более резко, чем намеревалась. – Это просто почетный титул, пережиток давних…

– Я думал так же, – бросил он. «Ведет себя как старший брат. Черт подери!» – До ночи, что была три дня назад.

– Но зачем ты здесь? Кого ты ищешь?

– Хотелось бы мне дать четкий ответ. Я не уверен, зачем я здесь. Знаю только, что меня призвали.

– Кто?

Он вроде бы снова что-то жевал. – Берег.

– Ясно…

– Кого или чего я ищу, сам не знаю. Прибыли чужаки. Мы слышали их ночью, но как быстро мы не ездили, как тщательно не искали – никого не нашли. Никаких следов. Ничего. Но… они здесь.

– Возможно, духи.

– Возможно.

Полутьма не спеша обернулась. – Из моря?

– Опять-таки, на берегу нет следов. Сестра, с того момента, как мы приехали сюда, воздух не шелохнулся. Не дышит. День и ночь… берег застыл. – Он поднял голову. – Дождь… первый раз.

Их внимание привлекло бормотание солдат. Шесть неподвижных призраков на склоне, блеск металла и кожи. А за гребнем – неяркое, трепещущее мерцание.

– Вот оно, – сказал Йедан и сорвался с места. Она побежала за ним.

Они пробирались между шатающихся валунов, колючих веток, голых корней, карабкались на склон. Шестеро солдат брели следом. Яни Товис подошла ближе к брату; раздвинув податливые кусты, они вышли к берегу.

И замерли.

Корабли.

Ряды кораблей до горизонта. На юг, на север.

Корабли пылали.

– Благослови Странник, – прошептала Яни.

Сотни кораблей. Пылающих.

Языки пламени выстреливали над спокойной водой, поднимались подсвеченные снизу столбы дыма. Как будто горячие угли на черном поддоне неба…

– Это не летерийские суда, – заметил Йедан. – Не эдурские.

– Нет, – подтвердила Полутьма. – Это не они.

Прибыли чужаки.

– Что все это значит? – В голосе прозвучал откровенный страх. Яни Товис обернулась, поглядела на солдата. Его лицо стало оранжевым в отсветах отдаленного пламени.

Женщина снова посмотрела на корабли. – Дромоны, – сказала она, и сердце тяжело застучало в груди. Род лихорадочного возбуждения – темного, полного злобы и… дикого восторга.

– Что за слово? – удивился Йедан.

– Я знаю их… эти обводы, это парусное вооружение. Мы ушли в поиск… к далеким континентам. Там есть одна империя… Мы убили сотни, нет, тысячи ее подданных. Мы столкнулись с ее флотом. – Она помолчала и обратилась к солдату: – Скачи в крепость. Убедись, что Дреш мертв. Рота выходит немедленно. Встретимся к северу от Ренниса, на прибрежной дороге. Ах, да – возьмите с собой треклятых ведьм.

Йедан начал: – Что за…

Она оборвала полубрата жестокой улыбкой: – Ты Дозорный. Твоя Королева нуждается в тебе. – Взор сверкнул. – Ты едешь с нами, Йедан. С моим отрядом.

Клочковатая борода дернулась. – Куда?

– На Остров.

– А что с летерийцами и их хозяевами? Нужно бы предупредить.

Не отводя взора от пылающих на фоне моря корпусов, она почти прорычала: – Мы убивали их подданных. Похоже, нам этого не спустят. Пусть Странник забирает и летерийцев, и Эдур. – Полутьма резко развернулась и пошла к коню. Все двинулись за ней. – Чужаки, Йедан? Не для меня. Они плыли за нами. – Прыгнув в седло, она послала коня на северную дорогу. – Мы взяли кровь, – сказала она сквозь зубы. – Кровь малазан. Очевидно, они не намерены прощать долг.

«Они здесь. На берегу.

Малазане пришли».

КНИГА ТРЕТЬЯ

КОСТЯШКИ ДУШИ

Зачем же стыдиться

И прятать согбенного зверя души

Ведь чистая тварь

Не в силах взирать на бесчинства

Глаза опустила

И в клетке жестокости нашей

Нашла темный угол

Забилась

Я смело возьму

Свою и чужую судьбу в онемелые руки

С изяществом зверя исполню

Все ваши мечты о свободе

Нескованной и неподвластной

От нас утаенной

Зверь будет терзать, а я рвать

На части

Марающий пальцы

Бессмысленный список различий

К чему оправданья свободе

Сколь чище пролитая кровь

В сравнении с вашей

И лица не краше пред смертью

Оскала рычащего зверя

Долой

Все то, что нас разделяет

В глубинах души

Со зверем мы скованы вместе

И быть по сему

Кто раб тут и кто тут хозяин

Не смогут сказать

Ни жертвы невинные

Ни одержимый убийца.

Пёс, или Признания пьяницы

Тайбел Фередикт

Глава 13

Когда собрались мы, желающие поживиться на месте крушения, там оставались киль и половина корпуса; ночная буря повисла в воздухе мерзкой взвесью, пока мы карабкались вниз, к погнутым ребрам.

Я услышал множество молитв, увидел, как руки чертят охранительные знаки, и это происходило в полном соответствии с нуждами души, ибо беседа со страхом начинается в детстве – сумей я припомнить своё, тоже начал бы творить знамения, защищающие от ужаса.

Я едва посмел взглянуть вниз, на ставшие поживой крабов крошечные скелеты чертей с походящими на человеческие черепами, на их ястребиные когти и прочие телесные особенности, придававшие зрелищу характер ослепительного кошмара наяву.

Не удивляюсь, что с того дня я зарекся подходить к морю. Буря и тонущее судно подняли со дна сонмы нечистых тварей и о, сколько еще может их таиться вокруг проклятого острова!…

Да, я тоже бормотал бессвязные слова, что-то вроде: – Полагаю, не все черти умеют летать.

И все же… разве это был достаточный повод выцарапать себе глаза?

Тобор – слепец из Фента-на-Косе

– Ну, друзья, хотя бы одна красавица тут имеется!

– Похоже, ты предпочитаешь любоваться ей издалека.

– Почему бы нет, проклятый осквернитель могил? Суть в том, что всё не так, как нам хочется. Поглядите на жалкого негодяя рядышком с ней. Поверить не могу! Она могла бы получить здесь любого. Даже меня, а это что-то. Но нет, сидит с хромым, одноруким, одноухим, одноглазым и безносым волкодавом. Вот и говорите о красоте и уродстве.

Третий человек, сидевший с ними, но до сих пор молчавший (похожие на птичье гнездо волосы, торчащее веслом ухо, выпученные глаза и разноцветные пятна по всему лицу, следы ожогов, превращающие физиономию в подобие пегой тыквы) метнул на оратора косой взгляд и тут же отвернулся. Горлорез и сам от него отвернулся. Чего он желает меньше всего – так это удариться в очередной приступ ужасающе – визгливого смеха, способного приморозить к стулу любого в пределах слышимости.

«Никогда раньше так не смеялся. Сам пугаюсь». Он вдохнул полный рот горящего масла, что окончательно испортило голосовые связки. Порок проявлялся лишь при смехе, а за месяцы, последовавшие за… за всем этим… ему выпало мало поводов веселиться.

– Вон идет кабатчик, – сказал Мертвяк.

Очень легко говорить все, что захочешь, обо всех, о ком захочешь – ведь никто тут не знает малазанского.

– Еще один глядящий на нее как на луну в небесах, – фыркнул сержант Бальзам. – Но с кем она сидит? Возьми меня Худ! Бессмыслица.

Мертвяк не спеша придвинулся к столу и наполнил кружку. – Это доставка фляги Брюллигу. Похоже, красавчик и его мертвая подружка вызвались добровольцами.

Выпученные глаза Бальзама выпучились еще сильнее: – Она не мертвая! Я скажу тебе, что тут мертвое! Утопший в луже червяк, что у тебя между ног!

Горлорез поглядел на капрала: – Вот как вы червяков готовите? – и зашелся жутким хрипом, как будто его душили. Собеседники подскочили на месте.

– Зачем ты вообще смеешься, Худ тебя побери? – вопросил Бальзам. – Вообще не смейся. Это приказ.

Горлорез укусил себя за кончик языка. Слезы на миг затуманили зрение, боль прокатилась по черепу, как камешек по пустой корзине. Он молча потряс головой. «Смех? Это не я».

Сержант уже сверкал глазами на Мертвяка. – Мертвая? Мне она не кажется мертвой.

– Поверь мне, – сделав глубокий глоток, сказал капрал. И рыгнул. – Да, она хорошо маскируется… но эта женщина умерла уже довольно давно.

Бальзам склонился над столом, дергая себя за космы. Полетела перхоть, отчего темная столешница стала выглядеть забрызганной краской. – Боги подлые… Может, кто-то должен… ну, не знаю… может… ей намекнуть?

Мертвяк поднял почти безволосые брови: – Извините, леди, у вас склонность к смерти. Похоже, вы недавно таки умерли.

Горлорез снова каркнул.

К ним поворачивались головы.

Мертвяк проглотил пиво, которое подогревал во рту. – Смешно. Вот ты не похож на мертвого.

Визгливый смех-кашель заполнил таверну.

Когда отзвуки затихли, в помещении воцарилась полная тишина – только кружка с шумом катилась по столу… потом упала на пол, зазвенев…

Бальзам воззрился на Мертвяка: – Ты это сделал. Всё подначиваешь и подначиваешь. Еще слово, капрал, и ты будешь мертвей ее.

– Чем тут запахло? – брякнул Мертвяк. – О да. Эссенция трупного яда.

Щеки Бальзама надулись, лицо приобрело странный багровый оттенок. Желтоватые глаза, казалось, вот-вот соскочат со стебельков – нервов.

Горлорез попытался закрыть глаза – но образ надутого сержанта успел отпечататься в разуме. Он издал жуткий хрип, прикрывая рот руками. Огляделся в безнадежных поисках спасения.

Внимание было приковано только к нему. Никто не решался заговорить. Даже прекрасная женщина, приплывшая с уродливым пнем (пень наморщился, единственный его глаз блестел среди глубоких складок кожи) замерла, держа край фляги с элем. Принесший флягу хозяин таверны взирал на Горлореза, раззявив рот.

– Ну, – заметил Мертвяк, – мы начинаем зарабатывать репутацию плохих парней. Гор издал призыв самца черепахи к случке. Надеюсь, самок на острове нет. А ты, сержант… у тебя голова готова лопнуть как долбашка.

Бальзам зашипел: – Все ты виноват, ублюдок!

– Едва ли. Видишь, какой я спокойный. Хотя компаньоны меня позорят, увы.

– Отлично. Мы изгоняем тебя. Видит Худ, приятнее будет смотреть на Мазан Гилани…

– Да, но ей не повезло, она живая. Не твой тип женщин.

– Я не знал!

– Ну что за жалкое оправдание. Неужели сам не понимаешь?

– Погоди, – наконец раздышался Горлорез. – Я тоже не смог бы догадаться, Мертвяк. – Он уставил на капрала палец. – Еще одно доказательство, что ты проклятый некромант. Не надо изображать потрясение – мы больше не купимся. Ты знал, что она не живая, потому что чуешь мертвецов. Само твое имя отсюда. Спорю о заклад, что тебе его дал Бравый Зуб – уж он ничего не пропускает. А, верно?

Таверна постепенно заполнялась привычным гулом; посетители делали охранительные жесты, пара стульев заскрипела по грязному полу, когда завсегдатаи пугливо двинулись к двери.

Мертвяк хлебнул пива и промолчал.

Мертвая женщина и ее спутник направились туда же (последний хромал и пошатывался, стараясь удержать флягу на плече).

Бальзам хмыкнул: – Вот и уходят. Типично, а? Как раз когда нас слишком мало.

– Не беспокойся, сержант, – утешил Мертвяк. – Все тип-топ. Хотя если кабатчик решит идти за ними…

Горлорез прохрипел: – Если решит, пожалеет. – Он встал, накинул матросский дождевик. – Везунчики. Остаетесь сидеть, жир на задах наращивать. Знали бы вы, как снаружи холодно, черт!

– Я запомню все твои нарушения субординации, – пообещал Бальзам. И похлопал по голове. – Всё тут.

– Какое облегчение. – Горлорез вышел из таверны.

***

Тряс Брюллиг, тиран форта Вторая Дева, почти что король Острова, неловко сидел на кресле с высокой спинкой (оно принадлежало прежнему начальнику тюрьмы) и глядел исподлобья на двоих иноземцев, устроившихся возле входа в палату. Они игралив одну из своих дурацких игр. Кости – фаланги пальцев, длинный деревянный стакан и пучки вороньих перьев.

– Два подскока – а как кучно легли, – сказал один. Вроде бы – Брюллиг не был уверен, что понял правильно: нелегкое дело изучать чужой язык исподтишка… хотя он всегда был способен к языкам. Трясский, летерийский, эдурский, фентский, торговое наречие и язык мекросов. А теперь и кусочки этого… как его… малазанского.

Выбрать время. Они отняли у него такую возможность так же легко, как отняли нож и боевой топор. Пролезли в гавань – поначалу их было так мало, что опасений не возникало… Напрасно. Но ведь тогда его поглощали другие заботы. Море, полное надвигающихся на Остров ледяных гор – он чувствовал себя как тонущий человек, вынырнувший к свету в последний миг.

Почти что Король Острова, раздавленного и смятого бесчувственным льдом. Лицом к лицу с истиной. Как будто дракон пронзил когтями паруса. После всего, что он свершил…

Выбрать время. Он гадал, не принесли ли малазане лед с собой. Послали его по воле диких течений этого времени года, а сами двигались на шаг впереди, предлагая отогнать опасность. Брюллиг припоминал, что не особенно им поверил, но отчаяние тогда говорило своим собственным голосом. «Сделайте это – и будете гостями Короля столько, сколько вам понадобится». Они усмехнулись, услышав его предложение.

«Я дурак. И еще хуже!»

И вот два жалких взвода правят им и любым треклятым жителем острова, и ничего не поделаешь. Можно лишь скрывать правду от всех остальных. А это с каждым днем все труднее.

– Впадина тут, вот и легли кучно, – сказал второй солдат.

«Вроде бы».

– Ты дыхнул, и они перекатились. Шулер!

– Я не дышал.

– О да, ты же Худом целованный труп.

– Нет. Я просто тогда не дышал, так что не говори. Гляди, они же не во впадине.

– Ну-ка, взгляну поближе. Ха! Во впадине!

– Ты вздохнул и передвинул, черт тебя…

– Я не вздыхал.

– Гм, может, скажешь, что и не проиграл?

– Из того, что я проиграл, не следует, что я вздыхал. Значит, я выиграл.

– Погоди, еще раз дыхну!

– Тогда я еще раз вздохну!

– Победители дышат, а проигравшие вздыхают. Не так ли?

Брюллиг осторожно перевел взгляд с двоих у двери на третьего. «Клянусь ковеном, она красива. Какая темная, волшебная кожа, а сонные глаза нежно зовут… проклятие, в ее глазах все тайны мира! А ротик! А губки!» Если бы он смог избавиться от этих двоих, а еще лучше позаимствовать их жуткие ножи – ну, он бы сумел постичь все тайны, какие она обещает.

«Я Король Острова. Почти что. Еще неделя. Если ни одна из сучек, дочерей покойной королевы, не покажется – титул мой. Король острова. Я готов. Знаю, как использовать титул, это точно. Какая женщина не откажется от жалкой карьеры солдата ради мягкой, теплой постели Первой Наложницы Короля? Да, это обычай Летера – но я, как Король, могу создавать собственные правила. Если ковен будет недоволен – что же, утес к их услугам».

Один из малазан за столом произнес: – Берегись, Мазан. Он снова эдак смотрит.

Женщина, которую звали Мазан Гилани, по-кошачьи потянулась в кресле, подняв полные, изящные руки над головой, так что груди превратились в шары, готовые прорвать ткань изношенной рубашки. – Пока он думает не тем умом, Лоб, мы в полной безопасности. – Тут она откинулась, вытянув совершенные ноги.

– Может быть, привести ему другую шлюшку? – предложил солдат по имени Лоб, складывая кости в кожаный мешочек.

– Нет, – отрезала Мазан Гилани. – Мертвяк едва оживил последнюю.

«Но это же не настоящая причина?» Брюллиг улыбнулся. «Нет, ты бережешь меня для себя. К тому же я не всегда делаю… так. Просто срывал разочарование. Вот и всё». Улыбка увяла. «Они все время дергают руками, когда разговаривают. Всяческие жесты. Странный народ малазане». Он откашлялся и заговорил по-летерийски, медленно, чтобы они поняли: – Я хотел бы пойти на прогулку. Мои ноги требуют упражнений. – Он подмигнул Мазан Гилани; она в ответ послала понимающую ухмылку, от которой зажглось всё внизу. Он неловко пошевелился на кресле. – Мой народ должен меня видеть, понимаете? Если он станет подозрительным – ну, если кто знает, на что похож домашний арест, так это граждане форта Вторая Дева.

Лоб ответил по-летерийски с ужасным выговором: – Ты сегодня заказал эль, так? Лучше сиди и жди, пока не доставят. Мы прогуляем тебя в полночь.

«Я как домашняя собачка у господ Освободителей. Ну не мило ли? А когда я задеру ногу и пописаю на тебя, Лоб, что ты скажешь?»

Этим солдатам его не запугать. А вот другой взвод, что в глубине острова…Тот, где служит немая девчонка. Она имеет привычку возникать словно из ниоткуда. Из светового вихря. Он гадал, знают ли ведьмы трясов такой трюк. Лбу нужно лишь – не только Лбу, но и Мазан Гилани, и Гвалту – всего лишь позвать ее по имени.

Синн.

Она – настоящий ужас, хотя и без когтей. Он подозревал, что для избавления от нее понадобится весь ковен. Хорошо, если победа достанется ценой тяжелых потерь. Ковен имеет обыкновение облеплять избранных правителей трясов, словно вороны труп. Они презирают и насмехаются. Хотя летать не умеют. Да и плавать тоже. Нет, они пользуются лодками, чтобы пересекать залив – а это означает, что залив Косы – вовсе не такая плотная груда льда, как кажется отсюда.

Солдат, которого зовут Гвалт, встал со стула, поморщился (скорее всего, от ломоты пониже спины) и подковылял к трофею бывшего начальника тюрьмы – занявшему всю стену гобелену. Выцветшая от времени – а также запятнанная в левом нижнем углу брызгами крови бывшего начальника – ткань изображала Первую Высадку летерийцев. Хотя, по правде говоря, это не было первым появлением колонистов на континенте. Флот подошел к берегу на расстояние прямой видимости как раз напротив Косы. Каноэ фентов двинулись устанавливать контакт с пришельцами. Обмен дарами прошел неудачно, что вызвало избиение фентов – мужчин, а потом порабощение женщин и детей деревни. Три ближайшие селения постигла та же участь. Следующие четыре, расположенные южнее, были в спешке покинуты.

Флот затем обогнул полуостров Сейдон, что на северном берегу Устричного моря, миновал Длинную Руку и оказался у входа в Гедрийский залив. На месте Первой Высадки, в устье реки Летер, основан город Гедри. Вот этот гобелен тысячелетней давности является полным тому подтверждением. Хотя всеобщее мнение утверждает, будто высадка произошла на месте столицы, далеко вверх по реке. Странно, как прошлое меняется, чтобы угодить будущему. Урок, который Брюллиг, став королем, постарается выучить. Трясы – народ неудачников, обреченных на трагедии и жалкое прозябание. Стражи берега, неспособные сохранить самих себя от алчности моря. Все это нужно… пересмотреть.

Летерийцы знавали поражения. Много раз. Их история была кровавой, полной измен, лжи, бессердечной жестокости. И всё это сегодня рассматривается как героические триумфы.

«Вот как народ должен смотреть на себя. Мы трясы. Мы – сияющий маяк на темном берегу. Когда я стану королем…»

– Поглядите на проклятую штуку, – сказал Гвалт. – Надписи по краям… они могут быть на эрлийском.

– Да нет, – пробурчал Лоб. Он разобрал один из кинжалов – на столе лежали навершие, несколько винтиков и заклепок, деревянная обернутая кожей рукоять, гарда с прорезью и тонкое лезвие. Кажется, солдат не может сообразить, как теперь соединить все это воедино.

– Некоторые буквы…

– Эрлийский и летерийский исходят из одного старого языка.

Гвалт поглядел подозрительно: – А ты откуда знаешь?

– Я не знаю. Идиот. Мне так сказали.

– Кто?

– Наверное, Эброн. Или Шип. Какая разница? Кое-кто, знающий кое-что. Вот и всё. Худ, у меня от тебя мозги заболели. Посмотри на мешанину.

– Это твой ножик?

– Был.

Брюллиг увидел, как Лоб склонил голову к плечу. Вскоре солдат сказал: – Шаги внизу лестницы. – Одновременно его руки замелькали размытыми пятнами… и когда Гвалт подходил к двери, Лоб уже насаживал навершие на рукоять. Кинжал полетел в направлении Гвалта. От поймал его одной рукой, даже не замедлив шага.

Брюллиг шлепнулся на кресло.

Мазан Гилани встала, доставая из ножен у пояса два зловещего вида клинка. – Хорошо бы получить назад родной взвод, – буркнула она и сделала шаг поближе к Брюллигу. – Не шевелись.

Он кивнул. Во рту стало сухо.

– Похоже, это доставка эля, – сказал Лоб от двери; Гвалт отомкнул ее и чуть приоткрыл, чтобы выглянуть в щель.

– Вроде. Но сапоги стучат неправильно.

– Это не старый пердун и его сынок?

– Совсем не похожи.

– Ну ладно. – Лоб сунул руку под стол и вытащил арбалет. Воистину иноземное оружие, целиком из железа – или из чего-то вроде летерийской стали. Тетива была толщиной в большой палец мужчины, положенная в вырез стрела снабжена крестовидной головкой, явно способной прошить летерийский щит как бересту. Солдат поднял предохранительный коготок и как-то закрепил его в этом положении, а затем сдвинулся в угол комнаты.

Гвалт отошел, когда шаги приблизились; он произвел серию жестов, Мазан Гилани неразборчиво буркнула в ответ. Брюллиг услышал за спиной треск ткани, миг спустя между лопаток уткнулся кончик кинжала, прошедший прямо сквозь спинку. Она склонилась: – Будь милым дурачком, Брюллиг. Мы знаем, кто эти двое, мы догадываемся, зачем они пришли.

Бросив взгляд на Мазан Гилани и кивнув один раз, Гвалт шагнул к двери и широко ее открыл. – Ну, – протянул он на ужасающем летерийском, – кто же это? Капитан и ее старпом. Так быстро растрясли денежки? Зачем вы таскаетесь с элем?

Снаружи раздался низкий рокот: – Что он сказал, капитан?

– Что бы ни сказал, сказал плохо. – Голос был женский. Брюллиг нахмурился. Он уже слышал его! Лезвие еще сильнее вдавилось в спину.

– Мы принесли Трясу Брюллигу его эль, – продолжала женщина.

– Как мило, – отвечал Гвалт. – Мы проследим, чтобы он его выпил.

– Тряс Брюллиг мой старинный друг. Я хочу увидеться с ним.

– Он занят.

– И чем же?

– Думает.

– Тряс Брюллиг? Реально сомневаюсь. И кто ты такой, во имя Странника? Ты не летериец. Ты и твои дружки ошиваетесь в таверне, но ни один из вас не был здесь заключенным. Я поспрашивала. Вы с необычных кораблей, что встали на якоря в гавани.

– Ну, капитан, все просто. Мы пришли отгонять лед. За это Брюллиг нас наградил. Гости. Королевские гости. Мы рады составлять ему компанию. Он все время мило улыбается. Мы тоже.

– Думаю, вы милые идиоты, – прорычал мужчина снаружи (по всей вероятности, помощник капитана). – Мои руки устали. Отойди и дай мне внести чертову штуку!

Гвалт обернулся и поглядел на Мазан. Та шепнула по-малазански: – Почему ты пялишься на меня? Я всего лишь должна помогать ему держать рот на замке.

Брюллиг слизнул пот с губы. «Ведь все знаю, а действует. Я такой идиот?»- Пустите их, – произнес он тихо. – Я смогу умирить их и отослать прочь.

Гвалт снова поглядел на Мазан Гилани; хотя они не произнесли ни слова, но мнениями как-то обменялись, потому что солдат пожал плечами и отступил, крякнув: – И вот появляется эль.

Брюллиг смотрел на двух гостей. Первый – Скорген Кабан по кличке Красавчик. Что означает… да. Почти что король улыбнулся: – Шерк Элалле. Ты не постарела ни на день с нашей последней встречи. И, Скорген, опусти флягу, или вывихнешь плечо и добавишь к списку телесных пороков косорукость. Вскройте треклятую штуку и давайте напьемся. О, – добавил он, когда увидел, как пираты восприняли солдат (Скорген аж подпрыгнул, увидев в углу Лба со взведенным самострелом), – это мои, королевские, гости. У двери Гвалт. В углу комнаты Лоб. А эта милашка, положившая ручку на спинку трона – Мазан Гилани.

Шерк Элалле взяла один из стульев от двери и перенесла, чтобы сесть напротив Брюллига. Положила ногу на ногу, уперла руки в бока. – Брюллиг, ты жалкий наполовину безумный ублюдок. Будь мы наедине – тотчас свернула бы набок твою обвислую шею.

– Не могу сказать, что потрясен подобной враждебностью, – ответствовал Тряс Брюллиг. Он вдруг начал радоваться, что вокруг охрана из малазан. – Но, знаешь ли, я не такой уж дурной, как ты вообразила. Ты никогда не давала мне шанса объясниться…

Улыбка Шерк была одновременно обворожительной и мрачной. – Ну, Брюллиг, ты не из тех, кто любит объясняться.

– Люди меняются.

– Никогда не замечала.

Брюллиг постарался не пожимать плечами – это создало бы глубокую ножевую рану в спине. Он просто поднял руки ладонями кверху: – Давай оставим прошлое в стороне. «Вечная Благодарность» надежно укрылась в моей гавани. Груз выгружен, в твоем кошеле бренчит монета. Воображаю, как тебе не терпится покинуть наш благословенный остров.

– Вроде того, – отвечала она. – Увы, у нас возникли трудности с… гм… разрешением. Выход блокирует самый большой из виденных мною чертовых кораблей, а у причала стоит скромная такая боевая галера. Знаешь, – добавила она, быстро улыбнувшись, – это похоже на некий вид… э… блокады.

Кончик кинжала отодвинулся от спины Брюллига; Мазан Гилани вышла из-за кресла, вкладывая оружие в ножны. На этот раз она заговорила на совершенно незнакомом Трясу Брюллигу языке.

Лоб снова нацелил арбалет, на этот раз в Брюллига, и ответил Мазан на том же наречии.

Скорген склонился над флягой, выбил затычку ударом ладони и распрямил спину. – Во имя Странника! Что такое творится, Брюллиг?

От двери отозвались: – Именно то самое. Твоя капитан права. Ожидание окончено.

К двери прислонился солдат по имени Горлорез. Он скрестил руки на груди и улыбнулся Мазан Гилани: – Хорошая весть, не так ли? Можешь взять и потрясти округлостями, протанцевать прямо на пирсе. Уверен, Урбу и остальным до зарезу этого не хватает.

Шерк Элалле, все это время спокойно сидевшая на стуле, громко вздохнула: – Красавчик, думаю, нам не позволят в ближайшее время покинуть комнату. Так почему бы не найти кружки и не наполнить их?

– Мы заложники?

– Нет, нет, – отвечала капитан. – Гости.

Мазан Гилани, качая бедрами гораздо сильнее, чем требуется для ходьбы, выплыла из комнаты.

Брюллиг тихо застонал.

– Я уже сказала, – мурлыкнула Шерк. – Люди не меняются. Особенно мужчины. – Поглядела на Гвалта, который уселся на второй стул: – Полагаю, вы не позволите мне придушить червяка?

– Извините, нет. – Легкая улыбка. – Пока.

– Итак, кто вы и ваши друзья в гавани?

Гвалт моргнул. – Нам предстоит кое-какая работенка. Капитан, мы решили, что остров подойдет для штаб-квартиры.

– Твое умение говорить по-летерийски внезапно улучшилось.

– Наверное, эффект вашего чудного присутствия, капитан.

– Не трудись, – просипел от двери Горлорез. – Мертвяк сказал, она стоит не с той стороны врат Худа, хотя тебе кажется, что ты видишь совсем другое.

Гвалт медленно бледнел.

– Не уверена, что значат эти слова, – Шерк метнула на Гвалта знойный взгляд, – но мой аппетит ничуть не уменьшился.

– Это… отвратительно…

– Полагаю, пот на твоем лбу объясняется отвращением.

Гвалт торопливо утер лоб. – Она еще хуже Мазан, – пожаловался он вслух.

Брюллиг беспокойно задергался на кресле. Время. Проклятые малазане располагают пропастью времени. «Надеюсь, наша свобода переживет их». – Поскорее наливай, Красавчик.

***

Оказаться в полном одиночестве, отрезанным, с дергающейся в руках невезучей армией – разве это не худший кошмар командира? А если вскоре предстоит повести подчиненных через дикий океан… ну, хуже и придумать нельзя.

На некоторое время их объединила ярость. Пока истина на начала просачиваться, проникать под кожу личинками оводов. Родина желает увидеть их мертвыми. «Не будет свидания с семьями – с мужьями, отцами, матерями. Не будет детей, которых качают на колене, просчитывая сроки – угадывая, в глаза какого соседа ты сейчас смотришь. Не будет пропастей, которые можно преодолеть, не будет трещин, которые можно залатать. Все, кого ты любил, почитай что мертвы.

Армии становятся неуправляемыми, когда такое происходит. Все равно что когда нет ни добычи, ни выплат.

Мы были солдатами империи. Наши семьи зависели от жалованья, налоговых льгот, посылок, пенсий. Многие из нас уже не молоды; многие подумывают об отставке, о новой жизни, той, что не потребует размахивать мечом и глядеть в зенки какого-то рычащего подонка, собравшегося разрубить тебя надвое. Некоторые из нас чертовски устали.

Так что же держит нас вместе?

Ну, ведь ни один корабль не любит плавать в одиночку?»

Но кулак Блистиг знал, что тут скрыто кое-что еще. Засохшая кровь удерживает как клей. Горящие рубцы измены, жало ярости. И командир, принесшая в жертву свою любимую, чтобы все они могли выжить.

Он провел слишком много дней и ночей на палубе «Пенного Волка» в пяти шагах от Адъюнкта; он успел изучить напряженную спину женщины, не отрывающей взора от бурных морей. Женщины, не выдающей ничего… но некоторых вещей не скрыть ни одному смертному, и одна из них – горе. Он смотрел и гадал: сможет ли она выстоять?

Кто-то – был ли это Кенеб, по временам казавшийся понимающим Адъюнкта лучше, чем кто-либо иной, или сама Тавора – принял роковое решение. Адъюнкт потеряла помощницу. В Малазе. Помощницу и любовницу. Ну, что касается любви, тут ничего нельзя сделать… но адъютант – официальное лицо, необходимое любому командиру. Разумеется, им могла бы стать только женщина. Никаких мужчин.

Блистиг припоминал ту ночь, когда над палубой раздался одиннадцатый звон. Разномастный флот в окружении «Престолов Войны» из Напасти был в трех днях восточнее Картула и начинал разворот на север, который должен был провести его по смертельно опасным водам между островом Малаз и Корелри; Адъюнкт одиноко стояла около передней мачты, ветер яростно развевал ее дождевик (Блистигу тогда померещился образ вороны со сломанными крыльями). Показалась вторая фигура, вставшая слева от Таворы. Там, где стояла бы Т’амбер, там, где обязан стоять любой адъютант.

Тавора резко, удивленно повернула голову; последовал обмен словами – слишком далеко, чтобы Блистиг смог расслышать – и подошедшая отдала честь.

Адъюнкт одинока. Такова же и другая женщина – она вроде бы поглощена горем, как Тавора, но, в отличие от командующей, она состоит из острых углов, ее гнев подобен закаленной аренской стали – быстро ломается. То, что сейчас нужно.

«А как насчет тебя, Кенеб?»

Разумеется, Лостара Ииль, некогда капитан Алых Клинков, а ныне просто еще один солдат в опале, не высказывает желания ложиться в постель с женщиной. Впрочем, как и с мужчиной. Но взгляд на нее – не мучение… если вам нравится разбитое стекло. А также пардийские наколки. Но вряд ли Адъюнкт мыслила именно так. Слишком скоро. Не та женщина.

Со всех кораблей офицеры докладывали о мятежах среди солдат – исключая, как ни странно, морских пехотинцев. Впрочем, те никогда не умели загадывать дальше ближайшей кормежки или игры в «плошки». Они докладывали и докладывали, каждый высказывался все более взвинченным тоном – но Адъюнкт казалась неспособной сделать хоть что-то. Даже показать обеспокоенность.

Легко исцелить раны плоти, но есть другие раны – они заставляют кровоточить душу.

С той ночи Лостара вцепилась в сопротивляющуюся Тавору хуже чертова клеща. Помощница командующей. Она знала эту роль. Не получая прямых указаний от начальницы, Лостара Ииль взяла на себя заботу о почти восьми тысячах жалких солдат. Первым вопросом, который следовало решить, были денежные выплаты. Флот огибал Тефт, небольшое королевство, разорванное на части малазанскими вторжениями и гражданской войной. Нужно было закупить продовольствие; больше того, солдатам требовалась увольнительная на берег – а без денег, на одних обещаниях, вся армия могла раствориться в темных переулках ближайшего порта.

Денежные сундуки армии не могли покрыть неотложные нужды.

И Лостара выследила Банашара, бывшего жреца Д’рек. Загнала его в угол. В один миг сундуки перестали закрываться от избытка монеты.

Но почему Банашар? Откуда Лостара узнала?

«От Гриба, разумеется. Тощий оборвыш карабкается по вантам с тремя какими-то-не-такими бхок’аралами – я ни разу не видел, чтобы он спускался, ни при какой суровой погоде». И все-таки Гриб узнал о сокровищах Банашара, как-то сумел послать весточку Лостаре.

Четырнадцатая Армия внезапно разбогатела. Слишком много денег на руках – это могло бы стать катастрофой; но Лостара понимала и это. Достаточно и того, что деньги увидели, что разошлась молва, заскакала горностаями с одного борта на другой.

Но солдаты – люди беспокойные; немного времени прошло, прежде чем они ухватились за иной вопрос. И на этот раз помощница Адъюнкта ничего не могла ответить. «Куда мы, во имя Худа, плывем? Мы все еще армия? Если да – кто наш противник?» Оказалось, что идея насчет превращения в наемников никого особенно не увлекла.

Рассказывают, что однажды ночью Лостара прямо потребовала ответа у Адъюнкта, в ее каюте. То была ночь криков, проклятий и, может быть, слез. Или все было иначе? Лостаре как-то удалось перебороть командующую – так черви, солдаты Д’рек, прогрызают ходы в земле, покрывают царапинами все ее складки. Детали неизвестны, но Адъюнкт… пробудилась. Поняла, что Четырнадцатая Армия через несколько дней развалится на куски.

Кулаки и офицеры в ранге от капитана и выше получили приказ собраться на «Пенном Волке». К всеобщему удивлению, Тавора Паран показалась на палубе и произнесла речь. Присутствовали Синн и Банашар: посредством магии слова Адъюнкта доносились до каждого, даже до матросов на вантах и в «вороньем гнезде».

Да уж, речь. Худ бы ее побрал.

Речь Таворы. Она сжимала губы сильнее, чем щенки, сосущие Тогга… но все же говорила. Недолго, без словесных ухищрений. Не выказав красноречия и вдохновения. Простые слова словно подобраны были с пыльной земли, наспех нанизаны на жеваную веревку. На них даже не поплевали, чтобы придать блеск. Не жемчуга, не опалы, не сапфиры.

В лучшем случае неограненные гранаты.

В лучшем случае.

На поясе Таворы качалась костяшка пальца. Желтая, обгорелая с одного края. Тавора некоторое время молчала; ее на редкость обыкновенное лицо казалось уставшим, постаревшим, глаза были тусклы, словно неровный сланец. Когда она заговорила наконец, голос звучал тихо, размеренно, он был лишен всякого выражения.

Блистиг мог вспомнить каждое слово.

– И до нас были армии. Отягощенные именами, наследием встреч, битв, предательств. История за именем – тайный язык армии. Никто иной не может понять его, тем более овладеть им. Первый Меч Дассема Альтора – равнины Анты, Гриззианские холмы, Ли Хенг, И’Гатан. Сжигатели Мостов – Рараку, Черный Пес, Моттские леса, Крепь, Черный Коралл. Колтейнова Седьмая – Гелорский хребет, День Чистой Крови на переправе через Ватар, Санимон, Спуск.

Кое-кто из вас разделяет эти названия с павшими, ставшими прахом товарищами. Для вас они – треснувшие сосуды горя и гордости. Вы не сможете долго стоять на месте, иначе земля под ногами превратится в бездонную трясину. – Она опустила глаза. Удар сердца, второй… она подняла взор, глядя на россыпь мрачных лиц вокруг.

– Среди нас, среди Охотников за Костями, рождается тайный язык. Он был горьким в начале, в Арене, он нес привкус потока старой крови. Крови Колтейна. Вы знаете это. Не нужно напоминать. У нас была своя Рараку. У нас был свой И’Гатан. У нас был город Малаз.

Во время гражданской войны на Тефте один лорд пленил армию врага, а потом уничтожил ее, не убивая. Нет, он всего лишь приказал отсечь большой палец на правой руке каждого солдата. Калеки затем были отосланы к лорду – сопернику. Двенадцать тысяч бесполезных мужчин и женщин. Их надо было кормить, развозить по домам. Надо было глотать горький вкус поражения. Недавно мне… мне напомнили эту историю.

«Да», – подумал тогда Блистиг, – «Похоже, я знаю, кто напомнил. О боги, мы все знаем».

– Мы тоже калеки. В сердцах наших. Каждый из вас знает.

И потому мы носим на поясах кости. Наследие отрубленного пальца. Да, мы можем лишь чувствовать горечь. – Она помедлила, выпрямив спину. Казалось, молчание грызет изнутри ее череп.

И продолжила: – Охотники будут говорить на своем тайном языке. Мы плывем, чтобы добавить новое слово к нашей истории. Может оказаться, что оно станет последним. Я так не думаю, но лик грядущего закрыт тучами – мы не можем видеть. Мы не можем узнать.

Остров Сепик, протекторат Малазанской Империи, ныне лишен признаков жизни. Все люди на нем, каждый мужчина и каждая женщина, были приговорены к бессмысленной гибели. Мы знаем лицо убийцы. Мы видели черные корабли. Мы видели, как разворачивалась их зловещая магия.

Мы – малазане. Остаемся ими, как бы не судила императрица. Достаточная ли это причина, чтобы дать ответ?

Нет, недостаточная. Сочувствия всегда недостаточно. Как и жажды отмщения. Но для того, что нас ожидает… возможно, этого будет достаточно. Мы Охотники за Костями. И мы плывем за новым словом, новым именем. За новым Ареном, Рараку, И’Гатаном. Мы пересекаем полмира в поисках первого имени, которое станет поистине нашим. Не разделяемым никем. Мы плывем, чтобы дать ответ.

Это не все. Но я умолкаю. Я только передам вот такие слова: «Ожидающее вас в сумрачном финале старого мира произойдет без свидетелей». Слова Т’амбер.

Последовало новая долгая пауза.

– Суровые слова. Возможно, они способны породить озлобление – если мы в слабости своей допустим такое. Но вот что скажу я, ваш командир: мы станем свидетелями своих дел, и этого будет достаточно. Этого должно быть достаточно. Всегда.

Даже сегодня, год спустя, Блистиг сомневался, сказала ли она именно то, что требовалось. По правде говоря, он не совсем понимал, что же именно она сказала. В чем смысл сказанного. При свидетелях, без свидетелей – неужели есть разница? Но он знал ответ, хотя не мог ясно выразить свое знание. Нечто шевелилось глубоко в яме его души, словно мысли стали черными водами, лелеющими незримые рифы, принимая формы, изменить которые не сможет даже незнание.

«Ну как можно облечь в слова такое? Как можно понять смысл?

Но черт меня подери, она смогла. Тогда, год назад. Смогла».

Без свидетелей. В этих словах таится преступление. Полнейшая несправедливость, против которой он восставал. Безмолвно. Как любой другой солдат Охотников за Костями. Может быть. «Нет, я не ошибаюсь – я видел что-то в их глазах… я могу это видеть. Мы восстали против несправедливости, о да. То, что мы сделаем, не увидит никто. Наша судьба не отмерена.

Тавора, что же ты пробудила? И, Худ нас побери, почему ты решила, что мы готовы выполнить задачу?»

Дезертирства не было. Он не понимал. Он думал, что никогда не поймет. Не поймет, что случилось той ночью, что было сделано той непонятной речью.

«Она сказала нам: мы никогда не увидим своих любимых. Именно это и сказала. Не так?

И что нам остается?

Любить друг друга, вот как я думаю.

Мы станем свидетелям самим себе.

Может быть. Пока и так сойдет.

Но мы здесь. Прибыли. Флот… флот горит – боги, как она смогла решиться? Ни одного транспорта не осталось. Сгорели, пошли на дно у чертова берега. Мы… отрезаны.

Добро пожаловать в империю Летера, Охотники за Костями.

Увы, мы не в праздничном настроении».

***

Коварный лед оказался позади – горы льда, заполнившие море и заползшие на Фентскую Косу, круша все на своем пути. Не осталось руин, над которыми задумывались бы жители некоей далекой эпохи будущего; ни одного признака существования людей не осталось на исцарапанном камне. Лед – это уничтожение. Он не подобен песку, просто скрывающему следы. Такой смысл вкладывали в него Джагуты: устранение, возврат к состоянию голого камня.

Лостара Ииль покрепче закуталась в подбитый мехом плащ и вслед за Адъюнктом пошла на носовую надстройку «Пенного Волка». Перед ними защищенная гавань, в которой встали на якоря полдюжины судов, в том числе «Силанда», скрывшая кучу тистеандийских голов под просмоленным брезентом. Она вспомнила, как трудно было отобрать у Геслера костяной свисток; а среди солдат двух взводов, составивших команду проклятого судна, только один решился использовать эту штуку. Капрал Мертвяк. Даже Синн его не коснулась.

Перед тем, как флот разделили, были произведены перемещения между ротами и взводами. Стратегия новой войны требовала изменений – а, как оказывается, мало кто испытывает восторг перед изменениями. «Солдаты – на редкость консервативные ублюдки.

Ну, по крайней мере мы отстранили Блистига от реального командования. Этот тип хуже старого, пораженного ревматизмом пса».

Лостара дожидалась, когда командир подаст голос. Повернулась, чтобы бросить взгляд на «Престол Войны», блокирующий выход из гавани. Сейчас это последний корабль Напасти в здешних водах. Она надеялась, что его хватит для предстоящего дела.

– Где сейчас взвод сержанта Корда? – спросила Адъюнкт.

– На крайнем севере острова. Синн отгоняет лед…

– Как? – Тавора задавала этот вопрос не в первый раз.

И Лостара смогла дать тот же ответ, что и прежде: – Не знаю, Адъюнкт. – Она нерешительно продолжила: – Эброн думает, что лед умирает. Разрушение джагутского ритуала. Он заметил, что отметка уровня воды на берегах острова раньше располагалась гораздо ниже.

Адъюнкт промолчала. Казалось, сырой и холодный ветер ее не беспокоит – только лицо побледнело, как будто кровь ушла от поверхности тела. Она очень коротко обрезала волосы, устраняя всякий намек на женственность.

– Гриб говорит, что мир тонет, – сказала Лостара.

Тавора чуть пошевелилась и подняла голову, глядя на пелену облаков. – Гриб. Ещё одна тайна, – произнесла она.

– Кажется, он может общаться с нахтами, что само по себе примечательно.

– Общаться? Похоже, их не разорвешь.

«Пенный Волк» прошел мимо кораблей на якоре, направляясь к каменному пирсу. Там виднелись двое. Наверное, сержант Бальзам и Мертвяк.

– Идите вниз, капитан, сообщите всем, что мы вот-вот сойдем на берег.

– Слушаюсь, сэр.

«Оставайся солдатом», напоминала себе Лостара. Эти слова шепотом проносились через ее разум сотни раз на дню. «Оставайся солдатом, и пошли всё прочее к чертям».

***

Когда первые лучи рассвета выбелили восточное небо, конный отряд летерийцев загремел копытами по узкому прибрежному тракту. Слева от них были извивы старого берега, справа – непроходимая чаща. Дождь превратился в вязкий туман, усиливавший прощальную хватку темной ночи; стук копыт казался странно тихим, он заглох сразу же, как только последний всадник скрылся из вида.

Взбаламученные лужи на дороге постепенно успокаивались; туман вился, втягиваясь в прогалины между деревьями.

За проходящим отрядом наблюдала сова, усевшаяся на сук мертвого дерева. Когда стихли последние отзвуки, она не пошевелилась. Сова следила большими немигающими глазами за спутанной массой ежевики и терна среди тонкокорых тополей. Там что-то не в порядке. В разум хищника проникло неясное беспокойство.

И тут куст «размылся», как будто его разорвал на части неистовый ветер – хотя было безветрие – и на месте пропавшего растения непонятно откуда возникли силуэты людей.

Сова решила, что за подобным стоит понаблюдать еще немного. Она была голодна, и все же испытывала странное… удовлетворение, как будто кто-то отпустил невидимую веревочку, тянувшуюся к ее мозгу.

Бутыл перекатился на спину. – Более тридцати конных, – сказал он. – Уланы, легко вооруженные. Необычные стремена. Худ, у меня голова раскалывается! Ненавижу Мокра…

– Кончай ныть, – отрезал Скрипач, отыскивая взглядом членов своего взвода. Они приближались – кроме неподвижного Бутыла; в нескольких шагах то же делали Геслер и его солдаты. – Уверен, они ничего не учуяли?

– Первые разведчики почти наступили на нас. Что-то такое… особенное в них. Сам не знаю. Вроде как… сверхчувствительные… Они и здешний уродский берег, на котором мы лишние…

– Просто ответь на вопрос, – прервал Бутыла сержант.

– Нужно было напасть на них, – буркнул Корик, проверяя узлы многочисленных фетишей. Затем он подтянул к себе огромный вещевой мешок, чтобы проверить застежки.

Скрипач покачал головой: – Никаких боев, пока ноги не высохнут. Ненавижу сырость.

– Тогда почему ты, черт дери, стал моряком?

– Случайность. К тому же это летерийцы. Нам пока что приказано избегать контактов с ними.

– Я голоден, – заявил Бутыл. – То есть не я. Проклятие, это сова. Все равно вы не поймете, каково глядеть темной ночью через глаза совы. Тут светло, как в полдень в пустыне.

– Пустыня, – произнес Тарр. – Я скучаю по пустыне.

– Ты скучал бы по очку сортира, если бы однажды в нем от смерти спасся, – сказала Улыба. – Сержант, а у Корика арбалет на кавалеристов всегда взводится?

– Да что тебе, моя сестричка? – продекламировал Корик. Затем он попытался изобразить голос Улыбы: – Сержант, он не стряхнул сыноделку, когда пописал! Я видела!

– Видела? – Улыба захохотала. – Я так близко к тебе не подхожу, полукровка.

– Она становится смирней, – сказал Каракатица. Корик только хмыкнул.

– Тихо всем, – приказал Скрипач. – Неизвестно, кто еще живет в лесу или пользуется дорогой.

– Мы тут одни, – заявил Бутыл, осторожно садясь и хватаясь за голову. – Скрывать четырнадцать бурчащих и пердящих солдат – дело трудное. Когда выйдем в более населенные места, станет еще труднее.

– Что особенно трудно – это заткнуть рот одному недоделанному магу, – сказал Скрипач. – Все проверить вещички. Хочу, чтобы мы углубились в леса, прежде чем залечь на день.

Последний месяц плавания Охотники за Костями старались спать днем, чтобы изменить привычный цикл. Оказалось, что это весьма тяжело. Но сейчас почти все стали «перевертышами». У них даже кожа побледнела.

Скрипач пробрался ближе к Геслеру. «У всех, кроме золотокожего ублюдка и его волосатого капрала». – Твои готовы?

Геслер кивнул: – Панцирники жалуются, что доспехи заржавели.

– Ну, пока что они не скрипят. – Сержант бросил взгляд на скорчившихся солдат взвода Геслера, а потом на своих. – Почти армия, – произнес он чуть слышно.

– Да, почти вторжение, – согласился Геслер. – Слышал, чтобы кто-то когда-то вторгался так тихо?

Скрипач покачал головой. – Какое-то странное чувство рождается. Судя по докладам разведки, Эдур размазаны тонким слоем. А порабощенных целые легионы. Проклятые летерийцы!

– Знаешь, Скрип, мне прошедший отряд не показался особенно порабощенным.

– Ну, я думаю, мы скоро все поймем. Так или иначе. А пока продолжим ползучее вторжение.

– Момент. – Геслер опустил покрытую шрамами руку на плечо Скрипача. – Скрип, она сожгла гребаные транспорты.

Сержант моргнул.

– Трудно не понять смысл такого поступка, верно?

– О каком смысле ты толкуешь, Геслер? О том, что береговые патрули заметили пламя – или о том, что нам нет пути домой?

– Худ меня побери, я могу разжевать только один кусок за раз. Начнем с первого. Будь я чертова империя, я наводнил бы побережье солдатами раньше, чем солнце зашло. Сколько бы Мокра не использовали взводные маги, нам пришлось бы туго. Рано или поздно.

– До того, как мы начали бы лить кровь, или после того?

– Я не о том времени, когда мы начнем резать проклятых Тисте Эдур. Я о настоящем моменте.

– Когда кто-то наткнется на нас, мы вылезем, сердитые и грязные, и устроим то, что положено по плану.

– И постараемся выжить. Да. А если все летерийцы будут враждебны?

– Мы будем таиться и воровать что потребуется.

– Нужно было высаживаться всей куче, не только морской пехоте. Сомкнуть щиты – и посмотреть, что они могут бросить на нас.

Скрипач потер шею. И вздохнул:- Мы уже знаем, Геслер, что они могут бросить на нас. Но на этот раз с нами нет Быстрого Бена, который взлетит в воздух и устроит ужас в ответ на ужас. Нет, мы намерены вести ночную войну. Засады. Звон ножей в темноте. Ударь и убеги.

– Но не дальше берега.

– Точно. Вот я и гадаю, подожгла она корабли, чтобы показать ИМ, что мы здесь – или чтобы показать НАМ, что о бегстве лучше не думать. А может, и то и то?

Геслер буркнул: – Она сказала «без свидетелей». Это о нас, здесь?

Скрипач пожал плечами и встал: – Возможно, Геслер. Давайте двигаться – птицы уже щебечут так же громко, как мы.

Но, пока они трусили по сырому, гниющему лесу, вопрос Геслера продолжал мучить Скрипача. «Он прав, Адъюнкт? Мы уже нарвались? Вторгаемся в проклятую империю силами двух взводов. Идем одни, без поддержки, жизнь и смерть зависят от усилий единственного взводного мага. А если Бутыла убьют в первой стычке? Тогда нам кранты. Лучше держать Корабба поближе к Бутылу и надеяться, что удача еще ему поддается.

Хорошо хоть ожидание кончилось. Под ногами настоящая земля. Мы шатались словно пьяные, когда выходили на берег. Наверное, должно было выглядеть смешно. В других обстоятельствах. Но если бы напоролись на береговую стражу… Хотя сейчас мы вспомнили, как шагать уверенно. Слава Худу. Ну, если можно «уверенно шагать», спотыкаясь о моховые кочки, проваливаясь в дыры, цепляясь за узловатые корни. Почти как под Черным Псом. Нет, не надо думать так. Гляди вперед, Скрип. Гляди веселей».

Где-то высоко, за ведьмовской паутиной кривых сучьев, светлело небо.

***

– Еще одна жалоба от любого из вас – и я отрежу себе левую титьку.

У окружающих выпучились глаза. Отлично. Ей нравилось видеть, как работает любимый прием.

– Как хорошо, что вы не любите плавать, – пробасил Куб.

Сержант Хеллиан уставилась на здоровенного солдата. «Не люблю чего?» Затем она опустила взгляд, пытаясь сосредоточиться, подсчитать число фляжек с ромом, которые вытащила из объятого диким пламенем трюма. Шесть или десять. Девять. Она обвела рукой размытый полукруг лиц. – Каждый оставляет в мешке свободное местечко. Каждому по одной.

Нервный Увалень сказал: – Сержант, разве нам не велено разыскать Урба и его взвод? Они, должно быть, близко. – Тут капрал заговорил другим голосом: – Он прав. Куб, откуда ты пришел? От воды или сверху обрыва?

– Не помню. Темно было.

– Постой, – крикнула Хеллиан, сделав шаг влево, чтобы сохранить равновесие на качающейся палубе. Нет, на качающейся земле. – Ты не моего взвода, Куб. Проваливай.

– Я бы со всей радостью, – отвечал солдат, покосившись на окружившую их стену густого леса. – Но мне даже фляжки клятого эля не досталось. Сержант, вы совсем обгорели.

Хеллиан выпрямилась. – Постой. Это не обсуждается. Главная часть пайка. Но я скажу вам, что самое плохое. Готова поклясться, что пожар видели. Надеюсь, что тот, кто его устроил, уже стал кучкой пепла. Вот на что я надеюсь. Кто-то его увидел, как пить дать.

– Сержант, все транспорты сожжены, – сказал другой солдат. Борода, широкая грудь – крепок как древесный ствол. «Наверное, так же умен. Как – то бишь его имя?»

– Кто ты?

Солдат потер глаза. – Балгрид.

– Точно. Ну-ка, Балда, попробуй объяснить: как это кто-то ухитрился переплывать от корабля к кораблю и поджигать при этом? Ну? Я что-то не соображу.

– Кто-то идет, – прошипел взводный сапер.

«У него такое дурацкое имя… Имя, которое так трудно запомнить. Напруди? Нет. Навреди? Уже ближе. А, Навроде. Нашего сапера звать Навроде. А имя его дружка – Замазка. А вон тот – Тавос Понд. Слишком высокий. Высокие солдаты получают стрелу в лоб. Почему он еще живой?» – Лук у кого есть? – спросила она вслух.

Кустарник затрещал, два силуэта вынырнули из сумрака.

Хеллиан уставилась на первого, ощутив припадок необъяснимой ярости. Задумчиво потерла челюсть, пытаясь вспомнить подробности насчет грустного солдата. Ярость куда-то исчезла, заместившись приливом отчаянной симпатии.

Куб прошел мимо нее. – Сержант Урб! Слава Худу, что вы нас нашли.

– Урб? – воскликнула Хеллиан. Пошатнувшись, она подскочила к прибывшему, выпялилась прямо в круглое лицо. – Это ты?

– А вы что, нашли ром?

Замазка проговорил сзади: – Она портит себе печень.

– Моя печень в порядке. Ее просто надо выжать.

– Выжать?

Она развернулась и сверкнула глазами на целителя: – Я уже видела печени, лекарь. Большие губки с кровью. Они вываливаются, когда ты кого-то потрошишь.

– По мне, больше походит на легкое, сержант. Печень – штука плоская, грязно- коричневая или бурая…

– Неважно, – оборвала его она, снова поворачиваясь к Урбу. – Если гибнет одно, то дохнет и другое. Я в полном порядке. Ну, – добавила она с громким вздохом (Урб почему-то отступил на шаг), – я в лучшем из настроений, друзья мои. Лучшем из лучших. Мы в сборе. Так давайте выступим в поход. Я совершенно точно помню, что мы куда-то должны выступить. – Она улыбнулась капралу: – А ты что скажешь, Нервный Увалень?

– Звучит разумно, сержант.

– Блестящий план, сержант.

– Почему ты всегда так, капрал?

– Как?

– Как?

– Смотри, Балда наполовину глухой…

– Я уже не наполовину глухой, сержант!

– Уже не? Так кто тут наполовину глухой?

– Никто, сержант.

– Нечего так орать. Балда тебя слышит; а если он не слышит, его надо оставить в лодке с тем долговязым, у которого стрела в голове. Они обои нам не подходят. Мы ищем серокожих убийц, они прячутся в деревьях. То есть за деревьями. Так что давайте оглядывать каждое дерево. На сначала подберите фляги, каждому по одной, и мы будем готовы.

Ну, что уставились? Я та, кто отдает приказы, и у меня новый меч, он очень быстро отрежет любую из моих титек. Шевелитесь все – у нас война впереди. За этими вот деревьями.

***

Присевший на корточки Чайчайка смотрел хитро, словно хорек в курятнике. Он утер тылом ладони сопливый нос, покосился по сторонам и сказал: – Все сосчитаны, сэр.

Кулак Кенеб кивнул – и дернулся, оборачиваясь к тому, кто слишком громко пошевелился: – Тихо там! Хорошо, Чайчайка. Найдите капитана и пришлите ко мне.

– Слушаюсь, сэр.

Солдаты чувствовали себя беззащитными, и не без причины. Одно дело, когда парочка взводов выходит вперед основной колонны, на разведку – тогда они хотя бы смогут отступить классическим образом. А сейчас в случае неприятностей им останется только разбежаться. Кенеб, назначенный командиром этого долгого и непонятного похода, нервничал. Труднее всего будет скрывать главный отряд из шести взводов – ему придали самых слабых магов, из тех простых соображений, что отряд должен идти в арьергарде, по возможности избегаястолкновений. Остальная часть его легиона разбросана на тридцать лиг по берегу. Солдаты перемещаются крошечными подразделениями по десять – двенадцать человек. Вот-вот начнется компания «скрытного вторжения», грозящая затянуться на месяцы.

После Малаза Четырнадцатая Армия претерпела серьезные изменения. Десятки колдунов, ведунов, шаманов, гадателей и знахарей из всех частей были объединены в структуре, позволяющей сделать магию основным способом связи между легионами. Все взводные маги морской пехоты (кстати, в ее число теперь включили больше саперов и тяжелых пехотинцев) были научены некоторым ритуалам обращения с Мокра. Иллюзии, позволяющие скрыть людей, заглушить звуки, исказить запахи.

Всё это говорило Кенебу: она знает. «Знала с самого начала. Знала, куда мы идем, и планировала свои действия. Но с офицерами своими соображениями не делится. Адъюнкт встречается лишь с кузнецом – мекросом и Тисте Анди с Плавучего Авалю. Что они смогут ей рассказать о здешних землях? Они не отсюда родом…»

Он предпочитал считать обычным везением столкновение флота с двумя эдурскими ладьями, отбившимися от своих сил после бури. Слишком поврежденные, чтобы удрать, корабли были захвачены морпехами. Бой вышел тяжелый – загнанные в угол Тисте Эдур отчаянно сражались, хотя были полумертвыми от голода и жажды. Офицеров удалось взять живыми, но только после того, как все воины были покрошены на кусочки.

Допрос эдурских офицеров превратился в кровавую пытку. Но судовые журналы и карты дали гораздо больше сведений, чем пленные. «Да, странная началась кампания. «Странная» – слово слишком мягкое. Тисте Эдур действительно нападали на нашу империю – или на то, что было нашей империей – и целиком вырезали народы, находящиеся под ее номинальным покровительством. Но разве это не проблемы Лейсин?

Адъюнкт не отказалась от титула. Помощница. Для кого? Женщины, сделавшей все от нее зависящее, чтобы убить Тавору? И вообще, что стряслось той ночью в Замке Обманщика? Свидетели мертвы – кроме самой Таворы и Императрицы. Т’амбер. Калам Мекхар – боги, эта потеря словно прокляла всех нас».

Кенеб заподозрил уже тогда – и продолжал подозревать сейчас – что все беспорядки в Малазе были спланированы в ходе беседы Лейсин и ее преданной помощницы. «Но Тавора почти умерла там, перед причалами. А что с Каламом? Неужели даже Тавора Паран оказалась недостаточно хладнокровной, чтобы наблюдать за избиением виканов. Она не захотела питать имперскую ложь чужими жизнями. Так, что ли?

Но Лейсин уже проделывала подобное. С Даджеком Одноруким и его Войском. В тот раз сделка включала уничтожение Сжигателей Мостов – по крайней мере, так это выглядело. Значит… почему бы нет?

Что произошло бы, если бы мы вышли в город? Прошли маршем, убивая каждого треклятого дурака, решившего встать на дороге? Если бы мы всей силой поддержали Тавору в Замке?»

Гражданская война. Он знал ответ на свои вопросы. Он месяцами думал и передумывал, но не мог изобрести другого ответа.

Неудивительно, что всё это вгрызлось Кенебу в кишки. Он знал, что не одинок в своем недомогании. Блистиг больше ни во что не верит, в том числе в самого себя. Кажется, его глаза отражают призрак будущего, ведомого лишь ему одному. Он ходит словно живой мертвец – тело отказывается принять то, что разум счел неколебимой истиной. И еще они потеряли Тене Баральту и его Алых Клинков. «Хотя, может быть, это не самая большая трагедия. Да, если подумать хорошенько… круг приближенных Таворы почти исчез. Вырезан. Видит Худ, я никогда в него не входил – вот почему я здесь, в лесу, больше похожем на чертово болотище».

– Мы ожидаем приказаний, Кулак.

Заморгав, Кенеб поднял голову и увидел, что прибыла капитан. «Стоит – ждет – сколько уже?…» Он скосил глаза на сереющее небо. «Дерьмо…» – Отлично. Мы идем вглубь леса, пока не найдем сухую землю.

– Слушаюсь.

– О, капитан. Вы уже выбрали мага?

Глаза Фаредан Сорт на мгновение сузились; в тусклом белесом свете угловатые черты ее лица казались еще более резкими. Она вздохнула. – Думаю, да, Кулак. Из взвода сержанта Жима. Клюв.

– Его? Уверены?

Женщина пожала плечами: – Его никто не любит, так что вы не будете особенно горевать о потере.

Кенеб подавил вспышку раздражения. Произнес ровным тоном: – Ваше задание не походит на миссию самоубийцы, капитан. Я не особенно верю, что магическая система связи будет работать. Едва часть взводов потеряет своих магов, все порвется на части. Тогда вы окажетесь единственной ниточкой между подразделениями…

– Если найдем лошадей, – прервала его она.

– Тоже верно.

Она долго смотрела на него и наконец сказала: – У Клюва есть умение выслеживать. Особенного вида. Он говорит, что чует магию. Это может облегчить нахождение наших солдат…

– Очень хорошо. А теперь пора выдвигаться вглубь суши, капитан.

– Да, Кулак.

Некоторое время спустя сорок и один солдат командного отряда Кенеба вступили в сражение с топкими озерцами черной, вонючей воды. День выдался жарким. Мошки вились голодными тучами. Никому не хотелось говорить.

«Никто из нас ни в чем не уверен. Точно. Найти Тисте Эдур – поработителей здешней земли – и истребить их. Освободить летерийцев. Они восстанут. Да, начало гражданской войны. От которой мы сбежали из Малазанской Империи.

Странно, что нам выпало принести чужому народу то, от чего мы пытались избавить свой.

Моральное основание столь же прочное, как это вязкое болото. Нет, мы не чувствуем себя счастливыми, Адъюнкт. Совсем нет».

***

Клюв обо всем этом ничего особенного не знал. Фактически он готов был признать, что ни о чем ничего особенного не знает… кроме, разве что, магических плетений. Он твердо знал лишь одну вещь: его никто не любит.

Он оказался на поводке у жутковатой женщины – капитана; это может плохо кончиться. Фаредан Сорт напоминала ему мать, старавшуюся быть мудрой, что означало попытки уничтожения на корню всяческих его «греховных помыслов». Самое обидное – он никогда ни не помышлял ни о чем особенно «греховном». Почти никогда. Но она, в отличие от матери, хотя бы не стращает его каждый миг. Уже хорошо.

«Я рожден глупым сыном весьма богатых и благородных родителей». Первые слова, с которыми он обращается ко всем встречным. А затем добавляет: «Потому и сделался солдатом. Чтобы оказаться среди равных по уму».

Обычно после этих слов разговор увядал, чему Клюв всегда огорчался.

Ему хотелось беседовать с другими взводными магами; но даже в разговоре с ними он не умел передать любовь к волшебству, проникшую ему в самый мозг костей. «Тайна, – обыкновенно начинал он, безостановочно кивая, – тайна, верно? И поэзия. Вот что такое магия. Тайна и поэзия. Так говаривала моя мама, когда забиралась в постель к моему брату, в те ночи, когда отец был где-то еще. «Мы живем в тайне и поэзии, милый мой», – говорила она. Я делал вид, что сплю, потому что однажды сел в постели – и она жестоко поколотила меня. Обычно она так не делала – то есть не пользовалась кулаками. Семейный целитель сказал, что в ту ночь я чуть не умер. Вот как я научился любви к поэзии».

Чудо, которым было волшебство, стало главной любовью его жизни, а может быть, и единственной любовью; хотя он был уверен, что еще встретит идеальную подругу. Женщину красивую и такую же глупую, как он сам. Как бы то ни было, другие маги просто пялились на него, пока он выбалтывался – а он начинал болтать, когда нервничал. Болтал и болтал. Случалось, что какой-нибудь маг вставал, обнимал его – и уходил. Однажды некий колдун заплакал от его рассказов. Это напугало Клюва.

Капитан беседовала с ним напоследок, после разговора со всеми другими магами.

– Откуда ты взялся, Клюв, столь уверенный в собственной глупости? – спросила она.

Он не вполне понимал суть вопроса, но попытался дать ответ: – Я родился в большом городе страны Квон на Квон Тали, в малазанской Империи. Эта Империя управляется маленькой императрицей и является самым цивилизованным местом в мире. Все мои учителя звали меня дураком, а они-то уж знали! Хотя никто с ними не соглашался.

– А кто научил тебя магии?

– В нашей конюшне работала сетийская ведьма. В сельском имении. Она сказала, что магия для меня – единственная свеча во тьме. Сказала, мой разум погасил все иные свечи, чтобы единственная сияла ярче и ярче. И она показала мне колдовство, пути сетийцев, которые знала лучше всего. А потом она стала находить других слуг, из других народов, которые знали другие вещи. Садки. Так они их называли. По-разному окрашенные свечи для каждого вида. Серый для Мокра, зеленый для Рюза, белый для Худа, желтый для Тюра, синий…

– Ты умеешь использовать Мокра?

– Да. Хотите, чтобы я показал?

– Не сейчас. Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Я вывожу тебя из взвода, Клюв.

– Слушаюсь.

– Мы с тобой будем путешествовать вместе, отдельно от остальных. Мы будем скакать от одного отряда к другому так быстро, как только сумеем.

– Скакать? На конях?

– Ты умеешь?

– Квонские кони – лучшие в мире. Мы их разводим. Это почти что вторая свеча в моей голове. Но ведьма сказала, это по-другому, я рожден среди них и умение ездить верхом отложилось в костях, как черные чернила на папирусе.

– Как думаешь: сможем мы отыскивать другие взводы, даже если они станут использовать магию маскировки?

– Отыскивать их? Конечно! Моя свеча мерцает и склоняется в ту или иную сторону, что показывает, где пользуются магией.

– Хорошо, Клюв. Теперь ты приписан к капитану Фаредан Сорт. Я выбрала тебя среди многих.

– Слушаюсь.

– Собирай вещи и следуй за мной.

– Как близко?

– Как будто ты привязан к моему оружейному поясу, Клюв. Кстати, сколько тебе лет?

– Я сбился со счета. Мне было тридцать, но это было шесть лет назад. Вообще не помню.

– Садки, Клюв… сколько свечей ты знаешь?

– О, много. Все виды.

– Все виды.

– В последние два года у нас служил кузнец, Фенн – полукровка. Он попросил я меня составить список, я составил. Он сказал, что там все. Так и сказал: «Тут все садки, Клюв».

– И что еще он сказал?

– Ничего. Но он сделал мне мой нож. – Клюв похлопал рукой по большому тесаку, что висел у бедра. – А потом посоветовал сбежать из дому. Записаться в армию, чтобы меня больше не колотили за глупость. Это было как раз за год до тридцати лет. Я сделал как он сказал, и с тех пор меня не разу не колотили. Никто меня не любит, но никто и не делает мне плохо. Я не знал, что в армии будет так одиноко.

Она смотрела на него так же, как все другие люди. Потом спросила: – Клюв, ты когда-либо использовал колдовство, чтобы защитить себя или нанести ответный удар?

– Нет.

– А ты с тех пор встречал родителей или брата?

– Мой брат убил себя, а мои родители умерли – умерли в ту ночь, когда я убежал. Как и учителя.

– Что же с ними случилось?

– Я сам не понимаю, – признался Клюв. – Я только показал им свечу.

– Ты это делал еще раз, Клюв? Показывал свечу?

– Никогда, ни одного цвета. Кузнец мне запретил. Он говорил, только в крайнем случае.

– Как в ту ночь, с родителями и учителями.

– Да, в ту ночь… Видите ли, они высекли кузнеца и прогнали, за то, что он дал мне нож. А потом попытались отобрать нож. Вот тогда и настал крайний случай.

Да, она сказала, что они поедут отдельно… но вот они, скачут рядом с остальными, и мошкара кусается, особенно за шею, и забивается ему в уши и в нос коню, и он понимает, что ничего не понимает.

Но она скачет рядом, очень близко.

Отряд добрался до крошечного островка, окруженного черными болотами. Он имел округлую форму; Клюв разглядел остатки строений.

– Тут были здания, – сказал один солдат.

– Джагутские, – выкрикнул Клюв, внезапно взволновавшись. – Омтозе Феллак. Хотя не пламя, только запах свечного сала. Вся магия утекла, от этого и сделалось болото, но нам тут нельзя остаться, потому что под скалами сломанные тела, и духи мертвецов голодны.

Все уставились на него. Он опустил голову. – Извините…

Но капитан Фаредан Сорт положила ему руку на плечо: – Не надо, Клюв. Это тела Джагутов?

– Нет. Форкрул Ассейлов и Тисте Лиосан. Они сражались на руинах. Во время того, что называли Справедливыми Войнами. Здесь была только засада, но никто не выжил. Они поубивали друг друга; последняя стояла с дыркой в горле, она истекла кровью прямиком там, где встал Кулак. Она была из Форкрул Ассейлов, и последней ее мыслью было: «Моя победа доказывает, что мы правы, а они неправы». Потом она умерла.

– В пределах видимости тут единственное сухое место, – обеспокоился кулак Кенеб. – Может ли кто из магов изгнать призраков? Нет? Дыханье Худа! Клюв, на что они способны?

– Они вгрызутся в наши мозги и заставят творить ужасные вещи, чтобы мы поубивали друг друга. Такова суть Справедливых Войн: они никогда не заканчивались и никогда не закончатся, потому что Справедливость – слабый бог под слишком многими именами. Лиосан звали его Серканосом, а Ассейлы – Рюнтаном. На каком бы языке не изъяснялся бог, последователи его не понимали. Язык – загадка. Вот отчего он не имел силы, ведь поклонники веровали в неправильные вещи – одни их придумывали, другие не соглашались. Вот отчего войны никогда не заканчиваются. – Клюв помолчал, оглядывая замкнутые лица. Пожал плечами. – Я не знаю. Может, смогу поговорить. Призвать одного. С ним и поговорить.

– Думаю, не надо, – сказал кулак. – Вставайте, солдаты. Уходим.

Никто не вздумал возражать.

Фаредан Сорт подтащила Клюва к себе. – Мы оставим их сейчас. Как думаешь, в каком направлении нам идти, чтобы поскорее покинуть призраков?

Клюв показал на север.

– Далеко?

– Тысяча шагов. Там будет край старого Омтозе Феллака.

Капитан посмотрела на Кенеба и его взводы. Они спустились с островка, пошлепали по воде от в направлении от побережья, то есть на восток. – А им сколько отходить?

– Может, три тысячи шагов. Если не войдут в реку.

Она хмыкнула: – Ну, лишние две тысячи шагов их не убьют. Ладно, Клюв. На север так на север. Веди.

– Слушаюсь, капитан. Мы можем идти по старой насыпи.

Тут она засмеялась. Клюв не понял, почему.

***

Во время войны, при осадах, за миг до приступа, можно услышать особенный звук. Скопища онагров, баллист и катапульт единым залпом выпускают снаряды. Тяжелые камни ударяются о прочные стены, здания и укрепления издают хоровой вопль крошащегося кирпича и камня, звенит лопающаяся черепица, стонут оседающие стропила крыш. Кажется, вздрагивает сам воздух, как будто пытаясь убежать от насилия.

Сержант Корд встал на мысе, склонившись под яростными ударами ледяного ветра; он вспоминал именно этот звук, когда смотрел на кишащие в проливе ледяные горы. Громадные глыбы – словно стены рушащегося города – нависали над тем, что звалось Фентской Косой, раскалывались – миг тишины, и громовые волны от разрывов льда проносились над беспорядком волн морских, ударяясь о крепость. Клубящиеся серебристые облака, фонтаны пенистой воды…

– Горная гряда в предсмертных корчах, – пробормотал стоящий рядом Эброн.

– Боевые машины, крушащие стены города, – возразил Корд.

– Замороженный шторм, – сказал сзади Хром.

– Вы все ошибаетесь, – заскрипел зубами Хрясь. – Это похоже на то, как большие куски льда… падают.

– Да, ты… просто потрясающий, Хрясь, – отозвался капрал Шип. – Худом проклятый поэт. Не могу поверить, что Волонтеры Мотта решились прогнать тебя. Нет, правда, Хрясь! Не могу поверить.

– Ну, не то чтобы они могли что-то решать, – сказал высокий узловатый сапер, яростно потирая обе щеки. – То есть, я ушел, когда никто не видел. Открыл кандалы рыбьей косточкой. Вы не можете арестовывать верховного маршала, ни по какому. Я так им и говорил. Не можете. Не позволено это.

Корд поглядел на капрала: – Не лучше ли поговорить о твоей сестрице? Что, если она устанет все это держать? Мы не знаем. Наоборот не знает даже, как ей удалось в первый раз. Он не в помощь.

– У меня нет ответов, сержант. Она и со мной не разговаривает. Сам не понимаю – она не выглядит усталой, хотя с тех пор не спала. Я Синн почти не узнаю. С самого И’Гатана.

Корд обдумал сказанное и кивнул: – Я отошлю Наоборота. Адъюнкт, должно быть, сейчас высаживается у Форта.

– Точно, – сказал Эброн, потянув себя за нос. Наверное, пытался выяснить, не отморожен ли. Взводный маг, как и Наоборот, не имел понятия, каким образом Синн удается отгонять ледяные горы. Сильный торчок его самоуверенности. Это было видно. – Гавань закрыта, негодяй, что там правит, сидит под замком. Все по плану.

Хром буркнул: – Хорошо, что ты не суеверен, Эброн. Лично я хотел бы соскочить с этой хребтины прежде, чем упаду и опять сломаю колено.

Шип захохотал: – Именно это ты и должен сделать, Хром!

– Спасибо, капрал. Я реально благодарен за заботу.

– Забота. Правильное слово. Я поставил пять империалов на то, что ты оправдаешь кличку еще до конца месяца.

– Ублюдок.

– Шип, – сказал Корд (в это время Хром торопливо отбежал от обрыва, что заставило всех улыбнуться), – где Синн сейчас?

– На том старом маяке.

– Ясно. Пойдемте в укрытие. Дождь на лету в снег превращается.

– Точно, – с внезапным гневом сказал Эброн. – Она не просто сдерживает лед, сержант – она его убивает. Вода прибывает, и прибывает быстро.

– Я думал, он так и так помрет.

– Да, сержант. Но она ускоряет процесс. Не просто разрывает Омтозе Феллак, как гнилые прутья в корзине – нет, она плетет что-то другое.

Корд вытаращился на мага: – Не одна Синн у нас онемела. Что ты имел в виду под «другим»?

– Не знаю я! Худовы яйца! Не знаю!

– Там никаких корзин, – вмешался Хрясь. – Я никаких не вижу. Болотные свинки, Эброн! У тебя глаз так глаз! Даже когда я щурюсь, не вижу никаких…

– Хватит, сапер, – оборвал его Корд. Он еще раз посмотрел на Эброна – и отвернулся. – Идемте, у меня между ног ледышка, и это еще самое теплое место.

Они направились вниз, к хижине рыбака, которую сделали своей «базой».

– Вам нужно избавиться от нее, сержант, – заявил Хрясь.

– От кого?

– От ледышки между ног. Хотя бы руками согревайте.

– Спасибо, Хрясь. Я еще не настолько отчаялся.

***

Это была уютная жизнь. Если хорошенько подумать. Да, Малаз трудно назвать жемчужиной Империи, но там хотя бы нельзя было попасть в шторм и утонуть. Да и на компанию нельзя было пожаловаться. У Щупа собиралось достаточно дураков, чтобы Вифал чувствовал себя как дома.

Бравый Зуб. Темп. Банашар… ну, хотя бы Банашар здесь. Единственное знакомое лицо, кроме троицы нахтов и, разумеется, женушки. Разумеется. Ее. Хотя Старший Бог приказал ждать, кузнецу – мекросу хотелось бы, чтобы ожидание продлилось вечность. «Проклятие всем богам с их постоянными ссорами. Они привыкли использовать нас как заблагорассудится».

Даже после года, проведенного на одном корабле с Адъюнктом, Вифал не мог бы сказать, что хорошо узнал ее. Верно, у нее был довольно длительный период печали – как говорили, она потеряла в Малазе любовницу – так что Адъюнкт казалась скорее мертвой, чем живой.

Если сейчас она пришла в себя… что же, «я» у нее довольно скромное.

Богам все равно. Они решили попользоваться ей, как попользовались им. Он мог разглядеть отсвет понимания в ее невыразительном взоре. Если она решила противостоять богам – она оказалась в одиночестве.

«У меня никогда не хватало смелости. Даже думать не решался. Может быть, для того, чтобы сделать задуманное, ей приходится стать меньше чем человеком? Больше чем человеком? Возможно, она решила стать меньше, чтобы потом стать больше». Многим кажется, что она окружена союзниками. Такими, как сам Вифал, как Банашар, Сендалат, Синн и Кенеб. Но он знает лучше. «Мы все следим. Ждем. Гадаем.

Мы не решились.

Именно этого ты хотел, Маэл? Доставить меня к ней? Да, именно ее я ожидал.

Что неумолимо приводит к самому трудному вопросу. Почему именно я?»

Да, он мог бы рассказать ей о мече. Своем мече. Орудии, которое он сковал, в которое вдохнул жизнь по воле Увечного Бога. Но так ли важно орудие?

Адъюнкт не была смущена. Она выбрала войну, непонятную даже собственным солдатам. Ее цель – сокрушить империю. Императора, держащего в руках тот меч. Императора, сведенного с ума собственной силой. Еще одно орудие богов.

Трудно примириться со всем этим. Трудно верить в смелые решения Адъюнкта. Морская пехота выброшена на берега Летера – не одной могучей массой, но разрозненными отрядами, скрытно, в ночи. Затем транспорты были сожжены. Словно в насмешку над всякой логикой.

Объявление, которого не могли не заметить. «Мы здесь. Найдите нас, если осмелитесь. И будьте уверены – скоро мы сами вас найдем».

А большая часть другого легиона осталась на бортах кораблей. Одна Адъюнкт знает, куда подевались хундрилы. И большая часть сил Напасти.

– Что это? Ты растекся мыслью, муженек?

Вифал неохотно поднял голову, поглядел на сидящую у противоположной стенки каюты женщину с кожей цвета оникса. – Я человек глубокомысленный, – заявил он.

– Ты ленивая жаба, пойманная в яму одержимости самим собою.

– Тоже верно.

– Скоро мы сходим на берег. Я думала, ты окажешься у борта первым. Всё твое бормотание и хныканье… Видит Мать Тьма, я никогда не поверила бы, что мекрос может так жестоко ненавидеть море.

– Жестоко ненавидеть? Нет, это скорее… пресыщение. – Он поднял мускулистые руки: – Есть ремесло – починка кораблей. Но это не моя специализация. Я хочу вернуться к тому, чем владею лучше всего.

– Ковать подковы?

– Точно.

– Щиты? Ножны? Мечи?

– Если понадобится.

– Армии всегда нуждаются в кузнецах.

– Не моя специализация.

– Чепуха. Ты можешь превратить железо в клинок не хуже любого оружейника.

– Ты, верно, многих знала?

– С такой долгой жизнью, как у меня, я видела слишком много всяческого народа. Ну, наши жалкие подопечные, кажется, снова залезли в трюм. Ты их приведешь или мне лезть?

– На точно пора сходить?

– Думаю, Адъюнкт уже на берегу.

– Иди ты. У меня от них до сих пор мурашки ползут.

Женщина встала: – Тебе недостает сочувствия. Характерная черта одержимости. Вифал, это молодые Тисте Анди. Их покинул вначале Аномандер Рейк. Потом Андарист. Братья и сестры пали в никчемной битве. Слишком много потерь – они стали хрупкими, мир поселил отчаяние в их душах.

– Привилегия юных – наслаждаться цинизмом «усталости от жизни».

– Это и есть твои глубокие мысли?

– Мои глубокие мысли совсем другие, Сенд.

– Думаешь, они не заслужили снисхождения?

Он ощутил, как растет ее гнев. В конце концов, она такая же Тисте Анди, как и они. Некоторые вещи лучше обходить стороной. Вулканические острова. Плавучие ледяные горы. Огненные моря. И список уязвимых мест Сендалат Друкорлат. – Думаю, заслужили, – сказал он осторожно. – Но когда это цинизм был добродетелью? Они начинают утомлять.

– Никаких возражений, – сказала она убийственным тоном, развернулась и вышла.

– Растекаться мыслью – это другое, – пробурчал он пустому стулу напротив. – Во-первых, для размышлений нужен предмет. Совершенно лишенный налета цинизма. Например, свары богов… нет, это не подходит. Кузнечное дело, да. Подковы. Что такого цинического есть в подковах… Думаю, ничего. Точно. Лошадям удобство. Чтобы они могли галопом поскакать на битву и погибнуть. – Он замолчал. Поморщился.

***

Кожа Фаэд имела оттенок аспидного сланца, к сожалению, делавший каким-то лишенным жизни выражение ее округлого лица. Глаза ее были невыразительны, хотя по времена наполнялись ядом. Именно так глядела она в спину Сендалат Друкорлат, пока женщина из седой древности беседовала с другими Анди.

Нимандер Голит мог краем глаза видеть женщину, которую называл сестрой – и не в первый раз удивлялся, откуда берется в Фаэд негасимая злоба. Она бушевала в ней, насколько он помнит, с самых ранних лет. Ей недостает умения сочувствовать; в этой пустоте угнездилось нечто иное, холодное, обещающее приступ жестокой радости при каждой победе, реальной или воображаемой, очевидной или тайной.

Все непросто в этой молодой, красивой женщине. Первое впечатление любого, впервые увидевшего ее – некий род природного очарования, заставляющего дыхание замирать в груди. Совершенство произведения искусства. Не нуждающийся в словах язык романтики.

Но первое впечатление бывало мимолетным. Оно исчезало после попытки вступить в вежливую беседу, на которую Фаэд неизменно отвечала ледяным молчанием. Молчанием, извращавшим бессловесный язык, изгонявшим всякую примесь романтики. За нежеланием соблюдать хотя бы внешние приличия читался наглый, презрительный вызов.

Все, кто умел правильно прочитать ее натуру, преисполнялись злобы; в эти мгновения Нимандер ощущал дрожь предвидения, он чувствовал, что Фаэд способна на убийство. Горе тому умному наблюдателю, который решительно проникнет взором ее душу – трепещущий узел тьмы, прожилки непостижимых страхов – и не поспешит скрыть признаки своего понимания.

Нимандер уже давно научился изображать в общении с Фаэд неведение и беззаботность, бросать ей легкомысленные улыбки – казалось, от этого ей становится легче. Увы, именно в эти моменты она пыталась доверять ему свои жестокие переживания, шепотом излагать сложные схемы отмщения сонму тех, кто будто бы проявил к ней пренебрежение.

Сенжалат Друкорлат не назовешь легкомысленной. Неудивительно – столько столетий прожила она… Видела все разновидности живых существ, от чудесных до дьявольских. Для нее не составило труда понять, в какой разряд поместить Фаэд. На холодные взоры она отвечала холодными взорами; презрение отскакивало от нее, словно камешки от щита воителя – даже царапин не оставалось. И – самая острая издевка – она откровенно насмехалась над молчаливыми представлениями Фаэд, едва не хохоча вслух. От таких глубоких ран душа Фаэд кровоточила.

Эта женщина казалась всем им приемной матерью. И сейчас, знал Нимандер, Фаэд, красавица с лицом сердечком, замыслила убийство матери.

Он признавал, что сам склонен к унынию, к долгим периодам равнодушия к окружающим, будто бы не стоившим заботы и мысли. Он был одержим скопищем личных демонов, и ни один не склонен сдаваться и покидать его. Демоны, не смущаясь его нарочитым равнодушием, играли в мрачные игры, и в зависимости от того, кому переходили скромные ставки, жизнь Нимандера Голита качалась взад и вперед, пока не начинала кружиться, лишенная сдержки. Хаос, драка, разлад – а внутри радостные крики, приглушенные проклятия, звон снующей из рук в руки монеты. Он часто ощущал себя оглохшим, онемевшим.

Вполне возможно, что это черты всех Тисте Анди. Интроверты, несклонные к интроспекции. Тьма в крови. Химеры, даже на взгляд себя самих. Он так хотел позаботиться о троне, который им выпало хранить, за который умер Андарист; он без колебания повел подопечных в бой. Нет – пожалуй, с искренним воодушевлением!

Стремление к смерти. Чем дольше живешь, тем менее ценной кажется жизнь. Почему так?

Но разве это не интроспекция? Слишком рискованная цель – задаваться такими вопросами. Проще выполнят приказы кого-то другого. Привязанность, покорность – еще одна черта его расы? Но кто среди Тисте Анди почитается символом? Кем восхищаются, кого уважают? Не молодых воинов вроде Нимандера Голита. Не зловредную Фаэд с ее дурными намерениями. Аномандера Рейка. Того, кто ушел. Андариста, его брата, который остался. И Сильхаса Руина… ах, что за семейка! Истинно уникальные среди потомства Матери. Они жили широко, они участвовали в великой драме. Напряжение натянутой, жужжащей стрелы, жестокая истина в каждом слове. Яростные, буйные ссоры, отдалявшие их друг от друга сильнее, чем смогло что-то внешнее. Даже неприязнь Матери Тьмы. Ранние периоды их жизни стали поэмами эпического размаха. «А мы? Мы – ничто. Размякшие, тупые, погрязшие в смущении и невежестве. Мы утеряли простоту, мы утеряли чистоту. Мы – Тьма без тайны».

Сендалат Друкорлат – пережившая все древние века и, должно быть, в глубине души скорбящая по падшим Тисте Эдур – внезапно отвернулась и жестом позвала растрепанных последышей Плавучего Авалю идти за собой… – Твои волосы как звездный свет, Нимандер, – бросила она.

Они вышли на палубу – поглядеть на жалкую гавань и городок, который станет их домом на «следующую крошечную вечность», как прошипела Фаэд. – Этот город был тюрьмой, полной насильников и убийц. – Она пристально поглядела ему в глаза, будто отыскивая что-то… слегка улыбнулась – или просто показала зубы? – и продолжила: – Отличное место для убийства.

Такие слова тогда, тысячелетия назад, могли бы вызвать гражданскую войну, гнев самой Матери Тьмы. Сейчас они казались едва способными расшевелить равнодушное бесчувствие Нимандара.

«Твои волосы как звездный свет, Нимандер…». Прошлое мертво. Плавучий Авалю. Наш собственный тюремный остров, где мы выучились умирать.

И постигли ужасную цену покорности.

Поняли, что любовь не свойственна этому миру».

Глава 14

Взял в руки я каменный кубок и вылил время на землю, несчастных жучков потопляя, питая корни растений; и солнце сверху застыло, быстро похитив пятно.

Заметил я тысячи трещин в том кубке, назад взглянул и увидел: тропа покрыться успела побегами воспоминаний о том, кто сделал сосуд. Он был дураком много большим, чем тот, кто его унес.

Каменный кубок,

Рыбак Кел Тат

Широкое ледяное плато испытало множество периодов потепления и похолодания, и поверхность его в конце концов покрылась рытвинами и наростами, словно бесцветная кора громадного упавшего дерева. Ветер, то холодный, то теплый, задевал изъеденную поверхность, рождая хор забытых голосов. Ежу казалось: после каждого движения его сапог один или два голоса замолкают навеки. Такая мысль делала его печальным, а вид пятнавших плоскость льда и талого снега кусков разнообразного мусора только усугублял дурное настроение.

Обломки жизни Джагутов, медленно выползающие наверх, как камни на фермерском поле. Обыденные вещи, свидетели жизни целой расы – если бы он смог понять их назначение, как-то соединить разрозненные детали и осколки. Он начинал верить, что духи живут в состоянии вечного смущения, видя перед собой пространство, засыпанное бессмысленным шлаком – истины живущих становятся для них тайнами, природа факта остается вечно недоступной. Дух может протянуть руку, но не коснуться, может трогать то и это, но самого его ничто не трогает. Духи теряют некую сущность сочувствия… но нет, «сочувствие» – неверное слово. Он же может, в конце концов, чувствовать! Так же, как при жизни. Эмоции пересекают воды и мелкие, и глубокие. Может быть, более подходит слово «чувственное переживание»? Радость от взаимного сопротивления.

Он своей волей придал себе форму – вот это тело, в котором пребывает, тяжело ступая вслед за высохшим, но двигающимся остовом существа, когда-то бывшем Эмрот. Кажется, он может также создать некий род физической протяженности вокруг себя – например, лед хрустит под ногами… но он начал подозревать, что это иллюзия, что, поднимая, к примеру, вот этот черепок, он на самом деле поднимает призрак черепка – но его глаза слепы к этому откровению, чувства обманывают его, он потерялся как эхо.

Они всё бредут через плато, под темно-синими небесами, и звезды сверкают прямо над головами. Ледяной мир кажется бесконечным. Остатки быта видны со всех сторон: кусочки одежды или, может быть, гобеленов, черепки, тарелки, ложки, загадочные инструменты из дерева или камня, обломки музыкальных инструментов со струнами и барабанчиками, расщепленная ножка стола или стула. Оружие попадается разве что раз в несколько дней; последнее увиденное ими копье принадлежало Имассам.

Джагуты погибли в здешних льдах. Были убиты. Эмрот сказала лишь это. Но тел не видно. Т’лан Имасса не вдавалась в объяснения. Еж догадывался, что тела собраны кем-то, кто выжил. Были ли Джагутам присущи ритуалы погребения? Он не имел ни малейшего понятия. За все время странствий он ни разу не слышал о джагутских могилах или кладбищах. Если они у них были, то весьма уединенные.

Но здесь они погибали во время бегства. Некоторые куски ткани были от палаток. Имассы во плоти и крови не могли преследовать их через безжизненные льды. Нет, это должны были быть Т’лан, детища Ритуала. Как сама Эмрот.

– Итак, – заговорил Еж (голос ему самому показался слишком громким), – ты участвовала в этой охоте, Эмрот?

– Не могу сказать с уверенностью, – ответила она после долгого обдумывания. – Возможно.

– Одна сцена резни похожа на любую другую, так?

– Да. Ты прав.

Ее согласие заставило сапера почувствовать себя еще более угнетенным.

– Впереди есть что-то, – сказала Т’лан Имасса. – Думаю, мы скоро найдем ответы на здешнюю загадку.

– Какую загадку?

– Почему нет тел.

Ночь здесь наступала внезапно – словно задували свечу. Солнце, которое весь день кружило над головой, вдруг начинало скользким шаром скатываться за размытый синий горизонт. Черное небо заполнялось звездами, что иногда меркли под ударами световой кисти, прочерчивающей через небосвод широкие мазки – они блестели подобно чистейшему стеклу и издавали тихое шипение.

Еж ощущал приближение ночи по все более холодным порывам ветра; в той стороне, которую он считал западом, небо приобретало зловещий оттенок тусклых, угасающих углей.

Он также смог различить, что именно привлекает Эмрот. Выступ посреди плато, окруженный кольцом темных предметов. Возвышающаяся в середине форма походила на ледяной шип; когда они приблизились, Еж увидел, что сердцевина этого шпиля черная. Темнота ее словно уходила в землю.

Окружающие «предметы» оказались телами в истрепанных одеждах. Многие мертвецы были прискорбно маленькими.

Тут дневной свет внезапно пропал, ночь возвестила о своем приходе порывом ледяного ветра; Еж и Эмрот остановились у самого шипа.

Торчащий вверх шип на самом деле был ледяным троном, и на нем восседал труп мужчины – Джагута. Он был мумифицирован холодом и сухими ветрами, но все еще производил впечатление существа значительного, властного и сурового. Голова была слегка наклонена, как будто властитель озирал круг привычно склоняющих колена подданных.

– Смерть созерцает смерть, – заметил Еж. – На редкость подходящее зрелище. Он собрал тела, потом сел на трон и умер в их окружении. Сдался. Ни мыслей о мщении, ни грез о воскресении. Вот он, ваш ужасный враг.

– Ты более точен, чем полагаешь, – ответила Т’лан Имасса.

Она обошла трон. Ноги в кожаных обмотках шлепали по хрупкому льду, поднимая облачка мелкого снега.

Еж взирал на Джагута на медленно тающем троне. «Думаю, все троны должны делаться изо льда. Сиди на онемевшей заднице, проседай, и пусть лужа растворения становится все шире. Сиди, дорогой правитель, и рассказывай мне о своих великих замыслах».

Разумеется, не только сам престол обнаруживал признаки разрушения. Зеленая гладкая кожа начала сползать кусками со лба Джагута, обнажая гнилую кость, почти светящуюся во мраке; на плечах кожа лопнула, так что наружу показались узлы суставов. Так же поблескивали и костяшки лежащих на подлокотниках пальцев.

Взгляд Ежа притягивало лицо Джагута. Черные, запавшие дыры глаз, расплющенный нос, клыки в оболочках из почерневшего серебра. «Не думал, что эти твари вообще умирают. Нужны большие куски камня, чтобы помешать им вернуться. Или их нужно было рубить на мелкие куски и прятать каждый под булыжником.

Я не думал, что они умирают вот так просто».

Он вздрогнул – и поспешил вслед за Эмрот.

Они будут идти всю ночь. Стоянки, ужин, сон – все это привилегии еще дышащих существ.

– Эмрот!

Голова Имассы хрустнула, поворачиваясь.

– Та проклятая тварь, сзади… она же не живая?

– Нет. Дух покинул ее.

– Просто… покинул?

– Да.

– А это… гм… необычно?

– Трон Льда умирал. Он все еще умирает. Тут не оставалось… не осталось… чем править, дух. Ты хотел, чтобы он вечно сидел на месте? – Очевидно, она не ожидала ответа, потому что продолжила: – Я никогда не бывала здесь, Еж из Сжигателей Мостов. Иначе я знала бы.

– Что знала бы?

– Я никогда не видела истинного Ледяного Трона, подлинного сердца владений Джагутов.

Еж оглянулся. Истинный Трон Льда? – Кто… кто это был, Эмрот?

Она не отвечала.

Но вскоре он понял, что знает сам. Всегда знал.

Еж пнул разбитый горшок и поглядел, как тот катится, трескается. «Король на тающем троне, ты вдохнул и выдохнул воздух. А потом… вдоха не было. Просто. Легко. Когда ты – последний из рода, последний твой вздох становится вздохом вымирания.

Он носится с ветром.

С каждым порывом ветра».

– Эмрот, в Малазе был ученый – жалкий старый ублюдок по имени Обо – который утверждал, будто стал свидетелем гибели звезды. Когда сравнили карты… да, на ночном небе появилось новое пустое место.

– Рисунок звезд изменился со дней моей плотской жизни.

– Некоторые пропали?

– Да.

– И… умерли?

– Гадающие по костям не согласились бы с этим, – сказала она. – Другое учение предлагает иную трактовку. Звезды уплывают от нас, Еж из Сжигателей Мостов. Возможно, те, что мы не видим, ушли слишком далеко для глаз.

– Звезда Обо была очень яркая. Разве она не должна была сначала побледнеть?

– Возможно, обе точки зрения правильные. Звезды умирают. Звезды уходят вдаль.

– Так этот Джагут умер или ушел?

– Твой вопрос бессмыслен.

«Неужели?» Еж хохотнул. – Эмрот, ты никудышная обманщица.

– Это, – отвечала она, – несовершенный мир.

Над головами тихо шипели цветные полосы, ветер трепал кочки и мех одежд, бормотал, проскальзывая в трещины и ледяные пещерки; дух и Т’лан Имасса добавляли к негромкому хору треск крошащегося под ногами льда.

***

Онрек склонился перед ручьем, опустил руки в ледяную воду и поднял, следя, как стекают струйки. Его карие глаза до сих пор лучились восторгом перед преображением, перед чудом возвращенной жизни.

Только человек без сердца способен ничего не чувствовать, наблюдая за его возрождением, созерцая невинную радость воина – дикаря, бывшего мертвым сотни тысяч лет. Он поднимал гальку, словно она была драгоценными каменьями, он проводил толстыми мозолистыми пальцами по мхам и лишайникам, подносил к губам сброшенный оленем рог, чтобы лизнуть, чтобы ощутить запах прелой кости. Онрек однажды прошел сквозь куст полярного шиповника и замер, удивленно закричав при виде царапин на кривых голенях.

Имасс совсем, совсем не похож на того мужчину, которого воображал себе Тралл. Почти лысый, только по загривку спускается полоса густых, темных волос. За время пребывания в этом странном Королевстве у него начала расти борода, покрывая подбородок и щеки кустистой, почти черной щетиной. Лицо у него широкое и плоское, а красный нос с заметной горбинкой торчит шишкой между запавших глаз. Тяжелые надбровные дуги нависают еще сильнее благодаря пышным бровям.

Онрек не особенно высок, но зато отличается крепостью телосложения. Жилистые мышцы обвивают толстые кости, руки длинные, пальцы тупые; ноги непропорционально короткие, кривые, так что колени расставлены даже шире бедер. Однако Онрек двигается быстро, пугливо, как жертва – глаза бегают по сторонам, голова дергается, ноздри раздуваются, стараясь уловить в воздухе все запахи.

Жертва, но наделенная изрядным аппетитом. Онрек охотился с усердием и страстью, способной даже напугать стороннего наблюдателя.

Это был его мир, во всех отношениях. Тундра к северу, лес на юге; тут и там над ними нависает тень ледника, ползущего по горным долинам. В лесу встречаются листопадные и хвойные деревья; тут в изобилии попадаются овраги, каменные осыпи, ручьи с чистой водой и гиблые топи. Ветви деревьев населены птицами; их неумолчный щебет по временам заглушает все звуки.

На опушке им встречались следы. Карибу осторожно пробирались среди зарослей, выбегая в тундру щипать травку. Ближе к ледникам, на более высоких местах, где показывались скальные породы, бродили похожие на коз создания, следившие с уступов за проникшими в их владения двуногими существами.

В первую неделю их странствия Онрек то и дело пропадал в лесу. По возвращении его арсенал становился все богаче. Деревянное копье, острие которого он обжег на костре; лозы и лианы, из которых он плел сети и ловушки (привязав сеть на конец копья, он показал великое умение ловить птиц прямо в воздухе).

В ловушки попадались мелкие звери, с которых он сдирал шкуру, а также вынимал кишки. Надув желудки и кишки зайцев, сделал сеть с поплавками, забросил в ручей – из осетров и хариусов Имасс добыл кости, которыми потом сшил шкуры, обеспечив себя мешком. Он также собирал угли и живицу, лишайники и мхи, клубни, перья и куски животного жира – эти вещицы скрывались в недрах кожаного мешка.

Но все это было ничто перед изменениями самого дикаря. Лицо, которое помнил Тралл – сухая кожа на потрескавшихся костях – ныне наполнилось выражениями эмоций. Траллу казалось, что прежде он был слеп – тогда даже голос друга звучал ровно и без всяких модуляций.

Тепреь Онрек умел улыбаться. Внезапные проблески искренних радостей, похищавшие дыхание не только у Тралла (он готов был признать, что не только затаивает дыхание, но частенько не может сдержать слез). Быстрый Бен прерывал болтовню, на темном лице колдуна появлялось невообразимое изумление – с таким выражением многое повидавший старец мог бы смотреть на детские игры.

Все в этом Имассе вызывало желание дружить, словно сама его улыбка содержала магию, чары обольщения, единственным ответом на которые могла быть неколебимая преданность. Тралл Сенгар не имел желания сопротивляться этим чарам. «Онрек – единственный брат, которого я выбрал себе сам». Но Эдур временами замечал блеск подозрительности в глазах малазанского колдуна – как будто Быстрый Бен спохватывался, оказавшись на краю пропасти, падать в которую Бен не решался по самой своей натуре.

Тралла это не беспокоило: он видел, что Онрек не желает манипулировать спутниками. Его дух удовлетворялся самим собой. Это был дух, наконец сумевший сбежать из места проклятия и заточения. Дух, избавившийся от дьявольского кошмара. Вновь родившийся в раю. «Онрек, друг мой – тызаслужил искупление, и ты понимаешь это, чувствуешь каждой частицей души – видишь, осязаешь, вдыхаешь с ароматами земли, слышишь в песнях птиц».

Прошлым вечером он вернулся из леса, держа обеими руками кусок коры. На ней лежали кусочки хрупкой охры. Позднее, у костра, пока Быстрый Бен готовил остатки мяса оленя, пойманного Онреком два дня назад, Имасс растер краску в порошок, из которого с помощью жира и слюны изготовил желтую пасту. Занимаясь работой, он мурлыкал песню, жужжащую, вибрирующую, скорее исходящую из носа, нежели из гортани. Ее строение было необычным, как и голос Имасса – он вроде бы умел выводить одновременно два тона, высокий и глубокий. Пение окончилось, когда был завершен труд. Наступила долгая пауза; Онрек начал накладывать краску на лицо, шею, руки – и снова запел; на этот раз мотив был быстрым, словно биение сердца загнанного зверя.

Когда последний мазок охры лег на темный подбородок, песня смолкла.

– Боги верха и низа! – прошептал Быстрый Бен, приложив руку к груди. – Мое сердце готово проломить клетку ребер, Онрек!

Имасс, усевшись скрестив ноги, безмятежно смотрел на колдуна темными глазами. – Тебя часто преследовали. В прошлой жизни.

Быстрый Бен сморщился и кивнул: – Да, такая жизнь продолжалась годы и годы.

– У этой песни два названия. Агкор Раэлла и Аллиш Раэлла. Песнь волка, песнь карибу.

– Ах, наконец изобличена моя привычка жевать жвачку!

Онрек улыбнулся: – Однажды тебе придется стать волком.

– Может, я уже он, – помедлив, ответил Быстрый Бен. – Я видел волков – их тут полно. Такие длинноногие, с маленькими головами…

– Ай.

– Да, ай. И они чертовски стеснительные. Готов побиться об заклад – они нападают, только когда шансы однозначно в их пользу. Это худший вид игроков. Но чтобы выжить – это лучший вид поведения.

– Робкие, – кивнул Онрек. – Но любопытные. Та стая следует за нами уже три дня.

– Им хватает остатков твоей добычи. А ты берешь на себя весь риск охоты. Отличный договор.

– Пока что, – сказал Онрек, – риска было маловато.

Быстрый Бен метнул взгляд на Тралла и покачал головой: – Тот горный баран или как он там называется, не только бросился на тебя, Онрек, но и сбросил со скалы. Мы думали, ты все кости переломал – а им только два дня от роду.

– Чем больше добыча, тем больше плата, – снова улыбнулся Онрек. – Разве это не правило любой игры?

– Совершенно верно, – согласился маг, пробуя мясо с шампура. – Я о том, что иногда волк становится карибу. Когда шансы плохие, волк бежит. Это вопрос расчета, выбора подходящего момента, чтобы обернуться и встать в оборону. Что до здешних волков – ну, думаю, они никогда не видели подобных нам…

– Нет, Быстрый Бен, совсем наоборот.

Тралл поглядел на друга. – Мы не одни?

– Ай знают, как следить за нами. Они любопытны, но они также умны, они помнят. Они уже следили за Имассами. – Он поднял голову и с шумом втянул воздух: – Сегодня эти ай подошли ближе. Их притянула моя песня. Они уже слышали такую. Видите ли, ай знают, что завтра я пойду на опасную добычу. Когда придет время убивать… что же, мы поглядим.

– И насколько опасную? – Тралл почувствовал тревогу.

– Эмлава, кот – охотник. Мы вошли на его территорию, потому что я заметил царапины на камнях и деревьях. По запаху мочи понял – это самец. Сегодня ай более нервозны, чем обычно, потому что кот убивает их при малейшей возможности. Он любит устраивать засады. Но я вернул им уверенность своей песней. К тому же я нашел Тог’тол – желтую охру.

– Итак, – сказал Быстрый Бен, не отводя глаз от мяса, роняющего капли жира в огонь, – волки знают, что мы здесь. А кот?

– Тоже.

– Онрек, это же ужас. Похоже, мне весь чертов день придется удерживать подходящие садки. Ты знаешь, как это выматывает.

– Не нужно тревожиться, когда солнце над головой. Кот охотится ночью.

– Дыханье Худа! Надеюсь, волки выследят его раньше!

– Не смогут, – с раздражающим спокойствием отвечал Имасс. – Эмлава помечает территорию, заполняя воздух своим запахом. Запах тела гораздо слабее, что позволяет зверю перемещаться по всей своей территории.

– Почему тупые звери так чертовски умны!?

– Почему мы, разумные люди, так часто оказываемся тупыми зверями, Быстрый Бен? – спросил Тралл.

– Прекрати смущать меня, Эдур. Я и так впал в животный ужас.

Ночь прошла без всяких происшествий; на следующий день они еще глубже зашли в угодья эмлавы. Ближе к полудню Онрек встал над ручьем, склонился, начиная ритуал омовения рук. По крайней мере Тралл думал, что это ритуал – хотя он мог быть просто еще одним выражением безумного восхищения, овладевшего Онреком. Тралл не удивлялся, полагая, что сам несколько месяцев приходил бы в себя после подобного возрождения. «Разумеется, он мыслит не так, как мы. Я гораздо ближе по стилю мышления к человеку, к Быстрому Бену, нежели к любому Имассу, живому или мертвому. Но почему так?»

Онрек распрямился и поглядел на них. В одной руке он сжимал копье, в другой – меч. – Мы близко от логова эмлавы. Он спит, но все же чует нас. Этой ночью он решится убить хотя бы одного. Сейчас я брошу вызов его правам на территорию. Если я проиграю, он может пропустить вас, потому что станет жрать мое тело.

Быстрый Бен качал головой: – Ты не должен делать это в одиночку. Согласен, я не вполне полагаюсь на свое колдовство в этом месте… но, черт подери, это же просто тупой кот! Ослепляющая вспышка, громкий звук…

– И я готов встать рядом с тобой, – добавил Тралл. – Начнем с копий, так? В прошлом я взял немало волков. Мы будем атаковать по очереди. Когда зверь будет изранен и покалечен, мы подойдем прикончить его клинками.

Онрек молча посмотрел на него и улыбнулся. – Вижу, мне тебя не переубедить. Но не вмешивайся в бой. Я не думаю, что проиграю, и вскоре вы поймете, почему.

Тралл и маг пошли вслед за Имассом вверх по склону осыпи, заполнившей ближайший овраг. Вскарабкались по выступам складчатого, покрытого лишайниками камня. За черной полкой показалась прямая стена серого сланца, изъязвленная пещерами в том месте, где потоки с ледника унесли рыхлые породы. Тот ручей, в котором Онрек омывал руки, тек из глубины утеса, образуя прудик в центре уступа, а затем стекал вниз по склону. Справа от ближней пещеры была другая, треугольная; одна ее стенка была целиком образована осыпавшимся от чрезмерного давления сланцем. Порог пещеры был завален раздробленными костями.

Едва они обогнули пруд, Онрек резко поднял руку.

Громадная тень закрыла выход из пещеры.

Еще три удара сердца – и эмлава показался наружу.

– Дыханье Худа… – прошептал Бен.

Тралл ожидал увидеть хищника, мало чем отличающегося от горного льва – возможно, одного из тех черных львов, которые, по слухам, обитают в дальних лесах его родины. Но представшая им тварь, сонливо моргавшая светочами глаз, по размерам не уступала равнинному медведю. Длинные верхние клыки далеко выходили за нижнюю губу; они блестели янтарем и длиной равнялись охотничьим ножам. На широкой и плоской голове торчали маленькие, ушедшие назад уши. Плечи за короткой шеей выпирали состоящим из мощных мускулов горбом. Мех был полосатым – черным и серым, только на горле виднелся проблеск белого.

– Вряд ли он создан для быстрого бега.

Тралл глянул на Быстрого Бена. Тот выхватил короткий кинжал. – Нужно достать тебе копье, – заметил Тисте Эдур.

– Я возьму одно из твоих, если ты не против.

Тралл стряхнул связку с плеча: – Выбирай.

Эмлава изучал их. Затем кот зевнул; Онрек тут же скользнул к нему на полусогнутых ногах.

Едва он пошевелился, поблизости зашумели камни. Тралл посмотрел туда: – Ну, кажется, Онрек все же получил союзников.

Волки – которых Имассы называют ай – подошли ближе к тому месту, где стоял Онрек. Они опустили головы, не сводя глаз с кота – великана.

Внезапной появление семерых волков явно встревожило эмлаву: он присел, коснувшись животом земли, и подобрал под себя ноги. Пасть раскрылась, воздух заполнило шипение.

– Мы могли бы уйти с их пути, – заметил Бен, с облегченным видом отступая на шаг.

– Я тут подумал, – сказал Тралл, следя за замершими в нерешительности зверями, – не так ли начиналось одомашнивание? Люди охотились вместе со зверями, но не на обычную добычу, а на других хищников.

Онрек приготовился метнуть копье при помощи атлатля, сделанного из рога и голышей. Волки рассыпались полукругом, молча оскалив клыки.

– Никакого рычания, – сказал Быстрый Бен. – Почему-то это пугает еще сильнее.

– Рычание – это предупреждение, – отозвался Тралл. – В рычании таится страх, как таился он в шипении кота.

Долгое шипение эмлавы наконец затихло. Он вздохнул, наполняя легкие, и начал снова.

Онрек метнулся вперед. Копье вылетело из руки.

Отпрянувший эмлава завизжал, когда оружие глубоко вошло в грудь над правой ключицей. В тот же миг его атаковали волки.

Однако смертельной раны оказалось недостаточно, чтобы остановить кота: передние лапы протянулись, охватывая одного из волков. Когти первой утонули в плече зверя, притягивая его ближе, ко второй лапе. Теперь визжащий хищник оказался рядом с котом. Тяжелая голова опустилась, шея растянулась – клыки вонзились в плоть и кости.

Эмлава покачнулся и бросил на умирающего противника весь свой вес – вероятно, переломавший сразу все волчьи кости.

Едва он сделал это, по два волка рванулись к мягкому животу, глубоко вонзая клыки и дергая головами, чтобы разодрать плоть. Эмлава с визгом развернулся, отгоняя их.

Подставив шею.

Мелькнуло лезвие меча Онрека, острие вонзилось в горло хищника.

Кот дернулся, отбросив одного из волков, и осел на задние лапы – он как будто пытался развернуться и убежать в свою пещеру – но тут силы покинули эмлаву. Животное упало, тяжело ударившись о почву, и замерло.

Шесть оставшихся волков побежали прочь (один из них хромал), огибая троих людей, и через мгновение скрылись из вида.

Онрек подошел к хищник и вытащил запачканное кровью копье. Затем он склонился к голове зверя.

– Просишь прощения? – слегка иронически спросил Быстрый Бен.

Имасс посмотрел на него: – Нет. Это было бы не искренним, колдун.

– Думаю, ты прав. Хорошо, что ты не станешь вешать нам на уши всякую чепуху о «святости духа». Вполне очевидно, что войны начались задолго до того, как стали воевать народ против народа. Вначале вам пришлось устранить природных соперников, хищников.

– Это верно. И мы нашли союзников. Если хочешь отыскать иронию, Быстрый Бен – знай, что мы охотились, пока не истребили почти всю дичь. Наши союзники голодали – те, что не стали нашими слугами.

– Имассы едва ли уникальны в этом, – сказал Тралл.

Бен фыркнул: – То есть в понимании, Тралл? Скажи, Онрек, зачем ты встал на колени перед трупом?

– Я ошибся, – отвечал Имасс, поднявшись и двигаясь к пещере.

– Жаль. Ты казался мне безупречным.

– Если в убийстве, да. Быстрый Бен, эмлава… это не кот, а кошка.

Колдун что-то пробормотал – и вздрогнул. – То есть самец бродит рядом?

– Не знаю. Иногда они… разбредаются. – Онрек опустил взор к окровавленному копью в руках. – Друзья мои, признаюсь, что… смущен. Наверное, раньше я не стал бы думать дважды. Как ты и сказал, колдун, мы боролись с соперниками. Но это королевство… это дар. Все потерянное в результате бездумных наших поступков вдруг ожило. Здесь. Я гадаю, могло бы все пойти по-иному?

В молчании, наступившем после такого вопроса, они услышали из пещеры первый желобный писк.

***

– Ты когда-либо думал, Удинаас, что можешь утонуть в камне? Проскользнуть в его долгие воспоминания…

Бывший раб отыскал взглядом Тлена – темное пятно в полумраке – и фыркнул: – И увидеть все, что видел он? Треклятый дух! Камни не могут видеть.

– Достаточно верно. Но они глотают звуки и держат их в плену. Они сохраняют беседы жары и холода. Их кожа хранит касания ветра, плеск воды. Тьма и свет живут в их плоти – и несут с собой отзвуки ранений, проникновений, жестокого обтесывания…

– Ну хватит! – Удинаас подтолкнул полено в костер. – Иди и растай среди руин.

– Ты один не спишь, друг. И я уже побывал в тех руинах.

– Эти игры сделают тебя безумным.

Последовала долгая пауза.

– Ты знаешь то, чего не имеешь права знать.

– И как тебе это? Проникнуть в камень – простое дело. Вылезти обратно – вот дело потруднее. Ты можешь застрять в их беспорядке. Со всех сторон память, они давит и напирает…

– Тебе такое снилось, не так ли? Во снах ты узнал все те вещи. Кт говорит с тобой? Назови имя учителя!

Удинаас хихикнул. – Ты дурак, Тлен. Мой учитель? Ну как же! Его зовут воображением.

– Не верю.

Мало толку поддерживать такую беседу. Уставившись в пламя, Удинаас позволил его мельтешению захватить разум. Он устал. Ему нужно поспать. Лихорадка ушла, но ночные видения, странные нектары, питавшие его нестройные иллюзии, притекали со всех сторон. «Словно моча, сочащаяся изо мха. Сила, которую я ощущал в иных мирах, оказалась ложью. Ясность – обманом. Все пути, по которым я должен был шагать, заканчивались тупиками. Нет, одним и тем же тупиком. Нужно было знать заранее».

– Это руины К’чайн На’рхук.

– Ты еще здесь, Тлен? Зачем?

– На этом плато Короткохвостые некогда построили город. Но теперь, сам видишь, всё разрушено. Осталась мерзость запустения, перекошенные, ломаные плиты. Но мы спускаемся вниз. Понимаешь? Вскоре мы дойдем до середины и поймем, что же разрушило это место.

– Руины, – сказал Удинаас, – помнят холодную тень. А затем – удар. Тень, о Тлен, которая нахлынула, возвещая конец мира. А удар… ну, он был следствием тени, не так ли?

– Ты знаешь такое…

– Слушай, проклятый идиот! Мы подошли к краю плато, высокогорья, ожидая, что оно будет ровным. Но оно скорее похоже на замерзшую лужу, в которую кто-то швырнул валун. Всплеск, и края опустились к центру. Тлен, чтобы понять произошедшее, мне не нужны тайные знания. Нечто большое пришло с неба – метеорит, летающая крепость, все равно что. Мы несколько дней бредем среди пепла, скрытого старым снегом. Пепел, пыль, словно кислоты въевшиеся в лед. А руины – они упали, сначала наружу, а потом внутрь. Были выдавлены наружу, потом соскользнули в яму. Тлен, нужно только поглядеть. Просто поглядеть. И всё. Кончай совать мне мистическое тюленье дерьмо.

Его возгласы пробудили всех. «Тем хуже. Светает, пора вставать». Удинаас прислушался, уловил кашель. Кто-то сплюнул полным ртом. Серен? Чашка?

Беглец улыбнулся. – Твоя проблема, Тлен – это завышенные ожидания. Ты следишь за мной многие месяцы, а теперь тебе захотелось, чтобы я оказался стОящим всех месяцев слежки. И вот ты вытягиваешь «ученую мудрость» из больного раба, а я говорю то же, что и всегда. Понял? Я просто человек с мозгами, которые время от времени работают. Да, я упражняю их, потому что не вижу радости в положении глупца. Похоже, в отличие от большинства остальных. Нас, летерийцев. Мы глупы и гордимся этим, как Имперской Печатью. Не удивляюсь, что я такой неудачник.

Серен Педак вышла в круг света, склонилась, чтобы согреть руки. – В чем ты неудачник, Удинаас?

– Ну, во всем. Не нужно и уточнять.

Фир Сенгар сказал из-за его спины: – Помнится, ты был искусен в плетении сетей.

Удинаас не повернул головы, улыбнулся: – Да, наверное, я и это заслужил. Мой благожелательный мучитель заговорил. Благожелательный? О, может, и нет. Равнодушный? Ближе к истине. Пока я не ошибусь. Небрежно починенная сеть – ай, яй! Спустить шкуру с дурака! Знаю, это было для моего же блага. Или для блага окружающих.

– Опять не спал всю ночь, Удинаас?

Он метнул взгляд над костром, на Серен – но та не отрывала глаз от искр, пляшущих под раскрытыми ладонями. Вопрос, похоже, был риторическим.

– Могу видеть собственные кости, – сказала она.

– Это не настоящие кости, – возразила Чашка, садясь и вытягивая ноги. – Больше на прутики похожи.

– Спасибо, милая.

– Кости твердые, вроде камня. – Девочка положила руки на колени, потерла ладошки. – Холодный камень.

– Удинаас, – продолжала Серен, – я видела в пепле лужицы золота.

– А я нашел куски рамы. – Он пожал плечами. – Странно думать, что К’чайн На’рхук любили картины.

Серен подняла взор, взглянув ему в глаза. – К’чайн…

Сильхас Руин вышел из-за глыбы отесанного камня. – Не картины. На таких рамах растягивали кожу. К’чайн линяют, пока не достигнут взрослого возраста. Выползни использовали для записей, как пергамент. На’рхук были одержимыми летописцами.

– Ты знаешь слишком многое о тварях, которых убивал едва увидев, – буркнул Фир.

Тихий смех Скола прозвучал откуда-то из окружающей темноты; ему сопутствовал звон цепочки.

Голова Фира резко поднялась. – Тебе смешно, щенок?

Голос Тисте Анди наплывал, словно бестелесный призрак: – Страшная тайна Сильхаса Руина. Он вел переговоры с К’чайн На’рхук. Видите ли, тогда случилась гражданская война…

– Скоро рассветет, – сказал Руин, отворачиваясь.

Сразу после выхода группа разделилась, как бывало всегда. Сильхас был впереди, за ним шел Скол. Следующей на тропе была сама Серен Педак, за ней шагах в двадцати плелся Удинаас – он все еще опирался на имасское копье как на палку. Замыкали движение Чашка и Фир Сенгар.

Серен не была уверена, что сознательно желает уединения. Скорее это неистребимые привычки прежней профессии требуют возглавлять людей, пусть впереди и оказались двое воинов – Анди. Как будто им можно доверять… весьма подозрительные проводники, куда бы они ни вели.

Она часто вспоминала невозможное бегство из Летераса, полный хаос блужданий, противоречия – куда и зачем идти; вспоминала времена, когда они не могли тронуться с места – пускали корни в заброшенной хижине или покинутой деревушке… утомление не отпускало их, словно исходило не от плоти и крови. Душа Скабандари Кровавого Глаза ждет, как будто зловредный паразит, затаившийся во всеми забытом месте. Он – их очевидная цель… но Серен начала, наконец, сомневаться.

Сильхас пытался вести их на запад, всегда на запад, но каждый раз разворачивался – как будто угроза Рулада, Ханнана Мосага и их служителей слишком пугала его. Никакого смысла! Проклятый ублюдок может стать драконом. Или Сильхас – пацифист в глубине сердца? Едва ли. Он убивает людей так же просто, как другой давит москитов. Он поворачивал, щадя жизни спутников? Тоже едва ли. Дракон не оставляет никого в живых.

Они шли на север, все дальше от обитаемых районов. К самому краю Синей Розы, страны, некогда управляемой Тисте Анди – все еще прячущихся под носом Эдур и летерийцев. «Нет, я ничему не верю. Не могу. Сильхас Руин чует сородичей. Должен».

Подозревать Сильхаса Руина в обмане – одно дело, объявить об этом вслух – совсем другое. Ей не хватает храбрости. Так просто. Не легче ли брести и стараться не думать ни о чем серьезном… Вот Удинаас слишком много думает, и поглядите на него нынешнего! И даже он держит рот на замке. Почти всегда. Он может быть «беглым рабом», может быть «никем» – но он не глупец.

Поэтому она идет одна. Не связанная дружеством ни с кем – по крайней мере, здесь – и не желающая этого менять.

Развалины города, немногим больше чем груды камней, простирались во все стороны; склон впереди становился все круче, и вскоре она начала думать, что может слышать шепот песка, раскрошенной штукатурки, кусков и обломков… как будто их прохождение возбудило окрестности, как будто потоки слежавшегося мусора начинали стекаться к ногам странников. Как будто само их появление нарушило баланс.

Шепотки могут быть голосами, заглушенными ветром; она ощутила – и внезапное понимание покрыло лоб бусинками пота – что почти понимает смысл сказанного. Понимает слова камня и строительного раствора. «Я сама соскальзываю в безумие…»

– Когда ломается камень, он испускает вопль. Теперь ты слышишь меня, Серен Педак?

– Это ты, Тлен? Оставь меня в покое.

– Наделены ли жизнью садки? Вполне возможно. Невообразимо. Они – силы. Аспекты. Тенденции проявляются в предсказуемости – о, Великие Умы, давно ставшие прахом, страстно спорили об этом, как и положено одержимым. Но они не понимали. Каждый садок – словно сеть, наброшенная на все другие. Его голос – воля, необходимая для придания формы волшебству. Они этого не увидели. Не поняли сути. Им виделся… хаос, паутина, каждая нить которой – энергия недифференцированная, еще не сформулированная, еще не получившая форму от Старшего Бога.

Она слушала, ничего не понимая; сердце грохотало в груди, каждый вдох стал напряженным хрипом. Это не голос Тлена, поняла она вдруг. Другой лексикон. Другие ударения.

– Но К’рул понял. Пролитая кровь – потерянная кровь, бессильная кровь, как выясняется в конце. Покинутая, она умирает. Доказательства: достаточно посмотреть на насильственную смерть. Чтобы садки процветали, струясь в предназначенных руслах и каналах, должно быть живое тело, бОльшая форма, что существует сама по себе. Не хаос. Не Тьма, не Свет. Не жар и не холод. Нет, это должна быть сознательная противоположность беспорядку. Отрицание всего и вся, когда это всё и вся мертвы. Ибо истинный лик Смерти – растворение, в растворении таится хаос. Таится, пока последняя мошка энергии не откажется от волевой искры, от сознательного сопротивления. Ты поняла?

– Нет. Кто ты?

– Ну, есть и другой способ увидеть все это. К’рул сообразил, что не сможет сделать это в одиночку. Жертвоприношение, открытие его вен и артерий может стать бесполезным, может стать неудачей. Без живой плоти, без организованного функционирования.

Ах, эти садки, Серен Педак… они – диалог. Теперь ты видишь?

– Нет!

Ее гневный крик отразился эхом в руинах. Она видела, что Сильхас и Скол привстали и глядят в ее сторону.

Фир Сенгар воскликнул: – Аквитор! Что ты отрицаешь?

Удинаас понимающе хихикнул.

– Не обращай внимания на порочную толпу, на заполонивший садки ураган звуков, на пользователей, на стражников, паразитов и охотников, на скопище старых и новых богов. Отбрось их мысленно, как учил Корло. Помнить насилие – развертывать его детали в ощущения, оживляя тем самым мерзкую истину. Он предупреждал, что это может стать привычкой, пристрастием, пока даже отчаяние не приобретет приятный вкус на твоем языке. Пойми же (здесь это сумеешь ты одна), что забирать свою собственную жизнь – наивысшее выражение отчаяния. Ты видела это. Бурак Преграда. Ты пережила это у края моря. Серен Педак, К’рул не мог свершить жертвоприношение в одиночку, дабы не наполнить садки отчаянием.

Диалог. Он предполагает множественное число. Один говорит с другим. Или со многими, потому что такой диалог должен быть постоянным, даже вечным.

Я говорю о Владыке Оплотов? Владыке Фатида? Возможно – лицо другого все время отвернуто ото всех, кроме самого К’рула. Так и должно быть. Этот диалог – подпитывание силы. Силы невообразимой, силы практически всемогущей, необоримой… пока лицо другого остается… отвернутым в сторону.

От тебя. От меня. От всех нас.

Серен дико озирала развалины и руины, всё это бесконечное поле разрушения.

– Однако диалог нужно ощутить, пусть и не услышать – такова его сила. Построение языка, согласие относительно принципов, значений и оттенков смысла… Серен Педак, чем ты считала Мокра? Разве он – не игра в грамматику? Искажение значений, переворачивание выводов, создание намеков, перекройка языка разума с целью обмана чувств…

Кто я?

Ну как же! Я Мокра, о Серен Педак.

Остальные уже собрались вокруг нее. Серен поняла, что стоит на коленях, упав от потрясения – будут синяки, ведь прижатая к камню плоть так ужасающе мягка… Она раздумывала над этим, глядя в глаза спутникам. Беседа между разумом и плотью, жалостливый диалог между мозгом и чувствами.

Она отмела прочь слова и погрузилась в нежный, безмятежный покой.

«Как это легко…»

– Берегись, ты смертельно рискуешь, обманывая себя. Ты можешь стать слепой к тяжести своих ран. В ходе такой игры легко умереть, Серен Педак. Нет, выбери для… экспериментов… другого. Корло мог бы научить тебя, будь у него время.

– Так… так он знает тебя?

– Не так близко, как ты. Благословенных слишком мало.

– Но ты же не бог, да?

– Тебе не нужно и спрашивать, Серен Педак.

– Ты прав. Но ты же… живой?

В ответе она расслышала веселье: – А вдруг главный мой обман – объявление о моем существовании? Язык имеет правила, а правила необходимы для создания языка. К’рул понял, что кровь утекает – и возвращается. Слабая, она оживает вновь. Круг за кругом. Но кто же, спроси себя, кто же враг всего этого?

– Не знаю.

– Да, еще не время. Но тебе нужно понять, Серен Педак. Прежде, чем мы достигнем цели.

Она улыбнулась: – Ты даешь мне задание?

– Диалог, любовь моя, не должен кончаться.

– Наш? С другими?

– Твои сотоварищи думают, что ты бредишь. Скажи, прежде чем мы расстанемся: кого ты выбрала для экспериментов?

Серен моргнула, взглянув на круг лиц. Выражения насмешки, тревоги, удивления, равнодушия… – Не знаю, – ответила она. – Это кажется… жестоким.

– Такова уж сила, Серен Педак.

– Я не могу решить. Пока что.

– Пусть будет так.

– Серен, – вскрикнула Чашка, – что с тобой стряслось?

Женщина улыбнулась и с трудом встала на ноги. Удинаас – к ее удивлению – протянул руку, помогая ей обрести равновесие. Он едва заметно растянул губы, видя, как она морщится. – Ты тяжело ударилась, аквитор. Можешь идти? – Его улыбка стала шире. – Наверное, не хуже всех нас, копуш?

«Ты, Удинаас? Нет, не думаю».

Он нахмурился: – Теперь нас таких двое.

Она сверкнула глазами – и пугливо их отвела. Собралась с силами и снова поглядела на него – на этот раз твердо. – Ты слышал?

– Мне не было нужды, – ответил он чуть слышно и передал ей имасский «посох». – Тлен терся у моих ног задолго до того, как я покинул Север.

Сильхас Руин и Скол уже вышли в дорогу.

Опираясь на копье, Серен двинулась рядом с беглым рабом, сражаясь с нахлынувшей волной симпатии к этому побитому жизнью человеку. «Может быть, мы наконец стали настоящими друзьями. Он и я».

– Серен Педак…

– Да?

– Прекрати передавать мне боль в коленях, ладно?

– Прекратить что… Ох!

– Или так, или верни мне клятую палку.

– Если я скажу «прости», то… наверное…

– Это станет признанием. Ну, просто скажи, и закончим эту тему.

– Прости.

Удивление в его взоре привело женщину в восторг.

***

Поднимающееся море насытило водой грунт под деревней. Все, у кого есть хоть капля мозгов, перенесли бы свои дома на каменистую возвышенную террасу на краю равнины; но жалкие последыши народа трясов просто подняли хижины на сваи, положили хлипкие мостки над вонючим солоноватым болотом, что кишит крабами с белыми спинками, известными как «черепушки».

Яни Товис, Йедан Дерриг и отряд уланов остановились у Конца Пути, паромной переправы; слева от них стояли разномастные домики, справа виднелась масса поваленных и гниющих на земле деревьев. Воздух был холоден, холоднее, чем обычно бывает в начале лета. Щупальца низко стелящегося тумана скрыли засоленные болота и большую часть мостков и свайных построек.

Строения переправы, воздвигнутые на более высоком месте, включали каменную конюшню с оградой из бревен; сразу за ней лицом к деревушке стояла безымянная таверна.

Яни спешилась и надолго застыла рядом с конем, закрыв глаза. «На нашу землю вторглись. Мне нужно бы объехать каждый гарнизон побережья – видит Странник, их необходимо предупредить. Сообщить суровую правду. Империя вступила в войну».

Но теперь она – Королева Последней Крови, Королева трясов. Яни подняла отяжелевшие веки и оглядела жалкую рыбацкую деревушку. «Мой народ. Храни меня Странник. Годы назад я понимала, почему надо убежать отсюда. Теперь это стало еще яснее».

Стоявший позади нее Йедан Дерриг, наполовину брат, снял шлем и произнес: – Полутьма, что теперь?

Она посмотрела на него. Вечное движение бородатой челюсти… Понятен и этот вопрос и все невысказанные намеки. Что теперь? Следует ли трясам провозгласить независимость, пользуясь нарастающим хаосом малазано – летерийской войны? Собирать оружие, призывать юнцов, которых назовут солдатами? Трясы требуют свободы, но сам звук их воплей поглощается ревущим прибоем.

Она вздохнула. – Я была начальницей в Фенте-на-Косе, когда пришли ладьи Эдур. Мы сдались. Я сдалась.

Сделать по-иному значило умереть. Йедану не нужно было произносить эти слова вслух. Он понимал их истину. Он промолчал, снова пожевал бороду, покосился на широкий плоский паром. – Думаю, он давно не отходил от берега. Та сторона… всё к северу от Шила должно быть под водой.

«Он не хочет помочь мне». – Мы используем его, доберемся до самого форта Третьей Девы.

Кивок.

– Но перед этим надо собрать ведьм и ведунов.

– Большая их часть ютится вон в той деревне, Королева. Стяжка и Сквиш объявят о твоем приезде. Уверен, уже сейчас они топочут когтистыми пальцами по мостовой.

– Идем вниз, – приказала она, поглядев на таверну. – Приведи их сюда. Я буду в таверне.

– А таверна всех вместит?

«Странный вопрос». Она уже шагала к входу. – Тогда пусть сидят друг у друга на плечах, как вороны на жердочках.

– Полутьма.

Она повернула голову.

Йедан снова натянул шлем. – Не делай этого.

– Не делать чего?

– Не посылай нас на войну, сестра.

Она уставилась на полубрата. Но он больше ничего не сказал, попросту отвернувшись и зашагав к деревне.

Яни подошла к двери, когда ее солдаты заводили коней в стойла – копыта скользили по липким доскам дворика. Эти кони совершенно обессилели от скачки. Они взяли их из практически опустевшего гарнизона к северу от Туламеша (донесения о бандах заставили воинов отправиться по селам, но они так и не вернулись; Яни подозревала, что солдаты не вернутся никогда).

У входа она помедлила, посмотрев на плиту под ногами. На ней были вырезаны трясские руны.

«Сей Возвышенный Камень почитает Тейяна Атовиса, Восхода, призванного Берегом в 1113 году Острова. Казнен летерийцами за непростительные Долги».

Яни Товис что-то пробурчала под нос. Один из родичей, не иначе, погибший тысячу лет назад. – Ну, Тейян, – сказала она тихо, – ты умер от пьянства, и твой надгробный камень подпирает ныне порог кабака.

Вероятно, позорному падению в пьянство и нищету способствовал список неких таинственных и тяжких долгов… но какое великолепное напоминание о том, что судьбами людей управляют недобрые руки. А теперь… Восходом станет Брюллиг. Будет ли он носить корону так же достойно, как Тейян?

Распахнув дверь таверны, она шагнула внутрь.

Зал под низким потолком был забит. Все лица повернулись к ней.

Одно лицо оказалось знакомым: масса морщин, кривая улыбка… – Стяжка, – кивнула Полутьма. – Я послала Дозорного в деревню, чтобы найти тебя.

– Зато он найдет там Сквиш и пару десятков других. Они хорошенько натянули сеть над ближайшим к берегу морем, Королева, и на нитях сети были написаны истины. Чужаки…

– Знаю, – перебила Яни Товис, глядя Стяжке за спину, рассматривая ведьм и ведунов, Знающий Народ старых путей. Их глаза блестели в темноте зала; Полутьма ощутила и запах трясских старейшин – плохо свитая шерсть и заплатанные кожи одежд, рыбий жир, кислый пот. Приоткрытые рты показывали почерневшие десны, гнилые зубы.

Если у таверны был хозяин, он сбежал. Бочки вскрыты, кружки полны пряным элем. На очаге в середине зала испускает пар громадный котел с ухой, на столах расставлены многочисленные тыквы – чаши. По нечистому полу шмыгают большие крысы.

Тут гораздо больше ведьм, чем ведунов, поняла она. Среди поцелованных демонами это стало отчетливой тенденцией: все меньше и меньше мальчиков рождалось с допустимым числом признаков. Большинство получается слишком похожими на чертей. Но тут собралось больше двух сотен кудесников.

– Королева, – осторожно начала Стяжка, склонив голову. – Нити сплетены в сеть. Все трясы знают ныне, что вы отныне при власти. Кроме тех, что на Острове. Они знают лишь, что умерла ваша матушка.

– Значит, Брюллиг там предвкушает…

– Да, Полутьма. Что он станет Восходом, королем трясов.

«Возьми меня Странник!» – Нужно плыть на Остров.

Ропот одобрения смешался с дружным причмокиванием над кружками.

– Сегодня ночью вы замыслили провести ритуал, – сказала Яни Товис.

– Мы, как говорится, ослабим цепи, о Королева. Нужно протянуть сети через тропы мира. Поглядим, что поймается.

– Нет.

Глаза Стяжки сузились. – Почему это?

– Нет. Никаких ритуалов этой ночью. Ни следующей, ни после следующей. Пока мы не окажемся на Острове. Может быть, и там нельзя будет.

Таверна наполнилась тишиной.

Стяжка открыла рот, закрыла – и снова открыла: – Королева, берег жив голосами, как говорится… эти слова для нас. Это…это Старые Пути, наши пути…

– Моя мать имела обыкновение смотреть на всё сквозь пальцы. Да. Но я не такова. – Яни подняла голову, снова озирая скопище лиц, видя гнев и раздражение, нарастающую злобу. – Старые Пути подводили нас. Уже не раз. Ваши пути, – произнесла она твердо, – подведут всех. Я Королева. Я Полутьма над Берегом. Под моим началом находится Дозор. Брюллиг может стать Восходом – но это не решено. Вашего заявления будет недостаточно. Совершенно недостаточно. Восход избирается всем народом. Всеми трясами.

– Не позорь нас, Королева! – Стяжка уже не улыбалась. Ее физиономия стала маской ядовитого неприятия.

Яни фыркнула: – Пошлешь на меня проклятие, старуха? Даже не думай. Я надеюсь провести народ, чтобы он выжил в грядущих испытаниях. От вас я ожидаю целения, ожидаю благословения. Вы больше не правите. И не надо напоминать о матери. Я лучше вас знаю всю глубину ее сдачи. Я королева. Подчинитесь мне.

Они недовольны. Они так долго были здесь настоящей властью – если можно назвать властью жалкое умение исподтишка наводить порчу. Яни Товис понимала, что борьба только начинается, что их видимая покорность – притворство. «Они уже начали планировать мое падение. Как и ожидалось.

Йедан Дерриг, забудь про дозор у берега. Отныне ты будешь следить за моей спиной».

***

Скрипач открыл глаза. Едва – едва вечереет. Кряхтя, он перекатился на спину. Слишком много лет спит на холодной, жесткой земле; слишком много лет вместо матраца рваный дождевой плащ, вместо одеяла тощая шерстяная тряпка. Ну, хотя бы проспал он целый день, потешил старые косточки солнечным теплом.

Сержант сел и оглядел поляну. Со всех сторон свернувшиеся фигуры. На краю стоит Корик – последняя стража перед пробуждением. Не буквально стоит на страже, а сидит на пеньке.

«Да, в лесу водятся дровосеки. Хотя ни одного мы не повстречали.

Три ночи после высадки. Двигаемся вглубь суши, на восток. Странная тут империя. Дороги, тракты, редкие фермы, едва ли пригоршня городков на берегу – вот все, что мы видели. А где пресловутые Тисте Эдур, во имя Худа?»

Скрипач встал, изогнул спину, стараясь избавиться от болей и щелчков. Хотелось бы ему быть солдатом по кличке Смычок из Охотников за Костями, другим человеком, новым человеком. Но это не сработало. Хитрость не обманула никого. Хуже того: он не может убедить и самого себя, будто начал жизнь заново, отбросив наследие всех военных компаний прошлого. Жизнь так не переделывается. Проклятие. Он потрусил к Корику.

Полукровка – сетиец поднял взор: – Какую-то дурную войну мы тут получили, сержант. Пусть бы Улыба ткнула мне в ногу одним из своих ножиков – хотя бы запах крови почуяли! Давайте забудем про треклятых Эдур и начнем убивать летерийцев.

– Фермеров и свинопасов, Корик? Забыл, что они нам нужны как союзники?

– Пока что их не хватает на один треклятый взвод. Пора показать себя…

– Еще рано. К тому же, если мы не повстречали врага – это невезение. Клянусь, остальные взводы уже сцепились с ними разок – другой.

Корик хмыкнул: – Сомневаюсь. Едва один взвод пнет осиное гнездо, все леса наполнятся жужжанием. Но пока тихо.

Скрипачу было нечего возразить. Он почесался и отвернулся. – Закрой-ка глаза, солдат. Мы разбудим тебя, когда сготовим завтрак.

«Бурчи сейчас, Корик. Едва мы влезем в бучу, нынешние скучные закаты покажутся тебе райской идиллией. Но сколько раз можно напрасно обещать славные битвы? Пока что о героическом наследии Охотников нельзя сложить и одного куплета. Даже И’Гатан – просто недоразумение. Мы весело насвистывали, шагая в западню». У него до сих пор желчь разливается. Нужно было носом учуять неприятности. «Да и Геслер… мы позволили ему лезть вниз в тот день. Позор.

В Малазе было еще хуже. Да, довелось вытащить клинки. Пара взводов морской пехоты построилась в стену щитов. Против толпы недисциплинированных горожан. Малазан. Наших соотечественников. Армия нуждается в реальной битве. Где-то, когда-то.

Адъюнкт бросила нас на берег, словно пригоршню блох на собачью спину. Рано или поздно зверь почешется…»

Когда солдаты начали просыпаться, почуяв закат, Скрипач пошел к своему мешку. Встал, рассматривая его. Колода ждет внутри. Он испытывал великое искушение. «Только пригубить вкус грядущего. Не будь дураком, Скрип. Вспомни Порван-Парус. Вспомни, много ли добра принесли ей Карты».

– Плохая идея, сержант.

Скрипач с гримасой оглянулся:- Прекрати читать мой разум, Бутыл. Ты не так хорош, каким себя счел.

– Вы похожи на мужика, что поклялся не пить – и носит фляжку в кармане.

– Хватит, солдат.

Бутыл пожал плечами и принялся оглядываться. – Куда пропал Геслер?

– Наверное, удобряет деревья.

– Может быть, – недоверчиво сказал Бутыл. – Но я просыпался раньше, а его уже не было.

«Боги подлые…» Отмахнувшись от комаров, Скрипач побрел к краю поляны, где расположился другой взвод. Увидел Буяна, похожего на медведя-шатуна – рыжие волосы и борода превратились в копны, в них завязли сучки. Моряк неутомимо пинал в бок громко сопящего Курноса.

– Буян, – громко позвал Скрипач, – куда делся твой сержант?

– Без понятия, – сказал здоровяк. – Да, он стоял на последней страже. Эй, Скрип! Она не должна была жечь «Силанду»! Так?

– Конечно, нет. Слушай, если Геслер не вернется, вам надо начинать его искать.

Поросячьи глазки Буяна заморгали. – Мож, потерялся. Но я не думаю.

– Тебе лучше и не думать, капрал.

– Точно. А твой Корик хорош как следопыт?

– Нет. На деле он совсем бесполезен. Но в глаза не говори. А Бутыл…

– А, этот. От него у меня мурашки, Скрип. Строчит чаще, чем я нос чешу. Да, солдаты любят это дело, но…

– Он сказал, это не он.

– Гм. Если Улыба так хочет залезть к…

– Улыба? Ты о чем, Буян?

– Я…это…

– Слушай, Бутыла преследует злой дух или что-то вроде – Быстрый Бен подтвердил. Так что кончай подмигивать. Этот дух… гм, женщина. Она слишком его любит…

– Все маги больные.

– Это к делу не относится, Буян.

– Ты так сказал, – буркнул капрал, вздрагивая и отводя глаза. – «Это к делу не относится», – передразнил он друга.

– Я все слышал, капрал.

Буян провел рукой по диким волосьям и, так и не взглянув в глаза сержанту, пошел к очагу. Походя он наступил сапогом на руку спящего Курноса. Послышался отчетливый треск; пехотинец пискнул и сел. Буян уходил, не ускоряя шага. Курнос посмотрел на руку, нахмурился, увидев, что третий палец торчит под странным углом – и вставил его на место. Затем он поднялся и побрел опорожнять мочевой пузырь.

Скрипач поскреб подбородок, развернулся и ушел к своим.

«Да, мы смертельная смесь».

***

Геслер бродил по необычным руинам. Свет угасал, отчего место делалось все более призрачным. Круглые стены – по меньшей мере дюжина строений разбросана среди древних деревьев. Камни отлично отесаны, сложены без раствора – он открыл это, отодрав кусок мха. Геслер заметил регулярность каменных глыб с края поляны, подумав сперва, что это основания давно рухнувшей колоннады. Однако все обнаруженные им камни относятся к мостовым. Из-под них проросли корни, ходить здесь опасно.

Он уселся на край одного из колодцев, уставился в чернильную тьму. Ощутил запах стоялой воды. Он был странно рад, поняв, что его любопытство притупилось не так сильно, как он считал. Не так, как у Каракатицы, к примеру. Теперь это угрюмый ублюдок. А он, Геслер, многое повидал в жизни, и кое-что из пережитого навеки запятнало кожу – не говоря о, гм… более тонких изменениях. Однако по большей части скопище воспоминаний – что ты видел, что сделал, чего не сделал, – тянет человека ко дну.

Он не может взглянуть в пламя взводного костерка, чтобы не увидеть, как Правд бесстрашно бросается во дворец И’Гатана. Он опустил взгляд на самострел в руках, когда они спотыкались в проклятом лесу – и словно увидел Пеллу: стрела торчит во лбу, парень оседает на углу какого-то дома едва в сотне шагов от ворот И’Гатана. Каждое воронье карканье вызывает в памяти вопли той ночи в Рараку, когда духи нападали на лагерь Собакодавов. Взгляд на руки, на ободранные костяшки – и видится тот викан, Колтейн, берега Ватара… «Боги, мы провели всех этих людей так далеко, вели еще дальше – и чем кончилось? Жестоким предательством, падением у Спуска!»

Резня жителей Арена, когда Т’лан Имассы Логроса восставали из праха посреди улиц, их каменное оружие поднималось и опускалось, поднималось и опускалось. Если бы тот бывший Алый Клинок не отворил ворота, позволив людям бежать, в городе могло не остаться живых. Ни одного живого. «Кроме нас, малазан. Мы могли только стоять в сторонке и наблюдать за бойней. Беспомощные как дети…»

Дракон сквозь огонь, лодка в пламени – его первый взгляд на Тисте Эдур: мертвец, пришпиленный к креслу копьем великана. Весла с безголовыми гребцами, руки на деревяшках, а отрезанные головы сложены в кучу у главной мачты – глаза моргают, когда посветишь, лица искажаются жуткими гримасами…

«Кто же сложил дюжину колодцев посреди леса? Вот что хотелось бы узнать.

Вроде бы».

Он вспомнил стук в дверь, вспомнил, как открыл ее – с нелепым восторгом узнав иссушенного Имасса. «Буян, это к тебе». «Да, я мечтаю о подобных моментах, рыжий бычара. И что это говорит о парне по имени Геслер? Постой. Я не настолько любопытен».

– Вот ты где!

Геслер поднял голову. – Буян. Я как раз думал о тебе.

– Думал что?

Сержант показал рукой на черный провал: – Пролезешь ли туда, разумеется. Большаячасть пройдет. Разве вот голова…

– Ты все время забываешь, Геслер, – сказал капрал, подходя ближе, – что у меня привычка давать сдачи.

– Ничего такого не помню.

– Напомнить?

– Чего я хочу, так это знать: зачем ты меня беспокоишь?

– Мы собрались и готовы выходить.

– Буян.

– А?

– Что ты обо всем этот думаешь?

– Кто-то любил строить колодцы.

– Нет, я о войне. Этой войне. Здешней.

– Я расскажу, когда начнем головы снимать.

– А если этого вообще не случится?

Буян пожал плечами, запустил толстые пальцы в узлы бороды. – Значит, еще одна типичная для Охотников война.

Геслер буркнул: – Давай, продолжай. Нет. Сколько раз мы с тобой дрались?

– То есть – я с тобой?

– Нет, проклятый идиот. Против других людей.

– Счет потерял.

– Врешь.

– Ладно. Тридцать семь, не считая И’Гатана. Меня там не было. Для тебя – тридцать восемь, Гес.

– А скольких драк нам удалось избежать?

– Сотен.

– Может, старина, нам это удается все лучше?

Здоровенный фалариец скривил губы: – Решил день мне испортить, сержант?

***

Корик затянул завязки объемистого мешка. – Я просто хочу убить хоть кого, – буркнул он.

Бутыл потер лицо и поглядел на полукровку. – Улыба всегда под рукой. Или Тарр. Напрыгни, когда он тебя не видит.

– Ты пытаешься шутить?

– Нет, просто отвлекаю твое внимание от слабейшего парня во взводе. То есть меня.

– Ты маг. Типа того. Пахнешь магией, это точно.

– И что это значит?

– Если я тебя убью, на последнем вздохе ты меня проклянешь. Тогда я в полном дерьме.

– А сейчас – не в нем?

– Действительно быть в полном дерьме всегда хуже, чем только казаться, что ты в полном дерьме. Такова жизнь. – Сетиец внезапно выхватил «последний довод» своего арсенала, длинный нож: – Видал? Такие Калам использует. Чертовски быстрое оружие. Но против брони – мало на что годен.

– Калам бил туда, где нет брони. Горло, подмышки, пах. Лучше отдай его Улыбе.

– Я у нее и украл, тупица. Для безопасности.

Баг поглядел туда, где только что была Улыба. Мгновением назад она скрылась в лесу. А, уже возвращается – невинное выражение лица скрывает все сорта злодейских помыслов. Нет сомнения… – Надеюсь, мы не будем сражаться с Эдур так, как приучены тяжелые пехотинцы, – сказал он Корику, не сводя глаз в Улыбы. – Если не считать тебя, Тарра и, может, еще Корабба, мы не похожи на бронированный кулак. Да? Тогда нам подходит именно такой вид войны – скрытной, полной уловок. – Он бросил взгляд через плечо. Полукровка выпучил глаза. Нож все еще в руках. – Но, может быть, мы народ разносторонний. Можем быть наполовину бронированным кулаком, наполовину черной перчаткой, да?

– Не бери в голову, – отвечал Корик, вкладывая оружие в ножны. – Когда я сказал, что хочу убить, я имел в виду врага.

– Тисте Эдур.

– Сойдут летерийские бандиты. Тут же должны быть бандиты.

– Почему?

– Как это почему? В сельской местности всегда бывают бандиты, Бутыл. Во главе с усатыми ублюдками, носящими причудливые имена. Зорала Тесак или Памби Неустрашимый…

Подошедшая Улыба громко засмеялась: – Я помню эти сказки. Памби Неустрашимый с пером на шляпе и его помощник – горбун, Помоло Малец, он же Проныра. Похитители королевских сокровищ Ли Хенга. Это они перерезали Великий Трос, на котором держался Плавучий Авалю. А Зорала – он в детстве залез на самое высокое дерево в лесу и понял, что не может слезть. Так и жил наверху, взрослел. Но пришел дровосек…

– Боги подлые, – застонал Каракатица из – под одеяла, – кто-нибудь перережьте ей горло. Прошу.

– Ну, – сказала Улыба, состроив гримасу, подарившую ей кличку, – по крайней мере началась ночка весело.

– Она имела в виду, что очень довольна…

– Сожми зубы, Корик, иначе я тебе отрежу косы, когда спишь. Поверь, тебе не понравится, для чего я их употреблю. А ты, Бутыл – не дай боги ты найдешь в этом пищу для своих идей. Я готов был тебя прикрывать, но это было раньше.

– Я не стал бы отрезать Корику косы, – возразил Бутыл. – Надо же ему во что-то сморкаться.

– Двигаем, Карак, – сказал появившийся Скрипач. – Поглядите на Корабба – единственный, кто действительно готов…

– Нет, не готов, – отозвался тот. – Я уснул в доспехах, сержант. Мне нужно отлить. Но…

– Даже не думай, – бросил Каракатица. – Поглядим, не наткнемся ли сегодня на Эдур.

– Может, лучше поджечь лес? – предложил Корик.

– Но мы же в нем сидим, – резонно возразил Тарр.

– Я просто подал идею.

***

Корабб Бхилан Зену’алас признавал, что малазане совсем не похожи на солдат – Собакодавов или на воинов армии Леомена. Он даже не был уверен, что они люди. Больше похожи на… животных. Бесконечно бранятся, как свора голодных псов.

Они почти все его игнорируют, что вовсе не плохо. Даже Бутыл, к которому сержант приказал держаться поближе. Охранять чью-то спину – задача, Кораббу привычная, и он не возражал приказанию. Хотя Бутыл – маг, а он не особенно расположен к магам. Маги заключают сделки с богами… но для того, чтобы стать магом, это не обязательно. Нет, ты должен быть достойным доверия вожаком, командиром, за которым солдаты полезут даже в провал самой Бездны. Но даже такой человек может заключить договор с богами, подвергая последователей ужасной катастрофе, тогда как сам сбежит.

Да, сбежит.

Он рад, что удалось покончить со всеми ними. Старая история, а старые истории больше ничего не значат, потому что… ну, потому что старые. Теперь у него новая история. Начавшаяся среди битого камня под И’Гатаном. Среди этих… животных. Но еще есть Скрипач, и Корабб знает, что пойдет за сержантом, потому что за ним стоит идти. В отличие от некоторых.

Армия из четырнадцати человек кажется слишком маленькой, но и такая сойдет. Он надеялся, что где-то там, впереди, им попадется пустыня. Слишком много деревьев в здешнем мокром, дурно пахнущем лесу. И еще ему хотелось бы снова сесть на коня. Он уверен, что пешие хождения вредны для здоровья.

Едва взвод покинул поляну, скользнув в темную темень под деревьями, Корабб пробрался к Бутылу. Тот оглянулся, скорчил рожу. – Будешь защищать от летучих мышей, Корабб?

Воин дернул плечом: – Если они попробуют напасть на тебя, я их поубиваю.

– Не смей. Я вообще-то люблю летучих мышей. Даже говорю с ними.

– Так же, как с твоими крысами?

– Точно.

– Я удивился, Бутыл, когда ты позволил им сгореть с кораблями.

– Никогда! Я переправил всех на «Пенного Волка». Уже довольно давно…

– И теперь можешь шпионить за Адъюнктом. Понимаю.

– Это был акт милосердия. Ясно, что единственный корабль, который был в безопасности…

– И шпионить стало легче.

– Ладно, ладно. Шпионить стало легче. Давай сменим тему. Леомен тебе хоть раз рассказывал о сделке с Королевой Снов?

Кораб скривился: – Эта тема мне не нравится. Старая история, и никому ее обсуждать больше не хочется.

– Отлично. Почему ты не пошел с ним? Уверен, он предлагал.

– В следующий раз я его убью.

Кто-то прошипел спереди: – Хватит болтать, идиоты!

Кораббу хотелось скакать на горячем коне через выжженную солнцем пустыню – никто не способен воспринять чудесную магию воды, если не побывает в пустыне. Здесь ее так много, что ноги человека могут загнить. Всё неправильно. – Эта страна безумна, – пробормотал он.

Бутыл хмыкнул. – Скорее лишена смерти. Слой на слое, духи переплелись с каждым корнем, беспокойно пищат под каждым камнем. Знаешь, совы умеют их видеть. Бедные птички.

Спереди раздалось новое шипение.

Начался дождь.

«Даже небо не умеет удерживать воду. Безумие…»

***

Трантало Кендер, младший среди четверых братьев прибрежного клана племени Бенеда, ездил верхом с неожиданной ловкостью. Увы, ни один из спутников – Эдур сравниться с ним не мог. Из всего отряда только он действительно любил лошадей. В год завоевания Трантало было едва пятнадцать, он еще не омылся кровью; но и во время войны ему удалось поучаствовать в сражениях лишь в качестве ученика целительницы армии Ханнана Мосага, дальней его родственницы.

Изнывая под ее игом, он повидал ужасные страдания, доставленные войной еще недавно могучим винам. Зловещие раны, истекающие сукровицей ожоги, конечности, скрюченные летерийским колдовством. Обходя поля брани в поисках раненых, он видел те же страшные повреждения на телах летерийцев.

Поэтому жажда битв покинула его уже в юности, заставив отдалиться от приятелей. Слишком много выпотрошенных кишок, слишком много проломленных черепов, слишком много отчаянных воплей о помощи, на которые отвечали лишь вороны и чайки. Он потерял счет перевязанным ранам, он глядел в остекленевшие глаза воинов, потрясенных сознанием собственной смертности или, что еще хуже, мыслями об отрубленных руках, изуродованных лицах, о жалком будущем инвалида.

Он не считал себя умным, не находил у себя вообще каких-либо выдающихся способностей – кроме, разве что, таланта наездника. Но сейчас он ехал в компании одиннадцати Эдур – ветеранов, в том числе четверых из племени Бенеда; командиром был Эстев Кендер, старший брат Трантало, и младший брат был горд, что тому доверили возглавить колонну, скачущую по прибрежному тракту к крепости Боарл – там, вроде бы, требовали внимания Эдур беспорядки среди летерийцев.

Это дальше на юг от Ренниса, чем ему удавалось забредать с тех самых пор, как Трантало вырвался под Шилом из цепких рук тетушки. Он не видел стен Летераса и памятных мест сражений в его окрестностях, чему был весьма рад – он слышал, что там, в последних схватках, выпускали на редкость ужасное колдовство.

Жизнь в Реннисе оказалась странной привилегией. Он Тисте Эдур – одно это рождало в покоренных летерийцах страх и уважение. Уважение бесконечно радовало. Страх огорчал. Однако он был достаточно умен, чтобы понимать: без страха не было бы и приятного уважения. «Угроза наказаний», – сказал ему Эстев в первую неделю по приезде. – «Она-то и держит жалких тварей в покорности. Бывают времена, младший брат, когда нм приходится напоминать о существовании угрозы, и кроваво напоминать».

Настроение все сильнее портилось: он то и дело вспоминал, что путешествие к той крепости в-середине-пустых-мест является карательным походом. Будет суд, после которого прольется кровь. Неудивительно, что летерийцы всеми силами стараются не вовлекать Эдур в свои споры. «Детали нас утомляют. Поэтому мечи вылетят из ножен – вероятно, уже сегодняшней ночью».

Он знал, что Эстев не потребует от него ничего особенного. Достаточно и того, что он направляет отряд в пути. Трантало подозревал, что в крепости его поставят охранять ворота или еще что-то. И был вполне этим удовлетворен.

Заходящее солнце все слабее освещало ведущую к крепости дорогу. Недавно они съехали с главного приморского тракта; эта малая дорога была узкой, неровной, покрытой узловатыми корнями – приходилось скорее ползти, чем скакать. Деревья подступали с обеих сторон, ветвями почти задевая головы. На повороте Трантало удалось бросить первый взгляд на вырубку перед крепостью – беспорядочно наклоненные и поваленные толстые стволы, на которых еще остается кора. Слева от ворот, среди рощицы осин и берез разбросан полдесятка убогих домишек; справа в высокой траве виден фургон со сломанной осью.

Трантало натянул поводья перед воротами. Они открыты: створка (горбыли, наколоченные на Z-образную раму) привалена к стене проезда и уже успела порасти травой. Воин разглядел внутренний двор, странно безжизненный. Услышав, что товарищи подъезжают на полном скаку, он послал коня вперед, оказавшись перед закопченным фасадом собственно крепости. Ни огонька в вертикальных бойницах. Передняя дверь распахнута.

– Чего ты колеблешься, Трантало? – крикнул подъехавший Эстев.

– Преда, – сказал Трантало (как ему нравятся новые летерийские титулы!), – крепость кажется брошенной. Может, мы приехали не в ту…

– Боарл, – подтвердил воин сзади Эстева. – Я тут уже бывал.

– Она всегда такая тихая? – спросил Эстев. Брови его поднялись весьма знакомым Трантало образом.

– Почти что, – сказал воин, осторожно поднимаясь в неустойчивых летерийских стременах. – Должны по крайней мере два факела гореть на том фургоне, а еще один – в самом дворе.

– А стража?

– Должен быть хотя бы один – может, он отлучился к выгребной яме?

– Нет, – сказал Эстев, – тут никого нет. – Он объехал Трантало, направившись в ворота.

Младший брат поехал следом.

Они вместе остановились у входа в здание.

– Эстев, на ступенях что-то мокрое.

– Ты прав. Хороший глаз у тебя, брат. – Бенеда с явным облегчением слез с коня, передав поводья Трантало, и встал на ступени. – Кровавый след.

– Вероятно, мятеж?

Прочие Эдур оставили лошадей под присмотр одного из своих и сейчас пересекали двор, готовясь обыскать конюшни, кузницу, курятник и крытый колодец.

Эстев оставался на нижней ступеньке; он глядел на землю. – Тело тащили наружу, – произнес он, проследив кровавую полосу.

Трантало видел, как брат поднял голову и уставился на конюшню. Затем Эстев резко крякнул и почему-то сел.

– Эстев?

Трантало оглядел двор – и увидел четверых упавших воинов. Трое у конюшен закричали; нечто круглое шлепнулось между ними.

Всплеск огня. Громкий треск. Все трое упали на спины. Их крики раздались из окутавшего двор облака.

Трантало рывком вынул сапоги из стремян, перебросил ногу и приземлился на карачки. Рот стал сухим, словно трут. Сердце стучало так сильно, что он почти оглох. Он вытянул меч, поспешил к брату.

– Эстев?

Сидит, ноги вытянуты, как у беззаботного ребенка, руки опираются на мокрую землю. Что-то торчит из груди. Древко длиной в локоть, толще обычной стрелы, оперение из овальных кожаных лоскутов. Кровь текла изо рта Эстева, покрывая подбородок, сочась на шерстяную куртку. Открытые глаза не моргали.

– Эстев?

Во дворе раздавался резкий лязг клинков.

Недоумевающий Трантало оторвал взор от тела брата. Двое эдурских воинов пытались отойти с боем, направляясь к лошадям, нервно плясавшим в пяти шагах от ворот. За ними еще один воин – Эдур полз к выходу на четвереньках. Из его виска тоже что-то торчало.

В темноте трудно понять, кто нападает, но они отлично вооружены и защищены – четверо врагов наскакивало на отходящих Эдур.

За спинами Эдур что-то мелькнуло – Трантало вскочил на ноги, намереваясь предупредить – но горло вдруг ожгло огнем. Он задохнулся и покачнулся, чувствуя, как что-то скользит по шее. Кровь текла и наружу, и внутрь. Кашляя, захлебываясь, он упал на колено, почти достав рукой до брата. Тьма накатывала. Он полз к Эстеву, вытянув руку…

«Эстев?»

Он не сумел сказать это вслух.

***

Хеллиан ухитрилась выйти из конюшен, держа спину прямой. Ее немного трясло, но пора обильного потения миновала. Бой всегда мобилизует… Она не знала, почему так – но так оно есть, и это хорошо. Наверное. – Кто-нибудь, зажгите чертов фонарь, – пробурчала она. – Эй, Навроде, убери жулёк. Мы всех положили.

Она подошла к двоим Эдур, что лежали у фасада крепости, и вытащила меч. – Тавос, проверь этих. Не нужно пинать, просто стой и смотри. Вдруг в каком еще искра жизни осталась?

– Оба мертвы, как моя половая жизнь, – сказал Тавос Понд. – Кто влепил первому, сержант? Отличный выстрел.

– Замазка, – сказала она. Урб послал остальных обходить мертвых Эдур во всем дворе. – Положил арбалет на мою спину.

– Вашу спину?

– Я блевала, если тебе так интересно. А он сойдет в тяжелую пехоту. Сделать его центром строя, а?

– Так точно, сержант.

– А ты не додумался захватить ром. Вот почему я главная, а не ты. Где мой капрал?

– Здесь.

– Здесь.

– Собирай лошадей. Плевать, что там сказал кулак – мы едем верхом.

Услышав это, Урб поднял голову и пошел к ним. – Сержант…

– Даже не пробуй сладкие речи. Я навсегда запомнила, что ты сделал. – Она вытащила флягу и смочила горло. – Будь осторожен, Урб. Да! Все, кто потратил стрелы, идут собирать. Это значит – идут все! – Хеллиан снова поглядела на мертвых Эдур у входа.

– Думаете, мы первые пустили им кровь? – спросил Тавос Понд, наклонявшийся, чтобы вытереть лезвие меча об одежду одного из Эдур.

– Большая жирная война, Тавос. Вот зачем мы сюда пришли.

– Сержант, они оказались не особо крутыми.

– Ну, они ничего не ожидали. Думаешь, мы будем устраивать засады на всем пути до Летераса? Тогда подумай еще. – Хеллиан сделал сразу два глотка, вздохнула, сердито поглядев на Урба: – Как скоро они начнут устраивать засады нам? Вот почему я хочу ехать верхом – мы обгоним дурные вести, насколько сможем. Тогда мы сами будем дурными вестями, так? Да уж, я так и думаю.

Капрал Рим подошел к Урбу. – Сержант, мы собрали двенадцать лошадей.

– Каждому хватит, – сказала Хеллиан. – Идеально.

– А по моим расчетам, – прищурился Рим, – кому-то придется ехать вдвоем.

– Как скажешь. А теперь оттащим тела. У них есть монета? Кто-нибудь проверял?

– Немного, – ответил Навроде. – По большей части полированные камешки.

– Полированные?

– Сначала я подумал – для пращей, но ни у кого нет пращей. Так что это просто полированные камешки, сержант.

Хеллиан отвернулась. Солдаты пошли оттаскивать трупы. Удача Опоннов – найти эту крепость, в которой не было никого, кроме свежего покойничка – летерийца. Помещения обчистили, хотя кое-где сохранилась пища. Ни капли вина или пива – на ее взгляд, полнейшее доказательство, что здешняя империя – полная и бесполезная каша и ее стоит разнести по кирпичику.

Тем хуже, что им так и не представляется случай это сделать.

«Но ведь неправильно понимать приказы – это же бывает выгодно? Так что давайте охотиться за эдурскими головами». Проклятие, какая тьма. Магам – то легко. И этим серокожим. – Урб, – сказала она тихо.

Тот осторожно подошел ближе. – Хеллиан?

– Нам нужно устраивать засады на закате и на заре.

– Да. Совершенно верно. Знаете, я рад, что наши взводы соединены.

– Конечно рад. Ты меня понимаешь, Урб. Знаешь, ты единственный. – Она вытерла нос тылом ладони. – Грустная вещь, Урб. Очень.

– Какая? Убийство Тисте Эдур?

Она недоуменно моргнула: – Нет, тупица. Тот факт, что меня никто не понимает.

– Да, Хеллиан. Трагично.

– Так и Банашар мне говорил, не слушая, что я говорю в ответ. Он просто поглядит на меня, как ты сейчас, и скажет: «Трагично». И что это значит? – Она потрясла фляжку. – Наполовину полна, еще глоток – и будет убывать, а мне нужно бы, чтобы прибывало. Тут надо быть точной: вдруг случится ужасное и пополнить будет негде? Идем, пора ехать.

– А если мы напоремся на отряд летерийцев?

Хеллиан нахмурилась: – Тогда сделаем как учил Кенеб. Переговорим.

– А если им наши слова не понравятся?

– Тогда убьем всех, разумеется.

– Мы едем к Летерасу?

Она усмехнулась Урбу и постучала пальчиком по своей порядком уже онемевшей голове: – Я научилась визузали… визуадли… карту. Города, Урб. Чем ближе мы к Летерасу, тем их больше. Что есть в городах? Таверны. Бары. Так что перед нами прямой, предсказ-зуемый путь.

– Мы будем вторгаться в Летер от кабака к кабаку?

– Точняк.

– Хеллиан, мне не хочется признавать… но это чертовски умно.

– Да. И на этом пути мы будем питаться хорошо приготовленной едой. Вот цивилизованный путь завоевания империй. Путь Хеллиан.

Трупы присоединились к одинокому Эдур в выгребной яме. Их, полураздетые, избавленные от всего мало-мальски ценного, спускали по крутому, скользкому склону. Яма оказалась глубже, чем казалось – она проглатывала трупы, не поперхиваясь.

Малазане бросили вслед телам полированные камешки.

И поскакали по темной дороге.

***

– Похоже на путевую станцию, – прошептала капитан.

Клюв прищурился. – Я чую лошадей, сэр. В том длинном здании.

– Конюшни, – кивнула Фаредан Сорт. – Там есть Тисте Эдур?

Клюв покачал головой: – Темно-синий Рашана – это по большей части их цвет. Не такой глубокий, как Куральд Галайн. Они называют его Куральд Эмурланн, но у этих здешних, у них мутная пена на синеве, как на волнах гавани. Это хаотическая сила. Больная сила. Она подобна боли, если боль бывает хорошей, мощной. Я не знаю. Мне эти Эдур не нравятся.

– Так они там есть?

– Нет. Я имел в виду континент, сэр. А тут просто летерийцы. Четверо. В домике около дороги.

– А магия?

– Только чары.

– Нужно украсть четырех коней, Клюв. Ты сможешь заколдовать летерийцев?

– Серая Свеча, да. Но потом они очнутся, поймут.

– Да. Предложения?

Клюв был счастлив. Никогда он не бывал так счастлив. Капитан спрашивает его совета! Просит предложений. Указаний. И это не формальность. «Я ее люблю». Он закивал, приподнял шишак, чтобы почесать макушку, и ответил: – Не обыкновенные чары, сэр. Кое-что гораздо сложнее. Закончу Оранжевой Свечой.

– А это…

– Телланн.

– Будет заварушка?

– Нет, капитан. Если мы возьмем всех лошадей.

Он видел, что она изучает его. Интересно, что же видит? Трудно прочитать выражение ее сурового – но прекрасного – лица. Глаза тоже ничего не выдают. Он любит ее, да, но он также немного побаивается Фаредан Сорт.

– Ладно, Клюв. Где мне нужно быть?

– В конюшнях, приготовить всех лошадей, двух можно оседлать. О, и взять еду на двоих, побольше.

– И как сделать все это, не подняв шума?

– Они ничего не услышат, сэр. По правде говоря, вы можете подойти и в дверь постучать, и они не услышат.

Она все еще сомневалась. – Значит, я могу идти к конюшням не скрываясь, прямо сейчас?

Клюв кивнул и расплылся в улыбке.

– Боги, – шепнула она. – Вряд ли я когда-либо привыкну…

– Мокра захватит их разум, сэр. У них нет защиты. Думаю, их никогда раньше не зачаровывали.

Она двинулась низко пригнувшись, воровато перебегая – хотя все это было излишне – и скоро оказалась около конюшен.

Клюв понимал, что ей потребуется время сделать все, о чем он просил. «Я просто сказал капитану, что делать! И она выполняет! Значит, она в меня тоже влюбилась?» Он одернул себя. Неразумно позволять мыслям блуждать? особенно сейчас. Он вышел из-под укрытия деревьев у края каменной дороги. Подобрал камешек, на который затем сплюнул и положил обратно – удерживать Мокра – закрыл глаза, отыскивая Белую Свечу.

Худ. Смерть. Холодное, холодное место. Даже воздух здесь мертв. Он мысленно поглядел в это королевство, словно через окно – деревянный подоконник покрыт оплывшими слоями свечного воска, сама белая свеча мерцает рядом. Протянул руку, ухватил длинную кость и вытащил к себе. Клюв торопливо старался собрать как можно больше костей, протащить через двигающееся окно. Он выбирал самые крупные. Он не знал, каким зверям могли принадлежать такие кости… но они подойдут.

Удовлетворившись размерами белой костяной кучи на дороге, Клюв закрыл окно и раскрыл глаза. Огляделся, заметив, что капитан машет ему рукой от конюшен.

Он махнул в ответ, отвернулся и показал костям Пурпурную Свечу. Они поднялись над дорогой, как перышки на ветру; маг поспешил присоединиться к Фаредан Сорт, кости двигались за ним, плывя на уровне поясницы.

Капитан скрылась в помещении, снова вышла, ведя коней. Клюв толкнул рукой дверь. Улыбаясь, вошел внутрь; кости влетели за ним. Вдохнув чарующе – затхлый аромат коней, кожи, навоза и мокрой от мочи соломы, он рассыпал кости по стойлам, задув в конце работы пурпурную свечку. Обошел кучу соломы, снова сомкнул веки, оживляя Оранжевую, и сплюнул на солому.

Потом он вышел к капитану. – Можно ехать.

– То есть?

– Да, сэр. Мы будем в тысяче шагов, когда Телланн вспыхнет…

– Пожар?

– Да, сэр. Ужасный пожар – они подойти не смогут близко. Огонь будет бушевать до утра, оставив одни уголья.

– И жженые кости, которые вполне могут принадлежать лошадям.

– Да, сэр.

– Ты хорошо поработал этой ночью, Клюв, – сказала Сорт, вскакивая на одну из лошадей.

Ощущая необыкновенную легкость, Клюв вскочил на вторую лошадь и горделиво поглядел на остальных. Семь лошадок, ладных, но плохо ухоженных. Значит, они украли их для их же блага. Ведь малазане знают, как ухаживать за лошадьми.

Тут он нахмурился, поглядев на стремена.

Капитан делала то же самое. – Что это такое? – ядовито прошипела она.

– Сломанные? – предположил Клюв.

– Нет, я вижу, что у тебя они такие же, как у меня. Какой дурак их изобрел?

– Капитан, – сказал Клюв, – думаю, нам не особенно стоит беспокоиться насчет летерийской кавалерии?

– Тут ты прав, Клюв. Ладно, поехали. Если повезет, через двенадцать шагов мы еще не сломаем шеи.

***

Отец человека по прозвищу Горлорез любил рассказывать истории о завоевании императором Ли Хенга, произошедшем задолго до того, как Келланвед стал императором где-либо еще. Верно, он сверг Обманщика на острове Малаз и объявил себя правителем – но когда Малаз был чем-то иным, нежели дрянной пиратской гаванью? Мало кто на большой земле принимал его во внимание. Новый тиран – преступник на месте старого тирана – преступника.

Завоевание Ли Хенга изменило всё. Флот не загромождал устье реки к югу от города; вообще ничто не предвещало атаки. Было совсем по-иному: одним прекрасным весенним утром, ничем не отличавшимся от тысячи других, отец Горлореза, как и тысячи других достойных горожан, случайно заметил во Внутреннем Круге, где стоит дворец Покровительницы, необъяснимое присутствие на стенах и башнях странных фигур. Коренастых, широкоплечих, одетых в меха, носящих дурацкой формы топоры и мечи. В костяных шлемах.

Что стряслось с горделивой Гвардией? Почему над казармами и плацем поднимаются струйки дыма? Неужели это была… правду ли говорят, что… сама Покровительница только что слетела вниз головой с Высокой Башни Городского Храма прямо в святое святых?

Так во Дворце кто-то отсек голову Ли Хенга. Неупокоенные воители встали стражей на стенах; вскоре они в числе многих тысяч вошли в ворота Внутреннего Круга, начав оккупировать город. Городской гарнизон – после серии самоубийственных стычек – сдался. Вечером того же дня Келланвед уже правил городом-государством; офицеры и нобили двора преклоняли колена и приносили вассальную клятву, отзвуки завоевания сотрясали окна дворцов по всему пространству Квон Тали.

«Таково, сынок, было пробуждение Т’лан Имассов Логроса. Немертвой армии Императора. Я был там, на улицах, я своими собственными глазами видел ужасных воинов с дырами на месте глаз, с рваной сухой кожей, с клочьями давно выцветших волос. Говорят, сынок, что логросы всегда были там, под Водопадами Достигшего. Может, в Расселине, может, еще где. Может, в той самой пыли, что приносили каждый день и каждую проклятую ночь западные ветра. Кто может сказать? Но он пробудил их, он повелевал ими, и я скажу тебе одно: после того дня каждый правитель на Квон Тали видел в серебряном зеркале ухмылку черепа.

Позднее прибыл Флот под командованием троих безумцев – Сухаря, Арко и Нока. Но первой ступила на берег никто иная, как Угрюмая – ты знаешь, кто она сейчас, не так ли?»

Он знал это очень хорошо. Владычество над Т’лан Имассами не защитит от удара ножом в спину, не так ли? Эта мысль стала главным откровением жизни Горлореза. Командуй тысячами, десятками тысяч. Командуй волшебниками и имперскими флотами. Держи в руке жизни миллионов граждан. Настоящая власть не во всем этом. Настоящая власть – в руке, держащей нож, в ноже, вонзенном в спину глупца.

«Удар – уравнитель. Да, папаша, старый краб, таких слов не было среди пятидесяти, которыми ты пользовался в долгой и никчемной жизни. Ты разрисовывал горшки. Бесполезное дело. Горшки вечно разбиваются, красивые картинки кончают жизнь грудой осколков, заполняют замусоренные пляжи, попадают на поля и становятся засыпкой для стен. Разве не правда, папаша, что твой любимый сюжет «Пришествие Логроса» был столь же популярен, как поцелуй безносой шлюхи?

Я был старшим сыном, но… целыми днями смешивать глину, вертеть гончарный круг и обжигать горшки – это не моя мечта. Можешь нарисовать меня, папаша, и назвать картину «Пришествие Ассасина». Моя физиономия создана украшать погребальные урны – желательно тех, кто погиб от удара ножом. Как жаль, что ты слишком плохо знаешь мир, чтобы благословить меня. Избранную мной профессию. Мою борьбу против неравенства в жалкой, поглощенной злом земной жизни.

Кто же тебя просил вычеркивать мое имя из списков рода?»

В четырнадцать лет Горлорез оказался в компании скрытных стариков и старух. Как и когда – это неважно. Даже тогда было неважным. Будущее простерлось перед ним размеренной картой, и даже боги не смогли бы сбить его с холодной тропы.

Иногда он гадал о судьбе старых наставников. Разумеется, все мертвы. Угрюмая позаботилась. Но смерть не означает неудачи. Ее агенты не смогли выследить Горлореза. Он сомневался, что он единственный смог улизнуть от Когтей. Он сомневался и в том, действительно ли они оторваны от Малазанской Империи. Но он человек терпеливый: для его профессии это главное умение.

«Адъюнкт требует верности. Служения неведомой цели. Она сказала, что у нас не будет свидетелей. По мне, очень хорошо. Так повелось среди ассасинов. Я пойду с ней и с Опоннами дернутой армией жалких глупцов. Пока что».

Он стоял скрестив руки, прижавшись плечами к стенке. Он с умеренным интересом следил за происходящим в палате Брюллига, и по временам ощущал в груди легкое шевеление – словно мышка лапками перебирает.

Бедный главарь трясов потеет; никакое количество любимого эля не способно подавить дрожь в руках. Он скорчился на кресле с высокой спинкой, глядя скорее на сжатую обеими руками кружку, нежели на двух вставших перед ним женщин.

Горлорез решил, что Лостара Ииль внешне гораздо лучше покойной Т’амбер. По крайней мере, лучше соответствует его вкусу. Причудливые пардийские татуировки так возбуждают… легкая полнота, не скрываемая доспехами, грация танцовщицы, видимая в каждом движении (сейчас она стоит, но намек на элегантность невозможно не заметить). Адъюнкт – полный контраст. Несчастная, мрачная женщина. Как все, кому выпало жить в тени более привлекательных подруг, она с видимым равнодушием встречает нелестные оценки – но Горлорез, наученный отыскивать утаиваемую истину, может уловить боль, которую причиняет ей собственная невзрачность. Истина рода людского, столь же жалкая и горькая, как все прочие истины. Лишенные красоты ищут компенсации в другом – в искусственном величии ранга и чина. Так повелось во всем мире…

Разумеется, когда ты наконец достигаешь власти, уродливая внешность перестает играть значение. Можно смешиваться с элитой. Не это ли объясняет присутствие Лостары? Но Горлорез не был уверен полностью. Он не думал, что они любовницы. Он не был даже убежден, что они подруги.

У стены справа от дверей стоят остатки свиты Адъюнкта. Кулак Блистиг. Его широкое туповатое лицо омрачено неким видом духовного истощения. «Разве не опасно, Адъюнкт, держать рядом с собой такого человека? Он высасывает жизнь, надежду, веру. Нет, Тавора, тебе лучше избавиться от него и назначить новых Кулаков. Фаредан Сорт. Мадан’тула Реде. Скрипача. Но не капитана Добряка. Даже не вздумай, женщина! Если только не желаешь настоящего мятежа».

Мятеж. О да, он наконец сказал это слово. Нет, только подумал. Но мятежом уже попахивает. Подумать о слове – пробудить возможность. Так царапина провоцирует нагноение. Охотники за Костями рассеяны ныне по ветру, и в этом ужасный риск. Он подозревал, что в исходе нелепой кампании солдаты вернутся к ней в сильно уменьшившемся числе. Если вообще кто-то вернется.

Без свидетелей. Почти всем солдатам не нравится такая идея. Верно, она сделала их твердыми – сразу после речи; но такая решимость долго не продлится. Слишком холодно наше железо. Слишком горько на вкус. Боги, только поглядите на Блистига – вот вам и доказательство!

Рядом с кулаком Вифал, мекросский кузнец – «человек, за которым мы заходили в Малаз, и до сих пор неизвестно, почему. О, да ведь в твоей тени видна кровь! Кровь малазан. Т’амбер. Калама. Может, и Быстрого Бена. Ты стоишь их?» Горлорез еще не видел, чтобы Вифал разговаривал с солдатами. Ни с одним. Ни слова благодарности, ни слова извинения за принесенные в жертву жизни. Он здесь потому, что так желает Адъюнкт. Для чего? «Ха, вряд ли она расскажет. Не наша уклончивая Тавора Паран».

Справа от Вифала – Банашар, если верить слухам, низложенный верховный жрец Д’рек. Еще один пассажир треклятой армии ренегатов. Но Горлорез знает предназначение Банашара. Монета. Тысячи, десятки тысяч кругляшек. «Он наш казначей. Серебро и золото в его мошнах откуда-то украдено. Как иначе? Никто не может быть настолько богат. Ответ очевиден: как насчет храмовых сундуков Осенней Змеи?

Молись Змее, плати армии раздраженных ворчунов. Вряд ли ты думаешь о нас как о поклонниках культа».

У бедняги Брюллига мало союзников в собственной палате. Источник вожделения Бальзама, капитан капера «Вечная Благодарность» Шерк Элалле и ее старпом Скорген Кабан, Красавчик. Но ни он, ни она не спешат прыгать на сторону увязшего Брюллига.

Эта Шерк дьявольски внимательна. Она, кажется, гораздо опаснее узурпатора грязного островка.

Адъюнкт разъясняла на приличном торговом наречии новые правила управления фортом Вторая Дева; при каждом новом пункте лицо Брюллига вытягивалось все сильнее.

Забавно глядеть. Если ты склонен к черному юмору.

– Корабли нашего флота, – говорила она, – будут заходить в гавань для пополнения припасов. По одному, чтобы не пугать горожан…

Шерк Элалле фыркнула. Она сидела напротив того места, где Горлорез прислонился к стенке, и могла не хуже него видеть всех гостей. Скорген наполнял объемистый желудок излюбленным элем Брюллига – в одной руке кружка, палец другой руки погружен в глубины розово – красного изуродованного уха. Моряк издавал серию отрыгиваний, перемежаемых тяжкими вздохами (это продолжалось уже половину звона, без всяких признаков окончания). Вся палата пропахла нечистым дыханием.

Капитан иронически пыталась приструнить его, что привлекло внимание Адъюнкта. – Понимаю ваше нетерпение, – холодным тоном произнесла Тавора. – Не сомневаюсь, вам хочется отчалить. К сожалению, мне нужно с вами переговорить, и срочно.

– Как только вы окончите кастрацию Брюллига? – Шерк Элалле положила одну изящную ногу на другую, сложила руки на животе, сладко улыбнулась Адъюнкту.

Бесцветные глаза Таворы уставились на капитана; затем она бросила взгляд на свиту. – Банашар.

– Адъюнкт?

– Что не так с этой женщиной?

– Она мертвая, – отвечал бывший жрец. – Некромантическое проклятие.

– Вы уверены?

Горлорез откашлялся. – Адъюнкт, капрал Мертвяк сказал то же самое, едва увидел ее в таверне.

Брюллиг вытаращился на Шерк выпученными глазами. Челюсть его отвисла.

Скорген Кабан внезапно нахмурился, глаза забегали; он вытащил палец из уха и начал изучать обмазавшую его серу. Еще миг – и Красавчик вложил палец в рот.

– Ну, – ответила Шерк Таворе, – все выяснилось? Увы, такая тайна немногого стоит. Суета. Если вы одержимы фанатическим отвращением к неупокоенным… Адъюнкт, мне придется изменить свое мнение о вас и вашей разномастной армии.

К удивлению Горлореза, Тавора весело рассмеялась: – Капитан, Малазанская Империя хорошо знакома с неупокоенными, хотя мало кто из них наделен вашим необычайным шармом.

«Боги подлые! Она кокетничает с надушенным трупом!»

– Воистину необычайным! – пробормотал Банашар, не потрудившись объяснить свое замечание. «Худ побери проклятых жрецов. Ни на что ни годятся».

– В любом случае, – подытожила Тавора, – у нас нет предубеждений на ваш счет. Извиняюсь, что задала повлекший разногласия вопрос. Я просто любопытна.

– И я тоже, – ответила Шерк. – Ваша Малазанская империя… у вас есть особенные поводы вторгаться в Летерийскую империю?

– Мне говорили, что этот остров независим…

– Да, со времени эдурского завоевания. Но вряд ли вы захватите только один жалкий островок. Нет. Для вас он – ступень в нападении на материк. Снова спрошу: почему?

– Наш враг, капитан, – произнесла Адъюнкт, изгнав из голоса всякие следы шутливости, – это Тисте Эдур. Не летерийцы. На самом деле мы хотим устроить всеобщее восстание летерийцев…

– Не выйдет.

– Почему? – спросила Лостара Ииль.

– Потому что нам нравится то, что есть. Более – менее. – Не дождавшись ответа, Шерк улыбнулась: – Эдур могли свергнуть правителей в дурацком недостроенном дворце Летераса. Могли даже потрепать по пути к столице несколько армий Летера. Но вы не найдете в лесах полуголодных бунтовщиков, мечтающих о свободе.

– Почему? – тем же тоном спросила Лостара.

– Они завоевали, но мы победили. Ох, был бы здесь Теол Беддикт – объяснил бы лучше. Но я сама попробую. Буду воображать, что Теол здесь и помогает советом. Завоевание. Разные бывают завоевания. Сейчас у нас Тисте Эдур сидят господами тут и там. Элита, чье слово – закон, никем не оспоренный. В конце концов, у них есть жестокая магия, они судят холодно и не вдаваясь в подробности. Фактически они над законом – над тем, что летерийцы понимают под этим словом…

– И, – требовательно продолжала Лостара, – что же они понимают под законом?

– Ну… набор произвольно наложенных ограничений. Можно нанять адвокатов, чтобы обойти их при необходимости.

– Кем вы были, Шерк Элаллае, до начала пиратской карьеры?

– Воровкой. Я тоже нанимала адвокатов. В-общем, я вот к чему веду. Эдур правят, но по неведению или равнодушию – а надо сказать, что без неведения не бывает равнодушия – они мало заботятся о повседневном управлении империей. Поэтому чиновничий аппарат остался летерийским. Сейчас он еще хуже организован, чем в старые дни. – Она снова улыбнулась, покачала ногой. – Для нас, низших сословий, почти ничего не изменилось. Мы остаемся бедными, осажденными долгами, умудряемся находить удовольствие в собственном ничтожестве. Как мог бы сказать Теол, мы также ничтожны в удовольствиях.

– Итак, – закончила Лостара, – даже благородное сословие Летера не одобрит изменение привычного положения вещей?

– Им это нужно меньше всех.

– А что ваш Император?

– Рулад? Он явно безумен и почти полностью изолирован. Империей вертит канцлер, а он летериец. Он был канцлером при прежнем короле Дисканаре, он постарался, чтобы передача власти прошла тихо – мирно.

Блистиг крякнул и обернулся к Таворе. – Морпехи, Адъюнкт, – почти простонал он.

Горлорез понял и ощутил пронзивший тело холод. «Мы послали их, рассчитывая найти союзников, думая, что они ввергнут глубинку в воинственное безумие. Но им не удастся.

Вся треклятая империя готова восстать – против нас. Порвать нам глотки.

Адъюнкт, вы сделали это снова».

Глава 15

Катись же, о солнце, окончилось время твое. О черные волны, скользите под мутью затменной луны. Над брегом безмолвие бури, и одичавшая воля вздымается в пурпурной пене. Неситесь встречь горным насестам, о тучи стальные, пусть море глотает беспутное крошево звезд, пусть плещутся солью приливы полнОчи; тяните могущество молний из чрева пучины слепой. Пусть змеи морские сверкнут чешуей и отверзнут бессонные вежды. Отпряньте сей ночью, леса, от черного брега, ведь темным прибоем торопится смерть, пожирая костистые жилы корней, разгоняя холодные армии ветра. Се ужас, се кровь, се движется буря жнеца.

Грядущая буря,

Реффер

Кулак ударил по краю стола. Задребезжали запачканные ножи и ложки, заскакала посуда. Сильные как раскат грома содрогания заставили зазвенеть бокалы, пробежав по всей длине загроможденного как мир стола.

Дергая онемевшим кулаком, морщась от выстрела боли, Томад Сенгар медленно опустился в кресло.

Огоньки свечей успокоились, как будто радуясь возвращенному покою; нежная теплота их желтоватого света контрастировала с горьким гневом старейшины Эдур.

Напротив него жена поднесла к губам шелковую салфетку, дважды промокнула, опустила. Поглядела в глаза мужа. – Трус.

Томад вздрогнул, взор его обежал оштукатуренные стены. Напрасно они убрали раздражающие гобелены… Пятна сырости разрисовали углы под потолком мутными «картами». Штукатурка вздулась, покоробилась под действием постоянных протечек. Трещины бежали во все стороны, напоминая зигзаги молний.

– Ты не увидишь его, – сказала Уруфь.

– Он не увидит меня, – ответил Томад. Это было не согласие, скорее протест.

– Мерзкий тощий летериец, спящий с мальчиками – он победил тебя, муженек. Он встает на пути – и у тебя делается понос. Не усмехайся моим словам. Ты не можешь даже поглядеть мне в глаза! Ты сдал последнего нашего сына.

Губы Томада скривились. Он почти прорычал: – Кому же, Уруфь? Скажи. Канцлеру Трайбану Гнолу, увечащему детей и называющего это любовью? – Он поднял на нее глаза, скрывая – даже от себя самого – какого усилия это требует. – Сломать для тебя его шею, жена? Проще, чем переломить сухую ветку. Как думаешь, что сделают телохранители? Останутся в стороне?

– Найди союзников. Наша родня…

– Все дураки. Коронованы леностью, развращены неуверенностью. Они заблудились еще сильнее, чем Рулад.

– У меня был посетитель, – сказала Уруфь, наполняя кубок вином из хрустального графина (он едва не свалился со стола от силы внезапного гнева Томада).

– Рад за тебя.

– И хорошо. Это был к’риснан. Он пришел сказать, что пропал Брутен Трана. Подозревает, что Карос Инвиктад или канцлер осуществили месть. Они убили Брутена Трану. Кровь Тисте Эдур на их руках.

– Твой к’риснан может всё доказать?

– Он идет по следу, но не выражает особой надежды на успех. Но я хотела поговорить не об этом.

– Думаешь, я равнодушен к пролитию летерийцами эдурской крови?

– Равнодушен? Нет, муженек. Беспомощен. Что, снова прервешь меня?

Томад промолчал, не согласившись, а просто не найдя слов. Нечего сказать. Ей. Всем.

– Хорошо, – произнесла жена. – Скажу так. Думаю, к’риснан солгал.

– Насчет чего?

– Думаю, он знает, что именно случилось с Брутеном Траной. Он пришел за советом к жене, чтобы достучаться до мужа. Он желал вначале оценить мою первую реакцию на рассказ, затем изучить реакцию более взвешенную, по прошествии дней. Озвучивая подозрения, пусть и лживые, он такжежелал подхлестнуть в нас растущую ненависть к летерийцам. Подтолкнуть нас к мщению, заставив начать подковерную борьбу. Это может отвлечь Гнола и Кароса.

– Отвлекшись, они – может быть – не распознают более опасной угрозы, к которой имеет отношение пропавший Трана.

– Отлично, муж. Ты можешь быть трусом, но ты не дурак. – Она помолчала, отведав вина, а затем продолжила: – Это уже что-то.

– Долго ли ты будешь шпынять меня, жена?

– Сколько необходимо.

– Мы были не здесь. Мы плавали по другой половине треклятого мира. Вернулись – и застали заговор, торжествующий, сильный, хорошо окопавшийся. Мы вернулись, чтобы понять: мы потерялись.

– Пора вернуть себе победу.

– Нам не победить, Уруфь. Рулад безумен. Его сломило предательство Низали.

– Лучше мертвая сука, чем сука, вставшая у нас на пути. Рулад повторяет свои ошибки. – Он избавился от раба Удинааса – и привязался к ней. Он не умеет учиться.

Томад позволил себе горькую усмешку: – Не умеет учиться. Как все мы, Уруфь. Мы увидели, что Летер – это яд. Мы хорошо поняли его опасность – и пошли на завоевание, стремясь навсегда устранить эту опасность. Или… мы так думали.

– Летер пожал нас.

Эдур снова поглядел вправо, на стену. Там свисала с крючка связка фетишей. Перья, полоски тюленьей кожи, ожерелья из ракушек, акульи зубы. Разрозненные памятки о трех сыновьях. Все, что осталось напоминанием об их жизни.

Кое-что тут лишнее: сын, которому принадлежали некоторые амулеты, изгнан, его жизнь стерта, будто никогда не существовала. Если Рулад увидит их… даже кровная связь не помешает ему отнять жизнь Томада и Уруфи. Тралл Сенгар. Само имя стало проклятием, преступлением, и наказание за него – смерть.

Им все равно.

– Поистине незаметный яд, – продолжала Уруфь, не отрывая глаз от кубка. – Мы разжирели. Воины напиваются и спят в постелях летерийских шлюх. Или валяются без сознания в логовах пожирателей дурханга. А другие просто… исчезают.

Возвращаются домой, – сказал Томад, подавляя укол боли. Эта мысль… Дом. До всего, что…

– Ты уверен?

Он снова встретился с ней взором. – Что такое?

– Карос Инвиктад и его истопаты не устают тиранствовать над народом Летера. Аресты происходят каждый день. Кто может сказать, что они не арестовали и Эдур?

– Он не смог бы скрывать такое, жена.

– Почему нет? Сейчас, когда пропал Брутен Трана, Карос Инвиктад делает что захочет. Некому встать за его плечом.

– Он делал что хотел и раньше.

– Откуда тебе знать, муженек? Откуда? Чем именно был ограничен Инвиктад – реально или в воображении, какая разница? – когда Трана следил за ним?

– Понимаю, чего ты хочешь, – тихо прорычал Томад. – Но кого винить за всё происходящее?

– Это не имеет значения, – возразила она, зорко глядя на него. «Чего же она боится», подумал Томад. «Нового всплеска безрассудного гнева? Или представления более тихого, выражающего всю меру моего отчаяния?»

– Не понимаю, как ты можешь говорить такое. Он послал сыновей за мечом. Это решение обрекло нас всех. Весь народ. Смотри, сейчас он восседает во дворце Летерийской Империи, гниет в мерзостях летерийских излишеств. У нас нет защиты от праздности и апатии, жадности и разврата. Таких врагов не срубишь мечом, не оттолкнешь поднятым щитом.

– Муж, Ханнан Мосаг – единственная надежда. Ты должен идти к нему.

– Строить заговоры против сына?

– Который безумен, как ты сам сказал. Кровь – одно дело, – продолжала она, медленно склоняясь к нему, – но мы говорим о выживании Тисте Эдур. Томад, женщины готовы. Мы уже давно готовы.

Он взирал на жену, удивляясь, какая же это холодная, жестокая тварь. Да, может, он и трус. Когда Рулад прогнал Тралла, он не сказал ни слова. Но и Уруфь молчала. А как насчет его личного заговора? С Бинадасом. «Найди Тралла. Умоляю. Найди самого смелого среди нас. Вспомни историю нашей кровной линии. Первые шаги в этом мире. Мы вели легион по каменистой почве, мы, верные офицеры Скабандари. Кто в день предательства пролил первую кровь Анди? Мы. Именно мы».

Так он отослал Бинадаса. Оказалось, Томад послал сына на смерть. «Ибо мне не хватило воли сделать все самому.

Трус».

Следившая за ним Уруфь заботливо наполнила свой кубок.

«Бинадас, сыночек. Твой убийца ждет очереди позабавить Рулада. Этого достаточно?»

***

Подобно всякому старому дураку, игравшемуся некогда жизнями смертных, Странник бродил коридорами возрожденной силы, бормоча литанию упущенных возможностей и дурных решений. Выплески магии отводили глаза всем, кто проходил мимо – стражникам у многочисленных дверей и перекрестков, суетливым слугам, ведущим безнадежную битву с распадающимся зданием, известным (что за ирония!) как Вечная Резиденция. Они смотрят и не видят, никакого образа не остается после встречи в их мозгах.

Старшего Бога могут забыть не хуже, чем любого духа. Но Странник не так забыт, как ему хотелось бы. Теперь у него есть поклонники – ценой потери глаза – они связывают его силу со своей, ведут с ним борьбу под видом веры. Да, каждому богу известна такая борьба. Подмена кажется первейшей заботой любого жреца. Низведение священного в низменный мир соперничества смертных, политики, игр в контроль и овладение как можно большим числом последователей. Ах да, еще овладение богатством – землями ли, монетой, возможностью вершить кривой суд или покорять души.

Одержимый этими мыслями Странник вступил в тронный зал, тихо пройдя к привычному месту – у стены между двух больших гобеленов. Такой же незаметный, как вытканные на полотнах грандиозные сцены и картины (некоторые фигуры на задних планах весьма напоминали Странника).

Канцлер Трайбан Гнол (Странник делил с ним постель, когда требовала необходимость) стоял перед лицом Рулада, а тот сутулился, походя на раскормленное, дышащее дородством и безумием чудовище. Телохранители канцлера стояли в нескольких шагах от Гнола. Им было скучно, ведь хозяин без конца перечислял цифры, в очередной раз уточняя степень оскудения государственной казны.

Такие доклады, не без восхищения понял Странник, проводились вполне осознанно, чтобы еще сильнее утомить императора. Доходы и потери, траты, внезапно возникший пик выплаты просроченных долгов – всё это перечислялось занудно и многоречиво. Словно собираются, шагают войска, готовые начать осаду. Атака, против которой у Рулада нет защиты.

Он мог бы сдаться, как делал всегда. Переложить ответственность на канцлера. Ритуал, наводящий тоску на участников и на свидетелей. Однако Странник не чувствовал жалости. Эдур – варвары. Они как дети перед лицом умудренной цивилизации.

«Зачем я прихожу сюда каждый день? Что я хочу увидеть? Конечное крушение Рулада? Порадует ли оно меня? Развлечет? Неужели мой вкус настолько испортился?»

Он задержал взгляд на императоре. Тусклое мерцание потемневших монет, колышущихся в ритме вдохов и выдохов Рулада; кровавые посулы острого черного меча, уткнувшегося кончиком в мрамор подножия трона; серая костистая рука на рукояти. Взгромоздившийся на трон Рулад поистине стал овеществленной метафорой. Он закован в богатство и наделен оружием, сулящим одновременно бессмертие и гибель. Он недоступен ни для чего, кроме своего растущего безумия. Когда Рулад падет, он просто взорвется, подозревал Странник.

Изуродованное лицо доказывало истинность этой мысли целым фонтаном деталей. Рваные рубцы прошлых неудач, которые он пережил и потому не считал нужным помнить и обдумывать; кожа в оспинах отвалившихся монет – насмешка над потерянным богатством; запавшие глаза, в которых отражается жалкая нищета духа, духа, что иногда подплывает близко к тусклым призмам темных глазниц, испуская беззвучный вой.

Все его грубое тело содрогалось. Беспорядочные судороги под пестрой кожей – следы кочующих эмоций, стремящихся вырваться из-под маски «бесстрастного правителя».

При первом взгляде на Рулада можно понять лживость простых решений, которые сила нашептывает в ухо своему обладателю. Ее обольстительный голосок настаивает на приятном и облегчительном упрощении: от сложности жизни – к недвусмысленности смерти. «Вот как проявляюсь я», мурлычет сила. «Я сбрасываю одежды и выхожу нагая. Я угроза. Если угрозы недостаточно, я – действие. Я подобна серпу в руках жнеца».

Ложь простоты. Рулад все еще верит в нее. И этим не отличается от любого правителя любой эпохи, любого места, в котором народ собрался и образовал общину, язву общности, требующей организации и управления. Сила – насилие. В посулах и делах. Силе нет дела до обоснований, до справедливости, до сочувствия. На самом деле она – отрицание всего перечисленного. Дайте только сорвать плащ обмана, показать нагую истину.

О, как Странник устал от этого. От всего этого.

Маэл сказал как-то, что ответа нет. Ни на что. Он сказал, что это в природе вещей и так будет всегда. Что единственное утешение, которое можно найти, таково: любая сила, самая могущественная, самая централизованная, самая наглая, в конце концов разрушит себя сама. Забавно бывает наблюдать выражения неверия на лицах носителей силы.

Но Страннику это казалось слишком малым и горьким вознаграждением.«У меня нет ничего от холодного, бездонного взгляда Маэла. Нет его легендарного терпения. Да и темпераментом мне с ним не сравниться».

Всякий Старший Бог знает, что желающего править сразу во многих мирах ожидает безумие. Разумеется, если такой правитель вообще будет наделен разумом – что, вообще-то, не гарантировано. Аномандер Рейк видел это вполне ясно и потому отвернулся от широты замыслов, сосредоточившись на мелких личных конфликтах. Он не одобрял поклонников – преступление столь великое, что они яростно ненавидели его. А вот Оссерк снова и снова провозглашал отказ – с безнадежной искренностью – и снова, снова пробовал, и срывался. Для Оссерка само существование Рейка стало непереносимым оскорблением.

Драконус… ах, он был далеко не дурак. Он успел бы утомиться тиранией, проживи достаточно долго. «До сих пор гадаю, не радовался ли он собственной гибели. Умереть под мечом, выкованным твоей же рукой, видеть, как любимая дочь стоит в сторонке, наблюдает, словно ослепнув к его беде… Драконус, как мог ты не отчаяться, осуществив все мечты?

Есть еще Килмандарос. Вот она любила идею… простоты. Для нее довольно было твердой правомочности кулака. Но поглядите, куда это привело!

Что насчет К’рула? Ну, он…»

– Стой! – заорал Рулад, резко подскочив на престоле; туловище его наклонилось вперед, в дырах глаз мелькнула угроза. – Что ты сейчас сказал?

Канцлер наморщил лоб, облизал сухие губы. – Император, я перечислял счета за извлечение трупов из «каменных мешков»…

– Трупов, да. – Рука Рулада сжала вычурный подлокотник трона. Он уставился на Трайбана Гнола со странной ухмылкой. – Что за трупы?

– С флотилий, Ваше Величество. Рабы, спасенные с острова Сепик, самого северного протектората Малазанской Империи.

– Рабы. Спасенные рабы.

Странник видел, как смутился канцлер. Затем… вспышка понимания…

«О, вот это стоит увидеть!»

– Ваши падшие сородичи, государь. Тисте Эдур, страдавшие под тиранией малазан.

– Спасенные. – Рулад помедлил, словно смакуя это слово. – Кровь Тисте Эдур.

– Разбавленная…

– Эдурская кровь!

– Да, да, Император.

– Но почему они в «каменных мешках»?

– Они действительно падшие, государь.

Рулад изогнулся, как будто его ломали изнутри. Голова ударилась о спинку трона. Руки и ноги задрожали. Он заговорил голосом заблудившегося: – Падшие? Но они наши сородичи. Единственные родственники во всем проклятом мире!

– Все верно, Император. Признаю, я был недоволен решением поместить их в самые ужасные камеры…

– Чье это решение? Отвечай, Трайбан Гнол!

Последовал поклон. Странник уловил в глазах канцлера удовлетворенный блеск. Однако он постарался скрыть свои чувства: – Положение пленных с Сепика зависело от Томада Сенгара, император.

Рулад медленно успокаивался. – И они умирают.

– Массово, Ваше Величество. К сожалению.

– Мы спасли их, чтобы подвергнуть истязаниям. Спасли, чтобы убить.

– Посмею сказать, что это не вполне достойная…

– Недостойная? Тощий змей – почему ты ничего не говорил раньше?

– Император, вы не выражали интереса к финансовым подробностям…

«О, а вот это зря, канцлер».

– Что?

По шее Гнола покатились бусинки пота. – Большие расходы, связанные с их содержанием, государь.

– Они Тисте Эдур!

Снова поклон.

Рулад вдруг поскреб лицо и огляделся. – Эдурская кровь, – пробормотал он. – Спасены от рабства. Камеры – их награда.

Трайбан Гнол прокашлялся. – Многие погибли в трюмах, Ваше Величество. Насколько я могу понять, дурное обращение началось после отплытия с острова. Что прикажете сделать, Император?

«О, как ловко ты вернул твердую почву под ногами, Гнол!»

– Приведите Томада Сенгара. И Уруфь. Приведите ко мне отца и мать.

– Сейчас?

Меч заскрежетал, острие уставилось в грудь Гнола. – Да, Канцлер. Сейчас.

Трайбан Гнол и его телохранители торопливо вышли.

Рулад остался один в тронном зале. Он держал меч, уставленный в пустоту.

– Как? Как они могли? Несчастные… они нашей крови… Я должен подумать… – Император опустил меч и завозился на троне, задирая облаченные в монеты ноги. – Как? Низаль… Объясни мне. Нет, ты не можешь… Ты сбежала от меня. Где ты сейчас, Низаль? Некоторые шепчут, что ты мертва. Но где тело? Ты еще один вздувшийся труп в канале – я вижу их из башни… ты проплыла мимо, как они? Они говорят, ты предала меня. Они говорят, что не предавала. Все лгут. Я знаю, я способен видеть. Слушай. Они все лгут… – Он всхлипнул. Свободная рука закрыла рот, глаза заметались, обшаривая пустой зал.

Странник видел, что взор скользит по нему. Подумал было сделать шаг, освободиться от скрывающей магии и сказать императору: «Да, государь. Они все лгут. Но я не стану лгать. Осмелитесь выслушать правду, Император Рулад? Всю правду?»

– Рабы. Это… это неправильно. Томад… отец… откуда взялась такая жестокость?

«Ох, бедный Рулад…»

– Отец, нам нужно поговорить. Нам с тобой. Наедине. Мама, ты тоже останься. Втроем. Так давно не было такого. Да, так мы и сделаем. И вы должны… вы должны не лгать мне. Нет, я не позволю…

Отец, где Низаль?!

Где Тралл?!

Способно ли сердце Старшего Бога разорваться? Странник чуть не упал, когда жалобные крики Рулада огласили помещение и торопливо умерли. Остался лишь хриплый звук дыхания императора.

Но затем он заговорил голосом более твердым: – Ханнан Мосаг, это твоя вина. Ты сделал это. Со мной. С нами. Ты изуродовал меня, ты заставил прогнать всех. Искать чемпионов. Нет, это вроде моя идея?… Не могу… не могу вспомнить. Так много лжи, так много голосов, и все врут. Низаль, ты бросила меня. Удинаас…Я найду вас обоих. Я увижу, как кожа сдирается с трепещущих тел, я наслажусь вашими воплями…

В коридоре тяжело застучали сапоги.

Рулад затравленно взглянул перед собой и удобнее устроился на престоле. Поправил меч. Облизал губы. Когда распахнулись двери, он сидел с застывшей ухмылкой, оскалив зубы, готовясь приветствовать родителей.

***

Десерт подали на острие ножа. Дюжина гвардейцев – летерийцев во главе с Сиррюном Канаром вломилась в личные покои Томада и Уруфи Сенгаров. Они с обнаженными клинками вошли в столовую, найдя Эдур сидящими по сторонам длинного стола.

Ни муж, ни жена не пошевелились. Казалось, их не удивляет вторжение.

– Встать, – прогудел Сиррюн, не скрывая удовольствия, искренней радости. – Император требует вашего присутствия. Сейчас же.

По лицу Томада промелькнула натянутая улыбка. Старый воин встал из-за стола.

Оскалившаяся Уруфь не двигалась. – Император решил повидаться с матерью? Отлично. Пусть попросит сам.

Сиррюн посмотрел на нее: – Это приказ, женщина.

– Я Верховная Жрица Тени, жалкий подонок.

– Я послан волей Императора. Вы встанете или…

– Или что? Летериец, ты посмеешь протянуть ко мне руки? Помни свое место.

Гвардейцы сделали шаг.

– Стойте! – крикнул Томад. – Иначе, летерийцы, плоть слезет с ваших костей. Моя жена пробудила Тень. Она не потерпит ваших прикосновений.

Сиррюн Канар осознал, что дрожит от негодования. – Тогда посоветуйте ей, Томад Сенгар, не испытывать терпение сына.

Уруфь не спеша допила вино, бережно поставила кубок и встала: – Мечи в ножны, летерийцы. Мой муж и я пойдем в тронный зал с вами или одни. Я предпочла бы последнее… но я решила стерпеть ваши оскорбления. В последний раз. Вложите мечи в ножны, или я убью всех.

Сиррюн сделал жест, и солдаты вложили оружие. Миг спустя он сделал то же самое. «Я еще отплачу за это, Уруфь Сенгар. Помни свое место? ладно, ладно, если тебя устраивает ложь… меня она устраивает. Пока что».

– Наконец, – сказал Томад жене, – мы получаем возможность поговорить с сыном обо всем наболевшем. Аудиенция. Какая привилегия…

– Может оказаться и так, что вам следует ожидать его милости, – заявил Сиррюн.

– Неужели? И долго?

Летериец открыто усмехнулся: – Не мне гадать.

– Это не игра Рулада. Ваша и вашего Канцлера.

– Не в этот раз.

***

– Я уже убивал Тисте Эдур.

Семар Дев следила за Карсой Орлонгом, изучавшим потрепанную рубаху ракушечного доспеха. Перламутровые «чешуйки» запятнаны, потрескались, тут и там видны прорехи – полосы грубой кожи. Он собрал несколько сотен монет с дырочками – оловянных, почти не имеющих ценности – и сейчас, очевидно, намерен чинить ими доспех.

Что это, жест насмешки? Смех в лицо Рулада? Варвар он или нет, Семар верит в Карсу Орлонга.

– Я однажды очистил палубу от этих дураков, – продолжал Теблор, оглядываясь на нее. – А помнишь тех, в лесу анибаров? Летерийцы еще более жалкие. Гляди, как они прячутся, даже сейчас. Я осмотрю город с мечом, закрепленным за спиной, и никто мне не помешает.

Женщина потерла лицо. – Прошел слух, что скоро вызовут первый ряд поборников. Разозли здешний народ, Карса, и тебе не придется долго ждать встречи с императором.

– Отлично, – буркнул он. – Я пройдусь по Летерасу как новый император.

– Ты хочешь именно этого? – удивленно прищурилась она.

– Если именно это нужно, чтобы меня оставили в покое.

Семар фыркнула: – Тогда стать императором – последнее, что тебе нужно.

Теблор выпрямился, хмуро разглядывая рваную рубаху. – Ведьма, я не желаю убегать. Тогда почему они мне препятствуют?

– Ты можешь выйти наружу и гулять где захочется… просто оставь меч.

– Не пойдет.

– Тогда ты останешься здесь, медленно сходя с ума. Вот император веселится!

– Может, мне прорубить путь наружу?

– Карса, они только не хотят, чтобы ты убивал горожан. Если учесть, что тебя… гм… легко вывести из равновесия, это кажется вполне обоснованным требованием.

– Что меня выводит – так это отсутствие в них доверия.

– Точно, – бросила ведьма. – Ты заслужил доверие, убивая Эдур и летерийцев направо и налево. В том числе Преду…

– Я не знал, что он Преда.

– А если бы знал, что-то изменилось бы? Не думаю. Как насчет того факта, что он был братом императора?

– И этого не знал.

– И?

– Что и, Семар Дев?

– Ты же убил его копьем?

– Он напал с помощью магии…

– Ты уже рассказывал, Карса Орлонг. Сначала ты убил его команду. Потом выбил ногой дверь каюты. Сокрушил черепа стражников. Должна признаться, в таком случае и я потянулась бы к садку… если бы владела хоть одним. Увы… Ну, тогда я бросалась бы в тебя всем, что под руку подвернется.

– Бесполезный разговор, – хмуро процедил Тоблакай.

– Отлично. – Она встала со стула. – Я пойду искать Таксилианина. По крайней мере, его упрямство менее тупо.

– Он тебе любовник?

Семар замерла в двери.- А что, если да?

– Да ничего. – Карса склонился над заплатанным доспехом. – Обоих разорву надвое.

«В дополнение ко всем безумным порокам – ревность? О духи!» Она снова обернулась к выходу. – Мне больше по вкусу Старший Оценщик. Как жаль, что он принял обет безбрачия.

– Ухмыляющийся монашек еще здесь?

– Точно.

– Ведьма, у тебя дурной вкус.

– Ну, – не сразу ответила она, – не могу найти подходящих возражений.

– Разумеется.

Семар Дев поджала губы и выплыла из комнаты.

Настроение у Карсы было дурное; но ему и в голову не пришло, что это как-то связано с беседой с Семар Дев. Она была женщиной, а всякий разговор с женщиной подобен пытке – слишком много у них зловещих инструментов, свойства которых с трудом поддаются пониманию мужчины. То ли дело мечи. Лучше воевать со всем миром сразу, чем привлечь легкое внимание женщины. Но что злит сильнее всего – сила, с которой ему хочется женского внимания. Чемпионам в ожидании императора доступны лучшие шлюхи. Но в них нет ничего тонкого, ничего реального…

Карса сказал себе, что должен существовать средний путь, на котором можно наслаждаться всеми придающими интерес отношениям намеками и искрами остроумия, не позоря свое достоинство. Однако он был достаточным реалистом, чтобы надеяться на отыскание этого пути.

Мир полон оружия, битва – вот основной путь жизни. Возможно, единственный путь. Бичи и слова, удары и взгляды одинаково ранят. Он ошеломлен незримыми дубинками, его зрение закрыто невидимыми щитами; он шатается под весом своих обетов. Как могла бы сказать Семар Дев, выживать – значит выдерживать бой, оставаться впереди истории. Потерпеть поражение – пасть… по падение не всегда равносильно милосердно быстрой смерти. Чаще оно означает растворение, постепенное – потери громоздятся выше головы, смертный опускается на колени. Он – или она – становится губителем самого себя.

Он начал видеть собственные ловушки и потому, вероятно, еще не готов встречаться с кем-то другим, ошибаться, испытывать боль и шок. Но голод никуда не делся. Мучительное неустройство души, на редкость горькое приглашение в мир вечного уныния.

Легко исправляемого жестокой дракой.

– За недостатком любви воин любит насилие.

Карса Орлонг оскалился, забрасывая каменный меч за левое плечо и шагая по коридору. «Слышу тебя, Байрот Гильд. Будешь мне вместо совести?» Он грубо захохотал. «Ты, укравший мою женщину!»

– Может быть, тебе встретится другая, Карса Орлонг.

«Я порву ее пополам».

– Прежде тебя это не тревожило.

Стоп, это же игра. Душа Байрота Гильда связана в мече. Скользкие слова в черепе Карсы сказаны им самим. Страдая от отсутствия чужого внимания, он начал сам себе рыть ямы.

– Думаю, пора кого-нибудь убить.

Из коридора в широкий холл, затем по колоннаде в боковой проход – и к северным воротам двора. Карса никого не встретил, отчего настроение еще ухудшилось.

Около ворот, справа, была маленькая сторожка, из которой можно отпереть тяжелый засов. Сидевший в ней летериец едва успел поднять голову – и встретился с громадным кулаком Тоблакая. Кровь брызнула из сломанного носа, невезучий мужичок шлепнулся на стул, а затем подобно мешку с луком упал на пол. Перешагнув его, Карса поднял засов и сдвигал влево, пока не открыл ворота. Бронзовый засов с лязгом опустился в предусмотренный для него карман стены. Карса вышел из сторожки, открыл створки ворот, поднырнул под притолоку и оказался на улице.

В момент перехода через порог вспыхнули какие-то охранные чары. Пламя объяло его… тихий шепот боли… языки побледнели и опали. Покачав головой, чтобы изгнать из рассудка металлические «отзвуки» колдовства, Теблор продолжил путь.

Группы горожан там и тут; лишь один заметил его появление и наружность – глаза расширились – человек ускорил шаг, повернул за угол и пропал из вида.

Карса глубоко вздохнул и двинулся к каналу, который видел с крыши казарм.

***

Высоченная и здоровенная как речная баржа женщина – копна черных волос, розовые шелка- заполнила собой вход в ресторан. Уставилась на Теола Беддикта – и ринулась на него с настырностью голодного левиафана.

Сидевший рядом с ним Багг пытался провалиться сквозь кресло. – Клянусь Бездной, хозяин…

– Не сейчас, – пробормотал Теол. Женщина все ближе… – Прагматизм, дорогой мой Багг, отныне должен стать основой твоих… э… рассуждений. Найди Хальдо, пусть принесет для дамы ту большую кушетку, что стоит на кухне. Быстро, Багг!

Слуга убежал с нехарактерной торопливостью.

Женщина, ставшая вдруг фокусом всеобщего внимания (разговоры разом стихли) словно скользила по полу, несмотря на эдакую корпулентность. Ну, и столы были расставлены милосердно широко. В темно-синих глазах блестела знойная страсть, столь не соответствующая явному несовпадению пропорций, что Теол, ощутив тревожное шевеление в паху и потоки пота во многих других скрытых одеждой местах, неловко завозился в кресле. Мысли о наложенной в тарелки пище упорхнули быстрее развевающихся шелков незнакомки.

Он не мог поверить, что плоть способна двигаться во многих направлениях сразу – каждая складка под одеждами, казалось, обрела самостоятельность, не выбиваясь, однако же, из согласного хора открытой сексуальности. Тень женщины поглотила его. Теол испустил жалкий визг, попытался поднять глаза, минуя нагромождение жировых складок на животе, минуя невозможно широкие и выпирающие груди – или мешки с зерном? – на миг утонув в глубоком вырезе между ними – но с героическим усилием воли вынырнув выше, к гладкому зобу под челюстью. Еще выше – напряженная шея, круглое лицо, накрашенные пурпурной помадой губы – выше… «Спаси меня Странник!» – и прекрасные, такие знакомые глаза.

– Ты мне отвратителен, Теол!

– … а…

– Где же Багг с проклятой кушеткой?

Теол наклонился и отпрянул, поддавшись импульсу самосохранения. – Ракет? Это ты?

– Тихо, дурак. Знаешь, сколько сил потребовало доведение иллюзии до совершенства?

– Но…

– Лучшая маскировка – привлечение другого внимания.

– Другого внимания? Ну… если так поглядеть… То есть я глядел бы и глядел… Извини, сорвалось. То есть я не хотел…

– Прекрати глазеть на мои сиськи.

– Если бы я один изо всех не глазел, – возразил он, – это было бы подозрительно. Кстати, кто решил бросить столь дерзкий вызов вечному притяжению земли? Ормли, наверное – в его свиных глазках бегают самые извращенные фантазии.

Багг вернулся с двумя слугами Хальдо, которые несли кушетку. Поставив ее, слуги торопливо удалились.

Багг уселся в кресло. – Ракет, – произнес он чуть слышно, качая головой, – как вы не поняли, что женщина подобной стати не может не быть широко известной всему Летерасу?

– А если я никогда не выходила в люди? Оказывается, в городе есть множество затворников…

– Большинство из них – иллюзии Гильдии, фальшивые персоны, в которых вы можете перевоплотиться при необходимости.

– Точно так, – ответила она. – Но эти материи мы обсуждать не будем.

Затем она с непостижимой грацией опустила на широкую кушетку материю тела, подложив бледные руки под спину, отчего груди выдвинулись еще сильнее – и разошлись по сторонам, напоминая архитектуру Врат Проклятия.

Теол поглядел на Багга. – Наверное, есть законы природы, ограничивающие размеры живых существ. Так ли это? Я уверен…

– Хозяин, она любит бросать вызов законам. Прошу вас, поправьте одеяло. Да, там, под столом. Будь он благословлен!

– Хватит.

– К кому или к чему ты адресуешься? – поинтересовалась Ракет с улыбкой, которой хватило бы на двух женщин.

– Черт подери, Ракет! Мы только что сделали заказ. Багг платит – или его компания. Но мой аппетит сейчас… э…

– Изменил направление? – подсказала она, воздев идеальные брови над всепонимающими глазами. – Вот вам иллюстрация к основной проблеме мужчин: вы не можете получать два удовольствия в одно и то же время.

– И ты с ужасающей точностью воплотила эту проблему. Насколько совершенна твоя иллюзия? Я имею в виду – кушетка трещит и все такое…

– Не сомневаюсь, ты горишь желанием определить мой вес. Но сначала – где Хальдо и ленч?

– Он поглядел на тебя одним глазком и помчался нанимать новых поваров.

Ракет пошевелилась, подтягивая к себе тарелку Теола. – Сойдет. Особенно после твоих жалких попыток пошутить.

Ела она с абсурдным изяществом.

– Но это же не настоящая дырка, а?

Кусок застыл на полпути ко рту.

Багг вроде бы чем-то подавился.

Теол утер пот со лба: – Возьми меня Странник! Кажется, разум теряю.

– Ты вынуждаешь меня доказать обратное. – Лакомство исчезло во рту Ракет.

– Надеешься, я сдамся иллюзии?

– Почему нет? Вы, мужчины, делаете это тысячу раз на дню.

– Иначе мир со скрежетом остановится.

– Твой – может быть.

– Кстати говоря, – торопливо вмешался Багг, – ваша Гильдия, Ракет, вот-вот обанкротится.

– Чушь. У нас больше сокровищ, чем у Совета Вольности.

– Это хорошо, потому что его члены скоро откроют истину: их тайные активы так искусно использованы, что по большей части не только потеряли ценность, но и стали крайне неприятными пассивами.

– Свои активы мы перевели за пределы империи, Багг. Несколько месяцев назад. Как только по-настоящему сообразили, что именно делаете вы с Теолом.

– Куда? – спросил Багг.

– Думаешь, я скажу?

– Нам не интересно, – заявил Теол. – Правда, Багг?

– Конечно нет. Просто я беспокоился, достаточно ли они далеко… э, удалены.

Глаза Ракет сузились: – Вы так близко?

Мужчины промолчали.

Она на миг опустила глаза к тарелке, затем откинулась на кушетке (движения приличествовали скорее не человеку, а створу шлюза). Обтянутое шелком брюхо показалось из теней. – Ладно, господа. Южный Пилотт. Достаточно далеко, Багг?

– Как раз.

– Такой ответ заставляет меня нервничать.

– Я готов объявить дефолт по всем обязательствам, – сказал Багг. – Последует обширная цепная реакция, которая не пощадит ни одного сектора экономики – не только в Летерасе, но по всему простору империи. После наступит хаос. Анархия. Люди могут оказаться на грани смерти.

– «Конструкции Багга» так велики?

– Вовсе нет. Будь оно так, с нами было бы уже давно покончено. Нет, есть порядка двух тысяч внешне независимых предприятий малого и среднего размера, и каждое в соответствии с дьявольским планом Теола идеально расположено для возможно большей цепной реакции. «Конструкции» станут лишь первым могильным камнем, что упадет на очень загроможденном кладбище.

– Такие аналогии нервируют еще сильнее.

– Нервозность портит очарование, – заметил Теол. – Прошу тебя, Ракет, верни себе уверенность.

– Закрой пасть.

– В любом случае, – подытожил Багг, – Данная встреча проведена, чтобы дать тебе и Гильдии последнее предупреждение перед коллапсом. Нужно ли говорить, что вскоре меня будет очень трудно найти?

Женщина поглядела на Теола: – А ты? Планируешь тоже заползти в норку?

– Я думал, это мы больше не обсуждаем.

– Ради Бездны, хозяин!

Теол заморгал, поглядев сперва на Багга, потом на Ракет. – О. Простите. Ты имела в виду, э… намерен ли я прятаться. Так? Ну, еще не решил. Видеть заварушку – часть удовольствия. Ибо, хотя мы глубоко влезли в механизм обширной летерийской экономики, горькая правда в том, что нарастающий хаос фактически обусловлен системными сбоями. Согласен, нам удалось подстегнуть события, но растворение – в точном смысле слова – есть порок любой системы. Она может считать себя бессмертной, приспособляемой ко всему и так далее, но это иллюзии и самообман. Ресурсы конечны, хотя могут казаться неисчерпаемыми. Под ресурсами мы понимаем не только сырье, продукты земли и моря. Это также и труд, и денежная система с ее горделивыми, но несовершенными способами оценки. Кстати говоря, по этим двум силам мы тоже нанесли удар. Вывезли низшие классы – обездоленных – чтобы вызвать нехватку рабочих рук; потом удалили денежную массу, вызвав рецессию… что ты так на меня смотришь?

Ракет улыбнулась: – Я дефолтирую удовольствие научного анализирования, чтобы отвлечь тебя от жалкого самопозирования. Теол Беддикт, ты сегодня слишком патетичен.

– Но я только разошелся.

– Можешь обманывать себя, что дело только в этом. А вот мое любопытство быстро угасает.

– Подумай о вызовах, которые припасены для нас!

Ракет всколыхнулась, вставая. – Я выйду через заднюю дверь.

– Размеры не соответствуют.

– Увы, Теол, о тебе этого не скажешь. Доброго дня, господа.

– Постой!

– Да, Теол?

– Э… гм… надеюсь, мы еще продолжим этот разговор?

– Я бы не рассчитывал, – заявил Багг, скрестив тощие рук в знак… чего-то. Недовольства? Теол подумал и решил, что это скорее зависть.

– Ничего не могу обещать, – сказала Ракет. – Кроме одного: люди вот-вот потеряют иллюзию собственного величия.

– О, ловко сказано, Ракет, – пробормотал Багг.

– Я бы ответил, – произнес Теол, когда Ракет выплыла наружу, – если бы смог найти слова.

– Не сомневаюсь, хозяин.

– Твоя вера так утешает, Багг.

– Клянусь, жалкое утешение, если сравнивать.

– Если сравнивать, – кивнул Теол. – Ну что, пройдемся, старый друг?

– Если ваше одеяние не бугрится в неподобающих местах.

– Момент.

– Хозяин?

Теол улыбнулся, видя тревогу на лице Багга: – Я просто вообразил, как она застряла в переулке сзади «Хальдо». Не может повернуться. Совершенно беспомощна.

– Да, точно, – сказал слуга со вздохом. – Вы опускаетесь.

***

Одна из гралийских легенд преследовала Таралека Вида, хотя он не мог ухватить ее смысл в данный момент, в Летерасе, с идущим рядом Хищником жизней (они вдвоем расталкивали кипящую около ряда рынков у канала Квилласа толпу).

Гралийцы – древний народ; их кланы обитали в диких холмах во времена Первой Империи, гралийцы целыми ротами служили в прославленных армиях Дессимбелакиса. Следопыты, застрельщики, штурмовики. Впрочем, такая манера воевать мало им нравилась. Даже тогда гралийцы предпочитали вендетты, пролитие крови во имя личной чести. Мщение было делом благородным. Убийство чужаков не имело смысла и пятнало душу, требуя мучительных ритуалов очищения. Более того, в таких убийствах не было удовлетворения.

За два месяца до Великого Падения командир по имени Ворлок Дювен вел Карашский легион в свободные просторы юго-востока. Он послал своих гралийцев в количестве семидесяти четырех человек в холмы Тассе, чтобы начать кампанию покорения племени, которое, по слухам, правило запретным хребтом. Гралийцы должны были втянуть тассе в битву и отступить, увлекая дикарей в засаду у самого края холмов.

Их вел умудренный ветеран из клана Бхокар, по имени Сидилек; многие звали его Змеиным Языком после того, как острие меча проникло ему в рот и разделило язык надвое. Воины щедро омылись кровью в ходе трехлетней кампании завоевания народов пустынь и равнин к югу от Угари, они отлично умели выслеживать скрытые тропы среди суровых утесов. Вскоре они обнаружили грубые хижины и пещерные укрытия среди древних руин, намекавших, что тассе давным-давно претерпели ужасное отпадение от цивилизации.

На закате третьего дня семеро раскрашенных вайдой дикарей напали на передовой отряд, успев убить одного, прежде чем их отбросили. Из четверых сраженных только один не умер от ран немедленно. Он страдал, бредил на языке, подобного которому ни Сидилеку, ни его воинам никогда не доводилось слышать. Наружность тассе под слоями синей краски также была совершенно особенной. Высокие, тощие, со странно короткими руками и ногами, лица вытянуты, подбородки слабые, а зубы очень большие. Глаза посажены близко, радужки рыжеватые, словно увядшие травы, белки пронизаны таким количеством сосудов, что казалось – они могут плакать кровавыми слезами.

Все четверо тассе страдали от обезвоживания и голода. Как бойцы они, со своими каменными наконечниками и узловатыми дубинками, оказались на редкость слабыми.

Раненый дикарь вскоре умер.

Гралийцы возобновили охоту, все дальше и дальше углубляясь в холмы. Они находили старинные террасы, на которых некогда росли злаки; ныне почва была истощенной, едва способной поддерживать даже жизнь равнодушных к влаге пустынных трав. Они находили известняковые каналы для сбора ливневой воды. Канала были пустыми. Они находили каменные гробницы с большими крышками в форме фаллосов. Под ногами хрустели белые кости и битые черепки.

В полдень четвертого дня гралийцы набрели на селение тассе. Двенадцать жалких лачуг, из которых выскочили трое воинов с копьями. Вопя, они построились в смехотворную линию обороны, заслонив пятерых голодных женщин и девочку двух – трех лет.

Умудренный, прошедший двадцать сражений, запятнавший душу убийством множества иноземцев Сидилек послал народ Граль вперед. Битва окончилась за дюжину ударов сердца. Когда пали мужчины, женщины тассе атаковали врага голыми руками и зубами. Когда пали и они, одинокая девочка присела и зашипела словно кошка.

Меч поднялся, готовый сразить ее.

И не опустился. Поляна внезапно была поглощена тенями. Из них выскочили семь свирепых псов, а затем вышел человек. Плечи его были так широки, что он горбился под их весом; волосы свободно спадали на рубаху из синих железных колец. Холодные голубые глаза уставились на Сидилека. Он заговорил на языке Первой Империи: – Они были последними. Я не стыжу вас за убийство. Они жили в страхе. Эта земля – неродная им – не могла их кормить. Брошенные Дераготами и собственными сородичами, они проиграли битву за жизнь. – Он повернул голову к ребенку. – Но её я оставлю себе.

Говорят, что Сидилек ощутил на душе своей самое черное пятно. Такое, какого не смоет любой ритуал. В тот миг он узрел угрюмую ухмылку своей судьбы – спуск в безумие и безутешное горе. Бог заберет последнее дитя – но оно действительно последнее. Кровь остальных на руках Сидилека – проклятие, одержимость, которую может удалить лишь гибель.

Но он гралиец. Ему запрещено забирать собственную жизнь.

Другая легенда поведала долгий путь Змеиного Языка и его финал. Он искал ответа на вопросы, на которые не может быть ответа. Он печально брел в Пустыню Мертвеца – царство павших гралийцев – но даже доблестные духи отвергли его, его душу, его пустое желание оправдать убийство.

Таралеку не хотелось обдумывать всё это. Отзвуки истории о девочке, шипящем существе, еще не человеке, затянутой в тени каким-то богом… ради чего? Тайна легенды никогда не будет разрешена. И все же он не верил, что в сердце бога таилось милосердие. Он не хотел представлять маленьких женщин с тонкими руками и ногами, слабым подбородком и большими зубами, сверкающими глазами и запахом трав саванны…

Он не хотел думать о Сидилеке и бесконечной ночи его судьбы. Воин, чьи руки и душа были запятнаны кровью невинных. Таралек Виид не уставал повторять себе: я ничем не похож на этого трагического дурака. Истине нет дела до схожести ситуаций, ей важны подробности – а они резко отличают его от старины Змеиного Языка.

– В последние дни ты мало говоришь, Таралек Виид.

Гралиец оглянулся на Икария. – Я боюсь за тебя, – признался он.

– Почему?

– Друг, я не вижу в твоих глазах твердости, той твердости, которую может замечать лишь давний спутник. Твердости, говорящей о гневе. Кажется, твой гнев уснул, и я не знаю, сможет ли сам Рулад ее пробудить. Если не сможет – мы умрем. Очень скоро.

– Если все, что ты рассказал обо мне, правда, – ответил Джаг?- то моя смерть будет благом. Она будет оправданной, во всех смыслах слова.

– Никто иной не сможет победить императора…

– А почему ты уверен, что смогу я? Мой меч не волшебный. Я не восстаю из мертвых. Именно такие слухи ходят о Тисте Эдур по имени Рулад?

– Икарий, когда твой гнев прорывается, тебя невозможно остановить.

– Ах, но ведь кто-то остановил.

Глаза Таралека сузились: – Икарий, к тебе возвращается память?

– Будь так, меня здесь не было бы. – Джаг остановился у лавки, торгующей оплетенными веревкой кувшинами. – Погляди на эти вещи, Таралек Виид, и скажи: что видишь? Пустые сосуды? Или бесконечные возможности?

– Всего лишь кувшины.

Икарий улыбнулся.

Гралиец решил, что улыбка его стала слишком доброй. – Ты смеешься надо мной?

– Нечто поджидает меня. И я не имею в виду безумного императора. Что-то иное. Скажи-ка: как можно измерять время?

– По движению солнца, фазам луны, коловращению звезд. Разумеется, в городах, как в этом, по звонам через определенные промежутки времени… идея совершенно нелепая и приводящая к падению духа.

– Сказано гралийцем.

– Теперь ты явно надо мной смеешься. Непохоже на тебя, Икарий.

– Звон колоколов. Интервал определяется течением воды или песка через узкий сосуд. Как ты сказал, нелепая идея. Но можно ли говорить, что само время постоянно?

– Любой из народа Граль скажет, что нет. Или наши ощущения лгут?

– Вполне возможно.

– Тогда мы потеряны.

– Чувствую, сегодня ты настроен на ученую дискуссию, Таралек Виид.

– Я понимаю твою одержимость временем, – ответил гралиец. – Ты проходишь от эпохи к эпохе неизменным, несознающим.

– Несознающим, о да. В этом и проблема.

– Не согласен. В этом наше спасение.

Они пошли молча. Многие встречные бросали на них взгляды, любопытные, а иногда сочувственные. Ведь слово «чемпион» – синоним слова «приговоренный». Но не таилась ли в бегающих глазах надежда? Надежда на избавление от кошмара, которым был Рулад Сенгар, эдурский Император Летера.

– Без понимания времени история ничего не значит. Ты следишь за мыслью, Таралек Виид?

– Но ведь ты не понимаешь времени?

– Да, согласен. Но мне кажется, что я пытался понять… раз за разом. От века к веку. Я верил, будто открытие смысла времени отомкнет и тайны личной истории. Я хотел найти истинный способ измерения времени, Таралек Виид. И не только измерения – я хотел понять природу времени. Подумай об этом канале и тех, что связаны с ним. Течения и приливы толкают воду из реки, она проходит сквозь город, чтобы вернуться в реку недалеко от того места, из которого изначально пришла. Мы можем попытаться отойти от реки, выбрать собственный путь – но каким бы прямым он ни казался, в конце концов мы придем обратно к реке.

– Так и со звонами. Вода отмеряет течение времени.

– Ты не понял, – сказал Джаг, но ничего не стал объяснять.

Таралек Виид скривил губы, помедлил, сплевывая густую мокроту в ладони. Втер ее в волосы. В толпе взвизгнула какая-то женщина… но больше криков не было. –Течения в каналах не способны изменить общее свое направление. Кривизна каналов – лишь задержка на пути.

– Да, замедление тока воды. Оказывается, что вода меняется, собирая помои по всему городу и возвращается в реку, имея иной цвет. Она стала грязной, порченой.

– Чем медленней шаги, тем грязней сапоги?

– Можно и так сказать, – кивнул Икарий.

– Но время тут ни при чем.

– Уверен? Когда мы вынуждены ждать, наш разум заполняется тяжкими, склизкими мыслями. Словно помоями. Когда мы принуждены действовать, наше течение быстро, вода чиста и обжигающе холодна.

– Похоже, мы ждали слишком долго, Икарий. Здесь, перед лицом неизбежного.

– Пути к Руладу? Можешь так думать. Но я скажу тебе, Таралек Виид: не по этому пути я иду.

Следующие полдюжины шагов они молчали.

Гралиец заговорил: – Веревку обертывают вокруг кувшина, чтобы он не разбился.

***

Глаза Старшего Оценщика блеснули. Он стоял в толпе шагах в двадцати от той лавки горшечника, у которой задержались Икарий и Таралек Виид. Монах обхватил себя руками; пальцы бешено шевелились. Дыхание его было быстрым и неглубоким.

Семар Дев закатила глаза: – Вы намерены упасть замертво? На меня? Надо было сказать заранее, что прогулка будет хождением в тени Джага. Я осталась бы в казармах.

– Ваш выбор, – отвечал тот, – должен лежать всецело на вашей совести, Семар Дев. В отличие от меня и любого другого человека. Как говорят, история человечества состоит исключительно из конфликта ожиданий.

– При чем это?

– Более того…

– Хватит ваших «более того», Старший Оценщик. Компромисс – это взаимоистребление ожиданий. Мы не станем обсуждать ваши не относящиеся к делу реплики. Это моя часть компромисса.

– Как пожелаете.

Ей захотелось ударить монаха; но Семар не решилась устроить публичную сцену. Почему все мужчины чем-то одержимы? – По все вероятности, он умрет. Очень скоро.

– Не думаю. Нет, я думаю совершенно иначе.

Икарий и граль продолжили пробираться сквозь толпу; миг спустя Старший Оценщик двинулся за ними на приличном расстоянии. Семар Дев вздохнула и пошла следом. Толпа ей не нравился. Плохо пахнет. Напряжение, тревога. Лица у встречных натянутые, крики торговцев звучат натужно и полнятся отчаянием. Мало кто у них покупает, наконец заметила она.

– Что-то не так.

– Тут нет ничего, не объяснимого нарастающей финансовой паникой, Семар Дев. Вы можете думать, будто я поглощен лишь ИМ; но, уверяю вас, я уже оценил ситуацию в Летерасе – и, на его примере, во всей империи. На пороге кризиса. Увы, любое состояние имеет ограниченный размер. Но подобная здешней система основана на допущении неограниченных ресурсов. Имеются в виду различные ресурсы: от дешевой рабочей силы и материалов до неограниченного спроса. Каковой спрос, в свою очередь, во многом зависит от эфемерных материй, вроде доверия, надежды, необъятности потребностей и благословенного умения думать одним днем. Всё это подвластно таинственным и зачастую необъяснимым влияниям. Здесь мы становимся свидетелями воздействия комплекса сочетающихся факторов, призванных подорвать вышеуказанные добродетели. Более того, я полагаю, что ситуацией дирижируют.

От выспренней речи Оценщика ее сознание стало уплывать вдаль… но последние слова обострили внимание. – Летерас под экономической осадой?

– Отлично сказано, Семар Дев. Некто манипулирует ситуацией с целью вызвать цепную реакцию распада. О да. Такова моя скромная оценка.

– Скромная?

– Разумеется нет. Я с иронией взираю на собственную гениальность.

– Зачем же?

– Ну, чтобы обрести скромность.

– Мы будем весь день преследовать Икария и его ручного граля?

– Семар Дев, изо всех жителей Кабаля только мне выпало лицезреть нашего бога. Разве удивительно, что я иду за ним?

«Бога? Он не бог. Он чертов Джаг из одханов, что к западу от Семи Городов. Страдает от трагического проклятия… но кто из нас не страдает?» Тут ее внимание привлекла фигура, показавшаяся на пути Икария и Таралека. Фигура высокая, широкая, с как бы разбитым лицом и громадным каменным мечом за спиной. – О нет, – простонала она.

– Что такое? – спросил Оценщик.

– Он его увидел?

– Семар Дев?

Но монах уже оказался позади Семар, рванувшейся вперед, грубо расталкивающей прохожих. «Ожидания? Конечно. Компромисс? Ни шанса».

***

Один из канделябров с неисправным клапаном начал моргать, испуская толстые струи дыма. Дым вился по приемной, подобно змее. Лающий кашель Уруфи эхом отражался от стен. Сиррюн Канар прижался спиной к дверям в тронный зал, скрестил руки на груди, следя за Тисте Эдур. Томад Сенгар расхаживал взад и вперед, заботливо обходя стражников (хотя при этом делал вид, будто не замечает их). Его жена натянула узкое темно-серое платье, напоминая Сиррюну стервятника со сложенными крыльями. Возраст заставлял ее немного горбиться, что усугубляло сходство с птицей. Губы офицера искривились в слабой улыбке.

– Не сомневаюсь, ожидание тебя забавляет, – прорычал Томад.

– Значит, вы все же наблюдали за мной.

– Я наблюдал за дверью. Тебе случилось стоять возле нее.

Несомненно, это должно быть оскорблением. Улыбка Сиррюна стала шире. «Увы, тебе придется пройти сквозь меня, а на это ты не решишься, а?»

– Император весьма занят.

– Чем? – вопросил Томад. – Все решает Трайбан Гнол. Рулад просто сидит в остекленевшим взором, иногда кивает.

– Плохо же вы думаете о родном сыне.

Он понял, что задел их за живое: муж и жена сверкнули глазами.

– Мы думаем о Трайбане Гноле еще хуже, – сказала Уруфь.

Не было нужды отвечать на такое замечание: Сиррюн отлично знал их мнение о Канцлере и всех летерийцах вообще. Слепая спесь, разумеется; сплошное лицемерие, учитывая страсть, с которой Эдур перенимают обычаи Летера, вслух провозглашая презрение и отвращение к ним. «Если вам так невкусно, Эдур, почему вы не отрываетесь от нашей титьки? У вас был шанс все разрушить. Да, развалить нашу совершенно отвратительную цивилизацию». Стоит ли говорить с двумя дикарями?

Он скорее ощутил, нежели услышал слабое царапание за дверью. Медленно выпрямился. – Император сейчас примет вас.

Томад взвился, спеша встать лицом к дверям; Сиррюн увидел на лице негодяя внезапное напряжение, плохо скрытое привычной надменностью. Уруфь откинула плащ, освобождая руки. В ее глазах страх? Он заметил, что она встала поближе к супругу – но, кажется, из близости рождалось лишь еще большее напряжение.

Сиррюн сделал шаг в сторону и открыл створки дверей. – Встать в выложенном плитками круге, – бросил он. – Пройдите дальше – и дюжина стрел отыщет ваши тела. Без предупреждения. Таков приказ Императора. Теперь входите. Медленно.

***

В этот самый миг один Тисте Эдур и четверо летерийских солдат на взмыленных конях приближались к западным воротам города. Крики Эдур заставляли пешеходов разбегаться с насыпи. Все пятеро всадников покрыты грязью, двое ранены. У некоторых, в том числе у Эдур, ножны пусты, мечи других покрыты коркой крови. Из спины Эдур торчит обломанная стрела – железо наконечника глубоко зарылось в мышцы правой лопатки. Его плащ пропитан кровью.

Воин умирает. Он едва держится, уже четыре дня.

Тисте Эдур издал еще один хриплый крик – и его потрепанный отряд ворвался под арку ворот, в город Летерас.

***

Странник смотрел на Рулада Сенгара, сидевшего без движения с того самого времени, как вернулся канцлер с объявлением о скором приходе Томада и Уруфи. Неужели это недостаток мужества мешает Императору приказать немедленно ввести их? Сложно угадать. Даже осторожные намеки канцлера не действуют.

Пылают светильники. Традиционные факелы коптят дымом, их трепещущие языки лижут стены. Трайбан Гнол стоит со сложенными руками, ожидает.

В голове Рулада ведется битва. Армии воли и желания встали против бешеных сил страха и сомнения. Поле боя залито кровью, усеяно трупами павших героев. Или в его голове клубится ослепляющий туман, превосходящий ядовитостью само забвение, и Рулад заблудился?

Он восседает как каменная скульптура, одетая в пятнистые сокровища. Плод воображения безумного художника. Блестящие глаза, исполосованная шрамами плоть, кривой рот, черные космы немытых волос. Вырезан из камня вместе с троном, чтобы представлять символ вечного пленения… безумец уже не кажется загадочным – это обычное воплощение надменной, наслаждающейся покорностью подданных, не терпящей противоречия тирании.

Поглядите на него – увидите, что бывает, когда справедливость заменяется местью. Когда вызов считается преступлением, скептицизм – изменой. Призови их, Император! Отца, мать. Призови, пусть встанут пред тобою извращенным кошмаром семейной близости. Излей на них гнев свой!

– Сейчас, – каркнул Рулад.

Канцлер подал знак стражнику около боковых дверей; тот повернулся с тихим скрежетом доспехов и провел латной перчаткой по древесине. Миг спустя двери открылись.

Томад и Уруфь Сенгары вошли в тронный зал, остановившись в круге. Оба поклонились императору.

Рулад облизал разбитые губы. – Они сородичи.

Томад нахмурился.

– Порабощенные людьми. Они заслужили освобождения, не так ли?

– С острова Сепик, Император? – спросила Уруфь. – Вы о них говорите?

– Они были освобождены, – кивнул Томад.

Рулад подался вперед: – Порабощенные сородичи. Освобождены. Тогда почему, дорогой Отец, они гниют в оковах?

Томад не нашелся с ответом; на сухом лице выразилось смущение.

– Ожидали вашего распоряжения, – заявила Уруфь. – Император, мы искали вашей аудиенции много раз, с самого возвращения. К сожалению, – тут она бросила взгляд на Трайбана Гнола, – Канцлер отсылал нас восвояси.

– И поэтому, – прохрипел Рулад, – вы провозгласили их Гостями империи, как следовало, и разместили… где? Нет, не в одной из многих наших резиденций около дворца. Нет. Вы выбрали подземные ямы – каменные мешки рядом с должниками, изменниками, убийцами. Так вы понимали гостеприимство в своем имении, Томад? Уруфь? Странно, но я не могу припомнить столь глубокого извращения эдурских обычаев! Я вырос в Доме благородной семьи!

– Рулад… Император, – сказал Томад, отступив на шаг под силой гнева собственного сына, – вы видели этих сородичей? Они… жалки. Поглядишь на них – и чувствуешь себя запятнанным. Их дух сокрушен. Они стали насмешкой над всем, что свойственно Тисте Эдур. Таково преступление людей Сепика перед нашей кровью. Они заплатили за преступление. Император, остров отныне мертв.

– Родичи, – шепнул Император. – Объясни, Отец, ибо я не понял. О да, ты обнаружил преступление и свершил кару. Во имя эдурской крови. Не имеет значения, сколь испорченной, сколь жалкой. Воистину подробности не имеют смысла – они не могли повлиять на кару, разве что сделать ее более жестокой. Все это, Отец, одна цепочка рассуждений, прямая и верная. Но есть и другая, так? Кривая, узлом завязанная. Будто бы если жертвы людей кажутся нам недостойными, то их следует скрыть – пусть гниют как отбросы.

Но тогда… за что ты мстил?

Где – где, Отец? – был наш Дар Гостю? Где узы чести, связующие всех Тисте Эдур? Где, где, о Томад Сенгар, во всем этом моя воля? Я Император, и лик Империи – мой и только мой лик!

Отзвуки этого вопля блуждали по залу, не желая угасать. Томад и Уруфь казались лишившимися дара речи, серые лица приобрели оттенок пепла.

Трайбан Гнол, стоявший в двух шагах за спинами Эдур, опустил глаза долу, изображая смиренного жреца. Однако Странник, чьи чувства беспрепятственно могли проникать в тайны любого смертного, мог расслышать тяжелый стук жестокого сердца старика, мог почти что почуять вонь ядовитой радости, сокрытой за добродушной и немного грустной миной.

Уруфь, казалось, старается сбросить оцепенение. Она медленно выпрямила спину. – Император, как можем мы знать вашу волю, когда мы отделены от вас? Разве Канцлер получил привилегию лишать Императора родителей? Отделять его от родной крови? А как насчет прочих Эдур? Император, вокруг вас построена стена. Летерийская стена.

Странник услышал, как споткнулось сердце канцлера. – Ваше Величество! – негодующе воскликнул Трайбан Гнол. – Нет такой стены! Вы защищены, о да. Воистину. От всех, кто желает навредить вам…

– Навредить? Ему? – вскричал Томад, глядя на канцлера. – Он наш сын!

– Явно не ваш, Томад Сенгар. И не ваш, Уруфь. Возможно, необходимая защита правителя кажется вам стеной, но…

– Мы хотели поговорить с ним!

– От вас, – жутко проскрежетал Рулад, – я ничего не желаю слышать. Ваши слова – сплошная ложь. Вы лжете мне, как Ханнан Мосаг, как все мои друзья – Тисте Эдур. Вообразили, что я не почую вони вашего страха? Вашей ненависти? Нет, я не желаю слушать вас. Но вам придется выслушать меня.

Император медленно выпрямил спину. Глаза его были суровы. – Наши сородичи будут освобождены. Я повелеваю. Они будут свободны. А для вас, дражайшие родители… кажется, вам нужен урок. Вы оставили их гнить во тьме. На кораблях. В ямах. Судя по таким омерзительным действиям, я заключаю: вы не понимаете ужаса выпавших на их долю наказаний. Вот мое суждение. Вам придется вкусить того, на что вы обрекали наших сородичей. Вы проведете два месяца в тюремных криптах Пятого Крыла. Будете жить в темноте, питаться раз в день. Еду вам будут спускать из люка в потолке. Говорить вы будете только между собой. На вас наденут кандалы. Во тьме. Поняла, Уруфь? Полная тьма. Никаких теней, с которыми можно играться, никаких шепотков в уши. Советую вам обдумать, что означает для Тисте Эдур Дар Гостю, почитание сородичей, какими бы падшими они ни были. Что означает подлинное освобождение.

Странник бы поражен почти так же, как Томад и Уруфь. Он не заметил, как канцер подозвал летерийскую стражу. Гвардейцы мгновенно появились, словно возникнув из воздуха, и сомкнулись вокруг Томада и Уруфи.

Беспощадные, закованные в железо руки летерийцев охватили запястья Тисте Эдур.

Странник понял, что стал свидетелем начала конца.

***

Недолго пришлось Семар Дев уповать, что она успеет окончить ссору еще до начала. Ей оставалось четыре широких шага до Карсы Орлонга, когда тот достиг Икария и Таралека Виида. Тоблакай приближался сбоку, оказавшись почти позади Джага, обозревавшего канал с мутной водой. Великан протянул руку, схватил Икария за предплечье и развернул к себе.

Таралек Виид потянулся разорвать захват… прикосновение кулака Тоблакая к его голове казалось легким, почти случайным… граль упал на мостовую и замер.

Икарий взирал на второй кулак, охвативший его левую руку. Лицо его выражало некоторое удивление.

– Карса! – закричала Семар. Горожане крутили головами; те, что стали свидетелями участи Таралека, убегали подальше. – Если ты убил граля…

– Он никто, – зарычал Карса, не сводивший глаз с Икария. – Последний твой блюститель, Джаг, был куда круче. И вот ты здесь, и нет никого, кто напал бы на меня сзади.

– Карса, он безоружен!

– А я – нет.

Икарий всё изучал потрепанную жизнью руку напавшего: толстые запястья, красные кольца шрамов от кандалов, пятна и полоски старых татуировок. Казалось, Джаг не может понять, как она очутилась здесь и для чего предназначена. Затем он поднял взор, заметив Семар Дев. Лицо расплылось в радостной улыбке: – А, ведьма. Таксилианин и Варат Таун говорили о тебе только хорошее. Жаль, что мы не встретились раньше – хотя я видел тебя во дворе, издалека…

– Не она твоя проблема, – бросил Карса. – Твоя проблема – я.

Икарий не спеша повернул голову, встретив взор Тоблакая: – Ты Карса Орлонг, не знающий, что такое честный поединок. Скольких товарищей ты успел покалечить?

– Они мне не товарищи. Как и ты.

– А как насчет меня? – спросила Семар Дев. – Я тебе тоже не товарищ?

Карса оскалился: – А что такое?

– Икарий безоружен. Если ты его убьешь, тебе никогда не встретиться с императором. Ты окажешься в цепях. Ненадолго. Пока тупая башка не упадет с плеч.

– Я тебе уже говорил, ведьма: цепи меня не удержат.

– Ты же хочешь сразиться с императором?

– А если вот этот убьет его первым? – воскликнул Карса, сильно дернув Икария (тот удивленно вздрогнул).

– И в этом вся проблема? Вот почему ты калечишь чемпионов? Безмозглый бычара, больше никто не станет драться с тобой.

– Ты хочешь встретиться с Императором Руладом до меня? – спросил Икарий.

– Я не прошу твоего соизволения, Джаг.

– Тем не менее ты его получаешь. Карса Орлонг, добро пожаловать к Руладу.

Карса сверкнул глазами на Икария; тот, хотя был не таким высоким, сумел встретить взгляд Тоблакая, не задирая головы.

И тут случилось что-то странное. Семар Дев увидела: глаза Карсы чуть расширились. Он внимательно уставился на Икария. – Да, – сказал он недовольно. – Теперь я вижу.

– Рад слышать, – отозвался Икарий.

– Что ты видишь? – спросила Семар.

Таралек Виид позади нее застонал, закашлялся, перекатился на бок. Его начало рвать.

Карса отпустил руку Джага и сделал шаг назад. – Ты держишь слово?

Икарий слегка поклонился: – Как может быть иначе?

– Верно. Икарий, я свидетельствую.

Джаг поклонился еще раз.

– Руки прочь от меча!

Крик заставил всех повернуться. Шестеро стражников – летерийцев подходили к обнаженным оружием.

Карса фыркнул: – Детишки, я возвращаюсь во двор. Прочь с дороги.

Они расступились, словно тростники перед носом ладьи. Тоблакай двинулся к казармам, стража пошла следом, пытаясь не отстать от широко шагавшего великана.

Семар Дев пялилась вслед; неожиданно для себя она громко взвизгнула – и тут же прикрыла рот руками.

– Ты этим напомнила мне Старшего Оценщика, – с улыбкой сказал Икарий. Его взор скользнул мимо. – О да, вот и он. Словно мой личный стервятник. Ведьма, если я позову его жестом – как думаешь, подойдет?

Семар покачала головой. Ее все еще захлестывала волна облегчения; от пережитого ужаса руки дрожали. – Нет, он предпочитает поклоняться на расстоянии.

– Поклоняться? Этот человек заблуждается. Семар Дев, ты просветишь его?

– Как скажешь. Икарий, это не поможет. Видишь ли, его народ помнит тебя.

– Да неужели? – Глаза Икария сузились. Старший Оценщик заметил обращенное на него внимание бога и начал кланяться.

«О духи, как я вообще могла заинтересоваться этим монахом? Отсветы фанатического поклонения не способны очаровывать; в них чувствуется только наглая непримиримость, они блестят словно ножи одномерных суждений».

– Может быть, – заметил Икарий, – мне все-таки стоит поговорить с ним.

– Он убежит.

– Тогда во дворе казарм…

– Там ты сумеешь загнать его в угол?

Джаг рассмеялся: – Это будет доказательством моего всемогущества.

***

Возбуждение Сиррюна Канара было подобно кипящему котлу, с которого вот-вот соскочит крышка; однако он сдерживал себя на всем долгом пути к криптам Пятого Крыла. Воздух там весьма сырой, плесень на ходу проникает в подошвы сапог, холод запускает щупальца в сердцевину костей.

Таково будет место жительства Томада и Уруфи в ближайшие два месяца. Сиррюн не мог радоваться сильнее. В свете фонарей, которые несли стражники, он различал – с превеликим удовлетворением – характерное выражение на лицах Эдур. Оно свойственно всем пленникам: отупение, неверие, шок и страх мелькали, сменяя друг друга, пока все не вытеснило тупое нежелание признавать реальность.

Сегодня ночью он сможет ублажить себя в постели; вот этот момент стал как бы прелюдией к желанию. Он уснет успокоенным, он будет доволен миром. Своим миром.

Они прошли всю длину нижнего коридора. Сиррюн жестами приказал посадить Томада в левую камеру, а Уруфь в противоположную. Женщина Эдур бросила последний взгляд на супруга, повернулась и пошла за тремя стражниками. За ними двинулся и Сиррюн.

– Я знаю, что ты более опасна, – сказал он, когда стражник наклонился, прилаживая браслет кандалов на ее лодыжку. – Пока мы здесь, тут есть и тени.

– Твою участь решат другие, – бросила она.

Он немного помолчал. – Посетителей не будет.

– Да.

– Шок прошел?

Женщина поглядела на него с явным презрением.

– В таком месте, – продолжал он, – приходит отчаяние.

– Уйди, мерзавец.

Сиррюн ухмыльнулся: – Снимите плащ. Почему один Томад должен страдать от холода?

Она оттолкнула стражника и сама расстегнула фибулу.

– Вы были достаточно глупы, чтобы забыть про Дар Эдур, – сказал он. – Теперь получайте, – он повел рукой, показывая на крошечную камеру, влажный потолок, потоки воды на стенах, – дар Летера. Надеюсь, получите наслаждение.

Не дождавшись ответа, Сиррюн отвернулся. – Идемте, – сказал он стражникам, – оставим их тьме.

***

Едва затихли последние отзвуки шагов, Пернатая Ведьма вылезла из служившей ей убежищем каморки. В ее личный мир прибыли гости. Незваные. Это ее коридоры; неровные плиты под ногами, скользкие стены, которых можно коснуться руками, волглый воздух, запах гнили, сама темнота – все это принадлежит ей.

Томад и Уруфь Сенгары. Уруфь, некогда владевшая Пернатой Ведьмой. Да, в этом видится справедливость. Пернатая Ведьма – летерийка… кто сможет отныне усомниться, что серый прилив сменился отливом?

Она прокралась в коридор – мокасины бесшумно ступали по скользкому полу – и замерла в нерешительности. Хочется ли ей поглядеть на них? Высмеять жалкое падение? Искушение было сильным; но нет, лучше остаться незримой, неведомой им.

Ага, они переговариваются. Она подошла подслушать.

… ненадолго, – сказал Томад. – Это вернее всего иного освободит нам руки. Жена, Ханнан Мосаг свяжется с женщинами, будет выкован союз…

– Не будь так уверен, – отвечала Уруфь. – Мы не забыли истину о безграничности амбиций Короля-Ведуна. Во всем виноват…

– Не надо об этом. Выбора нет.

– Возможно. Но неизбежны уступки, это сложно, ибо мы не верим ему. О, слово он даст, не сомневаюсь. Как ты сказал, выбора нет. Но какова цена слову Мосага? Его душа отравлена. Он все еще жаждет меча и даруемой им силы. Мы не позволим. Он не коснется его. Никогда!

Послышался скрежет цепей. Томад подал голос: – Он не казался безумцем, Уруфь.

– Нет, тихо ответила она. – Не казался.

– Он был прав в своем гневе.

– Да.

– Как и мы на Сепике, когда увидели, сколь глубоко пал наш род. Их нищета, их отказ от воли, гордости, традиций. Когда-то они были Тисте Эдур! Знай мы заранее…

– Мы не тронули бы их, муж?

Молчание.

– Нет, – ответил наконец Томад. – Месть малазанам была необходима. Но месть за нас, не за падших сородичей. Рулад не понял.

– Нет, он понял. Томад, сородичи страдали в трюмах. Страдали в казематах. Рулад все понял правильно. Мы карали их за неудачи. Это тоже месть. Месть против родной крови.

Голос Томада наполнился горечью: – Когда мы выносили приговор, жена, ты промолчала. Давай, потешь себя лживой мудростью. Если мне придется выслушивать вот такое – предпочитаю тишину.

– Что же, муженек. Ты ее получишь.

Пернатая Ведьма пошевелилась. Да, нужно известить Ханнана Мосага. Но что он сделает? Будет искать помощи женщин Эдур? Она надеялась на обратное. Если у Пернатой Ведьмы есть враг, так это они. Равен ли им по силам Король-Ведун? Разве что в умении обманывать. Он ослабел. Но если у него есть тайные союзники?

Ей нужно переговорить со Странником. С ее богом.

Ей нужно выбить некоторые… уступки.

Улыбнувшись, Ведьма скользнула в коридор.

Участь Томада и Уруфи облаком пробежала по ее рассудку, едва ли оставив след.

***

Подземный тоннель Старого Дворца простирался почти до соединения Главного канала с каналом Ползуна. В трех местах его перегораживали кирпичные стены; Ханнан Мосаг оставлял их нетронутыми, искажая реальность при помощи Куральд Эмурланна всякий раз, когда проходил здесь. Как делал и сейчас, ведя за собой Брутена Трану.

Сторонники Короля-Ведуна некоторое время прятали воина, пока сам Мосаг производил приготовления (а это была нелегкая работа). Не то чтобы дворец кишел поисковыми партиями – лихорадка смущения и страха стала настоящей эпидемией, люди пропадали с устрашающей регулярностью… а еще чаще пропадали Тисте Эдур. Нет, настоящая трудность таилась в самом Брутене Тране.

«Муж сильной воли. Но это послужит нам на пользу… если удастся вбить ему в череп мысль о пагубности спешки. Воину нужна определенность, верно. Но важны также время и место, а готово еще не всё».

Ханнан Мосаг вел Брутена в комнату в самом конце тоннеля. Восьмиугольник грубо сложенных стен. Восьмиугольный купол сверху, выложенный давно потускневшими листами меди Он навис над головами, словно Эдур очутились в лачуге.

Когда Король-Ведун впервые обнаружил помещение, уходящий вниз коридор был затоплен на сорок шагов – мутная черная вода почти лизала потолок комнаты.

Мосаг снова осушил ее через небольшой разрыв, ведущий в мир Зародыша; затем он быстро закрыл его и, неуклюже, по – крабьи двигаясь, протащил по скользкому коридору связку саженных палок из Черного дерева. Коридор, конечно же, начал заполняться водой. Король-Ведун прошлепал к середине комнаты, развязал палки и начал втыкать их в густой ил, создавая восьмиугольную ограду на расстоянии руки от стен – по две палки на сторону комнаты. Закончив это дело, он произвел открытие Куральд Эмурланна – столь полное, на какое был способен.

Цена была ужасной. Он желал очистить силу от примеси хаоса, ядовитого дыхания Увечного Бога; он был вряд ли способен на такое свершение. Изуродованная плоть, кривые кости, жидкая черная кровь в артериях и венах – всё служило злокозненному миру Падшего, став симбиозом с его жизнью и силой. Он так давно не ощущал – полной мерой – чистоты Куральд Эмурланна, что почти отпрянул при первом касании хотя ослабленной, но обжигающей мощи садка.

В воздухе запахло обожженной плотью и горелыми волосами. Ханнан Мосаг пытался освятить помещение, запереть силу Тени в этом новом, личном храме. Целая ночь борьбы… вода, поднимающаяся по онемелым ногам… он начал ощущать, как ломается сосредоточение – и отчаянно, думая, что всё пропало, воззвал к Отцу Тень.

К Скабандари.

Отчаявшийся, знающий, что провалился…

Неожиданно сила, чистая и решительная, заполнила комнату. Вскипятила воду, что взлетела извивающимися столбами пара. Раскаленные как очаг стены потрескивали. Грязь под ногами отвердела, крепко сжав Черное дерево.

Жар проник в плоть Мосага, просочился до мозга костей. Он застонал от боли… но по телу пронеслась волна новой жизни.

Она не исцелила его, не смогла выпрямить кости или разгладить узлы шрамов.

Нет, это казалось скорее обещанием, шепотом, приглашением в некое благое будущее. Все окончилось за дюжину ударов сердца – но память обещания осталась с Ханнаном Мосагом.

Скабандари, Отец Тень, всё еще жив. Да, он вырван из плоти и костей, но дух сохранен. Он отвечает на его отчаянный зов, он дарует этому месту святость.

«Я нашел путь. Я могу видеть его конец».

Мосаг скорчился на иссушенном грунте пола; Брутен Трана (он был высок и стоял согнувшись) подошел ближе. Король-Ведун указал на центр комнаты: – Туда, воин. Ты должен лечь. Ритуал готов, он ждет тебя. Но должен предупредить: путешествие будет долгим и тяжелым.

– Я не понимаю, Король-Ведун. Это…это храм. Здесь настоящий Куральд Эмурланн.

– Да, Брутен Трана. По благословению самого Отца Тень. Воин, твое путешествие благословлено. Разве не значит это, что мы на верном пути?

Брутен Трана смотрел на него сверху вниз и молчал. Затем: – От тебя, как и многих других, Отец Тень должен был отвернуться. Твое предательство…

– Мое предательство ничего не значит, – бросил Король-Ведун. – Воин, мы благословлены! Это место… это не просто храм Эмурланна! Это храм Скабандари! Нашего бога! Первый настоящий храм в здешнем Королевстве. Ты не понимаешь? Он возвращается к нам.

– Тогда, наверное, наш поиск бессмыслен, – заявил Трана.

– Что?

– Скабандари вернется и встанет против Рулада Сенгара. Скажи, твой Увечный Бог рискнет сразиться с ним?

– Не будь дураком, Брутен Трана. Ты задал неправильный вопрос. Рискнет ли Скабандари сразиться с ним? В первый миг после возвращения? Мы не можем знать сил Отца Тень, но я уверен – он вернется слабым, истощенным. Нет, воин, именно нам выпало защищать его во время возвращения. Защищать и питать.

– Значит, его нашел Фир Сенгар?

Темные глаза Мосага сузились. – Что ты знаешь о нем, Брутен Трана?

– Только то, что почти все Эдур. Фир ушел искать Отца Тень. Чтобы ответить на измену брата. На твою измену, Король-Ведун.

– Вполне очевидно, – напряженным голосом сказал Мосаг, – что было достигнуто примирение.

– Может, очевидно, может, нет. Ты не ответил на вопрос.

– Не смог. Ибо не знаю.

– Ты снова хитришь?

– Несправедливые обвинения, Брутен Трана.

– Начнем ритуал. Скажи, это будет странствие во плоти?

– Нет. Тогда ты, воин, очень скоро умер бы. Мы должны высвободить твой дух.

Ханнан Мосаг наблюдал, как Трана проходит в середину комнаты, снимает меч и пояс, ложится на спину.

– Закрой глаза, – приказал ведун, подбираясь ближе. – Введи разум в упокоение Тени. Ты ощутишь на груди мое касание. Вскоре после этого исчезнет всякое ощущение тела. Тогда ты откроешь глаза и окажешься… где-то в ином месте.

– Как узнать, что я встал на искомый путь?

– Усердно ищи – и поймешь, Брутен Трана. А теперь молчи. Я должен сосредоточиться.

Очень скоро Король- Ведун протянул руку, коснулся груди воина.

«Как легко».

Лежавшее перед ним тело не дышало. Оставить его надолго – пожалуй, начнет гнить. Но нет, тут место освященное, оживленное силой Куральд Эмурланна. Гниения не будет. Для тела время прекратит свой бег.

Ханнан Мосаг подтащил себя еще ближе. Начал обыскивать одежду Траны. Воин что-то спрятал, что-то, излучающее дикую силу, давящее на чувства ведуна подобно зловонию. Он проверил карманы кожаного плаща, но нашел лишь потрепанную записку. Тогда он вывернул кошель на поясе. Полированный камешек, черный словно оникс, но в действительности – всего лишь обкатанный волнами обсидиан. Три дока – местных монеты. Больше ничего. Ханнан Мосаг начинал сердиться. Он раздел воина. Ничего. Но «зловоние» пропитало одежду!

Зарычав, Мосаг распрямил спину. Руки его тряслись.

Он взял ЭТО с собой. Невозможно! Но… что еще остается думать?

Горящий взор уцепился за комок пергамента. Ведун подобрал его, расправил и прочитал записи.

Вначале он ничего не понял. Заявление… нет, не заявление. Признание. Такой подписи он раньше не видел. Стилизована до полной нечитабельности. Уж эти летерийцы!… В следующий миг разум озарился пониманием.

Гзаза его уставились на обнаженное тело Траны. – Какой обман ты планировал, воин? Кажется, ты умнее, чем мне казалось. – Он помолчал и улыбнулся: – Уже неважно.

Король-Ведун вытащил кинжал. – Немного крови, о да, чтобы закрепить святость храма. Скабандари, ты меня понял бы. Да. Необходимость.

Он подполз к Тране. – Принеси мне искомое, воин. Да. Увы, после этого ты не будешь мне нужен. – Воздел лезвие и резко ударил воина в сердце.

***

Теол Беддикт поглядел на Багга и понял, что слуга поворачивается кругом, будучи не с силах оторвать глаз от здоровенного Тартенала с варварским каменным мечом. Идущая по бокам гиганта стража выглядела достаточно испуганной. – Ну, – сказал Теол, – это тебе не Аблала Сани, верно?

Багг, кажется, даже не услышал его.

– О, ну и продолжай дурить. Я поговорю с другим. Как ты его назвал? О да, с Джагом. Любой, кто не морщится от хватки того Тартенала – либо лишен мозгов, либо – ох, что за неприятная мысль! – еще страшнее Тартенала. Может быть, сейчас стоит засомневаться, внимательно вслушаться в совет верного лакея… Нет? Как хочешь. Пожалуйста, не стой как человек, у которого сердце провалилось ниже печенки или какого другого органа, мне неизвестного. А? Ну, тогда стой.

Теол двинулся к Джагу. Второй дикарь, которого поверг в бессознательное состояние кулак Тартенала – именно этого Тартенала искал Аблала во Дворе Побед – уже сел, очумело оглядываясь. Кровь еще текла из умело свороченного носа. Женщина – как снова убедился Теол, вполне себе привлекательная – говорила с татуированным гигантом; в десятке шагов стоял еще один иноземец, с каким-то обожанием взиравший то ли на нее, то ли на Джага.

В-общем, сценарий интересный, решил Теол. Достаточно интересный, чтобы влезть в него в свойственной ему чарующей манере. Итак, он приблизился, раскинул руки и воскликнул: – Думаю, настало время получше познакомиться с нашим чудесным городом. – Тут одеяло скользнуло к его ногам.

К сожалению, Багг пропустил восхитительный миг представления хозяина: его глаза как прикипели к Тоблакаю, он шел за ним, шаг за шагом – а воин с эскортом шествовал ко Двору Побед. Ох, с какой бессознательной иронией наименовали его простодушные чиновники! Впереди уже виднелась стена двора… когда все надежды на возвращение были быстро и неожиданно уничтожены. Ибо улица была запружена народом.

Иссохшие, покрытые экскрементами, почти нагие тела в язвах и ссадинах. Они стояли поперек улицы, словно брошенные дети, забытые и никому не нужные. Они моргали, щурились на полуденное солнце. Тут были сотни мерзких на вид созданий.

Стражники Тоблакая встали перед неожиданным препятствием; Багг заметил, как первый отпрянул, словно атакованный вонью, повернулся и заспорил с товарищами. Их «пленник» просто заревел на толпу, приказывая очистить путь, а потом пошагал вперед, расталкивая всех.

Сделав около двадцати шагов, он тоже вынужден был остановиться. Плечи и голова возвышались над скопищем; он сверкнул глазами и крикнул на грубом малазанском: – Я знаю вас! Вы были рабами на острове Сепик. Слушайте меня!

Лица обернулись к нему. Толпа пошевелилась, формируя неровный круг.

Они слушали. Они отчаянно желали его услышать.

– Я, Карса Орлонг, я отвечу им! Клянусь. Ваш род отринул вас. Вас выбросили. Живые или мертвые – вы не интересны никому в здешней проклятой земле! Мне нет дела до вашей судьбы! А вот ради мести за свершенное над вами я готов на все! Теперь дайте дорогу. Ваши цепи сброшены. Идите, чтобы снова не оказаться в цепях! – Сказав так, воитель – Тоблакай двинулся к главному входу двора.

«Думаю, не совсем это они хотели услышать. Не сейчас, во всяком случае. Но подозреваю – впоследствии они припомнят сказанное.

Нет, здесь и сейчас требуется другой тип лидерства».

Стража отступила, отыскивая более легкий путь.

То же самое делали и зеваки – горожане. Никто не пожелал вникнуть в происходящее.

Багг заставил себя сдвинуться с места. Потянулся за своей силой. Она сопротивлялась недостойному использованию. «Проклятие моим поклонникам, кто бы и где бы они ни были! Я проложу собственный путь! Сила, свободная от сочувствия, холодная как море, темная в глубинах. Я проложу путь».

– Закройте глаза, – сказал он толпе. Слова были не громче шепота, но все расслышали их. Слова твердо и неотразимо вонзились в их рассудок.Закройте глаза.

Они закрыли. Мужчины, женщины, дети. Все встали неподвижно. Веки плотно зажмурены, дыхание затаено – внезапная тревога, может, даже и страх – но Багг подозревал, что этот народ перешел пределы страха. Они ждали, что же будет. И не шевелились.

«Я проложу путь». – Слушайте меня. Есть безопасное место. Далеко отсюда. Я пошлю вас туда. Сейчас. Там вас встретят друзья. Они свершат исцеление. У вас будет достаточно еды, одежды, будет крыша над головой. Когда земля содрогнется под ногами – откройте глаза. Узрите новый дом.

Море не прощает. Его сила – голод и кипящая ярость. Море воюет с берегом, с самим небом. Море никого не оплакивает.

Баггу было все равно.

Как бывает со всяким затоном, неподвижно залегшим под горячим солнцем, его кровь… разогрелась. Самый малый затон – обещание океана, множества океанов – вся сила их может удерживаться в единой капле воды. Таков Денаэт Рузен, таков Рюз, садок, в коем рождена жизнь. «Там, в обещании самой жизни, я найду то, что искал.

Сочувствие.

Теплоту души».

И сила пришла бурлящим потоком. Гневная, о да – но верная. Вода так давно познала жизнь, что забыла о своей чистоте. Сила и дар стали едины и сдались своему богу.

И он отослал их.

Багг открыл глаза, увидел пустую улицу.

***

Оказавшись в своей комнате, Карса Орлонг снял перевязь с плеча, взял меч в руки. Он смотрел на длинный стол, на котором неярко горела лампа. Затем Тоблакай положил оружие и ножны. Надолго застыл.

Многое нужно обдумать. Тяжелая накипь и пена поднялись из глубин души. Рабы. Выброшенные. Их жизни ничего не стоят. И Эдур и летерийцы оказались бессердечными трусами. Они охотно отворачиваются, чтобы не видеть цену своего равнодушия. Они рады разорвать узы дружбы, если это будет выгодно.

Они еще смеют звать его варваром!

Пусть так. Главное – увидели различие.

Пользуясь умением дикаря верно видеть добро и зло, он сумеет восстановить в памяти всю сцену – лица голодающих, их блестящие глаза. Они будут сиять так ярко, что он ощутит ожоги взглядов. Когда бросит вызов императору Рулада. Когда потом бросит вызов всякому летерийцу и всякому Эдур, дерзнувшему встать на его пути.

Он клянется в этом. Да узрят все.

Холодная мысль держала его еще несколько мгновений. Затем пришел иной образ – Икария, того, чье прозвище Хищник жизней.

Он едва не свернул Джагу шею.

Но увидел на землистом лице… что-то. И пришло понимание.

Он поддался бы Карсе. Он дал слово, и Карса знал: это слово нерушимо.

В Джаге есть джагутская кровь. Об этом Карса мало что знает. Отец или мать – из Джагутов. Но другой родитель… Мать или отец. Что же, он достаточно хорошо разглядел лицо Икария, чтобы понять. Чтобы ощутить шепот родной крови.

Крови Тоблакаев.

***

Канцлер Трайбан Гнол вернулся в роскошную контору и с нехарактерной для него медлительностью сел в кресло. Перед ним стоял покрытый пылью, потом и засохшей кровью солдат. Весьма кстати вернувшийся из подземелий Сиррюн Канар сторожко следил за солдатом, встав справа.

Гнол отвернулся от утомленного вестника. Потом он позовет рабов – чистильщиков, чтобы вымыли пол на том месте, где стоит этот, чтобы наполнили воздух ароматом соснового масла. Глядя на лежащую на столе лакированную коробочку, он спросил: – Сколько с тобой приехало, капрал?

– Трое и один Эдур, господин.

Трайбан Гнол резко поднял голову. – Где он сейчас?

– Умер на третьей ступени главного входа в Резиденцию, господин.

– Неужели? Умер?

– Он был тяжело ранен, господин. Я узнал достаточно, чтобы помешать целителям приблизиться к нему. Когда он зашатался, я подошел ближе и провернул стрелу в спине, потом вдавил глубже. От боли он потерял сознание; я подхватил его, опустил на землю. Пережав пальцем большую артерию на шее. Я сумел продержать ее в течение тридцати ударов сердца. Эдур не мог пережить этого.

– И ты простой капрал на моей службе. Как же так. Сиррюн, когда мы тут закончим, обеспечьте продвижение этому человеку.

– Да, Канцлер.

– Итак, – продолжил Гнол, – честь доложить о произошедшем выпадает тебе, как старшему по званию среди выживших.

– Так точно, господин.

– Я желаю услышать имена остальных.

Капрал вздрогнул: – Господин, без своих людей я не смогу…

– Понимаю твою верность и одобряю. Увы, нужно трезво смотреть на ситуацию. Нужно уметь узнавать в лицо необходимость. Эти солдаты не мои. Они не похожи на тебя.

– Они верны, господин…

– Кому? Чему? Нет, риск слишком велик. Но тебя я награжу. Впоследствии. – Взгляд канцлера скользнул по Сиррюну: – Быстро, без мучений. Никаких допросов.

Сиррюн поднял брови: – Никаких?

– Никаких.

– Как прикажете, господин.

Капрал облизнул губы и, выдавливая из себя слова, произнес: – Спасибо, господин.

Канцлер рассеянно кивнул. Он снова глядел на коробочку из черного дерева. – Спрашиваю снова, – сказал он. – Никаких признаков, откуда они явились? Никакого формального объявления войны?

– Ничего такого, господин. Сотни сгоревших кораблей – вот их объявление войны. Но все же… кажется, их мало. Никаких армий, никаких признаков войск на побережье.

– Но одно войско было.

– Сохрани Странник, да! Господин, я скакал с двумя десятками летерийцев – все ветераны – и шестерыми Тисте Эдур из арапаев. Была у них магия или нет, но нас взяли врасплох на поляне около брошенного поместья. Вот мы думаем о том, где разбить лагерь – едем посреди высокой травы – а в следующий миг грохот и огонь, тела летят по воздуху. Летят, господин. Отдельные члены. Куски. Свист стрел во тьме…

– Но ваш отряд справился.

Капрал покачал головой: – Командовавший нами Эдур знал, что новости, которые мы привезем в столицу – о сгоревших кораблях, о мертвых Эдур на дорогах – важны, и приказал отступать. Многим удалось убежать. Господин, мы рванулись прочь, и Эдур был впереди всех. Вначале нас было семеро – пятерых Эдур они убили в первой атаке – потом осталось пятеро.

– Враг преследовал? – спокойно, задумчиво спросил Гнол.

– Нет, господин. У них нет лошадей. По крайней мере, мы не видели.

Канцлер просто кивнул. И спросил: – Это люди?

– Да, господин. Не летерийцы и не из племен. Этих мы бы узнали. Господин, они используют самострелы, но не маленькие, со слабыми дугами, какими мы пользуемся, стреляя карпов на мелководье. Нет, их оружие из закаленного железа, с толстыми тетивами. Их стрелы пронзают доспехи и щиты. Я видел, как мой солдат получил одну такую в спину и тут же умер. А…

Он замолчал, потому что канцлер воздел идеально обработанный ноготь.

– Момент, солдат. Один момент. Ты что-то сказал… – Канцлер поглядел вверх. – Пять или шесть Эдур убиты в первый же миг нападения. На дорогах у побережья находили трупы Эдур. А летерийские?

– Нет, господин, таких не находили.

– Однако шестой Эдур пережил нападение на поляне. Как?

– Можно сказать, господин, не пережил. Стрела в спине должна была убить его сразу. Он вылетел из седла. Мало кто верил, что он сможет подняться, поймать лошадь…

– Ты видел все собственными глазами?

– Так точно, господин.

– Стрела была до грохота или после?

Капрал наморщил лоб. – До. Как раз до – кажется, никто моргнуть не успел. Да, уверен. Его поразили первым.

– Потому что он былявным командиром?

– Думаю, так, господин.

– Грохот и огонь. Куда вначале ударила их магия? Дай-ка я отвечу сам. В середину оставшихся Эдур.

– Так точно, господин.

– Можешь идти, солдат. Сиррюн, задержись ненадолго.

Едва захлопнулась дверь, Трайбан Гнол вскочил: – Сохрани Странник! Треклятое вторжение! Против Летерийской Империи!

– Скорее против Эдур, – рискнул предположить Сиррюн.

Канцлер сверкнул глазами: – Что ты за дурак. Это случайность. Всего лишь необычная деталь. Не имеющая значения. Сиррюн, Эдур правят нами. Скорее формально, да – но они оккупанты. Они среди нас. Они могут повелевать силами Летера как им заблагорассудится.

Он ударил кулаком по столу. Лакированная коробочка подпрыгнула, крышка отскочила. Трайбен Гнол поглядел на то, что лежало внутри. – Мы в состоянии войны, – заявил он. – Не наша война – не та, которую мы планировали. Война!

– Мы сокрушим захватчиков, господин…

– Разумеется. Мы найдем что противопоставить их магии. Это тоже не имеет значения.

– Не понимаю, господин.

«Разумеется. Вот почему тебе не подняться выше нынешнего чина. Жалкий подонок». – Когда закончишь утихомиривать солдат, Сиррюн – ах да, и устроишь продвижение юному, но предприимчивому капралу – нужно будет лично доставить послание Каросу Инвиктаду.

– Господин?

– Приглашение. Он должен прибыть во дворец.

– Когда?

– Немедленно.

Сиррюн отдал честь. – Слушаюсь, господин.

– Иди.

Когда дверь захлопнулась во второй раз, Гнол опустил взор на стол. Поглядел в открытую коробку. Там была крошечная пузатая бутылочка. Осталась треть содержимого.

Трайбан Гнол испытывал удовлетворение, едва взглянув на нее. Тайное знание, прячущееся в шкатулке. Он помнил, как наливал содержимое в вино, которое должен был выпить в тот роковой день Эзгара Дисканар. Эзгара и жалкий слабак Первый Евнух. Следующей в очереди стояла Низаль. Не Брюс. Нет, кто угодно, только не Брюс Беддикт.

Весьма огорчительно.

Глава 16

Поля битв сохраняют каждый испущенный на них возглас. Крики подобием корней ползут среди валунов и сломанных доспехов, кусков оружия и гниющих в земле ремней. Столетия – как мгновения для этих голосов, этих скорбящих душ. Они умирают сейчас, но их сейчас длится вечность.

На мертвых равнинах,

Раэл из Лонспита

Пламя пожрало травы. Ветер и вода пожрали почву. Равнина, на которую выходили дренажные канавы, покрыта беспорядочно торчащими кактусами, камнями размером с кулак и потрескавшимися глыбами. Труп летерийского разведчика упал с гребня, оставив за собой полосу разбрызганной крови – на выжженных камнях она казалась чернилами. Койоты, волки и, возможно, овлийские собаки обглодали мягкие ткани – лицо, живот, ягодицы и внутренние части бедер – оставив все прочее мухам и отложенным мухами личинкам.

Смотритель Брол Хандар – он знал, что едва не умер при Лыковом Баклане, помнил, как оплакивал себя, нелепо убитого собственным мечом – приказал двоим солдатам остаться на холме, остальным велел переместиться на более высокий холм в тридцати шагах от канавы. Сам командир спустился на равнину, ведя за собой коня. Заставил подойти к отвратительно воняющему телу и себя самого, и животное.

К’риснан вовремя нашел его. При нем была сила, целительная сила – не грязь хаоса. Брол Хандар понял, что это благословение. Куральд Эмурланн. Возрожденная тьма. Он не желал сомневаться, задавать вопросы. Благословение.

Из горла разведчика торчал обломок стрелы. Оружие у него забрали, как и тонкую кольчугу. Не было нигде видно и летерийской лошади. Жужжание мух казалось неестественно громким.

Брол Хандар развернул коня и вернулся на склон. Там он спросил у разведчика из племени Соланта: – Следы есть?

– Одна лошадь, Смотритель, – ответил воин. – Думаю, в засаде сидел пеший.

Брол кивнул. Привычная схема. Овлы забирали коней, оружие и доспехи. Атрипреда приказала разведчикам и вестовым не ездить в одиночку. Нет сомнения, Красная Маска в ответ увеличит число бойцов в засадах.

– Овл ускакал на юго-восток, Смотритель.

Увы, прошло уже несколько дней. Нет смысла преследовать.

Щурясь под беспощадным светом солнца, Хандар осматривал равнины. Как может воин спрятаться на пустой земле? Канавы казались очевидным ответом: тот, кто заметит конного, успеет спешиться, нырнуть в воду и незаметно подойти к врагу.

Сами они пока что замечали лишь группы оленей и койотов. Солдаты прочесывали равнины на лошадях и пешим строем. Опять – таки разве что олень выскакивал иногда из-под ног ругающегося солдата, или дрозд, или куропатка взлетала, бешено колотя крыльями и роняя перья.

Маги настаивали, что колдовство тут не при чем. Действительно, большинство овлов, по видимому, лишены способностей сплетать магию. Долина Лыкового Баклана оказывается не совсем уникальной. Брол Хандар начинал думать, что равнины – это южная версия тундры. В некоторых отношениях они похожи, но в других – совершенно различны. Горизонты обманывают, дистанции определяются ошибочно. Долины скрыты от глаз, пока войска буквально не натыкаются на них. Да, весьма похоже на тундру. Дурное место для войн.

Красная Маска и его армия испарились. О да, следов тут множество – широкие полосы вытоптанной травы пролегли туда и сюда… но некоторые остались после стад бхедринов, некоторые очень старые, а прочие ведут в разных направлениях, запутывая следопытов до полного одурения. День за днем войско Летера движется вперед; припасы тают, разведчики погибают в засадах… Марш туда, потом обратно – как будто они обречены идти на мифическую битву, что никогда не состоится.

Хандар собрал тридцать лучших ездоков и каждый день посылал их в стороны от колонны – опасно далеко – в надежде, что удастся заметить овлов.

Он покосился на разведчика из солантов: – Куда же они делись?

Воин скривил губы: – Я уже обдумывал это, Смотритель. Ни о чем другом уже неделю думать не могу. Полагаю, враг повсюду вокруг нас. После Лыкового баклана Маска разделил племена. Каждая часть использует фургоны, чтобы не отличаться от других. Как мы поняли, восемь или десять фургонов движутся в конце колонн, чтобы стереть следы. Впереди может быть сотня воинов, может быть и пять тысяч.

– Но если так, мы должны были нагнать хотя бы один такой поезд!

– Мы слишком медленно идем, Смотритель. Вспомните, мы два дня стояли лагерем к югу от Баклана. Обеспечив им критически важный отрыв. Их колонны, даже с фургонами, движутся быстрее нас. Все просто.

– Атрипреда отказывается выслать большую группу разведчиков, – кивнул Хандар.

– Мудрое решение, – отозвался разведчик.

– Почему?

– Маска нападет на нее всей силой. Одолеет, убьет каждого солдата. Так или иначе, Смотритель, мы играем в его игру.

– Это… неприемлемо.

– Полагаю, Атрипреда согласилась бы с вами.

– Что же можно сделать?

Брови воина взлетели: – Не я командую армией, Смотритель.

«И не я». – А если бы ты командовал?

На лице разведчика сразу выразилось смятение; он оглянулся на второго воина, но тот казался поглощенным своими делами – смотрел на что-то на самом горизонте, отрывал полоски сушеного мяса от куска в левой руке, жевал.

– Неважно, – сказал, вздохнув, Хандар. – Неразумный вопрос.

– Но я все же отвечу, если вы не против.

– Давай.

– Отступить, господин. В Дрену. Продолжить захват земель, выставлять сильную охрану. Красная Маска будет вынужден придти к нам, оспорить захват овлийских территорий.

«Я согласен. Но она не согласится». – Отзови всех, – приказал он. – Возвращаемся к колонне.

***

Солнце миновало полдень, когда отряд Тисте Эдур завидел вдали летерийскую колонну. Сразу стало очевидным: что-то произошло. Обозные повозки сдвинуты в прямоугольник, мулы и волы отвязаны и помещены в два раздельных загона внутри защитного сооружения. Отряды разных бригад и полков организованно перемещаются на юг и север, а конница строится к западу и востоку.

Брол Хандар послал коня в галоп. Сказал главному разведчику: – Присоединитесь к моим арапаям. Я желаю видеть вас в западном строю.

– Слушаюсь, господин.

Отряд развернулся позади него; Хандар пришпорил коня и помчался к лесу обозначавших расположение Атрипреды флажков, видневшихся напротив восточного ряда фургонов. Земля тут была сравнительно гладкой. В тысяче шагов к югу с востока на запад располагалась гряда невысоких холмов; местность к северу была более или менее ровной, он заросла кочками серебристой травы, известной как порез-трава, или, на овлийском, местхебе. Высотой поросль достигала пояса мужчины.

«Красная Маска должен быть дураком, если решил встретить нас здесь».

Он перевел коня на рысь. Уже можно было разглядеть Атрипреду. На ее лице краска волнения сменила напряженную бледность, из-за которой казалось: каждый день со дня при Лыковом Баклане старит ее на год. Она собрала офицеров – те уже начали разъезжаться, получив приказы. Когда Смотритель оказался рядом, с командиром оставались несколько вестовых и личный знаменосец.

Он натянул поводья. – Что происходит?

– Кажется, он устал бегать, – ответила Биветт весьма свирепым, но также и удовлетворенным тоном.

– Вы его обнаружили?

– Он сейчас движется на нас, Смотритель.

– Но… но почему?

В ее глазах блеснула тревога. Атрипреда отвернулась, поглядев на юго-восток; Хандар и сам увидел там пыльное облако над горизонтом. – Считает, что мы устали, выдохлись. Он знает, что у нас мало провианта и хорошего фуража, но много фургонов с ранеными. Он решил устроить новое избиение.

Порыв теплого ветра высушил пот на лбу Брола Хандара. Этот ветер – бесконечное дыхание равнин, он всегда приходит с запада или северо-запада. Он пожирает любую каплю влаги, делает кожу сухой и потемневшей. Смотритель облизнул потрескавшиеся губы, откашлялся. – Здесь можно высвобождать магию, Атрипреда?

Ее глаза сверкнули. – Да. Мы дадим ему достойный ответ.

– А их шаманы? Что с шаманами овлов?

– Они бесполезны, Смотритель. Их ритуалы слишком медленные для боя. А сырую силу они использовать не умеют. На этот раз мы их возьмем, Брол Хандар.

– Вы снова поместили Тисте Эдур в арьергарде. Мы должны охранять бычий навоз?

– Вовсе нет. Думаю, сегодня вам придется немало повоевать. Они любят заходить с флангов, нападать на обозы. Ваши Эдур нужны мне, чтобы их отбросить. Помните также и о двух демонах.

– Демонов трудно забыть, – ответил он. – Ясно. Мы займем оборонительные позиции. – Хандар натянул поводья. – Желаю веселой битвы, Атрипреда.

Биветт смотрела в спину Эдур. Она была раздражена его вопросами, его скептицизмом. Красная Маска смертен, как любой человек. Он не избавлен от ошибок – и сегодня он совершил ошибку. Обороняющийся всегда получает преимущество; по всем законам нападающей стороне нужно существенное численное преимущество. В беспорядке Лыкового Баклана Биветт потеряла убитыми и ранеными более восьмисот солдат. И все же Маска не располагает нужным превосходством – особенно если считать, что он не намерен ограничиться простым парадом своих сил.

В идеале ей хотелось бы поставить свои войска вдоль южного хребта, но времени не хватает; оставаясь здесь, она помешает врагу использовать возвышенность как тактическое преимущество. Красная Маска может встать на ней и ожидать атаки – но во второй раз она на такую уловку не поддастся. Если он решит сразиться сегодня, ему придется напасть. И быстро. У Биветт есть маги, и на гребне холмов враги долго не продержатся. «Стой там, Маска, если посмеешь. Выдерживай волну за волной нашей магии!»

Но он приближается. Биветт не думала, что он встанет на гребне и будет ждать, пока она перестроит войско и ринется в атаку.

Нет, он потерял терпение. Обнаружив свою слабость.

Она оглядела расположение своих частей. Тяжелая пехота Багряных Львов превратилась в «якорь» левого, восточного строя. Панцирники из Купеческого батальона стоят справа, из батальона Ремесленников – в центре. По флангам построились роты средней пехоты; число рядов здесь удвоено – двадцать вместо десяти. Резервы – остатки застрельщиков, гарнизон Дрены и несколько рот средней пехоты – встали около фургонного каре. Кавалерия Синей Розы разделена на два крыла и предназначена как для быстрой атаки, так и для «затыкания» возможных прорывов в строю пехоты.

Тисте Эдур Хандара сторожили северное направление. Они могут оказаться вне боя… но Биветт была уверена, что произойдет атака и с этой стороны, нападение на обоз. Она думала, что враг покажется из высоких трав к северу от дороги.

Поднявшись в стременах, командующая поглядела на приближающееся облако пыли. Разведка подтвердила: это действительно Красная Маска во главе того, что кажется основными силами овлов. Пыль, вроде бы, движется в сторону гребня. Атрипреда поморщилась и подозвала вестового: – Приведи магов. Как можно скорее.

***

Этим утром старик был найден мертвым в своей палатке. Под раздувшимся, с выпученными глазами лицом – следы удушивших его пальцев, пестрая карта жестокости. Убийца напал на него сзади и наверняка следил, как уходят остатки жизни. Последний старейшина Ренфайяра, племени Красной Маски, самый ветхий годами среди всего народа овлов. Слепой Ловец, что есть Смерть, мог бы выделить достойному человеку более мягкую кончину.

Страх и недовольство разносились по лагерю подобно ветру, запертому в ущелье; старухи завывали, выкрикивали дурные пророчества. Маска прибыл, поглядел на тело, уже вынесенное на свет дня; разумеется, никто не смог увидеть, что написано на лице под чешуей маски – но он не пал на колени подле тела сородича, мудрого наставника. Он стоял недвижно: кадаран обвит крест – накрест, полулунная рюгта лежит в левой руке.

Псы выли, подражая плакальщицам; по северному склону нервно метались испуганные родары.

Красная Маска отвернулся. Меднолицые офицеры подошли ближе; среди них был и Месарч, а в нескольких шагах за его спиной – Тук Анастер.

– Конец нашему бегству, – произнес Маска. – Сегодня мы снова пустим кровь летерийцам.

Именно это ожидали услышать овлийские воины. После Лыкового Баклана их преданность не внушала сомнений – однако они были юными, они успели вкусить крови и хотели попробовать ее снова. Запутанные заячьи прыжки, которыми они утомляли преследующих летерийцев, длятся слишком долго. Даже хитроумных засад на разведчиков и гонцов врага уже недостаточно. Хаотический, вьющийся по равнине поход слишком похож на бегство.

Воины собрались к северу от лагеря, когда еще стояло прохладное утро. Погонщики и псари отгоняли ревущий, беспокойный скот к востоку. Лошади стучали копытами по росистой земле, флажки кланов развевались подобно высоким тростникам. Были посланы конные лучники – вступать в схватки с разведчиками Летера, отгонять их обратно к гнезду. Противник должен как можно позднее узнать о расположении и построении овлов Красной Маски.

За несколько мгновений до выступления войска Ливень показался рядом с Туком. Воин хмурился. Такое с ним бывало по утрам – а также дням и вечерам – когда он забывал нанести маску. Краски вызывали раздражение и оставляли пятна на щеках, поэтому он «забывал» раскрашивать лицо все чаще.

Тук ответил на его злобную гримасу ослепительной улыбкой. – Сегодня мечи покинут ножны, Ливень.

– Красная Маска дал тебе разрешение идти в бой?

Тук пожал плечами: – Он ни разрешал, ни запрещал. Полагаю, этого достаточно.

– Недостаточно. – Ливень подал коня назад, развернул и поскакал туда, где за неровным строем конницы восседал на летерийской лошади Маска.

Повозившись в непривычном овлийском седле, Тук вновь осмотрел лук, стрелы в колчане у правого бедра. Ему не особенно хочется воевать, но себя защитить он будет готов. Дурные пророчества. Красная Маска явно равнодушен к предсказаниям. Тук поскреб бледный шрам вокруг пустой глазницы. «Я потерял глаз на Великом Обвале. Кажется, что это было много лет назад. Видят боги, тогда я и стал настоящим лучником. Прежде был чертовски бесполезен. Слишком быстрый, слишком неточный – вот вам Тук Невезучий».

Запретит ли Маска его участие? Тук сомневался. Он видел, как Ливень обменивается словами с Вождем Войны: конь лишенного маски воина прядал и мотал головой, явно отражая настроение всадника. «Удивительно, как животное походит на хозяина. Могу представить всех одноглазых псов, что могли бы быть моими».

Ливень развернул коня и послал в галоп. Лицо его помрачнело еще сильней. Тук снова улыбнулся: – Сегодня мечи покинут ножны, Ливень.

– Ты уже говорил.

– Думаю, нам пора начинать.

– Он хочет, чтобы ты был вне опасности.

– Но все же я могу выступать с армией.

– Я тебе не верю. Не надейся, что твои дела останутся незамеченными.

– Слишком много у тебя узлов, Ливень. Но сегодня я в хорошем расположении духа. Развяжу уздечку.

– Никто не завязывает узлов на уздечке, – удивился Ливень. – Любому дураку ясно…

– Как скажешь.

Армия выходила – все сели на лошадей, даже псари. Это не надолго. Тук подозревал, что и сама армия вскоре разделится. Красная Маска не рассматривает битву как единое событие. Для него она скорее череда стычек, поединков воли; потерпев неудачу в одной, он сосредоточится на другой схватке – битва будет проиграна или выиграна благодаря управлению оркестром многочисленных столкновений. Боковые отряды скоро отделятся от главной колонны. Предстоит не одна атака, впереди не одна цель.

Тук понимал все достаточно ясно. Это самая суть тактики, приводящей к славе командиров всего мира. Разумеется, так сражаются и малазане, и вполне успешно. Если не учитывать хитростей и обманных маневров, любое сражение ведется обдуманно, и целью его является вовлечение противника в прямую, отчаянную драку.

«Оставим хитрости аристократам», – сказал как-то Келланвед. – «И пусть забирают свою мудрую изысканность в могилу». Они с Дассемом Альтором смотрели тогда на антанских рыцарей, вышедших на поле брани к западу от Джерды. Рыцари ездили туда и сюда, влево и вправо, утомляя боевых коней, наводя смятение на собственную утонувшую в тучах пыли пехоту. Хитрость стала слепотой. Дассем игнорировал благороднорожденных дураков – до заката солнца он выиграл битву, рассеял всю армию Анты, в том числе и блестящих, наводивших доселе страх и ужас рыцарей.

У летерийцев нет тяжелой кавалерии. Если бы она у них была, подозревал Тук, они целыми днями играли бы в хитрую слепоту.

А может, и нет. Их магия не отличается ни тонкостью, ни изысканностью. Уродлива, как кулак Фенна. Это намекает на известный прагматизм, предпочтение эффективности перед внешним эффектом. Своего рода презрение к «красоте боя».

«Магия. Маска позабыл про летерийских волшебников?»

Обширная плоская равнина, на которой ожидает враг – овлы звали ее Предегар, Старый Солончак – отнюдь не мертва для магии. Ведь шаманы Красной Маски используют остатки здешних магических сил, чтобы выслеживать передвижения вражеской армии.

«Маска, ты потерял разум?»

Овлы скакали.

«Боюсь, сегодня «покинут ножны» не только мечи». Тук снова поскреб зияющую глазницу – и стал пятками подгонять коня.

***

Орбину Правдоискателю не нравилась мягкая земля под ногами. Как и чернозем, суглинок, песок – все, что неловко проседало под изрядным его весом. Он предпочел передвигаться в карете – колеса достаточно твердые, а постоянное качание вправо и влево на каменистом тракте даже утешает, говоря, что зыбкие грунты остались позади. Сейчас он стоит на прочном камне, выступе поцарапанного гранита около вьющегося по дну долины тракта.

Воздух тут прогрет солнцем, пахнет холодной водой и соснами. Клубы мошкары носятся над потоками, бегущими от тающих в верховьях гор ледников; они постоянно мечутся в стороны, пытаясь спастись от налетов стрекоз.

Небо безоблачное, такое яркое и синее в сравнении с пыльной атмосферой Дрены – или любого другого города. Орбин заметил, что все время поднимает голову и пожимает плечами, словно не веря собственным глазам.

Когда Правдоискатель опускал глаза, то замечал троих всадников, спускавшихся с перевала. Они были далеко впереди его отряда, взбирались на высоту, пересекая горбы горного хребта. Ехали от крепости, гарнизон которой истреблен. Что важнее, в которую не добрался караван с оружием. В общем, большом плане это невеликая потеря… но фактор Летур Аникт не был человеком больших планов. Его мотивации близоруки, изложены языком точности и нетерпимости к отклонениям. Он страшно нервничает, сталкиваясь с затруднениями. А тут назрело именно затруднение. Если сказать коротко, Летур Аникт – человек богатства и власти, бюрократ в самом точном смысле слова.

Передовой дозор возвращается. Однако Орбин не особенно рад этому. Он знает, что ничего хорошего они не доложат. Рассказы про гниющие трупы, горелые бревна, вопящих воронов и мышей, что снуют среди обглоданных костей. В конце концов, ему нужно совершить над собой усилие, сесть в карету напротив надоедливого болтуна – счетовода, посоветовать – на этот раз вполне искренне – что им надо развернуть колонну и вернуться в Дрену.

Однако он понимал, что ничего не получится. Для Летура Аникта любое оскорбление хуже скорби по близким родственникам, а любая неудача хуже оскорбления. Кто-то должен заплатить. И кто-то всегда платит…

Некий инстинкт заставил Орбина оглянуться на стоянку. Он увидел, что фактор выползает из повозки. Какое облегчение… Орбин всегда потеет, залезая в его тесную коробчонку. Линялый человечек осторожно пробирался туда, где встал Орбин. Одет не по погоде тепло, на тонких белых волосах лежит широкая шляпа, защищающая кожу от тусклого солнца. Круглое, несмотря на общую худобу, лицо пылает возбуждением.

– Правдоискатель, – заявил он сразу же, как взобрался на желвак гранита, – мы оба знаем, что расскажут разведчики.

– Правильно, Фактор.

– Итак… где же они?

Брови Орбина поднялись, он заморгал, избавляясь от внезапно полившегося пота. – Как вы знаете, они никогда не спускались дальше того места, на котором стоит наш лагерь. Отсюда три возможности. Во-первых, что они повернули и ушли за перевал…

– Но никто не видел, чтобы они сделали это.

– Нет. Во-вторых, они могли покинуть тракт и пойти к югу, возможно, в поисках Жемчужного Прохода к южной части Синей Розы.

– Двигаясь по самым вершинам гор? Что-то сомнительно, Правдоискатель.

– В-третьих, они могли пойти на север.

Фактор облизывал губы, словно обдумывая что-то. Он сказал безразличным тоном: – Зачем бы им?

Орбин пожал плечами: – При желании можно обогнуть хребет, спуститься к побережью моря Синей Розы, нанять лодку в любой из разбросанных там деревушек или портов.

– Месяцы пути.

– Фир Сенгар и его спутники привыкли к длинным путям, Фактор. До сих пор ни одна группа беглецов не скиталась так долго в пределах империи.

– Тому виной не их ловкость. Правдоискатель. Мы оба знаем, что Эдур могли схватить их сотню раз, в сотне разных мест… Более того, мы оба знаем, почему они этого не делают. Вопрос, вокруг которого мы так долго пляшем: что же нам со всем этим делать?

– Увы, такой вопрос можно адресовать лишь нашим хозяевам в далеком Летерасе.

– Хозяевам? – фыркнул Аникт. – У них полно других, более насущных забот. Нам нужно действовать самостоятельно, в соответствии с данными нам полномочиями. Я уверен, что от нас ожидают именно решительного применения доверенной нам власти.

Мы встанем в стороне, пока Фир Сенгар ищет эдурского бога? Мы встанем в стороне, пока Ханнан Мосаг и его так называемые охотники искусно изображают неумение завершить так называемое преследование? Неужели в вашем уме сохраняются сомнения в том, что Ханнан Мосаг задумал измену против Императора, против Империи?!

– Карос Инвиктад и, я уверен в этом, сам Канцлер займутся изменой Короля-Ведуна.

– Не сомневаюсь. Но что случится с их планами, если Фир Сенгар осуществит задуманное, если Бог Теней восстанет вновь?

– Это, Фактор, весьма маловероятно. «Нет, на самом деле это совершенно невозможно».

– Я хорошо знаком с методами оценки рисков и возможностей, Правдоискатель, – обидчиво сказал Аникт.

– Так чего вы желаете?

Улыбка Летура Аникта была натянутой. Он обратился лицом к северу: – Они скрываются. Мы оба знаем, где именно.

Орбину стало нехорошо. – Глубина ваших знаний поражает меня, Фактор.

– Вы меня недооценивали.

– Кажется, так.

– Правдоискатель, со мной двадцать лучших стражников. У вас сорок солдат и два мага. У нас достаточно фонарей, чтобы рассеять тьму и лишить жалких колдунишек силы. Сколько их осталось в потаенной крепости? Если ударить неожиданно, мы сумеем избавиться от запретного культа. Это само по себе стоит усилий. Захват Фира Сенгара станет сладкой закуской. Вообразите себе восторг, шум похвал, если мы сможем доставить Канцлеру и Каросу ужасного изменника Фира и этого дурака Удинааса. Вообразите награды, если вас это больше интересует.

Орбин Правдоискатель вздохнул и ответил: – Полностью согласен.

– Тогда… вы знаете тайную тропу. Я почти не сомневаюсь в этом.

«Как и ты. Я вовсе не сомневаюсь в этом». Орбин вытащил платок и промокнул лицо, отвислую шею. – Опасный подъем. Нам придется оставить здесь лошадей и карету.

– Трое ваших разведчиков смогут охранять лагерь. Они заслужили отдых. Когда выходим, Правдоискатель?

Орбин поморщился. – Сейчас же.

***

Двое из троих разведчиков сидели у костра, на котором медленно закипал в покрытом золой горшке чай. Третий встал, потянулся, расправляя спину, и двинулся в сторону скромного каравана, потратившего несколько дней на спуск в долину.

Последовали обычные в таких случаях приветствия, приглашения разделить лагерь на ближайшую ночь. Начальник каравана устало подошел к солдатам.

– Это не печать ли Фактора Дрены скрепляет дверцы? – спросил он.

Разведчик кивнул: – Она самая. – Его взор соскользнул с непримечательного человечка, устремившись к повозкам. – Вижу, вы не купцы. Слишком много стражников.

– Должен заметить, что вы умеете судить мудро, – закивал человечек. – Но это лишь разумное вложение средств. Судьба гарнизона в форте – достаточное тому доказательство. Форт стоит наполовину разрушенный, в нем до сих пор полно костей зарезанных солдат.

Разведчик дернул плечами: – Западные хребты кишат разбойниками. Я так слышал, это они сошли с гор и убили там всех.

– Неужели?

– Я так слышал. Новый отряд уже в пути, с ним плотники, лесорубы и кузнец. Форт отстроят к концу года. – Он снова пожал плечами. – Дорога – дело опасное.

Венит Сафад кивнул: – Мы никого не встретили на пути. Фактор приедет к вам?

– Да.

– Разве это обычное путешествие? Дрена далеко отсюда.

– В дела фактора не лезем, – раздраженно сказал разведчик. – Вы тоже не ответили мне, господин.

– Неужели? О чем вы спрашивали?

– Я спросил, что вы везете, если для столь малого груза нужно столь много охраны.

– Увы, мне не разрешили отвечать, – пожаловался Венит Сафад и оглядел лагерь. – Тут недавно стояло больше солдат.

– Они вчера ушли вниз, в долину.

– Навстречу фактору?

– Так точно. Я подумал – если они приедут сегодня ночью, лагерь окажется тесным. Вас и его он не вместит.

– Думаю, вы правы.

– Наверное, будет лучше, если вы передвинетесь. Внизу, примерно в двух тысячах шагов, есть ровное место. Полагаю, света еще хватает.

Венит Сафад улыбнулся: – Мы сделаем, как вы просите. Может, и фактора по пути встретим.

– Может, и встретите, господин.

Венит Сафад видел ложь в глазах этого человека. Все еще улыбаясь, он отошел к лошади. – В седла, – скомандовал он стражникам. – Мы едем дальше.

Не особо приятная команда – но Венит Сафад хорошо выбрал людей для своего эскорта. Очень скоро отряд был готов двинуться в путь.

Он не понимал, почему человек, которого он послан встретить, оказался так далеко от Дрены. Не понимал Венит и куда мог деться фактор: со всех сторон были видны рваные утесы диких гор, населенных лишь рогатыми баранами и гнездящимися в скалах кондорами. Скорее всего это удастся выяснить. Рано или поздно Летур Аникт вернется в Дрену и он, Венит Сафад, доверенный агент Раутоса Хиванара и Совета Вольности Летераса, уже будет ожидать его.

Чтобы задать несколько вопросов от имени хозяина.

И дать несколько ответов.

***

Вопль раздался и затих в темноте. Поблизости, среди моргающих фонарей и танцующих теней, крики убиваемых давно прекратились. Солдаты Орбина прохаживались вдоль груды тел (в палате оказались по большей части юнцы, женщины и старики), заботясь о том, чтобы никто не выжил.

Никто не выжил. Орбин Правдоискатель самолично убедился в этом. Он действовал рассеянно, борясь с отвращением, заставляя себя быть особенно тщательным. Они пробыли в путанице подземных коридоров не больше четырех звонов – с момента прорыва чар у входа; они атакующим потоком шли от комнаты к комнате, от прохода к проходу, источая свет и метая магические молнии.

Если в похороненной в скалах твердыне и была организация, если ее силы готовились к обороне – все было сметено ценой всего одной жизни летерийца. Дальше оставалось поработать мясниками. Они загоняли тех, кто убегал, находили тех, кто прятался в дальних комнатах, крошечных кладовых, нишах (кто-то спрятался даже в амфоре, наполовину заполненной вином).

Меньше чем четыре звона, чтобы уничтожить культ Чернокрылого Лорда. Эту выродочную версию Тисте Эдур. Едва ли дело того стоило, полагал Правдоискатель. Во рту у него горчило: никаких следов Фира Сенгара и его спутников, никаких признаков, что они вообще тут были.

Он глядел на кучу трупов. Он чувствовал себя оскорбленным. Летур Аникт использовал его ради навязчивого стремления к «эффективности» – точнее, ради зверского упрощения этого слова. У фактора Дрены стало одним поводом для беспокойства меньше. Теперь они вернутся назад. Орбин начал подозревать, что поход по следам нескольких фургонов плохого оружия был всего лишь уловкой. Его провели, словно ребенка с широко раскрытыми глазенками.

Вытащив тряпицу и протерев от крови кинжал, он вложил оружие в ножны, что прятались в левом рукаве.

Подошел один из магов. – Правдоискатель.

– Вы закончили?

– Да. И нашли комнату с алтарем. Полдюжины жрецов и жриц скорчились около него, умоляя своего бога о спасении. – Маг скорчил кислую мину: – Увы, Чернокрылого Лорда не оказалось дома.

– Вот сюрприз.

– Да уж, господин. Но там был еще один… сюрприз.

– Продолжай.

– Тот алтарь, господин… он был по-настоящему освящен.

Орбин прищурился, глядя на мага. – То есть?

– Касанием Тьмы, самого Оплота.

– Я не знал, что такой Оплот существует. Тьма?

– Плиткам присущ аспект Тьмы, господин, хотя лишь самые древние записи говорят об этом. Она из Точек Опоры. От Белого Ворона.

У Орбина перехватило дыхание. Он сурово воззрился на стоящего волшебника, по лицу которого бегали тени. – Белый Ворон. Странный Эдур, сопровождающий Фира Сенгара. Его так прозвали.

– Если того чужака прозвали именно так, господин, то он не Тисте Эдур.

– Кто же он?

Маг показал на лежащие вокруг тела: – Тисте Анди. Так они звали себя. Дети Тьмы. Господин, я знаю так мало… Белый Ворон, путешествующий с Фиром Сенгаром. Если они действительно идут вместе, то что-то изменилось.

– Что ты несешь?

– Эдур и Анди, господин, были заклятыми врагами. Если придавать хотя бы какое-то значение сказкам Эдур, они воевали, и война окончилась предательством. Убийством Белого Ворона. – Маг покачал головой. – Вот почему я не верю в Белого Ворона, что с Фиром Сенгаром. Это просто имя, данное по ошибке или в насмешку. Но я могу быть неправ, господин. Если старая вражда похоронена в глубокой могиле, нас могут ждать… затруднения.

Орбин отвернулся. – Мы убили последних из Тисте Анди, не так ли?

– Здесь – да. Но разве можно быть уверенным, что ни осталось ни одного? Даже в Синей Розе? Эдур нашли сородичей за океаном. Возможно, были и другие контакты, не выявленные нашими шпионами. Господин, мне не по себе.

«Не одному тебе, маг». – Подумай над этим, – приказал он.

– Подумаю.

Маг повернулся. Орбин вытянул длинную, толстую руку, чтобы задержать его. – Ты говорил с фактором?

Маг нахмурился, словно вопрос его оскорбил: – Конечно нет, господин!

– Отлично. Про алтарь, про освящение – ни слова. – Он подумал и добавил: – И вообще ни о чем.

– Я даже не думал, господин.

– Превосходно. Собирай солдат. Желаю покинуть это место как можно скорее.

– Да, господин. С удовольствием.

«Оставим Аникта в его упрощенном мире. То, чего он желает, и то, что будет – не одно и то же. Милейший фактор, это путь к поражению. Ты пройдешь по нему без меня».

***

Скол стоял лицом к югу – правая рука поднята, цепочка плотно намотана на нее. Он не двигался уже более дюжины ударов сердца. Волосы свободно вились по ветру. В нескольких шагах присел на валун Сильхас Руин; он проводил точильным камнем по лезвию одного из поющих мечей.

Снежинки падали с голубого неба высокогорной версией «грибного дождя» – а может быть, это ветер поднял хлопья с молодых пиков, стоящих по всем сторонам, кроме той, куда стремились странники. Воздух был холоден и столь сух, что шерсть искрила и потрескивала. Вчера они перешли последнее из неровных плато, оставив позади массы битого черного камня, обозначавшие кратер центра. Утром пришлось подниматься по предательскому склону – многие глыбы под ногами были покрыты льдом. Перейдя в полдень середину кальдеры, они оказались в начале пологого склона, примерно в лиге переходившего в ровную тундру. За ней горизонт протянулся туманно – белой линией. Ледяные поля, как сказал Сенгар. Удинаас засмеялся в ответ.

Серен Педак нетерпеливо ходила вдоль края. Она шла далеко позади Скола и Руина, вместе с остальными. Света для передвижения еще хватало, однако молодой Тисте Анди застыл на гребне холма и уставился на пройденную ими дорогу. Молча, неподвижно.

Она прошла мимо него к Удинаасу (тот снова был вынужден пользоваться имасским копьем и сейчас сидел, ковыряя наконечником покрытый мхом торф). – Что тут происходит? – спросила она вполголоса. – Ты знаешь?

– Аквитор, тебе знакомы хищные птицы – джараки, воры и убийцы из лесов? Те, с серыми гребешками?

Она кивнула.

– И что бывает, когда самка джарака находит гнездо с птенцами другой породы?

– Убивает и ест детенышей.

Беглый раб улыбнулся: – Верно. Это знают все. Но иногда, весной, джараки делают кое-что еще. Выталкивают яйцо и кладут в гнездо свое. Другие птицы вроде бы не замечают подмены. Когда юный джарак вылупляется, он, конечно же, убивает и съедает соперников.

– И зовет родителей, – подхватила она. – Но его крик мало чем отличается от криков прочих птенцов. Птички прилетают с кормом в клювах…

– … чтобы попасть в клювы двух взрослых джараков, затаившихся поблизости. Новое мясцо для прокормления их отродья.

– Джараки птицы неприятные, как ни погляди. А почему мы о них толкуем, Удинаас?

– Честно говоря, без причины. Иногда бывает полезным напомнить себе, что мы, люди, не уникальны в своей жестокости.

– Фенты верили, будто джараки – души брошенных в лесу детей. Они жаждут дома и семьи, но приходят в ярость, обнаруживая, что вечно уничтожают то, чего так жаждут.

– У фентов было в обычае бросать детей?

Серен Педак скривила губы: – Только в последние несколько столетий.

– Думаю, дети мешали им ублажать гибельные желания.

Серен промолчала. В уме ее возникла картина: высоченный Халл Беддикт появляется рядом, сгибается и хватает Удинааса за горло, поднимая в воздух…

Удинаас вдруг подался вперед, закашлялся; рука его царапала воздух, протянувшись к ней.

Серен Педак отступила. «Проклятие!» Она пыталась удалить видение.

Видение не поддавалось.

Выпучивший глаза, посиневший Удинаас схватился руками за шею, но что реальное он мог убрать оттуда?

– Серен! – завопила Чашка.

«Сохрани Странник! Что, как… ох, я убиваю его!» Халл Беддикт стоял, выдавливая из Удинааса жизнь. Она хотела схватить его за руки, разжать захват… но понимала, что сил не хватит. Нет, ей нужен кто-то еще…

Ее воображение вставило в сцену новую фигуру. Она надвигалась, едва видимая, изящная… Мелькнула рука, схватившая за горло самого Халла. Летериец зашатался, упал на колено и отпустил Удинааса. Потянулся за мечом.

В поле зрения промелькнуло древко копья, ударило Халла по лбу. Он упал, откинув голову назад.

Воин – Эдур встал между Халлом и Удинаасом, защищаясь копьем.

Его лицо заставило Серен отступить. Тралл Сенгар? Тралл…

Видение померкло, пропало.

Кашляя, хрипя, Удинаас лег на бок.

Чашка подбежала к нему.

Кто-то схватил Серен за плечо, повернул к себе. Она смотрела Фиру в лицо, не понимая, что на нем написано. Он… он не мог видеть. Это же…

– Отсеченный, – шепнул Фир. – Старше. Какая грусть… – Он замолчал, будто потеряв дар речи. Резко отвернулся.

Серен глядела вслед. Грусть в его глазах. Его…

– Опасные игры, аквитор.

Серен вздрогнула, оглянулась: Сильхас Руин следил за ней со своего места. Скол позади него не оборачивался, вообще не шевелился.

– Я не хотела. То есть… я…

– Воображение, – проскрипел Удинаас с земли, – вечно торопится судить. – Он содрогнулся от кашля, ставшего смехом. – Спросите любого ревнивца. Или ревнивицу. В следующий раз, когда я скажу что-то обидное, просто выругай меня. Ладно, Серен Педак?

– Извини, Удинаас. Я не думала…

– Ты как раз думала, женщина.

– Ох, Удинаас. Мне так жаль, – прошептала она.

– Какую магию ты открыла? – требовательно спросил Фир. Его глаза смотрели дико. – Я увидел…

– Что ты увидел? – небрежно спросил Руин, вкладывая меч в ножны и доставая второй.

Фир промолчал и с трудом отвел взор от Серен. – Что делает Скол? – спросил он.

– Думаю, скорбит.

Такой ответ заставил Удинааса сесть. Он метнул взгляд на Серен, произнеся губами: – Джарак.

– О чем скорбит?

– Все обитавшие в Андаре мертвы, – ответил Сильхас Руин. – Убиты солдатами и магами Летера. Скол – Смертный Меч Тьмы. Будь он там, они могли бы остаться в живых. Все его родичи. В темноте валялись бы тела летерийцев. Он гадает, не совершил ли ужасной ошибки.

– Эта мысль, – отозвался юный Анди, – была мимолетной. Они охотились за тобой, Фир Сенгар. И за тобой, Удинаас. – Он повернулся. Лицо его устрашало своим спокойствием. Кольца звякнули, раскручиваясь, и снова легли на руку. – Мои сородичи позаботились, чтобы никто не указал, куда вы делись. Летерийские маги оказались недостаточно сильными – и умными – чтобы осквернить наш алтарь. Хотя пытались. – Он улыбнулся. – Видите ли, они унесли фонари с собой.

– Врата никогда не открывались там на долгое время, – хрипло сказал Удинаас.

Скол сурово поглядел на бывшего раба: – Ты ничего не знаешь.

– Я знаю, что крутится на твоих пальцах, Скол. Ты нам уже однажды показал.

Сильхас Руин, закончив правку второго меча, вложил его в ножны и поднялся. – Удинаас, – сказал он Сколу, – столь же загадочен, как и аквитор. Знание и сила, перчатка и рука. Нам пора выходить. А может быть, – поглядел он на Скола, – пришло время?

– Какое время?

– Точно, – сказал Удинаас, опираясь на копье. – Они знали, что скоро умрут. Прятаться в темной дыре – бесперспективное занятие. Все меньше молодых, а старцы все слабее. Но их кровь, о да… пролито достаточно…

Скол подскочил к рабу.

– Нет, – сказал Руин.

Смертный Меч замер. Казалось, он колеблется; затем он пожал плечами и отвернулся. Звякнула цепочка.

– Мать Тьма, – со слабой улыбкой продолжил Удинаас. – Открывай треклятые врата, Скол. За них заплачено.

Крутящаяся цепочка натянулась. Горизонтально. Каждое из колец качалось в воздухе. Вокруг них расходились круги темноты.

Серен Педак смотрела на растущую между колец черную сферу.

– Эти штучки, – заметил Удинаас, – служили ей родовыми каналами.

Сильхас Руин вошел во тьму и пропал. Мгновением спустя туда проскользнул темным пятном Тлен. Чашка взяла Удинааса за руку и потянула за собой.

Серен оглянулась на Фира. «Мы оставляем привычный мир за спиной, Эдур. Но я вижу, как просыпается в твоих глазах понимание. За пределом… за вратами, Фир Сенгар, лежит душа Скабандари».

Он опустил руку на меч и двинулся с места.

Серен пошла за ним. Оглянулась на Скола, встретив его взор. Одна рука поднята, из кольца исходит спираль, ставшая проходом. Она поняла, что другое кольцо отбрасывает врата в какой-то иной мир. «Он нес все это с собой. Наш путь туда, куда мы хотели попасть. Все это время…»

Скол подмигнул.

Зябко вздрогнув, аквитор сделала шаг и провалилась с темноту.

***

Остров Третья Дева лежал прямо по курсу, пропадая, когда посудина ныряла между волнами. Паром визжал тонущим зверем, прогибался под весом множества мачт со сметанными на скорую руку парусами. На палубе находилась толпа дрожащих от страха и блюющих трясов. Ведьмы и ведуны пали на колени, выкрикивали молитвы – их голоса прорезали даже вой урагана, но берег был далеко, и голоса полнились отчаянием.

Волны периодически перелетали через низкий борт, со злобным весельем обрушиваясь на людей. Покрытый пеной Йедан Дерриг пробирался к Яни Товис, наблюдавшей за четырьмя мужчинами у кормила. Она схватилась за два толстых троса, широко расставила ноги, приседая в такт ударам стихии. Достаточно было одного взгляда на лицо полубрата, чтобы понять правду.

«Мы не доберемся».

Они обрезали канаты сразу после соляной отмели, обогнули полуостров и пошли у северной кромки рифов. Путь в три дня и две ночи. Нужно было найти укрытие и причалить в одной из бухточек острова Третья Дева. Ветер был попутным, и большую часть дня все казалось вполне возможным.

– Швы, Полутьма, – крикнул Дерриг. – Волны расширили их. Мы идем ко… – Он грубо хохотнул. – Ушли от Берега – и все как по – писаному! Новые косточки на дне!

Он был бледен – вероятно, не бледнее ее самой – но в глазах бушевала мрачная ярость. – Шампур лежит в двух пунктах справа, там есть отмели… да, сестричка, дальшеэтого островка нам не пройти.

– Ох, и сколькие же из сидящих на палубе умеют плавать? Ни один? – Она помотала головой, стараясь вытрясти из глаз соленую воду. – Что ты предлагаешь – посадить проклятую баржу на отмель? Молить Берег, чтобы мы невредимо прошли между отмелями? Дорогой Дозорный, ты уже готов влезть за пазуху какого-нибудь бога?

Борода задвигалась, узлы лицевых мышц натянулись так сильно, что она готова была услышать треск зубов или костей. Полубрат отвернулся. – Так что же нам делать?

– Всех дурней к черпакам, Йедан. Мы садимся все ниже – следующая волна перекатится над головами.

Она знала, что уже поздно. Все взлелеянные ей хитроумные планы выживания народа – всё разметал один-единственный шторм. Что за безумие – выводить прибрежную посудину в открытое море. Что с того, если единственным реально опасным участком считается открытый западному океану отрезок между Третьей Девой и островом Воронье Гнездо…

Вдруг налетел шквал, кулаком ударив в обращенный к берегу борт парома. Одна из мачт обломилась, парус забился, треща канатами… слетел подобно громадному крылу, таща за собой мачту… снасти падали на беспомощные фигурки пассажиров, подбрасывая их в небо. Рухнула вторая мачта, потянув свой парус вниз. Из-под него раздались новые вопли, заглушая визг ветра.

Паром затормозил, готовый погрузиться в пучину. Яни Товис поняла, что тянет канаты с такой силой, будто надеется, что они спружинят и выбросят ее в небо.

«Убежать от всего этого.

Королева приказала. Ее народ погиб.

Я хотя бы присоединюсь…»

Крик Йедана, уже пропавшего в мешанине палубы, был столь громким, что потряс ее.

Она и сама увидела. На них надвигались два огромных корабля, слева и справа по носу; они переваливались тяжко, как вышедшие на охоту чудовища; каждый парус на их мачтах посрамлял размерами весь паром. Корпус подошедшей слева громадины отразил яростный порыв шторма, и паром немедленно выправился, закачавшись на беспорядочных волнах.

Яни Товис видела фигуры людей, суетившихся около боковой баллисты, и других, вставших у борта с большими мотками троса.

«Пираты? Здесь?»

Она с растущей тревогой заметила, что команда заходящего с правого борта корабля занималась тем же самым.

Однако всего сильнее ее пугали сами корабли. Она их узнала.

«Напасть. Как их называют? Да, «Престолы Войны». Она отлично помнила битву, языки магического огня над гребнями волн, эдурские галеры, распадающиеся на ее глазах. Вопли тонущих воинов…

Баллисты выпустили здоровенные стрелы – однако они прошли высоко, на два или три человеческих роста над палубой. За ними развивались канаты. Снаряды были выпущены почти одновременно с обоих бортов; пронизав хлипкие паруса, пройдя сквозь такелаж, утяжеленные стрелы погрузились в море. Затем канаты натянулись; она всем телом ощутила скрежет, когда стрелы выскочили из воды и зацепились за борта зубьями наконечников.

Бока «Престолов Войны» приближались. Ветер подталкивал все три сцепленных корабля к берегу.

На бортах повисли связки сухих водорослей, призванные смягчить соприкосновение корпусов.

Матросы с кораблей Напасти залезли на канаты – многие шли, балансируя руками, не страшась качания морских волн – и начали спрыгивать на палубу парома. Они принесли с собой веревки и различные инструменты.

Вооруженная женщина отделилась от толпы на главной палубы, пробралась туда, где стояла Яни Товис. Представительница Напасти сказала на торговом наречии: – Ваше судно тонет, капитан. Мы эвакуируем пассажиров.

Яни кивнула, не находя слов.

– Мы направляемся к острову Вторая Дева, – продолжала женщина.

– Как и мы, – отозвалась Полутьма.

Внезапная улыбка показалась Яни столь же желанной, как рассвет после долгой ночи. – Тогда мы встретились в самый удачный миг.

«Да, удачная встреча. И удачный ответ. Форт Вторая Дева. Молчаливый, завоеванный Остров. Тут не одни малазане. Напасть. Ох, что же мы пробудили?»

***

У него были месяцы, чтобы все обдумать. Произошедшее в Малазанской Империи уже не удивляло Банашара, бывшего Демидрека Осенней Змеи. Если глядеть снаружи, с некоей границы, на которой реальная сила становится эфемерной, мимолетной, как облачко на лике луны… появляется чувство удивления, даже неверия. Как могла женщина, правящая самой могучей империей мира, оказаться столь… беспомощной? Столь связанной амбициями и желаниями безликих, спрятавшихся за коврами игроков? Люди, благословенно не ведающие о политических махинациях, могут искренне считать кого-то вроде императрицы Лейсин всемогущим, способным делать все, что заблагорассудится. Они могут полагать, будто Верховные Маги, такие как Тайскренн, поистине свободны и лишены личных слабостей.

Для людей с подобными упрощенными взглядами, понимал Банашар, происходящие катастрофы видятся событиями изолированными, не связанными друг с другом. Им неведомо понимание причин и следствий, если их связь не выглядит очевидной и немедленной. Гора обрушивается на деревню, убив сотни людей. Следствие: смерти. Причина: падение горы. Если указать им на истинную причину бедствия – уничтожение деревьев по всей округе, в том числе на самой горе – ответом будет или намеренное отрицание или, что еще более позорно, слепое непонимание. Хотя они сами и вызвали постигшее их несчастье. Если же продолжать развитие темы, описать экономическое давление, вызвавшее неумеренное истребление лесов – потребность в дровах, желание очистить земли под пастбища, увеличить стада – в конце концов, намерение построить флот для войны с соседним королевством, отобрать районы удачного рыболовства – намерение, вызванное сокращением улова, грозящим погрузить оба королевства в пучину голода – что, в свою очередь, вызовет потрясения в правящих семействах, поднимая их на гражданские войны и мятежи… ну, тогда всякое понятие о причинах и следствиях, внезапно обнажившее всю свою сложность и запутанность, попросту ошеломит слушателя.

Восстание Семи Городов, последовавшая за ним ужасная чума – и сердце империи, Квон Тали, внезапно ощутило нехватку зерна. Но нет, нужно обратиться к еще более давним событиям. Почему началось восстание? Не обращайте внимания на пророчества насчет апокалипсиса. Кризис рожден как последствие переворота Лейсин, когда практически весь цвет военного командования Келланведа исчез – «они утонули», как гласит известная мрачная поговорка. Она воссела на престол, чтобы обнаружить пропажу самых способных военачальников и чиновников. В пустоту проникла масса людей гораздо менее способных. Стоило ли удивляться их алчности и продажности? Ведь первая глава истории ее правления ознаменована изменой и кровопролитием. Как говорит другая поговорка, «бросай горькое семя – пожинай горький плод».

Коррупция и некомпетентность – вот первые искры мятежа. Они разгорелись в императорском дворце Анты, чтобы вернуться пожаром мщения.

Лейсин использовала Коготь для переворота. В гордыне своей она полагала, что никто не может сделать того же – никто не сможет совратить кадры смертельно опасного ордена убийц. Но Банашар полагал, что именно так и случилось. Самая могущественная женщина мира вдруг оказалась лишенной сил, осажденной сонмом чрезвычайных ситуаций, необоримых влияний, не терпящих возражения требований, а самое ее мощное оружие – силы внутренней безопасности – непоправимо скомпрометировано.

Гражданской войны не случилось – благодаря усилиям Адъюнкта – но побоище в Малазе, вполне может быть, вонзило последний шип в надсадно стучащее сердце режима Лейсин. Коготь «прорежен» – вероятно, в течение нескольких лет его никто не сможет эффективно использовать.

Они объявили войну не тем людям.

Итак, Котиллион – бывший некогда Танцором – наконец-то смог отомстить организации, разрушившей его «Крючок» и приведшей на трон Лейсин. Тогда, ночью в Малазе… это был Танец Теней.

Причины и следствия… они подобны паутинной сети, соединившей башни Картула, смертельной ловушке, сплетению, протянувшемуся к тысяче мест. Воображать, что ловчая сеть проста – совершать ошибку. Обыкновенно – последнюю в жизни.

Банашар понял теперь, что и сам повинен в таком преступлении. Ярость Д’рек, обращенная на ее поклонников, не была отдельным, изолированным событием. Это был элемент великой войны, а на войне людям свойственно погибать. Может быть, Тайскренн – в отличие от самого Банашара – оказался не вовлеченным в трагедию. Возможно, Верховный Маг Империи знал все заранее.

Такие неприятные мысли имели обыкновение блуждать по рассудку, когда солнце покидало небеса и ему полагалось спать, забываться в тяжком одурении пьяницы тут, на дурацком острове, в жалкой комнатенке напротив таверны Харридикта. Однако сон не приходил; он стоял у окошка, прислушиваясь, как холодный ветер скребется в ставни. Даже если бы ночь выдалась теплой, он вряд ли стал бы открывать их. Лучше смотреть в потемневшую слюду; лучше помнить, что выхода нет.

Осенний Червь ворочается в его кишках – бессмертный паразит смертного хозяина. Богиня снова пробудилась в нем, спустя все эти годы. «Снова. Неудивительно. В конце концов, я единственный выживший». Но Д’рек остается слабым присутствием, привкусом на языке. Битвы воли еще не случилось; однако он понимал, что она произойдет. Богиня нуждается в нем; рано или поздно она протянет руку, сомкнет холодный кулак на его душе.

«О, не так должны призывать нас боги».

Он услышал шуршание за спиной. Закрыл глаза.

– Воняет. Воняет, воняет, воняет.

– В этом и проблема, Телораст. С этим островом. Со всем континентом! Ох, как нас сюда занесло? Нужно украсть тела двух чаек. И наплевать на эти гнилые косточки с несуществующими желудками, которые не наполнить! Сколько крыс мы уже убили, Телораст? Скажи!

– Ну, есть их мы не можем, – отвечала Телораст. – Зато убивать забавно! Самые чистые корабли на свете. Хватит ныть, Кодл. Разве не чуешь, как близко мы подобрались?

– Она была тут! – В голосе Кодл слышался ужас. – Что мы забыли в таком месте?

Банашар повернулся. По кровати расхаживали два скелета рептилий высотой ему по колено; они то и дело неловко спотыкались о скомканные простыни. – Отличный вопрос. Что вы здесь забыли? В моей комнате. И кто такая «она»?

Кодл замотала головой, защелкала зубами: – Не-Неапсалар прогнала нас. Но нам нужно кому-то рассказать!

– Хоть кому! – пискнула Телораст. – Даже тебе!

– Ее имя Лостара Ииль. Не Не-Неапсалар… О боги, что я сейчас выговорил?

– Она, – дернула хвостом Кодл, – та, что однажды была здесь. Давно. Давней, чем ты можешь вообразить, и еще давней. Телораст сошла с ума. Она вышла из себя. Но как можно не выйти из себя, если она так близко? Безумие!

– Если она была здесь, – ответила Телораст, – это еще не значит, что она до сих пор тут ошивается. Тут давно нет больших черепов, которые можно пробивать кулачищем. Правильно? Погляди на нас, Кодл. Мы могли бы танцевать на ее ладони. На ладони любой руки. Или на обеих – ты на одной, я на другой. А она даже не заметила бы, и никому не сказала бы. – Существо снова поглядело на Банашара. – Так что причины для паники нет. Это ты и должен рассказать Кодл, о Снедь Червя. Иди, расскажи.

Банашар моргнул. – Не о чем беспокоиться, Кодл. А теперь не пора бы вам отсюда? Мне еще многое нужно обдумать, а полночи прошло.

Телораст раскрыла бритвенно – острые челюсти, повернулась к Кодл: – Видишь? Все хорошо. Мы близко, потому что мы должны тут быть. Потому что именно сюда Ходящий-По-Краю…

– Тихо! – шикнула Кодл.

Телораст присела. – Ох. Теперь нам же придется же его убить?

– Нет, может не получиться. Лучше понадеемся на гибельную случайность. Быстрее, Телораст! Придумай подходящую случайность!

– Никогда не слышал о Ходящем-По-Краю, – заявил Банашар. – Расслабьтесь и перестаньте замышлять мое убийство. Или хотите пробудить Д’рек? Богиня может очень хорошо знать Ходящего, может догадаться о целях вашей тайной миссии. И может решить, что для нее лучше будет раздавить вас как кучку пыли.

Кодл спрыгнула с кровати, подскочила к Банашару и начала пресмыкаться у ног. – Мы ничего такого вообще не задумывали. Мы ни о чем не помышляли, правда, Телораст? Мы твари совершенно бестолковые и к тому же крошечные.

– Мы чуем и Змею, о да, – закивала головкой Телораст. – В тебе. На тебе. Еще один отвратный запашок ко всем прочим здешним. Нам он не нравится. Идем, Кодл. Не с ним нам надо разговаривать. Он не так опасен, как Неапсалар, но почти так же страшен. Открой ставни, Снедь Червя, мы выйдем.

– Легко вам, – пробормотал Банашар, повернувшись к окнам и отщелкивая задвижки. Ветер нес дыхание самого Худа; отставной священник вздрогнул.

Твари одним прыжком оказались на подоконнике.

– Смотри, Телораст, и голуби.

Они пропали с глаз долой. Банашар сразу же закрыл ставни. Возвращая правильность восприятию мира. Своего мира.

***

– Князь Малец высунул башкец поглядел он вниз видит свой конец,

Князь Говнец был уже вдовец поглядел он вверх видит бубенец,

Князь Гнилец собирал дровец животом на кол больше не жилец,

Князь Волчец мочит огурец…

– Худа ради, Хрясь! Кончай петь эту дурь!

Жилистый сапер встал по стойке смирно, раззявил рот. Затем снова скорчился и продолжил рыть яму, бормоча под нос бредовую песню родных болот.

Капрал Шип следил, как грязь взлетает и по нескольку мгновений вьется в завихрениях ветра. В двадцати шагах от глубокой ямы, из которой то и дело молнией высовывается лопата Хряся, стоит низкий сарай, за каменными стенами которого укрылся его взвод. Там среди вещмешков присели, прячась от резкого ветра, сержант Корд, Мазан Гилани, Хром и Эброн. Вскоре Шипу придется позвать их, подать сигнал к началу обхода опустевшего побережья.

Вместо отдыха Хрясь роет яму. Глубокую яму, как приказал сержант. Такой приказ сержант отдает каждый день всю последнюю неделю.

Шип потер онемевшее лицо. Его одолевало беспокойство за сестру. Синн – та, которую он знал – пропала, и нет никаких признаков возвращения. Она нашла силу – в глазах плещется какая-то алчность, они почти что светятся мертвенным сиянием. Он начал ее бояться, и не он один. Хром стучит коленками, едва она подходит ближе; Эброн делает за спиной незаметные (как он думает) жесты – обереги. Мазан Гилани, кажется, не особо встревожена. Уже что-то… может, все женщины такие. Вот и Фаредан Сорт ведет себя как прежде.

Так просто? Наводит ужас на мужчин, но не на женщин? Но почему так?

Ответов у него нет.

Бурчание Хряся стало громче, отвлекая Шипа. Достаточно громко, чтобы заглушать стоны умирающего на той стороне пролива льда. Прикрикнуть на идиота? Бесполезно.

Взлетает землица, кружит в вихре ледяного шторма.

Такие дыры украшают берег всей северной части острова. Хрясь гордится достижениями. Похоже, гордости ему хватит на остаток вечности. Лучшие ямы, что когда-либо были вырыты. Десять, пятьдесят, сто – как пожелает господин сержант. Так точно, сэр.

Шипу казалось, что Корд надеется: однажды стенки ямы обвалятся, погребая дурака под собой. Останется лишь пожелать вечного покоя.

Ну, Хрясь хотя бы ямы большие роет.

Сзади раздался пронзительный треск. Он обернулся. Вот и она. Синн, девчонка, которую он привык забрасывать на плечо словно мешок клубней – хохочущий мешок – и носить из комнаты в комнату, пока смех не обернется стоном, пока ноги не застучат по его спине. Всклокоченные черные волосы хлещут по плечам, в руках костяная флейта – музыка чернильными струйками вплетается в буйство стихий, пока она как пауком укушенная скачет перед ликом ветра.

Синн, девочка – ведьма. Верховная Колдунья, жаждущая крови.

Дитя мятежа. Ее похитили из привычной жизни; ужасы перековали ее в нечто новое. Дитя Семиградья, дитя Откровения, о да. Благословенное Дриджной отродье.

Он пытался угадать, сколько таких существ осталось там, сколько их бродит по развалинам, будто голодные псы. Восстание, великая неудача, чума: сколько рубцов может вынести юная душа, прежде чем станет чем-то неузнаваемым, чем-то почти нечеловеческим?

Синн находит в магии спасение? Шип не думал, что такое спасение может быть благом. Воля стала оружием – но что может натворить смертная, владея таким оружием? Как тяжко способна ударить такая воля, лишившись сдержки и управления?

Они имеют право бояться. Законное право.

Сержант Корд выкрикнул команду, словно выругался. Время идти в дозор. Несколько лиг по изодранному ветрами, пустому побережью. Хрясь выскочил из ямы, похлопал в ладоши, избавляясь от пыли; лицо сияло, когда солдат смотрел вниз, на плоды рук своих.

– Разве не чудно, капрал? Дыра, выкопанная верховным маршалом Волонтеров Мотта – а мы уж знаем, как копать. Хей, я думаю, эта самая лучшая из всех! Особенно детские черепушки на дне. Они как камни мостовой, хотя ломаются легко. Надо двигаться осторожно. Осторожно!

Шип вдруг замерз гораздо сильней, чем полагается на таком холодном ветру. Он подошел к яме, заглянул вниз. Миг спустя рядом толпились остальные сослуживцы.

В сумраке на глубине человеческого роста белели округлые формы. Да, они как камни мостовой…

И шевелятся.

Эброн что-то пробормотал и блеснул глазами на Синн; а ее танец, ее музыка достигли особо бешеного темпа. – О боги! Сержант…

– Хватай свою лопату, – зарычал Корд на Хряся. – Засыпай, придурок! Засыпай! Забросай их землей!

Хрясь заморгал, поднял лопату и начал бросать сырую землю обратно. – Лучшего засыпателя ям не найдете! Клянусь, сержант! Хей, вы никогда еще не видели, чтобы яма заполнялась так быстро. Работает верховный маршал из Волонтеров Мотта!

– Скорее, проклятый идиот!

– Да, сэр, спешу. Хрясь выполнит приказ!

Затем сапер запел:

– Мигом князь Зубец снес Мальцу башкец, отнял бубенец, кол и огурец,

Но тогда Волчец подзывал овец…

***

Нимандер Голит завернулся в тяжелый темно-синий шерстяной плащ, встал посредине выхода с одной из продуваемых ветром улочек. В сотне шагов впереди он видел покосившиеся, просевшие здания гавани, небрежно замощенную кирпичом изогнутую набережную. Рваные облака проносились перед выцветшими звездами, направляясь на юг вестниками льда и снега.

Тисте Анди, часовой ночи; ему нравилось заворачиваться, словно в плащ, в подобные пышные звания. Поза мифического героя, намекающая на… на что-то такое… У бедра меч, оружие великой воли – он сумеет выхватить его, когда фатум нагрянет, завывая словно банши, сумеет использовать с удивительным мастерством. Он будет подобен великим древним, станет превосходным образом силы, высвобождаемой во имя Матери Тьмы.

Все это мечты. Фехтовальщик он посредственный. Символ заурядности, нелепый и сомнительный, как его происхождение. Он не воин тьмы, он молодой мужчина, заблудившийся на чужой улице, мужчина, которому некуда идти – но которого все время что-то куда-то тащит.

Нет, даже это неправда. Он вышел в ночь, потому что стремится сбежать. Злоба Фаэд стала неудержимой, и Нимандер оказался среди тех, кому она поверяет свои мысли. Убивать ли Сендалат Друкорлат в этом порту, как она поклялась? Что еще важнее, готов ли Нимандер дать ей разрешение? У него не хватит смелости предать Фаэд – он знает, как быстро она может обернуться против него самого, как ядовита ее злоба.

Аномандер Рейк не стал бы колебаться. Он пинком выбил бы дверь в комнату Фаэд и вытащил за шею эту визгливую куницу. Выжал бы из нее жизнь. Ведь проблема выбора перед ним не стояла бы, так? Погляди в ее глаза – тайна раскроется сразу. Тайна обширной пустоты на месте совести. Рейк увидел бы всё. Через миг глаза Фаэд широко раскрылись бы от ужаса выворачивания души наизнанку… еще через миг хрустнула бы шея.

Наверное, Мать Тьма ждет душу Фаэд, ждет, когда та родится в иной мир, с визгом прилетит с места справедливой казни, с места, в котором нет выбора. Что, что еще можно сделать? Для такой, как она – ничего.

Аномандер Рейк не отказался бы обагрить руки. Принял бы тяжкий груз вины – еще одно к бесчисленному множеству обременений, накопленных им за сотни тысяч лет. Детоубийца. Убийца собственного дитяти.

Смелость наделенного силой. В сердце Нимандера тоже зияет пустота, пустота на месте смелости. «Мы можем быть его сыновьями, внуками и правнуками, но все мы какие-то недоделанные. Фаэд и ее мерзкая моральная пропасть. Ненанда и его беспричинная ярость. Араната и ее глупые надежды. Кедевисс, что каждое утро просыпается от собственного крика. Скиньтик, для которого вся вселенная – шутка. Десра, готовая раздвинуть ноги перед любым мужиком, которого сочтет новой ступенькой лестницы к воображаемому величию, будто бы ею заслуженного. И Нимандер, вообразивший себя вожаком семейства квази-героев. Этот дойдет до краев мира в поисках… смелости, убежденности, причины сделать хоть что-нибудь.

О, вот эта пустая ночная улица – в самый раз для Нимандера. Горожане забылись нервным, неровным сном. Как будто забвение позволяет убежать хоть от чего-то…» Как раз для Нимандера – эти нескончаемые моменты, в которые он замышляет принять решение, встать между старейшиной Тисте Анди и своей кровожадной сестричкой. Сказать Фаэд: «Нет, ты не сделаешь этого. Хватит. У тебя не останется тайны. Ты будешь раскрыта».

Если бы он смог… Если бы смог хотя бы это…

Он услышал звук. Тихий свист крутящейся, прорезающей воздух цепи – близко, так близко, что Нимандер повернулся – но никого не увидел. Он в одиночестве. Свист, шелест воздуха, шипение – внезапный рывок, два ясно различимых звона – какие-то предметы на концах цепи – «да, этот звук… пророчество… сохрани Мать, неужели это пророчество?»

Воцарилась тишина, но воздух словно залихорадило. Дыхание с трудом вырывалось из его груди. «Он несет врата, Нимандер. Так говорят. Разве это не хорошая причина? Для нас? Отыскать королевства, найти если не предков, то мужа, что несет врата?

Наш путь домой. К Матери Тьме, в ее глубокие объятия… о Нимандер, любимый, давай же…»

– Стой, – захрипел он. – Стой.

Она умерла. На плавучем острове. Срублена мечом Тисте Эдур, который даже не знал ее. Даже не думал о ней. Она мертва.

Она была его смелостью. Теперь ничего не осталось.

Пророчество? Не для таких, как Нимандер!

Не мечтай о славе. Она тоже мертва.

Она была всем. И она мертва.

Холодный ветер вздохнул, унося напряжение – напряжение, которое – он уже понял – только пригрезилось ему. Миг слабости.

Что-то прошелестело по ближайшей крыше.

Подобные дары не приходят к недоделанным. Кому это знать лучше него?

***

В ночи негромко прозвенел колокол – три удара, возвещающие очередную смену постов. Солдаты почти бесшумно встали – темные силуэты торопливо сменяли дозорных на краю лагеря, звякали клинки и пряжки, противно скрипели ремни и кожаные мундиры. Люди двигались на фоне равнины. Где-то на другой стороне возвышенности, среди высоких трав и в глубоких оврагах, затаился враг.

Все солдаты знают: Биветт убеждена в неминуемости битвы. Красная Маска и его овлы быстро приближаются. Кровь должна была пролиться уже в полдень минувшего дня. О да, дозорные в передовых пикетах успели убедиться, что дикари рядом. Атрипреда расставила магов, готовых их приветить. Ядовитые эманации потрескивают и сыплют искрами, испепеляя полосы степных трав; черный пепел летает в воздухе.

Однако враг не появляется. Проклятые овлы не желают показать лица. Они перемещаются за пределами видимости, окружают армию Летера. Звучит страшнее, чем есть на самом деле: никакие заслоны варваров не устоят перед массированным ударом. По армии разносились шепотки, единогласно советующие Биветт: создай мощный кулак, надави на овлов, развей их по ветру.

Советы стали какими-то блеклыми, когда надвинулся вечер, когда ночь сомкнулась вокруг непроницаемой мантией.

«Ну, – заговорили тогда многочисленные гении тактики в ротах и взводах, – она не заглотила приманку. Это очевидная ловушка, такая неуклюжая, что не попадется и хромой бродяга. Маска хочет, чтобы мы сошли с позиций, смешались. Он хочет беспорядка? Биветт слишком умна».

Они просидели почти всю ночь, усталые, взвинченные; они слышали в любом звуке поступь надвигающихся во тьме убийц. «Да, друзья, там движение. Точно. Что задумали ублюдки?

Они выжидают. Они обнажат мечи на заре, как в прошлый раз. Мы сидим и не спим. Зазря. Утром у нас глаза заслезятся, суставы одеревенеют как у трупов. Но едва начнется настоящий бой, мы им шкуры поснимаем. Клинки и магия, друзья. Они возвестят новый день».

Атрипреда мерила землю шагами. Брол Хандар отлично видел ее, мог бы проследить и по бесконечному звону доспехов. Тисте Эдур понимал, что она переутомилась, не сохранила подобающего командиру спокойствия; значит, это удача, что они двое оказались в двадцати шагах от ближайшего пикета и некому по мелким знакам прочитать состояние Биветт.

Хотя здесь слишком опасно. Если враги прошли через посты, они могут таиться шагах в десяти, поудобнее перехватывая ножи, готовясь на них наброситься. Сразить обоих вождей армии противника. Разумеется, для этого дикарям нужно было обмануть сотканную волшебниками защиту. Вряд ли они на такое способны. Не у одной Биветт шалят нервы; ему нужно помнить, что людям свойственен подобный порок.

Красная Маска умеет удивлять. Он уже доказал это, и глупо ожидать от него крутой перемены, внезапной неловкости. Все дело в том, что он хочет начать битву с рассветом? Или это слишком просто?

Атрипреда подошла ближе. – Смотритель, – тихо сказала она, – я хотела бы выслать вперед ваших Эдур. Узнать, что происходит.

Брол удивился и замешкался с ответом. Она, естественно, восприняла это как отказ. – Ваш род лучше видит в темноте. Разве не так? Гораздо лучше нас, летерийцев. Что еще важнее, лучше овлов.

– А их собаки, Атрипреда? Они нас услышат и учуют – они поднимутся и огласят ночь лаем. Мои солдаты, как и ваши, – продолжал он, – стоят на позициях, следят за высокой травой, ожидая в любой миг увидеть врага.

Она вздохнула: – Да, разумеется.

– Он играет с нами, – сказал Хандар. – Надеется, что мы потеряемся в догадках. Желает, чтобы утром мы оказались утомленными, действовали медленно, неуклюже отвечали на его действия. Маска хочет смутить нас, и пока что ему удается.

– Воображаете, я сама всё не понимаю? – прошипела она.

– Атрипреда, вы даже собственным магам не верите. Они поставили чары. Солдатам нужно спать.

– Если я не доверяю магам, – сухо отозвалась Биветт, – то не без веской причины. Да и ваш к’риснан меня не впечатлил, Смотритель. Хотя его таланты целителя оказались более чем адекватными.

– Вы говорите так, словно сожалеете о его удаче.

Она раздраженно махнула рукой и снова зашагала взад и вперед.

«Поистине командир в затруднении.

Красная Маска может быть доволен».

***

Тук склонился на шею скакуна. Он выехал без седла, поэтому смог ощутить тепло коня, кислый, но приятный запах его пота. Животное сделало еще один шаг. С высоты коня Тук увидел в распадке между холмами слева вражеский лагерь.

Скромные валы и рвы, похожие скорей на свежие могилы, протянулись по его краю. Меняется стража – он слышал звук колоколов. Значит, пропущено еще одно удобное для атаки время.

Тук не мнил себя военным гением, однако считал, что ничего лучше этой ночи для овлов не выпадет. Враг ослаблен, встревожен, утомлен. Но Красная Маска зачем-то утомляет своих воинов, заставляя перемещаться туда и сюда, вздымать тучи пыли, которые никто не увидит. Он не отдал приказа о нападении на передний край вражеской обороны, не собрал силы для внезапного налета на лагерь Летера. Даже стрелы не летят в темноту, тревожа противника.

Тук думал, что понимает причину нерешительности Маски. Летерийские волшебники. Разведчики видели угрожающие, готовые приветить овлов магические силы. Они привезли рассказы о выжженной земле, лопающихся от нестерпимого жара валунах. Рассказы быстро разошлись, шипом страха вонзились в армию. Проблема проста. Здесь, в этом месте, Красной Маске нечем ответить на магию. Тук уверился, что скоро Маска прикажет трубить отход – пусть позорный, зато бескровный. Они впустую потеряли важное преимущество – возможность двигаться вдалеке от сил Летера, без опасности обнаружения. Они не вели битв, но успели проиграть.

Конь, которого он не сдерживал, сделал еще один шаг; опустил голову, чтобы пощипать травку. Если не уследить, съест слишком много – и кишки завьются узлами.

«Ох, мы ведем вас в битву без малейшего колебания. И некоторые из вас находят в ней радость, жаждут какофонии, насилия, смрада крови. Милые лошади, мы наделили вас своим безумием. Кто нас осудит за преступления против вашего рода? Никто.

Если вы, лошади, не заведете собственного бога».

Он подумал, не получится ли из этого поэма. Но поэмы, напоминающие нам о худших чертах характера, никогда не пользуются популярностью. Не так ли? Лучше наглая ложь про героев и великие подвиги. Скользкое удовлетворение от чужой смелости, чужой решимости. Мы питаемся сиянием правой славы, чувствуем себя окрыленными.

«Да, я останусь с ложью, почему бы нет? Все так делают.

Те, что делают иначе – слишком много думают. Ха, вот близится устрашающая атака, от которой содрогнется самая жадная до приключений душа. Смотрите, я уже дрожу».

Его конь услышал ржание справа; на зверином языке это явно было приглашением – он поднял голову и медленно пошел на зов. Тук помедлил, а когда убедился, что он достаточно далеко отъехал от гребня холма, выпрямился и натянул поводья.

Увидев перед собой плотный строй конных воинов с воздетыми копьями.

Впереди всех находился юный ренфайяр Месарч.

Тук повернул коня в его сторону.

– Что такое, Месарч? Разве кавалерия атакует в темноте?

Юнец пожал плечами: – Мезла, мы вставали в строй уже три раза за ночь.

Тук незаметно улыбнулся. Он сам, будучи в дурном настроении, употребил эту кличку несколько дней назад в качестве насмешки над собой. Ныне она стала уважительным прозвищем. Да, это соответствует его пониманию иронии. Он подъехал еще ближе, спросил тихим голосом: – Месарч, ты имеешь хоть какое представление, что делает Маска?

Тот поглядел настороженно, снова пожал плечами.

– И все же, – настаивал Тук, – это главные силы? Нет? Тогда где они?

– Думаю, на северо-западе.

– Тогда вы устраиваете ложную атаку?

– Едва прозвучит рог, Мезла, мы помчимся навстречу крови.

Тук извернулся, поглядев на силуэты холмов. Летерийцы услышат стук копыт, увидят силуэты пересекающих гребень овлов. Солдаты нарыли ям – он уже почти слышал, как трещат кости, дико ржут кони. – Месарч, – воскликнул он, – вы не должны атаковать их пикеты…

– Мы всё видим, мы обогнем их.

– Тогда жди, что твоя лошадка натолкнется на соседнюю.

Туку показалось, что он услышал волчий вой; но резкий звук начал затихать – и он узнал родаровый рог Красной Маски.

Месарч поднял копье. – Едешь с нами, Мезла?

– Без седла? Нет.

– Тогда скорее скачи в сторону!

Тук послал коня в галоп. Проезжая мимо овлийского строя, он видел, как воины поднимают копья над спинами заплясавших коней. Дыхание пышными плюмажами повисло в воздухе. Вдалеке, где-то на другой стороне лагеря Летера, раздались звуки ударяющихся друг о друга мечей.

Он насчитал под началом Месарча шестьсот – семьсот всадников. Галопирующая лошадь успела вынести Тука с пути двинувшихся в атаку воинов. – Безумие! – Он развернул коня, намотал поводья на левую руку, одновременно снимая с плеча лук. Уткнул его конец в мокасин, между первым и вторым пальцами, налег всем весом, натягивая тетиву. Когда готовое к бою оружие оказалось в правой руке, Тук завязал поводья узлом, чтобы они не запутались в ногах скакуна.

Животное мчалось за строем кавалерии; Тук Анастер вытащил из колчана одну из стрел с каменным наконечником. «Что я делаю, Худа ради? Готовлюсь прикрыть отступление, которое неизбежно произойдет? О да, одноглазый стрелок…»

Склоняясь к холке и сжимая бока коня бедрами, он направил его в сторону холма. Там уже скопились темные массы воинственно вопящих овлов. Где-то вдалеке брехали псы; их почти заглушала нарастающая разноголосица воплей, стонов, лязга железа об железо.

Красная Маска наконец нанес удар. В ночи воцарился хаос.

Кавалерия перевалила через гребень холмов и тут же скрылась из вида. Тук ускорил бег коня, наложил стрелу. Стремян у него нет, так что нельзя будет опереться в момент выстрела, отчего вся его старательная подготовка к бою кажется смехотворной. Однако он быстро выехал на гребень, за миг до появления на вершине услышав крики, пронзительные вопли раненых лошадей, громовый стук копыт.

Тучи пыли сделали зрелище почти неразличимым, но Тук все же понял, что большая часть конников объехала передовые пикеты, врезавшись в лагерь. Солдаты выскакивали из окопов – некоторые ранены, большинство просто растеряно. Молодые воины – овлы носились между ними, размахивали скимитарами, устроив побоище себе на забаву.

Слева набух шар ослепительного света, поднялась пенная волна магии – и Тук увидел, как кавалерия Овл’дана тут же начала отходить, выбираться из лагеря – словно зубы выскальзывали из плоти.

– Нет! – завопил малазанин, скача к ним. – Оставайтесь рядом с врагами! Атакуйте, проклятые дураки! Атакуйте!

Даже если они его и услышали, сердца уже охватил ужас перед волной огненной силы. Охваченные ужасом, они бежали…

А Тук все скакал вперед, оказавшись уже среди валов лагеря. Простертые тела, лошади, лежащие на боках, брыкающие ногами, выпучив глаза и оскалив зубы… все ямы завалены трупами…

Первые отступающие овлы пронеслись мимо – они не замечали его, лица стали масками ужаса.

Слева показалась вторая волна магии; он видел, как она врезалась в боковые ряды конников. Тела взорвались, жидкости брызнули во все стороны. Магия вздымалась и замедлялась, словно сражаясь с валом пораженной ею плоти. Вопли настигла Тука, как еще одна волна. Страдание пронизало его до самых костей. Сотни погибли, пока волшебство не истощилось; в воздухе клубился белый пепел – все, что осталось от людей и лошадей левого фланга.

Всадники и лошади без седоков окружили Тука. Они сталкивались, несомые вихрем паники. От пыли заслезился глаз; пыль, казалось, решила забить ему горло на манер кляпа; вокруг тени повели свою собственную войну, схватку света и тьмы. Магическая эманация поднималась кверху, посылая вниз густые облака пепла.

Затем Тук Анастер оказался в одиночестве – стрела все еще лежит на тетиве – посреди пыльного поля. Вторая волна колдовства пронеслась мимо, преследуя бегущих овлов.

Не успев подумать, Тук помчался вслед ужасной волне, прорезая горячий, хрупкий, насыщенный остатками магии воздух – и увидел в шестидесяти шагах, среди массы наступающих солдат, вражеского мага. Тот сомкнул руки – сила полилась из его тела, создав светящуюся сферу чистого разрушения. Она поднялась над головой мага, как бы приветствуя Тука – и устремилась на него.

Одноглазый или нет, он может видеть врага.

Выстрелить невозможно – Тук качается на спине коня, который внезапно узрел смертельную опасность и пустился прочь, заметавшись между кочек и ям.

Серебристая молния силы несется на него.

Теперь пришла и ему пора обезуметь, как обезумели в эту ночь многие… Он заметил слева длинную и глубокую траншею – выгребную яму лагеря – и заставил коня двинуться к ней. Колдовская волна справа повернула, преследуя цель.

Животное заметило траншею, оценило ширину препятствия – и подобралось, готовое перескочить.

Он ощутил, как конь поднялся, понесся по воздуху – и в этот миг все стало тихим и ясным, в этот миг Тук изогнулся, крепко сжав ногами холку, поднял лук, прицелился назад – проклиная плоский одноглазый мир, ему оставшийся – и выпустил каменную стрелу.

Конь приземлился. Тук упал ему на холку. Удерживая лук, вытянув ноги вдоль спины животного, он отчаянно обвил левой рукой мускулистую шею – волна все ближе, все ближе наползает справа, сзади…

Конь заржал и понесся. Тук сумел не упасть.

Почувствовал сзади порыв холодного ветра. Рискнул повернуть голову.

Магия пропала. За ней виднелись ряды наступающей – нет, застывшей на месте – армии Летера – а перед ними одинокое тело. Опускающееся на колени. Тело без головы, над шеей поднимается – нет, не фонтан крови, а какой-то дымок…

Взрыв? Он слышал взрыв? Да, вроде бы…

Тук восстановил контроль над конем, левой рукой подхватил узел поводьев – и направил испуганное животное кругом, на ближайший холм.

В воздухе смердело горелым мясом. Ночь озаряли молнии. Рычали псы. Умирали солдаты и воины. Впоследствии Тук узнал, что половина кавалеристов Месарча не увидела рассвета.

***

Ночь узрела достаточно глазами немигающих звезд; небо побледнело, словно омываясь от крови, словно лишившись остатков жизни.

Солнце не спешило освещать утреннее небо, обнажая толстый слой горького пепла, оставшегося от сожженных людей, лошадей, собак. Ему не хотелось созерцать кровавое месиво на месте свершившейся битвы. Брол Хандар одурело бродил по восточному краю разоренного лагеря, постепенно приближаясь к свите Атрипреды.

Биветт спешилась и присела около тела, лежащего около валов. Именно там овлы совершили самоубийственную атаку. Он гадал, сколько же их погибло от летерийской магии. Возможно, все они, проклятые. Наверняка сотни, даже тысячи – разве можно сказать теперь? Пригоршня мелкого пепла заменяет человека. Две пригоршни – коня. Половина – собаку. Ветер унесет всё, не успеют офицеры произнести речи, не успеют плакальщики вдоволь накричаться, выражая мрачное отчаяние.

Он встал, чуть пошатнувшись, напротив Биветт. Тело – как оказалось, без головы – лежало между ними.

Она подняла лицо. Может, виноват резкий утренний свет, может, слой пепла – но ее лицо было таким бледным, какого он еще не видывал.

Брол поглядел на безголовое тело. Один из магов.

– Знаете, Смотритель, – хрипло спросила Биветт, – кто это сделал?

Он покачал головой: – Может быть, волшебство вышло из – под контроля и вернулось к нему…

– Нет, бросила она. – Это была стрела. Одинокий лучник рискнул проехать, просочиться… Смотритель, всадник без седла выпустил стрелу, когда его конь перескакивал траншею…

Она смотрела неверующим взором, как будто прося сделать что-то, не просто качать головой. Он слишком устал. Он потерял ночью своих воинов. Псы бросались из высокой травы. Псы… и Кашены – двое, их только двое, не так ли? Те же, которых он видел прежде. Один – с приделанными к лапам клинками. Клинками, разрубившими его к’риснана надвое. Один мелькнул слева, второй – справа. Они не встретились – левый прошел чуть выше, прорезав грудь под плечом; правый разрубил ребра, выпустил кишки, вышел из бедра, забрав часть бедра с собой. Если говорить точно, не надвое его разрубили, а натрое.

Второй Кашен использовал только клыки и когти, оказавшиеся не менее опасными – Брол считал, что этот монстр был более кровожадным и диким, наслаждался яростным насилием. Первый сражался с умелым изяществом; второй, меньший Кашен вгрызался в потроха, разбрасывал ноги и руки во все стороны.

Но звери не бессмертны. Им можно пустить кровь. Нанести ранения. У Эдур оказалось достаточно копий и мечей, чтобы изрубить толстые шкуры, отогнать обоих.

Брол Хандар заморгал, вспомнив об Атрипреде. – Да уж, меткий выстрел.

Ее лицо исказилось бешенством: – Этот был связан со вторым магом, они развертывали цепь силы. Они истощились, они все вложили в заклинания. – Женщина плюнула. – У второго тоже голова взорвалась. Как у этого. Я потеряла двух магов от одной клятой стрелы! – Она неуклюже встала. – Кто тот лучник? Кто?

Хандар промолчал.

– Заставьте вашего к’риснана…

– Не могу. Он умер.

Это ее остудило. На миг. – Смотритель, мы перемололи их. Понимаете? Погибли тысячи, а с нашей стороны едва две сотни.

– Потеряно восемьдесят два воина из Тисте Эдур.

Он обрадовался, заметив ее смятение, увидев, как потускнели глаза.

– Стрела. Одинокий всадник. Не овл – свидетели утверждают это. Маг – убийца.

«Ночной налет оставил в тебе глубокую занозу. Вижу. Но ничем не могу помочь». Хандар отвернулся. Прошел десять, пятьдесят шагов по потрескавшейся, выжженной, покрытой пеплом земле.

Магия пожрала траву. Магия похитила жизнь у самой почвы. Одноглазое солнце смотрело на землю, туда, где на заре похитили его славу. Оно гневалось на соперника.

Да, гневалось.

Глава 17

Начинаю искать –

Исходит мир стоном

И прочь ускользает

Кто идет – видит цель

Но кружится мир

Воздвигает заслоны

И невинных касаний

Словно жала, боится

Вот что значит – искать

Мир скрывает ответы

От погони уходит

Не терпит познанья

На виду быть не хочет

Я старался, но зря

Я умру одиноким

Я кричу в пустоту

И проносится мир

Смотрит тысячей глаз

Отыскал меня, видит

И знает…

Поиск,

Голлаг из Истока

Он умел красиво рассуждать о тайнах, выражая на лице почтение и восторг; но, говоря по правде, тайны устрашали Клюва. Да, он умеет чуять магию, ощущать ее поэзию и музыку, столь ясную и красноречивую. Однако пламя волшебства так легко опаляет, прожигая смертного до сердцевины души. Он не наделен особенной храбростью, в отличие от многих других солдат – например, от капитана Фаредан Сорт, сидящей сейчас на коне рядом с ним. Ох, куда ему до других…

Трусость и глупость – понятия, идущие вместе (как полагал Клюв), и оба относятся к нему. Он чуял магию, чтобы прятаться от нее, избегать ее. Что до «свечей» внутри… что ж, он рад, если ничто не заставляет их племя мигать, вздрагивать, бешено разгораться. Он подозревал, что решение стать солдатом было еще одним примером его глупости. Жаль, что ничего поделать уже нельзя.

Маршируя по пустыням той страны, что называют Семиградьем (Клюв видел только два города, но был уверен, что где-то еще прячутся остальные пять), он наслушался жалоб собратьев – солдат. Насчет всего не свете. Придется воевать. Почему не воюем? Днем жарко, ночью холодно, проклятыекойоты воют так громко, что можно поверить – они стоят в темноте прямо над твоим ухом. Насекомые кусаются, скорпионы, пауки и змеи так и жаждут вас убить. Да, они всегда находят, на что жаловаться. Ужасный город И’Гатан, богиня, что открыла той ночью один глаз и похитила злобного мятежника Леомена. Но когда, казалось, все пропало – девушка Синн явила свою свечу, ослепительно яркую, столь чистую, что Клюв отпрянул. А они и тут нашли повод для недовольства. Синн должна была заранее учуять огненную бурю. Адъюнкт должна была подождать еще несколько дней, потому что морпехи так просто не помирают.

А что насчет самого Клюва? Мог он учуять их? Ну, может быть. Тот маг – Бутыл – со всей его живностью… возможно, Клюв чуял, что он еще жив где-то под пепелищем. Но разве же он не трус? Подойти, скажем, к Адъюнкту или капитану Добряку, доложить – о нет, это слишком. Добряк похож на его отца, а тот не любил слышать ничего такого, чего ему не хотелось бы услышать. Что до Адъюнкта… гм… даже ее солдаты ей не верят.

Он со всеми остальными выслушал ее речь после Малаза (что за страшная была ночь, и он так рад, что оказался далеко, на одном из транспортных кораблей), он помнил, как она намекала, что теперь они остаются совсем одни. Что они будут делать дела, о которых никто никогда не узнает. Без свидетелей, так она сказала. Как будто это важно. Речи обычно смущали Клюва – но не эта особенная речь. Он понимал, что вся его жизнь идет «без свидетелей». Так что она сделала всех солдат похожими на него, на Клюва. Неожиданный подарок от такой холодной, ледяной женщины. Трус или нет, глупец или нет – она покорила его той ночью. Ясно, она о нем даже не думала – но он так высоко оценил даже ее невнимание…

При этой мысли сердце его замедлило бешеный бег; Клюв поднял голову и поглядел на капитана. Сидит на коне в глубокой тени, недвижно, как и прежде; и все же ему казалось, что только что раздался мгновенной стихнувший звук – плеск волн о камень, крики сражающихся солдат, мечи и смерти, копья, ледяными пиками пронзающие плоть, снова волны – но тут всё исчезло.

Вероятно, она заметила его внимание, потому что тихо сказала: – Они прошли мимо, Клюв?

– Так точно.

– Не уловив наших запахов?

– Да, капитан. Я спрятал нас синей и серой свечами. Было легко. Их колдунья, она склоняется перед Оплотами. Она ничего не знает о синем и сером садках.

– Считается, что летерийские маги должны стать нам союзниками, – пробурчала Сорт. – Но мы нашли их скачущими рядом с Тисте Эдур, работающими на них.

– Да, и они встревожены. Особенно здесь.

– В этом и проблема, – ответила капитан, подбирая поводья и выводя коня из-под сени толстых ветвей, в которых они прятались. Дорога, по которой промчался вражеский отряд, была в пятнадцати шагах. – Мы вышли далеко вперед прочих взводов. Или Хеллиан потеряла разум, или Урб. А может, оба сразу.

Клюв понудил двинуться следом свою гнедую кобылку, которую назвал Лили. – Словно мы схватились руками за горячую кочергу прямо из кузнечного горна. Руки обжигает?

– Да уж, руки. Кенебу. Тебе, мне. Всем взводам.

– Э… я имел в виду ваши руки.

– Я учусь замечать такие моменты, – сказала она, поглядев ему в глаза.

– Какие?

– Когда ты пытаешься убедить меня, что крайне глуп.

– О. эти моменты. Я самый вам преданный, капитан. Преданнее нет.

Капитан странно поглядела на него, но не произнесла ни слова.

Выехав на тракт, они развернули лошадей на восток. – Они там. Где-то впереди, – произнесла Сорт. – Готовься ко всяческим трудностям.

Клюв кивнул. Они следовали за двумя взводами уже две ночи. Поистине путь, усеянный трупами. Следы засад, мертвые летерийцы и Эдур – тела затащены в кусты и раздеты. Клюв отворачивался от голых, чтобы дурные мысли не забрели в разум. Все места, которые трогала на нем матушка в ту ночь… нет, это злые мысли, злая память… от такого он может повеситься, как сделал братик…

– Клюв, мы должны их найти.

Он снова кивнул.

– Нужно их обуздать. Сегодня. Что думаешь?

– Это все тот, Балгрид. И другой, которого кличут Куб. Он очень быстро учится магии. Балгрид получил белую свечу, видите ли, а эта страна не видела такой свечи уже давно. Они тащат за собой запах всех оставленных трупов, это все и портит – понимаете, всякие отрезанные уши, пальцы, которые они привязывают к поясам. Вот почему мы идем от засады к засаде, так? А могли бы прямо на них набрести.

– Ну, – сказала капитан, бросив на него удивленный взгляд, – мы же на клятых лошадях, верно?

– Они тоже, капитан.

– Ты уверен?

– Думаю, да. С прошлой ночи. Но Оплоты… есть один, в котором живут звери. Если летерийские маги пронюхают, что случилось, они смогут их быстро выследить.

– Дыханье Худа! А что насчет нас?

– И нас тоже. Разумеется, тут вокруг скачет много народа на конях, пусть стремена у них и плохие. Если они подойдут ближе, то и серая и синяя свечи могут перестать работать.

– Значит, тебе придется постараться, показать им кое-что еще.

Ох, как ему не нравится эта идея… – Надеюсь, нет. От всей души надеюсь.

– Тогда давай уберемся отсюда, Клюв.

«Не выжигайте меня до сердцевины, капитан. Прошу. От такого никому пользы не будет. Я все еще слышу их крики. Слышу крики каждый раз, как начинаю. И сильней всего пугают меня мои собственные крики. Капитан, лучше выбраните меня за глупость».

***

– Вот бы Мазан Гилани была с нами, – сказал Слабак, клочками мха стирая с рук кровь.

Хеллиан моргнула. «Мазан какая?»

– Слушайте, сержант, – сказал Балгрид.

Он все время так начинал. Она перестала слушать. Все равно что пописать в костер – мужчины умеют, а женщинам на дано. Шипение в темноте – и следом мерзкая вонь. Он начинает: «Слушайте, серж…», а она тут же слушать перестает.

– Вам нужно это услышать, – продолжал нудеть Балгрид, тыкая в нее пальцем. – Сержант?

Хеллиан уставилась на палец. – Хочешь, солдат, я себе левую щеку отрежу? Тронь меня еще раз – и пожалеешь, я тебе обещаю.

– Кто-то выследил нас.

Она скривила губы. – Давно?

– Уже две или три ночи, – ответил Балгрид.

– И ты вот сейчас решил доложить? Мне достались одни идиоты. Как они нас заметили? Ты и Куб заверяли, что мы идем скрытно, что вы что-то сделали. Так что же вы делали? Да наверное, отливали на следы или что-то вроде. – Она сверкнула глазами. – Отливали?

– Что. Нет. Слушайте, сержант, мы…

Снова началось! Она вскочила, чуть не поскользнувшись на волглой глинистой почве. Перестанешь бдеть – и мигом шлепнешься. – Кто-нибудь. Ты, капрал. Оттащи тела.

– Слушаюсь, сержант.

– Уже бегу, сержант.

– И вы двое. Навроде и ты, Отмазка…

– Замазка, сержант.

– Помогите капралу. Это вы устроили тут неразбериху, поубивав всех.

Разве это не правда? Мрачное получилось дельце. Шестнадцать летерийцев, четверо Эдур. Стрела в башку действует на них не хуже, чем на обычных людей. Бух, свалились с коней словно четыре мешка с камнями. Потом было два жулька – один в голову летерийской колонны, другой в конец. Хлоп, хлоп – и в ночи слышны лишь стоны и хруст костей – то ли конских, то ли человечьих, кто разберет?

На ее вкус, чертовы летерийцы оправились слишком быстро. Да, верно, и на вкус Ханно, упавшего потеряв полчерепушки от удара самым дрянным мечом, какой она когда – либо видела. Но солдат потерял равновесие из-за дурацких стремян, Урб легко протянул одну свою громадную ручищу и стащил дурня за перевязь или еще за что. Ударил о землю так сильно, что ветры поперли с обоих концов. А потом Урб так вогнал железный кулачище вражине под шлем, что ссадил костяшки о внутренность черепа, о прозвонки или как их так называют. Зубы полетели во все стороны, и кости и всякая жижа.

Вот и первая боевая потеря. Все потому что Ханно подскочил слишком близко, думал, что летерийцы оглушены, безвредны и все такое. Но это были бывалые солдаты. Они пришли в себя чертовски быстро.

Лизунцу сильно досталось, но Балгрид уже поработал над ним – уже не кровит и в себя пришел. У капрала Рима недостает двух пальцев на левой руке. Плохо его щит защитил… Да, Урб себя как сержант не показал.

Хеллиан осторожно поворачивалась, пока не смогла увидеть сидящего на прогнившем пеньке Урба. Жалкий у него вид. Она глотнула рома и подошла поближе. – Теперь мы оба сержанты, верно? Давай найдем кусты и повозимся. Я в настроении постонать и попотеть хоть под кем, а мы в одном звании, так что никто не пожалуется.

Он вытаращился на нее филином лупоглазым.

– В чем проблема, сержант? Я не так страшна, как ты?

– Урб не страшен, – недоверчиво хохотнул Рим. – Мазан и та на него залипла! Верно, потому и перевелась во взвод Бальзама.

Хеллиан хмыкнула. – Тихо, Рим. Ты капрал. А это сержантского ума дело.

– Вы хотели покататься с Урбом, сержант, – сказал Рим. – Вам, сержантам, все дозволено, хотя Урб похож на чертова безбожного бога, а вы так напились, что захотели постонать и попотеть хоть под кем…

– Точно не твоего ума дело.

– Может, и нет, но нам же ваши стоны слушать. Верно Слабак говорил – будь Мазан здесь, мы все могли бы пялиться, мечтать и даже пытаться, если она совсем устанет ждать от Урба того, чего вы вот сейчас…

– Где ты нашел такой болтливый рот, Рим? – спросил Балгрид. – Тебе лучше подходит быть молчаливо – загадочным. Да, ты потерял два пальца. Ну и что?

– Всем молчать, – бросила Хеллиан. – Хотите, чтобы другой патруль набрел на нас, а мы и не готовы как сейчас? Эй, все, кроме Урба – проверить снаряжение, собрать трофеи и все что хотите, а потом не издавать дурацкого шума. Завидуйте, но молча.

– Мы от зависти не стонать станем. Скорее уж…

– Загадочно молчи, Рим, чтоб тебя!

– Я хочу поговорить, Балгрид, и не тебе меня…

– Я тебя заставлю замолчать, Рим, и тебе это совсем не…

– Чертов некромант.

– Рим, это просто вторая сторона Денала. Я уже рассказывал. Денал дает, Худ отбирает.

Хеллиан прижалась к Урбу. Тот выглядел испуганным. – Расслабься, – прошептала она. – Я ничего не отрежу. То есть у тебя. Но если столкнусь с оскорбительным отказом…

– Мох такой мягкий, прямо постелька, – сказал Слабак, отходя с многозначительным жестом.

Хеллиан опустилась на землю и потянула Урба за ногу.

Вдруг рядом оказался Балгрид: – Слушайте, сержант…

Она потащила сержанта подальше от мага.

– Нет, сержант! Те, что нас выследили… кажется, они нас нашли!

Тут же залязгали мечи, солдаты разбежались занимать оборону – возник неровный круг, в середине которого остались Хеллиан с Урбом.

– Балгрид, – прошипела она. – Ты мог бы сказать…

Стук подков, тяжелое дыхание коня. Тихий голос произнес по-малазански: – Капитан Фаредан Сорт и Клюв. Мы подъезжаем, так что убирайте треклятые жульки.

– О, вот это великолепно, – застонала Хеллиан. – Расслабьтесь, все вы. Это наша жуткая капитанша.

***

Вот и морячки. Клюву не нравилось смотреть на них. Тощие, злые, скалящиеся на отыскавшую их начальницу. Да тут и мертвый имеется.

Фаредан Сорт проехала в середину взвода и слезла с коня. Клюв остался там, где был раньше – около двоих солдат, еще не вложивших мечи в ножны. Он заметил некроманта – мужчину с белой, призрачной аурой. Смерть здесь повсюду, холодный воздух заполнен последними выдохами; он ощущает давящее чувство потери – словно тяжелый кулак вдавлен в грудь.

Вот так всегда умирают люди. Не надо было становиться солдатом.

– Хеллиан, Урб, нужно поговорить. Отдельно. – Голос капитана был суровым и холодным. – Клюв?

– Капитан?

– Иди к нам.

«О нет». Однако он подъехал к ним и сполз с седла. Слишком много внимания привлечено – он согнул спину и поспешил встать рядом с капитаном.

Фаредан Сорт повела их в лесок.

– Мы ничего такого не сделали, – заявила сержант Хеллиан, как только группа встала шагах в двадцати от остальных. Она покачивалась взад и вперед, словно готовая выбросить яд клобучная змея.

– Ожидалось, что вы будете сдерживать продвижение, а не отрываться от остальных взводов. Теперь, сержант, нам будут попадаться патрули не в двадцать, а в двести человек. А потом в две тысячи.

– Это не проблемма, – сказала Хеллиан с неслыханным акцентом. – В том проблемма, капитан, что летерийцы дерутся на стороне Эдур…

– Вы пытались вступить в контакт с этими летерийцами?

– Вступали, – встрял Урб. – Все пошло наперекосяк. – Он потряс головой. – Никаких признаков, что этот народ желает освобождения, капитан.

– Урб верно сказанул, – яростно закачала головой Хеллиан.

Капитан поглядела в сторону. – Другие взводы докладывают то же самое.

– Может, нужно их убедить или что-то такое, – предложил Урб.

Хеллиан оперлась о дерево. – Кажится мне, каптан, у нас два путя, а идти можем по одному. Или мы убираемся назад, на берег, строим десять тысяч плотов и гребем подальше, как только сумеем. Или идем вперед. Быстро, нагло. А если на нас набегут две тысячи – мы попрячемся, как учили. Или быстро – нагло, каптан, или шлепаем веслами.

– Мало что бывает труднее, чем спорить с пьяницей, – усмехнулась Сорт. – Разве что спорить с пьяницей, который чертовски прав.

Хеллиан просияла улыбкой до ушей.

«Она пьяна? Она пьяна. Пьяная женщина – сержант… но, если капитан не шутила, сержант – не дура…»

Фаредан Сорт продолжала: – Ваши взводы имеют достаточно лошадей?

– Так точно, сэр, – ответил Урб. – Более чем достаточно.

– Я все же хочу, чтобы вы умерили шаг. Хотя бы на несколько дней. Я намерена встретить остальные взводы и приказать им делать то же, что делаете вы; но на это требуется время…

– Капитан, – возразил Урб, – у меня такое чувство, что здешние всё просекли. Патрулей больше, они стали крупнее и осторожнее. Мы в любое время можем напороться на засаду, и это выводит из себя. В следующий раз вы можете найти кучу трупов. Малазанских трупов. Мы вышли налегке, взяли мало морантских припасов, так что дальше будет еще труднее. Сэр.

– Знаю, сержант. Вы потеряли одного в последнем бою.

– Ханно, сэр.

– Стал беззаботным, – заметила Хеллиан.

Урб нахмурился, но потом кивнул: – Да. Правильно.

– Давайте надеяться, что одного сурового урока будет достаточно, – сказала капитан.

– Надеюсь, – отозвался Урб.

Фаредан Сорт поглядела на Клюва: – Расскажи им насчет Оплотов.

Маг вздрогнул, вздохнул и сказал: – Летерийские маги… они могут найти нас по коням, вынюхать их, то есть…

– Балгрид заметает следы, – сказал Урб.- Скажешь, этого недостаточно?

– Может, и нет. Они не умеют чуять некромантию. Ни летерийцы, ни Тисте Эдур. Но, видишь ли, Оплот Зверя…

Хеллиан вытащила флягу и хлебнула полным ртом. – Нужно знать наверняка. В следующий раз, Урб, возьмем одного мага живьем. Зададим вопросы и среди криков услышим ответы.

Клюв вздрогнул. Не только пьяная, но и жестокая.

– Осторожнее, – сказала капитан. – Скоро станет совсем туго.

– Мы все знаем насчет осторожности, сэр, – тускло улыбнулась Хеллиан.

Фаредан Сорт поглядела на нее тем же взглядом, каким иногда рассматривала Клюва. – Ну, все сказано. Идите медленнее, выслеживайте малые патрули – они могут быть приманкой. – Затем она помедлила и сказала: – Теперь мы увязли полностью… поняла?

– Плотов не будет?

– Никаких плотов, Хеллиан.

– Отлично. Моря не видеть – спокойно помереть.

Она сделает это, понял Клюв. Помрет спокойно. Она это себе обеспечит.

– Идите к своим взводам. Успокойте взвинченных солдат.

– Это не запах, – произнес Клюв.

Трое удивлено повернулись к нему.

– Не запах делает их взвинченными, – начал объяснять маг. – Запах смерти – они тащат его с собой, правильно? И потому уже привыкли. Они нервничают, потому что засиделись без дела. На одном месте. Вот и все.

– Тогда не будем терять времени, – заявила капитан Сорт.

Отличная идея. Конечно. Потому она и капитан. Достаточно умна, чтобы сделать пути мысли загадкой для него – но эта тайна оставляла его счастливым. Наверное, единственная тайна изо всех…

***

Они пробирались по краю леса. Край, да – слишком много треклятых краев. Дальше виднелись беспорядочно разбросанные фермы, поля, обсаженные деревьями дороги. Ни огонька от фонарей или свечей в крошечных закрытых ставнями окошках двух ближайших хуторов. Сердце тяжело стучало в груди Скрипача. Он перекатился набок, чтобы поглядеть, сколько солдат уже добралось до него. С обеих сторон от сержанта хриплое дыхание, россыпь растянувшихся тел. Все здесь. Слава воину пустынь Кораббу и его непостижимому везению.

Он готов был признать, что засада устроена на славу. Она должна была забрать жизни всех. Но Корабб уже за лигу совершенно неожиданно наткнулся на труп оленя, утыканный дюжиной стрел. Хорошо задумало, дурно исполнено.

Малазане напали первыми. Треск жульков во тьме, гудение самострелов, свист ударяющих по плоти стрел. Вопли мучительной боли. Атака панцирников Геслера смяла правый фланг засады…

А затем полилась магия, ужасная и грубая. Она выбрасывала языки пламени хаоса, пожирая деревья, словно кислота; она нависла над головами застывшей волной – и ринулась вперед, обхватив Песка. Его крик был милосердно коротким. Скрипач, стоявший в десятке шагов от того места, где погиб Песок, разглядел летерийского мага – тот, казалось, тоже вопил от боли, не переставая посылать колдовскую волну. Сержант заревел, развернул арбалет… вздрогнул от отдачи, когда тяжелый болт слетел с тетивы…

Долбашка попала в древесный ствол прямо над головой мага. Взрыв повалил ближайшие деревья, разорвал в клочья дюжину солдат Летера. Магия погасла в мгновение ока. Падали всё новые стволы, трещали сучья… малазане быстро отступили и побежали прочь.

Слева кто-то мелькнул… мгновение позже стало ясно, что это Геслер. – Скрип, нас словно проклял сам Худ. Мы убежали из леса – но как насчет Каракатицы?

– Получил стрелу, – ответил Скрипач. – Но крови вытекло мало. Вытащим, как только выпадет возможность.

– Думаешь, они пойдут по следам?

Скрипач помотал головой. Он не имел ни малейшего представления. Если их осталось достаточно… Тут он извернулся, зашипев: – Бутыл! Сюда!

Молодой колдун подполз ближе.

– Ты можешь пощупать, что сзади? – спросил Скрипач. – Определить, идут ли они за нами?

– Уже, сержант. Я использовал каждую клятую тварь, что слоняется позади.

– И? – нетерпеливо спросил Геслер.

– Долбашка прикончила почти всех. Но шум привлек других. Не меньше дюжины Тисте Эдур, несколько сотен летерийцев. Выследили ли они нас? Да. Но идут далеко позади. Думаю, уже научились осторожности.

– Тьма рассеивается, – произнес Геслер. – Пора искать укрытие, Скрип – да только это уже не поможет. Они не отвяжутся.

– Можем оторваться? – спросил Скрипач.

– Сержант, я устал…

– Ладно. Ты и так много сделал. Что думаешь, Гес? Пора устроить новую бучу?

– Бросить последние долбашки?

– Честно говоря, не вижу другого выбора. Конечно, одну я всегда оставляю про запас. И Карак тоже.

Геслер кивнул: – Мы свои разделили. И хорошо. Если бы все нес Песок… Хотя его припасы не воспламенились…

– Да нет, воспламенились, – ответил Скрипач. – Только не в этом мире. Я прав, Бутыл? Их магия похожа на распахнутые врата, она глотает все, что попадает в пасть…

– Духи подлые, Скрип! Ты чертовски прав. Их магия начинается одним, но переходит в иное. Маг потерял контроль даже раньше, чем ты достал его…

Скрипач кивнул. Он и сам это понял. Или ему так показалось. – Итак, Бутыл, что из этого вытекает?

Юный маг покачал головой: – Где-то там… все идет не так, как надо. Вначале была древняя, примитивная магия. Не такая древняя, как сила духов, но столь же примитивная. А потом какой – то хаос схватил ее за глотку…

Лежавший неподалеку Корик перевернулся на спину. У него ломило кости от усталости. «Что бы там ни болтали Бутыл и сержанты, ясно: мы в Худовом дерьме по самые уши…»

– Эй, Корик.

– Чего тебе, Улыба?

– Знаешь, ты чуть там не остался.

– Я там? Где я? Что?…

– Когда на тебя набежало сразу четверо, о да, полукровка, ты станцевал отличную джигу. – Она засмеялась, тихо и как будто со злобой. – Если бы я не воткнула нож в глаз тому, что поднырнул под твою руку и готовился нарисовать на брюхе симпатичную улыбку – ну, ты уже остывал бы позади.

– А трое остальных? – ухмыльнулся в сумраке Корик. – Спорим, ты не верила, что я могу быть таким быстрым?

– Что-то мне подсказывает – ты и сам в это не верил.

Он промолчал, потому что она была права. Он впал в какое-то бешенство, однако глаз и рука оставались холодными, точными. Он словно наблюдал со стороны каждый выпад, каждый блок, каждое изменение стойки, каждый взмах тяжелого клинка. Наблюдал, да – но с глубокой любовью к этому мигу, к каждому мигу. Он ощущал нечто подобное в стене щитов той ночью, в Малазе. Однако то, что началось как смутная эйфория, сегодня стало чистым откровением. «Я люблю убивать. Боги подлые, я люблю убивать, и чем сильней люблю, тем лучше умею». Никогда он не ощущал себя более живым, более совершенным. Да, совершенно живым.

– Не терпится еще раз увидеть твой танец, – пробормотала Улыба.

Корик заморгал, пытаясь различить ее во тьме, сдвинулся с места. Она озабочена? Ему как-то удалось пробудить то местечко, что между мускулистых ног? Потому что ему нравится убивать? «Станцевать джигу еще раз, Улыба?» - Чем больше тебя узнаю, женщина, тем страшнее ты кажешься.

Улыба фыркнула: – Так и должно быть, полукровка.

Тарр подал голос откуда-то справа от Корика: – Думаю, меня сейчас стошнит.

Из-за него раздался смех Каракатицы: – Да, Тарр, так и бывает, когда рушится весь твой привычный мир. Конечно, – добавил он, – если ты научишься находить поэзию в танце смерти…

– Хватит. Прошу.

– Не беспокойсь, – не унимался Каракатица. – Ты не из танцоров. Ты укоренен словно дерево, Тарр, и движешься не быстрее дерева.

– Может, я и медленный, Карак, но все же они падают как подкошенные. Верно?

– О да, падают. Я ни на что не намекаю. Ты один заменяешь стену щитов, эт точно.

***

Капрал Буян сплевывал кровь. Проклятый локоть заехал в рот, теперь два зуба шатаются и язык прикушен. Может, это был его же локоть… кто-то со всей дури налетел на него в неразберихе, когда Буян поднял руку и отвел меч наружу. Чуть плечо из сустава не вылетело.

Он яростно отмахнулся, и шар рукояти продавил висок нападавшего; тот зашатался, глаз наполовину выскочил из обриты. Потом Курнос добил летерийца.

Потом они начали атаку – он сам, Курнос и трио устрашающих леди, каждая из которых могла бы поглядеть на распаленного бхедрина сверху вниз… и превратить его в кровавую кашу, если потребуется. Капрал Буян чувствовал себя счастливчиком. А вот Песку не повезло. «Но больше мы не прошляпим. Никто из нас. Я нашел себе пехотинцев по вкусу, и в следующий раз мы раздавим всех, кого на нас ни пошлют.

И не только на нас. Тарр и этот Корик… Скрип тоже получил весомый подарок. И Улыба… у нее каменное сердце, как у Когтя. Отличные взводы для такой работенки. Теперь пора повернуться и выдать им всем хука в челюсть. Руки чешутся. Скрип и Геслер, они тоже хорошо проварились в котле старины Келланведа».

Он был в восторге, что Адъюнкт решилась спустить их с поводка. Самое время. «К Худу походы клятыми колоннами. Нет, надо налетать, резать – и убегать. Пусть они тут головами вертят сразу во все стороны. Значит, отряды идут именно за нами? Дурачье. Нас тут всего два крошечных взвода. А вас, наверное, уже сотни».

– Проклятье Келланведа, – промычал он.

Острячка подняла круглое лицо: – Сказал что-то, капрал?

– Мы малазанская морская пехота, вот кто мы, милашка.

– Не тяжелая пехота? А я думала…

– Мы и те, и те. Расслабься. Видишь ли, малазанские морпехи не занимались тем, для чего обучены, уже много лет. Со смерти Келланведа. Нас этому учили, понимаешь? Делать именно то, чем мы заняты сейчас. Хвала Фенеру! Бедные ублюдки Эдур и летерийцы. Бедные невежественные ублюдки.

– Достаточно умные, чтобы подловить нас, – сказала Уру Хела из-за спины Острячки.

– Но разве у них вышло?

– Только потому…

– Молчать, Уру Хела. Здесь я разговариваю. Ваш капрал. А ты просто слушаешь.

– Да я просто…

– Еще одно слово, солдат, и окажешься в рапорте.

Если она и засмеялась, то тут же превратила смех в кашель. Геслер зашипел из-за Скрипача: – Тихо вы там! – Но суть была уже сказана. Буян кивал сам себе. Малазанская морская пехота. Да.

***

Скрипач кивнул в сторону узкой кривой тропы, ведущей к неказистым зданиям ближайшей фермы: – Мы идем туда, не спеша, тащим раненых. Прямо к дому, вдоль той дорожки.

– Как будто все еще паникуем, как будто нас запугали, – кивнул Геслер. – Да. Разумеется, ферму придется зачистить, то есть убить гражданских. Скажу тебе, Скрип, мне это не по душе.

– Может, обойдемся без этого, – подумал вслух Скрипач. – Бутыл?

– Здесь, сержант. Я устал, но, наверное, смогу их зачаровать. Может, даже заброшу в их головы парочку ложных идей. Типа мы ушли на север, хотя на самом деле мы ушли на юг. Вроде того.

– Не вздумай умирать, Бутыл, – сказал Геслер, бросив затем Скрипачу: – Пойду соберу припасы своего взвода.

– Мне и Караку, – кивнул Скрипач.

– Растянем проволоку?

– Нет. Долго привязывать, и на свету заметно. Мы устроим «барабан».

– Худ меня подери, – шепнул Геслер. – Ты уверен? То есть я кое-что слышал…

– Слышал. Но мы с Ежом его придумали. И довели до совершенства. Более или менее.

– Более? Или менее?

Скрипач пожал плечами: – Или сработает, или нет. В крайнем случае у нас есть иллюзии Бутыла.

– Но вернуть долбашки уже не получится, так ведь?

– Нет. Впрочем, если желаешь узреть ослепительный белый свет…

– Что ж, – улыбнулся янтарнолицый моряк, – если есть возможность узреть ожившую легенду, к тому же в присутствии изобретшего ее гения… не стану отговаривать, Скрип.

– У меня лишь половина гения, Геслер. Еж забрал вторую с собой.

– Что, сомнения берут?

– Уже не в первый и не во второй раз. Но все равно сделать надо. Когда люди будут готовы, поведешь вперед всех, кроме меня и Каракатицы. К ближайшему дому. Думаю, дальний дом не заброшен. Может быть, хозяин его перестраивает. Поля выглядят на загляденье ухоженными, не так ли?

– Да, особенно если учесть, какой тут маленький дом.

– Пусть Бутыл сначала все разнюхает.

– Да. Маг, ты слышал?

– Что? Извините. Думаю, я задремал.

Геслер сверкнул глазами на Скрипача: – От этого типа зависят наши жизни? Помогай нам Худ.

Приказ прошел по неровному ряду пригнувшихся солдат. Заря начала высветлять воздух, когда Геслер, Бутыл – и Корабб Бхилан Зену’алас сразу за ними – повели соединенные взводы вдоль дороги. Шаркая ногами, чтобы оставить следы – не слишком, но все же заметные – они пробирались к скромному фермерскому дому.

Скрипач и Каракатица следили за ними, пока отряд не ушел на приличное расстояние от места, выбранного для ловушки. Здесь по сторонам тропы росли кусты, мешающие видеть землю. Слева стояли два приличной толщины дерева, справа – одно, очень старое.

Нужно четыре долбашки. Два вместе, затем еще одна и, наконец, последняя.

Каракатица – лицо его покрылось потом, ведь сапер тащил на плече заряды и колья – был странно молчалив. Скрипач послал его отмерять расстояния, вбивая палки в местах, которые он указывал. После этого Каракатице пришлось копать ямы в плотной земле, там, где были вбиты колья. Мелкие ямы.

Сапер, верящий в удачу Опоннов, мог бы удовольствоваться этим, мог бы молить переменчивых Близнецов, чтобы копыто хоть одного вражеского коня задело одну из прикопанных долбашек. Но не так работает «барабан». Ему нужна лишь вибрация. Оболочки долбашек следует специально истончить в одном месте; против этого места устанавливается достаточно острый камень, при сотрясении почвы способный пробить глину. Настоящая трудность, как хорошо знали Скрипач и Еж, в том, чтобы соскрести глину с бока снаряда, оставив слой толщиной с яичную скорлупу, но при этом не украсив верхушки самых высоких деревьев собственной кровью и гирляндами кишок.

Едва Каракатица закончил первую ямку, Скрипач подошел к нему с долбашкой в руках. Бережно опустил снаряд на землю, немного поработал ножом над ямой – и вернулся к долбашке, которая расположена дальше всех от дороги, но должна взорваться первой. От нее детонируют две другие, в середине вражеской колонны, и одна позади – на тот случай, если колонна окажется особо длинной.

Опустив снаряд в ямку, он растянулся на животе – и начал скрести глину.

Солнце встало; хотя воздух еще не прогрелся, пот ручьями тек по лицу Скрипача, скалывавшего тончайшие слои искусно сделанного кувшина. Ему хотелось, чтобы свет падал прямо на бок, над которым он трудился: тогда он мог бы работать, ожидая, когда станет слабо различим желтый воспламеняющийся порошок и гранулы железа. Но такой удачи не выпало – повсюду лежали тени.

Наконец он поскреб ножом по глине в последний раз и осторожно отвел лезвие. Нашел острый камень, положил около истонченной скорлупы снаряда острием кверху. Медленно, затаив дыхание, разжал руку. Открыл глаза. Изучил свое творение.

Еще несколько глубоких вздохов, чтобы успокоить нервы – и он начал засыпать яму, зачерпывая землю ладонями. Затем рассыпал над вскопанным местом лесной мусор.

Скрипач на животе отполз от ямы, добрался до края тропы, где лежали остальные долбашки. Подняв голову, он заметил Каракатицу – тот обнял себя руками и выглядел так, будто только что обмочился. «Да, этот знает, почему саперы относятся к вымирающим видам…» Сержант не спеша двинулся к следующей яме. В этот раз не так тонко… но достаточно тонко. Казалось, вторая долбашка меньше весит – именно это и делает каждый следующий шаг опаснее предыдущего – так просто стать беззаботным, ошибиться, ощутив облегчение от хорошо выполненной работы… ну, он же все знает и все умеет, не так ли?

Сапер заскрипел зубами. Подойдя ко второй яме, осторожно встал на колени. Положил долбашку, потянулся за ножом.

***

Каракатица действительно готов был обмочить штаны. Не от близости смерти – к этому он давно привык, с привычкой пришел в Четырнадцатую… но от того, чему стал свидетелем.

Последний великий малазанский сапер. Никто ему и в подметки не годится. Вообразите, скоблит оболочку долбашек. Ножиком. До толщины яичной скорлупы. Каракатица следил, с трудом различая подробности на таком расстоянии, как Скрипач обрабатывает первый, самый опасный снаряд. И молился всем богам, о которых мог вспомнить, и даже тем, чьих имен вообще не знал; молился духам и привидениям всех саперов, живых и мертвых – вымаливал благословение этому мастеру своего дела. Молился, чтобы человек, которым он искренне восхищается, не сделал… не сделал чего?

«Не подвел меня».

Как трусливо. Он и сам все понимал. Он твердил себе это в каждом промежутке между выдохами молитв. Он пытался остановить распад веры.

Скрипач уже стоит у второй ямы, повторяя фокус. «А представить Скрипа с Ежом. Как, должно быть, они работали сообща! Боги, Сжигатели должны были наводить священный ужас!» Но теперь… Скрипач остался один, сам Каракатица не похож даже на тень знаменитого Ежа. Всему настает конец. Но пока жив Скрипач… что же… черт побери всех, есть за что держаться. Вот эта стрела в левом плече… он видел, как она подлетает, но ведь не наклонился, чтобы точно ее поймать… правда ведь? Со стороны могло так показаться. Вполне могло. Да разве он имел время подумать во всем этом беспорядке? Кто он, сверхчеловек? Нет…

Отпрянув от второй установленной мины, Скрипач поглядел на Каракатицу. Лицо его было бледным как у мертвеца. «Ну, если еще подумать, ему вовсе не нужен помощник. Не нужен, да?»

Скрипач махнул рукой, показывая: «Уходи, возвращайся к взводам!»

Каракатица мотнул головой.

***

Пожав плечами – нет времени спорить, если Карак затаил желание умереть, для Скрипача это не стало бы сюрпризом – сапер поднялся на ноги, направившись за третьей долбашкой. Даже осторожные шаги сейчас рискованны. Он едва шевелил ногами, пробираясь вдоль края дороги. Есть много суеверий относительно того, куда класть припасы во время работы. Еж предпочитал постоянно перетаскивать их за собой… но Скрипач думал: чем меньше касаешься этих треклятых штучек, тем лучше. Не все ли равно, долбабахнут они сзади или спереди, не так ли?

Дойдя до места, он поглядел вниз, на два последних снаряда. Еще одно суеверие. С какого начать? Того, на которую падает тень груди, сердца, или того, что напротив головы? Идти затем к яме лицом или пятиться задом? Дыханье Худа! Как будто Еж стал злым духом и угнездился у него в черепе. Хватит суеверий! Скрипач согнулся, взял в руки долбашку.

Ту, что напротив сердца.

Действительно ли он сделал случайный выбор? Когда дело доходит до точности, не найти фанатиков хуже Морантов. Каждый глиняный сосуд – предел совершенства. Никаких вариаций. Если бы все были разными, сапер превратился бы в простого метателя камней – пусть и взрывающихся камней. Не требуется ни таланта, ни изощренного мастерства.

Скрипач с мучительной четкостью, даруемой божественными откровениями, припомнил свое первое знакомство с морантскими припасами. Северный Генабакис, неделя до похода на Мотт, обернувшегося двойным кошмаром Моттского Леса и болот Черного Пса. Шли слухи о контактах и напряженных переговорах со странным народом, владеющим Облачной Чащей далеко на юге. Говорили, что это народ замкнутый, ужасный, нечеловеческий на вид; что его воины летают на громадных насекомых – четырехкрылых стрекозах – и способны пролить на врага смерть с великих высот.

Со стороны малазан в переговорах участвовали Тайскренн, некий благороднорожденный по имени Араган и одиночка Т’лан Имасс по прозвищу Онос Т’оолан. Вторая и Третья армии окопались в сельской глубинке, два дня пути на юг от города Малинтэас. Несколько потных солдат из взвода обеспечения принесли и поставили – очень осторожно – в десяти шагах от костра деревянный ящик. Вискиджек взмахом руки подозвал Ежа и Скрипача. – Вы саперничаете в нашем жалком взводе, – сказал сержант и поморщился, как будто проглотил что-то гадкое (и не без основания, ибо тем самым благословил присущую Скрипу и Ежу страсть к анархическому разрушению). – В том ящике гренады и кое-что похуже. Получен от Морантов, которые теперь нам союзники. Кажется разумным – по крайней мере, моему извращенному разуму – передать их вам двоим. Очевидно, вам придется поэкспериментировать с содержимым. Но не забудьте удостовериться, что ушли на половину лиги от лагеря. – Он помедлил, взлохмачивая заросль на подбородке. – Те, что самые большие, слишком велики для бросания. То есть никто не уцелеет. Так что напрягите мозги и придумайте им применение. Вот последний приказ: солдаты, не убейте себя. Взвод и так неполный; не хотелось бы приставлять еще двоих к проклятым штучкам. Остаются только Калам и Ходунок.

«Да, Ходунок…»

Скрипач и Еж поднатужились, сняли крышку и в удивлении уставились на ряды заботливо упакованных в ячейки, переложенных соломой гренад. Маленькие круглые, длинные конусовидные, стеклянные в виде шипов (внутри ни одного пузырька не заметно)… а на самом дне штуки побольше, как раз для ковша катапульты (вскоре выяснилось, что такая идея была самоубийственной – снаряды имели привычку детонировать, едва рычаг катапульты вздрагивал, распрямляясь. Впрочем, для уничтожения катапульт вместе с невезучей прислугой – лучше не найти!)

Это были действительно эксперименты. Еж и Скрипач долго и утомительно тащили ящик в удаленное место; затем начали метать маленькие снаряды, которые назвали жульками (они взрывались слишком близко и жульнически закручивали пращи – те ударяли железной корзиночкой по ушам). Затем они открыли зажигательные свойства горелок, вызвав бурные протесты фермера, у которого очень быстро сгорела телега с сеном. В конце концов они уладили дело, вручив ему четыре золотых имперских скипетра – недавно отчеканенных монет Келланведа – на которые можно было купить новую ферму. Хлопушки, вставленные в удлиненной формы ямки в плотной земле, отлично разрушали фундаменты стен, скрепленные раствором или нет. И наконец долбашки – самые мерзкие и страшные из придуманных Морантами припасов. Создатели предназначали их для сбрасывания с кворлов, и Скрипач с Ежом потратили большую часть запаса, придумывая альтернативные способы их использовать и оставаться при этом в живых. Потребовалось еще двадцать штук – два ящика – чтобы вывести окончательной заключение: только целованный Опоннами дурак решится применить их иначе, кроме как для минирования с подрывом хлопушкой, горелкой или, в крайнем случае, метко запущенным жульком.

Потом появились большие самострелы, начались маниакальные опыты с «барабаном» и медленным огнем. Но всегда в качестве последней гарантии им требовались Поддавки Повелительницы. Будь Скрипач религиозен, ему пришлось бы отдавать каждый грош, полученный в качестве жалования и награбленный, в сундуки храмов Госпожи Удачи – слишком много раз он подрывал долбашки слишком близко от себя и других малазан. Еж оказался еще более… беззаботным. Увы, не приходится удивляться тому, чем он кончил…

Воспоминания нападали на него в самые опасные моменты. Нет сомнения, что к сладкой ностальгии примешивается тайное, но сильное стремление к самоубийству… Скрипач заставил себя отбросить думы о прошлом – ведь он уже приближался к последней яме и стоящему около нее Каракатице.

– Нужно было бежать отсюда поджав хвост, – сказал Скрипач, опускаясь рядом с неглубокой дырой в земле.

– Даже не надейся, – негромко ответил Каракатица.

– Ну, как скажешь. Только не мешай мне пройти во врата Худа, если вдруг ошибочка выйдет.

– Я тебя слышу, Скрип.

Вот так, стараясь не думать о Еже, о Вискиджеке, Ходунке и всех прочих, не думать о минувших днях, когда мир казался новым и чудесным, когда риск жизнью казался частью веселой игры, последний великий сапер Скрипач снова принялся за работу.

***

Бутыл косился на дом фермера. Кто-то там есть – он уверен. Возможно, там не один. Живые, дышащие люди… о да… И еще…что – то… слабый запашок, навевающий мысли о склепе или… еще о чем-то. Он не был уверен, и неуверенность заставляла нервничать.

Геслер переместился влево и залег там терпеливо, как клещ на стебельке травы. По крайней мере вначале. Сейчас, спустя сотню ударов сердца, маг начал ощущать растущее в сержанте нетерпение. Хорошо ему с такой-то золотистой кожей, которая тогда, в И’Гатане, не поддалась огню. Конечно, Правд доказал, что странная кожа не наделена полной непроницаемостью, особенно против морантских припасов. И все же Геслер прошел через огонь – во всех смыслах слова, которые мог уловить Бутыл – так что все уловки, засады, а также грубые жестокости войны для него словно забава.

«Но вот я, тот, с кем все считаются – но я не смею обнажить дурацкий меч и прорубить дорожку сквозь стадо крякающих болтунов – добродеев со всеми их указующими перстами, острыми ногтями и… о боги, откуда такие образы? Проклятый Мокра! Кто-то сочится мыслями». – Бутыл глянул на Геслера, прошептал: – Сержант?

– Что?

– У вас, случаем, в черепе странные мысли не бродят?

Геслер поглядел с подозрением, покачал головой: – Я думал об одном старом знакомце, маге. Кульпе. Не то чтобы ты его напоминал, Бутыл… Ты скорее похож на Быстрого Бена. Сильнее похож, чем нам нравилось бы. Когда я его видел в последний раз, бедолага летел вверх тормашками за борт корабля, прямиком в огненный шторм. До сих пор гадаю, что случилось потом. Приятно было бы думать, что он оказался молодцом, выбрался из садка – доменной печи и оказался в саду какой-нибудь молодой вдовушки, по колено в прохладных водах фонтана. А она как раз стояла на коленях, молясь о спасении и или еще о чем… – тут он удивленно заморгал и отвел глаза. – Э… я всегда воображаю приятное, потому что в действительности все намного хуже.

Бутыл тихо хмыкнул и кивнул: – Мне нравится, сержант. Мне даже… легче стало.

– То есть?

– Ну, это доказывает, что вы не так далеки от нас, как иногда кажется.

Геслер поморщился. – Тогда ты ошибся, солдат. Я сержант, и потому я от тебя и прочих идиотов отстою дальше, чем пещерный медведь от трехногой куницы. Понял?

– Так точно, сержант!

– Кстати, почему мы до сих пор прячемся? Из трубы поднимается дымок, а значит – внутри кто-то сидит. Проклятие, Бутыл, дай нам наводку. Это все, что от тебя требуется.

– Хорошо. Думаю, там двое. Тихие, созерцательные мысли, никаких разговоров.

– Созерцательные? Может, там корова, у которой брюхо набито, и теленок, что насосался досыта? А может, там гигантский двухголовый змей, только что заполз через трубу и проглотил господина Грязные Ногти вместе с женушкой?

– Похоже, что – то среднее.

Лицо Геслера стало свирепым; он фыркнул, изогнулся назад и махнул рукой. Миг спустя Уру Хела проползла мимо Корабба – что находился сразу за сержантом – и опустилась слева от Геслера.

– Сержант?

– Бутыл говорит, там двое. Я хочу, чтобы ты подошла с миролюбивым видом и позвала их. Мол, хочешь пить, пускай наберут из колодца ковш – другой.

– Сержант, я не хочу пить.

– Солги, солдат.

Бутыл заметил, что такое предложение ее огорчило. «Духи родные, чего только не узнаешь о людях…»

– Может, я просто попрошусь наполнить водяной мех?

– Да, сойдет и так.

– Разумеется, – продолжала она, хмурясь, – сперва я его опорожню.

– Так почему не опорожняешь?

– Сейчас, сержант.

Геслер снова развернулся к Бутылу; молодой маг ясно различал на его лице борьбу между жалостью и отчаянием. – Готовься, – сказал сержант, – навести на них какие-нибудь чары, если дело пойдет плохо.

Бутыл кивнул – и увидел на лице Геслера совершено новое выражение. – В чем дело, сержант?

– То ли я обмочился, то ли Уру Хела вылила воду. Думаю, – добавил он, – на определенном уровне различия теряют значение.

«Точно, сержант. Ты только что завоевал меня. Прямо здесь. Завоевал меня – и я воздам тебе по заслугам». Но даже эта полусерьезная мысль не избавила его от необходимости отвернуться и со всей силы закусить рукав кожаной куртки. «Погоди, сержант. Скоро все увидят мокрое пятно у тебя в паху. О таком не забудут, о нет, сэр. Ни шанса. Об этом будут помнить вечно!»

Прицепив кпоясу опустошенный бурдюк, Уру Хела проползла еще немного – и встала. Поправив тяжелую кольчугу, кирасу, выбрав прутики и траву из сочленений, она потуже натянула шлем и двинулась в дому.

– Ох, – шепнул Бутыл.

– Что?

– Они вдруг встревожились. Не знаю, может, один видел ее сквозь щелочку в ставне… нет, не так…

– Что не так?

– Они так и не заговорили, просто движутся. Быстро. Слишком быстро. Сержант, я думаю, они ее не увидели, а учуяли. И нас всех.

– Учуяли? Бутыл…

– Сержант, я думаю, это не люди…

Уру Хела уже миновала колодец, что в пятнадцати шагах от двери дома; и тут дверь распахнулась – так сильно, что сорвалась с кожаных петель – и в проеме показалась фигура слишком громоздкая для этого проема. Казалось, существо поднимается из глубокого подвала – вылезает, расправляет плечи, вздымает огромный топор дровосека на длинной рукояти…

Уру Хела словно примерзла к месту.

– Вперед! – заревел Геслер, вскакивая и хватая арбалет…

… Корабб Бхилан Зену’алас вылетел вперед, обнажив клинок…

Бутыл понял, что разевает рот, но не может издать ни звука. Он просто пялился, пытаясь понять… Демон. Худом клятый демон – Кенрилл’ах!

Тварь выбралась из проема двери и напала на Уру Хелу.

Та бросила в него бурдюк и развернулась, убегая и одновременно нащупывая меч.

Скорости ей явно недостало – громадный топор демона промелькнул размытой дугой, врезавшись в левое плечо солдата. Рука отвалилась. Кровь хлынула, залив кольчугу на спине. Широкое лезвие входило еще глубже, разрезая позвоночник – половина лопатки также отлетела прочь – и в брызгах крови выходя с правой стороны тела.

Крови стало еще больше, но ненадолго – биение алых струй прекратилось, потому что остановилось сердце солдата, жизнь и рассудок быстро покинули телесное вместилище – она валилась вперед лицом – наполовину вытащенный меч застрял в ножнах – подбородок опустился на грудь, затем лицо зарылось в грязь. Раздался глухой стук. Тело застыло.

Звякнул арбалет Геслера, длинная стрела пронеслась мимо Корабба, едва на ладонь от правого плеча.

Демон зарычал от боли – зазубренный наконечник болта глубоко вошел в грудь, намного выше обоих сердец.

Корабб Бхилан Зену’алас налетел на демона, выкрикивая на родном наречии что-то вроде «Яйца Леомена!»

Геслер припал на колено и перезарядил оружие. Буян, Лизунец и Курнос протопали мимо, а за ними следом – Корик и Тарр. Улыба подскочила одним прыжком, в руках был самострел Скрипача, заранее заряженный жульком – она нацелила его на дверь дома, в которой уже показался второй демон. О да, она действительно быстрая – стрела пролетела пустое пространство со странным визгливым звуком, второй демон поднял на нее пути свое оружие, саблю – тулвар. Особого смысла в этом не оказалось, потому что жулек все равно взорвался.

Снова раздался крик боли, демон – здоровяк упал, врезавшись в стену дома. Дерево и дерн подались внутрь, крыша накренилась – вслед за демоном обрушилась вся стена с дверью.

«А я что делаю? Проклятье, я чем занят?» Бутыл вскочил на ноги, отчаянно открывая первый откликнувшийся садок.

Демон с топором рванулся к Кораббу. Клинообразное лезвие прочертило смертельную дугу и врезалось в щит под углом, отскочив кверху; оно снесло бы Кораббу голову, если бы тот не споткнулся, попав ногой в сурочью нору, потеряв равновесие и зашатавшись. Ответный его выпад, который демон намеревался отбить ударом топорища, прошел очень низко и задел колено.

Демон завыл.

В следующий миг подоспел Буян в сопровождении своих пехотинцев. Залязгали мечи, щиты надавили на раненого Кенрилл’аха. В воздухе замелькали куски плоти, брызги крови.

Демон снова завыл, отскакивая назад, подальше от губительного натиска; теперь он смог взмахнуть топором по горизонтальной дуге, сминая все три щита. Во все стороны брызнули осколки дерева и металла. Лизунец застонал – у него была сломана рука.

– Отойти! – крикнул кто-то. Буян и его пехотинцы отскочили назад. Корабб пополз за ними.

Смутившийся демон встал в оборонительную позицию и поднял топор.

Улыба швырнула жулек, попавший ему в левый висок.

Ослепительный свет, оглушительный звук… демон зашатался, половина его лица превратилась в кровавое месиво.

Однако Бутыл чуял, что разум твари не поврежден.

Геслер вопил: – Отступить! Всем!

Призвав все силы, Бутыл атаковал рассудок демона при помощи Мокра. Ощутил, как тот мысленно отпрянул.

Второй Кенрилл’ах уже выкарабкивался из развалин дома.

Улыба швырнула туда еще один жулек. Новый трескучий взрыв, клубы дыма; обрушилась еще часть здания.

– Мы отходим!

Бутыл заметил, что Корик с Тарром колеблются, отчаянно желая напасть на оглушенного демона. В этот миг подоспели Скрипач с Каракатицей.

– Худовы яйца! – ругнулся Скрипач. – Шевелись, Корик! Тарр! Шевелись!

Геслер сделал непонятный жест. – Идем к югу! К югу!

Курнос и Лизунец повернулись в указанном направлении, но Буян оттащил их назад. – Это называется военная хитрость, треклятые идиоты!

Двинувшись на восток, солдаты постепенно заняли привычные места в строю. Потрясение от смерти Уру Хелы и последовавшей битвы заставило их молчать – только хриплое дыхание, звон доспехов, похожий на треск черепков под ногами. Позади над фермой поднимался столб дыма. Демон – топорник очумело бродил вокруг развалин, тряся окровавленной головой.

Бутыл полагал, что жулек любому раскроит череп. «Думаю, толстые кости. Да, это Кенрилл’ахи, а не их подданные. Знать Арал Гамелона, нет сомнения».

Буян наконец раскрыл рот: – Худом клятые фермеры – демоны! У них фермеры – демоны! Черт! Сеют бобы, доят коров, прядут шерсть – и рубят на куски всех проходящих! Геслер, старый дружище! Я ненавижу эту страну! Ненавижу!

– Потише! – зарычал Скрипач. – Нам повезло, что эти жульки не подорвали нас двоих на дороге! А твое блеяние сейчас укажет им, куда мы ушли!

– Больше я не отступлю, – злобно застонал Буян. – Клянусь, что…

– Думал бы головой, – отрезал Геслер. – Черт дери, Буян, не давай клятв, которых не выполнишь. Если бы мы остались драться, погибли бы все. Хватит клятв, понял?

Ответом послужил угрюмый кивок.

Они бежали, пока долгая, долгая ночь не споткнулась, сменившись днем. Бутыл понимал, что впереди маячит отдых – для всех, кроме него. Нет, ему предстоит ставить иллюзии, прятать отряд. Предстоит искать в лесу всякую живность, проверяя, не идут ли по следу. Предстоит сохранять жизнь дуракам – сослуживцам.

***

Выбравшись из-под руин дома, демон – принц сплюнул кровь, присел на корточки и огляделся. Брат стоял неподалеку – все тело покрыто ранами и ссадинами, половина лица снесена. Ну что ж, это и раньше с трудом можно было назвать лицом… и почти все отрастет заново. Разве что глаз…

Брат заметил его, подковылял ближе. – Больше тебе не поверю, – проскрипел он.

– Ты о чем? – Говорить было больно. Он вдохнул огненные пары при взрыве второй гренады.

– Ты сказал, на фермах безопасно. Сказал, мы можем отдохнуть.

– Было безопасно, – сердито ответил он. – Отсюда все сбежали.

– Но не эти.

– Наверное, они не фермеры. Думаю, можно утверждать с изрядной долей уверенности…

– Голова болит.

– У меня тоже.

– Куда они побежали?

– Не на юг.

– Нужно ли идти следом, брат? Если честно, сказал бы – они нас переиграли в этой маленькой засаде. Мне обидно.

– Стоит подумать. Во мне пробудился гнев. Но советую сначала отыскать кирку вместо дурацкого топора.

– Первое, что попалось в руки. Теперь придется перерыть всю здешнюю горелую рухлядь. Сколько копаемся, и все без толка!

В этот миг они ясно услышали стук лошадиных подков. Кто-то мчался по дороге.

– Слушай, вот еще они. Нет времени искать кирку, братец. Давай наскочим и устроим сладкую месть.

– Воистину мудрое предложение. Один глаз остался, этого хватит.

Принцы – Кенрилл’ахи двинулись по дороге.

Это был явно не их день.

***

Когда ферма осталась в четверти лиги позади, Скрипач резко развернулся (что еще раз доказало Бутылу – у сержанта имеются скрытые таланты). – Лошади, – произнес он.

Бутыл тоже почуял их.

Взвод замер под ярким солнцем на обочине разбитой дороги. В тысяче шагов к востоку ожидало новое скопление фермерских хижин. «Ни одного дымка над трубами. Я не удивлен – если подумать, что соседями у них оказались демоны…»

Барабанная дробь нескольких взрывов сотрясла землю.

– Четыре! – зловеще ухмыльнулся Скрипач.

Бутыл заметил, что Каракатица уставился на сержанта с нескрываемым восторгом. Пожалуй, почти с религиозным почитанием.

Над линией деревьев черным пятном поднялся густой дым.

– Проверим те фермы впереди, – сказал Скрипач. – Там отдохнем до вечера. Не думаю, что преследователи еще способны напасть.

– Барабан, – прошептал Каракатица. – Я видел это. Барабан. Теперь можно умереть счастливым.

«Треклятые саперы». Бутыл тряс головой. Там царит боль. Там, среди развалин в четверти лиги позади. Люди, лошади… о да, и демоны. «Лучше бы вы пустились в погоню. Ну и заварушку мы устроили!»

Да, много боли и еще больше смерти. Наглой, очевидной смерти, расползающейся в воздухе темным пятном. Барабан Скрипача. Не придумать лучшего объявления: малазане пришли.

***

Спуск Фома Тисси с дерева вышел слишком громким и слишком быстрым. Сержант тяжело шлепнулся на спину, его почти завалила смесь листьев, веток, сучьев, пустых осиных гнезд. – О боги, боги вы подлые!

– Под тобой богов не было, не боись! – крикнул какой-то солдат.

Кенеб выждал несколько ударов сердца и сказал: – Сержант, доложите, что видели.

Фом Тисси медленно, осторожно встал. Прошелся, проверяя целость кривых ног. Он был похож на огра – короткий, неуклюжий, с изрытым оспой лицом и бородавчатой кожей. – Дым, Кулак. Много дыма. Я насчитал десять очагов пожара, один очень большой. Возможно, возник после того грохота, что мы недавно слышали. Это были долбашки. Три. А может, и больше.

«Значит, кто-то попал в отчаянное положение». Кенеб обежал взором неровную линию притаившихся в подлеске солдат. – Десять?

– Да, Кулак. Думаю, мы их уже сильно достали, и война становится горячей. Когда вернется капитан, мы, верно, узнаем подробности.

«Да. Капитан Сорт. Но ее с Клювом нет уже почти неделю».

– Десять.

– Ожидайте большего, Кулак! – воскликнул Фом. – У меня был обзор хороший, но неполный. Заметил шесть к северу, четыре к югу – мы, считай, в самой середке. До того места полночи брести. Самые дальние дымы почти на горизонте – значит, мы правильно идем. Дымы говорят только, где прошли большие стычки. Всех засад не видно. Что-то не так, Кулак?

– Поднимайте взводы, – приказал Кенеб и отвернулся. «О да, там идут бои. Но счет уж очень неравный». Его морпехи немногочисленны; им не удается найти союзников, на которых был весь расчет. Верно, морантских припасов взяли много… но чем больше прибывает эдурских и летерийских магов, тем сильнее начинает сказываться численный перевес врага. Взводы соединены по двое, и все равно каждый человек на счету. Потери недопустимы: четверо, пятеро погибших – и порог неэффективности будет перейден. Потребуется сойтись, перетасовать выживших. Тонкая линия авангарда еще более истончится. Потеряв наступательный импульс и живую силу, морская пехота начнет слабеть задолго до приближения к имперской столице.

Разумеется, план наступления включает не только тайное продвижение морпехов Кенеба. Есть и другие элементы. Регулярная пехота Адъюнкта и Блистига, которую в нужный момент выведет в поле ужасный, но опытный капитан Добряк. Хундрилы клана Горячих Слез, Напасть – хотя они в настоящее время далеко. Поистине сложное вторжение.

«Наша задача – сеять смятение, перерезать снабжение столицы где только возможно. Мы должны выводить противника из равновесия, чтобы он сомневался, гадал, отвечал на атаки, а не действовал самостоятельно. Смертельный удар совершит кто-то другой. Нужно постоянно напоминать себе об этом. Не предпринимай лишних действий! Что важно – сохранить жизни моряков. Хотя тактика Адъюнкта не оставляет нам шансов на это. Кажется, я начал понимать, что чувствовали Сжигатели Мостов, когда их бросали из одного кошмара в другой, без перерыва.

Особенно в конце. Крепь, Даруджистан, так называемый Черный Коралл.

Хотя не совсем так. Адъюнкт не желает истребить нас. Это было быбезумием – а она может быть холодной, жестокой сукой, но она не безумна. По крайней мере, признаков безумия не выказывает».

Кенеб мысленно выругал себя. Стратегия может показаться отчаянной, но она основана на здравых принципах. Фактически на традиционных принципах Келланведа. Это он придавал большое значение морской пехоте; он возвысил саперов, когда морантские припасы произвели революцию в военном искусстве Империи. «Фактически это старый, первоначальный способ использовать морскую пехоту – но отсутствие линий снабжения, пусть сколь угодно трудных и растянутых, заставляет нас действовать без колебаний, без возможности отступления. Он сожгла корабли, и ни одного кворла поблизости не видно. В такой ситуации сам Император содрогнулся бы».

Или нет. Келланвед знал значение игр, понимал, что весь ход войны может измениться от одного неожиданного смелого деяния, «нарушения протокола», заставляющего врага попятиться и, в конце концов, полностью уступить.

Такие деяния делают человека военным гением. Келланвед, Дассем Альтор, Шер’арх Кореланец, принц Казз Д’аворе с его Багряной Гвардией, Каладан Бруд. Колтейн. Даджек.

Принадлежит ли Адъюнкт Тавора к столь уважаемой компании? Пока что она себя не показала. «Благие боги, Кенеб! Прекрати так думать. Ты становишься вторым Блистигом, а одного Блистига нам более чем достаточно».

Нужно сосредоточиться на насущных заботах. Он с моряками ввергнут в военную компанию, в рисковую игру. Пусть другие заботятся о своих делах. Нужно надеяться, что они сделают все как нужно, что в должный миг они окажутся там, где должны быть по диспозиции. О да, они окажутся там – и будут ожидать от Кенеба того же. Появления с ударной силой морской пехоты.

«Части головоломки, о да. Пусть решения принимает кто-то другой. Рок, боги, Тавора из дома Паран, адъюнкт непонятно кого. Так, черт подери, верните мне веру. Снова. Верните веру. В то, что она не безумна. Что она военный гений, что она способна сравняться с горсткой великих имен малазанской истории».

Вера. Не в бога, не в рок, но в смертную сослуживицу. В ту, чье лицо хорошо ему знакомо. На этом лице появляется так мало выражений – только горе или гнев. Она наделена стальной волей, способной выполнить то… то, что она задумала. Вот еще бы знать, что же она задумала…

Возможно, такого рода война подходит морской пехоте. Вот только самому Кенебу она не подходит. Ни как командиру, ни как кулаку. Трудно удержаться и не впасть в отчаяние. Он даже не связан во своей армией – периодическое бормотание взводных колдунов не в счет.

«Мне станет лучше, когда вернется Фаредан Сорт.

Если вернется».

– Кулак.

Кенеб повернулся. – Вы следите за мной, сержант?

– Никак нет, сэр. Просто хотелось сказать, пока не собрали вещички, что… э… мы понимаем.

– Понимаете что? И кто «вы»?

– Все мы, сэр. Это невозможно. То есть для вас. Мы знаем.

– Что знаете?

– Да. Что вы не умеете вести. Вы привыкли подчиняться… а когда не знаешь, где, Худа ради, твои солдаты, потому что они разошлись в разные…

– Идите спать, сержант. И передайте остальным: я вовсе не считаю дело невозможным. Мы продолжаем наступление, вот и все.

– Ну, э…

– Невесть что себе вообразили, сержант. А сейчас вернитесь ко взводу, прикажите солдатам бросить теории и лечь спать.

– Слушаюсь, сэр.

Кенеб глядел в спину коренастого служаки. «Достойно сказано, хотя чушь полная. Достойно, но опасно и бесполезно. Мы не друзья, Фом Тисси. Мы не можем себе этого позволить».

Мгновение спустя он позволил себе сухую улыбку. Сколько ругал Тавору, и вот – оказался на ее месте. Отгоняет всех окружающих.

Потому что так нужно. Потому что выбора нет.

«Если она безумна, я тоже.

Худ подери, может, все мы…»

***

Перед ними простирался долгий спуск по ледяным полям; его усеивали обломки и мусор – все, что осталось от Эры Джагутов. Они стояли бок о бок – тело без души и душа без тела. Ежу хотелось сильнее ощутить тонкую иронию… но пока он не мог решить, кто же из них двоих более одинок и потерян, и мысль эта не доставляла радости.

За рваным краем ледника, в двух тысячах шагов впереди, упрямо торчали стволы гнилых деревьев. Там и тут белизну нарушали полянки с высокой зеленой травой. Разноцветная местность тянулась далеко; еще дальше виднелись холмы, вначале скромные, потом все более высокие, с крутыми склонами. Самые дальние поросли густыми можжевельниками.

– Признаюсь, – произнес Еж, чтобы разрушить повисшую между ними тишину, – я не ожидал ничего подобного. Может быть, неопрятную тундру. Кучи гравия, голые, обточенные ветрами дюны. Отсутствие признаков жизни. Иными словами, следы вечной борьбы.

– Да, – хрипло ответила Эмрот. – Неожиданно. Так близко от Ледяного Трона.

Они начали спускаться.

– Думаю, – начал вскоре Еж, – нам нужно постоять, обсудить перспективы… э… наши цели.

Т’лан Имасса уставилась на него пустыми пещерами глазниц: – Мы странствовали вместе, дух. Кроме этого, меня с тобой ничего не связывает. Я Сломанная, я Несвязанная, я преклонила колени перед Богом. Моя тропа определена, и я собственной рукой уничтожу всех, кто встанет на пути.

– И как ты намереваешься уничтожить меня? Уточни, пожалуйста. Я ведь дух, забытый самим Худом.

– Я не могу решить эту проблему. Вот почему ты еще жив. А, и еще любопытство. Я думаю, ты замыслил нечто враждебное по отношению к моему повелителю. Возможно, твоя задача – мешать мне. Но, будучи духом, ты ничего не можешь…

– Уверена?

Она не ответила.

Двое оказались в тридцати шагах от края льдов и снова остановились. Имасса повернулась, чтобы получше рассмотреть его.

– Проявление воли, – сказал Еж, улыбнувшись и скрестив руки. – Мне не сразу удалось понять эту фразу и скрытый в ней смысл. Да, я дух. Но явно не обычный дух. Я не развеиваюсь; я даже соорудил себе видимость прочного костяка и плоти. Откуда такая сила? Вот в чем вопрос. Я обгладывал его долгое время. Фактически – с того мига, когда открыл несуществующие глаза и понял, что нахожусь уже не в Коралле. Где-то еще. А потом, когда я нашел… гм… привычную компанию… дело показалось еще более таинственным. – Он помолчал, моргнул. – Не возражаешь, если я продолжу, Эмрот?

– Давай.

Улыбка Ежа стала еще шире. Он кивнул и продолжил: – Сжигатели, Эмрот. Вот как нас звали. Элитное подразделение малазанской армии. Почти целиком уничтоженное под Кораллом. Думаю, это было наше последнее боевое задание. Должно было стать последним.

Но не стало. Некий странник духа из культа Танно дал нам песню, и это была весьма могущественная песня. Сжигатели, Эмрот – то есть мертвые, я не могу сказать за тех, что еще живы – мы, мертвые, возвысились.

Проявление воли, Т’лан Имасса. Догадываюсь, что ты понимаешь смысл этих слов даже лучше меня. Но эта сила не ушла из мира после вашего проклятого Ритуала. Нет. Возможно, вы были лишь прецедентом.

– Ты не стал плотью без души.

– Нет. Я скорее твое отражение. Зеркальное.

– Не чую в тебе никакой силы, – Эмрот едва заметно дернула головой. – Никакой. Ты даже не здесь.

Еж снова улыбнулся – и медленно вытащил из-под плаща долбашку. Поднял ее перед собой. – А она, Эмрот?

– Я не знаю, что это такое.

– Ясно. Но она здесь?

– Нет. Как и ты, это иллюзия.

– Иллюзия – или проявление воли? Моей воли?

– Не вижу ценности в проведении различий, – бросила Имасса.

– Ты не можешь увидеть истину, потому что лишена необходимого сорта зрения. Вы отбросили его в Ритуале. Вы добровольно ослепили себя перед тем, что может вас уничтожить. Возможно, оно уже уничтожает ваш род. Возникли трудности на континенте Ассейл, не так ли? Я смутно помню, как кто-то что-то рассказывал… ладно, не сейчас. Суть в том, Эмрот, что ты не понимаешь меня, потому что не видишь. Не видишь того, что стоит за внешним – за этим телом, лицом, долбашкой…

– И в долбашке смерть моя? – спросила Эмрот.

– Не обязательно. Все зависит от нашей маленькой беседы. Ты сказала, что преклонилась перед богом. Не надо – я уже и сам догадался, перед каким. А теперь ты решила поторговаться. – Еж опустил глаза на долбашку. Весит столько, сколько и положено. Она здесь, та же, что была у статуй Дераготов. Никакой разницы. – Я прошел долгий путь по преисподней Джагутов. Не припоминаю, чтобы я пересекал видимые границы или проходил во врата. Ледник, по которому мы брели неделями – что же, это имеет смысл. Я даже не особенно удивился, когда мы нашли Трон Льда – где же ему еще быть? – Свободной рукой он обвел пространство лесов. – Но это…

– Да, – ответила Т’лан Имасса. – Ты держишься за идею различий. Как и весь твой род. Садки. Как будто они разделены…

– Но они разделены, – настаивал Еж. – Я не маг, но знал одного мага. Очень умелого мага. В его распоряжении было немало садков. Каждый – особый аспект силы. Между ними существуют барьеры. И хаос таится в корнях и промежутках.

– Тогда что же ты видишь здесь, дух?

– Не знаю. Но это не джагутское. Я думаю, это Старший садок, как и джагутский. Что же, выбирать особенно не из чего. Особенно если это твоя цель.

– В этом ты, может быть, ошибся.

– Но ты узнала его.

– Конечно. Это Телланн. Дом.

– Но он здесь, плененный преисподней Джагутов. Как такое возможно?

– Не знаю.

– Если это не твоя цель… тогда скажи, не меняет ли его обнаружение все твои цели.

Голова склонилась набок. – И ответ решает мою участь, дух?

Еж пожал плечами. Долбашка оказалась даже слишком реальной: от тяжести у него заболела рука.

– Ответа у меня нет, – сказала Эмрот. Ежу почудилось сожаление в голосе неупокоенной… хотя скорее всего это было игрой воображения. – Возможно, дух, – продолжала Эмрот, – увиденное нами является проявление воли.

Глаза сапера широко раскрылись. – Чьей?

– Во время Джагутских войн пали многие Т’лан Имассы. Те, что не могли двигать остатками тел, были брошены там, где они пали. Ибо они не справились. В редких случаях Павший мог получить дар: его вечный взор упирался не в почву или тьму могилы, а в окрестный пейзаж. Мы верили, что Имассы, уничтоженные более тщательно, находили забвение. Истинное несуществование. Его мы почитаем самым великим даром.

Еж отвел взгляд. Проклятые Т’лан Имассы умеют разбивать сердца. Во всех смыслах слова…

– Может быть, – продолжала Эмрот, – некоторые искали не забвения. Их затащило в подземный мир Джагутов, джагутское царство смерти. Мир без войны. Возможно, без самого Ритуала.

– Без войны? Это мир Джагутов – разве он не должен быть заполнен душами Джагутов? Их духами?

– Джагуты не верят в душу.

Еж пораженно замолчал. – Но… это же смешно. Если душ нет, почему, во имя Худа, я здесь?

– Кажется, – проскрипела Эмрот, – что проявление воли действует в разных направлениях.

– То есть неверие уничтожило их души? Тогда зачем была создана преисподняя?

– Вердит’анат – древнее творение. Возможно, первые джагутские души нашли его неподходящим. Создать царство смерти – вот наивысшее проявление воли. Не так ли? Однако иногда создается не то, что задумывали создать. Каждый мир находит обитателей… себе под стать. Каждый созданный мир полон мостов, врат, порталов. Если Джагутам это место не понравилось, другие существа нашли его вполне соответствующим своим вкусам.

– Например, вы, Т’лан Имассы.

– В эпоху, когда льды надвигались на мой народ, – сказала Эмрот, – существовали закутки богатой земли, окруженные льдами, но сопротивляющиеся их злобной силе. В таких закутках, дух, продолжали жить древние пути Имассов. Леса, тундра. Там обитали привычные нам звери. В нашем языке существует название таким закуткам. Фарл вед тен’ара. Убежище.

Еж всматривался в лесистые холмы. – Там живут Имассы.

– Я верю в это.

– Ты намерена их отыскать?

– Да. Я должна.

– А что твой новый бог?

– Если ты намерен уничтожить меня, дух, делай это сейчас. – С этими словами она отвернулась и пошла к Убежищу.

Еж стоял, взвешивая долбашку в правой руке, и рассчитывал расстояние. «Увечный Бог будет рад новым союзникам, не так ли? Эмрот, ты идешь на встречу с неумирающими сородичами. Твои слова должны поколебать их, передать им новую веру. Сородичи. Их могут быть тысячи. Десятки тысяч.

Но не ради них ты пришла.

Как и я, Эмрот, ты ищешь врата. Старвальд Демелайн. Где все становится возможным.

Даже уничтожение садков.

Понимаешь, дело в крови. Крови драконов. Мертвых и живых. Здесь и снаружи. Да, чего не вообразишь, когда ты мертв и все же не совсем мертв. Вопрос воли».

Долбашка вернулась в левую руку.

Рука поднялась. Снаряд полетел вперед. Сапер еще один, самый краткий миг следил за дугой его полета; потом привычка заставила упасть на землю…

…которая как раз поднялась приветить его. Подбородок больно ударился о камень. Он оглох от грохота. Привстал, озираясь и сплевывая кровь. Язык рассекло сжатыми зубами. Левая рука оторвана, пропала часть бедра. Снежинки и пылинки опускаются вниз, мерцая в солнечном свете. Галька и куски мерзлой земли уже успели упасть и стучат о почву, укладываясь понадежнее. Снег сверкает в воздухе, словно волшебство.

Он снова сплюнул кровь, ощупал оставшейся рукой подбородок, обнаружив свежую, забитую каменной крошкой царапину. Поморщился, отвергая дурацкие детали. Хватит крови. Язык целехонек и готов болтать. Гладкая кожа безо всяких порезов – ну, более или менее гладкая, если не считать щетину. Новая рука, бедро, бок. Да, так лучше.

Сапер встал на ноги.

Кратер вполне подходящего размера и уютной формы. Он проник под кожу льда и снега к землице, которая оттаяла и начала исходить паром. Куски Эмрот там и тут. Немного осталось. Долбашки такое умеют…

– Эй, – сказал себе Еж. – Это Скрипач у нас сентиментален.

Тридцать, тридцать один… еще шаг – и он ступил на поросшую травой землю. Обнаружил еще один фрагмент Эмрот. И замер. Долго смотрел вниз, не отводя взора. Затем не спеша отвернулся и поглядел назад, на границу льда и земли.

Фарл вед тен’ара. Воистину убежище. – Дерьмо, – шепнул он. «Хуже всего, что она сама рассказала. Страна, свободная от Ритуала».

Наконец Еж двинулся к стене леса, переступив оторванную ногу. Она лежала на траве, источая кровь. Плоть и кровь. Да. Женская ножка. Причем вполне соблазнительная.

– Дерьмо, – сказал он снова, ускорив шаг. – У Скрипача мягкое сердце, не у меня. У Скрипача. Не у меня. – Он вытирал щеки, проклиная призрачные слезы на призрачном лице. Он снова один в этом безвкусном, расхолаживающем мире, в царстве мертвецов. Одиноко бредущий Сжигатель Мостов. «Быть неупокоенной несколько сотен тысяч лет. Сломаться, пасть, потом воскреснуть – по крайней мере снова получить возможность двигаться. И в тридцати шагах от возвращения к жизни…

Вот жестокий урок. Не водитесь с дурной компанией!»

Скорее в лес. Наконец толстые сучья, вялое колыхание весенних ярко – зеленых листьев. Кружащиеся насекомые, щебет птиц. В лес, о да, подальше от зрелища оторванной ноги, от границы, от парящего кратера.

– Дерьмо!

«Раскис как Скрип. Мы на войне. Я все время это говорил. На войне. Мне плевать, что это джагутский Мост Смерти. Это мост, а ты знаешь, что мы делаем с мостами!

Убежище.

Но не для меня».

***

Котята эмлавы весили не меньше щенков овчарки, но были коротконогими и гораздо менее энергичными. Они хотели одного – спать. И есть. В первые дни котята грозно развевали пасти и выпускали острые коготки, едва их касались руками. Онрек использовал шкуру их мамочки, чтобы сшить мешок для переноски (мрачная ирония этого действия от него ускользнула). Имасс и Быстрый Бен, попеременно с Траллом, тащили зловещий мешок с шипящими, дергающимися тварями, привязав его с двум срубленным деревцам.

Ай больше не приближались.

Выводок состоял из мальчика и девочки; их серые шкурки еще не получили полос и были скорее пепельного, нежели материнского стального цвета. В служившей им укрытием пещере нашелся и третий, но он был мертв уже неделю. Сестра и брат распознали в нем болезнь и решили уничтожить. Такова судьба слабых в этом и любом другом мире.

Каждый раз, когда Тралл глядел на Онрека, в нем заново пробуждалось чувство удивления перед чудом. Обретший плоть друг стал настоящим откровением. А он-то думал, что давно пережил способность глубоко и долго волноваться. В тот день, когда родной брат устроил «отсечение», ему казалось – сердце умерло в груди. Он стоял, прикованный к камням, ожидал наступления холодной воды и неизбежной после этого медленной гибели – и мышца, порождающая приливы и отливы в жилах тела, билась благодаря простой инерции.

Явление иссушенного трупа, которым был набредший на него Онрек, показалось ему невероятным, а спасение – случайным. Тралл припомнил, что пришлось спорить с Т’лан Имассом, доказывая свое право на свободу. Это воспоминание до сих пор заставляет его улыбаться.

Скрипящие сухожилия, тугие мускулы, перекрученные кости – Онрек был тогда воплощением безразличия. Столь равнодушным к жизни и борьбе за выживание, что казался неодушевленной вещью.

Тралл просто шагал рядом с ним, не желая признавать, что спасен, что начинает медленно, неохотно возвращаться к жизни в компании неупокоенного воина, который тоже начал открывать собственное бытие, возвращать память, прежде отброшенную ради жестокого ритуала. Возвращать всё, добровольно потерянное на пути в сотни тысяч лет.

Что привязало их друг к другу? Что за немыслимый зверинец кратких разговоров, нежданных переживаний и опасных битв столь прочно связал их воедино, что Онрек стал братом более близким, чем любой из братьев по крови? «Мы стояли плечом к плечу, ожидая неминуемого поражения. Только чтобы получить благословение робкой руки существа, отдаленно напоминающего человека. О, я узнал ее, узнал.

Но она – тайна, которую не разделить даже с другом Онреком. Если бы он остался скрытным, замкнутым. Не… не такой открытый взгляд, не отречение от всех естественных и разумных видов защиты. Такая детскость… ради Сестер, Тралл, найди более подходящее слово! Но он кажется таким юным. Не годами, а душой. Он воплотил незапятнанную невинность. Разве такое возможно?»

Что же, очень скоро он узнает ответ. Они уже находили следы в этом мире юности. Стоянки, очаги, кострища. Места, в которых изготавливались каменные орудия – плоские булыжники, на которых сидели Имассы, откалывая кремни от желвака (мелкие осколки покрывали все вокруг). Находили выгребные ямы с хрупкими костями, жжеными или вываренными ради получения жира, с кусками тыкв, в которых кипятили воду, бросая в нее раскаленные камни. По мнению Онрека, знаки говорят, что Имассы проходили здесь несколько недель назад.

Догадались ли Имассы о присутствии чужаков? На это не знал ответа даже Онрек. Он говорил: его сородичи стеснительны и хитры. Они могут уже долгие дни и ночи следить за ними из укромных мест. Лишь когда они подойдут очень близко, острые чувства Онрека прошепчут истину. Он скажет: «За нами следят, друзья. Пришло время».

Тралл ожидал услышать эти слова очень скоро.

Котята эмлавы запищали, выказывая голод.

Тралл (он шел впереди, а Бен с Онреком тащили мешок) остановился и повернулся.

Пора их кормить. Иначе – ни одного спокойного мгновения.

Быстрый Бен со стоном опустил свой конец носилок и с интересом проследил, как два котенка выкарабкиваются из шкуры, шипят друг на дружку, а потом и на Онрека, который вынимает из крупных листьев куски мяса антилопы. Мясо успело протухнуть, но для устремившихся к нему эмлав это, очевидно, не имело особого значения.

Имасс бросил мясо на землю, освобождая руки, и отошел со странной улыбкой.

«Слишком много в эти дни странных улыбок», подумал колдун. Как будто ослепительная радость от созерцания чудес начинает меркнуть – не быстро, едва заметно – но Быстрый Бен был уверен, что уловил в улыбке Имасса оттенок разочарования. Он не удивлялся. Никому не дано вечно поддерживать в себе чистую радость. Хотя вокруг простерся рай – хотя бы по меркам Имассов – этот рай остается каким-то не вполне реальным. Кажется – это иллюзия, уже выцветающая по краям…

Хотя явных доказательств нет. Маг ощущал в этом месте полное благополучие. Оно сильно – и оно растет. А вот Омтозе Феллак со всех сторон слабеет. Итак, конец эпохи. Эпохи, что окончилась в большом мире уже очень, очень давно. «Но разве Телланн не мертв везде, кроме этого мирка? Возможно, и нет. Возможно, он попросту изменился, вырос внутренне. То, что мы видим во всех иных землях – то, в чем мы живем – это Телланн, претерпевший возвышение, его потомок, победитель тысячелетней войны, доминирующий, уверенный в своей зрелой силе. Возможно ли такое?»

Но тогда как понять, почему Онрек здесь изменился? Разве что… о боги! Этот фрагмент Телланна, в отличие от всех прочих, лежит вне Ритуала. Вот почему Онрек обрел здесь плоть и кровь. Здесь не было Ритуала Телланна, не было отделения имасских душ. Значит, здешние Имассы могут даже не знать об Ритуале.

Что произойдет, если Логрос приведет сюда тысячи своих воинов? Если Крон… нет, Серебряная Лиса не позволит. Они нужны ей для чего-то иного. Для другой войны.

Интересно было бы понять, как этот фрагмент связан с тем, что создан для Волков в конце Паннионской войны. Насколько знал Быстрый Бен, Оплот Зверя – или как теперь его называть – засеян душами Т’лан Имассов. Или хотя бы воспоминаниями душ – возможно, это и есть сущность души. Она – клубок сплетенных воспоминаний о чьей-то жизни. Слишком много жизней, слишком много различных полос сплетены нынче воедино…

Тралл Сенгар отошел в поисках воды. Ручейки булькали среди скальных выходов почти везде – камень будто напился воды после отхода льдов.

Онрек еще немного поглядел на котят – и повернулся к Бену. – За теми холмами протянулся ледник, – сказал он. – Я чувствую его гниение. Это древняя дорога, по которой когда-то брели Джагуты. Убегающие от резни. Колдун, вторжение льда меня тревожит.

– Почему? Очевидно, что битва случилась тысячи лет назад, а сегодня все Джагуты мертвы.

– Да. Но дорога напомнила мне о… кое о чем. Пробуждается память…

Быстрый Бен спокойно кивнул: – Это как тени. Да.

– Именно.

– Не тревожься: это не надолго.

Имасс нахмурился, отчего его грубое лицо стало менее, чем обычно, походить на лицо человека. – Да, в глубине души я чувствую… Я просто… забыл.

– Ты слишком строг к себе, Онрек. Не нужно все время казаться сияющим от радости.

Улыбка Онрека была грустной. – Я делаю подарок другу, – сказал он тихо, – в ответ на множество даров, которые он сделал мне.

Быстрый Бен вгляделся в лицо воина. – Дар теряет ценность, Онрек, если его передаривают множество раз. Он начинает утомлять нас. Всех нас.

– Да. Теперь и я это вижу.

– К тому же, – продолжил маг, смотря на эмлав (они набили животики и теперь играли в драку на залитой кровью траве), – возможен и другой дар. Показать свою слабость. Этот дар вызывает симпатию вместо простого восхищения. Если тебе понятно…

– Понятно.

– Кстати, ты сделал много красок. Зачем?

Улыбка внезапно расцвела: – А ты умен. Когда я найду каменную стену, способную говорить… о да, это другой дар. Мой запретный талант.

– Запретный? Почему?

– Среди моего народа установлено табу на точное изображение себе подобных. Слишком многое изображено – слишком многое попало в плен к времени. Сердца могут разбиться. Измена разрастается подобно паразитам.

Быстрый Бен метнул на Онрека взгляд и отвел глаза. «Сердца могут разбиться. Да, душа может стать злобным привидением. Это точно».

Тралл Сенгар вернулся с раздутыми водяными мехами. – Ради Сестер, – воскликнул он, глядя на Онрека. – Что я вижу? Ты хмуришься?

– Да, друг. Хочешь узнать, почему?

– Вовсе нет. Честно говоря, это чертовское облегчение.

Онрек наклонился и взял за шкирку одного из котят. Зверек яростно зашипел и задергался. – Тралл Сенгар, ты можешь объяснить нашему другу, почему Имассам запрещено правдоподобно изображать себя. Можешь также рассказать мою историю. Пусть поймет, почему во мне живет боль – ведь я вспомнил, что смертная плоть реальна только когда питается дыханием любви.

Быстрый Бен прищурился на Онрека. «Не припоминаю, чтобы просил о подобных откровениях. Не люблю залезать в чужую шкуру».

Тралл вздохнул, внезапно потеряв приподнятое расположение духа. Хотя это был вздох облегчения, сбрасывания давно надоевших пут. – Расскажу. Спасибо тебе, Онрек. Некоторые секреты подобны тяжкому бремени. А когда я изложу Бену ту подробность твоей жизни, что помогла нам обрести дружбу… я открою тебе свой секрет. Я расскажу, что сделала мне Эрес’ал задолго до того, как явилась перед нами в пещере.

Последовал долгий миг молчания.

Потом Быстрый Бен фыркнул: – Чудесно. А я поведаю о двенадцати душах. И об обещании, которое я дал некоему Вискиджеку – обещании, которое я пронес через всю жизнь и намерен нести дальше. Вот тогда, думаю, мы будем поистине глубоко знать друг друга.

– Это, – сказал Онрек, поднимая второго котенка и держа их бок о бок, – день даров.

Из-за холмов прогремел гром. Он постепенно затих и не повторился.

Эмлавы вдруг притихли.

– Что это было? – спросил Тралл.

Быстрый Бен ощутил, как тяжело бьется сердце в груди. – Это друзья, была долбашка.

***

Скрипач пересек грязный сарай и встал над спящим Бутылом. Посмотрел на юного солдата, скорчившегося под темно-серым одеялом. «Бедный ублюдок». Толкнул тело носком сапога. Бутыл застонал. – Солнце село, – сказал Скрпач.

– Знаю, сержант. Я следил, как оно садится.

– Мы соорудили носилки. Просто встань, поешь чего-нибудь – и покойся на переносной постели всю ночь.

– Это если я вам не понадоблюсь.

– Да, если не понадобишься.

Бутыл сел и потер лицо: – Спасибо, сержант. Мне не нужна вся ночь. Половины хватит.

– Ты возьмешь то, что я даю. Солдат, если ты не поспишь, сожалеть придется всем.

– Ладно, ладно. Играете на чувстве вины. А мне плевать.

Скрипач улыбнулся, отворачивая лицо. Остальные солдаты собирали снаряжение, изредка перебрасываясь словечком – другим. Геслер со своими остался в заброшенном доме: нет смысла скучиваться всем в одном месте. Простейший закон тактики.

Их не преследовали. «Барабан» свою работу сделал. Но при этом потеряно четыре долбашки, не считая тех, что использовали раньше. Осталось две. Плохая новость. Если их найдет другой отряд… все умрут или еще хуже. «Ну, моряки легко не сдаются. Да и то – до сих пор мы выживали».

Подошел Каракатица: – Скрип, Тарр сказал, все готовы. – Он глянул на Бутыла. – Мне досталась неудачная сторона носилок. Солдат, не вздумай пускать газы.

Бутыл не смог ответить (рот его был набит орехами и салом) и просто уставился на сапера.

– О боги, – продолжал Каракатица, – ты наелся этих хундрильских кексов, так? Скрип, если нам придется зажечь факел, чтобы освещать дорогу…

– Не разрешаю, Карак.

– Наверное, правильно. Бутыл озарил бы все ночное небо. Дыханье Худа! Почему мне всегда достается короткая соломинка?

– Пока ты соперничаешь с Кораббом, – ответил Скрипач, – имя твое будет «Короткая Соломинка».

Каракатица подошел к нему ближе и шепнул: – Тот большой бум-бум привлек к нам целую треклятую армию.

– Если считать, что у них она стояла наготове. Пока что мы налетали на роты и отдельные отряды. Если тут армия, она рассеяна. Чего и следовало ожидать. Зачем держать силы в одном месте, если твой враг разбежался по прыщавой спине Худа? Будь они поумнее – прислали бы подкрепления, чтобы нам ни одной оленьей тропы не осталось для отхода.

– Пока что, – сказал Каракатица, массируя плохо залеченное плечо и отыскивая взглядом сквозь сумрак солдат взвода, – они не показали особого ума.

– Морантские припасы для них в новинку, – заметил Скрипач, – как и наш вид магии. Тот, кто за главного, до сих пор отступает, пытается угадать наши планы.

– А я вот как думаю: тот, кто у них за главного, сейчас украшает кишками вершину дерева.

Скрипач пожал плечами, взвалил на спину вещмешок и поднял самострел.

***

Капрал Тарр еще раз проверил вещички, выпрямился. Просунул левую руку в ремень щита, поправил перевязь, поплотнее натянул шлем.

– Почти все несут щиты на спине, – сказал Корик от входа в сарай.

– Но не я, – ответил Тарр. – Вот случись засада – разве есть время готовиться? А я всегда в готовности. – Он напряг мышцы плеч, чтобы удобнее легла кольчуга. Привычный, успокаивающий шелест железных «чешуек». Без солидного веса доспехов ему теперь даже ходить неудобно. Застежки на вещмешке особые, их можно расстегнуть одной рукой, пока вторая выхватывает меч. По крайней мере один во взводе должен идти впереди, чтобы дать остальным время схватить оружие.

Именно этому его учили с самого начала. Бравый Зуб сразу увидел, что у Тарра твердая, упрямая душа. Так и сказал: «Твое имя Тарр, солдат? Подходяще. Почти как «таран». Стой на месте, словно ноги приклеились к земле. А рукой – бей со всей силы. Теперь это твоя работа. Удержи врага в первый миг, дай товарищам пережить натиск. Понял? Но пока ты недостаточно силен. Надевай – ка тяжелые доспехи, начнем учиться бою».

Ему понравилась идея неподвижности. А еще ему понравилась идея стать капралом, особенно потому, что капралу редко когда приходится говорить. И взвод выпал хороший. Быстро учатся. Особенно Улыба. Вот в Кораббе он не уверен. Да, точно, этому человеку подмигнули Опонны. И смелости не занимать. Но ему всегда нужно вылезти первым, впереди Тарра. Да, пытается что-то доказать. Тут загадки нет. Пока что взвод видит в Кораббе новобранца. Более или менее. Ну, он уже немного продвинулся – ведь никто не кличет его в лицо Рекрутом. Но сам Тарр все еще думает о нем как о новобранце.

Корабб вытащил Скрипача. По собственной воле. Он был проклятым пленником, но вытащил Скрипа. Почти достаточно,чтобы простить ему службу рядом с Леоменом и то, что они двое заманили Охотников за Костями в кошмар И’Гатана.

Почти.

Да, Тарр знал, что не склонен прощать. И забывать тоже. В глубине души он понимал, что будет сражаться до смерти за каждого солдата своего взвода… кроме, возможно, Корабба Бхилана Зену’аласа…

Корик занял место впереди взвода, и солдаты молча двинулись в ночь вдоль опушки леса, петляя среди поваленных стволов и оград крестьянских полей. Они постепенно догнали взвод Геслера. Вокруг царила тьма, над головами мерцали звезды.

Тарр решил, что панцирники Буяна им явно не помешают. Почти такие же упрямые и сильные, как он сам. Жаль Уру Хелу. Но разве она не была неосторожной? Даже если несешь воду, не забывай про щит. Что еще хуже – она бросилась бежать, открыв врагу спину.

«Меня нужно было посылать. Демон там или нет, я бы встал на месте и приветил урода. Встал бы и устоял…»

«Помни свое имя, Тарр. А чтобы лучше помнить, подойди сюда и послушай, как старший сержант сказочку расскажет. Про другого солдата, у которого ноги приклеены к земле. Его звали Темп, и в день, когда Дассем Альтор пал под И’Гатаном, он…»

Тарр слушал, а как же. Достаточно, чтобы понять: такой человек мог существовать только в богатом воображении старшего сержанта Бравого Зуба. Но сказка все равно вдохновляющая. Темп. Отличное имя, чертовски хорошее имя. Почти как Тарр.

***

Идущая в трех шагах позади капрала Улыба безостановочно, тревожно озирала деревья по обе стороны пути. Чувства ее так обострились, что ломило голову. Бутыл спит. Значит, его крошечные шпионы не отслеживают окрестности, лесные звери не изображают, будто поддались слабому напору его воли. Удивительно, как такие крошечные мозги и соответствующий разум умудрялись верно служить отряду на всем пути!

А клятый капрал? Одна хрустящая кольчуга и кожа внизу – едва ли он способен связать пятнадцать слов в осмысленное предложение. Подойдет, чтобы заткнуть брешь своим смехотворно большим щитом (один такой щит остался, демон позаботился о втором, который несла женщина – пехотинец). И мечом помахать, хотя тот короткий и тупой. Такого сорта солдаты держатся на месте даже убитые. Полезное дело. Но как капрал? Поверить невозможно…

Нет, Скрипачу гораздо больше подошел бы капрал сообразительный, быстрый, злобный и неистребимый в бою. Что же, есть утешение: всякому видно, что она идет следующей, вторым номером. «Вчера почти выгорело, так? Если бы Тарра послали переведаться с демоном, была бы у нас сейчас капрал Улыба – и тогда глядите, вы, треклятые оглоеды».

Да ладно Тарр. Ее… э… разум занимает Корик. Убийца, о да. Настоящий убийца. Ее типа человек, хотя без ее изящества; поэтому они двое – отличная пара. Опасные, злые. Ядро самого опасного взвода Охотников за Костями. О, взвод Бальзама может поспорить, упирая на своего визгливого Горлореза. Но разве они не околачиваются на богами забытом островке? Они не здесь, чтобы заняться тем, чем и должна заниматься морская пехота: просачиваться, пинать Эдур и летерийцев, чтобы муравьями бегали и таскали белые яички. А при случае взрывать встречные роты – просто чтобы напоминать Худу, кто у него главный поставщик.

О да, такая жизнь ей по душе. Лучше, чем жалкое прозябание дома. Едва выкарабкалась… Девчонка из бедной деревни, притаившаяся в жуткой тени мертвой сестры. Гадавшая, когда очередное оскудение отмелей пробудит и ее – ту же самую – участь. Хотя парни ее хотели. Конечно, она же одна осталась на всю деревню. Хотели заполнить ее тень своей, как будто такое возможно.

Но этот Корик… он совсем другой. Кажется другим, точно. Наверное, потому что она повзрослела. Стала более опытной, научилась понимать, что тревожит ее едва оперившуюся птичку. Видеть, как Корик убивает людей – ах, это так сладко. Хорошо, что все были слишком заняты, чтобы заметить, как она стонет и почти что визжит, догадаться, что это значит.

Откровения – самая острая приправа этого мира. Она нанюхалась их до одурения. Ночь становится светлее, чище, каждая деталь ясна, легко различима, сверкающие глаза замечают всё. Она слышит, как крошечные твари пробираются по стерне невспаханного поля, слышит, как лягушки карабкаются по стволам деревьев. Гудение москита, и…

На юге вдруг расцвела вспышка, облачко яростного света взлетело в небеса над линией леса. Еще миг – и донесся гул нескольких взрывов. Солдаты припали к земле и замерли. Замерли, дрожа и впав в ужас, все лесные твари.

– Плохое время для засады, – пробурчал Корик, пробираясь мимо Тарра.

– Но не для засады, устроенной малазанскими морпехами, – бросил Скрипач, продвигавшийся навстречу Тарру и Корику. – За лигу отсюда, может, и меньше. Кто помнит, какой взвод идет справа от нас?

Молчание.

– Нужно ли идти туда? – спросил капрал. Он успел вытащить меч. – Может, нужна помощь.

Подошел Геслер. – Буян говорит, что слышал жульки сразу после долбашек, – сказал сержант. – Четыре или пять.

– Может, засада вышла боком, – предположила Улыба. Она с трудом сдерживала дыхание. «О, веди нас туда, чертов сержант. Дай мне еще раз поглядеть, как Корик убивает. Прямо чешется…»

– Такого приказа у нас нет, – сказал Скрипач. – Если их разобьют, выжившие должны свернуть на юг или на север в поисках товарищей. А мы идем туда, куда шли.

– Они могут побежать к нам, а по пятам тысячи врагов, – сказал Геслер.

– Всегда возможно, – признал Скрипач. – Ладно. Корик, иди в авангарде. Движемся с особой осторожностью. Не мы одни это увидели и услышали. Можем нарваться на отряд, скачущий прямо сюда. Солдат, не задавай быстрого шага.

Корик кивнул и занял место во главе колонны.

Улыба облизнула губы и сердито поглядела на Тарра: – Убери свиной ножик, Тарр.

– Для тебя – «капрал».

Она закатила глаза: – Дыханье Худа, он помнит свое звание!

– А у тебя в руках что? Не ножи?

Улыба молча убрала их.

– Пошли, – приказал Скрипач. – Корик заждался.

***

Корабб поднял свой конец носилок и двинулся вслед остальным. Бутыл продолжал спать, несмотря на все недавние взрывы. Ясно видно – бедняга крайне утомлен. И все же тревожно, когда он спит и ни одним глазком не следит за делами. По – своему, перескакивая со зверя на зверя. Или на птицу. Даже на насекомое. Хотя Корабб не знал, далеко ли видят насекомые.

Он поднял руку и раздавил севшего на веко москита. Носилки перекосились, Каракатица сзади глухо выругался. Корабб торопливо подхватил вторую рукоятку. Проклятые насекомые. Пора перестать о них думать, потому что как подумаешь – сразу начинаешь ощущать, что они ползают по телу и кусают везде, ведь обе руки заняты. Совсем не как в пустыне. Там можно увидеть летящих по ветру чиггеров, можно услышать кровомуху за пять шагов; можно легко догадаться, под каким именно камнем прячется скорпион, большой волосатый паук или змея, желающая тебя убить. Иными словами, там все легко и просто. Никаких тебе далеких шепотков в ночи, писка над ухом, ощущения крылатой твари в ноздрях. Или шевеления в волосах, когда тварь скусывает слой кожи, оставляя раздутую, вонючую и чертовски зудящую дырку.

А еще тут есть скользкие кровососы. Прячутся в листьях, поджидая несчастного солдатика, у которого все руки заняты. Как вопьются! И висят. А когда ты случайно сбросишь такого, ранка чешется и сочится каким-то маслом… да, это настоящая преисподняя, населенная демонами – фермерами и всяческими видами ночных чудовищ, жадно нападающими на жителя пустыни. Не забывайте также про Тисте Эдур и бесхребетников – летерийцев. Представить только: сражаются за тиранических поработителей. У них нет гордости? Разумно было бы взять одного – двух в плен и все выпытать. Летерийцы. Он мог бы подсказать эту идею сержанту. Скрипач нормально относится к советам. Да вся армия малазан нормальна в этом отношении. Она как постоянное собрание воинов, на котором каждый может высказаться, поспорить, и в результате будет принято решение. А вот среди племен едва кончится собрание, настанет конец и спорам.

Нет, малазане все делают на особый лад. Корабба это больше не тревожит. Наверное, хорошо, что он разделял с мятежниками так много дурацких суеверий – иначе было бы трудно ненавидеть врага с необходимой силой.

«Теперь я знаю, каково быть морским пехотинцем империи, даже если империя решила, кажется, объявить нас вне закона. Мы все еще морпехи. Все еще элита. Есть ради чего сражаться – за солдата, что идет рядом, что лежит на носилках, за того, кто идет впереди. Вот насчет Улыбы неясно. С ней все неясно. Напоминает Воробушек – такие же многозначительные взгляды… и так же облизывает губы, когда говорит об убийствах. И ее ножи… нет, с ней ничего неясно.

Хорошо хоть капрал хороший. Крутой ублюдок, не любящий болтовни». За Тарра разговаривают щит и меч. Кораббу вечно хочется встать с ним рядом, в любой схватке. Справа и на шаг впереди – у Тарра короткий меч, скорее зубочистка, он рискует получить выпад сбоку – того сорта, которым племена пустыни преодолеваю стену щитов – хотя тут не стена, а один человек, не закрытый с боков. Вопи, колоти по щиту, пока его колени не подогнутся сильнее – он нырнет за щит, присядет, выставив вперед левую ногу – тогда просто шагни вбок и ударь клинком за край щита, чтобы порезать сухожилия кисти или незащищенное предплечье.

Корабб знал, что обязан защищать правый бок Тарра, даже если это означает неподчинение приказу Скрипача (тот велел ему держаться около Бутыла). Пока Бутыл вне видимой опасности, Корабб выскакивает вперед, потому что знает Тарра и его способ сражаться. Это вам не Корик – тот больше всех во взводе похож на пустынного воина, знает, что бок нужно прикрывать кем-то вроде Улыбы, у которой всегда наготове блестящие ножики, заряженный арбалет или еще что. Она держится рядом, но вне досягаемости бешеных выпадов длинного меча Корика. Она гасит всякого воина, что вздумает подскочить сбоку. Отличная пара.

«Каракатица, жалкий старик – но опытный – он держит наготове долбашки. Если Бутыл окажется в опасности, сапер позаботится обо всём. Чертовски быстро обращается с арбалетом – старая рука и стрелу выпустит, и взведет, пока первый враг еще с копыт не упал.

Неудивительно, что Семиградье было завоевано. Тогда, в первый раз. Морпехи поработали. Т’лан Имассы ни при чем. Их спускали с поводков только раз, при мятеже Арена. Если Скрипач рассказал правду, Император вообще не виноват. Нет, приказ отдавала Лейсин.

Геслер вот не уверен. Так что правда никому не известна. Насчет Арена. Думаю, скоро никто не будет знать правды насчет Колтейна и его Собачьей Упряжки… и, духи подлые, насчет Адъюнкта и Охотников под И’Гатаном тоже?»

Он ощутил, как по телу пробежал озноб. Ибо наткнулся мыслью на нечто великое. На историю. То, как она запоминается, как рассказывается и пересказывается. Как ее сдают в плен лжи, когда истина оказывается слишком неудобной. «Как, например… Как… о, черт! Сбился».

Бутыл забормотал во сне, потом сказал отчетливо: – Он никогда не замечает сову. В том вся проблема.

«Бедняга. Заблудился в бреду. Переутомился. Спи спокойно, солдат. Ты нам нужен.

Мне нужен. Леомену я был не нужен, а вот ты мне нужен. Потому что теперь я морпех. Наверное…»

– Спроси мышей, – продолжал Бутыл. – Они тебе расскажут. – Затем он снова забормотал что-то невнятное, вздохнул. – Если хочешь жить, следи за тенью. Тень. Тень совы.

Державший другой конец носилок Каракатица ругнулся и потряс ручки; Бутыл застонал и перекатился на бок. Больше юный маг не бормотал во сне.

Они шли всю ночь. Еще один раз слышали разрывы – теперь на севере.

«Ох. Они разбудили всех, кого могли».

***

Травы Шерк Элалле подгнили. На борту «Вечной Благодарности» – как на продуваемой всеми ветрами палубе, так и в уютной каюте – проблем не возникало. Особенно если учесть, что ее спутником был человек, лишенный носа. Но сейчас она оказалась в тесной комнатке вместе с полудюжиной иноземцев и Трясом Брюллигом, самозваным королем жалкого островка, и уже не раз замечала, что носы присутствующих – особенно женщин – морщатся от обилия в спертом, теплом воздухе неприятных «ароматов».

И ладно. Если хотят иметь с ней дело, придется им научиться жить с запахами. И благодарить судьбу, что приходится с ними жить, а не умирать. Она следила за Адъюнктом, которая, кажется, никогда не желает сидеть на стуле. Сейчас она стояла за спинкой подготовленного для нее кресла, заложив руки за спину, и смотрела на длинный покрытый картами стол, но не выказывала довольства, которого можно было бы ожидать от женщины, относящейся к возможности сидеть на стуле словно к наказанию колодками посреди деревенской площади.

Если просто смотреть, в этой Таворе Паран нет ничего особенного. Ученый червь. Одета небрежно, как будто лишена сексуальности. Женщина, для которой чары женственности значат меньше, чем грязная нитка, случайно завалявшаяся в складке кошеля. Она могла бы сделать себя более привлекательной, вполне женственной. Если бы захотела. Однако становится очевидным: подобные чары не имеют ценности в системе взглядов Адъюнкта. Интересно… на отвлеченно – академический манер. Вождь, желающий вести без физического присутствия, без героических, соблазнительных или любых иных величественных поз. Но если учесть практическое отсутствие в ней яркой индивидуальности – что еще остается Таворе?

«Ну, ум», – подумала Шерк. – «Она – гений тактики?» Шерк не была уверена. Насколько она могла судить по неохотным репликам Бальзама и его солдат, командующая уже совершила большую ошибку. Похоже, устроила что-то вроде высадки десанта. Элитные отряды прокрались на берег глухой ночью, углубились в болота и леса. Солдаты, которым поручено сеять панику и подрывать правление Эдур, поднимая угнетенных летерийцев на восстание.

Гений тактики? Скорее человек, лишенный верных сведений. Летерийцы любят обыденное течение дел. Тавора, скорее всего, обрекла жизненно важные элементы своей армии на истребление. Она сожгла корабли. К чему? Чтобы у войск не осталось возможности отступить? Это попахивает подозрениями, отсутствием доверия. «Нет, попахивает еще хуже. Или я все поняла неправильно? Что ж, вполне возможно. С малазанами все непросто».

Малазанская Империя, о да. Она вовсе не похожа на Летерийскую с ее хитрыми играми в родовитость и расовое превосходство. Нет, эти малазане походят на сборище всех стилей. Поглядите на помощницу Таворы – удивительную варварку в татуировках, в каждом движении которой сквозит сексуальный вызов. Здесь, в Летерийской империи, любой выглядящий таким примитивным дикарем будет разве что конюшни чистить. И эта Мазан Гилани – еще одно существо, призванное сводить мужиков с ума – о, как Шерк желала бы иметь кожу столь темную, но и блестящую! Как и изящные, львиные обводы длинных ног, широкие бедра, высокую, не желающую увядать грудь с сосками, навевающими мысль о переспелых смоквах… «не то чтобы я смотрела на нее украдкой… но она выглядит еще неприличнее меня, а это о многом говорит».

Итак, Тавора держит при себе красавиц. Что же, ясный намек.

– Чего мы ждем? – промямлил Тряс Брюллиг (он набрался уже почти до той кондиции, когда слова вылетают изо рта скомканными). Брюллиг сгорбился в кресле, стоящем у дальнего края стола, напротив места Адъюнкта – хотя его глаза под набрякшими веками следили только на Мазан Гилани. Этот тип верит, будто сладострастный взор способен заставить любую женщину истекать желанием. Однако Мазан умело скрывала отвращение, играя с жалким «королем», заставляя ерзать его самого. Шерк заподозрила, что солдат – варварка следует особым указаниям. Не дать Брюллигу обнаглеть, пока он еще нужен.

Что же, с ней самой такое не выгорит. Не так ли? Разве что они припрятали поблизости Аблалу Сани. О, вот это было бы поистине неудачно – тогда все увидят, как пиратский капитан на глазах превращается в похотливую самку. Эту тайну она предпочла бы сохранить.

– Расслабься, Брюллиг, – произнесла она вслух. – Все дело в громадных тримаранах, что вошли в гавань ночью. – Хотелось бы ей заиметь один такой… хотя придется набрать двойную команду… меньше монеты на каждого. «Проклятая логика. Вечно мешает мне мечтать».

Адъюнкт теперь уставилась на нее одним из тех оценивающих взоров, которые бросала после каждой произнесенной неупокоенной пираткой фразы. Что же, в этом есть ее вина. Шерк отослала Скоргена назад на «Вечную Благодарность». Собрание разнообразных увечий помощника притягивало все взоры. Она начала понимать, что он подрывает ее образ крутой профессионалки. «Да, именно это слово. Мне нужно производить серьезное впечатление. Возможно, от этого зависит моя жизнь. То есть существование». Но теперь оказалось – ей не хватает зияющей дыры его носа, кривого уха, слепого глаза, обрубка руки и хромой ноги. Что угодно, чтобы отвлечь внимание Таворы от нее, высказывающей мнение или предложение.

Горлорез, сидевший напротив Шерк, прокашлялся (произведя один из своих чудных хрипов) и улыбнулся ей. Она подчеркнуто резко отвернулась. Этот тип неприятен. На манер покойного Геруна Эберикта. Похоже, работа доставляет ему слишком большое удовольствие. Даже в солдате это не годится. Люди такого сорта предпочитают тянуть там, где тянуть опасно. Подвергают риску жизнь сослуживцев. Нет, ей не нравится Горлорез.

Отведя взгляд, она поневоле уперлась глазами в Мертвяка. Ох, что за имечко забавное. В некотором смысле он еще хуже. Она подозревает, что он проник во все ее секреты, какой бы скрытной она не пыталась быть. Да, он может чуять ее, и не только протухшие травы. Он ее унюхал с самого начала. «Не такой ли подлец проклял меня в самом – самом начале? Нет, не так. Таланты Мертвяка неведомы Летеру. Эти таланты заставляют думать об умирающей башне Летераса, о Чашке и курганах во дворе».

К счастью, сейчас он дремлет, опустив подбородок на широкую грудь. Не пришлось поймать очередной понимающий взгляд.

«Ах, если бы здесь оказался Теол Беддикт! Они у него заерзали бы. Вот только от смущения – или от смеха? Смех – это было бы очень, очень плохо. Для меня. Для всех, кто сидит рядом. Ладно, забудем Теола Беддикта. Похоже, я разум теряю».

Адъюнкт обратилась к ней: – Капитан, я долго беседовала с Трясом Брюллигом, пытаясь пополнить знания о вашей Летерийской империи. Однако его ответы оказались чрезвычайно неудовлетворительными…

– Бедняга Брюллиг угнетен, – ответила она, – и влюблен. Гм… может, определение «неуправляемая похоть» более подходит к состоянию его жалкого, ограниченного ума?

«Ха, я перещеголяла самого Теола! И не рискуя захохотать!»

Брюллиг вытаращился на нее.

Сержант Бальзам склонился в Горлорезу: – Что она сказала?

– Император, – сказала Тавора.

Шерк нахмурилась, ожидая продолжения.

– Император Тысячи Смертей.

– Уверена, это преувеличение. Едва нескольких сотен. Поборники. Они пока что все умирали.

– Полагаю, Эдур отлично его защищают внутри дворца.

Шерк Элалле пожала плечами: – Адъюнкт, мало деталей просачивается о творящемся в Вечной Резиденции. Канцлер и весь его персонал – летерийцы – остались на службе после завоевания. Также имеется могущественная тайная полиция – тоже из летерийцев. А аппарат управления экономикой – тоже летерийцы.

Татуированная дикарка фыркнула: – Тогда что, во имя Худа, делают Эдур? Куда они встроены?

– Сидят наверху, – ответила Шерк, – и качаются.

Молчание повисло надолго.

– Но, – заговорила наконец Тавора, – императора нельзя убить.

– Точно. – Шерк наблюдала, как ее слова пролагают путь в сознание малазан – кроме Мертвяка, конечно, чей храп перекатывался по темной комнатке – пещере словно рев морского прибоя.

– Разве это не имеет значения? – удивилась Тавора.

– Иногда кажется, что так. – Ох, как Шерк хотелось пить вино без того, чтобы оно не просачивалось во все отверстия! Хватило бы кружки или двух.

– Император, чьи поступки продиктованы мечом, – говорила Тавора. – И который, однако, совершенно неопытен в управлении империей.

– Да, для него это скучная обязанность, – с улыбкой согласилась Шерк.

– Тисте Эдур опираются на мощь бессмертного правителя; они живут, грезя, будто правят государством. Однако реальность вовсе не так восхитительна.

Шерк Элалле кивнула: – Эти Эдур были народом рыбаков. Охотниками на тюленей. Строили из дерева. Их полдюжины племен или чуть больше. Некий король – ведун, Ханнан Мосаг, провел войну объединения. Почему именно он не завладел ужасным мечом – знают только сами Эдур, но нам они не рассказывают.

– Этот Ханнан Мосаг еще жив? – спросила Адъюнкт.

– Он новый Цеда императора.

Мертвяк прекратил храпеть. – Верховный Маг Империи, – сказал он. – Цеда – это деградация слова «цедансия». Готов побиться об заклад. «Цедансия». Какой – то ритуал времен Первой Империи. – Он приоткрыл глаза. – Эброн не удивился. Этот Летер – какая-то забытая колония Первой Империи. – Тут тяжелые веки снова опустились. Еще миг – и комнату вновь огласило зычный храп.

Шерк Элалле захотелось откашляться, однако он удержала себя. И так дела тут тухлые… – Суть в том, Адъюнкт, что Тисте Эдур не могут управлять как дома. Они охотники и воины – то есть мужчины. Женщины, насколько я могу судить, занимаются бестолковой мистикой. С начала завоевания они пропали из вида.

В коридоре застучали сапоги. Дверь открылась. В комнату вошли Гвалт, Наоборот и двое летерийских солдат. Одна из них – женщина, в чине Атрипреды.

Тряс Брюллиг дернулся в кресле, чуть не опрокинувшись. Лицо его исказилось. Он вскочил: – Черт из гребаной пучины дери каждую чертову ведьму!

– Да, дела плохи, – слегка улыбнулась ему Атрипреда. – Мною избран Восход, и это не ты. Йедан, выброси дурака вперед задом. Любое окно подойдет.

В глазах Брюллига внезапно блеснул страх. Солдат при Атрипреде сделал шаг…

Меч Гвалта молнией вылетел из ножен. Он упер его в живот солдата, заставив остановиться. – Может, нам всем следует сделать пару шагов назад, – протянул он. – Адъюнкт, позвольте представить Атрипреду Яни Товис и Дозорного-на-Берегу Йедана Деррига. Он сержант какого-то берегового патруля. Атрипреда? Что-то вроде капитана или командора. Так или иначе, они командовали полузатонувшим корытом, которое Напасть вытащила из бури.

Адъюнкт нахмурилась, глядя на Яни Товис. – Атрипреда, привет вам. Я Адъюнкт Тавора Паран из Малазанской Империи…

Яни Товис не отвела взгляда: – Вы командуете вторжением? Сколько солдат вы высадили на берег, Адъюнкт? Десять тысяч? Двадцать? Я видела корабли, сгоревшие корабли – вы повторили за нашим флотом весь путь от вашей империи? Слишком долгий путь для маленькой мести, не правда ли?

Шерк снова захотелось вина. Ну, по крайней мере теперь смотрят не на нее.

Лоб Адъюнкта избороздили еще более глубокие морщины, отчего она стала еще некрасивее. – Если желаете, – холодно произнесла она, – можем определить ваш статус как военнопленных. Хотя трудно охарактеризовать тонущий паром как карательную экспедицию. Согласно донесениям, вам скорее подходит статус беженцев. Не так ли? Скромный отряд солдат, заботящихся о толпе стариков, старух, детей и прочих невоеннообязанных. Вы плыли сюда в надежде, что остров остался независимым? – Она сверкнула глазами на Брюллига, который стоял прижавшись к стене. – Вы знакомы с Трясом Брюлигом. Полагаю, вы приплыли, чтобы разрешить личные недоразумения.

Яни товис спокойно посмотрела на нее пожала плечами: – Едва ли личные. Тряс – это племенное имя, им при желании можно предварять имена мое, Йедана и любого из «толпы» так называемых «беженцев». Трясы издавна обитали на западном побережье и некоторых островах. Нас давно покорили летерийцы. – Она снова подняла плечи. – Мое дело к Брюллигу касается вопроса о наследовании.

Тавора вздернула брови: – Наследование? Вы заботитесь о нем, даже будучи покоренными?

– Более или менее. Наследие передается по женской линии. Королева – моя мать – недавно скончалась. Брюллиг надеялся, что я не заявлю права на титул. Брюллиг желал сам править трясами. Подозреваю, он желал также сделать смелое заявление о независимости, оседлав волну вашего вторжения и надеясь, что оно окажется успешным. Сбросить ярмо Летера, создать новый центр для нашего народа на этом некогда священном острове. Он убийца и предатель, но также амбициозный человек. Увы, время его правления уже подошло к концу.

Горлорез издал шипящий смех: – Слышала, Мазан Гилани? Хватит показывать сладкую плоть…

– Не уверена, – вмешалась Тавора, – что это будете решать вы, Атрипреда.

– Я отбросила прежнее звание. Называйте меня Королевой, или Полутьмой, если захотите.

Шерк Элалле заметила, что Мертвяк открыл глаза и уставился на Яни Товис.

Адъюнкт тоже ничего не упускала: она бросила быстрый взгляд на Мертвяка и отвела глаза.

– Полутьма, Дозор, Восход, – пробормотал тот. – Описание ночной стражи, не так ли? Но черт меня подери! Кровь истончилась. У вас кожа цвета глины. Наверное, вначале вас была горстка. Может, беглецы, укрывшиеся среди местных дикарей. Жалкая горстка. Но титулы остались. Дозор на Берегах Ночи.

Яни облизала губы. – Просто Берег.

Мертвяк улыбнулся: – Остальное потеряли?

– Капрал, – сказала Тавора.

– Мой отряд провел время на подходящем корабле, – объяснил Мертвяк. – Я достаточно наговорился с нашими чернокожими гостями. Полутьма, – обратился он к Яни, – это летерийское слово. Вы удивитесь, если я скажу: на вашем изначальном языке это звучит как «янандер»? А «антовис» означает ночь или просто мрак. В вашем имени сокрыт титул. По лицу вижу, что вы об этом даже не подозревали. Йедан Дерриг? Не знаю, что такое «дерриг» – спросите у Сендалат – но «иеданас» означает «дозорный». Тоже – имя и титул. Боги, из какой же вы волны? Самой первой? И почему Берег? Потому что оттуда являлись новорожденные К’чайн Че’малле? Те, что не происходили от Матрон. – Он еще мгновение сурово смотрел на Яни Товис, а потом снова опустил голову.

«Сохрани Странник! Он так весь вечер будет?»

– Не понимаю, о чем он толкует, – сказала Яни (заметно было, что она потрясена). – Вы все чужеземцы – откуда вам знать про трясов? Нас едва упоминают в летерийской истории.

– Полутьма, – обратилась к ней Тавора. – Вы здесь, чтобы предъявить права на титул? Вы намерены также объявить остров независимым?

– Да.

– И, в новом качестве, вы будете искать союза с нами?

– Чем скорее я выдворю малазан с острова, тем лучше. И вам, и нам.

– Как это?

Тут подал голос маг по прозвищу Наоборот: – Ее беженцы, Адъюнкт. Чаячья стая ведунов и ведьм. Почти все люди заковыристые – уже портят нам воду, посылают наговоры через руны, проклинают чирьями и все такое. Помните, они могут собраться вместе и устроить ритуал похуже…

Шерк Элалле покосилась на него. «Заковыристые?»

– Да, – сказала Товис. – Они могут стать докучными.

Гвалт хмыкнул: – Мы спасли им жизни. Это ничего не стоит?

– Стоит многого, разумеется. Но, солдат, даже благодарность со временем вянет. Особенно когда благодетели нависают над вами, как топор палача.

Гвалт скривился и кольнул Деррига кончиком меча. – Мне его отгонять или как? – спросил он.

Бородатый солдат в шлеме вроде бы что-то прожевал. – Решать моей Королеве.

– Отменяю последний приказ, – бросила Яни Товис. – С Брюллигом позже разберемся.

– Как же, чертово отродье! – оторвался от стенки Брюллиг. – Адъюнкт Тавора Паран, я ищу вашей защиты. Я сотрудничал с вами с самого начала. Самое меньшее, чего я заслужил – сохранение жизни. Отправьте меня на материк, если вам угодно. Все равно, где помереть – только не в лапах этой женщины!

Шерк Элалле улыбнулась, глядя на глупца. «Ты ничего не заслужил, Брюллиг. Милосердие? Когда Странник пёрнет, вот когда ты его найдешь».

Голос Таворы стал холодным: – Тряс Брюллиг, ваше содействие было должным образом отмечено. Вы заслужили нашу благодарность. Однако вспомним, что острову угрожала неминуемая гибель под ледяными полями – которую мы предотвратили и продолжаем предотвращать. Возможно, Королеву порадует, что дольше мы здесь оставаться не намерены.

Брюллиг побледнел. – Но как насчет льдов? Если вы уйдете…

– Когда наступит жаркое лето, – ответила Тавора, – угроза уменьшится. В буквальном смысле.

– Что же задержало вас здесь? – спросила Яни Товис.

– Мы ищем лоцмана по реке Летер. Чтобы идти на Летерас.

Снова наступило молчание. Шерк, наблюдавшая, как никнет Тряс Брюллиг, нахмурилась. И огляделась. Все глаза устремлены на нее. Что сказала Адъюнкт? О. Река Летер и Летерас.

И лоцман для флота вторжения.

– Чем это пахнет? – внезапно спросил Наоборот.

Шерк скривила губы: – Думаю, Странник пёрнул.

Глава 18

Открывшийся передо мною вид вполне соответствовал тому факту, что жить в мире смертных мне оставалось один день. Пограничная линия из обтесанных камней, менгиров и реголитов являла затененное собрание каменных лиц, достойных преисподней гримас и ухмылок – оскалив зубы в вечной угрозе, нескончаемые ряды укоренившихся богов и духов тянулись вниз по склону, с холма на холм, до горизонта, о да – пропадая за пределами досягаемости зрения, исчезая из зеркала моих перекошенных, ослабших глаз. Каждый из них исполнен неизреченной наглости; каждый из них в дни могущества своего простирал когтистые загребущие руки, пятная нас алой порчей веры, требуя отдать наше время, наши жизни, нашу любовь и наши страхи – а сегодня стал всего лишь загадкой, поддавшись незаметному воздействию перемен, уйдя из памяти нашей. Зазвучали ли их забытые голоса в унылом свисте ветра? Задрожал ли я, расслышав эхо кровавых призывов, треск разорванной юной плоти, когда они вырывали сердца из груди, чтобы насладиться последними отчаянными ударами? Пал ли я на колени перед мрачной вереницей святых тиранов, как подобает невежде, скрывающемуся в густых тенях?

Пропали армии верных. Они ушли прочь, подняв тучи пыли и пепла. Жрецы и жрицы, предатели надежд, что продлевали свои суеверия с безумной жаждой демонов, прихотливо собирающих вместо богатств сонмы жалобно стенающих душ – они по-прежнему хоронятся в трещинах своих идолов, став кусочками костей, слившимися с выветренным камнем, не более того.

Это был вид, способный стать проклятием историков. Нескончаемый урок бесполезности игр интеллекта, эмоций и вер.

Я утверждаю: лишь те историки заслуживают доверия, что завершили жизнь кратким примечанием самоубийства.

Собрание предсмертных записок,

том 11, записка №6

историк Бревос Нерешительный

Мать любила его руки. Руки музыканта. Руки скульптора. Руки художника. Увы, они должны были бы принадлежать кому-то другому, ибо канцлер Трайбан Гнол лишен подобных талантов. Однако его любовь к собственным рукам, пусть смешанная с привкусом иронии – телесный дар без возможности подобающего использования! – с годами делалась только сильнее. В некотором смысле они стали его шедевром. Погрузившись в раздумья, он созерцал их причудливые, полные грации и элегантности движения. Никакой художник не сумел выразить истинную красоту этих бесполезных инструментов. В этих мыслях таилось немало горького, но он давно научился мириться с горечью.

Но сейчас совершенство исчезло. Целители сделали все, что могли – но Трайбан Гнол видел, как искажены некогда безупречные линии. Он все еще слышал треск костей пальцев, измену того, что любила мать, того, чем она тайно восхищалась.

Отец, конечно, посмеялся бы над ним. Или презрительно хмыкнул. Ну, он ему не настоящий отец. Просто человек, ведущий дела имения – с туповатой, мрачной жестокостью. Она понимал, что жена поклоняется сыну, а не мужу. У него были грубые, неловкие руки (ирония еще более горькая, ведь столь неуклюжие инструменты достались действительно одаренному художнику). Нет, прекрасные (прежде) руки Гнола достались ему от любовника матери, молодого, такого молодого (тогда) консорта Турадала Бризеда, человека, который был кем угодно, но не тем, кем казался. А может быть, просто был никем?

Он догадывался: она не огорчилась бы, узнав, что сын нашел в консорте – своем отце – идеального любовника.

Таковы были причуды дворцовой жизни в благословенном королевстве Эзгары Дисканара; теперь дела прежних дней кажутся выцветшими, горькими как пепел. Консорт пропал, но не совсем. Его просто нельзя коснуться – может быть, навсегда. Консорт, чье существование стало эфемерным, как и его неувядающая красота.

Эфемерным, да. Как все, что некогда держали эти руки; как все, что прошло между длинных, тонких пальцев. Он понимал, что жалеет себя. Старик, которому уже никого не привлечь своей красотой. Его окружают призраки – пестрота смешанных красок, которыми он когда-то пытался создать произведение искусства – слой за слоем. О, лишь однажды краска оказалась замешанной на крови – в ночь, когда он убил отца. Остальным для смерти не понадобилось его прямое касание. Сонм любовников, изменивших ему тем или иным образом (чаще всего они совершали простое, но непростительное преступление – недостаточно сильно любили его). Теперь он, подобно дряхлому старцу, берет в постель малых детей, затыкая им рты, чтобы заглушить крики. Использует до конца. Следит, как руки делают свою работу – неудачливый, вечно преследуемый неудачами художник, в погоне за совершенством уничтожающий все, чего коснется.

Толпа духов – сама по себе обвинение. Им незачем шептать, проникая внутрь черепа.

Трайбан Гнол сидел за столом и смотрел на руки, видел, как жаждут они идеального совершенства. Потерянного раз и навсегда. «Он сломал мне пальцы. Я до сих пор слышу…»

– Канцлер?

Он поднял голову и поглядел на Сиррюна Канара, ставшего его избранным помощником во дворце. Да, это идеальный человек. Тупой и лишенный воображения, он, вероятно, мучил младших школьников за пределами классов, мстя за туман в голове, делающий бесполезной тратой времени все его попытки учиться. Тварь, созданная для веры. Тварь, готовая сосать вашу титьку в надежде высосать убеждение, будто жизнь – абсолютно вся жизнь – отныне станет сладким нектаром.

– Скоро восьмой звон, господин.

– Да.

– Император…

– Не говори мне об Императоре, Сиррюн. Мне не нужны твои мысли относительно Императора.

– Конечно. Простите, Канцлер.

Он вдруг понял, что жаждет снова обагрить руки кровью. В самом прямом смысле слова. – Ты нашел Брутена Трану?

Глаза Сиррюна забегали и уставились в пол. – Нет. Он действительно пропал, господин.

– Его отослал Ханаан Мосаг, – задумчиво промолвил Гнол. – Подозреваю, что назад, в родные земли Эдур. Копаться в кучах.

– Кучах, господин?

– Разгребать остатки.

– Но… как…

– Ханнан Мосаг не одобрил опасную глупость Брутена. Дурак чуть не начал во дворце кровавую распрю. Но, в конце концов, даже изгнанный Брутен Трана успел показать нам: такая распря неизбежна.

– Но Императора нельзя убить. Не будет…

– Это ничего не значит. И никогда не значило. Империей правлю я. К тому же появился поборник, который… – Трайбан Гнол замолчал, качая головой. Потом не спеша поднялся. – Идем, Сиррюн. Пора известить Императора о войне, которую мы уже ведем.

В коридоре их поджидало семеро магов – летерийцев, отозванных из четырех сосредотачивающихся к западу от Летераса армий. Канцлер ощутил мгновенный укол сожаления, что умер Куру Кан. Как и Энедиктал и Некил Бара, волшебники необычайно высоких способностей. Нынешние – бледные их тени; их почти вытеснила новая Цедансия Тисте Эдур, создаваемая Мосагом. Однако и они понадобятся, ведь к’риснанов осталось мало. «Скоро», – думал канцлер, спеша к тронному залу (маги пошли вслед за ним), – «скоро к’риснанов останется еще меньше».

Иноземные враги оказались смертельно опасными. Они убивают магов, как будто это простейшее дело. Используют зажигательные и взрывчатые гренады. Каким-то образом прячутся от магии поиска. В местах засад редко когда остается хоть один труп иноземца.

Но самую важную подробность канцлер намерен был утаить от императора. Иноземцы особенно стараются истреблять Эдур. Поэтому, хотя армии Летера собираются в поход на запад, против захватчиков, канцлер подготовил секретные приказы для их командиров. Он уже видит спасительный путь. Разумеется, спасительный для Летера.

– Твои вещи наготове, Сиррюн? – спросил Гнол, когда они приблизились к дверям тронного зала.

– Да, – удивленно отозвался солдат.

– Мне нужен некто при армиях, на кого можно положиться. Этот некто – ты.

– Рад стараться, Канцлер!

«Просто передай в точности мои слова, идиот». – Подведешь меня, Сиррюн – назад не возвращайся.

– Понял, господин.

– Открой двери.

Сиррюн поспешил вперед.

В тронном зале их ожидал непредвиденный и неприятный сюрприз: в углу сгрудились создания из кривых костей и уродливой плоти – Ханнан Мосаг и четверо к’риснанов. Разуму канцлера трудно было придумать более зловещие символы мерзостной магии, питающей ныне расу Эдур. Его отец смог бы оценить эту сцену, смог бы обтесать большие куски мрамора, изваяв их точные подобия в полный рост. Как будто путем полного отражения живой плоти возможно раскрыть то, что таится под ней – перемешанные потоки души. По мнению Трайбана Гнола, это было бы пустой тратой времени. И вообще – некоторые вещи лучше никогда не раскрывать.

Казалось, искаженное лицо Мосага при виде канцлера искривилось в ухмылке, как и лица четверых к’риснанов; но в глазах Цеды застыл страх.

Император Тысячи Смертей нервно ерзал на троне, царапая кончиком меча по неровным плитам пола. – Канцлер, – зашипел Рулад, – хорошо, что ты пришел. И летерийские маги! Внушительное, хотя и совершенно бесполезное сборище.

Трайбан Гнол поклонился: – В соединении с блистательной Цедансией Ханнана Мосага, государь, умений моих волшебников вполне хватит для избавления от иноземных захватчиков.

Рулад скривился так, что звякнули монеты на лице: – А маги бригады Бортена? Их умений оказалось недостаточно? Как насчет самой бригады, Канцлер? Она измолочена! Маги и солдаты Летера! Тисте Эдур! Твои иноземные захватчики прорубились сквозь целую армию!

– Кто мог ожидать, – пробормотал, опустив глаза, Гнол, – что флотилии Империи в поисках чемпионов так сильно растревожат иную, отдаленную империю? Что касается наглости этой империи, то она воистину необыкновенна, даже безумна. Вообразите расстояния, которые пришлось им пройти ради мести! Не менее странно, что не было формального объявления войны… хотя сомневаюсь, что наш флот прибегал к формальным процедурам, прежде чем вырезать граждан той империи. Может быть, – он осмелился поднять взор, – еще возможны переговоры. Некие формы финансовой компенсации. Если нам удастся заключить перемирие…

Ханнан Мосаг хрипло хихикнул: – Ты провинциальный дурачок, Гнол. Ах, если бы тебе хоть раз удалось вырваться из жалкой мелодрамы, разыгрываемой в театрике твоего ума! Возможно, смирение помогло бы тебе укротить бесполезно болтающийся язык!

Подняв брови, канцлер чуть повернулся в сторону Цеды: – И каким это тайным знанием о врагах вы располагаете? Не соизволите ли объясниться, просветить меня и своего Императора?

– Это не карательная экспедиция, – ответил Мосаг. – Хотя так могло показаться. Империи вечно разбивают носы друг дружке. Было достаточно столкновений на море, чтобы доказать: с Малазанской империей не шутят! Наши флотилии были вынуждены удирать из тамошних вод – Ханради Халаг честно изложил истину. Малазанские маги более чем ровня нам, как и магам Летера.

– Если они не каратели, – спросил канцлер, – то кто?

Ханнан Мосаг смотрел на императора. – Ваше Величество, лучше, если я доложу вам одному.

Рулад оскалился: – Твои игры не обманут меня. Говори.

– Ваше…

– Ответь ему!

– Не смею!

Наступила тишина. Трайбан Гнол слышал лишь свое сердце, тяжко колотившееся в клетку ребер. «Ханнан Мосаг совершил большую ошибку. Стал жертвой слишком высокого мнения о себе самом. Пытается использовать сведения как способ снова подобраться к уху Императора. Однако попытка слишком уж… неуклюжая!»

– Скажи, – хрипло пробормотал Рулад, – почему это должно остаться тайной.

– Ваше Величество, дело идет об интересах Тисте Эдур.

– Почему?

«Ах. Да потому, любимый Император, что эти малазане подбираются именно к тебе». Гнол прочистил горло и сложил руки на поясе. – Нет необходимости, – произнес он мягчайшим голосом. – Я не так провинциален, как склонен думать Ханнан Мосаг. Император, ваши флотилии пересекли мир в поисках чемпионов и собрали поистине лучших, наиболее могучих воителей множества народов. Но кто мог предположить, что целая империя пожелает провозгласить себя чемпионом и выступить против вас, государь? Доклады разведчиков сделали несомненным, – добавил он, – что враг направляется к Летерасу, к этому самому городу. – Он поглядел на Ханнана Мосага. – Они идут, – о да, Цеда, я вижу отражение истины на вашем лице, – они идут за Императором Тысячи Смертей. Увы и ах, я не думаю, что они начнут выставлять против него по одному солдату.

Рулад, казалось, прирос к трону. Налитые кровью глаза широко раскрылись от ужаса. – Нужно их остановить, – прошипел он дрожащим голоском. – Вы должны остановить их. Ты, Ханнан Мосаг! И ты, Канцлер! Наши армии должны их остановить!

– И мы сделаем это, – сказал, снова кланяясь, Трайбан Гнол. Затем он бросил косой взгляд на Цеду: – Ханнан Мосаг, невзирая на все наши… разногласия, ни на миг не допускайте возможности, будто мы бросим нашего Императора на растерзание иноземным псам. Мы с вами должны объединиться, собрать вместе всё, чем обладаем, и уничтожить этих малазан. Подобная наглость должна быть сурово наказана. Искренне объединившихся летерийцев и Эдур ничто не сможет остановить.

– Да, – сказал Рулад. – Это верно. Расставь армии вокруг города. Ясно – не так ли? – что у них не хватит людей, чтобы противостоять нашей силе?

– Ваше Величество, – предложил Гнол, – возможно, следует сделать круг более широким? Сместить к западу. В таком случае мы сумеем подтянуть резервы, если случится прорыв. Да, две линии обороны. Для полной надежности.

– Да, – согласился Рулад. – Такая тактика кажется здравой. Как далеко твои малазане? Скольковремени нам осталось?

– Недели.

– Хорошо. Даже отлично. Да, сделайте именно так. Цеда! Ты будешь помощником у Канцлера, как и твой К’риснан…

– Государь, он не военачальник.

– Молчать! Ты слышал мою волю, Ханнан Мосаг. Возрази мне еще раз – и я прикажу тебя высечь.

Ханнан Мосаг даже не вздрогнул. Разве ему дорого обезображенное тело? Ясно, что Цеда и бывший король привык к мучительной боли; на самом деле кажется, будто текущая по нему гибельная маги преображает боль в подобие экстаза – столь часто глаза Мосага горят лихорадочным огнем.

Трайбан Гнол сказал императору: – Государь, мы защитим вас. – Он подобающе долго колебался, затем воздел руку, словно захваченный внезапной мыслью: – Император, я тут подумал… может быть, следует начать Вызовы? Как можно скорее? Их присутствие раздражает и отвлекает мою гвардию. Случаются взрывы насилия, ведь поборники все более нетерпеливы. – Он выждал два удара сердца и продолжил чуть тише: – Ходят слухи, Император, что вы страшитесь встретиться с ними…

Ханнан Мосаг чуть не зарычал: – Ах ты жалкая тварь, Гнол…

– Ни слова, Цеда! – зашипел Рулад. По пестрому лицу бежали волны судорог. Меч заскрежетал о камни.

«Да, Рулад, ты лучше любого из нас понимаешь, что такое страх смерти. Возможно, лучше любого смертного создания этого мира. Но ты дрожишь не от смутной мысли о забвении, не так ли? Нет, для тебя, любимый Император, смерть означает нечто иное. Бесконечный миг перед следующим мучительным возрождением. Даже в смерти тебе не убежать от себя, не освободиться – кто здесь, кроме меня, способен постичь абсолютный ужас этого?»

– Поединки начнутся через четыре дня, – сказал император. – Канцлер, твои советники согласовали порядок Вызовов?

– Да, государь. Для начала трое наименее умелых. Полагаю, этих вы убьете за один день. Они заставят вас потрудиться – в этом мы уверены – но без чрезмерного напряжения. Второй день отведен на одного чемпиона. Женщину в маске. У нее необыкновенная быстрота движений и, похоже, полное отсутствие воображения. Победить ее будет трудно.

– Хорошо.

– Ваше Величество…

– Да? Что такое?

– Есть еще двое, о которых мы говорили недавно. Тартенал с кремневым мечом. Не побежденный ни одним поборником – фактически они не решаются бросать ему вызов. Он имеет обыкновение ломать кости…

– Да. Тот наглец. – Рулад улыбнулся. – Я уже сражался с Тартеналами.

– Но ни один не обладал умениями Карсы Орлонга, государь.

– Все равно.

– Он может преуспеть и убить вас, государь. Даже не один раз. Не семь, разумеется – эти дни давно прошли. Возможно, три или четыре раза. Мы выделили три дня.

– После женщины в маске?

– Нет, есть еще шестеро. Они займут два дня.

Ханнан Мосаг уставился на канцлера: – Три дня на Тартенала? Ни один поборник еще не продержался три дня.

– И все же мои советники единогласны, Цеда. Он… уникален.

Рулад снова задрожал. «Быть убитым Карсой Орлонгом два или три раза… Да, государь, это абсолютный ужас…»

– Остается один, – произнес император.

– Да. Тот, кого зовут Икарий. Он будет последним. Если не на восьмой, то на девятый день.

– И сколько дней продержится он?

– Не известно, государь. Он не сражается.

– Откуда же мы знаем, что он умеет сражаться?

Трайбан Гнол снова поклонился: – Ваше Величество, мы уже обсуждали это. Доклад Варата Тауна, подтвержденный компаньоном Икария, Таралеком Виидом. А недавно я узнал нечто новое, совершенно необычайное.

– Что же? Говори скорее!

– Среди недостойных сражаться оказался монах с далекого архипелага. Может показаться, государь, что этот монах – как и весь его народ – поклоняется одному богу. И бог этот – никто иной, как Икарий.

Рулад отпрянул, будто его ударили по лицу. Кончик меча подскочил и с лязгом вернулся на место. Брызнули мелкие куски мрамора. – Я скрещу клинки с богом?

Канцлер пожал плечами: – Есть ли истина в таких притязаниях, Ваше Величество? Кабалии – примитивный, невежественный народец. Не сомневаюсь, они видят в дхенраби души морских бурь, а в крабах – лица утонувших. Должен лишь добавить, Император: монах верит, будто его бог безумен, и отвечать на это следует лишь маской безумного смеха. У дикарей невероятные предрассудки…

– Бог…

Трайбан Гнол украдкой поглядел на Мосага. Лицо Короля-Ведуна было непроницаемо. Это почему-то пробудило в животе канцлера холодного червя тревоги.

– Я убью бога…

– Нет причин думать иначе, – тихо, проникновенно уверил его Гнол. – Это очень кстати, государь. Пришло время объявить о вашей божественности.

Рулад широко раскрыл глаза.

– Бессмертие уже доказано. Поклонение? О да, вам поклоняется каждый житель империи. Не подобает торжественно провозглашать то, что и так хорошо известно. Но когда вы встанете над хладным трупом Икария… да, смею думать, это будет достойное провозглашение.

– Божественность. Бог.

– Да, Ваше Величество. С полной достоверностью. Я отдал приказы Гильдии Скульпторов, и самые умелые мастера уже взялись за работу. Мы отметим окончание Вызовов самым подобающим, пышным торжеством.

– Да, ты воистину мудр, – сказал Рулад, облегченно откидываясь на спинку трона. – Весьма мудр.

Трайбан Гнол согнул спину, игнорируя злобное бурчание Мосага. «О, Цеда, теперь ты мой. И я найду тебе применение. Тебе и твоим мерзким Эдур. О да». - Он опустил взор на руки, так величественно покоящиеся на пряжке пояса. – Государь, следует отдать приказы армиям. Мы с Цедой обсудим расположение магов и его к’риснанов.

– Да, разумеется. Оставьте меня. Приступайте к делам.

Взмахнув рукой в прощании, Гнол попятился, не разгибая спины. Глаза его созерцали пол, покрытый слоями пыли и крошками мрамора.

Он слышал, как тащатся к дверям Ханнан Мосаг и его сборище уродов. Словно шлепают пять блуждающих жаб – переростков. Уподобление вызвало на губах слабую улыбку.

Едва двери закрылись за ними, Гнол повернулся и поглядел на Мосага. Но Цеда продолжал путь, и жабы шлепали следом.

– Ханнан Мосаг, – крикнул канцлер ему в спину. – Вам и мне нужно…

– Оставь это дерьмо Руладу, – бросил Цеда.

– Он будет недоволен, услышав, что вы не желаете сотрудничать…

– Улепетывай отсюда заткнув пасть, Гнол. Знай, скоро наступит такое недовольство, что не поможет все твое блеяние.

– Вы это о чем?

Ханнан Мосаг не ответил.

Трайбан Гнол смотрел вслед Эдур, пока они не свернули за угол, исчезнув из вида. «Да, Цеда. С тобой я расправлюсь с превеликим удовольствием». – Сиррюн, собери подчиненных во дворе. Будьте готовы выехать в течение звона. И магов с собой забери.

– Слушаюсь, господин.

***

Канцлер оставался на месте, пока все не ушли. Затем он удовлетворенно двинулся в сторону своей конторы. Однако червь тревоги не желал утихать и ворочался где-то глубоко внутри. Придется подумать – слишком опасно не обращать внимания на предупреждения инстинкта. Но не сейчас. Необходимо вознаградить себя, выпустить поток блаженства. Все прошло как по нотам – подробность, будто император стал главной целью иноземцев, просто подсластила блюдо. Тисте Эдур, разумеется, поднимутся на защиту своего повелителя.

Но родные братья Рулада, тогда, в день восшествия на престол… Червь завозился с новой силой. Гнол скривился, ускорил шаги, спеша в убежище своей конторы.

Чтобы обнаружить: оно оккупировано.

Трайбан Гнол замер на пороге, удивившись и огорчившись присутствию около широкого рабочего стола постороннего. Малиновые шелка, ониксовые перстни, дурацкий символический жезл, ритмически постукивающий по пухлому плечу. – Во имя Странника! Что вы забыли здесь, Блюститель?

Карос Инвиктад вздохнул: – Разделяю ваше недовольство, Канцлер.

Трайбан Гнол вошел в комнату, обогнул стол и сел. – Я привык полагать, что ваш контроль над городом неослабен…

– Где Брутен Трана?

Канцлер поджал губы: – У меня нет времени на подобные мелочи. Не паникуйте. Брутена Траны нет в Летерасе.

– Тогда куда он делся? По какой дороге выехал? Как давно? С каким сопровождением?

Гнол со вздохом откинулся на спинку кресла, опустил глаза на руки, лежавшие ладонями вниз на столе. – Такая мстительность, Блюститель, компрометирует вашу способность поддерживать порядок. Сделайте шаг назад, несколько раз глубоко вздохните…

Жезл ударил по столешнице – прямо между ладоней канцлера. Трайбан Гнол испуганно подскочил.

Карос Инвиктад наклонился, стремясь принять властный и угрожающий вид. Увы, ему это не удалось: мужчина был, попросту говоря, слишком низкого роста. На лбу блестел пот, капли катились вдоль носа и повисали на излишне полных губах. – Ах ты покровитель… кусок дерьма! – прошептал Блюститель. – Мне дали разрешение преследовать Тисте Эдур. Мне дали разрешение производить аресты. Я желаю взять к’риснана, что был с Траной – но обнаруживаю, что он вне моей досягаемости из-за Мосага и дурацкого вторжения с запада! Отлично! Он может подождать, пока не закончатся трудности. Но Трана… нет, он не может подождать. Я хочу его. Хочу его!!!

– Его просто выгнали, Блюститель. Нет, я не имею сведений, когда, куда и по какой дороге он уехал. Пропал. Вернется ли? Думаю, да… и когда этот миг наступит – он твой. А пока что, Карос, перед нами гораздо более насущные заботы. У меня четыре армии развернуты перед городом, а жалование им задерживается уже две недели. Почему бы? Потому что казна испытывает нехватку наличности. Пока ты и твои излюбленные агенты набиваете новоприобретенные имения награбленным добром, пока вы захватываете контроль над новыми и новыми конфискованными компаниями. Скажи мне, Блюститель: во сколько оценивается казна Патриотов на сегодняшний день? Если не считать краденого? – Тут канцлер встал с кресла, полностью используя внушительный рост и с мрачной улыбкой отметив, что коротышка сделал шаг назад. – Перед нами кризис! Угроза финансового краха нависла над всеми – а ты стоишь и треплешь языком, болтая про какого-то эдурского дикаря! – Он изобразил, будто с трудом сдерживает приступ гнева. – Я получаю все более отчаянные депеши от Совета Вольности, от самого Раутоса Хиванара – богатейшего человека империи. В этих депешах, Блюститель, он умоляет меня разобраться с тобой. И вот ты здесь, и ты ответишь на мои вопросы! А если ответы не удовлетворят меня, я уверяю – они не удовлетворят и самого Раутоса!

Карос Инвиктад ощерился: – Раутос Хиванар. Старый дурак выжил из ума. Трясется над грудой артефактов, которые выкопал из реки. Вы видели его? Давно ли? Он так похудел, что кожа стала походить на ткань, натянутую поверх скелета.

– Скорее всего причина его беспокойства – вы, Блюститель.

– Едва ли.

– Раутос указывает, что вы стали… чрезмерно щедрыми, разбрасываетесь его средствами. Он начал подозревать, что на его деньги живет вся организация Истых Патриотов.

– Точно так. И я буду продолжать. Ради преследования заговорщиков. – Карос усмехнулся. – Канцлер, вы, к сожалению, ошибаетесь, считая Хиванара богатейшим человеком империи. Он больше им не является.

Трайбан Гнол удивленно поглядел на собеседника. Тот сиял торжеством. – Объясните, Карос Инвиктад.

– В самом начале расследования, Канцлер, я выявил слабое звено в наших рядах. Это сам Раутос Хиванар, глава Совета Вольности. Следственно, и весь Совет как организация оказался опорочен. Мы предстали перед надвигающейся опасностью, которую я не мог не замечать; поэтому для меня оказалось жизненно важным немедленно начать исправление ситуации. Видите ли, власть дана мне, но средства остались в загребущих руках Хиванара и Совета. Неприемлемо. Чтобы отразить атаку заговорщиков – точнее, заговорщика, ибо это всего лишь один человек – мне требовалось объединить позиции и нанести совместный удар.

Гнол пораженно взирал на него, начиная понимать, к чему именно движется монотонный, напыщенный монолог Блюстителя.

– Сладчайшая ирония в том, – продолжал Инвиктад, вновь начиная постукивать себя жезлом по плечу, – что одиночка – саботажник и его жалкие попытки подорвать финансовую систему подарили мне величайшее вдохновение. Для человека моего ума было совсем не трудно разгадать схему кажущейся дестабилизации. Разумеется, дестабилизированными оказались только Раутос Хиванар и его ожиревшие приятели, «голубая кровь». Предполагалось, что я стану им сочувствовать? Я, Карос Инвиктад, выходец из семьи, сокрушенной убийственными долгами? Я, сражавшийся при помощи всех дарованных талантов ради конечного избавления от унаследованной нищеты? О нет, – тут он негромко засмеялся, – в моем сердце не было сочувствия. Только яркое откровение, блестящая догадка… вы знаете, кто был моим идолом, когда я сражался против Задолженности? Теол Беддикт. Помните такого? Того, что не умел проигрывать, чье состояние взлетело до небес с ошеломительной быстротой, а потом обрушилось с великой вышины, словно звезда с ночного небосвода. О, он любил подобные игры, не так ли? Он преподал мне урок, и я хорошо запомнил этот урок. Гений, слишком быстро и ярко загорающийся, быстро и гаснет; от него остается шелуха. Но я, Канцлер, не повторю такой судьбы.

– Вы, – сказал Гнол, – истинная причина охватившего империю саботажа.

– Кто имел лучшую возможность? О, уверяю вас, наш приятель – заговорщик в последнее время тщательно затаился. Не сомневаюсь, что без его или ее помощи я не достиг бы того успеха, которого достиг. Трайбан Гнол, перед вами стоит богатейший человек Летера. За всю историю. Да, ужасающее количество монеты действительно исчезло. Да, нехватка порождает трещины в фундаментах каждого торгового дома империи. Да, многие великие фамилии готовы пасть, и ничто не спасет их – если я не соизволю. А я не соизволю. Итак, – жезл замер на плече, – я одновременно власть и богатство, и я призван избавить империю от финансового краха. Если захочу.

Руки канцлера побелели, под кожей синими и зеленоватыми линиями отчетливо выступили вены и артерии. Руки – его руки – стали холодными как смерть. – Чего вы хотите, Карос Инвиктад?

– О, почти все у меня уже есть, господин Канцлер. Включая – рад это видеть – ваше полнейшее понимание ситуации. Сложившейся на данный момент. И ожидаемой в будущем.

– Кажется, вы забыли о войне.

– Войны идут всегда. Они дают возможность получить новые прибыли, достигнуть еще большей власти. В следующую недели или две, Канцлер, я стану более известным, более любимым, более могущественным, чем вы могли вообразить или, смею сказать, увидеть в страшных снах. – Улыбка расползлась до ушей. – Полагаю, вы боитесь. Спокойно, Канцлер, вы не станете следующим в моем списке. Ваше положение вне опасности. Едва проклятые Тисте Эдур, включая императора, будут устранены, контроль над империей достанется вам и мне. Вы увидите всё предельно ясно, как и остальные. Вредитель арестован. Наличность возвращена. Захватчики отогнаны. Совет Вольности истреблен, Патриоты властвуют. Понимаете, мои агенты будут контролировать внутренние дела, а вы станете командовать армиями – хорошо оплаченными армиями, уверяю вас – и править во дворце.

– Что? – сухо спросил Гнол. – Вы не ищете престола для себя?

Жезл лениво шевельнулся. – Вовсе нет. Посадите на него какого-нибудь хлыща, если захотите. А еще лучше – уважьте легенду. Оставив трон пустым.

Трайбан Гнол сложил руки. – Вы готовы арестовать заговорщика?

– Готов.

– А мои армии?

– Получат жалованье. Немедленно.

Канцлер кивнул. – Блюститель, – сказал он чуть погодя, хмуро разглядывая руки, – я слышал тревожные донесения…

– О?

– Да. Кажется, вы, как и Раутос Хиванар, поддались некоей одержимости. – Он поглядел на собеседника невиннейшим взором, выразив на лице озабоченность. – Какая-то головоломка…

– Кто вам сказал?

Канцлер пожал плечами.

Миг спустя румянец на лице Блюстителя поблек, остались только пятна на щеках. Он дернул плечом: – Пустяк для развлечения. Забава. Интересная проблемка, которую я решу в ближайшие дни. Видите ли, я обнаружил, что, в отличие от Хиванара, головоломка укрепила мой разум. Мир никогда не представал столь ясным. Столь четким, совершенным. Головоломка, Канцлер, стала для меня вдохновением.

– Неужели. Однако она тревожит вас – вы стонете во сне…

– Ложь! Кто-то надсмеялся над вами, накормил небылицами. Трайбан Гнол, я пришел сюда, чтобы известить вас о неминуемом торжестве моих планов. Каждая деталь достигла полной зрелости. Ваши жалкие усилия больше не требуются. Слишком они очевидны. Но я уже сказал – вашему положению ничто не угрожает. Вы были и останетесь совершенно необходимым.

– Как скажете, Блюститель.

Карос Инвиктад повернулся к выходу. – Едва станет известно о возвращении Траны…

– Вы будете извещены немедленно.

– Превосходно. Я рад. – Карос помедлил у порога. – Что до к’риснана под защитой Цеды… – начал он, не поворачивая головы.

– Уверен, некоторые меры могут быть приняты.

– Вдвойне рад, Канцлер. Доброго здравия.

Дверь закрылась. Отвратительная, безумная тварь исчезла из вида.

Отвратительная, безумная… но самая богатая в империи. С ним придется играть осторожно, весьма осторожно. Но Карос открыл свой порок. Он жаждет торжества над врагами и готов сдаться этой жажде. Слишком рано.

Император Тысячи Смертей еще сидит на престоле.

Иноземная армия не заинтересована в переговорах.

Поборник – бог скоро обнажит меч.

У Кароса Инвиктада руки ребенка. Порочного ребенка, забавляющегося кишками, вырванными у живой кошки. Или собачки. Или несчастного узника одной из его камер. Дитя, да – но выпущенное на волю, свободное делать что вздумается.

«Клянусь Странником, дети – сущие чудовища».

Сегодня – так думал канцлер – он вызовет ребенка для себя. Для собственного удовольствия. Он истерзает ребенка, как способен лишь мужчина с прекрасными руками. Не оставит ни кусочка.

Только так и надо поступать с чудовищами.

***

Стоявший в тени престола одноглазый бог пришел в ярость. Неведение – всегда враг; Странник хорошо понимал, что вечно находится в осаде. Со стороны канцлера Трайбана Гнола. Со стороны Ханнана Мосага. Столкновение двух сил империи Рулад едва ли ощущает – Странник был в этом уверен. Рулад – пленник в клетке эмоций, заложник ужаса, использующего весь арсенал пыточных инструментов, глубоко внедрившегося в него, терзающего дух. В ходе только что окончившейся аудиенции Странник собственными глазами – нет, собственным глазом – увидел, какой жестокой стала борьба.

«Но я не могу постичь их тайны. Ни Трайбана Гнола, ни Ханнана Мосага. Это мое Королевство. Мое!»

Он мог бы обновить протоптанную тропинку. Ту, что ведет в спальню канцлера. Но даже в самый разгар их интимных отношений Трайбан не желал выдавать своих тайн. Он охотно менял излюбленные маски – то жертва насилия, то дите малое с широко раскрытыми глазами – но становился сущим придурком, едва Странник, сам в маске Турадала Бризеда, вечно юного Консорта королевы, пытался вовлечь партнера в интересные ему, Страннику, игры. Нет, это не сработает, потому что никогда не работало.

Но есть ли иной путь к канцлеру?

Даже сейчас Трайбан остается безбожником. Он не тот, кто захочет склоняться перед Странником. Значит, этот путь тоже закрыт. «Я мог бы просто следовать за ним. Повсюду. Складывать воедино кусочки его плана, вслушиваясь в отдаваемые приказы, заглядывая в подписанные директивы. Будем надеяться, что он разговаривает во сне. Ради Бездны!»

Да, есть отчего прийти в ярость. От своей же нарастающей паники – ведь столкновение сил все ближе.

Ханнана Мосага он понимал ничуть не лучше, хотя некоторые детали вполне очевидны. Во-первых, сила Увечного Бога. Но все же Король-Ведун не стал простым слугой, тупым рабом, что поверил посулам хаоса. Именно он начал искать меч, оказавшийся сейчас в рука Рулада. Как и любой бог, Падший не готов заботиться о любимчиках. Любимчик первым окажется на алтаре… Нет, Мосаг вряд ли питает иллюзии.

Странник снова поглядел на Рулада, Императора Тысячи Смертей. Невзирая на ширину плеч, восседающий на троне дурак кажется крошечным, жалким. Всякому ясно, как он страдает. Один в громадной купольной палате; тысяча смертей отражается в загнанном блеске глаз десятками тысяч вспышек.

Канцлер ушел вместе со своим прихвостнем. Исчез и Цеда, уведя горстку уродливых помощников. Ни одного стражника в пределах видимости. Но Рулад остается. Сидит, поблескивая опаленными монетами. И на лице его сейчас выражена целая россыпь тщательно скрываемых на людях душевных переживаний. Эти страдания, жуткие воспоминания, одержимости – Странник видел, снова и снова за не поддающиеся подсчету годы видел их на лицах многих людей. Раcщепление души, великая разница между лицом того, кто знает – за ним следят! – и того, кто полагает, будто остался в одиночестве. Раздвоение. Он часто становился свидетелем того, как внутреннее выползает, крадучись, в якобы ничего не замечающий внешний мир.

«Расщепленная душа. Да, Рулад, твоя душа разрезана надвое. Мечом и кровью, пролитой между тобою и каждым и братьев, между тобою и твоими родителями. Что бы ты отдал мне, Тисте Эдур Рулад Сенгар из племени Хирот, за исцеление?

Если посчитать, что я могу тебя исцелить. Но, увы…»

Страннику уже было ясно, что Рулад начал понимать хотя бы одно. Схождение быстро приближается, жестокое столкновение могущественных сил неизбежно. Может, это Увечный Бог шепчет в ухо своему меченосцу; а может, Рулад совсем не так глуп, как считают почти все. «Даже я, по временам – а кто я такой, чтобы презрительно фыркать? Проклятая ведьма – летерийка украла у меня глаз и проглотила!»

На лице императора откровенный страх. Монеты припаялись к горелой коже. Там, где они отпали, нечто вроде оспенных язв. «Звериное здоровье и ранимая, жалкая душонка. Две стороны проклятия, заклеймившего нашу эпоху. Да, расщепление человеческой души. На «иметь» и «не иметь». Рулад, ты поистине живой символ. Но подобное бремя невозможно влачить слишком долго. Ты уже видишь приближение финала. Скорее многих финалов – но один из них твой.

Осуществит ли его иноземное войско, которое, по меткому слову Трайбана, объявило себя поборником?

Или это будет Икарий, Хищник Жизней? Странствующий сквозь время?

Или нечто гораздо более подлое – удачное нападение Ханнана Мосага, последнее, роковое предательство, замышленное твоим же Канцлером?

И почему мне думается, что случится что-то иное? Нечто не столь… очевидное…

Когда же кровь перестанет сочиться из глазницы? Когда перестанут течь алые слезы?»

Странник просочился через стену. Он уже достаточно нагляделся на потаенное лицо Рулада. Слишком похожее на его собственное лицо. «О воображает, будто него никто не видит. А что, если и за мной кто-то следит? Чей холодный взор устремлен на меня, просчитывая возможности, находя уязвимые места?

Да, погляди, как я плачу. Узнай, почему я плачу.

Всё это совершила рука человека».

Он перемещался быстро, не замечая преград в виде камня и строительного раствора, гобеленов и мебели, выложенных плиткой полов и потолочных балок. Сквозь тьму и свет и тени во все и оттенках, в утонувшие тоннели, по которым он брел по колено в воде, не тревожа мутной глади.

В ее излюбленную комнату.

Она притащила камни, чтобы построить платформы и мостики между островками мелкого озера, в которое превратилось помещение. Свет масляных ламп отражался в мелких волнах. Странник встал снова обретая телесную форму, напротив сооруженного ею уродливого алтаря – его неровная поверхность покрыта нелепого вида приношениями, зачарованными предметами, реликвиями и магическими ловушками, формирующими новый способ поклонения богу. «Поклонения мне». Раньше вид этого гностического кошмара мог бы позабавить Странника. Сейчас его лицо исказилось презрением.

Она подала голос из темного угла слева: – Совершенство, о Бессмертный!

«Одиночество и безумие – естественные сожители». – Ничто не совершенно, Пернатая Ведьма. Оглядись вокруг – разве это не очевидно? Судороги разрушения…

– Вода высоко поднялась, – бросила она пренебрежительно. – Треть излюбленных мной проходов скрылась под водой. Но все древние свитки, книги и таблички я спасла. Я спасла всё!

«Под водой». Что-то его встревожило – не очевидная мысль о разрушении, а что-то… что-то иное.

– Имена, – продолжала ведьма. – Чтобы освобождать. И сковывать. О, у нас будет много слуг, Бессмертный. Очень много.

– Я видел, – сказал бог, – трещины во льду. Потоки талой воды. Тюрьма великого морского демона разрушается. Мы не можем надеяться удержать в повиновении подобную тварь. Когда она вырвется, случится катастрофа. Конечно, если не вернется Джагута, чтобы исправить ритуал. Но, в любом случае, я не верю, что Маэл позволит ему убежать, не говоря о большем.

– Тебе придется его остановить! – прошипела ведьма.

– Почему?

– Потому что я хочу этого демона!

– Я уже сказал: нельзя надеяться…

– Я смогу! Я знаю имена! Все имена!

Он уставился на нее: – Тебе нужен весь пантеон, Пернатая Ведьма? Одного подкаблучного бога уже недостаточно?

Она засмеялась; он расслышал, как поблизости что-то плеснуло. – Море помнит. Каждое течение. Каждую волну. Море, о Бессмертный, помнит про берег.

– Что… что это значит?

Пернатая Ведьма засмеялась снова: – Совершенство. Этой ночью я навещу Удинааса. Во сне. Утром он будет моим. Нашим.

– Заброшенная тобой сеть слишком слаба, – возразил Странник. – Ты растянула ее сверх всякого разумного предела, и она порвется.

– Я знаю, как использовать твою силу, – ответила она. – Лучше, чем знаешь ты сам. Потому что мы, смертные, понимаем кое-что лучше вашего рода.

– А именно? – удивился Странник.

– Например, что поклонение является оружием.

Эти сухие слова отразились в боге холодной дрожью.

«Ах, бедный Удинаас…»

– Теперь уходи, – сказала она. – Ты знаешь, что нужно делать.

«Знаю? Ну… да. Подталкивать. Это я умею лучше всех».

***

Жезл громко треснул по виску Танала Ятванара, отчего за глазами вспыхнули звезды; он пошатнулся, опустился на колено. Хлынула кровь. Возвышавшийся над ним Карос Инвиктад доверительно произнес: – Советую тебе в следующий раз, когда возникнет искушение рассказать агентам канцлера о моих делах, хорошенько подумать. Потому что в следующий раз, Ятванар, я увижу тебя умирающим. Причем умирающим самым неприятным образом.

Танал смотрел на кровь, падающую на грязный пол и застывающую продолговатыми каплями. В виске стучало; он пощупал пальцами и понял, что кусок оторванной кожи свисает почти до щеки. Глаз, что на стороне удара, фокусируется и расфокусируется в такт пульсу тупой боли. Он ощущал слабость, уязвимость. Он чувствовал себя ребенком среди взрослых с суровыми лицами. – Блюститель, – сказал он с дрожью в голосе, – я никому не говорил.

– Солги еще раз – и я не буду так милосерден. Солги еще раз, и дыхание лживых слов станет твоим последним вздохом.

Танал облизал губы. Что он мог сделать? – Простите, Блюститель. Больше никогда. Клянусь.

– Вон отсюда. И пришли слугу убрать все, что ты тут оставил.

Танал Ятванар поспешил прочь на полусогнутых. Его тошнило, горло спазматически сжалось вокруг кома блевотины.

«Я ничего не сделал. Ничего, чтобы заслужить подобное. Паранойя Инвиктада привела его в бездну безумия. Пусть он стал сильнее. Вообразите – угрожал жизни Канцлера в его же конторе!» Конечно, это всего лишь версия, изложенная самим Блюстителем. Но Танал лично видел яркий блеск торжества в глазах Инвиктада, едва вернувшегося после визита в Вечную Резиденцию.

«Это зашло слишком далеко. Все это».

Сражаясь с головокружением, Танал пошел на поиски целителя. Так много предстоит сегодня сделать! Ожидается арест; разбит у него череп или нет, а приказы Кароса Инвиктада следует исполнить в точности. Да, это будет день торжества. Для Истых Патриотов. Для великой Империи Летера.

Ослабнет напряжение, постоянное беспокойство, охватившее народ не только в Летерасе, но по всей империи. Слишком много темных слушков о битвах и перенесенных в них поражениях. Неудобства, вызванные нехваткой монеты, странное исчезновение чернорабочих, рассказы о знатных семьях, впавших в пучину Задолженности. Шепотки насчет громадных состояний, зашатавшихся словно деревья с подгнившими корнями. Да, нужны героические деяния; и нынешний день будет отмечен одним из них. Карос Инвиктад отыскал крупнейшего в истории изменника, а он, Танал Ятванар, произведет его арест. «Эту подробность узнают все. Мое имя, главное в изложении событий дня. Уж я позабочусь…

Карос Инвиктад – не единственный человек, жаждущий и умеющий пожинать славу».

***

У древних городов много тайн. Обычный горожанин торопливо рождается, живет и умирает в полнейшем невежестве. Странник знал, что давно привык презирать человечество, этот смертный шлак, именующий слепоту видением, незнание пониманием, а заблуждение верой. Он достаточно часто наблюдал, как человек, покидая детство и все его чудесные возможности, добровольно ограничивает себя. Как будто существование требует принести с жертву свободу мечты и смелость амбиций, требующуюся для достижения этой мечты. Как будто наложенные на себя ограничения не служат оправданию неудач, но являются добродетелями в дополнение к блаженному чувству собственной правоты и самолюбованию флагелланта.

О, но поглядите на него самого, здесь и сейчас. Поглядите, что именно он собирается сделать. Он использует тайны древнего города, причем ради весьма коварной цели. Но разве он не бог? Разве это не его владения? Если все здесь существующее нельзя использовать во благо и во зло – зачем оно вообще нужно?

Он проходил сквозь призрачные стены и ушедшие в землю уровни, замечая мельком (ибо был не в том настроении, чтобы размышлять) тайные, почти незримые структуры и схемы – россыпь деталей, имеющих значение, но чужеродных, принадлежащих чему-то, затерянному в мертвых веках давно сгинувшего прошлого.

Однако влияние их не исчезает, хотя разум мало кого из смертных способен уловить эти влияния – как не способен увидеть идущего среди них Странника – идущего незримо, оставляющего за собой едва ли чувство холодного ветерка, заползающего за воротник. Он продолжал путь, обращая внимание лишь на необходимые детали.

Наконец он встал, достигнув цели путешествия. Перед ним стена имения. Принадлежавшего никому иному, как покойному Геруну Эберикту. Особняк заброшен, права собственности завязли, словно посреди болота, в клубке судебных исков, которым не видно конца. Герун, кажется, унес все богатства в могилу – загадка, не перестававшая занимать Странника.

Подошва массивного главного здания установлена поперек давно стершихся линий более старой структуры, некогда лежавшей посреди трех водных артерий: двух искусственных проток и ручья, исходящего из глубоких артезианских скважин, которые, в свою очередь, берут холодную, темную воду из-под слоев ила и лежащей под ними толстой известняковой плиты.

Эти каналы имеют особое назначение, как и то, что на четвертой стороне под улицей (проходившей здесь семь тысяч лет назад) лежит тоннель из обожженной глины. По нему, отдельно от прочих потоков, протекала вода из глубин реки. На все четыре стороны – драгоценная животворящая кровь Старшего Бога, которому поклонялись в простиравшемся на этом месте храме.

Эберикту следовало бы знать об этом факте. Здесь любой наемный провидец легко предсказал бы его гибель в руках великана – полукровки. Вовсе не случайно, что существа тартенальской крови тянутся к Маэлу, даже сейчас – они слышат едва различимый шепот инстинкта, говорящий, что именно у воды был выкован первый союз Имассов и Тартеналов – а точнее, Тоблакаев. После заключения союза те из великанов, что пожелали сохранить чистую кровь, пересекли океаны и совершили Великие Высадки на берега этого и других материков. Первопроходцы, что приплыли сюда, стали впоследствии злобными, алчными богами Тартеналов.

Но не только Герун Эберикт и бесчисленные жители Летераса не помнят – или, может быть, постарались забыть – об изначальной важности того, что скрылось с поверхности земли.

Странник двинулся дальше. Сквозь ограду имения. Потом – вниз, сквозь плиты двора, призраком скользя в слоях мусора и песка, в застоявшийся, дурно пахнущий воздух глиняного тоннеля. Он оказался по колено в густой от осадков воде. Поглядел на внутреннюю, наклонную стенку тоннеля, оценивая свое положение относительно остатков древнего храма. И прошел сквозь стенку.

Осколки камня, плотно стиснувшие друг дружку; залившая все промежутки черная, плотная глина. На строительных блоках сеть трещин – следы бушевавшего огня. Кое-где на кусках штукатурки пятна минеральных красок. Повсюду черепки, бесформенные обрывки медных листов, почерневшие слитки серебра и вызывающе-яркие слитки золота – все, что осталось от запутанной жизни смертных. Напоминание о руках, которые некогда касались, придавали форму, забивали гвозди и шлифовали края, смешивали краски и сметали пыль; о руках, от которых остались лишь предметы, навевающие горькую мысль насчет тщетности всего сущего.

Раздраженный и недовольный бог пробивал дорогу сквозь кучи всяческих остатков, расчищал путь. Угловатые объемы обвалившихся стен. Синяя смальта, изображавшая покой моря – большинство фрагментов отвалилось, обнажив серую штукатурку со следами надсечек, оставленных укладывавшими плитку мастерами. Странник, задыхаясь, скорчился в узком пространстве. Время не рассказывает красивых историй. Нет, время передает немое послание, повествующее о распаде и безотрадной монотонности.

«Ради Бездны, что за неподъемная тяжесть!»

Странник глубоко вдохнул спертый, мертвый воздух. Еще раз…

И ощутил – не так уж далеко – слабый шепоток силы. Остаточной, почти бесполезной… но сердце бога тяжело забилось в груди. Святость сохранилась. Тут не было осквернения – значит, задача стала много проще. Почувствовав облегчение от мысли, что ему вскоре удастся покинуть мрачное место, Странник направился к источнику силы.

Алтарь был скрыт грудой обломков – упавших с потолка, плотно спрессованных известняковых глыб. Вся эта тяжесть обрушилась с силой, достаточной, чтобы расшатать плиты пола под святым местом. Еще лучше. И… да, полная сухость. Он мог бы загнать в утробу храма тысячи «толчков». Десятки тысяч!

Странник подошел еще ближе, присел, положил руку на алтарь. Ему неприятно было ощущать потоки, плоскость источенного водой базальта, глубокие канавки, по которым когда-то живая кровь стекала в соленые воды.«Ах, в те дни мы были голодны. Не так ли?»

Он пробудил свою силу – всю, что она пожелала выделить ему. Для такой работы более чем достаточно.

Странник начал сплетать ритуал.

***

Адвокат Слям был человеком тощим и высоким. Весь его лоб и большая часть левой щеки, до линии подбородка, были покрыты пятном кожной болезни, напоминавшим морщинистое брюшко только что вылупившегося аллигатора. Существуют мази против этой болезни; но было очевидным, что легендарный на весь Летер законник лелеет свой рептилоидный дерматоз – он так соответствует и его репутации, и его безжизненно – холодному взгляду.

Сейчас он стоит в конторе Багга, ссутулившись и оттого став еще более худым. Высокий воротник темно-зеленой мантии высоко выступает над удлиненной, лишенной волос головой с крошечными ушами, напоминая капюшон кобры. Он взирает на Багга тусклыми, действительно лишенными жизни глазами.

– Я правильно вас расслышал? – спросил адвокат голосом, который должен был прозвучать как шипение, но вышел скорее похожим на неровное дребезжание. В результате, как понял вздрогнувший Багг, он весьма напоминает змею, пытающуюся говорить раздвоенным жалом. «Хотя», – добавил Багг про себя, – «вряд ли кто-нибудь ожидает от змеи речей. Змеи не нуждаются в аргументах.

Не так ли?»

– У вас весьма странное выражение лица, – заявил миг спустя Слям. – Моя неспособность понять вас вызывает смущение, господин Багг?

– Вы действительно не поняли?

– Иначе не потребовал бы повторения.

– А. Ну, так что же вы услышали?

Глаза мигнули. – Мы действительно произнесли так много слов, чтобы вернуться к самому началу разговора?

– Предлагаю произнести новые слова, Слям.

– Лучше будет, если вы просто повторитесь.

– Ненавижу повторение.

Багг знал, что адвокат Слям презирает дискомбобуляцию. Хотя вряд ли такое слово существует.

– Господин Багг, вы наверняка знаете: я презираю дискомбобуляцию.

– О! печально слышать.

– Неудивительно, ведь тут происходит именно дискомбобуляция.

– С обеих сторон или только с вашей?

– Не думаете, что спрашивать уже слишком поздно? – Скрытые рукавами ладони Сляма делали странные жесты. Вероятно, он оплакивал репутацию Багга. – Вы дали указания, если я правильно понял – поправьте меня, если я совершил ошибку – вы дали мне указания пойти к вашему кредитору и попросить новый заем с целью (откровенно изложенной вами) выплатить часть процентов по предыдущему займу. Я не ошибся? При этом предыдущий заем был взят с целью выплатить часть процентов по еще более давнему займу, не так ли? Это заставило меня гадать – ведь я адвокат не только ваш – сколько же займов вы взяли с исключительной целью оплаты процентов по другим займам?

– Ну, вы разбрасываетесь словами.

– Господин Багг! Когда я нервничаю, я становлюсь многоречивым.

– Когда вы нервничаете, вы берете дороже? Вот это, Слям, весьма умно.

– Да. Так вы ответите на вопрос?

– Если настаиваете… Кажется, у меня сорок займов, предназначенных исключительно для выплаты процентов по другим займам.

Адвокат облизал губы, пересохшие в полном соответствии с ситуацией. – Исходя из норм вежливости и выказывая уважение к вам, господин Багг – увы, теперь я вижу, что несколько переоценил вашу платежеспособность – я не решился просить полной предоплаты моих услуг, кои, нет сомнения, были весьма полезными для вас. Хотя не такими полезными, как я ошибочно предполагал.

– Не припоминаю, будто пытался ввести вас в заблуждение, Слям.

– Разумеется, не пытались. Я только предполагал.

– А я ожидал от вас, как от адвоката, привычки предполагать как можно меньше. В любом деле.

– Позвольте сказать прямо, господин Багг. Где в вашей финансовой схеме те деньги, что вы задолжали лично мне?

– Пока что нигде, Слям. Надеюсь, вы оформите мне очередной заем.

– Это просто ужасно.

– Я вас понимаю. Но представьте, каково мне!

– Я стараюсь не представлять, ибо боюсь, что ответ прозвучит примерно так: «А он и в ус не дует». А сейчас я готов признаться, что искренне верю в правомочность тех предположений, о которых мы говорили недавно, и потому вынужден настаивать, чтобы следующий ваш заем был направлен исключительно на погашение вашей задолженности передо мной. И плевать, какую ложь я должен буду выдать вашему финансисту. Увы, это возвращает нас к первой моей претензии, которая уже была высказана тоном полнейшего отчаяния. Видите ли, ваш кредитор впал в состояние паники столь великой, что – именно это и привело меня к вам сегодня – осмелился недопустимо грубо покуситься на меня как вашего официального представителя, господин Багг. Говоря проще, мне пришлось нанять телохранителей. Разумеется, за ваш счет. Смею ли спросить: сколько денег есть у вас сейчас?

– Вот прямо сейчас?

– Да.

Багг вытащил потрепанный кожаный кошель, открыл и уставился внутрь. Затем поднял голову: – Два дока.

– Понимаю. Конечно, это преувеличение.

– Ну, я отрезал от одного краешек, чтобы заплатить цирюльнику.

– У вас нет волос.

– Вот почему лишь часть дока. Волосы в носу. В ушах. И подстричь брови. Важно быть представительным.

– На собственных Топляках?

Багг засмеялся: – Это было бы забавно. – Тут он стал серьезным, склонился над столом. – Вы же не думаете, что дойдет до… В качестве вашего клиента я рассчитываю на самую усердную защиту.

– Как адвокат, господин Багг, я первым потребую вашей крови.

– О, это весьма нелояльно.

– Вы не оплатили мою преданность.

– Но разве за преданность платят, адвокат Слям?

– Знай я, что за вашей внушающей доверие внешностью скрываются некомпетентность и преданность подобным иллюзиям, господин Багг – никогда не согласился бы представлять вас в каком бы то ни было деле.

Багг откинулся в кресле: – Но это нелепо. Как говорит в подобных случаях Теол Беддикт, иллюзии лежат в самой основе экономической системы. Документ как моральная ценность. Кусочки металлов, годных только для украшений – как мерило богатства. Рабство как свобода. Долги как право владения. И так далее.

– Ах, но эти так называемые иллюзии необходимы для моего личного процветания, господин Багг. Без них не было бы моей профессии. Цивилизация по сути своей набор договоров. Как! Само общество основано на согласованной системе ценностей. – Адвокат замолк и медленно потряс головой. Движение вышло угрожающе змееподобным. – Но к чему мне дискутировать с вами? Вы явно безумны, и ваше безумие вот – вот запустит лавину финансового краха.

– Не вижу причин, господин Слям. Или ваша вера в общественный договор – всего лишь прикрытие цинического стремления к личной выгоде?

– Разумеется, нет. Глупец!

Слям забыл, что пытается шипеть. Пальцы его извивались словно попавшие в ловушку слепые черви. – Без цинизма, – произнес он задушенным голосом, – человек становится не хозяином, а жертвой системы. Я слишком умен, чтобы быть жертвой!

– И вам приходится без конца доказывать это себе, накопляя богатства, роскошествуя, созерцая пропасть между собой и «жертвами». Вы производите безумные траты, чтобы пропасть была видна в любой миг.

– Показуха? господин Багг. Мне хватает щеголеватого и наглого вида.

– Не слишком ли скромно, адвокат Слям?

– За что платишь, то и получаешь.

– Ну, тогда, – протянул Багг, – я удивлен, что вы со мной вообще разговариваете.

– Считайте это подарком. Я немедленно иду к вашему финансисту, дабы известить его: вы фактический банкрот. Я предложу ему свои услуги по выцарапыванию из вас остатков состояния.

– Как великодушно.

Тонкие губы Сляма растянулись, обнажив зубастую пасть.Глаз задергался. Черви на концах кистей стали белыми и повисли как мертвые. – А пока возьму два дока.

– Не совсем два.

– И все же.

– Отрезанный краешек я вам буду должен.

– Будьте уверены: в конце концов я и его вытащу.

– Хорошо. – Багг сунул руку в кошель и вытащил монетки. – Вот он, заем.

– На мои нужды?

– Разумеется.

– Чувствую, вы больше не играете, господин Багг.

– В какую это игру?

– В ту, в которой победитель побеждает, а проигравший проигрывает.

– О, в эту игру. Думаю, нет. Если считать, что раньше играл.

– Во мне родилось подозрение… суровая правда за всеми разговорами о неминуемом коллапсе… это ваших рук дело?

– Едва ли. Просто в игру ринулись бесчисленные «победители», уверенные, конечно же, что выиграют именно они. Вот так оно и работает. Только однажды перестает работать. – Багг щелкнул пальцами. – Пуфф!

– Без договоров, господин Багг, воцарится хаос.

– Вы имеете в виду: победители запаникуют, а проигравшие впадут в буйную жажду реванша. Да. Хаос.

– Вы действительно сумасшедший.

– Нет, просто устал. Я заглянул в глаза слишком многим проигравшим, Слям. Слишком многим.

– И ваш ответ – сделать проигравшими всех нас. Опустить игральную доску. Но, знаете ли, это не сработает. Вы должны понимать, Багг. Не сработает. На вершину каждой кучи влезут негодяи, и вместо долгов вы получите настоящее рабство, вместо договоров – тиранию.

– Да. Маски будут сорваны.

– И где здесь благо?

Старший Бог пожал плечами: – Опасность необузданной экспансии, адвокат Слям, узнается по остающимся позади праху и пеплу. Вы считаете, что расы бессмертны, ибо это придает игре перчика. Любой игре. Но такое допущение в конце концов убьет вас. Нет. Фактически уже убивает. Это самолюбивое, горделивое, претенциозное, наглое допущение.

– Вы рассуждаете как озлобившийся старик.

– Вы даже не представляете…

– Жаль, со мной нет ножа. Я убил бы тебя здесь и сейчас.

– Да. Игра неизбежно кончается, не так ли?

– И ты посмел называть циником МЕНЯ.

– Ваш цинизм заключается в сознательном угнетении людей с целью достичь превосходства. А мой – во взгляде на человечество как на слепую толпу, бредущую к вымиранию.

– Без подобной добровольной слепоты воцарилось бы отчаяние.

– О, я не настолько циничен. Я вообще не готов с вами согласиться. Может быть, наряду с добровольной слепотой родится и добровольная мудрость, желание видеть вещи такими, каковы они в действительности.

– Вещи? О каких вещах ты толкуешь, старик?

– Ну как же? О том, что все действительно ценное – свободно.

Слям засунул монетки в раздутый кошель и пошел к выходу. – Весьма забавное замечание. Увы, не могу пожелать всего хорошего.

– Не беспокойтесь.

Слям обернулся, расслышав твердую нотку в голосе Багга. Удивленно наморщился.

Багг усмехнулся: – Ну, свободное проявление чувств явно не относятся к подобным вещам, не так ли?

– Да, наверное.

Едва несчастный адвокат пропал с глаз, Багг встал. «Ну что же, началось. Теол почти точно предсказал день. Просто сверхъестественно. Но, может быть, тут кроется надежда для человечества. Во всех вещах, которые нельзя измерить, просчитать и тому подобное.

Может быть».

Багг готовился исчезнуть. Иначе адвокаты, не говоря уже о кредиторах, разорвут его по суставам. Это был бы весьма неприятный жизненный опыт. Но вначале надо предупредить Теола.

Старший Бог оглядел контору с неким сентиментальным сожалением, почти с ностальгией. По крайней мере, она была веселой. Эта игра. Как и большинство игр. Он гадал, почему Теол так рано остановился в первый раз. Ну, возможно, для него это не было забавой. Сойтись лицом к лицу с жестокой истиной – любой жестокой истиной… вполне понятно, почему он повернул назад.

«Правильно сказал Слям: в отчаянии нет ценности.

Но в ценностях есть немало отчаяния – когда открывается их иллюзорность. Ах, я действительно устал…»

Он вышел из конторы, чтобы никогда в нее не возвращаться.

***

– Как это «осталось всего четыре курицы»? Да, Аблала Сани, я смотрю именно на тебя!

– Ради милостей Странника, – вздохнула Джанат, – оставь беднягу в покое. Чего ты ждал, Теол? Это куры, не способные нестись, а значит – тощие, жесткие и столь же бесполезные, как болтовня ученых матрон в моей прежней школе. Аблала совершил акт настоящего мужества.

– Съев их? Сырыми?!

– Но перья он выщипал.

– К тому моменту они были уже мертвыми?

– Давай не будем обсуждать детали, Теол. Каждый имеет право на ошибку.

– Бедные мои зверушки, – простонал Теол, глядя на чрезмерно набитую подушку, служившую полукровке изголовьем (он спал теперь на тростниковой подстилке в его комнате).

– Это не зверушки.

Теол сурово уставился на свою бывшую наставницу: – Мне припоминается, ты не уставала говорить о засилье ужасного прагматизма в исторической науке. А теперь, Джанат, что я слышу? «Это не зверушки». Декларация, произнесенная на редкость прагматичным тоном. Неужели слова способны очистить то, что на деле является жестоким птицеубийством?

– У Аблалы больше желудков, чем у нас с тобой вдвоем. Их нужно наполнять, Теол.

– О?! – Он оперся руками о бедра – собственно говоря, чтобы проверить положение сцепляющих одеяло иголок, с мгновенным испугом припомнив вдруг публичное обнажение неделей раньше. – О!? – спросил он снова. – И что не так с моим знаменитым Мучным Супом?

– Есть его – сплошная мука.

– Ты намекаешь на сочетание всех тонких приправ, какие только можно смести с пола, особенно остатков жизнедеятельности голодных кур?

Женщина выкатила глаза: – Ты же не взаправду? Неужели ты высыпал в суп мусор с пола? С ЭТОГО пола?

– Едва ли есть повод для такой трагической мины, Джанат. Разумеется, – бросил он небрежно, подходя к запятнанной кровью подушке, – творческий подход требует развития некоторой изысканности нёба, культивирования вкусовых… – Он пнул подушку. Она заквохтала.

Теол подпрыгнул и уставился на Аблалу. Тот сидел у стены, опустив голову. – Оставил одну на закуску, – пробормотал великан.

– Ощипанную или нет?

– Ну… она сидит там, чтобы тепло сохранять.

Теол оглянулся на Джанат. – Увидела? Увидела, Джанат? Увидела наконец?

– Что?

– Опасную пропасть прагматизма, госпожа. Полное доказательство твоих давних аргументов. Привычка Аблалы к неосознанным рационализациям – если можно счесть, что в этом черепе может находится что-то рациональное – привела его, и смею добавить, множество ничего не подозревающих куриц – к неизбежной, ужасающей крайности… э… пошлой наготы в подушке!

Она подняла брови: – Та недавняя сцена так тебя огорчила. Почему?

– Не будь нелепой, Джанат.

Аблала высунул язык – большой неровный кусок мяса – и пытался разглядеть его, скосив глаза.

– Ты чем занят?

Язык скрылся. Аблала Сани поморгал, возвращая на место глаза. – Порезался клювом.

– Ты ешь куриные клювы?

– Проще начинать с головы, они тогда не дергаются.

– Неужели?

Аблала кивнул.

– Полагаю, ты считаешь это милосердием?

– Что?

– Разумеется, нет, – фыркнул Теол. – Просто прагматичным. «Ох, меня едят? Ну и пусть. Все равно головы нету!»

Аблала нахмурил лоб: – Никто вас не ест, Теол. И голова на месте. Я ее вижу.

– Я говорил за куриц.

– Но они не понимают летерийский.

– Ты не съешь моих последних куриц.

– А та, что в подушке? Хотите ее назад? У нее и перья отрастут, если не подхватит насморк или еще что. Я отдам, если хотите.

– Очень мило с твоей стороны. Нет. Предоставим ее ужасной судьбе. Но не забывай про клюв. Кстати говоря, тебе нужно быть более организованным. Разве ты не собирался уехать уже несколько дней назад?

– Я не хочу на острова. – Аблала начал ковырять неровным ногтем грязь на полу. – Я послал весточку. Это же хорошо, а? Послал весточку.

Теол дернул плечом: – Если хорошо, то и хорошо. Да, Джанат? Ради всего святого, оставайся с нами. Только будешь искать еду. На всех нас. Пойдешь на охоту, Аблала. Это будет нелегко. Совсем нелегко. По реке теперь приходит едва один корабль с продовольствием в неделю; народ запасается всем, чем может, как будто впереди ужасные бедствия. Еще раз намекаю, Аблала: будет совсем нелегко. И, хотя мне противно это говорить, есть люди, не верящие в твои будущие успехи.

Аблала сани вскинул голову. Глаза его загорелись. – Кто? Кто?

Четыре курицы прекратили копать пол и одновременно склонили набок головы.

– Лучше я промолчу, – ответил Теол. – Так или иначе, нам нужна еда.

Тартенал вскочил, ударившись головой о потолок, затем принял привычное полусогнутое положение. Кусочки штукатурки усеяли его волосы, опустились на пол. Куры заквохтали, столпились у ног Аблалы.

– Если ты не сумеешь, – сказал Теол, – начнем есть… эээ… штукатурку.

– Известь ядовита, – заметила Джанат.

– А куриный помет – нет? Не слышал жалоб, когда ты хлебала мой супчик.

– Ты успел уши руками зажать. И я не хлебала, Теол. Я выплевывала обратно.

– Я справлюсь, – сжал кулаки Аблала. – Я добуду еды. Я вам покажу! – Он выбежал в дверь и пропал в узком переулке.

– Как тебе удается?

– Я не верю в кредит. Так с ним управлялась Шерк Элалле. Аблала Сани вечно жаждет доказать, какой он умелый.

– Значит, ты сыграл на его низкой самооценке.

– Из уст учителя это звучит неискренне, не так ли?

– О! Старые раны еще болят!

– Не поминай старые раны, Джанат. Тебе нужно уйти.

– Что? Прошел слух, что я не в ладах с законом? Или еще что?

– Я серьезно. День, другой – и начнутся неприятности, Джанат.

– И куда бы мне уйти?

– Свяжись со старыми друзьями – найди одного, которому можно верить…

– Теол Беддикт, серьезно так серьезно. У меня нет друзей среди коллег – ученых, и я никому из них не могу доверять. Ты явно ничего не знаешь о моей профессии. Мы жуем клювы друг друга каждый день. И о каких неприятностях ты говоришь? Последствиях твоего саботажа?

– Баггу следует научиться держать язык за…

Она поглядела на него весьма неодобрительно: – Знаешь, Теол Беддикт, я никогда не видела в тебе злодея.

Теол пригладил волосы и надул грудь.

– Весьма впечатляет. Но мне этого мало. Зачем ты все затеял? Какая – то рана прошлого, оказавшаяся хуже всех прочих? Жажда мести за некую жуткую травму детских лет? Нет, мне действительно интересно!

– Понятно. Идейки Багга.

Она покачала головой. – Попробуй еще.

– Есть разные виды зла, Джанат.

– Да. Но от твоего прольется кровь. Много крови.

– Есть ли разница между кровью пролитой и кровью, выдавливаемой по каплям, медленно, мучительно в течение всей предстоящей нам жизни с ее страданиями, унижениями, гневом, отчаянием? Зачем все это? Неужели ради какого-нибудь бесформенного бога, которого никто не осмелится назвать праведным, даже те, что склоняют колени и привычно бормочут литании?

– Мамочки мои. Да, это интересный вопрос. Есть ли разница. Возможно, и нет. Возможно, различие только в степени. Но вряд ли это поможет тебе обрести высокую моральную позицию.

– Я никогда не претендовал на высокую моральную позицию, – ответил Теол. – Именно этим я и отличаюсь от врага.

– Да, понимаю. Очевидно, ты намерен уничтожать врага его же оружием, пользоваться его же священным писанием – короче говоря, заставляя его убивать самого себя. Ты встаешь в самом низу того склона, на котором укрепился враг… или лучше сказать, за который уцепился враг – и ждешь, когда он упадет к тебе. Не удивляюсь, что ты дьявольски хитер, Теол – но кровожадность? Не могу поверить.

– Думаю, это результат твоих уроков прагматизма.

– О нет! Не тыкай пальцем в меня. На самом деле истинный прагматизм привел бы тебя к накоплению богатства и вытекающей из этого награде – возможности бездельничать и безнаказанно эксплуатировать пороки системы. Идеальный паразит, презирающий всех валяющихся на улицах недочеловеков, нищих и бестолковых, позорно неудачливых. Ты явно наделен необходимым талантом и вдохновением; стань ты богатейшим человеком империи, живи в громадном особняке с толпой охраны и пятью десятками наложниц – я вовсе не удивилась бы.

– Не удивилась, – кивнул Теол. – Но, может быть, огорчилась бы?

Джанат поджала губы и отвернулась. – Ну, это уже другая тема, Теол Беддикт. Мы о другом беседуем.

– Как скажешь, Джанат. Так или иначе, я действительно богатейший человек империи. Разумеется, благодаря Баггу, моему подставному лицу.

– Ты же прозябаешь в трущобах.

– Презираешь мой кров? А ведь живешь тут бесплатно! Я обижен до глубины души, Джанат.

– Не похоже.

– А вот курицы поверили. Хотя они не понимают по-летерийски…

– Богатейший ты человек или нет, Теол Беддикт, ты не ставишь своей целью показное хвастовство богатством, прожигание всех дарованных им возможностей. Нет, ты намерен подорвать экономический фундамент империи. И я так и не поняла, почему.

Теол пожал плечами: – Сила всегда в конце концов разрушает себя. Станешь отрицать, Джанат?

– Нет. Значит, ты утверждаешь, что все это – упражнения с силой? Упражнения, конечной целью которых станет понятный и доступный всем урок? Метафора, ставшая реальностью?

– Нет, Джанат. Когда я говорю о силе, уничтожающей саму себя, я не употребляю метафор. Я говорю буквально. Так скольким поколениям Должников предстоит страдать на фоне все разрастающихся ловушек цивилизации, все усиливающихся излишеств в расточении проходящих мимо рук бедняков денежных потоков? Скольким, прежде чем мы все остановимся и скажем хором: «Стоп! Хватит! Пожалуйста, больше никаких страданий! Избавимся от голода, от войны, от неравенства!» Что же, насколько вижу я, череда поколений будет бесконечной. Мы просто копаемся в грязи, пожирая все, что ухватит рука, в том числе своих сородичей. Что это – всего лишь неизбежное проявление какого-то закона природы? Неужели для нас не существует ни моральных понятий, ни этических сдержек, неужели мы умеем лишь красноречиво и бессмысленно забалтывать великие идеи?

– В твоем велеречии слишком много эмоций. Признак одержимости.

– Ты упала до грубого юмора, Джанат?

– Уф. Ладно, ладно. Начинаю понимать твои мотивы. Ты развяжешь смертоносный хаос ради всеобщего блага.

– Будь я жалостлив к себе – начал бы сетовать, что никто не поблагодарит меня за принесенное благо.

– Значит, ты принимаешь ответственность за последствия.

– Кто-то же должен.

Она помолчала дюжину ударов сердца. Теол смотрел в ее глаза – воистину прекрасные глаза – и видел, как они раскрываются все шире. – Ты сам – метафора, ставшая реальностью.

Теол усмехнулся: – Не нравится? Но это нелепо? Как я могу не нравиться? Мной нужно восхищаться. Я стал иконой воплощенного стяжательства, образом великого, но безымянного бога! Если я ничего не делаю с накопленными богатствами – что же, я заслужил право. Все голоса его священной литании трубят: «Ты заслужил!»

– Но есть ли моральное основание в уничтожении накопленного? В подрыве той системы, которая дала тебе разбогатеть?

– Джанат, какое отношение имеет к происходящему мораль? Богатство – морально? А целая жизнь, проведенная в трудах на какую-нибудь жирную жабу – моральна? Верная служба купеческому дому – моральна? Верная кому? Верная чему? О, да они оплатили верность сотней доков в неделю, не считая прочих удобств! Но чья верность праведнее – верность хапающего богатства или верность преданно служащего нанимателю? Разве купец на вершине золотой кучи не получает привилегию быть безжалостным и жестоким? Но если это хорошо для него, почему это плохо для беднейшего работника его компании? Есть ли моральное основание в двух наборах правил, совершенно не совпадающих между собой? И почему слова насчет «морали» и «добродетели» так легко вылетают из пастей тех, кто увлеченно карабкается на вершину, позабыв и про первое, и про второе? Давно ли мораль и этика стали орудием подчинения одного человека другому?

Джанат смотрела на него. Лицо женщины стало непроницаемым.

Теол хотел воздеть руки, подчеркивая кульминацию речи; но вместо этого он попросту пожал плечами: – Мое сердце разбили нагие курицы.

– Да, понимаю, – шепнула она.

– Надо было уходить раньше.

– Что?

В переулке затопали сапоги. Хлипкая дверь, недавно установленная Баггом из уважения к стыдливости Джанат, упала с одного удара. В дом вломились люди в доспехах.

Джанат негромко вскрикнула.

***

Танал Ятванар не верил собственным глазам. Стражники проталкивались мимо него; в конце концов ему пришлось растопырить руки, чтобы избыток солдат не развалил нелепую комнатенку с перепуганными, квохчущими курами и выпучившими глаза обитателями.

Ну, хотя бы ОНА действительно выпучила глаза. Мужчина – печально знаменитый Теол Беддикт, нестерпимо смешной в дурацком сцепленном булавками одеяле – смотрел на нежданных гостей спокойно.

Танал устремил взор на Джанат и ухмыльнулся. – Какая неожиданность!

– Я… я что, знакома с вами, господин…?

Теол промолвил безмятежным тоном: – Чем могу служить?

Танал, смущенный словами Джанат, не сразу услышал вопрос Теола. Потом ощерился: – Я здесь, чтобы арестовать твоего лакея. Человека по имени Багг.

– Он нет! Он готовил не настолько плохо.

– И, как оказалось, я наткнулся на другое преступление.

Теол вздохнул и нагнулся, подняв подушку, из которой извлек живую курицу. Она была ощипана, только стержни перьев торчали тут и там. Птица трепыхалась, пытаясь хлопать вялыми розовыми крыльями, мотала головой на тощей шее. Теол протянул ее агенту: – Вот. Признаюсь, мы почти не надеялись на получение выкупа.

Какой-то стражник за спиной Танала сдавленно хихикнул.

Танал скривил губы. «Не забыть найти весельчака. Замечание в досье, неделя нарядов научат, во что может обойтись непрофессионализм в присутствии Танала Ятванара!» – Вы оба под арестом. Джанат Анар – за бегство из-под опеки Истых Патриотов. Теол Беддикт – за укрывательство вышеуказанной беглой преступницы!

– Ах, так, – вздохнул Теол. – Если бы вы проверили отчеты Адвокатской коллегии за прошлый месяц, господин, то обнаружили бы там официальное прощение, выданное Джанат Анар. «За отсутствием обвиняемого» – тот тип амнистии, которое ваш род использует в случае полного и тщательно организованного исчезновения субъекта. Итак, находящаяся здесь ученая полностью амнистирована, что, в свою очередь, означает – я не укрывал беглую преступницу. Что до Багга… ну, когда выследите его, передайте, что он уволен. Я не допускаю негодяев в свой дом. Кстати, говоря о негодяях… вы уже уходите?

«Ну нет, во второй раз не ускользнешь!» – Если таковая амнистия существует, – ответил Танал, – тогда, разумеется, вы будете отпущены с извинениями. Но на данный момент вы под моей опекой. – Он махнул рукой одному из солдат: – Заковать их.

– Слушаюсь, господин!

***

Багг свернул за угол и обнаружил, что узкий проход к дому Теола заграждает туша недавно забитого бычка с раскинутыми ногами и высунутым белым языком. Аблала Сани, обхватив рукой сломанную шею животного, кряхтел и напрягал мышцы; лицо его покраснело, на висках и шее выступили синеватые вены, по сложной пульсации которых было хорошо заметно – у Тартенала не одно сердце.

Тащивший добычу к двери Теола великан заметил Багга, и глаза его вспыхнули: – О, хорошо. Поможешь.

– Где ты его взял? Ну, неважно. Он не пройдет в дверь, Аблала. Придется разрубить снаружи.

– Ох. – Великан помахал рукой. – Вечно все забываю.

– Аблала, Теол дома?

– Нет. Никого нет.

– Даже Джанат?

Тартенал, не сводивший глаз с прочно застрявшего в переулке бычка, потряс головой. – Придется отпилить ноги. О, куры дома.

С каждым шагом к дому Багг волновался все сильнее. Сейчас он понял, что не зря. Но нужно было не просто нервничать. Нужно было предвидеть. «Мой ум… я стал рассеянным. Далекие поклонники и кто-то гораздо более близкий…»

Багг вскарабкался на тушу, протиснулся мимо Аблалы – это оказалось легко, ведь здоровяк был весь в мыле – и побежал к двери.

Створка сломана и висит на одной хлипкой петле. Внутри четыре курицы маршируют по полу, словно заправские солдаты. То же самое пытается проделывать и подушка Аблалы.

«Дрянь дело! Они его взяли!»

Скоро в штабе истопатов случится сцена. Ничего нельзя поделать. Полное уничтожение, поток гнева Старшего Бога – ох, слишком рано, слишком многие головы поднимутся, слишком многие глаза сузятся, языки задвигаются, впитывая голодную слюну. «Просто оставайся там, где ты сейчас. Оставайся там, Икарий Губитель. Не хватайся за меч, не хмурь бровей. Пусть борозды гнева не покроют твой лоб. Стой, Икарий!»

Он вошел в комнату и схватил большой мешок.

Аблала Сани заслонил дверь. – Что стряслось?

Багг кидал в мешок скудные пожитки.

– Багг?

Тот сунул в мешок курицу, потом еще одну.

– Багг?

Ходячая подушка упала в мешок последней. Завязав узел, Багг повернулся и передал мешок Аблале. – Найди, где спрятаться, – бросил он.

– А как насчет коровы?

– Это бычок.

– Я старался, а он застрял!

– Аблала… ладно, оставайся здесь. но теперь ты сам по себе. Понял?

– Куда ты идешь? Где все?

Если бы Багг попытался объяснить произошедшее доступным великану языком, все могло бы обернуться иначе. Старший Бог задержался бы на миг, потом еще на один, а потом задумался бы. Однако он сказал кратко: – Они пропали, дружище, и никто из нас не вернется. Очень долго. Может, никогда. Позаботься о себе сам, Аблала Сани. И берегись своего нового бога – он гораздо больше, чем кажется.

Сказав так, Багг выбежал, перебрался через труп бычка и ушел в глубину улочки. Где и остановился.

Они будут охотиться за ним. По улицам. Ему хочется прорываться с боем? Нет. Один удар, один момент высвобождения силы, когда тела истопатов полетят клочками во все стороны. Быстро сделать – и уйти.

«Пока я не переполошил весь зверинец.

Нет, мне нужно идти незаметно.

И быстро».

Старший Бог пробудил свою силу, достаточное количество, чтобы перетрясти и развоплотить телесное вместилище. Он невесомой тенью скользнул по грязным плитам мостовой, нырнул в сточную канаву из тех, что сетью пронизывают весь город.

Да, так гораздо быстрее. Быстрый как мысль…

Он попался в ловушку и не сразу понял, что отклонился от курса, что нечто тянет его, словно иголку к магниту. Он водоворотом провалился вниз, в сокрытый тьмой каменный куб. Сила – сила самого Маэла – треклятый алтарь!

Он энергично призывал его, связывал. Так поступают со своими богами все алтари. Ни жалости, ни злобы – просто извечное свойство. Привкус старой крови, капля за каплей напитавшей кристаллическую решетку камня.

Маэл сопротивлялся. Он издал рев, сотрясший фундаменты Летераса, постарался вернуть телесную форму, сосредоточить силу…

… но ловушка была рассчитана именно на это, на попытку вернуть тело. Алтарь был похоронен под грудами земли и мусора, и они начали шевелиться, скрежетать, все плотнее охватывая Маэла… он не может пошевелиться, не может даже кричать.

«Странник! Ублюдок!

Почему!?

Почему ты сделал это со мной?»

Но Странник никогда не наслаждался созерцанием триумфа своих планов. Его не было поблизости, а окажись он здесь – не ответил бы.

***

Один из игроков был удален.

Но игра продолжалась.

В тронном зале Вечной Резиденции под мерцающими факелами одиноко сидел с мечом в руке Рулад Сенгар, Император Тысячи Смертей. В его уме был иной тронный зал, и в этом зале он находился не один. Перед ним предстали братья; за их спинами были его отец, Томад, и мать, Уруфь. Около стены стояли в тенях Удинаас, Низаль и женщина, бывшая невестой Фира (Рулад не желал называть ее по имени). А у запертых дверей еще одна фигура, слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, и в полной темноте. Пока что неведомая ему.

Бинадас склонил голову. – Я проиграл, брат мой, – сказал он. – Я не справился, брат. – Он указал рукой на пронзившее грудь копье. – Тоблакай, дух наших древних войн времен после падения Кашенов. Наших войн на морях. Он вернулся, чтобы сразить меня. Он Карса Орлонг, Теблор, Тартено Тоблакай, Тартенал, Фенн – о, как много у них стало имен! Я убит, братец – но я умер не ради тебя. – Бинадас поднял голову и ухмыльнулся ухмылкой мертвеца. – Карса ждет тебя. Ждет…

Фир сделал шаг вперед и тоже поклонился. Выпрямившись, он устремил на Рулада тяжелый взор. Рулад заскулил и вжался в трон. – Император. Брат. Ты не дитя, которое я мог бы взрастить. Ты отнял у меня дитя, которое я мог бы взрастить. Ты предал нас у Ледяного Копья. Ты предал меня, похитив любимую, нареченную, сделав ей ребенка и доведя до такого отчаяния, что она лишила себя жизни. – Пока он говорил, мертвая невеста подошла к нему. Их руки сплелись. – Теперь я пребываю вместе с Отцом Тень, Рулад, и жду тебя.

Рулад закричал – жалобный крик отразился от стен пустого зала.

Тралл. Его макушка блестит там, где раньше были волосы, его глаза – глаза Отсеченного, пустые, не видимые никому из племени Тисте Эдур. Глаза одиночки. Он воздел копье, и Рулад увидел кровавое сияние на древке и широком железном лезвии. – Я вел воинов во имя твое, брат, и все они умерли. Все мертвы.

Я вернулся к тебе, брат, когда на это не решились Фир и Бинадас. Я молился о твоей душе, Рулад, о прежней душе; я искал брата, ребенка, которым ты был когда-то. – Он опустил копье, оперся на него. – Ты утопил меня, приковал к камню, а искомый мною Рулад прятался во тьме твоего рассудка. Но больше ему не спрятаться.

Смутная фигура у дверей шагнула, выходя из полумрака, и Рулад увидел себя самого. Юного, не омытого кровью, с чистой и гладкой, не оскверненной золотом кожей.

– Мы стоим в реке крови рода Сенгар, – сказал Тралл. – И мы ждем тебя.

– Стой! – завопил Рулад. – Стойте!

– Истина, – молвил, подходя, Удинаас, – беспощадна, хозяин. Друг? – Раб засмеялся. – Ты никогда не был мне другом, Рулад. Ты держал мою жизнь в руке – в какой именно, той, что пуста, или той, что с мечом – разницы нет. Моя жизнь принадлежала тебе, и ты решил, будто я отворил тебе свое сердце. Но зачем мне было это делать? Погляди на мое лицо, Рулад. Это лицо раба. Оно немногим отличается от глиняной маски. Плоть на костях? Это всего лишь рабочие инструменты. Я держал руки в морской воде, Рулад, пока они не теряли чувствительность. Пока жизнь не уходила, лишая меня крепкой хватки. – Удинаас улыбнулся. – А теперь кто раб, Рулад Сенгар? Я стою на конце цепей. Осталась одна свободная. С оковами. Видишь ее? Я стою и жду тебя.

Нагая Низаль заговорила, скользнув к нему быстрым движением, подобная змее в свете факелов: – Я шпионила за тобой, Рулад. Я раскрыла все твои тайны. Они теперь во мне, словно семя во чреве; скоро мое брюхо вздуется и из него полезут чудовища, одно за другим. Отродье твоего семени, Рулад Сенгар. Сплошные извращения. А ты воображал, это любовь?! Я была тебе шлюхой. Ты ронял монеты мне в руки, но их было мало.

Я затаилась там, где ты никогда меня не найдешь. Я, Рулад – я не буду ждать тебя.

Промолчали только отец и мать.

Он припомнил, когда последний раз видел их наяву: в тот день, когда отослал закованными в чрево города. О, это было так умно, разве нет?

Несколькими мгновениями ранее к нему пришел один из стражников Канцлера, принес срочную новость. Голос летерийца трепетал, словно струна плохо настроенной лиры. Трагедия. Ошибка в смене караула. Более недели никто не спускался вниз. Не было пищи, а вот воды, увы! слишком много.

Фактически наводнение.

«Мой Император. Они утонули. Камеры заполнились водой до уровня груди. Цепи оказались слишком короткими. Слишком. Дворец рыдает. Дворец стенает. Вся империя, Ваше Величество, понурила голову.

Канцлер Трайбан Гнол сражен, государь. Он лежит в постели, не может встать и даже подать голос».

Рулад взирал сверху вниз на трепещущего человечка, смотрел вниз, о да – тупым взором существа, познававшего смерть во всех подробностях, снова и снова. Он слушал пустые слова, подобающие случаю выражения скорби и соболезнования.

А в уме Императора проносились примерно такие слова: «Я послал их на Топляки. Без всякого груза на спинах.

Но поднимающиеся воды, тающие льды, проседающий дворец… Вечная Резиденция. Я утопил отца. И мать». Он словно видел их камеры, черные воды, царапины на стенах – они пытались вырваться, извиваясь на концах цепей. Он как наяву видел всё.

Так что теперь они стоят молча. Плоть сгнила, вздута газами; к белым морщинистым ногам прилипли комья слизи. Отец, на плечах которого Рулад катался, визжа от восторга – дитя на спине бога – а наделенный безграничной мощью и силой бог бежал по берегу, и будущее не обещало ничего, кроме нежного поцелуя в лоб ребенка.

«Мать… нет, хватит! Я умираю и умираю. Больше смертей, чем вы можете вообразить. Я умираю и умираю и умираю.

Но где же покой?

Видите, что ожидает меня? Видите?»

Рулад Сенгар, Император Тысячи Смертей, одиноко сидел на троне, грезя о мире. Но даже смерть не могла умиротворить его.

***

В этот самый миг его брат Тралл Сенгар стоял рядом с Онреком. Котята эмлавы катались в грязи и пищали, а Тралл восторженно следил, как Бен Адэфон Делат, Верховный Маг из Малазанской Империи, переходит мелкую речку – не обращая внимания на ледяной холод, грозивший онемением плоти, костям, даже здравости рассудка. Ничто не могло остановить его.

Быстрый Бен увидел фигуру, вышедшую из кустов на той стороне, и замер. Пролетело долгое мгновение; он улыбнулся, пробормотав что-то вроде: – Кто же еще? Кто, кроме него? – Затем Верховный Маг захохотал и продолжил путь.

Навстречу старому другу, который тоже вошел в широкий поток.

Тоже малазанину.

Онрек положил руку на плечо Траллу и сказал: – Ты, друг мой, слишком легко плачешь.

– Знаю, – вздохнул Тралл. – Потому что… потому что я лишь мечтаю о подобном. Где мои братья? Моя семья? Мой народ? Дар покоя… Онрек, вот какая греза все время сокрушает меня.

– Думаю, – отвечал Онрек, – ты убегаешь от более глубокой истины.

– Неужели?

– Да. Есть и еще кое-кто, не так ли? Не брат, не родич. Даже не из расы Эдур. Та, что дарует иной вид покоя. Новый вид. Его ты так жаждешь, ловишь его отзвук даже во встрече двух друзей.

Ты плакал, когда я рассказывал о своей древней любви.

Ты потому плакал тогда, Тралл Сенгар, что на твою любовь еще не ответили, а нет муки горшей, чем безответная любовь.

– Прошу, друг. Достаточно. Погляди. Интересно, о чем они говорят?

– Шум реки уносит слова, и пусть они останутся вдвоем. – Рука Онрека крепче сжала плечо Тралла. – А теперь, друг мой, расскажи о ней.

Тралл Сенгар вытер глаза и просиял улыбкой: – Да, это была прекрасная женщина…

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

БУРЯ ЖНЕЦА

Искал я смерть усердно

Брел под дождем обломков

Распавшегося храма

Шел по лугам цветочным

И слушал сказки ветра

О гибельных сраженьях

Ходил по лужам крови

Убитых женщин видел

Детишек нерожденных

Исторгнутых из чрева

Бросал я вызов бурям

И в ледяные воды

Входил, ища утопших

Между костистых крабов

Слепых червей и тины

А каждая песчинка

Кружась в водовороте

Выкрикивала имя

Стонала о потерях

О жизни невозвратной

Я уходил все дальше

Вели меня дороги

Неведомо куда.

Я в стылые туманы

Где даже свет неверен

Входил, ища ответа

У многомудрых духов

Вещающих из глины

Но мхи там всё покрыли

Сырые и немые

А память умерла.

В скитаниях бесплодных

К засеянному полю

Я вышел и увидел

Жнецов, что прежде срока

Явились за пшеницей

И был как колос срезан

Зазубренным серпом

На лета теплый панцирь

Был положен я – сохнуть

До осени неспешной

В великой риге неба

По юности скорбеть.

Потом настала осень

И звезды заблестели

Гвоздями в крышке гроба

Забвенье насылая

Явилась смерть во тьме.

Перед К’усон Тапи,

Тук Младший

Глава 19

Обширный заговор королевств Сафинанд, Болкандо, Ак’рин и Д’расильани, кульминацией коего стали ужасные Войны Восточных Пустошей, во многих аспектах был глубоко ироническим. Начнем с того, что заговора не существовало. Зловещая политическая угроза фактически была фальшивкой, созданной и раздутой экономическими интересами власть имущих Летера; следует добавить – не только экономических. Пугало «опасного врага» позволяло изменить общественные институты империи в направлении, удобном для некоторой части элиты. Это, без сомнения, сделало бы ее невероятно богатой… если бы в тот, самый неудачный момент истории Летера случайно не произошел финансовый коллапс. Как бы то ни было, пограничные королевства не могли не уловить нависшую над ими опасность, в особенности когда началась компания против населяющих северные равнины овлов. Вот тогда действительно был выкован великий союз, и напитанная вышеупомянутым иноземным «топливом» война вспыхнула по всему восточному пограничью.

Если учесть, что это (отнюдь не случайно) совпало с карательным вторжением на северо-западном побережье… не сомневаемся, что Император Рулад Сенгар воистину чувствовал себя осажденным.

Пепел Возвышения,

История Летера, том IV,

Келесп Хиванар

Ее грезы о любви были детскими – как и у всех детей. Гордый и осанистый герой войдет в ее жизнь, чтобы подхватить на руки и прогнать все страхи – так грязь утекает в ручей, исчезая в некоем далеком океане. «Благословение простоты и ясности, увы мне… о да, это были на редкость детские мечты».

Серен Педак могла вспомнить себя ребенком, вспомнить, как жаждала «спасения» до боли в желудке, до сердечной муки, как сладострастно воображала возможные способы своего избавления… Но она не желала поддаваться подобной ностальгии. Фальшивое видение мира – привилегия ребенка, этих мечтаний не следует стыдиться… но и тащить их во взрослую жизнь не следует.

Юная Серен верила какое-то время – фактически весьма долго, до той поры, когда глупые мечты наконец-то улетучились – что нашла своего волшебного героя в Халле Беддикте. Каждый беглый взгляд этого великолепного порождения грез проливал благословение на сердце. А потом она усвоила урок: чистая вера – это яд. Имеется в виду чистая вера в существование волшебных героев. Ее героев. Любых героев.

Халл умер в Летерасе. Точнее, умерло его тело – все остальное умерло годами ранее. В ее объятиях. В некотором смысле она использовала его, да не просто использовала, а изнасиловала. Пожрала его веру, украла видение себя самого, своего места в мире, украла смысл, который должна была иметь его жизнь – как и жизнь всякого мужчины. Она обрела героя и тут же, способами тонкими и грубыми, уничтожила его, подвергнув атакам реальности. Реальности, какой она видела ее. Какой видит и посейчас. В ней таился яд, протекала битва между мечтами детства и порочным цинизмом, который принесло взросление. Халл был и оружием ее, и жертвой.

А потом ее саму изнасиловали. Пьяную, в порту, порвавшем себя на части в день пришествия Тисте Эдур, что явились среди дыма, пламени и пепла. Ее плоть стала оружием, ее душа была жертвой. Она почти не удивилась и не испытала шока – просто попыталась убить себя. Но мало кто мог бы ее понять, понять хоть когда – нибудь.

Серен убивает то, что любит. Она сделала это с Халлом; если цветок смерти снова раскроет лепестки в сердце – проделает это с кем-то другим. От страха не избавиться. Однажды смытый, он возвращается приливами, наводнениями, затягивает во тьму. «Я – отрава.

Отойдите подальше. Все вы».

Она сидит, положив имасское копье на колени; но не этот камень, а вес меча у левого бедра угрожает опрокинуть ее – как будто это не хорошо прокованная полоска железа, а звено огромной цепи. «Он ничего не имел в виду. Ты ничего не имел в виду, Тралл. Я знаю. К тому же ты, как и Халл Беддикт, мертв. Ты оказался милосердным – умер не у меня на руках. Спасибо и за это».

Ностальгия по прошлому или нет – но девочка внутри нее робко подбиралась все ближе. Но разве не безопасно сложить лодочкой маленькие, не покрытые шрамами ладошки и – втайне от всех – поглядеть на детский секрет, на заново просиявшую мечту? Безопасно, потому что Тралл мертв. Никому вреда не будет.

Развязать узел, угнездившийся в желудке – нет, еще ниже. В конце концов, разве она не зрелая женщина? Развязать его прямо сейчас. Почему нет? Для ходячей отравы нет большего наслаждения, чем мука. Чем дикое желание. Чем бездумная сдача, рабство – да, то рабство, что на деле является господством, зачем же скромничать. «Я сдаюсь, чтобы требовать. Отказываюсь, чтобы встать у кормила. Я навлекаю на себя насилие, потому что насильник – это я, а мое тело – оружие. А ты, милок, моя жертва.

Потому что герои умирают. Как сказал Удинаас, такова их судьба».

Голос, назвавший себя Мокра, Садком Разума, больше не обращался ней – но ведь иных слов и не требуется. Ей нужно учиться контролю, бороться с соблазнами господства. Она пытается делать и то, и другое. Честно.

Отзвуки далекого прошлого служили ей, помогая отвлечься, нырять в моменты сексуального стремления к давно умершему мужчине, переживать невозможную любовь. Даже прошлое может стать оружием, позволяющим отражать атаки настоящего и в особенности будущего. Но в этом таится и угроза. Посещение мига, в который Тралл Сенгар вытащил меч и вложил ей в руки. «Он желал защитить меня. Вот и все. Посмею ли вообразить нечто большее? Подсластить воспоминание мечтами?»

Серен Педак подняла голову. Сборище падших неудачников – ее приятелей – в котором каждый чувствует себя одиноким и не особенно приятен для остальных. Удинаас лежит на животе у ручья, переворачивает камни в поисках раков – хоть какого разнообразия к трапезам; ледяная вода заставила руки покраснеть, а потом и посинеть, а ему вроде бы все равно. Чашка села на валун, съежилась, защищаясь от промозглого ветра из долины. В последние дни она против обыкновения молчит и не желает встречаться глазами ни с кем. Сильхас Руин стоит в тридцати шагах, около нависшей скалы и, кажется, изучает белое небо – небо оттенка его кожи. «Этот мир – его зеркальное отражение» – сказал недавно, грубо захохотав, Удинаас. Скол уселся на плоский камень между Руином и остальными. Он в очередной раз осматривает свой набор оружия – навязчивая привычка, которую он, кажется, считает добродетелью?

Взгляд Серен скользнул на всем ним и остановился на Фире Сенгаре.

Брат человека, которого она любила. Ах, так ли все просто? Возможно, это вранье. А возможно, чистая правда. Фир считает, будто дар Тралла больше, чем кажется; будто сам Тралл не вполне понимал мотивы своего поступка. Будто грустнолицый воин – Эдур нашел в аквиторе, в летерийке нечто такое, чего не смог найти ранее. Ни в одной из прекрасных эдурских женщин. Юных женщин, лица которых не избороздили морщины, следы прошедших лет, тяжелых зим и горьких печалей. Женщин своего племени. Женщин, сохранивших понятие о чистой любви.

Мир, в котором они оказались – неужели это взаправду мир Тьмы? Куральд Галайн? Тогда почему небо белое? Почему она с почти болезненной четкостью видит каждую деталь далеких пейзажей? Сами врата оказались чернильно-черными, непроницаемыми для глаза – она шагала вслепую, проклиная неровную почву – двадцать, тридцать шагов… Потом появился свет. Скалистые просторы, там и тут скрюченные, мертвые деревья, перламутровое небо.

Когда наступали местные сумерки, небо принимало странный розовый оттенок, потом сменявшийся все более темно-красными, сиреневыми и, наконец, чернело. Значит, имеется естественная смена дня и ночи. Там, где-то за белой мантией, ходит солнце.

Солнце в Королевстве Тьмы? Она не понимала.

Фир поглядел на стоящего в отдалении Сильхаса Руина. Затем повернулся и подошел к аквитору. – Уже недолго, – сказал он.

Серен нахмурилась: – Недолго до чего?

Он пожал плечами, не сводя глаз с имасского копья. – Думаю, Тралл одобрил бы это оружие. Охотнее, чем ты восприняла его меч.

В ней вскипел гнев: – Он сказал мне, Фир. Он дал мне меч, не сердце.

– Он был отвлечен. Его разум заполнили мысли о возвращении к Руладу – он обдумывал, чем обернется последняя встреча с братом. Он не мог позволить себе думать… о другом. Но руки его занимало другое – и выбор был сделан. Этим ритуалом заявила о себе душа Тралла.

Серен отвернулась. – Уже не имеет значения, Фир.

Для меня – имеет. – Тон его был суровым, горьким. – Мне все равно, что ты делаешь, как именно лишаешь себя чувств. Однажды мой брат потребовал женщину, которую я любил. Я не отказал – и теперь она мертва. Куда бы ни глядел я, аквитор – вижу потоки ее крови. В конце концов я утону в них… но это не важно. Пока я жив, пока отражаю атаки безумия – Серен Педак, я буду хранить и защищать тебя, ибо брат мой вложил меч в твои руки.

Он ушел. Серен все не поднимала головы.«Фир Сенгар, ты глуп. Глуп, как любой мужчина. Как все мужчины. К чему все ваши жесты? Ваша готовность принести жертву? Мы – не чистые сосуды. Мы лишены невинности. Мы не будем обращаться с вашими душами словно с хрупкими драгоценностями. Нет, дурачье, мы изгадим их, как свои – даже хуже, если такое вообще возможно».

Рядом захрустела галька – это Удинаас присел на корточки. В сложенных ладонях – гольян, извивающийся в крошечном, теряющем воду «прудике».

– Планируешь поделить на шестерых?

– Не в том дело, аквитор. Погляди на него. Поближе. Глаз нет. Рыба слепая.

– А что, это важно? – Но она уже поняла. Нахмурилась, встретила проницательный взор. – Мы видим не то, что тут есть на самом деле?

– Тьма, – ответил он. – Пещера. Чрево.

– Но… как? – Она огляделась. Пейзажи с избытком ломаного камня и тусклого лишайника. Мертвые, замшелые деревья. Небо

– Дар. Или проклятие, – сказал, вставая, Удинаас. – Она ведь взяла мужа, не так ли?

Серен следила, как он вернулся к ручью и осторожно опустил рыбку обратно в поток. Такого поступка Серен не ожидала. «Она? Кто взяла мужа?»

– Дар или проклятие, – повторил вернувшийся к ней Удинаас. – Споры не утихают.

– Мать Тьма… и Отец Свет.

Он улыбнулся – как всегда, холодно. – Наконец Серен Педак выглянула из норки. Я думал о троих братьях.

«Троих братьях?»

Он продолжал так, словно она знала: – Отродье Матери Тьмы. Но было много других, не так ли? Что же ставит троих особняком? Андарист, Аномандер, Сильхас. Что рассказал Скол? О, ничего. Но мы же видели гобелены. Андарист – сама полночь. Аномандер с гривой ярких как белый огонь волос. И наш Сильхас, ходячая бледная немочь, белее любого трупа и столь же неприветливый. Так что породило великий разрыв между матерью и сыновьями? Может, это не явление нежданного отчима, перед которым мамаша раздвинула ноги? Может, они узнали, кто именно был их отцом?

Она невольно перевела взгляд туда, где стоял Сильхас Руин. Потом фыркнула и отвернулась. – Этот так важно?

– Важно ли? Сейчас – нет, – ответил Удинаас. – Но будет важно.

– Почему? У каждой семьи есть секреты.

Удинаас засмеялся: – У меня возник вопрос. Если Сильхас Руин внешне подобен Свету, то каков он внутри?

– Этот мир – его отражение. «Но мы видим этот мир в ложном свете». Удинаас, я думала, что Тисте Эдур – дети Тьмы и Света.

– Да, следующие поколения – может быть. Они не связаны напрямую с тремя братьями.

– Скабандари.

– Да, думаю. Он ведь Отец Тень. Ах, что за семейка! Не забудем про сестер! Менандора и буйный огонь полудня. Шелтата Лор, возлюбленный сумрак вечера, и Сакуль Анкаду, изменчивая сучка ночи. Где остальные? Должны были быть – но куда-то подевались по дороге. Мифы ведь предпочитают простые числа, а что понятнее трех? Те трое, эти три…

– Но Скабандари – четвертый.

– Андарист мертв.

«О. Андарист мертв. Откуда ты всё это знаешь? Кто говорит с тобой в ночной лихорадке?»

Она вдруг подумала, что может узнать. Скользнуть в него тихо, как призрак. Украсть знание при помощи Мокра. «То есть изнасиловать чужой разум. Он даже не узнает…»

Разве это не необходимо? Грядет нечто ужасное. Удинаас знает, что может стрястись. Хотя бы предположительно. А Фир – он только что поклялся защищать ее, будто подозревает, что жестокая схватка уже близко. «Одна я остаюсь в полнейшем неведении».

Она могла бы всё изменить. Использовать найденную в душе силу. Всего лишь забота о безопасности. Оставаться в неведении – пострадать от ожидающей их участи, какой бы та ни была. Да. Излишняя мягкость подарит одни неприятности. И поделом. Зачем игнорировать Мокра, отрицать его дар?

Неудивительно, что с момента первой беседы не произнесено ни слова. Она же сидела в яме, ворошила песок в поисках живых семян. Но в яме нет света, в холодном песке нет жизни. Всего лишь игра самооправдания.

«Я имею право защищать себя. Обороняться».

Скол и Сильхас Руин возвращались. Удинаас смотрел на них с тем же жадным интересом, с каким недавно исследовал слепую рыбку.

«Я узнаю твои тайны, раб. А может, узнаю и много больше».

***

Удинаас теперь смотрел на Сильхаса Руина иначе. Видел в ином свете, ха ха. Скорбящий сын. Один из сыновей. Скорбящие сыновья, дочери, внуки и правнуки и так далее – пока раса Тени на пошла войной против расы Тьмы. Всё из-за небрежно брошенного слова, обиды, косого взгляда. Сто тысяч лет назад.

Но где тогда дети Света?

Ну, возможно, и хорошо, что их нет поблизости.

И так заварилась крутая каша – Сильхас Руин и Скол с одной стороны, Фир Сенгар и – возможно – Скабандари с другой. Конечно, Фир – не Смертный Меч Тени. Хотя, наверное, мечтает стать им или уже считает себя им. Ох, ничего хорошего их не ждет. Не так ли?

Шестеро бредут в молчании через выжженную, лишенную жизни страну. Но не совсем лишенную! Тут есть… гольяны.

Квест близится к завершению. Очень хорошо. По его мнению, пока все идет не хуже, чем в старинных легендах. Упорные и благородные герои попросту шагают от одного нелепого эпизода к другому, и каждый этап служит таинственной цели хотя бы одного из этих лупоглазых дураков. На заднем плане горбится спина высокоморального поучения, сопровождающего сказку на всем пути, от головы до тонкого извивающегося хвоста. Легенды жалят. Да, все они таковы.

«Кроме одной. Нашего славного похода. Никаких важный вестей, ударяющих словно гром и молния промеж глаз. Никаких потрясающих сцен, ступенями подвигов ведущих нас к волшебной башне на горном перевале – там откроются все истины, там судьба будет выкована примитивнейшей схваткой типа «герой против злодея».

Гляньте на нас! Какие герои? И где злодеи? А башни никогда не существовало.

Но еще не поздно…

Я вижу, как кровь сочится между камней. Кровь вместо строительного раствора. Так много крови. Ты хочешь башню, Сильхас Руин? А ты, Фир? Скол? Вам нужно слишком много. Вы можете построить башню – и потому будете ее строить».

Каждую ночь лихорадка. Крадущаяся по жилам болезнь предпочитает тьму спящего разума. Откровения приходят в виде кусков, намеков на некую грандиозную, громадную истину. Но он не верит. Все откровения – ложь. Чья- то ложь. Странника? Менандоры? Множество пальцев роются в его мозгах. Слишком много противоречий. Каждое видение борется со всеми остальными.

«Чего вам всем от меня нужно?!»

Чем бы ЭТО ни было, они его не получат. Он был рабом, но теперь он не раб.

В Королевстве нет обитателей уже очень, очень давно. По крайней мере – в этом регионе. Деревья умерли так давно, что превратились в хрупкий камень – целиком, даже тонкие веточки с ледяными, ожидающими невозвратимой весны почками. И солнце за пеленой белых облаков – это тоже ложь. Несомненно. Тьма должна быть кромешно-темной, не так ли?

Он надеялся отыскать какие-нибудь руины, доказательства, что Тисте Анди некогда процветали здесь. Но вокруг ни одного отесанного руками камня, ни одного признака работы разума. Ни дорог, ни следов. Ничего.

Когда свет потаенного солнца начал тускнуть, Скол объявил привал. Со времени прибытия в этот мир он еще ни разу ни вытаскивал цепочку с двумя кольцами – единственный знак его причастности к их «великому странствию». Дров не было, поэтому куски сушеной оленины не превратились в похлебку, и ужин получился холодным и унылым.

Разговор получился ничуть не более теплым.

Серен Педак спросила: – Скол, почему здесь светло?

– Мы идем по дороге, – ответил юный Анди. – Куральд Лиосан, давний, очень давний дар Отца Света. Как видите, его гордый сад просуществовал недолго. – Он пожал плечами. – Сильхас Руин и я – естественно, мы в свете не нуждаемся. Но вести вас всех за руку… – Он холодно усмехнулся.

– Хотя ты все равно это делаешь, – бросил Удинаас. Сумрак сгущался, однако беглый раб заметил, что на его зрение это почти не влияет. Деталь, которую он предпочел утаить от спутников.

– Я не спешу указывать на обидную очевидность. Летериец, ты лишен такта.

– Такт? Начхать мне на такт, Скол.

Улыбка стала напряженной. – Ты нам не нужен, Удинаас. Думаю, ты и сам догадался.

У Серен задергалось веко. – Нет смысла в…

– Все путем, аквитор. Я уже устал от сраного притворства. Скол, куда ведет дорога? Где мы окажемся в конце?

– Удивлен, что ты еще не догадался.

– Ну, я догадался.

Серен Педак нахмурилась. – Удинаас, а нам не расскажешь?

– Не могу. Это тайна… да, помню, что я сказал насчет притворства, но это поможет тебе выжить. Сейчас ты имеешь возможность отойти в сторону и забыть обо всем.

– Очень благородное разрешение, – устало сказала она и отвернулась.

– Он раб, – заметил Фир Сенгар. – Он ничего не знает. Откуда бы ему? Он чинил сети. Сметал мокрые опилки с пола и набрасывал новые. Добывал устриц.

– И однажды на берегу, – продолжил за него Удинаас, – видел белого ворона.

Повисло молчание.

В конце концов Сильхас Руин фыркнул: – Ничего не значит. Может, это было провозвестие моего возрождения. Значит, ты, Удинаас, что-то вроде провидца. Или вруна.

– Наверное, и то, и то. Но там был белый ворон. Летел он через тьму или сумрак? Я не уверен, хотя различие явно имеет важное значение. Похоже, стоит попотеть и вспомнить точнее. Но я покончил с потогонным трудом! – Он поглядел на Руина: – Мы вскоре всё поймем.

– Чепуха, – провозгласил Скол. Он улегся на почву и выгнул спину, заложив руки за голову. Уставился в пустое, темное небо.

– Итак, это дорога, да? – спросил Удинаас неведомо кого. – Дар Отца. Вот что интересно: одни ли мы по ней путешествуем?

Скол переменил позу.

Удинаас усмехнулся. – А, ты тоже почуял? Пушистые волосики на шее дыбом встали? Почуял. Унюхал. Ветер высоты на ушко прошептал. Мороз по коже? Наверное, все сразу.

Сильхас вскочил. Каждое его движение выражало гнев. – Менандора!

– Скажу вам, у нее больше прав на эту дорогу, – заявил Удинаас. – А вот Скол привел нас сюда по доброте сердечной. С самыми лучшими намерениями.

– Она следит за нами, – пробормотал Руин. Пальцы впились в рукояти мечей. Он уставился в небо. – Следит с высоты.

– Неужели в вашем злосчастном семействе свары – единственный интерес жизни?

На лице Фира читалась тревога: – Не понимаю. Почему Сестра Зари следит за нами? Зачем ей душа Скабандари?

– Финнест, – чуть слышно проговорил Скол. – Душа Кровавого Глаза. Она желает захватить ее. Присвоить силу.

Удинаас вздохнул. – Итак, Сильхас Руин, какое ужасное дело ты свершил по отношению к солнцекудрой сестрице? Или дочери? Какая между вами связь? Почему она жаждет твоей крови? Что такого вы сделали друг дружке тысячи лет назад? Нельзя ли обняться и поцеловаться? Подозреваю, нельзя…

– Не было злодейств, – ответил Руин. – Мы враждуем во имя амбиций, даже если я сам не особенно вовлечен в ссору. Если живешь так долго, как мы – кажется, только злость способна поддерживать интерес к жизни. Злость и голод.

– Советую большое взаимосамоубийство, – сказал Удинаас. – Ты и твои зловредные родственники – и ты, Скол! – просто прыгнете в пропасть, ублажив свое эго или как эта штука у вас называется. Исчезнете из смертного мира – все вы – и оставите нас одних.

– Удинаас, – насмешливо сказал Скол, – это не смертный мир.

– Вздор.

– Ты не так все понял. Это место стихийных сил. Необузданных. Под каждой поверхностью – потенциал хаоса. Это владения Тисте.

Серен Педак вздрогнула: – Просто Тисте? Не Анди или Эдур…

– Аквитор, – вмешался Сильхас Руин, – Тисте были первенцами. Первыми. Самыми первыми. Мы построили первые города, первые цивилизации. Они воздвиглись здесь, в подобных мирах. Стихийных, как сказал Скол.

– А как насчет Старших Богов?

Скол и Руин промолчали. Пауза затягивалась… Удинаас грубо засмеялся. – Незваные родственники. Загнанные в каморки. Закроем дверь, не будем обращать внимания на стук. Понадеемся, что они сами уйдут. С всеми историями о сотворении мира одна и та же проблема. «Мы были первыми, разве это не очевидно? Другие? Не обращайте внимания. Самозванцы, мошенники, еще хуже! Поглядите на нас! Тьма и Свет и Сумрак посредине! Что может быть чище и первозданнее?» Разумеется, нужный ответ – «да!» Хотите конкретный пример?

– Ничто не предшествовало Тьме, – сказал Скол, в раздражении обретя акцент Синей Розы.

Удинаас дернул плечом: – Это кажется разумным допущением. Но если нет? Ведь Тьма – это не просто отсутствие света? Можно ли согласиться с таким негативным определением? А может быть, Скол чуть-чуть ошибся в своем утверждении, и на самом деле Тьме предшествовало Ничто? Истинное отсутствие чего бы то ни было. Даже Тьмы. Но постойте! Где же в нашем раскладе хаос? Было ли Ничто истинно ничем – или оно было заполнено хаосом? Не была ли Тьма наложением порядка на хаос? И была ли она единственным эпизодом наложения порядка на хаос? Звучит подозрительно. Жаль, что с нами нет Пернатой Ведьмы – я позабыл слишком многие плитки. Всякое там «рождение того» и «рождение сего». Но хаос также произвел Огонь. Должен был, ведь без Огня нет Света. Можно также сказать, что без Света нет Тьмы, а без них обоих – Тени. Но Огню нужно топливо, так что нам требуется некая материя, рожденная Землей. И еще Огню нужен воздух, поэтому…

– Я уже наслушался этой чепухи, – заявил Руин.

Тисте Анди ушел в ночь; но в глазах Удинааса ночь не была ночью – он легко различил Сильхаса Руина, который отошел от огня шагов на сорок и вновь повернулся лицом к лагерю. «Ага, Белый Ворон! Ты будешь слушать, не так ли? Но чтобы никто не видел твоего лица, не смел бросить прямой вызов.

Догадываюсь я, о Сильхас Руин, что ты знаешь о рождении сущего не больше нас. Что твои суждения так же не обоснованы, как наши. Так же смехотворны».

Фир сказал: – Удинаас, эдурские женщины передают, что Кашены привязали все сущее к времени, обеспечив тем всеобщую гибель. Их самое страшное преступление. Но всеобщая гибель… я давно и упорно размышлял над этим… у нее не лик хаоса. На самом деле это его полная противоположность.

– Хаос преследует, – проговорил Скол без обычной своей заносчивости. – Он Пожиратель. Мать Тьма рассеяла его армии, его силы, и они желают воссоединиться, ибо когда это произойдет, никто – даже Мать Тьма – не сможет их победить.

– У Матери Тьмы должны были быть союзники, – ответил Удинаас. – Или так, или она подстерегла хаос из засады, напала на спящего врага. Неужели вселенная рождена изменой, Скол? Это ядро твоих убеждений? Не удивляюсь, что вы готовы вцепиться друг другу в глотки. «Слушай внимательно, Сильхас Руин. Я ближе к тебе, чем ты думаешь. Я иду по следу. Хотя», – подумал он тут же, – «это может оказаться неразумным. Даже фатальным». Так или иначе, сама Тьма должна была родиться от чего-то. Внутри хаоса. Некий неожиданный союз там, де запрещены все союзы. Другая измена.

Фир Сенгар чуть склонился вперед: – Удинаас, как ты заметил, что нас преследует Менандора?

– Рабам приходится оттачивать каждое чувство, Фир Сенгар. Потому что наши хозяева – негодяи. Хозяин может проснуться с зубной болью, став жалким и злым – и уже в полдень семья рабов претерпит ужасную судьбу. Погибнет муж, или жена, или оба. Кого-то убьют, изуродуют, ослепят – все несчастья стоят в тени и ждут нас.

Он не думал, что сумел убедить Фира. Жалкие аргументы. Да, отточенные чувства могут взъерошить ему перышки и намекнуть, что кто-то идет по следу. Но это не то же самое, что опознать в преследователе именно Менандору. «Я стал беззаботен. Раскрылся. Я хотел выбить глупцов из равновесия; но это сделало их более опасными. Для меня.

Теперь они понимают – или скоро поймут – что бесполезный раб идет не в одиночку».

Хотя… пока никто из них не готов бросить ему вызов.

***

Она разостлала скатку, улеглась – хотя спать не собиралась. Тьма, которая не тьма. Свет, который не свет. Рабы, которые могли бы стать господами. А где-то впереди нависают грозовые тучи, полные грома, молний и багрового дождя.

Она подождала, пока дыхание раба не успокоилось, не выровнялось, войдя в ритм тяжелого сна. Совесть больше не бунтует. Удинаас владеет тайнами, достаточными, чтобы оправдать всё. Он никогда не выходил из рабства; сейчас его госпожой стала Менандора, тварь по любым оценкам столь же подлая, хитрая и жестокая, как и остальные члены этой семейки почти-что-богов.

Мокра пробудился, зашептал внутри, свободный как блуждающая мысль, не привязанный к костистой раковине плоти и даже к привычным тропкам разума. Щупальце поднялось, повисло в воздухе над ее головой; она придала ему форму змеи – голова мотается, язык мелькает, отыскивая запах Удинааса, самой его души – туда, скользнуть ближе, коснуться.

Горячо!

Серен Педак ощутила, что змея отпрянула, почувствовала, как по разуму покатились волы обжигающего жара.

Лихорадочные сны, огонь души Удинааса. Он пошевелился под одеялом.

Нужно быть более осторожной, нужно понять сущность придуманной ею змеи. Скользнуть снова, приблизиться к самому краю разожженного горна… прорыть норку под горячим песком. О, тут тоже боль – но это не кузница его души, вдруг поняла она. Это мир, в который затянул его сон, царство слепящего света…

Ее глаза открылись. Устрашающий, рваный пейзаж. Валуны, обожженные до красноты. Густой, спертый воздух – словно она попала в гончарную мастерскую. Над головой слепяще-белое небо.

Удинаас брел, спотыкаясь, в нескольких шагах впереди.

Она послала змею скользить за ним.

Сверху пронеслась громадная тень – Удинаас повернулся и вскинул голову – тень проплыла снова – дракон в золотой и серебряной чешуе распростер крылья, скользнув прямо над головой – и миг спустя пропал.

Удинаас ожидал его возвращения. И увидел дракона вновь – тот уже превратился в малую искорку, порхающую в небесах мошку, уже исчезал из вида. Раб – летериец закричал вслед, но Серен не поняла, звучит ли в голосе ярость или удивление.

Никому не нравится, когда его игнорируют.

Рядом со змеей внезапно зашуршали камни; она испугалась и подняла голову. Женщина. Не Менандора. Летерийка. Изящная, волосы такие светлые, что кажутся белыми. Она осторожно кралась к Удинаасу. Каждое движение выдавало натянутые нервы.

«Еще одна незваная гостья…»

Удинаас всё не сводил взора с опустевшего неба. Серен видела, как летерийка подбирается все ближе. В пяти шага она выпрямилась и провела рукой по нечесаным, иссохшим волосам. Голос страной пришелицы был полон гнева. – Я искала тебя, любимый!

Он не повернул головы, даже не шевельнулся – но Серен заметила что-то новое в положении плеч и шеи, в том, как он держится. В ответе прозвучала насмешка: – Любимый? – Вот тогда он и встретил ее взгляд – взглядом безумца. В этот мире огня он казался неуместной, дерзкой льдиной. – Я уже не трепетный заяц, Пернатая Ведьма. Да, я вижу твою провокацию. Ты призывно смотришь, изображаешь искренность, доверие; но за всем этим можно различить откровенное презрение. К тому же, – добавил он, – я слышал, как ты тайно подбиралась поближе, чуял твой страх. Чего тебе нужно, Пернатая?

– Я не чувствую страха, Удинаас.

«Да, это имя. Пернатая Ведьма. Та рабыня, что бросала Плитки. О, между ними произошло много такого, чего никто посторонний не поймет».

– Нет, чувствуешь, – настаивал Удинаас. – Потому что ожидала застать меня одного.

Рабыня застыла, неловко пошевелив плечами: – Любимый, Менандоре нет до тебя дела. Мог бы и сам понять. Ты всего лишь оружие в ее руках.

– Едва ли. Я слишком хрупок, заржавлен, зазубрен, чтобы стать оружием.

Ведьма визгливо, резко захохотала: – Хрупок? Возьми меня Странник! Удинаас, ты никогда не был таким.

Серен Педак молчаливо согласилась с ее суждением. К чему ложная скромность?

– Я спросил, чего тебе нужно. Зачем ты здесь?

– Я изменилась с последней встречи. Теперь я Дестрай Анант Странника, последнего Старшего Бога летерийцев. Того, кто стоит за Пустым Троном…

– Он не пустой.

– Будет.

– Ты показала, что новая вера движется старым путем. Вся эта нетерпеливая жажда оказаться в центре событий… Где сейчас прячется твоя плоть, Пернатая? Не сомневаюсь – в Летерасе. В какой-нибудь затхлой и душной хижине, которую ты провозгласила храмом. Ого, это тебя задело! Значит, я не ошибся в суждении о тебе. Изменилась, Пернатая? Ну, ты пытаешься обмануть себя. Но не думай, что я обманут. Не думай, что я помчусь к тебе в объятия, сгорая от любви и похоти.

– Когда-то ты меня любил.

– Когда-то я вдавил раскаленные монеты в глаза мертвого Рулада. Увы, он оказался не мертвым. Прошлое – это море сожалений, и я сумел выкарабкаться на берег. И даже успел отбежать далеко.

– Мы принадлежим друг другу, Удинаас. Дестрай Анант и Т’орруд Сегул. Для нас найдется, нам подчинится и Смертный Меч. Трое летерийцев. Как и должно быть. Через нас Странник восстанет вновь. К силе, к власти – именно того жаждал народ, именно этого долго жаждали и мы.

– Тисте Эдур…

– Собираются домой. Руладова Серая Империя была обречена с самого начала. Даже ты мог это видеть. Она спотыкается, рушится, распадается на части. Но мы, летерийцы, выживем. Мы всегда выживали. С возрождением веры в Странника наша империя заставит содрогнуться весь мир. Дестрай Анант, Т’орруд Сегул и Смертный Меч – мы встанем троицей за Пустым Троном. Богатые, вольные делать что захочется. Мы поработим Эдур. Сломанных, жалких Эдур. Мы скуем их, изобьем, мы будем издеваться над ними так, как прежде они над нами. Люби меня или не люби, Удинаас, целуй или отворачивайся – это не имеет значения. Ты Т’орруд Сегул. Странник избрал тебя…

– Ты хотела сказать – попытался. Я прогнал дурака.

Она так изумилась, что не могла найти слов.

Удинаас отвел взор и небрежно взмахнул рукой: – Я и Менандору прогнал. Они пытались использовать меня словно монету, передавать из рук в руки. Но я знаю о монетах всё. Я ощущал вонь их прикосновения. – Тут он снова поглядел на нее. – Если я и монета, то ничья. Иногда меня одалживают. Иногда ставят на кон. Но принадлежать? Никогда. Укачусь от любого.

– Т’орруд Сегул…

– Найди другого.

– Ты избран, глупец! – Внезапно она рванулась вперед, разрывая на себе грубую рабскую тунику. Ткань затрещала и взвилась на горячем ветру, словно клочья имперского флага. Ведьма осталась голой. Она протянула руки, пытаясь ухватить Удинааса за горло…

А он толкнул ее, заставив кувыркнуться по твердой каменистой почве. – Я покончил с насилием, – проскрежетал он негромко. – К тому же я сказал, что мы не одни. Очевидно, ты поняла неправильно…

Он прошел мимо нее, направившись прямиком туда, где свернулась в кольцо змея Серен Педак.

Она пробудилась и ощутила на горле мозолистую руку. Увидела в темноте сверкающие глаза.

Она ощущала, как он дрожит; вес мужчины пришпилил ее к земле. Удинаас придвинул лицо – клочковатая борода защекотала щеку – и зашептал прямо в ухо: – Я ожидал чего-нибудь подобного уже давно, Серен Педак. Поэтому прими мое восхищение… сдержанностью. Тем хуже, что сдержанности тебе не хватило.

Серен стало трудно дышать: сжавшая горло рука была словно железной.

– Я сказал насчет насилия. Слышала, Серен Педак? Сделай так еще раз – и я убью тебя. Поняла?

Она с трудом кивнула. На его лице можно было прочитать всю меру разочарования, обиды перед предательством. Ему больно от того, как жестоко она использовала его.

– Считай меня ничтожеством, – продолжал он. – Если так удобнее в той норке, в которую ты забилась. Именно это и лишило тебя терпения. Но мной уже попользовалась богиня. Пытался попользоваться бог. А теперь и тощая ведьма, которую я некогда вожделел. Она вообразила, будто ее версия тирании лучше всех прочих. Я был рабом, помнишь? Рабы привыкли, что их насилуют. Но слушай, женщина – и запоминай – я больше не раб…

Сверху донесся голос Фира Сенгара: – Отпусти ее, Удинаас. Сейчас ты чувствуешь на затылке острие моего меча – о да, и капли крови принадлежат тебе. Аквитор обручена с Траллом Сенгаром. Она под моей защитой. Отпусти ее немедленно или умри.

Держащая ее за горло рука ослабила захват, отпустила…

И Фир Сенгар схватил раба за волосы, оттащил и толкнул на землю. Тусклый меч прочертил дугу…

– НЕТ! – заорала Серен, падая на Удинааса. – Нет, Фир! Не трогай его!

– Аквитор…

Остальные проснулись и вскочили.

– Не убивай его! «Натворила я дел этой ночью…» Фир Сенгар, Удинаас имел право… «Спаси меня Странник!» Он имел право, – повторила она. В горле нестерпимо болело после удушения и первого, очень резкого вопля. – Я… кое-что сделала. Кое-что ужасное. Прошу… – Теперь она сидела на Удинаасе и беспомощно смотрела на всех. – Прошу вас…Это моя вина…

Удинаас столкнул ее. Серен поцарапала локоть, поднимаясь с камней. – Сделай день, Сильхас Руин, – сказал бывший раб.

– Ночь…

– Черт подери, сделай новый день! Хватит спать. Пора идти. Ну!

К удивлению Серен, небо вдруг начало светлеть. «Что? Как?»

Удинаас склонился над постелью. Он яростно уминал одеяла, засовывая в мешок. Она заметила на щеках блестящие полоски.

«Ох, что я наделала. Удинаас…»

– Ты знаешь слишком много, – сказал Скол своим насмешливо-небрежным тоном. – Слышишь меня, Удинаас?

– Членом рот заткни, – пробурчал тот.

– Отстань от него, Скол, – произнес Сильхас Руин. – Среди нас он как дитя. Он не может не играть в детские игры.

Чувствуя, как душа обращается в уголья, Серен Педак отвернулась от спутников. «Нет, дитя здесь я. До сих пор. Вечное дитя.

Удинаас…»

В двенадцати шагах от нее Чашка сидела поджав ноги, обнимая обеими руками

Тлена, призрачного Тисте Анди. Он был ни холодным, ни теплым. Небо не спеша светлело, начиная новый день.

– Что они делают друг с другом, – шепнула она.

Руки Тлена сжали ее. – Это и значит жить, девочка.

Она обдумала слова духа, сказанные столь печальным тоном. Кивнула.

Да, это и значит жить.

Это сделает чуть более терпимым то, что скоро случится.

***

Над заваленными мусором улицами Дрены висит старый, но все еще горький запах дыма. Стены украшены пятнами сажи. Горшки упали с подвод и рассыпались грудами черепков – как будто само небо треснуло и пролилось дождем лазурных осколков. Окровавленные одежды, рваные остатки плащей и рубах успели почернеть под жгучим солнцем.

Венит Сафад сидел за столом и мог со всех сторон видеть свидетельства пронесшегося по городу бунта. Хозяин уличной таверны вышел, хромая, из темной будки, служившей и кухней и складом. Он тащил на подносе вторую пыльную бутылку вина Синей Розы. В глазах пожилого мужчины еще плескалось оцепенение, движения оставались неловкими. Он молча поставил бутылку на стол Венита Сафада, поклонился, отводя взгляд, и поспешил отойти.

Немногие жители, осмелившиеся этим утром пересечь площадь, замирали и бросали на Венита пугливые взоры – не потому, что он обладал необычными и запоминающимися чертами, а потому, что слуга Раутоса Хиванара, поглощающий легкий завтрак и пьющий дорогое вино, казался персонажем картины из мирного прошлого. Подобные сцены способны ошеломить и потрясти тех, что пережили хаос минувшей ночи и до сих пор излучали свет подхваченного безумия.

О начале беспорядков ходила тысяча версий. Арест ростовщика. Несдержанный спор. Вываленный в грязь мешок муки. Внезапная нехватка того и сего. Два истопата побили человека, а потом на них набросились двадцать свидетелей. Возможно, ничего этого не было; возможно, произошло все сразу.

Бунт уничтожил половину рынка, что на этой стороне города. Потом он перекинулся в трущобы к северу от доков, где, судя по дыму, еще бушевал безраздельно.

Гарнизон вышел на улицы, чтобы учинить жестокое «умиротворение»; вначале наказывали кого попало, но затем фокус злобы сосредоточился на беднейших жителях. Раньше бедняков – подлинных жертв мятежа – удавалось запугать, проломив несколько черепов. Но не в этот раз. Они вышли из себя и упорно оборонялись.

Венит Сафад почти мог ощутить носящийся в воздухе запах потрясения – острее дыма, холоднее вони кровавых тряпок, на которых можно при желании найти кусочки плоти. Венит почти мог расслышать стоны смертельно раненых стражников, вопли вооруженных погромщиков, которых обезумевшей толпе удалось загнать в угол и порвать в клочья… отзвуки потрясения гарнизона, вынужденного с позором вернуться в казармы…

Разумеется, их было недостаточно. Слишком многих забрала Биветт на кампанию против овлов. Они стали надменными – ведь столетиями все сходило им с рук. Надменность сделала их слепыми к тому, что назревало и тому, что еще может произойти.

Одна подробность не отпускала Венита, застряв в рассудке, как грязная заноза застревает в ране. Никакое количество вина не могло смыть мысли о том, что произошло с обитающими здесь Тисте Эдур.

Ничего.

Толпа оставила их в покое. Это невозможно, необъяснимо. Устрашающе.

Да, вместо домов Эдур тысячи вопящих горожан осадили имение Летура Аникта. Конечно же, личная стража фактора составлена на подбор из лучших солдат – которых переманивали изо всех квартировавших в Дрене бригад – и толпу удалось отбросить. Говорят, что вокруг стен имения трупы валяются кучами.

Летур Аникт вернулся в город двумя днями раньше; Венит Сафад подозревал, что внезапный мальстрим мятежа оказался для него таким же сюрпризом, как и для гарнизона. За отсутствием Смотрителя Брола Хандара Аникт выполнял роль губернатора Дрены и окрестностей. Поспешные доклады шпионов могли содержать только страхи и опасения, ничего конкретного. Такого рода информацию Летур Аникт презирает, он явно не пожелал верить ей. К тому же считается, что истопаты самостоятельно заботятся о предотвращении подобного, устраивая кампании запугивания. Еще несколько арестов, исчезновений, конфискаций имущества…

Его хозяин, Раутос Хиванар, обратил внимание на слухи о надвигающемся хаосе. Тиранический контроль зависит от действий множества разнородных сил, он играет на разных чувствах, от робости до наглой жестокости. Нужно убедительно доказывать свою силу, создавая иллюзию всемогущества. Карос Инвиктад, по крайней мере, понимает это; однако облаченный в красные шелка негодяй не понимает, что есть порог, перейдя который – совершая акты величайшей жестокости, возбуждая прилив паранойи и ужаса – можно разрушить иллюзию.

На каком-то этапе граждане репрессивного государства начинают понимать, что самая большая сила находится в руках у них самих. Обездоленные, Должники, парии, выпавшие из среднего класса – короче говоря, мириады жертв. Контроль – это всегда ловкость рук; против сотни тысяч непокорных горожан шанса нет ни у кого. Игра вдруг прерывается.

Раутос Хиванар боялся, что этот порог вскоре будет перейден. Давление ломающейся, перенапряженной экономики. Нехватка денег, растущий вес неподъемных долгов, неожиданно наступающая неспособность оплачивать счета. Истопаты могут размахивать ножами и мечами, поднимать дубинки, но против надвигающейся угрозы неминуемого голода их оружие подобно тростнику, колышущемуся под ветром.

Тисте Эдур оказались беспомощными. Они удивлялись, они ничего не понимали. А может быть, их ответом станет массовое убийство? Всеобщая резня?

Еще одно «слепое пятно» Кароса Инвиктада. Презрение Блюстителя к Эдур может оказаться самоубийственным. Императора нельзя убить. К’риснаны могут высвободить магию и уничтожить каждого гражданина Империи. Дурак думает, будто сможет остановить их кампанией арестов?

Да, Истые Патриоты были полезны, в некоторых смыслах незаменимы – но сейчас…

– Венит Сафад, добро пожаловать в Дрену.

Венит, не оглядываясь, махнул рукой и схватился за бутылку. – Найдите себе стул, Орбин Правдоискатель. – Затем он поднял глаза: – Я как раз думал о вас.

Жирный мерзавец улыбнулся: – Большая честь. Если, конечно же, вы думали именно обо мне. Если ваши мысли касаются всех истопатов… боюсь, никто из нас не счел бы их содержание честью для себя.

Хозяин пытался вытащить из-под разбитого стола второй стул, хотя было ясно, что хромота причиняет ему сильную боль. Венит Сафад поставил бутылку, поднялся и пошел помогать.

– Нижайшие извинения, милостивый господин, – пропыхтел старик. Лицо его побледнело, капли пота застыли на губе. – Вчерась на закате упал, господин…

– Должно быть, тебе было больно. Оставь поиски стула мне. Лучше найди нам еще одну бутылку – если есть не разбитые.

– Премного благодарствую, господин…

Подивившись мимоходом, где старик сумел найти такой прочный дубовый стул, вполне соответствующий размерам туши Орбина, Сафад протащил его по камням и поставил к столу напротив своего места.

– Если не «честь», – произнес он, снова беря бутылку и наполняя глиняный кубок, – то какое же слово приходит вам на ум?

Правдоискатель облегченно шлепнулся на стул, испустив тяжелый вздох. – Мы можем вернуться к этому позже. Я давно жду вашего приезда.

– Но я не нашел в городе ни вас, ни Летура Аникта, хотя меня так радостно ждали.

Орбин махнул рукой, прогоняя хозяина (тот принес им вторую бутылку вина Синей Розы). Старик склонился и отошел. – Фактор настаивал, чтобы я сопроводил его в поездке на ту сторону моря. В последнее время он меня не жалел. Уверяю, Венит Сафад, что подобная роскошь Аникту более не будет доступна.

– Подозреваю, сейчас он в нехорошем расположении духа.

– Беснуется.

– Не верит, что удастся подавить мятеж?

– Летур Аникт всегда верит в себя. Увы, последние события доказывают, что вера расходится с реальностью.

– Жаль, что смотритель Эдур уехал на восток, сопровождать Атрипреду Биветт.

– Возможно, это окажется роковым решением.

Венит Сафад поднял брови: – Выпейте, Орбин. И прошу вас объяснить последнее замечание.

– С войском отправились ассасины, – признался Правдоискатель, хмуря лоб в доказательство своего недовольства. – Не мои, уверяю вас. Летур играет со Смотрителем в собственные игры. Политика. Честно говоря, не ожидаю, что Брол Хандар вернется в Дрену. Разве что в виде просоленного, завернутого в саван тела.

– Понятно. Да, он выведен из игры – и это нам совсем не на руку.

Орбин кивнул и налил себе полный кубок. – Ну, раз Смотрителя нет поблизости, вина за происшествия ночи ложится целиком на фактора. Не сомневаюсь, последствия будут отзываться еще долго.

– Правдоискатель, бунт вовсе не завершен. Сегодняшней ночью он выльется из трущоб, став гораздо яростнее и беспощаднее. Снова нападут на особняк Аникта, а также на все его владения в округе. Он не сумеет их защитить. Казармы осадят. Начнется мародерство. Резня.

Орбин подался вперед. Схватился за лоб, массируя складки жира. – Значит, все верно? Финансовый коллапс.

– Империя зашаталась. Совет Вольности смертельно ранен. Когда люди начнут понимать, мятежи охватят один город за другим…

– Тисте Эдур выйдут из спячки.

– Да.

Орбин не сводил взора с Венита Сафада. – Есть слухи о войне на западе.

– На западе? О чем вы?

– Вторжение с моря. Похоже, оно направлено против самих Тисте Эдур. Каратели приплыли вслед за флотом. Далекая империя не пожелала терпеть истребление своих подданных. А теперь пришло донесение, что войска Болкандо скопились на границе.

Венит сухо улыбнулся: – Мы сами выковали их союз.

– Точно. Еще один блестящий план Аникта пошел вкривь и вкось.

– Едва ли это план его одного, Правдоискатель. Ваши истопаты внесли существенный вклад в распространение ложных слухов.

– Хотел бы возразить, но… Итак, в моем уме уже готово слово в замену «чести». Я нашел вас здесь, в Дрене. Венит Сафад, поймите меня. Я знаю, какую именно работу вы делаете для хозяина, и знаю, как хорошо вы умеете ее делать. Я знаю, что сам Карос Инвиктад этого не знает. И не желаю просвещать его относительно вас, господин.

– Теперь вы желаете говорить за себя, не от имени Истых Патриотов?

– Да. Хочу остаться в живых.

– Тогда придуманное вами слово явно не «честь».

Орбин Правдоискатель, человек, которого боится вся Дрена, залпом выпил кубок вина и склонился над столом: – Вы сидите здесь, на месте побоища. Люди снуют мимо и, увидев вас… хотя в вашем лице и фигуре нет ровным счетом ничего примечательного, посмотрите, что они делают. Замирают, и трепет страха охватывает их сердца. Они сами на знают, отчего. А я знаю.

– Тогда вы понимаете, что мне придется нанести визит Летуру Аникту.

– Да. И желаю успеха.

– К сожалению, Орбин, мы попали в сердцевину кризиса. В отсутствие Брола Хандара восстановление порядка выпадает на долю Аникта. Он вполне может проиграть – но ведь в наших силах дать ему возможность победы. Ради блага Империи, Орбин. Я ожидаю, что вы и все ваши люди всячески станете помогать фактору.

– Конечно! Но со вчерашнего дня я потерял тридцать одного агента. Среди них были люди из таких семейств… но никто не был оставлен в живых ради выкупа.

– Печальная истина, Орбин. Тот, кто вознагражден тиранией, должен быть готов разделить ее участь.

– Вы говорите почти с удовлетворением, Венит.

Должник Раутоса Хиванара позволил слабой улыбке прокрасться к губам. Отпил вина.

Лицо Орбина вытянулось. – Разумеется, – пробормотал он, – вы не верите, что толпа способна на справедливый суд?

– Пока что она вела себя вполне сдержанно.

– Это вы шутите?

– Орбин, они не тронули ни одного Тисте Эдур.

– Потому что мятежники – не дураки. Кто осмелится бросить вызов эдурскому волшебству? Именно пассивность местных Эдур и позволила толпе пуститься во все тяжкие – уверяю вас, Летур отлично понимает это.

– Итак, он обвинит в беспорядках Тисте Эдур. Как удачно.

– Я пришел не защищать фактора, Летур Аникт.

– О да. Вы пришли торговаться за свою жизнь.

– Конечно, я помогу Аникту восстановить порядок. Но я не уверен, что ему удастся. Я не брошу своих людей.

– Нет, вы сделаете именно это.

Орбин выкатил глаза. Пот потек по лицу ручьями. Одежда стала пятнистой, прилипнув к складкам жирного тела.

– Правдоискатель, – продолжил Сафад, – Истопаты пережили себя и теперь бесполезны. Осталось одно, самое доблестное жертвоприношение. Стать сосредоточием народного гнева. Я узнал, что в Дрене существует обычай, связанный с сезоном штормов. Здесь делают «морской народец» – похожие на людей куклы с ракушками вместо глаз, в старых одеждах… ну, и тому подобное. Потом посылают в море на утлых лодочках, чтобы отметить начало сезона. Приношение древним владыкам морей, которое потопит ближайшая буря. Оригинальный обычай – и кровожадный, как большинство старых обычаев. Истопаты, Орбин, станут «морским народцем» Дрены. Мы вступаем в сезон штормов, и необходимы жертвоприношения.

Правдоискатель облизал губы. – А что со мной? – спросил он шепотом.

– Ах, эта сделка еще не завершена.

– Понимаю…

– Надеюсь.

– Венит Сафад, мои агенты – у них есть дети, жены, родители…

– Да, я в этом уверен. Как были дети, жены и родители у всех, кого вы благополучно арестовали, пытали и убили во имя личных финансовых выгод. Народ, Орбин, одобрит восстановление равновесия.

– Так приказал Раутос Хиванар?

– Хозяин предоставил определять детали мне. Он уважает мои заслуги и… эффективность. Его авторитет, без сомнения, помог бы мне в делах – но я редко прибегаю к такой помощи. Потому что редко когда это нужно. Вы сказали, что знаете обо мне, Правдоискатель. Не так ли?

– Я знаю, что вы, Венит Сафад, отыскали убийцу Геруна Эберикта и отослали этого полукровку восвояси с сундуком монеты. Я знаю, что вы убили сотню людей изо всех слоев общества. Что они умирали, как бы хорошо ни были защищены, а вы уходили невредимым и неузнанным…

– Похоже, никем, кроме вас.

– Я наткнулся на вашу тайную жизнь, Венит Сафад, много лет назад. Следил за вашей карьерой – не только в империи, но в различных посольствах и миссиях, которым требовались ваши… умения. Ради защиты интересов Летера. Я ваш большой поклонник, Венит Сафад.

– Но сейчас вы бросаете мне монету знания, надеясь выкупить свою жизнь. Понимаете, как это рискованно?

– А какой у меня выбор? Рассказав все, что знаю, я тем самым показал вам, что не питаю иллюзий – знаю, почему вы здесь и что вам придется сделать. Я удивился только тому, что Раутос Хиванар послал вас так поздно. Честно говоря, думаю, что вы приехали слишком поздно.

В ответ на это Венит молча кивнул. Орбин Правдоискатель – опасный человек. Но пока что полезный. Как, увы, и Летур Аникт. Но мера полезности меняется каждый день, каждый миг. «Слишком поздно. Ты глуп, Орбин, и не понимаешь, насколько ты прав, говоря «слишком поздно».

Теол Беддикт однажды сыграл небольшую партию, чтобы узнать, как всё работает. Но на этот раз он – вместе с проклятым слугой – повел такую игру, которую почти невозможно охватить разумом.

Вот он я, Венит Сафад. Должник, сын Должника, самый умелый раб и ассасин Раутоса Хиванара. Тебе, Теол Беддикт – и тебе, Багг – нечего опасаться с моей стороны.

Свалите этих ублюдков. Каждого. Свалите их всех».

Кажется, Орбин Правдоискатель прочитал что-то по его лицу. Круглая, потная рожа истопата стала совсем белой.

Венит Сафад насмешливо подумал: «Орбин, ты отыскал правду?»

***

Затемнившая небеса буря проносилась серых слоями туч, обрушивая вниз полотнища дождя. По склонам холмов и в корытах лощин зеленели тусклые травы, мхи и лишайники. На вершине ближайшего холма виднелась туша дикого бхедрина, убитого молнией и вскоре торопливо разделанного. Ноги животного торчали вверх; на одном из копыт восседала потрепанная бурей ворона. Выпотрошенные кишки рассыпались по всему склону. Брол Хандар и его отряд постарались обогнуть их.

Овлы бегут. Они оставляют умерших от ран воинов под грудами камней – словно путевые знаки, помогающие преследовать бегущее племя. Хотя в таких знаках нет особой необходимости: после многодневных дождей пройденный ими путь превратился в широкую полосу вывороченной земли. Нехарактерная для них прежде небрежность уже давно тревожит Смотрителя… хотя все может объясняться именно так, как говорит Биветт: неожиданный в это время года шторм застал Красную Маску врасплох. Теперь у него нет возможности скрыть следы прохождения тысяч воинов, их семей, скота. К тому же кровавая и неудачная битва при Предегаре показала овлам, что Маска не всемогущ; возможно, ему приходится то и дело подавлять мятежи подвластного народа.

Им пора заканчивать дело, и как можно скорее. Подвоз провианта из Дрены прервался, и причину этого никто не знает. Биветт послала сотню уланов назад, на поиски фургонов и их охраны. Нехватка продовольствия стала неминуемой – а любая армия, даже самая преданная и обученная, не станет сражаться на пустой желудок. Да, впереди их ждет роскошный пир – стада миридов и родаров. Пора устроить сражение. Пора стереть Красную Маску и его овлов с лица земли.

Над ними нависла туча, дождь полил ручьем. Слишком холодно для этого времени года. Брол Хандар и его Тисте Эдур скакали молча. «Это не дождь моей родной страны. Там он бывает тихим, теплым, оставляет за собой туман; здесь – вода бьет с неба копьями, делая вас мокрыми уже через двадцать ударов сердца.

Мы поистине чужие здесь.

Но не только мы».

Они находят странные могильники, на камнях которых нарисованы призрачные белые лица. В трещинах и ямах курганов положены необычные приношения – клочья волчьих шкур, зубы, клыки неизвестных зверей, рога сзарубками и метками. Все это не овлийское – даже овлы-следопыты из армии Биветт не узнают подобных обычаев.

Какой-то кочевой народ с востока? Брол предположил это – Биветт молча покачала головой. Она что-то знает. Еще один зловещий секрет.

Они выскочили из полосы дождя под горячие лучи солнца, на исходящую паром тучную землю под слоем мхов.

Широкая полоса перекопанной копытами почвы была справа от них. Ехать ближе – ловить вонь навоза и человеческих фекалий, вонь, наводящую на печальные мысли. «Мы воюем и оставляем за собой мерзкий запах страдания и нищеты. Эти равнины так широки – ради какой ужасной нужды нам приходится искать встречи лицом к лицу? К чему ссоры из-за владения землями, которыми – видит Отец Тень – никто по-настоящему не владеет? Игры в обладание свойственны нам – не камням, не почве, не зверям, что бродят по ней и просто стараются выжить.

Удар молнии. Дикий бхедрин был сражен, почти взорвался.

Так трудно сохранить жизнь. Мир и так достаточно суров. Ему не нужна наша сознательная жестокость. Наша страсть к пороку».

Разведчик возвращался галопом. Брол Хандар поднял руку, останавливая отряд.

Молодой воин остановил коня с впечатляющим изяществом. – Смотритель, они ушли на К’усон Тапи. Они не обогнули его, господин… они попались!

К’усон Тапи, название, встречающееся на самых старых картах Летера. Слова столь архаичные, что смысл их давно утерян. Засоленное дно высохшего озера или морского залива. Плоское, ни одного бугорка на лиги и лиги – по крайней мере, так показывают карты.

– Далеко ли до этого К’усон Тапи?

Разведчик поглядел на небо, прищурился – заходящее солнце светило в глаза. – Мы подойдем к нему до сумерек.

– А до овлов далеко?

– Они в лиге от старой береговой линии, Смотритель. Там, куда они идут, нет корма. Стада обречены, как и сами овлы.

– Дождь дошел до К’усон Тапи?

– Пока нет. Но вскоре он начнется и там. Глина станет вязкой – им не удастся использовать против нас фургоны.

«Готов поклясться, кавалерия обеих сторон будет бессильна».

– Скачи к основной колонне, – приказал разведчику Брол Хандар, – и доложи Атрипреде. Мы подождем ее на старом берегу.

Разведчик отдал честь по-летерийски – молодые быстро перенимают подобные вещи – и тронул коня.

«Красная Маска, что же ты делаешь?»

***

Атрипреда Биветт весь день пыталась убедить себя, что увиденное – всего лишь плод игры переутомленного, перегруженного ума, самозваная активность глаз, пытающихся на потребу воспаленному воображению отыскать форму в бесформенном. Когда заря была всего лишь намеком на темном небе, она отошла от армейских порядков и встала перед могильником. Эти странные сооружения попадались им на всем пути к востоку. Демонические белые лица на плоских сторонах валунов. Приношения в нишах и щелях между грубо отесанных камней.

Два дня назад они разбросали один могильник, чтобы найти… какую-то чепуху. Плоский камень с куском размозженного дерева – бессмыслица! Но Биветт так не думала. Она хорошо помнила далекий день на севере, грохот штормовых волн, ряды боевых каноэ со срезанными носами – да, дерево, дерево, такое же, что в сердцевине могилы.

Рассвет осторожно крался по небу, почти незаметный за полотнищами ливня. Она стояла перед очередным могильником. Подняла голову… и увидела шагах в тридцати смутный силуэт, серый, расплывчатый, но похожий на человека. Громадный. Одинокий. Неподвижно следящий за ней. Тепло мигом улетучилось из вен, и дождь стал холодным, как в тот день над бурным северным морем, много лет назад.

Подул ветер, сделавший стены воды непрозрачными… и миг спустя силуэт пропал.

Увы, холод не покинул ее. Как и ощущение нечеловечески зоркого, оценивающего взгляда.

Призрак. Тень, отброшенная разумом. Игра ветра, дождя и робкой зари. Но нет, он здесь. Следит. Он, создатель могильников.

«Красная Маска. Я. Овлы, летерийцы, Тисте Эдур – мы сошлись в поединке на равнине. Мы думаем, что играем втроем. Что нас видят лишь стервятники, койоты и непоседливые антилопы.

Но мы не одни».

Эта мысль напугала ее, словно она снова стала ребенком. Ужас, что рождается в разуме слишком юном, не умеющем отличать правду от кошмаров, грез, страшилок. Боящемся всего непонятного. Она сейчас тоже боится…

«Их многие тысячи. Никак иначе. Но куда же они скрылись? Как могли они прятаться так долго, как могли оставаться невидимыми для нас и овлов?

А может, Маска знает о них. Он вступил в заговор с пришельцами из-за моря. Они готовят засаду. Истребление».

Она имеет право бояться.

Будет всего одна битва. У обеих сторон не осталось сил. Если не ожидать, что маг-убийца проявит еще более ужасные способности, волшебство обеспечит победу Летера. Вестник Хандара привез потрясающую новость: Красная Маска завел свой народ на К’усон Тапи. Плоское дно мертвого моря не способно подавлять магию. «Маска приближает неизбежный исход. В столкновении на К’усон Тапи будет решено всё. Больше никаких погонь, никаких засад – даже Кечра некуда спрятаться.

Услышь меня, Странник. Прошу. Если ты действительно бог Летера – пусть этот день не принесет неожиданностей. Прошу, даруй нам победу!»

Колонны маршировали к берегу древнего, давно высохшего моря. Впереди над горизонтом собрались тучи. Дождь хлестал по корке соли и глины. Придется драться в болоте, где кавалерия станет бесполезной, где кони не смогут обогнать потоки гибельной магии. Где солдаты и воины сойдутся клинок к клинку и будут биться, пока одна из сторон не станет стороной победившей.

Скоро, скоро они покончат со всем. Наступит конец.

***

С полуночи Красная Маска подгонял свой народ, устремившись ко дну бывшего моря, стараясь обогнать ливень. Лига, две лиги под палящим солнцем. В воздухе повисло тяжкое предчувствие шторма. Затем он скомандовал остановку, но движение не прекратилось; Тук Анастер сначала с удивлением, а потом уважением и даже восторгом наблюдал, как воины – овлы складывают оружие, снимают доспехи, присоединяясь к старикам и детям, которые уже начали вытаскивать из фургонов кожи и ткани.

Затем начали разламывать фургоны, пока не остались одни колеса на осях – их использовали для перетаскивания досок. Несколько днищ фургонов превратили в платформы, подперев их вбитыми в землю древками копий; вокруг строили деревянные помосты, натягивали рядами парусину и кожи. Квадратные навесы окружили частоколами и плетнями. Но этой ночью никто не будет спать под навесами. Постройки создаются ради битвы. Последней битвы.

Красная Маска готовится к обороне. Он приглашает армию Биветт напасть – а чтобы напасть, летерийцам и Тисте Эдур придется пересечь открытое пространство. Тук сидел верхом на лошади, следя за торопливыми приготовлениями и по временам бросая взгляды на штормовой фронт. Да, поле станет непролазным болотом.

«Она может решить, что следует выждать. На ее месте я подождал бы, пока не кончится дождь, пока земля снова не затвердеет». Но Тук подозревал, что командующая не наделена терпением. Маска заперт, да – но у овлов тысячи голов скота, который сейчас забивают – он может подождать, и его воины будут сыты, а Биветт и ее армия уже оказались перед лицом настоящего голода. Ей нужно свежее мясо, а чтобы получить его, придется пройти через овлов, истребить заклятого врага.

К тому же она вряд ли так встревожена предстоящей битвой, как думает Маска. У нее маги. Конечно, их число уменьшилось… но они все еще представляют значительную угрозу. Достаточную, чтобы вырвать победу.

Маска поставит воинов на островках земли, которым навесы сохранят сухость. Но эти позиции не оставляют возможности отступления. Итак, это последняя битва, что решит судьбы обеих сторон. Именно таков план Красной Маски? Вряд ли… Предегар был катастрофой.

Подъехал Ливень. Снова без нарисованной маски, только на лбу ряд красных волдырей. – Море оживет снова, – произнес он.

– Едва ли.

– Тем не менее летерийцы утонут.

– Ваши тенты недолго будут сдерживать воду, Ливень. И не забывай о магах.

– Для этих трусов Красная Маска приготовил своих Защитников.

– Трусов? – удивленно сказал Тук. – Потому что они пользуются колдовской силой вместо мечей?

– Да, и прячутся за спинами солдат. Они не заботятся о славе. О чести.

– Верно. Их заботит лишь одно – победа. О славе и чести они поговорят потом. Привилегия победителей.

– Ты говоришь, словно ты один из них. Мезла, вот почему я не доверяю тебе, и потому буду рядом с тобой всю битву.

– Рад за тебя. Мне поручено охранять детей, и в битву я не пойду. «Вот только она непременно придет к нам…»

– Я найду славу, когда перережу твое горло. Мезла, ты обратишься в бегство – я вижу слабость твоей души. Всегда видел. Ты сломан. Ты должен был умереть со своими солдатами.

– Возможно. По крайней мере, меня не смели бы судить типы, у которых бороды еще не растут. Кстати, ты хоть раз ложился с женщиной, Ливень?

Юный воин вспыхнул на миг, но потом кивнул. – Говорят, ты ловок в обращении с этими зубчатыми стрелами, Мезла.

– Метафора, Ливень? Удивлен, что у тебя есть поэтическая жилка.

– Ты же не вслушивался в наши песни? Ты сделал себя глухим к красоте Овлдана, ты ослепил единственный свой глаз. Мы древний народ, Мезла.

– Да, я слепой и глухой. Но не немой.

– Станешь, когда я перережу твое горло.

«Ну, пока заканчивать», подумал Тук.

***

Красная Маска так долго ждал этого мига. Не старику из племени Ренфайяр с его проклятыми тайнами вмешиваться и разрушать всё. Нет, Маска самолично позаботился о нем. Он все еще видел лицо старейшины – выпученные глаза, лопнувшие сосуды, выпавший язык… сухое лицо над крепко сжавшими горло руками становится синим, а потом мертвенно – серым… Хрящ треснул в его хватке как сухой тростник, как папирусный свиток. Он долго не мог разжать руки, хотя глупец был уже мертв.

Слишком многие из его детских воспоминаний просочились в руки, превращая пальцы в удавов, которым недостаточно было безжизненной плоти – они словно хотели ощутить холод, оставшийся после бегства души. Конечно, тут не только в памяти дело. Старик вообразил себя хозяином Маски, его «смотрителем», если использовать летерийское слово. Он желал стоять за плечом Вождя Войны, он готов был вдохнуть – и произнести слова, роковые истины, уничтожающие не только самого Маску, но и его шанс привести овлов к победе.

Теперь это время близко. Он увидит голову Биветт на пике. Он увидит валяющиеся в грязи тысячи трупов Эдур и летерийцев. Вороны будут виться и радостно каркать, а он встанет на помосте, станет созерцать поле битвы. Увидит, как чешуйчатые Защитники, нашедшие его, избравшие его, станут рвать магов по суставам, косить вражьи ряды…

Тут перед разумом его снова встало лицо старейшины. Вначале видение доставляло ему радость, но потом начало тяготить. Лицо, сродное с его мечтами; лицо, так напоминающее серыми и синими пятнами оттенки стального неба. А он-то думал, что избавился от дурака и его зловещих тайн, от осуждающего взора – так отец мог бы смотреть на блудного сына, намекая, что все его слова и поступки недостойны народа овлов, такого, каким он всегда был и должен оставаться.

Со всех сторон кипела работа. Красная Маска въехал на платформу. Кадаран у пояса. Рюгта висит в кожухе. Это оружие рождено очень, очень давно. «Разве я не овл? Разве я не больший овл, чем многие члены племени Ренфайяр? Чем большинство собравшихся здесь воинов? Не гляди на меня, старик. У тебя нет права. Ты никогда не стал бы тем, кем стал я. Погляди на моих Защитников!

Рассказать тебе, отец?

Но нет. Ты давно мертв. Я чувствую в руках твою тощую шею… Ах, не так. Эта подробность относится к старику. Тому, что таинственно умер в палатке. Последнему из старейшин Ренфайяра, знавшему, о да, знавшему моего отца и его род, и детей, которых он назвал своими.

Глупец, почему ты не позволил годам притупить память? Почему не уподобился болтливым, выжившим из ума старцам? Зачем сохранил острое зрение? Хватит! Сейчас ты смотришь на камень, во тьму. Острый разум гниет в черепушке. Хватит.

Оставь меня».

Его ударили первые капли дождя. Вождь поднял голову. Тяжелые капли разбивались о маску, о чешуйки скрывающий правду брони. «Я неуязвим. Я неприкасаем. Завтра мы уничтожим врага.

Защитники позаботятся об этом. Разве они не выбрали меня? Их дар – дар славы; и никто не заслужил его больше, чем я.

Клянусь немигающими взорами К’чайн Че’малле, я одержу победу!»

Глубоко в недрах туч забил неровную дробь глухой барабанщик. Глядящие на землю духи овлов потащили из ножен зазубренные мечи.

Глава 20

Мы живем в ожиданье

Великого чуда:

Бог сияющий взором

Снизойдет до пустыни

Наших жизней и свяжет

Из соломы метлу

Улыбаясь победно

Все закуты очистит

От грехов и от сора

(С каждой новой зарею

Оправданья пустые

Мы швыряли на пол).

Так живем, ожидая

Всечудесного завтра

Под безоблачным небом

Пашем теплую землю

Стылой сталью клинков

С горделивым стараньем

Засеваем пустыню

И готовимся щедро

Увлажнить почву кровью

Кровью нашего бога

(Если он не успеет

Нас проклясть и сбежать).

Выжидающий Бог,

Кормор Фюрал

Тонкие, словно скелеты, мосты и башни; нигде ни одного признака руководящей руки, направляющей воли. Эти тянущиеся к далекому, слабому свету сооружения принадлежат природе. Их линии неровны, хотя не лишены мрачной элегантности. Бродить между их подножий – означает потерять всякое чувство пропорциональности, забыть, как должен выглядеть мир. Здесь нет воздуха, одна вода. Нет света, только мерцание духовного зрения, обнажающего башни и арки мостов – таких тонких, таких высоких, что кажется – еще миг, и они улетят вслед за яростными водоворотами.

Брутен Трана, вытащенный из плоти и костей, бывших ему обиталищем всю сознательную жизнь, бродил по дну океана. Он такого не ждал. Видения и пророчества подвели расу Эдур, а в особенности Ханнана Мосага. Брутен подозревал, что странствие приведет его в странное и неожиданное место. Возможно, в царство мифов. В мир, населенный богами и демонами, хранители которого будут с упорством бессмертных защищать давно умершие замки.

«Там, куда не достает свет солнца». Может быть, память подводит его… но ощущение темного пророчества остается на устах. Он всего лишь воин из Эдур – ныне воин, лишенный плоти (хотя дух с какой-то тупой настойчивостью, свойственной всем хранителям, сохраняет видимость тела).

Он идет и может, если захочется, увидеть тело, руки; может коснуться лица, погладить волосы – давно перепутавшиеся, вьющиеся по течениям, словно водоросли. Может ощутить холод воды и даже безмерную тяжесть, припечатавшую его к мрачному миру. Но здесь нет ни троп, ни дорог – никакого явного следа между круглыми каменными башнями.

Гнилая древесина утонувших кораблей рассыпается в прах под ногами. Перекатываются ржавые заклепки. Нечто похожее на обломки костей танцует над глинистым дном, плывет вслед за его ногами. Кажется, распад – проклятие мира. Всех миров. Все сломанное, негодное падает вниз, в место последнего упокоения, теряется во тьме; это касается не только погибших кораблей. Киты, дхенраби, мельчайшие рачки… Планы, схемы, грандиозные замыслы. Любовь, вера и честь. Амбиции, порок и злоба. Он мог бы наклониться и зачерпнуть всё это ладонью, поглядеть, как вода смывает прах – клуб, сверкнувшая на мгновение аура, а потом – ничего.

Возможно, именно эту истину он и призван был увидеть – если считать ее ценной, что весьма сомнительно. По нему, над ним прокатываются волны отчаяния, терзают глубины души.

Он потерялся.

«Чего я ищу? Кого ищу? Забыл. Это проклятие? Я мертв и обречен на вечные скитания? Обрушатся ли башни, погребая меня, превращая в еще одну изуродованную, сломанную вещь среди грязи и глины?

Я Тисте Эдур. Хотя бы это помню. Мое настоящее тело пропало. Возможно, навсегда».

Что-то – может быть, сила инстинкта – гнало его вперед, шаг за шагом. Была цель, нечто, требующее завершения. Нужно найти. Он должен найти. Это связано с пославшим его Ханнаном Мосагом – он помнил его и слабый отзвук пророчества.

Однако он словно превратился в ребенка, пойманного сном о бесконечных поисках родного лица, лица матери – она где-то там, не знает о его страданиях, а если бы знала, не взволновалась бы – такова суть дурных снов – сердце, потерявшее любовь, ставшее ложью – самое ужасное из предательств. Брутен Трана понимал, что эти страхи – признак слабости, но не мог от них избавиться.

Он шел дальше, покинув, наконец, ужасные сооружения. Возможно, он плакал, хотя, разумеется, не мог ощутить слез – они едины с окружающими морем – но горло охрипло от жалобных криков. Иногда он спотыкался и падал, глубоко увязая руками в тине – а потом вставал на ноги, сражался с течениями.

Кажется, все продолжается уже очень долго…

Потом нечто показалось во тьме впереди. Угловатое, с одной стороны заваленное каким-то детритом – кусками кораблей, ветками и тому подобным. Брутен подошел ближе, стараясь понять, что же видит.

Дом. Окруженный стеной из такого же черного камня. Во дворе мертвые деревья с толстыми, узловатыми сучьями. Каждое выросло на вершине заплетенного корнями кургана. Кривая тропка ведет к ступеням под узкой дверью. По обе стороны от входа квадратные окна, закрытые слюдяными ставнями. Справа на углу приземистая башня с плоской крышей.

В обрамленном выступами окошке на верхнем этаже тускло – желтый, мерцающий, такой призывный свет.

Дом. На дне океана.

И в нем кто-то живет.

Брутен Трана обнаружил, что уже стоит перед воротами, пожирает глазами извитую тропу и плиты ступеней. Он видел клубы глины над курганами, как будто в могилах копошились черви. Подойдя поближе, заметил бороды зеленых водорослей на стенах; течения, нагнавшие кучи мусора к стене, поработали и внутри двора, повалили одно дерево, придавили могильники, ставшие похожими на кучи обросших ракушками камней. Деревья склонились, непокорные сучья обросли и махали проносящимся мимо течениям клочьями морской травы.

«Я не это искал», понял он вдруг с полной ясностью. И все же… он снова поглядел на башню – как раз когда свет в окне замерцал и пропал, будто унесенный.

Брутен Трана ступил на тропу.

Здесь течения были яростнее. Они словно старались столкнуть с тропки, и инстинкт подсказал Эдур: сходить с дороги будет опасно. Он пригнулся и двинулся дальше.

У ступеней Трана зашатался, ударенный потоком воды, и поднял голову. Дверь открыта. На пороге стоит на редкость необыкновенное существо. Ростом с Эдур, но гораздо тоньше – как будто оно долго голодало. Плоть цвета белого, как кости; узкое и длинное лицо с массой морщин. Глаза светло – серые, с вертикальными зрачками.

Существо носило гнилые шелка, не способные скрыть особенности тела – например, дополнительные суставы на руках и ногах, шарнир посередине грудины, явный избыток ребер и вторую пару ключиц. Волосы – скорее пряди паутины вокруг неровной лысины – шевелились именно как паучья сеть на ветру. В руке существо держало фонарь, в котором сверкал золотым огнем камень.

Раздавшийся в разуме Траны голос был каким-то детским: – Это ночь духов?

– Неужели? – ответил Трана.

– Или нет?

– Не знаю.

– Ну что же, и я не знаю, – улыбнулся хозяин. – Ты присоединишься к нам? Дом не видел гостей уже очень долго.

– Я не в это место шел, – неуверенно возразил Трана. – Думаю…

– Ты прав; но пришло время отдохнуть. Ведь какое-то течение принесло тебя именно сюда. Ты не привидение, нашедшее свой прежний дом. Друг, тебя привели сюда.

– Кто? Зачем?

– Дом, разумеется. Зачем? – мужчина пожал плечами, сделал шаг назад и жестом пригласил Трану. – Погостить. Присоединяйся к нам, прошу. Вино подходящее. Сухое.

Брутен Трана взошел по ступеням, перешагнул порог.

Дверь сама захлопнулась за спиной. Он стоял в узком коридоре, впереди виднелось Т-образное разветвление.

– Я Брутен Трана, Тисте Эдур из…

– Да, да. Из империи Увечного Бога. То есть одной из них. Император в цепях, народ под ярмом… – Хозяин бросил быстрый взгляд за плечо, указал направо. – Но не летерийцы, а Вы, Эдур, попали в особенно крепкое ярмо.

– Ярмо монеты.

– Хорошо сказано. И точно.

Они остановились перед дверью в закругляющейся стене.

– Ведет в башню, – сказал Трана. – Там я впервые заметил ваш свет.

– Верно. К сожалению, только одна комната может вместить мою гостью. О, – шагнул он ближе, – прежде чем войти, я должен предупредить тебя кое о чем. Моя гостья имеет некую слабость… но кто их не имеет? Во всяком случае, именно мне приходится… гм… ублажать эту слабость. Скоро всё кончится, ведь всё на свете имеет конец… но не сейчас. Поэтому ты не должен отвлекать гостью. Этим уже занимаюсь я. Ты понимаешь?

– Может, мне лучше не входить?

– Чепуха. И еще, Брутен Трана. Не говори о драконах. Никаких драконов, понятно?

Тисте Эдур дернул плечом: – Мне и в голову не приходила подобная тема для беседы…

– О, в некотором смысле ты постоянно обдумываешь эту тему. Дух Эмурланиса. Скабандари. Отец Тень. Он висит над тобой, словно призрак. Как и над всеми Тисте Эдур. Понимаешь, это деликатная тема. Весьма деликатная, особенно для моей гостьи. Я полагаюсь на твое благоразумие. Иначе случится неприятность. Скорее катастрофа.

– Сделаю, что в моих силах, господин. Момент! Как ваше имя?

Мужчина коснулся защелки. – Мое имя утаено от всех, Брутен Трана. Лучше называть меня одним из титулов. Летерийский подойдет. Зови меня Костяшки.

Он поднял защелку и открыл дверь.

Круглая комната была очень велика – слишком велика для скромной башни, которую Трана видел снаружи. Потолок терялся в сумраке – если вообще существовал. До противоположной стены было не менее пятидесяти шагов. Пол выложен плитами. Едва Костяшки вошел внутрь, лампа засветилась ярче, разгоняя тени. Напротив них у стены было возвышение, заваленное подушками, шкурами и шелковыми одеялами. На них, склонившись и уперев руки в бедра, восседала великанша из породы огров или других подобных демонов. Она была наделена столь же бледной кожей, как и Костяшки: но под кожей находились широкие кости и плотные мышцы. Свесившиеся над коленями руки были чрезмерно большими даже по сравнению с неуклюжим телом. Длинные волосы беспорядочно висели по сторонам грубого лица. Даже при свете лампы глаза едва виднелись на дне глубоких орбит.

– Моя гостья, – промурлыкал Костяшки. – Килмандарос. Уверяю тебя, Брутен Трана, она очень любезна. Когда… отвлечена. Идем. Она рада встрече.

Они подошли, рождая гулкое эхо. Костяшки направился к низкому мраморному столу, на котором виднелась пыльная бутылка. – Любимая, – позвал он Килмандарос, – погляди, кого привел Дом!

– Выдай ему еду и вино, потом отошли восвояси, – прорычала великанша. – Я уже на пути к решению, ты, жалкий щенок.

Брутен Трана уже заметил на плитах перед Килмандарос россыпь покрытых мелкой резьбой косточек. Казалось, они лежат в беспорядке – безделушки, просыпавшиеся из чьей-то сумы – но Килмандарос хмурилась, созерцая их с сердитой сосредоточенностью.

– Решение, – повторила она.

– Как волнующе, – отозвался Костяшки, доставший откуда-то третий кубок и успевший налить янтарного вина. – Тогда всё или ничего?

– О да, как же иначе? Но ты уже задолжал мне сокровища сотни империй, милый Сетч…

– Костяшки, любовь моя.

– Милый Костяшки.

– Уверен, что это ты мне должна, Мама.

– Мой долг проживает последнее мгновение, – ответила она, потирая громадные руки. – Так близко. Ты был дураком, предложив всё или ничего.

– Ах, это моя слабость, – сказал Костяшки, подходя к Брутену Тране и передавая кубок. Подмигнул, глядя прямо в глаза. – Зерна спешат в реку. Поторопись с решением.

По возвышению ударил кулак.

– Не нервируй меня!

Эхо удара затихло очень нескоро.

Килмандарос склонилась еще сильнее, сверкнула глазами на россыпь костей: – Схема, – шепнула она. – Да, почти готова. Почти…

– Я великодушен, – сказал Костяшки. – Успокою зерна на время. Мы сможем подобающе принять гостя.

Великанша подняла голову. Лицо стало хитрым. – Великолепная идея, Костяшки. Сделай так!

Жест – и мерцающий свет стал ровным. Все как будто бы оставалось прежним… но Брутен Трана в глубине души понял, что зерна, о которых говорит Костяшки – это время, бег времени, его вечное движение. Он только что мановением руки остановил время.

По крайней мере, в комнате. Не везде, конечно же. Хотя…

Килмандарос с довольной ухмылкой распрямила спину и уставилась на Трану. – Вижу, – сказала она. – Дом знает будущее.

– Мы лишь мгновенные мысли Азата, – ответил Костяшки. – Но, хотя наше бренное существование можно метко описать словом «иллюзия», у каждого есть своя роль.

– Некоторые, – как-то рассеянно произнесла Килмандарос, – оказываются более полезными, чем другие. Этот Эдур… – она взмахнула покрытой шрамами ручищей, – имеет весьма малую ценность. Как ни суди.

– Азат видит в каждом то, чего не видим мы сами. Возможно, Мама, он видит всех.

Женщина горько хмыкнула: – Думаешь, дом отпустит меня по доброй воле? Ты наивен, Костяшки. Но даже Азат не удержит меня навечно.

– Необычно уже то, что он вообще смог задержать тебя.

Брутен Трана понял, что этот разговор течет по накатанной колее, что он поднимался уже не раз.

– Этого не случилось бы, – прошептала Килмандарос, – если бы он не предал меня…

– Ах, Мама. Я не питаю особой любви к Аномандеру Пурейку, но будем честными. Он не предавал тебя. На самом деле это ты напала на него со спины…

– Предупреждая его предательство!

– Аномандер не нарушает слова, Мама. Никогда не нарушал и никогда не нарушит.

– Расскажи это Оссерку…

– Еще один «предупреждатель» якобы неминуемого предательства.

– А Драконус?

– Он тут при чем, Мама?

Килмандарос пророкотала что-то столь низким голосом, что Брутен Трана не разобрал слов.

Костяшки сменил тему: – Наш гость Тисте Эдур ищет место Имен.

Трана вздрогнул. «Да! Правильно!» Истина, о которой он и не подозревал до сего мига, до спокойных слов Костяшек. Место Имен. Имен богов.

– Это будет нелегко, – взволновалась Килмандарос. Ее взор то и дело возвращался к россыпи костей. – Он должен помнить дом. Путь – каждый шаг – он должен помнить дом, или он заблудится навеки. Будет блуждать вместе с именами давно забытых богов.

– Его дух силен, – возразил Костяшки. Он встретил взгляд Траны, улыбнулся: – Твой дух силен. Прости меня – мы часто забываем о внешнем мире, даже когда мир вторгается к нам. Как редко такое случается…

Тисте Эдур пожал плечами. Голова кружилась. Место Имен… – Что я найду там?

– Он уже забывает, – буркнула Килмандарос.

– Путь, – отвечал Костяшки. – И больше чем путь. Когда все закончится – для тебя в том месте – ты должен вспомнить путь, Брутен Трана, и пройти по нему без крохи сомнения.

– Но, Костяшки, я всю свою жизнь иду и сомневаюсь – честно говоря, тут не «кроха», а…

– Удивительно, – бросила Килмандарос, – для потомка Скабандари.

– Я должен отпустить зерна, – внезапно заявил Костяшки. – В реку. Схема – она вновь призывает тебя, Мама…

Она выругалась на неведомом языке и скривилась, глядя на кости. – Я почти… почти… вот, так близко, что…

В комнате раздался звон колокольчика.

Кулак снова ударил по помосту; на этот раз эхо не затихло вовсе.

Уловив незаметный знак Костяшек, Трана осушил кубок и поставил его на мраморную столешницу.

«Пора уходить».

Костяшки вывел Трану в коридор. Тисте Эдур метнул последний взгляд в просторную комнату: Килмандарос уперлась руками в бедра и смотрела ему вслед. Тусклый блеск глаз – словно это две звезды, одиноко умирающие на небесной тверди. Трану окатил холод, пронизавший глубины души. Он с трудом оторвал взор и прошел за сыном Килмандарос к выходу.

На пороге помедлил, взглянув ему в лицо: – Та игра, в которую она играет… скажи, схема действительно существует?

Брови взлетели высоко: – В бросках костей? Черт меня подери, если знаю. – Он вдруг улыбнулся. – Наш род… ох, как мы любим схемы!

– Даже несуществующие?

– Они не существуют? – Улыбка стала плутовской. – Иди, Брутен Трана, и помни путь. Всегда помни путь.

Эдур спустился на дорожку. – Я буду, – пробурчал он. – Главное – найти его.

Сделав сорок шагов, он оглянулся на дом: ничего, кроме вихрей ила в беспорядочных течениях.

«Исчез. Как будто мне померещилось всё это.

Но меня же предупреждали? Что-то про путь.

Помнить…»

Он снова потерялся. Воспоминания улетели, ухваченные безжалостным током воды.

Он повернулся кругом и неуверенно двинулся – шаг за шагом – к чему-то, чего не мог ни вспомнить, ни даже вообразить. Так кончается жизнь? В эдаком безнадежном поиске, вечном квесте ради потерянной мечты?

«Помнить путь. О, Отец Тень, помнить… что-то. Хоть что-то».

***

На месте громадных глыб льда ныне выросли молодые деревца. Ольхи, осины, кизилы неровной опушкой окружили развалины города мекросов. За рощицей простирается поросшая травой долина; впившиеся в почву бородачи – чертополохи и улыбчивые красные маки, словно мантией, покрыли курганы, место упокоения тысяч людей.

Обломки плавучего города еще виднеются тут и там – массивные деревянные балки, торчащие прямо или покосившиеся, упавшие, рассыпавшиеся трухой по рытвинам бывших улиц. Сорняки и кусты проросли по всем обширным руинам; полевые цветы украсили кости старых зданий.

Он стоял, покачиваясь, на упавшей мраморной колонне. Отсюда открывается хороший вид: город простерся слева, неровная линия зеленых деревьев и курганы – справа от него. Однако его блестящие янтарем глаза не отрывались от каких-то точек на горизонте. Уголки широкого рта привычно опускались вниз, контрастируя с веселым блеском глаз (унаследованных от матери, как ему говорили). Но печальный дар отца – уста, не умеющие улыбаться – делал выражение лица совсем несхожим с яростным лицом матери.

Его второй отец. Настоящий отец. Кровная связь. Тот, что посетил его на седьмой неделе жизни. Пока человек по имени Арак Элалле воспитывал его на Мекросе, где-то жил второй – незнакомец, приходивший в компании светловолосой ведьмы. Он отдал семя Менандоре, матери Рада Элалле. Няньки – Имассы не утаили от него этих истин; и о, как же злилась на них впоследствии Менандора!

«Я взяла от Удинааса все, что требовалось! Оставила шелуху, ничего больше. Он больше никого не зачнёт. Шелуха! Бесполезный человечек. Забудь его, сынок. Он никто».

Сын вздрогнул, прочитав в ее пылающих очах прямую угрозу.

Теперь Рад стал очень высоким – на ладонь выше матери. Его длинные, распущенные в подражание Имассам племени Бентракт волосы были бурого цвета; они успели поблекнуть под лучами солнца. Одет он был в темный плащ из шкуры ранага с меховым воротником. На теле – рубаха из оленьей кожи и штаны из кожи алиша, более толстой и прочной. Прошнурованные мокасины поднимались почти до колен.

По правой щеке протянулся шрам – след последнего броска умирающего кабана. Кости левого предплечья были сломаны и срослись неправильно – костные мозоли проступали под тугими сухожилиями. Однако рука осталась сильной – даже стала более сильной, чем правая. Дар Менандоры – необычный ответ на любое ранение: тело будто бы укрепляет себя, боясь нового повреждения. Он получал и другие переломы, не раз ушибался – жизнь среди Имассов трудна, и хотя они готовы были защищать его со всем рвением, он не позволял им этого. Он живет среди бентрактов, он хочет стать членом племени Бентракт. Здесь, среди этого удивительного народа, он нашел и любовь и дружбу – и будет жить по их законам. Пока сможет.

Но увы… он ощущал, что этот период подходит к концу.

Он не оторвал взора от горизонта, даже ощутив ее появление. – Мама, – произнес он.

– Имасский? Говори на родном языке, сынок. На языке драконов.

Рад Элалле почувствовал смутное раздражение. – Мы не Элайнты, мама. Наша кровь украдена. Нечиста…

– Но тем не менее мы дети Старвальд Демелайна. Не знаю, кто наполнил твой разум сомнениями. Это слабость. Сейчас не время.

– Сейчас не время, – повторил он.

Мать фыркнула: – Сестры.

– Да.

– Они хотят меня. Хотят его. Но при любом раскладе они не видят угрозу в тебе, сынок. Да, они знают, что ты вырос. Знают, какая в тебе таится сила. Но они ничего не знают о твоей воле.

– Как и ты, мама.

Он расслышал, как она поперхнулась, и невольно порадовался наступившей напряженной тишине. Кивнул на горизонт: – Видишь их, мама?

– Не особенно важно. Может быть, они выживут – но делать на это ставку я не стану. Пойми, Рад, в грядущих событиях никому из нас не гарантирована безопасность. Никому. Ты, я, твои драгоценные бентракты…

Он резко повернулся; в этот миг глаза его стали точным отражением глаз матери. Ярость, откровенная угроза…

Мать явственно вздрогнула. Он был польщен. – Я не позволю причинить им вред, мама. Говоришь, что разгадала во мне сильную волю? Вот она!

– Глупо. Нет, безумно. Они даже не живые…

– По убеждению их разума они живые. И моего разума – тоже.

Менандора оскалилась: – А недавно прибывшие придерживаются столь же благородных убеждений, Рад? Ты видел их презрение? Их недовольство отпавшим кланом? Это лишь вопрос времени – скоро один из них выскажется, рассеяв давнее заблуждение…

– Не посмеют, – ответил Рад. Он снова поглядел на далекую группу странников. Они, совершенно очевидно, направлялись к руинам города. – Ты слишком редко посещаешь нас. Презрение, недовольство – но сейчас ты увидела бы в них также страх.

– Перед тобой? О, сынок, как ты глуп! Станут ли названные родичи защищать твою спину? Нет, разумеется – любая ссора породит неприятные вопросы, а Имассов нелегко свернуть с пути, едва дело заходит о поиске истины!

– Мою спину защитят.

– Кто?

– Не ты, мама?

Она зашипела, как змея: – Когда? Когда сестрицы изо всех сил стараются меня убить? Когда он держит Финнест в руках и следит за нами?

– Если не ты, – сказал он беззаботно, – то кто-нибудь другой.

– Было бы мудрым убить пришельцев, Рад.

– Тогда мои родичи не станут задавать вопросов?

– Отвечать могут лишь живые. Ты, разумеется, сумеешь убедить их в чем угодно. Убей новых Имассов, чужаков с хитрыми глазами. И побыстрее.

– Не желаю.

– Или мне их убить?

– Нет, мама. Имассы – мои. Пролей кровь моего народа – любого клана – и останешься одна в тот день, когда налетят Сакуль и Шелтата, когда Сильхас Руин потребует Финнест. – Он искоса поглядел на нее. Неужели белая кожа может стать еще бледнее? – Да, это может случиться в один день. Я был у Двенадцати Врат, я стоял на страже, как ты просила.

– И? – почти беззвучно прошептала она.

– Куральд Галайн весьма неспокоен.

– Они так близко?

– Ты сама знаешь не хуже меня. С ними ведь мой отец? Ты крадешь его глаза, когда это нужно…

– Не так-то это просто. – Ее тон был неподдельно горьким. – Он… мешает мне.

«Ты хотела сказать – пугает тебя». – Сильхас Руин потребует Финнест.

– Да, да! Мы оба знаем, что он с ним сделает. Этого нельзя позволить!

– Ты уверена, мама? Знаешь, а я уже нет. Уже нет. «Сильхас Руин может потребовать. Он может изрыгнуть страшные угрозы. Но, мама, ты тоже часто так делаешь».

– Если мы станем бок о бок, он не пройдет мимо.

– Да.

– Но кто защитит твою спину?

– Довольно, мама. Я приказал им молчать и не думаю, что они ослушаются. Назовем это верой. Не верой в силу страха, а скорее верой в силу… чуда.

Мать взирала на него весьма удивленно. Рад не желал объяснять подробнее. Сама увидит… когда придет время. – Я иду приветствовать гостей, – сказал он, поглядев в сторону приблизившихся странников. – Ты со мной, Менандора?

– Ты с ума сошел? – Слова были наполнены заботой. Она никогда не умела долго сердиться на него. Возможно, это влияние неземного спокойствия отца, того спокойствия, которое Рад успел ощутить за недолгий визит? Спокойствие как будто сочилось из черт непримечательного лица летерийца, перебивая выражение гнева, боли – любых темных эмоций – делая их всего лишь мгновенной рябью на воде.

Рад понял, что спокойствие было подлинным выражением лица Удинааса. Выражением его души.

«Отец, я так жду новой встречи!»

Мать исчезла – по крайней мере с земли. Внезапный порыв ветра – Рад Элалле поднял голову, увидел золотисто-белую массу ее драконьей формы, рвущейся в небо с каждым взмахом широких крыльев.

Странники замерли на месте – до них оставалось триста шагов – и задрали головы, смотря на Менандору. Она взлетела еще выше, поймала попутный порыв – а затем поглядела вниз и ринулась прямо на группку чужаков. «О, как она любит пугать низшие создания!»

Случившееся удивило Менандору не меньше, чем Рада, издавшего непроизвольный крик, когда из середины группы прыгнули в воздух две кошки. Твари размером с собак вытянули когти к проплывавшей над ними матери Рада – а та инстинктивно поджала задние лапы к животу. Крылья с грохотом ударили воздух, унося ее от опасности. При виде того, как она поворачивает шею и бешено сверкает глазами – воистину негодующе – Рад Элалле засмеялся и с удовлетворением понял, что смех донесся до матери. Она перевела взор на него и смотрела еще несколько мгновений – но тут инерция драконьего полета унесла ее далеко от чужаков и наглых зверушек, лишив возможности открыть твердые челюсти, изрыгнуть волну убийственной магии на беспокойных эмлав и их хозяев.

Пора взаимной опасности миновала – Рад отметил это новым взрывом хохота – мать улетала, презрительно забыв обо всех, кто остался позади. Даже о сыне.

Он улыбался бы, будь это позволено его устам. Ибо знал: мать сейчас улыбается. Она рада, что удалось позабавить единственного сына, ее дитя. Обычно он позволял себе смеяться только в мгновения опасных игр выживания, когда тело получало тяжелые раны (таков был обычай Имассов, его приемного племени). Даже ее сомнения, усиленные недавним разговором, на какое-то время исчезли.

На очень короткое время. Рад знал: вернувшись, они начнут жечь ее словно огнем. Но тогда будет уже поздно. Более или менее.

Он слез с поваленной колонны. Пора встречать пришельцев.

***

– Это, – заявил Еж, – не Имасс. Разве что они здесь сильно вытянулись.

– Не мой сородич, – прищурил глаза Онрек.

Призрачное сердце Ежа все еще тяжело колотилось о призрачную грудную стенку. Он глядел вслед треклятой драконице. Если бы не безмозглые храбрые котята, дело могло обернуться худо. Долбашка в руке Ежа. Быстрый Бен с дюжиной сердитых садков, готовых открыться одновременно. Тралл Сенгар и чертовы копья… да, с неба полетели бы драконьи отбивные.

«Если бы она не достала нас первой».

Да ладно. Миг опасности миновал, и спасибо за это. – Может, он тебе не родня, Онрек, но он одет как Имасс, и в голову его костяной палицы вставлены каменные зубья. – Еж глянул на Быстрого Бена – снова почувствовав прилив восторга при виде давно знакомого лица, лица друга – и сказал: – Хорошо бы Скрип был здесь. Смотрю на этого парня – и волосы дыбом становятся.

– Если ты уже ощутил опасность, – ответил колдун, – зачем звать сюда Скрипача?

– Для уверенности. Ублюдок беседует с женщиной, она оборачивается драконом и пытается нас запугать. Всякий, у кого скользкие друзья, меня нервирует.

– Онрек, – сказал Тралл, когда незнакомец приблизился к ним (он шел медленно, как будто вовсе не интересовался нежданными гостями), – думаю, мы пришли в то место, куда Котиллион хотел послать нас.

Еж услышал и скривился: – Кстати о скользких. Тут замешан лакей Темного Трона. Я нервничаю еще сильнее!

– Это не объясняет, Еж, каким образом в дело замешан ты сам, – сказал Эдур с легкой улыбкой. Чертова улыбка! Столь обезоруживающе искренняя, что сапер чуть не выложил все скопившиеся в голове секреты – просто чтобы увидеть, как улыбка становится еще дружелюбнее. «Тралл Сенгар излучает дружелюбие и желание побрататься, словно цветок – сладкий аромат. Но цветок бывает и ядовитым. Или это моя обычная паранойя? Заметьте – выработанная долгим опытом. Но в Тралле Сенгаре я так и не могу различить ничего ядовитого. Просто не верю милым улыбкам. Голова по-другому устроена, и к Худу все разумные объяснения».

Он подошел слишком близко к котенку эмлавы – пришлось подскочить, чтобы увернуться от когтей. Еж сверкнул глазами на шипящего зверя: – Знаешь, я присмотрел себе твою шубку. Она моя, понял? Так что побереги ее до срока.

Глаза зверя вспыхнули, эмлава широко раскрыла пасть, издав очередное шипение.

«Проклятие, зубы длинными стали!»

Онрек двинулся вперед, но вскоре остановился. Они встали в пяти шагах за его спиной.

Высокий косматый воин подходил все ближе. Он встал также в пяти шагах от Онрека, улыбнулся и произнес что-то на гортанном наречии.

Онрек склонил голову набок. – Говорит по – имасски.

– Не по-малазански? – с насмешливой серьезностью спросил Еж. – Что не так с треклятым дурнем?

Улыбка незнакомца стала еще шире. Блестящие янтари глаз уставились на Ежа. Он сказал по-малазански: – Для треклятого дурня всякое имасское наречие звучит поэзией. Как и языки Тисте, – добавил он, переведя взор на Тралла. И развел руки в стороны, открыв ладони: – Я Рад Элалле, взращенный среди Имассов племени Бентракт как их собственный cын.

Онрек ответил: – А они до сих пор не показались. Не такого гостеприимства ожидал я от сородичей.

– Да, за вами следили. Многие кланы. Ульшан Праль разослал приказ, чтобы никто не вставал на вашем пути. – Рад Элалле опустил взгляд на котят, сидящих на привязи по сторонам Тралла. – Они убегали, едва почуяв вас. Теперь понятно, почему. – Он опустил руки, шагнул назад. – Я подарил вам свое имя.

– Я Онрек. Из Т’лан Имассов Логроса. Держащий эмлав – Тралл Сенгар, Тисте Эдур из племени Хирот. Темнокожий человек – Бен Адэфон Делат, рожденный в стране под названием Семиградье; а его приятель – Еж, бывшийсолдат Малазанской Империи.

Рад снова поглядел в глаза Ежу. – Скажи, солдат, ты кровоточишь?

– Что?

– Ты умер, не так ли? Дух, пожелавший жить в подобии потерянного тела. Но теперь ты здесь. Ты кровоточишь?

Еж озадаченно взглянул на Быстрого Бена: – Чего ему нужно? Я должен кровоточить как женщина? Я слишком уродлив для женщины, Быстрый.

– Простите меня. Онрек объявил себя Т’лан Имассом – но вот он стоит, облаченный плотью, на нем шрамы от недавних ран, полученных в нашем мире. Тут были и другие гости. Т’лан Имассы – одинокие странники, попадающие сюда – обретают плоть.

– Другие гости? – спросил Еж. – Вы чуть не получили еще одну гостью, и она стала бы прокравшейся в дом змеей, Рад Элалле. На твоем месте я ни за что не верил бы любым Т’лан Имассам.

– Ульшан Праль – мудрый вождь, – снова улыбнулся Рад.

– Я все еще дух, – заявил Еж.

– Неужели?

Сапер нахмурился: – Ну, я еще не желаю резать себя, чтобы убедиться в этом или обратном.

– Потому, что ты намерен когда-нибудь покинуть это место. Я понимаю.

– Звучит так, как будто ты можешь уйти отсюда в любое время, – бросил Еж. – Ты живешь с Бентракт Имассами, Рад – но ты им не кровный родич. Кто же ты?

– Друг, – снова заулыбался Рад.

«Да? А знаешь, как я отношусь к дружелюбным людям?»

– Вы назвали мне свои имена. Приветствую вас среди Бентракт Имассов. Идемте. Ульшан Праль с нетерпением ждет встречи.

Он повернулся.

Они последовали за ним. Еж знаком подозвал Бена поближе. Они немного отстали от приятелей. Сапер чуть слышно сказал: – Этот волосатый дуб стоял на развалинах города, словно Худом целованный принц.

– Город мекросов, – пробормотал маг.

– Да, я и сам сообразил. Тогда где океан? Клянусь, на всем пути ни одной волны не заметил.

Быстрый Бен фыркнул: – Боги новые и Старшие. Это наверняка они распинали обломки по округе. Может, еще пара Джагутов. Тут настоящая мешанина магических влияний. Не только Имассы. Скорее Джагуты. И… еще что-то.

– Слова Быстрого Делата всегда прозрачны как моча.

– Ты действительно не знал, что нас послал сюда Котиллион?

– Не знал. Не жди, Быстрый, что я стану плясать перед богами, словно муха в паутине.

– А я, Еж?

Сапер скривился: – Да. Но бывают разные танцы.

– Кстати, Рад тебя подколол…

– Чем это? У него же палица.

– Вопросом насчет крови.

– Худ небесный! Бен…

– Ох, не надо, Еж. Давно ты переместил Худа на небо? Из какой глубокой дыры ты выполз? И – что еще важнее – зачем?

– Что, уже надоел? Знаешь, ты мне нравился меньше всех. Даже Ходунка…

– И кто сейчас пляшет?

– Я хочу намекнуть: лучше нам самим не знать, зачем мы сюда пришли.

– Расслабься. Я уже тебя вычислил. Клянусь, узнал кое-что такое, что тебя самого удивило бы. Твое присутствие меня не беспокоит. Как и Котиллиона.

– Ублюдок! Как… вы с Котиллионом что, обмениваетесь голубиными письмами?

– Я не говорю, что Котиллион знает о тебе. Я говорю – если бы он знал, то не встревожился бы. Как и Темный…

– О боги!

– Тише!

– Вокруг тебя тишина невозможна. Никогда и нигде! Худ! Я привидение – и до сих пор нервничаю!

– Ну, тебе никогда не удавалось успокоиться. Другие могли бы подумать, что смерть все изменила. Но не я…

– Смешно. Ха. Ха.

Они уже обогнули руины города и увидели курганы. Быстрый Бен хмыкнул: – Похоже, мекросы не пережили пинка.

– Мертвый или живой, неважно. Ты тоже нервничал бы, неся на спине мешок долбашек…

– Черт дери! Это долбашка была у тебя в руках! Если бы драконица…

– Точно. Быстрый, держи котят от меня подальше – а то вдруг я споткнусь и руку сломаю. И прекрати болтать насчет Котиллиона и Темного Трона.

– Мешок с долбашками. Теперь я занервничал. Ты мертвый, а я еще нет!

– Вот-вот.

– Да, лучше бы Скрип был здесь. Вместо тебя.

– Что-то ты бросаешься словами. Мне уже обидно. Забудем. Я хотел рассказать, что на пути сюда познакомился с Т’лан Имассой.

– И куда она подевалась? Дай догадаюсь. Долбашка?

– Ты чертовски догадлив, Быстрый. Она тянула за собой цепи, и большущие.

– Увечный Бог?

– Да. Все хотят войти в здешнюю игру.

– Это было бы ошибкой, – заверил колдун. Они двигались к скалам, над которыми поднимался дымок костра. – Увечному Богу пришлось бы признать себя неумехой.

– Ты всегда был высокого мнения о себе. Ничего не меняется.

– Я не о себе, идиот. О драконице. Менандоре. Матери Рада Элалле.

Еж стащил с головы шапку и что есть силы дернул за остатки волос: – Вот что сводит с ума! Ты! Роняешь эдак небрежно, словно кусок навоза с… – Он отдернул руку. – Ой! Болят как настоящие!

– Сильно потянул? Будет кровоточить?

Еж поглядел на колдуна. Тот не улыбался. – Слушай, Быстрый. Это было бы отлично, захоти я поселиться здесь, разбить поле, выращивать клубни или эмлав, ради их красивого меха. Но, черт дери, я же просто мимо проходил. Верно? Когда я покажусь с другой стороны – опять буду привидением. Надо привыкать. Осваиваться.

Быстрый Бен пожал плечами: – Просто не рви волосы, и все будет нормально.

***

Котята выросли и стали достаточно сильными, чтобы выбивать Тралла из равновесия. Они рвались с поводков, уставившись на малазанского солдата по имени Еж, к которому чувствовали непонятную ненависть. Тралл наклонился, чтобы подтащить зверей к себе. Лучше бы сапер шел впереди – не пришлось бы оборачиваться и тянуть за ремни.

Онрек заметил «сражение», подошел и хорошенько влепил обоим котятам по плоским лбам. Испуганные эмлавы прекратили биться, опустили головы и должным образом поплелись вперед.

– Мать сделала бы то же самое, – сказал Онрек.

– Лапа послушания, – улыбнулся Тралл. – Интересно, получал ли наш проводник такие уроки?

Рад Элалле шел в десяти шагах; непонятно было, расслышал он эти слова или нет.

– Да, они кровная родня, – кивнул Онрек. – Это было видно, когда они стояли рядом. Раз в матери есть кровь Элайнтов, есть она и в сыне.

– Солтейкен?

– Да.

– Интересно, предвидел ли он осложнения? – Говоря «он», Тралл имел в виду Котиллиона.

– Неясно. – Онрек хорошо понял его. – Ожидающая нас задача стала еще непонятнее. Дружище Тралл, я боюсь за Имассов. За весь этот мир.

– Тогда оставим колдуну и его саперу заботы об интересах наших покровителей. А сами займемся защитой этого места и твоих сородичей, назвавших его домом.

Имасс прищурился: – Ты сказал это так спокойно…

– Колдун, вот кто должен был оказаться здесь. Его сила – она будет «рукой» наших покровителей в грядущих событиях. Мы с тобой – всего лишь эскорт. Телохранители, если так лучше звучит.

– Ты неправильно понял меня, Тралл Сенгар. Я удивился твоей готовности вновь рисковать жизнью. На этот раз – ради племени, ничем с тобой не связанного. Ради чужого Королевства.

– Они родня ТЕБЕ, Онрек.

– Далекая. Бентракт…

– Скажем, если бы главенство среди Эдур захватило племя Ден-Рафа, а не мой родной Хирот – неужели я не отдал бы жизнь, сражаясь за них? Они тоже мой народ. Разве у тебя иначе? Бентракт – другое племя, тот же народ.

– Ты слишком великодушен, Тралл Сенгар. Ты устыдил меня.

– Похоже, ты тоже неправильно меня понял, друг. Возможно, все, что ты видишь – всего лишь поиск причины для драки. И для смерти.

– Ты здесь не умрешь.

– Ох, Онрек…

– Я могу сражаться в защиту мира племени Бентракт, но я не ради них пришел сюда. Я иду за тобой.

Тралл не посмел встретить глаза другу. В сердце пробудилась боль. Старая, мучительная.

– Ее сын, – сказал вскоре Онрек, – выглядит весьма юным.

– Как и я.

– Нет, если поглядеть тебе в глаза. – Похоже, он не понял, что нанес другу рану, ибо беззаботно продолжил: – У Солтейкена и глаза юные.

– Невинные?

Кивок. – Доверчивые. Он еще дитя.

– Добрая мамаша.

– Не она воспитывала его.

«Ах. Значит, Имассы. Теперь я начинаю видеть, понимать…» – Будем бдительны, Онрек.

– Да.

Рад Элалле провел их в расщелину между двумя выступами складчатого камня, по тропке, вьющейся между больших валунов. Впереди показалась деревня Имассов.

Каменные укрытия вдоль скалы. Хижины из бивней, тонкие шесты, на которых сушатся шкуры. Дети чертенятами мечутся между собрания примерно тридцати Имассов. Мужчины, женщины, старцы. Впереди стоит один воин, рядом с ним еще трое – в рваных одеждах, чем-то отличающихся от одеяний местного клана. Чужаки, гости, не желающие смешиваться с хозяевами.

Онрек увидел их – и нахмурился еще сильнее. – Друг, – шепнул он, – берегись этих троих!

Рад Элалле встал рядом с вождем. – Это Ульшан Праль, – сказал он, положив руку на крепкое плечо воина. Жест открытого уважения и признательности. Похоже, он не замечал, какое напряжение этот жест вызвал среди гостей.

Онрек вышел вперед: – Я Онрек Сломанный из клана Логроса. Дитя Ритуала. Я прошу, чтобы нас приняли как гостей среди вашего племени, Ульшан Праль.

Воин с кожей цвета меда нахмурился и что-то сказал Раду Элалле.

Рад кивнул и обратился к Онреку: – Ульшан Праль спрашивает, почему ты не говоришь на Первом Языке.

– Он спрашивает, почему я решил говорить на другом языке?

– Да.

– Мои друзья не разделяют знания этого языка. Я не могу просить гостеприимства так, чтобы они не поняли смысла сказанного – ведь им придется связать себя обычаями хозяев. Они должны понимать, что я обещаю вам отсутствие враждебности с их стороны.

– А ты не можешь просто перевести им? – спросил Рад.

– Могу, конечно. Но я решил предоставить эту честь тебе, Рад Элалле, ибо Ульшан Праль тебя знает и тебе доверяет, тогда как я…

– Очень хорошо. Я переведу.

– Хватит всякой муры, – крикнул Еж, резко опуская на землю мешок. – Мы все будем хорошими ребятами, пока никто не попробует нас убить или еще что похуже. Например, заставить есть какие-нибудь ужасные овощи, вымершие – ко всеобщей радости – по всей вселенной, кроме вашего мирка.

Рад Элалле проявил изрядное мастерство, переводя слова Ежа почти так же быстро, как сапер выпаливал их.

Брови Ульшана Праля взлетели в явном удивлении; он повернулся влево и сделал яростный жест кучке старух.

Еж скривил губы: – Что я такого сказал?

Тралл видел, что Онрек улыбается. – Ульшан Праль приказал приготовить рыбу в дополнение к рагу из баэктара.

– Бак – как?

– Это овощ, Еж. Его можно найти только здесь.

Напряжение вдруг исчезло. Все заулыбались; некоторые Имассы выкрикивали приветствия, другие подходили – сначала к Онреку, а потом – с выражением восторга на лицах – к Траллу. Нет, понял он: так они смотрят на котят эмлавы. Те замурлыкали низкими голосами, когда короткопалые руки начали гладить мех и щекотать за круглыми ушками.

– Погляди на них, Быстрый! – удивленно вскрикнул Еж. – Разве честно?

Колдун хлопнул сапера по спине: – Все понятно, дружище. Мертвецы воняют.

– Ты снова обидел меня!

Тралл со вздохом отпусти поводки и отошел. Улыбнулся Ежу: – Лично я ничего плохого не чую.

Но солдат в ответ скривился еще сильнее. – Может, сейчас ты мне нравишься, Тралл Сенгар – но побудь таким милым, и все изменится.

– Я чем-то обидел…

– Игнорируй Ежа, – вмешался Быстрый Бен. – По крайней мере, когда он болтает. Поверь, только таким путем мне и прочим солдатам взвода удалось не сойти с ума. Игнорируй его… пока он не схватит проклятый мешок.

– А тогда? – непонимающе спросил Тралл.

– Тогда беги, словно сам Худ хватает за пятки.

Онрек освободился из объятий и направился к чужакам.

– Да, – вполголоса заметил Бен. – Они действительно составят проблему.

– Потому что они вроде Онрека? Т’лан Имассы?

– Да, дети Ритуала. Вопрос – зачем они здесь?

– Могу вообразить, что с какой бы миссией они сюда не явились – трансформация глубоко их потрясла. Возможно, в них, как и в Онреке, пробудился дух.

– Да, они выглядят достаточно взволнованными.

Онрек разговаривал с ними недолго.

– Ну? – спросил маг подошедшего Имасса.

Лоб Онрека избороздили глубокие морщины. – Они тоже из Бентракт Имассов. Но из кланов, присоединившихся к Ритуалу. Клан Ульшана Праля – среди немногих отказавшихся. Его поколебали доводы Кайлавы Онасс. Вот почему, – добавил Онрек, – они приветствуют эмлав – словно это дети самой Кайлавы. Итак, между группами пролегает старинная неприязнь. Ульшан Праль тогда не был вождем. Т’лан Бентракт вообще не знали его прежде.

– И в этом проблема?

– Да. Один из чужаков – вождь, избранный самим Бентрактом. Хостилле Ратор.

– А двое других?

– C ними еще хуже. Гадающая по костям Ульшана Праля умерла. Тил’арас Бенок и Гр’истанас Иш’ильм, что стоят слева и справа от Ратора – Гадающие.

Тралл Сенгар глубоко вздохнул: – Похоже, замышляют захват власти.

Онрек Сломанный кивнул.

– Но что их остановило? – спросил Быстрый Бен.

– Рад Элалле. Сын Менандоры их страшит.

***

Каждое мгновение ливень обрушивал сотни тысячи стальных копий на черепичные крыши городка. Потоки воды стекали на темные улицы и устремлялись к гавани.

Лед на северной стороне острова не желал умирать спокойно. Уничтожаемые магией дикой девчонки бело-голубые айсберги ломались, выпуская столбы пара; пар сгущался в огромные тучи, они ползли на юг, к осажденному непогодой городу, и атаковали его, словно обезумевшие мстители. Полдень казался глухой полночью. Колокола звенели под ударами дождя, будто отбивая нескончаемую ночную стражу.

Утром – если таковое вообще наступит – Адъюнкт прикажет поднять паруса над потрепанными судами. «Престолы Войны», два десятка мощных, быстроходных кораблей сопровождения, остатки транспортов с последними частями Четырнадцатой Армии на бортах. И один крошечный юркий дромон, чьи весла неутомимо ворочают безголовые Тисте Анди. Ах да, во главе пойдет суденышко местных пиратов с мертвым капитаном – женщиной – но не будем про нее… Вернемся лучше на черненую палубу кошмарной галеры.

Ужасная истина всячески старалась скрыть себя от Нимандера Голита и его спутников. Отрубленные головы на палубе, около главной мачты, заботливо укрыты брезентом. Зачем стимулировать истерию? Если живые Тисте Анди увидят лица своих родичей… Разве они все не с Плавучего Авалю? О да, именно оттуда. Дяди, отцы, матери. О, какая мрачная игра слов – они действительно были главами семейств, головами, снесенными с плеч слишком рано – их потомки не успели вырасти, обрести опыт, научиться жить в этом мире. Снесенные с плеч, ха-ха. Смерть – это понятное дело. Умирание – понятное дело. Но есть и другие возможности – теперь это тоже стало понятным, не нужно никакой особой мудрости. Эти головы не умерли, не почернели и не сгнили. Головы не потеряли лиц, не стали бесплотными черепами, по которым с трудом можно догадаться, кому принадлежат те или иные останки. Нет, глаза все еще моргают – словно память подсказывает им, что глаза должны иногда моргать; уста шевелятся, продолжая прерванные беседы, сплетни и родительские нравоучения, хотя ни одному слову не дано покинуть гортани.

Но истерия – слишком простое слово. Юный разум может оказаться в разных местах. Его могут осаждать крики ужаса, бесконечные взрывы страха – снова и снова, прилив без отлива. Или разум может стать тихим, присоединяясь к наихудшему виду молчания – молчанию разинутых ртов, спертого дыхания, выпученных глаз, вздувшихся вен. Никогда им не вздохнуть снова, не наполнить легкие живительным воздухом… Это истерия тонущего. Тонущего в собственном ужасе. Истерия пускающего слюни ребенка.

Некоторые тайны невыносимы. Одни из таких – тайна проклятого корабля. Им с раннего детства хорошо знакомы обводы «Силанды». Корабля, унесшего родителей в патетическое плавание на поиски того, кого каждый из обитателей Авалю зовет Отцом. Аномандера Рейка. Аномандера Серебряной Гривы, Аномандера Драконьего Глаза. Увы, им не удалось его отыскать; не удалось возгласить жалобы, задать наболевшие вопросы, уставить пальцы в обвинении, осуждении, проклятии. Да, да, именно этого они и хотели!

Так сожмите весла, храбрые родители. Впереди еще одно море. Видите берег? Конечно же, нет. Вы видите только солнечный свет, просачивающийся сквозь плотную парусину, вы мысленно ощущаете боль в телах, напряжение рук – вперед и назад, вперед и назад при каждом гребке. Вы чуете, как кровь поднимается в чаши обрубленных шей, словно в золотые кубки – для того лишь, чтобы снова вернуться вниз. Гребите, проклятые! Гребите к берегу!

«Да, к берегу. К другой стороне океана. Но этот океан бесконечен, милые предки.

Гребите же! Гребите!»

Он мог бы захихикать – но слишком опасно прерывать тишину истерии, за долгие дни ставшую теплой, словно материнские объятия. Лучше держаться, отгонять мысли, все мысли, все мысли о «Силанде».

Это легче делать на суше, в гостинице, в комнате.

Но завтра они поднимают паруса. Снова. На корабли, к живительному ветру и плещущей волне!

Вот почему Нимандер Голит проснулся посреди ужасной ночи мстительного ливня. Он знает Фаэд. Он знает, куда могут позвать ее пятна истерии. Сейчас, среди бесконечного полночного звона.

Она может совершенно неслышно встать с кровати, босиком прокрасться к двери. «Милая сестрица, милая дочка, милая мать и тетя, племянница, внучка… милая родственница, кровь от моей крови, слюна от моей слюны, желчь от моей желчи. Я слышу тебя.

Ибо я понимаю твой разум, Фаэд. Знаю беспрестанные взрывы души – да, я вижу оскаленные зубы, грязное пятно намерений. Ты воображаешь себя невидимкой, не ожидаешь свидетелей – и потому ты решилась обнажить свое эго. Ты вышла в серый сумрак, столь поэтически повторяемый блеском ножа в темной руке.

К двери, дражайшая Фаэд. Подними засов, выскользни в коридор. Ноги скользят, дождь колотит по крыше, грязные слезы стекают по стенам. Достаточно холодно, чтобы видеть и твое дыхание: напоминание, что ты не только жива, но и сексуально возбуждена, что ты вышла в поход ради сладчайшего разрешения накопившихся тайн и противоречий… пальчики играют ножом, а в гавани на пляшущем корабле глаза вперились в непроницаемый, покрытый водяной пленкой брезент…»

Да, ее беспокоит Вифал. Он может проснуться. Сразу или вскоре. Может учуять кровь, кислую вонь железа, смерть, скачущую на перерезанном горле Сендалат Друкорлат. Может увидеть то, чем является Фаэд, ее истину – а ее истину не позволено видеть никому, просто потому что не позволено! Придется убить и его тоже.

Гадюки жалят много раз.

К двери, к последней преграде – гребите, дурни – берег уже близко! – на которой, конечно, нет замка. Что тут запирать? Разве что одну злобную девчонку, мать которой пялится мертвыми глазами в черный брезент. Девчонку, которая – одна из всех – пошла и подняла брезент. Поглядела в глаза матери.

«Мы втянуты в паломничество. Потому что жить – означает охотиться за эхом. Эхом чего? Никто не ведает. Но паломничество начато – о да, начато, и каждый миг мы ловим отзвуки, эхо – тихий шепот – треск весел, шлепанье волн, стук кулаков прибоя о корпус корабля – а над всем этим клокотанье крови, подступающей к горлам и с бульканьем уходящей обратно. Мы слышим эхо команд надсмотрщика: «Гребите! Гребите к берегу! Гребите, если хотите жить!»

Он вспомнил ту историю, что вспоминал очень часто и будет еще не раз вспоминать. Старик в одинокой рыбацкой лодке. Гребущий прямо к ледяным горам. О, как он любит эту историю! Бессмысленная храбрость, безумная магия – его трясло, когда он воображал себя эту сцену, чудесную, совершенно бессмысленную сцену. «Старик, что ты такое задумал? Старик – там лед!»

Внутри – тень среди теней, сумрак среди сумрака, зубы сжаты, а нож тускло блестит, ловит отблески дождевых капель за ячейками оконного стекла. Ее затрясло, она согнулась – внезапно заболел живот, дыхание прервалось, голова закружилась -«о, Фаэд, не закричи! Ни звука…»

Они сдвинули койки – сегодня ночью мужлан и его сучка ерзали друг по дружке склизкими чреслами. Как мило. Она подошла ближе, поводила глазами, отыскивая Сендалат – слева, ближе к ней. Очень удобно.

Фаэд вскинула нож.

В ее уме мелькали сцены, скорбные списки равнодушных поступков старухи, каждый из которых унижал Фаэд, почти что обнажал тщательно таимые страхи – никто не смеет делать так, никто не смеет смеяться над ней! В глазах старухи все время плескался смех, иногда вырываясь наружу. Все эти обиды… да, пришло время расплатиться. Сразу, одним ударом ножа.

Она подняла нож еще выше, перевела дыхание…

И опустила.

Рука Нимандера метнулась, хватая ее запястье, сжимая все сильнее – она развернулась, оскалилась, глаза сверкнули яростью и ужасом. Ее рука – тонкая, похожая на костлявую змею – извивались и дергалась, пытаясь развернуть клинок против Нимандера. Он дернул – кость сломалась с мерзким скрежетом и хрустом.

Нож звякнул о деревянный пол.

Нимандер навалился, всей тяжестью тела вдавив Фаэд в пол около кроватей. Она попыталась выцарапать ему глаза. Анди выпустил сломанное запястье и схватился за другое. Оно немедленно хрустнуло.

Фаэд не закричала. Как ни странно, он не издавала ни звука – только хрипло дышала.

Нимандер прижал ее коленом и сомкнул руки на горле. Начал душить.

«Довольно, Фаэд. Я поступлю так, как поступил бы Аномандер Рейк. Или Сильхас Руин. Как сама Сендалат, проснись она. Я сделаю это, потому что знаю тебя – вот сейчас вижу в выпученных глазах, в которые словно перетекло все твое сознание – я вижу истину о тебе.

Вижу твою пустоту.

Твоя мать взирает в ужасе на собственное отродье. Взирает недоверчиво, отчаянно надеясь, что ошиблась, что все мы ошибаемся, что ты на такая, какой кажешься. Но это бесполезно. Для тебя. Для нее.

Да, смотри мне в глаза, Фаэд, и знай – я вижу тебя.

Насквозь…»

Его потянули в сторону. От Фаэд. Ладони болезненно сжались, потеряв добычу – он попал в мускулистые объятия, его оттащили от опухшей, хрипло дышащей Фаэд – горло бедной Фаэд, вероятно, непоправимо повреждено, и каждый вздох – сущая мука…

Но она жива. Он упустил шанс. Сейчас его убьют.

Сендалат закричала – он понял, что она уже некоторое время кричит на него. Она проснулась от криков Фаэд, когда он сломал ей второе запястье – конечно же, та вовсе не молчала, сломанные кости всегда берут свое, подчиняя даже бездушную тварь, какова Фаэд – она вопила, а он не слышал ничего, кроме плеска весел и команд надсмотрщика!

«И что теперь? Что они сделают?»

– Нимандер!

Он уставился на Сендалат, изучая ее лицо словно лицо незнакомки.

Вифал плотно охватил его ручищами, но Нимандер не пытался бороться. Слишком поздно.

Фаэд упала. В воздухе возник запах рвоты.

Кто-то колотил в дверь – оказывается, Нимандер мудро запер ее за собой, прокравшись в комнату.

Сендалат крикнула, что все в порядке – несчастный случай, но сейчас все спокойно.

– Но руки бедной Фаэд сломаны. Это увидят все.

– Не сейчас, Вифал.

– Он обмяк у меня в руках, жена. Отпустить?

– Да, но будь начеку.

«Я начеку, не беспокойся…»

Сендалат, встав между Нимандером и кашляющей, хрипящей Фаэд, охватила его голову руками, всмотрелась в глаза.

«Что ты видишь, Сендалат Друкорлат? Драгоценные камни, святящиеся чудными откровениями? Провалы, шепчущие, что погружение станет бесконечным, что душа бездонна? Гребите, дурни! Мы тонем! О, не хихикай, Нимандер! Не надо. Оставайся таким, каков ты есть. Немым. Тупым. Что она видит? Ничего, разумеется».

– Нимандер.

– Все в порядке, – отозвался он. – Можете меня убивать.

В ее взоре мелькнуло что-то странное. Что-то вроде ужаса. – Нет, Нимандер. Слушай. Я хочу знать, что тут случилось. Почему ты в моей комнате?

«Ну, я следовал за ней. Я оставался бодрствующим – я уже привык. Я слежу за ней дни и ночи, дни и ночи. Смотрю, как она спит, смотрю, как просыпается, как хватает нож и улыбается тьме. Тьме наследия, тьме измены.

Я не помню, когда спал в последний раз, Сендалат Друкорлат.

Я должен бдеть, постоянно бдеть. Из-за Фаэд».

Он ответил ей? Вслух произнес все эти спутанные оправдания и разумные объяснения? Он не уверен. «Убейте же меня. Я смогу спать, я так хочу спать!»

– Никто не убьет тебя, – сказала Сендалат. Прижатые к его вискам руки были мокрыми. «Пот. Или дождь? Не слезы… оправдаем влагу небом и ночью».

– Извините, – сказал Нимандер.

– Кажется, извиняться надо перед Фаэд. Не так ли?

– Извините, – повторил он, – что она не мертва.

Она отдернула руки. Вискам сразу стало холодно.

– Погоди, – сказала Вифал, нагнувшийся к изголовью кровати. Подняв что-то тонкое, блестящее. Ее нож. – Ну, – пробурчал он, – интересно, кому это принадлежит?

– Нож Нимандера еще при нем, – ответила Сендалат и обернулась к Фаэд.

Вифал тут же вздохнул: – Она вилась вокруг тебя как злобная гадюка, Сенд. Но такое? – Он поглядел на Нимандера. – Ты спас жизнь моей жены? Думаю? да. – Тут он подошел ближе. В глазах – ничего от ужаса жены. Нет, его взгляд был холодным. И он оттаивал. – Боги, Нимандер! Ты знал, что так случится. Давно? Когда ты последний раз спал? – Он еще миг вглядывался в лицо Нимандера. Резко развернулся: – Отойди, жена. Думаю, надо завершить начатое…

– Нет! – крикнула та.

– Она попытается снова.

– Я понимаю, тупица! Думал, я не проникла в клыкастую пасть, что у нее вместо души? Слушай. Есть решение…

– Да! Свернуть тощую шею.

– Мы оставим их здесь. На острове. Отплывем без них. Вифал, муж мой…

– Когда она оправится – ядовитые твари вообще живучи – то возьмет ножик и сделает с Нимандером то, что хотела сделать с тобой. Он спас тебе жизнь, и ты его не бросишь.

– Она не убьет его. Ты не понимаешь. Она не сможет – без него она станет поистине одинокой. Такого она не вынесет – боязнь сойти с ума…

– Она уже достаточно безумна, чтобы поднять нож на Нимандера, который «предал» ее!

– Нет.

– Жена, ты уверена? Ты веришь, будто полностью проникла в душу извращенки? Ты готова оставить Нимандера с ней?

– Муж, у нее сломаны руки.

– Сломанные кости можно исцелить. На дыру от ножа в глазу – нет.

– Она не тронет его.

– Сенд…

– Она не тронет меня, – заговорил Нимандер.

Вифал отыскал его взглядом. – И ты туда же!

– Оставьте нас здесь, – сказал Нимандер, поморщившись от звука собственного голоса. Такой слабый. Бесполезный. Он не Аномандер Рейк. Не Сильхас Руин. Андарист верил, что его можно сделать вождем. Ошибка. – Мы не можем отправиться с вами. С «Силандой». Мы не вынесем вида этого корабля. Уведите его, прошу. Уведите!

Ох, слишком много криков для одной комнаты. Снаружи снова раздались тревожные вопросы.

Сендалат отвернулась, натянула платье – Нимандер только теперь заметил, что она стояла нагой. Тело матери семейства, тело женщины, принесшей много детей. Тело, о каком мечтают мужчины. «А есть ли женщины, что могут стать женой или любовницей или матерью детей… для меня? Стоп. Она мертва…» Сендалат подошла к двери, торопливо открыла ее и выскользнула наружу. В коридоре начался разговор.

Вифал смотрел на Фаэд. Та уже давно прекратила кашлять и даже уже не всхлипывала.

– Не твой грех, Нимандер.

– Что?

Вифал нагнулся, схватил Фаэд. Та закричала.

– Не надо, – сказал Нимандер.

– Не твой грех.

– Она бросит тебя, Вифал. Если ты сделаешь это, она бросит тебя.

Мужчина уставился на Нимандера – и снова опустил Фаэд на пол. – Ты меня не знаешь. Может, и она меня плохо знает. Когда дойдет до дела, которое я должен совершить во имя нее… – он помедлил и добавил, – и твое…

Нимандер думал, что его слова смогли поколебать Вифала, удержать от ужасного поступка – и потому оказался не готов к следующему движению кузнеца. Вифал схватил тело Фаэд, пронесся через комнату – казалось, она весит не больше корзины с клубнями – и бросил девушку в окно.

Толстое стекло с треском лопнуло; тело упало головой вниз, растопырив ноги с изящными ступнями, и мигом исчезло из вида. В комнату ворвался воющий ветер, повсюду разбрызгав струи ледяного дождя.

Вифал подошел к проему, посмотрел в лицо ветру – и обернулся к Нимандеру. – Я собираюсь соврать, – пророкотал он. – Безумная тварь вскочила, выбросилась из окна. Ты слышишь?

Дверь распахнулась, Сендалат ворвалась в комнату. За ней бежали помощница Адъюнкта Лостара и жрец Банашар – позади них столпились прочие Тисте Анди – в глазах страх и смятение – Нимандер поплелся к ним – шаг, еще шаг…

Сендалат подтащила его к себе.

Вифал говорит. Его голос полон потрясения. Он очень убедителен.

Но Сендалат смотрит в глаза Нимандера. – Так, Нимандер? Она сделала это?

«Сделала что? Вылетела из окна вверх тормашками? О да!»

Теперь крики донеслись с улицы. Ветер и плеск дождя почти заглушили их. Лостара Ииль подошла к окну и выглянула наружу. Еще мгновение – и она отвернулась. Лицо стало печальным. – Сломана шея. Я сочувствую, Сендалат. Но появляются вопросы…

Чья-то мать и жена, а ныне любовница Вифала всё смотрит в глаза Нимандера – и можно разглядеть в этом взгляде, как осознание потери отделяется от темноты, занимает в уме место любви к супругу, к человеку с таким невинным лицом. Он понимал, что его ответ может уничтожить еще две жизни. «Сделала? Что? Через окно? Она… умерла?»

Нимандер кивнул. – Да, – сказал он.

В его разуме закричала другая мертвая женщина. Он чуть не зашатался. Мертвые глаза, пожирающие всякую любовь… – «Ты солгал, Нимандер!»

«Да. Чтобы спасти Вифала. Спасти Сендалат Друкорлат…»

– «Спасти себя!»

«Да».

– «Любимый, что с тобой?»

«Я слышал звук разрыва. Шепот обещания… видишь ли, мы можем остаться здесь. Должны. Андарист выбрал меня. Он знал, что скоро умрет. Знал, что ни Аномандер Рейк, ни Сильхас Руин – никакой герой славного прошлого не явится, чтобы спасти нас и позаботиться о нас. Что остался только я.

Любимая! Вести – значит нести бремя. Как несли его герои древности с чистыми взорами…

Она глядит мне в глаза, любимая. Видишь это бремя? И, словно герой древности…»

Сендалат снова коснулась его длинными пальцами. Не чтобы обхватить лицо – просто стереть капли дождя со щек.

«С чистыми взорами…

Мы останемся здесь, на острове – мы вглядимся в трясов, различая тонкую нить андийской крови, и выведем их из варварства. Исправим искажение памяти.

Мы покажем им берег. Настоящий берег.

Бремя, любимая. Вот что такое – жить, когда твоя любовь мертва».

Сендалат, не обращая внимания на расспросы Лостары Ииль, отступила на шаг – соединила руки с руками мужа…

Вифал искоса поглядел на Нимандера.

Снаружи визжал ветер.

«Да, любимая. Взгляни ему в глаза. Увидь, что я сделал ради Вифала. Потому что не успел…»

***

Буря прошлой ночи начисто отмыла город, сделав его наружность почти приятной для глаза. Яни Товис, Полутьма, стояла на набережной и наблюдала, как иноземные корабли выходят из гавани. Рядом стоял ее полубрат Йедан Дерриг, Дозорный.

– Рад увидеть их уход, – произнес он.

– Ты в этом не одинок.

– Брюллиг до сих пор мертв для мира. Было это празднование или траур по самому себе?

Яни пожала плечами.

– На заре, – продолжил после повисшего было между ними молчания Йедан, – наши темнокожие родственнички отправятся копать могилу. – Борода задергалась, послышался скрип зубов. Он закончил: – Я девушку только раз встречал. Грустная, всё глаза отводила.

– Руки у нее сломались не при падении, – сказала Яни. – Слишком много синяков. Следы пальцев. К тому же она упала на голову – даже язык начисто откусила.

– В той комнате что-то случилось. Что-то гадкое.

– Я рада думать, что мы не унаследовали таких черт характера.

Он едва слышно хмыкнул.

Яни Товис вздохнула. – Стяжка и Сквиш, похоже, решили сделать целью своего существования преследовать меня и толкать под руку.

– Ведьмы выбрали их своими представительницами. Ваше правление начинается с дурных знамений.

– Есть вещи и похуже. Город кишит бывшими заключенными. Беглые Должники, убийцы. Брюллигу удавалось их сдерживать, потому что он казался самой злой гадюкой в гадючьей яме. На меня смотрят и видят Атрипреду имперской Армии – еще одного надзирателя. А ты, Йедан, кажешься им финедом с крепкими кулаками. До Королевы каких-то треклятых трясов им нет дела.

– Вот причина, по которой вам нужны ведьмы.

– Знаю. Особенно меня злит, что они тоже это понимают.

– Вам недостает влияния.

– Какой ты умный.

– Даже ребенком вы были склонны к сарказму.

– Извини.

– Думаю, ответом могут стать Тисте Анди.

Она искоса поглядела на него: – Это как?

– Кто знает о прошлом нашего народа больше, чем ведьмы? Для кого прошлое ясно и просто? Кто не был исковеркан поколениями вырожденцев, привыкших к беспамятству и удобной лжи?

– У тебя язычок остер.

– Опять сарказм.

– Нет. Я впечатлена.

Челюсть задвигалась. Он молча глядел на Яни.

Она засмеялась. Невольно. – Ох, брат. Пойдем. Чужаки убрались и, наверное, никогда не возвратятся.

– На всех парусах к гибели?

– А ты что думаешь?

– Я не уверен, Полутьма. Девочка – волшебница, Синн…

– Может, ты прав. Услышав, что она уплывает, Сквиш и Стяжка пустились в пляс.

– Она разрушила полосу плотного льда длиной в половину Фентской Косы. Я бы не сбрасывал наших малазан со счета.

– Адъюнкт меня не впечатлила.

– Возможно, она не нуждалась в этом.

Полутьма обдумала это предположение. Потом обдумала его еще раз.

Они, не договариваясь, отвернулись от блистающей воды залива и уходящих в иноземных дымку кораблей.

Утреннее солнце начинало пригревать – еще одно, самое ясное доказательство гибели льдов. Угроза миновала, Остров выживет.

Первый ночной горшок опрокинулся над чистой мостовой, вывалив всё содержимое. Прохожие разбежались по сторонам.

– Народ приветствует свою Королеву.

– Да ладно, Йедан.

***

Капитан Добряк встал у фальшборта, поглядел через покрытую рябью воду на «Силанду». Солдаты обоих размещенных на проклятом корабле взводов вышли на палубу. Почти все собрались за игрой в кости – или в какую непотребную игру они там играют? – а весла рыхлят воду, поддерживая быстрый ритм. Мазан Гилани стоит около рулевого весла, рядом с ней виден сержант Корд.

«Счастливый ублюдок этот Корд». Лейтенант Прыщ, что стоял справа от Добряка, оперся руками о поручень, напряженно вглядываясь в Мазан (он полагал, что этим же заняты почти все люди во флоте, кроме занятых на вантах).

– Лейтенант.

– Сэр?

– Как вы думаете, чем вы заняты?

– Гм… ничем, сэр.

– Вы оперлись о планшир. Расслабьтесь. Мне что, все время придется говорить вам «расслабьтесь», лейтенант?

Прыщ выпрямился. – Извините, сэр.

– Эту женщину нужно упомянуть в рапорте.

– Так точно. Она немногое на себя надела, не так ли?

– Одета не по уставу.

– Чертовски отвлекает. Да, сэр?

– Вы, конечно, имели в виду – раздражает.

– Ах да, именно это слово я и искал. Спасибо, сэр.

– Трясы делают совершенно необыкновенные гребни, – продолжал Добряк. – Из панцирей черепах.

– Впечатляет, сэр.

– Дорогая покупка, но стоящая, смею утверждать.

– Так точно, сэр. Уже опробовали?

– Лейтенант, вы считаете – это смешно?

– Сэр? Конечно нет!

– Поскольку, как это ясно любому, лейтенант, ваш непосредственный командир почти лишен волос.

– Если вы имели в виду свою голову, сэр… да, это ясно любому, сэр.

– Или я поражен вшами и должен вычесывать их изо всех иных мест тела, лейтенант?

– Не могу знать, сэр… То есть никак нет, сэр!

– Лейтенант, приказываю пойди в мою каюту и приготовить дисциплинарный рапорт на этого солдата.

– Но, сэр, она моряк. Морской пехотинец.

– Каковой рапорт будет передан Кулаку Кенебу, как только представится возможность. Ну, почему вы еще здесь? Вон с глаз моих! И не хромать!

– Хромота давно прошла, сэр!

Прыщ отдал честь и поспешил прочь, стараясь не хромать. У него была проблема: он снова начинал хромать, едва завидев Добряка. Какая-то жалкая попытка вызвать сочувствие. Тем более жалкая, что капитан Добряк лишен сочувствия напрочь. У него и друзей нет. Кроме гребней. – Зубья у них есть, да кусать нечего, – пробормотал он, спускаясь в каюту Добряка. – Черепашьи панцири, хо!

Добряк сказал за спиной: – Кстати, я решил сопроводить вас в каюту.

Прыщ сжался, захромал, чуть не упав, схватился за поясницу. Открыл каюту. – Так точно, сэр, – произнес он чуть слышно.

– Когда закончите, лейтенант… мой новый черепаховый гребень нуждается в тщательной чистке. Трясы – не самые чистоплотные из людей.

– Как и черепахи.

– Что вы сказали?

– Я буду очень старательным, сэр.

– И осторожным.

– Абсолютно так, сэр.

– Я подумал, что следует проследить за вашими усилиями.

– Да, сэр.

– А вы случайно не захромали снова?

– Никак нет. Мне намного лучше.

– Иначе придется найти для вашей хромоты более основательную причину. Например, я найду здоровенную дубину и разобью вашу ногу на кусочки. Сойдет, как думаете? Вижу, ответа не требуется. Не пора ли найти чернильницу, лейтенант?

***

– Говорю тебе, Мазан, это Добряк там стоит. И слюнки на тебя пускает.

– Ты чертов дурак, – ответила она, добавив, – сержант.

Корд ухмыльнулся: – Даже на далеком расстоянии твои чары… э… неотразимы.

– Сержант, капитан Добряк не ложился с женщиной со дня возмужания. А в тот день, наверное, он получил шлюху, которой сначала попользовался папаша или дядя. Женщинам такое видней. Этот тип зажат в самом плохом смысле.

– О! А бывает и хороший смысл зажатости?

– Для мужчины? Ну, например, когда он соблюдает приличия и не пользуется выгодами чина. Слушай сюда, если не боишься. Все благородные поступки – следствие зажатости.

– Откуда ты это взяла, ради Худа? Вряд ли научилась в саваннах Даль Хона!

– Ты удивился бы, узнав, о чем толкуют женщины в наших хижинах.

– Ну, солдат, это мне доверили ворочать руль – так что не я подошел и пристаю, а совсем наоборот.

– Я просто прячусь от взвода Бальзама. Не говоря уж о твоем сапере, Хрясе, который решил мне поклоняться. Говорит, у меня хвост как у ихнего саламандрового бога.

– У тебя что?

– Да-да. Если он схватится за него, хвост отвалится. Думаю, он думает, что я слишком хороша для такого, как он. Можно сказать, облегчение. Хотя глазеть это ему не мешает.

– На тебя глазеют, потому что ты хочешь, чтобы на тебя глазели. Мазан Гилани, одень доспехи – и все довольно быстро про тебя забудут.

– Доспехи на корабле? Спасибо, сержант. Полная гарантия быстрейшего прибытия на дно.

– Нас не ждет битва на воде, – уверил Корд.

– Почему? У летерийцев есть два или три флота.

– Они потрепаны годами плавания, Мазан. К тому же они не особенно хорошо дерутся борт о борт, без своей магии.

– А мы плохо деремся без морской пехоты.

– Они же не знают.

– И Быстрого Бена у нас уже нет.

Корд налег на рулевое весло. Поглядел на собеседницу. – Провела почти все время в городе? Или пару раз выходила патрулировать северный конец острова? Мазан, у Быстрого Бена все повадки и привычки Верховного Мага Империи. Ловкий, таинственный и страшный, как Худов геморрой. Но я тебе скажу… Вот Синн – это реальная сила.

– Как скажешь. – Мазан Гилани могла думать о Синн только как о немой девчонке, что лезла в объятия каждой встречной женщины и норовила пососать титьку, как новорожденная. Конечно, это было под И’Гатаном. Давно, так давно.

– Да уж скажу, – настаивал Корд. – Ну, если ты не заинтересована в неформальных отношениях с сержантом – иди качай бедрами в другом месте.

– Вы, мужики, все одинаковы.

– Как и вы, бабы. Может, тебе не интересно, – добавил он, едва она пошла в сторону, – но у Хряся в штанах вовсе не землеройка.

– Какая гадость. – Однако она не спешила подняться на главную палубу. – Правда?

– Думаешь, я способен соврать насчет этого самого?

Корд проследил за Мазан Гилани. Она враскачку двинулась прямиком к взводу Бальзама, который полным составом играл в кости. «Пока что выигрывает один Хрясь. Конечно, потом они зададут ему жару. Но парень чертовски везуч!»

Но нельзя было не повеселиться, увидев, что мысли Мазан Гилани застряли не на достойных членах взвода, а на нелепом Хрясе. Если ей не интересен славный Корд, пусть получает сапера и все, что полагается в придачу к саперу. «Да, он будет тебе поклоняться. Будет восхищаться даже тем, что ты кашляешь по утрам и сморкаешься, готовясь к бою. Погоди, я расскажу Шипу. И Эброну. И Хрому. Мы побьемся об заклад. Как скоро ты выбежишь с воплями, а Хрясь отчаянно побежит следом, задирая ноги выше ушей?»

К нему вскарабкался Эброн. – Почему ты такой веселый, сержант?

– Потом скажу. Продул?

– Хрясь всё выигрывает.

– А вы что?

– Мы пробовали его сбить ползвона назад. Но у дурака дьявольское везение.

– Неужели? Он случаем не маг или что?

– Боги сохраните. Прямо противоположное. Моя магия пошла наперекосяк. Я пытался повлиять на него и на кости… Эти Волонтеры Мотта, они же охотники на магов. Все разом верховные маршалы… если Хрясь действительно из семейки Бревно… ну, они же легенда…

– Намекаешь, что мы недооценили ублюдка?

Взводный колдун усмехнулся: – На это намекают три сотни имперских джакат, сержант.

«Худовы яйца! Вдруг Мазан понравится быть Королевой Вселенной?»

– Так о чем ты хотел рассказать?

– Забудь.

***

Шерк Элалле стояла на носу «Пенного Волка» и не сводила оценивающего взгляда с «Вечной Благодарности» – та на всех парусах шла в пяти кабельтовых впереди. Капитаном ее корабля стал Скорген Кабан, и так будет до подхода к устью реки Летер. Пока что он не давал повода для тревоги – ни себе, ни, что важнее, ей.

Ситуация не особенно ее радовала… но эти малазане действительно щедро платят. Золото у них хорошего качества, и сундучок за ближайшие недели, месяцы, а то и годы изрядно пополнится.

Очередное вторжение в Летерийскую Империю. Вполне вероятно, оно станет таким же жестоким, как и предыдущее. Неужели это предвестия заката великой цивилизации? Ее сумели захватить варвары – Эдур, а сегодня начинается длительная война, в ходе которой империя истечет кровью и станет трупом.

Если только невезучие «морпехи» – что это такое, кстати? разновидность солдат? – уже нерастворились в просторах империи, не стали удобрением для ее почвы. Вполне реальная вероятность. Шерк не знала подробностей о ходе кампании и могла только гадать.

Итак, она наконец возвращается в Летерас… вероятно, как раз вовремя, чтобы пронаблюдать за его падением. «Пронаблюдать? Милая Шерк, у тебя гораздо более важная роль. А именно – привести проклятых врагов прямо к причалам столицы. Насколько знаменитой ты станешь? Сколько проклятий полетит в твою сторону?»

– Есть один ритуал… – сказал кто-то сзади.

Она повернулась. Тот странный тип в мятой мантии с лицом, которое очень легко забыть. Жрец. – Банашар, что ли?

Он кивнул: – Могу присоединиться, капитан?

– Как пожелаете. Но на данный момент я не капитан. Пассажир, гость.

– И я тоже, – сказал он. – Как я упомянул, есть ритуал…

– Какой именно?

– Предназначенный найти и снова привязать к телу вашу душу. Удалить проклятие, вернуть жизнь.

– Малость поздновато, Банашар. Если считать, что я вообще захочу этого.

Жрец поднял брови: – Вы не мечтаете о жизни?

– А должна?

– Похоже, я последний живущий на свете Верховный Жрец Д’рек Осенней Змеи. Она – лик старости, болезни и умирания. Она – воплощение всепожирающей земли, что берет плоть и кости, она – огонь, превращающий нас в пепел…

– Да, отлично. Я поняла намек.

– Я больше всех прочих понимаю противоречие между жизнью и смертью, горечь осени, что когда-либо найдет любого из нас…

– Ты долго еще будешь трендеть?

Он отвел взгляд. – Нет. Я пытаюсь возродить в себе веру…

– Во имя Плиток, Банашар! Не смеши меня. Пожалуйста.

– Смешить? Ах, да, выспренние слова. Я просто…

– Чепуха.

На лице возникла лукавая улыбка – куда лучше, чем прежнее похоронное уныние. – Ладно, Шерк Элалле. Почему вы не желаете оживать?

– Разве я не состарилась бы за эти годы? Но сейчас остаюсь привлекательной…

– Внешне – да.

– А у тебя было время заглянуть вовнутрь меня?

– Я не стал бы делать этого без разрешения.

– Даю. Проникай поглубже, Верховный Жрец.

Он устремил на нее взор, медленно прищурился. Еще миг – и жрец заморгал и отступил на шаг. – Боги подлые! Что это такое?

– Какое это «это», достойный господин?

– Какие-то… корни… пронизывают все ваше естество. Каждая вена и артерия, тончайшие капилляры… живут…

– Моя утулу. Говорят, постепенно она захватит всё. Ее аппетиты… – она ухмыльнулась, – бездонны. Но я научилась их сдерживать – более или менее. У нее есть собственная гордость…

– Вы мертвы и не мертвы – но то, что живет в вас, Шерк Элалле, то, что захватило все тело… это паразит, чужак!

– Зато блох отгоняет.

Он не смог закрыть рта.

Шерк ощутила нарастающую тревогу. – Странник побери твои ритуалы. Я почти довольна собою нынешней. А совсем довольна буду тогда, когда выброшу старую набивку и заложу новую…

– Прошу, не надо продолжать.

– Как скажешь. Есть еще темы для беседы? По правде говоря, у меня нет времени на верховных жрецов. Разве благочестие происходит от пышных одеяний и надменного вида? Покажи мне жреца, умеющего плясать – и я погреюсь в его тени. Недолго. А так…

Он поклонился: – Извините меня.

– Забудь о возрождении веры, Банашар, и найди себе более достойные ритуалы. Живи.

Он подался назад – и чуть на столкнулся с подошедшей Адъюнктом и ее вездесущей телохранительницей Лостарой Йиль. Еще один мрачный поклон – и жрец сбежал по ступеням.

Адъюнкт нахмурилась: – Кажется, вы раздражаете моих пассажиров, Шерк Элалле.

– Не мои заботы, Адъюнкт. Я была бы полезнее на собственной палубе.

– Не доверяете старшему помощнику?

– Моему частично разобранному на детали мужчине? Почему вы так думаете?

Лостара Йиль фыркнула, подчеркнуто не обратив внимания на предостерегающий взгляд Таворы Паран.

– У меня много вопросов, капитан, – продолжила Адъюнкт. – Особенно сейчас, когда мы все ближе к Летерасу. Разумеется, ваши ответы я высоко ценю.

– Вы слишком осмелели. Идете прямо на столицу.

– Я прошу ответов, не советов.

Шерк пожала плечами: – Один мой дядя бросил Летерас и жил среди мекросов. Тоже не любил слушать советы. Он уплыл, а довольно скоро пришел корабль с Мекроса, что дрейфует к югу от Пилотта – они рассказали, что подобный город был раздавлен льдами и затонул – даже обломков не осталось. Как и выживших. Пошел прямиком в пучину. Как раз на этом невезучем городе жил мой дядя.

– Тогда вам удалось получить весьма ценный урок, – сказала Лостара Йиль сухим и намекающим на насмешку тоном.

– Гм.

– Да, да. Люди, имеющие грандиозный план, никогда не слушают советов. Особенно когда советы им не нравятся.

– Отлично сказано. – Шерк улыбнулась татуированной женщине. – С такими общаться – одно разочарование.

– Если вы уже закончили ваши тщательно завуалированные жалобы, – вмешалась Адъюнкт, – я хочу спросить капитана о летерийской тайной полиции. О Патриотах.

– Увы, – ответила Шерк, – это невеселая тема. Совсем невеселая.

– Я не любительница веселья.

«Да, поглядишь на тебя – сразу это поймешь».

***

В сопровождении двенадцати самых преданных гвардейцев из Вечной Резиденции Сиррюн Канар шагал к холму Кравос, что в двух тысячах шагов от западной стены Летераса. Шатры Имперской бригады доминировали над разбросанными вокруг лагерями вспомогательных рот и малых бригад; укрепления Тисте Эдур, размещенные немного к северу, тоже выглядели внушительно. На взгляд Канара, там не меньше трех тысяч клятых дикарей.

На вершине холма стояло несколько офицеров – летерийцев и вождей Эдур, среди которых был Ханради Халаг. Сиррюн вытащил свиток, сказав бывшему корольку: – Я здесь, чтобы доставить приказы Канцлера.

Ханради с равнодушным лицом протянул руку, передал свиток помощникам, даже не взглянув на него.

Сиррюн скривился: – Такие приказы…

– Я не знаю летерийского.

– Если желаете, я переведу.

– У меня есть свои люди, финед. – Ханради Халаг глянул на офицеров Имперской бригады. – В будущем мы, Эдур, будем сами охранять границы лагеря. Конец параду летерийских шлюх. Отныне ваши развратные солдаты будут тратить лишние деньги где-нибудь в другом месте.

Эдур повел своих с вершины холма. Сиррюн некоторое время молча следил за ними, убеждаясь, что никто не остался. Затем развернул другой свиток и подошел к Преде. – Это тоже приказы Канцлера.

Преда был опытен не только в битвах, но и в дворцовых интригах. Он спокойно кивнул и принял свиток. – Финед, – спросил он, – будет ли Канцлер лично командовать нами?

– Думаю, что нет, господин.

– Создается неловкое положение.

– В некоторых вопросах я буду его голосом, господин. Что до остального – изучив свиток, вы поймете, что получили полную свободу в вопросах ведения боев.

– А если мы не согласимся с Ханради Халагом?

– Сомневаюсь, что это составит проблему.

Сиррюн видел, как командир пережевывает его ответ; видел, как его глаза чуть расширились.

– Финед, – начал Преда.

– Господин?

– Как себя чувствует Канцлер в данный момент?

– Воистину хорошо чувствует.

– А… насчет будущего?

– Он смотрит в него с полнейшим оптимизмом, господин.

– Прекрасно. Благодарю, финед.

Сиррюн козырнул. – Прошу разрешения идти, господин. Где можно расположить мой личный лагерь?

– Поближе к холму, финед – отсюда я буду командовать битвой. Желаю, чтобы вы были неподалеку.

– Господин, тут мало места…

– Можете переместить моих людей куда захотите, финед.

– Благодарю, господин.

О да, ему это нравится. Корявые солдаты в пыльных сапожищах – они всегда свысока смотрели на собратьев из дворца. Ну что же… пара проломленных черепов – и их настроение изменится. С разрешения господина Преды.

Он снова отдал честь и повел своих людей вниз с холма.

***

Этот человек выглядит знакомым. Он был ее учеником? Сын соседа, сын знакомого ученого? Вопросы вились в уме Джанат, пока ее тащили из дома Теола. Она плохо помнит путь до казармы истопатов. Но тот человек, знакомое лицо – лицо, вызывающее странные чувства – она не может его забыть.

Она оставлена скованной в одиночной камере, среди тьмы и кусачих паразитов. Дни; может, целая неделя? Раз в день сквозь щель в двери просовывается тарелка склизкой бурды. Нет, скорее нерегулярно – если она не поставит пустую тарелку в пределах досягаемости рук охранника, новая вообще не появляется. Этот обычай ей не объяснили на словах, но она уже восхищается его точностью и красноречивостью. Непокорность означает голод; нет, скорее, голодную смерть – голод присутствует тут всегда. За время жизни в доме Теола и Багга она отвыкла от голода. Она почти чувствовала отвращение к жареной курятине. Теперь куры видятся ей во снах.

Тот человек, Танал Ятванар, приходил лишь однажды – похоже, чтобы поглумиться. Она и не подозревала, что разыскивается за подстрекательство к мятежу; хотя такая новость ее мало удивила. Когда к власти приходят подонки, образованные люди первыми ощущают вкус их кулаков. Какая жалкая комедия: так много зла исходит от таких маленьких людей! Малоумных. Неважно, сколь велик меч в руке, мозг остается маленьким. Сознание собственной ничтожности вечно грызет подобных типов.

Однако Теол и Багг однажды намекнули, что если истопаты схватят ее, дела пойдут худо. Похоже, они не ошиблись. Теол Беддикт, самый неспособный из ее учеников, слушавший лекции только из вожделения к лектору – ныне оказывается величайшим предателем Империи. Так сказал Ятванар. В голосе его звучала злобная радость; глаза тускло блестели в свете лампы в его руке, а другой рукой он хватал себя за интимные части. Полагал, она не видит. Она же сидела, прислонившись к стене, опустив голову так, чтобы грязные волосы закрыли лицо.

Теол Беддикт, замысливший экономическое разрушение империи – ну, в это всё ещё трудно поверить. О да, у него есть таланты. Возможно, есть и склонность. Но для подобного разрушения необходим легион сообщников. Разумеется, по большей части ничего не ведающих – разве что смутно, по бурлению в кишках, ощущающих, что делают нечто весьма деструктивное. Но жадность все превозмогает. Как и всегда. Итак, Теол Беддикт замостил дорогу для сотен – тысяч? – охотно согласившихся ступить на нее. Теперь они кричат в негодовании, бледнеют, спешат скрыться прежде, чем позор зальет их багровым потоком.

На данный момент дела обстоят так: вся вина возлагается на Теола и Багга, его неуловимого слугу.

– Но мы найдем его, Джанат, – сказал Танал Ятванар. – Рано или поздно всех находим.

Ей хотелось ответить: «Вы находите кого угодно, только не себя. Такой поиск привел бы к устрашающим открытиям». Однако она промолчала, чтобы вообще ничего не давать ему. И увидела, что даже меч в руке вроде бы стал меньше – не говоря обо всем прочем.

– Как нашли тебя. Как я нашел тебя. О, я стал знаменитым. Я тот, кто арестовал Теола Беддикта и Академика Джанат. Я. Не Карос Инвиктад, дни и ночи пускающий слюни над коробкой с двухголовым жуком. Знаешь, жук свел его с ума. Ничем больше не занимается. – Танал засмеялся. – Знаешь, он самый богатый человек империи. Хотя бы думает так. Но я делал за него работу. Я переводил средства. И скопировал все счета. Что всего прекраснее – я его стригу, а он даже не подозревает!

«Да, двухголовый жук. Одна голова слюни пускает, другая болтает».

Танал Ятванар. Она знала его – теперь она уверена. Знала его. Он уже проделывал с ней все это. Он не врет, рассказывая и намекая – у него есть причина торжествовать. Ну, хотя бы это не ложь.

Теперь ее воспоминания о промежутке между концом очередного семестра и пробуждением в комнатушке Теола и Багга – воспоминания, бывшие недавно столь расплывчатыми и непостижимыми – начали собираться, стягиваться в одну точку.

Ее искали, потому что она сбежала. Это означает, что она уже была под арестом – первый арест – и мучителем ее был никто иной, как Танал Ятванар.

Логично. Рациональные выводы из имеющихся фактов и свидетельств. Аргумент прочный и стоящий прямо перед ней – ну, он был тут недавно – человечек, превратившийся в самое горькое свидетельство истины. Он болтает, он раздражен отсутствием реакции с ее стороны. – Дражайшая Джанат, придется продолжить прерванные забавы. Не знаю, как тебе удалось уйти. Не знаю даже, как ты оказалась у Теола. Но теперь ты моя, и я буду делать то, что мне нравится. Увы, то, что я сделаю, не понравится тебе… но твои мнения мне не важны. На этот раз ты будешь умолять, будешь обещать все что угодно, ты начнешь поклоняться мне как богу. Сегодня я ухожу. Даю время хорошенько все обдумать. До скорого!

Ее молчание – как оказывается, это слабая оборона.

Она начинает вспоминать – детали с какой-то клинической точностью всплывают перед внутренним взором – и детали эти полны боли.

Боли, что превыше понимания.

«Меня свели с ума. Вот почему я забыла всё. Совсем обезумела… не знаю, как Теол и Багг умудрились исцелить меня, но они это сделали. Сдержанность Теола, нехарактерная для него вежливость – он ни разу не воспользовался моим положением, хотя и понимал – я в его власти, я не стала бы возражать. Это должно было пробудить подозрения, но я была так счастлива, так странно довольна, хотя напрасно ждала, когда Теол упадет в мои объятия.

Ах, разве не странна вся наша жизнь?»

Она гадала, где он. В соседней камере? Отовсюду доносятся стоны и крики, но переговорить нельзя ни с кем. Один из кричащих – Теол Беддикт? Он сломан, он стал дрожащей, бормочущей вещью?

Она не верила. Не хотела верить. Нет, из Великого Изменника должны сделать зрелище для всей Империи. Такие необычные Топляки, что они лягут клеймом на коллективную память летерийцев. Его должны сломать публично. Сделать единственной точкой выхода народного гнева и ярости. Критический момент для Кароса Инвиктада, возвращение контроля, усмирение анархии и паники, восстановление порядка.

Какая ирония! Как раз когда император приготовился убивать поборников – среди которых, по слухам, оказались такие, с какими ему еще не приходилось биться – Карос легко отнимает у него внимание толпы. Всего один арест, один процесс, один акт кровопролития.

Неужели он не понимает, что убить Теола – сделать его мучеником? Невиданным прежде героем? Теол Беддикт, желавший сокрушить систему Долгов. Желавший разорвать нечистый союз власти и богатства. Он станет новым Странником, новым видом бога. Бога, привязанного к справедливости, к свободе, к процветанию общества. Не будет важно, прав ли он был, не будут важны настоящие причины его поступка. Все это уже не важно. Его воля будет записана в тысяче свитков, и даже немногие сохранившиеся позволят выковать сердце нового культа.

«А ты, Карос Инвиктад… ох, твое имя станет проклятием на веки веков.

Сделай кого-нибудь мучеником – и потеряй контроль над его легендой. Каким он был в жизни, как он умер. Сделай так, Карос – и ты проиграл, хотя сейчас ты слизываешь человеческую кровь с толстых пальцев».

Да, наверное, Блюститель понимает. Понимает достаточно, чтобы тайно умертвить Теола, бросить тело в реку с камнем в ногах. Без объявлений, во тьме ночной.

Но нет – народ хочет, жаждет, требует открытой, почти ритуальной казни Теола Беддикта…

Ее мысли ходили по кругу, утомляя рассудок; сдающийся дух все глубже погружался в бездонный колодец.

Прочь от воспоминаний.

Прочь от Танала Ятванара.

От того, что он сделал с ней.

От того, что готовится сделать.

***

Благородный, хотя и слишком спесивый воин по имени Геделанак вернулся во Двор Побед едва узнаваемым. Любая слабость, как уже поняла Семар Дев, приводит ужасного, устрашающего императора в ярость. Поэтому Геделанак разрублен на части. Меч Рулада опускался, кромсал, резал и ковырялся во внутренностях еще долго после смерти чемпиона. Большая часть крови, похоже, осталась на песке боевой арены: из принесенного сменой могильщиков – Должников тела не вытекло ни капли.

Пудинг и другие ожидающие вызова воины – в том числе маскированная женщина – стояли и молча смотрели на тростниковые носилки с грудой красного мяса и расщепленных костей, пока те не скрылись в так называемой Комнате Урн. За носильщиками шел еще один Должник, несший меч и щит Геделанака. На них не было ни капли крови. Известия о ходе схватки уже дошли до двора. Первым ударом император отсек правую руку Геделанака у локтя, послав оружие кувыркаться над ареной. За ним последовала рука со щитом, отсеченная у плеча. Рассказывали, что присутствовавшие Тисте Эдур – и немногие летерийцы, в которых жажда крови пересилила нарастающую панику перед финансовым крахом – издали восторженный вопль, словно отвечая на предсмертный стон Геделанака.

Мгновенно отрезвевший Пудинг и другие бледные как речной песок поборники следили за зловещей процессией. Семар Дев сама не могла оторвать глаз от носилок. Наконец он отвернулась и ушла в длинный, сумрачный коридор.

Карса Орлонг лежал на большой кровати, сколоченной для какого-то предыдущего чемпиона – чистокровного Тартенала; впрочем, даже она казалась слишком короткой для вытянувшегося во весь рост Теблора. Босые ноги упирались в стену, уже покрытую грязными отпечатками пальцев и пяток – Карса почти не вставал с момента объявления времени состязаний.

– Он мертв, – воскликнула она.

– Кто?

– Геделанак. За два или три удара сердца… думаю, вы все совершили большую ошибку, решив не наблюдать за боем. Вам нужно увидеть, как он сражается, понять его стиль. Может обнаружиться слабость…

Карса фыркнул: – За два или три удара сердца?

– Уверена, другие уже передумали. Они пойдут взглянуть собственными…

– Дураки.

– Потому что не слушают твоих указаний?

– Мне до них дела нет, ведьма. Чего ты хочешь? Не видишь – я занят?

Семар вошла в комнату. – Чем это?

– Ты притащила с собой духов.

– Похоже, они жмутся к моим ногам, жалобно бормочут… что-то назревает в тебе? Карса Орлонг…

– Залезай ко мне. Получишь облегчение, Семар Дев.

– Забавно, – вздохнула она.

– Да.

– Нет, идиот. Я о том, что ты при нужде всегда находишь способ подколоть меня.

– Не притворяйся невинной, женщина. Скидывай одежки.

– Я притворяюсь, потому что ты иначе ты станешь совсем несносным. Не надейся. Я упорней, чем кажусь. Один взгляд на мерзкие пятна, оставленные на стене твоими ногами – и погаснет всякая страсть, которая – что за безумная мысль? – могла бы разгореться во мне.

– Я не прошу любить мои ноги.

– Не пора бы тебе поупражняться? Нет, не в «этом самом». Размять мышцы, растянуть связки и так далее…

– Так чего тебе нужно?

– Думаю, утешения.

Он повернул голову и поглядел ей в лицо. Потом не спеша присел (кровать жалобно застонала): – Семар Дев, чего ты страшишься сильней всего?

– Ну, смерти, наверное. Твоей. Ты мне друг, хотя и несносный. Еще того, что после… э… тебя они позовут Икария. Как видишь, два страха связаны между собой.

– А твои духи тоже страшатся этого?

– Интересный вопрос. Не уверена, Карса. – Миг спустя она добавила: – Да, теперь я вижу, что это может быть важно – то есть важно понять, чего они…

– У меня свои духи, – прервал ее Теблор.

– Знаю. И что они чувствуют? Можешь спросить?

– Предвкушение.

Семар нахмурилась: – Правда, Карса Орлонг? Правда?

Он засмеялся: – Не того они жаждут, о чем ты подумала. Нет, они радуются приближению конца. Они смогут принести жертву.

– Какого рода жертву?

– Когда придет время, ведьма, тебе нужно будет вытащить железный нож. Отдать ему свою кровь. Освободить связанных духов.

– Когда именно? Скажи точнее, черт тебя!

– Ты поймешь. А теперь скидывай одежки, хочу видеть тебя голой.

– Нет. Геделанак мертв. Никогда больше мы не услышим его смеха…

– Да. Поэтому, Семар Дев, пора посмеяться нам. Пора напомнить себе, что такое жизнь. Ради него. Ради Геделанака.

Ведьма уставилась на него. Гневно прошипела: – Ты почти убедил меня, Карса Орлонг. Ты всего опаснее, когда становишься убедительным.

– Похоже, ты добиваешься, чтобы я взял тебя силой. Сорвал одежки собственными руками, швырнул на койку…

– Ну, мне пора.

***

Таралек Виид когда-то мечтал о том – ныне неизбежном – мгновении, в которое Икарий Хищник жизней ступит на песок арены под рокот приветственных кличей ничего не ведающих зрителей – кличей, которые быстро превратятся в крики удивления, а потом – вопли ужаса… О мгновении, в которое проснется и сорвется с привязи его ярость.

И начнется кровавый конец мира. Императора, дворца, города, сердца империи.

Но Рулад ведь не умрет. Уйдет на навсегда. Каждый раз он будет вскакивать. Две силы сойдутся в бесконечной схватке. Пока… можно ли убить Икария? Может он умереть? Он же не бессмертный – хотя можно было бы возразить, что его ярость – это ярость жертвы, поколение за поколением восстающей против неравенства и несправедливости – а этому никогда не будет конца.

Нет, сколько бы Таралек не подгонял мысли, они неизменно останавливались в одной точке. Рулад сумеет убить Икария. Сотня схваток, тысяча – нарастающий посреди засыпанного пеплом континента хаос поразит сердце Икария, остановит его ярость. Тогда Хищник может стать жертвой. Пасть.

Да, в этом есть логика. Жертва может придти во гнев, но жертва осуждена оставаться жертвой. Таков извечный цикл, ожидающий любую культуру, цивилизацию. Мы видим его столетие за столетием. Природная сила, сердцевина всего существующего желает выживать, просто выживать. Для этого нужно питаться плотью жертв. Все большего числа жертв…

– Это азы жизни, – сказал Старший Оценщик, склонившийся перед миской с чистой водой, чтобы наложить новые краски на лицо. – Жизнь двигается вперед, когда ей удается. Жизнь останавливается или сворачивает в сторону, когда встречает сопротивление. Прогресс, Таралек Виид, означает путешествие, но не обязательно с одинаковой скоростью. Таковы рост и старение индивида. Хотя индивид слишком быстро оказывается в саване. Нет, истинное путешествие – это размножение, когда каждое поколение оставляет несметные массы семян, и каждое из них может преуспеть – более или менее. Кроме тех семян, что остаются на бесплодной обочине. Конечно же, не дано разуму одного человека мыслить в терминах множества поколений – но для каждого вершиной жизни представляется необходимость оставить после себя семя. Все прочие заботы служат восхождению к вершине, лишь на миг затемняя главную задачу. Добывание пищи, защита имения, поддержка семьи, родичей и друзей, попытки перекроить мир на удобный манер, населить его предсказуемыми людьми. Это, если вам угодно, путешествие в поисках комфорта.

Таралек Виид отвернулся к окну. Там стоял финед Варат Таун, высматривавший кого-то внизу. – Монах, – прохрипел Таралек, – в моем племени все, тобой описанное, было лишь частями войны, бесконечной вражды. Каждый испытывал отчаяние и зависть. Никакой любви, никакой преданности. Никому нельзя было полностью довериться, потому что сама земля шаталась под ногами. Не было ничего постоянного. Ничего.

– А тут есть, – сказал Варат Таун. – Воин Геделанак мертв. Пришел черед парня по имени Пудинг, того, быстрого и хвастливого.

Таралек кивнул: – Теперь ты, финед, мыслишь как я. Мы с тобой видели Икария во гневе. Но император, этот Рулад…

Монах издал непонятный трубный звук, подскочил на табурете – отвернув лицо от обоих спутников – и обхватил себя руками.

Варат Таун поморщился, сделал шаг: – Старший Оценщик? Жрец? Что-то не так?

Тот яростно затряс головой: – Не надо, прошу. Сменим тему. Благой Боже, я почти сдался – видите, я чуть не поддался смеху! Увы, мне не удается сдержать себя!

– Ты думаешь, что твой бог непобедим.

– Да, Таралек Виид. О да. Не сказано ли, что Рулад безумен? Сведен с ума бесконечными смертями и воскресениями? Что же, друзья, я открою вам: мой бог – Хищник Жизней, мой возлюбленный бог – он тоже безумен. Не забывайте, что именно Икарий прибыл сюда. Не Рулад, а мой бог совершил странствие. Чтобы насладиться своим безумием.

– Рулад…

– Нет, господин Таун. Рулад не бог. Не бог. Он проклятое существо, смертное, как я и вы. Его сила в мече. Это важнейшее различие, друзья мои. Но достаточно, иначе я нарушу клятву. Вы слишком погрязли в страхах и опасениях. Мое сердце разорвется!

Таралек смотрел на дрожащую спину монаха. «Нет, Старший Оценщик, это ты сошел с ума. Поклоняться Икарию? Будет ли гралиец поклоняться гадюке? Скорпиону?

Духи песка и камня, я больше не могу ждать. Давайте покончим со всем».

– Конец, – провозгласил монах, – будет неожиданным. Находите утешение хотя бы в этом, друзья.

Варат Таун спросил: – Когда вы пойдете смотреть схватки?

– Если вообще пойду смотреть – а я еще не решил – то пойду, разумеется, на Тоблакая, пробормотал Старший Оценщик, наконец-то справившийся с весельем (он обернулся и теперь поглядел на финеда спокойными, мудрыми глазами). – На Тоблакая.

***

Рулад Сенгар, Император Тысячи Смертей, стоял над трупом третьей жертвы. Он был забрызган кровью – не своей – и меч дрожал в его руке. Он смотрел вниз, на спокойное лицо с закрытыми глазами, а толпа радостно выкрикивала одобрения, озвучивала его горький триумф.

Стена шума обрушивалась – и разделялась надвое, оставив его нетронутым. Он отлично понимал: это ложь. Всё – ложь. Вызовы, не несущие реальной угрозы. Триумф, на самом деле бывший поражением. Слова канцлера и горбатого, уродливого Цеды. Все лица, уставившиеся на него, сливаются в одно. В маску, в мертвую вещь, таящую под собой наглый смех, подлую ухмылку. Если сама смерть надсмеялась над ним, чего ждать от людей?

Когда он в последний раз видел на лице подданного подлинное чувство? Когда он не видел в них подданных. Когда они не были подданными. Когда они были друзьями, братьями, отцами и матерями.

«У меня есть трон, есть меч. Есть империя. Но у меня нет ничего».

Он так хочет умереть. Настоящей смертью. Пасть, не обнаружив себя лежащим в призрачной плоти на берегу острова жестокого бога.

«Но в этот раз будет иначе. Я чувствую. Что-то… будет иначе».

Игнорируя толпу, выкрики которой теперь звучали истерически, Рулад прошелся по арене, разрывая мерцающие волны исходящего от песка жара. Разбрызганную кровь почти смыл его собственный пот, сочащийся между потемневших монеток, блестящий на неровных рубцах. Кровь и пот смешались в поток прогорклой победы, лишь на краткое время способный запятнать золотой доспех.

Канцлер Трайбан Гнол не понял бы его мыслей. Рулад уверен. Золото и серебро презирают мелкие обманы смертных. Карос Инвиктад тоже не понял бы этого.

Рулад во многом восхищается Великим Изменником, Теолом Беддиктом. «Беддикт, да. Брат почтенного воина, с которым я имел честь встретиться. Однажды. Брюс Беддикт, победивший меня по-настоящему; в этом он отличается от всех иных людей.Карос Инвиктад хочет вытащить Теола на арену, выставить перед Императором на позор, заставить слушать озлобленные крики алчной толпы. Карос Инвиктад думает, что подобное представление унизит Теола Беддикта. Но если Теол подобен Брюсу, он будет просто стоять с улыбкой на лице, и улыбка станет его Вызовом. Вызовом мне. Приглашением устроить экзекуцию, разрубить его на куски – ведь с братом у меня не вышло. Да, я прочитал бы в его глазах понимание…» Рулад отказался. Оставил Теола Топлякам, этому цирку дикости, сборищу игроков.

А пока что фундамент империи шатается, скрежещет, плюется пылью; некогда прочные краеугольные камни проседают, как будто сделаны из мокрой глины. Недавние богачи совершают самоубийства. Склады осаждены всё растущими толпами, тысячеглавый зверь нужды восстал по всей империи. Проливается кровь за пригоршню доков, за сухую корку; в трущобах матери душат детей, чтобы не видеть, как они сначала пухнут, а потом сохнут от голода.

Рулад чувствовал жар солнца, хотя стоял сейчас в арке, проглоченный тенями.

«Моя великая империя».

Канцлер предстает перед ним каждый день – и лжет. Все хорошо, а после казни над Теолом Беддиктом будет совсем хорошо. Шахты работают день и ночь, чеканится больше монеты; но требуется неусыпный контроль – Карос Инвиктад думает, что все уворованное Теолом может вернуться. Но период инфляции лучше бедствия, охватившего Летер сейчас.

Однако Ханнан Мосаг говорит совсем другое. Он изобрел ритуалы, позволившие Руладу собственными глазами видеть мятежи, безумие – туманные сцены, иногда почти неразборчивые – но отдающие знакомой вонью истины. Цеда тоже лжет – лжет умолчанием.

– Что там с вторжением? Покажи мне этих малазан, Цеда.

– Не могу, Император. Они защищают себя странным волшебством. Видите, вода в чаше затуманивается, едва я начинаю поиск. Как будто они бросили в нее горсть муки. Вода слепа, она ничего не откроет.

Ложь. Трайбан Гнол гораздо более неуклюж в уверениях – это доказывает, что канцлер все сильней озабочен, даже испуган. Малазане высадились на западном берегу и начали поход вглубь, к самому Летерасу. Они оказались хитрыми, опасными, сразиться с ними означает откатиться назад, побитыми и окровавленными. Пути отступления усеяны телами мертвых летерийцев и Эдур. Да, они явились за Руладом. Может ли канцлер остановить их?

– Да, Император. Мы сможем. Ханради разделил свои силы. Одна часть осталась с главной армией, к западу от города. Другая быстро, налегке переместилась к северу, а сейчас двигается на запад – словно замахнувшаяся рука – чтобы оказаться сзади малазан. Но не так, как мы поступали раньше. Эдур не пойдут колоннами по дорогам. Они будут сражаться как прежде, во время войн объединения. Военные отряды бесшумно движутся в тенях, в искусстве скрадывания они равны малазанам, а может быть, и превосходят их…

– Да. Мы перенимаем опыт, но не новый, а старый. Наше важнейшее умение. Чья это идея? Скажи!

Канцлер согнул спину: – Разве не вы, государь, назначили меня главой обороны?

– Твоя?

Еще один поклон. – Я бы сказал, Император, что вы сами руководите всем.

Чрезмерное подобострастие, вызванное презрением. Даже Рулад это понял.

Цеда обошелся без излишних реверансов: – Идея моя и Ханради, Император. В конце концов, я был Королем-Ведуном, а он моим злейшим соперником. Войну нужно перевести в русло, хорошо знакомое Тисте Эдур. Вполне очевидно, что вести сражения на летерийский манер – означает проиграть.

– Но будет и прямое столкновение, большая битва.

– Кажется, так.

– Хорошо.

– Может, и нет. Ханради думает…

Тут снова начались передергивания, полуправда, плохо завуалированные наскоки на канцлера и его руководящую роль. Как трудно составить картину, соответствующую реальности, пробиться сквозь обманы, выбить фрагменты истины – Рулад устал. Но что еще он мог сделать? Он учится, черт всех подери. Учится.

– Расскажи, Цеда, о вторжении из Болкандо.

– Наши пограничные форты захвачены. Произошло две битвы, в каждой летерийцы были вынуждены отступить с тяжелыми потерями. Альянс между восточными королевствами ныне стал реальностью. Кажется, они купили целые армии наемников…

Болкандийский Сговор… стал реальностью. Значит, раньше он был ложью. Рулад вспомнил потрясение на лице Гнола, когда он повторил слова Цеды – как свои собственные: «Альянс между восточными королевствами ныне стал реальностью, Канцлер?»

Маска Трайбана Гнола треснула – никаких иллюзий, никаких признаков нового уровня игры. Этот человек выглядел… виноватым.

«Мы должны выиграть войны. И на западе, и на востоке. А еще мы должны переделать империю. Дни Должников миновали. Дни монет, властвующих над плотью, прошли. Я, Император Рулад, возложу руки свои на глину и вылеплю что-то новое».

Итак. Пусть продолжится эпидемия самоубийств бывших богачей. Пусть лопаются великие торговые дома. Пусть бедняки разрывают знать по суставам. Пусть горят поместья. Когда пепел уляжется, остынет, Рулад обретет плодородную почву для новой империи. Его империи.

«Да, на этот раз будет иначе. Я чувствую возрождение. Близкое. Неминуемое. Я ощущаю его. Возможно, его будет достаточно, чтобы я снова возлюбил жизнь. Свою жизнь. О, Отец Тень, веди меня!»

***

Маэл стал неосторожен. Странник использовал неосторожность против него. Старший Бог, одержимый мыслью о спасении дурацкого приятеля – смертного, ступил в простейшую ловушку. Какое облегчение – устранить с пути надоедливого ублюдка. Радость почти перевешивает отвращение к тупой жадине Пернатой Ведьме, чью мерзкую компанию Странник только что покинул.

Он стоит в темном коридоре. Один.

Недавно же…

– Мы получим Смертного Меча, – провозгласила она с насеста – алтаря, островком раскорячившегося над черной водой. – Идиот останется слепым и глухим.

– Какой идиот? Наш долгожданный Смертный Меч?

– Не понимаю твоего скепсиса, Странник. Все идет как должно. Наш культ растет день за днем, среди летерийских рабов, а теперь и Должников…

«Ты хочешь сказать – среди недовольных». - И что ты обещаешь им, Пернатая, во имя мое?

– Золотой век прошлого. Когда ты был возвышен среди прочих богов. Когда тебе поклонялись все летерийцы. Наша слава ушла, и придется ее восстанавливать.

– Не было золотого века. В Летере никогда не поклонялись мне в ущерб прочим богам. Время, о котором ты говоришь – век терпимости, плюрализма, процветания культуры…

– Плевать на правду. Прошлое таково, каким я описываю его. Мы свободны, когда проповедуем невеждам.

Тогда он засмеялся. Верховная Жрица набрела на великую мудрость. – Да, собирай недовольных и невежественных дураков. Наполняй их головы благородной славой никогда не существовавшего прошлого, посылай на все четыре стороны исходить дурацким, но таким комфортным пылом. И начнется наш золотой век, век купания в удовольствиях, наслаждения тиранией и тотальным контролем над жизнями людей. Слава могучему Страннику, богу – сокрушителю диссидентов!

– Делай что хочешь со своей силой. Я сама знаю, что сделать с моей.

– Удинаас отверг тебя, Пернатая. Ты потеряла того, кого жаждала получить больше всех прочих.

Она улыбнулась. – Он переменит решение. Увидишь. Мы с ним оснуем династию. Он Должник. Нужно всего лишь пробудить в нем жадность.

– Пернатая Ведьма, внимательно послушай своего бога. Прими крохотный кусочек его мудрости. Жизни людей нельзя использовать. Предложи им блага, но не огорчайся, если они выберут нищету… ибо это ИХ нищета, и они охотнее выберут свою тропу, а не чужую. У трясов есть поговорка: «Открой им объятия берега и смотри, как они уходят в море».

– Неудивительно, что они вымерли.

– Пернатая…

– А теперь послушай МОЮ мудрость, Странник. Мудрость, в которой так нуждались трясы. Когда дело доходит до использования чужих жизней, главное – лишить людей свободы выбора. Когда свершено это, остальное свершить гораздо легче…

Он нашел себе Верховную Жрицу. Да уж. «Смилуйся над нами всеми…»

Глава 21

Открой им объятия берега, смотри, как уходят в море.

Отдай им все, что нужно, послушай, чего захотят.

Одари их рекой добрых слов, смотри, как выхватят меч.

Накорми их хлебом и миром, узри, как жаждут войны.

Окутай их тьмой, увидишь тоску по свету.

Смерть принеси им, послушай, как молят о жизни.

Новую жизнь зачни, узри, как режут детей.

Будь как они, увидят в тебе иного.

Мудрость яви, станешь для них глупцом.

Берег приводит к морю, а море, друзья мои,

Никогда не мечтало о вас.

Молитва трясов

Еще одна Худом клятая деревня. Их стало больше, чем грибов после дождя. Доказательство (хотя им уже не нужны доказательства), что они приблизились к столице. Хутора, деревни, поселки, движение на дорогах, набитые колеи, грохот экипажей, рев рогов в отдалении – словно волки собираются вокруг жертвы.

– Нет жизни лучше, – сказал Скрипач.

– Сержант?

Он перекатился на спину, обвел взглядом утомленных, израненных, запачканных кровью, выпучивших красные глаза горе-солдат. «Где они сейчас? Что видят, когда смотрят на меня? Я – их последняя надежда? Если так, то это самая плохая новость…»

Он гадал, жив ли Геслер и его солдаты. Прошлой ночью взводы разделило умелое нападение Эдур, бряцавших оружием и принюхивавшихся к воздуху, словно гончие псы. Эдур идут по следу, все время давят, толкают вперед – Скрипач до отвращения точно знал, что где-то там ожидает стена солдатских щитов. Выскользнуть не удается. Невозможно пойти севернее или южнее – к северу в каждой рощице не меньше дюжины эдурских банд, а на юге течет широкая река Летер, отражая ослепительную ухмылку солнца. Да, наконец-то на той стороне кто-то поумнел, отдал необходимые распоряжения, загнал силы вторжения в большую трубу, ведущую малазан к мясорубке.

Ну что же, веселье долго не длится. Когда Геслер и его Пятый взвод были оттеснены, с той стороны донеслись звуки боя. Перед Скрипачом возник нелегкий выбор: повести пригоршню солдат в атаку, прорвать вражеский фланг и помочь невезучим ублюдкам – или по-прежнему спешить на восток, чуть забирая южнее, прямо в разинутую пасть.

Резкие хлопки жульков помогли принять решение. Бежать туда – самоубийство, ведь гренады летят во все стороны, а значит – Геслер отступает, прорываясь сквозь ряды врагов. Скрипач мог бы оказаться у него на хвосте – вперемешку с кучей разъяренных Эдур.

Так что пусть выбирается сам.

Разрывы стихли, но крики не прекращались. «Худ меня забери!»

Его взвод залег в высокой траве на опушке. Все воняют. Гордость Охотников за Костями, они напоминают теперь сборище расхитителей могил. Да, проклятие Корика. Кого еще винить? Отрезанные пальцы, уши нанизаны на веревочки, свисают с поясов и пряжек. Его солдаты все до одного превратились в мрачных, кровожадных, едва похожих на людей варваров. Чему удивляться? Одно дело идти скрытно – в конце концов, морпехи для этого и предназначены. Но все длится слишком долго, передышки нет, а впереди постоянно маячат врата Худа. Пальцы и уши – у всех, кроме Улыбы, украсившей себя тем, что можно срезать лишь с мужиков. «Мои благословенные червячки», сказала она некоему уроженцу канезского побережья (он тоже теперь походит на вымазанного в грязи червяка). «Как и настоящие черви, они вначале сине-красные, а через день – другой сереют. Пожарить, сержант?»

Можно сойти с ума, не сходя с тропы войны. Это очевидно. «Боги подлые, поглядите на дураков – как, во имя Худа мы протянули так долго?»

Они довольно давно не видят капитана и ее недоделанного мага. Это тоже плохая новость. Но по утрам в окрестностях поднимаются столбы многозначительно бурого дыма, а по ночам слышны разрывы морантских припасов. Это означает – кое-кто еще жив. Однако таких знаков не становится больше, хотя стычки явно стали более частыми и жестокими.

«Мы выдохлись. Нам крышка. Ба! Послушайте меня! Похож на Карака…»

– Я сейчас сдохну, Скрип! Какое счастье. Теперь я понял, что…

– Прекрати, – бросил он.

– Сержант?

– Не спрашивай, Бутыл. И прекрати смотреть так, словно я сошел с ума или еще чего.

– Лучше не сходи, сержант. Ты один разумный остался изо всех.

– А тебя к каким отнести?

Бутыл скривился и сплюнул жвачку из травы. Протянул руку за свежей порцией.

«Да, понятный ответ».

– Почти стемнело, – сказал Скрипач, уставившись на необычную деревушку. Перекресток, таверна, конюшня, кузница на главной улице, перед ней груда бревен; и слишком много однотипных крошечных строений, каждое из которых едва ли может вместить семью. Может, на другой стороне есть еще какие-то ремесленные заведения, горшечные мастерские или карьеры – он вроде бы видел грунтовую дорогу, вьющуюся по восточному холму.

Странная тишина для вечера. Работники прикованы к скамьям и тачкам? Возможно. Но на улице нет ни одной собаки. – Не нравится мне это. Уверен, что тут нет подвоха, Бутыл?

– Никакой магии. Что не означает отсутствия сотни Тисте Эдур, поджидающих нас в каждом доме.

– Так, чтоб тебя, пошли внутрь белку или еще кого.

– Я уже искал, сержант, но ты меня прервал.

– Владыка Худ, прошу тебя, зашей магам пасти. Умоляю.

– Сержант, это я умоляю. Меньше чем в лиге позади шесть взводов Эдур. Я устал метать копья. Дай сосредоточиться.

«Да, сосредоточься на кулаке, сжимающем твое горло. Треклятый крысолюб. Ох, я слишком устал. И постарел. Может, если мы пройдем через всё… ха! – я попросту ускользну по улицам Летераса. Уйду в отставку. Займусь рыбалкой. Или вязанием. Траурные шали. Готов поспорить, скоро это будет прибыльным предприятием. Как только Адъюнкт притащит остатки наших ворчливых неудачников и славно отомстит за павших моряков. Нет, кончай так думать. Мы еще живы».

– Нашел кошку, сержант. Спит на кухне той таверны. Плохие сны!

– Так стань ее худшим кошмаром, Бутыл. И поскорее.

***

Птицы щебечут в листве деревьев. Насекомые деловито живут и умирают в траве. Сейчас это стало и его жизнью – утомительная беготня, изредка прерываемая мгновениями глубокого ужаса. Он чешется от грязи, вдыхает застарелую вонь засевшего под шкурой страха.

«Кто, во имя Худа, эти проклятые летерийцы? Их мерзкая империя во главе с Тисте Эдур столкнулась с Малазанской Империей. Но это проблемы Лейсин, не мои. Проклятие, Тавора, мы зашли слишком далеко, и мщение не оправдывает…»

– Взял ее, – шепнул он. – Проснулась… чешется… да, потягивается… сержант? не торопи. Верно, трое в кухне, потеют, выпучили глаза. Кажутся напуганными. Сбились в кучу. Слышу звуки из таверны. Кто-то поет…

Скрипач стал ждать дальнейшего.

Ждал и ждал…

– Бутыл…

– Пролез в таверну… о? таракан! Погоди, прекрати играться – скорее сжуй проклятую тварь!

– Потише, Бутыл!

– Готово. О-го-го, как их много! Песня… на абордаж, вперед… – Бутыл внезапно замолчал, тихо выругался и встал. Постоял несколько мгновений, фыркнул. – Идем, сержант. Можно заходить.

– Морпехи захватили деревню? И точно, колом Худа в дупу!

Солдаты услышали и мигом столпились вокруг него, облегченно вздыхая.

Скрипач поглядел на дурацкие ухмылки и мигом протрезвел. – Поглядите на себя! Ходячие недоразумения!

– Сержант! – Бутыл потянул его за руку. – Скрип, поверь, тут боятьсянечего.

***

Хеллиан уже забыла, какую песню поет. Какую бы не пела, другие поют другую… да и вообще не поют уже. Вот только капрал выводит трели – почему-то на два голоса – смешные странные слова на старом наречии Кауна – инородцы не должны петь вообще, как тут понять, не поют ли они дурную, обидную песню про сержанта… Капрал заслужил тычок в темечко. Трели оборвались. Наполовину.

Миг спустя она заметила, что прервалась и вторая половина. Что только она изо всех поет – хотя даже для ее слуха песня звучала по-инородческому, бульканьем на онемелых губах – да, что-то про сержантов – вроде бы? – ну, она просто возьмет ножик и отрежет…

Вдруг новые солдаты. Таверна переполнилась. Незнакомые лица знакомо выглядят, и значит знакомые, ну и хорошо. Черт, еще сержант – скольких сержантов вынесет одна таверна? Первый тут Урб, он ее неделями преследует, потом Геслер – забрел к ним в полночь, и с ним больше лежачих, чем стоячих. А вот и третий, с рыжей бородой и трепаной скрипкой на спине, вот он смеется и хлопает по спине Геслера, будто они давно потерянные братья или любовники или еще кто – ну на ее взгляд, все чертовски счастливы. Счастливее ее, да какое в том счастье?

Утром все было лучше. Этого дня? Того дня? Неважно. Они заколдованы для ненахождения… работа Балгрида? Тавоса Понда? Поэтому три взвода Эдур набежали прямо на них. Легко было убивать. Какой чудесный звук у арбалетной тетивы! Чпок! Чпок! Чпокчпок! Потом работа для клинков, рубка и сечка и тыканье и пиление и верчение дыр – никто больше не стоит, и это такое облегчение, а облегчение – самая приятная вещь!

Пока уныние не накатит. Когда стоишь среди кучи порубленных мертвецов, такое случается. Иногда. Кровь на мече. Меч в твоей руке. Хруст и бульканье – это выдергивают стрелы из упрямых мышц, костей и внутренностей. Мухи жужжат, словно они тут сидели на ближайшей ветке и поджидали. Вонь всякого дерьма, что наружу вылезло.

Воняет почти так, как от морской пехоты. Кто завел такую моду? Пальцы, петушки, уши и прочее?

Хеллиан вдруг охватило чувство вины. «Это была я!» Она пошатнулась, поглядела на длинный стол, что служил всем гостям таверны. Стол тянулся вдоль всей дальней стены. На нем груды эдурских голов, покрытые полчищами мух и личинок. Слишком тяжелые для пояса – у Навроде штаны сползли, вот умора! «Нет, стойте. Вроде бы мне плохо. Беда будет – нельзя так плохо обходиться с трупами врагов. Это просто… какое слово? Эскалация!»

Солдаты поворачивались и застывали. Скрипач прекратил хлопать Геслера по спине и подошел к ней.

– Худов член, Хеллиан, – пробормотал он, – что случилось с жителями деревни? Как будто я сам не смогу догадаться, – добавил он, глядя на отрезанные головы. – Они убежали.

Урб подошел к нему. – Все они, как мы поняли, Должники. Пятое, шестое поколение. Работали за так.

– За так? – спросил Геслер.

– Из-под палки, – объяснил Скрипач.

– Так они рабы?

– Во всем, кроме имени, – отвечал здоровяк, почесывая под бородой (оттуда выглянул почерневший палец на веревочке). – Под головами Эдур лежат головы летерийцев. Факторов, богачей в шелках. Мы убили их перед толпой Должников – видели бы вы улыбки! Они отрубили мертвым придуркам головы и принесли нам в дар. Ну, а Эдур мы с собой принесли. Потом они разграбили все, что можно было, и убежали.

Брови Геслера поднялись высоко. – Итак, вам удалось то, что не удалось нам. Придти в городок как клятые освободители.

Хеллиан фыркнула: – Работаем над этим уж-же недели. На летрицев плевать – они профес’анальные солдаты, их бить – все равно что дурцев. Нет, вот когда заходишь в село и убивашь всех чаликов…

– Кого?

– Начальников, – объяснил Урб. – Мы убиваем начальников, Геслер. И всех, у кого деньги водились, и адвокатов тоже.

– А это кто такие?

– Законники. О, и ростовщиков, и заимодавцев, процентщиков, мытарей. Убиваем их всех…

– Как и солдат, – добавила Хеллиан, кивая и кивая – похоже, причин остановиться у нее не было. Так, кивая, она продолжила: – Потом они завсегда так: грабеж, трах, тарарах и разбежались а мы спим в мягких кроватках едим и пьем в таверне и если хозяевы не сбежали мы им платим как надо честно…

– Вроде тех, что прячутся на кухне?

Хеллиан моргнула: – Прячутся? Ну… это… похож, мы разбуянились…

– Головы виноваты, – застенчиво пожал плечами Урб. – Думаю, Геслер, мы от рук отбились. Живем как звери в лесах и все такое…

– Как звери, – усиленно закивала Хеллиан. – В мягких кроватках и грабим и пьем и головы мы с собой не таскаем! Мы их в тавернах оставляем. В каждой деревне, так? Пусть знают, мы тут прошли. – Хеллиан пробрало невероятное головокружение. Она шлепнулась на сиденье и похлопала по столу в поисках фляги с элем – пришлось оторвать от ручки пальцы Балгрида, а тот сопротивлялся, идиот – думал, это его фляга или как? Она глотнула полным ртом и откинулась на спинку стула – но это оказалась табуретка, так что спинки не было вообще, и теперь она пялилась в потолок и барахталась в какой-то жиже, и жижа текла по спине и все смотрели на нее сверху. Она сверкнула глазами: фляга оставалась в руке! – Разлила? Разлила? Черт, я всё разлила?!

– Ни капельки, – восхищенно покачал головой Скрипач. Проклятая сержант Хеллиан, которая, по словам Урба, пересекла континент ни разу не просохнув – эта женщина с внешностью, стертой почти до полного исчезновения, с яркими и всегда мокрыми губами – эта Хеллиан преуспела там, где все прочие взводы потерпели полную неудачу. Урб – кремень, но им надо руководить; значит, все действительно сделала она. Пьяная жестокая морячка.

Отрезанные головы в каждом кабаке, Худа ради!

Она обрезала поводки простых людей, всяких рабов, крепостных и должников, смотрела, как они пляшут от радости. Наша пьяная избавительница? Наша кровожадная богиня? Что думает простой народ, впервые увидев ее? Всеобщая молва о ужасной армии захватчиков. Солдаты и Эдур, умирающие в засадах. Хаос на дорогах. И тут появляется она с головами в мешках; ее солдаты выбивают каждую дверь в каждом поселке и вытаскивают тех, к кому никто не питает особой любви. Что потом? Как же! Деловитое укорачивание всех, кто камнем висел на шее бедняков. «Отдайте нам бар на пару ночей. Утром уберемся восвояси. Да, кстати: ежели кто из вас наткнется в лесу на Эдур, сообщите нам. Лады?»

Стоит ли удивляться, что взводы Хеллиан и Урба шли в большом отрыве от остальных – так жаловалась капитан Сорт – и почти без боевых потерь? Вечно пьяная светлоглазая бабенка с типичными повадками и излишествами холеной молодой шлюшки как-то сумела найти поддержку местных. Дала солдатам возможность остаться в живых.

Скрипача качало от удивления, облегчения, почти что эйфории и усталости; все это было смешано с немалой дозой сексуального влечения к ловкой пьянчужке. Он плюхнулся за стол к Геслеру и Буяну (последний только что вошел, неся ржаной каравай, вскрытый бочонок пива и три щербатых оловянных кружки).

– Почти могу прочитать, – пробурчал он, вертя в руках одну из кружек, на которой была сделана надпись. – Похоже на старый эрлийский.

– Может, клеймо мастера? – предположил Геслер, отрывая кусок хлеба.

– Нет. Может, что – то вроде «Адвокат Года». Потом имя. Риззин Пурбл. Или Вурбл. Или Физзин.

– А это не название деревни? – продолжал Геслер. – Физзин Вурбл.

Буян хмыкнул и ткнул Скрипач локтем: – Хватит мечтать о ней, Скрип. В этой прорве добра не сыщешь. К тому же Урб на нее давно запал, а с таким бугаем лучше не связываться.

Скрипач вздохнул: – Да, ты прав во всем. Но я уже давно.

– Скоро нас ожидает награда.

Он искоса глянул на Буяна, потом на Геслера.

Тот скривил губы: – Разум потерял, Буян? Единственная награда, которая нам светит – вороньи перья из шляпы Худа. Мы их получим, когда будем проходить в его врата. Да, сюда мы дотащились. Побили всех. Но Эдур идут по следу, скоро их будет в пять, потом в десять раз больше. А мы выйдем на открытое пространство.

Буян легкомысленно взмахнул рукой: – Считаешь, Гес? Погляди на взвод Урба. И Хеллиан. На взводы Скрипа и нас. Если подумать, через что мы прошли… да нас почти не потрепало! Живых все еще больше, чем мертвых. Зачем думать, что у других дела пошли хуже? Мы почти в прежней силе, а вот об Эдур и летерийцах так не скажешь, верно?

– Их все еще гораздо больше, – заявил Геслер, разливая пиво по кружкам.

– Да какая разница? Через последнюю засаду мы проломились…

– Оставив такое месиво, что нас выследит и слепая землеройка.

– Ну, подумаешь, жульки рассыпались.

– У Поденки всю спину разворотило…

– Доспех защитил.

– И его больше нет…

– Вы двое хуже новобрачных. – Скрипач схватил кружку.

***

– Хорошо, – провозгласил Корик. – Разногласия невозможны. Твои причиндалы, Улыба, воняют хуже всего. Хуже пальцев, хуже ушей, даже хуже языков. Прошло голосование. Весь взвод «за»: придется от них избавиться.

Улыба ощерилась: – Думаешь, не знаю, почему ты этого хочешь? Не из-за запаха, нет – нет. Ты на них смотришь – и внутри все скукоживается, яйца подтягиваются, под кожу прячутся. Всего – то. Скоро никто из нас не будет вонять – всё высохнет, сморщится…

– Хватит! – застонал Тарр.

Корик глянул на Бутыла. Дурачок, кажется, заснул. Лицо расслабилось. Отлично. Без Бутыла они столько не прошли бы. Тем более почти без потерь. Он постучал пальцем по костяному пальцу, висящему на шее. Выкопан из-под И’Гатана. Когда такие мысли приходят, полезно постучать раз или даже два.

Он понимал, что впереди неприятности. Все понимали – вот почему все говорили и думали о чем угодно, только не о громадном косматом звере, присевшем прямо на пути. У него слюнявые клыки и острые когти и широкая, с намеком, ухмылка. Да уж. Он снова коснулся костяшки.

– Прошли неплохо, – сказал Каракатица, обводя взором столпившихся в таверне моряков. – Но кто успел подумать, каково осаждать город размером с Анту? Припасов у нас мало – у Скрипа одна долбашка, у меня, но это все. Скрыться не удастся – они знают, куда мы направимся.

– Магия, разумеется, – ответила Улыба. – Мы просто войдем.

Корик моргнул. Не в ту сторону свернул разговор. Осада Летераса? Строем в одну шеренгу? Нелепо. Эдур гонят их вперед, и явно в конце пути поджидает не дворец наслаждений. Карак разум потерял? Или такой у него способ отгонять тень нависшей над всеми смерти?

Возможно. У сапера мало воображения – или вовсе нет – а впереди маячит самый большой бросок в его жизни и осада, до которой дело не дойдет, а если дойдет, то совсем плохо дело. Так что он хочет подумать, пока мозги остались.

– Сержант что-нибудь придумает, – внезапно заключил Каракатица и громко вздохнул, шлепнувшись на стул.

«О да, Скрипач, Повелитель Саперов. Спешите пасть на колени!»

***

Бутыл все еще взирал на мир острыми глазами кошки. Кошка сидела на стропиле, следила за проносящимися птичками, а разум мага понемногу впадал в рассеянность. Такое случается все чаше. Переутомление. Ничего не поделаешь. Но вот движение там, на опушке леса – там, где недавно прятался их взвод. И там, на севере. И тут – эдурский лазутчик, еще один ползет с юга, из-за дороги. Нюхают воздух – неудивительно, ведь малазане таскают за собой немало протухших расчлененных трупов…

«О, они осторожны! Недаром. Не желают настоящего боя. Желают спугнуть. Чтобы мы снова бежали». Чем больше их силы, тем откровеннее они показывают себя. Устрашают числом, машут копьями.

Да, мало осталось времени для отдыха. И хорошо, что немного – иначе морпехи напьются и не смогут встать, не то что сражаться. Но если еще подумать… Хеллиан способна сражаться в любой степени опьянения – один из ее капралов рассказывает, что она трезвеет и превращается ледышку, едва начинается замятня. Едва возникает нужда в командире. Поистине особенный талант. Солдаты ее боготворят. Как и взвод Урба, и сам Урб. Поклонение, связанное с ужасом и немалой долей похоти, смесь всех видов религиозного поклонения. Может, поэтому она так крута, щит веры хранит и ее, и солдат?

«Хеллиан как более скромная версия, скажем, Колтейна. Или Даджека в Генабакисской компании. Седогривого на Кореле. Так видит Багряная Гвардия своего принца К’азза. Всякое я слышал.

Но увы, Адъюнкт не такова. Очень плохо. Хуже чем очень…

На виду уже два десятка Тисте Эдур. Глазеют на деревню. О, какая птичка! Нет, не надо. Проклятая кошка! Нужно сосредоточиться».

Появляется все больше варваров. Еще два десятка. А вон там – отряд столь же большой, как уже подошедший.

Бутыл заставил себя сесть. Заморгал, отыскивая товарищей. – Идут, – сказал он. – Пора бежать.

«Три сотни и еще сдача найдется». – Слишком много…

– Бутыл!

– Сотни, черт вас дери!

Он сверкнул глазами. Внезапный крик сменился тишиной. Ну что же, протрезвели.

***

У Клюва слезились глаза. Язык распух во рту. Его подташнивало. Маг не привык поддерживать горение свечи так долго – но выбора не было. Тисте Эдур повсюду. Они заглушают звуки подков, они вуалируют свои пути, так что кажутся всего лишь очередными тенями среди пестрых теней листвы. Он тянулся, болезненно обостряя каждое чувство, он пытался отыскать скрытных охотников, вставших на след малазан. Что еще хуже, они начали сражаться на малазанский манер – короткие, жестокие стычки, в которых оставить врага раненым лучше, чем убить. Раненые замедляют движение морской пехоты. Оставляют кровавый след. Нападают и отходят. Снова и снова. Ночь переходит в день, но отдыха нет. Только… бег.

Они с капитаном скакали при свете дня, пытались найти кулака Кенеба и взводы, приданные его роте. Два дня назад моряков с ним было четыреста. Клюв и капитан попытались пробиться на восток, вступить в контакт с вырвавшимися далеко вперед взводами, но были вынуждены отступиться – слишком много эдурских банд на пути. Он знал, что Фаредан Сорт боится: взводы заблудились, а значит – почитай что мертвы.

Он также уверился, что вторжение идет не по плану. Что-то в мрачном взгляде капитана подсказывало: не они одни столкнулись с проблемами. Недавно они наткнулись на три уничтоженных взвода. О, солдаты взяли за себя высокую цену – так сказала Сорт, внимательно изучив груды трупов и ведущие под полог леса кровавые следы. Клюв и сам расслышал в воздухе безмолвный вой смерти, увидел холодный огонь, которым дышит каждая битва. Вой вмерз в деревья, в каждый ствол, сук, лист. Земля под ногами смердела могилой. Потрясенная Лили, милая его кобылка, боялась сделать хотя бы шаг на прогалину, и Клюв отлично ее понимал.

Высокая цена, да, так она сказала. Хотя тут платили не монетами, а всего лишь жизнями.

Взмыленные лошади выехали на заросшую кустами насыпь; Клюву пришлось сосредоточиться еще сильнее, чтобы скрыть хруст кустарника и топот копыт – свеча в голове вдруг замерцала, и он чуть не выпал из седла.

Голос капитана ободрил его. – Клюв?

– Жарко, – пробормотал он. И тут же, в один миг, понял, к чему всё клонится и что ему нужно будет сделать.

Кобыла вырвалась вперед, взобравшись на очередную насыпь.

– Погоди.

«Да!» Клюв вздохнул. – Капитан, вот они.

Впереди было повалено несколько десятков деревьев, за ними виднелся мутный пруд с тучами насекомых. Двое моряков поднялись из грязи, держа наготове арбалеты.

Капитан подняла руку и сделала им нужные знаки; арбалеты опустились, часовые позвали пришельцев к себе.

Среди двух древесных стволов затаилась колдунья. Она несколько нервно кивнула, увидев Клюва. Он взмахнул рукой в ответ.

Когда до пруда осталось десять конских шагов, колдунья подала голос: – Мы вас ждали. Клюв, ты стал сиять так ярко, что я почти ослепла. – Она засмеялась. – Не беспокойся, Эдур не видят такого света. Даже их ведуны. Но. Клюв, пора притушить – или ты вспыхнешь.

Капитан повернула голову и кивнула: – Давай, Клюв. Отдохни.

Отдохнуть? Нет, отдыха не будет. Не сейчас. – Сэр, подходят сотни Эдур. С северо-запада.

– Знаем, – сказала вторая колдунья, выскочившая из укрытия словно лягушка. – Мы как раз готовились уложить вещевые мешки. Мундиры отглажены, стяги заново расшиты золотом.

– Да ну?

Женщина помрачнела; в ее глазах мелькнуло что-то, напомнившее Клюву о няньке, которую отец изнасиловал и выгнал сразу после этого. – Нет, Клюв. Я просто шучу.

Плохо. Хотелось бы ему поглядеть на золотые стяги.

Они вылезли из седел и отвели лошадей к краю вырубки. Там находился лагерь кулака. – Милости Худа, – воскликнула Сорт. – Тут их много.

– Шестьсот и семьдесят один, сэр.

Как и сказала колдунья, солдаты готовились в выходу, суетясь, словно муравьи на своем разворошенном кургане. Есть раненые – и много – но целители сделали свою работу, пахло лишь старой кровью. Вонь смерти доносилась от дюжины могил на дальнем краю лагеря.

– Идем, – сказала капитан, когда двое солдат приняли лошадей. Клюв прошел за ней к кулаку Кенебу и сержанту Фому Тисси.

После долгого пребывания в неудобных летерийских седлах ходить было непривычно – земля будто проседает, все вокруг кажется хрупким. «Да. Мои друзья. Все они».

– Плохо? – спросил кулак.

– Не смогли добраться, – отвечала Фаредан Сорт, – но надежда остается. Кулак, Клюв советует торопиться.

Кулак бросил взгляд на Клюва. Юный маг увял – внимание столь важных персон всегда пугало его.

Кенеб кивнул и вздохнул: – Я хотел подождать, на случай… – Покачал головой. – Все ясно. Пора сменить тактику.

– Так точно, сэр.

– Мы пойдем напролом, прямо к столице. Если напоремся на что-то, с чем не совладать… придется совладать.

– Так точно, сэр.

– Капитан, соберите тяжелую пехоту из десяти взводов. Примете командование над арьергардом.

– Так точно, сэр. – Капитан повернулась и взяла Клюва за руку. – Приказываю лечь на носилки. Поспать.

– Не могу, сэр…

– Сможешь.

– На самом деле не могу. Свечи… не гаснут. Больше не гаснут. Не желают.

«Никогда больше, капитан. Не потому что я не люблю вас, потому что люблю… Я делал все, что вы приказывали. Но сейчас даже не объяснить. Ох, слишком поздно».

Он не знал, что смогла она увидеть в его глазах, какие несказанные слова были все-таки услышаны… но хватка на руке ослабла, став почти нежной. Она кивнула и медленно отвела взгляд. – Все хорошо, Клюв. Помогай нам охранять спину Кенеба.

– Слушаюсь, сэр. Увидите, я все сделаю. – Он помедлил, пока они не прошли через лагерь – рука в руке – и спросил: – Сэр, если с чем-то не совладать, то как с ним совладать?

Они то ли хмыкнула, то ли засмеялась. – Клиньями вперед, давить их, Клюв. Отбросим всех, кто полезет на нас. Будем идти, пока…

– Пока?

– Славно умереть рядом с друзьями. Славно. Ты понимаешь?

– Да, сэр. Славно, потому что они друзья.

– Точно, Клюв.

«Вот почему нам не о чем беспокоиться, капитан».

***

Кенеб смотрел, как строится морская пехота. Впереди тяжелый переход. Как будто их несчастные души и так не настрадались. Но больше нельзя прятаться и нападать из-за угла. Враг перенял их манеру, он превосходит числом и, кажется, сравнялся с малазанами в жестокости.

Неизбежный исход. Ни одна империя не станет покорно раздвигать ноги. Несколько тычков и пинков – и она рычит, оскаливает острые клыки, кусает глубоко. Пришла пора истекать кровью его морпехам. Но пока все не так плохо, как он боялся. Поглядите на них. Выглядят даже злее, чем обычно.

– Кулак, – сказал сзади Фом Тисси, – они готовы, принимайте.

– Вижу, сержант.

– Нет, сэр. Я имел в виду, они готовы.

Кенеб всмотрелся в темные блестящие глаза приземистого служаки и не совсем понял, что же увидел. Но, чем бы оно не было, пылает очень ярко.

– Сэр, – продолжил Тисси, – мы для этого и предназначены. Для всего, – он взмахнул грязной рукой, – этого. Нас ведь учили играть в разные игры, так? Мы их достали, взбесили – и вот они, пожалуйста. Проклятые Эдур сбежались к нам словно к магнитному камню. Сейчас мы готовимся снова задать им жару и – возьми меня Худ! – даже кровь кипит от нетерпения! И у всех так! Так что прошу, сэр – дайте сигнал к выступлению.

Кенеб еще мгновение смотрел на сержанта. Потом кивнул.

***

Под звуки дикого хохота Корик налетел на троих эдурских воинов; тяжелый меч отбил в сторону два направленные в грудь копья; левой рукой он схватился за древко третьего и подтянулся к врагу. Острие меча вонзилось в лицо того Эдур, что был справа. Рана неопасная, но кровавая. Второму воину он ударил эфесом в область сердца, и тот полетел на землю. Затем Корик, так и не выпустивший копье третьего Эдур, заставил врага пошатнуться и тут же проткнул горло.

Повернувшись, он попытался резануть первого врага – но увидел, что тот валится наземь, из глазницы торчит рукоятка ножа. Он тут же присел к среднему воину; меч яростно молотил, пока изрубленные руки – ими Эдур пытался прикрыть голову – не отвалились, позволив полукровке нанести смертельный удар.

Затем он обернулся назад. – Ты кончишь хохотать, во имя Худа!?

Но Улыба опустилась на одно колено, содрогаясь от смеха и одновременно выдергивая свой нож. – Боги! Не вздохнуть! Погоди… погоди…

Корик зарычал и снова встал лицом к хижинам – узкие переулки стали отличными ловушками – замани урода, развернись, напади сбоку и руби на куски! Но никто не планировал жалкую деревушку как место последней битвы. Разве что Эдур, попавшие в окружение и теперь старавшиеся выбраться, продвигаясь от дома к дому, с улочки на улочку.

Они хорошо отбиваются. Но, к сожалению для них, слишком широко разошлись – не терпелось пролить малазанскую кровушку.

– Привыкли биться группами, – сказала подоспевшая Улыба. Поглядела ему в лицо – и снова разразилась дурацким хохотом.

– Что такого забавного?

– Ты! Они! Погляди им в глаза – какое удивление, то есть… о боги глубин! Не могу остановиться!

– Лучше бы смогла, – посетовал Корик, стирая кровь с рук. – Я слышал шаги – в том переулке. Идем!

***

Три стрелы взлетели, две достали нападавших Эдур. В ответ полетели два копья – оба в грудь Скрипачу. Но мощный щит Тарра оказался на их пути – сержант хрюкнул, чуть не упав набок – наконечники звонко ударились в фигуру на бронзовом щите, одно прошло насквозь, пронзив руку Тарра. Капрал выругался.

Скрипач присел за валявшийся у кузницы бочонок. Еще одна стрела брякнула по планкам, на землю потекла вода.

В эту засаду попало полдюжины Эдур – арбалетные стрелы свистели, вылетая из обоих темных переулков. Через мгновение все были мертвы или умирали.

– Назад! – крикнул Скрипач, обернувшись, чтобы сменить пустой арбалет на заряженный, который протянул Бутыл.

Тарр прикрывал обоих. Они отошли в кузницу, перебежали пустой двор, огибая штабеля дров и бревен, перескочили заборчик и оказались в таверне.

Судя по звукам, Буян и его панцирники держали здесь оборону.

Движение по сторонам – возвращались все участник засад. Карак, Корабб, Навроде, Геслер, Балгрид, Увалень. Они перезаряжали арбалеты на бегу.

– Геслер! У Буяна…

– Сам слышу, Скрип! Корабб – отдай клятый самострел Увальню – ты с ним беспомощен. Иди к Тарру. Вы оба в первом ряду.

– Я одного срезал! – обиделся Корабб, но все же передал тяжелый арбалет пехотинцу Хеллиан.

– Рикошетом от мостовой? Не говори, что так и задумывал!

Корабб уже взвешивал в руках подобранное эдурское копье.

Скрипач махнул Тарру – вперед! – как только Корабб оказался с ним рядом. – Идите, вы двое! Быстро, давите всех!

Эдур смог пронзить левое плечо Буяна копьем, только подпрыгнув и повиснув на древке всем телом. Смелое усилие, вознагражденное пальцем в глазнице – углубляющимся все дальше и дальше. Воин завизжал и попытался отвести голову, но рыжебородый капрал схватил его за волосы и вовсе не желал отпускать.

С еще более громким визгом смелый и упорный Эдур высвободил голову, оставив в подарок Буяну кусок скальпа и вымазанный в кровавой слизи палец.

– Не спеши, – сказал капрал странно деловым тоном, прыгая вперед. Оба упали на грязные доски пола таверны – от толчка копье почти вышло из плеча. Буян вытащил тонкий нож и вонзил лезвие в бок Эдур, под ребро, прямо в сердце. Повернул. Кровь хлынула струей.

Буян, пошатываясь и скользя по полу, сумел встать на ноги – копье упало за спиной – и тяжело подковылял к столу с грудой отрезанных голов. Схватил одну и швырнул через всю комнату, в толпу Эдур, в тот момент прорвавшихся внутрь. Оборону держали Острячка и Куб, но копье проткнуло Кубу шею, а Острячку ударили по темечку, сбив шлем – она сейчас лежала на спине и не шевелилась. Мокасины вбегающих Эдур наступали ей на грудь и живот.

Голова ударила одного воина в лицо; он закричал от удивления и боли, покачнулся.

Поденка встала рядом с Буяном. Она получила уже четыре раны – удивительно было, что она еще способна стоять.

– Не умирай, женщина, – прогудел Буян.

Она передала ему меч: – Вот нашла, подумала, тебе пригодится.

Ответить времени не хватило – уже подбежали первые Эдур.

Выскочивший из прохода в кухню – уже свободную от поваров – Корабб увидел атакующих, поспешил напасть на них сбоку – и растянулся, споткнувшись о тело убитого Буяном воина. Однако копья из рук не выпустил. Острие, двигаясь вперед и вниз, вошло в правое бедро ближайшего Эдур, разминулось с костью, выскочило с той стороны и укололо в колено еще одного воина – треугольный наконечник почти сорвал коленную чашечку. Затем острие достигло пола, застряв между двух досок и поставив подножку очередному Эдур, так что тот сам налетел на меч в руке Буяна.

Едва Корабб застыл среди поверженных врагов, подоспел Тарр – он заработал коротким клинком, как будто рубил ветви, прокладывая путь в лесу.

Острячка появилась сзади Эдур, в каждой руке был нож – кетра.

Скрипач с остальными ворвались в дверь, подняв арбалеты – и обнаружил, что Тарр уже зарубил последнего противника. Комната была завалена телами, лишь немногие еще шевелились; из-под двух мертвых Эдур выкарабкивался Корабб Бхилан Зену’алас, кашляя, потому что ненароком глотнул чужой крови.

Увалень подскочил к окну: – Сержант! Новая толпища!

– Арбалетчики вперед!

***

Хеллиан прищурилась, разглядывая чудной дом на той стороне улицы. Дом фактора, насколько она помнит. Подходящий на вид. Дорогой, безвкусный. Она подняла залитый кровью меч: – Вон там займем оборону.

Урб что-то проворчал и сплюнул красным – может, бетель жует? Некоторые люди занимаются подобным, если тело просит утешения. Сама она только что полным ртом отхлебнула местного пойла. Похоже на бамбук, настоянный на собачьей моче. Но забористо. Она взмахнула рукой.

За Урбом последовали остальные, кроме Замазки и Тавоса Понда – обоих изрубили в капусту во время обороны переулка. – Я в арьергарде, – объяснила она, когда шестеро морпехов прошли мимо. – Построились в линию, быстро! Смотрите у меня!

Еще один глоток. Хуже пошло. И какой дурак пьет подобное?

Она двинулась последней. На середине пути до дома – или на трети пути? – не меньше сотни Тисте Эдур появилось с главной улицы. Она отбросила глиняный жбан и встала в оборонительную позицию. За ней ведь арьергард, верно? Сдержать их…

Первая шеренга Эдур остановилась. Поднялись копья.

– Так нечестно! – выкрикнула Хеллиан, поднимая щит и готовясь присесть – но это был вовсе не щит, а крышка жбана. Она уставилась на ручку: – Нет, это не для боя сделано…

***

Три дня и три ночи беспрерывного броска от берега реки – и вот теперь звуки боя впереди. Он потерял капрала две ночи назад – дурак упал в заброшенный колодец – вот только что был рядом, и нет его. Пробил сплетение корней – почти до самой воды – ударился головой, шея громко щелкнула – ну разве не забавно, что Худ записался в морскую пехоту и все время рядом – вот, устроил капралу повешение одновременно с утоплением. Бадан Грук потерял капрала и теперь таскает рядом Досаду – не официальное повышение, Досада не особенно годится – но у нее холодный глаз – когда не занята пожиранием всего съедобного, что попало в руки.

И вот она, легка на помине – присела рядом с Баданом Груком, сержантом Пятого взвода Третьей роты Восьмого легиона, подняла бледное круглое лицо, показав холодно-серые глаза. – Мы типа устали, сержант.

Бадан Грук был дальхонезцем, но происходил не из племен северных саванн. Он рожден в джунглях юга, в половине дня пути к берегу. Кожа черная, как у Тисте Анди, и складка эпиканта в уголках глаз такая выраженная, что почти не видно белков. Неразговорчивый человек. Он больше всего любит безлунные ночи, хотя Накипь вечно жалуется – сержант пропадает с глаз именно тогда, когда особо нужен.

Но сейчас разгар солнечного дня. Как сержант Грук тоскует о полумраке дождевых лесов родины! – Стой здесь, Досада, – приказал он, повернулся и подполз к сержанту Чопору, возглавлявшего остальных морпехов. В его Десятом взводе тоже недостает одного солдата; а вот в Четвертом взводе не хватает уже двоих, в том числе сержанта Смолу. Эта мысль вызвала у Грука болезненный спазм. Она была из родного племени. Проклятие! Она стала причиной, по которой он записался в армию. За ней и в походе шагать было легче.

Бадан Грук подобрался еще ближе, позвал к себе Чопора и его капрала Ловчего. Все трое уселись в отдалении от солдат. – Итак, – выдохнул Бадан, – мы их обойдем?

Сухое вытянутое лицо Чопора стало кислым – так всегда бывало, когда кто-нибудь обращался к нему. Бадан не знал подробностей его прошлой жизни, кроме очевидного – Чопор сделал что-то дурное, достаточно дурное, чтобы пуститься в бега, бросив все имущество (он из Квона, из благородной фамилии). Хорошо, что и благородные замашки он тоже бросил.

Услышав тихий вопрос Бадана, капрал Ловчий хмыкнул и отвел глаза.

– Ты здесь, – сказал картулианцу Бадан, – значит, принимай участие.

Ловчий пожал плечами: – Мы бежим от самой реки, сержант. Мы петляли и пригибались, пока все три наших мага не выдохлись. Похожи на ходячих мертвецов. – Он кивнул в сторону севера: – Там морская пехота, и она дерется. У нас всего один панцирник и один сапер…

– Один сержант и один капрал, – закончил за него Бадан.

– Всего нас семнадцать. Да, я видел, на что способны твои тяжелые. И я сам, и сержант Чопор скажем, что Оглянись, Спешка и Мелоч не хуже Релико и Больше Некуда. У Мёда все еще есть три долбашки и половина запаса жульков – остальные Целуй-Сюда истратила, когда они со Смолой пошли и…

– Ладно, – оборвал его Бадан, не желая слушать, что именно случилось со Смолой и Целуй-Сюда, потому что Целуй-Сюда была причиной, по которой записалась Смола. Ничего нет хорошего следовать за женщиной, которая восхищена другой женщиной – пусть та и была ей сестрой. Но теперь обеих нет, вот и все дела. – Чопор?

Квонец поскреб редкую бороденку – боги, как еще молод невезучий ублюдок! – и оценивающе посмотрел на ждущих ответа солдат. Внезапно улыбнулся: – Погляди на Смертоноса, Бадан. Вот солдат, которому сам Зубастик дал прозвище в первый же день на Малазе. До сих пор не знаю – это была шутка? Смертонос до сих пор капли крови не пролил – разве что своей, когда давил комара. Ты сам, Бадан Грук, заменяешь весь Верховный Совет Даль Хона, твои безлунные тени наводят священный ужас на Эдур – как будто это духи ночи. Я сам удивляюсь, каким это образом тебе удается быть невидимым. У нас есть ты, Неп Борозда, Релико, Неллер. Шелковый Ремень и Мулван Бояка на подходе. Мы шли на войну, так? Значит, пора воевать.

«Может, ты шел на войну, Чопор. А я просто старался выжить». Бадан еще мгновение смотрел на собеседников, потом встал во весь рост – он был по плечо Чопору – и вытащил из кобуры, висевшей на широкой спине, меч-серп. Поудобнее взялся за рукоять, сделанную из слоновьего клыка. Присмотрелся к двум тонким кривым лезвиям из отатарала. Ветбела, так называется это оружие на родном языке, «поцелуй кость». Лезвия не особенно длинные, ими можно разрезать плоть, но не перерубить длинные кости, ведь бедренные кости – лучшие трофеи. Их полируют, украшают сценами славной гибели прежнего владельца. Воин, желающий завоевать сердце женщины, должен положить у порога ее хижины немало подобных трофеев, доказав свою смелость и ловкость.

«Никогда не умел с толком использовать эту штуку. Ни одного бедра в подарок Смоле». И кивнул: – Пора собирать трофеи.

***

В пятнадцати шагах оттуда Мёд толкнул Накипь: – Эй, любимая! Кажись, сегодня бросаем жульки.

– Не зови меня так, – сказала женщина – сапер недовольным тоном. Она сама видела, как Бадан прошел назад, туда, где пряталась Досада, видела, как капрал Ловчий вернулся по следам отряда, чтобы позвать сюда капрала Четвертого взвода Превалака Обода (он с Мелочем и Спешкой охранял все их задницы). Между солдат явно пронесся слушок – она видела, как все напряглись, начали осматривать оружие, плотнее пристегивать кирасы и шлемы. Наконец она буркнула: – Ладно, Мёд. Похоже – видит Худ, мне обидно признавать – ты все понял правильно.

– Дай докажу…

– Меня ты никогда не уложишь, Мёд. Почему бы не смириться?

– Что за мерзкие привычки, – жалобно ответил сапер из Десятого взвода, готовя арбалет. – Вот Целуй-Сюда, она была…

– Она так устала от твоих домогательств, Мёд, что пошла и взорвала себя. И с сестрой ее та же история. Мне самой жалко, что не пошла с ними третьей. – Сказав так, она встала и перебралась к Непу Борозде.

Старый маг – дальхонезец приоткрыл желтоватый глаз и покосился на нее; затем оба глаза открылись широко – он увидел, что сапер держит в руках. – Иди – т подальше, сисяста!

– Спокойно, – ответила она. – Мы идем в бой. В твоем стручке сила осталась?

– Чо?

– Магия, Неп, магия. Она у мужиков вся в стручке. Женщины знают. – Она подмигнула.

– Дерзишь, сисяста? Иди – т подальше от мня!

– Я не пойдю – т подальше от тбя, пока ты не благословишь два этих жулька.

– Бласловить два глиняны шара? Сбесилась, сисяста? В прошлой раз, как я…

– Они взорвались, да. Смола и Целуй-Сюда в куски разлетелись. Зато быстро и чисто. Слушай, для меня это единственный путь сбежать – Мёд прохода не дает. Если серьезно, я хочу, чтобы ты наложил на шары свои благословенные проклятия – или проклятые благословения?

– Иди – т подальше от мня!

***

Релико был ниже на ладонь даже своего сержанта – Бравый Зуб заверял его, что он самый низкорослый солдат тяжелой пехоты во всей Малазанской Империи. Сейчас он встал, вытянул короткий меч, поднял щит на уровень груди. Взглянул на Больше Некуда: – Снова пора.

Сидевший на мокром мхе необъятный воин – сетиец поднял голову. – Гм?

– Снова бой.

– Где?

– Да здесь у нас. Помнишь И’Гатан?

– Нет.

– Ну, тут не И’Гатан. Будет похоже на вчерашнее, только еще хуже. Помнишь вчерашнее?

Больше Некуда еще немного поглядел на приятеля – и засмеялся своим медленным ха, ха, ха. – Вчерашнее? Помню вчерашнее!

– Тогда бери меч, Большик, и не забудь вытереть грязь. И щит возьми – нет, не мой! твой у тебя за спиной. Отлично. Готов?

– Кого убивать?

– Скоро покажу.

– Хорошо.

– Не надо было сетийцам вязаться с бхедринами.

– Что?

– Шутка, Большик.

– О, ха, ха, ха! Ха.

– Пойдем с Оглянись – мы будем впереди всех.

– Оглянись впереди всех?

– Он всегда идет впереди, Большик.

– О. Хорошо.

– Спешка и Мелоч нас прикроют, не бойся. Как вчера.

– Точно. Релико, а что было вчера?

***

Шелковый Ремень встал рядом с Неллером; они следили за своим капралом, Превалаком Ободом. Тот только что отослал Спешку и Мелоча к месту сбора тяжелой пехоты.

Солдаты заговорили на родном дальхонезском наречии. – Разбитое сердце, – сказал Ремень.

– Разбитее разбитого, – согласился Неллер.

– Целуй-Сюда, она была хороша…

– Хорошее хорошего.

– Хотя Бадан другое говорил.

– Да, уж он говорил…

– А он всегда дело говорит.

– Я так понимаю, Ремень, тебя поболтать хочется. Думаешь, Летерас станет вторым И’Гатаном. Под И’Гатаном мы ничего не сделали. Да и, – торопливо, как будто чем-то задетый, добавил Неллер, – раньше И’Гатана ничего не сделали. Вообще ничего стоящего. Если тут будет как под…

– Мы еще не дошли. Какой меч выбрал?

– Этот вот.

– Со сломанной рукоятью?

Неллер опустил взор, нахмурился, швырнул оружие в кусты и достал другое. – Тогда этот. Летерийский, висел на стене…

– Знаю. Я сам тебе его отдал.

– Ты его отдал потому, что он воет как дикая баба всякий раз, как чего-нибудь коснется.

– Точно так, Неллер. Вот я и спрашиваю, какой меч ты выбрал.

– Теперь знаешь.

– Теперь знаю, что придется заложить уши мхом.

– Я думал, они уже.

– Добавлю еще. Видишь?

***

Капрала Превалака Обода одолевали дурные мысли. Он родился на севере провинции Гриз в семье бедных фермеров и ничего не видел в жизни – до того дня, когда вербовщица из морской пехоты прибыла в деревню, в которой случайно оказались Превалак и все его братья. Остальные посмеялись над вербовщицей и ушли в кабак – но сам Превалак, ох, он застыл на месте. Впервые увидел женщину из Даль Хона. Она была высокая, толстоватая и на десятки лет старше его – у нее уже были седые волосы – но его взору она казалась прекрасной. До сих пор казалась.

Такая темная кожа! Такие черные глаза! Да, она заметила его, послала сверкающую улыбку, увела в заднюю комнатку местного отделения стражи и успешно завербовала, усевшись сверху и взвизгивая от преувеличенного восторга, пока он не взорвался прямо внутри солдата Малазанской Армии.

Братья громко выражали неверие и панику, думая, как будут объяснять маме и папе, что младшенький в один день записался в армию и отдал невинность пятидесятилетней дьяволице. В конце концов они решили вообще не возвращаться домой. Но это их проблемы – Превалак уже трясся в фургоне с новобранцами (засунув руку промеж ее ног и не желая вытаскивать) и даже не взглянул в сторону родного дома.

Великая любовная страсть длилась до ближайшего города; там он обнаружил себя в шеренге с еще полусотней молодых гризианских парней и девок, марширующих по имперской дороге в Анту. Потом был остров Малаз и учебный лагерь морской пехоты. Но сердце его вовсе не было разбито: вокруг оказалось полным – полно выходцев из Даль Хона. Загадочный взрыв рождаемости – или массовый исход из джунглей? Вскоре он сообразил, что преклонение перед черной кожей и полночными очами вовсе не обрекает его на вечное одиночество.

Наконец он впервые повстречал Целуй-Сюда, которая только посмеялась над приставаниями – хотя к тому времени он приобрел некоторый опыт и лоск. Именно неуступчивость покорила его сердце навсегда.

Но сегодня его одолевало совсем не безнадежное обожание. Он словно наяву видел то, что увидел – или просто вообразил? – темной ночью на реке. Ослепительный блеск взрыва морантских припасов, потрясший окрестности рокот – и черная рука, поднимающаяся среди беспорядочных волн – течение обвивается, разделяя воду на два огибающих руку изящных потока – и рука пропадает в глубине – или он теряет ее из вида? – отчаянные и лишенные смысла поиски в зернистой тьме – рука, кожа, тьма, темная кожа – такая же, что победила его в первый раз…

Ох, как ему хочется умереть. Прямо сейчас. Покончить со страданиями. Она пропала. И ее сестра тоже – сестра, что всего две ночи назад прижалась к нему и шепнула на ухо: «Не сдавайся, Прев. Я знаю сестренку, видишь ли. Она так смотрит в твою сторону, что… не сдавайся».

Обе пропали. Правильно бормочет Бадан, когда думает, что его никто не услышит. «Что есть, того не изменить. Что есть, того…»

Сержант Чопор подошел, хлопнул Превалака по плечу: – Готов, капрал? Хорошо. Веди свой взвод. Так, как сумела бы Смола. Веди их, Прев, и пусть кишки Эдур полетят во все стороны!

***

Смертонос (когда – то он звался Трайболе Футан и был последним из мужской линии князей племени Гилан, что обитает на юго-востоке Семиградья) не спеша встал. Впереди наго тяжелая пехота уже продвигалась вверх по склону, ориентируясь на звуки боя.

Он приготовил гиланские сабли, некогда принадлежавшие Поборнику Фалах’да, его прадеду – погибшему от яда за три года до малазанского вторжения, когда Трайболе еще терся у материнской юбки. Сабли стали достоянием последнего мальчика из знатной фамилии, погубившей себя бесконечными распрями. До завоевания такое было обычным делом в Семи Городах. Казалось, сабли слишком велики для его рук, вот-вот сломают запястья – но он был гилани, человеком племени, известного отсутствием жира на телах. Мышцы как веревки – длинные, тугие, более сильные, чем кажется.

Женственное лицо с тихими глазами оставалось спокойным, когда он смотрел на сабли и вспоминал, как ребенком брал оба клинка, зажимал серебряные рукояти подмышками, хватался за эфесы и ходил вокруг лагеря, словно четырехногий чертенок. Вскоре после этого ему вручили деревянные копии сабель. Он начал разучивать фигуры гиланского боевого стиля, упражняясь как пешим (с привязанными к ногам камнями), так и на коне, овладевая тонкостями стремительной атаки лишгар эфхана, что означает «режущая сеть». Много синяков появилось на плечах, много протекло ночей, прежде чем он научился ловко вставать на ноги, соскочив со спины коня и разом разрубив на куски три чучела. Вставать среди оседающей пыли и золотистой травы, будучи готовым к следующей схватке.

Он не был особенно высоким. Товарищи часто говорили, что его улыбка – если ее удастся заметить, ибо улыбается он нечасто – застенчива, словно улыбка девушки. Мужчины зазывали его в постель. Как и женщины, разумеется. Но он княжеского рода, его семя – последнее семя, и однажды он отдаст его королеве или даже императрице – положение обязывает… А в ожидании этого он позволяет мужчинам пользоваться собой и даже находит в том удовольствие. Невинные игры. Только бы не потерять семя…

Он встал на ноги. Едва прозвучал сигнал, солдат легким шагом двинулся в бой.

Смертоносу было двадцать три года. Самообладание парня было таково, что он ни разу не пролил семя, даже во сне.

Как сказал бы взводный маг Мулван Бояка, Смертонос – воистину готовый взорваться человек.

Некий старший сержант на острове Малаз угадал. Как и всегда.

***

Урб изо всех сил бежал от дома фактора, прикрывая щитом правое плечо. Проклятая женщина! Встала там под ливнем копий с крышкой вместощита. О да, солдаты ее боготворят – так слепо боготворят, что не видят, сколько усилий приложил Урб, сохраняя дуре жизнь. Он уже выдохся, истрепал нервы – и вот сейчас, по всей видимости, опоздает.

Когда до Хеллиан оставалось пять прыжков, в воздух взлетело шесть копий – два из них в сторону Урба. Он присел и заслонился щитом, потеряв женщину из вида.

Одно копье просвистело в ладони от лица. Второе точно ударило в щит, железный наконечник прошел сквозь дерево и руку, пришпилив ее к телу. Сила удара развернула Урба, он зашатался, выругался – копье начало опускаться, разрывая бок – и опустился на колени. Соприкосновение с грубой мостовой отозвалось новой болью. Он вытянул правую руку вперед, чтобы опереться – не выпуская меча – и услышал, как хрустнула костяшка пальца.

В тот же миг мир стал белым огнем.

Летящие в сторону Хеллиан четыре копья заставили ее протрезветь. Она присела, подняв слишком маленький щит-крышку – его мигом выбило из руки, крышка закувыркалась в воздухе – в пропитанной вином древесине засели два наконечника. Что за чудесный аромат… Тут шлем с оглушительным звоном слетел с головы, а в правое плечо попало последнее копье, разорвав кожаные пластины. Удар развернул Хеллиан кругом, она увидела улицу – и на ней глиняный жбан, выброшенный ею совсем недавно. Сержант поспешила к нему.

Лучше умереть с последним глотком во…

Над головой засвистело – не менее десятка копий пролетело мимо.

Хеллиан ударилась грудью о мостовую – перехватило дыхание – она могла лишь следить выпученными глазами, как жбан по собственной инициативе поднимается в воздух. Затем ее схватили за ногу и резко перевернули – она ударилась спиной, над головой было синее небо – вдруг ставшее серым и полным песка, осколков камня и кровавых брызг. Все это падало прямо на нее.

Хеллиан оглохла; первый мучительный вздох превратился в кашель – легкие были полны пыли. Она согнулась и перекатилась на бок, увидев где-то в шести шагах Урба. Идиот дал себя проткнуть и выглядел даже более одурелым, чем обычно. Лицо стало белым от пыли – все, кроме алого рта, в котором зияла дыра на месте зуба – он молча смотрел на улицу, на которой были Эдур – может, они как раз ринулись в атаку, так что лучше бы найти меч…

Она успела сесть, когда рука хлопнула по плечу. Хеллиан уставилась в незнакомое лицо – весьма хмурая канезка, сказавшая словно издалека: – Жива, сержант? Никогда не стой рядом с долбашкой. Сама знаешь.

Женщина пропала.

Хеллиан заморгала. Прищурилась, глядя в конец улицы. Увидела на месте Эдур огромный кратер. А также куски тел, оседающую пыль и плотный дым.

Да, и еще четверых морпехов – двое из Даль Хона – выпускающих стрелы в какой-то переулок. За стрелами полетел жулек.

Хеллиан захромала к Урбу.

Он уже ухитрился вытащить копье из руки – рука наверняка болела, да и крови натекла целая лужа. На лице застыло выражение бычка, которого привели на бойню… и, похоже, уже успели забить…

Подошел еще один моряк, тоже незнакомый. Черные волосы, бледная кожа. Склонился над Урбом.

– Ты, – сказал Хеллиан.

Солдат поднял голову: – Ни одна из твоих ран не смертельна, сержант. А вот твой дружок уже отходит. Дай поработать.

– Какой взвод, чтоб тебя?

– Десятый. Третья рота.

Целитель. Ну, и хорошо. Путь подлатает Урба – убить его она сама успеет. – Ты натиец, да?

– Мудрая женщина, – пробормотал целитель, посылая магическую волну в зияющую на плече Урба дырку. – Наверное, когда ты трезвая, то еще мудрее.

– Не рассчитывай, лекарь.

– Я не лекарь, сержант, я взводный маг. Но сейчас не до таких мелочей. Я Мулван Бояка.

– Хеллиан. Восьмой взвод, Четвертая рота.

Он вдруг бросил на нее острый взгляд:- Неужели? Ты из тех, что вылезли из-под И’Гатана?

– Да. Урб будет жить?

Натиец кивнул. – Хотя поездит на носилках. Всю кровь потерял. – Он выпрямился, огляделся. – А где остальные твои солдаты?

Хеллиан поглядела на дом фактора. Похоже, взрыв долбашки сравнял его с землей. Она крякнула. – Будь я проклята, если знаю, Мулван. У тебя не найдется фляжки чего-нибудь такого?

Но маг тоже хмуро взирал на развалины. – Я слышу крики о помощи, – сказал он.

Хеллиан вздохнула: – Похоже, ты их нашел, Мулван Бояка. Что означает – тебе их и выкапывать. – Тут она просияла: – Вот тогда и наступит время утолить жажду!

***

Многочисленные разрывы жульков снаружи таверны, звоны задевших стену здания осколков заставили засевших внутри малазан вздрогнуть. Улица заполнилась дымом, пылью и криками. Скрипач видел, как Геслер хватает Буяна, не давая тому выскочить наружу – здоровяк едва на ногах стоит. Саам он повернулся к Поденке, Кораббу и Тарру. – Идем навстречу союзникам. Но осторожнее. Остальные сидите здесь, перевязывайте раны – Бутыл, где Корик и Улыба?

Маг покачал головой. – Сержант, они ушли на восточную сторону деревни.

– Ладно. Трое за мной. Бутыл, ты сможешь чем-то помочь Буяну?

– Да.

Скрипач приготовил самострел и первым двинулся к двери. На пороге присел, пытаясь разглядеть происходящее сквозь пыль.

Да, союзники. Благословенная полудюжина морпехов шествует между поверженных Эдур, утихомиривая их короткими ударами мечей. Сержант – из южного Даль Хона, коренастый, с ониксовой кожей. Женщина рядом с ним на полголовы выше, светлокожая, с серыми глазами, полноватая, но не ожиревшая. За этими двумя идет второй дальхонезец, морщинистый и украшенный множеством сережек – в ушах, носу, на щеках. Золотые побрякушки странно контрастируют с темной кожей. Клятый шаман…

Скрипач подошел к ним, поглядел в лицо сержанту. Где-то еще шумел бой, но вблизи было тихо. – Сколько вас?

– Вначале было семнадцать, – ответил тот. Помолчал, опустив взор на варварский меч из слоновьего клыка. – Только что срезал голову Эдур. – сказал он, поднимая глаза. – Первое мое убийство.

У Скрипача отвисла челюсть. – Как, во имя Худа, вам удалось пройти весь путь от побережья? Вы что, Солтейкены – летучие мыши?

Дальхонезец скривил губы: – Мы украли рыбацкую лодку и приплыли прямо сюда.

Женщина рядом с ним сказала: – Мы были самым южным из взводов. Двигались на восток, пока не уткнулись в реку. Приходилось то плыть, то брести по пояс в болотной жиже. По счастью, через несколько дней наткнулись на летерийскую галеру. Той ночью мы кое-кого потеряли.

Скрипач все смотрел на нее. Пухленькая, добродушная на вид. Вот только глаза… «Возьми меня Худ, такая сдерет с мужика кожу одной рукой, а другой рукой будет себя ублажать». Он отвел взгляд. – Какой роты?

– Третьей. Я Бадан Грук. А ты Скрипач, верно?

– Яггатан, – пробормотал шаман, делая руками охранительные жесты.

Бадан Грук повернулся к бледной женщине: – Досада, возьми Большика и Релико, идите на запад, пока не встретите Чопора. Тогда возвращайтесь. – Он снова поглядел на Скрипача. – Похоже, мы вовремя.

– Похоже, я слышал долбашку.

Кивок. – У Чопора есть саперы. Что же, Эдур отступили. Думаю, это мы их напугали.

– А не морантские припасы?

Бадан Грук снова оглянулся. Он выглядел до странности беззаботным. – Мы не ожидали наткнуться на другие взводы так далеко к востоку. Думали, разве что еще кто-то догадается плыть… – Он значительно поглядел на Скрипача: – Знаешь, а вы всего в одном дне пути до Летераса.

***

Семеро Эдур решили поиграть с Кориком и Улыбой: заманили на крайне неудобную для боя улочку, затем прогнали мимо полуразвалившихся лачуг к тупику, с трех сторон загроможденному поленницами дров и бревен. Весьма причудливое место для последней битвы.

Загородив спиной Улыбу, Корик приготовил меч. Перегородившие улочку Эдур медленно приближались. Нельзя подпускать их вплотную – ведь он потерял щит. Если ублюдки начнут швырять копья, им конец.

Подумав так, он невольно фыркнул. А как иначе? Он один против семерых – Улыба давно использовала все метательные ножи, у нее остался только позаимствованный в лавке мясницкий нож. Конец? Скорее бы они метнули копья.

Но Эдур не желали продырявливать их с расстояния. Они хотели подобраться ближе. Корик не удивлялся. Серые недоноски похожи на сетийцев. Лицом к лицу, да. Только так обретают подлинную славу.

Корик поднял меч и махнул противникам, приглашая подойти. – Стой где стоишь, – шепнул он пригнувшейся Улыбе. – Дай мне достаточно места…

– Для чего, дубина? Для красивой смерти? Просто рань их, а я подползу и прикончу.

– И получишь рукоятью по башке? Нет, стой там где стоишь.

– Я не буду стоять и ждать, пока все те, кого ты не сумеешь убить, недоучка проклятый, начнут меня насиловать.

– Чудно! Тогда я сам проломлю твой толстый череп!

– Да, уж, по – другому тебе в меня не войти. Давай, наслаждайся.

– О, я охотно…

Они могли бы долго так пререкаться, но Эдур перестроились и рванулись в атаку – четверо впереди, трое позади них.

Потом Корик и Улыба часто спорили, явился ли спаситель на крыльях с небес или он просто был наделен талантом гигантских прыжков – потому что он появился как размытое пятно, приземлившись на пути передней шеренги Эдур. Казалось, он еще в полете скрутился как удав, выставив клинок в разных направлениях одновременно. Послышались странные чавкающие звуки; человек пронесся поперек улочки и должен был врезаться в груду неотесанных бревен, тяжко поранившись. Вместо этого одна из его сабель коснулась нижнего бревна; используя единственную точку опоры, человек развернулся словно кот и оперся ногами о несколько средних бревен. Они лежали почти отвесно, и удержать равновесие на таком склоне не смог бы никто. Но это оказалось неважно, ибо нападавший оттолкнулся, подпрыгнул и вернулся туда, где впервые возник. Но на этот раз он пролетал над дергающимися, окровавленными телами четверых Тисте Эдур. Вжик-вжик-вжик – упали последние трое.

На этот раз человек оказался на склоне противоположной поленницы – сжался, наклонив голову и едва не коснувшись плечом земли – коснулся рукой одного из нижних бревен, использовав импульс, чтобы повернуться и приземлиться на вторую, поджатую ногу. Лицом он оказался обращен к семерым только что убитым им врагам.

И к двум малазанским солдатам, которые стояли и пялились на него, не находя слов.

***

Скрипач уселся около корыта с водой, что стояло у входа таверну, и принялся подводить итоги. За время похода от берега три взвода Четвертой роты понесли потери. У Геслера погибли Песок и Уру Хела. У Хеллиан – Замазка и Тавос Понд (оба в этой самой проклятой деревне). Во взводе Урба недостает Ханно и Куба, а Лизунец лишился левой руки. Взвод самого Скрипача прошел через все без ущерба, и это заставляло его испытывать чувство вины. «Я теперь один из миньонов Худа, из тех, что стоят по другую сторону врат. В руках вороньи перья или увядшие розы, или печенье – какие еще дары мертвецы любят вручать новоприбывшим? Боги, Улыба превратила меня в очередного канезца с кучей абсурдных суеверий. Никто не ждет нас по ту сторону врат Худа. Разве что насмешники».

Подошли двое сержантов Третьей роты – Бадан Грук, которого Скрипач уже видел, и квонец Чопор. Забавная парочка, но так всегда бывает…

Чопор отвесил Скрипачу до странности вежливый поклон. – Мы не возражаем, – заявил он.

– Против чего?

– Вашего старшинства, Скрипач. Что будем делать?

Скрипач состроил рожу и отвел глаза. – Потери?

– В заварушке? Ни одного. Эдур разбежались словно кролики по норам. Мы думали, они покрепче будут.

– Не любят они биться щит к щиту, – сказал Скрипач, почесав под сальной бородой. – Да, они сражались и так, особенно когда рядом были летерийские отряды. Но в последнее время они сменили тактику, потому что морантские припасы сделали прежнюю слишком расточительной. Нет, теперь они охотятся, устраивают засады, гонят нас вперед. Думаю, это их традиционный способ ведения войны.

Чопор хмыкнул: – Гонят, вы сказали. Значит, у стен Летераса поджидает целая треклятая армия. Наковальня.

– Да. Поэтому считаю я, надо подождать. Рискованно, да, потому что в следующий раз Эдур могут придти тысячами.

Бадан Грук сильно прищурил и без того узкие глаза. – Надеюсь, ваш кулак подбросит еще морячков.

– И ваш, Грук.

Тот резко кивнул и поморщился: – Нас перемешали только из-за больших потерь Четвертой в И’Гатане.

– Адъюнкт все постоянно меняет, – подал голос Чопор. – Кулаков, командующих только морской пехотой, не было со времен Сухаря…

– Ну и что? Мы больше не малазанская армия, Чопор.

– Да, Скрипач. Мне это известно.

– Мое предложение такое, – напомнил Скрипач. – Ждем здесь. Пусть маги отдохнут. Будем надеяться, что прибудет Кенеб, будем надеяться, что с ним придет хоть немного морпехов. Насчет старшинства не настаиваю. Лучше давайте приходить к взаимному согласию. Совет сержантов.

– А Геслер согласится?

– Да.

– Хеллиан, Урб?

Скрипач засмеялся. – Таверна еще сочится, Чопор!

***

Солнце уже село, но никто никуда не торопился. Движение возникало лишь когда приносили очередную флягу. Зал таверны больше походил на бойню – никто не желал оставаться там надолго.

Улыба подошла к сидящему Корику. – Его имя Смертонос, если ты сможешь в такое поверить.

– Кого?

– Смешно. Ты сам знаешь, кого. Того, что убьет тебя одним пальцем. Ноги.

– Я подумал над его стилем, – заявил Корик. – Работает, только если напасть неожиданно.

Улыба фыркнула.

– Нет, в самом деле. Я вижу, как кто-то летит, и рублю его напополам. Непохоже, чтобы он смог отступить или передумать.

– Ты идиот. – Улыба толкнула приятеля. – Да, еще я встретила твоего брата – близнеца. Его звать Больше Некуда. Похоже, из вас двоих ему достались все мозги.

Корик набычился. – Чего тебе надо, Улыба?

Женщина пожала плечами. – Смертоноса. Хочу сделать его своим.

– Твоим?

– Да. Знаешь, что он бережет себя для особы королевской крови?

– Мужчины склонны хвастаться.

– Не суди о других по себе!

– К тому же ты ЯВНО не королевской крови. Королева устричной отмели ему не подойдет.

– Вот почему мне нужно, чтобы ты соврал. Я канезская принцесса – меня отослали в Малазанскую Армию, чтобы уберечь от Когтей…

– Ради Худа!

– Шшш! Слушай! Остальные во взводе с радостью соврут ради меня. А с тобой что?

– Рад за… о, это здорово. Очень хорошо! – Он повернулся и внимательно поглядел на нее: – Ты желаешь, чтобы Смертонос провел один из летучих приемчиков прямо у тебя между ног? Желаешь залететь от принца племени Летучих Белок?

– Залететь? Да. Когда дельфины будут ходить, а рыбы вить гнезда. Я не залечу, – заявила она. – Бутыл дал мне кое-какие травы. Любимый мой Смертонос может оставить во мне галлоны семени, и ни одного маленького прыг-скока не появится.

– У него лицо девушки. Мужики говорили, он любит целоваться.

– Кто тебе рассказал?

– Бережет семя. Умора!

– Слушай, эти твои мужики – ничто. Так я канезская принцесса или как?

– Ладно. Да. Фактически претендентка на трон. Стань летучей рыбой для летучей белки, свей ему гнездо на дереве. Когда мы закончим все, что должны сделать.

Улыба явно удивилась и послала ему ослепительную улыбку. – Спасибо, Корик! Ты настоящий друг.

Он долго смотрел ей вслед. «Бедная девочка. Думаю, белка бережет семя, потому что не знает, что с ним положено делать».

В сумраке кто-то прошел мимо. Корик прищурился и по походке узнал Бутыла. – Привет.

Молодой маг замер, огляделся. Подошел, приволакивая ногу.

Корик сказал: – Тебе положено спать.

– Спасибо.

– Итак, ты даешь Улыбе особые травы. Как ты…

– Я что?

– Даешь травы. Чтобы не залетать.

– Слушай, если она хочет не залетать, нужно всего лишь не ложиться с…

– Погоди, Бутыл! Погоди. Я думал, она с тобой говорила. Насчет трав, которые…

– О, трав. Ты не так понял, Корик. Это не травы от беременности. Это смесь, придуманная бабушкой. Не уверен, что это вообще работает – но уж явно не против беременности. Ну, она просила чего-то такого, навроде… э…

– Стой! Так для чего предназначена смесь, которую она пьет?

– Лучше ей не пить. Это для мужчин…

– Для Смертоноса?

– Смерто… кого? – Бутыл надолго замолчал. – Ты знаешь, что такое смертонос? Это растение с острова Малаз. Может, водится и в Гени. Видишь ли, обычно есть мужские и женские растения и они приносят плоды, все такое, да? Но наш милый смертонос не таков. Только мужские растения. Смертоносы выделяют свое… ну, распыляют в воздух, его семя попадает в семена других растений и прячется, пока те не созреют. Вот тогда оно убивает их и готов новый смертонос, серый цветок, который и не цветок вовсе, а мешочек с…

– Так что делает травка Улыбы?

– Предположительно заставляет мужчину, интересующегося другими мужчинами, интересоваться женщинами. Работает ли это? Не знаю.

– Смертонос – это цветок? И боги с ним. Но это также прозвище солдата из взвода Чопора. Красавчика.

– О, и его прозвище…

– Подобрано очень ловко, Бутыл.

– Бедная Улыба!

***

Дом фактора казался солидным, но, похоже, сделан был из соломы – так быстро сложился при взрыве. Как ни удивительно, никто не погиб под развалинами. По крайней мере, Урба это порадовало… немного, потому что от постоянных пьяных выкриков Хеллиан ему было не по себе.

Ну, хотя бы повод есть чувствовать себя довольно-таки… довольным. А вот Хеллиан была более чем недовольна, когда столкнулась лбом с Балгридом. Да и у Балгрида лицо было весьма недовольным, что делало его еще менее красивым, чем обычно.

– Ты короче, чем я думала.

– Сержант, я стою на коленях. А вы что делаете под стойкой бара?

– Не одна я тут ползаю, Балда.

– Все сержанты согласились остановиться здесь на время. Вы согласны, сержант?

– Почему бы нет?

– Хорошо. Да, чтобы вы знали… в тех взводах есть человек из Картула.

– Шпион, наверное. Они до сих пор меня ищут.

– Почему это?

– Потому что я кое-что сделала, вот почему. Не могу припомнить, что – но что-то такое плохое, что меня заслали к вам! Проклятый шпион!

– Сомневаюсь, что он хоть что-то…

– Да ну? Тогда зови его сюда и прикажи целовать мне ногу! Скажи, я королева Картула! И желаю, чтоб ногували цело… то есть целовали ногу. Ну, бегом!

В шести шагах от нее, у другого края бара, присел Смертонос. Он прятался от симпатичной, но слишком похотливой женщины из взвода Скрипача. Когда он услышал слова Хеллиан, голова дернулась, темные миндалевидные глаза широко раскрылись. Глаза, покорившие так много сердец, жадно глядели на растрепанную женщину – сержанта, которая ползала по луже разлитого ею же вина.

Королева Картула.

Иногда мелочи могут изменить мир.

***

Женщины пели древнюю песню на языке, который явно не был имасским. Полная странных щелкающих звуков, флегматичных пауз песня сопровождалась ритмическим жестами; из женских горл вырывались необычайно высокие ноты, от которых у Ежа дыбом встали волосы на затылке. – Эрес’ал, – прошептал бледный как пепел Быстрый Бен. – Первый Язык.

Неудивительно, что пение заставляло кожу покрываться пупырышками, отдавалось эхом внутри черепа – она словно пробудило к жизни тихое мурлыканье матери, к груди которой он, новорожденный, припадал губами, лицо которой смутно видел глупыми глазенками. Такая песня делает взрослого мужчину до ужаса ранимым, расслабляет руки и ноги. Ему нестерпимо захотелось найти утешение.

Еж что-то пробормотал и потянул Бена за рукав.

Колдун отлично его понял; они вместе отошли в укрытие утесов. Еж нашел себе плоский камень размером с лодку и сел. Быстрый Бен склонился, чтобы подобрать пригоршню камешков, и начал расхаживать по уступу, изучая собранное – скорее на ощупь, нежели зрением. Время от времени он выбрасывал камешки в темноту; они с шелестом исчезали.

– Итак, Еж.

– Что?

– Как сейчас поживает Скрипач?

– Непохоже, что я стою за его плечом.

– Еж.

– Ладно, ладно. Иногда я кое-что улавливаю. Дуновение. Эхо. Он еще жив, вот и все, что знаю.

Быстрый Бен помедлил. – Есть догадки, что замышляет Адъюнкт?

– Кто? Нет, откуда бы… я ее даже не встречал. Ты стоял за ее плечом, колдун, тебе и догадываться. Она сковала тебя званием Верховного Мага. А я бродил – как казалось, бесконечно – по пеплу мертвых миров. Пока мы не нашли это место. Кстати, оно не так далеко от преисподней, как ты думаешь.

– Не говори мне, что я думаю. Я сам знаю, что думаю, и думаю я вовсе не то, что ты думаешь.

– Ну, ну. Ты снова занервничал, Быстрый. Сердечко скачет?

– Она повела их к Летеру – в империю Тисте Эдур – сразу, как выкарабкалась из гавани Малаза. Котиллион рассказал, что ей удалось вывести всех, хотя я исчез в самый неподходящий момент. Да, были горькие потери. Калам. И Т’амбер. И я. Итак, Летер. Выставила свою корявую армию против империи, занимающей полконтинента. Зачем? Может быть, ради мести за Мазаланскую Империю, а также все другие королевства и народы, которым навредили разбойничьи флотилии. А может быть, всё не так. Эта мотивация кажется мне безумной, но я не думаю, что Адъюнкт безумна. Что же в остатке?

– Извини, это вопрос? Ко мне?

– Нет, разумеется. Риторический вопрос.

– Какое облегчение. Давай, продолжай.

– Более вероятным кажется, что она выступила против Увечного Бога.

– Да ну? И какие дела у империи Летера с Увечным Богом?

– Большие дела.

– Значит, я и Скрипач ведем одну и ту же чертову войну.

– Как будто ты не догадывался, Еж. Нет – нет, не улыбайся так невинно. Тут не так уж темно. Я знаю твои улыбки, я различаю любую ложь, так что прекращай.

– Хо, у колдунишки звенят нервишки.

– Вот за это я любил тебя меньше всего.

– Помнится, когда-то ты до ужаса боялся новобранца по кличке Печаль, потому что ей владел бог. И вот теперь ты работаешь на этого самого бога. Удивительно, как дела делают поворот кругом, а ты не можешь этого даже заметить, тем более предсказать.

Маг долго и мрачно смотрел на сапера. Наконец сказал: – Ну держись, Ежик.

– Ты на самом деле думал, что Печаль была сделана для императрицы? Ради зловещего плана мести Лейсин? Ну, разве это не… безумно?

– К чему ты клонишь?

– Намекаю, что не стоит так слепо доверять тем, на кого работаешь. Вообще кажется мне, что твои сомнения в Адъюнкте могут происходить от споров и недопониманий между двумя богами, что прячутся в твоей тени.

– Еще одно из твоих предчувствий?

– Я не Скрипач.

– Нет, но ты был близок с ним – шел в его тени – подхватывал все его загадочные намеки и подозрения. Не надо отрицать, Еж. Давай, выскажись прямо и откровенно. Мы с тобой на одной стороне или нет?

Еж скривился:- Может, и нет. Именно что может. Но ты, колдун, знаешь еще меньше меня.

Быстрый Бен отобрал полдюжины гладких камешков, остальные выбросил. – Этот ответ должен был меня утешить?

– А я как себя чувствую, представляешь? Я дерусь на твоей стороне со времен Рараку, Быстрый! И до сих пор не понимаю, кто ты и что ты!

– Ну и?

– Ну и вот. Я начал подозревать, что даже Котиллион и Темный Трон не знают тебя даже наполовину. Они тоже поняли это. Вот почему они следят за тобой. Именно поэтому – уж поверь мне – Калам больше не защищает твою спину.

– Если ты прав насчет Калама, то у нас проблемы.

Еж пожал плечами: – Я всего лишь гадаю. Возможно, по их плану Печаль должна была быть сейчас в армии, около Скрипача.

– Но раньше Адъюнкты не командовали армиями. Еж, твои предположения нелепы.

– Все зависит от того, что именно увидели и поняли Келланвед и Танцор, когда покинули империю и двинулись к Возвышению. – Сапер помолчал. – Они ведь прошли по путям Азатов?

– Почти никто не знает, Еж. Уж ты точно не знал… пока не умер. Что возвращает нас к вопросу о твоих путях. Где ты бродил после того, как подорвал себя в Коралле?

– То есть после моего личного возвышения?

– Да.

– Я почти все уже рассказал. Сжигатели Мостов возвысились. Вина некоего Странника Духа.

– И теперь в округе шастает множество дураков. Возьми вас Худ, Еж! Среди Сжигателей было немало мрачных типов. Жестоких, порочных, склонных ко злу…

– Чушь. Я открою тебя тайну. Возможно, она тебе пригодится. Смерть приносит смирение, о да.

– Мне смирения не занимать. И хорошо. Значит, помирать еще рано.

– Тогда ступай осторожно, Быстрый.

– Ты будешь хранить мою спину?

– Я не Калам… но буду.

– Сейчас начнешь?

– Сейчас начну.

– Думаю, это будет трудно…

– Учти, я помогу тебе, если ты поможешь мне.

– Конечно. Верность старому взводу, все такое.

– А для чего проклятые камни? Как будто я сам не догадаюсь.

– Мы идем в опасную заварушку, Еж. – Маг подошел к саперу. – Слушай. Насчет твоих чертовых долбашек. Если ты разнесешь меня на кусочки, я вернусь, Ежик. Клянусь каждой из моих проклятых душ.

– Вот и новый вопрос. Долго ли твои души намерены прятаться в тебе, Бен Адэфон Делат?

Колдун сверкнул глазами и, вполне ожидаемо, промолчал.

***

Тралл Сенгар стоял на границе отброшенного костром света, в стороне от собрания Имассов. Пение женщин окончилось чередой звуков, с какими матери обращаются к детишкам, звуков утешения. Онрек объяснял, что песни Эресов были на самом деле своего рода странствием к корням языка. Они начинаются со звуков наречия взрослых, полного пауз, щелчков языком и подчеркивающих смысл жестов, затем идут назад и становятся детскими, более мелодичными. Неземной эффект песни почему-то тревожил душу Тисте Эдур.

Среди его народа музыка и пение были статичными, ритуальными. Если верить легендам, раньше у Эдур было в ходу множество инструментов, но сейчас почти все забыты, остались только названия. Вместо них звучат голоса. Тралл начал подозревать, что с утратой музыки они потеряли нечто важное.

Женщины начали танцевать, извиваясь и покачиваясь. Это почему-то выглядело сексуально.

Низкий голос сказал позади него: – До ребенка бывает страсть.

Тралл обернулся и с удивлением увидел кланового вождя Хостилле Ратора.

Длинные волосы с россыпью вплетенных костяшек свисали ему на лицо. Надбровные дуги далеко выступали вперед, спрятав глаза в полутьме. Даже одевшись в плоть, Хостилле выглядел смертельно опасным.

– Страсть зачинает ребенка, Тисте Эдур. Понимаешь?

Тралл кивнул. – Думаю, да.

– Так было и в древности, при Ритуале.

«Ах».

– Увы, дитя, – продолжал вождь, – выросло. А страсть обратилась в…

– Ничто?

Хостилле Ратор сказал: – У этих кланов была Гадающая по костям. Она видела, что этот мир – иллюзия. Она видела, что он умирает. Она решила остановить умирание, принеся в жертву себя. Но сейчас она проиграла – ее дух, ее воля не справляется.

Тралл нахмурился: – Откуда вы узнали про это место?

– Она дала голос своему страданию, своей боли. – Т’лан помолчал. – Мы собирались ответить на призыв ко Второму Собранию – но в ее голосе звучала крайняя нужда в помощи. Мы не могли отвернуться, даже если нам пришлось – вполне вероятно – пожертвовать последним покоем.

– Итак, вы здесь, Хостилле Ратор. Онрек думает, что вы намерены отнять власть у Ульшана Праля, но присутствие Рада пугает вас.

Что-то блеснуло в темных глазницах. – Не смей даже шептать такое, Эдур. Ты ждешь, что после дара Первой Песни будет выхвачено оружие?

– Нет. Но, может быть, лучше сейчас, чем позже?

Тралл заметил, что оба гадающих встали за спиной Ратора. Пение прекратилось – внезапно ли? Тралл не помнил. Но очевидно было, что все присутствующие слушают их разговор. Онрек вышел из толпы; друг Тралла сжимал в руках каменный меч.

Тралл снова обратился к Хостилле Ратору, спокойным и увещевающим тоном: – Вы трое видели, что здесь вы можете стать такими, как прежде…

– Не надолго, – оборвал его Ратор. – Это владение умирает, и с ним умрут все, кто находятся внутри. Выхода нет. Рад Элалле, вне этого мирка твой клан давно прекратил бы существование.

Онрек сказал: – Я тоже Т’лан, как и вы. Ощутите плоть, в которую вы оделись. Мышцы. Тепло крови. Ощути дыхание в груди, Хостилле Ратор. Я заглянул в глаза вам троим – и увидел то же, что живет во мне. Восхищение. Воспоминание.

– Мы не можем себе позволить, – ответил Гадающий, которого звали Тил’арас Бенок. – Едва мы покинем это место…

– Да, – шепнул друг Тралла. – Это было бы… слишком тяжело.

– У нас была страсть, – произнес Ратор. – Но она не вернется. Мы больше не дети.

– Никто из вас ничего не понимает!

Крик Рада Элалле потряс всех. Тралл видел, что Ульшан Праль – на лице его застыло выражение тревоги – протянул руки приемному сыну. Но тот гневно оттолкнул их и вышел вперед, и пламя в его глазах пылало сильней костра. – Камни, земля, деревья, травы. Звери. Небо и звезды! Все это не иллюзия!

– Западня памяти…

– Нет, Гадающий. Ты не прав. – Рад с трудом обуздал гнев. Повернулся к Онреку: – Я вижу твое сердце, Онрек Сломанный. Я знаю, в нужный миг ты станешь рядом со мной. Встанешь!

– Да.

– Значит, ты веришь!

Онрек молчал.

Смех Ратора был горьким, хриплым. – Вот оно, Рад Элалле. Онрек из Имассов Логроса решил сражаться на твоей стороне, решил сражаться за бентрактов, ибо он не выносит мысли о возвращении в прежнее состояние. Он лучше умрет здесь. Онрек Сломанный предвидит смерть, даже желает ее.

Тралл вгляделся в друга и даже при неверном свете костра прочитал подтверждение истинности слов чужака.

Тралл не колебался. – Онрек не останется в одиночестве!

Тил’арас Бенок посмотрел ему в лицо. – Эдур, ты отдашь жизнь за грезу?

– Гадающий, смертные любят делать именно это. Ты связываешь себя с кланом, с народом, нацией или империей – но, чтобы питать иллюзию единства, тебе нужно питать и противоположную иллюзию. Будто другой клан, другой народ или империя не входят в ваше единство. Я видел Онрека Сломанного, Т’лан Имасса. Теперь я вижу живого Онрека. Ради жизни и радости в его очах я стану сражаться со всеми, кто решил сделаться его врагом. Ибо узы дружбы между нами, Тиларас Бенок – не иллюзия, не греза.

Хостилле Ратор обратился к Онреку: – Ради милосердия, ради обретенной тобой жизни! Отвергни предложение Тралла Сенгара из Тисте Эдур!

Воин склонил голову. – Не могу.

– Тогда, Онрек Сломанный, твоя душа никогда не обретет покоя.

– Знаю.

Тралла словно ударили в сердце. Одно дело – в порыве возбуждения, в страсти истинного дружества давать смелые клятвы. Совсем другое – понимать, какую цену твоя дружба потребует от друга. – Онрек, – простонал он, охваченный ужасом.

Но миг был упущен, ибо прозвучало все, что нужно было сказать. Ибо Хостилле Ратор повернулся к своим гадающим, обменялся безмолвными сигналами. Затем вождь подошел к Ульшану Пралю. Упал на колено, склонил голову.

– Мы были дерзки, Ульшан Праль. Двое чужаков устыдили нас. Вы бентракты. Мы тоже были ими, давным -давно. Мы выбрали память. Мы решили биться во имя твое. Наши смерти будут не напрасными. Клянемся! – Он встал, обратился к Раду Элалле: – Солтейкен, примешь нас как солдат?

– Как солдат? Нет. Как друзей, как бентрактов – да.

Трое Т’лан Имассов склонили головы.

Вся сцена промелькнула перед Траллом Сенгаром размытым пятном. После слов Онрека Траллу казалось, что весь мир, скрежеща, сорвался со своей оси и неумолимо накатывается на него… но рука Онрека, коснувшаяся его плеча, остановила это роковое движение.

– Не нужно, – сказала воин – Имасс. – Я знаю кое-что, чего не знает даже Рад. Я говорю тебе, Тралл Сенгар, не нужно. Не нужно горя. Сожалений. Друг, слушай меня. Этот мир не умрет.

И Тралл понял, что его воля не в силах подвергнуть сомнению слова друга, омрачить свет его взора. Миг спустя он просто кивнул, сказав: – Да будет так, Онрек.

– И, если будем осторожными, – закончил Онрек, – выживем и мы сами.

– Как скажешь, друг.

***

В тридцати шагах, в темноте, Еж поглядел на Быстрого Бена. Прошипел: – И что ты вынес из произошедшего?

Бен пожал плечами: -Кажется, противостояние прекратилось. Конечно, если Хостилле пал на колени переде Ульшаном не для того, чтобы поднять выпавший из волос клык.

– Выпавший что?

– Ладно. Это не совсем наше дело. Но теперь я знаю нечто – и не спрашивай, как я узнал. Просто узнал. Подозрение стало уверенностью.

– Давай, говори.

– Вот что, Еж. Финнест. Скабандари Кровавый Глаз. Он здесь.

– Здесь? Как это, Быстрый?

– Здесь, сапер. Прямо здесь.

***

С одной стороны врата представляли собой груду руин. Похоже, циклопические камни, которые некогда образовывали арку высотой в пять – шесть этажей, были выворочены серией ударов изнутри. Некоторые отбросило от портала на сотни шагов. Основание арки вспучилось и растрескалось словно после землетрясения, поразившего скальную основу. С другой стороны виднелась покореженная башня из крупных блоков, находящаяся явно в одном шаге от обрушения.

Иллюзия ясного дня держалась большую часть последнего этапа их странствия. Виной тому была то ли яростная настойчивость Удинааса, то ли снисходительная услужливость Скола. А может, и нетерпение Сильхаса Руина. В результате Серен Педак очень устала. Удинаас выглядел не лучше. А вот Чашка, как и двое Тисте Анди, казалась невозмутимой – Серен думала, что всему виной неуемная энергия детства. Впрочем, существовала возможность, что девочка может внезапно упасть без сил.

Серен видела, что Фир тоже устал – но это, скорее всего, было вызвано незримым грузом ответственности, которую он взвалил на плечи. Она не пожалела себя, честно и откровенно рассказав Эдур о преступлении, свершенном ей против Удинааса; она сделала это в надежде, что Фир Сенгар решит отвергнуть ее, отказаться от обязательства защищать ее жизнь. Что в глазах его загорится огонь презрения и искреннего негодования.

Но дурень продолжал держаться за клятву, хотя она уже могла различить в его душе признаки жестокого раскаяния. Он не сможет – и не захочет – нарушить свое слово.

Ей все легче становилось презирать смелые жесты и вызывающие позы, столь привычные самцам всех видов и рас. Это пережитки далеких времен, подозревала она, когда обладание самкой означало выживание – и не только прозаическое продолжение рода, но выживание образа себя как хозяина и могучего владыки. За бахромой границ Летера живет множество примитивных племен, практикующих подобные обычаи. И не всегда доминируют мужчины – иногда власть принадлежит женщинам. История учит, что такие системы способны выживать лишь в изоляции, среди племен, превративших магию с хаотическую, застойную систему запретов, табу и нелепых законов. Там власть волшебства узурпирована профаническими амбициями, требованиями социального контроля.

Халл Беддикт идеализировал такие народы; а вот Серен Педак не испытывала особого сожаления, думая об их неизбежном и зачастую кровавом вымирании. Контроль – всегда иллюзия. Ее можно поддерживать лишь в изоляции. Конечно, никто не скажет, что система Летера основана на неограниченной свободе и вольности индивида. Совсем нет. Одно неравенство вместо другого. Но, по крайней мере, летерийское неравенство не основано на поле.

Тисте Эдур другие. Их понятия… примитивны. Предложить меч, зарыть его у порога дома. Символический обмен обязательствами, столь архаичный, что слова не требуются. Подобный ритуал исключает договор, а брак без договора – не брак. Просто взаимное обладание. Или не вполне взаимное обладание. Такие вещи не заслуживают уважения.

За ней следит даже не будущий супруг, заявивший права на ее жизнь, а дурацкий брат будущего супруга. Сам будущий супруг мертв, что делает ситуацию совершенно абсурдной. «Фир будет до смерти защищать мое право выйти замуж за труп. Или, скорее, права трупа на меня. Ну, это безумие. Я ни на мгновение не соглашусь с ним.

Да, я уже не жалею себя. Просто злюсь».

Он не позволил отвращению поколебать себя.

Несмотря на все раздражение, последняя мысль уколола ее.

Удинаас прошел мимо и осмотрел развалины врат. Повернулся к Сколу. – Ну, они еще живые?

Цепочка и кольца Титсе Анди снова крутились вокруг пальца. Скол послал рабу холодную улыбку. – Последняя тропа, – ответил он, – начинается на той стороне врат.

– И кто же их разметал, Скол?

– Это не имеет значения, – сказал Скол, улыбнувшись еще шире.

– Иными словами, ты не знаешь. Ну, если нам нужно пройти в них, не будем терять времени. Я уже потерял надежду, что ты удавишь себя этой цепочкой. Почти потерял.

Такие слова заставили Скола вздрогнуть.

И тут же Серен Педак увидела цепочку совершенно в ином свете. «Во имя Странника! Как я раньше не замечала? Это же гаррота! Скол – треклятый ассасин!» – Она фыркнула. – И ты называл себя Смертным Мечом! Скол, ты всего лишь убийца. Да, Удинаас уже давно разглядел – вот почему ты ненавидишь его. Его не обмануло то оружие, что ты таскаешь с собой. Теперь и я прозрела.

– Мы действительно теряем время. – Скол снова казался невозмутимым. Он отвернулся и прошел к громадным вратам. Сильхас Руин двинулся за ним; Серен заметила, что Белый Ворон держится за рукояти обоих мечей.

– Впереди опасность, – провозгласил Фир и – да, проклятие ему – обогнал Серен, заслонив ее своим телом. Вытащил меч.

Удинаас поглядел на все это, пренебрежительно хмыкнул и сказал: – Сильхас Руин заслужил право быть параноиком. Но даже это, Фир, не означает, что мы прыгаем в логово драконов. – Он безрадостно улыбнулся. – Драконы не живут в ямах.

Удинаас пошел вслед двоим Тисте Анди. Чашка поспешила за ним, схватила за руку. Бывший раб сначала чуть не отдернул руку, как будто прикосновение обожгло его, но затем успокоился.

Скол достиг порога, шагнул – и пропал. Миг спустя пропал и Сильхас Руин.

Удинаас и Чашка не колебались.

А вот Фир на пороге помедлил, оглянулся. – Что ты задумала, аквитор?

– Думаешь, я брошу вас? Прослежу за уходом, убедившись, что вы не вернулись – и пойду обратно? Пойду по дороге, с которой, похоже, не свернуть? Думаешь, у меня есть выбор?

– Выбор всегда за нами, аквитор.

– Значит, и за тобой, Фир. Ты всегда можешь передумать.

– Да.

– Ты так просто признал это?

– Наверное, тебе так кажется.

– Фир, если кому и надо вернуться, то тебе.

– Мы близко, аквитор. Мы, наверное, в нескольких шагах от Финнеста Скабандари. Как ты можешь думать, что я замышляю подобное?

– Возможно, последние остатки благоразумия. Последние клочки веры в то, что у тебя есть мозги, а в них разум. Фир Сенгар, ты скоро умрешь. Если пройдешь через врата.

Он пожал плечами: – Я хотя бы оправдаю надежды Удинааса.

– Удинааса?

Фир слабо улыбнулся. – Герой не закончил квест.

– А. И это его обрадует?

– Надо посмотреть. Ну, идем?

– Конечно.

– Значит, ты добровольно отказалась от выбора?

Вместо ответа она толкнула его рукой, шаг за шагом загоняя во врата. Едва он шагнул за порог, сопротивление исчезло; Серен споткнулась и пролетела вперед, наткнувшись на мускулистую грудь Эдур.

Он помог ей не упасть.

Серен увидела перед собой совершенно неожиданный пейзаж. Черный вулканический пепел, почти столь же черное небо – хотя прямо над головой пылает не менее трех солнц. По неровной равнине во все стороны простерлись драконы. В ужасающих количествах.

Сгорбленные, неподвижные. Сотни… тысячи.

Она услышала шепот ужаснувшейся Чашки: – Удинаас! Они все мертвые!

Скол, стоявший в двадцати шагах, обернулся. Цепочка прочертила круг. Он поклонился.

– Дражайшие партнеры, добро пожаловать в Старвальд Демелайн.

Глава 22

На бранном поле тени трупами легли

Взметнуло солнце огненные стяги

В росою увлажненный воздух

Детишки поднялись как стебельки цветов

Поют без слов – мы так давно не можем

А пчелы пляшут весело меж ними

Благослови же эту сцену, брат

Когда оружие ты к небесам вздымаешь

И озираешь поле

И обещаешь солнцу новый день в крови.

Без названия,

Тук Анастер

Гаскарал Траум пробудился первым из всех солдат армии Атрипреды Биветт. Крупный мужчина с толикой крови Тартеналов в жилах поставил накануне палатку в тридцати шагах от лагеря Тисте Эдур. Он зажег маленькую масляную лампу, скатал постель, запихав ее поверх свертка одежды, запасных сапог и второго шлема. Затем лег рядом и позволил огню пожрать остатки масла в лампе. Тьма внутри палатки сравнялась с тьмой наружной.

Едва забрезжила ложная заря, Гаскарал Траум вытащил нож и разрезал бок палатки; осторожно выбрался на влажную траву и на некоторое время замер.

Разглядев все, что было нужно, он встал и, пригибаясь, пошел через лужайку. Дождь все еще стучал по древнему дну К’усон Тапи – на нем поджидают ненавистные овлы – и в воздухе пахло кислой грязью. Гаскарал был здоровяком, но умел двигаться неслышнее призрака. Дойдя до первого ряда эдурских палаток, он помедлил, переводя дыхание – и нырнул в лагерь.

Шатер Смотрителя Брола Хандара был расположен в середине, но особо не охранялся. Гаскарал подкрался ближе и увидел, что клапан входа не закреплен и свободно болтается. Дождевая вода намочила брезент; чистые слезинки стекали, собираясь вокруг шестов, скапливаясь в глубоких вмятинах от сапог.

Гаскарал спрятал нож под куртку, вытерев левую руку о грязную рубаху – тщательно, и пальцы и ладонь – и снова вытащил оружие. Шагнул под полог входа.

Там царила зернистая тьма. Звук дыхания… На дальней стороне лежак Смотрителя. Брол Хандар спит на спине. Меха сползли на пол. На месте лица и груди Гаскарал может различить только черную тень.

Кинжал был из черненого железа; но отточенное лезвие выдало себя блеском.

Гаскарал Траум сделал еще один осторожный шаг – и бросился вперед.

Стоявший над Смотрителем человек обернулся – но слишком медленно; нож Гаскарала погрузился в тело, пройдя меж ребер и пронзив сердце ассасина.

Черненый кинжал выпал из руки и вонзился в землю. Гаскарал принял на себя вес судорожно всхлипнувшего убийцы.

Избранный телохранитель Атрипреды (еще под Дреной назначенный ею охранять жизнь Брола Хандара от всяческих случайностей) посмотрел на лицо Эдур, прислушался к звуку дыхания. Не проснулся. Это хорошо. Очень хорошо.

Согнувшийся под весом мертвого ассасина Гаскарал медленно вложил клинок в ножны, затем подобрал черный кинжал. Он был уверен, что этопоследний из ублюдков. Было еще семеро. Лишь двоим удалось подобраться к Бролу Хандару вплотную, и то благодаря суматохе сражений. Летур Аникт – человек дотошный и склонный к перестраховке, когда дело доходит до исполнения его желаний. Увы, не в этот раз.

Гаскарал пригнулся еще сильнее, взвалил тело на плечо. На полусогнутых пробрался к выходу. Ступил так, чтобы не расплескать лужу и не задеть шест. Осторожно вытащил жертву.

С темных небес хлынул очередной ливень. Гаскарал торопливо вернулся в летерийский лагерь. Тело останется в его палатке, пока грядущее сражение со всей своей неразберихой не предоставит удобный случай переместить труп.

И все же что-то тревожило его. Не годится проводить ночь перед боем без сна. Но инстинкты его остаются острыми – он словно бы способен вынюхать приближение ассасина, прочитать его мысли. Да, это полезный талант – еще несколько ударов сердца, и было бы поздно…

Но любой инстинкт когда-либо подводит.

Две вынырнувшие из темноты фигуры оказались полным сюрпризом. К счастью, он не стал тратить времени на удивление. Не успев вынуть нож, Гаскарал попросту швырнул тело на того ассасина, что подбежал справа. Рванулся навстречу второму, отбил нацеленный в горло кинжал, схватил врага обеими руками за голову и сильно потянул.

Так сильно, что ассасин оторвался от земли. Одновременно треснула, сломавшись, шея.

Второй убийца как раз выкарабкался из-под трупа, когда сапог Гаскарала ударил его под подбородок. Ассасин взлетел в воздух, голова сорвалась с позвоночного столба. Негодяй умер раньше, чем вернулся на землю.

Гаскарал Траум огляделся и не увидел новых нападающих. Только тогда он позволил себе приступ заслуженного гнева. Разумеется, они должны были понять, что кто-то им мешает. Один пошел внутрь, двое остались, чтобы выследить неведомого охотника и разобраться с ним.

«Да ну? А вот хрена вам удалось!»

Он снова поглядел на три трупа. Проклятие! В палатке будет тесновато.

***

Солнце не желало пропускать столь особенное зрелище, как битва при К’усон Тапи: едва взойдя на небо, оно прожгло тучи, метнув копья жары, так что воздух заполнился паром. Брол Хандар – сон на удивление хорошо освежил его – стоял у шатра и следил, как арапаи готовят доспехи и оружие. Сильная влажность заставила железо стать скользким, древки копий покрылись маслянистой пленкой; почва под ногами стала опасной – он боялся, что на морском дне будет еще хуже. Вчера вечером он и его воины следили за приготовлениями овлов; Брол отлично понимал, каким преимущества даст Красной Маске твердая земля, но также подозревал, что старания врага окажутся напрасными. Вскоре парусина и брезент промокнут, не сохранив в сухости и все, что под ними. В первой стычке у них будет преимущество… но не решающее.

«Надеюсь».

Подошел летерийский солдат – широкоплечий тип, которого он уже замечал поблизости. На добром и до странности изящном лице сияла улыбка. – Разве тепло нам не на руку, Смотритель? Я принес приглашение Атрипреды: присоединяйтесь к ней, времени вернуться назад и повести войско в битву у вас хватит.

«Как он может оставаться столь спокойным? Или он из тех, кому поручено охранять лошадей? Хотя и большой, но не похож на солдата. Ну, в армии конюхи тоже нужны».

– Отлично. Я иду к ней.

Отряды перемещались по равнине, занимая места напротив овлов. Брол заметил, что уланы Синей Розы спешились. Они выглядели угнетенными, ибо приходилось пользоваться непривычными копьями и щитами. Уланов осталось не больше тысячи; Брол знал, что они будут использованы как вспомогательные войска и окажутся в бою только если дело пойдет совсем плохо. – Что за жалкий сброд, – сказал он спутникам, кивнув в сторону батальона Синей Розы.

– Так и есть, Смотритель. Но их кони оседланы и спрятаны неподалеку. Наши разведчики не обнаружили Кашенов в лагере Красной Маски. Атрипреда подозревает, что твари снова нападут с фланга. Но в этот раз их встретят всадники, которые смогут перейти к преследованию.

– Желаю им успеха. Эти Кашены остаются главной угрозой, чем скорее их убьют, тем лучше.

Атрипреда Биветт заняла позицию в середине старого берега, откуда лучше всего будет наблюдать за сражением. Она, как уже вошло в привычку, отослала вестовых и разведчиков – они сгрудились в сорока шагах и внимательно следили, ожидая указаний – и осталась наедине со своими мыслями и соображениями. Так и будет до начала столкновения.

Командующая жестом подозвала Смотрителя. Свиту он оставил неподалеку.

– Смотритель, вы выглядите… отдохнувшим.

– Кажется так, Атрипреда. Похоже, в ночи меня хранили духи предков.

– Наверняка. Ваши арапаи готовы?

– Готовы. Битву начнут маги?

– Должна признаться, что не надеюсь сохранить их живыми к кону битвы. Поэтому да, я использую их немедля. Если они останутся со мной и потом… что же, тем лучше.

– Ни признака этих Кечра.

– Да. Поглядите на позиции врага.

– На сухих клочках…

– Сейчас – да. Но мы отберем эти клочки, Смотритель. Вот порок тактики Красной Маски. Мы ударим так сильно, что выбьем их оттуда. Тогда сами овлы завязнут в жидкой грязи.

Брол повернулся, чтобы рассмотреть положение летерийских сил. Различные батальоны, бригады и роты заканчивали строиться в соответствии со своими функциями. Посередине три клина тяжелой пехоты. По бокам застрельщики и средняя пехота. Между клиньями отряды лучников, они выдвинулись на дно древнего моря, хотя не отходят далеко. Дождь стрел должен «продырявить» строй овлов; затем тяжелая пехота врежется в них, шаг за шагом вытесняя в грязь.

– Не понимаю Маску, – нахмурился Брол Хандар.

– У него нет выбора, – объяснила Атрипреда. – После Предегара – нет. Он пожинает плоды нетерпения. Мы его сделаем, Смотритель. Но при малейшей возможности он заставит нас дорого заплатить за победу.

– Ваши маги могут закончить все еще до начала!

– Посмотрим.

Солнце неумолимо взбиралось в зенит, упорно превращая день в гибельное пекло. На морском дне показались первые трещины – это подсыхала поверхность. Но грязь под ними, разумеется, остается вязкой и глубокой.

У Биветт осталось двое магов – третий умер несколько дней назад, не сумев оправиться от вражеского удара под Предегаром. Один всадник сумел уничтожить троих магов. Одной проклятой стрелой. Брол увидел, как маги ковыляют – медленно, словно старцы – по кромке высохшего моря. Они расположились по краям клиньев пехоты. Волны гибельной магии ринутся под углом, сходясь в глубине строя Овл’дана, чтобы увеличить площадь разрушения.

Атрипреда, кажется, сделала незамеченный Смотрителем жест, потому что подбежал гонец. Она обратилась к Эдур: – Время. Возвращайтесь к воинам, Смотритель.

Брол Хандар скривился: – Снова в задние ряды.

– Вы еще вступите в бой, Смотритель. Уверена.

Он не поверил, но промолчал. Отошел на два шага, обернулся: – Да будет сей день днем конца войны.

Атрипреда не ответила. Вряд ли она и расслышала его слова, потому что тихо говорила с солдатом, который пришел с Бролом. Он заметил, что на ее лице выразилось удивление. Затем она кивнула.

Брол поглядел на солнце и пожалел, что здесь нет теней родного леса. Направился назад, к арапаям.

***

Сидящий на валуне Тук Анастер еще немного понаблюдал за играми малышей; затем скатал тонкую кожу в свиток и сунул ее в сумку. Туда же отправился почти пустой сосуд со смесью угля, костного мозга и сока ягод генфа. Встал, посмотрел на небо, направился к лошади. Семь шагов – а вязкая грязь успела облепить мокасины. Привязав сумку в луке седла, он склонился и счистил ножом как можно больше грязи.

Овлы собирались слева. Они встали и принялись ждать, пока летерийские силы, что находились в пятистах шагах, не сформируют порядки для наступления. Воины Красной маски казались необычайно молчаливыми – ведь это не привычный им тип битвы. – Нет, – пробормотал Тук. – Это тип, привычный для Летера. – И он поглядел в сторону врагов. Классические «зубья пилы». Три клина тяжелой пехоты. Но эти отряды неизбежно смешаются, когда добредут до овлов – спотыкаясь, сталкиваясь и скользя на каждом шагу. Всё к лучшему. Мощного лобового удара не будет – скорее целые шеренги солдат упадут лицами в жижу.

– Ты ускачешь, – сказал Ливень. – Ты так задумал. Но я слежу, Мезла…

– Ох, да хватит тебе. Не моя вина, что Маска так невысоко тебя оценил. К тому же, – добавил он, – лошадь едва смогла бы шагать. Наконец, Маска сказал, что хочет держать меня и мои стрелы поблизости, на случай, если К’чайн Че’малле не справятся.

– Они справятся!

– О! И что ты знаешь о К’чайн Че’малле, Ливень?

– Я знаю то, что говорит Красная Маска.

– А он много ли знает? Что еще важнее – откуда знает? Ты не удивлялся? Никогда? К’чайн Че’малле были демонами этого мира. Тварями из далеких времен. Везде, кроме здешних мест, они вымерли. Так откуда они здесь, ради Худа? Почему они стоят на стороне Маски, рьяно выполняя его прихоти?

– Потому что он Красная Маска, Мезла. Он не такой, как мы. Да, я вижу, в твоих глазах пылает зависть. Ты презираешь всех, кто лучше тебя.

Тук опустил руки на холку лошади. – Подойди, Ливень. Погляди в глаза лошадки. Скажи, в них видна зависть?

– Безмозглый зверь.

– Скорее всего, она сегодня погибнет.

– Наверно.

– Ты глядишь так же, Ливень. Слепая готовность. Готовность поверить во все, во что тебе хочется поверить. Красная Маска для тебя – как я для бедной лошадки.

– Не хочу тебя слушать.

Юный воин ушел. Гневно – напряженная походка быстро стала неуклюжей, ведь грязь налипла и на его обувь…

Дети кидались друг в дружку комьями грязи и смеялись. Самые младшие. Те, что постарше, молчали, кидая взгляды на вражескую силу. Зарычали рога. По краям строя появились две фигурки с внушительной охраной.

«Маги.

Началось».

***

Далеко на западе солнце еще не встало. В ничем не примечательной деревне на день пути от Летераса, где вчера умерло слишком много народа, на краю конской поилки, что у единственной таверны, сидели трое тяжелых пехотинцев Третьей роты. Фаларийцы Оглянись, Спешка и Мелоч были близкими родичами – по крайней мере так думали все, сразу замечая типично фаларийские черты: огненно-рыжие волосы, голубые глаза и оливковая кожа коренного населения главных островов, называющего себя ходунами. Они и сами привыкли считать приятелей родичами, хотя и не знали друг друга до поступления в Малазанскую Армию.

Цивилизация ходунов процветала очень давно, до открытия железа; они владели рудниками по добыче олова, меди и свинца, и потому господствовали в межостровной торговле бронзовым оружием и украшениями. Если бы солдаты были чистокровными ходунами, им были бы свойственны темные волосы и более низкий рост, а также неразговорчивость, создающая репутацию тугодумов; но в их жилах текла и более горячая кровь дерзких завоевателей – фалари. Такая комбинация, как ни странно, сделала их идеальными морпехами.

В темноте с юга, от реки, дул благословенно прохладный бриз. Солдаты завели беседу, предметом которой были сержант Геслер и капрал Буян. Эти двое, хотя и находились в низких званиях, были отлично известны всем выходцам с Фаларских островов.

– Они изменились, – сказал Оглянись. – Золотая кожа. Это ненормально. Думаю, надо их убить.

Спешка (она не любила в себе два телесных недостатка – слишком большой бюст и склонность потеть и потому радовалась темноте, позволившей стащить кирасу и вытереть влагу под грудями) отозвалась: – Но зачем, Огля? Культ умер. Он мертв уже несколько лет.

– Но ведь для нас – не мертв?

– Почти мертв, – буркнул Мелоч.

– Ты уж такой, – упрекнул Оглянись. – Всегда и во всем видишь мертвечину.

– Спроси у них самих, Огля. Они то же самое скажут. С культом Фенера покончено.

– Вот за это я и предлагаю их убить. За измену культу. За измену нам. Зачем нам золотая кожа? Мурашки от нее.

– Слушай, – заявил Мелоч. – Мы едва встретились с этими взводами. Если вдруг забыл, Оглянись – это та компания, что вылезла из – под И’Гатана. И с ними Скрипач. Худом клятый Сжигатель. Наверное, последний оставшийся в живых. Геслер раньше был офицером, как и Буян. Их, как Вискиджека, опускали все ниже… и теперь даже ты можешь ткнуть в них ножичком. Культ запретили, Фенер давно не там, где должен сидеть бог… но это не вина Геслера или Буяна.

– Ты что предлагаешь? – буркнул Оглянись. – Просто оставить их?

– «Оставить»? Спешка, объясни дурачку, в чем тут дело.

Женщина уже спрятала груди под рубаху и прилаживала перевязь, сделанную специально под их необъятный размер. – Все просто, Огля. Мы не только пойдем вместе со Скрипачом и прочими. Мы умрем вместе с ними. Что до меня – ну и Мелоча, наверное – я буду стоять до конца. С Геслером, Буяном, их крутыми панцирниками. Когда мы погибнем, никто не скажет, что мы оказались трусами. Что мы недостойны их. Все потому, что ты последний панцирник взвода Чопора. Будь с нами Шут, ты иначе говорил бы. Давай выбирай, Огля. Сражайся вместе с нами, с Релико, Больше Некуда и Баданом Груком. Или сражайся как одиночка, как последний «кулак» взвода Чопора. В том и другом случае ты будешь драться с врагом. А вот если полезешь за спины Геса и Буяна – я тебе сама голову снесу.

– Да ладно! Я просто болтал…

Слева послышался шум. Все трое вскочили, поднимая мечи. По улице к ним приближались еще трое: Шелковый Ремень, Накипь и Неллер.

Накипь тихо сказала: – Впереди солдаты. Осторожнее.

– Летерийцы? – спросил Мелоч.

– Нет, – ответила она, задержавшись около них (остальные направились в таверну). – Вообразите самые мерзкие рожи, какие только бывают. И поцелуйте их взасос.

– Наконец-то, – вздохнула Спешка. – Приятные новости.

***

Клюв и капитан пробрались в голову колонны, где находился кулак Кенеб. Поблизости шныряли Тисте Эдур, но ввязываться в бой не спешили; сейчас они и вовсе исчезли, по крайней мере от деревни.

Капитан подошла к Кенебу: – Клюв сказал, это морская пехота. Кажется, мы их нашли, Кулак.

– Всех, – добавил Клюв. – Тех, что ушли далеко вперед. Они в деревне, они перебили Тисте Эдур. Множество Тисте Эдур.

– Те взрывы, что мы слышал вчера.

– Так точно, Кулак.

– Ладно. Наконец хорошие новости. Сколько их?

– Семь или восемь взводов, – отвечал Клюв. Он наслаждался возможностью разговаривать с настоящим Кулаком. О да, он иногда воображал подобного рода сцены – с Клювом, который доставил важные сведения, позволяющие Кулаку совершить геройские деяния. С Клювом, который стал величайшим героем из всех героев. Он был уверен: у каждого есть такая мечта. Как будто скрытая сторона души вдруг высвобождается и показывает себя – ты был нужен, и вот ты здесь, ты поразил всех!

– Клюв!

– Кулак?

– Я спросил: знают ли они, что мы близко?

– Да, сэр. Думаю, знают. С ними несколько интересных магов, в том числе ведун старого стиля из народа джакатов, тех, что первыми поселились на острове Малаз после ухода Бурегонов. Он умеет глядеть глазами всяких тварей, это очень помогало на всем пути от берега. Еще там дальхонезец, шаман из саванны, и дальхонезский Травяной Танцор. И некромант из натийских топей.

– Клюв, – прервал Кенеб, – среди них есть взвод Скрипача? Взвод Геслера и Буяна?

– Скрипач – это тот со скрипкой, что так жалобно играла в Малазе? У которого Колода в голове? Да, сэр, он там. Геслер и Буян? Фаларийцы с золотой кожей, мускулистые? Да, это они, перекованные в огне Телланна. Телас, Куральд Лиосан, огни, в которые влетали драконы, чтобы стать неуязвимыми к магии и чему похуже. Да, они тоже там.

Смотрите, как все смотрят на него! Восхищенно! Ох, это просто сон!

Он знал, слишком хорошо знал, чем все обернется – но даже это не умеряло гордости. Маг моргнул, вглядываясь в темноту над головой. – Заря будет через звон или около того.

Кенеб повернулся к Фаредан Сорт: – Капитан, возьмите Клюва и войдите в деревню. Я хочу увидеть взводы, кроме пикетов, которые они должны там оставить.

– Слушаюсь, Кулак. Собираетесь их выпороть, сэр?

Кенеб поднял брови: – Совсем нет, капитан. Нет. Хотя вот расцеловать, наверное, смогу.

Клюв снова идет рядом с капитаном Фаредан Сорт, и теперь это кажется уместным и разумным, как будто он всегда принадлежал ей, всегда оказывался полезным. Ложная заря только начинается, воздух восхитительно свеж… пока поблизости не оказываются ямы с грудой тел Эдур. Там пахнет вовсе не свежестью.

– Боги подлые, – пробормотала капитан, огибая одну из неглубоких траншей.

Клюв кивнул: – Морантские припасы. Просто… куски людей, словно их пережевали.

– Не в этой яме, – ответила она, ткнув в ближайшую могилу. – Этих рубили. Раны от мечей, стрел…

– Да, капитан, мы это умеем. Но Эдур не потому отошли, что испугались. Им было приказано. Вокруг почти тысяча Эдур, они готовы ударить еще раз. Стоят в лиге позади, ждут подкрепления.

– Молот, – сказала Сорт. – А где-то впереди – наковальня.

Он снова кивнул.

Капитан помедлила, взглядом отыскивая в темноте его лицо. – Что с Адъюнктом и флотом, Клюв?

– Не знаю, сэр. Если думаете, что они придут и вызволят нас, то нет. Ни шанса. Нам надо стоять и держаться, капитан. Из последних сил.

Фаредан Сорт оскалилась: – Надо уцепиться за эту деревеньку? Раскорячиться здесь?

– Они начнут давить. Будет четыре – пять тысяч Эдур. Таким количеством они смогут выдавить нас, как ни сопротивляйся. Но ведь разве Кулак не говорил, что хочет оттянуть на себя как можно больше врагов? Не дать им уйти в другое место, за стены, например, чтобы Адъюнкту не пришлось вести новую осаду. Никто этого не хочет.

Она сверкнула глазами и пошла вперед. Клюв шагал на один шаг сзади.

От черной кучи дров на краю деревни раздался знакомый голос: – Рад видеть вас снова, капитан.

Фаредан Сорт не остановилась.

Капрал Тарр вышел из-за кучи, вешая арбалет на плечо и отряхиваясь.

– Кулак желает постучаться, прежде чем входить?

Капитан встала прямо перед коренастым капралом. – Мы движемся ускоренным шагом. Мы чертовски устали, но не желаем входить в деревню волоча ноги. Поэтому Кулак устроил короткий привал. Вот и всё.

Тарр почесал бороду, отчего зазвенели разнообразные косточки и амулеты. – Всё ясно.

– Ужасно рада вашей сообразительности, капрал. Кулак желает, чтобы взводы построились на главной улице.

– Мы это можем, – ухмыльнулся Тарр. – Мы много дрались и чертовски устали, так что сержанты устроили почти всем короткий отдых в таверне. Но когда кулак будет нас осматривать, мы будем смотреться бодрячками!

– Тащи зад в таверну, капрал, и буди всех ублюдков. Мы будем ждать, но не очень долго. Понял?

Тарр торопливо, неуклюже отдал честь и ушел.

– Видишь, что случилось оттого, что нет офицеров? Они много о себе возомнили, вот что случилось, Клюв.

– Так точно, сэр.

– Что ж, когда услышат все дурные новости, гонору поубавится.

– О, сэр, они знают. Лучше, чем мы. «Но это не совсем так. Они не знают того, что знаю я. И вы, любимая».

Тут они повернулись в сторону дороги, потому что расслышали звук приближающейся воинской колонны. Раньше, чем должны были…

Капитан высказалась лаконично: – Дерьмо! – Затем она добавила: – Иди, Клюв. Пусть все приготовятся!

– Слушаюсь, сэр!

***

Проблема сов в том, что они хотя и быстрые, но очень глупые. Даже заставить птицу повернуть голову – трудная работа, и не имеет значения, сколь крепко Бутыл схватил крошечную дергающуюся душонку.

Он весь ушел в борьбу, забыв обо сне – сон казался принадлежностью других людей, с которыми у Бутыла нет ничего общего.

Но оказалось, что уже не важно, куда именно глядит сова – повсюду фигуры передвигались, ползли по земле, между трупами, пробирались через поля, кишели на склонах старых карьеров и на дорогах. Сходились к деревне. Сотни, тысячи. Они двигались тихо, держа в руках разнообразное оружие. Всего в полулиге за колонной Кенеба…

Бутыл потряс головой, слепо заморгал – снова увидел неровные стены общего зала таверны, следы от ударов метательных ножей, желтоватые потеки от соломенной крыши. Вокруг солдаты собирают амуницию. Кто-то – Хеллиан? – блюет и хрипит за стойкой бара.

К нему подсел один из новоприбывших солдат. Дальхонезский маг, у которого в глазах все еще светятся джунгли.

– Неп Борозда, – пробурчал он. – Помняшь мня?

– Помняшь что?

– Мня!

– Да. Неп Борозда. Ты сам сказал. Слушай, нет времени…

Узловатая рука сделала пренебрежительный жест. – Мыж знаем! Н’счет Эдур! Знаем! – Кривой палец уткнулся в Бутыла: – Не они. Ты. Вымтался. Эт’то худо! Худо! Мы усе помрем! И’за тбя!

– О, спасибо, корявый ты корень! Мы тут не парадом шли, вроде вас, ублюдков. Да уж, без меня никто не дошел бы.

– Влах! Все слабли! Сержант слаблый! Но песня, да-сс, песня еще не конч’на! Да-сс, еще не конч’на! Ха!

Бутыл уставился на мага: – Ты что, носом грязь вдохнул да назад не выдохнул?

– Выд’хнул! Хе-хе! Бутль, пока ты зришь, нам нос’м грязь не вдых’вать!

– А что за неоконченная песня?

Маг делал странные движения плечами. – К’гда будит, увид’ш. Увид’ш?

К столу подошел Скрипач. – Бутыл, не время для бесед. Ради Худа! Иди на улицу. Очнись, черт тебя! Нас выгоняют из деревни, будто стало бхедринов.

«Да уж. Гонят на край утеса». – Не я начал эту… беседу, сержант.

– Бери вещички, солдат.

***

Корик стоял с остальными – не было только Бутыла, который явно счел себя особенным. Видел, как головные ряды колонны вливаются на главную улицу – темная масса под покровом упрямой ночи. Ни одного всадника. Неудивительно. Кенебу и его растянувшимся отрядам трудно найти провиант, так что лошади пошли в котлы – вон несколько оставшихся, везут снаряжение. Но скоро их невкусное жилистое мясо станет добавкой к здешнему воняющему козьим дерьмом зерну.

Скрипач возник прямо перед Кориком, похлопал рукой по шлему: – Проснись, черт тебя!

– Я не спал, сержант!

И все же он спал. Понятное дело. Скрипач шел вдоль строя и хлопал каждого. Да, они слишком много пили. У всей деревушки мозги набекрень. Корику еще повезло. Он спал, пока остальные приканчивали фляги с элем. Спал, да. Он знал, что будет утром.

Пришельцы – морпехи Третьей роты – недолго оставались новичками. Солдаты быстро перезнакомились, привыкли друг к другу, знали всех и каждого… но в глазах сослуживцев Корика блестело что-то такое, говорившее: «Пришли на выручку? Хорошо, но недостаточно. Вот убейте еще сотню – другую Эдур, милки, и тогда наши женщины подарят вам улыбку – другую».

«Но не Улыба!»

Во главе колонны уже видны был кулак Кенеб и сержант Фом Тисси, а также капитан Сорт и ее безмозглый колдун Клюв.

Кенеб окинул взглядом строй. – Сержанты! Ко мне, прошу!

Корик увидел, как Скрипач, Хеллиан, Бадан Грук и Чопор полукругом встали перед кулаком.

– Типично, – пробурчала Улыба. – Все попадем в рапорт. Особенно ты, Корик. Не думай, что тебе забыли убийство офицера в Малазе. За тобой следят.

– Да тише ты. Они как раз решают, чей взвод погибнет первым.

***

– Вы все сделали отлично, – тихо говорил сержантам Кенеб, – но сейчас начинается серьезная работа.

Геслер фыркнул. – Думаете, мы сами не понимаем, Кулак?

– Вижу, все еще любите раздражать вышестоящее начальство?

Геслер состроил привычную гримасу: – Скольких вы привели, сэр, если позволено спросить? Видите ли, я начал что-то чуять, и чувство это поганое. Мы справимся, если их будет двое на одного. Даже трое. Но я чую, что нас будут превосходить… насколько? Десять к одному? Двадцать? Возможно, вы притащили еще немного припасов – но если в хвосте колонны не едут четыре или пять фургонов с морантскими гренадами, нам не хватит и на…

– Не в этом проблема, – вмешался Скрипач, выловивший в бороде вшу и раздавивший зубами. – У них есть маги, а наши выдохлись. Это факт, Кулак. Даже Бутыл, а ведь его мы берегли особо. – Скрипач подозрительно покосился на Клюва: – А ты чего лыбишься, Худа ради? – Клюв засмущался и спрятался за спиной Фаредан Сорт. Капитан взвилась: – Слушай, Скрипач, может, ты с ним и не знаком, но я клянусь – он тоже боевой маг. Клюв, ты внесешь свою долю в сражение?

Тот тихо пробормотал: – Да, сэр. Вы увидите. Все увидите, потому что вы мои друзья, а друзья – дело важное. Самое важное дело в мире. Я вам покажу.

Скрипач моргнул и отвел глаза. – Черт. Светает.

– Стройтесь для выхода, – приказал Кенеб. «Черт подери!» – подумал Скрипач. – «Кулак теперь выглядит молодцом что надо!» - Сто шагов простых, сто трусцой. Как я понимаю, идти нам недалеко.

– Да, впереди толпы врагов, – сказал Геслер. – Надеюсь, что будет виден Летерас. Хотелось бы поглядеть на его стены, прежде чем пойти на жмых.

– Хватит болтать, сержант. Идите.

Скрипач не ответил на ухмылку Геслера, когда они возвращались к взводам.

– Да ладно, Скрип! Этой ночью все твои таланты просто визжат, не так ли?

– Да. Они визжат оттого, что ты никак не заткнешься.

***

Корабб Бхилан Зену’алас собрал больше оружия, чем мог унести. Четыре лучших копья, два дротика. Односторонний меч, чем-то напоминающий скимитар; отличный длинный летерийский меч, затупленный конец которого он отточил напильником; два кортика и целая куча ножей. На спине его был приторочен летерийский щит (дерево, бронза, кожа). Еще он тащил самострел с двадцатью семью стрелами и одним жульком.

Он понимал, что армия идет в последний бой. Бой будет славным. Героическим. Таким, какой мог бы устроить Леомен Молотильщик. Они будут стоять плечом к плечу, рукой к руке, пока не падет последний. Об этом сияющем дне будут петь песни многие годы. Одной из подробностей будет рассказ о солдате, владеющем копьями и дротиками и мечами и ножами… и о груде трупов у его ног. О воине из Семи Городов, да, проплывшем тысячи лиг, чтобы достойно завершить Великое Восстание. Снова мятежник в бездомной и объявленной вне закона Четырнадцатой Армии, солдаты которой называют себя Охотниками за Костями. Да, их собственные косточки станут предметом охоты, ими будут торговать на рынках словно магическими реликвиями. Менять на равный вес золота. Особо высоко оценят череп Корабба, больший, чем у остальных, недавнее вместилище мозга, наделенного гением и прочими мудрыми думами. Такой череп не сможет купить и король, да, особенно вместе с пробившим его копьем или клинком, последним свидетелем зрелищной гибели Корабба, последнего морпеха…

– Рад милостей Худа, Корабб, – зарычал сзади Каракатица. – Надоело уворачиваться от задних концов копий! Еще звон, и в меня полетят передние! Почему бы тебе не выбросить несколько штук?

– Не могу, – отвечал Корабб. – Они все пригодятся.

– Ясно. Набрал таких, что сразу ломаются?

– Нет, просто впереди много врагов. Многих надо убить.

– Летерийские щиты – дрянь, – продолжал Каракатица. – Лучше, если ты будешь знать заранее, Корабб.

– Когда этот сломается, найду другой.

Он жаждал неминуемой битвы. Криков, стонов умирающих, потрясения в стане врага, которого будут опрокидывать раз за разом. Морская пехота заслужила всего этого, о да. Битва произойдет перед стенами Летераса – горожане выйдут поглядеть и узрят – с удивлением, с восхищением, с трепетом – как Корабб Бхилан Зену’алас высвободит свою ярость. Души свидетелей станут разрываться от…

***

Хеллиан больше никогда в рот не возьмет этого пойла. Вообразите: пить, тошнить, страдать жаждой и галлюцинациями – и все одновременно! Почти так же плохо, как ночь Фестиваля Паральтов в Картуле. Тогда куча народа нарядилась в костюмы громадных пауков, а визжащая от отвращения Хеллиан пыталась затоптать каждого…

Сейчас она бредет во главе жалкого взвода, вокруг зернистая полутьма; судя по обрывкам разговоров (сама вступить в беседу она не сумела по причине немощи), Эдур скопились прямо позади них. Словно десять тысяч пауков с жвалами, способными схватить и высосать невинную чайку. А уж женщину напугать до визга. Что еще хуже – треклятая колонна марширует прямиком в гигантскую ловчую сеть.

Галлюцинации не покидают ее. Например, капрал раздвоился. Один тут, один там – оба болтают одновременно и одно и тоже, но не одним и тем же голосом. А что за дурацкий голубеглазый парень с дурацким именем все трется рядом? Как его? Смердосос? Смрадный Пёс? Как бы там, она его на десять лет переплюнула – или больше – с такой вот гладкой кожей, как у дитяти – Детонос? – что делает его ребеночком четырнадцати лет, о боги. Все не надышатся на его историю – будто он принц, последний из рода, бережет семя, чтобы посадить в чистую почву, на которой кактусы не растут… и он хочет… чего хочет-то? Она не уверена; но он вызывает в ее мозгу множество мрачных мыслей, а в особенности темных желаний совратить его, чтобы никому не смел в глаза прямо взглянуть, чтобы доказать – с такой, как она, свяжешься да не развяжешься. Может, пора придать им силу? Силу сокрушить невинного. А вы чего ждали от испуганной женщины?

Прошли еще одну деревню. Тут совсем худо. Всё систематически разрушено, каждое здание сравняли с землей. Армии так делают, чтобы не дать врагу укрыться, не позволить строительство редутов и прочих сооружений. Ни деревца нет, только ровно вспаханные поля, зеленые изгороди вырублены, посевы сожжены дотла, а солнце хотя утреннее, но уже посылает смертельные копья жары прямо ей в голову, заставляя прикончить последний запасец фаларийского рома с транспорта.

Ну, он хоть укрепил ее. Слава Худу.

Капрал снова слился воедино, что было хорошим признаком. Он тычет пальцем куда-то, кричит что-то…

– Что? Что? Нервный Увал, что ты бормочешь?

– На восходе! Сержант, видите армию врага? Боги благие, нам крышка! Тысячи! Нет, не тысячи, а…

– Тихо! Я сама хорошо вижу…

– Но вы не туда смотрите!

– Куда смотреть – неважно, капрал. Я все равно их вижу. Кончай толпиться и отыщи Урба – пусть будет поближе, тогда будет целее, придурок неуклюжий.

– Он не придет, сержант.

– О ком ты?

– Из-за Смертоноса. Тот объявил, что отдаст вам свое сердце…

– Его что? Слушай, иди и скажи Сердценосу, что нос может оставить себе, нос мне не нужен, а вот хвост я ему отрежу, как только прикончим всех ублюдков, а то и раньше, если случай выпадет. И притащи Урба, потому что я отвес… ответц… за него, понимашь? Это я его заставила вышибить двери храма.

– Сержант, он не…

– Как ты ухитриваешься изменять голос?

***

– Итак, – сказал командующий разбросанными по гребню летерийскими силами, – они пришли. Что думаете, Сиррюн Канар? Меньше тысячи? Мне так кажется. Долог путь от побережья. Удивительно.

– Они выжили, – скривился Сиррюн, – потому что трусливо уклонялись от сражений.

– Чепуха, – бросил опытный военачальник. – Они сражались так, как им было выгодно. Они сражались отлично. Ханради и его Эдур могут подтвердить. Меньше тысячи. Клянусь Странником! Что я мог бы сделать с десятком тысяч таких солдат! Пилотт, Коршенн, Десцент, Трюс, Истм – мы завоевали бы всё. За две военные компании, не больше.

– Если бы, – ответил Сиррюн. – Но мы сейчас их истребим.

– Да, финед, – вздохнул командир. – Истребим. – Он помедлил, бросив на Сиррюна до странного хитрый взгляд: – Сомневаюсь, что выпадет лучший случай в изобилии пустить эдурскую кровь, финед. Они свое дело сделали. Теперь им осталось только окопаться позади малазан; когда бедняги сломаются – а они сломаются – то побегут прямо на копья Эдур Ханради Халага. Общий конец.

Сиррюн пожал плечами: – Не понимаю я все-таки, почему малазане могли посчитать, будто тысячи солдат достаточно для завоевания империи. Даже учитывая взрывчатые вещества и прочее.

– Вы забыли их потрясающее волшебство, финед.

– Потрясающее, когда надо прятаться, скрываться от наших глаз. И всё. Сейчас такие таланты бесполезны. Мы видим противника, господин. Они на открытом месте, там они и умрут.

– Тогда лучше начать, – резковато ответил командующий и отвернулся, жестами отдавая приказы магам.

Внизу, на широкой равнине, которая станет полем смерти для вторгнувшейся армии – если тысячу солдат можно так назвать – малазанская колонна начала быстро перестраиваться в оборонительный круг. Командир хмыкнул: – Похоже, финед, иллюзий они не питают? Им конец. Они это знают. И все же не готовятся бежать или организованно отходить. Поглядите на них! Они будут стоять до последнего.

Вставшие кругом в середине поля будущей битвы отряды вдруг показались жалкими, до смешного крошечными. Командующий поглядел на семерых магов, уже вставших в разных местах гребня и начавших последнюю стадию ритуала (целиком его построение заняло неделю). Потом снова на кучку малазан. – Пусть Странник дарует покой их душам, – шепнул он.

***

Было ясно, что Атрипреда Биветт, несмотря на все свое нетерпение, в последний момент решила отложить начало битвы, позволив солнцу продолжить атаки на грязь бывшего морского дна. Увы, задержка была не в интересах Красной Маски. И он начал первым.

Каждый из летерийских магов стоял в кольце солдат с огромными щитами. Их разместили за пределами полета вражеских стрел – однако Биветт отлично сознавала уязвимость магов, особенно в тот момент, когда они начали проводить ритуал привлечения силы.

Тук Анастер не сходил с лошади, чтобы лучше видеть поле битвы. Зуд в пустой глазнице превратился в нестерпимое жжение; он ощутил, что воздух стал напряженным, лихорадочным – это два мага сливали воедино свою волю. Он подозревал, что они не могут долго удерживать контроль. Магия желает вырваться, ее нужно отпустить, чтобы она волнами прокатилась по сухому дну, выжигая почву и сокрушая шеренги овлов. Их воины будут умирать сотнями, тысячами.

Шаманы Маски ничего не могут сделать против подобной мощи. Все, чем обладали некогда племена равнин, почти уничтожено переселениями, осквернением святых мест, гибелью множества воинов, стариков и детей. Тук понимал, что культура Овл’дана рушится; чтобы спасти ее, чтобы воскресить свой народ, Красная Маска должен сегодня победить. Во что бы то ни стало.

Даже ценой жертвоприношения К’чайн Че’малле.

Да, у них есть необычные природные доспехи; да, к лапам Охотника К’эл припаяны мечи; да, они умеют общаться без слов, они заключили с Красной Маской и овлами непостижимый договор… но прежде всего К’чайн Че’малле – рептилии, их кровь холодна, и где-то в глубине мозга, наверное, таятся древние воспоминания, сведения о первобытном существовании, дикости, узорах инстинктов. В их ледяной крови живет терпение высших хищников.

Рептилии. Проклятые ящеры.

Маги и охраняющие их солдаты стояли в тридцати шагах от края бывшего моря. Грязевые поля перемежались там с клочками жухлой, темной травы; вода ручейков скапливалась в лужах, прежде чем впитаться в илистые наносы.

К’чайн Че’малле погрузились в грязь с головой, что стало возможным после ливня, барабанившего по дну целую ночь. Хотя и громадные, они смогли умело скрыться от взоров – по крайней мере, случайных взоров. Но кто подумал бы, что чудовища такого размера могут стать невидимыми?

Красная Маска более или менее верно угадал, где покажутся вражеские маги; нет, он сам своими построениями подсказал им наиболее удобное место, позволяющее двум магическим волнам уничтожить ожидающих воинов. Ни Сег’Черок, ни Ганф Мач ничем не выдали себя до мгновения гибельного рывка вверх по склону.

Вопли ужаса – плоскость грязевого поля на линии старого берега, казалось, взорвалась – стряхивая с плеч куски ила, демонические твари помчались вверх, каждая к своему магу.

Стражники пустились в паническое бегство, бросая щиты и мечи – они оставили беспомощных волшебников, каждый из которых попытался высвободить магию…

… поздно, ибо Сег’Черок взмахнул двумя клинками – и первый маг превратился в распускающийся бутон из крови и мяса…

… поздно, ибо Ганф Мач высоко подпрыгнула в воздух и приземлилась, вонзив когти в съежившегося второго мага, и он упал бесформенной грудой…

Затем твари развернулись, убегая от дождя стрел. Почти все стрелы отскакивали, хотя некоторым удавалось пробить толстую чешуйчатую кожу и застрять. Впрочем, быстрые движения бестий заставили наконечники выпасть.

После мгновений ужаса рога летерийцев прозвучали, словно вопли ярости; клинья немедленно двинулись вниз по склону, боевая песня зазвучала, задавая ритм – хриплый звук, вырывающийся из глоток потрясенных солдат…

«Ну что же, хорошенькое начало», подумал Тук Анастер.

Позади него Ливень плясал в буйном ликовании.

Раздались крики: – Красная Маска! Красная Маска! Красная Маска!

Клинья пехоты вышли на дно высохшего моря и сразу же замедлили движение. Между ними кишели группы лучников, застрельщиков, отряды средней пехоты; Тук видел, как застревают в грязи сапоги, как солдаты скользят и падают, пытаясь натянуть тетиву. Хаос. Панцирники увязли по колено; задние шеренги натыкались на передние. Ритмичная песня зазвучала тише, а вскоре голоса вовсе смолкли.

Когда все ряды солдат в клиньях вышли на плоскость дна, прозвучали рога. Движение прекратилось. Клинья молча перестраивались. Затем солдаты вновь разразились песней – на этот раз более громкой и уверенной, с медленным ритмом; она как нельзя лучше подходила для передвижения по одному шагу – после каждого шага приходилось равняться, снова и снова.

Тук восхищенно крякнул. Воистину впечатляющий контроль. И, кажется, он приносит плоды.

Они дойдут до строя овлов, не особенно устав. И все же им не удастся построить единую стену щитов, не удастся замахиваться мечами в полную силу. «Боги, дело будет кровавое».

Красная Маска хитер; и все-таки, на взгляд Тука, он не является гением тактики. Он уже использовал все преимущества местности, проявив полную компетентность. Без К’чайн Че’малле все было бы уже кончено. Но, в любом случае, второго сюрприза у него не припасено. Откуда бы?

***

Натаркас – струи пота уже смывали его алую маску – замедлил бег коня. Его окружали звуки грома. Две тысячи избранных воинов скакали через низину. Затем они перешли на галоп, подняли пики, закрыли щитами грудь и живот.

Натаркас провел кавалерию под ночным дождем вначале на восток, потом на север. Наконец, едва ранняя заря лизнула край неба, они двинулись на запад.

К рассвету они находились в трети лиги позади сил Летера. Конница построилась клином, сам Натаркас был в шестом ряду, в середине строя. Они ждали первых звуков битвы.

Приказ Красной Маски прост и тверд. Если вражеские лазутчики найдут их – нужно оставаться на месте не менее двух оборотов колеса. Если они сочтут себя незамеченными – если останется возможность нагрянуть неожиданно – с первыми звуками боя Натаркас должен бросить кавалерию на арьергардные отряды Летера. Хотя скорее всего это будут силы Тисте Эдур. Приказ не допускает никаких отклонений от плана.

На рассвете разведчики прискакали и донесли, что группа конных Эдур обнаружила овлов. Натаркас вспомнил ночной разговор с Красной Маской. «Ты понимаешь, почему я приказываю тебе оставаться на месте? Не бросаться в немедленную атаку? Нет? Я объясню. Если тебя увидят, я использую это в сражении на дне моря. Не менее двух оборотов вы не должны ничего сделать. Ждите. Этим вы удержите на месте Эдур. Возможно, оттянете на себя кавалерию Синей Розы – если они подскачут к вам, бегите, заставьте их пойти в погоню. Да, уведите их подальше! Не вступайте в бой, Натаркас! Вас перебьют! Заставьте их коней глотать пыль – увидишь, они отстанут. Биветт не сумеет использовать их в главном бою. Это важно! Ты хорошо понял приказы?

Да, он понял. Если неожиданности не будет, он поведет овлов… в сторону. Как трусов. Но они уже сыграли трусов, и воспоминание жжет его сердце. Он корчился в агонии, едва завидев Мезлу, Тука Анастера, живое напоминание о временах, когда на овлов пала тьма. Натаркас не мог дышать, едва воспоминал об этом.

И еще он знал: все его товарищи чувствуют то же самое. Внутреннюю пустоту, ужасную жажду дать ответ, отринуть прошлое. Для этого остался один путь.

«О да, они узрят нас!»

Но не бегущими. Не ожидающими. Они помчатся на звуки битвы. Они увидят ненавистного врага и ударят по нему.

«Расплата. Ты понимаешь смысл этого слова, Красная Маска? Если нет, мы тебе объясним».

***

– Сестра Тени, они идут! – Брол Хандар покрепче затянул ремешок шлема. – Копья готовь! – заревел он воинам. Первые две шеренги пришли в стремительное движение, ощетинившись частоколом железных копий. Воины первой линии упали на колено, направив копья под углом кверху, в грудь атакующим лошадям; вторая шеренга оставалась на ногах, готовясь наносить удары. – Щиты в защитную позицию! – Третья шеренга сделала полшага, подставив щиты под копья второй линии воинов.

Брол обернулся к вестовому: – Сообщи Атрипреде, что мы подверглись конной атаке. Настоятельно советую ей пустить кавалерию Синей Розы с флангов – чем скорее мы покончим с врагом, тем скорее вступим в бой на дне.

Юноша стремглав побежал. Брол смотрел ему вслед.

Он понимал, что пехота уже вышла на дно бывшего моря. Атрипреда специально разработала строевой шаг, годный для передвижения по грязи. Они, скорее всего, уже подошли к строю овлов, но еще не ударили. У Биветт была приготовлена иная тактика. Брол Хандар желал ей удачи.

Убийство магов стало мрачным началом; но Смотритель, тем не менее, чувствовал растущую уверенность в победе.

«Дураки атакуют! Летят на лес копий! Это самоубийство!»

Он наконец поверил, что абсурдная война подходит к концу. Что к вечеру не останется живых овлов. Ни одного.

Грохот копыт. Копья опущены, кони вытянули шеи, воины пригнулись – ближе, ближе… сейчас воцарится хаос…

Ни один конь не бросится грудью на лес копий. Среди овлов были лучники; масса конных воинов остановилась в сотне шагов от Эдур; лучники привстали в стременах и выпустили стаю стрел.

У Эдур первой шеренги на плече были закреплены небольшие летерийские щиты – большей защиты стойка с копьями в обеих руках не позволяла. Второй ряд был защищен лучше… но «изгородь», как называли первую шеренгу летерийцы, оказывалась уязвимой.

Воины кричали, стрелы разворачивали их кругом. Строй заколебался, копья начали падать. Ряд вдруг оказался слишком редким.

Кони не бросятся на лес ощетинившихсякопий. Но, если их хорошо натренировать, они готовы молотить копытами гору плоти. Перепрыгивать через немногие еще торчащие копья.

Второй поток стрел обрушился, когда кавалерия была в сорока шагах. Третий – в десяти шагах.

К моменту нападения эта сторона каре пришла в полную сумятицу. Лошади прыгали, пытаясь миновать наконечники – но натыкались на другие. Однако ни одно животное не упало – копья застревали в попонах и кожаных пластинах, наездникам удавалось отбить их или просто отвести. Конница хлынула внутрь эдурского строя; лошади топтали одних, отталкивали других воинов. Пики овлов гудели, втыкаясь в беспомощные тела, иногда отскакивая от вовремя подставленных щитов, целовали лица и животы, выпускали кровавые потоки.

Брол Хандар в ужасе наблюдал из середины каре, как целый отряд арапаев заколебался, отступил, толкая задние ряды вглубь строя.

Клин овлов вошел глубоко и начал рассыпаться внутри дезорганизованного каре. Сила столкновения заставляла целые шеренги колыхаться; по строю пошли волны словно от брошенного в пруд камня.

Оказавшиеся среди смятенных Эдур овлы бросали расщепленные или застрявшие в трупах пики, вынимали большие мечи. Дикари размахивали ими во все стороны, бешено вопя.

Падали кони, дергая ногами и визжа от предсмертной муки. Копья Эдур били кверху, снимая овлов с седел.

Каре превратилось в очаг клубящегося безумия.

Кони падали; другие пятились, не слушаясь всадников. Все больше копий находили цель, выбрасывая овлов из седел. Скопища Эдур смыкались вокруг поверженных.

Овлы вдруг попытались отступить. Воины Эдур нажали, каре стало больше походить на круг – все старались сомкнуться и напасть на врага.

Кто-то орал на Брола Хандара. Кто-то рядом. Он повернулся, увидел вестового.

Тот бешено показывал на запад.

Кавалерия Синей Розы в боевом строю.

Брол поглядел на далекие ряды всадников. Блестят высоко поднятые пики, кони мотают головами… Он вдруг опомнился. – Сигнал сомкнуть ряды! Каре не преследует! Сомкнуть ряды. Дайте врагу уйти!

Через мгновение зазвучали рога.

Овлы ничего не понимали. Их уже охватила паника; внезапное бездействие озверевших Эдур казалось отличным шансом. Радуясь возможности отступить, всадники брызнули наутек – двадцать шагов – лучники изворачиваются в седлах, выпуская последние стрелы – сорок, пятьдесят шагов – медноликий офицер выкрикивает приказы собраться, приготовиться ко второй атаке – тут на западе раздается гром – офицер оглядывается и видит свою смерть, несущуюся на всем скаку.

Смерть. Его и всех его воинов.

Брол Хандар следил, как командир бешено старается развернуть всадников, навести порядок, пустить покрытых кровью коней и утомленных людей в контратаку – но слишком поздно! Раздался хор испуганных голосов – воины заметили накатывающуюся лавину. Смятение усилилось, всадники помчались кто куда…

И уланы Синей Розы обрушились на них.

Брол оглядел своих арапаев. «Сестра Тени, нас жестоко ранили!» – Сигнал к медленному наступлению! – скомандовал он, делая шаг и вытягивая меч. – Закончим начатое Синей Розой! Я хочу этих уродов! Каждого! Пусть вопят от боли, умирая на наших клинках!

В нем забурлило что-то темное и дикое. О, убивать будет наслаждением. Здесь. Сейчас. Что за наслаждение…

Синяя Роза прошила кавалерию овлов. Широкий наконечник нашел Натаркаса – он еще выкрикивал приказ разворачиваться – и вонзился в висок. Железо прошло по скуле, вонзилось в правую глазницу – затем углубилось, раскроив мозг и полость носа.

В голове расцвела тьма.

Под ним – Натаркас закачался, согнулся, едва копье вышло из черепа – упал конь, сбитый грудью атакующего скакуна; когда тяжесть всадника исчезла, конь вскочил и рванулся прочь, ища место, свободное от боли и ужаса.

Перед ним открылось пустое поле; рядом мчались еще два коня без всадников, высоко задирая головы, радуясь внезапной свободе.

Конь Натаркаса бежал позади них.

Хаос сердца утихал, пропадал, исторгался наружу с каждый вздохом саднящих легких.

Свободен!

Никогда! Свободен!

Никогда больше!

***

На дне бывшего моря клинья пехоты медленно двигались вперед, несмотря на ливень стрел. Стрелы стучали по сомкнутым щитам, отскакивали от глухих забрал, иногда проникали в щели доспехов. Солдаты кричали, шатались – иные оправлялись, иные падали – но их подхватывали руки соседей – строй смыкался, тела волочили ноги, отдавая алую кровь грязи под ногами. Руки проталкивали мертвых и умирающих вперед, от шеренги к шеренге, руки тянули и хватились, передавай груз все новым вытянутым в готовности рукам.

Над всем этим звенела песня, отмеряя каждый тяжкий шаг.

Двенадцать шагов от овлов, от сухих островков. Уже можно разглядеть лица, застывшие в ярости или страхе. Медленное наступление устрашало ожидающих овлов. Наконечники из людей – они все ближе. Огромные стальные клыки – они неумолимо надвигаются. Шаг, остановка, шаг, остановка.

В восьми шагах из передней шеренги начали выпадать утыканные стрелами трупы. Тела валились в грязь. За ними летели щиты. Сапоги ступили на всё поверженное, втаптывая в жижу.

Тела и щиты шли нескончаемым потоком.

Войско строило настил из плоти, кожи, дерева, металла, чтобы преодолеть последние шесть шагов.

В строй летели дротики. Солдаты падали, чтобы с ужасающим равнодушием заполнить собой прорехи в гати. Раненые истекали кровью. Раненые кричали, тонули в грязи. Казалось, что клинья поднимаются над болотищем. Ритм не сбивался.

Четыре шага. Три.

И острия громадных клыков вдруг рванулись вперед, издав громкий рев.

Вонзились в человеческую плоть, в подставленные щиты и пики. В овлов.

Каждый мечтает о победе. Разум грезит о бессмертии. Никто не желает сдаваться.

Солнце уставилось вниз, с горячим вниманием созерцая К’усон Тапи, на котором две цивилизации сцепились глотка против глотки.

В последний раз.

***

Возможно, это роковое решение… но он его принял. Взяв с собой все взводы, что побывали в деревне, Скрипач развернул солдат лицом к западу, отчего построение потрепанных сил Кенеба стало напоминать «черепаху». Они больше не смотрят на громадину армии Летера и Худом клятых волшебников. Нет, они ждут здесь. А напротив – тесные ряды Тисте Эдур.

Трусость? Он не был уверен. Судя по взглядам приятелей – сержантов (кроме Хеллиан, которая все время пыталась ухватиться то ли за Смертоноса, то ли только за его яички, пока не вмешался Чопор), они тоже толком не понимали.

«Ладно. Я просто не желаю видеть, как накатится волна смерти. Трусость? Да, это никак иначе не назовешь. И все же… Я не чувствую себя устрашенным».

Все, чего они сейчас желают (кроме Хеллиан, ведь ее желания очевидны) – это умереть в бою. «Увидеть лицо ублюдка, который меня убьет. Отойти, не отводя взора… передав ему весь смысл умирания, смерти, вечное ее значение… каково бы они ни было… и надеяться, что на этот раз мне удалось передать то, чего не смогли передать мне все люди, которых я убил своими руками. Да, это похоже на достойную отходную молитву…

Но я не тебе молюсь, Худ.

На самом деле не знаю, кому молюсь… черт, это тоже не важно…»

Солдаты окапывались. Помалкивали. Им выдали мешок морантских припасов, в том числе две долбашки – не потребовалось приказа, чтобы все поняли необходимость вырыть укрытия на случай, если долбашки, жульки и остальное начнут взрываться.

Но, черт подери, все это предполагает бой.

Кажется более вероятным, что всех малазан поглотит магия, сожжет легкие, не говоря о коже, мускулах и прочих органах, заглушит последние отчаянные крики.

Скрипач поклялся, что напоследок будет не кричать, а проклинать. Отличное такое проклятие…

Он смотрел на ряды Тисте Эдур.

Каракатица подал голос сзади: – Знаешь, им все это тоже не по душе.

Скрипач что-то неразборчиво буркнул.

– Вот вождь. Старик с опущенными плечами. Наверное, все они ему подчиняются. Скрип, я готов взять его на себя. С долбашкой. Слушай… ты слушаешь? Когда поднимется волна магии, надо напасть на ублюдков!

«Да, неплохая идея». Скрипач заморгал, отыскивая сапера, и кивнул: – Передай по цепочке.

Тут в ряды ворвался один из солдат Фома Тисси. – Приказ Кулака, – сказал он, озираясь. – Где капитан?

– Держит Клюва за ручку. Не здесь она, – отвечал Скрипач. – Можешь передать приказы мне.

– Ладно. Держаться «черепахи» – не атаковать противника…

– Да чтоб ваши…

– Молчи, Карак! – рявкнул Скрипач. И кивнул гонцу: – Как долго?

Ответом стала непонимающая гримаса.

Скрипач взмахом руки отослал дурака и снова поглядел на Эдур.

– Проклятие ему, Скрип!

– Спокойно, Карак. Мы ударим, когда будет нужно. Ясно?

– Сержант? – Бутыл вылез из выкопанной им ямки. Лицо его было напряженным. – Что-то… что-то начинается…

В тот же миг с гребня холма раздался звук, от которого кровь способна застыть в жилах. Словно десять тысяч якорных цепей заскрежетали по земле – и в небо поднялась клубящаяся магическая стена, темно-пурпурная, пронизанная алыми прожилками. На вершине ее проблескивали черные молнии. Все выше…

– Худовы яйца! – выдохнул выпучивший глаза Каракатица.

Скрипач просто смотрел. Именно такое колдовство наблюдали они в море севернее Семиградья. Но тогда рядом был Быстрый Бен. А у Бутыла… Он схватил мага за руку: – Слушай! Если она…

– Нет, Скрип! Ее нет! Она оставила меня сразу после высадки. Прости…

Скрипач оттолкнул юношу.

Стена громоздилась все выше.

Тисте Эдур начали отходить от западного края поля.

Каракатица стонал: – Надо идти! Скрип! Как раз время!

А он не мог пошевелиться. Не мог ответить, как ни наседал сапер. Он мог лишь пялиться, задирая голову. Слишком много магии. – Боги благие, – пробормотал он, – это и называется «сверхуничтожением»?

Убежать от такого? Ни шанса.

Каракатица потащил его. Скрипач оскалился, оттолкнул сапера так сильно? что тот зашатался. – К чертям бегство! Ты думаешь, мы ее обгоним?!

– Но Эдур…

– Она заберет их – ты что, не видишь? «Должна забрать. Никто не может контролировать такое после высвобождения». Худом проклятых Эдур подставили! «О да, летерийцы желают освободиться от хозяев. Просто они не хотят видеть в нас союзников. Нет, они сделают все по-своему. Уничтожат двух врагов разом…»

***

В трехстах шагах на запад Ханради Халаг взирал на магию Летера. Он всё понял. Сразу.

– Нас предали, – сказал он скорее себе самому, чем стоявшим поблизости воинам. – Ритуал… для его создания требовались дни, а может, недели. Как только его высвободят… разрушение охватит многие лиги.

«Что делать?

Отец Тень, что делать?» – Где мои к’риснаны? – спросил он вдруг, оглядываясь на помощников.

Двое Эдур с пепельными лицами подошли ближе.

– Можете нас защитить?

Они промолчали и отвели глаза.

– Можете воззвать к Ханнану Мосагу? Дотянитесь до Цеды, чтоб вас!

– Ты не понимаешь! – выкрикнул раньше срока состарившийся к’риснан. – Мы – все мы – нас оставили!

– Но Куральд Эмурланн…

– Да! Он снова пробудился! Но мы не можем дотянуться! Как и Цеда!

– А что с иной силой? С хаосом?

– Пропала! Ушла!

Ханради сверкнул глазами на ведунов. Выхватил меч, рубанул ближайшего по лицу – лезвие разрезало нос, рассекло оба глаза. Тварь с визгом отскочила, прижала руки к лицу. Ханради подступил к ней и вонзил меч в кривую грудь. Хлынувшая кровь была почти черной.

Вырвав оружие из тела, Ханради повернулся ко второму к’риснану. Тот сжался. – Вы, ведуны, – сказал бывший король скрежещущим голосом, – виноваты во всем. Во всем этом! – Он сделал шаг. – Хотел бы я, чтобы на твоем месте корчился Ханнан…

– Стой! – вдруг взвизгнул ведун, ткнув пальцев на восток. – Стой! Кто-то дает ответ! Дает ответ!

Ханради обернулся. Ему с трудом удалось найти взглядом малазан – столь сильно давила нависающая волна магии Летера, в тени которой оказалось все поле битвы.

Среди кучки солдат возникло слабое свечение. Серебристое, едва заметно пульсирующее.

Смех Ханради был жестоким: – Ответ? Вот эта мелочь? – Он снова поднял меч.

– Нет! – завопил к’риснан. – Погоди! Смотри, жалкий глупец! Смотри!

И он посмотрел снова.

И увидел, что свет стал растущим куполом, охватившим уже все силы малазан – он терял прозрачность, твердел…

Криснан схватил его за руку: – Слушай! Эта сила… Отец Тень! Его сила!

– Сможет она продержаться? – спросил Ханради. – Устоять против летерийской?

И прочел ответ в покрасневших глазах ведуна.

«Не сможет… смотрите, она такая слабая… против нависшей волны…

Но… ей и не нужно расширяться, так? Она укрыла их всех…»

– Сигнал к наступлению! Ускоренным шагом!

Все вытаращили глаза. Вождь указал на мерцающий купол нездешней силы: – По крайней мере, сможем притулиться в его тени! Ну, вперед! Все!

***

Клюв, некогда носивший другое имя, более скучное имя, в тот день играл в грязи на полу старого сарая. Никто больше не ходил в тот сарай, стоявший в стороне от прочих строений поместья – так далеко, что мальчик мог вообразить, будто остался один в покинутом людьми мире. В мире, лишенном неудобств.

Он играл с бесформенными кусками воска, собранными в мусорной куче, которая «украшала» задний вход в дом. Тепло рук изменяло форму воска, словно магия. Он мог вылепить лица, создать целые семьи, похожие на жителей деревни, сыновья и дочери которых – его одногодки – работали вместе с родителями, а когда не работали, то играли в лесу. И всегда смеялись.

Тут его и нашел брат. У него было унылое лицо, столь не похожее на лица восковых фигурок. Он притащил с собой моток веревки и встал в дверях сарая, которые давно заросли густой травой и не закрывались.

Клюв, у которого тогда было скучное имя, увидел на лице брата внезапное раздражение, сразу же смытое улыбкой; и мальчик порадовался, потому что не любил привычку брата плакать. Старшие братья никогда так не делали, и он сам не будет делать, когда станет старшим.

Потом брат подошел и с той же слабой улыбкой сказал: – Я хочу, чтобы ты вышел, малыш. Возьми игрушки и уходи.

Клюв широко раскрыл глаза. Брат никогда не просил подобного. Они всегда уживались в сарае. – Ты не хочешь поиграть со мной?

– Не сейчас, – ответил брат. Клюв заметил, как трясутся его руки: значит, в главном доме произошло что-то нехорошее. С Матерью.

– Поиграй, и легче станет, – предложил Клюв.

– Знаю. Но не сегодня.

– Потом? – Клюв подобрал восковых поселян.

– Посмотрим.

Бывают решения, которые не кажутся решениями; иногда выбор делается неосознанно. Так случается и в детстве, и у взрослых людей. Прижав к себе восковичков, Клюв вышел на солнцепек. Стояли жаркие дни середины лета – солнце пекло, и фигурки заплакали от радости, едва он выстроил их вдоль старого межевого камня, который давно уже ничего не обозначал.

Камень находился на расстоянии семнадцати маленьких шагов Клюва. Он врос в землю на краю дороги, которая затем поворачивала и спускалась к мосту над речкой (в ней раньше жили гольяны, а потом река пересохла и гольяны умерли, ибо могут дышать лишь под водой). Он выстроил восковичков и вдруг вспомнил, что надо кое-что спросить у брата.

Неудачные решения, загадочный выбор.

О чем он хотел спросить? Воспоминаний не осталось. Память об этом исчезла, расплавилась. Тогда стояла сильная жара…

У входа он снова увидел брата – тот сидел, свесив ноги с балки – потом скользнул вниз, но не упал на пол – обвязанная вокруг шеи вереска поймала его на полпути.

Тут же лицо его стало синим, язык высунулся, глаза вылезли на лоб. Брат плясал в воздухе, пиная столбы солнечного света.

Клюв бросился к нему – брат неудачно поиграл с веревкой, она его душит! Схватил руками дергающиеся ноги и попытался поддержать тело. Изо всех сил.

Он стоял и кричал – или не кричал, потому что это было заброшенное место и на помощь надеяться не приходилось.

Брат попытался отпихнуть его. Брат ударил кулаком по макушке Клюва, но не сильно, потому что Клюв был маленьким и руки брата почти не доставали до него. Так что Клюв продолжал держать.

Огонь пробудился в мышцах его рук. Плеч. Шеи. Ноги подгибались, потому что ему приходилось стоять на цыпочках – если он перемещал руки ниже колен брата, тот сгибал колени, отпихивался и снова начинал задыхаться.

Все тело Клюва пылало.

Ноги не слушались его. И руки тоже. Он слабел, и брат задыхался. По лицу и ладоням Клюва потекли струйки мочи. В воздухе вдруг мерзко запахло – брат никогда прежде не портил воздух. Во всем виновата неудачная игра с веревкой!

Клюв больше не мог. Вечная проблема младшего брата, каковым был он. Судороги наконец прекратились, ноги брата стали мягкими, податливыми. Ногти руки легонько поцарапали щеку Клюва, но лишь потому, что Клюв дернулся. Сами по себе руки были неподвижны.

Хорошо что брат больше не борется с ним: значит, он сумел ослабить петлю и отдыхает. Это было хорошо, потому что Клюв мог лишь висеть, держась руками за колени брата.

Он оставался в таком положении, пока в третий ночной звон сарай не осветил фонарь одного из посланных на поиски детей слуг.

За остаток жаркого дня солнце разрушило всех его восковичков, превратив лица в маски горя. Клюв больше не подходил к ним, не пытался вернуть на лица радость. Куски воска так и сидели на ничего не означающем межевом камне, все сильнее оплывая день за днем.

После ухода брата в доме было много забот и проблем. Но все окончилось, очень скоро окончилось.

Он не понимал, почему вдруг вспомнил о брате сейчас, когда заставил каждую свою свечу воспламениться, чтобы спасти друзей. Очень скоро он перестал различать их лица – только смутные пятна. Капитан, Кулак, все солдаты, что стали ему друзьями – он позволил своему свету обнять их, предохранив от ужасающей темной магии, что обрушивалась с высот.

Магия переросла возможности семерых волшебников. Они создали то, что угрожало уничтожить их самих; но друзей Клюв не позволит тронуть! Он еще усилил сияние свечей. Он сделал его осязаемым, плотным. Достаточно ли? Он не знал, но должен был сделать все от него зависящее, ибо без друзей он останется один, совсем один.

Ярче, горячее… воск свечей начал рассыпаться облаком капель, пылающих словно солнце искр. Одна, другая. Когда начали прогорать все цветные свечи, оставалась еще одна. Белая.

Когда потоки всех свечей слились в единый, расходящийся от него вихрь, он ощутил, что просветляется, избавляется от грязи – жрецы называют это очищением, но что они знают об очищении? Оно не имеет ничего общего с приношениями крови и денег, с постом и самобичеванием и бесконечными песнопениями, от которых немеют твои мозги. Ничего подобного. Очищение, как понимал сейчас Клюв, означает конец.

***

Все сияло, словно светясь изнутри. Недавно бывшая черной стерня занялась яростным огнем. Камни пылали, уподобившись драгоценностям. Волны света лились во все стороны. Скрипач видел своих солдат насквозь, видел биение крови, кости и органы в их полостях. Он ясно увидел на боку Корика старые переломы – ребра, левое плечо, бедро. Он видел три вмятины на черепе под прозрачным сейчас шлемом Каракатицы – след избиения, которому он подвергся еще в невинном детстве. Он видел ссадины, которые постоянно причиняла своей промежности Улыба. Он видел, что текущая по жилам Корабба Бхилана Зену’аласа кровь наделена силой уничтожать каждую частичку рака – парень склонен к раку, но никогда не умрет от этой болезни. Даже не заболеет.

Он видел в Бутыле сверкающие волны сырой силы, не поддающийся никакому контролю блеск – но умение контролировать еще придет. Придет.

Капрал Тарр пригнулся в своем окопе, и свет его был плотным, словно железо.

Он видел в людях то, чего не смеет видеть смертный; но он не мог сомкнуть глаз, не мог отвернуться.

Геслер и Буян стояли в золотом огне. Даже борода и волосы Буяна стали совершенно золотыми – дикая красота снизошла на его лицо. Дурень хохотал.

Окружающий мир исчез за мутной закругленной стеной серебристого огня. Едва различимые силуэты – да, он видит приближающихся Тисте Эдур. Они ищут здесь укрытия.

Скрипач понял, что повернулся лицом к стене и уже идет к ней. Потому что некоторые дела важнее всех прочих. Он вошел в серебро огня, ощутив, как тот пронизал тело – не холодный и не горячий, не злой и не радостный.

Он вдруг пошатнулся, заморгав. В десятке шагов сгрудились сотни Тисте Эдур. Они ждут смерти.

***

Ханради упал на колени, не отрывая взора от неба – половина неба пропала за черной вихрящейся стеной безумия. Гребень волны начал рушиться.

Какое-то движение отвлекло его.

Он увидел малазанина – превратившегося сейчас в белое привидение – белоснежная борода, волосы, отбеленные костяшки пальцев – все блестящее, сияющее. Как и оружие, и доспехи.

Малазанин встретил его взором серебряных глаз, поднял совершенную руку и поманил к себе. Всех.

Ханради встал, отбросил меч.

Воины увидели. Воины сделали то же, что и он сам, они двинулись, и купол серебристого пламени сам двинулся, обнимая их.

Резкий вопль – Ханради оглянулся, увидел, что к’риснан взрывается изнутри – ослепительный миг, и несчастный ведун стал оседающим на землю пеплом…

***

Клюв был счастлив. Удалось спасти всех. Он понял старого сержанта. Увы, искалеченного мага очищение не приняло. Слишком много частиц своей души тот продал. Остальные… о да, они изранены, полны горечи – ее нужно смыть, и он сделал это. Сейчас нет ничего невозможного. Ничего…

В этот миг упала волна летерийской магии.

***

Командующий Летера не мог видеть поля битвы, ничего не мог разглядеть сквозь набухшую стену бурно взвихрившейся магии. Ее алчный голод породил сонмы тесных туч.

Едва магия двинулась вперед, исчезла всякая иллюзия контроля.

Командующий – и спрятавшийся за его спиной Сиррюн Канар – увидели, как все семеро магов оторвались от земли, взлетели в воздух вослед атакующей волне. Они вопили, молотили руками и ногами… затем брызнули струи крови, и разорванные в клочья волшебники пропали в мрачном шторме.

Магия содрогнулась и обрушилась на поле.

Затряслась земля.

Солдаты упали. Перепуганные лошади повалились набок, придавив или сбросив седоков. Казалось, весь гребень холма зашатался, просел – и начал обваливаться – солдаты падали, их погребали лавины устремившейся в низину почвы. Разинутые рты, заглушенные вопли, ужас в тысячах глаз…

… магическая стана тоже распадалась…

***

Клюва придавило невероятным весом, алчным голодом. Но он не желал отступать. Он приказал внутреннему огню выплеснуться наружу, пожирая все свечи, воспламеняя всё.

Друзья, да. Единственные его друзья.

Он понял, что выживание достигается только чистотой. И любовью ко всем ним – к тем, что улыбались ему, смеялись вместе с ним. К тем, что хлопали его руками по плечу, а иногда и взъерошивали волосы.

Ему хотелось еще раз увидеть капитана и, может быть, даже поцеловать ее. В щеку. Хотя он отваживался думать и о чем-то более… смелом. Но он же Клюв, в конце концов. Ему необходимо остановиться над чем-нибудь одном.

Руки охватывают прочно, хотя огонь начал пожирать мышцы плеч. Шеи. Ног.

Он сможет продержаться, пока их не найдут.

Огни так горячи, так сильно обжигают – но боли нет. Боль унесена, вычищена. О, вес остался, он давит. Но Клюв сможет продержаться. Он не позволит уйти братьям и сестрам, тем, кого он любит.

«Мои друзья».

***

Летерийская магия разбилась, вздымаясь к небесам столпами белого огня, и пропала. Фрагменты волны опадали по сторонам раскаленного купола, глубоко врезались в землю хоботами черных смерчей. Волшебство умерло.

Командующий с трудом встал и тупо воззрился на поле несостоявшейся битвы.

Его солдаты тоже вставали на ноги. Показались гонцы. Один из них – женщина – чуть не столкнулась с Предой, но обратилась к лежащему на земле Сиррюну Канару. Показала рукой на юг: – Высадка! Еще одна малазанская армия, господин! Их тысячи! С реки!

Ветеран нахмурился, глядя на женщину. Лицо ее было выпачкано в грязи, в глазах плескалась паника.

Он снова обвел взглядом поле. Купол оседал, умирал. Но он выстоял. Достаточно долго. – Известите моих офицеров, – приказал он вестнице. – Готовиться к развороту. Быстрый переход к реке. Как далеко? Они уже закрепились на берегу?

– Если пойдем прямиком, господин, встретимся с ними. Да, они высадились, как я и сказала. На реке десятки громадных кораблей! И…

– Иди, чтоб тебя! К офицерам!

Сиррюн поднялся на ноги. Подбежал к командующему: – Но, господин… те, внизу!

– Оставим их треклятым Эдур! Ты желал их измолотить – вот и возможность! Нам нужно отбросить главные силы, и мы займемся этим немедленно!

Наконец мечи и щиты. Битва, в которой солдат может умереть с честью.

***

Капитан Фаредан Сорт, как и многие оказавшиеся поблизости солдаты, была придавлена к земле яростью его магии. Не сразу очнулась она… когда серебряное сияние запульсировало, умирая… и увидела… белое.

Сверкающие доспехи, клинки. Волосы как снег, лица без рубцов и морщин. Полуоглушенные люди встают, шатаясь – непорочные видения на ярко-зеленой травке, затянувшей все вокруг. Казалось, трава растет на глазах.

Он обернулась, отыскивая Клюва.

Для горения требуется топливо.

Чтобы спасти всех, Клюв израсходовал топливо внутри себя.

Фаредан в ужасе взирала на кучку жженых костей и пепла. Но нет, пепел сохранил очертания, призрак – сквозь слезы она с трудом различила охватившие колени руки, склоненную на грудь голову. Словно спрятавшийся в каморке мальчик. Ребенок, пытающийся стать меньше, совсем маленьким.

«Клюв. Боги подлые… Клюв».

***

– Хотите подобрать оружие? – спросил Скрипач вожака Эдур. – Если желаете продолжить, мы готовы.

Но пожилой воин качал головой: – Мы покончили с империей. – Помолчав, он добавил: – Если вы позволите нам уйти…

– Я думаю, что многие из нас желали бы перебить вас всех.

Вождь кивнул.

– Но, – сказал Скрипач (солдаты стояли за его спиной и смотрели на Тисте Эдур – а те смотрели на солдат), – мы здесь не ради геноцида. Вы оставите императора без защиты?

Вождь указал на север: – Наши села далеко. Там мало кто остался, и они страдают без нас. Я поведу воинов домой, малазанин. Отстраиваться. Ожидать возвращения семей.

– Тогда идите.

Вождь Тисте Эдур поклонился. Сказал: – Хотел бы я… отменить… все то, что было сделано.

– Скажи – ка мне… Ваш император – его можно убить?

– Нет.

Больше ничего не было сказано. Скрипач смотрел, как Эдур отправляются в путь.

Позади него Корик хмыкнул: – Я был чертовски уверен, что нам придется биться.

– Скрипач, армия Летера уходит, – сказал Геслер.

– Адъюнкт, – кивнул Скрипач. – Она вколотит их в землю.

– Я о том, – продолжал Геслер, – что дорога на Летерас открыта. Неужели мы позволим Адъюнкту и ее соленым солдатам обогнать нас?

– Отличный вопрос. – Скрипач наконец повернулся к нему. – Давай спросим кулака?

– Да. А заодно узнаем, почему мы еще живые.

– И вдобавок белые.

Геслер стащил шлем и ухмыльнулся: – Говори за себя, Скрип.

Золотые кудри. – Худ побери, – пробурчал Скрипач, – самая гадкая гадость, какую я видел.

***

Чья-то рука помогла Клюву встать. Он огляделся. Ничего особенного. Белый песок, впереди ворота из белого мрамора, внутри кружится серебряный свет.

Сжимавшая его ладонь рука была костлявой, странного зеленого оттенка. Высокий незнакомец носил рваную черную одежду, лицо прятал под капюшоном. Казалось, он смотрит на ворота.

– Это туда мне придется идти, да?

– Да.

– Ладно. А ты пойдешь со мной?

– Нет.

– Ладно. Ну, тогда отпустишь руку?

Рука больше не держала его. – Дело необычное, – сказал незнакомец.

– Какое?

– Я редко ожидаю… прибывших. Лично.

– Меня зовут Клюв.

– Да.

– А что там?

– Там тебя ждет брат, Клюв. Он уже заждался.

Клюв улыбнулся и торопливо шагнул вперед – серебристый свет в проходе о чем-то напомнил ему.

Голос незнакомца заставил его застыть. – Клюв.

– Да?

– Твой брат. Он не узнает тебя. Пока. Ты понимаешь?

Клюв кивнул. – Почему ты не идешь со мной?

– Я решил подождать… другого.

– Брат, – сказал Клюв. Улыбка стала еще шире. – Я теперь выше. Сильнее. Я смогу спасти его? Разве нет?

Последовала пауза. Незнакомец сказал: – Да, Клюв, ты сможешь его спасти.

Да, это разумно. Он снова двинулся к воротам. Уверенной походкой. В проход, через серебряный свет, чтобы выйти на ту сторону, на полянку около быстрого ручья. На берегу стоял на коленях его брат. Такой, каким он помнил его. На траве вокруг были сотни маленьких восковичков. Улыбающиеся лица – целая деревня, а может, и город.

Клюв подошел к брату.

Тот сказал, скромно опустив глаза: – Я сделал их для него.

– Они прекрасны, – ответил Клюв и ощутил бегущие по щекам слезы. Слезы мешали, и он утерся рукавом. – Можно с тобой поиграть?

Брат помедлил, поглядел на фигурки и кивнул: – Давай.

Тогда Клюв присел рядом с братом.

На той стороне бог Худ стоял неподвижно, наблюдая. Ожидая.

***

Против двух армий поднялась третья. Армия грязи, от которой не защитит никакой щит, которую не истребит никакой меч. Островки сухой почвы стали трясиной – ноги проваливались в жидкий ил, их обматывали упавшие куски парусины. Серый от грязи солдат сражался с таким же серым воином. Отчаяние, ужас и злоба не давали им разойтись.

Кишащая толпа стала единой – зверем, хаотически извивающимся и барахтающимся в болоте; над ней поднимался оглушительный шум – лязг металла, вопли боли и агонии.

Солдаты и воины падали, их тут же затаптывали в кровавую жижу. Трупы пропадали из вида. Стены щитов разрушились, строй смешался; сражение превратилось в поединки стоящих грудь к груди, по колено в воде бойцов.

Зверь качался, зверь в безумии пожирал сам себя, но командиры посылали в мятущийся водоворот все новых людей.

Клинья тяжелой пехоты Летера должны были смести овлов, но доспехи стали для них проклятием – солдаты не могли заполнять открывшиеся бреши и с трудом держались на ногах. Пехотинец вдруг замечал, что увяз в грязи и отстал от товарищей; овлы собирались вокруг него и рубили, кололи, пока летериец не падал. Там, где летерийцам удавалось собраться группой – от трех до тридцати – они устраивали побоище, дюжинами сражая плохо организованных дикарей. Но грязь быстро подбиралась к ним, разделяя людей.

На западном фланге вдруг показались К’чайн Че’малле и устроили ужасную резню.

Биветт послала против них лучников и вооруженных копьями застрельщиков; они с тяжелыми потерями отогнали бестий. Те ушли, усеянные стрелами; самка хромала, потому что в левом бедре глубоко засела пика. Атрипреда хотела послать за ними кавалерию Синей Розы – но уланы потерялись где-то на северо-востоке, преследуя остатки конных овлов. Кечра оставались неподалеку – разбрызгивая грязь с каждым широким скачком, они кружили у восточного фланга сцепившихся армий.

Если они решат напасть вновь… сил у Атрипреды остается мало: двести застрельщиков, которые могут заслонить жидкой стеной копий всего лишь четвертую часть армии Летера. Лучников тоже почти не было.

Восседая на нервно пляшущем коне, Биветт смотрела на битву с края старой береговой линии и проклинала имена всех известных ей богов. «Мерзкие Кечра! Неужели они неистребимы? Нет, поглядите на раненую! Тяжелые копья могут нанести им вред – возьми меня Странник, неужели появляется шанс?»

Она взмахом руки подозвала одного из немногих оставшихся вестовых. – Финед Тревал поведет застрельщиков к восточному флангу, – сказала она. – Защитный строй на случай нападения демонов.

Вестовой побежал.

Биветт снова принялась изучать ход сражения. Хотя бы заслоняющих облаков пыли нет. Все вполне очевидно: летерийцы давят на овлов, медленно формируя полумесяц окружения. Битва не теряла ожесточения – напротив, оказавшиеся на краях замыкающегося котла овлы поняли, что к чему, и начали сражаться с удвоенной энергией. Они распознали… начало конца.

Биветт не видела Красную Маску. Он с телохранителями ползвона назад покинул главную платформу, чтобы заткнуть брешь в строе своих воинов.

Глупец отказался от возможности видеть битву, отказался от командования. Его помощники не несут знамен, способных воодушевить бойцов. Если Маска еще не мертв, он покрыт грязью, стал неузнаваемым, а значит – бесполезным.

Ей хотелось бы ощутить ликование, торжество. Но она чувствовала лишь, что теряет добрую треть армии.

Ибо овлы не желают принимать истину. Разумеется, о сдаче разговор не идет – это день их истребления – но дураки не бегут, хотя возможность остается, ведь на вязком дне они легко обгонят тяжелую пехоту, а кавалерии у нее почитай что нет. Они могли бы разбежаться – чтоб их разорвало! – в надежде на новые битвы.

Вместо этого ублюдки стоят, сражаются, убивают и умирают.

Даже женщины и старики присоединяются к битве, добавляя в кипящее болото куски своей плоти.

Боги, как она ненавидит их!

***

Брол Хандар, Смотритель провинции Дрена, полным ртом вкусил кровь женщины – и с судорогой наслаждения проглотил. Когда Эдур склонился, вонзая ей меч в грудь, в лицо хлынул густой, горячий поток. Вырвав оружие из упавшего на почву тела, он развернулся, отыскивая новую жертву.

Вокруг него стояли воины. Почти все они хрипло дышали, стараясь успокоиться. Истребление безоружных и раненых затянуло их в общий кошмар; убийство овлов таило такую радость, что внезапная остановка наполнила воздух каким-то тягостным потрясением.

Это, подумал Брол, вовсе не похоже на забой тюленей у берегов отчизны. Там была необходимость – здесь изобилие вкусов, то горьких, то упоительно сладостных. Он все еще ощущал привкус крови во рту, словно язык покрылся медовой пленкой.

«Отец Тень, я сошел с ума?»

Он озирался. Мертвые овлы, мертвые кони. Эдурские воины с оружием, скользким и роняющим багровые капли. Вороны уже спускаются на угощение.

– Вы ранены, Смотритель?

Брол утер кровь с лица и покачал головой: – Строиться. Мы идем в битву. Снова будем убивать. Убьем их всех!

– Да, господин!

***

Месарч едва ковылял. Он почти ослеп от грязи. Где Красная Маска? Пал? Ответа не было. Он сжимал рукой бок, раненый проникшим сквозь кожу доспеха мечом; из-под пальцев сочилась кровь. Юный ренфайяр сражался с грязью, пробираясь к платформе – но враги почти подошли к ней с востока. На платформе никого не осталось.

Неважно.

В этот миг он желал всего лишь выбраться из грязи, попасть на твердые доски. Слишком многие из товарищей сгинули в мутной жиже, отчего в памяти всплыли ужасные воспоминания о похоронах заживо – его «ночи смерти», в которую безумие прокралось в мозг. Нет, он не упадет, не утонет, не позволит тьме залить глаза и рот.

Неверие терзало его. Красная Маска, величайший вождь, вернувшийся и обещавший триумф – гибель летерийских захватчиков – подвел овлов. «Теперь мы умрем. Наш народ. Земля равнин не сохранит даже эха наших жизней. Мы уйдем навечно».

Он не мог этого принять.

Но это было истиной.

«Красная Маска, ты истребил нас».

Он добрел до края настила, протянул свободную руку. Оружия в ней не было.

«Когда я потерял его?»

Сзади раздался звериный рык; Месарч обернулся и увидел искаженное, серое, покрытое трещинами лицо под шлемом. Белки глаз блестели под слоем грязи.

В груди запылал огонь – Месарч почувствовал, что возносится ввысь, качаясь на острие вражеского клинка – что горячее железо выходит из спины и вонзается в доску – летериец подался за ним, приминая грязь сапогами, всё налегая на тесак – хотя клинок не мог войти глубже, прорезав спину Месарча и застряв в древесине. Голова оскалившего зубы летерийца оказалась на уровне колен ренфайяра. Солдат поглядел вверх, отыскал глаза Месарча и начал вытаскивать клинок.

Он говорит, понял овл – твердит одни и те же слова на поганом летерийском языке. Месарч нахмурился – надо понять, что же сказал убивший его враг…

Но слова так быстро таяли в пустоте…

«Нет, я слышу тебя, солдат. Да. Я знаю…»

Летериец видел, что жизнь уходит из глаз юного ублюдка. Хотя рот летерийца был оскален, словно в улыбке, хотя глаза его сияли, но слова его были словами молитвы: – Сохрани жизнь мне, прошу, сохрани жизнь мне, прошу, сохрани…

***

В семидесяти шагах от них Красная Маска вскочил на коня – одного из немногих еще живых – и натянул удила, разворачивая животное. Он потерял кнут, но полулунный топор оставался в руке – зазубренный, покрытый кровью и мясом.

Боги, он убил столь многих, но они все прибывают. Он чуял их, видел, жаждал их. Пятки воткнулись в бока коня, копыта заплюхали по грязи. Безумие – скакать по такой почве. Но выхода нет.

Убиты тысячи летерийцев, еще большее их количество ожидает бойня. Саму Биветт, о да – он скакал к восточному краю сцепившихся масс, далеко за пределами котла – о, его воины пробьются, окружение не удалось. Воины разорвут тонкие шеренги врага.

Убив Биветт, Маска вернется к резне – ага, вот и К’чайн Че’малле тяжело бегут к нему. Втроем они врежутся в ряды летерийцев, подобно мечу гигантов. Снова и снова, убивая всех, кто попадется на пути.

Сег’Черок подошел справа – поглядите, как поднимаются готовые к бою руки-лезвия. Ганф Мач занимает позицию между Маской и линией застрельщиков, размахивающих жалкими пиками – Ганф Мач хромает, но копье почти вышло – или она сумела его вытащить. Твари не чувствуют боли.

Сег’Черок подобрался еще ближе, поравнялся с конем Красной Маски; голова повернулась, глядя на вождя. Его глаза… такие холодные, такие жутко пустые…

Меч мелькнул размытой линией, отрубив коню голову сразу над ключицами. Удар был столь силен и жесток, что лезвие прошло насквозь, до деревянного седла. Маска перевалился через круп; обезглавленное животное сделало еще полдюжины шагов и упало на бок.

Маска врезался плечом в грязь, покатился, не сразу остановившись – и сумел встать на ноги. Сег'Черок взмахнул вторым клинком, разрубив колени. Кровь хлынула фонтанами, когда вождь упал на спину. Он не мог отвести глаз от голеней, так и стоявших в грязи.

Ганф Мач нависла над ним – когти задней лапы ударили по груди, вонзившись глубоко, сжав и сломав ребра – Красная Маска взлетел – и оказался на пути клинка Сег’Черока. Меч отрезал правое плечо, послал руку кувыркаться в воздухе. Топор все еще был зажат в кулаке.

Красная Маска глухо ударился о почву, уже мертвый.

***

Находившийся в трех сотнях шагов восточнее Тук Анастер привстал в стременах и, не обращая внимания на горестные вопли Ливня, проследил за К’чайн Че’малле. Твари еще раз подошли к поверженному Маске; самка пнула труп ногой, перевернув, и отступила. Еще миг – и твари затопали, побежав на северо-восток – головы вытянуты вперед, хвосты выставлены горизонтально, словно пара копий.

– Он подвел их, – прошептал Тук. Какая еще могла быть причина? Может, причин и много, но лишь сам Красная Маска сумел бы осветить все тайны, окружающие двух К’чайн Че’малле. Их появление здесь, их союз – союз, которому пришел конец, ибо он не справился.

Внезапность расправы до сих пор отзывалась в груди тупой ломотой.

Чуть дальше последние овлы – их оставалось несколько сот человек – попали в окружение и умирали. Кладбищем для них станет грязевая лужа.

Несколько застрельщиков подбирались все ближе к замеченным недобиткам. К Туку Анастеру на лошади. К Ливню. А также к двум десяткам детей, которых сочли неготовыми для смерти с оружием в руках. Но им все равно придется умереть.

Все так же игнорируя отчаянные стоны овла, Тук пошевелился в седле, обернулся – он подумывал убить детей собственной рукой – закрыть глаза рукой, ударить быстро… но тут заметил на востоке странную неровную линию. Движение. Стадо бхедринов?

Нет. Это армия.

Прищурив глаз, он следил за приближающимся строем – «да, они направляются сюда. Не летерийцы – я не вижу знамен, вообще никаких знамен. Нет, это не Летер».

Тук поглядел на бегущих к ним застрельщиков. Осталась сотня шагов.

Последний взгляд – на скорчившихся, рыдающих или онемевших от страха детишек – и он отвязывает от седла кожаную сумку, в которой хранил свои стихи. – Ливень! – рявкнул Тук, бросая сумку воину – тот поймал, хотя лицо было залито слезами и грязью, а в широко открытых глазах плескалось непонимание.

Тук указал на далекое войско: – Видел? Это не армия летерийцев. Разве не ходили слухи о Болкандо и его союзниках? Слушай меня, Ливень, проклятие! Ты последний. Ты и эти детишки. Возьми их – уведи их, и если хоть один дух – хранитель оберегает ваш народ, сегодняшний день не станет последним днем Овл’дана! Понимаешь?

– Но…

– Ливень… Да иди же, проклятие! – Тук Анастер, последний из Серых Мечей Элингарта, Мезла, вытащил лук, наложил на тетиву первую стрелу с каменным наконечником. – Я куплю вам время – но вам надо бежать!

Он намотал удила на луку седла, сжал коленями бока лошади, склонился – и поскакал на летерийских загонщиков.

Комья грязи разлетались во все стороны – лошадь перешла в галоп. «Дыханье Худа, это будет нелегко!»

В пятидесяти шагах от пехотинцев он поднялся в стременах и начал стрелять.

***

Ливень вел детей по дну бывшего моря – пологому склону, поднимающемуся именно туда, откуда наступала армия темных фигур. Ни знамен, ни знаков различия. Он видел, что они не соблюдают правильных воинских построений. Просто масса – так могли бы выступать овлы или племена равнин Ак’рюна и Д’расильани.

Если армия состоит из воинов этих племен, вечных соперников Овл’дана – он ведет детей к вполне возможной гибели.

«И пусть. Мы уже мертвы».

Еще несколько неуверенных шагов – и он застыл. Дети сгрудились вокруг. Погладив одного по голове, Ливень обернулся назад.

Тук Анастер заслужил хотя бы это. Свидетелей. Ливень не верил, что в этом человеке сохранилось мужество. Он ошибался.

***

Несчастная лошадь. Несчастный Тук. Когда-то он былсолдатом, давно – но он уже не солдат. Он был молодым – чувствовал себя молодым – и душа горела ярким пламенем. Даже пылающего осколка, уничтожившего его красоту – уж не говоря о глазе – оказалось недостаточно, чтобы погасить чувство собственной неуязвимости.

Все изменил плен в Домине. Многочисленные повреждения плоти и костей, извращенное лечение, распад души, для которой даже стоны стали звучать музыкой – все это украло юношеские мечты и убеждения. Попытка вернуть прошлое приносила лишь боль.

Перемещение в тело другого человека должно было даровать ему новую жизнь. Но внутри он остался Туком Младшим. Человеком, который был солдатом – но давно перестал им быть. Ничего не изменила и жизнь среди Серых Мечей. Они направились в далекую страну, завлеченные Волками – те посылали смутные видения, спутанные пророчества и неясные сны; их ожидало великое противостояние, мировой пожар, на котором они были нужны. Отчаянно нужны.

Но, как быстро выяснилось, не бок о бок с овлами.

Величайшая ошибка. Неправильные союзники. Не та война.

Ну, Тук никогда не доверял богам. Никому из них. На самом деле список тех, кому он мог доверять, был огорчительно коротким.

Порван-Парус. Ганоэс Паран. Грантл.

Тоол.

Колдунья, посредственный капитан, караванный охранник и треклятый Т’лан Имасс.

Вот бы они оказались здесь, поскакали с ним бок о бок!

Лошадь еле передвигалась, увязая в грязи. Опираясь коленями на плечи животного, Тук посылал во врагов стрелу за стрелой – хотя и понимал всю бессмысленность этого. Они почти не видел их, потому что седло тряслось, грязь летела во все стороны, а лошадь то и дело дико прядала, стараясь удержаться на ногах.

Он подъехал ближе, услышал крики. Осталось две стрелы. Тук привстал в стременах, натянул тетиву…

Как оказалось, ни одна стрела не пропала зря. Восемь загонщиков лежали мертвыми.

Еще одна стрела со свистом прорезала воздух и попала в лоб девятому летерийцу. Каменный наконечник пробил и бронзу шлема, и кость.

«Последняя стрела. О боги…»

Он вдруг оказался среди летерийцев. Вогнал последнюю стрелу в грудь какой-то женщины.

Копье вонзилось в левую ногу, прошло насквозь и оцарапало бок лошади. Животное завизжало и бросилось вперед…

Отбросив лук, он выхватил скимитар – проклятие, надо было взять и щит – и начал рубить направо и налево, отбивая нацеленные пики…

Лошадь вынеслась из круга. Она могла бы поскакать в сторону летерийских шеренг, что были шагах в двухстах – но Тук схватил поводья и развернул животное.

Оказалось, что двенадцать или больше застрельщиков бежали вслед за ним.

В лошадь попали две пики, одна в лопатку, другая в брюхо.

Жалобно застонав, животное задергалось и упало на бок; ноги забрызгала кровь с выпавших кишок, и каждый бешеный взмах копыт вырывал внутренности из чрева. Туку удалось соскочить и приземлиться в мягкую жижу.

Он забарахтался, пытаясь встать… Копье вошло в бедро, приподняв и перевернув на бок. Он рубанул по древку. Дерево расщепилось, давление на ногу исчезло.

Вслепую размахивая мечом, Тук старался встать. Из ран на ногах текла кровь.

Поднырнул еще один солдат. Тук отвел пику скимитаром, подскочил и рубанул противника по шее.

В спину вонзился клинок, толкнув Тука вперед – на острие короткого меча, пронизавшее ребра, разделившее сердце на половинки.

Тук Анастер осел, опустился на колени и, испустив последний вздох, начал падать лицом в грязь – но кто-то схватил его за волосы. Блеск ножа перед единственным глазом. Внезапный жар опалил кожу на челюсти…

Ливень смотрел, как летерийский пехотинец снимает кожу с лица Тука Анастера. Очередной трофей. Солдат давно научился мрачной процедуре – через мгновение красная рана, заменившая собой лицо Тука, скрылась в жиже.

Дети вопили. Да, он понял – смотря, свидетельствуя, он обрек детей ножам чужаков. И все же…

Ливень развернулся…

… и увидел незнакомцев.

Не акрюнаи.

Не драсильяны.

Нет, он никогда не видел таких людей.

***

Кланы Белолицых Баргастов приблизились к месту мрачного побоища – уже почти завершившегося побоища. Их не интересовало, кто проиграл, кто победил. Они намерены были прикончить всех.

В двухстах шагах впереди неровных шеренг двигался авангард, несущий с собой поток Садка Телланн – он силен в здешних местах, ведь под илистыми наносами можно найти каменные орудия, остроги из лосиных рогов, моржовых бивней и костей, днища долбленых челноков. На высохшем дне лежат приношения, глубоко зарывшиеся в ил. Отполированные камешки, связанные вместе рога оленей, черепа разнообразных зверей, окрашенные охрой – бесчисленные приношения отступавшему морю.

Были и другие причины здешнему могуществу Телланна, но их знала лишь одна из троих двигающихся в авангарде, а она умела хранить тайны.

Выйдя из садка, трое встали неподалеку от одинокого воина – овла и детей. Они молча наблюдали за необычайной атакой храброго всадника и его гибелью. Напасть одному на двадцать загонщиков! Его лошадь отличалась завидным умением сохранять равновесие, да и воин так ловко – одним движением колен – управлял движением животного, одновременно выпуская стрелы (ни одна из которых не миновала цели), что у зрителей перехватило дыхание.

Воин и его лошадь отдали жизни ради спасения последних овлов. Лишь это остановило – на миг – руку Тоола, избранного единым вождем Белолицых Баргастов после трагической гибели (еще при высадке) Хамбралла Тавра, хотя он вовсе не был Баргастом по крови. Он был Имассом. Без сомнения, возвыситься ему помогло то, что он взял в жены дочь вождя, Хетан; но самым главным было то, что он принес с собой.

Мудрость. Волю.

Радость жизни, которая читалась в его взоре. Пламя отмщения, которое вспыхнуло в его глазах – и горело до сих пор – когда он решил, что пришло время дать ответ за всё случившееся.

За Серых Мечей.

Отмщение предателям.

Отмщение убийцам.

Если бы не храбрый воин и его лошадь, Тоол немедленно убил бы овлов. Юношу с перепачканным лицом. Детей, сгрудившихся вокруг него. Кажется, он все еще помышлял о казни.

Хетан все понимала; она знала мужа до глубины его сердца. Если бы он выхватил кремневый меч, она не попыталась бы остановить его.

Белые Лица слишком долго таились. Разведчики давно отправились на восток и уже принесли ответы на все вопросы, их интересовавшие. Они поняли, куда нужно идти и что ожидает в конце путешествия. Но здесь их удерживала жажда мщения. А также великое, невероятное терпение Тоола.

Баргасты следили – из садка – за недавней войной, за чередой походов и столкновений, начавшихся сосредоточением армий на далеком западе.

Они не успели спасти Серых Мечей, но Хетан помнила, как она с мужем побывали на поле, ставшем полем смерти для компании наемников. Да, они видели равнинных волков, вырывавших сердца из человеческих тел. Акт почитания? Узнать не удалось – каждый зверь убегал с добычей так быстро, как только мог. Преданных солдат убили с особой жестокостью, даже лица срезали. Невозможно было опознать хотя бы одного – и это сильнее всего ранило Тоола. Он потерял там друга.

Предательство.

Убийство.

В сердце Тоола не было места милосердию. Ни к овлам, ни к слишком далеко ушедшей от дома армии Летера.

Сейчас они видели, вполне вероятно, падение последних воителей Овл’дана. Видели, как умирают в грязи их собаки. Слышали торжествующий рев летерийцев. А вот ближайшие застрельщики уже заметили строй Баргастов и торопились отступить к основному строю.

Хетан обвела взглядом обширное, забитое людьми пространство. – Для меня все они на одно лицо.

***

Ливень смотрел и не знал, что думать. Обе женщины по бокам воина казались ему страшными. Та, что заговорила на адском иноземном языке – она подобна выходцам из кошмаров взрослеющего ребенка. Опасность и чувственность, кровожадность заставили Ливня затаить дыхание – и вместе дыханием он потерял и мужество. Забыл, что он мужчина.

Вторая женщина, невысокая, но изящная брюнетка, была одета в шкуру пантеры. Иссиня-черный цвет шкуры хищника был под стать блеску глубоко спрятанных под надбровьями глаз. Шаманка, ведьма, о да. Самая опасная из женщин.

Мужчина был ей родичем – несомненное сходство черт, в том числе невысокий рост, кривоватые ноги. Если внешность женщины испугала Ливня, то выражение грубого лица воина проморозило его до глубин души.

Высокая женщина, чье лицо было покрыто белыми полосками, отрывисто сказала на торговом наречии: – Ты еще жив. Благодаря жертве конного воителя. Но, – тут она кивнула на кремневый меч спутника-дикаря, – еще ничего не решено. Понял?

Ливень кивнул.

Мужчина что-то сказал; белолицая отвернулась, прищурившись. Потом ее взор упал на сумку, которая все еще висела, болтаясь на ремешке, в руках Ливня. Она ткнула пальцем: – Что такое ты носишь?

Овл моргнул и поглядел на кожаную сумку. Пожал плечами, отбросил. – Писульки, – сказал он. – Он рисовал многие слова, словно женщина. Но он не был трусом, как я считал. Не был.

– Писульки?

Ливень ощутил на своих щеках слезы. И смахнул их. – Всадник, – произнес он. – Мезла.

Хетан увидела, как голова мужа медленно поворачивается; увидела, как он глядит на воина – овла. Следы потока мыслей пронеслись по лицу Тоола; в конце концов он ужасно вскрикнул, закрыл лицо руками и упал на колени.

Она тут же подскочила к нему, прижала голову у животу. Муж издал еще один пронзительный вопль и начал царапать лицо ногтями.

Овл в ужасе смотрел на них.

Сзади подбегали первые воины – Баргасты; из общего строя выскочили со старинными мечами-крюками юнцы, которых Тоол любил словно собственных детей. На лицах были написаны испуг и непонимание. Воины сгрудились вокруг Тоола.

Хетан подняла руку, остановив их.

Рядом с ними стояла набросившая на плечи шкуру пантеры Кайлава Онасс. Сестра мужа, сердце которой выдержало больше горя и потерь, чем Хетан могла вообразить, рыдала каждый вечер, словно это был привычный ей ритуал проводов солнца. Она часто выходила за границу стоянок и пела ночным небесам песни без слов – песни, от которых волки ай выли, словно пораженные горем по покойникам. Сейчас она была рядом с братом, но не положила ему руку на плечо, даже не взглянула сочувственно. Ее темные глаза не отрывались от армии Летера. – Они готовятся напасть на нас, – произнесла она. – Тисте Эдур встали в общие ряды. Кавалерия ждет на линии старого берега. Онос Т’оолан, мы зря тратим время. Ты знаешь, что нам нужно уходить. Скоро, очень скоро.

Тоол вырвался из объятий Хетан. Молча выпрямился и пошел к павшему воину.

Овл сделал шаг в том же направлении. – Нет! – крикнул он, умоляюще поглядев на Хетан. – Не нужно! Мезла – он был ему другом, да? Не нужно!

Тоол продолжал идти.

– Нет! Они срезали ему лицо!

Хетан вздрогнула. – Он знает, – тихо сказала она.

И тут Тоол замер на месте и поглядел в глаза Хетан. – Любимая, – сказал он хрипло, – я не понимаю.

Она покачала головой.

– Они предали его, – продолжал Тоол. – Но ты же видела. Сегодня. Он скакал на врага.

– Чтобы спасти детей, да.

– Не понимаю.

– Ты так много рассказывал мне о своем друге, Туке Младшем. О его чести. Я спрашиваю: разве он мог иначе?

Сердце ее чуть не разорвалось, когда она поглядела на возлюбленного. Эти Имассы – они не умеют прятать чувств. У них нет масок и способов прикидываться, хотя все остальные расы, даже ее родные Баргасты, наделены подобными горькими дарами. Они не умеют контролировать и смирять горе, и души их несут столь глубокие раны, что Хетан боится и представить. Каковы они в горе, таковы и в любви. И в дружбе. Увы, они дружат слишком крепко.

– Они будут жить, – сказал Тоол.

Жена кивнула.

Муж отвернулся и продолжил скорбный путь.

Кайлава нетерпеливо фыркнула.

Хетан подошла к брошенной овлом сумке. Подняла, повесила на плечо.

– Кайлава, – заговорила он. – Гадающая по костям. Веди Баргастов в битву. Я остаюсь с мужем.

– Они не…

– Не глупи. Они будут подчиняться тебе хотя бы из страха. Чем скорее кончится резня, тем скорее ты сможешь покинуть нас.

Резкая улыбка обнажила достойные пантеры клыки.

По Хетан пробежал холодок. «Слава духам, что ты так редко улыбаешься, Кайлава».

***

Атрипреда Биветт приказала войскам отступить с древнего морского дна. Назад, на более прочную почву. Триумф победы приобрел горький привкус. Еще одна треклятая армия, явно готовая сразиться с ее потрепанными, утомленными, израненными отрядами. Она позволила себе лишь несколько мгновений безмолвной ярости – что за несправедливость! – прежде чем вернуться к обязанностям.

Они будут сражаться храбро и доблестно. Враг продолжает скапливаться, и уже очевидна бессмысленность сопротивления. Их тысяч семьдесят или больше. Те, что высадились на северном побережье. Наверное, они и были союзниками Болкандо. Вернулись на север – зачем? На подмогу овлам? Но тогда их армия опоздала. Биветт сделала то, что ей приказали; она выполнила свою задачу. Истребила овлов.

Семьдесят тысяч или двести. Уничтожение Биветт и всей ее армии. В великой схеме это не имеет значения. Летерийская Империя отбросит новых захватчиков. Если не получится, она перекупит их у Болкандо, создаст новый союз, повернет его против самого Болкандо и остальных пограничных королевств. Жестокая резня…

Она вдруг сообразила, что из нынешнего положения можно найти выход. Начала оглядываться, отыскала одного из своих финедов: – Приготовьте делегацию. Мы будем просить переговоров с новым врагом.

– Слушаюсь, госпожа. – Офицер побежал.

– Атрипреда!

Она повернулась и увидела приближающегося Брола Хандара. Смотритель уже не выглядел как назначенный Императором наместник. Он был покрыт запекшейся кровью, он судорожно сжимал красный меч.

– Похоже, мы догнали вас вовремя.

– Это не овлы, Смотритель.

– Я сам вижу. И еще я вижу, Атрипреда, что сегодня мы умрем. – Он помолчал и засмеялся: – Помните, Биветт, вы предупреждали меня против покушений Летура Аникта? Но я проделал долгий путь с вашей армией, и до сих…

– Смотритель, – оборвала его она. – Фактор подослал в армию десять ассасинов. Все они мертвы.

Его глаза медленно расширялись.

Биветт продолжала: – Вы видели рядом с собой одного высокого солдата? Я приказала ему хранить вашу жизнь, и он выполнил приказ. Увы, Смотритель, мне кажется, что на этот раз он не справится. «Если я не выторгую наши жизни».

Она снова посмотрела на приблизившуюся армию. Они поднимали стяги. Немного, все одинаковые. Биветт прищурилась… в полдень слишком яркий свет…

И узнала стяги.

В груди похолодело. – Хуже некуда, – сказала она.

– Атрипреда?

– Я узнала их стяги, Смотритель. Переговоров не будет. Никаких шансов на сдачу в плен.

– Эти воины, – помедлив, сказал Брол, – те, что воздвигали могильники.

– Да.

– Они шли за нами, гм… некоторое время.

– По крайней мере разведчики. И дольше, чем вы думаете.

– Атрипреда.

Она поглядела в его хмурое лицо. – Смотритель?

– Умри с честью, Биветт.

– Так и сделаю. И ты. Умри с честью, Брол Хандар.

Брол отошел от нее, пробился между солдатских шеренг. Он отыскивал одного. Высокого, с добрым, запачканным грязью лицом.

Тисте Эдур поймал его взгляд и ответил тихой улыбкой.

– Смотритель. Похоже, день выдался волнительный.

– И для тебя тоже, отвечал Брол. – Кажется, самое главное еще впереди.

– Да. Но, скажу вам, я доволен. Наконец под ногами твердая почва!

Смотритель хотел искренними словами поблагодарить солдата, так долго сохранявшего ему жизнь. Но вместо этого надолго замолчал.

Солдат почесал щеку. – Господин, ваши арапаи ждут. Видите, враг приготовился.

Да, именно этого и ждал Брол. – Мои арапаи будут сражаться и без меня, летериец. Я хочу попросить о последней услуге.

– Просите, господин.

– Я прошу чести сражаться с тобой рука об руку. До смерти.

Глаза мужчины чуть расширились. Он улыбнулся. – Выбирайте, Смотритель. По правую руку или по левую?

Брол Хандар решил встать слева от солдата. О своей безопасности он уже не беспокоился.

Когда он понял это, то почему-то обрадовался.

***

В это время мятеж охватил уже всю северную часть города Дрены; к ночи погромы могут распространиться на более зажиточные кварталы юга.

Венит Сафад удостоился немедленной аудиенции у фактора Аникта – купец ожидал у рабочего стола, и на его круглом, бледном лице агент прочитал одновременно глубокую тревогу и любопытство – они словно бы шли рука об руку, преследуя одну и ту же цель.

Венит увидел, что Летур Аникт вдруг моргнул – он, очевидно, понял цель визита приближавшегося к нему человека.

Лезвие ножа глубоко вошло в мозг фактора.

Купец упал; нож почти без усилия покинул глазницу.

Венит Сафад склонился и вытер лезвие о шелковую куртку фактора; затем выпрямился, подошел к дверям и покинул кабинет

У Аникта есть жена. Дети. Были у него и стражники, но Орбин Правдоискатель о них уже позаботился.

Венит Сафад избавится от наследников.

Он действует уже не как агент Совета Вольности. Нет, сейчас он просто Должник.

Которому надоело терпеть.

***

Хетан оставила мужа склонившимся над трупом Тука Младшего. Она ничего не могла сделать, и в том не было ее вины. Горе Имасса – бездонный колодец, всегда готовый поймать случайного прохожего и отправить в полет через нескончаемую тьму.

Однажды, уже давно, Тоол стоял перед своим другом, и друг не узнал его; Имассу, спустя тысячи и тысячи лет вновь ставшему смертным, это казалось забавным. Он увидел в этом возможность для шутки, игры, в которой конечное открытие истины принесет радость обоим.

Тоол, нечеловечески терпеливый, долго выжидал момента открытия истины. Слишком долго. Его друг умер, так ничего и не узнав. Шутка обернулась горем, от которого – как подозревала она – супруг никогда не оправится.

И еще она подозревала, что этот день может принести новые потери. Жена потеряет мужа. Две дочери потеряют отчима, а сын – настоящего отца.

Она подошла к Кайлаве Онасс, которая наблюдала за битвой. В том, что она не перетекла в форму Солтейкена, не было милосердия: она просто предоставила кланам Белых Лиц свободу делать то, к чему они привыкли – убивать, впадая в приступы дикарской ярости.

Хетан увидела, что Кайлава стоит около одинокого всадника, что, похоже, убит оружием К’чайн Че’малле. Типичное жестокое убийство, разворошившее воспоминания о дне, в который она сама стояла перед этими ужасными тварями. Воспоминания принесли горечь: в тот день погиб ее любимый брат.

Кайлава не обращала внимания на лишенное ног и одной руки тело, лежавшее от нее в десяти шагах. Но взор Хетан вдруг исполнился любопытства.

– Сестра, – окликнула она Кайлаву, сознательно употребив обращение, весьма той не нравившееся, – погляди. Он носил маску. Разве вождь овлов не был маскирован?

– Думаю, да, – бросила Кайлава, – потому что его звали Красная Маска.

– Ну, – продолжала Хетан, подошедшая к трупу, – и одежды на нем овлийские.

– Однако убили его К’чайн Че’малле.

– Да, вижу. И все же… – Она присела, поглядела на странную маску – крошечные чешуйки под мазками грязи. – Маска из кожи К’чайн, могу поклясться. Хотя чешуйки слишком…

– Горло Матроны.

Хетан подняла голову. – Правда? – Она протянула руку и стащила маску. Вгляделась в бледное лицо.

И встала, отбрасывая маску: – Ты права, это не Красная Маска.

– Как ты поняла? – спросила Кайлава.

– Ну, овлийские на нем одежды или нет, но это летериец.

***

Худ, Верховный Король Смерти, Собиратель Павших, неоспоримый хозяин большего числа душ, чем он мог сосчитать – если бы ему пришло такое в голову (а до сих пор не приходило) – стоял над телом и ждал.

К счастью, ему редко приходится уделять отдельному человеку особое внимание. Но некоторые смерти несут на себе отпечаток… эксцентричности. Как у этого, чьего пробуждения он ждет.

Отчасти потому, что Волки ждут его душу – да не получат… но и потому, что этот смертный раз за разом избегал хватки Капюшона, хотя всякому ясно и понятно, сколь сладкий дар предлагает Владыка Смерти.

Жизни некоторых особей бывают… особенными.

Посмотрите на того, что пришел недавно. В ограниченном уме нет блага. Он не дает своему обладателю возможности забыть о тяжких ранах жизни. Жизни, которой суждено до смертного часа оставаться жизнью невинного простачка.

Худ не гневался на Клюва, покрывшего свои руки кровью. Однако он весьма сильно гневался на бессердечных отца и мать Клюва.

Мало кто из смертных жрецов понимает важность исправления ошибок. В своих проповедях они больше налегают на идею греха, да и то потому, что такие речи помогают наполнять храмовые сундуки.

Ведь исправление ошибки – это требование, против которого не пойдет ни один бог. Так случилось с человеком по имени Клюв.

Так будет и с человеком по имени Тук Младший.

– Проснись, – приказал Худ. – Поднимись.

И Тук Младший с долгим вздохом выполнил его приказы.

Он встал, пошатываясь и глядя на ожидающие их врата. – Проклятие, – пробурчал Тук, – это не врата, а позорище какое-то!

– Мертвые видят так, как видят, Тук Младший. Совсем недавно они сияли непорочной белизной.

– Мое сердце стремится к этой бедной, заблудшей душе.

– Разумеется, стремится. Идем со мной.

Они направились к вратам.

– Ты делаешь это для каждой души?

– Нет.

– О. – Тук остановился – или попытался остановиться, ибо ноги не перестали двигаться. – Погоди! Моя душа обещана Волкам…

– Поздно. Твоя душа, Тук Младший, была обещана мне. Раньше.

– Да ну? И кто сделал такую глупость?

– Твой отец, – отвечал Худ. – В отличие от Дассема Альтора, он пребыл верным.

– И ты вознаградил его, убив? Ах ты уродский шлепок свино…

– Тебе придется его подождать, Тук Младший.

– Он еще жив?

– Смерть никогда не лжет.

Тук Младший снова попытался остановиться. – Худ, один вопрос… прошу.

Бог остановился и поглядел на смертного сверху вниз.

– Худ, почему у меня по-прежнему один глаз?

Бог Смерти, Жнец Душ не ответил. Он сам удивлялся.

Проклятые волки.

Глава 23

Я видел горести лицо

Она взирала на мосты

Мосты, простершиеся в даль

Откуда я пришел

Пролеты арки и столпы

Поддерживают нашу жизнь

А мы снуем туда сюда

Туда сюда туда

Я видел горести лицо

Она же отводила взор

От слов ее я стал слепым

От глаз ее глухим

Не помню сущности речей

Не понимаю пасть мне ниц

Иль унестись в потопе слез

Ее увидев взор

Она не произносит слов

Она не плачет не глядит

Она не знает обо мне

Ведь я лишь камень в том мосту

Под тяжкою стопой.

Песня о Сжигателях Мостов,

Тук Младший

Однажды, очень давно, Онрек Сломанный совершил преступление. Он выразил любовь к женщине, запечатлев ее лицо на стене пещеры. В руках его, в душе его таился такой талант, что он привязал две души к камню. Его душу… это было его право, его выбор. Но чужая душа – о, что за жестокость в таком деянии, что за вероломное воровство…

Сейчас он стоял перед другой стеной, в другой пещере, смотрел на россыпь рисунков – звери, восхваляющие искусство своего создателя каждой линией мышц, каждой чертой стремительного движения. А между великолепных тварей, созданий мира внешнего – неуклюжие фигурки, руки-палочки, ноги в нелепом намеке на танец. Изображения Имассов. Он стоял – он, Сломанный, похититель женской жизни.

Во тьме пленения кто-то пришел к нему – нежные руки, податливое тело. Он так жаждал поверить, что это была она – та, чью душу он украл. Но знание ускользнуло от него; оно смешалось, перепуталось с картинками, созданными воображением и желанием.

А если это действительно была она – возможно, у нее не было выбора. Преступление пленило ее, не давая выразить собственные желания. Сломав свою жизнь, он сломал и ее.

Онрек протянул руку и легонько коснулся одного из изображений. Ранаг и ай – охотница. В зыбком свете факела оба зверя казались движущимися, их мышцы напрягались. Прославляя этот мир, безупречный мир, Имассы собирались в пещере плечом к плечу, подражая голосами тяжелому дыханию зверя; другие в это время, спрятавшись в укромных нишах, стучали ладонями по барабанам пустых колод и кож, пока по пещере не разносилось эхо копыт.

«Все мы свидетели. Мы глаза, навеки сосредоточенные на внешнем. Мы отделили себя от мира. Вот сердце закона, табу. Мы создали себя – безжизненных, неловких, отсеченных. Когда-то мы были как звери, не было ни внешнего, ни внутреннего. Был лишь один, один мир, и мы были его плотью, его костью. Плотью, мало чем отличной от трав, лишайников и кустов. Костью, мало чем отличной от камня и дерева. Мы были кровью мира, в нас текли реки к озерам и морям.

Мы давали голос нашему горю, нашим потерям.

Потом мы открыли, что такое смерть, и были выброшены из мира.

Открыв красоту, мы стали уродливыми.

Мы страдаем не на манер животных – они-то как раз страдают мало. Мы страдаем от воспоминаний о временах, когда страдания не было – и это углубляет рану, терзает, усугубляет боль. Нет зверя, способного страдать сильнее нас.

Так пойте, братья. Пойте, сестры. В свете факелов, плывущем по стенам разума – по пещерам внутри нас – мы видим лики горести. Видим тех, кто умер и покинул нас. Мы поем о горе, пока даже звери не начинают разбегаться».

Онрек Сломанный ощутил слезы на щеках и назвал себя сентиментальным дураком.

Позади него молча стоит Тралл Сенгар. Он сочувствует глупому Имассу, и сочувствие его беспредельно. Онрек знал, что он будет ждать, просто ждать. Пока Онрек не переворошит уголья мрачных воспоминаний минувшего и не вернется к дарам настоящего. Он сможет…

– В изображении зверей видно великое мастерство.

Имасс улыбнулся Эдур, хотя и стоял по-прежнему лицом к каменной стене. «Итак, даже здесь и сейчас я потворствую вздорным фантазиям, утешительным, но бессмысленным». – Да, Тралл Сенгар. Истинный талант. Подобное искусство передается через кровь, и в каждом поколении оно может… прорваться. Так, как мы видим здесь.

– Художник живет в клане? Или всё это нарисовано давно и кем-то другим?

– Художник – Ульшан Праль.

– Талант завоевал ему право управлять племенем?

«Нет. Вовсе нет». – Талант, – ответил Имасс вслух, – его слабость.

– Он лучше тебя, Онрек?

Имасс повернулся с улыбкой, на этот раз сухой: – Я вижу недочеты. Вижу намеки на нетерпение. На эмоции дикие и необузданные – как сами звери. И еще я, похоже, вижу намек на талант, который он потерял и не открыл вновь.

– И как можно потерять талант?

– Умирая, чтобы вернуться.

– Онрек, – сказал Тралл изменившимся голосом, мрачно и тревожно. – Я говорил со здешними Имассами. Со многими. С самим Пралем. Я не думаю, что они умирали. Я не думаю, что они были Т’лан, забывшими прошлое в бесчисленной смене поколений.

– Да, они говорят, что происходят от не присоединившихся к Ритуалу. Но это не может быть правдой, Тралл. Они должны быть духами, получившими плоть и удерживающими ее лишь в безвременности Врат, что находятся в конце пещеры. Друг мой, они сами не знают себя. – Он помолчал. «А верно ли это?»

– Ульшан Праль сказал, что помнит мать. Он сказал, она жива. Хотя сейчас ее здесь нет.

– Ульшану Пралю сотня тысяч лет, Тралл. Или еще больше. Его воспоминания – иллюзия, заблуждение.

– Лично я в это не верю. Здесь тайна более глубокая, чем мы можем вообразить.

– Давай пойдем дальше. Я хочу видеть Врата.

Они покинули комнату животных.

Траллу было неспокойно. Нечто пробудилось в друге – благодаря рисункам. И в этом нечто таится горечь. Он заметил в походке и наклоне плеч Онрека готовность к сдаче. Возвращение под какое-то древнее иго. Тралл видел все это – и заставлял себя болтать, ибо в тишине Онрек может уничтожить себя.

«Да. Рисунки. Преступление. Ты не будешь теперь улыбаться, Онрек? Не той улыбкой, что ты явил сегодня – кривой, полной горя – но улыбкой, которая стала для меня главным сокровищем здешнего мира».

– Онрек.

– Да?

– Ты знаешь, чего мы ждем? Да, угроза надвигается. Она придет из Врат? Или из холмов за стоянкой? Действительно ли Имассы находятся под угрозой?

– Готовься, Тралл Сенгар. Опасность надвигается… со всех сторон.

– Тогда не вернуться ли нам к Ульшану Пралю?

– С ним Рад Элалле. Еще есть время… поглядеть на Врата.

Через миг она попали в начало огромной – практически необозримой – пещеры. И замерли.

Не Врата. Много врат.

И все ярятся безмолвным огнем.

– Онрек, – промолвил Тралл, снимая с плеча копье. – Лучше вернуться к Раду и дать ему знать. Тут все не так, как он описывал.

Онрек указал на центральную кучу камней: – Она не справилась. Это Королевство, Тралл Сенгар, умирает. И вместе с ним…

Повисла тишина.

Наконец Онрек сказал: – Я вернусь быстро, друг, и тебе не придется одному отражать всё, что придет сквозь врата.

– Буду ждать, – отвечал Тралл. – Так что… поспеши.

***

В пятидесяти шагах от стоянки расположен невысокий, но длинный холм, похожий на атолл – если допустить, что эта земля некогда была морским дном. Еж, приминая ногами плотный, изобилующий ракушками песок, решил считать это допущение верным. Добравшись до гребня, он положил арбалет – переросток на выступ известняка и встал рядом с Быстрым Беном, который сидел скрестив ноги и созерцал холмы, расположенные в двух тысячах шагов к югу.

– Ты медитируешь или еще что?

– Если я медитировал, – отвечал колдун, – то ты мне помешал. Тем самым, вполне возможно, убив нас всех.

– Вечные твои позы, Быстрый, – сказал Еж, притаптывая гравий и садясь. – Превращаешь ковыряние носа в Худом клятый ритуал. Я давно сдался; не угадать, когда тебя можно отвлечь, а когда нет.

– Если в этом дело – никогда не заговаривай со мной. Будет обоим счастье.

– Презренный змей.

– Лысый грызун.

Приятели дружелюбно помолчали; затем Еж пошарил рукой и вытащил из-под задницы кусок бурого кремня. Поглядел на зубчатый край.

– Что делаешь?

– Медитирую.

– Медитируешь, – передразнил его Быстрый Бен, покачивая головой в такт произносимым слогам.

– Я тебе за такое горло перережу. Одним замахом.

– Мы никогда не уживались. Боги, не могу поверить, что мы давеча обнимались и хлопали друг друга по плечам. В той речке…

– Ручейке.

– Источнике.

– Водопаде!

– Перерезание моего горла тебя порадует, Ежик?

Сапер выбросил кремень и резко отряхнул руки. – Почему ты так уверен, что плохие ребята придут с юга?

– Кто сказал, что я уверен?

– Значит, мы сидим на неправильном месте. Смотрим не в ту сторону. Может, прямо сейчас остальных уже режут.

– Ну, Ежик, если бы ты не помешал моей медитации, я мог бы уже понять, где нам следует сидеть!

– Ловко, колдунишка.

– Они придут с юга, потому что это лучший подступ.

– Для кроликов?

– Нет. Для драконов.

Сапер скосил глаза. – От тебя всегда попахивало Солтейкеном, Быстрый. Мы наконец увидим, что за тощая тварь скрывается у тебя в нутре?

– Какой-то грубый способ спрашивать. Но я отвечу. Нет.

– Ты все еще чувствуешь себя слабым?

Колдун глянул на него сияющими и полубезумными глазами – иначе говоря, как всегда. – Нет. На самом деле наоборот.

– Как это?

– Я растянулся. Я умею больше, чем раньше. Стал более… опасным.

– Неужели?

– Ты не впечатлен, Ежик?

– Все, что я знаю, – сказал сапер, вставая, – что, когда они одолеют тебя, у меня будет под рукой неограниченный запас долбашек. Мне нравится!

– Не взрывай мое тело, Еж.

– Даже если ты будешь мертв?

– Особенно тогда. Видишь ли, я не собираюсь становиться мертвым. Тебе просто покажется, потому что тебе хочется бросать долбашки без передыха. Кончится все тем, что ты будешь стоять посреди кратера в Худом клятую лигу шириной!

Последние слова он почти выкрикнул.

Еж покосился на мага. – Нужно же когда-то попробовать, – сказал он обиженным тоном. Обернулся и подошел с арбалету, своей любимой игрушке. Сказал чуть слышно: – Ох, такое веселье будет – не могу дождаться!

– Еж!

– Что?

– Кто-то идет.

– Откуда? – спросил сапер, вставляя в арбалет долбашку.

– Ха, ха. С юга, надутый мочевой пузырь.

– Я так и знал, – фыркнул Еж, вставая рядом с колдуном.

***

Она предпочла оставаться собой, а не перетекать в форму Солтейкена. Это произойдет позже. Поэтому она шла через равнину, раздвигая высокую траву. На располагавшемся впереди гребне холма стояли две фигуры. Одна – дух, но не просто дух. Вторая – маг, но – без всякого сомнения – не простой маг.

В мысли Менандоры закралось беспокойство. Она прогнала его. Если Рад Элалле выбрал их в союзники, она примет такой выбор. Как и привлеченного им Тисте Эдур и Имасса по имени Онрек Сломанный. Сплошные… осложнения, но ведь не она одна столкнется с осложнениями…

Мужчины следили за ее подъемом. У одного в руках нелепого вида арбалет. Второй играется пригоршней гладких камешков, как будто выбирая, какой красивее всех.

Глупцы. Идиоты.

Скоро оба станут прахом.

Добравшись до вершины, она устремила на них суровый взор: – Вы жалкие существа. Зачем стоите на виду? Не знаете, кто грядет? Не знаете, что они прилетят с юга? Это означает: они увидят вас первыми. Первыми вы и падете.

Тот, что выше ростом, темнокожий, чуть развернул плечи. – Вот идет твой сын, Менандора. С Ульшаном Пралем. – тут он нахмурился: – Знакомая походка… Странно, что я раньше не заметил.

«Походка? Знакомая? Этот точно сумасшедший».

– Я призвала их, – сказала Менандора, скрестив руки на груди. – Пора готовиться к битве.

Тот, что короче ростом, фыркнул. – Мы не просили компании. Иди и бейся в другом месте.

– Мне хочется раздавить тебе череп. Один шлепок ладоней…

– Не сработает, – возразил маг. – Голова спружинит, и все.

Арбалетчик подарил ей широкую ухмылку.

Менандора ответила: – Уверяю вас, оставаться поблизости мне вовсе не хочется. Надеюсь, однако, что смогу увидеть вашу жуткую смерть. С расстояния.

– Почему ты так уверена, что смерть будет жуткой? – спросил колдун, который сейчас смотрел на один камешек, подняв его к свету, словно драгоценность. Менандора видела, что это никакая не драгоценность, просто галька мутного цвета.

– Чем ты занят? – спросила она.

Колдун поглядел на нее – и тут же швырнул камешек за спину. – Ничего. А что? Погоди, это я задал вопрос.

– Я что, обязана отвечать? – фыркнула она.

Прибыли Рад и Ульшан Праль. Они остановились в нескольких шагах от колдуна и его спутника.

Менандора увидела на лице сына мрачное выражение. «Иного я не заслужила? Нет. Не сейчас». – Любимый сын…

– Мне нет дела до Финнеста, – бросил Рад. – Я не стану помогать тебе в битве, мать.

Она широко открыла глаза, в них забушевала ярость. – Ты обязан! Я не смогу противостоять обеим!

– У тебя новые союзники. Вот они. Они уже готовы к появлению…

– Эти безмозглые олухи? Сынок, ты обрекаешь меня на гибель!

Рад Элалле расправил спину: – Я увожу моих Имассов, мать. Только они мне важны…

– Больше жизни родной матери?

– Больше, чем битва, которую она сама выбрала! – рявкнул сын. – Эти схватки… эти свары… они не для меня. Они твои и только твои. Я не желаю иметь с ними ничего общего!

Менандора отпрянула, подавленная гневом сына. Попыталась поглядеть ему в глаза, но не выдержала и отвернулась. – Тогда иди, сынок, и уводи своих «родичей». Иди!

Едва Рад кивнул и повернулся, она заговорила снова, самым суровым тоном, на какой была способна: – Но не его.

Сын хмуро поглядел на нее. Мать указала на Имасса.

На Ульшана Праля.

– Нет, сын. Его ты не заберешь. Ульшан остается здесь.

– Я не позволю…

Тут вождь клана бентрактов протянул руку, останавливая Рада Элалле, который был готов превратиться в дракона и вступить в схватку с родной матерью.

Менандора ожидала, храня внешнее спокойствие, хотя сердце тяжело стучало в груди.

– Она правильно говорит, – произнес Ульшан Праль. – Я должен остаться.

– Но почему?

– Из-за моего секрета. Из-за тайны, которую все они ищут. Если я пойду с тобой, они бросятся в погоню. Понимаешь? Я прошу: уведи народ в безопасное место. Уведи их, Рад, и как можно скорее!

– Ну, ты будешь биться рядом со мной? – спросила Менандора. – Ради жизни Ульшана Праля?

Но Ульшан оттолкнул Рада. – Сделай, как я прошу, – сказала он сыну Менандоры. – Я не хочу умереть, боясь за свое племя. Прошу, уведи их.

Колдун подал голос: – Мы сделаем все, что сможем, чтобы сохранить его жизнь.

Менандора презрительно хмыкнула. – Ты рискнешь? – спросила она сына.

Рад Элалле уставился на колдуна, потом на улыбчивого духа. Мать заметила, как на лицо сына вернулся покой – и жало беспокойства снова закралось в ее разум.

– Рискну, – ответил Рад и протянул руку к Ульшану Пралю. Жест нежности – он легонько провел ладонью по лицу Имасса. Затем Рад Элалле сделал шаг назад, развернулся и направился к стоянке клана.

Менандора посмотрела на людей: – Вы, проклятые идиоты!

– Вот за это, – отвечал маг, – я и не подарил тебе любимый камешек!

Еж и Быстрый Бен наблюдали, как Менандора спускается в долину.

– Странное дело, – шепнул сапер.

– Еще бы.

Они помолчали еще несколько ударов сердца. Еж повернулся к Бену: – Ну, что думаешь?

– Ты точно знаешь, что я думаю.

– Значит, то же, что я сам.

– Именно.

– Скажи мне, Быстрый…

– Что?

– Это на самом деле был твой любимый камешек?

– Ты имеешь в виду тот, что я выбросил, или тот, что я засунул в ее забавный белый плащ?

***

Шелтата Лор представляла собой подлинный образ Сумерек – ведь кожа ее за долгие тысячелетия плена стала морщинистой и темной как торф. Она надела темно-красный плащ, под цвет рыжеватым волосам и тусклым глазам; под плащом были усеянный бронзовыми заклепками жилет, черные кожаные лосины и сапоги.

Рядом с ней – Шелтата Лор взирала на холм – стояла Сакуль Анкаду, Пеструха; кожа ее (видимая лишь на руках) действительно была пегой. На изящных плечах – летерийский «ночной плащ» из тех, что вошли в моду среди благородных Тисте Эдур новой империи. Хотя этот плащ не относился к самым изысканным.

– Скоро, – прошипела Шелтата, – это владение станет прахом.

– Тебя это забавляет, сестра?

– Наверное, меньше, чем тебя, Сакуль. Почему я читаю в твоих глазах отвращение?

– Я не питаю любви к Имассам. Вообрази – народ, ставший прахом пещер на сотни тысяч лет. Они ничего не создавали. Их история стала сказкой, дикарским напевом, искаженной памятью. Они порочны. В их душах клеймо порока, неудачи. А здешние к тому же внушили себе, что живы по-настоящему.

– Не все они ненастоящие, Сакуль.

Пеструха пренебрежительно махнула рукой: – Главная вина, Шелтата, лежит на Повелителе Смерти. Если бы не попустительство Худа, это владение не протянуло бы так долго. Такая беззаботность мне противна.

– Итак, – улыбнулась Шелтата, – ты ускоришь гибель Имассов, хотя их мир и так гибнет. Они обречены.

– Ты не понимаешь. Ситуация… изменилась.

– Как это?

– Заблуждение, – пояснила Сакуль, – сделало их реальными. Они смертны. Плоть, кровь, кости. Они могут истекать кровью, умирать. Но они не подозревают о неминуемой гибели мира. Поэтому резня станет для них милостью.

Шелтата Лор хмыкнула: – Не терпится услышать, как они станут благодарить тебя.

В этот миг они увидели бело-золотую драконицу, пронесшуюся над гребнями холмов.

Сакуль Анкаду вздохнула: – Итак, начинается.

***

Солтейкен скользил по воздуху прямо на них. В пятидесяти шагах громадный зверь сложил крылья, выставил вниз лапы и сел на землю.

Тело обволок размытый вихрь… и еще через мгновение из пряного облака вышла Менандора.

Шелтата Лор и Сакуль Анкаду молча, с безразличным видом поджидали ее. Менандора встала в пяти шагах; горящие глаза перебегали с одной сестры на другую. Она заговорила: – Ну, мы пришли к согласию?

– Что за славный прецедент, – провозгласила Шелтата.

Менандора нахмурилась: – Необходимость. Давайте согласимся хотя бы в этом. Я не смогу в одиночку сохранить душу Скабандари. Финнест не должен попасть в его руки.

Сакуль прерывисто вздохнула. – Значит, он рядом?

– О да. Я крала зрение одного из его спутников. Снова и снова. Сейчас они близко от последних врат, смотрят в разрыв, на истерзанное тело глупой Гадающей по костям, что вздумала залатать дыру своей душой. – Менандора оскалилась. – Вообразите, какое самомнение. Старвальд Демелайн! Камеры сердца самого К’рула! Неужели она не знала, как это ослабит его? Ослабит всЁ?

– Итак, мы втроем уничтожим Сильхаса Руина, – сказала Шелтата. – А потом Имассов.

– Мой сын решил помешать последнему, – ответила Менандора. – Но Имассы стали бесполезны. Можете ранить Рада, если нужно будет, но не убивайте его. Поняли? Я требую клятвы, сестры. Давайте. Здесь и сейчас.

– Согласна, – произнесла Шелтата Лор.

– Да, – произнесла Сакуль Анкаду, – хотя это все усложняет.

– Придется потерпеть. – Менандора повернулась. – Время.

– Уже?

– На пути встали жалкие людишки. Сначала сокрушим их. У Сильхаса Руина тоже есть союзники. За работу, сестрички!

Сказав так, она пошла к холмам, на ходу перетекая в драконью форму.

За ее спиной Шелтата и Сакуль перебросились взглядами и разошлись. Требуется много места для превращения в дракониц.

Заря, Сумерки и та, что известна как Пеструха. Бело-золотая драконица; драконица бурая и как бы сгнившая на вид; и последняя – пестрая, ни свет и ни тьма, но неспокойная связь между ними. Солтейкены от крови Матери Тиам. Паруса крыльев, змеиные шеи, когти и чешуя. Кровь Элайнтов.

Они поднимались в воздух, оставляя за собой потоки сырой магии. Менандора возглавила клин. Шелтата Лор была слева от нее, Сакуль Анкаду – справа.

Холмы уплывали вниз; массивные туши вздымались к небу.

Над гребнем холмов, когда-то бывшими берегом древнего моря,солнце отражалось в чешуе, просвечивало сквозь перепонки крыльев; три тени скользили по траве и каменным осыпям, заставляя мелких зверьков искать укрытия, посылая птиц в панический полет, замораживая на месте перепуганных зайцев.

Летучие звери начали охоту, и никто не земле не мог чувствовать себя в безопасности.

***

Плоская земля, усеянная горбами курганов – мертвыми драконами, страшными словно развороченные могилы, из которых торчат кости, свисают иссохшие сухожилия. Крылья хлопают, как паруса погибших кораблей. Шеи искривлены и прижаты к земле, кожа на головах съежилась, обнажая пустые провалы орбит и торчащие скулы. Перепачканные серой пылью клыки оскалены в вечной угрозе.

Серен Педак не думала, что прежде было так много драконов. Она вообще не верила в существование этих тварей. Разве что в тех, что создаются из других телесных форм. Как умеет Сильхас Руин. Она гадала: не были ли они все Солтейкенами? – и почему-то знала, что нет.

Настоящие драконы, по сравнению с которыми Сильхас Руин, ужасное крылатое существо, кажется подделкой, лишенной величия и чистоты.

Разрушение костей и плоти вызвано временем, не насилием. Ни один из зверей не лежит простертым, ни на одном не видно зияющих ран. Они сами выбрали себе посмертные позы.

– Как синие мухи на оконном стекле, – сказал Удинаас. – Попали не на ту сторону, пытались вылететь. Но окно оставалось закрытым. Для них, а может, и для всех. Или… не для всех. – Тут он улыбнулся, как будто такие мысли могли его веселить.

Они издалека видели врата, бывшие целью путешествия; казалось, что вокруг них драконов было больше, что они собирались именно сюда. Стороны портала были высокими как башни и очень тонкими, а сама арка казалась странно скрученной, словно паутина на сучьях мертвого дерева. Между пилонами было что-то серое, гладкое, слабо вращающееся противосолонь. Проход в иной мир. Туда, где – это понимали все – можно отыскать остатки души Скабандари. Предателя. Отца Тень. Кровавого Глаза.

Воздух казался Серен лишенным жизни, нечистым, как будто каждый вдох нес слабый запах неутолимого горя, не развеявшегося за бесчисленные тысячелетия. Каждый вдох ослаблял ее, лишал силы и члены тела, и дух. Портал казался пугающим – и все же ей хотелось поскорее добраться до него, прорваться через серый бесформенный барьер. Скорее прочь отсюда, от всего этого.

Она была убеждена, что есть способ – должен быть путь мирно разрешить надвигающееся противостояние. Разве это не главный ее талант, разве она не гордится исключительным искусством ведения переговоров?

В трех шагах впереди шли Удинаас и Чашка – маленькая ладошка в большой, потрепанной годами ладони. Она видела их все время с момента прибытия в это мрачную страну, что лишь добавляло мыслям горечи и беспокойства. Неужели он один способен отогнать все кошмары, утешить одинокое, заблудшее дитя?

В самом начале Чашка держалась ближе к Сильхасу Руину. Он был тем, кто говорил с ней через умирающий Азат. Он поклялся защищать ее, возрождающуюся в ней жизнь. И она взирала на благодетеля со всем обожанием, какого можно в данных обстоятельствах можно было ожидать от сироты.

Но все изменилось. О да, Серен Педак видела достаточно мелких признаков давней близости, взаимосвязей между двумя столь несходными существами. Общее место возрождения, драгоценности общих воспоминаний об одиночестве, об оторванности от всего и всех. Однако Сильхас Руин открыл о себе слишком многое. Явил холодное равнодушие, подавляющую жестокость. Ох. Но разве он отличается от той Чашки, что обитала в Летерасе? Она сама рассказывает, как убивала людей, выдавливала из трупов кровь, чтобы насыщать алчную почву Азата…

Хотя Чашка уже не выказывает подобных желаний. Вернувшись к жизни, она оставила прежние пути, с каждым днем все больше становясь обычной молодой девушкой. Сиротой.

Сиротой, что снова и снова наблюдает за ссорами и сварами в приемной семье. Взаимные угрозы, обещания расправ. «Да, только это мы и предлагаем ей.

И Сильхас Руин ничем нас не лучше. Не так ли?»

А что с Удинаасом? Он не показывает великих талантов и страшных сил. Он показывает всего лишь большую уязвимость.

Ах, именно это ее и влечет. Он дарует ей соединение ладоней, тихую улыбку, свет печальных глаз.

Серен вдруг с содроганием поняла: беглый раб в их компании – единственное существо, достойное доверия. Себя она никоим образом не может включить в число достойных доверия. Хотя бы потенциально. Не после попытки изнасиловать разум Удинааса. Но даже до того она сознавала полную бездарность в области дружбы. Вечно растекается унылыми мыслями, вечно брюзжит. Результат всего того, что она сделала – или, точнее, не сделала – в жизни.

Скол и Руин шли далеко впереди. Топча ногами прах, минуя одну сгорбленную драконью тушу за другой, группа брела к нависшим над головами вратам. Фир Сенгар шел в двух шагах слева и сзади от нее, а сейчас подошел вплотную. Рука не отпускала эфес меча.

– Не будь дураком, – прошипела она.

Его лицо стало еще более замкнутым.

Скол и Руин достигли портала и остановились. Оба вроде бы глядели на что-то небольшое, лежавшее на земле.

Удинаас замедлил шаги, потому что девочка потянула его за руку. Серен видела, как он поглядел вниз и что-то сказал. Чашка шепнула в ответ.

Бывший раб кивнул и они снова двинулись. На этот раз Чашка не выказывала нежелания идти вперед.

Что заставило ее заколебаться?

Что такое он сказал, если она так охотно двинулась следом?

Серен и Фир подходили все ближе. Фир вздохнул. – Они смотрят на труп.

«О, сохрани нас Странник!»

– Аквитор, – продолжал Тисте Эдур очень тихо, чтобы никто больше не слышал.

– Да?

– Я должен знать… что ты выбрала.

– Не желаю выбирать, – бросила она во внезапном раздражении. – Неужели мы пришли сюда только ради взаимного убийства?

Он сухо хмыкнул: – Думаешь, мы ровня друг другу?

– Если все так безнадежно, зачем было затевать?

– Думаешь, я зашел так далеко, чтобы отступить? Аквитор, я сделаю что должен. Ты на моей стороне?

Они встали в отдалении от остальных (те окружили найденный труп). Серен Педак отстегнула и сняла шлем, провела рукой по грязным волосам.

– Аквитор, – настаивал Фир, – ты явила силу – ты уже не слабейшая среди нас. Твой выбор может означать разницу между жизнью и смертью.

– Фир, чего ты ждешь от души Скабандари?

– Искупления, – решительно ответил он. – Для Тисте Эдур.

– Ты вообразил, что слабая и измученная душа Скабандари способна на подобное дело?

– Я пробужу его, аквитор – и вдвоем мы очистим Куральд Эмурланн. Изгоним тот яд, что осквернил нас. Возможно, мы сломаем проклятый меч брата.

«Слишком смутно, проклятый глупец. Даже если ты освободишь Скабандари, разве он не станет пленником той силы, не отравится ядом? Как насчет его собственных желаний? Не станет ли он мстить?» - Фир, – произнесла она, внезапно почувствовав полнейшую немощность, – твои грезы безумны.

И увидела, как тот отпрянул. Увидела в его глазах ужасное разочарование.

Серен выдавила слабую улыбку: – Да. Давай сломаем твою клятву, Фир Сенгар. Я недостойна защиты, особенно во имя мертвого брата. Вижу, ты понял.

– Да, – шепнул Фир.

В голосе его было такое страдание, что Серен чуть не зарыдала. Рассердившись на себя. «Не этого ли я желала? Проклятие! Желала. Хотела. Да будет так!

О блаженный Странник, как ты его ранила, Серен Педак. Даже его. Как и всех прочих».

Она понимала теперь, что пути сквозь противостояние нет. Что переговоров не будет.

«И быть по сему. Не рассчитывай на меня, Фир Сенгар. Я не знаю ни пределов своей силы, не способов контроля. Так что не полагайся на меня.

Но я сделаю для тебя все, что смогу».

Обещание, которого она не могла произнести вслух. Поздно. Она видела это в суровых глазах, читала в чертах отвердевшего лица.

«Да, лучше, если он ничего не будет ожидать. Если я провалюсь…» Она не смогла закончить мысль, потому что в голове ярко сияло всего лишь одно слово. Трусость.

Фир Сенгар пошел к остальным. Она заметила, что он уже не держится за меч. Нет, он вдруг стал казаться расслабленным, более спокойным, чем она видела его прежде.

В тот миг она не поняла весь смысл подобной перемены. В воине. В воине, хорошо умеющем лишь одно: убивать.

***

Может быть, он с самого начала знал, чем закончится странствие. Может быть, тот первый, случайный визит сюда вовсе не был случайным. Удинаасу показали, что все его поступки и решения предопределены, как путь прилива. И вот наконец его принесло сюда, словно мусор на гребне соленой волны.

«Будем ли мы ужинать мясом теленка ранага? Вряд ли…»

Тело Имассы было жалким. Высохшее, конечности поджаты к груди из-за сокращения сухожилий. Дикая копна волос, разросшихся подобно корням дерева; на толстых пальцах длинные ноги цвета черепахового панциря. Тесные гранаты глаз прятались в глубоких орбитах – и все же, казалось, укоризненно смотрели в небо.

Да, Гадающая по костям. Женщина, отдавшая душу ради укрепления мира. Такое благородное и такое бесполезное жертвоприношение. «Нет, женщина, я не заплачу по тебе. Нужно было найти иной путь. Ты должна была выжить, должна была вывести свое племя из темной пещеры блаженного неведения».

– Мир за порогом умирает, – провозгласил Скол. Казалось, его радует такая перспектива. Кольца звенели на концах цепочки – одно серебряное, другое золотое – и бешено вращались, став размытыми пятнами.

Сильхас Руин поглядел на собрата Анди. – Скол, ты остался слепым к… неизбежному.

Слабая, но презрительная ухмылка. – Едва ли, Белый Ворон. Едва ли.

Альбинос повернулся, устремив взор ужасных глаз на Удинааса: – Она еще с нами?

Ладошка Чашки окаменела, но все, что он мог – пожать ее в знак ободрения. – Она оценила наше расположение совсем недавно, – ответил Удинаас, заслужив негодующее шипение Скола. – Но сейчас… нет.

Сильхас Руин обратился к вратам. – Значит, готовится встречать нас на той стороне.

Удинаас пожал плечами: – Думаю, да.

Серен Педак взволнованно спросила: – Значит ли это, что она захватила Финнест? Сильхас? Скол?

Но Руин покачал головой: – Нет. Этого бы не допустили. Ее сестры. И могущественные Властители, поместившие его туда.

– Но почему они не здесь? – вопросила Серен. – Почему ты думаешь, что они не будут против твоих претензий, Сильхас Руин, если Менандору они не потерпят? Ведь мы говорим о Менандоре?

Удинаас фыркнул: – Все камешки в моем мозгу перевернула, аквитор?

Сильхас просто промолчал.

Бывший раб глянул на Фира. Воин готов к битве. «Да, мы уже так близко, не правда ли? О, Фир Сенгар, я не испытываю ненависти. На самом деле я кажется, люблю тебя. Я мог высмеивать твою честь? мог презирать выбранную тобой тропу. Так же я смеялся над Гадающей. И по тем же причинам.

Потому что я не мог бы поступить так, как вы».

Удинаас осторожно высвободил руку из ладони Чашки и снял прикрепленное к спине имасское копье. Подошел к Серен Педак. Вложил оружие в ее руки, не обращая внимания на взлетевшие брови и смущенный взор.

«Да, аквитор. Если ты станешь помогать Фиру – кажется мне, что будешь – тебе оно нужнее, чем мне.

Я ведь собираюсь сбежать…»

Сильхас Руин вонзил оба меча в землю. Начал подтягивать разнообразные веревочки и застежки на доспехах.

«Да, нельзя вторгаться туда неподготовленным. Тебе придется двигаться быстро, Сильхас. Очень быстро».

Он ощутил, что во рту стало сухо.

Сухо, как в чреве жалкого трупа у его ног.

Серен Педак схватила его за руку. – Удинаас, – прошептала она.

Он высвободился. – Делай что должна, аквитор!

«Наш великий квест, годы топтания общих дорог. Завершение близится.

Так славься, кровь. Привет тебе, неизбежность.

Кто же вознесется на гребне кровавого прилива?

Рад Элалле, сынок, как я боюсь за тебя».

***

Три точки в небесах над южными холмами. Дух по имени Еж прищурился, глядя на Ульшана Праля, и сказал: – Лучше отойди в пещеру. Будь ближе к Онреку Сломанному и Траллу Сенгару.

Ульшан улыбнулся.

Дух ощерился: – Быстрый, этот олух не понимает малазанский. – Затем указал в сторону скал: – Идти туда. Скоро! Онрек и Тралл.

Тот, что выше, ухмыльнулся: – Хватит, Еж. Этот олух вполне сносно тебя понимает.

– Тогда почему не слушается?

– Я откуда знаю?

Ульшан помедлил, запечатлевая в памяти лица людей, ибо смерть может скоро забрать их. Он надеялся, что они сделают для него то же самое… хотя, разумеется, они могут не понимать, что именно он дарит им.

Имассы знали множество истин, забытых теми, кто во всех смыслах является их потомками. Увы, это не делает Имассов высшей расой, потому что большинство истин неприятны, и знание способно не укрепить детей, а сломать. Познание не дает защиты.

Например, напомнил себе Ульшан, он ждал этого мига очень долго, понимая, что случится и чем все обернется. В отличие от своих сородичей, он не призрак памяти, проживший несчетные тысячелетия в дымке самообмана. О да, его жизнь длится не меньше, он она именно жизнь. Жизнь почти бесконечная, но не в результате оскверняющего душу ритуала, а по причине пребывания в этом бессмертном мирке.

Но он больше не бессмертен.

Он оставил за спиной смелых потомков, пойдя к пещере.

Все может начаться здесь, под пустым небом. Но, как хорошо понимал Ульшан Праль, все закончится у Врат Старвальд Демелайна.

Там, где потерпела неудачу Гадающая по костям из Бентракт Имассов. Не потому что рана оказалась особо ядовитой или широкой. Прежде всего сама Гадающая была всего лишь духом. Выцветшей, слабой душой, вещью, едва способной сохранять самое себя.

Ульшан Праль был в двадцати шагах от входа, когда появился Онрек. Сердце Ульшана переполнилось такой гордостью, что по щекам потекли слезы.

***

– Ну, я так понимаю, – начал Еж, натягивая тетиву арбалета, – если мы думаем одинаково, то и не удивляемся одинаково.

– Она слишком легко отступила.

Еж кивнул. – Именно. Но я все еще гадаю… Быстрый, почему она не заграбастала клятый Финнест давным-давно? Не запихала его в такую беличью нору где-нибудь поблизости, что Сильхасу Руину никогда не найти? Ну-ка, ответь!

Колдун хмыкнул и встал у самого края. – Еж, он, может быть, уже сделала именно так, как ты говоришь.

Еж заморгал, нахмурился: – Хм. Да, я не подумал.

– Потому что ты тупой, сапер. Знаешь, если все пойдет как надо, ты вообще не потребуешься. Помни, Ежик. Я тебя умоляю.

– Ох, тогда покончи с ними побыстрее.

– Постараюсь.

Бен Адефон Делат выпрямил спину, высоко поднял руки.

«Тощие руки». Еж захохотал.

Маг сверкнул глазами: – Ты прекратишь?!

– Извини! Не думал, что ты такой обидчивый.

Быстрый Бен выругался и вернулся к саперу.

Ударил кулаком в нос.

Ошеломленный сапер зашатался, из глаз брызнули слезы. Поднес руку к лицу, пытаясь остановить поток крови. – Ты сломал мне нос! Чтоб тебя…

– Да, сломал, – подтвердил маг, тряся рукой. – Погляди, Ежик: у тебя течет кровь.

– Какой сюрприз! А…

– Еж, у тебя течет кровь.

«У меня… о боги».

– Признаешь?

Быстрый Бен развернулся и отошел к прежнему месту на краю гребня.

Еж уставился на красную руку. – Черт!

Беседа окончательно прекратилась.

Потому что драконицы были уже не точками в небе.

***

Ненависть Менандоры к сестрам не мешала ей трезво оценивать их могущество. Против Сильхаса потребуется большая сила. Она знала, что втроем, сообща, они смогут уничтожить ублюдка. Полностью. Да, одна или две могут погибнуть. Но не Менандора. Она затаила план, позволяющий уцелеть.

На гребне холма стоит одинокий смертный – второй сжался в ужасе, отбежав подальше от более смелого, но столь же глупого товарища. Одинокий смертный воздел руки.

«Ох, маг, думаешь – этого достаточно?

Против НАС!»

Сила бурлила внутри; с обеих сторон шло то же чувство – внезапное напряжение, внезапное обещание.

Сестры спустились, они летели сейчас на высоте трех ростов человека над скудными травами низины. Их тени сближались. Скользили по склону.

Она раскрыла пасть.

***

Еж утер кровь, поморгал, чтобы прочистить глаза, проклял больную голову. Затем поднял арбалет. Просто так, на случай. Леденец для милашки, что в середине. О да…

Драконья троица широко раскрыла крылья, скользя над долиной на уровне, позволяющем оказаться вровень с гребнем древнего атолла. «Они чертовски большие», вдруг понял Еж.

Драконицы слаженно, одновременно разинули пасти.

И Быстрый Бен, стоявший словно гибкая ива перед цунами, высвободил свою магию.

Склон холма вздыбился, ударив дракониц в грудь, словно гигантский кулак.

Шеи вздернулись, головы обратились кверху – магия бесполезно излилась в небеса. Три потока схлестнулись, яростно пожирая друг дружку.

Склон холма превратился в облако пыльной, черной земли; куски почвы все еще взлетали, за ними косматыми прядями тянулись корни; холм содрогнулся, когда три твари упали на землю в сорока шагах от позиции Бена. Тонны земли почти погребли их.

Колдун двинулся вниз, в бурю, в хаотическую смесь земли и драконов.

Волны вырывались из его тела, кружились, испуская молнии, вздымались над головой. Потоки снова и снова ударяли в зверей, сотрясая весь холм. Вздымались языки черного пламени, камни шипели и поднимались в воздух, но не падали, а превращались в порошок.

Волна за волной вытекали из рук колдуна.

Еж ошалело смотрел с края холма, как избитая драконица перевернулась на спину и поползла, дергаясь и дрыгая лапами, вниз по склону, прорезая глубокую канаву. Ее тащило все дальше и дальше.

Вторая, охваченная пламенем, пыталась взлететь.

Над ней восстала новая волна, опустила драконицу назад, на землю. Послышался хруст костей.

Третья тварь выкарабкалась из завала – и внезапно ринулась на соседку. Открылись челюсти, магия копьем вонзилась в бок недавней союзницы. Плоть взорвалась, хлынули фонтаны черной крови.

Голова атакованной задергалась, издавая раздирающий уши визг – а массивные зубы уже сомкнулись на ее горле.

Еж видел, как шея сломалась. Новые фонтаны крови – из раны и разинутой пасти. Просто чертов водопад…

Быстрый Бен поднимался вверх, кажется, вовсе не интересуясь оставшимся позади побоищем.

Третья драконица – та, которую оттащило далеко в долину – поднялась в воздух над концом зияющей в траве борозды. Разбрызгивая кровь, она поднималась все выше. Затем двинулась на юг, на юго-запад.

Сцепившиеся твари терзали когтями друг дружку; напавшая не разжимала смертельного захвата, громадные зубы скрежетали, словно перепиливая шею. Позвоночник хрустнул, треснул… отделенная голова и кусок шеи длиной в руку человека вдруг упали на мокрую почву. Глухой стук… Тело задергало лапами, еще раз вонзив когти в брюхо соперницы, и осело. Из обрубка вырвался пар последнего дыхания.

Быстрый Бен, шатаясь, взошел на холм.

Еж оторвал глаза от ужасной сцены внизу и уставился на колдуна. – Ты похож на подтирку для задницы самого Худа, дружок.

– И чувствую себя так же, Ежик. – Маг начал поворачиваться – неловко, словно старик. – Шелтата – что за злобная тварь! – напала на Менандору в разгар боя!

– Когда поняла, что мимо тебя не проскочить, – кивнул сапер. – Третья, похоже, полетела к Имассам.

– Рад Элалле ее не пропустит.

– Не удивлюсь. Ведь ты превратил ее в огромную отбивную.

Шелтата Лор уползала; кишки волочились за ней.

Еж поглядел на коварную тварь.

– Да, сапер, – тусклым голосом сказал Бен. – Твоя игра.

Еж хмыкнул. – Короткая игра выйдет, Быстрый.

– Успеешь поспать.

– Смехота.

Еж поднял арбалет, помедлил, беря прицел. Опустил указательный палец на крючок. Ухмыльнулся: – Вот, пососи леденец, жирная крылатая корова.

Громкий звон. Долбашка полетела по отлогой дуге.

Приземлившись прямо в отверстом чреве Шелтаты Лор.

Взрыв заставил ошметки драконицы брызнуть во все стороны. Густой алый дождь окатил Ежа и Быстрого Бена, оставив за собой зловоние. Нечто вроде позвонка врезало Ежу промеж глаз, отчего он немедленно отключился.

Быстрый Бен упал на четвереньки. Он поглядел на недвижимого друга и начал смеяться. Более визгливо, чем обычно.

***

Едва войдя в пещеру рисунков, Онрек протянул руку, останавливая Ульшана Праля. – Оставайся здесь.

– Это никогда не легко, – ответил Праль. Но все же остановился.

Онрек кивнул, поглядел на картины. – Ты снова и снова замечаешь недостатки.

– Неудачи руки, да. Язык зрения совершенен. Перенос на камень – вот где коренится слабость.

– В этих картинах, Ульшан Праль, мало недостатков.

– И все же…

– Останься, умоляю, – прервал его Онрек, не спеша вытягивая меч. – Врата… придут захватчики.

– Да.

– Они ищут тебя?

– Да, Онрек Сломанный. Меня.

– Почему?

– Потому что однажды, давным-давно, один Джагут кое-что мне дал.

– Джагут?!

Ульшан Праль улыбнулся изумлению на лице Онрека. – Здесь, в этом мире, – сказал он, – мы давно окончили войну. Здесь мы выбрали мир.

– Но дар Джагута сейчас подвергает тебя опасности. Как и твои кланы.

Внезапно холмы содрогнулись от далеких взрывов.

Онрек оскалил зубы. – Пора идти.

Через мгновение Ульшан остался один в пещере, которую украшал рисунками. Света не было – Онрек унес единственный факел. Барабаны мрачной магии заставляли дрожать окружавший его камень. Он оставался недвижимым еще дюжину ударов сердца; затем неслышно двинулся вслед Онреку. К Вратам.

На самом деле выбора нет.

***

Рад Элалле вел Имассов все глубже в запутанные овраги между холмами, потом в узкую и кривую расселину (некогда землетрясение разбило надвое сердце песчаникового массива, сотворив высокие каменные стены). Едва Рад подтолкнул последних Имассов, торопя скрыться в ущелье, Хостилле Ратор, Тил’арас Бенок и Гр’истанас Иш’ильм остановились.

– Скорее! – крикнул Рад Элалле.

Но клановый вождь вытянул из ножен изогнутый обсидиановый меч. В левой руке он держал каменную булаву с костяной рукояткой. – Враг приближается, – сказал Ратор. – Иди, Рад Элалле. Мы втроем будем охранять проход в ущелье.

Со стороны старой стоянки слышался ужасающий грохот.

Рад Элалле выглядел потерянным.

Хостилле Ратор произнес: – Мы пришли в этот мир… и нашли неожиданное. Мы стали плотью, как и те Имассы, которых ты назвал своим родом. Пришла смерть, Рад Элалле. – Он указал острием меча на юг. – Одна драконица миновала Верховного Мага. Она желает выследить тебя и бентрактов. Рад Элалле, хотя она и драконица, но вынуждена будет приземлиться здесь. Перелиться в иную форму, чтобы пройти в устье ущелья. Мы встретим ее здесь. Мы, трое… чужаков.

– Я могу…

– Нет, Рад Элалле. Драконица может быть не единственной угрозой твоим кланам. Иди, готовься. Ты станешь последним их защитником.

– Почему… почему вы делаете это?

– Потому что нам так нравится. Потому что это поможет тебе, Рад Элалле. Ульшану Пралю. И Имассам…

«А мы… мы явились с хаосом в сердцах».

– Иди, Рад Элалле.

***

Сакуль Анкаду знала, что сестры мертвы. Несмотря на все потрясение, вызванное этим знанием – несмотря на крах планов уничтожения Сильхаса Руина, захвата Финнеста, порабощения уязвимой души Скабандари, которую можно было подвергнуть долгим и жестоким мукам – какая-то ее часть пела от радости. Менандора – они с Шелтатой все равно собирались ее предать – больше никогда не сорвет планов и честолюбивых замыслов Сакули. Шелтата… ну, она сделала все, что требовалось, напав на Менандору в момент ее слабости. Если сука выжила, Сакуль лично ее убьет.

Удивительно, как один человек смог высвободить столь убийственную силу. Нет, не просто человек. Она была уверена: в тощем теле скрывались иные сущности. Если никогда не встречаться с ним снова, можно прожить жизнь, полную покоя и лишенную страха.

Если трезво оценить, ее ранило сравнительно легко. Сломано крыло, отчего приходится держаться в воздухе силой магии. Набор царапин и порезов, но кровь уже остановилась, раны закрываются.

Она могла ощутить вонь Имассов, могла проследить их путь легко, словно он зияющей раной распахал неровные холмы внизу.

Рад Элалле – истинный сын Менандоры. Солтейкен. Но он так молод, так наивен. Если не победить грубой силой, поможет подлость. Последний акт мщения, измены Менандоре.

След привел в ущелью с крутыми стенами. Похоже, они ушли в пещеру. Перед устьем ущелья маленькая прогалина, окруженная валунами.

Она ринулась вниз, замедляя полет.

И увидела перед входом воина – Имасса.

«Отлично. Смогу убить. И наесться».

Она уселась на площадку – едва втиснулась, прижав работающее крыло – и превратилась, втягивая внутрь силу. Встала в двадцати шагах от Имасса.

Смертный. Ничего сокрытого от глаз.

Сакуль Анкаду засмеялась. Она подойдет к нему, выбьет оружие, вонзит зубы в горло.

Все еще смеясь, она приблизилась.

Имасс приготовился к бою, низко присев. И удивил ее, метнув тяжеленную палицу на десять шагов.

Сакуль отпрянула влево – оружие могло бы раскроить череп – и схватила кинувшегося на нее Имасса за руку, сломав запястье. Повернула, выворачивая кости. Второй рукой ухватилась за горло, подняв врага над землей.

И увидела на лице улыбку.

Горло разорвалось.

Позади нее двое Гадающих по костям приняли одинаковое обличье – длинноногих медведей с плоскими мордами и короткими хвостами в черно-бурой шерсти. Звери ростом с Тисте выскочили из-за валунов и налетели на нее в самый миг смерти Хостилле Ратора.

Они врезались в Сакуль Анкаду, один слева, другой справа; длинные когти наносили порезы, зубы впивались в плоть. Медведи пытались подмять ее под себя, сжимая сильными лапами.

Нижние клыки вошли под линию ее челюсти, верхние проткнули плоть и кость; когда медведь дернул головой, челюсть Сакули оказалась у него в зубах – как и часть левой скулы, и височная кость.

Второй зверь прокусил руку, достав до ребер, потянул… в его пасти оказались осколки костей и пенящееся легкое.

Едва ужасная боль пронзила голову, давление ослабло. Сакуль резко развернулась. Левая рука – правая не слушалась – отпустила умирающего воина и протянулась назад, зацепив голову медведя. При касании она испустила импульс силы.

Голова зверя исчезла, став массой мелких кусочков костей, зубов и мозга.

Когда медведь упал, Сакуль попыталась извернуться сильнее и дотянуться до рыла второго зверя.

Тот отскочил, забирая руку и легкое.

Сакуль повернулась и вонзила руку под ключицу зверя. Пробила толстую кожу, выпустив поток крови, терзая мышцы, смыкая захват на ребристой трахее…

Когтистая лапа нанесла новый удар по голове – с той же стороны, с какой ударил ее первый медведь. Височной кости уже не было, так что мозг просто брызнул во все стороны. Когти зачерпнули костяную крошку и хрящи, прошли сквозь передние доли и покинули черепную коробку.

Лицевая часть черепа Сакули отлетела вслед за лапой, роняя по пути капли мозгового вещества.

В тот же миг вторая лапа ударила с другой стороны. После этого затылок остался косо болтаться на окровавленной шее.

Колени Сакули Анкаду подогнулись. Левая рука покинула рану на горле медведя. Хлюпающий звук…

Она могла бы остаться стоящей на коленях, потому что верхняя часть тела стала легче… но добившая ее тварь упала, погребая Солтейкена – драконида под огромным весом. Тил’арас Бенок замер, медленно задыхаясь – трахея его была перебита.

Еще миг – и на площадке слышалось лишь падение капель крови.

***

Тралл Сенгар улавливал слабые отзвуки творящейся магии и страшился за друзей. Нечто желает дотянуться до этого места; если оно – или они? – прошло барьер Быстрого Бена и Ежа, то Тралл явно окажется для него неравным противником. Даже со стоящим рядом Онреком…

Однако он не сводил глаз с врат. Молчаливые языки пламени вздымались и опадали в порталах – каждый язык плясал в собственном ритме, пылал собственным цветом. В воздухе повисло напряжение. Статические разряды потрескивали в пыли. Пыль начинала вихриться, поднимаясь с каменных плит пола.

Он услышал звук за спиной. Резко повернулся и вздохнул с великим облегчением: – Это ты, Онрек…

– Они ищут Ульшана Праля, – ответил его друг. Он сделал два, три шага от устья тоннеля и замер на месте. – Ты встал слишком близко к вратам. Пойдем, друг…

Закончить он не успел.

Пламя в одном из порталов замигало и погасло. Из тьмы внезапно вынырнули какие-то фигуры.

***

Серен Педак пересекла порог после Сильхаса Руина, который шел в двух шагах впереди. Она сама не понимала, что заставило ее проскользнуть вперед Фира; она почти не обратила внимания на то, что Скол идет сразу за Тисте Эдур. Душа ощутила странный рывок, внезапное мучительное желание, превозмогшее даже накопившийся в ней ужас. Каменное копье в руках вдруг стало легким словно сухой тростник.

Тьма – мгновенный проблеск, словно вдалеке загорелся свет – и она ступила на грубый каменный пол.

Пещера. Вокруг зияющие пасти других порталов. Они залиты огнем.

Сильхас Руин встал; мечи свистнули, покидая ножны. Кто-то заступил ему путь. Но Серен пока что могла видеть лишь спину Белого Ворона.

Затем она различила в нескольких шагах от Тисте Анди воина – варвара, а позади того – одинокий силуэт на фоне темного устья тоннеля.

Слева от нее показался Фир Сенгар.

Она сделала шаг, чтобы обойти Сильхаса и получше разглядеть того, кто заставил альбиноса остановиться.

И тут начался ужас.

На лице Фира – выражение глубочайшего напряжения. Он метнулся мимо Серен Педак. Кинжал в воздетой руке. Лезвие сверкнуло, устремившись в спину Сильхаса Руина.

Порыв Фира вдруг иссяк. Выброшенная вперед рука дрогнула, полоснула кинжалом по воздуху, потому что Сильхас Руин, вроде бы ничего не заметивший, сделал один шаг вперед.

Фир Сенгар издал жуткий булькающий звук.

Серен вихрем развернулась и увидела, что Скол стоит прямо за спиной Фира. Увидела руки Скола, как бы без особенного напряжения сдавившие цепочкой горло Эдур. Брызнула кровь.

Позади Скола Удинаас – он взял Чашку на руки – попытался отскочить, когда тень взлетела из каменного пола, обернулась вокруг голеней летерийца. Удинаас упал, и Тлен окутал его своей призрачной плотью.

Скол выпустил один конец цепочки и резанул ею поперек горла Фира. Голова Тисте Эдур запрокинулась – с лица не сходило выражение крайней решимости – на шее была видна длинная тонкая рана, достигавшая позвоночных костей. Фир упал. Скол бросился на Удинаса так быстро, что превратился в размытое пятно.

Серен Педак примерзла к полу. Она не желала верить. Из глотки рвался пронзительный вопль.

Мечи Сильхаса Руина запели, ибо он вступил в схватку с тем, кто стоял перед ним. Стаккато ударов – противник парировал выпады альбиноса с непостижимой скоростью.

Тлен охватил призрачными руками горло Удинааса. Он выдавливал из беглого раба жизнь.

Чашка высвободилась и начала бить призрака тонкими ручонками.

Тут Серен почувствовала прилив решительности и воли. Воли к убийству. Словно дротик, летящий в Тлена…

Дух рассыпался полосками теней…

… но тут подскочил Скол, встав над Удинаасом и ухватив Чашку за спину между лопаток.

Скол швырнул девочку на камни. Она ударилась, перевернулась и застыла грудой тряпья.

Серен замолотила по Сколу острыми иглами Мокра, заставив его пошатнуться. Кровь хлынула у него из ушей, рта, носа. Потом он как бы отмахнулся – взметнулась рука…

Нечто врезалось Серен в левое плечо. Мучительная боль пронзила руку, вся ее концентрация пропала, отступая под ударами волн страдания. Она опустила взор – кинжал, засевший по рукоять – она смотрела и не верила…

***

Времени размышлять не было. Тралл успел всего лишь узнать… одного, потом второго… и онемел от потрясения.

Из врат показался жуткий выходец. Тралл Сенгар уже стоял с ним лицом к лицу, давно, во время ночной стражи у тела павшего сородича. Призрак тьмы. Предатель. Теперь он не безоружен. Теперь он не кажется полуразложившимся. Но вот уголья ужасных глаз светятся все так же.

Выходец уставился на Тралла, как на давнего приятеля. Голос Предателя прозвучал тихо, почти что шепотом: – Разумеется, ты. Кто бы еще это мог быть? Но это не твоя битва…

Тут Тралл увидел брата. Фир, бог его детства, чужак его последних дней в среде Тисте Эдур. Фир, встретивший взгляд распахнутых глаз Тралла. Увидевший, что сейчас начнется схватка. Всё понявший… В руке мелькнуло лезвие. Когда брат ринулся, чтобы ударить Предателя в спину, Тралл прочитал на его лице – в один миг – полнейшее понимание горькой иронии происходящего. Истина седой древности, разыгранная двумя мужчинами спустя множество поколений. Сильхас Руин, нож Эдур у его спины…

Когда Фир вдруг подался назад, когда его горло прорезала рана, Тралл ощутил, что разум и душу его затопил, снес поток пылающей ярости. Он двинулся, устремив наконечник копья в лицо убийцы брата…

Но Предатель оказался на пути.

Удар содрал кожу на горле Предателя; копье скользнуло в сторону по ключице; Тралл нажал, пронзая левое плечо выходца.

В то же мгновение мечи Предателя сплели паутину поющего железа, с легкостью отражая каждый выпад копейщика. Тралл Сенгар вдруг перестал надвигаться, затем отступил на шаг; мечи молотили по древку, сдирая бронзовые пластины, расщепляя дерево.

Тралл Сенгар понял, что перед ним его смерть.

Онрек Сломанный понял, что друг не справляется с противником, увидел, как он отступает; увидел, что Тралл Сенгар обречен.

Но он не пошевелился. Не смог.

Он чувствовал, как разрывается сердце, ибо осознал в мгновенном озарении: тот, кто встал позади него – Имасс, Ульшан Праль – он его родная кровь. Сложились воедино тысячи тайных намеков – походка, привычки, похожие жесты – таланты руки и глаза – Ульшан Праль был, о да, он…

Копье Тралла словно взорвалось в руках. Мелькнул меч…

***

Попавший в плечо кинжал заставил Серен Педак опуститься на колени, а потом и упасть набок – и она увидела перед Сильхасом Тралла Сенгара.

Скол – кровь течет по лицу – начал преследовать Удинааса, а тот полз к Чашке.

Перед ней встал выбор.

Тралл – или Удинаас?

Но увы, Серен Педак всегда не везло с выбором.

Она послала каменное копье скользить по полу к Траллу – ведь его собственное оружие разлетелось на куски. Потом вырвала кинжал из плеча и возобновила атаки на Скола – Мокра вновь заставил ублюдка зашататься.

Меч задел Тралла по виску – он упал, перекатился, избегая рубящего выпада второго клинка. Не так быстро, как было нужно. Острие вошло в правое бедро, застряв в прочной кости.

Тралл ухватился за кисть Предателя и потянул, выворачивая ее – боль в ноге чуть не ослепила, заполнив череп белым огнем – а против второго меча он и вовсе ничего не мог сделать…

Но Предатель, едва не выбитый из равновесия, сделал шаг в сторону – наступив на древко каменного копья. Круглое древко…

Предатель упал.

Тралл потянулся к оружию. Схватил копье обеими руками, все еще лежа на боку – один из поющих мечей оказался под ним – рука Предателя упорно держалась за рукоять – Тралл врезал ему тупым концом в грудь.

Выбив воздух из легких.

Тралл опустился на спину и перевернулся; выпущенный Предателем клинок звякнул. Тралл потянул рукой, вынимая оружие из тела. Белый огонь все бушевал в голове. Он заставил себя встать на колени, потом на ноги. Правая нога отказывалась подчиняться – он зарычал от накатившей ярости, усилием воли принимая оборонительную стойку – и похромал к Предателю, подволакивая ногу…

***

Серен Педак – так и не преуспевшая в попытках испепелить мозги Скола – отпрянула: ухмыляющийся Анди прекратил охоту на Удинааса, развернулся и шел к ней, вытаскивая рапиру и нож. Алые зубы, алые струйки под глазами – словно слезы…

В этот миг Траллу – неведомо как – удалось ранить Сильхаса Руина – уронить Белого Ворона на пол – голова врезалась в камень, воитель казался оглушенным.

Скол повернул голову, всё увидел и вихрем рванулся к Траллу.

Встреченный выпадом копья. Скол смог отразить его в последний момент – на лице было написано удивление – он встал на месте, вынужденный биться за свою жизнь. Против хромого Тисте Эдур.

Тот заставил его отступить на шаг.

Потом еще на шаг.

На теле Скола расцвели раны. Левая рука. Ребра справа. Правая щека рассечена надвое.

Тралл вдруг с ошеломительной скоростью перевернул копье; каменный набалдашник сломал правую руку Скола. Еще один громкий треск – правое плечо вышло из сустава – нож выпал… Еще раз – левое бедро чуть пониже паха было, похоже, сломано. Четвертый удар – в висок Скола – брызнула кровь, голова склонилась на сторону, тело расслабилось. Рапира выскользнула из онемевшей руки. Тогда Тралл повернулся к Сильхасу Руину – но раненая нога подвела – он упал, Серен услышала резкое ругательство, показавшееся ей упреком…

***

Белокожий Тисте Анди приблизился к Онреку. Меч стонал в его правой руке. Воитель поднял оружие. – Отойди, Имасс. Тот, что за тобой, будет моим.

Онрек покачал головой. «Он мой… Мой!»

Ясно было, что Анди прочитал на его лице отказ, потому что вдруг зарычал – глас необузданного нетерпения – и выбросил вперед левую руку.

Магия ударила Онрека. Подняла в воздух, уронила на каменную стену.

Когда он падал на камни пола, последняя мысль теряющего сознание разума была такой: – «Неужели снова…»

Тралл Сенгар, беспомощно лежа на камнях, закричал, видя, что Онрек угодил в поток магии и отлетел в сторону. Он постарался встать, но нога стала мертвым грузом. Оставляя за собой широкий кровавый след, он пополз к Руину.

Тут кто-то встал на колени рядом. Рука нежно легла на плечо…

– Нет, – прошептал женский голос. – Погоди, Тралл Сенгар. Уже поздно.

***

Удинаас пытался вдохнуть воздух. Призрачные руки Тлена что – то повредили в его горле. Он чувствовал слабость; тьма наползала со всех сторон.

«Не справился.

Даже предвидя все, не справился.

Вот истина бывших рабов. Само это слово – обман.

Рабство запечатлевается в душе. Моя хозяйка сейчас – госпожа Неудача».

Заставляя себя оставаться в сознании, он поднял голову. «Втяни воздух, чтоб тебя. Подними голову. Не справился – так хоть не умирай. Пока. Выше голову!

Смотри».

***

Сильхас Руин вложил меч в ножны и подошел к Ульшану Пралю.

Схватил за горло.

Слева раздался низкий женский голос: – Повреди моему сыну, Тисте Анди, и не выйдешь отсюда.

Он повернул голову, увидел женщину – Имассу в шкуре пантеры. Она стояла над скорчившимся телом отброшенного им воина.

– Он еще жив, – сказала Имасса, показав на тело у босых ног. – Только поэтому я не разорвала тебя в клочья.

Гадающая по костям. В ее темных глазах читалась зловещая решимость.

Сильхас Руин ослабил хватку на горле Имасса. Провел по груди, ловко вытащив из-под одежды кремневый кинжал. – Вот все, что мне нужно.

Едва взвесив примитивное оружие в руке, он понял истинность своего заявления.

Отошел, не сводя глаз с женщины.

Она не пошевелилась.

Удовлетворенный Сильхас Руин отвернулся.

Склонившаяся над Траллом Серен Педак смотрела, как Белый Ворон идет туда, где была Чашка (она только что села на каменный пол). Анди протянул к ней свободную руку.

Схватив за куртку, резко поднял девочку – и вновь швырнул – голова стукнула о камень – тут же он вонзил кремневый кинжал в середину детской груди.

Ножки дернулись и замерли.

Сильхас Руин не спеша выпрямился и отошел.

Удинаас отвернулся – все равно слезы застлали ему зрение. Да, дитя знало, как знал и он сам. Ведь Чашка была последним, отчаянным творением Азата.

Здесь, в дикарской пещере, она соединилась с Финнестом.

Он услышал вопль Серен Педак. Поморгал, стряхивая слезы, и взглянул снова.

Сильхас отступал к одному из порталов.

Чашка лежала, и обмотанная кожей рукоять клинка торчала из груди. Над ней собиралась тьма, воздух забурлил. Тело девочки стало подергиваться, затем руки и ноги начали медленно извиваться – из них ползли корни, вонзаясь в каждую трещину. Камень зашипел, застонал.

Сильхас Руин смотрел на нее еще миг… затем подобрал второй меч, вложил в ножны и исчез в портале.

Хрипло дышащий Удинаас извернулся, отыскивая взглядом труп Скола – но ублюдок куда-то пропал. К одному из порталов вели красные следы. Неровные следы. «О, я видел Тралла Сенгара. Я видел, как он сделал тебя, Скол. Тебя, ухмыльнувшегося копью, «низменному» оружию. Я все видел, Скол».

Окружившая Чашку темнота набухала. В ней проступили каменные фундаменты. Черные корни извивались, вода растекалась по полу.

Азат, готовый вечно удерживать душу Скабандари. «Сильхас Руин, ты осуществил месть. Идеальный обмен».

Тут Удинаас опустил голову и зарыдал вслух, ибо больше не мог сдерживаться.

***

Траллу как-то удалось подняться на ноги. Если бы не Серен, принявшая часть веса, и не каменное копье, на которое он опирался, он не смог бы устоять.

– Прошу, – прошептал он. – Мой брат…

Она кивнула и поморщилась – свежая рана на плече отозвалась стреляющей болью – и помогла ему доковылять до тела Фира Сенгара, лежавшего у порога потемневших врат.

– И что мне делать? – спросил Эдур, начав неуверенно оглядываться на приземистую женщину в шкуре пантеры. Она, как и второй мужчина, склонились над неподвижным телом третьего Имасса. Женщина гладила голову мертвого или потерявшего сознание воина. – Онрек… друг мой…

– Сначала родич, – сказала Серен. И возвысила голос, окликнув Имассов: – Этот, упавший, будет жить?

– Да, – ответил мужчина. – Мой отец жив.

У Тралла вырвался всхлип. Он оперся на нее. Серен зашаталась под внезапной тяжестью, но устояла. – Идем, любимый.

Это слово привлекло внимание Тралла так, как не смогло бы никакое другое. Он искал взглядом ее глаза, ее лицо.

– Нужно вернуться ко мне домой, – объяснила она. А сердце содрогалось под когтями ужаса. «Еще один. То, что я сделала с прежним… ПростиСтранник! Еще один…» – Я сохранила меч, – добавила она вслух. – И хочу закопать у порога. «А потом? Я опущусь на колени и закрою грязными руками лицо? Завою, предвидя грядущее горе? Что я смогу подарить тебе, Тралл Сенгар? Мои бремена?»

– Мне снилось, как ты говоришь это…

Она на миг закрыла глаза. И кивнула.

Затем они продолжили путь и оказались около Фира. Серен помогла Траллу опуститься; он положил копье, коснулся рукой пепельного, лишенного жизни лица брата.

Рядом появился Удинаас – лицо его измазано полосками слез – и хрипло сказал: – Привет тебе, Тралл Сенгар. Должен сказать, что твой брат… Фир… он умер как герой.

Тралл поднял голову и уставился на летерийца: – Удинаас. Ты неправ. Мой брат желал… предать.

– Нет. Он видел тебя, Тралл, и знал, что на уме у Белого Ворона. Он понимал, что ты не выстоишь против Руина. Ясно? Он видел тебя.

– Это что, утешение? – бросила Серен.

Удинас оскалил кровавые зубы: – Если единственная альтернатива – предательство, то да. Тралл, мне… жаль. И все же… Фир… я горжусь им. Горжусь, что узнал его.

Она видела, как любимый кивнул и выдавил из себя печальную улыбку. – Спасибо, Удинаас. Твой путь – ваш путь… он должен был быть трудным и долгим. – Он поглядел на Серен, потом снова на Удинааса: – За то, что ты остался на стороне брата, благодарю тебя.

«Ох, Тралл. Хорошо бы тебе никогда не узнать истины».

***

Онрек Сломанный открыл глаза. Он находится в старинном сне – осознание заставило душу страдать, как от удара ножом. «Значит, забвения нет. Я не заслужил покоя. Наоборот. Вернулись мои грехи. Чтобы мучить меня.

И все же… Ульшан Праль…»

Старинный сон, верно. Даже еще более старинный. Он и не думал, что сохранил в душе грезы юных лет. Ритуал Телланна отнял у множества мужчин – Имассов возможность продолжиться в грядущее, порождая сыновей, дочерей, пуская корни в почву.

Да, это поистине сон…

Кайлава Онасс нахмурилась: – Онрек, в твоем взоре читается ум бхедрина. Последние мозги потерял?

Но ведь сны не ругаются… верно?

– А, – продолжала женщина, – теперь я вижу тебя прежнего. Вижу панику, что всегда наполняет взор мужчины, когда его тайные желания готовы сбыться. Но знай: я тоже желала, я тоже чувствую… панику. Любить в отсутствие любимого – все равно что плыть по вечно спокойной воде. Ни внезапных течений, ни опасных приливов. Невозможно утонуть. Мы с тобой, Онрек, слишком долго плавали в таких водах.

Он смотрел на нее – да, он лежит на твердом камне. В пещере у врат.

Тут Кайлава улыбнулась, показав устрашающие клыки: – Думаю, мне было легче. Потому что ты подарил мне кое-что. В ту ночь. Ты подарил мне Ульшана. А когда я нашла этот… эту иллюзию, я сделала ее домом, надежной гаванью для сына.

– Этот мир… умирает, – пробормотал Онрек. – Мы все стали иллюзиями?

Кайлава качнула головой, и роскошные черные волосы замерцали. – Готос дал нашему сыну Финнест. Что до остального… ну, сын все мне объяснил. Белокожий Тисте Анди, Сильхас Руин, доставил семя Азата. Семя, замаскированное под дитя. Чтобы принять Финнест, увеличив его силу. Онрек, вскоре врата будут запечатаны, их втянет в себя неказистая башня Азата. Это Королевство – с Азатом внутри – больше не будет блуждать, не будет разрушаться. Оно укоренилось. Таким и останется.

Ульшан Праль подал голос из-за ее спины: – Готос говорил, что Сильхас Руин однажды придет за Финнестом. Готос полагал, что это… забавно. Джагуты, – добавил он после паузы, – такие странные.

Кайлава Онасс сказала: – Ради обретения свободы Руин заключил сделку с Азатом, с умиравшим Азатом. Он выполнил то, что от него требовалось. Теперь Азат возрожден.

– Тогда… нам не нужно было сражаться.

Кайлава скривилась: – Никогда не верь Тисте Анди. – Отвела в сторону сверкающие глаза. – Были и другие… причины…

Однако Онрек не хотел думать о причинах. Он все смотрел на Кайлаву Онасс. – Значит, это была ты… той темной ночью…

Гримаса стала еще злее: – Ты всегда был тупым? Не могу припомнить – клянусь духами, паника все сильней. Конечно, то была я. Ты, твоя рука и глаз привязали меня к камню. Твоя любовь, Онрек. Запретное желание уязвило слишком многих. Но не меня. Я знала лишь, что должна ответить. Позволить говорить сердцу. – Она опустила руку ему на грудь. – Как сейчас говорит твое. Ты вернул плоть и кровь, Онрек. Ритуал выпустил твою душу. Скажи мне, чего ты ищешь?

Он не отводил от нее глаз. – Я нашел, – сказал он.

Каждая косточка в теле застонала, когда Онрек поднялся на ноги. И тотчас же взор его начал отыскивать Тралла Сенгара. Охвативший сердце ужас пропал, едва Имасс увидел друга.

«Тралл, тебя так же трудно убить, как и меня».

Но он увидел и слезы на лице друга. Похоже, день не обойдется без скорби.

***

На прогалине неподалеку от входа в ущелье Рад Элалле смотрел на следы побоища. Здесь погибла одна из сестер его матери. Здесь полегли трое Имассов.

Он чувствовал сердцем: где-то в окрестностях можно отыскать и труп матери.

Он стоял на смоченной кровью почве и гадал: что же сейчас умерло в душе?

Наверное, вскоре он сумеет отыскать слово.

Невинность.

***

Быстрый Бен все еще ковылял подобно старику. Ежа это очень веселило. – Сейчас ты таков, – сказал он (друзья направились к тоннелю, ведущему к Вратам Старвальд Демелайна), – каким будешь лет черед двадцать. Скрюченным, жирным. Будешь раскачивать багровым языком гнилой зуб и бормотать какие-нибудь стишки…

– Еще слово, сапер, и ты узнаешь все о зубах. Особенно о выбитых. Удивительно, что парочка зубов не вылетела, когда тебе кость угодила в лоб. Боги, это самая смешная вещь, какую я видывал за всю…

Еж осторожно потрогал громадную шишку на лбу. – Итак, мы свою задачу выполнили. А другие? Как думаешь?

– Скоро мы поймем, – ответил колдун. – Я уже кое-что ощутил.

– Что же?

– В здешнем проклятом мирке растет Дом Азата.

– Что означает…?

– О, много чего. Во-первых, это место стало реальным. Оно будет жить. Имассы выживут.

Еж хмыкнул: – Рад Элалле будет доволен. Воображаю, Онрек тоже.

– Да. Но есть и во-вторых. И оно не такое уж радостное. В Доме Азата будет башня, а в башне врата.

– И?

Быстрый Бен вздохнул: – Ты чертов идиот. Врата в Старвальд Демелайн.

– Ну?

– Именно что ну. Темный Трон и Котиллион. Они используют Азаты, когда им нужно. Теперь они могут войти и в это Королевство. А из него…

– В Старвальд Демелайн? Боги подлые! Ты сделал все это ради них? Это была твоя задача?

– Не кричи, сапер. Мы даже не видели, как сажали Дом. Не видели, так? Но знаешь… меня беспокоит, что знают – или кажется, что знают – проклятые ублюдки. Понимаешь?

– Ох. Чтоб тебе Худ напрудил в сапог, Бен Адэфон Делат.

– У тебя все под рукой? Хорошо. Нам пора к Вратам. Пройдем через один из порталов.

– Пройдем?

– Пройдем. – Тут колдун послал саперу ухмылку. – Скрипачу без тебя никуда.

***

Сильхас Руин стоял среди древних фундаментов построек Форкрул Ассейлов, медленно и неостановимо сползающих по склону горы. Он поднял лицо к синему небу над кронами деревьев.

Он исполнил клятву Азату.

Отсрочил гибель Скабандари. Кровавый Глаз этого не заслужил…

Он отлично знал: свершенная месть всегда горчит.

Осталось одно дело. Маловажное. Служащее всего лишь личным прихотям. Желанию восстановить баланс. Он мало что знает об Увечном Боге. Но это малое не нравится Сильхасу Руину.

Так что он раскинул руки. Перетек в форму дракона.

Рванулся в небо, расправляя плечи, срывая сучья с древесных стволов. В бодрящий горный воздух. Далеко на западе пара кондоров испуганно шарахнулась, освобождая путь. Но Сильхас Руин летел не на запад.

На юг. К городу, называемому Летерас.

И в этот раз кровь действительно омрачала его разум.

Глава 24

Когда наступят дни последние

И мы в самих себя вглядимся

Отринув притязанья разума –

Кто будет вспоминать о нас?

Когда мы все опустим головы

Скорбя о крахе притязаний

Кто будет видеть нас, не видя

Чей безразличный, хладный взор?

Стоят в парадном строе статуи

Отряды каменных свидетелей

В беспамятстве и без сомнений

История сдается в плен.

Лишь мошкара танцует весело

Влетая в наши рты разверстые

Лишь ветер тянет в одиночестве

Священную песнь пустоты.

В грядущем, в эти дни остатние

Конец наступит изнутри

Где началось все – не начнется вновь

Миг сожаления… и тьма.

Танец без свидетелей,

Рыбак Кел Тат

Курган Клюва начался с горстки пепла и черных, расщепленных костей – только это и осталось от молодого мага. Но вскоре на землю полетели другие предметы. Пряжки, застежки, фетиши, монеты, ломаное оружие. Когда кулак Кенеб приготовился дать команду к выходу, курган сравнялся с макушками людей. Капитан Сорт попросила Бутыла о благословении, но взводный маг затряс головой, объясняя, что все пространство, прикрытое магией Клюва, стало мертвым. Вероятно, магия никогда не вернется сюда. Узнав такую новость, капитан отвернулась; Кенеб слышал, что она пробормотала: – Значит, ни одной свечи не осталось.

Морская пехота двинулась к Летерасу. Солдаты слышали рокот взрывов на юге – там Адъюнкт высадила остатки бывшей Четырнадцатой Армии и сейчас отражала атаку оставшихся у Летера сил. Кенеб понял, что взрывы происходят не от магии.

Ему следовало бы повести морпехов в битву, ударить по летерийцам с тыла, потом соединиться с главными силами Таворы. Но Кенеб был согласен с капитаном, Скрипачом и Геслером. Они заслужили, заслужили право первыми напасть на столицу треклятой Империи.

– Другая армия может поджидать за стенами, – заявил сержант Фом Тисси, состроив на лице такое кислое выражение, словно проглотил дерьмо всех трех нахтов.

– Есть такая возможность, – согласился кулак. На этом совещание закончилось.

На имперскую дорогу, вымощенную и столь широкую, что по ней может идти колонна в десять человек. Они маршировали мимо брошенного оружия и баллист, шагали по грудам оставленного летерийскими легионами мусора. День подходил к концу. Тени стали длиннее.

Ночь близка, они не спали уже сутки – но Кенеб видел, что солдаты бодры, словно отдыхали целую неделю.

Еще несколько сотен шагов. Колонна наткнулась на первых беженцев.

Смятые, испуганные лица. За спинами висят мешки, корзины со скудной провизией, дети с широко раскрытыми глазенками. Нагруженные мулы. Тачки и тележки скрипят под бременем пожитков. Без всякого приказа летерийцы отошли на край дороги, позволяя колонне продолжить путь. Опущенные очи, прижатые к груди детишки. Все молчали.

Фаредан Сорт подошла к Кенебу. – Странно.

Кулак согласно кивнул: – Они похожи на людей, бегущих от уже приключившегося несчастья. Возьмите одного, получите ответы.

– Слушаюсь, сэр.

Поглядывая на проходящих беженцев, Кенеб гадал: что скрыто за пугливыми взглядами на беловолосых иноземцев в сверкающих доспехах? «Они видят спасителей? Ни шанса. Но где же враждебность? Они напуганы скорее тем, что видели в Летерасе, нежели нами. Что же там творится, во имя Худа?

И где Тисте Эдур?»

Толпа стала гуще, она уже не спешила расступаться. Скрипач поправил вещмешок на плече и опустил руку на меч. Движение колонны замедлялось; сержант ощущал растущее среди солдат напряжение.

Они увидят наконец – дыханье Худа! – что таится за белой стеной. До нее осталась треть лиги. Имперская дорога ложилась под ноги, выбегая из главных ворот; в тусклом закатном свете она казалась змеей. Тысячи беженцев.

От чего?

Наверное, от мятежей. Экономика в развале, люди голодают.

– Не думал, что мы вызовем такую панику.

– Не мы, Карак. То есть – не только мы. Заметил? Ни одного Тисте Эдур. Или они прячутся за стенами имений и дворцов – где там обитает их Император? – или сбежали первыми.

– Как те, что позади нас. Да. Пошли назад, к родным краям на севере.

– Может быть.

– Если треклятая империя уже развалилась, зачем нам столица?

Скрипач пожал плечами: – Бутыл, верно, спрятал одного из крысят в прическе Адъюнкта. Давай спросим?

– У Адъюнкта слишком мало волос, – пробурчал Каракатица, но все же метнул взгляд на мага. Бутыл не потрудился ответить. – Видишь хоть кого на стенах, Скрип? Мои глаза совсем плохие в сумраке.

– Если так кто и есть, то без факелов.

У них не оставалось времени думать. Только выживание. От самого побережья. Но сейчас идущий по тракту Скрипач обнаружил, что мысли побежали по пыльным дорожкам. Они начали вторжение во имя мести. Ради уничтожения императора – тирана, видящего во всех или покорных подданных, или сырье для мясорубки. Пока все ясно. Хотя здешний император далеко не уникален.

«Так зачем нам эта битва? И куда, во имя Худа, мы двинемся после?» Ему так хочется верить: Адъюнкт ведает, что творит. Даже плохой конец будет иметь смысл.

«Мы должны стать свидетелями самим себе». И что это должно означать?

– Солдаты на стенах, – крикнул Корик. – Немного, но они видят нас.

Скрипач вздохнул. «Пришли первыми.Может быть, это наше последнее достижение. Армия в восемьсот человек встала перед воротами. Там, наверное, уже в штаны наложили».

Он вздохнул и мысленно одернул себя. – Отлично. Наконец нас встречают как героев.

***

Улыбе не нравились беженцы. Жалобные лица, шаркающая походка. Так напоминают о… доме. О нет, она не участвовала прежде в паническом бегстве. Не совсем дом. Но… они смотрят, словно тупые животные. Ничего не понимающие дети цепляются за руки и рваные платья матерей. Охотники за Костями входят в Летерас. Почему же беженцы не кричат, не воют от ужаса? Они похожи на рабов. Их вытолкнули в свободу, словно овец в глухой лес. Они ждут лишь нового рабства. Рабства – или смерти в дикой чаще. Они сломаны. Им не дорога жизнь.

Как все это знакомо. Не так ли?

Она отвернулась, плюнула на камни. «Худ подери все империи. Худ подери кнуты и пряники. Я доберусь до тебя, милый император Летера. Если я окажусь рядом первой, порублю тебя в куски. Медленно, мучительно. За каждого из поруганных граждан, бредущих по грязной дороге.

Чем скорее вы, глупцы, уйдете с дороги, тем скорее я начну пытать вашего императора».

– Мы идем во дворец, – сказал Корик Тарру. – И пусть никто не встает на пути.

– Ты нанюхался дыма, Корик. Придется прорубиться сквозь тысячи упрямых летерийцев. А Эдур там может быть еще больше. Если тебе не хватает, как насчет стен? Решил перепрыгнуть? У нас не хватит припасов, чтобы…

– Чепуха…

– То есть Кенеб не позволит саперам использовать все, что у них есть. Нам нужно ждать Адъюнкта. Она устроит правильную осаду.

Корик фыркнул: – Как под И’Гатаном? Ох, не могу дождаться.

– Тут нет Леомена Молотильщика, – сказал Тарр, дернув ремень шлема. – Просто Эдур на троне. Наверняка пьяный. Безумный. Поющий под нос и пускающий слюни. Так зачем нам сдался дворец? Я советую пограбить особняки.

– Малазанские солдаты не грабят.

– Но ведь мы уже не они? То есть не солдаты Малазанской Империи.

Корик оскалился: – Капрал, ты решил заделаться бешеным дикарем? Почему это я не удивлен? Никогда не доверял всем твоим цивилизованным замашкам.

– Каким?

– Ну, может, другие тебя таким видят. Не я. Я иначе вижу. Ты подлый разбойник, Тарр. Только и видишь, как нас порезать.

– Я просто думал вслух. Вряд ли Скрип позволит нам идти куда хочется.

– Это я не позволю тебе идти туда куда хочется, Тарр.

– Я хотел поболтать, Корик. Всего лишь.

Корик хмыкнул.

– Грубишь капралу, Корик?

– Подумываю засунуть весь твой доспех – и щит – тебе же в заднюю дырку. Это грубо?

– Я все хорошенько обдумаю и дам ответ. Ладно?

***

– Слушай, Корабб, – начал Бутыл. – Ты не прекратишь на меня смотреть? Пожалуйста…

Широкоплечий воин покачал головой. – Сержант Скрипач…

– Да ладно. Мы в колонне. Сотни морпехов по все сторонам, верно? Я почти отдохнул, я готов устроить врагу неприятности, если случится засада или что. Я в безопасности, Корабб. И еще твои ножны тычут мне в ногу. Сплошные синяки на ней.

– Лучше нога в синяках, чем шея без головы, – отвечал Корабб.

– Ну, это точно.

Корабб кивнул, словно бы закрывая вопрос.

Бутыл потер лицо. Его не отпускали воспоминания о жертвоприношении Клюва. Он мало знал мага. Всего лишь знакомое лицо, то удивленное, то расплывающееся в улыбке. Достаточно приятный человек, ненамного старше самого Бутыла. Для некоторых – для весьма редких избранных – тропы магии всегда открыты и лишены препятствий… но в это таится опасность. Слишком легко зачерпнуть больше, чем можешь пропустить через себя.

Миг – и ты стал кучкой пепла.

Но Клюв спас их жизни. Суть в том, что Бутыл сомневается – стоили их жизни его жертвы? Не всегда жизни восьмисот солдат равняются по ценности одному Верховному Магу. Что бы ни ждало их в конце пути, оно будет сложным. У Адъюнкта есть Синн, это да. Еще один природный талант. Но Бутыл думает, что она сумасшедшая.

«Адъюнкт, ваша Верховная Колдунья нездорова. Это составит проблему?»

Он фыркнул.

Корабб счел это приглашением к беседе. – Видишь страх на лицах людей, Бутыл? Охотники за Костями превратили их сердца в лед. Едва мы дошагаем до ворот, они распахнутся. Летерийские солдаты побросают оружие. Народ донесет нас до императора на медном блюде, и дорога будет устлана розами…

– Ради милостей Худа, – прервал его маг. – Ты все ищешь боевой славы. Нет никакой славы. А герои – например, Клюв – непременно погибают. Заслужив что? Курган из мусора. Вот и все.

Но Корабб покачивал головой: – Когда я погибну…

– Это будет не в битве.

– Ты ранишь меня такими словами.

– В твоей тени идет Госпожа Удачи, Корабб. Ты выберешься. Если сломаешь меч, рядом окажется другой. Если твоя лошадь перевернется, то сумеет встать на ноги – а ты даже из седла не выпадешь. Я готов поставить на кон все жалование до конца службы, что ты погибнешь последним из нас.

Корабб сплюнул в ладони и растер слюну.

Бутыл удивленно глядел на дурака. Тот улыбался. – Не бойся ничего. Я буду тебя охранять.

– Чудесно.

***

Хеллиан кривилась. Чертовски загруженная дорога. Но всегда оно так. Деловой город, все заняты чем следует, и колонна расталкивающих их плечами иноземцев даже не удивляет. Ей до сих пор стыдно. Заснуть на поле брани! Они должны были то ли приготовиться к битве, то ли погибнуть под волной воняющей мочой магии. А она что?

Заснула. Видела сны о белом свете и неопаляющих огнях. Все знали, что она спала, и решили разыграть. Достали припрятанные где-то запасы пасты из корня аэба и вымазали волосы, да и доспехи начистили. Ха, ха. Забавно. Черт ее подери, если это не самая сложная шутка во всей ее жизни. Но она ничего не собирается делать. Только делает вид, что ничего не изменилось. Когда все солдаты пошли к могиле единственного солдата, погибшего в битве – а битва должна была быть, потому что армия летрицев разбежалась – ну, она сделала то же самое. Оставила на кургане пустую флягу. Если это не честь для того идиота, то что?

Однако становится темно, и все эти пялящиеся с обочин лунные рожи кажутся жутковатыми. Она вроде видела ребенка на тощих материнских руках – он показал ей язык, и понадобилась вся ее выдержка, чтобы не выхватить меч и не срубить круглую головенку, или одни уши, или защекотать до смерти – как хорошо, что никто не умеет слушать чужие мысли, иначе все поняли бы, что шутка ее порядком испугала. И еще она заснула, вместо того чтобы быть сержантом.

«Полированный меч поможет. Смогу срезать белые волосы, когда захочу. О да, они и меня всю вымазали!»

Кто-то наступил ей на пятки. Хеллиан обернулась: – Отойди, капрал… – Но это был не Увальнерв. Это был тот знойный черноглазый парень, с которым она уже мечтала – а может, и не мечтала, судя по тому, как он облизывает губы и глядит. Медосброс. Нет, Смертонос. – Ты теперь в моем взводе? – спросила она.

В ответ он широко улыбнулся.

– Дурачина влюбился без памяти, – сказал ее капрал. – Можете усыновить его, сержант, добавил он другим голосом. – Или взять в мужья. Или всё сразу.

– Ты меня не одурачишь, капрал, хоть тремя голосами говори. Это я так, чтобы знал.

Тут толпа на дороге рассосалась; прямо перед ними замаячили массивные двойные ворота города. Ворота были закрыты. – О, – сказала Хеллиан, – это просто ужас. Придется заплатить за вход.

***

Командующий силами Летера погиб от угодившей в сердце стрелы. Он пал одним из последних в бою, что случился за четыреста шагов до реки. Увидев это, смешавшиеся солдаты побросали оружие и разбежались. У врага было мало конных отрядов, так что преследование превратилось в безумный хаос. К исходу дня увлеченные резней иноземцы, избивая утомленных и охваченных паникой противников, далеко отошли от реки.

Сиррюн Канар дважды едва-едва улепетывал от безжалостных вражеских взводов. Наконец он услышал в тумане незнакомые сигналы рога и понял, что это приказ к отходу. Спотыкающийся, потерявший почти все доспехи Сиррюн пробился сквозь какие-то кусты и обнаружил себя на развалинах одного из бедняцких предместий. Все эти приготовления к осаде… Осада вот-вот начнется. Ему нужно быть внутри, ему нужно добраться до дворца.

Сердце тяжело стучало от потрясения и неверия. Он был вымазан потом, кровью павших сослуживцев; по телу пробегали волны судорог, словно его лихорадило. Никогда не знавал он подобного ужаса. Мысли о конце жизни, о каком-нибудь трусливом уроде, вонзающем меч в его драгоценное тело. Мысли о мечтах и амбициях, разом смытых на землю кровавым приливом. Мысли выгнали его из боевого строя, заставили бежать со всех ног. Нет чести в том, чтобы помереть рядом с сослуживцами, которых он к тому же не знает. Чужаки. Чужаки могут валиться штабелями – ему все равно. Нет, имеет ценность лишь одна жизнь. Его.

И – слава Страннику! – Сиррюн Канар спасся. Избежал ужасной резни.

Канцлер найдет, чем ответить. Император – его Тисте Эдур – Ханнан Мосаг – они найдут, чем утихомирить иноземных шавок. Через год – а может, и раньше – мир станет правильным, и Сиррюн займет подобающе высокий ранг в команде Канцлера и среди Истых Патриотов. Будет богаче, чем мог мечтать. Две дюжины миловидных шлюх под рукой. Он сможет разжиреть, если захочется.

Он добрался до стены, пошел вдоль. Тут есть едва заметные подкопы, тоннели, завлекающие чужаков – но на деле созданные, чтобы утопить их под землей. Он знал: внутри ждут лишь толстые запертые двери. Ощупывая подошву массивной стены, Сиррюн продолжал поиски.

Наконец он нашел. Тайная дверь под углом к плоскости стены, скрытая высокой травой. Бормоча молитвы Страннику, Сиррюн Канар скользнул в похожий на угольную шахту проход, оперся на дверь, закрыв глаза и успокаивая дыхание.

Наконец он вытащил последнее оставшееся оружие – кинжал – и начал колотить рукоятью по дереву.

Показалось, что внутри слышны какие-то звуки.

Сиррюн прижался щекой к двери. – Стукните, если вы там! – Хриплый шепот чуть ли не громом отозвался в ушах.

Пять ударов сердца… он услышал слабый стук.

– Я финед Сиррюн Канар, агент Канцлера. Вокруг никого. Пропустите, во имя Империи!

Снова томительное ожидание. Он услышал скрежет засова; дверь навалилась на него, он поспешно отошел, позволяя ей открыться.

Выглянуло лицо очень молодого солдата. – Финед?

Очень молодого. Сиррюн вошел в дверь, оттолкнув солдата. «Такой молоденький! Клянусь Странником, так бы и поцеловал, и взял прямо здесь!» – Быстрей закрывай!

– Что случилось? – спросил солдат, торопливо закрывая створку двери. В наступившей темноте было слышно, как он возится с тяжелым засовом. – Где армия, господин?

Когда засов лязгнул, Сиррюн наконец смог позволить себе ощущение безопасности. Назад, к прежним привычкам… Он вытянул руку, схватил солдата за куртку, подтащил ближе: – Проклятый дурак! Никаких финедов! Никто не стучался в проклятую дверь! Солдат, тебя следовало бы освежевать живьем. Думаю, прямо сейчас.

– П…прошу, господин. Я не…

– Тихо! Думаю, тебе придется убедить меня другим способом.

– Господин?

Время еще есть. Иноземная армия в дне пути, а может, и в двух днях. И он чувствует себя таким живым! Он поднял руку, шлепнул юнца по щеке. Услышав внезапный вздох. «Ага. Умный паренек! Будет несложно…»

Острие ножа вонзилось прямо под правый глаз. Юное лицо отвердело. – Финед, если вы задумали выбраться с той стороны тоннеля, вам пора покинуть эту сторону. Господин.

– Я назову твое имя…

– Желаю успеха, финед. Да благословит Странник ваши вечные поиски. Я тут не на страже стоял. Я собирался убегать.

– Ты что?

– Улицами правит толпа, финед. Мы удерживаем только ворота и стены. О, и Вечную Резиденцию, в которой наш сумасшедший император продолжает убивать поборников. Как будто сегодня мирные выходные. Никому не хочется осаждать такое место. К тому же Эдур ушли. Вчера. Все. Сгинули. Итак, финед – если все еще хотите поиметь милашку-канцлера, желаю успеха.

Нож процарапал щеку, пустив слезинки крови. – Ну, господин. Можете вытащить кинжал, что у пояса. И умереть. Или можете отпустить мою куртку. Так будет лучше.

Наглость и трусость – не самые привлекательные качества. – Рад помочь, солдат, – ответил Сиррюн, отпуская одежду. – Если ты намерен выйти, мне лучше закрыть за тобой двери?

– Финед, когда я уйду, можете делать что захочется. А пока – назад, господин. Еще дальше. Вот так хорошо.

Сиррюн ждал, пока солдат не сбежит. Он все еще ощущал на коже острие ножа. Рана зудела, потому что на нее тек пот. Его не трусость останавливает (так сказал он себе). Не трусость заставила отойти от позорящего форму солдата. Простая целесообразность. Ему ведь нужно добраться до Канцера. Не так ли? Это самое важное.

Что за нелепость! Ему придется одному, без сопровождения, пробираться по родному городу, боясь за собственную жизнь. «Мир движется к концу. Я мог бы попросту переждать в тоннелях, в темноте… нет, чужеземцы наступают». К Вечной Резиденции! Канцлер сумеет провести переговоры, если будет нужно. Сможет сдать Императора. Канцлеру потребуются верные люди. Он желает видеть финеда Сиррюна Канара, последнего выжившего в приречной битве – Сиррюна Канара, пробившегося сквозь ряды врагов, чтобы поспешить к Канцлеру. Принести мрачные новости. Но он все же сумел, не так ли?

Солдат закрыл дверь с той стороны. Сиррюн подошел, положил засов на место.

Он доберется до Резиденции, даже если придется переплыть все треклятые каналы.

«Я еще жив. Я смогу победить.

Иноземцев слишком мало, чтобы править империей.

Им нужна будет помощь. О да».

Он двинулся по тоннелю.

А юный солдат успел отойти от тайной дверцы на двадцать шагов, когда темные силуэты встали со всех сторон. Он увидел эти ужасные, нацеленные на него самострелы. Замер. Осторожно поднял руки.

Один из чужаков заговорил на непонятном языке. Солдат вздрогнул: кто-то подошел сзади. Женщина, ухмыляющаяся, с кинжалами в руках. Она отыскала его взгляд, подмигнула, изобразив поцелуй.

– Мы не решили, живешь ли ты, – сказал первый на грубом летерийском. – Ты шпион?

– Нет, – ответил солдат. – Дезертир.

– Достойный человек. Ладно. Ты ответишь наши вопросы? Всякие двери, пролазы. Зачем саперам работа? Объясни.

– Да, я объясню все. Не хочу умирать.

Капрал Тарр вздохнул и отвернулся от пленника. Встретил взгляд Корика. – Нужно сообщить Скрипу и капитану. Похоже, нам все же не придется выбивать двери! Эй ты, веди нас прямо туда.

***

Лошадей давно не выгуливали, и теперь они задыхались, мотали головами и поскальзывались. Но сержант Бальзам все равно провел маленький отряд вглубь приречной территории. Стало слишком темно, чтобы резать летерийцев; к тому же развлечение быстро приелось. Да, истребление оправдано, когда вы попали на вражескую землю: каждый сбежавший солдат впоследствии вернется и продолжит сражение. Поэтому они преследовали даже самые жалкие группки беглецов. Утомительная работа.

Им недостает магов – но морантские припасы сделали дело не хуже магов. Да и какая разница? «Боги, только поглядите на трупы – куски трупов – они летали по воздуху – я сначала даже смутился. Куски летерийцев повсюду и звон в ушах».

Он успел резво отбежать в сторонку, когда этот идиот Хрясь, сапер Корда, помчался вверх по склону, держа по долбашке в каждой руке. Если бы взлетевшие в воздух летерийцы не поглотили основную ударную волну двойного взрыва, Хрясь остался бы стоять. Ну, его ноги – точно. Остальное окрасило бы закат в багряные тона. Но на деле Хряся завалило лавиной раздробленных тел, из – под которых он позднее выкарабкался, словно выходец из королевства Худа. Хотя Бальзам был уверен: выходцы не улыбаются.

Такой дурацкой улыбкой – точно.

Там, где роты летерийцев не были полностью сметены взрывами, дело решила главная атака – клинья тяжелой пехоты с прослойками из застрельщиков и саперов. Град жульков практически уничтожил передние шеренги летерийского войска. Затем ударили клинья, разрывая вражеский строй, оттесняя солдат Летера, пока они не сбились в кучи, способные лишь беспомощно погибать.

Четырнадцатая Армия Адъюнкта, Охотники за Костями наконец показали, что умеют воевать. Они получили классическую битву, щит против щита. Разве не замечательно?

Впереди ехала Мазан Гилани. Имеет смысл так ее использовать. Во-первых, она лучшая наездница, а во – вторых, ни один солдат, мужского или женского пола, не способен оторвать взгляда от округлостей над седлом, что здорово упрощает задачу сохранения единства отряда. Даже в наступившей тьме. «Не то чтобы ОНИ светились… Нет, не думаю. Но… забавно, что мы ясно различаем ИХ в темноте. Да, случись безлунная и беззвездная ночь – одна Бездна по сторонам – мы все равно будем скакать за сияющей, подпрыгивающей за…»

Бальзам натянул поводья, резко поворачивая коня – ибо чуть не налетел на зад лошади Мазан. Та стояла, а самой Мазан не было видно.

Он с руганью остановил коня, поднял руку, отдавая подчиненным приказ собраться.

– Мазан?

– Здесь, – раздался сладостный, небесный голос. Миг спустя Мазан вышла из сумрака. – Мы на боле битвы.

– Ничуть, – возразил Горлорез. – Ни одного тела, Мазан. Ничего.

Мертвяк проехал вперед, спешился. Огляделся, пронизывая взором тьму. – Нет, она права. Здесь Кенеб построил морскую пехоту.

Все они видели странное сияние на севере – видели с корабля, когда транспорты поворачивали и устремлялись к берегу. А перед этим видели магию Летера, ужасную волну, что вознеслась до небес. Все поняли, что морякам Кенеба пришел конец. С ними нет Быстрого Бена, чтобы отбить атаку. К тому же Бальзам думал – как и все остальные – что он недостаточно хорош для этого. «Ни Бена, ни Синн – да, она была с нами, скорчилась на носу «Пенного Волка» вместе с Грибом, взирая на устрашающее колдовство».

Когда та громада ринулась вниз, ясное дело, в воздухе зазвенели проклятия и молитвы, а иной раз и молитвы-проклятия. Солдаты кричали, что это хуже И’Гатана, что несчастные морпехи сумели надавать Летеру по зубам, только на выручку им никто не пришел. Что теперь придется просеивать землю, находя только осколки горелых костей.

Когда Охотники вытрясли воду из сапог и выхватили оружие, настрой у них был хуже некуда. И еще они стали очень злыми – что могла бы подтвердить армия Летера. Да уж!

Когда летерийская магия пропала, словно обратившись в ничто, Синн закричала; и Бальзам собственными глазами видел, как Гриб пляшет на палубе. Тут и все увидели сине-белый купол вихрящегося света, встающий на том самом месте, куда падала волна летерийского волшебства.

И что все это значит?

Корд и Шип подходили к Синн, но та не пожелала разговаривать. Оба были потрясены. Потом Гриб сказал чего-то такое, чего никто не понял. Сам Бальзам ничего не слышал и полагал, что мальчонок скорее всего ничего не говорил, разве что «хочу пи-пи». Это объяснило бы все его пляски.

– Не могло случиться так, что летерийская магия их испепелила? – гадал Горлорез, расхаживая по росистому лужку.

– И не затронула траву? – возразила Мазан Гилани.

– Тут что-то такое… – позвал Мертвяк, отошедший на десять шагов.

Бальзам и Горлорез спешились и присоединились к Мазан, слева и справа от нее, чуть позади. Все трое направились вслед за Мертвяком. Однако тот снова скрылся в сумраке.

– Потише, капрал! Тебя что, Вселенский Магнит там захватил?

Наконец они увидели Мертвяка, вставшего над какой-то серой кучей.

– Что ты нашел? – спросил бальзам.

– Похоже на кучу разгрызенных устриц, – пробурчал Горлорез.

– Ха, всегда думал, что ты отродье рыбака.

– Отродье. Ха, ха. Как смешно, сержант.

– Да? Почему тогда не смеялся? Нет, лучше не начинай – они в городе услышат и перепугаются. Будут перепуганнее, чем раньше.

– Это треклятая могила, – сказал Горлорез, подойдя к Мертвяку. – Поглядите – всякое малазанское добро. О боги! Сержант, неужели это все, что осталось от морской пехоты?

Бальзам пожал плечами: – Мы не знаем даже, сколько их сюда дошло. Может, шестеро. Просто чудо, что хоть кому-то удалось.

– Нет, нет, – забормотал Мертвяк. – Тут только один. Вот и все, что можно сказать, сержант. Здесь ни шепотка магии. Возможно, никогда не будет. Все высосано.

– Летерийцами?

Капрал дернул плечом: – Может. То было не заклинание, а прямо какой-то щетинистый кабан. Старая магия, грубее, чем в садках.

Мазан Гилани присела и коснулась зазубренного малазанского меча. – Похоже, кто-то много раз им работал. Хороший клинок. Едва ли солдат стал бы выбрасывать его даже затупив.

– Разве что покойник заслужил особые почести, – кивнул Мертвяк.

– Итак, – подытожила Мазан, – малазанин. Но не один.

– Да, не один.

Она встала. – Тогда где остальные?

– Нужно искать следы или что-то такое, – приказал Бальзам.

Мазан растворилась в темноте.

Все глядели ей вслед. И улыбались друг другу.

***

Лостара Ииль подошла к Адъюнкту. – Почти все взводы вернулись, – доложила она. – Расставляем посты.

– А сержант Бальзам?

– Пока нет, Адъюнкт. – Лостара поколебалась и добавила: – Кулак Кенеб мог бы прислать гонца.

Тавора повернулась, поглядела на нее: – Неужели?

Лостара Ииль моргнула: – Разумеется. Даже со всеми силами – а довести всех он не мог! – у него не хватило бы солдат для штурма Летераса. Адъюнкт, мы не получили известий, и надо предполагать самое худшее.

Во время битвы Лостара оставалась рядом с командующей, хотя вряд ли той что-то угрожало со стороны летерийцев. Высадка была произведена быстро, профессионально. Сама битва – в малазанском стиле, пусть у них не было морской пехоты для первого удара. Идеальная. Жестокая.

Они видели, что летерийцы подошли в плохом состоянии. Нет, они не бежали, а просто быстро шли от города – наверное, с того места, на котором высвобождалась магия. Усталость и некое потрясение сделали их ряды нестройными.

По крайней мере, так рассудила Адъюнкт, поглядев на вражеский строй.

И оказалась права. Летерийцы сломались, словно лед на луже. Куда делись их маги? Ни одного поблизости – Лостара начала думать, что они уничтожили себя во время ужасающего магического пожара.

Командир летерийцев послал лучников на склон – Охотников за Костями должно было изрешетить еще на подъеме. Погибло и было ранено около трехсот человек – хотя могло бы гораздо больше. Но малазанские доспехи оказались прочнее тех, на которые были рассчитаны местные стрелы. Едва застрельщики добежали на расстояние полета арбалетного болта, летерийцы понесли тяжелые потери и отступили вверх по склону.

Жульки изрядно напугали врага. Малазанам оставалось лишь преследовать его.

Жульки летели над головами передних шеренг Летера. Горелки взрывались на левом фланге, чтобы помешать атаке небольших отрядов конницы. Дымки посеяли панику в задних рядах. Затем ударила пехота.

Если бы летерийцы укрепились на гребне, малазанам пришлось бы пролить немало крови. Вместо этого они смешались – шеренги таяли, извивались подобно раненым змеям – вскоре началось бегство. А за ним – безжалостное избиение.

Адъюнкт позволила солдатам всё. Лостара Ииль ее понимала. Они так давно сдерживались. Они верили, что Кенеб и морпехи погибли. Убиты магией. На такое есть один ответ – взмахи меча, пока не отяжелеет рука, пока дыхание не станет тяжелым и хриплым.

Сейчас последние солдаты возвращались в лагерь, закончив бойню. Унылые лица, мрачные гримасы – каждый солдат как будто пробудился от кошмара, в котором он – или она – вдруг стали монстрами. Вот сюрприз!

«Она закаляет их, потому что ей нужны решительные воины».

Адъюнкт заговорила: – Гриб не похож на мальчишку, потерявшего отца.

Лостара фыркнула: – Парень одурел, Адъюнкт. Видели, как он плясал? Слышали, как он пел насчет каких-то свечей?

– Одурел. Да, может быть.

– В любом случае, – настаивала Лостара, – Он не Синн. У Гриба нет талантов, он не может знать участь Кулака Кенеба. Что до самой Синн… ну, вы знаете, что я ей не верю. Не потому, что отрицаю ее силу. Сила у нее есть, видит Дриджна. – Она пожала плечами. – Адъюнкт, они были в отрыве – в полном отрыве – слишком долго. У них недоставало сил, чтобы провести настоящее вторжение. – Тут она замолчала, сообразив, что это звучит как критика. Но разве все это не правда?

– Мне известно о мнениях солдат, – бесцветным тоном сказала Тавора.

– Адъюнкт, мы не можем проводить осаду, если не используем умения саперов и большую часть тяжелых гренад. Я чувствую, что вы спешите и не готовы к долгому сидению. Когда подойдут люди Напасти и хундрилы?

– Они не присоединятся к нам. Это мы присоединимся к ним. На востоке.

«Вторая часть военной кампании? Новое вторжение? Проклятие! Адъюнкт, мне хотелось бы познакомиться с вашими стратегическими планами. Поделитесь со мной. О Худ, да хоть с кем-то!» – Я удивляюсь, – сказала она вслух, – несогласованности действий Летера и Эдур.

Адъюнкт вздохнула – так тихо и коротко, что Лостара едва уловила этот звук. – В империи неладно. Наши первоначальные заключения, что Тисте Эдур не пользуются популярностью как правители – верны. В чем мы ошиблись – в момент высадки Кулака Кенеба – так это в оценке сложности их отношений с летерийцами. Раскол произошел, капитан. Но времени для этого потребовалось больше.

«Да. И теперь придется списать больше тысячи морячков».

– Кулак не послал гонца, – продолжала Тавора. – Он повел морскую пехоту прямо в Летерас. Как сказал бы сержант Скрипач, «первыми вперед, последними назад».

– Последними вперед, да с оглядкой, – брякнула Лостара и скривилась. – Извините, Адъюнкт…

– Девиз Охотников, капитан?

Лостара не решалась поглядеть начальнице в глаза. – Не настоящий, Адъюнкт. Выдумка какого-то панцирника, кажется…

– Кого?

Она отчаянно соображала. – Кажется, Непотребоса Вздорра.

Уголком глаза Лостара уловила легкую улыбку на губах Таворы. Улыбка мигом пропала – да и была ли вообще?

– Может оказаться, – сказала Адъюнкт, – что Кулак Кенеб отнесет этот «девиз» на наш счет. Мы тут сидим в лагере…

«Горстка морпехов захватит столицу Империи?» – Адъюнкт…

– Достаточно. Этой ночью, капитан, вы командуете армией от моего имени. Выступаем на заре. – Тавора отвернулась. – Мне нужно вернуться на палубу «Пенного Волка».

– Адъюнкт?

Тавора скорчила гримасу: – Очередной спор с неким кузнецом-оружейником и его буйной супругой. – Она помолчала. – Да. Когда или если вернется сержант Бальзам, жду вашего доклада.

– Разумеется. «Или если?»

Она смотрела в спину Адъюнкта, пока та не спустилась на берег.

***

На палубе «Пенного Волка» Шерк Элалле, опершись спиной о мачту и скрестив руки на груди, наблюдала за тем, как трое черных, лысых, крылатых демонов сражаются за меч. «Бойцы», уже причинившие друг дружке множество укусов, царапин и порезов (частично от клыков, частично от самого лезвия) кубарем прокатились по средней палубе и сейчас карабкались на носовую надстройку.

Там и тут стояли матросы, старавшиеся не оказаться на их пути; они делали ставки на вероятного демона-победителя, хотя результаты должны были оказаться спорными – трудно было различить, где кончается один зверь и начинается другой.

– … с порезом на носу – погоди, клянусь соленой соплёй Маэла! У второго такой же порез! Ладно, тогда на того, что без…

– … который ухо потерял? Давай – Резаный Нос против Одноухого!

Кто-то сказал сзади: – Знаешь, все это не реально.

Шерк повернулась: – Я думала, она тебя сковала цепями в трюме.

– Кто, Адъюнкт? За что…

– Нет, твоя жена.

Вифал нахмурился. – Так это выглядит, да?

– Только с недавних пор, – успокоила его Шерк. – Думаю, она за тебя боится.

Мужчина не ответил.

– Шлюпка возвращается, – заметила Шерк и оторвалась от мачты. – Надеюсь, это Адъюнкт. Я готова покинуть вашу чудную компанию. Не обижайся, Вифал, я просто волнуюсь за старпома и за то, что он может натворить на «Вечной Благодарности».

Кузнец – мекрос повернул голову, сощурился, рассматривая в темноте главное русло реки. – Последнее, что я видел – они подняли якорь и плавают туда – обратно.

– Да, – воскликнула Шерк. – Здравые умом люди нервно ходят по каюте. А вот Скорген ходит всем треклятым кораблем!

– Почему он так нетерпелив?

– Подозреваю, хочет пристать в Летерасе до прихода этой армии. Взять на борт паникующих богачей со всеми их богатствами. Потом он отчалит до начала малазанской бури, отправит богачей поплавать и разделит богатства на всех нас.

– Как и подобает достойному пирату.

– В точности.

– Тебе нравится такая профессия, капитан? Кажется, все это попахивает…

– Кто тут попахивает, так это я. Что до профессии – да, мне она нравится, Вифал.

– Даже когда швыряешь богачей за борт?

– Им нужно было заплатить за уроки плавания, раз такие богатые.

– Запоздалый финансовый совет.

– Не смеши меня.

Матросы вдруг закричали. Демоны на надстройке каким-то образом умудрились насадить себя намеч. Клинок пришпилил всех троих к палубе. Твари дергались. Кровь текла у них из пастей. Тот, что оказался ниже всех, душил со спины среднего; средний начал проделывать то же самое с верхним. Затем средний демон замолотил затылком по морде нижнего, размозжив ему уже окровавленный нос.

Шерк Элалле отвернулась. – Побери меня Странник. Чуть ее не потеряла.

– Кого?

– Узнаешь – не обрадуешься.

Шлюпка ударилась о борт корабля; миг спустя Адъюнкт показалась над трапом. Метнув короткий взгляд в сторону пришпиленных демонов, она приветственно кивнула Шерк Элалле и подошла к Вифалу.

– Время? – спросил тот.

– Почти. Идите за мной.

Шерк проследила, как они скрылись в трюме.

«Вифал, бедный ты мужичок. Теперь и я за тебя боюсь.

Черт! Забыла спросить разрешения откланяться». Шерк подумала было пойти за ними, но решила остаться. «Прости, Кабан. И не беспокойся. Мы всегда успеем обогнать пешую армию. Богачи никуда не денутся, не так ли?»

Через некоторое время – матросы все еще спорили, кто выиграл – лежавшие неподвижно и казавшиеся мертвыми нахты зашевелились и ловко стащили себя с меча. Один пинком отправил оружие в реку и зажал уши лапами, услышав тихий плеск.

Затем троица принялась обниматься и поглаживать друг дружку.

Банашар, последний Демидрек Осенней Змеи, продолжал заинтересованно наблюдать за происходящим со своего места на фальшборте. И все же для него стал полным сюрпризом следующий поступок нахтов. Они спрыгнули за борт. Мгновением позже послышались три шлепка о воду.

Банашар встал и перегнулся через борт, вглядываясь в воду. Головы смутно виднелись вдалеке – твари быстро плыли к берегу.

– Почти время, – прошептал он.

***

Раутос Хиванар взирал на рассыпанные по столу предметы, в очередной раз пытаясь понять их назначение.

Он многократно менял их расположение; он чувствовал, что есть скрытая схема, что стоит лишь положить артефакты в правильном порядке, как откроется смысл.

Артефакты вычищены, сияют отполированной бронзой. Он записал их характеристики, отыскивая сходные черты; он группировал их по разным признакам – углам изгиба, весу, взаимной близости на месте обнаружения? даже по глубине залегания в почве.

А ведь они действительно были скрыты в земле. Не выброшены, не потеряны. Нет, каждый предмет аккуратно помещали в специальную глиняную выемку – он сумел сделать слепки углублений, что помогло уточнить наклон и ориентацию каждой детали.

Сегодня артефакты были уложены на основе их положения в почве. Каждый предмет находится в точном соответствии с остальными – по крайней мере, так говорит его карта. Единственные исключения – объекты номер два и три. Земляные работы до обнаружения первых трех предметов производились без определенной методики, их положение никто не зафиксировал. Именно два артефакта из первых трех он снова и снова передвигал. Что касается третьего – найденного первым – объекта, то он отлично понимал, к чему он относится.

А тем временем за высокими, хорошо охраняемыми стенами имения город Летерас скатывался к анархии.

Что-то бормоча, Раутос Хиванар взял в руки первый артефакт. Снова поглядел на ставший знакомым изгиб, ощутил солидный вес. Снова удивился теплоте металла. Не стал ли он еще горячее в последние дни? Он не уверен; к тому же надежного способа проверить это не существует.

В воздухе витал слабый запах. Не запах дров, исходящий из тысяч печных труб – нет, это кислая вонь горелой одежды, сожженной мебели, а также – чуть заметной примесью – сладковатый смрад сожженной плоти.

Он отослал слуг в спальни, рассердившись на бесконечные ненужные доклады, на страх в уголках робких глаз. Он не ощущал голода и жажды; более того, казалось, что разум охвачен приливом сил, внутреннее зрение обострилось. Самая захватывающая подробность: он обнаружил, что каждой детали соответствуют большего размера предметы, найденные в разных частях города. Разумеется, всем, кроме этих двух. Итак, лежащее на столе было миниатюрной копией чего-то. Чего-то важного.

«Возможно, сегодня это самое важное.

Еще бы знать почему!»

Да, предмет становится теплее. То же происходит с его большим собратом, стоящим на задворках новой гостиницы Хиванара?

Он встал. Неважно, что уже поздно. Он должен увидеть.

Осторожно опустив артефакт на стол – в соответствии с местоположением гостиницы – он встал и подошел к шкафу.

Звуки мятежей утихли – беспорядки переместились в бедняцкие кварталы на севере. Нацепив тяжелый плащ и захватив трость – она была ему нужна не как опора, а как средство защиты против возможного нападения – Раутос Хиванар покинул контору. Тихо прошел по дому. Наружу, налево, к внешней стене.

Стражники у ворот отдали честь.

– Есть проблемы поблизости?

– Пока нет, господин.

– Я решил прогуляться.

Стражник поколебался и сказал: – Я соберу эскорт…

– Нет, нет. Я буду осторожен.

– Господин…

– Открой дверь.

Стражник повиновался.

Миновав арку, он помедлил в узкой аллее. Услышал, как стражник закрывает ворота. Запах дыма здесь сильнее; немногие все еще горящие на железных столбах фонари окружает туманное гало. У канав валяется всяческий мусор – самая неприятная деталь, показывающая, насколько далеко жизнь ушла от норм порядка и закона. Неспособность очистить улицы – верный признак деградации культуры. Культуры, которая, несмотря на громкие уверения в обратном, потеряла чувство гордости и веру в себя.

«Когда все случилось? После эдурского завоевания? Нет, поражение – лишь симптом. Шепоток, обещавший анархию и разрушение, прозвучал уже давно. Шепоток столь тихий, что мы не смогли расслышать. Ах, и это вранье. Мы просто не желали слышать…»

Он озирался. Он чувствовал, как давит на плечи тяжкое утомление.

Не только ему. Летерасу. Всей империи.

Раутос Хиванар вышел в умирающий город.

***

Пятеро людей забредут ночью на тартенальское кладбище, только если они замышляют недоброе. Хмурый Аблала Сани вышел из темноты и ворвался в их кружок. Заработал кулаками. Еще миг – и он стоял среди пяти недвижных тел. Подобрал одно, подтащил к дыре под корнями громадного поваленного дерева. Бросил труп в провал, вернулся за следующим.

Вскоре после этого он разжег небольшой костер и начал расчищать пространство, вырывая траву и откатывая валуны. Опустился на колени, вырывая мелкие сорняки – и начал двигаться, формируя расходящуюся спираль.

Туманная луна все еще восходила над головой; где-то неподалеку к северу горели здания. Все нужно закончить к рассвету. Чистое место, широкий круг обнаженной земли. Кочки останутся – и это правильно, это хорошо, ведь все кладбища отличаются неровностью.

Услышав бормотание из дыры под деревом, Аблала встал, отряхнул ладони и колени. Подошел к провалу. Начал разглядывать серые тела, пока не выделил то, от которого исходили звуки. Присел, еще несколько раз ударил человека по голове, пока тот не прекратил стонать. Удовлетворенно вернулся в круг.

Да, к рассвету.

Потому что на заре, знал Аблала Сани, император поднимет проклятый меч, а напротив него на песке арены будет стоять Карса Орлонг.

***

В тайной комнате – которая некогда была могилой – сидели Ормли, Поборник Гильдии Крысоловов, и чрезмерно жирная женщина. Ормли кривился. – Здесь это тебе не нужно, Ракет.

– Да, – ответила та, – но я уже привыкла. Не поверишь, сколько силы в пышных привесках. Они устрашают. Знаешь, если дела наладятся и пищи станет в избытке, я попробую стать толстой по-настоящему.

– Я как раз об этом. – Ормли склонился над столом. – Твои буфера искусственные и не весят как настоящие. Ты будешь уставать, пройдясь по комнате. Колени заболят. Дыхание спертое, потому что легким не хватает пространства. На животе «полоски беременности», хотя ты не рожала…

– А если я забеременею? Не все ли равно тогда, какие там полоски?

– Ну, я не знаток этого дела… но думаю, что все равно. Никто не отличит.

– Ормли, ты полный идиот.

– Но в своем деле я хорош.

Услышав это, Ракет кивнула. – Итак? Как дела?

Ормли прищурился и почесал заросший подбородок. – Есть проблема.

– Серьезная?

– Серьезная.

– Насколько серьезная?

– Серьезнее не бывает.

– Хммм. Ни слова от Селаш?

– Пока нет. И ты была права. Придется подождать.

– Но наши люди расставлены? Трудностей с мятежами и всем прочим нет?

– На этот счет будь уверена, Ракет. Едва ли это популярные места.

– Время казни не менялось?

Ормли пожал плечами: – Утром узнаем. Конечно, если глашатаи еще работают. Я надеюсь, что нет. И все же мы можем провалиться. Ты ведь понимаешь?

Ракет вздохнула. – Это было бы трагично. Нет, душераздирающе.

– Ты действительно его любишь?

– Ох, не знаю. Вряд ли. К тому же у меня есть соперница.

– Ученая? Ну, если они не в одной камере, я сомневаюсь в угрозе с ее стороны.

– Я уже сказала: идиот. Конечно, я волнуюсь, но не насчет соперницы. Я боюсь за него. И за нее. Я боюсь, что все пойдет не так и Карос Инвиктад восторжествует. Мы отстаем от графика.

Ормли кивнул.

– Так хорошие новости есть?

– Не уверен, что хорошие, но интересные.

– И?

– Аблала Сани сошел с ума.

Ракет покачала головой: – Невозможно. Ему неоткуда сходить. Мозгов недостаточно.

– Ну, он забил до смерти пятерых писарей, спрятавшихся от мятежа на кладбище Тартеналов. А сейчас ползает на четвереньках, выдирая сорняки.

– И зачем ему это?

– Без понятия, Ракет.

– Он сошел с ума.

– Невозможно.

– Знаю.

Они посидели молча. Потом Ракет произнесла: – Возможно, я сохраню набивные буфера. Одни достоинства, никаких недостатков.

– Они действительно набивные?

– Иллюзии и кое-какие реальные штучки. Вроде лоскутных подушек.

– Думаешь, он втюрится в тебя при виде такого? Я имел в виду – в сравнении с Джанат, которая становится все тощее. Знаешь, некоторым мужикам нравится такое – женщины, похожие на девочек… или еще какие темные фантазии, которые никто не станет высказывать вслух…

– Он не из таких.

– Уверена?

– Да.

– Ну, я только предупреждал.

– Буду начеку. То, о чем ты говоришь, вызывает тошноту.

– Мужские истины таковы, – гордо сказал Ормли.

Они сидели и ожидали.

***

Урсто Хобот и его жена, а по временам и любовница Пиношель вскарабкались на глинистый берег. В корявых руках Урсто – большущий кувшин. Они постояли, обозревая ледяную поверхность, раньше бывшую Обжитым озером. Лед блестел в лунном сиянии.

– Он тает, Мойтортик, – сказал Урсто.

– Ну, ты день ото дня все умнее, милый. Мы знали, что он растает. Мы знали, что это когда-нибудь случится. Мы знали, когда были пьяные, и знали, когда были трезвые. – Она сняла крышку с корзинки. – Это у нас поздний ужин или ранний завтрак?

– Давай растянем на подольше. Будет и то, и то.

– Так не бывает. Уж или то, или другое, как ни растягивай. И кончай умничать.

– Почему ты так нервничаешь, любимая?

– Тает, черт тебя. На пикник сбегутся мураши…

– Мы знали, что так и будет…

– Ну и ладно. Мураши так мураши.

Они уселись на берег и принялись отгонять москитов. Урсто откупорил кувшин, а Пиношель выложила содержимое корзинки. Урсто потянулся за лакомым кусочком, но жена шлепнула его по руке. Тогда он предложил ей кувшин. Она скривилась, но приняла. Заняв таким образом обе ее руки, Урсто торопливо схватил кусок и отвалился, с довольным видом кинув еду в рот.

И подавился. – Уши Странника! Что это?

– Глиняное яйцо, любимый. Чернильница. Теперь придется раздобыть другую. ТЕБЕ придется – ведь ты съел последнюю.

– Ну, было не так плохо. Ну-ка, отдай кувшин. Надо смыть все в брюхо.

Чудесный вечерок, смутно подумал Урсто. «Сидишь тут, смотришь, как тает озеро…

До тех пор, пока не вырвется закованный в лед гигантский демон». При этой неприятной для пищеварения мысли он бросил на жену – а по времена любовницу – осторожный взгляд, припоминая, как они сидели тут однажды, в тишине и покое и всем таком, и она предложила жениться и он сказал… ох, он сказал «да». Теперь они супруги, и это, наверное, был толчок Странника, хотя он так не думает.

Плевать на то, что думает сам Странник.

– Вижу в твоих глазах тоску по прошлому, пуся-муся. А давай сделаем ребенка?

Урсто подавился во второй раз, но уже не по причине прозаического глиняного яйца.

***

Главное здание Истых Патриотов, тугой узел страхов и опасений Летерийской Империи, попало в осаду. Толпа периодически подбегала к стенам, во двор летели камни и подожженные кувшины с маслом. Три дня назад пожар охватил конюшни и еще четыре строения. В воздухе словно бы еще висит страшный крик заживо сгоревших лошадей. Все, что смогли заблокированные в квартале истопаты – не дать загореться главному дому.

Дважды были проломлены главные ворота; дюжина агентов погибла, оттесняя озверевших горожан. Теперь проход блокирует огромная баррикада из мебели, горелых балок и всякого мусора. По мокрым, вонючим плитам двора снуют вооруженные люди, неловкие в тяжелых солдатских доспехах. Мало кто из них говорит, мало кто готов встретиться глазами с приятелями. Боятся, что взгляд выдаст охватившее их паническое, тупое ошеломление…

Мир не должен так себя вести. Народ должен быть покорным; вожаков надо изолировать и подкупать тугим кошелем – а если не получится, скрытно уничтожать. Однако агенты не могут выйти на улицы и заняться темными делами. За ними следят; банды негодяев наслаждаются, забивая невезучих истопатов до смерти, а затем перебрасывая обратно во двор. Те оперативные работники, что остаются на свободе, прекратили попытки войти в контакт – то ли разбежались, то ли убиты.

Обширная сеть порвалась.

Все было бы просто, понимал Танал Ятванар, если бы дело заключалось в переговорах по освобождению заключенных. Толпа быстро успокоилась бы. Но эти люди за пределами квартала – не друзья и приятели сотни ученых, интеллектуалов и художников, запертых в подземных камерах. Им плевать на пленников, они с наслаждением увидят их сгоревшими вместе со всем зданием. Во всех событиях нет и следа благородных побуждений. Всего лишь жажда крови.

«Разве удивительно, что мы были нужны? Контроль. Контроль над основными, низшими инстинктами. Поглядите, что теперь происходит».

Он стоял у главной двери, глядел на патрулирующих двор агентов с пиками. Иногда раздавались выкрики, требующие освобождения Теола Беддикта. Толпа хочет сама растерзать его. Порвать в клочья. Больших Топляков, что намечены на заре следующего дня, недостаточно, чтобы удовлетворить жажду озверелых людей.

Но Теола не выпустят, пока Карос Инвиктад остается при делах.

«Да, если его выдать, все успокоится. А мы сможем начать снова. Да. Будь я во главе, они получили бы своего Теола Беддикта. С моим благословлением.

Но не Джанат. Нет, она моя. Навсегда». Он был потрясен, обнаружив, что у нее осталось слишком мало воспоминаний о прежнем пленении; но тем большее удовольствие доставила ему возможность обучить ее заново. «Ха. Обучить учительницу. Мне нравится. Карос Инвиктад оказал любезность, отдал ее мне». Сейчас она прикована к кровати в тайной камере, и он навещает ее днем и ночью. Даже когда толпы ревели у стен и агенты гибли, отгоняя их, Танал предпочитал лежать на ней. Она быстро научилась говорить то, что нужно, просить добавки, шептать о неумирающем желании (нет, он не заставляет ее произносить слово «любовь», потому что любовь умерла. Навечно). Слова о желании скоро превратятся для нее в реальность.

Внимание. Избавление от одиночества. В последний раз она даже закричала, выкрикнула его имя, страстно выгибая спину и звеня кандалами.

Она зовет его, Танала Ятванара, с раннего детства знавшего, что создан для величия. Разве все они не талдычат об одном? Да, он нашел себе идеальный мир. Наконец-то. И что? Весь треклятый город разваливается, угрожая отнять новое богатство.

«Все по вине Кароса. Он отказывается выдать Теола Беддикта, он проводит все время, глядя в маленькую деревянную коробку с двухголовым жуком – ха – он превзошел жука в тупой, одурелой настырности. Да, в этом скрыта истина! Я уверен. Карос и двухголовое насекомое ходят по кругу, по кругу, по кругу. Пока жук не сдохнет. А тогда великий Блюститель сойдет с ума».

Он подозревал, что не сумеет дождаться такого зрелища. Толпа слишком голодна.

За стенами наступило временное затишье; но что-то огромное, тысячеглавое кишит на той стороне канала Ползуна. Скоро оно пересечет Дальние Окраины и проложит путь к Северным Ярусам. Он слышал тяжелое содрогание, чуял прилив тьмы, затопивший улицы, бьющийся в устья аллей, покрывший черной кровью проспекты и площади. Он мог унюхать в дымном воздухе примесь его алчности.

«Оно идет за нами. Но я не стану ждать. Даже ради Кароса, Главы Истых Патриотов. Самого богатого человека империи».

Он позволил себе слабую усмешку. Затем повернулся и вошел в здание. Вдоль по пыльному коридору, бездумно хрустя коркой, оставшейся там, где тащили тела мертвых и умирающих. Запах застарелого пота, упущенной мочи, кала – не лучше, чем в камерах – «о да, разве мы теперь не пленники? Мы заперты и ожидаем смертного приговора – петля тянет шеи с силой десяти тысяч доков, и вокруг лишь темные воды».

Еще одна забавная мысль, еще один образ, который стоит записать в личном дневнике.

Вверх по лестнице. Сапоги стучали по отесанному песчанику. В коридор, ведущий в святое святых, в личный кабинет Кароса Инвиктада. Его собственную камеру. Никаких охранников – Карос уже не доверяет никому. «Кроме меня. Это будет самой главной его ошибкой».

Он дошел до двери толкнул створку без стука. Вошел и замер.

В комнате смердело. Источник запаха растянулся в кресле напротив бюро Блюстителя.

Теол Беддикт. Весь в грязи, в порезах, царапинах и синяках – похоже, запрет Кароса на грубое обращение уже не соблюдается.

– У меня гость, – бросил Блюститель. – Тебя не звали, Танал Ятванар. Более того: я не слышал стука! Новое доказательство растущего непослушания.

– Толпа нападет снова, – сказал Танал, метнув взгляд на Теола. – Еще ночью. Я думал, что должен уведомить вас о слабости обороны. Боюсь, в этот раз они прорвутся.

– Слава убивает, – пробормотал сквозь разбитые губы Теол Беддикт. – Я не решился бы рекомендовать стремление к славе.

Карос Инвиктад еще немного посверкал глазами на Танала. – В тайной комнате – да, я уверен, что тебе она известна, так что уточнения не нужны – в той комнате, Танал, ты найдешь сундук, набитый деньгами. Собери раненых, пусть наполняют монетами мешки. Мешки отнести к агентам на стенах. Это и будет нашим оружием.

– Может стать хуже, – заметил Теол, обогнав мысль Танала. – Вдруг они решат, что внутри денег гораздо больше?

– Они будут слишком заняты дракой, чтобы думать, – рассеянно ответил Карос. – Теперь, Танал, если других дел нет, иди к милой жертве. Не сомневаюсь, она страстно жаждет твоего пакостного внимания.

Танал облизал пересохшие губы. Уже время? Готов ли он?

И увидел в глазах Блюстителя полнейшее понимание. Оно проморозило Танала до костей.

«Читает мысли. Он знает все мои мысли».

Танал торопливо отдал честь и поспешил покинуть комнату. «Как можно победить такого человека? Он всегда на шаг впереди. Возможно, следует выждать, пока все не уляжется. Начну действовать, когда он расслабится, когда ощутит себя в безопасности».

Он ходил в контору Инвиктада, чтобы убедиться: тот остался наедине с головоломкой. Он планировал спуститься в камеры и вывести на двор Теола Беддикта – связанного, под капюшоном, с кляпом во рту. Ублажить толпу, увидеть, как она разбежится. Спасти свою жизнь. Однако Блюститель доставил Теола в контору.

«Зачем? Поглумиться не спеша? Ох, каждый раз думаю, что понял этого человека, и каждый раз…»

Найдя какого-то агента, он поспешил передать приказ Кароса, а также сообщил, как попасть в секретную комнату. Затем продолжил путь, слабо удивившись себе: надо же, запомнил распоряжения Блюстителя дословно, как верный слуга!

Вниз, на другой уровень. Коридор, потом следующий, с более толстый слоем пыли. Только его собственные сапоги оставила тут следы, протоптав глубокую тропинку. К двери. Вставить ключ, повернуть. Войти внутрь…

– Знаю, как ты соскучилась, – произнес он.

Фитиль фонаря почти выгорел. Он прошел к столу, сел. – Пить хочешь? Уверен, хочешь. – Он оглянулся через плечо: она следила за ним, в глазах было видно желание. – В городе все больше беспорядков, Джанат. Но тебя я защищу. Всегда буду защищать. Ты в безопасности. Понимаешь, да? Всегда в безопасности.

Она кивнула. Он видел, как она пошире раздвигает ноги, как бы приглашая загнать кий в лунку.

И Танал Ятванар улыбнулся. Он нашел свою идеальную женщину.

***

Карос Инвиктад разглядывал Теола Беддикта поверх сложенных «домиком» пальцев. – Очень близко, – произнес он наконец.

Теол, удивленно смотревший на головоломную коробочку, пошевелился и поднял голову, подарив Блюстителю взгляд разноцветных глаз.

– Очень близко, – повторил Карос. – Масштаб твоего ума соотносится с моим. Думаю, ты больше всех прочих подходишь на роль равного соперника.

– Неужели? Я думаю, что нет.

– Обыкновенно я не выражаю восхищения умом другого человека. Прежде всего потому, что окружен идиотами и дураками…

– Даже идиотам нужны лидеры, превосходящие их в идиотизме, – оборвал его Теол, потом улыбнулся, потом поморщился, потому что на губе открылась ранка. Потом улыбнулся шире.

– Попытки шутить, к сожалению, – вздохнул Карос, – плохо маскируют нехватку ума. Возможно, это наше единственное различие.

Улыбка Теола увяла. Он казался огорченным. – Вы никогда не шутите, Блюститель?

– Разум способен проводить множество игр, Теол Беддикт. Некоторые полезны. Остальные – пустая трата времени. Юмор – лучший пример этой категории.

– Забавно.

– Прости?

– Извините, я думал вслух. Забавно.

– Почему?

– Увы, вы не поймете.

– Считаешь себя умнее?

– Вовсе нет. Но если вы отрицаете все проявления юмора, тогда все, что я могу назвать «забавным», находится вне пределов вашего понимания. – Теол подался вперед. – Погодите! Вот оно!

– Что за чушь ты…

– Вот почему я намного умнее вас.

Карос Инвиктад усмехнулся: – Да ну. Прошу, объясни.

– Ведь без чувства юмора вы остаетесь слепы ко многому в нашем мире. К человеческой натуре. К абсурдности многих наших слов и поступков. Подумайте над таким, особенно острым примером: приближается толпа, она желает схватить меня, ибо я украл ее деньги. И что делаете вы ради умиротворения? Ну как же! Швыряете ей деньги, которые сами украли! Ясно, что вы не осознаете всю нелепость происходящего – вы принимаете решение, не обдумав и восьмидесяти процентов проблемы, всех ее тонких нюансов. Девяноста процентов! Девяносто трех! И еще половины от этого скромного остатка – или трети? Нет, где-то ближе к половине.

Карос пошевелил пальцем: – Боюсь, ошибочка вышла. Почему это я «не осознаю»? Просто я равнодушен ко всяким, как ты выразился, «нюансам». На деле они лишены всякой значимости.

– Ну, тут вы можете быть правы. Кажется, вы способны любоваться собственным остроумием, невзирая на непроходимое невежество. Давайте поглядим… может, подойдет другой пример…

– Ты зря тратишь свое время, Теол Беддикт. И мое.

– Неужели? Не похоже, что я очень занят. А вас что беспокоит, Блюститель? Я имею в виду – кроме анархии на улицах, экономического коллапса, вторгшихся армий, мертвых агентов и сгоревших заживо коней.

В ответ Карос непроизвольно покосился на коробочку. Он одернул себя – но слишком поздно: на разбитом лице Теола выразилось понимание. Заключенный еще сильнее наклонился к столу, чуть не выпав из кресла.

– Что же там такое? Резервуар магии, в котором отыщутся все решения для несчастного мира? Должно быть так. Иного ваш великий гений не допустил бы. Погодите-ка! Там что-то движется?

– Головоломка – ничто, – взмахнув усаженной перстнями рукой, ответил Карос Инвиктад. – Мы говорили о твоих неудачах.

Теол Беддикт подался назад и скорчил рожу: – Ох, мои неудачи. Это и есть тема нашей многоречивой дискуссии? Признаюсь, я в затруднении.

– Некоторые головоломки не имеют решения, – сказал Карос, услышав, что голос его звучит гораздо визгливее обычного. Он заставил себя сделать глубокий вдох и произнес тоном ниже: – Кто-то пытался привести меня в смятение. Внушил, что решение существует. Но теперь я вижу, что его нет и не было. Этот дурак играл нечестно. Я очень не люблю подобных тварей – значит, я сумею его найти, арестовать, и тогда здание Истых Патриотов огласится криками и стонами.

Карос замолчал, ибо увидел: Теол морщит лоб. – Что такое?

– Ничего. Однако забавно.

Блюститель ухватился за жезл, поднял его со стола, наслаждаясь привычной тяжестью символа власти, его удобством.

– Ладно, ладно. Не забавно. Извините, что вообще говорю. Не бейте меня этой штукой. Прошу, больше не надо. Хотя, – продолжал Теол, – если учитывать, что это символ вашего служения, бить им меня – это тоже забавно… хотя шутка выходит довольно таки тяжеловесная…

– Я подумываю выдать тебя гражданам Летера, – сказал Карос и поднял взор, оценивая реакцию заключенного. И был удивлен: дурак снова улыбается! – Думаешь, я шучу?

– Никогда. Ни за что.

– Тебя радует мысль о толпе, рвущей тебя на части?

– Вряд ли. Но ведь я же не буду. Порван на части, я имел в виду.

– О. Почему нет?

– Потому что у меня не только больше денег, чем у вас, Блюститель, но я – в отличие от вас – совершенно равнодушен к их судьбе. Выдайте меня, господин. Прошу. Увидите, как я покупаю собственную жизнь.

Карос Инвиктад воззрился на негодяя.

Теол покачал сломанным пальцем. – Люди без чувства юмора, Блюститель, всегда слишком серьезно относятся к деньгам. По крайней мере к их накоплению. Вот почему они проводят все время, складывая монетки в столбики, пересчитывая их, любуясь на груды золота и так далее. Так они компенсируют жалкий недостаток всякого более глубокого содержания своей жизни. А у вас прекрасные кольца!

Карос заставил себя сдержаться даже перед лицом таких наглых оскорблений. – Я сказал, что подумываю о выдаче. Увы, ты только что дал мне повод отказаться от такой мысли. Ты обеспечил себе Топляки на рассвете. Доволен?

– Ну, если мое удовлетворение столь важно, я полагаю, что…

– Хватит, Теол Беддикт. Ты мне уже не интересен.

– Боги, я могу идти?

– Да.

Карос поднялся, постукивая жезлом по плечу. – Увы, мне придется сопроводить тебя.

– Как хорошо! В наши дни трудно найти надежную охрану!

– Вставай, Теол Беддикт.

Негодяй выполнил приказ Блюстителя с некоторыми затруднениями. Но тот ожидал (он умел быть терпеливым в подобных случаях).

Едва Теол выпрямил спину, на лице его выразилось изумление. – Как! Двухголовое насекомое! Ходит по кругу, по кругу!

– К двери, – сказал Карос.

– В чем вызов?

– Бесполезно…

– О, неужели? Блюститель, вы доказали, что умнее меня, я почти что умер – но я люблю головоломки. Фактически сам их придумываю. Очень трудные.

– Лжешь. Я знаю всех изобретателей, и тебя среди них нет.

– Ну-ну! Я придумал одну прямо сейчас.

– Жаль, что тебе не удастся подарить ее мне. Ты возвращаешься в камеру.

– Ну хорошо. Все равно это скорее шутка, чем головоломка.

Карос Инвиктад поморщился и махнул жезлом, указывая Теолу путь к двери.

Теол медленно заковылял к выходу, продолжая говорить: – Я придумал вызов. Хочу заставить жука остановиться.

Блюститель остановил его, коснувшись жезлом груди. – Я сказал, что решения нет.

– А я думаю – есть. Думаю, что уже его знаю. Я решу вашу головоломку, а вы отложите Топляки. Скажем, лет на сорок или около того.

– Согласен. Потому что ты не сможешь. – Карос наблюдал за Теолом, а тот медленно, подобно старику, вернулся к бюро. Склонился… – Ты не можешь касаться жука!

– Разумеется, – ответил Теол. И склонился еще ниже, закрыв лицом коробочку.

Карос Инвиктад поспешил встать рядом. – Не трогай!

– Не буду.

– Дощечки можно переставить, но…

– Не нужно переставлять никакие дощечки.

Карос ощутил, как забухало в груди сердце. – Ты снова тратишь мое время.

– Нет, я кладу конец растрачиванию вашего времени, господин. – Теол помедлил, склонил голову набок. – Кажется, ошибка. Нет, вот так!

Он придвинулся вплотную и выдохнул, затуманив одну из боковых плиток. Насекомое увидело одной из голов, что поверхность больше не привлекает его светом, и немедленно встало. Подняло ножку, начало почесывать брюшко. Когда влага исчезла с плитки, жук возобновил движение по кругу.

Теол выпрямился: – Я свободен! Свободен!

Карос не мог раскрыть рта в течение десяти, пятнадцати ударов сердца. Грудь сперло, по лицу потек пот. Наконец он проскрежетал: – Не будь дураком.

– Ты солгал? О, не могу поверить, что ты лгал мне! Знаешь что? Теперь можешь помочиться на себя и свою дурацкую коробку!

Жезл Блюстителя прочертил дугу и врезался в стоявшую на столе коробочку, разбросав осколки по комнате. Насекомое ударилось о стену и прилипло, начав карабкаться к потолку.

– Беги! – завопил Теол. – Беги!

Следующий удар жезла пришелся Теолу в грудь. Хрустнули ребра.

***

– Потуже натяни кандалы на ногах, – сказала Джанат. – И пошире раздвинь бедра.

– Тебе нравится беспомощность, не так ли?

– Да, да!

Улыбнувшись, Танал Ятванар склонился над краем кровати. Единая цепь уходила под кровать через отверстия у рук и ступней; штырьки удерживали ее на месте. Все, что ему требовалось – вынуть на каждой стороне по штырьку, перетащить сегмент цепи ниже и вставить крепление на новое место. Джанат стонала.

Затем он сел на край кровати и уставился на нее. Голая, почти без синяков – он уже давно не бьет ее. Воистину красивое тело, но ставшее более худым, чем он предпочитает. Он протянул руку – и отдернул. Ему не нравилось касаться тела, пока не готов. Женщина снова застонала, выгнув спину.

Танал Ятванар разделся. Заполз на кровать, навис над ней – колени между ног – и оперся руками о матрац по сторонам женской груди.

Он увидел, что кандалы глубоко врезались к запястья. Нужно исцелить – раны сегодня кажутся еще хуже.

Танал медленно опустился на нее, ощутив содрогания, и ловко скользнул внутрь. Так легко, так… гостеприимно. Она застонала. Он поглядел Джанат в лицо. – Хочешь, чтобы я поцеловал тебя?

– Да, да!

Он опустил голову и нанес первый глубокий удар своим «шкворнем».

Джанат, некогда знаменитая в мире ученых, чувствовала себя диким зверем, выползшим из столетий и даже тысячелетий прошлого. Зверем, познавшим плен, понявшим, что иногда свобода стоит невыносимой боли.

Под кольцами наручных кандалов, под слоями истерзанной кожи и мяса даже кости успели потрескаться и расщепиться. Причина – постоянные, дикие усилия. Животный ритм, слепой ко всему внешнему, глухой к воплям ее нервов. Рывок, рывок…

Пока штырьки над рамой кровати не начали сгибаться. Даже малые изгибы заставляли дерево крошиться, и штырьки выдвинулись из дыр.

Сейчас, когда Танал переставил штырьки в основании рамы, она получила нужную слабину цепи.

Чтобы поднять левую руку и схватить его за волосы. Чтобы склонить его голову вправо. Она в мгновение ока вытянула длинную цепь правой руки из отверстия в раме – и обернула вокруг его шеи, охватила ее петлей. Затем во внезапном припадке смертоносной решимости начала поднимать левую руку все выше, пока обруч на правой руке не оказался плотно прижатым к дереву.

Он задергался, пытаясь просунуть пальцы под цепь; она натянула ее еще сильнее, отчего их лица соприкоснулись. Она увидела, как быстро синеет его кожа, увидела выпученные глаза и высунутый язык.

Он мог бы отбиваться. Мог бы вдавить пальцы ей в глаза. Возможно, он сумел бы убить ее. Но она выждала, когда первый удар «шкворня» вызовет судорожный выдох. Именно этот выдох, который она слышала над ухом уже сотни раз – каждый раз, когда он пользовался ее телом – этот выдох убил его.

Ему нужен был воздух. Воздуха в груди не было. Он рвал свое горло, пытаясь провести пальцы под цепь. Она натягивала ее, помогая локтем. И завопила, когда правое запястье защемилось в отверстии кровати и обруч кандалов еще сильнее разодрал плоть.

Синее, вспухшее лицо, бурный выброс из пениса, вслед за которым хлынул поток мочи. Выпученные глаза с проступившими жилками вен – вскоре белки глаз стали багровыми…

Она смотрела ему в глаза. Смотрела, отыскивая душу, пытаясь скрестить взор с его жалкой, мерзкой, гибнущей душонкой.

«Я убила тебя. Убила тебя. Убила!» – так бессловесно рычал ее зверь.

Дикая, радостная уверенность зверя. Ее глаза кричали на него, кричали ему в душу. «Танал Ятванар! Я убила тебя!»

***

Таралек Виид сплюнул на ладони, сложил их, растирая слизь, и провел по волосам. – Я чувствую дым, – сказал он.

Старший Оценщик – он сидел напротив него у маленького стола – поднял тонкие брови: – Удивительно, что ты вообще что-то чувствуешь.

– Я вел жизнь дикаря, кабалий. Я могу найти антилопу по вчерашнему запаху ее желез. Город рушится. Тисте Эдур бежали. А император вдруг изменил планы и перебил сразу всех поединщиков. Остались только двое. Но разве они волнуются? – тут он резко встал и подошел к кровати, на которое лежало оружие. Вытащил скимитар из ножен, в очередной раз вгляделся в острое лезвие.

– Ты мог бы побрить им ресницы.

– И зачем бы мне? – рассеянно ответил Таралек.

– Просто предположение, граль.

– Я был слугой Безымянных.

– Знаю.

Таралек обернулся и прищуренными глазами всмотрелся в раскрашенное лицо монаха. – Знаешь?

– Безымянные известны в моей стране. Знаешь, почему они так называют себя? Я скажу, потому что вижу, что ты не знаешь. Посвященные должны отбрасывать имена, потому что звать себя именем – означает давать имени много силы. Имя становится тождеством, лицом, самим тобой. Удали имя – и сила вернется.

– От меня ничего такого не требовали.

– Потому что ты всего лишь орудие, такое же, как меч в руке. Нужно ли говорить, что Безымянные не дают имен своим орудиям. Вскоре ты исчерпаешь свою полезность…

– И буду свободен. Снова. Вернусь на родину.

– Домой, – начал размышлять вслух Старший Оценщик. – К своему племени, чтобы исправить все ошибки, залечить раны, которые ты причинил в буйной юности. Ты придешь к ним с мудрыми глазами, с тихим сердцем и милосердной рукой. И однажды ночью – ты будешь спать на мехах в хижине, в которой родился – некто проскользнет внутрь и проведет лезвием ножа по твоей глотке. Ибо мир внутри тебя – не то же, что мир внешний. Тебя зовут Таралек Виид. Они взяли силу твоего имени. В имени – лицо. В имени – сущность, история. Ты будешь убит самим собой – силой, которой поделился давным – давно.

Таралек Виид смотрел на монаха, и меч дрожал в руке. – Вот, значит, почему тебя называют только Старшим Оценщиком.

Кабалий пожал плечами: – Безымянные по большей части глупы. Доказательство? Твое присутствие здесь, в компании Икария. И все же некоторые истины мы с ними разделяем, что неудивительно, учитывая, что мы происходим от одной цивилизации. От Первой Империи Дессимбелакиса.

– В Семи Городах есть шутка, – ощерился гралиец. – Когда-нибудь солнце погаснет, когда-нибудь среди кабалиев не будет войн.

– И все же мир был заключен, – ответил Старший Оценщик, складывая руки на животе.

– Тогда почему после каждого разговора мне хочется тебя удавить?

Кабалий вздохнул: – Возможно, я слишком долго пробыл вдали от дома.

В коридоре хлопнула дверь; двое мужчин окаменели, встретившись взорами.

Тихие шаги. Приближаются.

Таралек с проклятием пристегивал меч и прочее оружие к поясу. Старший Оценщик поднялся, поправил рясу и открыл дверь. Выглянул в коридор. И скользнул назад. – Он вышел в путь, – шепнул он еле слышно.

Таралек кивнул и присоединился к монаху (тот снова открыл дверь). Оба вышли в коридор – услышали какую-то возню, сдавленный хрип – и нечто упало на каменный пол.

Они торопливо проскочили коридор – Таралек Виид во главе, Оценщик за ним.

На пороге зала для тренировок бесформенная куча – тело стражника. Со двора донесся удивленный возглас, а потом – снова возня. Скрип отворяющихся ворот…

Таралек Виид спрятался в темноте. Во рту пересохло. Сердце бухало в груди. Старший Оценщик сказал: Икарий не будет ждать. Икарий – бог, и никто не в силах остановить бога, отправившегося сделать то, что он должен сделать. Они обнаружат исчезновение. Станут обыскивать город? Нет. Они даже не рискнут поднять засов дворцовых врат.

«Икарий Губитель, чего ты ищешь?

Ты вернешься, чтобы предстать перед Императором и его проклятым мечом?»

Монах велел Таралеку быть начеку, не спать всю ночь. Вот, значит, почему.

Они дошли до ворот, переступили через тела двоих стражников. Вышли наружу.

И увидели его. Стоит неподвижно в сорока шагах по улице, в самой ее середине. К нему направились четыре типа с дубинками. Шагах в десяти они замерли – и начали отступать. Затем развернулись и бросились в бегство – зазвенела по мостовой брошенная дубинка…

Икарий смотрел в ночное небо.

Где-то на севере горели три дома, отбрасывая тусклый багрянец на подбрюшья дымных туч. Раздавались далекие крики. Таралек Виид – дыхание с трудом вырывалось из его груди – вытащил скимитар. Воры и убийцы могут разбегаться от Икария, но никаких гарантий, что с гралийцем и монахом будет происходить то же самое.

Икарий опустил голову и начал оглядываться, словно только сейчас понял, где оказался. Мгновенная заминка – и он двинулся дальше.

Гралиец и монах беззвучно шагали за ним.

***

Семар Дев облизнула губы. Он лежит на койке и вроде бы спит. Придет заря – он возьмет кремневый меч, нацепит доспехи и пойдет между рядами летерийских солдат на Имперскую Арену. Затем выйдет на песок – один, под крики и мяуканье нескольких сотен зевак. Там не будет пари, не будет возбужденного гула при объявлении ставок. Ибо игра всегда имеет один исход. Кому она интересна?

Мысленно она уже видела его выходящим в центр арены. Станет ли он смотреть на императора? Изучать Рулада Сенгара, едва тот сделает шаг из ворот? Что увидит? Легкий шаг, бессознательные движения кончика меча, рисунок, выдающий привычки и умения мышц и сухожилий?

Нет, он будет таким, каким является всегда. Он будет Карсой Орлонгом. Он даже не взглянет на императора, пока Рулад не подойдет близко. И начнется поединок.

Не излишне самоуверенный. Не равнодушный. Даже не презирающий врага. Трудно объяснить воина – Тоблакая. Он будет пребывать в себе, уйдет глубоко, пока не настанет время… свидетельства.

Но все обернется худо – Семар Дев уверена. Не поможет ни великое мастерство Карсы Орлонга, ни даже вечно напряженная, извергающаяся водопадом воля Тоблакая. Ничего не изменят духи, заключенные в ноже, который она держит в руке, как и те духи, что влачатся в тени Тоблакая – все эти души убитых, пустынные божки, демоны песка и камней – духи, что могут броситься на защиту своего бога – победителя (неужели он действительно бог? Семар не уверена). Нет, в конце концов все это не будет иметь значения.

Убей Рулада Сенгара. Убей его трижды. Убей двенадцать раз. В конце он окажется стоящим, и на руках его будет кровь. Тогда приведут Икария, последнего изо всех.

Чтобы начать снова.

Карса Орлонг, всего лишь имя в списке сраженных. Всего лишь. Даже этот необыкновенный воин. «Именно это твое святое кредо, твой шепоток, о Падший Бог. Величие, потенциал, большие надежды – все изменяет нам.

Даже твой великий поборник, истерзанный Эдур – ты снова и снова ломаешь его. И каждый раз возвращаешь. Он становится все меньше, а сила в руках – все больше. Да, он символ всех нас. Сила и носитель, сломленный своей же силой».

Карса Орлонг сел. – Кто-то сбежал.

Семар Дев заморгала. – Что?

Великан оскалился: – Икарий. Сбежал.

– Что ты имеешь в виду? Сбежал? Куда?

– Неважно, – отвечал Тоблакай, опуская ноги на пол. И уставился на нее: – Он знает.

– Что знает, Карса Орлонг?

Воин встал. Улыбка стала шире, исказив безумную татуировку на лице. – Что не потребуется.

– Карса…

– Ты поймешь, когда… Поймешь, женщина.

«Что пойму, проклятие?» – Они не могли отпустить его, – сказала ведьма. – Значит, он сразил стражников. Карса, это последний шанс. Идем в город. Бросим всё это…

– Ты не понимаешь. Император – ничто. Не императора он ищет.

«Кто? Икарий? Нет…» – Карса Орлонг, какую тайну ты хранишь? Что тебе известно об Увечном Боге?

Тоблакай выпрямил спину. – Почти рассвет. Пора.

– Карса, прошу…

– Ты будешь свидетельницей?

– А должна?

Он молча поглядел на нее. А его слова потрясли ведьму до глубины души. – Ты нужна мне, женщина.

– Почему? – Она чуть не расплакалась.

– Чтобы засвидетельствовать. Чтобы сделать необходимое, когда настанет время. – Он удовлетворенно вздохнул и отвернулся (грудь надулась так сильно, что начали трещать ребра). – Я живу ради дней, подобных нынешнему.

Тут она заплакала.

«Величие, потенциал, большие надежды. Падший, зачем ты отдаешь нам свою боль?»

– Женщины становятся слабыми раз в месяц. Так?

– Иди к Худу, ублюдок.

– И гневливыми.

Она вскочила на ноги. Врезала кулаком в его твердую грудь.

Пять, шесть раз – он поймал руку, не сломав, но словно кандалами сковав движения.

Семар сверкнула глазами.

Он не улыбался. Тем лучше. Для него!

Она разжала кулаки. Женщину словно затягивало в его взор – она как будто впервые увидела глаза Теблора. Их неизмеримую глубину, блеск ярости и веселья…

Карса кивнул: – так-то лучше.

– Надменное дерьмо.

Он отпустил ее руку. – Каждый день все больше узнаю о женщинах. Особенно о тебе.

– Тебе еще многому учиться, Карса Орлонг, – ответила она, отворачиваясь и утирая слезы.

– Да. И это будет радостное путешествие.

– Мне действительно следует тебя ненавидеть. Уверена, почти все, кто тебя знает, ненавидят тебя.

Тоблакай фыркнул: – Император уж точно.

– Итак, я должна идти с тобой. Видеть, как ты гибнешь.

За дверью раздались крики.

– Ониобнаружили побег, – сказал Карса, поднимая меч. – Скоро придут за нами. Готова, Семар Дев?

– Нет.

***

Он заметил, что вода разъела ей ноги. Белые, словно плоть трупа, куски кожи отстали, обнажив красные раны; когда она села на алтарь, подобрав ноги под себя, Странник вдруг понял кое-что. О человечестве, об этой кишащей, затопившей историю, жестокой орде.

Рот словно наполнился пеплом. Бог отвернулся и поглядел на потоки, струящиеся по неровным стенам крипты. – Прибывает, – сказал он, глядя на женщину.

– Он никогда не был забыт, хотя думает иначе, – ответила Пернатая Ведьма, рассеянно дергая прядь некогда золотистых волос. – Разве ты не рад, мой милый бог? Империя готова пасть к твоим стопам. И, – добавила она резко, обнажив побуревшие зубы, – к моим.

«Да, к твоим, Пернатая Ведьма. К гнилым, полумертвым придаткам, на которых ты ходила. Когда-то. Империя склоняется, выпячивает губы. Расцветает поцелуй. Такой холодный, такой скользкий… а запах, запах…»

– Разве не пришло время? – спросила она, бросив странно уклончивый взгляд.

– Для чего?

– Ты был консортом. Ты знаешь пути любви. Обучи же меня.

– Обучить?

– Я нетронутая. Я никогда не ложилась с мужчиной или женщиной.

– Ложь, – отвечал Странник. – Грибна, хромой раб в селе Хирота. Ты была очень молода. Он пользовался тобой. Часто и грубо. Именно потому ты стала вот такой, Пернатая Ведьма.

Он увидел, как она прячет глаза, морщит лоб – и понял ужасную истину: она не помнит. Она была тогда слишком юной и наивной. Потом все такие моменты были глубоко похоронены в тайниках души. Она – во имя Бездны! – не помнила. – Пернатая…

– Изыди. Мне от тебя ничего не нужно. У меня есть Удинаас.

– Ты потеряла Удинааса. И никогда не имела. Прошу, послушай…

– Он жив! Да, жив! А все, что желали его смерти – сестры – они мертвы!

– Дура! Сильхас Руин идет сюда. Чтобы разрушить город. Чтобы уничтожить все…

– Ему не победить Рулада Сенгара, – воскликнула она. – Даже Сильхасу Руину это не по силам!

Странник не ответил на смелое заявление. Отвернулся. – Я вижу гангрену у тебя на ногах, Пернатая Ведьма. Мой храм – ты любишь называть его так – смердит гнилью.

– Тогда исцели меня.

– Вода поднимается, – сказал он. И эти слова вдруг заполнили весь его разум. Вода поднимается. Почему? – Ханнан Мосаг ищет демона-бога, того, что схвачен льдом. Лед тает, Пернатая Ведьма. Вода… повсюду. Вода…

«Ради Оплотов, неужели возможно? Даже это? Нет, я поймал ублюдка. Поймал его!»

– Он взял палец, – пробормотала за спиной Пернатая Ведьма. – Взял и думал, что этого достаточно. Просто взять. Но как могла я попасть туда, куда он ушел? Да, он был мне нужен. Я нуждалась в нем, и он вовсе не заблудился, как сам полагает.

– А как насчет второго? – спросил Странник, все еще стоя к ней спиной.

– Не нашли…

Старший Бог развернулся: – Где второй палец?

Он увидел, как раскрываются ее глаза.

«Неужели? Это возможно?»

Он сам не понял, как оказался в коридоре. Вода доходила до пояса, но он разрезал ее без усилий. «Настает миг… Икарий ушел – куда? Иноземная армия и ужасный маг приближаются. Сильхас Руин машет крыльями на севере, и глаза его пылают. Ханнан Мосаг – глупец! – ползет к Обжитому озеру, а демон-бог шевелится – и она говорит, что тот вовсе не заблудился…»

Почти рассвет где-то там, за плачущими ветхими стенами.

Империя у ног.

Поцелуй расцвел. Еще мгновение…

***

До Варата Тауна, нового финеда Дворцовой Гвардии, дошла весть о бегстве Икария, Таралека Виида и Старшего Оценщика. Он услышал – и подогнулись колени, по телу пробежала дрожь. Его охватил темный, смятенный поток. Облегчение, да – все отложено, хотя бы на время – но вдруг Икарий вернется? – облегчение быстро сменилось растущим страхом перед армией захватчиков, что разбили лагерь всего в двух лигах отсюда.

Будет осада. Защитников почти не осталась, так что осада будет короткой. Затем они обложат Вечную Резиденцию. Рулад, наверное, уже будет стоять один и в окружении врагов.

Император без империи.

Пять летерийских армий, что на границах Болкандо, куда-то пропали. Ни весточки от боевых магов. Они были посланы – под началом если не блестящего, то вполне компетентного полководца – сокрушить Болкандо и его союзников. Даже женщине должно было хватить способностей. Последний рапорт пришел за день до столкновения войск.

Что же еще можно заключить? Армии разбиты. Враг наступает в самое сердце империи. А что случилось к востоку от Дрены? Тоже молчание. Атрипреду Биветт рассматривали как следующего Преду всех Имперских Армий.

Мятежи в Синей Розе, восстания в каждом городе. Дезертируют целые части, целые гарнизоны. Тисте Эдур исчезли, словно призраки. Нет сомнения, бегут назад, на родину. «Ради Странника, почему я не ускакал с Яни Товис? Вернуться к жене… я дурак, и я умру в проклятом дворце. Ни за что».

Он стоял у входа в тронный зал и следил из-под края шлема, как Император Тысячи Смертей меряет шагами подножие престола. Он покрыт кровью и мочой дюжины убитых поборников, каждого из которых сразил одним бешеным взмахом. Рулад вопил, его меч извивался в руках, рубил и отделял члены. Казалось, он опьянел от крови и боли жертв.

Заря занимается над городом. Лишившийся сна Император отмеряет шаги. Черные монеты шевелятся на искаженном лице, когда по нему пробегают волны бесконечных циклов неверия, потрясения и страха.

Перед императором недвижно застыл канцлер.

Трижды император останавливался и глядел на Гнола. Трижды он пытался о чем-то спросить – но вместо этого снова начинал ходить, дребезжа кончиком меча по плитам.

Собственный народ бросил его. Он неумышленно утопил отца и мать. Убил всех братьев. Довел украденную жену до самоубийства. Был предан Первой и единственной Наложницей, Низалью.

Экономика в руинах, порядок рассыпается, армии приближаются.

Единственный его ответ – вызывать беспомощных иноземцев на песок арены и кромсать их.

«Трагедия или комедия?

Не пойдет, Император. Не годится так. Все эти кишки, кровь на теле… Когда ты держишь меч, меч правит, а меч знает лишь то, для чего предназначен. Он не наложит резолюций, не проведет ловких переговоров, не решит ни одной из проблем, отяготивших сотни тысяч твоих подданных.

Дай мечу править империей – и она падет. Посреди войны, анархии, в потоке крови и море нищеты».

Облаченный в монеты носитель меча меряет шагами истинный размер своих владений. Одного тронного зала.

Он снова встал перед канцлером. – Что творится?

Детский вопрос. Детский голосок. Варат Таун вдруг почувствовал, как замерло сердце. Суровость его поколебалась. Дитя…

Ответ канцлера был таким размеренным, таким утешительным, что Варат чуть не рассмеялся нелепости происходящего. – Нас не смогут завоевать по-настоящему, Император. Вы уcтоите, ибо никто не сможет сразить вас. Захватчики увидят, поймут. Они осуществили месть. Грядет оккупация? Неясно. Если не они, это сделает коалиция восточных королевств. Но подобные коалиции неизбежно распадаются, пожирают сами себя. Они тоже ничего не смогут сделать с вами, Император.

Рулад Сенгар смотрел на Трайбана Гнола, губы его шевелились, но не издавали ни звука.

– Я уже начал, – подытожил канцлер, – готовить условия сдачи. Малазанам. По крайней мере они наведут в городе порядок, подавят восстания. Вероятно, в союзе с Истыми Патриотами. После наведения порядка мы сможем начать восстановление экономики, возобновим выпуск монеты…

– Где мой народ?

– Они вернутся, Император. Уверен.

Рулад обратил лицо к трону. И внезапно замер. – Он пуст, – прошептал Рулад. – Глядите! – Тут он поднял меч, указывая на престол. – Видите? Пуст!

– Ваше…

– Как кресло в доме моего отца. В нашем доме, в нашем селе! Пуст!

– Села больше нет, Император…

– Но кресло осталось! Я вижу его! Своими собственными глазами – кресло отца! Краска выцвела на солнце. Дерево расслоилось от дождя. Вороны сидят на ветхих боковинах. Вижу!

Крик долго замирал в наступившей тишине. Стража не шевелилась. Канцлер понурил голову. Кто знает, что за мысли бегают за глазками этого змея?

Сдача. Условия. Рулад Сенгар остается. Рулад Сенгар и да, Канцлер Гнол. Истопаты. «Нас не смогут завоевать. Мы здесь навеки. Войди в наш мир – и он сожрет тебя».

Широкие плечи Рулада опустились. Он подошел к трону и сел. Поднял мутные глаза. Спросил хриплым голосом: – Кто остался?

Канцлер поклонился: – Всего один, Император.

– Один? Должно быть двое.

– Поборник, известный под именем Икария, сбежал. В город. Мы ищем его.

«Лжешь».

Но Рулад Сенгар казался равнодушным к известию. Голова повернулась, взор опустился на покрытый кровью меч. – Тоблакай.

– Да, Император.

– Тот, что убил Бинадаса. Моего брата.

– Верно, государь.

Голова медленно поднялась. – Уже рассвет?

– Да.

Приказ Рулада прозвучал тихо, словно выдох: – Приведите его.

***

Они отпустили беднягу сразу же, как тот показал тайный проход под городскую стену. Дверь была, разумеется, заперта. Взводы ожидали в начинающей редеть темноте, отыскивая мало-мальски пригодные укрытия (таковых оказалось немного), пока Скрипач и Каракатица изучали подземный проход.

– Непрочно сделано, – шепнул Каракатица, – как раз по словам парня – мы заходим, они открывают водяной люк, и нам крышка. Скрип, я не вижу способа сделать все так тихо, чтобы мы прошли незамеченными. Они услышат, ловушка захлопнется.

Скрипач подергал белую бороду. – Может, получится снять дверь целиком, вместе с рамой и запором.

– Времени нет.

– Да. Отходим, прячемся на день, а вечером делаем что нужно.

– Адъюнкт медлить не станет. Кенеб хотел, чтобы мы были первыми, и он прав. Мы заслужили.

В этот миг они расслышали за дверью глухой удар. Тихо заскрипел засов.

Малазане встали по сторонам двери, торопливо взводя арбалеты.

Раздался скрежет и дверь резко распахнулась.

Показавшаяся фигура принадлежала явно не летерийскому солдату. На ней были простые кожаные доспехи, не скрывающие признаков женского пола. На лице незнакомки эмалевая маска с небольшим числом значков. За спиной два меча. Шаг, два… Она бросила взгляд на Скрипача, что стоял справа, потом на Каракатицу слева. Помедлила, отряхивая грязь, и устремилась наружу. Выскользнула на пустое пространство и скрылась.

Искупавшийся в поту Скрипач снова уселся. Арбалет дрожал в руках.

Каракатица сделал охранительный жест и тоже сел. – Дыханье Худа было у меня на затылке, Скрип. Прямо здесь, сейчас. Хотя она даже не потянулась за оружием, даже рукой не шевельнула, но…

– Да, – полным трепета шепотком ответил Скрипач. «Худом клятая сегуле. Высокого ранга. Мы не успели бы выстрелить… Головы покатились бы, словно парочка снежков – переростков».

– Скрип, я отвернулся. Я смотрел прямо в землю.

– И я.

– Поэтому мы еще живы.

– Да.

Каракатица оглянулся, уставился в темноту тоннеля: – Но все же нам не придется ждать следующей ночи.

– Иди к остальным, Карак. Скажи, пусть Кенеб готовится. Я иду проверять дальний выход. Если там нет стражи и все спокойно, нам повезло. Если есть…

– Ясно, Скрип.

Сержант нырнул в тоннель.

Он двигался в темноте не очень быстро, чтобы не создавать много шума. Стена над головой была чертовски толстая – только через тридцать шагов он различил смутное пятно выхода. Сжав арбалет, Скрипач двинулся к выходу.

Да, ему и не стоило спешить.

Тоннель открывался в узкую караулку без потолка. Вдоль стены справа стояла скамья; около нее на грязном полу валялись три тела, истекшие кровью от смертельных ран. «Нужно было отвести глаза, солдаты. Но едва ли она дала вам время подумать – ей хотелось поскорее выйти».

Дверь напротив была распахнута, но Скрипач сначала выглянул через трещину в стене. Широкая улица, пустая и замусоренная.

Они слышали отзвуки мятежа почти всю ночь; было ясно, что толпы пронеслись здесь, если не этой ночью, то одной из прошлых. Все лучше и лучше.

Он повернулся и поспешил назад. На внешнем конце прохода нашел Каракатицу, капитана Фаредан Сорт и Кенеба. Они стояли в нескольких шагах от двери.

Скрипач рассказал о находках. – Думаю, пора начинать. Восемьсот морских пехотинцев – для прохода потребуется время.

Кенеб кивнул. – Капитан Сорт.

– Сэр.

– Возьмите четыре взвода и займите оборону. Пошлите один взвод к ближайшим казармам, убедитесь, что там действительно никого нет. Если так, они станут нашим центром. Оттуда я поведу главный отряд к воротам, чтобы захватить и удерживать их. Капитан, тогда вы с четырьмя взводами пойдете в город, как можно дальше. По пути создавайте побольше шума. Разрешаю взять дополнительные припасы.

– Наша цель?

– Дворец.

– Ясно, сэр. Скрипач, позовите Геслера, Хеллиан и Урба – ваши взводы пойдут первыми. Проходите через тоннель. Лучше всего пробегите.

***

В сером свете наступившего дня четыре фигуры вышли из крутящегося пятна, появившегося в двадцати шагах от мертвой Башни Азата, что за Старым Дворцом. Когда портал сомкнулся, пришельцы принялись осматриваться.

Еж чуть заметно толкнул Быстрого Бена – то ли от возбуждения, то ли просто напоминая другу о себе. – Говорю тебе, колдун – это время воссоединения.

– Где мы, во имя Худа? – спросил Бен.

– В Летерасе, – ответила Серен Педак. – Позади Старого Дворца. Но что-то не так.

Тралл Сенгар обхватил себя руками. Он был бледным после поспешного исцеления двух ран; в глазах застыла глубочайшая тревога.

Еж ощутил какое-то предчувствие: словно дымок гаснущей лампы мешал ему разглядеть Тисте Эдур. «Бедный ублюдок. Брат убит на глазах. Потом – неловкое прощание с Онреком. И радость и горе – он видел, что друг стоит рядом с женщиной, которую любил так долго. Как долго? Чертовски близко к невероятности, вот как долго.

Но теперь – Тралл».

Тисте Эдур медленно озирался.

Еж бросил взгляд Быстрому Бену и сказал: – мы решили сопровождать тебя и Серен. К ее дому.

– Город в осаде, – ответил Тралл Сенгар. – Мой младший брат – Император…

– Подождет, – оборвал его Еж. Помолчал, пытаясь половчее сформулировать следующие слова. – Твой друг Онрек украл сердце женщины, и все было видно. То есть в ее глазах. Ответ, то есть. И если ты поглядишь, просто поглядишь в глаза Серен Педак, ну…

– Ради милостей Худа, – вздохнул Быстрый Бен. – Он имеет в виду, что вам с Серен нужно поскорее уединиться, и мы обещаем сделать все, чтобы это случилось. Так?

Удивление Серен Педак было почти комичным.

Но Тралл просто кивнул.

Еж снова поглядел на Бена: – Ты достаточно оправился, на случай, если напоремся на неприятности?

– На то, что не устранят твои жульки? Да, наверно. Может быть. Держи по жульку в каждой руке, Ежик.

– И верно… потому что ты клятый идиот. Серен Педак – ты должна знать, я очень завидую твоему Эдур, но все же… Далеко до дома?

– Не очень, Еж Сжигатель Мостов.

– Давайте покинем это жуткое место.

***

Ил взвивался под ногами, всплывал выше, охватывая колени, и уносился по течению. Мимо проплывали непонятные сгустки света, постоянно изменяясь, словно их мяли пальцы владеющего этим темным, неумолимым миром давления.

Брутен Трана, посланный отыскать спасителя, брел по бесконечной равнине, продавливая слежавшийся твердый ил. Спотыкался о кучи мусора, наступал на корни. Пересекал выглаженные течениями глинистые равнины, на которых местами виднелись отполированные кости давно погибших левиафанов. Огибал выпотрошенные остатки утонувших кораблей, торчащие ребра шпангоутов и лопнувшие корпуса. По пути он размышлял о своей жизни, о множестве решений, которые он принял или не принял.

У него нет жены. Память не может показать ни одного родного лица. Он был воином всю жизнь. Сражался бок о бок с родичами и боевыми товарищами, что были ближе кровных родичей. Видел, как они погибали или пропадали. Он понял, что видел распад целого народа. Во время завоевания того холоднокровного безымянного кошмара, которым оказался Летер. Что до самих летерийцев… он не испытывал ненависти. Скорее жалость и… да, сочувствие, ибо они такие же пленники кошмара, как все остальные. Алчное отчаяние, грызущая угроза неудачи, опасность утонуть в вечно вздымающемся, хлещущем волнами приливе культуры, что не умеет оглядываться и даже замедлять шаг на марше к сияющим высотам будущего… которое, если вообще наступит, окажется благим лишь для узкого кружка избранных.

Вечное морское дно предлагало свой комментарий к мыслям. Оно пыталось затянуть его в ил, истощить, лишить надежды на продвижение. Холодное и ломающее волю место казалось историей, раздавленной собственным весом. Историей не какого-то народа или цивилизации, но целого мира.

Почему он все еще идет? Какой спаситель сможет принести ему избавление? Нужно было остаться в Летерасе. Готовиться к нападению на Кароса Инвиктада и его истопатов, позволить себе свободу истребления этого человека и его гнусных приспешников. Затем он мог бы заняться канцлером. Воображать руки на горле Трайбана Гнола было приятнее всего – пока образ оставался в разуме… но оставался он ненадолго. Едва нога натыкалась на очередной скрытый предмет, едва ил попадал в глаза…

Тут перед ним замаячили каменные пилоны. Он увидел: поверхности их покрыты резьбой, непонятными значками, от созерцания которых рябит в глазах.

Когда он подобрался ближе, ил взвихрился и ему предстало некое существо. Позеленевшие доспехи покрыты слизью; лицо скрывает глухой шлем. В латной перчатке зажат летерийский меч.

Голос раздался в голове Эдур. – Ты прошел достаточно, Дух.

Брутен Трана остановился. – По правде, я не дух…

– Ты дух, странник. Твоя душа отделена от хладной, уже гниющей плоти. Ты всего лишь то, что предстало передо мной. Дух.

Почему-то эти слова не удивили Трану. Мосаг славится предательствами, всякий союз с ним – безумие. Да, он понял, что уже ощущает себя… отсеченным. Довольно давно. Похоже, Король-Ведун не тратил времени и сразу перерезал горло беспомощного Брутена Траны.

– Тогда, – спросил он, – что мне остается?

– Одно, Дух. Ты пришел, чтобы призвать его. Отослать обратно.

– Но разве его душа не отделена, как моя?

– Его плоть и кости здесь, Дух. В этом месте таится сила. Здесь ты найдешь забытых богов; здесь последний оплот их имен. Знай, Дух: если бы мы решили отринуть тебя, отказать твоему призыву, то смогли бы. Даже с тем, что ты несешь.

– Так вы отринете меня? – спросил Трана. Если ответ «да», то остается лишь хохотать. Пройти так далеко, принести в жертву жизнь…

– Нет. Мы понимаем необходимость. Наверное, лучше тебя самого.

Латник поднял свободную руку. Выпрямил закованный в бронзу палец. Показал на каменный монолит: – На той стороне всего одно имя. Вытащи то, что принадлежит тебе. Его плоть. Назови написанное на камне имя.

Брутен Трана медленно подошел к торчащему камню, обошел, отыскивая единственную надпись. И прочитал имя: – Брюс Беддикт, Спаситель Пустого Оплота. Призываю тебя.

Очищенная от ила поверхность камня казалась почти живой. Она пошла рябью, начала выпячиваться, принимая текучие формы; движения создали светящийся слепок, и он принялся выбираться из камня. Освободилась рука, плечо, голова, лицо – закрытые глаза, гримаса страдания – потом торс. Нога. Вторая рука – Брутен увидел, что на ней не хватает двух пальцев.

И нахмурился. Двух?

Течение усилилось, и Брюс Беддикт был отделен от камня. Он упал на четвереньки, чуть не утонув в мутной жиже.

Подоспел латник, принес меч в ножнах и вонзил оружие в дно перед летерийцем.

– Возьми его, Спаситель. Ощути течения – они жаждут. Иди, времени мало.

Стоявший на четвереньках, мотавший головой Брюс Беддикт потянулся за мечом. Едва рука сомкнулась на ножнах, резкий поток поднял человека со дна. Он завертелся в круговороте ила и пропал.

Брутен Трана не шевелился. Течения без помехи пролетали сквозь него. Как и сквозь всякого духа…

Он ощутил себя обманутым. Не выпало случая поговорить с Брюсом Беддиктом, рассказать, что нужно сделать. Императора – зарубить еще раз, Империю – воскресить.

– Ты сделал все, Дух.

Брутен Трана кивнул.

– Куда ты пойдешь?

– Есть один дом… Я его потерял. Я найду его снова.

– Обязательно.

***

– Ох, Паддерант, гляди! Он шевелится!

Старик прищурился, пытаясь разглядеть Селаш сквозь густой дым. В последнее время она только этим и занимается. Охапки ржавого листа – со дня ареста Теола Беддикта. – Вы одели много мертвецов, хозяйка. Достаточно, чтобы знать, как выглядят легкие людей, злоупотребляющих этим снадобьем.

– Да. Никаких отличий от обычных легких.

– Пока не подхватишь гниль или рак.

– Легкие с гнилью тоже все одинаковы. Это точно. Ты слышал, что я сказала?

– Шевелится, – ответил Паддерант и извернулся на стуле, разглядывая стоящий на полке сосуд из плохого стекла. В нем, в слое густой розовой жидкости, плавал отрезанный палец.

– Значит, время. Идти. К Ракет, – сказала Селаш в промежутках между яростными затяжками. Объемистая грудь колыхалась так сильно, что готова была разорваться. – И сказать. Ей.

– Что он шевелится.

– Да!

– Ладно. – Помощник поставил чашку на стол. – Чай из ржавого листа, хозяйка.

– Я захлебнусь.

– Не вдыхать. Пить, как полагается цивилизованным людям.

– Ты еще здесь, дорогой слуга? Мне это СОВСЕМ не нравится.

Паддерант вскочил. – В путь, в опасный путь!

***

Она ухитрилась столкнуть труп Ятванара в сторону, и теперь он лежал рядом, словно свернувшись во сне. Вздутое, покрытое пятнами лицо упиралось в ее собственное лицо.

Никто за ней не придет. Комната запретна для всех, кроме Танала Ятванара. Если только в ближайшие два дня случится какое-то несчастье в квартале и Карос Инвиктад пошлет разыскивать Танала… Джанат понимала, что для нее будет слишком поздно.

Она прикована к постели с раздвинутыми ногами. Под ней скопилась моча. Женщина взирала на потолок, до странности радуясь присутствию другого тела рядом. Его неподвижности, холоду кожи, полному отсутствию упругости плоти. Она могла ощутить вялый пенис, упирающийся в ее правое бедро. Зверь внутри доволен…

Ей нужна вода. Больше всего иного. Достаточно и глотка – он позволил бы ей собраться с силами, снова дергать за цепи, перетирая сталь и дерево, мечтая о том, как вся рама треснет – но для такого нужен мужчина, могучий и здоровый. Пустая мечта… но она осталась единственным утешением. Джанат надеялась, что мечта сопроводит ее в смерти. Да, до самого последнего мгновения.

Хватит и этого.

Танал Ятванар, ее мучитель, мертв. Но ей не сбежать даже от мертвого. Она рассчитывала, освободившись от оков плоти, продолжить преследование – демоническая душа, жаждущая утолить голод, жестоко покарать ту хнычущую, трусливую штучку, что осталась от Танала.

Глоток воды. Было бы так сладостно…

Он смогла бы плюнуть в маячащее перед глазами лицо.

***

Монеты, брошенные в возбужденную толпу, собрали толпу еще более многочисленную и возбужденную. В конце концов даже в Каросе Инвиктаде, Блюстителе Патриотов, пробудился трепет. Он послал слуг в самые тайные крипты – вытаскивать сундук за сундуком. Агенты во дворе утомились; теперь они просто швыряли монеты горстями, потому что мешки давно кончились. Однако напор на стены был таков, что казалось: никакие количества серебра и золота его не ослабят.

Он сидел в конторе и пытался осознать неприятную истину. Разумеется, говорил он себе, толпа просто слишком многочисленна. Не хватает монеты, вот и все. Они дерутся за мешки, как шакалы. Не так ли?

Он сделал и продолжает делать то, что следовало бы делать Императору. Опустошить казну, похоронить народ под грудами злата. Так и покупается мир. И конец восстаниям. Все вернутся в дома, снова заработают предприятия – лавки переполнятся продуктами, шлюхи начнут призывно махать руками из окошек – бочки вина и эля прольются в пасти. Так покупается апатия и послушание. Да, празднества, игры и Топляки – вот решение. А также несколько тихих арестов и умерщвлений.

Но у него кончаются деньги. Его деньги. С трудом скопленные. Громадная сумма, заработанная исключительно благодаря его гению. Они отобрали почти все.

Что же, он начнет снова. Отнимет деньги у жалких ублюдков. Для такого, как Карос Инвиктад, это будет легко.

Танал Ятванар пропал. Наверное, прячется у своей пленницы. Ну и пусть сгниет в ее объятиях. Блюстителю все равно. Этот тип старался переиграть его. Жалкие, простецкие схемы. Но они окажутся бесполезными: Карос намеревается убить негодяя, как только увидит. Нож в глаз. Быстро, точно, приятно.

Он слышал крики насчет Теола Беддикта – они стали особенно яростными. Почему-то это его волновало. Неужели его не хотят порвать в клочки? Неужели он действительно слышит призывы освободить вредителя?

В двери отчаянно застучали.

– Войдите.

Показался бледный агент. – Господин, главное здание…

– Прорвались?

– Нет…

– Тогда иди вон. Погоди – проверь Теола Беддикта. Постарайся привести его в сознание. Я хочу, чтобы он смог идти на собственные Топляки.

Мужчина долго медлил, но наконец ответил: – Слушаюсь, господин.

– Это все?

– Нет, главное здание… – Агент махнул рукой в сторону коридора.

– Что там, проклятый дурак?

– Оно полно крыс, господин.

«Крыс?»

– Они летят через стены. Мы бросаем монеты, а назад получаем крыс. Тысячи!

– Гильдии больше нет!

Его возглас походил на женский взвизг.

Агент заморгал. Тон его вдруг изменился, стал тверже: – Толпа, господин. Она призывает освободить Теола Беддикта – вы не слышите? Его зовут героем, революционером…

Карос ударил жезлом по столу и встал.

– Ради этого я бросал мое золото?

***

Пернатая Ведьма ощутила возрождение Брюса Беддикта. Перестала ощипывать кусочки кожи с пальцев ног, глубоко вздохнула. Она чувствовала: Брюс приближается. Так быстро!

Ворча под нос, она закрыла глаза и вообразила отрезанный палец. Этому дураку Страннику еще многому нужно учиться. Относительно его превосходной Верховной Жрицы. Палец все еще принадлежит ей, все еще содержит капли ее крови – зря, что ли, она затолкала его в себя? Месяц за месяцем он пропитывался ею, словно погруженное в воду дерево.

Брюс Беддикт принадлежит ей, и она знает, как его использовать.

Смерть, что не будет настоящей смертью – для Рулада Сенгара, безумного императора. Убийство Ханнана Мосага. Канцлера. И всякого, кто ей не нравится.

А потом… красивый молодой мужчина склоняет колени перед ней, воссевшей на храмовом престоле – в новом, ею построенном и освященном во имя Странника храме – да, он склоняется, а она раздвигает ноги и приглашает его войти. Туда, где хранился его палец. Пусть засунет язык. Глубоко.

Будущее так прекрасно, так светло…

Пернатая Ведьма раскрыла глаза. Она не верила… Брюс Беддикт уходит в сторону, его утащили из ее хватки. Какая-то иная сила.

Ведьма завизжала, подскочив на помосте; опустила руки в воду, словно стараясь снова схватить его – но вода оказалась глубже, чем она помнила. Потеряв равновесие, она шлепнулась в воду лицом. Непроизвольно вдохнула полный рот холодной, кусачей жидкости.

Глаза вытаращились на подводную тьму. Она задергалась, легкие судорожно сокращались, захватывая все новые порции воды.

«Глубоко… где верх?…»

Колено оцарапалось о камни пола; она попыталась подобрать ноги под себя, но они уже онемели, став тяжелыми как бревна. «Не работают!» Тогда рукой в пол, оттолкнуться – но до поверхности слишком далеко. Вторая рука попыталась охватить ноги – но едва она находила одно колено, как второе уплывало.

Тьма проникала в глаза, сочилась в разум.

Ощутив благословенное облегчение, она прекратила борьбу.

Теперь можно помечтать. Теперь можно ощутить сладкий соблазн грез – почти в пределах досягаемости – боль в груди утихла – она может дышать водой, о да. Вдох, выдох, вдох, выдох. Потом ей уже не нужно было дышать. Она смогла замереть, опустившись на скользкий пол.

Тьма снаружи и внутри. Греза подплывала все ближе.

Почти…

Странник стоял по пояс в воде. Руки не отрывались от ее спины. Он выжидал, хотя она уже прекратила бороться.

Иногда толчка недостаточно.

***

Изуродованное, искореженное нечто, прежде бывшее Ханнаном Мосагом, ползло по улице, направляясь к узкому переулку, по которому можно дойти до Обжитого озера. Случайные банды натыкались в предрассветной темноте на ужасного Эдур и разбегались, испугавшись его смеха.

Скоро все вернется. Вся его сила, чистейший Куральд Эмурланн. Он исцелит больное тело, исцелит рубцы сознания. С демоном-богом, освобожденным изо льда и вновь скованным его волей – кто сможет ему противостоять?

Рулад Сенгар может оставаться императором – это уже не важно. Не так ли? Король-Ведун больше не испугается его. Чтобы еще сильнее сокрушить врага, он располагает признанием – о, что за безумие начнется!

Потом проклятые захватчики… ну, скоро они обнаружат, что лишились флота.

Потом река вздуется, начнется потоп. Стремнина смоет проклятый город. Очистит от чужаков. И от самих летерийцев. «Я увижу, как все они потонут».

Достигнув начала улочки, он вполз в сумрак, радуясь, что скрылся от серого света дня. Вонь затхлого пруда достигла его ноздрей. Гниль, растворение, смерть льда. Долгое ожидание – но теперь его амбиции осуществятся.

Он полз по скользким, покрытым слизью камням. Он мог ощутить, как по ближним улицам носятся тысячи людей. Они выкрикивали что-то вроде заклинания. Ханнан Мосаг ощутил отвращение. Ему никогда не хотелось иметь дела с летерийцами. Нет, он мечтал воздвигнуть непроходимую стену между ними и своим народом. Править племенами, оставаясь на севере, где дождь подобен туману и священные древа накрывают каждое село.

Тисте Эдур заслужили мир.

Что же, он пошлет их на север. Приготовления уже начаты. Вскоре к ним присоединится их Король-Ведун. Мечта станет явью.

«А Рулад Сенгар? Что же, я оставляю ему тонущую империю, пустоши грязи, гнилых деревьев и гниющих тел. Правь счастливо, Император!»

Он заметил, что шлепает по потокам ледяной воды, устремившимся по улице; ноги и руки уже онемели. Ханнан Мосаг поскользнулся, неслышно выругался и помедлил, глядя на окружившую его воду.

Впереди раздался громкий треск, и Король-Ведун улыбнулся. «Мое дитя шевелится!»

Втянув силу из уличных теней, он продолжил путь.

***

– Ай, что за негодные сторожа, – сказал Ормли, подошедший к глинистому берегу Обжитого озера. Поборник Гильдии Крысоловов явился с северной стороны, из квартала Ползунов, где провел время в хлопотах, нанимая прохожих выкрикивать имя великого революционера, героя из героев и прочая. Те-ол Бед-дикт! Те-ол Бед-дикт! Потом он вернул потраченные деньги, посетив разорившихся богачей в их поместьях. «Он всё вам отдаст! Он готов оплатить ваши долги! Вы слышите? У меня еще много чуши, только готовьте уши!» Надо добавить, что последнюю фразу он произносил про себя.

Что за напряженная ночь. Потом прибежал гонец от Селаш и притащил чертову сосиску, которой кое-кто прочищал себе нос. Наверняка.

Ладно, ладно. Тут есть какое-то неуважение, это недостойно – ни по отношению к Брюсу Беддикту, родному брату Героя, ни по отношению к самому Ормли Крысачу. Так что довольно.

– О, кексик, это он.

– Кто, печенюшка?

– Ну, я забыла. Тот, который.

Ормли скривился на парочку, развалившуюся на берегу словно пара пучеглазых рыб. – Я назвал вас сторожами? Вы оба пьяные!

– И ты был бы, – отозвался Урсто Хобот, – если бы пришлось слушать нытье этой вот ведьмы. – Он кивнул на жену. – «О, я хочу ребенка! Большого! У него будут большие губы, он обхватит ими сам знаешь что и будет расти еще! О, сиропулька, о, прошу! Давай? Давай! Давай!»

– Бедняга, – констатировал Ормли, подходя ближе. И замер, увидев плавающие в центре озера куски колотого льда. – Он выбирается, да?

– Ты вовремя пришел, – пробурчала Пиношель, бросив супругу уже третий зазывный взгляд. Взболтала то, что еще оставалось в глиняном сосуде, запрокинула голову и сделала большой глоток. Утерла рот, склонилась, поглядела на Ормли исподлобья: – Ну, ребенок это сплошные губы. Здоровенький будет…

– Да ну, Пиношель, – сказал Ормли. – Как это губы сплошные? А куда же…

– Ты ничего не понимаешь!

– Наверное, да. Как и насчет вас двоих. Но вот что я знаю. В Старом Дворце в ванных комнатах есть картина, нарисованная шестьсот лет назад. Там нарисовано это озеро или очень похожее, судя по зданиям на заднем фоне. И кто сидит там на травке, и кувшин между ними? А как же! Уродливая баба и мужик еще уродливее, и они здорово смахивают на вас!

– См’три, кого назвашь уродами, – буркнула Пиношель, с трудом поднимая голову и вздыхая, чтобы вернуть себе подобие приличного вида. Затем она начала чесать воронью копну волос. – Разумеется, я зн’вала лучшие дни.

– Это точно, – пробормотал Урсто.

– Ага, я слышу! И чья в том вина, свиной нос?

– Людей не осталось, которы нам преклонялись бы. Вот и все!

– Точняк!

Ормли хмуро поглядел на озеро и лед. В тот же миг огромная глыба перевернулась, издав громкий КРАК! Он непроизвольно сделал шаг назад. И другой. – Уже вылез?

– Нет, – сказал Урсто, скосив на стонущий лед один глаз. – Это тот, кому нужен палец.

Талая вода по краям озера забулькала, заволновалась; поднялись тучи ила, окружающие плотную массу. Водоворот, только не опускающийся, а поднимающийся из глубины. Затем последовал громкий всплеск, брызги – и некая фигура забарахталась у берега, кашляя и истекая мутной водой. В искалеченной руке – меч.

Пиношель – ее глаза блестели словно бриллианты – подняла кувшин, приветствуя гостя дрожащими руками. – Слава Спасителю! Слава не вполне утопленному псу, и да проблюется он! – Затем она закаркала вороной; голос стал хриплым, но потом вновь обрел громкость.

Ормли выхватил отрезанный палец из кошеля и подошел к Брюсу Беддикту. – Это искал? – спросил он.

Было время сна, и было время боли. Ни то, ни другое не показались ему особенно долгими. Брюс Беддикт умер от яда в тронном зале, а сейчас он стоит на коленях и руках в озере ледяной воды. Содрогаясь и кашляя, выхаркивая воду и тину.

Какой-то человек склонился над ним и пытается всучить отрезанный палец, вздувшийся и окрашенный розовым.

Он ощутил, что рука схватила ножны, и понял, что это его ножны. Заморгал, прочищая глаза. Бросил взгляд, убеждаясь, что меч действительно в ножнах. Меч был там. Оттолкнув «дар» мужчины, он присел на корточки и огляделся.

Да, знакомые места.

Мужчина опустил ему на плечо теплую руку, как будто успокаивая. – Брюс Беддикт, – произнес он тихо, – Теол скоро умрет. Брюс, ты нужен брату.

Когда мужчина помог Брюсу встать на ноги, тот вытянул меч, почти наверняка ожидая увидеть его ржавым, бесполезным – но нет, оружие блестело свежей смазкой.

– Погодите! – закричал кто-то.

Помогавший Брюсу человек обернулся. – Чего тебе, Урсто?

– Демон-бог готов освободиться! Спроси его!

– Спросить его чего?

– Имя спроси, чтоб тебя! Без имени мы его не отошлем!

Брюс выплюнул слизь. Попытался подумать. Бог во льду, лед тает. Мгновения до побега, мгновения до… – Эй’еданен от Истока, – сказал он. – Эй’еданен тек’велют’ленен.

Мужчина рядом фыркнул: – А в пять раз быстрее слабо? Ради Странника! Повтори!

Но с другой стороны кто-то радостно закудахтал.

– Брюс…

Он кивнул. – Да. Теол. Мой брат… – Веди меня, – вскричал он. – Веди меня к нему!

– Проведу, – обещал мужчина. – А по пути все объясню. Ладно?

Брюс Беддикт, Спаситель Пустого Трона, кивнул.

– Вообрази, – сладко вздохнула Пиношель, – имя на старом языке! Ох, этот человек прошел долгий путь!

– Ты протрезвела, марципанчик?

Она неловко поднялась на ноги и схватила мужа за руку: – Идем.

– Нужно погодить. Скажем имя и отошлем его.

– Время есть. Давай прошвырнемся по Аллее Червелика, найдем еще кувшин. И поглядим, как ползет Тисте Эдур. Словно Черепаха Бездны.

– Забавно, что этот миф не сохранился, – фыркнул Урсто.

***

Более глубокая и холодная тень скользнула над пыхтящим Мосагом, и он остановился.

Почти рядом, о да – выход с улицы, он видит двоих людей, небрежно развалившихся на берегу, прижавшись друг к дружке. Кувшин так и снует из рук в руки.

Нелепые пьяницы… самые подходящие свидетели краха ожиревшей империи. И первые кандидаты на смерть. Тоже подходяще.

Он заставил себя двинуться – но большая рука схватилась за плащ, почти у воротника. Он был поднят над землей.

Зашипел, отыскивая силу…

Ханнана Мосага медленно развернули, и он обнаружил, что глядит в нелюдские глаза. Серо-зеленая кожа, как бы дубленая; гладкие клыки высовываются из уголков рта. Глаза с вертикальными зрачками смотрят без всякого выражения.

Пьяницы хохотали за его спиной.

Король-Ведун, болтаясь в воздухе перед гигантской демоницей, потянулся за силой Эмурланна. Отправить тварь в небытие. Ощутил прилив внутри…

Но вторая рука схватила его за горло.

И сжала.

Хрящи лопнули, словно скорлупа. Позвонки захрустели, сплющиваясь друг о друга. Взорвалась боль, наполнив тело Мосага белым огнем.

И яркий, беспощадный свет солнца вдруг лизнул лицо.

«Сестра Зари – ты приветствуешь меня…»

Но он взирал в глаза демоницы – и все еще ничего не видел. Глаза ящерицы, глаза змеи.

Неужели она вообще ничего не даст ему?

Огонь выплеснулся из черепа, ослепив его; затем с тихим, гаснущим гулом пламя сомкнулось, оставляя за собой тьму.

Но глаза Ханнана Мосага уже ничего не видели.

Солнце ярко освещало лицо мертвеца, подчеркивая каждое искажение, каждую изломанную кость. Глаза слепо уставились на свет.

Пустые, как и глаза Джагуты.

Урсто и Пиношель увидели, как она отбрасывает жалкое изуродованное тело.

Затем Джагута поглядела на них. – Мой ритуал разрушился.

Пиношель засмеялась в нос, что вызвало мощный выплеск соплей; немало времени потребовалось ей, чтобы все отчистить.

Урсто, бросив на нее неприязненный взгляд, кивнул джагутской колдунье. – Ох, они все потрудились над этим. Мосаг, Менандора, Сакуль Анкаду, бла бла. – Он махнул рукой. – Но мы же здесь, милашка. Видишь ли, у нас есть имя.

Джагута наклонила голову набок: – Тогда я не нужна.

– Ну, это точно сказано. Разве что хочешь выпить? – Он вытащил кувшин из объятий Пиношели и поднял как можно выше.

Джагута еще миг глядела на него. И сказала: – Приятное предложение. Спасибо.

***

Треклятое солнце уже взошло, но по эту сторону ворот еще лежала сплошная тень. Однако сержант Бальзам отлично видел, что створки распахнуты.

Скакавшая впереди всех Мазан Гилани снова сделала свой немыслимый трюк: поднялась в стременах и легла на круп коня, посылая его в галоп.

За спиной Бальзама застонал, словно придавленный кирпичом щенок, Горлорез. Бальзам потряс головой. Еще одна дурная мыслишка пролезла в башку, как недодавленный клоп. И откуда они только берутся? И почему ворота распахнуты и почему все скачут прямо в них?

И не трупы ли он видит там, сразу за воротами? Там кто-то бегает в дыму?

А что это за звук, тоже оттуда?

– Жульки! – воскликнул сзади Мертвяк. – Кенеб вошел! Он удерживает ворота!

Кенеб? Кто такой Кенеб, во имя Худа?

– Ходу! – заорал Бальзам. – Они за нами! Скачите в Арен!

Скачущая задница Мазан Гилани скрылась в затененном проеме.

Горлорез тоже заорал, и это был звук что надо – как будто кота раздавило колесом. Но дела ведь идут совсем худо и трудно его винить. – Она занырнула, мамочки! Ох, как я ненавижу города! Едем домой. Скачите! В ту дыру! Как она называется? А, большая дыра с ложной аркой и боковыми пилонами!

В тени копыта коня застучали неровно, животное споткнулось и завертелось. Удар. Бедро хрустнуло, Бальзама выбросило – он полетел раскинув руки и крепко схватился за мягкое податливое собрание совершенной плоти – она взвизгнула и потащилась за ним. Так Бальзам выдернул Мазан Гилани из седла.

Падение на мостовую вышло тяжким – голова Бальзама ударилась с такой силой, что шлем вдавился и перекосился. Ее тяжесть деликатно налегла на него – краткий, но исключительный миг, и она соскользнула.

Лошади спотыкались, копыта стучали в опасной близости. Солдаты вбежали и вытащили их обоих.

Бальзам вгляделся в знакомое лицо. – Фом Тисси, ты еще не мертвый?

Жабья морда расплылась в жабьей ухмылке – «дави жабу кирпичом, ох и смеялись мы, да» – и мозолистая рука хлопнула его по плечу. – Ты с нами, Бальзам? Рад, что прибыл – на нас тут давят – кажется, сбежался весь треклятый гарнизон. Пытаются отобрать ворота.

– Гарнизон? О чем думает Блистиг? Мы на его стороне! Покажи мне знаменитых танцующих девушек Арена, я за этим сюда шел. Чтобы увидеть, а может, и не только увидеть, хо!

Фом поставил Бальзама на ноги, нахлобучил на голову мятый шлем, а потом развернул за плечо.

И там был Кенеб, а за ним баррикады из обломков и солдаты, склонившиеся, чтобы перезарядить самострелы, а другие рубились с летерийцами, пытаясь закрыть брешь. Где-то справа, в начале улицы, на которой собрался для контратаки враг, грохнул жулек. Раздались вопли.

Кулак Кенеб подошел к Бальзаму. – Где остальные, сержант?

– Сэр?

– Адъюнкт и армия!

– На транспортах, сэр, где же еще? Худший шторм, что я видел. Корабли чуть не вверх тормашками…

Мертвяк сказал сзади: – Кулак, они должны быть на подходе.

– Пусть Мазан Гилани снова садится на коня, – велел Кенеб, и Бальзам чуть не расцеловал его за это. – Мне плевать, если она загонит коня насмерть, но чтобы добралась до Адъюнкта! Ускорить шаг. Пусть пошлют кавалерию вперед.

– Слушаюсь, сэр.

– У нас кончаются стрелы и припасы, летерийцев сбегается все больше с каждым клятым вздохом, и если они найдут толкового командира, нам не устоять.

Кулак говорит с Бальзамом? Он не был уверен, он хотел повернуться кругом и проследить за тем, как Мазан растопырит ноги, взбираясь на коня, о да, она так и сделает – но грубые ручищи на плечах не дают ему двинуться и кто-то скулит в ухо…

– Прекратите издавать звуки, сержант, –приказал Кенеб.

Кто-то выехал из ворот и что они думают что делают? Тут битва! – Парнишки для танцующих девушек, – прошептал он, потянувшись за мечом.

– Капрал, – произнес Кенеб. – Отведите вашего сержанта на левую баррикаду. И вы туда же, Горлорез.

Мертвяк сказал: – Он будет в порядке, сэр…

– И вы туда же.

– Слушаюсь, Кулак.

Парнишки. Бальзаму хотелось поубивать их всех.

***

– Город выглядит так, словно тут ураган прошел, – едва слышно сказал Каракатица.

Он был прав. Но грабежи и мятежи произошли, похоже, несколько дней назад, а сейчас весть о прорыве малазан вызвала новый ураган, на этот раз вялый – взвод, засевший в тенях на какой-то улочке, видел лишь несколько пугливо пробегающих человеческих фигур.

Они поймали взвод, шагавший к западным воротам. Стрелы, жульки, горелка под колесо фургона – тот все еще дымился, черная колонна высоко поднялась в светлеющее небо. Полегли все двадцать пять, мертвыми или ранеными; не успели они с Геслером пройти мимо, как местные начали обчищать тела.

Капитан отослал Урба со взводом на поиски Хеллиан – проклятая пьяница выбрала не то направление, и на дворец теперь двигались лишь взводы Скрипач и Геслера.

В сорока шагах справа вниз по улице виднелась высокая стена с башенками. Казармы и двор городского гарнизона. Ворота его открылись, на улицу потекли отряды, начав строиться.

– Тут мы найдем их начальника, – сказал Каракатица. – Того, что все организует.

Скрипач поглядел на другую сторону улицы, увидел Геслера с солдатами, занявшими позицию точно напротив его взвода. «Было бы лучше оказаться на крышах. Но никто не решится вламываться в солидные официальные здания – можно переполошить клерков и ночных сторожей. Поднимется шум, и к нам сбегутся настоящие солдаты.

Может, сделаем это ближе к дворцу? Там здания стоят крыша к крыше. Не придется медленно ползти, попадая в тупики. И, вероятно, в засады».

– Дыханье Худа, Скрип! Тут сотня, и еще вылезают. – Каракатица вытянул руку: – А вот и командир.

– Кто у нас лучший арбалетчик?

– Ты.

– Дерьмо.

– Ну, еще Корик. Хотя лично я выбрал бы Корабба.

Скрипач не сразу улыбнулся. – Каракатица, иногда ты гений.

– Ну, теперь буду спать спокойно. Сорок шагов, нет помех, – начал прикидывать Каракатица, – но мы уничтожим возможность засады.

Скрипач покачал головой: – Нет, так еще лучше. Он выпускает болт, тот тип падает. Мы набегаем, пять – шесть жульков, потом откатываемся назад – как можно быстрее. Выжившие побегут следом, забьют устье улицы, а Геслер ударит по ним сзади. Еще пять – шесть жульков.

– Чудесно, Скрип. Но как Геслер узнает…

– Он сообразит. – Скрипач повернулся и подозвал Корабба.

***

Новоназначенный финед Главного гарнизона, стоявший в пяти шагах от Атрипреды Бешура, окончил осмотр взводов, повернулся – увидел, как что-то мелькнуло у шлема помощника, выбив искры – финед Гарт, что был сбоку от Атрипреды, завопил – он почему-то держался вытянутой рукой за лицо Бешура, из ладони торчало толстое древко – Атрипреда зашатался и упал, потянув за собой Гарта, ибо стрела, пробив руку, прошила и его лоб.

Новый финед, парень девятнадцати лет, а теперь и командир полной роты (за внезапным отсутствием вышестоящих), не верил своим глазам.

Крики. Он увидел, как люди выбежали с улицы, направляясь к ним. Пятеро – нет, шестеро – в руках какие-то камни…

Финед махнул рукой и визгливо отдал приказ контратаковать. Он бежал во главе своих солдат, подняв меч над головой.

Тридцать шагов.

Двадцать.

Камни взвились в воздух, полетев навстречу. Он поднырнул под один и вдруг оглох, во рту была пыль, он лежал на камнях и повсюду была кровь. Кто-то, шатаясь, появился в поле его зрения. Одна из солдат. Рука женщины висела на полоске мяса, бешено качаясь; женщина, выполнив странные пируэты, шлепнулась на мостовую.

Поглядела на него и закричала.

Финед пытался встать, но что-то было не так. Ноги не работали, по спине тек огонь – кто зажег треклятый костер? – зачем бы? Обжигающий жар превращался в непонятное онемение. Затылок был мокрым.

Напрягая всю волю, он сумел поднять руку, потрогав затылок ладонью.

И обнаружил, что черепа нет.

Трепещущие пальцы искали, вонзаясь в какой-то студень. И тут жжение прекратилось.

Он может заставить все это работать, понял финед. И вдавил пальцы поглубже.

Неясно, чего именно он коснулся, но прикосновение убило его.

***

Скрипач повел взвод в притворное отступление, за ними ввязалось пятьдесят или шестьдесят летерийцев. Геслер поднял руку, в ней была горелка. «Да, грязное дело, но их же слишком много, не так ли?»

Скрипач и его солдаты сумели оторваться.

Толпа летерийцев достигла входа на улицу; люди напирали один на другого.

И полетели морантские припасы, и вся улица стала одним большим взрывом.

Не дожидаясь, пока стена жара настигнет их, Геслер толкнул Буяна в спину, приказывая возглавить отступление.

Бежать! Быстрее!

Они оказались на другой улочке, свернули, добравшись до противоположной стены казарм. Они ожидали, что взвод Скрипача вот-вот окажется рядом. Новые улицы, и каждая все ближе к дворцу.

***

– Золото, черт дери!

– У всех есть золото, – лаконично ответил бармен.

Хеллиан сверкнула глазами. – Что у тебя за говор?

– Самый лучший, торговое наречие. Один из нас говорит как образованный человек, и я даже подозреваю, кто именно.

– А вот это видел?- Она вытащила меч капрала, толкнув того в грудь, чтобы быстрее освободить оружие от ножен, и ударила набалдашником рукояти по стойке. Клинок качнулся в нетвердой руке и глубоко оцарапал правое ухо Хеллиан. Она выругалась, схватилась другой рукой и тут же посмотрела на нее. Вся покрыта кровью. – Глянь, что ты со мной сделал!

– Подозреваю, я еще и заставил тебя вторгаться в империю, и в город, и…

– Не будь идиотом. Ты не так важен. Все сделали крылатые мартышки.

Вытянутое худое лицо бармена чуть скривилось, тонкая бровь чуть поднялась.

Хеллиан повернулась к капралу: – Какой это у тебя меч, дурак? А такой меч, который неправильно работает! Вот так.

– Да, сержант.

– Простите, сержант.

– Да и простите рану не зашьют. Капрал, убери меч с глаз моих.

– Слышите? Приближается, – подал голос другой солдат.

– Что? Что это должно значить, Лодкунёс?

– Э, мое имя…

– Я твое имя только что назвала!

– Ничего, сержант. Ничего не значит.

Бармен прокашлялся. – А теперь, если вы кончили браниться между собой, можете тихо уйти. Как я сказал, в нашей таверне сухой закон…

– Таверны сухими не бывают, – сказала Хеллиан.

– Не уверен, что вы поняли правильно…

– Капрал, слышал?

– Да.

– Так точно.

– Хорошо. Протащите дурака. За ноздри. Прямо под этим килем.

– За ноздри, сержант?

– Ты снова, Шмыганос?

Хеллиан смеялась, глядя, как капрал всеми четырьмя руками хватает бармена и тащит вдоль стойки. Мужичок вдруг стал совсем не таким лаконичным, как раньше. Брыкаясь и хватаясь за руки солдата, он заорал: – Стоп! Стоп!

Все замерли.

– В погребе, – пропыхтел бармен.

– Дай моему капралу направление, и притом верное, – приказала Хеллиан, удовлетворенная всем, кроме капающего уха. Но постойте! Если хоть один солдат выйдет из повиновения, она сможет сжать рану и выдавить всю кровушку прямо на него; тогда ему станет плохо, и все они будут выполнять все, что ей нужно. Сейчас ей нужно…

– Сторожите дверь.

– Сержант?

– Ты слышал меня. Сторожи дверь, и будет лучше.

– От кого? – спросил Утконос. – Поблизости…

– От капитанши, от кого еще? Наверняка следит за нами, чтоб ее.

***

Воспоминания, понимал теперь Икарий, не изолированы. Они не живут в отдельных, огороженных стенами помещениях разума. Наоборот, они подобны ветвям дерева или, скорее, мозаике на громадном полу – солнце освещает то один кусочек, то другой.

Он понимал также, что для остальных эти световые пятна кажутся очень яркими и крупными, они захватывают большую часть жизни и, хотя детали бывают смутными и выцветшими от времени, они складываются в практически цельную картину. Из нее рождается понимание себя.

Этого он лишен сейчас, а может быть, был лишен всегда. Схваченный когтями незнания, он подобен незрелому ребенку. Его легко использовать. Вполне возможно, во зло. Столь многие уже делали это, ибо в Икарии много силы, слишком много силы.

Но эксплуатации пришел конец. Все призывы Таралека Виида звучат тише отдаленного ветра, им не поколебать его. Гралиец будет последним опекуном Икария.

Он встал посреди улицы; все чувства обострились, потому что он понял, что знает это место, этот скромный, слабо озаренный обещанием фрагмент мозаики. Истинный свет так близок! Мера времени – с этого мгновения и только вперед. Жизнь начнется снова, и больше не будет риска потерять понимание себя.

«Мои руки потрудились здесь. В этом городе, под этим городом.

Все ожидает меня, ожидает пробуждения.

Когда я все сделаю, то начну заново. Жизнь, кусочки мозаики, которые будут укладываться в строгом порядке, одна за одной».

Итак, он устремился к двери.

Двери, ведущей к его машине.

Он шел, не обращая внимания на спешащих следом, на фигурки солдат, что сами убирались с пути. Он без всякого любопытства слышал звуки жестоких сражений, мечущегося по улицам насилия, едва отмечал разрывы, подобные грохоту молний (хотя утро выдалось тихим и безоблачным). Он проходил сквозь рассеянные тени столбов дыма, мимо горящих домов, фургонов и баррикад. Он слышал вопли и крики, но не поворачивал головы, отыскивая, откуда они исходят – хотя обыкновенно он имел обыкновение спешить на помощь страждущим. Он переступал распростертые тела.

Икарий некоторое время шел вдоль грязного от пепла канала, затем пересек его по мосту, попав в явно более старую часть города. Прошел по улице до перекрестка, свернул налево и продолжил путь.

День разгорался. Шум беспорядков доносился в этот квартал с далекого расстояния, и все же многочисленные прохожие казались ошеломленными. Никто не вел праздных бесед, только извозчики выкрикивали цены. Тягловый скот волочил нагруженные телеги. Дым мрачным предзнаменованием носился по улицам, и горожане брели сквозь его клубы, точно заблудившиеся.

Он приближался к двери. Разумеется, это не была настоящая дверь. Скорее рана, брешь. Он мог ощущать, как шевелится, пробуждаясь, ее сила, ибо как он чуял ее, так и она его.

Икарий замедлил шаг. Рана, да. Его машина ранена. Детали сдвинуты, повреждены. Прошли целые эпохи с той поры, как он построил ее, так что удивляться нечему. Будет ли она работать? Он сомневался.

«Но она моя. Я должен ее исправить, невзирая на цену.

Я получу дар. Я получу его».

Он снова ускорил шаг.

Дом, что скрывал один из узлов машины, рассыпался руинами. Никто не пытался исправить разрушения. Только один человек стоял рядом.

Икарий не сразу понял, что узнает этого человека. Он был на кораблях, и прозвище его Таксилианин.

Когда Икарий подошел близко, Таксилианин – глаза его были странно сияющими – поклонился и сделал шаг назад. – Итак, Икарий, – произнес он, – это твой день.

«Мой день? Да, мой первый день».

Хищник жизней обратился лицом к развалинам.

Сейчас где-то внутри разгоралось сияние; столбы света вырывались между обвалившихся балок и досок, копьями пробивали кирпич и камень. Сияние нарастало, и весь мир, казалось, трепещет от его мощи. Но нет, это не видимость – здания стонут и содрогаются. Слышится треск, хлопают, словно под ударами ветра, ставни.

Икарий сделал еще шаг и вытащил кинжал.

Внизу зазвучал гром, мостовые заплясали. Поднялись тучи пыли. Где-то вдалеке начали рушиться здания, как будто некие их части пробудились и пришли в неумолимое движение, пытаясь вернуться к изначальной схеме расположения.

Новые громы. Здания взорвались.

Взметнулись в небо колонны праха.

Белое сияние всё поднималось, сочилось снизу – что-то среднее между жидкостью и огнем – плескалось, брызгало. Копья и лучи пронизали воздух, окружив руины, выйдя на улицы, ластясь к Икарию; а он глубоко, наискось провел лезвием кинжала по руке, потом по второй, плотно перехватив оружие кровавой ладонью.

И поднял руки.

Чтобы измерить время, нужно начать. Чтобы вырасти, нужно укорениться. Глубоко врасти в землю, пропитанную кровью.

«Я построил машину. Это место выкует мое начало. Я больше не вне мира. Не вне самого времени. Дай мне это, ранена ты или нет. Дай. Если смог К’рул, почему нельзя мне?»

Из вен текло ослепительное пламя. Икарий шагнул в белизну.

Таксилианина отбросил взрыв белого огня. Миг удивления – и он сгорел заживо. Взрыв достиг ближайших зданий и обрушил их. Улица возле того, что прежде называлось Чешуйчатым Домом, стала мальстримом пробивающих стены и ставни плит и осколков камня. Здание напротив осело назад, затрещав всеми суставами, и сложилось.

Таралек и Старший Оценщик побежали от внезапной бури – успели сделать дюжину шагов, прежде чем их сбило с ног.

Монах – кабалий упал на спину и мельком увидел массу камня, обрушивающуюся на него; в этот миг он разразился смехом – но звук быстро заглох под тоннами обломков.

Таралек Виид успел перекатиться, чудом улизнув от обвала. Оглохший и наполовину ослепший, он руками разбросал обломки и вылез, срывая ногти и сдирая кожу с ладоней, наружу.

И там увидел – сквозь набухающее белое пламя – родную деревню, хижины, лошадей в краале, а за селением, под деревьями, сгрудившихся в поисках защиты от жестокого солнца коз. Собаки лежат в тени, дети, встав на колени, играют крошечными глиняными статуэтками, которые бродячий малазанский ученый считал исполненными великого и священного значения, хотя всякому ясно, что это всего лишь игрушки. Дети любят игрушки.

Что же, и сам он собрал коллекцию. Это было задолго до того, как он убил ту женщину и ее любовника, задолго до того, как убил брата того любовника, что объявил кровную месть и первым вытащил нож.

И тут козы закричали все вместе, закричали в великом ужасе и от великой боли – умирая! Громадные деревья занялись огнем, сучья попадали вниз.

Горели хижины, вокруг лежали в пыли трупы с покрытыми кровью лицами. Да, это смерть, гибель всего, что кажется прочным и предсказуемым, чистым и достойным доверия. Разрушение, истребление, уход.

Таралек Виид завопил и протянул окровавленные руки к фигуркам – таким прекрасным, таким священным игрушкам…

Огромный кусок камня опустился на голову гралийца, сокрушая кости и мозг, и упал наземь весь измазанный и покрытый клочьями седоватых волос.

По всему городу здания взрывались в тучах пыли. Камни, черепица, кирпичи и дерево летели в небо, белый огонь продвигался, дуги серебристого света перекидывались через стены, и казалось – ничто не способно их остановить. Дрожащая безумная паутина света соединила все части машины. Сила прибывала, ослепительно пульсируя, и стягивалась в одно место, в одно сердце.

В Икария.

Северная и западная стены задрожали, когда сместились их фундаменты, сдвинулись на четыре, пять шагов, начали изгибаться – словно части гигантской головоломки становились на положенные места. Рваные и покрытые трещинами секции стен осели, и звук падения прокатился по каждой улице города.

Во дворе гостиницы, которая благодаря разным незаконным схемам стала частью имущества Раутоса Хиванара, громадный кусок согнутого под прямыми углами металла поднялся на высоту двух ростов человека, что стоял перед ним. В основании обнаружился шарнир из белого огня.

Затем структура опустилась на манер кузнечного молота.

Раутос Хиванар присел, пытаясь уклониться, но недостаточно быстро, и тяжелый объект придавил ему ноги.

Пришпиленный Раутос чувствовал, как лижет его пламя, как кровь вытекает из раздавленных ног, смешиваясь с грязью гостиничного двора.

«Да», подумал он, «все началось с грязи, ею и кончится».

Белое пламя охватило его.

И высосало все воспоминания.

Существо, умершее мгновением позже, уже не было Раутосом Хиванаром.

***

Обширная пульсирующая паутина прожила полдюжины ударов сердца; движение частей машины, вызвавшее столько разрушений, длилось еще меньшее количество времени. Но за эти мгновения все, пожранные белым пламенем, отдали ему свою память. Каждое воспоминание, от боли рождения до мига смерти.

Машина – увы! – действительно была неисправна.

Отзвуки стонов камня и металла затихали; паутина замерцала и пропала. Над Летерасом облака дыма сражались с тучами пыли.

Еще падали остатки зданий, но это казалось незначительными штрихами ко всему произошедшему ранее.

Из руин и груд обломков раздались первые стоны боли, первые крики о помощи.

Развалины Чешуйчатого Дома стали белой пылью, и ничто не шевелилось в пыли.

Дно канала треснуло во время землетрясения, открыв широкую дыру, в которую хлынула вода, проникая сквозь плотно пропитанные илом кирпичи. Похороненные под землей фундаменты трещали и двигались в ответ на сотрясения от рушащихся домов.

Среди множества толчков тот, что пронизал канал, подняв волны и фонтаны брызг, был относительно слабым; однако он оказался каким-то особенным – из мутной воды, хлынувшей вдоль пляшущих улочек, выкарабкался человек. Он хватался руками за причальные кольца, пытаясь вылезти из кипящей пены.

Старик.

Он встал – вода стекала с рваной блузы – и не двигался с места, пока хаос и копья слепящего света рвали на части Летерас. Он оставался неподвижным и тогда, когда ужасные катаклизмы начали затихать.

Старик.

Разрывающийся между раскаленным гневом и сводящим с ума страхом.

В соответствии с его натурой, победил страх. Не за себя, разумеется, но за смертного, который – как хорошо понимал старик – вот-вот умрет.

И ему не успеть на помощь.

Что же, значит, пришло время гнева. Месть Страннику. Но это подождет. Сначала месть человеку по имени Карос Инвиктад.

У Маэла, Старшего Бога Морей, есть неотложные дела.

***

Лостара Ииль и Адъюнкт скакали бок о бок во главе конной колонны. Впереди показались стены города. Сквозь пыль можно было различить огромные трещины. Ворота были открыты.

Лошади уже запарились, дыхание с хрипом вылетало из покрытых пеной ноздрей.

Почти добрались.

– Адъюнкт, это были припасы?

Тавора поглядела на спутницу и покачала головой.

– Невозможно, – подала сзади голос Мазан Гилани. – На всех едва осталась кучка хлопушек. Это сделано чем-то другим.

Лостара обернулась в седле.

За Мазан Гилани скакала Синн. Точнее, едва удерживалась на лошади. Гилани ехала рядом, всегда готовая подать руку помощи. Девушка казалась ошалелой, почти что пьяной. – Что такое с ней? – спросила Лостара Адъюнкта.

– Не знаю.

Дорога начала подниматься к воротам, и они смогли разглядеть слева реку. Перекрытую парусами. Подошли малазанский флот и два «Престола Войны». Основная часть армии следовала примерно в двух – трех звонах за Адъюнктом, и кулак Блистиг нещадно пришпоривал отряды.

Нагоняя авангард.

– Ворота, похоже, уже нельзя закрыть, – заметила Лостара Ииль. – Удивительно, что они вообще держатся. – Покрытые резьбой камни свода упали и повисли на деревянных створках, заклинив их намертво.

Из тени ворот показались двое морских пехотинцев в тяжелых доспехах. Оба раненые. Похожий на дальхонезца махнул рукой.

Адъюнкт натянула поводья и спешилась первой. Положив руку в перчатке на эфес, подошла к солдатам.

– Мы еще держимся, – сказал морпех – дальхонезец. И поднял окровавленную руку: – Ублюдок перерезал сухожилия, они съежились и спрятались под кожу. Видите? Болит хуже, чем шило в жопе… сэр.

Адъюнкт прошла мимо обоих, скрывшись в тени ворот. Лостара жестом приказала колонне спешиваться и устремилась вслед Таворе. Когда она поравнялась с морпехами, спросила: – Из какой роты?

– Третья, капитан. Пятый взвод. Взвод сержанта Бадана Грука. Я Релико, а этот олух – Больше Некуда. Мы тут сражались.

Лостара миновала пыльную полутьму и вышла на пыльный, дымный солнцепек. И замерла, разглядев множество тел и лужи крови.

Адъюнкт стояла в десяти шагах; к ней с выражением несказанного облегчения на лице хромал Кенеб.

«Да, они тут сражались».

***

Старый Горбун Арбэт вышел на расчищенное место и замер над спящим в середине круга. Пнул его ногой.

Слабый стон.

Он пнул еще раз.

Глаза Аблалы раскрылись и долгое мгновение непонимающе пялились на пришельца. Затем Тартенал сел. – Время?

– Половина треклятого города развалилась. Хуже, чем предсказывал старик Горб, не так ли? О да, да, хуже и еще хуже. Проклятые боги. Но старик Горб говорит: нам это не важно. – Он критическим взором окинул следы усилий парня и неохотно кивнул: – Сойдет. Повезло мне – один Тартенал остался в Летерасе, и он носит с собой мешок с сушеными курами.

Абблала нахмурился и толкнул мешок ногой. В ответ раздалось ободряющее кудахтанье. Аблала просветлел: – Они мне помогали.

Старый Горбун Арбэт недоуменно поглядел на него, а потом отвел взгляд. Обозрел окрестные курганы. – Чуешь их? Старик Горб чует. Выходи из круга, Аблала Сани, если не хочешь присоединиться к ним.

Аблала поскреб челюсть. – Мне говорили: не встревай в то, чего не понимаешь.

– О. И кто же говорил?

Аблала Сани пожал плечами: – Думаю, они ловят крыс. Но не уверен.

– Из круга, парень.

***

Бросающий Вызов сделал три шага по песку арены – и случилось землетрясение. Треснули мраморные скамьи, люди закричали, многие из них упали, столкнувшись лбами; сам песок зашелестел и как будто преобразился: комки запекшейся крови вылезли вверх, словно гранаты в решете старателя.

Семар Дев дрожала, несмотря на жар косых лучей восходящего солнца. Она держалась рукой за край пляшущей скамьи, не сводя глаз с Карсы Орлонга – он стоял, пошире расставив ноги для равновесия, но во всем остальном столь же невозмутимый – а там, на другом конце арены, из тоннеля показалась громоздкая, неловко шагающая фигура. Меч чертил борозду в песке.

Вдруг небо озарилось белым огнем, затмившим синеватое рассветное небо. Огонь замерцал, пульсируя – и погас; по городу прошла дрожь, но и она вскоре затихла. В той стороне, где находится Старый Дворец, в небо поднимались столбы дыма.

Находившийся на императорской трибуне канцлер – лицо его бледно, глаза полны тревоги – поспешно рассылал гонцов.

Семар Дев разглядела рядом в канцлером финеда Варата Тауна. Взоры их скрестились – и ведьма поняла. Икарий. «Ох, Таксилианин, ты правильно догадывался? Ты увидел то, что так жаждал увидеть? Что же случилось?»

Шум заставил ее взглянуть на императора. Рулад Сенгар смотрел на канцлера. – Скажи, что случилось?

Трайбан Гнол покачал головой и воздел руки: – Землетрясение, Император. Слава Страннику, что оно кончилось.

– Мы прогнали захватчиков с улиц?

– Как раз прогоняем, – ответил канцлер.

– Я убью их командира. Убью их командира своими собственными руками…

Карса Орлонг выхватил кремневый меч.

Это движение привлекло императора; Семар Дев видела, как Рулад оскалил зубы в злобной ухмылке. – Еще один гигант, – сказал он. – Сколько раз ты меня убьешь? Ты, на чьих руках кровь моего родича. Дважды? Три раза? Не имеет значения. Не имеет значения!

Карса Орлонг, дерзкий на язык любитель бахвальства, вымолвил в ответ пять слов: – Я убью тебя… один раз. – Он повернул голову, чтобы взглянуть на Семар Дев – мгновенный взгляд, ибо Рулад Сенгар не позволил ему большего.

Император Тысячи Смертей с воплем рванулся в атаку, и меч стал свистящим кругом над его головой.

Десять шагов между ними.

Пять.

Три.

Мерцающая арка проклятого клинка опустилась – замах должен был снести голову Карсы Орлонга, но вместо этого сталь зазвенела о кремень. Меч отскочил, ударил снова, и снова был блокирован.

Рулад Сенгар отошел, по – прежнему жутко улыбаясь. – Ну так убей меня, – с натугой прохрипел он.

Карса не пошевелился.

Император снова напал с криком, пытаясь оттеснить Тоблакая.

Звон мечей по силе напоминал недавние разрывы. Каждый из бешеных выпадов был вовремя отражен. Рулад изогнулся, отклонившись в сторону, и рубанул по правому бедру Карсы. Блок. Черное лезвие понеслось к плечу Тоблакая. Блок. Выбитый из равновесия император вдруг оказался уязвимым. Удар снизу мог разрубить его, прямой выпад мог пронзить грудь – чертов дурак сумел бы убить Рулада в этот миг.

Но Карса не сделал ничего. Даже не шагнул, просто чуть изменил позицию, чтобы быть напротив Рулада.

Рулад отошел и провернулся кругом, поровнее перехватил меч. Грудь его тяжело вздымалась под мозаикой монет, глаза горели как у дикого кабана. – Ну, убей меня!

Карса оставался на месте. Он не дразнил противника, даже не улыбался.

Семар Дев застыла на скамье, созерцая эту сцену. «Я не знала его. Никогда не знала.

Боги, нужно было спать с ним – тогда бы я понимала лучше!»

Еще одна вихревая атака, новые звоны стали о камень, каскады искр. Рулад снова зашатался.

Император уже исходил потом.

Карса даже не запыхался.

Призывая на себя роковой выпад, Рулад Сенгар упал на колено и начал успокаивать дыхание.

Приглашение не было принято.

Потекло время; двадцать или около того зрителей молча, недоуменно смотрели на поединщиков; канцлер Гнол сжал кулаки у груди и стал напоминать сидящую на ветке ворону. Император выпрямился и снова поднял меч, возобновив бесполезные размахивания – о да, у него есть умение, необыкновенное мастерство, но Карса удерживает позицию, и ни один удар еще не коснулся его.

Солнце все выше всходило над головами.

***

Карос Инвиктад – его мерцающие шелка покрылись пятнами пота и пыли – перетащил Теола Беддикта через порог. Назад в контору. В коридоре кто-то вопил об армии в городе, кораблях в гавани, но все это уже не было важным.

Ничего не важно, кроме лишившегося сознании человека у его ног. Забитого до такой степени, что едва держится за жизнь. Забитого жезлом Блюстителя, символом его власти. У него есть власть. Разве не так? О да, именно так!

Толпа все еще там? Куда она двинулась? Все стены квартала обрушились, и ничто не способно помешать штурмующим. Глаз заметил движение, голова дернулась – просто еще крыса в коридоре. Скользит. Гильдия. Что за игру затеяли дураки? Он убил уже десятки проклятых тварей. Так легко давить их пяткой или лупить жезлом.

Крысы. Они – ничто. Как и толпа снаружи, драгоценные граждане, не понимающие ничего ни в чем. Им нужны лидеры вроде Кароса Инвиктада, способные вести через трудности мира. Он перехватил жезл – полетели брызги крови, ладонь почти что приклеилась к резной ручке – но клей ему не помешает, о нет. Пока все не будет должным образом закончено.

Где проклятая толпа? Он хотел, чтобы все видели последний удар, сокрушающий череп их великого героя и революционера.

С мучеником тоже можно разобраться. Компания дезинформации, слухи о его развратности и продажности – о, это довольно просто.

«Я стою одиноко, не так ли? Против безумия дня сего. Они запомнят. Больше, чем что-либо иное. Они будут помнить все, что я подарю им.

Я убью величайшего изменника Империи. Своими руками, а да!»

Он уставился вниз, на Теола Беддикта. Осунувшееся, покрытое ранами лицо, едва заметное дыхание, сломанные ребра. Нужно опустить ногу на грудь, чуть надавить, и ребра пронзят легкие, пенистая кровь хлынет из разбитого носа, из порванных губ Теола. Ах, сюрприз. В конце концов он все же утонет.

Еще крыса в коридоре? Он повернулся.

Кончик меча скользнул по брюху. Потекла жидкость, за ней выпали органы. Взвизгнув, Карос Инвиктад опустился на колени, поглядел на стоящего перед ним человека, поглядел на багряный меч в руках человека.

– Нет, – пролепетал он. – Ты вроде помер.

Взгляд спокойных карих глаз Брюса Беддикта скользнул по лицу Блюстителя, потом заметил жезл в правой руке Кароса. Казалось, его меч извивается сам по себе.

Обжигающая боль пронизала запястье Блюстителя. Он взглянул… Жезл исчез. И рука исчезла. Из обрубка течет кровь.

Пинок в грудь опрокинул Кароса Инвиктада; кишки шлепнулись между ног, напоминая нелепый уродливый пенис.

Карос протянул было руку, чтобы вставить все это безобразие на место… но сил не было.

«Я убил Теола? Да, должно быть, убил. Блюститель, верный слуга Империи, и так будет всегда. Будут статуи во дворах и на площадях. Карос Инвиктад, герой, подавивший мятеж».

Карос Инвиктад умер с улыбкой на устах.

Брюс Беддикт вложил меч и склонился у тела брата. Положил голову себе на колени.

Ормли сказал сзади: – Целитель уже спешит.

– Не нужно. – Брюс поднял взгляд. – Идет Старший Бог.

Ормли облизал губы. – Спаситель…

Теол кашлянул.

Брюс поглядел вниз. Глаза брата раскрылись. Один карий, один голубой. Разные глаза смотрели на него. Теол что-то шепнул.

Брюс склонился еще ниже: – Что?

– Это значит, я уже мертвый?

– Нет, Теол. Скорее, это я больше не мертвый.

– А. Тогда…

– Что тогда?

– Смерть… на что она похожа, Брюс?

И Брюс Беддикт улыбнулся.

– Она мокрая.

***

– Я всегда говорил, что города – опасные места, – воскликнул Быстрый Бен, стряхивая с одежды штукатурную пыль. Падающее здание едва не раздавило их обоих, и колдун все еще дрожал – не от обыденных угроз, но от воспоминаний об ужасающей магии, что взметнулась в утреннее небо. Весьма голодной, всепожирающей магии. Если бы энергия потянулась за ним… он сомневался, что сумел бы выстоять.

– И что это было, во имя Худа? – спросил Еж.

– Все, что знаю: это было старое. И злобное.

– Будет еще, да?

Быстрый Бен пожал плечами: – Надеюсь, нет.

Они продолжили путь по заваленным улицам. Со всех сторон вопли раненых, замершие от потрясения фигуры; дым и пепел кружатся, озаренные солнцем.

Потом Еж поднял руку: – Слушай.

Быстрый Бен сделал, как ему велели.

Да, где-то там – в направлении Вечной Резиденции – отзвуки от… – Жульки!

– Да, Быстрый, да. Идем, найдем их!

– Погоди, сапер… кого?

– Это Четырнадцатая, тупоголовый недоумок!

Они ускорили шаги.

– Увижу Котиллиона в следующий раз, – шипел Быстрый Бен, – и удавлю собственной веревкой.

В шести лигах к северу дракон цвета сухой кости, дракон с тускло-красными глазами несся под утренним небом. Трещали крылья, сокращались мускулы; ветер свистел на чешуйках и оскаленных клыках, что длиннее мечей.

Он все-таки возвращается в Летерас. Столько времени пошло…

Ханнана Мосага предупреждали. Увечного Бога предупреждали. Но ни тот, ни другой не прислушались к Сильхасу Руину. Наоборот, они вовлекли в заговор Сакуль Анкаду и Шелтату Лор, а может, и саму Менандору. Заступили ему путь, пытались помешать тому, что нужно было сделать.

Более того, Летерийская империя начала на них охоту и вела его весьма длительное время. Лишь из заботы о Серен и остальных Руин так долго терпел все нападки.

Но сейчас он не будет терпеть ничего и никого.

Ни империю, ни ее народ, ни эдурского Цеду, ни безумного Императора.

Брат Аномандера и Андариста, тот, которого считали самым хладнокровным, самым жестоким, Сильхас Руин летел – белый левиафан с жаждой убийства в сердце.

Белый как кость, но глаза красные как смерть.

***

Рулад Сенгар отступил, шатаясь и волоча меч по песку. Он истекал потом, волосы свесились космами, с них капало. Он бил снова и снова, но ни разу не прорвал оборонительную сеть каменного меча противника. Сейчас их разделяло шесть шагов. Истоптанный песок покрылся пятнами, но это были всего лишь брызги масла, которым натирали до блеска монеты на теле императора.

Семар Дев, как и все зрители, молча смотрела на них и гадала, когда все кончится. И кончится ли вообще. Пока что Карса отказывается от контратак…

И тут Тоблакай поднял меч и пошел вперед.

Прямо на императора.

Вот так, без спешки.

А тот поднялся с внезапной улыбкой и принял оборонительную позицию.

Кремневый меч метнулся вперед – неуклюжий выпад, однако сделанный с такой силой, что одна из рук выставившего блок Рулада сорвалась с рукояти меча; и тут проклятый меч обрел собственную волю, острие опустилось и двинулось вперед… потащив за собой закричавшего императора.

Клинок утонул в правом бедре Карсы, пронизал кожу и мышцы, едва-едва разминулся с костью и вышел сзади. Тоблакай развернулся и одновременно с потрясающей ловкостью рубанул каменным мечом горизонтально, проведя его через руку императора прямо над державшей оружие кистью.

Когда кисть, все еще державшаяся за плененный ногою Карсы меч, отделилась от тела Рулада, Тоблакай нанес удар плоскостью клинка по лицу Рулада, заставив его кувырком полететь на песок.

Семар Дев поняла, что держит перед лицом обнаженный нож; когда Карса поглядел на нее, она уже провела ножом по ладони, прошипев древние слова освобождения – отпуская плененных духов, пустынных божков и всех прочих, связанных старым оружием…

Освобожденные силой ее крови духи и призраки убиенных полились наружу? устремились над рядами скамей к плоскости арены.

Под ужасные вопли Рулада Сенгара духи прямиком понеслись к Карсе, окружили и закрыли его – кишащий хаос – ослепительная вспышка, словно пожар вырвался из окон…

… Карса Орлонг, императорский меч и сжавшая его рука пропали.

Одиноко лежа на песке арены, Рулад Сенгар брызгал алой струйкой из обрубка руки.

Никто не шевелился.

***

Пребывание внутри железного лезвия оказалось для духа Цеды Куру Кана весьма интересным опытом. После неопределенного периода исследования и знакомств с прочими пленными духами он выработал способ, позволявший бежать в любой удобный момент. Однако его удерживало любопытство и растущее предчувствие: все обитатели этого темного места попали сюда с некоей целью. И они ждут.

Предвкушение, даже готовность. И бОльшая кровожадность, чем нравится Куру Кану.

Он подумывал начать компанию борьбы за власть, за покорение прочих духов; он хотел было связать их волю. Но вождь, понимал он, не должен быть невежественным. Неизвестно, удастся ли ему вырвать тайны силой. Он предпочел выжидать.

Он был терпелив, как в жизни, так и в смерти.

Потом внезапное потрясение, вкус крови во рту… безумный экстаз расцвел внутри него. Горькое понимание – смиренное понимание – сколько же в нем звериной слабости! – когда раздался призыв на языке Первой Империи, Куру Кан осознал, что уподобился демону, рыча, требуя доминирования, желая вырваться из железного клинка – назад в мир, во главе ужасного полчища…

Стремясь к одиноко стоящему Теломен Тоблакаю.

К мечу, что пронзил его ногу.

Куру Кан сразу же понял, что придется сделать. Понял, что придется выковать путь, понял, что – увы! – придется принести жертву.

Они сомкнулись вокруг воина – Тоблакая. Они потянулись к проклятому мечу и ухватились за его лезвие. Они с яростной жаждой тянули кровь, струящуюся по ноге Тоблакая. Он уже шатался, когда духи, во главе с Куру Каном, открыли врата.

Портал.

Хаос бушевал со всех сторон, пытаясь уничтожить их, и духи начали расставаться с призрачными жизнями, принося себя в жертву осаждающему голоду. Но, погибая, они толкали Тоблакая вперед, выковывая путь, обеспечивая продвижение.

Пробудились и другие духи, отовсюду слетевшиеся к воину – жертвы самого Тоблакая. Их были целые легионы.

Смерть ревела. Напор хаоса давил духов, рвал на части – несмотря на их число, на силу сложенных воль духи останавливались, не могли идти дальше – Куру Кан закричал – вытянуть из Тоблакая еще больше сил означало бы убить его. Они не справились.

Проиграли…

***

На расчищенном пространстве посреди кладбища Тартеналов сидел скрестив ноги согбенный шаман. Вот он зашевелился, глаза открылись. Поглядев вверх, он увидел стоящего прямо на крае Аблалу Сани.

– Давай, парень, – сказал он.

Юный Тартенал с плачем рванулся к нему – в руках его был нож, один из собственных ножей Арбэта: почерневшее от времени лезвие, глифы столь древние, что их почти невозможно прочитать.

Арбэт кивнул, когда Аблала Сани глубоко погрузил оружие в грудь шамана. Не в сторону сердца – Старый Горбун хотел умереть не сразу, ему нужно было источить всю силу, накормить множество духов, уже встававших из могил.

– Уходи отсюда! – закричал Арбэт и упал набок. Кровь пузырилась на губах. – Уходи!

Издав детский всхлип, Аблала Сани побежал.

Духи собрались – полукровки, чистокровные, ушедшие в землю сотни и сотни лет назад.

И Старый Горбун Арбэт показал им нового бога. А потом показал – силой крови – путь к богу.

***

Куру Кан ощутил себя на пути потока, исполинской волной ринувшегося в проход. Появились духи, целая армия духов.

Теломены. Тартено Тоблакаи.

Тартеналы…

Они мчались, и хаос отпрянул, но затем атаковал вновь.

Сотни исчезли.

Тысячи голосов вопили в агонии.

Куру Кан оказался поблизости от молотящего руками воина – Тоблакая. Схватил за горло, напряг руки и потянул его вверх.

Вода, шумный прибой, под ногами хрустит коралловый песок. Одуряющий жар бешеного солнца.

Шатаясь, на берег – да, Куру Кан сможет дойти хотя бы сюда.

Выбраться на берег.

Он отпустил воина и увидел, как тот падает на пляж островка, как тянет за собой пронзенную мечом ногу…

Море подобралось к старому Цеде со спины, схватило и потащило к себе, рокоча и брызгаясь.

Вода повсюду, она кружится и затягивает его глубже, еще глубже.

Но они сумели.

«Мы сумели.

А море, друзья мои, никогда не мечтало о нас».

На песке арены лежал мертвый Рулад Сенгар. Кровь вытекла, тело приобрело цвет речной глины и стало столь же холодным. В песке блестели влажные кругляши монет, вытекшая кровь почернела.

Зрители ждали.

Ждали, когда же Император Тысячи Смертей поднимется снова.

Солнце восходило все выше, звуки городского сражения приближались.

Если бы кто-то из них поднял взор к небу – заметил бы точку на северном горизонте. Точку, что быстро росла.

***

До Вечной Резиденции оставалась одна улица. Скрипач вывел взвод на крышу какого-то большого официального здания. В теплом утреннем воздухе мелькали частицы пепла, весь видимый отсюда город заволокло пылью и дымом.

Они потеряли Геслера и его взвод после засады на гарнизон, но Скрипач не был особенно озабочен. Сопротивление шаткое. Он на корточках подобрался к краю крыши, поглядел на Вечную Резиденцию впереди, а потом вниз, на улицу.

Там ворота, закрытые, но стражи не видно. Чертовски странно. Где все?

Он вернулся к солдатам, которые затаили дыхание и сгрудились в середине крыши. – Ладно, – сказал он, опуская арбалет и развязывая мешок, – там есть ворота, и я могу раскрыть их долбашкой. Потом идем вниз и прямо вперед. Быстро и грубо. Убивайте всех, кого заметите, понятно? – вытащив стрелу с долбашкой, он осторожно зарядил арбалет. Затем продолжил инструктаж: – Тарр берет на себя перекресток. Бутыл, хватай любую тварь, что поблизости…

– Сержант…

– Не сейчас, Корабб. Слушайте! Мы идем в тронный зал. Я хочу, чтобы Карак…

– Сержант…

– … был впереди с жульками в руках. Корик, ты за ним…

– Сержант…

– Что тебе, во имя Худа?

Корабб ткнул пальцем куда-то на север.

Скрипач и все остальные повернули головы.

Чтобы увидеть падающего на них громадного белого дракона.

***

Небольшие пожары от морантских припасов и попадающиеся время от времени изрубленные трупы летерийских солдат предоставили Быстрому Бену и Ежу ясный след. Сейчас они скорчились в проеме двери одного из выгоревших зданий.

– Слушай, – настаивал Еж, – эта крыша прямо напротив дворца. Я знаю Скрипача и говорю тебе, он на Худом клятой крыше!

– Чудно, чудно. Веди, сапер. – Быстрый Бен качал головой. – Что-то… не знаю…

Они вошли внутрь. Горький, кусачий запах дыма. Повсюду горелый мусор, обломки разрушенной империи.

– Туда, – сказал Еж и повел в коридор, направляясь к лестнице наверх.

«Что-то… о боги!»

– Быстрей! – зарычал Бен, толкая сапера в спину.

– Что…?

– Спеши!

***

Огромный дракон снижался прямо к ним.

Скрипач глядел на него всего лишь одно мгновение. Он увидел, что дракон раскрывает пасть, догадался, что сейчас случится… поднял самострел и спустил курок.

Болт взвился в небо.

Лапа дракона дернулась, отбрасывая снаряд.

Долбашка взорвалась.

Разрыв припечатал моряков к крыше, послал Скрипача кувыркаться.

Сама крыша просела, издавая скрипящие и стонущие звуки.

Скрипач уловил дракона краем глаза – он исходит кровью, грудь разорвана – скользит в сторону, направляясь на улицу внизу, лохмотья крыльев полощут, как паруса в шторм.

Второй арбалетный болт возник на его пути.

Новое сотрясение – дракон отшатнулся, врезался в дом, который тут же сложился и упал набок с громоподобным шумом.

Скрипач извернулся…

… и увидел Ежа…

… и Быстрого Бена, бегущего к краю крыши. Колдун воздел руки, собирая магию, как тогда, на носу режущего волны корабля.

Скрипач встал на ноги и поспешил к колдуну.

Дракон выкарабкался из развалин дома за Резиденцией. Потрепанный, кости обнажились, кровь капает из ужасных ран. Потом он – невозможно! – снова взвился в воздух, захлопав рваными крыльями – Скрипач понимал, что лишь магия удерживает тварь в полете.

Как бы очищая разрушенное здание, Быстрый Бен выпустил магическую волну. Стена трещащего огня ударила дракона, заставив отступить.

Вторая.

И третья – дракон был уже за две улицы, он извивался под все усиливавшейся атакой.

Затем с пронзительным криком развернулся и пустился в бегство.

Быстрый Бен опустил руки, упал на колени.

Не сводя глаз с быстро уменьшающегося дракона, Скрипач положил арбалет на плечо. – Не твоя битва, – сказал он далекому существу. – Гребаные драконы.

Затем повернулся и поглядел на Ежа.

Тот с ухмылкой встретил его взгляд.

– Не привидение?

– Не привидение. Да, Скрип, я вернулся.

Скрипач скривил губы и потряс головой: – Помогай нам Худ. – И повернулся к Быстрому Бену. – А ты где был, во имяБездны?

Отклеившийся от перекошенной крыши Бутыл пялился на троих солдат. «Не знаю вон того. Ясно, что сапер. И чертов Сжигатель».

Сзади застонал и сплюнул Корик. – Поглядите на них.

Бутыл кивнул.

Как ни странно, слова оказались не нужны.

Бутыл глянул на исчезающего дракона. «Позвольте представиться…»

***

Тралл Сенгар осторожно развел руки Серен и отступил, покидая ее объятия. Она чуть не упала, не желая оканчивать долгое мгновение; нечто холодное угнездилось в желудке. Она заморгала и отвела глаза.

– Серен…

Она повела рукой и снова поглядела на него.

– Мой брат. Мои родители.

– Да, – отвечала она.

– Я не могу утверждать, что их здесь нет. Что они ничего для меня не значат.

Она кивнула, не решившись подать голос.

Он пересек пыльную комнату, пиная мусор – дом успели освободить от мебели и всего мало-мальски ценного. Они возлегли на расстеленных плащах, и свидетелями были пауки в углах и шныряющие через окно летучие мыши. Тралл подобрал стоявшее у стены имасское копье и обратился к ней лицом, подарив слабую улыбку: – Я могу защитить себя. Без помощников. Я могу идти быстро…

– Так иди, – сказала она, устыдившись невольной грубости голоса.

Его полуулыбка быстро увяла. Тралл кивнул и вышел в коридор, ведущий к двери.

Через миг Серен Педак поспешила за ним. – Тралл…

Он помедлил у порога. – Я понимаю, Серен. Все хорошо.

«Нет, не хорошо!» – Прошу, – сказала она, – возвращайся.

– Вернусь. Что мне еще делать? Ты получила все, что есть во мне. Все, что оставалось.

– Значит, у меня есть все, что нужно.

Он протянул руку и провел по ее щеке.

И ушел.

***

Показавшись из дверного проема, Тралл Сенгар вышел на улицу, постукивая по мостовой тупым концом копья.

И направился в сторону Вечной Резиденции.

Из тени ближайшей улочки следил за ним Странник.

***

– Чувствую себя много лучше.

Брюс Беддикт улыбнулся брату: – И выглядишь лучше. Итак, Теол, твой лакей – Старший Бог.

– Приходилось брать кого попало.

– А почему у тебя разные глаза?

– Не уверен точно, но думаю, Багг может страдать цветовой слепотой. Синий – зеленый, зеленый – синий, а коричневый ему вообще не знаком.

Названный лакей, который случайно оказался Старшим Богом, как раз вошел в комнату. – Я нашел ее.

Теол вскочил: – Где? Она жива?

– Да, но вся наша работа… придется повторять.

– Нужно найти этого человека, этого Танала…

– Уже не нужно, – ответил Багг, поглядев на труп Кароса Инвиктада.

Брюс сделал то же самое. Двухголовое насекомое медленно карабкалось по выпущенным кишкам. – Что это, во имя Странника?

Тогда Багг прошипел сквозь зубы: – Да, он следующий.

Снаружи, во дворе и прилагающих улицах, скапливались толпы горожан. Голоса их нарастали подобно приливу. Со стороны Вечной Резиденции раздалось несколько громоподобных взрывов, а также послышался безошибочно узнаваемый гул магии; однако все скоро затихло.

Теол поглядел на Багга: – Прислушайся к толпе. Мы сумеем выйти живыми? Я совсем не настроен на Топляки, особенно свои собственные.

Брюс хмыкнул. – Ты плохо слушал, брат. Ты же герой. Они жаждут узреть тебя.

– Я? Мамочки, вот уж не думал, что они такие.

– Самые обычные, – кисло усмехнулся Багг. – Ормли и Ракет потратили состояние на крикунов.

Брюс улыбнулся: – Посрамлен, Теол?

– Ни за что. Багг, веди к Джанат. Скорее.

При этом брови Брюса взлетели. «Ах, вот оно как. Ясно. Отлично».

***

Выживший офицер городского гарнизона только что формально сдался Адъюнкту в проеме западных ворот. Тавора ввела армию для оккупации Летераса.

Оставив кулака Блистига командовать основными силами, она собрала пять сотен (или около того) выживших морпехов во главе с Кенебом, а также свой отряд кавалерии, и двинулась к имперскому дворцу. Этой столь глупо названной «Вечной Резиденции».

Синн, скакавшая рядом с Лостарой Ииль, закричала, когда над городом появился белый дракон; затем она засмеялась и захлопала в ладоши, когда не менее двух долбашек и последовавшая за ними волна магии отогнали тварь.

Передовые взводы капитана Фаредан Сорт еще действуют – это было очевидным. Они уже во дворце или близко к нему. Они вошли во вкус.

Большинство командиров разгневалось бы на солдат, бесконтрольно устраивающих резню, на горстку грязных морпехов, одичавших в глуши и одурело колотящихся сейчас в двери дворца, желая мести и кровопролития. Так ли она хотела отметить успех завоевания? Оставят ли проклятые глупцы хоть кого живым в том дворце?

А что насчет неистребимого императора? Лостара Ииль не верила, что подобное возможно. Долбашка под восседающий на троне зад – и подданные будут собирать его ошметки много дней подряд. Она уверена: это сделает Скрипач. Один шаг в тронный зал, щелчок арбалета – переростка, и сержант приседает, спасаясь от заполнившего помещения огня. Да он счастлив будет погибнуть, устроив такое зрелище!

Но, хотя Адъюнкт разделяла ее видения, она сохраняла молчание. Она не подгоняла отряд – хотя солдаты, особенно морпехи, в нынешнем состоянии просто не были способны на спешку. Они надвигались размеренным шагом, и горожане начали появляться из аллей, переулков и улиц, следя за маршем захватчиков. Некоторые даже приветственно кричали – голоса, выражающие облегчение.

Город в полном смятении. Мятежи, землетрясения и морантские припасы. Лостара Ииль начала понимать: если приход Охотников за Костями что-то значит, то он обещает возвращение порядка, возрождение цивилизации, закона и – что за ирония – мира.

«Но, Адъюнкт, если мы задержимся тут слишком долго, все переменится. Всегда так бывает. Никто не любит жить под пятой оккупантов. Всего лишь человеческая натура. Возьми свое отчаяние, придай ему лицо иноземца, – и можно спускать кровожадных псов.

Видишь этих горожан? Эти просветленные, радостные лица? Все они изменятся, и скоро. Жнецы насилия умеют скрываться за самыми добрыми глазами, за самой вежливой улыбкой».

Движение колонны замедлилось, потому что толпа стала густой. Тут и там раздавались и стихали ритмичные выкрики. Слова летерийского языка, тон – что-то среднее между надеждой и требованием.

– Адъюнкт, что они кричат?

– Имя, – ответила та. – Нет, скорее, два имени. Одного называют Спасителем. Второго…

– Второго… как, сэр?

Тавора метнула на Лостару быстрый взгляд. Губы ее отвердели. – Императором.

– Императором? Но я думала…

– Новым императором, капитан. Похоже, самопровозглашенным.

«Ох, и мы ничего не скажем на это?»

Впереди стена горожан блокировала всякую надежду на продвижение; сквозь толпу медленно пробиралась маленькая группа людей. Адъюнкт подняла руку в латной перчатке, приказывая остановиться.

Группа вышла из толпы. Впереди невозможно жирная женщина, за ней скрюченный человечек, у которого, кажется, крысы сидят в карманах; а за ними двое, выглядящие как братья. Оба худые; один в мундире офицера, второй обернут окровавленным рваным одеялом.

Тавора сошла с седла, знаком велев Лостаре сделать то же.

Женщины приблизились к группе. Толстуха сделала шаг в сторону и сказала, сделав пухлой рукой неожиданно изящный жест: – Командор, я представляю вам Брюса Беддикта, некогда Поборника короля Эзгары Дисканара – тот правил до эдурского завоевания – а сейчас объявленного Спасителем. И его брата, Теола Беддикта, финансового гения, освободителя угнетенных. Он и в постели неплох. Любящие подданные только что провозгласили его новым Императором Летера.

Казалось, Адъюнкт не нашлась что ответить.

Лостара уставилась на Теола Беддикта – хотя, по правде говоря, глаза охотнее останавливались на Брюсе. Нахмурилась, рассматривая мерзкое одеяло. Финансовый гений?

Брюс Беддикт выступил вперед и заговорил, как и толстая женщина, на торговом наречии: – Мы сопроводим вас в Вечную Резиденцию, Командор. Там мы, полагаю, найдем императора без империи. Его следует изгнать. – Он с явным сомнением добавил: – Надеюсь, что вы пришли как освободители, Командор. То есть не намерены злоупотреблять гостеприимством.

– Этим, – отвечала Тавора, – вы хотели намекнуть, что у меня не хватает сил для планомерной оккупации. А знаете ли вы, Брюс Беддикт, что ваши восточные границы прорваны? Что армия союзников вторглась в империю?

– Значит, вы пришли как завоеватели? – спросил Брюс Беддикт.

Адъюнкт вздохнула, отстегивая и снимая шлем. Вытащила руку из перчатки и провела по коротким, смоченным потом волосам. – Худ обереги, – прошептала она. – Найдите же нам путь сквозь толпу, Брюс Беддикт. – Она помедлила, бросив взгляд на Теола Беддикта, и нахмурилась: – Вы кажетесь слишком стеснительным для императора.

Теол ответил ей ярчайшей улыбкой, и улыбка преобразила его. Лостара вдруг и думать забыла о его воинственно выглядящем братце.

«Духи песков, эти глаза…»

– Извините, Командор. Признаюсь, я подавлен и смущен.

Адъюнкт не спеша кивнула: – Да, полагаю. Неожиданное выдвижение, глас народа…

– Нет. Не этим. Она сказала, я неплох в постели. Но «неплох» – не совсем то же, что «хорош»…

– О, Теол, – вмешалась толстуха, – я поскромничала.

– Ты – и скромность, Ракет? Ты не понимаешь смысла этого слова! Я просто гляжу на тебя – и трудно не… ну, ты понимаешь.

– Нет.

– Да ладно! – Теол хлопнул в ладоши. – Фейерверк уже был, пора начинать парад.

***

Сиррюн Канар бежал по коридору. Прочь от битвы. Проклятые иноземцы уже в Вечной Резиденции, они учинили резню – никаких призывов сдаться, никаких требований сложить оружие. Только смертельные стрелы, рубящие мечи и всё опустошающие гренады. Его приятели – гвардейцы умирали десятками, их кровь оросила некогда прекрасные стены.

Сиррюн поклялся, что не разделит их участь.

Они не убьют Канцлера. Он им понадобится. К тому же он старик. Явно безоружный. Миротворец. Цивилизованный человек. Даже личный его охранник – что же, у него только кинжал на поясе. Ни меча, ни щита, ни шлема, ни даже доспехов.

«И это я. Я сберегу жизнь, встав рядом с Канцлером».

Но где он?

Тронный зал пуст.

Император на арене. Безумный глупец все еще ведет бессмысленные, жалкие поединки. И Канцлер должен быть там, он ожидает – иронический свидетель последних нелепых выходок тупоумного Эдур. Последнего Эдур в городе. Да.

Он спешил. Звуки битвы остались далеко за спиной.

«День безумия… неужели он никогда не окончится?»

***

Канцлер Трайбан Гнол сделал шаг назад. Осознание ударило его с силой молота. Рулад Сенгар не вернется. Император Тысячи Смертей… умер последней смертью.

«Тоблакай, Карса Орлонг, я не знаю, что ты сделал, не знаю как – но ты расчистил дорогу.

Ты расчистил ее. Спасибо».

Он огляделся и увидел, что остатки присутствующих разбежались – да, Вечная Резиденция захвачена, враг уже внутри. Он повернулся к стоявшему рядом финеду: – Варат Таун.

– Господин?

– Мы закончили. Соберите солдат и проводите меня в тронный зал. Там будем ожидать завоевателей.

– Слушаюсь, господин.

– И возьмите с собой ведьму – мне нужно знать, что тут произошло. Я хочу понять, зачем она разрезала себе руку ножом. Я хочу понять все.

– Да, Канцлер.

Капитан с неожиданной вежливостью взял бледную женщину под руку; кажется, он даже шепнул ей на ухо нечто, принятое с усталым кивком. Глаза Трайбана Гнола сузились. Нет, он не доверяет новому финеду. Был бы здесь Сиррюн…

Удаляясь с арены, канцлер бросил последний взгляд на жалкую фигуру, что лежала на кровавом песке. «Мертв. Он действительно мертв.

Я всегда верил, что это будет именно Карса Орлонг. Да, верил!»

Он испытывал искушение вернуться на песок арены и встать над телом Рулада Сенгара. Плюнуть в лицо Императору.

«Нет времени. Удовольствия – на потом.

Клянусь, что сделаю это».

***

Каракатица позвал взмахом руки. Скрипач и остальные солдаты его взвода присоединились к саперу на пересечении коридоров.

– Это главный проход, – заявил Каракатица. – Ничто иное.

Скрипач кивнул. Коридор изящно украшен и впечатляюще широк, на сводчатом потолке светятся золотые листья. Вокруг никого. – Тогда где стража, и куда именно нам идти?

– Без понятия. Но думаю, что налево.

– Почему?

– Неясно. Разве вот потому, что все, кого мы перехватывали, стремились именно в том направлении.

– Хорошая причина. А может, они хотели выбежать через заднее крыльцо? – Скрипач утер пот со лба. Ох, это была кровавая баня, но он позволил солдатам всё, не обращая внимания на сердитые взгляды Быстрого Бена. Проклятый Верховный Маг и его нос по ветру – и откуда же у него такая магия? Быстрый никогда не владел ничем даже отдаленно напоминающим…

Он оглянулся на Ежа.

Старый добрый Еж. Не старше, чем в последнюю их встречу. Боги, это кажется нереальным. Живой, дышащий, пердящий… Он протянул руку и отвесил приятелю затрещину.

– Эй, ты чего?

– Ничего. Я уверен, что задолжал тебе одну.

– Кто спас тебе жизнь в пустыне? А под городом?

– Видеть духов – не к добру, – отвечал Скрипач.

– Худ, белая борода делает тебя древним старцем. Сам себя видел, Скрип?

«Ох, не надо».

– Эй, все зарядили арбалеты? Хорошо. Веди, Каракатица, но осторожно и медленно. Понял?

Пять шагов по коридору… в правом проходе замелькали фигуры… Резня началась снова.

Тарр первым заметил старика, что был во главе. Если бы не заметил его – выстрелил бы в любого другого. Стрела глубоко погрузилась в череп старика, прямо в середину левого виска. Из правого виска брызнули осколки и кровь.

Еще не менее двух стрел попали в тощее тело, заставив его завертеться. Потом старик упал.

Горстка стражников, что шли за ним, попятилась. По меньшей мере двое приняли защитные стойки, и Тарр вдруг рванулся к ним, вытаскивая меч и выставляя щит. И столкнулся с Кораббом, сделавшим то же самое. Выругался, потому что тот оказался впереди.

Тарр воздел меч – им вдруг овладело жгучее желание срубить ублюдку голову – нет, лучше заняться врагами…

… но враги бросали оружие и отступали в коридор.

– Ради милостей Худа! – заорал Быстрый Бен, хватая Тара сзади и отпихивая Корабба. – Они сдаются, черт подери! Хватит резать кого попало!

Из группы летерийцев кто-то сказал по-малазански: – Мы сдаемся! Не убивайте нас!

Голоса оказалось достаточно, чтобы их охладить. Тарр повернулся и поглядел на Скрипача.

Чуть помедлив, сержант кивнул: – Возьмите их в пленники. Пусть проведут в проклятый тронный зал.

Улыба подскочила к трупу старика и начала срывать роскошные перстни.

Летерийский офицер вышел с поднятыми руками. – В тронном зале никого нет, – сказал он. – Император мертв – его тело на арене…

– Тогда ведите нас туда, – потребовал Быстрый Бен, сверкнув глазами на Скрипача. – Я хочу лично убедиться.

Офицер кивнул: – Мы только что оттуда, но как скажете…

Скрипач махнул солдатам, приказывая идти, и зловеще улыбнулся Улыбе: – Сделаешь это потом, солдат…

Она оскалилась, словно собака над добычей; затем вытащила нож и двумя решительными взмахами отрубила холеные руки старика.

***

Тралл Сенгар ступил на песок арены. Он не отводил глаз от тела, лежащего в дальнем конце. Блеск монет, неловко откинутая голова. Он медленно шел вперед.

В коридорах и палатах Вечной Резиденции царит хаос. Позже он попытается отыскать родителей… хотя он не верил, что найдет их. Они ушли со всеми остальными Эдур. Назад, на север. На родину. Итак, и они в конце концов бросили Рулада, младшего сына.

Почему же он не шевелится? Почему не возвращается?

Подойдя к Руладу, он опустился на колени. Положил копье. Нет руки, нет меча.

Он протянул руку и поднял голову брата. Тяжелая. Лицо столь изуродовано шрамами, столь искажено болью, что его трудно узнать. Положил голову себе на колени.

«Уже дважды я делаю это. И снова лицо брата остается слишком застывшим. Слишком безжизненным. Это так… неправильно».

Как-то он попытался в последний раз урезонить младшего брата, воззвать к тому Руладу, какого знал раньше. До всего… До того дня, когда в глупом, но вполне понятном рвении брат схватился за рукоять найденного в ледовых полях меча.

Потом Рулад в припадке слабости объявил Тралла Сенгара отсеченным. Мертвым в глазах всех Эдур. Приковал его к камню, заставив ожидать медленной смерти от наводнения.

Тралл пришел, чтобы просить прощения. Это было криком сердца, криком, который не утихал в нем все это время. «Ты был ранен, брат. Так ранен. Он изрубил тебя, бросил полумертвым. Он сделал то, что было нужно для окончания кошмара. Но ты все понял не так. Ты не смог.

Вместо этого ты видел, что братья бросают тебя.

Так что, брат мой, простишь ли ты меня, как я простил тебя?»

Разумеется, ответов не будет. Не от этого навсегда застывшего, опустошенного лица. Тралл пришел слишком поздно. Поздно для того, чтобы прощать, поздно для того, чтобы быть прощенным.

Он гадал, не предвидела ли Серен то, что он найдет здесь.

Мысль о ней заставило дыхание застрять в горле. О, он не знал, что такая любовь может существовать. Сейчас – пусть вокруг пепелище – будущее распускается словно бутон, и аромат его превосходит воображение.

«Вот что такое любовь. Наконец я вижу…»

Нож вошел под левую лопатку, сразу пронзив сердце.

Широко раскрыв глаза от внезапной муки, от удивления, Тралл отпустил голову Рулада, и она упала ему на колени, выскользнув из ослабевших рук.

«Ох, Серен, любовь моя.

Ох, прости меня».

Оскаливший зубы Сиррюн Канар отступил, вытаскивая нож. Последний Тисте Эдур. Убит его собственной рукой. Чистое правосудие еще существует в мире. Он очистил Летерийскую Империю ножом, и поглядите, как сочится кровь, оросившая рукоять.

Удар в сердце, итог неслышного подкрадывания по песку. Последние три шага он сделал не дыша. Благословенная тень лежала под ногами – она не могла упасть вперед, предупреждая мерзавца. Был миг, когда над песком пронеслась иная тень – тень совы, но глупец и ее не увидел.

Да, солнце стоит в зените.

Все тени съежились, трепеща перед гневным правителем небес.

Он провел языком по лезвию, ощутив вкус железа – дар столь горький, что его холодное касание приводит в экстаз. Отошел. Тело упало набок, прямо на дурацкое копье дикаря.

Варвар умирает. Как и должно. Во имя цивилизации.

Он услышал шум на другом конце арены и резко повернулся.

Стрела вонзилась в плечо, заставив его отпрянуть; споткнувшись о два трупа, он повернулся боком и упал прямо на рану.

Вспыхнула безумная боль.

***

– Нет, – застонал Еж, прорываясь мимо Корика. Тот повернул голову, на лице было написано недовольство.

– Чтоб тебя, Корик! – крикнул Скрипач.

– Нет, – сказал Быстрый Бен. – Ты не понимаешь, Скрип.

Корик пожал плечами: – Извини, сержант. Привычка.

Скрипач следил за Ежом и Беном, прошедшим к трем лежащим на песке телам. Сапер, не обратив внимания на проткнутого летерийца, склонился на колени перед одним из Эдур.

– Видите монеты на втором? – спросил Каракатица. – Припаяны…

– Это был император, – сказал приведший их капитан. – Рулад Сенгар. Другой Эдур… его не знаю. Но, – добавил он, – кажется, ваши друзья знают.

Да, Скрипач и сам это видел. Казалось, в этом месте не осталось ничего, кроме боли. Это ловушка для предсмертных выдохов, и необычный, отчаянно – визгливый вопль Ежа придал им голос. Потрясенный Скрипач поглядел на солдат. – Займите оборону, все. Капитан, вы и прочие пленные встанете у стен и не будете двигаться, если ходите остаться в живых. Корик, спокойно опусти чертов самострел. Лады?

Затем Скрипач направился к друзьям.

И чуть не сбежал, увидев на лице Ежа тоску столь явную, столь… почти непристойную.

Быстрый Бен повернул голову и бросил Скрипачу предостерегающий взгляд. Потом колдун подошел к другим телам.

Трепещущий, смущенный Скрипач двинулся за ним. Встал, поглядел на солдата.

– Будет жить.

Еж проскрипел сзади: – Нет, не будет.

Казалось, этот голос не принадлежит человеку. Скрипач обернулся в тревоге и заметил, как Еж глядит в глаз Бену – словно между ними происходит бессловесное общение.

Еж спросил: – Ты сможешь, Быстрый? Какое-то место для… для вечных мучений. Сможешь, колдун? Я спросил!

Быстрый Бен поглядел на Скрипача. В глазах его застыл вопрос.

«Ох, нет, Быстрый. Мне ли решать…»

– Скрип, помоги мне решиться. Прошу.

«Боги, даже Быстрый Бен в горе. Кто был этот воин?» – Ты Верховный Маг, Бен. Делай то, что считаешь должным.

Колдун снова посмотрел на Ежа. – Худ задолжал мне, Еж.

– И что это за ответ?

Быстрый Бен отвернулся, сделал жест – темное пятно окружило летерийца, сомкнувшись над телом, и сжалось, как бы просачиваясь в песок. Тела не стало. Послышался слабый крик, как будто летериец уже видел то, что тянется к нему.

Потом колдун взмахнул рукой, подтащив Скрипача к себе, и лицо его было серым от гнева. – Не жалей его, Скрип. Понял? Не смей его жалеть!

Скрипач покачал головой: – Я… я не буду, Быстрый. Пусть кричит хоть всю вечность. Пусть себе кричит.

Быстрый Бен мрачно кивнул и оттолкнул друга. Еж плакал над телом Тисте Эдур как человек, для которого погас свет мира, погас и не вернется никогда.

И Скрипач не знал, что делать.

***

Следивший за всем из незримого укрытия Странник сделал шаг назад, отпрянув так резко, как будто чуть не упал с утеса.

Он был тем, кем был.

Нарушителем равновесия.

А сегодня, в этот день – да поглотит его Бездна целиком! – и делателем вдов.

***

Взойдя на пологий берег, Карса Орлонг остановился. Протянул руку к застрявшему в ноге мечу, сомкнул руку на лезвии под гардой и вытащил оружие, не заботясь о том, что зазубренные края режут плоть, что остаются осколки.

Кровь текла из резаной раны, но очень недолго. Нога уже онемела, но он еще сумеет ей пользоваться.

Держа проклятое оружие за клинок, он заставил себя идти. Хромая, добрался до травы. И увидел неподалеку справа маленькое строение, скорее палатку, над которой клубился дым.

Воин – Тоблакай направился к ней.

Подойдя, бросил железный меч, сделал еще шаг, пригнулся и рукой толкнул край палатки. Поддел его вверх, отчего все сооружение опрокинулось набок, словно перевернутая черепаха.

Дым взвился по ветру и быстро исчез.

Перед ним сидело скрестив ноги древнее, согбенное, уродливое существо.

Человек. Бог.

Который поднял на него полные боли глаза.

Затем взгляд сместился за спину Карсы. Воин повернулся.

Увидев, что прибыл дух императора. Молодой – моложе, чем Карса воображал себе Рулада – и вполне симпатичный сейчас, когда кожа чиста и не покрыта шрамами. Он лежал на траве и как будто спал.

Затем глаза распахнулись и он закричал.

Короткий крик.

Рулад перевернулся набок, встал на колени, оперся руками – и увидел лежащий рядом меч.

– Возьми его! – закричал Увечный Бог. – Мой дорогой юный поборник, Рулад Сенгар из Тисте Эдур. Возьми свой меч!

– Не бери, – сказал Карса. – Твой дух здесь – это все, что у тебя осталось, все, чем ты являешься. Когда я убью его, тебя возьмет забвение.

– Погляди на его ногу! Он почти такой же калека, как я! Возьми меч, Рулад, и заруби его!

Но Рулад все еще колебался. Он стоял на четвереньках и хрипло дышал.

Увечный Бог захрипел, закашлялся и произнес тихим, увещевающим голосом: – Ты сможешь вернуться, Рулад. В свой мир. Ты сумеешь его исправить. В этот раз ты сможешь все сделать как надо. Слушай меня, Рулад! Тралл – он жив! Твой брат жив, он идет в Вечную Резиденцию! Он идет, чтобы найти тебя! Убей же этого Тоблакая – и сможешь вернуться к нему, сказать все, что следовало сказать!

Рулад Сенгар, ты сможешь попросить прощения.

Голова Эдур поднялась. Глаза вдруг загорелись, сделав его… таким юным.

И Карса Орлонг на миг ощутил сожаление в сердце своем.

Рулад Сенгар потянулся за мечом.

Взлетел и опустился кремневый меч, обезглавив его.

Голова покатилась и застыла на мече. Тело опустилось набок, ноги спазматически задергались и быстро застыли. Кровь текла из отверстой шеи. Еще миг – и поток ослаб.

Позади Карсы Увечный Бог кашлянул смехом и сказал: – Я так долго ждал тебя, Карса Орлонг. Я так тяжко трудился… чтобы привести тебя к мечу. Ибо он твой, Тоблакай. Никто не сможет владеть им так, как ты. Никто не сможет противостоять его проклятию и сохранять здравый рассудок, оставаться его хозяином. Это оружие, Избранник мой, сделано для тебя.

Карса повернулся к Увечному лицом. – Никто не избирает меня. Я никому не давал такого права. Я Карса Орлонг из Теблоров. Выбор принадлежит только мне.

– Так выбирай, друг мой. Отбрось жалкую каменную дрянь, что принес с собой. Выбери оружие, что превознесет тебя над всеми.

Карса оскалился.

Глаза Увечного Бога чуть расширились; затем он склонился вперед, над курящейся жаровней. – С этим мечом, Карса Орлонг, ты будешь бессмертным. – Он помахал кривой рукой, и в нескольких шагах открылись врата. – Вот. Иди назад на родину, Карса. Объяви себя Императором Теблорским. Веди народ свой во веки веков. О, их жестоко осадили. Лишь ты сумеешь их спасти, Карса Орлонг. С таким мечом тебе не найдется равных. Ты сумеешь спасти их, поведешь к господству – это будет поход ради убийства «детей», какого мир не забудет никогда! Дай же ответ, Тоблакай! Дай ответ на все бесчестия, что перенес ты и твой народ! Пусть дети узрят!

Карса Орлонг уставился сверху вниз на Увечного Бога.

Улыбка его стала шире. Еще миг – и он отвернулся.

– Не бросай его здесь! Он твой! Карса Орлонг, он твой!

Кто-то поднимался от берега. Широкоплечий здоровяк, за ним три черных бхок’арала.

Карса хромал навстречу им.

***

Вифал ощутил, как бухает в груди сердце. Он не ожидал… ну, он не знал, чего ожидать, знал лишь, чего ожидают от него.

– Тебя не звали, – сказал ему гигант с татуированным лицом и раной на ноге.

– И я не удивляюсь. Но все равно я здесь. – Глаза Вифала скользнули по лежащему в траве мечу. Голова Тисте Эдур лежала на нем, словно подарок. Кузнец нахмурился: – Бедный парень. Он никогда не понимал…

– Я понимаю, – оборвал его великан.

Вифал поднял глаза на воина. Потом поглядел туда, где скорчился Увечный Бог. Потом – снова на великана. – Ты сказал «нет»?

– И только.

– Хорошо.

– Теперь ты его возьмешь?

– Возьму – чтобы сломать в кузнице, в котором он был скован. – Он показал на лачугу – кузницу в отдалении.

Увечный прошипел: – Ты сказал, его никогда не сломать. Вифал!

Оружейник пожал плечами: – Мы всегда что-то такое говорим заказчикам. Лишь бы всучить товар.

Увечный издал ужасающий вопль, завершившийся хриплым кашлем.

Великан глядел на Вифала. Спросил: – Ты сделал это проклятое оружие?

– Да.

Вифал не заметил замаха руки, пославшей его кувыркаться. Он больно ударился спиной и уставился в кружащееся синее небо – которое вдруг заслонил глядящий вниз воин.

– Больше такого не делай.

Сказав так, гигант ушел.

Моргая под ярким солнцем, Вифал с трудом повернулся набок, увидев, как великан входит в огненный портал и пропадает. Увечный Бог снова закричал. Портал резко, с рычанием закрылся.

Один из нахтов приблизил к Вифалу мерзкую морду, как будто кот, желающий украсть его дыхание. И заворковал.

– Да, да, – ответил Вифал, отталкивая животное. – Бери меч. Да. Сломай его.

Мир снова завертелся вокруг него. Подумалось, что его непременно стошнит. – Сендалат, любимая, ты опорожнила ведро? Конечно, это моча, но ведь пахнет почти что чистым элем, так? Знаешь, я выпил бы его во второй раз.

Он встал, пошатываясь, затем наклонился и после нескольких неловких попыток подобрал меч.

В кузню. Мало есть способов для уничтожения проклятого оружия. Может помочь оружие еще более страшное, но не в этом случае. Итак, вернемся к секрету старых мастеров. Чтобы сломать зачарованное оружие, принеси его домой, в кузницу, в которой его ковали.

Что же, он именно это и сделает.

Он увидел, что нахты пялятся на него, и скривил губы: – Идите, позаботьтесь о треклятой лодке. Я не в настроении утонуть в пятидесяти гребках от берега.

Твари поспешили, перегоняя друг дружку, к берегу.

Вифал же направился в старую кузню – делать то, что нужно сделать.

За спиной завывал в небо Увечный Бог.

Ужасный, жуткий звук – вопль бога. Такой, какого он не хотел бы услышать никогда.

В кузнице Вифал нашел старый молот и приготовился уничтожить то, что однажды сотворил. Хотя, как подумал он, кладя меч на покрытую ржавчиной наковальню, изучая покрытое кровью лезвие, на самом деле такое невозможно.

Миг спустя оружейник поднял молот.

И опустил.

ЭПИЛОГ

В плащанице сумерек пришла она

И присела отдохнуть

У Ворот Безумия.

Там, где живое играет со смертью

Хохоча надсадно

У Ворот Безумия.

Там, где смерть живое дразнит

Сказками о суете сует

У Ворот Безумия.

Малое дитя взяла она и бросила

На запятнанный алтарь

У Ворот Безумия.

«Вот (воскликнула она) что нам следует свершить

С верой и смирением

У Ворот Безумия».

И дитя в ночи заплакало

Возвещая появление

У Ворот Безумия.

Не об этом ли мечтали мы –

О дарах страдания

У Ворот Безумия?

Ты посмеешь ли взглянуть на новый лик судьбы

Нашептать напевы ужаса

У Ворот Безумия?

Ты возьмешь ли многозубый ключ

Чтобы выполз червь грядущего

Из Ворот Безумия?

Сыну расскажи ты сказку суеты

Об игре со смертью расскажи

У Ворот Безумия.

Ну, а мы всё слышали, всё знаем

Вышли мы давно

Из Ворот Безумия.

Молитвы для детей,

Маскированные Монахи с Кабаля

Звяканье цепочки пробудило Нимандера Голита, вырвав его из царства ужаса и утомления. Он уставился на грязный потолок комнатушки, сердце колотилось в груди, тело источало липкий пот, уже пропитавший одеяла. Этот звук… он кажется таким реальным… Он снова услышал его и широко раскрыл глаза. Свист, странное лязганье! Снова свист, словно цепочка крутится. Он сел. Снаружи спит жалкий городок, погрузившийся в безысходную, безлунную тьму. Но… звук доносится с улицы, что под окном.

Нимандер встал с постели, прошел к двери, вышел в холодный коридор. Хрустя пылью и песком, прошлепал босыми ногами по прогибающимся ступенькам.

Вышел на улицу.

Да, ночь темнее глубокой ямы, и это не сон. Не может быть сном.

Свист цепочки и тихий звон заставили его развернуться кругом. Он увидел выходящего из мрака Тисте Анди. Чужака. Нимандер сипло вздохнул.

Чужак крутил цепочку в поднятой руке; на каждом конце цепочки были кольца.

– Привет, Нимандер Голит.

– Кто… кто вы? Откуда знаете мое имя?

– Долгим был мой путь к Острову Трясов – они наши родичи, ты знаешь об этом? Подозреваю, что знаешь. Но они могут подождать, они не готовы. Возможно, никогда не будут готовы. В них не только кровь Анди. Еще Эдур. Возможно, даже Лиосан, уж не упоминая о людях. Пустяки. Оставим Полутьме ее островную… – он хохотнул, – империю.

– Чего вы хотите?

– Тебя, Нимандер Голит. И твоих сородичей. Иди, собирай их. Пора выступать.

– Как? Куда?

– Ты что, дитя? – разочарованно сказал чужак. Кольца звякнули, цепочка туго намоталась на указательный палец. – Я здесь, чтобы повести вас домой, Нимандер Голит. Всех вас, потомков Аномандера Рейка, Чернокрылого Лорда.

– Но где дом?

– Слушай меня! Я проведу вас к нему!

Нимандер вытаращил глаза и сделал шаг назад: – Он не желает…

– Не имеет значения, что он желает. И даже то, что я желаю. Ты еще не понял? Я ее Глашатай.

«Ее?»

И тут Нимандер закричал, сильно ударившись коленями о мостовую. Руки его метнулись к лицу. – Это… это не сон?!

Незнакомец оскалился: – Можешь хранить верность кошмарам, Нимандер. Можешь вечно пялиться на руки и видеть на них кровь. Мне плевать. Она была безумна, как ты и сказал. И опасна. Скажу тебе: я оставил бы тело на улице, даже если бы она была еще жива. Но хватит об этом.

Иди, приведи родичей. Быстрее, Нимандер, пока Темнота еще держит остров.

И Нимандер вскочил на ноги, поспешно возвращаясь в убогую гостиницу.

«ЕЕ Глашатай. О, Мать Тьма, ты призовешь нашего отца, как призываешь нас?

Но зачем?

Что же, пусть будет так. Да. Наше изгнание – о Бездна! – наше изгнание подходит к концу!»

Скол ожидал на улице, крутя цепочку. Жалкий сброд. Нимандер лучший среди них. Что же, сойдут и эти. Он не врал, говоря, что трясы не готовы.

Собственно, это единственная истина, которую он сказал этой ночью.

«Как поживаешь в Летерасе, Сильхас Руин? Готов поспорить: невесело.

Ты не таков, как твой брат. Никогда не был таким.

О, Аномандер Рейк, мы найдем тебя. И ты дашь ответ. Нет, даже бог не может попросту пройти мимо, избежав ответственности. За предательство.

Да, мы тебя отыщем. И покажем. Покажем, каково это».

***

Рад Элалле нашел отца сидящим на выщербленном погодой валуне, в начале ближайшей к селению долины. Вскарабкался и присоединился к Удинаасу на согретом солнцем камне.

Теленок ранага отбился от матери и всего стада и жалобно мычал, блуждая по дну долины.

– Можем попировать, – предложил Рад.

– Можем, – отозвался Удинаас. – Если у тебя нет сердца.

– Нам нужно жить, а чтобы жить, нужно есть…

– И, чтобы жить и есть, нужно убивать. Да, да, Рад, я все знаю.

– Надолго ты останешься? – спросил Рад, и вздох застрял в горле. Вопрос выскочил сам собой – ни он, ни отец не решались задать его.

Удинаас бросил ему удивленный взгляд и снова начал следить за теленком. – Она скорбит, – сказал он. – Она скорбит так глубоко, что горе доходит до меня через все расстояния. Расстояния – ничто. Вот что случается, – добавил он без следа печали, – от насилия.

Рад решил в этот миг, что на лицо отца слишком страшно смотреть, и тоже перевел взор на далекого теленка.

– Я рассказал Онреку, – продолжал Удинаас. – Должен был. Просто чтобы… изгнать горе, прежде чем оно сожрало бы меня. А теперь сожалею.

– Не нужно. У Онрека не было друга ближе. Было необходимо, чтобы он узнал истину…

– Нет, Рад. Это нельзя назвать необходимостью. Иногда правда полезна. Иногда выгодна. Но по большей части она просто ранит.

– Отец, что ты будешь делать?

– Делать? Да ничего. Ни для Серен, ни для Онрека. Я всего лишь бывший раб. – Улыбка была сухой и краткой. – Живущий с дикарями.

– Ты не просто раб.

– Неужели?

– Да. Ты мой отец. Поэтому я спрашиваю снова: надолго останешься?

– Думаю, пока ты меня не вытолкаешь.

Рад впервые в жизни чуть не разразился слезами. В горле запершило, он не мог говорить, словно внутри поднялся прилив эмоций и не желал уходить. Из-под горящих от слез век он смутно видел бродящего по низине ранага.

Удинаас продолжал, вроде бы не заметив реакцию на свои слова: – Не то чтобы я многому мог научить тебя, Рад. Разве что починке сетей.

– Нет, отец. Ты можешь научить меня самому важному.

Удинаас взглянул на сына с подозрением и недоверием.

На гребне показались три взрослых ранага и побежали к теленку. Увидев их, молодой зверь снова замычал, на этот раз громче, и поскакал навстречу.

Рад вздохнул: – Отец, ты передашь мне важнейшее свое умение. Выживать.

Потом они молчали. Рад не сводил взгляда с теленка, пока он не поднялся на гребень с той стороны долины. Теперь у Удинааса что-то случилось с глазами, ибо он то и дело потирал их руками. Рад не оборачивался, чтобы не смутить его.

Затем – едва долина опустела – отец встал. – Похоже, мы все же проголодались.

– Ненадолго.

– Неправда.

Они пошли назад к селению.

***

Онрек – руки его были перемазаны краской – потуже затянул ремешки на кожаном свертке и бросил его не плечо. Поглядел на жену. – Мне пора.

– Как скажешь, – буркнула Кайлава.

– Путешествие к телу моего друга облегчит душу.

– Без сомнения.

– И я должен поговорить с Серен Педак. Рассказать о его жизни с тех пор, как он подарил ей меч.

– Да.

– А теперь, – закончил Онрек, – я хочу обнять сына.

– Я с тобой.

Онрек улыбнулся: – Он будет смущен.

– Нет, треклятый идиот. Я сказала, что иду с тобой. Если думаешь, что сможешь уйти куда бы то ни было без меня – ты безумец.

– Кайлава…

– Я решила. Я позволю путешествию облегчить твою душу, муженек. Я не буду болтать, пока у тебя не хлынет кровь из ушей. Тебе не придется прыгать с ближайшего утеса.

Он смотрел, и глаза его были полны любовью. – Болтать? Никогда не слышал твоей болтовни.

– И не услышишь.

Он кивнул: – Очень хорошо, жена. Иди со мной. Позволь исцелиться самим твоим присутствием…

– Будь поосторожнее.

Он мудро замолчал.

Затем они пошли прощаться с сыном.

***

– Это изнурительно! – сказал Император Теол Беддикт, ерзая на престоле.

Лицо Багга стало кислым. – Почему? Вы еще ничего не сделали!

– Ну, прошло всего три недели. Говорю тебе, список реформ такой длинный, что даже не начинает заканчиваться.

– Аплодирую вашей готовности признавать некомпетентность, – сказал Багг. – Из вас выйдет прекрасный император.

– Чудно, – подал голос Брюс, стоявший, опираясь о стену, справа от тронного возвышения. – В стране мир…

Багг скорчил рожу: – Да, и лично я гадаю: сколь долго целая империя может задерживать дыхание?

– Если кто-то и может дать ответ, то только вы, любезный лакей.

– О, рад слышать.

Теол улыбнулся: – Мы можем. Я не имею в виду монаршее «мы». К каковому, признаю, мы никак не можем привыкнуть ввиду нашей врожденной скромности.

Брюс сказал: – Адъюнкт отправляется в путь. Шерк Элалле пришла к тебе, чтобы о чем-то поведать. Разве все это не следует обсудить? – Он ждал ответа, любого ответа, но вместо ответа увидел лишь непроницаемые взоры брата и Багга.

Из бокового прохода вылетел в вихре пестрых платьев новый Канцлер. Брюс скрыл усмешку. Кто бы мог подумать, что она ударится в дурной вкус со скоростью червяка, вгрызающегося в яблоко?

– Ах, – сказал Теол. – Разве этим утром мой Канцлер не выглядит прелестно?

Джанат сохранила надменное выражение. – От канцлеров не ждут прелести. Достаточно компетентности и элегантности.

– И больше всего вы нам подходите, когда выходите, – пробормотал Багг.

– К тому же, – говорила Джанат, – подобные эпитеты более подобают роли Первой Наложницы, что ясно показывает направление твоих мыслей. Как и всегда.

Теол поднял руки, как бы сдаваясь, и ответил самым примирительным тоном (Багг узнал его и по привычке ощутил легкое беспокойство): – Я все еще не вижу причин, по которой ты не могла бы занять место Первой Наложницы.

– Я уже говорил, – вмешался Багг. – Супруга императора – это Императрица. – Он повернулся к Джанат. – С другой стороны, вы получили бы сразу три титула.

– Не забудьте звание ученой, – заметил Теол. – Оно, думается, затмит все три остальных, даже «супругу».

– Ну, – сказал Багг, – теперь ваши уроки будут бесконечными.

Все принялись обдумывать его слова, и наступило молчание.

Затем Теол завозился на троне. – Есть еще Ракет! Она станет отличной Первой Наложницей! Боги! Блага так и плывут ко мне в руки.

Джанат ответила: – Будь осторожнее. Как бы тебе не утонуть.

– Багг никогда не допустит, сладость моя. Кстати, раз уж мы начали обсуждать насущные дела. Пока Адъюнкт не прибыла попрощаться… думаю, Преде Варату Тауну требуется способный финед для помощи в восстановлении армий и всего такого.

Багг выпрямил спину. Наконец-то дело дошло до важных вопросов. – И кто у вас на уме?

– Как? Никто иной, как Аблала Сани!

Багг сказал: – Пойду – ка я пройдусь.

***

Серен Педак, пользуясь засовом как рычагом, трудилась над тяжелыми плитами у входа в дом. Пот блестел на обнаженных руках, волосы растрепались. Скоро она подрежет их. Как подобает вдове.

Но этим утром для нее нашлась работа и она принялась за нее с упорным прилежанием, нагружая тело без заботы о возможных последствиях. Она поднимала тяжеленные камни, поцарапанными и окровавленными руками оттаскивала их в сторону.

После этого она возьмется за лопату, будет копать так глубоко, как сумеет.

Но сейчас центральная плита не поддавалась стараниям; она страшилась, что сил сдвинуть ее не хватит.

– Извините за вторжение, – произнес мужской голос, – но похоже, что я могу помочь.

Она подняла голову и скептически прищурилась. – Не уверена, что вы захотите рисковать, господин, – сказал она старику, но тут же замолчала. У него запястья каменщика, широкие и натруженные ладони. Серен вытерла пот со лба и хмуро поглядела на плиту: – Знаю, это кажется… странным. Все горожане пытаются восстанавливать и строить, а я…

Старик подошел ближе. – Ничуть не странно, аквитор… ведь вы аквитор?

– Да. Была. Уже нет. Я Серен Педак…

– Ничуть не странно, Серен Педак.

Она показала на камень: – Боюсь, он посрамил меня.

– Думаю, это ненадолго. У вас получится. Такая целеустремленность…

Она улыбнулась и вздрогнула – такой непривычной стала улыбка. Последний раз она улыбалась… нет, не надо об этом.

– Но вам нужно быть осторожнее, – продолжал старик. – Дайте-ка мне попробовать.

– Спасибо, – ответила она, отступая и давая ему место.

Засов согнулся под руками старика.

Серен широко раскрыла глаза.

Помощник с руганью отбросил железяку, согнулся ниже, воткнул пальцы в поверхность огромной каменной плиты.

И потянул за край, ухватил второй рукой, крякнул, поднимая в воздух; затем развернулся, сделал два шага и положил плиту на кучу прочих камней. Выпрямился, стряхивая пыль с ладоней. – Наймите парочку молодцов, и они все положат на место.

– Как… нет, ладно. Но… Как вы поняли, что я намерена положить их обратно?

Он бросил на нее взгляд. – Не тоскуйте слишком долго, Серен Педак. Вы нужны. Ваша жизнь нужна.

Он поклонился и ушел.

Серен смотрела вслед.

Теперь ей нужно пойди внутрь, взять каменное копье и меч, зарыть оружие у порога дома. Ужасающе пустого дома.

Но она колебалась.

Старик внезапно вернулся. – Я нашел Странника, – сказал он. – Мы многое… обсудили. Так я узнал о вас, о том, что с вами случилось.

«Что? Он сумасшедший? Один из новых прозелитов культа Странника?» Она начала отворачиваться…

– Нет, нет, Серен Педак. У вас есть то, что от него осталось. Единственное, что осталось. Заботьтесь о нем, Серен Педак. И о себе. Прошу.

В тот самый миг, как он отвернулся, слова снизошли на нее неким непостижимым благословением.

«То, что от него осталось. Единственное, что…»

Она бессознательно положила руку на живот.

Теперь ей часто придется так делать.

Стивен Эриксон Дань псам

Действующие лица:

Даруджистан

Резак, ассасин

Сциллара, его спутница

Сестра Злоба, Солтейкен

Леди Зависть, Солтейкен

Искарал Паст, Верховный Жрец Тени

Могора, его несносная жена

Баратол Мекхар, приезжий

Чаур, хороший человек

Маппо Коротыш, Трелль

Хватка,

Дымка,

Дергунчик,

Колотун,

Штырь,

Синий Жемчуг, отставные Сжигатели Мостов и хозяева «К’рул-бара»

Рыбак, бард и завсегдатай «К’рул-бара»

Дюкер, бывший Имперский Историк

Беллам Ном, молодой человек

Раллик Ном, пробудившийся ассасин

Торвальд Ном, кузен Раллика

Тизерра, жена Торвальда

Коль, член городского Совета Даруджистана

Эстрейсиан Д’Арле, советник

Горлас Видикас, новый член Совета, Герой Празднества

Чаллиса, его жена

Ханут Орр, советник, племянник покойного Турбана Орра

Шарден Лим, советник

Муриллио, завзятый любовник

Крюпп, толстый коротышка

Миза, хозяйка «Гостиницы Феникса»

Ирильта, охранница «Гостиницы Феникса»

Сальти, служанка в «Гостинице Феникса»

Крут из Тальента, член Гильдии Ассасинов

Газ, душегуб

Зорди, его жена

Мастер Квел, навигатор Трайгальской Торговой Гильдии

Финт,

Рекканто Илк,

Гланно Тряп,

Полнейшая Терпимость, дольщики

Амба Бревно,

Джула Бревно, некогда верховные маршалы Волонтеров Мотта, ныне дольщики.

Чудная Наперстянка, ведьма из Мотта, дольщица

Грантл, караванный охранник (в длительном отпуске)

Стонни Менакис, караванная охранница

Харлло, ребенок

Бедек, приемный отец Харлло

Мирла, приемная мать Харлло

Цап, их сын

Бейниск,

Веназ, молодые работники в рудниках

Скорч,

Лефф, наемные телохранители,

Бугай Пугай,

Лезан Двер, охранники с севера

Усерлок (Усердный Лок), кастелян

Скромный Малый, таинственный закулисный делец

Барук, член Т’орруд Кабала

Чилбес, демон, слуга Барука

Дерудан, ведьма садка Теннес, член Т’орруд Кабала

Воркана, бывшая Хозяйка Гильдии Ассасинов

Себа Крафар, новый Мастер Гильдии

Сич, прежде известный как Мунаг, пророк Увечного Бога

Раэст, Джагутский Тиран (не у дел)

Сордико Шквал, жрица Храма Теней

Драгнипур

Драконус, один из скованных

Дич, один из скованных

Кедаспела, слепой Тисте Анди

Апсал’ара, богиня воров

Жемчужина, демон

Черный Коралл

Аномандер Рейк, Сын Тьмы

Верховная Жрица

Спиннок Дюрав, Тисте Анди

Эндест Силан, Тисте Анди, маг

Корлат,

Орфанталь, Солтейкены

Силанна, Элайнт

Карга, мать Великих Воронов

Сирдомин, бывший солдат

Искупитель, новый бог в кургане

Селинд, жрица Искупителя

Градизен, разбойник

Жрикрыс, жрец, помощник Градизена

Прочие

К’рул, Старший Бог

Худ, бог Смерти

Второй Сегуле, его Рыцарь

Каладан Бруд, полководец

Темный Трон, бог Тени

Котиллион, покровитель ассасинов

Барен

Слепая,

Руд,

Шен,

Геара, Гончие Псы Теней

Блед,

Локон, новые Гончие

Каллор, странствующий воин

Готос, Джагут

Старший, строитель

Карса Орлонг, Тоблакай

Семар Дев, ведьма

Скиталец, чужак

Сэманкелик, умирающий бог

Скол, Тисте Анди, Глашатай Тьмы

Нимандер Голит,

Скиньтик,

Ненанда,

Кедевисс,

Араната,

Десра, Тисте Анди

Искар Джарак (Вискиджек), командир Сжигателей Мостов (погиб под Кораллом)

Брукхалиан Смертный Меч Фенера (погиб в Капустане)

Тук Младший, бывший малазанский солдат (погиб в Овл’дане)

Упоминаются в книге

Рулад Сенгар, вождь Тисте Эдур

Келланвед, первый император малазанский

Лейсин, императрица малазанская

Тавора Паран, Адъюнкт императрицы

Ганоэс Паран, ее брат, Владыка Фатида

Бен Адэфон Делат, малазанский боевой маг

Ков, Верховный Маг из Багряной Гвардии

Шкуродер, командующий одной из компаний Багряной Гвардии

Турбан Орр, политик-интриган, убитый Ралликом Номом

Симталь, его сообщница

Серебряная Лиса, шаманка Имассов

Ночная Стужа, малазанская колдунья, погибла при осаде Крепи

Беллурдан, малазанский маг, любовник Ночной Стужи

Хохолок, малазанский маг, погиб при осаде Крепи (душа его переселилась в куклу)

Апсалар, возлюбленная Резака

Икарий, подопечный Маппо

Скажи правду и замри, пока не очистится вода между нами.

Поучения Тисте Анди

Пролог

— Я не знаю имени этого города, — пробормотал оборванец, теребя края тряпки, бывшей некогда роскошным плащом. Он носил плетеный кожаный ремень; на ремне висел длинный поводок, тоже потрепанный и ветхий. — Думаю, какое-то имя ему нужно, — продолжил он, повысив голос, стараясь перекричать яростно лающих псов, — но что-то воображение отказало. Да и вряд ли кому — то еще это интересно.

Женщина, с которой он дружелюбно заговорил, только что прибыла. Она мало что помнила о прошлой жизни. Своей собаки у нее никогда не было — но сейчас она обнаружила в руках поводок со злобной тварью, которая тащит ее по улице странного города, не забывая по пути бросаться на каждого встречного. Наконец гнилой поводок лопнул, предоставив собаке возможность вырваться и напасть на пса, принадлежащего незнакомцу.

Два зверя старались убить друг дружку прямо посередине улицы. Вокруг не осталось никого, кроме их предположительных владельцев. Вместо пыли по сторонам уже летели брызги крови и клочья меха.

— Недавно тут был гарнизон, трое не знакомых между собой солдат, — сказал мужчина. — Но они один за другим пропали.

— Никогда не владела собакой, — отозвалась женщина, не сразу поняв, что это первые ее слова с самого… ну, с прошлого времени.

— Как и я, — поддержал ее мужчина. — До сих пор мой пес был единственным в городе. Как-то странно. Никогда особенно не любил этих злобных тварей.

— И давно ли вы… гм, здесь?

— Не имею представления. Кажется, всегда.

Она огляделась и кивнула: — Я тоже.

— Увы, ваша собака, похоже, сдохла.

— Ох. И точно. — Она нахмурилась, глядя на конец оборванного поводка. — Подозреваю, что новый мне не нужен.

— Не будьте так уверены, — сказал мужчина. — Кажется, здесь мы повторяем всё снова и снова. Слушайте, возьмите мой. Я им вообще не пользовался.

Она приняла свернутый ремешок. — Спасибо. — Поглядела туда, где скорчилась в пыли ее мертвая, порванная в клочья собака. Победитель полз к хозяину, оставляя кровавую полосу.

Все тут кажется странно искаженным, в том числе, как подумала она, и собственные побуждения. Она присела и бережно подняла изуродованную голову мертвой собаки, набросив на шею ременную петлю; затем опустила окровавленную голову на землю и встала, держа поводок в правой руке.

Мужчина уже стоял рядом. — Да, как-то непонятно всё, не так ли?

— Да.

— А мы думали, что жизнь непонятна.

Она метнула на него быстрый взгляд: — Значит, мы мертвы?

— Думаю, да.

— Тогда еще непонятнее. Меня должны были положить в склеп. Отличный, прочный склеп — я сама его видела. Богато украшенный, защищенный от воров, с флягами вина и сушеным мясом и фруктами для путешествия… — Тут она показала на свою рваную одежду: — Я должна быть в лучшем наряде, во всех своих драгоценностях.

— Богачка, значит.

— Да. — Она снова поглядела на мертвую собаку на конце поводка.

— Уже нет.

Она сверкнула глазами, но тут же поняла, что гнев теперь неуместен. — Никогда не видела раньше этого города. Он, кажется, распадается на части.

— Да, все распадается. Вы правы.

— Не знаю, где жила… ох, странно всё это звучит. — Она начала озираться. — Тут только гниль и прах. А это что — буря надвигается? — Она указала в конец главной улицы. Там над голыми холмами нависали тяжелые, но необычайно светлые тучи.

Некоторое время они смотрели на них. Казалось, из туч дождем падают нефритовые слезы.

— Когда-то я был священником, — сказал мужчина. Пес приполз к его ногам и лег, тяжело дыша и роняя из пасти капли крови. — Каждый раз с приближением бури мы закрывали глаза и громко пели хором.

Женщина поглядела на него с некоторым удивлением: — Вы были священником? Но… почему вы сейчас не со своим богом?

Мужчина пожал плечами: — Если бы я знал ответ — давняя иллюзия просветленности оказалась бы истиной. — Тут он резко выпрямился. — О, у нас гость.

К ним неловкой походкой приближалось высокое существо, столь истощенное, что руки и ноги казались древесными корнями. Лицо — гнилая, сухая кожа, натянутая на кости. Клочья седых волос беспорядочно свисают с бледного скальпа, плохо скрывающего череп.

— Подозреваю, — шепнула женщина, — мне нужно привыкать к подобным зрелищам.

Ее собеседник промолчал. Они наблюдали за тощим хромым пришельцем. Тот прошествовал мимо; обернувшись вслед, они увидели еще одного незнакомца, тоже высокого, облаченного в длинный серый плащ с капюшоном.

Казалось, незнакомцы не замечали, что за ними следят. Скрытый капюшоном сказал: — Ходящий-По-Краю.

— Однажды ты назвал меня героем, — ответил Ходящий-По-Краю. — Чтобы … унизить.

— Назвал.

— Долго же тебе пришлось ждать.

— Можешь и так думать, Ходящий-По-Краю.

Седовласый мужчина — очевидно, давно мертвый — склонил голову набок. — Почему сейчас?

Скрытый капюшоном чуть повернул голову; женщине показалось, что он смотрит на мертвого пса. — Отвращение, — ответил он.

Ходящий-По-Краю хрипло засмеялся.

— Что за зловещее место? — прошипел новый голос. Женщина увидела форму — не более чем размытую, тусклую тень — выплывшую из ближайшего переулка. Она двигалась бесшумно, хотя могло показаться, что тень опирается на трость. Вокруг нее внезапно появились огромные псы — два, три, пять.

Жрец, стоявший рядом с женщиной, буркнул: — Гончие Теней. Вот бы мой бог увидел это!

— Возможно, он видит вашими глазами.

— Ох, сомневаюсь.

Ходящий-По-Краю и его скрывающий лицо компаньон смотрели на приближение тени. Гость был невысок; с каждым шагом он становился все материальнее. Черная трость застучала по мостовой, поднимая облачка пыли. Гончие бродили неподалеку, опустив головы, обнюхивая почву. Ни одна не подошла к мертвой собаке и псу, хрипящему у ног священника.

Капюшон сказал: — Зловещее? Думаю, оно именно таково. Это, Темный Трон, своего рода некрополь. Селение отставников. Вневременное и одновременно бесполезное. Такие места, — добавил он, — встречаются везде.

— Говори за себя, — сказал Темный Трон. — Поглядите на нас. Выжидаем. Выжидаем. О, если бы я был человеком, жадным до славы и богатства! — Он внезапно хихикнул: — Если бы любой из нас был!

Тут Гончие подбежали к нему, ощетинились. Они не сводили глаз с чего-то, появившегося в конце улицы. — Еще один, — прошептал жрец. — Еще один, последний.

— Все это случится снова? — спросила женщина. Ее вдруг пронизал холодный страх. «Кто-то идет. О боги, кто-то идет». — Завтра? Скажи!

— Думаю, что нет, — не сразу ответил жрец. Он наконец оторвал взгляд от пыльного трупа собаки. — Нет, повторил он. — Думаю, нет.

Нефритовый дождь застучал по холмам, словно стрелы десяти тысяч битв. По улице разнесся скрип тележных колес.

Она повернулась к источнику звука. — О! — сказала она с внезапным облегчением, — вот и мой экипаж.

* * *

Когда-то он был колдуном из Крепи, которого отчаяние довело до предательства. Но Аномандера Рейка не интересовало отчаяние, как и любая другая причина, которую Дич и его приятели могли бы предоставить в оправдание. Предавших Сына Тьмы поцеловал Драгнипур… теперь среди надрывающихся в бесконечном сумраке можно встретить людей со знакомыми лицами, можно взглянуть в понимающие глаза. Но что он сумеет прочитать в них? То же, что они могут увидеть в его глазах.

Отчаяние не помогает.

Случайные, редкие мысли, такие же нежеланные, как и все прочие мысли. Они дразнили его видимостью свободы — ведь мысли могут летать туда и сюда, возможно, подниматься к чуждым небесам, вплетаясь в потоки теплого, веселого как смех ветра. Вот только самому Дичу не сбежать, даже не закрыть глаза на видимое вокруг. Маслянистая грязь, острые черные камни, проткнувшие подошвы гнилых сапог; ужасно промозглый воздух, стянувший кожу, покрывший ее пленкой — словно сам этот мир болен лихорадкой и истекает потом. Слабые крики — на слух Дича, они как будто доносятся издалека; ближе и громче — скрип массивного механизма из дерева и бронзы, тупой лязг цепей.

Вперед и вперед, но шторм сзади все приближается, туча громоздится над тучей, стальные и серебристые шкворни пронизывают их сверху донизу. На пленников начал сыпаться пепел — сейчас он валится без перерывов, холодный словно снег, но не тающий. Хлопья смешиваются с грязью, так что кажется — они шагают по полям шлака и мусора.

Дич не отличался хрупкостью и слабостью, хотя и был колдуном. В прошлой жизни его грубое лицо вызывало ассоциации скорее с вором или ночным налетчиком. Да, его черты были тяжелыми, угловатыми, почти звероподобными. Он силач — но здесь, на цепи Бремени, это не дает преимуществ. Только не в темной душе Драгнипура.

Тяжесть была необоримой — и все же он боролся. Путь казался бесконечным, он вопиял голосами безумия, и все же Дич держался за душевное здоровье, как утопающий держится за веревку. Он тащится вперед, шаг за шагом. Железные кандалы стерли ноги до крови. Боли не видно конца. Завязшие в грязи фигуры шевелятся по сторонам; за ними в сумраке смутно видны другие, бесчисленные другие.

Есть ли утешение в общей судьбе? Вопрос этот — приглашение к истерическому смеху, к падению в ласковое забытье безумия. Нет, вполне очевидно, что утешения нет. Ясно, все они разделяют общие черты — глупость, невезучесть и упрямую неосторожность; но эти черты не способствуют формированию дружбы. К тому же спутники имеют обыкновение меняться в мгновение ока — один несчастный дурак сменяет другого со скоростью песчаного вихря.

Налегай на цепи, приводи Бремя в движение! Кошмарное бегство не оставляет времени и сил на беседы. Поэтому Дич не обратил внимания на руку, опустившуюся на плечо. Один раз, второй. В третий раз рука ударила с силой, заставившей колдуна пошатнуться. Он выругался и повернулся, сверкнув глазами на нового спутника.

Раньше, давным-давно, при виде такого страшилища он отскочил бы. Сердце заплясало бы от ужаса.

Демон был громадным, он навис над головой. Увы, королевская кровь не дает привилегий в Драгнипуре… Дич увидел, что демон несет павших, лишившихся сил. Он подобрал десятка два тел, накрутил на себя их цепи. Мышцы вздувались, перекатывались, скручивались, ибо демон напрягал их сверх всякого вероятия. Он тяжело продвигался вперед. Тощие тела, которые он прижимал рукой к боку, казались связками хвороста. Вот дернулась одна голова, женская — незрячие глаза скользнули по лицу колдуна… и упала назад, словно голова новорожденной обезьянки…

— Глупец! — прорычал Дич. — Брось их на дно!

— Нет места, — тонким, каким-то детским голосом ответил демон.

Но колдун давно истратил сочувствие. Демону было бы лучше оставить павших позади… но тогда все они ощутят дополнительный вес, жестокое натяжение цепей. Но если падет и он сам? Если потеряет эту необыкновенную силу, сдастся? — Проклятие дураку! — зарычал Дич. — Мог бы убить несколько новых драконов, чтоб его!

— Не справляемся, — пискнул демон.

Дичу захотелось завыть. Неужели и так не ясно? Но в дрожащем голоске звучали одновременно потрясение и печаль; голосок затронул что-то в самой глубине души… — Знаю, друг. Значит, уже недолго.

— И что тогда?

Дич потряс головой. — Не знаю.

— Кто знает?

Интересный вопрос. Кто-то знает, что случится, когда хаос настигнет их? Здесь, в Драгнипуре?

В первые моменты после «поцелуя» меча, между безумными попытками бегства и воплями отчаяния, он задавал этот вопрос всем и каждому — он даже к Гончей пытался приставать, но та рьяно налегала на свою цепь, из пасти капала пена… она чуть не затоптала его. Больше он ее не встречал.

Но кто-то ответил, кто-то заговорил с ним. О чем… он не может вспомнить ничего, кроме имени. Одного имени.

Драконус.

* * *

За бесконечно долгую карьеру она повидала всякое — но бегство двух Гончих Тени было самым обидным зрелищем. Не для такой, как Апсал’ара, Повелительница Воров, предназначено позорное существование уныло влекущей цепь невольницы. Оковы созданы, чтобы вырываться из них, тяготы — чтобы ловко избегать их.

С первого же мига после болезненного появления здесь она взяла на себя задачу: сломать цепи, приковавшие ее к ужасному миру. Но такая задача становится практически невыполнимой, если ты обречена беспрерывно тащить проклятый фургон. Ей не хотелось снова видеть ужасное сборище, тягловый скот на концах цепей. Омерзительные куски еще живого мяса, бредущие через грязную неровную равнину, блеск открытого глаза, вялое шевеление протянутой к ней руки… ужасная армия неудачников, сдавшихся, истощивших силы.

Нет, Апсал’ара подобралась поближе к огромной повозке, оказавшись наконец около одного из деревянных колес. Потом замедлила шаг, пока не оказалась позади колеса. Оттуда двинулась вперед, забравшись под скрипящее, сочащееся бурой водой, экскрементами и кровью гниющих, но еще живых существ днище. Подтянув цепь, влезла на полку, что обнаружилась под днищем, над передней осью; прочно укрепилась там, упираясь ногами в днище, а спиной в скользкую доску. У нее есть дар огня, краденый дар — но в промокшей преисподней пламя отказывается пылать. Однако есть еще… трение. Она начала тереть одно звено цепи о другое. Сколько лет это продолжается? Ни малейшего понятия. Здесь нет ни голода, ни жажды. Цепь скрежещет. Вперед, назад. Какое-то тепло ползет по звеньям и ее рукам. Не размягчился ли металл? Не появились ли на нем новые серебристые царапины? Она давно перестала проверять. Усилия достаточно. На этом этапе — достаточно.

Было. До проклятых Гончих.

До Гончих и осознания неумолимой истины: фургон замедляется, теперь внутри существ больше, чем снаружи, чем тех, что отчаянно налегают на цепи. Она слышит из темноты жалобные стоны существ, что оказались на самом дне, под грудой множества свежих тел.

Гончие пробежали мимо фургона. Гончие канули в пасть темноты, что в самом центре.

Тут был чужак, не скованный чужак. Он дразнил Гончих — Гончих! Она видела его лицо, о да. Даже после того, как он ушел.

Апсал’ара сразу попробовала прыгнуть вслед псам — только чтобы отпрянуть от невозможного холода этого портала. Холод разрушал плоть, он был страшнее морозного Омтозе Феллака. Холод отрицания. Отказа.

Нет худшего проклятия, чем надежда. Существо менее значительное разразилось бы рыданиями, сдалось, бросившись под колесо, чтобы вечно тащиться за повозкой — еще один отброс, еще одна кучка сломанных костей и покалеченной плоти, задевающая за камни и увязающая в грязи. Но она — она просто вернулась на свой личный насест и занялась цепью.

Когда-то она украла луну.

Она украла огонь.

Она неслышно ступала по просторным залам Отродья Луны.

Она была Госпожой Воров.

И меч украл ее жизнь.

Так не годится. Не годится.

* * *

Лежавший на привычном своем месте, на плоском камне у потока, уродливый пес поднял голову, растревожив жужжащих насекомых. Затем зверь встал. Всю его спину покрывали рубцы, иные достаточно глубокие, чтобы мешать движению мускулов. Пес жил в деревне — но не принадлежал ей. Он не бегал с местной стаей. Не спал у входа в одну из хижин, никому не позволял подойти близко. Даже лошади опасались приближаться к нему.

Все соглашались, что в глазах пса можно прочитать затаенную горечь и даже глубокую тоску. «Богами тронутый», говаривали старейшины племени Урид — и их мнение означало, что пса никогда не прогонят и не лишат пищи. Его будут терпеть, как терпят всякую богами тронутую тварь.

Пес трусил по главной улице селения — на удивление ловко, несмотря на уродства. Добравшись до южного края, он продолжил движение — вниз с холма, мимо обросших мхом валунов, мимо куч костей, означавших места, куда уриды бросают мусор. Его уход был замечен двумя девочками, которым оставался еще как минимум год до перехода во взрослую жизнь. Они были похожими на лицо, да и родились с разницей всего в несколько дней. Они владели безмолвным языком, что свойственен близняшкам — хотя и не были близняшками — и этого языка им было достаточно. Поэтому, едва заметив уход трехлапого пса, они наспех похватали оружие и пищу, поспешив по его следам.

Их уход также был замечен, но особого интереса не вызвал.

На юг, прочь от родных гор, где кондоры реют среди пиков и волки вплетают голоса в вой ветра.

На юг, в земли проклятых «детей» — натийцев, туда, где обитают носители войны и чумы, мерзкие поработители Теблоров. Где натийцы плодятся как лемминги, так что кажется — на всей земле не осталось места никому и ничему, кроме них.

Как и пес, девочки были смелыми и решительными. Черты, унаследованные от отца — но они не знали этого, как не знали и самого отца.

Пес не оглядывался; даже когда девочки догнали его, он проявил лишь равнодушие. Как правильно сказали старейшины, пес был богами тронутым.

Деревенские рассказали матери и дочери о бегстве детей. Дочь расплакалась. Мать — нет. Вместо печали она ощутила тепло внизу живота — и погрузилась в воспоминания…

* * *

— О хрупкий город! Чужаки приходят …

Пустая равнина под пустым небом. Одинокий огонь, столь слабый, что почти проглочен кругом закопченных, потрескавшихся камней. На одном из двух плоских валунов, что лежат около костра, сидит низенький толстенький человечек с редкими и грязными волосами. Выцветший красный жилет, под ним льняная рубаха с запятнанными, но когда-то белыми манжетами. Рукава с трудом удерживают в себе ожиревшие руки. Круглое лицо готово поспорить цветом с пламенем. С кулачка — подбородка свисает длинная черная бородка — волос в ней, к сожалению, недостаточно, чтобы заплести в косичку. Он привык крутить и дергать ее, когда захвачен, а то и проглочен раздумьями. А впрочем — и когда вовсе не раздумывает, а лишь старается произвести впечатление мудреца на тех, что, быть может, следят за ним.

Как раз сейчас он крутит и дергает бороденку, нахмурившись и глядя в костер.

Что такое пел седовласый бард? Там, на скромной сцене «К’рул-бара», в полночь, когда он сидел на излюбленном месте, довольный жизнью в славном, не раз спасенном им городе?

— О хрупкий город! Чужаки приходят…

— Я должен кое-что сказать тебе, Крюпп.

Коротышка поднял глаза. С другой стороны очага появилась фигура под капюшоном, протянула руки к огню. Крюпп откашлялся. — Немало времени прошло с той поры, как Крюпп обнаружил себя сидящим в том положении, в котором ты видишь его сейчас. Соответственно, Крюпп давно понял, что ты пожелал сообщить ему нечто столь важное, что это нечто достоин выслушать один лишь Крюпп.

Что-то слабо блеснуло в темноте капюшона. — Я не участвую в войне.

Крюпп дернул за крысиный хвост бородки. Он гордился собой, ибо сумел промолчать.

— Ты удивлен? — спросил Старший Бог.

— Крюпп всегда ожидает неожиданного, старый друг. Неужели ты ожидал иного? Крюпп шокирован. Ах, вот и мысль появилась. Залетела в мозги после дерганья за бороду. К’рул заявляет, что не участвует в войне. Однако же, подозревает Крюпп, он все же является призом войны.

— О, ты понимаешь, друг мой. — Старший Бог вдохнул. — Я не сказал вслух… но ты выглядишь печальным.

— Печаль имеет множество оттенков вкуса, и Крюпп перепробовал все.

— Не желаешь рассказать? Я, смею надеяться, хороший слушатель.

— Крюпп видит, что тебе досаждают. Может, не время?

— Не имеет значения.

— Для Крюппа — имеет.

К’рул глянул в сторону. Приближался еще один странник — худой, седовласый.

Крюпп запел: — О хрупкий город! Чужаки приходят… — Как там дальше?

Седовласый громко ответил: — …чтоб в щели спрятаться и затаиться.

Старший Бог вздохнул.

— Присоединяйся, друг, — предложил Крюпп. — Сядь у костра. Ты отлично видишь: это сцена, словно созданная для таких как мы. Ночь, очаг, длинная история. Дорогой К’рул, лучший друг Крюппа, ты когда-либо видел, как Крюпп пляшет?

Незнакомец сел. Изнуренное лицо, выражение горя и боли.

— Нет, — сказал К’рул. — Думаю, нет. Ни ногами, ни словами.

Улыбка Крюппа стала мягче. Что-то блеснуло в глазах.

— Тогда, друзья мои, готовьтесь просидеть всю ночь. И узреть…

Книга первая ОБЕТ СОЛНЦУ

Создание из слов хрипит

Кусает режет и отскакивает прочь

Кровавый ливень заслонил

Безоблачное небо

Ужасно откровенье зла

К чему носить доспехи

Когда слова в любую влезут щель?

Бог, обещавший многое, хохочет

Не время и не место

Жертвам

Он их не приемлет

Он смеется нагло

Бежит, как дезертир

Пускай к отходу путь

Загроможден телами павших

Мрачною стеной

Ты знал, что этому бывать

Не удивляешься

Охотно принимаешь

Чужих страданий кубок

Полный до краев

Намного лучше, чем ты ожидал

Гораздо слаще, чем обычное вино

Сны дурака

Ну что ж, готовься к драке

Несносною дворнягой атакуй

Предел моей души

На середину улицы беги

Скаль зубы и вертись, кусая копья

Алчущие крови

Пронзающие плоть со всех сторон

А я не замараю

Чистых рук.

«Хищные слова», Бразос из Черного Коралла

Глава 1

О хрупкий город! Чужаки приходят,

Чтоб в щели спрятаться и затаиться.

О синий город! Где друзья? — за морем!

Привычней криков счастья стали стоны.

Невенчанный! Ты полон воробьями,

Паучьи сети оплели балконы.

Град обреченный! Ночь ползет неслышно,

Не спит История, готовясь завершиться.

«Хрупкий город», Рыбак Кел Тат

Она одиноко стоит на балконе, окруженная городом голубого огня. Тьма — нежеланная гостья на первой ночи Празднества Геддероны, и тьму отогнали. Улицы Даруджистана заполнены толпами, люди весело бесчинствуют, провожая конец одного года и встречая год новый. Сырой ночной воздух заполнен разнообразными запахами.

Внизу идут пиры. Показывают себя юноши и девушки из достойных семей. Столы ломятся от экзотических блюд, дамы разодеты в шелка, повсюду расставлены мужчины и женщины в претенциозных расшитых золотом мундирах — лишенный армии город создал массу частных ополчений, каждый аристократ присвоил себе какое-либо пышное воинское звание.

Ни на одном из пиров, которые она посетила — под руку с мужем — не встретился ей настоящий офицер Городской Стражи или настоящий солдат в пыльном плаще, в начищенных, но потрескавшихся сапогах, с ножнами из простой кожи, в которые вложен потемневший от времени меч. Однако многие из встреченных бездельников носили на пухлых руках обручи и браслеты наподобие тех, что носят солдаты Малазанской Армии — солдаты, которыми еще недавно матери пугали непослушных детей. «Малазане, сорванец! Ползут в ночи, чтобы украсть глупых детишек! Сделают тебя рабом страшной Императрицы! О да! Они уже в городе!»

Но их обручи сделаны вовсе не из дешевой бронзы или почерневшего серебра, украшены не малазанскими узорами и знаками воинских рангов, непонятными словно руны на предметах древних культов, которые попадаются в лавках антикваров. О нет, они выкованы из золота, унизаны сапфирами или цветным стеклом — сине-голубых оттенков, в подражание голубому огню, прославившему город. Синий и голубой — цвета тех, кто совершил великие и славные подвиги во имя Даруджистана.

И ее пальцы недавно касались такого обруча на руке мужа — хотя под ним действительно вздувались твердые мышцы; и столь же твердым, презрительным взором он обводил группки аристократов в гудящем зале. После вхождения в Совет в его взоре появилась властность, а вот презрение читалось в нем уже давно, хотя после недавних побед и достижений он стал спесив выше всякой меры.

Они величаво шествовали сквозь толпу даруджей, принимая поздравления и знаки уважения; после каждого поклона лицо мужа становилось еще суровее, мускулы напрягались, белела лежащая на эфесе меча рука. Пальцы другой руки теребили богатую перевязь, украшенную по последней моде дуэлянтов. О, его признали равным всем им; он даже стал выше многих. Но это не значило, что торжествующий Горлас Видикас обязан их любить. Чем сильнее они подхалимничают, тем быстрее растет его презрение. Жена подозревала, что мужчины вроде ее мужа больше всего не переносят светские приличия. Почему нельзя зарубить неприятного человека на месте?!

Знать наелась и напилась, показала себя, позавидовала, потанцевала и наконец, утомилась. Сейчас в банкетных залах и кабинетах можно услышать лишь шаги случайного лакея. А за высокими стенами имений простой народ все еще носится по улицам. Полуголые, скрывшие лица масками горожане выводят на мостовых вызывающе-сложные па Свежевания Фандерай — как будто утро не наступит никогда, как будто мутная луна застыла в бездне, потрясенно взирая на шумное веселье. Стража просто наблюдает, закутавшись в плащи, положив руки на рукояти дубинок и мечей.

Она стоит на балконе, ясно слыша щебетание и бульканье фонтана, одинокого в неосвещенном саду — высокие и прочные стены особняка отсекли хриплые, но веселые крики ликующих толп, сквозь которые с трудом пробился кортеж. Мутный свет луны слабо мерцает на мелкой ряби прудика.

Этой ночью голубой свет слишком ярок, отчего кажется — ущербная луна одела траур. Даруджистан стал сапфиром, сверкающим в браслете мира.

Но вся его красота, вся его самовлюбленная гордость, все его многоразличные голоса не могут порадовать ее.

Этой ночью госпожа Видикас узрела будущее. Каждый его год. Тогда, когда ощутила крепкую руку супруга. Что до луны… да, она кажется вещью из прошлого, приглушенным воспоминанием. И все же память уносит ее назад.

На балкон, похожий на вот этот; в ночь, сегодня кажущуюся такой далекой.

Госпожа Видикас, урожденная Чаллиса Эстрейсиан, узрела будущее. И открыла — здесь, стоя в ночи и опираясь о перила — что лучше бы ей было остаться в прошлом.

* * *

«Поговорим о плохих временах, когда кончатся ривийские лепешки». Ругаясь вполголоса, Хватка пробиралась сквозь толпу Приозерного рынка, расталкивая голодных и до одурения пьяных гуляк, не стесняясь пользоваться локтями и сверкать глазами в ответ на каждую полубезумную ухмылку. Наконец она оказалась на узкой улочке, по щиколотку заваленной мусором. Где-то к югу от Парка Бортена. Она предпочла бы более простой путь к любимому бару, но Празднество сейчас в самом разгаре.

Плотнее прижав подмышкой сверток с плоскими лепешками, она помедлила, стараясь расправить помятый плащ; скривила губы, увидев свежее пятно, оставленное каким-то неосторожным прохожим — эти дурацкие гадробийские кексы! — и попыталась стереть его, отчего пятно стало только больше. Настроение стало еще гаже. Она двинулась дальше, расшвыривая ногами мусор.

При удаче Госпожи Синий Жемчуг и Дергунчик преуспели больше нее. Они должны добыть салтоанское вино и вернуться в «К’рул-бар». А вот она еще здесь, за двенадцать улиц и две стены от бара. И между ними двадцать — или тридцать? — тысяч обезумевших идиотов. Станут ли приятели ждать? Ни шанса! Проклятая Дымка и ее пристрастие к ривийскому лавашу! Эти мысли и растянутый локоть составили заговор, намереваясь испортить Хватке первую ночь фестиваля. На самом ли деле локоть просто растянут? Судя по тому, как Колотун покосился на досаждающий ей отросток и пожал плечами, дела могут быть и хуже.

Но чего еще ждать от Колотуна? После отставки он стал жалким; рассчитывать, что его будущее снова взойдет на высоту, словно солнце — столь же бессмысленно, чем надеяться на то, что Худ забыл внести тебя в список. Ну, не он один стал жалким…

Стоп! Зачем кормить дурной характер заботливо разжеванными мыслями?

Затем, что ей вроде бы легче становится.

* * *

Дестер Ужасный, завернувшись в черный плащ с капюшоном, следил за толстозадой с другой стороны грязной улицы. Он засек ее, когда женщина вышла из дверей «К’рул-бара» — кульминация четырех ночей усердного наблюдения из тщательно выбранного, скрытого темнотой угла.

Глава клана предупреждал, что объекты прежде были солдатами; но Дестер Ужасный не находил никаких доказательств, что они сохранили форму. Они старики, унылые, редко когда трезвеющие… а эта носит такой широкий и толстый плащ явно потому, что разжирела и стесняется этого.

Следить за ней в толпе оказалось довольно легко — она была на голову выше среднего гадробийца, к тому же выбрала дорогу через жалкий ривийский рынок у Озера, вероятно, избегая показываться на даруджийских улицах — странная привычка, которая вскоре окажется для нее роковой.

Сам Дестер был даруджем, поэтому он с легкостью отслеживал голову цели и успешно проталкивался сквозь плотные кучки весельчаков.

Едва женщина оказалась в конце улочки, Дестер охотничьим шагом поспешил вслед и оказался на перекрестке как раз когда она свернула в проход через стену Второго Круга, в тоннель, выводящий внутрь Третьего Круга.

Начавшаяся после исчезновения Ворканы череда войн внутри Гильдии наконец пришла к завершению; Дестер был более или менее доволен новым Великим Мастером, оказавшимся одновременно жестоким и умным, тогда как прочие претенденты были просто жестокими. Ассасину Гильдии нельзя быть дураком — тогда смотреть в будущее можно с оптимизмом.

Контракт пришелся кстати. Довольно простое задание — но будьте уверены, Дестер и другие члены клана повысят свой престиж, полностью выполнив его.

Облаченные в перчатки руки погладили рукояти спрятанных в рукавах кинжалов. Для большей надежности он смазал лезвия даружийской стали густой пастой морантского яда, тральба.

В эти дни яд стал страховкой, которой пользуются почти все убийцы Гильдии, работающие на улицах — да и многие из скользящих по Дороге Воров, что пролегает по крышам. Был некогда ассасин, приближенный Ворканы, проявивший великое искусство убивать без помощи магии — в ту ночь, когда предал свой клан. Он использовал яд. В ту ночь кровавой резни он доказал превосходство этого, столь мирского средства.

Дестер слышал, что принятые некоторых кланов строили тайные храмы в честь Раллика Нома, создав культ, члены которого узнают друг друга по особым знакам. Разумеется, Себа Крафар, новый Великий Мастер, одним из первых указов запретил культ, и произошла чистка, после которой пятеро Глав кланов встретили рассвет алой улыбкой поперек горла.

А еще Дестер слышал немало намеков, что культ далеко не уничтожен. Он просто зарылся еще глубже.

На деле никто не знал, какие яды использовал Раллик Ном; Дестер верил, что это тральб, потому что самая малая капля морантского яда лишает человека сознания, а потом наступает глубокая кома, обычно ведущая к смерти. Большая доза просто ускоряет процесс, гарантируя надежный проход через врата Худа.

Толстозадая спешила.

Четыре улицы до «К’рул-бара» — если она идет в правильном направлении, в чем он ПОЧТИ уверен. Скоро покажется длинная извилистая аллея. Придется пройти ее, миновав слева задний двор Арсенала Третьего Круга, а справа забор общественной бани — высокий, солидный, но обшарпанный. В бане есть окошки только на верхнем этаже, узкие, неосвещенные. Почти совершенно темный проход.

Он убьет ее здесь.

* * *

Усевшийся на декоративную башенку одного из углов ограды Чилбес каменными глазами смотрел на диковатое местечко внизу. Обширный сад с прудом, недавно переделанным, но находящимся в небрежении; беспорядочно разбросанные, утонувшие во мху колонны. Прямо перед ним — корявые деревья с толстыми сучьями и жухлой темной листвой, заросшие у оснований пышной травой; извитая тропка ведет к расползшемуся приземистому дому, не похожему на другие строения Даруджистана.

Редко когда появляется свет за этими запертыми ставнями — тусклый, перемещающийся без видимой системы. Двери никогда не открываются.

Чилбес был гигантом для своего племени. Тяжелый как барсук, мощные мышцы под толстой кожей; крылья, слишком маленькие, чтобы легко поднять тело в воздух. Каждый взмах кожистых крыльев обычно сопровождался исходящим из пасти демона стоном.

В этот раз все было еще хуже обычного. Он не шевелился несколько месяцев, он восседал, спрятавшись от назойливых глаз, в сумраке под огромной веткой дерева, что стоит в дальнем уголке сада. И наконец заметил промельк движения, шорох шагов — от уродливого черного дома через тропу — земля взрывалась под стопами, отверзая череду жадных ртов, корни извивались, стараясь схватить беглеца… Чилбес понял, что стража его закончилась.

Тень скорчилась у низкой ограды Дома Азата, словно созерцая наползающие корни. Но еще через миг она поднялась и пропала, перелетев над стеной словно пятно жидкой тьмы.

Чилбес, кряхтя, простер трепещущие крылья, отряхнул грязь с перепонок между тонкими, похожими на ребра, пальцами — спрыгнул с ветки, сумев поймать воздушный поток — бешено забив крыльями, отчего стоны стали звучать особенно дико — и приземлился, тяжело ударившись о вязкую почву.

Разбрасывая ветки и листья, демон побежал обратно, к стене имения. Он слышал, как корни развернулись и ползут за ним. Чилбес вонзил когти в штукатурку и влез на обычный насест. Конечно, для страха нет разумной причины. Корни никогда не вылезали за пределы ограды Дома — он поглядел назад …

… и с визгом подпрыгнул, оказавшись в заброшенном саду имения.

«Ох, никто не любит демонов!»

Холодный воздух над прудом — крылья захлопали, подбросив его вверх. Демон пропал в очи.

Слово, да, слово хозяину. Самое важное слово. Такое неожиданное, такое обжигающее и опасное!

Чилбес что есть силы колотил крыльями. Тучный демон поднимался в небо над сине-голубым городом.

* * *

Зечан Бросок и Гиддин Быстрый нашли идеальное место для засады. Двадцать шагов по переулку, дверные ниши одна напротив другой. Недавно мимо прошли пятеро пьяниц, ни один не заметил неподвижно стоявших в чернильной тьме ассасинов. Они уже скрывались из вида. Путь свободен… просто шагнуть вперед — и прольется кровь.

Цели приближались. Оба тащили по глиняной корчаге и слегка пошатывались. Они, видимо, спорили — на языке, которого Зечан не знал. Малазанский? Быстрый взгляд налево. Пьяницы как раз вышли из переулка, слившись с пестрой толпой гуляющих.

Зечан и Гиддин проследили за целями от бара, видели, как те нашли торговку вином, поторговались хорошенько, передали деньги и взяли корчаги.

Значит, где-то по пути они откупорили вино. Иначе почему так громко ругаются? Тот, что повыше, что ходит словно на цыпочках и наделен синей кожей — Зечан хорошо видел только его — замедлил шаг, потом оперся на стену. Казалось, он готов извергнуть ужин наружу.

Но вскоре он оправился. Спор затих сам собой. Высокий распрямил спину и подошел к второму; судя по шелесту мусора, они шли бок о бок.

Просто идеально.

Все по плану. Без сюрпризов. Зечан обожает такие ночи.

* * *

Дестер рванулся за ничего не ведающей женщиной. Мокасины бесшумно касались мостовой. Двенадцать шагов, восемь, четыре…

Она развернулась, сбрасывая плащ.

Размытый проблеск оружейной стали, арка рубящего выпада… Дестера занесло, когда он попытался изменить направление, уйти с пути меча — двуручный меч, сбереги Беру! — и что-то царапнуло по горлу. Он скорчился, падая влево; резко выбросил вперед обе руки с кинжалами на случай, если треклятая баба подошла ближе.

Двуручный меч!

Шее стало тепло. Тепло струилось по груди, забиралось под рубашку из оленьей кожи. Аллея расплылась, в глазах потемнело. Дестер Ужасный присел, замолотив кинжалами. По виску ударили сапогом или латной перчаткой. Новые брызги на мостовой. Он уже не мог удержать оружие. Клинки звякнули по брусчатке.

Слепой и одуревший, он валялся на камнях. Стало холодно.

Разумом овладела странная леность. Мысли растекались и уплывали, забирая с собой его самого.

* * *

Хватка встала над телом. Кончик меча влажно поблескивал, притягивая взор. Почему-то вспомнились маки после дождя. Она хмыкнула. Ублюдок был быстрым, почти избежал выпада. Удайся ему это — пришлось бы хорошенько потрудиться. И все же она выпотрошила бы негодяя. Если он не был приучен метать эти крошечные кинжальчики.

В толпе гадробийцев вам вряд ли угрожает что-то хуже карманника. Люди здесь необыкновенно милы. Но и выделить одного человека в толпе легко — если он не гадробиец.

Мертвец у ее ног — дарудж. Он мог с таким же успехом нацепить на голову фонарь. Парень возвышался над всеми.

И все же… она нахмурилась. «Ты не разбойник. Такие кинжалы…

Дыханье Худа!»

Она вложила меч в ножны и постаралась получше скрыть оружие под плащом (если увидит Стража, придется провести ночь в тюрьме и заплатить огромный штраф). Затем Хватка поудобнее перехватила пачку лепешеки двинулась дальше.

«Похоже, Дымку тоже ждет куча неприятностей».

* * *

Зечан и Гиддин одновременно выскочили из ниш, воздели кинжалы.

Высокий завопил, едва оружие Гиддина вошло в плоть. Колени малазанина подогнулись, изо рта хлынула рвота; он упал, разливая вино.

Оружие Зечана прошило кожу и заскрежетало по ребрам. По кинжалу на легкое. Вытащив клинки, ассасин отступил, любуясь на падение рыжеволосого.

Меч вонзился в шею Зечана.

Он умер прежде, чем упал на мостовую.

Гиддин, склонившийся над первым малазанином, оглянулся.

Руки охватили его голову. Одна зажала рот… и вдруг в легкие ассасина хлынула вода. Он тонул. Руки сильнее сжали рот, заткнули ноздри. Тьма наступала… он медленно поплыл…

Дергунчик фыркнул и вытащил меч из тела. Пнул ассасина в лицо, чтобы сильнее выразить негодование.

Напротив ухмылялся Синий Жемчуг: — Видел, каким фонтаном его вырвало? Если я не гений, то уж и не знаю, кого…

— Замолкни, — бросил Дергунчик. — Это не обычные любители выпить на дармовщинку, если еще не понял.

Синий Жемчуг нахмурился и поглядел на лежащее тело, изо рта и носа которого сочилась вода. Напан провел рукой по блестящей лысине. — Да. Но все равно они любители. Худ, мы заметили дыхание за половину улицы. Они затаились, когда мимо прошли пьяницы, показав, что охотятся не за случайными людьми. Значит…

— За нами. Да, и я так думаю.

— Идем назад, — занервничал Синий Жемчуг.

Дергунчик потянул за усы. Кивнул. — Сделай иллюзию еще раз. Мы идем в десяти шагах от себя.

— Легко, сержант…

— Я больше не сержант.

— Ну? Тогда почему все еще лаешь приказами?

* * *

К тому времени, когда Хватка оказалась в пределах видимости «К’рул-бара», она пылала гневом. Женщина помедлила, озираясь. Заметила кого-то в тени напротив двери. Капюшон натянут, руки спрятаны.

Хватка поспешила к нему.

Ее заметили, когда до чужака оставалось шагов десять. Он выпрямился, заволновался — это заметно было по нервным движениям рук, колыханию плаща. Между ними вклинились несколько празднующих; едва они прошли, Хватка одним прыжком покрыла оставшееся расстояние.

Неизвестно, чего ожидал незнакомец — может, громких публичных обвинений — но сразу стало ясно, что к пинку промеж ног он готов не был. Едва мужчина упал, Хватка хлопнула его рукой по затылку, помогая плотнее улечься. Лоб незнакомца противно хрустнул. Тело охватили судороги.

Какой-то прохожий замер, уставившись на дергающееся тело.

— Ты! — бросила Хватка. — У тебя что, проблемы?

Тот удивленно дернул плечом: — Никаких, милашка. Поделом ему. Не стой вот так. А давай поженимся?

— Иди подальше.

Незнакомец поплелся дальше, бормоча про неудачи в любви. Хватка поглядела по сторонам, ожидая, что кто-то еще выскочит из тайного укрытия. Но если кто-то и убежал, она не успела увидеть. Гораздо вероятнее, что глаза наблюдателя впиваются в нее с высоты ближайшей крыши.

Человек на земле прекратил корчиться.

Она отвернулась и пошла к входу «К’рул-бара».

— Хватка!

Она была уже в двух шагах от потертой двери. Обернулась: Дергунчик и Синий Жемчуг спешат к ней, в руках по жбану с салтоанским вином. У Дергуна на лице свирепое выражение; Синий — он идет на шаг позади отставного сержанта — повернул голову и смотрит на простершееся на мостовой тело. Уличные беспризорники уже деловито обирают мертвеца. Опередили…

— Сюда, вы двое! — бросила Хватка. — И смотрите по сторонам!

— Опасно нынче за покупками ходить, — сказал Дергунчик. — Синий сделал иллюзию, и мы прям сразу засаду заметили…

В последний раз окинув взором улицу, Хватка схватила их под руки и бесцеремонно потащила в дверь. — Внутрь, идиоты.

* * *

«Невероятно! Эта ночь так взбесила меня, что я ответила отказом на первое честное брачное предложение за двадцать лет».

Дымка сидела на том месте, на котором сидела всегда, когда чувствовала неприятности — за столиком в тени сразу за дверью. Сидела и оправдывала свое прозвище, да еще вытягивала ноги так, чтобы всякий входящий споткнулся.

Переступив порог, Хватка с силой пнула по сапогам подруги.

— Ой! Лодыжка!

Хватка швырнула сверток лаваша на колени Дымки.

— Ух!

Дергунчик и Синий Жемчуг пробрались мимо нее. Отставной сержант фыркнул: — Теперь у нас на входе есть звонок. Страшный такой, кричит «ух-ах!»

Но Дымка уже опомнилась и разворачивала сверток.

— Знаешь, Дым, — сказала, усаживаясь у стойки, Хватка, — ривийские старухи плюют на сковороду, прежде чем плюхнуть туда тесто. Старинный обычай, благословение духов…

— Вовсе нет, — оборвала ее Дымка, хрустя слоями обертки. — Они слышат шипение и понимают: сковорода нагрелась.

— Все не так просто, — пробормотал Синий Жемчуг.

Хватка поморщилась и кивнула: — Да. Давайте-ка все пойдем в контору. Дымка, пойди отыщи Колотуна.

— Неудачное время, — заметила Дымка.

— Что?

— Штырь не вовремя отправился паломничать.

— Ему повезло.

Дымка не спеша встала и произнесла, жуя кусок хлеба: — Дюкер?

Хватка подумала и сказала — Спроси. Если захочет, пусть придет.

Дымка моргнула. — Убила кого ночью, Хва?

Отсутствие ответа может быть достаточным ответом. Хватка подозрительно оглядела кучку посетителей. Всё это пьяницы, уже неспособные выползти на улицу в двенадцатый звон, как требует обычный порядок. Все как один старые знакомцы. И хорошо. Махнув остальным рукой, Хватка пошла по ступеням.

* * *

Проклятый бард блеял в дальнем углу большого зала строки одной из самых темных поэм про Аномандариса. Никто его не слушал.

Эти трое видели друг в друге новое поколение членов Совета Даруджистана. Шарден Лим — самый высокий и худой; лицо у него сухое, глаза блекло-голубые, а губы под крючком носа постоянно кривятся, словно он не может сдержать отвращения, видя грехи мира. Мышцы его левой руки вдвое толще, чем правой; кожа перечерчена полосками шрамов, которые он с гордостью выставляет напоказ. Он взирает на мужа с таким видом, будто готовится предъявить права на его жену; она ощущала этот взгляд, словно холодную загребущую руку на горле. Миг спустя блеклые глаза скользнули в сторону, по лицу промелькнула тень усмешки и рука протянулась к забытому на каминной полке бокалу. Напротив Шардена Лима, по ту сторону угасающего очага стоял и гладил длинными пальцами вставленные в кладку древние «молот-камни» Ханут Орр. Этот любимчик половины знатных дам (и замужних и лишившихся девства иными способами) поистине воплощает в себе заманчивую комбинацию опасного очарования и наглой самоуверенности — двух черт, соблазняющих даже умных (во всем ином) женщин. Всем отлично известно, как он обожает видеть любовниц, ползающих на коленях и вымаливающих крохи внимания!

Муж Чаллисы развалился в любимом кресле слева от Ханута Орра, вытянув ноги и задумчиво поглядывая на бокал. Вино цвета голубой крови медленно вращалось, потому что он лениво покачивал сосуд в руке.

— Дорогая супруга, — сказал он, растягивая слова, — воздух балкона оживил тебя?

— Вина? — предложил Шарден Лим, подняв брови, словно услужить ей — цель всей его жизни.

Не должен ли супруг проявить недовольство при столь откровенных насмешках так называемых друзей? Однако Горлас казался равнодушным.

— Нет, благодарю вас, Советник Лим. Я просто пришла пожелать спокойной ночи. Горлас, ты остаешься?

Муж не оторвал взора от бокала, хотя губы зашевелились, словно он снова посмаковал последний глоток и внезапно ощутил горечь.

Невольный взгляд на Шардена обнаружил, что тот откровенно забавляется и одновременно показывает: он-то не стал бы обходиться с ней столь пренебрежительно.

Внезапно ее обуяла темная порочность; Чаллиса обнаружила, что глядит ему прямо в глаза и улыбается.

Можно было с уверенностью сказать, что Горлас Видикас не заметил их безмолвной беседы. Но Орр заметил; его усмешка оказалась гораздо более презрительной и какой-то дикой.

Чаллиса раздраженно отвернулась.

Служанка шагала за ней по широкой лестнице единственной свидетельницей напряжения спины. Чаллиса вошла в комнату, закрыла дверь и швырнула плащ на стул. — Разложи драгоценности.

— Госпожа?

Она резко развернулась к пожилой женщине: — Я желаю осмотреть драгоценности!

Служанка присела и кинулась исполнять приказание.

— Старые, — крикнула вслед Чаллиса. Времен, что были до этих. Когда она была всего лишь девочкой, восхищавшейся дарами поклонников, всеми этими знаками почтения, еще влажными после потных рук. О, как много было тогда возможностей!

Глаза сузились. Вот разложенные сокровища ее суетности.

«Ну, может, и не только тогда. Что это значило? Значит ли это хоть что-то сейчас?»

Муж получил все, чего желал. Трое дуэлянтов, трое суровых мужчин с грубыми голосами сидят в Совете. Да, ему нужен лишь один за раз.

А как насчет ее желаний?

«Но… этого ли я хочу?»

Она не знает.

— Госпожа?

Разложенные на потертой скатерти тщеты сокровища детства казались… дешевыми. Безвкусными. Один вид безделушек породил тяжесть в желудке. Ее затошнило. — Сложи все в коробку, — приказала она служанке. — Утром продадим.

* * *

Не следовало задерживаться в саду. Любезная хозяйка, вдова Сефарла, забылась пьяным сном на мраморной скамейке, все еще держа в руке кубок, склонив набок голову и раскрыв рот; громкий храп заполнил знойный воздух ночи. Неудача позабавила Муриллио, и он постоял еще немного, потягивая вино и смакуя языком нежные нюансы букета. Тихий звук предупредил его о появлении постороннего.

Муриллио обернулся и обнаружил дочку вдовы.

Да, не надо было делать этого.

Вполовину его моложе. Но это теперь всегда так. Она миновала порог взросления три или четыре года назад и уже приобрела облик молодой женщины (мужчинам очень трудно понять, сколько таким лет — двадцать или тридцать). Но все суждения служат лишь самооправданию, так что забудем.

Наверное, и вина было слишком много. Достаточно, чтобы растопить решимость, забыть о зрелости и грузе лет за спиной, по причине коего — постоянно напоминал он себе — все меньшее число лукавых взглядов летит в его сторону. Да, кое-какие бывалые женщины могли бы назвать его «опытным». Но разум мужчины с легкостью убегает от констатации досадных новых истин — или, что еще хуже, досадных, но уже не новых истин. Ходячая мудрость говорит, что пред лицом истины всякий мужчина — дуэлянт в крови от тысячи порезов.

Но в тот миг, когда взор Муриллио скрестился с взором Делиш, незамужней дочки вдовы Сефарлы, эти мысли не явились в его голову. Вино, заключил он впоследствии. Жара и запарка празднества, ароматы цветов в теплом влажном воздухе. Тот факт, что она была почти голая — лишь в невесомой шелковой рубашке. Тонкие темные волосы пострижены очень коротко, по последней девичьей моде. Лицо бледное как сливки, губы полные, на носу маленькая горбинка… переменчивые карие глаза раскрыты широко, словно у нищей побродяжки — вот только в руках нет потертой чаши для подаяний. Эта несчастная просит чего-то другого…

Обрадовавшись доносящемуся со скамейки храпу и ужаснувшись своей радости, Муриллио низко поклонился. — Отлично подобрала время, дорогая, — сказал он, окончив поклон. — Я тут думал, как лучше помочь твоей маменьке добраться до постели. Есть предложения?

Движение безупречно красивой головы. — Она спит снаружи почти всегда. Вот и этой ночью…

Голос был юным, однако же ни гнусавым, ни слишком высоким (как повелось в наши дни среди молодых девушек). Он совсем не помог вспомнить о великой разнице лет.

О, как он сожалеет о той ночи! Задним числом.

— Она и не думала, что вы примете приглашение, — продолжала Делиш, опуская взор (она сбросила одну из сандалий и теперь искала ее, шевеля нежными пальчиками). — Хотя вы такой желанный гость. Я имею в виду — особенно ночью.

Слишком умно. Его вялое и почти сдувшееся эго мигом воспряло. — О дорогая, зачем ты здесь? Список твоих поклонников включает целый легион, я уверен. Среди них…

— Среди них ни одного, достойного назваться мужчиной.

Не разорвались ли сейчас тысячи пропитанных гормонами сердец от случайно брошенного ей слова? Не скрипят ли сейчас кровати, на коих мечутся пропитанные потом одинокие тела? Он почти верил во все это.

— В том числе и Прелик.

— Прости… кто?

— Пьяный бесполезный дурак, что спит сейчас в фойе. Хватался за меч целый вечер. Это было омерзительно.

«Омерзительно. Да, теперь понимаю».

— Юноши склонны преувеличивать свой энтузиазм, — заметил Муриллио. — Не сомневаюсь, бедный Прелик предвкушал сию ночь неделями, если не месяцами. Естественно, поддался нервной ажитации, доведенный до предела страсти близостью твоего присутствия. Пожалей бедных юношей, Делиш. Хотя бы этого они заслуживают.

— Жалость не по мне, Муриллио.

Не нужно было ей ТАК произносить его имя. Не нужно было ему слушать. Вообще. Ни слова.

— Делиш, сможет твой желудок вынести совет, особенно от такого, как я?

Она кивнула, хотя на лице было написано едва скрываемое нетерпение.

— Ищи себе тихих. Не тех, что хвастаются и выказывают наглость. Тихих, Делиш. Наблюдательных.

— Таких я не знаю.

— О, они есть. Совсем рядом, стоит лишь поглядеть внимательнее.

Она сбросила уже обе сандалии. Легкомысленно отмахнувшись рукой от его совета, каким-то образом оказалась еще ближе. Подняла взор, как будто застеснявшись, но не отводила глаз слишком долго для скромницы. — Не тихих. Не жалких. Не… детей! Не сегодня, Муриллио. Не под такой луной.

Он обнаружил себя в ее объятиях. Теплое тело, слишком рьяное и прикрытое всего лишь тонким как пленка шелком. Она как будто взлетала над ним — сильфида! — он подумал: «Не под такой луной?»

Увы, это было последним из ее изящных поступков: она уже срывала с него одежду, полные алые губы раздвинулись, мелькнул язычок, она укусила его за губу, в его руке была одна из полных грудей, вторая рука скользнула по ее спине, ухватилась за ягодицы и поддернула вверх; она раздвинула ноги и прочно закрепилась на его пояснице; он услышал, как звякает, падая на камни между его сапог, пряжка пояса.

Это была женщина некрупная, не тяжелая, но на удивление атлетически сложенная; она оседлала его с такой яростью, что Муриллио ощущал треск в спине при каждом подскоке. Он перетек в привычную для таких случаев позицию, дающую силы стойко выдержать весьма многое, и не упустил возможности убедиться, что храп сзади не прекратился. Тотчас же мощный звук поразил его с интенсивностью пророческого растворения, капитуляции перед хором жизни — «годы берут свое, и всем нам суждено умереть». Если бы он позволил чуть дольше продлиться мгновенному уколу сознания, то лишился бы мужской силы. А тем временем Делиш утомилась, вздохи ее стали хриплыми и грубыми, по телу пробежало содрогание, и он поспешил отдаться — чтобы не пропустить момент — телесным впечатлениям. Присоединил к ее последнему беспомощному стону свой.

Она плотно прижималась к нему, и он ощущал ее трепещущее сердце. Он медленно опустил ее, поставив на ноги, и нежно отодвинул от себя.

Если подумать, это был самый неподходящий момент, чтобы увидеть перед глазами проблеск железного клинка. Боль взорвалась в груди, когда острие меча проникло глубоко, чуть ли не насквозь; пьяный дурень, владелец меча, пошатнулся и почти упал в руки Муриллио.

Сам он упал назад. Меч неохотно вышел из тела.

Делиш завизжала. На лице Прелика было написано торжество.

— Ха! Умри, насильник!

Со стороны дома слышались новые шаги. Зазвучали голоса. Озадаченный Муриллио встал, поддернул брюки и потуже застегнул пояс. Лимонно-зеленая блуза покрылась багровыми пятнами крови. На подбородке тоже кровь, пенистая, вытекающая с каждым тихим, хриплым покашливанием. Руки ухватились за него — он отмел их и пошел, шатаясь, к воротам.

Сожаления, да. Толчки в надоедливой уличной толпе. Моменты ясности, непонятной длительности периоды мутно-алой дымки… он стоит, опираясь рукой о каменную стену, блюет кровью… Ох, много сожалений.

Одно хорошо… он был уверен, что преследовать его не станут.

* * *

Что придает лицу Скорча выражение вечного удивления — привычка или особенность фамильных черт внешности? Сказать трудно, потому что каждое слово этого человека также проникнуто тоном ошеломленного неверия. Как будто Скорч никогда не уверен в достоверности того, что чувства доносят о внешнем мире, а в смысле звучащих в голове мыслей уверен еще того меньше. Сейчас он уставился на Леффа, широко раскрыв глаза и нервно облизывая губы; друг, в свою очередь, постоянно косится на Скорча, будто вновь и вновь убеждаясь в непроходимом идиотизме приятеля.

— Они нас вечно ждать не будут, Лефф! Нужно было вообще не подписываться. Говорю тебе, сядем на первый же корабль. В Дхаврен, а может, и дальше. У тебя нет кузена в Менгале?

Лефф медленно заморгал. — Да, Скорч. Они позволили ему украсить камеру, и уж он постарался. Хочешь, чтобы мы замешались в его неприятностях? К тому же надо закончить список.

На лице Скорча выразились изумление и страх. Он отвернулся и прошептал: — Этот список нас прикончит. Список…

— Мы знали, что будет нелегко, — сказал Лефф, пытаясь успокоить друга. — Такие штуки всегда нелегко делать.

— Но мы еще никуда не ходили!

— Всего неделя прошла.

Настало время деликатно прокашляться, промокнуть шелковым платочком маслянистый лоб, задумчиво подергать за крысиную бородку. — Господа! — Ага, он завладел их вниманием. — Воззрите на Застрельщиков на поле боя и Монетку Наемника. Она блестит столь же завлекательно, как блестит золото… где угодно. Но в особенности здесь, когда кости все еще томятся в потной ладони удивленного Скорча, слишком долго лишенные возможности блеснуть и лечь на стол. Игра сия становится бесконечной, но Крюпп терпелив, ибо восседает на самой краю славной победы!

Лефф скривился: — Ты ничего не выиграл, Крюпп! Ты здорово проигрался, Наемная у тебя Монетка или еще какая. Да и зачем ее вообще вытащил — ни одного наемника поблизости, так кому платить? Никому!

Улыбающийся Крюпп отодвинулся от стола.

Этой ночью толпа в «Гостинице Феникса» была беспокойная; все больше пьяных возвращалось в зал после приятной прогулки по пыльным, мрачным улочкам. Крюпп, разумеется, чувствовал по отношению к ним великодушие, как и подобало его великодушной натуре.

Скорч метнул кости и уставился на полудюжину щербатых костяшек с таким видом, будто они решали его участь.

И действительно, решили. Крюпп склонился поближе. — Хо, показалась Прямая Дорожка. Видите, по ней маршируют шесть Наемников. Убивая налево и направо! Один бросок костей изменяет вселенную! Запомните зловещий урок, дражайшие компаньоны Крюппа. Когда Монетка показывается, долго ли ждать загребущей руки?

Было ясно, что ни один из возможных бросков Ответного Раунда не сумеет спасти невезучих Королей, а также их невезучих игроков, Скорча и Леффа. Зарычав, Лефф провел рукой по доске, разбросав фигурки. Одновременно он схватил Монетку и зажал в ладони, намереваясь бросить в рукав… но Крюпп качнул головой и протянул пухлую руку, раскрыв ладонь.

Неслышно выругавшись, Лефф бросил Монетку в руку.

— Грабителю вся победа, — улыбнулся Крюпп. — Увы бедным Скорчу и Леффу, ведь сия монета — лишь малая часть сокровищ, принадлежащих отныне торжествующему Крюппу. По два консула с каждого, так?

— Это недельное жалование, а неделя не прошла, — сказал Лефф. — Мы будем тебе должны, дружище, ладно?

— Ужасающий прецедент! Крюпп, однако, понимает, как сильно перемены могут выбить из колеи неподготовленного человека — на то они и перемены. В соответствии с этим, учитывая необходимость недели тяжкого труда, Крюпп счастлив отодвинуть предельный срок выплаты сказанного долга на одну неделю, начиная с сего дня.

Скорч со стоном шлепнулся на место. — Список, Лефф. Мы вернемся к треклятому списку.

— Велико число не исполняющих обязательства, — вздохнул Крюпп. — И настойчивы требующие должного, столь упрямы, что составили ужасный список. По мере вычеркивания имен наполняются кошельки тех, что взяли на себя труд выколачивания долгов. Не так ли?

Собеседники уставились на него. По лицу Скорча можно было заподозрить, что он получил тяжелый удар в голову и еще не успел собрать разлетевшиеся мозги. Лефф просто скривил рожу: — Да, Крюпп. Список. Мы взялись за такое дело, потому что не знаем, чем заняться после внезапной… кончины Тяпка. Похоже, скоро в списке появятся и наши имена!

— Чепуха! Или, скорее, должен уточнить Крюпп, таковая угроза не нависает даже в случае грядущего невозвращения одолженных Крюппом монет. Списки подобного рода воистину опасны и, вполне вероятно, контрпродуктивны, и Крюпп находит их существование достойным осуждения. Мудрый его совет — расслабиться и не думать о таком исходе. Разумеется, все иначе, если вы обнаруживаете в карманах лишь пух, а крайний срок неумолимо приближается. Тогда нужен иной совет: победно окончите список, получите должную награду, немедля расплатитесь с Крюппом и очиститесь таким образом от скромных долгов. Увы, но альтернатива такова, что нам придется прибегнуть к совершенно иному решению проблемы.

Лефф облизал губы. — И какое это будет решение?

— Ну, скромное участие Крюппа в укорочении списка, разумеется. За скромный процент.

— Ты готов помогать нам в ловле бедолаг из списка?

— Сделать так в интересах Крюппа, учитывая наличие долга между ним и вами двоими.

— И какой процент?

— Ну, разумеется, тридцать три.

— Ты назвал это скромным?

— Нет, я назвал это крошечным. Дражайшие партнеры, вы отыскали хоть одного человека из списка?

Ответом послужило жалкое молчание. Скорч все еще выглядел сконфуженным.

— В Даруджистане, — сказал Крюпп, вздохнув так гордо, что две упрямые пуговицы на жилете с трудом выполнили свой долг, — нет ни одного человека, которого не сумел бы отыскать Крюпп. — Он откинулся в кресле. Бравые пуговицы заблестели от гордости.

Крики, грохот двери; Миза выкрикнула имя Крюппа.

Крюпп вздрогнул и вскочил с места, но не смог ничего разглядеть через головы посетителей — как на подбор рослых. Как унизительно! Ему пришлось обогнуть столик и с пыхтением пробираться к бару, куда Ирильта уже протащила покрытого кровью Муриллио и положила на стойку, разбросав кубки и тарелки.

«Ух ты». Крюпп встретился глазами с Мизой, отметил ее страх и тревогу. — Миза, немедленно позови Коля.

Бледная женщина кивнула.

Толпа расступилась перед ней, ибо, как говорят в квартале Гадроби, даже пьяница лучше дурака. Пьяные они или нет, но никто не глуп в достаточной степени, чтобы загородить дорогу этой женщине.

* * *

Двуручный меч Хватки лежит на столе, и острие его покрыто запекшейся кровью. Дергунчик положил рядом свой короткий меч (с еще более неприглядным лезвием). Два молчаливых свидетельства о материях, которые предстоит обсудить на срочной встрече.

Синий Жемчуг сел на конце длинного стола и пытался успокоить головную боль кружкой эля; Дымка замерла у двери, сложив руки на груди и опираясь о раму. Колотун сел в кресло слева от Жемчуга; все его нервы словно переселились в ногу — бедро и колено так и пляшут, а вот лицо застывшее. Он не желал встречаться взглядом ни с кем. Возле погрызенного крысами гобелена, остатка тех времен, когда бар был храмом, встал Дюкер, некогда Имперский Историк, а ныне сломленный старик.

Хватка была довольно-таки удивлена, узнав, что он принял приглашение. Вероятно, некие искры любопытства еще тлеют в пепле Дюкеровой души… хотя он, кажется, больше интересуется сюжетом выцветшего гобелена (воздушная флотилия драконов несется к храму, весьма похожему на тот, в котором они сейчас находятся).

Никто не казался желающим начинать разговор. Эта задача вечно падает на нее, словно раненая голубка. — Ассасины Гильдии взяли контракт, — сказала она намерено резким тоном. — Цель? Как минимум, я, Дергун и Жемчуг. А скорее всего, все мы, партнеры. — Она помедлила, ожидая услышать возражения. Тишина. — Дергун, мы отвергли все предложения о продаже?

— Хватка, — таким же тоном отвечал фалариец, — никто никогда не предлагал покупать это место.

— Чудесно, — ответила она. — Кто-нибудь слышал молву о возрождении культа К’рула? Какой-то Верховный Жрец явился в город и желает вернуть храм?

Синий Жемчуг фыркнул.

— И что ты намерен этим сказать? — требовательно сверкнула глазами Хватка.

— Ничего, — отвечал маг — напан. — Лично я ничего такого не слышал, Хва. Если Ганоэс Паран вернется оттуда, куда пропал, мы сможем получить точный ответ. И все-таки я не верю, что культ пытается занять прежнее место.

— Откуда знаешь? — спросил Дергунчик. — Ты их нюхом чуешь или как?

— Ох, не сегодня, — застонал Синий Жемчуг. — Никаких вопросов. Мокра изжевал мне все мозги, одни корки остались. Ненавижу Мокра.

— Это духи, — провозгласил Колотун своим странно нежным голосом. Метнул взгляд на Жемчуга. — Правильно? Они больше ничего не шепчут, как прежде. Не молят о крови. — Его глаза уставились на мечи. — Значит, здесь пролита кровь. Принесенная снаружи не считается. К счастью.

Дымка подала голос: — Дергунчик, попробуй не резаться при бритье.

— Внизу слышались странные шорохи, — сказала Хватка и нахмурилась, поглядев на Колотуна: — Говоришь, кто-то кормит треклятых духов?

Целитель пожал плечами: — Слишком скудно. Разницы нет.

— Нужен некромант, — провозгласил Синий Жемчуг.

— Мы не туда движемся, — сказала Хватка. — Контракт, вот что важно. Нужно понять, кто за этим cтоит. Найдем его, бросим долбашку в окно спальни, и все дела. Итак, — продолжала она, озирая слушателей, — нужно состряпать план атаки. Для начала — информация. Давайте послушаем ваши идеи.

Снова тишина.

Дымка отошла от двери. — Кто-то идет, — заявила она.

Они все уже слышали топот ног на лестнице, глухие проклятия вслед гостю.

Дергунчик взял свой меч, Синий Жемчуг не спеша встал; Хватка смогла уловить внезапное пробуждение магии. И подняла руку: — Подождите, ради Худа.

Дверь открылась.

Вошел широкоплечий, хорошо одетый человек. Он тяжело дышал; голубые глаза обежали всех, прежде чем остановиться на Колотуне. Тот встал.

— Советник Коль. В чем дело?

— Нужна ваша помощь, — ответил дарудж — аристократ, и Хватка хорошо различила тревогу в его голосе. — Высший Денал. Вы нужны мне. Прошу.

Не дав Колотуну ответить, Хватка вышла вперед. — Советник Коль, вы пришли один?

Мужчина нахмурился. Небрежно махнул рукой: — Скромный эскорт. Два стражника. — Только сейчас он заметил меч на столе. — Что такое?

— Хватка, — сказал Колотун, — я возьму Жемчуга.

— Мне не нравится…

Однако целитель оборвал ее: — Нам же нужна информация? Коль сможет пособить. К тому же они не могли послать за нами несколько кланов сразу. С одним вы разобрались. Гильдии требуется время придти в себя, назначить новых — хотя бы день у нас есть.

Хватка оглянулась на советника, который, если раньше не понял, что тут происходит, только что получил необходимые намеки. Сказала ему со вздохом: — Кажется, кто-то желает видеть нас мертвыми. Возможно, вы не захотите встревать в такое…

Но Коль потряс головой, не сводя взгляда с Колотуна. — Целитель, прошу.

Колотун кивнул скривившемуся Жемчугу. — Ведите, Советник. Мы с вами.

* * *

«… и обнаружил Оссерика, верного союзника, поверженным, и кровь была на лице его, и был он лишен сознания. И Аномандер пал на колени и воззвал к Тысяче Богов, кои поглядели сверху на Оссерика и узрели кровь на лице его. Милосердно они вернули его к сознанию, и он встал.

И так стоял Аномандер, и они обратились лицом друг к другу — Свет против Тьмы, Тьма против Света.

И гнев обуял Аномандера.

- Где Драконнус? — вскричал он верному союзнику. Ибо когда Аномандер покидал его, злой тиран Драконнус, Убийца Элайнтов, был рукою Аномандера повержен и лишен сознания и кровь была на лице его. Оссерик же, принявший обязанность охранять Драконнуса, пал на колени и воззвал к Тысяче Богов, ища милосердной их защиты от ярости Аномандера. — Я был превзойден! — воскликнул, отвечая, Оссерик. — Сестра Злоба поймала меня неведающим! О, Тысяча Богов отвернулись, и она смогла лишить меня сознания. Узри кровь на лице моем!

— Однажды, — поклялся Аномандер, и тьма его взметнулась ужасной бурей, и Оссерик отпрянул, словно солнце зашло за тучу, — окончится наш с тобой союз. Обновится наша вражда, о Сын Света, Дитя Света. Мы оспорим каждую пядь земли, каждый клок небес, каждую струю чистой воды. Мы будем сражаться тысячу раз и не будет милосердия между нами. Пошлю я бедствия на род твой, на дочерей твоих. Ослеплю я рассудок их Неведомой Тьмой. Рассею я их, смущенных, по мирам незнаемым, и не будет милости в сердцах их, ибо облако темноты разделит их с Тысячью Богов.

Таков был гнев Аномандера, и хотя он стоял один, Тьма против Света, сладость грела ладонь руки его, сладость лицемерного касания Леди Зависти. Свет против Тьмы, Тьма против Света — два мужа, ставшие орудиями двух сестер, дщерей Драконнуса.

И было решено между ними, что Аномандер вновь отправится в путь, дабы выследить злого тирана Драконнуса. Чтобы уничтожить проклятый его меч, мерзость в глазах Тысячи Богов. Оссерик же, решено было, отыщет Сестру Злобу, дабы учинить праведное отмщение.

Услышав клятву, Аномандером сказанную, постиг Оссерик корни ярости, ее породившей, и в молчании поклялся дать ответ свой в должное время. Сражаться, противостоять, оспаривать каждую пядь земли, каждый клок небес, каждую струю чистой воды. Но дела подобные стоит предать спокойной земле, дабы семя пробудилось к жизни.

Раздор Драконнуса остался между ними, как и судьба Злобы. Дети Тиам не взывали к отмщению! Кровь была на лицах слишком многих Элайнтов, и потому Аномандер и Оссерик возложили на себя роковую охоту.

Знай Элайнты все, что произойдет от этого, они лишили бы бурного дыхания своего и Аномандера, и Оссерика. Но судьбы были им неведомы, и потому рыдали Тысяча Богов…»

Потирая глаза, Верховный Алхимик Барук откинулся в кресле. Первая версия, как подозревал он, вовсе не была такой вот грудой манерной чепухи. Смутные, но перегруженные фразы принадлежат промежуточному веку, когда историки пытались заменить простое свидетельство очевидцев описываемых вещей пышным стилем компилятора. Результат причиняет головную боль.

Он никогда не слышал о Тысяче Богов; этот пантеон можно обнаружить только в компендиуме Диллат «Тьма и Свет». Барук подозревал, что Диллат попросту выдумала его, что вызывает вопрос: сколько еще выдумок содержится в книге?

Снова склонившись над чтением, он подкрутил фитилек лампы и принялся прокручивать свиток, пока внимание его не привлек другой отрывок.

«И была в тот день война между драконами. Перворожденные все, кроме одной, склонили шеи, подчинившись сделке К’рула. Их дети, лишаемые всего, что надеялись унаследовать, в великой спешке прянули с башен в небо; но, кроме отрицания выбора Перворожденных, мало что объединяло их. Возникли фракции, и багряный дождь полился с небес всех миров. Челюсти смыкались на шеях; когти рвали подбрюшья. Дыхание хаоса слизывало плоть с костей.

Аномандер, Оссерик и многие другие уже испили крови Тиам; но явились новые, алчущие с яростной злобой, и множество отвратительных созданий рождено было на кровавом нектаре. Пока Врата Старвальд Демелайна оставались отверстыми и не охраняемыми, войне не видно было конца, и багряный дождь продолжал литься с небес всех миров.

Куральд Лиосан первым из Королевств замкнул портал, ведущий в Старвальд Демелайн; и сказания повествуют об истреблении, учиненном Оссериком ради очищения мира от претендентов и злобных соперников, Солтейкенов и чистокровных; удалось ему даже изгнать со своих земель первых Д'айверсов.

Началось это в то время, когда Оссерик и Аномандер сразились в семнадцатый раз, и кровь была на лицах их перед Килмандарос, той, что говорит кулаками; и взяла она на себя труд разнять их…»

Барук поднял глаза и повернулся в кресле, чтобы поглядеть на гостью, деловито расхаживавшую по столу карт.

— Карга, непоследовательность этого текста приводит в ярость.

Мать Великих Воронов склонила голову набок, клюв на мгновение раскрылся в смехе.

- И что? Покажи мне записанную историю, в которой есть смысл, и я докажу — это сказка. Если ищешь смысла, обратись к чему-то иному! Мой хозяин заключил, что чепуха Диллат станет хорошим прибавлением к твоей коллекции. Если ты так недоволен — в его библиотеке полно других идиотизмов. То есть тех, которые он потрудился спасти с Отродья Луны. Знаешь, он оставил целые комнаты, загроможденные до потолка.

Барук медленно моргнул, пытаясь не отразить на лице охватившего его ужаса:

— Нет, я не знал.

Карга, которую было нелегко обмануть, кашлянула смехом. Потом сказала:

— Хозяин особенно веселился, читая отрывки, в которых он падает на колени и взывает к Сотне Богов…

— К Тысяче. Тысяче Богов.

— Как скажешь. — Голова склонилась, крылья наполовину раскрылись. — А также клянется биться с Оссерком. Их союз распался из-за нарастающего взаимного неприятия. Неудача с Драконусом, похоже, нанесла смертельный удар. Вообрази, подпасть под действие женских чар — и к тому же дочки Драконуса! Неужели Оссерк даже смутно не подозревал о ее мотивах? Ха! Самцы всех видов, существующих во вселенной, так … предсказуемы.

Барук улыбнулся:

— Если я правильно припоминаю «Аномандариса» Рыбака, Леди Зависть учинила с твоим хозяином то же самое.

— Он вовсе не был неведающим, — сказала Ворон и странно заквохтала, подчеркивая слова. — Мой хозяин всегда понимал необходимость жертв. — Она расправила ониксовые перья. — Подумай о результате!

Барук скривился.

— Я голодна! — заявила Карга.

— Я не доел ужин. На той тарелке…

— Знаю, знаю! Как ты думал, отчего я проголодалась? Застынь в изумлении пред моим терпением, Верховный Алхимик! И прекрати упиваться чтением.

— Ешь быстрее, подруга, — посоветовал Барук. — Иначе умрешь от истощения.

— Прежде ты не был таким нелюбезным хозяином, — заметила Великий Ворон, прыгая к тарелке и подбирая кусок мяса. — Проблемы, Верховный Алхимик?

— Да, множество. Ривийцы говорят, что Белолицые Баргасты пропали. Все целиком.

— Точно, — подтвердила Карга. — Почти сразу после падения Коралла и его передачи под власть Тисте Анди.

— Карга, ты Великий Ворон. Твои дети реют на ветрах и видят все.

— Возможно.

— Почему бы им не поведать мне, куда пропали Баргасты?

— Кстати, Серые Мечи ушли на юг, к Элингарту, — сказала Карга, подбирая с блюда мелкие объедки. — Ты сам знаешь. Там они купили корабли. — Пауза, наклон головы. — Не видели ли они следы на воде? Знали ли они, куда плыть? А может, посреди океана таится большая дыра, захватывающая все суда своей страшной пастью?

— Белолицые пустились в моря? Необычайно. И Серые Мечи поплыли за ними.

— Все это неважно, Верховный Алхимик.

— А что важно?

— Твое беспокойство, разумеется. Утомляешь допросами бедных гостей ради собственного удовольствия.

Со дня прошлого визита Карги прошли месяцы; Барук уже начал думать, с некоторым сожалением, что сердечная дружба с Сыном Тьмы подходит к концу — без видимой причины, просто из-за хронической хандры Тисте Анди. Говорят, что вечный сумрак, воцарившийся в Черном Коралле, полностью соответствует его обитателям, как Анди, так и людям.

— Карга, прошу донести до хозяина искреннюю благодарность за дар. Он был совершенно неожиданным и щедрым. Но я все же прошу, если это не слишком смело с моей стороны, вновь обдумать официальное предложение Совета об установлении дипломатических отношений между нашими городами. Делегаты будут ждать приглашения твоего хозяина, для посольства будет выделено хорошее место. Совсем неподалеку.

— Имение, разрушенное бесславным падением демона — Солтейкена, — сказала Карга, посмеявшись, прежде чем приняться за очередной кусок. — Ах, это овощи! Отвратительно!

— Да, Карга, именно это имение. Как я сказал, недалеко отсюда.

— Хозяин обдумывает высказанное предложение. Подозреваю, будет и дальше обдумывать.

— И долго ли?

— Без понятия.

— Его что-то тревожит?

Великий Ворон, склонила набок голову и долго рассматривала Барука с блюда.

Барук неожиданно ощутил тошноту и отвел глаза. — Итак, я не без причины… беспокоюсь.

— Хозяин спрашивает: когда начнется?

Верховный Алхимик опустил глаза на размотанный свиток — дар Аномандера — и кивнул. Но ничего не сказал.

— Хозяин спрашивает: тебе нужна помощь?

Барук моргнул.

Хозяин спрашивает, — неумолимо продолжала Карга, — должна ли сказанная помощь быть официальной, или лучше подходит тайное содействие?

«О боги!»

— Хозяин спрашивает: следует ли милой Карге оставаться в гостях всю ночь, ожидая ответов на эти вопросы?

Стук за окном. Барук торопливо поднялся и подошел к окну.

— Демон! — заорала Карга, раскрыв огромные крылья.

— Один из моих, — успокоил Барук, открывая задвижку и железную ставню. Сделал шаг назад, когда Чилбес показался на глаза и закряхтел, неловко влезая внутрь. — Хозяин Барук! — завизжал он. — Вон! Вон! Вон!

Теперь Барука не просто тошнило, а словно промораживало до костей. Осторожно закрыв окно, он поглядел на Великого Ворона. — Началось, Карга.

Демон заметил ее и оскалил зубы, прошипев: — Гротескная монструозность!

Карга изобразила, будто бьет его клювом. — Раздутая жаба!

— Тихо вы! — рявкнул Барук. — Карга, можешь остаться на всю ночь. Чилбес, найди себе место. Для тебя еще будет работа. Когда потребуешься, позову.

Показав Ворону раздвоенный язык, неуклюжий демон пошел к очагу. Залез в мерцающие угли, потом скрылся в дымоходе. Черная сажа посыпалась дождем, над очагом нависла туча пыли.

Карга каркнула: — Слуги твои дурно воспитаны, Верховный Алхимик.

Но Барук не слушал. Вон.

Вон!

Одинокое слово звенело в уме громче храмового колокола, заглушая прочие звуки и мысли; однако он успел уловить некий быстро угасающий отзвук…

«… верный союзник, поверженный, и кровь была на лице его…»

Глава 2

Лорд Аномандер не потерпит лжи

И жить во лжи не станет; глухота

Могла благословить и дни его и ночи

За черным ливнем, за стеною

Черного Коралла. Но увы,

Такому не бывать. А мы решили

Не слышать ничего, ни скрипа и ни стона

Колес ужасных, ни шуршания камней,

Ни лязга злобного цепей — как будто

На отдаленный мир тьма опустилась,

Из адской кузни призраков прорвавшись,

Над рваным горизонтом солнце не восходит

Не в нашем мире, а в каком другом.

О да, благослови нас, Аномандер, ложью,

Свидетельствами тихого удобства,

Мы не рабы, рабы не мы, и гнет

Всего лишь заблужденье; цепи лопнут

От мысли; эти вопли и стенанья —

Всего лишь шепот замирающего сердца,

Короче, все вранье, друзья мои! И нет

Высокого Властителя, который

Поклонникам не внемлет, и клинок

Пуст изнутри, лишен воспоминаний. Место

Для пленных душ, влачащих за собой

Корней лишенный храм — воображенье, плод

Больного и немудрого рассудка,

Все к лучшему в сем лучшем из миров,

Пусть мы останемся в комфорте, пребывая

Слепыми и глухими, но с покоем

Придуманного места, славного порядка…

«Аномандарис», книга IV, монологи, Рыбак Кел Тат.

Башня Драконов факелом вознеслась над Черным Кораллом. Ее шпиль, нависший над северо-западным углом Нового Андийского дворца, сложен из глыб базальта и облицован фасетками ломкого обсидиана. Вулканическое стекло тускло поблескивает в окружившем город вечном полумраке. На плоской крыше свернулся алый чешуйчатый дракон; клиновидная голова свесилась с края и, кажется, взирает на сумятицу крыш, улиц и аллей далеко внизу.

В городе еще есть жители (из числа людей), которые верят, что яростный дозорный — всего лишь камень, творение одного из искусников Тисте Анди. Эта мысль заставила Эндеста Силана ощутить какое-то горькое удовольствие. Да, они понимал, что люди сознательно заставили себя заблуждаться. Одна мысль о настоящей, живой драконице, устремившей зловещий взор на город, на множество суетливых жизней, способна навести ужас. Да, если бы они сумели взглянуть прямо в голодные многогранные глаза Силанны — тут же в слепой панике убежали бы из Коралла.

А для Элайнтов оставаться практически недвижными день и ночь, недели и месяцы, почти год — вполне обычное дело. Эндест Силан знал это лучше всех. Этот Тисте Анди прежде был выдающимся, хотя и пожилым, колдуном на Отродье Луны, а ныне стал кастеляном, чья компетентность едва ли заслуживает доверия.

Он прошел по улице Меча, которая огибает лишенный деревьев парк, известный как Серый Холм. Покинул хорошо освещенный район Рыб, чьи улицы и переулки так загромождены прилавками рынка Внешних Вод, что все, приехавшие с полными провизии тачками, вынуждены оставлять их на площади около Серого Холма. Бесконечные потоки наемных грузчиков — они каждое утро собираются на Тележной площади — добавляют суеты. Они подобно угрям снуют и проскальзывают в толпе между рядами лотков и киосков. Хотя рынок Внешних Вод получил название от преобладающего товара — рыбы, привозимой с морей за Ночью — вечной темнотой, плащ коей окутал город и его окрестности на треть лиги — на нем можно найти и бледных, пучеглазых созданий из Бухты, теперь именуемой Ночными Водами.

Эндест Силан договорился о поставках трупных угрей с новым торговцем, потому что прежний добытчик поймал в сети нечто слишком большое и лишился обеих рук. К сожалению, Ночные Воды стали не просто неосвещенными морскими просторами. Это Куральд Галайн, истинное проявление садка, скорее всего бездонное; иногда в воды Бухты проникают нездешниетвари. Одна из них сейчас блуждает в глубинах, заставляя рыбаков пользоваться не сетями, а удочками — хотя и этот способ приносит результаты, ведь десятки тысяч гонимых ужасом угрей поднялись на поверхность. Большинство выловленных угрей оказывается полумертвыми.

К югу от Серого Холма свет факелов стал тусклее: Эндест Силан углубился в Андийский район. Как и обычно, на улицах встречалось мало Тисте Анди. Тут нельзя увидеть фигуры жителей, сидящих на завалинках домов или облокотившихся о столики. Никто не выкрикивает названия товара и не глазеет на прохожих. Редкие встречные, пересекавшие дорогу Силана, спешили куда-то, скорее всего домой или в гости к знакомым, к которым шли ради поддержания немногих оставшихся ритуалов общения. А может, уже возвращались с подобных мучительных собраний, скучных и тусклых словно умирающее пламя.

Ни один из знакомых Анди не пожелал встретиться глазами с Эндестом Силаном; они попросту скользили мимо, словно призраки. Это не обычное равнодушие; но он уже привык. Старику нужна толстая кожа, а разве он не старейший изо всех? Кроме Аномандера Драгнипурейка.

Но Эндест может припомнить юность, она лишь слегка выцвела от времени. Он ставит ногу на почву этого мира, и буря бушует в небесах. «О, бури той ночи, холодная вода в лицо… я все еще вижу этот миг».

Они стояли, глядя на новый мир. Гнев повелителя угасал, но медленно, словно его прибивало дождем. Кровь текла из раны на плече Аномандера. В его глазах было нечто…

Эндест вздыхал, поднимаясь по склону. Дыхание его было хриплым и неровным. Слева виднелись остатки старого дворца. Там и тут поднимались полуобвалившиеся стены; рабочие проложили тропки между руинами, извлекая немногие целые бревна и блоки камня. Ужасающее падение цитадели до сих пор дрожью отзывается в костях Силана. Он замедлил шаг, оперся рукой о стену. Давление возвращалось, заставив его скрипеть зубами; боль пронизала череп.

«Не сейчас, прошу».

Нет, так не годится. Прошло это время. С ним покончено. Он выжил. Он сделал все, что приказал Лорд, он сумел. Нет, так совсем не годится.

Эндест Силан стоял, и пот струился по лицу, и глаза его были плотно сомкнуты.

Никто не встречается с ним взглядом, и причиной тому… слабость.

Аномандер Драгнипурейк вывел горстку выживших сторонников на берег нового мира. За пылающим в глазах гневом таился… триумф.

Силан повторял себе: «это стоит запомнить. За это стоит держаться.

Мы принимаем выпавшее бремя. Мы побеждаем. Жизнь продолжается».

Более свежее воспоминание обрушилось на разум. Невообразимое давление глубин, вода, налегающая со всех сторон. «Ты мой последний Верховный Маг, Эндест Силан. Сумеешь сделать это для меня?»

«Море, повелитель? Под морем?»

«Сумеешь, старый друг?»

«Постараюсь, мой Лорд».

Но море возжелало Отродье Луны. О да, возжелало со всей дикой, голодной силой. Оно надавило на камни, осадило небесную крепость, сжало в сокрушающих объятиях; и наступил тот миг, в который больше нельзя было сопротивляться его темным легионам — водоворотам.

О, Эндест Силан достаточно долго удерживал стены, но они уже рушились, когда повелитель призвал последние силы крепости — чтобы поднять из глубин, вознести назад, в небо.

Такая тяжелая, такая громадная, израненная до невозможности восстановления… Небесная крепость показалась над водой уже мертвой. Стала живым мертвецом. Как и сила самого Силана. «Мы оба утонули в тот день. Оба умерли».

Потоки черной воды, молотящие по волнам, ливень каменных осколков — о, как рыдало Отродье Луны! Трещины расширяются, внутри слышен грохот падающих стен…

«Нужно было уйти с Отродьем Луны, когда он наконец отослал его в дрейф. Да. Нужно было. Распластаться среди мертвецов. Лорд восславил меня за это жертвоприношение, но каждое слово падало пеплом в лицо. Проклятая Бездна! Я ощутил погружение каждого зала. Трещины стали ранами души, ударами меча; ох, как мы кровоточим, как мы стонем, как проваливаемся в смертельные разрывы!»

Давление не ушло. Оно затаилось внутри. Море жаждет отмщения, и оно способно достать его, где бы он ни находился. Гордость превратилась в проклятие, душа его украсилась клеймом. Клеймо стало гноящейся язвой. Он слишком слаб, чтобы отбиваться.

«Теперь я Отродье Луны. Раздавленное в глубине, неспособное достичь поверхности. Я опускаюсь, и давление растет. О, как оно растет!»

Нет, так не годится. Зашипев, он оторвался от стены и похромал дальше. Он уже не Верховный Маг. Он никто. Обычный кастелян, тревожащийся о поставках провизии, читающий списки, в которых упоминаются веревки и дрова для каминов. Воск для желтоглазых свечников. Чернила кальмара для пятнистых писцов…

Когда он предстает перед повелителем, то говорит о мелочах, и это все, что ему остается. Все его наследие.

«Но не я ли стоял рядом с ним на берегу? Не я ли последний, еще разделяющий с Лордом память об этом?»

Давление постепенно разжало объятия. Он выжил. А в следующий раз?

Трудно сказать; он не верил, что сможет держаться. Боль, сжимающая грудь, гром в голове…

«Мы нашли нового поставщика трупных угрей. Вот о чем я доложу. И он улыбнется и кивнет, а может быть, положит руку мне на плечо. Легкое, бережное касание — достаточно легкое, чтобы убедиться — я еще не сломался. Потом Лорд выскажет благодарность.

За угрей».

* * *

Вот доказательство его храбрости и силы духа: этот человек никогда не отрицал, что был сирдомином в Паннион Домине, что служил безумному тирану в той самой цитадели, что стала ныне грудой камней едва ли в одном броске от «Надраенной Таверны». Привязанность к званию не была признаком извращенной верности маньяку. Мужчина с выразительными глазами наделен чувством иронии. Если же кто-то из его знакомцев — людей вдруг наполняется обидой, услышав, как он зовет себя… что же, Сирдомин может о себе позаботиться. Служба оставила наследство, которого никто не стал бы стыдиться.

Кроме этого, мало что знал о приятеле Спиннок Дюрав. Разве вот еще впечатляющий талант к старинной игре Тисте Анди, известной как «Кеф Танар». Она распространилась среди жителей Черного Коралла и даже за его пределы — как он слышал, до самого Даруджистана.

Королей и королев столько же, сколько игроков. Поле битвы расширяется с каждым броском, никогда не бывая одинаковым. Солдаты, наемники и маги, ассасины и шпионы. Спиннок Дюрав знал, что источником вдохновения для создателей игры послужили древние войны Первенцев Матери Тьмы. Действительно, один из королей имеет серебряную полосу в гриве, а второй сделан из отбеленной кости. Есть тут и королева белого огня в опаловой короне; Спиннок мог бы, если захочется, назвать имена прочих фигур… но вряд ли кто-то способен проявить к этому хотя бы ленивый интерес.

Большинство людей считало белую гриву свежим добавлением, каким-то насмешливым приветом отстраненному правителю Коралла. Сами поля на доске были раскрашены в оттенки Тьмы, Света и Тени. Великий Город и Крепость соответствовали Черному Кораллу, хотя Спиннок Дюрав знал, что поле постоянно разраставшегося Великого Города (для него есть более пятидесяти плиток, игрок может по желанию добавлять новые) на самом деле означает Харкенас, Первогород Тьмы.

Все равно. Важна сама игра.

Спиннок Дюрав, единственный Тисте Анди во всем «Надрае», уже пятый звон сидел с четырьмя другими игроками над одной партией, и массы зрителей собрались поглядеть на это титаническое состязание. Дым висел прямо над головами, заслоняя низкие столики главного зала таверны, затемняя свет факелов и ламп. Потолок поддерживали грубые балки, взятые из обломков цитадели и Отродья Луны и кое-как прилаженные на место (некоторые уже опасно провисают, вокруг них появилась сеть трещин). Лужи эля затопили неровные плиты пола, и в жидкости плавали гребнистые саламандры, спьяну пытавшиеся совокупляться с ногами людей. Их приходилось то и дело стряхивать.

Напротив него сидел Сирдомин. Двое других скатились на роли вассалов, подданных принадлежавшей Сирдомину опаловой королевы. Силы третьего игрока были загнаны в угол, и он явно раздумывал: повести роковое наступление на Сирдомина — или на Дюрава?

Если на Дюрава, то ему будет нелегко. Но положение не безнадежное. Он же игрок — ветеран, его опыт простирается на двадцать тысяч лет!

Спиннок необычно грузен и широкоплеч для Анди, до странности похож на медведя. В длинных нечесаных волосах имеется проблеск рыжины. Глаза широко расставлены на плоском лице, однако скулы торчат высоко. Поперечный разрез рта кривится в усмешке — это его привычное выражение.

— Сирдомин, — сказал он, пока прочие игроки колебались, осаждаемые сзади тучей дружеских советов, — у тебя редкостный талант к Кеф Танар.

Тот просто улыбнулся.

В прошлом раунде бросок Монетки Наемника заполнил королевские подвалы Сирдомина золотом. Спиннок ожидал набега на оставшиеся четыре фигурки наемников — чтобы усилить давление на третьего короля, если тот решит сохранить независимость или соединится с королем Спиннока — либо удара вглубь территории самого Спиннока. Но Сирдомину было бы мудрее сдерживаться: у него осталось мало фигур, да и Врата еще не выбраны.

Все затаили дыхание, когда третий король полез в карман и достал фишку-плитку. Он вытянул сжатую в кулак ладонь и встретил взгляд Спиннока.

Нервозная алчность. — Три монеты, Тисте, и я твой вассал.

Улыбка Спиннока стала напряженной. Он покачал головой: — Я вассалов не покупаю, Гарстен.

— Тогда ты продуешь.

— Сомневаюсь, что и Сирдомин будет покупать преданность.

— Иди ко мне, — приказал Сирдомин, — причем на карачках.

Глаза Гарстена забегали — он оценивал, какое унижение ужалит болезненнее. Через миг он глухо прорычал и показал плитку.

— Врата!

— Рад видеть тебя сидящим одесную, — сказал Спиннок.

— Я скроюсь в них!

Трусливо, но предсказуемо. Единственный способ, которым Гарстен сможет сохранить монеты в своем подвале.

Спиннок и Сирдомин выжидали, пока Гарстен не уберет с поля свои плитки. Затем наступила очередь Спиннока. Врата введены в игру. И он может призвать собранных им пятерых Драконов. Они пролетели над тщательно выстроенными Сирдомином укреплениями, испепелив их, но потеряв одного от яростного удара двух Верховных Магов, сидящих на верхушке Высокой Крепости Сирдомина.

Атака снесла треть Внутреннего Двора Сирдомина, практически изолировав его королеву. Пользуясь разрушением полевых укреплений и потерей командования войск, Спиннок выдвинул ударный клин Наемников и отряд Отборной Кавалерии, ловко рассекая вражеские силы надвое. Вассалы подняли мятеж и долго оставались на своих полях, порядком потрепав разрозненные войска Сирдомина, а потом отступили через Врата. Когда выпал черед Сирдомина, ему оставалось лишь опрокинуть королеву и поднять руку.

Со всех сторон раздались крики, деньги начали переходить из рук в руки.

Спиннок Дюрав потянулся за выигрышем. — Ресто! Кувшин эля для нашего столика!

— Ты так щедр на мои деньги, — кисло усмехнулся Сирдомин.

— В этом суть щедрости, друг.

— И умеешь утешить.

— Знаю.

Как повелось, поскольку трое остальных игроков сдались, они не могли принимать участия в пирушке победителя. Поэтому Спиннок и Сирдомин смогли разделить кувшин между собой, что оказалось самым достойным завершением столь умело проведенной войны. Толпа постепенно рассосалась, слуги снова нашли себе работу.

— Беда с нами, ночными совами, — сказал Сирдомин, нагнувшись над кружкой. И после долгого молчании продолжил: — Никто и не подумал поглядеть в мутное окошко, чтобы встретить маковый поцелуй зари.

— Зари? А, окончания ночи. — Спиннок кивнул. — Для нас, Тисте Анди, стало постоянным источником удивления, что так много людей осталось жить в городе. Неизбывная тьма висит на ваших душах тяжким бременем. Так я слышал.

— Если нет спасения, да. Разум может помутиться. Но пройди немного за северные ворота, и над Курганом воссияет солнце. Так же и с рыбаками, что рыбачат за Ночными Водами. Без этого, Спиннок, в Коралле действительно остались бы одни Тисте Анди. Отродье Луны отбросило тень даже из смерти, так поют барды. Но скажу тебе, — тут Сирдомин потянулся, чтобы наполнить кружку, — я вечный мрак только приветствую.

Спиннок сам знал это, ибо сидевший напротив человек нес на себе горе, что тяжелее и неизмеримо глубже всякой тени; в этом он, возможно, более близок к Анди, нежели к людям, и это позволяло Дюраву с легкостью звать его другом. Сирдомин, несмотря на тяжесть горя, умел сдерживать его, отражать осаду. А вот Тисте Анди давно сдались. Наверное, это черта людей. Не просто черта, а качество глубинного упорства, добродетель, которую Спиннок Дюрав не обнаруживает в себе и сородичах но, тем не менее может позаимствовать. Иногда он чувствовал себя паразитом — столь насущной стала привычка подкармливаться у друга — и он временами страшился, что лишь это позволяет ему не умирать.

У Сирдомина и так достаточно бремен. Спиннок был полон решимости не дать другу осознать, как нужны ему эти игры, эти ночи посреди вечной Ночи, эта хлипкая таверна с кувшинами дешевого разведенного эля.

— Игра меня вымотала, — сказал человек, опуская пустую кружку. — Думал, ты у меня в кармане — я знал, что Врата еще не в игре. Две фишки, чтобы обогнать тебя, и они должны были достаться мне.

Это было всего лишь хвастовство. Оба знали, что результат игры зависит от одного броска. Необычная для Сирдомина потребность — объясняться. — Иди спать, — предложил Спиннок.

Улыбка Сирдомина была кривой. Он медлил, как бы не решаясь: сказать Спинноку что-то или попросту пойти домой.

«Не говори мне о слабости. Прошу».

— У меня появилась привычка, — сказал наконец человек, скосив глаза на случившуюся у стойки мелкую ссору, — подниматься на руины. Глядеть в Ночные Воды. Вспоминать старые семейства людей-кошек. Да, знаю, они плодятся снова, но это не то же самое, вовсе не то же самое. — Он ненадолго замолчал и бросил на Спиннока странно взволнованный взгляд. — Я вижу твоего лорда.

Брови Тисте Анди взлетели. — Аномандера Рейка?

Кивок. — Первый раз — недели две назад. А теперь… каждый раз, примерно в двенадцатый звон. Он стоит на стене новой крепости. И, как я, смотрит на море.

— Он предпочитает… одиночество.

— Я всегда сомневался, слыша подобное, — возразил Сирдомин. «Да уж, представляю». — Это происходит от власти, бремени правителя. Почти все старые придворные пропали. Корлат, Орфанталь, Соррит, Пра'иран. Исчезли или погибли. Все одинаково плохо. Хотя кое-кто еще тут. Например, Эндест Силан.

— Когда я вижу его, стоящего так одиноко… — Сирдомин отвел глаза. — Он заставляет меня нервничать.

— Как я понимаю, — сказал Спиннок, — такой эффект мы оказываем на всех людей. Вам кажется, что мы призраки этого города.

— Дозорные, которым нечего хранить.

Спиннок обдумал его слова и спросил:

— А как насчет Сына Тьмы? Вы, люди, страдаете под его безразличным правлением?

Сирдомин скривился:

— Вот бы все правители были такими безразличными. Нет, «безразличие» — не самое подходящее слово. Там, где нужно, он проявляет себя. Власть, авторитет — все неоспоримо, да и нет причин оспаривать. Сын Тьмы… благодетелен.

Спиннок подумал о мече за спиной повелителя. Да, в словах друга проявляется непредусмотренная им ирония… Потом вспомнил о мертвых городах севера. Маурик, Сетта, Лест. — Непохоже, что какое-то из приграничных королевств положило глаз на Черный Коралл как на военный трофей. Они или вымерли, или — на юге — впали в полнейший беспорядок. Значит, угрозы нет. Что остается правителю? Как ты сказал, поддерживать власть и авторитет.

— Ты меня не убедил, дружище, — прищурил глаза Сирдомин. — Сын Тьмы. Что это, титул бюрократа? Едва ли. Рыцарь Тьмы, который хранит улицы от воров?

— Проклятие долгой жизни, — пробормотал Спиннок. — Величие нарастает и падает, снова и снова. Раньше у него была кровавая и сложная война с Паннион Домином. Еще раньше — намного более кровавая и долгая распря с Малазанской Империей. До всего этого — Джакуруку. Сирдомин, Аномандер Рейк заслужил покой. И мир.

— Значит, это он страдает. Смотрит на суровые волны Залива, и двенадцатый звон звучит подобно похоронному зову мрака.

— Поэтично, — улыбнулся Спиннок, хотя что-то холодное пробралось в сердце — словно созданный словами друга образ оказался слишком ядовитым. Эта мысль отрезвила его. — Не знаю, страдает ли Лорд. Я не столь важная персона; один воин среди тысячи. Не думаю, что мы с ним хоть раз говорили за сотню лет.

В глазах Сирдомина выразилось недоверие. — Но это абсурд!

— Неужели? Погляди на меня. Слишком раздражителен. Вечное мое проклятие. Я никогда не командовал и взводом. В лесах Мотта я заблудился и пять дней брел по кустам и вереску. — Спиннок помахал рукой и улыбнулся: — Я давно признан безнадежным.

— Все думают, что вы, оставшиеся Тисте Анди — выжившие во множестве войн — являетесь элитой, лучшими из лучших.

— Ты был солдатом и знаешь все сам. О, в рядах Тисте Анди много героев. Но еще больше тех, кому просто везет. Как всегда. Мы потеряли многих славных героев в войне с малазанами.

— Ты имеешь в виду — без толку. — Сирдомин поморщился. — Но в Кеф Танар ты просто повелитель битв.

— С солдатами из дерева я бесподобен. Живые — совершенно иное дело. — Он вздохнул, явно желая оставить эту тему.

Друзья посидели в прочувствованном молчании. Ресто принес еще кувшин эля, и Спиннок ощутил облегчение, понимая, что разлитый в кружки напиток заткнет им рты, не давая возможности продолжать разговор, способный поколебать здание из полуправды и откровенной лжи, которое он только что построил.

Наконец заря явила маковый румянец над далеким восточным горизонтом (хотя этого жители города видеть не могли), и Спиннок Дюрав кивнул сам себе. «Вечная Ночь или нет, но Тисте Анди знают, когда появляется свет. Снова ирония: люди в Ночи не ведают о начале дня, о прохождении незримого за пеленой тьмы солнца, отправившегося в бесконечное странствие по небесам».

Прежде чем напиться, они договорились о времени новой игры. Когда наконец Сирдомин поднялся на нетвердые ноги, помахал рукой примерно в направлении Спиннока и пошел, шатаясь, к выходу, Спиннок мысленно пожелал ему удачно добраться до дома.

Да, самое вежливое прощание, хотя и без слов.

Сейчас, наверное, Аномандер Рейк воссел на престол и укрепляет дух, готовясь предстать грубым заботам дня — выделение пособий, жалобы купцов, рапорты о состоянии поставок, один или два посла из отдаленных вольных городов, желающих торговых соглашений и договоров о взаимной защите (о защите в особенности).

О, ведь Рыцарь Тьмы победил уже много чудовищ и демонов, не так ли?

* * *

Тьма сдалась. Но она всегда сдается. Невозможно сказать, сколько времени они провели в Куральд Галайне, сколь большие расстояния отмерили шаг за шагом за шагом… Все было в распаде, все казалось бесполезным и безвыходным. Снова и снова Нимандер Голит как бы просыпался, вздрагивая и понимая, что шел как автомат среди столь же одуревших товарищей. Казалось, они не шагали, а дрейфовали в мутных безднах, и только шедший в нескольких шагах впереди Скол видел перед собой цель, которую прочие не могли даже вообразить. Нимандер понимал, что снова потерял себя.

Но от возвращения не становилось легче. Осознание себя приносило лишь боль. Нимандер Голит — не более чем скопище воспоминаний, застывших ощущений. Молодая женщина умирает у него на руках… и еще одна, умирающая от его рук — лицо темнеет, словно грозовая туча, не способная выпустить молнии… глаза выпучиваются, а он все сильнее сжимает руки. Трепещущее тело летит по воздуху, вышибает окно и пропадает в дожде.

Цепочка может крутиться вечно, и вечно могут блестеть кольца, словно они наделены жизнью. Изношенные башмаки могут нести их вперед, левой — правой, стуча, как лезвия затупленных ножниц. Обещания будут даваться и впредь, и опухшая рука согласия снова неохотно влезет в латную перчатку посулов. Все будут цепляться за уверенность. Или чувствовать, как она толкает их вперед — будто ветер, точно знающий, куда дуть. Жаль только, что ветер такой холодный.

И еще какие-то полые штучки мелькают перед глазами, словно марионетки на спутанных нитях. Когда он протягивает руку, пытаясь распутать нити, придать смысл, всё отскакивает, не давая коснуться себя.

Скиньтик брел на полшага впереди его. Кажется, он глядит на все с ухмылкой. Нимандер не мог видеть его лица и поэтому не знал, каково ему в окрестной тьме; но когда темнота начала рассеиваться, кузен повернул голову, и улыбка его определено была кривой. — Неплохо было, — пробормотал он, делая каждое слово ложью и очевидно наслаждаясь собственным остроумием.

Сейчас их окружил влажный, прохладный, ласковый воздух. Скол замедлил шаг. Когда он повернулся, все смогли увидеть степень его утомления. Кольца еще раз провернулись на концах цепочки — и застыли, туго натянув ее. — Разобьем лагерь здесь, — прохрипел проводник.

Некая недавняя битва превратила доспехи и одежду Скола в лохмотья; темную кожу запятнала кровь. Так много ран, что если бы их нанесли за один раз — он мог бы погибнуть. Той ночью на улочке форта Вторая Дева, когда он призвал их, все это было незаметным.

Нимандер и Скиньтик увидели, что сородичи валятся на траву там, где их застал приказ остановиться. Глаза их тусклы, на лицах выражение потерянности. Да, объяснений мало. «Объяснения — меч и щит атаки, а мотив действий прячется позади. Объяснения стремятся найти слабые места, использование слабых мест рождает покорность, потенциал для полной капитуляции». Так некогда написал Андарист в трактате, озаглавленном «Битва и Переговоры».

Скиньтик — его шутовское лицо еще более вытянулось от утомления — потянул Нимандера за рукав, кивком позвал отойти в сторонку, за деревья. Нимандер поколебался — и пошел за ним.

Кузен остановился в тридцати шагах от сооружаемого лагеря, присел на корточки.

Нимандер присел напротив него.

Начало подниматься солнце, свет сочился по сумрачной чаще. Донесся слабый запах моря.

— Глашатай Матери Тьмы, — спокойно произнес Скиньтик, словно меряя длину каждого слова. — Смертный Меч. Смелые титулы. Я тут подумал, не взять ли парочку себе. Придумывал все время, пока брел за ним. Скиньтик, Слепой Шутник Дома Тьмы. Нравится?

— Ты не слеп.

— Неужели?

— Ты о чем хотел поговорить? — спросил Нимандер. — Неужели о дурацких титулах?

— Это зависит. Ведь Скол так гордо называет свои.

— Ты ему не веришь?

Слабая усмешка. — Кузен, я мало во что верю. Разве что в тот оксюморонический факт, что существа предположительно разумные очень любят быть обманутыми. В этом я виню хаотический поток эмоций, пожирающий разум, как вода пожирает снег.

— Эмоции — порождение истинных мотивов, даже если мотивы нами не осознаются, — заметил Нимандер.

— Мы помним то, что читали. Поэтому мы опасны — для самих себя — не говоря уж о том, что скучны.

— Ну, так о чем ты? — раздраженно спросил Нимандер. — Он может присвоить себе любой титул — мы же ничего не способны сделать, так?

— Ну… мы можем выбирать, идти за ним или не идти.

— Даже это опоздали сделать. Мы вошли в Кураьд Галайн и теперь мы здесь. Впереди ожидает конец путешествия.

— Мы предстанем перед Аномандером Рейком, да. — Скиньтик обвел рукой окружающий лес. — А могли бы просто уйти. Оставив Скола самому решать драматические споры с Сыном Тьмы.

— И куда бы нам уйти, Скиньтик? Мы даже не знаем, где оказались. Чье это владение? Какой мир лежит за лесом? Кузен, нам некуда идти.

— Некуда — или куда угодно. Нимандер, в таких обстоятельствах первое подразумевает второе. Мы словно подошли к двери, которую все считают запертой навеки — ан нет, она открылась нараспашку от легкого касания. Некуда, куда угодно — это лишь состояния ума. Видишь окрестный лес? Это преграда — или десять тысяч шагов к тайне и чуду? Что бы ты не решил, лес останется неизменным. Он не преобразится в угоду твоему решению.

— И где тут шутка, кузен?

— Смех и плач — тоже состояния ума.

— И?

Скиньтик отвел глаза, поглядев на лагерь. — Я нахожу Скола… забавным.

— И почему я не удивлен?

— Он создал в воображении великий, судьбоносный миг, миг, в который наконец встретится лицом к лицу с Сыном Тьмы. Он слышит воинственную музыку, грохот барабанов, рев боевых рогов армии, окружившей шатающуюся от высоты башню, в которой — нет сомнений — произойдет финальная встреча. Он глядит в глаза Аномандера Рейка и видит отражение своей ярости.

— Тогда он глупец.

— Как и все мы, молодые. Нужно бы сказать ему…

— Сказать что? Что он глупец?

Улыбка Скинтьика на миг стала шире. Он снова глядел в лицо Нимандеру. — Думаю, что-то более тонкое.

— Например

— Лес не меняется.

Пришел черед Нимандеру отвернуться, щурясь на серую зарю, на туманные завитки, окружившие подножия древесных стволов. «Она умерла на моих руках. Потом умер Андарист. Изошел кровью на камнях. А Фаэд выдернули из моих рук. Бросили в окно умирать внизу. Я встретил взор убийцы и понял: он сделал это ради меня.

Лес не меняется».

— Есть о чем подумать, — тихо продолжал Скиньтик. — Нас шестеро Тисте Анди и еще Скол. Семеро. Где бы мы ни были, это не наш мир. Но, смею думать, этот тот же мир, который мы знаем и который считаем своим. Мир Авалю, нашей первой островной тюрьмы. Мир Малазанской империи, мир Таворы и Острова, ставшего новой тюрьмой. Тот же мир. Наверное, на этой самой земле ожидает Аномандер Рейк — зачем бы Сколу приводить нас через Куральд Галайн в место, расположенное очень далеко от Сына Тьмы? Мы могли бы найти его в паре лиг от края леса.

— Почему бы не привести прямо к парадной двери?

Скиньтик радостно улыбнулся: — Действительно, почему? Как бы то ни было, Аномандер Рейк окажется не один. С ним будут другие Анди. Общество. Нимандер, разве мы не заслужили?

На это Нимандер чуть не зарыдал. «Я не заслужил ничего. Кроме публичного позора. Осуждения. Презрения со стороны всех и каждого. Самого Аномандера Рейка. За мои грехи сородичи осудят меня, и да будет так». Жалость к себе ухватилась крепко, но Нимандер стряхнул ее объятия. Ради всех спутников, ради Скиньтика и Десры и Ненанды, Кедевисс и Аранаты… да. Он сумеет дать им последний дар.

Нет, не он даст, а Скол. «Мой узурпатор».

— Итак, — сказал он вслух, — мы пришли туда, откуда начали. Мы пойдем за Сколом, пока он не приведет нас к сородичам.

— Подозреваю, ты прав, — заключил Скиньтик, словно бы довольный прошедшей по замкнутому кругу беседой. Неужели усилия стоили плода? Нимандер не мог понять, что мог получить брат от всего этого разговора.

Трели птиц звали солнце в зенит; от почвы поднимались волны тепла и тумана. Воздух казался невозможно чистым. Нимандер потер лицо и заметил, что миндалевидные глаза Скиньтика смотрят ему за плечо; он проследил направление взгляда — хотя треск сучьев уже возвестил о чьем-то приближении.

Скиньтик сказал громко: — Присоединяйся, кузина.

Араната вечно двигается словно заблудившийся ребенок — осторожно, недоверчиво. Глаза широко раскрыты, как и всегда, когда она обращает внимание на внешний мир. — Я не смогла уснуть, — сказала она. — Ненанда спрашивал Скола о разном, пока Десра не сказала ему уйти.

Брови Скиньтика взлетели: — Десра? Уже клеится к Сколу? Ну, я удивляюсь только, что она так долго выжидала. Хотя в Галайне удобного времени не было…

Нимандер спросил: — А Ненанда успел узнать у Скола, де мы сейчас? И далеко ли еще идти?

Она все еще брела вперед. Приглушенный утренний свет сделал ее существом из обсидиана и серебра — длинные волосы блестят, черная кожа покрыта пылью, глаза затаили оттенок железа, которого в них в действительности нет. Как будто Богиня Надежды. Но вся ее сила — в неистребимом оптимизме. Не связанном с реальностью. — Мы вышли чуть южнее нужного места. Тут есть, по словам Скола, слои сопротивления. — Она дернула плечиком: — Не знаю, что бы это значило, но он так сказал.

Нимандер перебросился взглядом со Скиньтиком и улыбнулся Аранате: — И Скол сказал, насколько южнее?

— Дальше, чем ожидал. Скажите, вы ощутили запах моря?

— Да, — ответил Нимандер. — Думаю, оно где-то на востоке.

— Не пойти ли туда? Там могут быть селения.

— У нас впечатляющие запасы, — заметил Скиньтик.

— Это близко…

Скиньтик встал с кривой улыбкой.

Нимандер тоже.

Идти в сторону восходящего солнца, огибая поваленные деревья и провалы, оказалось довольно легко. Единственные встреченные тропинки были проложены зверями — скорее всего оленями — так что приходилось наклоняться под сучьями. Они не вели к морю. Воздух становился теплее, но затем начал холодеть; послышался свист ветра в кронах, а потом и плеск прибоя. Между деревьями встали камни, заставив путников карабкаться, с трудом пробираясь на обрывистый берег.

Наконец они оказались на вершине утеса, облизанного бурями и поросшего кривыми, уродливыми деревцами. Море ярко блестело под лучами солнца. Громадные волны катились, ударяясь о рваную полосу берега, которой они не могли видеть. Вдалеке от прибоя взрывы пены и брызг выдавали расположение коварных рифов и мелей.

— Тут селений не найти, — предсказал Скиньтик. — Вряд ли тут вообще кто-то есть. Обогнуть утесы невозможно. Конечно, — прибавил он со смехом, — если наш славный вожак не раздробит копытами камни до состояния песка, сделав пляж. Или не вызовет крылатых демонов, чтобы они перенесли нас. А пока советую вернуться в лагерь, поглубже зарыться в сосновые иголки и поспать.

Никто не стал возражать. Трое молча вернулись по следам.

* * *

Скол бесконечно радовался, наблюдая, как в юном воине Ненанде кипит плохо сдерживаемый гнев. С этим можно поработать. Этому можно придать форму. В нем совершенно нет доверия к Нимандеру. Парень получил роль лидера, но она явно не по нему. Слишком чувствителен. Нимандер — тип мужчины, которого жестокие реалии мира способны сломать; чудо, что он вообще еще жив. Скол и сам был раньше такой жалкой тварью; может, это общая черта Тисте Анди. Столетия жизни становятся тяжким трудом, непосильной ношей. Они слишком быстро прогорают.

Нет, на Нимандера не стоит тратить времени. Его приятель Скиньтик — не лучше. Скол признавал, что видит в Скиньтике собственные черты — сухую издевку, скорый на суждения сарказм — да, еще одно родовое свойство Анди. Но Скиньтику недостает твердого ядра порочности, а сам он наделен ею в избытке.

Есть неизбежное. Неизбежное нужно уметь узнавать, и нужно принимать на себя риск, соответствующий требуемому свершению. Тяжелый выбор — единственный выбор, который стоит делать. Сколу пришлось немало выбирать, и он привык к доблести тяжелого бремени. Он готов нести это бремя весь остаток жизни. Хотя подозревает, что жизнь его будет очень, очень долгой.

Ненанду будет полезно иметь под рукой, когда всё начнется.

Среди юных женщин лишь Десра кажется потенциально полезной. Амбициозна и, без сомнения, жестока. Она может стать кинжалом в потайных ножнах. К тому же внимание хорошенькой женщины — само по себе благо, не так ли? Кедевисс — слишком слаба, сломлена изнутри, как Нимандер; Скол уже видит смерть, идущую в ее тени. Араната — еще дитя с вытаращенными глазенками, и, похоже, такой она останется навсегда. Нет, в группе, подобранной на Острове, лишь Ненанда и Десра могут быть ему полезными.

А он надеялся на лучшее. В конце концов, это выжившие на Плавучем Авалю. Они стояли рядом с самим Андаристом, скрещивали клинки с воинами Тисте Эдур. С демонами. Они ощутили вкус крови, триумфа и горя. Им бы следовало стать закаленными бойцами. Ну, он управлялся и в худших обстоятельствах.

Сейчас он остался один: Араната забрела куда-то и, наверное, уже успела заблудиться, Ненанда, Десра и Кедевисс наконец уснули, Нимандер и Скиньтик ушли в лес — нет сомнений, обсуждают некие «судьбоносные» для них вещи. Скол снова снял цепочку с руки, и кольца встретились с тихим лязгом — каждое медленно вращается в противоположных направлениях в доказательство силы, коей они наделены. Крошечные порталы, привязанные к холодному металлу, появляются и пропадают, чтобы снова открыться.

Изготовление этой штуки почти истощило силы обитателей подземной крепости Тисте Анди, печальной памяти Андары. Это сделало сородичей совершенно беззащитными перед охотниками — летерийцами. Какофония заключенных в кольцах звуков — все, что осталось от его народа. Жалкой семейки неудачников. Он контролирует их. Кажется, Сколу теперь удается срывать цветы удачи, даже если все идет не по плану.

«Да, вот доказательство моей избранности».

Цепочка звенит, кольца качаются вверх и вниз. Тонко воют, словно стали слышны крики тысячи запертых внутри душ.

Скол улыбнулся.

* * *

Путь от «Надраенной Таверны» к Новому дворцу ведет вокруг руин великой цитадели, падение которой ознаменовало конец Паннион Домина. Неосвещенная и окутанная пеленой сумрака груда обломков все еще смердит гарью и смертью. Зазубренные края разрушенного строения были по левую руку Спиннока Дюрава, который вошел на улицу, называемую нынче Шатким Краем. Впереди и чуть справа возвышалась Башня Драконов, и он смог даже на такой высоте различить устремленные на него багровые глаза Силанны. Внимание Элайнтов не радует даже привычных к Силанне Тисте Анди Рейка.

Спиннок хорошо помнил немногие случаи высвобождения драконицы. Пламя над чащами Моттского леса течет потопом, слышны громовые раскаты, за которыми тонут вопли тысяч слепо умирающих тварей. Среди них — возможно — было несколько солдат Багряной Гвардии и дюжина Волонтеров Мотта. Все равно что рубить муравьев топором.

Затем… из самого сердца огненного мальстрима ударило ядовитое колдовство, охватив Силанну мерцающей волной. Громом прокатился по воздуху рев раненого зверя. Драконица извивалась, прокладывая путь спасения; след из крови сопровождал ее до самого Отродья Луны.

Он мог припомнить и гнев Аномандера Рейка — гнев, подобно демону скованный его волей. Аномандер остался неподвижным, он даже заговорил спокойным, почти вялым тоном. Произнеся одно слово.

Ков.

Но какая ярость сверкнула в глазах драконида при звуке этого имени!

Тогда и началась охота. Лишь глупец захотел бы участвовать в ней. Рейк искал самого опасного мага Багряной Гвардии. Тут же Спиннок вспомнил, как стоял в ночи на уступе Отродья, созерцая заполнивший половину северного горизонта магический шторм. Вспышки, подобный грохоту рыцарской конницы гул под окутанным дымами небом. Он гадал тогда, не оказался ли мир на краю разлома, и в глубине души родилась кривая, зловредная мысль. Опять.

Когда две великие силы выходят на поле брани, все легко выходит из-под их контроля. Ков первым моргнул, склонился, покидая поле, обращаясь в бегство? Или то был Сын Тьмы?

Спиннок сомневался, что сможет когда-либо узнать. Такого вопроса Аномандеру не задашь. Тисте Анди потом удалось узнать, что Ков снова вынырнул на поверхность в Даруджистане, устроив новые неприятности. К счастью, его появление оказалось коротким.

Еще одно видение: Силанна устраивает ловушку Джагутскому Тирану на Гадробийских холмах. Новые раны, новое высвобождение магии. Она машет крыльями над истерзанной равниной, пятеро Солтейкенов нарезают круги, словно вороны вокруг орла.

Спиннок подумал, что он единственный недоволен союзом Тисте Анди и Элайнта. Ведь были времена, когда Аномандер Рейк воевал с чистокровными драконами. Когда эти твари отвергли долгую зависимость от К’рула; когда они захотели заполучить всю власть себе. Но мотивы сопротивления Рейка были, как и всегда, таинственны. Появление Силанны — много позже — тоже окутано ореолом загадки.

Нет, Спиннока вовсе не пугает бескровный взор Силанны.

Он достиг арки входа в Новый Дворец, взошел по ступеням. Стражи снаружи нет. Никогда нет. Отворив створку дверей, он вошел внутрь. Впереди коридор с вступающими пилонами (люди сочли бы его неестественно узким). Двенадцать шагов — и другая арка, приводящая в просторный сводчатый зал с полами черного дерева, на нем двадцать восемь сделанных из черненого серебра спиральных терондаев Матери Тьмы. На куполе — зеркальное их отражение.

Такое почитание богини, отвернувшейся от детей, было — на взгляд Спиннока — необычайно, ужасающе неподходящим. О, мудрецы могут спорить, кто от кого отвернулся; но никто не может отрицать ужасные последствия разлада. Было ли это попыткой залечить старую рану? Спиннок считал, что угадать невозможно. Однако Аномандер Рейк лично распорядился сделать терондаи, Невидимые Солнца с дикими вихрями ониксовых лучей.

Если Куральд Галайн имеет сердце, то его манифестацией в здешнем мире должна быть эта палата. Но, проходя по полу к белой словно кость лестнице, он не ощущал никакого присутствия, призрачного дыхания силы.

Поворот — и ему открылось озеро фонарного света. Двое слуг — людей терли алебастровые ступени. При его появлении оба поклонились. — Осторожнее, мокро, — пробормотал один.

— Я удивлен, — ответил Спиннок, проходя мимо них, — что в таком месте вообще нужно мыть полы. Во дворце всего пятнадцать обитателей.

— Это точно, господин, — кивнул слуга.

Тисте Анди помедлил, оглядываясь. — Тогда зачем вы суетитесь? Вряд ли вас послал кастелян.

— Нет, господин, он не посылал. Мы сами как бы… э… скукой томимся.

Пережив миг удивления, Спиннок продолжил подъем. Короткоживущие существа всегда его озадачивали…

Странствие к палатам Сына Тьмы было долгим и одиноким. Гулкие коридоры, запертые и неохраняемые двери. Скромное собрание писцов и разных чинуш кастеляна работало в конторах на нижнем этаже; повара, прачки и гладильщицы, хранители очагов и чистильщики ковров жили и трудились в подвалах. Здесь же, на верхних уровнях, темнота невозбранно владела своим царством.

В длинной комнате, что обращена на Ночные Воды, Спиннок Дюрав нашел повелителя.

Стоявшего лицом к хрустальному окну, занявшему всю стену. Длинные серебряные волосы слабо блестят в тусклом, отраженном свете, который все же пропускает фасетчатый кварц. Драгнипура не видно.

Сделав два шага, Спиннок остановился.

Не оборачиваясь, Аномандер Рейк спросил: — Игра?

— Вы снова победили, мой Лорд. Но почти…

— Врата?

Спиннок сухо улыбнулся: — Когда кажется, что все потеряно… — Кажется, Аномандер кивнул — или его взор, привлеченный чем-то на волнах Ночных Вод, переместился ближе, заставив склониться голову. Рыбацкий челн или гребень какого-нибудь чудища, на миг поднявшийся из вод? Что бы там ни было, повелитель испустил явственный вздох. — Спиннок, старый друг. Хорошо, что ты вернулся.

— Благодарю, Лорд. Я тоже рад увидеть конец блужданиям.

— Блужданиям? Да, воображаю, ты мог воспринять все именно так.

— Вы послали меня на другой континент, Лорд. Раскрытие множества тамошних тайн потребовало… изрядно поблуждать.

— Я долго обдумывал детали твоего рассказа, Спиннок Дюрав. — Рейк все еще не поворачивался. — Остался один вопрос. Мне нужно направиться туда?

Спиннок нахмурился — На Ассейл? Лорд, ситуация там…

— Да, понимаю. — Сын Тьмы наконец не спеша повернулся; казалось, его глаза уподобились кристаллу окна, так ярко они мерцали. — Значит, скоро.

— Лорд, в последний день, в лиге от моря…

— Да?

— Я потерял счет тем, кого убил ради достижения пустынного берега. Лорд, когда я вошел на глубину, достаточную, чтобы скрыться под водой, весь залив был красным. То, что я был все еще жив…

— … вовсе неудивительно, — перебил его слегка улыбнувшийся Рейк. — По мнению твоего повелителя. Увы, я жестоко использую твои умения, друг.

Спиннок невольно склонил голову к плечу. — И после всего мне поручены солдаты из дерева и камня на залитом вином столе? День за днем мои мышцы размягчаются, а стремления угасают.

— Так ты относишься к заслуженному отдыху?

— Некоторые ночи хуже других, мой Лорд.

— Когда я слышу, что ты говоришь о стремлениях, Спиннок, вспоминаю другое место и другое время. Давным — давно мы с тобой…

— И там я, наконец, понял, — безо всякой горечи сказал Спиннок, — свою судьбу.

— Незримый никем. Подвиги без свидетелей. Героические усилия, которые оценит лишь один.

— Оружие нужно использовать, Лорд, или оно заржавеет.

— Слишком часто используемое оружие тупится и покрывается зазубринами.

Услышав это, грузный Анди поклонился: — А тогда, повелитель, оружие следует выбросить и найти новое.

— Не пришло еще время, Спиннок Дюрав.

Спиннок поклонился снова: — Мой Лорд, я полагаю, что в обозримом будущем вам не придется посещать Ассейл. Безумие, что там творится, кажется… замкнувшимся на себя.

Аномандер Рейк еще немного поглядел в лицо воина и кивнул: — Играй, друг. Следи, чтобы король прошел сквозь всё. Пока… — Он снова отвернулся к хрустальному окну.

Ему не нужно подтверждать свое согласие — это Спиннок Дюрав хорошо понимал. Он поклонился в последний раз и вышел, закрыв за собой двери.

Эндест Силан медленно ковылял по коридору. При виде Спиннока старик — кастелян поднял голову: — Ах, наш Лорд внутри?

— Да.

Улыбка старейшего Тисте Анди не показалась Спинноку подарком — столь натянутой и полной стыда, горечи она была. Но если для горечи у Эндеста есть основания — могучий некогда маг стал слабым — то стыдиться ему нечего. Однако… если Спиннок скажет это вслух, старик утешится? Вряд ли. Прозвучит как очередная банальность. Может быть, нужно что-то более… горькое, способное пробудить в нем самоуважение?

— Я должен доложить ему, — сказал от двери Эндест.

— Он будет рад, — выдавил из себя Спиннок.

Снова эта улыбка!.. — Я уверен. — Старик помедлил, быстро поглядев Спинноку в глаза. — У меня великая новость.

— Неужели?

Эндест Силан поднял защелку: — Да. Я нашел нового поставщика трупных угрей.

* * *

— Лорд такой-то, Сын сякой-то. Чепуха все, так? — Мужчина срезал перочинным ножичком последнюю шкурку с фрукта, швырнул ее на мостовую. — Я о том, — продолжал он внушать спутнику, — что он даж не человек, да? Просто еще один жутик, чернокожий демон с глазами мертвеца и все такое.

— Большой человек шкуру с мира сдирает, а? — сказал второйиз сидевших за столом, подмигнув третьему (тот еще не произнес ни слова).

— Большой человек много чево могет, ты уж поверь, — пробурчал первый, разрезая фрукт на дольки и отправляя одну в рот на кончике ножа.

В этот миг к ним подошел официант, срезал прогоревший фитиль на лампе и вновь скрылся в полутьме.

Трое сидели на веранде одного из новых ресторанов (хотя «ресторан» — слово, мало подходящее к неровному ряду столиков и разномастных стульев). Кухня казалась всего лишь переделанной телегой; семья хозяина трудилась под парусиновым навесом вокруг гриля, бывшего когда-то конской поилкой.

Три из четырех столиков были заняты. Одни люди — Тисте Анди не любили принимать пищу на виду у всех, а тем более — лениво болтать над дымящимися кувшинами келика, пряного пойла из Бастиона, вошедшего в моду в Черном Коралле.

— Любишь ты болтать, — подколол второй мужчина, хватая кубок. — Но словами окоп не выроешь.

— Это не только ко мне, понял? — буркнул первый. — Я не первый сказал. Всякому ясно: едва Лорд Сын помрет, пропадет, как клятая тьма сгинет и мы вернемся к путевой житухе.

— Никаких гарантий, — сказал полусонным голосом третий.

— Да ясно, ясно. Если ты не видишь ясно, это твоя беда, не наша.

— Ваша?

— Да, точно.

— Значит, решил полоснуть его карманным ножичком по сердцу?

Второй подавился смехом.

— Они, может, долго живут, — пророкотал первый, — но кровь у них текет не хуже, чем у кого.

— Уж не говори, Бач, — ответил, сражаясь с зевком, третий, — если за словами нет твердой задумки.

— Не я тут главный, — признал названный Бачем, — но я среди первых буду, уж поверьте слову.

— Так кто?

— Не могу сказать. Не знаю. Вот так у них дела делаются.

Второй поскреб щетину на подбородке. — Знаешь, — подумал он вслух, — их тут явно не мильон. А из нас половина были солдатами в Домине. И никто же не отнял у нас оружия и доспехов?

— Полные дурни, — кивнул Бач. — За такую наглость придется заплатить, так?

— Когда следующая встреча? — спросил второй.

Третий неловко пошевелился на стуле. — Мы как раз туда собрались. С нами, Харек?

Едва трое встали и вышли, Сирдомин допил остатки келика, выждал еще двенадцать ударов сердца, потом поднялся, закутавшись в плащ, и тайком поправил меч в ножнах.

Замер, обратившись лицом прямо к северу. Закрыв глаза, произнес безмолвную молитву. Затем походкой пьяного направился примерно в ту сторону, в которой скрылись трое мужчин.

Глаза драконицы на высокой башне смотрели на все, их фацеты отражали сцены с каждой улицы, с каждой площади: суета на рынках, женщины и дети, развешивающие белье на крышах, прохожие между зданий. Весь город кишел в этих глазах.

Где-то там, за пределами Ночи, солнце изливало свет, породив знойное утро. Свет обрисовал столбики дыма над походными очагами вдоль разбитой прибрежной дороги. Пилигримы тут и там нарушали покой тракта, топча наметенные ветром змейки чистого золотистого песка, направляясь к Великому Кургану.

Самые бедные тащили блестящие ракушки, собранные вдоль берега и в затонах, полированные камни или слитки сырой меди. Те, что побогаче, несли с собой драгоценности, усаженные каменьями ножны, полоски редких шелков, делантинский лен, золотые и серебряные даруджистанские консулы, вещички, содранные с трупов на полях сражений, пряди волос почтенных родичей и воображаемых героев — короче говоря, все, что наделено какой-то ценностью. На расстоянии дня от Великого Кургана опасности нападения бандитов и воров не было, и пилигримы пели, направляясь в клубах пыли на юг, к тьме.

Они знали: там, под курганом сокровищ, покоятся останки Искупителя.

Навеки защищенные Ночью и ее мрачными, бессонными хранителями.

Занесенная песком змеящаяся дорога вела их в место спасения.

Среди ривийцев на севере Генабакиса есть поговорка: «Тот, кто тревожит змею, лишен страха. Лишенный страха забыл правила жизни».

Силанна слышала их песни и молитвы.

И наблюдала.

Иногда смертные действительно забывают. Иногда смертным приходится…. напоминать.

Глава 3

И знал он, что остаться

Задача не из легких

Сродни великой жертве

И клятвам на крови.

Он знал все — и остался

Перед атакой злобы

Под чарами отмщенья

Там, где мечи звенели

И души павших в битве

Всё грезили о доме.

Когда бы дверь открылась

Зазывно приглашая

Он стал бы торговаться

Свое дыханье тратя

Иль сразу отвернулся

Победно улыбаясь

Предвидя боль и муки?

Смотрите, как стоит он

Один, а вы всё те же

Отпетые поэтом

Не стоящие кисти

Рыдающий — отводит

От вас глаза, а ваши

Умы забиты бредом

Вы помните детали

Всех пустяков, измерив

То, что давно прогнило

Не нужно никому.

Он принял вашу ярость

И ваши преступленья

Хотели, не хотели

Но отдали вы всё

Все жертвы и все клятвы…

Стоит он одиноко

Лишь потому, что трусы

Не смеют рядом встать.

Вызов Рыбака Кел Тата слушателям, которым он прервал декламацию «Гривы Хаоса»

В то утро, столь ясное и освеженное прилетевшим от озера бризом, случились прибытия. Есть ли у города душа? Наделен ли город глазами? Могли ли его чувства пробудиться от стука шагов? Поглядел ли Даруджистан в то прекрасное утро на тех, что устремили на него взоры? Прибытия, громкие и скромные — одни шаги звучали тише шепота, другие отдавались в костях самой Спящей Богини. Не являются ли эти звуки биением сердца города? Но нет, у городов нет глаз и прочих органов чувств. Отесанный камень и твердая штукатурка, деревянные стропила и карнизы фасадов, обведенные стенами сады и тихие водоемы, в которых булькают фонтаны — все это не внимает надоедливым перемещениям горожан. Город не ведает голода, он не может пробудиться, не может даже пошевелиться в своей могиле.

Так оставьте все подобное круглому коротышке, воссевшему за столик «Гостиницы Феникса» и углубившемуся в завтрак. Вот он замер со ртом, полным яблочного пирога, ибо внезапно подавился. Выпучились глаза, лицо побагровело; струя пережеванного пирога хлынула на стол и в лицо крайне неудачно подошедшей Мизе; та, получив назад приготовленное вчера угощение, молча подняла на кашляющего, пищащего напротив нее человека мутный взор василиска.

Но если потребуются слова, за словами дело не станет.

Человек кашлял, слезы струились из глаз.

Подоспела Сальти с полотенцем и начала бережно стирать пищевую массу с живописной, превратившейся в статую Мизы.

* * *

На узкой покатой улочке, что примыкает к бару «Язва», порыв дикого ветра вознес в воздух залежи мусора. Еще мгновение назад на мостовой не было движения — но сейчас на ней появились визжащие, покрытые пеной лошади — копыта стучали по неровным булыжникам словно железные молоты. Лошади — две, четыре, шесть — а за ними качается огромный экипаж, задевая боками и задом за стены, разбрасывая куски штукатурки, обрывки навесов и осколки стекол. Люди выпрыгивали из несущегося чудища, а оно со скрежетом накренилось, чуть не опрокинувшись, но устояло. Шум стоял такой, будто обвалились ближайшие дома. Тела падали на мостовую, отчаянно увертываясь от колес высотой по голову человеку.

Лошади рванулись и пронесли необычайную карету чуть дальше, вниз по улице, оставляя полосу обломков, битой штукатурки и подобных неприятных на вид вещей. Наконец они остановились — чему немало помогли тормоза, со скрипом опустившиеся на все шесть колес.

Сидевший сверху возчик был брошен вперед, пролетел по воздуху над головами лошадей и приземлился в повозку мусорщика, почти пропав в отбросах праздника. Мусор, вполне очевидно, спас ему жизнь — хотя подошвы сапог торчали из груды совершено неподвижно, как и подобает подошвам потерявшего сознание человека.

По следу экипажа, кроме обычного мусора, валялись и останки людей в различной стадии гниения — некоторые еще в обрывках плоти, другие — всего лишь сухая кожа на костях. Иные мертвецы еще дергались и беспомощно шевелились на мостовой, напоминая оторванные ножки пауков. В стену лавки справа, которую почти развалило случайное касание повозки, впаялась голова, утонувшая так глубоко, что видны были только глаз, скула и часть челюсти. Глаз устрашающе вращался, губы шевелились, как будто пытаясь удержать слова во рту; затем губы сложились в кривую ухмылку.

Фигуры более сохранные — но тоже беспорядочно раскиданные по мостовой — медленно вставали. Два тела, впрочем, оставались неподвижными; судя по положению рук и ног, было ясно — их невезучие владельцы уже никогда не пошевелятся и даже не вздохнут…

Из окна на третьем этаже выглянула старушка, бросила краткий взгляд на картину погрома внизу и торопливо захлопнула деревянные ставни. Из развалин лавки донесся стук, потом заглушенный вопль. Он не повторялся — по крайней мере, в диапазоне слышимости человеческого уха — но на соседней улочке завыла собака.

Дверь кареты со скрежетом отворилась и упала, шумно ударившись о камни.

Стоявшая на четвереньках в пятнадцати шагах позади дольщица Финт повернула разламывающуюся голову в сторону экипажа, увидев, как Мастер Квел вываливается на улицу, подобно ривийской кукле. За ним тянулся шлейф дыма.

Ближе к ней стоял Рекканто Илк. Он шатался, слепо моргая. Потом заметил хорошо освещенную, выцветшую вывеску «Язвы» и поплелся туда.

Финт заставила себя встать, сбила грязь с забрызганных кровавым месивом одежд и поморщилась: колечки доспеха посыпались на мостовую, звеня словно монеты. Вытащила из одной прорехи когтистый палец, еще мгновение взирала на него — затем отбросила и пошла вслед за Рекканто.

У двери к ней присоединилась Полнейшая Терпимость, низенькая и толстенькая женщина; она двигалась по кривой, но это ничуть не уменьшало ее решимости. Обе пухлые ручки ударили по двери пивной.

Гланно Тряп уже вылез из тележки с мусором.

Мастер Квел встал на четвереньки, огляделся. — Это не наша улица.

Нырнув в полутьму «Язвы», Финт постояла, пока не расслышала звук с другого конца — это Рекканто плюхнулся на стул и смел со стойки остатки чьего-то завтрака. Полнейшая Терпимость заняла соседний стул и сгорбилась.

Трое пьяных и залитым жиром завсегдатаев следили за Финт. Каждый удостоился пренебрежительной усмешки.

Язва Младший — сын основателя, открывшего бар в припадке оптимизма (испарившегося примерно через неделю) — вышел из-за стойки точно так же, как это делал папаша, и уставился на Финт.

Оба молчали.

Наконец хозяин нахмурился, повернулся кругом и вернулся на прежнее место.

Появился Мастер Квел, за ним вошел и все еще смердящий отбросами Гланно Тряп.

Четверо дольщиков и Верховный Маг — навигатор Трайгальской Торговой Гильдии заняли один столик. Они не обменялись и взглядом. Не произнесли ни слова.

Язва Младший (когда — то он любил Финт, намного раньше того, как она услышала о Гильдии и оказалась захваченной ее безумными делами) принес пять кружек и первый кувшин эля.

Пять дрожащих рук протянулись к кружкам и крепко схватили их.

Язва помедлил, потом закатил глаза и лично разлил гостям дешевое кислое пойло.

* * *

Крюпп сделал глоток темно-красного вина — консул за бутылку, не меньше — и покатал жидкость во рту, пока многочисленные крошки пирога не отделились от многочисленных щелей между зубами; затем склонился и сплюнул вино на пол. — А… — Он улыбнулся Мизе. — Так намного лучше, да?

— За бутылку заплатишь сейчас, — ответила та. — Я уйду, чтобы не видеть, как обращаются с благородным напитком.

— О, неужели Крюпп так быстро потерял кредит? Неужели всему виной слишком торопливое прерывание поста этим утром?

— Одно оскорбление наслаивалось на другое, пока я не почувствовала, как утопаю в дерьме. — Она оскалилась. — Дерьмо в красном жилете.

— Ах, жестокий удар. Крюпп поражен в самое сердце… и, — добавил он, снова хватая запыленную бутыль, — не имеет иного выбора, кроме как облегчить сказанное угнетение души новым глотком чудного вина.

Миза склонилась над столиком: — Если выплюнешь и этот, Крюпп, я тебе шею сверну.

Толстяк торопливо проглотил и вздохнул: — Крюпп чуть было вновь не подавился. Что за утро! Знамения и сдоба, стенания и вино!

Сверху кто-то спустился, громко стуча башмаками.

— Ах, вот и малазанский спаситель. Колотун, дражайший друг Крюппа и Муриллио — прекрасного принца Разочарования. Пришел ли он в полное здравие? Иди, раздели со мной сок брожения. Миза, сладкая моя, не найдешь кубка для Колотуна?

Ее глаза стали щелками: — Как насчет кубка для тебя, Крюпп?

— Прелестное предложение. — Крюпп вытер грязным рукавом горлышко бутылки и просиял, глядя на женщину.

Она встала и отошла.

Малазанин — целитель уселся с тяжким вздохом, закрыл глаза и ожесточенно потер круглое бледное лицо. Потом оглядел бар. — А где все?

— Твоего прошлоночного компаньона Крюпп отослал с уверениями в полнейшей твоей безопасности. Уже заря, друг. Точнее, утро уже наступило заре на золоченые пятки. Корабли встали у причалов, трещат и качаются сходни, сии непрочные мосты из одного мира в совсем иной. Дороги вдруг изменили направления. По ним ныне странствуют зловещие механизмы, рассеивая за собой куски плоти, словно темные семена судьбы! Из-под капюшонов глаза просвечивают странников, сорокопуты кричат над дымящимся подносом озера, псы ожесточенно чешут за ушами — ах, Миза принесла лучший из своих кубков! Момент! Крюпп вытряхнет паутину, мертвых тараканов и прочие доказательства драгохраненности кубка — вот, давай спокойно сядем и станем умиротворенно созерцать Мизу, наполняющую кубки сияющей славой. Неужели…

— Ради милостей Худа, — оборвал его Колотун, — слишком рано для твоей компании, Крюпп. Дай выпить вино и удалиться, сохранив здравый рассудок. Прошу.

— Но мы, друг Колотун, ожидаем отчета о физическом состоянии Муриллио.

— Будет жить. Но не танцевать. Неделю — другую. — Целитель колебался, хмуро глядя в бокал. Казалось, он удивлен, что вино так быстро кончилось. — Разумеется, если совладает с испугом. Утонувший в слабости разум может замедлить выздоровление тела. Фактически прекратить.

— Не смейся над крошечным, но драгоценным разумом Муриллио, друг. Эта проблема найдет должное решение под мудрым руководством Крюппа. Коль остался у постели?

Колотун кивнул и встал. — Иду домой. — Потом покосился на Крюппа: — При удаче Опоннов, может, даже дойду.

— Нечестивые замыслы процветают преимущественно в шумливом хаосе ночи, дражайший целитель. Крюпп доверительно заверяет тебя, что возвращение в необычное обиталище пойдет на редкость мирно и скучно.

Колотун хмыкнул. — И как ты обеспечишь это?

— Ну как же?! При помощи достойного эскорта. — Крюпп вылил себе остатки вина и улыбнулся малазанину: — Видишь ту дверь и необъятную Ирильту перед ней? Трусливые наемники, подрядившиеся причинить тебе печальную смерть, останутся с носом. Крюпп не пожалеет изрядных средств, чтобы гарантировать твою жизнь!

Целитель не отводил взгляда. — Крюпп, ты знаешь, кто предложил контракт?

— Громкие разоблачения неминуемы, уверяет Крюпп.

Новое хмыканье; Колотун развернулся и пошел к двери. «Эскорт» стоял, скрестив мускулистые руки на груди, и улыбался ему.

Крюпп проследил за их уходом. Ну разве не подходящая пара?

Миза шлепнулась на нагретый Колотуном стул. — Контракт Гильдии, — шепнула она. — А может, просто имперские подчищают? Ведь посольство уже здесь, разместилось. Может, кто-то поймал слушок о малазанских дезертирах, владеющих треклятым баром. Разве за дезертирство не положена смертная казнь?

— Слишком велик риск, милая Миза, — сказал Крюпп, вытягивая шелковый платок и вытирая лоб. — Увы, но Малазанская империя полагается на своих ассасинов, и двое присутствуют в упомянутом посольстве. Однако, по всем раскладам, попытку убийства прошлой ночью предприняла «рука» из Гильдии Крафара. — Он воздел пухлый палец. — Загадка. Кто же ищет смерти беззащитных дезертиров — малазан? Но загадка долго не продержится, уверяю тебя! О нет! Крюпп откроет все, что следует открыть!

— Чудесно, — ответила Миза. — Хорошо бы ты открыл местонахождение консула, который причитается за бутылку.

Крюпп со вздохом потянулся к кошельку у пояса, сунул пальцы под кожаную крышку. Брови взлетели в неожиданном ужасе: — Милая Миза! Вот так открытие…

* * *

Скорч воспаленными глазами уставился на забитую народом набережную. — Это утренние рыбаки, — сказал он, — выходят в плавание. Какой смысл тут ошиваться, Лефф?

— Беглецы приходят рано, — возразил Лефф, вскрывая только что купленного пресноводного моллюска. С хлюпаньем втянул порцию жидкого белого мяса. — Я жду первых судов из Гредфаллана. Сейчас уже утро, верно? Новые пристани в Дхаврене сделали все простым. Так? День до Гредфаллана, ночь там — а утром они возвращаются. Кто потерял надежду, записывается первым. На то он и потерявший надежду.

— Не люблю сидеть болтая ногами, — пожаловался Скорч, неловко ерзая на груде кувшинов.

— Зато обзор хорош. Я тебя в полдень подменю.

— Не знал, что ты это ешь. В мясе должна быть кровища. Мясо без крови — не мясо.

— Да, это моллюск.

— Это тварь с глазами на концах щупальцев. Она следит, как ты ее жрешь, следит, как ты ножиком режешь тело. За каждым глотком следит. Она смотрит, как ее едят!

— И что?

Чайки вопили, собравшись в стаи над низкими причалами, где рыбаки вытряхивали корзины с узкорыбицей прямо на скользкие камни; дети суетились вокруг в надежде наняться к торговцам нанизывать рыбку на леску. Серые гадробийские коты, сотнями поколений оттачивавшие кровожадность, прыгали на чаек из засады. Яростные схватки разбрасывали пучки перьев и клочья кошачьей шерсти, одуванчиками летевшие по воздуху.

Под причалами бродили в полутьме старухи; они при помощи длинных зазубренных кочережек собирали мелкую рыбу, дождем сыпавшуюся в щели при выгрузке улова. Если добычи было мало, карги старались поддеть зубьями друг дружку.

Скорч видел их со своего места — завернутые в тряпье силуэты в сумраке, снующие в вечных тенях кочерги… Клянусь, никогда не буду есть того, что ловят в озере, — пробурчал он хриплым шепотом. — Видит Гран, я помню, как они ковыряли дырки. Клянусь костлявым, Гран.

— Ты о чем?

— Ни о чем. Теряем время…

— Терпение, Скорч. У нас список. У нас проблемы. Разве не говорят, что Брокул решил сбежать?

— Тут чертовская толпа, Лефф.

— Нужно просто следить за очередью к вербовщику.

— Какая там очередь…

Лефф швырнул раковину над озерной стеной; она шлепнулась на десятки тысяч себе подобных. — Не сейчас, — прошептал он. — Но скоро.

* * *

Миновав развилку около Урса, потрепанные остатки каравана направились к Южным Непоседам. Шагавшие по дороге пастухи и работники каменоломен, что в Воронах, отступали на обочины и пялились на катящуюся мимо четверку обгоревших, покрытых полосами копоти фургонов. В каждую из повозок была впряжена всего одна лошадь; животные выбивались из сил, натягивая кое-как связанную веревочную упряжь.

Вместо привычного набора охранников, которые должны сопровождать даже такой малый караван, можно было заметить всего одного человека. Он сутулился в гадробийском седле, полностью скрыв лицо капюшоном потрепанного плаща. Человек носил две сабли, их рукояти поднимались почти до уровня плеч. Кожаные краги (человек крепко держался за высокую луку седла) были сплошь покрыты пятнами и разрезами. В прорехах виднелась кожа столь густо покрытая татуировками, что казалась черной. Странные, похожие на кошачьи глаза обегали дорогу.

Первые жалкие лачуги Южных Непосед окружили дорогу, вынырнув из утреннего тумана, словно неопрятные гнезда громадных стервятников. В окошках и трещинах покосившихся стен блестели глаза, следившие за проходившим мимо караваном.

Вскоре поезд оказался окруженным скопищами трущоб и беженцев, которые тенями окружили повозки, слабыми голосами выпрашивая еду и деньги. Мало кто из купцов въезжал в Даруджистан с юга, потому что дороги бедняцких пригородов здесь были очень узкими и кривыми. Те, у кого было мало охранников, рисковали стать жертвами жестокого и отчаянного нападения обездоленных, страдания которых все возрастали.

В сотне шагов от главной дороги, известной как Джатемова Суета, стало казаться, что единственному хранителю жалкого каравана выпадет именно такая участь.

Когда грязные руки цепко ухватились за спицы колес, а другие протянулись к лошадям, человек в капюшоне обернулся к обнаглевшим бродягам, натянул поводья и выпрямился. Казалось, он вдруг стал больше и толще.

На него обратились взоры как испуганные, недоверчивые, так и довольно — таки наглые. Какой-то оборванец прыгнул за спину одного из возчиков (как и охранник, они ехали под капюшонами), сильно потянул… От толчка капюшон упал с головы.

Обнажив гнилое лицо мертвеца. Лишенная волос голова повернулась, пустые глазницы уставились на занявшего сиденье человека.

Когда непоседник завопил, пытаясь соскочить с фургона, одинокий караванный страж выхватил сабли, показав широкие лезвия, раскрашенные яркими полосами, черными и светло-оранжевыми. Капюшон слетел, явив взорам широкое лицо, татуированное таким же образом; открылся рот, полный длинных клыков. Охранник улыбнулся. В его улыбке не было веселья — только обещание резни.

Толпе этого хватило. Люди с криками и визгом разбегались.

Через несколько мгновений четыре фургона и их одинокий страж продолжили путь. Выехали на Джатемову Суету, присоединившись к направленному в город потоку. Одинокий татуированный охранник вложил сабли в ножны.

Лишившийся капюшона труп на первой повозке не был расположен снова прятать лицо; вскоре неживой возчик приобрел хлопающий крыльями, вопящий эскорт из трех ворон, пытавшихся подкормиться на голой макушке. Когда караван достиг ворот, одна из ворон сидела на голове мертвеца, а две другие на плечах; все они деловито отдирали полоски сухого мяса с его лица.

Стражник у ворот прищурился на полосатого звероподобного охранника. Тот осадил коня под аркой.

— Грантл, ты, что ли? Вижу, была замятня. Это караван Сирика?… о боги!

Крик был доказательством, что стражник разглядел возчика на первом фургоне.

— Лучше пропусти нас, — тихо, хрипло сказал Грантл. — Я не в настроении беседовать ни с кем, кроме Сирика. Думаю, он уже переехал в новый особняк?

Стражник кивнул. Глаза его были малость дикими, лицо исказилось. Сделав шаг назад, он махнул рукой.

Путь до имения Сирика оказался благословенно коротким. Мимо Барбакана Деспота, потом налево, вокруг Холма Высокой Виселицы; там уже видны были недавно оштукатуренные стены и широкие сводчатые ворота, ведущие во двор купеческого особняка.

Похоже, вести уже распространились: Сирик ждал во дворе, слуга прикрывал его зонтиком от солнца. Вокруг скучились шесть стражников личной охраны. Лицо купца вытянулось, едва он понял, что во двор втягиваются всего четыре фургона. Стражники наполнили пыльный воздух проклятиями, углядев возчика (ворона на его голове как раз решила расправить крылья и восстановить равновесие). Гнилые руки натянули вожжи, остановив фургон.

Грантл тоже остановился, не спеша слез с коня.

Сирик беспомощно махал руками: — Но… но…

Грантл стянул плащ, показывая прорехи в кольчуге, согнутые и вырванные звенья, пятна крови. — Набег житников, — пророкотал он, снова улыбаясь.

— Но…

— Мы отвесили хорошей сдачи, — продолжал Грантл, поглядев на охрану купца. — Если бы вы отправили побольше вот этих бездельников — все было бы гораздо веселее. Отряд был большой, почти сотня вопящих дикарей. Дурни подожгли фургоны прежде, чем ограбить.

Капитан охраны Сирика — мужчина с множеством шрамов на лице — ощерился, глядя на фургоны. — Сотня, вот как? Против… сколько вас было? Восемь охранников и ты командиром? За идиотов нас держишь, Весельчак? Сотня житников — и вас тут не было бы.

— Нет, Кест, ты не идиот, — лениво протянул Грантл. — У тебя череп как у быка и нрав тот же, но ты не идиот.

Сирик поднял трясущуюся руку, останавливая взвившихся людей капитана: — Грантл, Гисп сидит на передке. Но он же мертвый.

— Да. Как и трое остальных.

— Но… но как?

Грантл устрашающе повел мускулистыми плечами. — Не знаю точно, — признался он, — но они все еще выполняют приказы. Да, я совсем отчаялся и выкрикивал такие команды, которые обычно даже в голову не приходят… но я остался один, с четверкой лошадей на четыре фургона. — Он еще раз повел плечами. — Я заберу плату сейчас, Сирик. Вы получили половину келика, выехавшего из Бастиона. Это вполовину лучше, чем ничего.

— А что мне делать с четырьмя неупокоенными возчиками?! — взвизгнул Сирик.

Грантл повернулся и сверкнул глазами на Гиспа: — Идите вы к Худу. Сейчас.

Возчики торопливо спрыгнули с фургонов, упав на мостовую. Угнездившиеся у лица Гиспа вороны негодующе закричали, захлопали крыльями и снова уселись, чтобы продолжить трапезу на уютно распростершихся во дворе телах.

Сирик успел оправиться и уже весь кипел гневом. — Насчет платы…

— Полностью, — резанул Грантл. — Я предупреждал, что нас мало? Кест не идиот, но вы — идиот, Сирик. Ради товара умерло шестнадцать человек, уж не говоря о сотне житников. Я готов посетить гильдию и все высказать. Полная плата — рот на замке. Иначе…

Покрытое потом лицо Сирика с трудом сумело выразить некое подобие мученического смирения. — Капитан Кест, заплатите этому человеку.

Вскоре Грантл вышел на улицу. Постоял, поглядел на утреннее солнышко — и направился домой. Не обращая внимания на жару, накинул плащ и капюшон. Проклятые знаки на коже выступали во время битв; требовались недели, чтобы они поблекли до обычного едва заметного оттенка. Чем менее заметным он будет, тем лучше. Он подозревал, что лачуга, которую зовет домом, уже окружена чертовой кучей служек, ожидающих его возвращения. Женщина в шкуре тигра, которая провозгласила себя Верховной Жрицей местного храма, должна была расслышать боевой рев Смертного Меча Трейка даже за тридцать лиг (столько отсюда до Обжитой Равнины). Она будет в неистовстве… снова. Она будет жаждать его внимания.

Но Грантл не даст и гроша за нее и все скопище шелудивых неудачников, которые собираются в храме. Ему не нравилось убивать налетчиков. Нет радости в пролитии крови, нет восторга в диком гневе. Он потерял сегодня друзей, в том числе последних двух, что были с ним в Капустане. Эти раны болят сильнее ран на теле, и для исцеления потребуется намного больше времени…

Настроение было дурным, хотя кошель с консулами стучал по бедру. Он не хотел терпеть неизбежную на главных улицах давку, пробираться по проспектам, расталкивая и огибая прохожих; очень вероятно, что ему захочется зареветь, выхватить сабли и проложить себе путь сквозь толпы — а тогда не останется иного пути, как бежать из Даруджистана или качаться на Высокой Виселице. Поэтому, едва выйдя из ворот квартала Имений, что находится к югу от Парка Бортена, и миновав набережную Приозерного района, Грантл выбрал кружный путь, свернув в узкие улочки и пробираясь по заваленным отбросами проходам между домами.

Немногие встречные торопливо отшатывались, словно их предупреждал какой-то инстинкт.

Грантл вошел в более широкий переулок, только чтобы обнаружить: он загроможден огромным экипажем, который выглядел так, словно прошел через мятеж. Грантлу вспомнилось, что городское Празднество еще не окончилось. Однако, когда Грантл подошел ближе и заметил, что переступает через прогнившие и распавшиеся на куски тела, через лужи высохшей крови, когда увидел в повозке зияющую дыру на месте двери, когда бросил взгляд внутрь заполненного густым дымом экипажа, на лошадей, покрытых коркой пены и пота… Он понял, что это одна из карет чертовой Торговой Гильдии трайгаллов, широко и печально знаменитой внезапными, необъяснимыми и опасными появлениями.

Он рассердился еще больше, припомнив, что трайгаллы с их небывалой системой долевого участия стали опасными конкурентами городского Караван-сарая. Гильдии Караван-сарая давно нужно было придумать нечто подобное — хотя, если дошедшие до Грантла слухи близки к истине, процент потерь среди дольщиков Гильдии ужасающе высок. Гораздо выше, чем может принять караванный охранник.

С другой стороны, как подумал он потом, он единственный выжил из каравана Сирика, и число консулов в его кошеле никак не сравнится с доходами, которые купец должен получить от урожая келика — особенно теперь, когда не надо платить возчикам. Да, ему придется купить новые фургоны и починить приведенные Грантлом; но на то и существует страховка.

Обходя фургон, Грантл смог разглядеть его внимательнее и заключил, с кислой улыбкой, что этот ублюдок построен способным перенести почти всё. Он был опален, исцарапан словно бы когтями равнинных медведей, изгрызен и вдобавок облит какой-то кислотой. Настоящая боевая повозка.

Грантл прошел мимо лошадей. Сделал еще пять шагов — и удивленно обернулся. В такой близости от него звери пугаются. Всегда. Даже его собственная лошадь нервно плясала, почуяв запах, и только утомление притупляло страх. Но эти… он скривился, встретив во взгляде одной из кляч полнейшее отсутствие интереса.

Качая головой, Грантл продолжил путь.

Чертовски странно. Но ведь он сам мог бы сделать с лошадью и не такое. А как насчет мертвого человека, например, Гиспа?

Мысль показалась слишком неприятной, чтобы додумывать ее. «Я, кажется, могу командовать покойниками?» Он слишком стар, чтобы открывать в себе новые таланты…

* * *

Лодочка из кожи моржа опасно плясала на волнах между двух барок, рискуя быть раздавленной прежде, чем гребец успеет провести суденышко мимо бортов к пристани, загроможденной ловушками для раков. Выскочивший из лодки человек был мокр до пояса; мешок на плече хлюпнул и начал источать воду, пока его хозяин прокладывал путь по причалам и каменным лестницам, что вели на набережную.

Он был небрит уже два или три дня, грязен; кожаные одежды казались странной смесью доспехов и того костюма, в котором натийский рыбак выходит в бурное море. На голове была шляпа из тюленьей кожи, мятая, выцветшая и просоленная. Кроме вещевого мешка, он обладал и непривычного здесь вида скимитаром в треснувших, перевязанных кожаными веревочками ножнах. Рукоять в виде змеиной головы зияла дырами на месте камней, когда-то изображавших глаза, зубы и капюшон. Высокий, жилистый, он двигался с какой-то осторожной торопливостью.

Выйдя на набережную, пришелец начал пробираться сквозь толпу в сторону одной из улочек с харчевнями, что имеются около Лобной улицы.

С причала кто-то вопил, желая узнать, кто именно бросил полузатопленную лодку около его ловушек.

На улочке человек остановился в тени двух высоких складов. Стащил мятую шляпу, вытер ею грязь со лба. Редкие черные волосы выбрались из — под головного убора и конским хвостом упали на спину. Лицо и лоб были покрыты рубцами, большая часть левого уха отсутствовала, отрубленная годы назад. Почесав бороду, он снова напялил шляпу и двинулся вдоль по улочке.

Через десяток шагов двое выскочили на него из ниш. Тот, что слева, прижал нож к ребрам, второй помахал перед глазами коротким мечом, толкнув мужчину к стене. Он молча повиновался. Прищурился, разглядывая в полумраке человека с мечом. — Лефф.

Обнажились черные зубы. — Хей, старый приятель. Забавно встретиться.

Человек с ножом фыркнул: — Думал, мы тебя не выглядим в дурацкой шляпе? Да?

— Скорч! Ну, не могу и выразить, как рад встрече. Боги подлые, готов поклясться был, что вы давно встретили мрачный конец. Какое великое открытие, друзья! Будь у меня деньги — а их нет — я поставил бы выпивку обоим…

— Хватит, — зарычал Лефф, махая мечом перед лицом пленника. — Ты в нашем списке, Торвальд Ном. Да, в самом низу — почти все верят, что ты давно помер. Но ты сбежал от долгов — большой долг стал еще больше, ага! — не говоря уж о попытке кинуть меня и Скорча…

— Едва ли. Кажется, после той ночи мы формально разорвали партнерство…

Скорч зашипел: — Тихо! Никто ничего не знает о ночных забавах.

— Я о том, — торопливо поправился Торвальд, — что вас не кидал.

— Неважно. Ты же в списке, так?

— Вы, должно быть, совсем отчаялись, если беретесь за…

— Может, и так, — сказал Скорч, — а может, и не так. Но ты, чудила, будешь все объяснять другому. Мы тебя передадим, и если ростовщик Гареб не будет рад, я…

— Постой! Я могу достать деньги… могу выплатить долг. Но нужно время…

— Времени тебе не дадут, — покачал головой Лефф. — Прости, дружище.

— Одну ночь. Всего лишь, прошу.

— Одну ночь. Чтобы сбежать, как ты умеешь.

— Клянусь, нет. Боги, я же вернулся! Только чтобы разобраться со всеми долгами!

— Неужто? И как ты это сделаешь?

— Оставьте детали мне, Скорч. Сохраните невинность. Итак, я в самом низу списка — потому что прошли годы. Значит, никто не ждет, что вы меня первым приведете? Дайте одну ночь, вот все, о чем прошу. Встретимся здесь следующим утром. Я от вас не сбегу, клянусь.

— Думаешь, мы идиоты оба.

— Слушай, Лефф. Когда выплачу Гаребу, помогу тебе. Со списком. Кто лучше меня в таком деле?

Недоверчивое лицо Скорча вытянулось так сильно, что глаза чуть не выпали из орбит. Он метнул взгляд на Леффа.

Торвальд Ном заметил все это и кивнул: — Да, вы двое в беде. Верно. Список сожрет всех, даже тех, кто с ним ходит. Скажу прямо: я поражен, увидев, как низко вы пали. Боги! Если бы я заранее знал, я бы подумал, как вам…

Лефф фыркнул: — Какая наглая брехня.

— Ладно, ладно. Преувеличение. Так сколько Гареб с меня требует?

— Тысячу серебряных консулов.

Торвальд Ном разинул рот и побледнел. — Ради милостей Худа, он всего лишь купил мне ужин и пару пива! Я — то думал, от великодушия. Или заманивал на какое-то дело. Я оскорбился, получив счет за ту ночь…

— Проценты, Торвальд, — сказал Лефф. — Сам понимаешь.

— К тому же, — добавил Скорч, — ты сразу сбежал. Где ты был так долго?

— Вы не поверите.

— Это не следы кандалов на руках?

— Да, и еще хуже. Натийская рабья яма. Работорговцы, малазане. И так до самого Семиградья. Сбереги Беру, мне было совсем невесело. Что до обратного пути — что же, будь я бардом, уже заработал бы состояние!

Повисший перед лицом меч закачался и постепенно опустился; кончик ножа перестал так рьяно упираться под ребро. Торвальд бросил торопливый взор на лица и произнес: — Одна ночь, старые друзья. Все улажу и смогу помочь со списком.

— Мы уже получили помощь, — сказал Лефф, хотя безо всякого воодушевления.

— О? И от кого?

— От Крюппа. Помнишь его?

— Тот сальный, жирный скупщик в «Фениксе»? Вы сбрендили?

Скорч сказал: — Это новое место, ведь Бормен нас выгнал за…

— Не рассказывай секреты, Скорч!

— Одна ночь, — закивал Торвальд. — Согласны? Лады. Не пожалеете.

Лефф сделал шаг назад и спрятал меч. — Уже жалею. Слушай, Торвальд. Ты даешь деру — мы тебя находим. Никуда не денешься. Прыгнешь прямиком в натийские ямы — и мы за тобой. Понял?

Торвальд нахмурил было лоб — но тут же кивнул: — Пойдет, Лефф. Я вернулся, и больше я никуда, никогда не уеду.

— Одна ночь.

— Да. А вам двоим лучше вернуться на берег. Кто знает, вдруг другой беглец уже садится на корабль?

Оба вдруг занервничали. Лефф толкнул Торвальда и помчался бегом. Скорч не отставал. Проследив, как они скрылись за углом, Торвальд слился с толпой Лобной улицы.

— Как это, — пробормотал он себе под нос, — такие полнейшие придурки живут и живут? И будут жить.

Он поправил морантский плащ, убедившись, что спрятанные в нем предметы не выпали или — боги сохраните! — не начали капать. Хорошо. Поглубже надвинув шляпу, он пустился в путь.

С Гаребом неприятность вышла. Ну, он сумеет что-то придумать. «Надеюсь. Одна ночь. Чудно. Быть по сему. Все другое подождет.

Надеюсь».

* * *

Скромный Малый был полукровкой и родился в Одноглазом Коте двадцать семь лет назад. Ривийка, проданная купцу за дюжину железных слитков, через год понесла ему бастарда. На восьмом году отец признал его, принял в семью; мальчик учился ремеслу торговли железом и мог унаследовать дело, если бы одна ужасная ночь не разрушила всю стабильность существования.

Прибыла иноземная армия, обложила город. Мальчишка день и ночь горел желанием битвы… потом по улицам потекли слухи о преимуществах жизни в великой и богатой Малазанской Империи. Если бы дураки во дворце капитулировали! Глаза отца сияли от предвкушении. Без сомнения, он был захвачен приливом сладких мечтаний, потому что принял участие в заговоре крупных купцов с агентами Империи, пытался открыть ночью ворота — но попытка претерпела катастрофическую неудачу. В особняк ворвались солдаты с обнаженными мечами. Ужасы ночного нападения никогда не изгладятся из памяти Скромного Малого. Он видел, как насиловали мать и сестер. Крики, дым и кровь, кровь повсюду — словно горький дар какому-то темному богу — о, он помнит ту кровь! Его, избитого и в цепях, вытащили на улицу, и участь его казалась очевидной… если бы не расквартированная в городе компания наемников. Ее командир, высокий и яростный Джоррик Острое Копье, принял под защиту немногих оставшихся в живых заговорщиков. За это его компания была выдворена параноиками — правителями города, пересекла под парусами озеро Старого Короля. Вскоре после этого произошла вторая, удачная измена. Еще одна ночь резни — кровь на руках ассасинов Когтя — и Одноглазый Кот пал к ногам Малазанской Империи.

Джоррик Острое Копье освободил пленников на диком южном берегу озера, у подножий Одноглазого Хребта, дал им припасы, достаточные, чтобы добраться по горам до Плато Старого Короля. Оттуда Скромный Малый провел выживших домочадцев, рабов и свободных, по торговым трактам в город Медведь. Там они ненадолго задержались, потом перебрались в Заплату и двинулись по Ривийскому Следу.

Короткая остановка в Крепи. Спасаясь от новой малазанской осады, колонна оборванных беженцев добралась до Даруджистана.

Где Скромный Малый обосновался в последней из контор отцовского предприятия и начал длительный, сложный процесс возрождения, отточивший деловое чутье и даже силу духа. Долгое и опасное странствие принесло ему верность персонала. Рабы получили свободу, и ни один не отказался от должностей. Торговля железом процветала. Однажды показалось, что Малазанская империя снова выследила его — но случился нежданный дар, дар крови, как он понимал сейчас — и жизнь города была сохранена.

Но надолго ли? Скромный Малый уже познакомился с методами Империи. Проникновение, умные действия по дестабилизации, устранению, созданию паники и развалу порядка. У них теперь есть посольство в городе? Всего лишь способ провести в город агентов. Но нет, больше он не будет бегать.

Предки его отца торговали железом уже двенадцать поколений. В своей конторе, что была расположена в Гадробийском районе, он нашел уходящие под улицу подвалы, а в них записи, охватывавшие период в шестьсот лет. В самых старых свитках пергамента Скромный Малый и обнаружил нечто.

Даруджистан не падет перед Малазанской империей — он нашел, как это обеспечить. Никакая иностранная сила никогда не сможет угрожать городу, который стал ему новой родиной. Никто не поставит на край гибели его семью, его любимых.

Скромный Малый хорошо понимал: ради выполнения сложного плана потребуется вся его смекалка. Потребуются большие средства — но они у него есть. И — увы — потребуется жестокость.

Неприятное, но необходимое жертвоприношение.

Главная контора «Железоделен Элдры» была собранием разнообразных зданий сразу к северу от ворот Двух Волов. Дома, мастерские, склады окружены стеной и почти ни в чем не нуждаются. У западной стены расположено низкое здание кузницы с тремя плавильнями. Под ним трубы выносят отходы в речку Майтен — грязное пятно дало ближайшему заливу Лазурного Озера прозвание Бурого Стока. Отходы разносит по всему озеру, но это печальное, неизбежное следствие производства железа — так объясняет он городским чиновникам, когда те уже не могут игнорировать жалобы рыбаков. Обычно компенсации хватает, чтобы прекратить все возражения. Скромный Малый чувствовал в происходящем горькую иронию — ведь железо нужно и самим рыбакам, и чиновникам (он делает все, от крючков до мечей и кирас) — но мудро держал ее при себе.

Здание у южной стены было и конторой и жилищем. Слуги занимали помещения в крыле, что близко к кузницам. В середине ютились клерки, располагались архивы. Последнее, самое старое крыло напоминало о временах бронзы, когда цивилизация была всего лишь смутным обещанием. Глубоко под фундаментом древние ступени вьются через слои известняка, оканчиваясь чередой грубо вытесанных крипт, многие поколения использующихся как кладовые. Скромный Малый подозревал: задолго до этого они служили иным, более зловещим целям.

Недавно он сделал одну из крипт тайным кабинетом, в котором мог работать один, защищенный паутиной дремлющих чар; здесь он мог оставаться каждую ночь, на удивление не ощущая усталости — словно благородство намерений дарует особые, не человеку доступные резервы. Полнейшее доказательство, что усилия уже приносят плоды, привлекают внимание и признание со стороны сил, о которых большинство даже не подозревает.

Даже днем все его мысли были заняты подобными размышлениями. Особенно в тот день, когда самый преданный слуга — единственный человек, знавший о тайных криптах и даже о главном плане хозяина — вошел в контору и положил на стол маленькую восковую таблицу. Слуга вышел; Скромный Малый с радостным предвкушением обратился к чтению. Но настроение испортилось, не успел он разобрать всех знаков на воске.

Крайняя неудача. Четыре ассасина не справились. Гильдия заверяет, что подобное не повторится.

Итак, «цели» оказались ловкими и опасными. Как Скромный Малый иподозревал. Увы, это горькое утешение. Опустив табличку, он потянулся к валику, стоявшему на горячем подносе. Тщательно затер послание.

Пусть Гильдия постарается. Иначе он потеряет веру и отыщет… другие средства.

На дворе лязгали слитки железа — их вынимали из литейных форм и перекладывали на полозья, ведущие в склад. Как будто армии столкнулись в схватке. Звук заставил Скромного Малого поморщиться.

Все, что потребуется. Все, что потребуется.

* * *

Подошедшее к Нижнему Каменному пирсу иноземное судно вскоре завладело всеобщим вниманием. Вечный шум голосов зазывал, грузчиков, гадалок, проституток и рыбаков умолк. Широко раскрывались глаза. Забывались разговоры. Воздух замирал в сжатых тисками изумления грудных клетках. Потом раздался смех, подхваченный всей толпой.

На носу низко осевшего судна, положив изящную бледную руку на фигуру в виде конской головы, стояла женщина. Если бы не потрясающая, неземная красота, ее высокомерно-королевскую позу можно было счесть карикатурой. На женщине была почти прозрачная блуза изумрудного цвета, мерцавшая словно вода ледникового потока. На широком кожаном поясе висели три кинжала без ножен; ноги обтягивали штаны из потертой кожи и грубые лосины. За ее спиной по палубе и снастям скакала стая бхок’аралов. Три твари возились с рулевым веслом.

Всякий порт мира помнит сказания о странных прибытиях — но вот это посрамило любые сказания. Свидетели будут говорить о нем долгие годы, дома и в кабаках. Судно двигалось к причалу, и катастрофа казалась неминуемой. Бхок’аралы — просто обезьяны, едва ли умнее обычного пса. Управлять кораблем? Смехотворно. Ввести его в узкий док с требуемой ловкостью? Невозможно. Но тут три суетившиеся у весла твари каким-то чудом сумели обрести управление; соломенные связки едва смялись, когда борт корабля коснулся причала. Хаотическим потоком полетели канаты; мало кто из рабочих сумел до них дотянуться — но и такого числа оказалось достаточно, чтобы закрепить судно. Высоко на средней мачте захлопал парус; затем полотнище упало с рея и сложилось, пленив одного из бхок’аралов. Существо завизжало, усердно выкарабкиваясь. На главной палубе бхок’аралы бросились к трапу и, толкая друг дружку, уронили серую просмоленную сходню на каменный причал (в результате три или четыре черных крылатых зверька упали в воду, жалобно закричав).

Портовый чиновник замер в дюжине шагов, явно опасаясь подходить с требованием причального сбора. Мокрые бхок’аралы снова забрались на палубу; у одного из пасти торчала крупная рыба, и все прочие бросились отбирать трофей.

Женщина сошла с возвышения у носовой фигуры, но, вместо того чтобы пойти к трапу, скрылась в темноте надстройки.

Чиновник двинулся вперед, но тут же отступил — полудюжина бхок’аралов у борта оскалила на него зубы.

Как всегда бывает с толпами, возбуждение от невиданного зрелища быстро угасло, и вскоре — ведь не случилось больше ничего, кроме бесполезных попыток сборщика получить плату с толпы крылатых обезьян, вопящих и корчащих рожи (одна даже запустила в него рыбьей головой) — зеваки начали отводить взоры, обращаясь к делам, которые занимали их до появления корабля. Однако молва о прекрасной женщине и ее нелепом экипаже понеслась с улицы на улицу, словно стая скворцов.

* * *

В капитанской каюте Сциллара смотрела на Сестру Злобу; та с легкой улыбкой на полных губах разлила вино по бокалам и поставила их перед гостями, усевшимися вокруг стола карт. Улыбка сменилась грустной гримасой — несколько преувеличенной — когда Резак завозился в кресле, слишком расстроенный, чтобы принять предложение мира.

— Ну нет, — воскликнула Злоба. — Было бы приятнее видеть проявления зрелости. Путешествие вышло долгое, но все же я полагаю мудрым помедлить и сойти на берег только на закате.

— Здесь у меня нет врагов, — негодующе прорычал Резак. — Одни друзья.

— Может, это и верно. Но, уверяю тебя, юный ассасин, Даруджистан перестал быть тем городом, который ты помнишь. Он хрупок, он стоит на краю великой опасности…

— Знаю! Чувствую… я почуял это прежде, чем взошел на борт проклятого корабля! Как вы думаете, почему решение сидеть и ждать кажется мне наихудшим? Я хочу увидеть знакомых, предупредить…

— Милый мой, — оборвала его Злоба, — ты вправду веришь, что единственным узнал об угрозе? Ты думаешь, что все равновесие держится на твоих пальцах? Дерзость юных…

Сциллара набила трубку ржавым листом и разожгла ее. Каюту заполняют тяжелые, насыщенные эмоции. Разумеется, не новые. Путешествие получилось хаотичным и противоречивым с того момента, когда их с Баратолом и Чауром выудили из моря под небом, разбрасывающим во все стороны громадные огненные кубки. Пылкие бхок’аралы, жалкий мул, старая карга, имеющая привычку рассыпаться пауками, едва кто-либо о чем-либо ее попросит. Тощий и совершенно безумный Маг Теней. Трелль с разбитым сердцем. Злоба пытается корчить из себя жеманную принцессу, хотя на деле она колдунья- Солтейкен, ужасающе могущественная, взбалмошная и опасная, как Старшая Богиня. Нет, более разнородной компании для одного корабля Сциллара и вообразить не способна.

И вот они здесь. Бедный Даруджистан! — Уже недолго, — шепнула она Резаку. — Нам лучше оставаться незаметными, пока сможем.

Искарал Паст, так глубоко ушедший в кресло, что жабье лицо торчало между коленей, поперхнулся от ее замечания; покраснев и выпучив глаза, он проговорил в поверхность стола: — У нас команда из сумасшедших обезьян! — Голова вздернулась, чтобы поглядеть на Сциллару. — Мы могли бы сделать ее коптильней — нужно только привязать рыбу к волосам. Конечно, рыба станет ядовитой. Мы все отравимся, в чем и состоит ее план! Держите ее подальше от еды и воды — о да, я сразу все понял! Нет, Верховного Жреца Теней легко не обдуришь! О нет. О чем я? — Брови его зашевелились, потом вдруг угрожающе взлетели: — Незаметными? Может, нам лучше просто нырнуть в твой дым, женщина?

Сциллара послала ему воздушно — дымный поцелуй.

Злоба поставила бокал. — Как вы думаете, не пора ли обсудить нашу диспозицию?

Вопрос, обращенный ни к кому конкретно, встретил лишь недоумевающие взоры.

Злоба вздохнула. — Маппо Коротыш, тот, кого ты ищешь, находится не на этом континенте. И все же я советовала бы пересечь его посуху до Ламатафа, где ты, возможно, сможешь обеспечить себе проезд до падшей империи Летера.

Трель уставился на нее из-под тяжелых надбровных дуг. — Тогда я не стану мешкать.

— О нет, ему не надо мешкать, — прошептал Искарал Паст. — Нет нет нет. Слишком много гнева, слишком много горя. Громадный олух не может мешкать, иначе выйдет промашка. Промашка стала бы ужасной, а последствия противозаконными. Да, возможно, мне удастся подвести его под арест. Запереть, забыть в каком-нибудь нечестивом узилище. Ох, нужно обдумать такую возможность, не прекращая мило ему улыбаться!

Он улыбнулся. Могора фыркнула. — Муженек, — сказала она ласково, — я гадала о твоей судьбе. В Даруджистане ты встретишь свою немезиду. Катастрофическое столкновение. Разрушение, всеобщее бедствие, высвобождение ужасающих проклятий и опасных сил. Руины, такие руины, что я смогу только мечтать о благословенном мире и восстановлении равновесия вселенной.

— С трудом могу вообразить Тень, создающую какое-то равновесие, — сказала Злоба. — Твой муж служит дьявольскому богу, самому неприятному из богов. Что до гадания… Могора, я случайно знаю, ты лишена талантов такого рода…

— Помечтать — то можно?

— Наш мир не любит мечтаний, дорогая.

— Не зови меня дорогой! Ты худшая из ведьм — красивая ведьма! Доказательство, что очарование — всего лишь следствие чар…

— О жена, — каркнул Паст, — лучше бы ты зачаровала себя. Меня наконец тошнить перестанет…

Могора с рычанием перетекла в кишащую массу пауков; они пронеслись по столу и креслам, рассыпавшись по всем углам.

Искарал Паст захихикал: — Вот почему я сижу поджав ноги. А вас, идиоты, она покусает при первой возможности… — Он уставил корявый палец на Сциллару: — Кроме тебя, разумеется. Ее от тебя тошнит!

— Я рада, — ответила она, поглядывая на Баратола. Здоровенный чернокожий мужчина криво улыбался, следя за остальными. За ним стоял с вечной тупой ухмылкой Чаур, начавший топтать пауков сапожищами. — А ты, кузнец? Стремишься изучить город голубого огня?

Баратол пожал плечами: — Думаю, да, хотя уже давно не попадал в толпу. Похоже, оказаться незнакомцем среди незнакомцев будет приятно. — Тут он, казалось, заметил на столе свои руки и увидел в рисунке вен и рубцов что-то, заставившее его нахмуриться и спрятать их от взглядов. Темные глаза опустились почти стыдливо.

Сциллара хорошо знала, что этот не создан для исповедей. Единственное угрызение совести может перевесить тысячу добрых дел, а Баратол Мекхар носит с собой больше угрызений, чем способен выдержать человек. Он уже недостаточно молод, чтобы нагло отбрасывать сожаления… если вообще допустить, что молодость — это время смелого бесстрашия, слепого равнодушия к будущему, что молодому действительно позволено все — ну, почти все — служащее ублажению мгновенных прихотей.

— Признаюсь, — сказала Злоба, — что испытываю меланхолию при посещении трепещущих жизнью городов. Таких, как Даруджистан. Долгая жизнь доказывает эфемерность всякого величия. Да, я приходила в города, которые помню по векам их славы — и находила лишь осыпавшиеся стены, пыль и пустоту.

Резак оскалил зубы: — Даруджистан стоит две тысячи лет и простоит еще столько же. Даже дольше.

Она кивнула: — Именно.

— Ну, мы едва ли наделены удовольствием жить тысячи лет…

— Вижу, ты не слушал, — оборвала его Злоба. — Это не удовольствие. Вообрази утомление жизнью, часто настигающее ваших стариков. Умножь его на бесконечность времен. Долгая жизнь — бремя.

— Погодите, я сейчас зарыдаю.

— Какая неблагодарность! Ладно, молодой человек. Можете идти. И если сейчас я вижу вас в последний раз, то в долголетии действительно скрыто удовольствие!

Резак закрыл лицо руками; казалось, он готов рвать на себе волосы. Затем он перевел дыхание, медленно отвел руки. — Подожду, — пробормотал он.

— Неужели? — тонкие, совершенной формы брови Злобы взлетели. — Вероятно, последуют извинения?

— Извините, — пробубнил Резак. — Я просто… я боюсь того, что случится с городом, и терять время… хоть чуточку… ну, это нелегко. — Он пожал плечами.

— Знаешь ли, извинения с оговорками лишены ценности. — Злоба встала. — Уже вечереет? Не залезете ли вы в койки, на время? Или побродите где-нибудь… в трюме. Грубиян Резак может предвкушать опасности, превосходящие его силы… но я сама ощутила присутствие в Даруджистане … персон, чья сущность заставляет тревожиться даже меня. Поэтому мне нужно время подумать. Желательно в одиночестве.

Сциллара тоже встала. — Идем, Резак, — сказала она, беря парня под руку.

* * *

Баратол последовал за Треллем в трюм. Чаур тащился за спиной. На борту не нашлось кают достаточно широких, чтобы удобно вместить Маппо, и он устроил себе лежанку среди тюков с грузами. Баратол увидел, что Трелль уже сложил вещи, гамак, доспехи и оружие, ухитрившись засунуть всё в единственный мешок, завязанный грубым кожаным шнурком. Усевшись на бочку, Трелль поднял глаза на кузнеца. — Хотел поговорить, Баратол?

— Злоба рассказывала, что Треллей давно изгнали с этого континента.

— Мой народ преследуют уже тысячи лет. — Маппо шевельнул широкими плечами. — Может, мы кажемся столь уродливыми, что само наше существование оскорбляет.

— Долгий путь впереди. Я думал о…

Маппо поднял руку: — Нет, друг. Я должен совершить это один.

— Пересечь весь континент в условиях враждебности… опасности со всех сторон… Маппо, кто-то должен беречь твою спину.

Темные глаза еще несколько ударов сердца смотрели на него из-под низкого лба. — Баратол Мекхар, за время путешествия нам довелось хорошо узнать друг друга. Думаю, никто не смог бы лучше сберечь мою спину, чем ты. — Он покачал головой. — Я не собираюсь пересекать континент. Есть… другие пути. Может быть, более опасные… но заверяю тебя — меня нелегко убить. Ошибка была моей, обязанность ее исправления тоже лежит целиком на мне. Я не допущу — не позволю — другим рисковать жизнью ради меня. Не тебе, друг. Не блаженному Чауру. Прошу, оставь все мне.

Баратол вздохнул: — Ты вынуждаешь меня к еще более жестокому выбору.

— О?

Кузнец криво улыбнулся. — Да. Что делать с жизнью.

Маппо хохотнул: — Я не назвал бы это жестоким выбором. Моя точка зрения…

— Я тоже понимаю, что такое зов. Думаю, только это и понимаю. Там, на Семиградье… ну, я почти убедил себя, что нашел все, что нужно. Но я лгал сам себе. Думаю, некоторые люди не могут… уйти в отставку. Слишком похоже на сдачу в плен.

— Ты был кузнецом.

— Не всегда. Раньше я был солдатом. Алым Клинком.

— И все же работа с железом — почтенная профессия. Ты был солдатом, да; но сложить оружие и найти другое дело — это не сдача. Если же ты чувствуешь себя сдавшимся… что же, в городе масса имений, хозяевам которых потребуется охранник с твоим опытом. Здесь должны быть купцы, отправляющие караваны. В городе наверняка есть гарнизон. Воину не стоит бояться безработицы — его умения всегда востребованы.

— Грустная мысль, Маппо.

Трелль снова пожал плечами: — Я начинаю думать, что если кому и нужно охранять спину, так это Резаку.

Баратол разочарованно вздохнул. — Он мало что говорит о своих планах. И это его город. Он найдет тех, что знают обстановку и смогут его защитить. К тому же… должен признаться, когда вижу, как Резак упражняется с ножами — начинаю бояться не за него, а за Даруджистан.

— Он слишком смел.

— Сциллара его обуздает.

— Баратол, давай скажем друг другу «прощай». Я уже намерен уходить.

— А если бы я не спустился за тобой?

— Я плохо умею прощаться. — Маппо отвел глаза.

— Тогда я сам сообщу остальным. Резак будет… огорчен. Он знал тебя дольше, чем все мы.

— Знаю. Простите меня — я во многих смыслах трус.

Но Баратол понимал — это не трусость. Это своего рода стыд, извращенный сверх всякого разумного предела, отвергающий любые оправдания. Потеря Икария оказалась раной столь широкой, столь глубокой, что поток струящейся крови смывает с пути всех. Всех, с кем он дружил, кому был верен. Жизнь и прошлое. И Маппо не в силах бороться с потоком и участью, к которой тот несет его. Баратол подозревал, что в конце Трелля ждет неизмеримое горе. Если Икария Хищника жизней еще не спустили с поводка, то вскоре спустят; и Маппо не успеет помешать этому. Трудно просто оставить Маппо наедине с судьбой, отвернуться в сторону; но что еще он может сделать теперь, когда тот высказал свои желания? — Тогда я оставляю тебя твоим… путям, Маппо. Желаю всего наилучшего. Да будет дорога спокойной, а итог исканий благополучным.

— Благодарю, друг. Надеюсь, Даруджистан станет тебе хорошим домом.

Он встал и пожал кузнецу руку, обнял Чаура, а тот восторженно захохотал и попытался увлечь Трелля в пляску. Маппо скривился, отходя от него. — Прощай, Чаур. Береги Баратола.

Когда Чаур наконец поймет, что Трелля больше нет с ними, польются слезы. В простых реакциях большого ребенка есть какая-то красота. Может быть, подумал Баратол, именно Чаур избрал себе лучший путь.

Опустив руку на мускулистое плечо дурачка, он улыбнулся Маппо: — Это дар, которого я не заслужил.

Трелль кивнул: — Дар, которого не заслужил наш мир. Но в последний миг мне нужно побыть одному.

Баратол поклонился и повел Чаура назад, к трапу и на палубу.

* * *

Искарал Паст залез в свою койку, среднюю из трех, составленных одна над другой у переборки корабля. Ударился макушкой о днище верхней и тихо выругался, потом выругался погромче — пришлось выковыривать из-под подушки кучу непривлекательных бхок’аральих приношений — гнилые рыбьи головы, засохшее дерьмо, безделушки Злобы и глиняную трубку, украденную у Сциллары. Они застучали и зазвенели о две доски прохода, падая к копытам его мула (тот взял обыкновение время от времени вставать у кровати, в самые неподходящие моменты, как положено преданному, но совершенно безмозглому животному).

С верхней койки раздалось кудахтанье. — Люк слишком узкий, — сказала Могора. — Ты только что сделал это ясным, муженек.

— Возможно, ясность — мое второе имя. Но думала ли ты об этом? Разумеется, нет. Она вообще не думает. У нее десять тысяч глаз, но ни один не видит дальше волос в носу. Слушай внимательно, женщина. Все знают, что мулы превосходят лошадей во всех отношениях. В том числе в навыках лазанья в люки. Да, у моей верной служанки есть благородство, которого явно не отыскать у тебя.

— Не пора ли поковыряться в носу или еще что? Твоим поклонникам нужен знак.

— У меня хотя бы есть поклонники. А ты их отпугиваешь. Ты всех отпугиваешь.

— Даже тебя?

— Конечно, нет. О боги, меня она устрашает! Но лучше не давать ей знать. Было бы плохо. Мне нужно будет что-то сделать. Скоро. Может, сломать ей ноги? Да, это сойдет. Оставить лежащей на спине, пусть дергает руками и жалобно мяукает. О, какая чудесная вещь воображение.

— Если это единственное, что ты можешь.

— Единственное, что могу? Что за чепуху ты сейчас бормочешь? Это было жутко. Как будто она может читать мысли. Хорошо, что на самом деле не может.

— Постой, — прошипела Могора. — Мул был самцом! Могу поклясться!

— Ты хорошо проверяла?

— Еще один шаг по той дорожке, муженек, и я убью тебя своими руками.

— Хе хе. Что у тебя за ужасный, отвратительный разум, жена.

— Ну нет, ты меня не заболтаешь. Твой мул сменил пол. Хорошо зная тебя, могу подумать, что смотрю сейчас на соперницу. Но слышишь? Пусть тебя забирает. Да! С моим благословением!

— Популярность — проклятие. — Искарал Паст заложил руки за голову и уставился на плетения матраца сверху. — Лучше, чтобы она ни о чем не подозревала. Навещу лучше местный храм, утвердив тираническое превосходство над аколитами, факирами, жрецами и жрицами. Жрицами! Можно найти одну — другую хорошенькую! Как Верховный Жрец, я могу осуществить свое право. Принести жертвы в тени между ног…

— Я узнаю, — бросила Могора, зашевелившись на койке. — Я сразу узнаю и возьму ножик. Однажды ночью, когда ты будешь спать, сделаю чик — чик и ты начнешь петь как дитя и писать вприсядку. Тебя не захочет ни женщина, ни даже мул. Понял?

— Уйди из моей головы!

— Твои мысли понять нетрудно.

— Это ты так думаешь! Она стала опаснее. Нужен развод. Не поэтому ли распадаются почти все союзы? Потому что женщины становятся слишком опасными? Наверняка. Уверен. Что же, скоро я стану свободным. Свободным!

Мул заревел.

Могора смеялась, пока не обмочилась (чему иному могла послужить доказательством дурно пахнущая капель с верхней койки?)

* * *

Сциллара и Резак заняли койки у самой кормы и завесили их парусиной, надеясь обрести хотя бы относительное уединение; однако полубезумный хохот Могоры достал их и здесь. Резак в очередной раз скривил губы.

— Если бы эти двое наконец поняли, что являются идеальной парой, мы могли бы наслаждаться покоем.

Сциллара улыбнулась: — Уверен, они понимают. Но большинство брачных пар иногда подумывают о взаимном убийстве.

Он покосился на нее: — У тебя странные идеи, Сциллара. Насчет всего.

— Я гадала, когда ты намеревался уйти ночью … нужна ли тебе моя компания или предпочтешь одиночество.

Не выдержав ее взгляда, он отвел глаза и потянулся. — Разумеется, нет. Тебе понравится в «Фениксе». Миза, Ирильта, Муриллио, Коль и Крюпп. Ну, может и не Крюпп — он бывает надоедливым, но вообще безвреден… Кажется. — Порывшись в кармане, Резак вытащил монетку (серебряный скипетр Синих Морантов) и начал ловко вертеть между пальцами. — Как они удивятся, увидев меня.

Женщина изобразила улыбку. — Возвращение долгожданного Резака.

— Ну, такого имени они не знают. Я звался Крокус Свежачок.

— И где он теперь, этот Свежачок?

Покосившись вначале на монетку, он ответил: — Мертв. Давно умер.

— И что подумают твои друзья?

Резак вдруг завозился, сев прямо и отводя глаза. — Не знаю. Не обрадуются.

— Думаю, надо положиться на них. Я пойду с Баратолом и Чауром осматривать ночные рынки и так далее. Тут ведь какой-то праздник? Звучит завлекательно. А с твоими друзьями я бы встретилась через день — другой.

Резак покосился: — Ты уверена? Не…

— Уверена, — бросила она. — Эта ночь — для тебя одного. Будет много вопросов, и мое присутствие все только осложнит.

— Хорошо. — Несмотря на все усилия, голос прозвучал удовлетворенно. — Но приходи утром. Все знают, где «Феникс», лишь спроси.

— Разумеется. — Она встала с края койки. — Лучше поймать Баратола, пока не сбежал без меня.

— Наверное, уже сумрак.

— Наверное. Да будет с тобой удача Госпожи.

— Спасибо, — ответил он рассеянно.

Проталкиваясь мимо треклятого мула, Сциллара внушала себе, что тревога напрасна. Он нашел удовлетворение в ее объятиях, потому что больше никого нет. Любовь ни при чем. Это слово не упоминается. Оно не прозвучало ни разу в тягучие, сонные моменты после соития. Всего лишь взаимное ублажение. Комфорт, удобство.

Но… теперь все изменится. Встреча с друзьями заманит Резака в старый мир, в котором у него было свое место. Ему и так будет трудно вписаться, а появление рядом разжиревшей, вцепившейся в курительную трубку бывшей шлюхи …

«Он изменил меня», — подумала она вдруг и замерла на трапе. Она словно впитала эссенцию его неуверенности, недоверчивости. Она уже не ощущает себя наглой и самодостаточной. Больше не усмехается, больше не защищена броней от клятого мира. А в дюжине шагов до самого большого из виденных ею городов не место подобным слабостям.

Ну, присутствие рядом здоровяка Баратола поможет. На время.

На палубе она оказалась в сердцевине назревающей бури. Бхок’аралы облепили фальшборт, метались от кормы к носу; у другого борта стояли сборщик пошлин и пятеро стражников, уже приготовивших длинные палки.

Баратол и Чаур как раз вылезли из трюма. Кузнец начал расшвыривать с дороги вопящих и плюющихся обезьян.

Она хорошо понимала, что ему хочется предотвратить эскалацию конфликта. Злоба не была самой терпеливой из встречавшихся Сциларе женщин. Одно резкое слово — и драконий гнев испепелит набережную и половину города. Все из-за недоразумения с причальным сбором.

«Вот вам и тихое появление».

Сциллара рванулась вперед, отталкивая бхок’аралов и вынимая кошелек.

* * *

Удар в висок заставил его перекатиться, просыпаясь. Ножи словно сами скользнули в ладони, лезвия заскрежетали по грязным плитам пола. Ударившись о стену, он заморгал в полутьме.

Над ним кто-то стоял. Обрывки черной одежды и железные обручи, тусклый блеск поломанных ребер, выступающих из-под рваной зеленой кожи. Лицо затенено, видны лишь провалы глаз и паст с торчащими клыками.

Раллик Ном изучал привидение, ощущая полную бесполезность ножей в руках. Висок все еще болел. Взор опустился на гнилую кожу мокасин демона. — Ты пнул меня.

— Да, — прохрипел демон.

— Почему?

Демон неуверенно ответил: — Нужно было.

Они были в узком коридоре. Слева от Раллика прочная дверь в бронзовой оковке. Справа, за спиной демона — перекресток коридоров и еще две двери. Свет от фонаря в длиннопалой руке существа тускл и холоден, он отбрасывает на каменные стены мутные, недвижимые тени. На потолке грубые арки сводов, похоже, сложенных без раствора. Воздух пахнет пылью и запустением, лишен жизни и сух.

— Кажется… ничего не помню, — сказал Раллик.

— Постепенно.

Суставы стали негибкими; даже в сидячей позе мышцы Раллика дрожали. Голова болела не только от последствий чертова пинка. — Пить. Если ты не пришел забить меня до смерти, демон — найди воду.

— Я не демон.

— Кто тут разберет, — буркнул Раллик.

— Я Джагут. Раэст, прежде тиран, ныне пленник. «Поднявшийся падет. Павший будет забыт». Так сказал Готос. Хотя нам, похоже, придется вечно ждать, когда же его имя падет в забвение.

Раллик ощутил, что сила возвращается в руки и ноги. — Припоминаю что-то… Празднество Геддероны… Малазане в городе.

— Роковые события прошлого мало чего стоят сейчас. Ты спал, ассасин. Долго. Пока яд в жилах не потерял силу. Но отатарал циркулирует до сих пор. Мало кто смог бы сделать то же самое — и, подозреваю я, это к лучшему.

Раллик вложил ножи и медленно встал. Вокруг все завертелось; он сомкнул веки, дожидаясь окончания приступа.

Раэст продолжал: — Я обхожу дом… редко. Много времени прошло, пока я не заметил, что она пропала.

Раллик покосился на громадного сутулого Джагута: — Кто «она»?

— Настоящий демон. Думаю, теперь ее зовут Воркана. Ты лежал рядом, нечувствительный к течению времени. Но она проснулась. И даже бежала. Можно считать это… тревожным. Если тебе хочется считать.

Воркана, Хозяйка Гильдии Ассасинов. Да, он вспомнил. Она была ранена, умирала. Он с трудом затащил ее сюда — не понимая почему. В дом, сам собой выросший из почвы. Малазане называли его Азатом. Рожденным из Финнеста тирана… Раллик нахмурился, глядя на Раэста. — Дом, — сказал он, — это же твоя тюрьма.

Иссохшие плечи заскрипели, поднимаясь. — Во владении недвижимостью есть свои сложности.

— Итак, ты был здесь. Один в ночных блужданиях. И два полутрупа в прихожей. Долго ли, Раэст?

— Не меня нужно спрашивать. Всходило ли солнце, чтобы закатиться снова? Звонили колокола, пытаясь доказать, будто управляют временем? Размножались смертные, чтобы умереть? Отдавали все за удовольствия, упорствовали в заблуждении, будто боги следят за ними и судят каждое дело, сделанное и не сделанное?..

— Хватит, — прервал его Раллик, все еще опиравшийся рукой о стену. — Я спросил, долго ли, а не почему или чего ради. Если не знаешь ответа, так и скажи.

— Я не знаю ответа. Я не был здесь в одиночестве, хотя теперь в нем останусь — ведь твоей компании вскоре буду лишен. Легион глупцов, считающих себя твоими последователями, жаждет явления своего кумира — в этом не сомневаюсь. Кровь оросит твои кинжалы, а кошели будут жадно наполняться монетой. И так далее, и тому…

— Если ты не был один, Раэст…

— Ах да, я отвлекся на размышления о тщете людской. Владыка Колоды Драконов некоторое время был, выражаясь обыденным языком, скваттером в моем доме.

— А потом?

— Ушел.

— Значит, этот Владыка — не пленник.

— Нет. Как и ты, он оказался равнодушен к моей участи. Ассасин, ты воспользуешься привилегией?

— Какой это?

— Ты уйдешь, чтобы никогда не вернуться? Бросишь меня в вечном одиночестве — с паутиной вместо полога кровати, пустыми полками на кухне и случайным стуком мертвых веток в закрытое окно? С воплями парочки чудовищ, которых поймают и поглотят корни двора? Ты попросту бросишь меня в таком мире, ассасин?

Раллик Ном удивленно поглядел на Джагута: — Вот не думал, что мое бессознательное присутствие так тебя утешало, одинокий Раэст.

— Твоя нечуткость вовсе не удивительна.

— Мой ответ: да. Я брошу тебя в твоем мире.

— Неблагодарный.

Раллик натянул на плечи плащ, проверил вещи. Стряхнул засохшую кровь, словно черные снежинки. — Извини. Благодарю, что пнул меня в голову.

— Буду рад возвращению. А теперь уходи. Я утомился.

Дверь раскрылась с громким стоном. Снаружи была ночь, но дерзкие голубые огни Даруджистана отгоняли тьму, отбрасывали назад, в небеса. Где-то неподалеку улицы кишели пьяными толпами. Еще один праздник, еще одно бездумное прославление выживших.

Эта мысль породила в душе Раллика Нома некое предвкушение, вымело последний прах долгого, долгого сна. Прежде чем закрылась за спиной дверь, он повернулся и различил долговязого Раэста, все еще стоявшего в коридоре. — Почему ты разбудил меня?

В ответ Джагут сделал шаг к двери и захлопнул ее с грохотом, заставившим полусонных птиц в панике взвиться вверх.

Раллик повернулся к тропинке, увидев, как змеями извиваются в почве корни. Еще раз проверил кинжалы, поплотнее закутался в плащ и отправился заново открывать город.

* * *

Жители Даруджистана охрипли, наделяя город подобием собственной жизни. Город стремился вперед, думая не об отдаленном будущем, но лишь о следующем мгновении в конце этого года. Газ шипел, выбрасывая языки синеватого пламени, акробаты и мимы плясали в толпе, сотни тысяч музыкальных инструментов вели битву на равнине песен; и если правы ученые, утверждающие, будто звук как таковой бессмертен, будто он течет в пустоте, не натыкаясь на роковой берег пространства или времени — сама жизнь могла быть измерена этими хриплыми криками. Между мгновениями свободной и чистой ясности, между мгновениями облачной полутьмы, под хор, возглашающий о… прибытиях… миры продолжали жить, бессмертные как сны.

На крыше одного из бастионов стояла той ночью женщина в черном. Глазами, холодными как глаза хищной птицы, смотрела она на беспорядок крыш, озаренные искрами трубы и далекие трущобы Гадробийского квартала; паря над всем и всеми, женщина долго и мрачно обдумывала будущее.

На улице, что неподалеку от особняка Коля, человек под капюшоном застыл среди толчеи и размышлял о том, что публичное возвращение, которое было задумал, будет не особенно мудрым. В этот миг мимо него, направляясь к «Фениксу», прошел другой человек, более молодой, но с таким же выражением суровых глаз.

За ним с набережной появились кузнец, его полоумный слуга и женщина с округлыми формами, привлекавшими восхищенные взгляды со всех сторон; они не спеша брели к ночным рынкам Гадроби, и глаза их горели восторгом, свойственным лишь чужеземцам, что впервые прибыли в один из величайших и чудеснейших городов мира.

Вскоре с корабля, с которого сошла эта троица, спустился в ближайшие тени Верховный Жрец, сопровождаемый почти невидимо летящими на озерном бризе пауками. За ними шли два десятка бхок’аралов, нагруженных новыми подношениями и безделушками, которые они сочли неотъемлемой собственностью; обезьянки зубастым шквалом проносились сквозь толпу, сопровождаемые криками удивления, ужаса и гнева (ведь коллекция то и дело пополнялась с помощью кошельков, карманов и ожерелий каждого встречного, оказавшегося в пределах досягаемости когтистых рук).

На борту корабля остался капитан. Женщина одела сейчас свободные, текучие шелка, черные и алые; хмурое лицо ее было совершенно белым в свете луны. Запах в воздухе, какой-то стойкий аромат, пробуждающий воспоминания… о, о разных местах — но случайно ли? Она не верит в случайности.

Поэтому женщина колебалась, не зная, что именно откроет ей первый шаг по земле — возможно, решила она, нужно подождать.

Недолго.

Но достаточно.

В другой части города торговец железными изделиями отослал новое письмо Мастеру Гильдии Ассасинов, потом вернулся в тайную библиотеку, снова склонившись над древними хрупкими книгами. Недалеко от того места сидел караванный охранник в тусклых полосках татуировок и хмуро смотрел на чашу горячего пряного вина, сжатую в больших, покрытых шрамами ладонях; из соседней комнаты доносился детский смех, заставлявший его морщиться.

Между новыми имениями богачей-ростовщиков, недавно считавшихся преступниками, но успевших купить респектабельность, крался неимущий Торвальд Ном. Он был близок к высокой, утыканной зубьями стене одного из особняков. Долги, вот как? Ну, с этим легко разобраться. Растерял ли он свои умения? Никак нет. Скорее… его таланты были отточены за время легендарного и тяжкого путешествия через половину мира. Триумфальное возвращение в Даруджистан подождет. До утра, да, до близкого утра…

В тот же момент времени в комнате над баром «Таверны Феникса» лежал ослабевший от потери крови мужчина; мысленно же он брел по кладбищу прошлого, гладя пальцами края выветренных могильных плит, перешагивая низкие ограды, замечая сорняки, завившие бока пыльных урн. За спиной растягивалась тень юности, с каждым шагом становясь все более тонкой и мутной, готовой разорваться. Он не позволял себе закрыть лицо руками, чтобы не ощутить морщины и шрамы, эти иероглифы возраста, записавшие всю историю напрасно потраченной жизни.

О, плоть можно исцелить, да…

Внизу, среди суеты ревущих, пьяно шатающихся и бормочущих шлюх обоих полов, сидел за личным столиком круглый человечек. Услышав разнесшийся над городом десятый звон, он перестал жевать медовый хлеб, склонил голову к плечу и уставился на дверь таверны.

Прибытия.

Ауры и знамения, восторженное воссоединение и зловещая неизбежность, крылатый ужас и крылатое что-то еще, спасение и освобождение и неминуемые схватки, подлые требования компенсации за единый глоток кислого тут же сплюнутого вина… что за ночь.

Что за ночь!

Глава 4

Мы тонули в лепестках и листьях

На равнине Сетенгара

Где мечты cтолпились словно армии на поле

И восславить красоту бутонов и цветов

Значило забыть о крови, что вспоила каждый корень

На равнине Сетенгара

Мы кричали, мы укрытия искали от цветочной бури

Жизнь давила и хлестала стеблями ветров

Голос шторма был сухим, как бормотание жреца

На равнине Сетенгара

Не услышать слова мудрости в нестройном гуле

Хохоча, цветы неслись за горизонты

Пряное дыхание заставило шататься пьяно

На равнине Сетенгара

Умирать должны мы от пороков и богатств

Каждый раз сдаваясь холоду и тьме земли

Только чтоб невинные глаза раскрыть, родившись

На равнине Сетенгара?

Что за бог сойдет на поле, серп держа в руке

Нас, молчащие стада, подрезать острым осуждением

Души положить в снопы и выдавить, питая

На равнине Сетенгара

Всех зверей угрюмых, как и подобает?

Славу вознесут цветы унылому благословенью света

И деревья ветви вознесут к недостижимой сладости небес

И потоки совершат паломничество к морю

Растворят дожди в себе и плоть и кровь

Устоят холмы среди равнин, и даже в Сетенгаре

Мы мечтаем о конце неравенства

Словно это в наших силах

Мы упились плоскостью равнин

Столь слепые к красоте…

Фрагмент декламации, Кеневисс Брот, первое столетие Сна Бёрн

Стонущий подобно умирающему зверю корабль словно попробовал влезть на черный утес — но через миг киль разломился, борта со скрежетом разошлись. Изрубленные, обескровленные тела покатились по палубе, падая в кипящую пену прибоя; бледные руки и ноги мотались, хлопали по воде, а быстрые течения затягивали их на скалистое дно, уносили в темные глубины. Единственный еще живой человек привязал себя к румпелю веревками, ставшими ныне рваными и спутанными. Он извивался, пытаясь достать кинжал прежде, чем очередная громадная волна пронесется по разломанному судну. Выбеленная морской солью, покрытая едва зажившими порезами ладонь наконец вытянула клинок с широким лезвием. Он начал рубить веревку, притянувшую его к торчащему над головой румпелю, когда корпус загудел под ударом нового водяного вала. Белая пена каскадом взмыла в небо.

Когда лопнула последняя пеньковая прядь, человек упал набок и скользнул к поломанному фальшборту; падение выбило весь воздух из его легких, и он шлепнулся на покрытый коростой утес, а потом в бурную воду — безвольно, словно очередной труп.

Еще одна волна опустила гигантский кулак на гибнущий корабль, с бездумной мощью пробив палубу и затаскивая корпус глубже, оставляя широкий след из щепок, канатов и рваных парусов.

Человек пропал. Море набежало на черный утес, и ничто не показывалось из его кипящих волн.

В небе сталкивались черные тучи, сплетая призрачные руки в борцовских объятиях; ни одного дерева не росло на искореженной земле, лишь тут и там в песчаных карманах между скалами виднелись клочки потрепанных ветрами трав. Раненое небо бросало вниз не дождевые струи, а массу осенних листьев.

Вдоль берега тянулась полоска воды, защищенной рифами от буйного моря. Коралловый песок поднялся со дна, замутив отмели.

Человек показался из воды. Пошевелил плечами, сплюнул кровь и грязь полным ртом, двинулся к берегу, оставляя за собой ручейки. Он бросил кинжал, но в левой руке держал ножны с мечом. Сделанные из двух полос светлого дерева и скрепленные черными железными обручами ножны были ветхими — вода свободно капала из дюжины трещин и щелей.

Под дождем листьев он миновал линию прилива и сел на кучу разбитых раковин, опустив голову, обхватив себя руками. Невероятный дождь гнилых листьев усилился, став темным ливнем.

Напавший на него зверь мог быть втрое тяжелее его — если бы не голодал в течение долгого времени. Робкая тварь не бросилась бы на человека, если бы не заблудилась в пылевой буре, оказавшись на многие лиги от травяных равнин, здесь, на пустом побережье. Равнинный медведь охотнее покормился бы трупами с корабля, достигни хоть один из них берега. Увы, полоса его неудач была обширной.

Широкие челюсти охватили затылок сидящего человека, клыки вонзились в скальп, оцарапав кости; однако мужчина уже поднырнул, изогнулся — мокрые, вдруг покрывшиеся кровью волосы оказались слишком скользкими, позволив ему вырваться из пасти медведя. Меч в потрескавшихся ножнах лежал в двух шагах; когда человек рванулся к нему, огромный вес зверя обрушился на спину. Когти вонзились в кольчугу, колечки полетели в стороны, словно чешуя пойманной рыбы. Он извернулся и ударил правым локтем по голове зверя с силой достаточной, чтобы помешать тому во второй раз вгрызться в череп. Кровь брызнула из порванной губы медведя.

Теперь человек вонзил локоть в глаз твари. Медведь заревел, отпрыгивая влево. Изогнувшись, человек поджал ноги — и распрямил, ударяя пятками по ребрам медведя. Треснули кости.

Новый рев, полный мучительной боли. Текущая из пасти кровь стала пениться.

Оттолкнувшись ногами, человек дотянулся до меча. Движения его стали размытыми от скорости. Выхватив клинок, он оказался сидящим на корточках. Вонзил острие в шею зверя. Древнее, покрытое волнистым рисунком лезвие пронизало толстые мышцы и вошло в кость, вырвавшись с другой стороны. Кровь и желчь хлынули потоком, когда отрезанная голова шлепнулась на песок. Тело чудовища опустилось на брюхо и повалилось набок, дергая лапами и разбрызгивая гуморы.

Палящая жара, казалось, сочится из затылка; в ушах стоял странный зудящий звук; космы черных волос роняли темные капли крови, смешанной со слюной. Мужчина выпрямился и зашатался.

Кровь закипела на клинке, свертываясь и отлетая черными хлопьями.

Небо всё исходило мертвыми листьями.

Он добрел до моря, опустился на колени на мелководье и засунул голову в слегка теплую воду.

Онемение ползло по затылку. Когда мужчина выпрямился, увидел в воде кровавый цветок, мутное пятно, уже расплывающееся по течению. Ужасающее количество крови.

И он ощущал, что по спине крови течет еще больше.

Он торопливо стащил кольчугу и просоленную грязную рубаху. Оторвал левый рукав, сложил в широкую повязку и плотно обмотал голову, на ощупь стараясь охватить все ссадины и раны. Шум в ушах утихал, но теперь в голове стучали барабаны, и каждый удар отдавался в костях черепа. Дико заломило мышцы шеи и плеч. Он попытался сплюнуть, но пересохшее горло не соглашалось. Три дня без глотка воды. Перед глазами все колебалось, словно он встал в сердце землетрясения. Шатаясь, человек взошел на берег и подобрал меч. Опустился на колени перед обезглавленным трупом медведя. Прорезал грудную клетку, достав еще горячее сердце. Потянул, отсекая артерии и вены, и вырвал, поднимая над головой, выжимая в рот словно губку. Кровь хлынула из аорты струей.

Он жадно напился, в конце сомкнув губы над трубкой аорты и высосав последние капли.

Затем впился зубами в мясо, начав утолять голод.

Постепенно зрение прояснилось, и он в первый раз заметил дождь листьев, который уже стихал: тяжелые тучи сомкнулись в битве вокруг небесной раны.

Он доел сердце, облизал пальцы. Снова встал и вложил меч в ножны. «Барабанный бой» уменьшился, хотя боль все еще терзала шею и спину — мышцы и сухожилия только начали жаловаться на излишне жестокое обращение. Он выстирал оставшуюся без рукава рубаху и выжал — бережно, ибо она была ветхой и готовой порваться от небрежного усилия. Затем скользнул в рубаху, отряс от влаги кольчугу и натянул на плечи.

Направившись вглубь суши.

Взойдя на гребень старой береговой линии, он понял, что оказался в пустошах. Скалы, кустарник, кучи пепла; на расстоянии овраги и скопления камней — хаотические складки, тянущиеся до диких, иззубренных холмов.

Слева — к северу — мутная дымка над другими линиями холмов. Он прищурился, в течении еще тридцати сердцебиений рассматривая туманную даль.

Над головой уже мелькали голубые лоскуты — буря пошла в сторону моря, вялые листья виднелись в воздухе и падали, марая белопенные волны открытого простора. Ветер потерял ледяную свежесть, потому что солнце прорвало облака, обещая начать атаку на плоть смертных. Кожа мужчины была темной, потому что родился он в саваннах. Он выглядел прирожденным воином: прочные кости, поджарые мышцы, гордая осанка, заставляющая его казаться выше своего роста. Непримечательное лицо носило следы пережитых страданий, но щедрый дар зверя — сердце — уже начал возвращать мужчине привычную неколебимую силу. Однако раны все еще палило огнем. Он понимал, что вскоре придет лихорадка. Поблизости нет ничего, способного дать укрытие от лучей солнца. Возможно, в оврагах найдутся пещеры, выступы. Но… до них пятьсот шагов, если не больше. Сможет ли он дойти?

Придется.

Смерть — немыслимое дело. И это не преувеличение. Когда смертный отрекается от Худа, врата для него закрываются. Забвение или бесконечные муки — трудно сказать, какая именно участь ожидает такого человека.

И в любом случае Скиталец не стремится узнать ответ. Нет, пусть Худ сам его отыщет.

А уж он найдет, чем встретить.

Перекинув веревочную привязь через левое плечо, убедившись, что рукоять меча, названного Мщением, готова принеобходимости оказаться в руке, он начал путь через бесплодную равнину.

За спиной отломанные сучья посыпались из низких облаков, плюхаясь в воду с такой силой, будто летели от самой луны.

* * *

Поляна носила явные следы пахоты; ноги шагавших по пояс в сорняках путников цеплялись за каждую борозду. В дальнем конце виднелась проваленная крыша амбара. Молодые деревца торчали из пола, наглые, как всякие завоеватели. По-видимому, только это и осталось от племени, когда-то населявшего лес. Человеческая воля отвоевала себе фрагменты дикости, но в конце концов воля проиграла. Нимандер понимал: еще сто лет, и следы поля совершенно исчезнут. Хрупок лик цивилизации. Это основание для страха — или для облегчения? Все победы мимолетны перед терпением природы. Отличный повод для оптимизма. Нет ран столь глубоких, что их невозможно залечить. Нет такой ярости, которая не станет когда-то безразличием.

Нимандер подозревал, что смог узреть лицо единственного истинного бога. Это само время, вечно меняющийся и неизменный тиран, которого не победит никакая тварь. Даже деревья, камни и воздух однажды склонятся перед ним. Будет последний рассвет и последний закат, итоговая сдача. Да, время поистине бог, играющий в одну игру и с мошками и с горами. И с глупцами, строящими горные твердыни. Время миролюбиво, оно спокойно измеряет торопливый ритм сердца крысы и медленные вздохи точащего скалу ветра. Оно довольно светом растущей звезды и судьбой капли дождя, высыхающей на подносе пустыни.

— Что вызвало улыбку, кузен?

Нимандер поглядел на Скиньтика: — Думаю, это было откровение.

— Чудо, значит. Наверное, я тоже обращусь в новую веру.

— Тебе потребуется изменить воззрения. Не думаю, что мой новый бог требует поклонения и отвечает на молитвы, какими бы рьяными они ни были.

— И что же тут необычного?

Нимандер вздохнул: — Возможно, я этого заслужил.

— О, ты слишком легко сворачиваешь на тропу, на которой можно пораниться. Даже если пораниться — не твое сознательное намерение. А я все еще хочу вступить в секту поклонников твоего нового бога, Нимандер. Нельзя?

Десра вздохнула сзади: — Я расскажу вам, чему следует поклоняться. Силе. Такой могучей, что дает вам возможность творить что вздумается.

— Такая свобода всегда иллюзорна, сестрица, — сказал Скиньтик.

— Дурак. Только такая свобода не иллюзорна.

Нимандер скривился. — Не припоминаю, чтобы Андарист казался свободным.

— Потому что брат был сильней его. Аномандер был свободен нас покинуть, не так ли? Какую жизнь выбрал бы ты?

— Возможно, ни ту ни другую, — сказал Скиньтик.

Нимандер не мог видеть выражения лица находившейся сзади сестры, но вполне воображал презрение, с которым она встретила слова Скиньтика.

Скол шел где-то впереди, почти скрывшись из вида; выходя на очередное заросшее поле, они замечали его на другом краю — словно взрослый спешит, недовольный отстающими, едва шагающими детишками.

Ненанда взял на себя задачу охранять их сзади, как будто они шли в набег по вражеской территории. Окруженный подозрительными птичьими трелями, коварными ямами и надоедливыми насекомыми, он шагал, не снимая руки с меча и зыркая глазами на каждую тень. Нимандер знал: он будет делать так целый день, накапливая гнев и раздражение до вечера, когда они усядутся у костра — его разведение Ненанда тоже считает слишком опасным и беззаботным, и если не говорит этого вслух, то только потому, что Скол не поощряет — Скол, прикормивший его крошками одобрения. Юный воин уже пристрастился к скудному корму и жадно ожидает новой порции.

Без него он может осыпаться, упасть внутрь себя, словно сдувшийся пузырь. Или взорваться, набросившись на любого из родичей. На Десру, ставшую ему любовницей. На Кедевисс и Аранату, «бесполезных женщин». На Скиньтика, который «смеется, чтобы скрыть трусость». Или на Нимандера, «ходячий позор». Ну, не будем углубляться в эти намеки…

«Не тревожься, любимый. Я жду тебя. Вечно. Будь сильным и знай: ты сильнее, чем думаешь. Думай…»

И тут иной голос прозвенел в уме, более резкий, полный яда: — Она ничего не знает. Она лжет тебе.

Фаэд.

— Да, братец, тебе от меня не скрыться. Твои руки все еще горят. Все еще чувствуют жар моего горла. Мои выпученные глаза смотрят на тебя, они вбиты словно гвозди в твою душу, да? Железные острия медленно проникают в твои собственные глаза — такой холод, такая боль — тебе никогда не вытащить их, никогда не найти спасения.

«Я отрицаю свою вину? Я когда-либо пытался отказаться от истины?»

— Это не мужество, братец. Это отчаяние. Жалкая сдача. Помнишь Вифала? Как он взял на себя то, что должен был сделать ты? Он схватил меня словно куклу — да, впечатляющая сила! Воспоминания греют меня, Нимандер. — Она захохотала. — Вифал, да, он знал что делать, потому что ты не оставил ему выбора. Потому что ты провалился. Ты так слаб, что не смог убить сестру. Я видела это в глазах, о да, в последний миг!

Похоже, Нимандер издал какой-то звук: Скиньтик повернулся, поднял брови.

Нимандер покачал головой.

Они шли между деревьями с мягкой светлой корой по толстому слою опада, переступали корни. Пестрый свет, иногда шум вспугнутой белки, треск сучка в кронах. Листья шептали — да, и только — то… шепот листьев и разыгравшееся воображение…

Фаэд фыркнула: — Иногда хорошо быть плохим. Иногда темная страсть пылает словно щепки сухого дерева. Иногда, любимый, мы находим удовольствие в чужой боли. Вспомни ту поэтессу, Нимандер! Из Харкенаса! Андарист неохотно говорил о ней, но я нашла в Старых Свитках все ее сочинения. «Кончиками пальцев всех ты подчинишь». Ах! она знала! Они все боялись ее, и не произносят ее имени, запретного имени, но я узнала… и…

«Нет!»

Руки Нимандера сжались, словно вновь сокрушая горло Фаэд. Он видел ее глаза, да, выпученные, огромные, готовые лопнуть. В душе он снова выдавливал из нее жизнь.

Из листьев донесся шепот темного удовольствия.

Внезапно похолодев, устрашившись, Нимандер расслышал понимающий смешок Фаэд.

— Ты выглядишь больным, — сказал Скиньтик. — Не пора ли остановиться?

Нимандер покачал головой — Нет. Пусть нетерпение Скола влачит нас вперед, Скиньтик. Чем скорее мы закончим… — Он не договорил, не желая полностью формулировать мысль.

— Смотрите вперед, — призвала Десра. — Скол дошел до края леса, и нам недалеко осталось.

Ее нетерпение было всего лишь мутным, искаженным подражанием страсти Скола. Так она очаровывает мужчин — посылая им их же отражения, обещая изменчивую себя словно приз, драгоценный дар. Питая нарциссическую самовлюбленность. Она кажется способной похищать сердца без всяких затруднений… но Нимандер подозревал, что Скол слишком сильно одержим собой, слишком защищен, чтобы пасть жертвой ее приступа. Он не допустит ее к уязвимым местам. Нет, он попросту использует ее, как она использует мужчин. Это породит самую ядовитую обиду.

Нимандеру не хотелось предупреждать Скола. «Оставим им двоим игры и грядущие раны».

— Да, оставим их, братец. У нас ведь свои игры…

«Могу ли я как-то придушить тебя, сестра?»

— Если будешь так любезен.

Просека расширилась, выведя их реке или ручью. Поля на другой стороне были засажены рядами странных растений с широкими пурпурными листьями. Пугала на крестах торчали столь часто, что казались шеренгами солдат. Неподвижные фигуры в лохмотьях были расположены в нескольких шагах друг от друга. Они почему-то наводили дрожь.

Скол прищурился, разглядывая далекое поле и его потрепанных стражей. Цепочка звякнула, кольца закружились, став размытыми пятнами.

— Похоже, — подал голос Скиньтик, — на той стороне есть тракт.

— Что это за растения? — спросила Араната.

Никто не ответил.

— И зачем так много пугал?

Опять все промолчали.

Скол повел подопечных через реку.

Вода была темно-зеленой, почти черной, столь нездоровой на вид, что никто не захотел пить ее. Они нашли камни, не желая ступать по мелководью.

Они взобрались к полю, над которым жужжали тучи насекомых, взлетавших с верхушек растений с бледно-зелеными цветками, чтобы сесть на соседние.

Когда они подошли ближе, то замедлили шаг. Даже Скол наконец остановился.

Пугала были когда-то живыми людьми. Грубое тряпье плотно обматывало их головы, тела, ноги и руки; какая-то черная жидкость капала на землю. Головы свисали, густая темная субстанция нитями тянулась из закрытых марлей носов.

— Думаю, они питают растения, — спокойно сказал Скиньтик.

— Кровью? — спросил Нимандер.

— Не похоже на кровь. Хотя кровь, наверное, тут есть.

— Значит, они еще живы.

Однако это казалось невероятным. Ни одно из тел не шевелилось, никто не поднимал замотанных голов на звуки голоса. Воздух смердел смертью.

— Они не живы, — сказал Скол. Он уже не крутил цепочку.

— Тогда что из них течет?

Скол двинулся через поле по узкой извитой тропинке. Нимандер заставил себя пойти следом, услышал, что двинулись и остальные. Они шагали по полю, среди трупов и растений высотой по голову человеку; гнилой воздух внезапно наполнился крошечными мошками с морщинистыми крыльями. Они влажно шлепались в лица.

Анди спешили, кашляя и задыхаясь. Под ногами были влажные борозды, тяжелая черная грязь налипала на мокасины, заставляя спотыкаться и скользить по уклону. В конце концов они выбрались на вершину возвышенности, миновав ряды «чучел», спустились к дороге. За ней на другом поле торчала целая армия трупов — тысячи свесившихся голов, бесконечный поток черных слез.

— Благослови Мать, — прошептала Кедевисс. — Кто сотворил такое?

— «Всякая возможная жестокость неизбежна», — снова процитировал Андариста Нимандер. — «Любое мыслимое преступление можно считать свершенным».

— Попробуй иногда высказывать собственные мысли, — сухо сказала Десра.

— Он видел верно…

— Андарист сдал душу и думал, будто выиграл мудрость, — бросил Скол, подчеркнув свое заявление звоном цепочки. — Но он, вероятно, был прав. Хотя все это заставляет думать о… необходимости.

Скиньтик фыркнул:- Необходимость. Слово, оправдывающее любое бесчестие.

За ужасной армией, за зловещими красными растениями показался городок, приземистый и почти идиллический. Лесистые холмы вдалеке. Дымок поднимается над черепитчатыми крышами. Несколько фигур на узких улицах.

— Думаю нам лучше ни с кем не встречаться, — заявил Нимандер. — Возможность оказаться торчащим над растениями не вдохновляет.

— Этого не случится, — обещал Скол. — Нам нужны припасы, мы можем заплатить. К тому же нас уже заметили. Идемте. При удаче там окажется гостиница или таверна.

Человек в лиловом приближался с перекрестка между трактом и насыпной дорогой. Тело под залатанной рясой было голым и белым, а ноги запачкались в черной грязи. Длинные, грязные, нечесаные волосы болтались над плечами. Руки его были почти до смешного большими; их тоже пятнала грязь.

Осунувшееся лицо расплылось в улыбке, глаза широко раскрылись при виде Тисте Анди. Взмахивая руками, он заговорил на незнакомом Нимандеру языке. Потом — явно чертыхнувшись — сказал на ломаном андийском: — Торговцы из Черного Коралла всегда желанны! Город Морско рад привечать гостей, родичей Сына Тьмы!

Скол жестом подозвал спутников к себе.

Человек в рясе, все еще улыбаясь словно безумец, резко развернулся и побежал по дороге. На главной улице собрались горожане, молча наблюдавшие за пришельцами. Их было около двух десятков. Люди расступились, когда Анди подошли к границе города; Нимандер увидел на их лицах тупое уныние, а в глазах — пустоши сожженных душ, столь откровенные, столь бесстыдные, что вынужден был отвести взгляд.

Их руки и ноги были покрыты черным; черные круги обводили глаза и рты, создав видимость дыр на лице, пустых и словно бездонных.

Человек в рясе сказал: — Новый век, торговцы. Богатство. Бастион. Вереск. Даже Перспектива восстает из праха и костей. Сэманкелик, слава Умирающего Бога. Множество жертвоприношений. Добровольных, о да. Добрая воля. И такая жажда!

Их провели на широкую площадь с каменным колодцем в середине. На выщербленных известняковых плитах и скамьях лежали груды сорванных пурпурных растений — кочаны размером с череп свисали, напоминая ряды детских голов с деформированными от солнца лицами. Около колодца старухи поднимали воду и передавали ведра по цепочке, тянувшейся между скамей к низкому, неуклюжему храму. Пустые ведра возвращались обратно.

Человек в рясе указал на храм — похоже, единственное каменное здание городка. — Раньше освящен во имя Панниона. Никогда больше! Теперь Умирающий Бог. Да, его тело лежит в Бастионе. Я видел его. Глядел в глаза. Вы вкусите слезы Умирающего Бога, друзья? Так нужно!

— Что за ужасный кошмар воцарился здесь? — прошептал Скиньтик.

Нимандер покачал головой.

— Скажи, мы похожи на торговцев?

— Откуда мне знать?

— Черный Коралл… Сын Тьмы… Наши сородичи стали торговцами?!

— Да, но вот чем они торгуют?

Человек в рясе — какой-то местный жрец — вел их в гостиницу, что была слева от храма. Она казалась полуразрушенной. — Мало кто из торговцев забирается так далеко на восток. Но крыша цела. Я пошлю за горничными и поваром. Тут и таверна есть. Открывается в полночь.

Пол нижнего этажа гостиницы был засыпан пылью; рассохшиеся, покрытые пятнами мышиного помета доски скрипели. Жрец встал у двери, сложив руки и покачивая головой. Улыбка не сходила с его лица.

Скол обратился к нему, сказав: — Сойдет. Служанок не нужно. А вот повара зовите.

— Да, повара. Приходите в таверну в полночь!

— Хорошо.

Едва жрец ушел, Ненанда принялся расхаживать взад — вперед, пиная мусор. — Мне все это не нравится, Глашатай. В городе слишком мало людей. Неужели вы сами не видите?

— Достаточно, — пробормотал Скиньтик, положив свой мешок на грязный стол, — для выращивания и сбора урожая.

— Сэманкелик, — сказал Нимандер. — Это имя умирающего бога?

— Хотелось бы его увидеть, — заявил Скол. Крутя цепочку, он глядел в мутное окно со свинцовым переплетом. — Этого умирающего бога.

— Место, что они назвали Бастионом, лежит по пути к Черному Кораллу?

Скол с явным, жгучим презрением глянул на Нимандера. — Я сказал, что хочу увидеть умирающего бога. Этого достаточно.

— Я думал… — начал было Ненанда, но Скол резко обернулся к нему: — Твоя ошибка, воин. Думаешь. Времени хватит. Хватит.

Нимандер покосился на Скиньтика; кузен пожал плечами, прищурился и вдруг улыбнулся.

— Твой бог, Нимандер?

— Да.

— Значит, он умрет еще не скоро.

— Да, точно.

— О чем это вы? — спросил Скол и тут же отвернулся к окну, словно не желал узнать ответ. — Умирающему богу нужно наконец умереть.

— Из соображений милосердия, о Великий? — спросил Скиньтик.

— Не того, о котором ты подумал.

— Хорошо, потому что я не верю в благодарность.

Нимандер следил за Десрой, скользнувшей к Сколу. Они стояли и выглядывали из окна, как муж и жена, как союзники в борьбе против всего мира. Ее левая рука почти касалась его локтя — почти, потому что крутящиеся кольца создавали металлический барьер.

— Сегодня ночью, — громко произнес Скол, — никто не пьет.

Нимандер вспомнил о запачканных черным ртах, о безумных глазах — и содрогнулся.

* * *

Туман плыл по похожему на парк лесу к северу от Великого Кургана, сливаясь с дымом костров паломников, которые подобно бивуаку армии окружили огромный овальный могильник. Заря уже окрасила небо, пытаясь разогнать неестественную тьму юга — но эту битву солнце проиграет.

Дорога от городских ворот вилась между малых курганов, в которые после завоевания положили сотни трупов. Серые Мечи, малазане, ривийцы, Тисте Анди и К’чайн Че’малле. Дальше на запад виднелся длинный курган, ставший последним домом павшим жителям и солдатам города.

Сирдомин брел по сумрачной дороге. Тропа меж призраков — их слишком много для воображения, и ему кажется, что еще слышны предсмертные вопли, крики боли, отчаянные призывы к матерям и любимым. Когда он минует это место, кто услышит призывы? Никто. Понимание тяжко уязвляло его. Духи будут взывать к себе самим, вопли не услышанными падут в прибитую росой траву.

Он вышел к свету утра, словно пробив какую-то завесу, и сразу был согрет. Поднялся на пригорок, к беспорядочному лагерю. Он специально одел старый доспех — это некий вид наказания, самобичевания. Ему нужно было выказать вину прилюдно, откровенно, оставив себя без защиты и помощи. Он ежедневно совершал такое паломничество, хотя отлично понимал: от некоторых грехов не очиститься никогда, искупление — всего лишь иллюзия.

Со всех сторон взоры впивались в него, поднимавшегося к огромной куче сокровищ. Такое богатство может принадлежать лишь мертвецу, не способному бросить на него алчный взор, не страдающему под ужасным проклятием, днем и ночью ощущая могучее давление. За ним следили взоры суровые, полные ненависти, презрения, иногда и желания убить. Неважно. Он понимал все эти чувства, их чистоту.

Кольчуга звенела о бедра, железные чешуйки лязгали. Он подходил все ближе. Драгоценные дары уже скрылись под новыми, более скромными приношениями — именно они исполнены для Сирдомина священного значения. Они по сути гораздо дороже золота. Жертву можно оценить по величине искупленного страдания; только такую ценность можно принимать в расчет.

В утреннем свете он уже мог разглядеть мерцание медяков, блеск гладко отполированных разноцветных камней. Видел кусочки керамики, следы золотых веков древних культур. Растрепанные перья, связки фетишей на кожаных веревках, тыквы — погремушки, которыми просили благословения для новорожденных или больных детей. Тут и там черепа недавно умерших — он знал, что это новый культ, восхваляющий Т’лан Имассов, склонивших колени перед Искупителем и ставших его бессмертными слугами. Сирдомин знал также, что истина глубже и поразительнее, что Т’лан Имассы могли обещать служение лишь женщине, известной как Серебряная Лиса. Нет, они склонялись из благодарности.

Эта мысль все еще заставляла его дрожать, порождая в душе изумленный вздох свидетеля чудес.

Но черепа все же казались ему почти богохульством.

Он ступил на тропинку, превратившуюся почти в колею, и подошел еще ближе. Прочие пилигримы клали свои дары и отходили, огибая его и робко оглядываясь. За спиной Сирдомин слышал шаги еще большего количества людей, ропот согласных молитв, тихое пение, словно на гребне волны несшее его к кургану.

Дойдя до его неровного края, он встал чуть в стороне от суеты главного подхода и опустился на колени перед капищем, опустив голову и закрыв глаза.

Он слышал, как кто-то ходит мимо, слышал тихое дыхание — и ничего больше.

Сирдомин молился безмолвно. Одна и та же молитва, каждый раз, каждый день.

«Искупитель, я не прошу благословения. Мне никогда не получить искупления, ни от тебя, ни от себя самого, ни от кого иного. Искупитель, я не приношу даров к твоему кургану. Я приношу лишь себя. Поклонники и паломники не желают слышать о твоем одиночестве. Они куют доспехи против человеческого, чтобы сделать тебя богом. Но когда-то ты был смертной душой. Потому я приношу лишь один дар — свое общество. Жалкая компания, понимаю. Но это все, что у меня есть, все, что могу отдать.

Искупитель, благослови пилигримов вокруг меня.

Благослови их миром в нуждах повседневных».

Открыв глаза, он медленно встал на ноги.

Сзади раздался женский голос: — Пленник Ночи.

Вздрогнув, он не решился поднять глаз. — Я не наделен таким титулом.

В голосе послышалась какая-то насмешка: — Тогда Сирдомин. Мы часто говорим о тебе по ночам, вокруг костров.

— Я не бегу вашей злобы. Если однажды меня убьют — быть по сему.

Всякое веселье попало из женского голоса, ставшего хриплым: — Мы говорим о тебе не со злобой. Благослови Искупитель!

Он озадаченно поднял глаза и удивился, увидев лицо юное, довольно пухлое (голос казался ему старческим, почти дребезжащим). Черные коротко обрезанные волосы блестели над плечами. Широко раскрытые глаза были темными, морщинки в уголках образовались не по возрасту рано. Домотканый шерстяной халат без пояса распахнулся, показывая льняную блузку с глубоким вырезом — он мог видеть и грудь, и выпирающий животик. Судя по размеру груди, она не была беременной — просто еще не избавилась от детской округлости.

Она встретила его взгляд стыдливой улыбкой, снова удивив. — Мы зовем тебя Пленником Ночи из уважения. Мы рассказываем о тебе всем приходящим. Благодаря этому тут нет краж, насилия и прочих бесчинств. Искупитель избрал тебя хранить детей своих.

— Неправда.

— Может быть.

— Я слышал, что паломники не испытывают бед у Великого Кургана.

— Теперь ты узнал, почему.

Сирдомин онемел. Он не понимал, что можно сказать на подобное. Это безумие. Это… несправедливо.

— Разве не Искупитель показал нам, — продолжала женщина, — груз наших бремен? Он показал, что мы должны принимать ответственность всей душой и стоять перед ней смело, открыто и доброжелательно.

— Я не знаю, что показал Искупитель. Кому бы то ни было. — Его тон был суровее, чем ему хотелось бы. — У меня достаточно своих тягот. Я не приму ваши… я не стану отвечать за твою безопасность, как и за прочих пилигримов. Это… это… «Не то, за чем я пришел!» Ему хотелось выкрикнуть это вслух. Однако он отвернулся и начал возвращаться к главному подходу.

Паломники разбегались с его пути, усугубляя гнев.

Через лагерь — глаза устремлены на тьму впереди, он желает снова оказаться в ее объятиях. В городе. Сырые серые стены, грязь на мостовых, дымная пещера таверны и круг жалких испитых лиц — да, назад в родной мир. Туда, где от него ничего не требуют, ничего не просят, ничего не ожидают сверх сидения за столом, вином и игрой, бесполезным состязанием.

На дорогу, в водоворот голосов бессмысленных духов. Сапоги стучат по камням.

«Проклятые дураки!»

* * *

Вдоль всего пути, ведущего ко рву Цитадели, лежат окровавленные тела. Что-то ужасное творится в северном небе. Тусклые полосы — словно сошедшая с ума радуга — расползаются, пожирая темноту. Что за боль повисла в спертом воздухе? Что рождается, сотрясая саму вселенную?

Эндест Силан, простой служка Храма Матери Тьмы, шатался, огибал тела, перешагивал кровавые лужи, спеша к Внешним Вратам. С их острой арки он сможет увидеть город — крыши, подобные зубьям бесчисленных механизмов, машин, движущих небесами и всем творением. Таков был Харкенас, Первенец всех городов. Но небеса изменились. Совершенная машина сущего сломалась — взгляните в небо!

Город дрожал, крыши перекосились. Завыл ветер, глас множества огненных бурь. Все озарилось пламенниками молний.

«Покинуты. Мы покинуты!»

Он дошел до врат, прислонился к опоре и вцепился в лицо, пытаясь очиститься от слез. Верховная Жрица, жестокая поэтесса, визжала в нефе Храма, визжала словно женщина, которую насилуют. Остальные — все женщины — одинаково извивались на мраморном полу, содрогаясь в лежачем танце мрачной чувственности. Жрецы и служки — мужчины пытались успокоить судорожные движения, заглушить крики, рвущиеся из воспаленных глоток, бормоча бесполезные утешения… а потом один за другим начали отходить, как будто плиты пола стали скользкими. Женщины скользили в так называемом Нектаре Экстаза — нет, ни один мужчина уже не мог видеть происходящее иначе, отрицать истину.

Они сбежали. Их терзал ужас — но разве не примешивалась к нему зависть?

Началась гражданская война, воспламенив все подобно небесным бурям. Семьи распадались повсюду — от Цитадели до скромных домов и общин. Кровь Анди залила Харкенас, и спасаться было некуда.

За ворота. Когда отчаяние уже душило Эндеста Силана, он увидел ЕГО приближение. Из нижней части города. Его руки покрыты черной блестящей чешуей, его обнаженная грудь защищена природной броней. Кровь Тиам бушует в венах, даря жизнь и соединяясь с магией хаоса; глаза сверкают яростной волей…

Эндест пал на колени перед Аномандером: — Владыка! Мир рушится!

— Встать, священник, — отвечал тот. — Мир не падет. Ты мне нужен. Идем.

Он прошел мимо, и Эндест обнаружил, что вскочил на ноги, ибо воля Лорда Аномандера ухватилась за сердце железной перчаткой, потащив его вслед за воителем.

Он провел рукой по глазам. — Владыка, куда мы идем?

— Храм.

— Нельзя! Они сошли с ума… женщины… Они…

— Я знаю, что поразило их.

— Верховная Жрица…

— Мне не интересна. — Аномандер помедлил, оглянувшись. — Назови свое имя.

— Эндест Силан, аколит третьей ступени. Владыка, умоляю…

Но воитель уже шагал, заставив Силана замолчать одним движением когтистой, чешуйчатой руки.

— Преступление сего дня, Эндест Силан, лежит на самой Матери Тьме.

Именно в этот миг юный служка понял, что замыслил Лорд. О да, Аномандер нуждается в нем. Его душа — «прости меня Мать!» — откроет путь, поведет владыку по Незримой Дороге.

И он предстанет перед ней, да. Высокий и суровый. Сын, ничего не боящийся. Ни ее, ни своего гнева. Буря… о, буря только начинается.

Эндест Силан одиноко сидит в своей комнате. Стены ее толсты и глухи, слово стены склепа. Крошечная масляная лампа стоит на столе — свидетельство плохого зрения, пятна Света на душе, пятна столь древнего, столь глубоко въевшегося в покрытое рубцами сердце, что кажется ему тугим как кожа.

Он стар и получил привилегию ворошить старинные воспоминания, воскрешать в потрепанной плоти юность — то время, когда боль еще не грызла суставы, когда хрупкие истины еще не ослабили скелет, сделав его сутулым и хромым.

— Держи путь открытым, Эндест Силан. Она взъярится на тебя. Она попытается изгнать меня, закрыться. Держись. Не отступай.

— Но, владыка, я посвятил ей жизнь.

— Какой в ней прок, если она не отвечает за собственные дела?

— Она создала нас всех, Лорд!

— Да. И ответит за это!

Юность — время резких суждений. Огонь гаснет с течением лет. Гаснет сам собой. Мечты о спасении засохли на стеблях; кто посмеет оспорить жестокую правду?

Они прошли цитадель, полную мертвецов — сломанных, выпотрошенных. Подобно их лопнувшим чревам, трения, соперничество, вражда не могли удержаться внутри. Хаос породил кровь и дикость, и загорелись глаза тех, кто недавно играл на арфах и лютнях. Дураки выстроились в очередь. Дураков всегда хватает. Дураки идут за тем, кто первым призовет их. Так Эндест шел красными коридорами, смердящими смертью залами в двух шагах за спиной Аномандера.

— Могу я спросить, Эндест Силан?

— Можете, Лорд.

— Выстоишь?

— Выстою.

— Ты будешь ждать меня в тот день?

— В какой день, Лорд?

— День в самом конце, Эндест Силан. Ты будешь ждать меня в тот день?

— Я сказал, что выстою, владыка, и поэтому выстою.

— Тогда держись, друг. Держись. До того мига, когда придется предать. Не протестуй, Эндест. Ты узнаешь этот миг, ты сразу узнаешь его.

Только это сохраняло ему жизнь. Так он сам подозревал. Тревожное ожидание, столь долгое, что успело затвердеть и покрыться коростой почти бесконечных столетий.

«Скажи, Эндест, что ворочается в Великом Кургане?»

«Владыка?»

«Это Итковиан? Мы действительно стали свидетелями рождения нового бога?»

«Не знаю, владыка. Подобные истины закрыты от меня». «И сам я закрыт для них. С того дня в Храме».

«Ах да. Я забыл. Извини, старый друг. Может, лучше поговорить со Спинноком. Возможно, требуется тихое расследование».

«Он послужит вам как всегда, Лорд».

«Да. Одно из моих бремен».

«Владыка, вы выдержите все».

«Эндест, ты плохой лжец».

«Да, владыка».

«Итак, пусть будет Спиннок. Когда встретишь его, пошли ко мне. Спешки нет. Когда у него будет свободное время».

«Владыка, ожидайте его вскоре».

Тогда Аномандер вздохнул, да и какой другой ответ был возможен? «Я тоже ваше бремя, Лорд. Но лучше не говорить вслух.

Глядите же, Лорд. Я все еще жду».

Ослепительный свет лился из раскрытых дверей храма, прокатываясь по площади волнами потопа; его сила была такова, что трупы шевелились, молочно-белые глаза смотрели с дергающихся голов.

Когда они вышли на пустое пространство, свет залил их до подбородков. Он оказался на удивление холодным. Эндест Силан узнал ближайших мертвецов — Анди. Жрецы, что ждали слишком долго и были захвачены взрывом, которого бежавший по коридорам Цитадели Эндест не увидел, но ощутил. Последователи разных фракций. Сильхаса Руина, Андариста, самого Аномандера, Дретденана, Хиш Туиллы и Венута Дегаллы… о, эта площадь, эти освященные камни видели много схваток. «В родах будет кровь. В смерти будет свет». Да, это был день и рождения и смерти, и крови и света.

Они подходили все ближе к дверям храма, осторожно, наблюдая за волнами света на пороге. Он изменил оттенок, словно запачкавшись о Черное дерево, но сила угасала. Эндест Силан ощутил внутри присутствие. «Кто-то ждет. Нас».

Верховная жрица? Но ее присутствия аколит не ощущал.

Аномандер сделал первый шаг по каменной лестнице.

И был задержан. Ее голос заполнил их.

«Нет. Берегись, Аномандер, любимый сын. Кровь Анди не должна создавать новые миры. Пойми меня. Ты и твои родичи больше не одни. Вам уже не дана свобода вести игры порока. Есть и… другие».

Аномандер ответил: — Мать, ты воображаешь, что удивила меня? Что я устрашен? Этого недостаточно — быть только матерью, создавать, не держа никого в объятиях. Отдавать столь многое, только чтобы получить в награду нас — убийц и предателей.

«В тебе новая кровь».

— Да.

«Сын мой, что ты наделал?»

— Как ты, Мать, я решил принять перемены. Да, есть и другие. Я чую их. Будут войны между нами, и я объединю Анди. Сопротивлению конец. Андарист, Дретденан, Ванут Дегалла. Сильхас бежит, как и Хиш Туилла, и Маналле. Гражданская рознь окончена, Мать.

«Ты убил Тиам. Сын мой, ты представляешь, что сотворил? Сильхас Руин бежит, о да. Но куда именно, как ты думаешь?! Новорожденные, другие — какой запах влечет их сейчас, какой вкус силы хаоса? Аномандер, в убийстве ты искал путь к миру. Но ныне течет кровь, и мира не будет уже никогда.

Я отвергаю тебя, Аномандер от крови Тиам, Драгнипурейк. Я отвергаю всех первых детей. Вы будете скитаться по мирам, лишенные цели. Ваши деяния ничего не дадут вам. Ваши жизни будут длиться бесконечно. Тьма — сердце мое — закрыта для вас, для всех вас».

Аномандер стоял недвижимо, а Эндест Силан кричал за его спиной, падая на колени от необоримого ужаса. Рука силы проникла в него, вырвав нечто, и пропала — нечто, да, то, что он однажды решится назвать вслух. Надежду.

Он смотрел на трепещущий огонек лампы. Он удивлялся, почему отчаяние так легко заменилось преданностью, словно передача отчаяния другому, избранному вождю, избавляла его от всех возможных причин для боли. Преданность, да. Обмен, в котором каждый что-то отдает. Один — волю, другой — свободу.

Один — волю.

Другой…

* * *

Меч из железа с примесью меди, клинок длиной в руку был выкован во Тьме, в самом Харкенасе. Он был единственным фамильным достоянием Дома Дюрав и знал троих владельцев со дня изготовления в Кузнице Хастов; но от троих предков, носивших его до Спиннока, не осталось ничего — ни потертостей на роговой рукояти, неудобных следов чужой руки, ни дополнительных витков проволоки, улучшающих баланс, ни даже следов заточки на лезвии. Казалось, оружейник сделал меч специально для Спиннока Дюрава, рассчитывая именно на его особенности, вкусы и стиль фехтования.

Поэтому он видел в предках самого себя; меч казался ему непрерывным, неизменным — но в себе он видел последнего из рода. Однажды — возможно, очень скоро — какой-то незнакомец склонится и вытянет меч из мертвых пальцев, поднимет, чтобы разглядеть получше. Лезвие узорочного железа, почти алые острия — одно прямое, второе чуть изогнутое. Незнакомец прищурится, разглядывая мелкие знаки вдоль бороздки. Станет гадать, что означают иноземные письмена. Или не станет.

Оружие станет драгоценным трофеем — или будет продано на грязном рынке — или повиснет в ножнах у бедра или на перевязи, сохранив свое назначение — брать жизнь, проливать кровь, вырывать души из смертных тел. Поколения носителей станут проклинать неудобный захват рукояти, странные выемки и некогда превосходную заточку, которую не сможет восстановить никакой местный кузнец.

Для Спиннока был невыносим образ меча потерянного, скрытого от глаз высокой травой — защитный слой масла стекает, сбивается пылью — ржа пятнает лезвие, словно открытые язвы… пока меч, подобно мокрым гнилым костям последнего владельца, не утонет в почве, разрушаясь и превращаясь в черную, корявую, бесформенную массу.

Сев на кровати и положив оружие на колени, Спиннок Дюрав втер последние капли смазки в железо, наблюдая, как оживают знаки, просыпается скромная древняя магия, защищающая металл от коррозии. «Старые чары медленно теряют силу. Как я сам».

Улыбнувшись, он встал и вложил клинок в ножны, повесил кожаную перевязь на крючок у двери.

— Одежда не добавляет правоты, Спин.

Он обернулся и увидел женщину, развалившуюся на одеяле раскинув руки и широко раздвинув ноги. — Вернулась.

Она хмыкнула. — Какая наглость. Мое временное… отсутствие не имеет к тебе никакого отношения. Сам понимаешь.

— Никакого?

— Ну, почти. Ты знаешь — я хожу во Тьме, и когда она охватывает меня, я захожу очень далеко.

Он долго молча смотрел на нее. — Действительно далеко.

— Да. — Верховная Жрица села, поморщившись от боли пониже спины, и потерла досаждающее место. — Помнишь ли, Спин, как легко все давалось раньше? Юные тела, казалось, сделаны ради одного — Красоты, завязанной тугим узлом нужды. Как мы показывали нетерпение, как прихорашивались, словно цветки хищных растений… Как это делало каждого из нас самым важным на свете — для себя — ведь узел нужды и соблазна соблазнял вначале нас самих, а уж потом других. Было так много других…

— Говори за себя, — засмеялся Спиннок, хотя ее слова коснулись чего-то глубоко в душе (намек на боль, на которую не нужно обращать внимания — так говорил он себе, сохраняя небрежную ухмылку и подходя ближе к кровати). — Путешествия в Куральд Галайн были так долго запретны для тебя, что ритуалы открытия лишились всякого смысла. Кроме примитивного удовольствия секса.

Она изучала его сквозь прикрытые веки. — Да.

— Значит, она простила нас?

Смех был горьким: — Ты говоришь так легко, словно это ссора между дальними родственниками! Как ты можешь, Спин? Нужна половина ночи, чтобы решиться вымолвить такие слова!

— Похоже, возраст сделал меня нетерпеливым.

— После той пытки, которой ты меня подверг? У тебя терпение мха.

— Надеюсь, я поинтереснее мха.

Женщина сдвинулась на край, опустила ноги и зашипела, ощутив холод пола. — Где мои одежды?

— Огонь твоей страсти превратил их в пепел.

— Тогда… принеси их, прошу.

— Так кто нетерпелив? — Он поднял комок жреческих одеяний.

— Видения стали еще более… зловещими.

Он кивнул и отдел ей одежду.

Жрица встала и скользнула в рукава платья. Потом бросилась ему в объятия. — Спасибо, Спиннок Дюрав, за снисхождение к моим… нуждам.

— Ритуал нельзя отвергнуть, — ответил он, касаясь ее коротких, полуночно-черных волос. — Неужели ты думала, что я смогу отказать тебе в таком требовании?

— Я устала от жрецов. Им скучно, почти все вынуждены пить мерзкие травы, чтобы пробуждать кое-что к жизни. Мы теперь чаще обслуживаем себя сами, а они лежат, беспомощные как гнилые бананы.

О засмеялся, отошел, ища свою одежду. — Бананы, да. Необыкновенные фрукты, награда за жизнь в этом странном мире. Бананы и келик. Однако твои описания пробудили во мне необыкновенно аппетитные образы.

— Согласна. Еще раз спасибо, Спиннок Дюрав.

— Хватит благодарностей, умоляю. Иначе мне придется произнеси свои благодарности, соревнуясь в велеречивом пафосе.

На это она улыбнулась. — Прохлаждайся тут, Спиннок, пока меня нет.

— Новая часть ритуала?

— Стала бы я просить так умильно ради ритуала?

Когда она ушла, Спиннок Дюрав оделся, думая о собственном ритуале — служении мечу, словно любовнику, которому он напоминает: женщина, с которой он занимался любовью, всего лишь отвлечение, временная утеха, ибо в сердце его таится одна истинная любовь, достойная воина.

Верно, абсурдный ритуал, воистину жалкое заблуждение. Но так мало осталось того, за что можно держаться… Тисте Анди жадно и яростно хватаются за все, что имеет смысл, пусть сомнительный или откровенно нелепый.

Одевшись, он вышел.

Его ждет игра. Мрачный взор Сирдомина напротив; искусно сделанные, но по сути мертвые куски кости, дерева и рога на столе между ними. Призрачные, ненужные игроки.

Когда игра закончится, когда определятся победитель и неудачник, они посидят еще, попивая из одного кувшина; Сирдомин начнет говорить, ничего не называя своими именами, начнет скользить словами по краю того, что его тревожит. Будет двусмысленно намекать и уклончиво оправдываться. Спиннок понимает лишь, что его тревоги имеют некое отношение к Великому Кургану к северу от Черного Коралла. Недавно он отказался пойти туда, совершить привычное паломничество, что заставило Спиннока подозревать: этот человек теряет веру, готовится впасть в полное и ужасное отчаяние. Тогда все, что нужно Спинноку от друга, истлеет и умрет.

Где тогда искать надежду?

Он вышел на темные улицы, направился к таверне, гадая, может ли он что-то сделать для Сирдомина? Мысль заставила его замедлить шаги, потом и изменить направление. Вниз по аллее, на которой дома с каждым шагом становятся ниже, мимо пестро раскрашенных — когда-то — дверей. Кто ныне станет тревожиться о цвете в вечной Ночи?

Подойдя к одной двери, выщербленная поверхность которой была покрыта грубыми значками и рисунком Великого Кургана. В центре была вырезана открытая ладонь.

Когда рождается вера, жрецы и жрицы появляются с быстротой плесени на хлебе.

Спиннок застучал в дверь.

Она почти немедленно приоткрылась. Он увидел в щели широко раскрытый глаз. — Я должен с ней поговорить.

Дверь заскрипела, открываясь. В коридоре стояла, делая реверансы, девушка в грубой тунике. — Ло… лорд, — заикнулась она, — она наверху… поздно уже…

— Неужели? И я не лорд. Она не спит?

Девушка неохотно кивнула.

— Я не займу много времени. Скажи — это воин Тисте Анди, которого она встречала на развалинах. Она собирала дрова. А я… ничего особенного не делал. Иди, я жду.

Девушка поспешила вверх, перепрыгивая через ступеньку, сверкая грязными пятками.

Он услышал, как дверь открылась, закрылась и распахнулась снова; девушка показалась наверху лестницы. — Идите! — прошипела она.

Ступени заскрипели под ним.

Жрица — ветхая годами и чрезвычайно жирная — сидела в плюшевом (некогда) кресле у заваленного побрякушками алтаря. Слева и справа светились оранжевым сиянием жаровни, над ними поднимались струйки густого дыма, уже скопившегося под потолком. Глаза старухи, мутные от катаракты, тускло отсвечивали.

Когда Спиннок вошел в комнатушку, девушка ушла, закрыв дверь.

— Ты пришел не для того, — сказала жрица, — чтобы принять новую веру, Спиннок Дюрав.

— Не припоминаю, что называл свое имя.

— Все знают единственного из Тисте Анди, снисходящего до общения с нами, подлыми людишками. Есть еще один, торгующийся на рынках — но ты не Эндест Силан, который сражался бы с каждой ступенькой, сгибаясь и чуть не падая под собственным весом.

— Болтовня мне досаждает.

— Понятное дело. Чего тебе нужно, воин?

— Я хотел кое о чем спросить. Нет ли кризиса среди верующих?

— А. Ты говоришь о Сирдомине, недавно лишившем нас помощи.

— Лишившем? Неужели? И какой помощи?

— Это не твое дело. И не Тисте Анди, не Сына Тьмы.

— Аномандер Рейк правит Черным Кораллом, Жрица, и все Тисте Анди служат ему.

— Великий Курган стоит вне Ночи. Искупитель не склоняется пред Сыном Тьмы.

— Я беспокоюсь за друга, жрица. Вот и все.

— Ты не сможешь ему помочь. Как он не может помочь нам.

— Так что за помощь вам нужна?

— Мы ждем, чтобы Искупитель покончил с бедами верующих.

— И как Искупитель сможет это сделать, если не через смертных избранников?

Она склонила голову набок, словно удивившись вопросу, а потом улыбнулась: — Спроси друга, Спиннок Дюрав. Когда игра будет окончена и твой Лорд снова победит, вы закажете пива. Вы двое — похожие друг на друга даже сильней, чем тебе кажется — будете пить, находя облегчение в общении.

— Твои познания меня тревожат.

— Искупитель не страшится Тьмы.

Спиннок вздрогнул, шире раскрыл глаза: — Принять горе Т’лан Имассов — одно дело, Жрица. Но Тисте Анди… у Искупителя, наверное, нет страха, но его душа пробудилась к мудрости. Жрица, пусть твои молитвы будут ясными. Тисте Анди — не для Искупителя. Бог он или нет, соединение с нами его уничтожит. Полностью. «И, клянусь дыханием самой Матери, уничтожит и нас тоже».

— Сирдомин ждет, — ответила она, — и удивляется, зная твою пунктуальность.

Спиннок Дюрав помедлил, потом кивнул. «Будем надеяться, что у бога мудрости побольше, чем у его жрицы. Будем надеяться, что сила молитв не склонит Искупителя к поспешному желанию протянуть руки слишком далеко, коснуться того, что может его только убить. Новообращенным слишком часто свойственна неуемная пылкость».

— Жрица, твое заявление, будто Курган лежит вне ответственности Лорда — ошибочно. Если пилигримам нужна помощь, Сын Тьмы даст ответ…

— …тем самым предъявив права на то, что ему не принадлежит.

— Ты не знаешь Аномандера Рейка.

— Нам ничего не нужно от твоего Лорда.

— Возможно, я смогу помочь?

— Нет. Уходи, Тисте Анди.

Ну что же, он попытался. Разве нет? Он не надеялся выведать больше у самого Сирдомина. Возможно, требуются более энергичные усилия. «Нет, Сирдомин — человек скрытный. Предоставь его себе. Следи и жди. Как положено другу».

* * *

Если посчитать, что идет он от ближайшего побережья, одинокий путник на равнинах северного Ламатафа успел пересечь сотню лиг диких прерий. Тут нет пищи, ведь охота на скудную, наделенную быстрыми ногами дичь трудна. Он худ… но ведь он всегда был худым. Тонкие седые волосы распущены и вьются за спиной. Бородасивая, грязная и в колтунах; светлые, как лед, глаза остры, как у любого дикого зверя равнины. Длинная кольчуга звякает о голени при каждом шаге. Отброшенная им тень узка, словно лезвие меча.

В безоблачном небе кружат орлы или вороны, кажущиеся крошечными точками. Следят за его одинокой фигуркой — или просто носятся в синей пустоте, отыскивая на просторах слабых или умирающих животных.

Но этот человек не слаб и отнюдь не умирает. Он идет с целеустремленностью фанатика, безумца. Безумие, мог бы возразить он, не свойственно душе, наслаждающейся миром — каждым холмиком, клочком травы, слоями старого морского песчаника, пробивающимися сквозь тонкую кожицу лишайников и хрупких мхов. Обманчивыми столбами теней, что перемещаются вслед бредущему по небу солнцу. Звуками собственного дыхания — доказательством, что он еще жив, что мир еще не схватил его, не сломал, не высосал тепло из древней плоти. Безумие возникает лишь из внутренних бурь — а душа Каллора, Верховного Короля, великого императора дюжины ужасных империй, пребывает в покое.

В данный миг. Но что важно, кроме данного мига? Единственное мгновение, тянущееся от прежнего к следующему, снова и снова, прочное и надежное, как каждый его шаг, как грунт, ссыпающийся с подошв вытертых сапог. Чувства утверждают реальность, и ничто иное не важно. Никогда не будет важно.

Человек покоя, о да. Если он некогда правил жизнями сотен тысяч, до конца используя их жалкое, бесполезное бытие; если он однажды единственным жестом обрек на смерть армию в пятнадцать тысяч человек, уже сдавшуюся ему; если он восседал на тронах из золота, серебра и оникса, скапливая богатства в количествах, лишающих их всякого смысла и ценности… что же, все, что осталось от славы прошлого — сам этот человек, его меч, его доспехи, горсть старинных монет в карманах. Бесконечные измены, море лиц, которые за столетия сделались смутными и расплывчатыми — только алчные, завистливо блестящие глаза всё стоят перед внутренним взором. Полотнища дыма и огня, слабые крики умирающих людей, когда его империи гибли одна за другой. Хаос жестоких ночей, в которые он бежал из очередного дворца от толп столь мстительных и огромных, что даже Каллор не мог перебить всех — хотя хотел, так хотел… Никакая картина прошлого не отзывается в душе горечью. Здесь, в пустошах, на которые никто не предъявляет прав, он обрел мир.

Его истины неколебимы; а если кто-то вылезет из-под земли и бросит вызов его уверенности — что же, он порубит его на куски. Улыбаясь, показывая врагу всё свое спокойствие.

Слишком много веса придают истории, как полагал Каллор. Личной истории. Истории народов, культур, стран. Зачем пялиться на прошлые ошибки и неудачи, выносить суждения, если единственной наградой станет сожаление? Ба! Сожаления — убежище дураков, а Каллор не дурак. Он исчерпал все свои амбиции, высосал их досуха, оставив бледную шелуху, тусклое убеждение: мало что в мире стоит его усилий. Награды эфемерны; нет, бесполезны. Любой император в любом мире, во все времена, быстро начинает понимать, что гордый титул и вся сила не приносят радости. Даже излишества и безнаказанность надоедают. Лица умирающих и пытаемых… да, они одинаковы, все искажены тупой гримасой, не дающей откровения. Последний вздох не приносит открытия тайн, ответов на главные вопросы. Нет, они попросту замыкаются, дергаясь от боли при каждом движении палача, выпучивают глаза, и в последний миг их жизни Каллору удается прочитать в глазах что-то…до ужаса банальное.

Да, отныне его враг — банальность. Царство безмозглых, гордая башня глупцов. Не нужно было быть императором, чтобы все понять. Изучите лица людей, окруживших перевернувшуюся повозку — как они вытягивают шеи, чтобы бросить один взгляд на кровь, сломанные ноги, насладиться случайной трагедией, разбавляющей чернильные колодцы их скучных жизней. Поглядите на этих стервятников горя, а потом говорите о гуманизме, о благородном и высоконравственном человечестве. Неразличимо для кондоров или воронов, Каллор скривил губы в унылой ухмылке, словно подражая лицу трагически погибшего идиота, пришпиленного колесом повозки…Он хочет хоть что-то запомнить перед смертью — но все, что ему досталось, это лица зевак. Он думает: «О, поглядите на себя. Такие банальные. Такие… банальные!»

Спугнутый заяц выскочил из куста в двадцати шагах впереди; левая его рука резко поднялась, нож мелькнул воздухе, поймав зайца в прыжке и заставив перекувыркнуться перед падением. Изменив направление, он подошел и встал над жалким неподвижным телом, поглядел на мелкие капли крови. Нож засел по рукоять, пройдя над бедром. Кишки разрезаны, плохо. Грязь.

Он присел, извлек нож, потом быстро разрезал брюхо, вытащив теплые внутренности. Поднял блестящий клубок, поглядел…и прошептал: — Банально.

Глаз зайца слепо взирал на него. То, что таится за глазами, уже ушло.

Он все это уже видел. Больше, чем мог бы сосчитать. Зайцы и люди — одно и то же. В последний миг не на что смотреть — разве удивительно, что они уходят?

Отбросив кишки и подняв тушку зайца за длинные задние лапы, он продолжил путь. Заяц пошел с ним. Пусть идет. Вечером они усядутся за трапезу.

Высоко в небе черные точки начали снижаться. Их глаза — тоже пустые — заметили внутренности, серыми змейками валяющиеся на желтой траве за спиной одинокого путника. Пустые глаза, но иной род пустоты. Не банальность смерти, а банальность жизни.

У Каллора такие же глаза.

В быстрой смерти зайца таилась милость: в отличие от тысяч и тысяч людей, последним впечатлением его не были пустые глаза Каллора (а это зрелище вызывало ужас на лице каждой из жертв).

Мир, сказал кто-то, возвращает все, что вы ему даете. С избытком. Но ведь — как заметил бы Каллор — всегда кто-то что-то говорил. Пока ему не надоело. Тогда он казнил всех.

Глава 5

Молю, не говори мне о погоде

О солнце, облаках, о дальних странах

Где бури рождены

Я не желаю знать, как ветер вереск ворошит

Как дождь стеною падает на камни

И древние набитые дороги

Молю, не хвастайся болезнями своими

Болезнями родни или старух

В конце пути

Я не потрачу времени, жалея о богатствах

Ни мысли не отдам, ни чувства пелене

Утраченного счастья и удачи

Молю, о пропастях и безднах расскажи

Которые ты пересек без страха и сомненья

Не об изменах

Что плодятся словно черви

Хотел бы я увидеть гнев твой пред потерей

Сильней, сильнее плачь, кричи и кулаки сожми

Тугую землю бей

Молю, воспой безжалостные прелести любви

Что стала пьяной мукой, отняла рассудок

Заставив хохотать и плакать

Хочу, чтобы с капризными богами неба

Ты сделку заключил

Без торга и без задних размышлений, до сезона зимних

Слез

Об этом спой, и я уже не вздрогну

Тебя пойму, тебя увижу и на фоне

Ревущих бурь

Когда о жизни ты споешь своей как жизни бесконечной

И о любви своей как солнца доблестном огне

Грядущего неспешным шагом

Туда, где истина родится…

«Молитва, или Конец незначительных дел», Баэдиск из Натилога

Даруджистан! Слава бесконечная! Кто посмеет назвать незначительным хоть одно дело? Тот юнец, спешащий с охапкой овощей — крики торговки от лавки сзади, строгий взор стражника в тридцати шагах, верно оценившего скудость шансов поймать беспризорника. Бессмысленно? Чепуха! Голодные рты накормлены, гордость сверкает — наверное, у торговки окажется на одну монету меньше — но ведь она все равно пошла бы на лишнюю кружку пива для муженька (если ублюдок подохнет от жажды, для нее же лучше)! Страдающий врожденным пороком сердца стражник не пустился в тяжелую погоню по людной улице — он проживет еще несколько месяцев, отработав полные двадцать лет и тем обеспечив пенсию для жены и детей. Он мирно отойдет, словив последний поцелуй, полный преданности и всего такого.

Работница гончарной мастерской за той лавкой с руками, склизкими от глины — она мечтает, о да, мечтает о годах, когда жизнь обретет форму, когда каждое касание пальцев будет глубоко царапать гладкую поверхность сосуда, изменяя будущее и переделывая прошлое, меняя даже сам замысел. Ибо намерение пролагает тропу, посылая рябь по воде, и даже десятилетия горького опыта не могут отменить непредсказуемости. Разумеется, она не думает о подобных вещах и подобными терминами. Боль в левой руке изгнала все мысли, кроме мыслей о боли; что может означать эта боль и какие травы ей заварить, облегчая страдания — разве все это незначительные мысли?

А как насчет девочки, жалобным взором следящей за волом в упряжи, что встал напротив входа в «Женские чары» Корба? Мать его внутри и наверняка пробудет там еще звон — разумеется, ведь у Мамы есть Дядя Дорут, секрет-для-всех-всех, хотя кому тут рассказывать, кроме вола, а он может ответить лишь мычанием. Огромный нежный темный-темный глаз уставился на ребенка, и мысли текли в обеих направлениях — хотя о чем может думать вол, если не о тяжелом ярме и еще более тяжелой телеге, и что хорошо бы лечь на мостовую, и о чем может думать дитя, кроме как о супе из говядины — так что рождения маленького философа не произошло, хотя в грядущие годы — ну что же, она, как и мать, сообразит, что можно завести собственного секретного дядю, срывая сладкие плоды брака, но избегая досадных помех оного.

А как насчет солнца над головами, взорвавшегося веселым светом, чтобы омыть чудный град, благословляя все незначительные дела? Велика нужда, столь внезапная и насущная, протянуть руку, сомкнуть пальцы вокруг яркого шара, потянуть — ниже, все ниже! — назад к ночи, к царству темноты, в коей все виды важных дел заставляли трепетать небеса и корни самой земли. Ну, почти.

Назад, требует толстый коротышка — ибо это его рассказ, его знание, его крик Свидетельства! В ночь прибытий, к делам прибывших в прибывающей ночи! Да не забудем мы малейшее из незначительных дел. Да не станем мы восхвалять само понятие незначительности, давая повод вообразить, что она существует — вспомним лучше беспризорника, торговку и стражника. Вспомним работницу и девочку и вола и дядю Дорута с головой между ног чужой жены, и не станем спешить к делам нового дня (увы ему!)

Мрак тоже умеет рассказывать, мудро подмигивая. Мы в самой сердцевине!

Ночь, наложение теней, на редкость неинтересное пятно, могущее привлечь внимание разве что скучающей кошки на гребне крыши особняка — янтарные глаза следят за тенью, сдвинувшейся с места прежнего нахождения. Блудная тень ползет вперед, через двор к более густым теням стены имения… Присев на корточки, Торвальд Ном огляделся, заметив голову кошки и проклятые ее глаза. Он бросился к углу и снова замер. Уже можно слышать разговор двоих охранников, спорящих о чем-то; голос, полный подозрений и готовых сорваться обвинений, обращается к голосу обидчиво отрицающему.

— …проклятие, Дорут, я тебе не верю!

— Почему бы, Милок? Я давал тебе повод? Нет…

— Худа тебе нет! Первая моя жена…

— Проходу мне не давала, клянусь! Наскакивала как на крысу…

— Крысу! Это верно.

— Никогда не оставляла одного! Милок, она меня буквально изнасиловала!

— В первый раз! Помню, она сама рассказала, и глаза так блестели…

— И у тебя поднялся как черный жезл самого Худа…

— Не твое дело, Дорут…

Тут что-то прижалось к ноге Торвальда. Кошка, урчащая как ручей по гальке, выгнувшая спину и поднявшая хвост. Он поднял ногу, занес над тварью — но заколебался, поставил обратно. Если подумать, кошачьи глаза и уши окажутся благом, ради сладкого поцелуя Апсалар! Если она решится пойти за ним, разумеется.

Торвальд осмотрел стены, карнизы, завитки метопов и полоски ложных пилонов. Утер пот с ладоней, посыпал их пылью, начал карабкаться.

Добравшись до первого подоконника, залез на него и присел. Да, это не очень мудро — но падение его не убьет, даже плечо не вывихнет. Затем вытащил кинжал, осторожно просунув между ставней и отыскав защелку. Кошка прыгнула следом, чуть не сбив его — Торвальд едва не упал, но сумел восстановить равновесие. Неслышно выругавшись, продолжил открывать защелку.

— …все еще тебя любит, понял?

— … что…

— Любит. Она любит разнообразие. Говорю тебе, Милок, твою последнюю завоевать нелегко… было…

— Клянешься!?

— Ты мне самый старый и лучший друг. Больше никаких секретов! Когда я клянусь, значит, говорю правду. У нее большой аппетит, так что проблем нет. Я не лучше тебя, просто другой. Вот и все.

— Сколько раз в неделю? Скажи, Дорут?

— О, каждый второй день или…

— Но я тоже через день!

— Четные и нечетные. Я ж говорю — аппетит.

— А я…

— … после смены пойдем пить….

— Да. И сравним впечатления.

— Мне нравится, ха! Эй, Милок…

— Да?

— Сколько твоей дочке?

Защелка звякнула, освобождая ставни; одновременно меч свистнул, вылетая из ножен, и у ворот под аккомпанемент диких воплей пошла схватка.

— Шутка! Честно! Просто пошутил, Милок…

Голоса теперь доносились от фасада; Торвальд вставил кинжал между свинцовых створок и открыл окно. Торопливо шагнул в темную комнату. Во дворе забухали сапоги, от главных ворот донеслись новые вопли. Зазвенел разбитый фонарь, полетел на мостовую чей-то меч.

Торвальд быстро закрыл ставни и окно.

Сзади зловеще заурчали, мягкая челюсть уперлась в колено. Он протянул к кошке руку — пальцы уже скрючились… но снова передумал. Проявить уважение к проклятой твари, да — когда она услышит то, что нельзя услышать и увидит то, что нельзя увидеть…

Повернувшись на корточках, он принялся изучать комнату. Какой-то кабинет, хотя почти все полки пусты. Чрезмерные амбиции, вот что такое эта комната. Внезапный порыв к культуре и мудрости, разумеется, обреченный на гибель. Тут одних денег недостаточно — требуется также и интеллигентность. Вкус, пытливый ум, интерес к другим материям — к тому, что не очевидно. Неужели хозяину недостаточно было послать слуг в книжную лавку и заказать «этих штучек на целую полку или даже на две»? Хозяин явно не особый знаток, так какая разница? Наверное, он даже не умеет читать и не стал бы разбираться, что стоит на полках…

Он подобрался к полке, на которой все же имелось десятка два свитков и переплетенных книг. Каждый свиток туго свернут и запечатан — как он и подозревал.

Торвальд начал читать заголовки.

«Трактат о дренажных выемках каменных желобов района Гадроби», из девятнадцатого доклада года Землеройки, раздел Необычных Обстоятельств, Гильдия горных мастеров. Автор: член Гильдии?322.

«Сказки о Памби Неустрашимом и Мире внутри Древесного Ствола» с иллюстрациями какого-то мертвеца.

«Потерянные Сказания Аномандариса», с аннотацией.

Торвальд наморщил лоб: этот может оказаться ценным. Он торопливо развязал веревочку и раскатал свиток. Пергамент оказался пустым, только внизу было написано: «На данный момент научные комментарии недоступны». Клеймо издателя определяло свиток как часть серии Утраченных Работ, публикуемых Гильдией Пергаментщиков Крепи.

Свернув бесполезный свиток, он занялся другими.

«Иллюстрированный справочник Головных Уборов сапожников Генабариса четвертого столетия Сна Бёрн», сочинение Долбозубба Стибра, самого себя прозывающего серийным собирателем и карателем Сапожников, получившим пожизненный срок. Публикация Библиотеки Тюремной Ямы Натилога.

Он не сомневался: иллюстрации окажутся многочисленными и до излишества детальными. Почему-то любопытство не пробудилось в нем.

Ссора у ворот была улажена. Многочисленные охранники возвращались с места драки, всячески ругаясь и что-то бормоча; звуки голосов быстро затихали по мере того, как они входили в главное здание, и это подсказало Товальду: хозяин дома и скорее всего спит. Проблема. Ублюдок свихнулся на теме безопасности и наверняка прячет несметную казну прямо в треклятой спальне. Что же — мир таит вызовы, без вызовов жизнь бессмысленна, бесцельна и, что важнее всего, скучна.

Он перешел к двери, ведущей в коридор; помедлил, обертывая лицо тряпкой, так, чтобы оставались видимыми только глаза. Кошка хрипло урчала. Подняв задвижку, он медленно открыл дверь и уставился в коридор. Слева внешняя стена; справа проход вдоль всего здания, двери и в середине выход на главную лестницу. И стражник, сидящий лицом к лестнице. Черные волосы, красный прыщавый нос, отвислая губа, а мышц на кряжистом костяке столько, что хватило бы на двух — трех Номов. Дурак вязал; губы и брови шевелились в отсчете петель.

А проклятая кошка крадется прямиком к нему.

Торвальд бесшумно закрыл дверь.

«Нужно было удавить чертову тварь».

В коридоре послышалось приглушенное проклятие, застучали по лестнице сапожищи.

Он снова открыл дверь, выглянул. Стражник пропал. Вязанье лежит на полу, нить тянется за скатившимся вниз клубком.

Ха! Чудесная кошка! Да, если он ее встретит еще раз, то расцелует — но не там, где она лижется — есть пределы для благодарности, и если она нализала себя, он ее целовать не будет.

Торвальд быстро закрыл за собой дверь и на цыпочках пробежал по коридору. Осторожно выглянул на пролет главной лестницы. Кошка унеслась с клубком неведомо куда, и за ней убежал и стражник. Он обратился лицом к двойной резной двери, что была прямо за стулом стражника.

Закрыто? Да.

Вытащив кинжал, он провел по щели.

Изысканные украшения на двери часто сопряжены с недостатком надежных механизмов. Здесь был именно такой случай — он сразу услышал, как откидывается простая защелка. Внизу послышались крики. Он открыл створку и торопливо вошел, снова приседая. Комната — какая-то контора — единственная лампа с коротким фитилем, едва заметное в тусклом свете бюро с грудами папирусных свитков. Еще дверь, узкая и маленькая, за плюшевым креслом.

Торвальд Ном прошелестел к ней.

Закрутив лампу на столе, подождал, пока глаза не привыкнут к темноте, присел еще ниже и глянул в щель под дверью. Порадовался, что там тоже нет света. Надавил на резное дерево с глубокой золоченой резьбой. Осторожно отворил дверь.

Внутрь. Бесшумно закрыл дверь за спиной…

Внутри — тихое дыхание из громадной кровати под балдахином. Потом: — Сладкая среброрыбка, это ты? — Голос был женским, хотя хрипловатым. В кровати завозились.

— На этот раз ночной налетчик? Оо, это забавно — я закрою глаза и буду стонать, пока ты будешь угрожать и требовать молчания. Спеши. Я уже замерзла, лежа здесь. КТО-ТО В МОЕЙ КОМНАТЕ!!!

Торвальд Ном медлил, разрываясь между необходимостью и… еще одной необходимостью.

Он развязал пояс и прошипел: — Сначала сокровище, женщина! Ты знаешь, где оно! Говори, мерзкая тварь! Где оно, женщина?

Она шумно задышала. — У тебя новый голос! Красивый голос! Сокровище, ха! Ты сам знаешь, где — у меня между ног.

Торвальд закатил глаза: — Не это. Другое.

— А если не скажу?

— Я тебя утащу как заложницу.

— О! Я ничего не скажу! Тащи!

Проклятие! Он запутался. Невозможно, чтобы она не понимала, что он не тот, за кого она его приняла — ведь он не пытается выдать себя за того, за кого… И как выпутаться?

— Ну-ка, перевернись на спину. Встань на карачки. Да, вот так…

— Ты хуже животного!

Торвальд замер у края постели. Хуже животного? О чем она? Покачав головой, он влез под балдахин. Ну что ж, придется по-плохому.

Вскоре: — Среброрыбка! Новый эликсир? Боги, он восхитителен! Я больше не могу звать тебя среброрыбкой! Скорее … лосось! Прыгающий над ручьем! О!

— Сокровище, или я использую нож. — Он прижал холодное лезвие к ее правому бедру.

Она снова задышала. — Под кроватью! Не режь меня! Продолжай, чтоб тебя! Сильнее! Твой сделает мне ребенка — наконец-то… Ребенок! На этот раз будет!

Гм. Что же, он сделал что положено, бросил монетки в храмовую чашку, все такое; и пусть молитвы даруют ей благословенный рай материнства. Женщина обмякла, распласталась на постели, постанывая, а он слез на холодный дощатый пол и залез под кровать. Костяшки пальцев уткнулись в большой и длинный ящик. Нащупав ручку, Торвальд вытащил его.

Женщина застенала: — Не пересчитывай, муженек. Ты все портишь, когда так делаешь!

— Я не считаю, женщина. Я краду. Оставайся здесь. Закрой глаза. Не шевелись.

— Глупо как-то звучит, не находишь?

— Заткнись, или я снова сделаю это.

— А-а! Снова принял эликсир?

Он взломал замочек острием кинжала. Внутри, очень удобно — для него — разложенное в мешочки, таилось подлинное сокровище. Целое богатство в драгоценных камнях, украшениях и золотых консулах. Он торопливо собрал добычу.

— Ты считаешь!

— Я тебя предупредил. — Он снова залез в постель. Опустил взор — и понял, что начало не обещает долгого продолжения. «Боги подлые, всегда у меня так…» — Слушай, — сказал он, — мне нужно еще эликсира. В конторе. Не шевелись.

— Не буду. Обещаю!

Он поспешно пробрался по комнате, прижал ухо к двери в коридор.

Тихое, неспешное звяканье бамбуковых спиц.

Торвальд вложил кинжал в ножны, перевернул рукоятью вниз. Открыл дверь и поглядел на волосистую макушку охранника. Сильно ударил. Рукоять затрещала, стражник осел на стуле, а потом грудой сложился у его ножек.

Кошка поджидала в библиотеке.

* * *

«Дядя Раз, Дядя Два, Папы Нет. Тетя Раз, Тетя Два, Мамы Нет».

Сейчас присутствовали и были настороже Дядя Раз, Тетя Раз и Двоюшки Раз, Два и Три. Двоюшка Раз подошел ближе, почти на расстояние быстрого, крепкого тычка локтем. Он любит так делать; к тому же попутно он хочет взять луковицу из кучки на столе. Но малец знал привычки Раза — у него был для изучения целый год, полный синяков — и поэтому как бы случайно сделал шаг в сторону, лучезарно улыбнувшись Тете Раз. Та ворковала над нежданным богатством, Дядя Раз сидел напротив. Малец был готов смущенно моргнуть, едва Дядя поднимет на него глаза — но сейчас не моргал, ибо точный расчет времени — это все, как не устает повторять Дядя Два. К тому же нужно следить за Двоюшкой Раз, ведь первый его замысел не удался.

Двоюшке Раз (которого прозвали Цапом) придется напрячь мозги, вырабатывая более хитрый план. Кажется, что хитрости взяться неоткуда — мозги Цапа отличаются вялой тупостью — но ему словно бы демоны помогают, наперебой подсказывают жестокие идеи. Цап не остановится, это ясно. Нет, он запомнил и начал планировать. Чем дальше, тем хуже будет.

Но сейчас ему нет дела до Двоюшки Раз, да и вообще ни до чего, что может случиться вечером или завтра утром. Он ведь принес домой еду, целую охапку еды, доставил ношу под радостные крики облегчения.

Человек, в честь которого он был назван, человек давно умерший, тот, что не был Дядей Раз или Дядей Два — но, разумеется, был не Папой, а Дядей Три — ну, этот человек мог бы гордиться мальчиком — одноименником, который помогает семье держаться вместе.

Подхватив себе луковицу, малец Харлло пробежал в безопасный уголок единственной комнаты и, за миг до того как впился в лакомство, поймал взгляд Дяди Раз и кивнул, подмигнув, в ответ.

Как вечно твердит Дядя Два, расчет времени позволяет человеку измерить мир и найти в нем свое место. Расчет — это не мир «может быть», расчет — это мир «да» и «нет», «так» и «этак». «Сейчас» или «завтра». Расчет — свойство зверей, ловящих других зверей. Он свойственен тигру с неподвижным, следящим взором. Он свойственен и жертве, когда охотник становится добычей. Это как с Двоюшкой Раз: каждый миг — охота, дуэль, битва. Но Харлло изучил путь тигра, спасибо Дяде Два, у которого даже кожа становится тигровой, едва пробудится холодный и неумолимый гнев. У него глаза тигра. Он — самый храбрый и мудрый человек в Даруджистане. И он — единственный, кроме самого Харлло, кто знает: Тетя Два — вовсе не Тетя, а Мама. Пускай она этого не признает, никогда не произносит вслух, никогда не подходит к своему единственному ребенку, сыну Насилия. Когда-то Харлло думал, что Насилие — имя Папы; но теперь он узнал, что Насилие — не имя, а то, что люди делают друг другу. Как локтем под ребра и еще хуже. Вот почему Мама остается Тетей Два, вот почему в редкие визиты она не встречает его взор, как Харлло не пытается, вот почему она не говорит ничего, а если говорит, голос звенит гневом.

«Видишь ли, Харлло, тетя Стонни ненавидит слова», объяснял Грантл. «Когда слова подкрадываются слишком близко к тому, что она скрывает».

Да, он видит. Он много чего видит.

Цап заметил его взгляд и скорчил страшную рожу, обещая скорую расправу. Младшая сестра Цапа, Мяу, смотрела с края стола, смотрела и не понимала — да и куда ей, в три года от роду. Двоюшка Три, которую звали Хныка, лежала скрытая в колыбельке и пеленках, в полной безопасности от всего, как и подобает младенцам.

Самому Харлло было пять или почти шесть. Он уже стал высоким — долговязый, шутил Грантл, долговязый и тощий. Именно так растут мальчики.

Тетя Мирла положила оставшиеся овощи в кипящий над очагом котел; Харлло заметил, как она бросила понимающий взгляд на мужа, а тот кивнул, продолжая массировать обрубки под коленями (у большинства людей там расположении икры, лодыжки и стопы, но Дядя Бедек пережил несчастный случай, что — то вроде Насилия, но неумышленного, и теперь не может ходить, что сделало жизнь труднее для них всех. Поэтому Харлло приходится делать все то, что не желает делать Цап, а тот не желает делать ничего… разумеется, кроме как травить Харлло).

Воздух в убогой комнате стал пахнуть землей и сладким, потому что Мирла бросила кизяк в маленький очаг под котлом. Харлло знал, что утром ему придется пойти и собрать новых кизяков — за городом, на Западном берегу Озера, а это будет целое приключение.

Цап прикончил свою луковицу и подбирался к Харлло, уже сжав руки в кулаки.

Но Харлло расслышал стук сапог на улице, треск сухих веток дерева, обрушившего крышу домика напротив; еще миг — и Дядя Два распахнул циновку входа и втиснулся в комнату, пригнувшись — полоски на лице были словно заново нарисованы, так ярко они выделялись, а глаза светились словно два фитиля. Он улыбнулся, показав клыки.

Бедек помахал рукой: — Грантл! Входи, дружище! Погляди, какой пир сварганила Мирла!

— Как раз вовремя, — ответил здоровяк, входя. — Я принес копченую конину. — Он заметил Харлло и подозвал к себе: — Пора нарастить парню хоть какие мышцы.

— Ох, — сказала Мирла. — Он никогда не сидит на месте, вот в чем беда. Ни мгновения!

Цап скривил губы, спеша спрятаться подальше. Взгляд его был полон ненависти и страха. Грантл подхватил Харлло и держал, визжащего, одной рукой, а потом перенес к очагу и вручил извивающуюся «посылку» Мирле.

Бедек поглядел в глаза Грантлу. — Рад видеть тебя снова, — произнес он негромко. — Слышал, как ты управился у ворот и в Непоседах. Жаль, что я такой…бесполезный.

Отпустив Харлло, Грантл вздохнул: — Может, дни твоих путешествий с караванами и прошли, но это не делает тебя бесполезным. Ты поднимаешь отличную семейку, Бедек. Чудную семейку.

— Никого я не поднимаю, — пробурчал Бедек. Харлло хорошо знал этот тон, слишком хорошо знал, ведь прошло всего несколько дней, едва ли неделя, с тех пор, как Дядя Раз вылез из глубокой и темной ямы, в которую сегодня снова лезет. Проблема в том, что Бедеку нравится эта яма. Нравится, как Мирла суетится вокруг вся во вздохах и охах, лезет с ласковыми объятиями; и так будет продолжаться до самой ночи, а ночью они будут скрипеть кроватью и издавать всякие другие звуки, а наутро Бедек будет, конечно же, улыбаться. Однако когда Мирла так суетится вокруг муженька, забыв обо всем остальном, Харлло приходится ублажать все капризы девчонок; что еще хуже, некому тогда избавить его от нападок Цапа. Предстоят жестокие побои, да уж.

Мирла не может много работать — не после последнего ребенка, который повредил что-то в брюхе и теперь она слишком легко устает; даже готовка знаменитого супа оставляет ее измотанной и слабой, вызывает головную боль. Когда в силах, она занимается починкой белья — но это слишком редко случается, и набеги Харлло на ближайшие рынки становятся все важнее для семьи.

Он терся рядом с Грантлом, который сел напротив Дяди Бедека, достал кувшин вина. Это заставляет Цапа держаться в стороне, что, разумеется, делает все только хуже; но и так пока сойдет. Ведь ты не можешь выбирать семью, двоюродного брата и кого-то еще. Они такие, какие есть, вот и всё.

К тому же он может уйти рано утром, пока Цап спит, и пробраться за город, вдоль озерного берега — там мир растягивается в длину и ширину, там нет трущоб, а есть только холмы с козами и пастухами, а за ними вообще никого нет — одна голая земля. Существование подобных мест нашептывало Харлло мысли о возможностях, которые он не решался облекать в слова… но все это принадлежит будущей жизни, смутной, призрачной, но такой многообещающей. Яркой как глаза Грантла. Только это обещание и заставляет Харлло выдерживать удары Цаповых кулаков. Бедек и Грантл говорят о прошлой жизни, когда они ходили в одних и тех же караванах — и Харлло кажется, что прошлое, которого он не видел, потому что оно было до Насилия — прошлое было местом великих деяний, местом, в котором жизнь была гуще, солнце ярче, закаты красивее, в котором звезды сияли в черных небесах и луна была не затуманенной, а люди высокими и храбрыми, и никто тогда не говорил о прошлом, потому что оно происходило прямо тогда.

Возможно, он найдет такое место в будущем. Сможет распрямиться, растянуться.

Напротив Харлло скорчился в темном углу Цап. Он следил за Харлло, ухмылялся, и глаза его обещали нечто совсем иное.

Мирла поднесла им по полной тарелке.

* * *

Порванные на полосы папирусные листы легко загорелись, послав клочья пепла по дымоходу. Дюкер следил, как они взлетают, и видел ворон, тысячи ворон. Вороны — воровки похитили из памяти все воспоминания, кроме этих; он не может ни о чем думать, он стал совершенно бесполезным для жизни. Все попытки вернуть памяти лица павших — провалились. Все попытки записать ужасную историю — оказались тщетными. Плоские и безжизненные слова, живые сцены, начертанные мертвецом.

Кем были товарищи, с которыми он шел бок о бок? Кем были те виканы и малазане, ведуны и воины, солдаты и священные жертвы, повисшие вдоль дороги часовыми тщеты, взирающие вниз, на собственные марширующие тени?

Балт. Лулль. Сормо Энат.

Колтейн.

Имена, но не лица. Хаос и ужас молний, мгновения — бегство, усталость, отверстые, кровоточащие раны, пыль, вонь упущенного дерьма — нет, он не может записать такое, не может донести истину каждого события.

Память подводит. Мы обречены изображать отдельные сцены, описывать и обосновывать каждое действие, тем самым оправдывая его — под каждым безумным и иррациональным поступком должен быть солидный фундамент мотиваций, смысла, значения. Должен быть. Альтернатива… неприемлема.

Но именно к этому раз за разом ведут его попытки писать. К неприемлемым истинам, тем, на которые нельзя смотреть даже краем глаза. Которым тем более нельзя посмотреть прямо в глаза. Ибо в них нет ничего, достойного почтения. Нечем оправдать даже простое стремление к выживанию, тем более бесконечный водопад провалов и бесчисленных смертей.

Даже здесь, в мирном городе, он следит за горожанами и их повседневными плясками — и с каждым мгновением растет в нем презрение. Ему не нравится путь, на котором мысли становятся жестокими, не нравится гнев при виде существования, кажущегося бесцельным и бессмысленным … но ему не сойти с пути наблюдений, открывающих пустоту повседневной жизни, молчаливых или крикливых ссор с супругами, друзьями, детьми и родителями. Он видит толпы на запруженных улицах, и каждая жизнь замкнута в себе, каждый мнит себя правым и не обращает внимания на окружающих — люди полностью поглощены своей жизнью. Почему бы ему не наслаждаться зрелищем? Их полнейшей свободой, необыкновенной роскошью воображения, в котором они контролируют свою жизнь? Это, конечно же, не так. Вместо свободы люди воздвигли для себя преграды, влачат кандалы, которые сковали собственными руками. Бренчат цепи эмоций, страхов и забот, нужды и злобы, мятежа против безвестности, на которую обречена каждая личность. Да, это самые неприемлемые истины.

Не это ли таится за стремлением к власти? Сорвать покров анонимности, восстать во славе или позоре, словно с начищенным щитом и сверкающим мечом? Издать крик, который расслышат даже за вратами личной жизни?

Увы, Дюкер слышал слишком много подобных криков. Стоял, сжавшись, в вихре воплей торжества и вызова, становящихся стонами отчаяния и бесполезной ярости. Отзвуки силы сливаются в один тон — тон полнейшей пустоты. Это видит любой историк, достойный своего звания. Нет, в писаниях нет ценности. В них меньше смысла, чем в суете ребенка, стучащего кулачками по равнодушной, не замечающей криков тишине. История ничего не значит, ибо единственное ее содержание — человеческая тупость. О, были мгновения славы и великих дел, но надолго ли сохраняется эта слава? От одного вздоха до следующего. Да. Не более того. Что до остального… пинайте ногами кости и обломки, ибо только они остаются надолго, пока всё не превратится в прах.

— Ты какой-то задумчивый, — сказал Колотун, со вздохом склоняясь и наполняя до краев кружку Дюкера. — Что не может удивить, ведь ты только что сжег плоды годичных усилий, не упоминая уж о папирусе ценой в большой консул.

— Я возмещу стоимость, — ответил Дюкер.

— Не смеши. — Целитель откинулся на спинку стула. — Я только сказал, что ты задумчив.

— Видимость обманывает, Колотун. Мне больше не интересно думать. Ни о чем.

— Отлично. Хорошее состояние ума.

Дюкер продолжал смотреть на пламя, следить за черными воронами и их полетом в трубу. — Для вас — не особенно хорошее. Вам нужно думать об ассасинах.

Колотун фыркнул: — Ассасины. Дергунчик уже обговаривает, где зарыть долбашки. Дюжину. Дымка ищет штабы Гильдии, а Хватка и Жемчуг работают с советником Колем, чтобы определить источники финансирования контракта. Дай нам неделю — и проблема перестанет быть таковой. Навсегда.

Дюкер криво усмехнулся — Не лезьте к малазанским морпехам, даже если они в отставке.

— Не пора бы уже всем это понять?

— Люди глупы, Колотун.

Целитель моргнул. — Не все.

— Верно. Но Худ ждет всех — глупых, умных, хитрых, тупых. Ждет с одной и той же понимающей улыбкой.

— Не удивляюсь, что ты сжег книгу.

— Да.

— Итак, если ты больше не пишешь историю… что ты делаешь?

— Делаю? Да ничего.

— Ну, об этом деле я теперь знаю всё. Даже не думай возражать. Да, я иногда кого-то исцеляю. Но прежде я был солдатом. Теперь я не солдат. Теперь я сижу и жирею, и мой жир насквозь пропитан кислой желчью цинизма. Я растерял всех друзей, Дюкер. Как и ты. Распугал всех, и ради чего? Будь я трижды проклят если знаю. Ничего не знаю и не понимаю вообще.

— Значит, это встреча собратьев по уму. Но, Колотун, мне кажется — ты снова на войне. И враг, как всегда, опасен и неумолим.

— Гильдия? Подозреваю, ты прав. Но это же не надолго? Не нравится мне быть отставником. Словно ты публично отказался от собственной ценности, какой бы она ни была. Чем дальше, тем яснее ты понимаешь, что ценности в тебе было много меньше, чем раньше мнилось. От этого еще хуже.

Дюкер опустил кружку, встал. — Верховный Алхимик пригласил меня на обед. Завтра. Лучше пойти поспать. Береги спину, целитель. Иногда брат тянет, а сестры нигде не видно.

Колотун молча кивнул и принял на себя бремя пристального взгляда в огонь. Дюкер вышел.

Историк вышел из прогретого помещения и попал под сквозняки. Он пересекал слои воздуха просто холодного и ледяного. Чем ближе к комнате, тем холоднее.

Где-то над жалким храмом в пасти дымохода плясали вороны — искорки. Их было почти не видно во тьме. Каждая несла слово, но молчала. Они были слишком заняты, они наслаждались экстазом яркого, ослепительного огня. А потом гасли.

* * *

Газ вылетел на улицу очень рано, едва сообразил, что обычная дневная выручка не купит ему веселой ночи в кабаке. Зорди следила за муженьком, отмечая жалкую сутулость, которая всегда проявлялась в нем, когда Газ сердился. Он резкими скачками выбежал в ночь. Куда он идет, она не знала — да и не очень хотела знать. За прошедшую неделю ее лоток дважды обокрал тот тощий клещ — уличный сорванец. Боги, что за родители в наши дни? Недоноску наверняка не больше пяти лет, это точно; он уже верток словно угорь на мелководье. Почему его не секут, как положено? Особенно в таком возрасте, когда найдется много типов, готовых поймать паренька, побить, продать или использовать иначе. Если его используют совсем нехорошим способом, то после свернут шею. Зорди мельком отметила, что это жестокая мысль и жестокий образ, скорее подходящий для муженька, чем для нее. Хотя он скорее думал бы о том, сколько монет она приносила бы без воровства. Наверное, еще о том, что сделал бы с недоноском, попади тот к нему в руки.

Она вздрогнула от таких мыслей, но тут же была отвлечена — Ноу, сторожевой пес в соседнем дворике, необычайно яростно забрехал — хотя она сразу сообразила, что Ноу не любит Газа, особенно когда тот идет такой вот походкой. Когда Газ бредет к дому пьяный и бесполезный, шелудивая скотина звука не издаст. Игнорирует Газа напрочь.

Псы, знала она, могут вынюхать дурные намерения. И другие звери также, но особенно псы. Газ никогда не трогал Зорди, ни шлепка ни затрещины — он отлично понимал, что без жены и ее огорода окажется в полной заднице. Искушение у него было — много раз — но каждый раз в его глазах вдруг что-то вспыхивало, какое-то удивление… и он улыбался и отворачивался, сохраняя кулаки и все прочее для кого-то другого. Газ любит хорошую драку где-нибудь в аллее позади таверны. Любит лупить по морде, если морда слабее и пьянее его. И нет рядом дружков, способных заступиться и даже напасть со спины. Все от мерзостей жизни, так он частенько объясняет.

Зорди не знала, о каких мерзостях он толкует, но некоторые догадки у нее были. Например, она сама. Жалкий клочок земли с овощами. Ее пустое чрево. Годы и тяжкий труд, состарившие ее, укравшие былую прелесть. О, в ней было много чего, делавшее его несчастным. Если хорошенько подумать, ей повезло, что он держится рядом так долго, ведь он работал у рыбака на сетях и потерял все пальцы в ту несчастную ночь, когда что-то большое затаилось внизу, неподвижное и незаметное, так что рыбаки успели поднять сеть на борт лодки. Вот тогда оно и взорвалось в дикой силе, прокатившись по воде что твой таран. Скорченные пальцы Газа отскочили словно морковки, и теперь у него только большие пальцы остаются и нижние костяшки всех прочих.

Кулаки, созданные для драк, говорит он и бессознательно оскаливает зубы. И ни для чего больше. Она думала, что это вполне достаточное и понятое основание напиваться при малейшей возможности.

Но потом она стала чувствовать в себе гораздо меньше великодушия. Точнее говоря, великодушия вообще не осталось. Даже жалость съежилась и куда-то пропала, словно сухой лист на осеннем ветру. Он словно изменился на глазах… но она понимала, что скорее изменилось что-то за ее глазами — не тот, на которого смотрят, но та, что смотрит. Она больше не трясется, видя его ярость. Больше не стыдится сутулости и бессильного гнева — просто смотрит и видит всю тщетность его жалости к себе, его уязвленной гордости.

Она пуста, да. Она думала, что будет опустошенной весь остаток жизни. Но что-то новое начало заполнять бездну. Вначале оно вызывало содрогания, уколы совести… но не сейчас. Теперь мысли об убийстве наполняют голову и ей приятно, словно она погружается в ароматическую ванну.

Газ жалок. Он сам так сказал. Он сказал, что был бы счастливее мертвым.

По правде говоря, она думает точно так же.

* * *

Вся эта любовь, вся отчаянная нужда… а он стал бесполезным. Надо было давным-давно его прогнать. Он сам понимает. Держаться за него вот так — для нее сущая пытка. Он говорит жене, что нападает лишь на слабаков. Дураков и того хуже. Говорит, делает это, чтобы держать кулаки сильными, укреплять костяшки. Что это позволяет ему оставаться в живых (хо, вот уж отличная причина!) Человеку нужно мастерство, это так. И неважно, в хорошем он мастер или в дурном. На деле же он выбирает самых злобных и здоровенных ублюдков, каких может найти. Доказывает себе, что костяшки сохранили убийственную силу.

Убийственную, да. Пока что он в них уверен.

Но рано или поздно, понимал Газ, монетка ляжет не той стороной — и его хладный труп останется в аллее. И хорошо. Когда ты скапливаешь монету, которую не вполне заслужил, кто-то непременно приходит и отбирает все.

Он знал, что она не будет скорбеть. Любящий способен заметить, когда любимая уже не отвечает ему любовью. Он не винил ее и не стал любить меньше; нет, его страсть стала еще сильней.

Таверна «Голубое Яйцо» занимала угол обширного квартала бедных домов, смердящих мочой и гнилым мусором. В разгар праздника анархия достигла особого размаха здесь, среди портовых улочек; Газ далеко не единственный слонялся в ночи в поисках неприятностей. Ему пришло в голову, что он отнюдь не уникальный человек, как думал раньше. Что он всего лишь один из тысяч бесполезных городских негодяев, ненавидящих себя и бегающих по следу друг друга словно стая шелудивых псов. Знакомые обходили его стороной, разбегаясь с пути. Газ приближался к излюбленному месту боя, задворкам «Голубого Яйца». Мелькнувшая мысль — насчет других, насчет скрытых тенями лиц вокруг — быстро исчезла. Он почуял в жарком и сыром воздухе запах крови.

Кто-то обставил его. Возможно, и сейчас околачивается на другой стороне аллеи. Ну, может быть, дурак сделает круг и он сможет устроить ему то же, что тот устроил кому-то… а, вот и недвижная куча, скорченное тело. Газ подошел и толкнул тело носком сапога. Услышал хриплый, булькающий вздох. Воткнул пятку в ребра. Раздался треск и хруст. Кровь хлынула струей; тихий стон, последний вздох… Плевое дело. Конец.

— Доволен, Газ?

Он повернулся на звук тихого, сочного голоса, принимая защитную стойку и зная, что не успевает — но ожидаемый кулак так и не коснулся его. Газ с руганью отскочил, прижавшись плечами к стене, и с растущим страхом поглядел на высокую фигуру вкаком-то саване. — Я не боюсь, — злобно зарычал он.

Насмешку незнакомца словно смыло волной. — Откройся, Газ. Открой душу своему богу.

Газ ощутил, как входит в рот воздух, холодя зубы, ощутил, как растягиваются в ухмылке потрескавшиеся губы. Сердце колотилось в груди. — У меня нет бога. Я знаю только проклятия. А тебя не знаю. Совсем.

— Конечно, знаешь, Газ. Ты принес мне шесть жертв. Я считаю.

Газ не мог различить лицо под капюшоном, но воздух между ними внезапно наполнился тошнотворно-сладким, пряным запахом. Словно холодная грязь, та, что стекает из бойни. Показалось, он слышит жужжание мух… но звук исходил откуда-то из головы. — Я убиваю не ради тебя, — сказал он жалким, тонким голосом.

— И не должен. Я не требую жертвоприношений. Нет… надобности. Вы, смертные, освящаете любую землю, даже грязь этой аллеи. Вы цедите на нее жизнь. Ничего иного не нужно. Не намерений, ни молитв, ни заклинаний. Меня призывают без конца.

— Чего тебе нужно от меня?

— Пока — чтобы ты продолжал пожинать души. Когда придет время большего, Газ Гадробиец, тебе подскажут, что нужно.

— А если я не…

— Твои желания не имеют значения.

Он не может избавиться от адского жужжания в черепе. Он качает головой, прищуривает на мгновение глаза…

Когда он открыл глаза, бог исчез.

«Мухи. Мухи в голове. Боги, уходите!»

Кто-то забрел в аллею, шатаясь, бормоча и хватаясь вытянутой рукой за каждую преграду.

«Я смогу выгнать их. Да!» И он тут же понял истинность мысли, понял, что убийство заставит замолчать проклятых мух. Развернулся и побежал, готовя руки, к пьяному дурню.

Тот поднял глаза в последний миг — и встретился с ужасными костяшками.

* * *

Крут из Тальента замедлил шаги вблизи от узкого прохода к дому, в котором нынче жил. Кто-то стоит в тени, загородив дверь. Он встал в десяти шагах от него. — Отличная работа, — сказал он. — Ты был за моей спиной почти все время. Я уж подумал, что ты дилетант. Но вот он, ты…

— Привет, Крут.

Услышав голос, Крут вздрогнул и вытянул шею, пытаясь пронизать взором сумрак. Всего лишь смутная форма — но, как он понял, подходящая форма. — Боги подлые! Не думал, что ты вернешься. Ты хоть представляешь, что случилось за время твоего отсутствия?

— Нет. Что, не расскажешь?

Крут ухмыльнулся. — Расскажу. Но не здесь.

— Раньше ты жил в лучшем районе.

Крут глядел на Раллика Нома, вышедшего из ниши, и улыбался все шире. — Ты совсем не изменился. И да, я знавал лучшие времена. Неприятно говорить, но виноват ты, Раллик.

Высокий поджарый ассасин повернулся и осмотрел фасад здания. — Ты живешь тут? И в этом моя вина?

— Идем внутрь. Разумеется, верхний этаж, угол, выходящий на аллею — темно как у Худа подмышкой и вылезти на крышу легко. Ты полюбишь мое гнездышко.

Вскоре они сидели в большей из двух комнат за поцарапанным столом; на столе стояла кривоватая свечка с коптящим фитильком, а также глиняный кувшин кислого эля. Оловянные кубки в руках ассасинов протекали.

Крут долго молча тянул эль. Наконец он улыбнулся, выказывая любопытство и удивление: — Я тут подумал… Ты появился живой и невредимый. И сделал то, чего не смог сделать Крафар. Раллик Ном, у нас тут существует культ во имя твое. Крафар объявил нас вне закона Гильдии, пытался искоренить. Но мы только скрылись в глубине. Я нырнул недостаточно глубоко — меня подозревают, меня изгнали и сторонятся, словно я уже покойник. Старые приятели… глядят сквозь меня. Раллик. Это чертовски тяжело.

— Крафар?

— Себа, родич Тало. Из свары за наследие Ворканы он единственный вышел невредимым… то есть живым, я имел в виду. Гильдия обескровлена. Многие опытные убийцы уехали, им не нравилась междоусобица. Почти все на юг, в Элингарт. Некоторые в Черный Коралл — если ты можешь поверить. Слух прошел, что кое-кто подался в Крепь, вступать в малазанский Коготь.

Раллик застыл с пятнистым кубком в руке: — Погоди, чтоб тебя! Какой идиот придумал культ?

Крут пожал плечами: — Просто так случилось, Раллик. Не совсем поклонение. Неподходящее слово. Это скорее… философия. Философия умерщвления. Прежде всего — долой магию. Яды, различные яды. И отатараловая пыль, если кто может достать. Но Себа Крафар желает вернуть нас ко всякой магии, хотя ты показал яснее ясного, какой путь лучше и надежнее. Этот тип упертый — кровь сказывается, а? — Крут хлопнул по столу и в последний миг успел остановить падающую свечку. Жалкое пламя чуть не погасло. — Не терпится увидеть рожу Крафара, когда ты войдешь и…

— Увидишь, — обещал Раллик. — Но вот что. Пока никому не слова.

Крут хитро усмехнулся: — Планируешь напасть внезапно? Ты переступишь труп Крафара и возглавишь Гильдию. Тебе нужен план — и я готов помочь, подсказать, кто самый верный, кому можно доверить спину…

— Помолчи, — прервал Раллик. — Тебе кое-что нужно узнать.

— Что?

— Помнишь ночь моего исчезновения?

— Конечно!

— Той ночью еще кое-кто исчез.

Рут моргнул. — Да, это…

— Я вот вернулся…

— Ты…

Раллик выпил эля. И еще.

Крут выпятился на него, выругался. — Она тоже?!

— Да.

Крут мигом выхлебал кубок и налил еще. Откинулся на спинку стула. — О боги. Бедняга Крафар. Ты работаешь с ней против него, Раллик?

— Нет.

— Не то чтобы ей нужна была помощь…

— Я не знаю, где она может быть, Крут. Не знаю, что планирует. Если планирует. Не знаю и не могу догадаться. Как и ты.

— Что же делать, Раллик?

— Ничего не меняй, веди обычную жизнь.

Крут фыркнул: — Какая обычная жизнь? Медленное помирание с голоду?

— У меня есть деньги. Хватит на обоих. Спрятаны там и сям. — Раллик встал. — Полагаю, нынче на крышах тихо.

— Только воры снуют там, словно мыши в отсутствие совы. Я же сказал — Гильдия стоит на коленях.

— Ладно. Вернусь перед рассветом. А пока, Крут, ничего не делай.

— Это я умею.

Раллик поморщился, но промолчал. Отвернулся, начал открывать задвижку окна.

На взгляд Крута, ему ничего и не надо было говорить. Да, Крут хорошо умеет ничего не делать. Но Раллик Ном этого не умеет. Совсем не умеет. Ох, весело будет. Да уж!

* * *

Бормотание преследовало его вдоль по улице — гортанные звуки из десятков клыкастых пастей. Языки высовывались, черные губы вздергивались. В полутьме сверкали белки глаз. Оглядываясь через плечо, Искарал Паст, Маг и Верховный Жрец Теней, бог бхок’аралов, строил рожи поклонникам. Шептал проклятия. Показывал язык. Оскаливал зубы и выпучивал глаза.

Но разве этим их напугаешь? Конечно, нет! Совсем наоборот, если можете верить в подобное безумие. Они подкрадывались все ближе, сживая в лапах добычу, награбленную у зевак на рынке; их личики искажало страдание. Запор или что-то еще хуже. Есть от чего придти в ярость!

— Не обращать внимания. Не обращать. У меня есть задачи, миссии. Дела великой важности. Много работы.

И он поспешил, пиная мусор и прислушиваясь к тварям, которые за его спиной пинали тот же мусор. Он замирал в начале каждой улицы, бросал быстрые взгляды по сторонам и мчался к следующему перекрестку. Бхок’аралы сзади скучивались на перекрестках, смотрели туда, смотрели сюда, пускались следом.

Вскоре он замер; на фоне умирающего эха шагов раздалось громкое клацание бесчисленных когтистых лап по мостовой. Искарал Паст схватился руками за остатки волос и вихрем развернулся. Бхок’аралы скорчились и приложили кулачки к вискам крошечных голов.

— Оставьте меня! — зашипел он.

Они зашипели в ответ.

Он плюнул.

И был окачен потоками вонючей слюны.

Он ударил себя по голове.

Твари молотили себя по головам кулачками, фруктами и прочей зажатой в кулачках добычей.

Сузив глаза (сузив глаза!) Искарал Паст медленно встал на одну ногу. Поглядел, как бхок’аралы колышутся каждый на одной лапе.

— Боги подлые! — прошептал он. — Они стали совсем дурными.

Снова повернувшись кругом, он уставился на приземистый восьмиугольный храм, что стоял в пятидесяти шагах вправо по улице. Стены — хаотическое собрание ниш и кривых углов, изобильных вместилищ для теней. Паст вздохнул: — Мое новое жилище. Скромная хижина, но для моих нужд сойдет. Конечно, я планирую расстаться с ним, когда придет время. О, вам нравятся золотые блюда на шелковых салфетках? Вот мне они безразличны, заметьте. Но буду рад. Пауки? Нет, никаких тут пауков, хо, хо. Их просто не пускают. Мерзкие твари, да. Отвратительные. Не моются, даже не знают, каково это. Мерзкие.

Сзади раздавалось пение без слов.

— О, не обращайте внимания. Родня жены. Если бы я знал заранее, никогда не позволил бы себя окрутить. Если понимаете, о чем я. Но именно так дела и обстоят — женитесь, и в конце концов вас оседлает вся семейная кодла. Даже когда она исчезла, улетела по ветру пустой восьминогой шелухой — ну, должен признаться, что чувствую некоторую ответственность за несчастных свойственничков. Нет, нет. Она была совсем на них не похожа. Еще хуже. Признаюсь во временном умопомрачении. Думаю, это проклятие юности. Давно ли мы женаты? Ну, уже четыре или пять лет, да. Хотя это показалось вечностью и я рад, так рад, что со всем покончено. Еще вина, милая?

Улыбнувшись, Искарал Паст двинулся к храму.

Покрытые тенями ступени ведут на затененное крыльцо, покрытое изрытыми впадинами серыми камнями; о, это очень умело сделано. Две двери, огромные, почти что ворота в панелях полированной бронзы, составляющих изображения Гончих в прыжке. Сделано с любовью. Что за рычащий ужас!

— Да, двери были моей идеей. Фактически я сделал их своими руками. Хобби. Скульптура, гобелены, портретура, карикатура, горшкотура… то есть горшки, я просто воспользовался техническим термином. Видите эту погребальную урну? Исключительная. Да, она внутри. Да. Моя любимая ушла, моя любезная ушла, моя благословенная ушла — хе, хе — о, сложить ее лапы было непростой задачей, скажу вам, едва места хватило. Знаю, трудно поверить, что она там, в урне размером меньше кувшина вина. У меня много умений, да, как положено славному смертному слуге Высокого Дома Тени. Но скажу вам, она бешено сопротивлялась до самого конца!

Он согнулся у бронзовых дверей, поглядел в зияющие пасти Гончих. Поднял костистый кулак и постучал в нос Барену.

Раздался гулкий звук.

— Так и знал, — сказал он, кивая.

Бхок’аралы терлись на ступенях, стучали друг другу в морды и кивали с мудрым видом. Дверь со скрипом открылась. Лицо укутанной в плащ с капюшоном, согбенной фигуры было смутным и расплывчатым. — Нам ничего не нужно, — произнесла она тонким женским голосом.

— Вам не нужно ничего. А чего именно?

— Они испачкают обстановку.

Искарал Паст оскалился. — Она безумна. Почему мне встречаются одни безумцы? Слушай, ничтожная служка, отойди. Поскреби прыщавым лбом плиты пола, поцелуй мои драгоценные ноги. Я никто иной как Искарал Паст.

— Кто?

— Искарал Паст! Верховный Жрец Теней. Маг Высокого Дома. Самый доверенный, излюбленный, ценимый слуга нашего бога! Ну-ка, отойди и дай мне войти! Я объявляю храм своим по праву старшинства, по праву законной иерархии и по праву природного превосходства! Я буду говорить с Верховной Жрицей! Немедленно! Буди ее, тормоши ее — делай все что нужно, пусть будет готова ко встрече.

Дверь заскрипела и служительница выпрямилась, оказавшись поразительно и до смешного высокого роста. Сбросила капюшон, открыв прекрасно вылепленное лицо в обрамлении длинных, прямых, ржаво-рыжих волос. — Я Верховная Жрица Сордико Шквал из даруджистанского Храма Тени.

— А, мастерица перевоплощений. Как я.

— Да, вижу.

— Видишь?

— Да.

— О, разве не смешно. — Он склонил голову к плечу. — Совсем не смешно. — И победно улыбнулся: — Как думаешь, кто я такой?

— Разновидность сожженной солнцем жабы?

— Как раз это я и хотел тебе явить. Давай, пригласи меня внутрь, пока я не потерял температуру.

— Терпение, ты имел в виду?

— Нет, температуру. Холодно стало.

Янтарные глаза посмотрели на ступени за его спиной. — А твоих отпрысков?

— Ха ха. Это не отпрыски. Не обращай внимания. Они умеют ныть, умеют скулить, умеют кланяться и еще…

— Прямо сейчас они машут руками, в точности подражая тебе, Искарал Паст. Почему бы?

— Забудь, сказал я.

Она пожала плечами и отступила.

Искарал Паст поспешил внутрь.

Сордико Шквал закрыла двери за засов. — Итак, ты провозгласил себя Верховным Жрецом. Откуда?

— С Семиградья, из тайного монастыря.

— Какого монастыря?

— Тайного, разумеется. Тебе не нужно слышать, а мне не нужно говорить о нем. Покажи мне мои комнаты, ибо я устал. И проголодался. Я желаю обед из семи блюд, обильный и дорогой, и соответствующие деликатные вина, и сочных служанок, способных ублажить любую мою восторженную причуду. Что до остального — я не желаю заботиться и передаю все на усмотрение сенешалей, столь любезных, сколь полагается гостям моего храма.

— Твоего, вот как?

Искарал Паст хихикнул: — Ненадолго. Но я пока промолчу. Оставлю ей жалкие заблуждения. Улыбнуться, да, и кивнуть… ах, как они просочились, во имя Бездны!?

Бхок’аралы столпились вокруг Верховной Жрицы и кивали головами.

Она повернулась… — Не знаю. С нашими чарами это должно было быть невозможным. На редкость неприятно, согласна.

— Не обращай внимания. Веди же меня, мелкая сошка.

Женщина вздернула красивую бровь. — Ты назвал себя и Магом Высокого Дома Тени. Это слова. Доказательства есть?

— Доказательства? Я тот, кто я есть, и этого достаточно. Молись, молись. Я имел в виду — молись, молись и, возможно, всевозможные виды откровения осенят тебя, усмирят тебя, приведут в подобающее обожание. О, — добавил он, — подожду, пока она так и сделает! Да уж, песня сразу изменится! Забудем о служанках, ублажающих причуды… пусть меня ублажит эта славная женщина!

Она уставилась на него, а мгновение спустя развернулась, раздувая просторные одеяния, и сделала жест следовать. Нет сомнения, она хотела произвести впечатление своей грацией… но увы, ей пришлось пинать и расталкивать тучу бхок’аралов, каждый из которых оскаливал зубы в неприятном беззвучном смехе. Жрица метнула взгляд на Искарала Паста, но — он уверен — не успела заметить, что он тоже тихо смеялся.

Они пошли в святилище.

— Недолго, — шептал Паст. — Этим дверям требуется покраска. Недолго уже…

* * *

— Боги родные, — пробурчал стражник, — да ты больше Баргаста!

Маппо Коротыш пригнул голову, досадуя, что так шокировал случайно встреченного дозорного. Стражник отскочил и схватился за грудь — да, он уже в летах, но жест оказался просто жестом удивления — внезапный страх Трелля, что он ненароком послал первого встреченного горожанина кувырком через врата Худа, медленно превратился в стыд. — Извините, сэр, — сказал он тогда. — Я хотел всего лишь задать вопрос.

Стражник поднял фонарь повыше, загораживаясь. — Так ты демон?

— Вы часто встречаете демонов в дозоре? Воистину необыкновенный город.

— Нет, разумеется. То есть не часто.

— Я Трелль с равнин к востоку от Немила, который лежит к западу от Джаг Одхана на Семиградье…

— Так в чем вопрос?

— Я ищу храм Бёрн, сэр.

— Думаю, лучше будет тебя сопроводить, Трелль. Ты ведь держался отдаленных аллей этой ночью?

— Думал, так лучше будет.

— Точно так. Мы с тобой сделаем так же. В любом случае ты в районе Гадроби, а твой храм — в районе Дару. Путь довольно долгий.

— Вы готовы уделить мне время. Благородно, сэр.

Стражник улыбнулся: — Трелль, если ты покажешься на любой из оживленных улиц, может случиться бунт. Заботясь о тебе, я предотвращаю беспорядки. Так что ничего благородного, просто долг службы.

Маппо снова поклонился. — Все равно благодарю.

— Момент. Я прикручу фитиль. Теперь иди за мной — поближе, прошу.

Похоже, празднующие в этом квартале скучились на главной улице, купаясь в голубом свете газовых фонарей. Было нетрудно избегать людных мест с проводником, ведущим его по узким, кривым, петляющим улочкам и аллеям. Немногие встречные торопливо разбегались, завидев мундир стражника (а может быть, и широкие плечи Маппо).

Но вдруг, позади какой-то жалкой таверны, они набрели на два трупа. Выругавшись вполголоса, стражник склонился и снова занялся фонарем.

— Это становится проблемой, — буркнул он, раскручивая фитиль. Золотой свет озарил окрестности, являя взорам грязные булыжники мостовой и блеск лужи крови. Маппо наблюдал, как он перевернул одно из тел. — Этого попросту забили. Кулаки и сапоги. Я знал беднягу. Проигрывал битву со спиртом… ну, теперь битве конец. Благослови Беру наши души! — Он перешел ко второму. — Ах, да. Худ побери того, кто это делает. Четверо прошлых были в таком же виде. Те, о которых мы знаем. До сих пор непонятно, каким орудием он пользуется. Черенок лопаты? Боги, просто зверство.

— Сэр, — подал голос Маппо. — Кажется, у вас появились более важные задачи. Укажите…

— Нет, я провожу тебя, Трелль. Они мертвы уже два звона — полежат еще немного. Думаю, пришло время, — сказал он, выпрямляясь, — вступить в дело магу или жрецу.

— Желаю вам успеха.

— Понять не могу, — говорил стражник, ведя Трелля в ночь. — Разве мирные времена не всем нравятся? Кому-то нужно выползти из ямы с окровавленными руками. Учинить рознь. Бедствия. — Он покачал головой. — Хотелось бы мне отыскать резоны в подобных извращениях. Но нет нужды. Никто не желает резонов для таких дел. Чего не хватает? Вот что хотелось бы знать. Им не хватает, я имел в виду. Всего лишь жажда власти? Господства? Чувство, будто определяешь, кому жить, а кому нет? Боги, хотел бы я понять, чем забиты их мозги.

— Нет, сэр, — отозвался Маппо. — Радуйтесь, что не понимаете. Даже зверью неведома такая агрессивность. Убийцы вашего рода и моего — они звери с разумом. Если то, что у них есть, можно назвать разумом. Они живут в мрачном мире, сэр, спутанном и полном страха, запятнанного завистью и злобой. И в конце умирают так же, как жили. Испуганные, одинокие, с памятью о силе, оказавшейся иллюзией, фарсом.

Стражник остановился и повернул голову, глядя на разговорившегося Трелля. В конце улицы виднелась стена, в ней слева была темная пещера входа или тоннеля. Через миг мужчина хмыкнул и повел Маппо вперед. В вонючем проходе воин — Трелль был вынужден сгорбиться.

— В родной земле вы должны быть славным племенем, — заметил стражник, — если все там такие же высокие и широкие, как ты.

— Увы, сэр, мы — почти все — не убийцы. Будь мы жестоки, жили бы гораздо лучше. Так что слава моего племени давно минула. — Маппо встал и поглядел назад, на ворота, в которые они только что прошли. Он смог заметить, что стена была лишь фрагментом длиной не более пятидесяти шагов. Дальше на месте стены виднелись неровно поставленные дома.

Стражник вздохнул: — Да, немногое осталось от Гадробийской стены. Только эти ворота, ими пользуются почти что одни воры и грабители. Идем, уже недалеко.

Храм Бёрн знавал лучшие дни. Известняковые стены были покрыты граффити — то списками молитв, то овальными значками и загадочными местными символами. Встречались тут и богохульства — как подумал Маппо, видя, что некоторые надписи соскоблены. Канавы были забиты мусором, в нем шныряли крысы.

Стражник провел его вдоль правой стены к более широкому проезду. Парадный вход в храм был украшен изображениями падающих звезд; ступени затопило дождевой водой глубиной примерно по лодыжку. Маппо поглядел на них с некоторым недоверием.

Стражник заметил его выражение. — Да, культ угасает. Думаю, она слишком уж долго спит. Знаю, это не мое дело — но зачем ты здесь?

— Я не уверен, — признался Мапо.

— А. Ладно. Да благословит тебя Бёрн.

— Спасибо, сэр.

Стражник возвращался по своим следам, чтобы найти аллеею с трупами. Воспоминание о встрече грызло Маппо неясным беспокойством. Он мельком заметил таинственные раны на втором трупе. Воистину зверство. Да будет ли конец подобному?! Истинное благословение мира?

Он сошел по ступеням. Пошлепал к самой двери.

Она открылась — он не успел постучать.

Тощий грустный мужчина встал перед ним. — Тебе нужно знать, Маппо Коротыш из племени Треллей: это долго не продлится. Ты стоишь передо мной как отсеченный член, и твоя кровь пятнает эфир. Потоку не видно конца.

— Конец настанет, — отвечал Маппо. — Когда я отыщу его.

— Он не здесь.

— Знаю…

— Ты готов идти по жилам земли, Маппо Коротыш? Этого ты ищешь в нашем храме?

— Да.

— Ты выбрал самую опасную тропу. Там яд. Там обжигающий холод. Лед, покрытый пятнами чуждой крови. Она ослепила владеющего льдом. Там ветра кричат в вечной муке смерти. Там тьма, и она не пуста. Там горе, которого даже ты не вынесешь. Там сдаются, но там есть нечто, что нельзя сдать. Давление слишком велико даже для такого как ты. Ты пойдешь по Неверному Пути, Маппо Коротыш?

— Должен.

Грустное лицо вытянулось еще сильнее. — Я так и думал. Знаешь, я мог бы удлинить список предостережений. Мы стояли бы так всю ночь — ты в луже с мокрыми ногами, я бормочущий жуткие подробности. Но ты все равно сказал бы «должен». Мы просто потеряли бы время. Я охрип бы, а ты заснул стоя.

— Вы говорите почти с сожалением, Жрец.

— Возможно. Это был список, полный поэзии.

— Тогда впишите его целиком, когда будете вносить в дневник события этой ночи.

— Подумаю. Спасибо. Ну, давай же, заходи, вытирай ноги. Но побыстрее — мы готовили ритуал с момента твоего прибытия в порт.

— Величина ваших знаний поражает, — ответил Маппо, ныряя под притолоку.

— Да, верно. Иди за мной.

Короткий коридор с протекающим потолком; более широкий трансепт; они прошли по тусклому мозаичному полу в другой коридор с нишами в стенах; в каждой хранился тот или иной священный предмет — куски сырой руды, белые, розовые и пурпурные кварцы и аметисты, звездные камни, янтари, медь, кремень, окаменевшие деревяшки и кости. В конце коридора открылся широкий зал с колоннами, в нем рядами построились служители культа в коричневых рясах и с факелами.

Служители пели на загадочном языке. Верховный жрец провел Маппо между их рядов.

На месте, где полагается быть алтарю, в дальнем конце зала, в полу разверзлась расселина — словно сама земля провалилась, поглотив алтарь и его подножие. Из расселины поднимался горячий и горький дым.

Грустнолицый жрец подошел к краю пропасти и повернулся к Маппо: — Врата Бёрн ожидают тебя, Трелль.

Маппо тоже подошел и поглядел вниз.

И увидел в двадцати саженях расплавленный камень, медленно текущую и булькающую реку.

— Конечно, — заметил Верховный Жрец, — то, что ты видишь, находится в ином мире. Иначе Даруджистан превратился бы в шар огня ярче новорожденного солнца. Пещеры с газом и прочее…

— Если я прыгну вниз, — ответил Маппо, — я поджарюсь.

— Да. Я знаю, о чем ты думаешь.

— О?

— О безопасном проходе.

— Ах, и точно. Вы как нельзя правы.

— Тебя следует закалить против подобных сил. Для этого и предназначен уже упоминавшийся мной ритуал. Ты готов, Маппо Коротыш?

— Вы хотите наложить на меня защитные чары?

— Нет, — ответил жрец. Казалось, он готов зарыдать. — Мы хотим искупать тебя в крови.

* * *

Баратол Мекхар мог видеть боль в глазах Сциллары, когда им случалось взглянуть друг на дружку; он заметил, что Чаур держится ближе к ней, защищая на манер пса, инстинктивно помогающего раненому хозяину. Замечая, что Баратол смотрит на нее, Сциллара строила широкую улыбку. Каждый раз он чувствовал какой-то удар в грудь — словно кулаком в закрытую дверь. Она воистину прекрасная женщина, хотя эта красота является лишь на второй взгляд, даже на третий, распускаясь медленно, как темный цветок в тени джунглей. Боль в глазах только усугубляла его собственное страдание.

Чертов глупец Резак. Да, была другая женщина — похоже, его первая любовь — но она пропала. Пора обрубить якорную цепь. Никто не может тонуть вечно. Это беда слишком юных — мастерство с ножами плохо заменяет нехватку умения выживать под любыми атаками мира. Томление по невозвратно потерянному — напрасная трата времени и сил.

Баратол ощущал, что его томления остались позади, где-то в песках Семиградья. Груды неподвижных тел, язвительный смех, замаскированный под шум неумолчного ветра, ящерка, напрасным даром усевшаяся на онемелую, покрытую черной коростой руку. Мгновения безумия — о, задолго до безумств Т’лан Имассов в Арене — тогда он не ведал жалости… ох, как поздно воспоминать то, что нельзя изменить — ни кровь, пролитую к стопам бога, ни нож, выброшенный, чтобы вырезать его собственное сердце. «Слишком поздно» — эти слова смеялись над ним, безжизненные, отравленные, безумные.

Два слова стали заклинанием, пошли рядом, отдаваясь веселым эхом, превратились в шум лагеря разбойников, вопли и звон железа. Да, они стали ревом мальстрима, сокрушающего Баратолу череп, нависающего приливом, который никогда не сменится отливом. Слишком поздно бежать. Они каркали над каждым неудачным поединком, каждым неудачным отклонением от разящего клинка. Они взрывались в голове при каждом вхождении смерти в тела — словно в дом родной, под выплески крови и прочих жидкостей. Их корявые послания (да нет, всегда одно послание) записано умирающими на песках пустыни.

Ему придется повторять заклинание вечно — но он не мог оставить в живых никого. Ну, кроме дюжины лошадей, которых оставил в караване — плата за приют полумертвому воину, за избавление от лихорадки, ран и начавшейся заразы. Они не хотели брать платы — они ничего не смогли сделать с тусклым отчаянием в душе, объясняли они, поэтому простить хоть какого-то возмещения было бы бесчестием. Но дар — это совсем другое.

В пустыне ничто не скрывает жестокого лика времени. Его кожа растянута, так что видны кости, его единственный глаз горит в небесах, его разверстая пасть холодна и безвоздушна словно горный пик. Торговцы это понимали. Они сами происходили из одного из племен пустыни. Они дали ему бурдюки с водой, чтобы хватило добраться до ближайшего гарнизонного поста. «Да, надо отдать мезланцам должное — они умеют строить дорожные станции и снабжать их всем необходимым. Они никого не прогоняют, друг». Они дали ему корм для лошади на четыре дня. Наконец, они показали ему путь, который следовало избрать, тропу, которая обманет смерть. Единственно верную.

Смерть охотится за ним, сказали торговцы. Сейчас она ждет за кругом кизячных костров… но когда Баратол выедет, длинноногий жнец пустится за ним, напевая песенку неутолимого голода, неостановимого голода, способного лишь пожирать все на пути своем.

«Когда томление охватит тебя, друг, не попади в ее ловушку, ибо томление — гибельная наживка. Ты окажешься в клети, тебя потащат сквозь все отмеренное тебе время, Баратол Мекхар, и все схваченное тобой будет вырвано из пальцев. Все, что ты будешь видеть, промелькнет размытыми пятнами. Все, что ты вкусишь, станет малыми каплями, высыхающими на языке. Желание приведет тебя в костистые руки ловца, и останется лишь бросить последний краткий взгляд назад, на жизнь — миг ясности, редкостно горький дар некоего неведомого бога — и ты поймешь в один миг, сколько всего потерял, сколько всего упустил, скольким мог бы обладать.

Теперь скачи, друг. И берегись ловушек разума своего».

Слишком поздно. Два слова преследуют его и, наверное, будут преследовать вечно.

Злобное заклинание заполнило разум, когда он смотрел вниз, на лицо тонущего Чаура. «Слишком поздно!»

Но он плюнул в пасть злобной радости слов. Да, в тот раз он смог. Он сказал «нет» и выиграл. Нет цены подобной победе.

Достаточно, чтобы человек продержался еще немного. Достаточно, чтобы он смог встретить взгляд женщины и не вздрогнуть от увиденного в ее глазах…

Они шли сквозь толпу, и лица мелькали в переплетениях дрожащего света. Разухабистые песни на местном языке, кувшины и фляжки, даримые с пьяной щедростью. Громкие приветствия, кучки бродяг на углах, руки, шарящие под рваными одеждами. Запах секса повсюду. Баратол остановился и повернул голову. Сциллара усмехалась. — Ты завел нас в самые необычные места, Баратол. Что, улица позвала?

Чаур стоял около ближайшей парочки, разинув рот и бессознательно качая головой в характерном ритме.

— Боги, — прошептал Баратол. — Я и внимания не обратил.

— Как скажешь. Ясно, ты был на корабле слишком долго и совсем один, готова поклясться. Или Злоба решила…

— Нет, — сказал он сурово. — Злоба ничего такого не решала.

— Что же, тогда город позвал тебя восторгами плоти! Точнее, вот эта улица…

— Прекрати, прошу.

— Ты не подумал, что и мне здесь неуютно?

Баратол поморщился, кивнул на Чаура: — Его тоже беспокоит…

— Нет! Он восторгается. Почему бы нет?

— Сциллара, тело у него мужское, но разум детский…

Улыбка Сциллары увяла. Она задумчиво кивнула: — Знаю. Неловкий.

— Лучше нам уйти.

— Правильно. Найдем где-нибудь ужин — а потом будем строить планы. Но, полагаю, вопрос еще не снят — он ведь учуял запах всего этого.

Подойдя к Чауру с двух сторон, они развернули его и повели в сторону. Сначала дурачок сопротивлялся, но затем ускорил шаг, присоединив к ближайшему хору громкое мычание, вполне соответствующее по настрою более связному пению горожан.

— Ну, разве мы не заблудились? — сказала Сциллара. — Нужно найти для себя цель… всей жизни. Да, давай обсудим наш главный порок. Никогда не думаем, что будет завтра или через день. Что делать с остатком жизни, вот ценный вопрос.

Он застонал.

— Серьезно. Если бы ты хотел получить что-то одно, тогда что именно?

«Второй шанс». — Бессмысленный вопрос, Сциллара. Я открою кузницу, буду работать день и ночь. Начну честную жизнь.

— Вот с чего надо начать. Список необходимых дел. Оборудование, расположение, взносы Гильдии и так далее.

Он видел, что она старается. Усердно пытается сдержать свои чувства сейчас, и в следующий миг, и в последующий… сколько сможет.

— Я не приму платы, Сциллара, но приму от тебя дар. И дам свой в ответ.

— Отлично. Я готова принять твою помощь и всё такое.

— И хорошо. Смотри: там дворик со столами, я вижу толпу народа. Все едят и пьют. Можем постоять у столика, подождать, пока не уползет какой-нибудь бедняга. Думаю, недолго.

* * *

Дымка отвела босую ногу от паха Хватки и не спеша выпрямилась на стуле. — Осторожно, — пробормотала она, — погляди на троицу, что стоит вон там.

Хватка скривилась: — Ты всегда будешь позорить меня на людях, Дым?

— Не глупи. Ты просто-таки сияешь…

— От смущения. И погляди на Дергуна — у него лицо что панцирь у печеного краба.

— Всегда так.

— Мне все равно, — сказал Дергунчик и облизнулся. — Мне все равно, чем вы заняты на людях и в любимой своей комнате, той, в которой тонкие стены и скрипящий пол и щель в двери…

— Двери, к которой ты прямо прикипел, — фыркнула Хватка, только теперь повернувшаяся, чтобы разглядеть новых посетителей. Она вздрогнула и пригнулась над столом. — Боги подлые. Нет, этот медведь выглядит знакомо.

— Я пытаюсь починить. Работаю аж все время…

— Ты больше работаешь глазом, прижимаясь к щели, — сказала Дымка. — Думаешь, мы не знаем, когда ты там потеешь и кряхтишь как…

— Тихо! — зашипела Хватка. — Вы не слышали? Я сказала…

— Да, он похож на Калама Мекхара, — сказал Дергунчик, тыкая ножом в остов курицы посредине тарелки. — Но он ведь же не Калам? Слишком высокий, слишком большой, слишком дружелюбный с виду. — Он нахмурился и подкрутил ус. — Кто нам подсказал сегодня ужинать здесь?

— Тот бард, — ответила Хватка.

— Наш бард?

— Да, на остаток недели.

— Он рекомендовал?

— Сказал, мы могли бы поужинать здесь ночью, вот и все. Это рекомендация? Может, да, может, нет. Он странный тип. Еще сказал, здесь не закроют до утра.

— Цыпленок слишком тощий. Не знаю, как они ощипывали проклятого, но я до сих пор перья жую.

— Надеюсь, ты не притронулся к ножкам. Они их даже не мыли.

— Конечно, мыли! — возмутился Дергунчик. — Это был соус…

— Соус бывает красным. А на его ногах что-то бурое. Если хочешь, чтоб тебя стошнило, Хватка — погляди, как ест Дергун.

— Ножки были самым вкусным, — заявил фалариец.

— Ясно, он с Семиградья, — заметила Хватка. — Как и остальные.

— Толстуха любит ржавый лист.

— Если она толстая, Дергун, то я тоже.

Дергунчик отвел глаза.

Хватка ударила его кулаком в висок.

— Ох, за что?!

— Я ношу доспехи и толстый ватник, забыл?

— Ну, а она нет. Правильно?

— Она прекрасна, — заявила Дымка. — Готова поспорить, она редко когда стыдится.

Хватка послала сладкую улыбочку: — Почему бы не подойти, не проверить?

— О, ревнивая.

Дергунчик вдруг заерзал на стуле: — Если у тебя ноги очень длинные, Дым — достань обоих сразу! Я бы мог…

В стол перед отставным сержантом вонзились два ножа. Он выпучил глаза, кустистые брови высоко взлетели. — Просто идея. Не надо так заноситься. Обеим.

— Возможно, он все же другой Калам, — сказала Хватка. — Коготь.

Дергунчик подавился, закашлялся и замахал руками. Когда перевел дыхание, то лег грудью на стол, чуть не упав. Пожевал усы, пострелял глазами на Дымку и Хватку. — Слушайте, если он тот, надо его убрать.

— Почему?

— Может, он охотится на нас, Хва. Может, прислан покончить со Сжигателями Мостов раз и навсегда.

— Почему бы им заботиться? — спросила Хватка.

— А может, нас бард сдал. Как думаете?

Дымка вздохнула, встала: — Как насчет чтобы пойти и спросить?

— Тебе титьку хочется потрогать, — снова улыбнулась Хватка. — Так иди, Дымка. Иди. Увидишь — она тебе подарит сногсшибательный поцелуй.

Дымка дернула плечом и направилась туда, где трое гостей только что заняли столик.

Дергунчик снова поперхнулся, ухватил Хватку за рукав и прохрипел: — Она идет прям к ним!

Хватка облизала губы. — Я даже не думала…

— Она почти там — они видят — не оглядывайся!

* * *

Баратол увидел малазанку, пробирающуюся к ним. Ни цветом кожи, ни чертами лица, ни одеждой она не отличалась от любой женщины из даруджей или обитателей Генабариса; однако он сразу понял. Малазанка, и даже из ветеранов. Треклятая морская пехота.

Сциллара заметила, куда он смотрит, и изогнулась на стуле. — Отличный вкус, Баратол. Кажется, и ей ты…

— Тихо, — шепнул Баратол.

Изящная женщина подошла, спокойные карие глаза уставились на Баратола. Она сказала на малазанском: — Я знала Калама.

Он фыркнул:- Да, он был популярным человеком.

— Кузен?

Он пожал плечами. — Может быть. А вы из посольства?

— Нет. А вы?

Глаза Баратола сузились. Он покачал головой: — Приехали сегодня. Я никогда напрямую не служил вашей империи.

Она вроде бы раздумывала над сказанным. Потом кивнула: — Мы в отставке. Никому не причиняем неприятностей.

— Воистину в отставке.

— У нас бар. «К’рул», в районе Имений, около Суетных ворот.

— И как, процветает?

— Трудно было начать, но мы уже развернулись. Вроде.

— И хорошо.

— Идемте, я плачу за первый круг.

— И мы могли бы.

Женщина глянула на Сциллару и подмигнула. Отвернулась, пошла назад к своему столику.

— И что произошло? — спросила Сциллара.

Баратол улыбнулся: — Ты про подмигивание или про остальное.

— Подмигивание я поняла, спасибо… Остальное.

— Готов спорить, они дезертиры. Боялись, что мы могли быть имперцами. Может, Когтями, доставившими послание от Императрицы — обычное послание дезертирам. Они знали Калама Мекхара, моего родственника, который был сначала Когтем, а потом Сжигателем Мостов.

— Сжигателем. Я слышала о них. Самая страшная изо всех военных сил. Начали в Семи Городах и потом ушли с Даджеком.

— Точно.

— Так они думали, ты приехал их убить.

— Да.

— И одна решилась подойти и поговорить. Это кажется либо невероятно смелым, либо полностью глупым.

— Первое, — сказал Баратол. — Чего еще ожидать от Сжигателей, дезертиры они или нет.

Сциллара повернулась, начав весьма откровенно разглядывать двух женщин и рыжего бородача, что сидели за столиком на той стороне пятачка. И не вздрогнула, когда взгляды всех троих обратились на нее.

Озадаченный Баратол ждал, пока Сциллара не отвернулась — медленно — и не схватила кувшин с вином. — Говоря о смелых…

— О, не надо коровьей жвачки!

— Понимаю.

— Как и они теперь.

— Да. Что, присядем к ним?

Сциллара неожиданно ухмыльнулась: — Вот что. Давай пошлем им кувшин и поглядим, станут ли они пить.

— О боги! В хитрые игры играешь, женщина.

— Ха, это всего лишь флирт.

— С кем?

Улыбка ее стала еще шире. Сциллара подозвала служанку.

* * *

— Ну что? — спросил Дергунчик.

— Похоже, они хотят пить, — ответила Хватка.

— Меня вот тот тихоня беспокоит. Взгляд стеклянный, как у самого опасного убийцы.

— Дергун, он же дурачок, — сказала Дымка.

— Самые опасные убийцы — из них.

— Да неужели. Он недоумок с мозгами ребенка — смотри, как озирается и пялится на всё. Смотри, какая глупая улыбка.

— Может, Дымка, это игра. Скажи ей, Хва — это игра. Вот твой Коготь, прям здесь, и он начнет нас убивать с меня, я ведь во всем неудачник. У меня кожа уже похолодела. Готовлюсь стать трупом. Быть трупом совсем невесело. Помогите!

— Это объяснило бы его ногти, — сказала Дымка.

Дергунчик нахмурился.

Служанка подошла от дальнего столика, держа в руках большой кувшин. — Вино, — сказала она. — С приветствиями вон от той компании.

Хватка фыркнула: — О, хитро. Хотят поглядеть, будем ли мы пить. Дымка, давай вернем им шутку. Закажи бутыль белого абрикосового нектара. Вроде как угощение на угощение.

Дымка закатила глаза. — Это недешево обойдется, — сказала она и встала.

— Я вот не пью из того, чего сам не заказывал, — сказал Дергунчик. — Надо бы привести Синего Жемчуга, он бы все вынюхал. Или Колотуна. У них такие есть яды, что без запаху и вкусу, одна капля тебя прикончит, не успеешь ног замочить. Ну, все что нам нужно, так это глаз с них не спускать!

— О чем ты, во имя Худа?

— Ты все слышала, Хва…

— Налей мне вина. Поглядим, хороший ли у них вкус.

— Я до кувшина не коснусь, мож, на нем порошок или…

— Разве что грязь с рук той бабешки. Она же касалась, но не умерла.

— По мне, уже выглядит нездоровой.

— Ты тоже казался бы больным с такими-то кистами на лице и шее!

— От некоторых ядов даруджей бывают узловатые нарывы…

— Боги подлые! Дергун! — Хватка протянула руки и взяла кувшин. Наполнила кубок. Выпила глоток янтарной жидкости. — Ну… вполне неплохо. Рада заметить, в наших погребах есть и получше.

Дергунчик следил за ней выпучив глаза.

Вернувшаяся Дымка плюхнулась на стул. — Готово. Как вино, Хва?

— Сойдет. Хочешь?

— Все эти хождения туда-сюда вызывают жестокую жажду. Наливай, дорогая.

— Вы обеи самоубийцы, — простонал Дергунчик.

— Но у нас зато кожа не холодеет.

— Бывают яды, — сказала Хватка, — убивающие не того, кто их примет, а соседа.

Отставной сержант сжался. — Проклятье! Я слышал… ты меня убиваешь!

— Спокойно, — вмешалась Дымка. — Она дразнится, Дергунчик. Честно. Правда, Хватка?

— Ну…

— Скажи ему, Хва, если не хочешь ощутить нож у горла.

— Да. Хохма. Шутка. Дразнилка и ничего больше. Да ты от природы холодный. Иммунитет от смерти.

— За идиота меня держишь, Хватка? Обеи вы!

Ни одна из женщин не спешила возражать. Фалариец зарычал, выхватил кувшин у Дымки, вызывающе поднес ко рту и прикончил все содержимое; его огромное адамово яблоко колыхалось с каждым глотком, а потом застыло — он пытался проглотить пробку.

— Бесстрашный идиот, — покачала головой Дымка.

Дергунчик пососал кончики усов, грохнул пустым кувшином о стол и рыгнул. Все трое стали смотреть, как служанка подносит абрикосовый нектар на дальний столик. Бабешка что-то объясняла, потом закивала бугристой головой. Приятно-округлая женщина и Мекхар налили по приличной порции ликера, в вызывающем тосте подняли кубки в сторону малазан и выпили.

— Поглядите на это, — улыбнулась Дымка. — Чудесный оттенок зеленого.

Женщина вдруг вскочила и пошла к ним.

Дергунчик положил руку на рукоять короткого меча.

Женщина, мрачно нахмурив лоб, сказала по-малазански с акцентом Семиградья: — Вы что, убить нас пытались? Ужасная гадость!

— Потом лучше идет, — невинно заморгала Дымка.

— Да? И когда «потом»?

— Ну, бальзамировщики его очень любят.

Женщина фыркнула. — Проклятые мезлы. Война еще идет, знаете? — Она отвернулась и пошла к своему столику, чуть пошатываясь.

Оказалось, что служанка поджидала в коридоре: она подскочила к столику всего через мгновение после того, как женщина и Семи Городов уселась. Новый разговор. Новое кивание головой. Служанка удалилась.

Вынесенная ей бутыль была отлита из замечательного многоцветного стекла и имела форму громадного насекомого. — Это для вас! — бросила служанка. — И больше подыгрывать не буду, как не подначивайте! Думаете, не сложу три и три? Две бабы и мужик здесь, два мужика и баба там. Вы мне отвратительны! Вот скажу хозяину и увидите, избавиться от таких вот гостей нам только на пользу! — Поворот, нос кверху — и она величаво удалилась в недра ресторана, где сидели распорядители в полутьме, подобающей их роду.

Малазане долго молчали, не отводя глаз от уродливой бутылки.

Потом Хватка облизала сухие губы. — Самка или самец?

— Самка, — слабым хриплым голоском проговорил — или скорее прочревовещал — Дергунчик. — Похоже, будет… сладкое.

Откашлявшись, Дымка завершила: — Ну, похоже, они выиграли войну.

Хватка глянула на нее. — И устроили побоище.

Дергунчик простонал: — Нам придется выпить, так?

Женщины кивнули.

— Ну… Как-то я набросился на цельный взвод Багряной Гвардии…

— Ты упал с дерева…

— … и вышел живым. А еще устоял под атакой дикого кабана…

— Он не был диким, Дергун. Это был любимчик Ходунка. Ты так хрюкнул, что он принял тебя за самку…

— …только в самый последний миг отскочив…

— … и прижал к стенке.

— … так что если у кого тут есть нерв, чтобы начать, то у меня. — Сказав так, он потянулся за бутылкой «Молока Кворла». Помедлил, изучая клеймо на пробке. — Зеленые Моранты. Дешевая марка. А задаются-то!

Обычная доза составляет наперсток. Продаетсязелье исключительно женщинам, желающим забеременеть. Может, помогает, а может и нет. Может, шок заставляет женщин беременеть. Все лучше чем пробовать второй наперсток.

Хватка вытащила белесый платочек и помахала над головой. Надо будет сдать им комнаты на неделю, решила она. «Нас, малазан, только что выпороли. Боги, наконец-то мы встретили достойных соперников.

Почти стоит глотка «Молока Кворла»».

Дергунчик хватил сразу полным ртом и опустил бутыль. Быстро проглотил. Задергался и сполз со стула, словно «человек без костей». Голова смачно треснулась о мостовую.

«Почти стоит». Она со вздохом протянула руку. Сказала Дымке: — Хорошо, что ты у меня среднего рода.

— То есть стерильная?

— Я бы не надеялась. Позаботься, чтобы они наняли нам повозку. Только потом пей.

— Ясно. Увидимся утром, дорогая.

— Да.

* * *

Карга кружила у заколдованного помоста, то одним, то другим глазом всматриваясь в странное существо. Сила Верховного Алхимика была сладкой и одурманивающей, как пыльца мака д'байанг, но от демона исходила совсем иная сила — нечистая, чуждая, но, понимала мать Великих Воронов, не совсем уж чуждая для нее и ее сородичей.

— Ты смел, — сказала она Баруку (тот стоял лицом к помосту, сложив руки на груди). — Размах твоей силы и воли весьма впечатляет.

— Спасибо, — ответил алхимик и прищурился, глядя на вызванного и плененного им демона. — Наша беседа была очень… просветляющей. Разумеется, то, что мы видим здесь — не истинное физическое проявление. Душа, думаю я. Оторванная от телесного вместилища.

— Глаза нефритовые, — заметила Карга, открыв клюв в беззвучном смехе. Помедлила и спросила: — И что оно сказало тебе?

Барук улыбнулся.

На каминной полке Чилбес презрительно взвизгивал и делал короткими лапами неприличные жесты.

— Нужно бы прибить тварь к стене, — прошипела Карга. — Или хотя бы отослать назад в трубу, подальше от глаз моих.

Барук продолжал, словно не заметив жалоб Карги: — Его плоть воистину очень далеко. Мне удалось увидеть ее. Это человек, насколько можно судить. Само по себе необычайно. Мне удалось пленить душу лишь по причине ее возвышенно-медитативного состояния, предполагающего полнейшую отрешенность.

Сомневаюсь, что настоящее тело вдыхало воздух чаще десяти раз за звон. Карга, это на редкость духовное существо.

Великий Ворон снова обратила внимание на выходца. Поглядела в нефритовые глаза, на тело — круговорот каких-то растрепанных нитей, что пульсируют словно медленное сердце. — Значит, ты понял.

— Да. Демон происходит из королевства Падшего. С его родины.

— Медитирует, говоришь. Ищет своего бога?

— Вполне возможно, — пробормотал Барук. — Находит, касается… и отшатывается.

— От боли, от огненных языков страдания.

— Скоро я отошлю его назад.

Карга раскрыла крылья и постучала клювом по плитам пола. Склонила голову набок, поглядев на Верховного Алхимика одним глазом. — Это не просто любопытство.

Барук моргнул и отвернулся. — Не так давно у меня был гость.

— Взаправду?

Алхимик на миг замер, покачал головой. — Не совсем.

— Он сел в кресло?

— Думаю, это было бы малость нелепым.

Карга засмеялась. — Темный Трон.

— Прошу, не притворяйся удивленной, — сказал Барук. — Твой господин отлично осведомлен о таких вещах. Скажи, где остальные?

— Остальные?

— Боги и богини. Те, что дергаются при каждом чихе Увечного. Они так жаждут войны — но чтобы сражался кто-то другой. Но твоего Лорда не обвинишь в подобном. Не знаю, что Темный Трон предложил Аномандеру Рейку, но лучше предостереги хозяина, Карга. В Тенях ничто не таково, каким кажется. Ничто.

Великий Корон кашлянула и ответила: — Верно, как верно. «Да, теперь твоя пора смотреть на меня с растущим недоверием». Ох, Барук, люди встают и поднимают камни, один за другим, только для того чтобы уронить их на землю, один за другим. Разве это не вечный путь? Они роют ямы, только чтобы потом засыпать их. Что касается нас, Великих Воронов… ну, мы строим гнезда, только чтобы в следующий сезон разломать их. Все потому, что так требует какая-то сумасшедшая ящерица в наших мозгах. Погляди на демона, что на помосте. Ему ничего не стоит быть духовным, ведь именно плоть постоянно требует внимания. Так пошли его назад, пусть начнет сращивать все обрезанные сухожилия — а приятели будут следить за ним издалека, удивляться и желать себе подобной неотмирности — ибо все они дураки. Ты побудил его молиться еще горячее, Барук? Думаю, да. Но это бесполезно, говорю тебе — и кто способен разобраться в этом лучше меня? Подумай еще вот над чем: мой господин не слеп. Никогда не был слепым. Он стоит под нависающим камнем, да, и он заметит, когда тот начнет падать. Так что, старый друг, позаботься, чтобы оказаться на достаточном отдалении.

— И как мне удастся? — воскликнул алхимик.

— Отошли духа домой, — повторила Карга. — Следи за угрозой, что уже крадется в ночи, что совсем скоро ухватится за нити самых высоких твоих чар — чтобы объявить о своем появлении, чтобы выразить свое… отчаяние. — Карга поскакала к ближайшему узкому окну. — Лично я должна уходить немедленно. Да, махать крыльями что есть мочи.

— Момент. Ты томилась здесь, Карга, потому что искала что-то. Похоже, удалось найти?

— Точно, — снова кашлянула она.

— И?

— Всего лишь подтверждение, утешение для разума хозяина.

— Подтверждение? Значит, Темный Трон не соврал.

У окна она кашлянула в третий раз — не потому что тройки предпочтительнее пар, ибо Карга, разумеется, не склонна к суеверности — но если кашлянуть два раза, третий звук раздастся где-то еще, и не будет ли это к худу? «Чур нас, ох, чур нас!» — Прощай, Барук.

Едва алхимик закрыл окно за вымазанной дегтем клушей, Чилбес поднял голову и заорал: — Она идет! Идет!

— Да. — Барук вздохнул.

— Убийственная женщина!

— Не в этот раз, малыш. Лети к Дерудан, да побыстрее. Передай от меня так: та, что охотилась за нами, вернулась. Чтобы обсудить… многое. Потом, Чилбес, пригласи Дерудан навестить меня как можно быстрее. Уверен, она отлично поймет необходимость.

Чилбес спорхнул (ну, скорее шлепнулся) на пол около камина и залез в трубу, разбросав угли.

Барук хмуро поглядел на призванного им демона; одним жестом освободил его дух, проследив, как круговорот энергии угасает и пропадает. «Иди домой, гость. С моим благословением».

Потом он застыл, созерцая стену, через которую та явится.

Стоял, ожидая Воркану.

Больше не страшась ее.

Нет, ужас вызывали причины ее возвращения. Что до самой Хозяйки Ассасинов, у него припасены суровые слова, так ее и эдак!

«Ты убила всех других, женщина. Всех, кроме меня и Дерудан. Да, остались только трое. Только трое.

Чтобы остановить возвращение Тирана. Если сумеем.

Ох, Воркана, этой ночью ты повалила слишком много камней».

Не попросить ли о помощи Аномандера Рейка? Боги подлые, именно это ему почти открыто предложили, если он правильно понимает Каргу — а он уверен, что понимает, хотя бы в этом вопросе. Если он решится принять такую помощь, следует ли рассказать Дерудан и Воркане? Но как он сможет умолчать?

Он был уверен: это им не понравится. Особенно Воркане. Их хрупкий союз (увы, он неизбежно окажется хрупким) может умереть в момент рождения.

«Ох, Барук, будь откровенным, будь честным с ними. Спроси их. Просто спроси».

Но как только он увидел, как стена пошла пятнами, словно бы тая, как из нее медленно и осторожно шагнула фигура, понял: не сможет. Не должен.

«Осталось трое. Недостаточно, чтобы остановить возвращающегося Тирана. Даже с помощью Рейка.

Что означает: один из нас может решить, что выгоднее предать. Заручиться его доверием. Он возвращается. Так ублажим его. Поторгуемся, чтобы остаться в живых — так будет точнее.

Кто-то из нас может предать остальных. Возможно, Дерудан. Возможно, вот эта.

Боги, может, я сам?!»

* * *

Он встал в тридцати шагах. Глаза пристально взирали из-под капюшона на плохо освещенные ступени «Гостиницы Феникса». На старые ступени, на потрепанную вывеску, до сих пор косо висящую над входом. Он выждал сто ударов сердца, наблюдая, как люди входят и выходят — ни одного знакомого, словно за время отсутствия все старые приятели пропали, растворились, и только чужаки сидят там, где когда-то сидел он сам. Хватаются за кружки, которые держал он. Улыбаются спешащим служанкам, бросают фамильярные приветствия.

Резак вообразил, как входит внутрь, вообразил негодование на своем лице при виде доброго десятка захватчиков, оккупантов памяти — каждый толпится вокруг него, пытается вытолкнуть наружу. Туда, в новую жизнь, проходящую вовсе не в «Фениксе» и даже не в Даруджистане.

Вернуться невозможно. Он сознавал это все время, хотя бы чисто интеллектуально; но лишь теперь, стоя здесь, он удостоился полного понимания — и был сокрушен тяжестью эмоций. Разве не верно, что человек в его голове тоже совсем не тот, кем был несколько лет назад? Можно ли думать иначе, пройдя через все, что он прошел, что увидел, что перечувствовал?

Сердце колотилось в груди. Каждый гулкий удар, понял он вдруг, затихает и больше не возвращается. Даже постоянство сердцебиения — иллюзия, фокус подобия. Утешайся тем, что машина сердца неизменна, что каждое сокращение, каждое завихрение идентично, что человек может скакать назад и вперед в уме своем и все, что он помнит, не меняется. Фиксировано… как сама уверенность.

Грубые камни сырых стен. Оттенок желтого света, сочащегося сквозь неровные стекла. Даже шум голосов, крики, стук оловянных и глиняных сосудов, смех из открытых дверей. Все казалось Резаку горьким как желчь.

Остался ли там кто-то, кого он сможет узнать? Лица стали чуть старше, плечи чуточку осунулись, глаза окружены морщинистыми картами увядания. Загорятся ли они, когда заметят его? Узнают ли вообще? Но, даже если они будут хлопать друг друга по плечам и спинам, не увидит ли он в их глазах оценивающее выражение, не станут ли голоса слишком вежливыми… не начнет ли с каждым мгновением натянутой встречи увеличиваться расстояние между прежними знакомцами?

Едва различимый стук башмаков в двух шагах сзади. Он развернулся, низко приседая; кинжалы уже блестели в руках. Левый клинок смотрит вниз, рука приподнимается в защитную позицию… правая летит вперед, блокируя…

… чужак отпрянул, удивленно вздохнув. Нож — тьялак выскочил из-под плаща, столкнувшись с его кинжалом…

Резак повернул руку, парируя выпад, глубоко оцарапав скрытую перчаткой ладонь нападавшего, и одновременно присел еще ниже, проводя кинжалом в левой руке по голени чуть ниже коленной чашечки.

Пытаясь избежать такой атаки, чужак должен был упасть прямо в объятия Резака, поэтому он поспешил скользнуть влево, нанося удары обоими кинжалами в бедро и бок незнакомца. Как ни странно, тяжелый тьялак отражал каждый выпад — а в другой руке незнакомца появился второй кривой нож, подставленный так, чтобы отразить возможное нападение сзади. Резаку пришлось резко изогнуться, чтобы не налететь на этот нож; качаясь на одной ноге, он метнул левый кинжал прямо в скрытое тенями лицо противника…

Полетели искры: чужак — невероятно! — успел отбить клинок.

Уже вытащивший новый нож Резак изобразил, что готов к нападению — но вместо этого отскочил и встал в оборонительную позицию. Незнакомец ринулся в атаку, выписывая тяжелыми ножами затейливый узор.

«Эти клинки… Это же…»

— Погоди! — закричал Резак. — Погоди! Раллик? Раллик!

Тьялаки опустились. Кровь капала из пореза на левой ладони. Из-под капюшона блестели темные глаза.

— Раллик… это я. Рез… Крокус! Крокус Свежачок!

— Я подумал было, — пророкотал Раллик, — но тут же изменил мнение. Но теперь это явно ты. Старше — боги, я действительно давно не был дома.

— Я порезал тебе руку… жаль…

— А мне жаль еще сильнее. Крокус, так ты теперь в Гильдии? Кто тебя учил? Точно не Себа Крафар. Я вообще стиля не узнаю…

— Что? Нет, я не в Гильдии. Все не так, Раллик. Я был… погоди, ты сказал, что был не здесь? Уезжал из Даруджистана? Куда? Долго? Не с той ли ночи у имения Коля? Но…

— Да, — оборвал его Раллик, — ты прав.

— Боги родные, как же хорошо тебя увидеть, Раллик Ном. То есть знай я, что это ты, сразу… не нужно подкрадываться к людям вот так. Я мог бы тебя убить!

Ассасин стоял и смотрел на него.

Внезапно задрожав, Резак спрятал ножи и начал озираться, отыскивая брошенный. — Два этих свинореза — кто еще мог бы работать ими? Нужно было сообразить, едва увидел первый… Мне так жаль, Раллик. Инстинкты взяли верх. Они просто… сработали.

— Значит, мои советы тебе не нужны.

Эти мрачные, сердитые слова прозвучали годы назад, и Резаку не потребовалось спрашивать: «Какие советы?» Он помнил все слишком хорошо. — Лучше бы я прислушивался, — сказал он, на время прекратив искать кинжал. — Правда, Раллик. Я ушел с малазанами, понимаешь? Апсалар, Скрипач, Калам, четверо нас — мы уплыли на Семиградье. И там все… изменилось.

— Когда ты вернулся, Крокус?

— Сегодня ночью. — Он уныло поглядел в сторону входа «Гостиницы Феникса». — Я так и не вошел внутрь. Ну… все изменилось — да, эти слова прямо гонятся за мной. Думаю, надо было ожидать именно… Где, ради Худа, может быть проклятый кинжал?

Раллик прислонился к стене. — Тот, что ты нацелил мне в горло?

— Я… мне…

— Да-да, тебе жаль. Ну, на земле ты его не найдешь. Попробуй в моем левом плече.

* * *

— Ох, кровяная гуща! Даружистан и сто тысяч его сердец, каждое из коих стучит единственно ради одного благополучного и весьма доброжелательного обитателя «Гостиницы Феникса», сидящего здесь, за самым большим из столов — хотя, конечно же, Миза могла бы уделить внимание подкосившейся ножке — нет, не моей, хотя это было бы поистине чудно и далековыходяще за пределы обычного сервиса вышеупомянутого заведения… и… о чем это говорил Крюпп? О да, с явного упадка духа падкой до утех компании начинается сия ночь! Скажите прозорливому Крюппу, названные друзья, почему сияние лиц омрачено отведением глаз? Разве Крюпп не обещал благоизобилие? Бремяизбавление? Паникоотвращение? Кошели, раздутые от сверкающих пузырей? Выпьем — о, нижайшие извинения, мы закажем еще, очень скоро — мое на редкость постоянное обещание, так не пора бы провозгласить тост, тот или этот?

— У нас новости, — проговорил Скорч и, казалось, удивился собственным словам. — Если бы ты закрыл пасть, то услышал бы их.

— Новости! Что ж, Крюпп — сама персонифицированная новость! Подробности, анализ, реакции обычного уличного люда — все за одно моргновение ока и одно пыхтение вздоха. Кто смог бы лучше? Еженедельно мы должны отныне лицезреть новейшее безумие, это колыхание надутых джутовых мешков, пунцовых типчиков, транжирящих пустопорожнюю болтовню. Что ж, они подобны тряпкам тряпичника, подтиркам задоподтирщика или даже кляксам кляксопромокальщика, благословите боги бабскую хитрость — Крюпп восстает против преувеличения их собственного значения! Всякие хлыщи ныне называют себя профессионалами, словно брехливые псы нуждаются в сертификатах, удостоверяющих правомочность рабьих рычаний и повизгиваний! Что стало с общественными приличиями? С приличной общественностью? Почему приличие считается почти антиобщественным — а это достаточно верно, иначе извращенная ирония не становилась бы колючкой поперек глотки! Что, вы не согласны? Крюпп мог бы, будучи излишне уступчивым…

— Мы нашли Торвальда Нома!

Крюпп заморгал, глядя сначала на Леффа, потом на Скорча, потом — вероятно, заметив на лице последнего неверие в собственные слова — снова на Леффа. — Экстраординарно! И вы зверски передали его в лапы безжалостного Гареба — ростовщика?

Скорч тихо зарычал.

— Мы заключили сделку получше. — Лефф облизал губы. — Торвальд платит Гаребу, полностью, то есть, понимаешь ли, он обязан заплатить и нам за любезность. Ясно? Итак, Торвальд платит нам, Гареб платит нам. Двойная оплата!

Крюпп воздел пухлый палец — на котором, как заметил он с неудовольствием, засохло нечто неопознаваемое: — Моментик, прошу. Торвальд вернулся и успел вас перекупить? Тогда почему Крюпп платит сегодня за напитки? Ах, позвольте Крюппу самому ответить на свой же вопрос! Потому, что Торвальд еще не заплатил доверчивым Леффу и Скорчу, да? О, он вымолил одну ночь. Одну ночь! А потом все будет хорошо и даже лучше!

— Как ты догадался?

Крюпп улыбнулся: — Дорогие и глуповатые друзья, если Гареб услышит обо всем — если он узнает, да, что вы держали знаменитого Торальда Нома в крепкой хватке и… ясно, вы сами окажетесь в том списке, что сейчас держите в руках, и вынуждены будете ловить самих себя. Но когда Гареб освежует и четвертует вас, награда за поимку будет уже не нужна! Ах, какие бедствия впереди!

— Торвальд был нашим партнером, — заявил вспотевший от страха Лефф. — Он дал свое слово. Точно. Если обманет… что же, кидать Скорча и Леффа — худшая идея, которая может придти вам в голову. Держи это в голове, Крюпп, если вздумаешь проболтаться Гаребу или еще что.

— Сбереги Беру. Крюпп не стал бы делать подобного, дражайшие темпераментные друзья! Нет, страх Крюппа относится всецело к подметным письмам, кои в изобилии попадаются в руки каждого беспризорника на каждой из улиц. Воистину это чума Даруджистана! Сказанные письма безобразно быстры и дьявольски многословны, и кто знает, что можно будет узнать из множества их вестей? Крюпп беспокоится: что же принесут утренние письма?

— Лучше бы им вообще ничего не нести, — рявкнул Скорч, выглядевший сразу и устрашенным, и разъяренным.

— Ну, благие друзья, — сказал Крюпп, небрежно, но эффектно взмахнув рукой, — пока заканчивать ночной разгул! Назрели жестокие обстоятельства. Крюпп ощущает, сколь неизбежно… э… неизбежны события огромной важности! Привкус в воздухе, шепоток в ветерке, мерцание света фонарей, волнение лужи водянистого эля, стук по ступеням… дребезжащее открывание входной двери — хо! Номы и цветы! Ножи и струящаяся кровь! Лица, пепельные от ужаса! Прочь от стола Крюппа, недавние непобедители бесполезных состязаний! Грядет самое драгоценное из воссоединений!

* * *

Раллик тяжело навалился на Резака, когда они еще только подходили к дверям «Феникса». «Боги! Я убил его — друга — боги, нет…»

Он толкнул дверь и втащил Раллика внутрь.

И увидел за стойкой Мизу. За ней — Ирильту. А там, слева, застыла в середине шага и распахнула глаза…

— Сальти! Раллик ранен — нам нужна комната — и помощь…

Миза тут же выхватила ассасина из рук Резака. — Дыханье Худа! Он порезан на куски!

— Мне так жаль… — начал Резак.

Но подоспела Ирильта, обхватила его лицо пахнущими элем и чесноком руками. Широко разинув рот, она влепила Резаку полный поцелуй (язык заворочался меду губами, словно червяк в норке).

Резак отпрянул — и обнаружил себя в крепких объятиях Сальти — ее руки на удивление сильны после десятилетий с подносами и жбанами пива. Воздух со свистом вышел из легких.

— Будет жить, — провозгласила Миза, склонявшаяся над Ралликом, которого успела положить на пол за баром. — Только кровищу остановить надо. На вид, проваляется два или три дня. — Она выпрямилась и бросила на стойку окровавленный кинжал. Собиралась толпа, все разглядывали иноземное оружие.

— Малазанин! — прошипел кто-то.

Вырвавшись из рук Сальти, Резак растолкал толпу. — Дайте место! Не трогайте нож! Он мой.

— Твой? — спросила Ирильта. — И что это должно значить, Крокус?

— Он подобрался сзади — тихо вы! — словно убийца. Я думал, что надо защищаться — ошибся — ты уверена, Миза, что все будет хорошо?

— Раньше ты был жалким воришкой! — сказал какой-то смутно знакомый мужчина, раздираемый между недоверием и желанием осудить.

— Крокус, так назвала его Ирильта, — добавил кто-то сзади. — Сделал что-то в ночь спуска Луны, как помнится. Повалил колонну или что? Скорч, ты — то помнишь?

— Я взял за правило помнить только самое нужное, Лефф. Хотя иногда и ненужное липнет. По любому, он был карманником, одним из пареньков Крюппа.

— Ну, он уже не тот, — почти прорычал Скорч. — Он теперь ассасин Гильдии!

— Нет, неправда! — крикнул Резак и вдруг ощутил, будто годы скатились с него.

Рассерженный на себя, он с горящим лицом обратился к Мизе: — А где все остальные? То есть я…

Миза подняла руку — на которой виднелись следы крови Раллика — и ответила: — Он ждет, Крокус. За привычным столом — иди же! Эй, — крикнула она толпе, — дайте ему путь! Идите обратно за столы!

Вот так, подумалось Резаку, он всё испортил. Свое Великое Возвращение. Всё вообще… Он подобрал по пути нож, стараясь не встречаться глазами с Мизой. Сейчас, когда люди расступились, он смог увидеть…

Там, за привычным столиком, круглый коротышка с грязными волосами и сияющей улыбкой херувима. Сальные, обтрепанные манжеты, пятнистый и выцветший алый жилет. На столе меж двух кружек поблескивает влажный кувшин…

— О-го-го, знакомый вор. Карманник. Налетчик на девичьи спальни. «Не я ли в тайный будуар…» Дурачок лупоглазый. О, Крюпп видит тебя. Если кто не сумел измениться, так это ты.

Резак сам не заметил, как оказался у столика, шлепнулся на стул и протянул руку за кружкой. — Я отказался от старого имени, Крюпп. Теперь я Резак. Лучше мне подходит, как по-твоему? «Тогда почему мне хочется плакать?» Особенно после того, что я сейчас сделал с Ралликом.

Брови Крюппа взлетели: — Крюпп сочувствует, и ох как сильно. Жизнь хромает, спотыкаясь — хотя в исключения внесен никто иной как сам Крюпп, ради которого жизнь танцует. Необычайное дело, как эта истина раздражает столь сильно столь многих; неужели самого существования человека достаточно для рождения враждебной злости? Кажется, достаточно, о да, вполне очевидно. Дорогой друг, всегда находится некто, для коего твое моргание становится оскорблением, а улыбка вызовом. Для коего шутка — повод для подозрений, а смех смахивает на завуалированную насмешку. Резак, ты веришь, что мы во всем подобны?

— Подобны? Во всем?

— Смехотворное утверждение, мы ведь оба согласны? И все же… — он поднял не вполне чистый палец, — разве не верно, что от года к году мы способны изменяться так сильно, что наши насущные «я» несравнимы с «я» прошлыми. Если закон подобия не правит даже нашими личными жизнями, как можно надеяться, что он будет править повсеместно?

— Крюпп, к чему все…

— Много лет назад, Резак, тогда именовавшийся Крокусом, мы не завели бы дискуссию, подобную вот этой. Да? Крюпп видит все, видит ясно. Он видит горе, но и мудрость. Боль и незакрытые раны. Некую долю отчаяния, все еще вращающуюся подобно монете — как же упадет она? Вопрос еще не решен, грядущее еще не определено. Итак, вернулся старый друг, давайте же выпьем, тем отдав грядущие мгновения дружелюбному молчанию. — Тут Крюпп схватил кружку и высоко поднял над головой.

Резак улыбнулся и сделал так же.

— Монета вращается!

Резак побелел. — Боги, Крюпп!

— Пей, друг! Пей до дна неведомого и неизмеримого грядущего!

Он так и сделал.

* * *

Круг прекратил вращение, молочно-белая вода уже не лилась в канавки по сторонам. Яркие фонари погасли, погрузив помещение в полутьму, и она пошла в спальню, утирая руки полотенцем.

День, два — и она разожжет сушильную печь.

Было поздно, поэтому не хватало времени для обдумывания тяжелых, вязких мыслей, угрожавших подняться и овладеть усталым сознанием. Главный их привкус — прокисшее сожаление, и никакими порциями чая его не смыть.

Царапанье у дверей заставил ее повернуться. Похоже, какой-то пьяница ошибся домом. Она не была в настроении даже отвечать.

Тут кто-то застучал костяшками пальцев, отчаянно, но тихо.

Тизерра отшвырнула полотенце, бездумно потерла ноющие запястья; потом выбрала со стола для замешивания глины скалку потяжелее. — Чужой дом, — сказала она громко. — Проваливай!

Застучали кулаком.

Подняв скалку, Тизерра открыла задвижку, а потом и дверь.

Через порог с глупой ухмылкой переступил мужчина.

Она его знала, знала долгие годы, хотя уже давно не видела. Опустила скалку, вздохнула: — Торвальд Ном. Ты припозднился.

— Извини, любовь моя, — отвечал он. — Я отклонился от маршрута. Работорговцы. Океанские путешествия, Тоблакаи, дхенраби, пытки и распятия, тонущий корабль…

— Не знала, что сходить за хлебом бывает так опасно.

— Ну, — сказал он, — вся буча началась, когда я услышал о долгах. Я и не знал, что должен. Ублюдок Гареб подловил меня, сказал, я ему должен, хотя я не был должен, но я не смог доказать без адвоката — которого мы не могли себе позво…

— Я все знаю насчет Гареба, — прервала его Тизерра. — Его бандиты приходили ко мне довольно часто с той поры, как ты исчез. Да, мне нужен был адвокат, чтобы отвадить Гареба.

— Он угрожал тебе?

— Он заявлял, что твои долги — мои долги, любезный муженек. Понятное дело, чепуха. Даже когда я выиграла дело, он не отстал. Месяцами изводил. Подозревал, что ты прячешься неподалеку, что я понесу тебе еду и воду. Не могу и пересказать, как мне весело было. Почему не могу, Торвальд? Потому что не было. То есть весело. Совсем было невесело.

— Теперь я дома, — попытался улыбнуться Торвальд. — И богат. Никаких больше долгов — я все решил этим утром, все сразу решил. Больше не надо обжигать горшки при низкой температуре. Готовься пополнить запасы трав, настоек и прочего — кстати, поговорим о «прочем». Чисто для безопасности надо бы нам устроить парочку ритуалов…

— О, неужели? Ты что, снова воруешь? Нарвался на чары, что ли? Прихватил мешок монет, но так и светишься от магии?

— И еще камней и бриллиантов. Все было по справедливости, дорогая. Правда. Нечестный долг наткнулся на нечестность, они очень удачно уничтожили друг друга, и все стало честно!

Женщина фыркнула, но отступила от двери, позволив ему войти. — Сама не верю, что снова купилась.

— Ты же знаешь, Тиза, я тебе не вру. Никогда не врал.

— И кого ты ограбил ночью?

— Гареба, разумеется. Догола обчистил.

Тизерра вытаращилась. — Ох, муженек…

— Знаю, знаю. Я гений. А теперь насчет чар — он как можно быстрее призовет магов, чтобы вынюхать, где оказалось награбленное.

— Да, Торвальд, я сама просекла. Ты знаешь, где тайная яма. Кидай мешок туда, если не против, а я займусь подготовкой.

Но Торвальд не сдвинулся с места. — Все еще любишь? — спросил он.

Тизерра повернулась и взглянула ему в глаза: — Всегда, дурачок. Давай шевелись.

* * *

Сия ночь Даруджистана — слава непреходящая! Но уже шевелится заря, и свет разметывает синие огни бессонного города. Видите, как гуляки бредут в свои кровати или в кровати новонайденных подруг, а может, в чужие кровати — что нам до происхождения любви? Что означают эти нити дружбы, столь длинные и запутанные?

Что нам до тягот жизни, когда солнце сияет в небе и чайки взлетают над гаванью, когда крабы спешат нырнуть в глубокие, темные воды? Не каждая тропа истоптана, дражайшие друзья, не каждая дорожка вымощена камнями или размечена путевыми знаками. Опустите глаза на манер вора, который больше не вор — он с глубочайшим сочувствием смотрит вниз, на лицо старого друга, спящего в маленьком номере верхнего этажа «Гостиницы Феникса», поглядывая также на достойного Советника, храпящего на вон том кресле. В соседней комнатенке сидит ассасин, который, возможно, уже не ассасин, глаза его затуманены болью, а разум обдумывает множество вещей, и ход его мыслей — для кого-то, сумевшего проникнуть в темноту ума — покажется загадочным и неожиданным.

А где-то в другом месте брошенный матерью ребенок дергается, преследуемый во сне мерзкой харей, к которой прилепилось нелепое имечко Цап.

Вот двое стражей бегут — сердца колотятся в груди — от ворот особняка, и надрывно бренчит колокол, ибо злодей лишился злодейски скопленного состояния. Сей факт впился в него наподобие зубастых щипцов палача, ведь злодеи процветают, лишь погрузившись в источник силы, а когда кровавые деньги пропали, пропадает и сила.

Человек без пальцев идет домой, получив божье благословение, и кровь уже запеклась на костяшках; а жена его спит без сновидений с лицом столь добрым, что самый несентиментальный скульптор зарыдал бы от зависти.

На улочке, не достойной иного упоминания, стоит вол и думает, чего бы пожевать. Что же, в конце концов, остается, если любовь и дружество и сила, сожаление и потеря и воссоединение распалились сверх меры, сумев похитить все, что могло бы приносить горькую радость, если всё — всё! — пропало и продано? Что же остается, кроме нужд желудка?

Ешь! Пируй в свое удовольствие, вкушай сладости жизни!

Незначительно? Ба!

Как всегда говорил Крюпп, мудрому волу — лучшее ярмо.

Глава 6

Задним умом так легко превратить великих военных гениев прошлого в бездарных идиотов, а бездарных идиотов настоящего в военных гениев. Вон дверь. Позаботьтесь унести с собой задний ум и все его помпезные иллюзии…

Император Келланвед, замечание на процессе Сухаря (после покорения Верховного Совета Фалара)

Произошло землетрясение. Гребень гористого берега протяженностью почти в лигу просто пропал в море, образовав залив. Море не стало мутным, потому что горы были безжизненными конгломератами обсидиана и пемзы, следами прежних извержений. Залив треугольником вонзался в отвесные скалы; по краям его торчали огромные каменные «башни».

Дно у залива наклонное. Глубина у вершины треугольника не более пятнадцати саженей; в кристально чистой воде можно различить груды прямоугольных плит и белых костей — остатки куполообразных гробниц и К’чайн Че’малле, когда-то захороненных в них.

Вокруг залива также можно обнаружить руины, в том числе почти полностью обрушившуюся джагутскую башню. В небе над грядой растерзанных холмов, прямо на севере, повисло пятно врат — кривой рубец прямо в воздухе. Из него истекает боль, горький неотступный смрад, вполне соответствующий всему здешнему угрюмому, измученному ландшафту.

Скиталец долго стоял и смотрел на врата. Два дня прошло с тех пор, как его выбросило на берег — а пресной воды нет. Некоторое время его поддерживала кровь убитого медведя, но она была солона. Он уже страдал от жажды.

За все эти годы было так много покушений на его жизнь, что человек менее сильный давно впал бы в отчаяние, безумие — или покончил бы самоубийством, сдавшись алчности богов и смертных. Не приятнее ли в конце концов пасть от нехватки воды и пищи — самых простых средств поддержания жизни?

Но он не сдастся. Он может слышать смех бога — иронический и тихий, словно шепот над самым ухом. Где-то дальше — он уверен — выжженная равнина переходит в пыльную землю, потом появляются травы, начинается царство ветров, прерии и степи. Если бы он смог продержаться еще немного!

Он ободрал медведя и унес шкуру, перекинув через плечо. Ее неприятный запах маскирует запах человека и заставляет почти всех хищников убегать подальше. Разумеется, поймать дичь — если тут окажется хоть одна — можно будет, только оказавшись с подветренной стороны… но это верно и без шкуры.

Он оказался на окраине Морна. Очень далеко от тех мест, в которых хотел выйти на берег Генабакиса. Впереди долгое путешествие — но он уже привык. Есть опасность умереть — но и к этому он привычен.

Обратившись лицом к берегу, Скиталец двинулся, сокрушая ногами черное пузырчатое стекло. Утреннее солнце ослепительными вспышками отражалось от неровной поверхности; жара нарастала, и вскоре он покрылся потом. Он уже мог различить в нескольких тысячах шагов конец пустоши — или думал, что может, ведь глаза способны обманывать. Более темная полоса, словно черный песок от горизонта до горизонта. За ним ничего не видно.

Вскоре он убедился, что эта полоса — не иллюзия. Выглаженные ветрами барханы обсидианового песка, блестящего подобно бриллиантам. Подойдя ближе, он вроде бы различил тихое бормотание, след неощутимого еще ветра. Теперь он мог увидеть, что дальше: еще одна безжизненная равнина, обширный и бескрайний простор под волнами жары.

Поднимаясь на барханы (сапоги глубоко увязали в песке) Скиталец снова услышал бормотание ветра и поднял голову. Что-то появилось посреди равнины. Трон с высокой спинкой, на нем фигура, смутно различимая в хороводе теней. В десятке шагов справа от черного трона — другая фигура, в темно-сером плаще; капюшон откинут, являя взору обветренное лицо и на редкость темные коротко остриженные волосы.

Из-за трона показались Гончие, поспешили вперед, вздымая лапами облачка песка. Барен, Геар, Слепая, Шен и Руд. И две другие, которых Скиталец никогда не видел раньше. Белые как кость, с глазами цвета оникса, более мелкие и длинношеие, в короткой белой шерсти. Тела покрыты шрамами, под которыми виднеется необычная темно-синяя кожа. Они бежали парой. Отойдя далеко вправо — дальше от берега — они встали, принюхиваясь. Остальные Гончие бросились прямиком к Скитальцу.

Он пошел им навстречу.

Геар подбежала первой; она повалилась набок и подобно кошке перекатилась через спину. Скиталец положил руку на гладкую черную шкуру. Вторым был древний Барен, и Скиталец протянул к нему вторую руку, похлопав по мускулистой шее, ощутив рисунок рубцов, наследия столетий свирепых битв, в которых острые клыки рвали мягкую, но толстую шкуру. Он взглянул в светло-карие глаза животного и вскоре вынужден был отвести взгляд — слишком много горя, слишком много тоски по миру и покою. Не ему благословлять подобные страсти… Барен склонил голову, радуясь его ласке, и лизнул руку Скитальца шершавым языком.

Все пять зверей скучились вокруг него — кроме двух белых. Скиталец подошел к трону. Котиллион наконец поглядел на него. — Ты выглядишь ужасно, старый друг.

Скиталец улыбнулся, не побеспокоив себя ответом. Лицо Котиллиона выдавало усталость гораздо большую, чем виделась в нем прежде, когда он звался Танцором и разделял тяготы управления империей. Где же блага божественности? К чему они, если вам приходится, схватив хоть один «дар», морщиться от боли, а с рук каплет кровь?

— Вы двое, — сказал Скиталец, поглядев на Темного Трона, — не уважили моих жалоб.

— Это не повторится, уверен, — прошипел бог на престоле. — Где твоя армия, Первый Меч? Вижу только пыль за спиной.

— А ты воссел, провозглашая власть над пустыней.

— Довольно любезностей. Ты в беде, старый друг — хе, хе, как часто я говорил такое? Старые друзья… где все они? Сильно ли пали? Их рассеяли ветра, они бредут, спотыкаясь как слепцы…

— У тебя никогда не было много друзей, Келланвед.

— Ты в беде, сказал я. К ночи ты умрешь от обезвоживания — до первого источника на равнине Ламатаф идти еще четыре дня.

— Понимаю.

— Разумеется, где бы ты ни умер, старый приятель вынужден будет придти за тобой.

— Да, уверен в этом.

— Чтобы поглумиться и отпраздновать победу.

— Худ не глумится.

— Ну, это разочаровывает. Тогда он придет, чтобы не поглумиться. Неважно. Суть в том, что тебе конец.

— Неужели тебя так заботит моя неудача, Келланвед?

Котиллион ответил: — На удивление сильно заботит.

— Почему?

Прямой вопрос как будто заставил обоих богов отпрянуть. Темный Трон фыркнул: — Это важно? Вряд ли. Фактически совсем не важно. Мы здесь, чтобы помочь тебе, тупой пень. Упрямый, одержимый, разъяренный дурак. Не могу понять, почему считал тебя другом! Ты слишком глуп, чтобы быть другом. Смотри, даже Котиллион раздражен твоим скудоумием.

— Скорее позабавлен, — уточнил Котиллион, осклабившись. — Я тут вспомнил о нашей… э… беседе в том шатре, когда ты был командующим. Самая глубокая истина о старой дружбе: даже ее недостатки не меняются со временем.

— В том числе твоя склонность к многословию, — сухо заметил Темный Трон. — Слушай, Скиталец или как тебя сейчас звать. Мои Псы проведут тебя к спасению — ха, как часто я так говорил? А пока мы дадим тебе мех с водой, сушеные фрукты и еще кое-что. Припоминаю, смертных гнетет так много потребностей. Смутно припоминаю. А, чепуха.

— И что ты потребуешь за услугу?

Дюжина ударов сердца. Никто не ответил на вопрос.

Лицо Скитальца мало-помалу искажалось гневной гримасой. — Меня не отвлечь от цели. Даже не задержать…

— Нет, разумеется. Нет. — Темный Трон помахал призрачной рукой. — Совсем напротив. Мы толкаем тебя. Торопим. Спеши, ищи путь, готовься к схватке. Пусть ничто тебе не мешает.

Скиталец нахмурился еще сильнее.

Котиллион тихо засмеялся:- Не нужно. Он говорит искренне, Первый Меч. Мы рады помогать тебе в твоем деле.

— Я не буду торговаться с ним.

— Знаем.

— Я не уверен, что вы полностью понимаете…

— Понимаем.

— Я намерен убить Худа. Убить Бога Смерти.

— Всяческой удачи! — воскликнул Темный Трон.

Снова повисло молчание.

Котиллион вышел вперед, принеся припасы, которых мгновением назад не было видно. Положил все на землю. — Шен поведет, — сказал он спокойно и отошел.

Скиталец перевел взгляд на новых Гончих: — А эти?

Котиллион посмотрел на них и как будто бы запнулся, прежде чем ответить: — Трудно сказать. Они просто… появились…

— Я призвал их, разумеется! — сказал Темный Трон. — Белого звать Блед. Того, что еще белее — Локон. Семь — желаемое число, просто необходимое число.

— Темный Трон, — сказал Котиллион, — ты их не призывал.

— Должен был! Иначе почему они здесь? Я уверен, что сделал это… однажды. Наверное, пожелал, когда шел по лестнице. Так сильно пожелал, что сама Бездна не смогла мне отказать!

— Кажется, остальные их приняли, — заметил Котиллион, пожимая плечами.

— Вам не приходило в голову, — тихо сказал богам Скиталец, — что это могут быть пресловутые Гончие Света?

— Неужели? Почему ты так думаешь? — В этот миг Котиллион встретился с ним взглядом и подмигнул; всякая усталость — а также высокомерие бессмертного властителя — исчезли, и Скиталец спустя кажущиеся бесконечными годы увидел человека, которого привык называть другом. Но он не мог позволить себе улыбки, любого ответа, к которому вынуждал этот взгляд. Не мог позволить себе такой … слабости. Не сейчас. Наверное, никогда снова. Разумеется, не с этими старыми друзьями. Они стали богами, а богам нельзя доверять.

Он склонился, подобрал мех и тючок с провизией. — Кто загнал медведя к берегу?

— Шен. Тебе нужна была пища, или ты даже досюда не добрался бы.

— Я чуть сам не стал обедом.

— Мы всегда верили в тебя, Первый Меч.

Следующий — скорее всего, последний — вопрос, который хотел Скиталец задать богам, оказался самым трудным.

— А кто из вас потопил мой корабль, погубил команду?

Котиллион поднял брови: — Не мы. Дассем, мы до такого не опустились бы.

Скиталец поглядел богу в глаза — они мягче, чем можно было ожидать… но он привык ко всякому. Опустил взор, отвернулся. — Ладно.

Блед и Локон шли позади, словно случайные спутники, когда Гончие повели Скитальца вглубь суши. Темный Трон как-то развернул свой престол, чтобы сидя следить за Первым Мечом и его свитой. Они медленно скрывались за северо-восточным горизонтом.

Стоявший рядом Котиллион поднял руки и вгляделся в ладони, обнаружив блестящий пот. — Совсем близко.

— Э? Что?

— Если бы он решил, что мы устроили кораблекрушение… не знаю, чтобы тут случилось.

— Все просто, Котиллион. Он убил бы нас.

— И Псы не стали бы вмешиваться.

— Разве что мои новейшие питомцы! Пропала старая преданность! Хе, хе!

— Близко, — повторил Котиллион.

— Ты мог бы сказать ему правду. Что Маэл желал его, и крепко желал. Что нам пришлось вмешаться и вытащить его. Он был бы более благодарным.

— Благодарность — бесполезная роскошь. Он не отвлекается, помнишь? Ничто не отвратит Скитальца от намеченной цели. Оставим Маэла на потом.

— Да, хорошо. Подробность, которую мы доведем до Скитальца в миг наивысшей нужды. Мы старались узнать, вдохновленные его упреками, и вот! Смотри! Никто иной, как Старший Бог Морей, виноват в бедствии! Теперь развернись, выхвати меч и поруби указанного врага на кусочки!

— Ну, нам не это следует узнавать сейчас.

— Разумеется, нет. Мы уже все знаем! К чему «узнавать»?

Котиллион повернулся к Темному Трону: — Маэл легко мог его убить, как думаешь? Вместо этого он просто задержал Скитальца. Нам нужно подумать. Нам нужно понять, почему.

— Да, я начинаю видеть. Проснулись подозрения — я оказался беззаботен, забывчив. Задержал, вот как? И зачем бы?

— Я кое-что понял.

— Что? Говори скорее!

— Неважно, что именно на уме у Маэла. Не сработает.

— Объясни!

— Маэл считает, что схватка уже началась…

— Да, должен считать. У него нет иной возможности. Маэл ничего не выгадает! Идиот! Хе, хе! Давай покинем эту кучу пепла. У меня в горле першит.

Котиллион поглядел вслед Гончим и их подопечному, щурясь на ярком свете. — Расчет времени, Темный Трон…

— Идеален.

— Пока.

— Мы не проиграем.

— Да уж лучше не проигрывать.

— Кого из новых союзников ты считаешь слабым звеном?

Котиллион оглянулся на Темного Трона: — Разумеется, тебя.

— Кроме меня, я имею в виду.

Котиллион смотрел. Темный Трон ждал, ерзая на своем троне.

* * *

Полночь в единственной таверне Морско подарила Нимандеру воспоминания, от которых не избавиться. Мутноглазые черногубые селяне ринулись вперед, столкнувшись с Нимандером и остальными. Они совали им в лица грязные бутылки. Белки глаз у них желтоватые и какие-то смазанные… а напиток достаточно крепкий, чтобы языки онемели. Несвязное бормотание можно было счесть приглашением хорошенько нализаться, но даже без предупреждений Скола Нимандер не готов был одобрять столь внезапное гостеприимство. Он с немалым облегчением заметил, что его чувства разделяют все родичи. Они стояли в кольце толпы, озадаченные и обеспокоенные. Затхлый воздух таверны был сладковатым, в нем слоями смешивались вонь кислого пота и какая-то гнильца.

Скиньтик встал рядом с Нимандером; оба следили за Сколом — и Десрой — которые пробрались к стойке.

— Кувшин простого вина? Здесь, в таком месте? Непохоже.

Нимандер подозревал, что Скиньтик прав. На всех столах, во всех руках он видел лишь одинаковые фляжки с длинными черными горлышками.

Шум стал сильнее — какофония скота,ведомого на бойню. Нимандер заметил, как один человек — ветхое, согбенное, истощенное создание — упал лицом вниз на дощатый пол, явно сломав нос. Кто-то споткнулся, раздавив пальцы несчастного подошвой башмака.

— А где жрец? — спросил Ненанда за спиной Нимандера. — Он же нас пригласил!

— Лично я рад, — бросил Скиньтик, не оборачиваясь, — что ты стоишь за моей спиной и держишь руку на мече. Мне тут не нравится.

— Никто из здешних нам не опасен, — заявил Ненанда, но по тону было ясно — слова Скиньтика ему польстили. — Слушайте меня, пока Скола нет рядом. Он презирает всех нас.

Нимандер не спеша повернулся. Скиньтик сказал: — Здорово подмечено. И что ты думаешь, брат?

— Он видит то, что хочет видеть.

Нимандер заметил, что Кедевисс и Араната прислушиваются; на лице последней обычное выражение невинной голубки сменилось леденящей пустотой. Нимандер слишком хорошо знал ее, и внезапно пот потек под его одеждами. — Хватит, Ненанда. Все это чепуха.

— Неправда, — возразил Ненанда. — Он должен знать. Почему мы пережили битвы, в которых все остальные пали. Он должен понять.

— С этим покончено, — настаивал Нимандер.

— Нет, — сказал Скиньтик. — Ненанда на этот раз прав. Он прав. Скол ведь желает привести нас к этому умирающему богу. Что бы он ни планировал, мы словно бы не существуем. Безгласные…

— Бесполезные, — встрял Ненанда.

Нимандер отвел взгляд. Падали все новые селяне; те, что лежали на полу, начали дергаться, извиваясь в лужах собственных выделений. Незрячие, запавшие глаза экстатически вращались в орбитах. — Если именно я сделал нас… безгласными, простите.

— Хватит чепухи, — сочувственно произнес Скиньтик.

— Согласен, — заявил Ненанда. — Раньше я не соглашался… я был сердит на тебя, Нимандер. За то, что ты ничего не рассказываешь этому так называемому Смертному Мечу Тьмы. Насчет нас, насчет того, кем мы были. Через что прошли. Я пытался сам рассказывать — но без толку. Скол не слушает. Никого не слушает, кроме себя.

— А Десру? — спросил Нимандер.

Ненанда фыркнул: — Она лелеет собственную тайну.

Такое умное наблюдение удивило Нимандера. Но это не было ответом на его неловкий вопрос.

Скиньтик, однако, понял его. — Она остается одной из нас. Когда наступит нужда, ты не должен сомневаться в ее преданности.

Кедевисс сказала тоном, полным сухого презрения: — Преданность — не главная добродетель Десры, брат. Не придавай ей слишком много веса.

Скиньтик озадаченно спросил: — Но на какие добродетели Десры нам полагаться, Кедевисс?

— Там, где дело доходит до самосохранения, суждения Десры точны. Она никогда не ошибается. Она сделала выживание результатом острого зрения. Десра видит четче и дальше, чем все мы. Вот ее добродетель.

Скол возвращался, Десра повисла у него на локте, словно женщина, одержимая ужасом.

— Умирающий бог скоро прибудет, — сказал Скол. Он спрятал цепочку с кольцами; в нем ощущалось беспокойство, из которого темным облаком росло обещание насилия. — Вы все должны уйти. Я не желаю прикрывать вас, если дела обернутся плохо. У меня не будет времени. Я не стерплю позора, если вы начнете гибнуть. Поэтому убирайтесь. Ради вашего же блага.

Нимандер потом вспоминал: вот момент, в который он должен был сделать шаг вперед, взглянуть Сколу в глаза — смело, показывая дерзость и таящееся за ней обещание. Вместо этого он повернулся к родичам. — Идемте, — сказал он.

Глаза Ненанды расширились, щека задергалась. Затем он резко повернулся и вышел из таверны.

Скиньтик — на его лице было написано что-то вроде стыда — схватил Десру за рукав и отвел от Скола. Араната встретила взор Нимандера и кивнула — но смысл ее кивка ускользнул от него, запомнилась только полная пустота во взоре. Она и Кедевисс покинули пивнушку.

Остались только Нимандер и Скол.

— Мне приятно, — заявил Скол, — что ты принимаешь мои приказы как должное. И что они еще слушаются тебя. Но, — добавил он, — не думаю, что это будет продолжаться еще долго.

— Не боритесь с умирающим богом, — попросил Нимандер. — Не здесь, не сейчас.

— Превосходный совет — я не имею намерения бороться с ним. Просто хочу увидеть.

— А если он не будет рад, Скол, что его увидит такой, как вы?

Скол ухмыльнулся: — Почему, ты думаешь, я отослал вас в безопасное место? Иди же, Нимандер. Назад, в комнаты. Успокой трепетных кроликов.

Снаружи, под величественной россыпью ярких звезд, Нимандер обнаружил родичей сгрудившимися посреди улицы. Кролики! Да, может так показаться. Доносившееся из таверны бормотание достигло яростной высоты; звук отдавался эхом, как будто накатываясь с холмов и полей, окружающих деревню.

— Вы слышите? — спросил Скиньтик. — Нимандер? Ты слышишь? Пугала… они поют…

— Мать Тьма, — в ужасе прошептала Кедевисс.

— Я хочу поглядеть на одно из полей, — сказал вдруг Скиньтик. — Сейчас же. Кто со мной?

Никто не отозвался. Нимандер произнес: — Ты и я, Скиньтик. Остальные вернутся в комнаты. Ненанда, стой на страже до нашего возвращения.

Нимандер и Скиньтик проследили, как Ненанда решительно увел остальных. Затем они сами пошли в боковую улочку. Ноги стучали по пыльной, твердой земле. К хору присоединился еще один голос, доносившийся из храма — вопль нестерпимой боли, крик такого страдания, что Нимандер пошатнулся, ноги его словно стали водой. Он увидел, что и Скиньтик спотыкается, падает на колени, но заставляет себя встать.

Нимандер со слезами на глазах сделал то же.

По сторонам были старые палисадники с брошенными хомутами, плугами и прочими орудиями; заросшие сорняками борозды тускло блестели в свете звезд. «Боги, они уже не едят. Только пьют. ЭТО их питает — и убивает».

Похоронный вой затихал — но Анди понимал, что он снова наберет силу. Это как вдох и выдох. Полночь в таверне, жуткий нектар выпит, призван бог, страдающий от ужасной боли — открылись врата для его истерзанной души. Питаемые болью бессмертного, лежащие навзничь поклонники забились в экстазе — он словно наяву видит черные рты, дергающиеся черные языки, глаза в черных ямах — он словно видит того старика с разбитым носом и сломанными пальцами…

… и Скол остался внутри. Свидетелем безумия. Он видит искаженное лицо, видит глаза, уставившиеся в его глаза…

— Спеши, — застонал Нимандер и прошел мимо Скиньтика; но тот схватил его за куртку, заставив остановиться.

Они уже вышли на край поля.

В холодном серебристом полусвете ряды пугал перед ними пришли в движение, руки и ноги извивались, подобно змеям, слепым червям. Черная кровь струилась на жуткие растения, и цветы открылись, исторгая тучки пыльцы. Мерцающая пыль искрами понеслась по течениям ночного воздуха.

И Нимандер хотел побежать в поле, в самую середину рядов распятых жертв. Хотел вкусить пыльцу, ощутить языком и глоткой. Хотел танцевать в божьей боли. Плачущий Скиньтик оттащил его — хотя казалось, он сам ведет битву, такими напряженными стали мышцы, такими неловкими усилия. Они упали друг на друга. Повалились на землю.

Перевернулись на животы и поползли назад, на грязную дорогу.

«Пыльца… пыльца в воздухе. Мы вдохнули ее и — о боги! — мы желаем еще».

Новый ужасный вопль, глас плотской твари, пытающейся влезть на небеса — но не за что ухватиться, нет выступов для рук и впадин для ног — и она просто вопит, машет руками по сторонам, хватая вас за горло. Вопит в лица свидетелей.

«Вы пляшете! Вы пьете мою агонию полным ртом! Что же вы за паразиты? Хватит! Оставьте меня! Освободите меня!»

Шум тысяч ног проносился через мозг Нимандера, топот множества танцоров, неспособных остановиться, даже если бы желали этого — а они не желают — снова, снова, снова — о боги, навсегда!..

Там, в ловушке рассудка, он увидел старика и его кровь — облитое нектаром лицо — увидел экстаз в его глазах, гибкие члены, выпрямившуюся спину — все рубцы и старческие шишки пропали, опухоли исчезли. Он танцевал в толпе, один среди многих, возбужденный, потерявшийся в возбуждении.

Нимандер понял, что они со Скиньтиком доползли до главной улицы. Когда второй крик бога затих вдали, в голову вернулась некоторая ясность. Он с трудом встал на ноги, потянув вверх и Скиньтика. Они побежали, поддерживая друг друга, к гостинице. Там маячит спасение? Или Ненанда и остальные также поддались? Они танцуют в полях, лишившись личностей, утонув в густой черной реке?

Третий вопль — еще более сильный, еще более жадный.

Нимандер упал под весом Скиньтика. Слишком поздно… им надо повернуться, встать и пойти в поле — боль держала его в смертельных, сладостных объятиях — слишком поздно… уже…

Он услышал, как хлопнула дверь.

И Араната — глаза широко раскрыты, темная кожа стал почти синей — протянула руки и схватила обоих за края курток. Обычно потаенная сила стала очевидной — их просто понесло ко входу — новые руки схватились, втягивая их внутрь…

И тут же влечение прекратилось.

Задыхаясь, Нимандер осознал, что лежит на спине и смотрит в лицо Кедевисс, удивляясь его задумчивому, расчетливому выражению.

Скиньтик закашлялся рядом. — Мать Тьма спасла нас!

— Не она, — сказала Кедевисс. — Всего лишь Араната.

Араната, уже ушедшая в тень, присела и испустила крик охотящегося сокола.

«Она прячет иную свою сторону за стеной, которую не взломает никакая сила. Прячет. Пока не наступает нужда». Да, он мог ощутить эманацию воли, заполнившей всю комнату. Осажденная, но стойкая. Как и должно.

Как и необходимо.

Скиньтик снова кашлянул. — Ох ты…

И Нимандер понял. Скол остался там. Скол — лицом к лицу с Умирающим Богом. Без защиты.

Смертный Меч Темнокрылого Лорда. Это достаточная защита?

Он боялся, что нет. Боялся, потому что не верил, будто Скол является Смертным Мечом. Чьим бы то ни было.

Он повернулся к Скиньтику: — Что нам делать?

— Не знаю. Он мог уже… пропасть.

Нимандер оглянулся на Аранату: — Мы сможем дойти до таверны?

Та покачала головой.

— Не нужно было его оставлять, — воскликнул Ненанда.

— Не будь идиотом, — ответила Кедевисс.

Скиньтик все сидел на полу, содрогаясь и проводя руками по лицу. — Что здесь за колдовство? Неужели кровь бога может такое делать?

Нимандер потряс головой: — Никогда не слышал ни о чем подобном тому, что творится здесь. Умирающий Бог. Он источает яд. — Тисте Анди заставил себя не плакать. Все казалось истончившимся, готовым порваться; реальность рассыпалась, мотаясь рваными полотнищами на буйном ветру.

Вздох Скиньтика был хриплым. — Яд. Почему мы хотим еще?

Ответа не было. «Это откровение истины? Мы все кормимся болью ближнего? Мы смеемся и пляшем, видя страдание — только потому, что это не наше страдание? Может ли подобное стать пристрастием? Неутолимой нуждой?»

И тут далекие вопли изменились, став криками. Ужасными, грубыми. Звуками резни. Ненанда мигом оказался у двери, успев вытащить меч.

— Стой! — крикнула Кедевисс. — Слушай! Это не он. Это они! Он убивает всех — ты хочешь помочь, Ненанда? Точно хочешь?

Ненанда как-то осунулся. Отступил назад, потрясенно качая головой.

Крики быстро затихли. Когда последний превратился в тишину, даже Умирающий Бог больше не вопил. За дверью словно ничего нет — деревня и весь внешний мир куда-то пропали.

Внутри никто не спал. Все разошлись по углам, каждый погрузился в одинокие думы, прислушиваясь только к слишком знакомому шепоту диалога внутри души. Нимандер замечал на лицах родичей отупение и шок; глаза блестели тускло, ничего не видя вокруг. Он ощутил, как слабеет воля Аранаты, ведь угроза миновала — она снова отступает внутрь, лицо приобретает привычное выражение — скрытное, вялое, почти лишенное жизни — она снова не хочет ни с кем встречаться взором.

Десра стояла у окна, раздвинув внутренние ставни и вглядываясь в пустую улицу; ночь ползла, Нимандер никак не мог определить, о чем идет разговор в ее душе. Если у нее есть душа… Если она не существо инстинктов и чувств, руководимое простейшими требованиями необходимостей.

— Жестокие у тебя мысли.

«Фаэд. Оставь меня в покое, дух».

— Не ошибайся. Я одобряю тебя. Десра — шлюха. У нее мозги шлюхи, она путает отдачу с принятием, дар с потерей, приглашение с капитуляцией. Она проститутка силы, Нимандер, и она стоит, ожидая его — могучего убийцу, готового затащить бабу в постель. Путаница, да. Отчаяние вместо торжества. Страх вместо желания, разврат вместо любви.

«Уходи».

— Но ты же не хочешь этого. Тогда ты станешь доступен иным голосам внутри головы. Сладкая женщина, журчание ее бесконечных слов — не припоминаю, чтобы слышала от нее такое, когда мы были живы.

«Хватит».

— В клетке воображения, неуязвимый для всего реального — да, какое жестокое равнодушие! — ты делаешь многое из малого, Нимандер. Случайная улыбка. Взгляд. В твоей клетке она лежит в объятиях, и это чистейшая любовь. Не так ли? Непорочная, вечна…

«Стой, Фаэд. Ты не знаешь. Ты была слишком молода, слишком одержима собой, чтобы видеть кого-то другого. Только тех, кто тебе угрожал.

А она не угрожала!»

— Меня ты никогда так не хотел.

«Не будь глупой, призрак! Не придумывай…»

— Я ничего не придумываю. Ты был слишком слеп, чтобы видеть творящееся перед глазами. Она умерла от копья Тисте Эдур? Точно ли? А где я была в тот миг, Нимандер? Ты сможешь вспомнить?

Нет, это уже слишком.

Но призрак не унимался. — Как думаешь, почему идея убить Сендалат Друкорлат так легко пришла ко мне? Руки уже были в крови…

«Стоп!»

Смех звенел в черепе.

Он заставил себя молчать; он выжидал, пока отзвуки веселого смеха не затихли.

Когда она подала голос снова, он был отнюдь не насмешливым: — Ненанда желает заменить тебя. Он желает власти, которая принадлежит тебе, желает уважения родичей. Он возьмет все это, едва выпадет возможность. Не верь ему, Нимандер. Бей первым. Нож в спину — что ты сделал со мной, сделай снова. На этот раз у тебя получится. Должно получиться. Рядом не будет Вифала, готового закончить начатое. Придется все делать самому!

Нимандер поднял глаза, увидел напряженную спину Ненанды, руку на рукояти меча.

«Нет. Ты лжешь!»

— Обманывай себя, если нужно — но не тяни. Такая роскошь ненадолго. Скоро тебе придется показать всю… решительность.

«И скольких родичей тебе хочется увидеть мертвыми, Фаэд?»

— Мои игры окончены. Ты закончил их раз и навсегда. Ты и кузнец. Ненавидь меня, если желаешь. Но у меня есть таланты, и я дарую их тебе. Нимандер — ты единственный слушал меня, тебе единственному я открывала сердце…

«Сердце! Гнилой пруд злобы. Ты любила глубоко нырять в него…»

— Я тебе нужна. Я дарю силу там, где ты ощущаешь сильную слабость. О, позволяй сучке бормотать о любви, наполняй ее рот правильными словами. Может, поможет. Но она не поможет тебе сделать трудный выбор, стать вождем. Ненанда верит, что справится лучше — погляди в его глаза, он готов бросить вызов.

— Светает, — сказала Десра, отворачиваясь от окошка. — Думаю, надо идти. К таверне. Возможно, он ранен. Возможно, ему нужна наша помощь.

— Я помню, как он приказывал держаться подальше, — буркнул Ненанда.

— Он не всемогущ, — ответила Десра. — Хотя может так думать. Свойство слишком юных.

Нимандер покосился на нее. «Откуда все эти мысли?»

— Скол раним? — с преувеличенным удивлением сказала Кедевисс. — Поспеши воспользоваться слабостью, Десра.

— Постоянный напор твоей зависти становится скучным, Кедевисс.

Кедевисс побледнела, промолчав.

«О да, мы свора негодяев». Нимандер потер лицо и произнес: — Идемте же. Увидим своими глазами, что с ним стало.

Десра первой бросилась к двери.

Наружу, под серебряный свет — небо без облаков, хотя как будто запачкано какой-то грязью. Пожатые растения свисают с сушилок, покрывшись утренней росой; раздувшиеся кочаны рядами навалены на решетки. Нимандер увидел, что двери храма распахнуты. Чуть помедлил, огляделся…

Скол лежал на деревянном тротуаре у входа в таверну. Он свернулся клубком и был так покрыт запекшейся кровью, что казался фигурой из темной глины.

Они подошли к нему.

Глаза Скола были открыты — Нимандер предположил было, что он мертв, но тут же увидел, что грудь медленно вздымается. Однако он не пошевелился, даже когда они сгрудились вокруг и Нимандер склонился к телу.

Скиньтик прошел мимо, открыл двери таверны и ступил внутрь. Тут же пошатнулся, закрыв лицо руками — и выбежал на середину улицы, отвернувшись от всех.

Бойня. Он перерезал всех. Меч Скола, покрытый засохшей кровью, лежал рядом. Казалось, что оружие целиком побывало в брюхе некоего чудовища.

— Они что-то забрали у него, — сказала Араната. — Ушел. Он далеко.

Ненанда подпрыгнул и побежал к храму.

— Он в безопасности? — спросил Ненанда у Аранаты.

— Не знаю.

— И долго он сможет жить вот так?

Она покачала головой. — Кормить и поить насильно, очищать раны…

Затем они долго молчали, словно не могли найти ни одного вопроса, основанного на понятиях здравого рассудка.

Ненанда вернулся. — Все жрецы сбежали. А где должен быть этот умирающий бог?

— В месте под названием Бастион, — сказала Кедевисс. — Думаю, это к западу.

— Нам нужно туда. — Нимандер выпрямился и оглядел всех.

Ненанда оскалился: — Чтобы отомстить.

— Чтобы вернуть его, — возразил Нимандер. — Чтобы отобрать то, что они украли.

Араната вздохнула: — Нимандер…

— Нет. Идем в Бастион. Ненанда, посмотри, нет ли тут коней, а еще лучше волов и фургона. За гостиницей была большая конюшня. — Он поглядел вниз, на Скола. — Не думаю, что у нас есть время идти пешком.

Когда три женщины пошли за пожитками (Ненанда помялся и двинулся следом), Нимандер оглядел вход в таверну. Он колебался — даже отсюда было кое-что видно — простертые темные тела, упавшие стулья… мухи громко жужжали в полумраке.

— Не надо, — простонал сзади Скиньтик. — Не надо.

— Я уже видел мертвецов.

— Не таких.

— Как это?

— Они все еще улыбаются.

Нимандер поглядел на искаженное лицо ближайшего из друзей и кивнул. А потом спросил: — Что заставило сбежать жрецов?

— Думаю, Араната, — отвечал Скиньтик.

Нимандер кивнул. Он думал так же. Они взяли Скола — даже когда погибли селяне, жрецы взяли Скола, самую его душу, как дар Умирающему Богу. Но они ничего не смогли сделать с остальными. Араната сопротивлялась. Боясь кары, они сбежали в ночи — далеко, наверное, в Бастион, под защиту своего бога.

— Нимандер, — пустым голосом сказал Скиньтик, — на нас надавили.

— Да.

— И пробудили. Снова.

— Да.

— Я надеялся… больше никогда…

«Знаю, Скиньтик. Тебе бы шутить и смеяться, как подобает благословенной натуре. Но лицо, с которым ты встретишь грядущее… будет таким же, как у нас всех. Разве мы не глядели друг на друга в такие времена? Разве не видели зеркал, которыми стали друг другу?

Разве не отводили глаз?

Мы пробудились.

То, что остается в таверне — только начало. Всего лишь Скол и его неустойчивая ярость. Но с этого момента в дело вступаем мы».

Даже Фаэд промолчала на это. Но где-то глубоко в его разуме, так глубоко, что было почти не слышно, рыдала женщина.

* * *

Сторонник слепого оптимизма может верить, что сломанное со временем исправляется, восстанавливается из обломков, становясь даже сильнее после испытаний. И, конечно же, мудрее. Какая же иная награда полагается за страдания? Но никому не нравится идея, что сломанное может остаться таковым — не умирая (и убирая тем самым с глаз живущих свидетельство жалкой неудачи), но и не возрождаясь. Душа в руинах не должна оставаться упорной, не должна цепляться за жалкое существование.

Друзья отстраняются. Знакомые не замечают его. Падший обнаруживает себя в обособленном мире, в котором нет убежища от одиночества, ведь одиночество — истинная награда за выживание. За жизнь вечного урода и калеки. Но кто не выберет такую участь, если альтернативой является всеобщая жалость?

Разумеется, жалость — чувство, почти вымершее среди Тисте Анди. Эндест Силан видел в этом необычайный дар, благословение расы. Он не протянул бы так долго, если бы имел жалость. Что до мучений памяти… ну, просто удивительно, как долго возможно выносить ее атаки. Он знал, что не уникален в этом отношении — ведь это бремя целого народа. Достаточное, чтобы посрамить его одиночество? Он не был уверен.

Тьма так давно безмолвствует. Мечты услышать шепот ее Королевства — места, где он родился — стали всего лишь угольками. Так что неудивительно, что сейчас он сидит в темноте комнаты, покрывшись потом, и каждая струйка словно похищает тепло из дряхлой плоти. Да, они открыли Куральд Галайн в этом городе — это был акт совместной воли, но сила его безлика — Мать Тьма покинула их, и никакое желание ничего не изменит.

Но тогда… что это было?

Кто говорит с такой силой?

Не шепот, но глас, крик, полный… чего же? Негодования. Противоречия. Ярости.

Кто это?

Он знал, что не единственный расслышал тревожный клич. Должно быть, все в Черном Коралле его слышали. В этот миг каждый Тисте Анди сидит или стоит, сердце колотится в груди, глаза открылись в страхе или удивлении. А может быть, и в надежде.

Возможно ли?..

Он подумал посетить храм, услышать от самой Верховной Жрицы… что-то, пророчество, объявление. Но вместо этого вскочил, выбежал в коридор, пошел вверх по лестнице, круг за кругом, словно в вихре лихорадки. В покои Лорда — он споткнулся, увидел Аномандера Рейка сидящим в кресле с высокой спинкой, лицом к высокому окну. Внизу сталкивались потоки моря, поднимая из неведомых глубин черную и серебряную муть.

— Мой Лорд, — прохрипел Силан.

— У меня есть шанс? — спросил Аномандер Рейк, не сводя взгляда с далекого водоворота.

— Мой Лорд?

— Харкенас. Ты согласен с ее… убеждениями, Эндест Силан? Правильно ли я вижу грядущее? Перед явлением Света мы вели гражданскую войну. Мы были уязвимы перед силами, что должны были родиться. Без крови Тиаматы я не смог бы достичь… мира, единства.

— Владыка, — только и смог вымолвить Силан.

Рейк, казалось, понял, ибо вздохнул. — Да, на редкость неустойчивый мир. Покой смерти для слишком многих. Что до единства… ну, оно оказалось короткоживущим, не так ли? Но я все еще гадаю… если бы мне удалось — удалось всё — изменились бы мои намерения?

— Мой Лорд — что-то происходит.

— Да.

— Что нам делать?

— Ах, друг мой, ты поистине имеешь право спрашивать. Не обращай внимания на Жрицу и ее ответы — она всегда одна и та же. Кто бросает военный клич Куральд Галайна? Давай поищем ответ между ее ног. Все это уже стало утомительным. Но не повторяй моих слов Спинноку Дюраву — я не хочу лишать его кратких удовольствий.

Эндесту Силану хотелось кричать, хотелось броситься на Лорда, схватить за шею и выдавить… выдавить что? Он не знал. Сын Тьмы был, по его разумению, умнейшим существом среди всех смертных и бессмертных, им встреченных. Его мысли бежали по тысячам троп одновременно, и невозможно было предсказать ход беседы, угадать, какой путь он выберет.

— На этот раз я не смогу дать ответа, — сказал вскоре Рейк. — Боюсь, что и Спиннок не сможет. Он нужен… в другом месте. — Тут он повернул голову и уставился в глаза Эндеста Силана: — Это выпало тебе. Снова.

Эндест ощутил, как душа сворачивается в ужасе, прячется в пещерку, которую выдолбила когтями в опустошенной шахте его сердца. — Владыка, я не могу.

Аномандер вроде бы подумал над его отказом — десять тысяч троп сплелись, и что-то новое вызвало на его лице слабую гримасу удивления. Он улыбнулся: — Понимаю. И не буду просить снова.

— Тогда… как же? Кто? Владыка, я…

Сухой тон Аномандера Рейка жестоко противоречил сути его слов: — Возрождение в ярости. О, как я хотел бы это увидеть! — Его голос изменился. — Ты был прав — ты не можешь следовать за мной. Не вмешивайся ни во что, Эндест Силан. Не становись между двух сил, ибо не сможешь побороть ни одну из них. Ты можешь ощутить потребность — борись с ней всей силой воли. Нельзя тебя потерять.

— Владыка, я не понимаю.

Но Аномандер воздел руку.

Да, эманация пропала. Темнота снова стал спокойной. То, что пришло в мир, уже исчезло.

Эндест понял, что трепещет. — Оно… оно вернется, Лорд?

Сын Тьмы глядел на него до странности затуманенными глазами; затем он встал и подошел к окну. — Гляди. Море внизу снова спокойно. На редкость ценный урок. Ничто не вечно. Ни насилие, ни мир. Ни горе, старый друг, ни гнев. Хорошенько погляди на темные воды, Эндест Силан. Смотри на них все грядущие ночи. Чтобы успокоить страхи. Оно даст тебе уверенность.

Да, он понимает, что получил полную отставку.

Озадаченный, страшащийся непонятного его рассудку будущего Эндест Силан поклонился и вышел. Коридоры, лестницы. Даже эха не осталось. Он припомнил старую молитву, которую однажды прошептал перед битвой.

«Пусть Тьма примет каждое мое дыхание в Свое.

Пусть наши жизни ответят смерти

И пусть не буду я одинок».

Но сейчас он чувствовал себя как никогда одиноким. Он хорошо знал: воины больше не возглашают этой молитвы. Тьма не ожидает их дыхания, последнего выдоха, создающего мост между жизнью и смертью. Воин Тисте Анди сражается молча, а когда гибнет — гибнет одиноким. Более одиноким, чем способны понять те, кто не Тисте Анди.

Потом новое видение вошло в разум, заставив подскочить и замереть посредине лестницы. Верховная Жрица, спина выгнута, вопль экстаза — или отчаяния. Какая разница?

Ее поиск. Ее ответ, который вовсе не был ответом.

«Да, она молится за нас, не так ли?»

* * *

— Он тревожится, — пробормотала Селинд, наконец сумев стряхнуть хватку леденящего оцепенения. — Искупитель шевелится. Он пробудился по причинам неизвестным и — для нас — непостижимым. Он в большой тревоге…

Шестеро пилигримов, сгрудившихся у костра, закивали, хотя ни один не был одарен ее восприимчивостью к тонким материям. Они все еще слишком связаны упрямыми потребностями плоти; разумеется, к их смущению прибавляется трепет, ведь Пленник Ночи оставил их, и они увидели в его уходе отказ. Они считали его решение справедливым, ибо никто не оказался достойным Сирдомина и даруемой им защиты. Да, он был прав, отказавшись от них. Они подвели его. Неким, все еще не вполне понятным образом. Селинд понимала ход их мыслей и даже — в некотором приближении, хотя и это было удивительно, учитывая ее юные года — понимала природу родившегося в них самоуничижения. Жестоко нуждающиеся люди быстро находят за что корить себя, быстро взваливают на плечи бремя вины за вещи, которые не способны контролировать или изменить. Она начинала понимать: это скрыто в самой природе веры, религии. Нужда, которую невозможно удовлетворить самому, перекладывается на кого-то иного, более великого (или на что-то), и такая сдача себя позволяет сбросить громадную, непосильную тяжесть.

В вере можно отыскать отпущение. Облегчение.

Но здесь лежит еще более громадное противоречие. Верующие отдают все в руки Искупителя — но ему по самой его природе некому передавать, негде найти облегчение. Ему невозможно сдаться.

В чем же награда Искупителя?

Такие вопросы не для ее ума; возможно, они воистину лежат за пределами возможностей понимания. Так что сейчас ей предстоит решить вопрос более приземленный, на редкость горький. Дюжина бывших солдат, вроде бы из паннионской Тенебрии, терроризирует лагерь паломников. Они грабят приходящих, прежде чем те успеют положить приношения в Курган. Происходят драки, а теперь вот случилось изнасилование. Собрание неформальных вожаков лагеря призвало ее, просит о помощи; но что она может сказать? «Мы ошиблись, доверяясь Пленнику Ночи. Мне так жаль. Он оказался не таким, каким был по нашим представлениям. Он поглядел мне в глаза и отказался. Извините. Ничем не могу помочь…»

— Ты говоришь, Жрица, что Искупитель тревожится, — начал глава собрания, жилистый мужчина средних лет, бывший прежде капустанским купцом. Он уехал до осады, жил беженцем в Салтоане, где собственными глазами видел Изгнание, ночь, когда были выдворены проникшие в город агенты Паннион Домина. Он одним из первых пришел паломником к Великому Кургану и, похоже, намерен жить здесь весь остаток жизни. Все его богатства стали приношением кургану, стали даром богу, который был человеком, человеку, которого он некогда видел своими глазами. — Разумеется, причиной тому Градизен и его негодяи. При жизни Искупитель был солдатом. Неужели он не протянет руки, не сокрушит тех, кто охотится на его сторонников?

Селинд подняла руки ладонями кверху: — Друзья, нельзя тешиться пустыми разговорами. Единственный мой дар — это… восприимчивость. Но я не верю, что причина тревоги Искупителя — дела Градизена и его когорты. Надвигается… что-то. Еще не скоро… но сила грядущего заставляет меня трепетать. — Она поколебалась, но сказала: — Оно имеет привкус Куральд Галайна — садка Тисте Анди. И, — тут она нахмурилась, — чего-то еще, что я уже ощущала. Много раз. Словно буря ярится на далеком юге, возвращаясь снова и снова.

На нее смотрели недоумевающие лица.

Селинд вздохнула. — Видели тучи в далеком море? Можем ли мы остановить их движение? Может ли кто из нас отогнать ветра, дожди и град? Нет. Подобные силы превыше нас, за пределами нашей досягаемости. Они ярятся как захотят, они ведут войны в небесах. Вот что я ощущаю, друзья — нечто посылает волны сквозь эфир, буря поднимается на юге, и поэтому Искупитель ворочается в тревоге.

— Тогда мы для него никто, — сказал купец, горестно прищурившись. — Я отдал всё, все богатства ради еще одного равнодушного бога. Если он не может нас защитить, к чему всё?

Хотелось бы ей знать ответ на такой вопрос. Не в нем ли самая суть жреческого вдохновения? Перемолоть зерна сомнения в приемлемые ответы, пообещать путь к полному спасению… показать блага и выгоды, даруемые мудростью божьей, разогреть тлеющие угольки словно опахалом священного дыхания. — Я чувствую, — сказала она с запинкой, — что вера, дающая точные ответы на любые вопросы, не является истинной верой. Единственное ее предназначение — утешать, успокаивать разум, прекращая тем самым вопрошание. — Она подняла руку вверх, чтобы предупредить возражения, возможные даже среди шестерых серьезных, искренних приверженцев.

— Неужели дело веры — даровать покой, когда со всех сторон процветает неравенство — а оно воистину процветает! Неужели праведник должен слепо проходить мимо, довольный свой моральной чистотой, радуясь душевному миру? О, вы можете протянуть отверженным руку, указать следы свои — и они сойдут с обочин, и число их возрастет, пока за вами не пойдет целая армия. Но будут, всегда будут и те, что отвергнут протянутую руку. Те, что ищут, потому что искания в природе их… они боятся искуса самодовольства, не верят простым ответам. Станут ли они вашими врагами? Разъярится ли ваша армия? Нападет ли на неверных? Сокрушит их и растопчет?

Друзья мои, не это ли описание ужасов, только что пережитых нашей землей? — Ее взор сосредоточился на купце. — Не это ли разрушило Капустан? Не это ли отвергли правители Салтоана, безжалостно изгнав монахов Панниона? Не с этим ли сражался Искупитель?

— Все это, — бросила женщина, — не облегчит боли моей дочери. Ее изнасиловали, и в глазах ее видна лишь пустота. Она ушла в себя и может никогда не вернуться. Градизен схватил ее и уничтожил. Он избежит всякого наказания за такое дело? Он смеялся мне в лицо, когда я взяла свою дочку. Когда стояла перед ним и держала ее истерзанное тело. Он смеялся надо мной!

— Искупитель должен вернуться, — завил купец. — Он должен защищать нас. Должен объяснить, чем мы не угодили ему.

Селинд обвела взором лица и увидела страх и гнев, боль и растущее отчаяние. Ей не хотелось прогонять их — но что можно сделать? Она не просила, чтобы ее делали жрицей — она даже не вполне понимала, как стала ей. Разве у нее нет собственной боли? Нелегкой истории? Как насчет плоти, которую она недавно вкушала? Это было не кровавое мясо чужаков. Нет, Первенцы Тенескоури, Дети Мертвого Семени были совершенно особенными, да, совершенно необычными — они желали есть сородичей, ибо разве это не доказательство их необычности? Что паломникам до жестокой нужды, пригнавшей ее сюда?!

— Ты должна пойти к нему, — сказал купец. — Мы знаем, где его найти. В Черном Коралле. Я смогу провести, Жрица. Вместе мы потребуем помощи — он был сирдомином, избранным клинком тирана. Он задолжал нам! Задолжал!

— Я пыталась…

— Я помогу тебе, — настаивал купец. — Я докажу ему наше желание исправиться. Воздам Пленнику Ночи подобающие почести.

Остальные закивали; купец приободрился и продолжал: — Мы все поможем. Мы все станем за тебя, Жрица. Когда мы дадим понять, что случилось, когда мы окружим его в проклятой таверне, где он играет с проклятым Тисте Анди — как посмеет он еще раз отвернуться от нас?

«Что за святая простота! Как насчет собственных ран Сирдомина? Поглядите на свое рвение и задайте вопрос: что мне сделать со своим сочувствием, когда я встану перед ним и начну выкрикивать требования? Неужели вам не жаль вашу Жрицу?» — Хорошо же. — Она встала, одернув шерстяной халат. — Веди же, купец, туда, где можно его найти.

* * *

Какой-то человек оперся о стойку бара и чихал так яростно, что явно мог потерять зубы; пока длился его приступ, никто за столом не разговаривал. Руки жадно сжимали кружки, келик блестел на губах; глаза тускло сверкали, внимательно следя за игрой.

Спиннок Дюрав ждал, пока Сирдомин сделает ход, придумает неожиданный способ укрепить трещащую оборону — он же всегда припрятывает пару сюрпризов, его тактический гений способен задержать или даже отбросить Дюрава. Не в этом ли самая суть соревнования, его яркая слава?

Припадок чихания наконец окончился. Наверное, слишком много келика. Человек обильно высморкался, а потом сплюнул устрашающе черную мокроту. Спиннок Дюрав давно видит такие темные пятна на стенах, полах, мостовых. Во всем городе. Иноземный келик продается лучше эля и даже вина. Среди пьяниц появились его приверженцы — выпученные глаза, отвислые губы, языки как черные пиявки. Среди Тисте Анди он таких не видит — но это, возможно, лишь вопрос времени.

Спиннок пригубил вина, с удовольствием отметив, что пальцы больше не дрожат. Заставший его совершенно неподготовленным выброс силы Куральд Галайна прекратился, оставив за собой лишь смутное беспокойство. Вино стало чуточку горьким. Странные происшествия ночи — кто знает, в чем их значение?

Он подозревал, что Верховная Жрица может подкинуть пару идей, хотя ее заявления по сути никогда не меняются, не так ли? Слегка улыбнувшись, он сделал еще глоток. Сирдомин скривил губы и откинулся на стуле. — Этой атаки я не переживу, — заявил он громко. — Обман Шута был отлично разыгран, Спиннок. Я не предполагал такого.

— Неужели? — спросил Спиннок. — С такими союзниками?

Сирдомин поморщился, поглядев на двоих игроков, и горько хохотнул. — А, да. Вижу, о чем ты. Келик утащил у них разум.

— Лучше скажи — заточил. — Гарстен облизнул запятнанные губы. — Хотя могу поклясться, что в иные ночи он становится сильнее. Верно, Фулдит?

— Э? А. Подозреваю. Когда уползешь в логово, Сирдомин? А? Ресто, тащи еще бутылку!

— Может быть, — буркнул Сирдомин, — это мой разум затупился. Похоже, пора сдаваться.

Спиннок промолчал, хотя почувствовал разочарование. Нет, потрясение. Он видел, что счет равный, полагал, что и противник видит это столь же ясно, но желает чего-то лучшего, необузданного. В иные ночи талант Сирдомина словно взрывался, именно в такие моменты он начинал бесстрашный гамбит, способный, казалось, перевернуть весь мир игральной доски. Может быть, если подождать еще…

— Сдаюсь, — сказал Сирдомин.

Слово сказано, кризис обозначен.

— Ресто, принеси нам кувшин, будь так… — Сирдомин не договорил. Он чуть не свалился со стула, как будто в грудь ударила невидимая рука. Выкатившиеся глаза смотрели в сторону двери.

Спиннок развернулся, чтобы поглядеть на забредших в «Надрай» чужаков. Юная женщина в грубом коричневом халате, с короткими волосами — короче даже, чем у Верховной Жрицы, но того же полночного цвета. Бледное лицо, тихое и изящное, темно-карие глаза; они оглядели сумрак, отыскав наконец цель: Сирдомина. За ней толпились другие — люди в лохмотьях с написанной на лицах паникой.

Женщина — вожак сделала шаг внутрь.

Сирдомин сидел, словно прибитый к стулу гвоздями. Его лицо успело побелеть и теперь темнело, глаза полыхали гневом.

— Пленник Ночи…

— Это мое убежище, — сказал он. — Уйди. Быстрей.

— Мы…

— «Мы»? Погляди на спутников, жрица.

Она повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть спину последнего в дверях таверны.

Сирдомин фыркнул.

Однако юная женщина держалась храбро. Халат распахнулся — у нее не было пояса — и Спиннок понял, что она едва вошла в возраст. Жрица? Ага, Великий Курган, Искупитель. — Пленник Ночи, — продолжала она голосом, который лишь немногие не согласились бы слушать бесконечно долго, — я здесь не ради себя. Мои спутники были настойчивы; даже если мужество изменило им, нужда осталась не менее важной.

— Они пришли с требованиями, — сказал Сирдомин. — Но права требовать у них нет. Они поняли это, едва увидели меня. Пора и тебе сделать то же, что сделали они.

— Я должна попытаться…

Сирдомин вскочил так резко, что заставил вздрогнуть даже заторможенных Гарстена и Фулдита. Оба испуганно вытаращили глаза.

Но жрица даже не моргнула. — Я должна попытаться, — повторила она, — ради них? не ради себя. Мы осаждены в лагере…

— Нет, — прервал Сирдомин. — У тебя тоже нет права.

— Умоляю, хотя бы выслушай.

Жесткий тон ее слов удивил даже Сирдомина. Гарстен и Фулдит, подхватив кружки и бутылки, торопливо покинули стол.

Спиннок Дюрав встал, слегка поклонившись, и двинулся к выходу. Проходя мимо Ресто (тот замер с кувшином в руках), он сказал чуть слышно: — На мой счет, пожалуйста. Сегодня ночью Сирдомин даже не вспомнит о тебе.

Ресто замигал и не сразу кивнул.

В темноте за дверями «Надрая» Дюрав остановился. Он почти ожидал увидеть толпу пилигримов, но улица была пуста — они действительно ушли, сбежали. Наверное, уже на полпути к лагерю. Да, у последователей Искупителя слишком слабые хребты. «За одним исключением», поправил он себя, когда наружу вышла жрица.

Она прошла десяток шагов и зашаталась, словно ноги не желали ее держать. Затем поплотнее закуталась в халат, сделала еще два, три шага — и остановилась, поворачиваясь в сторону Дюрава.

Он вышел вперед. — Извини, Жрица, — произнес он.

— Ваш друг взял себе кувшин. Намерен сидеть долго. Если вам не все равно, заберите его звона через два — мне не хотелось бы, чтобы он провел остаток ночи на грязном полу.

— А я думал, такая возможность тебя порадует.

Жрица нахмурилась: — Нет. Он Пленник Ночи.

— И что это должно значить?

Она нерешительно ответила: — Каждый день — до недавних пор — он приходил к Великому Кургану и склонялся перед ним. Не чтобы помолиться или бросить безделушку.

Спиннок Дюрав с недоумением спросил: — Но зачем же?

— Полагаю, он хотел бы сохранить это в тайне.

— Жрица, он мне друг. Я хорошо вижу его озабоченность…

— И почему это так вас тревожит? Это больше чем просто дружба — я чувствую. Друзья обычно предлагают сочувствие, даже больше — но в глубине души таится каменная мысль: «Хорошо, что беда друга не коснулась меня …» Но с тобой и Сирдомином не так. Нет, — она сделала еще шаг, в глазах отразился вызов, — он отвечает на твою нужду. Ты видишь его таким, и сердце кровоточит.

— Мать Тьма! Женщина!

Она отпрянула, ощутив его негодование. Отвела взор. — Извините, сэр. Пленник Ночи встает на колени перед Курганом и приносит Искупителю самый драгоценный дар. Свою компанию. Он ни о чем не молит. Он приходит облегчить одиночество Искупителя. — Она провела рукой по коротким волосам. — Я хотела кое-что рассказать, но он не пожелал слушать.

— Могу ли…

— Сомневаюсь. Я пыталась рассказать, что ощущаю рядом с Искупителем. Сэр, ваш друг ошибается. — Она вздохнула и отвернулась. — Если бы все поклонники поклонялись без нужды… Если бы они являлись к спасителю без мыслей о его величии и его долге, приходили как друзья… — она снова бросила на него взгляд, — что бы могло случиться тогда? Я гадаю…

Он смотрел ей в спину, чувствуя себя посрамленным, слишком потрясенным, чтобы преследовать и выпытывать ответы, детали, в которых так нуждался. Ему нужно узнать, что делать с Сирдомином. Ради нее.

«Ради нее?

Но при чем тут она? Ради Бездны, что она сделала со мной? И как, во имя Матери, смог Сирдомин ей сопротивляться?»

* * *

Сколько женщин у него было? Потерян счет. Возможно, было бы лучше, если бы он хоть раз поделился даром долгой жизни. Да, лучше, чем следить, как немногие остававшиеся рядом с ним достаточно надолго теряли красоту, сдавали юность — пока Каллору ничего не оставалось как избавиться от них, запереть, одну за другой, в некоей башне на иссеченном ветрами холме? Что же еще мог он сделать? Они впадали в убожество старости, а убожество ранит его чувствительность. Слишком много горечи, слишком много злобы в жарких глазах старух, следящих за ним. Разве он сам не старится? Да, их год — один удар сердца Каллора, но поглядите на морщины, заметьте, как постепенно слабеют мышцы, как поседели волосы…

«Но разве мы не выбираем для костра самое медленно сгорающее дерево?» С этой мыслью он пошевелил носком сапога угли костра, поглядел, как взвиваются к небу искры. Иногда ярое пламя быстро сгорающей древесины дает особенный жар. Твердое дерево горит медленно, размягчается и дымится, прежде чем осесть грудой пепла. А ткань каучукового дерева — о, как она горит! Ослепительно, да. От такого сияния не смог бы отвернуться ни один мужчина.

Жаль, что приходится убивать всех зачатых им детей. Он не сомневался, что почти все жены и любовницы оставались недовольны. Но ведь он не настолько жесток, чтобы сомневаться. Да уж. Он вырывал призрачных детей из рук матерей, едва они выходили из чрева; разве в этом не было милосердия? Никто не прилепляется сердцем к мертвому, даже матери. Привязанность, да… вот истинная потеря времени. Что важнее, истинная слабость. Чтобы править империей — сотней империй — нужна изрядная объективность. Всех нужноиспользовать, переделывать как заблагорассудится. Он начинал грандиозные строительства, чтобы прославить свою власть; но мало кто понимал, что важна не законченная постройка, а работа и все вытекающее — господство над жизнями, покорность, тяжкий труд. Он мог заставить их трудиться десятки лет, смотрел, как проходит поколение за поколением глупцов, работающих каждый день, всю жизнь — так и не поняв, что именно значили их труды и жизни для него, Каллора. Да любая мыслящая душа завыла бы от жестокой несправедливости, от расточительства жизней.

На его взгляд, в этом и таится секрет цивилизации. Сколько бы он не пользовался этим секретом, приблизиться к полному пониманию не удавалось. Готовность вполне разумных (во всем другом) существ расщепляться и отдавать громадный процент ограниченной жизни ради служению кому-то другому. Какова награда? Ну, разве что некоторая безопасность. Цемент стабильности. Надежная крыша. Почти полная тарелка. Любимые отпрыски, обреченные на тот же изнурительный труд. Неужели это равный размен?

Для него — совсем не равный. Он понимал это с самого начала. Он не отдал бы ничего от своей жизни. Не служил бы никому, не отдавал бы труд ради обогащения и усиления власти какого-нибудь придурка, воображающего, что ему достался самый сладостный из даров. Что он великодушен. Что работать на него — благо для рабов! О боги! Что за обман! Ложь, наглая и бесстыдная!

Сколь многие правила «цивилизованного поведения» разработаны ради защиты подлых схем контроля и власти немногих над многими? Правила эти защищают до смерти (обычно смерти многих, лишь изредка — немногих). Ради них написаны законы, ведутся войны, нарушителям угрожают суровые репрессии — ах, что за деньки были! Как он наслаждался жестокостью!

Он не будет одним из множества. Он доказывает это снова и снова, и снова. И продолжит доказывать.

Корона — в пределах досягаемости. Нужно лишь провозгласить себя королем. Власть не над обычной империей — эта игра утомила его уже давно — но над целым миром. Над Королевством, наделенным всеми возможными из существующих сил. Сила плотной земли, свободные элементы, сверкающая воля веры, извивы политики, религии, социальных союзов. Возможность ощутить сплетение связей, что тянутся из типично трагических корней «золотых веков» прошлого, якобы свободных от боли, и устремляются в века грядущие, на блеск абсурдных обещаний. И сквозь все это падают дожди забвения, каскады и водопады ошибок и смертей, страданий и нищеты… бог сломанный и осужденный навеки остаться таковым… о, Каллор знает, что сможет захватить власть у такого создания, оставив его скитаться без сил и смысла.

Всё — всё это — в пределах досягаемости.

Он снова пнул угли, слишком короткие сучки, из которых сложил короткоживущий костер, и проследил, как многочисленные веточки превращаются в белый пепел. Среди углей было видно несколько костей, остатков жалкой твари, которую он съел прошлой ночью.

Грязная полоса облаком протянулась по лику звездного неба; завешенная пылью луна еще не взошла. Где-то на равнине завывали койоты. Вчера он набрел на торговый тракт, ведущий на север и юг. Глубокие колеи от фургонных колес, следы волов. Мусор по сторонам. Если подумать, довольно неприятно. Он привык к одиночеству, в котором единственными признаками деятельности человека были вспыхивающие на западном горизонте палы — это номады и их таинственные занятия, что-то связанное со стадами бхедринов и потребностью в свежей траве, как он подозревал. Если они и выследили его, то благоразумно держались подальше. Проходя пустоши, он тревожил древних духов — деталь, которая когда-то раздражала его, и приходилось ловить и убивать духов. Теперь все не так. Пусть ноют и порскают, трещат и боязливо стонут в тисках кошмаров и чего похуже. Пусть их смертные потомки прячутся в высоких травах, пока он не пройдет мимо.

У Верховного Короля совсем иные заботы. И раздумья, которыми он может занять ум…

Он сел прямо, напрягая каждое чувство. Нарастающая сила на севере. Каллор медленно вставал, вперившись во тьму. Да, там что-то клубится, но что? И… да, иная сила, и эту он хорошо знает. Тисте Анди.

Вздох превратился в свист — зубы его изрядно поредели. Разумеется! Если он продолжит двигаться в том же направлении, совершит полный круг — назад в то жуткое место… как его? Да, Коралл. Неразбериха из-за Паннион Домина. О, что за глупость! Жалкий, неуклюжий идиотизм того дня!

Может быть, это двое тех проклятых охотников? Им удалось его выследить, и сейчас они рванулись к югу, готовые к встрече лицом к лицу? Что же, он будет рад. Случалось ему убивать драконов, и чистокровных и Солтейкенов. Разумеется, по одному. Двоих за раз… это будет вызов. До сих пор погоня выглядела жалкой, неуклюжей. Так легко обмануть их, отвести в сторону. Он много раз мог устроить ловушку — наверное, так и надо было сделать. Он хотя бы смог узнать причину назойливого — да, просто патологического! — упорства. Он действительно сильно разгневал Рейка? Это кажется смехотворным. Сын Тьмы не из породы одержимых; никто из Тисте Анди не упорен, и это ли не главная их слабость? Слабость воли.

Чем же он разозлил Корлат и Орфанталя? Тем, что не остался в тот день, не стал сражаться на стороне обреченных глупцов? «Пусть малазане истекают кровью! Они были нашими врагами! Пусть Т’лан Имассы предают Серебряную Лису — она заслужила!

Это была не наша война, Бруд. Не наша война, Рейк. Почему ты не слушал меня?

Ба! Так приходите ко мне, Корлат, Орфанталь. Идите! Покончим со всей этой чепухой!»

Двойная вспышка силы медленно угасала.

Далеко на востоке койоты возобновили злобное тявканье.

Он поглядел в небо, увидев явление луны, ее уродливую улыбку — отраженный свет солнца, мутная пыль растревоженного сна. «Погляди на себя. Твое лицо — мое лицо, давай без обмана. Избитое кулаками, но поднимающееся вновь и вновь, снова выходящее в путь. Небу плевать на тебя, дорогуша. Звезды даже не видят тебя.

Но ты идешь и идешь, потому что так нужно».

Последний пинок по углям. Пусть трава запылает за спиной — ему все равно. Нет, он не закончит круг — никогда не заканчивал, и это сохраняет ему жизнь уже очень давно. Зачем менять привычки?

Каллор двинулся дальше. На север. Там, припоминал он, есть селения и дороги, и большой торговый тракт, вьющийся к западу и югу через Коричные Пустоши до самого Даруджистана. Где у него назначена встреча. Где судьба ждет, когда он провозгласит право меча и могучей воли.

Лунный свет выделил его рваную тень. Каллор шел, не обращая внимания на подобные мелочи.

* * *

Три тощие лошади, давно не чищенный вол и телега с погнутой осью и ломаным тормозом: единственные сокровища, которые удалось отыскать во всем Морско. Тела остались гнить на полу таверны. Нужно было поджечь, сообразил Нимандер, но слишком поздно. Не хочется возвращаться на место жуткой сцены. А как насчет жертв на крестах, завернутых в тряпки, истекающих черным ихором на грязную землю? Их они тоже оставили.

Неподвижно лежавший под одеялом на дне повозки Скол слепо глядел на боковые планки. Они насильно кормили его овсяной кашей, и теперь весь подбородок замазан. Мухи ползали и жужжали на губах. По телу то и дело пробегали судороги.

Украден.

Полдень третьего дня пути по ровной дороге с отличными кюветами. Они объехали с юга Вереск, бывший прежде крупным поселением, городом. Возможно, он вернет былую славу — на этот раз благодаря богатствам келика, разбавленной формы сэманкелика, Крови Умирающего Бога. Эту и другие подробности они разузнали от купцов — целые поезда, десятки фургонов плелись почти пустыми до городков и сел к востоку от Бастиона, а назад возвращались полные амфорами мерзкого зелья — фургоны стонут от перегрузки, ползут от Бастиона, где расположился главный торговый пункт. Тракт шел южнее поселений, прилепившихся к берегам Озера Паломников. Напротив каждой деревни от тракта отделялась тропка или дорожка к северу. Более солидные перекрестки отмечали насыпные дороги, ведущие к уцелевшим городам — Вереску, Кел Тору и Сарну, который был еще далеко впереди.

Нимандер и его группа ехали без маскировки, не выдавали себя за других. Было ясно, что сбежавшие жрецы ехали впереди и распускали слухи в каждом городе и селе. На перекрестках, в ветхих путевых станциях, в амбарах их поджидали еда, вода, фураж для животных.

Очевидно, Умирающий Бог — или его жрецы — благословили их и с нетерпением поджидают в Бастионе. Пожертвовавший богу душу, несомненно, благословен вдвойне, и все ожидали некоего окончательного поглощения, в котором душа Скола, вполне очевидно, будет усердно пожрана обреченной на вечные муки сущностью. Неудивительно, ведь проклятые души жаждут компании.

Если подумать, хорошо, что странствие проходит в спокойной и благоприятной обстановке. Хотя Нимандер подозревал, что его спутникам больше понравилось бы прорубать путь сквозь орды озверевших фанатиков. Если предположить, что они на такое способны.

Удостоверившись, что коматозное состояние Скола не изменилось, он вылез из телеги и снова сел на грязную кобылу, на которой скакал с самого Морско. Ребра бедной животины выступали из — под кожи, как стальные прутья из — под старого пергамента; глаза беспокойно вращались. Попона была совсем ветхой, заплатанной и выцветшей. Но все-таки за три дня езды кобыла несколько оправилась, ведь Нимандер заботился о ней. Он не особенно любил лошадей, но ни одно животное не заслуживает дурного обращения.

Впрыгнув в потертое седло, он заметил, что Скиньтик встал ногами на скамейку кучера; Ненанда сидел и держал поводья одной рукой, прикрыв другой глаза от солнца и всматриваясь в пустоту южных равнин.

— Что-то увидели?

Через миг донеслось: — Да. Кто-то… идет не спеша.

— С юга? Но там ничего нет.

Кедевисс и Араната привстали в стременах.

— Давайте не останавливаться, — сказала Десра из телеги. — Тут сидеть стало нестерпимо, такая жара.

Нимандер уже отчетливо видел пришельца. Высокий для человека. Нечесаные седые волосы вьются вокруг головы словно гало. Кажется, он одет в длинную кольчугу — она спускается до середины голеней, впереди есть разрез. Над левым плечом видна рукоять большого меча (она одна длиной в полторы ладони).

— Старый ублюдок, — пробормотал Скиньтик. — Почему не боится так ходить?

— Возможно, коня потерял, — равнодушно сказал Ненанда.

Шагая так, словно перегрелся под солнцем, незнакомец успел приблизиться. Что-то в нем завладело всем вниманием Нимандера — какой-то род темного восхищения, трудно сформулировать… В разуме пронеслась череда образов. Он как будто узрел привидение, вышедшее из старинной жуткой легенды, из времен, когда боги сражались, сокрушая друг другу руками гортани, когда кровь дождем падала с неба, а небо сворачивалось свитком, обнажая берега Бездны. Все это написано в глубоких морщинах лица странника, в блеклых пустошах серых глаз.

— Он подобен зиме, — прошептал Скиньтик.

«Да, и еще… холоднее».

— Что за город поблизости? — спросил человек.

Нимандер вздрогнул, поняв, что незнакомец говорит на андийском языке. — Вереск.

Человек повернулся лицом к западу. — Значит, там лежат Бастион и Коричный Тракт.

Нимандер пожал плечами.

— Вы из Коралла? — спросил странник, оглядывая группу. — Значит, он все еще стоит там? Но нет, я не узнаю никого из вас. Невероятно. И все же скажите: почему я не должен вас убивать?

Это привлекло внимание Ненанды, он поворотился в седле и скривился, глядя на старика.

Но у Нимандера кровь застыла в жилах. — Потому что, сэр, вы не знаете нас.

Блеклые глаза смотрели на него. — Да, тут ты прав. Отлично. Я просто буду путешествовать с вами, поеду в повозке, ибо истрепал сапоги на треклятой равнине. Скажи, у вас есть вода и хорошая еда?

Ненанда еще сильней извернулся, отыскивая Нимандера. — Гони дурака. Пусть пьет нашу пыль.

Старик поглядел на Ненанду и снова обратился к Нимандеру: — Посади этого на поводок, и все будет хорошо. — Он подошел к телеге, поставил ногу на спицу заднего колеса и влез внутрь. Где замер, хмуро рассматривая простертое тело Скола. — Он болен? — спросил старик у Десры. — Вы подхватили чуму? Нет, не так — ваш род редко поддается подобным вещам. Хватит пялиться, дитя, и скажи, что с ним такое.

— Не ваше дело, — бросила она нервно, как и ожидал Нимандер. — Если хотите загромождать телегу, хотя бы сядьте над ним, подарите тень.

Редкие брови взлетели, слабая улыбка исказила потрескавшиеся, выветренные губы. Он безмолвно переместился туда, куда указала Десра. Сел, вытянул ноги. — Воды, дорогуша, если не трудно.

Она еще мгновение глядела на него, а потом вытащила бурдюк, развязала. — Это не вода, — сказала она с мягкой улыбкой. — Местный напиток, называемый келик. Весьма популярный.

Нимандер молча следил за ними. Он заметил, что Скиньтик и Ненанда тоже застыли.

Старик скривился в ответ Десре. — Предпочел бы воду, — ответил он, но все же потянулся за бурдюком. Открыл пробку, принюхался.

И отпрянул. — Пыль империй! — прорычал он. Закупорил бурдюк и швырнул в задок телеги. — Если тебе жаль воды, сучка, так тому и быть. Мы позже с тобой разберемся.

— Десра, — проговорил Нимандер, натягивая поводья, — дай человеку воды.

— Да он назвал меня сучкой!

— Ну, а ты пыталась отравить его келиком.

Они двинулись на запад. Еще два дня, сказал встреченный утром извозчик. Мимо Сарна и небольшого озера. К Бастиону, городу у внутреннего моря, моря столь соленого, что моряки и рыбаки не могут утонуть. В нем нет рыбы, кроме огромных угрей с челюстями как у волка. Соли не было еще поколение назад, но мир изменяется. Аминь.

Нечистый Храм Сэманкелика ожидает их в Бастионе.

Два дня — и встреча с Умирающим Богом. Так или иначе, предстоит борьба за душу Скола. Нимандер не думал, что жрецы просто отойдут в сторонку.

Скача рядом с телегой, он заговорил со стариком: — Если вы едете в Бастион, сэр, вам было бы лучше отделиться от нас.

— Почему бы это? — Вопрос прозвучал весьма равнодушно, формально.

— Не думаю, что сумею все точно объяснить, — признался Нимандер. — Поверьте слову.

В ответ старик снял меч, положил между собой и Сколом и улегся на спину, заложив руки за голову и сомкнув глаза. — Разбудите, когда будем есть, — сказал он.

Потертая рукоять и покрытое царапинами навершие, широкая гарда и изношенные деревянные ножны привлекли внимание Нимандера. Старик еще способен применить зловещее, пусть и древнее оружие. Мрачные легенды, столкновения враждующих богов — да, тощий воин принадлежит во всему этому. Нимандер подобрал поводья. — Как скажете, незнакомец. — Послав кобылу рысью, он поймал взгляд Скиньтика. И не увидел привычной дурашливой усмешки. Он казался далеким, отстраненным.

«Ну, ведь и поводов для смеха мало, не так ли?

Несчастная моя родня.

Так вперед, на Бастион!»

* * *

Множество уступов вели к нижней части долины, и каждый отмечал время, когда река была шире, ее холодные воды неслись от тающих ледников и горных озер. Сейчас же лишь тонкий извитой ручей в окружении тополей полз по далекой долине. Встав на самом высоком из гребней, Скиталец поглядел на более низкий уступ, на котором стояло несколько низеньких вигвамов. Вокруг них двигались фигуры в крашеных кожах и мехах; было там и несколько собак — они уже успели подбежать к краю уступа, подняв острые уши и насторожив носы, отметив его присутствие, хотя ни одна еще не лаяла.

Дальше паслось стадо лошадей мелкой и приземистой степной породы, которой Скиталец раньше не видел. Охряные бока и более темные бедра, гривы и хвосты почти черные. На дне долины, далеко справа, на землю спустились стервятники, уселись на островки мертвой плоти под ветвями тополей. Там бродили или щипали травку лошади более обыкновенного вида, волоча за собой уздечки.

Двое мужчин прошли по краю уступа. Скиталец двинулся им навстречу. Эскорт Гончих покинул его этим утром — ушли псы за добычей или навсегда, он не знал.

Люди с сожженными солнцем лицами наблюдали за его приближением. Глаза, полускрытые растянутыми складками эпиканта, полночно-черные волосы в свободных прядях с вплетенными — довольно кокетливо — белыми цветами. Длинные узкие клинки на усыпанных бусинами поясах; железо черное, кроме отточенных кончиков. Их одежды были красиво расшиты окрашенными краской нитями из кишок, беспорядочно унизаны бронзовыми заклепками.

Старший, что стоял справа, поднял вверх обе руки, выставив ладони вперед, и заговорил на архаическом дару: — Владыка Волчьих Лошадей, привет тебе. Не убивай нас. Не насилуй наших женщин. Не кради наших детей. Не наделяй нас хворями. Оставь нам наших горных лошадок г'атенд, немых собак, пищу и кров, оружие и орудия труда. Съешь то, что мы дадим тебе. Выпей то, что мы дадим тебе. Выкури то, что мы дадим тебе. Поблагодари нас за всё. Подари семя нашей женщине, если она придет в ночи. Убивай всякого вредителя, которого увидишь. Целуй со страстью, заботься с нежностью, одари нас мудростью лет своих, но не горечью их. Не суди, и не судим будешь. Не питай ненависти и страха, и не встретишь ненависти и страха. Не зови волчьих лошадей в наш лагерь, дабы они не пожрали нас и наш скот. Привет же тебе, странник, и мы расскажем тебе важное, и покажем еще более важное. Мы киндару, хранители горных лошадок, последний клан Лама Тет Эндата — мы сеем траву, чтобы деревья не похитили небо. Привет. Тебе пора помыться.

Слушая эти приветствия, Скиталец мог только стоять, разрываясь между смехом и слезами.

Младший киндару — ему было около двадцати лет — сухо улыбнулся. — Чем больше чужаков мы встречаем, тем больше добавляем к словам мудрого приветствия. Это плод опыта, по большей части горького и неприятного. Если ты желаешь навредить нам, мы просим сказать слова, которые отвратят тебя от злого. Конечно, ты можешь предать, и мы ничего не сумеем сделать. Обман — не наш путь.

Скиталец поморщился: — Обман — путь всех и каждого.

Улыбки неудовольствия были одинаковыми — стало ясно, что это отец и сын. — Да, — сказал сын, — это верно. Если мы увидим, что ты вошел в наш лагерь, но замыслил измену, мы замыслим то же и будем стараться первыми сделать тебе то, что ты замыслил сделать с нами.

— Ваш лагерь — действительно последний?

— Да, мы ждем смерти. Наших путей, нашей памяти. Г'атенды снова станут вольными и дикими, пока не пропадут — ибо хранимые нами лошадки тоже последние в своей породе.

— Вы не ездите на них?

— Нет, мы поклоняемся им.

Однако они говорят на дару — какой странный изгиб истории отделил их от остальных племен? Что отвратило от ферм и селений, городов и богатств? — Киндару, я смиренно принимаю приглашение и постараюсь быть вежливым гостем.

Оба заулыбались. Младший сделал приглашающий жест.

Тихий шум сзади заставил Скитальца повернуться: четверо номадов вставали из трав, в руках были копья.

Скиталец снова поглядел на отца и сына: — Догадываюсь, вы слишком хорошо знакомы с чужаками.

Они пошли в лагерь. Молчаливые собаки держались неподалеку. Навстречу выбежала группка украшенных цветами детей. Скитальца озарили широкие улыбки, крошечные руки ухватились за одежду, чтобы провести к очагам, где женщины готовили полдник. Исходят паром железные котелки с молочной жидкостью, распространяя запах острый, сладкий и какой-то алкогольный. Уже поставлена низкая скамейка на четырех ножках, покрытая попонами всех цветов радуги. Деревянные ножки вырезаны в виде лошадиных голов — носы почти встречаются под сиденьями, развиваются кудрявые гривы, залепленные охрой и какой-то коричневой краской. Мастерство изготовления голов было столь совершенным, что Скиталец смог разглядеть жилки на щеках, линии век и пыльные глаза, мутные, но бездонные. Скамейка одна, и он понимал, что предназначена она ему.

Отец и сын, а также две женщины и дряхлый старик уселись скрестив ноги в полукруг у очага. Дети наконец разжали ручонки; одна из женщин дала им тыквы с кипяченым молоком, в котором плавали кусочки мяса. — Скатанди, — сказал отец. — Стоят ниже у воды. Они пришли делать засады на нас и лошадок, потому что мясо г'атенд высоко ценится людьми в городах. Их было тридцать, разбойников и убийц — мы съедим их лошадей, но ты можешь взять одну, если пожелаешь.

Скиталец пригубил молоко; пар наполнил ноздри, глаза его удивленно раскрылись. Огонь в горле сменялся благословенным онемением. Слезы хлынули из глаз. Он попытался сосредоточить взгляд на говорившем мужчине. — Вы выскочили из засады. Тридцать? Вы должны быть великими воинами.

— Это уже второй найденный нами лагерь. Все убиты. Не нами. Друг, похоже, кто-то любит скатанди еще меньше нас.

Отец замешкался, и его сын продолжал: — Мы думаем, что ты преследуешь кого-то.

— Ах, — вздохнул Скиталец. — Кого-то? Он один — тот, кто нападает на лагеря и убивает всех скатанди?

Все закивали.

— Мы думаем, он демон, грядущий подобно буре, черный от ужасного гнева. Он хорошо прячет следы. — Сын сделал странный жест рукой, шевеля пальцами. — Словно дух.

— Давно ли демон прошел здесь?

— Два дня назад.

— А эти скатанди — соперничающее племя?

— Нет. Они набежники, охотятся на караваны и жителей равнин. Говорят, они присягнули великому злодею, известному только как Капитан. Если увидишь повозку о восьми колесах, такую высокую, что у нее два этажа и балкон с золотыми перилами — говорят, ее тянет тысяча рабов — ты нашел дворец Капитана. Он высылает набеги, он жиреет на торговле награбленным.

— Я не преследую демона, — сказал Скиталец. — Даже не слышал о нем.

— Наверное, это хорошо.

— Он идет на север?

— Да.

Скиталец подумал и еще немного отхлебнул на редкость жуткого пойла. С конем он сможет выиграть время, но конь может вынести его прямиком на демона. Не хочется сражаться с существом, способным вырезать тридцать бандитов и не оставить следов.

Один из детей, сидевший на коленках и игравший с грязью на сапогах Скитальца, влез ему на бедро, потянулся к тыкве и вытащил кусок мяса. Помахал перед лицом Скитальца.

— Ешь, — сказал сын. — Мясо норной черепахи очень вкусное. Молоко миска размягчает его и удаляет яд. Мы обычно не пьем чистый миска, потому что он посылает в путешествие без возврата. Слишком много — и он прогрызет дыру в желудке, и ты умрешь от большой боли.

— Ага. Нужно было раньше сказать. — Скиталец взял мясо у ребенка, хотел было положить в рот, но остановился. — Еще что-то нужно узнать, прежде чем жевать?

— Нет. Ночью тебе приснится тоннель под землей. Вполне безопасно. Все живое имеет память, миска свидетель. Мы готовим на нем все, иначе вкусим горечь смерти.

Скиталец вздохнул. — Миска — это кобылье молоко?

Раздался смех.

— Нет, нет! — закричал отец. — Растение. Корень с клубнем. Молоко кобылы принадлежит жеребятам. У людей тоже есть молоко, и его пьют дети, не взрослые. Странник, ты из странного мира! — Он еще долго смеялся.

Скиталец съел мясо. Действительно вкусно. Ночью, лежа под шкурами в вигваме, он видел сны о рытье тоннелей в твердой, каменистой земле, наслаждался теплом почвы, безопасностью темноты.

Ранним утром его пробудила молодая женщина, мягкая и влажная от желания, и заключила в крепкие объятия. Он вздрогнул, когда она раскрыла его рот языком и передала сгусток слюны, пропитанной какой-то пряностью. Она не отнимала губ, пока он не проглотил комок. Когда зелье и женщина исчезли, семени в нем совсем не осталось.

На рассвете Скиталец и отец пошли вниз, к брошенным лошадям скатанди. При помощи немых псов они поймали одно животное — отличного пегого мерина высотой в шестнадцать ладоней, с озорными глазами.

Убитые набежники, заметил он, пока вместе с номадом перерывал лагерь в поисках хорошего седла, были буквально порублены на куски. Хотя стервятники уже потрудились, оставив от большинства тел клочки волос, рваные сухожилия и сломанные кости, было заметно, что головы и конечности рубили тяжелым лезвием. Кости в местах ударов были чисто разрезаны, а не сломаны.

Отец принес лучшее, что смог найти; Скиталец с удивлением увидел, что седло из Семи Городов, с малазанскими армейскими клеймами на кожаных ремнях.

Он почти закончил прилаживать ремни (мерин наконец перестал надувать живот), когда из лагеря киндару раздались крики.

Всадник показался на том самом гребне, где вчера появился сам Скиталец; он так же замер на миг, а потом послал коня к лагерю.

Скиталец вскочил на мерина и натянул удила.

— Смотри на его зверя! — задохнулся мужчина позади него. — Это джаг'атенд! Мы благословлены! Благословлены! — Он стремглав помчался в лагерь.

Скиталец послал коня за ним.

Всадник оказался женщиной. Скиталец сразу же понял, что она из Семи Городов. Женщина выглядела усталой, носила грубые и потертые одежды; но, когда она увидела в лагере его, в глазах заплескалось яростное пламя.

— Есть ли в мире уголок, где не натыкаешься на малазанина? — спросила она.

Скиталец пожал плечами: — И я не ожидал встретить женщину из Угарата на спине джагского жеребца здесь, на равнинах Ламатафа.

Ее ухмылка стала еще злее. — Мне сказали, что где-то здесь бродит демон, направляющийся на север. Убивающий всякого на пути и, без сомнения, наслаждающийся каждым мгновением этого.

— Кажется, так.

— Отлично, — бросила женщина.

— Почему? — спросил Скиталец.

Она скривила губы: — Смогу отдать ему клятого жеребца, вот почему!

Книга вторая ХОЛОДНОГЛАЗЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ

По рекам ребер ее, в потоках женских волос

Я плыл, теплом согреваемый солнца,

Ветер с вершины тела спокойствие ночи нёс

Я в башне бровей сидел, глядел из очей оконца

В чаше ладоней ее слепок жизни застыл

Цветок не раскрылся в тени, стесняясь томления духа

Пятнистою розой похищен девичий пыл

И не спешит с любовью расстаться старуха

Над костью высоких ног застыли два корабля

Тропическим штормом вынесены на пески

Кораллы исканий, воспоминаний земля

Вернули образ любимой под тяготеньем руки

Сыпались листья, венки наполняли дом

Женщины новой лик знаком и неведом, как прежде

Ведь одиночество мы ненавидим, когда обретем

На смену ушедшей новые рвутся надежды

В глазах отразился я, слепленный ей человек

Так же составлен из камешков, веточек, пыли

Мы все потерялись, мечту не исполнить вовек

Так не ищите, не плачьте над тем, что любили

Ибо все реки мира в одном направленьи

Текут…

«Любовь сломленных», Бренет

Глава 7

Я могу понять твои резоны, любимая. Но неужели тебе не хочется пить?

Надпись, найденная под каменной крышкой колодца в одном из имений Приозерного района Даруджистана

Со всех маленьких ног мальчишка промчался под аркой ворот Двух Волов, выбежав на мощеную дорогу. Если бы он продолжал бежать прямо и прямо, она привела бы его на самый Край Мира, он мог бы стоять и глядеть на лишенный следов океан, такой широкий, что каждую ночь глотает солнце. Увы, он бежал не так далеко. На холмы, что сразу за трущобными пригородами, собирать кизяки — полную корзинку, столько, сколько сможет унести на голове.

Сказано мудрыми и сентиментальными поэтами, что глаза ребенка видят дальше взрослых глаз, и кто посмел бы — после хотя бы мгновенного раздумья — это оспаривать? За гребнем холмов ожидала его перспектива, полная возможностей, каждая из которых показалась бы невероятной скрежещущим зубами старым дуракам, тем, что жаждут возгласить литанию личных ошибок — если бы кому-то захотелось их слушать — но никому не хочется, и разве это не доказательство: весь мир идет к черту! Но мало какой ребенок знает слово «невероятно», а если какой и знает — что же, он отметет его одним движением руки и помчится, пританцовывая, за горизонт. Не подобает трусливо ползти в будущее, нет, ты должен прыгнуть, пролететь по воздуху, горланя песню, и кто ведает — когда твои ноги наконец коснутся прочной земли, в какой неведомой стране?

Мальчик спешил, провожаемый тусклыми глазами прокаженных, неуклюже раскорячившихся перед своими хижинами. Они забыты в логове мух, жужжащих вокруг с особенным озлоблением — вот доказательство, что у равнодушия холодные ноги! Шелудивый полудикий пес крался за ним некоторое время, оценивая с усердием животного голода, не ослабнет ли он, нельзя ли будет его повалить. Но мальчик собрал камни; едва пес подобрался близко, они полетели ему навстречу. Поджав хвост и повизгивая, пес, словно призрак, пропал из вида за кривыми лачугами, в узких запутанных переулках, вдали от главной дороги.

Солнце стояло над головами и рассматривало землю, немигающее и всемогущее, похищая влагу со всех поверхностей, ибо ненасытима его жажда. Длинноногие птицы шагали по отмелям у Бурого Стока, взмахивая клювами, ухватывая мошек и тому подобное; немного дальше ящерицы — нырки, что гнездятся на плавучих кучах мусора, перекликались, шипя друг дружке в точном созвучии с каждым ударом колокола водяных часов, сочные звоны которого плыли над озером… хотя почему ящерицы — нырки так одержимы отсчетом искусственного времени — вопрос доныне неразгаданный, даже после столетий неутомимых трудов ученых. Не то чтобы дурнопахнущие твари готовы дать хоть грош за скорость размножения, они скорее хотят попасть в брюхо склизким пресноводным угрям, особенно любящим глотать яйца нырков; но проглотив самих нырков, угри обнаруживают, что их броня совершенно неперевариваема, а чешуйчатые чудища уже готовятся продолбить путь из желудков и скушать угрей изнутри, устроив пир обжорства. Впрочем, какое значение подробности из жизни природы имеют для ребенка, который просто пробегает мимо, и выбеленные солнцем волосы гривой вьются на свежеющем бризе? Ну, они не более чем подчеркивают ценность безразличия, под покровом которого ребенок может пройти незамеченным, проплыть как пушистое семечко в теплых течениях летнего воздуха. Лишь слабым намеком коснутся его воспоминания о снах прошлой ночи (и позапрошлой, и так далее), о лице столь порочном, глазах столь обжигающих очевидно дурными намерениями, лице, которое может преследовать его и каждый день с полной противоположностью равнодушия; представьте себе, сколь гибельной может оказаться забывчивость для мальчика, спешащего по грязной дорожке, что извивается между невысоких холмов, на коих зловредные козы столпились вокруг немногих еще случайно остающихся живыми деревьев. Ибо благословенная забывчивость может в мгновение ока изменить, оборотясь мрачным проклятием, ведь дар одного ребенка способен стать вредом для другого. Так что уделим один миг трусливому зверьку по прозвищу Цап, всем жестоким потребностям, заставляющим его цапать и мучить неродного брата, которого он вовсе не желал обрести. Он тоже процветает на равнодушии, этот коренастый, широкоплечий, неуклюжий тиран, и дикие псы трущоб отбегают от него в инстинктивном понимании: он той же породы, да еще самый злобный среди всех них.

Этот мальчишка с раздутой от силы грудной клеткой продолжал преследование, выслеживая жертву с таящимся в душе намерением, которое далеко выходит за рамки простых побоев, увы нам. Внутренняя тварь расправила черные, волосатые, как у паука, ножки; его ладони преобразились, шевелясь на концах запястий, о да, пауки, когтелапые, зубастые и черноглазые, они могут перебежать в кулаки когда захотят, или могут плевать ядом (а почему бы не сразу и так и эдак)!?

Еще он нес камни. Чтобы швырять в прокаженных, мимо которых пробегал, и смеяться, когда они вздрагивали или вскрикивали от боли; тогда он бросал им особо остроумные ругательства.

На холмах солнце сделало свою работу, и мальчик уже набил корзину сухими кизяками для ночного огня в очаге. Склонившись под тяжестью словно старик, он бродил туда и сюда. Такое сокровище порадует маму-которая-не-мама, которая тревожится о нем как подобает матери — хотя, следует признать, ей не хватает чего-то очень важного, материнского инстинкта, способного пробудиться и подсказать: приемный сын живет в большой опасности. Поднатужившись и сняв корзину, он подумал, что стоит сделать перерыв и отдохнуть на вершине холма. Отсюда он сможет смотреть на озеро, на прекрасные паруса фелюг и прочих рыбацких суденышек. Отпустить разум в странствие. О, память сделана ради таких вот мгновений. Как, увы, и ради того мгновения, которое вот-вот наступит.

Но оставим ему мгновение свободы, такое драгоценное в редкости своей. Не будем укорять за дар равнодушия и забывчивости.

Ведь, как ни крути, это может быть последним мигом его свободы.

На тропе у подножия холма Цап заметил добычу. Пауки на концах запястий растопырили и сомкнули ужасные черные лапы. Словно монстр, сворачивающий козам шеи просто потому, что ему это нравится, он полез вверх, не сводя глаз с маленькой спины и всклокоченной головы там, на краю обрыва.

* * *

В медленно тонущем храме сидел Трелль, с ног до головы покрытый засохшей черной кровью; в душе его было достаточно сочувствия, чтобы облагодетельствовать весь мир, и все же он сидел с глазами тверже камня. Когда все, что можно сделать — держаться, даже бог не сумеет облегчить ураган твоего страдания.

Под слоем крови темную кожу покрывали легкие нити татуировки — паучьей сети. Они жгли тело, руки и ноги словно раскаленная проволока; они были повсюду и, казалось, с каждым содроганием Маппо сильнее сдавливали его.

Трижды его обливали кровью Бёрн, Спящей Богини. Паутина оказывала сопротивление, сеть пробудилась внутри и удерживала благой дар богини вовне.

Он готов был пройти через врата Бёрн в огонь расплавленного мира подземья, и жрецы готовились открыть врата; но казалось — они не сумели создать защиту для смертной плоти. Что же делать?

Что же, он может и уйти из этого места, от толпы охваченных скорбью жрецов. Отыскать иной путь через материк, а потом через океан. Возможно, ему следует найти другой храм, поторговаться с другим богом или богиней. Он мог бы…

— Мы не сумели помочь тебе, Маппо Коротыш.

Он поднял голову, встретив печальные глаза Верховного Жреца.

— Я извиняюсь, — продолжил старик. — Сеть, некогда исцелившая тебя, оказалась на редкость… самолюбивой. Она присвоила тебя — Ардата никогда не отдает свою добычу. Она пленила тебя с целями, не ведомыми никому, кроме нее самой. Думаю, это отвратительно.

— Тогда я смою всё, — сказал Маппо, вставая, чувствуя, как кровь трескается, срывая волоски с тела. Паучья сеть отозвалась мучительной болью. — Та, что исцелила меня во имя Ардаты, находится в городе — думаю, лучше будет отыскать ее. Может быть, я смогу вызнать намерения богини, понять, что она намерена делать.

— Не советовал бы, — отозвался жрец. — На твоем месте, Маппо, я бы сбежал. Как можно скорее. Сеть Ардаты пока хотя бы не мешает тебе идти по избранному пути. К чему рисковать, ссорясь с ней? Нет, ты должен найти иной путь, и побыстрее.

Маппо подумал над советом, хмыкнул. — Я вижу в ваших словах мудрость. Спасибо. Есть предложения?

Лицо жреца вытянулось: — Есть, к сожалению. — Он взмахнул рукой, и трое юных служек пододвинулись ближе. — Они помогут отскрести кровь, а тем временем я пошлю гонца. Возможно, мы успеем заключить соглашение. Скажи, Маппо Коротыш, ты богат?

* * *

Полнейшая Терпимость — имя было дано ей матерью, то ли почувствовавшей отвращение к дарам материнства, то ли излишне склонной к ядовитой иронии — быстро моргала (так бывало всегда при возвращении к реальности). Она очумело оглянулась, увидела вокруг выживших товарищей — те сидели за столом, стол был покрыт хаотическим нагромождением кубков, кружек, тарелок, сковородок и остатков не менее чем трех обедов. Взгляд томных карих глаз переползал с одного предмета на другой; затем она медленно подняла взгляд, обводя внутренность бара Язвы и сонные лица приятелей.

Язва Младший был едва заметен за стойкой — он спал, положив голову на руку, из открытого рта тянулась струйка слюны. Прямо напротив него сидела крыса; она то и дело поднимала переднюю лапку и, казалось, примеривалась к зияющей черной дыре рта.

У самого выхода валялся какой-то пьяница — или покойник? Это единственный посторонний посетитель бара, ведь сейчас раннее утро. Конечно, не считая крысы…

Когда ей наконец удалось обратить внимание на компаньонов, она увидела, что Финт изучает ее, вопросительно подняв брови.

Полнейшая Терпимость потерла круглое лицо, провела руками по щекам; Финт это почему-то напомнило о матери, которая обычно месила тесто на праздники — делала всякие большие круглые пироги, блестящие от меда. Мед привлекал муравьев, и ее задачей было сковыривать их, но это было хорошо, ведь муравьи с медом просто восхитительны.

— Опять голодна, верно?

— Сама знаешь, — ответила Полнейшая Терпимость.

— Когда ты трешь щеки, сладкая, в глаза разум возвращается.

Финт увидела, что Мастер Квел проснулся и зашипел — совсем как аллигатор, когда кто-то подходит к нему слишком близко. Он тревожно сверкнул глазами, озираясь, но тут же облегченно плюхнулся в свое болото. — Мне приснилось…

— Да, — рубанула Финт, — Вы вечно действуете исходя из снов, Мастер. Если бы действительность была лучше ваших снов, мы могли бы спокойно отдохнуть. Хотелось бы дождаться…

— Разве я не провел вас сквозь садки?

— Мы потеряли по дороге пятерых дольщиков!

— Вы подписывались на риск, — скривил губы Квел. — Эй! Кто тут платит?

— Могли бы раньше спросить. Вы, разумеется.

— Давно мы здесь? Боги, пузырь разрывается, как будто выходит папайя целиком!

С этими словами он поднялся — морщась — и поспешил к клозету в задней части бара.

Крыса проследила за ним подозрительными глазками и начала подкрадываться ко рту Язвы Младшего.

Гланно Тряп подал признаки жизни, зашевелившись на стуле. — Никаких больше сделок! — зарычал он. Потом сказал, оседая: — Ох, не приносите больше пива. Остановите их! Полуша, дорогая, мне снилось, что мы занялись любовью…

— И мне. Но это был не сон.

Глаза Гланно широко раскрылись: — Правда?

— Это был кошмар. Если хочешь еще пива, я разбужу Язву.

Гланно скосил глаза. — Он проснется сам, когда не сможет дышать. Крыса позаботится. Ставлю серебряный консул — он проглотит, а не выплюнет.

Услышав о пари, Рекканто Илк раскрыл водянисто-серые глазки: — Принимаю. Но что, если он сделает и то и то? Проглотит, подавится и выплюнет? Говоря «проглотит», ты имел в виду — съест и прожует?

— Опять пустая болтовня. Когда это кончится, Илк? Ты хочешь пари или хочешь уточнить условия?

— Суть в том, Гланно, что ты всегда говоришь неясно, назначая пари. Требуется ясность…

— Что мне требуется, это… ну, я сам не знаю, но что бы это ни было, тебе не отдам.

— Любовь была, но я не отдавалась, — заявила Полнейшая Терпимость. — Никому из вас, это точно. Там был мужик, о да, и однажды я его отыщу, закую в кандалы, закрою в своей комнате и превращу в хныкающий обрубок. А потом мы поженимся.

— Женитьба бывает раньше хныканья, — сказал Гланно. — Я мог видеть сон о тебе, милочка, но это самое большее, что я мог. Это называется увиливанием.

— Уверен? — спросила Финт. Тут дверь заскрипела, она повернулась на стуле. Робко вошел молодой мужчина в широкой бурой рясе. Глаза его походили на свежеотложенные черепашьи яйца. Подняв рясу, он осторожно перешагнул пьяного, пробрался к их столу. Если бы у него был хвост, подумалось Финт, хвост висел бы, поджатый между ног.

— Ммм. Ммм.

— Это должно означать «Мастер»? — спросила Финт.

Юнец кивнул, глубоко вздохнул и попытался снова: — Переговоры насчет доставки, да?

— Мастер Квел безоговорно склонен одержать, — заявил Гланно Тряп.

— Поддержать, имеется в виду, — объяснила Финт. — Что нужно доставить и куда?

— Не что. Кого. Куда — не знаю.

— Скажу тебе вот как, — произнесла Финт. — Иди назад, приводи того, кто заказывает, и мы займемся делом. Понял? И не споткнись на пути назад.

Кивая, юнец торопливо убежал.

— И давно ты ведешь переговоры? — покосился на нее Илк.

— Знаешь, — пробурчала Финт, — любой мало-мальски владеющий Деналом целитель исправит твое косоглазие.

— А тебе что?

— А то, что ты чуть голову мне не снес, слепой идиот. Я похожа на рычащий труп?

— Иногда. Ну, я ведь все понял в последний миг…

— Когда я поднырнула и пнула тебя промеж ног.

— Верно, трупы не такие сообразительные. Улажено? Я задал вопрос.

— Задал, — вступил в разговор Гланно Тряп. — Слушайте, нам не хватает шести, семи человек. Скоро мы никуда не сможем путешествовать.

— Может, и сможем. Короткие, легкие поездки.

Все вытаращили на нее глаза.

Финт вздохнула: — Чудно. Я просто забочусь о Квеле. Он может никогда не выйти из клозета.

— Может, он помер, — предположила Полнейшая Терпимость.

— Внутренностно раздорван, — сказал Гланно. — Не думаю, что мне хочется на это глядеть.

— И вот выходит крыса! — зашипел Рекканто Илк.

Они оглянулись и затаили дыхание.

Пауза… задергался нос… мелкие торопливые шажки… Очень близко, так близко, что крысу окатило зловонным дыханием. Она отпрянула.

— Два консула, что она упадет замертво.

— Давай точнее! Она упадет замертво когда-нибудь, так?

— Боги подлые!

Крыса приободрилась и снова подступила ближе. Подобралась, вытянула шею — и начала лакать из лужицы слюны, работая серебристым язычком.

— Я так и думала, что она это сделает, — провозгласила Полнейшая Терпимость.

— Врешь.

— Итак, он никогда не проснется, — сказал Рекканто, — и я тут умру от жажды.

Дверь клозета заскрипела, Мастер Квел вышел, пошатываясь. Казалось, ему вовсе не полегчало. Маг подошел к ним. — Эта папайя… мне нужен лекарь…

— Или торговец фруктами, — предположила Финт. — Слушайте, у нас наклюнулся новый контракт.

Глаза Квела выпучились сильнее, он развернулся и похромал к клозету.

— Смотри, что ты наделала! — рявкнул Рекканто.

— Это не моя папайя, так?

* * *

В столь раннее утро улицы Даруджистана — кроме уличных рынков — былипризрачными, усыпанными мусором, но и отчего-то волшебными. Золотой свет солнца погладил каждую поверхность нежной рукой художника. Слабый туман, наползший ночью с озера, отступил, и воздух сделался прозрачным. В бедных кварталах открывались ставни верхних этажей, из них лилось содержимое ночных горшков, обдавая мостовые и невезучих горожан, все еще лежавших мертвецки пьяными. Еще миг — и крысы побежали подбирать бесплатное угощение.

Печальный Верховный Жрец повел Маппо из храмового квартала вниз, в Приозерный район, в обход стены Второго Круга, а затем срезал путь через район Гадроби. По сути, Трелль повторял свой ночной путь в обратном направлении. Они шли, а город пробуждался вокруг, протирал спросонья глаза и разевал рты, заметив тщедушного жреца и его огромного спутника — варвара.

Наконец они вошли на узкую, уступчатую улочку, которую перегородила большая украшенная резьбой карета. Маппо видел нечто подобное раньше, хотя не мог вспомнить, где. Шесть скучающих на вид лошадей стояли в упряжи. Вокруг кто-то навалил сена, виднелось также немало свежих экскрементов — все указывало, что упряжка стоит тут довольно долго.

Жрец подвел Маппо к ближайшей таверне. — Туда, — сказал он. — Трайгальская Торговая Гильдия создана как раз для таких путешествий, что требуются тебе. Разумеется, они берут дорого, но чему удивляться?

— Заказчику требуется искать их где попало? Не похоже на эффективный подход к делам.

— Нет, у них есть конторы. Где-то. Боюсь, детали мне неизвестны. Я узнал об этом экипаже, потому что он прибыл, проломив стену магазинчика моего кузена. — Указав на руины неподалеку, жрец улыбнулся как человек, забывший, что такое искренняя улыбка. И дернул плечами: — Все эти причуды судьбы. Благословение, интуиция и так далее. Если не удастся договориться, Маппо Коротыш, тебе предстоит длинный и утомительный путь. Так что постарайся. — Он поклонился, отвернулся и ушел.

Маппо поглядел на таверну. И вспомнил, где именно видел подобную карету.

В Треморлоре.

* * *

Дольщица Финт встала и потянулась, явственно ощутив все болезненные узлы в спине. И тут дверь открылась. Внутрь, поднырнув под притолокой, протиснулась чудовищно громоздкая фигура: с плеча свешивается бесформенный мешок, на поясе зловещего вида нож. Чертов Трелль.

— Гланно, — сказала она. — Лучше вытащить Квела.

Последний оставшийся в живых возчик их экипажа поморщился и похромал к клозету.

Она следила за варваром, перешагнувшим через пьяницу и направившимся к бару. Крыса подняла голову и поспешно удалилась по стойке. Трелль потряс голову Язвы Младшего. Бармен кашлянул, медленно выпрямился, утер рот, близоруко заморгал. А потом поднял глаза, окинул взором нависающую фигуру гостя…

Заблеял и отступил на шаг.

— Не обращай внимания, — крикнула Финт. — Тебе нужны мы. Сюда.

— Что мне нужно, — ответил Трелль на сносном дару, — так это завтрак.

Мотая головой, Язва помчался на кухню, где его встретила визгливая женщина. Оглушительная тирада затихла, едва захлопнулась дверь.

Финт притащила скамейку от ближайшей стены, ибо никакой стул не выдержал бы варвара, и показала рукой: — Иди сюда, садись. Но знай: мы избегаем Семиградья. Там недавно воцарилась ужасная чума. Хотя трудно сказать, как все обернулось.

— Нет, — сказал, подходя, Трелль. — Я не намерен возвращаться в Семь Городов или Немил.

Скамейка затрещала под его весом.

Полнейшая Терпимость смотрела на гостя до странности жадным взглядом. Рекканто Илк просто смотрел, раззявив рот; пряди шевелюры двигались, так сильно он двигал мышцами скальпа.

Финт сказала Треллю: — Правда в том, что мы в плохой форме для путешествий сколько-нибудь… дерзких. Мастеру Квелу нужно поискать новых дольщиков, а это может занять дни, даже целую неделю.

— Ох, это неудачно. Говорят, ваша Гильдия имеет конторы в Даруджистане…

— Да, но я случайно знаю: свободен лишь один экипаж. Куда вы надеетесь доехать и как быстро?

— Где ваш мастер? Или вы уполномочены вести переговоры?

Тут Гланно удалось наконец вытащить Мастера Квела из клозета. Мастер был бледен, он покрылся потом; казалось, ноги не совсем его слушаются. Финт встретила его несколько дикий взор. — Как, лучше?

— Лучше, — прохрипел мужчина. Гланно кое-как удалось усадить его в кресло. — Это был проклятый почечный камень. Размером с палец. Никогда не думал… ну, забудем. Боги, это кто?

Трелль привстал, чтобы поклониться. — Извините. Мое имя Маппо Коротыш. — Он снова уселся.

Финт заметила, что Квел облизал губы. Протянутая за кружкой рука тряслась. Он скривился, обнаружив, что кружка пуста, и опустил ее на стол. — Самый знаменитый Трелль изо всех. Печально знаменитый. Ты потерял его, не так ли?

Темные глаза варвара сузились.

— Ах, понимаю. Куда? — прохрипел Квел, как будто его душили.

— Мне нужно на континент под названием Летер. В империю Тисте Эдур, управляемую безумным императором. Да, я готов заплатить за работу.

Финт никогда не видела хозяина столь возбужденным. Удивительно. Ясно, Квел узнал имя Трелля, что означает… гм, что-то.

— И, э… он встретился с безумным императором, Маппо? В ритуальном поединке?

— Не думаю!

— Почему?

— Думаю, что… ощутил бы …

— Ты имел в виду — конец света?

— Может быть. Возможно, случилось что-то иное. Не могу сказать, Мастер Квел. Я хотел узнать, возьмете ли вы меня туда?

— У нас мало людей, — ответил Квел, — но я могу сходить в контору, полистать список кандидатов. Провести быстрый опрос. Скажем, завтра утром я смогу ответить.

Могучий воин вздохнул. И огляделся: — Мне некуда идти. Можно бы остаться здесь до завтра.

— Звучит разумно, — согласился Квел. — Финт, идешь со мной. Остальные приберите здесь, поглядите за лошадями, каретой и все такое. Держитесь неподалеку, составьте компанию Маппо — у него, может, и большие клыки, но он не кусается.

— А я кусаюсь, — сказала Полнейшая Терпимость, подарив Треллю зазывную улыбку.

Маппо довольно долго глядел на нее, потом потер лицо и встал. — Так где завтрак?

— Идем, Финт, — сказала Квел, морщась и вставая.

— А вы сможете?

Кивок. — В конторе заправляет Харадас — она сможет достаточно быстро исцелить меня…

— Отлично. Поддержать под руку?

* * *

В любви, как хорошо знает легион угрюмых поэтов, нет ничего незначительного. Зато есть множество позывов, которые путают с любовью, например: похоть, жажда обладания, обожание, зловещие формы сдачи, в которой воля человека истекает жертвенной кровью, а также одержимости фетишистского сорта — поклонение мочкам ушей или пальцам на ногах или срыгнутой пище. Наконец, имеется склонность стареющих людей к соревнованию, что у самых старых — хотя от кого, как не от них, стоило бы ожидать мудрости — проявляется в форме безумной зависти.

Подобная нехватка сдержанности запустила множество кораблей, потопив столь же большое их число, если смотреть на дела с отдаленной перспективы — что является не только рекомендуемой, но, во имя всех вздохов мирского ветра, возможно, самой насущной чертой способности выживать — но молитесь, дабы сие округлое эго не потонуло бездумно в исчислении сонмища скучных рассказов о горестях, потерях и тому подобном и не погрузилось в бормотание жалоб на одиночество, которое вовсе не является сознательным выбором живого существа!

Так обратите внимание (с явным облегчением) на эту троицу, в коей для каждого любовь отягчает любое мгновение, словно вулкан, готовый взорваться под скрежет континентов, содрогание долин и шевеление земных щелей — но нет, честь диктует необходимость некоторого исследования того, что кипит и шевелится под твердью. Лишь двое из троих содрогаются и извиваются в сладкой муке того-что-может-быть-любовью, а субъектом их захваченного внимания является никто иная, как третья в их хрупком трио, ибо она, будучи по природе женственной, еще не решила и, возможно, никогда не решит — что не устает показывать. А если двое в некоей точке грядущего принесут себя в жертву, соперничая в любви … ну что же, много угрей ползает в тине, не так ли?

Итак, трое соединились на войне, а еще сильнее спаялись несчастием желаний после окончания войны. Ныне они обнаружили себя в славном городе Даруджистане, двое преследующих одну, куда идет одна, туда же устремляются и двое, а она гадает: насколько далеко они смогут зайти. Интересно!

Она безграмотна, но все же накарябала имя в списке — если допустить, что эти знаки, напоминающие предсмертные судороги куриного сердца, могут верно передать ее имя; и смотрите! верные спутники тут как тут, первый выводит на редкость сложную подпись, по которой можно заключить, что его зовут Пятно Экстатического Слизня, тогда как второй, поглядев на подпись первого, при помощи кисти, присыпки и ногтей изображает закорючку, напоминающую змею, что старается пересечь площадь, на коей целое племя привлекает танцами внимание жалких богов дождя. Затем оба поклонника встают, сияя от гордости и скаля друг на друга зубы, а их любовь отходит к ближайшему навесу, под которым старушка с водорослями в волосах жарит фаршированных мышей.

Двое поспешили за ней, отчаянно желая оплатить ей завтрак — а может, забить старушку до бесчувствия (их движения намекали как на первое, так и на второе).

Вот так верховный маршал Джула Бревно и верховный маршал Амба Бревно, а также болотная ведьма по прозвищу Чудная Наперстянка, все трое из Волонтеров Мотта, оказались в одном шаге от добровольного вступления в ряды дольщиков как раз тогда, когда Мастер Квел и Финт пришли в контору Трайгальской торговой Гильдии. И, хотя три человека не вполне соответствовали потребностям Квела, они пришлись как нельзя кстати, учитывая жестокую нужду Маппо.

Итак, им все же не придется ждать до завтра. Вот это довольно значительно.

Счастливые дни!

* * *

Заговоры — путь цивилизованного мира, заговоры как реальные, так и воображаемые; в азарте ходов первых и ответных теряет всякое значение правдоподобие исходных схем. В подземной, самой тайной комнате имения Советник Горлас Видикас усадил приятелей — Советников Шардена Лима и Ханута Орра в компанию достойных гостей; вино лилось словно из фонтана Королевы Снов — ведь если не сны, то по крайней мере безответственные мечты завладели их вниманием на всю ночь.

Все еще опьяненные и, возможно, истощенные излишком самоуважения, они сидели и дружелюбно молчали, и каждый ощущал себя мудрее своих лет, каждый чувствовал биение силы, против которой бессильны доводы разума. Что-то назревало под опущенными веками, и троим мужчинам казалось: в мире нет ничего недостижимого.

— Коль станет проблемой, — сказал Ханут.

— Ничего нового, — пробормотал Шарден, и двое поддержали его тихим, осторожным смехом. — Хотя, — добавил он, поигрывая серебряным колпачком для свечей, — если мы не дадим ему повода для подозрений, он не сможет выдвинуть никаких законных возражений. Наш кандидат весьма уважаем, не говоря уже о его безвредности — по крайней мере физической.

— Точно так, — покивал головой Ханут. — Но, узнав, что его выдвигаем мы, Коль исполнится подозрений.

— Тогда играем как намечено, — ответил Шарден, отправляя в небытие огонек ближайшей свечи. — Мы лупоглазые, полные самомнения и неловкой дерзости, мы жаждем похвастать новыми привилегиями, поэтому продвигаем в Совет нового члена. Вряд ли мы будем первыми среди глупцов и неумех, так?

Горлас Видикас заметил, что внимание его отвлечено — он припоминал, что все это они уже обсуждали. Снова и снова в течение ночи, и в наступивший день. Они жуют одну и ту же безвкусную жвачку. О, его компаньоны слишком любят звуки собственных голосов. Превращают диалог в спор, даже если во всем согласны, и уже трудно различить, где слова одного, где слова второго, все переплелось.

Что же, от них все равно есть польза. То, что он заварил здесь — отличное доказательство.

Ну конечно же, Ханут снова уставился на него и задал все тот же вопрос: — Этот твой дурак того стоит, Горлас? Почему он? Как будто к нам каждую неделю не подкатываются очередной прожектер, желающий купить голоса в Совете! Понятное дело, это помогает нам держать дураков на коротком поводке, получая выгоду за выгодой. Вероятно, однажды мы поймем, что слишком задолжали — и придется выдвинуть их на первые роли. Но пока мы богатеем и наращиваем влияние вне стен Совета. Видят боги, у нас хватает богачей и без этого типа.

— Он не станет играть с нами в шлюху и сутенеров, Ханут.

Тот недовольно нахмурился: — Вряд ли это приличная аналогия, Горлас. Забыл, что ты самый младший из нас?

«Я тот, кому досталась женщина, которую вы оба хотели бы затащить в постель. Не стыдите меня за «шлюх» и «сутенеров». Вы сами готовы дорого платить за нее». Разумеется, на его лице, принявшем сейчас особо добродетельное выражение, эти мысли не отразились. — Ну да, он не станет играть в пустые игры. Он хочет войти в Совет; в ответ нам гарантирована его поддержка, когда мы наконец вытолкнем старых болтунов, отвергнем их окаменелые пути и возьмем НАСТОЯЩУЮ власть.

Шарден хмыкнул: — Это кажется удачной сделкой, Ханут. Я устал, хочу поспать. — Он погасил свечу и встал: — Ханут, я нашел новое место для завтраков. — Тут он улыбнулся Горласу: — Я не хочу обидеть тебя тем, что не приглашаю с нами. Скорее, дружище, я думаю, что жена будет рада приветствовать тебя завтраком, а ты с радостью разделишь его с ней. Совет не соберется раньше полудня, в конце концов. Лови удовольствия где сможешь, Горлас.

— Я провожу вас, — отозвался он с натянутой улыбкой.

* * *

Почти вся магия, с которой знакома Госпожа Чаллиса Видикас, относится к совершенно бесполезному сорту. В детстве она, разумеется, слышала о великом и ужасном волшебстве. Да разве она своими глазами не видела Отродье Луны? Той ночью крепость опустилась так низко, что чуть ли не скреблась днищем о высокие городские крыши; в небе летали драконы, а возникший на востоке шторм, как рассказывали, был порожден яростной магической войной в Гадробийских холмах. Потом произошло что-то безумное в саду Госпожи Симтали. Но все это ее почти не затронуло. Она скользила по жизни и по миру так же, как и большинство людей — магия навещала ее разве что в виде целителя, вызванного по поводу легкого недомогания. Ну, еще у нее есть несколько зачарованных штучек, призванных вводить в сонный транс или развлекать.

Один из таких предметов сейчас лежит перед ней, на столике — полусфера из почти совершенного стекла, в которой подобие луны плавает и сияет, почти как настоящая луна в ночном небе. Лик луны весьма правдоподобен. Луна именно такая — по крайней мере, была такой до недавнего времени (ведь сейчас она стала туманным, нечетким пятном).

Дар на свадьбу, вспомнила она. Впрочем, чей это дар, она уже давно забыла. Вероятно, одного из неназойливых гостей, старомодного романтика. Мечтателя, искренне желавшего ей блага. Приходится ночью прикрывать шар, если хочется темноты — его искристое сияние достаточно сильно, чтобы читать книги. Но, несмотря на такое неудобство, госпожа Чаллиса бережно хранит подарок, всегда держит рядом.

Не потому ли, что Горласу он не нравится? Или потому, что когда-то он казался ей обещанием… чего-то… хотя постепенно стал символом противоположного рода? Крошечная луна, да, сияющая вечно и ярко, но плененная, лишенная выхода. Ее сверкающий маяк — крик о помощи, крик неумирающей надежды, стойкого оптимизма.

Сейчас она смотрит на предмет — и ощущает клаустрофобию, словно сама разделила участь луны. Но ей не суждено сиять вечно, не так ли? Нет, ее красота увянет; она уже увядает. Так что… хотя она обладает символом того, что может быть, символ этот начал внушать ей скорее чувство восхищенного негодования. Глядеть на него, как сейчас, означает чувствовать жгучее, с почти сладостной болью разрывающее разум касание.

Ибо предмет начал питать в ней некое желание. Возможно, в нем скрыта магия более могучая, чем ей казалось; да, чары, балансирующие на самой границе проклятия. Обжигающий свет дышит в ней, наполняет разум странными мыслями и вызывает всё более сильную жажду удовольствий. Ее затягивает в темный мир, в место гедонистической вседозволенности, в место, где не думают о будущем и легкомысленно отмахиваются от прошлого.

Это место манит ее, обещает благословение вечного мгновения; она знает, что его можно отыскать где-то не здесь.

Она расслышала на лестнице шаги мужа. Наконец-то решил облагодетельствовать ее своим обществом, хотя после целой ночи пьянки будет невыносим. Как все мужчины, будет топорщить перышки, хвастаться, гордиться собой… Она плохо спала и теперь, говоря правду, не в настроении его принимать. Да ведь она уже довольно давно не в настроении, вдруг потрясенно поняла Чаллиса — и торопливо встала, удалившись в личный будуар. Прогулка по городу успокоит нервы. Да, побродить без цели, поглазеть на оставшийся после ночного праздника мусор, позабавиться, следя за людьми — тусклые глаза, небритые физиономии, слабое ворчание затухающих споров…

Она сможет позавтракать на террасе одного из самых элегантных ресторанов — возможно, в «Кесаде» или «Овальной Жемчужине», откуда виден Парк Бортена. Слуги будут выгуливать там собак, няньки толкать колясочки, в которых среди тонких шелков и ватных подушечек нежится новое поколение привилегированных горожан.

Там, за свежими фруктами и графином изысканного белого вина — а возможно, и за кальяном — она станет наблюдать за суетой жизни внизу, уделяя лишь мимолетное внимание и собакам, которых она не хочет, и детям, которых у нее нет и, скорее всего, не будет, если вспомнить о пристрастиях Горласа. Мимоходом, забавляясь, подумает о родителях мужа, их нелюбви к ней — убеждены, что она бесплодна, нет сомнений, но разве женщина может забеременеть сама от себя? И о своем отце, недавно овдовевшем, о грустных глазах и улыбке, которую он выдавливает при каждой встрече. Снова подумает, что нужно бы отвести его в сторонку и предупредить — но о чем? Да, о муже, Хануте Орре и Шардене Лиме, их общих делах. Им снится схема великого триумвирата тиранов; наверное, они уже планируют осуществление своей мечты. Но ведь он же рассмеется, не так ли? Скажет, что все молодые члены Совета одинаковы, пылают амбициями и великими замыслами; что их возвышение — лишь вопрос времени, оно неостановимо, словно морской прилив, скоро они сами поймут это и прекратят разрабатывать бесконечные планы захвата власти. Терпение, скажет он ей, это добродетель, приходящая последней. «Да, зачастую слишком поздно, чтобы иметь хоть какую-то ценность, дорогой отец. Погляди на себя, на жизнь, проведенную с женщиной, которую ты никогда не любил. Сейчас ты наконец освободился — чтобы обнаружить, что уже сед, сутул, спишь по десять звонов каждую ночь…»

Такие и подобные мысли тревожили ее, пока она освежалась и выбирала наряд. Она слышала, как Горлас сел на кровать в своих покоях. Без сомнения, стягивает сапоги, отлично зная, что она тут, в крошечной комнатке. Но ему все равно.

Что же предложит ей Даруджистан в столь солнечный день? Ну, она скоро увидит, не так ли?

* * *

Она отвернулась от собравшихся во дворе учеников, скользнула по нему глазами и осклабилась: — А, ты…

— И это твоя новая поросль, да? Сладкое лобзанье Апсалар, Стонни!

Ухмылка стала кривой гримасой; Стонни ушла в тень колоннады, где уселась на скамью под аркой, вытянула ноги. — Я не отрицаю, Грантл. Но я кое-что заметила. Сынки благородных поначалу приходят ленивыми, слишком толстыми и равнодушными. Искусство меча — это что-то, навязанное отцами и столь же скучное, как уроки игры на лире или счет. Почти все не способны удержать учебный клинок полсотни ударов сердца кряду. Я рассчитываю, что за восемь месяцев они едва-едва перестанут отличаться от ходячих соплей. Сладкое лобзанье Апсалар? Да, я согласна. Это кража, точно так.

— Вижу, ты хорошо научилась красть.

Женщина провела рукой в перчатке по правому бедру: — Новые лосины. Ну разве не роскошь?

— Поразительная.

— Черный бархат на старушечьих ногах так не играет.

— И на моих тоже.

— Чего хотел, Грантл? Вижу, полоски наконец-то поблекли. Я слышала, ты прямо сиял, когда вернулся.

— Катастрофа. Мне нужно сменить работу.

— Не будь смешным. Эта — единственная, в которой ты хоть что-то смыслишь. Болванам вроде тебя нужно быть в поле, прокладывать путь, рубя толстые черепа бандитов и прочей дряни. Когда ты начал задерживаться в городе, я поняла: городу несдобровать. Но так уж случилось, что мне нравится здесь жить, потому чем скорее ты снова выйдешь на тракт, тем лучше.

— Я тоже скучал по тебе, Стонни.

Женщина фыркнула.

— Бедек и Мирла хорошо поживают, кстати говоря.

— Дальше не надо.

Он вздохнул и почесал лицо.

— Я сказала, Грантл.

— Слушай, все, о чем я прошу — короткий визит…

— Я посылаю деньги.

— Неужели? Первый раз слышу. Бедек ни разу не рассказывал. Судя по тому, как они живут, посылаешь ты слишком мало или слишком редко.

Стонни сверкнула глазами: — Цап встречает меня у дверей, деньги передаются прямиком ему в руки. Уверяю, Грантл. Да как ты вообще смеешь? Я официально оформила усыновление и, черт дери, ничем им ни обязана.

— Цап. Ну, похоже, это все объясняет. В следующий раз попробуй отдать Бедеку или Мирле. Кому угодно, кроме Цапа.

— Ты хочешь сказать, мелкий дерьмец крал деньги?

— Они едва перебиваются. Что же, зная тебя так хорошо, как знаю я, становится понятно — приемные они родители или нет, но ты не захотела бы видеть их голодающими. Особенно сына.

— Не зови его так.

— Стонни…

— Отродье насильника. Я гляжу в запрокинутое лицо Харлло — а вижу ЕГО лицо. Ясно вижу, Грантл. — Она покачала головой, отказываясь смотреть ему в глаза, подтянула напряженные ноги; всякая бравада исчезла — женщина обхватила себя руками, и Грантл снова ощутил, как рвется на части сердце. Но он ничего не может сделать, ничего не может сказать. Будет только хуже.

— Лучше тебе идти, — сказала она натянуто. — Возвращайся, когда мир станет погибать, Грантл.

— Я подумываю о Трайгальской Торговой Гильдии.

Ее голова резко повернулась: — С ума сошел? Страдаешь стремлением к смерти?

— Возможно.

— Тогда иди с глаз моих. Иди, беги и помирай где подальше.

— Твои ученики готовы упасть, — переменил тему Грантл. — Повторять приемы в низком приседе — это любому нелегко. Сомневаюсь, что они смогут приползти завтра.

— Забудь о них. Если ты уже решил записаться к трайгаллам, так и скажи.

— Я думал, ты сможешь меня отговорить.

— С чего бы? у тебя своя жизнь, у меня своя. Мы не женаты. Мы даже не любовники…

— В этой области успехи есть, Стонни? Кто-нибудь мог бы…

— Прекрати. Прекрати болтать. Ты каждый раз приходишь с одним и тем же, весь полный жалости и, черт подери, сочащийся святостью. Пробуешь и пробуешь убеждать…

— Убеждать? В чем?

— Что я еще человек. Но все, проехали. Стонни Менакис умерла несколько лет назад. Сейчас перед тобой воровка, ведущая школу по обучению сущим пустякам чертенят с мочой в жилах. Я здесь для того, чтобы выдоить дураков досуха, освободить от монеты. Я здесь просто для того, чтобы врать им: «Ваш сын или ваша дочь скоро станут чемпионами среди фехтовальщиков».

— Так, значит, ты не станешь отговаривать меня от трайгаллов. — Грантл повернулся к выходу. — Вижу, здесь от меня добра не будет. Извини.

Однако, когда он уже собрался уходить, она схватила его за локоть: — Не надо.

— Не надо чего?

— Не забирай последнего, Грантл. Стремление к смерти — совсем нехорошая штука.

Чудно, — буркнул он и вышел.

Что ж, опять только все замутил. Ничего нового, увы. «Надо бы отловить Цапа, устроить встряску — другую. Хотя бы вытрясу правду. Пусть колется, где спрятал сокровища. Не удивляюсь, что он любит сидеть на пороге. Похоже, один глаз всегда настороже».

Итак, Грантл возвращается к своим неприятным истинам — к жизни, которую тратит зря, к бесполезным вещам, о которых зачем — то решил заботиться… Ну, не совсем так. Есть этот мальчик. Но вряд ли роль изредка приходящего дяди можно считать особо достойной. Какую мудрость он может передать? Весьма малую, если поглядеть на руины прошлой его жизни. Товарищи мертвы или сгинули, последователи гниют в земле; груды пепла старых битв, десятки лет, потраченных на защиту чужих доходов, каких-то бесчестных скоробогачей. О, Грантл мог иногда отказываться от службы, даже пускать кровь нанимателям. Не славно ли?

Вот почему, если подумать хорошенько, Трайгалл Трайдгилд начинает все сильнее тянуть его. Дольщик — человек честный. У него есть вложения в общее дело, он защищает свое добро, а не добро какого-то жирного дурака, потирающего во дворце потные руки.

Неужели это стремление к смерти? Едва ли. Многие дольщики выживают, а те, что поумнее, успевают выйти вовремя, получив денег достаточно для покупки особняка, для того, чтобы провести остаток лет в благословенной роскоши. Ох, вот это как раз для него, не так ли? «Что же, если ты хорош только в одном деле, прекращая им заниматься, мигом становишься бездельником!»

А очередной служитель Трича станет скрестись у дверей. «Летний Тигр взревет, о Избранный. Но ты бесстыдно возлежишь на шелковых простынях. Как насчет битв? Как насчет крови и стонов умирающих? Как насчет хаоса и вони выпущенных кишок, тел, свернувшихся в грязи и слизи, зажимающих смертельные раны? Как насчет ужасного сражения, из которого выходишь столь восхитительно живым?!»

Да, как насчет всего этого? «Дайте мне валяться, раскатисто и умиротворенно урча. Пока война сама меня не найдет. Если никогда не найдет — будет просто отлично».

Ба, никого ему не обдурить, а в особенности себя самого. Он не солдат, это верно, но похоже, что бойня сама его находит. Проклятие тигра, который бредет, обдумывая свои дела — и вдруг толпа пучеглазых дураков несется с пением в лес, аж земля дрожит. Это истина? Едва ли, ведь повода охотиться на тигров нет. Точно? Похоже, он придумал эту сцену или подхватил из снов Трича. Но разве охотники не осаждают зверей, выгоняя из логовищ, пещер и нор? Толпа бормочет скудные оправдания насчет потравы скота, хотя на деле жаждет кровушки.

«Загоните меня, вот как? Давайте, прошу…» Он вдруг обнаружил, что настроение изменилось, став подвижным как ртуть, кипящим от ярости.

Он шагал по улице, был уже близко от своего жилища, когда прохожие потеряли лица, став просто ходячими кусками мяса, и ему хотелось убить их всех.

Взгляд вниз, на руки — он видел, что тигровые полоски врезаются кожу, став черными словно гагат; он понял, что глаза сейчас светятся, зубы оскалены, клыки влажно блестят; он понял, почему смутные формы — прохожие разбегаются с дороги. Если один подойдет близко — он выбросит руку, отворит горло и вкусит языком соленой крови. Но дураки мчались прочь, заползая в двери или убегая по боковым улочкам.

Разочарованный, лишенный острых ощущений, он обнаружил себя у своей двери.

Она не поняла — или поняла слишком хорошо. Так или иначе, она права, когда говорит: он не принадлежит ни этому городу, ни другому. Они все — клетки, а он так и не сумел научиться трюку обитания в клетке.

В любом случае, мир слишком высоко ценят. Да поглядите на Стонни. «Я возьму свою долю, свое состояние и куплю новую жизнь — жизнь со слугами и все прочим, дом со стеной и садом». Он будет приказывать выносить себя в сад, будет сидеть и греться на солнце. Отлично воспитанные дети; да, какой-нибудь злобный учитель, способный взять Цапа за горло и научить некоторому уважению. А если не уважению, то ужасу. А для Харлло — шанс в будущем.

«Один — вот все, что мне нужно; неужели я не вытерплю одного? Самое меньшее, что я смогу для них сделать. А пока Стонни примет меры — позаботится, чтобы деньги доходили до Мирлы.

Так где я видел ту проклятую карету?»

Он опять стоит у своей двери, но лицом к улице. Нагружен пожитками, взял оружие и подбитый мехом дождевик — новенький, пахнет овцой — ясно, что должно было пройти время, но это несущественно, важно не то, что ты сделал, а то, что должен сделать. Без задних мыслей. Никаких колебаний, вялого взвешивания возможностей, никакого шатания взад-вперед, называемого иными «здравым размышлением».

Предстоит путь. Это тоже несущественно. Да, все несущественно, кроме мгновения, когда выскакивают когти и запах жертвы горчит в воздухе. Это Мгновение ждет где-то впереди, и он приближается, шаг за шагом, ибо если тигр решил, что пришло время охоты — значит, пришло время охоты.

* * *

Цап крался за жертвой, гордясь умением таиться, выслеживать тварь, что сидит в высокой траве, ни о чем не ведая. Доказательство, что Харлло не годится для реального мира, мира, в котором всё — угроза и нужно самому заботиться о себе, иначе о тебе «позаботятся» другие. Вот урок истины, и Цап готов преподавать его в этих пустошах.

В руке он держал мешочек с серебряными консулами, которые приносила Тетя Стонни — два слоя мешковины и шнурок, чтобы носить на шее. Когда монеты ударились о висок Харлло, звук получился отменным, по телу Цапа аж трепет прошел. То, как ненавистная голова своротилась набок, как тело шлепнулось о землю… да, это зрелище он готов боготворить.

Цап еще немного попинал бесчувственное тело, но без стонов и плача в этом оказалось мало забавы, и он ушел. Подобрал тяжелую корзину с кизяками и направился к дому. Мать порадуется подношению, поцелует в лоб; он выиграет время, а когда кто-нибудь спросит, куда делся Харлло… ну, он скажет, что видел его на пристанях, болтающим с каким-то матросом. Когда мальчишка не вернется ночевать, Мирла пошлет за Грантлом, попросит обойти побережье; там они поймут, что вечером отчалили два корабля, или три, и на каждом наверняка были юнги. А может, и нет — кому интересно помнить такие мелочи?

Потом будет недовольство, тревога, а потом и скорбь; но это продлится недолго. Цап станет драгоценным чадом, единственным оставшимся, единственным, кого они могут защищать, беречь и лелеять. Так все бывает, так всё и будет.

Улыбаясь яркому утреннему солнышку, поглядывая на длинноногих птиц на грязном мелководье слева, Цап не спеша брел домой. Хороший день. День, когда чувствуешь себя таким живым, таким свободным. Он исправил мир, целый мир.

* * *

Пастух, нашедший мальчишку в траве у вершины холма, что смотрит на Майтен и ворота Двух Волов, был стариком с артритическими коленями; пользы от него уже немного, и вскоре придется стать безработным — хозяин стада заметит, как тяжело он опирается на посох, как шатается. Осмотрев мальчика, он удивился, что тот еще жив. Пришлось думать, что же можно сделать для этого беспризорника.

Стоит ли трудиться? Он мог бы привести жену и телегу, вдвоем они подняли бы тельце и отвезли назад, в хижину у берега озера. Следили, выживет или нет, кормили бы, если он очнется.

Ну, много чего можно тут подумать. И все мысли неприятные, но кто вам сказал, что мир — приятное местечко? Найти ничью вещь — честное дело. Он уверен, есть какое-то правило, закон, вроде нахождения остатков кораблей на берегу. Что ты нашел, то твоё, его можно продать. Отлично, монета им пригодится.

Старик тоже решил, что день выдался хороший.

* * *

Он вспоминал детство — как бешено носился по улицам и аллеям, как залезал на крыши и проводил целые ночи, завороженно следя за печально знаменитой Дорогой Воров. Как влекла его романтика странствий в таинственном свете луны, над головами храпящих в комнатах олухов — а вполне возможно, и жертв.

Бешеная беготня — для ребенка одна дорога ничем не хуже другой, хотя самая лучшая — та, на каждом шагу подбрасывающая под ноги тайны и опасности. Даже потом, когда опасности стали вполне реальными, такая жизнь казалась Резаку полной перспектив, и сердце его билось, переполненное восторгом.

Но сейчас он понял: романтика — для дураков. Никто не оценит отданного сердца, никто не увидит, сколь драгоценным было его жертвоприношение. Нет, чужие руки просто схватили его сердце, скомкали, выжали досуха — и бросили. А может, сердце — игрушка? Та, что в руках, всегда менее интересна, чем еще не подаренная, тем более — подаренная кому-то другому. Или, что хуже всего, сердце — дар слишком дорогой, чтобы кто-то согласился принять его.

Причина отказа совершенно не важна — так говорил он себе. Боль и горе горчат и отравляют, и если ты испытал их слишком много, твоя душа начинает гнить. Он мог бы избрать другие тропы. Должен был. Может, надо пойти по дорожке Муриллио: новая любовь каждую ночь, обожание отчаявшихся женщин, элегантные прыжки с балконов, изысканные свидания под шепчущими листьями частного сада…

А как насчет Крюппа? Самый коварный наставник, к которому он мог бы пойти в ученики, чтобы освоить все вершины воровской науки, умение сбывать краденое, получать секретную информацию, доступную лишь тому, кто платит, и платит щедро. Жизнь веселого херувима… но разве в мире достаточно места для второго Крюппа?

Конечно, нет!

Итак, предпочтительнее всего нынешний путь, путь кинжалов, танец в тенях, похищение жизни за монету. У него не будет даже того оправдания, которым пользуется солдат — ну и что? Муриллио покачает головой, Крюпп закатит глаза, а Миза, наверное, скривит губы и снова схватит его за яйца, пока Ирильта будет взирать с материнским неодобрением. Что-то загорится в глазах Сальти, ужаленной горьким пониманием: она уже не годится для такого, как он, ей остались только мечты, ибо роль ассасина ставит его на высокую позицию, с которой не замечаешь низменных тварей вроде трактирной служанки. Даже если он попытается снова завязать дружбу, это станет казаться жалостью и снисхождением; она разрыдается при первом небрежном слове, нервом уклончивом взгляде.

Ох, почему так незаметно ускользает время грез о будущем, пока человек не осознает с потрясением, что уже лишен подобной привилегии, что она достается молодым, чьи лица он видит со всех сторон, парням, что смеются в кабаках и бешено носятся по улицам!

— А ты изменился, — сказала Муриллио с постели, на которой полулежал, опираясь на груду подушек. Волосы его были нечесаными и грязными. — Не уверен, что к лучшему.

Резак поглядел на старого друга и не сразу ответил: — А что такое «к лучшему»?

— К лучшему? Не надо бы тебе задавать такой вопрос, и в особенности таким тоном. С тех пор, как я в прошлый раз видел тебя, Крокус, кто-то разбил тебе сердце. Надеюсь, не Чаллиса Д’Арле?

Улыбнувшись, Резак покачал головой: — Нет. Знаешь, я почти забыл ее имя. Лицо точно забыл… И мое имя теперь Резак.

— Как пожелаешь.

Вообще-то он ожидал расспросов, но Муриллио, вполне очевидно, был не в лучшей форме. Если он пытался таким ответом намекнуть на нежелание продолжать разговор, что ж… Резак не прочь проглотить наживку. «Тьма в моей душе… нет, не надо».

— Семиградье, так? Потребовалось время, чтобы вернуться домой.

— Долгое путешествие. Наш корабль шел северным маршрутом, вдоль цепи островов, два раза застревая в жалких портах по целому сезону. Вначале зимние шторма, как мы и предполагали, потом весна, опасная отколовшимися полями льда — этого мы не предполагали, да и никто не предполагал.

— Нужно было купить проезд на судне Морантов.

Резак отвел глаза. — У меня не было выбора — ни с кораблем, ни с компанией…

— А где твоя компания?

Резак пожал плечами: — Думаю, уже разбрелась.

— Мы встретимся с ними? — спросил Муриллио.

Он удивился тому, какое направление приняла беседа, и даже почему — то рассердился на очевидный интерес Муриллио к его спутникам. — Может быть, с некоторыми. Кто-то сошел на берег только чтобы двинуться дальше любым возможным способом. С ними мы не встретимся. Другие… поглядим.

— Ах, я просто любопытствовал.

— Насчет чего?

— Ну, какой группы спутников ты стесняешься сильнее.

— Никакой!

— Прости, я не хотел тебя обижать… Резак. Ты кажешься каким-то… беспокойным, словно хотел бы оказаться в другом месте.

«Все не так просто». — Здесь теперь все… по-другому. Я попросту был потрясен, найдя тебя почти мертвым.

— Думаю, сражение с Ралликом на равных тоже тебя потрясло.

Об этом Резаку не хотелось и думать. — А вот я не мог вообразить, что ты проиграешь дуэль, Муриллио.

— Плевое дело, когда ты пьян и без штанов.

— О.

— На самом деле не это самое важное в моей ситуации. Я был беззаботен. Почему я был беззаботен? Потому что становлюсь старым. Потому что двигаюсь медленнее, слабею. Погляди на меня, лежащего здесь. Я исцелен, но страдаю от боли, новой и старой, а в душе один пепел. Мне выпал второй шанс, и я решил им воспользоваться.

— То есть?

Муриллио метнул ему взгляд. Казалось, он вдруг переменил намерения и сказал совсем не то, что намеревался вначале: — Я ухожу в отставку. Да, скопил я немного, но ведь можно поумерить аппетиты, не так ли? В Дару открылась новая школа фехтования. Слышно, она процветает — длинный список желающих и все такое. Я мог бы помочь через пару деньков. Или через неделю.

— Больше никаких вдовушек. Никаких тайных встреч.

— Точно.

— Ты будешь хорошим учителем.

— Вряд ли, — ответил он с гримасой. — Но я и не мечтаю стать мастером. Это всего лишь работа. Постановка ног, позиции, равновесие, расчет времени — более серьезные вещи пусть учат у кого другого.

— Если ты придешь и скажешь так, — заметил Резак, — тебя никто не наймет.

— Я и очарование потерял?

Резак со вздохом встал. — Сомневаюсь.

— Что привело тебя назад? — спросил Муриллио.

Вопрос заставил Резака застыть. — Наверное, заблуждение.

— И какого рода?

«Город в опасности. Я ему нужен». — О, — сказал он, отворачиваясь, — ребячество сплошное. Будь здоров, Муриллио — кстати, думаю, твоя идея хороша. Если Раллик забежит и спросит меня, скажи — я вернусь.

Он ушел по задней лестнице через сырую и узкую кухню, выйдя на все еще охваченную ночным холодком аллею. Ему нужно потолковать с Ралликом Номом, но не прямо сейчас. Его слегка шатает, словно пьяного. Возможно, это шок возвращения, столкновение того, кем он был раньше, с тем, кем стал сегодня. Нужно успокоиться, изгнать смущение из разума. Снова став способным видеть все ясными глазами, он поймет, что делать.

Итак, прогуляемся по городу. Не то чтобы «бешено бегать», э?

Нет, эти дни в прошлом.

* * *

Раны заживали быстро, что напомнило ему о переменах — о пыли отатарала, которую он втер в кожу всего несколько дней назад… как кажется. Чтобы начать ночь убийств… тогда, годы назад. Но другие перемены оказались более тревожными. Он потерял слишком много времени. Исчез из мира, а мир продолжал двигаться без него. Раллик Ном как бы умер? да — никакой разницы. Вот только он вернулся, хотя мертвецы так не поступают. «Вытащи палку из грязи — и грязь затянет лунку, так что никакого следа не останется».

Он все еще ассасин Гильдии? Не совсем.

Перед ним открывалось столько возможностей, что ум пасовал, рисуя всего лишь картину возвращения в катакомбы, где он предстает перед Себой Крафаром и объявляет о возвращении, требуя назад старую жизнь.

И если Себа хоть сколько-то похож на старину Тало, он скажет: «Рад, весьма рад, Раллик Ном». С этого мгновения шансы, что Раллику удастся подняться на поверхность, станут призрачными. Себа сразу распознает нависшую над ним угрозу. Воркана ценила Раллика больше, чем его — уже достаточная причина для устранения. Себе не нужны соперники — он поимел их предостаточно, если Крут все правильно рассказывал.

Есть и второй способ вернуться в Гильдию. Раллик может пойти и убить Крафара, объявить себя временным Мастером и ждать возвращения Ворканы. Или таиться сколько возможно, ожидая, пока Воркана не сделает первый шаг. Когда она снова усядется в середине гнезда, он сможет объявиться — и прошедшие годы словно испарятся, станут несущественными. Он столь многое разделил с Ворканой, что ей некому будет довериться, кроме Раллика. Он станет номером вторым, и разве это не хорошо?

О, старый кризис отдалился на годы. Тогда он думал, что Турбан Орр станет последним человеком, им убитым. Что за глупые мысли!

Он сел на край кровати. В зале внизу можно было услышать, как Крюпп поет дифирамбы завтраку; его речь сопровождали заглушенные, но, без сомнения, сочные комментарии Мизы. Да, это двое совсем не изменились. Увы, о Муриллио такого не скажешь. Как и о Крокусе, ставшем ныне Резаком — ясное дело, имя ассасина, вполне подходящее человеку, которым стал Крокус. «Так кто научил его так работать ножами? Что-то от стиля малазан — скорее всего, Когтя».

Раллик ждал визита Резака, предвкушал обед в сопровождении шквала вопросов. Разве он не захочет объясниться? Попытается убедить Раллика в верности принятых решений, даже если оправдать их нельзя. «А ведь он не послушал меня, не так ли? Игнорировал предупреждения. Лишь дураки думают, что отличаются от всех». Так где он? Наверное, у Муриллио. Откладывает неизбежное.

Короткий стук в дверь; вошла Ирильта — ей туго приходилось в последнее время, это заметно сразу — женщины стареют быстрее, хотя мужчины если уж сдаются, то быстро уходят. — Завтрак принесла, — сказала она, подавая поднос. — Видишь? Я вспомнила все, даже вымоченные в меду фиги.

«Вымоченные в меду фиги?» — Спасибо, Ирильта. Дай Кро… дай знать Резаку, что я хотел бы его увидеть.

— Он ушел.

— Точно? Когда?

Она пожала плечами: — Не так давно, если верить Муриллио. — Тут женщина тяжело закашлялась, лицо ее побагровело.

— Найди целителя, — сказала Раллик, дождавшись окончания приступа.

— Слушай, — ответила она, уже открывая дверь, — мне не нужно сочувствие, Раллик. Я не жду божьего поцелуя или какой другой помощи, и пусть никто не говорит, что Ирильта мало веселилась при жизни!

Она добавила что-то еще, но уже на лестнице, закрыв дверь, так что Раллик не разобрал. Что-то вроде «…сосунков учи у меня…», но ведь она всегда была грубиянкой, не так ли?

Он хмуро поглядел на поднос, поднял его и встал.

Вышел в коридор, уравновесил поднос на одной руке, а второй открыл дверь в комнату Муриллио.

— Это тебе, — сказал он. — Вымоченные в меду фиги, твои любимые.

Муриллио хмыкнул с постели: — Ясно, откуда у меня куски вяленого мяса. Ты такое ешь, да?

— Ты вовсе не такой любезник, как тебе кажется, — заметил Раллик, опуская поднос. — Бедная Ирильта.

— Ничегоне бедная — за этой бабой толпится больше лет, чем за всеми нами. Она умирает, но не зовет целителя — думаю, потому, что готова уйти. — Он покачал головой и протянул руку за глазированной фигой. — Если узнает, что ты ее жалеешь, Раллик — может убить тебя. По-настоящему.

— Вижу, ты по мне скучал.

Пауза, бегающий взгляд… затем Муриллио впился в фигу.

Раллик подошел и сел в одно из двух загромождавших комнатенку кресел. — Говорил с Резаком?

— Так как-то.

— Я думал, он зайдет повидаться.

— Думал?

— И тот факт, что не зашел, заставляет меня полагать — он меня боится.

Муриллио медленно покачал головой.

Раллик вздохнул: — Видел ночью Коля. Итак, наш план работает. Он вернул имение, имя и самоуважение. Знаешь, Муриллио, не думал я, что это сработает так хорошо. Так… совершенно. Как нам удалось, во имя Худа?

— То была ночь чудес.

— Чувствую себя… заблудившимся.

— Неудивительно, — сказал, потянувшись за другой фигой, Муриллио. — Съешь хоть часть мяса — от эдакой вони меня тошнит.

— Лучше пусть смердит у меня изо рта?

— Ну, целоваться с тобой я не намерен.

— Я не голоден, — заметил Раллик. — Когда проснулся, был, но все куда-то ушло.

— Проснулся … Ты все время спал в Доме Финнеста? Валялся в кроватке?

— На камнях прямо у входа. А Воркана лежала справа. Кажется. Когда я очнулся, ее не было. Был неупокоенный Джагут.

Муриллио вроде бы обдумал сказанное. — Итак, что теперь, Раллик Ном?

— Хотелось бы знать.

— Баруку потребуются услуги. Как раньше.

— Например, охрана Резака? Пригляд за Колем? И быстро ли Гильдия узнает, что я вернулся? Быстро ли меня выследят?

— А, Гильдия. Я-то думал, ты вломишься прямиком в нее, оставишь за собой пару дюжин бездыханных тел и займешь подобающее высокое место. Если возвращается Воркана… ну, мне все кажется ясным.

— Это совсем не мой стиль, Муриллио.

— Знаю. Но обстоятельства меняются.

— Это точно.

— Он вернется. Когда будет готов говорить с тобой. Помни, он уходил и где-то получил много новых рубцов, глубоких рубцов. Некоторые еще кровоточат. — Он помолчал и добавил: — Если бы Маммот не умер… ну, кто знает, что случилось бы. А так он ушел с малазанами, чтобы вернуть Апсалар домой — о, вижу, ты понятия не имеешь, о чем я. Ладно, давай расскажу историю конца той ночи, когда ты нас покинул. Только дожуй проклятое мясо, умоляю!

— Жестоко задолжаешь, дружище.

Муриллио улыбнулся — в первый раз за все утро.

* * *

Ее запах остался на простынях, такой сладкий, что ему хотелось рыдать, и даже какое-то тепло осталось — хотя, может быть, виновато солнце, золотой луч, что струится из окошка и несет с собой смутно тревожащий щебет птиц, призывающих пару в кустах заднего дворика. «Не надо так буйствовать, малыши. Перед вами все время мира». Но… он же должен чувствовать себя так же, не правда ли?

Она работала у гончарного круга в другой комнате. Звук, который когда-то наполнял его жизнь, чтобы однажды исчезнуть, а вот теперь — вернуться. Словно и не было ужасных преступлений, бандитизма и рабства в качестве вполне заслуженной кары; он словно и не лежал в вонючей яме рядом со скованными варварами — Теблорами. Неужели не было могучего воина, висящего распятым посреди корабля, и Торвальд не лил воду в его потрескавшиеся губы? Не было магических бурь, акул, извращенных миров, в которые они попадали, из которых с трудом выкарабкивались. Ему лишь снилось, как они тонули… нет, это была чья-то жизнь, сказка полупьяного барда, и недоверчивая аудитория почти готова в ярости разорвать сказителя на куски — пусть только наплетет об еще одном невероятном подвиге! Да, чья-то жизнь. Круг крутится, как всегда, она придает глине форму, симметрию, красоту. Разумеется, после ночи любви ей не удаются шедевры, словно она потратила некую сущность, дар творчества. Иногда он корил за это себя. Тогда она смеялась, качая головой, отметая его сомнения и с большим пылом налегая на работу.

На полках он успел заметить массу горшков среднего качества. Повод для беспокойства? Увы, больше нет. Он пропал из ее жизни — так с чего бы ей хранить супружескую верность или соблюдать затянувшийся траур? Люди есть люди, и так будет всегда. Разумеется, она находила любовников. Может, и сейчас кто-то есть. Было бы настоящим чудом, если бы жена встретила его одинокой; он почти ожидал встретить какого-нибудь идола с огромными мускулами и выступающей челюстью, так и взывающей к тычку в качестве приветствия.

— Может, ушел маму навестить, — пробормотал Торвальд.

Он сел, опустил ноги на тканый коврик, что лежал на полу. Заметил, что коврик буквально усыпан подушечками; они были набиты лавандой — сухая трава затрещала под пяткой. — Не удивляюсь, что у нее ноги хорошо пахнут. — Ну да ладно. Он даже не спросит, как она поживала все это время. Не спросит, даже если она будет намекать, хотя все станет только хуже. «Да, только хуже».

Начался день, и все, что ему нужно — уладить некоторые проблемки. Потом можно возобновить жизнь, подобающую гражданину Даруджистана. Наверное, навестить старых приятелей, членов разбредшегося семейства (тех, что захотят с ним говорить), посетить места, вызывающие особо сильную ностальгию. Подумать, что будет делать с остатком жизни.

Но вначале самое важное. Натянув иноземные одежды (стираные, но, к сожалению, при сушке приобретшие массу складок), Торвальд Ном прошел в мастерскую. Она сидела спиной к нему, крутя круг, нажимая ногами на педали. Он увидел на привычном месте большой чан с водой, подошел и ополоснул лицо. Вспомнил, что нужно побриться — но теперь он может заплатить за такие услуги другому. Кто ловок, тот всегда награду получает. Кто-то когда-то так сказал, он уверен…

— Сладость моя!

Она чуть повернула голову и ухмыльнулась: — Погляди, как плохо вышло, Тор. Понимаешь, что наделал?

— Это темперамент…

— Это усталые бедра.

— Частое недомогание? — спросил он вскользь, пройдя к полке и встав, чтобы разглядеть набор кособоких тарелок.

— К сожалению, слишком редкое. Ты смотришь, да не понимаешь, муженек. Это новый, особо модный стиль. Симметрия мертва, да здравствует всё кривое и неуклюжее. Любая знатная дама мечтает о бедной деревенской кухне, о тетушке или бабушке со скрюченными пальцами, что изготовляют посуду в промежутках между кромсанием тыкв и сворачиванием куриных шей.

— Ого, какая изысканная ложь.

— Ах, Тор, я намекаю, чтобы не говорить прямо.

— Я никогда не понимал намеки. Разве что самые откровенные.

— Ну, у меня было только два любовника, Тор, и оба не продержались пару месяцев. Хочешь услышать имена?

— Я их знаю?

Когда она не ответила, он оглянулся через плечо. Жена смотрела на него. — А, — сказал он глубокомысленно.

— Что ж, лучше тебе рассказать, иначе начнешь коситься на всякого, кто приходит за заказом или говорит мне привет на улице…

— Нет, нет, дорогая. На самом деле тайна… интригует. Точное знание всё убьет.

— Верно. Вот поэтому я ни о чем не буду расспрашивать тебя. Где ты был, что делал.

— Но это совсем иное!

Она подняла брови.

— Нет, на самом деле. — Торвальд подошел ближе. — Ночью я рассказывал без преувеличений.

— Как скажешь.

Он понял, что она не верит. — Я сокрушен. Раздавлен.

— Лучше тебе идти, — сказала Тизерра, снова берясь за комок глины на круге. — Долги пора платить.

— Своё не пахнет?

— Все чисто, насколько вообще возможно. Если Гареб не пометил каждую монету тайным значком, он ничего не поймет. Хотя заподозрить может.

— Я сочинил отличную сказку для объяснения, — сказал Торвальд. — Вклады в иноземные предприятия, неожиданно найденные сокровища, триумфальное возвращение.

— Знаешь, я бы сочиняла с оглядкой.

Он удивленно поглядел на нее и промолчал. Зачем спорить? «Гигант, которому я не раз спасал жизнь… его звали Карса Орлонг. Думаешь, Тиза, я мог бы выдумать этакое имя? А как насчет шрамов от кандалов? О, это новый стиль среди знати. Подчеркнутое смирение, всё такое».

Ладно, это не важно. — Я не собирался лично встречаться с Гаребом, — сказал он, подходя к выходу. — Передам через Скорча и Леффа.

Комок сырой глины взлетел с круга и шлепнулся о стену; повисел одно мгновение и с хлюпаньем шлепнулся на темный пол.

Пораженный Торвальд обернулся к жене и увидел на ее лице выражение, которого не видел… э… очень давно не видел. — Погоди! — крикнул он. — Мы больше не партнеры! Клянусь! Дорогая, они просто посредники, и…

— Ты снова замешался с этими типами, Торвальд Ном! Я лично закажу тебя Гильдии!

— Они всегда тебя любили.

— Торвальд…

— Знаю, любовь моя, знаю. Не беспокойся. Больше никаких схем с Леффом и Скорчем. Обещаю. Мы же теперь богаты, помнишь?

* * *

— Вся трудность со списком, — сказал Скорч, — в именах.

Лефф кивнул: — Точно, это трудность. Ты чертовски прав, Скорч. Все эти имена. Как думаешь, они же должны встречаться? Все акулы — ростовщики собираются в тесной дымной комнате, пышные женщины кидают им виноград в рот, а писец с чернильными губами строчит и строчит. Имена. Люди, потерявшие удачу, люди такие глупые, что подписывали не глядя, брали монету, не думая о грабительском проценте. Имена. У тебя в руках список дураков, Скорч. Бедных, тупых, безнадежных глупцов.

— А когда, — подхватил Скорч, — список кончается, уже готов новый для других безнадежно-тупых глупцов.

— Слушай, мы же теперь в пролете не останемся!

— Ну да? Мы в пролете, потому что Торвальд Ном испарился. У него есть мозги — признай, Лефф. Вот ты пытался изображать мозги, Лефф — и куда это привело? К списку с треклятыми именами.

Лефф воздел палец: — У нас есть Крюпп, и он нашел сразу шестерых.

— Вести о которых мы передали куда следует. Знаешь, что это означает? Головорезов, выламывающих ночью двери, несущих угрозы или что похуже. Люди из-за нас страдают, Лефф. Здорово страдают.

— Они страдают, потому что не платят. Или ты решил бежать? Говоря «бежать», я имею в виду — бежать из города за сотни лиг, в местечки, не имеющие связей с Даруджистаном. Вот они так не делают. Почему бы? Потому что все схвачены, пойманы в сети, не находят пути — у них есть родители и жены и дети и может быть это тяжело, зато по семейному. Сечешь, о чем я?

— Нет.

Лефф заморгал. — Я просто сказал…

— Они думают, что и нас поймали в сети? Разве что если мы решим плавать в Озере! Ведь на займах свет клином не сошелся? Есть еще шантаж, и у меня появилась парочка мыслишек…

— Хватит, Скорч. Не желаю даже слушать.

— Я только думал подкатиться к Тору, вот и все. Увидеть, что он замыслил.

— Это если Тор вообще покажется.

— Покажется, попомни меня. Он был нашим партнером. Был? И вернулся.

Тут разговор замер без видимой причины; они стояли и долго разглядывали друг дружку. Находились они снаружи «Гостиницы Феникса». Утро, самая хорошая пора для мыслей. Но утро быстро умирает, и к полудню они поймут, что снова уселись где-то, вялые как черепахи под градом, спорят ни о чем, бормочут нечто односложное и становятся все злее.

Без лишних слов они одновременно двинулись в «Феникс».

Ввалившись внутрь, огляделись — скорее ради порядка — и направились к столику Крюппа. Тот как раз воздел пухлые руки, пошевелил ладонями, словно двумя змеиными головами, и опустил их в одну из дюжины тарелок с выпечкой. Беспомощные сладости нанизывались на острые ногти и прямо-таки мелькали, попадая в рот Крюппа, глотавшего их без перерыва, рассыпавшего водопады крошек.

Несколько мгновений — и половины пищи как не бывало. Щеки Крюппа раздулись, измазанные джемом губы пытались сомкнуться; он одновременно жевал и глотал, останавливаясь лишь ради того, чтобы шумно вдохнуть через нос. Завидев, что подходят Скорч и Лефф, он молча повел рукой, приглашая садиться.

— В один прекрасный день ты взорвешься, Крюпп, — сказал Лефф.

Скорч смотрел с обычным своим выражением одурелого недоверия.

Крюпп наконец сумел проглотить все и вновь поднял руки, позволив им свободно парить. Глаза уставились на гостей. — Благие партнеры, разве утро не чудесное?

— Мы еще не решили, — ответил Лефф. — Мы всё ждем Торвальда — его посланец нашел нас и назначил встречу на пристанях. Уже второй вариант — похоже, он нам не доверяет. Скажу тебе, Крюпп, это тяжелый удар. На редкость тяжелый.

— Нет нужды столь высоко вздымать в небеса стяги воспаленного подозрения, о бегающеглазые друзья Крюппа. Знайте: печально известный и почти родной нам отпрыск Дома Ном верен слову, и Крюпп уверяет — с полной уверенностью — что из ужасного списка вскоре исчезнет первое имя!

— Первое? Как насчет шести…

— Вы не слышали? Ох, мамочки мои. Каждый из них уплыл за мгновение до появления ночных лупильщиков. Редкостнейшее невезение.

Скорч вцепился ногтями в лицо: — Боги, мы опять там, откуда начинали!

— Невозможно, Крюпп! Кто-то их предупредил!

Косматые брови Крюппа взлетели и зашевелились вразнобой. — Но точность ваших сведений никем не оспорена. Радуйтесь. Посему, вы преуспели в отработке сказанных шестерых, и составителям списка далеко до вашей скорости. Сколько же осталось? Двенадцать, верно? Конечно, не считая одурманенного Торвальда Нома.

— Он не обдурманен или как там, — сказал Скорч. — На самом деле вчера он выглядел вполне здоровым.

— Возможно, радостное воссоединение высосало из него все соки. Крюпп посчитал его одурманенным, поскольку бездумное и жалкое явление в этом заведении… ага, наконец он увидел нас!

Скорч и Лефф повернулись на стульях и увидели спешащего к ним Торвальда Нома. Широкая улыбка вызвала у них облегчение, но одновременно и беспокойство.

— Извиняюсь за опоздание, — сказал Торвальд, садясь на свободный стул. — Мне пришлось побриться, а потом старушка — парикмахерша бесплатно подрезала мне ногти — сказала, что без зарослей я оказался на удивление милым, и если это не хорошее начало дня, то что назвать хорошим? А ты — Крюпп. Должен быть им — кто еще в городе пытается есть носом, когда рот занят? Я Торвальд Ном.

— Садись, новообретенный друг. Крюпп слишком великодушен сегодня утром, чтобы заметить сомнительные похвалы его привычкам и привычкам его носовых ходов. Далее Крюпп наблюдает, что ты, некогда отчаявшийся бедняк, внезапно приобрел завидное богатство, став столь изысканно одетым и причесанным. Вскоре Скорч и Лефф с великим облегчением нанесут долгожданный визит Гаребу — ростовщику. И в тот день, смеет надеяться вышеназванный, Гареб редкостно размягчится при виде возвращенного долга.

Торвальд взирал на Крюппа с очевидным восхищением.

Левая рука Крюппа метнулась, пленила пышную булку (которая, вроде бы, попыталась сбежать?) и целиком затолкала в рот. Жуя, он лучился улыбкой.

— Деньги нашел? — спросил Лефф.

— Что? О. Вот, — он вытащил кошелек, — вся сумма. Крюпп свидетель, так что, Лефф, даже не пробуй. И ты тоже, Скорч. Идите прямиком к Гаребу. Заставьте дерьмеца подтвердить, что мы в расчете. Потом прямиком сюда, я куплю вам обед.

Скорч смотрел то на Торвальда, то на Крюппа, в конце концов спросив последнего: — Что ты там рассказывал про Гареба?

Крюпп проглотил, облизнулся и ответил: — Только то, что какой-то подлый грабитель вломился ночью в его особняк и утащил все состояние. Бедняга! Говорят также, что вор украл и намного большее — то есть честь его жены, или по меньшей мере ее непорочность, насколько неженатые люди могут судить о подобных вещах.

— Погоди, — сказал Лефф. — Вор переспал с женой Гареба? А где был он сам?

— Как понял Крюпп, на совещании ростовщиков, обговаривая важные вопросы и, без сомнения, пожирая гроздья винограда и всего прочего.

— Что же, тогда, — заметил Торвальд Ном, — он будет рад получить с меня долг.

— Воистину так! — снова просиял Крюпп.

Лефф взял мешочек с деньгами и поглядел внутрь. — Все тут?

— Все тут, — ответил Торвальд.

Лефф встал: — Давай покончим с этим, Скорч.

Когда парочка ушла, Торвальд Ном откинулся на спинку стула и улыбнулся Крюппу.

Тот ответил улыбкой.

Когда они покончили с улыбками, Крюпп взял еще одну булку и подержал перед губами, чтобы внимательнее разглядеть всю ее восхитительность, а может, чтобы немного помучить перед отправлением в зубастую, как у медведя, пасть. Попозировав так, он глянул на Торвальда Нома. — Наверху, достойный господин, ты найдешь, если можно так выразиться, знаменитого кузена. Как и ты, он внезапно вернулся в Даруджистан. Это никто иной, как Раллик, коего можно назвать черной овечкой Дома Ном, куда более черной, чем ты. Он воистину представляет черноту надира, Бездну, тогда как ты скорее походишь на черноту менее интенсивную, вроде угля. Итак, две овечки одного темного окраса в одной гостинице — ох, как Крюппу хочется стать свидетелем подобной встречи! — Тут он поднял предостерегающий палец. — Но слушай, милый друг Торвальд Ном! Возвращение Раллика — самая тайная тайна. Запечатай губы, ладно? Умоляю!

— Он прячется? От кого?

Пухлые пальцы запорхали, словно черви у подножия рифа. — Так спеши скорее, пока он не отправился в сомнительное странствие. Крюпп сохранит тебе кресло, ожидая возвращения — он уже предвкушает роскошный ужин, за который заплатит Торвальд, причем весьма охотно!

Торвальд вдруг вспотел, заерзал на стуле: — Воссоединение может…э… подождать. Ну к чему тревожить его прямо сейчас? Нет, честно, Крюпп. Что до тайны, ну, я буду ее хранить, если ты, э… сделаешь то же. Ничего то есть не скажешь Раллику. Позволь мне… удивить его!

— Раллик вряд ли любит сюрпризы, Торвальд Ном, и ты должен это знать. Как раз ночью он…

— Просто не рассказывай, ладно?

— О, разве заговоры не прелестны? Крюпп никогда не скажет никому ничего ни о чем. Самое торжественно обещанное из всех торжественных обещаний! Теперь, старый друг, будь так добр, пристань к Мизе — вон она — перед плотным обедом следует промочить горло вином, не так ли? Уста Крюппа истекают слюной, а нос посвистывает — это ведь предвкушение, да?

* * *

— Если это то, чего я хочу, то я этого не хочу.

— О, в этом есть смысл, Дергун. И если тебе случилось быть кургузым кривоногим красномордым крабом — отставником, то не лучше ли стать кургузым кривоногим красномордым …

— Ты идиот, Синий Жемчуг! Вот это не меняется, чего б ты не хотел. Я ведь по-простому говорю? Даже ты можешь смысел ухватить. Солдат идет в отставку, так? Ищет жизни мирной и простой, но разве?

— Или то, или это.

— Что?

— Или простая, или мирная!

— А я разве о другом талдычу?

— Ты как раз об том. Тебе ж не можется, готов пойти в малазанское посольство, сдаться на милость, и если тебя не повесят, то позволят записаться снова.

— Суть в том, что мне нравилась бы отставка, будь я в отставке по-настоящему!

— Пойду-ка в погреб, проверю запасы.

Дергунчик поглядел, как маг уходит, и потряс головой: — Этому человеку помощь требуется.

— Так иди помоги, — бросила Дымка от соседнего столика.

Дергунчик подскочил на стуле, сверкнул на нее глазами: — Прекрати! По любому, я не такую помощь имел. О боги, голова трещит.

— Иногда, — сказала Дымка, — я стараюсь затаиться, чтобы парад военного оркестра прошел мимо головы.

— Хм, — поводил бровями Дергунчик. — Не знал, что ты играешь на струменте, Дым. А на каком?

— На волынках, барабанах, флейте, трещотке, горне и арфе.

— Неужто на всех?

— Ясное дело. Знаешь, если я пойду наверх и обнаружу, как Сциллара выползает из комнаты Хватки, мне плохо будет.

— Так сиди здесь.

— Ну, это всего лишь воображаемая сцена.

— Уверена?

Она выдержала всего четыре или пять ударов сердца, а потом с проклятием встала.

Дергунчик поглядел, как она уходит, и улыбнулся. — Гораздо лучше, — сказал он непонятно кому, — вовсе воображения не иметь. Как вот я. — Он помолчал, поморщился. — Заметь, будь у меня оно самое, я тут сидел бы и воображал, как ассасины снова пытаются. Яд. Магия. Ножи. Арбалетный болт ночью в окно, прям через ставень, чудный выстрел. Шлеп об пол, и нет Дергунчика, героя Моттского Леса. Копье прям через пол, чтоб его прикончить, ведь они туннель копали аж неделями и ждали, знали, что он упадет прямиком на это место. Да.

Он сидел, выкатив глаза и дергая усы.

В темном углу спиной к стене сидел Дюкер и следил за солдатом, хмуро забавляясь. Необыкновенно. Некоторые выживают, некоторые нет. Когда падает маска, все солдатские лица одинаковы: озадаченный взгляд, слегка туповатое удивление — я еще жив, а ведь ясно, что никакой разумной причины для этого нет, всего лишь толчок удачи, пустота шанса и случайное сочетание обстоятельств. Несправедливость мира рождает горькие лужицы в уголках глаз.

В задней комнате раздался грохот; через миг распахнулась узкая дверь и вышел бард — седые волосы всклокочены со сна, глаза такие красные, что видно даже отсюда. Бард поглядел на Дергунчика. — В матрасе вши, — сказал он.

— Сомневаюсь, что они недовольны компанией, — ответил бывший сержант, с трудом вставая и направляясь к лестнице.

Бард поглядел ему вслед и направился к бару, где налил себе кружку пряного, темного ривийского эля. Подошел к сидящему Дюкеру.

— Историки и барды похожи, — сказал он, усаживаясь.

Дюкер кивнул, хорошо поняв его.

— Но то, что вы видите, и то, что я вижу, может оказаться совсем разным. Опять-таки, возможно, различия вполне поверхностны. Чем старше становлюсь, тем сильнее это подозреваю. Вы описываете события, видите великие сдвиги вещей. Я смотрю в лица, а они мелькают так быстро, что становятся мутным пятном. Если я не позабочусь увидеть верно, запомнить всех.

— Откуда вы? — спросил Дюкер.

Бард отхлебнул и бережно опустил кружку. — Изначально — с Корела. Но это было давно.

— До малазанского завоевания?

Мужчина странно улыбнулся, не отрывая глаз от кружки (руки его лежали на коленях): — Если вы имели в виду Седогривого, то да.

— А какие из противоречивых легенд правдивы? Насчет него.

Бард пожал плечами: — Никогда не спрашивайте барда. Я пою их все. Ложь, истину — слова не различаются ни по звуку, ни по расположению в строчках. Мы делаем с ними что захочется.

— Я слушал вас несколько ночей назад.

— Ах, хотя бы один внимательный слушатель. Благодарю.

— Вы поете строфы «Аномандариса», которых я прежде не знал. Неоконченное?

Бард кивнул и протянул руку к кружке: — «Коралл, в котором встали Тисте Анди, черен…» — Он сделал еще глоток.

— Вы пришли оттуда?

— Знаете ли, что ни один бог, ни одна богиня пантеона не объявляют себя покровителями бардов? Как будто нас забыли, предоставив самим себе. По некоей причине это беспокоило меня… но сейчас я увидел в этом высокую честь. Мы уникальны в нашей свободе, в ответственности. А есть ли покровитель у историков?

— Я не знаю такого. Значит, я тоже свободен?

— Говорят, однажды в этом зале вы рассказали историю Собачьей Упряжки.

— Однажды.

— И до сих пор пытаетесь ее записать.

— Неудачно. И что?

— Возможно, повествовательная проза не подходит для подобной истории, Дюкер.

— О?

Бард отставил кружку и осторожно склонился над столом, не сводя серых глаз с историка: — Потому что, сэр, вы видите их лица.

Страдание заставило Дюкера отвести взгляд, спрятать внезапно затрясшиеся руки. — Вы мало что понимаете в таких делах, — прохрипел он.

— Чепуха. Историк, мы не ведем личную беседу. Просто двое профессионалов обсуждают работу. Я, скромный бард, предлагаю свои услуги, чтобы отомкнуть вашу душу, извлечь содержимое — все, что убивает ее. Мгновение за мгновением. Вы не можете найти своего голоса. Воспользуйтесь моим.

— Вы за этим пришли? — спросил Дюкер. — Словно какой-то стервятник, хотите выпить мои слезы?

Бард поднял брови: — Ты — случайность. Причины моего пребывания здесь кроются… совсем в ином. Даже если бы я мог объяснить, то не стал бы. Не смею. А пока, Дюкер, давай создадим эпос, способный сокрушить сердца тысячи поколений.

Тут слезы действительно полились из глаз историка. Собрав все свое мужество, он кивнул.

Бард распрямил спину и снова взял кружку. — Начинается с тебя, — сказал он. — И тобой кончается. Только твои мысли, только свидетельство твоих глаз. Не пересказывай чужие мнения, не заботься, что о тебе подумают. Ты и я. Мы ни о чем не рассказываем, мы только ПОКАЗЫВАЕМ.

— Да. — Дюкер поднял лицо, снова поглядев в глаза, вмещающие — теперь он уверен в этом — горе целого мира. — Как твое имя, бард?

— Зови меня Рыбаком.

* * *

Чаур свернулся клубком около кровати; он сопел и фыркал, словно задремавший пес. Хватка, садясь, чуть не наступила на него, заметив в последний миг. Как она тут очутилась? Теплое и влажное промеж ног — это именно то, о чем она подумала? А если именно то, помнит ли Баратол о произошедшем так же мало, как она сама? Ох, слишком чревато выспрашивать. Она не готова думать о подобном; да она вообще ни о чем думать не готова.

Она слышала, как кто-то ходит внизу, в зале. Затем раздался заглушенный стенами разговор, утробный смех, не принадлежащий Дымке или еще кому-то из друзей Хватки. Значит, это та женщина, Сциллара. Хватка чуть не задохнулась, вдруг смутно припомнив, как держала в ладонях женские груди и слышала тот же смех, только более визгливый, торжествующий.

«Боги, я переспала со всеми? Проклятое «Молоко Кворла»!

Чаур жалобно взвизгнул, и она виновато вздрогнула… нет, нет, она не сделала бы такого с невинным созданием вроде него. Есть пределы… должны были быть пределы…

В дверь тихо постучали.

— Ох. Входи, Дымка.

И та вошла напряженная, как кошка; в ней читалось какое-то необычное, готовое вырваться напряжение.

«Нет, прошу, не надо слез». — Ничего не помню, Дымка, так что не начинай…

Дымка смогла сдержаться всего лишь одно мгновение, потом взорвалась.

Согнувшись в конвульсивном, воющем смехе.

Чаур сел, моргая и ухмыляясь, и тоже захохотал.

Хватка сверкнула глазами на Дымку. Ей хотелось ее убить. — Что смешного, черти вас?

Дымка ухитрилась овладеть собой. — Они тащили нас на себе почти весь путь домой. А потом мы очнулись и стали делать то самое, потому что ни о чем другом и думать не могли. У них не было ни шанса!

«Боги подлые…» Она окаменела: — Чаур…

— Нет, Сциллара первым делом увела его наверх.

Чаур все хохотал, и слезы струились по лицу. Казалось, он теряет над собой контроль; Хватка почувствовала тревогу. — Стой, Чаур! Стой!

Пустые глаза уставились на нее, и всякая радость покинула дурачка.

— Прости, — сказала она. — Все правильно. Иди на кухню и найди чего поесть. Чаур, там есть поваренок.

Мужлан встал, поскребся и вышел. Последний лающий смех раздался где-то на лестнице.

Хватка потерла лицо. — Только не Дергун. Не говори, что…

Дымка дернула плечом: — Говорят, похоть слепа. Будем надеяться, что память тоже ослепла. Боюсь, ночью все его фантазии стали реальностью… вот только он ничего не вспомнит!

— Мне дурно.

— О, расслабься, ведь эти штучки как раз для такого и сделаны.

— Где Баратол?

— Ушел очень рано. С Колотуном. Пошли искать Гильдию Кузнецов. Ты ведь помнишь, какие у него большие… руки?

— Да уж, мой котеночек точно помнит.

Дымка хохотнула. — Мяу.

* * *

Серая дымка погреба, казалось, гасит свет лампы, но Синий Жемчуг привык и почти не удивился, увидев, что из дальней стены выплывает привидение. Там до сих пор стояли фляги, помеченные монашескими печатями. По пояс погрузившись в пол, привидение помедлило и начало оглядываться, в конце концов различив стоящего у крутых ступеней малазанина. Дух подплыл ближе. — Это ты, Прийяткеназ?

— Приятель-князь? Вряд ли. Ты мертв, монах, и довольно долго — готов поспорить. Кто в наши дни носит треугольные шляпы?

— О, — пробормотал дух, вцепившись себе в лицо, — К’рул выкашлял меня. Почему? Почему сейчас? Не могу рассказать ничего полезного, особенно иноземцу. Но он шевелится там, внизу, разве не так? Вот это? Я должен стать голосом грозного предупреждения? Чем ты занят? Все равно слишком поздно.

— Кое-кто пытается нас убить.

— Разумеется. Вы заняли чужое место, а они не желают компании. Нужно продырявить одну из этих фляг. Она расскажет все, что вам нужно знать.

— О, хватит. Изыди.

— Кто поднял пол и зачем? А погляди на это. — Дух откинул голову, показывая, что горло его перерезано вплоть до позвонков. Бескровные, черные артерии и вены смутно серебрились в тусклом свете. — Было ли это последним жертвоприношением? Вы мало что знаете.

— Мне что, некроманта сюда привести? — крикнул Жемчуг. — Уходи!

— Живые никогда не нуждаются в мертвых, — пробормотал дух, опуская голову и поворачиваясь, чтобы уйти сквозь стену. — И это справедливо. Если бы мы были мудрыми, мы остались бы в живых. Подумай об этом, если осмелишься.

Призрак просочился сквозь тяжелые камни и пропал.

Синий Жемчуг вздохнул, завертел головой, пока не нашел именно ту бутыль, за которой приходил. — Ха, я знал, что оно тут. «Молоко Кворла». Почему им одним все веселье?

* * *

Двое мужчин трусили вслед за женщиной, рьяно наступая на пятки, ибо каждый пытался занять положение поближе. Финт никогда не видела столь смехотворной сцены. Ведьма разыгрывала полное неведение, хотя на деле ловко доводила обоих мужиков — как бы случайно, ясен пень, но все же не случайно, ведь Чудная Наперстянка точно знала, чего хочет. Финт казалось, что это жестоко выше всяких мер.

Ее выбору мешает то, что мужчины — явные братья — похожи до неразличимости? Одинаковая походка, одинаковое выражение на лицах, одинаковые голоса. Если они совсем одинаковые, почему бы не взять одного и покончить с делом?

Ну, она не думает, что эти двое протянут долго. Для большинства дольщиков первая поездка оказывается самой опасной. Они не знают, чего ждать, неправильно и слишком медленно реагируют. Первый проход сквозь садки убивает половину новичков. Значит, Чудная Наперстянка (Финт казалось, что она из породы живучих) будет избавлена от мук выбора, ведь или Джула, или Амба Бревно отвалится по дороге.

Когда они обогнули угол и увидели экипаж, обнаружилось, что Гланно Тряп уже восседает наверху. Различные ухищрения устранили почти все повреждения кареты; лошади казались свежими и готовыми скакать. Да, такие же сумасшедшие, как и хозяева. Рядом стояли (и уже видели Финт, Квела и новых дольщиков) Рекканто Илк и Полнейшая Терпимость, а еще кто-то третий — здоровенный широкоплечий мужчина в татуировках типа…

— Ух ты, — сказал Мастер Квел.

«Это же он, точно! Тот караванный охранник, единственный выживший при осаде Капустана. Как его имя…?»

— Это не для тебя, Грантл, — заявил Мастер Квел.

— Почему же?

— Есть много разумных причин тебе отказать. Погоди немножко, и я вспомню все.

Злая улыбка обнажила звериные клыки.

— Трелль еще внутри, — сказал Илк. — Позвать его, Квел? Нам ведь пора отправляться?

— Грантл…

— Я хотел бы записаться в дольщики, — сказал караванный охранник. — Как вон те новобранцы, что позади вас. Та же оплата. Те же правила.

— Давно ли ты выполнял приказы, Грантл? Уже несколько лет ты командуешь охраной. Не думаю, что мне хочется спорить из-за каждого слова.

— Никаких споров. Я не намерен вам противоречить. Всего лишь дольщик. Простой дольщик.

Дверь таверны открылась, показался Маппо Коротыш.

Взгляд его скользнул по Грантлу — и вернулся. Глаза сузились. Он посмотрел на Квела: — Этот поедет с нами? Отлично.

— Ну…

Трелль подошел к фургону и вскарабкался наверх, под скрежет рессор занимая место рядом с Гланно. Поглядел вниз: — Вероятно, нам понадобится кто-то вроде него.

— Вроде? — спросила ведьма Наперстянка.

— Солтейкен, — пожал плечами Маппо.

— Не совсем так, — спокойно заметил Грантл, вознамерившийся подсесть к Треллю.

Мастер Квел посмотрел ему в спину, вздрогнул и произнес: — Все на борт. Вы, два Бревна, будете впереди. Ведьма, ты со мной внутри. Предстоит беседа. И ты залезай, Маппо. Мы не возим пассажиров сверху. Слишком опасно.

Финт села рядом с Гланно Тряпом.

Поднялись тормоза. Гланно оглянулся на спутников, вцепившихся в разнообразные скобы на боках фургона, оскалил зубы и дернул поводья.

Лошади с визгом рванули.

Мир взорвался вокруг.

* * *

Сияй же, благое солнце, над градом чудес, в коем все исполнено значения. Брось ярый взор на толпы, на множества, снующие туда и сюда в повседневных заботах. Излей тепло в поднимающиеся испарения грез, надежд, страхов и страстей, что возносятся ввысь, летят на крыльях вздохов и выдохов, отблескивают во взорах ищущих и уклончивых, отзываются эхом толчеи голосов. Узри улицу, по которой идет человек, в прошлый раз проходивший по ней гораздо более юным. Теперь он не юнец, о нет. А там, на соседней улице, вдоль лотков, усыпанных иконами, фигурками и амулетами тысяч культов — в большинстве своем давно исчезнувших — бредет женщина, путь которой пересекся с путем этого человека… теперь уже годы назад. Она также не чувствует себя юной, словно желание наделено щупальцами, пронизывающими камень и кирпич, обвивающими ничего не замечающих людей — что же, возможно, щупальца сумеют встретиться и перевиться, формируя нечто новое, драгоценное и опасное, как ядовитый цветок?

По другому кварталу города шагает иноземец, впечатляющее существо, высокое и мускулистое, отлично вылепленное, да, его кожа оттенка полированного оникса, а очи подобны миндальным орехам с проблесками золота, и многие взоры обращены на него, где бы он ни шел. Но он не замечает посторонних, ибо ищет новую жизнь — и, вполне вероятно, найдет ее в этом славном, экзотическом граде.

В бедной части района Гадроби женщина, истощенная и изношенная, высокая и худая, склонилась над узкой полосой сада и вдавливает плоские камни в темную землю, создавая узор. Столь многое нужно подготовить, чтобы получить от земли все, что она способна дать; способы эти загадочны и таинственны, и она работает словно в дреме, пока не проснулся муж, костистый монстр, полный страха и ненависти, и сны его воистину темны — само солнце не сможет осветить углы его души.

Другая женщина отдыхает на палубе вставшего на рейде корабля. Она чувствует в городе падших сородичей и, раздражаясь, думает, что с ними сделать. Возможно, вообще ничего. Однако нечто надвигается, и разве она не проклята излишком любопытства?

Торговец железом проводит переговоры с очередным инвестором, ни много ни мало как новым членом Совета и, по всеобщему мнению, лучшим дуэлянтом всего Даруджистана; в результате решено, что юный и амбициозный Горлас Видикас получит в распоряжение железные копи в шести лигах к западу от города.

Дряхлая телега катит по дороге мимо Майтена, огибает озеро, и на дне среди грязных одеял можно различить тельце избитого, все еще лишенного сознания ребенка. Но уже решено — на достаточном основании — что он будет жить. Бедняжка!

Видите ли, эта дорога ведет в одном направлении, к одной участи. Старый пастух удачно сторговался и уже схоронил наличные под задним крыльцом хижины, в которой проживают он и больная, надорванная семью выкидышами жена — если таится злость в глазах ее, обращенных на мир, то чему тут удивляться? Но он будет добр к ней в эти последние усталые годы, о да, будет; он отложил медную монетку, которую на закате бросит духам озера — древнюю, почернелую монетку с профилем человека, которого пастух не узнал — и не мог узнать, ибо лицо это принадлежит последнему Тирану Даруджистана.

Телега катится, всё приближаясь в копям.

Харлло, столь полюбивший солнце, приговорен к жизни во тьме и, возможно, никогда снова не узрит благословенного дневного света.

Озерная гладь блестит золотыми слезами.

Как будто солнце сумело на миг ослабить ослепительное сияние и, на один этот миг, поплакать над участью ребенка.

Глава 8

Увы, один не сможет он

Во тьме, не знающей теней

Где самомненья хладный трон

Жизнь высосет в единый миг

И страх пронижет до костей —

Явись, подай спасенья знак

Приди в страну, где все мертво

Где груды сложены клинков

На гибель нам

Увы, один не сможет он

Во тьме, где в бездну все быстрей

Кровь льется, где погиб закон

Где сильный храм беды воздвиг

И трупов больше, чем камней

Найди ушедшего во мрак

За руку выведи его

Железо воли будь готов

Вмиг обнажить

Увы, один не сможет он

Во тьме, где тени гордых дней

Способны лишь на жалкий стон —

Идите ж вместе, напрямик

Лишь он — герой души твоей

Он держит щит, ты — рваный стяг

Сумейте злое волшебство

Желаний, бастионы слов

Преодолеть.

«Аномандарис», книга III, строфы 7–9, Рыбак Кел Тат

Полоса земли, вся трава на которой была вытоптана, могла показаться следом стада бхедринов, если бы не две невероятно широкие колеи от утыканных шипами колес. Там и тут виднелись груды мусора; иногда попадались и полуразложившиеся трупы. Вороны и стервятники уже завели свои танцы среди мусора и падали.

Скиталец ссутулился в семиградском седле. Совсем рядом с его пегим мерином шагал длинноногий, тощий и злобный джагский жеребец, которого, по словам ведьмы Семар Дев, звали Ущербом. На его спине она казалась ребенком. Настоящий хозяин зверюги был где-то впереди — то ли шел по следам скатанди и чудовищной повозки Капитана, то ли уже поджидал их в засаде. Так или иначе, она была уверена, что столкновение неизбежно.

— Он не любит рабовладельцев, — сказала она вчера, словно это объясняло всё.

Итак, не демон, а Тоблакай истинной крови — эта деталь пронизала Скитальца судорогой сожаления и боли. Причины он предпочел скрыть; хотя ведьма, очевидно, прочитала что-то по его лицу, но не стала тревожить его нескромными расспросами. А может, боялась, что он раскроется: Семар Дев, как подозревал он, склонна падать в бездны сильных эмоций.

Она, в конце концов, странствовала по садкам, отыскивая следы того, кто оказался впереди них — а подобное предприятие не для слабаков. «Все это только чтобы вернуть коня?» Он был достаточно умен, чтобы не разузнавать подробнее, пусть причина и не оправдывает такие ее усилия. Киндару приняли ее объяснение, покивав с мудрым видом — они не увидели в нем ничего необычного. Конь был священным животным, джагом, братом их любимых горных лошадок. У племени есть легенды подобного сорта, и они потратили большую часть ночи, пересказывая многие из них — а теперь обрели новую. Владыка Волчьих Лошадей встретил женщину столь целеустремленную, что она кажется его отражением, и вместе они поскакали на север, миновав остатки последней стоянки киндару, объединились и собрали большую часть племени — сказание еще не завершено, но уже живет и будет жить, пока живы сами киндару.

Он заметил следы горя на усталом, иссушенном ветрами лице Семар Дев: киндару, сами того не ведая, нанесли ей новые раны, и боль медленно проникала вглубь, терзая сердце. Темное, неуправляемое сочувствие бурлило в ее взоре, хотя племя осталось далеко позади. Было до ужаса ясно, что и ей, и Скитальцу придется вплести в полотнища жизней своих новую перекрученную нить.

— Далеко ли до них? — спросила она.

— Не больше двух дней.

— Тогда он уже мог найти их, или они — его.

— Да, возможно. Если у этого Капитана есть армия… что же, даже Тоблакаи умирают.

— Знаю, — ответила она. Потом добавила: — Может быть.

— А нас с тобой всего двое, Семар Дев.

— Если ты решил свернуть, Скиталец, я пойму твое решение. Но я обязана его найти.

Он отвел глаза. — Да, да, конь…

— И еще кое-что.

Скиталец подумал. Оглядел широкий и неровный след. Тысяча, пять тысяч; когда люди шагают колонной, точно понять трудно. Однако пресловутая повозка стоит того, чтобы на нее поглядеть, да и след ведет в нужном ему направлении. Мысль свернуть в сторону оказалась непереносимой. — Если твой друг хитер, он не станет нападать открыто. Он затаится, насколько это возможно на равнине, выждет удобного момента — хотя какой момент может быть удобным, если их так много, не могу представить.

— Так ты пока остаешься со мной?

Он кивнул.

— Тогда… я должна рассказать тебе еще кое-что.

Они завели лошадей в середину следа и послали рысью.

Скиталец ждал, когда она разговорится.

Жаркое солнце напоминало ему о родине, саваннах Даль Хона — хотя насекомых тут меньше, а громадных стад скота и хищников, крадущихся за ними, вообще не видно. Здесь, на равнинах Ламатафа, встречаются бхедрины, мелкие группы антилоп, зайцы, волки, койоты, медведи и мало кто еще. Над головами много ястребов и соколов, это верно — но страна совсем не отвечает его прежним представлениям.

Неужели катастрофа в Морне истребила всё? Оставила выжженную пустошь, слишком медленно оправляющуюся, а немногие виды животных перекочевали с севера? Или К’чайн Че’малле были ненасытными охотниками, наслаждались бойней, пока их самих не перебили?

— Что ты знаешь об Императоре Тысячи Смертей?

Он поглядел на женщину: — Немного. Только что его нельзя убить.

— Верно.

Он ждал.

Саранча ползла по пыльному следу, отыскивая редкие пучки истоптанной травы и словно удивляясь, кто успел первым пожрать ее. Высоко вверху хищник издал пронзительный крик, намереваясь спугнуть паникующих птиц.

— Его меч был выкован при помощи силы Увечного Бога. Он был наделен слоями волшебства, овладеть которыми носитель меча мог, только умирая — сражаясь и умирая с оружием в руках. Император, несчастное истерзанное существо, Тисте Эдур, познал иллюзорность смерти. Он понимал — я уверена в этом — что проклят, ужасающе проклят. Меч свел его с ума.

Скиталец понимал, что такое оружие действительно способно свести носителя с ума. Он ощутил, как вспотели ладони, и взял поводья в правую руку, упершись левой в бедро. Во рту почему-то пересохло.

— Ему нужны были поборники. Иногда им удавалось его убить. Иным — несколько раз. Но он снова и снова возвращался, становясь сильнее, и каждый бросивший вызов погибал. Так продолжалось долго.

— Страшная участь, — пробормотал Скиталец.

— Пока не прибыл некий корабль. На его борту были новые поборники из отдаленных стран. Среди них — Карса Орлонг, Тоблакай. И я при нем.

— Хотелось бы услышать историю вашего партнерства.

— Возможно, расскажу позже. Там был еще один поборник. Его имя — Икарий.

Скиталец развернулся в седле, внимательно смотря на женщину. Мерин, уловив его настроение, дернулся и встал.

Джагский жеребец Семар Дев пробежал еще несколько шагов, пока Семар не развернула его. Она поглядела ему прямо в глаза. — Думаю, что если бы Икарий встретился с императором… умирание продолжалось бы долго, охватывая пожаром целый континент…

Он кивнул, не решившись заговорить.

— Однако, — продолжала Семар Дев, — первым поставили Карсу.

— И что случилось?

Улыбка ее вышла горькой. — Они сразились.

— Семар Дев, — сказал Скиталец, — это бессмыслица. Тоблакай еще жив.

— Карса убил императора. Конечной смертью.

— Как?

— Есть только подозрения. Думаю, он каким-то образом переговорил с Увечным Богом. Уверена, разговор был неприятным. Карса редко бывает приятным.

— Итак, Император Тысячи Смертей…

— Умер смертью окончательной. Мне хочется думать, что Рулад на последнем издыхании поблагодарил Карсу Орлонга.

«Если ей хочется так думать, милости прошу». — А меч? Тоблакай носит его как свой?

Она подобрала поводья и послала коня шагом. — Не знаю, — сказала она. — Еще одна причина его отыскать.

«В этом ты не одинока, женщина». — Он заключил сделку с Увечным. Занял место императора.

— Неужели?

Он тоже понудил мерина идти, снова оказавшись рядом с ней. — Существует иная возможность?

На это она вздохнула: — Ах, я знаю то, чего ты не знаешь. Скиталец, я знаю Карсу Орлонга.

— И что это должно означать?

— Видишь ли, излюбленная его игра — представляться… очевидным. Тупым, лишенным всякого изящества, всякого приличия. Простым дикарем. Очевидная возможность — единственная возможность, не так ли? Вот почему я не верю, что он так поступил.

— То есть не желаешь верить. Я скажу прямо, Семар Дев. Если твой Тоблакай несет меч Скованного Бога, ему придется либо отдать его мне, либо обнажить против меня. Подобное оружие следует уничтожить.

— Ты считаешь себя врагом Увечного Бога? Что же, в этом ты не уникален.

Скиталец нахмурился: — Я не заявлял себя его врагом и не намереваюсь заявлять. Однако он зашел слишком далеко.

— Кто ты, Скиталец?

— Когда-то я играл в игры цивилизованности, Семар Дев. Но в конце концов остался дикарем.

— Слишком многие заступали путь Карсе Орлонгу, — заявила она. — Только недолго удавалось им простоять. — Она помолчала. — Цивилизованный, дикарь — все это слова. Жестокий убийца волен рядиться в любые костюмы, способен выдумывать великие причины и неотложные необходимости. Боги подлые, как мне надоели дурацкие повадки мужчин! Во всем мире вы одинаковы!

Он ответил на ее вспышку молчанием, ибо давно был уверен: все именно так и обстоит. Никогда не изменится. Животные остаются животными, наделены они разумом или нет. Они дерутся, они убивают, они умирают. Жизнь — страдание, а когда она кончается… что тогда?

Конец. Должно быть так. Просто обязано.

Итак, между ними не осталось недоговоренностей. Им уже не нужно рассказывать байки и вспоминать о прошлых приключениях. Все, что важно обоим, находится впереди.

С Тоблакаем по имени Карса Орлонг.

* * *

В не таком уж далеком прошлом человек, известный под прозвищем Капитана, был чьим-то пленником. Когда он стал бесполезным, его бросили на равнине, приколотив за руки и ноги деревянными кольями к твердой земле — оставили поживой для хищников и падальщиков Ламатафа. Однако он не был готов умереть. Он сорвал руки с кольев, освободил ноги и полз на карачках половину лиги — к долине, по которой текла река, некогда широкая, на сегодня похожая скорее на окруженный тополями ручей.

Руки его были раздроблены. Ноги не держали вес тела. А еще он был убежден: заползшие в уши муравьи так и не вышли наружу, став пленниками тоннелей черепа, и построили в мозгах самое настоящее гнездо — он мог ощутить кислотные выделения на вспухшем, почерневшем языке.

Если легенды не врут, жуткие и давно всеми позабытые духи реки поднялись из грязи, что таится под трещинами берегов, и подобно червям сползлись к бредящему, содрогающемуся человеку. Дарить жизнь не в природе подобных существ; нет, это была сделка. Король кормит наследников, желая продолжить род, но и наследники кормят короля иллюзиями бессмертия. Рука просовывается сквозь прутья клетки, чтобы пожать руку, тянущуюся сквозь прутья соседней клетки. И они не просто касаются друг дружки…

Духи поддерживали в нем жизнь. А он пустил их в душу, даровав новый дом. Увы, духи оказались беспокойными и наглыми гостями.

Его путешествие, его превращение в бродячего тирана равнин Ламатафа были долгими и трудными. Всякий, видевший уродливое, искалеченное существо, каким был вначале Капитан, поразился бы нынешней перемене. Множество слухов неслось перед ним пыльными смерчами — почти все выдуманные, некоторые близкие к истине.

Искалеченные ноги делали движения пыткой. Пальцы скрючились словно когти, костяшки обросли узлами и шишками. Руки его казались лапами дохлого стервятника.

Он ездил на троне, поставленном на втором ярусе переднего выступа фургона; от солнца его защищали выцветшие навесы. Перед повозкой брели четыреста или пятьсот впряженных рабов, и каждый тяжко налегал на ярмо, стараясь продвинуть фургон по неровной почве. Такое же число брело в тени повозки, помогая поварам, ткачам и плотникам, пока не приходил их черед влезать в упряжь.

Капитан не верил в остановки. Никаких лагерей. Движение было всем. Движение было вечным. Два эскадрона кавалерии, каждые в сотню рыцарей, скакали по флангам в тяжелых доспехах и плащах цвета слоновой кости, с копьями и в сверкающих на солнце шлемах. За повозкой двигался крааль на три сотни лошадей — главная его гордость. Чистопородные жеребцы приносили ему большую часть дохода (не считая того, что могло награбить его войско). Барышники из южных земель искали его в пустошах, платили за сильных боевых коней тяжеловесным золотом.

Третий эскадрон конных воинов, легковооруженных, разъезжался далеко по сторонам каравана, убеждаясь в отсутствии угрозы и отыскивая возможные цели. В этом сезоне еще встречаются — хотя слишком редко — группки дикарей, что влекут унылое существование в прериях, выращивают жалкое подобие лошадей, толстозадых и короткогривых — однако на равнинах нет лучшей еды. Легкая кавалерия делилась на отряды в тридцать человек, и Капитан постоянно высылал в набеги четыре — пять таких отрядов.

Купцы начали собирать наемников, высылая охотиться на него. Если Капитан не мог их перекупить, то уничтожал. Его рыцари были страшны в битве.

Королевство Капитана странствовало уже семь лет, описывая широкий круг, захватывавший большую часть Ламатафа. Эту территорию он объявил своей и недавно послал эмиссаров в окрестные города — Даруджистан, Завиток и Салтоан на севере, Новые Птенцы на юго-западе, Бастион и Сарн на северо-востоке. Южный Элингарт впал в гражданскую войну, так что ему стоило лишь подождать.

Короче говоря, Капитан был доволен своими владениями. Рабы плодились, гарантируя, что скоро появится новое поколение, пригодное перемещать дворец. Отряды охотников привозили бхедринов и антилоп, а также более изысканные кушанья, отобранные в найденных караванах. Жены и мужья воинов владели всеми ремеслами, потребными для двора и народа, и тоже хорошо плодились.

Да, его королевство похоже на реку, змеящуюся по стране. Древние полубезумные духи были рады.

Природа его тирании была вполне невинной (насколько он мог судить, хотя почти не размышлял об этом). Он не уважает чужаков, это верно — но кто даст за них медный грош? Не его кровь, не его приемные сыновья. Не его паства. Если они не могут удовлетворить запросы королевства, чья в том вина? Не его.

Созидание требует уничтожения. Выживание предполагает, что выживут не все. Вселенная — вовсе не царство доброты.

И все же Капитан мечтал найти тех, что прибили его кольями к земле. Воспоминания его были смутными — он не мог воскресить в памяти ни их лиц, ни их одежд. Не мог припомнить подробностей об их лагере, как и о том, кем и чем он был прежде. Память подводит. Он возрожден в речном русле. Напившись, он имел обыкновение смеяться и говорить, что со дня его рождения прошло всего одиннадцать лет.

Он заметил одинокого всадника на юго-западе. Человек бешено погонял коня, и Капитан нахмурился — дураку лучше найти оправдание для подобной жестокости к животному. Он не поощрял в солдатах красивых поз и напрасной похвальбы. Он решил, что если причина будет неудовлетворительной, солдата казнят традиционным способом — превратив в кровавую кашу под копытами коней.

Всадник подъехал к фургону; слуга на боковой платформе принял поводья, и человек ступил на борт. Обменялся словами со старшим сержантом и влез по узким ступеням к балкону. Тут он поклонился (голова солдата находилась на уровне колен Капитана).

— Государь, Четвертая Рота выслала лучшего наездника со срочным сообщением.

— Продолжай.

— Найдена вторая группа рейдеров. Солдаты перебиты так же, как в первой. На этот раз рядом со стоянкой киндару.

— Киндару? Они беспомощны. Против тридцати моих солдат? Не может быть.

— Командир роты Уладан согласен с этим, государь. Соседство с киндару — лишь совпадение. Возможно, рейдеры хотели напасть на них.

«Да, это вполне вероятно. Проклятые киндару и их вкусные лошадки давно попрятались, поймать их все труднее». — Уладан выслеживает убийц?

— Трудное дело, государь. Похоже, они весьма искусны в сокрытии следов. А может, им магия помогает.

— Твоя мысль или Уладана?

Солдат чуть покраснел. — Моя, государь.

— Я не спрашивал твоего мнения.

— Так точно, сир. Прошу прощения.

Магия… духи должны были учуять подобную силу на своей земле. Какое племя могло бы собрать столь умелых и, без сомнения, многочисленных бойцов? Ну, самый очевидный ответ — Баргасты. Однако они не странствуют по Ламатафу. Они обитают далеко на севере, по окраинам Ривии и за Капустаном. Откуда быть Баргастам на юге? И все-таки они здесь… Капитан скривился. — Тридцать рыцарей будут сопровождать тебя назад, к месту бойни. Затем ты проведешь их к роте Уладана. Найдите след любой ценой.

— Сделаем, государь.

— Убедись, что Уладан понял.

— Так точно, сир.

Да, он должен понять. Рыцари приедут не только для усиления. Их сержант сам назначит Уладану подобающее наказание, если сочтет, что тот подвел Капитана.

Капитан потерял шестьдесят солдат. Почти пятую часть легкой кавалерии.

— Иди, — сказал он всаднику, — и отыщи сержанта Тевена. Пусть сейчас же явится.

— Слушаюсь, сир.

Едва солдат исчез из вида, Капитан склонился на троне, поглядев на пыльные спины запряженных в ярмо рабов. Да, там есть и киндару. И синбарлы, и последние семеро гандару, низколобых родичей киндару. Скоро они совсем вымрут. Очень жаль — это сильные ублюдки, работящие, никогда не жалуются. Он отделил двух женщин, они едут в фургоне, уже обрюхатели, питаются жирными личинками, желтками змеиных яиц и прочими нелепыми лакомствами, которые любят гандару. Их дети — чистокровные гандару? Он так не думал. Их женщины привечают всех, у кого три нижних конечности, они гораздо раскованнее, чем нравится Капитану. А может, оба ребенка — его отродье…

Разумеется, не наследники. Бастарды не наделены никакими правами. Он даже не признает их. Нет, он назначит наследника, когда придет время — а если верны шепотки духов, время это наступит через сотни лет.

Он понял, что отвлекся.

Шестьдесят солдат зарезаны. Королевство скатанди вступает в войну? Вполне возможно.

Ясно, что враг не осмелится встретиться с ним здесь, когда рыцари и вся громада армии готова выступить на поле брани. Какую бы армию не сколотили враги, маловеро…

Крики спереди.

Глаза Капитана сузились. Со своей точки обозрения он отлично видел фигуру одинокого чужака, приближающегося с северо-запада. Белая шкура развевается на ветру словно крылья гигантской призрачной моли, открывает широкие плечи. К спине мужчины приторочен двуручный меч со странно волнистыми остриями; лезвие блестит совсем не как знакомые Капитану металлы.

Когда чужак подошел, словно думая, что рабы попросту разбегутся перед ним, Капитан почувствовал себя неуютно маленьким. Это был высоченный воин, вдвое выше любого скатанди — даже выше Баргаста. Лицо скрыто маской — нет, татуировкой, напоминающей паутинные трещины разбитого безумцем стекла. Торс защищен неким варварским доспехом из ракушек, красивым, но явно бесполезным.

Что ж, глупца — великан он или нет — следует либо затоптать, либо отогнать. Движение — все. Движение… вдруг спазм прошел по рассудку Капитана, вонзил когти в мозг — духи извивались в ужасе, визжали…

Кислота на языке…

Капитан задохнулся и взмахнул рукой.

Слуга, сидевший позади в похожем на гроб ящике, заметил сигнал сквозь щелку в деревянной стенке и резко дернул за веревку. Заревел рог, ему ответили еще три.

И — впервые за семь лет — королевство скатанди остановилось.

Воин — великан подошел к колоннам рабов. Вытащил меч. Когда он опустил острие к земле, рабы закричали.

По сторонам задрожала земля — это двинулись в атаку рыцари.

Капитан продолжал бешено размахивать руками. Снова заревели рога; рыцари начали разъезжаться, широкими дугами окружая противника.

Меч взлетел и обрушился на главное звено цепи, соединяющей рабскую упряжь. Клинок сразу срезал крепления двадцати человек — полетели болты, зазвенели звенья цепи, веревки развились, падая на землю.

Капитан вскочил на ноги, зашатался, хватаясь за балясины разукрашенного балкона. Он видел, что рыцари восстановили строй и все разом повернули к нему головы, следя, ожидая приказов. А он не мог пошевелиться. Боль пронизала ноги, исковерканные стопы не слушались. Он с трудом цеплялся за украшения балкона. Муравьи бегали в черепе.

Духи ушли.

Сбежали.

Он остался один. Он опустел.

Король зашатался, упав на свой престол.

Он увидел, как один из сержантов выехал из строя и приблизился к великану, который стоял, опираясь на меч. Крики рабов затихли — те, что вдруг получили свободу, расходились кто куда, некоторые падали на колени, словно покоряясь новому королю- узурпатору. Сержант остановил коня и завел разговор с воином (их глаза оказались на одном уровне).

Капитан был слишком далеко. Он не мог слышать, хотя очень хотел — пот лился потоком, омочив шелка — он дрожал, словно в лихорадке. Поглядел на руки и увидел, как течет кровь из старых, снова открывшихся ран. Мягкие меховые туфли тоже наполнялись кровью. Он вдруг припомнил, каково это — думать об умирании, о поражении, о сдаче. Да, там, в тени чахлых тополей…

Сержант подобрал поводья и на всем скаку помчался к дворцу. Вблизи соскочил с коня, лязгнув латами, и снял глухой шлем. Поднялся по ступеням… — Капитан. Государь. Глупец заявил, что рабы свободны.

Поглядев в синие глаза солдата (привычная суровость сменилась на его лице неверием, крайним удивлением), Капитан ощутил укол жалости. — Он одиночка, не так ли?

— Сир?

— Враг. Убийца моих подданных. Я чувствую истину. Я ощутил ее!

Сержант молчал.

— Он хочет мой трон, — прошептал Капитан, подняв окровавленные руки. — Как ты думаешь, неужели все, что я сделал, было ради этого? Ради него?

— Капитан, — хрипло прорычал сержант. — Он околдовал вас. Мы порубим его на куски.

— Нет. Ты не понимаешь. ОНИ УШЛИ!

— Сир…

— Разбивайте лагерь, сержант. Скажи ему… скажи ему, что я приглашаю гостя на ужин. Дорогого гостя. Скажи… скажи… гостем будешь, вот так.

Сержант — вышколенный воин — отдал честь и спустился.

Еще один жест покрытых пятнами, мокрых, изувеченных рук. Служанки подползли и помогли подняться на ноги. Он поглядел на одну. Киндару, кругленькая и пышная, с длинным носом — словно лисичка — глаза уставились на капли крови, что стекали с бесполезных придатков на концах его рук — он видел, как она облизнулась.

«Я умираю.

Не столетия. К закату дня. Я умру вместе со днем».

— Сделайте меня представительным, — прошептал он. — В этом нет позора, понимаете? Я не желаю жалости. Он — мой наследник. Он пришел. Наконец… пришел.

Обе служанки, вытаращивая от страха глаза, помогли ему забраться внутрь.

А муравьи все копошились…

* * *

Лошади встали в кружок, опустили головы, чтобы пощипать травки. Хвосты мотались, отгоняя мух. Вол — все еще в ярме — стоял неподалеку и смотрел на лошадей. Кедевисс, прислонившаяся к одному из колес телеги, скрестила руки на груди и следила на седовласым чужаком, отвечая на его пустой, равнодушный взгляд точно таким же.

Нимандер знал, насколько обманчивым может быть ее внешность. Среди всех — среди жалкой горстки выживших — Кедевисс видела людей лучше всех; острота и проницательность ее взора пугали почти каждого, ставшего объектом созерцания. Пустота — если тот, на кого она смотрела, решался взглянуть ей в глаза — медленно пропадала, на смену ей являлось что-то суровое, безжалостное и словно бы неподвластное смущению. Немигающий, все более пронзительный взор пронзал жертву с силой вбиваемых в дерево гвоздей. А потом она небрежно отворачивалась, даже не заметив побледневшего лица и пота на лбу, не расслышав тяжелого стука сердца; подвергшийся подобной «атаке» оставался с нелегким выбором: то ли бояться этой женщины, то ли любить ее с желанием столь диким и неотложным, что оно могло разорвать сердце.

Нимандер боялся Кедевисс. Но и любил. Ему никогда не удавалось делать выбор.

Если Каллор ощущал ее взгляд (а Нимандер был уверен, что он ощущает), то остался равнодушным. Он предпочитал разделять внимание между пустым небом и пейзажами пустошей, что простирались вокруг. Это когда не спал и не ел. Неприятный гость, назойливый и наглый. Он не желает готовить, тем более чистить посуду. У этого человека есть шестеро слуг.

Ненанда настаивал, что старика следует прогнать, закидав камнями и кусками сухого навоза; однако Нимандер находил в такой картине нечто неподобающее — словно такая возможность столь невероятна, что его воображение не может ее ясно представить.

— Он слабеет, — сказала Десра.

— Думаю, мы скоро приедем, — ответил Нимандер. Они были к югу от Сарна, некогда крупного города. По сторонам ведущей туда дороги сплошь стояли фермы и склады, таверны и магазинчики. Но немногие оставшиеся жители выглядели истощенными, пугливыми словно побитые собаки; они стучали мотыгами по слишком давно не знавшей пахоты почве, а завидев на тракте странников, бросали орудия и разбегались.

Оставленные на перекрестке припасы были тщательно упакованы в деревянные ящики; груду покрывал брезент, углы его были прижаты. Спелые фрукты, соль, сахарные головы, большие караваи ржаного хлеба, вязки сушеных угрей, разбавленное вино и три сорта сыра — оставалось только гадать, учитывая бедственное состояние округи, откуда взялось все это.

— Он глядит на нас так, словно готов убить, — проговорила Десра, тоже следившая за Каллором.

— Скиньтик согласен.

— Что он за человек?

Нимандер пожал плечами: — Несчастный.

— Постой, — сказала Десра. — Мне кажется, надо позвать Аранату, чтобы поглядела Скола.

— Аранату? — Он принялся оглядываться и увидел, что та сидит, скрючив ноги словно фавн, и срывает цветы с насыпи. — Зачем? К чему это делать?

Десра покачала головой, словно не умея придумать аргументы. Или не желая.

Нимандер вздохнул. — Так сходи и предложи ей.

— Нужно, чтобы это исходило от тебя.

«Почему?» — Ладно. — Он встал. Дюжина шагов — и он оказался рядом с Аранатой. Заметив скользнувшую тень, она подняла взор и улыбнулась.

Улыбка, лишенная осторожности, застенчивости или недоверия, всегда казалась ему признаком сумасшествия. Но в глазах женщины не было пустоты. — Ты чувствуешь меня, Нимандер?

— Не понимаю, что это должно значить, Араната. Десре хотелось бы, чтобы ты осмотрела Скола. Не знаю, зачем, — добавил он, — ведь я не помню, чтобы у тебя обнаруживались задатки целительницы.

— Может, она хочет компании, — сказала, грациозно поднимаясь, Араната.

Ее красота поразила Нимандера, словно пощечина. Так близка, дыхание столь теплое и до странности… темное. «Что со мной творится? Кедевисс, а теперь и Араната…»

— Нимандер, тебе плохо?

— Да. Нет. Я в порядке. «Что же возникает во мне? Это и страдание, и восторг!»

Она вложила шесть белых цветков ему в ладонь, снова улыбнулась и пошла к телеге. Тихий смех Скиньтика заставил ее остановиться.

— С каждым днем все больше, — сказал брат, глазея на Аранату. — Если мы не подходим друг дружке — а мне кажется, что так и есть — мы досаждаем друг дружке при каждом шаге.

— Ты несешь чепуху, Скиньтик.

— Разве это не моя роль? Я не понимаю, куда мы идем. Нет, я не про Бастион и даже не про грядущую схватку. Я имел в виду НАС, Нимандер. Особенно тебя. Чем меньше ты контролируешь себя, тем больше в тебе талантов вождя. Эти качества раскрываются, словно цветы в твоей руке. Лепестки распускаются…

Нимандер поморщился и сурово уставился на цветы: — Они скоро засохнут.

— Как, возможно, и мы. Но… пока что они прелестны.

Каллор подошел, когда они занялись ужином. Обветренное лицо его было странно бесцветным, словно вихри вытянули всю кровь. А может, его одолевают воспоминания? Пустой блеск глаз напомнил Нимандеру, что этот мужчина лишен чувства юмора, что возможность шутить кажется ему столь же бессмысленной, как мысль о починке рваной одежды. — Вы кончите отдыхать, наконец? — спросил Каллор, поглядев на цветы в руке Нимандера и чуть ухмыльнувшись.

— Лошадям нужен отдых, — ответил Нимандер. — Вы спешите? Если так, можете оторваться. Ночью мы либо догоним вас… либо не догоним.

— А кто меня кормить будет?

— Вы всегда сможете подкормиться сами, — заметил Скиньтик. — Подозреваю, при необходимости вы так и делаете.

Каллор дернул плечом. — Я поеду в телеге, — сказал он и отошел.

Ненанда собрал лошадей и повел вперед. — Пора перековать. Проклятая дорога им трудно дается.

Внезапный грохот со стороны телеги заставил всех обернуться. Каллор слетел с борта, громко треснувшись о камни; на его лице читалось ошеломленное удивление. Над ним — в телеге — стояла Араната, и даже на таком расстоянии они могли заметить, как нечто суровое и темное сочится из ее глаз.

Десра стояла рядом, открыв рот.

Лежащий на дороге Каллор начал хохотать. Смех выходил хриплым, одышливым.

Бросив недоумевающий взгляд на Скиньтика и Ненанду, Нимандер подошел к повозке.

Араната отвернулась, снова занявшись уходом за Сколом. Она вливала воду в рот бесчувственного Анди. Засунув цветы за пояс, Нимандер влез в телегу и встретился взором с Десрой. — Что такое?

— Он взял пригоршню воды, — ровным тоном ответила Десра, кивнув на Аранату. — Она… гм… оттолкнула его.

— Он качался на колесе? — спросил сзади Скиньтик.

Десра потрясла головой: — Он держался рукой за борт. Она просто… послала его полетать.

Старик — смех его затих — вставал на ноги. — У вас, проклятых Тисте Анди, — заявил он, — нет страсти к приключениям.

Однако Нимандер заметил, что, несмотря на всю браваду, зловещий воин был потрясен. Глубоко вздохнув и поморщившись от боли в ребрах, он обогнул телегу и залез сзади, избегая Аранаты.

Нимандер склонился к ней. — Ты в порядке?

Подняв глаза, она подарила ему еще одну ошеломительно открытую улыбку. — А ТЕПЕРЬ ты меня чувствуешь, Нимандер?

* * *

Способна ли идея воды создать иллюзию столь совершенную, что каждое из чувств оказывается обманутым? Змеиный завиток Единственной Реки, известной как Дорсан Рил, окружал Первогород Харкенас. До пришествия Света на полуночной глади не было отблесков, и если вы опускали руку в неостановимое течение, то ощущали лишь холодное касание на коже и водоворот вокруг ладони. «Вода во Тьме, ты грезишь во сне», — как-то так писали Безумные Поэты восемьдесят третьего столетия, следуя поэтической моде на краткость (в следующем столетии этот стиль сдался новому периоду поэзии и ораторского искусства, известному как Цветущая Яркость).

Вода в совершенной иллюзии… есть ли у нее существенные отличия от воды настоящей? Если чувства описывают всё в мире — разве не они являются арбитрами реальности? Юный служка, одержимый всеми видами страстей Эндест Силан звон за звоном спорил с приятелями — студентами, обсуждая подобные вопросы. Темы вроде «Чувства обманывают, когда дело касается сущности истины» казались тогда столь важными… а потом вселенные взорвались в катастрофе творения, явив яркие вертикальные свечи на столе… и свечи оплывали лужицами белого воска, в которых любая идея, любое понятие сплавлялись, становились едиными и ничтожными, сливались в горячие озерца, и любой поэт, любой мудрец тонул в них.

«Зачем я думаю о далеких днях? Всего лишь вздор потерянной молодости. «Уверенность — как щелочь, мир лишен чудес». Ах, похоже, поэты краткости все же натолкнулись на что-то. Не оно ли тревожит меня? Подозрение, что все важные истины лежат где-то там, в юности души, в славных днях, когда слова и мысли еще могли сверкать — словно рождались единственно из нашего образования.

Поколения за поколениями, но ничего не меняется. Может, нам просто удобнее в это верить? Но сегодня я гадаю, не сузилась ли полоса чудес? Она съеживается под проклятием краткости нового рода, в которой прошлое невежество и нынешний цинизм вторгаются в каждое драгоценное мгновение чуда.

Как насчет следующего поколения? Не вскормленное чудесами, равнодушное к реальности и нереальности текущей воды, оно заботится лишь о том, придется ли тонуть или плыть. Ведь затем, увы, приходит равнодушие и к этому различию…»

В скромной комнате нет никого, кто смог бы разделить его мысли. Никого, кому это было бы интересно. Деяния должны свершаться, или свидетели заскучают. Если тайны прячутся в темных водоворотах незримой, воображаемой реки, стоит ли усилий погружение? Легче просто… плыть по течению.

Заботы о немногих дюжинах молодых Тисте Анди, живущих в Черном Коралле, напрасно крадут его энергию. У него нет мудрости, чтобы предложить им; да и сами они не склонны его слушать. Старцы наделены единственной добродетелью — умением выживать; но если ничего не меняется, такая добродетель бесполезна.

Он вспоминал великую реку, глубочайшую тайну ее бытия. Дорсан Рил, в которую сточные трубы извергали мутную, разбавленную дождевыми водами кровь убитых и умирающих. Река, заявившая о своей реальности ревом, когда ливни хлестали землю, когда тучи росли и опускались, животами павших на колени зверей закрывая небеса — лишь чтобы завиться бешеными мальстримами, пропадая в черных безднах. Всё и вся проглотила иллюзия.

Там была женщина, тогда… и, кажется, он любил ее. Как холодная вода тревожила руку, так буйные эмоции возбуждали его, кровь нашептывала в уши одержимые мысли, за которые готовы умереть поэты, за которые люди убивают своих близких. Он вспомнил, как в последний раз взглянул в ее глаза — вниз, в Дорсан Рил, обезумевший, как многие брошенные Матерью — и прочитал на обожаемом лице лишь ужасающее отсутствие. Она ушла, чтобы не возвращаться.

«И я держал ее голову под водой, следил, как непонимающие, пустые глаза становились все шире, наполнялись слепой паникой — и вот он, последний миг — разве я не увидел внезапный свет, внезапное…»

О, это лишь кошмар. Он ничего не сделал, он слишком труслив. Он смотрел вслед ей и другим, потрясенным потерей, ушедшим в безнадежное паломничество, на фатальные поиски Ее Самой. Что это должно было быть за странствие! Пока не пал последний из безумцев, завершив точкой долгую полосу из трупов. Поход одержимых, бредущих в никуда.

Харкенас почти опустел с их исходом. Первым владением Аномандера Рейка стали пустые дома, гулкие залы. Так будет еще не раз…

Итак, покой, дрейф отбросов по течению — его еще не поймали водовороты, он еще не намок, чтобы утонуть, воткнуться в илистое дно, как отвязавшаяся луна. Разумеется, это не продлится вечно. Еще одна измена, чтобы расшатать мир раз и навсегда.

Прошлой ночью Эндест Силан, бредущий в далекую кладовую на верхнем уровне, наткнулся в коридоре на Сына Тьмы. Некий человек — несомненно, почитая свое деяние благородным — повесил на стенах прохода древние андийские гобелены. Виды Харкенаса, на одном действительно изображена Дорсан Рил (хотя лишь знакомый с местностью способен опознать реку в темном мазке, в обнявшем сердце города когте). По невежеству картины были развешены без всякой системы, и проходящий по коридору поражался набору разрозненных сцен, подобных не связанным единой нитью воспоминаниям.

Аномандер Рейк замер перед одной из картин, и глаза его светились янтарем. Хищник, вперившийся в загнанную жертву. На той картине одинокая фигура стояла среди побоища. Разбросанные тела истекали кровью из ран, нанесенных сзади. Никакого изящества. Ярость художника сочилась из каждого мазка. Белокожий, черноглазый, потемневшие от пота волосы свисают на лицо. В руках по липкому мечу. Злодей смотрел на художника гордо и холодно. В растерзанном небе кружили Локви Вайвелы с женскими головами, раскрыв рты в почти слышном крике.

— Он не хотел, — промолвил Аномандер.

«Но совершил». — Ваша способность прощать превосходит мою, Лорд.

— Тело следует за головой, но иногда бывает наоборот. Это был заговор амбициозных и алчных. Они использовали его, Эндест, жестоко использовали.

— Но ведь они заплатили за это?

— Точно, старый друг.

Эндест Силан отвернулся. — Мне так не нравится этот коридор, владыка. Проходя здесь, я не смотрю не направо, ни налево.

Рейк буркнул: — Воистину самобичевание.

— Всего лишь напоминание, Лорд, что некоторые вещи не меняются.

— Ты должен простить себя, Эндест. Отчаяние может… разрушить душу.

— Я слышал, что в Бухту впадает река. Эрин или Маурик. Она кажется бездонной.

Аномандер Рейк, не отводя взора от гобелена, кивнул.

— Спиннок Дюрав видел ее, проходил по берегам. Он сказал, она напомнила ему Дорсан Рил… детство.

— Да, некое подобие имеется.

— Я подумал… если можно получить отпуск…

Лорд глянул на него и улыбнулся: — Паломничество? Конечно, Эндест. Разумеется, если ты вернешься через месяц.

«Неужели мы так близко?» — Я не надолго, владыка. Только увижу собственными глазами, и все.

Взгляд как бы сфокусировался на нем, и янтарь приобрел оттенок… глины. — Боюсь, ты будешь разочарован. Это всего лишь глубокая река. Прошлого нельзя коснуться, старый друг. — Лорд снова глядел на гобелен. — А отзвуки, которые, как кажется, мы слышим… они могут обманывать. Не удивляйся, Эндест, если ты найдешь не то, о чем мечтаешь, а то, чего страшишься.

«Как вы думаете, Лорд, чего я ищу? Не спрашиваю, чего я боюсь, ибо вы знаете ответ на этот вопрос». — Я думаю, прогулка мне поможет.

— Да будет так.

И вот он сидит в своей комнате. Маленький кожаный сверток лежит у двери. И мысль о прогулке, о долгом пути через рваные гребни гор, под суровым светом солнца, уже не кажется заманчивой. Возраст берет свое, желание истощает душу. Что такое, ради всего святого, может он найти, поглядев на реку?

Похоже, напоминание об иллюзиях, напоминание о том, что в недостижимом Королевстве до сих пор стоят руины великого некогда города, и вокруг всё течет Дорсан Рил, неутомимая в совершенном отсутствии, в обмане сущего. Река чистейшей тьмы, живой воды Тисте Анди, и если дети ее пропали, какая ей разница?

Дети уходят. Дети покидают старые пути, и старые дураки могут бормотать бесполезные советы и ругаться в пустоту, кивая отзвукам эха. Камни и кирпичи — идеальные слушатели.

Нет, он совершит путешествие. Надо подчинить себе старческие капризы, избегая взглядов и насмешек молодых. Одинокое паломничество.

Тогда эти мысли, столь блуждающие и потворствующие, могут оказаться ценными, подтолкнут его к мигу откровения. Ха. Неужели он верит во всю эту чушь? Неужели у него еще есть вера?

«Не задавай вопроса, и река ответит.

Вопрошай реку, находи ответы».

Безумные Поэты проводили жизнь в войнах изысканной прозы, достигая… чего? Ну, полнейшего уничтожения традиции. И подытоживали результат двумя строчками.

* * *

Спиннок Дюрав натянуто улыбнулся. — Когда?

Аномандер Рейк вытянул ноги, и подошвы сапог оказались почти в пламени очага. — Думаю, скоро. Скажи, как идет игра?

Дюрав покосился на огонь. — Не особенно. О, я выигрываю каждый раз. Мой лучший оппонент не в лучшей форме. Увы, его разум занят другим. Я не чувствую давления, и это мешает наслаждаться игрой.

— Наверно, это Сирдомин.

Спиннок удивленно поднял голову. «Ну разумеется», — подумал он тут же, — «он же Сын Тьмы. Его могут называть Королем Призраков, но сомневаюсь, что хоть одна подробность происходящего в Черном Коралле неизвестна ему. Они не поймут, пока не сделают роковую ошибку. И будет слишком поздно». — Сирдомин, да. Пленник Ночи.

Аномандер Рейк тихо улыбнулся. — Итковиан был необыкновенным человеком. Новый культ интересует меня, но я не уверен, что он доволен происходящим. Он видел в себе солдата, и плохого солдата — падение Капустана опустошило его. — Рейк помедлил, погрузившись в воспоминания, и сказал: — Это была всего лишь компания наемников скромной численности — не чета Багряной Гвардии. Осмелюсь заявить: даже Багряная Гвардия не удержала бы Капустан.

Спиннок оставался молчаливо — собранным. Недавно он снова отлучался. Новое путешествие ради Лорда. «Охота на дракона. Во всех смыслах». Разговоры, которые он вел, придя к искомому месту, не стоит пересказывать.

— Он мог простить любого, кроме себя.

«Неудивительно, что он вам нравится».

Аномандер Рейк вздохнул. — Не могу сказать, как долго ты будешь мне нужен. Возможно, так долго, как ты сможешь выдержать.

Когда смысл этого заявления достиг Спиннока Дюрава, он ощутил укол неудовольствия. Рассердившись на себя, осторожно вытянул руки, положив на подлокотники кресла, сжав пальцами прочное дерево. Он надеялся, что на лице ничего не выразилось. «Я делаю это и буду делать. До конца. Она юна, так юна… ох, бессмысленно думать об этом… обо всем этом. О ней». Удалось ли ему не выразить страдание взглядом? Какие мысли — сомнения — пронеслись по разуму Лорда, когда он смотрел на старинного друга? Чувствуя себя побежденным, Спинок Дюрав поднял взор на Рейка.

Правитель Черного Коралла хмурился, разглядывая дымящиеся сапоги.

«И давно он так?» — Я всегда… справляюсь, Лорд.

— Да, справляешься. Но любопытно — что тревожит Сирдомина?

— Думаю, кризис веры. «Жизнь подобна Кеф Танар. Она — прыжки поперек троп. Он делает это так ловко, этот муж, которого мне ни разу не удавалось победить на глади стола, ни разу за десять тысяч лет. Но я останусь с вами, Лорд, насколько смогу». — Он перестал совершать ежедневное паломничество. Среди обитателей того места растут ожидания. Похоже, Сирдомин не готов удовлетворять их.

— Ты тщательно прядешь, Спинок Дюрав. Не похоже на тебя.

— Еще не выяснил всех деталей.

— Но выяснишь.

— Полагаю, да.

— А потом?

Спиннок искоса поглядел на Рейка. — Я сделаю то, что должен.

— Поспеши.

«А, теперь я понимаю».

— Искупитель — самый беспомощный бог, — сказал чуть погодя Аномандер Рейк. — Неспособен отказать, неспособен помочь. Морская губка, проглотившая целое море. А потом еще одно. И еще. Сможет ли он делать это вечно? Думаю, что Итковиан — не сможет.

— Это разновидность веры, Лорд?

— Возможно. Его способность прощать действительно неисчерпаема? Он будет принимать чужую боль и вину целую вечность? Признаю, что основы культа кажутся мне шаткими. О, я сказал, что восхищаюсь Итковианом, Надежным Щитом Серых Мечей. До некоторой степени понимаю его благородный жест по отношению к Т’лан Имассам Крона. Что до Искупителя… я могу лишь удивляться, думая о боге, охотно принимающем преступления и грехи поклонников, ничего не требуя взамен. Мы не видим ни ожиданий, что они станут вести себя лучше, ни угроз и кар, если они продолжают грешить. Отпущение… я понимаю смысл этого понятия, но отпущение — не то же самое, что искупление. Не так ли? Отпущение пассивно. Искупление требует усилия, требует жертвы и решимости, требует напряжения всех высших качеств того, что мы называем добродетелью.

— И он назван Искупителем.

— Потому что он принимает риск искупления грехов всех, кто идет за ним, всех, кто молится ему. Да, это признак большого мужества. Однако он не ждет того же от своих людей. Кажется, он вообще ничего не ждет.

Лорд был необычайно разговорчив — свидетельство напряженной мысли, заботливого собирания энергии. Все ради понимания культа, притулившегося на краю Коралла, краю Ночи. Все так… необычно. — Значит, он ведет примером.

В глаза Рейка вдруг блеснул интерес, и он внимательно поглядел на Дюрава. — Хоть один из поклонников пришел к такому же выводу?

— Не знаю. Я… э… не думаю так… но, Лорд, я сейчас нахожусь вне их культа.

— Если Искупитель не может никого отвергнуть, он пойман в западню неустойчивости. Интересно, что он сделает, чтобы восстановить равновесие?

Спиннок Дюрав ощутил, как пересохло во рту. Представим, что он воздвиг горделивые замки понимания, построил прочные форты для защиты своих допущений, развернул громадные армии, дабы подтвердить свои выводы, дабы перемещать и перестраивать полки ради защиты излюбленных мнений — он сделал все это и сидит в комфорте и безопасности, ведя приятную беседу — но, как бывает в игре Кеф Танар, один простой ход, один вопрос противника превращает его империю в развалины.

«Что требуется для восстановления равновесия?

Один человек, который сам отвергнет его.

Вы сказали, мой Лорд, что времени мало. Вы заставили меня ясно изложить все сомнения — ведь вы видели, что меня нечто гнетет — а потом, среди туч религиозных дискуссий метнули молнию, поразив самое мое сердце.

Если я должен что-то сделать, я должен торопиться.

Лорд, я безгранично восхищаюсь вами. Любовь к вам и ваше, столь деликатно выраженное, сочувствие рождают во мне готовность атаковать безо всяких сомнений любую цель, которую вы укажете мне. Я готов стоять сколько потребуется, ибо это нужно вам».

— Похоже, я неуязвим для огня, — заметил Аномандер Рейк. — Вот, подошвы почти сжег.

«Да, пламя вздымается вокруг вас, но вы не дрожите.

Я не подведу вас, мой Лорд».

— Эндест Силан идет по горной дороге, — сказал, вставая, Аномандер Рейк. — Карга вернулась, но скоро ей придется улететь снова. Я попрошу ее выслать внуков, чтобы они охраняли Эндеста в пути. Но, может быть, ты считаешь — Эндест будет недоволен, заметив над головой Воронов?

— Возможно, Лорд. Но я не стану оспаривать ваше решение.

Слабая улыбка. — Согласен. Передай наилучшие пожелания жрице, Спиннок.

До этого момента он не знал, что пойдет к Верховной Жрице — той, что уничтожила свое имя ради служения Храму Тьмы, сделала раздвигание ног безличным актом, превратила тело в сосуд, ничто иное — но теперь понял, что должен сделать это. Сейчас Куральд Галайн — самый неспокойный из садков. В нем бушуют бури, сотрясая любую магическую нить. Энергии так и трещат. «Делая ее ненасытной. Да, она возжелает меня — но не это заботит Аномандера Рейка. Тут что-то другое. Я иду к ней, даже не понимая, зачем.

Ведь он понимает».

Спиннок понял, что остался один в комнатке. Огонь в очаге погас. В воздухе пахло жженой кожей.

* * *

Верховная Жрица Храма Тьмы остригла волосы еще короче, став неуютно похожей на мальчишку. Она с обычной страстью повалила его на кровать. Раньше он начинал ласкать ее, успокаивая, сопротивляясь напору и тем растягивая взаимное удовольствие. Но сегодня он дал ей волю. Все было неуправляемо. С тех пор, как неведомая сила растревожила Куральд Галайн, все жрицы обезумели от желания и нападали на мужчин — Анди, затаскивая в альковы с плюшевыми кроватями. Если верны слухи, даже случайно встретившиеся люди попадали на этот страстный «допрос».

Но какие ответы можно найти в излишествах плоти? Возможно, это лишь метафорическое откровение сырой истины, не стесненной пределами храмов и заповедями жречества. Не получить ли ему ответы у Селинд? У юной женщины человеческой расы, которой едва двадцать лет от роду? У другой Верховной Жрицы?

Он видел слишком многое? жил слишком долго. То, что у нее еще впереди, все ожидающие ее переживания — они принадлежат юным, и пусть их разделит с ней юноша ее возраста. Он не желает быть наставником, ибо ученик быстро перерастает стадию уроков (если наставник хорошо сделал свою работу), и тогда уже учитель борется за равенство, не желая оказаться превзойденным. Но мысль о невозможности их связи шла дальше. Она не превзойдет его; она быстро состарится, и способность воспринимать жизнь — столь краткую — не сравнится с его способностями.

Корлат не колебалась с малазанином по имени Вискиджек — Спиннок слышал эту трагическую историю, хотя не участвовал сам в осаде Коралла и уничтожении Паннион Домина. Он знал, что Корлат и ее брат Орфанталь давно отсутствуют. Тем не менее, Вискиджек был человеком пожилым, он прожил почти все отведенные ему годы. И… кто может сказать, что их связь продлилась бы долго? Корлат за немногие, но страшные годы наблюдала бы, как угасает возлюбленный, как сгибается его спина, трясутся руки, подводит память …

Спиннок мог ясно вообразить конец их истории: Корлат стоит, сердце ее разбито, в руках нож — она готовится милосердно прервать жизнь дряхлого мужа. Этого ли следует искать? «Неужели у нас не хватает своих тягот?»

— Если бы не желание, которое я ощущаю гнездышком, — сказала лежавшая сейчас под ним женщина, — я подумала бы, что тебе не интересно. Кажется, ты не со мной; говорят, мужской меч не умеет лгать, но теперь я сомневаюсь в правдивости поговорки.

Моргнув, он поглядел ей в лицо. На редкость привлекательное лицо, соответствующее природе ее служения, но какое-то… слишком невинное, слишком открытое для жизни, полнойнеудержимой страсти. — Извини, — ответил он. — Я ждал, когда ты… удовлетворишься.

Она выползла из-под него, села, провела длинными ногтями по упрямым волосам. — Теперь нам это не удается.

«Ага, теперь я понимаю причину твоего отчаяния, твоей ненасытности».

Он глядел на безупречную спину, на изящные выступы позвонков, округлости бедер, которые на ощупь окажутся прохладными и мягкими. Опущенные плечи говорили о временном успокоении — или о давнишней усталости.

— Лорд шлет свои наилучшие пожелания.

Она повернула голову, подняла в удивлении брови. — Неужели? Это в первый раз.

Спинок нахмурился. «Да, я как-то не подумал». — Я скоро уеду.

Взор ее отвердел: — Почему он так относится к тебе? Что, ты его раб? Он делает с тобой все, что вздумается!

— Я его помощник.

— Но ты не Сын Тьмы.

— Это верно.

— Однажды ты умрешь ради него.

— Да.

— Тогда он найдет другого глупца.

— Да.

Она сверкнула глазами, а потом отвернулась и встала. Черная кожа блестела в свете лампад — ничего мальчишеского, сплошные округлости и впадины. Спиннок улыбнулся: — Мне тоже тебя не будет хватать.

Она вздохнула, молчаливо покоряясь. В глазах уже не было ничего загадочного. — Мы делаем что можем.

— Да.

— Нет, ты не понял. Храм, жрицы. Мы пытаемся, как и сам Аномандер Рейк, отыскать некий смысл, некое значение. Он думает, что найдет смысл в борьбе младших рас. Люди, всё их жалкое барахтанье… Он ошибается. Мы это понимаем, и сам он понимает. Храм, Спин, выбрал иной путь. Возрождение Врат, возвращение Матери Тьмы в нашу жизнь, в наши души.

— Да. И что?

Лицо ее как-то обмякло. — Нам не удается. Как и ему. Мы знаем, он знает. Сын Тьмы шлет наилучшие пожелания.

«Значит… он сказал «жрице».

Он не имел в виду ЭТУ жрицу!» Спиннок вскочил, склонился, чтобы подобрать брошенные на пол одежды. — Верховная, — начал он. — Что ты можешь рассказать о культе Искупителя?

— Зачем тебе?

Он поднял глаза, удивившись напряжению ее голоса. И покачал головой: — Нет, я не думаю о прощении. Этот человек умер, приняв страдания Т’лан Имассов — представь, что сделало бы с ним отпущение наших душ?

— Я стараюсь не думать, Спин. О, он погиб со славой — пусть ради этого пролилось много лишней крови, но он погиб со славой. Если ты не озабочен нашими бременами, я не понимаю вопроса.

— Это новорожденный культ. Какую форму он примет?

Она вздохнула снова — необычайно откровенное признание крайнего утомления. — Как ты сам сказал, он очень молод. Как во всех религиях, его форма — его будущее — определится происходящим сегодня, в первые мгновения. Вот причина для тревог: хотя пилигримы сходятся, приносят дары, молятся, но организации нет. Никаких формул — никакой доктрины — но они нужны всем религиям.

Он задумчиво потер подбородок и кивнул.

— Почему ты интересуешься?

— Сам не уверен. Но уважаю твое мнение. — Он помолчал, смотря на скомканную одежду. Что-то забыл, что — то важное… но что же?

— Я была права, — заметила она, не сводя с него глаз. — Ты сам не свой, Спин. Ты наконец готов отвергнуть власть Лорда?

— Нет. «Возможно, я не сумею выполнить его приказы, но это целиком моя вина». Я в порядке, Верховная Жрица.

Она фыркнула: — Никто из нас не в порядке, Спин, — и отвернулась.

Он опустил взгляд, заметив лежащие на полу пояс и меч. Да, да — он забыл привычный ритуал. Спиннок подобрал оружие и, пока жрица одевалась, положил его на стол. Вынул из кожаного мешочка на поясе губку, металлическую фляжку с маслом угря и запачканную подушечку из акульей кожи.

— Ах, — сказала жрица от двери, — все исправилось в правильном мире. До встречи, Спин.

— Конечно, Верховная Жрица, — отозвался он, предпочтя игнорировать сарказм. И жалобу, который тот так неумело скрыл.

* * *

Ливень пришел с моря, превратив тропинки в грязевые реки. Селинд сидела в наспех сделанной хижине поджав ноги, и вздрагивала, когда капли дождя падали с дырявой крыши. Люди подходили к двери, но она прогоняла всех.

Больше она не станет терпеть роль Верховной Жрицы. Вся ее хваленая «сверхчувствительность» к шевелениям Искупителя оказалась каким-то проклятием. Что с того, что она ощущает переживания бога? Сделать для него она не смогла ничего…

Это-то не должно ее удивлять; Селинд говорила себе, что она ощущает не горечь, а нечто иное, более безличное. Может быть, это скорбь по растущему числу жертв Градизена и его сборища садистов, что продолжают терроризировать лагерь — так жестоко, что многие готовы покинуть его, как только подсохнут дороги. Может быть, это следствие неудачи с Пленником Ночи. В устремленных на нее глазах слишком многих людей читаются надежда и упование. Это слишком тяжело. Она даже не надеется ответить всем им. А теперь она стала понимать, что и НЕ ЖЕЛАЕТ отвечать им.

Слова пусты перед ликом жестокой воли. Они беспомощны, им не защитить святынь, каковы бы они ни были; им не защитить себя, свою свободу выбирать, свободу жить. Способность сочувствовать стала ее бедой. Сочувствие открывает в душе раны, и предотвратить это может лишь душевное очерствение — но этого она не хочет, она видела слишком много лиц, глядела в слишком многие глаза, вздрагивая от их холодности, от страсти к холодным суждениям.

«Праведные присваивают себе право судить. Праведные первыми сжимают кулаки, первыми начинают раздор, первыми нападают на несогласных, чтобы подавить их.

Я живу в деревне слабаков, и я самая слабая среди всех. Но… нет величия в беспомощности. Нет надежды».

Ливень хлестал, гремел по камням дороги, по косой крыше, и звуки потопа заполнили ее череп. «Искупление лежит вне понятий «правильного» и «неправильного». Ни один смертный не может оправдываться именем Искупителя. Как смеют они решать за него?» Люди следили за ней сквозь щелки, и жалкие их лица сливались в одно. Ей хотелось прогнать всех. «Проклятые глупцы. Прощения недостаточно!» Но они так и будут смотреть на нее жалобно и горестно, выпучив глаза. Они отчаянно верят, что на каждый вопрос есть ответ, держатся за представление, будто в страданиях сокрыт смысл и познание этого смысла облегчит страдания.

Знание, понимала Селинд, никому не помогает. Оно всего лишь заполняет пустоты, которые иначе заполнились бы отчаянием.

«Сможете ли вы жить без ответов? Спросите сами себя. Сможете ли вы жить без ответов? Ведь если не сможете, вы неизбежно придумаете ответы, и они успокоят вас. А те, что не разделяют вашу точку зрения, будут самим существованием своим вызывать в ваших сердцах страх и ненависть. Какой бог благословит подобное?»

— Я не верховная жрица, — каркнула она, и вода потекла по лицу.

Тяжелые сапоги зашлепали по наружной грязи. Дверь заскрипела, темный силуэт заслонил сероватый свет. — Селинд.

Она моргнула, пытаясь понять, кто заговорил с ней с таким… таким сочувствием. — Называй меня слабейшей.

Пришедший пошевелился, закрывая дверь. Грязь зачавкала, в хижине снова воцарился полумрак. Он стоял, и вода капала с длинного плаща. — Так не пойдет.

— Кто бы ты не был, — сказала Селинд, — я тебя не звала. Это мой дом.

— Извини, Верховная Жрица.

— Ты пахнешь сексом.

— Да, наверное.

— Не трогай меня. Я — отрава.

— Я… я вовсе не хотел… тронуть тебя, Верховная Жрица. Я прошелся по вашему поселку… условия ужасные. Сын Тьмы, я уверен, не допустит такой нищеты.

Она прищурилась. — Вы друг Пленника Ночи. Единственный Тисте Анди, которому люди не кажутся недостойным отродьем.

— Вот, значит, как ты нас видишь? Это… плохо.

— Я больна. Прошу, уходите, сир.

— Мое имя Спиннок Дюрав. Может, я и называл свое имя в прошлую встречу. Не помню, да и ты наверняка не помнишь. Ты… бросила мне вызов, Верховная Жрица.

— Нет, я отвергла вас, Спиннок Дюрав.

В его тоне прозвучало нечто вроде сухой насмешки: — Возможно, это одно и то же.

Селинд фыркнула: — Вы неисправимый оптимист.

Он вдруг протянул руку, и коснулся теплой ладонью ее лба. Она отпрянула. Он выпрямился и сказал: — У тебя жар.

— Просто уйдите.

— Уйду, но возьму тебя с собой.

— А как насчет всех страждущих в лагере? Вы их заберете? Или только меня, ведь одна я вызываю у вас жалость? Или вами не жалость движет?

— Я приглашу в лагерь целителей…

— Да, точно. Я подожду с остальными.

— Селинд…

— Это не мое имя.

— Не твое? Но я…

— Я просто придумала его. Имени у меня не было в детстве, не было и несколько месяцев назад. Вообще не было имени, Спиннок Дюрав. Знаешь, почему меня до сих пор не изнасиловали, как почти всех женщин? И большинство детей. Я такая уродина? Нет, не плотью — ты же сам видишь. Все потому, что я Дитя Мертвого Семени. Ты знаешь, что это такое, Тисте Анди? Моя мать ползала, полубезумная, по полю битвы, шарила под куртками мертвых солдат, пока не находила торчащий, напряженный член. Она всовывала его в себя и, если было на то благословение, забирала семя. Семя мертвеца. У меня много братьев и сестер, целая семья тетушек и мать, недавно съеденная ужасной болезнью, что гноит плоть. Мозги ее сгнили уже давно. Меня не насилуют, потому что я неприкасаема.

Он молча смотрел на нее, явно потрясенный и изумленный.

Селинд закашлялась, надеясь, что ее не начнет тошнить. Увы, это слишком часто случается в последнее время. — А теперь иди, Спиннок Дюрав.

— Это место заражено. — Он подошел и подхватил ее.

Она задергалась. — Ты не понял! Я больна потому, что ОН болен!

Спиннок замер, а она наконец открыла глаза — зеленые как лесная чаща, с опущенными краешками. Слишком много сочувствия блестело в них. — Искупитель? Да, я воображаю. Идем, — он поднял ее без усилий, и она хотела сопротивляться, хотела вырваться — но сил не было. Она сделала слабый жест, как бы желая оттолкнуть его руками, но в результате лишь беспомощно уцепилась в край плаща. Как дитя.

«Дитя».

— Когда кончится дождь, — прошептал он, и теплое дыхание словно морозом обожгло щеку, — мы займемся перестройкой. Сделаем тут все заново. Сухое, теплое.

— Не насилуй меня.

— Хватит разговоров о насилии. Лихорадка пробуждает множество страхов. Отдохни.

«Я не стану судить. Даже собственную жизнь. Я не стану… мир полон слабости. Множество сортов слабости. Везде…»

Выйдя из хижины с бесчувственной женщиной на руках, Спиннок Дюрав огляделся. Фигуры со всех сторон, кто под капюшонами, кто с намоченными дождем волосами.

— Она заболела, — сказал он. — Ей нужно исцеление.

Никто не ответил.

Он поколебался и произнес: — Сын Тьмы будет информирован о ваших… трудностях.

Они начали отворачиваться и пропадать за струями ливня. Несколько мгновений — и Спиннок понял, что остался один.

Он двинулся к городу.

«Сын Тьмы будет «информирован»… но он уже знает, не так ли? Знает, но оставил все на произвол… кого? Меня? Сирдомина? Самолично Искупителя?

«Передай наилучшие пожелания жрице».

Значит, на нее, эту хрупкую женщину в моих руках. Я стану заботиться о ней, ибо в ней таится ответ.

Боги! Ответ НА ЧТО?»

Скользя по грязи и воде, он осторожно пробирался из лагеря. Ночь поджидает.

Из глубин памяти вдруг поднялась строчка поэмы. «Луна не дождь струит на нас, но слезы…» Да, какой-то отрывок. Увы, больше он ничего не смог припомнить, пришлось удовлетвориться одной фразой (хотя, по правде говоря, она вовсе не кажется удовлетворяющей).

«Спрошу Эндеста — но нет, он ушел от нас. Возможно, спрошу Верховную Жрицу. Она помнит каждую когда-либо написанную поэму только ради того, чтобы зевать над каждой. До сих пор помнит».

Слова стали навязчивыми, они дразнили его неопределенностью. Ему больше по душе вещи прямые и простые. Прочные, как скульптура героя, всякие алебастровые и мраморные монументы великим личностям, которые — если знать истину — были не такими уж великими да и выглядели вовсе не так, как эти полированные лики полубогов… «Бездна меня забери! Хватит!»

* * *

Едва Тисте Анди отбыл из лагеря с полумертвой жрицей на руках, некий священник, низенький, лысый, кривоногий и весь вспотевший под мокрой шерстяной одеждой, подскочил ко Градизену. — Видел?

Бывший солдат хмыкнул: — Знаешь, меня так и тянуло. Выпад острием меча прямо в затылок… Дерьмоголовый андийский урод! Что он о себе вообразил, Худа ради, если явился сюда?

Священник — жрец какого-то непонятного бога южных земель, вроде бы из Бастиона — предостерегающе шикнул и ответил: — Суть в том, Урдо …

— Заткни пасть! Такого звания больше нет, понятно? Плевать на задницу, которая вообразила себя последним урдоменом — пусть треплет это слово сколько угодно. Знай, задница за это поплатится, и очень скоро.

— Всячески извиняюсь, сир. Я о том, что жрицы больше нет.

— И что?

— Она была глазами Искупителя — и ушами, и всем, что он имеет в мире смертных. Тисте Анди ушел и унес ее. Значит, мы можем делать что захотим.

Градизен начал улыбаться. Сказал тихим, расслабленным голосом: — И c чего начнем, Жрикрыс?

— Пока она была здесь, оставалась возможность, что Искупитель воскреснет, дабы исполнить свою святую роль. Теперь можно не беспокоиться ни о ней, ни о нем.

— Я никогда и не беспокоился, — грубо бросил бывший урдомен. — Ползи в свою нору и захвати по дороге любого мальчика по вкусу. Как ты сам сказал, можем делать что захотим.

Когда мерзкая тварь уползла, Градизен подозвал одного из лейтенантов. — Следи за андийской свиньей на ее пути в Ночь, — сказал он. — Но на хорошем расстоянии. Потом пошлешь слово нашим друзьям в городе. У Кургана все улажено — вот что ты им скажешь. Вернешься до рассвета. Сделай что велено и сможешь выбрать бабу — хоть на время бери, хоть удави под собой, мне плевать. Иди!

Он стоял под ливнем и чувствовал довольство. Все устраивается как нельзя лучше. Прищурившись, он почти мог различить проклятый дворец и отвратную драконью башню. Да, скоро они падут. Зрелище будет красивое и кровавое.

Но, хотя и не понимая — не догадываясь, откуда вдруг взялась холодная дрожь — негодяй отвернулся от незримого взора, тем невольно разорвав контакт с холодными, сонными очами рептилии, которая воистину умеет видеть и сквозь дождь, и сквозь туман, и (если захочет) сквозь каменные стены.

Силанна вовсе не была каменным изваянием. Возлюбленная Сына Тьмы, всевидящая, бессонная хранительница наделена абсолютным, острым как обсидиан суждением. Ужасна ли она во гневе? Немногие смертные способны понять, что такое истина, что такое неумолимая справедливость.

Наверное, это справедливо.

«Сочувствие, милость — не для дракона».

* * *

Когда твое умение орудовать мечом оставляет желать лучшего, нужно что-то еще. Ярость. Но проклятая ярость разрывает свой сосуд, растрескивает хрупкую глину, находит малейший дефект обжига, слюдяной блеск, видимый лишь на краях битых черепков. Починка невозможна, никакой клей не соединит сложенные воедино осколки, лишь понапрасну стечет с пальцев.

Нимандер размышлял об искусстве гончара. Оплетенные сетью амфоры звякали в углах телеги — внутри ужасный нектар, некий экстракт ярости, мало чем отличающийся от той, что течет в его жилах во время сражений. Говорят, ярость в битве — дар богов; такое убеждение высказал малазанский морпех по кличке Мертвяк в трюме флагманского корабля Адъюнкта. Этот человек много ночей подряд спускался в темное чрево, покачивая в руке кувшин рома.

Вначале Нимандер отказывал ему в компании — как и все остальные родичи — но малазанин оказался настырным как сапер, подрывающий стены. Ром лился в глотки, ослаблял застежки языков, и через известное время бастионы и казематы распахнули двери и бойницы.

Ром возжег огонь в мозгу Нимандера, отбросил трепещущий алый свет на скопище воспоминаний, спрятавшихся у пределов неприветливого сердца. Где-то была крепость, место детства, безопасного и защищаемого кем-то, кого звали Отцом. Рваные заснеженные хребты, дорога, вьющаяся к узким воротам, вой ветра над горами — временное убежище, в котором десятки детишек играли, дикие словно крысы, а высокая фигура Аномандера Рейка попадалась в коридорах, являя богоподобное равнодушие.

Что было до того? Где их матери? Память об этом потеряна, совершенно утрачена.

Там был жрец, старинный спутник Сына Тьмы, в задачи которого входило кормить, одевать и лечить детей. Он глядел на них недовольными глазами, без сомнения понимая — задолго до того, как поняли дети — ожидавшее их будущее. Понимая так хорошо, что воздерживался от проявлений теплоты — о, он казался им огром, хотя таким, который рычит, но никогда не причиняет вреда.

Зная это, они часто досаждали ему. Не раз высмеивали бедного старика. Бросали стаканы на его пути и визжали от восторга, когда он поскальзывался, хватаясь руками за стену… или того лучше — терял равновесие и падал набок, охая от боли.

Что за жестокий огонь вызывает такие воспоминания. Мертвяк, притворяясь сонным и равнодушным, вытянул из них прошлое. Как в спрятанную в неких отдаленных горах крепость внезапно прибыл незнакомец, старый, сутулый Анди, оказавшийся — что за потрясение! — родным братом Аномандера. Как начался спор в личных покоях отца — браться ссорились, обсуждая непонятное — решения прошлые и будущие, списки преступлений близких душ. Как горячие обвинения наталкивались на холодное, холодное молчание…

Через несколько дней под покровом темноты каким-то образом установился мир. Отец пришел и сказал, что Андарист должен увести их. На остров, в место теплой погоды, прозрачных вод и мягких пляжей, увешанных плодами деревьев. И там, созерцая картины ожидающей их судьбы, стоял у стены Эндест Силан. Лицо его исказили сильнейшие эмоции — не будет больше стаканов под ногами, не будет шаловливых и хитрых чертенят, бегающих от воображаемой погони (никогда он не бросался за ними, никогда не протягивал рук, даже голоса не возвышал; он был всего лишь средоточием их шалостей, с которыми они не решались подходить к отцу). Он исполнил свое предназначение, выдержал все грозы и ныне плакал; а дети встали в кучку, открылся садок, портал в неведомый, таинственный, новый мир, в котором было возможно все.

Андарист провел их.

Им пришлось учиться. Для них было приготовлено оружие.

И суровый учитель, такой, которого не поддразнишь — о нет! — все стразу стало ясным, когда как бы случайный тычок заставил Скиньтика полететь вверх тормашками. Удар стал ответом на какое-то, может быть, даже вслух не высказанное возражение.

Игры кончились. Мир вдруг оказался серьезным.

В конце концов они полюбили старика. Как оказалось, слишком сильно полюбили: если Аномандер и был способен защитить их от жестокостей «взрослого» мира, он этого не сделал.

Дети становятся идеальными солдатами, идеальными убийцами. У них нет понятий о морали. Они не боятся смерти. Они находят веселье в разрушении, даже если приходится отнимать чужие жизни. Они играют в жестокость и наблюдают, что получится. Они понимают, какая простота и сила кроется в сжатом ладонью оружии.

«Поглядите на скучающего ребенка с палкой — и заметьте, как разбегаются звери, понимая, что вскоре может случиться… и скорее всего случится. Поглядите, как ребенок озирает землю, тыкает палкой, давя насекомых, сбивая цветы, устраивая побоище. Замените палку мечом. Объясните, что понятие вины не распространяется на врагов.

Спустите их с поводка, этих детей с жадными глазами».

Хорошие солдаты. Андарист сделал из них хороших солдат. Какому ребенку не знакома ярость?

Но сосуды протекают.

Сосуды лопаются.

Умирающий Бог, как думал теперь Нимандер, это ребенок. Безумные жрецы наполнили его до краев, понимая, что сосуд будет протекать, и цедят забродившее пойло. Умирающий Бог — ребенок, и поэтому его жажда неутолима, его нужды ненасытимы.

Они продвигались по дороге на запад, и вскоре снова оказались среди полей. Пугала здесь были действительно мертвыми, использованными. Они высохли, заскорузлые черные тряпки вяло мотались по ветру. Жизнь высосана до дна. Нимандер видел теперь в полях нелепые кладбища — как будто местная извращенная вера требует, чтобы покойники стояли наготове, ожидая того, что может случиться.

Зрители, следящие за дорогой и дураками, что едут по ней.

Когда-то — за год до первого нападения — к скалам Плавучего Авалю прибило двух полумертвых дальхонезцев. Они по непонятным причинам плыли к острову Гени на утлой лодочке. Оба были голыми, потому что использовали клочья одежд как затычки для трещин — но трещин в корпусе оказалось слишком много, и несчастное корыто затонуло. Людям пришлось плыть.

Благосклонность Господина Удачи привела их на Авалю; им как-то удалось обогнуть окружившие островок губительные рифы и утесы.

Эти обитатели темных джунглей были из племени, одержимого предками. Мертвецов они не хоронили. Мертвецы становились частями глинобитных стен деревенских домов. Едва умирал кто-то из семьи, начиналось строительство новой комнаты — поначалу всего лишь выступающей наружу стены. Внутри стены клали труп, забивая глиной глазницы, нос, уши, рот. Всё новые слои ложились на лицо и туловище. Тело располагали стоя, как бы в фигуре танца. Когда умирало еще двое родственников, комнату заканчивали и покрывали пальмовыми листьями или еще чем-то.

Некоторые дома были большими как замки; они расползались по земле муравейниками из сотен комнат, темных и душных. Таким образом, мертвые не уходили, оставались вечными свидетелями, судьями живущих. Как рассказывали спасенные, такое соседство зачастую сводило людей с ума.

Джунгли сопротивляются сельскому хозяйству. Их почва не любит пахоты. Громадные деревья плохо горят, об них тупятся лезвия даже железных топоров. Деревни становятся слишком большими, пожирают площади, пока не оказываются занятыми все клочки пригодной земли. Соседние племена страдают от тех же бед. Неудивительно, что между ними вспыхнули войны. Мертвые предки требовали расплаты за нарушение границ. Убитые родичи — их тела украдены и не погребены подобающим образом — становились отверстыми ранами, обидами, за которые нужно мстить.

Кровь текла рекой, сказали спасенные из моря. «Кровь рекой, вот и все. Когда враг начинает разрушать селения, сжигать до основания…

Остается лишь бегство».

Нимандер размышлял обо всем этом, ведя кобылу под уздцы по пыльной дороге. У него нет предков — привидений, предков, требующих сделать то или это, вести себя так или эдак. Возможно, это и есть свобода… однако он чувствует себя до странности… потерянным.

Двое дальхонезцев построили новую лодку и отплыли — не домой, но в неведомое место, место, свободное от духов, бдительно смотрящих на тебя из каждой стены.

Телега затрещала; он поднял взор и увидел, что Каллор спрыгнул сбоку, поправил одежду и кольчугу и подошел к Нимандеру.

— Интересное использование тел.

— И как их используют? — спросил Скиньтик, повернув голову.

— Ворон распугивать? Ни одна разумная птица не посмотрит дважды на эти растения. Они ведь даже не из нашего мира.

Брови Скиньтика поднялись. — Не из нашего?

Каллор поскреб подбородок; казалось, отвечать он не торопится, и Скиньтик снова поглядел вперед.

— Сэманкелик, — сказал он. — Умирающий Бог… которого найдем в Бастионе.

Седобородый воин хмыкнул: — Ничего не меняется.

— Конечно, меняется, — возразил, не поворачивая головы, Скиньтик. — Становится хуже.

— Иллюзия, — заметил Каллор. — Вам, Тисте Анди, стоило бы понимать. Все кажется хуже, потому что мы стареем. Мы видим все больше, и увиденное борется со старыми представлениями о том, каким все должно быть.

— Чепуха. Вы, старые пердуны, говорите так, потому что это удобно. Надеетесь, что сможете приморозить нас к древним колеям, чтобы мы не могли ничего делать. Сохраняете драгоценный «статус», чтобы еще немного пожить в полное свое удовольствие. Думаете, что заслужили, считаете, что ни в чем не виноваты — вот и требуете, чтобы мы ничего не меняли.

— Ах, огонь молодости. Может быть, щенок, однажды ты постареешь — если глупость раньше не прикончит. Тогда я постараюсь отыскать тебя. Ты будешь сидеть на каменных ступенях какого-нибудь заброшенного храма или, еще хуже, около монумента какому-нибудь мертвому королю. Будешь смотреть на пробегающую мимо молодежь. Я сяду рядышком и спрошу: «Что изменилось, старче?» А ты прищуришься, пожуешь деснами, сплюнешь на камни и покачаешь головой.

— Планируете жить вечно, Каллор?

— Да.

— А что насчет убийственной глупости?

Улыбка Каллора была жестокой. — Пока что она меня не убила.

Скиньтик снова оглянулся на него и засмеялся. — Я изменил свое мнение о вас.

— Умирающий Бог украл душу Скола, — сказал Нимандер. — Мы едем, чтобы ее вернуть.

— Желаю удачи.

— Подозреваю, удача нам понадобится.

— Я не из тех, кто помогает, Нимандер, — отозвался Каллор. — Даже родне Рейка. Может быть, — подчеркнул он, — особенно родне Рейка.

— Что заставило вас ду…

Мужчина прервал его презрительным фырканьем. — Я вижу его во всех вас, кроме пустого тела, которое вы зовете Сколом. Вы едете в Коралл. Или ехали, пока не пришлось свернуть. Скажи, чего вы ждете от встречи со славным покровителем? Он протянет прекрасную руку, чтобы погладить по головкам и благословить дар вашего существования? Вы поблагодарите его за то, что он даровал вам привилегию жить?

— Что вы знаете? — воскликнул Нимандер, ощутив, как вспыхнуло жаром лицо.

— Аномандер Рейк — гениальный начинатель. Но вот с окончанием дел у него проблемы.

«Ах, это отдает правдой. Каллор, ты встревожил мою душу. Я унаследовал от него черты характера? Да, все обретает смысл». — Итак, если я заговорю с ним о вас, Каллор, он узнает ваше имя?

— Были ли мы знакомы? Да, были. Восторгались ли друг другом? Спроси у него. Каладан Бруд проще, им легче управлять. Всего лишь земля и камень. Что до К'азза… ну, я узнаю, когда наконец встречу ублюдка.

— Не знаю этих имен, — отозвался Нимандер. — Каладана Бруда. К'азза.

— И не особенно нужно. Мы были союзниками в паре — тройке войн, вот и все. Может быть, однажды снова станем союзниками. Кто знает? Когда какой-то сильный враг загонит нас в один и тот же лагерь. — Казалось, он принялся раздумывать над этим, а потом сказал. — Ничего не меняется.

— Так вы возвращаетесь в Коралл, где ждет наш отец?

— Нет. Думаю, в последний раз я поднял столько пыли, что оседать ей еще сотню лет. — Он вроде бы хотел сказать что-то еще, но тут внимание его было отвлечено. Он пересек путь Нимандера, столкнув с дороги, и пошел на север.

— Я и сам заметил, — скал, тоже останавливаясь, Скиньтик.

Шагах в сорока — пятидесяти от тракта, за рядами чужеродных растений и завернутых в саваны пугал виднелись развалины. От квадратной башни уцелела одна стена, поднимавшаяся на высоту человеческого роста. Громадные камни были сложены без раствора. На стене выросли деревья невиданной Нимандером разновидности, они выпустили длинные, извитые корни до самой земли. Голые ветви торчали горизонтально во все стороны; их покрывали редкие кожистые листья.

Ненанда остановил повозку, и все Тисте Анди принялись глазеть на привлекшие внимание Каллора руины.

— Выглядят старыми, — сказал Скиньтик, подмигнув Нимандеру.

— Джагутские, — отозвался Каллор и направился к руинам. Нимандер и Скиньтик увязались следом.

Борозды на поле были сухими и серыми, зловещие растения — мертвыми. Куда-то делись даже тучи насекомых.

Каллор полез было между трупами, но места оказалось недостаточно; тогда он толкнул колья руками. Поднялась пыль, когда пугала зашатались и упали на землю. Воин прошел мимо.

— Можно надеяться, — шепнул Скиньтик, когда они с Нимандером шагнули в проход.

— На что?

— Он может решить, что Умирающий Бог ему не нравится. Задумает что-нибудь с ним сделать.

— Думаешь, он так хорош?

Скиньтик искоса поглядел на него: — Когда он говорил, что был союзником Аномандера и тех, других, это звучало не так, что он был солдатом или младшим офицером в их армии.

Нимандер нахмурился и покачал головой.

Скиньтик посвистел сквозь зубы и, наконец, сказал: — Скорее… равным.

«Да, похоже. Но это не имеет значения, Скинь. Он нам не помощник». — Я бы не надеялся. Скорее он решит сделать что-то свое, но это нам поможет. Биться об заклад не стал бы.

Подойдя близко к развалинам, они замолчали. Даже разрушенная, башня выглядела величественной. Воздух вокруг казался зернистым, каким-то хрупким, зловеще — холодным, несмотря на жаркое солнце.

На высокой стене оставалась секция перекрытия, висевшая без видимой опоры и бросавшая глубокую тень на земляной пол. В ближайшей стене виднелись остатки узкой арки. Прямо около входа стоял пузатый горшок с несколькими чахлыми пониклыми цветочками, столь неуместными в атмосфере запустения, что Нимандер мог лишь недоумевающе взирать на них. Каллор подошел в проему, снял толстую перчатку и постучал по оплетенной корнями боковине. — Ты примешь нас? — спросил он громко.

Изнутри раздался фыркающий звук, а потом хриплый голос: — А должен?

— Лед давно ушел, Джагут. Равнины вокруг пусты и бесплодны. Даже прах Т’лан Имассов унесло ветром. Ты знаешь хоть что-то о мире, который так долго игнорируешь?

— Знаю? Ничего не меняется.

Каллор послал Нимандеру и Скиньтику довольную улыбку и снова поглядел на проем. — Пригласишь нас, Джагут? Я Верховный…

— Я знаю, кто ты такой, О Лорд Тщеты. Правитель Мертвых Земель. Рожденный для славы и проклятый уничтожать ее. Убийца Мечты. Осквернитель…

— Ладно, хватит. Зато я не живу в развалинах.

— Да, ты просто оставляешь их за собой, Каллор. Входи же, а с тобой и двое Других. Я привечу вас как гостей, то есть не стану выдавливать жизнь и пожирать души под раскаты хохота. Вместо всего этого я заварю вам чаю.

Нимандер и Скиньтик проследовали за Каллором во тьму внутри развалин.

Воздух внутри помещения из двух стен был холодным, камни покрылись коростой инея. На месте двух разрушенных стен поднимались тусклые черные барьеры из неведомой субстанции, и долгий взгляд на них вызывал головокружение — Нимандер чуть не пошел к ним, но крепкая рука друга удержала его. — Не обращай внимания на лед, — шепнул Скиньтик.

Лед, точно, это был он. Необычайно прозрачный лед…

У очажка согнулся некто, вертящий в длиннопалых руках почерневший чайник. — Боюсь, я съел последние крохи печенья. — Слова равнодушно выплывали из — под полей обвислой черной шляпы. — Почти все проходят мимо. Не видят ничего интересного. Никто не приходит, чтобы полюбоваться моим садом.

— Вашим садом? — спросил Скиньтик.

— Да. Знаю, он маленький. Скромный.

— Горшок с парой цветков.

— Точно так. Удобно. Чуть побольше, и прополка сорняков сведет меня с ума.

— Занимая все время, — прокомментировал Каллор, озираясь.

— Точно так.

Кроватью Джагуту служил длинный камень, аккуратно застеленный белыми шкурами. Рядом стоял потемневший письменный стол, около него кресло с высокой, обтянутой оленьей кожей спинкой. В нише самой высокой стены виднелся окисленный до черноты серебряный подсвечник о трех ножках. Восковые свечи уже оплыли, образовав лужицу. Около этого алтаря стоял огромный меч в ножнах — рукоять была длиннее детской руки. Оружие было покрыто паутиной.

— Ты знаешь мое имя, — заявил Каллор. — Но твоего я так и не услышал.

— Верно.

В голосе Каллора послышалось что-то опасное: — Я хотел бы узнать имя хозяина дома.

— Однажды, очень давно, ко мне приходил бог — волк. Скажи, Каллор, ты понимаешь сущность зверобогов? Нет, разумеется. Ты всего лишь зверь с неприлично развитым чутьем — неприличный зверь, короче говоря. Как получилось, что самые древние из богов были, все до одного, зверями?

— Такой вопрос меня не интересует.

— А ответ?

— Он у тебя есть?

Руки протянулись и сняли чайник с крючка. Пар струился меж длинных пальцев. — Оставим это на время. Я необычен в своей склонности избегать прямых вопросов? Редкая черта в Джагуте? Едва ли. Знание может быть свободным, но мой голос — нет. Увы, я ничтожен, хотя не всегда был таким.

— Не вижу особой выгоды в обсуждении подобных вопросов, — заметил Каллор, — и потому не буду спорить и заключать сделки.

— Ага. А что до Других с тобой? Может, кто-то интересуется?

Откашлявшись, Скиньтик сказал: — Почтеннейший, у нас нет ничего ценного для такого, как вы.

— Ты слишком скромен, Тисте Анди.

— Я?

— Любая тварь рождается от твари иного вида. Это поразительно. Это чудо, выкованное в огнях хаоса, ибо хаос воистину шепчет в наших венах, какого бы оттенка не была наша кровь. Просто проведя ногтем по твоей коже, сделав легчайшую, мгновенно заживающую царапину, я извлеку все истины — твою жизнь, даже твою смерть, если не учитывать возможность смерти насильственной. Код, если угодно, весьма точный и предсказуемый. Но хаос клубится. При всем подобии отцу ни ты, ни тот, кого зовут Нимандер — ни ваши братья и сестры — не идентичны Аномандеру Драгнипурейку. Будешь отрицать?

— Конечно, нет…

— В каждой породе зверей был первый зверь, более отличный от родителей, чем остальные его сородичи; из таких и получаются новые породы. Неужели этот первенец — бог?

— Вы говорили о волке — боге. Вы хотели рассказать историю?

— Да. Но сначала вам нужно понять. Это вопрос сущностей. Чтобы увидеть волка и узнать, что он чист, нужно обладать образом чистого волка, совершенного волка.

— Смехотворно, — буркнул Каллор. — Увидишь странного зверя, кто-то скажет, что это волк — из этих и сходных воспоминаний ты лепишь образ волка. Философы моих империй тратили столетия на такую чепуху — пока я не устал и не приказал пытать и казнить их.

От согбенного Джагута донеслись какие-то носовые звуки. Нимандер увидел, как трясутся его плечи, и понял: древнее существо смеется.

— Доводилось мне убивать Джагутов, — сказал Каллор. Не хвастовство, просто констатация. Предупреждение.

— Чай готов, — заявил Джагут, разливая темную жидкость по глиняным кружкам (Нимандер до сих пор их не замечал). — Вы, наверное, удивляетесь, что я делал, когда был найден волком — богом. Я жил. Под чужим именем. Мы собрались, чтобы пленить тирана, а потом союзники обратились против нас и возобновили резню. Боюсь, я проклят оказываться не в том месте и не в то время.

— Союзники — Т’лан Имассы. Жаль, что им не удалось тебя найти.

— Кроны, клан Бек'хатана Ильха, живший в Утесах над Гневным морем. Сорок три охотника и Гадающий по костям. Они меня отыскали.

Скиньтик согнулся, подхватил две чашки. Передал одну Нимандеру. Над ней поднимался тяжелый пар, запах мяты, клевера и чего-то еще. Влага заставила язык онеметь.

— А где моя? — потребовал Каллор. — Если приходится слушать эту тварь, то хоть чаю напьюсь.

Скиньтик с улыбкой показал пальцем на землю, где стояли чашки.

Джагут снова тихо хохотнул. — Имя поверженного тирана было Раэст. Один из самых наглых моих отпрысков. Я не оплакивал его падение. В отличие от Раэста, я не относился к любителям кичиться славой. Признак слабости — сверкать собственной силой. Жалкий самообман. Пагубная привычка. Я был в большей… безопасности.

Ему удалось приковать внимание Каллора. — Ты убил сорок и трех Т’лан Имассов с гадающим?

— Убил их всех. — Джагут отпил чаю. — Случалось мне убивать Имассов, — передразнил он недавнюю интонацию Каллора. — Так скажи: тебе нравится мое обиталище? Мой сад?

— Одиночество свело тебя с ума.

— Ты хорошо знаком и с тем, и с другим, не так ли, Владыка Неудач? Выпей чаю, или я рассержусь.

Оскалившись, Каллор склонился за чашкой.

Рука Джагута протянулась и обхватила запястье Каллора. — Ты ранил того волкобога, — сказал он.

Нимандер во все глаза смотрел на старика, старавшегося освободить руку. Вены вздулись на висках, мышцы зашевелились под бородой. Но освободиться не удавалось. За все это время сухая зеленая рука даже не дрогнула.

— Когда ты опустошал свои владения, — продолжил Джагут, — ты жестоко ранил его.

— Отпусти, — прохрипел Каллор. Протянув другую руку, он схватился за свой меч.

Рука Джагута тут же отдернулась.

Каллор отшатнулся, и Нимандер различил на запястье старого воителя белый след. — Так гостей не привечают. Вынуждаешь убить тебя?

— Ох, тише, Каллор. Эта башня была Азатом. Может, пробудить его ради тебя?

Нимандер удивленно наблюдал, как Каллор отбегает к выходу, как широко раскрываются глаза на бледном обветренном лице, как брезжит в них узнавание. — Готос, что ты делаешь здесь?

— А где мне быть? А сейчас оставайся снаружи. Двоим Тисте Анди нужно на время удалиться.

Жар из желудка быстро разливался по телу Нимандера. Он дико поглядел на Скиньтика: друг медленно опускался на колени. Пустая чашка выпала из руки, покрутилась на твердой земле и замерла. Нимандер поглядел на Джагута. — Что вы сделали?

— То, что было необходимо.

Каллор с рычанием развернулся и вылетел из комнаты, бросив через плечо: — Я долго ждать не буду. — Глаза Нимандера обратились к стенам льда. Черные глубины, движущиеся в них формы… Он пошатнулся, вытянул руку…

— О, не делай шага…

Тут он начал падать вперед, руки прошли сквозь ледяную стену. Никакого сопротивления. — Нимандер, не надо…

Чернота.

* * *

Десра бродила у телеги, потом остановилась около вола. Положила руку ему на спину, ощутила, как жарко животному, как дергается при каждом укусе насекомых кожа. Поглядела в глаза зверя и вздрогнула, поняв, какие нежные у него ресницы. «Принимай мир таким, какой он есть». Последние слова Андариста, сказанные ей перед тем, как мир забрал его. Это оказалось нетрудным. Люди либо наделены силой, либо нет. Слабаки оставляли ее разочарованной, душа наполнялась темным презрением. Если такие делают выбор, это бывает неверный выбор. Они позволяют миру раз за разом ломать себя и удивляются — выпучив глаза, словно волы — почему мир так жесток. Но разве проблема в мире? Они просто раз за разом становятся на тропу панического бегства. Они никогда ничему не учатся. Ничему.

Есть сильные и слабые. Слабаков — легион. Некоторые попросту слишком глупы, чтобы заняться чем-то, кроме повседневных нужд: сеют, собирают урожаи, молотят, кормят скот. Растят детей, зарабатывают деньги на очередной кувшин пива, очередную понюшку д'байанга. Они не могут глядеть за горизонт. Даже в соседнюю долину не заглядывают. Внешний мир — место, где таятся неведомые вещи, откуда приходят беды; он нарушает привычную жизненную рутину. Они не любят думать. Глубины страшат, долгое путешествие без цели — путь, на котором можно потеряться и умереть, скорчившись, в канаве. Она повидала так много слабаков. Слабаки тысячами мрут без всякого толка. Десятками тысяч. Они умирают, ибо выбрали невежество, ибо верят, что слепой бог сумеет их спасти.

Но и среди сильных немногие заслуживают внимания. Большинство — громилы. Они угрожают вам физически или эмоционально, но в результате одно и то же — они запугивают жертву. Громилы взяли себе за цель доказать как можно большему числу людей, что они от рождения слабы, что их жизни лишены ценности. Сделав так, громила заявляет: «Делай что скажу, и я обеспечу тебе спокойствие. Я буду твоей силой. Но если ты рассердишь меня, я устрою тебе настоящий террор. Может, и убью». Много есть подобных негодяев со свиными глазками, шкодливых мальчишек во взрослых телах. Или пучеглазых сучек… хотя такие, показав жертвам, насколько они слабы, подлизывают пролитую кровь — ловкие язычки так и снуют. Есть физические громилы и громилы эмоциональные, но все они умело разрушают чужую жизнь. Нет, такие ей не нужны.

Однако существуют и те, что наделены силой особого рода. Ее трудно заметить, ибо она скрыта. Они спокойны. Часто они сами считают себя слабаками. Но, если на них сильно давят, они на удивление самим себе обнаруживают, что не хотят сделать шаг назад, что в душе воздвигается неприступная стена, непроходимый барьер. Найти такого — самое драгоценное из открытий.

Некогда Десра сама играла в громилу, скорее от скуки, чем от иной причины. Она вылакала достаточно крови…

Можно было бы заняться этой игрой со Сколом — если он вернется, ведь гарантии этому нет. Да, она могла бы использовать его и существ вроде него — тех, что мнят себя сильными, хотя на деле слабы. Ну, она им это докажет. Но кровь их окажется не особенно сладкой или чистой…

Она кое-кого открыла. Она нашла того, чья сила абсолютна. Того, перед кем чувствует себя слабой, но это на редкость приятное и блаженное чувство. Того, кому могла бы сдаться, не боясь, что однажды он подло использует ее. Только не он.

Не Нимандер Голит.

Десра увидела, как Каллор выходит из развалины башни. Он явно волновался. Хрустя кольчугой, воин торопливо прошел между пугал на дорогу. Забрался в телегу, ступив поношенным сапогом на колесо, и помедлил, глядя на Скола. — Нужно выбросить глупца, — заявил он Аранате, которая сидела, заслонив бесчувственное тело тряпицей.

Она молча улыбнулась в ответ.

Десра нахмурилась. — А где другие?

— Да, — фыркнул он, — Другие.

— Ну?

Он плюхнулся на сиденье. — Джагут решил использовать их. Какое невезение.

— Использовать? — Ненанда вскочил со скамейки. — Какой Джагут?

Но Десра уже отвернулась, побежала через канаву на поле. Между поваленных пугал…

* * *

— Кто такой Умирающий Бог?

Скиньтик, хорошо знавший себя, знавший, что воображение — самое опасное его оружие, знавший, что в любой ситуации может засмеяться — нырнуть в глубины абсурда в отчаянной попытке сохранить здравый ум — обнаружил себя пробудившимся посреди пыльной платформы из песчаника. Она была не шире двенадцати шагов. Вокруг виднелись оливы, роща древних, перекрученных деревьев с черными кожистыми листьями, с обилием зрелых плодов. Теплый ветерок овевал его голое тело, слегка облегчая исходящий от солнца жар. В воздухе пахло солью.

Площадку окружили обломки колонн. Некогда их окрасили в темно-винный цвет, но краска уже облезала, обнажая грубый желтый камень.

— Кто такой Умирающий Бог?

Голова болела. Скиньтик медленно сел, заслоняя глаза от солнечного сияния; но солнце отражалось от камней, и облегчения не было. Застонав, он заставил себя встать и зашатался. Боги, как болит голова! Пульсация взрывами отдавалась в глазах.

— Кто такой Умирающий…

Под деревьямиваляются трупы — скорее кости и гнилая одежда, клочья волос, обтянутые кожей черепа. Одежды когда-то были яркими; обувь странного покроя, блеск пуговиц и драгоценностей, золото в оскаленных ртах. Солнце кажется… злым. Похоже, его жар, его свет каким-то образом убивают его, пронизывая плоть, разрывая мозг.

Ему становилось все хуже. Внезапно он понял: в этом мире не осталось живых. Даже деревья умирают. Океаны выкипели; гибель везде. Отсюда нет выхода. Солнце стало убийцей.

— Кто такой…

Ты можешь мечтать о будущем. Ты можешь видеть его как продолжение того, что видишь вокруг себя сегодня. Видеть его как прогресс, как неодолимую силу, ведущую к финальной славе. Или можешь видеть нынешний миг вершиной, с которой видно следующую, еще более высокую вершину. Фермер сеет, питая видение урожая, изобилия плодов, и в грядущем сезоне сбора сосредоточилось для него всё блаженство предсказуемой вселенной. Он льет капли вина, напоминая богам о существовании порядка.

Ты можешь мечтать о месте в грядущем для сына или дочери. Кто захочет рождать дитя в мир бедствий, мир неминуемого уничтожения? Какая разница, будет смерть результатом безличной силы или последствием злонамеренно й воли? Никакой, ведь не останется никого, способного задавать вопросы. Буйство и глупость. Кто-то сыграл здесь последнюю шутку. Засеял землю жизнью, понаблюдал за ее изобилием и раскалил гнев солнца. Смертельный шторм, мгновенный выброс ядовитого света — и сезон жизни закончился. Всего-то.

— Кто…

Бог умирает, когда умер последний поклонник. Он всплывает, белый и вздувшийся; он тонет в незримых глубинах. Рассыпается прахом. Разметывается горячим вихрем… Ядовитые копья пронзают череп Скиньтика, разрывая последние заслоны. Но вдруг он стал свободным, полетел в небо. Свободен, о да, ведь ничего уже не важно. Скупцы со своими богатствами, детоубийцы, насильники невинных — все пропали. Кричавшие о несправедливости, обличители и недовольные — все ушли.

«Нет справедливости. Ни в чем. Вот почему ты умираешь, милый бог. Вот почему. Что иное тебе осталось?

Солнце гневается!

Бессмысленно!

Все мы умираем. Бессмысленно!

Кто…»

Тяжелый шлепок заставил его очнуться. Сверху нависло лицо в шрамах, блеснули клыки. Вертикальные щели серых зрачков, белки глаз почти не видны. Словно треклятый козел.

— Ты, — сказал Джагут, — был плохим выбором. Ты отвечаешь отчаянию смехом.

Скиньтик просто смотрел на существо, не находя ответа.

— Это последний миг, — продолжал Готос, — в который любая разумная тварь понимает, что все кончено, что сделано недостаточно, что смерть не предотвратить. Сделано недостаточно… вы, Тисте Анди, поняли это. Аномандер Рейк понял. Понял, что жить в одном мире — безумие. Чтобы выжить, вы должны распространяться словно паразиты. Рейк вырвал свой народ из пут самодовольства. И был за это проклят.

— Я видел… я видел умирающий мир…

— Если ты видел, так оно и есть. Где-то, когда-то. На тропах Азата один из далеких миров скользит к забвению. Потенциал растрачен. Что ты ощутил, Скиньтик?

— Я ощутил себя… свободным.

Джагут выпрямился. — Я уже сказал — плохой выбор.

— Где… где Нимандер?

Шум от входа…

Десра ворвалась в комнату. Увидела медленно встающего Скиньтика и так называемого Джагута — капюшон откинут, обнажая странное зеленоватое лицо, лысую макушку, пятнистую словно карта морехода — острова, изрезанный берег, рифы… Он стоял, высокий, в шерстяной робе. Но Нимандера нигде видно не было.

Взор Джагута пробежал по ней, а потом он отвернулся к стене льда.

Она проследила за его взглядом.

* * *

Бредя сквозь тьму, он получал бесчисленные удары. Кулаки размахивались, пальцы прочерчивали борозды по коже. Руки хватались за лодыжки, тянули…

— Он мой!

— Нет, мой! — Голоса вопили со всех сторон, рука схватила Нимандера за запястье, подняв в воздух. Гигантская фигура потащила его бегом, ноги громыхали по склону, и камни осыпались вниз — сначала ручейком, потом лавиной ревущих глыб. Сзади раздались стоны.

Пыль ослепила, забилась в рот.

Под ногами захрустела кремнистая вершина вулканического конуса, и начался опасный спуск в кратер. Серые облака вздымались, словно плюмажи, внезапно накативший жар и вонючие газы терзали глаза, горели в глотке.

Его швырнули на горячий пепел.

Сверху навис огромный силуэт.

Нимандер вгляделся сквозь жгучие слезы, понял, что лицо у великана до странности детское. Низкий лоб убегал от гребня бровей, сверху свисали бледные, почти белые волосы. Широкие круглые щеки, толстые губы, нос клубнем, мягкий зоб под челюстью. Кожа ярко-желтая, а глаза изумрудные.

Существо сказало на языке Анди: — Я такой же, как ты. Не отсюда.

Голос тоже был высоким, детским. Гигант медленно моргнул и улыбнулся, показав ряды кинжально-острых клыков. Нимандер смог ответить: — Где… кто… все эти…

— Духи. Пойманы, словно муравьи в янтаре. Но это не янтарь. Это кровь драконов.

— И ты дух?

Великан отрицательно закачал головой. — Я Старший, и я заблудился.

— Старший? — Нимандер нахмурился. — Почему ты так называешь себя?

Плечи колыхнулись, словно рушащиеся холмы: — Так меня звали духи.

— Как ты сюда попал?

— На знаю. Понимаешь, я заблудился.

— А где был раньше?

— Где-то в другом месте. Строил. Из камня. Но каждый построенный мною дом пропадал — не знаю, куда. Это было очень… горько.

— Имя у тебя есть?

— Старший..?

— А еще?

— Иногда мне хочется обтесать камень. Сделать его похожим на дерево. Или кость. Я помню… закаты. Разные солнца каждую ночь, разные. Иногда два. Иногда три, одно ярое, остальные как его детишки. Думаю, я хочу построить еще один дом. Если сумею, то перестану теряться.

Нимандер сел. Его покрывала вулканическая пыль, столь тонкая, что стекала как жидкость. — Так строй дом.

— Едва я начинаю, духи нападают. Сотни, потом тысячи. Слишком много.

— Я прошел стену льда. — Воспоминание вдруг стало сильным. — Омтозе Феллак…

— О, кровь подобна льду, а лед — крови. Есть много путей внутрь. Ни одного назад. Ты не здешний, потому что не умер. Ты, как я, заблудился. Думаю, мы можем подружиться.

— Не могу оставаться…

— Сочувствую.

Паника пронизала Нимандера. Он встал, провалившись в горячий пепел по щиколотки. — Я не… Готос. Найди меня, Готос!

— Помню Готоса. — Ужасная гримаса исказила лицо Старшего. — Он показывался как раз перед исчезновением домов. Смотрел на дом и объявлял его адекватным. Адекватным! О, как я ненавижу это слово! Моя пот, моя кровь — он называл их «адекватными»! Потом он заходил внутрь и закрывал дверь, я клал последний камень и дом пропадал! Не думаю, что люблю Готоса.

— Я тебя за это не стыжу, — сказал Нимандер, не желая говорить о своих подозрениях. Появление Готоса и пропажа домов связаны, Джагут на деле приходил, чтобы забрать их. Этот Старший строит Дома Азата.

И он заблудился.

— Скажи, — произнес Нимандер, — как ты думаешь: есть ли другие, тебе подобные? Те, что строят дома?

— Не знаю.

Нимандер огляделся. Его окружали рваные края кратера. В сером пепле виднелись полузасыпанные глыбы обсидиана и пемзы. — Старший, духи досаждают тебе и здесь?

— В моей яме? Нет, они не умеют лазать по склонам.

— Строй дом здесь.

— Но…

— Используй жерло как фундамент.

— Но домам нужны углы!

— Строй башню.

— Дом… на крови драконов? Но тут нет закатов.

«Дом на крови драконов. Что случится? Что изменится? Почему духи мешают ему?» — Если ты устал быть потерянным, — заявил Нимандер, — построй дом. Но прежде чем закончить его, прежде чем положить последний камень, войди внутрь. — Он помолчал, озираясь, и тихо засмеялся: — У тебя нет выбора; ты будешь строить изнутри наружу.

— Но тогда… кто его завершит?

Нимандер отвел глаза. Он пойман здесь — может быть, навечно. Если он поступит как Готос, войдет в дом и будет ожидать окончания строительства… он может найти путь наружу. Пройти по секретным тропам. Но, сделав так, он навечно оставит здесь это существо. Этого ребенка, это каменщика.

«Я не смогу. Я не Готос. Я не так жесток».

Он услышал смех внутри головы. Фаэд заливалась хохотом. Затем сказала: — Не будь идиотом. Ищи путь наружу. Оставь дурака его камням! Он жалок!

— Я положу последний камень, — сказал Нимандер. — Но убедись, что он достаточно маленький и я смогу его поднять. — Он поднял взор и увидел, что великан улыбается; и теперь он не выглядит ребенком, из очей изливается какой — то свет, омывает Нимандера.

— Я становлюсь иным, — глубоким, мягким голосом сказал Старший, — когда строю.

* * *

— Вытащи его, — попросила Десра.

— Не могу.

— Почему?

Джагут моргнул, словно ящерица. — Не знаю, как. Врата — Омтозе Феллак, но мир за ним совсем другой, и я не желаю ступать в него.

— Но ты сделал врата — и они открываются с обеих сторон.

— Сомневаюсь, что он найдет выход, — сказал Джагут. — Даже если ему позволят подойти близко.

— Позволят? Кто?

— Несколько миллионов жалких слабаков.

Десра оглянулась на Скиньтика: — Почему ты позволил этому случиться? — Но он плакал и только качал головой.

— Не вини его, — произнес Джагут. — Никого не вини. Бывают и случайности.

— Ты затащил нас, — горьким и обвиняющим голосом сказал Скиньтик.

— Увы, да. У меня были причины… Но, кажется, я ошибся. Нужно было действовать более… прямо, но я не люблю прямоты. Когда увидите Аномандера, передайте ему от меня: он выбрал верно. Каждый раз выбирает верно. Скажи, что изо всех, мною встреченных, лишь один заслужил мое уважение. Он.

Скиньтик всхлипнул.

Десра почему-то была потрясена словами Джагута.

— И помните, — добавил Джагут, — что нельзя доверять Каллору.

Ощущая беспомощность и бесполезность, Десра подошла ближе к льду,

— Осторожно, женщина. Эта кровь сильно взывает к вам, Тисте Анди.

Да, она ощутила, но не поверила ощущению, даже не обратила внимания — это хорошо знакомая ложь, сказка о чем-то великом, лежащем чуть впереди, об ответах на все вопросы, до которых чуть дотянуться… еще один шажок, еще один. И еще. Время беседует с живущими, но время — известный лжец, сказочник. Время обещает все, но не дает ничего.

Она взирала в темноту и вроде бы видела движение глубоко, глубоко внутри.

* * *

— Ни одному Джагуту не верь, — заявил Каллор, следя за низким уже солнцем, — а Готосу особенно.

Араната сурово глядела на древнего воина; и, хотя он не поднимал глаз на сестру, Кедевисс понимала: Каллор чувствует себя словно под осадой. Внимание женщины, опустошительная атака холодного расчета — тут даже воин дрогнет.

Но главное впереди, знала она. Что-то произошло. Десра побежала в развалины и не вернулась. Ненанда дергался на месте, не сводя взора с жалких руин.

— Некоторые боги рождены на страдание, — бурчал Каллор. — А вам лучше ехать прямиком в Коралл. Натравите Аномандера Рейка на этого Умирающего, верните Скола, если он вам так нужен. По крайней мере, отомстите.

— А что, месть так важна? — спросила Кедевисс.

— Зачастую она — все, что остается, — отвечал Каллор, прищурившись на западный горизонт.

— Поэтому за вами идут?

Он обернулся и поглядел на нее. — Кто за мной идет?

— Кто-то. Это кажется очевидным. Или я ошиблась?

Араната подала голос из телеги: — Ты не ошиблась, сестра. Но ведь за ним всегда идет охота. Погляди в глаза, и поймешь.

— Радуйтесь, что вы мне еще полезны. — Каллор снова отвернулся.

Кедевисс заметила, как сверкнул глазами в спину воина Ненанда.

* * *

Сколько времени прошло? Дни, а может, и недели. Нимандер стоял и следил, как зодчий строит башню. Придает форму камням при помощи кулаков и где-то найденных каменных ударников, отесывает деревянной киянкой края блоков из пемзы (он сказал, что хочет «облегчить стены»).

Гиганта удовлетворит лишь большая башня, высотой не менее четырех этажей. «Сделанная из крови драконов, застывшей словно стекло. Пемза — их последние выдохи. Башня, да — но и монумент, и могильный камень. Что получится? Не знаю. Ты умен, Нимандер, вон какую идею подал. Ты слишком умен, чтобы остаться здесь. Сиди в башне, когда она пропадет, а я останусь».

Этот спор повторялся изо дня в день. Нимандер побеждал, но не благодаря искусным аргументам или апелляциям к самолюбию Старшего (похоже было, что самолюбия у того вообще нет), а благодаря упорному нежеланию сдаться.

Ведь его ничего особенного не ожидает. Ненанда возглавит остальных — он нашел в себе собственную мудрость, он сдерживает свои порывы; слушаясь советов Скиньтика и Кедевисс, он сумеет стать вождем. До того времени, как они доедут до Коралла.

Нимандер проиграл слишком много битв — он видит это в себе. Он может ощутить каждый шрам, каждую все еще саднящую рану. Это место позволит ему выздороветь… если такое вообще возможно. Надолго? Почему бы не на всю вечность?

Их окружал хор стонов, армия духов пресмыкалась в пыли и пепле у подножия вулканического конуса. Они жалуются на конец мира — как будто здешний мир очень их устраивает! А это не так, ведь каждый мечтает вернуть плоть и кровь, снова вдохнуть воздух. Они пытались подняться по склону, но каждый раз отшатывались. Нимандер чем мог помогал стройке, подносил инструменты, но по большей части сидел на мягкой пыли, ничего не видя, слыша вопли за стенами растущей башни, не ощущая ни жажды, ни голода, медленно освобождаясь от желаний, амбиций, от всего, что прежде имело значение.

Тьма сгущалась вокруг него, пока свет не стал исходить только от слабо мерцающей пемзы. Мир сужался…

Пока…

— Остался один камень. Основа вот этой бойницы. Нимандер, ты дотянешься. Я помогу вылезти — потом протолкну камень внутрь… но скажи, пожалуйста, почему бы нам не отбыть вместе? Я внутри башни. Ты тоже. Если положить камень…

— Старший, — оборвал его Нимандер. — Ты почти закончил. Где Готос?

Удивленный взгляд. — Не знаю…

— Думаю, он боится ступить в это Королевство.

— Возможно.

— Не знаю даже, сработает ли план — создал ли ты путь наружу…

— Понимаю, Нимандер. Останься внутри со мной. Дай положить камень.

— Не знаю, куда унесет тебя башня, — ответил Нимандер. — Наверное, назад в твой мир — где бы он ни был. Но это не мой дом. Я буду там чужаком. К тому же ты сделал камень так, чтобы вставлять его снаружи.

— Я могу обтесать его иначе, Нимандер.

«Не могу уйти с тобой». — Оказавшись там, куда стремишься ты, я сам стану потерявшимся. Ты каменщик, строитель домов. Это твоя задача. Ты не отсюда.

— И ты тоже.

— Неужели? Здесь есть духи Тисте Анди. И Эдур. Даже Лиосан. Это те, что пали в первых войнах, когда драконы прорывались в каждые врата, чтобы убивать и умирать. Послушай их! Они заключили мир — это чудо, и я рад разделить его с ними.

— Ты не призрак. Они заберут тебя. Они станут драться за тебя, начнут новую войну. Они порвут тебя в клочья.

— Нет. Я уговорю их…

— Не сможешь.

Отчаяние пробудилось в Нимандере, ибо он знал истину слов Старшего. Даже здесь ему не рады. Даже здесь он может стать причиной раздора. «Да, когда они порвут меня по суставам, я умру. Стану таким, как они. Война выйдет короткая». — Помоги пролезть в щель, — сказал он, влезая на грубый подоконник.

— Как пожелаешь. Я понимаю тебя, Нимандер.

«Да, возможно, ты понимаешь».

— Нимандер…

— Да?

— Благодарю тебя. За дар творения.

— Когда увидишь Готоса в следующий раз, — сказал Нимандер, когда друг просунул его через бойницу, — дай ему за меня в рожу. Заметано?

— Да. Еще одна хорошая идея. Мне будет тебя не хватать. Тебя и хороших идей. — Нимандер упал на густо засыпанный пылью склон, торопливо уцепился за край оконной щели, чтобы не свалиться на склон. Голоса алчно завопили за спиной. Он мог ощутить, как клубится их воля, желая его поглотить.

В окне заскрежетало, и показался последний камень, с трудом протиснутый наружу. Нимандер едва успел схватиться за него. Вес навалился на пальцы, и он выругался от боли — концы пальцев прищемило, из-под сорванных ногтей закапала кровь. Он пошарил в поисках удобного положения и с криком ухватился за камень второй рукой.

Боги, зачем он это делает? Руки изуродованы, опоры почти нет, безумные духи уже толпятся внизу…

Но камень неумолимо выдвигался. Он подставил плечо, ощутив солидную тяжесть. Руки уже дрожали.

Да, уже достаточно — он освободил руку и ощупал край орошенного кровью обсидианового блока. Понял, как хитро вытесаны углы, как глыба готова занять невероятно точно определенное место. Толкнуть, еще — осторожно, уже почти…

Тысячи, десятки тысяч — ураган голосов, вопли отчаяния, отвращения, ужаса — «слишком много! прошу, не надо! Хватит!»

Он слабеет — он не сумеет — он уже не может держать… со всхлипом он отпустил руки и сумел отскочить в самый последний момент — камень лег на место, а сам он падал на спину, проглоченный облаками пыли, каменной крошки, рваных кусков пемзы. Покатился вниз по склону, почти засыпанный новыми слоями праха. «Жарко. Задыхаюсь. Ослеп». Он тонул, молотил руками, хватал ртом воздух… и тут его ухватили руки — изящные руки женщины…

Плечо ожгла боль, когда руки сильно потянули его. Осыпающийся склон не хотел отпускать — он понимает его нужду, сочувствует о да, он готов уступить, уйти, пропасть в давящей тьме…

Руки выдернули его. Вытащили за окровавленное плечо. Ураган голосов забушевал с новой яростью, все ближе и ближе. Холодные пальцы скребли за голенища сапог, ногти впивались в голени — о, ему все равно, пусть возьмут, пусть…

Он упал на мокрую землю. Полумрак, тишина — только его же хриплое дыхание — и удивленное хмыканье рядом.

Он перекатился на спину. Во рту вкус пепла. Глаза жжет…

Десра упала на колени, опустив голову; лицо ее полно боли, она прижала его руки к груди, словно два сломанных крыла.

Скиньтик подбежал и встал рядом. — Я думал… она…

— Как долго? — спросил Нимандер. — Зачем вы ждали так долго? Скол…

— Что? Тебя не было несколько мгновений. Десра… она пришла и увидела во льду… тебя…

Пальцы ожгло огнем, в локтях и плечах заломило; да вообще все кости болели. Свежая кровь сочилась из забитых пеплом ран на месте ногтей. — Десра, — простонал он. — Почему?

Она подняла голову и уставилась на него. — Мы еще не покончили с тобой, Нимандер, — сказала она хрипло. — О нет, еще далеко не покончили!

— Проклятый дурак, — сказал Готос. — Я приберегал его. Теперь он свободен.

Нимандер вывернул шею. — Ты не смеешь вот так «приберегать» живые существа! Они не камни!

— Почему нет? Суть в том, что он был нужен. Теперь есть Азат на крови драконов…

— Пролитая кровь… кровь мертвых драконов…

— Думаешь, это важное различие? Увы мне и моей вечной глупости! — Джагут резко натянул капюшон и отвернулся, садясь лицом к очагу; теперь он сидел в точности так же, как в тот миг, когда Каллор, Нимандер и Скиньтик впервые вошли в развалины. — Ты идиот, Нимандер. Драконы не играют в игры. Понял? Драконы не играют. Ах, я в отчаянии… или был бы, интересуй меня хоть что-то… Нет. Вместо этого я приготовлю куличики из пепла. Но вас не угощу.

— Пора уходить, — заявил Скиньтик.

Да, это было очевидно всем.

* * *

— Возвращаются, — сказал Каллор.

Кедевисс вгляделась, но не смогла различить в сумраке руин никакого движения.

— Слишком поздно для путешествия — мы разобьем лагерь здесь. Приготовь нам хороший ужин, Араната. Ненанда, разжигай костер. Запали целую груду палок — надеюсь, Готос зажмурится. Да, выманите его наружу, чтобы я смог его убить.

— Нельзя его убивать, — заявила Араната, вставая в телеге.

— Ох. И почему же?

— Мне нужно с ним поговорить.

Араната слезла с повозки, оправила платье и пошагала к развалинам. Там как раз показался Скиньтик, поддерживавший Нимандера, чьи руки были в крови. За ними вышла Десра.

— Эта сучка, твоя сестра… жуть наводит… — прорычал Каллор.

Кедевисс не сочла нужным отвечать.

— Она говорит с Готосом — зачем? Что они могут поведать друг дружке?

Кедевисс дернула плечом и отвернулась: — Думаю, готовить сегодня придется мне.

* * *

Умирающий Капитан смотрел на великана с расколотым лицом. Они сидели на тканых ковриках, и коврик Капитана уже пропитался кровью — казалось, кровь будет течь вечно, словно тело его было всего лишь сломанным, разорванным клапаном, собирающим кровь из никогда не закрывающихся ран мира. Он понял, что умирает так же, как в прошлый раз. Сейчас его окружает роскошь, тогда — песок, грязь, пыль высохшего русла реки; но какая разница? Совсем никакой.

Лишь умирающий способен улыбнуться истине. Много есть вещей, внезапно понял он, которым лишь умирающий может искренне радоваться. Например, его року — громадному воину, что сидит напротив, скрестив ноги и сгорбившись. Между ними курится маленькая жаровня о трех ножках; на углях покоится пузатый чайник, и аромат пряного вина согревает воздух палаты.

— Тебе нужно будет выломать некоторые перегородки, — сказал капитан. — Пусть рабы сделают новую кровать по размеру и прочую мебель.

— Ты не слушаешь, — ответил великан. — Я теряю терпение, когда меня не слушают.

— Ты мой наследник…

— Нет. Рабство — извращение. Рабство — то, что устраивают другим люди, ненавидящие себя. Они ненавидят себя, чтобы сделаться иными, лучшими. Вот ты. Ты сказал себе, будто имеешь право владеть людьми. Ты сказал себе, что они хуже тебя, и думаешь, будто кандалы — тому доказательство.

— Я любил рабов. Заботился о них.

— В сердце ненависти найдется много места для вины, — отвечал воин.

— Это мой дар…

— Все желают одаривать меня. Я отказываюсь. Ты решил, будто твой дар — особенный. Чудесный. Но ты никто. Твоя империя жалка. Знавал я деревенских псов, которые были тиранами пострашнее тебя.

— Почему ты мучаешь меня словами? Я умираю. Ты убил меня. Но я не проклинаю тебя за это. Нет, я делаю тебя наследником. Передаю королевство. Моя армия признает твою власть. Все здесь — твое.

— А мне не нужно.

— Если не возьмешь ты, возьмет один из офицеров.

— Королевство не сможет жить без рабов. Твоя армия станет всего лишь новой бандой, и вскоре их выследят и поймают. Все, что ты строил, будет повержено.

— Ты мучаешь меня.

— Я говорю правду. Позволь офицерам напасть на меня. Я перебью всех. Разгоню твою армию. Залью травы кровью.

Капитан уставился на чудовище, понимая, что ничего не сможет изменить. Он тонул в куче подушек, каждый вдох давался с трудом. Забросанный мехами и одеялами, он тем не менее замерз. — Ты солгал, — едва прошептал он.

Последние слова. Карса еще немного поглядел в лицо мертвеца. Затем постучал в боковую стенку. Она с треском открылась.

— Всем покинуть повозку, — приказал Карса. — Возьмите все, что захотите — но времени у вас немного. — Он снова сел, обвел взором остатки роскошного пира. Он ел, пока капитан просто смотрел — самодовольно, словно щедрый отец. Таким и в смерти остался. Но Карса ему не сын. Не наследник. Неважно, что придумал глупец. Он Тоблакай. Теблор. На севере его ждут сородичи.

Готов ли он к ним?

Да.

Готовы ли они к нему? Вряд ли.

Его ожидает долгий поход — в жалком королевстве не нашлось ни одной подходящей лошади. Он вспоминал времена юности, яркие драматические дни, переполненные знамениями. Каждый лист травы казался ему исполненным значения — но молодой ум попросту выдумывает всё это. Молодого еще не иссушило солнце, не обтрепали ветра. Перед ним просторы, которые жаждут покориться ногам. Враги, которых нужно крушить, грубо хохоча от радости и орошая воздух кровью.

Однажды — кажется, так давно — он ушел на поиски славы… только для того, чтобы осознать: все не такое, каким воображалось. Жестокая истина, которую спутники поняли гораздо раньше, хотя это он назвался Воеводой. Они, тем не менее, позволили увлечь себя — и погибли. Их поборола сила воли Карсы. Какой урок можно извлечь из этого?

Последователи будут следовать за тобой даже ценой жизни. В подобном народе имеется порок — готовность отказаться от инстинкта самосохранения. Порок можно эксплуатировать — жертва будет даже довольна. Неуверенность, смущение пасуют перед простотой. Простота так удобна и так опасна…

Без последователей Капитан ничего не достиг бы. Так бывает во всем мире. Войны превращались бы в хаос набегов, засад, избиений невиновных. Они мало чем отличались бы от кровной мести. Никто не воздвигал бы монументов. Не было бы храмов, дорог и городов. Кораблей, мостов. Поля съежились бы до делянок, которые может обработать одна семья. Без толп последователей не родилась бы цивилизация.

Он мог бы рассказать об этом людям. Ему хотелось бы сделать их не последователями, но товарищами. Совместно они обращали бы цивилизацию в руины — везде и всюду, где находили. Ибо, при всех ее благах, главная цель цивилизации — плодить последователей, приводить в движение волну погрома, вздымать кровавый вал, на гребне которого полетят немногие тираны. Они поведут толпу ложью и стальными словами — «честь», «долг», «патриотизм», «свобода» — они накормят дурачье мечтами о «великом предназначении», научат страдать и причинять страдания окружающим. Он видит перед собой лицо врага, и на нем две маски — тупая жертвенность и холодноглазое господство. Он видел вождей, пожиравших трупы доблестно павших. И это не путь Теблоров. Это не его путь.

Шум разграбления комнат уже затих. Тишина со всех сторон. Карса опустил руку и при помощи крючка снял чайник с углей, опустив на столик посреди объедков, серебряных тарелок и золоченых кубков. Потом пнул жаровню, разбросав угольки по роскошным коврам, шелковым одеялам, мехам и шерсти. Подождал, пока ткани не занялись огнем.

Едва показались первые языки, Карса Орлонг встал и вышел, пригнувшись под притолокой. Мир был тьмой, начинавшейся сразу за кострами стоянки. Над головой бешеные россыпи звезд. Королевская челядь Капитана выстроилась полукругом перед каретой. Карса стоял на балконе с троном.

— Рабы освобождаются, — громко произнес он. — Офицеры пусть поделят добычу, коней и прочее — равные доли каждому, рабам, солдатам и прислуге. Обманете хоть одного, и я убью вас. — Позади него языки пламени выскакивали из каждого окна, каждой щели. Черный дым вздымался все более толстой колонной. Он ощущал спиной жар.

— На заре, — снова заговорил он, — все могут уходить. По домам. У кого нет дома — ищите. И знайте, что я дарю вам время. Вот все, что у вас есть. В следующий раз вы, спрятавшиеся за стенами, увидите во мне разрушителя городов. Пять лет или двадцать — вот что я дарю вам. Используйте время разумно. Все вы, живите разумно.

Эти слова принимались не как благословение, но как угроза — немудрено, ведь люди хорошо поняли Карсу Орлонга — пришедшего с севера, неуязвимого для любого оружия, сразившего Капитана даже не прикоснувшись к нему. Освободившего рабов и разогнавшего рыцарей без единого обмена ударами мечей. Бог-с-Разбитым-Лицом пришел к ним, и каждому теперь будет что рассказать. В немногие оставшиеся годы. Рассказывая, они будут широко раскрывать глаза и облизывать пересохшие губы, спеша ухватить кружки с нектаром забвения. Некоторых нельзя убить. Некоторые приносят вам смерть и суд. Некоторые, желая вам долгой жизни, обещают смерть. Но в их обещаниях нет лжи, ибо разве смерть не придет за каждым? Но увы, сколь немногие готовы высказать это — без приятных эвфемизмов и ловких недомолвок, без метафор и аналогий. Лишь один истинный поэт остался в мире, и он изрекает истину.

Бегите, друзья… но укрыться негде. Совершенно негде.

Узрите свою судьбу в Его Разбитом Лице.

Смотрите хорошенько.

* * *

Лошади встали на вершине небольшого холма. Вокруг шептали невидимые в ночи травы.

— Когда-то я водил армии, — произнес Скиталец. — Когда-то я был волей Императора Малазанского.

Семар Дев ощутила горечь на языке, склонилась набок и сплюнула. Мужчина позади хмыкнул, принимая это за ответ. — Разумеется, мы служили смерти всеми делами своими. Хотя заявляли совсем иное. Принуждение к миру, окончание глупых раздоров и племенной розни. Мы открывали дороги, освобождая купцов от страха перед бандитами. Деньги текли рекой, словно кровь по венам. Наш мир и наши дороги казались позолоченными, но за всем этим поджидал ОН.

— Все славят цивилизацию, — заметила Семар. — Словно маяк во тьме варварства.

— С холодной усмешкой, — продолжал, будто не слыша ее, Скиталец, — он ждет. Там, где сходятся дороги, там, где оканчиваются пути. Он ждет. — Несколько раз ударило сердце, но он молчал.

На севере что-то горело, вздымая к небу оранжевые языки, освещая брюхо нависших туч черного дыма. Словно маяк… — Что горит? — полюбопытствовал Скиталец.

Семар Дев снова сплюнула. Ей не удавалось избавиться от горькой пленки на языке. — Карса Орлонг, — ответила она. — Карса Орлонг жжет, Скиталец. Потому что только это и умеет.

— Не понимаю.

— Это погребальный костер. Но он не скорбит. Скатанди больше нет.

— Когда ты говоришь о Карсе, — заметил Скиталец, — мне становится страшно.

Она кивнула, соглашаясь — хотя он мог и не заметить ее движение. Человек рядом с ней — честен. Во многом так же честен, как Карса Орлонг. На рассвете эти двое могут встретиться. Семар Дев понимала страх Скитальца.

Глава 9

Быки гуляют в гулкой пустоте

Раздутой скотской спеси

По мокрым шкурам бьются колтуны

А жилы как веревки

Гордясь животной жаждою своей

Копытами грохочут

Уйди с пути, уйди! — разящие клинки

Пронзают сердце дамам

Зияют раны в мрачной красоте

Свидетели, замрите

В глазах кровавых не узреть вины

Гордыня торжествует

Наружу семя рвется все сильней

Поет о божьей воле

Уйди с пути, уйди! — и в схватку вовлеки

Танцора словом смелым

Поверь, оступится он в душной тесноте

Под грохот барабанов…

«Щеголи на прогулке», Сеглора

Ожидания — ужасное проклятие, поразившее род людской. Вы прислушиваетесь к словам и видите их как распускающиеся лепестки цветка — или, наоборот, видите, как каждое слово скручивается между пальцами, превращаясь в шарик все более тугой и мелкий, пока все смыслы слов не улетят с очередным движением ловких пальцев. Поэтов и сказочников увлекает то или иное течение, они то взрываются каскадами мятежных (но прекрасных) речей, то впадают в бесцветное, жалостное самоуничижение.

С женами все так же, как с искусством. Посмотрите на человека без пальцев. Он стоит позади своего дома. Его еще тяготит сон, не принесший, впрочем, никакого освобождения от тягот мира; его глаза странно остекленели и могли бы быть вообще закрытыми — едва ли он ясно видит жену, занятую на клочках грядок. Он весь сжался. Существование воистину стало для него узкой щелью. Не то чтобы ему не хватало ума для самовыражения. Нет, его разум остро отточен. Однако он видит в скудости слов — и мысленных, и высказанных — добродетель, признак мужского достоинства. Краткость стала для него манией, одержимостью; сокращая, он отсек от себя все проявления эмоций, а с ними — сострадание. Если язык лишен жизни, к чему он? Если смысл урезан до непонятности, к чему держаться за иллюзию собственной глубины?

Ба! что за заблуждения! Что за мерзостные самооправдания! Стань экстравагантным, и пусть мир кипит вокруг тебя, пряный и густой! Расскажи сказку о своей жизни и о том, как ты хотел бы ее прожить!

Какой бы восторженный жест пальцами вы не сделали, он может показаться жестокой издевкой лишенному пальцев человеку, что молча и без всякого выражения на лице созерцает жену. Но… как хотите. Его жена. Да, он вполне сформировал мнение об этом, и оно соответствует его воззрению на мир (состоящему из ожиданий и вечного их крушения). Обладание имеет свои правила, и ей следует вести себя в рамках правил. Это кажется Газу самоочевидным. Для маньяка не существует тонкостей.

Но что делает Зорди со всеми этими плоскими камнями? Что за непонятный рисунок выкладывает на темной глинистой почве? Под камнями ничего не растет, не так ли? Нет, она приносит плодородный слой в жертву. Но чему? Он не знает. И знает, что может никогда не узнать. Однако деловитость Зорди представляет собой вызывающее нарушение правил, и ему придется с этим разобраться. Скоро.

А сегодня он забьет до смерти человека. Он возбужден… но и холоден. Мухи жужжат в голове, звук нарастает подобно волне, тысячами ледяных ножек копошится в черепе. Он это сделает, как пить дать… значит, жену не побьет. Сегодня — точно; может быть, через несколько дней, неделю — другую… поглядим, как пойдут дела. Поступай просто, не давай мухам угнездиться — вот и весь секрет. Секрет, как оставаться в здравом уме.

Обрубки искалеченных пальцев горят огнем нетерпения.

Ну зачем вообще ему думать? Вот лицо, вот глаза, вот суровая линия рта. Все признаки человека, мужчины. Когда за глухим фасадом нет ничего, остается лишь доказывать себе, что ты мужчина. Снова и снова. Ночь за ночью.

Потому что так поступают все люди искусства.

Зорди думает о многих вещах, но все они не особенно важны — или так она сказала бы, принужденная к исповеди (разумеется, нет никого, кто смог бы бросить ей вызов, потребовать самоизучения, что очень хорошо). Она будет порхать по саду, словно лист, сдуваемый ветром в волны ленивой, медленной реки.

Она думает о свободе. Она думает о том, как разум может обратиться в камень, стать прочным и неподвижным перед ликом любого невыносимого давления. О том, как течет пыль — неощутимо, как шепот, незаметно для всех. Она думает о холодных, отполированных поверхностях каменных плит, гладких как воск, о том, как солнце отражается в них мягким и мутно-белым, совсем не болезненным для глаз. Вспоминает, как муж говорил во сне, изливался словами, словно державшая их плотина бодрствования разрушилась, и хлынули наружу сказания о богах и обещания, призывы и жажда крови, боль искалеченных рук и боль тех, кого уродовали эти руки.

Она замечает бабочек, танцующих над зеленой грядкой слева, почти на расстоянии вытянутой руки, если он захочет вытянуть запачканную грязью руку — но тут эти оранжевокрылые сильфиды улетают, хотя она не угрожала им. Увы, жизнь непредсказуема, и опасность может принимать личину мирного спокойствия.

Колени болят, и мысли ее не содержат ни грана ожиданий — никакого намека на костяк реальности, поджидающей ее в грядущем. Никакого намека — хотя она и выкладывает камень за камнем в узор. Это все вовне, видите ли. Вовне.

* * *

Клерк в конторе Гильдии Кузнецов никогда не пользовался молотом и щипцами. Его работа не требовала вздувшихся мышц, дубовых ног, мощного размаха; никогда жгучий пот не лился ему в глаза, никогда жар не опалял волос на руках. Поэтому перед лицом простого кузнеца клерк так и светился силой.

Удовольствие можно было различить в тощих, поджатых, опущенных по углам губах, в водянистых глазках, так и шныряющих по сторонам; в бледных руках, ухвативших стило словно ассасин — кинжал. Весь покрытый пятнами чернил, он восседал за широкой стойкой, разделявшей комнату напополам и словно отделявшей от мира богатства и райские блаженства, которые обещало членство в Гильдии полноценным членам.

Толстяк помаргивал. Баратолу Мекхару хотелось перелезть через стойку, поднять клерка и переломить пополам. Еще и еще раз, пока на грязной стойке не останется лишь кучка обломков с вонзенным сверху стило — так втыкают меч в могильник воина.

Мысли приносили Баратолу мрачное удовлетворение. Клерк качал и качал головой.

— Это просто, даже для такого как вы. Гильдия требует ручательств, а именно покровительства аккредитованного члена Гильдии. Без него ваши деньги — всего лишь шлак. — Он улыбнулся, сумев так ловко подколоть кузнеца.

— Я недавно в Даруджистане, — снова сказал Баратол. — Подобное покровительство невозможно.

— Да уж.

— Насчет ученичества…

— Тоже невозможно. Вы сказали, что уже давно в кузнецах, и я не оспариваю ваши слова — все доказательства очевидны. Разумеется, это делает вас сверхквалифицированным. Да и староваты вы для ученика.

— Если я не могу учиться, как найти покровителя?

Улыбка на устах, качание головы. Ладони поднялись: — Вы же понимаете, не я сочиняю законы.

— Могу я поговорить с одним из тех, кто сочиняет подобные законы?

— С кузнецом? Нет, увы, они заняты в кузницах, как и подобает мас…

— Я мог бы посетить их на рабочем месте. Вы можете указать адрес ближайшего?

— Ни в коем случае. Мне доверили обязанности управления Гильдией. Если я совершу нечто подобное, меня ждет отстранение от работы. Неужели вы обремените себя такой виной?

— Думаю, я смогу жить с такой виной.

Лицо клерка отвердело. — Благородный характер — важнейшее качество, подобающее члену Гильдии.

— Важнее покровительства?

— Это баланс добродетелей, сир. Извините, я сегодня очень занят…

— Вы спали, когда я пришел.

— Вам могло так показаться.

— Мне показалось? потому что так оно и было.

— Не имею времени спорить с вами о том, что вам могло или не могло показаться на пороге нашей конторы…

— Вы спали.

— Вы вполне могли придти к подобному умозаключению.

— Я умозаключил, потому что вы спали. Подозреваю, если это станет известно членам Гильдии, могут последовать дисциплинарные взыскания.

— Ваше слово против моего. Учитывая ваше прошлое, столь дурно влияющее на ваше чувство чести…

— И давно ли честность стала дурно влиять на чувство чести?

Клерк моргнул: — Ну… как только она стала обвинять, разумеется.

Баратолу пришлось подумать. Он предпринял новую попытку: — Я мог бы оплатить взносы заранее. Предположим, за год вперед или еще больше.

— Без покровительства подобный платеж будет рассматриваться как дар. Имеются судебные прецеденты, позволяющие…

— Вы возьмете деньги и ничего не дадите взамен?

— Разве это не суть благотворительного дара?

— Вряд ли. Но не важно. Вы рассказали мне, почему я не могу стать членом Гильдии Кузнецов.

— Членство открыто для любого кузнеца, желающего работать в городе. Как только он найдет покровителя.

— Что делает вас закрытой лавочкой.

— Чем?

— Малазанская Империя нашла множество таких лавочек в Семи Городах. И открыла их. Думаю, при этом пролилась кровь. Император не пасовал перед профессиональными монополиями любого сорта.

— Ну, — клерк облизал узкие губы, — слава всем богам, что малазане не завоевали Даруджистан!

Баратол вышел и увидел на другой стороне улицы Колотуна, поедавшего что-то вроде окрашенного льда в конусе из сухого хлеба. Утренняя жара быстро плавила лед, пурпурная вода текла по коротким рукам целителя. Губы тоже были красными.

Тонкие брови Колотуна взлетели, когда подошел кузнец. — Итак, отныне ты гордый член Гильдии?

— Нет. Они отказали.

— Но почему? Ты мог сделать что-то вроде образца…

— Нет.

— О… и что теперь, Баратол?

— Что? Открою свою кузницу. Независимую.

— С ума сошел? Они тебя сожгут. Сломают все инструменты. Вытащат и толпой забьют до смерти. Все это в день открытия.

Баратол улыбнулся. Ему нравились малазане. Несмотря на всё, несмотря на бесчисленные ошибки, совершенные Империей, на всю пролитую кровь, ему нравились эти ублюдки. Видит Худ, они не такие подлецы, как его сородичи. «Или», подумал он скривив губы, «жители Даруджистана».

Он ответил на предсказания Колотуна: — Управлялся и с худшим. Насчет меня не беспокойся. Я решил работать кузнецом, хочет этого гильдия или нет. Рано или поздно им придется принять меня в свои ряды.

— Как же ты будешь торжествовать, если будешь к тому времени мертвым?

— Я не буду. Мертвым, я имел в виду.

— Они постараются помешать всем, кто заведет с тобой дела.

— Колотун, я хорошо знаком с малазанским оружием и доспехами. Я работал по стандартам старой империи, а они, сам знаешь, были высокими. — Он поглядел на целителя. — Гильдия запугает вас? Тебя и твоих друзей?

— Нет, разумеется. Но мы в отставке.

— И вас преследуют ассасины.

— Ах, совсем забыл. Ты в чем-то прав. И все же, Баратол, сомневаюсь, что несколько малазан смогут удержать на плаву твое дело.

— В новом посольстве есть отряд охраны.

— Тоже верно.

— Здесь и другие малазане живут. Дезертиры с северных кампаний…

— Точно. Но они держатся от нас в стороне — чему мы совсем не огорчаемся. Хотя были бы не прочь собрать их в баре. Зачем вспоминать старые раздоры?

— Если они придут ко мне, я скажу им это. Будем помогать друг другу.

Колотун стряхнул мокрые крошки и вытер руки о штаны. — Когда я был сосунком, они казались вкуснее. Хотя и дороже были, ведьме приходилось сначала делать лед. Здесь, разумеется, лед делают с помощью газа в пещерах.

Баратол подумал над словами целителя с пурпурными губами — и на один миг увидел его ребенком. Улыбнулся. — Нужно найти подходящее место для кузни. Пройдемся, Колотун?

— С радостью. Теперь я знаю город. Что именно ты ищешь?

Баратол рассказал.

Ах, как хохотал Колотун! И они пошли в темные камеры сердца города, в которых с ревом струится кровь, в которых возможны все виды изолированности. Если вашему разуму хочется именно этого. Если ваш разум подобен разуму Баратола Мекхара, швырнувшего наземь — наземь! — ржавую перчатку!

* * *

Вол, самолюбивый вол, мотал головой и втягивал телегу с камнем под арку ворот, в благословенную тень — несколько шагов в прохладе и снова в опаляющий жар. Нежные длинные ресницы задергались — вол оказался во дворе и ощутил рядом сладкую холодную воду, звук капели казался приглашением, запах манил поцелуем, и вверх поднялась голова животного с широким, покрытым еще более нежными белыми волосками носом. Неужели человек, наделенный хоть каплей жалости, не посочувствует бедному усталому волу?

Нет, не посочувствует. Сначала надо разгрузить телегу, и волу придется стоять, молчаливо покоряясь, перемалывая жвачку, громко хлюпая языком и скрипя коренными зубами; мухи безумствуют, но что можносделать с мухами? Ничего вообще, только ждать, когда прохлада ночи прогонит их прочь и вол сможет поспать, величественно стоя под небом (если выпадет удача). Не на небе ли отдыхают мухи?

Разумеется, познавать мысли вола — значит тратить бесконечное количество времени ради понимания безмятежной простоты травоядных. Так поднимите взоры на двух скользких типчиков, что проходят в ворота — это не рабочие, суетящиеся на восстановлении старого поместья, не клерки или лакеи, не каменщики, не инженеры и не инспекторы, не весовщики и не обмерщики. По виду они просто бездельники и проходимцы, а по сути — еще хуже…

Двенадцать имен в списке. Одно удачно вычеркнуто. Одиннадцать остальных отысканы, но сбежали в последний миг, словно склизкие угри — каковыми они, без сомнения, и являются, научившись увертываться от долгов, неудач и прочих выходок вселенной, явно злонамеренной и приносящей нам злосчастия и что похуже. Однако неудачи громил, посланных выбить долги или осуществить наказание, вовсе не касаются этих двоих, не так ли?

Освободившись от бремени, радуясь несказанной свободе, Скорч и Лефф стоят здесь, в поместье, что скоро начнет сиять, поднявшись из пыли и праха и небрежения, и подобно расшитому каменьями плащу облачит приехавшего богача — нет, женщину, как говорят слухи, женщину под вуалью, но с такими глазами! прекрасными глазами! Вообразите, как раскрылись бы ее глаза, заметь она Скорча и Леффа, нервно сжавшихся, едва показавшись из тени высокой арки. Они оглядываются словно заблудившиеся — или словно воры, готовые бежать с кусками мрамора, или грудами кирпичей, или даже с мешками железных клиньев…

— Эй вы двое! Чего вам нужно?

Виновато вздрогнув, Скорч широко раскрытыми глазами уставился на грузного бригадира — гадробийца с ногами столь кривыми, что он не шагал, а как будто брел сквозь глубокую грязь. Лефф втянул голову, словно инстинктивно уворачиваясь от секиры — не правда ли, это отлично характеризует прожитую им жизнь? — а затем сделал шажок вперед и выдавил улыбку столь кривую и слабую, что ее нельзя было назвать даже гримасой.

— Нельзя ли переговорить с кастеляном?

— Насчет чего?

— Охрана ворот, — сказал Лефф. — У нас уйма полезных умений.

— О. Хоть одно существенно для нас?

— Че?

Лефф глянул на Скорча и увидел, что по лицу друга подобно пожару распространяется паника. Сам он ощущал отчаяние — безумие думать, будто им удастся еще раз шагнуть на скользкую лестницу. Безумие! — Мы… мы могли бы прогуливать ее собак.

— Могли бы? Думаю, могли бы, будь у Хозяйки собаки.

— А у нее будь? — спросил Лефф.

— Что будь?

— То есть у нее есть собаки, которых мы могли бы прогуливать?

— У нее нет даже собак, которых вы не могли бы прогуливать.

— Мы можем охранять ворота! — завопил Скорч. — Вот мы зачем пришли! Чтобы наняться, понимаете ли, в охранники имения. Если вы думаете, что мы не можем мечами махать или самострелы нацеливать, вы нас совсем не знаете!

— Правильно, — ответил бригадир. — Я вас совсем.

Лефф ощерился: — Что вы нас?

— Стойте здесь, — сказал, отворачиваясь, пожилой человек, — пока я ищу Кастеляна Усерлока.

Когда бригадир пропал в пыли (а вол у груды камня завистливо следил за ним), Лефф повернулся к Скорчу: — Усерлок?

Скорч беспомощно пожал плечами: — Никогда о таком не слышал. А ты?

— Нет. Конечно, нет. Я бы припомнил.

— Что?

— Что? Ты Худом клятый идиот!

— Что мы тут забыли, Лефф?

— Торвальд сказал нам нет. Помнишь? Полное нет. Он слишком хорош для нас. Ну, так мы ему покажем. Наймемся в это чудное имение. Как стражники. В мундирах с начищенными пряжками и плетеными «лентами миролюбия» на мечах. Он проклянет себя, что отказался от нас как партнеров и вообще. Клянусь, это его жена — она нас никогда не любила. Особенно тебя, Скорч. Ты во всем виноват, и я тебе никогда не забуду, даже не уговаривай.

Он захлопнул рот и весь превратился во внимание: возвращался бригадир, а рядом с ним шагала непонятная фигура, столь туго замотанная в хлопковые тряпки, что на три шага бригадира приходился лишь один ее шаг, напряженный, как качание маятника. Ноги под лоскутным рубищем казались слишком маленькими — не прячутся ли там раздвоенные копыта? Голову кастеляна накрывал капюшон, в его тени виделось нечто вроде маски; руки в крагах были согнуты так, что Леффу — а миг спустя и Скорчу — вспомнился пустынный богомол. Если это — распорядитель богатого поместья, то кто-то сбил мироздание с оси, направив по непостижимым путям…

Бригадир сказал: — Вот они, господин.

Что там, есть ли глаза в прорезях гладкой маски? Кто сможет угадать? Однако голова пошевелилась, и что-то подсказало обоим мужчинам — словно паучок затанцевал в спинных хребтах — что их внимательно изучают.

— Весьма верно, — сказал Кастелян Усерлок голосом, напомнившим Леффу скрежет мокрого гравия (а Скорч подумал о чайке, что обхитрила остальных и видит, как те составляют против нее заговор — что ж, свобода и равенство принадлежат всем)! — Весьма верно, — сказал закутанный и маскированный мужчина (или женщина, но ведь бригадир сказал «господин», значит, он мужчина?) — что нам нужны охранники. Хозяйка прибывает сегодня из загородной местности. Требуется достойная встреча. — Кастелян помедлил и склонился вперед, перегнувшись в пояснице; Лефф различил в дырах маски блеск нечеловечески красных глаз. — Как твое имя?

— Лефф Бахен, господин. Вот мое имя.

— Ты ел сырых моллюсков из озера?

— Что? Ну, э… давно.

Замотанный палец поднялся и не спеша закачался вправо — влево. — Рискованно. Прошу, открой рот и высунь язык.

— Что? Э… вот так?

— Отлично. Благодарю. Да. — Кастелян отклонился назад. — Черви грева. Ты заражен. Пустулы на языке. Гайморитом страдаешь? Веки зудят — это от яиц, они потом вылупятся и черви поползут из уголков глаз. Сырые моллюски, цк, цк.

Лефф вцепился в лицо: — Боги, мне нужен лекарь! Деньги есть…

— Не нужно. К счастью, я позабочусь о вас — вы должны предстать перед Хозяйкой в приличном виде, о да. Будете стоять по сторонам ворот. Отлично одетые, здоровые на вид, избавленные от паразитов. Уже строится небольшая казарма. Нужно будет нанять еще не менее трех, чтобы исполнить ее требования — у вас есть друзья, достойные доверия и способные на такую работу?

— Э, — начал Скорч, осознав, что Лефф временно потерял способность говорить, — мы могли бы. Я мог бы пойти и …

— Превосходно. Как твое имя?

— Скорч. Э, у нас есть рекомендации…

— Не нужно. Я уверен в собственной способности судить о людях, и я уже решил: вы двое, хотя и не наделены обширным умом, тем не менее склонны к верности. Это поможет вашей карьере, смею полагать. Вы будете стараться, потому что втайне уверены, что не соответствуете занятым должностям. И то, и другое к лучшему. Рад сообщить, что у тебя нет паразитов злокачественного и опасного сорта. Итак, Скорч, иди и найди нам еще одного, двух или трех охранников. А я пока займусь Леффом Бахеном.

— Точно! Да, господин, я готов!

Бригадир стоял неподалеку и ухмылялся. Ни Скорч, ни обалдевший Лефф не заметили эту подробность. А надо бы.

* * *

— Женщинам нужны тайны, — сказала Тизерра, поднимая чашку из тонкого как скорлупа фарфора к яркому солнцу. — Эта превосходна, милая. Без пороков.

Карга — торговка закивала головой. Торвальд Ном радостно улыбнулся и облизал губы. — Разве не забавно? — спросил он. — Новая кухня забита изящной посудой, у нас теперь оригинальный очаг на четырех ножках и все такое. Настоящие драпировки. Плюшевая мебель, разноцветные ковры. Надо и мастерскую переделать. Побольше, посолидней…

Тизерра поставила чашку и двинулась к нему. — Муженек.

— Да?

— Ты слишком усердствуешь.

— Я? Ну, все как во сне, если ты понимаешь. Вернуться домой. Делать все это ради тебя, Ради нас. Мне все кажется нереальным.

— О, не в этом проблема. Ты уже начал уставать, Торвальд Ном. Тебе нужно нечто большее, чем просто таскаться за моей юбкой. И деньги у нас не навечно — видит Беру. Моих горшков на двоих не хватит.

— Намекаешь — мне нужна работа?

— Я открою тебе тайну — всего одну, но помни, что я сказала: у женщин много тайн. Сегодня я чувствую себя великодушной, так что слушай. Женщина рада выйти замуж. Муж — ее остров, если угодно. Надежный, прочный. Но иногда она любит заплывать подальше от берега, качаться на волнах лицом к солнцу. Даже нырять, скрываясь от взора, чтобы собрать раковины и еще что-то. Закончив с этим, она возвращается на остров. Суть в том, муженек, что во время купания супруг ей не нужен. Что ей нужно — знать, что остров тут, неподалеку.

Торвальд моргнул и нахмурился: — Ты советуешь мне заблудиться.

— Дай мне одной побродить по магазинчикам, дорогой. Не сомневаюсь, у тебя найдется много интересных дел, например, в ближайшей таверне. Увидимся дома вечером.

— Если тебе так хочется… конечно, я оставлю тебя одну, сладкая — и да, я умею блуждать. У мужчин тоже есть тайны!

— Верно. — Она улыбнулась. — Надеюсь, что это не такие тайны, открыв которые, мне захочется поймать и убить тебя.

Он побледнел. — Нет, нет. Ничего подобного!

— Хорошо. До встречи.

И, будучи мужчиной смелым и довольным жизнью (более или менее), Торвальд Ном с радостью сбежал от жены — как делают все смелые и довольные мужчины на свете. «Нужно вспахать ту полосу за лесом, любимая. Нужно пойти починить сети. Пора почистить стол. Пора идти на грабеж, сладкая моя». Да, мужчины делают то, что делают, как и женщины — и дела их всегда загадочны и необъяснимы.

А в имении замотанный тряпками Кастелян Усерлок завел Леффа в пристрой на боковой стороне главного дома, где порылся в набитых соломой ящиках и вытащил маленькую бутылку. Передал Леффу: — Две капли в каждый глаз. Еще две на язык. Повторить два раз сегодня и по два раза каждый день, пока бутыль не опустеет.

— Это убьет червяков в голове?

— Да, червей грева. За других не ручаюсь.

— У меня другие в голове!?

— Как знать… У тебя мысли путаются?

— Иногда… Боги подлые!

— Две возможности, — подумал вслух Усерлок. — Черви подозрений или черви вины.

Лефф скривился: — Говорите, что вину и подозрения вызывают червяки? Никогда ничего такого не слышал.

— Тебя иногда грызут сомнения? В голове ползают странные идеи? Замыслы застревают в узком месте? Ты внезапно пугаешься, увидев острый рыболовный крючок?

— Вы что, навроде целителя?

— Я тот, кто нужен собеседнику. Давай-ка найдем тебе форму.

* * *

Торвальд Ном репетировал беседу с женой. Тщательно взвешивал каждое слово, вызывая беззаботное настроение, необходимое, чтобы ловко обойти некоторые подробности насчет новой работы.

— Отлично, что мы снова вместе, — сказал Скорч, радостно прижимаясь к нему сбоку. — Стража имения, не меньше! Больше не вкалываем на грязных подонков. Больше не ловим неудачников на потребу злобных пираний. Больше…

— Тот кастелян называл размеры жалования?

— Хм. Нет, но они кажутся большими. Должны быть. Это сложная работа…

— Скорч, эта работа какая угодно, но только не «сложная». Мы будем отгонять воров. Все мы уже были ворами, так что справимся с задачей без всякого труда. Иначе нас уволят.

— Нужны еще двое. Ему нужны трое, а я нашел только тебя. Итак, еще двое. Можешь кого вспомнить?

— Нет. Что за семейство?

— А?

— Хозяйка — к какому Дому она принадлежит?

— Не знаю.

— Имя?

— Без понятия.

— Она из провинции?

— Наверное.

— Что же… кто-то знатный недавно умер? Ее влечет наследство?

— Мне откуда знать? Думаешь, я могу уследить, кто из здешней толпы помер? Они мне никто, вот как.

— Крюпп может знать, его и спросим.

— Нет, не спросим. Мы трое нанялись на законную работу. Мы на пути к… э… узаконению. Так что не спрашивай кого попало. Тор, ты все погубишь!

— Как несколько разумных вопросов могут что-то погубить?

— Я просто нервничаю. О, кстати говоря, кастеляна ты не сможешь увидеть.

— Почему? С кем же говорить о работе?

— Нет, я не о том. Я о том, что ты его не увидишь. Он закутан в тряпки. Капюшон, краги, маска. Вот я о чем. Его звать Усерлок.

— Шутишь?

— Почему? Это его имя.

— Кастелян закутан как труп, а ты не видишь в нем ничего особенного?

— Может, солнца боится или еще что. К чему подозрения? Ты что, Тор, никогда не встречал людей с придурью?

Торвальд Ном покосился на Скорча — и промолчал.

* * *

— Вижу, ты нашел одного кандидата, — сказал Усерлок. — Превосходно. Да, он вполне сойдет. Возможно, на роль капитана Стражи Имения?

Торвальд вздрогнул. — Я ни слова еще не сказал — а уже получил повышение?

— В вашем заявлении усердная честность преобладает над уверенностью. Ваше имя?

— Торвальд Ном.

— Из Дома Ном. Возможен ли конфликт интересов?

— Возможен ли? В чем?

— Хозяйка намерена занять пустующее кресло в Совете.

— О. Ну, я практически не участвую в жизни Дома Ном. Наших в городе десятки, это верно, и связи семьи протянулись даже к другим континентам. Однако я ни во что не втянут.

— Вас изгнали?

— Нет, никаких подобных… крайностей. Скорее вопрос… интересов.

— Вам не хватает амбиций.

— Точно.

— Отличный маникюр, Торвальд Ном.

— Э… спасибо. Могу порекомендовать масте… — Голос угас, воцарилось унылое молчание, ибо Торвальд изо всех сил старался не глядеть на скрытые пальцы кастеляна.

В этот момент из-за угла главного здания показался Лефф. Губы и глаза его были ярко-оранжевыми.

Скорч крякнул. — Эй, Лефф. Помнишь того кота, на которого сел в баре?

— И что?

— Ничего. Просто вспомнилось, как у него глаза безумно выпучились.

— Да о чем ты?

— Ни о чем. Случайно вспомнил. Всё. Смотри, я привел Тора.

— Вижу, — фыркнул Лефф. — Понимаешь, видеть еще не разучился.

— Что с твоими глазами? — спросил Торвальд.

— Настойка. Я заразился червями грева.

Торвальд Ном нахмурил лоб: — Люди не заражаются червями грева. Только рыбы, если поедят заразных моллюсков.

Оранжевые глаза Леффа выпучились еще сильнее. Затем он рывком повернулся к кастеляну. Тот пожал плечами и сказал: — Черви джурбен?

Торвальд хмыкнул. — Те, что живут в нижних пещерах? В карманах с зеленым газом? Они длиной с ногу и почти такие же в ширину.

Кастелян вздохнул: — Все мы склонны к ошибочным диагнозам. Прости, Лефф. Может, снадобья избавили тебя от другой болезни. Так или иначе, цвет пропадет через пару месяцев.

— У меня еще два месяца будут глаза бешеного кота?

— Смею полагать, это получше червей грева. Теперь, господа, поищем нашего портного. Что-то черное и расшитое золотой нитью. Цвета Дома, все такое. Затем — краткий инструктаж, порядок смен, дни дежурств и так далее…

— А жалованье в инструктаже упоминается? — спросил Торвальд Ном.

— Естественно. Как капитан вы получите двадцать серебряных консулов в неделю, Торвальд Ном. Скорч и Лефф, как рядовые стражники, по пятнадцать. Согласны?

Все трое торопливо закивали.

* * *

Муриллио ощущал некоторую шаткость в ногах, но хорошо понимал: это не последствия недавнего ранения. Слабость — свойство духа. Возраст словно прыгнул на спину, вцепился когтями в каждый сустав и висит, все сильней наливаясь тяжестью. Он ссутулился, и это казалось привычным — он как бы давно так ходил и лишь случайно обнаружил это сегодня. Острие меча того пьяного сосунка пронзило нечто поистине жизненно важное, и никакие целители, малазанские и другие, не смогут его заштопать.

Шагая по людным улицам, он старался придать походке уверенность; это оказалось сложной задачей.

«Был пьян. Штаны упали. Масса объяснений случившемуся той ночью. Вдова Сефарла плевалась ядом, когда пришла в себя и смогла осознать, что стряслоcь. Кажется, до сих по плюется. Да, что стряслось. С дочерью. Нет, не насилие — слишком много было торжества на девичьем лице, хотя и восторг перед подвигом молодого защитника тоже присутствовал. Едва прошел шок… Не нужно было возвращаться и объясняться…»

Но это стало кошмаром вчерашнего дня — искры сыпались дождем, на лицах семейства было написано огорчение, каждое резкое слово ложилось новым мазком на картину его безобразия… А чего было ожидать? За чем он пришел? Чтобы вернуть самоуверенность?

«Возможно. Подозреваю, я принес кисть с собой».

Несколько лет назад он все уладил бы без особых трудностей. Шепоток там, взгляд в глаза здесь… Нежное касание рукой, намекающее надавливание. Но опять же, несколько лет назад вообще ничего не случилось бы. Пьяный дурак!

Ох, он часто повторяет эти слова. Но относятся они к юнцу со шпагой или к нему сегодняшнему?

Подойдя к большой школе фехтования, он миновал открытые ворота и вышел на залитую солнцем площадку тренировок. Десятка два молодых, перекормленных, залитых потом учеников вздымали пыль и махали деревянными мечами. Большинству — он сразу это понял — недостает агрессии, главнейшего качества убийц. Они танцуют, чтобы увернуться, бестолково тычут остриями, изображая старание. Постановка ног и равновесие вообще отвратительны.

Наставница стояла в тени ближней колоннады. Она даже не следила за побоищем во дворе, целиком занятая созерцанием разорванного шва или прорехи в кожаной перчатке.

Обойдя сбоку толпу, затерянную в облаках желтой пыли, Муриллио подошел к наставнице. Она бросила на него короткий взгляд — и вернулась к перчатке.

— Извините меня, — обратился к ней Муриллио. — Вы главная в школе?

— Я. — Она кивнула, не поглядев в сторону учеников, хотя так уже началось несколько совсем не учебных драк. — И как я с ними управляюсь?

Муриллио уделил большее внимание шумной ссоре. — Это зависит.

— Отличный ответ, — хмыкнула она. — Что могу сделать для вас? Хотите оставить здесь сына или внучку? Ваши одежды роскошны… были роскошными. Но сомневаюсь, что вы можете себе позволить нашу школу. Или вы один из утонченных богачей, считающих высшим шиком домотканое рубище, древние монеты и все такое?

— Просто песня зазывалы, — восхитился Муриллио. — И многих вам удается привлечь?

— Классы переполнены. У нас уже составляется список претендентов.

— Я гадал, не нужна ли вам помощь. В основном обучении.

— В какой школе учились?

— У Карпалы.

Женщина фыркнула: — Он брал одного ученика раз в три года.

— Точно.

Теперь она взирала на него даже слишком пристально. — Я тут слышала, что в городе всего семь его учеников.

— На самом деле пять. Федель споткнулся, сбегая по лестнице, и сломал шею. Пьян был. Сантбала…

— Был пронзен в сердце Горласом Видикасом. Первая серьезная победа ублюдка.

Муриллио поморщился: — Это не дуэль. Сантбала почти ослеп, хотя из гордости это скрывал. Победа обошлась Горласу в один порез на запястье.

— Молодежь предпочитает не ранить, а убивать.

— Да, вот до чего скатилась дуэль. К счастью, большинство ваших учеников скорее порежут себя, чем противника. Подобные раны редко смертельны.

— Как вас зовут?

— Муриллио.

Она кивнула, словно уже успела догадаться. — Вы здесь потому, что хотите стать учителем. Если бы начали учить при жизни Карпалы…

— Он выследил бы меня и убил. Да. Он презирал школы. Да и сами дуэли презирал. Сказал как-то, что учить рапире — все равно что вкладывать ядовитого гада в руку ребенка. Обучение его не радовало; он не удивлялся, узнав, когда кто-то из его элитных учеников или погибал, или спивался.

— Но вы не сделали ни того, ни другого.

— Верно. Я охотился на женщин.

— Но они оказывались слишком быстроногими?

— Вроде того.

— Я Стонни Менакис. Школа существует, чтобы делать меня богатой. Это работает. Скажите, вы разделяете ненависть вашего мастера к учительству?

— Думаю, не так страстно. Не ожидаю, что стану получать наслаждение… но сделаю все, что нужно.

— Постановка ног.

Он кивнул: — Постановка ног. Искусство отхода. Все позиции, «оборонительная сеть», что поможет им сохранить жизнь. Обездвиживающие выпады в запястье, колено, ногу.

— Не смертельные.

— Да.

Она выпрямилась со вздохом: — Отлично. Разумеется, если я смогу вас нанять.

— Уверен, что сможете.

Она удивленно поглядела на него и сказала: — И не думайте охотиться на меня.

— Я с охотой покончил. Или, скорее, охота покончила со мной.

— И хорошо…

Тут они увидели, как в двери входит пожилая женщина. Голос Стонни почему-то … изменился. — Мирла. Что ты тут делаешь?

— Я искала Грантла…

— Идиот уехал с трайгаллами. Я его предупреждала, но он все равно решил убить себя ни за что ни про что…

— Понимаешь, дело в Харлло…

— Что с ним?

Старушка вздрагивала при каждом вопросе Стонни. Муриллио заподозрил, от такого тона и сам он смутился бы.

— Пропал.

— Что? Давно ли?

— Цап сказал, что видел его два дня назад. На пристанях. Он всегда возвращался вечером… ему всего пять…

— Два дня?!

Муриллио видел, как белеет лицо Стонни, как загорается в глазах ужас. — Два дня!

— Цап сказал…

— Тупица! Твой Цап врун! Треклятый вор!

Под таким напором Мирла отступила на шаг. — Он принес от тебя деньги…

— Потому что я чуть его не придушила, да! Что Цап сделал с Харлло? Что он сделал?

Мирла рыдала, прижимая к груди скрюченные подагрой руки. — Он ничего не сделал, Стонни…

— Моментик, — встрял Муриллио и встал между женщинами, ведь Стонни подпрыгнула и подняла руку в перчатке. — Ребенок пропал? Я пошлю весть — я знаю разных людей. Прошу, поступим логически. На пристанях, говорите? Узнаем, какие суда отошли два дня назад — торговый сезон едва начался, их немного. Мальчика зовут Харлло, пяти лет от роду…

— Боги подлые! Ты послала его на улицу, хотя ему только пять!

— Дайте описание. Волосы, глаза и так далее.

Мирла кивала, слезы катились по иссохшим щекам, а все тело дрожало. Она все кивала и кивала…

Стонни отвернулась и убежала, оглашая коридор стуком сапог.

Муриллио удивленно посмотрел ей вслед: — Куда… зачем…

— Это ее сын, видите ли, — прохлюпала Мирла. — Единственный сынок, но она его не хотела, так что он был с нами, а у Цапа ум дурной, но не настолько, нет, так плохо он не мог, он не мог навредить Харлло, не мог!

— Мы его найдем. Так или иначе. Благослови нас Госпожа Удачи, и ребенка тоже. Теперь прошу описать его получше — что он обычно делал — я должен знать все. Все, что вы сумеете рассказать. Все.

* * *

Цап смутно, но точно понимал, что окружающие желают видеть его хорошим и потому верят ему, обманывая самих себя; что, даже если истина выползет на яркий свет, ему следует всего лишь изобразить сокрушенное раскаяние — и великая защитница примет его в объятия. Так делают все матери.

Смеем ли мы надеяться, что хотя бы изредка, может быть, в исходе ночи, когда ужасы подкрадываются ближе, он подумает о том, как свершенные им дела могут исказить материнскую веру — не только в него, но и в себя саму? Сын ведь является продолжением матери — или хотя бы так верят матери где-то в неизреченных глубинах душ. Их вера — цепь незримая, но прочная как железо; напади на ребенка — и поразишь его мать, ибо она подумает об уроках, которые не преподала сыну или преподала неправильно, о вещах, которые предпочла не заметить, перетолковать, представить вовсе не такими, какими они были на самом деле.

Восплачьте о матери. Цап о ней даже не вспомнит — всю свою жизнь он будет плакать только о себе любимом, но уж зато без перерыва. Наползающий ужас пробудил искры мысли, почти что симпатии — но они никогда не смогут привести его к осознанию, к состраданию матери, любящей дитя без всяких условий. В его натуре — принимать всё, что даровано, как принадлежащее по праву рождения, да еще требовать больше и больше.

Гнев против несправедливости приходит тогда, когда что-то — все равно что — отнимается у тебя, какая-то справедливо заслуженная вещь. Цап, разумеется, заслужил всё и сразу, всё, что пожелает. Он желает — и тянет руку, и о, какая разгорается ярость, если вещь избегает его хватки или отнимается другим!

При отсутствии должного воспитания ребенок конструирует мир, подходящий лично ему. Созданный его едва ли пробужденным умом — умом, никогда не достигающим самопознания — мир становится поистине странным местом. Но не будем негодовать на ошибки почти что взрослых детей, родня они нам или нет. Некоторые дети рождаются в клетке — она уже готова, она в их черепах — и это очень темная клетка.

Он бродил по улицам, сбежав от жестоких вопросов. Они не имеют права его вот так обвинять! О, как только он повзрослеет, никому не будет позволено преследовать его. Он разобьет им морды. Он растопчет им головы. Он заставит их бояться, всех их, и будет делать только то, что захочет. Он не может дождаться этого возраста, вот в чем истина.

И да, он обнаружил себя около ворот Двух Волов. Нужно же узнать. Харлло все лежит там? Он же ударил не так сильно, чтобы убить. Правда ведь? Только если Харлло рожден слабаком, если с ним что-то не так. Но разве это удивительно? Собственная мать Харлло выбросила его. Так что если Харлло валяется мертвым в траве на вершине того холма, это ведь не вина Цапа. Его что-то убило бы, раньше или позднее.

Какое облегчение. Но нужно пойти и убедиться. Что, если Харлло все же не умер? Что, если он там планирует убийство? Он как раз сейчас может красться за Цапом! С найденным где-то ножом или узловатой палкой. Быстрый, хитрый, скрывающийся от взгляда, как быстро Цап не оглядывайся — он там! Он ждет. Он выслеживает.

Цап должен все прояснить, вот почему он бежит через Майтен. Вонь Бурого Стока и прокаженных чуть не вызвала рвоту — но ха! Послушайте, как они вопят — он достал каждого большим камнем! Ему почти захотелось задержаться, выбрать самого безобразного и бить его камнем снова и снова, пока не смолкнут вопли. Это ведь будет милосердие, не так ли? Лучше, чем гнить заживо.

Но нет, не сейчас, может, по пути назад — после того как он постоит, любуясь на облепленный мухами труп Харлло — это будет прекрасное завершение дня! Решение проблемы. Никто не охотится в тенях. Он первым бросил камень, он человек — катапульта. Хрямсь! Жидкий череп вдребезги!

Может, он еще малец, но такие вещи уже умеет. Умеет забирать жизни.

Бросив дорогу, он забирался в холмы. То самое место — как он мог бы забыть? Каждая подробность горит в мозгу. Первое великое полотно истории Цапа. Он сразил равного соперника, и поглядите, как вьются в небесах над озером драконы — свидетели!

Склон ужасно утомил его, заставил дрожать ноги. Нет, это, конечно же, пустая нервозность.

Он встал над нужным местом, и подбородок сковало внезапным ужасом.

Тела нет.

Цап заозирался во все стороны сразу. Он там! Вообще не раненый! Он, похоже, притворялся, бил ногами в якобы судорогах. Затаился, да, чтобы устроить Цапу проблемы. Вернется Грантл и ох какого Худа устроит! Грантл сделал Харлло любимчиком, потому что Харлло будто бы помогал. Но разве не Цап принес домой последнюю корзину топлива? Он! Но ведь Грантла нет, он не увидит ничего. Не узнает ничего, потому что…

«Если тот меня раньше не убьет».

Содрогаясь на ледяном ветру с озера, Цап помчался вниз. Нужно попасть домой — может, не в сам дом, но сесть неподалеку — чтобы суметь прыгнуть на спину Харлло, когда тот покажется и расскажет ложь о произошедшем. Ложь! У Цапа ведь нет мешка с деньгами, не так ли? Деньгами матери Харлло — что за смехота! Она и так богатая, Цап заслужил деньги не хуже любого другого — он протянул руку и нежно погладил опухоль на левой щеке. Сука ударила его и украла свои деньги. Ох, она заплатит однажды, ох заплатит!

Однажды, о да, когда он вырастет. Тогда… держись!

* * *

Горласу Видикасу случилось отправить к Худу знаменитого некогда дуэлянта еще тогда, когда окружающие считали его мальчишкой. Но сейчас он — мужчина, настоящий мужчина, вызывающий страх член Совета. Он живет в достатке, но не вызывающе богато… хотя это лишь вопрос времени.

Дураки всего мира поклоняются богам и богиням. Но единственное, чему стоит поклоняться — деньгам, ибо поклоняясь им, ты видишь, как растет их число — еще, и еще; к тому же все, что ты приобретаешь, отнимается у других людей. Вот подлинное завоевание. День за днем, сделка за сделкой — победа в таких играх доказывает истинность веры и поклонения, восхитительную их подлинность.

Дураки складывают деньги в копилки. Богачи очищают их копилки. Вот подлинное деление человечества. Но не только: богачи решают, сколько денег могут откладывать дураки. Не это ли сила? На какой стороне лучше оказаться? Вопросы, не требующие ответа.

Монета покупает силу, как бог благословляет культ; но силы и богатства всегда не хватает. Что до жертв — ну, их тоже всегда не хватает. Кто-то должен чистить улицы района Имений. Кто-то должен стирать одежду, простыни и так далее; кто-то должен производить всю эту чепуху! И кто-то должен выигрывать войны, если богатые решили, что им опять не хватает богатств.

Горлас Видикас, рожденный для титула и созданный для богатства, находит жизнь приятной. Но она может стать еще приятнее, и шаги к улучшению довольно просты.

— Дорогая супруга, — сказал он, вставая, — я должен отправиться в поездку и вернусь не ранее чем завтра или даже послезавтра.

Она помолчала, рассеянно следя, как слуги собирают обеденные приборы со стола — как мелькают бескрылыми птицами мозолистые руки — и произнесла: — О?

— Да. Мне присвоено звание смотрителя загородных предприятий, и я должен их посещать. Потом я поплыву в провинцию Гредфаллан и подпишу договор.

— Очень хорошо, муж.

— Все организовалось неожиданно, — добавил Горлас, — а у меня уже давно лежат приглашения на ужин от Шардена и Ханута. — Он помедлил, улыбнулся ей. — Передаю их в твои умелые руки. Прошу передать мои нижайшие извинения.

Она смотрела на него с недоумевающим видом. — Ты велишь мне посетить твоих друзей ночью?

— Разумеется.

— Понимаю…

Похоже, она действительно понимала. Рассердилась ли она? Нет. Что это расцвело на щеках — румянец удовольствия? Она успела отвернуться, и он не мог судить уверенно.

Жена покинула комнату, покачивая бедрами в своей восхитительной манере. Что же, что сделано… то сделано.

Он встал и подозвал лакея: — Готовьте карету, я выезжаю немедленно.

Человек закивал и поспешно вышел.

Кто-то должен ухаживать за лошадьми, проверять упряжь, держать салон в чистоте, а тормоза в исправности. Кто-то должен заботиться, чтобы в дорожных сундуках лежало все необходимое. А кое-кто должен работать над другими необходимыми вещами. Например, раздвигать ноги перед друзьями в награду за их прошлые услуги и в качестве аванса за услуги, которые понадобятся завтра.

Они могут взять его жену. Он может в один прекрасный день взять их жен — взять все, чем они владеют. Все, что они считают своим. После сегодняшней ночи он будет владеть одной из их жен — нет, обоими, если учитывать, что впереди многие недели. Кто именно произведет на свет наследника Горласа? Ему все равно. Если Чаллиса понесет… это, по крайней мере, заставит ее родителей поддержать Горласа — а может, дарует ей удовлетворение, сотрет с лица выражение грусти, покончит со всеми этими противными вздохами и томными взглядами в окно. Она тоже поклоняется деньгам. Видит Худ, она тратит их достаточно на драгоценные безделушки и скучные развлечения. Дайте ей ребенка, потом еще трех — четырех, и она перестанет его раздражать и притом будет довольна.

Придется приносить жертвы. Так иди, жена, и кто знает — возможно, ты вернешься назад с улыбкой.

Через звон с четвертью экипаж вынес Видикаса через ворота Двух Волов, и лошади прибавили прыти, видя перед собой открытый путь и поспешно минуя нищету Майтена (а где пресмыкаться безнадежным неудачникам, как не за городской стеной?) Горлас закрыл шторки и поднес к носу ароматизированный шарик.

Взяв власть, ему следует отдать приказание: вырыть большую яму на Обжитой Равнине, согнать туда всех этих бесполезных тварей и закопать. Все очень просто — не можешь заплатить целителю, твоя беда; но уж на похороны мы расщедримся.

Наслаждаясь мыслями о подобных улучшениях, Горлас дремал, а карета продвигалась вперед.

* * *

Чаллиса стояла в личных покоях, созерцая стеклянную полусферу с плененной луной. Что она может потерять? Репутацию. Или, скорее, репутация изменится. Ханут будет ухмыляться, Шарден подмигивать с таинственным видом, отчего сочащаяся из каждой поры тайна перестанет быть таковой. Другие люди будут набиваться в гости, желая получить то же самое. Может быть, она не сможет остановиться. А может, вскоре она найдет единственного мужчину, решившего, что влюбился — и начнет раскручивать свой план — единственный разумный план, что у нее остался. Весьма логичный, весьма разумный. Законный.

Иногда зверь набрасывается на своего хозяина. Иногда зверю удается добраться до горла и перегрызть его. Но требуется время. Ни Шарден Лим, ни Ханут Орр не годятся — оба нуждаются в Горласе, оба видят в их триумвирате удобное партнерство. Любой может переметнуться, когда созреют обстоятельства — но она подозревала, что случится такое очень нескоро.

Сумеет ли она?

«Что такое твоя жизнь? Оглянись вокруг. К чему тебе все это?» На такой вопрос у нее нет ответа. Она похожа на ювелира, равнодушного к идее ценности. Сверкающий камень или тусклый — неважно. Редкие камни, огромные камни — единственное различие таится в желаниях; но как оценить их, когда за каждым лежат одинаковые потребности? Да, один и тот же досадный голод.

Она сможет свести все потребности к одной. Сможет! Ей придется — чтобы вкусить грядущее.

Она ощутила холод, увидела, как змеятся под бледной кожей пурпурные дорожки вен, Как лениво струится кровь. Ей нужно гулять под солнцем, ощущать жару, знать, что люди оглядываются — смотрят на горностаевую шляпку с полями из прошитого серебром черного шелка, на браслеты на руках и лодыжках… слишком много украшений, они притягивают воров, да и безвкусно все это. А длинные волосы будут блестеть от ароматических масел, в глазах появится тот блеск, ленивый, удовлетворенный, соблазнительно скрываемый, словно она не видит никого вокруг (это — она отлично понимает — самое лучшее выражение для ее все еще прекрасных глаз)…

Она поняла, что смотрит в глаза сама себе — в зеркало. Взор все еще ясный после графина вина за завтраком и трубки ржавого листа после завтрака; она вдруг ощутила, что когда взглянет в зеркало в следующий раз, увиденное лицо будет принадлежать другой женщине, захватившей ее кожу, ее место. Чужачке, которая гораздо мудрее, гораздо опытнее в делах падшего мира — не чета ей сегодняшней.

Она пытается заручиться ее покровительством?

Вполне вероятно.

День манил, и она отвернулась — не успев узнать многого о женщине, которую оставляет позади — и начала наряжаться для выхода в город.

* * *

— Итак, ты историк, выживший в Собачьей Упряжке.

Старик за столом поднял взор и нахмурился: — По правде говоря, я не выжил.

— Ох, — ответила Сциллара, садясь на стул напротив. Сегодня тело ее казалось каким-то странным, словно жир может стать невесомым. К счастью, она больше не толстеет, однако кости несут большой вес; она ощущала себя круглой и пухлой, и отчего-то это пробуждало сексуальное напряжение — она готова была выплескивать на окружающих ленивую, знойную чувственность. Сциллара вытащила трубку и принялась пожирать глазами малазанина. — Ну, мне очень жаль такое слышать.

— Долгая история, — сказал он.

— Которую ты изложил барду с конским хвостом.

Он хмыкнул: — Это частное дело.

— По мне, разумно было бы выпустить пар. Узнав, что я была в лагере Ша'ик, в Рараку, он попытался выудить подробности. Но я смутно помню то время, так что помочь не смогла. Вот о Геборике рассказала.

Тут Дюкер медленно распрямился, глаза заблестели — куда только делись все следы грусти и усталости. — О Геборике?

Сциллара улыбнулась: — Рыбак сказал, что тебе может быть интересно.

— Да, интересно. Или, — он вдруг заколебался, — мне кажется, что интересно.

— Боюсь, он умер. Но я готова рассказать, если хочешь. Все с той ночи, когда мы сбежали от Ша'ик.

Свет в глазах Дюкера угасал. Он отвернулся. — Похоже, Худ решил сделать меня последним. Все друзья…

— Старые друзья — наверное, — отозвалась она, разжигая трубку. — Освободилось место для новых.

— Горькое утешение.

— Думаю, нам надо прогуляться.

— Я не в настроении…

— А я — да. Баратол пропал, твои партнеры наверху замышляют заговоры. Чаур на кухне жрет все, что на глаза попадется. Дымка в меня втюрилась — ну, по мне, дело приятное, на время развлекает, но все же это не настоящая любовь. Только она не слушает. Так или иначе, мне нужен спутник, и выбрала я тебя.

— Да ну, Сциллара…

— Если ты старый, это не значит, что ты можешь быть грубым. Хочу, чтобы ты повел меня в «Гостиницу Феникса».

Он долго молча смотрел на нее.

Сциллара сильно затянулась, наполняя легкие и колыхая грудями, и заметила, как глаза у него малость забегали. — Видишь ли, я хочу ошеломить дружка, — сказала она и выпустила струю дыма к почерневшим балкам.

— Э, — кисло ответил он, — если так…

* * *

— Раллик в ярости, — сказал Резак и сел, протянув руку к голове сыра. Отломив порядочный кусок, он взял в другую руку яблоко. Откусил сначала от яблока, сразу же присоединив к нему сыр.

— Крюпп соболезнует. Трагедия судьбы, если судьба в том, чтобы примиряться с тем, что тебе выпало. Дражайший Резак мог бы вернуть прежнее имя, реши он стать тенью, скажем, Муриллио. Увы, Резак по имени должен резать по-настоящему.

Резак проглотил пищу. — Постой. Я не желаю идти в тени Раллика. Ни в чьей тени… говоря взаправду, сама мысль о тени вызывает тошноту. Если меня проклял какой-то бог, то явно Повелитель Теней.

— Жалкий Повелитель, тень без предмета, воистину самый коварный и подлый бог! В тени его холод, трон его неудобен и жёсток, Псы ужасны, Веревка завязана узлами, а невинные служки сладки и соблазнительны! Но! — тут Крюпп воздел пухлый палец, — Резаку не стоит говорить о хождении в тени. Ничьей тени! Даже той, что колышется на редкость возбудительно, разделяется на редкость увлекательно, танцует на дрожащих ресницах, что окружают бездонно-черные глаза, которые не глаза вовсе, а пруды глубины бездонной — но печалится ли она? Клянусь Апсалар, не печалится!

— Иногда я тебя ненавижу, — прорычал Резак, уставившись на стол. Сыр и яблоко замерли в руках.

— Бедный Резак. Смотрите, сердце его вырезано из груди и шлепнулось на стол, словно сочный кусок мяса. Крюпп вздыхает и вздыхает из глубин сочувствия и простирает, о да, теплый плащ товарищества, заслоняя от сурового света истины и в сей день, и в день последующий! А теперь нацеди нам еще немного травяного настоя, который, хотя на вкус здорово напоминает солому и грязь, из которых лепят кирпичи, тем не менее, по уверениям Мизы, помогает от всех видов несварения, даже вызванных дурными вестями.

Резак налил настоя и снова откусил от яблока и сыра. Начал жевать — и скривился: — Какими вестями?

— Теми, которые скоро придут, разумеется. Добавят ли они меда к нашей трапезе? Думаю, нет. Мед успеет скиснуть и свернуться. Почему, гадает Крюпп, все, провозглашающие, будто здравие исходит от кислых микстур, мутно-серых отстоев разнообразных сырых, неочищенных и мерзостных на вкус снадобий, а также от физических упражнений, призванных единственно утомлять мускулы и изнашивать кости — все сторонники здоровой и чистой жизни оказываются как один испитыми, малокровными и бледными как пергамент, с большими кадыками, дергающимися языками и водянистыми глазами? Почему они беснуются от самолюбивого коварства, ходят словно неупокоенные аисты и пьют ту «чистую» воду, в которую только что мочились? И передай, пожалуйста, дорогому и благостному Крюппу тот последний пирог, что сиротливо съежился на твоей оловянной тарелке.

Резак заморгал: — Прости? Что?

— Пирог, милый юноша! Сладкое удовольствие, утешающее благочестивых поклонников Страдания! Сколько же жизней нам дано, риторически вопрошает Крюпп, чтобы усердно стеснять жизнь нынешнюю многообразными запретами, так что сам Худ сгибается пополам от хохота? Ныне вечером, дорогой друг Крюппа, ты и я пройдемся на кладбище и поспорим, какие погребенные кости принадлежат здоровым людям, а какие бешеным маньякам, скакавшим все дни жизни своей с веселыми улыбками.

— Думаю, здоровые кости лежат в могилах пожилых людей.

— Нет сомнений, нет сомнений, друг Резак. На редкость прочная истина. Что же, Крюпп ежедневно встречает старцев и восторгается, видя широкие их улыбки и слыша дружелюбные их приветствия.

— Не все старики жалкие, Крюпп.

— Тоже верно, тут и там шляются типчики с широко раскрытыми глазами — ведь полная соблазнов жизнь уже позади, и эти дураки успешно миновали всё! Но чему удивляются эти существа? «Почему я еще не помер?» Почему бы тебе, утомленному тремя десятками лет прирожденного недовольства, не пойти и не помереть прямо сейчас?

— Похоже, старики тебе досаждают.

— Хуже. Дорогой Муриллио бормочет невесть что беззубым ртом и погружается в жизнь бездеятельную. Обещай же Крюппу, дорогой Резак — когда заметишь, что сей блистательный образчик начнет спотыкаться, шамкать, разговаривать с тучами, храпеть, пердеть, обмачивать штаны и так далее, свяжи рекомого Крюппа, засунь в особо прочный мешок, отнеси к ближайшему утесу и швырни! В воздух! Вниз, на грозящие скалы, в кипящие моря, в густую пену — Крюпп умоляет! И послушай, дорогой Резак: сделав это, спой и посмейся, а также плюнь ему вслед! Обещаешь ли?

— Если буду поблизости, Крюпп, сделаю все в точности.

— Крюпп чувствует облегчение, большое облегчение. Ай, яй! Пирог бунтует в нижних кишках — еще чаю, прошу, дабы ублажить безвкусное убожество земли подобающим ей битумным шлаком. А потом настанет время ленча! Погляди — ка, кто пришел, никто иной как Муриллио, нанятый на работу, сверкающий и готовый на всяческое великодушие!

* * *

Любовь Искарала Паста была чистой и совершенной, только жена все портила. Если он склонялся влево, она склонялась вправо; если он склонялся вправо, она склонялась влево. Если он вытягивал шею, она тоже вытягивала шею и все, что он мог видеть — спутаннуюсеть волос и стальные черные очи, в которых видно слишком много ума — слишком много для нее и для него тоже, если подумать.

— Тупая карга, — пробурчал он. — Не понимает, что если я склоняюсь туда и сюда, то только потому, что мне это нравится, а вовсе не потому, что Верховная Жрица вон там обильно демонстрирует изобильные задние части — отлично зная, о да, зная! что я тут ерзаю и пускаю слюни, вздыхаю и хриплю. О искусительница, о подлая лиса! Но нет! В любом положении передо мной неумолимая немезида, прокляни мои глаза! Может, мне удастся отослать ее под благовидным предлогом. Какая идея! — Он начал улыбаться и клониться вперед, но броня его очарования мигом начал осыпаться и трещать под губительным напором ее взора. — Сладкая виноградинка, пышечка! Мула нужно вычесать и заботливо накормить. Он там, к храмовой конюшне.

— Сейчас?

— Да. Поскольку ты явно ничем не занята, могла бы заняться чем-то полезным.

— Я делаю что-то весьма полезное, дорогой муженек.

— О! И чем же, милая замарашка?

— Я приношу в жертву свое время, удерживая тебя от глупостей больших, чем ты совершаешь обыкновенно. Уверяю, это трудная задача.

— О каких глупостях ты толкуешь? Любимая устрица, о чем ты тут?

— Она соизволила согласиться с твоими претензиями. Единственная причина, почему нас еще не вышвырнули из храма, дав пинка под тощие зады. Меня, тебя, мула и болтливых бхок’аралов — конечно, если она сможет отыскать их по кельям. Я ведьма паучьей богини, и Жрица вовсе не рада этому. Так что говорю тебе, о гнилое яблоко глаза моего: если я позволю тебе какие выходки, нам конец.

— Она так много болтает — удивительно, что зубы еще не выпали. Но постой! Почти все выпали. Шш, не смейся, даже не улыбайся. Я улыбаюсь? Может быть, но это улыбка снисхождения, обозначающая нечто хорошее, а если не хорошее, то вообще ничего не обозначающая. От нее жены всего мира впадают в апоплексическое буйство безо всяких причин, о милые, любимые половинки. — Он вздохнул и пригнулся, пытаясь смотреть через ее подмышку, но близкая перспектива превратила зрелище в косматый кошмар. Вздрогнув, он снова завздыхал и принялся тереть глаза. — Иди, жена, мул тоскует. Все, что ему нужно — увидеть твое сладкое лицо. Чтобы лягнуть, ха, ха! Шш, она не засмеялась! Даже не улыбнулась! — Он огляделся. — Милая, морщинистая, суженая — почему бы не пойти на прогулку, не погреться на солнечных улицах? Скорее в уличных канавах, ха, ха! Потоках помоев. Прими ванну! Помочись на один из здешних фонарей — и ни одна собака Даруджистана не примет вызов! Ха! Эта улыбка ободряет, не так ли?

Верховная Жрица Сордико Шквал подступила к ним — эта женщина не ходит, а дефилирует, змея соблазнения, очаровательница бесстрастия — боги, мужчина может умереть от одного ожидания! Он что, взвизгнул? Конечно, нет, скорее звук возник оттого, что он выскользнул из подмышки Могоры.

— Я была бы весьма рада, — сказала Жрица тем глубоким голосом, что сливает все мыслимые виды искушений в единый водоворот призыва, — если бы вы совершили совместное самоубийство.

— Я мог бы притвориться, — шепнул Паст. — Тогда она уйдет с нашего пути — знаю, Верховная Жрица моих фантазий, могу видеть твою борьбу с природным желанием, твой палящий голод! Наложи же на меня руки! О, знаю, я не так красив, как некоторые, но у меня есть сила!

Вздохнув, Сордико Шквал отступила — но нет, скорее фланировала — сзади это походит на фланирование. Приближение было дефилированием, а отступление фланированием. — Сордико Флани Шквал Дефиле, она приходит и уходит, но не покидает меня, о любовь возлюбленная, любовь намного лучшая, нежели недолюбовь, которую я раньше считал полной любовью, но которая намного хуже вот этой, настоящей. Да, эта любовь великая, нависающая башней, течная пыхтящая сочная взрывная любовь! Ой, мне плохо.

Могора фыркнула: — Ты не узнаешь настоящую любовь, даже если она укусит тебя в лицо.

— Убери подмышку, женщина!

— Ты превратил храм в сумасшедший дом, Искарал Паст. Ты превращаешь в сумасшедший дом любой храм, в котором живешь! Вот мы здесь замышляем взаимное убийство, и чего ждет от нас твой бог? Да ничего! Только ожидания, постоянного ожидания! Ба, пойду-ка за покупками!

— Наконец! — каркнул Искарал.

— Ты идешь со мной, чтобы носить покупки.

— Ни шанса. Используй мула.

— Вставай или я прикончу тебя прямо здесь.

— В святой обители? Ты сошла с ума?

— Откровенное богохульство. Темный Трон позабавится?

— Отлично! За покупками. Но на этот раз без поводка.

— Только не теряйся.

О, почему брак занимает место любви? Узы взаимного недовольства стягиваются, пока жертвы не застонут, но от боли или наслаждения? Есть ли разница? Такой вопрос лучше не задавать женатикам, о нет.

В стойле мул подмигнул лошади, лошадь ощутила, как трава ворочается в кишках, а мухи, мухи летали от одного куска навоза к другому, убежденные, что следующий чем-то отличается от предыдущих — жалкие, тщедушные твари — нет мудрости у тщедушных, только желания и недовольство, и они жужжат, призывая начать новое сражение за новый клок сырой пахучей соломы.

Взык, взык.

* * *

Среди масс гранита и смятенных, пронизанных жилами складок камня простерлась обширная яма, принадлежащая Скромному Малому. Утес изрыт пещерами и тоннелями. Расположенная на середине пути между Даруджистаном и провинцией Гредфаллан, окруженная широкими дорогами шахта имеет при себе поселок почти в восемьсот жителей. Наемные работники, рабы, узники, десятники, стража, повара, плотники, горшечники, изготовители веревок и одежды, прачки, углежоги, шахтеры и лекари, мясники и пекари… Предприятие вечно суетится. Воздух заполнен дымом. Старухи с поцарапанными руками ползают среди лесов, подбирая обломки дерева и низкокачественный уголь. Чайки и вороны пляшут среди оборванных, сгорбленных фигур.

На расстоянии в половину лиги не осталось ни одного живого дерева. Ниже по склону, обращенное к берегу озера, расположено кладбище с несколькими сотнями небрежно засыпанных неглубоких могил. Вода у берега безжизненна, красна, а на дне смутно виден оранжевый ил.

Прижав к носу надушенную тряпицу, Горлас Видикас осматривал работы, которыми теперь распоряжался — хотя, наверное, «распоряжался» — слово неправильное. Повседневные дела были возложены на мастера, покрытого шрамами и прыщами мужчину лет пятидесяти. В его ладонях застряли кусочки металла. Он кашлял через каждый десяток слов и сплевывал густую желтую мокроту прямо на обитые бронзой башмаки.

— Молодежь шустрее всего. — Кашель, плевок. — Мы зовем их кротами, они ведь пролезают в такие щели, куды взрослый ни в какую. — Кашель, плевок. — Если там гнилой воздух, взрослые рабочие не помирают. — Кашель… — У нас трудностя были с набором молодежи, покуда не начали покупать у нищеты в городе и за — слишком много у них недоносков, чтоб кормить, понимайте? Для молодежи особые правила — никто на них руки не ложит, если понимайте, о чем я тут.

Они с этого начинают. Шахтер живет лет пять, если раньшее не упадет или еще что. Когда слабеют, из тонелей выводим, чтобы на подхвате были. Немного доживают до десятников — я был из них, понимайте. Замарал руки еще юнцом. Если сейчас не свобода мне выпала, то не знаю что и звать свободою.

Этот мастер, как подумал про себя Горлас, умрет не позднее чем через три года. — Есть проблемы с заключенными?

— Не, почти все скоро мрут, так что нет проблем. Заставляем их работать в самых гиблых жилах. По большей мышьяк их губит — мы ж тут и золото берем, понимайте. В прошлом году профит триста процентов. Даж на мою долю, верно, можно нехилый дом купить.

Горлас поглядел на мерзкое существо: — Ты женат?

Кашель, плевок. — Нет еще. — Он улыбнулся. — Но богатей чего не купит, верно?

— В качестве доброго почина партнерства, которое, нет сомнений, будет плодотворным, — сказал Горлас, — вступив в доходы предприятия, я готов финансировать тебе покупку имения. В рассрочку, под низкий процент…

— Точно? Ну, благородный господин, это было бы хорошо. Да-с, очень хорошо. Мы все для вас сделаем.

«Когда ты откинешься без наследников, будет у меня еще один особняк в районе Имений». — Рад помочь, — широко улыбнулся он. — Те, что преуспели в жизни, должны помогать друг другу.

— Я так же насчет этого думаю. В точности.

Дым и вонь, голоса сквозь пыль, ревущие и тужащиеся в перегруженных повозках волы. Горлас Видикас и умирающий мастер смотрели на эту картину, очень довольные собой.

* * *

Харлло выскользнул из трещины, вытянув перед собой фонарь — и ощутил хватку мозолистой ладони. отобрав фонарь, Бейниск вытащил Харлло, держа на удивление мягко — но это же Бейниск, мудрый ветеран семнадцати лет, у него половина лица покрыта рубцами, сквозь которые сияют синие глаза, каким-то чудом избежавшие повреждения. Ухмыляясь, он поставил Харлло на ноги.

— Ну, крот?

— Железо, чистое и холодное. На три моих руки толщиной.

— Воздух?

— Ну, я же здесь…

Бейниск со смехом шлепнул его по спине: — Заслужил полдник. Иди назад, на Утесы.

Харлло нахмурился: — Можно, останусь здесь?

— Веназ снова досаждает?

— Хулиганы меня не любят, — сказал Харлло.

— Потому что ты умный. Слушай, я его один раз предупредил. Я всегда предупреждаю всего один раз, так что он понимает и не будет к тебе лезть. Кроты нам нужны довольными и целыми. Закон лагеря. Я в ответе за Утесы, верно?

Харлло кивнул. — Но ведь тебя там не будет? Не сегодня.

— Веназ сегодня на кухне. Все будет хорошо.

Еще раз кивнув, Харлло поднял небольшой мешок с инструментами (на этот раз он был чуть тяжелее обычного) и полез в недра горы. Ему нравились тоннели, по крайней мере те, в которых гнилой воздух не першит в горле. В окружении прочного камня он чувствовал себя защищенным, в безопасности; особенно ему полюбились узкие разломы, в которые может пролезть только он — или немногие, похожие на него, все еще молодые и без переломов. Сам он пока что сломал один палец — и то на правой руке, которой он держит фонарь и больше ничего особенного не делает. Он может подтянуться на левой руке, а тело всегда скользкое, потное, несмотря на сырость и холод пещер.

Он любит исследовать места, в которых еще не был. Или затаскивать толстую змею — рукав насоса в ледяные водоемы, потом кричать рабочим, что можно качать, и в уютном мерцании фонарей следить, как опускается уровень воды. Иногда ему удается замечать странные наросты на камнях, а иногда ловить в узких углублениях слепых рыб, которых он жует и глотает, приобщаясь таким образом к миру подземелья. Как и этим рыбам, иногда ему не требуются глаза — хватает ловких пальцев, вкуса и запаха воздуха, камней, отзвуков капающей воды и щелканья суетливых белых тараканов.

Рано утром его послали в расселину — привязали веревки к лодыжкам и опустили словно груз — вниз, вниз, три и четыре узла на веревке — пока вытянутые руки не ощутили теплоту сухого камня; здесь, на такой глубине, воздух бывает горячим и сернистым, зажженный фонарь ярко светится в потоках свежего воздуха. В желтом свете он встал, начал оглядываться и заметил сидящий у стены, шагах в тридцати, труп. Иссушенный, со сморщенным лицом и запавшими в орбиты глазами. Обе ноги были раздроблены, вероятно, от падения, и осколки костей пробили сухую кожу.

Рядом с недвижной фигурой лежали меха; на расстоянии протянутой руки виднелся гнилой мешок, прорванный и показавший содержимое — два оленьих рога, костяной скребок и каменный молоток. Шахтер, понял Харлло. Как он сам. Шахтер далеких, далеких дней.

Еще один шаг, глаза широко раскрылись, взирая на инструменты, которые можно… и тут труп заговорил.

— Не стесняйся, щенок.

Харлло отскочил. Сердце забухало в груди. — Демон!

— Скорее покровитель шахтеров. Не демон, щенок, не демон.

Светильник выпал из руки испуганного мальчика. Голос мертвеца был звучным, ритм его походил на биение волн о песчаный пляж. Черная тьма возвращала громкое эхо.

— Я Дев'ат Анан Тол из клана Иринтал Имассов, живших на берегах Джагра Тил, пока не пришел Тиран Раэст и не поработил нас. Он послал нас в скалы, где все погибли. Но, как видишь, не я. В отличие от родичей, я не умер.

Харлло шарил дрожащей рукой, отыскивая фонарь. Вернул промасленный фитиль в круглую колбу, три раза качнул насосик емкости с медленно расходующимся голубым газом — и пламя вспыхнуло. — Да уж, ловкий трюк. Почему ты не умер?

— У меня было достаточно времени, чтобы решить этот вопрос, щенок. Я нашел лишь одно объяснение своему состоянию. Ритуал Телланна.

— Который сделал злых Т’лан Имассов! Я слышал о них от Дяди Грантла! Немертвые воины в Черном Коралле — Грантл видел их самолично! И они преклонили колени и вся их боль была взята одним человеком, и он умер, потому что принял боли слишком много, и они построили курган и он еще там и Грантл сказал, что он плакал, но я не верю, потому что Грантл большой и самый лучший воин в мире и ничто вообще его плакать не заставит!

От Дев’ада Анан Тола не доносилось ни звука. — Ты еще здесь?

— Щенок, возьми мои инструменты. Первые, сделанные моей рукой. Я был Изобретателем. В моем уме идеи множились с такой быстротой, что я жил в вечной лихорадке. Иногда, по ночам, я почти сходил с ума. Так много мыслей, так много задумок — мой клан меня боялся, Гадающие меня боялись, сам Раэст меня боялся — потому и бросил сюда. Чтобы я умер. И мои идеи со мной.

— Нужно о тебе рассказать? Они могут решить, что тебя надо вытащить. Снова увидишь мир.

— Мир? Тонкий огонек в твоей руке рассказал мне о вашем мире больше, чем я могу понять. Солнце… о, солнце… думаю, оно может меня уничтожить. Но увидеть его снова…

— Теперь у нас металлические штучки есть. Железные.

— Небесный камень. Да, я многое заметил в тоннелях. Джагуты использовали магию, чтобы добывать и обрабатывать его — но нам подобное запрещалось видеть. Но даже тогда я думал, что железо можно изготовлять без всякой магии. Посредством жара. Собрать, придать форму, выковать полезные орудия. Раэст все еще правит?

— Никогда не слышал ни о каком Раэсте, — сказал Харлло. — Бейниск правит Утесами и Мастер правит шахтой, а в городе есть совет знатных, а в далеких землях есть короли и королевы, императоры и императрицы.

— И Т’лан Имассы, стоящие на коленях.

Харлло оглянулся на штрек — он уже слышал едва доносящиеся сюда голоса. — Хотят поднимать меня. Что рассказать об этом месте?

— Плохой камень, белая пыль, которая вредит людям. Дурной воздух.

— Тогда никто больше сюда не придет.

— Верно.

— Но тогда ты снова останешься один.

— Да. Тогда скажи, что здесь обитает призрак. Покажи волшебные инструменты этого призрака.

— Скажу. Слушай, я, может быть, смогу еще раз сюда пролезть.

— Щенок, это было бы очень хорошо.

— Что-нибудь принести?

— Да.

— Что?

— Лубки.

Итак, Харлло ползет к свету дня, и в тяжелом мешке звякают инструменты трупа. Рога и кость окаменели и больно впиваются в ногу.

Если Веназ их заметит, то может отобрать. Харлло понимает, что нужно быть осторожным. Спрятать где-нибудь. Там, где никто не станет ходить и искать вещи.

Еще надо многое обдумать. И найти эти «лубки». Чем бы они ни были.

* * *

Она настояла, чтобы Дюкер взял ее под ручку. Они пошли к «Фениксу» — по району Имений, через стену Третьего Круга и район Дару. — Как много людей, — болтала она на ходу. — Этот город гораздо больше всех мною виденных. Похоже, больше всего меня поражает, сколько здесь знакомых лиц — не тех, кого я встречала, но тех, что похожи на моих прежних знакомых.

Дюкер подумал над ее словами и кивнул: — Да, мир таков.

— Но почему?

— Ни малейшего понятия, Сциллара.

— Вот и вся твоя мудрость?

— Даже от этой стараюсь избавиться.

— Ладно. Попробуем по-другому. Как я вижу, ты не находишь толка в истории.

Старик хмыкнул. — Если ты имеешь в виду, что прогресса нет, что прогресс — иллюзия, что история — всего лишь скопище уроков, которые никто не желает учить… то да, толка нет. Ни в написании истории, ни в преподавании.

— Хорошо, замнем. Выбирай сам.

— Что?

— Тему приятной беседы.

— Вряд ли я смогу… ничего на ум не идет, Сциллара. Хотя… не отказался бы услышать о Геборике.

— Он терял рассудок. Мы пытались добраться до острова Отатараль, на котором он хотел отдать что-то такое, что прежде украл. Но мы не доехали. Засада Т’лан Имассов. Они пришли за ним, а мы оказались на дороге. Я, Резак, Серожаб. Ну, еще они украли Фелисин Младшую — похоже, это тоже было частью плана.

— Фелисин Младшую?

— Имя ей дала Ша'ик.

— Не знаешь, почему?

Женщина покачала головой. — Но я ее любила.

— Ша'ик?

— Фелисин Младшую. Учила ее быть кем-то вроде меня самой, вот и полюбила. — Она широко ему улыбнулась. Дюкер ответил слабой улыбкой — да, слишком сложно оставаться мрачным рядом с такой женщиной. В будущем лучше избегать ее кампании. — Почему «Гостиница Феникса»?

— Я уже сказала, хочу кое-кого смутить. То есть Резака. Он месяцами, месяцами твердил мне о красотах Даруджистана, о том, как покажет мне то да сё. А как только мы прибыли — улетел как утка, никаких дел с нами иметь не хочет. Думаю, нашел старых друзей.

Она говорила небрежным тоном, но Дюкер ощутил, как ей больно. Возможно, она и Резак не просто спутники. — Вместо него ты нашла нас, малазан.

— Ох, могло быть много хуже.

— У Баратола был родич, — сказал Дюкер. — Среди Сжигателей. Ассасин. Увидеть твоего друга для нас — как привидение увидеть. Для Хватки, Дергунчика, Дымки. Жемчуга. Старых морпехов.

— Как у меня. Одно из знакомых лиц на незнакомом человеке.

Он снова улыбнулся. — Да. «О да, Сциллара, ты действительно умна». Ты еще не знаешь, что некий старый целитель делает все, чтобы помочь Баратолу Мекхару.

— Однако есть одна тема, которую с кузнецом лучше не обсуждать…

— Алые Клинки, да.

Она бросила удивленный взгляд: — Вы знаете?

— Все знаем. Бедный ублюдок. На родной земле угодить в такую заваруху… Что же, таким историям мы сочувствуем — у каждого свои истории есть. О таких не забудешь — они и забросили нас сюда, на континент вдали от родины.

— Прогресс?

— Еще непонятно. А вот и «Феникс».

Она долго стояла и созерцала убогое здание. — Это? Просто помойка!

— Если рассказы верны, Калам Мекхар заходил сюда раз — другой. Как и Печаль, потом назвавшая себя Апсалар; здесь они повстречались с юным Крокусом, который теперь известен как Резак. Сложить все воедино было нелегко. Но Колотуну удалось. Там же, — добавил он, — ты можешь найти и человека по имени Крюпп.

Она фыркнула: — Резак мне о нем рассказал. Жирный скупщик и бывший вор.

— Во время Паннионской войны — посол с широкими полномочиями. Человек, противоставший Каладану Бруду. Он одной рукой заткнул за пояс главнейших властителей континента.

Ее глаза раскрылись чуть шире: — Неужели? Всех сразу? Резак о таком не упоминал.

— Он и не мог знать, Сциллара. Он уехал со Скрипачом, Каламом и Апсалар.

— Теперь и я сложила воедино его историю. «Апсалар. Женщина, которую любит Резак. Да».

— Ну, идем.

И они пересекли улицу.

* * *

— Догадываюсь я, что ребенка похитили, — заключил Муриллио, усаживаясь в кресло. — Знаю, Крюпп, что такое иногда случается. Красильщики крадут детей, и торговые суда, рыбаки, сутенеры, храмы. Все горазды, дай только шанс. Понимаю, что надежды мало…

— Чепуха. Муриллио — верный друг Крюппа. Явившись к сему округлому субъекту, вы проявили великую мудрость. Более того, Крюпп аплодирует новой вашей профессии. Учитель, да — знаток всех острых углов искусства, требующего изрядной остроты. Книга дуэлей пишется кровью смелых, не так ли? Смела Стонни Менакис, старая партнерша никого иного, как Полосатого Грантла — но разве не было с ними третьего? Человека с длинными руками, что не вернулся из-под Капустана? Не звали ли его Харлло? Крюпп вынужден погружаться в глубинные глубины памяти, добывая эти сведения, и инстинкт его вопиет: всё верно! Разве можно пренебречь таким воплем?

Резак потер подбородок: — Могу сходит на тот корабль, на котором приплыл. Потолковать с портовыми беспризорниками и старухами, роющимися под пирсами.

— Был бы рад, Резак.

— Крюпп подозревает предупредительный шумок в сердце дражайшего Муриллио насчет новой нанимательницы — ах, неужели Крюпп отшатывается от силы гневной отповеди? Неужели он моргает от буйного отрицания? Ответ на оба вопроса: нет!

— Оставим это, Крюпп, — ответил Муриллио. — Паренек — ее сын.

— Отданный на попечение соседей — что же, она так холодна сердцем? Неужто вы столкнулись с экстраординарным вызовом? Это лучший сорт, разумеется, лучший сорт…

— У них своя история, — заявил Муриллио. — Не все женщины становятся хорошими матерями. Но, кажется, она не из такого сорта. По мне, мм… она поразила меня страстной преданностью. Вроде бы. Ох, не знаю. Но найти сосунка было бы приятно.

— Мы понимаем, Муриллио, — поддержал его Резак.

— Положитесь на Крюппа, милые друзья. Все тайны вскоре откроются в полнейшей откровенности. Но постойте — грядет случайное воссоединение иного рода. — Он склонился над столом, вперив глазки в Резака, и начал двигать бровями.

— Ты меня пугаешь…

— Ужас уже накатывается на бедного Резака.

— О чем…

На его плечо легла рука. Пухлая, мягкая.

Резак закрыл глаза. — Больше нельзя садиться спиной к двери.

Муриллио встал, формально поклонившись кому-то за спиной Резака. — Историк. Мы однажды …

— Припоминаю, — сказал мужчина, появляясь в поле зрения Резака. Он отодвинул от соседнего стола два стула. «Слава богам, это была не его рука».

— Еще раз поблагодарите Колотуна…

— Обязательно, — отвечал историк. — Но ведь не меня нужно было представлять публике. — Усталые, словно принадлежащие дряхлому старцу глаза уставились на Резака. — Это вы Резак, не так ли?

Ассасин извернулся на стуле и поглядел на женщину, что стояла за ним. Глаза его оказались на уровне плотно обтянутых льном грудей. Он очень хорошо знал их. Поднять взгляд было нелегко. — Сциллара.

— Ты назвал бы это представлением? — спросила она, забирая у историка стул и садясь справа от Резака. — Никогда не видела костей, столь тщательно обглоданных, — сказала она, обозревая остатки трапезы.

Крюпп вскочил, начал размахивать руками: — Крюпп спешит подобающе приветить важнейшее прибавление в обеденной компании, О Сциллара Понимающие Глазки, наделенная и всеми иными соблазнительными чертами, приличествующими понимающему взгляду, даже если они не соответствуют наглым требованиям приличия. Привет, восклицает Крюпп, одновременно плюхаясь назад — уф! — утомленный энтузиазмом и расслабленный желанием.

Муриллио поклонился Сцилларе: — Я не буду столь же вязким, как расслабленный Крюпп. Я Муриллио, старый друг Кро… Резака.

Сциллара начала набивать трубку ржавым листом. — Резак часто рассказывал о ваших чарах, Муриллио, относящихся до женщин. — Она помедлила, чтобы улыбнуться.

Муриллио сел в кресло как-то слишком поспешно; Резак с сухим удовлетворением заметил, что он выглядит таким живым, наверное, впервые со дня получения раны.

Крюпп обмахнул покрасневшее лицо. Затем поднял руку. — Сальти! Сладчайшее созданье, неси лучшего в вашем заведении вина! Нет, погоди! Сходи на улицу к «Павлину» и купи бутыль ИХ лучшего вина! Лучшего вина их дома, да! Что-то не так, Миза? Крюпп вовсе не полагал оскорбить тебя! Сальти, потопчись неподалеку, дитя! Миза, что за…

— Хватит, — отрезал Муриллио, — если не хочешь еще сильнее оскорбить хозяйку заведения, так, чтобы она подошла и убила тебя прямо здесь.

— Жестокое недопонимание! Энтузиазм и…

— Расслабление. Знаем.

Резак подал голос:

— Сциллара шла за мятежниками Ша'ик из Рараку. Ну, не в том смысле шла, я имел в…

— Да, шла, — сказала она. — Как раз в том смысле. — Искры заплясали в чаше трубки. — Игрушкой для солдат. Особенно малазанских. Изменников из армии перебежчиков Корболо Дома. Его Собакодавов. Мне ожидало недолгое, отупелое прозябание, если бы не безрукий малазанский священник, протащивший нас с Резаком через половину Семиградья. — Пустив к потолку струйку дыма, она продолжила: — На берегу неподалеку от Отатаральского моря на нас напали. Священник был зарублен. Резаку выпустили кишки. Я носила ребенка — но между нами ничего не было, только время неудачное выбрали для путешествия. Какие-то селяне нас нашли и спасли — для этого к нам явился сын Оссерка — вот как мы объединились с Баратолом и Чауром, заменившими двоих, потерянных в засаде.

Обычно я не рассказываю так долго, но сегодня хочу, чтобы вы узнали все нужное для осознания вот чего… Во-первых: я бросила дитя в деревне и безо всякого сожаления. Во-вторых: Резак, который был с нами только потому, что Веревка думал, что Фелисин Младшая нуждается в защите, он чуть не помер и живет теперь с чувством вины за неудачу миссии, ведь Фелисин у нас похитили. В-третьих: у Резака сердце разбито уже давно, и хотя мы немало повеселились с ним, не думаю, что это ему помогло. И наконец, четвертое: он стесняется меня, потому что думает, я слишком толстая. Он думает, что и вы все так думаете тоже.

Трое мужчин смотрели на нее и отрицательно качали головами, тогда как Резак сидел, закрыв голову руками.

Сальти подошла и шлепнула на столик покрытую пылью толстостенную бутылку и с ней два новых кубка. — Три консула, Крюпп!

Крюпп без всяких жалоб положил ей в ладонь три серебряных монеты.

После долгой паузы историк вздохнул и вытащил пробку. Понюхал горлышко. Брови взлетели… — Выплесните подонки из кубков, друзья.

Все так и сделали. Дюкер разлил вино.

— Резак? — позвал Муриллио.

— Что?!

— Тебе выпустили кишки? Боги подлые, приятель!

— Крюпп с трудом воспринимает вкус волшебного напитка, столь жутко поражен он страшным рассказом. Мир на редкость жесток, но в конце является спасение, благословленное всеми богами, богинями, духами, сумчатыми, амфибиями и прочая, и прочая. Крюпп пьянеет от потрясений, его носит и толкает, его корежит на сторону и чуть не разрывает изнутри. Возлюбленная Сциллара, ты рассказала неловко, рассказала плохо. Но все же видишь: мы все дрожим, услышав дурно поданные откровения!

— Возможно, я слишком многое втиснула в малое число слов, — признала Сциллара, — но я думала, что лучше побыстрее пройти неприятный этап. И вот мы сидим здесь, расслабившись, готовясь прикончить тонкое вино. Я решила: гостиница «Феникс» мне по душе.

Дюкер встал: — Думаю, моя задача завершена…

— Сядь, старикан, — сказала она. — Если я должна заново вколотить в тебя жизнь, то так и сделаю. Подумай, не легче ли будет тебе в нашей компании, пусть и не сразу?

Историк медленно опустился на стул.

Крюпп шумно вздохнул. — Стыд нам, мужчинам. Женщина нас превзошла.

— Похоже, Резак дар речи потерял, — заметила Сциллара. — Ему сейчас хуже, чем было, когда луна разломилась и упала с неба. Тогда нас драконица спасла.

— Я действительно останусь, — сказал Дюкер. — Но только если ты расскажешь все получше, Сциллара.

— Как пожелаешь.

— С того момента, как встретила Геборика.

— Это займет всю ночь. А я голодна.

— Муриллио будет счастлив оплатить наш ужин, — провозгласил Крюпп.

— Первый случай, когда он прав.

— Я не думаю, что ты слишком толстая, — подал голос Резак. — Ничего подобного не думаю, Сциллара.

— Очень хорошо.

— Почему ты не замечала, как смотрит на меня Баратол? По мне, Апсалар правильно сделала, что сбежала. Я ее не виню. В мире нет женщины столь низкой, что подходила бы мне.

«Звучало ли это как жалость к себе? нет», подумал он, «это просто реализм.

О, а упомянутая драконица оделась в шелка и проводит время на палубе своего треклятого судна, тут, в гавани Даруджистана… О, я не забыл сказать, что городу грозит опасность?»

Бутыль опустела, и Сальти отослали за новой. Миза выказывала радость по поводу заказанного ужина, ведь она понимала, что сегодняшняя пьянка принесет ей неплохой доход.

А Сциллара рассказывала.

В пропитанном алкоголем мозгу Резака блуждали мысли, вовсе не проникнутые жалостью к себе. Ни одна женщина в целом мире…

* * *

Госпожа Чаллиса Видикас села за узким концом стола; Шарден Лим сел слева, а Ханут Орр справа от нее. Для этой ночи она выбрала короткую облегающую блузу изумрудно-зеленого шелка — без воротника, чтобы показать напудренную, ничем не украшенную шею, и с низким вырезом, почти обнажающим надушенные груди. Волосы были уложены и пронизаны серебряными заколками. На щеках блестели румяна. Веки были густо накрашены и удлинены. С ушей свешивались длинные серьги, сверкавшие зеленью изумрудов и синью сапфиров. Короткие рукава не скрывали голых рук. Кожа ее была мягкой, гладкой, не тронутой солнечным загаром. Ноги облачены в лосины из козьей кожи с небольшим начесом; сандалии — самой последней моды, с высокими и узкими каблучками.

Янтарное вино блестело в хрустальных бокалах. Свет шандалов заливал нежным золотистым светом поверхность стола и затухал за спинами троих сидевших за ним, так что слуги двигались подобно теням, являясь лишь чтобы переменить блюда, поправить приборы и принести еще больше пищи.

Она едва касалась угощений, желая напиться допьяна перед неизбежным итогом ночного визита. Единственный вопрос, который она никак не могла решить: кто из них будет первым?

О, она испытывала сексуальное возбуждение, никаких сомнений. Оба мужчины здоровы и привлекательны, хотя на разный манер. Оба одинаково навязчивы, но с этим она как-нибудь смирится. Разумеется, сердце не примет участия в предстоящем, не затрепещет, не породит смущения, ведущего к конфликту чувств… и всяким иным конфликтам.

Она просто сделает это. Ведь все пользуются тем, чем владеют, особенно заметив, что это привлекает окружающих. Так и достигается сила. Один из мужчин, справа или слева, поимеет ее сегодняшней ночью. Интересно, они уже договорились? Гадали на пальцах? Делали ставки? Она еще не решила — вечер только начался, и пока что она не видела откровенных знаков.

Ханут заговорил: — Шарден и я обсуждали вас сегодня, Госпожа Чаллиса.

— О, как это приятно.

— Это было в ночь убийства моего дяди, не так ли? В имении госпожи Симтали — вы были там.

— Да, да, Ханут.

— Той ночью юный Горлас Видикас спас вашу жизнь.

— Да.

— И завоевал сердце, — сказал Шарден Лим, улыбнувшись из-за бокала в руке.

— Вы так говорите, будто это легко — завоевать мое сердце.

— Благодарность положила доброе начало, — заметил Шарден. Ханут уселся поудобнее, как бы намереваясь только слушать их беседу, по крайней мере пока. — Он, как и вы, был очень молод. Возраст, в который страсти пылают ослепительно ярко.

— И у меня закружилась голова, — поддакнула она.

— Горлас выбрал верно, вынужден признать. Надеюсь, он ежедневно выражает вам благодарность… когда дома, хотел я сказать. Всяческие ясные и недвусмысленные поступки, все такое.

Ханут Орр пошевелился. — Не так давно, Госпожа Видикас, Дома Орр и Д’Арле были противниками в Совете. Так повелось поколениями. Лично я не нахожу этому разумного обоснования. Зачастую мне приходит на ум, что ваш отец мог бы повстречаться со мной, уладить старые споры и выковать нечто новое и прочное. Настоящий союз.

— Далеко идущий замысел, Ханут Орр, — отозвалась Чаллиса. «К сожалению, отец считает тебя претенциозной тупой задницей. Иными словами, настоящим Орром». — И вас примут с удовольствием. Уверена. Сделайте предложение. Желаю вам поддавков Повелительницы.

— Ах, я получаю от вас благословение моим замыслам?

— Конечно. Произведете ли вы впечатление на отца? Это надо еще увидеть.

— Уверен, вы пользуетесь полной его любовью, — промурлыкал Шарден Лим. — Разве может быть иначе?

«Представь себе, может». — Дом Видикас всегда был слабо представлен в Совете, — произнесла она. — Долгая череда женщин и мужчин слабых, неизменно лишенных дерзости.

Ханут Орр фыркнул и потянулся за вином. — Разумеется, за исключением последнего.

— Разумеется. Я о том, что отец придает мало значения желаниям Дома Видикас, а я отныне часть этого Дома.

— Жалуетесь?

Она устремила взор на Лима. — Смелый вопрос, господин.

— Извините, Госпожа Видикас. Я ведь пришел, чтобы порадовать вас. Желаю вам только счастья и довольства.

— Почему вы решили, что я не счастлива и не довольна?

— Потому что, — с расстановкой сказал Орр, — сегодня ночью ты хлещешь вино словно кабацкая шлюха. — И встал. — Благодарю вас, Госпожа Видикас, за редкостно приятный вечер. Увы, должен откланяться.

Подавляя гнев, она сумела учтиво кивнуть. — Разумеется, Советник Орр. Извините, что не провожаю.

Он улыбнулся: — Охотно извиняю, госпожа.

Когда он ушел, Шарден тихо выругался. — Он рассердился на вас.

— О? — Она увидела, что рука, подносящая к устам бокал, дрожит.

— Ханут желает, чтобы ваш отец пришел к нему, а не наоборот. Не хочет казаться скулящим щенком.

— Щенок никогда не решается сделать первый шаг, Шарден Лим. Он не понял моего вызова.

— Потому что это требовало от него выказать слабость. Слабость нервов.

— Возможно. Но почему он рассердился на меня? Как именно это работает?

Шарден Лим хохотнул и вытянул ноги. Сейчас, выйдя из тени Ханута, он казался ядовитым цветком, что раскрывается только ночами. — Вы выявили его суть. Самовлюбленный, но слабовольный громила.

— Нелестные слова для друга.

Шарден опустил взор на кубок и сделал глоток. Потом хмуро проговорил: — Ханут Орр мне не друг.

Вино делало ее разум до странности свободным, словно сорвавшимся с привязи. Она уже не считала глотки — слишком много уже выпито; слуга склонялся безмолвным привидением, наполняя и наполняя ее кубок. — Думаю, он считает иначе.

— Вряд ли. Мой отец погиб в результате одного из проклятых заговоров Дома Орр. Мне кажется, что моя семья стала заложницей игры, которая длится и длится.

Мужчина выказал себя с совершенно неожиданной стороны; она не знала, что ему отвечать. — Ваша честность поражает, Шарден Лим. Я ни за что не разглашу то, что услышала этой ночью.

— Это не важно, но все равно спасибо. Я скорее обрадуюсь, если ваш муж осознает ситуацию. Ханут Орр — опасный человек. Дома Лим и Видикас объединяет многое, в особенности печать недоверия Совету. Скорее даже презрения. Но мне интересно… — тут он поднял на нее острый, любопытный взор. — Предприятие вашего мужа, продвижение торговца железом в Совет… Что за игру повел Горлас?

Она смущенно моргнула: — Извините, ничего не знаю.

— А можете узнать? Для меня?

— Не уверена… Горлас не доверяет мне в подобных делах.

— Он вообще вам доверяет? — спросил Лим и продолжил, не дожидаясь ответа: — Госпожа Видикас — Чаллиса — он растрачивает вашу жизнь, разве не ясно? Я вижу это… о боги, я разгневан! Вы умная женщина, прекрасная женщина, а он относится к вам как к одной из этих серебряных тарелок. Просто новое приобретение, новая вещь в груде богатств.

Она опустила кубок. — Чего вам нужно от меня, Шарден Лим? Это род приглашения? Хотите любовной интрижки? Свиданий за спиной мужа? Когда он будет уезжать, мы станем встречаться в какой-нибудь жалкой лачуге? Будем соединяться телами, а потом лежать рядом и строить бесполезные планы? Будем бесконечно лгать друг другу о счастливом будущем?

Он выпучил глаза.

Все слуги с необычайной быстротой исчезли в кухне и подсобных комнатах — в столовой не осталось никого. Пропал даже виночерпий. Чаллисе пришло в голову, что слуги имения Шардена оплачиваются лучше ее слуг и что сейчас скользкий молчаливый лакей сидит во дворе, передает трубку подобострастным, жадным до слухов работникам, все хохочут, фыркают, закатывают глаза и еще хуже. Слишком поздно, поняла она тут же. Ничего не исправишь. Вольные мысли уже не вычистишь из их жалких умишек.

— Вы описали, — сказал наконец Шарден Лим, — на редкость мерзкое будущее с цинизмом знатока подобных дел. Но я не верю. Вы были верны, Чаллиса. Иначе я о вас не беспокоился бы.

— О? Так вы шпионите за мной? — Насмешливый вопрос приобрел зловещую ауру, когда мужчина не стал возражать. Ее внезапно пробрало холодом до костей. — Преследовать чужую супругу… это не кажется достойным поступком, Шарден Лим.

— В любви нет чести.

— В любви? Или в одержимости? Разве не страсть к приобретению заставляет вас желать чужой жены?

— Он не владеет вами, Чаллиса. Вот я о чем. Идеи обладания — подлая ложь, прикрытая разговорами о любви. Я не хочу обладать вами. Не хочу красть … Если бы я хотел, то уже давно придумал бы повод для дуэли и убил вашего мужа без капли сожаления. Ради вас. Чтобы вернуть вам свободу жизни.

— И оказаться рядом со скорбящей вдовушкой? О, разве не странная вышла бы картина? Я под ручку с человеком, убившим моего мужа. И вы говорите о свободе?! — Она поняла, что остается на редкость трезвой. Ее отрезвило то, что открыл ей этот человек — ужасающие глубины его безнадежного желания.

— Я сказал, что верну вам свободу жизни.

— Спрашиваю снова: ради чего?

— Показать вам, что такое быть свободной. Разрубить цепи. Пригласите меня в постель, если пожелаете. Или нет. Прогоните. Оставьте след туфли на моей заднице. Выбор за вами. Я хочу, чтобы вы реализовали свою свободу, Чаллиса. В душе — пусть она горит, ярким светом или тусклым, это ваше дело; но пусть горит! Выразите себя целиком!

Она дышала резко и прерывисто. О да, самая неожиданная тактика. «Ничего не отдавай мне, женщина. Нет, сдайся самой себе. Используй меня. Как способ проверки. Степени собственной свободы. Этой ночью ты можешь освободиться вновь. Ощутить себя юной, без мужа, что виснет на руке. Вернуться во времена, когда оковы еще не поймали тебя». поистине необыкновенное предложение.

— А где мои слуги?

— Удалились до конца ночи, Госпожа Видикас.

— Прямо как Ханут Орр. Не сидит ли он в ближайшей таверне, рассказывая всем о…

— За этого ублюдка не отвечаю. Вы сами могли бы догадаться, что он станет рассказывать в любом случае. Чтобы ранить вас. Сокрушить репутацию.

— Мой муж услышит, даже если ничего и не случится.

— Если вы встанете перед ним и отвергнете слухи, он поверит?

«Нет. Не захочет». — Муж не пожелает выглядеть рогоносцем.

— Он рассмеется, ведь ему все равно. До тех пор, пока не сочтет нужным вызвать на поединок меня или Ханута. Ради чести. Он отменный дуэлянт. Жестокий. Не соблюдает никаких правил. Не верит в честь. Победа любой ценой — если нужно бросить песок в глаза противнику, он не постесняется. Очень опасный тип, Чаллиса. Не хотелось бы мне вставать перед ним с обнаженной рапирой. Но если придется, я смогу. — Он покачал головой. — Хотя это буду не я.

— Неужели?

— Это будет Ханут Орр. Он предназначал вас ему. Он отдал вас — вот еще одна причина гнева Орра. Он сбежал, ибо понял — я ему не позволю.

— Значит, сегодня ночью вы оберегали мою честь. Вместо Горласа.

— И не справился. Ханут порочит вашу репутацию в этот самый момент. Когда я сказал «используйте меня, Чаллиса», я был честен. Даже сейчас вы можете повелеть мне пойти и отыскать Ханута — да, я могу догадаться, где он сейчас — и вызвать на дуэль. Я убью его ради вас.

— Моя репутация…

— Она уже погублена, Госпожа Видикас. Мне очень жаль. Скажите, чего ожидаете от меня. Прошу.

Она молчала. Ей нелегко было мыслить ясно. Последствия обрушились лавиной, похоронив ее, выбив воздух из легких. Да, похоронило то, что даже не случилось.

Пока.

— Я попробую свободу, вами предложенную, Шарден Лим.

Он встал, опустив руку на эфес рапиры. — Миледи.

«Ох, как благородно». Она фыркнула и тоже встала. — Ты выбрал неверное оружие.

Его глаза расширились. Удивление истинное или наигранное? Не таится ли искра торжества в его синих, таких синих глазах? Она не смогла понять. И это пугало ее. — Шарден…

— Миледи?

— Ни на что не надейся. Ты понял?

— Понял.

— Я не освобожу сердце только для того, что сковать снова.

— Разумеется, нет. Это было бы безумием.

Она всмотрелась в него снова, но не вынесла никакого нового понимания. — Рада, что не напилась, — произнесла она. Он поклонился.

Одним движением превращая ночь супружеской измены в нечто… благородное.

Ночь простерлась над Даруджистаном тонким ослепляющим туманом, и люди медленно бредут по улицам или таятся в переулках. Некоторых, словно мошек, влекут освещенные участки, призывает немолчный свист газа на железных столбах. Другие стараются оставаться в темноте, пока какой-нибудь чертов черепок или гравий не заскрипит вдруг под ногами, выдавая их. И везде можно заметить блеск красных глаз или услышать шелест хвостов.

Свет сочится сквозь ставни и мутные окна; но не обращайте внимания на свет и мирный сон и беседы и все, что может открыть вам ночная иллюминация! Впечатления эти, скучные и тусклые, обязательно вскоре исчезнут из памяти.

Женщина, в рассудке которой черным, но ярким пламенем горит свобода, выгибает спину, когда второй в ее жизни мужчина входит в нее; Горлас, в конце концов, использовал для ЭТОГО пальцы, а пальцы не сравнятся с… о боги!

Но оставим их — верно, воображение поможет нам воспроизвести все эти неловкие дерганья и странные звуки и движения рук, касающиеся здесь и там, а потом и тут… хватит! Идемте во тьму истинную, к человеку без пальцев, что охотится за новой жертвой.

К новому имению и капитану Торвальду Ному, начальнику Стражи Имения — еще миг, и он передаст на ночь всю его безопасность в очень умелые руки Скорча и Леффа (да, он уже хорошо потрудился сегодня, все такое). Ном медлит, вглядываясь в черную пароконную повозку, въехавшую во двор, и в щелочках глаз его блестит подозрение, любопытство и зудящее предощущение… чего-то такого, когда фигура в плаще и под капюшоном показывается на свет — и подобно дурной мысли быстро скользит по ступеням в дом. Кто же… не задумывайся, Торвальд Ном! Иди к себе, домой, к любящей и вполне очарованной жене. Ни о чем не думай, кроме как о ней, на всем пути своем!

Стражник, которого по временам одолевает боль в груди, опрашивает завсегдатаев одного из баров, ищет свидетелей, которые могли бы опознать человека, что преследует людей в темных аллеях, забивает до смерти. Неужели никто невступился за бедных жертв? «Ну, видишь ли… они нам самим не больно-то нравились… понимашь…»

В крипте (разумеется, до раздражения хорошо освещенной) сидит человек и замышляет падение города, которое начнется с горстки малазан, и сидит он весьма довольный отсутствием теней и всякой иной смутности, налагаемой на реальность. На Утесах кроты забылись сном на тонких подстилках, Бейниск сидит около постели Харлло, чтобы послушать новые истории про Даруджистан, ибо Бейниск родился на Утесах и никогда их не покидал, и глаза его сияют, пока Харлло шепчет о богатствах всякого вида, о восхитительной еде и чудных зданиях и статуях и повсеместном голубом огне; и не скоро заснут они — Харлло на хромой кровати и Бейниск на полу рядом; а напротив Веназ будет фыркать, выражая ненависть к Бейниску и новому любимчику Бейниска, ведь лучшим привык быть Веназ, но Бейниск предатель, врун и еще хуже, и однажды Харлло за все заплатит…

Ведь Харлло прав. Он тот мальчишка, что привлекает к себе хулиганов, словно магнит железяки, и это жестокий факт, что детей такого рода легион, и это божье благословение, что столь многие выживают и вырастают и отплачивают обидчикам, далеко уступающим им в уме — но это утешение горькое и далеко не столь приятное, как казалось им.

Так назад в Даруджистан, с облегчением. Пусть мать Великих Воронов взлетает в небо с башни имения Барука, и пусть следит за ней со злобным удовлетворением из озаренного искрами дымохода неуклюжий перекормленный демон. Это была ночь, подобная всем прочим: узоры ожиданий и замыслов, откровений и беспокойств. Поглядите вокруг. Поглядите вокруг! Со всех сторон тьма и свет, тьма и свет! Каждый шаг делается в расчете на твердую почву, готовую встретить ногу. Каждый шаг — один за другим — еще и еще, и никаких опасных расселин впереди, о нет!

Шаг за шагом, еще и еще, шаг…

Глава 10

Ты придешь ли, расскажешь, что музыка смолкла

Музыканты объяты огнем

Инструменты чернеют, во прах рассыпаясь

Что танцоры споткнулись, их ноги гниют

Их руки трепещут и бьются

А кожа трещит, завиваясь древесной корой?

Ты придешь и расскажешь, что музыка смолкла

Когда звезды, что в небо мы запускали

Обрушатся с ревом

Тучи, нами надутые, лопнут от гнева

И князья привилегий пройдут слитным строем

Улыбаясь как трупы и ложные маски роняя.

Ты придешь ли, расскажешь, что музыка смолкла

Если смысл утопает в суеверном болоте

Если тысячи армий сорвались с цепей

И сразиться спешат

Если мы разучились глаза поднимать

И спешим погрузиться в безмолвие вздора

Под рыдания хора небес?

Ты придешь и расскажешь, что музыка смолкла

Музыканты — всего лишь горелые палки

Инструменты визжат словно дети пред смертью

И стоят на дороге

Люди без языков и без губ — из зияющих дыр

Веет духом негаснущей гари…

Не забудешь сказать мне, что музыка смолкла

Если вздох мой пылает огнем

Если песня исполнена боли

И пальцы припаяны к струнам

Содрогаются мышцы, сгорая веревками в вечном костре

Под твой хохот ломается хрупкое тело?

Так приди же сказать, что музыка смолкла

В час, когда я подпрыгну, чтобы бога увидеть

Или целую тысячу, или ничто

Благотворную бездну забвенья

В час, когда я открою шкатулку, спуская жестокий и яростный гнев

На глупцов, что столпились в дверях, паникуя

Так следи же за мной, пораженно глаза распахнув

Ужасаясь, не веря, сердясь, негодуя и брани предавшись

Крики «нет!» провозвестием истины станут:

Смолкла музыка, братцы, подонки и мерзость

Беспутные други мои,

Поглядите

Вышибаю я дверь, вышибаю сплеча — вам в лицо!

«Конец музыке», Рыбак Кел Тат

Сапоги хрустели по вытертым, покрытым слизью камням, когда он спускался к воде. Пологие склоны ближайших гор зеленели, заросшие густым лесом — деревья с алой корой нависли над головой, на упавших стволах покачиваются моховые бороды.

Эндест Силан оперся на прочный посох. Мышцы ног дрожали. Он огляделся, выравнивая дыхание. Было холодно; край солнечного диска едва показался над западными пиками, и тени снова поглотили речную долину.

Он мог ощутить холод проносящейся реки — нет нужды приседать, нет нужды погружать руку в быстрое течение. Теперь он увидел, что темная река вовсе не похожа на Дорсан Рил. Да и могло бы быть иначе? Новое — всего лишь искаженное эхо старого; воображаемые шепотки узнавания несут лишь боль, обжигают потерей. Ох, что за дурака он сыграл, предприняв долгое путешествие. В поисках чего? Даже на это нет ответа. Хотя, может быть, есть. Бегство. Краткое, да, но все же бегство. Трус бежит, зная, что придется возвращаться и надеясь, что обратный путь его прикончит, отнимет жизнь — как это часто бывает со стариками. «Но слушай! Ты можешь переделать душу — сделать ее дырявым ведром и таскать с собой. Или душа может стать веревкой, толстой и перекрученной, цепляющейся за камни то одним, то другим узлом, однако не желающей рваться. Выбирай свой образ, Эндест Силан. Ты здесь, ты дошел, не так ли? И, как сказано тебе… идти особенно некуда. Вообще некуда…»

Он уловил запах дыма. Вздрогнул и в тревоге отвернулся от стремнины. Проследил, откуда веет вечерний бриз. Там, в далекой полутьме, мерцал огонек костра.

Ах, бегство невозможно. Он хотел одиночества перед ликом непостижимой, равнодушной природы. Он хотел ощутить себя… ненужным. Хотел, чтобы запустение сделало его бесчувственным, смиренным, жалким ничтожеством. О, не слишком ли многого он хотел?..

Мрачно хмыкнув, Эндест Силанн пошел вверх по течению. Костер, по крайней мере, позволит согреть руки.

Через тридцать шагов он мог уже различить одинокую фигуру, сидевшую на бревне лицом к дымному пламени. Громоздкую, широкоплечую. И Эндест улыбнулся, узнавая.

Над костром висели на шампурах две форели. Угли украшал чайник с закопченным боком. На плоском камне, что был краем «очага», грелись две оловянных чашки. Сидевший на бревне полководец Каладан Бруд не спеша обернулся и указал Эндесту на второе бревно. Широкое, до странности звероподобное лицо скривилось в ухмылке. — Среди гостей, которые могли бы придти ко мне на огонек, тебя не воображал. Прости, старый друг. Много времени потребовалось тебе для спуска в долину, но я тебя вовсе не корю. Только не взыщи, если рыба перекоптилась.

— Укоры остались далеко — далеко, Каладан, и пусть там и остаются. Ты пробудил аппетит — хочу пить, есть, но сильней всего хочу теплой компании.

— Так садись поудобнее.

— Значит, ты действительно распустил армию после осады, — сказал Эндест Силанн, обходя костер и усаживаясь. — Так говорили. Но, разумеется, не мой владыка.

— Видишь, я теперь командую армией мокрых камней, — сказал полководец. — Да, она оказалась гораздо послушнее прежней. Наконец-то могу высыпаться ночами. Хотя обхитрить в битве форель оказалось настоящим вызовом. Вот, клади рыбку на тарелку и ешь — только костей остерегайся, — закончил он, беря вторую рыбину себе.

— Один, здесь? Каладан Бруд, я гадаю, не скрываешься ли ты.

— Возможно и так, Эндест Силан. Увы, я плохо умею скрываться.

— Это точно. — Некоторое время они молчали. Форель действительно оказалась сухой, но Эндест не жаловался — все равно изумительно вкусно.

Если Аномандер Рейк был тайной в саване тьмы, то Каладана Бруда можно было назвать тайной в плаще гениальности. Скупой на слова, он умел заставить любого гостя чувствовать себя нужным и желанным. Он умел это делать, когда необходимость командовать не давила на плечи, подобно проклятой горе. Эта ночь, как отлично понимал Эндест, стала даром, даром совершенно неожиданным, а потому вдвойне дорогим.

Когда они покончили с едой, ночь вступила в свои права за пределами света от костра. Речной поток стал голосом, присутствием. Вода струится, равнодушная к взлетам и падениям солнца, к явлениям укутанной луны и неспешному хороводу звезд. Звук достигал его, словно песня без слов, и все попытки уяснить ее смысл оставались тщетными — нельзя удержать в ладони ни воду, ни звук. Поток бесконечен и неизмерим; не бывает ни абсолютного покоя, ни полной тишины.

— Зачем ты здесь? — спросил наконец Эндест.

— Хотелось бы мне суметь ответить, старый друг. Видит Бёрн, желание облегчить бремя почти побороло мою волю.

— Ты считаешь, Каладан, что я не знаю, что именно нас ждет.

— Нет, я так не считаю. В конце концов, ты предпринял паломничество к этой реке — а среди Тисте Анди здешние места славятся загадочной привлекательностью. Но ты спрашиваешь, зачем и здесь я… значит, знания твои неполны. Эндест Силан, я не могу рассказать больше. Не могу тебе помочь.

Старый Анди отвернулся, поглядев в темноту, в сторону поющей реки. Итак, сюда приходили и другие. Некий инстинкт тянет их, да, к призраку Дорсан Рил. Он принялся гадать, ощущали ли они такое же разочарование, когда глядели в темные (но недостаточно черные) воды. Это не прежняя закваска. Все изменилось, в том числе и они сами. — Я больше не верю, — проговорил он, — в прощение.

— Как насчет восстановления?

Вопрос поразил его, выбил дыхание из груди. Река текла, издавая звуки десяти тысяч голосов, крики заполнили голову, ворвались в самое сердце. В животе разлился холод. «Во имя Бездны… такое… дерзание…» Он ощутил, как ледяные слезы страха льются по согретым огоньком щекам. — Я сделаю все, что смогу.

— Он это знает, — сказал Каладан Бруд с таким сочувствием, что Эндест чуть не зарыдал. — Сейчас ты можешь не верить, — продолжал могучий воин, — но впоследствии ты поймешь, что паломничество принесло пользу. Воспоминание придает сил в тот миг, когда они более всего нужны тебе.

Нет, он не верит — и не может вообразить, что сумеет когда-либо поверить. И все же… дерзание. Столь ужасающее, столь захватывающее.

Каладан Бруд налил чая и вложил чашку в руки Силана. Тонкое олово наполнило промерзшие пальцы теплом. Полководец нависал над ним. — Слушай реку, Эндест Силан. Это звук умиротворения…

Но для древнего разума Тисте Анди звуки всё казались стонущим хором, накатывающим потоком потерь и отчаяния. Призрак Дорсан Рил? Нет, сюда излилась давно умершая река, питая полуночное безумие истории, вплетая свой водоворот в тысячи иных. Бесконечные вариации одного и того же горького вкуса.

Он поглядел в пламя и в очередной раз увидел гибнущий в пожаре город. Харкенас под яростным небом. Летящий словно тучи песка пепел ослепил его, дым заполнил легкие ядом. Мать Тьма во гневе, она отказывается от детей своих, отворачивается. А они гибнут. Гибнут и гибнут.

Слушай реку. Вспоминай голоса.

Жди, как ждет воитель. Жди, чтобы увидеть грядущее.

* * *

Запах дыма висел в воздухе еще долго после угасания огня. Они ехали по выгоревшей почве, огибали почернелые обломки. Сложившаяся внутрь себя громадная повозка все еще стояла зловещей погребальной пирамидой посреди грязной земли. Разбросанный вокруг мусор стал свидетельством распада общности. Но в этой сцене погрома недоставало трупов. Следы расходились повсюду, некоторые шире остальных.

Семар Дев оглядела сцену и стала наблюдать за Скитальцем. Тот спрыгнул с коня и прошел к краю лагеря, где начал изучать некие следы. Странный человек, решила она. Спокойный, замкнутый — мужчина, привыкший быть одиноким; но за всем этим таится поток… да, насилия. Словно его одиночество позволяет миру уцелеть.

Однажды, довольно давно, она оказалась в компании другого воина, тоже хорошо знакомого с насилием. Но тут всякое сходство кончается. Карса Орлонг — если не учитывать первое путешествие в осажденную крепость под Угаратом — наслаждался вниманием толпы. «Узри меня» — говорил он, искренне жаждая этого. Он хотел, чтобы его дела засвидетельствовали — словно все глаза мира созданы единственно ради взгляда на Карсу, а умы позади глаз ради запоминания всего, что он свершит, изречет, начнет или закончит. «Он делает историю. Каждое свидетельство вливается в легенду — житие Тоблакая, деяния Тоблакая — и все мы обречены передавать его сказание».

Цепи и кандалы звенят на боках сожженного фургона. Они пусты, разумеется. И все же Семар Дев понимала, что выжившие в этом месте остались рабами. Они прикованы к Карсе Орлонгу, освободителю, прикованы к очередному эпизоду его мрачной истории. «Он дает нам свободу и порабощает нас. Ох, какая ирония. Главная прелесть в том, что он вовсе не желает этого; нет, каждый и всякий раз он хочет прямо противоположного. Проклятый дурак».

— Многие взяли лошадей и нагрузили добычей, — сказал Скиталец, вернувшись к коню. — Один след ведет на север. Он почти незаметен. Думаю, он принадлежит твоему другу.

«Моему другу…»

— Сейчас он недалеко и все еще идет пешком. Мы должны нагнать его сегодня.

Она кивнула.

Скиталец поглядел на нее. Потом вспрыгнул на коня, взял удила. — Семар Дев, я не могу понять, что тут случилось.

— Тут случился он.

— Он никого не убил. Судя по твоим рассказам, я ожидал увидеть нечто совсем иное. Похоже, он просто пришел к ним и сказал: «Все кончено». — Скиталец нахмурился, вопросительно глядя на нее. — Как такое может быть?

Она покачала головой.

Он хмыкнул и развернул коня. — Бесчинствам скатанди пришел конец.

— Это точно.

— Мой страх перед твоим приятелем становится еще сильнее. Я все менее хочу его встретить.

— Но ведь это тебя не остановит да? Если он несет меч Императора…

Он не ответил. Не было нужды.

Они перешли в галоп. Двинулись на север.

Сухой и теплый ветер налетал с запада. Немногочисленные облака проносились над головами, тонкие и рваные. Вороны или ястребы кружили вверху, словно точки; Семар Дев подумала о мухах, собравшихся на трупе земли.

И сплюнула, избавляя рот от вкуса пепла.

Вскоре они нашли маленькую стоянку. Трое мужчин, две беременных женщины. В их взглядах страх боролся с усталой покорностью. Когда Семар и Скиталец подъехали ближе, мужчины не сбежали, проявив неожиданную смелость — женщины слишком отягощены, чтобы бежать, потому мужчины остались, и если это означает смерть, будь что будет. Подобные детали всегда наводили на Семар смирение. — Вы следуете за Тоблакаем, — сказал Скиталец, слезая с седла. Люди промолчали. Скиталец повернулся и позвал Семар Дев. Ощутив любопытство, она спешилась. — Ты не осмотришь женщин? — произнес он тихо.

— Хорошо, — согласилась она. Воин из Даль Хона отвел троих мужчин в сторону. Заинтересованная Семар подошла к женщинам. Отметила, что обе почти на сносях и к тому же… не вполне принадлежат к роду людскому. Пугливые глаза цвета жухлой травы, какая-то звериная осторожность и покорность — она не сразу ее осознала, но теперь поняла, что это фатализм жертв, добычи, тех, на кого вечно охотятся. Да, такой взор может быть у антилопы, горло которой сжал челюстями леопард.

Такой образ заставил ее встревожиться. — Я ведьма, — сказала Семар. — Кудесница.

Женщины молча сидели на траве.

Семар подошла ближе и присела напротив. Лица обеих женщин несли животные черты, словно они представляли иную ветвь развития человечества. Темная кожа, выступающие лбы, широкие полногубые рты — наверное, они очень выразительны, когда не сомкнуты в тревоге. Обе женщины казались здоровыми и упитанными. Обе были наделены той странной «завершенностью», что свойственна лишь беременным. В них все обращено внутрь. В менее великодушном настроении она могла бы назвать это скрытностью, но сейчас неподходящий момент. Аура этих полуживотных заставляла их казаться природными существами, созданными лишь ради деторождения.

Эта мысль заставила ведьму рассердиться.

Выпрямившись, она отошла к Скитальцу и мужчинам. — С ними все в порядке.

Он поднял брови, расслышав ее тон, но промолчал.

— Итак, что за тайны они раскрыли?

— Меч, который он несет, сделан из кремня или обсидиана. Он каменный.

— Значит, он отверг Увечного Бога. Я не удивлена. Он никогда не делает то, чего от него ждут. Никогда. Думаю, это часть заветов его треклятой религии. И что теперь, Скиталец?

Тот вздохнул: — Мы все равно его догоним. — Мимолетная улыбка… — С меньшим трепетом.

— Но риск… ссоры остается.

Они пошли к лошадям.

Король скатанди умирал, — объяснял Скиталец, пока они отъезжали от стоянки. — Он передал королевство твоему приятелю. А тот распылил его, освободил рабов, разогнал солдат. Себе не взял ничего. Совсем ничего.

Она хмыкнула.

Скиталец помолчал. — Такой человек… да, мне очень любопытно будет встретить его.

— Не воображай объятий и поцелуев.

— Он не рад будет увидеть тебя?

— Понятия не имею. Хотя я приведу коня, а это чего-то стоит.

— А он знает о твоих чувствах?

Семар метнула на воина быстрый взгляд и фыркнула: — Он может думать, будто знает — только я сама не знаю, какие чувства испытываю, так что он может и ошибиться. Чем мы ближе, тем сильнее я волнуюсь. Понимаю, как это смешно.

— Похоже осмотр тех женщин испортил тебе настроение. Почему?

— Не понимаю, чего ты хотел от меня. Они беременны, трудом их последнее время не перегружали. Я сама не ожидала такого здоровья. Ни к чем было осматривать и ощупывать. Обе родят; дети выживут или умрут, как и матери. Так в жизни бывает.

— Извини, Семар Дев. Я не должен тобою командовать. На твоем месте я тоже рассердился бы.

Именно это ее рассердило? Может быть. Скорее же собственная молчаливая покорность, голубиное облегчение, с которым она приняла роль подчиненной. «Как с Карсой Орлонгом. Ох, похоже, я беду по зыбкому песку над бездонной ямой. Семар Дев открывает свою тайную слабость. Было плохое настроение? Поглядите на меня сейчас!»

Талант или чувствительность — что-то — подсказало Скитальцу прекратить расспросы. Они скакали, копыта лошадей гремели по затвердевшей земле. Ветер был теплым и сухим словно песок. В низине слева стояли шесть длиннорогих антилоп, следя за их продвижением. На спинах сидели птицы с длинными клювами и оперением в точности того же оттенка, что шерсть зверей. — Везде одно и то же, — буркнула она.

— Семар Дев? О чем ты?

Она пожала плечами. — О том, как животные сотворены под стать окружающему. Я думала: если трава вдруг станет красной как кровь, скоро ли антилопы получат красный рисунок на боках? Ты полагаешь, что по-другому быть не может — но ты ошибаешься. Погляди на те цветы — их яркие краски привлекают определенных насекомых. Если определенные насекомые не прилетят собирать нектар, цветы погибнут. Значит, чем ярче, тем лучше. Растения и животные — все перетекает, целое неразделимо и зависимо от частей. Только это и остается неизменным.

— Верно, все меняется.

— Эти женщины…

— Гандару. Родичи киндару и синбарлов. Так объясняли мужчины.

— Не совсем люди.

— Да.

— Но, тем не менее, они верны себе.

— Думаю, что так, Семар Дев.

— Они разбили мое сердце, Скиталец. Против нас у них ни единого шанса.

Он поглядел искоса. — Странное допущение.

— Неужели?

— Мы едем к Тартено Тоблакаю. Его племя изолировано где-то на севере Генабакиса. Ты рассказывала, что Карса Орлонг намерен принести гибель всем «детишкам» мира — то есть, говоря иными словами, нам. Я видел страх в твоих лазах. Так скажи, против Карсы и его рода есть ли хоть шанс у НАС?

— Разумеется, есть — ведь мы станем отбиваться. А на что способны мягкосердечные гандару? Ни на что. Они умеют прятаться, а когда их все же находят, то убивают или беру в рабство. Эти женщины, наверное, были изнасилованы. Использованы. Стали сосудами мужского семени.

— Если не упоминать насилие, любые звери, на которых мы охотимся, имеют такой же скудный выбор. Прятаться или умирать.

— Пока не остается места, где можно спрятаться.

— Но когда умрут животные, умрем и мы.

Она грубо захохотала.: — Думай как хочешь, Скиталец. Но мы так просто не сдадимся. Мы заполним пустыри скотом, козами и овцами. Или взроем землю плугом, посадим растения. Нас не остановить ничем.

— Может, Карсой Орлонгом?

Да, в этом, может, и скрыта истина. Карса Орлонг предрекает время гибели и разрушения. И она желает ему всяческой удачи…

— Там, — другим тоном произнес Скиталец, привстав в стременах. — Недалеко же он ушел…

Семар и сама смогла разглядеть его со спины Ущерба. Карса встал в тысяче шагов и смотрел на них. Вокруг в траве виднелись горбы, похожие на валуны или кочки — хотя она понимала, что это нечто совсем иное. — На него напали, — сказала Семар. — Идиоты не хотят оставить его в покое.

— Думаю, теперь их духи дерутся между собой.

Они подъехали ближе.

Тоблакай казался таким же, как в последнюю встречу — на песке арены Летераса. Таким же твердым, уверенным, неотразимым. «Я убью его… один раз». Он так и сделал. Преодолев… всё. О, он смотрит на нее и Ущерба с тем же видом хозяина, подозвавшего любимых собак. Она вновь разгневалась. — Я тебе ничего не должна! — бросила она, бешено натягивая поводья, остановив жеребца у самого его носа. — Ты бросил нас — там, в треклятом иноземном городе! «Выбери нужное время», сказал ты. Я выбрала! Но ты куда пропал, во имя Худа? Там…

И она завизжала, ибо громадный воин стянул ее с седла одной ручищей, и прижал к себе в удушающих объятиях. Негодяй смеется, и даже Скиталец — проклятие дураку! — улыбается, хотя и напряженной улыбкой, не забывая о дюжине трупов, простершихся в кровавой траве.

— Ведьма!

— Опусти меня!

— Поразительно, — проревел великан, — как Ущерб терпел тебя все время пути!

— Опусти!

Тогда он бросил ее. Колени подогнулись, женщина шлепнулась на спину, так что застонала каждая косточка. Она смотрела на него снизу вверх — но Карса Орлонг уже отвернулся и взирал на Скитальца, оставшегося в седле. — Так ты ее муж? У нее должен был быть муж — иначе почему она отказывала мне? Отлично! Мы будем драться, ты и я…

— Тише, Карса! Он мне не муж, и никто не будет за меня драться! Потому что я не принадлежу никому, кроме себя самой. Понял? Хоть когда поймешь?

— Семар Дев все сказала, — заявил Скиталец. — Мы повстречались недавно, потому что путешествовали по равнине, и решили ехать вместе. Я из Даль Хона, что на континенте Квон Тали…

Карса осклабился: — Малазанин.

Ответный кивок. — Я зовусь Скитальцем.

— Таишь имя.

— Мои тайны только начинаются с имени, Карса Орлонг.

Глаза Тоблакая сузились.

— На тебе клейма беглого раба, — продолжал Скиталец. — Точнее, раба сбежавшего и пойманного. Ясно, что цепями тебя надолго не удержать.

Семар Дев встала и отряхивала одежду от пыли. — Это скатанди? — махнула она рукой в сторону трупов. — Карса?

Великан отвел глаза от малазанина. — Идиоты, — заявил он. — Желали мести за мертвого короля. Как будто я его убил.

— А ты?..

— Не убил.

— Ну, теперь я хотя бы нашла лошадь по росту.

Карса подошел к Ущербу и положил руку ему на холку. Ноздри бестии раздулись, губы дернулись, обнажая слишком длинные зубы. Карса засмеялся. — Да, старый друг, я пахну смертью. А когда было иначе? — И он засмеялся снова.

— Худ тебя подери, Карса Орлонг! Что случилось?

Он нахмурился: — О чем ты, Ведьма?

— Ты убил императора.

— Обещал — и сделал. — Он помолчал. — А теперь малазанин говорит так, словно хочет снова меня поработить.

— Вовсе нет, — уверил его Скиталец. — Просто мне кажется, ты прожил полную событий жизнь, и жаль, что никогда не удастся услышать рассказ о ней. Похоже, ты не из говорунов.

Карса оскалился и прыгнул в седло. — Поеду на север.

— Как и я, — ответил Скиталец.

Семар Дев подобрала поводья обоих ничейных коней, привязала на длинную веревку того, на котором решила сделать запасным, и влезла в седло второго — бурого мерина с широким крупом и равнодушными глазами. — Думаю, мне пора домой, — сказала она громко. — А это значит — нужно найти порт, желательно на западном берегу континента.

— Я еду в Даруджистан, — сказал Скиталец. — Корабли выходят в озеро и по реке добираются до нужного тебе берега. Рад составить компанию, Семар Дев.

— Даруджистан, — буркнул Карса. — Я слышал о таком городе. Он бросил вызов Малазанской Империи, но все еще свободен. Хочу увидеть его своими глазами.

— Отлично, — бросила Семар Дев. — Поедем к следующее куче трупов. В твоей компании, Карса Орлонг, долго ждать не придется. Потом к третьей и так далее — через весь материк. В Даруджистан! Где бы он ни был, во имя Худа!

— Я увижу его, — продолжал Карса, — но надолго не задержусь. — Он глянул на нее вдруг яростно заблестевшими глазами. — Возвращаюсь домой, Ведьма.

— Создавать армию, — ответила она, кивнув. Горло внезапно пересохло. — А потом… мир узрит.

— Да.

Миг спустя трое двинулись в путь. Карса ехал слева от Семар, Скиталец справа; оба молчали, хотя каждый был историей, томами прошлого, настоящего и будущего. Между ними она ощущала себя сплющенным листком пергамента, а жизнь свою — случайной помаркой.

Высоко, высоко вверху Великий Ворон устремил сверхъестественно острый взор на троицу и пронзительно каркнул, распростер широкие паруса крыльев и начал ловить холодный, ведущий к востоку воздушный поток.

* * *

Она думала, что уже умерла. Каждый шаг делается без усилий — результат воли и ничего больше — ни сопротивления веса, ни движения ног или сгибания суставов. Воля понесла ее туда, куда ей хотелось, по стране бесформенного белого света, и песок ослепительно сверкал внизу, как раз на привычной высоте роста; однако, опустив взор, она не увидела тела. Ни туловища, ни ног. Да и тени нет.

Где-то впереди бубнят голоса, но она еще не готова. Она встала тут, согреваемая теплом и омываемая светом.

Медленно приближаются мерцающие огни, словно факелы в тумане; они никак не связаны с крикливыми голосами. Наконец она увидела ряд фигур. Это женщины — головы опущены, длинные волосы закрывают лица; все они голые и беременные. «Факелы» висят над каждой: солнца размером в кулак, разбрасывающие лучи всех цветов радуги.

Селинд хотелось убежать. Она же Дитя Мертвого Семени. Рождена из чрева безумия. Ей нет дела до этих женщин. Он более не жрица, она уже не может никого благословить — ни от имени бога, ни тем более от имени себя самой. Пусть дети сами ступают в мир.

Однако бурлящие шары пламени (она знала, что это души не рожденных, но уже готовых родиться) и их матери брели к ней — намеренно, с жаждой.

«Мне нечего дать вам! Прочь!»

Но они все идут, поднимая лица и показывая глаза, пустые и темные. Они словно не видят ее.

Женщины прошли сквозь Селинд. О боги! Некоторые из них не относятся к роду человеческому! И, каждый раз она ощущала жизнь во чреве проходящей. Она видела свернувшихся младенцев, крошечных существ с до странности мудрыми глазами (кажется, они свойственны каждому новорожденному, разве что кроме ей самой). Дети росли в животах, лица их приобретали черты, которые будут нести в старости…

Но не все. Женщины проходили мимо, и будущее младенцев сверкало. Некоторые умрут очень рано — слабые, мерцающие искры, гаснущие и поглощаемые тьмой. Видя их, она кричала, исполненная отчаяния, ибо понимала: душам суждены бесчисленные странствия, и лишь одно может помнить смертный — одну жизнь среди множества. Но потеря осознается окружающими, не самим ребенком, ибо дитя наделено мудростью невыразимой, невероятной, и понимает с абсолютной ясностью: кажущийся кратким жизненный путь на самом деле полон и завершен в целостности своей…

Другие, однако, умрут насильственной смертью — и это преступление, грех против самой жизни. Вот эти души ощущают ярость, шок, неверие. Они извиваются, сопротивляются в безнадежной борьбе. Да, некоторые смерти естественны, а другие — нет.

Откуда-то раздался женский голос: — Благослови их, дабы их не пленили.

Благослови их, дабы они появились в нужное время и измерили его полностью.

Благослови их во имя Искупителя, заговори от жестоких пожинателей душ, от хищников жизни.

Благослови их, Дочь Смерти, дабы каждая жизнь текла по писаному. Ибо мир рожден состязанием, а состязание отвергнутое — состязание всех потенций, всех обещаний жизни — есть преступление, грех, приговор к вечному проклятию. Берегись тех, кто берет и похищает! Берегись язвы убийц!

Они грядут! Снова и снова они пожинают души…

Странный голос стал воплем, и Селинд попыталась убежать, но воля покинула ее. Она попала в западню, и мать за матерью проходят мимо нее с пустыми и темными глазами, раскрывая рты в хоре стонов, завываний ужаса разрывающих сердце страхов за не рожденных еще детей…

Тут она снова услышала гудение голосов, призывающих ее, приглашающих … куда?

В убежище.

Крик исторгся из ее горла. Селинд рванулась, побежала на голоса…

И открыла глаза. Вокруг неяркий свет. Она лежит на постели. Голоса окружают со всех сторон… Моргая, она попыталась сесть. Какая слабость…

Рука обняла за плечи, помогла подняться. За спину просунули подушки. Она уставилась в знакомое, нечеловеческое лицо. — Спиннок Дюрав.

Тот кивнул. Она увидела и остальных. Женщины Тисте Анди в темных бесформенных платьях, глаза опущены — они начали покидать комнату, забирая с собой колдовское пение.

Голоса — столь громкие, столь низкие — неужели они принадлежат женщинам? Она была поражена, она не верила — но…

— Ты почти умерла, — сказал Спиннок. — Целительницы вернули тебя…

— Но почему?

Его улыбка была сухой. — У некоторых были передо мной должки. Но, похоже, когда они увидели тебя, все решилось само собой. Наверное, это чувство долга. Да ведь ты их сестра, жрица — обрученная иному богу, да, но это не имело значения. Или, — он улыбнулся, — перестало иметь значение.

«Да, но зачем? Зачем ты вернул меня? Не хочу…» Она не смогла закончить мысль. Она вдруг поняла, в чем состоит великий грех самоубийства. Неужели все так просто? Попросту ускользнуть, покориться внезапной слабости. Не есть ли это мудрость — сдаться?

— Нет, — пробормотала она, — нет.

— Селинд?

— Благословлять — дарить надежду. Достаточно ли этого? Можно ли освящать желание удачи и приятной жизни? Даст ли это хоть что-то?

Он изучал ее лицо. — Верховная Жрица, — сказал он с запинкой, словно действительно выбирал верный ответ, — благословляя, мы покупаем мгновение покоя — для того, кто получил его, и для того, кто дает. Возможно, мгновение не продлится, но дар оказывается… э… немеркнущей ценностью.

Она отвела взгляд и отвернулась. За рядом свечей видны были стены, покрытые андийскими иероглифами и многоцветными образами фигур, обращенных лицами в одну сторону, к женщине, нарисованной со спины — она как бы отвергает всех ищущих ее. Мать отказывается от детей. Она могла понять, какой борьбы стоили художнику эти лица, искаженные отчаянием и тоской. Да, они написаны слезами…

— Я должна вернуться.

— Вернуться? Куда?

— В лагерь, к пилигримам.

— Ты еще слаба, Верховная Жрица.

Итак, ее слова заставили его отказаться от использования имени. Теперь он видит в ней Верховную Жрицу. Она ощутила укол сожаления. Но не время сейчас обдумывать значение подобных мелочей. Даже мысли успели ее утомить. — Как только смогу.

— Разумеется.

— Что мне для тебя сделать?

Она снова поглядела на Анди. — Ничего. Это мое дело. И дело Сирдомина.

Услышав имя друга, Тисте Анди вздрогнул: — Верховная…

— Он не отвергнет меня снова.

— Он пропал.

— Что?

— Я не смог его отыскать. Прости, но я уверен: его нет в Черном Коралле.

— Неважно, — ответила она, стараясь верить в собственные слова. — Неважно. Он появится, когда возникнет необходимость. — Она заметила, что Спиннок Дюрав не убежден, и не смогла укорить его за это. — Искупитель привел меня на край смерти, — сказала она, — чтобы показать, что нужно. Чтобы показать, зачем я нужна. — Она помолчала. — Не звучит ли это дерзко? Да, точно…

Его вздох был хриплым. Он встал: — Я вернусь навестить тебя, Верховная Жрица. А пока спи.

Ох, она его обидела. Но чем? — Подожди, Спиннок Дюрав…

— Все хорошо, — сказал он. — Ты неправильно прочитала меня. Ну, может быть, не совсем неправильно… Ты говорила, что твой бог показывает, что тебе нужно. Мы,

Тисте Анди, вечно желаем того же, но нам никогда не удастся получить дар. Но затем ты усомнилась в себе. Дерзость? Клянусь Бездной, Жрица! Так ты чувствуешь благословение Искупителя?

И она осталась одна в комнате. Огоньки свечей колыхнулись вслед выходящему Дюраву, заставив извиваться фигуры стенных росписей.

Но мать все стояла, отвернувшись.

Селинд охватил гнев. «Благослови своих детей, Мать Тьма. Они страдали слишком долго. Я говорю это из благодарности к твоим жрицам, вернувшим меня к жизни. Я говорю во имя искупления. Благослови детей своих, женщина».

Свечи успокоились, пламя застыло, равнодушное к жалким мольбам Селинд. В комнате нет темных углов; это, подумала она, и есть ответ.

* * *

Омывшая стены старая кровь была черной и словно глотала свет фонаря. Пыль все еще сыпалась из трещин в сводчатом потолке, напоминая Сирдомину, что над его головой нависла половина горы. Верхние этажи цитадели были разрушены, раздавлены; они до сих пор медленно оседают. Возможно, через недолгое время подземные тоннели сдадутся и масса руин просто соскользнет в море.

Но пока темные, извитые коридоры составляют запутанный лабиринт, никому не принадлежащий — хотя на грязном полу видны следы башмаков. Искатели добычи? Возможно; однако Сирдомин отлично знает — на нижних уровнях мало что можно отыскать. Он много раз проходил этими путями, делая все, что мог, для различных узников Паннионского Провидца, хотя делал недостаточно. Совершенно недостаточно.

Если существует предельно жестокое проклятие, то жертва его оказывается честным человеком, вынужденным служить воплощению чистого, необузданного зла. Сирдомин изведал такое проклятие. Личная честность — не оправдание. Гордость и чистота не искупят преступлений против рода людского. Что до чувства долга… кажется, оно верно служит самооправданию всех, занятых подлыми делами. Он не решится предложить оправданий тому, что содеял по приказу повелителя. Он не может оправдаться и тем, что был в рабстве и старался сохранить жизнь под угрозой жестокой расправы. Всего этого будет недостаточно. Если откровенное преступление совершено, любые оправдания будут актом признания в трусости. Именно трусость и дала ему совершить преступления. Тиран не может процветать там, где подданные говорят ему «нет». Тиран процветает там, где каждый встречный подонок кричит «ура».

Он понимал, что многие люди восхищаются подобным строем — у Сирдомина было много приятелей, пировавших на страхе и наслаждавшихся покорностью, рождаемой страхом. Они и привели его сюда. Он выслеживает поклонников Провидца, тайно пробирающихся в руины его твердыни. Нет, они не ищут добычи. Сирдомин уверен: назревает опасный заговор. Выжившие в кошмаре готовят новый кошмар. Захвативший власть не останется в одиночестве.

Закрыв окошко фонаря, он продолжил путь.

Малазанские солдаты умирали здесь, как и солдаты Панниона. Сегуле прорубались сквозь дворцовую гвардию. Сирдомин почти слышал отзвуки резни, вопли умирающих, отчаянные жалобы на жестокую несправедливость, жуткий лязг оружия. Он подошел к ступеням, ведущим вниз. Мусор убран. Снизу доносится звук голосов.

Охраны они не выставили — знак самоуверенности. Сирдомин неслышно спускался, ориентируясь на приглушенный свет фонарей, что сочится из дальней камеры.

Камера эта была когда-то домом для человека по имени Тук Младший, прикованного к стене в пределах досягаемости чудовищной матери Провидца. Ничтожные дары милосердия Сирдомина были, наверное, для Тука ничем не лучше падающих на кожу капель кислоты. Лучше было бы оставить его безумию, позволив скользнуть в мир забвения, в котором все так тщательно изломано, что не подлежит восстановлению.

Он до сих пор мог учуять кислую вонь матроны К'чайн. Голоса стали различимы: там трое, может быть, четверо заговорщиков. Он почуял их возбуждение, сладкую радость и самовлюбленность, обычную для азартных игроков в жизнь. Всегда и всюду одно и тоже. Во всем мире.

Он так давно подавил в себе ярость, что трудно оказалось пробудить ее. И все же она нужна. Бурлящая, неотвратимая, но обузданная. Три шага по коридору, в темноте. Он не спеша вытащил саблю-талвар. Не важно, о чем они сейчас спорят. Неважно, являются ли их планы слабыми, обреченными на провал. Их поступки пробудили сердце Сирдомина-убийцы, оно стучало гулко, содрогаясь от презрения и отвращения, готовое сделать то, что необходимо.

Первый шаг в комнату даже не был замечен сидящими за столом четырьмя мужчинами; это позволило ему сделать второй шаг, проведя широким лезвием по обратившемуся к нему лицу, разрубив его пополам. Затем он двинул саблю вниз и назад, рассекая шею человека справа (вскочив на ноги, он подставился под выпад, словно совершая добровольное жертвоприношение). Когда голова скатилась с плеч, а тело упало в кресло, Сирдомин схватил край стола и поднял его в воздух, бросив на человека слева. Тот упал под весом стола. Оставался мужчина напротив Сирдомина.

Испуганные глаза, рука шарит у пояса в поисках кинжала. Шаг назад… Недостаточно быстрый — Сирдомин двинулся вперед и взмахнул талваром, отсекая кисти и прорезая грудину, ключицу… клинок застрял в четвертом ребре, вынудив Сирдомина пинком снять свежий труп с сабли. Он обернулся к первому, только раненому заговорщику.

Старый служака из дворца. Пена на губах, вонь свежей мочи… — Нет. Пожалуйста…

— Узнаешь меня, Хегест?

Быстрый кивок. — Человек чести… что ты натворил….

— Не соответствую твоим понятиям о «чести»? Идеям, заставившим тебя строить козни и готовить измену. Увы, Хегест, ты ошибся. Фатально. В Черном Коралле впервые за десять лет царит мир. Он освобожден от террора. Но ты был недоволен — мечтая, нет сомнения, о прежнем положении, о привилегиях и вседозволенности.

— Я припадаю к милосердию Сына Тьмы.

— Он слишком далеко, Хегест. Я убью тебя здесь и сейчас. Могу быстро, а могу медленно. Если ответишь на вопросы, дарую тебе милосердие, которое ты сам никому не даровал. Если откажешься — разделишь участь множества твоих жертв. О да, я все помню. Какую судьбу выбираешь, Хегест?

— Я расскажу все, Сирдомин. В обмен на жизнь.

— Твоя жизнь на кону уже не стоит.

Человек зарыдал.

— Хватит, — зарычал Сирдомин. — Сегодня я стал твоим отражением. Хегест. Скажи, слезы жертв размягчали твое сердце? Нет, никогда. Так что вытри лицо. И дай ответы.

Мужчина повиновался. Сирдомин начал задавать вопросы.

Потом, верный слову, он явил милосердие — если это слово применимо к лишению человека жизни, в чем он сильно сомневался. Вытер оружие о плащ Хегеста.

Отличается ли он хоть чем-то от убитых глупцов? Он мог выбрать множество улиц, позволяющих придти к доказательству своей правоты — и каждая будет кривой, извращенной ложью. Нет сомнений, повторял он себе на обратном пути, его поступок обрывает нечто, тогда как поступки убитых должны были начать нечто — нечто мерзкое и явно связанное с пролитием крови невинных. Тогда почему он чувствует себя запачканным и оскверненным?

Здравые размышления способны шаг за шагом завести человека в кошмар. Он нес список с именами людей, замысливших изгнание Тисте Анди; они понимал, что их заговор обречен на неудачу, однако предоставить им свободу означает потворствовать хаосу и страданиям. Так что придется убивать снова. Тихо, никому ни о чем не рассказывая, ибо это позор. Позор для рода людского, склонного к глупости и кровожадности. Однако ему не хочется быть «рукой правосудия», ведь рука эта всегда залита кровью и зачастую разит без разбора, склоняясь к полной необузданности.

И самая жестокая подробность, выведанная им этой ночью — о сети заговора, оплетшей лагерь паломников. Хегест не знал, кто играет на их стороне, однако можно понять, что это фигуры значительные, возможно, самые важные. Сирдомину придется навестить лагерь. Мысль вызывала озноб. Селинд, Верховная Жрица… она входит в состав заговорщиков? Неужели религия поселилась в сердце его? Неужели он возмущен актом узурпации? Что ж, не в первый раз религия или культ воспламеняют костер самоуверенности и пуританского рвения, вызывая к жизни мрачный конфликт. Разве сам он не слышал — и часто — наглое заявление, что Сын Тьмы не имеет прав на регион за пределами Ночи? Абсурдная идея, да, не имеющая доказательств. Как раз такая, на какую слетаются все виды фанатиков, любящих трясти кулаками над головой.

Он некоторое время лелеял убеждение, что не окажется одиноким в признании благ власти Анди, в уважении к мудрости, не раз и не два проявленной Сыном Тьмы. К дарам мира и стабильности, к здравым и простым законам, введенным расой, чья цивилизация родилась десятки тысяч лет назад. Нет, гораздо раньше, если верить слухам. Как могут люди презреть такой дар?

Теперь стало ясно — многие могут. Идея свободы способна превратить даже мир и порядок в признаки «угнетения», вызвать подозрения в наличии скрытой цели, обширного обмана, непонятного, но превосходящего воображение человека преступления. Нет, он слишком снисходителен человечеству! На самом деле ему свойственна врожденная испорченность, оно наделено извращенным коварством духа.

Он нашел крутую лестницу, ведущую к скрытому входу в тоннели. Крысы разбегались с дороги, ныряя в более теплый и сухой воздух Ночи. Да, он посетит лагерь паломников, но не сейчас. Требуется всё спланировать. К тому же, если он вырежет рак в городе, заговорщики окажутся изолированными, беспомощными и ни на что не способными. С ними он расправится на досуге.

Да, так будет лучше. Разумно, методично — как и полагается вершить правосудие. Он вовсе не пытается избежать этого пути.

Удовлетворенный рассуждениями Сирдомин решил начать резню этой же ночью. А ночь здесь тянется бесконечно…

Крысы следили за его уходом. Они могли ощущать запах крови; многие стали свидетельницами побоища под землей, и некоторые из них побежали прочь из развалин, к миру света за границами ночного савана.

Да, их призвал хозяин, тот, кого прозвали Жрикрыс. Любопытное имя, по видимости презрительное и позорное. Однако никто не понимал истинного его значения. Жрец Крыс, вот так. Священник и колдун, умеющий призывать и связывать души. Смейтесь и шутите, если угодно… Себе на беду. У борцов за свободу обнаружился недруг, и с ним надо что-то делать.

* * *

Город Бастион скорчился около большого умирающего озера. Его прочные, невысокие стены почернели и покрылись потеками какого-то масла. Окрестные трущобы и хижины были сожжены и растащены; обугленные обломки загромождали обочины мощеной дороги. Над башнями повис густой, черный дым.

Сжав израненные руки и отпустив удила, Нимандер прищурился, рассматривая зияющие ворота города. Никакой стражи, ни одной фигуры на стенах. Если бы не дым, он выглядел бы давно заброшенным и опустевшим.

Он ехал во главе отряда, наравне со Скиньтиком. — Имя «Бастион» рисует образ яростных защитников, ощетинившихся всеми видами оружия, образ врагов, штурмующих стены, — сказал Скиньтик. — Итак, нам придется стать свидетелями благих излишеств сэманкелика, сладкой крови Умирающего Бога?

Нимандера все еще беспокоили воспоминания о великане — зодчем. Кажется, он проклят бессмысленными случайностями и каждое живое существо, пересекающее его путь, оставляет за собой водоворот загадки. Он барахтается в них, почти тонет. Джагут Готос сделал только хуже. Тварь из седой древности, пытавшаяся использовать их и не пожелавшая объяснить, для чего именно.

«Потому что мы не справились».

Воздух заполнился запахом выветренной соли; они могли видеть тянущиеся от старого берега белесые полосы, торчащие над высыхающими спутанными водорослями свайные причалы, лежащие на боках рыбачьи лодки. Слева виднелись фермы и ряды пугал, хотя казалось, тут все уже мертво — растения почернели и высохли, сотни закутанных фигур неподвижны.

Они подходили все ближе к арке ворот, а вокруг по-прежнему никого не было видно.

— За нами следят, — заявил Скиньтик.

Нимандер кивнул. Он тоже ощутил на себе взоры, скрытые, жадные.

— Мы как будто сделали именно то, что им нужно, — сказал Скиньтик вполголоса. — Доставили Скола прямиком в чертов Нечистый Храм.

«Да, это возможно». — Ты же знаешь — я Скола бросать не намерен.

— И готов воевать с целым городом? С фанатиками, жрецами и богом?

— Да.

Скиньтик ухмыльнулся и пошевелил ножны. Нимандер нахмурился: — Кузен, не замечал за тобой особой кровожадности.

— О, я хочу этого не более тебя. Но, знаешь, нас слишком долго толкали. Пришла пора толкнуть в ответ, и всё. А вот раны на твоих руках меня беспокоят.

— Араната сделала все, что можно. Я поправляюсь. — Он не стал объяснять, что изранен не только телесно, но и душевно. Араната действительно исцелила сломанные кости и раздавленную плоть. Однако он по-прежнему двигается словно калека; во снах он каждый раз оказывается у тяжелого блока обсидиана, видит, как тот скользит по руками, как течет кровь — и просыпается в поту, дрожа.

Те же руки, что душили Фаэд, почти забрав жизнь. Боль стала наказанием. Он видел город — и знал, что им снова придется нести смерть, с привычным изяществом творить насилие.

Они натянули удила перед воротами. Деревянные створки покрыты знаками, начертанными такой же густой черной краской, что и на стенах справа и слева.

Ненанда подал голос из телеги: — Чего мы ждем? Нимандер? Давайте кончать с этим.

Скиньтик повернулся в седле. — Терпение, брат. Мы ждем официальной приветственной делегации. Погром начнется немного позже.

Каллор спрыгнул с задника телеги и подошел к воротам. — Я слышу пение, — сказал он.

Нимандер кивнул. Далекие голоса доносились до них словно бы волнами, исходящими из самого сердца города. Прочих звуков, которых можно ожидать от большого, густонаселенного города, не было. Через арку он мог видеть лишь пустые улицы, скучные лица квадратных домов, захлопнутые окна и двери.

Каллор вошел в тень ворот и оказался на широкой улице. Помедлил, глядя на что-то слева.

— Вот тебе и делегация, — вздохнул Скиньтик. — Нам тоже войти, Нимандер?

Сзади раздался мелодичный голосок Аранаты: — Берегитесь, родичи. Весь город — Нечистый Храм.

Нимандер и Скиньтик обернулись разом. — Благослови Мать, — прошептал Скиньтик.

— Какое воздействие будет оказано на нас? — спросил Нимандер. — То же, что в ночной деревне?

— Нет, ничего подобного пока не пробудилось. — Она покачала головой. — Но пробудится.

— Ты сможешь нас защитить? — вмешался Ненанда.

— Посмотрим.

Скиньтик что-то прошипел, потом сказал громче: — Да, чертовски утешительно.

— Не беспокойся, — буркнул Нимандар. Поморщившись, покрепче ухватил поводья и движением коленей послал коня в город. Спутники двинулись за ним.

Оказавшись около Каллора, Нимандер проследил за взглядом старика и понял, что же приковало его внимание. В сотне шагов улицу перегородили остатки громадного механизма. Казалось, он упал с неба или обрушился с крыши здания, захватив с собой большую часть стены. Плоские, усеянные заклепками листы металла разорвались, обнажив какие-то кривые железяки. Мостовую усеивали мелкие детали, похожие на куски доспехов. Железо было странного голубого оттенка и отсвечивало под лучами солнца.

— Из какой Бездны это выпало? — крякнул Скиньтик.

— Похоже на штучки К’чайн Че’малле, — сказал Каллор. — Однако те не поклонялись богам, умирающим или нет. Мне стало интересно. — Он обнажил зубы в неприятной ухмылке, не обращенной ни к кому из присутствующих. Нимандер подумал, что это совсем неплохо.

— Араната говорит, весь город освящен.

Каллор бросил взгляд назад. — Однажды я попробовал проделать то же с целой империей.

Скиньтик фыркнул: — С вами как центром поклонения?

— Разумеется.

— И как, удачно?

Каллор дернул плечом: — Все рано или поздно рушится, — и пошел осматривать разрушенную машину.

Нимандер покачал головой: — Оставьте его. Если город стал храмом, в середине должен быть алтарь.

— Нимандер, мы можем сделать как раз то, чего от нас хотят. Особенно когда притащим Скола на алтарь. Думаю, нужно найти гостиницу и отдохнуть. Затем мы разберемся, что же нас ждет.

Предводитель немного поразмыслил и кивнул: — Хорошая идея. Веди, Скинь. Поглядим, что ты найдешь.

Они двинулись по ведущей от ворот улице. Здания казались мертвыми; лавки на первых этажах выглядели пустыми и брошенными. Знаки покрывали каждую стену, каждую дверь; даже ставни окон были расписаны, словно жители высовывались из них, пытаясь дотянуться как можно дальше. Письмена походили на записи хроник безумия или беснования. Или того и другого одновременно?

Пройдя полдюжины зданий, Скиньтик нашел гостинцу, закрытую, как и все прочие. Спрыгнув в лошади, подошел ко входу в дворик. Толчок — двери распахнулись. Скиньтик оглянулся с довольной улыбкой.

Колеса телеги заскрипели по вытертым колеям, когда Ненанда ввел ее внутрь. Дворик едва вмещал одну повозку; в начале имелись конюшни, затем дверь с тремя ступенями, ведущая в номера. Полуподвальная дверь слева от главного входа вела, наверное, в пивной зал. В середине площадки имелся колодец — доверху заваленный вздувшимися трупами.

Улыбка увидевшего это Скиньтика погасла. Горло колодца окружали кучи мертвых червей. — Будем надеяться, — сказал он Нимандеру, — что внутри есть насос, качающий из другого источника.

Ненанда опустил тормоз и слез с телеги, поглядев на трупы. — Недавние постояльцы?

— Вот что бывает, если не заплатить.

Нимандер спрыгнул с коня. Он метнул Скиньтику предостерегающий взгляд, но брат, разумеется, ничего не заметил. — Или все койки были заняты. А может, здесь запрещено пить что-то, кроме келика. Не стоило им возмущаться…

— Хватит. Ненанда, проверь стойла — может, там есть корм и свежая вода. Скиньтик, мы с тобой войдем внутрь.

Просторное, отлично обставленное фойе приветливо встретило их. Справа имелся бар с полированной стойкой; узкая дверь за ним закрыта. Слева — два отделения для одежды и лестница, ведущая в пивную. Коридор прямо выводил к гостиничным номерам. В конце его виднелась лестница, ведущая, по всей вероятности, на второй этаж с номерами. Около лестницы валялась груда матрацев, по большей части запятнанных.

— Они выпотрошили комнаты, — заметил Скиньтик. — Обдуманно.

— Думаешь, это место приготовили для нас?

— С телами в колодце и залитыми ихором постелями? Возможно. было разумно предположить, что мы двинемся по главной улице — а это первая гостиница на улице. — Он помолчал, озираясь. — Очевидно, у разных народов — разные обычаи приветствовать гостей. Кто сможет изучить человеческие культуры?

Ненанда и остальные принялись разгружать телегу.

Нимандер прошел к входу в пивной зал и поглядел внутрь. Темно, воздух пропах жгучим, горько-сладким запахом келика. Он услышал, что Скиньтик поднимается вверх, и решил не мешать ему. Сделал шаг вниз, на посыпанный опилками пол. Столы и стулья сдвинуты в одну сторону, сложены неустойчивой грудой. Открывшийся пол усеян пятнами и какими-то сгустками, напомнившими Нимандеру конский навоз. Однако это не навоз…

Он посмотрел бар и обнаружил ряд пыльных бутылок и кувшинов. Вино и эль. Стаканы для келика валялись на полу — некоторые разбиты, из других еще сочится темная жидкость.

Внешняя дверь распахнулась, Ненанда ступил внутрь, держась за меч. Быстро оглядел помещение, увидел Нимандера и кивнул: — Я так и думал, что это ты ходишь.

— Конюшни?

— Неплохи — корма хватит на несколько дней. Там есть ручной насос и поилка над корытами. Вода пахнет кислым, но в остальном довольно хороша — лошади не колебались. — Он подошел ближе. — Думаю, эти трупы в колодце… они перепили келика. Думаю, колодец на деле пуст. Они бросали в него тела, словно в братскую могилу.

Нимандер вернулся в фойе.

Десра и Кедевисс внесли Скола, положив на пол. Скиньтик стоял на лестнице, над горой испорченных матрацев; он оперся о перила, созерцая хлопочущих над Сколом женщин. Увидев Нимандера, сказал: — Там одни тараканы и клопы. Не думаю, что нам нужно ночевать в номерах — запашок какой-то странный…

— Зал сойдет, — ответил Нимандер, подходя к Сколу. — Перемены?

Десра подняла взгляд: — Никаких. Та же лихорадка, то же слабое дыхание.

Араната вошла, огляделась и направилась к бару. Подняла крышку прилавка, зашла за стойку и скрылась в заднем помещении.

Скиньтик крякнул: — Хорошо бы тут был ватерклозет.

Нимандер потер лицо, помял пальцы, чтобы уменьшить ломоту, дождался возвращения Ненанды и сказал: — Я и Скиньтик пойдем наружу. Остальные… ну, мы в любой момент можем попасть в беду. Тогда один из нас попытается вернуться и…

— Если вы попадете в беду, — сказала из-за двери Араната, — мы узнаем.

— Как? Ладно. Мы ненадолго.

Они успели занести в зал все свои вещи. Нимандер смотрел, как Десра, а за ней и остальные женщины начали распаковывать оружие, готовить тонкие кольчуги и боевые рукавицы. Он смотрел, как они готовятся к битве, и не позволял себе выразить овладевшее душой отвращение. Все это неправильно. Совсем неправильно. И он ничего не может изменить.

Скиньтик обогнул кучу матрацев и потянул Нимандера за локоть, выводя наружу. — С ними все будет хорошо. Вот насчет нас беспокоюсь…

— Нас? Почему?

Скиньтик лишь усмехнулся.

Они снова вышли на главную улицу. Полуденный жар сделал воздух раздражающе густым. Тихое пение, казалось, зовет их в сердце города. Они обменялись взглядами, Скиньтик передернул плечами. И они зашагали.

— Та машина.

— И что, Скинь?

— Откуда она могла взяться? Кажется, она просто… появилась над одним из домов и упала, сокрушая все на пути, даже себя саму. Помнишь старые насосы, что есть под улицей Дрет в Малазе? Вифал их нашел в тоннелях, по которым лазал. Да он же брал нас поглядеть…

— Помню, Скинь.

— Я тоже вспоминаю те машины — рычаги и шестеренки, то, как сложно сопрягаются металлические части. Как мудро, гениально — не могу представить, чей разум способен создать подобные конструкции.

— И к чему ты ведешь?

— Ни к чему особенному. Просто гадаю, не связана ли она с появлением Умирающего Бога?

— Как?

— Что, если это вроде небесной крепости? Меньшая версия. Что, если Умирающий Бог вышел из нее? Какой-то несчастный случай уронил его, а местные люди вытащили… Что, если его машина — подобие трона?

Нимандер принялся размышлять. Забавная идея. Андарист объяснял как-то, что небесные крепости — как та, которую Аномандер объявил своей — не созданы магией, что летающие замки держатся в воздухе ухищрениями тайной технологии. К’чайн Че’малле, сказал Каллор. Похоже, он пришел к тем же выводам, что Скиньтик.

— Но зачем богу машина?

— Откуда мне знать? Так или иначе, она сломана.

Они вышли на широкий перекресток. На каждом углу стояли официальные здания нарочито утилитарной архитектуры — породившая их культура как будто была напрочь лишена художественного вкуса. Ничем не украшенные стены также покрылись безумицей иероглифов, и некоторые символы теперь казались Нимандеру сходными с деталями разрушенной машины.

Главная улица через две сотни шагов открывалась на обширную круглую площадь. В дальнем конце виднелось здание более выразительного облика.

— Вот он, — сказал Скиньтик. — Нечистый… алтарь. Похоже, пение доносится оттуда.

Нимандер кивнул.

— Посмотрим поближе?

Он кивнул снова. — Пока что-нибудь не случится.

— В том числе нападение безумной толпы?

На площадь выбегали голые, размахивающие над головами оружием люди. Песня вдруг стала воинственной. Фанатики направлялись к двум Тисте Анди.

— А я только поверил, что мы одни, — сказал Нимандер. — Если побежим, приведем их в гостиницу.

— Верно, но вход можно будет удержать. Сражаться будут двое, потом их сменят следующие.

Нимандер первым услышал звук сзади и развернулся, со свистом выхватывая меч. Каллор.

Старый воин шагал к ним. — Вы пнули гнездо, — сказал он.

— Мы разведывали, — возразил Скиньтик. — Место сие мерзостно; но мы держали свои мнения при себе. Мы просто рассуждали, что делать дальше.

— Можете встать и отбиваться.

— Можем, — согласился Нимандер, поглядев на толпу. Осталось не больше пятидесяти шагов; приближаются быстро… — А можем удариться в бегство.

— Сейчас они смелы, — заметил Каллор, проходя мимо них и вытаскивая двуручный меч. На ходу он расстегнул петлю, поднял оружие над головой и взмахнул, как бы разминая плечи. Он вдруг перестал казаться стариком.

Скиньтик спросил: — Поможем ему?

— Он просил помощи, Скинь?

— Тут ты прав. Не просил.

Они смотрели, как Каллор быстрым шагом направился к толпе.

И тут же скопище рассыпалось — люди прижались к стенам, чуть ли не вставая на головы друг дружке, пение оборвалось. Каллор чуть помедлил, но тут же продолжил маршировать. Он свободно шел по середине живого коридора.

— Он всего лишь хочет поглядеть на алтарь, — сказал Скиньтик, — и он их не особенно тревожит. Худо, — добавил он. — Мы так и не увидим, как умеет сражаться старый мерзавец.

— Давай вернемся, пока они отвлеклись.

— Если они позволят…

Они повернулись и пошли твердым, спокойным шагом. Через десятое шагов Скиньтик оглянулся. Хмыкнул: — Они не идут следом. Ясное послание. Чтобы достичь алтаря, придется пройти сквозь них.

— Похоже, так.

— Нелегкое будет дельце.

«Да, похоже, дельце будет нелегкое».

— Думаешь, Каллор и Умирающий Бог мило побеседуют? Обсудят погоду, припомнят старые времена тираний, когда все давалось весело и просто. Когда кровь была краснее и на вкус вкуснее. Что думаешь?

Нимандер не ответил. Он думал о лицах в толпе, черных пятнах губ и провалах глаз. Все в тряпье, в мерзкой грязи; попадаются и дети, словно келику плевать на возраст и умение выживать в мире. Они пьют и жаждут еще, и настоящее не отличается от будущего, и только смерть изменит их настоящее. Простая траектория. Ни забот, ни дерзаний, ни грез.

В таком состоянии их легче будет убивать? Вряд ли. — Не хочу этого делать.

— Да, — согласился Скиньтик. — Но как насчет Скола?

— Не знаю.

— Келик хуже чумы, потому что жертвы сами его призывают и не обращают внимания на свои страдания. Отсюда вопрос: имеем ли мы право положить этому конец, истребив их всех?

— Может, и нет, — согласился Нимандер.

— Но есть и другое оправдание. Жалость.

Нимандер метнул взгляд на кузена: — Мы перережем их ради их же блага? Ради Бездны, Скинь…

— Не их, нет. Я думал о Умирающем Боге.

«Ах так. Да, я могу согласиться, что так лучше, что это гораздо разумнее. Если забрать Умирающего, не придется убивать сотни поклонников». — Спасибо, Скинь.

— За что?

— Мы прокрадемся мимо них.

— Неся Скола?

— Да.

— Нелегкое дело. Скорее всего невозможное. Если город стал храмом и сила Умирающего наделила жрецов особыми дарами, они учуют нас, несмотря на все наши старания.

— Мы дети Тьмы. Увидим, значит ли это хоть что-то.

* * *

Десра отняла руку ото лба Скола. — Я ошибалась. Ему хуже. — Она выпрямилась и поглядела на Аранату. — Как они там?

Ленивое моргание… — Возвращаются. Невредимы.

Что-то не так с Аранатой. Она слишком спокойна, слишком … пуста. Десра всегда почитала сестричку пресной — хотя та владела мечом с потрясающей элегантностью, была такой же холодной убийцей, как все они — если требуется. Однако Араната наделена даром заразительного равнодушия, иногда снисходящего на нее в разгар хаоса и бедствий. Как будто жестокое побоище лишает ее чувствительности.

На взгляд Десры, это делает ее ненадежной.

Он еще немного поглядела на Аранату, из взоры скрестились — Десра ответила ухмылкой на улыбку сестры и отвернулась к Ненанде: — Нашел в пивной что выпить и поесть?

Воин стоял у входа, держась рукой за дверь. Услышав вопрос, оглянулся. — Полно. У них словно только что был привоз. Все как с нами на дороге.

— Значит, кто-то еще выращивает правильную пищу, — сказала Кедевисс. — Или заказывает ее подвоз из других городов.

— Они немало потрудились ради нас, — заметил Ненанда. — И это беспокоит.

— Скол умирает, Араната, — сказала Десра.

— Да.

— Они возвращаются! — завопил Ненанда.

— Нимандер знает, что делать, — заявила Десра.

— Да, — отозвалась Араната.

* * *

Она кружила в небесах, и даже ее сверхъестественно острое зрение с трудом проницало вечную темноту внизу. Куральд Галайн — совершенно чуждый садок, даже в здешнем рассеянном и ослабленном состоянии. Пройдя прямо над громоздкой фигурой Силанны, Карга каркнула ироническое приветствие. Разумеется, от алой драконицы не последовало явного ответа, но Карса знала: она заметила ее кружения. Позволив себе послать вспышку воображаемых образов — сомкнувшиеся челюсти, хруст костей, вихрь перьев, поток вкусных жидкостей… Карга каркнула громче и была вознаграждена колыханием длинного змеиного хвоста.

Скользнув в восходящий над краем утеса ветер, Ворон направилась к узкому балкону крепости.

Он стоял один. Она уже привыкла к этому. Сын Тьмы замкнулся в себе, словно ониксовый цветок, а полуночный колокол звенит — удар за ударом, до последнего, двенадцатого — за ним последует лишь эхо, пока не затихнет и оно, оставив безмолвие. Она изогнула крылья, замедляя полет, и стена крепости прыгнула навстречу. Бешено замахав крыльями, она уселась на каменную стену, вцепившись когтями в гранит.

— Меняется ли вид отсюда? — спросила Карга.

Аномандер Рейк опустил взор, рассматривая гостью.

Карга раскрыла клюв, молча смеясь. Минуло несколько ударов сердца… — Тисте Анди — народ, не склонный к выражению внезапного веселья, не так ли? Танцы в темноте? Дикий, беззаботный прыжок в грядущее? Думаете, наш побег из гниющей плоти не стал торжеством радости? Удовольствия рождения, восторга обретения жизни? Ох, у меня кончились вопросы. Воистину нынче грустное время.

— Понимает ли Барук, Карга?

— Более или менее. Увидим.

— Что-то происходит на юге.

Она согласно замотала шеей. — Что-то, о да, что-то. Впала ли жрица в безумную оргию? Нырнула ли за ответами на все вопросы? Или отложила потребность в ответах на потом, на время большей удачи? Но … реальность вернулась. Проклятие реальности! Чтоб она упала в Бездну! Пора нырять снова!

— Путешествие испортило тебе настроение, Карга.

— Не в моей натуре грустить. На деле я презираю грусть. Сражаюсь с ней! У меня от грусти сфинктер взрывается! А вы огорчаете меня, старую спутницу, любимую служанку!

— Я не хотел. Вижу, ты страшишься худшего. Скажи, что видели твои сородичи?

— О, они рассеялись, парят тут и там, всегда высоко над ухищрениями земных ползунов. Мы видим, как они ползут туда, потом обратно. Мы следим, мы смеемся, мы поем их сказания братьям и сестрам.

— И?

Карга склонила голову, одним глазом уставившись на мятежное море. — Ваша тьма, Хозяин, породила свирепые бури.

— Да, породила.

— Я полечу выше клубящихся туч, в холодном и чистом воздухе.

— Ты так и сделаешь, Карга, так и сделаешь.

— Ненавижу, когда вы так великодушны, Хозяин. Когда ваши глаза заволакивает нежность. Не подобает вам проявлять сочувствие. Стойте здесь, да, незримым, непостижимым. Таким я сохраню вас в памяти. Позвольте мне думать о льде истинной справедливости, не способном расколоться… Слушайте! Звонят внизу! Какая жизнеутверждающая музыка! Как утешает вопль железа!

— Сегодня ты на редкость поэтична, Карга.

— Так Великие Вороны сражаются с грустью, Владыка. Итак, чего вам от меня нужно?

— Эндест Силан ушел к большой реке.

— Вряд ли он один.

— Ему нужно вернуться.

Ворон помолчала, склонила голову набок. — Прозвенело десять.

— Десять.

— Мне пора в путь.

— Лети напрямик, Карга.

— Умоляю, посоветуйте возлюбленной сделать так же, когда придет время.

Он улыбнулся. — Нет нужды советовать.

Глава 11

Кто ты таков, чтобы судить, стара она или молода, поднимает ли ведро или опускает его в колодец? Красива она или непримечательна, словно некрашеный лен? Летит ли она на летних ветрах парусом над голубыми водами, сверкая ярче девичьих глаз? Идет ли она, покачивая от удовольствия бедрами, суля бодрящие мечты, словно сама плодородная земля обрела способность петь подобно веселым бабочкам над цветущим полем, или устала, задремав в седле посреди груд спелых плодов, и больше не скачет через ароматные сады? Да кто ты таков, чтобы заключать в железную клетку определенности самую суть тайны, к жизни зовущей нас — пусть висит полное до краев ведро между темными глубинами и поющим солнечным светом. Она — красота и она — призыв к преступлению, и ничего ценного не прибавит к ней твое мнение, разве только раскачает истертую веревку. Стыдись!

Снисхождение наносит болезненные раны, и она уходит или заходит, внутренне содрогаясь. Не смей говорить о чести, не смей выносить жестокие суждения, пока я сижу здесь, наблюдая, и в мгновение ока расчеты вызывают в толпе вихрь презрения, и удаляется парус, минуя тебя навеки, ибо привилегия ее — море цветов, множество сладких ароматов за ее спиной, но никогда тебе не ощутить ни одного аромата. Вот баланс, вот мера, вот благочестие чужаков, что скрывают слезы, отворачиваясь.

«Молодой человек у стены», Некез из Одноглазого Кота

Нет и не было такого художника, что сумел бы выразить все силы детского воображения. Эта кучка палок в пыли, которую любой взрослый пнет, не удостоив и мгновенного взгляда, на самом деле — обширный мир, в одеждах и плоти, крепость, чаща, великая стена, о которую разбиваются атаки ужасных орд, отброшенных мужеством горстки героев. Это гнездо драконов, и блестящие голыши — их яйца, и в каждом таится яростное, славное будущее. Никто не сумел сотворить ничего столь же законченного, сверкающего, радостного и торжествующего, и все ухищрения и манипуляции взрослых — всего лишь смутные воспоминания о детстве и чудесах его, неловкие в попытке соблюсти связность функций и разумность предназначения; у каждого фасада есть своя история, легенда, кою следует читать по стилизованным знакам. Статуи в нишах застыли с мрачными лицами, равнодушные к случайным прохожим. Правила казармы владеют застывшими, потрескавшимися умами, привыкшими к повседневности страха.

Заставить ребенка трудиться — убить в нем художника, выдрать корни чуда, отнять сверкающий дротик воображения, шустрым зябликом прыгавший с ветки на ветку — и ради чего? Ради сиюминутных нужд и бессердечных ожиданий. Взрослый, требующий от ребенка работы, мертв внутри, лишен красок тоски по прошлому, столь ярких, столь чистых, столь прекрасных, столь переплетенных с томлениями, и сладкими и горькими вместе — мертв внутри, да, и снаружи мертв. То ходячие трупы, холодные, но полные негодования ко всему еще живому, еще теплому, еще дышащему.

Жалеть подобных? Нет, никогда, ни за что — пока они сгоняют детей в стаи и принуждают к работе, а потом жадно поглощают бесчисленные выгоды.

Решится ли сие округлое эго опуститься до сурового осуждения? Сие округлое эго решится! Мир, построенный из нескольких палок, способен исторгнуть слезы из глаз, пока юный творец стоит на четвереньках, напевая дюжину песен без слов сразу, говоря сотней голосов и передвигая незримые фигуры по полю разума (иногда останавливаясь, чтобы вытереть нос). О да, решится, да еще как решится! И приготовится поспешить на помощь жертве жестокого злоупотребления.

Даже змеюка имеет грандиозные замыслы, но вынуждена ползти пядь за пядью, сражаясь с пространствами, которые презрит гигант или бог. Она высовывает жало, чуя запахи, и мотается влево — вправо. Спасение — зрелый плод в конце охоты, прогретое солнцем птичье яйцо, попавшая в челюсти вкусная крыса.

Так ищет змея, подруга правых. Так скользит угорь сквозь мутный ил мира, шевеля усами. Скоро, надеется он, скоро!

Молодой Харлло не думал о справедливости, не думал о законной свободе. Не создавал ленивым воображением слов из блестящих жил сырого железа. Не виделись ему искры золота в острых выступах холодного кварца. Не было у него времени встать на колени посреди какого-нибудь заросшего городского сада, строя крошечные крепости и мостики из тростинок над потоками от вчерашнего ливня. Нет, детство Харлло окончилось. В шесть лет.

В тот самый миг он лежал на полке прочного черного камня, поглощенный темнотой. Он едва мог расслышать работников наверху, хотя камешки то и дело проносились мимо, отскакивая от стен пропасти и резко звякая о каменный пол внизу.

В прошлый раз его спускали на веревке и не было такой беззаботной лавины камней, каждый из которых способен проломить ему череп. В прошлый раз он спускался свободно, вытянутые руки не доставали до стен, что заставляло думать о необычайной ширине пропасти, ведущей, вероятно, в пещеру. Разумеется, сегодня веревки не было — Харлло вообще должен был быть в другом месте; если его найдут, то могут наказать.

Бейниск отослал его на Утесы в конце смены. Именно там он и должен был уже оказаться, чтобы торопливо выхлебать водянистый суп из миски, сжевать кусок черного хлеба и завалиться на койку. Вместо этого он карабкался вниз по стене — без света, чтобы случайно не обнаружил какой-нибудь шахтер.

Нет, здесь не пещера. Наоборот. Это отвесная стена со множеством углублений, и все зияющие дыры имеют странно правильную, прямоугольную форму — хотя Харлло понял, что ползет по стене погребенного здания, только когда достиг балкона. Ему хотелось скользнуть в одно из окон и осмотреться, но нельзя — он же обещал принести лубки Костяному Шахтеру внизу, и он это сделает!

Осторожные расспросы открыли ему значение слова «лубки», однако найти палки, подходящие для закрепления разбитых ног Шахтера, не удавалось — попадались либо тонкие и слабые, либо недостаточно прямые. К тому же все дерево в лагере тщательно охранялось. Тогда он пошел к мусорным кучам, куда бросали все отходы. Под подозрительными взорами старух, которые продали детей и внуков на рудники, но потом поняли, что не могут отказаться от кровной связи, и обрекли себя на прозябание в мирке у границ лагеря, Харлло просеивал мусор.

Часто — особенно в боковых тоннелях, что ведут сквозь слои песчаника — шахтеры находят груды костей давно погибших созданий. Эти кости велики, прочны, их почти невозможно сломать. Черепа и тому подобное сбывают коллекционерам — ученым с косящими глазами, избытком монеты и свободного времени. Кости, уже раздробленные на кусочки, поломанные, сформировавшие подобие грунта, продают садовникам для удобрения и шарлатанам для отваров и порошков — говорят, земляная кость хорошо помогает при запоре! А вот громадные длинные кости остаются на месте-поверье гласит, что они приносят несчастье.

В одной из куч он нашел две, явно принадлежавшие одной породе зверей. Изучив и сравнив их, он удостоверился, что они парные — правая и левая. Кости были большими, тяжелыми и ребристыми; ему казалось, что они подойдут. Между сменами проходило ползвона, в которые никто не работал в шахтах, и Харлло, потея под весом костей, торопливо протащил их к тоннелю, нашел заброшенный боковой проход, где связал ношу несколькими ремнями и веревками. До его смены оставалось время, так что сейчас он оказался внизу и пытался выполнить обещание.

Длинные кости были привязаны к спине. Шею и плечи быстро натерло, и ему не раз казалось, что тяжелые кости оторвут его от стены; но пока что он еще держался. Затем Харлло обнаружил балкон и отдохнул.

Если кто-то пойдет искать его и не найдет, поднимется тревога. В таких случаях есть лишь две возможности. Бежал — или заблудился в тоннелях. Поиск пойдет в обоих направлениях; старухи расскажут, что он рылся в мусоре, собирал кости и черт знает что еще. Потом кто-нибудь вспомнит, что видел Харлло в пересменок, он тащил что-то на спине и шел к главному тоннелю — и Веназ сможет нажаловаться, что Харлло явно что-то замыслил, ведь он даже не пришел за едой. Нарушение правил! Бейниск может оказаться в непростой ситуации, ведь он часто покровительствовал Харлло. Ох, какая ошибка…

Он со стоном скользнул с края балкона, крепко держась руками, и продолжил спуск.

Через два роста нога нащупала новый выступ, за ним еще — лестница, круто опускающаяся вдоль стены здания. Одной рукой держась за лишенный швов фасад, Харлло шаг за шагом шел вниз.

Он не мог вспомнить, чтобы видел хоть что-то подобное во время первого спуска. Да, свет фонаря был, как обычно, слабоват — это позволяет быстрее замечать блеск золота и каменьев — и он крутился на веревке. Сам разум у него тогда кружился!

Говорящий Имасс! Он здесь, наверное, целые сотни лет — и не с кем поболтать, не на кого взгляд бросить. Ох, как ему скучно было…

Итак. Не стоит ему раскаиваться, что затеял помогать Костяному Шахтеру. Несколько стежков плети по спине — небольшая плата за милосердие.

Он достиг пола и замер. Как темно! — Привет! Это я! Дев'ат Анан Тол, ты меня слышишь?

— Слышу. Иди же на звуки голоса. Если сможешь…

— Думаю… смогу. Поскреби еще по скале, у которой сидишь — я почую ногой…

— Это, — сказал Имасс, — необычайный талант.

— Я могу без зрения. Вибрации, так это называют.

— Да. Ты чуешь меня?

— Да, я подбираюсь ближе. Думаю, уже можно зажечь фонарь. С заслонкой, чтобы не заметили. — Он склонился (кости звякнули на спине) и снял с пояса маленький фонарь. — Его зовут толкач. Можно прикрутить на конец шеста и просовывать впереди себя. Если закоптит, ты знаешь, впереди плохой воздух. Погоди…

Через миг нежный золотистый свет пролег тропинкой, указав прямо на сидящего Костяного Шахтера. Харлло ухмыльнулся: — Видал? Я уже почти дошел.

— И что ты принес, щенок?

— Твои лубки. Еще веревку и нитки.

— Дай поглядеть на это… Кости. Да, дай их мне… — Имасс протянул костяную руку и схватил лубки, едва Харлло поднес их. Он издал громкий вздох, тихо забормотал… — Клянусь берегами Джагра Тил. Я даже не ожидал… щенок, мои орудия… за ЭТО! Неравный обмен.

— Я попробую найти кости получше…

— Нет, дитя. Неравный с моей стороны. Это самец эмлавы, это кости его бедер. Да, они скручены и потрескались. Но… еще… все возможно.

— Они сойдут для лубков?

— Нет.

Харлло опустил плечи.

Имасс издал тихий смех: — Ах, щенок. Не лубки. Ноги.

— И ты снова сможешь ходить? О, я так рад!

— Если я действительно оказался захвачен Ритуалом Телланна… да, думаю, я смогу создать ноги… что тебя тревожит, щенок?

— Я пробрался вниз тайком. Если они обнаружат…

— Что будет?

— Могут побить — но не сильно, чтобы я оставался полезным. Все не так плохо.

— Тогда быстрее возвращайся.

Харлло кивнул, но замер в сомнении. — Я нашел закопанное здание. В нем жил ты?

— Нет. Оно было загадкой даже для Джагутского Тирана. Бесчисленные пустые комнаты, окна в никуда — твердый камень в форме рам. Коридоры тоже вели в никуда — мы исследовали почти все, как помнится, и ничего не нашли. Не пробуй повторять, щенок. Там очень просто потеряться.

— Лучше пойду. Если удастся придти снова…

— Не рискуй собственной шкурой. Возможно, скоро я приду к тебе.

Харлло подумал о смятении, которое может вызвать такой визит — и улыбнулся. Еще мгновение — и он завернул фитиль и поспешил назад.

Из палок — крепость, чаща, великая стена. Из палок — гигант, восстающий во тьме, и глядеть ему в глаза — все равно что глядеть в двойной тоннель, ведущий туда, вглубь и вглубь, к самым костям земли. И вот он встает и смотрит на тебя… Харлло воображал, но виделось ему не совсем то, что привиделось бы нам. Мрачные видения принадлежат взрослым. Тем, кому придется ответить за содеянное. За слишком многое…

* * *

А в городе каждое здание застыло в смертном оскале — или так кажется, когда камень, кирпич, штукатурка и дерево дышат в закатном полумраке и еще не загорелся газ в фонарях, и весь мир набухает тенями, сошедшимися, чтобы унести прочь всякую определенность. Город, нагромождение искусственных утесов и пещер, шепчет о безумии. Фигуры людей спешат скрыться, крысы и кто пострашнее смотрят глазами любопытными и голодными, хриплые голоса доносятся из кабаков и прочих святилищ разнузданности.

Это город прошедшего дня? Нет, он преображен, захвачен кошмаром, втянут в потусторонний мир, весьма подходящий для двоих, что — небрежно и спокойно — приближаются к воротам одного из имений. У которых стоят двое охранников, нервничающие и готовые прогнать чужаков — ведь Хозяйка Дома находится в резиденции и ценит уединение, ох как ценит. По крайней мере, так можно предположить (Скорч и Лефф долго обсуждали этот вопрос и пришли к убеждению, что, будучи Хозяйкой, она особенно ценит недоступное всем прочим, в том числе… э… приватность). Они держат арбалеты на изготовку, ведь как можно предсказать, кто появится поблизости; к тому же тяжелое оружие приятно баюкать в руках, когда тучи пожрали звезды и луна забыла взойти и проклятые фонари еще не горят. Да, верно, в кольца по сторонам арки ворот вставлены факелы, но что они могут? Только слепить глаза страже, не давая разглядеть ужасы, ворочающиеся прямо за озерцом света.

Два таких ужаса подходили все ближе. Один был высоченным, широкоплечим, хотя до странности коротконогим; голову его покрывали волосы густые, словно у яка. Он улыбался — точнее, зубы его блестели, а в улыбке ли, не в улыбке ли… Спутник его был столь же высоким, но гораздо более тощим, почти напоминая скелет. Голова его лыса; на лбу в окружении овала из золотой проволочки, вшитой в кожу, красуется сложная татуированная картина. Его зубы тоже видны отчетливо — удлиненные, словно клыки, каждый в колпачке из серебра или золота. Льняной плащ такой длинный, что волочится по мостовой. Спутник его одет подобно дворцовому шуту — ярко-зеленые, оранжевые, красные и желтые цвета с трудом умещаются на коротком жилете; под жилетом надета объемистая рубаха голубого шелка (наглаженные манжеты застряли где-то посредине между локтями и запястьями). Бычью шею обрамляет мерцающе-черный платок; панталоны цвета вермильон завязаны на икрах, открывая аккуратные высокие мокасины.

— Кажется, — шепнул Скорч, — меня сейчас стошнит.

— Стоп! — пролаял Лефф. — Сообщите, с каким делом явились — если у вас есть дело. Знайте, что Хозяйка никого не принимает.

— Превосходно! — громоподобным голосом провозгласил здоровяк. — Значит, мы без промедления удостоимся ее аудиенции. Оранжевоглазый, извести Хозяйку, что Лезан Двер и Бугай Пугай наконец прибыли на службу.

Лефф фыркнул, мысленно сожалея, что капитан Ном ушел на ужин или перепихнуться с женой или еще куда, так что нельзя передать заботы ему и ни о чем не беспокоиться. Просто стоять у ворот — это вполне в его силах. — Нацеливай оружье, Скорч, — приказал он. — Я поищу кастеляна.

Скорч метнул на него взор, полный безумного ужаса: — Их двое, Лефф, а стрела одна! Оставь свою.

— Ладно. Хотя хотелось бы полюбоваться, как ты сменишь стрелу, когда они в десяти шагах. Повезет, если одного зацепишь.

— Мне хотя бы спокойнее будет.

— Не надо, господа, — примирительно сказал здоровяк. — Нет нужды тревожиться. Уверяю, нашего прибытия ждут. Разве это не имение леди Варады? Я думаю, оно самое.

— Варада? — прошипел Скорч Леффу. — У нее такое имя?

— Заткнись, — шепнул Лефф. — Ты нас идиотами выставишь! — Он не спеша опустил арбалет и вытащил ключ от ворот. — Никому не входить, пока я не вернусь. И тебе тоже, Скорч! Стой где стоишь. Я скоро.

Когда он исчез из вида, закрыв и заперев за собой ворота, Скорч снова поглядел на двоих незнакомцев. И выдавил улыбку. — Чудный наряд, эй, — сказал он шуту. — Ты клоун или вроде того? Спой нам песенку. Как насчет шутки? Я не силен в шутках, но слушать их люблю. Когда пытаюсь думать и понимать, о чем шутка, мозги прям белеют от усилия. А жонглировать можешь? Я люблю жонглировать, пробовал однажды — сумел удержать два шара сразу. Но учился несколько недель. Недель. Жонглирование требует дисциплины, хотя со стороны кажется легким делом, но ты и я знаем, верно, сколько таланта нужно, чтобы шары держать. Или ты танцуешь, стоишь на голове и…

— Сир, — прервал его великан, — я не шут. Не фигляр. Не клоун, не певец и не плясун.

— О. Цвета не различаешь?

— Стражника смутил твой прикид, Пугай. — Голос у тощего оказался также на редкость тонким. — Местные наряды на редкость обыденны, лишены фантазии. Разве ты еще не заметил?

— Заметил. Разумеется. Столкновение культур…

— Вот оно! — крикнул Скорч. — Твои одежды, верно. Столкновение культур — очень подходящее выражение. Может, ты кукловод? Я люблю кукольные представления, они так на жизнь похожи, даже если вместо голов сморщенные яблоки или…

— Увы, я не кукольник, — прервал его Пугай и тяжело вздохнул.

За спиной Скорча скрипнули створки ворот. Повернувшись, он увидел Леффа и Усерлока. Кастелян проплыл мимо, направившись прямиком к гостям.

— Ну, вы двое запоздали!

Пугай фыркнул: — Попробовал бы выбраться из-под обрушенной горы, Усердник. Проклятое землетрясение безо всякой причины…

— Не совсем, — возразил Усерлок. — Проявил себя известный нам молот. Признаюсь, подумал, что никогда больше не увижу ваших пога… приметных лиц. Вообразите, как я удивился, услышав от караванщика…

— Подобные слухи, — вмешался тот, кого, по верному суждению Скорча, звали Лезан Двер, — к тому же, без сомнений, многократно перевранные и преувеличенные тобой, могут подождать. Дорогой Усердник, возмечтавший никогда не увидеть наших прекрасных лиц! У тебя новая хозяйка, и ей нужны охранники имения. Мы как раз без работы. Не правда ли, судьба иногда умеет плести узор без узлов?

— Верно, Лезан. Да, охрана имения. Видишь ли, у нас уже есть двое. И капитан стражи, который сегодня отлучился. Если вы пойдете за мной, мы встретимся с Хозяйкой.

— Превосходно, — заявил Пугай.

Скорчу и Леффу пришлось посторониться, когда трое прошли в ворота. Закрыв замок, Лефф поглядел на приятеля: — Нас Хозяйка ни разу не вызывала! Нас не ценят!

Лефф подобрал арбалет. — Потому что мы на самой нижней ступени, вот что. Снова на нижней! Мы-то думали, что влезли наверх. Да, Тор влез — капитан и все такое. Но погляди на нас — мы нанялись первыми, а до сих пор стоим снаружи!

— Что же, думаю, есть разница между охраной ворот и охраной двора. Нас неправильно информировали, вот и все.

— Как это?

— У тебя глаза оранжевые.

— Меня тоже неправильно информировали.

— Ты так думаешь?

— Если такой умный, Лефф, мог бы пробиться в охранники двора!

— Если бы я был один, так и сделал бы.

— Если бы ты был один, Усерлок тебя не нанял бы. Разве что чистить нужники!

— Был бы внутри, по крайней мере!

Да, тут Лефф оказался прав. Он вздохнул и поглядел на улицу: — Смотри, фонарщики идут.

— Давай их застрелим!

— Ты что, хочешь, чтобы нас выгнали?

— Просто шучу, Лефф.

* * *

Бывают взоры убийственные, и бывают взоры, сравнимые с пыткой. Они сдирают кожу тонкими, длинными полосками, и кровь течет ручьями. Они давят на глаза, потом дергают, пока не растягиваются сухожилия, влажные жилы, крепящие глазные яблоки на месте — и в конце концов глаза оказываются висящими на носу. Да, пытка, доставляющая холодное удовольствие. Оценивающий взор палача.

Неудивительно, что Торвальд Ном столь торопливо проглотил ужин, забывая разжевывать куски; сейчас его начало мучить несварение желудка. Он едва удерживался от стонов, помогая Тизерре очищать тарелки и так далее, и зловещее молчание растягивалось, пока супруга продолжала бросать на него ужасающие взгляды, тщательно маскируя их под сочувственно-любовные.

Был вечер, время возвращаться в имение. О прекрасные смертельные моменты семейной идиллии, вы хрупки, как и все подобные моменты — увы, пришло время позаботиться о карьере и ответственность за порученную работу снова выходит на первый план.

— Сладкая, я должен уйти.

— О, неужели?

— Да. До полуночи. Нескучай.

— День выдался трудный. У меня два новых заказа. Сомневаюсь, что проснусь, когда ты вернешься, дорогой.

— Постараюсь пройти тихонько.

— Разумеется.

Дежурный поцелуй.

Пусть так. Милая беседа, подытожившая короткий отдых; разумеется, всякое слово было уловкой и ловким обманом. Торвальд отлично понимал, что на самом деле им хотелось сказать примерно вот что:

«— Дорогая, от твоей доброты хочется бежать на работу со всех ног.

— Ох, у тебя живот заболел? Надеюсь, ты проблюешься на своих стражников, едва дойдешь до ворот.

— Да. Полночь нагрянет внезапно, и я стану считать каждый шаг до ожидающей дома дыбы. Буду молить Беру и всех прочих Властителей мира, чтобы ты уснула к моему приходу. Или хотя бы притворилась.

— У меня был трудный день, муженек. Только подумать, сколько бед я из-за тебя перенесла! Когда вернешься, я буду видеть во сне страшные казни, и каждая сцена усилит приятную улыбку на моей сонной роже.

— Я лягу на расстоянии руки от кровати, замру как половая доска и ни издам ни звука.

— Да уж постарайся, милый».

Ах уж этот дежурный поцелуй, чмок-чмок.

Синие огни раскрасили улицы, по которым торопливо шел Торвальд Ном, синие огни и грустные думы, воистину синяки негодования; дома столпились по сторонам улицы, нависая над ним, пока не стало казаться: он плывет по канализации, как особо вонючий кусок дерьма. Да, недовольство и презрение жены — страшная вещь.

Княжеская зарплата оказалась не важна. Гибкий график дежурств едва ли заслужил один небрежный кивок. Явная законность работы вызвала всего лишь хмурое хмыканье. Даже тот факт, что Торвальд получил звание Капитана Стражи Имения, тогда как Скорч и Лефф стали мелкой сошкой под командованием сошки чуть побольше (ну, тут он немного преуменьшает) обеспечил ему только временное послабление. Он заслужил бурю визгливой ярости — ох, он ждет ее, уже ждет. Он знает. Она знает. Он знает, что ей нравится сдерживаться, нависнув громадной секирой над желудем его головы.

Да, он променял рабство вот на это.

Такова сила любви, очарование домашнего уюта, бегства от одинокой заброшенности. Нельзя ли по — другому? Спросите его позже.

Вперед же — вон виднеются невысокие, но прочные стены имения, торжественно оформленный вход, у которого неровно мерцают два факела — в таком свете фигуры его грозных подчиненных выглядят достойными доверия. Почти.

Ни один из них не следит за улицей. Похоже, вместо этого они спорят.

— А ну-ка, вы! Бдеть! — крикнул Торвальд Ном самым своим суровым голосом, но тут же подпортил эффект, громко и утробно рыгнув.

— Боги! Тор пьяный!

— Хотелось бы. Я в разладе с ужином. А с вами что такое? Так зеваете и бурчите, что слышно с другого конца улицы.

— У нас два новых дворовых охранника, — сообщил Лефф.

— Дворовых? Ты хотел сказать — охраняющих двор?

— Я сказал то, что хотел сказать. Если они охраняют во дворе, значит, они — дворовые охранники. Капитану надо бы разбираться в подобном, Тор.

— Сам знаю. Меня слово смутило. Да, двор охранять необходимо, ведь возможность проникновения недруга мимо вас двоих… э… весьма возможна. Ну, значит, вы их видели? Кто такие?

— Дружки Усерлока — они звали его Усердником, — ответил Скорч, выпучив глаза, а потом покосившись в сторону. — Старые дружки из-под какой-то горы.

— О, — произнес Торвальд.

— Она разрушилась, — добавил Лефф.

— Дружба? А, гора. Разрушилась.

Лефф подошел и подозрительно принюхался: — Ты точно не пьян, Тор?

— Конечно, нет! Просто Скорч не по делу болтает.

— А что по делу?

— Вот снова. Слушай, Лефф! От тебя требуется открыть ворота. Всё! Я пойду встречусь с вашими новичками.

— Ищи их во дворе, — посоветовал Лефф.

Ох, похоже, женушка оказалась права. Похоже? Точно права. Эти два идиота — его друзья; как это характеризует Торвальда Нома? Ну, лучше не думать. Она ведь сама обо всем успела подумать, не так ли?

Торвальд успел сделать два шага по двору имения — и замер. «Усердник? Усердный Лок? Лок Безземельный из Одноглазого Кота!»

— Ах, капитан, вы очень вовремя. Позвольте представить двойх новых стражников.

Торвальд вздрогнул, когда Усерлок двинулся к нему. Капюшон, маска, зловещие глаза, весь в обмотках — скрывает то, что сделали с ним в городе, в котором он долго жил — да, но ведь позор надолго не скроешь! — А, добрый вечер, кастелян. — Сухой рот с трудом ухитрился вымолвить обыденное вежливое приветствие. Он весь затрясся, разглядев выплывающие из-за Усерлока фигуры.

— Капитан Торвальд Ном, этот господин в веселых одеждах — Бугай Пугай, а его скромный спутник — Лезан Двер. Оба прибыли с севера и не имеют связей, способных вызвать конфликт со служебными обязанностями — как вам известно, Госпожа Варада из Дома Варада настаивает прежде всего на таком условии. Я уже осмотрел их снаряжение и распределил по комнатам. Капитан, что — то не так?

Торвальд потряс головой. И — прежде чем вернул себе давно отточенное чувство меры — успел ляпнуть: — Но где их маски?

Волосатый великан нахмурился. — О, — сказал он, — это на редкость неприятно. Убеди меня снова, Усердник. Прошу.

Кастелян долго молчал. Наконец взмахнул тряпичной рукой: — Увы, Пугай, репутация приклеивается к нам. Наш капитан явно много путешествовал. Одноглазый Кот? Будем надеяться, он никогда не приближался к этому вонючему, предательскому логову воров, убийц и кого похуже.

— Никогда там не был, — поторопился согласиться Торвальд. — Но рассказы о, э… нанятых для устранения малазанского кулака… и о том, что стряслось потом…

— Подлая ложь, — тонко, с придыханием произнес Лезан. — Радуга обмана, вечно воздвигаемая теми, что скрывают личный интерес под одеянием правдивости. Сплошная ложь, капитан. Подлая, презренная, губительная ложь. Уверяю, мы выполнили задание, мы загнали кулака и его боевых магов в недра горы…

— Ты и Бугай Пугай, то есть. Усердный Лок, со своей стороны… — Тут Торвальд наконец окончательно решил, что выказывать всю глубину своей осведомленности не следует. — Услышанные мной рассказы, — добавил он, — были из вторых уст, или даже из третьих, все перевранные, куча ненужных подробностей — кто смог бы отделить истину от фантазий?..

— Действительно, кто? — Кастелян вновь махнул рукой. — Капитан, мы должны быть уверены, что тема наших прошлых злоключений не будет поднята еще раз, в любой компании, а в особенности в компании ваших неустрашимых приятелей — охранников.

— Тема закрыта раз и навсегда, — заверил Торвальд Ном. — Что ж, мне лучше идти в контору. Поработаю над… гм… расписаниями. Кажется, ночные смены теперь закрыты, а что касается дневных…

— Все как прежде, — оборвал его кастелян. — Потребности в дневной охране практически нет. Расчет рисков и так далее. Нет, капитан, новых стражников нам не надо. Хватит четырех.

— Отлично. Расписание будет проще составить. Ну, был раз познакомиться, Лезан Двер, Бугай Пугай. — Торвальд Ном пересек двор строевым шагом, направившись прямиком в свою крошечную конторку. Закрыв за собой шаткую дверь, уселся на стул, для чего потребовалось перелезть через стол. И сгорбился, закрыв голову руками. Он был весь покрыт потом.

Знает ли госпожа Варада об их… прошлом, о том, что земля за их спинами покрыта кровью и… чем похуже? Ну, она же наняла Усердника, не так ли? Но разве это хоть что-то значит? Он исковеркал имя, которое не было настоящим его именем. Идиотское прозвище, придуманное жителями Одноглазого Кота. Как и Бугай Пугай. Что до Лезана Двера, ну, может быть, это настоящее, природное имя. Лишь один из троих носит маску, и маска у него местного образца, без краски и знаков отличия. «Она могла не понять! Она может оставаться совершенно слепой, неведающей, неготовой, не знаю что!»

Он снова перелез через стол, выпрямился и пригладил одежду — уж насколько сумел. Это не должно быть трудным. Капитан ищет аудиенции Хозяйки. Вполне разумно. Разве что… официальный путь лежит через кастеляна, а это не годится. Нет, нужно быть поумнее. По сути, он должен… проломиться. Холодный пот вдруг отрезвил его на полпути от стола к двери конторки (всего лишь сажень, едва хватает, чтобы повернуться).

Итак, Лезан Двер и Бугай Пугай будут патрулировать двор. Кастелян Лок Безземельный будет в своей конторе, там, в нижнем этаже. А может, в личных покоях — сядет, не спеша разворачиваясь или разоблачаясь. Как хотите это называйте.

В задней стене пристройки есть окно. Простые ставни, нехитрая защелка. Из него он мог бы влезть на крышу, а та достаточно близка к боковой стене главного здания — он сможет перескочить, найти пару зацепок для рук и вскарабкаться на верхний этаж, где обитает Госпожа. Еще рано, так что она не должна оказаться спящей или в неглиже.

Но как леди отреагирует на нарушение капитаном ее уединения? Что ж, он сумеет объясниться. Проверка безопасности имения (если она скажет, что безопасность не соблюдена, он станет настаивать на приглашении новых охранников — на этот раз здравых рассудком, достойных доверия охранников. Не массовых убийц. Не садистов. Не тех, чья принадлежность к роду человеческому открыта для сомнений. Таким образом он сможет найти противовес уже нанятым стражам).

Все это звучит столь разумно, верноподданно. Как подобает капитану.

Он с трудом повернулся и открыл дверь. Выглянул в щелку, убеждаясь, что казарма пуста — естественно, она оказались пустой, ведь чудо-стражники на работе! Торвальд прокрался к окошку. Открыл защелку, распахнул ставни. Еще один осторожный взгляд — на этот раз наружу. Стена имения в десяти шагах. Главный дом слева, конюшни справа. Они будут проходить здесь? Весьма вероятно. Ну же, если прыгнуть сразу, в этот самый миг…

Присев на подоконник, Торвальд Ном высунулся наружу и поставил ноги за водосток. Надавил, пробуя прочность; удовлетворившись тихим скрипом, торопливо влез на покатую крышу. Протянул руку вниз и закрыл ставни.

Потом перекатился на спину и замер. Он подождет, да, пока чудовища не протопают снизу.

Глиняная черепица врезалась в спину. Что это — стук башмаков? Шелест льна по камням мостовой? Или это… черт дери, он вообще ничего не слышит! Куда подевались треклятые охранники? Он сел и пополз наверх крыши. Поглядел вниз — и вот они, играют в кости около стены с воротами.

Нужно бы их вздуть за такое! Ну, даже Усерлок не смог бы…

Легок на помине! Усерлок приближался к подчиненным. Голос его донесся до Торвальда: — Разброс изменяется, Лезан?

— О да, — ответил тот. — Все хуже. Возможности уменьшаются. Очень неудачно.

Бугай Пугай что-то проворчал. Затем сказал: — У нас был выбор. Идти на юг или на север. Нужно было на север.

— Не помогло бы. Ты сам отлично понимаешь, — отозвался Усердный Лок. — Где ваши маски?

Лезан Двер вновь кинул кости о стену и нагнулся, рассматривая разброс.

— Мы их выбросили, — сказал Пугай.

— Сделайте новые.

— Не хотим, Усердник. Точно не хотим.

— Сам вижу. Но и это ничего не изменит.

Ох. Торвальд подумал, что мог бы сидеть и слушать идиотов всю ночь. Но ему следует воспользоваться преимуществом их беззаботности. Он поудобнее устроился на крыше, присев на корточки, и оглядел главный дом. Ого, там балкон. Что же, это не очень разумно.

Ну, сможет ли он прыгнуть, не устроив шума? Конечно, сможет — он ворует много лет, ворует удачно — если не учитывать все аресты, штрафы, тюрьму, рабство и так далее. Торвальд помедлил, оценивая расстояние, решая, за какую часть ограждения цепляться — и швырнул тело через пустоту. Удача! Почти бесшумно! Он заболтал было ногами, но тут же запрыгнул на балкон. Балкон был узким, загроможденным горшками, в которых торчали засохшие растения. Теперь можно открыть замки и проскользнуть в комнаты верхнего этажа. Раз плюнуть, не так ли? Надежнее, чем ползти по внешней стене, когда трое глупцов еще болтают внизу — один случайный взгляд вверх, и он замечен. Самое последнее, что он хочет видеть — это как один из них вытаскивает мечи (не то, чтобы он видел у них мечи, но…). Торвальд коснулся двери балкона. Не закрыта! О, дела действительно наладились. Что же, он может пройти внутрь и оказаться…

— Прошу, капитан, садитесь.

Она полулежала в плюшевом кресле, едва видимая в полумраке комнаты. Вуаль? Да, вуаль. Какие-то темные просторные одежды, возможно, шелка. Длиннопалая рука в серой перчатке держит бокал. Напротив — еще одно кресло.

— Налейте вина. Да, там, на столике. Проблема с этим путем — с крыши пристройки — в том, что вся крыша просматривается из любой комнаты этой стороны дома. Полагаю, капитан, вы либо проверяете безопасность имения, или желаете переговорить со мной тайно. К сожалению, любая иная альтернатива меня не порадует.

— Действительно, Хозяйка, я проверял… кое-что. И да, — добавил он, собрав столько апломба, сколько смог, и подходя к столу, чтобы налить янтарного вина, — я желаю поговорить с вами тайно. Относительно кастеляна и двоих его новых охранников.

— Они здесь… лишние?

— Можно и так сказать.

— Не хотелось бы огорчить вас.

Он сел. — Огорчить, Хозяйка?

— Скажите, охранники ворот именно такие бестолковые, какими кажутся?

— Они окажутся ценным приобретением, Хозяйка.

— Неужели?

— Вы можете удивиться, — сказал Торвальд, — но они многое повидали в жизни. И многому научились. Охраняли караваны, были вышибалами, громилами на службе у банд, охотниками за головами. Неуклюжими их делает всего лишь официальность нынешней службы. Но они скоро привыкнут.

— Надеюсь, не распустятся.

«Понятно», подумал Торвальд Ном. «Она на что-то намекает. Вот только я не знаю, на что». — Хозяйка. Насчет Усерлока, Лезана и Пугая…

— Капитан, я так понимаю, вы отбились от Дома Ном. Нехорошо. Я всегда советую исправлять старые ошибки. Примирение необходимо для выживания.

— Я подумаю над этим, Хозяйка.

— Подумайте. А теперь прошу уйти. По лестнице. Сообщите кастеляну, что я желаю с ним побеседовать — нет, ваша личная встреча со мной не будет иметь дурных последствий. На деле я растрогана вашей заботой. Преданность — главнейшая черта семьи Ном. О, и допейте вино, капитан.

Он торопливо повиновался. Потом закрыл дверь балкона. Поклон госпоже Вараде, коридор, лестница вниз… Он ощущал себя малость одуревшим. Вино? Нет, не вино. спустившись на нижний этаж, он вышел через главное крыльцо и пересек двор, направляясь к кастеляну и его дружкам.

— Кастелян Усерлок, — позвал Торвальд, с удовольствием заметив, что все трое виновато дернули головами при звуке этого имени. — Госпожа желает немедленно вас видеть.

— О? Разумеется. Благодарю, капитан.

Торвальд Ном проследил, как он уходит, и обернулся к Лезану Дверу и Пугаю. — Интересные у вас занятия. Я обязан объяснить ваши обязанности, ведь кастелян об этом забыл. Вы должны обходить двор, желательно через неравные интервалы времени, используя разные пути, чтобы избежать предсказуемости. Особенно заботьтесь о темных участках, хотя брать фонари или факелы не советую. Вопросы есть?

Пугай улыбался. Потом поклонился: — Разумные указания, капитан. Спасибо. Мы немедля приступим к работе. Лезан, собирай гадательные кости. Пора заняться обязанностями усердных охранников.

«Гадательные кости! Боги подлые!» — Разумно ли полагаться на жутких богов, определяя вкус ночи?

Лезан Двер прокашлялся и оскалил металлические клыки: — Как скажете, капитан. Гадание — неточная наука. Мы не должны чрезмерно полагаться на подобные вещи.

— Э… верно. Что же, хорошо, я пойду в контору.

— Снова, — сказал, широко улыбнувшись, Пугай. Торвальд решил по пути в контору, что в его улыбке нет ничего приятного. Как и в улыбке второго. Да вообще в них обоих. И в Усердном Локе тоже. Кровохлёб, Желчеплюй, Отравитель, у него так много прозваний. Скоро ли он заслужит новое? А Бугай Пугай? Лезан Двер? Что задумала госпожа Варада?

Неважно, неважно. У него есть контора. Едва он перелез через стол и уселся на стул? как ощутил себя почти что важной персоной.

Ощущение продержалось несколько ударов сердца, что было очевидным достижением. Несколько драгоценных мгновений без мысли о проклятой троице. Ни об одном из них.

«Сделайте новые маски. Что он имел в виду? Ренегат — сегуле останется ренегатом, пути назад нет. Предположительно, ведь кто из нас хорошо знает сегуле? Сделайте новые маски, сказал он. Каково!

А где он потерял нормальные советы? Постирай одежду, Лезан Двер, пока в ней пауки не расплодились! А ты, Бугай Пугай, выбери два цвета, и чтобы они не оказались несовместимыми. Прошу. И насчет мокасин…

Маски! к чертям маски!»

Вдруг желудок его взыграл, к горлу снова подступила желчная горечь. «Всегда пережевывай пищу, Тор. К чему такая спешка! День еще не окончен, есть время. Жуй, Тор, жуй! Нежно и медленно, словно корова. Тогда тебе все будет пустяки. Для коровы ведь все вокруг пустяки. Да.

Пока не опустится топор».

Он сидел в своей конторке, скорчившись за столом, и состоянию его никто не стал бы завидовать.

* * *

— Похоже, она его травит.

Скорч выпучил глаза, пораженный такой идеей. — Зачем бы ей?

— Из-за тебя, — пояснил Лефф. — Она ненавидит тебя, Скорч, потому что ты вечно втягивал Тора в неприятности; теперь она решила, что ты снова сделаешь это, вот и решила его отравить.

— Что за чепуха. Если он ей важен, она не станет его убивать!

— Не убьет, но сделает больным. Забыл, что она ведьма? Ей такое — раз плюнуть. Конечно, лучше бы ей отравить тебя.

— Ни крошки от ее еды не коснусь, помяни мое слово.

— Если она решила, что тебе пора помирать — ничего не поможет. Боги, я так рад, что я не ты.

— И я тоже.

— Что?

— У меня глаза оранжевые. Было бы ужасно, если бы мы оба стали с оранжевыми глазами, смотрели бы друг на друга как в зеркало, ведь я страх как не люблю смотреться на самого себя, а тут пришлось бы дважды смотреться. Нет, спасибо, вот что я скажу.

— Кому ты скажешь?

— Уже сказал.

— Да ну? Не знаю, что ты сказал, Скорч, и это правда.

— И хорошо. То, что я сказал, не для тебя было предназначено.

Лефф принялся оглядываться, но никого еще не обнаружил. Никого ведь поблизости не было, так что не стоило и оглядываться!

— К тому же, — сказал Скорч, — это тебя отравили.

— Меня не отравили, Скорч. Это была ошибка, неправильный диагноз. Цвет уже пропадает…

— Нет, не пропадает.

— Да. Пропадает.

— Нет. Не пропадает.

— Будь я ты, я прекратил бы болтать…

— Не начинай снова!

Благословенные судьбы! Оставь их им, умоляет сие округлое эго. Ночь тянется, город сохраняет гранитную улыбку, тени танцуют на краю тьмы. Запоздавшие работники выкрикивают цены на свои услуги, уместные, но и сомнительные. Певцы поют, пьяницы пьют, воры занялись воровством; тайны повсюду, но вы не принадлежите к ним и это, друзья, горькая истина.

Словно крысы, мы огибаем островки света, отыскивая иные места, иные сцены, безмятежные и вместе с тем подлые.

Идите за мной, о, идите!

Благодетель всего космополитического, раздаватель благословений всему людскому и человеческому (благослови их сердца, черствые, но и милостивые, благослови их мечты и благослови их кошмары, благослови их страхи и любовь, страхи перед любовью и любовь к страху, благослови также и обувь их, сандалии, ботинки и тапки, ибо ходят в них сплошные чудеса, ах! столь необычайные чудики!) Крюпп Даруджистанский шел по Великой Улице в горькой исключительности, отбрасывая необычайно большую, поистине громадную тень, словно прилив окатывавшую лавки и ценники под оценивающими взорами лавочников, минуя лотки с фруктами и сочными пирогами, корзины с ягодой, сушеной рыбой и странными кожистыми штучками, которые некоторые люди едят, считая себя поглотителями оздоровления, мимо сосудов с винами и напитками всяческих размеров, мимо ткачей и портных, мимо старой арфистки с шишками на пальцах и тремя струнами на арфе и песенкой о колышке и дырочке и мёде на прикроватном столике — она поймала монетки и мигом улизнула! — и кусков тканей, непонятно откуда привезенных, и брюк в проеме двери и кольчуг и колодок для бездушных и делающих камни для изголовий и мочащихся в урны, мимо трижды разведенного старца с узлом пожитков и стайки детишек, идущих за ним и привлеченных запахом крови и чего погуще. Мимо свечников и фитильщиков, глотателей огня и делателей песочных куличиков, мимо проституток, что на каждом апатичном шаге источают понимающие улыбки и жесты, будящие в людях ощущение мягкости мест тайных или, к крайней мере, скрытых от глаз — глядите, как рождается осознание, течет отливом истраченной юности и королевских сновидений, и они вздыхают и зовут: «Крюпп, милый мужчинка! Крюпп, не заплатишь ли за это? Крюпп, женись на нас всех и сделай нас честными!» И Крюпп торопливо пробегает мимо, ай, ай, как страшно вообразить подобное будущее! Скалки жен (да это будет целый строевой лес!), болтовня шлюх!

Минуем эти ворота, слава богам, в тоннель и наружу, и вот Цивилизация строго и четко замаячила вдали, и прямая его тень шествует, оживленная в одиночестве, и момент этот предоставляет времени достаточно, чтобы изучить итоги недавних проходов по жизни.

Из рукава извлекаются усаженная ягодами булка, спелый померанец, фляга мятного вина; из второго — новый серебряный столовый нож с монограммой Дома Варада (ох ты, откуда он здесь взялся?), и на полированном лезвии — удивительно! — уже маняще поблескивает слой масла, смешанного с медом — как много вещей скопили эти руки, пухлые, но ловкие, и как много их пропадает в гостеприимном рту под искушенным нёбом, как и подобает продуктам кулинарных искусств, ведь смешение простых продуктов порождает исключительный шедевр — мед, масло и — ох! — джем и тесто и сыр и плоды и копченый угорь… тьфу! безразмерный рукав предал его! Скорее вина — смыть непристойный (и на редкость жестокий!) привкус!

Руки снова свободны (на время), можно изучить новую рубашку, смесь ароматизированных свечей, комки шелковых ниток, отличные штаны и расшитые золотом сандалии, мягкие словно любая из четырех щек Крюппа; а вот кондом из козлиных кишок — боги, откуда он здесь взялся? Ну, пора заканчивать восхищение на редкость удачными ночными покупками — если та карга обнаружит, что на арфе остались всего две струны, каково придется лошади?

Наконец он встал перед самым суровым из суровых особняков. И двери широко раскрылись, приглашая и позволяя, и Крюпп приглашенный позволил себе войти.

Ступени и украшенный резьбой, хотя и строгий коридор, новые ступени, на этот раз под ковровой дорожкой и вьющиеся кверху, и еще коридор, а потом потемневшая дверь и — ох, отгоним эти защитные чары, силы благие! Внутрь.

— Как ты смог… да ладно. Садись, Крюпп, устраивайся поуютнее.

— Мастер Барук столь добр. Крюпп сделает по слову его и со всяческим облегчением плюхнется в кресло, вытянет ноги — ох, он чуть их не протянул, скажем честно. Какое утомительное путешествие, о Барук, возлюбленный друг Крюппа!

Похожий на разжиревшую жабу демон подполз к ногам гостя и с фырканьем свернулся клубком. Крюпп протянул ему кусок сушеного угря. Демон понюхал и с удовольствием схватил пищу.

— Дела действительно так плохи, Крюпп?

Крюпп пошевелил бровями: — Подобные путешествия заставляют нас страдать от иссушения, мучиться жаждой.

Алхимик сказал со вздохом: — Наливай.

Просиявший улыбкой Крюпп вытащил из рукава длинную пыльную бутылку (уже откупоренную). Изучил печать на темно-зеленом стекле: — Ух ты! Ваш погреб воистину превосходен! — Из второго рукава явился хрустальный бокал. Гость налил вина. Пригубил и облизал губы. — Необыкновенно!

— Удалось закончить некоторые приготовления, — сказал Барук.

— Друг Барука Крюпп весьма впечатлен. Можно лишь гадать, каким образом можно оценить события столь судьбоносные. Если вы склонны к гаданиям. Но слушайте — похороненные врата скрипят, осыпается пыль, скрежещут камни! Могут ли особы столь скромные, как мы, надеяться помешать неизбежной неизбежности? Увы, время перемалывает всё. Судьба прядет нить, и даже боги не догадываются, когда и как суждено им пасть. Даже луна спотыкается, всходя на небосвод. Звезды блуждают, скалы падают вверх, обманутые жены прощают и забывают — о, наступило время чудес!

— Именно это нам и нужно, Крюпп? Чудо?

— Кажется, что каждое мгновение текуче, хаотично и хрупко — но Крюпп отлично знает, что однажды мгновения выстроятся в стройную линию и любое отклонение станет лишь незначительной трещиной, тонкой складкой, малым изгибом. Великие силы вселенной давят ткань нашей жизни, словно гири. Богатый и бедный, скромный и честолюбивый, щедрый и жадный, честный и лживый — все раздавлены. Хрусть! Треск, вонь, жижа! Какое дело Природе до усыпанных каменьями венцов, столбиков монет, обширных имений и горделивых башен? Короли и королевы, тираны и разбойники — все подобны мошкам на лбу мира!

— Ты советуешь глядеть на все в широкой перспективе. Это очень разумно — для историка грядущих веков. К сожалению, для нас, вынужденных жить сегодня, подобный взгляд не приносит утешения.

— Увы, Барук говорит правильно. Живя, мы умираем. Стенания смерти — привычная песнь мира. Как правильно, как грустно. Крюпп попросит вот о чем: рассмотрите две сцены. В первой злой и разочарованный мужчина забивает до смерти другого. В переулке, где-то в районе Гадроби. Во второй — человек весьма богатый составляет заговор со столь же богатыми согражданами, намереваясь снова поднять цены на зерно, сделав стоимость каравая столь неприлично высокой, что семьи будут страдать от голода, дети умирать, их родители становиться преступниками. Обе эти сцены показывают насилие?

Верховный Алхимик стоял, смотря на Крюппа сверху вниз. — Только в одной сцене мы видим кровь на руках человека.

— Да, обличающие красные пятна. — Крюпп налил еще вина.

— Есть, — продолжил Барук, — множество схем, при помощи которых богатые доказывают свою невиновность. Неудачное стечение обстоятельств, непредвиденные расходы, законы спроса и предложения и так далее.

— Да. Изобилие оправданий, так мутящее воду, что никто не заметит примесь красного.

— Но результатом являются нищета, страдания и тревоги, отравляющие душу. Можно сказать, что торговцы зерном ведут незаметную войну.

Крюпп смотрел на вино за хрустальной стенкой бокала. — И бедняки остаются бедняками, а может быть, беднеют еще сильнее. Работники работают все больше за все меньшую плату, они вынуждены принимать самые тяжелые условия — что, в свою очередь, позволяет работодателям набивать мошну. Говорят, что должно существовать равновесие, что в вечной войне следует придерживаться определенных рамок, иначе наступит анархия. Стоит поднять цены на зерно слишком высоко, и случится революция.

— В которой разоряются все.

— Поначалу. Пока не возникнет новое поколение богачей, не начнет обирать бедных. Баланс состоит из дисбалансов и кажется: это будет продолжаться вечно. Увы, широкая перспектива показывает, что это не так. Структура общества более хрупка, чем нам кажется. Тот, кто слишком полагается на ее прочность, будет до глубины души поражен, заметив признаки полного краха. А потом волки сомкнут круг. — Крюпп воздел палец. — Но следите за теми, кто готовы схватить корону. Каждый хочет стать самым богатым, самым свободным. О, они очень опасны в настоящий момент, и это не преувеличение. Они очень опасны. Остается лишь молиться. Восхваляя прах.

— Призывая конец.

— И новое начало.

— Знаешь, друг, я ожидал от тебя большего.

Крюпп улыбнулся, опустил руку и коснулся бугристой головы демона. Тот лениво заморгал. — Крюпп придерживается перспективы столь обширной, как его талия — а талия его, как вам известно, необъятна. В конце концов, есть ли конец и начало у круга?

— Еще новости?

— Города живут в спешке. Глядят только вперед. Ничто не меняется, хотя меняется всё. Убийца бродит в районе Гадроби — но Крюпп подозревает, что вам о нем известно. Ассасины строят заговоры. Вы знаете и это, друг Барук. Любовники встречаются или мечтают о встрече. Дети дерутся с неведомым будущим. Люди уходят в отставку, добровольно или нет, строят новые планы и сталкиваются со старыми врагами. Завязывается дружба, и дружба распадается. Всему свое время, достойный алхимик, всему свое время.

— Слова твои не ободряют, Крюпп.

— Разделите со мной сей необычайный напиток!

— Погреба защищают десятки чар — вдвое больше, чем в прошлый твой визит.

— Неужели?

— Но ты не потревожил ни одну.

— Необычайно!

— Да уж.

Демон рыгнул, и комната заполнилась тяжелый запахом копченой рыбы. Даже он сам поморщился и сомкнул щели ноздрей.

Крюпп расцвел улыбкой и достал несколько ароматических свечей.

* * *

Походящее на спутанные петли кишок собрание труб, клапанов, медных шаров, заслонок и выпускников занимало целый угол большой комнаты. От странного механизма доносились ритмичные (и весьма заразительные) вздохи и стоны, бормотания и зловещие шепотки. Наружу торчали шесть сопел с креплениями для труб или шлангов (в настоящий момент из них вырывались столбы синего пламени, отчего воздух стал сухим и даже слегка потрескивал). Баратол и Чаур работали целый день голые по пояс, и торсы их стали скользкими от пота.

Большая часть оборудования жалкой пекарни была демонтирована и перенесена на тесный задний двор. Чаур стоял на коленях, стирая тряпкой грязь и мучную пыль с отлично пригнанных друг к дружке каменных плит. Баратол осматривал основания трех горбатых печей. Он с радостью заметил, что в кирпичную кладку кое-где вставлены большие блоки пемзы. В задние стенки печей входили трубы с газом; под очагами располагались горелки из овальных трубок с отверстиями. Можно ли переделать печи в низкотемпературные горны? Вероятно. У дальней стены стояли медные корыта для замеса теста — они послужат для закаливания кузнечных изделий. Он купил в прибывшем из Крепи караване наковальню (прежний ее заказчик, к сожалению, умер, пока предмет еще был в пути). Простая форма, рассчитанная на возможность перевозки — работа ривийцев, как ему сказали. Не такая большая, как нужно ему, но на первое время сойдет. Различного типа щипцы и прочие инструменты нашлись на развалах в западной части города (в том числе отличный молот аренской стали, без сомнения, украденный у кузнеца малазанской армии).

Завтра он в первый раз закажет дрова, уголь, кокс, сырую медь, олово и железо.

Было уже поздно. Баратол выпрямился, закончив осмотр печей, и сказал Чауру: — Хватит на сегодня, дружище. Мы в грязи, да — но если покажем монету, в ближайшем ресторанчике нас накормят. Может быть. Не знаю как тебе, но мне кружка холодного пива была бы в самый раз.

Чаур поднял голову. Перепачканное золой и грязью лицо расплылось в широкой улыбке.

Тут дверь чуть не слетела с петель, и внутрь ворвались шестеро типов самого неприятного вида. Они начали озираться, помахивая дубинками и молотками. Еще через миг вошла хорошо одетая женщина, протолкалась между громилами и улыбнулась Баратолу: — Уважаемый господин, вы занимаетесь незаконной деятельностью…

— Незаконной? Уверен, что это преувеличение. Но, прежде чем ты прикажешь своим негодяям устроить погром, я должен сообщить, что я не только открыл клапаны, но и испортил заслонки. Иными словами, любое повреждение приведет к возникновению, э, огненного шара, вполне возможно, способного разрушить изрядную часть квартала. — Помолчав, он добавил: — Такое намеренное разрушение будет воспринято как нечто… гм… незаконное. К вам-то никаких претензий не будет, ведь все вы умрете, но пославшая вас Гильдия заплатит огромный штраф. Он ее, пожалуй, разорит.

Улыбка женщины давно успела погаснуть. — О, да ты большой умник. Что же, если нам не удастся разнести твою лавочку, придется заняться самим тобой.

Баратол прошел к разделочному столу, вытащил кожаный мешок и достал из него круглое глиняное яйцо. Поглядел в лицо женщины, на ее громил и с удовольствием отметил внезапную их бледность. — Да, это морантская гренада. Малазане зовут такую долбашкой. Попробуйте напасть на меня и моего компаньона, и я с радостью совершу самоубийство — в конце концов, чего нам терять? Вы тоже нас убьете, дай лишь шанс.

— Ты разум потерял.

— Думайте как хотите. Вопрос в том, потеряете ли его вы.

Женщина явно колебалась. Наконец она зарычала, развернулась и вышла, жестом позвав всю свою команду. Баратол со вздохом засунул долбашку в мешок. Колотун рассказывал ему, что морантские припасы поставляются ящиками по двенадцать долбашек, и в каждом тринадцатом ящике имеется тринадцатая долбашка. Пустая. Почему? Кто знает? Моранты — странный народ.

— В этот раз сработало, — обратился он к Чауру, — но сомневаюсь, что этого хватит надолго. Так что первый заказ — снарядить тебя. Доспехи, оружие.

Чаур тупо смотрел на него.

— Помнишь запах крови, Чаур? Тела, мертвые, порубленные на части?

Чаур вдруг яростно, облегченно закивал. Баратол вздохнул снова. — Давай-ка выйдем через задний ход и поищем пива.

Мешок он захватил с собой.

Где-то в другом конце города, едва прозвучал десятый звон, человек без пальцев устремился к очередной таверне, замышляя убийство. Жена его вышла в сад и склонилась перед камнем, полируя его промасленным песком и куском толстой кожи.

Пышная, фигуристая женщина — принимающая восхищенные взгляды с надменным презрением к полу и половым отличиям — шла, зацепившись пухлой рукой за гораздо более тощую, покрытую шрамами руку малазанского историка, на лице которого боролись отвращение и беспокойство. Они вышагивали словно любовники, но, поскольку любовниками они не были, историк недоумевал все сильнее и сильнее.

По Высоким Рынкам района Имений, что находятся к югу от виселиц, шла госпожа Чаллиса. Утомленная, терзаемая желаниями и, похоже, разочарованная (по ее собственному мнению) превыше всех возможностей утешения, она скупала кучи предметов совершенно ненужных и следила за женщинами, что, подобно ей (хотя за ними шли слуги, тащившие покупки) рылись в кучах дорогого и зачастую искусно изготовленного мусора словно галки (они столь же безмозглы? Ах, избегайте жестоких сравнений!). Чаллиса видела себя совершенно отличной от них. Удивительно… изменившейся.

Шагав в трехстах от госпожи Чаллисы бродил, не обращая внимания, куда заводят его ноги, Резак, бывший прежде воришкой Крокусом по кличке Свежачок. Однажды он украл то, что не следовало красть и, осознав ошибку, не сумел должным образом возвратить украденное, терзался чувством вины и привязанности, близкой к восхищению (увы, обычная ошибка), пока наконец его не освободило откровенное презрение юной женщины ко всем его чистосердечным, благопристойным заблуждениям.

Что же, времена и люди меняются, не так ли?

С крыши, что за полгорода отсюда, Раллик Ном смотрел на мятущееся море голубых огней, и рядом был Крут из Тальента; им было что обсудить и, учитывая немногословность Раллика, беседы вышла поистине долгой. Крут болтал слишком много. Раллик взвешивал каждое ответное междометие — не из недоверия, а по привычке.

В школе фехтования, после того как ушел последний из учеников, Муриллио сидел под светом луны рядом с рыдающей Стонни Менакис — она облегчала свою душу перед ним, в сущности, чужаком — возможно, это было легче всего. Но Стонни не была знакома с людьми вроде Муриллио, понимающими, как следует внимать, дарить восхищение, посвящать все свое внимание женщине, втягивая ее сущность — изливающуюся без перерыва — в собственное бытие; так колибри сосет нектар, так летучая мышь сосет кровь из колена коровы (хотя подобная аналогия мало подходит к волнующему моменту).

Так текли между ними незримые парЫ, жизненные, неоспоримые, просачивались в плоть и кость и души, рождая поразительное понимание, возникающее не сразу — словно открывалась дверь, когда-то запечатанная на веки веков.

Она плакала и плакала снова, и каждый раз рыдания были более легким, натуральными, приятными и приемлемыми, уже поистине не отличимыми от нежных движений пальцев сквозь короткие волосы, от ласкательных проходов их подушечек по ее щекам — он просто хотел стереть слезы, чему тут удивляться?

Но вернемся в миг настоящий, к мутной луне, что успела взойти и осветить двадцать фигур на крыше. Они обмениваются сигналами, бормочут приказы и советы. Проверяют оружие. Полная двадцатка: цели оказались опасными, упорными, ветеранами во всех смыслах этого слова. Предстоящее нападение будет жестоким, грубым и, без сомнения, рассчитанным на полное уничтожение.

В «К’рул-баре» обычное сборище — дюжина или примерно столько горожан, решивших забыть, что место это было храмом. Стены из бутового камня, запятнанные дымом, столетие за столетиями впитывавшие человеческие голоса — от жужжания молитв и хорового пения до пьяного хохота и визга схваченных за грудь женщин; стены, толстые и прочные, привыкшие хранить равнодушие перед лицом драмы. Жизни растрачивались, жизни расточались по кусочкам между камней и бревен, под черепицей и балками, и каждая бесчувственная архитектурная деталь насытилась кровью.

Просторная зала с низким потолком была некогда трансептом или, возможно, местом собраний верующих. Узкий коридор между выступающих внутрь пилонов был колоннадой с нишами, в которых, давным-давно, стояли погребальные урны с горелыми, ставшими пеплом останками Верховных Жрецов и Жриц. Кухня и три кладовки за ней когда-то кормили монахов, святых палачей, писцов и служек. Ныне они питают гостей, персонал и хозяев.

В эту ночь внутри бара оставалось всего несколько завсегдатаев. Баратол и Чаур еще не вернулись. Сциллара забрала Дюкера и ушла в район Дару. Бард восседал на низком помосте, выводя какую-то тягучую, унылую мелодию, и мало кто из двадцати гостей внимательно слушал ее. Приезжий из Крепи снял северо-восточную угловую комнату наверху и уже удалился туда, взяв скудный ужин и пинту гредфалланского эля.

Хватка могла видеть Дымку: та уселась на обычное место у входа, спрятавшись в тенях, вытянув ноги и держа в руках кувшин горячего сидра — нелепые вкусы у женщины, ведь этой ночью жарко и душно. Входящие редко когда замечают ее, проходят мимо, не бросив и случайного взгляда. У Дымки есть талант, да, и кто сможет сказать — от природы он или еще откуда.

Дергунчик вопил в кухне. Он ушел туда, чтобы утихомирить двоих поваров (они презирали друг друга), но все вышло как всегда — Дергун воюет со всеми, в том числе поваренком и крысами, что сидят под стойкой. Скоро начнет летать кухонная утварь, и Хватке придется идти туда самолично.

Синий Жемчуг… где-то. У него привычка блуждать, исследовать темные уголки и закутки старого храма.

Ночь, ничем не отличающаяся от всех прочих.

* * *

Синий Жемчуг оказался в погребе. Забавно, как часто это случается. Он вытащил четвертую замшелую флягу из низкой ниши за деревянными полками. Предыдущие три он исследовал на неделе. В двух оказался уксус, и он сделал лишь глоток-другой. В третьем было нечто густое, смолистое, отдающее кедровой или сосновой живицей — он опустил палец, лизнул и сразу понял, что вкус еще мерзостнее запаха.

Но в этот раз пришла удача. Сбив крышку, он наклонился и осторожно принюхался. Эль? Пиво? Но ведь ни тот, ни другое долго не хранятся, а фляга несла на боку печать храма — толстый слой красного воска, наползающий на крышку. Он понюхал еще раз. Закваска еще свежая, что означает… колдовство. Он понюхал в третий раз.

В качестве взводного мага Сжигателей Мостов он поплясал со всеми видами магии. Да, он помнит такие истории, что даже здешний кислолицый бард разинул бы рот, услышав едва половину из них. Что же, он увертывался от самых худших видов магии, от колдовства, что сдирает мясо с костей, кипятит кровь в жилах? раздувает мужские яйца словно арбузы — о, это случилось еще до того, как он вступил в армию., не так ли?.. Да, ведьма и ведьмина дочка. Забудем. Короче, он парень опытный. А эта штука — Жемчуг макнул палец и положил его в рот — ох, это настоящая магия. Нечто старое, с намеком на кровь (да, он такое уже пробовал).

— Ты, брат Кувен?

Он повернулся и скорчил рожу привидению, что выплыло из пола, остановившись на уровне пояса. — Я похож на брата Кувена? Ты мертв, давно мертв. Они все пропали. Слышишь? Почему бы тебе не пропасть туда же?

— Я учуял лезвие, — пробормотал дух, начиная тонуть снова. — Я ощутил его…

«Нет», подумал тут Синий Жемчуг, «похоже, пить эту гадость — не лучная идея. Сначала надо исследовать. Колотун мог бы помочь». Не разрушил ли он чары, открыв флягу? Может быть, будет плохо. Лучше унести емкость наверх.

Вздохнув, он забил деревянную крышку и взял флягу в руки.

* * *

В угловой комнате верхнего этажа чужак, снявший комнату на ночь, успел вытащить последний прут решетки окна. Затем задул фонарь и перешел к двери, где присел и вслушался. В окно за его спиной уже карабкался первый убийца.

Дымка полузакрытыми глазами наблюдала, как вошли пятеро человек; они пьяно шатались и громко спорили, обсуждая скачок цен на хлеб, подчеркивая каждое заявление неуклюжими взмахами рук. «Удивительно», подумала Дымка, «как люди готовы спорить по любому вопросу, словно от этого зависят их жизни».

Она не знала пришедших; возможно, они заметили свет на пути из другого заведения и решили, что напились недостаточно. Она заметила, что они одеты побогаче прочих — похоже, из благородных, привыкших задирать носы и чувствовать себя непобедимыми. Что же, они оставят здесь монету, это всё, что нужно.

Она отпила еще сидра.

Дергунчик вытащил короткий меч и начал подкрадываться к задней стене самой маленькой из трех кладовых. Проклятая крыса с двумя головами показалась снова. Да, ему никто не верит (разве кроме поваров, они тоже видели отвратительную тварь), и единственный путь — убить вредителя и показать всем остальным.

Потом ее можно будет положить в большую стеклянную бутыль и сделать диковинкой бара. Верно, зевак прибежит немал. Двухголовая крыса, пойманная в кухне «К’рул-бара»! Идите, поглядите!

Ого, постой… лучший ли это вид рекламы? Нужно спросить Хватку. Но вначале нужно убить тварь.

Он подкрадывался все ближе, не сводя глаз в темной дыры слева от ящика. Убить тварь, да. Но только не отрубить головы.

Одиннадцать темных фигур толпились в угловой комнате. Двое ассасинов, в том числе присевший у двери, держали в руках кинжалы.У пятерых были взведенные арбалеты. Последние четверо — здоровяки, на подбор — приготовили мечи и небольшие щиты; под широкими рубахами были гибкие кольчуги.

Тот, что у двери, мог слышать спор из зала внизу, крики насчет цены на хлеб — смехотворная тема, как не в первый раз подумал он, ведь те, что внизу, наряжены в одежды пусть незначительных, но аристократов. Однако, похоже, никто не заметил этой несообразности. Голоса слишком громкие и нарочито пьяные должны заполнить головы всех, кто вокруг. Отвлечь от важных вещей.

Внимание окружающих сосредоточено на крикливых, назойливых гостях; некоторые из целей уже направились к ним, намереваясь выбросить наглецов или, по меньшей мере, попросить сбавить тон.

Почти время…

* * *

Сидевший на стуле бард извлек из струн последние ноты и не спеша распрямил спину; аристократы спорили, какой столик занять. Места в баре предостаточно, так что толку в споре не было ни малейшего.

Поглядев на них, он опустил инструмент и пошел к кружке и кувшину, что поджидали его в углу скромной сцены. Налил себе эля и оперся о стену, потягивая пойло маленькими глотками.

Хватка встала со стула, когда сзади раскрылась дверь. И повернула голову: — Колотун, тут недавно завалилась шайка идиотов.

Целитель кивнул: — Будут проблемы. Ты видела Баратола или Чаура? Им полагается уже вернуться. Гильдия, наверное, уже поняла, что с ними так просто не разделаешься. Я думал, что нужно придти на случай…

Хватка подала ладонью два кратких сигнала. Целитель замолчал. — Послушай их, — шепнула женщина. — Неправильно говорят.

Миг спустя Колотун кивнул: — Нам лучше затаиться.

Хватка прислонилась к стене, метнув взгляд на Дымку. Та осторожно подбирала вытянутые ноги. — Дерьмо!

* * *

Мирная сцена завершилась в мгновение ока, словно сметенная порывом ледяного ветра. Бдительная Дымка вскочила, засунула руки под плащ. Входная дверь открылась снова. Треклятая крыса метнулась под дверь кладовой — Дергунчик заметил скользкий хвост и тихо ругнулся. Поймать на лестнице… Дверь погреба распахнулась и показался Жемчуг, прижавший к себе пыльную флягу, словно новорожденное дитя.

— Видел?

— Что видел?

— Двухголовую крысу! Как раз проскочила под дверь!

— Боги благие, Дергун! Хватит. Умоляю. Нет бывает двухголовых крыс. Отойди с пути, слышишь? Тяжелая штука.

Он оттолкнул Дергунчика плечом и вошел на кухню.

Трое под капюшонами вошли в «К’рул-бар», выставив перед собой самострелы. Звякнули тетивы. За стойкой опрокинулся только что принявший смену Скевос — болт пронизал ему грудину. Второй полетел в окно конторки; сидевшая там Хватка согнулась и пропала из вида — то ли убитая, то ли нет, понять было невозможно. Третий болт задел Хедри, служанку пятнадцати лет; она развернулась кругом, кружки посыпались с подноса.

Около помоста пятеро выхватили мечи и ножи из-под плащей и принялись резать всех, кто оказывался рядом.

Помещение заполнилось воплями.

Выйдя из-за столика, Дымка подобно клубу тумана проникла между тремя убийцами у двери. Ее ножи мелькали и резали — она вскрыла горло тому, что был перед ней, рассекла сухожилия на руке человека слева. Поднырнув под первого (он уже начал падать), Дымка вонзила клинок в грудь третьего ассасина. Лезвие застряло в кольчуге и сломалось. Тогда она ударила вторым ножом снизу, между ног; едва мужчина начал оседать, Дымка высвободила нож и резанула второго ассасина по лицу. Пытаясь уклониться от выпада, он присел слишком низко и задел затылком бревно. Послышался противный хруст, и колени противника обмякли. Дымка прикончила его ударом в глаз.

Тут же она услышала звяканье четвертого арбалета — и нечто пронзило левое плечо, развернув тело. Казалось, рука ниже плеча исчезла — она совсем не ощущала ее, лишь слышала, как стукает о пол выпавший нож. Ассасин, вошедший в дверь позже прочих, бросил арбалет и устремился к ней с кинжалами.

Колотун закрыл дверь в конторку в тот самый миг, когда Хватка присела с удивленным криком. Стрела ударилась о стену едва ли на расстоянии ладони от головы целителя. Он тоже присел и выполз в коридор. Едва успел встать, как целая группа выскочила из-за угла слева. Зазвенели тетивы. Одна стрела пронзила его живот. Вторая прошла через горло. Он упал на спину, погрузившись в гущу боли и лужи крови.

Лежа на спине, Колотун поднес руку к горлу. Шаги быстро приближались. Он не мог дышать — кровь текла из легких, горячая и алая. Неистовый призыв Высшего Денала…

Тень коснулась его; поглядев вверх, он увидел равнодушное юное лицо; глаза не моргнули, когда ассасин двинул лезвие к голове целителя.

«Раскрой ворота пошире, Вискиджек…»

Колотун следил, как приближается острие кинжала.

Боль в левом глазу — и тьма.

Убивший Колотуна выпрямился, убирая кинжал, и мельком удивился странной улыбке на лице мертвеца.

* * *

Выскочив из кухни и присев под низкой притолокой двери, Синий Жемчуг услышал, как гудят арбалетные болты, услышал вопли и свист вылетающих из ножен мечей. Огляделся…

Прилетевший кинжал пришпилил левую руку к фляге. Закричав от сильнейшей боли, он отшатнулся; тут же к нему рванулись двое. У одного ассасина был нож, второй держал длинный меч с двусторонней заточкой.

Первый, с ножом, поднял оружие.

Синий Жемчуг плюнул в него.

Мерцающий шарик преобразился в полете, став клубком извивающихся змей. Дюжина клыков впилась в лицо ассасина. Завопив от ужаса, он порезал лицо собственным ножом.

Жемчуг попытался бросить флягу, но рука потянулась следом — она еще была пришпилена — и он закричал от нового взрыва боли.

Ему еще хватило времени поднять взор и рассмотреть устремившийся к лицу меч. Острие вошло в нос, пробив кости и проникнув в мозг.

* * *

Еще на пороге Дергунчик услышал суматоху в зале. Дернувшись и выругавшись на четырнадцати различных языках, он получше перехватил меч. Боги, такой шум, словно там треклятая битва! Нужен щит!

Дергунчик вломился в кладовую, чтоб была слева. Побежал к ящику в дальнем конце, скрытому грудой тряпок. Поднял крышку и вытащил три, четыре жулька. Спрятал под куртку. Пятый взял в левую руку.

И понесся к кухне.

Навстречу бежали повар и две девицы-помощницы; Дергунчик заметил в задней двери людей под капюшонами. — Ложись! — заорал он, метнув снаряд высоко над головами двоих ассасинов. Жулек ударился о стену в переулке и взорвался.

На его глазах стоявших в проеме двери ассасинов окутал красный туман — словно аура самого Худа. Оба шлепнулись лицами вниз. Встав на их спинах, Дергунчик прислушался (с улицы доносился жуткий хор) и бросил второй жулек, отбежав внутрь. Новый оглушительный разрыв гренады… Крики прекратились.

— Пожуйте, гребаные жопы!

* * *

Хватка покатилась по полу вслед первой стреле. Она видела, как Колотун выскакивает в коридор, видела, как стрелы нашли его. Понимая, что целителю конец, женщина пробралась к двери конторки и успела захлопнуть ее. Шаги приближались. Засов упал — еще удар сердца — увесистый удар не смог выбить прочную дверь… Хватка пошла к ящику, что стоял у ножки стола.

Она не сразу управилась с ключом — грохот за дверью, ужасающий шум из гостевого зала — наконец замок поддался, крышка упала. Она вытащила тяжелый арбалет и связку болтов.

Раздался грохот жульков со стороны кухни; она ухмыльнулась, и эта ухмылка вовсе не была веселой. Вскочила на ноги как раз тогда, когда дверь затрещала, и подбежала к окну — чтобы увидеть, как падает с арбалетным болтом в руке Дымка, как ассасин прыгает за ней.

Чертовский хороший выстрел — ее болт вошел ассасину в лоб, из затылка вырвался фонтан крови, мозгов и осколков кости.

Вихрем развернувшись, Хватка подбежала к ящику, достала единственный припрятанный жулек; назад к окошку, на подоконник. Она присела. Прямо внизу стол. Между упавшими стульями истекают кровью двое, ноги неестественно согнуты — двое невинных посетителей, завсегдатаев, что всегда были любезны, щедро оставляли чаевые и улыбались…

Хлопнула дверь сзади. Извернувшись, она метнула жулек и прыгнула из окна. Треск гренады в конторке, языки пламени, дым… Хватка приземлилась на стол.

Он просел под ней. Колено угодило в челюсть, она ощутила, как ломаются зубы. Хватка упала набок, плечом ударившись о трупы. Арбалет остался в руках, хотя болты рассыпались.

Хватка села и сплюнула кровь.

* * *

Дымка увидела, как падает преследователь, как лопается его голова. Присела и схватилась за торчавший из плеча наконечник. Головка застряла в хрящах между плечевой костью и суставной впадиной лопатки. Оставить так — возможно, опаснее, чем вытаскивать. Заскрежетав зубами, она вырвала болт. Сознание померкло.

Вытолкнув уцелевших поваров в переулок, Дергунчик пересек помещение и подобрал крышку большого железного котла. У входа в общий зал нашел в луже эля Жемчуга, мертвее не бывает; прямо за ним сидел, сжавшись, ассасин — похоже, он вонзил ножи себе в глаза, превратил лицо в кровавое месиво. Ассасин гортанно бормотал какую-то песенку без слов.

Дергунчик сплеча рубанул негодяя по черепу. Вытащил меч и двинулся дальше.

Сверху донесся грохот еще одного жулька, затрещала мебель. Вскоре все затихло. Пригнувшись, он выставил меч и поднял крышку словно щит.

В дальнем углу бара обнаружилась стоявшая на коленях Хватка. Пошарив по полу, она подобрала болт и быстро зарядила моряцкий арбалет. Дымка недвижно лежала ближе ко входу.

Дергунчик шикнул.

Хватка подняла голову и встретила его взгляд. Рука ее сделала шесть знаков; бывший сержант кивнул и ответил двумя.

Текли кровь и эль, с разных сторон доносились стоны. Потом кто-то тихо ступил на верхний пролет лестницы.

Дергунчик положил меч, достал жулек и показал его Хватке; так кивнула и не спеша отползла, пользуясь обломками стола как прикрытием. Нацелила арбалет на лестницу.

Увидев, что она готова, Дергунчик поднял импровизированный щит, прикрывая плечо и голову, а затем быстро вышел к основанию лестницы. Швырнул гренаду наверх.

Две стрелы отскочили от крышки котла; сила удара выбила его из руки. В тот же миг женщина-ассасин прыгнула на него с середины лестницы.

Болт Хватки вошел в нее где-то на уровне паха, заставив задергаться еще в полете. Она упала под звук разорвавшегося жулька. Тогда Дергунчик, подняв меч, рванул вверх по лестнице. Хватка поспешила следом, вытаскивая свое оружие. — Уйди с дороги со своим свинорезом! — прорычала она. — Прикрывай! — Оттолкнув его плечом, она проскользнула вперед.

Наверху валяется куча все еще содрогающихся обрывков плоти, стены забрызганы кровью — и движение там, в коридоре.

Перескочив мертвецов и умирающих, Хватка ворвалась в коридор и, увидев троих ассасинов, что медленно поднимались с пола, напала на них.

Зарубить ошеломленных врагов оказалось просто. К тому же Дергунчик прикрывает с тыла…

* * *

Дымка открыла глаза и удивилась, почему лежит на полу. Попыталась поднять левую руку — и застонала от пронизавшей тело огненно-красной боли. Глаза почти не видели. Ох, теперь она вспомнила. С тихим стоном женщина перекатилась на правый бок и заставила себя сесть, стерла с глаз пот и кое-что похуже.

Входная дверь выбита и качается на одной петле.

На улочке можно различить полудюжину фигур в капюшонах — они сползаются все ближе. Дерьмо!

Она принялась оглядываться, отчаянно ища что-то похожее на оружие — зная, что времени нет, зная, что они порубят ее на куски, раз и навсегда. И все же она увидела нож и потянулась к нему.

Шестеро ассасинов рванулись к двери, словно соревнуясь в скорости.

И кто-то врезался в них сбоку, ревя как бешеный бык. Дымка вытаращилась на громадного мужлана — «Чаур!» — заработавшего увесистыми кулачищами. Головы вывертывались на сломанных шеях, брызгала кровь… Тут подоспел Баратол, с одним ножом напав на ассасинов. Дымка разглядела страх в глазах кузнеца — страх за Чаура, страх перед тем, что случится, когда ассасины опомнятся…

А они уже начинали.

Дымка встала, подняла кинжал с пола, похромала вперед…

Но Дергунчик оттеснил ее в сторону. Подняв в левой руке изрубленную крышку, он принялся полосовать мечом ближайшего убийцу.

Чаур (руки его были изрезаны отчаянными ударами асасинов) схватил одного и швырнул на камни мостовой. Затрещали кости. Все еще ревя, он ухватил изломанное тело за лодыжку и подбросил в воздух, отпустил — столкнулся со следующим асасином — оба упали… Баратол вдруг оказался над первым противником Чаура, вогнал носок сапога ему в висок. Тело сотрясли спазмы.

Дергунчик вытащил меч из груди ассасина и начал искать новую жертву. Потом выпрямился.

Прислонившаяся в косяку Дымка сплюнула. — Всех положили, серж.

Баратол обхватил Чаура руками, чтобы успокоить. По широким щекам Чаура струились слезы, кулаки все еще были сжаты, словно на концах его рук были окровавленные дубины. Он обмочился.

Дымка и Дергунчик следили за кузнецом; тот крепко прижал дружка с себе, с такой откровенной симпатией и таким явным облегчением, что малазане отвели взгляды.

Хватка появилась позади Дымки. — Выживешь? — спросила она.

— Буду как новенькая, едва Колотун…

— Нет, любимая. Не Колотун.

Дымка зажмурилась. — Они подловили нас, Хва. Застали врасплох.

— Точно.

Женщина огляделась. — Ты уложила всех, кто вошел в пивной зал? Чертовски впечатляет…

— Нет, не я. Хотя все готовы. Я убила четверых, что побежали сверху. Похоже, они чего — то испугались.

«Испугались? Но кто же был наверху?» — Мы потеряли барда?

— Не знаю, — сказала Хватка. — Не видела его.

«Сбежал со сцены…»

— Жемчуга мы тоже потеряли.

Дымка во второй раз сомкнула веки. Ох, у нее все болит, но не все раны удастся заштопать. — Они застали нас врасплох.

— Они убивали всех подряд, Дым. Людей, которым просто не посчастливилось зайти на ночь. Скевос. Хедри. Лармас, малыш Бутал. Чтобы найти нас.

На улице показался взвод Городской Стажи. Раскачивались фонари.

Сцена подобного кровопролития должна бы привлечь толпу зевак, любящих смотреть на калек и умирающих, словно питающихся подобными зрелищами. Но вокруг не было никого.

Потому что здесь работала Гильдия.

— Некоторые из нас еще дышат, — сказала Дымка. — Неправильно это — оставлять еще дышащих морпехов.

— Да уж, совсем неправильно.

Дымка знала этот тон. И засомневалась. «Хватит ли нас? Хватит ли, чтобы совершить такое? Все ли у нас есть, что нужно?» Сегодня они потеряли мага и целителя. Лучших из пятерки.

«Потому что оказались беззаботными».

Дергунчик присоединился к ним, когда стражники окружили Баратола и Чаура. — Хва, Дым, — сказал он, — не знаю как насчет вас, но я вот, боги подлые, чувствую себя стариком.

Подошел сержант стражи. — Внутри так же плохо?

Никто не стал отвечать.

* * *

В шести улицах, за полмира отсюда, Резак стоял перед лавкой, продающей надгробные памятники и стелы. Набор стилизованных божеств, еще не освященных храмами, но уже готовых благословлять будущих покойников. Беру и Бёрн, Солиэль и Нерруза, Трич и Падший, Худ и Фандерай, пес и тигр, вепрь и змея. Магазинчик закрылся, и он глядел на плоские камни, ожидающие, когда на них высекут имена любимых людей. Вдоль одной из низких оград стоял ряд мраморных саркофагов, напротив — высокие урны с раструбами узких горлышек и пузатыми брюшками — они напомнили ему беременную женщину… Рождение в смерть, чрева, готовые сохранять остатки смертной плоти, дома тех, что скоро найдут ответ на роковой, последний вопрос: что там дальше? Что ожидает всех нас? Какие врата? Есть много способов задать этот вопрос, но вопрос всегда одинаков. Как и ответ. Люди часто говорят о смерти — смерти дружбы, смерти любви. В каждом слове — отзвук окончательности, поджидающей нас на краю… но это всего лишь эхо, подобие кукольного спектакля в мерцающих тенях. Убей любовь. Что потом? Пустота, холод, летящий пепел — но не окажется ли он плодородным? Где место, на котором угнездится семя, начнет прорастать? Не такова ли сама смерть? Из праха — новый росток… Приятная мысль. Утешительная мысль.

На улице еще двигался народ — ночные покупатели не спешили расходиться. Может, у них нет домов? А может, они мечтают о последней покупке, напрасно надеются, что она заполнит пустоту, грызущую их изнутри?

Никто не заходил в этот дворик, никто не желал вспоминать о том, что ожидает всех. Зачем он сам сюда забрел? Искал некоего утешения, какого-то напоминания, что для любого человека итог жизни окажется одинаковым? Можно ходить, можно ползать, можно бегать, но никому не дано повернуться лицом назад, не дано спастись. Во всем этом, даже в трюизме, что всё горе достается живым, остающимся позади и смотрящим на опустевшее место, можно найти род покоя, утешения. Мы проходим по тропе — иные идут далеко, иные быстро сворачивают — но тропа одинакова для всех.

Да, иногда любовь умирает.

А иногда ее убивают.

— Крокус Свежачок?

Он медленно повернулся. Перед ним женщина в роскошном платье, в горностаевом плаще на плечах. Овальное лицо, ленивые глаза, накрашенные губы… да, он узнает это лицо. Он знал ее в более молодом облике, почти ребенком — но сейчас ничего детского не осталось ни в глазах, ни даже в грустной улыбке полных губ. — Чаллиса Д’Арле.

Впоследствии, думая об этом мгновении, он видел мрачное предвестие в том, что она не поправила его, услышав старую фамилию.

Если бы он оказался внимательнее — что изменилось бы? Стало ли бы иным будущее?

Смерть и убийство, семена во прахе. Что сделано, то сделано.

Саркофаги раскрыли пасти.

Урны гудели, гулко и пусто. Каменные лица жаждут получить имена. Горе скорчилось у врат.

Такова была ночь Даруджистана. Такова была эта ночь везде и всюду.

Глава 12

Как же мне встать

Если рушатся стены

К востоку, где солнце восходит

К северу, лику зимы

К югу, дающему звезды

К западу — смерти дороге

Как же мне встать

Если ветры вступили в войну

От зари убегают

Дышат хладом и льдом

Сожжены поцелуем пустыни

Пыль с могил поднимают

Как же мне встать

Если рушится мир

И с любой стороны

Нет надежной защиты

От бряцающих лезвий

От взметенного войска

И зачем мне стоять

Против сил необорных

Содрогаясь при каждом ударе

Среди бури мучений

Если все, чем владел я

Отнято без пощады?

Смелость не восхваляйте

И железную стойкость

Дар свободы пылает

Слишком ярко, жжет руки

Рвет нам сердце мечта о покое…

Как же мне встать

Среди праха растраченной жизни

Под бичом укоризны

В кровь рассекшим лицо

Там, где лишь чужаки

За моим паденьем

Следят?

«Лишь чужаки», Рыбак Кел Тат

Статные деревья с черными стволами и полуночной листвой неровным кругом обступили Сурат Коммон. Из центра обширной поляны можно, обратившись лицом к северу, видеть башни Цитадели, изящные линии которых подражают священным деревьям. Наступила осень, и воздух наполнен летучими волосками чернодрева.

Огромные кузницы востока осветили кармином грязные тучи дыма, так что кажется — одна из частей Харкенаса загорелась. Непрестанный дождь сажи запятнал стены неуклюжих строений, и к ним липнут изогнутые волоски, отмечающие начало холодного времени года.

В убежище Сурат Коммона выжженное царство фабрик кажется находящимся за полмира отсюда. Толстый слой мха затянул каменные плиты, приглушая шаги Эндеста Силана, который шел к скругленному алтарю в самой середине поляны. Он не видел других — время праздников еще не наступило. Да, это не время для веселья любого рода… Эндест принялся гадать, чувствуют ли его деревья, способны ли они сосредоточить на нем внимание, пробудили ли их сухость воздуха, жара и дымный выдох печей.

Однажды он читал ученый трактат, описывавший химическую взаимосвязь растений и животных. Исследование было изложено сухим, академическим языком, и все же Эндест Силан, помнится, закрыл книгу и замер в кресле. Идея о том, что он может подойти к травке, к дереву — например, к чернодреву — и благословить своим дыханием, извергнуть из легких отравленный воздух, который способен оживить растение, обеспечить ему здравие и силу, подарить жизнь… ах, это было настоящее чудо, сумевшее на время успокоить кипящий мальстрим юной души.

Так давно это было… он временами чувствует, что не способен делать подарки.

Он встал перед древним алтарем. Прошедший ночью дождик создал лужицу на поверхности базальта. Говорят, что Анди родились в лесах, среди природных полян. Они рождены, чтобы оживлять дыханием священные деревья, и первым падением народа был уход из леса, строительство каменного города.

Сколько падений состоялось с той поры? Сурат Коммон — последний фрагмент старого леса Харкенаса. Черное дерево напитало огромные печи. Ему не хочется смотреть на запад. Там не только яростный свет. На фабриках неустанно трудятся, создавая оружие. Доспехи. Все готовятся к войне. Сюда его заслала Верховная Жрица. «Будь свидетелем», велела она. И он принялся свидетельствовать. Глаза Храма, жрецы, должны оставаться открытыми и сознающими, ничего не упуская — особенно в нынешние хрупкие времена. Он избран один среди многих — но это отнюдь не повод для гордости. Его появление- политический ход: скромный ранг посланца выражает гнев Храма.

«Будь свидетелем, Эндест Силан. Но молчи. Ты просто присутствуешь. Понял?»

Он понял.

Они показались почти одновременно — один с севера, другой с востока, а третий — с юга. Три брата. Три сына. Это встреча кровных родичей, и они прогонят его, ибо он посторонний. Даже Храм для них посторонний. Так прогонят ли его?

Деревья словно рыдали обещанием нового цветения — сезона, который никогда не наступит, ибо негде волоскам пустить корни на десятки лиг во все стороны. Река подхватит миллионы прекрасных черных семян, но даже волоски не способны плыть по Дорсан Рил, и река хранит все, что приняла — в мертвых слоях ила. «Наше дыхание должно было дарить жизнь, а не красть ее. Наше дыхание было даром, но дар принес Чернолесу измену. Вот наше преступление, и прощения ему не будет».

— Добрый вечер, жрец, — сказал Андарист, добавив: — Кажется, Аномандер, ты был прав.

— Легкое предсказание, — отозвался Аномандер. — Храм следит за мной, словно свора ротесов за умирающим гинафом.

Эндест моргнул. Последний дикий гинаф пропал столетие назад; среброгривые стада больше не сотрясают почву южных равнин. А своры ротесов в наши дни машут крыльями лишь над полями сражений, никогда не бывая голодными. «Вы последний, Лорд? На это вы намекаете? Благослови меня Мать, никогда не понимаю, что именно вы сказали. Никто не понимает. Мы знаем слова, но не их смысл».

Третий брат молчал, не сводя красных глаз с неба над кузнями.

— Столкновения между Дретденаном и Ванутом Дегаллой близятся к концу, — заявил Андарист. — Может быть, пришло время…

— Стоит ли говорить вслух? — вмешался Сильхас Руин, повернувшись к Эндесту. — Это не для Храма и в особенности для жалкого аколита третьего уровня.

Аномандеру, кажется, было не интересно смотреть на Эндеста. На резкость брата он ответил пожатием плеч: — Может, так мы убедим Храм оставаться… в нейтралитете.

— Раскрыв все планы? Почему это Храм должен нам доверять? Что делает нас, троих братьев, более ценными, чем, например, Манелле или Хиш Туллу?

— Ответ вполне очевиден, — сказал Андарист. — Жрец?

Он мог бы не отвечать. Мог бы изобразить незнание. Он всего лишь служитель третьего уровня… И все же он произнес: — Вы собрались не для того, чтобы поубивать брат брата.

Андарист улыбнулся Сильхасу.

Тот скривился и отвел глаза.

— Есть о чем поговорить, — сказал Аномандер. — Андарист?

— Я послал представителей в оба лагеря. С предложением смириться. Велел сделать прозрачные намеки, что готов вступить в союз против вас двоих. Ключ в том, чтобы усадить Дретденана и Ванута в одной комнате с клинками, вложенными в ножны.

— Сильхас?

— И Хиш и Манелле согласились на договор. Манелле все еще меня беспокоит, братья. Она не дура…

— А Хиш — дура? — хохотнул Андарист. Смех был до безумия беззаботным, хотя они собрались обсуждать измену.

— Хиш Тулла не сложна. Ее желания очевидны. Правду говорят сторонники, что она не лжет. А вот Манелле подозрительна. Я ведь, в конце концов, говорю о величайшем преступлении — пролитии крови сородичей. — Он замолчал и поглядел на Аномандера, и лицо его вдруг преобразилось. Беспокойство, некое ошеломление, отсвет ужаса. — Аномандер, — прошептал он, — что мы затеяли?

Лицо Аномандера отвердело: — Мы достаточно сильны, чтобы пережить всех. Увидишь сам. — Тут он посмотрел на Андариста: — Перед нами тот, кто разобьет наши сердца. Андарист, решивший отвернуться и уйти.

— Решение, вот как? — Последовало тяжелое молчание. Он снова захохотал. — Да, точно. один из нас… должен быть хотя бы один, а я не желаю идти вашим путем, братья. У меня недостает смелости. Смелости и… жестокого безумия. Нет, братья, моя задача проще некуда: ничего не делать.

— Пока я не предам вас, — сказал Сильхас Руин, и Эндест потрясенно увидел слезы на глазах белокожего Владыки.

— Другого пути нет, — заявил Андарист.

Столетия складывались в тысячелетия, а Эндест гадал — не имея возможности узнать в точности — всё ли произошло по плану троих братьев. Смелость, сказал Андарист. Смелость и… жестокое безумие — со стороны Матери, да — все разрушения, откровенные предательства — могли ли они замышлять именно это?

Следующая встреча Эндеста Силана с Аномандером произошла на мосту у основания Цитадели; по его словам было понятно, что Лорд не узнал в Силане служку, посланного некогда разведывать творящееся между троих братьев. Странная рассеянность — для такого, как Аномандер. Хотя, понятное дело, Лорду в тот миг было что обдумывать.

Эндест передал Верховной Жрице отчет о злосчастной встрече. Докладывая подробности измены — зная, к каким последствиям она уже приводит — он ожидал узреть на лице Жрицы негодование. Однако она попросту отвернулась (впоследствии он увидел в этом еще одно предзнаменование).

А тогда в небесах еще не было бурь. Ничто, казалось, не предвещало грядущего. Черные стволы Сурат Коммона стояли уже две тысячи лет — а может, и дольше — и каждую осень разбрасывали по ветру длинные семена. Да, в следующий раз, когда ему случится бросить взгляд на статные деревья, они будут пылать.

— Ты стал каким-то очень уж тихим, старый друг.

Эндест смотрел на угасающее пламя. Быстро накатывал рассвет. — Я припомнил… как легко дерево становится золой.

— Высвобождая энергию. Может быть, лучше смотреть на это так?

— Подобное высвобождение гибельно.

— Для растений — да, — сказал Каладан Бруд.

«Для растений…» — Я думал о даре, что мы приносим им. О дыхании.

— И они возвращают нам дыхание, — отозвался полководец, — обжигающее руки. Похоже, хорошо, что я не склонен к иронии.

— Дар фальшив, когда мы ждем воздаяния. Словно алчные торговцы, мы даем — и требуем чего-то взамен. Похоже, обмен — основа наших отношений со всем миром. Всех нас. Людей, Анди, Эдур, Лиосан, Имассов, Баргастов, Джагутов…

— Только не Джагутов, — прервал его Каладан.

— Ах. По правде, я слишком мало знаю о них. В чем их сделка?

— Между ними и миром? Не думаю, что это возможно объяснить — по крайней мере, мне, с моим ничтожным умишком. Джагуты отдавали гораздо больше, чем получали. До тех пор, пока не начали ковать лед, защищаясь от Имассов. Разумеется, за исключением Тиранов — но ведь это делало тиранию особенно гнусной в глазах самих Джагутов.

— Значит, они были управляющими мира.

— Нет. Идея управления подразумевает превосходство. Известную степень высокомерия.

— Заслуженное, учитывая их силу.

— Скорее иллюзию силы, сказал бы я. Эндест, если ты уничтожаешь все вокруг себя, однажды ты уничтожишь и себя самого. Высокомерие создает некую отстраненность; мы думаем, будто можем переделывать мир в угоду своим целям, будто можем использовать его, словно живой инструмент с миллионами рабочих частей. — Но замолчал, качая головой. — Видишь? У меня уже голова трещит.

— Похоже, от истин, — ответил Силан. — Итак, Джагуты не считали в себе хозяевами. И паразитами тоже. Высокомерие не было им свойственно? Полководец, я считаю, что это необычайно. Фактически это невозможно понять.

— Они делили мир с Форкрул Ассейлами, во всем противоположными им. Они видели примеры чистейшего проявления высокомерия и отстраненности.

— Были войны?

Каладан Бруд молчал так долго, что Эндест Силан решил: ответа не будет. Но потом полководец поднял взор над костром, блеснув звериными глазами: — Были?

Эндест уставился на старинного друга и едва слышно вздохнул от удивления. — Боги подлые! Каладан! Ни одна война не длится так долго.

— Длится, если лик врага не имеет значения.

Это откровение… ужасно. Безумно. — Где?..

Улыбка полководца была лишена веселья. — Далеко отсюда, друг, что само по себе хорошо. Вообрази, что стал бы делать твой Лорд, будь иначе.

— Он вмешался бы. Он не смог бы удержаться.

Каладан Бруд поднялся. — У нас гостья.

Миг спустя во тьме над их головами захлопали большие крылья. Эндест поглядел вверх и увидел Каргу — она махала крыльями, спускаясь между воздушными течениями. Приземлилась птица на каменной осыпи за пределами круга света.

— Чую рыбу!

— Не знал, что ваш род умеет чуять, — отозвался Каладан.

— Смешной тупица. Признай хотя бы, что наше зрение — истинный дар совершенства. Мы лучше всех иных. Да, Великие Вороны прокляты даром превосходства… Что я вижу? Груду костей! Да, вижу с отчаянной ясностью: вы, грубияны, ничего мне не оставили!

Карга подскочила ближе, поглядела на мужчин одним глазом, затем вторым. — Печальная беседа? Рада прервать. Эндест Силан, твой Владыка призывает тебя. А тебя — нет, Каладан Бруд. Итак, послания доставлены. Желаю перекусить!

* * *

Харек бежал через Ночь. Старые запутанные улочки, оставшиеся после осады горы ломаного камня; узкие кривые аллеи, заваленные мусором по колено… Он пересекал развалины зданий, карабкаясь словно паук. Он знал: Тов погиб. Он знал, что погиб и Бач, как и еще полдюжины заговорщиков. Все мертвы. Убийцы порезвились. Наверное, Тисте Анди, некий вид тайной полиции, проникшей в ячейки и истребляющей всех выслеженных борцов за свободу.

Уж он — то всегда понимал, что демоны, нелюдское отродье, совсем не такие благожелательные завоеватели, какими они себя выставляют. О да, у них полно гибельных тайн. Планы захвата и порабощения, замыслы установления тирании — не только над Черным Кораллом, но и над ближними городами, над всеми местами, где обитают люди. Тисте Анди положили завистливый глаз на всё. Теперь он получил доказательства.

Кто-то идет за ним, выслеживает со всей сосредоточенной злобой охотящегося кота — он еще не заметил убийцу, но в мире, подобном Ночи, это не удивительно. Тисте Анди искусны в Королевстве Тьмы, опасны словно змеи.

Нужно добежать до Кургана. Нужно найти Градизена. Лишь там Харек может чувствовать себя в безопасности. Надо их предупредить, надо составить новые планы. Харек понимал, что может оказаться единственным выжившим в Коралле.

Он держался наиболее разрушенных частей города, пытаясь выйти на окраину или, если это не получится, прорваться через внутренние ворота, ведущие к лесистым холмам — туда, где засели некогда проклятые Сжигатели Мостов, убившие тысячи мерзостной магией и морантскими припасами. Да, весь склон доныне покрыт проплешинами мертвой почвы, засыпан поваленными древесными стволами, кусками доспехов, кожаными сапогами, из которых иной раз торчат отбеленные кости. Если дойти туда, можно отыскать путь к Свету — тогда он, наконец-то, окажется в безопасности.

Эта возможность кажется все более привлекательной, ведь он оказался близко от ворот, а здешние адские тени и бесконечный сумрак не приносят пользы — Тисте Анди умеют видеть во тьме, а он бредет, словно ослепший.

Он услышал, как зашумел под чьей-то ногой камень — едва в тридцати шагах позади. Забухало сердце. Харек поглядел на ворота. Их развалили во время осады, но прохожие успели протопать тропу, ведущую к окружающей город дорожной насыпи. Но, сколько он не прищуривался, около ворот никого не было видно.

Еще двадцать шагов. Он ускорил шаг, а выйдя на чистую улицу, побежал к проему ворот.

Мчится ли кто-то следом? Обернуться он не решался.

«Бегите, проклятые ноги! Бегите!»

Он вылетел наружу, на склон дорожной насыпи, торопливо пересек ее и спустился по осыпи. Искореженная земля, на скорую руку засыпанные могилы, кривые корни и мертвые сучья. Повизгивая, Харек пробирался, получая ссадины и царапины, глотая пыль гнилой сосновой коры и кашляя. Вон там, на вершине — там уже свет солнца? Да. Почти заря. Солнце — благословенное солнце!

Быстрый взгляд за спину не обнаружил никого — он не понимал, отчего из груд мусора доносится шорох.

Почти удалось.

Харек сделал последние шаги, погрузился в холодный воздух утра, в столбы золотых лучей — и кто-то встал на пути. Блеснула сабля. На лице Харека выразилось удивление — и словно примерзло, ведь голова уже катилась с плеч, стуча и перекатываясь по склону, пока не нашла прибежище среди груды серых, сухих костей. Тело опустилось на колени на самом краю выкопанной Сжигателями траншеи, да так и застыло.

Сирдомин вытер лезвие, вложил клинок в ножны. Последний из них? Он думал, что да. Город… вычищен. Остались только те, что у кургана. Им он позволит просуществовать еще немного — в полном неведении, что в Черном Коралле всё переменилось.

Он утомился — охота заняла больше времени, чем предполагалось. Да, пора отдохнуть. Сирдомин огляделся, изучил полузасыпанный ров, выкопанный саперами при помощи одних лишь складных лопат. Да, впечатляет. Эти малазане были особенным сортом солдат.

Но лес уже берет свое.

Он уселся в нескольких шагах от коленопреклоненного тела, взял в покрытые перчатками руки отрубленную голову. Ощутил запахи кожи, пота и старой крови. Запахи прошлого. Они вернулись. Он словно слышит крики, скрежет кольчуги, чувствует, как стучат по бедру ножны. Урдомены наступают шеренгами, забрала шлемов опущены, скрыв горящие глаза. Фаланги бетаклитов формируются около города, готовясь к броску на север. Застрельщики скаланди, Тенескоури — оскалившая зубы армия голодных и отчаявшихся. Он вспомнил, как они двигались громадными нестройными массами, колыхались, пересекая равнину — сзади оставались умирающие тела и трупы самых слабых — вокруг них образовывались «водовороты», ибо проходившие мимо поворачивали и бросались на беспомощных товарищей. Если не было врага, армия питалась самой собою. А он просто смотрел на всё это без всякого выражения на лице, отгородившись доспехами, ощущая запахи кожи, пота и крови.

Солдаты, ведущие справедливую войну — хотя бы верящие в ее справедливость — могут держаться за чувство чести, приносить себя в жертву. Укрепившись духом, они способны оставить войну позади, начать новую жизнь, иную жизнь. Им не важно, сколь мерзок и несправедлив окружающий мир, мир настоящего — ветераны способны держаться за святость прошлого. Но несправедливая война… в ней все иначе. Тем, у кого есть хоть капля совести, не укрыться от осознания совершенных преступлений, не смыть крови с рук, не забыть безумств прошлого, в котором честь была ложью, долг — сломанным клинком, а отвага — вонючей, запятнанной тряпкой. Внезапно они понимают: нет защиты от несправедливости, нет прибежища в воспоминаниях о прошлых делах. Тогда вздымается гнев, заполняет любую трещину, становится бешеной яростью. И нет способа выразить ее, выпустить накопившееся давление. Напряжение нарастает, и вот самоубийство уже кажется лучшим выходом, самым легким путем побега. Сирдомин мог видеть в этом логику, но логики недостаточно. Любой способен загнать себя рассуждениями в угол и затем найти оправдания капитуляции. Это еще проще, когда отвага уязвима, когда ей так часто пользовались в дурных целях. Продолжение жизни требует отваги, но не каждый может хранить отвагу, потеряв самоуважение.

Сирдомин поднял отрубленную голову, бросил взгляд на тело. «Ты понимаешь, Харек? Ты хотя бы сейчас смог понять, что лишь существование таких, как ты, дает мне причину жить? Ты придавал лицо моей ярости, а мой клинок жаждал видеть лицо противника». Либо так, либо ярость пожрет его душу изнутри. Нет, лучше кромсать лица врагов, чем свое лицо. Надо искать одного за другим. Справедливость так слаба. Гниль побеждает, чистота сердца исчезает. Мастерство и жажда крови берут верх над ответственностью и сочувствием. Он еще может сражаться, и не за себя самого. Он сражается за Черный Коралл, за Тисте Анди и за человечество.

Даже за Искупителя… нет, не так. «То, что я совершил… этому нет целения, нет искупления. Никогда не будет. Ты понимаешь это. Все вы должны понять…»

Он осознал, что оправдывается. Перед кем? Он не знал. «Всех нас поместили в невозможную ситуацию. Тиран хотя бы погиб, тиран был наказан. Могло быть и хуже: он сумел бы сбежать, скрыться от справедливого суда».

Война причиняет травмы. Некоторым удается избавиться от них, остальные оказываются в вечном плену. Для большинства дело вовсе не в неудаче, в болезни или безумии. По сути травма явилась следствием неспособности разрешить конфликты души. Ни один целитель не сможет это исцелить, ибо исцелять нечего. Никакой эликсир не вытравит болезнь. Никакая мазь не разгладит шрамы. Единственная возможность примириться с самим собой — предстать перед судом, понести наказание. История учит, что такое возмездие бывает весьма редко. Поэтому раны ветеранов не исцеляются, шрамы остаются вздутыми, лихорадка не отступает.

Итак, Сирдомину придется поверить — он уже отлично понимает происходящее — что все его подвиги, все удары клинка не разрешат конфликта души. Он запачкан не меньше остальных, и неважно, сколь накален его гнев, сколь праведна ярость: он не способен нести чистую справедливость, ибо на это способен лишь народ как целое. Подобное воздаяние должно быть действием всего общества, всей цивилизации. Не Тисте Анди — они, вполне очевидно, не примут бремени человечества, не станут дарить нам справедливость. «Да и кто ожидает этого?.. Итак… я здесь и я слышу, как рыдает Искупитель.

Нельзя свершать убийства во имя справедливости».

Примирения нет. Каким он был, таким и остался. То, что он делал раньше, делает и сейчас.

Неудачливый заговорщик стоит на коленях, и отрубленная голова кажется символом. Только символ слишком уж сложен и невнятен. Сирдомин может понять лишь одну, очевидную истину.

Головы летят и будут лететь.

* * *

Возможно, люди добровольно обманывают себя, веруя в искупление. Искупление ждет нас, подобно задней двери в зале суда. Мы обнаруживаем, что не надо даже платить штраф, что пустые разговоры способны избавить от ответственности. Помаши рукой и под благожелательным взором судьи мирно уходи в заднюю дверь. Виновность и ответственность счастливо отменяются.

О, Селинд воистину оказалась в кризисе. Аргументы стали не нужны; само понятие искупления стало предметом сомнения. Искупитель простирает объятия, берет все на себя. Прощение без вопросов, благодеяние, лишенное ценности и значения — а ведь прощаемые получают дар, не сравнимый со всеми горами золота тираний. Где же справедливость? Где же наказание за преступления, где воздаяние за грехи? Мораль больше не служит компасом, ведь любая тропа ведет в одно и то же место, в котором тебя благословляют безо всяких вопросов.

Культ Искупителя… это извращение.

Она начала понимать, откуда рождается священство, зачем нужны религиозные формы, правила и запреты, моральные фильтры, определяемые общепринятыми понятиями о справедливости. Но она начала понимать и глубинную опасность подобных структур, судящих о чужой нравственности и раздающих правосудие. Стервятники прячут лица под капюшонами, окружают двери суда, решая, кому войти можно, а кому — нет. Долго ли ждать, когда первый мешок с серебром перейдет из рук в руки? Скоро ли первый нераскаянный злодей купит проход в объятия слепого, нерассуждающего Искупителя?

Она могла бы организовать такую церковь, превратить культ в религию, заложить строгие и суровые нормы справедливости. Но как насчет следующего поколения жрецов и жриц? И следующего, и следующего? Скоро ли строгие правила превратят церковь в самовлюбленную, торгующую властью тиранию? Долго ли ждать коррупции, если тайное сердце религии — простой факт, что Искупитель принимает любого представшего перед ним? Этот факт, практически гарантирующий цинизм жрецов, неизбежно рождающий профанические злоупотребления…

Она теряет не только веру в Искупителя. Она теряет веру в саму религию.

Ее молитвы доходят до некоей сущности, она чувствует теплое дыхание божества. Она пирует на его силе. Она напирает. Требует. Настаивает на объяснениях, ответах.

А он принимает в объятия ее гнев, как делал всегда. И ошибается.

Есть два значения у слова «пленник». Одно — низкое, рождающее презрение. Второе — величественное, подобающее королю или королеве. «Невольник чести». Именно такое значение она имела в виду, придумывая прозвище Сирдомина.

Но есть и третье значение, относящееся лишь к Черному Кораллу и лично Сирдомину. Он живет в Ночи, где Тьма означает не «тьму невежества», но «бездну мудрости», древнее знание, символ самого начала бытия, первое чрево, из которого рождено сущее. Он пребывает в Ночи, иногда совершая паломничества в Свет, к кургану сокрытых богатств — обряд нового рождения, Селинд лишь сегодня осознала это.

Сирдомин «пленен» меньше всех прочих. Знал ли он Итковиана при жизни? Она так не думает. Это кажется невероятным. Так что же привлекло Сирдомина к культу, возникшему после смерти и возвышения Итковиана? Какой-то личный кризис, потребность,которую он пытается удовлетворить ежедневными молитвами.

Но… к чему это? Искупитель не смотрит в одну сторону. Он гарантирует благословение и прощение всем. Сирдомину нужно было поклониться ему один раз и покончить с церемониями.

Если бы ему не помешали, он продолжал бы совершать паломничества каждый день, словно зверь, бьющийся о прутья клетки, хотя дверца открыта.

Это важно? Сирдомин не жаждет объятий Искупителя. Нет, он ищет совсем иного искупления.

Нужда подняла ее с храмовой постели и погнала в Ночь. Селинд ощущала себя слабой, голова кружилась, с каждым шагом, казалось, она теряла энергию, пропадавшую между камнями мостовых. Завернувшись в одеяло, не обращая внимания на прохожих, она шагала по городу. Есть смысл в кургане, в груде сокровищ, которых никто не смеет коснуться. Есть смысл в отказе Сирдомина от легкого пути. В его молитвах, ничего не требующих от Искупителя. Может, это тайна объятий Искупителя, тайна, тщательно скрытая слоями обмана. Он принимает грехи и преступления, держит их в себе… для чего? Долго ли? До собственной смерти? А потом — не ждет ли каждую душу расчет за каждую мелочь?

Сколько отчаяния таится в молитвах? Сколько надежды на мир и покой, на высшую силу, готовую понять наши слабости, исполнить наконец наши желания? Если вера в бога истекает всего лишь от самолюбивых желаний, это хуже алчности. Если передача души в руки божества — всего лишь сдача, отказ от воли, то душа эта ничтожна. Это душа добровольного раба, для которого свобода — и налагаемая ею ответственность — хуже проклятия.

Она заметила, что уже миновала ворота, через которые Сирдомин ходил день за днем. Начался дождь; капли охладили разгоряченный лоб, потекли по глазам, сладкие как слезы. По обочинам мало что росло, не было даже странных саженцев Тисте Анди, которые можно увидеть на превращенных в садики крышах. Умирающая луна орошает город соленым дождем, потоком, оставляющим корку на коже и обнаженной почве. Она словно бы ощущала, как наступает море.

Селинд шла все дальше. Босые ноги скользили по камням дороги. Она видела впереди курган, блестящий и мокрый, видела текущую от подножия жидкую грязь. Пилигримов не заметно — может быть, еще рано. Может, все ушли. Заблудились. «Я удивлена? Я одна страдаю от кризиса веры?»

Она подошла ближе. Взор уперся в Курган.

«Искупитель! Услышь меня. Ты должен!»

Она упала на колени в грязь, почувствовав холод. Дождь окончился, и со всех сторон поднимались испарения. Вода текла по кургану — сотни тысяч слезинок, капающих с даров.

— Искупитель!..

Кто-то сжал в кулаке ее короткие волосы. Голову Селинд жестко запрокинули, и она увидела ухмылку Градизена. — Не нужно было тебе возвращаться, — прорычал мужчина. Дыхание его разило келиком, на губах и подбородке она заметила темные пятна. Глаза были какими-то скользкими, словно выглаженные волнами камни. — Меня так и тянет, Жрица, отдать тебя своим урдоменам. Но что особенного они могут сделать…

«Он Урдо, командир элиты фанатиков. Теперь я понимаю…»

— А вот Жрикрыс может.

Она нахмурилась. О чем это он?.. — Отпусти, — сказала она, сама поразившись тонкому и слабому голоску. — Я желаю помолиться.

Он потянул сильнее, принуждая ее развернуться и прильнуть к его телу. Словно любовники…

— Жрикрыс!

Кто-то встал за спиной.

— Принеси сэманкелика. Хочу полюбоваться на ее веселые танцы. — Она ощущала, как твердые костяшки пальцев впиваются в шею, пытаясь выдрать волосы с корнем, надавливая на ими же оставленные синяки.

— От меня ты ничего не получишь.

— О, получу, — отвечал он. — Ты откроешь нам путь, — он посмотрел на Курган, — прямиком к нему.

Она не понимала — но все же страх охватывал ее. Кто-то спешил подойти, булькая бутылкой. Страх перешел в ужас.

Градизен еще сильнее оттянул голову. — Выпьешь все, женщина. Урони одну каплю — и поплатишься.

Жрикрыс подскочил и поднес к ее губам запятнанное горло бутылки.

Она пыталась отвернуться — но хватка Урдо не позволяла. Другой рукой он закрыл ей ноздри.

— Выпей, и тогда сможешь дышать.

Селинд сделала глоток.

* * *

Обнаружив, что она покинула комнату, Спиннок Дюрав застыл на долгое мгновение, взирая на смятый матрац постели, заметив отсутствие одеяла и то, что она оставила почти всю одежду и даже мокасины. Он говорил себе, что удивляться не стоит. Она вовсе не жаждет его внимания.

И все-таки ему казалось, что какой-то холодный наглец пробил зияющую дыру в его груди. Нелепо, что он оказался столь беззаботным, столь наивным, столь ранимым. Женщина человеческого рода, юных лет — он хуже старика, сидящего на ступенях храма и пускающего слюни на каждую промелькнувшую мимо юбку. Любовь может быть такой неуклюжей эмоцией: яркое пламя в сердце слабости, повод для смеха и презрения, она тем не менее вечно пылает блестящей глупостью.

Разъярившись на себя, он развернулся и выбежал из комнаты.

В городе бесконечной Ночи любой звон подходит для выпивки. Покинув храм и его ограду, Спиннок направился по мрачным улицам прямиком к «Надраю».

Красноглазый Ресто стоял за стойкой бара; он промолчал, почесав подбородок, когда Спиннок прошел к обычному своему столику. Содержатели кабаков знакомы со всеми ликами несчастья: Ресто без всякой просьбы нацедил большую кружку эля и поднес гостю, отводя взгляд.

Оглядев прочие столики (все пусты, он единственный посетитель), Спиннок Дюрав взял кружку и проглотил сразу половину пенного зелья.

Когда Ресто притащил третью кружку, дверь распахнулась и показался Сирдомин. Спиннок ощутил внезапное предчувствие. Даже на расстоянии от этого человека исходит запах крови, лицо его бледно и смято; в глазах такая мрачность, что Тисте Анди отвел взор.

Будто не заметив его реакции, Сирдомин плюхнулся на стул напротив. Ресто подбежал с кувшином и второй кружкой.

— Она не желает моей помощи, — сказал Спиннок.

Сирдомин молча налил эля и грохнул кувшином, ставя его на место. — О чем ты болтаешь?

Спинное отвернулся. — Не мог найти тебя. Хотя искал везде.

— Так хочется сыграть?

«Игра? О да, Кеф Танар». — Ты выглядишь жалким стариком, Сирдомин. Кажется, мне нужно пожертвовать остатками личного достоинства и рассказать тебе все. Здесь и сейчас.

— Не уверен, что готов, — отвечал человек. — Твое достоинство для меня ценно.

Спинок вздрогнул. Ему все еще не хотелось встречаться взором с Сирдомином. — Я отдал сердце.

— Отлично. Но ведь ты не можешь на ней жениться:

— На ком?

— На Верховной Жрице. Ты хотя бы понял, что она любит тебя… возможно, любила все это время. Проклятые Анди, вы живете очень долго, но, похоже, так и не научились понимать суть происходящего. Подарили бы мне ваши бесконечные годы… нет, у меня даже глаз зачесался. Не надо мне такого. Я и так зажился на свете.

У Спиннока закружилась голова. Верховная Жрица? — Нет, не она. Она меня не любит. И вообще я не о ней…

— Боги подлые! Спинок Дюрав, ты жалкий идиот.

— Знаю. Я же признался, ради Худа!

— Итак, тебе не хочется сделать Верховную Жрицу счастливой впервые за сотню тысяч лет. Чудно. Ну, дело твое. Другая женщина… осторожно, кто-нибудь может пойти и убить ее. Зависть опасна.

Сирдомин вел себя слишком беззаботно, слишком открыто и слишком искренне. Он походил на человека, поддавшегося отчаянию и больше ни о чем не заботящегося. Выпустившего все стрелы и с удовольствием замечающего опасную, смертельную пустоту колчана. Такой Сирдомин пугал Спиннока. — О чем ты?

— Я убивал людей. — Сирдомин налил еще эля и опустился на стул. — Пока их было одиннадцать. Они видели в себе освободителей. Замышляли падение «поработителей» — Тисте Анди. Я ответил на их молитвы, освободив всех. Это моя епитимия, Спиннок Дюрав. Мое личное извинение за безумства человеческой расы. Протии же их, ибо я не могу.

Спиннок ощущал комок в горле и слезы на глазах. Он не мог взглянуть на этого человек, не смел — дабы не увидеть того, что не предназначено для посторонних. Даже для ближайшего друга. Ни для кого… — Это, — сказал он, ненавидя собственные слова, — не было необходимым.

— Честно говоря, ты прав, друг. Они и так должны были поплатиться — я верю и в твою эффективность, и в силу твоего Лорда. Но пойми, я просто хотел показать, что при необходимости мы способны разобраться с такими самостоятельно. Контроль и баланс. Кровь запятнала мои руки, а не твои. Ни у кого не появилось лишней причины ненавидеть вас.

— Ненавидящим причины не важны, Сирдомин.

Собеседник кивнул (Спиннок заметил его движение краем глаза).

Последовало молчание. Спиннок припомнил историю, которую слышал уже не раз. О том, как Сжигатель Мостов по имени Вискиджек — человек, которого Аномандер Рейк называл другом — остановил истребление паннионских ведьм, безумных матерей Мертвого Семени. Вискиджек, человек, пожелал одарить Сына Тьмы, избавив от лишнего бремени, от акта жестокости. Жест, потрясший Владыку до глубины души. «Не в нашей природе позволять другим разделить наши тяготы. Но взять на себя чужие тяготы… на это мы готовы».

— Гадаю, не спутали ли мы его планы.

— Кого?

Спиннок потер лицо. Он уже чувствовал себя пьяным. — Итковиана.

— Разумеется, нет. Серые Мечи…

— У них был Надежный Щит, да. Но они не были в этом уникальны. Это древний титул. Мы стали темным зеркалом для таких людей? — Он потряс головой. — Возможно, и нет. Это походит на большое заблуждение.

— Согласен, — мрачно прогудел Сирдомин.

— Я люблю ее.

— Ты так говоришь. Но, по всей видимости, ты ей не достанешься.

— Точно.

— Поэтому ты напился.

— Да.

— Дай мне набраться, Спиннок Дюрав. Я тоже сделаю что должен.

— И что ты должен?

— Ну, я пойду и скажу ей, что она треклятая дура.

— Не получится.

— Неужели?

Спиннок кивнул: — Она уже встречалась с тобой. И не дрогнула.

Снова потянулось молчание. Оно тянулось и тянулось…

Он был достаточно пьян, чтобы повернуть голову и впиться взором в глаза Сирдомина.

Лицо друга было белым как пыль. Маской смерти. — Где же она? — спросил человек натянутым, хриплым голосом.

— На пути к кургану, думается мне. Сирдомин, прости. Я не лгал, называя себя дураком…

— Ты и был дураком. — Мужчина встал, чуть покачнувшись, и помог себе, схватившись обеими руками за спинку стула. — Но не в том смысле, как тебе кажется.

— Ей моя помощь не нужна, — сказал Спиннок Дюрав.

— И я не хочу ей помогать.

— Твой выбор…

— Тебе не нужно было слушать, дружище. Ее не нужно было слушать!

Спинок встал, когда Сирдомин направился к двери. Он вдруг онемел, отупел, впал в оцепенение. «Что я наделал? Да чего только не наделал!»

Друг ушел.

* * *

Раздраженная Семар Дев открывала в себе крайне неприятные истины. Нет особой причины негодовать на спутников, нашедших удовольствие в компании друг друга. На то, как свободно они говорят, как презирают приличия, хотя едва знакомы; как темы их бесед вольными потоками несутся туда и обратно, летят по волнам настроений, окружают водоворотами торчащие из моря скалы — трудные вопросы. Сильнее всего ее сердят взрывы хохота, ибо она знает — проклятие всем богам, просто уверена! — что ни одному из них не дано чувства юмора, что они так далеки от природной смешливости, что остается лишь в изумлении открыть рот.

Они обсуждали родные племена, обменивались историями о половой удали. Они говорили об оружии, и каждый без сомнений отдавал другому свой меч — для изучения и даже для экспериментов с выпадами и прочими приемами. Скиталец поведал о своем друге Эреко, Тартено столь чистой, древней крови, что он навис бы над Карсой, встань они рядом. В истории этой Семар различила отзвуки глубокого горя? ран столь болезненных, что Скиталец не решается коснуться их. Сказание об Эреко осталось незаконченным. И Карса Орлонг не настаивал, являя полнейшее понимание, что душа может сочиться кровью в невидимых местах и лучшее, на что способны смертные — избегать этих мест.

В ответ он рассказал о двоих спутниках, сопровождавших его в злосчастном набеге на земли людей, о Байроте Гилде и Делюме Торде. Их души, гордо заявил Карса, обитают отныне в каменных недрах меча. Скиталец на это просто хмыкнул и затем сказал: «Достойное место».

К исходу второго дня Семар готова была кричать. Рвать волосы на голове. Выплевывать проклятия и кровь и зубы и, может быть, вывернуть наизнанку желудок. Так что лучше было молчать, сдерживать ярость, напоминая себе привязанного к земле бешеного зверя. Нелепо. Смешно и глупо. Она ощущает чистейшую зависть. Разве после судьбоносной встречи не узнала она об этих двоих мужчинах больше, чем знала до сих пор? Словно скворец — чистильщик, она носится между двумя бхедринами, глядя то на одного, то на другого, тогда как покой таится в молчании, в нежелании выказывать обуявший ее гнев.

Они скакали по плоской равнине, находя истоптанные тропы караванов — все они сворачивали к Коричным Пустошам. Встречавшиеся изредка торговые поезда как будто таились, стражники ехали в полной готовности, купцы предпочитали отмалчиваться. Вот недавно, перед закатом, четверо конных проскакали рядом с их лагерем, поглядели задумчиво и пришпорили коней, не сказав и слова.

Карса оскалился и сказал: — Видела, Семар Дев? Как говаривал дедушка, волки не нюхают под хвостом у медведя.

— Твой дедушка, — заметил Скиталец, — был наблюдательным.

— По большей части он был дураком, но иногда и дураки изрекают мудрость племени. — Тоблакай снова поглядел на Семар Дев. — Ты в безопасности, Ведьма.

— От посторонних — да, — буркнула она.

Ублюдок рассмеялся.

Коричные Пустоши не зря получили такое имя. Здесь доминировал один лишь вид травы, ржаво красной, высотой по пояс, с зазубренными листьями и висящими на стебельках колючими коробочками семян. В траве кишели мелкие красно-полосатые ящерицы — размахивая хвостами и шурша травой, они разбегались с пути всадников. Земля совершенно выровнялась, так что невозможно было разглядеть ни одной возвышенности или холма.

Утомившись монотонностью пейзажа, Карса и Скиталец, кажется, старались порвать голосовые связки.

— Мало кто помнит, — говорил Скиталец, — хаос ранних дней Малазанской Империи. Безумцем был не только сам император Келланвед. Его первые лейтенанты были из напанов, и каждый тайно присягнул молодой женщине по кличке Угрюмая, которая была наследницей короны Напанских островов в изгнании со дня их захвата Антой. — Он помедлил. — Или так рассказывали. Правдиво ли? Действительно ли Угрюмая была последней наследницей королевской линии? Трудно сказать. Однако это оказалось кстати, когда они сменила имя, назвалась Лейсин и захватила престол Империи. Так или иначе, все ее помощники были малость не в себе. Арко, Сухарь, Нок, все они. Скорые на фанатизм, готовые на все ради пользы империи.

— Империи или Угрюмой? — спросил Карса. — Не может ли быть, что они просто использовали Келланведа?

— Разумное подозрение. Однако лишь Нок остался рядом с Лейсин — Императрицей. Остальные… утонули.

— Утонули?

— Официально. Причина смерти быстро вошла в пословицу. Пусть так и будет. Они исчезли.

— Был еще кое-кто, — вмешалась Семар.

— Танцор…

— Я не о нем. Был Первый Меч. Дассем Альтор, командующий всеми армиями Императора Малаза. Он не был напаном. Он был дальхонезцем.

Скиталец искоса поглядел на нее: — Он пал на Семиградье вскоре после того, как Лейсин взяла властью.

— Угрюмая убила его, — сказала Семар Дев.

Карса хмыкнул: — Устранила возможного соперника — ей нужно было расчистить дорогу. Это, Ведьма, не дикость и не цивилизация. Такое бывает и среди мокроносых варваров и в империях. Это истина власти.

— Не хочу оспаривать твои слова, Тоблакай. Хочешь знать, что было после того, как ты убил императора Рулада?

— Тисте Эдур покинули империю.

— Откуда… как ты узнал?

Он оскалил зубы. — Догадался.

— Просто догадался?

— Да. Им не хотелось там жить.

Скиталец сказал: — Думаю, Тисте Эдур быстро поняли проклятие оккупации. Это рана, заражающая, отравляющая и оккупантов, и покоренных. Обе культуры искажаются, впадают в крайности. Ненависть, страх, алчность, измена, паранойя, ужасающее равнодушие к страданиям.

— Но малазане оккупировали Семиградье…

— Нет, Семар Дев. Малазане завоевали Семиградье. Это иное дело. Келланвед очень хорошо все понимал. Когда вы хотите крепко вцепиться во вражескую территорию, делайте хватку незаметной. Пусть распоряжаются местные власти — нужно держать под контролем лишь немногих. Остальным — купцам, пастухам, фермерам, работникам — нужно показать, что обстоятельства улучшаются. Как можно скорее. «Завоевание — бурная волна, правление — тихая рябь». Слова самого Императора.

— Так поступал Коготь, да? Проникнуть, парализовать правительства…

— Чем меньше прольется крови, тем лучше.

Карса Орлонг хохотнул. — По разному бывает, — заявил он. — Есть другие способы завоевания.

— Например?

— Скиталец, друг мой, ты говоришь о завоевании как способе усилить власть — чем больше подданных и городов под твоим контролем, тем ты сильнее. А как насчет силы разрушения?

Семар Дев заметила, что ей хочется затаить дыхание. Скиталец обдумал слова Тоблакая и не сразу ответил: — Тогда ты ничего не выигрываешь.

— Неправда, — отвечал Карса, потягиваясь. Ущерб мотнул головой — быстро, словно промелькнула секира. — Я поглядел в лицо цивилизации и не был впечатлен.

— Нет порока в критичном настрое.

— Он не критикует, — встряла Семар. — Он намерен ее разрушить. Цивилизацию. Всю, от моря до моря. Когда Карса Орлонг закончит, не останется ни одного живого города. Правильно, Тоблакай?

— Не вижу смысла сдерживать амбиции, Ведьма.

Скиталец замолчал, и тишина повисла словно вуаль, отсекшая, казалось, даже унылое бормотание ветра.

«Боги, как часто я желала ему удачи! Даже когда он старался ужаснуть меня.

Он готов убить миллионы. Он сокрушит все символы прогресса. От плуга к палке-ковырялке. Он кирпича к пещерам. От железа к камню. Забей нас в землю, загони в грязь. Звери начнут охотиться на нас, а те, что уцелеют… что же, они станут охотиться друг на друга».

Скиталец наконец отозвался. — Не люблю города, — сказал он.

— Оба варвары, — пробормотала она под нос. Мужчины промолчали. Может, даже не расслышали. Она метнула взгляд — налево и направо — и увидела, что оба улыбаются. Вокруг шелестело ржавое море травы.

Скиталец заговорил: — Первый закон множества — конформизм. Цивилизация — механизм контроля и поддержания множества. Чем более цивилизована нация, тем покорнее население — пока не настает последний век цивилизации, когда множество начинает войну с конформизмом. Массы становятся все более дикими, все более впадают в крайности; а власть старается усилить средства контроля, становясь дьявольской тиранией.

— Снова Келланвед?

Скиталец фыркнул: — Вряд ли. Дюкер, Историк Империи.

* * *

За прошедшую ночь Нимандер Голит провел свой малый отряд сквозь Бастион. Дети Тьмы, объятые тихой силой Аранаты, двигались в безмолвии, никем не замеченные (по крайней мере, так им казалось, ведь тревоги никто не поднимал). Город казался мертвым, похожим на закрытый цветок. На закате, перед тем как они двинулись в путь, на главной улице послышался цокот и стук; подойдя ближе к воротам, они пронаблюдали за въездом в город десятков огромных фур. Извозчики — с расслабленными лицами, с одержимыми глазами и перепачканными бурым ртами — лениво вели набитые до краев фургоны и телеги. Груды свежих фруктов, фляги масла, корзины фиг, соленые угри и копченое мясо бхедринов, баранина в пряностях и множество прочих припасов — всё это охотно отдавалось за бочонки келика.

Жестокая ирония виделась в том, как равнодушно местный люд принимает изобилие пищи. Большинство уже не желает есть. Большинство голодает в экстазе сэманкелика, чернил божьего страдания.

Тисте Анди надели доспехи. Они взяли оружие и всё, что необходимо для убийства. Нимандеру не надо было оглядываться, чтобы представить их преображение. Он знал, как изменились лица идущих за ним. Улыбка Скиньтика исчезла, глаза его светятся ярко и лихорадочно. Всегда рациональная Кедевисс надела маску безумия, и красота ее исказилась, став чем-то страшным. Ненанда, привыкший к воинственным позам, идет пепельно-бледный, бесцветный, словно истина желаний отравила его разум. Десра, пылающая каким-то возбуждением. Одна Араната не изменилась: глаза стеклянные от концентрации, лицо застывшее и смазанное.

Скиньтик и Кедевисс несли Скола. Ненанда положил на плечо его оружие — лук и колчан, меч и поясной нож — связанным одним кожаным ремешком, чтобы при нужде можно было мгновенно приготовиться к бою. Они проскальзывали мимо зданий, внутри которых плясали богопоклонники, махая истощенными конечностями, качая растянутыми животами — двери были распахнуты, ставни раскрыты в ночь. Бормотание голосов не сливалось в хор. Лица тех, кто по случайности оборачивались к Тисте Анди, не озарялись узнаванием — глаза были пустыми, тусклыми, невидящими. Теплый воздух смердел кислой солью умирающего озера, смешанной с гораздо более сильной вонью разложившихся трупов.

…они достигли центральной площади, оглядели пустоту. Алтарь был темным, на вид безжизненным.

Нимандер пригнулся пониже. Он сомневался. Охрана должна быть. Было бы безумием думать иначе. Смогут ли они дойти до алтаря, прежде чем скрытая толпа рванется наперерез? Это кажется маловероятным. Они не видели Каллора со вчерашнего его похода к алтарю. Ненанда думает, что старик мертв. Он ожидает найти его тело, холодное и бледное, валяющееся где-то на плитах пола внутри сооружения. Однако сам Ниманедр почему-то думает иначе.

Скиньтик прошептал из-за спины: — Ну? Почти рассвело, Нимандер.

Что их ждет? Есть лишь один способ узнать. — Вперед.

И с первыми их шагами по площади воздух будто завихрился, став густым и плотным. Нимандер ощутил, что приходится давить на него, что горло и грудь чем-то сжаты.

— Они жгут это дерьмо, — прошипел Скиньтик. — Чуешь? Келик…

— Тихо.

Пятнадцать, двенадцать шагов. Вокруг тишина. Нимандер устремил взор на вход алтаря, на ступени, блестящие от росы и куда худших жидкостей. Черные знаки, казалось, пульсируют, давят на глаза, словно строение задышало. Он ощутил в собственных венах нечто чуждое и неприятное, какие-то пузырьки в крови — или семена, готовые взорваться жизнью. Казалось, сейчас он потеряет контроль над собой.

За спиной хриплые, тяжелые вздохи — они тоже ощутили это, все до одного — они все…

— Сзади, — буркнул Ненанда.

Толпы закрывали все улицы и переулки, медленной темной массой вытекая на прямоугольник площади. «Они походят на пугала, срезанные с крестов… Матерь благая…»

До центра площади сорок шагов. Все выходы перекрыты, остается лишь войти в здание алтаря.

— Нас загоняют, — напряженно сказала Кедевисс. — Они хотят, чтобы мы были внутри…

Нимандер оглянулся, нашел взглядом обвисшее тело Скола. Голова его качалась, волосы волочились по камням. Глаза были полуоткрыты. — Он еще жив?

— Едва, — сказала Кедевисс.

Сотни фигур подбираются ближе, блестят черные глаза, раззявлены рты. Ножи, мотыги, вилы и кувалды сжаты в руках. Единственный исходящий от них звук — шорох босых ног.

Двадцать шагов до ступеней. Справа и слева первые ряды поклонников начали поднимать оружие. Шедшие за ними сделали то же самое.

— Скиньтик, — сказал Нимандер, — возьми Скола. Араната, возьми его оружие. Десра, береги сестру. Кедевисс, Ненанда, будете в арьергарде — едва мы войдем, остановите их у входа. «Двое против по меньшей мере тысячи. Фанатики, не знающие страха и пощады… боги, во что мы вляпались!»

Он услышал, как два меча покидают ножны. Звук распорол воздух, и он как очнулся, словно по лбу провели холодным железом. Толпа смыкается, нарастает звериный рев. Нимандер шагнул на первую ступеньку. — Давайте!

Они ворвались внутрь — Скиньтик сразу за спиной Нимандера, на его спине изогнулся Скол, схваченный за руку и бедро. Араната скользила за ними, словно привидение. За ней шла Десра. Ненанда и Кедевисс, обратившиеся лицами наружу, ступали медленно и осторожно.

Передние ряды богопоклонников что-то забормотали — и бросились на них.

Зазвенело железо, вгрызаясь в плоть и кости. Нимандер шагнул через порог. Света нет — все факелы на стенах закрыты колпаками — но его глаза смогли проницать полумрак. Как раз чтобы увидеть десятка два жрецов, несущихся к ним. Предостерегающе крикнув, Нимандер выхватил меч…

Эти глупцы — люди. В темноте они почти слепы. Он взмахнул клинком и увидел, как покатилась голова, покинув падающее тело. Обратное движение меча перехватило направленную в его грудь руку с кинжалом. Лезвие отделило кисть, так и не отпустившую оружия, и она, падая, ударилась о грудь Тисте Анди. Прицелившись, Нимандер уколол однорукого жреца в горло. Краем глаза заметил, как падает на пол тело Скола: Скиньтик освобождал руки, чтобы защищаться.

По комнате метались тошнотворные всхлипы кусающих плоть мечей. Кровь хлестала на плиты пола.

Нимандер отразил нападение еще одного священника, вонзив острие меча под ребро и достав до сердца. Падая, враг попытался ухватиться за клинок, однако Нимандер резко повернулся и сильным рывком освободил оружие.

Слева по кольчуге заскрежетал нож; он отстранился, взмахивая мечом и чувствуя, как тот режет мягкую плоть. Кислота из распоротого желудка хлынула на лезвие, обожгла костяшки пальцев. Жрец согнулся, прикрывая рану. Нимандер пнул его между ног со всей мочи, ломая кости. Едва враг упал, он перескочил его, встречая следующего.

Меч против ножей — неравное состязание. Когда бедняга упал, всхлипывая от боли в смертельной ране, Нимандер махнул клинком, стряхивая кровь, и обернулся, отыскивая следующего.

Такового не оказалось.

Скиньтик был рядом. Он вставил окровавленный меч в ножны и присел, осматривая Скола. Десра — с клинка капает кровь — встала около Аранаты, а та, невредимая, прошла мимо. Глаза ее были устремлены на резные створки дверей, означавшие некое большое помещение. Десра пошла за ней.

От внешних дверей по-прежнему доносились отзвуки бешеного боя; вопли людей рождали эхо, сталкивались в безумной какофонии. Нимандер оглянулся: Кедевисс и Ненанда все еще удерживали проход, кровь и желчь текли из-под ног, разбегаясь по выемкам и узорам плит. Нимандер заворожено смотрел на эти струйки, пока тычок Скиньтика не пробудил его.

— Идем, — прохрипел Нимандер, направившись вслед за Аранатой.

Десра чувствовала, что все тело ее бурлит жизнью. Даже секс не сравнить с этим ощущением. Два десятка очумелых священников набежало на них — и они трое попросту изрубили их в куски, даже не сбив дыхания. Она видела, как Нимандер расправляется с последним так небрежно-грациозно, что она могла лишь взирать в изумлении. О да, он считает себя плохим мечником — возможно, в сравнении с Ненандой или Кедевисс он действительно слабее. И все же… «Бастион, твои дети не должны были бросать нам вызов. Не должны были давить на нас.

Смотрите же, что с вами будет».

Она поспешила вслед безмозглой сестрице.

Скиньтику хотелось плакать, но он понимал — лучше приберечь слезы на потом, для того тайного места, в котором все будет кончено, для того времени, когда они начнут нормальную жизнь, почти мирную жизнь.

Он не любил молиться, особенно Матери Тьме — сердце ее жестоко, измена ее стала незаживающей раной всех Тисте Анди. Тем не менее он молился. Не богу или богине, не той неведомой силе, что охотно делится милосердием. Нет, Скиньтик молился о мире.

О царстве покоя.

Он не знает, существует ли хоть где-то подобное царство. Не знает, заслужил ли его такой, как он. Рай принадлежит невинным. Вот почему он был и навсегда останется… пустым. Вот почему он зовется раем.

* * *

У внешних дверей продолжалась бойня. Кедевисс видела, что Ненанда улыбается. Будь у нее возможность, дала бы ему пощечину. С размаху. Так сильно, чтобы радость выкатилась из глаз. Во всем этом нет ничего славного. Алчные дураки идут и идут, отталкивая друг дружку, а она с Ненандой режут и режут их.

Ох, сражения в стиле «один против толпы» им привычны, они чертовски хорошо знают эту технику. И в них нет гордости. Отчаянное сопротивление требует опыта — и ничего больше. А Тисте Анди прежде всего опытный народ.

Так что кровь хлещет и хлещет, тела содрогаются под ногами, пока их не оттащили другие, жаждущие получить свое.

Она убила двадцатого богопоклонника, и он ничем не отличался от девятнадцатого, как и от первого. Кровь подобна дождю. Кровь подобна слезам. Быстро просыхает.

Ненанда захохотал. Миг спустя богопоклонники сменили тактику. С неистовыми воплями они надавили всей массой, превратив тела убиваемых Ненандой и Кедевисс в щит из плоти и костей. Толпа напирала; Тисте Анди оттеснили от порога…

И атакующие ринулись внутрь, торжествующе крича.

Ненанда уже не смеялся.

Нимандер был у внутренней двери, когда услышал дикие крики позади. Резко развернувшись, он увидел, что Ненанда и Кедевисс отступают под напором обезумевших людей. — Скиньтик!

Кузен перевалил тело Скола на плечо Нимандера, повернулся и выхватил меч, смешавшись с толпой. Нимандер побрел в коридор.

«Зачем?! Зачем мы это делаем? Мы принесли Скола к Умирающему Богу, словно жертву. Проклятье!» Впереди он видел Десру и Аранату — те приближались к концу перехода, в котором имелось еще одно помещение. «Алтарный зал… там нас ждет…» — Стойте!

Оглянулась лишь Десра.

Араната вошла внутрь.

Вонь горящего келика навалилась на Нимандера; он зашатался, едва шагая под весом вялого, лишенного сознания Скола. Стены были зарисованы грубыми иероглифами. Кое-где виднелись поцарапанные лики неких древних божеств; в других местах стены носили следы свежего разрушения. Вот одинокий глаз насмешливо пялится на проходящих. Вот половина рта лыбится в шутовской ухмылке.

Трепещущий Нимандер заставил себя идти дальше. Он видел спину Десры, двигавшейся вслед Аранате.

Знаки на стенах начали сочиться слезами, и тут же он ощутил, будто растворяется. Вдруг накатила слепота; ужасные звуки битвы начали затухать, как бы отодвигаясь вдаль, пока, наконец, он не стал слышать лишь шум крови в ушах. Шум, подобный буре.

И через него из далекой дали послышался детский голосок. Он тихо пел.

* * *

Сирдомин вышел из Ночи и прищурился под полуденным солнцем. Над головой серебристые тучи, нависшие над курганом словно саваны небес. Нескончаемо льется дождь.

Сжимая талвар в руке, он поспешил к могильнику. Ноги скользили по жидкой грязи.

Она ушла одна.

Спиннок Дюрав — единственный друг, у него остающийся — признался в любви. Но он не понимает… да, она откажется от его помощи. Однако нельзя идти у нее на поводу. Ему нужно понять и это.

Боги, это не битва Сирдомина. Не ему биться за Селинд. И все же он шагает, похолодевший от страха, трясущийся от жара, и каждая деталь, увиденная вокруг, словно кричит — словно мирские истины способны обжигать, плескать кислотой в глаза. Колеи, сломанные спицы, горшки, лужи мутной воды, выступившие наружу корни — все это стало зарубками на земле, настойчиво требующими прочтения. «Мы тут», словно кричали они, «только мы тут и есть. Мы…»

Не его битва. Но Спиннок не понял. Он Тисте Анди. Он отсчитывает время столетиями; то, что упущено сегодня, можно наверстать позже, через год, век, эпоху. Для них нет перемен. Они считают, что ничто не изменяется. Падший народ. Мечты о возвращении рассыпались прахом.

Она ушла одна. Ушла туда, где под светом дня нагло вышагивают заговорщики, готовя возвращение времени страданий. Где они оскверняют святилище безразличного бога. Может быть, она присоединилась к ним. Если так, Спиннок имеет право узнать истину.

Крыса скользнула в канаву в нескольких шагах впереди. Он подходил все ближе и уже ощущал вонь лагеря, смрад, не смываемый даже ливнем.

Ему заступят путь? Он надеялся на это. Если заговорщики попрячутся, отыскать их будет нелегко. Если и она решила спрятаться… что же, ему придется перевернуть каждую хижину, каждый жалкий шалаш, вломиться в каждую волглую палатку и каждый ржавый фургон.

С деревьев на другой стороне доносилось пение птиц. Звук, на удивление чистый. Щупальца дыма извивались над промокшими кострами, и глазам Сирдомина они представлялись толстыми змеями. Да, он идет в самое логово.

«Но, Спиннок, не тебе это делать. Не тебе об этом знать. Это дела людей, и если она захочет, я вытащу ее отсюда. Назад, к тебе». Он спасет одну жизнь, и этого будет достаточно.

Сирдомин принялся гадать, видит ли Искупитель происходящее таким вот образом. Принять одну душу, невзирая на тысячи просящих о том же? Нет, он не станет судить, не станет выбирать. Он примет всех.

Сирдомин понял, что ему все равно. Этот бог оказался не для него.

Он склонял колени перед курганом не ради искупления. «Я был одинок. Я думал, он тоже одинок. Проклятие тебе, Верховная Жрица, почему ты не оставила меня одного?!

Не хочу вмешиваться.

Спиннок, ты задолжал мне, но ты не узнаешь об этом. Я не расскажу. Пусть ливень смоет кровь с рук…»

Он вышел в путь полупьяным, но сейчас совершенно протрезвел. Разум охватило пламя.

Дойдя до главной улицы лагеря, он начал подниматься. Дождь стал мелким, словно туман, но он уже промок. От рук поднимался пар. Грунт хлюпал при каждом шаге. Забравшись на гребень холма, он согнулся, пытаясь отдышаться. Выпрямился… что-то мелькнуло перед глазами… послышался треск, в голове вспыхнуло, и больше он ничего не чувствовал.

* * *

Градизен встал над упавшим Сирдомином, вгляделся в разбитое, покрывшееся кровью лицо. Жрикрыс подошел, присел над телом. — Жив. Но утонет в своей же крови, если ты его не перевернешь. Урдо, чего ты хочешь?

— Да, переверни его. Я хочу, чтобы он пожил еще немного. Забери оружие, свяжи по рукам и ногам, потом тащи в Священную Палатку.

Градизен облизнулся, вкусив нечистоту сухого келика. Ему хотелось еще, хотелось выпить свежего, горько-сладкого… но ему нужен рассудок. Острый, трезвый, всё сознающий. Когда Жрикрыс приказал двоим урдоменам заняться телом, Градизен направился к Священной Палатке. Освященная земля, да… но временно. Скоро они захватят сам курган. Курган и тупого божка, что в нем.

Он шествовал, и недавние поклонники Искупителя склонялись перед ним. Некоторые дергались в последних судорогах танца ночи. Остальные стояли в грязи, склонив головы, и бурая жижа стекала из раззявленных ртов. О, это может показаться падением, развратом — но Градизен не намерен опровергать заблуждения.

Умирающий бог важнее Черного Коралла и его мрачных владык. Важнее Искупителя и его жалкого культа. Песня Умирающего — песня боли, но разве боль — не проклятие смертных?

Он слышал о другом, иноземном культе, посвященном какому — то Увечному Богу.

Жрикрыс сказал сегодня утром: «Похоже, это тенденция».

В его замечании было нечто богохульное, и Градизен напомнил себя, что надо избить мага. Но не сейчас. Градизену крысиный жрец нужен, хотя бы на время.

Он вошел в палатку.

Да, она все еще танцует, извивается на глиняном полу, слишком усталая, чтобы стоять… но чувственные движения заставили Градизена восхищенно вздохнуть. Уже не важно, что она Дочь Мертвого Семени. Родителей не выбирают, не так ли? К тому же она нашла нового отца. Умирающего Бога, благословляющего болью и экстазом боли.

Так что пусть танцует, пока не разверзнутся врата.

Градизен поднял глаза, принюхался — о, пролита кровь, жертва приближается к порогу. Уже скоро…

Умирающий Бог истекает кровью. Смертные поклонники пьют его кровь. Потом разбрызгивают, преобразив, так что Умирающий может снова вобрать ее в себя. Вот тайна кровавого приношения. Бог дает, смертные возвращают. Все прочее… всего лишь облачение, всего лишь обман зрения.

«Умирайте, далекие друзья. Умирайте во множестве. Мы почти достигли».

* * *

— Ты умираешь.

Сирдомин открыл глаза. Сверху на него взирало незнакомое лицо.

— Ты кровоточишь в уме, Сегда Травос. Они хотят использовать тебя. Пытать ужасными зрелищами. Урдо по имени Градизен думает, что ты изменник. Он хочет, чтобы ты страдал, но ты не доставишь ему удовольствия. Ты умираешь.

— Кто… что…

— Я Итковиан. Я Искупитель.

— Я… прости…

Человек улыбнулся, и Сирдомин заметил, как подходит улыбка его добрым глазам, мягкому лицу. Но его сочувствие… неправильно.

— Может, так кажется — но ты силен, твой дух очень силен, Сегда Травос. Ты думаешь, будто я лишен подлинного сочувствия. Ты думаешь, я принимаю страждущих ради личной выгоды, ради утоления голода и страсти. — Итковиан отвел добрые глаза. — Может быть, ты прав.

Сирдомин осторожно сел. Увидел купол неба, блестящий словно бы миллионами миллионов звезд, созвездиями, столь плотно забившими все пространство, что тьме не остается ни одного уголка. Зрелище вызвало головокружение, и он торопливо опустил глаза. И понял, что опирается на почву, составленную из монет. Медь, олово, бронза, серебро, кое-где и золото. Тут и там поблескивают каменья. — Мы, — благоговейно шепнул он, — в твоем кургане.

— Да?

Сирдомин бросил на бога быстрый взгляд: — Ты не знаешь…

— Так ли необходимо знание, Сегда Травос?

— Я больше не пользуюсь этим именем. Сегда мертв. Я Сирдомин.

— Воин — жрец паннионского Провидца. Вижу в тебе воина, но не жреца.

— Кажется, я и воином оказался неважным, — признался Сирдомин. — Я пришел спасти ее…

— И теперь, друг мой, тебе придется сразиться с ней.

— Что?

Итковиан указал пальцем.

Коленопреклоненный Сирдомин повернул голову. Буря нависла, проникая в курган жертвоприношений; он видел, как чернота поглощает сверкающие звезды, словно топит их. Под кружащими тучами стояла фигура. Нет, плясала, и каждый бешеный взмах руки выбрасывал новые порции полуночной силы кверху, в растущие тучи. Казалось, она находится в тысяче шагов, и все же она росла с каждым мгновением.

Он видел ее рот, зияющую дыру, из которой плескалась зловещая влага, заливая землю.

«Селинд. О боги, что с тобой стало?»

— Она желает меня, — сказал Итковиан. — Ты видишь ее нужду.

— Нужду?

— Да. В ответах. Чего может сильнее бояться бог и сильнее желать человек?

— Изгони ее!

— Не могу. Так что, воин, ты защитишь меня?

— Я не смогу бороться с ТАКИМ!

— Тогда, друг, мне конец.

Селинд приближалась и почему — то расплывалась в глазах Сирдомина; конечности распарывали воздух, тело мерцало, перетекая из одной позы в другую. Казалось, руки ее умножились, и в каждой руке он теперь видел оружие. Покрытое бурыми пятнами железо, узловатое дерево с клочьями волос, кинжалы из обсидиана, серпы из алой бронзы…

Глаза над черным мокрым ртом светились безумным пламенем.

— Искупитель, — шепнул Сирдомин.

— Да?

— Ответь и мне на один вопрос. Умоляю.

— Спрашивай.

И он обратился лицом к богу. — Ты этого стоишь?

— Достоин ли я жертвы, которую тебе придется принести? Нет, не думаю.

— Ты не станешь молить о спасении?

Итковиан улыбнулся: — А ты?

«Нет, ни за что». Он поднялся на ноги и обнаружил, что в руке зажата сабля. Тогда он поднял оружие и посмотрел на Селинд. «Могу ли я отвергнуть ее нужду? Могу ли я противостоять ей?!» — Если бы не твое смирение, Искупитель, я ушел бы прочь. Если бы не твоя… неуверенность. Не твои сомнения, твоя человечность…

Не дожидаясь от бога ответа, он шагнул ей навстречу.

* * *

Внезапно заполнившие «Надрай» шепотки наконец пробились сквозь окружившую Спиннока пьяную дымку. Заморгав, он с трудом поднял голову и обнаружил, что смотрит на своего Владыку.

Который сказал: — Время, друг мой.

— Вы отсылаете меня? Сейчас?

— Да. Я отсылаю тебя.

Спиннок Дюрав выпрямил спину. Лицо его онемело. Мир казался мерзким местом, и он давил со всех сторон. Спиннок глубоко вздохнул.

— Моя просьба угнетает тебя. Почему?

Он мог бы рассказать. Рассказать о необычайном блаженстве любви. Любви к женщине человеческого рода. Мог рассказать Аномандеру Рейку о своей неудаче, поведать Сыну Тьмы о своем жалком положении. Сделай он так, Аномандер Рейк, наверное, положил бы руку ему на плечо и сказал: «Тогда оставайся, друг. Ради любви ты должен остаться. Иди к ней немедля. Скорее, Спиннок Дюрав. Это последний дар, нам доступный. Последний. Неужели ты думаешь, что я встану на пути любви? Что я решу, будто моя нужда важнее твоей?

Думаешь, зачем я пришел к тебе? Зачем я делаю все это? Ради собственной любви — к тебе, к нашему народу.

Иди к ней, Спиннок Дюрав. Иди же».

И Спиннок Дюрав не стал ему рассказывать. Вместо этого он произнес: — Я сделаю все, о чем вы просите.

Аномандер Рейк ответил: — Не бойся неудачи, друг. Я не требую невозможного. Не плачь в такой миг. Ради меня, Спиннок Дюрав, найди в душе улыбку. Конец наступает. Прощай.

* * *

Резня казалась нескончаемой. Правая рука Скиньтика болела, мышцы стали тяжелыми и безжизненными, а они все пёрли — лица, искаженные отчаянием и жаждой, люди, принимающие смертельное касание железа словно благословение, необычайный дар. Он стоял между Кедевисс и Ненандой. Их уже оттеснили к внутренним дверям. Тела громоздились кучами, заполняли все пространство; кровь и прочие жидкости создали на полу глубокие лужи. Стены были забрызганы до потолка.

Он видел утренний свет за внешними дверями. День вступает в свои права, но внутри алтаря… ничего. Все уже погибли? Лежат на алтарном камне? Они оказались в ловушке. Где же ответы? Скол умер? Скол попал в руки Умирающего Бога?

Груды трупов мешали атакующим, но они пробирались и даже проползали между тел, попадая под взмахи оружия.

— Что-то не так, — хрипло сказала Кедевисс. — Скиньтик… иди… мы сумеем сдержать их и вдвоем. Иди — найди наших, если…

«Если. Возможно, мы зря теряем время». Он отошел, ударившись плечом о косяк двери. Извернулся и попал в коридор. Когда миром правит ужас, открываются все жестокие истины. Борьба за жизнь всегда обречена на провал. Не бывает чистой и полной победы. Триумф — удобная сказка, пустая, эфемерная и недолго живущая. Вот какие мысли одолевают разум, встречающийсялицом к лицу с ужасом.

Немногие понимают это. Столь немногие…

Он пробирался сквозь вонючую дымку, слыша, как успокаивается сердце, затихает дыхание. «Что… что происходит?» Слепота. Молчание. Конец всякому действию. Скиньтик старался двигаться, но понимал: желание пусто, когда слаба воля, когда нет сил. Воля — заблуждение.

Иероглифы стекали ему на лицо, шею, руки — черный дождь, горячий как кровь.

И все-таки он боролся, тело тащилось за душой, словно полумертвый предмет, помеха, пустяк, не стоящий внимания. Ему хотелось избавиться от него, хотя он понимал: плоть — единственное, что удерживает его в жизни. Он жаждал растворения, и жажда становилась нестерпимой.

«Стоп. Я не так воспринимаю мир. Это не моя игра — я никогда не верил в покорную сдачу.

Это призывы келика. Кровь Умирающего дает возможность убежать от всего, что имеет значение. Приглашение столь заманчивое, намек столь привлекательный…

Пляши! Вокруг тебя гниет мир. Пляши! Набери полный рот яда и брызгай ядом изо рта. Пляши, чтоб тебя, в пыли своих снов. Я заглянул в твои глаза и понял, что ты пуст. Ты ничто.

Боги, какое соблазнительное приглашение!»

Понимание отрезвило его, словно удар в лицо. Он обнаружил, что лежит на плитах пола, а внутренние двери почти в пределах касания рукой. В зале, что за дверями, густым дымом бурлит темнота, подобная запертому в сводчатом склепе шторму. Он слышит пение, тонкий голос ребенка.

Он не может разглядеть Аранату, Десру или Нимандера. Тело Скола простерлось неподалеку — лицо обращено вверх, глаза открыты и безжизненно уставились в пространство.

Трепеща от слабости, Скиньтик заставил себя двигаться.

* * *

В тот миг, когда они ворвались к зал алтаря, Нимандер ощутил, как нечто рвется, словно он прошел сквозь тонкую материю. Вместо бурного шторма он оказался в покое, среди нежного света и ласковых потоков теплого воздуха. Нога ступила на что-то мягкое и чуть не подломилась. Поглядев вниз, он увидел куклу, свитую из соломы и веточек. По полу разбросало немало таких вещиц — некоторые из тряпок, другие из палок, полированного дерева или обожженной глины. Почти все сломаны, без ног, рук или голов. Иные куклы свисают с низкого потолка на кожаных тесемках, источая темную жидкость.

Бессловесное пение здесь слышно громче; кажется, оно исходит со всех сторон сразу. Нимандер не видел стен — только пол и потолок, исчезающие в бесформенной белизне. И куклы, тысячи кукол. На полу, у потолка…

— Покажись, — сказал Нимандер.

Пение смолкло.

— Явись передо мной.

— Если ты надавишь на них, — произнес голос женщины или подростка, — они станут сочиться. Я выжал все. Пока они не сломались. — Пауза. Тихий смех. — Ни одна не сработала.

Нимандер не знал, куда смотреть — повисшие перед глазами искореженные куклы наводили ужас, ибо он заметил, как они похожи на чучела, что окружают Бастион. «Они — одно и то же. Нет грядок, нет порядка… но это просто иная версия…»

— Да. Они подводили меня. Разве честно? Как ему удалось?

— Кто ты?

Голос сказал уклончиво: — На дне Бездны — о да, даже у Бездны есть дно — лежат падшие. Боги и богини, духи и пророки, апостолы и провидцы, герои и короли и королевы — отбросы сущего. Ты бы смог поиграть там, как играл я. Хочешь? Хочешь играть как я?

— Нет.

— Они сломаны еще хуже, чем я.

— Тебя зовут Умирающим Богом.

— Все боги умирают.

— Но ведь ты не бог?

— На дне тебе не грозит голод. Я стал богом? Вероятно. Ты не заметил? Я съел столь многих. Так много кусков, частей. Имеется в виду их сила. Тело в пище не нуждается. Не нуждается. Да, наверное, ты правильно сказал. Правильно. Я встретил его на дне — он исследует, сказал он мне, и я зашел так далеко… так далеко.

— Твои поклонники…

— Почти все мертвы. Больше питья. Вся их кровь, ее хватит на реку, и течение понесет меня отсюда, вынесет назад. Весь путь назад. Чтобы она ЗАПЛАТИЛА ЗА ВСЁ!

Пришедший из хаоса бог… Неудивительно, что он безумен. — Покажись.

— Машина была сломана, но я не знал. Я скакал на ее спине. Вверх и вверх. Потом что-то стряслось. Несчастный случай. Мы долго падали. Мы были жестоко разбиты. Когда они вытащили меня. А теперь мне нужно сделать новую версию. Как ты сказал. И ты принес мне одну. Подойдет. Я не глух к его мыслям. Я понимаю. Хаос, боль и предательство. Я понимаю даже его наглость. Подойдет, подойдет.

— Ты не смеешь забирать его. Отпусти!

— Эти не работают. Сила утекает. Как ему удавалось?

«Одна из кукол. Он — одна из кукол. Прячется среди множества».

Голос запел снова. Песня без слов, без ритма…

Нимандер вытащил меч.

Железное лезвие свистнуло, разрезая ближайшие фигурки. Лопнули веревочки, полетели руки и ноги, воздух заполнился соломой и травой.

Похожий на кашель смех. — Решил меня найти? Сколько столетий ты потратишь?

— Сколько нужно, — отвечал Нимандер, делая шаг и замахиваясь снова. Треск дерева, звон глины. Нога наступила на очередную куклу.

— Я успею убежать. Река крови поможет. Это мой путь наружу. Далеко! Ты что, не понимаешь? Врата открываются. А ты даже не видишь.

Нимандер уничтожил еще полдюжины кукол.

— Никогда не найдешь! Никогда!

* * *

В бешеном блеске оружия Селинд атаковала Сирдомина. Он ловил каждый выпад, и каждый удар сотрясал талвар, пронизывал болью кости. Он отступал под ее натиском. Три шага. Четыре. Пять. Все, что он мог — защитить себя. Было понятно, что и это ненадолго.

Искупитель хочет, чтобы он выдержал это?

Он сражался без надежды.

Она бормотала, тихо и жалобно. Звук желания. По его сабле били палицы, клинки, копья, цепы, кинжалы, серпы — дюжина рук против одной его руки. Удары сотрясали тело.

Он не удержит. Не удержит…

Край топора врезался в левое плечо в попытке достать до лица. Он ощутил, как скула и глазница вдавливаются внутрь черепа. Ослепший Сирдомин зашатался, предпринял отчаянную контратаку. Мелькнул талвар. Лезвие расщепило древко. Что-то ударило в грудь, сломав ключицу. Когда рука безжизненно повисла, он перехватил саблю второй рукой. Кровь текла из плеча ручьем — он терял силы.

В тело угодило очередное лезвие. Он упал.

Селинд встала над ним.

Он смотрел в темные, блестящие глаза.

* * *

Через мгновение Нимандер опустил меч. Умирающий Бог прав — это бесполезно. — Покажись, проклятый трус!

Араната вдруг оказалась рядом. — Его нужно призвать, — заявила она.

— Хочешь, чтобы он открыл нам свое имя?

Умирающий Бог закричал: — Кто здесь? КТО ЗДЕСЬ?!

— Я та, — сказала Араната, — кто призовет тебя.

— Ты меня не знаешь. Откуда тебе знать!

— Я знаю твой путь. Знаю, что ты говорил на дне Бездны с тем, кого звали Хохолком. И ты решил, что сможешь так же. Сможешь сделать себе тело. Из дерева, веток или глины…

— Ты не знаешь меня!

— Она отбросила тебя. Не так ли? Бросила за спиной кусок. Слабый, подобный ребенку. Позабытый.

— Ты не можешь знать… тебя там не было!

Араната нахмурилась: — Да, меня там не было. Но… земля трепещет. Дети проснулись. Велика была нужда. Ты был ее частью… которую она сочла лишней.

— ОНА ЗАПЛАТИТ! А ДЛЯ ТЕБЯ — ТЕПЕРЬ Я УЗНАЛ ТЕБЯ! — ДЛЯ ТЕБЯ УЖЕ ПОЗДНО!

Араната вздохнула. — Супруг, на крови присягнувший Ночной Стуже, — произнесла она нараспев, — Теломен Тартено Тоблакай, Беллурдан Пробей-Череп, я призываю тебя. — И она подняла руку, и что-то тут же упало в нее. Потрепанная, уродливая кукла — одна рука оторвана, ноги отрезаны у колен, лицо едва различимо, вроде бы обожжено. Араната поглядела на Нимандера: — Вот ваш Умирающий Бог.

Вокруг них мир таял и рассыпался.

— Он не говорит, — сказал Нимандер, не сводя глаз с увечной куклы.

— Нет. Забавно.

— Уверена, что поймала его, Араната?

Она встретила его взор и пожала плечами.

— Что он имел в виду, говоря, что знает тебя? И как ты сама узнала его имя?

Девушка заморгала и уставилась на куклу в руке. — Нимандер, — зашептала она детским голоском, — как много крови…

* * *

Скиньтик подтащил к себе Скола, поглядел в лицо, в распахнутые глаза — и заметил какой-то проблеск жизни. — Скол?

Воин закрутил глазами, пытаясь сосредоточить взгляд, и скривился. Первые слова больше походили на хриплое карканье: — Бля. Чего тебе?

Звуки, движение… Нимандер вдруг оказался рядом, опустился на колени перед Сколом. — Кажется, — сказал он, — мы сумели.

— Как?

— Не знаю, Скинь. Совсем ничего не понимаю.

Скиньтик увидел Аранату, стоявшую подле массивного камня — алтаря. В руках она держала какую-то куклу или марионетку. — А где Десра? — резко спросил он, озираясь.

— Здесь.

Мерзкий дым рассеивался. Скиньтик с усилием сел и попытался поглядеть в направлении голоса. В стене слева от алтаря была дверца, почти скрытая за колоннами; из нее и вышла Десра. Она с ног до головы была покрыта кровью, но, судя по легкости движений, не своей. — Полагаю, это был какой-то Верховный Жрец. Пытался защищать труп… или что-то похожее на труп. — Она помолчала, сплюнула на пол. — Подвешенный, как треклятые пугала, но части тела… оно было сшито из разномастных кусков…

— Умирающий Бог, — произнесла Араната, — посылал видения своих желаний. Порочных. Однако они источали и сладость.

Из коридора подошли Кедевисс и Ненанда. Они дико озирались, глаза были пустыми, лица опухшими.

— Думаю, мы перебили всех, — сказала Кедевисс. — А может, остальные сбежали. Это не бой был, а бойня. Непонятно…

— Кровь, — буркнул Нимандер, изучая Скола — все еще лежавшего перед ним — с некоторой долей подозрения. — Ты снова с нами?

Скол скривился сильнее. — А где мы?

— В городе под названием Бастион.

Наступило странное молчание. Однако Скиньтик понимал. «Пробуждение нашей чести. Она, растет, утолщается, принимает форму прочной кожи. Что-то гладкое, безжизненное. Мы ждем, пока она не примет на себя вес наших дел.

А потом мы уйдем отсюда».

— А нам еще далеко ехать, — сказал, вставая, Нимандер.

На взгляд Скиньтика его родич — друг — выглядел старше и потрепаннее, чем был. Глаза мрачные, загнанные. Остальные не лучше. Никто этого не желал. Все, что они здесь сотворили… было ради Скола.

— Кровь, — повторил за Нимандером Скол, медленно вставая. Он сверкнул глазами: — Поглядите на себя. Клянусь Матерью Тьмой, вы словно вывалялись в отходах большой бойни. Помойтесь, или я лишу вас своей компании. — Он помедлил. Взор стал суровым, почти жестоким. — Чую убийство. Людские культы — жалкая глупость. Отныне избавьте меня от вашей страсти убивать невинных. Не хочу и слышать, какие преступления вы совершили во имя Сына Тьмы. Да, — тут он оскалился, — ему за многое придется ответить.

* * *

Она стояла над ним, крутя и размахивая оружием. Сирдомин глядел на нее оставшимся глазом, ожидая конца. Он почти ни о чем не сожалел. Неудача. Да, его неудача заслуживает сожаления. Но неужели кто-то верил, что он способен остановить такое чудище?

«Он сказал, что я умираю.

Снова умираю».

И тут она замерла. Глаза потухли, словно лампады, руки опустились. Как будто танец закончился или переместился в иное, незримое место. Она поглядела на Сирдомина, не узнавая, и отвернулась.

Он слышал, как она бредет туда, откуда явилась.

— Довольно долго.

Сирдомин повернул голову и увидел рядом Искупителя. Не великан. Не слишком примечателен внешне. Человек твердый — сказывается профессия солдата — но во всем остальном ничего особенного. — Что сделало тебя богом? — спросил он — или скорее попытался, ведь рот был полон пенистой кровью. Он сплевывал после каждого слова.

Тем не менее Искупитель понял его. — Не знаю. Мы можем иметь дерзкие замыслы, воображать себя великими и могучими, но в конце становимся пустой шелухой. — Он улыбнулся. — Я не припоминаю в себе особенной дерзости.

— Почему она ушла?

Ответ пришел не сразу. — Думаю, тебе помогли. Нет, я не знаю, чем все кончится. Продержишься? Ты мне еще понадобишься.

Сирдомин выдавил смешок: — Вот таким?

— Я не могу исцелять. Но не думаю, что ты… кончился. Твоя душа сильна, Сирдомин. Могу я посидеть рядом? Уже давно ни с кем не беседовал.

«Да, я истекаю кровью. Но боли нет». — Я стану твоим собеседником, — ответил он. — Насколько смогу.

Искупитель отвернулся, и Сирдомин не разглядел внезапно выступивших слез.

* * *

— Он не сумел, — сказал, вставая, Жрикрыс.

Градизен сверкнул глазами на труп Сирдомина: — Мы были так близко. Не понимаю, что стряслось. Ничего не понимаю.

Он отвернулся и посмотрел на Верховную Жрицу, стоявшую на коленях посреди грязного пола палатки. Лицо ее обмякло, изо рта сочится слюна. — Она сожгла всё. Слишком быстро. Сколько крови истрачено…

Жрикрыс прокашлялся. — Видения…

— Ничего нового, — бросил Градизен. — Найди еще келика.

И тут голова Селинд дернулась, в глазах блеснула жажда. Увидев это, Градизен усмехнулся: — Ага, погляди, как она поклоняется. Сомнениям конец. Однажды, Жрикрыс, все люди станут такими же. Спасенными.

Жрикрыс не выражал радости.

Градизен сплюнул на бледное, недвижное лицо Сирдомина. — Даже ты, Жрикрыс. Даже ты.

— Ты хочешь, чтобы я отказался от магического дара, Урдо?

— Не сейчас. Но однажды ты это сделаешь. Без сожалений.

Жрикрыс пошел на поиски новой фляги келика.

Градизен подошел к Селинд. Присел, наклонился и слизнул слюну с губ. — Мы станцуем вместе, — сказал он. — Ты хочешь?

Он увидел ответ в ее глазах.

* * *

Высоко на башне Силанна шелохнулась — холодные глаза уставились на лагерь паломников за пределами Ночи. Аномандер протянул руку и успокоил ее легчайшим из жестов.

— Не время, любимая, — промурлыкал он. — Скоро. Ты сама поймешь.

Огромная драконица успокоилась, веки сомкнулись, оставив тонкие щелки.

Сын Тьмы оставил руку на холодной чешуйчатой шее. — Не бойся. В следующий раз я не стану тебя удерживать.

Он ощутил отбытие Спиннока Дюрава, на быстром ялике покинувшего Ночные Воды и Ортнальский залив. Может быть, путешествие поможет ему, отдалив от воина то, что так его угнетает.

Он ощущал и приближение Эндеста Силана по берегу реки. Старейший из друзей должен выполнить еще одну задачу. Самую трудную.

Но ведь и времена нынче нелегкие.

И Аномандер Рейк оставил Силанну во темноте, что никогда не исчезнет.

* * *

Каллор шагал по дороге к северо-западу от Бастиона.

Он не нашел в нем ничего стоящего. Жалкие остатки одного из любовничков Ночной Стужи, напоминание о давным-давно возглашенных проклятиях, о том, как время меняет все, запутывает все, словно узловатую веревку, пока бывшее прямым, не превращается неприглядную, бесполезную чепуху.

Впереди ожидает трон, новый трон. Трон, им заслуженный. Ему казалось, что он принимает форму, становится чем-то вполне телесным. Сырая сила сверкает не исполненными обещаниями.

Но явление трона — не единственное ожидающее его событие. Он ясно ощущает это. Схождение сил, да, новый поворот судеб, когда сходятся силы и внезапно пересекаются незримые тропы. Когда все сущее может измениться в единый миг, одним взмахом меча, одним словом, сказанным или не сказанным вовремя.

Что случится?

Ему нужно быть там. В середине. Такие вещи и позволяют ему двигаться. Такие вещи и делают жизнь достойной проживания.

«Я Верховный Король Неудач, не так ли? Кто еще заслужил Сломанный Трон? Кто воплощает собой страдания Увечного Бога? Нет, он станет моим. Что до остального… доживем, увидим, не так ли?»

Он снова идет один. Он доволен, что вовремя вспомнил — пока странствовал в компании жалких Тисте Анди — что мир переполнен идиотами. Безмозглыми, неуклюжими, неловкими, полными дурацкий убеждений и нелепых верований.

Возможно, на этот раз он обойдется без империй. Да, на этот раз он станет разрушать всё, пока последний из смертных не упадет в пыль, питая кусты и корни. Не это ли идеальное царство для сломанного трона?

«Да, и найти ли лучшее доказательство моих прав на трон? Один Каллор повернулся спиной к цивилизации. Погляди, Падший, и узри меня перед собой. Меня и никого иного.

Клянусь повергнуть всё. До последнего кирпича. Мир будет смотреть в удивлении и трепете. Сами боги уставятся на меня, онемелые, пораженные, лишившиеся сил, потерянные. Вы прокляли меня вечными неудачами? А я найду место, в котором неудачи невозможны. Я поборю ваше проклятие. Наконец — то.

Слышишь меня, К’рул?

Неважно. Ты увидишь то, что увидишь. Очень скоро».

Он решил, что настали воистину славные времена.

Книга третья УМЕРЕТЬ СЕЙЧАС

Отложи его на один только миг

И не думай сейчас, погоди —

Увидишь, как мысль покажет

Полную свою бесполезность

И будет слишком поздно, и ты будешь занят

Пытаясь укрыться

Положи его скорее в карман

Пусть глаза не мозолит, нервы не треплет

Зачем вообще что-то делать

Милосердие вздорно

Ведь разумные доводы быстро утешат

Кричащую совесть

Затолкай его в дырку поглубже

Ты не хочешь случайно почуять

Что сломалось оно — и страдать понапрасну?

Так усни

Ты вчера мог помочь, а сейчас не успеть

Нет, не тревожься

Запихни его в угол

Бесполезная вещь! Горе мне передай

Ты не любишь платить, а особенно кровью

Раны — мерзость сплошная

Ты же ищешь лишь тихий уют

До конца своих лет

Оттолкни его — и толкнется в ответ

Страх твой выразит криком, да, криком

Ты не думал и ты не гадал и представить не мог

Что сумел натворить отвернувшись

Ну же, вой, ну же, выкажи ужас или неверие

Нет его, больше нет

И не будет

Протолкайся вперед

Вырывая глаза у вопящих сородичей

Без наследства останутся чудные дети твои

Ты убил, ты убил

Ты грядущее отнял ради великих иллюзий

Мир погиб. Мира нет…

«Исповедь умирающего Сайбена», Сайбен из Арена

Глава 13

Мы долго следили, как брел он, шатаясь

Под весом того, что держал

В руках

Мы думали, что он увенчан короной

Когда ж подошел, различили: то змей, кусающий

Собственный хвост

Когда он упал, мы разлили в бокалы вино

Когда он восстал, засмеялись

Сказали привет

И вмиг замолчали, увидев, какую же тяжесть

Так долго берег он

Нахмурились мы, когда гость с облегченьем

Сказал, что невинный и только что найденный мир

Стал нашим

Взглянув друг на друга, мы, словно великие боги

Непрошеный дар получившие

Достали ножи

Усердно трудясь, мир на сотню кровавых кусков разделили

И вволю нажрались

Когда не осталось и крохи, он плакал

Глаза отводил, преисполненный гнева, печали

Руки к небу вздымал

Но волки оставят лишь кости от мира любого

Сказали мы искренне

Собственной правдой гордясь

Да только уже отвернулся он и не заметил

Что горькою стала слюна

Что яд в нас проник исподволь

И ноги внезапно ослабли

Мы долго следили, как меряет лигу за лигой

Пришелец, скорбя

Успешно сгубив наши, про осторожность забывшие, души

И смерти укус подарив.

«Последние дни наших наследий», Рыбак Кел Тат

Широкие рессоры кареты прогнулись, смягчая мощный удар; когда сила отдачи подбросила повозку вверх, Грантл краем глаза заметила, что один из братьев Бревно не удержался и полетел через зернистый воздух — колотя руками, махая ногами, выразив на лице тупое удивление. Затем резко брякнула привязь. Грантл понял, что идиот привязался за лодыжки и теперь, похоже, волочится за каретой по земле.

Визжащие кони с трудом тащили повозку по неровной, каменистой почве, гривы их развевались. Темные фигуры падали под копыта и что-то невнятно вопили; карета грузно перекатывалась через тела.

И еще кто-то вопил над самым ухом. Грантл обернулся: второй брат Бревно — Джула — тащил привязь. Показалась нога — мокасин пропал, длинные узловатые пальцы растопырились, словно отыскивая опору. Затем появились лодыжка, мосол колена… наконец весь Амба оказался наверху. Найдя за что ухватиться, полез на крышу. Да, такой странной улыбки Грантл еще не видывал…

В тусклом свете карета трайгаллов катилась, прорезая кишащие массы словно корабль — обезумевшее море. Гнилые руки вздымались, тянулись к ней со всех сторон. Некоторые находили за что схватиться — только чтобы быть вырванными из суставов. Иные мертвецы теряли не руки, а ноги, и поэтому продолжали карабкаться, явно ища лучшей доли.

Теперь стало ясно основное предназначение дольщиков. Полнейшая Терпимость, коротенькая, пухлая, всегда ясно улыбавшаяся женщина, сейчас рычала и размахивала топориком, отсекая вцепившиеся руки. Кости трещали, как сучки дерева; она вопила и била ногами по сухим лицам так сильно, что головы слетали с плеч.

Проклятые трупы. Они едут по морю живых мертвецов, и каждый, похоже, решил прокатиться без билета.

Позади Грантла нарисовался массивный силуэт. Баргаст, волосатый как обезьяна, оскалил черные зубы в восторженной ухмылке.

Держась рукой за медное кольцо, Грантл выхватил одну из сабель и обрушил тяжелое лезвие на голову трупа. Макушка отлетела прочь. Веселая улыбка вдруг пропала. Извернувшись, Грантл лягнул Баргаста в грудь. Выходец отвалился. Через мгновение появился кто-то еще — узкоплечий, с венчиком нечесаных волос вокруг лысины. Лицо его было безумным.

Грантл лягнул еще раз.

Карета дико вильнула, когда громадные колеса наехали на что-то большое. Грантл ощутил, как отрывается от повозки, и закричал, когда уцепившаяся за кольцо рука чуть не разорвалась. В бедра вцепились когти. Он забил ногами в нарастающей панике. Ноги уперлись во что-то, не желающее отцепляться; он использовал это как опору и вновь вскочил на заднюю часть крыши.

На другой стороне три мертвеца навалились на Полнейшую Терпимость. Каждый, похоже, хотел ее изнасиловать. Она билась и корчилась под их тяжестью, отмахиваясь топориком, кусая высохшие руки. Вот она ударила головой того, что пытался влепить поцелуй. Рекканто Илк присоединился к схватке, при помощи необычного зазубренного тесака отделяя конечности, пересекая суставы и сбрасывая расчлененные тела вниз.

Грантл встал на колени и оглядел окрестности. Массы мертвецов, понял он, двигаются в одну сторону, а карета явно оказалась на пути. Сопротивление все росло, трупы смыкались, словно рана заполнялась кровью — импульс движения слабел, кони спотыкались и тяжело прыгали, взбираясь на горы неупокоенных тел.

Кто-то что-то кричал сбоку. Грантл повернул голову и увидел, что Финт свесилась к закрытому окошку и пытается дозваться до едущих внутри кареты.

Еще один тяжелый удар потряс повозку. Раздался демонический рык. Когти залязгали по дереву.

— Вытащите нас отсюда!

Грантл всей душой поддержал ее призыв, когда демон внезапно показался на виду. Лапы рептилии тянулись прямо к нему.

Он зарычал и вскочил на ноги. Оба клинка уже были в руках.

Вытянутое клыкастое рыло с шипением надвигалось.

Грантл зарычал в ответ — оглушительный звук — мелькнули сабли… Острия глубоко вонзились в прочную шкуру, разрезали мертвую плоть, дойдя до костей длинной шеи демона.

Он различил в глазах твари некий проблеск удивления. Затем голова и часть шеи отвалились.

Еще два яростных удара — и за головой последовали передние лапы.

Тело начало оседать; но меньшие трупы уже карабкались, используя его вместо лестницы.

Он расслышал спереди странный звук — ритмичный, подобный бряцанию оружия о края щитов. Однако звук был слишком сильным, ошеломляющим — Грантл выпрямился и посмотрел вперед…

Действительно армия. Мертвые солдаты двигаются колоннами, клиньями и каре, маршируют — число их не поддается воображению. Он взирал, силясь уразуметь размеры войска. Насколько видят глаза… Боги подлые, все мертвецы вышли в поход — но куда? На какую войну?

Картина вдруг поплыла, рассыпаясь на фрагменты. Карета словно нырнула. Накатила тьма, почудился запах моря — шипение волн, шелест песка под колесами… его сторона кареты задела ствол пальмы, вызвав ливень из орехов размером с долбашку — они загрохотали по крыше, отскакивая и пропадая. Лошади запнулись, начали замедлять бешеный бег; еще миг — и они резко встали.

Грантл огляделся и увидел звезды на спокойном ночном небе.

Дверь под ним открылась, кто-то вывалился наружу и тут же начал блевать, кашляя, плюясь и ругаясь.

Мастер Квел.

Грантл спустился по запасному колесу и на подгибающихся ногах подошел к колдуну.

Тот все стоял на четвереньках, избавляясь от последних крох обеда. — Ох, — простонал он, — голова болит!

Финт встала рядом с Грантлом. Она потеряла железный шишак, волосы свисали потными прядями, обрамляя круглое лицо. — Думала, к нам запрыгнул треклятый тигр, — сказала она. — Но это был ты. Вот задал демону! Значит, правда, твои наколки вовсе не наколки!

Гланно Тряп спрыгнул и едва увернулся от зубов ближайшей лошади. — Видели, как летел Амба Бревно? Боги, вот было дурелище!

— Дуре что? — нахмурился Грантл.

— Дурацкое зрелище, — пояснила Финт. — Или зрелищная дурость. А ты Солтейкен?

Он бросил косой взгляд и отправился исследовать местность.

Задача оказалась простой. Они на острове. Очень маленьком острове — едва пятидесяти шагов в ширину. Коралловый песок серебрится под звездным светом. Посередине растут две пальмы. Рифы полностью окружили островок, высовывая подобные змеиной спине гребни в тысяче шагов по мелководью. Поблизости виднеются другие острова, едва ли больше этого. Они тянутся, походя на рассыпанное ожерелье. До ближайшего около трех тысяч шагов.

Вернувшись, он увидел, как с крыши кареты падает труп. Миг спустя труп сел. — Ой, — сказал он.

Трелль вылез из повозки; за ним вышла ведьма Чудная Наперстянка, чертовски бледная. Едва сделав два шага, она плюхнулась на песок. Маппо увидел Грантла и пошел к нему.

— Догадываюсь, — начал он, — что мы встретили в Королевстве Худа нечто неожиданное.

— Не знаю. Я там был в первый раз.

— Неожиданное? — фыркнула Финт. — Скорее безумное. Все мертвецы вселенной вышли в поход.

— Зачем? — спросил Грантл.

— Может, не зачем, а от чего.

«От чего? Отступают? Да, это тревожная мысль. Если мертвецы боятся…»

— Обыкновенно, — бормотала Финт, — королевство мертвых — самое спокойное место. Но в последние несколько лет… Что-то там творится. — Она оглянулась на Квела. — Если не сработало, Мастер Квел, что делать будем?

Стоявший на четвереньках поднял голову: — Ты же их не видишь, так?

— Кого?

— Мы не добрались до проклятых врат.

— Но тогда, куда…

— Потому что врат НЕ БЫЛО! — взвизгнул маг.

Наступило долгое молчание.

Неупокоенный собирал неподалеку ракушки.

* * *

Водянистые глазки Джулы Бревна взирали на Чудную Наперстянку с мечтательным восторгом. Заметив это, Амба постарался сделать выражение своих глаз еще более восхищенным, таким, чтобы она, решись наконец оглянуться, сразу поняла: для нее годится лишь один, лишь тот, что справа. Время тянулось; молчаливое состязание становилось все яростнее.

Левая нога Амбы все еще болела от поясницы до кончиков пальцев, и еще у него остался только один мокасин; но песок тут теплый, так что все совсем неплохо.

Наперстянка встречалась с Мастером Квелом, жутким полосатым мужиком и обросшим волосьями громадиной-огром по имени Маппо. Он решил, что все они важные люди — но водить с ними близкое знакомство ему не хочется (разумеется, за исключением Чудной Наперстянки). Даже находиться близко вредно для здоровья. Головы взрываются, сердца лопаются — он видел все собственными глазами, давным-давно, когда был мальцом (но гораздо больше мальца — Джулы!). Семья наконец решила сразиться с малазанами, подобно ядовитым грибам проникшим на родные болота. Правил тогда Буна Бревно, до тех пор, пока его не съела жаба; но это ближайшие братья Буны — пожелавшие выйти на ближний бой — погибли одним махом. Взрывались головы. Вскипали кишки. Лопались сердца. Конечно, нужно уметь правильно уворачиваться. Маршалы и их подмаршалы были умными, а быть умными значит быть быстрыми; поэтому, когда летели стрелы, дротики и волны магии, они уворачивались. А те вокруг, что пытались быть умными, были не особенно умными, а значит, не особенно быстрыми, ну, они уворачивались слишком медленно…

Джула наконец вздохнул, признав поражение, и поглядел на Амбу: — Поверить не могу, что спас тебя.

— Я тоже. Не стоило оно того.

— Вот почему поверить не могу. Но она должна была увидеть, какой я смелый, какой великодушный и самоотверженный. Она увидела бы, что я лучше, ведь ты такого не совершил бы.

— Может, и совершил бы. Может, она знает, Джула. К тому же один из тамошних

вонючек пытался открыть дверцу, и если б я его не стащил, он влез бы к ней. Вот что она увидела.

— Ты не смог его стащить.

— Откуда знаешь?

— Ты ударил его лицом.

Амба снова пощупал нос и поморщился. Потом усмехнулся: — Она видела то, что видела, и видела она не тебя.

— Она видела мои руки, поднимающие тебя назад. Она видела!

— Не видела. Я постарался прикрыть их… э… своей рубашкой.

— Врешь.

— Сам врешь.

— Нет, ты.

— Ты!

— Можешь болтать что хочешь, Амба. Я спас тебя…

— То есть стащил с меня мокасин.

— Случайность.

— Да? Тогда где он?

— Упал на сторону.

— Нет, не упал. Я проверил твой мешок, Джула. Ты вовсе не спасти меня пытался, а стащить мокасин, потому что это твой любимый мокасин. Давай обратно.

— Против закона смотреть чужие мешки.

— Закона болот? Разве тут болото? Непохоже.

— Неважно. Ты нарушил закон. К тому же ты нашел запасной мокасин.

— Один запасной?

— Точно.

— Тогда почему он набит письмами от моей любимой?

— Какими письмами?

— Теми, что мы с ней пишем друг дружке. Теми, что я храню в мокасине. Именно теми, Джула.

— Теперь ясно, как много раз ты нарушал закон. Ты писал любовные письма — причем сам себе, это ж ясень пень — и прятал в моем запасном мокасине!

— А ты так и не заметил.

— Я бы заметил, если бы знал.

— Но ты же не знал, а? К тому же у тебя нет запасного мокасина, ведь я его украл.

— Вот почему я украл его обратно.

— Ты не мог украсть обратно, когда не знал, что он украден в первый раз. Это была простая кража. И противозаконная.

— Против закона болот!

— Твой мешок и есть болото.

— Хахахаха!

Тут Амба улыбнулся собственной шутке и захохотал тоже. — Хахахаха!

* * *

Финт вытащила пробку, глотнула и передала мех Полнейшей Терпимости. — Послушай этих идиотов, — сказала она.

— Не хочу. — Полнейшая Терпимость вздрогнула. — Знаешь, ко мне в первый раз вот так пробовали залезть в трусы.

— Может, это проклятие трупного окоченения?

Женщина фыркнула: — Смеешься? Если у них там что и было, то не настоящее. Палки привязанные или еще что. — Она выпила вина, вздохнула и огляделась. — Лучше.

— Наш крошечный кусочек рая.

— По крайней мере, можно увидеть восход. Это будет красиво. — Она на мгновение замолчала, затем продолжила: — Когда Рекканто показался, я думала, они спешит на помощь. А теперь думаю — он хотел урвать кусочек удовольствия и себе.

— Удивлена, Полуша? Он же мужик.

— С дурным глазом.

— Дурным глазом и дурными руками.

— Можно бы его убить.

— Погоди, — сказала Финт, забирая мех. — Он спасал-таки тебя, отрубал ладони и целые руки…

— Устранял соперников.

— Защищал твою честь, Полуша.

— Как скажешь.

Финт вставила пробку. — Боги подлые, Полуша. Как думаешь, во что мы там вляпались?

Полнейшая Терпимость поджала сочные губы, опустила длинные ресницы. — Давно, в Одноглазом Коте, когда я девочкой была, меня взяли на Зарю Мух — сама знаешь, ту церемонию в храме Худа, когда все жрецы мажутся медом…

— В некоторых местах, — прервала ее Финт, — они мажутся кровью.

— Я тоже слышала. В Одноглазом Коте был мед, и мухи прилипали. Мухи и еще осы. Но я там была с дедушкой, который служил солдатом в Выходцах…

— Боги, давненько я не слышала о них! — Финт уставилась на Полнейшую Терпимость. — Правда? Твой дед был с Выходцами?

— Он всегда так говорил. В детстве я верила каждому его слову. Став постарше, не верила ни одному. А став еще старше, снова начала верить. Вещи в доме, резные водостоки, ломаные маски на стенах… да, Финт, я верю, что он был с ними.

— Под командой сегуле…

— Сегуле — изгнанника. Да. Как бы то ни было, дедушка взял меня посмотреть на храм бога-покровителя своего прежнего отряда, на всех жрецов и жриц, занимающихся мухами…

— Погоди. Считается, что все Выходцы пропали — взяты самим Худом служить ему в мире мертвых. Так что твой живой дедушка делал в Одноглазом Коте?

— Он потерял в битве правую руку. Его посчитали мертвым, а когда нашли — исцелять было уже поздно. Тогда они прижгли культю и отправили его в отставку. Ну, ты дашь мне рассказать всю историю или нет?

— Да, давай. Извини.

— Он сказал, жрецы неправильно пользовались медом. Осы и мухи — не главное в церемонии. Важна кровь, и мед символизировал кровь. Выходцы — они были все равно что воины-жрецы Худа в мире смертных… ну, они занимались самобичеванием. Кровь на коже, жизнь истекающая и умирающая на коже — вот самая важная деталь. Вот почему Худ ценит павших солдат гораздо выше множества покойников, пробирающихся в его врата. Торговцы Кровью, армия, что станет сражаться на тайной равнине, которая именуется Последним Призывом. — Она замолчала и облизнула губы. — Вот к чему Заря Мух. Финальная битва, сборище мертвецов на равнине Последнего Призыва.

— Итак, — сказала Финт, потрясенная рассказом Полнейшей Терпимости, — наверное, поэтому Худ забрал Выходцев. Потому что битва близка.

— Дай еще хлебну этого, — сказала Полнейшая Терпимость, указывая на мех с вином.

* * *

Гланно Тряп толкнул Рекканто Илка: — Видал их? Говорят о нас. Ну, больше обо мне. Скоро оно случится, Илк, очень скоро.

Рекканто Илк покосился на собеседника. — Что? Они зарежут тебя во сне?

— Не глупи. Одна из них попросит взять ее замуж до конца жизни.

— И вот ТОГДА зарежет во сне. Хорошо, все мы разделим твою долю.

— Думаешь, я не видел, как ты щупал Полушу?

— Как ты мог? Ты же правил повозкой.

— Нет ничего такого, чего бы я не заметил, Илк. Вот отчего я такой хороший возчик.

— Эти объятия были лучшими в ее жизни.

— Подумай, прежде чем чо-то сотворить с моей будущей женой.

— Может, ты окрутишься с Финт. Значит, с Полушей я могу делать что захочу.

Гланно Тряп громко рыгнул. — Пора чем-то подкрепиться. Позавтракать. Когда они там кончат пререкания, куда нам ехать, и мы поедем.

— Хоть куда бы.

— Не имеет значения. Никогда и не имело.

Рекканто Илк ухмыльнулся: — Правильно. Цель значения не имеет…

И они добавили хором: — А путь имеет!

Финт и Полнейшая Терпимость оглянулись и скривили губы. — Хватит вам! — крикнула Финт. — Просто прекратите! Прекратите, или мы зарежем вас во сне!

Рекканто Илк толкнул Гланно Тряпа.

* * *

Маппо присел, покачался на широких ступнях, отыскивая равновесие. Он ждал, пока Мастер Квел кончит причитать, как ему больно. Трелль сочувствовал магу, ибо тот явно страдал — бледное лицо всё в поту, руки дрожат.

Труднее всего принять, когда кто-то соглашается на подобную работу, чреватую смертельным риском. Стоят ли того деньги? Он не понимал людей, согласных на такое.

Что в нашем мире имеет реальную ценность? Да и в любом мире? Дружба, дары сочувствия и любви. Честь. Готовность отдать жизнь ради ближнего. Ничего из этого не купить за деньги. Кажется, такая простая истина! Но он понимал: сама банальность истины питает презрительный цинизм и насмешку. Пока наносные чувства не смоет ужасающее, опустошающее вторжение в нашу жизнь личного горя, личной потери. Лишь в такой крайний миг маска насмешника исчезает, обнажив голую, неоспоримую истину.

Все подлинные истины банальны.

Но есть и другая истина. Он заплатил за поездку. Его монета принесла человеку боль. Неравный размен, и Маппо горюет по Мастеру Квелу, не отрицая своей вины. Ведь честь предполагает готовность, согласие взвешивать и измерять, находить правильный баланс, и держащая весы рука не должна дрожать.

Да, все они платят за нужды Маппо, все они оказались вовлеченными в странствие по садкам. Еще один груз на душе. Сможет ли он вынести…

Удивительный воин, что сидит рядом, пошевелился и заговорил: — Теперь я вижу, как Гильдия теряет множество дольщиков, Мастер Квел. Ради Бездны, бывают ли садки, по которым можно проехать спокойно?

Мастер Квел потер лицо. — Миры сопротивляются, Грантл. Мы подобны капле воды, падающей в котел с горячим маслом. Все, что я могу — не дать нам отлететь кверху. Маги способны проникать в избранные ими садки — и это непросто, это всегда игра ловкого убеждения. Или деликатного применения воли. Вам не захочется пробить дыру из одного Королевства в другое, потому что она скорее всего выйдет из-под контроля. Она может в одно мгновение пожрать мага. — Он поднял покрасневшие глаза. — Так не годится. — Показал слабой рукой на карету за их спинами. — Мы прибываем как оскорбление. Мы сами — оскорбление. Словно раскаленное копье, мы пронизываем миры, дико спешим по пути — и я должен убедиться, что все остающееся позади… э… успешно прижжено. Запаяно. Если у меня не получится, выброс силы помчится вслед, а ни один смертный не сможет долго ехать на гребне такой волны.

Чудная Наперстянка подала голос из-за спины Маппо: — Вы все должны быть Верховными Магами.

Мастер Квел кивнул, услышав ее мнение: — Признаюсь, что подобный способ перемещения начал меня тревожить. Думаю, мы раним все чертово мироздание. Заставляем вселенную… истекать кровью. О, всего лишь прокол здесь, прокол там — и неважно, что плоть реальности бьется в судорогах боли. Вот почему нет спокойных путей, Грантл. Обитатели любого из миров стремятся уничтожить нас.

— Вы сказали, что мы даже не добрались до врат Худа, — сказал полосатый мужчина. — И все же…

— Да. — Маг сплюнул на песок. — Мертвые больше не спят. Что за неразбериха.

— Найдите ближайший выход в земли нашего мира, — предложил Маппо. — Оттуда я пойду сам. Собственным путем…

— Мы соблюдем контакт, Трелль. Доставим тебя туда, куда тебе…

— Не ценой возможной гибели спутников. Я не смогу этого принять, мастер Квел.

— Деньги не возвращаем.

— Я и не требую.

Мастер Квел с трудом поднялся. — Увидим, что будет на следующем броске. А пока завтрак. Нет ничего лучше, когда тошнишь, а в кишках нет ничего, что можно вытошнить.

Грантл тоже встал. — Вы решили отыскать новый путь?

Квел скорчил гримасу: — Оглянись, Грантл. Все решили за нас.

Маппо поднялся, оставшись с Гранлом, а Квел похромал к своей команде, собравшейся у жаровни, которую вытащили из недр кареты.

Трелль поглядел на здешний клочок земли. — О чем это он?

Грантл пожал плечами. Улыбнулся, блеснув Маппо клыками. — Если уж гадать, Трелль, я думаю, что мы поплывем.

Чудная Наперстянка фыркнула: — Королевство Маэла. Вы двое думали, что Худ опасен?

* * *

В возрасте четырех лет Чудной Наперстянке дали дыхательную трубку и похоронили в торфе, и там она оставалась два дня и одну ночь. Возможно, она умерла. Почти все они умирали, однако душа оставалась в мертвом теле, в плену торфа, его темных, колдовских качеств. Так объясняли дело старые ведьмы. Дитя следует отдать торфу, этому нечистому союзу земли и воды; душа должна быть освобождена от плоти, в которой она обитает, ибо лишь тогда сможет душа странствовать, лишь тогда сможет душа свободно блуждать по царству грез.

Она сохранила мало воспоминаний о времени, проведенном в торфе. Может быть, она кричала, пыталась дергаться в панике. Веревки, связавшие ее — те, которыми ее вытащили на закате второго дня — оставили глубокие рубцы на запястьях и шее, и рубцы явно возникли не от осторожного, размеренного натяжения, когда ведьмы извлекали ее назад в мир. Ходят шепотки, что иногда таящиеся в торфе духи пытаются украсть детское тело, разместиться в нем. Ведьмы, сидящие на страже временной могилы, чувствуют, что веревки в их руках натягиваются — и начинаются борьба между ведьмами на поверхности болота и духами в его глубинах. Признают, что иногда ведьмы проигрывают, вытягивая лишь концы обгрызенных веревок, а дитя затягивает в вонючую глубь, и появляется оно только через год, в Ночь Пробужденных. Дети с сине-бурой кожей и дырами глазниц, с волосами оттенка ржавчины или крови, с длинными гладкими ногтями — они идут по болотам и напевают песню земли, сводящую человека с ума.

Приходили ли духи за ней? Ведьмы ведь не скажут. Рубцы на коже — следствие паники или чего-то иного? Она не знает.

Воспоминания о том времени были смутными и нутряными. Тяжесть на груди. Сочащийся холод. Вкус гнилой воды во рту, жжение в зажмуренных глазах. И звуки, которые она слышала — ужасные булькающие звуки, словно бы ток крови в жилах земли. Шлепки и хруст, треск, приближение… кого-то.

Говорят, что в сыром торфе нет воздуха. Что даже кожа не может дышать — а дыхание необходимо для любой жизни. Значит, она действительно должна была умереть.

С тех пор она может ночью, во сне, подниматься над плотью, незримо нависать над неподвижным телом. И смотреть в восхищении. Она воистину красива, как будто прежнее дитя приобрело иммунитет к старению. Такое качество заставляет мужчин жадно добиваться ее — не как подруги, но как добычи. Чем старше мужик, тем отчаяннее похоть.

Открыв это — насчет себя и мужиков, ее желающих— она сперва пришла в отчаяние. Зачем отдавать чудесное тело морщинистым, жалким тварям? Она не захочет. Никогда. Однако она нашла трудным сопротивляться алчным молодым охотникам. О да, она могла проклясть их, довести до крайности, отравить и смотреть, как они корчатся от смертельной боли — но подобные дела лишь вызывали жалость, жалость мягкую, не презрительную, и оставаться жестокой становилось еще труднее.

Решение нашлось в юных братьях Бревно. Им едва ли было за двадцать и ни один не годился в Волонтеры Мотта — по причинам, которыми она себя не затрудняла. И каждый впал в великую любовь.

Не имеет значения, что у них на двоих нет и одного мозга. Это же Бревна, яростно сражающиеся против магов и магии любого рода, рожденные с даром выживания самого бога-саламандры. Они защищали ее в таком числе битв, что и вообразить трудно; они защищают ее и от врагов, и от похотливых стариков.

Закончив восхищаться собственным телом, она обычно плыла туда, где они спали, и смотрела на вялые лица, на раззявленные рты, испускавшие визгливый храп, на струйки слюны и дерганье глазных яблок за веками. Ее щеночки. Ее боги-хранители. Ее кусачие псы.

Но сейчас, в тропической ночи, под взорами звезд, Чудная Наперстянка ощутила растущую тревогу. Авантюра с трайгаллами — ее причуда — оказалась опасной свыше всяких ожиданий. Она чуть не потеряла одного в Королевстве Худа. А потерять одного… это будет плохо. Второй сможет подобраться близко, а этого она не хочет. К тому же один страж куда менее эффективен, чем два.

Возможно, хотя и не обязательно, на этот раз она зашла слишком далеко.

* * *

Грантл открыл глаза и заметил слабо мерцающее облачко, проплывшее над ним и повисшее над спящими братьями Бревно. Повисев, оно вернулось и опустилось в тело Чудной Наперстянки.

Он услышал, как Трелль тихо хмыкнул. Затем: — Интересно, какую игру она затеяла…

Грантл хотел было ответить… но тут сон внезапно охватил его, понес, отнимая разум, выплюнув словно хромую крысу… Влажные луга, высокая трава. Солнце сверкает глазом гневного бога. Ощутив себя потрепанным и оскверненным, он вскочил на все четыре лапы — поза, не показавшаяся необычной, не удивившая его.

Поляну окружали плотные джунгли, из них доносился щебет птиц, крики обезьян и жужжание насекомых — какофония столь громкая и назойливая, что глубоко в его горле родилось раздраженное рычание.

И тут же звуки вблизи затихли, кокон безмолвия окружил его — только гудение пчел и шелест крыльев двух колибри, танцующих над орхидеей, хотя и они тут же пустились прочь.

Грантл ощутил, как встает дыбом шерсть на шее — слишком густая для человека — посмотрел вниз, увидел гладкие полосатые лапы тигра на месте привычных рук и ног.

«Еще один из треклятых снов. Слушай, Трейк, если хочешь, чтобы я стал таким как ты — прекрати посылать видения. Я готов быть тигром, если хочешь — но не лезь ко мне во сны. Я просыпаюсь, чувствуя себя неуклюжим, и мне это не по вкусу. Я просыпаюсь, помня лишь… свободу».

Кто-то приближается. «Их… трое, нет, пятеро. Не большие, не опасные». Он медленно повернул голову, прищурился.

Вышедшие на край поляны существа казались чем-то средним между обезьянами и человеком. Высокие, тонкие и гибкие, с гладким мехом, более густым в паху и подмышками. Два самца несли кривые, обожженные в огне палки; в концы орудий были вставлены клыки какого-то крупного хищника. Самки тащили копья; одна держала не только копье, но и широкий каменный топор во второй руке. Она бросила его на поляну. Орудие плюхнулось, сгибая траву, между Грантлом и группой полулюдей.

Грантл испытал некое потрясение, сообразив, что ему известен вкус этих существ — горячая плоть, кровь, соленый пот. Здесь, в этом теле и этом времени, он охотился на них, повергал на землю, слышал жалобные вопли, и челюсти смыкали роковой захват на горле.

Но сейчас он не голоден, и существа как-то поняли это.

В их глазах блестит благоговейный восторг, рты странно кривятся. Женщина подала голос. Язык был резким, обильным гортанными звуками и внезапными перерывами.

И Грантл понимал его.

— Зверь темноты и огня, охотник во тьме и свете, мех ночи, движение в траве, бог забирающий, узри наши дары и пощади нас, ибо мы слабы и нас мало, и земля эта не наша. Это земля странствий, ибо мы спим и грезим о береге, где много еды и птицы кричат под жарким солнцем.

Грантл понял, что скользит к ним, безмолвный как мысль, и был он жизнью и силой, спаянными воедино. Вперед, пока кремневый топор не оказался у когтистых лап. Голова опустилась, ноздри раздулись — он вдохнул запах камня и пота, старой крови на краях, травы, которой чистили топор, мочи, которой его поливали.

Существа желали объявить поляну своей.

Они молили о позволении, а может, и о большем. О чем — то вроде… защиты.

— Леопард идет по следу и бросает тебе вызов, — сказала женщина. — Но он не пересечет твой след. Он сбежит от твоего запаха, ибо ты здесь владыка, бог, неоспоримый охотник. Прошлой ночью в лесу он забрал моего сына. Мы потеряли всех сыновей. Возможно, мы — последние. Возможно, нам никогда не отыскать берег. Но если нашей плоти суждено питать чужой голод, пусть ты станешь сильнее, выпив нашу кровь.

Сегодня, если захочешь придти и забрать одного из нас, возьми меня. Я старше всех. Я уже не понесу. Я бесполезна.

Потом она склонилась, отбросив копье, и упала в траву. Перекатилась на спину, показав горло.

Они безумны — так решил Грантл. Их свели с ума ужасы джунглей, ведь они здесь чужаки, потерялись, ища какой-то далекий берег. Каждая ночь путешествия приносила новый страх.

Но это сон. Из какого-то древнего времени. Даже если он решит провести их к желанному берегу, сон окончится гораздо раньше. Он проснется, оставив их судьбе. А что, если он вскоре проголодается? Если инстинкт взыграет, заставив наброситься на беспомощную женщину, сомкнуть клыки на горле?

Не отсюда ли появилась идея человеческих жертвоприношений? Когда природа смотрит на тебя жадным глазом, когда у тебя нет для защиты ничего лучше заостренных палок и чадного костра?

Сегодняшней ночью он их не убьет.

Нужно найти и убить кого-нибудь другого. Грантл бросился в джунгли. Его переполнили тысячи запахов, тысячи тихих звуков раздавались из темных теней. Он нес тяжелое тело без усилий, ступал неслышно. Под пологом мира царит сумрак, и так будет всегда — но он видел всё, и блеск крыльев зеленого богомола, и россыпь ландышей на сырой земле, и торопливое бегство тысяченожки. Он пересек тропу оленей, заметил, где они обрывали темнолистные побеги. Перескочил через бревно, сдвинутое с места и разломанное нетерпеливыми рылами кабанов.

Некоторое время спустя, когда наступила ночь, он обнаружил искомый запах. Кислый, жгучий, странный, но почему-то знакомый. Запах то и дело исчезал, доказывая, что оставившая его тварь осторожна, что она отдыхает на деревьях.

Самка.

Он замедлил шаги, ибо нашел следы добычи. Ночь прошла, темнота уступала место оттенкам серого. Если она заметит его, то убежит. Но ведь от него не убегает лишь слон, и ему вовсе не нравится нападать на мудрого левиафана с дурным чувством юмора.

Делая шаг за шагом, он подобрался к месту, на котором она убила добычу. Вапити — вонь его паники еще висит в воздухе. Земля истоптана крошечными копытцами, черные листья пахнут кровью. Грантл остановился, лег. Поднял голову.

Самка леопарда была создана для ночной охоты: черная шкура, пятна едва различимы.

Она смотрела без страха, и Грантл заколебался.

В голове прозвучал голос, сладкий и зловещий: «Иди своим путем, Лорд. Нам нечего делить… если бы я и захотела. Но не рассчитывай».

— Я пришел за тобой, — подумал Грантл.

Глаза ее широко раскрылись, мышцы на шее напряглись. «Значит, все звери имеют ездоков?»

Сначала Грантл не понял вопроса, но затем понимание пришло, принеся внезапную вспышку интереса. — Твоя душа забрела далеко, леди?

«Сквозь время. Сквозь непостижимые расстояния. Сюда каждую ночь уносит меня сон. Я вечно охочусь, вечно вкушаю кровь, вечно ухожу с пути таких как ты, Лорд».

— Меня призвала молитва, — сказал Грантл, только сейчас поняв, что это истина, что оставшиеся позади полулюди действительно воззвали к нему, словно вызов убийцы отвечал врожденному желанию бросить вызов слепому случаю. Его вызвали убивать, понял он, вызвали, чтобы доказать существование судьбы.

«Забавная идея, Лорд».

«Пощади их, Леди».

«Кого?»

— Ты знаешь, о ком я. В этом времени есть лишь один вид существ, способных молиться.

Он ощутил сухую усмешку. «Ты не прав. Хотя все прочие не считают зверей богами или богинями».

— Прочие?

«За много ночей отсюда есть горы, и в горах можно найти крепости К’чайн Че’малле. Есть великая река, текущая к теплому океану, и по ее берегам расположились ямные города Форкрул Ассейлов. Есть здесь и одинокие башни, в которых живут, ожидая смерти, Джагуты. Есть и деревни Тартено Тоблакаев, а в тундре ютятся их родичи Неф-Трелли».

— Ты знаешь этот мир куда лучше меня, Леди.

«Ты все еще намерен меня убить?»

— Прекрати охоту на полулюдей!

«Как скажешь. Но знай, что иногда мой зверь не имеет седока, да и твой зверь охотится сам по себе».

— Понимаю.

Она встала с лежки и стала вниз головой спускаться по сучьям, изящно спрыгнув на мягкую лесную почву. «Почему они так заботят тебя?»

— Не знаю. Возможно, я их пожалел.

«Нашему роду, Лорд, жалость не свойственна».

— Не согласен. Именно ее мы и можем давать, обитая в теле зверей. Видит Худ, только ее мы и можем давать.

«Худ?»

— Бог Смерти.

«Похоже, ты пришел из странного мира».

Удивленный Грантл помолчал. — А откуда пришла ты, Леди?

«Из города Новый Морн».

— Я знаю развалины, называемые Морн.

«Мой город — не развалины».

— Может, ты живешь во времени до появления Худа.

«Может». — Она потянулась, блестящие глаза превратились в щелки. «Я скоро ухожу, Лорд. Если останешься, освобожденный зверь не обрадуется твоему присутствию».

— О. Она так глупа, чтобы напасть на меня?

«И умереть? Нет. Но я не прокляла ее чувством страха».

— Ах, и в тебе есть жалость?

«Не жалость. Любовь».

Да, он тоже понимал, как кто-то способен любить этих великолепных животных, ценить возможность «езды» в их душах как драгоценный дар. — Я ухожу, Леди. Думаешь, мы встретимся еще раз?

«Кажется, мы делим с тобой одну ночь, Лорд».

Она ускользнула, и даже необыкновенное зрение Грантла не помогло ему проследить ее скачки. Он развернулся и потрусил в противоположном направлении. Да. Он чувствует, что хватка слабеет, что скоро он вернется в привычный мир. К бледному скучному прозябанию, к жизни неуклюжего, полуслепого, полуглухого и полумертвого.

Он позволил вырваться глухому, гневному рыку. Обитатели леса замолкли.

Наконец некая смелая мартышка высоко в ветвях швырнула палку. Стук возле левой лапы заставил его отпрыгнуть.

Из темноты сверху донесся кудахчущий смешок.

* * *

Буря хаоса притягивала его взор. Буря заполнила полнеба безумием вихря из полос свинцового, серебристого и зернисто-черного оттенков. Он уже мог различить фронт урагана, терзавший почву, поднимавший неспокойную стену песка, пыли и камней. Все ближе.

Неминуемое забвение казалось Дичу не столь уж страшным. Его тащила цепь, сковавшая правую лодыжку. Почти вся кожа слезла — он видел кости и сухожилия локтя, запятнанные грязью и окруженные облачком брызг крови. Колени мало чем отличались от локтя; браслет цепи медленно вгрызался в кость ноги. Он гадал, что случится, когда кость наконец переломится. Что он почувствует? Будет лежать, оставшись наконец в покое, смотря, как цепь и браслет звенят, удаляясь. Он станет… свободным.

Мучения здешнего ада не должны включать боль. Она кажется несправедливостью. Разумеется, боль почти ушла — он слишком устал, чтобы дергаться и трепетать, стискивать зубы и рыдать — но воспоминания еще жгли мозг, словно в черепе разведен костер.

Его тащит по россыпям камней, острые края рвут спину, проводят новые борозды по обнаженному мясу, ударяют о затылок, срывая последние клочки скальпа. Иногда цепь натягивается сильнее, и его переворачивает. Он имеет возможность снова и снова любоваться надвигающейся бурей.

Со стороны движущегося где-то впереди фургона доносятся звуки страдания, сзади слышен неумолчный хор отпавших.

Как плохо, думал он иногда, что могучий демон не нашел его в миг падения, не вскинул на плечо — не то чтобы он смог бы нести больше того, что уже нес, но хотя бы оттащил его в сторону, и массивное колесо не оторвало бы правую руку до плеча, превратив кости и плоть в кровавую кашу. От конечности остались лишь концы рваных жил. После этого он потерял всякую надежду встать и присоединиться к процессии. «Да и слабой была надежда. Я стал еще одним мертвым весом, я влачусь позади, добавляя страданий тем, что тащат повозку».

Неподалеку, почти параллельно ему, огромная замшелая цепь тащит останки дракона. Крылья как рваные паруса, торчащие концы сломанных ребер, лишившая почти всей кожи голова болтается за ободранной шеей. Увидев его в первый раз, он был потрясен, устрашен. Но и сейчас каждый взгляд в ту сторону вызывал волну страха. Неудача могущественного существа — доказательство безнадежности их отчаянных усилий.

Аномандер Рейк больше не убивает. Легион не справляется. Уничтожение все ближе.

«Жизнь боится хаоса. Всегда так было. Мы боимся его сильнее всего иного, ибо хаос — анафема. Порядок сражается против распада. Порядок ищет сотрудничества, видя в нем механизм выживания — в любом масштабе, от заживления ранки на коже до спасения особей и целых видов. Разумеется, сотрудничество не обязано по своей природе быть мирным. Крошечные неудачи обеспечивают конечный успех.

Да, тащась за повозкой, оказавшись на краю существования, я начал это понимать…

Поглядите на меня, вкушающего плоды размышлений.

Рейк, что ты творишь?»

Мозолистая рука сомкнулась на оставшемся запястье, подняла с земли; его тащили вперед, к повозке.

— Бессмысленно.

— Это, — раздался глубокий, размеренный голос, — не имеет значения.

— Я не стою…

— Возможно. Но я намерен найти для тебя местечко в фургоне.

Дич хрипло засмеялся. — Просто оторви ногу, добрый господин, и оставь меня.

— Нет. В тебе может возникнуть нужда, маг.

Нужда? Что за нелепая вещь. — Кто ты?

— Драконус.

Дич снова рассмеялся: — Я тебя искал… теперь кажется, столетия назад.

— Ну, вот и нашел.

— Я думал, ты можешь знать путь спасения. Ну разве не забавно? Если бы ты знал, тебя бы тут не было.

— Кажется логичным.

Странный ответ. — Драконус?

— Что?

— Ты человек логичный?

— Ни в коей мере. Ну, вот и пришли.

Зрелище, которое пришлось увидеть перевернутому лицом вперед Дичу, было страшнее всего, что он уже успел повидать в проклятом мирке Дрангипура. Стена тел, торчащие конечности, лица… вот шевельнулась рука, вот кто-то дернулся… закапал пот… Колено там, плечо здесь. Клубки мокрых волос, пальцы с заостренными ногтями. Люди, демоны, Форкрул Ассейлы, К’чайн Че’малле, существа неизвестной Дичу природы. Одна из увиденных рук, казалось, состоит целиком из металла — шарниры, выемки, штыри, прутья, оболочка железной кожи, вся в разномастных заплатах. Хуже всего оказались глаза, смотрящие с потерявших всякое выражение, оставивших далеко позади даже тоску и отупение лиц.

— Освободите место сверху! — заревел Драконус.

Ему ответили криками «Нет места!» и «Все занято!»

Не обратив внимания на протесты, Драконус полез по стене плоти. Лица исказила боль, ярость, глаза расширились в неверии и возмущении; руки сжимались в кулаки или старались вцепиться в него; однако могучий воитель оставался равнодушным. Дич мог ощущать необычайную силу этого мужа, неумолимую уверенность каждого движения. Он казался непобедимым. Он вгонял в потрясенное молчание.

Они поднимались выше, и тени от искрящегося, бурлящего фронта бури сплетали безумные узоры на боках повозки — как будто естественный для этого мира сумрак опускался с небес. Воздух здесь был холоднее и чище.

Рокочущее продвижение фургона можно было ощутить по колыханию стены, по бульканью трясущейся плоти, ритмическому хору тупых жалоб и стонов. Стена наконец стала наклонной, Дича положили на гамак из кожи, на тела упакованные столь тесно, что поверхность казалась однородно плотной — подобной кочковатому полю с лужицами пота, островками пепла и сажи. Почти все лежали кверху животами, будто смотря в небо. Но небо исчезнет, едва сверху ляжет новый слой. Нет, это невыносимо!

Драконус перекатил его к углублению между двумя спинами. Двое, смотрящие в разные стороны — мужчина и женщина. Внезапное прикосновение к обнаженному женскому телу вызвало возбуждение; Дич выругался.

— Бери что дают, маг, — сказал Драконус.

Дич слышал, как он спускается.

Еще он начал различать отдельные голоса, странные звуки поблизости. Кто-то полз к нему; Дич ощутил, как слабо дернулась его цепь.

— Почти готово. Значит, почти готово.

Он извернулся, чтобы лечь лицом к говорившему.

Тисте Анди. Он был слеп, на месте обоих глаз виднелись устрашающие рубцы от ожогов — только обдуманная пытка может быть столь тщательной. Ноги его кончались культями под самым пахом. Анди тянулся к Дичу; маг увидел, что в руке у существа зажата длинная кость с острым, черным концом.

— Думаешь меня убить?

Тисте Анди помедлил, поднял голову. Черные спутанные волосы обрамляли длинное, опустошенное лицо. — А какие у тебя глаза, дружище?

— Работающие.

Мимолетная улыбка. Анди продвинулся еще ближе.

Дич сумел повернуться так, чтобы оставшаяся рука оказалась сверху. — Звучит глупо, но я все еще хочу защитить себя. Хотя смерть была бы благом. Если она здесь возможна.

— Невозможна, — отозвался Тисте Анди. — Я могу тыкать в тебя палкой всю следующую тысячу лет, и в тебе просто будет много дырок. Много дырок. — Он замолчал, снова озаряясь улыбкой. — И все равно я должен тебя прикончить, потому что иначе ты все испортишь. Будет неразбериха, неразбериха, неразбериха.

— Из-за меня? Объясни.

— Не смысла, если нет глаз.

— У меня они есть, проклятый идиот!

— А они могут ВИДЕТЬ?

Дич уловил ударение на последнем слове. Сумеет ли он пробудить здесь магию? Сумеет ли выжать что-нибудь из своего садка — для того чтобы усилить зрение? Остается попробовать. — Погоди, — сказал он. О, садок здесь, непроницаемый, словно стена. Однако он ощутил нечто неожиданное. Трещины, расселины, просачивание наружу и внутрь…

Это действие хаоса. «Боги, он рушится!» Не будет ли мгновения — перед тем, как буря настигнет повозку — в которое он сможет дотянуться до садка? Не сумеет ли он скрыться, избежав уничтожения вместе со всеми?

— Долго еще, долго еще, долго еще? — спросил Тисте Анди.

Дич обнаружил, что в нем еще остаются силы. Пробормотал несколько слов и в тот же миг увидел прежде невидимое — да, ясно увидел груду плоти, на которой лежит.

Огромная татуировка покрывает каждый клочок обнаженной кожи, линии и фигуры переходят с тела на тело, но нигде не видно целого рисунка — только сложные, загадочные сплетения, схемы внутри схем. Он видит переплетенные границы. Он видит вытянутые тела, искаженные лица и перекрученные торсы. Рисунок покрывает все тела на вершине, кроме самого Дича.

Тисте Анди, должно быть, расслышал его вздох, ибо захохотал. — Вообрази себя парящим… ну, скажем, на высоте пятнадцати людей. Пятнадцати людей. Сверху, сверху. Висишь в воздухе как раз под потолком ничто, под потолком ничто. Смотришь вниз на все это, все это, все это. Знаю, отсюда смотрится нелепо — но не оттуда, не оттуда, не оттуда — ты не увидишь груду плоти, узлов костей под сухой кожей — ты даже теней не увидишь. Только картину! Картину, да. Увидев ее, ты проклянешь всех богов и богинь, которых знаешь. Плоскость, картина, плоскость, картина!

Дич пытался понять, что же видит — он не решился последовать совету Анди опасаясь, что сойдет с ума; о нет, он не мог вообразить себя вне плоти, парящей в высоте душой. Ему трудно было понять одержимость этого существа, одержимость слепого рисовальщика. — Ты явно пробыл тут долго, — сказал Дич в конце концов. — И не оказался засыпанным.

— Да и да. Я был среди первых в повозке. Среди первых. Убит Драконусом, потому что пытался вырвать у него Драгнипур. О, Аномандер Рейк не был первым. Я был. Я был. Я был. Возьми я меч, первой жертвой был бы сам Аномандарис. Разве не горькая шутка, дружище? Да, да.

— Но это… — Дич показал рукой, — это свежие рисунки.

— Нет, только слой, последний слой, последний слой.

— Что… что ты использовал вместо чернил?

— Умный вопрос! В фургоне кроводрево, чернодрево, смола так и сочится, так и капает, и застывает.

— Сумей я воспарить так, как ты советуешь, — сказал Дич, — что за картину увижу?

— Блуждания, Оплоты, Дома, каждого бога, каждую богиню, каждого достойного упоминания духа. Королей и королев демонов. Драконов и Старших — о, все тут, все тут. А ты остаешься тут, дружище, остаешься тут?

Дич представил себе существо, нависающее над ним, представил пронзающую кожу кость. — Нет. Я намерен ползти как можно дальше. Не останавливаясь. Пока не уйду с твоей картины.

— Ты не смеешь! Ты все испортишь!

— Тогда вообрази, что я невидим. Вообрази, что меня вообще нет — и я тебе не помешаю.

Пустые глазницы сочились слезами, Тисте Анди качал и качал головой.

— Ты меня не получишь, — продолжил Дич. — Да и вообще скоро всё кончится.

— Скоро? Как скоро? Как скоро? Как скоро?

— Буря, мне видится, всего в лиге позади нас.

— Если ты не присоединишься к картине, — заявил Тисте Анди, — я сброшу тебя вниз.

— Драконусу может не понравиться.

— Он поймет. Он понимает больше тебя, больше тебя, больше тебя и еще больше тебя.

— Дай мне немного отдохнуть, — попросил Дич. — Потом я сам слезу вниз. Не хочу быть сверху, когда настанет конец. Хочу стоять лицом к буре.

— Ты правда вообразил, что ритуал пробудится сразу? Правда правда правда? Цветок открывается быстро, но ночь долга, долга, и все потянется долго, долго, долго. Открытие цветка. Он откроется за миг до зари. Откроется за мгновение. Драконус выбрал тебя — мага — для узла. Мне нужен узел. Ты узел. Лежи тут, тихо, не шевелясь.

— Нет.

— Я не могу ждать долго, дружище. Ползай где захочется, но я не могу ждать долго. Всего лига!

— Как твое имя? — спросил Дич.

— А тебе зачем?

— Для следующего разговора с Драконусом.

— Он меня знает.

— Но я не знаю.

— Я Кедаспела, брат Энесдии, а она была женой Андаристу.

«Андарист. Это имя я знаю». — Ты хотел убить брата мужа своей сестры?

— Хотел. За то, что он сделал им, что сделал им. За то, что сделал им!

Дич поразился горестному выражению лица дряхлого Анди. — Кто ослепил тебя, Кедаспела?

— Это был дар. Милость. Я не понимал эту истину, не понимал всю истину, всю истину. Нет. К тому же, я думал, что внутреннего зрения будет достаточно, чтобы бросить вызов Драконусу. Украсть Драгнипур. Я был неправ, неправ. Был неправ. Истина это дар и милость.

— Кто ослепил тебя?

Тисте Анди вздрогнул и словно уменьшился, падая в себя. Слезы блеснули в дырах глазниц. — Я сам, — прошептал Кедаспела. — Когда увидел, что он сотворил. Что сотворил. Со своим братом. С моей сестрой. Моей сестрой.

Дичу вдруг расхотелось задавать вопросы этому калеке. Он принялся выбираться из щели между телами. — Я пойду… на разведку.

— Вернись, маг. Узел. Вернись назад. Вернись назад.

«Посмотрим».

* * *

Апсал’ара получила здесь достаточно времени для размышлений и в конце концов заключила, что главной ее ошибкой было не проникновение в Отродье Луны. Не обнаружение подвалов с грудами магических камней, зачарованных доспехов, оружия, политых кровью идолов и реликвий тысяч исчезнувших культов. Нет. Главной ошибкой была попытка ткнуть Аномандера Рейка ножом в спину.

Он позабавился бы, найдя ее. Пообещал бы казнить или сковать до скончания веков в самой дальней крипте. Или просто спросил, как ей удалось войти внутрь. Проявил бы любопытство, а вполне вероятно — и удивление, и даже восхищение. Но она пошла и попробовала его убить…

Клятый меч вылетел из ножен быстрее, чем она смогла моргнуть; гибельное лезвие разрезало живот, когда она еще не успела выбросить руку с обсидиановым ножом.

Какая глупость. Но урок становится уроком лишь тогда, когда ты достигаешь нужной степени ученического смирения. Когда забываешь обо всяческих самолюбивых оправданиях и объяснениях, призванных скрыть очевидную виновность. В нашей натуре нападать первыми, а потом забывать про идеи вины и стыда. Прыгать, пламенея от ярости, и отскакивать, будучи полностью уверенными в собственной правоте.

Она давным-давно оставила позади дебильное самолюбование. Путь просветления начался в тот миг, когда тело испустило последний вздох, когда Апсал’ара очнулась на жестком каменном полу, глядя в лицо Аномандера Рейка, видя его отвращение, его сожаление, его горе.

Она ощущала нарастающий жар бури, ощущала вечный ее голод. Уже скоро. Все усилия пропадут впустую. Звенья цепи наконец-то стали потертыми, но дело еще не завершено. Далеко не завершено. Она погибнет вместе со всеми. Она не уникальна. Она ничем, в сущности, не отличается от любого идиота, пытавшегося убить Рейка или Драконуса.

Сочащийся сквозь днище повозки дождь стал необычайно теплым, он вонял потом, кровью и калом. Все тело вымокло. Кожа была влажной так долго, что сходила белыми мертвыми клочьями, обнажая сырое красное мясо.

Она гниет заживо.

Близко время, когда она снова спрыгнет с колеса, вылезет из-под фургона и станет наблюдать приход забвения. В его глазах не будет жалости; да и откуда взяться жалости, ведь равнодушие — второе имя вселенной, второй лик, от которого все стараются отвернуться. Созерцание хаоса — вот истинный источник ужаса. Все прочее — лишь вариации и оттенки.

«Когда-то я была ребенком. Уверена. Ребенком. У меня остались воспоминания о тех временах. Неровный берег широкой реки. Небо — совершенная голубизна. Карибу пересекают реку тысячами. Десятками тысяч.

Помню вскинутые головы. Помню, видела, что самых слабых затирают, они падают в мутную воду. Трупы всплывут ниже по течению, где уже поджидают курносые медведи, волки, вороны и орлы. А я стояла с остальными. Отец, мать, может, братья и сестры… они были как чужие, ведь я не сводила глаз с огромного стада.

Сезонные кочевья, один из множества бродов. Карибу часто меняют тропы. Но реку нужно перейти, и звери скапливаются на берегу все утро, пока наконец не бросятся в поток — приливная волна кожи и плоти в облаках влажных выдохов.

Даже звери не желают принимать неизбежное, хотя кажется: огромность стада сможет обмануть судьбу. Каждая жизнь сражается, старается выскочить из ледяной воды. «Спасите!» Вот что читается в глазах. «Спасите меня раньше всех. Спасите, я хочу жить. Подарите еще миг, еще день, еще весну. Я буду соблюдать законы рода…»

Она помнит этот миг из детства, помнит чувство потрясения при виде переправы, при виде сил природы, столкновения воли, неумолимости рока. Она помнит весь пережитый тогда ужас.

«Карибу — не просто карибу. Переправа — не просто переправа. Карибу — сама жизнь. Река — преходящий мир. Жизнь плывет, ловит течения, тонет, барахтается, торжествует. Жизнь умеет задавать вопросы. Иногда некоторые из живых могут спросить: кто же мы такие, если умеем спрашивать? И еще: почему мы верим, что ответы хоть чего-то стоят? К чему обмены изящными репликами, тонкие диалоги, если истина не меняется, если иные жизни сохраняются еще на миг, а другие тонут? Если на следующую весну новые карибу снова начнут тонуть?

Истина неизменна.

Каждой веной во время переправы река наполняется кровью. Хаос бурлит под водяной гладью. Самое плохое время.

Ждет нас».

Ребенок не хотел видеть. Девочка заплакала и убежала на равнину. Братья и сестры бежали следом, может, и хохотали — но они понимали ее страх, ее отчаяние. Хотя все равно кто-то бежал и хохотал. Или это была река… или это стадо карибу поднялось на берег и помчалось, заставив зрителей испуганно разбегаться? Возможно, они и заставили ее бежать. Трудно вспомнить.

Воспоминание завершается паникой, плачем, смущением.

Лежавшая на перекладине под сочащимся деревянным настилом Апсал’ара снова ощущала себя ребенком. Река ждет, она полна крови, а она — одна среди множества — молит о милости судеб.

* * *

Если швырнуть в пруд сотню камней, гладь разобьется, сумятица круговых волн не позволит глазу увидеть хоть какой-то порядок. Мгновение хаоса растревожит человека, отяготит дух и оставит след беспокойства. Так случилось в то утро со всем Даруджистаном. Глади раскололись. Каждое движение прохожих выдавало возбуждение. Люди говорили отрывисто и грубо как с иноземцами, так и со своими близкими.

Шквал слухов вызвал к жизни бурные потоки, и некоторые несли в себе истину; однако все намекали на что-то неприятное, нежелательное, влекущее беспорядки. Такое беспокойство может охватывать города на дни, целые недели — а иногда навечно. Такое беспокойство может заразить всю нацию, весь народ, приучив его к гневу и постоянной враждебности, ослабив в людях способность к сочувствию и усилив жестокость.

Ночью город оросила кровь. Поутру нашли покойников больше, чем находят обыкновенно, и притом в районе Имений, что вызвало негодующее потрясение избалованной знати за высокими стенами дворцов. От Городской Стражи истерически требовали расследования; в суд были призваны маги для проведения магического дознания. Вскоре новый слух заставил глаза широко раскрыться, рты распахнуться. «Ассасины! Все до одного! Гильдию уничтожили!» Тут на иных лицах появились удовлетворенные ухмылки — быстро изгнанные, оставленные для приватного употребления, ведь никогда нельзя перестараться в осмотрительности. И все же… гнусные убийцы нарвались на кого-то еще страшнее их и заплатили дюжинами жизней.

Некоторые задумывались — и пришедшие им в головы мысли мало кого… гм, вводили в уныние. Скорее они вызывали любопытство, рождая вопрос: «Кто же проник в город, если он способен безнаказанно перебить двадцать опаснейших ассасинов?»

Да, утро выдалось тревожное — проезжали по улицам телеги с трупами и кареты чиновников, шагали отряды стражников, толпы зевак вздыхали, между людей сновали коробейники, предлагая приторно-сладкие напитки, липкие леденцы и все что угодно; но никто не обратил внимания на запертые двери «К’рул-бара», на недавно вымытые стены, вычищенные стоки.

Тут все было пристойно.

* * *

Крут из Тальента вошел в свою комнатушку и увидел развалившегося в кресле Раллика Нома. Крут со вздохом удалился в нишу, служившую кухней, бросил мешок с овощами, фруктами и завернутой в листья рыбой. — Давно тебя не вижу.

— Дурацкая война, — ответил Раллик, не поднимая глаз.

— Уверен, этим утром Себа Крафар с тобой согласился бы. Они ударили превосходящими силами — как им казалось — только чтобы попасть в мясорубку. Если так пойдет дальше, Себа останется Мастером Гильдии — и единственным ее членом.

— Кажется, ты в дурном настроении, Крут. Какое тебе дело до провалов Себы?

— Я ведь всю жизнь отдал Гильдии, Раллик. — Крут появился, держа в руке репу. Подумал — и швырнул овощ в ведро около фляги с чистой водой. — Он же в одиночку ухитрился ее разрушить. Да, скоро его уберут — но что останется в итоге?

Раллик потер лицо. — Похоже, нынче все в дурном настроении.

— Чего мы ждем?

Крут не смог долго выдерживать взгляд ассасина, когда тот наконец поднял голову. Было нечто совершенно… беспощадное в холодных глазах, в суровом лице, созданном словно для того, чтобы доказывать ненужность улыбок. Это лицо не способно смягчаться, не способно принимать человеческое выражение. Неудивительно, что он был любимчиком Ворканы.

Крут попятился к принесенным продуктам. — Голоден?

— И что у тебя на уме?

— Рыбная похлебка.

— Пара звонов — и снаружи будет так жарко, что расплавится свинец.

— Да, я умею готовить…

Ассасин встал, вздохнул, потянулся: — Думаю, что лучше прогуляться.

— Как скажешь.

У двери Раллик резко обернулся и поглядел назад. Лицо его вдруг стало сухим: — Износилось, не так ли?

Крут нахмурился: — Что?

Раллик не ответил. Еще миг — и дверь закрылась за ним.

«Что износилось? Сегодня я туплю? Похоже… хотя скорее это… защитный инстинкт. Да, Раллик Ном, все изнашивается. Быстро.

Раньше все давалось проще… Не нужно было ничего менять. Нужно было ценить то, что есть, а не грызться».

* * *

Встав на колени, Зорди втирала пепел в щели между уложенными камнями, в каждую трещинку и неровность, каждую впадину на почти ровных поверхностях. Крошечные осколки костей катались под кончиками пальцев. Совершенным может быть лишь пепел древесины, а этот пепел сделан отнюдь не только из древесины. Она надеялась, что наконец настал сухой сезон. Иначе придется все переделывать, прятать глифы, чудные и прекрасные знаки, скрывать обещания, что они шепчут ей.

Он услышала, что дверь распахнулась на кожаных петлях, поняла — Газ стоит на пороге и тусклыми глазами смотрит на нее. Обрубки пальцев корчатся на кистях, рубцы культей окрашены ярко-алым, поцарапаны зубами и осколками костей.

Она знала, что он убивает каждую ночь, чтобы не убить ее. Знала, что является причиной всех этих смертей. Каждый из них оказался заменителем той, с которой Газ действительно хочет расправиться.

Она услышала, как он заходит.

Встала, стряхнула пепел в рук и фартука, обернулась.

— Остатки завтрака, — пробурчал он.

— Что?

— Дом кишит мухами, — сказал он, словно пригвожденный к порогу лучами солнца. Воспаленные глаза дергались, окидывая взглядом двор, словно пытались найти убежище и выползти из головы. Туда, под камень — или под выцветшую серую доску — или под кучу кухонных отбросов…

— Пора побриться, — сказала она. — Хочешь, разогрею воду?

Безумные глаза метнулись к ней — но в этом направлении убежищ не было, и муж отвернулся. — Нет. Не касайся меня.

Она представила, как берет бритву и проводит ему по горлу. Увидела потоки, ринувшиеся сквозь мыльную пену, увидела содрогания кадыка. — Отлично, — произнесла она, — борода скроет, как ты отощал. По крайней мере спал с лица.

В улыбке его чувствовалась угроза. — Тебе так больше нравится, жена?

— Нет, Газ, просто ты другой.

— Как тебе может что-то нравиться больше, если тебе все равно? А?

— Я так не сказала.

— И не нужно. Зачем ты кладешь эту штуковину из камней на лучшей землице?

— Мне просто захотелось. Делаю место, чтобы сидеть в покое. Смогу одним глазком за овощами приглядывать.

— А что, они могут сбежать?

— Нет. Я люблю на них смотреть, вот и все. «Они не задают вопросов. Не просят слишком многого. Вообще ничего не просят. Может, пару капель воды. Чистую, свободную от сорняков грядку. Солнышка.

Они не становятся подозрительными. Не замышляют меня убить».

— Чтобы ужин был готов к закату, — буркнул Газ и бросился наружу.

Она смотрела вслед. Под ногти набился пепел, и казалось — она только что рылась в погребальном костре. Что соответствует истине. Но Газу знать не следует. Вообще лучше ему ничего не знать.

«Стань овощем, Газ. Ни о чем не тревожься. Пока не придет время уборки».

* * *

Вол был слишком глупым для беспокойств. Если бы не жизнь, полная непосильной работы и постоянных побоев, животное было бы довольно гладким перетеканием ночи в день, дня в ночь и так далее и так далее. Сена — жуй не хочу, воды и соли-лизунца тоже достаточно, вполне достаточно, чтобы забывать о несносных кусачих мошках, мухах и клещах. Если бы вол умел видеть сны о рае, то сны его были бы простыми и рай тоже простым. Простая жизнь — способ избежать тревог, приходящих вместе со сложностями. Увы, способ сей сопряжен с потерей интеллекта…

Пьяницы, что сновали поутру около таверн, тоже искали рая, и прокисшие, размягченные мозги были отличной подмогой. Те, что лежали без чувств в притонах дурханга и д’байанга, проторяли иной путь к райской цели. Находимая ими простота — это, разумеется, смерть, и порог ее пересекается без особых усилий.

Не подозревая (что естественно) об иронии происходящего, вол втащил телегу в переулок за хижинами, из которых трое поджарых слуг выносили ночной урожай мертвых тел. Возчик, стоявший с вожжами у края телеги, сплюнул жвачку ржавого листа и молча показал рукой на еще одно тело, лежавшее в канаве. Кому на грош, кому на консул. Ворчащие слуги направились к трупу, подняли с камней за руки и ноги. Один вдруг крякнул и отскочил; тут же за ним последовали остальные.

Волу выпала передышка, потому что люди бегали туда — сюда. Подошли другие. Вол ощутил запашок смерти — но он к нему привык. Вокруг царила суета, а подъяремное животное стояло островком спокойствия, наслаждалось тенью переулка.

Городской стражник (у которого, как всегда по утрам, щемило сердце), провел рукой по широкому боку вола и протиснулся мимо. Присел, осматривая труп.

Еще один. На этот раз избит так страшно, что почти не похож на человека. Глаза выдавлены. Осталось всего несколько зубов. Его били до тех пор, пока не смяли горло (что и стало очевидной причиной смерти), но били и потом, пока не продавили грудную клетку. Использованное орудие оставило мелкие округлые синяки. Как и в прочих случаях.

Стражник встал и обратился к троим слугам из трущоб: — Завсегдатай?

Лица слуг были равнодушными. Один отозвался: — Откуда ж мы знаем, во имя Худа? Все лицо пропало, черт дери!

— Одежда? Вес, рост, цвет волос? Что-то ведь всегда…

— Господин, — оборвал его говоривший, — ежли он и завсегдатай, то недавний. Еще мясо на костях есть, видите? И одежда чистая. Ну, была, покеда он не обделался.

Стражник и сам все это заметил. — Значит, он мог быть именно новым клиентом?

— Ну, ежли только день или два. Вы ж знаете, иные заходят и берут навынос. Но нет, мы его не знаем, не видели ни одежды такой, ни волос не помним…

— Так что он делал в таком месте?

Никто не ответил.

Докажет ли стражник необходимость привлечения некроманта? «Только если этот был из благородных. Но одежда на нем недорогая. Скорее из купцов или чиновников среднего уровня. Но если так, что он забыл среди подонков района Гадроби?» — Он дарудж, — предположил стражник вслух.

— Мы их принимаем, — отвечал, слегка скривившись, словоохотливый слуга. — И ривийцев, и птенчатников, и даже Баргастов.

«Да бедность всех равняет». — Тогда валите его в телегу к остальным.

Слуги принялись за дело.

Стражник смотрел. Еще миг — и взгляд его переместился на возчика. Задумчивое лицо, струйки сока ржавого листа, бегущие по небритому подбородку. — А тебя женушка дома ждет?

— Э?

— Похоже, вол твой всем доволен.

— О, да, господин, эт точно. Все мухи, видите ли, любят большие мешки.

— Что?

Возчик покосился и подошел поближе. — Трупы, господин. Я зову их большими мешками. Я люблю думать, изучать важные вещи. Про жизнь и все такое. Что заставляет тело работать, что случается, когда оно останавливается и так дальше…

— Ясно. Ну что же…

— Всякое тело во вселенной, господин, сделано из одинаковых штучек. Вы этого не увидите, если нет особых линз, а я такие себе смастерил. Крошечные штучки. Я зову их мешочками. И в середине каждого мешочка плавает сумочка. Думаю, внутри той сумочки и записки имеются.

— Извини…те, вы сказали записки?

Быстрый кивок, пауза; изо рта потекли новые струйки бурого сока. — И на них записаны все подробности о том теле. Пес ли это, или кошка, или червяк с зелеными полосами. Или человек. Всякие вещи вроде цвета волос, глаз и так дальше — все записаны в записочках, что в сумочках внутри мешочков. Видите ли, это инструкции, они говорят мешочку, какого сорта мешочком ему быть. Некоторые мешочки для печени, другие для кожи, мозгов или легких. Когда мать и отец сшивают свои мешочки, получается ребенок. Понимаете ли, они их сшивают половинка на половинку, потому отродье похоже и на маму, и на папу. Вот мой вол — у него мешочки того же самого вида, и я тут подумал: если сшить их с человечьей половиной, разве не получится интересное?

— Полагаю, достойный господин, что-то воистину выбежит из города. Если вас прежде не забьют камнями.

Возчик скривил рот. — Вот в том и проблема мира, не так ли? Нет уважения к приключениям!

* * *

— Это очень важная встреча.

Искарал Паст кивнул с прежней очаровательной улыбкой.

Сордико Шквал вздохнула. — Это официальное дело Храма.

Он кивнул еще раз.

— Мне не нужно сопровождение.

— Тебе не нужно простое сопровождение, — заявил Паст. — Тебе нужен я, и ты меня получишь! — Тут он склонил голову и облизнулся. — Не так ли? Хе, хе! И она увидит, что со мною все самое невообразимое становится возможным! Да, я стану огромным ходячим пенисом!

— И так уже, — сказала Сордико Шквал.

— Уже? Что уже, дражайшая? Пора идти, иначе опоздаем!

— Искарал Паст, ты мне не нужен.

— Ты так говоришь, но глаза твои твердят иное.

— Мои глаза, — отбрила она, — рады были бы увидеть тебя на Высокой Виселице. Надеюсь все же, что город, услышав о твоей мучительной смерти, не вспыхнет спонтанным торжеством и не посадит меня на золотой престол славословия!

— И о чем это она? Никто даже не знает, что я здесь! И к чему ей желать золотого трона? Зачем трон, если у нее есть я? — Он снова облизнулся и обновил улыбку. — Веди, любимая. Я обещаю быть в высшей степени официозным на официальной встрече. В конце концов, не я ли Маг Теней? Не простой Верховный Жрец, но Подпирающий Небо Жрец! Привлекающий Взоры Жрец! Я не выскажу мнения… конечно, если меня не будут просить. Нет, я буду твердым и мудрым, я оставлю пустую болтовню сладким служкам. — Он присел. — Которых очень скоро заставлю себе послужить!

Его руки изогнулись в жесте странном, нет, привлекательном, ибо фонтаны смирения забили в возлюбленных очах, обеспечив Искарала Паста образом совершенства, который можно будет воскресить в памяти ночью под одеялом в постели с Могорой, храпящей сквозь отложенные в носу паучачьи яйца.

— Ты действительно будешь нем,Искарал Паст. Та, с кем я буду говорить, не выносит глупцов, так что не пытайся встревать, дабы не оказаться фатально навязчивым. — Она помедлила, покачала головой: — И все же не могу представить тебя ненавязчивым. Наверное, стоит прекратить увещевания. Надеюсь, ты вызовешь ее гнев и будешь мгновенно уничтожен. А я вскорости избавлюсь от твоих вонючих бхок’аралов и не менее вонючей жены. — Тут она удивилась сама себе: — Слушай! Эти мысли были предназначены для меня одной! Твое влияние на редкость развращает, Искарал Паст.

— Скоро мы будем близки, как горошины в стручке! В том крошечном, остром стручке, что прилипает ко всему, особенно к волосам в паху, когда ты вынужден пописать в кустарнике. — Он потянулся к ней… — Рука к руке скользнем по переулкам!

Она вроде бы хотела отпрянуть… нет, нет, всему виной его хрупкое и деликатное самоуважение, припадок мнительности, но они быстро исчезнут под новым штукатурным слоем обольстительной улыбки.

Они вышли из храма через резко используемую боковую дверцу, успев захлопнуть ее как раз перед носами бхок’аралов, бурей преследовавшими их по коридору.

На улице жуткий солнцепек, а Сордико Шквал кажется равнодушной к атмосферическим невзгодам — ужас, ни одной тучки вокруг! Хуже чем Семиградье, и ни одной расселины поблизости.

Жалкие толпы, сквозь которые пришлось протискиваться, море недовольных лиц, оборачивавшихся на каждый деликатный тычок его локтей. Паст с трудом поспевал за длинноногой Верховной Жрицей. — Длинные ножки, да! ох. Ох ох ох. Поглядите, как они косят пространство, поглядите на колыхания округлых…

— Тихо! — прошипела жрица через красивое плечико.

— Темный Трон понял. Да, понял. Он увидел необходимость нашей с тобою встречи. Воссоединения наиболее совершенных людей Тени. Любовь из книги волшебных сказок — чудная невинная женщина — но не столь уж невинная, смеем надеяться — и доблестный муж с бравой улыбкой и горячими мышцами. Э… разве я не гора мышц? Я даже могу шевелить ушами, когда возникает нужда — а сейчас нет нужды доказывать. Она не любит спесивых типов, ведь она такая нежная и все прочее. И скоро…

— Не растопыривай дурацкие локти, недоносок!

— … сияние славы отнесет нас …

— Извинись, чтоб тебя!

— Что?

Какой-то здоровенный олух встал на пути Искарала Паста. По выражению плоского лица можно было заключить, что он рассматривает нечто найденное на самом дне ночного горшка. — Я сказал, что жду извинений, хорек крысорожий!

Паст фыркнул: — О, глядите, какой-то здоровенный олух с плоским лицом смотрит на меня словно на нечто найденное на самом дне ночного горшка! И желает, чтобы Я извинился! И я извинюсь, добрый господин, как только вы извинитесь за олуховость и горшколичность — фактически, за самое ваше существование!

Огромная обезьянья лапища потянулась к его горлу. Она была такой обезьяньей, что практически не имела отставленного большого пальца (по крайней мере, так Искарал Паст позже расскажет бормочущей толпе лупоглазых бхок’аралов).

Естественно, он игнорировал лапищу и протянул свою руку к промежности олуха, потянул взад-вперед и покрутил туда-сюда, так что скот с писком согнулся вдвое и упал мешком дынь на грязные камни, где и скорчился самым жалким образом.

Искарал Паст переступил через него и поспешил вослед Сордико Шквал, которая, надо сказать, ускорила шаги до предела — одежды буквально развевались за спиной.

— Грубость некоторых людей! — пропыхтел Паст, когда они прибыли к скромному зданию неподалеку от Башни Шептуна. Ворота оказались запертыми, и Сордико потянула за веревку, растревожив где-то внутри колокольчик.

Они ждали.

За воротами загремели цепи, затем прочные створки крякнули, раскрылись, испустив тучу ржавчины с петель.

— Похоже, посетители здесь редки?

— С этого момента, — сказала Сордико Шквал, — ты станешь молчаливым, Искарал Паст.

— Стану?

— Станешь.

Тот, кто открыл ворота, явно старался спрятаться за ними. Верховная Жрица вошла без долгих церемоний. Искарал Паст побежал следом, боясь остаться на улице — створки начали поспешно сдвигаться. Едва выскочив во двор, он повернулся, чтобы выбранить нерадивого слугу. И увидел возящегося у засова сегуле.

— Спасибо, Туруле, — сказала Сордико Шквал. — Леди в саду?

Ответа не последовало.

Верховная Жрица кивнула и пошла дальше, вдоль по вьющейся среди запущенных клумб тропке. Стены дворика были полностью скрыты роскошно цветущими глициниями. Сордико замерла, углядев большую змею, что свернулась на солнце, и осторожно обошла ее.

Искарал Паст крался за ней, не сводя глаз с мерзкой твари, а та подняла клиновидную голову и поводила языком — то ли от любопытства, то ли от голода. Он зашипел и с удовольствием увидел, что змея вздрогнула.

Главный дом имения был невелик, элегантен и казался смутно женственным. Его со всех сторон окружали обвитые виноградом арки, в проемах таились благословенные тени. Верховная Жрица выбрала одну из арок и прошла внутрь.

Подойдя к заднему двору, они расслышали бормотание голосов.

Центр сада занимала мощеная площадка, украшенная кругом статуй в рост человека. Статуи смотрели внутрь площадки, странно уплощенные лица роняли водяные слезы в круговой бассейн-желоб глубиной в локоть. Статуи, как с тревогой разглядел подошедший Паст, изображали сегуле, и струйки воды истекали из щелей масок, обросших мхом и зеленью. Посреди площадки стоял на тонких ножках изящный бронзовый стол, а при нем два кресла. В одном, лицом к пришедшим, сидел мужчина с длинными седыми волосами. На рубашке его виднелись брызги крови. Спиной сидела женщина — длинные, ослепительно черные волосы мерцали, идеально контрастируя с белоснежным льном блузы.

Заметив Сордико Шквал и Паста, мужчина встал и поклонился хозяйке: — Миледи, до новой встречи.

Второй, более небрежный поклон Верховной Жрице — и мужчина прошел к выходу.

Сордико Шквал вошла в круг и встала рядом с освободившимся креслом. К удивлению Искарала Паста (и последовавшему миг спустя восторгу), она галантно присела перед хозяйкой.

— Леди Зависть.

— Садитесь, любовь моя, — отвечала Леди Зависть. Затем сам Искарал Паст получил наконец возможность узреть ее исключительное лицо, столь идеально соответствующее прекрасным волосам, и ее позу, гмм, позу в узком кресле, скрещенные ноги, открытую нижнюю часть изящного бедра, так и призывающую к ласке…

Женщина скривилась и сказала: — Может быть, Верховная Жрица, принести для вашего питомца песочницу? Пусть себе играет, пускает слюни…

— Боюсь, нам лучше похоронить его в песке.

— Интересное предложение.

Подошел Туруле с третьим креслом. Сходство его со статуями оказалось просто-таки нервирующим; Искарал Паст вздрогнул и быстро поклонился Леди Зависти, а затем плюхнулся в кресло. — Ее красота бросает вызов красоте Верховной Жрицы! Ну, воображаю, как они вдвоем…

— Искарал Паст! — шикнула Сордико. — Я приказала сидеть тихо, не так ли?

— Но я ничего не сказал, любимая! Совсем ничего!

— Я тебе не любимая и никогда ей не буду.

Он улыбнулся. — Я стану флиртовать с обеими красотками, вгоняя во взаимную ревность, очаровывая, небрежно скользя от одной к другой. Погладить там, похлопать здесь! О, что это будет за восторг!

— Я решила его прикончить, — сообщила Леди Зависть Сордико Шквал.

— Увы, это Маг Тени.

— Вы же не серьезно!

— О да! — заорал Искарал Паст. — Она серьезно! Более того, мне следует быть именно здесь, ибо я знаю то, чего вы не знаете!

— О боги, — вздохнула Леди Зависть. — Прекрасное утро пало грудами руин.

— Кто он был? — требовательно спросил Паст. — Тот человек? Кто он?

— И почему я должна вам сообщать?

— В обмен. Вы удовлетворите мое любопытство, я ваше — мы удовлетворим друг друга. Как это понравится Сордико Шквал!? Ха!

Леди Зависть потерла виски, явно не в силах этого выносить, и ответила: — Это был бард Рыбак Кел Тат. Совершенно необычайный человек. Он… вызывает к откровенности. В городе случились ужасные события…

— Не такие ужасные, как то, о чем я готов рассказать! — взвизгнул Паст.

Тут и Сордико принялась тереть лоб.

— Заработало!

Леди Зависть поглядела ему в глаза: — Если я соглашусь на обмен, Маг, вы сможете обуздать себя, позволив нам с Верховной Жрицей побеседовать?

— Обузданность гарантирую, Леди Зависть. Разумеется, обещание на обещание.

— Так о чем вы?

— Леди Зависть, я прибыл на корабле.

— И что?

— Корабле, которым владеет на редкость прелестная женщина…

— О, не надо еще одной! — застонала Сордико Шквал.

— Бедняжка, — отозвалась Леди Зависть.

— Едва ли. — Искарал Паст откинулся на спинку кресла, вытянул ноги. Теперь он мог обозревать обеих сразу! — Как я мечтал о таком вот мгновении! Смотрите, они готовы глотать любое мое слово! Я их получил, получил!

— Что не так с этим человеком, Верховная Жрица?

— Не знаю, с чего и начать.

Искарал Паст изучил свои ладони, ногти — ногти чуть не вызвали тошноту, ведь бхок'аралы взяли за привычку сосать ему во время сна пальцы, отчего те покрылись морщинами, ссадинами, стали откровенно непривлекательными; так что он отвел взгляд и уставился на Туруле, что оказалось не лучшей идеей… лучше смотреть на цветок — это, как он подозревал, будет безопасным. Но наконец пришло время встретить взор необыкновенных глаз Зависти. — Да, — сказал он не спеша, — я вижу, наконец, сходство, хотя вы выиграли войну совершенства. Не слишком легко, но тем не менее имеете право торжествовать, и я могу лишь хлопать в ладоши и восхищаться. Так или иначе, но в настоящий момент на судне в гавани обитает никто иная, как возлюбленная ваша сестрица Злоба!

— Так и знала! — Леди Зависть вдруг оказалась на ногах. Она вся дрожала от… возбуждения?

Искарал Паст хехекнул. — Да, я играл, пока не окончились все игры, пока не открылись истины, и содрогнулись чувства, и потрясение громом сотрясло космос, и тени ворвались во вселенную! Разве я не Маг Теней? О да, я именно он! Он! — Затем он склонился, изобразив на лице полнейшее огорчение: — Вы не пришли в восторг, Леди Зависть? Мне спешить туда, передавать ваше приглашение в сей чудный сад? Располагайте мною как слугой, прошу вас! Сделаю все, чего изволите! Хотя, разумеется, не сделаю, сделав лишь то, чего изволю сам! Пусть думает иначе — может, это вернет ее лицу цвет, может, успокоит бурю в очах, может, не даст закипеть воде в том корыте — впечатляющая деталь, скажу я вам! Так. Что я могу еще сказать?

Сордико Шквал и Леди Зависти так и не удалось поговорить в тот день.

* * *

Резак пошел отыскать хоть какое-то заведение, чтобы позавтракать. Он был утомлен, в глаза словно набился песок. Едва набив живот, он вернется в «Феникс» и завалится на койку. Составление даже такого тактического плана потребовало немалой борьбы. Из всех любителей изучать необыкновенное разнообразие жизненных путей он оказался бы последним, ведь путешествие по кругу, сравнение Даруджистана прежнего и невообретенного доставило ему весьма мало благостей. Контраст между своей судьбой и судьбой женщины, зовущейся ныне Чаллисой Видикас, заставил его ощутить себя онемевшим, потерявшимся и всеми брошенным.

Он нашел пустой столик в открытом ресторанчике около Парка Бортена, заведении дорогом (кстати припомнилось, что денег осталось совсем немного), сел и стал ожидать, пока кто-нибудь из обслуги не обратит на него внимания. Здесь работали три ривийки, молодые женщины в модных одежках загадочного стиля: длинные, пышные льняные юбки в индиговую полоску, узкие кожаные блузки и ничего под ними. Волосы заплетались в косички, обнажая взорам клановые подвески из речных ракушек над ушами. Впечатление эти побрякушки производили приятное, но вот только ни одна из официанток, похоже, не слышала просьб обслужить, сколько он ни старался. Он решил, что в когда они будут пробегать мимо в следующий раз, он подставит ногу — и тут же устыдился неблагородного побуждения.

В конце концов ему удалось привлечь внимание одной из них. — Горшок с чаем, пожалуйста, и чего-нибудь на завтрак.

Заметив, что он скромно одет, женщина недовольно спросила, одновременно отворачиваясь: — Фруктовый завтрак или мясной? Яйца? Хлеб? Мед? Какого сорта чай — у нас двадцать три разновидности.

Он нахмурился. — Гм… сами решите.

— Простите меня?

— Что вы ели на завтрак?

— Лепешки, разумеется. Как и всегда.

— А вы их подаете?

— Конечно, нет!

— А какой чай пили?

— Никакой. Я пиво пила.

— Обычай Ривии?

— Нет, — буркнула она, так и не поглядев на гостя. — Мой способ справиться с дневными неприятностями.

— Боги подлые! Просто принеси мне чего-нибудь. Мяса, хлеба, меда. И самый простецкий чай.

— Отлично, — бросила она и упорхнула в сумятице юбок.

Резак нажал на переносицу, пытаясь отогнать наступающую головную боль. Не хотелось думать о протекшей ночи, о нескольких звонах, проведенных на кладбище, на каменной скамейке и с Чаллисой, стоявшей слишком уж близко. О том, что сделала с ней какая-то пригоршня лет — морщинки вокруг глаз, складки у рта, возраст, показывающий себя в полноте, в излишнем выпирании милых некогда округлостей. Он твердил себе, что девочка, которую он знал, все еще здесь, там, внутри. В небрежных жестах, в тихом смешке. Нет сомнений, она смотрела на него так же — видела слои огрубения, знаки потерь и страданий, осадок беспутной жизни.

Он уже не тот паренек. И она не та женщина. И все же они сидели, как будто знали друг друга. Как будто являются давними друзьями. Годы назад между ними проскочили искры ребяческих надежд и пустых амбиций; но сегодня они тщательно их избегали, хотя душевные потоки и сплетались, рождая нечто романтическое, нечто до странности ностальгическое.

Более всего Резака тревожил живой свет, все сильнее разгорающийся в глазах Чаллисы — особенно когда он почуял в себе ответное удовольствие. Они сидели и играли воспоминаниями, и озаривший скамейку ореол не имел ничего общего в лучами рассветного солнца.

Во всем этом нет ничего правильного. Она ведь замужем. Она из знати… нет, эта деталь не имеет значения, ведь ее намеки не имеют отношения к собственности, к общественным заботам.

«Она скучает. Ей нужен любовник. Нужно то, что она прежде умудрилась упустить. Второй шанс, вот что ей нужно.

Но существуют ли вторые шансы?»

Это же… низко. Отвратительно. И как он может об этом помышлять?

«Может, Апсалар видела все слишком хорошо. Заглянула мне в душу и увидела, как мала моя душа, как слаба воля. Разве я устою перед женщиной? Нет, я падаю в объятия. Я меняю форму, приноравливаюсь к каждой, угождаю… словно единственный известный мне путь к сердцу женщины — воплотить ее мечтания.

Может, она была права, когда ушла».

Только этого Чаллисе и нужно? Развлечения, бегства от унылой скуки благоустроенной жизни? Он с сомнением подумал, что все не так просто. Есть поток более темный, и он для Чаллисы важнее. Возможно, она видит в нем доказательство собственной испорченности. Падения. Или нечто иное, еще более опасное.

Ривийка успела принести горшок чая, поднос со свежим хлебом, кувшином, до краев полным меда, и миской с разрезанными фруктами. Он смотрел на заставленный стол и безуспешно пытался припомнить, когда именно все это появилось.

— Я нужна тебе, — сказала она, когда небо начало светлеть, и слова прорвались сквозь его утомление. — Крокус. Резак. Предпочти любое имя. Я поняла все в тот миг, когда увидела тебя. Я бродила почти всю ночь, просто бродила. Сама не зная, искала кого-то. Жизнь стала загадкой, и мне думалось, что никто не сможет ее разгадать. Ни супруг, ни кто-то иной. И тут я увидела тебя, стоящего на кладбище, словно привидение.

О, он всё знает о привидениях, о том, как они могут досаждать днем и ночью. О том, как умеют находить лазейки в душу. Да, привидения ему знакомы. — Чаллиса…

— Когда-то ты меня любил. Но я была юна. Глупа. Сейчас я уже не юна и не глупа. Сейчас я не отвернусь.

— Твой муж…

— Его не заботит, чем я занята и с кем.

— Тогда зачем ты вышла за него?

Она отвернулась и ответила не сразу. — Когда он спас мне жизнь, той ночью в имении Симтали, то словно овладел ею. Моей жизнью. Он стал ее владельцем, потому что спас. И так думал не он один. Я тоже. У меня как будто отняли выбор. Он овладел моим будущим и делал со мной все, что хочется.

— А отец…

— Должен был меня переубедить? — Она засмеялась, но это был горький смех. — Ты мог не заметить, но я была испорченной. Несносной. Может, он и пытался, только я не помню. Похоже, он был рад моему уходу.

Нет, это была не та Чаллиса, которую он знал.

— Дом Видикас владеет маленьким зданием в порту. Его почти не используют. Там два этажа. Первый — просто склад, забитый материалами, остающимися от постройки лодок для торговцев. На втором этаже живет плотник, когда мы его нанимаем. Я… была в той комнате и… у меня есть ключ.

Была там? Он удивился тому, как она смешалась. Но ненадолго. «Она уже пользовалась комнатой. И не раз. Для делишек вроде того, на которое намекает сейчас. Чаллиса, зачем же тебе именно я?»

Заметив нерешительность, женщина склонилась и положила ему руку на плечо. — Мы просто встретимся там, Крокус. Поговорим. В этом месте можно поговорить, не опасаясь чужих глаз. Просто поговорить.

Он понимал, что «это место» не для разговоров.

И сегодня вечером его там будут ждать.

Что же де… — Ой!

Служанка дала ему затрещину. Резак изумленно вытаращился.

— Если я работала, нося тебе треклятый завтрак, будь любезен его съесть!

— Прости! Я задумался…

— Когда жуешь, думается легче. Ну, не заставляй меня подходить снова.

Он уставился ей вслед. «Будь я из благородных, она на такое не решилась бы». Тут он заметил взгляд человека, сидевшего напротив.

— Вижу, у вас есть подход к женщинам.

— Ха, ха.

* * *

Случайности иногда могут приносить неожиданные милости, и Сцилларе — хотя она не ведала об этом — в этот миг была дарована милость. Она не думала о Резаке. Нет, она сидела напротив малазанского историка, Дюкера, сражаясь с инстинктивным желанием обвить его руками, невинным удовольствием развеяв молчаливое горе. Она понимала: ее удерживает страх, что он не одобрит сочувствия. Это — и еще возможность, что она «прочитала» его неправильно.

Суровая жизнь заставляет нас закрывать и делать непрозрачными все пути, пока, наконец, ни одной отдушины не остается скрытой во тьме душе, и никому не внятны ее стоны, протесты против несправедливости, долгие и мучительные периоды грусти. Суровость внешняя рождает огрубение души.

Она отлично знала, что грусть невозможно исцелить. По сути, это не порок, не упадок, не болезнь духа. Грусть всегда имеет причину, и считать ее неким видом слабости — означает проявлять невежество или, еще хуже, трусливую лживость. Как будто счастье — единственный законный способ существования. Словно уныние следует изолировать, усыплять рассуждениями; словно причины грусти — это всего лишь ямы и капканы на пути к благословенному удовлетворению, острые камни, которые нужно обойти или перейти по доске, а то и перелететь на крыльях фальшивого энтузиазма.

Сциллара знала в этом толк. Она слишком часто встречалась с грустью. Обнаружив первый из способов избежать грусти в дурханге, она сразу же поняла, что это лишь бегство от чувств, имеющих полное право на существование. Она попросту не могла позволить себе симпатию к подобным чувствам, ибо сделать так означало сдаться их истинности.

Грусть суждена нам. Она так же естественна, как веселье, любовь, горе и страх. Все аспекты существования.

Слишком многие путают грусть с жалостью к себе. Осуждая ее в других, они показывают собственную черствость, а также и немалую долю жестокости.

Пивной зал вонял кровью, дерьмом, мочой и рвотой. Дымка очнулась в комнате наверху; она была так же близка к смерти, как и раньше, но все-таки не умирала. Баратол и Чаур пошли в подвал, помогать Дергунчику и Хватке закапывать тела товарищей. Горе кузнеца по недавно найденному другу — Колотуну — было столь сильным, что Сциллара не решалась поглядеть ему в лицо. Он оказался совсем не человеком со стальными нервами, и это сотрясло ее хрупкое собрание убеждений. Ей нужен хоть один крепкий человек. Но разве она уже не видела в нем такую душераздирающую ранимость — в день, когда он пытался вдохнуть жизнь в утонувшего дурачка Чаура?

— Он… — начал было Дюкер и нахмурился, — думаю, он замечательный человек.

Сциллара заморгала. — Кто?

Историк покачал головой, не смея встретиться с ней взглядом. — Лучше мне напиться.

— Не помогает.

— Знаю.

Они снова замолчали. Потянулись мгновения.

«Мы случайно наткнулись на этих людей. Дурацкая похвальба в ресторане. Мы только начали их узнавать, ценить сокровище, которым был каждый.

Колотун был целителем. Сжигателем Мостов». В его глазах всегда светилось какое-то самоуничижение, чувство вины. Целителя терзало нечто неисцелимое. Список неудач, ставших для него провалами. И все же он остался человеком вежливым. Тихий, странно высокий голос — которого они никогда уже не услышат.

По нему и рыдает Баратол.

Синий Жемчуг был магом. Забавно неуклюжим, по детски широко раскрывавшим глаза, что никак не вязалось с его прошлым Сжигателя. Дергунчик бесновался над телом — сержант, распекающий солдата столь неумелого, что не смог выжить. Дергунчик сердился и негодовал, хотя тоска изливалась из голубых глаз. «Проклятый идиот!» орал он. «Худом клятый бесполезный идиот! Дурак!» Когда он попытался пнуть тело, Хватка грубо повернула его, чуть не сбив с ног; тогда Дергунчик вогнал носок сапога в щель между досок стойки бара.

Они выглядят постаревшими. Хватка, Дергунчик. Унылые, с красными глазами, опущенными плечами. Они не потрудились смыть кровь с лиц, рук и одежды.

Один Дюкер кажется прежним — как будто последние смерти походили на струю мочи, пущенную в полноводную реку. Его грусть абсолютна, он никогда не приходит в себя. Ей хотелось встряхнуть его, вернуть к жизни. Однако она этого не делала, понимая, что ею движут чисто эгоистические желания. Ну хотя бы желание обнять, найти в нем сочувствие.

Ибо ей тоже хотелось плакать. Из-за того, что вывела историка на прогулку в город и тем самым спасла ему жизнь.

Когда они пришли назад, наткнувшись на трупы у порога; когда вошли внутрь бара и увидели следы резни… Дюкер метнул на нее короткий взгляд, и она ясно прочитала его мысли. «Видишь, чего ты не дала мне увидеть?» Мысль, столь далекая от выражения подобающей благодарности, словно он был выходцем из иного мира.

Истина очевидна. Ему хотелось быть там. Хотелось умереть той ночью. Но настырная сука Сциллара отказала ему в освобождении. Оставила его в скучной жизни, которой, похоже, не предвидится конца. Этот суровый взгляд поразил ее сильнее, чем смог бы бешеный удар кулаком.

Ей нужно бы пойти вниз. Встать в узком погребе под низким потолком, держа за руку Чаура, слушая, как они горюют — каждый на свой манер. Дергунчик бранится. Хватка почти прижалась к нему, но лицо совсем отрешенно-равнодушное, если не считать темноты во взоре. Баратол вцепился в бороду, глаза навыкате, лоб искажен судорогой.

Вдруг распахнулась дверь, пустив сквозь тучу пыли столб солнечного света, и вошел седовласый бард. Сциллара и Дюкер смотрели, как он закрывает за собой дверь, ставит на место железный засов — как он умудрился его поднять, было загадкой, которую ни Дюкер, ни Сциллара не решились комментировать.

Старик подошел ближе, и женщина заметила: он тоже не сменил одежды, относясь к следам крови с таким же равнодушием, как и отставные солдаты.

На полу валялось полдюжины тел. Дымка вроде бы бормотала, что именно бард их всех прикончил, но Сциллара не поверила. Он тощий, дряхлый. Однако глаза не отрывались от пятен крови на куртке.

Бард сел напротив, встретился взглядом с Дюкером, сказал: — Что бы они ни решили делать, Историк, я готов помочь.

— Ведь они и на тебя нападали, — сказала Сциллара.

Он поглядел ей в глаза: — Они убивали всех в зале. Убивали невиновных.

— Не думаю, что они придумают что-то еще, — буркнул Дюкер, — кроме как продать бар и смыться.

— Ах, — вздохнул бард. — Неважно. В любом случае, я не полностью свободен.

— О чем ты?

— Я ощутил очень старый вкус, историк. Обычно я не позволяю себе встревать в… дела.

— Но ты разозлен, — заметила Сциллара, распознав наконец значение странного тусклого блеска, увиденного во взоре старика. «Такое бывает перед… хладнокровным убийством. У поэта действительно есть когти. И он вовсе не такой дряхлый, как мне казалось».

— Да, разозлен.

Снизу донесся громкий треск, сопровождаемый криками удивления. Трое вскочили из-за стола. Дюкер первым вбежал в кухню, спустился по узкой лестнице в погреба. Факела на дальней стене бросали трепещущий свет на удивительную сцену. Остро пахнущая жидкость разлилась по земляному полу; казалось, она не желает впитываться. Вокруг стояли малазане, Баратол и Чаур — все смотрели туда, где разбилась большая амфора.

Сциллара догадалась, что ее пнул Дергунчик.

Сосуд развалился, вылив какой-то маринад и показав объект, тщательно сохраняемый в нем.

Колена подведены к подбородку, руки обернуты вокруг лодыжек.

На лице маска с четырьмя вертикальными полосками на лбу.

Бард хмыкнул. — Я часто гадал, — пробормотал он, — как кончили жизнь прежние.

Жидкость все же впитывалась в пол, сильнее очертив края свежезасыпанных могил.

* * *

Сотня брошенных камней, сумятица кругов, город, живущий тысячами жизней и объединяющий их. Отрицать это — значит отрицать узы братства и сестринства, общность — будь она высвобождена, мир стал бы местом менее жестоким, менее порочным. Но у кого есть лишнее время? Беги туда, ныряй сюда, избегай чужих глаз, не позволяй себе узнать ни одного из мелькающих мимо лиц. Танец трепета на редкость утомителен.

Смотрите же, если смелы, на следы сталкивающихся кругов, на жизни, на жизни! Узрите Стонни Менакис, облачившуюся в самообвинение и одичавшую от чувства вины. Она спит плохо или совсем не спит (кто рискнет заглянуть в ее темную спальню ночью, кто не убоится встретить блеск открытых глаз?) Она дрожит, ее нервы подобны струнам в огне, а бедняга Муриллио держится неподалеку, отчаявшись утешить ее, преодолеть все вставшие между ними заслоны.

В их дворе толпа оставшихся без присмотра молодых дикарей молотит друг дружку деревянными мечами; поистине чудо, что никто до сих пор не потерял глаз и не упал на каменные плиты с перебитой трахеей.

Тем же временем в расположенной неподалеку мастерской Тизерра сидит у гончарного круга и смотрит в пустоту; шматок глины кружит и кружит в ритме давящей на рычаг ноги — она замерла, пораженная силой вдруг открывшейся любви к супругу. Любви столь яростной, что она сама устрашилась, поняв наконец всю глубину собственной уязвимости.

Это чудесное чувство. Деликатное и наводящее ужас. Это экстаз.

Улыбайтесь вместе с ней. О, улыбайтесь с ней!

В тот же миг объект страсти Тизерры шагает по двору имения Варады, своего нового места работы. Ум его, бывший спокойным при выходе из дома, начал чувствовать неясную тревогу. Он отослал по домам Скорча и Леффа и стоит в воротах, смотря, как они бредут словно неупокоенные, и думает, что наступил момент наивысшей опасности — как раз перед рассветом лучше всего нападать, если кто-то замыслил насилие. Но кому это нужно? Кому интересна таинственная госпожа Варада?

Кресло в Совете, да, но то ли достаточный повод для убийства? И почему ему вообще на ум пришли подобные мысли? Пронеслись слухи — подхваченные им от пьяных работников пекаря — что прошлая ночь принадлежала Гильдии Ассасинов, да только всё обернулось кисло для нанятых убийц и ох, разве это не стоит сожаления? Момент молчания, потом все занялись клецками. «А ты не хочешь?..»

Он помедлил во дворе, глядя на недавно нанятых охранников, особенных подопечных с сомнительным прошлым и потенциально опасными мотивами. Да, они воссоединились с кастеляном, печально известным Усердным Локом. Пугай и Лезан Двер бросают кости о стену имения. Технически их смена кончилась, хотя Торвальд Ном подозревает, что кости они бросают уже довольно долго. Еще раз предупредить? Нет, его дух уже впал в уныние, как бывает всегда, когда у него возникает чувство, будто его берут за шиворот и готовятся задать как следует — как любила говорить мамаша, прижав юного Торвальда к полу ногой и следя, как он вопит и извивается (разумеется, это было своего рода представление, ведь мамаша весила не больше сторожевого пса, а кусаться и вовсе не умела). «Задам тебе как следует, милый мальчик. Когда я во всем разберусь и пойму, кто больше всех свинячил за столом, кого мы увидим в чулане?»

Милая мамочка никогда не умела изобретать изысканные метафоры, благословите ее боги.

Вдруг отчаявшись столь сильно, что не решился заявить о своем присутствии, Торвальд Ном пошел в контору, полный решимости перелезть через стол и улечься в кресло, где можно подремать до звонка к обеду. По крайней мере, нанятые ею повара дело знают.

Оставим же его и оседлаем последний круг волн, ведущих из города, на запад, вдоль берега озера, к пыльным и прокопченным ямам, в котором низшие твари укорачивают свои жизни, чтобы дарить существам вроде Горласа Видикаса и Скромного Малого подобающий им по праву уровень комфорта и уважения. Впрочем, нужно сказать, они работают также на поддержание всеобщей цивилизации, определяемой обыкновенно уровнем технических достижений, скоростью прогресса и идеей структурной стабильности (хотя мало что из вышеперечисленного работники могут испытать на себе, разве что вприглядку).

Мальчику Харлло отвесили десять ударов за хождение в недозволенных местах; наказание было достаточно суровым, чтобы заставить его в беспамятстве лежать на животе. Толстый слой мази «мелино» стекает с его спины.

Бейниск получил кнутом по левому плечу (уже третий шрам) за небрежение обязанностями смотрителя Утесов. Сейчас он пришел к Харлло и молча смотрит на лежащего подопечного.

Наконец Харлло подал голос: — Извини, Бейниск…

— Да ладно. Я просто хочу знать, куда ты лазал. Не верю, что у тебя будут от меня секреты. Честно не верю. Веназ твердит «я так и знал». Он говорит, ты плохой, Крот, и что тебя нужно послать в копальщики.

Дети недолго выдерживают в копальщиках. — Веназ хочет снова быть твоим кротом.

— Знаю. Только он уже вырос.

— Люди вроде него никогда не любят людей вроде меня, — сказал Харлло. Это была не жалоба, а наблюдение.

— Потому что ты умнее чем он, и чем старше он становится, тем хуже — ведь по уму ты уже всех нас перерос. Слушай, Харлло, я видел таких как ты. Их били, пока они не поглупели. А иных забивали до смерти. Может, они пытались сбежать, может, спорили с главарями своих ям. Ум тебя разрушает, понимаешь?

— Да, Бейниск. Прости.

— Зачем ты прокрался в тоннель?

Он мог бы рассказать все. В тот миг ему казалось, что это самое правильное. Но Харлло больше не доверял своим чувствам. Оправдания опасны. Он может вогнать всех в еще большие беды.

— Ты тащил кости. Эти кости прокляты.

— Почему, Бейниск?

— Потому что найдены там, где костям не место. Так далеко, что никто не мог бы их закопать — да и кто будет закапывать мертвых животных? Нет, те кости от демонов, живущих в скале и темноте. Прямо в корнях земли. Не трогай их, Харлло, и не пытайся вернуть.

Так в чем же подозревает его Бейниск? — Я был… я испугался, — сказал Харлло. — Мы как будто разорили кладбище или еще что. Вот почему у нас так много несчастных случаев…

— Случаи потому происходят, что новый начальник давит слишком сильно, гонит в тоннели с трещинами и дурным воздухом — таким воздухом, от которого ты видишь ненастоящее.

— Может, со мной именно так и было?

— Может, но, — парень встал, — я так не думаю.

Затем он ушел. Ожидалось, что завтра Харлло сможет выйти на работу. Он страшился этого, ведь спину ломило — но готов был выйти, чтобы не подвести Бейниска, и так наказанного ни за что. Харлло будет трудиться с особым усердием, несмотря на боль и прочее; он будет трудиться, чтобы Бейниск снова полюбил его.

Ибо если в таком месте никто тебя не любит, то и продолжать жизнь нет смысла.

Лежа на животе накануне начала нового года своей жизни, Харлло не ощущал волн, исходящих из внешнего мира. Нет, он ощущал лишь одиночество. Возможно, он навеки потерял друга, и это тоже плохо. Возможно, единственный его друг — большой скелет в глубине шахты, который получил ноги и может уйти, пропасть во тьме, и все, что останется Харлло — связка инструментов под матрацем.

Ребенку трудно думать о будущем, потому что мысли о будущем обычно основаны на воспоминаниях прошлого, продолжают их или строятся на контрасте, а у ребенка воспоминаний еще мало. Мир ребенка весьма ограничен. Можно измерить его — от кончиков пальцев ног до макушки; можно потрогать вихор волос, а потом не остается ничего, кроме надежды на лучшее.

* * *

В слабом фосфорическом свете скалы Т’лан Имасс поднялся на ноги и замерл, словно забыв, как ходить. Толстые изогнутые бедра эмлавы заставляли его склоняться вперед; шары бедренных костей, вставленные во впадины таза, скрежетали при каждом движении.

Непривычное колдовство. Он примечал, как именно срастались ткани — вначале плохо, ведь кости чужие; он понял, что это скорее похоже на самообман. Ритуал оживляет грубо и прямолинейно, физические изменения происходят слишком медленно, хотя незавершенность скелета, похоже, не влияет на способность опереться на новые ноги, сделать первый косолапый шаг, затем второй.

Он подозревал, что скрежет со временем стихнет, головки бедер и впадины притрутся, хотя вряд ли он сможет ходить прямо, как прежде.

Пускай. Дев’ад Анан Тол снова подвижен. Он стоял, и поток воспоминаний охватил его темным приливом.

Назад, к тому мгновению, когда Джагутский Тиран Раэст стоял перед ним, держа в руке окровавленную палицу, а Дев’ад извивался на каменном полу с переломанными ногами.

Нет, он не падал со скалы. Иногда необходимо солгать.

Он гадал, не лежит ли еще в тайном месте выкованное им так давно оружие. Это недалеко. Еще миг — и Т’лан Имасс двинулся. Ноги скрежетали, тело раскачивалось из стороны сторону.

Нелюдское лицо Раэста исказилось негодованием. Бешенством. Рабы всегда будут рабами. Никто не смеет восставать, бросая вызов хозяину. Никто не смеет замышлять падение хозяина, никому не позволено подходить к этому так близко, как сумел Дев’ад. Да, бешенство. Преступление против законов самой природы.

«Я сломаю тебя, Имасс. Оставлю здесь, в яме вечной тьмы. Умирать. Гнить. Никто не узнает о твоих безумных дерзаниях. Всякое знание о тебе пропадет, угаснет. От тебя не останется ничего. Знай, что я хотел бы оставить тебя здесь в живых навечно — и даже такой пытки не хватило бы. В моем невольном равнодушии, Имасс, таится милость».

Он подошел к тайному месту, расселине в скале, и просунул руку. Пальцы сомкнулись на тяжелом волнистом лезвии. Дев’ад вытащил оружие.

Имассы знали камень, камень, который был водой, которая была камнем. Железо принадлежало Джагутам.

Он держал в руке меч, созданный бессчетные тысячелетия назад. Да, в форме кремня, выемки от сколотых кусочков вдоль лезвия, параллельные извивы жил, двойные желобки вдоль выступающего «позвоночника» каждой стороны. Рог рукояти окаменел — на редкость удобный и приятный вес.

Истинно, форма кремня. Однако меч сделан из железа, закаленного в святых огнях Телланна. Неподдающийся ржавчине и гниению громадный клинок имеет цвет начала ночи, глубокой сини неба, с которого ушли последние лучи утонувшего солнца. Миг рождения звезд — да, таким оттенком наделен меч.

Он прислонил его к стене и снова засунул руку в трещину, достав такой же нож или скорее кинжал. Кожаные ножны давно стали прахом, но он легко изготовит новые.

Старый тиран пропал. Значит, где-то рядом дожидается пустой трон.

Дожидается Дев’ада Анан Тола. Того, кто был калекой, но теперь не калека.

Он воздел оба клинка — кинжал в правой руке, меч в левой. Проблески начала ночи, миг рождения звезд. Железо в обличье камня, железо в обличье камня, что есть вода, а вода есть камень, а камень есть железо. Тирания Джагутов в руках Т’лан Имасса.

Боги глупы, если верят, что им известны все ходы игры. Что их правила закреплены навеки и приняты всеми, что каждая ставка учтена и отмечена, открыто сверкает на столе. Боги пролагают совершенные пути к совершенным тронам, и каждый трон представляет совершенную силу.

Боги глупы, ибо им никогда не приходит в голову: не все ходят по путям.

Глава 14

Под выцветшим щитом небес

Воссел на вороном коне, весь в черном

Волос седые пряди вьются из-под шлема

Не знает он, откуда появился

Лишь видит, что попал в средину пустоты

И цель скитаний, вероятно, близко

Оттенком борода его как талый снег

Но льдинки глаз вовеки не растают.

Скакун недвижно замер и не дышит

Как и седок — лишь ветер воет глухо

Кольчуги ржавой гладит чешую

Нет, он не шевельнется оттого

Что всадник слева подскакал и всадник справа

И мертвых лошадей они остановили

Глазами мертвыми спокойно смотрят

Как будто он их давний командир.

Земля под ними жизни лишена

А в душах пепел служит панихиду

Печалям, горестям, обидам прошлых лет

Но все минуло, лошади недвижны…

И вправо он взглянул, и зубы сжал

Единственного глаза взор узнав, хотя и смутно

На хмурую улыбку отвечая, вопросил:

— Итак, нас ждут, капрал?

— Посчитаны, разбили лагерь на равнине.

Ведь этого желали вы, сержант?

Плечами он пожал и на другого поглядел:

— Цвета я знаю, сэр, но вас впервые вижу.

Чернобородый воин, крепок как базальт,

В доспехах, что лишь силачу подвластны

Наморщил лоб: — Ну что ж, тогда услышьте:

Пред вами Серый Меч Брукхалиан.

Земля под троицей загрохотала мерно

Как будто пробудилось чье-то сердце

И эхо отразилось от щита небес

Стальными отзвуками битвы, что грядет.

— Итак, Сжигатели опять стремятся в бой.

Брукхалиан сказал: — И Серые Мечи,

И названный капралом. Он рожден, чтобы снова умереть

И новым лечь мостом меж нами, славный сир.

И, лошадей бездушных развернув

Направились они на смотр туманных полчищ

Чтоб с боем по своим пройти следам

Вернуться в мир, забытое постичь —

И над лугами, что от века не цвели

Над кровью, что давно впиталась в почву

Искар Джарак, по хищной птице прозван,

Сидит на вороном коне,

Став полководцем вновь.

«Меч и Щит», Рыбак Кел Тат

Блаженство согретого солнцем пляжа на далеком островке быстро утомило людей, привыкших к лишениям и приключениям. Чем меньше остров, тем скорее приедается. Так решил Грантл, в тридцатый раз обогнув белую кромку берега и начав восхищаться следами своих ног — особенно когда они причудливым узором пересекали следы предыдущие. Он утомился, отупел, так что ему не сразу пришло в голову остановиться и обернуться, узнать, кто идет сзади.

Мастер Квел, потный и сопящий, сражался с мягким песком. Наверное, так он сражался всю свою жизнь — вымучивая шаг за шагом. Одна сторона его тела — лицо, шея, предплечье и лодыжка — обгорела (результат сна в непродуманной позе). Он уже давно брел за Грантлом, о чем можно было судить по следам, описавшим полный круг. Не разумнее ли было просто крикнуть, привлечь его внимание? Если бы Грантл на заметил чужие следы на своих собственных, они могли бы шагать целый день — один в преследовании, другой попросту двигаясь с недоступной второму скоростью.

— Всего лишь крикнуть, — сказал он, когда маг подошел ближе.

— Я не хотел, пф… привлечь ненужное, пф… внимание к нашим особам.

— Звучит как-то странно.

— Мне нужно пописать.

— Ну…

— Не могу. Вернее, могу, но время от времени. Обычно как раз тогда, когда забываюсь.

— А. Целитель мог бы…

— Да, да, знаю. Забудем. Послушай…

— Мастер Квел, — сказал Грантл, — это не лучший способ избегать ненужного внимания. Остальные сидят в тени повозки и уже давно следят за нами. По крайней мере, за мной. Братья Бревно машут руками всякий раз, когда прохожу мимо.

Оба подняли головы: действительно, Джула и Амба помахали руками.

Мастер Квел провел рукой по двуцветному, опухшему лицу. — Мне нужно сопровождение.

— Для чего? Куда?

— Назад во владения мертвых. Нет, не в карете. Только мы с тобой, Грантл. Нужно понять, что там творится. Нужно просто… э… проскользнуть. Быстро оглядеться и назад.

— И тогда?

Брови Квела взлетели: — Тогда? Ну, мы, разумеется, продолжим путь.

— Вы хотите, чтобы я сопроводил вас в Королевство Худа. В каком качестве? Телохранителя?

Маг ощетинился: — Соглашение долевого участия, тобой подписанное, предусматривает выполнение отдельных поручений по усмотрению Навигатора.

Грантл пожал плечами: — Я всего лишь гадаю, Мастер Квел, в каком качестве могу понадобиться, учитывая, что владения Худа кишат массами гнусных обезумевших трупов.

— Я же сказал, мы пройдем по-тихому!

— Может, спросим прихваченного пассажира?

— Как? Он еще здесь?

— Под пальмами.

— Под пальмами? Только мертвец может быть таким глупцом. Ладно, давай посмотрим, что получится — но все же мне нужно увидеть вещи своими глазами.

Остальная команда и Маппо следили, как они подходят к тени двух пальм и останавливаются — нервно — перед иссохшим, тощим мертвецом. Он складывал орехи в пирамиды, словно снаряды для катапульты. Неупокоенный работал, не обращая внимания на гостей. Еще один орех тяжело плюхнулся на песок, заставив Грантла и Квела вздрогнуть.

— Ты, — начал Квел.

Мертвое лицо вгляделось дырами глазниц: — Вам нравится? Порядок. Люблю порядок.

— Рад за тебя, — пробормотал Квел. — Давно ли ты мертв?

— Долог ли стержневой корень?

— Что? Ну, покажи мне его, и я догадаюсь.

— Он в три раза длиннее верхней части. По крайней мере у куста береки. Верно ли соотношение для иных растений? Может, изучить?

— Нет. То есть потом. Слушай, ты маршировал со всеми прочими обитателями королевства Худа. Куда? Куда вы все шли? Или откуда? Не сам ли Худ вас призвал? Он стал командиром армии мертвецов?

— Худ никогда не командует.

— Я так и думал. Но…

— Но теперь командует.

Глаза Квела выпучились. — Теперь?

— Насколько широко небо? Насколько глубок океан? Я думаю об этом все время…

Грантл заметил, что Мастер разевает рот, подобно выброшенной на берег рыбе, и вмешался: — Как вас звали при жизни, сэр?

— Имя? Не помню. Не помню, как жил. Но имя должно было быть. Мое имя Картограф.

— Звучит скорее как профессия.

Труп почесал лоб, отшелушивая слои кожи. — Точно. Необычайное совпадение. О чем думали родители?

— Похоже, вы спутали. Может, вы были картографом, обученным делать карты и прочее.

— Разве не мудро назвать меня так? Умные у меня родители.

— Что Худ приказал вам, Картограф?

— Ну, сказал «Приди» и всё. Такая команда не порождает смущения и не требует толкования. Простая команда. Думаю, ее даже собаки понимают. Собаки и акулы. На берегу я нашел семнадцать видов моллюсков. Доказательство, что мир круглый.

Еще один орех упал на песок.

— Мы тревожим остров присутствием, — заявил Картограф. — Деревья так рассердились, что стараются нас убить. Ну, я-то уже мертв. — Он встал на ноги, роняя кусочки плоти, стряхнул с рук песок и кожу. — Можем идти?

— Да, — ответил Мастер Квел, хотя глаза его все еще были малость безумными. — Мы отправляемся назад во владения Худа и будем рады захватить тебя.

— О нет, я назад не пойду. Еще не время.

— Пойдешь, как раз самое время.

— Нет, не пойду, ибо еще не время. Худ отдал мне второй приказ. Он сказал «Уйди», и я так и сделал. Еще не время. До времени я останусь с вами.

— Всякий, кто едет в экипаже, — зарычал Квел, — должен отрабатывать привилегию.

— Да, я уже начинаю. — Он показал рукой на гору орехов. — К бокам вашего экипажа привязаны сетки, очевидно, чтобы смогли удержаться люди. Раз нам надо пересечь воду, следует набить сетки орехами. Если кто-то свалится, то использует их как спасательное средство. — Он снова неловко помахал руками. — И нужно привязать линь для притягивания.

— Может сработать, — сказал Грантл.

— О боги, — пробормотал Квел. — Ладно, я не стану спорить с мертвым. Грантл, готовь оружие. Мы уже идем.

— Оружие?

— На всякий случай. А теперь кончайте проклятые разговоры!

Квел создал портал в садок Худа — всего лишь узкую, длинную прорезь, разошедшуюся как занавес. Из портала дохнуло затхлым, песок взвихрился. У Грантла защипало в глазах. Проходя вслед магу, он бросил взгляд назад. И увидел, как Амба и Джула машут руками.

Они вышли на вершину холма, одного из холмов длинной гряды. Каждый был так похож на все остальные, что могло показаться — это курганы. Хотя зачем нужны курганы в стране мертвых, Грантл не мог вообразить.

Простиравшуюся внизу речную долину заполнили десятки тысяч марширующих серых фигур. Рваные стяги свисали с шестов, словно ветер не мог потревожить их. Тускло блестело оружие.

— Боги подлые, — вздохнул Мастер Квел. — Он собирает целое полчище.

— Похоже, — согласился Грантл, чувствовавший себя идиотом с двумя саблями в руках. И вложил клинки в болтавшиеся у пояса ножны. — Сойдем вниз?

— Что-то не хочется.

— Правильно. Все увидели? Можно уходить, Мастер Квел?

— Смотри, приближается всадник.

Конь был столь же очевидно мертвым, как и его всадник, тощим и дряхлым. Грива его вылезла клочьями. На коне, как и на седоке, были доспехи. Рваные клочья дубленой кожи плескались по ветру, пока они взбирались по склону. За спиной всадника дырявыми крыльями вился плащ. Когда он оказался близко, изо рта Грантла вырвалось ругательство. — Он в маске! Это чертов сегуле! — Он потянулся к саблям…

— Божье дыхание, Грантл! Не надо!

Опустить руки удалось с трудом. Кровь Грантла кипела в жилах — внутренний зверь желал проснуться, поднять шерсть и оскалить клыки. Зверь желал бросить вызов этой… вещи. Он дрожал, но не сделал и шага, когда всадник оказался на гребне, в дюжине шагов от них, натянул поводья, разворачивая коня.

— Ого, здесь живые! — заревел сегуле, задирая голову набок и дико хохоча. Затем он склонился в седле и покачал головой. Грязные волосы качались, словно веревки. — Ну, — произнес он насмешливо, — не вполне живые. Хотя достаточно. Скажите, смертные, вам нравится моя армия? Мне — да. Знаете ли вы, с чем должен вести битву командир, вести яростнее, чем с врагом по ту сторону поля, яростнее чем с кризисом воли и доверия к себе, с неудачной погодой, недостатками снабжения, заразой и всем прочим? Знаете ли, друзья, с чем командиру суждено вести вечную войну? Я скажу. Истинный враг — страх. Страх, осаждающий каждого солдата, даже животных, на которых они скачут. — Подняв закрытую перчаткой руку, он махнул в сторону долины: — Но не такова эта армия. О нет! Страх принадлежит живым.

— Так и у Т’лан Имассов, — заметил Грантл.

Во тьме за прорезями маски вроде бы что-то блеснуло. Сегуле сосредоточил внимание на Грантле. — Котенок Трейка. Не желаешь ли скрестить со мной клинки? — Тихий смех. — Да, так и у Т’лан Имассов. Можно ли удивляться, что Джагуты дрогнули?

Мастер Квел откашлялся. — Сир, — начал он, — зачем Худу такая армия? Вы поведете войну с живыми?

— Если бы, — пробурчал сегуле. — Вам здесь не место — и если еще раз притащите сюда эту адскую телегу, я лично вас встречу. Тогда шипящий котенок Трейка сможет выполнить безрассудное желание. Ха! — Он склонился в седле. Приближались еще всадники. — Поглядите, мои овчарки. Я воистину «благоразумен». Изрубил ли я на куски двоих нарушителей? Нет. Проявил сдержанность. — Тут он поглядел на Квела и Грантла: — Подтвердите?

— Если не учитывать, что вы дразнили Грантла, — сказал Квел, — я подтверждаю.

— Это была шутка! — крикнул сегуле.

— Это была угроза, — поправил Квел. Грантл был впечатлен внезапной смелостью этого человека.

Сегуле склонил голову набок, словно заново оценивая мага. — О, загоняй свой фургон куда хочешь. Поглядим, что я решу.

Три всадника поднялись на холм и остановились по сторонам сегуле, который выглядел сейчас как побитый задира.

Грантл широко раскрыл глаза и невольно сделал шаг вперед. — Тук Анастер?

Улыбка одноглазого солдата была сухой: — Привет, старый друг. Извини. Для этого может найтись время, но не сейчас.

Грантл отступил, пораженный тоном Тука Анастера — холодным, почти злым. — Я… я не знал…

— Смерть моя была непростой. Воспоминания еще тревожат. Грантл, доставь своему богу весть: уже скоро.

Грантл скривился: — Слишком загадочно. Если хочешь сделать меня гонцом, придумай что получше.

Устрашающий своей безжизненностью глаз Тука смотрел в другую сторону.

— Он не может, — сказал второй всадник. В лице за пластинами шлема было что — то знакомое. — Помню тебя с Капустана. Грантл, избранный слуга Трейка. Твой бог смущен, но ему придется выбирать. И скоро.

Грантл пожал плечами: — Нет смысла передавать мне. Мы с Трейком вряд ли накоротке. Я никогда ничего не просил, даже не желал ниче…

— Ха! — гаркнул сегуле, оборачивая лицо к второму всаднику. — Слышал, Искар Джарак? Дай-ка я его убью!

«Искар Джарак? Помнится, у него было иное имя — одна из странных кличек, принятых в малазанской армии. Как там?»

— Побереги себя для Шкуродера, — спокойно ответил Искар Джарак.

— Шкуродер! — заревел сегуле, бешено разворачивая коня. — Где же он? Я забыл! Худ, ублюдок — ты заставил меня забыть! Где он?! — Он посмотрел на троих всадников: — Тук знает? Или Брукхалиан? Хоть кто-то скажет мне, где он прячется?

— Кто знает? — ответил Искар Джарак. — Но кое-что очевидно.

— Что? — вопросил сегуле.

— Шкуродера нет на этом холме.

Сегуле вогнал шпоры в бесчувственные бока скакуна. Животное все же двинулось, подобно лавине понесшись по склону.

Брукхалиан тихо засмеялся; Грантл заметил, что улыбается даже Тук — хотя тот по-прежнему не хотел встречаться с ним взглядом. Его смерть должна была быть воистину ужасной. Похоже, мир умеет давать нам лишь один ответ, лишая жизни, и преподаваемые им уроки не способны утешить душу. Такая мысль заставила его приуныть.

Ощущать себя запачканным — всеобщее проклятие; однако это проклятие становится невыносимым, если нас не ожидает очищение — пусть не в миг смерти, но после. Грантл смотрел на двигающиеся трупы и не видел никаких признаков искупления, очищения — только горе, стыд, сожаления и печаль, гнилостным облаком клубившиеся над мрачными фигурами.

— Если гибель перенесет меня к вам, — сказал он, — то лучше бы оказаться в ином месте.

Тот, кого назвали Искаром Джараком, устало оперся на длинный рог луки семиградского седла. — Я сочувствую. Честно. Скажи, ты считаешь, что все мы заслужили покой?

— Неужели нет?

— Ты потерял всех последователей.

— Потерял. — Грантл видел, что Тук Анастер наблюдает за ним, и взор его остер, словно грань кинжала.

— Они не здесь.

Грантл нахмурился: — А должны были быть, да?

Брукхалиан наконец подал голос: — Вот именно. Мы больше не уверены.

— Держитесь подальше от царства Худа, — посоветовал Тук. — Врата… закрыты.

Мастер Квел вздрогнул: — Закрыты? Это же смехотворно! Худ отныне прогоняет умерших?

Единственный глаз Тука не отрывался от Грантла. — Границы запечатаны для живых. Появятся дозорные. Патрули. Вторжений не потерпят. Туда, куда маршируем мы, вам нельзя. Ни сегодня, ни, вероятно, никогда. Держитесь подальше, пока у вас есть шанс. Держитесь подальше.

И Грантл наконец понял, что Туком владеют отвращение, ужас и до костей пронизывающий страх. Он понял, что предупреждение этого человека — отчаянный крик другу, крик существа уже обреченного и проклятого. «Спасай себя. Сделай так, и это будет высшей ценностью. Мы же сделаем то, что должны, найдем себе войну. Проклятие, Грантл, пойми же смысл всего этого!»

Квел, вероятно, уловил что-то в незримых, но яростных токах, ибо поклонился троим всадникам. — Я доставлю ваше послание. Всем навигаторам Трайгалл Трайдгилд.

Земля как будто неловко заворочалась под подошвами Грантла.

— Теперь вам лучше уходить, — сказал Брукхалиан.

Холм застонал — то, что Грантл сначала принял за приступ головокружения, оказалось вполне реальным землетрясением.

Глаза Мастера Квела широко раскрылись, он расставил руки, сохраняя равновесие.

На краю ряда холмов земля и камни полетели в небо. Из взорвавшегося кургана выкарабкивалось нечто — жилистая шея, щелкающие челюсти — широко распахнулись крылья…

Холм трясся под ними.

Трое всадников развернули коней и спускались вниз.

— Квел!

— Еще мгновение, чтоб тебя!

Взорвался второй холм.

«Действительно могильники! С мертвыми драконами!» — Скорее…

— Тихо, ты!

Открытый магом портал мерцал, края колыхались, словно под ударами бури.

Бока ближайшего холма развалились, огромная клиновидная голова метнулась в их направлении — сверкнули кости и отбеленная чешуя…

— КВЕЛ!

— Иди! Я должен…

Дракон выбирался, расшвыривая землю. Когти терзали почву. Чудовище шло к ним.

«Нет… оно идет к порталу». Грантл схватил Мастера Квела и потащил к разрыву. Маг вопил и брыкался — но все, что он пытался сказать, заглушило шипение помчавшегося на них дракона. Голова щелкнула челюстями так близко, что подхвативший Квела на руки Грантл едва успел прыгнуть назад, провалившись в дыру портала.

Они упали на белый песок с высоты двойного роста, тяжело шлепнувшись спутанным клубком рук и ног.

Остальные закричали…

… когда неупокоенный дракон просунулся в разрыв, издав торжествующий рев — голова, шея, плечи и лапы — выплеснулось одно крыло, расправившись подобно грязному рваному парусу. Показалось второе…

Мастер Квел вопил, бешено выкрикивая слова силы; паника сделала его голос еще тоньше обычного.

Монстр выпал, словно плод жутких родов, и взвился над островом. С неба посыпались камни. Едва тонкий кончик хвоста вышел из дыры, портал закрылся.

Лежавший наполовину в воде, наполовину на плотном песке Грантл следил, как тварь взлетает все выше, оставляя за собой струи праха.

Дольщица Финт упала на колени рядом с ним. Она смотрела на Квела, который поднимался на ноги; на его лице застыло ошеломление.

— Треклятый дурак, — завопила она. — Почему ты не набросил на тварь упряжь? Мы уже улетели бы с поганого островка!

Грантл молча взирал на нее. «Безумна. Все они безумцы».

* * *

Никогда она не замечала в его позе подобного напряжения. Он обратился лицом к востоку, глядя на просторы Обжитой Равнины. Семар Дев еще раз помешала чай, крюком сняла котелок с углей и отставила в сторону. Метнула взгляд Карсе Орлонгу, однако Тоблакай деловито затягивал кожаный шнурок на мокасине, в каковом деле ему загадочным образом помогал облизывавший углы рта язык. Это казалось столь ребяческим, что Семар принялась гадать, не дразнит ли он ее, заметив — как всегда — что она тайком на него смотрит.

Ущерб подскакал со стороны ближайшей низины, закончив сегодняшнюю охоту. Другие лошади тревожно задвигались, когда громадный жеребец высоко задрал голову — на губах и щеках блестела кровь.

— Сегодня нужно поискать воду, — сказала Семар Дев, разливая чай.

— Мы ее найдем, — отозвался Карса, встав, чтобы проверить, плотно ли сидит мокасин. Он сунул руку в штаны, чтобы и там что-то поправить.

— Проверяешь, на месте ли? Вот чай. Не глотай разом.

Он принял из рук чашку. — Я знаю, что на месте, — сказал он. — Я напоминал тебе.

— Дыханье Худа, — буркнула она и застыла, ибо Скиталец чему-то вздрогнул.

Он повернулся к ним, но глаза казались затуманенными, устремленными вдаль. — Да, — сказал он. — Он что-то выплюнул.

Семар Дев нахмурилась: — Ты о чем?

Взор воина прояснился, скользнул по ней и сразу ушел в сторону. — Что-то происходит, — ответил он, подходя за чашкой. Поглядел на чай и сделал глоток.

— Всегда что-то происходит, — небрежно сказал Карса. — Вот почему несчастья не кончаются. Ведьма сказала, нам нужна вода — можно пройти вон той долиной, хотя бы временно, ведь она ведет на север.

— Река, ее промывшая, мертва уже тысячи лет, Тоблакай. Но направление нам подходит.

— Долина помнит.

Семар Дев скорчила гримасу. Воин день ото дня становится все более загадочным, словно его покорила неоднозначность местности. Обжитая Равнина на редкость неудачно названа: это обширные просторы… пустоты. Следы животных, но самих животных не видно. Единственные птицы — стервятники, что терпеливыми точками кружат и кружат в небе. Но Ущерб себе добычу находит.

Обжитая Равнина — живая тайна, язык ее темен, он подавляет, как волны жары. Даже Скитальцу неуютно.

Семар допила чай и встала: — Думаю, эта земля проклята давным-давно.

— Проклятия бессмертны, — сказал Карса и одобрительно хмыкнул.

— Может, хватит?

— Что? Я говорю то, что чувствую. Проклятие не умирает. Оно вечно.

Скиталец сказал: — Не думаю, что это проклятие. Мы чувствуем память земли.

— Тогда это мрачная память.

— Да, Семар Дев, — согласился Скиталец. — Здесь жизнь претерпела неудачу. Зверей слишком мало, чтобы плодиться. Бродят изгнанники из городов и сел. Даже караванные следы, кажется, блуждают — нет натоптанных путей, ведь источники воды редки и непостоянны.

— Может, они хотят обмануть бандитов.

— Я не заметил следов стоянок, — настаивал Скиталец. — Полагаю, банд здесь нет.

— Нужно найти воду.

— Как скажешь, — сказал с раздражающей ухмылкой Карса.

— Почему бы не почистить посуду, Тоблакай? Удиви меня своей полезностью. — Она пошла к лошади, захватив седло. Она могла бы вытащить кинжал, отворить кровь, пролить ее на сухую почву, чтобы увидеть… то, что сможет увидеть. Или ей отвернуться и замкнуться в себе? Противоположные намерения вели войну. Любопытство и трепет.

Бросив седло на широкий круп, приладив ремни, она подождала, пока животное успокоится. Никому не нравятся путы. Ни живым, ни, наверное, мертвым. Раньше она могла бы спросить Карсу Орлонга, пусть чтобы всего лишь найти подтверждение догадкам — но он каким-то образом избавился от сонма душ, влачившихся за спиной. В тот день, когда убил Императора. Ах, да, две остались. В ужасном мече.

Может быть, подумала она, именно это и изменилось. «Освобождение. Но разве он не начал собирать новые?» Затянув подпругу, она тайком оглянулась на великана. Тот оттирал песком черную сковороду, на которой она пекла корни коленника, и устрашал неподатливую корку злобной ухмылкой. Нет, она ничего не ощущает — он не так напряжен, как она сама. Но если она ничего не ощущает, это не значит, что ничего нет. Верно? Может, он примирился с таскающимися по пятам жертвами.

«Такому мужчине не следует улыбаться. Ни улыбаться, ни смеяться. Он обречен быть одержимо — мрачным».

Однако он слишком нагл, чтобы казаться одержимым. Наглость и раздражала, и привлекала ее одновременно (и это раздражало еще сильнее!)

— Зачем ты грызешь его? — сказал Скиталец, незаметно вставший рядом. Он говорил тихо. — Словно шакал грызет олений рог — не от голода, а скорее по привычке. Он не так сложен, как тебе кажется, Семар Дев.

— О да, он сложен. И еще сложнее.

Мужчина скривил губы и занялся своим конем. — Дитя, которое заманили во взрослый мир. Но он не потерял силу. Не забыл о цели. Он достаточно юн, чтобы быть самоуверенным. Он доверяет своему зрению, своим убеждениям; он считает, будто понял суть мира.

— Ох. Когда же мир повернется и пнет ему прямиком промеж ног?

— С некоторыми этого не случается никогда.

Она сверкнула глазами: — Ты говоришь, что бессмысленно бороться с несправедливостью.

— Я говорю, что справедливости ожидать глупо, Семар Дев. В этом мире и в мире будущем.

— Так что же влечет тебя, Скиталец? Что заставляет тебя делать шаг за шагом? К какой судьбине ты стремишься?

Он затруднился с ответом, хотя она не верила, что смогла вопросом потревожить в его душе что-то болезненное. Эти мужчины облачены в надежные доспехи. Их не уязвить.

Он затянул подпругу и спустил стремена. — Нас сопровождают, Семар Дев.

— Кто? Стервятники?

— Ну, и они тоже. Это Великие Вороны.

Услышав это, она прищурилась, глядя в небо. — Уверен?

— Да. Но я говорил о других.

— Кто же это? И почему они не показались?

Скиталец вскочил на коня и натянул удила. Карса уже собрал пожитки и седлал Ущерба. — У меня нет ответа на твои вопросы, Семар Дев. Я не могу похвастать пониманием разума Гончих Тени.

Семар заметила, что Карса Орлонг поднял голову при этих словах; но на лице его выразилось лишь простое любопытство.

«Боги, он с ума меня сведет!»

— Они охотятся за нами? — поинтересовался Карса.

— Нет, — ответил Скиталец. — По крайней мере, не за мной. Уверен, что и не за нашей ведьмой.

Карса сел на джагского скакуна. — Сегодня, — провозгласил он, — я не поскачу с вами. Вместо этого я выслежу Гончих Тени, ибо желаю увидеть их самолично. А если они тоже увидят меня в одиночестве, то смогут проявить свои намерения.

— И к чему все это? — спросила Семар.

— Я уже имел дело с Гончими. Буду рад подпустить их поближе — пусть унюхают истину.

— Не нужно, — заметил Скиталец. — Карса Орлонг, Гончие сначала были моим эскортом — точнее, одна. Ее дал мне Темный Трон. Уверен, что ты им не интересен.

Семар Дев повернулась к нему. — Почему же ты предполагал совсем иное?

Дальхонезец встретил ее взор; челюсти его сжались так сильно, что заскрежетали зубы. — Ты была права, ведьма, — сказал он. — Ты знаешь этого воина куда лучше, чем я.

Карса хохотнул и отъехал.

Они смотрели ему в спину.

Семар Дев хотелось сплюнуть — чай вызвал горечь во рту. — Он сделает как хочет, — пробормотала она, — нравится это Гончим или не нравится.

Скиталец просто кивнул.

* * *

Скиньтик отлично знал, в какой именно день умер. В последний день битвы за Плавучий Авалю, когда пали четверо лучших друзей, причем каждый вдалеке от него, желавшего пожертвовать собственной жизнью ради их спасения. Тогда Андарист вышел вперед, заменив собой распавшуюся оборону, став магнитом для атакующих Тисте Эдур.

Смерть мужчины, которого Скиньтик почитал за отца, осталась в уме словно сцена, описанная неким отстраненным хронистом подлых и позорных мгновений. Грустное лицо, полный сожаления взор… Андарист стал воплощением всех сородичей, падших до него, убитых ни за что — по крайней мере, как тогда ему казалось. Серокожие варвары жаждали трона — возможно, они собирали подобные вещи, словно обладание рождает право. Какая разница? Глупые игры, в которых трофеи символизируют только раздутое эго игроков.

В игре погибли достойные души; когда утихло первое горе, что могло родиться после него, кроме презрения? Защищайте это, бейтесь за то, одерживайте победы ради будущих поражений. Сырая магия обугливает плоть, копья летят и с глухим стуком вонзаются в тела, все ценное выливается на пыльные камни мостовой, и клочки травы между ними становятся еще зеленее.

В тот день в нем погибли всяческие добродетели. Долг оказался враньем, преданность и честь лишились ореола святости. Они бились ни за что. Они могли бы отступить, спрятаться в развалинах храма и подождать, пока не подоспеют люди — вначале ассасины, потом человек по имени Скиталец и его помощники. Скиталец, убивавший любого, кто имел глупость встать на его пути. Его прибытие сделало смерть Андариста — и друзей Скиньтика — бессмысленной.

Как он ненавидит этого человека! Мастерство не дар, когда оно опаздывает.

Он больше не верит и в правдивость. Узнать правду — услышать, как защелкиваются кандалы на лодыжках. Правда провозглашается с целью вызвать определенное действие. Разве может честный человек пойти против правды? Правда стала оружием, и защитой от него служит лишь стена лжи. Ложь, соглашательство, капитуляция. Ложь самому себе. Вот что важно. Идеи и символы — разменная монета, способ порабощения смелых дураков. Вот в чем смысл.

Он не верит и в смелость. Мы взываем к смелости ближнего, надеясь получить выгоду, заслуженную или нет; но ведь не наша кровь проливается на песок, не так ли? Да, Скиньтику все ясно. Добродетели восхваляют, ибо они — гарантия согласия и тупой, нерассуждающей покорности. Славим жертвы, принесенные окружающими — ведь они претендовали на нашу выгоду, так пусть лучше получают боль и страдание.

Величие патриотизма — та же чепуха.

Больше он не поддастся. Никогда. И это делает его мертвым. Как все те, кому ничего не важно, он находит почти все вокруг глубоко забавным. Лицемерные комментарии, насмешливые взгляды — и ужас перед истинной иронией — вот что ему остается.

Скорбит ли Аномандер Рейк по брату? По Андаристу, оказавшемуся на его месте? Уделяет ли мимолетную мысль своему жалкому выводку? Многие из его потомков уже мертвы. Или беспутствует и жиреет на фальшивом троне, пожиная плоды последнего жертвоприношения брата? «И моих двоюродных братьев! Моих лучших друзей, погибших на защите ценности, столь ему дорогой, что он оставил ее гнить в заброшенном храме! Надо не забыть, задать этот вопрос на долгожданной встрече».

Он любил Нимандера — да, он любил каждого члена их жалкого отряда (кроме Скола, разумеется). Однако Скиньтик не мог избавиться от тихого веселья, воображая итог злополучного их путешествия. Они хотят оказаться в безопасности; они хотят, чтобы их погладили по головке в благодарность за верную службу. Хотят услышать, как ценны их подвиги, как ими гордятся. Скиньтик был уверен, что лишь он один различит блеск презрения в прищуренных глазах Сына Тьмы, когда тот возгласит дежурные похвалы и пошлет их отдыхать в самые тесные комнатенки самого жалкого крыла замка. Ведь Рейк непременно живет в каком-нибудь замке…

«И что потом, дражайшие родичи? Будем бродить по сумрачным улицам, и новая компания постепенно разобщит нас. Станем друг для друга воспоминаниями, пыльными, едва ли стоящими ежегодной встречи в таверне с протекающей крышей, где мы будем садиться за стол и смотреть, как согнули каждого пробежавшие годы, и напиваться. Дорогие сердцу истории поблекнут и выцветут, как ветхий пергамент.

Вот Десра лежит, раздвинув ноги — внутреннее онемение таким способом не прогнать, она хорошо это понимает, но от старых привычек не избавиться, они просто маскируются. Ненанда каждое утро полирует оружие и доспехи- мы видим его, охраняющего неизвестно что, с глазами цвета ржавчины и патины. Араната сидит в заросшем саду, разум ее стал подобен разуму десятилетней — она хвастает цветочком, что вырос в тени дерева, и разве не завидуем мы благословенной пустоте ее глаз? Кедевисс? Ну, она составит хронику нашего отчаяния, нашей скучной отставки. Целью ее жизни станет организация тех встреч в таверне — задача, имеющая смысл, по крайней мере для нее, хоть и приходится терпеливо сражаться против нашего вялого, упрямого равнодушия…

Нимандер, ах, Нимандер, что ждет тебя? Однажды ночью ты достигнешь мудрости и прозрения. Ужасная, опустошающая ночь! Ты увидишь кровь на руках своих, кровь милой и порочной Фаэд. И кровь многих других, ведь мы сделали тебя жертвой, провозгласив вожаком. И той ночью, друг, ты поймешь, что все было впустую, и возьмешь свою жизнь. Башня, подоконник, полет вниз во тьме, иллюстрация поэтического образа тщеты».

Себя Скиньтик в воображенном будущем не находил. Он не думал, что завершит путешествие. Не был уверен, что его ждут. Хронист, записавший сцены прошлого, уже записал и сцены грядущего. Одни те же буквы, выведенные с одержимостью провидца, удушаемого собственной слепотой.

Одно ясно. Никогда больше он не позволит использовать его добродетели — даже те, жалкие, что еще остались. Это не разменная монета, не вещь, измеряемая весом золота, каменьев, собственностью или силой. Ублюдки, всего этого желающие, потейте сами, добивайтесь сами, истекайте своей кровью.

«Возьмите меня, как нож, и я обернусь в руках ваших. Обещаю».

— Улыбаешься, — заметил Нимандер. — Я рад видеть тебя живым и веселым.

Скиньтик покосился на него. Наследием Бастиона оставались пятна крови, соли на одежде и мокасинах. Никто не потрудился очистить вещи, так всем хотелось поскорее покинуть город. Но в Нимандере что-то изменилось. Только ли ужасы сэманкелика и алтаря Умирающего Бога сделали это? Чувство собственной значимости претерпело свежее унижение, его растоптали, как молодой росток. Сколько раз, гадал Скиньтик, нужно Нимандерцу пережить подобное, чтобы яд подточил самые основы, извратив природу этого мужчины? Видение ожидающего Нимандера конца предполагало остатки святости духа, чего-то редкостного и драгоценного, дающего возможность покончить с собой. Если он уже мертв, если он стал мерзавцем — судьба Нимандера воистину непостижима.

«Обрел ли он новые амбиции? Пробудился ли яд цинизма в измученной душе?

Это может изменить все. Он может стать тем, за кем я захочу пойти — да, вниз по кривой дорожке, ну и что? Пусть отныне другие страдают ради нашей выгоды. Хоть какая перемена. Утопим их в грязи — поглядим, понравится ли им такое милое обращение.

Достаточно ли он тверд, чтобы сыграть в такую игру?

Достаточно ли я тверд, чтобы попользоваться им?»

Они нашли коня для Скола, но оставили и повозку — по крайней мере, на время пути по берегу умирающего соляного озера. Ненанда снова сел на место кучера — в одной руке вожжи, в другой кнут. Араната свесила ноги с заднего борта и уставилась на выщербленные зубы — силуэт уходящего за окоем, колыхающегося в волнах жара Бастиона. Десра отдыхает на дне телеги, храпит среди фляг с водой и сушеных продуктов. Кедевисс едет справа, отъехав на тридцать шагов; лошадь с трудом пробирается по усыпанному плавником берегу.

Скол скакал далеко впереди, подчеркивая свое нетерпение. Он не проявил особого интереса к рассказам об их деяниях со дня потери сознания в деревне. Он отказывался объяснять свою неудачу, несмотря на все их намеки — хотя очевидно было, что загадочное событие оставило в памяти тревожный провал. Он стал еще более уклончивым, чем раньше (если это вообще возможно); Скиньтик уже не раз замечал во взгляде воина подозрение. Он словно думал, что они составили заговор и что-то украли у него.

Недоверие Скиньтика к ублюдку лишь усилилось. Ненавидеть Скола нетрудно — на самом деле, до абсурда легко — но эмоции могут затруднить понимание воина с вечно крутящейся цепочкой. Теперь он видел в Сколе одного из тех, что горазды использовать чужие добродетели, обеспечивать чужими руками сугубо личные победы. Если полдюжины желторотых юнцов лягут трупами за спиной — стоит ли горевать?

Он не мог не заметить, что они покрыты пятнами крови; не мог не наметить зазубрины и царапины на клинках, когда на нечастых привалах они точили оружие. Как и вмятины на доспехах. Пусть он очнулся слабым и отупелым, но не увидеть десятки трупов, всю устроенную ими бойню тоже не мог. И все-таки Скол не считал, что они достойны лишнего взгляда. Разве что подозрительного. Подозрения медленно перерастают в паранойю, и к чему это может привести?

«Что он сделает со мной?

Да, еще один страх. Хотя я уже умер…»

— Нужно отыскать путь через горы, — заявил Нимандер, прищурившись и глядя вперед.

— Скол назвал их Божьей Тропой. Наш благодарный друг — неиссякаемый источник удивительных знаний.

— Благодарный? А, понимаю. Ну, он просто не в духе, не так ли?

— Слишком занят. Пляшет, пауком укушенный.

— Добра от рассказов не будет, — сказал Нимандер. — Для закрывшегося в себе слова тоньше паутины, их так легко отмести.

— Можно было наврать.

Нимандер поглядел на него, подняв брови.

Скиньтик ухмыльнулся: — Дикие сказки о безумных, одержимых богом фанатиках, решивших залить мир собственной кровью. О нас, ступивших на райскую тропу только чтобы узнать: в раю нам не рады. О встрече с богом-дурачком, не понимающим, что марионеток следует делать из поклонников, а не из себя самого. Поведать об отравленном вине, которое есть кровь, о кровавом вине и винной крови. Ага, не забыть бы еще о славной резне, невероятном наборе точных выпадов и умелых взмахов, о крайней неудачливости противника…

— Хватит, Скиньтик. Прошу.

— Почему ты так стараешься избавить его?

Нимандер не сводил взора с далеких гор. — Араната говорит, он нужен. Просто необходим.

— Для чего? И откуда ей-то знать?

— Хотел бы я ответить, Скинь.

— Мне кажется, я утопаю в крови.

Нимандер кивнул: — И мне. Чувствую то же самое. Думаю, все мы…

— Не думаю, что Аномандер Рейк спешит бросить веревку утопающим.

— Наверное, не спешит.

«Какое мудрое допущение», подумал Скиньтик. Он страшится не напрасно — вожак изменился. «Он видит с полной ясностью? Если так, куда делось отчаяние? Не понимаю…»

— Это подобно, — продолжал Нимандер, — умиранию изнутри. Вот на что это похоже.

— Не говори так, братец. Не надо.

— Почему?

«Лишь одному из нас дано чувствовать себя так! Лишь одному. Я был первым, чтоб тебя! Это мое!» — Он грубо засмеялся. — Честно? Ни почему. Никаких причин.

— Ты стал странным, Скиньтик. Сам — то замечаешь?

Он пожал плечами: — Думаю, Нимандер, нам пора смыть кровь.

Они ехали через выцветшую соляную пустошь. День становился все жарче.

* * *

Прямо под полом терондаи, под пылающим черным солнцем, в скале выдолблена большая комната. Когда Аномандеру Рейку, владыке Черного Коралла и Сыну Тьмы, надоедают виды с крепостной башни и прочих возвышенных точек, он спускается во чрево горы, туда, где тьма царит невозбранно.

Такие моменты случались редко, и еще реже Лорд вызывал Эндеста Силана на встречу в подземной каверне. Ноги кастеляна все еще болели после долгого путешествия к городу. Он шагал по крутым вьющимся ступеням, пока наконец не достиг основания. Вход закрывали огромные двери, украшенные чешуйчатым рисунком, напоминающим шкуру дракона. Черная как деготь поверхность была практически невидимой для слабых глаз Силана, хотя краешки чешуй тускло поблескивали; когда он протянул руку, то чуть не упал, не сразу найдя серебряную ручку.

Прохладный воздух овеял его, когда створка двери открылась. Запах грубого камня, кисловатый и волглый; стук водяных капель. Он увидел Лорда, стоящего почти в центре комнаты, там, где из пола торчал подобный сталагмиту обелиск. Базальтовый столп был сделан квадратным в основании и сужающимся кверху, до высоты двух ростов Анди. На той стороне, у которой встал Рейк, имелось углубление в форме меча, обычно носимого им за спиной.

— Нечасто, — сказал Аномандер подошедшему Эндесту, — чувствую я потребность избавиться от ноши Драгнипура.

— Владыка.

Кастелян смотрел, как Аномандер снимает ужасный меч и помещает в углубление. Обелиск тут же покрылся росой — крупные блестящие капли усеяли гладкий камень и начали стекать к основанию. Под ногами раздался звук, подобный грому.

Эндест Силан вздохнул и оперся на трость. — Камень, мой Лорд, не может долго выдерживать такое бремя. «А вы можете. Сколь немногие замечают это, понимают это!»

— Еще несколько мгновений, — пробормотал Рейк.

— Владыка, это не упрек.

Мимолетная улыбка… — Нет, это упрек, старый друг. И мудрый упрек. Камень знает свой вес, знает границы своего терпения. Будь уверен, я не стану злоупотреблять его великодушием.

Эндест Силан огляделся, наслаждаясь тьмой, столь чистой, столь совершенной. «Почти такая же, какую мы изведали. В Харкенасе, до того как Она обняла Свет, до того как рожденные из пепла встали, подняли мечи. Скабандари. Илгаст Ренд. Хелид Беханн. Эстфала с мечтою о мире. Кагемендра Тулас Отсеченный, о мире не мечтавший».

— Я отослал Спиннока Дюрава.

— Да, слышал. Владыка, я не смогу…

— Боюсь, Эндест, выбора у тебя нет.

— Верховная Жрица…

— Понимает и сделает все, что в ее силах.

«Так давно началось… Владыка, ваше терпение посрамит терпение богов».

— Нет причины достаточно весомой, чтобы она вдохнула жизнь в наш народ. Не так ли? Нас победила не история, хотя многие думают именно так. Уроки тщеты могут быть выучены любым имеющим разум существом. Да, любой триумф пуст, любая слава эфемерна. Но всё это — не причина для увядания духа. Для повреждения — быть может… но дорога, по которой мы сошли вниз, проложена гораздо выше подобных пустяков. Ты понимаешь, Эндест?

— Думаю, да, Владыка.

— Нас убили компромиссы. Нет, не приход Света. Не явление Тени. Эти события были неизбежны. Они были НЕОБХОДИМЫ по природе своей.

— Да.

— Тот день, в который мы согласились с ее уходом, стал днем, в который мы сами перерезали себе горло. — Аномандер Рейк помолчал. — Мы древний, упорный народ. — Он встал лицом к Эндесту Силану. — Видишь, как долго мы истекали кровью?

«Кроме вашего беспутного триумвирата был еще и выводок Оссерка. Менандора и последовавшее за ней смешение кровей: Шелтата Лор, Сакуль Анкаду, Бревиз Дреда. Остальные, те, что были вовне — о, как они наблюдали, удивляясь, хмуря брови, сердясь. Драконус, ты думал найти ответ на всё. Ты ошибся.

Ты ошибся?» Он понял, что смотрит на Драгнипур, улавливая слабое эхо скрипа колес, приглушенных воплей страдания… и да, шипение бури хаоса, что все ближе и ближе.

— Без крови драконов, — продолжил Аномандер Рейк, — мы все стали бы прахом, развеянным ветрами, что несутся между звезд. Да, многие видят это иначе; но хладный жар, внезапно вскипающий в наших жилах, ярящий умы — хаос, Эндест — дал нам силы и упорство, бесстрашие перед изменениями, способность принять неведомое и неизмеримое. Вот почему вы решили идти за нами, решили каждый в свое время и в своем месте.

«Хаос внутри вас, да. Огонь на мысу, маяк, пронизавший вязкую энтропию, которую мы видели вокруг. Но сколь немногие из вас оказались достойными упований. Сколь немногие, Лорд! Их было все меньше с каждым поколением, и теперь вы остались практически один».

По лицу его струились слезы, капая, как роса с граней обелиска, как роса со стен пещеры. «Достойным был лишь один. Лишь один».

— Ты найдешь в себе силы, Эндест Силан. Я не сомневаюсь.

— Да, Владыка.

— Как и я. — С этими словами Сын Тьмы протянул руку и вернул себе Драгнипур, привычным движением забросил в ножны за спиной. Поглядел на Эндеста и улыбнулся — словно вес, принятый им, не способен опустить на колени любого другого, любых богов, властителей, гордых и надменных. Все пали бы на колени. А ноги Рейка не подогнулись, даже не дрожат. Он стоит, высокий, с гордой осадкой, и посланная Эндесту Силану улыбка означает уверенность в своем предназначении, молчаливую и неоспоримую.

Эндест ощутил трепет; сердце подпрыгнуло в груди, пытаясь вырваться.

И тогда Лорд подошел ближе и рукой стер влагу с его щек.

* * *

Он все еще видел ее, танцующую снаружи, среди пыльных смерчей и выступов покрытого инеем камня, в лучах обжигающего солнца и сред туманных полос снегопада. Кровь еще текла из его ран и казалось, ей никогда не остановиться — багряный поток берет начало в некоей вечной реке, и кровь принадлежит не ему уже, а стоящему рядом богу. Идея странная — но он сердцем ощутил ее истинность, хотя и не решился спросить Искупителя, побоялся услышать подтверждение из уст бога.

Обезумевшая погода бесновалась на равнине, но она двигалась без усилий, круг за кругом, туда и сюда, но не приближаясь, не приходя за ним снова.

— Чего она ждет? — спросил он. — Ей должно быть ясно, что следующей стычки я не смогу пережить.

— Она пришла бы, если бы смогла.

— И что держит ее?

— Раны должны исцелиться, память о боли ослабеть.

Сирдомин потер грязное лицо. Недавно их окатил бурый дождь, но сейчас его занавес сместился в сторону долины.

— Иногда, — сказал Искупитель, — вещи сочатся.

Сирдомин хмыкнул, спросив: — Откуда влага?

— Это жизни Т’лан Имассов. Столь многое высвобождено. Столь многое было забыто и прожито заново. Там были горести. Там была и… слава.

Он не видел того мгновения. Коленопреклонения Т’лан Имассов. Такое трудно вообразить, но он все равно вздрагивал, едва подумав. Мгновение, способное потрясти любую веру. Миг, в который мир изумленно вздохнул и… затаил дыхание.

— Ты знал, чего ожидать?

— Они посрамили меня, — сказал Искупитель.

«А я думаю, это ты посрамил их, Итковиан. Да, ты был тогда смертным, всего лишь смертным. Нет, это они онемели, наполнившись восторгом и обожанием. Не знаю, как я это понял, но я это понял… Вещи сочатся».

— Безумная погода пришла из воспоминаний Имассов? Ты не можешь призвать их? Построить рядами? Ты не думаешь, что они примут это с радостью? Как способ отплатить за благодеяние? Искупитель, призови духи Т’лан Имассов — и эта подлая женщина никогда не дотянется до тебя.

— Не могу. Не хочу. Да, они приняли бы такую идею. Взаимный расчет. Но мне не нужно. Что я дал — дал свободно, в дар, не ради обмена. Ох. В конце концов они вынудили меня к обмену — но это была такая безделица, или я ослабел так сильно, что не смог сопротивляться.

— Если тебе не нужно служение, — сказал Сирдомин, — то чего ты хочешь от меня?

— Ты свободен выбирать. Защити меня или отойди и позволь мне пасть.

— Вот так выбор!

— Верно, мы мало что можем выбирать. Я отослал бы тебя назад, но твое тело уже не послушается. Оно лежит на куче мусора за лагерем. Стервятники успели полакомиться, ведь оно не отравлено, в отличие от прочих.

Сирдомин поморщился и снова посмотрел на танцующую на равнине Верховную Жрицу. — Спасибо за мрачные подробности. Если я отойду и буду смотреть, как тебя убивают — что станется со мной? С моим духом?

— Не знаю. Если еще смогу, буду скорбеть о тебе, как скорблю обо всех, оказавшихся внутри меня.

Сирдомин медленно обернулся и смерил бога взглядом. — Если она схватит тебя — все Т’лан Имассы…

— Будут беспомощны. Сдадутся. Все, кто внутри меня, сдадутся.

— Вот и стой тут в стороне!

— Сирдомин. Сегда Травос. Ты не отвечаешь за их судьбы. Как я. Это моя ошибка. Я не стану судить строго, если ты сбежишь.

— Что за ошибка?

— Я… беспомощен. Ты ощутил это с самого начала — когда пришел на курган и склонился, одарив меня компанией. Я лишен судейского дара. Мои объятия открыты всем.

— Так изменись, чтоб тебя!

— Пытаюсь.

Сирдомин сверкнул глазами на бога, предложившего в ответ слабую улыбку. Еще миг — и Сирдомин зашипел, отскочив. — Ты просишь об этом МЕНЯ? С ума сошел? Я тебе не пилигрим! Не человек из толпы самозваных жрецов и жриц! Я ТЕБЕ НЕ ПОКЛОНЯЮСЬ!

— Точно, Сегда Травос. Проклятие фанатиков — стараться угадать желания того, кому они поклоняются.

— А что им остается, когда ты молчишь?

Улыбка Искупителя стала шире: — Все, что можно выбрать в мире, друг мой.

* * *

Бесчисленные тропы ведут в одно место, и все ищут его. Если бы захотела, они могла бы подумать о несчетных поколениях — тех, что вырастают и устремляют мысли в ночное небо или заворожено смотрят в огни очага. Голод не меняется. Душа ныряет, душа крадется, душа скребет и тащит и просачивается, ведь в желаемом — отчаянно нужном — месте таится вот это: блаженство уверенности.

Убеждения сродни доспехам, глаза сияют ярче мечей; о, что за сияние открывается, когда пропадают любые вопросы, любые сомнения. Тени исчезли, мир вдруг стал белым и черным. Зло истекает слизью, добродетель стоит горделивым гигантом. Сочувствие возможно отмерять, уделять лишь достойным — невинным, благословенным. Что до остальных… пусть горят, иного не заслужили.

Она танцевала словно сорвавшаяся с цепи истина. Красота простоты, чистая и сладостная, текла по жилам, помогала вдыхать и выдыхать, звенела в голосе. Пропала всякая мучительная неуверенность, все сомнения исчезли благодаря сэманкелику.

Она нашла форму мира, и каждая грань сияет ясно и несомненно. Мысль ее способна почти без усилий пронизать мироздание, не натыкаясь на сучки и трещины, некасаясь грубых поверхностей, от трения о которые она могла бы вздрогнуть.

Благо уверенности принесло и второй дар. Она видит перед собой преображенную вселенную, в которой можно с полным правом игнорировать противоречия, в которой нет фальши, в которой служение истине делает легким отказ от всего, ставшего помехой.

Крошечная мошка сознания, что жила в ней словно прячущаяся в раковине улитка, позволила свершиться преображению, позволила принять истинное откровение. Она искала его всю жизнь, но не в том месте.

Селинд понимала ныне, что Искупитель — это невинный бог-ребенок, но невинность его ведет в ложном направлении. Искупитель не обладает уверенностью. Он не всевидящ. Он слеп. С далекого расстояния все видятся одинаковыми, все достойны принятия, распахнутых объятий, беззащитной открытости. Он прощает всех, ибо не видит разницы, не способен почувствовать, кто достоин, кто недостоин.

Сэманкелик положил конец неопределенности. Он разделил мир надвое, разрезал чисто и абсолютно.

Она должна передать это ему. Это будет ее дар — величайший из всех возможных даров возлюбленному богу. Она положит конец его двойственности, его невежеству, его беспомощности.

Скоро вновь наступит время, когда она начнет искать его. Жалкая душа смертного, что встала на пути, не помешает ей в следующий раз. Едва она отыщет оружие, как клинки раскромсают душу на кусочки.

Мысль эта заставила ее вскинуть руки над головой. «Какая радость!»

У нее есть дар. Она должна передать его.

«Нравится вам это или нет!»

Нет, он не откажется. Если откажется, что же, она его убьет.

* * *

Белые как кость, громадные твари застыли на гребне холма. Их морды повернулись в сторону Карсы Орлонга, а он принялся подгонять Ущерба. Тоблакай ощутил, как напрягся скакун, увидел, как запрядали его уши. Еще миг — и он заметил, что по бокам бегут еще две Гончие — более темные и плотные, короткошерстые. Они напомнили ему волков родной страны, следивших некогда за ним янтарными глазами.

— Итак, — пробормотал Карса, — вот и Теневые Гончие. Будете играть со мной в игры? Попробуйте напасть, и немногие из вас уползут отсюда, да и тем придется зализывать раны. Обещаю. Ущерб, видишь ту, черную, что в высокой траве? Думает, что спряталась! — Он грубо захохотал. — Остальные станут отвлекать, а черная начнет настоящую атаку. Мой меч отрубит ей нос.

Два зверя на гребне разделились — один пробежал несколько шагов вправо, второй влево; в промежутке между ними подобием песчаного смерча закружились тени.

Карса ощутил азарт битвы, кожу его защипало от пристального внимания семерых необычайных зверей. Однако взор его устремился к сумрачному пятну впереди, из которого появились две фигуры. Двое мужчин, один с обнаженной головой, второй под капюшоном, опершийся на узловатую трость.

Псы справа и слева сохраняли дистанцию — достаточно близко для стремительного броска, но достаточно далеко, чтобы не взбесился Ущерб. Карса остановил коня в шести шагах от незнакомцев и принялся внимательно их изучать.

Первый имел непримечательные черты лица, бледного, словно он не привык к свету солнца; темные прямые волосы были не расчесаны, даже порядком спутаны. Глаза его меняли цвет в лучах солнца: голубые, серые, зеленые, может, даже карие — просто каскад неопределенностей. Неопределенным было и выражение его лица. Мужчина тоже внимательно смотрел на Тоблакая.

Первым пошевелился человек под капюшоном: трость поднялась и описала полукруг. — Отличная лошадка, — сказал он.

— На ней легче скакать, чем на собаке, — отвечал Карса.

Темноволосый хмыкнул.

— Этот, — сказал скрытый капюшоном, — сопротивляется колдовству, Котиллион. Хотя кровь его стара, я гадаю: неужели все смертные станут ему подобны? Конец чудесам. Ничего кроме скучного, банального существования, ничего кроме профанического неумения восхищаться. — Трость стукнула о землю. — Мир бюрократов. Кислолицых, жалких, с размягченными мозгами. Союз клерков. В такой мир, Котиллион, не захочет приходить ни один бог. Разве что ради изучения депрессии.

— Тонкая философия, Темный Трон, — отозвался Котиллион. — Но достоин ли тебя слушатель? С его стороны доносится запах медвежьего сала.

— Это Локон. Недавно он во что-то вляпался.

Карса склонился в странном седле, которое Семар Дев приладила Ущербу еще в Летере. — Если я клерк, то древнее пророчество верно.

— О, и какое же именно? — спросил Котиллион (похоже, он удивился, узнав, что Карса вообще способен к членораздельной речи).

— Тирания счетоводов будет кровавой.

Темный Трон визгливо захохотал, потом закашлялся. Собеседники молчали.

— Хммм.

Глаза Котиллиона сузились: — В Даруджистане тебя ожидает храм, Тоблакай. Корона и престол — только бери.

Карса скривился: — Хватит этого дерьма. Я сказал Скованному Богу, что не интересуюсь. Могу сказать еще раз. Моя судьба принадлежит мне и никому больше.

— Ох, — бросил Темный Трон. Трость его качалась подобно безголовой змее. — Мы вовсе не побуждаем тебя занять престол. Наоборот. Ты на таком троне — это было бы… тревожно. Но он станет манить тебя, Тоблакай, загонять, как охотники гонят льва-людоеда. Прямиком в яму с кольями.

— Умный лев знает, когда повернуться. Смотрите, как разбегаются охотники!

— Мы понимаем тебя, Тоблакай, поэтому и не приказываем Псам нападать на тебя. Ты несешь судьбу, как знамя — грязное, да, но зато выделяющее из толпы. Знаешь ли ты, что мы тоже бросили цивилизацию? Видишь ли, писцы надвигались со всех сторон. Клерки с багровыми языками и бегающими глазками, кривыми ногами и покатыми плечами. Сухие свитки. Ох, они измерили все на свете! Определили «приемлемые уровни» для нищеты и страдания! — Трость громко ударила по земле. — Приемлемые? Какой говнюк сказал, что БЫВАЕТ приемлемый уровень? Какой разум может мыслить таким образом?

Карса ощерился. — Какой? Цивилизованный!

— Точно! — Темный Трон обернулся к Котиллиону. — А ты в нем сомневался!

Котиллион поморщился: — Я ошибался, Темный Трон. Если Увечный Бог не выучил урок этого воина… что же, понадобятся новые уроки. Пусть поучится. Оставим в покое и его, и Тоблакая.

— Есть одна деталь, — проскрипел Темный Трон. — Тоблакай, выслушай предупреждение. Если ты ценишь свою участь, не вставай на пути Скитальца. Никогда!

Улыбка Карсы стала еще шире. — Мы с ним во всем согласны.

— Неужели?

— Я не встану на его пути, а он на моем.

Темный Трон и Котиллион замолчали, что-то обдумывая.

Карса откинулся в седле, потянул за удило. Ущерб поднял голову, ноздри его раздулись. — Я убил двух Дераготов, — сказал Карса.

— Знаем, — отозвался Котиллион.

— Наглость была их мягким подбрюшьем. Легко достать. Легко вонзить пальцы. Я убил их, потому что они сочли меня слабым.

На лице Котиллиона появилось лукавое выражение. — Кстати о наглости…

— Я говорил, — бросил Карса, разворачивая жеребца, — об уроках. — Он повернулся к богам. — вы смеетесь над Увечным, которому пришлось учиться. Может, однажды я так же посмеюсь над вами.

* * *

Котиллион и Темный Трон в окружении Гончих смотрели, как Тоблакай уносится на джагском жеребце.

Стукнула о землю трость. — Ты почуял души в мече?

Котиллион кивнул.

— Они словно бы… — Темный Трон пытался подобрать слово, — гордились.

И Котиллион снова смог лишь кивнуть.

Темный Трон вдруг хихикнул — звук заставил новых Гончих отпрянуть, но он вроде бы не заметил этого. — Ох, — закаркал он, — бедные клерки!

* * *

— Что там на горизонте? Облако?

Услышав вопрос Рекканто Илка, Маппо поднял голову, проследил за взглядом дольщика. И внезапно вскочил. — Это не простое облако, — заявил он.

Полнейшая Терпимость что-то буркнула и поднялась, отряхивая песок с объемистой задницы. — Мастер Квеееел! — вывела она.

На глазах Маппо вся команда принялась собираться, проверять ремни, пристегивать пряжки к свисающим с боков кареты кольцам. Лошади беспокойно зашевелились, завращали глазами, прижали уши. Грантл подошел к Треллю. — Опасный шторм, — сказал он. — Кажется, валит прямиком на нас.

— Эти люди заставили меня устыдиться, — признался Маппо. — Нас вот-вот уничтожит, а они выглядят… восхищенными.

— Они безумцы, Маппо. — Грантл поглядел на Треля и добавил: — Ты, должно быть, совсем отчаялся, если нанял эту шатию.

— Почему же, — вместо ответа спросил Маппо, — Мастер Квел остался равнодушен, выпустив в мир неупокоенного дракона?

— Ну, вряд ли он равнодушен. Сказал упс! По-моему, именно это слово я расслышал… хотя, возможно, это лишь воображение. Гильдия трайгаллов… ясное дело, их кареты то и дело перетаскивают всяких тварей из мира в мир. Погляди на того бродячего мертвеца.

Они так и сделали — молча поглядели на иссохший труп, взявший в охапку груду рваных ремней и веревок и задумчиво уставившийся на спицы колеса.

Ветер быстро свежел, порывы его казались почти яростными.

Одна из лошадей пронзительно заржала и стала бить песок копытом. Миг спустя остальные заразились ее тревогой. Мастер Квел помогал Чудной Наперстянке пройти внутрь; потеряв терпение, он ускорил процесс, сильно толкнув ведьму в спину. Затем принялся малость диковато оглядываться, пока не заметил Маппо.

— Внутрь, славный сир! Мы готовы тронуться!

— Один момент, — сказал Грантл.

Маппо пошел к повозке, затем остановился. Обернулся к Грантлу. — Прошу, будь осторожнее.

— Буду. Вот только разузнаю, что тут творится. Квел! Какой садок мы используем сейчас? Не пора ли открывать проход?

Квел уставился на него: — Быстрее в карету. Проклятие!

— Да-да. Но скажите…

— Ты идиот! — заорала с крыши Финт. — Не въезжаешь? — Она указала пальцем на клубящиеся черные тучи (а они уже нависли над самыми головами): — Вот наши скакуны!

— Но… постой… как…

— Полезай на крышу, тупица, или утонешь!

— На крышу! — взвизгнула Полнейшая Терпимость. — А утонуть и там сможешь!

Грантл заметил, что мертвец привязался к колесу.

«Боги подлые, что я здесь делаю?»

За рифом заревело; Грантл поспешно обернулся и увидел опустошительное появление штормового фронта, стену бурлящей, увенчанной пеною воды — она вздымается, надвигается, взлетает, чтобы проглотить остров целиком…

Он бросился к карете. Когда он влез по стенке и уцепился за веревки, Рекканто прищурился и спросил: — Уже накатило?

Лошади завизжали вдвое сильнее.

И близорукий идиот получил ответ на свой вопрос.

Глава 15

И ты посмел нас слабыми назвать?

От страха рта кривятся уголки

Любое слово в длинном списке — жало

Но поражаешь ты себя, не нас

Расписывая ужасы и беды

Лишаясь предвкушения чудес

Читаешь заунывно пункт за пунктом

О том твердишь, что знаем мы давно

И знаем лучше, чем тебе дано.

Убожество не скрыть словами страсти

Построил ты высокий замок — только

Не ночевала мудрость в замке том

Ужели мышца говорит о силе

Ужели волю выражает властный лик

Ужели шип важнее алой розы

Ужели лес лучинкой не поджечь

Как мертвая кровь — женщин, в месяц раз

Ужели смелость покидает нас?

Кто ты такой, чтобы питать сомненья

Жрец культа, жалкого в своем распаде?

Да, я там был, когда очнулись толпы

Напав на храм дрожащих подлецов

Разинув рот, ты спрятался за спины

Учения твои сплошная ложь

Ну, если сможешь, убегай от гнева

Посмотрим, что сильней — твои догматы

Иль дисциплина честного солдата

Усердный исполнитель, голову твою

Насадит он на пику непреклонно.

«Последний день Секты Мужественных», Севнлентана из Генабариса (цитируется в «Трактате о бесполезности философии культов» Генорту Сталка)

Многие дети питают любовь к местам, в которых никогда не были. Обычно этот ребяческий восторг разрушается по мере медленного продвижения через грязь тусклого и полного соблазнов отрочества к пустой, плоской и выжженной равнине взрослых лет. Вечно маячащие на горизонте перспективы постепенно лишаются всякого очарования. Ну ладно, ладно, иногда дары любопытства, восторженности и страсти к приключениям переживают обыденный путь человека; такие личности становятся художниками, учеными, изобретателями и прочими криминальными типами, мешающими нам наслаждаться радостями общественного существования и благами мирной жизни. Но не будем больше о них, ведь все эти извращения и всплески ничего не изменят, ведь нам важны лишь перемены, служащие бытовому комфорту.

Бейниск до сих пор был — глубоко под слоями скорлупы своего существа — ребенком. Быстро растущий, неловкий юнец, он еще не сдался в плен телу и не отказался от любви к неведомому. Вполне можно понять, почему он разделил с парнишкой Харлло искры восторга и удивления, почему между их душами сплелась плотная сеть, и никакая временная размолвка не могла серьезно повредить нити дружбы.

За неделю, протекшую с рокового надлома взаимного доверия, Харлло успел поверить, будто вновь остался в мире совсем один. Раны покрылись струпьями, струпья отвалились, обнажая неглубокие рубцы, вскоре ставшие почти незаметными; мальчик работал, протискивался в трещины, прокладывал пути вдоль вонючих, грязных лазов в глубинах скалы. Иногда задыхался от дурного воздуха, страдал от укусов слепых многоножек и прозрачных пауков. Весь в синяках от падавших камней, он широко раскрывал глаза в темноте, отыскивая на неровных стенах блеск руды.

Однако к концу недели Бейниск снова оказался рядом; он передавал выползшему из трещины, присевшему отдохнуть на теплый сухой пол тоннеля Харлло бурдюк с мутноватой озерной водой, и в короткие эти мгновения разрыв начал закрываться, заплетаться паутинками быстрых взглядов — хотя они еще не готовы были признать реальность восстановленной близости. Глубоко под поверхностью мира бились два сердца, ставшие эхом друг друга. Так мирятся молодые люди — без слов, при помощи скупых жестов, в немногочисленности своей передающих всю полноту чувств.

Когда Харлло напился, отдал бурдюк приятелю. — Веназ все время вьется около меня, — сказал Бейниск. — Ну, я снова попробовал с ним сойтись… но все не так, как раньше. Мы слишком старые для всего этого. Он вечно порет чушь всякую, мне скучно.

— Ему просто нравится вредить людям.

Бейниск кивнул: — Думаю, он решил занять мое место. Спорит с каждым приказом.

— Люди вроде него вечно хотят быть главными, — сказал Харлло. — Когда люди это понимают, то чаще всего поддаются. Но я на это на согласен, Бейниск. Не могу передать, как мне страшно.

Такие заявления — редкость между мальчишками. Они боятся показать, что им страшно. Однако они жили в ненормальном мире, в котором желание показать себя бесстрашными не входило в число разрешенного. Людям здесь не требуются резоны, чтобы причинить друг другу боль. Им вообще никакие резоны не нужны.

— Расскажи о городе еще разок, Крот.

— Там есть проклятая башня. Дядя один раз водил меня к ней. У него большие ладони, такие большие, что когда он берет тебя за руку, твоя ладонь совсем пропадает в его и кажется — нет на земле такой силы, что сможет их разорвать. Да, в той башне живет призрак. Его зовут Шептун.

Бейниск вытаращил глаза. — Ты его видал? Ты сам видал призрака?

— Нет, это было днем. Их трудно заметить днем.

— А здесь всегда темно, — сказал Бейниск, оглядываясь. — Но я ни разу не видывал призрака.

Харлло захотелось ему рассказать. Ему нужно было бы рассказать обо всем еще тогда… но он снова понял, что не расскажет. Непонятно почему. Может, потому, что скелет не был настоящим призраком. — Иногда, — заговорил он, — мертвые не уходят. То есть иногда они умирают, но душа не … э… оставляет тело. Остается там, где была, где привыкла быть.

— И твой Шептун из таких?

— Нет, он настоящий призрак. Дух без тела.

— Так что делает из одних людей призраков, а из других нет?

Харлло пожал плечами: — Не знаю, Бейниск? Может, духами становятся те, у кого есть причина остаться. Может, Владыка Смерти не ждет их или позволяет закончить то, что они не закончили. А может, они сами не поняли, что умерли. — Он снова пожал плечами. — Так дядя говорил. Он тоже не знает, и незнание сводило его с ума — я могу сказать, потому что от вопроса он сильнее сжимал руку.

— Он помешался на призраках?

— Может. Я так догадываюсь. Я не говорил ничего такого, чтобы свести его с ума. значит, виноват призрак. Он не знал, чего тому нужно или еще что.

Харлло очень хорошо помнил тот миг. Как и Бейниск, он задавал множество вопросов, пораженный тем, что может существовать такая штука, как призрак, что он может таиться и следить за ними, думать призрачные думы. Грантл пытался ответить на все вопросы, хотя явно неохотно. Затем Харлло спросил, что, быть может, его отец — тот, что умер — стал призраком где-нибудь далеко отсюда. Дядя промолчал. Когда он спросил, не летает ли его призрачный отец поблизости, потому что ищет сына — именно тогда рука Грантла сжалась очень сильно, чуть было не сделав Харлло больно. Но потом рука расслабилась и Грантл увел его на шумные улицы.

А может, он и сам увидел Шептуна, смотрящего наружу сквозь одно из мрачных окошек. Может, он сказал призраку уходить и никогда больше не приходить. Как делают все плохие отцы. Потому что отец Харлло, может, вовсе и не умер, ведь однажды настоящая мама сказала что-то вроде «избавилась от ублюдка», и хотя Харлло не знал точного значения слова «ублюдок», он слышал его достаточно часто, чтобы догадаться — это такой человек, с которым никто не желает водиться.

Мысли о Грантле вызвали грусть, так что он поскорее схватил бурдюк и принялся жадно пить.

Бейниск смотрел на него. Потом встал. — Недавно расчистили новую щель. Если ты отдохнул, то мог бы пролезть в нее.

— Конечно, Бейниск. Я готов.

Они шагали молча, и на этот раз тишина была неприятной, и Харлло окатило волной облегчения, когда он подумал, что его лица никто не видит. Да уж, глупо и притом опасно. Улучив момент, когда Бейниск отвернулся, он торопливо вытер грязные щеки и обтер руки о куртку.

Даже если он обернется, Бейниск ничего не заподозрит. Его разум скрытно шагает по вытертым камням дороги к башне Шептуна; может, он уже видит духа. Вот это было бы зрелище! Хорошо увидеть то, чего ты никогда прежде не видывал.

Далеко, очень далеко стоит чудный город. Там творятся всяческие чудеса, там толпы веселятся на ярко освещенных улицах. Там призраки спорят с домовладельцами о плате за постой. Там так много еды, что люди становятся жирными и их носят на носилках. Там люди не делают друг другу больно безо всякого резона. Там типы вроде Веназа получают именно то, что заслужил.

О да, он любил этот город, место, в котором не бывал никогда.

Не глупите. Скромный толстяк в красном плаще не так прост, чтобы выдавливать слезу, расписывая волнительные моменты, чтобы неловко ловить слушателей на красного червячка чувств. Дайте Крюппу кредит доверия, вы, спешащие бросить слова обвинений, словно лески в забитый рыбой пруд (много поймали? Нет, дорогие друзья, не хвастайтесь рыбацким умением, едва ли найдется карп столь глупый, чтобы вылететь из воды).

Водяная поверхность не так уж гладка, о нет, не так уж гладка.

Призрачный город Бейниска забавен, он согревает нам сердца. Но не таится ли в нем трагедия? Никоим образом!

Некоторые из нас (понимаете ли вы или нет), до сих пор мечтают о таком городе. О городе, в котором никто из нас не бывал.

В этом то все дело, дорогие.

* * *

«Задний ум» — убийство. Или, с другой точки зрения, самоубийство. У Дымки было много времени для размышления над этой мыслью, пока она лежала, истекая кровью, на полу «К’рул-бара». Она чуть не откинулась; в отсутствие Колотуна на полное исцеление можно было не надеяться, так что жизнь оказалась под угрозой. Советник Коль вызвал местного лекаря с посредственным талантом к обычному Деналу; он кое-как стянул поврежденные ткани и остановил поток крови, затем взялся за иглу и нитки из кишок, чтобы зашить раны. В результате Дымка оказалась прикованной к кровати.

Бар оставался закрытым. Бывший храм стал ныне склепом. Судя по рассказам Хватки, в подвалах любая пядь земли была мягкой и смачно хлюпала под ногой. Старшего Бога никогда так не ублажали.

Синий Жемчуг и Колотун. Оба мертвы. Память о них разверзала черную пропасть под любой мыслью, любой эмоцией. Никакой самоконтроль не помогал. Ублюдки пережили десятилетия войн, битвы и битвы, только чтобы в отставке оказаться изрубленными на куски толпой ассасинов.

Потрясение не отпускало ее, чему немало способствовало эхо в пустых комнатах, молчание на месте привычного гомона, раздраженные споры между Дергунчиком и Хваткой, звуки которых доносились то из коридоров, то из конторки. Если Дюкер оставался жить в гостинице — не сбежал — то он стал безмолвным свидетелем, как и подобает историку, которому любое личное мнение нужно держать при себе. Кажется,

он совершенно равнодушен и к тому, жива она или уже умерла.

Прокравшийся сквозь ставни луч солнца подсказал ей, что уже день, а может, и вечер, что она проголодалась и что, вполне возможно, про нее все забыли. Снизу изредка доносился глухой шум, отзвуки тихих разговоров; она уже задумала постучать в пол, когда раздались шаги в коридоре. Еще миг — дверь распахнулась, пропуская Сциллару с подносом.

В желудке Дымки что-то сладко и алчно зашевелилось. В голове пронеслась вереница соблазнительных мыслей. — Боги, что за зрелище. Миг назад я готова была скользнуть прямиком в грубые лапищи Худа, но вдруг…

— У тебя есть причина жить, знаешь ли. Это тапу — надеюсь, ты не против, ведь я знаю только семиградскую кухню, и то плохо.

— Они взяли тебя в поварихи?

— Оплачивая проживание и стол. По крайней мере, — добавила она, ставя поднос на ноги Дымке, — из-за стола никто не гонит.

Дымка поглядела на шампуры с мясом, овощами и фруктами. Острые ароматы свежих приправ выбили слезы из глаз. — В письку деньги, — буркнула она.

Глаза Сциллары широко раскрылись.

Дымка дернула плечом, схватив первый шампур. — Мы и не рассчитывали разбогатеть, дорогуша. Просто… хотели чем-то заняться, найти место. А с тебя, Баратола и Чаура вообще ничего не спросим. Боги! Вы оживили старого дурня Дюкера. Баратол и Чаур налетели, словно стальной кулак — я слышала, как раз в нужное время. Мы, может, и дураки, Сциллара, но мы верные дураки.

— Подозреваю, — сказала Сциллара, садясь на стул, — ассасины Гильдии уже не считают вас дураками. Скорее думают, что разворошили гнездо шершней. Сожалеют. — Она фыркнула. — Нет, слишком мягкое слово. Считаешь, что вам плохо? Вообрази себе Мастера Гильдии.

— Он оправится, — буркнула Дымка. — А мы? Не уверена. Не в этот раз.

Глаза под тяжелыми веками скользнули по лицу Дымки. Сциллара не спеша сказала: — Хватка была сильно потрясена. До сих пор так. То и дело вижу, как она бледнеет, как дрожат коленки, как она хватается рукой, чтобы не упасть. По ночам встает и бродит по коридорам… у нее словно сам Худ за плечом…

— Вот тот-то и оно. Понятно? Несколькими годами раньше она натянула бы доспехи, пересчитала стрелы — пришлось бы приковать ее в подвале, чтобы не началась…

— До вас так и не дошло, Дымка?

— Что?

— «Несколькими годами раньше» она была солдатом. Как и ты. Солдат живет ради понятного дела — войны. Ему нужно быть всегда готовым к битве. Но вы же ушли в отставку. Пора все бросить, расслабиться, наконец…

— Ясно. Нам не сразу удастся вернуть прошлую сноровку.

— Дымка. Хватка потому такой стала, что чуть не потеряла тебя.

В наступившей тишине мысли Дымки понеслись сразу во всех направлениях. — Но тогда…

— Она не может входить сюда и видеть тебя такой. Бледной, слабой.

— Это ее и удерживает от охоты за убийцами? Смехотворно. Передай ей от меня, Сциллара, что всё это жуткая дрис… гм… гадость. Скажи ей, что если не готова заняться местью, пусть про меня забудет. От судьбы не убежать. Как только встану на ноги, устрою такую крысиную охоту, какой Гильдия не видела.

— Передам.

— Они только об этом и спорят с Дергуном?

Кивок.

— Найдешь целителя Высшего Денала? Я заплачу сколько нужно.

— Хорошо. Давай ешь.

* * *

Труп все еще пах сбродившими персиками. Растянувшийся на столе в одной из задних комнат сегуле казался спящим; Хватка почти ожидала, что безмятежно сомкнутые глаза воина могут открыться в любой момент. Мысль заставила ее вздрогнуть. Женщина поглядела на Дюкера.

— Итак, Историк, ты долго размышлял, долго болтал с бардом и этим твоим алхимиком. Скажи же нам, что, во имя Худа, треклятые сегуле делают в подвале?

Дюкер нахмурился, потер шею и предпочел не встречаться с Хваткой взглядом. — Барук плохо воспринял мое сообщение. Он казался… встревоженным. Сколько амфор ты осмотрела?

— В них двенадцать ублюдков, кроме этого. Три женщины.

Дюкер кивнул: — Они могут выбирать, стать воинами или нет. Если нет, им никто не бросит вызов. Кажется похожим на вопрос детской смертности.

Хватка нахмурилась: — Как это?

— Денал и повивальное дело. Когда почти все дети обычно выживают, матерям не нужно рожать восьмерых или десятерых в надежде, что хотя бы один или двое…

— Ну, так теперь почти везде.

— Разумеется, — продолжал Дюкер, словно не расслышав ее слов, — некоторые культуры чувствуют неотложную нужду повышать рождаемость. Это может поставить женщин в жесткие рамки. Среди сегуле высок коэффициент отсева. Общество поединщиков по самой своей природе имеет высокую смертность среди взрослых, особенно молодых воинов. Это словно кровавая война, которая никогда не прекращается. Но все же должны быть периоды — или, скорее, циклы — когда молодые женщины могут выбирать себе дорогу.

Дюкер говорил, а взор Хватки приковало тело сегуле. Она пыталась вообразить себе общество, в котором женщины, словно коровы, стоят и покорно мычат, и едва теленок выпадет на пол сарая, как им уже деловито задирают хвост… Это безумие. ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО. — Хорошо, что даже сегуле-женщины носят маски, — пробормотала она.

— Извини, что?

Она оскалилась на историка: — Не видно ярости.

— О, понятно. Не знаю, чем заняты женщины, не принятые в воины — мне даже не пришло в голову спросить. Но я понимаю, о чем ты.

— Но разве этого достаточно? Неужели так много воинов убивают друг друга, чтобы порабощать женщин?

Дюкер поглядел на нее и тут же отвел взгляд.

«Ублюдок что-то знает».

— Не имею понятия, Хватка. Может быть. Их дикость отвратительна.

— Как думаешь, давно ли они лежат здесь? То есть в подвале, в этих амфорах?

— На них храмовые печати. Барук намекнул, что культ в ослабленной форме существовал и после предполагаемой даты исчезновения.

— Десятки лет? Сотни?

Он пожал плечами.

— И что они забыли в Даруджистане? Их острова на юге от проклятого континента. Отсюда почти тысяча лиг.

— Не знаю.

«Да ну?» Она со вздохом отвернулась. — Видел Дергунчика?

— В баре.

— Типично. Уже ополовинил запасы.

— Твоя нерешительность его угнетает.

— Чушь все это, Дюкер, — бросила она, выходя из комнаты, оставляя его наедине с чертовым трупом. Их испытывают на прочность, и лично она уже устала от состязаний в подпрыгиваниях и пригибаниях. Однако что-то в происходящем вызывает у нее подозрение: контракт Гильдии как-то связан со старым храмом и его мрачными тайнами. «Найдем связь — и, может быть, найдем ту говенную кучу, что нас заказала. Найдем ее или его, и я сама закопаю долбашку в самую глубь».

Дергунчик оперся о стойку бара, любуясь непонятно чем; впрочем, он нашел себе идеальную жертву, когда Хватка подошла ближе. — Осторожнее, женщина, — зарычал он. — Я не в настроении.

— Не в настроении для чего?

— Для всего.

— Кроме одного.

— Я имел в виду — для всего, что ты испробуешь. Что до остального, ну, я решил заняться в одиночку, если придется.

— Тогда, — сказала она, облокачиваясь рядом, — чего же ты ждешь?

— Дымку. Едва она встанет на ноги, Хва, как голодная побежит их выискивать. — Он подергал усы и оскалился: — А вот тебя уже со счетов списал.

— Дергун, — вздохнула Хватка, — мне любезна мысль об убийстве каждого ассасина в городе, начиная с Мастера Гильдии. Но ведь они не корень проблемы. Кто-то их нанял, а мы не знаем, кто. Не знаем, почему. С нами такое уже случалось. По сути дела, мы опять оказались в начале, только вот двоих уже нет рядом. — Она ощутила, что дрожит, и не решилась встретиться с Дергунчиком взглядом. — Знаешь, я поняла, как хочу, чтобы Ганоэс Паран был здесь. Если кто и может сообразить, что тут творится, так это наш Капитан.

Дергунчик крякнул. — Владыка Фатида, верно. — Он осушил стакан и выпрямился. — Отлично. Идем в Дом Финнеста — может, он там, может и нет. Так или иначе, хоть чем-то займемся.

— А Дымку бросим здесь?

— Она ж не одна остается. Тут Дюкер и Сциллара. Не говоря о барде. При свете дня никто нас добивать не сунется. А к закату мы вернемся, Хва.

Она все-таки колебалась.

Дергунчик подошел ближе. — Слушай сюда. Я не такой тупой, я знаю, что у тебя в голове творится. Но если мы будем сидеть, то дождемся следующего их шага. Помнишь доктрину морской пехоты, капрал? Не наше дело реагировать — наше дело бить первыми, пускай сами реагируют. Они ударили уже дважды. Еще раз — и нам крышка.

Вокруг мужика витали алкогольные пары, но синие глаза были острыми и ясными. Хватка понимала, он прав, и все же… она была испугана. И она понимала, что он видит ее насквозь, видит борьбу в душе — и огорчается, ведь чего-чего мог от нее ожидать, но не страха. «Никогда. Боги, ты становишься старой, Хватка. Хрупкой, съежившейся.

Они убили лучших твоих друзей. Они едва не убили твою любимую».

— Сомневаюсь, что он здесь, — сказала она вслух. — Иначе показался бы. Дергун, он куда-то ушел. Может, никогда не вернется. Да и зачем ему? Куда бы Паран не отправился, он там занят — такой уж у него характер. Всегда в гуще самого мерзкого дела.

— Ладно, — изволил согласиться Дергунчик. — Но мы ведь можем ему, э… письмецо отправить.

Она вздернула брови: — Вот так идея, Дергун. Рада, что хоть кто-то из нас еще мыслит.

— Да. Так пойдем?

Они двинулись, выйдя через боковую дверь. Оба одели плащи, спрятав доспехи и оружие, наполовину выставив мечи из ножен. Дергунчик захватил два жулька в тряпичных мешочках — один в кармане, второй привязан в перевязи. Он мог выхватить гренаду и метнуть, как обычно мечут снаряд из пращи (собственное его изобретение, отточенное при помощи положенного в мешок камня до приемлемого мастерства). Видит Худ, он не сапер… но учится.

Ничто не злило его так, как проигранный бой. Да, они вышли живыми. С другой стороны, почти все ассасины погибли, так что счет отличный… но он все же ощущал себя проигравшим. За годы после отставки группа малазан почувствовала себя одной семьей. Не так, как бывает во взводе, ведь взводы существуют ради сражений, войны, убийства, и это придает дружеству солдат странный характер. Их стягивают превратности, крайности, заставляющие чувствовать каждый момент жизни как чудо. Нет, эта семья была другой. Они успокоились. Расслабились. Решили, что все дерьмо осталось позади. Да, так они и думали.

Пока они с Хваткой шагали к имению Коля и зловещему дому в его саду, Дергунчик пытался вспомнить времена, когда он не ведал о таком образе жизни, когда жил кривоногим подростком на Фаларах. Смешно, но умственный образ десятилетнего юнца включал в себя чертовы усы; он понимал, что они отросли позже, но воспоминания вечно смешиваются. Положиться на них нельзя. Фактически врут почти всегда. Россыпь образов, сшитая воедино воображаемым дерьмом, так что хаос реальных моментов вдруг начинает казаться связной историей, сказкой.

Наш рассудок горазд переделывать прошлое. Тут каждый сам себе историк, и поэтому — стоит ли доверять историкам вообще? «Да, поглядите на Дюкера. Сплел отличную сказочку насчет Колтейна и Собачьей Упряжки. Она разрывает сердце, но таковы все лучшие истории, ведь они заставляют человека ЧУВСТВОВАТЬ, тогда как большинство из живущих на земле предпочитают вообще ничего не чувствовать. Но чего в ней реального? Да, Колтейна действительно убили. Армия растаяла, как он и говорит. Но остальное? Все подробности?

Узнать невозможно. И в конце концов, это ведь не важно.

Так и наши истории. Кто мы такие, чего сделали. Сказка рассказывается, пока не останавливается. Внезапно, как вдох, за которым никогда не последует выдох.

И сказочке конец».

Ребенок с мужскими усами смотрел на него там, внутри головы — с ухмылкой и подозрением, даже недоверием. «Думаешь, знаешь меня, старикан? Ни шанса. Ты ничего не знаешь, а твои воспоминания ко мне никакого отношения не имеют. К тому, как я думал. К тому, что чувствовал. Ты от меня дальше, чем папаша, жалкий и унылый тиран, которого мы не можем ясно вообразить — ни ты, ни я, ни даже он сам. Может, он не мы, но тогда он и не он.

Старикан, ты совсем сбился с панталыку, совсем как я. Да и сам я не лучше. Потеряны в жизни, пока смерть не заберет нас».

Вот почему он обычно избегает думать о прошлом. Лучше не чувствовать его, спрятать, запереть в сундук, а сундук перевалить за борт и утопить в пучине. Но трудность в том, что ему придется выловить некоторые нужные вещи. Мыслить как солдат, например. Снова балансировать на отвратном лезвии, снова смотреть на все без жалости. Лишиться колебаний.

Галлоны эля не помогли. Лишь подпитали отчаяние. Сейчас он чувствует себя старым, слишком старым для всего этого.

— Боги подлые, Дергун! Я отсюда слышу, как ты скрипишь зубами. Что б ты не грыз, оно явно горькое на вкус.

Он скосил глаза: — А ты ждала, я в пляс пойду по треклятой мостовой? Мы в большей беде, чем когда раньше, Хва.

— Видали и похуже…

— Нет. Мы видали похуже, но мы были к нему готовыми. Нас учили с ним расправляться. Схвати за горло, выдави жизню. — Он замолчал, сплевывая на плиты мостовой. — Я только начал соображать, что такое отставка. Все, что мы выбросили, пытаемся снова подобрать, да только рука не дотягивается. Не дотягивается рука, раздолби ее совсем!

Она молчала, но Дергунчик догадался, что она понимает его правоту, чувствует себя так же.

Мало радости в такой компании.

Он дошли до имения Коля, обогнули стену. Путь от бара уже стерся в уме Дергунчика, словно вдруг стал бессмысленным. Он не выделил ни единого лица в уличных толпах. Их заметили? За ними следили? Возможно. — Дыханье Худа! Хва, я не проверял. Вдруг за нами все псы увязались! Поняла, о чем я?

— Увязались, — согласилась женщина. — Двое. Мелкая сошка, не настоящие убийцы, скорее псы, как ты сказал. Держатся на расстоянии. Наверное, им так посоветовали. Вряд ли пойдут за нами в лес.

— Нет, — сказал Дергунчик. — Учуют засаду.

— Верно. Так что забудем.

Она первой вошла в молодые заросли позади имения. Опушка была завалена всяческим сором, но почва быстро очистилась, едва они углубились в тенистую рощу. Мало кто из людей, как становилось очевидным, жаждал бросить взгляд на Дом Финнеста и ощутить дрожь при мысли, что тот тоже глядит на гостей. Внимание от чего-то столь мрачного, как черное здание, не порадует никого.

Сделав тридцать шагов по кривой тропке, они увидели черные стены то ли из дерева, то ли из камня — морщинистое, покрытое шрамами лицо дома. Ставни из гнилых плетней, в окнах не видно и проблеска света. Лозы оплели углы, покрыли кочки и бугры во дворе, низкую ограду. Немногочисленные деревья искривлены, лишены листьев, их корни вылезли наружу, словно кости.

— Сейчас бугров больше, чем в прошлый раз, — заметила Хватка, пока они шли к входу.

Дергунчик хмыкнул: — Идиотов, решившихся залезть внутрь, хватает. Думают отыскать сокровища…

— Короткие пути к тайной силе, — закончила за него Хватка. — Волшебные вещицы и другую хрень.

— А находят лишь раннюю могилу. — Он заколебался, взглянув на ворота. — Мы тоже может в ней кончить.

— Не сходи с тропы, вот и весь фокус. Иди за мной.

Он старался ступать след в след. Узкая дорожка была вымощена перекошенными плитами. Ступив слишком близко, он наступил Хватке на пятку, отчего та чуть не упала. Прежде чем возобновить движение, женщина бросила через плечо уничтожающий взгляд.

Полнейшее отсутствие чего-то необычного сильнее всего возбуждало нервы Дергунчика. Он смотрел, как Хватка поднимает руку в перчатке, складывает в кулак… колеблется, потом все же резко стучит в твердую дверь. Эхо оказалось гулким, как будто за дверью поджидала бездна.

Они ждали. Всякие звуки города сюда не доносились, словно нормальный мир прекратил существование ил, скорее, беспокойное течение жизни не имело значения для того, что торчало перед их глазами. Для гротескного выхода иного Королевства в наш мир.

Дюжина ударов сердца. Хватка хотела постучать еще раз. Лязг засова глухо донесся из-за толстого дерева, через миг дверь со скрипом раскрылась.

Паран рассказывал о личе, обитателе Дома Финнеста, отверженной твари, что была некогда Джагутом; однако сам Дергунчик видел ее впервые. Высокий (боги, как он ненавидит высокие вещи!), тощий, но широкий в кости, облачившийся в длинную, рваную черненую кольчугу. Голова обнажена: длинные бесцветные волосы висят пучками, на лысинах кривые рубцы; в одном месте что-то проломило череп, и в дыре видна лишь чернота, как будто мозги у чудища попросту высохли. На разбитом лице клыки, глаза прячутся в тенях орбит. Да какой бы он ни был… Дергунчик не ощущал ни малейшей уверенности, что злосчастная встреча даст мало-мальски полезный результат.

— Лорд Раэст, — сказала Хватка с поклоном. — Я друг Ганоэса Парана. Если припомните, мы встречал…

— Я знаю, кто ты, капрал Хватка, — ответил лич глубоким, раскатистым голосом.

— А это сержант Дергун…

— Чего вам нужно?

— Нужно найти Ганоэса Парана.

— Он не здесь.

— Нужно передать ему послание.

— Зачем?

Хватка глянула на Дергунчика, потом снова на Раэста. — Ну, это сложная история… Можно войти?

Мертвые глаза Раэста надолго вперились в нее. Затем он спросил: — Вы ожидаете, что я и напитки подавать буду?

— Э… нет. Этого не нужно, Раэст.

Джагут отступил.

Хватка обошла его и замерла, сделал несколько шагов. Дергунчик протиснулся следом. Они были в сводчатой передней. Под ногами грубый черный камень. Напротив входа двойная дверь, узкий коридор идет налево и направо. Воздух сухой и теплый, пахнет недавно вскопанной землей — Дергунчик вспомнил подвалы «К’рул-бара».

— Могилки копали? — спросил он и чертыхнулся про себя, пытаясь игнорировать дикий взгляд Хватки.

Раэст захлопнул дверь и развернулся к ним: — Какого рода напитки предпочитаете, сержант Дергун? Боюсь, в доме у меня ничего не прикопано. Хотя, если пожелаете…

— Нет, спасибо, — поспешно сказала Хватка.

Дергунчик смог лишь молча кивнуть. Во рту у него пересохло, язык куском кожи прилип к небу. Еще ему хотелось отлить. Сержант подумал было спросить у Джагута дорогу к ватерклозету… но это вдруг показалось столь же неуместным, как требование отдать все деньги или еще что-то подобное.

Раэст поглядел на них, не спеша нарушать молчание. Затем сказал: — Идите за мной, если так нужно.

Мокасины на ногах лича громко шаркали по полу. Шуршала одежда, хрустели кольца доспеха. Раэст подошел к двойным дверям и открыл их.

За ними оказалась комната с каменным очагом, в котором лениво плясало пламя, и двумя широкими креслами с высокими спинками. Ножки утопали в густом ковре, украшенном загадочными, смутно различимыми в полумраке геометрическими узорами. Стены скрывались под гобеленами; один был явно малазанского происхождения — или антанского, учитывая тему изображения (какая-то древняя придворная церемония со смыслом давно позабытым, но, несомненно, важным для Дома Паранов), второй гобелен, местной работы, изображал сцену Лунной Ночи, когда Отродье Луны опустилось, скребя днищем по высоким зданиям города, и драконы сражались в ночном небе, и Раэст пытался захватить Даруджистан. Центром сюжета были драконы — один черный, с серебряной гривой, а другой цвета тусклой бронзы. Когти и клыки сражающихся тварей сплетались, сверху видно было днище Отродья Луны, внизу — силуэты крыш и шпилей, а в воздухе мелькали Великие Вороны.

— Неплохо, — пробормотала Хватка, разглядывая изображение.

Дергунчик хмыкнул, потому что не был большим ценителем искусства — ему достаточно было общего понимания сюжета. В глубине души он считал талант рисовальщика самым бесполезным изо всех и благодарил богов, что не проклят подобной гадостью. В воспоминаниях о великих событиях, свидетелем которых он был, остались лишь фигурки людей, похожие на куклы из палочек; но ему было достаточно. При этом сержант думал, что так видят мир почти все вокруг.

Раэст указал на кресла. — Садитесь, — сказал он тоном, мало похожим на приглашение. Когда они заняли места и поглядели на Джагута, тот продолжил: — Объясните мне, если желаете, как именно вы решили отправить послание капитану Парану.

— Ни имею понятия, — неловко улыбаясь, сказала Хватка. — Мы надеялись, что вы что-то предложите.

— Я много чего могу предложить, но все это не относится к вашей надобности.

Дергунчик прищурился, но промолчал.

Хватка несколько раз открывала рот, пытаясь придумать ответ; эти движения напомнили Дергунчику о рыбе, пойманной в сеть и вываленной на палубу его рыбацкой лодки. «Пока я не выпотрошил ее. А может, это чепуха. Может, я видел рыбу на палубе чьей-то лодки. Как можно проверить? Как я…»

— Пришла мне на ум одна возможность, — сказал Раэст. — Полагаю, будет нужно, чтобы хотя бы один из вас был адептом Колоды Драконов. Или был наделен таким талантом.

— Понимаю, — ответила Хватка. — Ну, мне случалось мазнуть Колоду.

— Ты рисовальщица Карт?

— Что? О нет, не так мазнуть. Я имела в виду, случалось держать в руках парочку карт.

— Такой контакт повредил тебе, сержант Хватка?

— Как повредил?

— Возможно, ты сошла с ума?

Женщина выпрямила спину. — Погодите. Как, во имя Худа, я могу сама узнать, что сошла с ума?

— Вот именно, — отозвался Раэст и замолчал.

Дергунчик уставился на Джагута. — Хва, — шепнул он в конце концов.

Она отчаянно скривилась: — Чего тебе еще, Дергун?

— Ублюдок нас дурит.

Выпучив глаза, она перевела взор на Джагута.

Тот пожал плечами: — Всем иногда нужно развлекаться. В наши дни трудно найти компанию.

— И, когда собеседники являются, — бросил Дергунчик, — ты мешаешь их с грязью? Тебе не приходит в голову, жуткий лич, что одно связано с другим?

— Мешаю с грязью? Не думаю. Это скорее… дружеское презрение.

— Тебе многое нужно узнать о людях, Джагут.

— Несомненно, сержант Дергун. Увы, мне не хочется предпринимать подобные усилия.

— Ого? А какие усилия тебе хочется предпринимать?

— Когда пойму, то сообщу, если это будет интересно мне или тебе. Но я не имею представления, возможно ли связаться с Ганоэсом Параном. Возможно, если вы расскажете о сути нынешнего кризиса, я смогу помочь, не предпринимая опасных и отчаянных действий, могущих серьезно рассердить меня.

— Худ упаси нас сделать это! — прорычал Дергунчик.

— Худ мало кого может спасти, — заметил Раэст.

— Не могу поверить, что ему нравятся Дома Азата, — сказала Хватка, уже оправившаяся от потрясения, раздражения и, может быть, даже негодования. — Они захватывают души и существ вроде вас, Раэст.

— Сомневаюсь, что нахожусь в первых строках списка желаний Худа, — ответил неупокоенный.

Дергунчик хохотнул: — Ладно, я наконец понял твое чувство юмора. Бездна, раньше я считал скучными малазанских морпехов! Чудно, Раэст. Давай сыграем в игру серьезно. Если ты нам поможешь, мы сделаем что-то в ответ. То, что сможем. Не проси чего-то вроде «выньте меня отсюда» или вроде того. Знаешь, чего-то другого проси.

— У меня скромные запросы. Что же, я принимаю условия сделки.

Дергунчик скорчил гримасу Хватке, потом сказал Раэсту: — Вот какое дело. Кто-то нас ассасинам заказал. Мы не знаем, за что. Мы думали, может, Паран сумеет вызнать, кто и как и по какой тяжкой надобности.

Джагут молча смотрел на него.

Хватка прокашлялась. — Возможные причины. Первая — мы малазане. Ветераны. На этом континенте мы наделали немало врагов. Второе — мы владеем «К’рул-баром», ранее называвшемся Колокольней К’рула, а еще ранее Храмом К’рула. В погребах мы нашли тринадцать маринованных сегуле — им, может, несколько сотен лет, но выглядят… свежими, как вчера замариновали. — Она взяла паузу, глубоко вздохнула и продолжила: — Третье… ну, до третьего никак не доберусь. Все, что придумываю, ведет назад к К’рулу. Может, культисты желают получить храм. Может, кто-то заказал сегуле в маринаде и недоволен, что доставка задержалась.

Дергунчик выпучил глаза: — Кто-то что? Хва, это самая глупая идейка, какую я слышал.

— Не буду спорить. Просто я в отчаянии. И зуб даю, что сегуле — часть проблемы.

Дергунчик обратился к Раэсту: — Вот оно как. Подскажешь что или будешь сидеть вечно?

— Да, буду. Но эта деталь не важна. Что до советов, советую убить всех ассасинов города.

— Тогда наниматель станет платить бандитам, — возразила Хватка.

— Убейте всех бандитов.

Дергунчик потянул ус: — Непрактично. Нас всего трое осталось, тут годы нужны.

— Выкрадите Мастера Гильдии и пытайте, чтобы выдал клиента. Потом убейте клиента.

— Убить клиента — это нам подходит, — кивнула Хватка. — Но выкрасть Мастера — это трудновыполнимо. Придется изрубить пару сотен ассасинов. К тому же мы не знаем, где логово главаря. Можно схватить и пытать любого ассасина, но они, скорее всего, работают в ячейках, так что пойманный может вообще ничего не ведать. Короче, мы не знаем, кто клиент. А узнать нужно.

Раэст ответил: — Ваши подозрения, что Храм К’рула — важнейшее звено, имеют все основания. Однако для определения подробностей лучше было бы прибегнуть к помощи Владыки Колоды Драконов.

— А мы чего добивались с самого начала?! — закричал Дергунчик.

— Как необычайно!

Дергунчик сверкнул глазами на взбесившего его лича, но сообразил, что дальнейшие пререкания могут оказаться неполезными. Глубоко вздохнул, успокаивая себя, и продолжил милым, тихим тоном: — Давайте поглядим, сможем ли послать какое-никакое письмецо?

Идите за мной, — сказал Раэст.

Назад в коридор, направо, пять шагов до узкой двери в левой стене, что привела в круглую башенку; вверх по спирали лестницы, на второй этаж — в овальную комнату, стены которой были украшены огромными изображениями карт Колоды Драконов. Отчего — то стали разбегаться глаза, и Хватка чуть не упала.

— Боги подлые, — шепнул Дергунчик. — Магичное место — у меня в животе засосало.

Изображения мерцали, затуманивались, перемещались, шли круговыми волнами, пронизывавшими помещение со всех сторон — глазу не на чем остановиться, голова кружится… Хватка задыхалась. Закрыла глаза поплотнее, услышала, как Дергун бранится, стоя в углу.

Сухой голос Раэста проник в мозг: — Прилив нарастает. Я вижу некоторую … сумятицу. Тем не менее, капрал Хватка, если ты сконцентрируешь разум на Ганоэсе Паране, силы воли может оказаться достаточно, чтобы закрепить карту Владыки и тем — возможно — привлечь его внимание. Конечно, он может оказаться отвлечен. Если твоя воля окажется слишком слабой для такой задачи, боюсь, ты потеряешь остатки душевного здоровья. Разум утонет в водовороте, оставив слюнявое тело. — Миг спустя он добавил: — Подобное состояние нельзя счесть подходящим. Хотя, оказавшись в нем, ты уже не станешь ни о чем заботиться. Подумай — может быть, это к лучшему?

— Да, — отозвалась она. — Это будет просто здорово. Погодите одно мгновение, прошу.

Она освежила в памяти симпатичное лицо капитана, попытавшись зафиксировать перед умственным узором. «Ганоэс Паран, уделите нам внимание. Капитан, где бы вы ни были. Это капрал Хватка из Даруджистана. Ганоэс, мне нужно поговорить».

Она уже видела его — в рамке, в какой рисуют все Карты. Видела, что он носит мундир малазанского солдата, которым прежде был — или это память играет шутки, переиначивая сцену последней встречи? Но нет, он выглядит старше. Выглядит изможденным, покрытым пылью. На рваной кожаной куртке следы крови. За его спиной сцена разрушения: все в дыму, выжженные руины ферм, дороги между низких каменных стен, но никакой зелени. Ей показалось, что на земле валяются мертвые тела.

Взгляд Парана, кажется, стал острее. Она увидела, как двигаются губы, но не расслышала ни звука.

«Ганоэс! Капитан! Слушайте, сосредоточьтесь на мне».

— Не время, капрал. Мы высадились и попали в заваруху. Но если ты можешь передать им словечко, попытайся. Предупреди их, Хватка. Отговори.

«Капитан — кто-то ополчился на храм — Храм К’рула — кто-то пытается нас убить…»

— …жистан сам может о себе позаботиться. Барук знает, что делать. Верь ему, Хватка. Ты должна найти того? кто все затеял. Поговори с Крюппом. Поговори с Угрем. Но слушай — обязательно передай мое предупреждение.

«Передать кому? О ком вы, капитан? И что там насчет Крюппа?»

Образ распался на клочки, и она ощутила, как что-то вцепляется в разум. Закричала, попыталась отстраниться, вырваться. Когти вонзились глубже, и Хватка тут же поняла — за ними стоит намерение, злая воля. Что-то явилось, и оно ХОЧЕТ ЕЕ.

Она вопила, чувствуя, как ее тянут в водоворот безумия, в челюсти чего-то громадного и голодного, желающего подкормиться ею. Пожирать долго, очень долго, пока душа не исчезнет, пока не останется совсем ничего.

Повсюду темнота и растущее давление. Она не может двигаться. В сердцевине дикого хаоса она вдруг ощутила третье присутствие, силы, подобно зверю прокравшейся мимо — ощутила ее внимание, холодный взгляд, и голос промурлыкал над ухом: — Не здесь. Не сейчас. Когда — то ты носила браслеты. Долг еще не оплачен. Не здесь. Не сейчас.

Зверь прыгнул.

То? что ухватило Хватку, то, что питалось ею, внезапно заревело. От боли, от ярости. Когти вышли из ран, ударив нападающего.

Рычание, разрывающий воздух гром схватки левиафанов.

Ничтожная, забытая Хватка муравьем поползла прочь, оставляя карминный след вытекающей жизни. Она плакала и дрожала, чувствуя последствия кормежки чудовища. Оно было таким… неподатливым, таким ужасно… равнодушным. К тому, кто она, к ее праву на жизнь. «Моя душа… моя душа была… едой. Всего лишь. О Бездна…»

Ей нужно было найти путь обратно. Выбраться из внутреннего хаоса, кипевшего и бурлившего от битвы двух сил. Рассказать Дергунчику очень важные вещи. Крюпп. Барук. И, может быть, самую важную деталь. Когда они входили в Дом, она заметила, что два тела, лежавшие на полу в прошлое посещение, исчезли. «Пропали. Два ассасина, сказал тогда Паран.

И одна из них Воркана. Она в городе. Она вышла вон. Дергун… Сконцентрируйся! Комната. В башне … найти комнату…»

Она ползла. Рыдала. Она потерялась…

* * *

Дергунчик изрыгнул дюжину ругательств, когда Раэст втащил бесчувственное тело Хватки на лестницу. — Что ты сделал?

— Увы, — ответил Джагут, делая шаг назад. Дергунчик упал на колени около женщины. — Предупреждений о риске оказалось недостаточно.

Коснувшись лба Хватки, отставной сержант зашипел и отдернул руку: — Холодна как лед!

— Но сердце еще борется.

— Она вернется? Раэст, проклятый лич! ОНА ВЕРНЕТСЯ?

— Не знаю. Она некоторое время говорила, а потом ситуация… изменилась. Мне все же удалось уловить одно имя. Крюпп.

Дергунчик оскалился. Снова опустил руку на лоб. Чуть теплее? Возможно. Или он внушил это себе, избегая потрясения истины. Трудно понять. — Помоги отнести ее вниз, — сказал он.

— Конечно. А пока я хочу сказать, чего ожидаю от вас в уплату за помощь.

Дергунчик сверкнул глазами. — Ты это не серьезно?

— Сейчас я не шучу, сержант Дергун. Я желаю иметь кота.

«Кота». — На обед?

— Нет, как домашнего питомца. Разумеется, это должен быть мертвый кот. Позволь мне взять ее за ноги, а ты берись за руки. Может быть, около очага она отогреется и оживет.

— Ты в это веришь?

— Нет.

Это была его идея. Поглядите, что получилось. — Хватка, — прошептал он. — Извини. Извини меня.

— Белого.

— Что?

— Белого кота. Белого мертвого кота, сержант.

«О да, Раэст. Нашпигованного долбашками. Получай, треклятый урод.

Вот дерьмо. Нас выбивают. Осталось двое. Всего двое…»

* * *

— Никогда не заключай сделок с мертвецами. Они хотят то, что имеешь ты, и ради этого отдадут то, что имеют сами. Твою жизнь в обмен на их смерть. Так как они мертвы, то схваченная жизнь, само собою, протекает сквозь костистые пальцы. В проигрыше и ты, и они.

— Как мило с твоей стороны, Шептун, — сказал Барук. — По правде говоря, не припомню, когда ты бывал так разговорчив.

Призрак стоял в проеме двери своей башни. — Происходит борьба между желанием сомкнуть призрачные пальцы на твоем горле, Верховный Алхимик, и стремлением послужить нашему славному городу. Нужно также отметить, что возвращение Тирана способно положить конец даже той ограниченной свободе, коей я располагаю, ибо он сразу поработит меня. Таким образом, личный интерес и альтруизм оказались в союзе, противоестественном, но вполне способным подавить врожденную кровожадность.

— Спорные положения, — отвечал Барук, сплетая пальцы на животе, — ибо я не намерен оказываться в пределах досягаемости твоей гибельной хватки. Нет, я останусь здесь, во дворе.

— Тоже хорошо. Его не мели уже сотни лет.

— В городе появились силы… — чуть помедлив, продолжил Барук. — Силы могучие и непредсказуемые. Угроза…

— Хватит, — оборвал его Шептун. — Ты хорошо знаешь, зачем все эти силы явились в город, Верховный Алхимик, ибо ты сам призвал почти всех. Что до остальных… что же, они мало чем могут тебя удивить. Они … необходимы. Так что кончай увиливать.

— Не все, что гам грозит, вызвано мною, — возразил Барук. — Ты знаешь, что Леди Зависть и Сестра Злоба здесь? Дочерей Драконуса никто не звал. По крайней мере, я. Одна — уже плохо? но две сразу… — Он покачал головой. — Боюсь, они оставят от города груду дымящейся золы, дай только повод.

— Так сделай что-то, исключающее подобный исход.

— Предложения есть?

— Никаких.

— Одна из них нанесла тебе визит?

— Ты испытываешь пределы моего альтруизма, Верховный Алхимик. Разумеется, Леди Зависть меня посещала, и не раз.

— Она знает, что сестра здесь?

— Вероятно.

— Чего хочет Зависть, Шептун?

— Того, что хотела всегда, Верховный Алхимик.

Барук хрипло вздохнул и отвернулся. — Ей нельзя.

— Советую нанести ей визит. Она живет на…

— Я знаю, где она живет. Спасибо. А теперь скажи: ты слышал о самозваном Верховном Жреце Увечного Бога, занявшем брошенный храм Фенера? Ты знаешь, что его паства растет день ото дня?

— Ничего не знал. Неужели ты удивлен?

— Падший — на редкость неприятное осложнение.

— Наследие тех, кто действовал, не понимая полного смысла своих действий. Да, безрассудные колдуны заплатили жизнями, тем самым избежав заслуженного наказания. Тебе не кажется, что это кое-кого очень огорчило?

Барук снова поглядел на духа. Глаза его сузились.

Шептун повел призрачной рукой: — Так много… наследий.

— Точно подмечено, Некромант. Хотя ты сам видишь, что я ответственности не избегаю.

— Верно, иначе давно бы бросился в мои объятия. Или придумал бы выход более изысканный, как сделали твои дружки по Кабалу в ночь, когда Воркана шла в тенях…

Барук вытаращил глаза. И вздохнул: — А я всегда поражался: почему мои товарищи той ночью вдруг оказались такими неловкими? Хотя искусство Ворканы весьма … впечатляет. — Он помолчал. Подумал кое о чем. — Шептун, Воркана приходила к тебе?

— Нет. Зачем бы ей?

Барук вдруг замерз. — Той ночью она не пыталась ничего… обсудить со мной.

— Может быть, знала, что ты ответишь.

— Как и Дерудан.

— Несомненно.

— Но остальные…

Шептун молчал.

Барука подташнивало. Дела в городе слишком перепутались. О, он понимал, что все они идут по очень узкому мосту, и зияющая бездна нашептывает сладкие призывы к сдаче. Кажется, дальний конец моста становится все уже, все дальше, теряется в тумане. Каждый шаг труднее предыдущего, а пролеты готовы рассыпаться под ногами…

Он мог понять товарищей по Кабалу, мог понять идеально легкий выход, предложенный Ворканой. И еще он помнит откровенное обещание на ее лице той ночью, давней ночью — его до сих пор преследуют воспоминания о взоре, в котором читалась простота предательства. Похоже, контракт с Малазанской Империей всего лишь дал ей повод осуществить то, чего она желала всегда: уничтожить всех магов Даруджистана.

Он мог бы спросить — за что; но Воркана всегда держала мнения при себе. Она ничего не задолжала ему… и это не изменилось и сегодня.

— Тебе лучше уйти, — скал Шептун, нарушив ход мыслей алхимика.

Барук заморгал: — Почему?

— Твое молчание меня раздражает.

— Извини, Шептун, — ответил алхимик. — Еще одно, и я уйду. Риск твоего порабощения вполне реален, и это не зависит от времени возвращения Тирана, ведь его агенты в городе уже работают над злосчастным воскрешением. Они могут решить…

— И ты вообразил, что они могут преуспеть?

— Есть такая возможность, Шептун.

Дух помолчал, затем сказал: — Твой совет?

— Я приставлю к башне одного из своих наблюдателей. Он возвестит тревогу, если на тебя предпримут покушение.

— Предлагаешь вмешаться ради моей защиты, Верховный Алхимик?

— Да.

— Принимаю с условием, что это не будет считаться долгом.

— Разумеется.

— Тебе хотелось бы, чтобы я остался… нейтральным. Понимаю. Лучше так, чем видеть меня врагом.

— Когда-то ты был весьма могучим колдуном…

— Чепуха. Я был посредственностью. Был фатально неосторожен. И все же никому не захочется видеть меня на побегушках у злейшего врага. Посылай стража, согласен — только назови его имя, чтобы я мог позвать на помощь.

— Чилбес.

— Ох, — сказал Шептун. — Этот…

* * *

Возвращаясь в имение, Барук вспоминал последнюю встречу с Ворканой — несколькими ночами после ее воскрешения. Она вошла в комнату с привычной кошачьей грацией. Она успела исцелить полученные годы назад раны, нашла новую одежду, чистую, свободного покроя (что казалось не соответствующим ее профессии).

Он, стоявший у камина, небрежно поклонился, чтобы скрыть трепет. — Воркана.

— Извиняться не буду, — сказала она.

— Я и не прошу.

— У нас проблема, Барук, — продолжила она, проходя в комнату и наливая вина. — Это не вопрос предотвращения, ведь мы не сможем остановить грядущее. Вопрос в том, какую позицию мы займем.

— То есть обеспечим ли себе выживание.

Она слабо улыбнулась. — Не в выживании вопрос. В нас, троих последних из Кабала, будет нужда. Как было раньше, так будет и теперь. Я говорю скорее о степени комфорта.

В глазах Барука сверкнул гнев: — Комфорт? Какой в нем прок, если мы потеряем свободу?

Колдунья фыркнула: — Свобода — любимое требование лентяев. Давай же признаем, Барук: мы — лентяи. Но сейчас нам грозит конец лености. Какая трагедия! — Взор ее стал тверже. — Я намерена сохранить привилегированный статус…

— В качестве Хозяйки Гильдии Ассасинов? Воркана, в этой гильдии не будет потребности. Ее вообще не будет…

— Забудь о Гильдии. Она мне не интересна. Она была лишь функцией бюрократической машины города, и дни ее сочтены.

— Поэтому ты отослала дочь?

В глазах Ворканы мелькнуло искреннее раздражение. Она отвернулась. — Мои причины — вовсе не твоя забота, Верховный Алхимик. — Тон стал угрожающим: — Не лезь не в свое дело, старик.

— Тогда какую же роль, — удивился Барук, — ты отводишь себе в новом Даруджистане?

— Тихую.

«Да, тихую как гадюка в траве». — До тех пор, пока не представится возможность.

Она выпила вино и поставила бокал. — Мы поняли друг друга.

— Да, — отвечал он, — полагаю, поняли.

— Сообщи Дерудан.

— Сообщу.

И она ушла.

Воспоминание родило во рту Барука кислый привкус. Знает ли она о ИНЫХ столкновениях сил, что случатся в городе? Да и важны ли они ей? Что же, не она одна хитрит. Та ночь убийств заставила его понять одну вещь: Воркана каким-то образом догадалась, что именно грядет. Уже тогда она начала готовиться к… сохранению уровня комфорта. Отослала дочь, дистанцировалась от Гильдии. «И подарила остальным членам Кабала то, что считает милостью. Если бы ей удалось завершить задуманное, сейчас она была бы единственной оставшейся в живых.

Подумай хорошенько, Барук, в свете ее признаний. Она хотела занять подходящее положение.

Попытается ли снова?»

Он понял, что начинает верить в это.

* * *

Наступил миг зеркал, и следует понять это сейчас. Полированных, но сохранивших слабую неровность, отчего изображение идет рябью, увиденное кажется и знакомым, и слегка измененным. Глаза встречаются, узнавание высвобождает поток тихого ужаса. То, на что глядите, не смеется над вами, не поддается понимающему подмигиванию. Оно берет вас за похолодевшую, пересохшую ладонь и ведет по холодной глине, по дну души.

Люди будут скорбеть. По живым, по мертвым. По потере невинности и сдаче невинности, ведь это совершенно разные вещи. Мы будем скорбеть по выбору, который сделали или не сделали, по ошибкам сердца, что не исправить, по омертвевшим нервным окончаниям шрамов давних и еще не полученных.

Седовласый человек идет по району Имений. Более подробного описания не требуется. Кровь на руках стала воспоминанием, но от некоторых воспоминаний трудно отмыться. По природе он склонен к наблюдению. Наблюдает мир, мельтешение лиц, бурное море эмоций. Он бросатель сетей, он удильщик. Он говорит ритмами поэзии, напевами мелодий. Он понимает, что некоторых ран лучше не касаться, но есть и другие, согреваемые лаской рук. Иными словами, он понимает необходимость трагической ноты. Души, знает он, по временам не сопротивляются сказаниям, черпающим силу их потока крови.

Разбереди же старые раны. Они напомнят людям, что есть причины горевать. Напомнят, что есть причины жить.

Миг зеркал, мир масок. Они всегда готовы рассказать сказку. Снова и снова, друзья мои.

Вот, возьмите мою руку.

Он идет к имению. Полдень миновал, закат подкрадывается в поднятой днем пыли. В любой день есть мгновение, когда мир просто протекает мимо, оставив за собой марево зноя, еще не потревоженное наступлением ночи. Тисте Эдур поклоняются этому мигу. Тисте Анди замирают, недвижно ожидая темноты. Тисте Лиосан склонили головы и отвернулись, оплакивая уход солнца. В домах людей разжигают очаги. Люди идут по домам, ища убежища и воображая грядущую ночь.

Глазам наблюдателя все может показаться невещественным, готовым рассыпаться. Неопределенность становится законом, поднявшимся превыше всех прочих. Для барда это время — минорная нота, пассаж хрупкости, интерлюдия задумчивости. Печаль плывет в воздухе и мысли полнятся финалами.

Подошедший воротам имения быстро и безмолвно препровождается в главный дом, идет по коридору в огражденный высокими стенами сад, где ночь стекает по стенам и бутоны открываются, испивая надвигающийся сумрак. Маскированный телохранитель оставляет его. На миг оказавшись в саду один, бард стоит недвижимо. Воздух прян и сладок, пространство заполнено журчанием водяных струй.

Он вспоминает, как пел здесь тихие песни, не сопровождая их музыкой. Песни, собранные из сотни культур, из дюжины миров. Его голос сплетал воедино фрагменты наступающей Тени, соединял день уходящий и ночь, спешащую ему на смену.

В музыке и поэзии сокрыты тайны. Эти тайны мало кто знает — а понимающих еще меньше. Их сила чаще всего проникает в слушателя незаметно, она подобна памяти о принесенном ветерком аромате духов, она слабее шепотка, но может преобразить одаренного, даруя природный экстаз, уничтожая трудности, делая все великое доступным, находящимся на расстоянии протянутой руки.

Опытный бард, мудрый бард знает, что в некоторые мгновения дня и ночи путь в душу слушателя становится гладким, широким — что череда громадных врат распахивается от касания перышка. Эта тайна — самая драгоценная изо всех. Сумрак, полночь, странные периоды внезапной потери сна, известные как «бдения» — да, неслышно крадущаяся ночь владеет сердцем.

Услышав шаги за спиной, он поворачивается.

Она стоит, длинные черные волосы блестят, лицо не тронуто солнцем и ветром, глаза в совершенстве отражают фиолетовые оттенки увивших стены цветов. Он может увидеть сквозь складки белого льна очертания ее тела, округлости, изгибы и выпуклости эстетического идеала — формы и линии, бормочущие на своем тайном языке, пробуждающие желания в душе мужчины.

Каждое чувство, знает он, есть тропа к сердцу.

Леди Зависть смотрит на него, и он рад этому, и он в свою очередь любуется ею.

Они могли бы поговорить о сегуле — мертвых в амфорах и живых, охраняющих поместье. Могли бы погадать о том, что так быстро надвигается. Он мог бы говорить о своем гневе, о холодном и гибельном железе, столь холодном, что обжигает при касании — и она увидела бы истину слов в глазах его. Она могла бы расхаживать взад и вперед по скромному саду, проводя кончиками пальцев по трепетным лепесткам, и рассказывать о желаниях, сдерживаемых так долго, что она почти не чувствует мириад корешков и усиков, которые пустили они в тело и душу; а он бы, возможно, предостерег ее от опасностей, несомых желаниями, о риске неудачи, который следует видеть и честно принимать. А она могла бы вздохнуть и кивнуть, зная, что его устами говорит мудрость.

Дразнящий флирт, вызывающая зевоту одержимость собой — все то, чем забавлялась она в общении со смертными этого мира — не последовали за Леди Завистью в здешний сад. Они не годились для поджидавшего ее мужчины. Рыбак Кел Тат не был юным (иногда она гадала, смертен ли он, хотя ни разу не сподобилась искать истину), не был и богоподобно красивым. Его дары — если бы она потрудилась перечислить их — включали голос, гениальный талант игры на лире и дюжине иных загадочных инструментов и ум, прячущийся за глазами, но видящий всё и понимающий в увиденном слишком многое, все смыслы тайные и должные остаться тайными — да, ум за глазами и эти нехитрые намеки, которыми он пытается приоткрыть бездны ума, его способы наблюдения, его потрясающие способности к сочувствию, кои лишь отъявленные дураки назовут слабостью.

Нет, этого мужчину она не станет дразнить — да и не сможет, честно говоря.

Они могли бы обсудить многое. Вместо этого они стояли, встретившись взорами, и сумерки смыкались вокруг, неся ароматы и тайны.

Взбаламутить бездну и бросить наземь множество пораженных богов! Пусть небеса прорежет трещина от дня до ночи, пусть они разверзнутся, обнажая плоть пространства и кровь времени — глядите, как оно рвется, глядите, как истекает блестящими алыми каплями умирающих звезд! Пусть кипит море, а земля плавится и вздымает столбы пара!

Леди Зависть нашла любовника.

Поэзия и желание, отблески одного и того же и ох, как эта тайна заставляет негодяев и безмозглых олухов завывать в ночи.

Нашла любовника.

Любовника.

* * *

— Мне снилось, что я беременна.

Торвальд замер у двери, но сумел отозваться почти мгновенно: — О, это же здорово!

Тизерра метнула подозрительный взгляд над столиком, уставленным новейшими образцами глиняной посуды. — Неужели?

— Абсолютно, милая. Ты смогла пережить все ужасы беременности, не делая их реальными. Воображаю, как облегченно вздохнула ты, просыпаясь и понимая, что это лишь сон.

— Ну, стоит вообразить твои сны, любимый.

Он вошел в дом и плюхнулся в кресло, вытянул ноги. — Что-то странное происходит.

— Всего лишь временное умопомешательство, — сказала она. — Не беспокойся, Тор.

— Я имел в виду имение. — Он потер лоб. — Кастелян проводит все время, смешивая настои от болезней, которыми никто не болеет. Да если бы и болели, то от его настоев сразу померли бы. Охрана двора только и делает, что бросает кости. Разве этого можно было ожидать от сегуле — ренегатов? А самое невероятное — Скорч и Лефф восприняли свои обязанности с полной серьезностью.

Тут она фыркнула.

— Нет, реально, — настаивал Торвальд. — Похоже, я знаю отчего. Они могут ее чуять, Тиза. Странность. Хозяйка вошла в Совет и потребовала себе место, причем никто даже не пискнул — или так я слышал от Коля. Думаешь, тут же в особняк пошли визитеры от разных блоков в Совете, старающихся заполучить ее голос? Как бы не так. Никого. Разве это имеет смысл?

Тизерра внимательно смотрела на мужа. — Не обращай внимания, Тор. На всё это. Твоя задача проста — держаться подальше.

Он метнул на нее взгляд: — Хотелось бы, поверь. Вот только все инстинкты полыхают — словно к спине приближается треклятый раскаленный добела кинжал. И не только у меня так. У Леффа со Скорчем тоже. — Он встал и начал ходить по комнате.

— Я еще не ставила ужин, — сказала Тизерра. — Потребуется время. Почему бы тебе не пойти в «Феникс», не пропустить кружку — другую? Передай привет Крюппу, если встретишь.

— Что? А. Хорошая идея.

Она смотрела, как муж выходит; выждала несколько десятков сердцебиений, чтобы убедиться — он не переменил намерений и не вернется. Потом подошла к одному из тайничков в полу, потянула за крючок и вынула свою Колоду Драконов. Села за стол, осторожно сняла обертку из оленьей кожи.

Она делала это редко. Тизерра была достаточно чувствительна и сама ощутила, какие могущественные силы собираются в Даруджистане. Их присутствие делает попытку гадать опасным делом, но она хорошо понимала: инстинкты мужа слишком остры, чтобы пренебречь ими.

— Ренегаты — сегуле, — прошептала она, покачала головой и взялась за Карты. Она использовала Барукову версию с немногими собственными добавлениями — картой Города — в данном случае, Даруджистана — и еще одной… но нет, о ней она даже вспоминать не будет. Без крайней нужды.

По жилам пронесся трепет страха. Карты похолодели в руках. Она решила выложить карты по спирали и не была удивлена, опустив центральную и увидев, что это Город — силуэты знакомых зданий на закате, сияние голубых огней внизу, и каждый подобен закопанной звезде. Она долго смотрела на нее, пока огни не начали плясать в глазах, пока сумрак не пополз с карты в окружающий ее мир, пока внешнее и внутреннее не слились, пульсируя, не застыли на один миг, словно ножом приколоченные к столу. Она не искала будущего — пророчества слишком опасны при схождении сил. Она изучала настоящее. Вот этот самый миг, все точки крепления обширной сети, что накрыла Даруджистан.

Затем она опустила следующую карту. Высокий Дом Теней, Веревка, Покровитель Ассасинов. Ну, это тоже не очень удивительно, если учесть недавние слухи. И все же она ощутила, что дело гораздо сложнее, чем может показаться. Да, Гильдия ввязалась в дело более кровавое, чем ожидала. Тем хуже для нее. Но Веревка никогда не ведет одну игру. Под поверхностью ведутся и другие. Видимость — всего лишь завеса.

Третья карта шлепнулась на стол; она поняла, что рука не может остановиться, вытаскивая еще карту, и еще. Три тесно связанных. Три карты, формирующие узел сети. Обелиск, Солдат Смерти и Венец. Им нужна рама. Она положила шестую карту и что-то проворчала. Рыцарь Тьмы — слабый рокот деревянных колес, хор стонов, подобно дыму исходящий из меча в руках Рыцаря.

Итак, Веревка на одной стороне, Рыцарь на другой. Она видела, как задрожали руки. Быстро выбросила еще три карты — второй узел. Король Высокого Дома Смерти, Король-в-Цепях и Дессембре, Повелитель Трагедии. Рыцарь Тьмы как внутренняя рама. Она положила внешнюю и сипло вздохнула. Эту карту даже рисовать было нельзя! Тиран.

Замыкает поле. Спираль выложена. Город и Тиран в начале и в конце.

Тизерра не ожидала ничего подобного. Она не искала пророчества — она всего лишь гадала о муже и той сети, в которую он угодил — нет, не пророчества, особенно такого широкого…

«Я вижу конец Даруджистана. Спасите духи, я вижу конец родного города. Вот, Торвальд, твоя сеть».

— Ох, муженек, — прошептала она, — ты в настоящей беде…

Глаза вновь остановились на Веревке. «Ты, Котиллион? Или вернувшаяся Воркана? Это не просто Гильдия — Гильдия здесь не имеет значения. Нет, за завесой иные силы. Грядут ужасные смерти. Ужасные».

Она резко смешала карты, как будто этот жест способен отменить то, что неизбежно, порвать веревочки и освободить мир, чтобы он нашел себе новое будущее. Как будто это можно сделать так легко. Как будто мы действительно наделены правом выбора.

Снаружи прогремела телега, скрипя кривыми колесами по истертой мостовой. Копыта вола выбивали медленный, похоронный ритм, и его сопровождали лязг тяжелой цепи, скрип кожи и дерева. Тизерра завернула Колоду и спрятала в тайник. Затем подошла к другому, сделанному мужем (он, наверное, пытался сохранить его в секрете от жены, но ведь такое невозможно). Она знала, как скрипит любая доска пола, и поэтому нашла тайник несколькими днями позже его закладки.

Внутри предметы, завернутые в синий шелк — шелк Синих Морантов. Добыча Тора. Она давно гадала, где он ее взял. Даже сейчас, склоняясь над тайником, он могла почуять магию — густую, как смрад гнилой воды. Садок Рюз, не больше не меньше. А может, и нет. «Думаю, это Старшее. Магия от Маэла.

Но как связаны Синие Моранты и Старший Бог?»

Она протянула руку, сняла шелк. Пара перчаток из кожи тюленя, блестят так, словно только что вынырнули из ледяного моря. Под ним источенный водой метательный топор стиля, никогда ею не виданного — уж точно не морантский. Оружие морских налетчиков, голубое железо украшено узорами — водоворотами. Рукоять из какого-то вида поделочной кости — зверь, давший ее, должен быть ужасающе огромным. Рядом с топором заботливо уложены завернутые в тряпицы гренады, тринадцать штук — одна, как заметила она, свободна от загадочного зажигательного заряда. Странный обычай Морантов, который, однако, дал ей возможность внимательно изучить сделанные с необыкновенным мастерством идеально круглые фарфоровые сосуды, не рискуя разорвать на кусочки себя и весь дом. Да, она слышала, что морантские припасы делаются из глины — но эти, по какой-то причине, сделаны иначе. Покрытые толстым слоем лака, прозрачного, но тем не менее лазурно-голубого, гренады казались ее взору произведениями искусства, отчего их предназначение — нести гибель — казалось почти преступным.

«Ну, дорогой муженек, откуда они у тебя? Кто тебе их дал, или — что вероятнее — у кого ты их украл?»

Она знала, что если на него надавить, Тор выдаст истину. Но ей не хотелось так поступать. Успешный брак предполагает святость личных секретов. Когда столь многое разделено, следует сохранить при себе хоть что-то. Крошечные тайны, будем откровенны — но тем они драгоценнее.

Тизерра гадала, не предвидит ли муж потребность в подобных вещицах. Или это всего лишь очередной приступ природной склонности собирать сокровища, причуды одновременно разъяряющей и очаровывающей, забавной и потенциально опасной (таковы все лучшие наш черты).

Магия выводила на поверхности фарфоровых шаров бесконечные едва заметные узоры. Еще одна необычная черта. Зачарованные припасы. О чем думали Синие Моранты? Да уж, о чем они вообще думают?

* * *

На Крюппа взирали два пустых кресла — ситуация совершенно необычайная и весьма неприятная. Некоторое время назад они были заняты. Скорч и Лефф наскоро выпили по кружке, прежде чем отправиться к месту службы, на ночное бдение у ворот загадочного имения загадочной госпожи. Ох, воистину тревожащая парочка. Яростно нахмуренные лбы выражали нехарактерную мыслительную активность. Они глотали горький эль словно воду, не обмениваясь обычными благоглупостями. Следившему за их уходом Крюппу все это напомнило приговоренных на пути к виселице (или к венцу). Лишнее доказательство нечестности мира.

Но честность, будучи удобным обманом, является и понятием изменчивым, склонным вольно и беспорядочно блуждать по завиткам ракушки эго; когда одно течение столкнется с другим,… ну что же, честность покажет себя, монету с одной стороной. В злосчастном этом столкновении отыщем истоки всех типов конфликтов, от полонивших материки войн до соседской свары из-за криво поставленного забора.

Но к чему философские блуждания? Никакого воздействия на привычные дороги жизни, насколько можно судить. Пропустим их и перескочим к следующей исполненной мрачного значения сцене, в которой нахохленным стервятником входит в «Таверну Феникса» никто иной, как Торвальд Ном. Стоит на пороге, рассеянной улыбкой отвечает на небрежное приветствие Сальти, идет к бару, где Миза уже цедит для него кружку. Протянутая рука Торвальда схвачена у запястья, Миза привлекает его к себе и шепчет тихие слова, по — видимости, важные; Торвальд морщится и неохотно кивает — такого ответа достаточно, чтобы Миза выпустила его.

Подбодренный таким способом Торвальд Ном подошел к столику Крюппа и плюхается на стул. — Все плохо, — сказал он.

— Крюпп поражен, дражайший кузен Раллика, твоей жалкой жалостью к себе, твоим пессимистическим пессимизмом. Ужас, кривящийся Торвальд так замарал свой мир, что поражены даже ближайшие его приспешники! Гляньте! Темное облако уже застилает путь Крюппа. Необходимы жесты, изгоняющие подобное воздействие! — Тут Крюпп помахал рукой с малиновым платком, словно крошечным флагом. — Ах, так намного лучше. Будь уверен, Торвальд друг Крюппа, что «плохо» не так плохо, как могло бы быть, даже если оно действительно плохо.

— Раллик оставил письмо. Он желает меня видеть.

Крюпп насупил брови и попытался склониться над столом, но живот не позволил, так что он снова откинулся назад, на миг встревоженный возможностью чрезмерного разрастания объемов — но ведь это вопрос формы мебели, а значит, дела не так уж плохи, слава богам! — Не подлежит сомнению, Раллик желает всего лишь радостно поприветствовать давно потерянного кузена. То есть, утверждает Крюпп, не о чем беспокоиться.

— Видно, ты мало знаешь, — отвечал Торвальд. — Однажды я сделал нечто ужасное. Жуткое, отвратительное, порочное. Я подозреваю, что если он меня отыщет, то убьет. Как ты думаешь, почему я вообще убегал?

— Пролет в многие годы шириной ослабляет любой мост, пока он не рассыпается от толчка. Если не от толчка, то от бешеного удара кувалдой.

— Ты поговоришь с ним за меня? Крюпп?

— Разумеется. Но, увы, Раллик сделал Крюппу нечто ужасное, жуткое, отвратительное и порочное, и Крюпп не склонен прощать.

— Что? Что такое он сотворил?

— Крюпп будет думать думу кое о чем, достаточном для надежного защемления спускового крючка намерений, чтобы арбалет смог лишь бессильно и отчаянно коситься в твоем направлении. Тебе, дорогой друг, нужно будет лишь широко распахнуть объятия в нужный миг.

— Спасибо, Крюпп. Ты настоящий друг. — И Торвальд выпил залпом.

— Да, настоящий, хотя в данный миг и не стоЯщий. Крюпп благословляет тебя, но, увы, не предметом коллекции, специально предназначенной для того Синими Морантами — о, если бы Крюппу удалось самолично лицезреть эти исключительные и воистину уникальные знаки почитания! Сальти, сладкая милашка, не пора ли ужинать? Крюпп сгорает от нужды! О, и еще графинчик урожая…

— Постой. — Глаза Торвальда Нома остро заблестели. — Откуда, во имя Худа, ты о них узнал? И как? Кто тебе рассказал… никто не мог рассказать, потому что это тайна!

— Спокойнее, прошу, спокойнее, дражайший друг Крюппа. — Еще один взмах платком, завершившийся стиранием некстати выступившего на лбу пота. — Ну, слухи…

— Ни шанса.

— Тогда… э… признания умирающего…

— Мы чертовски близки к тому, чтобы услышать их прямо сейчас.

Крюпп торопливо промокал лоб. — Источник ускользает от меня, Крюпп клянется! Разве Моранты сейчас не на гребне волны?

— Они всегда на треклятом гребне, Крюпп!

— Точно. Тогда… а, волнения среди Черных бросили волнующий намек на сказанные воздаяния… или одеяния? В-общем, что-то религиозное…

— Почитания, Крюпп.

— Именно. Кто среди людей более заслужил подобное от Морантов? Никто, разумеется, что и делает их необыкновенно необыкновенными, вызывая топорщение экзоскелетных надбровий Черных и, без сомнения, Красных и Золотых и Серебряных и Зеленых и Розовых… а Розовые Моранты бывают? Крюпп не уверен. Так много цветов и так мало свободных ячеек в мозгах Крюппа! Может, Розовато-Сиреневые? — Тут он стряхнул переполненный влагой платок на сторону, что, к несчастью, совпало с прибытием Сальти, несущей поднос с ужином. Это происшествие позволило Крюппу открыть ценность дыхательной реинтеграции, хотя последующие замечания, что ужин малость пересолен, встретили холодный — очень холодный — прием.

Торвальд на удивление быстро потерял вкус к элю и ретировался (весьма невежливо!) в середине ужина Крюппа. Вот и доказательство, что манеры в наши времена уже не те, что раньше. Но когда они были еще те, скажите на милость?

* * *

Она не думает о нем — Резак был уверен. В этот миг он стал оружием, которым она пронзает себя, наслаждаясь запретным, оживляясь от измены. Она бьет себя снова и снова, замыкаясь и становясь недоступной для его касания и да, самопричиненные раны становятся намеком на направленное внутрь себя презрение, а может быть, и отвращение.

Он не знал, что думать… но есть нечто манящее в том, чтобы стать безликим, стать оружием, и эта истина заставляла его дрожать — как и тьма, которую он видел в ее глазах.

«Апсалар, этого ли ты боялась? Если так, то я понимаю. Понимаю, почему ты бежала. Ради нас двоих?» С этой мыслью он изогнулся, застонав, и излился в Чаллису Видикас. Она застонала и обмякла над ним. Пот на поте, волны жары окружили их.

Они молчали.

Снаружи чайки кричали что-то умирающему солнцу. Шум и смех, заглушенные стенами, тихий плеск волн о заваленный черепками берег, скрип трапов — корабли загружаются или разгружаются. Снаружи мир оставался таким же, как и всегда.

Резак думал о Сцилларе, о том, что совершил измену — как и Чаллиса. Да, Сциллара часто говорила, что их любовь рождена случаем и не связана обещаниями. Она настаивала на дистанции, и если в их любовных играх случались моменты бесконтрольной страсти, то оба самолюбиво старались как можно быстрее подавить ее. Он подозревал, что ранит ее — после прибытия в город некая часть души желала оставить позади все произошедшее а борту корабля, как бы завершить одну главу, обрезать все нити и начать сказку заново.

Но это невозможно. Всякие перерывы в истории жизни — не более чем следствие ограниченности дыхания, временного утомления. Воспоминания не пропадают; они сетью волочатся за нами следом, и в узловатых ячейках ее застряли все случившиеся с нами странности.

Он вел себя недостойно, ее это ранило. Это вредило даже их дружбе. Кажется, он зашел слишком далеко и уже не сможет вернуться к тому, что вдруг осознал как драгоценное, как более правильное, чем то, что он чувствует сейчас, лежа под этой женщиной.

Говорят, что радость быстро ломается под весом истины. И точно, распластавшаяся на нем Чаллиса стала куда тяжелее.

В своем молчании Чаллиса Видикас вспоминала утро, один из редких завтраков в компании супруга. На его лице читалось лукавое веселье, или, по крайней мере, намек на подобное чувство, отчего каждый продуманный жест стал казаться насмешкой — как будто, сидя за общим столом, они просто разыгрывали роли, полагающиеся домохозяевам. И находили, кажется, некое удовлетворение, сознавая лживость друг друга.

Чаллиса думала о даре привилегированности — ибо разве это не истинная привилегированность? Богатый супруг, ставший еще богаче, любовник из ближайшего окружения супруга (он запал на нее, так что можно воспользоваться им когда захочется) и еще один любовник, о котором Горлас вообще не знает. По крайней мере так она считает.

Тут сердце бешено забилось. «Что, если он послал кого-то следить за мной?» Такая возможность реальна, но что она может поделать? И что может сделать муж, узнав, что новейший любовник — не участник его игры? Что он, фактически, чужак, находящийся вне контроля и досягаемости? Не решит ли он, что и жена также вышла из — под контроля?

Горлас может запаниковать. Может стать смертельноопасным.

— Будь осторожен, Кро… Резак. То, что мы начали, очень опасно.

Он промолчал. Она слезла с него и встала около узкой кровати. — Он может тебя убить, — продолжила она, смотря сверху вниз, снова замечая, как годы закалили его тело, как бугрятся мускулы под старыми шрамами. Он не сводил с нее глаз, но выражение их было непонятным, отрешенным.

— Ведь он дуэлянт?

Она кивнула: — Один из лучших в городе.

— Дуэли, — сказал он, — меня не страшат.

— Это может стать ошибкой, Резак. Но, учитывая твое… положение, он вряд ли потрудится послать формальный вызов. Скорее наймет полудюжину негодяев, чтобы избавиться от тебя. Или даже ассасина.

— И, — спросил он, — что же мне делать?

Она заколебалась. Отвернулась, нагнувшись в поисках одежды. — Не знаю. Я только предостерегаю тебя, любимый.

— Могу догадаться, что ты в еще большей опасности.

Она пожала плечами: — Не думаю. Хотя… любой ревнивец непредсказуем. — Повернувшись, она снова оглядела его. — А ты ревнуешь, Резак?

— К Горласу Видикасу? — Вопрос, кажется, его удивил; она заметила, как напряженно он раздумывает. — Титул и богатство. Это, должно быть, славно. Родиться среди благ — не означает заслужить эти блага, так что, возможно, он недостоин своих привилегий… а может, и достоин — тебе лучше судить.

— Я не о том. Когда он берет меня, занимается любовью.

— О. Занимается?

— Иногда.

— Любит — или просто пользуется?

— Какой грубый вопрос.

В давние годы он вскочил бы и принялся расточать извинения. Сегодня он остался в кровати, следя за ней спокойным взором. Чаллиса ощутила в душе некий трепет и подумала, что это страх. Она предполагала получить контроль. Над всем этим. Над ним. Теперь она гадала, получила ли?

— Чего, — спросил он вдруг, — тебе нужно от меня, Чаллиса? Годов за годами вот этого? Встреч в пыльной пустой спальне? Хочешь владеть тем, что не принадлежит Горласу? Ведь ты же не бросишь его?

— Однажды ты звал меня бежать.

— Если и звал, ты явно отказалась. Что изменилось?

— Я.

Взор его отвердел: — Так теперь ты… решилась? Оставить за спиной все? Имение, богатство? — Он лениво обвел рукой комнатку. — Ради такой вот жизни? Чаллиса, пойми: мир большинства людей очень тесен. В нем больше ограничений, чем ты можешь вообразить…

— А ты вообразил, что среди благородных все иначе?

Он засмеялся.

По жилам ее пронеслась ярость; чтобы не выплеснуть ее, Чаллиса принялась торопливо одеваться. — Типично, — сказала она, радуясь, что сумела сохранить ровный тон. — И нечему было удивляться. Чернь всегда думает, что нам все досталось даром, что мы можем делать что захотим, идти куда захотим. Что нам дано ублажать любой каприз. Они не думают… — она развернулась и увидела, как расширяются его глаза — ведь он понял силу ее гнева. — Ты не думаешь, что люди вроде меня способны страдать.

— Я никогда не…

— Ты смеялся.

— Куда ты теперь, Чаллиса? Вернешься домой. В имение, где служанки сбегутся ожидать приказаний. Где готова смена одежды и драгоценностей. Разумеется, после расслабления в ванне. — Он резко присел. — Корабельный плотник, который жил здесь… он жил здесь, потому что больше было негде. Это и было его имение. Временное, зависящее от прихотей Дома Видикас. Когда работа была завершена, его прогнали, и он нашел новое пристанище — если повезло. — Он схватил рубашку. — А я куда пойду? На улицу. В той же одежде, в которой пришел, и смены не предвидится. Как насчет ночи? Может, перекантуюсь в номере «Феникса». Поработав на кухне, получу еду, а если Миза будет в хорошем настроении, то и помывку. А назавтра — те же жизненные трудности, тот же вопрос «что дальше?» — Она увидела на его лице иронию, но слишком быстро пропавшую. — Чаллиса, я не говорю, что ты неуязвима для страданий. Будь так, тебя здесь не было бы. Верно? Я говорю об ограниченных мирах. Они существуют повсюду, но это не означает, что они одинаковы. Иные чертовски более ограниченны, чем прочие.

— У тебя есть выбор, Резак. Он богаче, чем у меня.

— Могла бы отказать Горласу, когда он держал твою руку.

— Неужели? Да, одно в тебе не изменилось — наивность.

Он пожал плечами: — Как скажешь. Что дальше, Чаллиса?

Такое откровенное и почти не стоившее усилий отрицание всех ее аргументов потрясло Чаллису. «Ему не важно. Ничего не важно. Мои чувства, мои взгляды». — Нужно подумать, — отозвалась она, внутренне беснуясь.

Он кивнул без видимого удивления.

— Завтра вечером мы встретимся снова.

Он криво улыбнулся: — Поговорим?

— И не только.

— Ладно, Чаллиса.

Некоторые мысли, порожденные пугающим пониманием себя самого, умеют прятаться за другими мыслями, незримо скользить в тех же потоках, расти и избегать потрясенного осознания. Мы можем их ощутить, это верно — но это не то же самое, что выставить их нагими на жестокий свет правды, под которым они превращаются в пыль. Ум прячется в раковину, играет, восхищаясь своею шулерской ловкостью — по сути, так мы и живем, от мгновения к мгновению, бесконечно жонглируя отрицаниями, истолкованиями и лукавыми подмигиваниями зеркалу. Под всеми нашими «искренними» клятвами и обещаниями бушуют воля ко лжи и страсть к самооправданию.

Но разве это нам мешает?

Чаллиса Видикас спешила домой, не забыв, тем не менее, сделать круг предосторожности. Шепотки паранойи то и дело волновали море ее мыслей.

Она думала о Резаке, человеке, прежде бывшем Крокусом. Она думала о смысле нового имени, о сути найденного ею нового человека. И еще она думала (там, глубоко под поверхностью) о том, что с ним сделать. Горлас узнает, рано или поздно. Он может разгневаться, а может и нет. Однажды ей случится прийти в убежище только для того, чтобы обнаружить на кровати изрубленный, обескровленный труп Резака.

Она понимала, что попалась в ловушку. Свободные люди вроде Резака такого не поймут. Она знала, что все пути наружу сопряжены с жертвами, потерями, убытками и всяческими… мерзостями. Да, именно такое слово подходит.

Мерзость. Она заново ощутила вкус этого слова. Принялась гадать, сумеет ли жить в таком унижении. «Но зачем бы мне? Что такого я должна совершить, чтобы саму себя счесть мерзостной? Сколько жизней я готова разрушить ради свободы?» Сам вопрос отдает мерзостью. Ухватишь вожделенный цветок свободы — поранишься о бесчисленные шипы.

Но она уже крепко держит его, живет с болью, чувствует, как липкая кровь стекает по руке. Крепко держит, чтобы ощущать, чтобы вкушать, понимать грядущее и… и… принять его… если захочет.

Она может ждать действий Горласа. Или ударить первой.

Труп на кровати. Сломанная роза на полу.

Резак уже не Крокус — она видит это очень, очень ясно. Резак… опасен. Она вспомнила шрамы, старые раны от ножа, а может быть, и от меча. Другие могли остаться от стрел и арбалетных болтов. Он сражался, он забирал жизни — она уверена.

Не тот мальчик, каким был когда-то. Но взрослый мужчина… сможет ли она использовать его? Согласится ли он хотя бы моргнуть по ее просьбе?

«Когда я попрошу? Скоро? Завтра?»

Любой вздрогнул бы от таких мыслей, будь они откровенными — но ведь ее мысли были тайными, они не выходили на поверхность. Им дана была свобода плыть, кружиться в водоворотах, словно отрешаясь от реальности. Но они ведь не таковы, правда? Не отрешены от реальности.

О нет, не отрешены.

Но разве это помешает?

* * *

Оседлав волну неизмеримого удовлетворения, Баратол Мекхар вдавил громадный кулак в лицо мужчины, послав его кувыркаться по полу кузницы. Шагнул вслед тряся пронзенную острой болью руку. — Я буду рад заплатить годовой сбор Гильдии, господин, — сказал он, — когда Гильдия соизволит принять меня в члены. Если же вы будете требовать денег и одновременно отрицать мое право на профессию — что ж, первый взнос я отвесил.

Разбитый нос, поток крови, глаза, едва видные за растущими шишками… Агент Гильдии сумел лишь слабо кивнуть.

— Буду очень рад, — продолжал Баратол, — если вы через неделю зайдете за следующей порцией. А если случайно захватите пару десятков приятелей — полагаю, им я отвешу вдвое щедрей.

Собралась толпа зевак, но кузнец не обращал на нее внимания. Он не стал бы возражать против новых слухов, хотя, по всем сведениям, его личные разборки уже стали животрепещущей темой разговоров; нет сомнений, последние сказанные им слова тоже полетят по городу быстрее чумы в пустынных ветрах.

Он повернулся и ушел в лавку.

Чаур стоял около задней двери. На нем был всегдашний толстый фартук, сквозь многочисленные прожоги торчали пучки травы эсгир — единственно подходящей изоляции, растения, не горящего даже в самом буйном пламени. Руки до локтей закрывали рукавицы той же конструкции; в щипцах быстро остывал изогнутый кусок бронзы. Глаза Чаура сияли, он улыбался.

— Лучше верни это в горн, — сказал Баратол. Как и ожидалось, дела разворачивались вяло. Гильдия начала и подогревала компанию травли, а прочие гильдии готовы были поддержать ее «черные списки». Покупающие у Баратола могли обнаружить, что им откажут в продаже самых разных вещей, и это, разумеется, угрожало их разорить. Перед лицом самого Баратола уже закрылись двери большинства лавок, в которых он покупал необходимые материалы. Приходилось искать замену на черном рынке, что всегда бывает небезопасно. Как и предсказал его приятель Колотун, обитавшие в городе малазане не обратили внимания на угрозы и предостережения против торговли с кузнецом. В их натурах было, очевидно, что-то, заставляющее сопротивляться давлению — один намек на то, что им нельзя что-то делать, взъерошивал перья и зажигал в глазах упрямый блеск. Резня у К’рула показала, что подобная дерзость может оказаться фатальной. Горе навеки осталось в душе Баратола, но оно делило место с темной, холодной яростью. К невезению недавнего посланника Гильдии Кузнецов, ярость побудила Баратола действовать согласно инстинкту, едва он услышал требование денег.

Он приехал в Даруджистан не ради создания врагов, но, тем не менее, обнаружил себя в гуще войны. Может быть, нескольких войн сразу. Как тут не быть дурному настроению!

Он прошел в мастерскую, и жар двух растопленных печей обрушился на него дикой волной.

Секира требует нового лезвия; а может быть, следует изготовить и меч — что-то, с чем можно показываться на улицах.

Новая жизнь Баратола Мекхара в Даруджистане оказалась какой угодно, только не мирной.

* * *

Беллам Ном был, по мнению Муриллио, единственным учеником школы фехтования, достойным так зваться. В свои пятнадцать лет он еще боролся с подростковой неуклюжестью, но, тем не менее, подходил к обучению с удивительной обстоятельностью. Что еще удивительнее, ему искренне хотелось учиться.

Стонни Менакис давно не удостаивала школу вниманием, так что Муриллио пришлось принять почти все обязанности на себя. Он обнаружил, что даже поверхностное знакомство с Ралликом (и Торвальдом) Номами заставляет его отнестись с уважением с любому носителю этой фамилии, так что с пареньком он занимался гораздо больше, чем с другими. Молодой человек стоял перед ним весь в поту, пока остальные ученики проходили через ворота. Эхо голосов быстро затихало; Муриллио понимал, что Беллам совсем не удовлетворен мучительно медленным темпом сегодняшних уроков. — Учитель, — сказал он, — я слышал про одно упражнение, с подвешенными кольцами. Чтобы освоить идеально точный выпад, пронзая дыры и не касаясь краев колец…

Муриллио фыркнул: — Да. Полезно, если ты решил работать в бродячем цирке. О да, Беллам, точный прицел необходим мастеру рапиры — не стану отрицать. Но упражнение как таковое имеет ограниченную ценность.

— Почему?

Муриллио окинул юношу взглядом и вздохнул: — Что же. Упражнение имеет много условностей, никогда не случающихся в реальной схватке. Ты овладеваешь точностью выпада — полезной, нет сомнения — когда она осваивается вместе с прочими упражнениями. Стойка, дистанция, расчет времени, все виды позиций оборонительных и атакующих. Лицом к лицу с настоящим противником. Нанизывание колец впечатляет, но требуемая при этом форма концентрации отличается от концентрации в реальной дуэли. Так или иначе, ты можешь провести следующие два месяца, изучая нанизывание колец — или провести два месяца, учась оставаться живым перед лицом опытного врага и даже становиться для него угрозой. Выбор за тобой.

Беллам Ном вдруг улыбнулся, и Муриллио заметил, как он похож на сколько-там-юродного брата. — Все же я могу им заниматься в свободное время.

— Скажу тебе вот что. Ты нанизываешь кольца, учитель внезапно атакует, ты ухитряешься не упасть, открыв незащищенный бок, отражаешь два выпада, колешь меня или кого там в переднюю ногу, чтобы не дать подойти ближе и делаешь ответный выпад, сразу после этого отступив. Сделаешь так, и я отдам тебе вторую из моих лучших рапир.

— И долго мне готовиться?

— Сколько хочешь, Беллам.

— Дополнительное время с наставником, — послышался голос из тени колоннады, — тоже не бесплатное.

Муриллио повернулся, поклонился Стонни Менакис. — Хозяйка, мы только разговаривали.

— Ты давал советы, — оборвала его она, — и подначивал ученика. Первое квалифицируется как урок. Второе — как согласие на сверхурочные занятия в будущем.

Улыбка Беллама стала шире. — Уверяю вас, Госпожа, мой отец не замедлил оплатить дополнительный счет.

Женщина фыркнула, выходя из сумрака. — Любой?

— В разумных пределах — да.

Она выглядела ужасно. Она стала старой, утомленной, одежда истрепалась. Не знай ее Муриллио, он принял бы Стонни за пьяницу в периоде кратковременного протрезвления, за которым последует падение в гибельную бездну. Он понимал, что ее гнетет не алкоголь, а нечто гораздо более трагическое. Стыд и вина, презрение к себе, горе. Нежеланный сын похищен — вообразить, будто такое оставит ее равнодушной, означает вовсе не понимать людей.

Муриллио сказал Белламу: — Тебе лучше идти.

Учителя смотрели в спину уходящему. — Погляди, — пробормотала Стонни, когда Беллам достиг ворот. — Одни локти и колени.

— Это пройдет.

— Всего лишь этап?

— Да. — Он узнавал игру, способ говорить о Харлло, не называя его имени, не упоминая о жизни, которая его могла бы ожидать, об украденном будущем. Она занималась этим снова и снова, при любой оказии. Внешне невинные реплики — на деле самобичевание мазохистки. Для этого требуется кто-то вроде Муриллио, кто-то, готовый стоять и слушать и делать вид, что все в норме — не замечая метания, не замечая кровь души, оросившую землю под ее сапогами. Она поймала его в ловушку такой роли, пользуясь его влюбленностью, восхищением. Он уже не был уверен, что любовь сможет выдержать подобное злоупотребление.

Мир мал. И становится все меньше.

Он обошел все бедняцкие трущобы к югу от города, между большими дорогами. Он осмотрел десятки неопознанных трупов. Фактически это вошло в привычку; располагая лишь невнятным описанием Харлло, он старался сделать все, что мог. Никто, знавший ребенка, не смог ходить с ним. Ни Стонни, ни Мирла или Бедек. То и дело Муриллио приходилось спускаться в очередную яму и поближе рассматривать очередного мальчишку, вялое пыльное лицо, глаза, сомкнутые во сне или зажмуренные от боли; молчаливые недвижные лица уже преследуют его ночами, проходят парадом, траурной процессией столь горестной, что он просыпается со слезами на глазах.

Стонни он ничего не рассказывал. Не рассказывал о том, как совместные с Крюппом расспросы среди рыбаков и моряков не подтвердили версии о похищении пятилетнего мальчика. Каждый след приводил в пустоту, не давая даже намека или отдаленной возможности — лишь отдаленное сходство с еще одним ребенком, брошенным задолго до прихода смерти — «дважды мертвым», как выражаются стражники, ведущие записи о найденных телах.

— Я подумываю передать мою долю в школе, — сказала Стонни. — Тебе.

Он удивленно повернул голову: — Я не приму.

— Тогда будешь дураком. Хотя я так и знала. Ты подошел бы лучше. Был бы лучшим учителем. Я с трудом поддерживала в себе интерес с самого начала — все было только ради денег. Сейчас я вижу, что готова все бросить. Я не забочусь о школе и учениках, даже о самых способных вроде Нома. Честно говоря, мне ни до чего нет дела.

«Даже до тебя, Муриллио». Да, он расслышал невысказанные слова. Ну, похоже, она готова его прогнать. Как ни мил он ей в качестве партнера игры в самоистязание, для полного саморазрушения нужно одиночество. Изоляция — не просто защитный механизм: оно служит для подготовки к наказаниям более серьезным, а венцом их обычно является самоубийство. Со своей позиции она может видеть изгнание Муриллио как милость. Увы, это самая несносная форма жалости к себе.

Он отдал сердце не той женщине. «Расчет времени, Беллам Ном, это всё. В мечом в руке.

С любовью в руках.

Да ладно. Я понял это, орудуя рапирой».

— Не принимайте поспешных решений, — сказал он. — У меня осталось одно средство… «Не очень приятное, но тебе лучше не знать».

Стонни просто отвернулась. — Тогда до завтра.

* * *

Многие люди, пропитавшись за прожитые годы жесткой негибкостью, приобретают страх перед незнакомыми местами, хотя в то же время жаждут каких-то перемен в жизни, чего-то нового. «Новое» для них — мир фантастический, бесформенный, являющийся ответом на смутные мечты; для него характерно скорее отсутствие старого, нежели присутствие нового. Он — соединение эмоций и игр завистливого воображения, и точное местоположение тут не важно. Попасть в этот мир возможно лишь путем ломки обыденной ситуации, мучительных дерзаний — и как тут не родиться стражу?

А некоторые решают вообще ничего не менять. Некоторые отрицают даже самые разумные перемены.

В «К’рул-баре» бывший солдат малазанской империи Дымка стояла над бесчувственным телом любовницы; за ее спиной ходил взад и вперед Дергунчик, бормоча под нос самообвинения, перемежающиеся взрывами ругательств на полудюжине языков.

Дымка понимала, что же подвигло Хватку на роковой шаг. Но это нисколько не уменьшало ее ярости. Тот же целитель Высшего Денала, что пользовал ее, внимательно осмотрел Хватку, едва Дергунчик привез ее на телеге — и смог лишь подтвердить, что сделать ничего нельзя. Или Хватка очнется, или нет. Дух ее вырван из тела и ныне блуждает неведомо где.

Целитель ушел. Внизу, в главном заде Дюкер и Сциллара сидели в компании призраков. Посетителей почти не было. Дымка, хотя была еще слаба, принялась собирать оружие и доспехи. Дергунчик вышел вслед за ней в коридор. — Что ты задумала? — спросил он, дыша ей в спину.

— Сама не знаю, — бросила она, входя в свою комнатку и бросая кольчугу на кровать. Затем она стянула рубаху и принялась искать стеганое белье.

Глаза Дергунчика выпучились еще сильнее, когда он смог увидеть ее груди, небольшую выпуклость живота, сладкое…

— Ты мне поможешь застегнуться, — сказала она.

— Ух ты… Да. Ладно. А как насчет меня?

Она уделила ему мгновенный взгляд. — Ты решил помочь?

Он зарычал в ответ.

— Хорошо. Пойдем за арбалетами, захватим еще кучу болтов. Ты будешь меня прикрывать, пока это возможно. Выйдем порознь.

— Так точно, Дымка.

Она подняла кольчугу над головой, просунула руки в жесткие рукава.

Дергунчик открыл сундук, вытащив из-под кровати? и принялся ворошить содержимое, ища полосы черной ткани, которыми можно будет прочнее примотать кольчугу к телу Дымки. — Боги, женщина! Для чего тебе все эти тряпки?

— Для банкетов и званых вечеров, разумеется.

— Женщина, ты ни на одном за всю жизню не была.

— Вероятность существует всегда, Дергун. Да, вон те. Проверь, есть ли там крючки.

— Как ты хочешь найти гнездо?

— Просто, — ответила она. — Не знаю, почему мы сразу не подумали. Имя, что назвала Хватка, имя, которое слышал Джагут. — Она выбрала в качестве оружия пару длинных виканских ножей, надела ремень, опустив его пониже. Послала Дергунчику суровую улыбку. — Я собираюсь спросить Угря.

Глава 16

Нет, я не видел ничего прекрасней

Послушай, птица в клетке говорит

Устами отходящего; исчезнет он, а голос

Жить будет, весточки передавать

Оттуда, льстить или язвить, не разбирая

Смогу ли вынести все это. И не знаю

Не треснет ли доспех, когда клюв нелюдской

Раскроется приветом от покойника и голова

Склонится, проводя наказы духа

Вообрази зев пустоты и безрассудство смысла

Закрыта клетка саваном ночным

Чтоб заглушить слова апостолов незваных

Божков из протяженной бездны, неминучих туч

Между живым и мертвым, «здесь» и «навсегда»

Путь по мосту от боли не избавит

Да, я не знаю ничего прекрасней

Послушай птицу — говорит и говорит

И говорит в ней тот, кто растворился

Отец, ушедший, чтоб незримое узреть

И говорит, и говорит, и плачет

Голосом отца.

«Птица в клетке», Рыбак Кел Тат

Это вряд ли можно назвать дыханием. Скорее его разбудил запах смерти, сухой, всего лишь отзвук смрадного гниения, свойственного костяку зверя в высокой траве, высохшему, однако еще окруженному облаком удушливой вони. Открыв глаза, Каллор обнаружил, что смотрит на огромную гнилую голову дракона, что длинные клыки и сморщенные десны почти касаются его лица.

Утренний свет притух; казалось, отброшенная драконом тень извивается, словно раздуваемая столетиями утраченного дыхания. Когда бешеный стук сердца начал замедляться, Каллор повернулся набок — змеиная голова дракона чуть склонилась, наблюдая его движения — и осторожно встал, не поднося руки к мечу, лежавшему около его подстилки. — Я не просил компании, — сказал он, скривив губы.

Дракон отвел голову, треща чешуей, изогнул змеиную шею и сел, дважды взмахнув крыльями.

Каллор видел грязь, скопившуюся в складках суставов чудовища. Передняя лапа покрыта сетью тонких корней — бесцветной насмешкой на спавшиеся кровеносные сосуды. В темных ямах под изогнутыми надбровными дугами остался лишь намек на глаза — серые и черные ошметки плоти, не способные передавать эмоции или намерения; и все же Каллор ощутил взор неупокоенного дракона столь же отчетливо, словно тот провел акульей кожей по его лицу.

— Ты проделал, подозреваю, — начал он, — непростой путь. Но я не для тебя. Я ничего не могу тебе дать, даже если бы и хотел — а я не хочу. И не воображай, что я стану заключать с тобой сделки, какими бы не были твои алчные планы.

Он оглянулся на разбитую вчера стоянку и увидел, что костерок еще курится дымом над пригоршней углей. — Я голоден и хочу пить. А ты можешь идти куда захочешь.

Вибрирующий голос дракона раздался внутри черепа Каллора. — Ты не можешь знать моей боли.

Воин хмыкнул: — Ты не можешь испытывать боли. Ты мертв и, похоже, тебя успели похоронить. Давным-давно.

— Душа корчится. В ней отчаяние. Я сломлен.

Каллор подбросил в костер несколько кусков бычьего навоза и поднял голову: — А мне все равно.

— Я мечтал о троне.

Внимание Каллора обострилось, он принялся размышлять. — Ты хочешь найти хозяина? Непохоже на ваш род. — Он потряс головой. — Трудно поверить.

— Потому что не понимаешь. Никто из вас не понимает. Есть так много вещей превыше вас. Ты хочешь сделаться Королем-в-Цепях. Так что не смейся над ищущими хозяина, Верховный Король Каллор.

— Дни Увечного Бога сочтены, Элайнт, — отозвался Каллор. — Но трон останется и после того, как тление сожрет цепи.

Они замолчали. Утреннее небо было ясным, слегка красноватым из-за пыльцы и пыли, которые словно бы вечно клубятся над здешними землями. Каллор увидел, что в костре наконец снова заплясало пламя, и протянул руку за котелком — маленьким, помятым и закопченным. Налил в него последнюю воду, повесил над огнем на треногу. Клубы насекомых — самоубийц влетели в пламя, исчезая огненными искорками, и Каллор подивился столь упорному стремлению к смерти — их жажда конца кажется неодолимой. Но он этой страсти не разделяет…

— Помню свою смерть, — сказал дракон.

— А стоит помнить?

— Джагуты были упорным племенем. Многие видели в их сердцах лишь холод…

— Их неправильно понимали?

— Они смеялись над твоей империей, Верховный Король. Они отвечали тебе презрением. Кажется, раны не зажили до сих пор.

— Свежее напоминание, вот и все, — буркнул Каллор, следя, как вода медленно закипает. Бросил пригоршню трав. — Ладно, рассказывай свою историю. Я рад развлечься.

Дракон поднял голову, как бы изучая восточный горизонт.

— Неразумно глядеть на солнце, — заметил Каллор. — Можно глаза выжечь.

— Когда-то оно было ярче. Помнишь?

— Изменения орбиты, так думали К’чайн Че’малле.

— И Джагуты тоже. Они весьма тщательно изучали мир. Скажи, Верховный Король, знаешь ли ты, что они лишь однажды нарушили свой покой? Нет, не в войне с Т’лан Имассами — войну начали дикари, а Джагуты лишь неохотно огрызались.

— Нужно им было напасть на Имассов первыми. Уничтожить паразитов.

— Возможно. Но я говорил о войне более ранней — войне, уничтожившей Джагутов задолго до прихода Имассов. Войне, разбившей их единство, превратившей их жизнь в бесконечное бегство от неумолимого врага. Да, задолго до Т’лан Имассов.

Каллор немного подумал и хмыкнул: — Я мало разбираюсь в джагутской истории. Что за война? С К’чайн Че’малле? С Форкрул Ассейлами? — Он покосился на дракона. — А может, с Элайнтами?

В тоне дракона прозвучала горечь: — Нет. Среди нас были те, кто решил сражаться в войне вместе с джагутскими армиями…

— Армиями? Армии Джагутов?

— Да, весь народ собрался в полчище с единой волей. Несчетные легионы. Их знаменем была ярость, их рога кричали о несправедливости. Когда они шагали, стуча мечами о щиты, само время замедляло бег. Сотня миллионов сердец из острого железа. Тебе, Верховный Король, не дано вообразить такое. Твоя империя была лишь порывом ветра перед их бурей.

Каллору нечего было сказать. Не осталось ни ехидных комментариев, ни презрительных сомнений. Перед умом его предстала описанная драконом сцена, и слова куда-то пропали. Вот бы увидеть такое!

Дракон, казалось, уловил его потрясение. — И все же, Верховный Король… Когда ты ковал свою империю, ты поднял пыль во всем мире. Великое дерзание, главный вызов. Мы сражались. Мы отказывались отступить. Мы потерпели поражение. Пали. Столь многие из нас пали… но можно ли было мыслить иначе? Можно ли было отказаться от справедливости нашего дела, хотя оно и было обречено?

Каллор смотрел на дракона. Чай кипел в котелке. Он почти мог расслышать эхо десятков миллионов, сотен миллионов, умирающих на равнине столь обширной, что горизонты не могли вместить ее. Он видел огни, реки крови, небо, забитое пеплом. Создавая образ, он черпал из собственного стремления к разрушению, только увеличивая его в тысячи раз. Дыхание сбилось, грудь залило болью. — Кто, — выдавил он. — Что? Какой враг мог повергнуть такую силищу?

— Восплачь о Джагутах, Верховный Король, когда ты сядешь наконец на свой трон. Скорби, ибо есть цепи, опутавшие все живое, и не тебе порвать их. Рыдай по мне и моим павшим сородичам — тем, что без колебаний вступили в войну, в которой невозможно победить. Запиши навеки в глубине души своей, Каллор Эйдеранн, что Джагуты осмелились на битву, в которую не решался вступить более никто.

— Элайнт…

— Подумай об этом народе. Подумай о них, Верховный Король. О жертве, которую принесли они ради всех нас. Подумай о Джагутах, о невозможной победе, вырванной из сердца поражения. Подумай — и поймешь то, что должно случиться. Возможно, ты один будешь знать достаточно, чтобы в совершенстве почтить их память, почтить принесенную ими жертву.

Верховный Король! Единственная война Джагутов, главная их война, велась против самой Смерти.

Тут дракон отвернулся и распростер потрепанные крылья. Магия расцвела вокруг громадного существа, поднимая его в воздух.

Каллор встал, следя за Элайнтом в коричном небе. Безымянный мертвый дракон, павший во владениях Смерти, павший и в падении просто… сменивший сторону. Нет, в такой войне победы быть не может. — Проклятый глупец, — прошептал он вслед Элайнту. — Все вы проклятые глупцы. «Благослови вас всех. Готос, когда встретимся в следующий раз… Верховный Король должен будет извиниться».

По морщинистым щекам, которые, казалось, были обречены на вечную сухость, текли ручьями слезы. Теперь он будет думать долго, думать трудно, возвращаясь к чувствам, потерянным очень давно и оттого кажущимся чужеродными и опасными для гаваней его души.

Он будет удивляться, с растущим беспокойством, мертвому Элайнту, который, сбежав из королевства Смерти, решил выбрать новым хозяином Увечного Бога.

Трон, сказал как-то император Келланвед, сделан из многих частей. И, добавил он, любая может сломаться, причиняя королю вечные неудобства. Нет, не годится просто сидеть на троне, пропадая в его вечном одиночестве. Он знал это задолго до того, как Келланвед возмечтал о собственной империи. Вот только он не умеет создавать звучные высказывания.

Что ж, все не без порока.

* * *

В темном озерце десятки валунов поднимались над лишенной проблесков света, лишенной, по видимому, жизни поверхностью. Они кажутся островками, не связанными между собой; не видно ни цепи, свидетельствующей о затопленной горной гряде, ни полукруга, означающего потухшую кальдеру. Каждый торчит отдельным, дерзким вызовом.

Так ли было в начале начал? Бесчисленные ученые изощрялись, придавая смысл существованию отдельных миров, налагая на них порядок множеством истолкований. Прочерчивались линии, ставились разноцветные значки; лица слились в философские течения. Свойства, аспекты… вот Тьма, а вон там Жизнь. Свет, Земля, Огонь, Тень, Воздух, Вода. И Смерть. Эти аспекты будто бы начинались как сущности чистые, не запятнанные взаимными касаниями. Время — это некий враг, переносящий заразу от одного к другому.

Эндест Силан много размышлял обо всем этом — и оставался в плену колючей, гнетущей неуверенности. Его опыт говорил, что чистота — неприятная концепция, и картина воображаемого мира чистоты наполняла его страхом. Совершенно чистое бытие — лишь физический аналог точки зрения уверенного-во-всем существа. В нем жестокость будет процветать, не сдерживаемая сочувствием. Чистый не может уважать нечистых, не так ли? Ему даже не потребуется оправдывать их уничтожение, ведь низость нечистого всегда самоочевидна.

Как бы не начинался мир, полагал он, чистые формы были лишь сырым материалом для творения более изысканного. Любой алхимик знает: трансформация начинается лишь в смеси. Для процветания жизни необходима бесконечная череда катализаторов.

Его Лорд это понимал. Само понимание заставило его сделать то, что он сделал. А перемены оказались — для многих — устрашающими. Аномандер Рейк сражался за вселенную практически один. Даже братья его отпали, скованные кровными узами, и погрузились в последовавший хаос.

Был ли Харкенас воистину первым городом? Первым, самым гордым сигналом наступления космического порядка? Действительно ли Тьма предшествовала всему иному? Как насчет других миров, соперничающих королевств? И, если хорошенько подумать над веком творения, не началось ли смешение уже тогда? Разве не было Смерти во владениях Тьмы, Света, Огня и так далее? Да и как Жизнь и Смерть могли существовать отдельно друг от друга?

Нет, он верит теперь, что Век Чистоты — всего лишь миф, изобретение, удобное разделение всех необходимых для сущего сил. Но … не он ли был свидетелем Явления Света? Добровольного отречения Матери Тьмы от вечной стагнации? Не он ли собственными глазами наблюдал рождение солнца над благословенным, драгоценным городом? Почему он не понял уже тогда, что неизбежны иные последствия? Что пробудится огонь, завоют яростные ветры, вздыбятся воды и земля пойдет трещинами? Что смерть хлынет в их мир жестокими ливнями насилия? Что Тень скользнет между вещами, едва заметно извращая все первоначальные абсолюты?

Он одиноко сидел в комнате, как делают все старики, когда последний ровесник — свидетель уходит, когда лишь каменные стены и бесчувственная мебель сгрудились вокруг, насмехаясь над последними вздохами, над последними жалкими резонами продолжать жизнь. Но ум его свидетельствовал все с той же острой, мучительной ясностью. Андарист входит, шатаясь. Кровь на его руках. Кровь запятнала искаженное горем лицо рисунком расщепленного дерева … о, ужас в его очах до сих пор заставляет Эндеста Силана вздрагивать, желая отказаться от проклятия свидетельства…

Нет, лучше каменные стены и бесчувственная мебель. Все ошибки жизни Андариста собрались в бормочущем безумии широко распахнутых глаз.

Да, он отпрянул, когда этот взор коснулся его. Некоторые вещи лучше никогда не рассказывать, никогда не передавать, не просовывать сквозь тяжелые завесы, отделяющие внешнее и внутреннее, не втискивать в глубину души беззащитного свидетеля. «Оставь боль себе, Андарист! Он оставил тебя — он оставил тебя, считая, что ты будешь умнее. Не гляди как преданный, проклятие! Его нечем корить! И меня не надо».

Разбить Тень — значит выпустить ее во все миры. Даже при рождении она была неизбежно эфемерной иллюзией, спиралью бесконечных, на себя самих ссылающихся тавтологий. Тень была аргументом, а аргументу для существования достаточно себя самого. Мечта солипсиста — держаться за тень и видеть все иное призрачным, нелепым заблуждением, в лучшем случае — сырой материей, придающей форму тени, в худшем всего лишь потребностью тени определять себя… Боги, зачем искать смысл во всем этом? Тень есть и Тени нет, и жить в ней означает быть ни тем и ни этим.

«Твои дети, милая Тень, усвоили силу Анди и благочестие Лиосан, сделав из смеси нечто беспредельно дикое и жестокое. Это ли не обещание славы?»

Он понял, что сидит, обхватив голову руками. История нападает, круша слабую оборону. После Андариста он увидит понимающую полуулыбку Сильхаса Руина, ту зарю, на которой он встал рядом со Скабандари, как будто зная будущее, как будто с удовлетворением принимая будущее — и, сделав так, избавил своих сторонников от близкой смерти, когда Лиосан закрыли окоемы, когда их солдаты запели ту ужасающую, безумную песню, рождая музыку разрывающей сердца красоты, чтобы объявить о военном походе и резне — избавил своих сторонников от немедленной смерти, подарив им несколько дней или недель. Прежде чем Эдур повернулись против израненных союзников на поле битвы другого мира.

Тень порвана, разбита на части, плывет в тысячу сторон сразу. Подуйте на голову одуванчика, и семена взовьются в воздух!

Андарист сломлен. Сильхас Руин пропал.

Аномандер Рейк стоит один.

Так долго. Так давно…

Алхимики знают: неверный катализатор, неправильная смесь, неточные пропорции — и всякий контроль исчезает. Трансформация идет неуправляемо, взрываясь катастрофой. Смятение и ужас, подозрения и война — а война рождает хаос. Так было, так есть и так будет всегда.

«Поглядите на нас бегущих, грезящих об утраченном покое, о веке чистоты и застоя, когда мы обнимали гниль как любовницу и любовь делала нас слепыми и мы были довольны. Мы были довольны, пока оставались занятыми.

Поглядите на меня.

Вот что значит быть довольным».

Эндест Силан глубоко вздохнул, поднял голову, поморгал, очищая глаза. Владыка верит, что он сможет это сделать, и он должен поверить владыке. Всего лишь.

Где-то в крепости пели жрицы.

* * *

Рука ухватилась крепко. Резкий, сильный рывок оторвал Апсал’ару от оси повозки; изрыгая проклятия, она тяжело шлепнулась на мокрую землю. Взирающее сверху лицо знакомо, но лучше бы оно было незнакомым. — Ты сошел с ума, Драконус?

В ответ он схватился за цепь и принялся вытаскивать ее из-под днища.

Она яростно, негодующе извивалась в грязи, ища любой возможности встать или даже оказать сопротивление. Камни перекатывались под укусами пальцев, грязь хлюпала, обмазывая локти, колени, стопы. А он все тянул, относясь с ней пренебрежительно — что за гадкое обращение, подобающее разве что визжащему карманнику. Позор!

Наружу из благословенного сумрака фургона, по усеянной валунами грязи — со всех сторон звенят цепи, натягиваясь и снова падая на борозды, и поднимались снова, снова, как только те, что прикованы на концах, делали очередной безнадежный шаг. Звук, доводящий до безумия своей бесцельностью!

Апсал’ара встала, подобрала цепь и сверкнула глазами на Драконуса. — Подойди поближе, — прошипела она, — чтобы я могла разбить твое смазливое личико.

Улыбка его была безрадостной. — Зачем бы мне делать по-твоему, Воровка?

— Чтобы позабавить меня, разумеется. Ты заслужил это, вытащив меня оттуда.

— О, — ответил он, — я много чего заслужил, Апсал’ара. Но в данный момент мне нужно лишь твое внимание.

— Чего тебе? Мы не можем ее остановить. Если я хочу встретить конец, нежась на оси — почему бы нет?

Им пришлось двинуться, делая через несколько каждые мгновений очередной шаг — повозка ползет всё медленнее, так же медленно, как отчаяние просачивается в ее сердце.

— Ты перестала ломать цепь? — спросил Драконус, самим тоном словно бы предлагая забыть о том способе, которым он вытащил ее.

Она решила, миг спустя, что он прав. По крайней мере хоть что-то … драматическое. — Еще несколько столетий, — сказала она, пожимая плечами, — которых у меня не будет. Проклятие тебе, Драконус — здесь не на что смотреть. Дай мне залезть обратно…

— Я хочу знать, — обрезал он, — когда придет время битвы — ты, Апсал’ара, встанешь на моей стороне?

Она смотрела на него. Мужчина, достаточно красивый даже под этой черной бородищей. Привыкшие выражать злобу глаза давно погасли, в них читалось странное ошеломление, нечто близкое к сожалению, нечто… мудрое. «О, мир меча воистину умеет усмирять». — Почему бы? — спросила она.

Тяжелые брови поднялись, словно вопрос удивил его. — На своем веку я повидал многих, — сказал он торопливо. — Очень многих. Одни внезапно появлялись, крича от ужаса, отчаяния и горя. Другие… были уже немыми, лишенными надежды. Столь многие поддались безумию, Апсал’ара…

Она оскалила зубы. Да, она их слышит. Голоса доносятся сверху в ее убежище. То и дело под нескончаемым дождем одна из цепей начинает смещаться в сторону, царапая остальные — значит, существо на ее конце бредет слепо и бездумно, чтобы вскоре пасть и не встать больше. Остальные переступают через неподвижную цепь, и она начинает влачиться сзади, прибавляя свой вес к весу повозки.

— Апсал’ара, ты прибыла, шипя как кошка. Но немного времени понадобилось, чтобы ты начала искать пути к бегству. И ты не останавливалась. — Он помолчал, вытер рукой лицо. — Здесь так мало тех, кем я готов… восхищаться. — Улыбка Драконуса была неотразимой, потрясающей. — Если нам суждено пасть, я хочу выбрать, с кем быть в последний миг. Да, такой я самолюбивый. Прости, что так бесцеремонно тебя вытащил.

Она молча шла рядом. Думала. Наконец она вздохнула: — Говорят, что с хаосом способна бороться лишь воля. Что иного оружия нет.

— Так говорят.

Она глянула на него искоса. — Ты меня знаешь, Драконус. Знаешь, что у меня сильная воля.

— Да, ты сражалась долго, — кивнул он. — Очень долго.

— Хаос захочет мою душу. Захочет порвать ее, уничтожить разум. Он станет яриться вокруг меня.

— Да.

— Некоторые из нас сильнее прочих.

— Да, Апсал’ара. Некоторые из нас сильнее прочих.

— И ты задумал собрать их вокруг себя, сформировав ядро. Ядро сопротивления, упорной воли.

— Именно это я и задумал.

— Чтобы выйти на другой стороне? Есть ли другая сторона, Драконус?

— Не знаю.

— Не знаешь, — повторила она… или, скорее, прорычала. — Всю свою жизнь, — сказала она, — я выбирала одиночество. В борьбе, в победах и поражениях. Драконус, я встречу забвение так же. Должна… мы все должны. Объединение бессмысленно, ведь умирает каждый в одиночку.

— Понимаю. Тогда прости меня, Апсал’ара, за все это.

— Другой стороны нет, Драконус.

— Да, вероятно.

Она еще раз подтянула цепи, взвалила их тяжесть на плечо и побрела прочь от него, назад, к фургону. Нет, она ничего ему не отдаст, ведь даже надежда невозможна. Он зря ей восхищался. Борьба — безумие. Зачем сопротивляться неодолимому, сражаться с непобедимым…

Враг захватит ее разум, ее личность, разорвет ее на кусочки — и она сможет ощущать потери, по крайней мере вначале — пустоты в памяти, или россыпь простых вопросов, на которые уже не найти ответов. Но вскоре понимание исчезнет, оставшиеся куски будут кружиться разрозненно, одиноко, не ведая, что были частями чего-то целого, чего-то большего. Ее жизнь, ее сознание станет кучкой сирот, скулящих от каждого резкого звука, каждого незримого толчка окружающей тьмы. От женщины к ребенку, беспомощному младенцу.

Она знала, что так будет. Она знала также, что в конце придет милость тупого непонимания, невинности неодушевленных вещей. Сироты растворятся, не помня себя, и не останется ничего.

Чей рассудок не устрашился бы такой участи?

— Драконус, — шепнула она, хотя была уже далеко, снова под днищем повозки. — У хаоса нет другой стороны. Смотри на нас. Каждый скован. Вместе, но в одиночестве. Смотри, как мы бредем по времени к своему концу. Ты сделал меч, но меч — лишь форма, приданная чему-то превыше тебя, превыше любого отдельного существа, любого отдельного разума. Ты лишь сделал это управляемым.

Она скользнула в тень за передним колесом. В густой, липкий дождь.

— Аномандер Рейк понимает, — прошипела она. — Он понимает, Драконус. Больше, чем смог ты. Больше, чем когда-либо сможешь. Мир внутри Драгнирпура должен умереть. Вот величайшая из мыслимых милостей. Величайшая из жертв. Скажи, Драконус, ты согласен отпустить силу? Ты готов подавить самолюбие, избрав это… это оскопление? Меч, твоя холодная, железная улыбка мести — ты готов увидеть его бесполезной вещью в руках? Мертвым, как любой другой кусок кованого железа?

Поднырнув под ось, она положила цепь на деревянную балку. Вскарабкалась следом. — Нет, Драконус, ты бы так не смог. Не правда ли?

В глазах Рейка, когда он убивал ее, былажалость. Было горе. Но она даже в тот последний миг разглядела, что страсти эти обузданы.

Близким будущим. Только здесь и сейчас она поняла.

«Ты даруешь нам хаос. Ты даруешь нам избавление».

И она поняла, что окажись на месте Аномандера, завладей Драгнипуром — не смогла бы принести такой жертвы. Сила оружия соблазнила бы ее — медленно, неодолимо.

Никто иной. Никто иной, как Аномандер Рейк.

Слава богам.

* * *

Он очнулся от укола в уголок глаза. Отпрянул, задыхаясь, цепляясь руками за теплые тела. Сзади лежал слепой художник Кедаспела, лицо его исказилось от ярости. Стило отдернулось.

— Стой! Вернись! Вернись и вернись, стой и стой, я почти закончил! Я почти закончил и я должен закончить пока не станет поздно, станет поздно!

Дич увидел, что половину изувеченного тела покрыли татуировки, всю кожу, оставшуюся открытой, когда он лежал без сознания на груде падших. Долго ли он лежал без чувств, пока безумная тварь прокалывала дырочки? — Я же сказал! Не меня! Не меня!

— Нужда. Вершина и крест и точка опоры и сердце. Он выбрал тебя. Я выбрал тебя! Нужда! Или мы все потеряны, мы все потеряны, все потеряны. Вернись. Где же ты где ты и где ты? Ложись как раньше, рукой вверх, подставь запястье — и край глаза…

— Я сказал, нет! Подойди еще раз, Кедаспела, и я выдавлю из тебя жизнь. Клянусь! Я размозжу твою шею. Или пальцы переломаю, каждый клятый палец!

Лежавший на животе Кедаспела отдернул руки, спрятал под грудью. В глазницах сверкнуло негодование, хотя они и были пусты. — Ты не должен этого делать, не должен этого. Я почти закончил с тобой. Видел, что твой разум улетучился, оставив мне плоть — все, что нужно, все, что было нужно и еще нужно, неужели не понимаешь?

Дич отполз еще дальше, далеко от хватки Тисте Анди. Перевернулся и спрятался между двух туш демонов (оба мерзко заерзали под его тяжестью). — Не подползай ближе, — прошипел он.

— Я должен тебя убедить. Я позвал Драконуса. Позвал его. Будут опасности, они всегда приходят с Драконусом. Но я позвал его, позвал его.

Дич осторожно опустился на спину. Он знал, что всему приходит конец. Всякий раз, когда его разум будет слабеть, стремясь к забвению, безумный художник сможет подползти и продолжить работу. «Ну и что? Почему я так беспокоюсь? Тело все равно уже разрушено. Если Кедаспеле угодно… нет, это все, что осталось!»

— Сколь многие были рады, — бормотал Тисте Анди, — понять, что стали чем-то большим, чем были прежде. Это вопрос жертвенности, и я знаю о ней все, что можно знать, да, знаю все, что можно знать. И, — добавил он, почти неслышно, — есть еще многое, еще многое. Спасение…

— Ты же не серьезно.

— Не совсем ложь, да, не совсем ложь, друг мой. Не совсем ложь. А истина, ну, истина никогда так не верна, как ты думал, а если верна, то не надолго, не надолго, не надолго.

Дич смотрел в гнилое небо, на вспышки серебра в том, что казалось клубами серых туч. Все вокруг казалось неизбежным; что-то всегда нависало на самом краю зрения. Ум его охватило странное чувство: как будто вот-вот сообщат ужасную новость о том, что он поражен неподдающейся целителям болезнью. Он понимает, что ужас неизбежен, но подробности неизвестны и все, что можно сделать — ждать. Жить на бесконечной грани ожидания ужасной, бесчеловечной вести.

Если у сущего так много граней, почему преобладают горе и боль? Почему эти мрачные силы гораздо могущественнее радости, любви и простого сочувствия? И, если смириться с этим, можно ли найти во всей вселенной приемлемый выход? Мы поднимаем щит, чтобы ободрить окружающих, но душа корчится за щитом, она вовсе не готова стоять перед катастрофой — в особенности личной катастрофой.

Он вдруг бешено возненавидел суету жизни.

Кедаспела то подползал ближе, то соскальзывал, теряя полученное неимоверными усилиями преимущество; его попытки быть скрытным казались жалкими, почти комическими. «Кровь и чернила, чернила и кровь, Кедаспела? Физическое и духовное выказывают истины друг друга.

Я сверну тебе шею, клянусь».

Он уловил движение, услышал тихие стоны; и тут же некто склонился над ним. Дич открыл глаза. — Да, — усмехнулся он, — тебя призвали.

— Сколько же битв ты готов проиграть, колдун?

Вопрос вызвал раздражение, но на это Драконус и рассчитывал. — Так или иначе мне конец, правильно?

Драконус протянул руку и вытащил Дича из щели между демонами, грубо швырнул животом вниз — непростое дело, ведь Дич был здоровяком… но сила рук заставила его ощутить себя ребенком.

— Что ты делаешь? — спросил Дич, когда Драконус охватил руками его голову, уперся пальцами в края челюсти.

Он попытался отдернуть голову, вырваться из крепкого захвата, но не сумел.

Внезапный рывок. Что-то сломалось в шее, хруст отозвался в основании черепа… краткая вспышка, не успевшая стать болью… и ничего.

— Что ты сделал?!

— Не то решение, которое я предпочел бы, — сказал сверху Драконус. — Но было очевидно, что одними аргументами тебя к сотрудничеству не принудить.

Дич не ощущал тела. Ничего, ничего ниже шеи. «Он сломал ее — мою шею, отделил спинной мозг. Он… Боги! Боги!!» — Пусть тебя постигнут муки, Старший Бог. Вечные муки, агония души. Смерть всех мечтаний, горе нескончаемое всему роду — пусть и они познают отчаяние, нищету — все вы…

— Ох, тише, Дич. Нет времени на пустяки.

Картина перед глазами Дича бешено закрутилась, ибо Драконус тащил его назад, туда, где он лежал, туда, где он нужен Кедаспеле. «Вершина, крест, сердце и так далее. Теперь я твой, Анди.

О да, я не принял тебя всерьез, как угрозу, и посмотри на меня теперь. Верно, дважды верно ты скажешь: Дич никогда не учится. Не понимает угроз. И рисков. Ничего не понимает, ничего! насчет тварей вроде Драконуса. Или Аномандера Рейка. Насчет любого, способного сделать то, что нужно сделать».

— Не шевели лицом, — шепнул Кедаспела на ухо. — Я не хочу тебя ослепить, не хочу ослепить. Ты не захотел бы ослепнуть, поверь мне, не захотел бы ослепнуть. Не дергайся, это очень важно, очень очень очень важно и еще важнее.

Удар стило, слабое жжение — теперь, когда он лишился почти всех ощущений, боль показалась благословением, милосердным касанием бога, напоминанием о плоти — что она еще существует, что кровь еще струится под кожей.

«Целитель, Дич, принес ужасную весть.

Но ты еще сохранил достоинство. Ты еще сохранил…О да, достоинство у него есть. Видите спокойное самоотречение в тусклых глазах, стальную волю, смелость лишенного выбора? Разве не впечатляет? Эй, вы там?»

* * *

Обращенные к югу склоны гор Божья Тропа заполнены развалинами. Провалившиеся купола, по большей части овальные, стоят на уступах террас; пилоны торчат гнилыми зубами. Постройки соединяют низкие стены, тоже местами обвалившиеся — потоки со снежных пиков промыли расселины и целые овраги, напоминающие шрамы на лицах. Похоже, горы решили смыть последнюю память о давно погибшей цивилизации.

Вода и земля исцелят то, что нуждается в исцелении. Вода и земля, солнце и ветер унесут всякие признаки чуждого присутствия, разумного планирования. Кирпич рассыплется глиной, штукатурка станет песком и улетит с бризом. Горы, понимала Кедевисс, смоют всё.

Эта мысль ее порадовала. В подобных чувствах Кедевисс мало отличается от всех Тисте Анди, по крайней мере тех, с кем она была знакома. Есть тайный восторг в непостоянстве, в зрелище повергнутой дерзости, в падении — одной ли личности, целой ли цивилизации. Тьма всегда будет последней: в закрытых глазах, в неосвещенных недрах опустевших зданий, в оставленных богами капищах. Когда исчезает народ, все его обиталища — от жалкой хижины обездоленного до королевских дворцов — становятся всего лишь саркофагами, могилами, в которых покоятся воспоминания. Но и они быстро блекнут.

Она подозревала, что обитатели деревни, притулившейся там, у подножия ближней горы и на краю убегающего вдаль озера, ничего не знают про обширный город, чьи руины нависают почти что над их головами. Удобный источник отесанного камня и необычных глазурованных кирпичей — ничего больше. Разумеется, если у них и сохранялось какое-то знание, они отдали его Сэманкелику: по мере приближения отряда становилось все очевиднее, что деревня покинута.

На фоне гор фигура Скола, шагавшего на изрядном удалении впереди всех, казалась весьма крошечной — он словно муравей, решивший прорыть горный склон. Но взор Кедевисс то и дело возвращался к нему. «Я не уверена. Насчет него». Недоверие приходит легко… и, хотя Скол теперь был сплошной улыбкой радостной вежливости, Кедевисс все еще таила подозрения. В конце концов, с чужаками им всегда не везло.

— Никогда, — заметил шагавший рядом Нимандер, — не видел подобного города.

— У них явно был пунктик насчет куполов, — сказал сзади Скиньтик. — Будем же надеяться, что некоторые каналы еще полны свежей водой. Я чувствую себя ломтем солонины.

Пересекая соленое озеро, они словно прошли курс людских неудач. Давно потерянные сети, свернувшиеся огромными клубками; гарпуны, якоря, багры — больше остатков кораблекрушений, чем кажется возможным. Смерть озера обнажала свою предательскую сущность костяками рифов и отмелями, десятками минерализованных древесных стволов, все еще лежащих с того дня, когда некая плотина в горах прорвалась, послав наводнение сквозь лесистую долину. Рыбачьи лодки и купеческие шаланды, баржи и несколько узких галер, свидетельниц давних военных конфликтов, ржавые груды доспехов и другие вещи, совершенно непонятные — озеро кажется концентрированным уроком о природе воды и глупости людей, решающихся по ней плавать.

Кедевисс воображала, что если море или целый океан внезапно высохнут, она увидит то же самое, в большем масштабе: скопище потерь столь огромное, что у зрителя сдавит дыхание. Какой смысл можно извлечь из разбитых надежд? Берегись моря. Берегись риска. Не рискуй. Ни о чем не мечтай. Поменьше желай. Явно андийский ответ. А люди, нет сомнений, задумчиво помолчат, обдумывая способы улучшения шансов, перелома в битве, который поможет выиграть войну. Для них ведь неудача временна, как и подобает короткоживущим, не обретшим большей мудрости.

— Думаю, в деревне мы не остановимся, — сказал Скиньтик, когда все увидели, что Скол не остановившись миновал скопище уродливых хижин и уже взбирается по склону.

— Он не сможет идти всю ночь, хотя бы и хотел, — сказал Нимандер. — Мы встанем. Нам нужен отдых. Вода, треклятое купание. Нужно пополнить запасы, ведь через горы с тележкой не проедешь. Будем надеяться, что местные бросили все дома — как делали другие.

«Купание. Да. Но оно не поможет. В этот раз нам не отмыть рук».

Они миновали провалившиеся пристани на старом берегу, пройдя по валу из древних камней, многие из которых украшены загадочными символами. Хижины стояли на солидных, слишком больших фундаментах: контраст между древним мастерством и нынешним убожеством столь патетический, что граничит с комическим. Кедевисс расслышала задорное хмыканье Скиньтика, пока они проходили между первых сооружений.

На центральной площади доминировал многоугольный колодец; вокруг него были беспорядочно разложены самые искусно обработанные блоки, формируя грубый круг. Повсюду разбросаны рваные одеяния, простыни, отбеленные солнцем и солью. Словно гниющие остатки людей…

— Я, кажется, помню, — начал Скиньтик, — детскую сказку про похитителей плоти. Если ты находишь одежду на обочине дороги или на поляне, это похитители пришли и забрали носившую их персону. Я в эту сказку не верю, ведь кто же станет ходить по округе в одной рубахе или в одном ботинке? Нет, моя альтернативная теория гораздо лучше.

Нимандер, как всегда великодушный, поддержал разговор: — А именно?

— Ну как же? Злой ветер, вечно жаждущий согреться, но никогда не находящий одежду себе по росту. Он все и разбросал в порыве ярости.

— Ты еще ребенком все старался объяснить, не так ли? — сказала Кедевисс. — Хотя я точно не помню, ведь уже давно перестала прислушиваться.

— Нимандер, эта женщина умеет глубоко ранить.

Ненанда подтащил тележку и вернулся к ним, потягиваясь. — Рад, что с этим покончено, — заявил он.

Миг спустя появились Араната и Десра.

«Да, мы снова вместе. Будем надеяться, Скол провалится в расселину и не вернется».

Нимандер выглядел резко постаревшим, словно юность из него выбили. — Что же, — вздохнул он. — Нужно обыскать хижины и найти все, что там можно найти.

Услышав команду, все пошли на поиски. Кедевисс осталась; она не сводила взгляда с Нимандера, пока он не обернулся и не поглядел на нее вопросительно.

— Он где-то прячется.

Нимандер не спросил, кого они имела в виду, а просто кивнул.

— Не знаю, почему мы так ему нужны, Мандер. Хочет почитателей? Слуг? Или мы его сторонники в некоей предстоящей политической борьбе?

Нимандер слабо улыбнулся: — Но ты не думаешь, что он подобрал нас из чувства дружбы или потому, что чувствовал ответственность, пожелал вернуть к нашему… Чернокрылому Лорду?

— Знаешь, — отозвалась она, — он единственный из нас никогда не встречал Аномандера Рейка. Тут мы его побили.

— Берегись, Кедевисс. Если он услышит, ты ранишь его достоинство.

— Я готова ранить ему не только достоинство.

Взгляд Нимандера посуровел.

— Я не хочу ссориться с ним, — пояснила она. — Я хочу потребовать ответов.

— Может, нам всем…

— Нет. Только если я не справлюсь. — Она надеялась, что он не станет выпытывать ее резонов… и, увидев кривую ухмылку, догадалась, что он все понял. Вызов, брошенный всеми и во главе с Нимандером, может породить прямую борьбу за власть. Сейчас Нимандер и Скол пикируются на языке показного равнодушия или даже презрения — по крайней мере, со стороны Скола, ибо Нимандеру более или менее удается поддерживать приятную, хотя и несколько болезненно выглядящую, пассивность, не поддаваясь грубоватым выпадам Скола. Он живет под осадой. Удар может быть нанесен с любой стороны — так что держи большой щит и улыбайся.

Она принялась гадать, знает ли Нимандер границы своей силы. Он мог бы стать мужем, равным Андаристу — в конце концов, Андарист по сути был ему отцом в большей степени, чем Рейк — но рос верным наследником Рейка. Единственная его ошибка в том, что он всего этого не осознает. Может быть, это пока что к лучшему…

— Когда? — спросил он.

Она пожала плечами: — Думаю, скоро.

* * *

В тысяче шагов выше селения Скол сел на одну из стенок и всмотрелся в гнусную деревушку внизу. Он мог видеть, как жалкая крошечная армия бродит по всем закоулкам, входя и выходя из хижин.

Они, уже решил он, более чем бесполезны. Если бы не забота о них, Скол не стал бы бросать вызов Умирающему Богу. Естественно, они слишком невежественны, чтобы оценить такую деталь. Они даже вбили себе в головы, будто спасли его. Что же, такие заблуждения можно использовать, хотя бесконечные взгляды в его сторону — смердящие надеждами и ожиданиями — заставляют скрежетать зубами. Он покрутил кольца. Клац-клац… клац-клац…

«Ой. Чую твою силу, о Чернокрылый Лорд. Принимай же меня. Скажи, чего ты боишься? Зачем заставил меня совершить такой долгий путь?»

Древние Лиосан были по-своему правы. Справедливость недвусмысленна. Оправдания обнажают трусость, лежащую в основе всякого преступления, череду масок, которые злодей надевает и судорожно отбрасывает. Маска это-не-моя-вина. Маска это-была-ошибка. Вы-не-понимаете и поглядите-как-я-беспомощен и сжальтесь-над-слабым … он может узнать любую личину, безупречно круглые глаза, совершенные в падении в бездонную яму жалости к себе (приходите, всем места хватит!) Милосердие — порок, нежданный миг сомнения, подрывающий громадину безупречного здания справедливости. Маски нужны, чтобы разбудить сомнение, дать виновному последний шанс избежать праведной кары.

Сколу не интересно милосердие. Он не видит пороков в своем чувстве справедливости. Преступник уповает на сочувствие праведника и готов использовать это сочувствие, чтобы спастись от уготованной участи. Почему праведный, здравый разумом муж попадает в подобную ловушку? Он позволяет преступникам жить, а они играют по своим правилам, от них не дождешься сочувствия или жалости к врагам. Нет, правосудие должно быть чистым. Наказание священно, неподвластно компромиссам.

Он сделает его таким. Ради этой скромной армии, ради гораздо большей армии будущего. Ради своего народа. Тисте Анди Черного Коралла. «Мы больше не будем гнить. Хватит гаснущих огней, летучего пепла, жизней, впустую растрачиваемых столетие за столетием — ты слышишь, о Лорд? Я заберу твой народ, я свершу правосудие.

Над всем миром.

Над каждым богом и властителем, когда-либо повредившим нам, предавшим нас, надсмеявшимся над нами».

Увидеть их отступающими, кровь на лицах, маски сорваны, жалость к себе гаснет в глазах — и на ее месте рождается огонь узнавания. В этот раз спасения не будет. Пришел конец каждому из них, проклятых.

Да, Скол прочел книги по истории. Он знает про Лиосан, про Эдур, знает все сделанные ошибки, все неверные решения, все пороки сочувствия. Он знает также и истинную глубину предательства Чернокрылого Лорда. Он предал Мать Тьму и всех Тисте Анди. Предал оставленных в Андаре. Нимандера и его родичей.

«Ты, Аномандер Рейк, предал меня».

Солнце садилось. Кольца звенели и звенели и звенели. Внизу соляная равнина блестела в золотом свете, хижины, прилепившиеся у старой линии воды, стали казаться живописными, благо деталей не различить. В середине поднялся столб дыма. Знак жизни. Огни, отражающие приступ тьмы. Но это не надолго. Это никогда не длилось долго.

* * *

Верховная Жрица оттолкнула тарелку. — Хватит, — сказала она. — Еще кусочек — и я лопну. — Аколит первого уровня присела, подхватывая тарелку, и поспешила прочь с такой поспешностью, что чуть не вывалила на пол гору пустых устричных створок. Откинувшись на спинку стула, Верховная Жрица вытерла с пальцев масло. — Типично, — обратилась она к полудюжине сидевших за столом сестер. — Сети притащили внезапное, неожиданное богатство, но что мы делаем? Пожираем целиком.

— Куральд Галайн продолжает преподносить сюрпризы, — ответила Третья Сестра. — Почему бы не ожидать новых?

— Потому, милочка, что все когда-то кончается. Харкенас некогда окружали леса. Пока мы не вырубили их.

— Мы были молоды…

— Это было бы хорошим оправданием, — оборвала ее Верховная Жрица, — если бы мы в старости не повторяли те же дурацкие ошибки. Погляди на нас. Завтра обнаружим, что одежда стала тесной. Обнаружим, ужасаясь, что на теле появились новые выпуклости. Мы рассматриваем удовольствие как оправдание всяческих излишеств, но ведь это признак полной недисциплинированности.

Ну, проповедь окончена. Кто-нибудь, налейте чая.

Прибежали новые аколиты первого уровня.

Звяканье колокольчика предшествовало явлению из коридора храмовой стражницы. Женщина в кожаном мундире поверх чешуйчатого доспеха вошла строевым шагом, замерев перед Верховной Жрицей. Склонила скрытое решеткой шлема лицо и что-то прошептала на ухо. Губ не было видно, так что разобрать смысл сказанного не смог бы никто.

Верховная Жрица кивнула и жестом велела стражнице выйти. — Вторая и Третья Сестры, оставайтесь на местах. Остальные, унесите свои чашки в Неподходящий Сад. Шестая Сестра, там ты можешь не прятать эту фляжку. Угости всех, ладно?

Дверь открылась снова; стражница вернулась, сопровождая старую женщину человеческой расы, опиравшую изрядный вес тела на две трости. Пот пропитал просторное платье подмышками, на груди и даже в паху. На лице читались тревога и неуверенность.

Третья сестра без лишних слов встала, отодвинула от стены скамейку и поставила перед гостьей.

— Прошу садиться, — сказала Верховная Жрица. Увы, она могла сейчас думать только о двух дюжинах слепых раков, каждый величиной с пол-омара, которых она съела с подливой из топленого масла. «Удовольствие до боли. А потом мы жалуемся на дурные обстоятельства».

Бормоча благодарности, старая женщина плюхнулась на скамейку. — Рада представиться, — пропищала она. — Я ведьма…

— Знаю, — прервала ее Жрица. — Этого титула будет достаточно, как и моего. Вы совершили трудный путь, так что могу заключить: вести будут критически важными.

Торопливый кивок. — Культ Искупителя, верховная Жрица, стал… испорченным.

— И кто проводник этой порчи?

— Ну, это сложно сказать, видите ли. Была одна Верховная Жрица… о, она не любила такого титула, как и сопряженных с ним обязанностей. Но никто не смог бы отрицать природного авторитета…

— «Природный авторитет», — сказала Жрица. — Мне эта фраза нравится. Извините, можете продолжать.

— Разбойники захватили лагерь пилигримов. Есть концентрированная форма напитка, называемого келик — не знаю, знакомы ли вы с ним?

— Да, знакомы.

Еще один быстрый кивок. — Сэманкелик. Слово пришло из диалекта Божьей Тропы. «Сэман» значит «умирающий бог», а «келик»…

— Кровь.

Вздох. — Да.

Вторая Сестра откашлялась и поинтересовалась: — Вы, конечно, не намеревались сказать это в прямом смысле?

Ведьма облизнула губы — действие скорее инстинктивное, нежели ироническое — и ответила: — Я применила некие… искусства… изучая сэманкелик. У него есть неестественные свойства, будьте уверены. Так или иначе, разбойники овладели душами пилигримов. В том числе и Селинд, Верховной Жрицей Искупителя.

Заговорила Третья Сестра: — Если мерзостное питье кем-то благословлено, этот некто мог вложить в него ядовитые свойства с целью развращения поклонников Искупителя. Если кто-то преклоняет колени перед Сэманкеликом… ну, никто ведь не может поклоняться двум господам, верно?

«Если только физически не разделит себя надвое». — Ведьма, чего вы хотите от нас?

— Порча, верховная Жрица. Она может… распространиться.

За столом повисло молчание.

Верховной Жрице стало ясно, что ведьма хорошо продумала свой визит, найдя единственный аргумент, способный возбудить тревогу. «Как будто Тисте Анди — лишь чернокожие и слишком высокие версии людей. Как будто нас так легко… украсть».

Ободрившись, ведьма продолжила: — Верховная Жрица, Селинд… ей нужна помощь. Нам нужна помощь. Был один воин, один из вас, но он пропал. Теперь, когда Сирдомин мертв, я хотела его отыскать. Спиннок Дюрав…

Верховная Жрица встала. — Идемте со мной, Ведьма, — велела она. — Мы вдвоем. Идемте, тут недалеко.

Старуха с трудом поднялась. В маленьких глазках блеснуло смущение.

В боковой проход, двадцать шагов по коридору, потом недолго вниз — воздух еще пахнет недавно сколотым базальтом — в широкую восьмиугольную комнату без всякой мебели, на полу которой выложены ониксовые мозаичные фигуры разной формы и размера. Для большинства людей путешествие заняло бы несколько мгновений, но для ведьмы оно обернулось пыткой. Жрица была поражена глубиной отчаяния старухи — ей не следовало принуждать себя к столь мучительному делу. Ее путь от дома до городской крепости достоин войти в героический эпос.

Мысли разбились вдребезги — Верховная Жрица была нетерпелива и теперь с трудом заставляла себя молчать и сохранять непроницаемое выражение на круглом, изящном лице.

Ведьма, задыхаясь, ввалилась в круглую комнату.

— Да, вы явно адепт, — признала Верховная Жрица. — В этой комнате имеются узлы силы. Куральд Галайн, очистительная тьма. — Она видела, как тяжело и быстро дышит ведьма; на покрывшемся потом лице старухи застыло ожидание чудес. — Не беспокойтесь, что бы ни ощутили душой, — продолжала она. — Войдя сюда, вы вобрали Куральд Галайн в тело, в дыхание, впитали всеми порами кожи.

— Но… но зачем? Что вы сделали со мной?

— Я могу ощутить, как тяжело бьется ваше сердце, Ведьма. Дорога к моему храму может стать последней…

— Ох, сама знаю, — вырвалось у ведьмы.

Внезапное раздражение собеседницы удивило Верховную Жрицу. Она заново оценивала представшую перед ней женщину. — Вижу. Тогда…

— Тогда я молюсь, чтобы жертва оказалась не напрасной. Селинд так хороша… а то, что с ней случилось, столь мерзко. Это… само зло.

— Значит, вы пришли не ради Искупителя?

— Нет. Я пришла ради подруги.

«Подруги…» — Ведьма, Спиннока Дюрава больше нет в Черном Коралле. Весть о смерти Сирдомина потрясла меня до глубины сердца, а рассказ об участи Селинд усугубляет горе. Скажите, что еще вы почуяли?

Ведьма сгорбилась, словно ее скрутила боль в животе. — Хорошо, — неохотно прошипела она. — Я могу видеть, что риска распространения порчи нет. И никогда не было.

— Я знаю, — мягко отозвалась Верховная Жрица.

— Но я должна была поторговаться.

— Ваша вечная предвзятость, люди. Знаете, когда делегаты из Свободных Городов приезжали заключать с нами договор, когда ривийцы и человек, назвавшийся Принцем Каззом Д'Аворе из Багряной Гвардии, прибыли к нам — все они готовились торговаться. Хотели купить наши мечи, нашу силу. Завоевать нашу поддержку. Лорд Аномандер Рейк лишь поднял руку — до того, как любой из них успел вымолвить льстивое слово. Он сказал так: «Мы Тисте Анди. Не пытайтесь заключать с нами сделки. Если желаете нашей помощи, можете попросить о ней. Мы скажем «да» или скажем «нет». Без всяких переговоров».

Ведьма молча смотрела на нее.

Верховная Жрица вздохнула: — Это так нелегко для гордой женщины или мужчины — просто попросить.

— Да, — шепнула ведьма. — Нелегко.

Унеслось несколько ударов сердца. Обе молчали. Наконец ведьма медленно выпрямилась. — Что вы со мной сделали?

— Я надеюсь, что Куральд Галайн поработал в вас. Боли ушли, верно? Дыхание облегчилось. В ближайшие дни пропадут различные хвори. Вы можете обнаружить, что аппетит… ослабел. Куральд Галайн предпочитает сбалансированные силы.

Глаза ведьмы широко раскрылись.

Верховная Жрица ждала.

— Я о таком не просила.

— Нет. Но меня не будет утешать мысль, что ваше путешествие в мой храм оказалось фатальным.

— О. Тогда спасибо.

Верховная Жрица нахмурилась: — Я неясно выразилась?

— Ясно, — сказала ведьма с новой вспышкой раздражения. — Но у меня собственные правила, так что благодарность я выскажу, нравится ли вам или нет.

Это заявление родило тихую улыбку. Жрица склонила голову в знак уважения.

— А теперь, — сказала ведьма после нового молчания, — я прошу вас спасти Селинд.

— Нет.

Лицо ведьмы потемнело.

— Вы пришли сюда, — продолжала Жрица, — ибо утеряли веру. Вы хотели, чтобы Храм действовал ради Селинд. Но мы рассудили, что Селинд не нуждается в нашей помощи. Искупитель также не нуждается в ней.

— Вы… рассудили?

— Да, да, — подтвердила Верховная Жрица. — Мы лучше осведомлены о ситуации, чем вы могли предполагать. Если нам нужно действовать, то мы начнем — хотя бы ради того, чтобы опередить Силанну… хотя я признаюсь, что нелегко вычислить меру терпения Элайнтов. Она может зашевелиться в любой миг. После этого станет слишком поздно.

— Слишком поздно?

— Для Селинд, для самозваных вожаков лагеря и всех, кто в нем живет.

— Верховная Жрица, кто такая Силанна? И кто такие Элайнты?

— Ох, простите. Я стала беззаботной. Силанна венчает шпиль этой крепости — ее трудно не заметить даже в вечном сумраке. Возвращаясь домой, вы можете просто обернуться — и увидите ее. — Она помедлила. — «Элайнт» означает «дракон».

— Ох.

— Давайте вернемся к остальным. Я уверена, что уже заварен новый чай и мы сможем расслабиться.

Обратный путь они прошли гораздо быстрее.

* * *

Семар Дев не стоило удивляться, когда Карса Орлонг въехал в лагерь на закате третьего дня после своего отбытия. Прискакал и ничего не сказал. Выглядел он странно задумчивым.

Невредим. Как будто бросать вызов Гончим Теней не больший риск, чем, скажем, пасти овец или ловить коз. Ясно, что встреча носила мирный характер. Возможно, Гончие улепетнули на большой скорости, поджимая хвосты.

Соскользнув со спины Ущерба, Карса подошел к Семар, сидевшей около кизячного костерка. Скиталец удалился шагов на тридцать, потому что привык встречать закат в относительном одиночестве.

Тоблакай присел. — Где чай? — спросил он.

— Нет чая. Кончился.

Карса кивнул в сторону Скитальца: — Город, что он ищет. Далеко до него?

Семар Дев пожала плечами: — Может, неделя. Мы медленно идем.

— Да. Мне пришлось свернуть назад, выслеживая вас. — Он на мгновение замолчал, глядя в пламя. — Он не кажется нерешительным типом.

— Ты прав. Не кажется.

— Я голоден.

— Приготовь что-нибудь.

— Хорошо.

Она провела руками по лицу, ощутив, как загрубели ладони, а затем потянула за колтуны в волосах. — Встретив тебя, — проскрежетала она, — я почти забыла, что такое быть чистой — о да, в Летерасе было лучше, но только потому, что мы практически сидели в тюрьме, а это не считается. Но нет, тебе больше подходят безлюдные пустоши, политые кровью пески, картины случайной резни…

— Ты сама меня отыскала, Ведьма, — напомнил он.

— Я доставила коня. — Она фыркнула. — Вы двое так подходите друг другу, что мне пришлось исправлять нарушение космического равновесия. Что тут поделаешь?

— Просто ты меня хочешь, — ответил он. — Но когда мы оказываемся вместе, женщина, ты только рассуждаешь о том и о сем. Сдавайся, и ты сможешь прекратить спор с самой собой. Уже очень давно я в последний раз изливал семя в женщину, а ты не ощущала мужского тепла и того дольше.

Она могла бы нанести ответный выпад, опустошить колчан словесных стрел, которые, несомненно, в очередной раз отскочили бы от непроницаемой брони варварства. — Ты будешь нежен как пустынный медведь, разумеется. Боюсь, я никогда не оправлюсь…

— У меня есть такие стороны, Ведьма, которых ты еще не видела.

Она фыркнула.

— Ты всегда боишься попасть врасплох, не так ли?

Забавный вопрос. Фактически не вопрос, а тугой узел. Ей он не понравился. Ей не хочется его развязывать… — Когда-то я была цивилизованной. Жила в отличном городе, городе с подземной канализацией, малазанскими акведуками и горячей водой в трубах. С промежутками между стенами домов, с закрытыми садиками, с вентиляцией, проводящей холодный воздух во все помещения. Отличное мыло для стирки. Птички в клетках. Охлажденное вино и всяческие сладости.

— Птицы поют о несвободе, Семар Дев. Мыло сварено тощими работягами, они кашляют и потирают морщинистые обожженные руки. За стенами твоих прохладных домов и садов бродят беспризорные дети. Прокаженных гонят за черту города, и каждый шаг приветствуется градом камней. Люди воруют, чтобы есть, и когда их ловят — отрубают руки. Твой город отнимает воду у ферм, и скотина гибнет.

Она сверкнула глазами: — Хороший способ испортить настроение, Карса.

— Это было настроение?

— Что, слишком тонко?

Он пренебрежительно взмахнул рукой: — Вырази желания яснее.

— Я как раз выражала, безмозглый бхедрин. Всего лишь немного… уюта. И всё. Даже иллюзия помогла бы.

Скиталец вернулся к костру. — К нам гость, — сказал он.

Семар Дев встала и начала озираться, однако всю равнину поглотила тьма. Она обернулась с вопросом на устах… и увидела, как Карса выпрямился и смотрит на небо, на юго-восток. И там, на темной синеве… к ним скользит дракон.

— Хуже мошек, — пробормотал Скиталец.

— На нас сейчас нападут?

Он пожал плечами.

— Разве не надо хотя бы рассыпаться?

Ни один из воинов не отозвался; миг спустя Семар Дев подняла руки и вновь уселась у костра. Нет, она не будет паниковать. Ни из-за двух ходячих извращений, своих спутников, ни из-за дракона. Отлично. Пусть проглотит в единый кус, а не в три. Она подобрала ком кизяка и швырнула в огонь. «Мошки? А, поняла. Мы здесь словно маяк, мы живой вызов пустоте здешней земли. И пусть. Хлоп-хлоп крылышками, бестия, только не жди искрометной беседы».

Громадные крылья загрохотали в воздухе, когда дракон замедлил скорость; примерно в сотне шагов он почти беззвучно коснулся грунта. Глаза Семар Дев сузились. — Эта штука даже не живая.

— Точно, — в унисон произнесли Карса Орлонг и Скиталец.

— И значит, ей здесь не место.

— Тоже верно, — сказал Скиталец.

Дракон, казалось, вглядывается в них сквозь полутьму. Затем — мгновенное помутнение, существо начало меняться, пока они не увидели на месте дракона высокую тощую фигуру неопределенного пола. Кожа серая словно паутина и пепел, длинные бледные волосы спутались космами. На теле обрывки кольчуги; с перевязи справа свисают пустые, поломанные ножны. Брюки цвета лесной глины, сделанные из какой-то толстой кожи с чешуйками, сразу под коленями заправлены в серые сапоги. Глазницы пусты и темны.

Выходец приближался с демонстративной осторожностью, словно дикий зверь. Он замер за пределами круга света, сложил ладони домиком перед лицом и низко поклонился, сказав на языке Угарата: — Ведьма, привет тебе.

Семар Дев вскочила. Она была удивлена, даже потрясена. Что за странный вид вежливости — приветствовать ее первой? Неужели тварь привыкла игнорировать Властителей, словно они ничем не отличаются от телохранителей?

Ее необыкновенные спутники не издали не звука.

— И я тебя приветствую, — сказала она наконец.

— Я Тулас Отсеченный. С трудом припоминаю, когда последний раз странствовал по этому миру. Если вообще странствовал. Я забыл даже причину своей гибели, что, как ты можешь представить, меня тревожит.

— Да уж, могу, Тулас Отсеченный. Я Семар Дев…

— Да, та, что разговаривает с духами, с сонными «я» камней и ручьев, перекрестков и священных путей. Жрица Бёрн…

— Ошибочный титул, Тулас Отсеченный.

— Неужели? Но ты же ведьма?

— Да, однако…

— Ты не касаешься садков, не призываешь чуждые силы в свой мир. Твои союзники — земля, небо, вода и камень. Ты жрица Бёрн, избранная среди тех, о ком она видит сны. Есть и другие, но тебя, Семар Дев, она видит во снах очень часто.

— Как ты смог узнать?

Тулас помедлил и ответил: — Во снах таится смерть.

— Ты Тисте Эдур, — заявил Карса Орлонг, оскалив зубы и хватаясь за меч.

— И не только, — сказал Скиталец. — Он из слуг самого Худа.

Семар Дев развернулась к спутникам: — О, хватит! Поглядеть на вас двоих! За неделю никого не убили. Бедняжки, как вас не разорвало! Решили покрошить его на мелкие полоски? Хорошо. А почему бы сначала не сразиться за право первой драки?

Глаза Скитальца чуть расширились — единственный ответ на ее взрыв.

Безрадостная ухмылка Карсы стала еще шире. — Тогда спроси его, чего ему нужно.

— Я сделаю это, Карса Орлонг… в тот день, когда начну исполнять твои приказы!

Тулас Отсеченный даже отступил на шаг: — Кажется, мне не рады. Тогда позвольте уйти.

Онако Семар Дев гордо распрямила спину, сказав: — Я приветствую тебя, Тулас Отсеченный, даже если они не хотят. Если они решат напасть, я стану на пути. Предлагаю все права гостя. В конце концов, это мой треклятый костер, и если идиотам не нравится — пусть зажгут новый. Лучше в лиге или двух отсюда!

— Ты права, — сказал Скиталец. — Извини. Привет тебе, Тулас Отсеченный.

Карса пожал плечами. — Полагаю, — сказал он, — я убил достаточно Эдур. А этот к тому же уже мертв. Но все-таки хотелось бы узнать, чего ему нужно.

Тулас Отсеченный пугливо двинулся к ним — хотя такая осторожность выглядела весьма неуместно для трупа, к тому же способного в любой миг перетечь в форму дракона. — У меня нет срочных дел, Тартено Тоблакай. Я слишком долго познавал одиночество и был бы рад найти иную компанию, нежели компанию самого себя.

— Тогда присоединяйся, — ответил Карса и присел у костра. — В конце концов, — добавил он, — однажды и я могу утомиться от компании самого себя.

— Готов побиться о заклад, еще нескоро, — сказал Тисте Эдур.

Скиталец хохотнул и, казалось, застыдился своего порыва.

Семар Дев не спеша уселась. Она обдумывала слова Отсеченного. «Во снах таится смерть». «Что же», заподозрила она, «он может быть прав. Но почему я так… встревожена? Что он пытается мне сказать?»

— Худ отпустил тебя? — спросил Скиталец. — Или утратил бдительность?

— Утратил бдительность? — Тисте Эдур, казалось, вспоминает слово. — Нет, не думаю. Скорее мне выпал случай. Я решил не терять его.

— И сейчас, — сказал Скиталец, внимательно всматриваясь в сухое, оживленное лишь игрой отсветов пламени лицо, — летаешь туда и сюда, ищешь… чего?

— Инстинкт может проложить дорогу, — сказал Тулас Отсеченный, — когда разум не знает цели. — Он воздел руки и, казалось, просительно оглядел их всех. — Я подумал о том, чтобы вновь увидеть в себе жизнь. Не знаю, возможно ли такое. Семар Дев, такое возможно? Может ли она увидеть меня во сне ожившим?

— Увидеть… что? Не знаю. Если хочешь, зови меня жрицей — но я не поклоняюсь Бёрн, так что хорошей жрицей меня назвать нельзя, не так ли? Но… если ее сны видят смерть, то видят и жизнь.

— Путь от одного к другому обычно ведет в одном направлении, — заметил Скиталец. — Худ придет за тобой, Тулас Отсеченный. Рано или поздно, но он призовет тебя к себе.

С первый раз Семар ощутила, что Тисте Эдур говорит уклончиво. — Думаю, время еще есть, — сказал он. — Семар Дев, Спящая Богиня больна.

Она вздрогнула. — Знаю.

— Болезнь нужно изгнать, иначе она умрет.

— Полагаю, так.

— Ты будешь сражаться за нее?

— Я не жрица, чтоб тебя! — Она увидела на лицах Скитальца и Карсы удивление и заставила себя отойти от границ кипящего гнева. — Не знаю, с чего и начинать, Тулас Отсеченный.

— Полагаю, отрава исходит от боли чужака.

— Увечного Бога.

— Да, Семар Дев.

— Ты действительно думаешь, ее можно исцелить?

— Не знаю. Есть вред физический и есть вред духовный. Первый излечить гораздо легче. Подозреваю, ярость стала ему опорой. Последним источником силы. Возможно, единственным источником силы для скованного в чуждом Королевстве.

— Сомневаюсь, что он в настроении вести переговоры. Даже если и так — для таких, как я, он проклят.

— Акт необычайной смелости, — сказал Тулас Отсеченный, — придти и познать боль чужака. Даже мысль об этом требует глубокого самоотречения, готовности примерить чужие цепи, вкусить страдание, собственными глазами увидеть свинцовый оттенок, придаваемый отчаянием всему на свете. — Тисте Эдур медленно покачал головой. — Во мне такой смелости нет. Без сомнения, это редчайшая из способностей.

Все молчали. Огонь пожирал себя, равнодушный к свидетелям, и алчность его поглощала все, что в него бросали, вновь и вновь, пока ночь и равнодушие хозяев не заставили его голодать. Наконец ветер разбросал холодные уголья.

Если Тулас Отсеченный искал приятной компании, следовало заводить разговор о погоде.

Утром неупокоенный Солтейкен пропал. С ним пропали кони Скитальца и Семар Дев.

— Мы утратили бдительность, — заметил Скиталец.

— Он был гостем, — отозвалась Семар, удивленная и весьма обиженная предательством. Они видели, что Ущерб нервно топчется вдалеке, словно не желая возвращаться после ночной охоты. Похоже, увидел нечто неприятное… Однако следов насилия видно не было; колышки остались там, где они воткнули их накануне.

— Хочет нас замедлить, — сказал Скиталец. — Слуга Худа, что с него взять?

Но Карса покачал головой: — Ведьма, доброта иногда не требует оправданий. Тебя предали. Твоим доверием злоупотребили. Чужаки, забавляющиеся этим, останутся чужаками навеки — у них не будет иного выбора. Жаль Туласа Отсеченного и ему подобных. Даже смерть ничему его не научила.

Скиталец поглядывал на Тоблакая с интересом, но ничего не говорил.

Ущерб потрусил к ним. Карса сказал: — Я поскачу на поиски новых лошадей. А может быть, Эдур увел их для себя.

— Сомневаюсь, — отозвался Скиталец.

И Карса кивнул, предоставляя Семар понять самой: он выдвинул такую версию лишь ради нее, неуклюже пытаясь смягчить приступ самообвинения. Еще через мгновение она осознала, что он вовсе не неуклюж. Не с ее внутренним унижением пытался он справиться, а скорее давал Туласу кредит сомнения, опять-таки ради нее — Сам Карса нимало не сомневался. Как, ясное дело, и Скиталец.

«Ну ладно. Я здесь всегда выхожу дурой. И быть по сему». — Тогда лучше выходить.

Они оставили за спиной круг холодного кострища и пару седел.

* * *

Почти в двух лигах от них высоко в синем небе Тулас Отсеченный оседлал свежий ветер. Рваные крылья хлопали по воздуху.

Как он и полагал, троица не стала тратить сил на поиски лошадей. Вероятно, они решили, что дракон попросту уничтожил животных.

Тулас Отсеченный познал слишком много смертей, чтобы беспричинно убивать невинных тварей. Нет, дракон захватил их большими когтистыми лапами и отнес на десять лиг к югу, оставив почти рядом с небольшим табуном диких лошадей — одним из последних табунов этой породы.

Слишком многие животные попали в рабство, меняя и меняя хозяев, умных и жестоких (да, эти две черты обычно связаны). Поэты вечно плачутся над сценами резни, замороженными смертью армиями солдат и воинов, но Тулас — повидавший несчетное множество таких сцен — подарил сочувствие, подарил скорбь тысячам мертвых и умирающих лошадей, боевых собак, подъяремных волов, плененных завязшими в грязи или сломанными фургонами. Звери страдают против своей воли, умирают в тумане непонимания, теряя веру в хозяев.

Лошадь верует в непрерывность хозяйской заботы, в то, что пища и вода будут всегда, что раны залечат, что в конце каждого дня жесткая щетка пройдется по шкуре. В ответ она служит изо всех сил, делает все, что может. Пес понимает, что двуногим членам стаи нельзя бросать вызов, и верит, что каждая охота окончится удачно. Это истины. Хозяин зверей должен быть родителем перед скопищем неразумных, но уповающих на него детей. Твердым, заботливым, не склонным к жестокости, всегда помнящим о вере, которой его одаряют. О, Тулас Отсеченный сознавал, что такие убеждения — редкость. Его часто осмеивали даже приятели — Эдур.

Хотя все насмешки затихали, едва они видели, на что способен странный тихий воин с глазами цвета драконова огня.

Высоко паря над равниной Ламатафа, отдалившись от ведьмы и ее спутников на десятки лиг, Тулас Отсеченный заметил в воздухе некий привкус, такой давний, такой родной, что если бы сердца дракона еще бились, сейчас они грохотали бы в груди. Удовольствие, даже предвкушение.

«Как давно это было?

Давно.

По каким же путям странствуют они ныне?

По чуждым, будьте уверены.

Вспомнят ли Туласа Отсеченного? Первого хозяина, принявшего их полуслепыми комочками и научившего великой силе веры и не знающей измен преданности?

Они близко, о да.

Мои Гончие Теней».

* * *

Выпади Грантлу мгновение, единый миг необузданного ужаса, он успел бы представить, как эта сцена выглядит с палубы проходящего мимо корабля — какой-нибудь торговой лохани, оказавшейся за пределами яростной бури, на самой грани абсурдного безумия. Руки, вцепившиеся в выбленки, встающая на дыбы палуба, повсюду дыбящиеся волны и… да, нечто невозможное.

Громадная повозка прорывается сквозь горы пены, обезумевшие лошади крушат копытами вздувшиеся белые валы. К бокам кареты прицепились фигурки людей — словно захлебнувшиеся водой клещи — а вот еще одна, взгромоздившаяся на скамейке возчика позади буйных лошадей, чье пронзительное ржание побеждает рев ветра, шум волн и грохот грома. Со всех сторон бушует буря, как будто разгневавшись на них. Вихри завывают, дождь хлещет из рваных, вздувшихся туч; море восстает до небес, выбрасывая рваные фонтаны.

Да, свидетели застыли бы разинув рот. Одурев от потрясения.

Но Грантлу не выпало возможности тешиться играми воображения, сладкой роскоши лишнего времени — разум не находил и мгновения, чтобы оторваться от усталого, израненного и промокшего тела, что примотано к крыше повозки, этого острова о шести колесах, обреченного вечно мчаться по краю гибели. Единственная его задача, предельный смысл существования — сделать еще один вдох. Все остальное казалось лишенным малейшего смысла.

Он не ведал, остался ли рядом хоть кто-то — глаза не открывались уже вечность. Даже если и остался, какой прок — скоро и он не выдержит. Его снова сотряс приступ рвоты, но в желудке уже ничего нет — боги, его в жизни так не тошнило! Ветер дергал волосы (шлем он потерял уже давно) с яростью когтистого чудища. Он прижался еще ниже. Невидимые пальцы ухватились сильнее и задрали голову.

Грантл открыл глаза и обнаружил, что смотрит в безумное лицо с чертами столь искаженными, что он не сразу его узнал. Моряк с потонувшего судна? Заброшен на крышу кареты под хохот беспомощных богов?.. но нет, это же Финт, и на ее лице написан не ужас. Это дикое, кишки клубком заворачивающее веселье.

Она потянула за вделанные в железную полосу кольца и смогла подползти ближе, спрятав голову за его вздернутой головой; голос отдавался в созданной их торсами пещерке гулко, словно звучал в черепе: — Думала, ты помер! Ты бледный как чертов труп!

«Именно это заставило лопаться от смеха?» — Уже жалею, что не помер! — крикнул он в ответ.

— Видали и хуже!

Это высказывание он слыхал уже раз двенадцать с начала поездки. Похоже, это просто идеальная ложь для людей, пытающихся сохранить здравый ум среди полнейшего безумия. — Квел уже такое делал?

— Такое? Это Трайгалл Трайдгилд, дольщик! Мы только такое и делаем!

Когда она захохотала снова, Грантл опустил руку ей на лоб и оттолкнул. Финт ретировалась вдоль железной полосы, и Грантл снова оказался в одиночестве.

Сколько это длится? Дни. Недели. Десятилетия? Он отчаянно хотел свежей воды — достигавший губ дождь был солон словно само море. Он чувствовал, что слабеет — если бы нашлась еда, желудок ее не удержал бы. Мысль о том, что он может погибнуть, что тело будет болтаться в ремнях, пока шторм не сорвет его, вызывала ярость. Погибнуть не с оружием в руках, не с воинственным рыком, рвущимся из горла. Не омывшись теплой кровью, не взглянув в глаза убийцы…

Это хуже любой кончины, которую он может вообразить. Словно незаметная болезнь, когда вдруг с полной беспомощностью обнаруживаешь, что тело изменяет тебе. Ему даже не удастся послать небесам последний рык — вода зальет рот, заставив кашлять и задыхаться, давясь собственной гордостью.

Еще крики… смех? Нет, все — таки крики.

Что еще?

Грантл с трудом вдохнул и огляделся.

Стены воды с обеих сторон — он вздрогнул — и поток подбросил их вверх. Карета застонала, заскрипела. Заскрежетали кольца — его подбросило — и тут же ремни натянулись, рывком вернув Грантла на место.

Но он уже увидел — да! — всех сотоварищей — широко раскрытые глаза, разинутые рты — и еще увидел предмет их ужаса.

Они быстрее любой волны несутся к громадному утесу.

— Земля! — заорал с облучка Гланно Тряп. Взрывы пенных валов у подножия утеса были видны при каждом подъеме: зубастые черные скалы, рифы, отмели и прочие названия для убийц людей и кораблей. И повозок. Все маячат прямо впереди, в трети лиги — и быстро приближаются.

«Смогут ли лошади бежать по отвесной скале? Звучит смехотворно — но я не смеюсь. И не удивляюсь…

Но тогда почему все так вопят?»

Через миг Грантл получил ответ. Еще один подскок на волне, он извернулся и глянул назад, за карету — без всякого повода… по крайней мере, он подумал, кажется, что вид сзади не может оказаться хуже вида впереди.

Он увидел еще одну стену воды, на этот раз высотой с гору.

Тошнотно-зеленоватый край «горы» подхватил повозку, лошадей, начал поднимать к небу. Так быстро, что вода хлынула с крыши, с каждого распластавшегося дольщика. Даже ливень прекратился — их уже унесло в брюхо тучи.

Он подумал, что, открыв глаза, сможет узреть звезды и твердь небесную — и справа, и слева, и даже внизу — но нервы подвели Грантла. Он скорчился, крепко зажмурившись; тело дрожало на пронзительно холодном ветру. Смертный мозг не выдерживает подобного — гром снизу, вопли людей и животных, бешеный шум крови в каждой вене, каждой артерии, завывание ветра в раззявленном рту…

Выше и еще выше…

А утес не прямо впереди?

Он не смог взглянуть.

* * *

Все считали, что самое слабое зрение — у Рекканто Илка, и, на вкус Гланно, это было приятнейшим из заблуждений. К тому же он неплохо видел вещи шагов на тридцать. За пределами этого круга объекты приобретали мягкую расплывчатость, становились неопределенными формами; есть вызов в том, чтобы оценить скорость их приближения, расстояние и относительную величину. Для возчика это поистине драгоценное искусство, даже мудрость.

Увы, сейчас оно ему совсем не помогало.

Он мог слышать, как все вокруг вопят, и добавлял к их воплям свой. В уме мелькнула мысль, что Рекканто Илк вопит, не зная почему — просто потому, что вопят другие — но нависающая масса, изрытая стена утеса стала неоспоримым фактом и боги мои, как быстро она растет!

Лошади не могут не бежать вниз по кажущемуся склону, хотя на деле несчастные животные взбираются все выше вместе с волной — это всяческие иллювзорные обманы чувств, понимал Гланно, и тут не проспоришь.

Под каким бы там ни было углом, с какой-никакой точки и почки зрения, но Гланно уже видел вершину утеса, осклабившиеся им навстречу обмазанные птичьим пометом губы. По бокам сбегают странные полосы — что же это? Возможно ли? Лестницы? Необычайно!

Выше и выше, обзор расширяется, широкая вершина, плоскость, шары мерцающего света, словно ложки с плавленым мутным воском. Нечто громоздящееся. Шпиль, башня, да, разбашенная башня, и окна подмигивают щелями выбитых зубов — почти напротив них, почти на уровне …

Что-то загремело в воздухе, отдаваясь в мозге костей, стуча по корням зубов, обнаженных в улыбке, натянутой или, сможет быть, втянутой — что-то, разорвавшее волну, поднявшее клубы пены — мир облекся в белое, окружил лошадей, карету и самого Гланно.

Рот внезапно наполнился морской водой. Глаза смотрели сквозь жгучую соль. В ушах булькало, словно он давил пальцами ягоды. Хлюп-хлюп. И ах, как больно!..

Вода пронеслась, промыв мир… что это тут — здания?

Лошади умны. Лошади не слепы. Они смогли найти какой-то путь, улицу — а почему бы нет. Умные лошадки.

— Нно! — Гланно дернул поводья.

Лошади заржали.

Колеса впервые за четыре дня наскочили на нечто твердое.

Их тут же заклинило, ибо последние остатки смазки успели испариться; резкое торможение, карета подскочила в воздух. Голову Гланно дернуло влево и вправо. Размытые от скорости диски передних колес пролетели мимо него.

«Ох».

Когда повозка вновь опустилась, приземление вышло совсем не гладким.

Все затрещало. Гланно вместе с сиденьем, к которому он привязался, потащило вслед за лошадьми. Он уже не мог видеть, что карету круто занесло влево, она перевернулась, ударившись о большую башню, и проехала вверх тормашками еще шагов шестьдесят, остановившись наконец у стены приземистого здания с остроконечной крышей. Вывеска у передней двери здания бешено крутилась.

Гланно мчался на сиденье, крутясь туда и сюда; поводья впились в пальцы и запястья. Лошади добежали до конца слишком короткой улочки и бесстрашно скакнули через низкую каменную стенку. Увы, Гланно не мог заставить сиденье сделать то же самое. Столкновение разрушило всё, и возчик обнаружил, что летит по воздуху, вытянув руки — лошади застучали копытами по мягкой земле, еще сильнее натягивая поводья — его с размаху ударило о камни, когда упряжка повернула влево, не желая перескакивать следующую стенку. Да и зачем бы? Они оказались в стойле.

Гланно приземлился в глубокую грязь, состоящую преимущественно из конской мочи и навоза; это, вероятно, сберегло ему обе уже сломанные ноги, которые иначе оторвало бы полностью. Лил дождь, всё было объято сумраком. Лошади встали, чуть облегчив ему боль в вывернутых плечах, и Гланно смог перевернуться на спину. Он лежал неподвижно, ливень хлестал по лицу, по закрытым глазам. Из ушей сочилась кровь. Перепуганные завсегдатаи выбежали из таверны на какофонию звуков с улицы и теперь мокли под краем крыши, молча созерцая задние колеса повозки; находившиеся на верху экипажа люди буквально падали наземь, перерезав ремни, и медленно вставали — тусклые глаза находили дверь таверны, и незваные гости, шатаясь, один за другим заходили внутрь. Через мгновение раскрылась дверь кареты, исторгнув поток пенистой воды, и наружу вышли ее обитатели, начиная с гигантского татуированного огра. Да, ни один из завсегдатаев не нашел что сказать.

* * *

В самой верхней комнате башни необычайно высокий мужчина с синей кожей и массивными, вступающими, завитыми словно бараньи рога клыками — они обрамляли костистое лицо — не спеша отвернулся от окна и, не обращая внимания на десяток преданно глядящих на него слуг (ни один из которых даже отдаленно не походил на человека), вздохнул, сказав: — Только не снова.

Слуги — змеиные глаза широко раскрылись от внезапного понимания — подняли заунывный вой, и напевная их панихида понеслась с этажа на этаж, пробегая все помещения, летя по извивам лестниц в крипту, в пустотелый корень башни. Три лежавшие на каменных плитах женщины открыли глаза. Едва они сделали это, темная крипта перестала быть темной.

Из широких раскрашенных ртов женщин вырвался клацающий звук, как будто за полными губами скрывались клешни. Возможно, это был разговор о голоде. О нужде. Об ужасном нетерпении.

Затем женщины начали визжать.

Высоко наверху, в самой высокой комнате башни, мужчина поморщился визгу, становившемуся все громче, пока слабеющая ярость бури не была отброшена, вдавлена в волны морские, в которых и потонула позорно.

На Краю Беды, в таверне небольшого городка молча сидел за столом Грантл, жалкий как сама смерть, но объятый чувством неуверенного облегчения. Твердая почва под ногами, сухая крыша над головой. Кувшин подогретого вина на столе, в пределах досягаемости руки каждого из собутыльников.

За соседним столом сидели братья Бревно и Чудная Наперстянка — хотя она присутствовала лишь телесно, устав до умопомрачения. Братья беседовали меж собой.

— У бури новый голос. Слышал, Джула?

— Я слышал его и тебя слышу, Амба. Я слышу тем ухом и слышу этим ухом, звуки сходятся посередине и голова болит, так что заткнись — тогда одно ухо замолчит и звук пройдет насквозь в стену. Пускай стена его и слушает, потому что я не в можах.

— Не в можах? Эй, а куда все делись?

— Вниз, в погреб — видел, какая у погреба крепкая дверь, Амба? Она ж такая толстая, как та, за которую мы садили колдунов. Никто ее открыть не мог.

— Это ты всех напугал, Джула. Зато глянь, можно есть и пить и ничего не платить.

— Пока они не вылезут. Тогда придется заплатить за все.

— Я не буду. Это накладные расходы.

— Неужто?

— Зуб даю. Для таких плат у нас есть Мастер Квел. Когда проснется.

— Думаю, уже.

— Не похоже.

— Никто не знает, кроме нас.

— Интересно, почему все в погреб залезли? Может, у них там вечеринка?

— Буря звучит голосами разозленных женщин.

— Как мамочка, только не одна.

— Ой. Плохо будет.

— Десять раз плохо. Ты что сломал?

— Не я. Ты сломал.

— Кто-то что-то сломал и мамочки спешат. Похоже звучит.

— Да, звучит похоже.

— Быстро спешат.

— Что бы ты ни сломал, уже не починишь.

— И что? Я скажу, ты сломал.

— А я скажу, что я первый — нет, ты первый. Ты первый сломал.

— Я не ломал…

Но воющий шторм уже заглушал любые разговоры. Полуоглохшим ушам Грантла он действительно напомнил голоса. Ужасные, нечеловеческие голоса, исполненные ярости и голода. Он-то думал, что буря слабеет; фактически он был уверен. Но когда все побежали в погреб…

Грантл поднял голову.

Одновременно с ним это сделал и Маппо.

Глаза их встретились. Да, оба понимали. Это уже не буря.

Глава 17

Мой лучший ученик? Один молодой человек, физически совершенный. С первого взгляда в нем угадывался фехтовальщик высочайшего масштаба. Его дисциплина вызывала суеверное потрясение; его форма была самим воплощением элегантности. Он мог погасить дюжину свечей, и каждый из выпадов ничем не отличался от предыдущего. Он мог пронзить жужжащую муху. Через два года я уже ничего не мог ему дать, ибо мастерством он меня превзошел.

К сожалению, я не стал свидетелем первой его дуэли, однако мне передали мельчайшие детали. При всем таланте, при всем совершенстве формы, точности удара и мышечной памяти в нем обнаружился один порок.

Он был не способен убить настоящего человека. Враг посредственных умений может оказаться опасным, ибо его неловкость может удивить, а плохая подготовка смутить знатока совершенных способов защиты. Самая непредсказуемость реального противника в борьбе не на жизнь, а на смерть послужила моему ученику последним уроком.

Рассказывали, что дуэль продлилась дюжину ударов сердца. С того дня моя философия обучения изменилась. Форма — это отлично, повторение — это необходимо; но с первой же недели обучения ученика следует посылать в кровавые схватки. Чтобы стать дуэлянтом, нужно участвовать в дуэлях. Самое трудное — научиться выживать.

Треван Олт, 2-ой век Даруджистана

Придвигайтесь поближе. Давайте побеседуем о мелких говнюках. Да ладно вам! Всем знакомы эти подлые демоны в обманном обличье — невинные глазенки столь широки, потаенные мысли столь черны. Существует ли зло? Что оно такое — сила, незаметно проникающая в нас? Отдельная сущность, подлежащая осуждению и позору независимо от своего носителя? Не летает ли оно из души в душу, готовя дьявольские заговоры в незримых укрытиях, сплетая клубком зябкие страхи и ужасающие возможности, смертельные ужасы и грубые личные интересы? А может, это жуткое слово — всего лишь смутное, а потому удобное обозначение всех вышеперечисленных аморальных черт характера, широкое обобщение, охватившее всё подлое и жестокое, слово, обозначающее особенный блеск в глазах того, кто готов нести ужас, боль, отчаяние и неизгладимое горе?

Придайте демону кроваво-красную чешую, заточенные когти. Щупальца, капающий из пасти яд. Три глаза и шесть змеиных языков. Он свернулся тут, в душе, последнем обиталище из бесконечного множества обиталищ, и пусть сами боги склонят колени в молитве.

Да хватит. Зло — всего лишь слово, объективация того, что не нуждается в объективации. Отбросим идеи о некоем внешнем источнике отвратительной бесчеловечности. Горькая истина в том, что мы сами от рождения склонны к равнодушию, к сознательному пренебрежению добротой, к отказу от всех моральных устоев.

Но это слишком мерзко. Так давайте назовем это «злом». Раскрасим его всеми цветами огня и яда.

Все извращенные поступки кажутся в свое время совершенно естественными и даже необходимыми. Они случаются так неожиданно, хотя бы внешне; но если поглядеть в корень, причины обнаружатся всегда — вот самая горькая изо всех истин.

Муриллио шел из школы фехтования — рапира у бедра, перчатки заткнуты за пояс. Случись ему встретить кого-нибудь знакомого, тот вполне мог не узнать его перекошенного лица. Скулы его заострились, лоб ужасно наморщился. Казалось, он охвачен внутренней мукой, его тошнит от самого себя. Он выглядел постаревшим, озлобленным. Выглядел как человек, страшащийся своих мыслей, как человек, случайно увидевший себя в свинцовом окне, в серебряном зеркале — и отскочивший, с вызовом глядя в собственные глаза.

Лишь дураки решились бы заступить ему дорогу.

За спиной его мялся ученик. Он хотел было приветствовать наставника, но заметил выражение лица Муриллио… Парень был юным, но не глупым. Так что он просто пошел следом.

Беллам Ном не привык отсиживаться за пазухой у какого-нибудь бога. Приметьте его, приметьте хорошенько.

* * *

Спор был горячим, хотя и безмолвным. Калека — Па вдруг словно возродился, найдя в себе неожиданные силы и сам вскочив в тележку; Мирла, сверкая глазами, попыталась ему помочь, но муж оттолкнул ее руки.

Мяу и Хныка смотрели на них во все глаза, глупо, как и полагается сосункам, впитывая все увиденное и не понимая ничего из впитанного. Что до Цапа… ох, как смехотворно их возбуждение. Он отлично знал: Ма и Па — полные идиоты. Слишком тупые, чтобы преуспеть в жизни, слишком тугодумные, чтобы это понять.

Они мучают друг дружку по поводу пропажи Харлло, общей неудачи, совместной некомпетентности, вызывавшей ненависть и жалость к себе. Смешно. Жалко. Чем скорее Цап от них избавится, тем лучше. Он снова поглядел на сестричек. Если бы Ма и Па пропали, он смог бы продать обеих и заработать денежек. А на что иное они годятся? Пусть кто другой подтирает вонючие зады и запихивает жрачку в пасти — треклятые твари половину выплевывают, половиной давятся, а потом ревут от… да ладно вам, от самого легкого шлепка!

Однако его отвращение было тонкой коркой, скрывавшей кипящий ужас, ужас, рождаемый отдаленной возможностью. Па и Ма ушли в храм, новый храм, посвященной богу столь же увечному и бесполезному, как сам Бедек. Верховный Жрец, называющий себя еще и пророком, является самым уродливым из калек. У него отказало всё ниже рук, половина лица опустилась. Глаз высох, потому что веки не закрываются. Весь он похож на гнилого краба — Цап видел его сам, когда стоял на обочине и смотрел, как болезненного вида поклонники несут Пророка на ближайшую площадь, где он прокаркает очередную речь о конце света и о том, что выживут лишь больные и глупые.

Неудивительно, что Па так завелся. Нашел бога по себе, нашел себе подобного. Так всегда бывает. Люди не меняются по образу бога; нет, они меняют бога по себе.

Ма и Па вышли в сторону Храма Увечного Бога; они надеются поговорить с самим Пророком. Готовы просить божьего благословения. Хотят открыть, что сталось с Харлло.

Цап не верил, что у них получится. Но как можно быть уверенным? Вот что его пугало. Вдруг Увечному известно о делах Цапа? Вдруг Пророк помолится и узнает истину, а потом перескажет Па и Ма?

Цапу придется бежать. И он захватит Хныку и Мяу, продаст и получит денежек, ведь денежек нужно много. Пусть кто другой подтирает вонючие…

«Да, Ма, я о них позабочусь. А вы сходите, может, что-то разузнаете».

Поглядите на них, таких обнадеженных, таких глупых. Думают, будто кто-то сможет решить их проблемы, избавить от убожества. Увечный Бог. Что может быть хорошего в увечном боге? Сам себя исцелить не способен! Пророк собирает огромные толпы. В мире много бесполезных людишек, так что неудивительно. Все хотят сочувствия. Ну, семейка Цапа заслужила сочувствие, а может быть, и немного денежек. И новый дом, и еды, которую можно есть, и пива, которое не противно пить. Честно говоря, они заслужили горничных и лакеев, и людей, которые будут за них думать и приносить все, что только нужно.

Цап вышел из дома и следил, как Па и Ма ковыляют вниз по улочке. Шлеп — плюх.

Хныка пыхтела, вероятно, готовясь зареветь, ведь Ма скрылась из глаз, а такое случается редко. Что же, придется падали заткнуться. Хороший шлепок по груди, и снова станет тихо. Может, надо вдарить обеим. И завернуть в тряпки, чтобы ловчее было уносить при побеге.

Хныка заревела.

Цап развернулся и поглядел на гадину. Рев перешел в вопли. — Да, Хныка, — мягко ухмыльнулся Цап. — Я иду за тобой. О да, иду.

Ох и задал он ей!

* * *

Беллам Ном понимал, что происходит что-то плохое. Просто ужасное. Атмосфера в школе стала кислой, почти ядовитой. Вряд ли это помогает узнать про дуэли, про то, как уцелеть в схватке клинков.

На личном, эгоистическом уровне это раздражало, но лишь бесчувственный ублюдок думает так. Суть в том, что нечто сломало Стонни Менакис. Сломало полностью. А это разбило и душу Муриллио, ибо он любит ее — в этом нет сомнений, ибо иначе он не оставался бы здесь сейчас, когда она обходится со всеми, а особенно с ним, столь грубо.

Не так уж легко оказалось понять, в чем проблема, ведь они держат язык за зубами; однако он взял за привычку оставаться и прятаться в тенях, как будто прохлаждаясь после звона тренировки на горячем плацу. У Беллама Нома острый слух. И еще у него есть природный талант, которым он обладает с детства: умение читать по губам. Очень полезный талант, как оказалось. Мало кому удается сохранить свои тайны от Беллама.

Учитель Муриллио пришел к некоему решению и выбежал словно одержимый; Беллам быстро понял, что ему не нужно прятаться, следя за ним — целый легион Багряной Гвардии мог маршировать по улице, и Муриллио ничего бы не заметил.

Беллам не знал точно, какую роль сможет сыграть в надвигающихся событиях. Все, чего ему хотелось — оказаться в нужном месте в нужное время.

Приметьте его хорошенько. Подумайте о смелости без сомнений и компромиссов, подумайте о героях. Маленьких и больших. Всяких. Когда случается драма, они тут как тут. Оглянитесь. А вы сами где?

* * *

Он казался человеком столь безобидным, вполне соответствующим прозванию; в небольшой конторе не было ничего, выдающего амбиции Скромного Малого, его кровожадное стремление использовать Себу Крафара и всю Гильдию Ассасинов.

Безвредный, да… но Себа ощущал, как под непримечательной одеждой тело покрылось потом. Да, он не любит появляться на людях, особенно при свете дня, но едва ли эта боязнь главенствует на встрече с господином Железоторговцем.

«Все просто. Я не люблю этого типа. Неужели удивительно? И плевать на то, что он предложил самый крупный контакт за мою бытность во главе Гильдии. Может быть, малазане предложили Воркане еще больше, но только потому, что задание было непосильным даже для жуткой суки».

Впрочем, неприязнь Себы имела вполне очевидную для него самого причину: ужасные промахи при исполнении «заказа» Скромного Малого. Едва ли он может смотреть на этого типа, не видя множества ассасинов, перебитых при попытках (до сих пор не вполне удачных) убийства проклятых малазан. Эту мысль трудновато отогнать даже как бы случайным, небрежным взмахом пухлой руки Скромного Малого.

— Наши неудачи, разумеется, временные, — сказал Себа. — Не лучше ли решить дело к взаимному удовлетворению, прежде чем перейти к новому контракту?

— Я передумал насчет дела с К’руловым храмом — по крайней мере, сейчас, — ответил Скромный Малый. — Не бойтесь, я буду рад добавить к первоначальному счету награду за устранение двоих объектов. Если падут и остальные, вы, разумеется, будете немедленно вознаграждены. Однако я буду польщен, если вы сосредоточите усилия на новой цели.

Себа Крафар не умел долго выдерживать чужой взгляд. Он понимал, что почти все увидят в этом слабость или признак того, что ему нельзя доверять, и поэтому старался говорить напористо и четко. Такая грубая откровенность в сочетании с бегающими глазами выводила собеседников из равновесия, и Себа умел этим пользоваться.

Но сработает ли уловка с этим типом? — Новая цель, — начал он, — политик.

— Полагаю, это ваша специализация, — сказал Скромный Малый.

— Да, но нынче все невероятно запуталось. Благородные научились защищать себя. Убийства стали не такими легкими.

Брови Железоторговца взлетели: — Вы просите еще денег?

— Не совсем. Вот я о чем: Гильдия ранена. Мне пришлось возвысить пару дюжин «птенцов» на несколько месяцев раньше положенного. Они не готовы… о, убивать они умеют не хуже других, но еще мало чем отличаются от амбициозных негодяев. При обычных обстоятельствах я муштровал бы их беспощадно — но в данный момент не могу себе этого позволить.

— Полагаю, ваши привычные методы следует видоизменить.

— Уже начинаю. Пятнадцать погибших в «К’рул-баре» были из моих новых выдвиженцев. Те, кто выжил, потрясены. Ассасины без веры почти что бесполезны.

Скромный Малый поддакнул: — Планируйте верно, Мастер Крафар, исполняйте планы с точностью — и доверие вернется.

— Согласен. — Себа на миг замолчал. Он все еще потел, терзаясь беспокойством. — Прежде чем принять новый контракт, — сказал он, — я должен предложить вам хорошенько подумать. Есть другие, менее кровавые пути избрания в Совет. Кажется, деньги для вас не проблема, а потому…

Его остановил взмах руки.

В глазах Скромного Малого вдруг появилось новое, еще невиданное Себой выражение, и оно заставило его похолодеть. — Если бы я желал купить место в Совете, Мастер Крафар, я не призвал бы вас. Неужели это не очевидно?

— Да, полагаю…

— Но я ведь вас призвал, не так ли? Не следовало ли вам предположить, что мои цели гораздо сложнее простого кресла в Совете?

— Вы желаете смерти именно этого советника.

Скромный Малый признал истинность догадки, быстро закрыв глаза, что каким-то образом напоминало кивок — только без движения головы. — Мы не обсуждаем мои мотивы, ибо они не касаются вас, как и заданной вам работы. Итак, вы нападете на указанное имение, убьете советника и всех, кто там окажется, вплоть до судомойки и терьера, натасканного на крыс.

Себа Крафар отвел глаза (впрочем, он все время беседы только этим и занимался). — Как скажете. Кажется простым… но отнюдь не все так просто, как кажется.

— Вы намекаете, что не готовы?

— Нет, я говорю, что приучился думать, будто все непросто, и чем проще кажется дело, тем больше в нем возможно осложнений. Поэтому требуется тщательное планирование. Надеюсь, ваше вхождение в Совет не требует спешки? В любом случае есть необходимые шаги: подкуп или призыв к родственным узам, распределение финансов и так далее… — Он замолчал, ибо, метнув краткий взгляд на Скромного Малого, заметил поджатые губы. Себа прокашлялся и произнес: — Десять дней как минимум. Приемлемо?

— Приемлемо.

— Тогда мы закончили.

— Точно.

* * *

— Аргументы, представленные малазанским посольством, неприемлемы.

Советник Коль твердо взглянул в лицо Ханута Орра и не увидел ничего нового — только страх, презрение, уловки и откровенный обман, угнездившуюся злобу и ненависть. — Так вы утверждаете, — ответил он. — Но, как сами можете убедиться, встреча окончена. Я приложу все силы, чтобы дела Совета остались запертыми в этой комнате. Вы, Советник, слишком рьяно бросаетесь в политиканство.

— А я не просил советов.

— Нет, только союза. Ошиблись в запросе, Советник.

— Не думаю. Только союз имеет значение.

— Да, — улыбнулся Коль, — я достаточно хорошо вас понял. А теперь, если позволите…

— Объяснения, почему им нужно расширить посольство, нелепы — неужели вас так легко провести, Советник Коль? Или достаточно было набить монетами ваш кошель?

— Вы или хотите подкупить меня, советник Орр, или намекаете, что я уже подкуплен. Первое маловероятно, так что остается второе. Поскольку мы стоим в коридоре и нас могли услышать, мне придется потребовать цензуры.

Ханут Орр ощерился: — Цензура? Что это, трусливый способ избежать честной дуэли?

— Согласен, это процедура довольно редкая, и вы о ней не слышали. Что же, позвольте объяснить, дабы вы не оказались незащищенным.

Не менее дюжины советников собрались вокруг них и слушали, храня на лицах подобающе серьезное выражение.

Коль продолжил: — Итак, я принимаю ваши слова как формальное обвинение. Суть процедуры — в создании независимого следственного комитета. Разумеется, расследование будет весьма тщательным и затронет финансовые дела обеих сторон — да, и обвиненного и обвинителя. Такое расследование неизбежно станет…объектом интереса, так что всяческая персональная информация выйдет на свет. После сбора нужной информации мои адвокаты просмотрят ваше дело, решая, не следует ли выдвинуть встречное обвинение. Затем в дело вступит Юридический комитет.

Ханут Орр малость побледнел.

Коль глядел на него вскинув брови. — Так мне требовать цензуры, Советник?

— Я не намекал, что вы брали взятки, Советник Коль. Прошу прощения за небрежность, приведшую к недоразумению.

— Понимаю. Тогда вы предлагаете мне взятку сейчас?

— Ни в коем случае!

— Что же, полагаю, на этом политические игры окончены?

Ханут Орр состроил непроницаемое лицо и помчался прочь, словно вихрь. Шарден Лим мигом побежал за ним; вскоре в том же направлении отправился, с деланной небрежностью, и юный Горлас Видикас.

Коль наблюдал все это.

Эстрейсиан Д’Арле подошел ближе и, взяв его под руку, отвел в укромную нишу — они были специально предусмотрены для неформального политиканства. Двое слуг принесли охлажденное белое вино и быстро удалились.

— Почти, почти, — мурлыкнул Эстрейсиан.

— Он молод. И глуп. Семейная черта? Возможно…

— Так взятки не было?

Коль нахмурился: — Пока нет. Официальные объяснения действительно хлипкие, как и говорил Орр.

— Да. А к неофициальным он не допущен.

— Верно. Не тот комитет.

— Едва ли это случайность. Настырная троица получила места во всех самых бесполезных комитетах, которые мы только смогли вспомнить — но это не заняло все их время. Увы, они по-прежнему успевают ставить нам подножки.

— Однажды, — заявил Коль, — они действительно будут столь опасны, какими их считают сегодня.

* * *

Снаружи здания на ярком солнце трое амбициозных молодых советников сформировали как бы островок в море снующих голубей. Ни один не обращал внимания на бесконечное воркование.

— Однажды я получу голову ублюдка, — поклялся Ханут Орр. — Насажу на пику у ворот имения.

— Ты неосторожен, — сказал Шарден Лим, не особенно скрывая презрение.

Скрытая перчаткой рука Орра нервно схватилась за эфес рапиры. — С меня хватит, старый друг. Ясно, что ты унаследовал от предков овечью слабость. Признаюсь, что рассчитывал на большее.

— Послушали бы сами себя, — вмешался Горлас. — Укушены псом, а огрызаетесь друг на дружку. Почему бы? Потому что пес слишком большой. Вот бы он сейчас повеселился.

Ханут Орр хмыкнул: — И это говорит человек, не способный удержать на коротком поводке собственную жену.

Было ли продолжение метафоры намеренным? Кто может сказать… Так или иначе, но, к удивлению Орра и Лима, Горлас Видикас просто улыбнулся, как бы не желая замечать оскорбления. Он демонстративно смахнул пыль с обшлагов: — Что же, тогда я оставлю вас. Делайте… ну, что хотите, а меня дела удаляют из города до конца дня.

— Железоторговец никогда не войдет в Совет, Видикас, — заявил Шарден Лим. — Нет свободного кресла, и ситуация эта в ближайшее время не изменится. Такое партнерство никуда тебя не приведет и ничего не даст.

— Совсем напротив, Шарден. Я богатею. Вы оба имеете понятие, сколь нужно городу железо? Ага, вижу, подобные низкие материи вам не интересны. Ну, как хотите. В качестве бонуса я вскоре приобрету новую недвижимость в городе. Это было и будет на редкость выгодное партнерство. Всего хорошего, господа.

* * *

Никто не стал бы отрицать, что Себа Крафар способен наводить страх одним своим видом. Высокий, похожий на медведя мужчина расталкивал встречных на рыночной площади, и хотя практически никто не узнавал в нем Великого Мастера ассасинов, люди тем не менее поскорее убирались с дороги, не рискуя протестовать; даже наделенные вспыльчивым нравом думали было бросить вызов неуклюжему дурню, но почему-то тут же передумывали.

Он прошел сквозь толчею, словно раскаленный нож сквозь свиное сало — сравнения, вполне отвечающие его взглядам на человечество и свое место в нем. Побочным эффектом такого презрения стал некий род надменной беспечности: он не заметил, что какой-то непримечательный человек двинулся следом.

Ближайший погреб, выводящий в тоннели, находится в тупике узкой, кривой улочки. Ступени начинаются у задней стены того дома, что стоит слева. Подвал служил некогда складом угля — в те дни еще не приручили газ, еще не стали отравлять воздух в домах во имя дурацкого удобства, что показалось разумным (по крайней мере людям, привыкшим с щеголеватой гордостью выставлять напоказ собственную тупую лень). В наши дни низкие своды просели под весом трех этажей гнилого здания, символа торжествующей современности.

Из-за оконных ставней вопили дети, раздавался грохот кастрюль и шум перебранок — звуки столь же знакомые Себе Крафару, как кислый воздух улочки. Он глубоко погрузился в мысли, вследствие чего стал невнимателен. Страх сражался в нем с жадностью (непрерывная смена масок по сути практически одинаковых, но не будем об этом — такие игры распространены повсеместно. Рано или поздно оба бойца протянут ноги от усталости. Жадность обычно побеждает и уходит, неся страх на спине…)

У Себы Крафара было слишком много забот. Но даже без них он вряд ли заметил бы преследователя, ибо тот был наделен талантом, позволявшим ему ступать след в след Главному Ассасину, не возбуждая беспокойства.

Рука сомкнулась на шее Крафара, пальцы, словно стальные когти, сжали нервы, парализовав все двигательные функции; но, прежде чем ассасин упал, чего так желало тело, он был поднят над мостовой и прижат к каменной стене. Где и замер, свесив ноги в мокасинах.

Дыхание на щеке… тихий шепот: — Отведи следящих за «К’рул-баром». Когда я уйду, ты найдешь на земле мешочек. В нем пять консулов. Контракт завершен — я его выкупаю. — Кончик ножа угнездился у правого глаза Себы. — Надеюсь, пяти достаточно. Будешь возражать?

— Нет, вовсе нет, — пропыхтел Себа. — Малазане в безопасности. Хотя бы от Гильдии. Ясное дело, клиент найдет… хмм… другие способы…

— Да, насчет клиента.

— Не могу…

— И не надо, Себа Крафар. Я отлично осведомлен о навязчивых идеях господина Железоторговца.

— Везет тебе, — прорычал Себа (боги, кто бы не держал его над землей, но рука у него не слабеет!) — Потому что, — прибавил он, будучи человеком смелым, — я его так хорошо не знаю.

— А знал бы, — сказал мужчина, — так не спешил принимать плату, сколько бы тебе ни предложили.

— Если ты так считаешь… Может, твои пять консулов устроят ему несчастный случай.

— Благородное предложение, но самоубийственное. Нет, я не нанимаю других, сам делаю грязную работу.

Скрипя зубами — чувствительность вернулась в тело, и все члены его словно обожгло огнем — Себа сказал: — Итак, мы договорились.

— Значит, делу конец.

— А может, у тебя есть другие неотложные дела, — предположил Себа Крафар, почувствовав, как слабеет захват, как ноги касаются грязной мостовой.

— Что же, — ответил голос, — тебе удалось удивить меня, Себа Крафар. Протяни руку к вон тому старому крюку для фонаря — слева — и подержись, пока к ногам не вернется сила. Не хотелось бы оскорблять и так уже униженное достоинство, бросая тебя наземь. Стой у стены до десяти спокойных вдохов. Закрой глаза. Не хочу портить впечатление о тебе.

— Первое впечатление перебороть нелегко, — сказал Себа, — но я постараюсь.

Рука исчезла — и вновь коснулась ассасина, на этот раз нежно потрепав по плечу.

Он стоял, вдавив лоб в стену и зажмурив глаза, и отсчитывал десять спокойных вдохов. Через три ощутил мерзкую вонь — ох, ниже шеи не только ноги расслабились. Теперь он понял замечание незнакомца насчет достоинства. «Да, шлепнуться на задницу было бы очень неприятно».

Пот стекал по лицу. Бросив взгляд вниз, он увидел мешочек с жалкими пятью консулами. — Вот дерьмо. Забыл выписать чек.

* * *

Рыбак стоял в конце улочки, пока не увидел, как Мастер Ассасинов склоняется и подбирает мешочек. Соглашение подписано.

Мастер Ассасинов, решил он, больше не будет помехой. Что до Скромного Малого… ну, падение этого человека потребует иного, гораздо более сложного плана. Но время еще есть.

Вот вам урок, дражайшие друзья. Даже человек вроде Рыбака Кел Тата, со всеми его удивительными и таинственными талантами, способен ошибаться в суждениях.

Что же, пора вернуться к «К’рул-бару». Возможно, Хватка нашла путь назад, в едва дышащее тело. Если нет, Рыбаку придется что-нибудь сделать. Потерявшиеся души склонны влипать в неприятности. Но оправдывает ли это его собственную беспечность? Возможно.

Оставив за спиной рынок с его толпами, Рыбак пошел по узкой тенистой улице Волов, на которой ночью встречалось мало прохожих — местность знаменита грабежами. Да вот же, всего два дня назад Городская Стража обнаружила еще один истерзанный труп. Вон там, на ступенях в лавку, торгующую квадратными штырями, заклепками и деревянными рамками, на которых сушат свежесодранные шкуры и прочие забавные вещички. Даже днем ходить сюда рискованно. Всему виной тени…

Из одной выступило тощее привидение с жабьим лицом, расколотым надвое широкой улыбкой, отчего черная его голова стала напоминать перезревшую тыкву. На голове лежала связка воловьих кишок… нет, это волосы, и в них сидят но меньшей мере три паука…

— Ты! — прошипел человек, сверкнув глазами и тут же отведя их в сторону. И снова сверкнув.

— Никто иной, — чуть заметно вздохнул Кел Тат.

— Кому бы еще. — Голова склонилась набок, но венок волос не соскользнул. — Очередной идиот. Город ими кишит! «Никто иной». Что за ответ? Но, с другой стороны, не следовало мне выскакивать на пути. Так что лучше держаться просто. — Голова выпрямилась. Пауки вновь заняли место на макушке. — Я принес приветствия от моего блестящего сумасбродного повелителя. — Внезапный переход на шепот. — Блестящего, да, самое подходящее из слов. Используй один раз, и дело в шляпе навсегда! — Он снова возвысил голос. — Когда это будет сделано…

— Извини, — прервал его Рыбак. — Какое такое «это»?

— Это самое, разумеется. Глупый Искарал — держись проще! Еще проще! Слушай, дорогой посредственный бард, когда все это будет сделано, ищи прыщи… или нет, угри. Угря? Хоря? Проклятие, я должен был заучить послание наизусть! Купи хоря… сыщи угря… не говоря… опять все зря… ох, дыханье Худа! Я посмел назвать его «блестящим»! Пусть бы послал Сордико Шквал, да-да, чтобы я следовал за славнокачающимися кораблями ее ягодиц… — тут он начал качать головой из стороны в сторону, из стороны в сторону, выпучив глаза.

— Спасибо, — сказал Кел Тат, видя, что человек только мычит и облизывается, — за, э… послание. Уверяю тебя, я понял.

— Разумеется. Ты понял — ты же мужчина, не так ли? Боги, почему простая раскачивающаяся походка вводит нас в бормочущее восхищение… зачем нужны богини и боги, когда есть такие задницы?

— Интересно, чьи? А теперь, когда послание твоего повелителя доставлено, могу я идти дальше?

— Что? Конечно. Иди прочь. Ты только отвлечение, вот ты кто.

Бард склонил голову и продолжил путь.

* * *

Толпа вокруг новоосвященного Храма Падшего Бога, или Храма Скованного, или попросту Храма Цепей, как называло его большинство, была густой и странно упорядоченной. Все потели, но не по причине солнечного утра, а скорее отдавая дань болезненного отчаяния и нетерпеливой надежды.

Однако двери на узком фасаде оставались закрытыми, запертыми изнутри. Приношения складывали рядом — медные и оловянные монеты, звенья цепей, нелепого вида застежки и дешевые украшения.

Бедек и державшая ручки его тележки Мирла оказались в гуще толпы дрожащих алкоголиков, рябых, хромых и изувеченных. Взирали молочные глаза, словно катаракта была расплатой за слишком острое зрение; другие глаза были наполнены тоской по чуду, жаждой благословения, мольбой о случайном касании руки Пророка. Уродливые лица поднимались, следя за створками дверей. В середине людской гущи царило невыносимое зловоние — запах гнилых зубов и выдохи больных легких. Со своего невысокого насеста Бедек мог видеть лишь плечи и затылки.

Он заскулил, потянул жену за тунику. — Мирла! Мирла!

Обращенный на него взор был одновременно неистовым и … мелким; Бедек потрясенно увидел ее — и свою — ничтожность, незначительность, подлость. Они, подумал он, ничем не лучше окружающих. Каждый желает, чтобы его заметили, выделили, подняли над остальными. Каждому грезится, что он попадет в фокус божьих глаз — глаз, сияющих пониманием и милосердием, глаз, сознающих несправедливость и неравенство существования. Бог сделает их правильными. «Он сделает нас — каждого и всех — правильными. Целыми». Но Бедек не верил в это. Не за этим они пришли. Он и Мирла совсем другие. Они не похожи на здешнюю шваль. Они… понимаете, они потеряли ребенка.

Они уже узнали, что двери не откроются до полудня. Иногда они остаются запертыми и дольше. А иногда Пророк вовсе не показывается. Если он воссоединяется со своей болью? рассказывали им, то не показывается целыми днями.

«Да, да, но он благословляет людей? Помогает людям?

О да. Я сам видел человека в ужасной боли, и Пророк забрал ее.

Он исцелил того человека?

Нет, он испепелил его. Отправил дух — обретший покой — в руки Падшего. Если ты страдаешь, то здесь надо закончить жизнь — только здесь, понимаешь, ты можешь быть уверен, что душа попадет в родной дом. Туда, в любящее сердце Падшего. Тебе не хочется вновь обрести ноги? На другойстороне жизни, вот где ты их найдешь».

И Бедек понял, что, похоже, Увечный Бог не сможет им помочь. Не найдет Харлло.

Ему тут же захотелось домой.

Но Мирла не уходила. Жажда всё пылала в глазах, но она трансформировалась и уже не имела отношения к пропавшему Харлло. Бедек не знал, чего она желает теперь, но был напуган до глубины души.

* * *

Цап пытался сделать повязку, в которую можно поместить обеих недвижимо лежавших на полу малявок. Он убедился, что обе еще дышат — ведь известно, что слишком долгое удушение может привести к смерти, а ему нужно быть осторожным. Он всегда душил их осторожно, ведь если только одну найдут мертвой, он может сказать, что она уснула и не проснулась, ведь такое бывает с малышами. А потом заплакать, потому что все будут этого ожидать.

Бедняжка. Но она ведь всегда была слабенькой? Так много нынче слабых детей. Только сильные, умные выживают. В конце концов, таков мир, а мир не изменишь ни на кроху.

В районе Дару, у Высокого Рынка живет человек — всегда хорошо одетый и с полным кошелем монет — про которого говорят, что он берет малышей. Десять, двенадцать серебряных консулов за девочку или мальчика, все равно кого. Он знаком со многими богатыми людьми — он просто посредник, но все идут к нему, если не хотят, чтобы кто-то что-то узнал, чтобы нашли маленькие тела, чтобы люди начали задавать вопросы.

Прогулка будет долгой, особенно с Мяу и Хныкой; вот почему нужно сделать повязку вроде тех, какие делают матери — ривийки. Вот только как они…

Дверь распахнулась, и Цап подпрыгнул от внезапного ужаса.

Мужчина, вставший на пороге, выглядел знакомо — он приходил в последний раз вместе со Стонни Менакис — и Цап сразу угадал, что драгоценному Цапу угрожает опасность. Ледяной страх, немыслимая сухость во рту, стук сердца…

— Они просто уснули!

Мужчина выпучил глаза: — Что ты с ними сотворил, Цап?

— Ничего! Уходите. Ма и Па нет. Они ушли в Храм Цепей. Приходите позже.

Однако мужчина вошел в дом. Рука в перчатке как бы случайно коснулась Цапа, отбросив от неподвижно лежащих на полу девочек. Удар сотряс Цапа — и, словно была выбита некая пробка, страх овладел им целиком. Мужчина встал на колени, опустив ладонь на лоб Мяу; Цап вжался в стену.

— Я позову стражу… я кричать буду…

— Заткни поганый рот, или я тебе помогу. — Быстрый, суровый взгляд. — Я ведь даже не начал, Цап. Пора расплатиться. В день пропажи Харлло, в тот день… — Он поднял руку, встал. — Они одурманены? Рассказывай, что ты сделал.

Цап хотел было наврать, но тут же подумал: если сейчас рассказать правду, то мужчина может поверить в ложь, которую он расскажет потом… в ложь о другом деле. — Я просто придушил обеих, потому что слишком много вопили. Вот и все. Я им не навредил, честно.

Мужчина поглядел на кусок мешковины, лежащий подле Мяу. Может, он сложил два и два — но какие у него доказательства? Все будет хорошо. Все будет…

Два быстрых шага, и руки — одна в перчатке, вторая обнаженная, покрытая шрамами — ухватили куртку на груди Цапа. Подняли на уровень глаз взрослого. И Цап увидел в его ужасных глазах нечто темное, готовое выплеснуться в любой миг — и мысли о лжи покинули его.

— В тот день, — сказал мужчина, — ты вернулся с грузом сухих кизяков. Такого ты не делал ни раньше, ни после. Да, твоя мать сказала, что этим занимался Харлло. Харлло в свои жалкие пять лет делал для семьи больше, чем ты, скотина. Кто собрал те кизяки, Цап?

Цап раскрыл глаза так широко, как только сумел. Задрожал подбородком. — Харлло, — прохныкал он. — Но я ему не делал плохо — клянусь!

Ох, он же не хотел врать! Само вырвалось.

— За Непоседами или за воротами Двух Волов?

— За воротами. Двух Волов.

— Ты пошел с ним или следил за ним? Что там произошло, Цап?

Тут глаза предали Цапа, инстинктивно покосившись туда, где лежали Мяу и Хныка.

А глаза мужчины остекленели, окончательно напугав Цапа.

— Я его не убивал! Он дышал, когда я его оставил! Если вы меня убьете, они поймут… они арестуют… вы пойдете на виселицу… не можете меня убить… нет!

— Ты ударил его и бросил, украл собранные им кизяки. В холмах за воротами Двух Волов.

— И я пришел туда через два дня — а он пропал! Он убежал, всего — то…

— Пятилетний мальчик, делавший все ради семьи, просто убежал? Вот как? А может, ты его увез, Цап?

— Никогда… он просто пропал… я тут при чем, а? Кто-то его нашел, может, усыновил…

— Ты расскажешь все родителям, — сказал мужчина. — Я вернусь сегодня. Может, к ночи, но вернусь. Даже не думай сбежать…

— Не сбежит, — послышался голос от двери.

Мужчина повернулся: — Беллам? Что… как…

— Учитель Муриллио, я останусь и присмотрю за говнюком. Когда родители объявятся, он выложит все, причем сразу. Идите, Учитель. За то, что тут будет, не беспокойтесь.

Мужчина — Муриллио — чуть помедлил, всматриваясь в стройного парня, скрестив руки прислонившегося к дверному косяку.

Потом опустил Цапа и сделал шаг назад: — Я этого не забуду, Беллам.

— Было бы чудно, Учитель. Я не вырежу из него кости, хотя мне хочется, а он вполне заслужил. Нет, он будет сидеть и играть с сестричками, когда они очнутся…

— Это случится, если плеснуть им воды в лицо.

— Значит, после воды. Цап не просто будет с ними играть, но постарается уступить в каждом раунде, во что бы они ни захотели поиграть. Если одна захочет сесть ему на голову, а вторая поковырять палкой в дупе, он позволит. Правда, Цап?

Цап уже встречал старших парней вроде этого. У них спокойные глаза, но глаза служат им только для того, чтобы заметить тебя, пока ты ничего не подозреваешь. Этот Беллам пугал его сильнее, чем Муриллио. — Ты меня побьешь, и я напущу на тебя дружков, — прошипел он. — Друзей с улицы…

— Когда они услышат имя Беллама Нома, бросят тебя быстрее, чем сможешь моргнуть.

Муриллио нашел глиняный кубок и налил в него воды.

— Учитель, — сказал Беллам, — я и сам могу. Вы уже получили то, что нужно — хотя бы след, отправную точку.

— Отлично. До полуночи, Беллам. И спасибо тебе.

Когда он ушел, Беллам закрыл дверь и приблизился к Цапу, который еще сильнее прижался к стене.

— Ты сказал…

— Мы много чего говорим взрослым.

— Не трогай!

— Взрослых поблизости нет, Цап. Чем ты занимаешься, когда их нет? Ах да, мучаешь всех, кто меньше тебя. Похоже, веселая игра. Думаю, мне хочется сыграть. Гляньте-ка, ты меньше меня! Эй, какую пытку выберем для начала?

Ну, мы оставим их на время — и не надо питать мрачных предположений о творящейся жестокости. Беллам Ном умнее большинства людей, он понимает, что настоящий ужас происходит не от того, что делается, а от того, что могут сделать. Ему достаточно поощрять воображение Цапа мириадами возможностей. Вот изощренная и умелая пытка! Особенно хороша тем, что она не оставляет следов на теле.

Хулиганы ничему не учатся, когда их самих бьют; для них это лишь оборотная сторона страха, который они привыкли насылать на окружающих. Все происходит снаружи, внутри не меняется ничего.

Горькая это истина, но совесть кулаком в зубы не вобьешь.

А жаль…

* * *

Мошки колотились о стены узкого прохода, чего-то ожидая — возможно, наступления ночи. Эта дорога к имению Видикаса использовалась раза два в день, для доставки продуктов на кухню, и Чаллиса взяла за привычку ходить по ней со всей пугливой грацией завзятой изменщицы, которой постепенно стала. Менее всего она ожидала уткнуться на середине прохода в грудь стоявшего в тени супруга.

Еще более обескураживало то, что он явно ее поджидал. В руке он держал пару дуэльных перчаток, словно собирался отхлестать ее по щекам; однако на лице была странная улыбка. — Дорогая, — сказал он.

Она замерла, онемев от потрясения. Одно дело — носить маску на завтраках, когда их разделяет стол со всеми фальшивыми атрибутами благополучного и счастливого брака. Они разговаривали, ловко обходя опасные отмели, и настоящее казалось лишь прообразом будущего, готового растянуться на долгие годы. Ни одна рана не давала о себе знать. Никаких вам тонущих матросов, никаких зазубренных рифов посреди пенного моря.

А сейчас он стоит перед ней, сверкая тысячью опасных острых граней, блокируя путь; глаза его светятся ложными маяками, какие зажигают на утесах грабители судов. — О, — выдавила из себя Чаллиса, сумев поглядеть в эти глаза. Бешеное биение сердца постепенно замедлялось.

— Даже здесь, — продолжал Горлас, — на твоих щечках пылает румянец. Как соблазнительно!

Она почти физически ощутила прикосновение когтей деланного комплимента к коже. Мошка, спугнутая столкновением потоков пыльного воздуха, ударилась о щеку, оставив белый след. Она дернулась. — Спасибо.

Всего лишь очередная игра. Теперь она это понимала. «Он не хочет, чтобы все смешалось — не здесь, не сейчас или в ближайшие дни». Она подумала это с полной уверенностью и понадеялась, что уверенность ее не обманывает. Но почему бы не вызвать взрыв? Освободить себя, освободить его — не будет ли это лучшим выходом?

«А может быть, для него идея освобождения включает мое убийство? Разве такого не бывает?»

— Я уезжаю, должен провести вне дома три дня. Две ночи.

— Понимаю… Счастливого пути, Горлас.

— Спасибо, дорогая. — И тут он без предупреждения подошел ближе и схватил ее рукой за правую грудь. — Не нравится мне думать, что это же делают незнакомцы, — проговорил Горлас тихим голосом, не меняя странной улыбки. — Нет, мне нужно вообразить лицо, хорошо знакомое лицо. Хочу ощутить ублюдка за ним.

Она глядела ему в лицо и видела воистину незнакомца, расчетливого и холодного словно бальзамировщик — словно тот, кто обряжал труп ее матери, сбросив тонкую вуаль симпатии вместе с грязной одеждой и деловито принявшись за работу.

— Когда вернусь, — продолжал муж, — мы побеседуем. Подробно. Я хочу знать о нем всё, Чаллиса.

Она поняла, что всё, сказанное в этот миг, будет отдаваться эхом во все мгновения трех дней и двух ночей, и когда супруг вернется, ее слова успеют преобразить Горласа в нечто иное — или в сломанную вещь, или в монстра. Она может сказать «Хорошо», как будто загнанная в угол, принуждаемая силой — и мгновенное его удовлетворение вскоре исказится, став чем-то темным и мерзким. Через три дня ей придется встретиться с мстительной тварью. Или она может сказать «Как пожелаешь» — он воспримет это как вызов и жестокое равнодушие, как будто он для нее не имеет никакого значения, как будто она живет с ним из жалости. Нет, на самом деле у нее мало возможностей выбора. За одно мгновение, пока он ожидал ее ответа, Чаллиса успела решить, что именно скажет, и сказала это тоном спокойным и уверенным (но не слишком самоуверенным): — Что же, до встречи, супруг.

Он кивнул. Она заметила, как расширились зрачки его глаз. Уловила учащенное дыхание. Поняла, что выбрала верно. Итак, три дня, две ночи Горлас будет плясать на огне. Предвкушая, выпуская на волю воображение, проигрывая сценарии, вариации одной и той же темы.

«Да, Горлас, мы еще не покончили друг с дружкой».

Он отдернул руку от ее груди, отвесил куртуазный поклон и отступил в сторону, позволяя пройти.

Она так и сделала.

* * *

Муриллио нанял на день коня; вместе с упряжью это обошлось в три серебряных консула с залогом в двадцать консулов. Хотя скотинка возрастом не менее десяти лет стоила едва ли пять монет, провисшая спина, следы болезней и побоев, грусть в глазах вызвали в нем такую жалость, что Муриллио почти решил пожертвовать залогом и передать коня какому-нибудь доброму фермеру, у которого найдется достаточно сочной травы на лугах.

Он поехал медленно, пробираясь сквозь плотные толпы, пока не достиг ворот Двух Волов. Выехав из тени арки, он послал коня в легкую рысь по неровной мостовой, минуя перегруженные фуры и телеги, а также гадробийцев, сгибавшихся под весом корзин с соленой рыбой, амфор с маслом, связок свечей и всего прочего, делавшего сносной жизнь в неказистых хижинах по сторонам тракта.

За колонией прокаженных он начал осматриваться, ища работающих на полях. Наконец заметил на склоне ближнего холма овец и коз. Одинокий пастух шел по гребню, помахивая прутом, чтобы отогнать мух. Муриллио повернул коня и поднялся к пастуху.

Старик заметил его приближение и остановился. Он был в лохмотьях, однако посох оказался новым, недавно отполированным и смазанным. После многих лет, проведенных на ярком солнце, глаза его покрылись пленками катаракты; старик смущенно и нервно прищурился на вылезающего из седла Муриллио.

— Привет тебе, добрый пастух.

Ответом послужил неловкий кивок.

— Я ищу кое-кого…

— Тут никого, окромя меня, — ответил пастух, взмахнув прутом перед лицом.

— Это было несколько недель назад. Юный мальчишка мог собирать здесь навоз…

— Много тут таких ходит.

Старик не сумел спрятать испуг. Он облизнулся и начал размахивать прутом, хотя мух не было. Муриллио понял, что ему есть что скрывать. — Ты знаешь его. Пяти лет. Он был ранен, возможно, без сознания.

Пастух отступил и поднял крючковатый посох. — А что я должон был делать? — спросил он. — У таких, из города, нету ничего. Живут на улицах. Продают кизяки за пару медяков. Чем я могу помочь — я на другого работаю. Мы кажду зиму голодаем. Что я должон был сделать?

— Просто расскажи, как все было, — велел Муриллио. — Сделай это — и я, может быть, уйду восвояси. Но ты плохой лжец, старина. Попробуй солгать еще раз, и я могу рассердиться!

— Мы не верили, что он выживет — он был забит до полусмерти, господин. Так и помер бы, если б я его не нашел, не выходил.

— А потом?

— Потом продал. Трудно самих себя прокор…

— Кому? Где он сейчас?

— В железных шахтах. На «Работах Элдры», к западу отсюда…

Муриллио ощутил холод в сердце. — Пятилетний мальчик…

— Их там кротами кличут. Так рассказывали…

Он вскочил на коня и грубо развернул животное. Бешено поскакал назад, к дороге.

Через тысячу шагов конь потерял подкову.

* * *

Вол тащился со скоростью животного, для которого время не имеет значения — и, возможно, в этом была мудрость. Идущий рядом человек то и дело тыкал его палкой, но скорее по привычке, чем от спешности дела. Груда дубленых кож — не особенно тяжелое бремя и, если возчик все правильно рассчитал, что же, он еще успеет выделить время на ужин в лагере, прежде чем начать долгий путь назад к городу. Тогда день почти закончится и воздух хотя бы станет посвежее. А на такой жаре ни зверь, ни человек спешить не захочет.

Поэтому неудивительно, что одинокий пешеход сумел быстро нагнать повозку. Короткий разговор — несколько слов с обеих сторон, звон монет — и телега стала тяжелее, хотя и ненамного — вол не издал недовольного мычания. Это ведь задача всей его жизни, сама суть существования. Он едва ли помнил времена, когда гулял на свободе, не таща за собой что-то тяжелое, когда колеса не задевали выбоины дороги, не плясали по камням мостовых, сотрясая все его тело. Ленивые моргания, туча мух, жара, взмахи хвоста, пятнышки крови на загривке. Он вечно тащит что-то куда-то. Потом снова покрасневшие глаза, клубы мух, пятнышки крови от комаров и всех прочих паразитов, новая ходка с чем-то куда-то. Вол и возчик, параллельные жизни, бессмысленные годы. Сегодня вот сидит на телеге незнакомец, свесив ноги за борт — обувь порвана, мозоли сочатся, в глазах темная буря — но какое до него дело волу и возчику? Никакое.

В лиге от лагеря мимо них пронесся богато украшенный, лакированный экипаж на рессорах. Окна его были закрыты из — за жары и пыли.

Человек на задке телеги видел, как экипаж приближается. Возчик видел, как он проезжает мимо. Вол не видел ничего и не изменил шага — он не смог бы его обогнать, да и не хотел.

* * *

Цап был парень не промах: когда разноцветный клубок отлетел к двери и Хныка уставилась на него, желая чудесного возвращения игрушки в пухлые грязные ручонки, Цап решил ей помочь — и, едва подойдя к двери, вылетел стрелой и скрылся.

Он слышал крик Беллама — но у Цапа оказалось преимущество. К тому же проклятый идиот не оставит недоносков одних, не правда ли? Нет, Цап устроил здоровский побег и притом легкий, потому что умнее всех. Негодяи могут ему угрожать, но в конце он всегда побеждает — разве не доказательство ума?

На улицу, в боковую аллею, через сломанный забор, через небольшой двор — цыплята разбегаются из-под ног — через кроличьи садки, на другой забор, в Кривую аллею, двадцать шагов прямо и влево, в грязный проход вдоль разбитой трубы канализации. Никто тут не лазит из-за вони и прочего, но он полез — изгадив мочой мокасины — и выбрался на улицу Кошелей, на свободу.

Жаль, не удалось утащить и продать девчонок. Еще жальче, что не удалось унести скопленные деньги. У него нет ничего. Но зато его никто не поймает. Он знает парней постарше, что работают с бандитами в Непоседах, тырят с застрявших телег все, что можно. Если он доберется к ним, то окажется вне города, верно? Пусть ищут его всю жизнь, все равно не найдут. А он разбогатеет. Сумеет подняться в ранге, станет вожаком стаи. Люди будут его бояться, в штаны делать от ужаса. Купцы будут ему платить, чтобы их не грабили. Он купит имение, нашлет ассасинов на Беллама Нома, Стонни Менакис и Муриллио. Перекупит долги родителей и заставит их платить каждый месяц — вот потеха будет! Идеально! Сестриц продаст в бордель. Потом купит титул и войдет в Совет, объявит себя Королем Даруджистана, построит новые виселицы и казнит всех, кто ему делал плохо.

Он мчался в толпе, мысли его унеслись далеко, а цель была так близка…

Тут ноги подкосились, и он больно упал; рука и бедро онемели. Беллам Ном стоял над ним, тяжело дыша, но ухмыляясь. — Отличная попытка, — сказал он.

— Мяу и Хныка! Ты их бросил…

— Запертыми. Это меня и задержало. — Он протянул руку и вздернул Цапа на ноги, заставив закричать от боли.

Беллам потащил Цапа по той же дороге. Назад.

— Однажды я тебя убью, — буркнул Цап и заморгал, когда Беллам крепче зажал его руку.

— Вы на это всегда полагаетесь, не так ли?

— На что?

— На то, что мы не такие злобные, как вы. Что мы не решимся, скажем, содрать с вас кожу. Или разбить коленные чашечки. Выдавить глаза. Решил меня убить? Тогда не удивляйся, если я успею первым.

— Ты не можешь убить….

— Не могу? Почему? Себя ты считаешь способным убить — дайте только повод, дайте только возможность. Ну, я не Стонни Менакис. Даже не Муриллио. Они люди… цивилизованные. Нет, Цап, я такой же, как ты, только старше и опытнее.

— Сделай мне хоть чего — и Муриллио тебя найдет. Ты сам сказал: он не такой. Или Стонни. Она порубит тебя на кусочки. Да, она это сделает, как только Па попросит. А он попросит…

— Большое допущение, Цап!

— Чего?

— Что они догадаются обвинить меня.

— Я скажу… как только они вернутся… я все расскажу…

— Перед исповедью или после? О том, что ты сотворил с беднягой Харлло.

— Это совсем другое! Я не нарочно…

— Ты избил его, может, даже убил. Бросил тело воронам. И все утаил, Цап. Видит Худ, если я хорошенько попрошу, даже твой папаша передаст тебя из рук в руки и спасибо скажет.

Цап молчал. Вот теперь в нем поселился настоящий ужас. Такой ужас, что у него потек пот из всех щелей, а между ног не только пот потек. Беллам — чудовище. Он вообще ничего не чувствует. Только хочет погубить Цапа. Чудовище. Зловредный демон, да. Демон. Беллам хуже всего, что… хуже всего.

— Я исправлюсь, — захныкал Цап. — Увидишь. Я все исправлю.

Но это была ложь, и они оба это понимали. Цап остается Цапом, и любые порции побоев и затрещин его не изменят. Он стоит на своем и думает: «Да, мы пришли к вам. Нас много. Нас больше, чем вы можете подумать. Вам очень, очень страшно. Мы здесь. Ну, что вы с нами сделаете?» Цап такой, каков он есть. Увы. Но и Беллам таков, каков он есть.

Оказавшись около узкой двери ничем не примечательной лавки в дальнем конце Кривой аллеи, Цап вдруг задрожал — он знает это место. Он знает…

— Чего приперся, Беллам?

— Новенький, Горусс. Дешево отдаю.

— Погоди! — завизжал Цап, но тяжелая рука зажала ему рот, затащив во тьму, смердящую кислым потом. Огр Горусс склонился, обдав щеки горячим дыханием.

— Пискун, не так ли?

— Просто мелкое дерьмо.

— Мы из него это выбьем.

— Не из такого. Он зарезал бы мамочку, чтобы поглядеть, как кровь течет. Думаю, за ним на десять лиг тянется хвост из замученных зверушек. В каждой щелке каждого двора по соседству закопано по трупу. Он такой, Горусс.

— Восемнадцать серебряных.

— Серебряных?

— Угу.

— Лады.

Цапа потащили за шкирку в заднюю комнату, потом вниз по лестнице, в смердящий мочой и грязью подвал. Заткнули рот и втиснули в железную клетку. Затем Горусс вышел на лестницу, оставив Цапа в одиночестве.

В лавке Горусс сел напротив Беллама. — Эля, племяш?

— Слишком рано для меня, Дядя.

— И долго его держать?

— Столько, чтобы выбить все дерьмо. Хочу, чтобы ты его запугал до полного слома.

— Тогда дадим ему ночь. Успеет перебрать все страхи, но чувств не лишится. Черт, племяш, я никогда не имел дела с парнями моложе пятнадцати. Мы с ними тщательно беседуем, присматриваем, и только совсем непутевые попадают на галеры. Но даже там им платят, их кормят, а через пять лет отпускают. Почти все становятся шелковыми.

— Сомневаюсь, Дядя, что Цапу это известно. Он знает лишь, что детей затаскивают в лавку и назад они не выходят.

— Наверное, так это видится.

Беллам улыбнулся: — О да, так это и видится.

* * *

— Несколько дней его не видели.

Баратол только кивнул и прошел к бочке с водой, чтобы смыть копоть со лба и рук. Чаур сидел на ящике рядом, поедая некий местный фрукт с желтой кожицей и сочной розовой мякотью. Сок капал с небритого подбородка.

Сциллара послала им ослепительную улыбку и вошла в переднюю комнату. Воздух был кислым и каким-то ломким, как бывает в кузнях; она подумала, что отныне этот запах будет сопровождать каждое ее воспоминание о Баратоле, здоровяке с добрыми глазами. — Новые проблемы с Гильдией? — спросила она.

Он утер лицо, отбросил тряпку. — Они давят, но я этого ожидал. Переживем.

— Вижу. — Она пнула груду железных прутьев. — Новый заказ?

— Мечи. В малазанском посольстве появился гарнизон, а у городской знати — новая мода. Имперские длинные мечи. Почти все местные оружейники в затруднении. — Он пожал плечами. — Но не я, разумеется.

Сциллара плюхнулась в единственное кресло и принялась нашаривать трубку. — И что такого особенного в малазанских длинных мечах?

— Все наоборот. Местные мастера еще не поняли, что им нужны ухудшители.

— Ухудшители?

— Малазанские мечи разработаны в Анте, и производятся почти все там же. Это на имперском материке. Лет триста назад разработаны, а то и раньше. Империя еще использует антанские способы литья, малость консервативные.

— Ну, если эти дурацкие вещи делают именно то, чего от них ждут, зачем перемены?

— Да, но это понятно лишь умным людям. Местные с ума сходят, пробуя разные сплавы и обработки, чтобы достичь грубой прочности… но кузнецы Анты попросту плохо нагревают железо. К тому же они используют бурую руду — Антанские холмы ей прошпигованы, а вот здесь ее найти трудно. — Он помолчал, следя, как она раздувает трубку. — Вряд ли тебе это интересно, Сциллара.

— Не особенно. Но я люблю звук твоего голоса. — Она глядела на него сквозь облака дыма, слегка прикрыв веки.

— Ну, я могу делать достойные подражания, и слух уже прошел. Местные кузнецы рано или поздно все поймут, но я уже заведу себе довольных заказчиков, так что уже местным придется сбавлять цены.

— И хорошо.

Он чуть помолчал, смотря на нее, и сказал: — Итак, Резак пропал?

— Ничего не знаю. Только то, что его не видно уже несколько дней.

— Тревожишься?

Она подумала над его вопросом. Потом подумала еще. — Баратол, я не за этим к тебе пришла. Я не ищу подмоги в поисках Резака, которого похитили или еще что. Я здесь потому, что хочу видеть тебя. Я одинока… ох, я не имею в виду, что любой сгодится… Просто хотела тебя увидеть, вот и всё.

Миг спустя он пожал плечами, поднял руки: — И вот он я.

— Тебе неприятно, да?

— Сциллара, погляди на меня. Прошу, погляди. Ты для меня слишком быстрая. Резак, историк и даже эти Сжигатели — ты пробегаешь мимо, и они крутятся волчками за твоей спиной. Будь у меня выбор, я хотел бы прожить незаметную жизнь. Мне не нужны драмы и волнения.

Она вытянула ноги. — Думаешь, мне нужны?

— В них вся твоя жизнь. — Баратол наморщил лоб, потряс головой. — Я не такой уж красноречивый, не так ли?

— Продолжай стараться.

— Ты как-то… подавляешь.

— Типично. Чуть разжиреешь — и прощай, девочка.

— Ты не жирная, сама знаешь. У тебя есть… — он помедлил, — фигура.

Она хотела было рассмеяться, но сочла, что смех выйдет очевидно болезненным. Ему станет еще хуже. К тому же, ее замечание было вовсе не попыткой отрицать истину — за последнее время она потеряла почти весь лишний, набранный при беременности вес. — Баратол, тебе не приходило в голову, что я такая, какой кажусь, потому что за всем этим больше ничего нет?

Он нахмурился сильнее.

Чаур упал с ящика, встал, пригладил голову сальной рукой и побежал во двор.

— Ты пережила слишком много плохого.

— А ты — нет? Боги подлые, ты был офицером в Алых Клинках. То, что ты сделал в Арене…

— Просто пытался убежать от схватки, Сциллара. Как всегда.

— Да о чем мы толкуем?

Он отвел глаза. — Сам не знаю. Думаю, теперь, когда Резак тебя бросил…

— А Дюкер слишком стар, а Дымка — женщина, с ней забавно, но это ж несерьезно — для меня, по крайней мере — так что нужен новый мужик. Чаур как ребенок, по уму то есть. Остаешься… ты.

Грубый сарказм в ее голосе заставил его отступить. — Остаюсь на расстоянии, — произнес он.

— Что же, — сказала она, вздыхая, — похоже, я только этого и заслужила. Расслабилась. Заблудилась. Искала, пробовала, ошибалась, пыталась снова. И снова. Это видно даже на расстоянии.

— Не то чтобы меня это задевало… вот только… не хочу быть еще одним мужчиной за твоей спиной.

— Не удивляюсь, что ты посвятил себя созданию оружия и доспехов. Проблема в том, что ты их куешь только для других.

Он промолчал. Он просто смотрел на нее (она вдруг поняла, что он смотрит уже довольно долго). Сциллара ощутила неловкость. Глубоко затянулась трубкой. — Баратол, тебе нужны личные доспехи.

И он кивнул: — Понимаю.

— Я не хочу давать обещаний, которые не смогу выполнить. Однако, кажется, период блужданий подошел к концу. Люди вроде нас с тобой проводят все время в поисках, но когда находят, не замечают этого. Пока не станет слишком поздно.

— Резак.

Она покосилась на него: — В его сердце нет свободного места, Баратол. Ни для меня, ни для кого-то еще.

— Так что он просто прячется?

— Похоже, не только от меня.

— Он разбил тебе сердце, Сциллара.

— Неужели? — Она подумала. — Может быть, разбил. Может быть, это мне нужны доспехи. — Она фыркнула. — Пора узнать свое место, вот и всё.

Баратол вздрогнул, когда она резко встала. — Куда ты?

— Куда? Сама не знаю. Куда-нибудь. А тебе что, важно?

— Погоди. — Он подступил ближе. — Послушай, Сциллара… — И замолчал. По лицу было видно, как тяжело кузнецу искать слова. Он все сильнее хмурился. — Вчера, если бы Резак зашел сказать привет, я схватил бы его за горло. Видит Худ, я, наверное, забил бы его до беспамятства и привязал к стулу. Оставил бы ждать твоего прихода.

— Вчера.

— Когда я думал, что у меня ни шанса.

Теперь ей самой стало трудно подобрать слова. — А сегодня?

— Думаю… Я уже смастерил кое-какие доспехи.

— Солдат… вернулся в строй.

— Ну, я мужчина, а мужчины никогда не учатся.

Она ухмыльнулась: — Точно подмечено.

А потом прильнула к нему. Кузнец осторожно поднял руки, чтобы заключить ее в объятия — она прикрыла глаза — что за облегчение, предвкушение, удовольствие, чистая радость! — но тут руки резко схватили ее и отодвинули в сторону. Сциллара удивленно повернула голову и увидела вошедший в двери взвод Городской Стражи.

Офицер старался выглядеть огорченным.

— Баратол Мекхар? По приказу города кузница временно закрывается. Боюсь, мне придется взять вас под арест.

— Обвинения?

— Выдвинуты Гильдией Кузнецов. Неправильный сброс отходов. Боюсь, это серьезное обвинение. Можете потерять дело.

— Не понимаю, — отозвался Баратол. — Я пользуюсь сточной трубой — ничего не проливаю…

— Да, это обычная труба, а вы должны были использовать промышленную, что идет рядом.

— Первый раз о такой слышу.

— Что ж, — послышался голос из-за спин стражников, — будь ты членом Гильдии, ты о ней слышал бы. Так? — Голос был женским, но Сциллара не видела никого за столпившимися в дверях мужчинами.

Баратол поднял руки. — Очень хорошо, я готов исправиться. Врежу правильные трубы…

— Вы сможете это сделать, — вмешался офицер, — только после должного рассмотрения дела, уплаты штрафа и так далее. А пока предприятие закрывается. Газовые клапаны будут опечатаны, оборудование и материалы изъяты.

— Ясно. Позвольте отдать указания помощнику — где жить, как…

— Боюсь, обвинения выдвинуты и против вашего ученика.

— Неверно, — сказала невидимая женщина. — Кузнец не может иметь ученика, пока не станет членом Гильдии. Эти двое подрывают наши законы.

Лицо офицера отвердело. — Она все правильно сказала. Я сюда не адвокатские разговоры разводить пришел. Я пришел арестовать вас и оставить одного из стражников, пока квалифицированный специалист не оценит предприятие.

— Момент, — сказал Баратол. — Вы арестуете Чаура?

— Таково имя вашего ученика?

— Он не ученик. Он слабоумный…

— Мало чем лучше раба, значит, — бросила невидимая чинуша Гильдии. — Склонна полагать, что здесь налицо нарушение закона гораздо более серьезного.

Сциллара наблюдала, как двое стражников ушли во двор и вернулись с выкатившим глаза, хнычущим Чауром. Баратол попытался подойти и утешить его, но стражник встал на пути, а офицер заявил, что не желает использовать кандалы, но если потребуется… так что все должны оставаться спокойными и собранными, чтобы можно было выйти подобно цивилизованным людям. Баратол заявил о праве на адвоката, офицер ответил, что хотя это не право как таковое, но подобную привилегию Баратол сможет получить, если обладает средствами.

Тут Сциллара подала голос: — Я найду адвоката, Баратол.

В глазах кузнеца блеснули облегчение и благодарность, тут за сменившиеся тревогой за участь Чаура — тот завывал и все время вырывался из рук стражников.

— Оставьте его, — попросил Баратол. — Он парень довольно мирный. Только не надо хватать.

Все вышли на улицу, оставив одного стражника в мастерской. Сциллара увязалась следом, увидев наконец чиновницу Гильдии — вполне привлекательного вида женщину, пытавшуюся выглядеть достойно, чему мешала самодовольная ухмылка на лице.

Проходя мимо нее, Сциллара схватилась рукой за косу и сильно дернула вниз.

— Уй! — Женщина развернулась, скорчив свирепую гримасу.

— Простите. Похоже, браслетом задела. — И Сциллара двинулась вдоль по улице. Офицер сзади сказал: — На ней нет браслетов.

Женщина из Гильдии зашипела: — Хочу…

Но Сциллара уже завернула за угол. Она не ожидала погони — офицер делал свою работу и не желал осложнений.

— А я-то, — пробормотала она, — готова была поймать в паутину чудного мужчину. Надеялась — молилась — что она распутает узлы моей жизни. — Она фыркнула. — Вот такая у меня удача.

* * *

Бесчисленные поколения людей, от ученых схоластов до пустых сплетников, старались понять тех, чьи разумы остаются неразвитыми, детскими, как бы плененными иным миром. Одержимость богом или демоном, кража души, разнообразные химические нарушения и гуморальные дисбалансы, травмы при рождении и даже раньше того; удары по голове в детстве; лихорадки и тому подобное. Но всем им никогда не удавалось попасть в разум слабоумного, конечно, если не считать использования сложных и опасных ритуалов «странствия духа».

Было бы проще всего вообразить внутренний мир простых чувств, неоформленных страхов и бесконечного смущения. Или некоего бестелесного демона, хватающего каждую мысль, выжимающего из нее жизнь, препятствующего любой вспышке самосознания. Но такие предположения рождаются только из внешних наблюдений. Так что крепче держитесь за руку: совершим краткое путешествие в разум Чаура.

Мир, который он видит, состоит из объектов, некоторые двигаются, некоторые нет, а некоторые можно подвинуть, если захочется. Эти три типа не обязательно фиксированы; он знает, что кажущееся обреченным на неподвижность способно проснуться, ожить, прийти во взрывное движение. Внутри себя Чаур тоже выделяет вечно меняющиеся формы. Там есть любовь, объект глубоко укорененный, из нее текут теплота, и радость, и чувство благополучия. Иногда она может выходить наружу и касаться других — но это вовсе не обязательно. Любовь внутри, это его собственный мир, и он может зайти в него когда захочет. Она выражается сонной улыбкой, не замечающей ничего во внешнем мире.

Любовь сильна, но уязвима. Ее можно ранить, вогнать в судороги боли. Когда такое случается, пробуждается иной объект. Можно назвать его ненавистью, хотя поверхность его пестрит страхом и гневом. Этот объект угнездился глубоко в душе, как и любовь, они нуждаются друг в друге, хотя связь у них напряженная, хрупкая. Вызванная к жизни страданиями любви, ненависть открывает глаза, способные смотреть только наружу — никогда на него, на сущность? называемую Чауром. Ненависть излучает жар только на объекты внешнего мира, иные из которых движутся, а иные нет, а третьи меняют свойства. Ненависть при нужде может пользоваться телом Чаура, выплескиваясь, бешено переделывая мир. Чтобы вернуть ему должную форму, чтобы избавить любовь от боли.

Ненависть обостряет зрение. Она видит цвета, не существующие для других; видя их, ненависть знает все. Знает гораздо больше того, что доступно для нормального ума.

Что это — особая чувствительность к невербальной информации? Не спрашивайте Чаура. Он же живет в своем мире.

Объект по имени ненависть имеет склонность к крови. К ее цвету, к тому, как она течет, как пахнет, какова на вкус. Абсурдная истина: ненависть любит кровь. Любит ее видеть, погружаться в нее, ощущать радость, теплоту, довольство.

Стражники сопровождали Чаура с обеих боков, они шли не спеша, задумавшись о своем и не замечая, что клубится в явно поврежденном уме пленника. А тот шел, махая руками, недавнее напряжение шеи и плеч исчезло — ясное дело, дурень забыл, в какую попал переделку, забыл, что его ведут в каталажку, что скоро Чаур окажется в клетке из прочных черных железных прутьев. Окружающие мозг дурака толстые стены, вполне очевидно, не сокрушить ничем. Не стоит он второго взгляда.

Итак, никто не увидел глаза ненависти, лезущей наружу из каждой трещины и бойницы, каждого оружейной щели — тысяча, десять тысяч блестящих глаз, видят все, замечают, оценивают и отбрасывают неподвижные объекты, а среди прочие выделяют потенциально полезные (таковы все объекты, которые можно привести в движение, если захочется.). Видят все, да, всасывая в себя и анализируя со скоростью, способной привести в потрясение нормальный разум, ибо это нечто иное, нечто чуждое, нечто почти совершенное — на свой манер, по своему закону. Оно может собрать огромные силы, сосредоточить в себе и, когда наступит нужное время, выплеснуть в ничего не подозревающий мир.

Простаки вовсе не просты. Сломанные вовсе не сломаны. Их переделывают. Ради лучшего, ради худшего? Суждения бессмысленны. Вообразите-ка мир, в котором практически любой ум слабее, чем склонен думать о себе, или изувечен столь жестоко, что не способен воспринимать полноту своего ничтожества. В таким мире жизнь идет своим чередом, безумие процветает. Глупость повторяется. Поступки раз за разом оказываются неправильными, но никто не может этого осознать с достаточной ясностью. Творятся преступления против человечности, но преступник не понимает, что на следующий день может стать жертвой; жестокая душа не способна уяснить, что причиненная жестокость возвращается десятикратно усиленной. Пожрем сегодня, а завтра пусть дети голодают. Богатство вечно обещает защиту против ограничений неласкового, хищного мира, хотя не умеет обеспечить защиту почти в каждом конкретном случае, ведь все время что-то мешает — то болезнь тирана, то предательство, то разнузданный бунт. Богатство не понимает, что зависть толпы — его собственное порождение, токсичные отходы самолюбивой экзальтации. Вообразите такой мир, и тогда… да ладно, не трудитесь. Лучше пожалейте бедного, тупого Чаура. Ибо он, никого не предупредив, пришел в движение. Мирные мысли вылетели из черепов стражи, когда дурак замолотил кулаками — два удара, и шедшие по бокам мужчины взлетели в воздух. Не успел сигнал тревоги пробить себе дорожку сквозь вялые чувства ближайшего стражника, как Чаур дотянулся до него, схватил за пояс и шею, швырнул на счастливо неподвижную стену. Офицер и последний из солдат начали разворачиваться навстречу все еще неведомой для них угрозе, а Чаур уже встречал их с улыбкой. В левой руке он держал за ушко большую амфору, подобранную у ближайшей лавки. Подвижный объект ударился о голову офицера — глиняные осколки, ливень из зерен, а в середине «бури» падающее тело. Последний стражник, схватившийся за меч и разинувший рот, чтобы поднять тревогу, в последний миг ясного сознания узрел Чаура и его широкую улыбку — дурачок, от души размахнувшись, вогнал кулак в голову солдата, продавив шлем. Шлем взлетел в воздух, за ним последовал фонтан крови из виска и уха. Стражник упал на землю. Он был жив, но временно не способен осознать сей факт.

А Чаур повернулся к Баратолу. В глазах светилась столь чистая радость, что кузнец мог лишь изумленно, испуганно пялиться.

* * *

Горлас Видикас вышел из кареты и помедлил, поправляя брюки, с некоторым неудовольствием отмечая непривлекательные складки, ставшие результатом поездки в душном экипаже. Глянул на чахоточного мастера, уже подбегавшего к нему.

— Благородный господин, — пропыхтел тот. — Насчет это, выплаты процентов… я болен, как вы знайте…

— Ты умираешь, глупец, — бросил Горлас. — Я сюда не обсуждать твои проблемы приехал. Мы оба знаем, что будет, когда ты задолжаешь, и оба знаем — хочу надеяться — что ты не жилец, так что долги не важны. Единственная разница — умрешь ты в мягкой постели или отдашь концы под ударами плетей. — Затем он подошел и похлопал мужчину по спине, подняв облако пыли. — В лагере у тебя всегда лачужка найдется, верно? Идем же, пора обсудить другие дела.

Мастер заморгал со всей убедительной жалобностью, свойственной неудачникам мира сего. Лучше, чем темный блеск злобы — глупые люди скоры на ненависть, едва ощутят, что их провели — нет, пусть уж лучше мяукает и строит гримасы «пожалей-меня».

Горлас улыбнулся: — Можешь оставаться в новом доме, дружище. Я отсрочу выплату процентов, чтобы ты смог покинуть мир в мире и достатке. — Ах и ох, разве это не удивительная щедрость? Такая уступка, такая тяжкая жертва… ну, почему идиот не падает на колени в смиренной благодарности… нет, забудем. Еще один удар по спине; пыльный старик закашлялся.

Горлас проследовал к краю большой ямы и оглядел муравейную активность внизу. — Все хорошо?

Мастер, выкашлял пригоршню желтой мокроты, подковылял к нему и встал, сгорбившись, вытирая руку о закопченную штанину. — Довольно хорошо, господин, просто отлично.

Видите, как улучшилось его настроение? Нет сомнений, все утро его мучила неопределенность. Бедный бесполезный ублюдок. Делать всю эту грязную, тяжелую работу, а потом благодарить людей вроде Горласа за честь. «Ты мне нужен, тупой дурак. Видишь? Вот улыбка снисхождения. Наслаждайся же, спеши насладиться. Улыбку я отдаю бесплатно. Но ничего больше».

— Каковы потери за неделю?

— Трое. Среднее значение, господин, как есть среднее. Один — крот в пещере, двое других померли от серой немочи. Мы нашли новую богатую жилу. Можете ль поверить — это красное железо!

Горлас воздел брови: — Красное?

Торопливый, радостный кивок. — За полвеса две цены, вот какая это штука. Кажись, ее покупают все больше…

— Да, все грезят о малазанских длинных мечах. Что ж, теперь легче будет заказать себе, ведь проклятое оружие умеет делать всего один кузнец. — Он покачал головой. — Мерзкие штуки, если спросишь меня. Непонятно. У нас нет красного железа — до сих пор не было — как же тот дурак делает столь совершенные подделки?

— Ну, благородный господин, есть старая легенда насчет как превращать обычное железо в красное, и притом без лишних затрат. Мож, не просто легенда.

Горлас хмыкнул. Интересно. Вообразите: отыскать секрет, вчетверо поднять цену… — Ты только что подал мне идею, — пробурчал он. — Хотя сомневаюсь, что кузнец передаст мне секрет. Придется платить. Много.

— Мож, партнерство? — подсказал мастер.

Горлас скривился. Он не просил советов. Но да, партнерство может сработать. Что-то он слышал насчет того кузнеца… что-то о конфликте с Гильдией. Что же, Горлас смог бы все уладить — за соответствующее вознаграждение. — Не обращай внимания, — сказал он слишком громко, — это лишь мысли вслух. Я уже отказался от замысла — слишком сложно, слишком дорого. Давай забудем, что вообще это обсуждали.

— Да, господин.

Не смотрит ли мастер слишком задумчиво? Горлас подумал, что, возможно, следует ускорить кончину этого дурака.

По дороге, что лежит позади них, приближалась телега.

* * *

По-настоящему глупо. Он выбрал сапоги для конной езды, а они оказались старыми, изношенными, да и плоскостопие вроде бы проявилось. Давненько он так далеко не ходил — и теперь ноги покрылись мозолями, чертовски болезненными мозолями. Итак, запланировав прибыть в рабочий лагерь под гром и молнии, показать, что готов взорваться от гнева, а потом явить пригоршню серебряных консулов — и обрадованный мастер спешит послать гонца, чтобы найти блудного Харлло — Муриллио оказался на заднике тряской телеги, весь в пыли и поту, среди тучи мух.

Ну, придется извлечь всё из того, что есть. Не так ли? Едва вол остановился на гребне холма, старый дуэлянт медленно,словно улитка, двинулся туда, где стоял упомянутый мастер с неким щеголеватым господином. Муриллио снова и снова замедлял шаг, морщась от выстрелов боли в ногах, с ужасом думая о долгом пути назад, в город — в руке тоненькая рука Харлло, тьма накатывает на траншеи по сторонам — воистину долгий, долгий путь, и как он справится, оставалось для него загадкой.

Солдаты все знают о мозолях, не так ли? А также мужчины и женщины, которым приходится тяжко трудиться. Всем остальным они кажутся мелкой, незначительной болячкой — и если прошли годы с тех пор, как вы последний раз натоптали мозоли, так легко забыть, небрежно отбросить воспоминания о том, насколько они отупляют разум.

Грубая кожа сапог натирала мозоли; он словно шагал по осоке. Выпрямить спину. Все-таки не следует хромать… Напрягая всю волю, Муриллио осторожно шел, шаг за шагом, туда, где мастер и знатный господин обсуждали что-то с возчиком. Подойдя поближе, он уставился на господина. Знакомое лицо… но где? Когда?..

Возчик получил у мастера указания, куда сгружать припасы, и уехал, небрежно кивнув Муриллио. Мастер с любопытством глядел на пришельца; когда Муриллио оказался вблизи, он харкнул на сторону и сказал: — Похоже, вы заблудились, господин. Ежли монета имеется, можте занять место за столом рабочих — еда тут простая, но вполне сытная. Вот только выпить не подаем, кроме слабого эля. — Он хрипло хохотнул. — Мы ж не придорожная харчевня, а?

Муриллио долго обдумывал, как ему подступить к делу. Однако он не ожидал присутствия на сцене чертова богача, и что-то ему подсказывало: простые переговоры с передачей двойной платы за голову пятилетнего мальчишки могут опасно осложниться. — Вы главный в лагере, господин? — спросил он мастера, сперва вежливо поклонившись благородному господину. Дождавшись утвердительного кивка, Муриллио продолжал: — Очень хорошо. Я пришел в поисках юного мальчика по имени Харлло, которого продали к вам в работы несколько недель назад. — Он торопливо поднял закрытую перчаткой руку. — Нет, я не имею желания оспаривать законность приобретения. Я всего лишь желаю выкупить мальчика на свободу и доставить назад, к, э… ужасно встревоженным родителям.

— Да неужто? — Мастер поглядел на благородного господина.

Муриллио подумалось, что он вроде бы должен знать этого молодого человека.

— А вас зовут Муриллио, — сказал благородный. Глаза его странно блеснули.

— Жаль, что я не имею чести…

— Ну, это точно. Между тем я главный инвестор здешних работ. А еще я Советник. Горлас Видикас из Дома Видикас.

Муриллио склонился во второй раз, пряча отвращение за вежливостью. — Советник Видикас, какое счастье встретить вас.

— Неужели? Сомневаюсь. Я вас не сразу опознал. Видите ли, вас мне указали несколько лет назад на празднике в одном имении.

— О? Ну, было время, когда я…

— Вы в списке, — прервал его Горлас.

— Каком?

— Хобби моего друга, хотя сомневаюсь, что он рассматривает его как хобби. Честно говоря, если бы я использовал это слово, говоря о его списке, он вызвал бы меня.

— Извините, — сказал Муриллио, — но, боюсь, я не понимаю, о чем вы толкуете. Какой-то список, не так ли?

— Возможных заговорщиков, — слабо улыбнулся Горлас, — в деле убийства Турбана Орра, уже не говоря о Ревиде Лиме — или это был другой Лим? Плохо помню. Но неважно. Да, Турбан Орр и загадочное самоубийство Госпожи Симтали — все в одну ночь. Я был там, знаете ли. Видел убийство Турбана Орра собственными глазами. — Теперь он действительно улыбался, как будто воспоминания породили волну ностальгии; однако глаза были суровыми, они сверкали остриями шпаг. — Мой друг, разумеется, Ханут Орр, и это его список.

— Помню приглашение на праздник у Симталей, — ответил Муриллио. Память его вернула мгновения после выхода из спальни Госпожи — он оставил ей средства, которыми можно покончить с жизнью — и тогдашние мысли о том, от чего он отказывается и чем это может обернуться в будущем. Что же, вполне понятно, что прошлое вернулось и скорчилось у ног бешеным псом, оскалив зубы. — Увы, дуэль я пропустил…

— Это была не дуэль, Муриллио. Турбана Орра спровоцировали. С ним расправились. Заказное убийство, прямо говоря. Убийство, не дуэль — вы хотя бы понимает разницу?

Мастер переводил взгляд с одного гостя на другого — удивленно и тупо, словно бык.

— Понимаю, господин. Но я не был свидетелем событий…

— Так вы называете меня лжецом?

— Извините? «Боги подлые! Десять лет назад я уладил бы дело с идеальной грацией и насмешливым спокойствием. Обиды были бы сглажены, долги уплачены даже без прямого о них упоминания. Десять лет — и…»

— Вы назвали меня лжецом.

— Нет, не припоминаю такого, Советник. Если вы говорите, что Турбан Орр убит, пусть так оно и будет. Что до моего участия в некоем заговоре… ну, это само по себе опасное обвинение. — Ох, он начинал понимать, куда все клонится. Нет, понял уже некоторое время назад. Все написано в глазах Горласа Видикаса — Муриллио вспомнил, когда в последний раз видел этого человека и слышал о нем. Горлас наслаждается дуэлями. Обожает убивать противников. Да, он присутствовал на одном из поединков ублюдка и заметил…

— Кажется, — продолжал Горлас, — мы задели честь друг друга. — Он грубо хохотнул. — Когда вы отказались от обвинений, я подумал было, что вы готовы поджать хвост между ног и уползти по дороге. И, возможно, я позволил бы вам уйти — это ведь навязчивая идея Ханута, не моя.

Муриллио молчал, понимая, что сам загнал себя в ловушку, что мастер засвидетельствует: повод для дуэли исходил от него, а не от Горласа Видикаса. И еще он понял: нет ни малейшего шанса, что Горлас позволит ему уйти.

— Само собой, — разглагольствовал советник, — я не намерен отзывать обвинение. Так что или признайте его, или вызовите меня, Муриллио. Смутно припоминаю, что вас считают хорошим фехтовальщиком. — Он обвел взором дорогу. — Место кажется подходящим. Зритель вот только убогий. Однако…

— Извините, — встрял мастер, — но скоро прозвучит сигнал к смене. Рабочие получат прекрасное зрелище — вы двое на гребне холма. Если изволите.

Горлас подмигнул Муриллио и сказал: — Что же, мы готовы подождать.

Мастер потрусил вниз по тропе, в яму, чтобы лично передать десятникам новость. После долгого дня в шахтах поединок их развлечет.

Едва мастер скрылся сглаз, Горлас ухмыльнулся: — Ну, есть ли нам чем подколоть друг дружку, пока нет свидетелей?

— Спасибо за приглашение, — сказал Муриллио, подтягивая ремешок перчатки. — Турбан Орр не заслужил достойной смерти. Ханут ваш друг? Скажите, вам нравится спать среди змей или вы просто дурак?

— Если это попытка вывести меня из себя, то жалкая. Думаете, я не знаю всех трюков дуэли? Боги подлые, старик. Да, я рад вашему признанию — Ханут придет в восторг, узнав, что его подозрения были точны. Что важнее, он сочтет себя мне обязанным. — Тут он склонил голову набок. — Разумеется, долг будет больше, если я доставлю вас живым. Поединок до ранения. Оставим вашу участь на усмотрение Ханута. Да, это было бы идеально. Итак, Муриллио, поединок до ранения?

— Как желаете.

— Вам сапоги жмут?

— Нет.

— Кажется, вам нехорошо, Муриллио. Или это нервы?

В яме зазвенели колокола. Далекие крики; из штреков потекли массы перепачканных работников — на таком расстоянии они едва походили на человеческие существа. Вестники побежали вдоль колонн, передавая новость.

— Этот Харлло был твоим голубком, что ли?

Муриллио глянул на Горласа Видикаса: — Вы вроде взяли в жены дочь Эстрейсиана Д’Арле? В последнее время она сделала себя… популярной, не так ли? Увы, я начал понимать, почему — вы ведь не вполне мужчина, правда, Горлас?

При всей своей недавней браваде советник побледнел даже в тусклом закатном свете.

— Ужасно, не правда ли, — продолжал Муриллио, — как любая мерзкая подробность, сколь угодно личная и тайная, покидает огороженный мир знати и несется крылатым семенем к нам, простым людям, нам, низкорожденным. Что же стряслось с чувством чести?

Рапира вырвалась из убежища ножен, острие указало на Муриллио. — Вытаскивай оружие, старикан.

* * *

Крут из Тальента вошел в комнату. Увидел, что Раллик Ном стоит у окна, хотя окно закрыто. С равным успехом мог бы смотреть в стену. Ох, странный он стал, еще страннее, чем был раньше. Все это молчание, все это чувство чего-то… совсем неправильного. У него в голове? Может быть. Что за тревожащая мысль: Раллик Ном может быть неправ.

— Все верно, — начал Крут, опуская на стол джутовый мешок с провизией. — Старый контракт прекращен, принят новый. Пахнет отчаянием, не так ли? Боги, Себа даже меня назад призвал. От такого приглашения не откажется ни одни человек в здравом уме. — Он помедлил, вглядываясь в друга. — Так что теперь ты редко когда сможешь меня видеть. По тому, что я разузнал, новое дело будет простым, но в нем прольется аристократическая кровь.

— Неужели? — без выражения сказал Раллик.

— Слушай, — пискнул Крут, выдав все свое напряжение, — я же не мог сказать нет, правда? Удобно жить на твои денежки, но у мужчины должна быть гордость. Я получил шанс прыгнуть в самую гущу событий. Получил шанс войти в Гильдию. Раллик, я должен согласиться. Понимаешь?

— Для тебя это так важно, Крут?

Крут кивнул.

— Тогда… мне лучше будет тебя покинуть.

— Прости… реальная жизнь полна… какое там слово?

— Компромиссов.

— Точно. Вот если бы ты сместил Себу, мы не попали бы в такую ситуацию, это верно. Слишком трудно ждать и ждать.

— Не было плана смещения Себы Крафара, — заявил Раллик. — Извини, если я непреднамеренно ввел тебя в заблуждение. Не то чтобы меня Гильдия вообще не интересовала… — Он помялся. — Крут, послушай внимательно. Я могу дать тебе сколько-то денег — например, на полгода обеспеченной жизни. Просто отклони приглашение Себы — ты сам не понимаешь, на что подписываешься…

— А ты понимаешь? Нет, Раллик, суть в том, что если я ничего не понимаю, то только потому, что отошел от дел…

— Надо бы этому радоваться.

— Не нуждаюсь в снисходительном дерьме, Раллик Ном. Ты стал сплошной тайной. Ничего кроме секретов. Но ты живешь со мной, ешь то, что я готовлю — и оставляешь меня в стороне. Ну, мне это не по нраву, так что можешь уходить. Не думай плохо — Себе я ничего не расскажу.

— Я не могу купить твою отставку, Крут?

— Нет.

Раллик кивнул и отошел к двери. — Береги себя, Крут.

— И ты, Раллик.

* * *

Выйдя из узкой задней двери дома, Раллик Ном оказался в узкой, заваленной отбросами улочке. Последний выход в мир обернулся тяжелым ранением от руки Крокуса Свежачка; он долго лежал, выздоравливая, в «Гостинице Феникса», и уже очевидно — никто из знающих о его визите не проболтался. Ни Крюпп, ни Коль, ни Муриллио, ни Миза с Ирильтой. Гильдия не проведала о его тайном возвращении. Даже дальний родственник Торвальд промолчал — хотя этот тип так откровенно его избегает, что это кажется смешным и даже обидным.

Итак, в каком-то смысле Раллик стал невидимкой.

Он постоял на улочке. Все еще не стемнело — над головой полоса света. Странно оказаться на улице днем; они понимал, что вскоре кто-нибудь бросил на него взгляд, узнает — глаза раскроются от удивления — и понесется словечко к Себе Крафару. Что потом?

Ну, Мастер Гильдии, вероятно, подошлет одного из подручных — узнать, чего нужно Раллику. Чего он ждет от Гильдии? Может даже последовать приглашение назад… но так или иначе, ему крышка. Прими, и попадешь прямиком в ловушку. Откажись, и начнется охота. Мало кому удастся сразить Раллика в схватке один на один, но они выберут не такую тактику. Нет, его ждет стрела в спину.

Есть и другие места, где можно прятаться — и можно прямиком пойти в Дом Финнеста. Но не один Крут стал нетерпеливым. К тому же он никогда не любил тянуть время, хитрить. Конечно, если это не требовалось для выполнения заданий Гильдии.

Нет, пришло время ворошить угли. Если вера Себы Крафара в себя пошатнулась от драки с кучкой упрямых малазан… что же, сейчас его можно повалить.

Мысль вызвала у Раллика Нома слабую улыбку. «Да, я вернулся».

Он направился к «Фениксу».

* * *

Сигналы тревоги раздавались на неровной границе районов Дару и Приозерного; Баратол, тащивший Чаура за руку, словно ребенка-великана, успел миновать шесть улиц. Они разминулись с несколькими патрулями, но приказы еще не успели догнать беглецов — хотя было очевидным, что уйти бесследно не получилось. Стражники и прохожие легко припомнят встречу с двумя здоровенными иноземцами — один ониксовый, другой оттенка дубленой кожи — которые торопливо шли куда-то.

Баратолу пришлось оставить всякие попытки маскироваться. Чаур всю дорогу завывал с пылким негодованием впервые высеченного ребенка — ребенка, пораженного страшным открытием: не все поступки одобряются любящими родителями и сталкивать, к примеру, брата с утеса почему-то не дозволено.

Он пытался успокоить Чаура, но тот, хоть и дурачок, легко уловил оттенок неодобрения в голосе, тем более Баратол не особенно и старался скрыть неодобрение — что же, он имел на это право, он был потрясен внезапностью событий! — и теперь громадное дитя будет голосить до полного изнеможения, а изнеможение наступит ох как нескоро…

В двух улицах до гавани трое стражников в тридцати шагах позади них внезапно разразились криками; охота пошла по — серьезному. К удивлению Баратола, Чаур вдруг замолчал. Кузнец на бегу подтащил его поближе. — Чаур, слушай. Иди назад на корабль — понял? Назад на корабль, к леди, понял? Назад к Злобе — она тебя спрячет. На корабль, Чаур, понял?

Чаур Кивнул. Глаза его были красными, по щекам текли слезы, лицо опухло.

Баратол толкнул его: — Иди один — я тебя догоню. Иди!

И Чаур пошел, пошатываясь и расталкивая людей, пока перед ним словно чудом не открылся проход.

Баратол повернулся, готовясь задать взбучку троим стражникам. Нужно дать Чауру хоть сколько — то времени…

Он управлялся вполне успешно — кулаки и сапоги, локти и колени — и если бы не прибывшие подкрепления, он остался бы победителем. Шестерых на одного оказалось слишком много, и его повалили на землю, забили почти до потери сознания.

Случайная мысль проплыла сквозь миазмы боли и смятения, пока его тащили в ближайшую каталажку. Он уже видывал камеры. Там не так уж плохо, пока дело не доходит до пыток. Да он мог бы устраивать экскурсии по тюрьмам — из страны в страну, с континента на континент. А всего — то хотелось основать кузницу без разрешения местной Гильдии.

Что может быть проще?

Затем обрывки размышлений уплыли и его, хотя бы на время, благословило забытье.

* * *

— … и это великая глупость с нашей стороны, милый Резак, видеть все свои ошибки, но не находить в себе сил их исправить. Мы сидим, отупев от отчаяния, и при всей своей гениальности, всей своей чувствительности и необычайной способности видеть истину вещей тонем, словно улитки в половодье — цепляясь за насиженный камень и с ужасом ожидая момента, когда нас от него оторвет. Перед лицом страшного бедствия мы всего лишь цепляемся за место.

Можешь ли ты вообразить мир, в котором все преступления наказываются, в котором правосудие воистину слепо и не протягивает рук, готовясь радостно склониться под весом денег и влияния? Мир, в котором человек принимает ответственность за все свои ошибки, небрежности, за жестокие следствия равнодушия и лени? Нет, мы всё скорее убегаем и кружимся, пляшем и вертимся, впадая в круговерть плясобега, пока ноги не станут размытыми пятнами! Наши души превратились в тени, снующие в хаотическом несогласии. Мы поистине мастера уверток — не сомневаюсь, прежде это было способностью к выживанию, хотя бы в физическом смысле, но прилагать инстинкты к деяниям души — вот самое ужасное преступление против морали. И мы совершаем его снова и снова, чтобы продолжить существование. Итак, вот доказательство, что способность к выживанию может обращаться в свою противоположность и, отрекаясь от морали, мы обретаем тупое, жалкое, пустое выражение, пример которого Крюпп видит ныне напротив себя.

— Извини… что?

— Милый Резак, это тяжелый день. День неправильных решений и недопониманий, день неудач и убожества. День, в который мы скорбим о неожиданном, разверзнутой пасти «слишком поздно», глотающей нелепые решения, глотающей сами звезды. Если бы мы были истинно смелыми, мы с великим безрассудством шагнули бы в бездну, на высокую и шаткую тропу богов и, увидев то, что видят они, смогли бы наконец осознать безумие борьбы, абсурдность надежды, и шагнули бы за край, плача по темному будущему. Мы рыдали бы, друг, рыдали бы.

— Может, насчет убийства я знаю все, — пробубнил Резак, уставив остекленевшие глаза в кружку, которую сжимал в руках. — И может, ассасины не тратят времени на мысли, заслужила жертва смерть или нет. И даже на мысли вообще. Монета в руках или любовь в сердце — у награды так много… оттенков. Но этого ли она хочет на деле? Или это какой-то мгновенный… всплеск, как будто лопнула фляжка, которую вовсе не намеревались открывать… вино течет, руки красные, всё… красное.

— Резак, — сказал Крюпп тихим, но решительным тоном. — Резак. Ты должен выслушать Крюппа. Ты должен услышать… он покончил с блужданиями, испил свою долю ужасной и горькой беспомощности. Слушай! Резак, есть пути, по которым нельзя ходить. Пути, с которых нет возврата, как бы сильно ты не желал, как бы громко не кричала душа. Дорогой друг, ты должен…

Резак вздрогнул и вскочил. — Она не могла иметь в виду, — сказал он. — Она не могла намекать… Будущее, ей расписанное… волшебная сказка. Конечно, так и будет. Должно быть. Нет, нет и нет. Но все же…

Крюпп следил, как молодой человек уходит, как Резак проскальзывает в двери «Феникса» и пропадает из вида.

— Печальная истина, — сказал Крюпп, и неприсутствующие слушатели согласно вздохнули, — что привычка к излишней пышности речи затемняет точный смысл. Намерение легко скрывается за величественным избытком нюансов, за ритмом одновременно серьезным и шутовским, за склонностью к самовлюбленному лукавству, и немудрый легко проскальзывает мимо, погружаясь в воображаемые миры, в которых он столь чудесен, что не нуждается в убеждениях, ибо ему вполне достаточно своей непревзойденной мудрости. Вздохнем и вздохнем снова.

Поглядите на Крюппа, ковыляющего в высоких башмаках — но нет, его равновесие не всегда точно, пусть он и заслужил почести за весьма многие дела. Ковыляет, я говорю, и падают звезды, и плачут боги, и беспомощность стала кровавым океаном, он вздымается — но ведь мы утонем не одни? Нет, мы соединимся со славной компанией в сем леденящем уюте. Виновные и невинные, быстрые и вялые, умные и глупые, праведные и порочные — потоп равняет всех, опускает лицами в волну. Увы мне.

Увы мне…

* * *

Чудо — не услышанное в пересказе из вторых, третьих уст, но увиденное. И вы засвидетельствуйте: четверо носильщиков могли бы пронести паланкин мимо, но — смотрите! — слабая, узловатая рука протягивается, влажные пальцы касаются лба Мирлы.

И носильщики, привыкшие к подобным жестам случайной милости, останавливаются.

Она уставилась в глаза Пророка и узрела ужасающую боль, до совершенства очищенное ничтожество, знание, выходящее далеко за пределы понимания ее бесполезного, полного чепухи разума. — Мой сын, — прошептала она. — Мой сын… моя суть… мое сердце…

— Суть, да, — сказал он, и пальцы впились в лоб стальными гвоздями, обнажая весь ее стыд и срам, ее слабость, ее бесполезную глупость. — Я могу благословить. Ты чувствуешь мое прикосновение, милая женщина?

И Мирла смогла лишь кивнуть, ибо она почувствовала, о да, почувствовала.

Сзади наплыл на нее трепещущий голос Бедека: — Славный Пророк… наш сын похищен. Мы не знаем, где он, и мы думали, мы думали…

— Ваш сын недоступен спасению, — заявил Пророк. — В его душе мерзость знания. Я могу ощутить, как вы двое слились ради его зачатия… да, твоя кровь стала ядом рождения. Он понимает сочувствие, но не сочувствует. Он понимает любовь, но пользуется ею как оружием. Он понимает будущее и знает, что оно не будет ждать никого, даже его самого. Твой сын — живая пасть, живая пасть, и пищей ему будет весь мир. — Рука отдернулась, оставив на лбу Мирлы ледяные пятна — в этих местах умерли все нервы. Навсегда. — Даже Увечный Бог должен отвергнуть такую тварь. Но тебя, Мирла, и тебя, Бедек, я благословляю. Благословляю вашу пожизненную слепоту, ваше бесчувственное касание, бегство недокормленных умов. Благословляю увядание двух прекрасных цветков — дочерей ваших — ибо вы сделаете из них точные свои копии, если не хуже. Мирла. Бедек. Я благословляю вас во имя пустой жалости. Теперь идите.

И она сделала шаг назад, споткнулась о тележку, повалила ее и Бедека. Он завопил, тяжело ударившись о мостовую, а через мгновение жена шлепнулась на него сверху. Левая рука громко треснула, пока носильщики с Пророком удалялись; толпы поклонников ринулись следом, бездумно и безжалостно топча упавших. Тяжелый башмак наступил на бедро Мирлы, и она закричала, потому что новый перелом послал волну мучительной боли по всей ноге. Другая нога, босая, ударила ее в лицо, ногти рассекли щеку. Пятки топтали руки, пальцы, лодыжки.

Бедек ухитрился мельком взглянуть вверх и увидел лицо человека, отчаянно перелезавшего через них — они оказались на пути к Пророку, и когда этот человек поглядел вниз, просительное выражение на его лице сменилось черной злостью. Он вогнал каблук сапога в горло Бедека, раздавив трахею.

Потеряв способность дышать после этого несчастья, Бедек выпучил глаза. Лицо его стало сине-серым, а потом багровым. Сознание покидало его, глаза тускнели, тускнели.

Все еще вопя, Мирла подползла к мужу — увидев только, что он неподвижен — и пробилась сквозь лес твердых, движущихся ноги — колени и щиколотки, подошвы… и оказалась вдруг на открытом пространстве, на скользких камнях.

Хотя она не могла видеть, но пятна гангрены расползались по лбу — она только ощутила нечто мерзкое, ужасающе мерзкое, как будто кто-то бросил рядом какую-то падаль. Она просто не может разглядеть… Боль в сломанном бедре пульсировала, нога стала мертвым грузом, как бы отделившись от тела.

Мы бежим с места, где нас ранили. Как любой зверь, мы бежим от места, где нас ранили. Бежим или ползем, ползем или тащимся, тащимся или хотя бы дергаемся. Мирла поняла, что даже такого усилия ей не совершить. Она сломана. Она умирает.

Она умирает.

«Глядите! Я благословлена. Он меня благословил.

Благослови вас всех».

* * *

Он едва способен стоять на ногах — а придется вести дуэль. Муриллио развязал кошель и бросил только вернувшемуся мастеру. Кошель упал с тяжелым стуком, подняв облако пыли. Я пришел за мальчиком, — сказал Муриллио пыхтящему, покрасневшему от натуги старику. — Тут больше, чем он стоил — вы принимаете плату, мастер?

— Не принимает, — сказал Горлас. — Я придумал для малыша Харлло нечто особенное.

— Он никоим образом не вовлечен в…

— Ты только что вовлек его, Муриллио. Один из вашего клана. Может, даже отродье одного из твоих бестолковых друзей в «Гостинице Феникса». Вы ведь там привыкли околачиваться? Ханут узнал о вас все, что только можно узнать. Нет, мальчик уже вовлечен, и поэтому тебе его не получить. Я возьму его и вдоволь потешусь.

Муриллио вытащил рапиру. — Что делает людей такими, как ты, Горлас?

— Могу спросить то же самое про тебя.

«Что же, вся жизнь — сплошная ошибка. Возможно, мы с ним схожи сильнее, чем готовы признать». Он увидел, как мастер поднимает кошелек. Мерзавец взвесил его на ладони и ухмыльнулся: — Насчет тех процентов, Советник…

Горлас улыбнулся: — Кажется, ты наконец-то очистился от долгов.

Муриллио принял стойку: клинок выставлен, правая рука слегка согнута в локте, левое плечо назад, чтобы уменьшить площадь поражения тела. Не спеша покачался, ища точку равновесия.

Все еще улыбаясь, Горлас Видикас встал почти в такую же позицию, только чуть сместил торс вперед. Этот дуэлянт явно не готовится отступать. Муриллио припоминал виденную им схватку: до самого финала Горлас не сделал даже шага назад, не желая сдавать и пяди земли, не заботясь о преимуществах, которые иногда дает тактическое отступление. Нет, он будет давить и напирать, ничем не поступаясь.

Горлас щелкнул рапирой по клинку Муриллио, бросая презрительный вызов и желая оценить реакцию.

Реакции не было. Муриллио просто вернулся в первоначальную позицию.

Горлас нанес несколько пробных выпадов, целя в разные точки возле оружейного пояса, играясь с гардой; Муриллио мог бы попытаться заклинить перекрестьем гарды рапиру противника, но при этом пришлось бы изогнуть запястье — не намного, но Горлас поспешил бы сделать прямой выпад сквозь ослабевшую защиту. Поэтому Муриллио не мешал ему. Он не хотел торопиться. Он подозревал? что ему, уставшему, сбившему ноги, удастся нанести лишь один решительный удар. Пронзить острием коленную чашечку, или голень опорной ноги, или нанести порез в область сухожилий, навсегда лишив врага возможности сражаться привычной рукой. А может быть, выше, в плечо, когда противник присядет для низкого выпада.

Горлас наседал, сокращая дистанцию. Муриллио отступил.

Ноги пронзила боль.

Он ощутил, что в сапогах стал мокро. Проклятая вонючая сукровица из вскрывшихся мозолей…

— Думаю, — заговорил Горлас, — у тебя что-то не то с ногами. Муриллио, ты стоишь как на гвоздях.

Муриллио пожал плечами. Ему было не до разговоров — сохранить концентрацию под уколами боли становилось все труднее.

— Что у тебя за немодная стойка, старикан. Слишком… высокая. — Горлас продолжал играть рапирой, угрожая то тут, то там. Он начал раскачиваться на пятках, вынуждая Муриллио повторять эти движения.

Когда он наконец перешел к нападению, движения стали быстрыми как удары молний.

Муриллио заметил обманный выпад, отвел выпад настоящий и выбросил руку в ответ — однако в этот миг он качнулся назад, и острие рапиры только порвало кружева на рукаве Горласа. Прежде чем он успел вернуть равновесие, молодой дуэлянт резко отбил его выпад и выбросил руку вперед еще сильнее, помогая все телом — приблизившись так сильно, что защита Муриллио оказалась неэффективной, как прежде нападение.

Жжение в левом плече. Пошатнувшись назад (движение заставило рапиру противника выйти из раны), Муриллио выпрямился. — Кровь пущена, — сказал он, и голос задрожал от боли.

— Ой, — сказал Горлас, снова принявшись качаться взад и вперед, — а я передумал.

«Одного оскорбления недостаточно. Я ничему не учусь».

Муриллио ощутил, как тяжело бьется сердце. Шрам от недавней, почти смертельной, раны запульсировал, готовый открыться. Он чувствовал, как сочится кровь из плеча, чувствовал теплые капли, промочившие рукав до локтя.

— Кровь пущена, — повторил он. — Сам можешь видеть, что больше я фехтовать не способен. Мы заключили соглашение при свидетеле, Горлас.

Горлас глянул на ручного мастера: — Ты точно помнишь, о чем мы говорили?

Старик пожал плечами: — Вроде бы насчет ранения…

Горлас нахмурился.

Мастер прочистил горло. — Ни и всё. Думаю, это был спор. Никак не слышал, чтобы вы соглашались.

Горлас кивнул: — Свидетель свое слово сказал.

Сотни зрителей в яме шумели и свистели. Муриллио гадал, нет ли среди них Харлло.

— Готовься, — сказал Горлас.

Что же, будь что будет. Десять лет назад Муриллио уже стоял бы над трупом этого типа, сожалея, конечно же, что не удалось решить дело миром. Благодать ушедших дней, старого ясного мира. А сейчас все так… перепуталось.

«Я сюда не умирать приехал. Лучше что-то сделать. Я должен выжить. Ради Харлло». Он вернулся к прежней стойке. Что же, для ослабевшего пригодна лишь защита; он должен отражать выпады, а если контратаковать, то лишь ради нанесения смертельной раны. «Так должен думать Горлас, так текут мысли в его ублюдочном уме. Ну, пора его удивить».

Шаг и выпад получились элегантным и очень быстрыми для человека его возраста. Горлас, только что качнувшийся вперед, был вынужден отпрянуть, парировав с трудом и без всякого изящества. Ответный удар он нанес торопливо и неаккуратно; Муриллио поймал его рапиру, отбил и сделал второй выпад — тот, который готовил с самого начала — вытянулся, целясь в сердце или легкое — все равно, сойдет и то и это…

Но каким — то непостижимым образом Горлас уже оказался ближе, сместившись вбок — он, оказывается, и не отступал назад, просто отклонил торс — и на этот раз выпад его был очень обдуманным, точным.

Муриллио уловил блеск даруджийской стали и перестал дышать. Что-то текло по боку, заполняло рот.

Он еще ощутил, как рвется горло — Горлас выдернул острие рапиры из раны и отступил вправо.

Муриллио начал поворачиваться за ним, но потерял контроль над телом, ноги согнулись… он лежал на твердой земле.

Мир померк.

Он слышал, как Горлас что-то говорит — то ли сожалеет, то ли нет.

«О Харлло. Мне так жаль… жаль…»

И наступила тьма.

Его пробудил удар ногой в лицо, но боль тут же исчезла, унося с собой всё прочее.

Горлас Видикас встал над трупом Муриллио. — Позови возчика, пусть отвезет тело в город, — сказал он мастеру, склоняясь и вытирая оружие о ручное кружево шелковой рубашки жертвы. — Доставьте его в «Гостиницу Феникса», и рапиру, и все остальное.

В яме люди веселились и стучали кирками, словно толпа оборванных варваров. Горлас обратил лицо к ним и поднял руку в приветствии. Крики усилились. Он повернулся к мастеру: — Дополнительный бочонок эля рабочим.

— Они будут пить за ваше здоровье, Советник!

— Да, и найдите мне мальчишку.

— Думаю, это его смена в шахте, но я кого-нибудь пошлю.

— Отлично. Не церемоньтесь с ним. Но проследи, чтобы его не забили до смерти. Если его убьют, я лично выпущу кишки каждому. Убедись, что все поняли.

— Слушаюсь, Советник. — Мастер помешкал. — Никогда не видывал такого умения… казалось, он вас сделает…

— Уверен, он и сам так думал. Иди ищи возчика. Быстро.

— Спешу, Советник!

— Да, я беру кошель. Мы в расчете.

Мастер поспешил поднести деньги. Ощутив тяжесть кошеля, Горлас поднял брови. Годовое жалование мастера у него под носом. Похоже, Муриллио принес все свои сбережения. В три раза больше всех процентов, не уплаченных этим дураком. Но если бы мастер начал пересчитывать и откладывать лишнее… что же, тут осталось бы два трупа. Может быть, старый дурак не так — то глуп.

Это был, как подумал Горлас, отличный денек.

Итак, вол начал долгое возвращение в город, заковылял по выбоинам дороги, и на дне телеги лежало тело человека, ставшего слишком порывистым и, вполне возможно, слишком старым для опасных авантюр; но кто посмеет сказать, что сердце его очерствело? Кто упрекнул бы его в нехватке мужества? Но отсюда возникает более тяжелый вопрос: если сердца и мужества недостаточно, что нам делать?

Вол чуял кровь, и она ему не нравилась. Это запах хищников, охотников. В косном мозге животного пробудились самые темные инстинкты. Он ощущал за спиной смерть, и сколько бы шагов он ни делал, запах смерти не отставал. Вол ничего не понимал и потому покорялся.

В сердце зверя нет места скорби. Он горюет лишь по себе самому. Вот двуногие хозяева, они совсем другие.

Мухи летали, тоже не задавая вопросов. Свет дневной угас.

Глава 18

Он из толпы, его никто не знает

Вам не запомнить стертого лица

В душе кружится темных страхов стая

Не ведая начала и конца

Он так себе, хотя не хуже прочих

Не падайте в его бездонный взгляд

Звезда любви объята мутной ночью

И не найти уже пути назад

Ни брат он вам, не друг и не спаситель

Подходит, лишь стремясь сорвать цветок

Сочувствия. Но руку оттолкните

Куст розовый ему не был бы впрок

Он ощипал свой сад, оставив кости

Плоть изодрал, взлелеяв боль и страх

Похоронив себя, блуждает по погосту

Скрипит зубами, топчет пыль и прах

Я вижу с ужасом, что он воссел на троне

Стыда и срама сбросив пелену

Навеяв нам мечты о теплом доме

И каждому суля покой и тишину

Он в равнодушии людском черпает силы

Никто не смеет возражать ему

Лишившись воли, мы бредем уныло

И убивают нас по одному.

«Король всходит на трон», надпись на Стене Поэтов в Королевских темницах Анты

С рычанием повернув голову, Шен бросился на Локона. Громадный белый зверь не стал огрызаться или убегать, но просто сместился в сторону, оскалив пасть в подобии смеха. Блед следил за ними с недалекой дистанции. Все еще скалясь, Шен нырнул в высокую траву.

Барен, Слепая, Руд и Геар даже не замедлили бега — такие стычки случались уже не раз — и продолжали двигаться в строе, напоминающем полумесяц (Руд и Геар были на флангах). Антилопы завидели их с юго-западного холма — малейшее движение головы одной из Гончих, и животные умчатся со всех длинных ног, и в сердцах их барабанами застучит смутный ужас.

Но сегодня Гончие Тени не охотятся. Ни на антилоп, ни на бхедринов, оленей или норных ленивцев. Ордам тварей, живущих в состоянии благословенной незаметности или страха, не придется переходить от первого состояния ко второму — по крайней мере из-за чудовищных Гончих. Что до равнинных волков, курносых увальней-медведей и охряных котов в высокой траве, то их нет поблизости — слабый намек на запах Псов, и они убежали за лиги.

Великие Вороны кружили высоко над Гончими, подобные мельчайшим соринкам на лазурном своде небес. Шену не нравились новые компаньоны, эти пятна грязно-белого цвета с безжизненными глазами. В особенности его злил Локон, имевший привычку бежать с ним бок о бок, безмолвно, словно призрак. Сильнее всего раздражало то, что по силам они были ровней.

Где-то далеко позади шли преследователи. За необычайно долгую жизнь Гончих Тени преследовали множество раз. Чаще всего охотникам приходилось сожалеть о своем решении, принятом под влиянием инстинкта или мгновенного побуждения; порожденное злобой душ или окриком хозяина желание оказывалось роковым.

Но иногда бегство от погони доставляло им столь изысканное удовольствие, что Гончие не бросались на охотников. Пусть погоня продолжается и продолжается. Давайте танцевать на краю тропы этой ярости, этой слепой нужды.

Все вещи отбрасывают тени. Если огонь пылает как в аду, тень становится густой, ее очертания острыми; она начинает двигаться. Ее форма — отражение. Но не все отражения истинны. Некоторые тени лгут. Обман рождается воображением, а воображение страхом; а может быть, наоборот — воображение возбуждает страх. Как бы там ни было, тени процветают.

В темном пространстве возбужденного ума все воображенное может стать реальным. Зверь и тень, им отброшенная. Тень зверя и свет, которым она рождена. Они разделяются, ссорятся, превращаясь в кошмары.

Философы и дураки могут заявлять, что свет лишен формы, что он существует лишь ради обрисовывания формы вещей, являясь побочным эффектом зрения. Что в отсутствии вещей он прозябает в незримости, бездеятельности. Без вещей, которые можно обрисовать, он не играет, не струится, не отражается. Скорее он — вечный поток. Если так, то свет уникален для вселенной. Но у вселенной есть лишь один нерушимый закон: ничто не уникально.

Философы и дураки, увы им, не поняли суть света.

Вообразите форму зверей, Псов, монстров, злыдней, ночных кошмаров из света, тьмы и тени. Пригоршня глины, вдох жизни, и силы внутри тела закипают в ссоре, следуя вложенным в души правилам.

Дераготы темны и, в грубой дикости своей, готовы предъявить права на отброшенные ими тени. Локон и Блед, однако, являются светом, что придал форму Дераготам, и без них ни Дераготы, ни Гончие Тени не могли бы существовать. Если преследователи и преследуемые так захотят, однажды звери могут встретиться, скрестить злобные взоры, желая взаимного уничтожения… и тут же, в мгновенной вспышке тупого удивления, испариться. Ха, ха. Не все инстинкты способствуют выживанию. Жизнь отражается в глупости, никак иначе, и чем мудрее жизнь, тем глупее она может стать. Гончие Тени не отличаются ни гениальным умом, ни полной глупостью. Они всего лишь хитры.

Приветствия сей трехчастной вселенной, столь взаимонастойчивой. А почему нет? Она даже не существует нигде, кроме клетки отчаянно нуждающегося в упрощениях разума.

«Разума вроде моего», подумал Котиллион.

И оглянулся на компаньона. «Но не его. Когда находишься в центре игры, вопросов не возникает. Почему? На что это похоже — быть в «глазе» урагана? Что происходит, дорогой Амманас, когда ты моргаешь?»

— Это, — пробормотал Темный Трон, — было неожиданно.

— Мерзкое усложнение, — согласился Котиллион. — Нам нужны Гончие именно здесь, хотя бы ради безопасности.

Темный Трон фыркнул: — Все всегда небезопасно. Боги, я должен снова использовать безумного Верховного Жреца.

— Искарал Паст. — Котиллион не сразу понял, что улыбается. И поскорее стер улыбку, ибо если бы Темный Трон увидел, его мог бы разбить паралич. — Сордико Шквал прекрасна, но даже она ничего не гарантирует… особенно теперь.

— Как и Паст! — крикнул Темный Трон.

Они увидели, что Гончие приблизились, заинтересовавшись нежданным перерывом. Их задача ведь проста и пряма. Пряма как стрела.

Котиллион оглянулся через плечо и прищурил глаза, рассматривая приближающуюся тощую фигуру. Она шла прямо к ним. Нет, не совсем — она шла на треклятое схождение сил, и что же он сможет изменить?

— Слишком много историй, слишком много полуправд и откровенной лжи. — Темный Трон словно выплевывал каждое слово. — Щенки Тисте Эдур — кажется, сойдет любой, знающий старые команды. Но теперь…

— По моим… э… исследованиям, это зовут Тулас Отсеченный. Но я не знаю точно, какого он пола и что вообще осталось от его пола. Кажется, так немного, что уже не понять.

Темный Трон хмыкнул и ответил: — По крайней мере, оно изменило форму — ох, как я ненавижу драконов! Если у паразитов есть трон, на нем сидит дракон.

— Где случается заваруха, там они в самой сердцевине. Верно. Элайнты, Солтейкены — мало разницы, когда дело доходит до драки.

— Это хаос в их венах, Котиллион. Вообрази, как скучно было бы без них… Слава скуке!

— Как скажешь.

— Итак, — решил завершить разговор Темный Трон, — как все это укладывается в твои столь смехотворно закрученные теории?

— Они закручены только потому, что лишены твердой основы… если извинишь неловкую игру слов. Свет, Тьма, Тень. Гончие такие и сякие. Эти твари могут существовать только по вине семантики.

Темный Трон фыркнул: — Тебе не приходилось за ними подчищать. Вот причина столь дурацкого суждения. Они воняют, они чешутся и пускают слюни, храпят и еще лижутся, Котиллион. Ох, они рвут вещи на куски. Когда захотят.

— Потому что мы этого ожидаем.

— Да ладно.

— Слушай — почему у Дераготов такое запутанное происхождение? Дикие звери из пыльных эонов древности, их осталось всего семь во всем мире — и Первый Император, бывший кем угодно, только не первым, выбрал их как вместилища своей разделенной души. Очень хорошо. Но вот Гончие Тени и вероятные Гончие Света…

— Они просто альбиносы, Котиллион. Деталь не особенно важная и, к тому же, их всего два…

— Известных нам, а знаем мы о них лишь потому, что они забрели в наше Королевство — зачем? Кто или что их призвало?

— Я, разумеется.

— И как?

Темный Трон дернул плечом: — Подумал вслух о… необходимости замены.

— И это заменило призывание? Кажется, однажды я слышал, как ты думал вслух о «необходимости» потрясающе прекрасной Королевы Теней, рабыни каждого твоего желания…

— Ты прятался за шторой! Я так и знал!

— Не в этом суть. Где она?

Вопрос остался без ответа, потому что подошел Тулас Отсеченный, встав в десяти шагах. — Кажется, — начал неупокоенный Эдур, — мои Гончие нашли себе новых … питомцев.

— Отпили ему голову, Котиллион, — приказал Темный Трон. — Я уже его ненавижу.

Шен проскользнул мимо Котиллиона, устремив взор на Туласа. Миг спустя подбежали остальные, окружив Тисте Эдур.

Он протянул руки, как бы призывая псов подойти ближе.

Они не двинулись.

— Полагаю, живым ты нравился им больше, — заметил Котиллион. — Мертвые так много теряют…

— Если бы во мне умерли чувства! — сказал Тулас и вздохнул, опуская руки. — Но я рад их видеть. Хотя двух недостает.

Котиллион быстро огляделся. — Да, ты прав.

— Убиты?

— Убиты, — подтвердил Темный Трон.

— Кем?

— Аномандером Рейком.

При звуке этого имени Тулас Отсеченный вздрогнул.

— Он еще бродит поблизости, — сказал Темный Трон. — Да. Ха-ха. Убийца Псов.

— И, похоже, любой из вас недостаточно силен, чтобы отмстить. Удивляюсь, что мои Гончие приняли столь слабых хозяев.

— А мне казалось, питомцев. Неважно. Ганрод и Доан умерли, потому что были неосторожны. Позор плохому дрессировщику. Я тогда так и сказал.

— Я хочу вас испытать, — после непродолжительного молчания сказал Тулас.

— Ты жаждешь Трона Тени, не так ли?

— Первое мое правление быстро окончилось. С тех пор я многому научился…

— Вряд ли. Ты умер. — Темный Трон повел призрачной рукой. — Чему бы ты ни учился, научился немногому. Это очевидно.

— Ты кажешься уверенным.

— Он такой, — сказал Котиллион.

— Значит, его поразила мегаломания?

— Ну… да. Но это к делу не относится.

— Какому делу?

— Дело в том, что ты мало чему научился.

— Почему вы так думаете?

— Потому что ты только что сказал, будто намерен нас испытать.

Тулас Отсеченный склонил голову набок. — Воображаете, что Гончие вас защитят?

— Эти? Возможно, и нет.

— Тогда… — Он не договорил, потому что Локон и Блед подбежали, опустив головы, взъерошив шерсть, и встали по бокам Амманаса и Котиллиона. Увидев их, Тулас сделал шаг назад. — Во имя Бездны… вы оба разум потеряли? Они не могут быть здесь… им не место среди вас…

— Почему? — спросил Котиллион, с внезапныминтересом склоняясь вперед.

Но Тисте Эдур только качал головой.

Белые как кость Гончие с трудом сдерживались, готовясь броситься в смертельную атаку. В глазах полыхала ненависть.

— Почему? — снова спросил Котиллион.

— Неумолимые силы… Нам кажется, что мы победили, но дикость остается. Контроль — заблуждение ума самозваных хозяев. — Последние слова были наполнены презрением. — Поводок, глупцы… перетерся. Неужели вы совсем ничего не видите?

— Может…

Тулас Отсеченный снова воздел руки — на этот раз в охранительном жесте. — Мы думали так же. Когда-то. Мы обманули себя мыслью, что мы хозяева, что все силы склонились перед нами. И что случилось? Они уничтожили всё!

— Я не пони…

— Так пойми! Узри! Это создания — проявления — служащие, чтобы предостерегать вас. Они — объяснение, что всё, вами порабощенное, обернется против вас. — Он отвернулся. — Конец начинается снова. Снова и снова.

Котиллион сделал шаг: — Свет, Тьма и Тень — эта троица — ты говорил…

— Троица? — Тулас Отсеченный захохотал дико и горько. — А как насчет Жизни? Огня, Камня и Ветра? Как насчет Гончих Смерти, глупцы? Я сказал — проявления. Они предадут, обещаю! Для этого они и существуют! Клыки и ярость — неумолимая ярость — каждый из аспектов лишь вариация, оттенок урагана разрушения!

Тулас был уже далеко. Он начал перетекать в форму дракона.

И тут все семь Гончих ринулись в атаку — но опоздали, ведь громадное крылатое существо прянуло в небо, поднимаясь на волне магии столь ужасной, что Котиллион зашатался и пролетел сквозь Амманаса, порвав его в клочки.

Солтейкен — дракон взлетал все выше словно на столпе чистой паники или ужаса. Или отвращения. Столпе, достигающем небес. Великие Вороны разлетались с его пути. Котиллион встал и поглядел на Темного Трона. — У нас неприятности?

Правитель Высокого Дома Теней медленно собирал себя, принимая смутно — человекоподобную форму. — Не уверен.

— Почему?

— Ну… я только что моргнул.

Гончие побежали вперед. Локон подскочил слишком близко к Шену и был встречен рычанием.

Языки болтались, челюсти раскрывались в молчаливом смехе.

Слишком много уроков смирения.

* * *

«Бывают времена», думал Каллор, «когда я презираю собственное общество». День сиял во всем безразличии, слепящее солнце высвечивало каждую скучную складку местности. Травы цеплялись за твердую землю, как делают всегда; семена летели по ветру символами надежды. Коричневые грызуны сторожили норы и тоненько лаяли на него, проходящего мимо. Тени парящих ястребов то и дело пересекали путь.

Презрение к себе оказалось, как ни странно, приятным ощущением, ибо он знал: он не одинок в подобных чувствах. Он мог припомнить времена, когда восседал на троне, успев слиться с ним воедино, уподобиться недвижной, несокрушимой статуе. Ненависть океанским приливом окружала стены дворца — одного из бесчисленных дворцов, которыми он владел. Его подданные, сотни, тысячи, сотни тысяч, каждый и все сразу желали видеть его свергнутым, мертвым, разорванным на куски. Но не был ли он идеальным единичным воплощением того, что они презирали в себе самих? Кто из них не захотел бы сесть на его место? Кто не стал бы править подобно ему — бесчестно и жестоко?

Он был, в конечном счете, идеалом стяжания. Ему удавалось схватить то, чего не могли схватить другие; он собирал под своей властью горы оружия, грубыми ударами переделывал мир, заставлял соответствовать своей воле — кто отказался бы перенять такое место? Да, они могли его ненавидеть; да, они должны были его ненавидеть, ибо он воплощал совершенство успеха, само его бытие осмеивало их неудачи. Как насчет творимого им насилия? Поглядите, как оно творится повсюду в меньших масштабах. Муж не может ублажить жену и потому лупит ее кулаками. Уличные хулиганы бросают жертву на мостовую и ломают «поганой твари» руку. Богатей проходит мимо умирающего от голода. Вор с завистливым взором… нет, никто из них не отличается от него по сути.

Так что питайте к нему ненависть, ибо Каллор сам себя ненавидит. И даже в этом он лучше. Врожденное превосходство являет себя всеми возможными способами. Гляди, как мир скрипит зубами, и отвечай понимающей усмешкой.

Он идет, место, с которого он начал, уже очень далеко, а место, к которому он стремится, ближе с каждым шагом, приближается столь же неумолимо, как проползает мимо унылый пейзаж. Пусть лают сторожа, пусть ястребы следят немигающими глазами. Семена едут на его ногах, отыскивая новые миры. Он идет, и воспоминания его разворачиваются свитками выцветшего, в пятнах и трещинах пергамента: их извлекли из обсиженного крысами мешка, и свитки трещат, осыпая всё вокруг дождем из высохших трупиков насекомых.

Он шагает, бледный и покрытый кровью, по усыпанному драгоценными каменьями коридору, тащит за лодыжку труп жены — одной из бесчисленной вереницы — руки ее волочатся следом, словно дохлые змеи с перерезанными глотками. Не было в ее взоре предупреждения, тусклой патины, когда она встречала его утром, а он рядком расставлял перед ней Столетние Свечи. Он приглашал ее в растянутое время, обещал бесконечный пир обжорства жизнью — не нужно ограничивать алчность, не нужно беспокоиться ни о чем. Они могли бы говорить на языке излишеств. Они могли бы рисовать карту бесконечных завоеваний, оттачивать неограниченные амбиции. Ничто не могло помешать им — даже сама смерть.

Ее поразило какое-то безумие, вырвалось наружу, как тугая пульсирующая струя из разрезанной артерии. Иного объяснения нет. Явное безумие. Сумасшествие — бежать от столь многого. От того, что он предлагал. Так щедро. Или так он говорил себе десятки лет спустя? Так было приятнее думать…

Но теперь он знает, почему она совершила самоубийство. Когда тебе предлагают всё, ты видишь, на что ты способна — видишь бездонную пропасть порока, ужасы, которые ты можешь свершить, отсекая последние нити чувствительности, превращая совесть в нечто гладкое, холодное на ощупь, вещь то ли живую, то ли уже нет, вещь, которую ничто не сможет разбудить. Она увидела, как далеко способна зайти… и сказала «нет».

Еще один свиток, теплый, с ароматом цветов. Он склоняется перед Вадероном, боевым конем, а животное испускает алую пену, и в обращенном к хозяину глазе читается вопрос: «Стоило ли оно того? Что ты купил на мою жизнь, мою кровь, на окончание моих дней?»

Вокруг простирается поле брани. Груды мертвых и умирающих, люди и звери, Жекки и Тартено Тоблакаи, несколько Форкрул Ассейлов — каждый окружен сотнями павших, тех, что защищали вождей или пытались сразить демонов. Сухого места не осталось — кровь растеклась мелким морем, загустела на жаре. Пустых, обращенных в небо глаз гораздо больше, чем глаз, отыскивающих друзей и родичей.

Слышатся вопли, но издалека — за лиги от Каллора, склонившегося над Вадероном и не способного оторвать взора от стекленеющего глаза. Обещания братства утекли в багровую грязь. Безмолвные клятвы чести, смелости, служения и награды капают с древка сломанного копья, пронзившего широкую, массивную грудь. О да, Вадерон попятился, чтобы принять предназначенный хозяину удар, потому что конь слишком глуп, чтобы понять хоть что-то. Что Каллор начал войну, радуясь резне и бедствиям. Что Каллор, хозяин, вставший перед ним на колени, на деле жесток и мерзок, что он подобен бурдюку, полному яда и злобы, зависти и ребяческой обиды — если он проигрывает, пусть проиграют и другие!..

Вадерон умирающий. Каллор с красными глазами, проклинающий себя на неумение плакать. За то, что не чувствует жалости, раскаяния, за то, что не готов даже самому себе обещать исправиться.

Он часто говорит себе: «я подобен человечеству. Я не учу уроков. Я жалок в поражениях и потерях, я мстителен в победах. Все мои возможные добродетели уязвимы, чужаки могут присвоить их, сделав пустыми, сделав их бусинами жидкого яда. Я храню блага и вижу, как их портят — но ничего не делаю, не возвышаю голоса, не жалуюсь. Я сотворил свой мир, я создал его с единственной целью — чтобы он грыз меня, да и всех прочих тоже. Не верьте удивлению на моем лице. Я озадачиваюсь, потому что глуп, но более умные во мне знают лучше, о да, они знают, они лгут моим ртом, лгут вам, мне и самим себе».

Каллор идет, и на плече его мешок длиной в десять тысяч лиг, и набит тот мешок свитками памяти. Он не похож на всех прочих. Рядом трусит призрачный конь. Женщина с перерезанными запястьями бескровно улыбается, танцуя на краях онемелых губ. Где-то кричат умирающие, и там скользит его тень.

* * *

— Хочу сказать просто, — заявил Ненанда. — Я работать не желаю. — Тут он начал сердито озираться, готовый встретить осуждение.

Скиньтик связывал палочки, делая куклу. — Но всё в мире непросто, Ненанда. Никогда простым не было.

— Знаю. Люблю говорить прямо, вот и всё.

— Не хочешь пробудить в себе смущение, вот и всё.

Нимандер встал: — Ски…

Однако Ненанда уже проглотил наживку (то, что это была именно наживка, показал сам Скиньтик — при всей кажущейся увлеченности куклой он сразу заметил неуверенность Ненанды).

— Лжецам нравится смущение. Лжецам и ворам, они ведь проскальзывают туда и оттуда, пока все отвлечены. Им нужна наша неуверенность, хотя сами они точно знают, чего хотят. Так они нас проводят — да и ты сам временами похож на них, Скиньтик, со всеми своими умными речами.

— Погоди. Как они смогут провести меня, если я — это они?

Десра фыркнула.

Лицо Ненанды исказилось гневом; он хотел было встать, но Араната мягко коснулась рукой плеча, как по волшебству погасив ярость.

Скиньтик изогнул ручки куклы, поместив их над свернутой из зеленого листа головой, и поднял над костром, показав Ненанде: — Погляди. Он сдается.

— Не высмеивай меня.

— Наоборот, я рукоплещу твоему желанию сделать все простым. Ты либо можешь что-то изрубить мечом, либо не можешь.

— Опять начал!

Нимандер знал: перебранка может продолжаться половину ночи. Все будет только раскручиваться, Скиньтик рано или поздно назовет Ненанду тупоголовым дураком, хотя тот никоим образом ни таков. Но слова поистине эфемерны, они могут просачиваться сквозь любую защиту, они больно режут, жадно пьют кровь. Они — идеальное оружие обмана, но они же мостят прочную дорогу к пониманию — или к тому, что сходит за понимание в этом зыбком, невозможном мире.

Есть так много путей жизни, по одному на каждое разумное существо — а может быть, и на неразумное — что способность приходить к пониманию или даже простому взаимному принятию кажется чудом. Доказательство, как сказал однажды Скиньтик, необычайной гибкости жизни. Но, добавил он тогда же, мы прокляты общественным бытием, так что выбора мало — приходится иди бок о бок.

Дневной переход выдался долгим, пыльным, изматывающим. Они разбили лагерь на широкой террасе над непонятными руинами. Практически каждый камень гравия, заполнившего старые дренажные канавы, оказывался различного вида окаменелостью — куски древних костей, зубов, дерева, шкур, все мелко раздробленные. Целый горный склон предстал мусорной кучей неисчислимых веков; если подумать, сколько жизней требуется, чтобы насыпать столь громадный курган, ощутишь трепет, ослабнешь от потрясения. Неужели все здешние горы такие же? Возможно ли это?

«Неужели не видишь, Ненанда, что все непросто? Даже почва, по которой ходим. Кто и как все это создал? Откуда мы приходим и куда уходим — не туда же ли? Нет, плохо сказано. Упрости. Что такое существование?»

Ненанда ответил бы, что воину не годится задавать подобные вопросы. Оставьте нам дневной переход, оставьте мгновение следующего шага, путь это будет шаг в бездну. В вопросах смысла нет.

А что сказал бы на это Скиньтик? Напугай бхедрина и смотри, как он падает с края утеса. Что его убило? Зазубренные скалы внизу — или ужас, сделавший его слепым и тупым? Ненанда пожал бы плечами. Какая разница?! Просто съедим проклятую тушу. Это вовсе не конфликт разной чувствительности, как можно подумать. Это две головы на одной монете, одна смотрит с правой стороны, другая с левой. И обе одноглазые.

Десра фыркнула бы и велела им придержать глупые слова, а то у нее при виде глупых слов рука за арбалет хватается.

Испугавшись за драгоценную жизнь, Скиньтик что-то пробурчал бы себе под нос, а Ненанда победно улыбнулся, никого этим не обманув. Нимандер отлично помнит все разговоры своих спутников, родичей, своей семьи, помнит, как они повторяются, с незначительными вариациями, если в нужной последовательности подбросить несколько тем и намеков.

Он гадал, куда мог деться Скол — не сидит ли он сразу за кругом света, подслушивая. Услышал ли он что-то, чего не слышал раньше? Изменило ли что-то сказанное сегодня ночью его мнение о них? Вряд ли. Они перебранивались, они оскорбляли друг дружку, то смеясь, то впадая в бешенство. Выпад, отскок… вечно ищут, где кожа тоньше, где есть старые раны. Битва без мечей — в такой ведь никто никогда не погибал?

Нимандер увидел, что Кедевисс — сегодня она необычайно тиха — встает и получше укутывается в плащ. Еще мгновение, и она ушла в темноту.

Где-то в расщелинах завыли волки.

* * *

Нечто большое замаячило прямо за границей трепещущего оранжевого света. Семар Дев увидела, что Карса и Скиталец повернули головы, вскочили и потянулись за оружием. Силуэт пошевелился, словно качаясь из стороны в сторону, а потом на уровне глаз вставшей ведьмы блеснуло, принюхиваясь, длинное рыло на смутно видимой меховой горе, отразили огонь костра два маленьких глаза.

Семар Дев не могла вдохнуть. Никогда еще она не видела такого громадного медведя. Встав на дыбы, он оказался бы выше самого Карсы Орлонга. Она смотрела на поднятую голову, вбирающий воздух плоский нос. «Тварь, похоже, полагается скорее на обоняние, нежели на зрение. А я думала, что огонь зверей не призывает, а пугает…»

Если он нападет, все кончится… быстро. Проблески двух мечей, оглушительный рев, когти отметают напавших недорослей — и зверь несется прямиком на нее. Она прямо видела это, она была уверена: медведь пришел за ней.

Де нек окрал. Слова как бы всплыли пеной на поверхности мыслей, как будто вызванные из мутных глубин инстинкта. — Де нек окрал, — прошептала она.

Влажные ноздри раздулись.

И тут же зверь с фырканьем исчез из вида. Хруст камней, земля дрожит под несущимся прочь животным…

Карса и Скиталец оторвали ладони от мечей и облегченно уселись лицами к костру.

Тоблакай нашел палку и бросил в пламя. Искры взвились к небу, ярко радуясь свободе, и тут же погасли. На лице его читалась задумчивость.

Семар Дев опустила взгляд на дрожащие руки, спрятала их под обернутое вокруг тела шерстяное одеяло.

— Строго говоря, — подал голос Скиталец, — не окрал. «Де нек»? — Он поднял брови. — Это значит «короткий нос»?

— Мне откуда знать? — брякнула Семар.

Он поднял брови еще выше.

— Не знаю, откуда эти слова. Просто… пришли.

— Они имасские, Семар Дев.

— О?

— Окрал — название равнинного медведя, но это был не он — слишком большой, ноги слишком длинные…

— Не хотел бы я, — вмешался Карса, — стать целью охоты этого зверя. Даже на коне. Тварь создана, чтобы загонять добычу.

— Однако он не охотился.

— Не знаю, что он хотел сделать. — Карса не спеша потянулся. — Но рад, что передумал.

— В вас, — сказала Семар Дев, — он не уловил страха. Одно это могло вызвать нерешительность. — Голос ее прозвучал резко, она с трудом выплевывала слова. Непонятно, почему она так рассердилась. Может быть, всего лишь отзвуки страха — страха, который не один из невежливых спутников не разделил с ней. Они заставили ее чувствовать себя… крошечной.

Скиталец задумчиво взирал на нее. Семар захотелось зарычать. Он же заговорил спокойным тоном: — Старые боги войны возвращаются.

— Войны? Боги войны? Это же был Фенер, не так ли? Вепрь…

— Фенер, Тогг, Фандерай, Трич и, — он дернул плечом, — Денек Окрал — кто способен сказать, сколько их всего? Могу вообразить, что они восставали в зависимости от окружения, от поклонников — кого из зверей считали высшим хищником, самым диким и…

— Но не они высшие, — бросил Карса. — Этот титул принадлежит нам, двуногим охотникам, ясноглазым убийцам.

Скиталец не отрывал взора от Семар Дев. — Дикость зверя отражала дикость душ поклонников. Война — вот что их объединяло. Вепри, тигры, волки — они не ведают страха.

— Не вызвано ли это падением Фенера? — спросила Семар. — Все жуткие, давно забытые выползли, чтобы подраться над добычей? И при чем тут медведь?

— Этот медведь, — сказал Скиталец, — был богом.

Карса плюнул в огонь. — Не удивляюсь, что прежде таких не видел.

— Когда-то они существовали. Они правили этими равнинами, пока не пропала добыча и они не умерли. Так исчезли многие гордые существа.

— Бог должен был последовать за ними, — сказал Карса. — Слишком много лиц для войны.

Семар Дев буркнула: — Какое смирение.

Карса вгляделся в нее через костер и осклабился — безумная татуировка, казалось, лопается на его лице, открывая широкие щели. — Нужно лишь одно.

«Твое. Да, Тоблакай, я отлично тебя понимаю». — Я боюсь лишь одного, — ответила она. — Что, когда ты покончишь с цивилизацией, окажется, что как властелин ты ничем не лучше тобой повергнутых. Что ты найдешь последний оставшийся трон и плюхнешься на него, и обнаружишь, что он тебе вполне по заду.

— Пустой страх, Ведьма, — отозвался Карса. — Я не оставлю себе трона — я разобью их все. И, если в конце я окажусь единственным живущим в мире — вот тогда я буду доволен.

— Как насчет твоего народа?

— Я слишком долго слушал шепотки Байрота Гилда и Делюма Торда. Наши пути — чуть более неуклюжая версия путей иных народов, их любви к излишествам, их готовности хватать всякую вещь, словно она им принадлежит, словно для полноты обладания ее нужно уничтожить. — Он оскалил зубы. — Мы думаем так же, только медленнее. Менее… эффективно. Ты любишь толковать о прогрессе, Семар Дев, но прогресс вовсе не таков. Это не орудия, изготовленные нашими руками — твоими, моими или руками Скитальца. Это не способность вершить свою судьбу. Почему? Потому что настоящей власти у нас нет. Ни над твоими машинами, Ведьма, ни над сотнями тысяч впряженных в них рабов. Даже если у нас в руках бич.

Теперь Скиталец чуть повернулся и всматривался с прежним напряженным интересом уже в Тоблакая. — Но что такое, — спросил он, — прогресс в твоем понимании, Карса Орлонг?

Тоблакай указал на ночное небо: — Движения звезд, падения и восходы луны. День, ночь, рождение, смерть… прогресс — это шествие реальности. Мы сидим на коне, но этого зверя не укротить, и он будет скакать вечно — мы состаримся, одряхлеем и упадем, но он не заметит. Кто-то иной вскарабкается на спину — он не заметит. Он может бежать без седока, не заметив. Он обогнал великих медведей. Волков со всеми их поклонниками. Он обогнал Джагутов, К’чайн Че’малле. Он все еще скачет, и мы для него ничто.

— Так почему бы не поскакать на нем? — удивилась Семар Дев. — Почему не оставить себе чертову иллюзию?

— Потому, женщина, что мы скачем на охоту, скачем убивать и разрушать. Мы скачем и видим в этом право и оправдание.

— Но разве, — заметил Скиталец, — ты не желаешь именно этого, Карса Орлонг?

— Я уничтожу что смогу, но никогда не объявлю своим то, что уничтожил. Я буду воплощением прогресса, но лишенным алчности. Я буду подобен кулаку природы. Слепым. И докажу, что собственность — это ложь. Земля, моря, населяющая их живность. Горы, равнины, города, фермы. Вода, воздух. Мы ничем не обладаем. Именно это я докажу и осуществлю, доказывая.

Он склонился и собрал в ладони кучу грязной земли. Тоблакай встал, швырнул землю в огонь, принюхался. Тьма объяла их, словно только и ожидала этого мгновения. «Или», подумала она, внезапно продрогнув, «тьма была всегда. Огонь ослепил меня, иначе я видела бы.

Как вижу сейчас.

Бог войны, чего ты хотел от меня?»

* * *

С пронзительным воплем эн’карал опустился на Жемчужину, разрывая когтями плоть, вонзая кинжалы клыков в шею демона. Застонав, тот протянул руку и сомкнул пальцы на горле крылатой твари, вторую руку ввел над нижней челюстью — пальцы рвало в клочья, но он продолжал засовывать лапу все глубже, вынуждая зверя раскрыть пасть. Клыки еще сильнее впились в мышцы шеи, но он продолжал давить. Все это время когти продолжали терзать спину демона, пытаясь зацепить позвоночник, разорвать этот опорный столб — но цепи и кандалы мешали, да и сам Жемчужина старался уворачиваться от выпадов лап противника.

Наконец, до предела усилив захват, он расслышал отчаянный хрип эн’карала, челюсти расслабились. Что-то хрустнуло, и Жемчужина вдруг оказался способен избавиться от клыков. Он пошатнулся, пошел вперед, таща громадного зверя за собой; потом развернулся, ухватив шею обеими руками, сдавил чешуйчатое горло — и что-то снова затрещало под ладонями.

Эн’карал упал набок, бешено лягаясь, прорезая когтями целые борозды на бедре Жемчужины. Он придавил зверя к почве. Судороги утихли, вскоре эн’карал замер изломанной грудой.

Жемчужина медленно встал, обошел труп. Рывок, хруст и лязг провисшей цепи… Демон поднял голову, смотря на приближающуюся фигуру. — Я чем-то его разозлил, Драконус?

Мужчина поморщился, поудобнее кладя цепь на плечо, и ответил не сразу: — Нет, Жемчужина. Его взяло безумие, вот и всё. Ты оказался рядом.

— О, — сказал Жемчужина. Потом демон вздохнул: — Тогда хорошо, что ему не попался кто-либо поменьше.

— Можешь продолжать, Жемчужина?

— Могу. Спасибо, что спросил.

— Кажется мне, что уже недолго.

— Уже недолго, — согласился Жемчужина. — А потом?

— Ну, мы ведь увидим?

— Да, точно. Драконус?

— Жемчужина?

— Думаю, я буду рад концу. Слишком ужасно так говорить?

Мужчина покачал головой. По лицу казалось, что его мучит боль. — Нет, друг мой, нет.

Половину неба занимали теперь клубящиеся серебряные тучи бури. Гром прокатывался от горизонта до горизонта, сама земля позади вздымалась ввысь, уничтожалась — мир обрел край, неровный, словно утес, и утес этот приближается, от него отпадают большие куски, и яростная бездна одну за одной глотает валящиеся колонны.

Драконусу пришло в голову, что каждый из них, по видимости одинокий, скованный собственной цепью, наконец вынужден соединиться с остальными.

«Мы армия. Но армия отступающая. Поглядите на мусор, нами оставляемый, на павших товарищей. Поглядите нам в глаза: тусклый блеск, вуаль переутомления… когда мы наконец избавимся от него, обнаружим отчаяние, скрываемое так долго… словно ядовитый плод под листьями… мы увидим в глазах друг друга…

Имеет ли ценность утешение взаимного понимания? Здесь, в самом конце? Когда общего у нас — только неудача? Это подобно полю брани, заваленному телами. Подобно морю колышущихся черепов. Не слишком лиг горько такое братство?»

Теперь он желает… чего же? Да, придти в ярость. «Но сначала позвольте закрыть глаза. Всего на миг. Позвольте отыскать свою волю…»

— Драконус?

— Да?

— Ты слышишь барабаны? Я слышу барабаны.

— Гром… — Он замолчал, повернулся, глядя на изрытый молниями, безумный горизонт. — О боги.

Хаос нашел новый способ дразнить их. Легионами в боевом порядке — сверкает оружие и доспехи, развеваются стяги, острые как молнии. Бесконечные ряды смутно человекоподобных тварей, форму которым придает лишь воображение; невообразимое количество — они не маршируют, а скорее текут, пенным прибоем поглощая землю — они всего в лиге. Блестят наконечники копий и пик, круглые щиты похожи на водовороты. Барабаны — гремящие кости, гул обезумевших шершней.

«Так близко … неужели голод уловил свежий запах и устремился к нам пуще прежнего?

Есть ли в буре что-то… понимающее, чего хочет?»

— Не понимаю, — сказал Жемчужина. — Как хаос может иметь форму?

— Возможно, друг, мы ищем проявлений того, что таится внутри нас. Наша тайная любовь к разрушению, наслаждение гибелью, темнейшая радость. Возможно, когда они наконец догонят нас, мы поймем: они — это мы, а мы — это они.

— Что Драгнипур рассек нас надвое, и хаос желает склеить нас обратно. Ох, Драконус, ты что, разум потерял?

— Если они — зло наших душ, Жемчужина, то желания их очевидны.

— Может, это не просто наши души, — подумал вслух Жемчужина, утирая кровь с глаз. — Возможно, каждая душа с начала творения. Может, Драконус, при смерти зло извлекается из нас и пропадает в царстве Хаоса. Или зло выживает дольше всего остального…

Драконус промолчал. Мысли демона ужаснули его, и он подумал — о, он еще думает! — что Жемчужина открыл страшную истину. Истина где-то посередине его предположений.

«Где-то посередине… думаю… есть тайна. Важнейшая тайна.

Где-то…»

— Не желаю встречать злого себя, — заявил Жемчужина.

Драконус покосился на него: — А кто желает?

* * *

Дич мечтал, ибо мечты стали последней дорогой к свободе. Он мог шагать, протягивать руки, переделывать все вокруг. Он мог творить мир таким, каким желал его видеть — местом справедливости, местом, в котором он был бы богом и видел человечество в истинном свете: толпой неуправляемых, малость смешных детишек. Мог смотреть, как они хватают вещи, когда думают, что никто их не видит. Как ломают вещи, крадут вещи. Слушать горячие оправдания, внимать списку извинений. Созерцать, как они каются, каются и каются, а потом делают то же самое. Дети.

Обладая божественными силами, он научил бы их пониманию последствий (самый суровый урок, самый трудный для заучивания). Он мог бы учить их, ибо сам научился единственно возможным способом — через шрамы и сломанные кости, через боль вкусившей страх души, через непоправимый ущерб, ставший следствием его бездумных решений.

Детям нужны также радость и восторг. Слишком легко видеть вокруг лишь сумрак. Радость и восторг. Наивное творение красоты. Он не слеп к подобному; как всякий бог, он понимает: эти дары — просьбы о милости, о снисхождении к разросшейся орде пороков. Искусство и гений, сочувствие и страсть, все они похожи на острова, осажденные со всех сторон. Но ни один остров не стоит вечно. Черное, кипящее, полное червей море вздымается все выше. Рано или поздно голодные бури получат свою пищу.

В состоянии мечты ему не пришло в голову, что эти образы — не его собственные, что суровые суждения принадлежат тирану, или даже богу, или сошедшему с ума смертному. Однако он не безумец и не тиран, и при всей природной склонности (почти всем людям свойственной) вершить правосудие он достаточно мудр, чтобы понимать: моральные суждения уязвимы, с легкостью поддаются извращению. Значит, это были мечты бога?

* * *

Хотя и слепой, Кедаспела вполне хорошо ощущал видения Дича; он мог чувствовать раскаленный гнев по дерганью закрытых век, по жару дыхания, по волнам искажавших лицо гримас. О, потерявший сознание колдун странствует в незримом мире, исполненный ярости и злости, жаждущий отмщения.

Есть много путей к божественности. Кедаспела уверен в этом. Так много путей, много путей. Отказ от смерти, отказ от сдачи, отказ умирать и сдаваться — вот один путь; на него вступают неожиданно, внезапно. Так получаются боги ошеломленные и нежелающие. Их лучше оставить одних, ибо их пробуждение чревато апокалипсисом. Не признающая себя сила — самая опасная, ведь таящийся за ней гнев сдерживался слишком долго. Слишком долго и еще дольше, так что лучше оставить их одних, оставить одних.

Других богов призывают к бытию, и природа призыва принимает бесчисленные формы. Судороги стихийных сил способны оживить даже грязь. Там, где сталкиваются несовместимые элементы, рождается возможность. Жизнь. Намерение. Желание и жажда. Но это происходит случайно, если можно назвать случайным наличие в одном месте всех необходимых для творения частиц. Однако есть и другие способы призвания бога к бытию.

Соберите полчище слов, полчище слов. Соберите полчище слов. Сделайте их, сделайте их… какими сделайте? Физическими, да, сделайте их физическими, извлеките из пустоты полосками в глине, пятнами на камне, чернилами на коже. Физическими, потому что физическое создает — по самой сути своей — создает и создает узоры перед взором, внешним или внутренним. И с узорами можно поиграть, можно поиграть, поиграть. Числами и знаками, астральными пропорциями. Они могут стать кодами внутри кодов кодов, пока не получится нечто, нечто одновременно прекрасное и абсолютное.

Теперь понимаете истину узоров, как узоры отыскивают истину в напряженности соединений, в игре значений, означающих игру, в которой совершенный рисунок языка принимает несовершенное обличье. Но какой во всем прок, какой прок?

Значение есть тело текста (ха, тело на телах!), в абсолютности своей становящееся священным, и в священном становящееся тем, что изображало оно. Вот радостное возникновение смысла из бессмыслия. Узоры, ранее не существовавшие. Творение из ничего. Пробуждение к самоосмыслению. И какое же слово, прекрасное слово, драгоценное слово и совершенное слово, какое слово начинает игру, начинает всё всё всё?

Как же? Это слово — «рождение».

Тела текста, все эти тела, вся плоть и чернила и слова и слова, слова. Тела и тела, узоры в узорах, жизни и жизни и жизни и мечтания… все мечтают одной мечтой. Одна мечта. Одна мечта, всего одна. Одна.

Мечта о справедливости.

— Пусть содрогается космос, — прошептал Кедаспела, выводя знак внутри знака внутри знака, сплетая языки и значения, насыщая татуировки чернилами, нанося на кожу точку за точкой. — Содрогается и ёжится, хнычет и морщится. Бог, ох бог, ох бог, ох какой бог скоро пробудится. Жизни и жизни, все жизни будут срезаны острым лезвием осуждения. Мы заслужили? Мы навлекли на себя кару? Хоть кто-то из нас невиновен, хоть кто-то из нас? Непохоже, непохоже, непохоже. Итак, жизни и жизни и никто никто никто из нас не получил должного воздаяния.

Ты понимаешь? Божок, я к тебе обращаюсь. Слушай слушай внимательно внимательно. Мы те, из кого ты выходишь. Наказанные, наказанные, жертвы правосудия, жертвы своей же глупости, о да, и кто может сказать, что мы не выучили преподанный урок? Кто может сказать? Гляди и гляди, гляди, где мы! Божок, здесь твоя душа, написанная на плоти, на плоти, написанная Кедаспелой, что был некогда слепым но теперь не слеп, ибо может видеть, может видеть, насколько был слеп. Не я ли истинное определение духовности? Слепой в жизни, я смог видеть в смерти — вот определение смертности, дорогое мое дитя. Внимай и внимай, прежде чем придется тебе действовать, прежде чем решишь встать и сесть в кресло судьи. Внимай и внимай, божок, вечному пороку.

И что, спросишь ты, написано на твоей душе? Что здесь написано? Здесь, на плоти твоей души? Ах, но это и будет странствием всей твоей жизни, божок — изучить язык души, изучать и изучать его, одновременно проживая.

Скоро, скоро роды. Скоро пробудится жизнь.

Скоро я сделаю бога.

Уже сейчас бог грезит о справедливости. Ибо, в отличие от Дича, Кедаспела точно сошел с ума. Текст, записанный им на плоти, есть кодекс законов. Законов, из которых родится бог. Подумайте об этом, хорошенько подумайте.

В контексте, скажем, милосердия…

* * *

Она была снаружи, на дне долины, она встала на колени, опустив голову; тело ее содрогалось в некоем внутреннем ритме. Внимательно поглядев на нее, Сирдомин тихо вздохнул и отвел глаза — почему-то это оказалось труднее сделать, чем раньше, ибо она гипнотизирует, эта девочка — женщина, этот источник разврата. Мысль о том, что падение женщины может быть таким быстрым, таким совершенно — сексуальным, вызвала в нем ужас. Язык приглашения и его внутренняя тьма…

Искупитель пробормотал за спиной: — Сила ее растет. И власть над тобой, Сегда Травос.

— Не хочу быть там, куда попала она.

— Не хочешь?

Сирдомин поглядел на бога. — Самосознание может быть проклятием.

— Необходимым.

— Подозреваю, что так.

— Ты все еще готов сразиться с ней, Сегда Травос?

— Думаю, да.

— Почему?

Сирдомин оскалился: — Не начинай снова, Искупитель. Врагу не нужны причины — враг не хочет выбивать почву из — под своих ног. — Он ткнул пальцем в сторону склонившейся в долине женщины. — В ней нет сомнений. Нет вопросов. Вместо этого она получила силу. Власть.

— Верно, — согласился Искупитель. — Всё верно. Вот почему одержимые сомнениями вечно отступают. Они не способны противостоять самоуверенным. Нет, они виляют, прячутся, они проползают за порядки врага…

— И там каждого слабака ловят и приканчивают. Нет, Искупитель, ты забыл: я жил при тирании. Я пинком распахивал двери. Вытаскивал людей. Ты правда веришь, что неверующих будут терпеть? Скептицизм — преступление. Подними знамя, и они придут за тобой. Искупитель, я поглядел в глаз врага, и они суровы, холодны, лишены всего, кроме ненависти. Я… да, я видел свое отражение. Вижу до сих пор.

Разговор прекратился. Сирдомин снова поглядел на эту женщину, Верховную Жрицу, которая прежде звалась Селинд. Она стала лишь орудием, оружием какой-то большей силы, ее воли, ее голода. Он подозревал: это та самая сила, что гонит нации на войну, заставляет мужей убивать жен, а жен убивать мужей. Сила, способная сокрушить даже душу бога.

«Когда ты встанешь, Селинд? Когда придешь за мной?»

Не такой послежизни он ожидал. «Сражения должны бы кончиться. Враги потерять всякое значение. Боль воспоминаний угаснуть навеки.

Разве смерть не дарит забвения? Святого, идеального равнодушия?»

Она раскачивалась, собирая силы. На такое способны лишь отрекшиеся от себя.

* * *

Жрикрыс брел по лагерю паломников. Тот и раньше был неопрятным, но сегодня по нему словно бы пронесся ураган. Палатки просели; хижины опасно накренились. Повсюду валяется мусор. Немногие еще живые дети совсем одичали и следят за ним мрачными глазами, едва различимыми на запачканных лицах. Губы их покрылись язвами, животы под обносками раздулись. Им уже не помочь, а если бы и можно было помочь, не Жрикрысу этим заниматься. Мысленно он уже давно бросил человечество, оставил далеко за спиной. В сердце не осталось родственных уз. Каждый дурак мира может либо жить сам по себе, либо стать рабом другого. Лишь два состояния жизни. Все прочее — ложь. И Жрикрыс не желает становиться рабом, Градизена ли, Сэманкелика, пусть они жаждут этого.

Нет, он оставит себе личный мир. Так легче. Чем легче, тем лучше. Важна лишь легкость.

Скоро, сознавал он, наступит пора бросить здешнее безумие. Амбиции Градизена перешли все разумные пределы. Проклятие келика. Он нынче беспрестанно твердит о пришествии Умирающего Бога, неминуемом конце всего и новом славном рождении. Люди, болтающие подобное, не нравятся Жрикрысу. Они повторяются так часто, что всем уже ясно: их пророчества — всего лишь их желания. По кругу, по кругу. Напрасная трата дыхания. Разум так любит ходить по кругу, так любит проторенные пути, знакомые пути. По кругу, по кругу… и с каждым новым циклом ум становится чуть глупее. Мало-помалу размах мыслей сужается, тропа под ногами углубляется — он заметил, что даже запас слов иссякает (неудобные идеи отбрасываются, а вместе с ними и обозначающие их слова). Круговой путь стал мантрой, а мантра — провозглашением дурацких желаний: «Пусть всё станет таким, как мне угодно. Да всё уже такое, как мне угодно!»

Фанатизм так популярен. Должны же этому быть причины? Неужели есть великое благо в отказе от мышления, великое благословение в идиотизме? Ну, Жрикрыс ничему не верит. Он знает, как оставаться собой, он знает лишь себя — так зачем сдаваться? Он еще не слышал аргументов, способных его переубедить — но ведь фанатикам и не нужны аргументы, не так ли? Нет, у них остекленелый взгляд, они опасны, в них таится угроза.

Ах, с него достаточно. Боги, он уже начал тосковать о родном городе! О тени Замка Обманщика, о черной воде гавани, под которой спит демон, погруженный в ил и наполовину заваленный балластными камнями. Возможно, там уже нет никого, способного его опознать — да и зачем его станут искать? Старое его имя в списке павших, и было это уже давно. Чернопсовый Лес, 1159 г. Сна Бёрн. Сжигателей Мостов больше нет, они мертвы, уничтожены под Крепью, а остатки погибли здесь, в Черном Коралле. А он уже давно числится в погибших, да и годы трудной жизни постарались. Нет, его не узнать.

Город Малаз — теперь это звучит сладко. Он идет по главной улице проклятого лагеря, в ушах вопли чаек.

«Градизен, ты провалился.

Не будет никакого отмщения Тисте Анди. Дурацкая идея с самого начала».

История не стоит повторения. Теперь он это понял. А люди никак не поймут — они, засранцы, ничему не учатся, верно? По кругу, по кругу.

Какой-то падший пилигрим выскочил из-за хижин — бурый подбородок, тусклые глазки вращаются в сомнительном экстазе. За ними лишь обман. Ему захотелось пнуть идиота между ног. Проломить дураку череп, чтобы мозги цвета дерьма потекли наружу. Захотелось, чтобы каждый ребенок увидел это, чтобы все поняли, чтобы все разбежались и спасли себе жизнь.

Не то чтобы его это особенно заботило…

* * *

— Верховная Жрица.

Она подняла взгляд, встала из-за письменного стола, обошла его, подбирая юбки. Поклонилась. — Сын Тьмы, приветствую. Мы все предусмотрели?

Улыбка его была сухой. — Как и всегда.

— Прошу, входи. Я прикажу принести вина и …

— Не беспокойся, Верховная жрица. — Аномандер Рейк вошел в небольшую контору, оглядел два стула и присел на тот, что был более скромно украшен. Вытянул ноги, сложил руки на животе и задумчиво посмотрел на нее.

Она подняла руки. — Мне танцевать?

— А мне петь?

— Возьми меня Бездна, нет. Прошу.

— Садись, — сказал Рейк, указав на второй стул.

Она так и сделала, держа спину прямо. Подняла брови в безмолвном вопросе.

Он всё смотрел на нее.

Женщина вздохнула и опустила плечи. — Ладно. Я расслабилась. Видишь?

— Ты всегда была моей любимой, — сказал он, отводя взгляд.

— Любимой кем?

— Жрицей, разумеется. Что еще я мог подразумевать?

— Ну, разве это не вечный вопрос?

— Слишком многие тратили жизни, выясняя ответ на него.

— Ты шутишь, Аномандер.

Он, казалось, рассматривает стол — не разбросанные на нем вещицы, но сам стол. — Слишком мал для тебя, — сказал он громко.

Она метнула быстрый взор. — Увы, ты ошибся. Слишком велика моя неаккуратность. Дай мне стол величиной с площадь, и я найду чем его замусорить.

— Похоже, у тебя слишком обширный разум, Верховная Жрица.

— Ну, — вздохнула она, — слишком много времени, слишком мало тем для размышлений. — Взмах руки. Глаза остро сверкнули: — Если мои мысли раздулись, так это от лени. А мы стали весьма ленивыми, не так ли?

— Она слишком долго отворачивалась от нас. Я позволил всем вам вместо нее взирать на себя. Сомнительное предприятие.

— Ты не пытался организовать поклонение, Сын Тьмы. Вот что сделало предприятие сомнительным.

Поднялась бровь: — А не мои всем очевидные грехи?

— А Мать Тьма была без греха? Нет, Тисте Анди никогда не были столь глупы, чтобы превращать себя в иконы невозможной безупречности.

— Иконы, — сказал Рейк, хмурясь и не отрывая взгляда от столешницы. — Неверное слово? Вряд ли. Вот почему я не принимаю поклонения.

— Почему же?

— Потому что, рано или поздно, поклонники разбивают иконы.

Она хмыкнула и некоторое время размышляла. Потом кивнула, вздохнула: — Сотня падших, забытых цивилизаций. Да. И в руинах всякие статуи… с отбитыми ликами. Потеря веры вечно рождает насилие.

— Наши войны.

Эти слова ее укололи. — Ах, мы, в конце концов, ничем не отличаемся. Что за мысль. Наводит уныние.

— Эндест Силан, — сказал он.

— Твой взгляд заставляет дрожать ножки стола, Лорд Рейк. Я такая противная, что на меня ты смотреть не в силах?

Он медленно поднял голову и уставился на нее.

То, что она смогла увидеть в его глазах, заставило ее задрожать. Она в один миг поняла, какую милость он ей оказывал, отводя глаза, прячась за завесой беззаботности. Однако она сама напросилась, то ли от скуки, то ли желая проверить, действуют ли ее личные чары — и теперь не может разорвать возникшей связи. Подстегивая в себе решимость, она сказала: — Эндест Силан, да. Причина визита. Понимаю.

— Он убедил себя, будто уже давно сломался, Верховная Жрица. Но мы же знаем, это не так.

Она кивнула: — Он доказал это, удержав Отродье Луны под гладью моря — доказал всем, кроме себя самого.

— Я открываю ему степень своего доверия, — продолжал Рейк, — а он каждый раз… противится. Я не могу проникнуть за возведенную стену, не могу коснуться того, что таится внутри.

— Тогда… это его вера сломана.

Сын Тьмы молча скривился.

— Когда придет время, — сказала она, — я буду там. Сделаю что смогу. Хотя… смогу я, вероятно, немногое.

— Не надо заботиться об эффективности твоего присутствия, Жрица. Мы говорим о вере.

— А вера не нуждается в субстанции. Спасибо.

Он снова отвел глаза, и на губах снова мелькнула та сухая улыбка. — Ты всегда была моей любимой.

— Я или столешница? Кого ты любил?

Он встал. Она тоже. — Верховная Жрица, — сказал он.

— Сын Тьмы, — ответила она, снова кланяясь.

Потом он ушел, оставив после себя внезапную пустоту, почти слышный щелчок смещения — но нет, это воображение, намек на что-то, оставшееся в памяти — его лицо, его глаза, то, что она вдруг увидела.

«Мать Тьма, услышь меня. Поверь мне. Ты не поняла тогда своего сына. Ты и сейчас его не понимаешь.

Неужели не видно? Во всем Драконус виноват!»

* * *

— Неправильно это, — пропыхтел Рекканто Илк, брызгая кровью при каждом слове. — Когда доходит до визгливых баб, их нужно вышибать из кабака, а не пускать туда!

Визжащие, рычащие, щелкающие зубами женщины успели пробить дыру в двери, заполнив ее загребущими руками. Пальцы впивались в края — женщины пытались пролезть внутрь все сразу. Когти цапнули татуированные плечи Трелля, и он опустил голову, закряхтев. Демоны наседали, дверь трещала — но Трелль оказался сильным ублюдком, он сдерживал их с того момента, когда первый натиск чуть не оставил Илка без драгоценной головы.

Слава богам — какие бы боги не обитали в грязном поселке — что демоницы оказались такими тупыми. Ни одна не попробовала влезть в окно — хотя полосатый бугай Грантл поджидал их с саблями в руках с одной стороны, а Финт и братья Бревно с другой, и еслибы какой-то удалось вышибить ставень, ее порубили бы на кусочки. Рекканто на это надеялся, потому что спрятался под столом, а стол — неважная защита. Точно неважная против демониц, которым удастся порвать Грантла, Финт и братьев Бревно, и Трелля, и Полнейшую Терпимость тоже. Ну, дела.

Мастер Квел и болотная ведьма Наперстянка скорчились у погреба, у запертой двери, и занимались Худ знает чем. Гланно Тряп исчез — исчез за лошадьми, когда они побежали прямо, а карета покатилась влево. Рекканто почти уверен, что идиот пропал и убил себя наповал. Или еще хуже.

Что до того трупа, Картографа, Илк видел его последний раз, когда он бешено вращался, улетая в дождливую ночь, потому что был привязан к сорвавшемуся с оси колесу. Почему демоницы не побежали за ним? Куда уж как легкая добыча…

Частые удары превратили дверь в месиво; одна из рук изогнулась и глубоко оцарапала спину Маппо, заставив его застонать — ох, стон Маппо не к добру, ведь Трелль может сдаться и пропустить их, и тогда они полезут прямиком к человеку, спрятавшемуся под стол. Нечестно. Нечестно все вокруг, и это самое нечестное изо всего!

Он вытянул рапиру и сжал рукоять дрожащей рукой. Выпад стоя на коленях — бывает ли такой прием? Придется узнать. Ох, да, одну он проткнет насквозь, только смотрите. А если две другие (он был уверен, что всего их три) сожрут его, то извините. Один мужик против трех баб не воин.

Грантл что-то крикнул Маппо, Трелль проревел ответ, подобрал ноги, как бы готовясь сигануть в сторону — вот уж спасибо, огр треклятый! — и тут же так и сделал, прыгнул вправо, сбив с ног Финт, Джулу и Амбу. Все четверо покатились клубком.

Вихрь щепок, машущих рук, лязгающих клыков, грязных волос и ужасающе безумных харь — визгливые женщины ворвались в таверну.

С двумя быстро покончили — головы слетели с плеч, брызгая зеленоватым ихором, тела упали и задергались на полу.

Но третья тут же рванулась на Рекканто Илка. Он завопил и попробовал выпад стоя на коленях, но никакого правильного выпада, естественно, не получилось. Скорее флеше — он выбросил вперед туловище, до предела вытянув руку, потерял равновесие, с грохотом шлепнулся лицом на доски пола; кончик рапиры застрял в чем-то, угрожающе изогнулся, и Рекканто отпустил оружие. Рапира разогнулась, потом снова спружинила, рукоять ударила Рекканто по голове, а потом еще, каждый раз вдавливая лицо в пол. Нос сломался, потекли горькие слезы, он ощутил вонь мышиного дерьма и сальной грязи, но тут же все забил запах свежей крови.

Стало до странности тихо; стонущий Рекканто перекатился набок и приподнялся на локте.

Взглянув прямо в белые, жуткие зенки напавшей на него женщины. Острие рапиры вошло точно между глаз, погрузившись так глубоко, что должно было выйти из затылка. Однако он ничего такого не видел. Значит…

— Она ее сломала! — заревел Илк, вскакивая. — Она сломала проклятую рапиру!

Демоническая женщина стояла на коленях, уронив голову; рот был еще открыт, грудь покоилась на опрокинутом стуле, служившем частью жалкой баррикады. Две других, хотя и обезглавленные, все еще дергались на полу, истекая зеленью. Грантл изучал этот ихор, местами запачкавший широкие сабли.

Маппо, Брёвна и Финт медленно вставали.

Полнейшая Терпимость, сжав в руке глиняную бутыль, подковыляла к Рекканто. — Жаль рапиру, — сказала она. — Но такого ловкого флеше я еще не видывала.

Рекканто прищурился, утер кровь с носа и разбитых губ. Ухмыльнулся. — А ты как думала? Расчет мастера…

— Я о том, как ты сумел догадаться, что она наткнется на отрубленную голову, скакнет, упадет на колени и окажется прямиком напротив, готовая принять удар?

— Угрубленную? Скукажется? Ну, я уж сказал, я мастер фехтования.

— Я тебя поцеловала бы, — продолжала Полуша, дыша кислым вином, — но ты же обмочился. Есть пределы приличия, если понимаешь, о чем я.

— Это не моча… мы все еще не обсохли!

— Но не все мы пахнем так же, как ты.

Он зарычал и отвернулся. Чертовка чувствительная! — Моя рапира!

— Готов поспорить, сломалась в черепе, — сказал Грантл, — и мозгам это не пошло на пользу. Ловко сделано, Рекканто.

Илк решил, что можно погордиться.

* * *

Пока Рекканто Илк расхаживал петухом, Чудная Наперстянка тревожно вглядывалась в братьев Бревно. Наконец она с облегчением поняла, что они невредимы. В последнее время они не уделяют ей привычных знаков внимания. Вот и сейчас даже не посмотрели. Она ощутила трепет беспокойства.

Мастер Квел застучал в дверь погреба. — Знаю, вы меня слышите, — крикнул он. — Вы, что там спрятались. Мы убили трех. Есть еще? Три убиты. Есть еще?

Финт осматривала оружие. — Мы идем искать Гланно. Добровольцы есть?

Грантл прошелся по залу, выглянул за дверь. — Дождь кончается — похоже, буря истощила силы. Я иду с тобой, Финт.

— Я искала добровольцев. Но сама я не доброволец.

— И я иду! — сказал Амба.

— И я! — сказал Джула.

Они сверкнула глазами друг на друга, ухмыльнулись какой-то одним им известной шутке, а еще через мгновение разразились хохотом.

— Что смешного? — спросила Наперстянка. Она искренне недоумевала. «Мозги потеряли? Если они у них вообще были».

Грубый тон отрезвил обоих. Браться примолкли и отвели глаза.

Дверь погреба застонала, привлекая всеобщее внимание; чья-то усатая физиономия высунулась, тревожно выпучив глаза. — Трех, ты сказал? Сказал трех? Точно трех?

Он говорил на диалекте южных островов Генабакиса.

Квел кивнул: — Еще есть? Есть еще, хозяин?

Торопливое мотание головой. Трактирщик вылез и задрожал, увидев растерзанных женщин. — Ох, милые, — шепнул он. — Мне так жаль. Так жаль!

— Ты знал их? — удивился Квел. — Ты знаешь, что они такое?

Из погреба выкарабкивались новые фигуры. Белые лица, испуг в глазах. Усатый отпрянул, услышав вопрос Квела. — Зачарены, — хрипло сказал он. — Наши дочки… зачарены.

— Зачарованы? Когда вошли в возраст, не так ли?

Неловкий кивок. Трактирщик широко раскрыл глаза: — Ты знаешь? Ты знаешь зачаренье?

— И давно у вас так, хозяин? Давно ли на селении висит проклятие?

— Пять лет уже. Пять. — Мужчина пошел к выходу. — Ох, головушки! Вы головушки им посрубали! — За ним пошли и другие, подняв заунывный вой.

Чудная Наперстянка поглядела в глаза Квелу. Они обменялись кивками. — Думаю, оно еще здесь, — прошептала ведьма.

— Согласен. Не устроить ли охоту?

Она огляделась. Маппо тащил голое безголовое тело к порогу. Зеленая кровь оставила полосу. Она быстро чернела. — Думаю, надо взять Трелля.

— Отличная идея. — Квелл подошел к хозяину таверны. — В городке есть констебль? Кто правит страной? Где мы вообще, во имя Худа?

Хозяин заморгал словно сова. — Тут Край Беды. Видал башню? Туда Староста ушел. И вам туда нужно.

Квел отвернулся, потер глаза. Подошел поближе к Наперстянке. — Итак, мы согласились, что это проклятие.

— Ведьма или ведун, — пожала она плечами.

— Мы на Краю Беды, на береге грабителей судов. Уверен, дочерей пробудило явление чужаков. Ведь не едят же они родичей?

— Когда в раж входят, — сказала Наперстянка, — едят все, что движется.

— Верно. Вот почему местные мигом разбежались. Хорошо, Ведьма, зови Маппо. И скажи, что ему нужно вооружиться. Дело может стать трудным.

Чудная Наперстянка поглядела на Трелля. Он вытаскивал последнее тело. — Хорошо.

* * *

Грантл, окруженный братьями Бревно (Джула справа, Амба слева), прошелся по главной улице. Сапоги увязали в грязи. Последние капли дождя холодили лицо. О, ему хотелось драки более яростной. Увы, безмозглые твари оказались именно безмозглыми — а значит, предсказуемыми. И всего три…

— Я первый допер, — объявил Амба.

— Нет, я, — заявил Джула.

Грантл оскалился: — Что доперли? Вы вообще о чем?

— То окно, — сказал Джула. — В таверне. Если девки рвались в дверь, то уходить надо было через окно. Я уже готов был — только оно не отпиралось…

— Ты сам и виноват, — сказал Амба. — Я поднимал защелку, а ты зачем опускал?

— Защелка открывается вниз. А ты идиот.

— Нет, не вниз, а вверх. Я видел.

— Вниз.

— Вверх.

— А потом вниз.

Рык Грантла заставил замолчать обоих. Они шли по отпечаткам копыт и бороздам, пропаханными обломками, что волочились за повозкой. За ставнями приземистых домов мелькали огоньки. Повсюду журчала и капала вода; вдалеке еще грохотал гром. Воздух наполнился свежестью, которая должна была вскоре исчезнуть.

— А вот там, — указал пальцем Амба. — За той стенкой. Видишь, Грантл? Видишь?

Загон. Обломки кареты, разбросанные у подножия невысокой стены.

Они вошли и поморщились, оглядывая море взбаламученной грязи. Лошади стояли в дальнем конце и тревожно косились на хозяев. Посередине что-то лежало. Тело. Слева от него виднелось оторванное колесо.

Грантл первым перелез стену и пошел к Гланно Тряпу.

Они уже слышали его бормотание: — … и не так уж плоха в сравнении с Нивви, но я через годы сообразбил, что не все бабы такие, а если бы знал, наверно, не согласился бы. То есть во мне же есть гордость, точно есть. Она все предстравляла, что ей девять лет, глазенки таращила, вытворяла забавные штуки, но они были забавными много лет назад, но сейчас… то есть, Худа ради, у нее уже волосы поседели… о, вы меня нашли. Чудно. Нет, не трогайте, нога заломана и плечо тоже, и рука, запястье, и пальцы растропырило. Зовите Квела — нет трожьте меня без Квела, ладно? Спасибо. Ну, о чем я? Нивви? Нет, Люфа из конюшен, она надолго не задержалась, а причины я объяснил. Месяцы прошли, пока я новую нашел — нет, Кутра сама меня нашла, надо быть аккувратным. Но у нее волосья выпали…

Колесо чуть пошевелилось. Грантл уловил движение краем глаза и, оставив Тряпа бормотать перед братьями Бревно (они смотрели на него сверху вниз, раззявив рты), пошел к колесу.

Картограф казался глиняной статуей. Он все еще был привязан к колесу за руки и ноги. Губы шевелились, выталкивая глину изо рта. Потом труп сказал: — Это ведь был хлеб с джемом?

* * *

Чудная Наперстянка сотворила охранительный знак и плюнула трижды — вверх, вниз и перед собой. — Болотища Черного Пса. Леса Мотта. Вот почему я сбежала, чтоб их! С Джагутами вечная проблема: они повсюду.

Маппо за ее спиной крякнул, но ничего не сказал.

Башня была какой-то квадратно-закругленной: углы то ли сгладили столетиями пролетающие здесь ветра, то ли они были стесаны специально для удобства пролетающих ветров. Ветер завывал и сейчас. Вход походил на черный провал под замшелым козырьком, по клочьям мха стекала дождевая вода. Капли звенели, падая на порог, в выдолбленные их предтечами ямки.

— Итак, — сказал Квел пораженно, — здешний староста вошел в джагутскую башню. Смело…

— Глупо.

— Глупая смелость, да.

— Смелая глупость. — Ведьма принюхалась. — Вторая проблема с Джагутами. Построив башню, они в ней живут. Вечно.

Квел застонал: — Я предпочитаю об этом не думать.

— Как будто это поможет.

— Мне помогает!

— Мы можем сделать две вещи, — заявила Наперстянка. — Можем повернуться кругом и забыть о проклятии, уйти из городка как можно быстрее.

— Или?

— Можем подойти к двери и постучать.

Квел потер подбородок, глянул на молчавшего Маппо. Потом снова на башню. — Эти чары… проклятие, Наперстянка, поражает взрослых женщин.

— И что? Оно чертовски древнее и мерзкое.

— Сможешь сломать?

— Вряд ли. Мы можем лишь надеяться, что ведьма или ведун передумают. Создатель заклятия сумеет отменить его. Это проще, чем ломать со стороны.

— А если убить создателя?

Она пожала плечами: — По разному может случиться, маг. Пуф — и нет. Или… есть. Но вы ушли в сторону, Квелл. Мы же говорили о… старосте.

— Нет, Ведьма. Я думаю о… гм, о тебе и Полнейшей Терпимости и Финт. Вот так.

Тут же она ощутила, будто глотает пригоршню ледяных кристаллов. Горло заболело, а желудок свернулся клубком. — Вот дерьмо.

— А, поскольку, — безжалостно продолжал Квел, — на починку понадобится не менее двух дней…

— Думаю, пора стучать.

— Ладно. Только дай сначала… э… опорожнить пузырь.

Он отошел за каменный водосток, что был слева. Маппо ушел в другом направлении и начал рыться в мешке.

Чудная Наперстянка покосилась на башню. — ну, — прошептала она, — если ты Джагут — думаю, ты он и есть — ты уже знаешь, что мы здесь. Можешь учуять запах магии. Нет, мы не ищем бед на голову, но ты не можешь не знать о проклятии — видишь ли, нам нужно найти ведьму или ведуна, злобного селянина, его сотворившего. Мы тут застряли на несколько дней. Понимаешь? Нас три женщины. И я одна из них.

— Ты что-то сказала? — спросил вернувшийся Квел.

— Идемте, — бросил Маппо, принесший громадную палицу.

Они подошли вплотную к двери.

Она распахнулась.

* * *

— Моя супруга, — сказал Староста, — похоронена во дворе внизу. — Он стоял у окна, созерцая, как мятежное море нападает на обрыв.

Квел крякнул: — В каком дворе? — Он склонился и поглядел вниз. — В каком?

Староста вздохнул: — Два дня назад он там был.

Он отвернулся от окна и поглядел на колдуна. Тот с трудом сумел удержаться от дрожи.

Бедаск Полл Корусс Агапе, называвший себя еще Джагутом Анапом, оказался настоящим гигантом. Он весил раза в два больше Маппо и был на полторы головы выше Трелля. Кожа синяя, глубже любого синего оттенка, виданного Квелом у напанов из Малазанской Империи. Синева, казалось, запятнала даже торчащие из нижней челюсти клыки в серебряных колпачках.

Квел прокашлялся. Ему снова хотелось отлить, но это подождет. — Вы потеряли ее очень давно?

— Кого?

— Э… жену.

Бедаск Агапе выбрал один из трех хрустальных кувшинов на столе, понюхал содержимое и разлил по бокалам. — Ты храпишь во сне, Колдун?

— Нет. Хотя… откуда мне знать, я же сплю.

— Вот — вот, похоже.

— Что похоже?

Джагут покосился на окно: — Вроде бы есть, а на деле нет.

— А, утес.

— Нет, нет. Я о своей жене.

Квелл бросил Наперстянке беспомощный взгляд. Неподалеку, у спиральной лестницы, Маппо изучал изящный зрительный прибор, закрепленный на штыре при помощи сложного шарнира. Треклятый Трелль вращал трубку влево и вправо, обозревая окрестности. Всегда занят не тем, чем надо!

Чудная Наперстянка поглядела на Квела такими же вытаращенными глазами.

— Потеря, — подал голос колдун, — тяжелая штука.

— Ну разумеется. — Бедаск Агапе нахмурился.

— Ну, не всегда. Например, если теряют девственность или… любимый самоцвет… камень, э…

Окаймленные алым глаза Джагута не моргали.

Квелу хотелось сжать ноги или, что еще лучше, закинуть одну ногу на другую. Он боялся, что его змей начнет раздувать клобук или, того хуже, плеваться ядом.

Чудная Наперстянка сказала до странности тонким голосом: — Джагут Анап, проклятие, поразившее девушек городка…

— Пока таких было двенадцать, — заметил Бедакс Агапе.

— О. И что с остальными девятью?

Джагут перевел взор на ведьму. — Вы не первые тревожите меня за последние годы. Конечно, — добавил он, пригубив вино, — теперь всех молодых девушек вывозят в соседние деревни. Увы, это плохо скажется на будущем моего городка.

— Мне казалось, в погребе были женщины, — сказала Наперстянка.

— Беременность предохраняет от чар. Матери также им не подвластны. Поэтому если ты или твои спутницы несете ребенка, бояться нечего.

— Гм. Не думаю, что хоть кто-то из нас…

— Какая жалость, — промолвил Бедаск.

— Но как вас избрали Старостой? — спросил Квел. — Просто любопытно, видите ли… я привык во все совать нос. Ничего такого не имел в виду…

— Думаю, это была всеобщая попытка облегчить мое горе, мое одиночество. Никто не станет отрицать, что результат получился плохой.

— О? Почему?

— Останься я в одиночестве, ужасного проклятия не было бы. Боюсь, что так.

— Значит, это ваше проклятие?

— Да.

Наступило долгое молчание. Маппо не спеша повернулся лицом к ним.

— Тогда вы могли бы положить ему конец.

— Мог бы. Но не стану.

— Почему?

— Потому что вы не так важны.

Квел скрестил ноги. — Можно спросить, что случилось с вашей женой?

— Мы спорили. Я проиграл. Я похоронил ее.

На взгляд колдуна, в этой цепочке ответов было потеряно какое-то звено. Но его отвлекал мочевой пузырь, мысли растекались.

— Значит, — пискнула Наперстянка, — проиграв в споре, вы убиваете жен?

— О, я не сказал, что она была мертва.

Маппо сказал со своего места: — Но теперь мертва, Джагут.

Бедаск Агапе вздохнул. — Это кажется вполне вероятным, не так ли?

— И давно ли, — спросил Трелль, — она закопана? Твоя жена?

— Примерно девять лет.

— И в чем был спор?

— Трелль, в тебе чувствуется изрядная дерзость.

— Дерзость, Джагут? — Маппо оскалил клыки в холодной ухмылке. — Боюсь, твои чувства поизносились от неупотребления, Джагут.

— Понятно. Воображаешь, что сильнее меня?

— Я спросил о сути спора.

— Вполне тривиальная. Подробности я позабыл.

— Но ты оказался одинок. Потом жители городка сжалились над тобой, избрали старостой. И ты… полюбил?

Бедаск Агапе моргнул.

Чудная Наперстянка вздохнула: — О, теперь я понимаю. О, вот как. Она отвергла вас. Вы обезумели, но на этот раз стирать с лица земли весь городок было неправильно…

— Хотя я подумывал.

— Гм. Ну, решили не стирать. Вместо этого вы создали проклятие, наложив его на девушку и ее милых подружек, которые смеялись над вами или еще что. Вы обратили их в трелке — вонан. Кровопийц.

— Не надейся сломать мои чары, Ведьма, — сказал Бедаск. — Даже с помощью колдуна ты можешь провалиться. — Джагут поглядел на Маппо. — А ты, Трелль… даже если ты сможешь меня убить, проклятие не пропадет. — Он в третий раз наполнил свой кубок. — У женщин есть день или около того, прежде чем проклятие возымеет эффект. Советую принять все меры, чтобы каждой зачать ребенка.

Квел сел необычайно прямо. Однако при взгляде на выражение лица Чудной Наперстянки его восторженная улыбка стала походить на гримасу.

* * *

Внизу, там, где недавно был пляж, у подножия корявых утесов, волны пенными щупальцами рылись среди кусков глины, валунов, кривых черных корней, то наполняя глубокие рытвины, то втягиваясь обратно, в мутные от ила прибрежные просторы. Груда недавнего обвала шевелилась, оседала, целые секции рушились под напором волн.

Дальше снова появлялся белый песок, усеянный ржавыми пятнами от тысяч и тысяч гвоздей и заклепок, в изобилии рассыпанных вдоль всей линии прибоя. Деревянные обломки лежали валом, и в одном месте за валом неровные ступени вели в устье пещеры.

Это был на самом деле тоннель, уступами поднимающийся сквозь мыс и оканчивающийся в самой большой постройке городка, наполовину каменном, наполовину бревенчатом складе. Здесь грабители кораблей делили добычу, с трудом притащив ее с берега. Выгодное предприятие, если хорошенько подумать. Дает работу всем — и тем, что разжигают ложные маяки, и тем, что выводят тяжелые баркасы за риф, обдирают тонущие суда, попутно приканчивая дубинками выживших матросов и убеждаясь, что утонувшие утонули как следует. Местные легенды, состряпанные ради сомнительного оправдания разбойного ремесла, толкуют о неких давних набегах пиратов, о том, как кто-то (то ли Староста, живущий здесь с начала веков, то ли широко известный в узкой округе Гачерж Засадник — впрочем, он давно умер, и у него не спросишь) намекнул, что если море охотно приносит убийц к берегу, почему бы не принести смерть вероятным убийцам? Его идеи пали в плодородную почву и укоренились, их заботливо окучивали — молотами, палками, огнем и камнем. Вскоре рыбная ловля на опасных отмелях сменилась гораздо более прибыльными занятиями.

О, сети забрасываются и сейчас, особенно в спокойный сезон, когда и клев хороший; кто может отрицать, что рыба стала благословенно многочисленной, крупной и жирной? Как же, совсем недавно они чуть не опустошили все проклятое море!

Пляж стал уютным, особенно для крабов и чаек, что пируют на выбрасываемых волнами телах. Пляж помогает волнам очистить кости, а потом отдает назад для захоронения в морской пучине. Но на этом быстро угасающем закате нечто необычно ползло по берегу. Необычное тем, что было еще живым. Крабы разбегались с его пути так быстро, как позволяли крошечные ножки.

Вода стекала с существа. Оно встало. Окаймленные алым глаза осмотрели окрестности, найдя ступени и зияющую пасть тоннеля. Еще миг — и оно направилось внутрь, оставляя глубокие отпечатки. Море постаралось тут же стереть их.

* * *

— Думаете, я не могу видеть, что творится в вашем черепе, Квел? Вы первый в очереди, а мы трое лежим в ряд, широко раздвинув ноги. Вы заныриваете резвее, чем кобель под покосившийся плетень. Рекканто следующий, потом Гланно, Джула и Амба, и Маппо, и Грантл и, наверное, даже чертов неупокоенный…

— Погоди-ка, — вмешался Трелль.

— Даже не пытайся, — фыркнула Чудная Наперстянка.

Они шли назад в таверну — Наперстянка впереди, мужчины стараются не отстать. Ее малый рост не имел значения, как и то, что на два ее шага приходился один мужской.

— А потом, — продолжала она, — может, и Джагут выпрыгнет и встанет в очередь, и к рассвету мы понесем жутких монстров, полуТреллей, полуДжагутов, полуобмоченных колдунов, полу…

— Близнецов? — подсказал Квел.

Она метнула в его сторону злобный взгляд. — О, как смешно.

— По любому, — добавил Квел, — уверен, оно так не работает, а работает совсем не так…

— Откуда вам знать? Нет, я, Полуша и Финт улепетываем отсюда сразу, как соберем вещи — а вы нас нагоните по дороге. Треклятая деревня пусть идет к Худу с Бедаском Поллом Коруссом Агапе во главе. Они поганые грабители, и если кто и заслужил проклятие, так это они.

— Не могу не согласиться, — вставил Маппо.

— Не лезь мне под юбку, Трелль.

— Что? Я не…

Квел фыркнул: — Ты не носишь юбку, Чудная. А если бы носила, было бы проще…

Она вихрем развернулась: — Чего это проще, Квел?

Он резко остановился и отвернулся. — Извини. Неужели я думаю вслух?

— Вы думаете, что проклятие на городке — это плохо. Еще вы думаете подождать и поглядеть, что получится.

— Ладно, я все понял, Чудная. Расслабься. Вы втроем уходите, так? Мы починим карету и поедем за вами. Все как ты сказала.

Она снова повернулась и двинулась к таверне.

* * *

Грантл увидел, что трое ушедших спешно возвращаются к таверне. Он крикнул, привлекая их внимание, и поспешил навстречу.

— Мастер Квел, ваш возчик похож на груду ломаных костей, но еще дышит.

— Ну, нам точно пора натянуть треклятые постромки, — прорычал Квел. — Я займусь целением, а на это требуется время. Просто великолепно! Чинить карету некогда! Почему никто мне не помогает? Ты, ведьма — иди и исцели Гланно…

— Не смогу! О, я умею накладывать лубки и прижигать раны, но ему вроде бы требуется гораздо большее — правильно, Весельчак?

Татуированный воин пожал плечами: — Наверно.

— Даже не пробуй, — буркнула она и ушла в таверну.

Грантл уставился ей вслед. — Это о чем? Что она имеет в виду?

— Лезть под юбку, — объяснил Квел.

— Но у нее нет…

— Не в том дело, — вздохнул маг. — Ты думаешь как мужчина. Вот твоя ошибка. Наша общая ошибка. Вот почему мы тут стоим как дураки. Если бы мы подошли и сказали: «Эй, Чудная, мы даже думать не думаем», знаешь, что она ответила бы? «И что со мной не так? Я уродина или что?» И тогда мы опять встанем дураками…

Грантл озадаченно поглядел на Маппо. Тот кивнул с загадочным видом.

Квел оправил влажную одежду. — Тогда веди меня к нему, Грантл.

* * *

В дальнем конце загона находились конюшни; за ними — погрузочная платформа из потемневших от дождей досок. Дальше начиналась стена большого и прочного склада. Джула и Амба помогли Гланно сесть, а Картограф, срезанный с колеса, ходил кругами, почесываясь и стирая навоз в лица, шеи и гнилой одежды.

Гланно успел дойти до одиннадцатой любви всей своей жизни, женщины по имени Хербу Наст. — … она носила на шее лису — не мех, понимаете, а целое животное — в наморднике, когти обернуты шелковыми веревочками… но сильнее всего я запомнил глаза. Паника, понимание, что ты оказалась в самом страшном из кошмаров. Не то чтобы она была красива, скорее на козу похожа — знаете, эти длинные кудрявые волосы на подбородке — но я же говорил, я люблю эксперментизировать женщин? Говорил. Точно наверняка говорил. Мне нравилось видеть в их глазах десятилетия и десятилетия скучной жизни, а потом прихожу я, прямо как свежий весенний дождик к засохшей маргаритке. Ой, о которой я? Лиса, коза, паника, встряска…. точно, Хербу Наст…

Тут он замолчал так резко, что ни Джула, ни Амба не заметили внезапной, зловещей тишины и продолжили переглядываться и пересмеиваться, как делали в течение всего монолога Гланно. Тем временем фигура, возникшая на краю платформы — ее прибытие и заморозило язык во рту Гланно Тряпа — прямиком двинулась к ним. Лошади загрохотали подковами, сгрудились в самом дальнем углу загона.

* * *

— Пока никого не потеряли. Это хорошо, — сказал Квел на пути к загону.

— Не знал, что в практикуете Денал, — заметил Грантл.

— Ну, не совсем так. У меня есть эликсиры, мази, притирания с Высшим Деналом, на случай срочной необходимости.

— Как сейчас.

— Может быть. Посмотрим.

— Сломанные ноги…

— Ему же не нужны ноги, чтобы вести карету? К тому же он может отказаться от моей помощи.

— Почему бы?

— Расходы на лечение вычитаются из доли. После исцеления может случиться так, что не Гильдия будет должна ему, а он ей. — Маг пожал плечами: — Некоторые отказываются.

— Ну, он просил вас позвать. Думаете, для того чтобы отказаться?

Они дошли до стенки и замерли.

— Кто это, во имя Худа? — спросил Грантл, щурясь на высокую фигуру в лохмотьях, стоящую перед братьями Бревно.

Квел что-то пробормотал. — Ну, я могу лишь догадываться… но скорее всего это жена Старосты.

— Он женат на Джагуте?

— Был, пока не похоронил. Но потом двор обрушился в море, забрав ее с собой. Она выбралась и, готов спорить на всю прибыль от поездки, она не в самом хорошем настроении. — Тут он улыбнулся Грантлу: — Мы можем поправить дела. Да, мы можем все поправить!

Уверенность его тут же была поколеблена, потому что Джула и Амба решили напасть на Джагуту. Трое с ревом сцепились в клубок, пинаясь, царапаясь и кусаясь; вскоре они упали. Многорукая масса тяжело заворочалась в навозной жиже.

Квел и Грантл перескочили через стенку и побежали к ним.

Гланно Тряп выкрикивал нечто нечленораздельное и старался отползти подальше.

Джагута испустила волну магии — оглушительный грохот, разрыв — загон и ближайшие дома запрыгали. Заморгав от внезапной слепоты, Грантл влез в жижу. Он слышал, как падает сзади Квел. Ослепительный мерцающий свет продолжал изливаться, порождая резкие тени.

Гланно снова вопил.

Когда зрение вернулось, Грантл, к собственному удивлению, увидел, что оба брата еще живы. Они даже ухитрились схватить Джагуту за руки и крепко прижать к почве. Женщина рычала и дергалась.

Выхватив сабли, Грантл продолжал путь. — Джула! Амба! Что вы делаете?!

Два грязных лица поднялись — оба мрачные, искаженные гневом.

— Болотная ведьма! — сказал Джула. — Одна из болотных ведьм!

— Мы не любим болотных ведьм! — добавил Амба. — Мы УБИВАЕМ болотных ведьм!

— Мастер Квел сказал, эта нам поможет. Помогла бы, если бы вы не напрыгнули на нее!

— Сруби ей голову! — сказал Джула. — Обычно это работает.

— Я не буду рубить ей голову. Отпустите ее, вы двое…

— Она напала!

Грантл присел. — Джагута, прекрати рычать. Послушай! Если тебя отпустят, ты не будешь драться?

Глаза ее пылали пламенем. Женщина еще подергалась и замерла. Сияние глаз угасло. Она несколько раз тяжело вздохнула и кивнула: — Ладно. А теперь убери двух этих дураков!

— Джула, Амба — отпускайте ее.

— Отпустим, только сначала сруби голову.

— Отпускайте, Бревна, или я ваши головы срублю.

— Сначала Амбе!

— Сначала Джуле!

— У меня две сабли, ребятки, так что срублю одновременно. Устроит?

Братья приподнялись на локтях и уставились друг на дружку.

— Нас не устроит, — сказал Амба.

— Тогда отпускай ее.

Они отвалились от Джагуты; она вытянула руки из грязи и встала на ноги. Марево магии истончилось и пропало. Тяжело дыша, Джагута повернулась лицом к братьям Бревно. Те катились по грязи, пока не столкнулись и не замерли, глядя на нее парой волков.

Сжимавший руками голову Квел подковылял к ним. — Идиоты, — пропыхтел он. — Джагута, ваш муж проклял селение. Трелке — вонан. Вы сможете что-нибудь сделать?

Она пыталась отчистить гнилую одежду от навоза. — Вы не отсюда. Кто вы, люди?

— Мимо проезжали, — сказал Квел. — Но повозке нужна починка — у нас раненые…

— Я намерена уничтожить городок и всех, кто в нем живет. Вам не нравится?

Квел облизал грязные губы, скорчил гримасу. — Это зависит… вы включаете нас в планы уничтожения?

— Вы пираты?

— Нет.

— Грабители кораблей?

Нет.

— Некроманты?

— Нет.

— Тогда, — сказала она, снова сверкнув глазами на братьев, — думаю, вы можете жить.

— Ваш супруг сказал, что проклятие останется даже если он умрет.

Она оскалила тусклые клыки. — Соврал.

Квел глянул на Грантла. Тот пожал плечами и сказал: — Мне не нравится идея бессмысленной бойни… но грабители кораблей — отбросы человеческой расы.

Джагута пошла к каменной ограде. Все смотрели ей вслед.

— Мастер Квел, — подал голос Гланно. — Лубки принесли?

Квел метнул Грантлу очередной взгляд: — Я же сказал — любитель дешевки.

Солнце наконец поднялось, украсив горизонт огненным ободком. Наступил последний день деревни грабителей на Краю Беды.

Бедаск Полл Корусс Агапе стоял у окна башни, наблюдая, как жена идет по улице. — Ох, — пробормотал он, — у меня неприятности.

* * *

За несколько мгновений до рассвета Кедевисс откинула одеяла и вышла в темноту. Различила его силуэт. Он сидел на большом валуне и смотрел на север. Кольца вращались на цепочке, блестя как пойманные звезды.

Хруст мокасин по гравию выдал Кедевисс. Скол повернул голову, смотря на ее приближение.

— Ты больше не спишь, — сказала она.

Скол промолчал.

— С тобой что-то случилось, — продолжила она. — Когда ты проснулся в Бастионе, ты … изменился. Я думала, это последствия одержимости. Теперь не уверена.

Он положил цепочку и спрыгнул с камня, ловко приземлившись. Чуть помедлил, расправляя плащ. — Изо всех них, — сказал он вполголоса, — ты самая умная, Кедевисс. Видишь то, чего не видят другие.

— Я стараюсь всему уделять внимание. Ты хорошо скрывался, Скол — или как теперь тебя зовут.

— Похоже, недостаточно хорошо.

— Каковы твои планы? Аномандер Рейк увидит все в тот самый миг, как ты покажешься на глаза. Не сомневаюсь, он будет не один.

— Я был Глашатаем Тьмы, — сказал он.

— Сомневаюсь.

— Я был Смертным Мечом Чернокрылого Лорда, самого Рейка.

— Но ведь не он избрал тебя? Ты поклонялся богу, не ответившему ни на одну молитву. Богу, который, по всей видимости, вообще не знает о твоем существовании.

— И за это, — шепнул Скол, — ответит.

Ее брови взлетели: — Это поход ради мести? Если бы мы знали…

— Что вы знаете или не знаете, мне не интересно.

— Смертный Меч служит.

— Я сказал, Кедевисс, что был Смертным Мечом.

— Но уже не являешься. Так кто же ты теперь, Скол?

В зернистом сумраке она различила улыбку на его лице — и что-то темное в глазах. — Однажды над Бастионом раскрылся садок. Оттуда выпала машина и…

Она кивнула: — Да, мы ее видели.

— Она несла новорожденного бога. Нет, не намеренно. Нет, механизм летающей повозки по самой природе своей создавал врата, странствовал из Королевства в Королевство и бросал сеть, и в сеть эту попался бог — ребенок. Принесенный сюда…

— И что случилось со странником?

Скол пожал плечами.

Кедевисс изучала его, склонив голову набок. — Нам не удалось?

Он глядел на нее с легкой усмешкой.

— Мы думали, будто изгнали из тебя Умирающего — но на деле загнали его еще глубже. Уничтожив пещеру — мир, в котором он обитал.

— Вы прекратили его муки, Кедевисс. Оставив только … голод.

— Рейк уничтожит тебя. А мы, — продолжала она, — не станем сопровождать тебя в Черный Коралл. Уйди прочь, божок. Мы сами отыщем путь…

Он улыбался. — Придете первыми? Неравная выйдет гонка — я с моим голодом и вы с вашими ссорами. Рейк мне не страшен — Тисте Анди меня не пугают. Они увидят во мне сородича. Пока не будет слишком поздно.

— Божок, ты проник в мозг Скола и думаешь, что познал Тисте Анди? Должна сказать — ты ошибаешься. Скол был варваром. Невеждой. Дураком. Он ничего не знал…

— Тисте Анди мне не интересны — о, я убью Аномандера Рейка, ибо он заслуживает смерти. Я напитаюсь им, заберу силу. Но нет, я ищу не Коралл, а то, что лежит рядом, в кургане за городом. Другого юного бога — столь юного, столь беззащитного, столь наивного. — Он снова расцвел в улыбке. — И он знает, что я иду.

— Придется нам самим останавливать тебя?

— Вам? Нимандеру, Ненанде? Вам, щенкам? Не смеши, Кедевисс.

— Если…

Атака была молниеносной — рука сомкнулась на ее горле, вторая зажала рот. Она ощутила, как ломается гортань. Пошарила у пояса, ища кинжал… Он развернул ее и бросил наземь так резко, что голова ударилась о камень. Кедевисс теряла сознание, движения стали неуклюжими. Что-то текло из его руки в зажатый рот, что-то, заставившее онеметь губы, челюсти. Проникшее в глотку. Густое как смола-живица. Она подняла взор, увидела мутный блеск в глазах Умирающего Бога — нет, уже не умирающего, освобожденного — и подумала: «Что мы наделали?»

Он шептал: — Я мог бы остановиться. Ты стала бы моей. Какое искушение.

Но мерзость, истекавшая из руки, только нарастала, разбухала, скользя словно жир, проникая в горло, разворачиваясь в кишках.

— Но ты можешь вырваться — всего на миг, но этого хватит, чтобы предупредить. Не могу такого позволить.

В местах касания яда рождалось мгновение экстатического желания, растекалось по телу… но тут же проглатывалось онемением и еще чем-то… темным. Она могла ощутить, как гниет заживо.

«Он меня убивает». Но понимание не смогло пробудить ушедшие силы.

— Видишь ли, остальные мне нужны, — шептал он. — Чтобы мы могли придти компанией, чтобы никто ничего не заподозрил. Мне нужен путь внутрь, вот и всё. Погляди на Нимандера. — Он фыркнул. — В нем нет коварства. Совсем нет. Он будет моим щитом. Моим щитом.

Он уже не сдавливал ей шею. Не было нужды.

Кедевисс смотрела на него, умирая, и в последний миг подумала: «Нимандер… безобидный? О, но ты не…» А потом наступило ничто.

Ничто, о котором не смеют говорить жрецы, не пишут священные книги, которое не славят провидцы и пророки. Ничто ничто. Ожидание души.

Пришла смерть, и душа ожидает.

* * *

Араната открыла глаза, села, коснулась плеча Нимандера. Тот пробудился, вопросительно оглядел на нее.

— Он убил Кедевисс, — едва слышно сказала она.

Нимандер посерел.

— Она была права, — шептала Араната. — Нужно быть осторожными. Ничего не говори, никому, или все умрут

«Кедевисс».

— Он утащил тело к пропасти, сбросил. Теперь создает видимость ее небрежности — будто бы она поскользнулась. Он придет к нам, объятый испугом и горем. Нимандер, не выказывай сомнений, понял?

И она увидела, что горе затмило в нем все иные страсти — по крайней мере, на время. Хорошо. Это необходимо. Увидела, что гнев, ярость еще придут, но станут нарастать медленно. И она сможет поговорить с ним, придать нужные силы.

Кедевисс первой увидела истину — или так кажется? Однако Араната знала: смиренность Нимандера — не врожденный порок, не фатальная слабость. Нет, смиренность — выбор, им сделанный. Путь его жизни. И этому были свои причины.

Легко увидеть такое — и понять неправильно. Легко увидеть в смирении падение, поверить, что падение необратимо.

Скол совершил эту ошибку в самом начале. Как и Умирающий Бог, считающий, что мысли Скола несут истину.

Она опустила взор, увидела, что слезы не потекли по его лицу, что он ждет появления Скола с вестью о трагической случайности. Араната кивнула и отвернулась, изображая, что спит.

Где-то за пределами лагеря ждала душа, недвижная, как испуганный заяц. Грустно. Араната глубоко любила Кедевисс, восхищалась ее умом, ее чувствительностью. Почитала ее преданность Нимандеру — даже если Кедевисс сомневалась в причине смерти Фаэд, она видела, что тайна Фаэд до сих пор подавляет Нимандера.

Если тебе удается сохранить верность, поняв всё, зная жестокую истину — перед тобой открываются все тайны сочувствия.

«Кедевисс, ты — чудный дар. А теперь твоя душа ожидает, как и должна. Ибо это участь Тисте Анди. Наша судьба. Мы должны ждать.

Пока не окончится ожидание».

* * *

Эндест Силан стоял спиной к восходящему солнцу. И к городу, к Черному Кораллу. Воздух был свеж, в нем еще веяло дыхание ночи; вьющаяся вдоль Залива дорога казалась тусклой бесцветной лентой. В полулиге к западу она пропадала в зарослях черного можжевельника. Никакого движения.

Покров навеки опустившейся на город темноты задерживает солнечные лучи — только склоны холма справа от них исчертили золотистые полосы, да белой стала дымка над темной гладью Залива.

— Будут, — сказал Аномандер Рейк, — неприятности.

— Знаю, Лорд.

— Непредвиденные осложнения.

— Да, будут.

— Я пойду пешком, пока не достигну леса. Вне чужих глаз. По крайней мере пока.

— Вы ждали слишком долго, Владыка?

— Нет.

— Тогда все хорошо.

Аномандер опустил руку на плечо Силана:- Ты был другом, которого я не заслуживаю.

Эндест Силан сумел лишь покачать головой в отрицании.

— Если приходится жить, — продолжал Аномандер Рейк, — приходится принимать риск. Иначе жизни наши не будут отличаться от смерти. Не бывает борьбы слишком тяжелой, слишком неравной, ведь даже проиграв — если мы проиграем — мы будем знать, что жили.

Эндест кивнул, ибо способность говорить покинула его. Наверное, по лицу текут слезы — но душа высохла — внутри черепа, за глазами… сушь. Отчаяние — горн, выжигающий все, оставляющий только золу; однако жар остается даже в золе, раскаленной, потрескивающей, огненной.

— День начался. — Рейк отвел руку, надел перчатки. — Прогулка по дороге… я буду наслаждаться, друг мой. Буду помнить, что ты стоишь здесь и следишь за мной.

И Сын Тьмы вышел в путь.

Эндест Силан взирал. Воитель в развевающемся плаще, с длинными серебряными волосами. Драгнипур — скованный ножнами взмах.

Небо наливалось синевой, тени прятались, отступая по склону. Золото запятнало верхушки деревьев. Аномандер Рейк помедлил на опушке, оглянулся и высоко поднял руку.

Эндест Силан сделал так же, но движение заставило его задохнуться. Рука упала.

Тогда далекая фигура повернулась.

И пропала под деревьями.

Книга четвертая ДАНЬ ПСАМ

Как черные глыбы

Ненависть копим

Навалены груды

Выше холмов

Изломаны линии

Подъемов, падений

Смутно я вижу

В свете зари

Вороны сели

На неровные стены

Ищут поживы

Рассыпаны кости

У подножия камня

Кучи обломков

Прошлых свершений

Вороны смотрят

Вправо и влево

Всюду находят

Пищу себе

Но и ослабленный

Мир не погибнет

От злобы бессильной

От нашей вражды

Работников вижу

Серые плиты

Они притащили

Слепые, хромые

Но без ошибки

Стенка за стенкой

Бойню возводят

Для душ невиновных

И вволю бормочут

О славной погоде

О добрых делах.

«Мы, строители», Ханасп Тулар

Глава 19

Молюсь, да не услышишь смутного дыханья

И в грубую не попадешься сеть

Но бог любой в конце глаза отводит

И шепота не слышно в тишине

Жизнь не растрать на ожиданье смерти

И в грубую не попадайся сеть

Ты бабочкой порхай от мига и до мига

Пока не канет шепот в тишину

Молюсь, да не услышишь смутного дыханья.

«Грубая сеть», Рыбак

Вдохнуть в любви и выдохнуть в горе — для души нет большего страдания. Времена расплетаются. События наступают друг другу на пятки. Столь многое нужно вспомнить — молитесь, чтобы сей круглолицый человек не запнулся, не сбил дыхание. История живет мгновением, и находясь в нем, ничего не поймешь. Вас затянул водоворот, и понимание собственного невежества служит не лучшим доспехом, чем мягкий плащ. Вы содрогнетесь от ран. Всем нам надо содрогнуться.

Как ворона или сова, или даже крылатый угорь, зависните на миг над славным городом, над его дымкой, над суетливыми фигурками на улицах и площадях, над непроницаемо-темными трещинами переулков. Дороги Воров сплели запутанную сеть между домами. Животные кричат, жены шпыняют мужей, а мужья ругаются в ответ; ночные горшки выплескиваются в сточные канавы, а в самых бедных кварталах района Гадроби даже и на мостовые, и прохожие приседают и отбегают — каждоутренний ритуал опасного пути на работу или домой. Рассвет пробудил тучи мошек. Голуби снова безуспешно пытаются летать по прямой. Крысы крадутся в укромные гнезда; в эту ночь они опять увидели слишком много. Ночные запахи выгорели, их сменяют новые ароматы и новая вонь.

А по дороге, мимо колонии прокаженных к западу от города, усталый вол и усталый старик влекут тяжелую телегу, и в ней лежит обернутая в парусину фигура — видны лишь истрепанные сапоги.

Впереди маячат ворота Двух Волов.

Хватит висеть. Сложите оба крыла и падайте в тучу жужжащих мух, к животной теплоте, сладкой и кислой, к музыкальной замкнутости покрытогопятнами мешка.

Старик медлит, вытирая пот с высокого, украшенного россыпью бородавок и прыщей лба; у него болят колени, а в груди словно застыла жаба.

Последнее время он возит трупы день и ночь. Или так кажется? Каждое тело делает его старше, и бросаемые на вола взоры окрашиваются невольной неприязнью, то более, то менее сильной — как будто животное следует пристыдить за… что-то, хотя он сам не знает за что.

Двое стражников у ворот привалились к стене, прохлаждаясь в тени, пока ее не унесло движение дня. Заметив торчащие сапоги, один из солдат сделал шаг навстречу: — Стой.

— Гражданин Даруджистана, — сказал старик. — Убит на дуэли Советником Видикасом.

— Там за стеной полно кладбищ и ям, нам не нужно трупов…

— Он приказал отослать его к друзьям — к друзьям убитого, то есть.

— А, понятно. Тогда проезжай.

Город был полон людей, однако вол легко находил дорогу, ибо всякий инстинктивно отстранялся, чаще всего не понимая почему. Вид мертвеца заставляет вздрогнуть, мысли летят пыльными смерчами: «это не я — видите разницу между нами? Это не я, это не я. Я его не знал и никогда уже не узнаю. Это не я… но… это мог быть я.

Так легко оказаться на его месте».

Выставленная напоказ смертность подобна пощечине, подобна шоку от удара. Каждому из нас нелегко перебороть себя, натянуть духовные доспехи, увидеть труп как труп, объект неприятный, но легко устранимый. Солдаты и гробовщики пользуются мрачными шутками, чтобы отогнать простой, сырой ужас перед каждодневным зрелищем, перед очевидностью. Это редко когда помогает. Душа всего лишь уползает прочь, раненая, покрытая шрамами, лишившаяся мира и покоя.

Солдат идет на войну. Солдата приносят домой. Если бы вожди понимали весь масштаб вреда, причиняемого подданным, они никогда не посылали бы их на войну. Если же они понимают, но все равно посылают, утоляя жажду власти — пусть подавятся они награбленным богатством раз и навеки.

Ах, круглый человек отвлекся. Простите вспышку необузданной ярости. Друг лежит в телеге, завернут в саван. Смерть проторила путь. Простите.

Наконец-то старик добрался до места назначения, остановил вола напротив дверей, ударив палкой по хребтине. Наскоро стряхнув пыль с одежды, направился в «Феникс».

Уже поздняя ночь. Он ковыляет к столику, привлекая внимание одной из служанок. Заказывает кружку крепкого эля и завтрак. Желудок важнее дел. Труп никуда не денется, не так ли?

* * *

Он не знал, любовь ли это; он подозревал, что так не понимает смысла этого слова. Но нечто внутри Резака чувствовало себя… сытым. Чисто физически, после всяческих прыжков и катаний в потной постели, жаркого дыхания в лицо, запаха вина и ржавого листа. Или это вкус запретного плода, который он вкусил ночью, словно летучая мышь — нектар цветка? Если так, он должен был бы ощутить «это» и со Сцилларой, ведь ее постельные умения далеко превосходят навыки Чаллисы, чей голод нашептывает о ненасытной страсти, отчего любовные игры превращаются в неистовый поиск — и сколько бы раз она не содрогалась в оргазме, голод ее не знает насыщения.

Нет, с ней как-то по другому. Он гадал, не происходит ли новое чувство от измены, которую они совершают раз за разом? Замужняя женщина, добыча пошляка. Стал ли он таким пошляком? Резак считал, что стал, хотя и не желает сделать карьеру записного соблазнителя, похитителя чужих жен. И все же есть тут чувство, особенное чувство темного наслаждения, дикарского восторга. Глядите, как соблазнительны бывают подобные жизненные пути.

При всем при этом он не желает порхать от одного адюльтера к другому. Что-то в душе жаждет прекращения — или, скорее, продолжения: долгой любви, совместной жизни, взаимного утешения и комфорта. Он не готов выбросить Чаллису через недельку и найти новую любовницу. Он — внушал себе Резак — не Муриллио, с наработанной легкостью порхающий из спальни в спальню. Поглядите, куда это его привело: чуть не убит пьяным соперником.

О да, в этом кроется урок. Похоже, даже Муриллио наконец его выучил, если верны слухи о его «отставке». «Как насчет меня? Я выучил урок? Вряд ли. Я снова иду к ней, снова падаю в измену. Иду к ней так жадно, так отчаянно, как будто мы стали точными отражениями друг дружки. Я и Чаллиса. Рука об руку — в бездну.

Ведь вдвоем падать веселее, не правда ли?»

Ничто не помешает Горласу Видикасу свершить отмщение. Он будет в полном праве, выследив их, убив… и какая-то часть Резака не желает осуждать его за это.

Он думал так, проходя переулком к складу; но мысли вовсе не мешали ощущать предвкушение. Обнять друг друга, желание лихорадкой пылает на устах, в сердцах, в чреслах. Вот доказательство утверждений неких ученых, будто человек — это животное, умное, но все же животное. В людях не хватает места для мыслей, для разума. С первым объятием сама идея «последствий» истончается и улетает призраком. До следующего раза. Важен лишь миг.

Он не пытался изменить внешность, скрыть цель пути; он отлично знал, что жители ближайших домов следят за ним, и в глазах блестят зависть, негодование и насмешка (в равных дозах). Так же они несколько мгновений назад следили за Чаллисой, хотя при ее виде похоть, скорее всего, поборола все прочие эмоции. Нет, они ведут себя нагло, и это добавляет эротизма.

Разгорячившись, он не сразу отыскал ключ от двери конторы. Войдя, сразу ощутил запах ее духов в пыльном воздухе. Дальше, через контору и извилистые коридоры складов, на ступени деревянной лесенки, ведущей на чердак…

Она, должно быть, услышала шаги, потому что уже стояла в проеме двери.

Что-то в ее глазах остановило его.

— Ты должен меня спасти.

— Что случилось?

— Обещай, что спасешь, любимый. Прошу!

Он с трудом сделал шаг. — Конечно. Обещаю…

— Он знает.

Жар желания испарился. Он ощутил холод в кишках.

Чаллиса подошла поближе; на ее лице было какое-то сложное выражение… когда он расшифровал его, холод превратился в лед. «Она… возбуждена».

— Он убьет тебя. И меня. Он нас обоих убьет, Крокус!

— И это его право…

В глазах вдруг вспыхнул ужас. Она не сразу смогла отвести взгляд. — Может, у тебя нет проблем с умиранием, — прошипела она, возвращаясь к постели, и снова повернулась к нему лицом. — Но у меня есть!

— И чего ты хочешь от меня?

— Ты сам знаешь, что делать.

— Что мы ДОЛЖНЫ сделать, — ответил он, — так это скрыться. Бери что сумеешь — и в бега. Найдем другой город…

— Нет, я не хочу оставлять всё! Мне нравится моя жизнь, Крокус!

— День или два назад, Чаллиса, ты лежала у меня в объятиях и мечтала о бегстве…

— Обычные мечты … не реальность. То есть мечта была не реальной, не жизненной… просто глупостью. Ты не можешь упрекать меня каждым словом, вырвавшимся после… соединения. Это старые грезы прорвались. Крокус, мы в беде. Нам нужно что-то сделать — и немедленно!

«Старые грезы прорвались, Чаллиса? Но ты так часто говорила, что любишь меня…»

— Он меня убьет, — прошептала женщина.

— Не похоже на того Горласа, которого ты описывала.

Она села на кровать. — Он встретил меня. Вчера.

— Но ты не рассказала…

Она качала головой: — Казалось, да, казалось, это обычные игры. Он сказал, что желает знать всё о тебе, и я обещала рассказать, когда он вернется… сейчас он на шахтах. А потом, потом, идя сюда… о боги, я вдруг поняла! Ты сам не видишь? Он расспрашивал о человеке, которого решил убить!

— Итак, он решил убить меня. Как насчет тебя, Чаллиса?

Она оскалила зубы в гримасе столь зверской, столь грубой, что Резака затрясло. — Я же сказала, что поняла. Сперва тебя. Потом он вернется ко мне и расскажет, что сделал с тобой. Во всех подробностях. Каждое слово станет проворачивать как нож — пока не достанет настоящий нож. И перережет горло. — Он подняла голову. — Ты этого ждешь? Моя смерть не важна тебе, Крокус?

— Он тебя не…

— Ты его не знаешь!

— Похоже, ты сама не знаешь. — Выдержав яростный взгляд, он добавил: — Слушай. Готов представить, что он получит удовлетворение, убивая меня. Еще больше удовольствия, рассказывая тебя об убийстве. Так? Мы согласны?

Она кивнула, резко и натянуто.

— Но, убив тебя, что он получит? Ничего. Нет, он захочет, чтобы ты сделала это снова. С кем-нибудь еще. Снова и снова, и каждый раз он будет развлекаться, убивая любовника и рассказывая тебе. Он не желает, чтобы все кончилось. Это же дуэлянт, привыкший убивать врагов. Он получит право на законном основании убивать дорогих тебе людей, Чаллиса. Он выигрывает, ты выигрываешь…

— Как ты посмел сказать: я выигрываю?!

— Потому что, — закончил он, — вам обоим не скучно.

Она уставилась на него так, будто он только что распахнул некую спрятанную глубоко в ее душе дверь. Но тут же опомнилась. — Не хочу, чтобы ты умер, Крокус. Резак — я забыла. Ты теперь Резак. Опасное имя. Имя ассасина. Осторожно, или кто-нибудь подумает, что это не просто имя.

— Так что же, Чаллиса? Ты не хочешь, чтобы я умер? Но ведь я человек, достойный своего имени? Скажи прямо, на что ты намекаешь?

— Но я люблю тебя!

Опять это слово. Для нее оно, вероятно, означает нечто иное, чем для него — хотя он сам не знает, что оно означает для него. Резак сделал шаг в сторону, как будто пытался обойти кровать вдоль стены; затем замер и вцепился руками в волосы. — Ты все это время вела меня к нужному моменту?

— Что?

Он потряс головой: — Думал вслух. Не обращай внимания.

— Я хочу такую жизнь, как сейчас, только без него. Хочу тебя вместо него. Вот чего мне хочется.

«Что сказал бы в такой ситуации Муриллио? Ну, я же не Муриллио.

И все же…

Он бы в мгновение ока выскочил в окно. Вызов нежеланному супругу! Дыханье Худа!» Он поглядел на нее. — Ты этого хочешь?

— Я уже все сказала!

— Но я все не так понял. Я думал… да ладно!

— Ты должен это сделать. Ради меня. Ради нас.

— Он в шахтах за городом? И долго еще пробудет?

— Минимум два дня. Можешь съездить туда.

Она вдруг оказалась перед ним, обняла руками лицо, прижалась всем телом. Он смотрел в расширенные зрачки.

«Возбуждение.

Я привык думать… ее взгляд, ее взгляд… я-то думал…»

— Любимый, — прошептала она. — Нужно это сделать. Ты же сам понимаешь. Правда?

«И так было с самого начала. Она вела к этому моменту. Она овладела мной… или я все не так понял?» — Чаллиса…

Но уста уже прильнули к устам. Она проглотила все слова, и стало не о чем говорить.

* * *

Вернемся назад. Муриллио все еще лежит в пыли, толпа веселится в яме. День клонится к закату, а молодой Веназ собирает свою банду, чтобы обыскать так называемый Уступчатый тоннель.

Мало что можно рассказать об этом Веназе. Но отдадим дань и ему. Его продал в шахту отчим — Ма была такой пьяной, что едва ли подняла голову, когда пришли скупщики и зазвякали монеты. Если она что-то и слышала, то подумала лишь о близости времени, когда он сможет купить новую бутылку, не более того. Это было четыре года назад.

Поняв, что его не любят даже те, кто его породил, ребенок получает самую жестокую рану. Рана эта не закрывается никогда, вокруг очей разума нарастают рубцовые ткани; весь мир вокруг сироты искажается, он видит то, чего не видят другие, но ослеплен постоянным недоверием к чувствам души. Таков и Веназ, но понять — не значит простить. Оставим же его.

Свора Веназа состоит из ребят чуть младше его. Они дерутся друг с дружкой за лучшее место при «кормильце»; каждый мерзок и наедине с собой, и в группе. Они — просто вариации самого Веназа, хотя внешне и отличаются. Они будут делать всё, что он прикажет… пока он не ошибется, не споткнется. Вот тогда они сомкнутся над ним, словно голодные волки.

Веназ ободрился и осмелел, он радовался тому, какой оборот приняли события. Большой Человек желает Харлло. И не для того, чтобы погладить по головке. Нет, сегодня снова прольется кровь, и Веназ этому поможет; он даже может оказаться тем, кто прольет кровь — по кивку Большого Человека, не медля. Может быть, Большой Человек заметит, как хорош Веназ. Может, даже возьмет в свое хозяйство. Благородным нужны люди вроде Веназа, чтобы делать грязную работу, тайную работу.

Они вошли в пологое устье тоннеля. Трое взрослых пытались починить ось телеги; заслышав Веназа, они подняли головы.

— Где Бейниск?

— В новой жиле, — сказал один из них. — У него опять проблемы?

— А кроты с ним? — Так приятно быть важным — теперь можно не отвечать на вопросы старших!

Взрослые пожимали плечами.

Веназ оскалился: — Он взял кротов?

Говоривший не спеша разогнулся. Тяжелая пощечина застала Веназа врасплох; он пошатнулся, кто-то схватил его за шкирку и швырнул на острые камни. Мужчина навис над ним.

— Следи за языком.

Веназ сел, сверкая глазами: — Ты не слышал, что случилось? Там, на гребне?

Другой мужчина хмыкнул: — Ну, мы что-то слышали.

— Дуэль — Большой Человек кого-то убил!

— И что?

— И он послал за Харлло! А я шел за ним а ты меня задержал и когда он услышит…

Дальше он продолжить не смог: нанесший удар мужчина сдавил горло Веназа, поднял на ноги. — Ничего он не услышит, Веназ. Знаешь, нам насрать на Видикаса и его сраные дуэли. Убил какого-то беднягу, ради чего? Ради нашего удовольствия?

— Он посинел, Хейд. Лучше ослабить хватку.

Веназ захрипел: в грудь с болью ворвался воздух.

— Пойми, парень, — продолжал Хейд. — Видикас владеет нами. Мы для него куски мяса, верно? Думаешь, зачем он позвал одного из нас? Правильно: чтобы сожрать и косточки выплюнуть. Думаешь, это чертовски хорошая идея? Уйди с глаз моих, Веназ, и помни — я тебя не позабуду.

Свора столпилась подле. Лица у ребят были бледными, но некоторые уже зыркали глазами, прикидывая: не пора ли сместить Веназа?

Трое рабочих вернулись к телеге. Веназ, вернув нормальный цвет лицу, отряхнулся и на одеревенелых ногах двинулся в тоннель. Свора пошла за ним.

Едва все оказались в прохладном полумраке, Веназ развернулся: — Это были Хейд, Фаво и Дула, так? Запомните их имена. Они теперь в моем списке, все трое. В моем списке.

Головы закивали.

Те, что рассчитывали шансы, поняли — момент упущен. Они слишком медлили. Веназ умеет оправляться, причем до ужаса быстро. Они повторили себе, как уже не раз: он занимает высшее место по праву.

* * *

Харлло сидел у жилы, самим пустым желудком чуя — это черное серебро, это серебро, хотя откуда ему взяться тут, где они добывают лишь медь в верхних пластах и железо внизу? Но серебро так прекрасно! Лучше золота, лучше всего на свете.

Погодите, он скажет Бейниску, а Бейниск скажет бригадиру! Они станут героями. Может быть, им даже дадут лишнюю порцию похлебки или чарку разбавленного вина!

Трещина была узкой и тесной — кротам придется работать неделями, прежде чем она сможет вместить шахтеров. Похоже, Харлло еще сумеет ощутить серебро — много серебра, день за днем.

И все беды отступят, пропадут — он знал, что так…

— Харлло!

Голос прозвучал откуда-то из-за пяток. Харлло вспомнил, что висит вниз головой и что это опасно. Он мог потерять сознание, и никто даже не заметил бы. — Я в порядке, Бейниск! Я нашел…

— Харлло! Давай сюда, скорее!

Мальчик содрогнулся. Глосс Бейниска звучит неправильно. Он звучит… страхом.

«Но это же не надолго, а? Серебро…»

— БЫСТРЕЕ!

Движение назад всегда трудно. Он отталкивался руками, извивался и упирался пальцами ног в твердый камень. Затем согнул ноги, подтягиваясь. Это было больно, хотя икры именно на такой случай были обмотаны ремнями. Подобно гусенице, сгибаясь и растягиваясь, он пядь за пядью выползал из трещины.

Затем руки ухватились за стопы и грубо вытянули его.

Харлло закричал, когда подбородок ударился о выступ и содралась кожа. — Бейниск! Зачем…

Тут он выпал из трещины и шлепнулся наземь. Руки отпустили лодыжки и схватили его за предплечья, поднимая на ноги.

— Бейниск…

— Тс! Новости пришли — кто-то тебя искал — из города!

— Что?

— Видикас убил его — была дуэль — и теперь он хочет, чтобы тебя привели. Это плохо! Думаю, он и тебя убить решил!

Но этого было слишком много, все сразу… кто-то приходил… кто? Грантл! И Видикас… убил его. «Нет. Он не смог бы — не мог…»- Кто это был? — спросил он вслух.

— Не знаю. Слушай, надо бежать, вдвоем. Харлло — ты меня понимаешь?

— Но как мы…

— Уйдем глубоко, в Сундук.

— Там опасно.

— Там большие трещины — некоторые ведут наружу, к озеру. Выйдем и побежим вдоль берега, до города!

Они перешептывались, поэтому легко расслышали донесшиеся из главного прохода крики.

— Веназ. Это вроде его придурки. Идем, Харлло, надо уйти сейчас же!

Они двинулись, захватив фонари; Бейниск взял моток веревки. Миновали свежие штреки, в которых никого не было — появился дурной воздух, да и вода прибывала. Через пятьдесят шагов они оказались по лодыжки в ледяной воде; капли текли по стенам, падали со свода. Чем дальше они заходили, тем больше видели трещин — всюду, по бокам, сверху, снизу — доказательство, что они уже в Сундуке, под огромной, скользящей к озеру каменной плитой. Шла молва, что до обрушения остались считанные дни.

Проход спускался неровными ступенями, и вода уже дошла Харлло до бедер. Ноги онемели. Оба мальчишки тяжело дышали.

— Бейниск… а мы выберемся?

— Выберемся. Тут не так уж глубоко, клянусь.

— Почему… почему ты так делаешь? Нужно было просто сдать меня…

Бейниск ответил не сразу. — Я хочу его увидеть, Харлло.

— Увидеть кого?

— Город.

— Город…

Что-то изменилось сзади. Еще далеко, но все ближе…

— Веназ! Они идут следом. Харлло, поспешим.

Вода залила бедра Харлло. Было трудно передвигать ноги. Он начал спотыкаться. Дважды чуть не выронил фонарь. Отчаянные вздохи эхом отражались от стен, от покрытой мелкими волнами воды.

— Бейниск, не могу…

— Брось свет, держись за рубаху. Я тебя потащу. Не отпускай!

Харлло со вздохом позволил фонарю утонуть. Резкое шипение, треск. Он отпустил ручку и светильник канул в черноту. Харлло схватился за рваную рубашку Бейниска.

Они продвигались. Харлло волочился за Бейниском, чувствуя, что ног ниже бедер как бы нет. Его охватывало странное расслабление, холод пропадал. Бейниск сам оказался по грудь в воде; он всхлипывал и пытался удержать фонарь в сухости.

Они остановились.

— Тоннель еще понижается, — сказал Бейниск.

— Всехоршо, Бейни. Мыможмпоплавать…

— Нет, останься на той полке. Я нырну. Клянусь, я ненадолго. — Он поставил фонарь на узкий выступ. Погрузился и пропал из вида.

Харлло был один. Не лучше ли бросить все, расслабиться. Веназ идет, он скоро будет. И все кончится. Вода теперь теплая… есть лишь один способ сбежать. Бейниск уже его выбрал. Нырни, исчезни…

Он знал, что его никто не ждет. Ни мама, никто вообще. А тот, кто его искал… что же, тот человек за это умер. Неправильно. Никто не должен умирать ради Харлло, ни Грантл, ни Бейниск, никто. Итак, хватит — он сможет…

Пена на воде, плеск, вздохи и пыхтение. Ледяная рука ухватила Харлло. — Я проплыл! Харлло — тоннель на той стороне идет кверху!

— Не могу…

— Должен! Город, Харлло! Ты должен мне его показать. Я заблужусь. Ты мне нужен, Харлло. Ты мне нужен.

— Хорошо, но… — Он хотел рассказать Бейниску правду. Насчет города. Что там вовсе не придуманный им рай. Там люди голодают. Там люди делают друг дружке плохое. Но нет, потом. Не годится начинать такой рассказ сейчас. — Хорошо, Бейниск.

Они оставили фонарь. Бейниск распустил часть веревки, обвязав Харлло за поясницу, подергал узел онемелыми руками: — Вдохни несколько раз. И потом еще раз, как сможешь глубоко.

Прыжок в холодную воду мигом лишил мальчика ориентации. Обернутая вокруг пояса веревка тянула вперед, в течение. Он открыл глаза и задрожал от касания холода. Мимо проносились непонятные полосы — то ли камни стен, то ли призраки. Или это в глазах? Вначале он пытался помогать Бейниску, молотя руками и ногами, но вскоре затих.

Или старший вытащит его, или нет. Хорошо и так и так.

Разум начал блуждать, ему хотелось сделать вдох — он больше не может… В легких огонь. Вода холодна, она достаточно холодна, чтобы погасить огонь. Навеки. Да, она сможет.

Холод впился в правую руку. «Что?» Голова поднялась над водой. Он вдохнул полной грудью.

Тьма, шум и рокот бегущей воды, она пытается забрать его назад, утянуть вниз. Но Бейниск тянет его за собой, становится все мельче. Тоннель расширился. Черный мокрый потолок вроде бы опустился, походя на скрюченный позвоночник. Харлло смотрел вверх, удивляясь, что вообще может что-то видеть.

Наконец его опустили на битые камни.

Мальчишки отдыхали, лежа бок о бок.

Вскоре начались судороги. Харлло словно завладел бешеный демон, дух, исполненный злобной радости. Зубы неудержимо клацали.

Бейниск навалился на него. Сказал, сам лязгая зубами: — Веназ не остановится. Он видел фонарь. Он поймет. Нужно идти, Харлло. Есть лишь один способ согреться, способ выйти наружу.

Но встать было слишком трудно. Ноги все еще не работали как следует. Бейниску пришлось ему помогать. Харлло тяжело навалился на старшего, и они зашагали вверх по усыпанному щебнем пути.

Харлло казалось, что они идут вечно. Вокруг был слабый свет. Иногда пол тоннеля опускался, чтобы затем подняться снова. В ногах билась тупая боль, но Харлло радовался ей — возвращается жизнь, полная упрямого огня, и он снова хочет жить. Сейчас это важнее всего.

— Глянь! — прохрипел Бейниск. — Харлло, гляди!

Фосфоресцирующая плесень обжила стены, и в слабом свете смог различить мусор под ногами. Битые горшки. Кусочки обожженных костей.

— Выходим. В какую-то пещеру. Гадробийцы хоронят в них предков. Пещера смотрит на озеро. Мы почти пришли.

Но они оказались на краю утеса.

И молча замерли.

Большая секция камня провалилась, оставив зияющий разрыв. Дно провала погружено во тьму, и оттуда порывами дует теплый ветер. Напротив, шагах в десяти или еще больше, видно продолжение прохода.

— Мы спустимся, — заявил Бейниск, разматывая веревку и делая узел на конце. — Потом влезем. Я смогу, вот увидишь.

— А если веревка слишком короткая? Не вижу дна, Бейниск.

— Найдем за что цепляться. — Он сделал петлю на другом конце и поместил на выступ камня. — Я дерну, веревка свалится, и мы сможем забраться на другую сторону. Ну, ты первый. — Он сбросил веревку с края. Было слышно, что она размоталась полностью. Бейниск хмыкнул: — Как я сказал, найдем за что цепляться.

Харлло встал над краем, держа мокрую веревку — она чуть не выскользнула из рук, но он понимал: случись так, ему конец, и сжал ее еще крепче. Ноги скользили, отыскивали крошечные уступы на лике скалы. Он медленно спускался.

Когда он был на три роста внизу, Бейниск полез следом. Веревка принялась непредсказуемо раскачиваться, и ноги Харлло раз за разом теряли опору; руки сильно дергало.

— Бейниск! — прошипел он. — Погоди! Дай мне пролезть дальше… ты меня сбросишь…

— Ладно. Лезь.

Харлло снова нашел опору и продолжил спуск. Он больше не ощущал рывков и качания. Веревка становилась более мокрой, что означало: он близок к самому низу, ведь вода уже успела стечь. Вскоре он нашел мокрый узел. И впал в панику: найти опору для ног было невозможно — скала шла почти вертикально.

— Бейниск! Я на узле! — Он изогнул шею, поглядел вниз. Чернота. Полная, бездонная. — Бейниск! Где ты?

* * *

Бейниск не двигался с момента первой просьбы Харлло. Меньше всего ему хотелось сбросить мальчика. Только не после такого пути. А еще, скажем правду, он испытывал растущий страх. Стена слишком гладкая — никаких трещин, только неглубокие извилины в камне. Им не спуститься дальше веревки. Ему не на что будет встать, чтобы сдернуть петлю.

Он понял: они в беде.

Расслышав последний крик Харлло — мальчик дополз до узла — Бейниск приготовился к спуску.

И тут веревку сильно потянули сверху.

Он поднял голову. Смутные лица, руки тянутся к веревке. Веназ — о да, это он там ухмыляется.

— Поймал, — прошипел он тихо, но злобно. — Поймал обоих, Бейниск.

Веревка дернулась кверху.

Бейниск вытащил нож. Поднял руку, чтобы перерезать веревку… и заколебался, глядя в лицо Веназа.

Похоже, его лицо было таким же пару лет назад. Ему так хотелось власти, хотелось править кротами. Ну, теперь их получит Веназ. Он получит всё. Бейниск поднес нож к веревке — над самой головой. И полоснул.

* * *

Зарывайтесь пятками в землю, но это не поможет. Мы должны повернуться к настоящему. Ибо все следует понять, ибо каждая грань должна хоть единожды сверкнуть на солнце. Недавно округлый человек просил прощения. Сейчас он просит доверия. Рука его верна, хотя и дрожит. Доверьтесь.

Бард сидит напротив историка. За ближайшим столиком «К’рул-бара» Дымка следит за Сцилларой, а та пускает змейки дыма из трубки. В этом взгляде сквозит нечто жадное, но то и дело в глазах отражается борьба — женщина думает о другой женщине, той, что лежит наверху в коме. Да, она думает о ней. Дымка взяла за обычай спать подле кровати Хватки, она делает все, чтобы пробудить уснувшие чувства возлюбленной. Но все напрасно. Душа Хватки потеряна, бродит далеко от холодной, вялой плоти.

Дымка уже ненавидит себя, ибо ощутила: ее собственная душа готовится уйти на поиск новой жизни, нового тела, которое можно исследовать и ласкать, новых губ, прижатых к ее губам.

Но это же глупо. Приязнь Сциллары носит случайный характер. Эта женщина предпочитает мужские ласки, даже грубые. И, сказать по правде, сама Дымка не раз уже раскладывала подобный пасьянс. Так почему пробудилась похоть? Почему она так дика, так алчна?

Потеря, милочка. Потеря похожа на стрекало, на бич, подгоняющий нас к поискам объятий, экстаза, сладкой сдачи в плен, даже к заманчивому саморазрушению. Срезанный стебель с бутоном отдает все силы посмертному цветению, славному самораскрытию. «Цветок бросает вызов», как говорит старинная поэма Тисте Анди. Жизнь бежит от смерти. Она не может сдержать себя. «Жизнь бежит», как говорит эпиграф к сочинению круглого человека, посвященного поэтической краткости.

Скользните в разум Дымки, уютно расположившись за веками, и смотрите ее глазами. Если посмеете.

Или попробуйте Дергунчика, разложившего на стойке бара семь арбалетов, двенадцать упаковок с болтами к ним (всего сто двадцать штук), шесть коротких мечей, три метательных топора фаларийской работы, широкий меч из Генабариса, оттуда же щит, две местных рапиры с причудливыми гардами — они так затейливо сплелись, что отставной сержант все утро провел за попытками их разъединить, причем безуспешными попытками. Да, еще небольшой ранец с тремя жульками. Теперь он решает, что взять с собой.

Но ведь предстоящая им миссия должна носить мирный характер, так что разумнее будет взять обычный свой меч в «ленте миролюбия». Все как всегда. Однако же там, снаружи, ассасины, мечтающие надеть голову Дергунчика на острие кинжала, так что… обычное ведение дел может оказаться самоубийственной ошибкой. Поэтому он решает надеть по меньшей мере два коротких меча, набросить на левое плечо пару арбалетов, взять генабарийский меч в правую руку и сдвоенные рапиры в левую, на каждое бедро прицепить по колчану, к поясу привязать жулек, а топор взять в зубы… нет, это смешно, он себе челюсть сломает. Может, лучше еще один меч, но тогда он может язык порезать, как только попытается что-то сказать, а ведь ясно, что что-то когда-то сказать придется, так?

А если повесить ножны для всех шести коротких мечей на пояс, получится юбка из мечей, что вовсе не так уж плохо. Но тогда где будут жульки? Один удар «яблоком» рукояти, и он взлетает в облаке оторванных усов и ломаного оружия. И арбалеты… ему нужно будет зарядить все, но не позволить случайно сработать ни одному крючку, если не желает в ближайшей стычке прошпиговать друзей.

А если…

Что если? Может, вернемся к Дымке? Плоть к плоти, тяжесть полных грудей в ладонях, колено толкается в сжатые бедра, пот, смешение ароматических масел, нежные губы стараются соединиться, язычок танцует, жадный до…

— Я не смогу надеть всё!

Сциллара подняла голову: — Неужто, Дергун? Разве Дымка не сказала тебе уже звон назад?

— Кто? Что? Откуда ей знать?

На эту непроизвольную насмешку Дымка ответила лишь поднятием бровей и подмигиванием Сцилларе.

Сциллара улыбнулась в ответ — и снова впилась в трубку.

Дымка глянула на барда. — Мы уже в безопасности, сам знаешь, — сказала она Дергунчику.

Выпучив глаза, тот недоверчиво уставился на нее: — Ты веришь слову треклятого менестреля? Откуда ему знать?

— Ты вот спрашиваешь, откуда кому знать, хотя не слушаешь объяснений, откуда кто и что знает.

— Как?

— Извини, вряд ли я это повторю, не оконфузившись. Контракт отозван. Так сказал Рыбак.

Дергунчик помотал головой. — Рыбак так сказал! — Узловатый палец уставился в барда. — Он не Рыбак — не тот знаменитый, то есть. Украл имя! Будь он знаменитым, так тут не сидел бы! Знаменитые вот так тут не сидят.

— Неужели? — отозвался бард, называющий себя Рыбаком. — А что мы должны делать, Дергунчик?

— Знаменитые люди делают знаменитые дела, цельное время. Все так и знают!

— Контракт был погашен. Но если ты хочешь выйти снаряженным для одиночного штурма Отродья Луны, имеешь полное право.

— Веревка! Мне нужна веревка? Дайте подумать! — Чтобы помочь процессу, Дергунчик принялся расхаживать и шевелить усами.

Дымке хотелось стянуть башмак и просунуть пальцы ноги между бедер Сциллары. Нет, ей хотелось залезть туда полностью. Застолбить место. Она встала, помедлила — и с раздраженным шипением села у столика барда. Устремила на него яростный взор. Бард ответил поднятой бровью.

— Рыбаку приписывают больше песен, чем всем остальным, вместе взятым.

Мужчина пожал плечами.

— Некоторым больше ста лет.

— Я был гением еще в колыбели.

— А сейчас?

Дюкер сказал: — Поэт бессмертен.

Дымка повернулась к нему. — Это какое-то универсальное, идеологическое заявление, Историк? Или ты имел в виду человека, сидящего рядом с тобой?

Дергунчик вдруг ругнулся и сказал: — Не нужна мне веревка! И как она вообще в голову влезла? Давайте выходить — я возьму короткий меч и жулек, и любой, подошедший слишком близко или подозрительный на вид, получит жулек на завтрак!

— Мы остаемся, — сказал Дюкер. Дымка колебалась. — С бардом. Я присмотрю за Хваткой.

— Ладно. Спасибо.

Дымка, Дергунчик и Сциллира вышли.

Путь вел их из района Имений в Даруджийский вдоль стены Третьего Круга. Город уже проснулся, местами уже кишели толпы. Вечная машинерия жизни: голоса, запахи, желания и нужды, голод и жажда, смех и раздражение, тоска и веселье; солнце падает на все, до чего дотянется, тени прячутся куда смогут.

То тут, то там перед тремя иноземцами возникали препятствия. Однажды это была застрявшая в узком переулке телега — лошадь погибла и лежит задрав ноги, половина семейства оказалась под перевернутой повозкой. Куча бедняков суетилась около обрушившегося здания, воруя кирпичи и балки, а если кого-то завалило — что ж, это никого не интересует.

Сциллара шествовала как женщина, рожденная для всеобщего восхищения. И да, люди ее замечали. В других обстоятельствах Дымка — тоже женщина — сердилась бы, но ведь она сделала карьеру при помощи таланта незаметности. К тому же она и себя числила в рядах тех, что восхищаются.

— Дружелюбные люди в этом Даруджистане, — сказала Сциллара, когда они наконец обогнули стену и вышли в юго-западный угол района.

— Они улыбаются, — заметила Дымка, — потому что хотели бы покататься с тобой. Ты явно не замечаешь жен и так далее. А у них такие лица, будто кислого наелись.

— Может, и вправду наелись?

— О да, точно. Проглотили истину, что мужики всегда остаются мужиками.

Дергунчик фыркнул: — А кем еще нам быть? Твоя проблема, Дым, в том, что ты видишь слишком много, хотя его там и нету.

— О. А что заметил ты, Дергун?

— Подозрительных людей, вот что.

— Каких подозрительных?

— Само собой, тех, что пялятся на нас.

— Всё Сциллара — ты разве не слышал, о чем мы говорили?

— Может и так, может и не так. Может, они аассасины и готовятся к броску.

— Старикан, которому жена заехала в ухо — ассасин? И жена тоже? Да что у них за Гильдия?

— Ты не знаешь, жена ли она. Ты не знаешь, не сигнал ли это на крышу. Мы можем прямиком в засаду придти!

— Разумеется, — согласилась Дымка, — та женщина — его мать, ведь в правилах Гильдии сказано: мама должна идти с сыном, чтобы убедиться — сигналы посланы верно, ножи наточены, завтрак съеден, мокасины завязаны как следует. Чтобы он не споткнулся в середине смертельного броска на сержанта Дергунчика.

— Не такой я везучий, чтоб он спотыкнулся, — прорычал Дергунчик. — Если еще не заметила, Дым, на нас сам Брат Опонн ополчился. Особенно на меня.

— Почему? — спросила Сциллара.

— Потому что я не верю в Близняшек, вот почему. Удача — это плохо. Опонны дают, чтобы потом отобрать. Если тебе поддалось, это не конец. Конца не бывает. Нет, ты должен ждать рывка каждый миг. Будьте уверены, рывок будет. Всегда бывает. Да мы все почитай что мертвые.

— Ну, с этим спорить не стану, — сказала Сциллара. — Рано или поздно нас возьмет Худ. Только это в жизни несомненно.

— Какие вы веселые сегодня, — буркнула Дымка. — Смотрите, пришли.

Они оказались у Тюремных Бараков, подобающе мрачных и зловещих на вид.

Дымка увидела пристрой у входа в основное здание с зарешеченными окнами и направилась туда. За ней и остальные.

Стражник, расслабленно стоявший у двери, заметил их и сказал: — Выложите оружие на стол. Вы пришли кого-то навестить?

— Нет, — фыркнул Дергунчик, — мы пришли освободить! — И загоготал.

Никто не счел шутку смешной, особенно когда стража нашла жулек и поняла, что это такое. Дергунчик начал опрометчиво грубить, хотя их уже окружили шестеро суровых констеблей. Дело шло к потасовке и аресту.

* * *

Высказав и сделав все, что хотел, Дергунчик обнаружил себя в каталажке вместе с тремя пьяницами. Только один был в сознании, выводя печальным голосом широко известную балладу Рыбака. Четвертый арестант оказался полным безумцем, считающим, что все вокруг носят маски, скрывая что-то демоническое, ужасное, кровожадное. Его схватили за попытку сорвать лицо с торговца. Он задумчиво оглядел Дергунчика и решил, что рыжеусый иностранец слишком крут, чтобы на него напасть, по крайней мере, пока не уснет.

Его приговорили к трем дням ареста при условии примерного поведения. Любое буйство — и ему придется задержаться.

В результате Дымке и Сцилларе не сразу удалось получить доступ к Баратолу Мекхару. Они встретились в клетке; по сторонам единственной двери стояли двое стражей с обнаженными тесаками.

Заметив это, Сциллара сказала: — Успел завести тут друзей?

Кузнец выглядел сконфуженным. — Я не намеревался мешать аресту. Увы, мой ученик решил иначе. — Тут лицо исказила тревога. Баратол спросил: — Есть какие вести? Его поймали? Ему плохо?

Сциллара пожала плечами: — Ничего такого не слышно, Баратол.

— Я тут всем твержу: он большой ребенок. Вся ответственность на мне. Но он разошелся, разбил кое-кому нос, сломал пару костей, так что они порядком разозлились.

Дымка прокашлялась. Что-то текло от Сциллары к Баратолу и обратно, и это что-то тревожило ее. — Баратол, мы сможем заплатить штраф Гильдии, но твои драки — дело более серьезное.

Он уныло кивнул: — Исправительные работы. Полгода или вроде того. — Но тут губы разошлись в ухмылке: — Догадайтесь, на кого я буду работать?

— На кого?

— Железодельни Элдры. За шесть месяцев я заработаю билет в Гильдию, это вполне законно. Какая — то реабилитационная программа.

Гортанный смех Сциллары заставил обоих стражников подтянуться. — Ну, полагаю, это единственный путь.

Он кивнул: — Похоже, я начал неправильно.

— Не уверена. Гильдия счастлива? То есть ты же все-таки их обошел?

— У них нет выбора. Законы должна исполнять любая гильдия города, кроме разве что Гильдии Ассасинов. Понятное дело, для большинства такие работы означают какой-то уровень ученичества, но ограничений нет. Сдай экзамен — и всё.

Сциллара чуть не лопалась от смеха. Даже Баратол едва сдерживался.

Дымка сказала со вздохом: — Я улажу дело со штрафом. Считай это займом.

— Рад принять, Дымка. Спасибо тебе.

— Помяни Калама, — бросила она, уходя. Не нее стражники даже не посмотрели. Что же, не привыкать.

* * *

Бхок’арал открыл дверь. Алхимик Барук смотрел на него сверху вниз, пока не понял: это самый обычный бхок’арал, не демон, не Солтейкен. Просто бхок’арал, сморщивший сухое личико в презрительной ухмылке, настороживший острые уши. Когда животное попыталось закрыть дверь, Барук поставил ногу и помешал ему.

Внезапная ярость, негодование. Шипя, плюясь и корча рожи, бхок’арал показал Баруку кулачок и убежал по коридору.

Верховный Алхимик закрыл за собой дверь и тоже двинулся по коридору. Он слышал других бхок’аралов — какофонию звериных голосов, в ответ на вопли первого поднявших тревогу на весь храм. На пересечении с другим коридором гость столкнулся со старой дальхонезкой, разрывавшей на прутья метлу. Поглядев на Барука, она бросила что-то на родном языке и сложила пальцы левой руки в причудливую фигуру.

Верховный Алхимик скривил губы: — Отзови проклятие, Ведьма. Сейчас же.

— Когда за тобой придут пауки, не будешь таким смелым.

— Сейчас же, — повторил он. — Я теряю терпение.

— Ба! Да ты не стоишь усилий! — Она тут же распалась на кучу пауков, разбежавшихся во все стороны.

Барук заморгал и торопливо отступил. Но ни одна из тварей не спешила в него направлении. Еще миг — и они необъяснимо исчезли, хотя в коридоре не было видно ни одной щелки и трещинки.

— Верховный Алхимик.

Он поднял глаза. — А, Верховная Жрица. Я постучал…

— И бхок’арал пустил вас внутрь. Они всегда так делают. Почти все служки разбежались.

— Не знал, что бхок’аралы могут так распоясаться.

— Гм… да. Вы пришли побеседовать с избранным… рупором Темного Трона?

— Не могу поверить, что вас отправили в отставку, Верховная Жрица.

— Всем бы вашу деликатность.

— А почему в Храме жрица Ардаты?

— Как почему? Со мной пришла.

Маг Тени — боги подлые! — сидел на полу алтарной комнаты и точил ножи. Вокруг него были разбросаны не менее дюжины ножей различного вида. — Сегодня, — начал он бормотать, — сегодня ночью все они умрут! Перерезанные горла, вскрытые сердца, пронзенные глазные яблоки, сорванные ногти. Резня и бойня, сеча и… — Тут он поднял взор, виновато вздрогнул, облизал губы и расцвел улыбкой. — Приветствия, Ваша Верховная Баручность. Чудный день, не правда ли?

— Я Верховный Алхимик Барук. И… нет, Маг, день вовсе не чудный. Что вы делаете?

Глаза забегали. — Делаю? Ничего, неужели не видите? — Он помолчал. — Он их не чует? Близко, так близко! Случится неразбериха, и чья в том будет вина? Настоящая куча мала — но Искарал Паст ни при чем. Он совершенен. — Маг постарался изобразить невинность. — Я совершенен… ное совершенство.

Барук едва сдержался. Повернулся к жрице: — И о чем думал Темный Трон?

Вопрос явно привел ее в уныние. — Признаюсь, что пережила кризис веры.

Искарал Паст вскочил: — Тогда ты должна молиться, любимая. Мне, ибо Темный Трон видит очами моими, внимает ушами моими, вещает устами моими. И нюхает моим носом. — Он скосил глаза к переносице и продолжил другим тоном: — Пукает моей дырочкой, но это же слишком мерзко, чтобы сказать вслух. — Тут он постарался развести глаза и снова улыбнуться. — Сордико, сладкая моя, есть особо тайные, особенные молитвы. И… э… ритуалы. Иди ко мне сразу, как уйдет этот тип. Нельзя терять времени!

Бхок’аралы пробрались в комнату. Их было десятка два, и все с преувеличенной осторожностью крались к Искаралу Пасту — а тот, казалось, не замечает, поглощенный подмигиванием Сордико Шквал.

— Верховная Жрица, — сказал Барук, — я вам соболезную.

— Новости от Темного Трона, — бросил Искарал Паст. — Вот почему я призвал вас, Барулхимик.

— Вы меня не призывали.

— Не призывал? А должен был. По крайней мере, этого от меня ждали. — Он склонил голову. — Еще один идиот. Вокруг одни идиоты. Только я и милая Сордико против всего мира. Что же, мы победим!

— Темный Трон? — напомнил о себе Барук.

— Кто? Что? А, он.

— Вашими устами.

— Возвещается блестящая истина. О да. Дайте подумать, дайте подумать. Что там было за послание? Опять забыл. Погодите! Вот. Как там? Следите за Медвежьими воротами. Да, так. Медвежьими… или Водными? Вороньими? Суетными воротами? Резными? Двух Волов?

— Да, — сказал Барук, — вы назвали все ворота.

— Да, это должны быть Медвежьи.

Казалось, Сордико Шквал готова зарыдать.

Барук потер глаза и кивнул: — Очень хорошо. Должен оставить вас. — Он поклонился жрице.

Бхок’аралы ринулись в атаку. Каждый схватил по ножу. Зверьки с визгом разбегались, таща трофеи.

Искарал Паст раззявил рот. Вырвал два пучка волос над ушами. — Зло!!! — заорал он. — Они знали! Знали все мои планы! Как? КАК???

* * *

— Так что с тобой делать?

Чаур смотрел печальными глазами. Недавно он снова плакал, глаза вспухли, по красным губам стекают два ручья соплей.

— Нужно признать, — продолжила Злоба, — что Баратол временно недостижим — разумеется, на данный момент мы только это и можем признать, ведь неизвестно, что с ним. Ясно одно: он не может сюда придти. Если бы мог? то пришел бы. Верно? Пришел бы за тобой, Чаур.

Тот приготовился к новым рыданиям. Одно упоминание имени Баратола выводило его из себя.

Злоба коснулась полных губ длинным, идеально ухоженным пальчиком. — К сожалению, я вскоре должна уйти. Могу я тебе довериться, Чаур? Ты останешься?

Он кивнул.

— Уверен?

Он кивнул снова и шумно утер нос.

Она нахмурилась: — Дорогой? что за зрелище. Ты понимаешь, что все дело в неправильном расположении некоторых путей твоего мозга? Практик Высшего Денала смог бы сотворить с тобой чудо, Чаур. Какая мысль! О, знаю, у тебя нет мыслей как таковых. У тебя есть… побуждения и смущение. Вот составные части человека по имени Чаур. Если не считать таких случаев, как нынешний, ты счастлив. С этим не шутят. Видят боги, счастье — дар редкостный и драгоценный. Кажется, чем умнее ичувствительнее индивидуум, тем, как правило, менее счастлив. Думаю, это цена способности видеть вещи такими, каковы они есть.

Но ведь есть моя сестра. Моя улыбчивая сестричка — убийца. Моя завистливая, холодная как лед, вероломная родственница. Она почти так же умна, как я, но невосприимчива к несчастьям. Боюсь, это качество говорит о безумии.

Так или иначе, Чаур, ты должен остаться здесь, скрытым от взоров. А я должна нанести визит сестрице. Перемолвиться словечком — другим. Скоро буду. Понял?

Он кивнул.

— А теперь помойся. Не хочу огорчать Баратола, да и ты не хочешь, верно?

Что ж, Чаур отлично понимал людей… почти всегда. Еще он отлично умел кивать. Но иногда понимание и кивание не совсем совпадали. Как сейчас.

Но об этом позже.

* * *

Возчику не довелось закончить завтрак, потому что кто-то слишком скоро обратил внимание на завернутое тело и довел до сведения Мизы, что какой-то дурак оставил у гостиницы телегу с трупом — едва ли это можно назвать хорошей рекламой даже для такой дыры, как «Феникс». Миза с руганью пошла поглядеть — и сапоги показались ей очень знакомыми. Сердце вдруг похолодело. Она отдернула брезент с лица Муриллио.

Все произошло очень быстро: попытка не поверить глазам, унылое понимание, поток негодующих слов… Наконец горе показало свое лицо из-за пыльной, душной подкладки души. Мерзкое чувство беспомощности, коварный натиск потрясения. Ирильта загнала возчика в угол; видя, в какую угодил переделку, старик вложил все, что знал.

Круглый коротышка у дальней стены встал, сбросил похмельную расслабленность и принял командование. Велел Ирильте и Мизе занести тело в подсобку на втором этаже. Они послушались с трогательным смирением. Была послана весточка Колю. Что до остальных… ну, они рано или поздно вернутся в «Феникс», так что пытка сообщением дурной новости скоро кончится, и снова забурлит половодье эмоций. Живые ощутили в душах своих тяжесть утраты. Они понимали, что ближайшие несколько дней пройдут без радости, без спокойствия, и заранее чувствовали себя разбитыми, утомленными. Даже Крюпп поддался общему порыву.

Лучший друг мертв, а в смерти нет справедливости. Она всегда приходит слишком скоро. Приходит проклятием незавершенности, невосполнимой потерей. И за ней спешит, рваными утесами вздымаясь из пучины, гнев.

Возчика заставили рассказать об увиденном в лагере рудокопов — о дуэли ради какого-то парнишки, о том, как победитель приказал отвезти тело в «Феникс». Он клялся, что ничего больше не знает; и действительно, в тот миг лишь Крюпп — мудрый Крюпп, хитрый Крюпп — понимал, о каком парнишке идет речь.

Не пора ли ему посетить некую школу фехтования? Возможно.

Пытка, тяжесть, ужасный вес дурных новостей — день свидетельства об очередной сокрушенной душе. Поистине день падения. Самый тоскливый и унылый день.

Этой ночью заплачут вдовы. Давайте поплачем и мы.

* * *

Двое приближаются к «Гостинице Феникса». Кто из них успеет первым — от этого изменится всё. Если восстановление баланса зависит не от природы, но от рода людского — Раллик Ном первым услышит вести о гибели друга, поспешит, сердито прищурив глаза и возлагая на себя новое бремя, ибо хотя отмщение удовлетворяет некие нужды души, безжалостное убийство наносит ей ужасный вред. Конечно, он уже совершал подобное раньше, во имя другого приятеля, так что хорошо знаком со вкусом потери.

Увы, возможности восстановления не суждено сбыться.

* * *

Терзаемый сонмищем сомнений, Резак приблизился ко входу в «Гостиницу Феникса». Он заметил краем глаза старого возчика и его вола, но они не привлекли к себе особого внимания. Однако, войдя внутрь, он тут же понял: что-то случилось. Ирильта стоит за стойкой и держит бутылку — но не наливает гостям, а подносит к губам, опустошая немилосердными глотками. Глаза ее красны, лицо совсем побелело.

Мало кто из завсегдатаев говорит, да и те на пониженных тонах.

Мизы нигде не видно, но Резак видит Крюппа, сидящего за столиком спиной к залу. Никогда раньше он так не делал. Перед ним запыленная бутылка дорогого вина и четыре бокала. Крюпп медленно наполняет бокал, стоящий напротив него.

С нарастающей тревогой Резак подошел к нему. Отодвинул стул, сел.

На лице Крюппа не осталось и следа привычной живости. Мрачное, бесцветное, вялое. В глазах неприкрытый гнев. — Выпей, юный друг, — сказал он.

Резак заметил, что два бокала остаются пустыми. Протянул руку. — Дорогое зелье, не так ли? Что случилось, Крюпп?

— Почтенный Муриллио мертв.

Слова словно ударили Резаку кулаком в грудь. Он задохнулся. Он не мог пошевелиться. Боль накатывала, одолевая оцепенение, исчезала и возвращалась вновь. Вновь и вновь.

— Дуэль, — говорил Крюпп. — Он пошел возвращать ребенка. В «Работы Элдры», в шахту к западу от города.

Нечто зашевелилось в душе Резака, но он не понимал, что именно. Узнавание? Какое? — Я думал… думал… он давно отказался.

— Отказался, друг мой? От борьбы за справедливость?

Резак качал головой: — Дуэли. Я имел в виду дуэли.

— Ради вызволения юного Харлло. Там оказался владелец шахты — или один из владельцев. История ходит кругами, это всем известно.

Резак вздохнул: — Он стал слишком старым для таких дел.

А затем задал вопрос — тусклым тоном, опустошенным голосом: — Кто его убил, Крюпп?

Круглый человечек вздрогнул и промолчал.

— Крюпп.

— Не стоит…

— Крюпп!

— Ах, разве можно противостоять такой силе? Горлас Видикас.

Да, точно. Он уже знал. Шахта… Элдра… та история. «Он знает обо мне. Он хочет наказать меня. Он убил Муриллио, чтобы навредить мне. Убил чудесного… чудесного, благородного человека. Это… это нужно остановить».

— Сядь, Резак.

«Я должен это остановить. Сейчас же. Да и она хотела…»

— Скоро придет Коль, — сказал Крюпп. — И Раллик Ном. Крокус, оставь все Раллику…

Однако он уже двинулся к двери. Ирильта стояла на страже, и что-то написанное на ее лице привлекло внимание Резака. Какой-то темный голод… она как бы знала, куда он идет… а если она знает…

— Резак, — проскрипела женщина, — завали урода. Кончи его.

И он вышел на улицу. Сияние дня показалось пощечиной; он глубоко вздохнул и обнаружил, что в груди все еще таится боль. Небо давило на голову, гнев проник в разум — кошмарный левиафан с разинутой пастью — в черепе ревело…

Резак стал глух к звукам мира.

День порвался на полосы, само время исказилось — мгновение растянулось бесконечно, поглощая прошлое и будущее. Вспомним, чем начинался день. Вздох, полный любви…

* * *

Беллам Ном взял ленту плетеной кожи, сделал петли на концах. Присел перед Мяу. — Видишь петельку, Мяу? Возьми в руку — я буду тянуть за другой конец. Ладно? Мы уходим. Ты просто держись за веревку, ладно?

Мяу кивнула, удивлено округлив глаза.

— Не спеши, — сказал Беллам. — Я пойду тихо. — Затем он взял на руки Хныку, примостил на сгиб левого локтя. Он не знал, что случилось с Бедеком и Мирлой, поэтому оставил им сообщение, написанное углем на столешнице.

Муриллио уже должен был бы вернуться. Беллам устал. Он больше не мог ждать.

Они медленно пробирались сквозь людскую толчею. Дважды Мяу неумышленно срывалась с привязи, но каждый раз Беллам успевал найти ее. Они покинули район трущоб, известный как Яма, и вскоре прибыли к школе фехтования.

Беллам посадил Хныку на согретое солнцем место, наказал Мяу оставаться рядом с сестрой и пошел на поиски Стонни Менакис.

Она сидела на каменной скамье в тени колоннады, что идет по заднему краю двора, вытянув длинные ноги и глядя в никуда. Услышав шаги, подняла голову. — Классы закрыты. Уходи.

— Я не за уроками пришел, — сказал Беллам, удивившись тому, как сурово прозвучал голос.

— Уйди, — ответила она, — пока я тебе мозги не вышибла.

— Слишком многие, Стонни, заступались за вас, делали то, что должны были делать вы.

Женщина скривилась: — О чем ты говоришь?

— Муриллио не возвращался?

— Все разбежались.

— Он нашел Харлло.

— Что?

Он увидел в темных глазах искру интереса. — Он нашел его, Стонни. Работающим в лагере шахтеров. Он пошел вызволять его. Но не вернулся. Что-то плохое случилось — я чувствую.

Стонни встала. — Где этот лагерь? Как он туда попал?

— Цап.

Женщина сверкнула глазами: — Убью мелкого мерзавца!

— Нет, не убьете. О нем позаботились. У нас другая проблема.

В этот момент под колоннаду ступила маленькая фигурка, уставилась на них. Стонни нахмурилась: — Мяу? Где твои мама и папа? Где Хныка?

Мяу начала реветь и побежала к Стонни. Той ничего не оставалось, как заключить девочку в объятия.

— Они тоже пропали, — сказал Беллам. — Я следил за детьми, ждал, но они не пришли. Стонни, я не знаю, что делать. Мне надо домой — мои родители уже сходят с ума от тревоги.

Она развернулась к нему лицом, подхватив Мяу на руки. Лицо стало свирепым: — Я должна искать Харлло! Забери их к себе домой!

— Нет уж, хватит. Примите ответственность за детей, Стонни. Я навещу родителей, а потом пойду искать Муриллио. Примите ответственность. Вы задолжали Мирле и Бедеку — они растили сына за вас. Годами.

Ему показалось, что она сейчас его ударит. В глазах женщины кипела ярость. Беллам отступил. — Хныка сидит на солнышке, может, уже уснула. Она только и делает что спит. О, и они голодные.

И он ушел.

Словам юноши — нет, еще мальчишки — удалось сделать то, на что неспособны были слова Грантла. Грубые, честные слова проломили защиту. Стонни стояла с Мяу на руках, и душа ее выгорала. А потом пустота начала заполняться. Чем-то. — О, — шепнула она. — Харлло!

* * *

Шарден Лим встретил Чаллису, когда она вернулась домой. Он встал с резной кровати, но не подошел, а лишь поглядел. Лицо его было странным.

— Как, — сказала она, — неожиданно.

— Не сомневаюсь. Извини за вторжение в … деловые хлопоты.

За извинениями не слышалось искреннего сожаления. Она ощутила, как напряглись нервы. — Что вам угодно, Советник?

— Разве мы не отбросили титулы, Чаллиса?

— Это зависит…

— Может, ты и права. Но после того, что мы делали здесь, нет нужды в формальностях.

Не позвать ли охранников? И что они сделают? «Посмеются».

Шарден Лим подошел ближе. — Налей себе вина. Налей побольше вина, если хочешь. Должен сказать, я недоволен тем, как легко ты дала мне отставку. Кажется, нашла себе любовника по вкусу? Аппетиты растут? Потеряла контроль? Думаю, да, потеряла контроль.

— Ты взломал дверь, — сказала она, — и теперь жалуешься, что я вышла из комнаты?

Бескровные губы сложились в улыбку. — Как-то так. Я не готов тебя отпустить.

— А у меня уже нет права голоса?

Брови его поднялись: — Милая Чаллиса. Ты отказалась от такого права уже давно. Ты позволила мужу пользоваться тобой — не в нормальном смысле, но все-таки пользоваться. Потом позволила мне, и какому-то низкорожденному вору, и боги знают скольким другим. Не протестуй. Это звучит нелепо даже в твоих ушах, я уверен.

— Но это моя жизнь. — Слова ее казались хрупкими, тонкими, они не могли заслонить собой грязную, неприятную истину.

Мужчина не потрудился ответить. Выразительно поглядел на диван.

— Тебе меня не увлечь. Все будет грубо и пошло, как самое обычное изнасилование.

Он казался разочарованным. — Опять неправа, Чаллиса. Ты сама подойдешь к дивану. Сама ляжешь и раздвинешь ноги. Это будет легко, у тебя уже большая практика. Боюсь, низкорожденному придется поделиться. Надеюсь, скоро ты сама не различишь, кто именно тебя пользует.

Да как он смеет требовать такого?! Она не понимала… но вот он понимает. Да, Шарден Лим понимает все слишком хорошо.

Она пошла к дивану.

У нее еще зудит и болит после утреннего секса. Скоро боль станет сильнее, острее. Боль и наслаждение, да, слитые воедино, как любовники. Она сможет ощутить их снова, снова и снова.

И хорошо. Наконец-то она… очнулась.

«Крокус, не думай о моем муже. Нет смысла. Я скажу тебе в следующий раз. Обещаю.

Обещаю».

Шарден Лим попользовался ей, но, в конце концов, именно он ничего не понимает. Когда она поблагодарила его, мужчина смешался, поспешно оделся и сбежал. Она же продолжала лежать на диване, наслаждаясь его смущением, наслаждаясь миром в душе. Все встало на свои места.

Она подумала о шаре с плененной луной, о даре потерянной юности. И улыбнулась.

* * *

В городе, расположенном почти в тропиках, мертвецов обряжают быстро. Полубезумный от горя Коль приехал в экипаже. Миза, сидевшая с телом, вышла из комнаты, и Коль послал слугу открыть фамильный склеп.

Следовало спешить. Горе перешло в ярость, когда Коль узнал имя ответственного за гибель Муриллио.

— Первой крови Видикасу всегда не хватало. Он любит убивать — при других обстоятельствах он уже прошел бы к Высокой Виселице. Проклятие старомодным законам о дуэлях. Пришло время их запретить — я обращусь к Совету…

— Такое не пройдет, — покачал головой Крюпп. — Коль это знает, как знает и Крюпп.

Коль стоял как человек, загнанный в угол, попавшийся в капкан. — Где Раллик? — проскрежетал он.

Крюпп со вздохом налил вина в третий бокал и подал Колю. — Он придет скоро, уверен Крюпп. Таков уж этот день, и не будем торопить его уход, ибо ночь не принесет нам сна. Крюпп заранее страшится неминуемого одиночества. Ах, вот и Раллик.

Ирильта подковыляла к ассасину и почти упала ему в руки. Удивленное лицо вскоре потемнело, ведь женщина спешила пересказать новости — слова были слышны плохо, ибо она уткнулась ему в плечо — но все же он понял всё.

Раллик поднял голову, встретился глазами с Крюппом, потом с Колем.

В баре больше никого не было — отравленная горем атмосфера изгнала даже самых завзятых пьяниц. Сальти и Чуд, новый повар, стояли у входа на кухню. Сальти тихо всхлипывала.

Крюпп налил вино в последний бокал и сел спиной к залу. Коль шлепнулся на стул рядом, выпил вино с быстротой алкоголика, решившего вернуться к пагубной страсти; однако Крюпп выбирал вино, держа в уме подобную опасность — вкус алкоголя был иллюзией, создавался всего лишь сочетанием специй. Но это, понимал Крюпп, лишь временное решение. Он хорошо знал Коля, знал, что его вновь искушает жалость к себе, семейная черта, подобная старой и опасной любовнице. Она уже широко раскрыла объятия, готовясь снова завлечь Коля. Предстоят поистине тяжелые дни и очи.

Раллик не сразу подошел к ним. Он взял кубок, не садясь. — Крокус должен был быть здесь.

— Был, но ушел.

Коль вздрогнул: — Ушел? Муриллио так мало для него значил, что он сразу ушел?

— Он ушел, — пояснил Крюпп, — чтобы найти Горласа Видикаса.

Коль поднялся, громко выругавшись. — Глупец… Видикас покрошит его! Раллик…

Ассасин уже опустил кубок и повернулся к выходу.

— Стой! — бросил Крюпп тоном, которого оба мужчины никогда за ним не замечали. — Оба стойте! Возьми вино, Раллик. — Теперь и он поднялся из-за стола. — Нужно выпить в память о друге. Здесь, сейчас. Раллик, ты не догонишь Крокуса, ты опоздаешь. Послушайте же Крюппа, вы оба. Месть не творят в спешке…

— Так что, Раллик должен позволить Видикасу убить еще одного друга?

Крюпп поглядел на ассасина: — Ты лишился веры, Раллик Ном?

— Что за вопрос?

— Ты не можешь остановить то, что уже случилось. Он уже вышел на опасную тропу. Разве ты не понял это тогда, за дверями гостиницы?

Коль потер лицо, как будто удивляясь, почему не приходит блаженное онемение от выпитого вина. — Крокус действительно…

— У него новое имя, — вмешался, кивнув, Раллик. — Имя, которое он явно заслужил на опасной тропе.

— Резак, да, — сказал Крюпп.

Коль переводил взгляд с одного приятеля на другого. Затем он снова шлепнулся на стул. Он сразу постарел на сотню лет. Плечи опустились. Он потянулся к бутылке и налил себе еще вина. — Будут последствия. Видикас не… одинок. Ханут Орр, Шарден Лим. Что бы не случилось, рябь пойдет по всему городу. Боги, будет большая заваруха.

Раллик хмыкнул: — Ханут Орр и Шарден Лим. Я их повстречаю, когда нужно будет.

Глаза Коля блеснули. — Ты прикроешь спину Резака. Отлично. Мы сможем позаботиться… то есть ты. А от меня пользы нет — и никогда не было. — Он ссутулился, заскрипев стулом, и отвел глаза. — Что за вино такое? Ничего не чувствую.

— Муриллио, — сказал Крюпп, — был бы не рад увидеть тебя стоящим вдрызг пьяным на его похоронах. Уважь его, Коль. И сейчас, и в дальнейшем.

— Пошел ты.

Раллик Ном ударил Коля по лицу тыльной стороной ладони. Коль упал и тут же вскочил, яростно нашаривая на поясе резную рукоять ножа. Мужчины принялись сверкать глазами друг на друга.

— Прекратите!

Бутылка ударилась о пол, забрызгав ноги Коля и Нома. Оба удивленно обернулись, а Миза прорычала: — Вот тебе, Коль! Засунь в глотку целиком и подавись! А мы пока отдадим последние почести, проводим его в склеп, повозка прибыла. Время пришло — не ваше, его время. Испортите последний день Муриллио — будете жалеть до конца дней. Клянусь дыханьем Худа, я вам не прощу!

Коль пригнул голову, сплюнул кровь. — Забудем же, во имя Муриллио.

Раллик кивнул.

Ирильту вдруг вырвало за стойкой бара. Бульканье и кашель заглушили все иные звуки.

Коль выглядел пристыженным.

Крюпп положил ему руку на плечо. И советник тут же зарыдал так безнадежно, что не выдержали бы ничьи нервы. Раллик отвернулся, закрыв лицо руками.

Выжившие не скорбят сообща. Они скорбят наедине с собой, даже находясь в одном месте. Горе — самое одинокое их чувств. Горе изолирует, и все ритуалы, обряды, объятия служат лишь отчаянными попытками пробиться сквозь барьер.

Они не работают. Внешние формы рассыпаются.

Увидеть смерть — остаться в одиночестве.

* * *

Далеко ли может уйти заблудшая душа? Хватке казалось, что она начала с некоего далекого ледяного мира, что она брела по пояс в снегу и ветер кусал лицо, вился кругами. Она снова и снова падала, наст резал тело до крови, ибо она шла обнаженной; пальцы на руках почернели и походили на твердые деревяшки. Пальцы ног отваливались, кожа сходила, суставы распухли.

Двое волков идут по следу. Она не знала, как это поняла, но как-то поняла. Двое волков. Бог и Богиня Войны, Зимние Волки. Они учуяли ее, увидели соперницу — но она же не властительница, не богиня. Некогда она носила на руках посвященные Тричу браслеты, и это ее отметило.

Войны не существует без соперников, без врагов. Вот истина мира бессмертных и мира смертных. Пантеон отражает бесчисленные аспекты сущего. Грани кристалла доносят несомненную правду, каждый — свою. Зимой война — мертвящее обморожение. Летом война — гниль под тучами вонючих мух. Осенью поля боев усеяны мертвецами. Весной война начинается снова на тех же полях, семена ее всходят на удобренной почве.

Она брела сквозь темный лес, между черных сосен и елей. Пальцы отвалились. Она ступала на культи. Зима захватила ее, зима стала врагом, и волки подкрались ближе.

Потом — горный перевал; раз за разом набегали вспышки сознания, вырывая ее из лап забвения, и каждый раз она находила пейзаж преображенным. Груды валунов, каменные столбы, отвесные пики над головой. Кривая, мучительная тропка вдруг круто пошла вниз, по сторонам разлапистые дубы и пихты. Звериный вой ярится высоко в горах, далеко позади.

Долина внизу, зеленая и пахучая, джунгли в невозможной близости от высоких гор и метущих снег ветров — возможно, она пересекла целые континенты. Руки зажали, босые ноги глубоко погружаются в теплый, сырой чернозем. Тучи насекомых вьются вокруг.

Из зарослей послышался кашель большого зверя, а затем низкое кошачье рычание.

Ее нашел другой охотник.

Хватка спешила, словно ее ожидало иное место, убежище, пещера, в которую можно войти и выйти с какой-то другой стороны — выйти возрожденной. И еще она видела вокруг себя — беспорядочно торчащие из мха, земли и сгнивших бревен — мечи с ржавыми лезвиями, поросшими лишайником рукоятями, позеленевшими навершиями. Мечи всех стилей, и все так сильно повреждены, изжеваны коррозией, что не могут служить оружием.

Она услышала кошачий кашель — на этот раз ближе.

Хватку охватила паника.

Она вышла на поляну, заросшую высокой колышущейся травой, и врезалась в изумрудное море, раздвигая его волны грудью.

Кто-то зашумел сзади, бросившись в смертельную атаку.

Она с криком упала.

Раздались лающие голоса, им ответило близкое ворчание. Хватка перекатилась на спину. Вокруг были человекоподобные существа, они скалили зубы и тыкали обожженными палками в сторону леопарда, припавшего к земле всего лишь в трех шагах от лежавшей женщины. Зверь прижал усы и оскалил клыки. Затем исчез в одно мгновение.

Хватка встала на ноги и обнаружила, что башней возвышается над существами, хотя все они взрослые — это можно было понять даже сквозь покрывавший их тела тонкий мех. Пять самок, четыре самца; самки были более крепкими, с широкими бедрами и грудными клетками.

Сияющие карие глаза следили за ней с каким-то обожанием; но затем существа вытянули копья и начали толкать ее на тропу, пересекавшую проложенный ею след. «Не такое уж обожание». Копья пугали ее — она увидела на остриях что-то темное. «Я пленница. Ужасно».

Они поспешно двинулись по тропе, вовсе не рассчитанной на человека такого роста, и Хватка то и дело натыкалась лицом на сучья. Довольно скоро они вышли на другую поляну, к подножию утеса. Широкая и узкая каменная полка накрывала вход в пещеру. Оттуда вился дымок. У входа сидели две старых женщины, из-за их спин таращили глазенки несколько детей.

Дети не издали ожидавшихся Хваткой криков удивления — вообще все существа молчали. Женщину внезапно охватило подозрение: эти твари не хозяйничают в здешних местах. Нет, они ведут себя как жертвы. Она увидела груды камней по бокам входа — ими заваливают пещеру с наступлением вечера.

Захватчики повели ее внутрь. Пришлось низко пригнуться, чтобы не расцарапать лоб о закопченный, неровный потолок. Дети бежали рядом. За единственным каменным очагом пещера продолжалась, уходя в темноту. Закашлявшись от дыма, она почти ощупью обогнула очаг и пошла в глубину. Копья толкали ее сзади. Плотная земля пола была завалена мусором, поверхность начала понижаться, появились уступы — она скользила, чуть не падая.

И вдруг копья с силой подтолкнули ее.

Испуганно крикнув, Хватка полетела вперед, скользя по мокрому полу, словно он был вымазан жиром. Она пыталась хоть за что-то ухватиться, но руки молотили по пустоте — а потом исчез и пол. Она падала.

* * *

Неожиданное падение Харлло быстро закончилось среди острых камней. Резко заболела спина, бедро и лодыжка. Столкновение ошеломило его. Он едва расслышал, как нечто падает рядом, расслышал треск и хруст.

Через некоторое время он начал шевелиться. Раны болели зверски, он чувствовал, как течет кровь — но, похоже, кости остались целы. Он медленно подполз туда, где упал Бейниск, и расслышал хриплое дыхание.

Пошарив рукой, Харлло обнаружил податливую плоть. Мокрую, сломанную. Что-то коснулось пальцев. Он отпрянул.

— Бейниск!

Тихий стон, снова хриплое дыхание.

— Бейниск, это я. Мы добрались вниз… мы ушли.

— Харлло? — Голос был страшен, полон слабости и боли. — Расскажи…

Он подобрался к Бейниску, отыскал глазами очертания тела. Нашел лицо, склоненное в его сторону. Харлло встал на колени, приподнял голову друга — ощутив, как под ладонями, под кожей Бейниска шевелятся какие-то осколки — и как можно нежнее опустил голову себе на бедра.

— Бейниск…

Половина лица была разбита. Чудо, что он еще может говорить. — Мне снился, — шепнул он, — снился город. Я плавал в озере… я носился в волнах. Расскажи мне, Харлло. Расскажи о городе.

— Ты скоро сам его увидишь…

— Расскажи.

Харлло погладил лоб друга. — В городе… Бейниск, в городе есть лавки и магазины, и у всех есть деньги, и все могут купить что захочется. Там есть золото и серебро, чудесное серебро, и люди рады отдать его любому, кому оно нужнее. Никто ни о чем не спорит — да и зачем? Там нет голода, нет никаких болезней, Бейниск. В городе любой ребенок имеет маму и папу… и мама любит ребенка всегда — всегда, и папа не насилует ее. Ты можешь их выбирать. Прекрасную маму, сильного красивого папу — они будут рады позаботиться о тебе — ты увидишь, ты увидишь.

Они увидят, какой ты хороший. Они глядят прямо в сердце, видят его чистым и золотым, потому что ты хотел помогать, ты не хотел быть им обузой, и если ты постараешься, они тебя полюбят, захотят, чтобы ты жил с ними, был с ними. Если не сработает… ну, нужно будет постараться сильнее. Сделать больше. Сделать все возможное.

Ох, Бейниск, в городе… там есть мамы…

Тут он замолчал, потому что Бейниск уже не дышал. Он совсем не шевелился, изломанное тело свернулось на камнях, голова тяжело надавила на колени Харлло.

Оставим их в этот миг.

* * *

Город, ах, город. Едва приближается сумрак, загораются синие огни. Люди стоят на кладбище, окружившем приземистые даруджийские склепы, и смотрят, как могильщики заделывают проем. Над головами носятся скворцы.

Внизу, в гавани женщина легко ступает на причал и глубоко вдыхает промозглый воздух. Отправляется на поиски сестры.

Скорч и Лефф нервничают у ворот имения. Ночами они теперь почти не разговаривают. Во дворе шагает взад и вперед Торвальд Ном. Он не уверен, стоит ли идти домой. Ночь началась тяжким оранжевым закатом, и его нервы уже в беспорядке. Пугай и Лезан Двер бросают костяшки о стену, Усердный Лок стоит на балконе и следит за ними.

Чаллиса Видикас сидит в спальне, держа хрустальную полусферу и взирая на плененную в ее сердце луну.

В комнате над баром Дымка сидит у недвижного тела любовницы и плачет.

Внизу Дюкер медленно поднимает голову, а Рыбак ласкает лютню, начиная петь.

В «Гостинице Феникса» старая, потрепанная жизнью женщина — сердце бухает в груди — входит в свою комнатушку и тяжело опускается на койку. В мире есть любовь, никогда не обретающая права голоса. Есть тайны, никогда не раскрываемые, ибо какой в этом был бы смысл? Она не знойная красотка. Она не умница. Смелость подводила ее раз за разом, но не сегодня, когда она подносит клинок к запястьям, делает надрезы под нужным углом и следит, как вытекает жизнь. Для ума Ирильты это действие — лишь последняя формальность.

Выйдя через ворота Двух Волов, Беллам Ном шагает по дороге. Он слышит, как кто-то негромко рыдает в одной из хижин для прокаженных. Ветер умер, повсюду повисла густая вонь гниющей плоти. Он спешит, ибо спешка свойственна всем юношам.

Много дальше по дороге Резак подгоняет коня, украденного в стойле у Коля. Грудь его полна холодного пепла, и сердце глубоко зарылось в пепел.

Днем он вдохнул, и вдох был полон любовью.

А теперь выдохнул в горе.

И любовь и горе, кажется, ушли далеко. Никогда не вернутся. Но глазами души он видит женщину.

Призрак в черных одеждах, темные глаза смотрят на него.

«Не таким путем, любимый».

Он качает головой. Трясет головой.

«Не мой это путь, любимый».

Но он скачет.

«Я отдам тебе свое дыхание, любимый. Удержи его.

Удержи его ради меня, как я удерживаю тебя. Поверни назад».

Резак снова качает головой. — Ты бросила меня.

«Нет, я оставила тебе выбор. Выбор еще остается. Любимый, я дала тебе место, в которое ты сможешь придти, когда будешь готов. Найди меня. Иди ко мне».

— Сначала это.

«Возьми мое дыхание. Но не это, только не это».

— Слишком поздно, Апсалар! Всегда было слишком поздно!

Душа не знает большей мерзости, нежели вдохнуть в любви и выдохнуть в горе. Но есть и другие мерзости, много других. Они выскакивают по своей воле, и дружить с ними — значит вообще ничего не понимать.

Кроме, разве что, вот этого. Для любви горе — обещание. Надежное, как взмах руки Худа. Будет много садов, но последний из посещаемых нами очень тих. Он не предназначен для любовников. Не предназначен для мечтателей. Только для одинокой фигуры, стоящей в темноте.

И вздыхающей.

Глава 20

В пустых лесах и под сводами залов

высохли лозы и мхи нависают

закрывая просторы небес

В узких могилах и треснувших склепах

содрогаются кости, тени крадутся

от выдоха и до вздоха

Подземелья башен заросли паутиной

люди в масках стучат костяшками в стены

вечным шепотом эхо застыло

В черной спальне шевелится полог постели

куклы клацают ручками, глазки таращат

услышав песню с холмов

И душа заворочалась в камере плоти

отвечая на ужасы адского зова

ибо это музыка зверя

это грохот засовов мира

началась безумная гонка

протрубили охоту, о други мои

и Псы уже среди нас.

Прелюдия «Дань Псам», Рыбак

Каменные лица. Ни одно не повернется в сторону Нимандера. Его горе слишком холодно для них, слишком непонятно. Он не явил в достаточной мере потрясение, ужас, тоску. Он принял весть о ее смерти словно командир, услышавший о потере рядового бойца; только Араната — в тот краткий миг, когда вообще выказала внимание к окружающим — метнула ему мрачный, одобрительный взгляд.

Лицо Скиньтика, после мгновений ошеломленного неверия, исказилось осознанием измены. Казалось, что его дружеская близость к Нимандеру вдруг превратилась в бездонную расселину, которую уже никогда не перекроет мост. Ненанда зашел так далеко, что потянул меч из ножен; но сталь не сверкнула, потому что воин не мог решить, кто больше заслуживает ее укуса — Скол или Нимандер. Скол — за пожатие плечами сразу после того, как он показал им край утеса, на котором обрывались шаги Кедевисс. Нимандер — за то, что стоял молча и даже не плакал. А вот Десра, расчетливая самолюбивая Десра, зарыдала первой.

Скиньтик выразил желание спуститься в провал, но это был сентиментальный жест, подражание людям — нужно осмотреть тело, похоронить Кедевисс под грудой камней — и его слова встретили молчанием. Тисте Анди не заботятся о трупах. Возвращения не будет. По крайней мере, к Матери Тьме. Души улетают, чтобы начать вечные блуждания.

Они вышли в путь почти сразу — Скол во главе — и начали подниматься по узкому проходу. Тучи ползли по бокам скал, словно горы разрезали на части свои мантии; воздух вскоре стал сырым и холодным, разреженным. Наконец облака поглотили весь мир.

Поскальзываясь на покрытых льдом камнях, Нимандер брел за Сколом, хотя воина уже не было видно, оставалось лишь угадывать его путь. Он ощущал, как за спиной сгущается осуждение, различал вязкие слои — от Десры, от Ненанды и, самое обидное, от Скиньтика. Казалось, это бремя никогда не упадет с плеч. Он ждал, когда Араната подаст голос, раскроет всем истину — но она стала молчаливой словно привидение.

Они все в страшной опасности. Их надо предупредить… но Нимандер предугадывал последствия подобного предупреждения. Польется кровь, и он не уверен, что это будет кровь Скола. Не сейчас, когда тот может высвободить ярость бога — или иного существа, которым одержим воин.

Кедевисс сообщила свои подозрения еще внизу, в деревне у высохшего озера. Придала форму тому, во что он уже и сам начал верить. Скол очнулся, но стал отстраненным. Он словно скрыт завесой. О да, он вечно выражал презрение к Нимандеру и остальным, но сейчас все иначе. Изменилось нечто основополагающее. Новое презрение намекало на голод, зависть — Скол будто видел в них куски живого мяса, годного лишь на жаркое.

Однако Нимандер сознавал: Скол накинется на них лишь в крайнем случае, если они сами бросят вызов. Как сделала Кедевисс, хотя Нимандер отговаривал ее. Нет, они еще нужны Сколу. «Мы — его путь внутрь». Что случится потом, не знают сами боги. Лорд Аномандер Рейк не терпит выскочек. Он никогда не страдал нерешительностью; когда доходит до милосердия, он становится скупей любого скряги. Скол объявляет себя посланником Тьмы, но это вряд ли имеет значение. Или он решил захватить власть над самой Матерью?

Эта мысль растревожила Нимандера. Богиня отвернулась. Ее уход оставил пустоту. Может ли нечто столь чуждое, как Умирающий Бог, надеть Незримый Венец? Кто захочет кланяться подобной твари?

Трудно вообразить в такой роли Аномандера или любого Тисте Анди, знакомого Нимандеру и его друзьям. Послушание никогда не считалось среди Анди высокой добродетелью. Чтобы последовать за кем-то, нужно освободиться, с чистым сердцем и в здравом уме выбрать владыку, решить, что он достоит служения. Слишком часто официальная иерархия прикрывает несовершенства правителя. Титул и ранг не всегда соответствуют истинной добродетели и даже меньшим достоинствам.

Нимандер лично убедился в пороках иерархии. У малазан, в отлученной армии Охотников за Костями, много офицеров, которым он ни за что не стал бы подчиняться. Некомпетентные мужчины и женщины — о, он знает, как избавляются от этих сорняков, какая неформальная судебная практика процветает среди солдат — нож в спину и точка. Такой обычай кажется ему весьма опасным. Но это же обычаи людской расы, не Тисте Анди.

Если Скол и захвативший его Умирающий Бог искренне верят, будто смогут покорить Мать Тьму или хотя бы избранного сына, правителя Анди Аномандера Рейка — их план обречен на неудачу. Но он мог вспомнить, как сладко завлекает Сэманкелик. Есть разные пути к обретению власти, к добровольному подчинению.

«Вот почему я не могу рассказать. Почему молчит Араната. Мы должны добиться, чтобы Скол недооценил нас, продолжил считать дураками. Возможно, в нужный миг кто-то из нас окажется рядом. Чтобы нанести удар. Чтобы поймать его … их… неготовыми.

Возможно, Аномандеру Рейку и прочим в Черном Коралле не стоит бояться Скола и Умирающего. Возможно, они сметут их одним движением руки.

Но я не могу быть уверен.

Правду сказать, мне страшно…»

— Вижу воду.

Нимандер вздрогнул и обернулся к Скиньтику. Кузен не пожелал глядеть ему в глаза.

— Там, где долина идет вниз, на востоке — думаю, это тот глубокий Залив, о котором рассказал Скол. На северном берегу должен стоять Черный Коралл.

Скол также встал на краю обрыва и смотрел на туманную долину. Они почти вышли из-под облачного свода. Большая часть хребта оказалась слева, к западу. Ближайший склон был серым и бурым, его поверхность пятнали лишь немногочисленные бараны, щиплющие травку в расселинах.

Скиньтик сказал воину: — Похоже, Скол, нам предстоит большой заплыв.

Тот обернулся. Зазвенела цепочка с кольцами. — Мы найдем путь. Пора идти, пока не стемнело.

— Куда вы спешите? — спросил Скиньтик. — Путь вниз окажется опасным, особенно в полутьме. Зачем нам падать и… — Скиньтик не закончил.

«И ломать шеи».

Последовало неуютное молчание, только кольца клацали — словно кто-то жует камни.

Еще миг — и Скол отступил от края, продолжил путь вниз.

Нимандер двинулся следом, однако Скиньтик схватил его за руку и развернул.

— Хватит, — прорычал он. Ненанда встал рядом, Десра вскоре подошла к ним. — Мы хотим знать, что творится.

— Она не просто упала, — сказал Ненанда. — За дураков нас держишь, Мандер?

— Не за дураков, — нерешительно отозвался он. — Но мы должны играть дураков… еще немного.

— Он убил ее, так?

Нимандер заставил себя скрестить взор со взором задавшего вопрос Скиньтика, но ничего не ответил.

Ненанда зашипел и сверкнул глазами на Аранату, стоявшую в сторонке. — Ты должна была что-то учуять!

Брови ее выгнулись дугой: — Почему ты так считаешь?

Казалось, он кинется на нее с кулаками; но она не дрогнула, и через мгновение на лице Ненанды читалось полное отчаяние. Он отвернулся от всех.

— Он не тот, кем был раньше, — заявила Десра. — Не чувствую в нем… влечения.

Она говорила, разумеется, о Сколе. Да, никто из них не глуп. Однако Нимандер молчал. Выжидал.

Скиньтик не выдержал взора Нимандера. Мельком поглядел на Десру и сделал шаг назад. — Дураки, сказал ты. Нужно играть дураков.

Ненанда снова поворотился к ним. — Чего он от нас сейчас хочет? Чего вообще хотел? Тащит за собой словно ручных собачек. — Он уставился на Десру. — То и дело заваливал тебя на спину, чтобы поразвлечься — а теперь такое? Похоже, ты ему наскучила. И ладно.

Она не подала виду, что эти слова обидны. — С самого момента пробуждения. Думаю, это не скука, уже не скука. Но смысла не вижу.

— Потому что, — вмешался Скиньтик, — он все еще презирает нас. Да, понимаю тебя, Десра.

— Так чего он хочет? — снова крикнул Ненанда. — Зачем мы еще нужны ему?

— Может, не все нужны, — сказал Скиньтик.

Тишина.

Нимандер наконец подал голос: — Она совершила ошибку.

— Бросила вызов.

— Да. — От отошел от Скиньтика и посмотрел на ожидающий их спуск. — Мой авторитет оказался легковесным. Я советовал ей молчать, оставить его.

— Оставить его Аномандеру, да?

Он поглядел на Скиньтика: — Нет. Слишком многого мы не знаем. Мы… не знаем ситуации в Черном Коралле. Может, они… уязвимы. Вообще ничего не знаем. Слишком опасно полагать, будто кто-нибудь другой решит наши проблемы.

Теперь все не сводили с него глаз.

— Ничего не изменилось, — продолжал он. — Если он хотя бы шевельнется… мы должны ударить первыми. Должны выбрать место, нужный момент. Ничего не изменилось, вы понимаете?

Кивки. Странные, тревожащие выражения всех лиц, кроме лица Аранаты. Ее он не смог прочитать. — Я выразился ясно?

Скиньтик моргнул, как будто удивившись. — Ты ясен как день, Нимандер. Не пора ли двигаться, как считаешь?

«Что… что только что тут произошло?» Ответа он не знал. Нимандер, снедаемый беспокойством, двинулся по тропе.

Остальные за ним.

* * *

Ненанда потянул Скиньтика за куртку, заставляя замедлить шаг, и прошипел: — Как, Скинь? Как ему удалось? Мы готовы были… а теперь вдруг, он просто, он просто…

— Снова взял нас в руки. Да.

— Как?

Скиньтик просто покачал головой. Он не верил, что сумеет найти нужные слова — ни для Ненанды, ни для остальных. «Он ведет. Никто из нас ничего не понимает в путях лидерства. Никогда не поймет.

Поглядев в его глаза, я увидел такую решимость, что онемел.

Отсутствие сомнений? Нет, ничего столь эгоистического. В Нимандере полно сомнений, их так много, что он потерял страх. Принимает сомнения так же легко, как всё иное. В этом секрет? В этом суть величия?

Он ведет. Мы следуем. Он снова взял нас в руки и снова мы стояли молча, находя в себе то, что он дает нам — решимость, волю в действию — и онемев от этого.

О, чего я тут нагородил! Мы всего лишь детишки, всё это глупые, бессмысленные игры детей!»

— Он убил Кедевисс, — шепнул Ненанда.

— Да.

— И Нимандер заставит его ответить.

«Да».

* * *

Жрикрыс распластался в грязи, следя за приближавшейся к лагерю цепочкой новых паломников. По большей части вначале их внимание приковывал курган — груда богатств, которых хватило бы на выкуп императора — но по мере приближения к развалинам на лицах пилигримов появлялись сомнения, как будто происходящее здесь шептало о неправильности. Почти все вымокли под дождем, отупели от долгого, полного лишений пути. Чувство тревоги пробуждалось не сразу.

Маг наблюдал, как заблестели их глаза, когда из тумана и дыма выступили детали. Труп в канаве, кучи гнилых одежд, сломанная колыбель и четыре вороны, усевшиеся на неподвижное тельце в пеленках. Ведущая к кургану тропа заросла сорняками. Здесь всё не так, всё нехорошо.

Многие готовы бежать. В этих сохранился здоровый страх перед порчей. Но очень многих паломников привела сюда духовная жажда, отчаянная нужда — именно она превращает людей в пилигримов. Они заблудились, они хотят быть найденными. Кто сможет отказаться от первого глотка келика, от знаменитого напитка, от нектара, уносящего прочь… всё?

Возможно, таких окажется больше, чем среди приходивших ранее. Они узрели знаки деградации, растущего пренебрежения к высшим качествам человеческой души, которые почитает Искупитель. Жрикрыс видел, как люди колеблются, особенно сейчас, когда последний любитель келика бегает между ними, предлагая каждому кувшин мерзкого пойла.

— Искупитель пьет до дна! — бормотал он без остановки.

Ну, не совсем. Но время это близится, у Жрикрыса почти не осталось сомнений. Подумав так, он зашевелился и перевел взгляд на тонкую высокую башню, поднимающуюся над городом. Нет, с такого расстояния он не увидит ее, особенно в дурную погоду … но он может вообразить глаза — вечно открытые глаза. Ох, он давно знает драконицу, он помнит собственный ужас перед тварью, машущей крыльями над верхушками деревьев Моттского Леса, над Черным Псом, помнит, какими опустошительными были ее нападения. Если Искупитель падет, она атакует лагерь, курган, всё и всех. Будет огонь, огонь, не нуждающийся в топливе, всепожирающий.

А потом может появиться сам Аномандер Рейк, шагая по руинам с мечом в руках. Он заберет жизнь бога — ту жизнь, что ему досталась.

Содрогаясь от сырости, он встал, натянул волглый плащ. Градизен, наверное, ищет его, желает узнать, что высмотрели в городе бесчисленные глазки слуг Жрикрыса. Но ему мало что удастся доложить. Тисте Анди почти не показываются — но так было всегда; они пробуждаются лишь при необходимости. Сам он проснулся с тупой головной болью, с мерзкой пульсацией за глазными яблоками — погода, низкое давление… Даже крысы лагеря стали странно нервными, слишком юркими, ему с трудом удается набросить на них свою волю.

Нет, Градизен ему не интересен. Этот тип с поразительной скоростью превратился из ловца удачи в фанатика. Жрикрыс понимает первое состояние, а вот последнее его озадачивает. И пугает.

Лучший способ разминуться с Градизеном — сходить к Черному Кораллу. Благость вечной тьмы оказывается слишком горькой для поклонников Сэманкелика.

Он зашлепал по реке грязи глубиной в локоть, в которую превратился ведущий в Ночь тракт.

Где-то рядом вдруг заорал кот; Жрикрыс задрожал, ощутив охватившую всех крыс панику. Потом одернул себя и продолжил путь.

Вскоре он заметил, что кто-то идет следом — наверное, пилигрим, оказавшийся достаточно умным, чтобы не входить в лагерь и отправившийся на поиски гостиницы. Жажду спасения в нем превозмогло чувство тошнотного отвращения.

«Недолжен верующий приходить по воле своей». Так сказала однажды Верховная Жрица Селинд, прежде чем Градизен уничтожил ее. Жрикрыс помнил, как удивлялся этим словам. Но теперь он в точности понял, что она имела в виду.

Рожденная жаждой вера достойна лишь презрения, ведь возникает она из самолюбия. Людям хочется, чтобы кто-то наполнял их кубок, а чем именно — неважно. Нет, откровение не следует искать, не следует идти к нему путем самобичеваний и медитаций. Оно должно снисходить нежданно, даже нежеланно. «Не верьте легко уверовавшим». Да уж, это была странная Жрица.

Еще он помнит одну ночь, когда…

Холодное лезвие коснулось горла.

— Не шевелись, — проскрипел кто-то за спиной. Жрикрыс не сразу сообразил, что сказано это по- малазански.

— Думал, я не вычислю тебя, солдат?

Холодный пот сражался с жаром от шерстяной одежды. Жрикрыс задыхался. — Дыханье Худа, просто зарежь меня, и все дела!

— Сильное искушение, это верно.

— Чудно. Давай. Я приготовил проклятие…

Малазанин фыркнул. Вдали залаяли собаки. — Это будет большой ошибкой.

Головная боль усилилась. Жрикрыс ощутил, как нечто прокрадывается в ноздри. В воздухе повисла вонь, но он не узнавал ее. Звериная… как будто от паленой шкуры… — Боги подлые, — простонал он. — Штырь?

— Да, слава бежит впереди меня. Прости, твоего имени не помню, как и взвода. Но ты был Сжигателем — это точно. Пропал на севере, записан в погибшие — но нет, ты дезертировал, сбежал от боевых товарищей.

— Каких товарищей? Все они убиты. Все мои друзья убиты. С меня хватит, Штырь. Нас перемололи в тех болотах. Да, я ушел. Лучше было остаться, чтобы погибнуть под Кораллом?

— Не все там погибли, солдат…

— Ничего такого не слышал. Сжигателей больше нет. Конец им.

Нож отошел от шеи. Жрикрыс повернулся и уставился на невысокого лысого человека, на печально знаменитую власяницу… дыханье Худа, как воняет! — Вот что мне интересно — что ты здесь делаешь? Живой? Без мундира?

— Даджек поглядел на нас — на горстку выживших — и внес в список павших. Отослал восвояси.

— И ты…

— Я решился на паломничество. Искупитель… видишь ли, я встречал Итковиана. Видел Капустан. Я был здесь, когда насыпался курган — в нем есть и мой жулек.

— Жулек?!

Штырь скривился: — И ты должен был быть там, солдат.

— Жрикрыс. Теперь это мое имя.

— Утри кровь с носа, Жрикрыс.

— Слушай, Штырь — слушай хорошенько — тебе не должно быть дела до Искупителя. Не сейчас. Ты не убил меня, так что отвечаю взаимностью. Беги со всех ног. Беги как можно дальше. — Он помедлил. — А откуда ты вообще пришел?

— Из Даруджистана. Там мы осели. Я, Дергунчик, Синий Жемчуг, Хватка, Дымка, капитан Паран. О, и Дюкер.

— Дюкер?

— Имперский историк…

— Знаю, кто он — кем был. Ладно. Но он вообще не должен был быть здесь.

— Да он и не был. Он был с Собачьей Упряжкой.

Жрикрыс сотворил знак. Фенерово благословение.

Глаза Штыря расширились. Он спрятал нож. — Я хочу пить, Жрикрыс.

— Надеюсь, не келик.

— Ту дрянь, что они пытались в меня влить? Воняет хуже поноса. Нет, хочу пива. Эля. Вина.

— Мы найдем всё это в Черном Коралле.

— И ты расскажешь, что стряслось с Искупителем.

Жрикрыс потер заросший подбородок, кивнул: — Да, расскажу. — Он помолчал. — Эй, помнишь красного дракона?

— Из Черного Пса? Да.

— Она здесь. Когда с Искупителем станет совсем худо, думаю, она расправит крылья.

— Теперь понятно, почему меня знобит с самого прихода сюда. Где она прячется?

Жрикрыс поморщился: — У всех на виду. Идем, сам увидишь.

Двое отставных солдат двинулись к Черному Кораллу.

Тучи сомкнулись, плотные как мокрый песок. В лагере новые танцоры буйствовали среди мусора, а немногие оставшиеся пилигримы убегали назад, на тракт.

Ливень хлынул потоками, вода струилась по бокам кургана, заставив золото блестеть. Казалось, груда шевелится. Шевелится, готовясь раскрыться. Молнии летели словно раскаленные копья, разрывающий уши гром выгнал горожан Коралла на улицы, заставил поднять удивленные лица к небу.

* * *

Вода в окружавших Верховную Жрицу черных чашах дрожала в такт ударам грома. Она нахмурилась, когда волна трепета пронеслась по телу. Время пришло. Она не готова, но к некоторым вещам никогда нельзя приготовиться. Разум прорабатывает возможности, бессчетные вариации, но они служат лишь мерой потраченного на ожидание времени. Оставляют тебя опустошенной, даже менее готовой к действиям, чем если бы ты провела время, скажем, в оргии гедонистических излишеств.

Что же, слишком поздно для сожалений… Она покачала головой. «О, для сожалений никогда не поздно. Сожаления на то и созданы, глупая женщина». Она встала к кровати и разгладила складки на платье. Не выследить ли Эндеста Силана?

Еще один раскат грома.

Разумеется, он тоже ощущает это, старый жрец, и ужасное напряжение становится еще сильнее — ему не надо напоминать, окатывая беднягу пенящейся волной истерии. Нелепый образ заставил ее улыбнуться, но это была сухая и почти горькая улыбка. Она тяжко потрудилась, вырабатывая вечно спокойный вид, приличествующий Верховной Жрице, безмятежность, которую слишком часто путают с мудростью. Но как женщина ее положения может достичь мудрости, если богиня, которой она поклоняется, отвергает ее и всё, за что она борется? Не мудрость, а тщета. Наглая и упорная тщета. На деле она являет собой посрамление интеллекта, а также тяжкие неудачи духа. Ее поклонение основано на отречении, на отсутствии истинной связи с богиней — она, как и все приходящие, вольна выдумывать подробности фальшивых ритуалов.

Ложную мудрость легче всего спрятать в монологе. Диалог раскрывает всё. Почти все претендующие на мудрость не решаются на споры, дабы не обнажить шаткость теорий и непрочность убеждений. Лучше молчать, кивать, изображая глубокомыслие.

Эта мысль стоит трактата? Еще одного самооправдания, плетения словес, еще одного свитка в библиотеке? Сколько же мыслей может продумать? Обсудить, исследовать, взвесить и отбросить? «Самооправдания. Женщина, ищущая еду для голодного ребенка, не тратит времени на такие вещи. Воин, плечом к плечу с товарищами вставший против врага, успевает лишь проклясть мудрость, приведшую его на войну. Суету королей, их зависть и пугливость. Зверскую грубость намеков и оскорблений, разногласий и диспутов. Доносятся ли они до тех, кому суждено есть или голодать? Или всегда находятся те, что станут контролировать выбор? Привилегия королей — решать, кто будет есть, а кто умрет от голода. Вот вкус силы, вот самая ее суть!

Разве боги и богини чем-то отличаются?»

В ответ на этот вопрос, знала она, Аномандер лишь улыбнулся бы. Он заговорил бы о Матери Тьме и неизбежности каждого принятого ею решения — до последнего, до отказа от детей. Он даже не моргнул бы, услышав, будто к роковой неизбежности привела его измена.

Она ушла бы от него разочарованная, но потом, обдумав всё в одиночестве, поняла бы: описывая связавшие Мать неизбежности, он описывал и неизбежности свои — всё то, что приковало его к сделанному выбору.

Его измена Матери Тьме, поняла бы она — с ужасающей дрожью — была НЕИЗБЕЖНОЙ.

Для разума Рейка, по крайней мере. Все прочее просто последовало за решением, неотвратимо, неумолимо.

Она слышала, как ливень хлещет по куполу Храма, жестоко, словно стрелы по выставленным щитам. Небеса сотрясают судороги, сталкиваются несовместимые стихии.

Узкая дверь открылась, поспешно вошла одна из ее жриц. Торопливо поклонилась. — Верховная Жрица.

— Что за суета, — мурлыкнула она. — Необычайно для историка храма.

Женщина подняла глаза. Взгляд ее был на удивление суровым. — Вопрос, если позволите.

— Конечно.

— Верховная Жрица, мы вступили в войну?

— Сладкая моя — старая подруга — ты даже не представляешь…

Глаза чуть расширились. Историк поклонилась еще раз. — Вы призовете Гибель, Верховная Жрица?

— Эту прокисшую бабу? Нет, пусть ассасин остается в своей башне. Пусть шпионит — или чем там она занимается, убивая время?

— Спиннока Дюрава…

— Здесь нет, я знаю. Точно знаю. — Верховная Жрица помедлила, сказала: — Мы на войне, как ты и предполагала. Бесчисленные фронты, и лишь один — тот, что здесь — касается нас, по крайней мере сейчас. Однако не думаю, что пора готовить оружие.

— Верховная Жрица, мы победим?

— Откуда мне знать? — выпалила она и тут же пожалела, увидев, как потемнел взор старой подруги. — Риск, — продолжала она спокойнее, — грознее всего, пережитого нами ранее… кроме, разве что, событий в Харкенасе.

Историк была потрясена. «Что же, хорошо, что пока угрозу несут лишь слова…» Однако она быстро оправилась. — Я должна узнать свою роль, Верховная Жрица. Скажите, что я должна передать. О нынешних событиях.

— Грядущим поколениям?

— Не в этом ли мои обязанности?

— А если не будет грядущих поколений? Некому будет обдумывать уроки. Только пепел настоящего и забвение грядущего. Ты будешь писать и в последний миг существования?

Вот теперь ее затрясло по-настоящему. — Что же еще мне делать?

— Не знаю. Найди мужчину. Закрути потрясающую любовь.

— Я должна знать, что нам грозит. Знать, почему Лорд отослал лучшего воина и сам бросил нас.

— Война на бесчисленных фронтах. Я уже сказала. Могу передать план — насколько я его понимаю — но не ожидаемые результаты. Они неизвестны. Но каждый должен преуспеть.

— Нет места для неудач?

— Совсем нет.

— А если кто-то проиграет?

— Проиграют все.

— Если так… пепел, забвение — наша участь.

Верховная Жрица отвела взгляд. — Боюсь, не только наша.

Историк тяжело вздохнула.

Повсюду дрожала вода в чашах. Время, выделенное для роскоши обдумывания возможностей, быстро утекало. Возможно, утекало время самой жизни.

* * *

— Расскажи мне об искуплении.

— Я мало что могу сказать, Сегда Травос.

Сирдомин фыркнул. — Бог по прозвищу Искупитель ничего не может сказать об искуплении. — Он указал рукой на фигуру, неподвижно стоящую на коленях в низине. — Она собирает силы — я чувствую. Вонь словно от десяти тысяч гнилых душ. Какому же богу она служит? Это Падший? Увечный Бог?

— Нет. Хотя их воззрения пересекаются. Для сторонников Увечного порок равен добродетели. Спасение приходит вместе со смертью и покупается нравственными страданиями. Не существует духовного совершенства, которого следует достигать. Не существует истинного блага, вера не получает награды при жизни.

— А этот?

— Он такой же мутный, как его келик. Благо в сдаче себя, в отказе от мышления. Самость исчезает в танце. Все, разделившие нектар боли, делятся мечтами и снами, но это всего лишь сны забвения. В некотором смысле его вера — антитеза жизни. Но не подобие смерти. Если рассматривать жизнь как борьбу, обреченную на неудачу, то неудача становится сущностью поклонения. Он же Умирающий Бог.

— Они славят акт умирания?

— В некотором смысле. Конечно, если ты готов считать это прославлением. По мне, больше похоже на добровольное рабство. На поклон самоуничтожению, в котором лишаются возможности выбора.

— И как такое может привлекать душу человека, Искупитель?

— Не знаю. Но, может быть, скоро мы оба узнаем.

— Ты не веришь, что я смогу тебя защитить. Хотя бы в этом мы согласны. Итак, когда я паду — когда я паду — Умирающий Бог захватит меня, как и тебя. — Он покачал головой. — Я не слишком тревожусь о себе. Нет, я скорее страшусь подумать, что вечное умирание сделает с искуплением. Кажется, это на редкость зловещий союз.

Искупитель просто кивнул; Сирдомину подумалось, что бог только об этом и размышляет. Будущее кажется предопределенным, гибель неизбежна, а то, что будет потом, явно не станет благом.

Он потер лицо и смутно рассердился на собственную слабость. Он здесь, отделенный от тела, от настоящей плоти и костей, но даже дух чувствует изнеможение. И все же… «И все же я встану. Буду сражаться. Сделаю все, на что способен. Буду защищать бога, которому решил не поклоняться, от женщины, которая некогда мечтала слиться с ним. Она и сейчас об этом мечтает — вот только цель другая, страшная». Он прищурился, отыскивая ее, силуэт, почти неразличимый под пологом низких свинцовых облаков.

Через мгновение капли дождя застучали по шлему, запятнали руки. Он поднял одну руку и увидел, что капли черные, густые, тягучие.

Небо изливалось келиком.

Она подняла голову и расстояние между ними, казалось, пропало. Глаза пылали огнем, и огонь медленно, зловеще пульсировал.

«О боги…»

* * *

Гадробийские Холмы показались впереди, истертые, похожие на челюсть беззубого старца. Загородили северный окоём. Каллор остановился, изучая их. Конец треклятой равнине, бессмысленным просторам трав. И там, на северо-западе, где кончаются холмы, лежит город.

Он еще не виден. Но скоро…

Храм может быть скромным, престол внутри него — жалким на вид, дурно сделанным. Образом банального порока. Увечный дурак, некогда звавшийся Мунагом, станет дергаться перед ним, кланяться — Верховный Жрец Ничтожества, Пророк Неудачи — поистине многозначительная сцена. Тут любой король задумается. Каллор позволил себе слабую улыбку. Да, он достоин такого поклонения, и если удастся вырвать тело и душу калеки из хватки Падшего, пусть так и будет.

Храм — его владения, дюжина согбенных, уродливых жрецов и жриц — его свита, а снующая снаружи толпа, объединенная только хроническим невезением — его подданные. Это, решил Каллор, станет началом бессмертной империи.

Терпение… не стоит пытаться отрывать поклонников от Скованного Бога. Нет особенной нужды. Боги уже собрались, чтобы сокрушить Увечного глупца. Раз и навсегда. Каллору не кажется, что на этот раз они проиграют. Конечно, нет сомнения: у Падшего в гнилом рукаве припасено немало фокусов, и главный среди них — растущая сила культа, питающегося нищетой и страданиями, условиями жизни человечества с начала времен и до их конца.

Каллор хмыкнул. — Ах, к чертям терпение. Верховный Король заберет трон. А потом начнет… переговоры.

Он не дипломат; он не хочет проявлять дипломатическую увертливость даже перед лицом бога. Будут условия — некоторые неприемлемые, достаточные, чтобы жуткий урод задохнулся своим же дымом. Тем хуже для него.

Еще один трон. Но последний всегда ценнее предыдущих, потерянных.

Он двинулся вперед. Сапоги сносились до дыр. Пыль забила все морщинки на лице, поры на носу и лбе. Глаза стали щелками. Мир вцепился в него когтями, и всё же он пробивается. Всегда пробивался. И дальше будет.

Еще один трон. В Даруджистане.

* * *

На гребне холма Карса соскользнул с Ущерба, не спеша потянулся, расправил плечи. В последнее время он много думает, и больше всего о своем народе, гордых и наивных Теблорах. О вечной осаде, которую ведет против них окружающий мир, место цинизма, место, в котором любая серая тень пронизана жестокостью. Неужели он действительно желает вывести народ в такое место? Даже ради того, чтобы подвести поэтический итог всем делам цивилизации?

Он ведь имел возможность наблюдать ядовитое действие безмерных побед, когда жил в Летерасе. Завоеватели — Тисте Эдур бродили потерянные, ошеломленные. Успех сделал бесполезными все прошлые достижения. Император, не умеющий править даже самим собой. Увечный Бог, пожелавший, чтобы Карса взял тот меч. В таким оружием в руках он смог бы вывести воинов с гор, обрушить гибель на все сущее. И стать живым воплощением страдания, столь любезного Падшему.

Он даже не испытал искушения. Снова и снова Увечный Бог приближался к Карсе и показывал, что плохо его понимает. Все его дары были предложениями стать сломанным. «Но меня не сломать». Эта истина, столь простая, столь прямая, казалась Увечному незримой силой, и каждый раз он сталкивался с ней удивляясь и поражаясь. Каждый раз его отбрасывало.

Разумеется, Карса знает, что такое упрямство. Он знает, как превратить эту черту в прочные доспехи, хотя часто она порождает всего лишь непроходимую глупость. Теперь он желает изменить мир, мир станет сопротивляться, но он не отступится от желания. Семар Дев может назвать его «упрямым», и в ее устах слово это звучит как «глупый». Как и Увечный Бог, ведьма плохо понимает Карсу.

А сам он слишком хорошо ее понимает. — Ты не хочешь ехать за моей спиной, — сказал он ей, устало присевшей на камень, — потому что видишь в этом какое-то подчинение. Если нужно броситься в поток, ты должна принять решение самостоятельно. Однако поторопись.

— Вот как, значит?

— Что именно?

— Не знаю, — ответила Семар. — Ничего я не знаю. Меня выследил некий давно позабытый бог войны. Почему? Какой смысл я должна из этого извлечь?

— Ты ведьма. Ты пробуждаешь духов. Они чуют тебя так же легко, как ты их.

— И что?

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему, Семар Дев, ты решила стать ведьмой?

— А… но какая разница?

Он ждал.

— Я была… любопытной. К тому же, если ты увидишь, что мир полон сил — и мало кто из людей замечает или даже задумывается о них — неужели тебе не захочется изучить их? Проследить схемы, увидеть сеть мироздания? Это похоже на создание механизма, на радость от переделки вещей.

Он хмыкнул. — Так ты была любопытной. Скажи, ты разговариваешь с духами, ты призываешь их, а они немедленно являются… как думаешь, почему они являются? Потому что они, как и ты, любопытничают.

Семар скрестила руки на груди: — Ты пытаешься доказать, что я придаю смысл тому, в чем нет особого смысла. Медведь унюхал меня и пришел поглядеть.

Он пожал плечами: — Такое бывает.

— Неубедительно.

— Да, — улыбнулся он, — ты поистине дочь мира сего, Семар Дев.

— И что это должно означать?

Он повернулся к Ущербу, похлопал зверя по пыльной спине. — Тисте Эдур пали. Они были не особенно усердными. Они оставили на месте цинизм, они думали, что смогут пользоваться им, что они сильнее. Но цинизм сделал их силу пустой. — Он оглянулся на нее. — То, что было силой, стало похвальбой.

Она непонимающе покачала головой.

Скиталец подошел к ним. На лице было написана какая-то жесткость. Заметив это непонятное изменение, Карса чуть сузил глаза, но тут же отвернулся со скучающим видом.

— Может быть, медведь приходил тебя предупредить, — сказал он Семар Дев.

— Насчет чего?

— Ну как же? Насчет войны.

— Какой войны?!

Крик заставил Ущерба заплясать. Карса покрепче ухватил коня за жесткую гриву. Успокоил и влез на спину. — Ну, думаю, той, что вскоре начнется.

Ведьма бросила взгляд на Скитальца и, кажется, впервые заметила происходящие с ним перемены.

Карса следил, как она подскакивает к нему: — Что такое? Что случилось? О какой войне он толкует?

— Нужно идти, — сказал Скиталец и двинулся с холма.

Она могла бы зарыдать. Могла бы закричать. Она промолчала, и Карса кивнул своим мыслям. Протянул руку: — Этот поток, — прошептал он, — вызван им, не нами. Езжай со мной, Ведьма — ты не уронишь своего достоинства.

— Неужели?

— Точно.

Она помедлила, подошла ближе и вцепилась в протянутую руку.

Когда Семар уселась за спиной, Карса извернулся, чтобы бросить на нее взгляд. Ухмыльнулся: — Не ври. Так гораздо приятнее, правда ведь?

— Карса, что произошло со Скитальцем?

Он потянул за уздечку и снова поглядел вперед. — Тени жестоки, — сказал он.

* * *

Дич заставил себя открыть то, что считал глазом. Своим глазом. Драконус стоял над слепым Анди, Кедаспелой, согнувшись, ухватив визжащее существо за жилистую шею. — Проклятый идиот! Так работать не будет, неужели не видишь сам?

Кедаспела мог лишь сипеть в ответ.

Драконус еще посверкал очами — и бросил мужчину назад, на груду тел.

Дич сумел издать хриплый смех.

Пронзая взором Дича, Драконус сказал: — Он пытается создать здесь треклятого бога!

— И тот заговорит моим голосом, — отозвался Дич.

— Нет, так не будет. Не попадайся в его ловушку, маг. В этом месте ничего нельзя создавать…

— Какая разница? Мы все помрем. Пусть бог откроет глаза. Моргнет раз-другой, потом закричит… — он снова засмеялся, — и первый крик станет последним. Рождение и смерть, ничего посередине. Что может быть трагичнее, Драконус? Во всей вселенной?

— Драгнипур, — отозвался Драконус, — вовсе не чрево. Кедаспела, это должна была быть клетка. Чтобы удержать Тьму внутри и Хаос снаружи. Последний отчаянный барьер — вот всё, что мы можем предложить. Врата, отринувшие блуждания, должны найти дом, беглец — крепость, даже сотворенную из плоти и костей. Твой рисунок, Кедаспела, должен был отвергать Хаос — одну из противоположных сил. Мы же условились…

— Не сработает! — Слепой Тисте Анди раздавленным червяком извивался у ног Драконуса. — Не сработает, Драконус… мы были глупцами, идиотами. Мы думали в безумии в безумии в безумии… дайте мне дитя, мое чудное создание… дайте мне…

— Кедаспела! Рисунок, и всё! Просто рисунок, чтоб тебя!

— Неудача. Распад. Неудачный распад, падение в пропасть. Неудача неудача неудача. Мы погибнем мы погибнем мы поги…

Дич слышал грохот марширующих армий: шаги как удары грома, копья и знамена колышутся словно целый континент тростников, ветер свистит между стеблей. Боевые кличи вырываются из множества ртов, все разные, создавая битву звуков, какофонию, шум яростного безумия. Такого ужасного звука он еще не слышал — ни одна смертная армия не смогла бы навести на душу такой трепет. А выше ярилось небо, ядовито — ртутное, кипящее, пронизанное ослепительными сполохами — надвигающееся разрушение, все ближе — когда наконец оно ударит… «армия пойдет в атаку. Набросится на нас».

Дич огляделся единственным глазом, убедившись лишь, что глаз закрыт, залит слизью, что, возможно, у него вовсе нет глаза, что он видит рисунком, чернилами на веке. «Глаз божий? Глаз рисунка? Почему же я всё вижу?»

Драконус тоже глядел на ряды наступающих, на миг позабыв скорчившегося у ног художника.

Что за дерзкая решительность, что за геройская поза! Такие следует запечатлевать в нетленной бронзе. Героизм нуждается в зеленых пятнах медянки, свидетельстве столетий, протекших с момента, когда такие благородные силы еще жили в мире — в любом мире, каком угодно мире. Неважно. Детали несущественны. Статуи прославляют потерянный век величия, оставшиеся за спиной добродетели.

Цивилизации вначале убеждаются, что герои умерли, и потом почитают их. Благородство принадлежит мертвым, не живущим. Все это знают. Все привыкли жить в век падения, в век греха. Расточая наследство — так поступают люди с тем, что получили незаслуженно.

Он посмотрел на Драконуса, и мужчина этот вдруг потемнел, стал каким-то размытым, неотчетливым. Дич вздохнул, и в следующий миг Драконус стал таким же, каким был всегда.

Так мало осталось от разума, от того, что можно назвать собой. Мгновения ясности выпадают все реже. Какая ирония: его преследуют только чтобы найти лишенным разума.

Драконус вдруг склонился над ним: — Дич, слушай. Он сделал тебя узлом — ты должен быть глазами бога… нет, мозгом. Твой рисунок, то, что на коже…

Дич хмыкнул. Ему стало смешно. — Каждая душа начинается с единого слова. Он написал это слово на мне. Тождество — лишь рисунок. Начальная форма. Мир — жизнь и опыт — это Кедаспела, выводящий и выводящий подробности. Но кто в конце жизни вспоминает первое слово?

— В твоих силах сломать схему, Дич. Держись за часть себя, держись крепко… тебе это будет нужно…

— Нет, ТЕБЕ это будет нужно, Драконус.

— Тут не должно быть никаких детей — богов. Не в таком кошмаре — неужели не ясно? Он будет ужасной, изломанной тварью. Кедаспела сошел с ума…

— Да, — согласился Дич. — Как не повезло. Сошел с ума. Плохое начало.

— Держись, Дич.

— Просто слово.

Драконус поглядел в нарисованный глаз. Встал, подбирая цепь, и вышел из ограниченного поля зрения Дича.

Кедаспела подполз ближе. — Он желает лишь спастись, спастись, спастись. Но ты но ты ты узел, узел. Туго затянутый! Никто не уйдет. Никто не уйдет. Никто. Держись и таись, держись и таись, пока он не очнется, а он ведь очнется. Очнется. Мой ребенок. Слово, ты видишь, слово есть слово есть слово. Слово это — «убивай».

Дич улыбнулся. Да, он сам понял. Уже понял.

— Жди, милый узел, жди и жди и жди. Все обретет смысл. Все. Обещаю и обещаю и еще раз обещаю — ибо я видел грядущее. Я знаю что грядет. Знаю все планы. Ее брат умер а он не должен был не должен был нет, он не должен был так делать. Я сделал всё ради нее ради нее нее. Только ради нее.

Узел, я сделал это ради нее.

«Убивай», — подумал Дич. — «Убивай. Да, понимаю. Понимаю. Убивай ради нее. Убивай». И он осознал, что слово, да, само слово умеет улыбаться.

Даже под дождем пепла.

* * *

Под россыпью звезд Чудная Наперстянка стояла на обочине, смотрела на приближающуюся карету. Даже в полутьме было заметно, что починка произведена кое-как. Все стыки скрипели и дрожали. Гланно Тряп сидел на своем облучке, широко расставив забинтованные ноги; лошади мотали головами, прижимая уши и выпучив глаза.

Слева от кареты шли Маппо и Грантл, справа Рекканто Илк, братья Бревно и Картограф. Мастер Квел, очевидно, сидел внутри.

Финт что-то пробормотала и встала на ноги. — Проснись, Полуша. Они уже здесь.

Со стороны городка, оказавшегося уже в половине лиги от них, не видно было ни проблеска света.

Наперстянка подошла к Грантлу. — Что там творится?

Он покачал головой: — Тебе лучше не знать, Ведьма. Правду говорю.

— И зачем вообще Джагут женился? — спросил Илк. Лицо его было бледнее луны. — Боги подлые, это был самый протрясающий, запугающий скандрал, какой я видел. В самый разгар упрахнули!

— Упорхнули? — удивилась Финт. — Да карета еле ползет, Илк.

— Ничего нет нервозапрягательнее, чем спасать свою жизнь на скорости улитки. Скажу тебе, если бы не протрекция Мастера, от нас остались бы клочки волосьев и куски мяса. Как от всех в городе.

Наперстянка вздрогнула и сделала знак, защищающий от зла.

Мастер Квел вылез из кареты, с трудом открыв сломанную дверь. Он был покрыт потом. — Что за несчастный мир, — вздохнул маг.

— Я думал, мы на острове, — нахмурился Джула.

— Назад в море? — спросила Квела ведьма.

— Никаких шансов. Карета не продержится. Нужно найти место более цивилизованное и заняться ремонтом.

Он ушел в сторону в поисках уединенного места, где можно опорожнить мочевой пузырь. Или хотя бы попытаться, со стонами и вздохами (он никогда не уходил слишком далеко). — Вам нужен практик Высшего Денала, — крикнула она вслед.

— Верные слова, Ведьма, верные…

Картограф где-то нашел палку и чертил узоры в дорожной пыли, шагах в двенадцати от остальных. Чудная Наперстянка покосилась на него. — Что оно делает?

Ни у кого не нашлось ответа.

После долгой паузы Полнейшая Терпимость сказала: — Что — то крови хочется. А вам, девочки?

От таких слов все мигом очнулись — но Наперстянка поняла это не сразу, пришлось сражаться с собственной паникой. Треклятая толстуха содрогалась от хохота. Наперстянке захотелось вонзить нож в один из слезящихся глаз; она сомневалась, что кто-то станет ее останавливать.

Вновь показался Мастер Квел. — Что такого смешного, Полуша? Ладно, забудь. — Он обвел всех беспокойным взглядом, походя на человека, случайно проглотившего пробку. — Ночь воняет. Никто не заметил? Я подумывал о Рашане, но теперь не уверен…

— Всего лишь доставьте меня в порт, — предложил Маппо. — Дальше сам путь отыщу.

Квел покосился на Трелля. — Мы доставим тебя куда следует.

— Риск…

— Причина того, что мы так много берем. Ох, даже не заговаривай, не думай разорвать контракт — мы воспримем это как тягчайшее оскорбление, как пятно на добром имени. Мы вывезем тебя отсюда, Трелл, даже если придется скакать на одном колесе и трехногой лошади.

Картограф подошел к ним. — Если вам угодно, — начал он с улыбкой столь дьявольской, что Наперстянка не решилась бы ее описать, страшась сойти с ума, — я уже обрисовал путь спасения.

— Прости, не заметил, — сказал Квел.

— Он говорит буквально, — указала Наперстянка на дорогу.

Все, с Квелом во главе, пошли изучать царапины на белой пыли.

— Что это, во имя Худа?

— Разумеется, карта.

— Какая карта?

— Будущего путешествия.

Рекканто Илк прищурился, созерцая плоды усилий, и покачал головой: — Не могу даже разглядеть, где наш остров. Дурацкая карта, Картограф. — Он распрямил спину и поглядел на спутников. — Вот что значит связываться с мертвецом. Клянусь, первое, что мертвец теряет — здравый смысл. Почему бы?

Братья казались задумчивыми, словно они вырабатывали возможные ответы. Но затем поглядели друг на друга и расплылись в улыбках. Амба фыркнул и утер тылом ладони сопли с верхней губы.

— С ума сойти, — прошептала Наперстянка.

Квел спросил: — Картограф, ты нам какие-то врата нарисовал?

— Да, хотя без чар. У меня нет силы. А у вас есть.

— Может быть, — задумчиво протянул Квел. — Но я ничего не узнаю на рисунке. Это заставляет нервничать.

Картограф обошел рисунок и указал костлявым пальцем на дальний край: — Видите прямую, широкую борозду? Все прочие впадают в этот путь, в нужный нам путь. Лучшая карта показывает верное направление. Лучшие карты ведут вас к желанной уели.

Рекканто Илк озадаченно чесал голову. — Но разве не все карты такие? О чем ты бестолкуешь?

— Не все карты, — поправил Картограф, покачивая головой (ничего не бывает более торжественного, подумала Наперстянка, нежели качание головы мертвеца). — Объективное отражение — лишь одна часть картографии, и притом не самая важная часть.

— Как скажешь, — отозвался Квел. — Но мне не по себе.

— У вас мало выбора, Колдун. Повозка сломана. Супружеские споры выходят далеко за границы городка, скоро они охватят весь остров сполохами разноречивых воспоминаний кто-что-сказал.

— Он умнее, чем был раньше, — заметила Финт.

— Точно, — поддакнул Илк.

— Я собрал свое «я». — Картограф снова улыбнулся. Все попятились.

— Как так получилось, — спросил Квел, — что раньше ты не выказывал особенных талантов?

Труп приосанился. — В путешествии я выказал множество талантов, и каждый в соответствии с ситуацией. Неужели вы забыли кокосы?

Финт закатила глаза: — Как бы мы могли забыть кокосы?!

— К тому же, — подытожил Картограф, — как незваный гость, я стараюсь внести свой вклад в предприятие. — Ободранная рука указала на схему в пыли. — Вложите в это силу, Мастер Квел, и тронемся в путь.

— Туда, где сможем остановиться на время?

Картограф пожал плечами: — Не могу предсказать все ожидающие нас ситуации. Только то, что в общем и целом они будут не особенно угрожающими.

Квелу, казалось, снова нужно было пописать. Вместо этого он повернулся к карете: — Все на борт. Чудная, ты снова со мной. Как и ты, Маппо. — Он помедлил. — Остальные готовьтесь.

— К чему? — спросил Грантл.

— Ко всему, разумеется.

Рекканто, вышагивая на негнущихся ногах, похлопал здоровяка по спине: — Не беспокойсь, друг, ты мало — помалу привыкнешь. Если раньше не помрешь.

Картограф принес веревки. — Кто будет так любезен привязать меня к колесу?

* * *

Ночь простерлась над Обжитой Равниной. Однако звезды великого купола небес светят тускло и мутно, как бы не желая обнажать острия лучей перед странно тяжелой тьмой. Этой ночью не воют койоты. Ослепшие волки бегут в бесформенном ужасе, и сердца некоторых разорвутся на бегу.

К югу от западной гряды Гадробийских холмов одинокая закованная в кольчугу фигура замедляет шаги, увидев наконец слабое сияние — вечно стучащее сердце великого, легендарного города.

Даруджистан.

В трех лигах на запад от него трое странников смотрят на то же сияние, и в глазах одного — спутники их не видят — разлился такой ужас, такое отвращение, что душа более слабая уже погибла бы. Рука в боевой перчатке то и дело касается кожаной рукояти меча.

Он говорит себе, что свершенная месть равна возвращению покоя. Но даже он сам не верит в это. За границей ожидающего его города будущее стало пустотой, бездной — и он верит сейчас, что никогда не увидит его, не падет в бездну.

Но, при всем кипении воли и силы разбросанных по равнине странников, не они стали причиной густой, ощутимой тишины.

Менее чем в лиге впереди троицы семь Гончих разбежались вдоль гребня холмов, зловещие глаза устремлены на сияние города.

Звери наделены способностью уловить стук кроличьего сердца за половину лиги; они отлично слышат двенадцать призывных ударов колокола, означающих наступление полуночи.

И тут же семь Псов поднимают большие головы и воют.

Звезды содрогаются, сжимаются сверкающими точками. Верховный Король замирает с поднятой ногой; древняя, упрямая кровь в венах и артериях внезапно обращается в лед. Ибо, в первый раз за весь путь, Каллор познал мгновение страха.

Длинная голова Ущерба вздергивается, животное переступает ногами. Сидящая на коне Семар Дев отчаянно вцепляется руками в Карсу, чтобы не упасть на землю, и чувствует, как напряглись мускулы могучего воина.

Впереди Скиталец замирает, ссутулившись, словно все семь воющих зверей уже бросились ему на спину. Затем вздрагивает и продолжает путь.

На углу ворот, обращенных к южной равнине, похожий на жабу демон поднимает голову. Напрягаются заостренные уши.

Потом вой постепенно затихает, и демон успокаивается.

Хотя он уже может ощутить содрогание самой земли, дрожь в костях. Стук тяжелых лап по далекой почве.

Все ближе и ближе.

В городе за спиной Чилбеса звонко отбивает колокол. Очередной фестиваль почти окончен. Последний день во имя Геддероны. Последняя ночь, завершение бездумного праздника.

Танцуйте, танцуйте.

Ведь, как знает каждый, всё, что видим мы вокруг себя, будет длиться вечно.

Глава 21

Мой друг, зачем ты в этом месте

тропа усыпана головками цветов

их сок блестит в холодном лунном свете

слезами по утраченному дню

я видел, как оса ударилась в лицо

сребристой сети, и свалился паучок

летунья же повисла над тропой

ты можешь лишь мечтать, что паутину

она прорвала, упорхнув как ветерок

следа не оставляя злобной твари

за листьями сокрылась, а охотник

кружит и слушает, но ничего —

молюсь я — не находит

мой друг, зачем лицо твое застыло

навеки разучившись улыбаться

под лунным светом, павшим на тропу

запятнанным, холодным серебром

взгляни назад, на день, что был потерян

взгляни вперед, на ночь… всё смущено

качается пустая паутина

и ветер стонет жалобу разлуки.

«Песня старому другу», Рыбак

Восторг возносит нас, а горе, уж будьте уверены, подавляет. Представьте лесоруба, вставшего лицом к чаще с топором в руках. Еще миг — и он двинется вперед. А теперь представьте первую линию деревьев, крепко держащихся корнями за землю, но беспомощных перед человеком. Не ускорят бег соки, струящиеся по корням, не забьются в страхе согретые солнцем листья. Мир не изменит свойств своих. Что же можно поделать? Ничего нельзя, ясное дело. Лесоруб машет топором, быстрым как молния и прекрасно-равнодушным, и не слышит жалобного хора.

Что это, нелепая выдумка? Для некоторых — вероятно, для многих — так и есть. Но помните: сочувствие — не игра.

Повернем же время. Сумрак уже наступает, но еще слабо и почти незаметно. Одинокий всадник встал на гребне, озирая лагерь рудокопов. Солнце еще светит. Пыль волнуется, пронизанная золотом. Ничто и не думает успокаиваться. В затененной яме снуют фигурки рабочих.

Его тоже увидели. Старик спешит подняться по тропе. Вестник бежит к главному зданию, раскорячившемуся между отвалов.

Началось.

— Новый гость? Пришел за мальчишкой? Да что такого в проклятом сосунке? — Но Горласу Видикасу не интересен был ответ, да и вестник не смог бы ничего объяснить, ибо был тут же послан за мастером. Горлас встал, натянул плащ, прихватил перчатки тонкой оленьей кожи и вышел. Представляется возможность насладиться, убив еще одного дурака? Он надеется, что так оно и есть.

Это не тот старый помпезный ублюдок Коль? Было бы идеально. Кто знает, вдруг призрак госпожи Симтали пробудится от последнего его хрипа, завоет, выражая радость перед свершившейся местью, перед закономерным завершением истории предательства, омрачившего ее последний праздник. Разумеется, это скорее дело Ханута Орра и Шардена Лима, но Горлас рад будет подобрать нежданно свалившиеся дивиденды, плату за расправу над старыми заговорщиками.

Смерть Коля также освободит кресло в Совете. Горлас улыбался, размышляя об этом, стуча подошвами по деревянным ступеням лестницы. Скромный Малый предложит свою цену, и перед дарами торговца благодарность Ханута и Шардена явно покажется сборами из нищенской кружки. Его вдруг посетило странное видение: пять — шесть нищих, бродяг и еще того хуже собрались в заброшенном доме, сгрудились на сыром полу вокруг убогого угощения — кусков мякинного хлеба, заплесневелого сыра. Он навис над ними, словно незримый дух… и ощутил, что круг не замкнут. «Кого-то не хватает. Кого же?»

Он одернул себя, прогоняя видение, и понял, что стоит на площадке лестницы, держась рукой за перила. В последний миг, когда рвалась пригрезившаяся ему сцена, он подумал, будто заметил еще кое-что… труп под густыми ветвями деревьев?.. лицо, обернувшееся, чтобы встретить его взгляд?.. но все уже пропало.

У Горласа вдруг пересохло во рту. Видение послано кем-то из богов или духов? Ну, если так, то он или они плохо старались — Горлас ничего не понял, не уловил смысла.

Он натянул перчатки и продолжил подъем, вновь оказавшись под лучами благословенного солнца. Все окрасилось золотым. Никогда ему не понять бедняков, их глупость, отсутствие дерзания, леность. Столь многое лежит в пределах досягаемости — неужели они не видят? Да как смеют они жаловаться, гнусить, кидать завистливые взоры, когда он просто идет и берет все, что захочет? Пусть падут на обочину дороги, пусть дергаются под ногами. Он идет туда, куда желает, и если придется растолкать их или раздавить — будет именно так.

Да, он мог бы родиться в грязной канаве — и все равно оказался бы там, где пребывает сегодня. Он по самой природе своей побеждает и выигрывает. Пусть дураки завидуют и жалуются. Тяжкий труд, дисциплина, решимость схватить удачу, едва она пролетит мимо — вот чего не хватает таким людям. А вот энергии для жалоб у них вечно в избытке. Жалость к себе — напрасная трата энергии. Она, словно кислота, разъедает стенки своего сосуда.

Обогнув холмик, он увидел ожидавшего его человека. Это был не Коль. Но и незнакомцем его не назовешь, внезапно осознал Горлас. «Боги, может ли такое быть? Опонны, вы благословили меня? Господин, подтяни его поближе. Госпожа, подтолкни меня посильнее!»

Молодой человек (ну, они вообще-то были одного возраста, но не на взгляд Горласа) увидел его, не спеша спешился, обошел коня и встал посреди тропинки.

— Неужели она так глупа, что послала тебя сюда?

— Как, ты знаешь меня?

Горлас улыбнулся: — Я видел тебя лишь однажды, несколько дней назад. С другой стороны улицы. Знаешь, у тебя был виноватый вид. Ты выглядел как трус. Как там твое имя? Хочу знать твое имя, чтобы в точности рассказать ей о произошедшем. Но сначала избавлюсь от тебя и… твоего тела.

Мужчина стоял опустив руки. — Я здесь не ради Чаллисы, — произнес он.

— Думаешь, это твоя идея? Чудно. Но должен сказать… я хорошо ее узнал, гораздо лучше тебя. Она поработала над тобой, забила голову — она считай что за руку тебя привела. Но ты такой тупой, что не понимаешь. Конечно, слишком умный ей был не нужен — слишком умный понял бы ее злобные планы и ушел. Или убежал.

Мужчина слегка склонил голову. — К чему всё это, Горлас Видикас?

Горлас вздохнул, оглянулся на мастера — тот стоял и внимательно слушал — «да, что-то нужно будет с ним сделать» — и снова посмотрел на противника. — Раз уж ты такой трус, что не называешь имя, придется мне срезать с тебя лицо и принести ей, в доказательство. Поглядите-ка! Ты даже меч не взял! Мастер, рапира Муриллио еще у нас? Забыл спросить: ты ее отослал с телом?

— Не помню, господин. Пойти поискать?

— Да, найди какой-нибудь меч. Любой сойдет. Вряд ли этот вообще знает, как им орудовать. И поспеши, иначе мы потеряем свет и толпа внизу устанет ждать. — Он улыбнулся мужчине: — Они стали кровожадными. Моя вина…

— Да, насчет Муриллио…

— Ах, вот зачем ты пришел? Дуэль была честная. Он просто не совладал с моим мастерством.

— Где мальчик?

— Что, ты за ним? Трудно поверить. Кто этот мальчик — потерянный принц или еще круче? Но это уже неважно.

— Неважно?

— Да. Боюсь, он умер.

— Понимаю.

— Все еще интересно? Увы, это уже не важно. Ты все равно останешься. Подозреваю, ты уже готов сбежать, но, уверяю, я порублю тебя, не успеешь вскочить на коня. Отличный конь. Рад буду забрать в свои конюшни. Скажи, ты дерешься на дуэли еще лучше Муриллио? Должен. Иначе ничего не выйдет.

Мастер успел пройти половину лестницы, он выкрикнул приказ на ходу и вверх уже спешил какой-то парень, принесший меч — не рапиру Муриллио, но найденный в одной из шахт. Тонкий, заостренный на конце и малость погнутый. Железо, как-никак, хотя лезвие покрыто толстой патиной, а края зазубрены. Рукоять — как увидел Горлас, когда пыхтящий мастер вернулся и передал оружие — даже не обернута.

— Извини за плохой захват, — сказал он. — Но ты сам должен был приготовиться.

— Каково это, — спросил молодой человек, — убивать старика?

— Честная дуэль…

— Вы согласились биться до смерти? Сомневаюсь, Видикас.

— Мне не нравится, когда так небрежно произносят фамильное имя — особенно такой трус, как ты, не назвавший себя.

— Ну, жена зовет тебя Бесполезным. Если предпочитаешь…

Горлас швырнул меч к ногам молодого человека; он лязгнул, подняв золотистую пыль. — К оружию, — прохрипел он. — До смерти.

Мужчина не стал поднимать меч. Он стоял как и раньше, лишь немного пошевелил головой.

— Ты поистине трус, — сказал,вытягивая рапиру, Горлас. — Трусы не заслуживают благородного обращения, так что отбросим условности…

— Я ждал, когда ты сам скажешь.

* * *

Мастер, вставший неподалеку от них, ощущал боль в груди. Он задыхался и облизывал пересохшие губы. Пожилой человек всего на миг опустил глаза… и сцена перед ним совершенно изменилась.

Горлас Видикас тяжело упал лицом вниз. Рапира вывалилась из руки и застряла в придорожной траве. Взлетела и медленно осела пыль.

Незнакомец (разве он пошевелился? мастер не был уверен) поглядел на него и сказал: — Вы слышали, как он отверг правила дуэли, не так ли?

Мастер кивнул.

— И, если хорошенько вспомнить, уважаемый господин — слышали ли вы, чтобы я бросал формальный вызов?

— Ну, я как раз был на полпути вниз…

— Но, уверен я, не за пределами слышимости.

— О, да. Или вы шептали.

— Подумайте еще. Горлас бахвалился без перерыва — я не смог бы даже словечка вставить.

— Тоже верно.

— Мы пришли к соглашению?

— Не могу ничего решить, — заявил мастер. — Я ж работал на этого человека.

— Ну, он теперь вряд ли потребует у вас отчета.

— Гм. Подозреваю, что так.

Пришелец пожал плечами: — Так делайте что сочтете нужным. — Тут он поглядел в яму. — Кажется, они готовы отпраздновать событие.

— Еще не решили.

— Не решили?

— Не уверены, что придущий на смену Видикасу, будет лучше. Вот так.

— Вероятно, они успели понять, что все хозяева одинаковы.

Мастер кивнул: — Не думаю, что вы из благородных.

— Да уж нет.

— Да, вы ближе к тем, что внизу. Или ко мне.

— Полагаю. — Мужчина подошел к трупу Горласа Видикаса, наклонился и перевернул на спину. Мастер увидел в груди рукояти двух глубоко вонзившихся ножей.

И решил облизнуть губы еще раз. Пыль почему-то показалась слаще. — Понимайте что-нибудь в законах насчет наследования, а?

— Простите?

— Вроде того, если я плачу ему долг…

— Без понятия. Хотя думаю… если вы просто затаитесь и будете поджидать, не придет ли кто-то за долгами, это никто не сможет назвать незаконным. Не так ли?

— Мне кажется правильным, — согласился мастер.

Мужчина вытащил ножи, вытер кровь о грязный, мятый плащ. — Он верно сказал насчет Харлло?

— Что? А. Точно. Малец пытался сбежать и был убит.

Мужчина вздохнул и выпрямился. — Вот дерьмо, Муриллио, — прошептал он. — Прости.

— Погодите… этот Харлло — чем он так важен? Я думал… — Мастер взмахнул рукой, указав на труп (очевидно, он имел в виду не только Горласа, но и человека, убитого ранее), — все эти смерти. Кто такой Харлло?

Незнакомец прошел к коню и прыгнул в седло. Натянул поводья… — Сам не уверен. Все так быстро началось… ну… — Он заколебался. — Это был мальчик, которого никто не любил.

Даже тертый и мятый жизнью мастер нервно моргнул. — Почти все такие кончают здесь. Почти все…

Мужчина глядел на него с коня.

Мастер удивился тому, что на лице незнакомца не видно торжества. Он вообще не понимал, что написано на его лице… но явно что-то не подходящее к ситуации.

Незнакомец развернул коня и поскакал по дороге. Назад, в город.

Мастер выкашлял сгусток вонючей мокроты, сделал шаг и метко сплюнул на лицо мертвого Видикаса. Затем повернулся: — Мне нужны три стражника и три самых быстрых лошади!

Посыльный заспешил. Из ямы донесся взрыв грубого хохота. Мастер хорошо понимал чувства рабочих. Кивнул сам себе: — А туды сюды, все равно выкачу им бочонок эля!

* * *

Резак ехал в сгущавшейся полутьме. Конь первым ощутил потерю воли, ведь всадник совсем перестал управлять им. Животное перешло с галопа на рысь, потом на шаг. Потом вообще встало на краю дороги, опустив голову к клочкам травы.

Резак поглядел на руки, а руки сами бросили поводья. Он начал рыдать. Он рыдал по Муриллио, по мальчику, которого так и не увидел. Но сильнее всего он плакал по себе самому.

«Приди ко мне, любимый».

Через недолгое время мимо прогрохотали трое всадников, даже не обратив на него внимания. Стук копыт долго не затихал; облачка пыли повисли, блестя в свете звезд.

* * *

Веназ — герой. Веназ послушно исполняет приказы; и если они влекут расправы и убийства, быть по сему. Ни вопросов, ни жалоб. Он вернулся наверх, исполнившись мрачного торжества. Еще один побег сорван, еще одно послание нарушителям доставлено. Но он любит делать все тщательно. Ему нужно убедиться.

Поэтому, подтвердив за собой привилегированный пост начальника кротов, он взял моток узловатой веревки и вернулся в тоннель. Не по приказу. Это зов души. К тому же, когда он вернется, принеся доказательства гибели Бейниска и Харлло, Горлас Видикас сможет его оценить и Веназ окажется в новой жизни. Хорошая работа — великая награда. Простые истины.

Затопивший часть Сундука поток уже успел стечь куда-то под землю, облегчив путь к трещине. Он дошел до провала и встал на колени, внимательно слушая — убеждаясь, что никто не выжил, никто не скребется в непроглядной черноте. Затем, удовлетворившись тишиной, сбросил с камня петлю веревки Бейниска и надел собственную. Кинул моток за край. До предела завернул фитиль фонаря и привязал его к ноге.

Начал осторожно спускаться.

Сломанные, окровавленные тела внизу. Их убили камни, не Веназ, он даже веревку не сам перерезал. Это сделал дурень Бейниск. Но Веназ сможет все приписать себе. Ничего плохого в том не будет.

Даже с отдыхом на каждом узле руки и ноги вскоре заболели. Он даже не обязан этого делать. Но, может быть, именно это и сделает его особенным в глазах Горласа Видикаса? Благородные ценят нечто особенное, таинственное. У них врожденные таланты и способности. Он должен показать Большому Человеку свои таланты.

Фонарь звякнул внизу; Веназ поглядел и различил в тусклом свете изломанные камни. Через несколько мгновений он и сам оказался на дне. Камни опасно зашевелились под ногами. Он отвязал фонарь и прибавил газ на две отметки. Круг света расширился.

Он увидел ноги Бейниска — потертые подошвы мокасин, залитые черным лодыжки (из обеих торчат сломанные кости). Кровь уже не течет — Бейниск мертвей мертвого.

Он подошел ближе, уставился в разбитое лицо. Удивился улыбке, застывшей на нем.

Затем Веназ присел. Он сможет забрать кошель Бейниска, а с ним все ценности мертвеца: крошечный нож с рукояткой слоновой кости, так нравившийся Веназу; с десяток медяков, плату за особые поручения; серебряк, которым Бейниск особенно дорожил, ведь на нем изображен город под какой-то радугой или огромной, во все небо, луной — монета, как рассказал кто-то, из Даруджистана, из древних времен Тиранов. Все сокровища перейдут Веназу.

Но кошеля не оказалось. Он перекатил тело, осмотрел кровавые лужицы. Нет кошеля. Даже завязочки нет.

Может, он отдал его Харлло. А может, потерял в проходах — Веназ его не заметил, но тщательно всё осмотрит на обратном пути.

А теперь пора найти второго, мальчишку, которого он ненавидит почти так же, как Бейниска. Он всегда смотрел так, будто умнее всех, настолько умнее, что простые люди вызывают жалость. Он легко улыбался и говорил приятные вещи. Ему было просто выглядеть вежливым и добродушным.

Веназ отошел от трупа. Чего-то не хватало… и не только тела Харлло. Еще миг — и он понял. Веревка. Она должна была упасть с треклятого утеса прямо на Бейниска. Веревка пропала — и Харлло с ней.

Он прошелся по расселине и через два десятка шагов достиг края, поняв, что находится на мостике из провалившегося камня. Расселина уходила на неизмеримую глубину. Воздух поднимался снизу, сухой и горячий. Испугавшись мысли, что стоит на чем-то, готовом в любой момент провалиться, Веназ поспешил в противоположном направлении.

Харлло, скорее всего, тяжело ранен. Должен быть. Если не… а может, он уже стоит внизу с веревкой и ждет Бейниска. Во рту у Веназа вдруг пересохло. Стал неосторожным. Это может плохо кончиться, точно. Нужно сначала догнать недоноска и прикончить. Мысль послала холодный трепет по всему телу — на деле он еще никого не убивал. Сможет ли? Придется. Надо же всё исправить.

Мостик пошел слегка наклонно, вверх; камни лежали непрочно, из трещин вырывались потоки свистящего воздуха. Он шагал осторожно, но под ногами все равно скрежетало. Еще пятнадцать шагов — и новый провал. Озадаченный Веназ подошел к краю. Он увидел вторую стену расселины, в свете фонаря разглядел в стене треугольный, круто изгибающийся пролаз.

Бейниск никогда не смог бы пройти здесь. Но Харлло мог и прошел — это единственный путь с мостика.

Веназ снова привязал фонарь и с трудом влез в кривой ход.

* * *

Сколько времени минуло? Давно ли он поднимается почти вертикально? Веназ уже не обращал внимания на подробности. Он оказался во тьме, в мире каменных стен — сухой ветер дует в бок, правая рука стонет от усталости. У него течет кровь. Он воняет потом. Он превратился в массу, покрытую ссадинами и порезами. Но тут трещина стала расширяться, под ногами оказались естественные неровные ступени, и он смог отдыхать на каждой благословенной площадке, успокаивая трепещущие мышцы. Лаз превратился во вполне проходимый «колодец». Он мог глубоко дышать. А потом — новая неудобная трещина, идущая перпендикулярно колодцу.

Веназ заколебался, но влез в нее, чтобы поглядеть, далеко ли она ведет — и тут же почуял запах почвы, слабый и затхлый. Еще немного — и оказался в горизонтальной выемке, засыпанной лесным опадом. За кружащими голову запахами — еще один, острый, свежий. Он разжег фонарь и вытянул перед собой. Увидел и услышал, как по каменной осыпи катятся голыши, утопая среди мертвых мхов и листьев.

Он поспешил к началу осыпи, поглядел вверх.

И увидел Харлло — всего лишь на расстоянии роста двенадцати человек. Мальчик распластался на камнях, делая слабые попытки ползти.

Да, он выследил мальца.

Веназ улыбнулся и быстро закрутил фонарь. Если Харлло поймет, что его нашли, он может пнуть ногой и пустить смертельную лавину — хотя, разумеется, сделав так, он погребет и себя самого. Харлло не дурак. Одно неверное движение — и погибнут оба. Настоящий риск будет тогда, когда мальчишка окажется наверху, выберется. Тогда он может стать опасен.

Ах, что за запахи! Чистый, свежий воздух. Тростники и грязь. Берег озера.

Веназ поразмыслил, потом еще. И выработал план. Отчаянный, рисковый. Но у него нет выбора. Так или иначе, Харлло услышит его карабканье. Ну и пусть.

Он засмеялся низко и гортанно — зная, что такой звук проползет над камнями, словно сотня змей, вольет ледяной яд в сердце Харлло. Засмеялся и захрипел: — ХАРРРЛЛО! НАШЕЛ ТЕБЯЯЯЯ!

И услышал ответный крик. Скорее писк раздавленного ногой щенка, скулеж нестерпимого ужаса. О, как хорошо!

Именно паника ему и нужна. Не такая, чтобы малец безумно задергался и полетел вниз, но такая, чтобы он выскочил и побежал в ночь. Чтобы бежал и бежал. Веназ бросил фонарь и полез кверху.

Осыпь измучила его. Они оба, словно червяки, ворочались среди пыльных глыб глинистого сланца. Отчаянное бегство, отчаянное преследование. Оба заперты в ловушке стучащих сердец, задыхающихся легких. Оба еле ворочают ногами, судорожно ползут. Крошечные обвалы заставляют их замирать, простирая ноги и руки, задерживая дыхание, зажмуриваясь.

Веназ его убьет. За все за это Харлло должен умереть. Теперь нет выбора, и Веназ обнаружил, что мысль о выдавливании жизни из мальца больше не пугает его. Руки вокруг цыплячьей шеи, лицо Харлло становится синим, потом серым. Выпавший язык, выпученные глаза — да, совсем не трудно.

Сверху вдруг зашуршало. Полился поток камешков. Веназ понял, что остался на склоне один. Харлло долез до поверхности и, слава богам, он бежит.

«Твоя ошибка, Харлло. Я тебя достал. Руки уже не горле.

Я тебя достал».

Не только они выбрались наружу. Послышались новые шорохи — из тайников, из мест укрытий, из уродливых гнезд. Невидимые среди потоков тьмы существа тенями скользили в ночь.

* * *

Зорди смотрела, как убийца, ее муж, покидает клетку лжи, которую она с ним с нелепой иронией продолжают звать домом. Едва затихли его резкие шаги, она вошла в сад и встала на краю каменного круга. Поглядела в небо — но луны еще не было, яркий блеск еще не заглушил голубые огни газового света.

В голове зашептал голос — тяжелый, размеренный голос. То, что он сказал, заставило забиться сердце спокойнее, принесло мир в разум. Сам его тон, сама размеренность — ужасное наследие смерти.

Она принесла из кухни единственный приличный нож и поднесла лезвие к запястью. Замерла в странной, зловещей позе.

В городе в этот же миг Газ вошел в переулок. Он желал найти кого-нибудь. Хоть кого. Убить, превратив в месиво. Сломать кости, выдавить глаза, содрать губы с острых обломков зубов. Предвкушение — сама по себе чудная игра. Не так ли?

В другом доме — наполовину жилище, наполовину мастерской — Тизерра обсушила вымытые руки. Все ее чувства вдруг взбунтовались, как бы порезанные битым стеклом. Она колебалась, она прислушивалась, слыша лишь свое дыхание, слабые звуки жизни, такой ужасающе хрупкой. Что-то началось. Она поняла, что напугана.

Тизерра поспешила к известному ей месту. Начала бешено нащупывать и вскоре добралась до тайника, в котором муженек спрятал драгоценные дары Синих Морантов.

Пусто.

Да, сказала она себе, муж у нее не дурак. Он умеет выживать. Самый главный его талант. Он обставит всех. Он ни разу не пересек опасной грани, не попал в игры Опоннов. Он берет то, что сможет. Он делает то, что умеет…

Она стояла, чувствуя себя беспомощной. Чувство совсем, совсем неприятное. Кажется, грядущая ночь растянется бесконечностью.

* * *

Дымка спустилась на нижний этаж и помедлила. Бард сидел на краю сцены и настраивал лиру. Дюкер за обычным своим столиком хмурился на кружку эля, охватив ее руками так крепко, словно душил суровую, непокорную судьбу.

Дергун… Дергун в тюрьме. Сциллара вышла несколькими звонами ранее и не вернулась. Баратол проводит в своей камере последнюю ночь — утром фургон повезет его на какие-то железные рудники.

Хватка лежит наверху с закрытыми глазами, дыхание ее едва заметно. Она, правду сказать, ушла. Вероятно, никогда не вернется.

Дымка натянула плащ. Никто не уделил ей и капли внимания.

Она вышла из бара.

* * *

С той поры, как прекрасная ужасная женщина его покинула — давно ли, дни, недели, годы, Чаур не знал — он сидел один, сжимая в руках копье, которое когда-то дал Резаку мертвец в маске, и качался из стороны в сторону. А потом ему захотелось уйти. Почему? Потому что снаружи без конца галдят чайки, и лодка повизгивает как крыса в кулаке, и шлепки воды зовут его отлить.

Еще нужно найти Барала. Его лицо всегда было добрым. Легко вспомнить. Лицо, похожее сразу на Ма и Па в одном лице, отчего вспомнить еще легче. Без Барала мир стал холодным. И мерзким, и всё непрочное, и всё липнет, хотя не нужно совсем.

Итак, он уронил копье, встал и вышел.

Найти Барала. Да, он знает, где его искать. Откуда знает, никто не может сказать. О чем он думает, никто не может вообразить. Как велика и глубока его любовь, никому неведомо.

* * *

Злоба стояла на улице, напротив адского имения, временного прибежища адской ее сестрицы, и раздумывала над следующим шагом — каждый ход мысли сопровождался постукиванием пальчика по ярко накрашенным, полным губам.

Но тут палец замер на середине пути. Она не спеша склонила голову к плечу. — Ох, — прошептала она. И снова: — Ох.

Ветер завыл вдалеке.

Но, конечно же, это совсем не ветер.

— Ох.

И как это повлияет на всё?

* * *

Стражник, в очередной раз презрев тупую ломоту в груди и уколы боли, пронзающей левую руку, вышел из двора казарм и начал обход, направляясь к Приозерному району и стене, отделяющей его от района Дару. Ночные убийства теперь происходили и по ту, и по эту сторону стены. Может быть, на этот раз ему улыбнется удача, он увидит что-то — кого-то — и все встанет на свои места. Может быть.

Он запросил помощи мага или некроманта, но увы — в таких дела колеса бюрократии скрипят неспешно. Чтобы ускорить их вращение, нужна гибель кого-то значительного. Но он не хочет ждать. Поиск убийцы стал для него личной «священной войной».

Ночь выдалась странно тихой, если учесть, что наступила кульминация Празднества Геддероны. Он говорил себе: почти все люди еще сидят в барах и тавернах. Но при этом замечал в любом встречном неестественное беспокойство. Все спешили пройти мимо с напряженными лицами. Где буйства? Где безумные танцы? «Рано еще», сказал он про себя. Однако слова показались плоскими, лишенными смысла.

Он слышал, как бушует буря на южных равнинах. Размеренный грохот грома, завывания ветра… он внушал себе, что поддался предощущению грядущей непогоды. Всего-то. «Пузырьки в воздухе», как говорится. Такое всегда бывает перед штормом.

Он ускорил шаг, морщась от тупой боли в груди, все еще ощущая прощальный поцелуй жены и руки детишек, тянувших его за пояс.

Он был человеком, который никогда не ищет сочувствия. Который делает лишь то, что должен. Подобные люди появляются в мире — в любом мире — лишь иногда, рефреном блаженной песни, мелодичным фрагментом, случайно расслышанным в буйной какофонии.

Представьте мир без таких вот душ.

Да, всё было бы ещё хуже.

* * *

Изрядное время простояв молча, в унылом созерцании стен запечатанного склепа, четверо скорбящих пошли назад, в «Гостиницу Феникса». Там Миза вскоре совершит печальное открытие — хотя, если подумать, оно удивит ее не так сильно, как можно было бы ожидать.

Но через пятьсот шагов Раллик Ном вдруг застыл на месте. — Должен покинуть вас, — сказал он остальным.

— Крюпп понимает.

И ассасин прищурился, глядя на коротышку с торжественно-невозмутимым лицом.

— Куда, — спросил Раллик, — это заведет, Крюпп?

— Грядущее, друг мой, всегда стоит отвернувшись, хотя и глядит на нас.

На этот нелепый, непонятный трюизм Коль хмыкнул: — Боги подлые. Крюпп…

Но Раллик уже успел отвернуться и уйти в устье поперечного переулка.

— Меня всю выворачивает, — простонал Миза.

Коль снова хмыкнул. — Идем. Мне нужно найти другую бутылку. И чтобы то, что в ней налито, действовало как следует.

Крюпп послал ему радостную улыбку. Неискреннюю? Надо признаться… да.

* * *

Себа Крафар, Мастер Гильдии Ассасинов, оглядел маленькую армию убийц. Тридцать один человек. Да, абсурдное сверхпревосходство — но даже такое число не вселяло в него ожидаемой полной уверенности. — Смехотворно, — пробурчал он сам себе. И сделал жест рукой.

Толпа разделилась на три группы; каждая поспешила в заданном направлении, чтобы подойти к цели в нужное время.

К утру в Совете освободится место. Залитое кровью, да — но разве такое случится в первый раз?

* * *

Шарден Лим видел перед собой блестящее будущее. Он наконец — то (если все пройдет по плану) выйдет из тени Ханута Орра. И затащит Видикаса в свою тень. Они ведь будут делить одну женщину, а в таких ситуациях не бывает долгого равновесия — особенно если учесть полнейшую бесполезность Горласа в деле ублажения Чаллисы. Итак, Горлас Видикас обнаружит, что счастье жены зависит не от него, а от друга, разделившего с ним удовольствие — от Лима. Когда появится первый ребенок, кто усомнится в отцовстве? Наследник из древнего рода, идеальная узурпация Дома Видикас.

Этой ночью он вышел один, запутанным маршрутом прошел к имению Видикаса и встал напротив входа, осматривая скромное, но отлично построенное здание. Построен скорее в гадробийском стиле. Квадратная угловая башня, более высокая, чем кажется, помещения внутри отданы пыли и паукам — почти такие же постройки можно увидеть там и тут в районе Гадроби и к востоку от города. Три стены покрывают лозы, выползшие из сада. Если бы эта башня была деревом, она была бы столетним мертвым деревом. Сгнившим изнутри. Первый резкий порыв ветра сломает его. Кровь гадробийцев среди благородных Домов — это помеха. Всегда так было, всегда так будет.

Когда Шарден завладеет имением, башня падет. По крови он чистый дарудж. Как и Чаллиса.

Он услышал, как лошади несутся на опасной скорости из нижней части города; еще мгновение — и показались трое всадников, натянули поводья перед воротами.

Шарден Лим нахмурился и поспешил подойти к ним.

Какие-то охранники из глубинки. Спешившись, они сконфуженно встали у ворот. Лошади покрыты пеной, машут головами, с губ капает слюна.

— Вы, трое, — крикнул Шарден. Они повернулись. — Я Советник Шарден Лим, я навещаю имение Видикаса. Если вы привезли послание Госпоже Чаллисе, передайте мне. — Подойдя поближе, он снисходительно улыбнулся. — Она женщина нежная — впускать перед ее очи трех потных мужчин не годится. Уверен, вы поняли…

— Извините, Советник, — сказал один из охранников, — но мы привезли дурные вести.

— О? Выкладывайте без промедления.

— Горлас Видикас, мертв, господин. Убит на дуэли сегодня вечером. Нам велели сначала ехать ко вдове, потом к Элдре — Железоторговцу. То есть следовало бы сначала ехать к нему, но Мастер настаивал. Как любезность. Как дань уважения.

Шарден Лим пялился на него. В голове мысли обгоняли друг дружку.

— И не дуэль вовсе, — прогудел другой охранник.

— Что такое? — воскликнул Шарден. — Ты, выйди вперед. Что ты сейчас сказал?

Мужчина явно был напуган, но все же показался на глаза советника, отвесил низкий поклон. — Он был злодейски убит, господин. Мастер говорит, что все законом, но мы видели своими глазами, господин. Два ножа…

— Два ножа? НОЖА? Ты уверен?

— Господин, всему виной другая дуэль. Это месть была. Убийство. Советник Горлас Видикас убил другого человека, а потом и этот показался. Два ножа как блеснут — вы даже не увидели бы их. Советник Видикас рухнул как подкошенный, господин. Сразу умер. Сразу.

— Как знакомо звучит, — сказал Шарден Лим. — Слушайте меня, вы трое. Один поедет в имение Орра и все передаст Советнику Хануту. Двое других, найдите себе на ночь хорошую гостиницу, велите хозяину угостить вас. Счет прислать в дом Советника Лима. Ну, давайте.

Последовал спор, кому куда ехать и в какой гостинице встретиться после выполнения задания. Потом охранники уехали.

Гром за юге стал сильнее. Он слышал ветер, хотя на улице было еще спокойно. Шарден Лим подошел к воротам, потянул за плетеный ремешок звонка в узкой нише. Ожидая прибытия сторожа, он думал, как лучше доставить плохую новость. Нужно придать лицу скорбное выражение. Что-то более пристойное, чем злобная ухмылка. Но ему никак не удается ее прогнать с губ.

Она теперь вдова. Уязвима. Наследников нет. Кузены и сомнительные родственники начнут подкопы, ими внезапно овладеют амбиции. Они станут клясться в кровном родстве с Видикасом, чтобы утвердить права на временное управление Домом. Без сильных союзников ее сломают через неделю.

Едва Ханут Орр услышит новости, разузнает детали, ум его наполнится жаждой мести — а также и немалой долей страха. Шарден уверен в этом. Он даже не вспомнит о Чаллисе, по крайней мере сейчас, пока открыты все возможности. Следующие два дня станут критически важными, и Шардену нужно поскорее утвердиться под боком у Чаллисы, не оставив места Орру. Ведь в нем также взыграют амбиции.

Глазок скрипнул и снова закрылся. Ворота отворились. — Дом Видикас приветствует Советника Лима, — сказал сторож, склонившись и словно обращаясь к сапогам Шардена. — Госпоже сейчас же сообщат о вашем прибытии. Если изволите, пройдемте со мной.

И они вошли в имение.

* * *

Она нерешительно глядела в гардероб, обдумывая, какой же тряпкой закрыть почти нагое тело. Все одежды были предназначены для ношения поверх других одежд, как и подобает знатной госпоже, встречающей гостя; но, по правде говоря, она не собиралась церемониться. Она уже готовилась отойти ко сну, или, скорее, неподвижно пролежать на кровати остаток ночи.

В одиночестве. Неважно, вернется ли муж. Она будет смотреть в зернистую темноту. Заставить ее пошевелиться сможет лишь новый бокал вина, или новая трубка, или прогулка по призрачному, молчаливому саду.

Прогулки ее стали напоминать поиски чего-то, непонятно чего… и она станет следовать за желаниями, даже понимая: то, что она ищет, находится вовсе не в саду. Это «непонятно что» не отыскать в ночном саду, в кружении завитков дыма, в глотках крепких напитков, заставляющих неметь язык.

Наконец она выбрала полупрозрачный, текучий наряд, лавандовый, весь из кружев, как завитки ладанного дыма. Натянула на голые плечи. Широкая полоса такой же ткани прикрыла торс под грудью, плотно обтянув живот и бедра. Невесомая материя совершенно не скрывала грудь.

Шарден Лим явил нетерпение. Непроходимую грубость. Он сидит и потеет в гостиной, зрачки расширены от жалкой похоти. Он вовсе не таков, каким желает казаться — стоит лишь сорвать обличье умелого распутника. Всё лишь чары, уклончивые взоры, ловкая ложь.

Весь треклятый мир, знает она, сделан из тонкой фанеры. Иллюзия красоты не выдерживает пристального взгляда. Всё вокруг — неуклюжая дешевка. Вот истина. Пусть рисует то, что хочет — канва скоро покроется пятнами.

Она пошла встречать его босиком. Воображая шепотки слуг, горничных и лакеев, охранников, никогда не отходящих далеко, хотя она их даже не слышит. Ее нельзя тревожить. Собственность нужно беречь. Во всех смыслах. Они будут ждать, пока она не пройдет мимо, и пойдут сзади, невидимые ей. Это же их право, награда за жизнь в услужении, за все поклоны и унижения, за все действия, призванные убедить ее и ей подобных, будто все вокруг стоят бесконечно ниже. Они превосходят всех — голубая кровь, богатые купцы, знаменитые семьи и так далее.

Хотя суть в том, что миром успеха правят только удача и неудача. Привилегии рождения, внезапная гармония сил, нарушение равновесия шансов, в котором позже видят улыбку фортуны. О, все они станут возражать — «любой может» — станут славить талант, мастерство и острый ум, как будто всё это играет важную роль. Но Чаллиса убеждена: даже бедняки, отверженные, зачумленные и осужденные могут обладать острым умом и талантами — и что из того? Они бегут за несуществующей удачей, и награды ускользают из их рук.

Слуги кланяются, скрывая, что они даже физически ничуть не ниже господ. Разве не доказательство непрочности любого превосходства?

Она открыла двери и величаво вошла в гостиную. — Советник Лим, вас бросили здесь одного? Никто не потрудился поднести напитки? Какое безобразие…

— Я отослал слуг, — оборвал он. Она увидела на его лице странное выражение, следы борьбы противоречивых и опасных чувств.

— Вы даже не налили себе вина. Позвольте мне…

— Нет, спасибо, Госпожа Чаллиса. Хотя вам, возможно, и следует выпить. Да уж.

Он встал, выбрал графин и бокал. Она смотрела, как льется в хрусталь янтарное вино, как переливается через край. Наконец он выпрямил графин. Еще миг смотрел на бокал… и повернулся к ней. — Госпожа Чаллиса, у меня ужасные новости.

«Тогда почему ты чуть ли не смеешься?» — Ах. Говорите же, Советник.

Он сделал шаг. — Чаллиса…

Она тут же поняла: что-то не так. Слишком он возбужден новостью. Алчет увидеть, как она ее воспримет. Сегодня его не тело интересует. А она вышла полуодетая, как пьяная шлюха. — Извините меня, — сказала она, отступая и поприличнее запахивая наряд.

Он едва ли заметил ее движение. — Чаллиса. Горлас убит. Твой супруг мертв.

— Убит? Но он за городом, в лагере шахтеров, он… — тут она замолчала, поразившись, как быстро неверие становится уверенностью.

— Убит прямо в лагере, — сказал Лим. — Это был контракт? Не понимаю, кто мог… — И тут он замолчал, устремив на нее острый, пронизывающий взгляд.

Она не готова была услышать прямой вопрос, так что пошла за бокалом, подняла, не обращая внимания на то, что расплескивает вино, и выпила.

Он сдвинулся в сторону и все так же молча смотрел на нее.

Чаллиса ощутила головокружение. Думать стало трудно. Чувства и подозрения, истины и страхи обгоняли друг дружку — ей тяжело было дышать.

— Чаллиса, — прошептал Шарден Лим, вдруг подходя совсем близко. — Были другие пути. Ты могла бы придти ко мне. Если всё выплывет наружу, тебя вздернут… ты понимаешь? Падет твой отец… весь Дом Д’Арле. Сам Совет содрогнется до основания… Дыханье Худа, Чаллиса! Если кто-то откроет истину…

Она поглядела на него и сказала ровным тоном: — Какую истину? О чем вы, Советник Лим? Моего мужа убили. Надеюсь, вы и Совет откроете расследование. Ассасина следует найти и наказать. Благодарю, что приняли на себя нелегкую обязанность, известили меня. А теперь прошу вас уйти. Уже поздно, господин.

Он смотрел на нее словно в первый раз. Потом отступил и потряс головой. — Я даже не подозревал, Чаллиса, что ты такая…

— Что я какая, Советник?

— Может… ах, то есть… вы вправе потребовать место в Совете. Или назначить кого-то по собственному усмотрению…

— Советник Лим, эти вопросы могут подождать. Вы такой бесчувственный. Прошу, покиньте же меня.

— Конечно, Госпожа Чаллиса.

Когда он ушел, она не пошевелилась. Кубок все еще был в руке, пальцы перепачкались липким вином.

Расследование. Да, оно будет тщательным. Допросят слуг. Откроются неприличные вещи. Сам Шарден…. да, он, наверное, уже спешит не домой, а в имение Орра. Бежит по улицам в растущем отчаянии. Думает, как скрыть следы.

Но ее это не заботило. Судьба Шардена Лима не имеет значения.

Получилось. Она получила именно то, на что рассчитывала, именно то, о чем молилась. Для себя. Для них. Нет, нет, для нее.

Он убил ее мужа. Потому что она попросила. Почти наверняка его повесят. Шарден станет произносить речи, указывать пальцем, чтобы все смотрели не на него; обвинение запылает убийственными подробностями. Что до нее… ну, ее представят глупой молодой женщиной. Она играла с низкорожденным, совершенно не понимая, сколь порочными могут быть подобные твари, если кто-то или что-то встает у них на пути. Особенно когда любовь становится вожделением. О, она-то играла, но юный негодяй понимал все совсем иначе. Отныне ей придется жить с мыслью, что порожденная скукой игра довела супруга до гибели. Бедное дитя.

Отец придет за ней, ибо такого рода отцы делают именно так. Он возведет вокруг непроницаемую стену, лично встанет на защиту каждого проема, каждого бастиона. Грудью встретит кинжалы любопытства. Он будет мстить, яростно, и вскоре пронырливые скептики научатся держать рты на замке, если не хотят потерять голову.

Она станет оком бури, и на нее не упадут капли дождя, ее не коснутся порывы ветра.

Чаллиса опустила бокал. Вышла в коридор и неспешно вернулась в спальню. Подняла хрустальный шар с плененной луной. И снова вышла — на этот раз в квадратную башню, в комнаты, забитые антикварными вещами гадробийского стиля, медленно обращающимися во прах. Туда, где туманные сквозняки пролетают по лестницам.

«Я убила его. Я убила его.

Убила его».

* * *

Ханут Орр поправил пояс, вновь проверил рапиру. Он едва не вывернул наизнанку несчастного стражника с шахты, выпытывая мельчайшие подробности событий, окружающих убийство Горласа Видикаса, и теперь думал, будто угадал все планы стоящих за произошедшим негодяев. Горькие, лично его касающиеся отзвуки. Едва услышав, куда привезли тело первого убитого, он понял, что ночью ему придется пойти туда же.

Собрав четверых лучших охранников, он вышел в путь.

«Два ножа в грудь». Да, прошлое никогда не уходит, не так ли? Что же, он наконец-то сможет свершить слишком надолго отложенную месть. Закончив там, он отыщет человека, ставшего центром всех событий. Советник Коль не увидит зари.

Двух людей он послал к имению Коля. «Следите. Никакой чужак не должен войти в проклятые ворота! Сегодня ночью мы на войне. Готовьтесь убивать. Вы поняли?»

Конечно, поняли. Эти крутые парни — не дураки.

Он знал всех из треклятого сборища в «Гостинице Феникса». Знал каждого из жалких, низкорожденных приятелей Коля. И намеревался убить.

Выйти из района Имений, вниз, в Дару. Не так далеко.

За две улицы от «Феникса» он остановил двоих оставшихся бойцов. — Ты следишь за главным входом, Хавет. Куст, хочу, чтобы ты вошел внутрь и пошумел. Это не затянется, они же сразу всё поймут. Я войду из переулка, на случай, если они побегут туда. Оба следите за коротышкой в красном жилете. Если выпадет случай, Хавет, заруби его. Это будет нетрудно. Заведением управляют две тертых на вид бабы — они тоже ваша законная добыча, если покажутся. Не знаю, кто еще может сидеть в мерзком гнезде. Ну, мы скоро узнаем. Вперед.

Они пошли в одну сторону. Он в другую.

* * *

Торвальд Ном крякнул и вздохнул, вскарабкавшись на крышу имения. Сидение за столом чуть не свело его с ума. Ему нужно быть снаружи, делать обход, следить за всем. За всем. Ужасная ночь, а еще ничего не случилось. Ему недоставало жены. Ему хотелось оказаться дома, но при такой близкой буре он вымокнет, не успев добраться до теплого, уютного жилища. Если вообще сможет добраться.

Он прошелся по крыше и сел так, чтобы видеть передний двор. Вот и они, Пугай и Лезан Двер, кидают кости о стену слева от главных ворот. Он услышал, как открылась дверь прямо под ним, увидел ковер света, простершийся по ступеням и камням мостовой, узнал силуэт стоящего в двери человека. Усерлок, Усердный Лок. Не шевелится, застыл, смотрит. На что же?

Костяшки застучали, отскакивая от камня, и двое «дворовых охранников» присели, рассматривая расклад.

«Вот на что он смотрит. Смотрит на кости».

Торвальд увидел, как оба медленно выпрямляются и поворачиваются к стоящему в двери человеку.

А тот делает шаг назад и закрывает дверь.

«Ох, дерьмо».

Что-то зашумело сзади. Торвальд Ном развернулся. Чертова темнота — где же луна? Прячется за штормовыми тучами, разумеется. Он поднял глаза. И увидел россыпь блестящих звезд. «Какие тучи? Никаких туч нет. И если это гром, где молнии? И если это ветер воет, почему здесь вообще ветра нет?» Он не был уверен, что шум ему не почудился — на крыше никого, здесь и спрятаться негде. Он один наверху.

«Как стержень громоотвода».

Он попробовал успокоить бешено бьющееся сердце, медленно вдыхая и выдыхая. Что же, он хоть как-то готовится. Инстинкты гудят, словно туго натянутые струны. Ладно, он сделает что сможет.

«Но этого будет недостаточно. Боги подлые, этого мало!»

* * *

Скорч казался испуганным — но он ведь всегда так выглядит. — Расслабься, — сказал Лефф. — Ты меня отвлекаешь.

— Эй, ты что-то слышал?

— Ничего.

— Точно.

— И что это должно означать? Мы ничего не слышим. Отлично. Значит, нечего бояться.

— Они остановились.

— Кто?

— Те, на той стороне ворот. Остановились.

— И слава Худу, — ответил Лефф. — Кости меня с ума сводят. Каждую чертову ночь, снова и снова. Клик клак клик клак, боги подлые. Не знал, что сегуле такие игроки — знаешь, это уже болезнь, пристрастие. Не удивляюсь, что они маски потеряли. Проиграли, наверное. Вообрази. «Гык, ничё у меня нету окромя маски, но удача перменяется, верно? Так чё вот, глянь, крутая маска. Гык».

— Это они сглупили, — кивнул своим мыслям Скорч. — Если хочешь, чтобы никто не догадался, что ты шулер — надевай маску. Они их проиграли и сразу покатились по наклонной. Да, это умно, вот только пришлось весь ум напрячь, чтобы понять.

— Что понять?

— Ну, сегуле. А что если все они жульничают?

Лефф огляделся. Так лучше. Отвлекай пугливого идиота. Ладно, ладно, всё всё равно неправильно. То ли запашок в воздухе, который и не запашок вовсе, то ли пот под доспехами слишком липкий. Рука так и хватается за рукоять меча на поясе, глаза глядят на прислоненный к стене арбалет. Заряжен? Заряжен.

«Клик клак клик клак. Давайте, ребятки, начинайте снова, или я сам занервничаю».

* * *

Резак остановил коня и склонился в седле, глядя на пришвартованный корабль. Никаких огней. Злоба так рано легла спать? Вряд ли. Он колебался. Он не вполне понимал, зачем приехал именно сюда. Думал найти Сциллару?

Возможно… но, если так, гротескное желание показывает темную сторону его натуры. Ему вовсе не хотелось видеть эту сторону слишком долго. Он, откровенно говоря, бросил ее. А она чужая в Даруджистане. Нужно было быть благороднее, нужно было стать ей другом.

Сколько жизней готов он погубить? Если существует справедливость, ему следовало уничтожить и себя самого. Чем быстрее, тем лучше. Горе и жалость кажутся разными привкусами одного напитка, густого пойла снисходительности к себе.

Что же, он действительно хочет утопить Сциллару в жалких слезах? Нет, лучше Злоба — бросить ей три грубых слова, и она мигом отхлещет его до умопомрачения. «Давай же, Резак. Люди умирают. Ты увидел несправедливость и все исправил. А теперь чувствуешь себя языком Худа после ночи убийств. Живи с этим. Вытри нос и уходи. Сделай что-то, стань кем-то и оставайся таким».

Да, именно это ему сейчас и нужно. Холодный, суровый взгляд, мудрое нетерпение. Фактически ей даже говорить ничего не нужно будет. Только поглядеть и…

Он спрыгнул с седла, привязал узду к швартовой тумбе, перешел сходни. К мачте прилеплены различные извещения от портовых служб. Плата за стоянку, угрозы штрафов. Резак выдавил улыбку, представив грядущую сцену конфликта. Интересно будет поглазеть, но и опасно — так что лучше со стороны.

Он спустился в трюм. — Злоба? Вы здесь?

Ответа не было. Снова приуныв, он попытался открыть дверь главной каюты и понял, что она не заперта. Вот это странно. Вытащив нож, он прошел внутрь и постоял, пока глаза не привыкли к полумраку. Все вроде было как обычно, никаких признаков беспорядка — значит, сюда не врывались воры и грабители. Уже хорошо. Но едва он двинулся к висящей на крючке лампе, как нечто пошевелились.

Резак поглядел вниз.

Его копье, то, что мертвый всадник — сегуле дал ему на Семиградье, в пораженной чумой крепости. Он помнил, как потом увидел его привязанным к плавающему среди обломков тюку. Помнил, как Злоба небрежно выловила его. А потом он спрятал копье под рундуком. Так что оно делает здесь?

Тут он заметил капли на железном наконечнике. Они блестели, напоминая пот.

Резак наклонился.

Медная оковка древка была теплой, почти горячей. Подобрав копье, он понял — вздрогнув — что оружие трепещет. — Сбереги Беру, что тут творится?

Через несколько мгновений он стоял на палубе, пялился на коня, а тот тянул привязь с такой силой, что тумба готова была сорваться с причала. Хотя, разумеется, это было невозможно. Резак опустил глаза: он все еще держал копье. Но удивление было недолгим, ибо он услышал внезапный оглушающий хор завываний, пронесшихся по всему городу. Гнездившиеся на побережье птицы взлетели в небо, объятые паникой, закружились в ночи.

Резак застыл на месте. «Гончие.

Они здесь!»

* * *

Грисп Фалонт когда-то был человеком великих амбиций. Лордом самого большого на континенте поместья, патриархом садов, пастбищ, рощ и пшеничных полей от горизонта до горизонта. Обжитая Равнина ведь никому не принадлежит, и почему бы нет? Он объявил ее своей, не встретив возражений и препятствий.

И сорок один год спустя проснулся, пораженный откровением. Обжитая Равнина никому не принадлежит потому, что… бесполезна. Безжизненна. Бездарна. Он провел большую часть жизни, пытаясь покорить нечто, не только не покоряемое, но способное уничтожить любого захватчика простым равнодушием.

Он потерял первую жену. Дети выслушивали обещания славного наследства и уходили, ничуть не впечатленные. Он потерял вторую жену. Потерял троих партнеров и семерых инвесторов. Потерял капитал, сбережения и даже последней рубашки лишился (по вине стаи ворон — недаром они с хитрым видом сидели рядком на бельевой веревке!)

Наступает время, когда человеку нужно побороть амбиции, урезать их, думать не о возможном, но о легко достижимом. И, чем старей, изношенней человек, тем более смутными становятся понятия о «легко достижимом». Существует ли нижний предел усилий? Сколь мало нам нужно для жизни?

Теперь он живет в хижине на самом краю Равнины, с видом на южные пустоши, по которым ленивыми пыльными дьяволами улетели мечты, скрылись за холмами, долами и так далее. Его компания — двухлапый пес, такой беспомощный, что приходится класть ему в рот крыс, которых он вроде бы должен убивать и пожирать. Он заботится о трех грядках с корнеплодами, каждая едва ли три шага в длину. На одной грядке показался красный грибок, на второй пируют земляные личинки; на средней полно и того и другого.

Той ужасной ночью, ночью бесконечного грома, незримых молний и неподвижного ветра, Грисп Фалонт сидел на заднем крыльце и качался в скрипучем кресле — в руке кувшин кактусовки, за щекой жвачка ржавого листа, за второй щекой комок дурханга. Свободную руку он засунул под тунику, как и положено мужчине, компанию которому составляет лишь двухлапый пес — да и шавка не обращает на него внимания. Если хорошенько подумать, это облегчение: последние ночи пес неотрывно смотрел на него такими странными, голодными глазами…

Грисп приладил кувшин на сгиб локтя, чтобы удобнее пить вонючее содержимое. Старые гадробийки изготовляют его особо мерзким способом, в рецепт входят жеваные с колючками кактусы, девичья моча, бычий навоз и так далее, но вот когда в горле…

Тут Скакун напрягся (насколько может пес, у которого осталось две лапы), растопорщил уши, вроде бы раздулся — нет, это в нем кактусовка говорит — поднял на загривке шерсть, крысиный узловатый хвост отчаянно прижался между неровных ляжек — о боги, Скакун визжит и ползет, мочась на ходу, прячется под крыльцо — поглядите, как быстро ковыляет проклятая тварь! А ведь всего две лапы!

Наверное, виновата буря…

Подняв глаза, Грисп увидел, что к нему летят странные, зловещие огни. Парами, поднимаясь и опускаясь, снова и снова. Сколько их? И не сосчитать. Когда-то, давно, он мог считать до двадцати, но в кактусовке вот что плохо: мозги выпадают, их легко ногами растоптать. Кажется, способность считать и вычитать уже выпала…

Шаровые молнии! Прямо на него!

Грисп закричал. Или, скорее, попытался. Однако два комка жвачки тут же попали в горло, он не мог дышать, мог только смотреть на орду гигантских псов, наступающих слитным строем прямо через три его жалкие грядки, оставляя за собой месиво вывороченных корешков и помятой черной земли. Два зверя ринулись на него,разинув пасти. Грисп захрипел, кресло откинулось на задние ножки и потеряло равновесие, и он полетел кверху ногами, когда две пары челюстей лязгнули, смыкаясь на месте, в котором он был мгновение назад.

Хижина взорвалась за спиной, серые древесные щепки и битая посуда полетели во все стороны.

Резкий удар о крыльцо выбил оба комка из горла, и они взлетели на струе высвободившегося воздуха. Тяжесть кувшина — два пальца еще всунуты в единственное ушко — вырвала его из кресла. Упав на брюхо, он поднял голову, увидев, что постройки больше нет, но нет и псов — они быстро удаляются в сторону города.

Грисп со стоном опустил голову, упершись лбом в расщепленные доски; он мог видеть пространство внизу, хотя там был всего лишь Скакун, выкативший оба влажных глаза в озлобленном осуждении.

— И правильно, — шепнул мужчина. — Пришло время, старый дружок Скакун. Пора паковать вещички и переселяться. На новые пастбища. Эй? Перед нами весь мир, он только и хочет принять нас с простертыми объятиями, только и…

Тут взорвались ближайшие ворота города; ударная волна вновь пришпилила Гриспа к доскам. Он почуял, что крыльцо скрипит и подается вниз, и благородно подумал в последний миг о Скакуне, пытавшемся выбраться со всей скоростью двух лап. Затем крыльцо провалилось.

Представьте дюжину бронзовых колоколов, по которым ударили слишком сильно, сорвав с привязей — и они пали, обрушивая за собой колокольни. Так сила семи Гончих Псов уничтожила ворота, недостроенные стены, казарму, придорожную конюшню и еще два ближайших здания. Завалы каменных блоков, деревянных балок, кирпича и черепицы, ломаная мебель и — в общей куче — немало раздавленных тел. Облака пыли, выбросы шипящего пламени из порванных газовых труб, зловещий подземный рокот, провозвестие разрушений еще больших…

Что за звуки! Что за роковое объявление! Гончие Псы пришли, дорогие друзья. Пришли, да, чтобы учинить погром, собрать безжалостную дань. Насилие может появляться слепцом, не ведающим цели, словно кулак природы. Жестоко — равнодушным, зверским учинителем всеобщей разрухи. Как мгновенное наводнение, как торнадо, как громадный пыльный смерч, как трус земной — столь слепо, столь бесчувственно, столь бездумно!

Но эти Псы — они совсем не таковы.

* * *

За миг до взрыва Злоба, все еще стоявшая перед фасадом ядовитой сучки — сестрицы, приняла решение. И подняла безупречно ухоженные руки перед лицом, и сжала кулаки. Следя, как над имением растет пятно тьмы более густой, чем тьма ночная, вспухает… как кроваво-красные трещины прорезают бесформенную массу манифестации магических сил.

В уме ее возникли воспоминания, сцена многотысячелетней давности, выжженный пейзаж с огромными кратерами — падение Увечного Бога, уничтожившее процветавшую мгновение назад цивилизацию, оставившее лишь пепел и эти кратеры, в которых бурлила магма, высоко выбрасывая фонтаны ядовитых газов.

Древняя сцена так явно представилась ее разуму, что колдунья смогла извлечь в реальность один из тех кратеров, озеро магмы весом в половину горы, слепить нечто вроде гигантского мяча и поместить его над сонным особняком, где прохлаждается сонная, ничего не знающая сестра. А потом, когда все было готово, она попросту… освободила его.

Масса опустилась так быстро, что показалась размазанной. Имение исчезло — как и соседние строения — и волна обжигающего жара пронеслась над Злобой. За жаром следовала волна лавы, быстро несущаяся через улицу; она поняла — слабо вскрикнув, что встала слишком близко.

Древние виды магии были сложными, трудно понимаемыми и еще более трудно управляемыми. Она позволила страсти, отраженной в самом ее имени, исказить способность к здравому суждению. Снова.

Единственным выбором было недостойное бегство. Она помчалась по улице и, остановившись в тридцати шагах, увидела в просвете выхода на другую улицу силуэт.

* * *

Леди Зависть наблюдала за сплетением чар вначале с любопытством, потом с восхищением и, наконец, с жалящей ревностью. Слюнявая корова ВСЕГДА всё делает лучше! И всё таки… видя, как близняшка блеет и машет ручками в нескольких шагах от потока испепеляющей лавы, она позволила себе улыбку, лишенную всяческих следов жалости.

Потом выпустила кипящую волну магии прямо в лицо сестрицы (у нее и и лицо чуть красивее!)

Злоба никогда не загадывает вперед. Вечная проблема, неизменный порок — если она не убила сама себя тысячи лет назад, то лишь благодаря явному, но совершенно случайному попустительству Зависти. Но сегодня, если корова действительно хочет побороть ее, положить всему конец… что же, это будет забавно.

* * *

Когда мерзкая магия сестрицы объяла ее, Злоба смогла сделать лишь одно. Она выпустила всё, что накопила в себе, и начала контратаку. Силы полились наружу с ревом, столкнулись и сплелись с силами Зависти.

Они стояли в двадцати шагах друг от дружки, и промежуток стал сердцем вулкана. Мостовая раскалилась докрасна и расплавилась. Осыпались каменные и кирпичные стены. Вдалеке визжали чьи-то голоса. Сланцевая черепица сыпалась в круговорот — крыши строений накренились.

Нужно ли говорить: ни одна из женщин не расслышала, как рухнули далекие ворота, не увидела огненных шаров, высоко взлетевших в ночи. Они даже не ощутили сотрясшей мостовые дрожи, причиной которой была череда взрывов подземных газохранилищ.

Нет, умы Злобы и Зависти были заняты совсем другим.

* * *

Двенадцать ассасинов, пусть и одетых в черное, не могут незаметно войти в ворота имения. Когда пятеро показались на улице, напротив Скорча и Леффа, еще трое встали на крыше здания, что стоит справа, и послали в одиноких охранников шипящие стрелы. Оставшиеся четверо рванулись с боков.

Лобовая атака началась чуть раньше запланированного, так что Скорч и Лефф успели пошевелиться, и стрелы запоздали. Нехватка координации была неизбежной, ведь в группу входили плохо обученные убийцы; она обеспечивала, по сути, отвлечение внимания и потому была укомплектована худшими из оставшихся ассасинов.

Стрела скользнула по шлему Леффа. Вторая отскочила от кольчуги Скорча, но пришедшийся под лопатку удар заставил его зашататься.

Тут же небо на западе осветилось, мостовая задрожала. Лефф дотянулся до арбалета, неловко повернулся и выпустил болт в гущу надвигавшихся убийц.

Крик боли; один из них пошатнулся и уронил оружие.

Скорч схватился за свой арбалет, но Леффу показалось, что выстрелить он не успеет. Тогда Лефф с криком выхватил меч и прыгнул навстречу пятерым.

Скорч удивил его: болт просвистел мимо плеча и попал в грудь одному из ассасинов; тот упал, свалив также бегущего следом. Лефф изменил направление и опустил руку, проведя клинком по упавшей фигуре — это была полная, крепкая женщина. Острие заскрежетало, пройдя мясо и достигнув костей.

Слева кто-то мелькнул — но и Скорч уже был там.

Началась крутая драчка.

* * *

Торвальд Ном смотрел вниз, когда крыша за спиной задрожала от быстрых шагов. Он развернулся и увидел, что на него бегут четверо. Они явно никого не ожидали встретить наверху, потому что не взяли арбалетов. Однако за немногие оставшиеся мгновения он успел различить в руках ножи, дубинки и плетеные кожаные хлысты.

Ближайший вдруг дернулся — арбалетный болт глубоко вошел в правый висок — и распластался по крыше.

Торвальд отпрыгнул в сторону и перекатился в направлении края. Совсем не то, что он спланировал бы… Он отчаянно извернулся, падая, понимая, что теперь не поможет уже ничто.

И задел два жулька Синих Морантов, лежавших в поясе.

Мостовая придвинулась; Торвальд успел закрыть глаза. Удар подбросил его высоко, волной всколыхнулась боль — но движение было каким-то странно медленным, он раскрыл глаза, удивляясь, что еще жив — и обнаружил мир, превратившийся в густые и влажные облака сине-зеленого цвета.

Нет, это не облака. Он внутри вздувающейся, бурлящей водяной сферы. Повиснув внутри, он вместе со сферой снова упал во двор. И снова подпрыгнул.

С уровня крыши он успел разглядеть — насколько позволила мутная поверхность воды — как ассасин упал вниз, окруженный струями крови — шар развернулся, и он увидел внизу Пугая и Двера, размахивающих двумя кривыми мечами каждый. Целая толпа ассасинов разбегалась в панике.

Но тут двор озарился вспышкой магии, шипящей волной, прокатившейся к крыльцу главного дома и выбившего дверь. Обрушилась крыша коридора, и три смутно видимых сквозь клубы известковой пыли фигуры скользнули внутрь. Четвертая остановилась на полпути, повернулась и воздела руки в перчатках. Новая волна рванулась на лишенных масок сегуле и нескольких оставшихся на ногах убийц. Раздались крики; взлетели ввысь тела.

Торвальд Ном созерцал все это сквозь мутную воду. Он обнаружил, что не больше не может задерживать дыхание, зрение затуманилось… но тут сфера подпрыгнула последний раз, уже невысоко, послышалось журчание, вода заволновалась, вытекая, и камни мостовой стали ближе.

Почти сразу он плюхнулся животом на камни двора, задыхаясь, хватая воздух ртом. Перевернулся, увидев над головой черную, озаренную искрами грозовую тучу. «Интересно, что это?»

По имению разнесся грохот. Кто-то заорал и внезапно смолк. Торвальд поглядел туда, где только что были Бугай Пугай и Лезан Двер. У внутренней стены лежат тела в черном, словно гадальные кости, лежат неподвижно, уже не прыгая, не отскакивая от камней, найдя себе правильные места.

Кто-то приближался. Шаги медленные, спокойные. Он остановился сзади.

Торвальд заморгал, глядя вверх. — Кузен! Слушай! Извини, ладно? Я не хотел. Честно!

— О чем ты, во имя Худа? — Раллик Ном вытирал кровь с тьялаков. — Готов поклясться, ты меня боишься. Так?

— Я не хотел ее уводить, Раллик. Честно — пречестно!

— Тизерру?

Торвальд пялился на вставшего сверху родственника, широко раскрыв глаза, и сердце колотилось словно копыта антилопы, за которой гонятся сто голодных волков.

Раллик скривился: — Тор, ты идиот. Нам было… сколько? Семь лет. Да, я думал, она клёвая. Но, благие боги, Тор, парень и девчонка, взявшиеся за руки в семь лет и с любовью глядящие друг на друга двадцать пять лет спустя… это что-то, во что никому не следует всовываться.

— Я же видел, как ты смотрел на нас все эти годы. Я не мог терпеть, я спать не мог, я знал, что ты придешь рано или поздно, я знал…

Раллик хмурился. — Тор, то, что ты видел на моем лице… это была зависть. Да, она может привести к дурному, но не меня. Я смотрел с восторгом, с восхищением. Черт дери, я любил вас обоих. До сих пор люблю. — Он вложил оружие в ножны и протянул запятнанную алым руку. — Раз встрече, кузен. Наконец-то.

Торвальд взялся зав руку и вдруг — и годы, прожитые с чувством вины и страха, просто улетучились, мир стал простым и правильным. Его без усилий подняли на ноги. — Погоди, — спохватился он, — а что ты здесь делаешь?

— Помогаю тебе, разумеется.

— Заботишься…

— А, на самом деле все вышло случайно. Я видел тебя на крыше. Мало кто решился бы на такое. Ты отлично отвлек внимание.

— А тот выстрел в голову — он был твой?

— На таком расстоянии я не промахнусь.

Они повернулись, потому что Усердный Лок зашумел, выхромав из руин главного входа. За его спиной шла хозяйка имения. Она одела кожаные перчатки до локтей, прикрепила к предплечьям ножны для кинжалов. Обычные широкие льняные одежды сменил черный, плотно обтягивающий костюм. Торвальд задумчиво прищурился.

Усердный Лок поспешил к груде тел.

Госпожа Варада увидела Номов и пошла к ним.

Раллик поклонился. — Маг причинил вам проблемы, Хозяйка?

— Нет. Крыша очищена?

— Разумеется.

— Себа Крафар?

— Улепетывает со всех ног в свое логовище, насколько я понимаю. — Раллик помолчал. — Хозяйка, вы могли бы вернуться…

— И кто мне достанется в Гильдии? Я имею в виду достойных зваться ассасинами.

— Крут, наверное. Я. Даже Себа сойдет, если ему доверить одну ячейку и не больше.

Торвальд был не глуп. Он выслушал разговор и всё встало на свои места. — Госпожа Варада, — начал он. — Э… Хозяйка Воркана, то есть. Вы ведь знали, что так будет? Наверное, вы наняли меня, Скорча и Леффа, потому что сочли бесполезными… э… таких можно пустить в расход. Вы хотели, чтобы они вошли внутрь, чтобы были в одном месте. Чтобы раздавить одним ударом.

Она едва поглядела на него, подняв бровь, и тут же отвернулась, уйдя в дом.

Торвальд сделал движение идти следом, однако Раллик удержал его. — Кузен, — сказал он тихо, — Она была главой Гильдии Ассасинов. Думал, она похожа на нас? Думал, она даст медный грош за твою и мою жизнь?

Торвальд поглядел на Раллика. — И кто тут дурак, кузен? Нет, ты прав насчет меня со Скорчем и Леффом — и проклятых беглых сегуле во дворе. Ей до нас нет дела. Но ты, Раллик — тут совсем другое. Ослеп, что ли? Едва она вышла, глаза отыскали тебя, она расслабилась и пошла лично убедиться, что ты не ранен.

— Ты что, шутишь?

— Как ты можешь быть таким тупым?

В этот момент распахнулись ворота. Внутрь ввалились две окровавленные фигуры.

— На нас напали! — яростно заорал Скорч.

— Мы убили всех, — добавил, дико озираясь, Лефф, — но могут придти еще!

Торвальд заметил, что кузен готов улыбнуться, и привлек его внимание: — У меня в конторке есть вино. Можно посидеть, расслабиться, и я расскажу тебе кое-что про Скорча и Леффа…

— Не в такую ночь. Тор, ты что, оглох?

Торальд сморщился и похлопал себя по уху. Потом по второму. — Извини, вода в уши попала. Даже ты говоришь как с ведром на голове.

Хлопки помогли (по крайней мере, одному уху), и он расслышал то, что уже слышали остальные.

Вопли по всему городу. Грохот рушащихся домов. Отдающийся эхом вой. Он вспомнил, что видел в небе огненные шары, и поднял глаза. Нет звезд — небо заполнено дымом, жирные клубы подсвечены огнями пожаров.

— Боги подлые!

* * *

Харлло мчался вниз по дороге. Колени его были поцарапаны и глубоко изрезаны камнями осыпи, по лодыжкам текла кровь. Швы одежды натерли кожу, мышцы словно пылали. А Веназ был уже так близко, что он слышал тяжелое пыхтение — но Веназ старше, у него ноги длиннее, так что все кончится быстро, пускай преследователь и утомлен.

Зайти так далеко… казалось, все уже кончилось… Но Харлло не хотел плакать. Не хотел умолять о пощаде. Веназ намерен забить его до смерти. Вполне очевидно. Здесь нет готового заступиться Бейниска, нет законов лагеря. Харлло перестал быть кротом, и теперь от него никому нет пользы.

Люди вроде него, даже взрослые, умирают всегда. Умирают оттого, что их не замечают, оттого, что всем плевать на них. Он часто ходил по улицам Даруджистана и видел многое, успев понять: единственное, что отличает его от валяющихся в канавах тел, это семья. Семья, не любящая его, сколь бы усердно он не работал. Они родители Цапа, Цап появился потому, что они терлись друг о дружку, и ничто не разорвет эту связь.

Вот почему они позволяли Цапу «играть» с Харлло, и если в играх использовались кулаки и кое-кому было больно, то что же? Так всегда бывает. Вот почему они не пришли забрать его. Единственный человек, который пришел, Грантл, тот, что так часто смотрел на него сверху вниз печальными глазами, теперь мертв, и это утешает Харлло. Он будет рад попасть туда, где Грантл. Он возьмется за покрытую шрамами руку великана и наконец поймет, что оказался в безопасности.

— Достал! Достал!

Рука ухватила его за ворот, но соскользнула.

Харлло рванулся — может быть, это последний забег в его жизни… как можно быстрее…

Рука ухватила край курточки и Харлло споткнулся. Тогда тощая потная рука крепко обвила шею, подняв его в воздух.

Запястье оказалось напротив горла. Он не мог вдохнуть. Но теперь Харлло вдруг расхотелось умирать.

Он отбивался, но Веназ был слишком взрослым, слишком сильным.

Харлло повалили лицом вниз на каменистую дорогу, перевернули. Веназ уселся сверху и сдавил горло обеими руками.

Смотрящее на него лицо было озарено торжеством. Пот тек по щекам мутными струйками; он где-то рассадил скулу и вокруг раны собрались белые клубки пещерных червей — они отложат яйца, порез опухнет, а потом лопнет, личинки полезут наружу и получится шрам. Веназ на всю жизнь останется уродом.

— Достал достал достал, — визжал Веназ, сверкая глазами. — И теперь ты помрешь. Помрешь. Достал. Теперь помрешь.

Руки давили с бешеной силой.

Он бился, он царапался и пинался, но уже без надежды. Он ощутил, как опухает лицо, становится горячим. Накатывала красная тьма.

Затем что-то громко хрустнуло и Веназ отпрянул, выпустив шею. Руки сомкнулись на локтях Харлло, поволокли в сторону. Задыхаясь, он глядел в новое лицо — нового мальчишки — а тот перешагнул его, направившись к Веназу.

Веназ уже вскочил. Из носа текла кровь. — Ты кто, говно этакое…

Незнакомец бросился на Веназа. Оба упали.

Кашляя и захлебываясь слезами, Харлло ухитрился встать на четвереньки. Мальчишки были почти одного роста, оба вошли в возраст, в котором всякая драка грозит окончиться смертью. Они бились словно бешеные псы. Вцеплялись ногтями в лица, пытаясь нащупать глазницы или всунуть пальцы в рот, порвать щеки. Они кусались, царапались, били друг друга локтями и коленями, катались по обочине.

Что-то треснуло, словно зеленая ветка, и кто-то жутко завыл от боли.

Харлло встал на ноги и обнаружил в руках круглый булыжник.

Веназ сломал незнакомцу левую руку и оказался сверху; кулаки молотили словно ливень, а парень мог лишь защищаться здоровой рукой, и половина ударов достигали лица.

Харлло встал сзади Веназа. Поглядел вниз. Похоже, так же смотрел и незнакомец, когда Харлло лежал на земле и готовился умереть. Руки подняли камень и опустили на макушку Веназа.

Сотрясение заставило его расслабить руки; булыжник упал вбок. На черепе Веназа появилось небольшое углубление.

Веназ зашелся в приступе кашля — из горла его вырывались жуткие звуки, скорее подобающие зверю. Он оттолкнулся от противника и встал на ноги, зашатавшись. Повернулся и поглядел на Харлло. Он улыбался. Обломки зубов ярко блестели между кровавых потоков из сломанного носа. Глаза стали мутными, их тоже заливало кровью. Затем он потерял равновесие, пошатнулся в сторону, сошел с обочины и упал в заросшую канаву.

Харлло пошел посмотреть. Веназ все еще улыбался, лежа на спине, порезанные руки совершали нелепые круговые движения. Он успел обгадиться; вонь вынудила Харлло отвернуться, сделав шаг назад. Он отошел и присел около второго мальчика.

Тот сидел и качал сломанную руку. Волосы закрыли лицо.

— Привет, — сказал Харлло. — Ты кто?

* * *

Ханут Орр стоял в тенях позади «Феникса» и ждал, когда первый трусливый ублюдок вылетит через кухонную дверь. Его человек должен уже быть внутри, устроить панику. Значит, скоро.

Он присел, расслышав зловещий вой, пронесшийся по всему городу. На юге что-то загрохотало — довольно близко! — и он вышел на середину улочки. Какой-то прохожий торопливо шарахнулся в сторону, чтобы не столкнуться с ним.

— Смотри куда прешь, — бросил Ханут и обратил взор к щели между двумя домами — она внезапно озарилась красными и оранжевыми огнями.

Это оказалось последним, что он увидел.

* * *

Едва обойдя дурака, Газ вихрем развернулся; правая рука метнулась, с треском соприкоснувшись с шеей жертвы. Кость о кость, и трещали не костяшки — они давно пропитались солями, покрылись прочными мозолями. Нет, это трещала шея Ханута Орра.

Газ всадил костяшки левой руки в лоб падающего незнакомца. Голова откинулась, словно початок на сломанном стебле. Тело задергалось; голова застыла под неестественным углом.

Он поглядел вниз и застонал. Это не пьяница, притулившийся у стены гостиницы. Нужно было обратить внимание на тон человека, когда тот предостерегал его.

Это аристократ.

Газ понял, что дышит как загнанный пес. Сердце бешено застучало, тело окатила волна жара. Культяшки заныли.

— Зорди, — проскулил он, — Я попал, ох попал. Зордииии…

Он оглядел улочку из конца в конец — никого — и пошел прочь на негнущихся ногах, склонившись вперед. Обрубки пальцев охватили подбородок. Он идет домой. Да, ему нужно домой, он там и был всю ночь, да, всю ночь…

«Я попал, я попал, ох попал. Маги, некроманты, стража повсюду… слушайте, уже трубят тревогу… они меня уже нашли! Ох, беда, Зорди. Такая беда!»

* * *

Советник Коль оттолкнул его к бару, прижал к поцарапанной стойке. Спина подосланного Ханутом негодяя выгнулась дугой, и он застонал.

— Так он ждет? — спросил Коль, наклоняясь совсем близко. — Твой дерьморожий хозяин — он ждет снаружи?

Мужчина понимал, что такое верность, но понимал также, что верность не выдерживает состязания с необходимостью остаться в живых. Он с трудом кивнул и прохрипел: — Переулок. Он в переулке. А на главном входе еще один.

— И кого ты выискивал?

— Лю… больно!.. любого из вас. Нет, погодите. Ассасина с двумя ножами — того, что убил Горласа Видикаса…

Мужчина увидел, как широкое и странно вспухшее лицо Коля искажается гримасой. Придавивший его к стойке вес вдруг уменьшился.

— Миза, если он двинется, убей.

Женщина с абсурдной двуручной палицей подошла к ним. Глаза были пустыми, безжизненными. — Только дай повод, — сказала она.

Негодяй молча покачал головой и остался стоять, прижимаясь к краю стойки.

Он видел, как Коль, пошатываясь, подходит к невысокому толстяку в красном жилете. Они поговорили такими тихими голосами, что громила не сумел ничего разобрать. Потом Коль зашел за стойку и через мгновения показался с древним мечом, широкое лезвие которого вполне соответствовало размерам его рук. Коль вышел на кухню, вероятно, направившись к задней двери. Жирный тип пошел за ним.

Ну, Ханут Орр всегда был наглым тираном. Сейчас он получит чего просил и даже намного больше. Бывает.

Громила вдруг вспомнил, что ни слова не сказал о двоих, поджидающих около имения Коля. Что же, всё ещё может получиться. Надо только выбраться из треклятого бара прежде, чем Коль попадет в засаду у ворот.

В городе чертовский шум… ах да, последняя ночь Геддероны. Конечно, шумят. Черт подери, он и сам хотел бы там быть, пировать, танцевать, щупать теплую плоть, а может, и подраться пару раз. Но так, чтобы победить. Ничего подобного сегодняшней дряни…

Тут Коль и толстяк вошли обратно. Лица были смущенными.

— Сальти, дорогая, — пропел толстяк, и одна из ведьм — служанок оглянулась. В таверне их было полдюжины, все сгрудились и тревожно молчали, прислушиваясь — так что в спину вышедшей на зов нервно уставились десять глаз. Она огибала ближайший столик, когда толстяк сказал: — Как может оказаться, Ханут Орр встретил преждевременную кончину. Увы Колю, мы подошли слишком поздно. Лучше позвать стражника..

Она состроила рожу: — Что? Туда? На клятые улицы? Звучит так, как будто туда выпустили десять тысяч волков, Крюпп!

— Сладчайшая Сальти, Крюпп уверяет, что опасности нет! Крюпп уверяет, да, и готов тепло приласкать сразу по триумфальном возвращении!

— О, как это возбуждает. — Она отвернулась и пошла к выходу. Громила оказался достаточно близко, чтобы расслышать бормотание: — И побуждает броситься в пасть первому же волку…

* * *

Стражник с любящим семейством и больным сердцем был на перекрестке улиц около стены, что неподалеку от «Гостиницы Феникса». Он с прирожденным усердием спешил на звуки разрушения на юге (пожары в районе Дару были вне его юрисдикции), когда услышал, будто его окликнули, и высоко поднял фонарь.

Молодая женщина яростно махала ему руками.

Он колебался. И вдруг задрожал: вой раздался так близко, что он почти ожидал увидеть за плечом демона.

Стражник подошел к женщине. — Ради милостей Худа! — крикнул он. — Спрячься!

Она повернулась и побежала ко входу в «Феникс». Он пошел следом; мгновенное движение в начале переулка чуть заставило его повернуться кругом, но, бросив взгляд в том направлении, он ничего не увидел, так что поспешил, отдуваясь, взойти по ступеням.

Через некоторое время, перемолвившись с советником Колем, он вышел вслед за ним и Крюппом в задний переулок. Все трое встали над телом другого советника — Ханута Орра.

Ребра стражника как будто сжало тисками. Он моргнул и осторожно присел, осматривая раны. Только два удара — непохоже на того — но ведь раны такие же… — Думаю, он убил снова, — пробормотал стражник. — Не так давно. Вы ничего не заметили?

Коль покачал головой.

Крюпп — человек, на которого стражник всегда смотрел косо, с обоснованными подозрениями — казалось, колеблется.

— Что такое? Да говори, проклятый вор.

— Вор? Ай, ай, какое оскорбление! Крюпп всего лишь обозревал своим острым глазом характер ран на шее и лбе убитого.

— Вот почему я знаю: это тот же человек, что убил десятки людей за последние месяцы. Какое-то иноземное оружие…

— Иноземное? Вовсе нет, склонен сказать Крюпп. Вовсе нет.

— Неужели? Выкладывай.

— Крюпп намекает, о самый бдительный и честный из Стражи, что ранения были причинены голыми руками. Костяшками пальцев, не более, не менее.

— Нет, чепуха. Я видывал следы кулаков…

— Но Крюпп не сказал «кулаками». Он выразился более точно. Костяшки… не продолжающиеся пальцами.

Стражник нахмурился и вновь поглядел на странные продолговатые вмятины на лбу советника. И резко выпрямился: — Костяшки… без пальцев. Но… я знаю такого человека!

— Неужели? — просиял Крюпп. — Тогда лучше поспеши, друг, и будь осторожен в сию ночь ночей, ох будь.

— Что? Чего нужно бояться — о чем ты?

— Бойся Сбора, Друг. Бойся Сбора Дани. Иди скорее — мы занесем тело бедняги внутрь, дожидаться утра, когда необходимые формальности будут… э… формализованы. Какое множество бед этой ночью! Иди, друг, охоться за немезидой! Самая ночь для таких дел.

Все пульсировало в глазах стражника, боль навалилась на грудь, на голову. Ему трудно стало даже думать. Но… да, он знает этого человека. Как там его имя?

Он еще вспомнит, пока спешит вдоль по улице, на другую улицу более широкую, но так же странно пустую. Имя еще придет, но он знает, где дом ублюдка, и разве этого недостаточно? Вполне достаточно.

Судорожный пульс сотрясал мозг в черепной коробке. Вспышки оранжевого света, мазки обжигающего лицо тепла — о боги, ему совсем, совсем дурно. Там, где он живет, есть один старый лекарь — завтра нужно нанести ему визит. Копья мучительной боли пронизали руку и ногу, но он не захотел остановиться, даже ради отдыха.

Он нашел убийцу. Ничто не остановит его.

И он брел вперед, пошатываясь как безумный.

* * *

Газ подошел к двери, отворил и вошел, оглядываясь. Глупая баба еще не разожгла очаг — да где она вообще, чтоб ее? Он прошел комнату — всего три широких шага — и пинком открыл заднюю дверь.

Да, точно, он была там — стояла к нему спиной и лицом к кругу плоских камней, на выведение которого потратила много дней и ночей. Она будто разум потеряла, и поглядеть в глаза… ладно, у них сейчас слишком много забот.

— Зорди!

Она сказала, даже не повернувшись: — Иди сюда, муженек.

— Зорди, я в беде. Надурил. Мы с тобой в беде… нужно подумать… надо уехать, бежать из города… надо бежать…

— Мы не бежим, — отозвалась она.

Он встал за спиной. — Слушай, глупая баба…

Она повернулась, небрежно подняла руку и чем-то холодным, острым чиркнула его по горлу. Газ выпучил глаза, поднял багровые обезображенные руки и почувствовал, как горячая кровь струится по шее. — Зорди? — Слова прозвучали бульканьем.

Газ упал на колени, а она обошла его и осторожным толчком послала уже падающее лицом вниз тело в круг плоских камней.

— Ты был хорошим солдатом, — сказала она. — Собрал так много жизней.

Ему было холодно, холодно как во льду. Он пытался встать, но силы не было, сил совсем не осталось.

— И я, — говорила она, — я тоже хороша. Сны… они сделали всё таким простым, таким очевидным. Я была хорошим каменщиком, муженек, я приготовила всё для… тебя. Для него.

Окруживший Газа лед вдруг проник внутрь, так глубоко, как это вообще возможно. Он ощутил что-то… что-то свое и только свое, то, что называется «я», и оно задергалось и закричало в ужасе и отчаянии, когда холод пожрал его, вгрызся в него, откусывая кусок за куском, и жизнь его исчезла — кусок за куском за…

Зорди бросила нож и отступила, когда Худ, Владыка Смерти, Высокий Король Дома Сраженных, Принимающий Павших начал телесно проявляться на каменном алтаре. Высокий, закутавшийся в гнилые одежды — зеленые, синие, черные. Лицо под капюшоном, но глаза — едва светящиеся вертикальные щелки в сердце темноты… и тусклый блеск пожелтевших клыков…

Худ стоял на забрызганном кровью дворике, в жалком саду района Гадроби, в городе Даруджистане. Не призрачной проекцией, не скрывшись за вуалями защитных чар, даже не в духовном теле.

Нет, это был сам Худ, бог.

Здесь и сейчас.

В простершемся во все стороны городе Гончие подняли оглушительный, устрашающий души вой.

Повелитель Смерти прибыл, чтобы пройтись по улицам Города Голубого Огня.

* * *

Стражник вошел на убогую улочку и встал перед покосившейся лачугой, домом серийного убийцы. Он едва видел сквозь пульсирующие волны темноты, казалось, накатывавшиеся со всех сторон, быстрее и быстрее — он будто стал свидетелем дикого, кошмарного сжатия времени — день спешил сменить ночь и ночь день, снова и снова. Его словно несло сквозь годы старости к роковому, последнему мгновению. Ревущий звук заполнил голову, распинающая боль возникла в груди и прожгла руки, шею. Челюсти сжались так сильно, что затрещали зубы; каждый вздох стал мукой.

Он сумел дойти до двери, прежде чем пасть на колени, согнуться и повалиться набок. Фонарь звякнул о камни. И вдруг он вместил в себя тысячу дум, все времена, им прожитые — в один миг, миг последнего вздоха. Столь многое стало ясным, простым, чистым, и чистота подняла его над плотью…

И он увидел, повиснув над телом, показавшуюся из дома убийцы фигуру. Измененное зрение открыло каждую подробность древнего нелюдского лица под капюшоном, глубокие морщины, измятую карту бессчетных столетий. Торчащие из нижней челюсти клыки, стертые и потрескавшиеся, с зазубренными концами. И глаза — такие холодные, такие… одержимые… Он сразу же узнал привидение.

Худ. Владыка Смерти пожаловал за ним.

И голос заговорил внутри головы, голос тяжелый, подобный трению огромных валунов, падению гор. — Я не думал о справедливости. Уже так давно. Мне всё было едино. Горе — безвкусно, тоска — пустой вздох. Проживи вечность во прахе и пепле, а потом толкуй о справедливости.

На это у стражника не нашлось ответа. Он спорил со смертью каждую ночь. Он бился с ней всю дорогу от «Феникса». Каждый клятый шаг. Он слишком устал.

— Итак, — продолжил Худ, — я стою здесь. И окруживший меня воздух, ворвавшийся в легкие воздух живет. Я не могу изменить то, что происходит рядом с мной, когда я шагаю по миру смертных. Я не могу стать другим.

Стражник был смущен. Владыка Смерти извиняется?

— Но на этот раз я сам пройду весь путь. Я пройду весь путь. — И он сделал шаг, воздел сухую руку — руку, увидел стражник, лишенную двух пальцев. — Твоя душа сияет. Она светла. Ослепительна. Так много чести, так много любви. Сочувствия. Твой уход оставит пустоту, и дети твои не станут такими, какими могли бы стать. Они клубками совьются вокруг ран, и раны никогда не исцелятся, и они научатся грызть и лизать свои раны, сосать кровь. Так не годится.

Стражник содрогнулся и скользнул назад, в лежащее на мостовой тело. Ощутил, как сердце замерло — и застучало с нежданной силой, легкостью, поразительным спокойствием. Он глубоко вздохнул, и воздух, восхитительный, холодный, вымел последние остатки боли — выбросил прочь всё дурное.

Но то, что узрел он в последние мгновения — слепящая ясность видения, поражающее всепонимание — уже тонуло в привычном облаке, становилось серым и густым, и формы стали намеками, и он заблудился. Заблудился как прежде, как любая смертная душа, даже претендующая на знания и веру. И все же… все же это было теплое облако, пронизанное чудными вещами — любовью к жене, к детям, восторгом оттого, что они живут и меняются день за днем.

Он понял, что плачет. Встал на ноги. Повернулся к Повелителю Смерти, почти не ожидая увидеть этого выходца, являющегося лишь к мертвым и умирающим… и закричал от удивления.

Худ казался плотным, ужасающе реальным, и он шел по улице на восток; казалось связующая их сеть истончается, ткань рвется, расплетаясь нитями — стражник чувствовал, как с каждым шагом бога к нему возвращается жизнь, осознание поразительной своей прочности и в этот миг и во все последующие.

Он отвернулся — это тоже оказалось легко — и поглядел на дверь. Дверь была распахнута, а поджидающая внутри тьма пронизана гнилью и безумием.

Стражник не колебался.

Худ верно разглядел душу этого скромного и честного служаки, этого смелого и благородного человека. Владыка Смерти позволил себе позаботиться об одном человеке.

Заметьте этот весьма значительный момент, этот трогательный жест.

* * *

Зорди услышала, как стучат сапоги по кривым доскам заднего крыльца, обернулась и увидела солдата Городской Стражи, показавшегося из дома. В руках у него был фонарь.

— Он мертв, — сказала она. — Тот, за которым вы пришли. Газ, мой муж. — И она показала острием ножа: — Вон там.

Стражник подошел ближе, открыл одно из окошечек фонаря и направил луч наземь. Не сразу отыскал неподвижно лежавшее на камнях тело.

— Он признался, — сказала она. — И я убила его своими руками. Я убила этого… монстра.

Стражник склонился, осматривая тело. Вытянул руку, осторожно поддел край рукава куртки Газа и поднял покрытую царапинами беспалую руку. Вздохнул и медленно кивнул.

Когда он отпустил руку и начал выпрямляться, Зорди продолжила: — Я так понимаю, назначена награда.

Он поглядел ей в лицо.

Она не была уверена, что поняла выражение его лица. Может, он ужасается, может, радуется, а может, всего лишь цинически изображает интерес. Это всё не важно. Она всего лишь хотела денег. Ей нужны деньги…

Стать, пусть на краткое время, Каменщиком Высокого Дома Смерти — означает принять большую ответственность. Но за все труды она не получила и ломаного медяка.

Стражник кивнул: — Да, назначена.

Она подняла кухонный нож.

Он вроде бы вздрогнул, чуть-чуть… но Зорди ждала всего лишь еще одного кивка.

Миг спустя он кивнул.

* * *

Бог ступил на улицы Даруджистана. Само по себе нежеланное событие. Лишь глупцы стали бы призывать, добровольно приветствовать такое посещение… и энтузиазм их оказался бы кратковременным. То, что бог оказался пожинателем душ, означало, что его пришествие не только нежеланно, но и принесет дары бесконтрольной резни, погубит тысячи обитателей доходных домов и трущоб района Гадроби и Приозерного района — нет уж, от таких посетителей не избавишься, испуганно пожав плечами.

Так погрузись же, собрав все мужество, в сумятицу жизней, Открой разум, подготовься судить с холодом и страстью. Забудь о правилах и приличиях. Твой глаз не моргнет; но будет ли беспристрастность маской жестокого цинизма? Или частица сочувствия проскользнет под броню зрительской пресыщенности?

Когда все будет кончено, осмелься взвесить скудный урожай чувств, и если в результате ты лишь пожмешь плечами, то, советует круглый человек, поверни холодный жестокий взор и сверши последний суд. Над самим собой.

Но сейчас… узри:

Скилс Навер готов был убить семью.

Он брел домой из бара Гежетса, налив брюхо элем, когда перед ним появился пес размером с лошадь. Окровавленная морда, озаренные зверской злобой глаза, приплюснутая голова поворачивается во всех направлениях.

Он примерз к месту. Обмочился, а мгновение спустя начал безумно бормотать.

Еще через мгновение забор, окружающий пустое место (там месяц назад стоял дом, вся семья в котором померла от лихорадки) неожиданно упал, и появилась другая бестия, на этот раз белая как кость.

Ее явление привлекло первого зверя; напрягая мышцы, он рванулся на второго пса.

Твари столкнулись как два сорвавшихся с тормозов перегруженных фургона; поднятая ударом воздушная волна чуть не сбила Скилса с ног. Он заскулил и побежал.

Он бежал и бежал.

И вот он вошел в дом, воняя как помойная яма, а жена почти упаковалась — поймана в момент подлого бегства. И детей решила украсть. Его ребятишек. Его маленьких трудяг, делающих всё, что Скилс им скажет (и сбереги Беру мелких дерьмецов, если не сделают или даже пискнут против!). Одна мысль о жизни без них — без идеальных, персональных, природой данных рабов — довела Скилса до белого каления.

Жена знала, что случится. Вытолкнув детей в коридор, она встала лицом к мужу, готовясь принять смерть. Беск, сосед, подобрал детишек и готовится сбежать боги знают куда. Ну, Скилс его выследит. Не думает ли крысиная морда Сюрна, что сумеет его задержать надолго? Просто схвати ее, сверни тощую шею и отбрось в сторону, пусть простор не загромождает…

Он даже не видел ножа, ощутив лишь убийственный укол под челюсть. Тонкий клинок прошел в рот, скользнул по небу и на три пальца впился в мозг. Сюрне и детишкам не придется убегать.

Канцу было девять лет, и он любил дразнить сестренку, а у нее крутой темперамент — так Ма всегда говорит, подметая усеявшие пол осколки битых горшков и куски мерзких на вкус овощей. Лучше всего дать ей локтем под ребра, чтобы повернулась, глаза засверкали от злобы и ненависти — а он уже делает ноги, он на шаг впереди, в коридор, туда-сюда и к лестнице, потом вниз и кругом — так быстро, как только может — за спиной визг…

Вниз и кругом дома и…

… он летит по воздуху. Он поскользнулся, рука сорвалась с перил и пол далеко внизу готов его ласково приветить.

«Угробите друг дружку!» — говаривала Ма. «Не-вы-но-симо!» — так она тоже говорила…

Он ударился о пол. Игре конец.

После той ночи бешеный темперамент навеки покинул сестру. А Ма больше никогда не произносила слова «невыносимо». Конечно, ей не пришло в голову, будто внезапное исчезновение слова объясняется тем, что мальчик унес его с собой. Забрал как башмаки, игрушку или одеяло — чтобы в новом темном мире было уютнее.

Бенак Филл сидел и смотрел, как тает его мать. Некий вид рака поедал ее изнутри. Она уже не говорила, ничего не делала; когда он нес ее к корыту, чтобы отмыть от вытекающих день и ночь жидкостей, она походила на мешок с костями. Улыбка, которой она выказывала ему свою любовь и стыд за то, чем стала — за ужасающую потерю достоинства — обратилось в нечто совсем иное: открытый рот, заветренные, втянутые губы, хриплое дыхание… Если это улыбка, то она улыбается самой смерти. Ему было трудно терпеть. Смотреть на нее. Понимать, что ей конец.

И уже скоро. Но Бенак не знает, что ему делать. Она дала ему жизнь. Она кормила его, баюкала, согревала. Она научила его говорить, научила законам жизни, придала форму. Она вовсе не была мудрой и просто хитрой. Она обычная женщина, тяжко трудившаяся ради пропитания, трудившаяся больше отца, который сбежал ради легкой жизни в Крепь и там, наверное, помер. Назад он не возвращался.

Бенак сидел, стискивая руки, прислушиваясь к ее дыханию, желая помочь, отдать ей свое дыхание, наполнить силой — чтобы она смогла отдохнуть в последний миг, не страдать, пережить мгновение покоя — и затем тихо уйти…

Но вот вам суровая правда. Мать его умерла уже восемь дней назад. Он сидел, глядя на пустое кресло, и что бы ни сломалось в его разуме, но он оказался заперт в недавнем прошлом. Он следит, моет, одевает. Делает для нее что может — мгновения отчаянной любви и заботы — и снова следит, и нет света в глазах ее, она не подает знака, что слышит и понимает его слова, все слова любви, все слова благодарности.

Пойман. Затерян. Не ест, вообще ничего для себя не делает.

Длань Худа коснулась его лба, и он склонился в кресле, и душа матери, в тоске и отчаянии висевшая все эти дни в комнате, скользнула к вечному убежищу.

Иногда мысль о спасении способна увлажнить глаза.

Авеб Тенитт воображал, как затаскивает детей в койку. Такого еще не случалось, но скоро… А пока он тешится, надевая на шею веревку, чертову петлю, и мастурбируя под одеялом, и пусть глупая жена скребет сковороды на кухне.

Сегодня ночью узел затянулся и не пожелал развязываться. Он становился тем туже, чем сильнее мужчина дергался, и вскоре Авеб кончил, и тут же кончилась его жизнь.

Когда жена вошла в комнату — уставшая, руки потрескались и покраснели от домашних трудов, на языке очередной ядовитый укор непутевому муженьку — то замерла и выпучила глаза. На петлю. На вздувшееся, синее, едва узнаваемое лицо над петлей. С плеч словно упали тысячи слитков свинца.

Пусть собаки воют снаружи. Пусть ярятся пожары. Она освободилась, и отныне жизнь принадлежит ей и никому больше. Навсегда и навеки.

Неделю спустя сосед увидит ее на улице и расскажет друзьям, что Нисела вдруг стала красивой, потрясающей и полной жизни, что она выглядит на многие годы моложе. Как засохший, но оживший цветок, как бутон, распустившийся под теплым ярким солнцем.

Потом две старые сплетницы замолкнут, мрачно думая об одном и том же, о сладостном «что, если» и «вот бы», приносящих в жизнь так много радости. Теперь им будет о чем потолковать.

А, между тем, десятки детей останутся невинными еще на некоторое время.

Вдова Леббиль по большей части была женщиной разумной. Но иногда мирное настроение преображалось в нечто уродливое, близкое к ярости и способное забывать о вызвавшей его причине. И каждый, каждый раз испепеляющую ярость вызывало одно и то же.

Сверху жил толстяк Саборган, и каждую ночь в это самое время (в которое приличным людям следует спать, хотя, правду сказать, кто смог бы уснуть той безумной ночью, когда бешеное распутство на улицах вышло за все пределы) он начинал бегать там, наверху, ходить туда — сюда, кругами, кругами, так и этак.

Кто уснет под такой вот гром?

Так что она вылезла из постели, постанывая от боли в пояснице, взяла одну из тростей и, встав на шаткий стул, застучала в потолок. Голос у нее слишком нежный, тонкий — он ни за что не услышал бы ее воплей. Только палка поможет. Она знала, он ее слышит, но разве от этого легче?

Никогда. Никогда!

Она больше не может. Не может!

Тук тук — шлёп скряб — тук тук — шлёп скряб — она стучала и стучала, руки уже горели огнем, плечи подламывались. Стучала и стучала.

Саборган и точно должен был бы слышать протесты соседки, но увы, он потерялся в собственном мире, он танцевал с Белокурой Императрицей, пришедшей из мира иного — это точно — в эту самую комнату, и музыка наполняла его голову и была такой сладкой, такой магичной, и руки ее были нежны как голубки и держали его так деликатно, что он стыдился своих неуклюжих, толстых пальцев. Ведя партнера нежными, хрупкими руками, Императрица двигалась туда и сюда, так что ему никак не удавалось полностью восстановить равновесие.

Его Белокурая Императрица вполне реальна. На самом деле она — малый демон, призванный и скованный в старинном доме на окраине района Гадроби. Ей с самого начала была определена узкая задача, ее ограничили узы, наложенные умершей триста лет назад невротичной ведьмой.

Белокурая Императрица была обязана убивать тараканов в этой самой комнате. Назначенный способ за десятки лет претерпел изменения, ибо чары ослабли, позволив чокнутому демону свободу импровизации.

У смертного были большие ступни — самая приятная из его черт — и, танцуя, он закрывал глаза и безмолвно рыдал, так что она могла направлять его ноги на бегающих по запачканному полу тараканов. Большие ступни. Получайте! Хрусть — пятно, хрусть — еще пятно!

В одинокой комнате царило чистое, необузданное счастье, взаимное удовлетворение и сладчайшая любовь (конечно, все это не относилось к терроризируемым тараканам).

Но все порушилось одновременно с домом. Сгнившие балки, доски и толстые слои штукатурки упали на вдову Леббиль, хотя погубил ее не вес строительных материалов, а мгновенный испуг.

Бедный Саборган, выпуская из объятий кричащую Императрицу, почувствовал взрыв боли — трость вонзилась в задний проход, и это оказалось поистине гибельным вторжением. Что до самой Императрицы, ну, после ужасающего мига смятения чары исчезли, позволяя ей вернуться назад, в мир Тараканьих Королей (ладно, ладно, толстячок попросту выдумал это. Простите?) Кто знает, куда она ушла? Единственное, в чем можно быть уверенным — что она танцевала на каждом шагу.

Смутно донесшийся сверху грохот обрушившихся перекрытий неуклюжего дома не был замечен Себой Крафаром, Мастером Гильдии Ассасинов. Он шагал по подземным коридорам, стремясь укрыться в личном логове.

Неужели несчастья никогда не кончатся? Все началось с культа треклятого Раллика Нома; не успела осесть пыль, как они взяли контракт на свору самых злобных и опасных кабатчиков, каких только можно вообразить. А потом?

Он подозревал, что единственный остался в живых. Он оставил арбалетчиков прикрывать отход, и ни один так и не догнал его; пещеры с газом принялись поочередно взрываться, и вот он бежит по крысиным норам тоннелей, кашляя, задыхаясь, протирая горящие глаза.

Все порушено. Развалено. Он уничтожил чертову Гильдию собственными руками.

Придется начинать заново.

Эта мысль мгновенно утешила его. Да, он вылепит всё сам. Никакого наследства. Даже философия новая.

Какие… возможности.

Он наконец ввалился в контору, оперся руками о поцарапанную столешницу. И нахмурился, видя, что документы беспорядочно разбросаны по столу и полу. Что такое?..

— Мастер Крафар?

Звук голоса заставил его развернуться.

Женщина стояла, прижавшись спиной к дверному косяку. Заряженный самострел около левой ноги — стрела уперлась в глиняный пол. Руки скрещены на груди.

Себа скривился: — Кто ты такая, во имя Худа?

— Не узнаешь? Как неосторожно. Я Дымка. Одна из хозяек «К’рула».

— Тот контракт разорван — мы покончили с вами. Больше…

— Мне плевать. Всё просто: мне нужно имя. Того, кто предложил контракт. Можешь сказать добровольно, и я уйду, и ты никогда меня больше не увидишь. Конец всем бедам. Гильдия избавлена от вычитания. Считай это подарком. Ну, пришло время заслужить подарок.

Он смотрел на нее, взвешивая шансы. Особо опасной не выглядит. Времени подхватить самострел не будет — два быстрых шага и уже перед ней. А два ножа — в ее кишках. Потом он пошлет записочку Скромному Малому: одну прикончили — сколько там остается? Двое? Трое? До сих пор ему платили исправно, а деньги на новую Гильдию ох как понадобятся.

И он атаковал.

Себа не был уверен, что же случилось потом. Он выхватил ножи, она прямо перед ним — и тут локоть ударяет в лицо, разбивая нос и ослепляя болью. Оба выпада, которыми он пытался ее достать — один в мягкую точку под ложечкой, другой в низ живота — не достигли цели. Клинок застрял в стене, у косяка, на которую она только что опиралась.

Удар в лицо заставил колени подогнуться, но лишь на миг — Себа был здоровенным как бык, опытным бойцом. От ран нужно отмахнуться и продолжить драку; так что он пригнулся и резанул ножом сверху вниз, желая выпотрошить сучку.

Что-то коснулось руки — и клинок выскользнул. Хрустнули кости. Он отшатнулся, вытянул второй нож из стены и бешено замахал перед собой, вынуждая ее отступить. Она поймала руку; большой палец, словно гвоздь, впился в точку на ладони. Нож выпал из лишившихся силы пальцев. Затем она захватил руку, согнула в локте, вынуждая его наклониться.

Навстречу женскому колену.

Уже сломанный нос хрустнул снова, еще больнее. От такого быстро не оправишься. Он упал на спину. В голове не осталось ни мыслей, ни воли. Инстинкт заставил его перекатиться к ножкам стола. Он еще смог встать…

Стрела ударила в правый бок над бедром, едва — едва разминулась с драгоценностью и с хлюпаньем вошла в живот.

Себа Крафар снова упал, жалкой кучей свернувшись у стола.

Сквозь слезы поглядел на женщину.

Малазанка, да. Она была из Сжигателей. Обычно он закатывал глаза при этом слове. «Сжигатели? И что? Еще одна дутая слава». Себа — ассасин. Родич Тало Крафара, человек — гора…

Словивший стрелу. Убитый, словно кабан в кустах.

Она подошла, встала над ним. — Глупо, Крафар. Вот ты лежишь с разбитой рожей и стрелой в брюхе. Думаю, кровь течет из печени. Честно говоря, удивлена, что ты еще не помер. Но тебе повезло. — Она склонилась, показывая небольшой флакон. — Я волью это в рану — когда выдерну стрелу и если ты при этом не откинешься. Ну, тогда все шансы, что будешь жить. Но стоит ли, Крафар? Стоит ли спасать задницу дураку?

Он молча смотрел вверх. Боги, всё болит!

— Имя. Скажи имя и я дам тебе шанс выжить. Но лучше поспеши. Тебе немного времени осталось.

Не Худ ли навис над ним? В тайном месте, глубоко под улицами? Да, он, собственной персоной.

Себа выдал ей имя. И даже предупредил: «Не лезьте к нему. Это поганый змей. В глазах что-то такое… клянусь…»

Дымка сдержала слово, так что Худ ушел восвояси.

Поток внезапных смертей, необъяснимых ужасных инцидентов, жалких финалов и жестоких убийств захлестнул каждое жилище, каждый переулок, каждую хижину и, подобно высокому приливу, роковым наводнением растекался по несчастному городу. Он не щадил ни старых, ни молодых, не заботился о справедливости. Смерть забирала всех: благородных и нищих, больных и здоровых, преступников и жертв, нелюбимых и окруженных почетом.

Так много последних выдохов: кашель, хрип, стон, яростный рев, крик неверия, удивления, шока. Если бы эти выдохи могли слипаться, формировать густое, сухое, остро пахнущее облако отчаяния, в ту точь в городе не видно было бы голубых огней.

Были и выжившие. Много, много выживших — на деле больше, чем мертвых — но, увы, сборщик урожая быстро приближался и к ним.

Бог шел на восток, из района Гадроби в Приозерный, а оттуда — к Имениям.

Ночь еще не кончилась. О ужас, ночи еще длиться и длиться!

* * *

Незримое в безлунной, пропитавшейся дымом ночи громадное существо летело над верхушками Гадробийских Холмов, на запад, вдоль торгового тракта. Приблизившись к тусклым окнам Непосед, тихий летун спустился еще ниже, пока когти не начали задевать гравий.

Выше него существа меньших размеров били крыльями, кружили, падали и вновь взмывали в небо. Они тоже не оглашали ночь криками.

Слева от дороги прятался в высокой траве койот, решивший было перебежать тракт — и застывший на месте.

Горячий пряный запах окатил зверя густым облаком — и миг спустя там, где маячила смутная форма, появился человек — существо, всегда вызывающее в койоте страх, боровшийся с любопытством. Человек вышел на тракт.

Но он не был таким, как все прочие люди.

Подойдя к койоту, он повернул голову и поглядел на зверя.

Койот потрусил сбоку. Все мышцы, все инстинкты звали его сдаться, упасть, однако, словно по приказу некоей могущественной внешней силы, койот высоко поднял голову, насторожил уши и бежал, не отставая от пришельца.

А тот протянул руку, погладив его по спине и куполу головы.

И зверь тотчас убежал, так быстро, как могли нести ноги. Убежал в ночь, на южную равнину.

Освобожденный, благословленный, омытый столь жестокой любовью, что остаток жизни его в море трав пройдет среди радостей и восторгов.

Преображенный. Без особой нужды, без мрачного замысла. Нет, это было дружеское касание, взаимное приветствие живых. Пойми или убеги прочь. Роль койота окончена, и он несется в просторы, и сердце его сверкает ярче звезды.

Дар, от которого невольно закрываются глаза.

* * *

Аномандер Рейк, Сын Тьмы идет по трущобам Непосед. Впереди ворота, но стражи не видно. Створки закрыты.

За воротами, над городом поднимаются сполохи, в черную ночь взлетают клубы пронизанного искрами дыма.

Пять шагов до ворот. Что-то лязгает и падает. Ворота открываются и, не записанный, не замеченный, Аномандер Рейк входит в Даруджистан.

Вой становится безумным.

Сын Тьмы поднимает руку, берется за рукоять Драгнипура.

Пар вьется над черным клинком, складываясь в призрачные цепи; они вытягиваются и ползут за ним, шагающим по широкой пустой улице. С каждым шагом появляются новые, и новые — железные корни, которых хватило бы на великий лес, ползут по мостовой, скребутся о камни.

Никогда раньше он не позволял этому видению проявиться. Скрыть цепи, скрыть истечение сил — акт милости к тем, кто увидит их, сможет понять их назначение.

Но этой ночью ум Аномандера Рейка занят иным.

Цепи из дыма, цепи, цепи, цепи — так много их вьется за ним, что заполнилась вся улица, они бьются одна о другую, ползут в боковые аллеи, переулки, под ворота особняков, под пороги и в окна. Они покрывают стены.

Деревянные преграды ломаются — двери, ворота, рамы и ставни. Трещит камень, падают кирпичи и слои штукатурки. Стены накренились. Здания стонут.

Он идет, и цепи натягиваются.

Но еще нет нужды склоняться при каждом шаге. Нет нужды открывать одной деталью всё напряжение сил и воли, которого требует меч.

Он идет.

По всему осажденному городу маги, ведьмы, колдуны и заклинатели хватаются за головы, выпучивают глаза, шатаются от навалившегося на плечи невыносимого веса. Иные падают на колени. Другие еще стоят. А кто-то скорчился на полу в позе зародыша, ибо весь мир стонет.

Ярившиеся огни замерцали, проваливаясь в себя, умерли.

Вой Гончих Псов стал казаться тонким, как бы проходящим сквозь плотные заслонки.

В покрытой коркой застывшей лавы яме сестры прекратили попытки выцарапать друг дружке глаза. Среди клубов ядовитого дыма, по колено в магме, закружившейся водоворотом зловонных отбросов, сестры замерли и медленно поднимают головы.

Принюхиваясь.

Драгнипур.

ДРАГНИПУР.

* * *

Вниз, через район Имений, к клиновидному выступу Дару, а потом сквозь другие ворота, на главную улицу Приозерного района, что идет вдоль берега. Дойдя до начала широкого и ровного проезда, Сын Тьмы остановился.

Вставший за пять поперечных улиц Худ, Повелитель Смерти, устремил взор на среброглавую фигуру. Рейк, казалось, медлит; но нет, он снова двинулся вперед.

Худ ощутил беспокойство, но тоже шагнул.

Сила меча так велика, что смутит даже бога. «Дыхание прерывается…

Ужасно».

Он двигался размеренным шагом. Все ближе.

Гончие замолчали. Вместо пожаров лишь дым нависал над улицами, едва различимый, ведь газовых фонарей осталось немного. Пронизывая черные облака, Великие Вороны кружили над ними, подлетая и улетая; за миг до встречи богов большие птицы начали усаживаться на крыши, глядя на авеню: рядами и группами, десятками, а потом и сотнями.

Они здесь.

Чтобы стать свидетелями.

Чтобы знать. Чтобы верить.

А, возможно, и чтобы поесть.

* * *

Между ними оставалось три шага. Худ почти остановился. — Сын Тьмы, — сказал он. — Я передумал…

Но меч взметнулся идеальной дугой, перерубив шею Повелителя Смерти.

Когда голова Худа скатилась — вместе с разрезанным капюшоном — тело зашаталось, потеряв равновесие.

С тяжелым, резким хрустом голова бога пала на мостовую и застыла на щеке. Глаза слепо смотрели вдаль.

Черная кровь фонтаном рванулась из обрубка шеи. Еще один шаг назад — ноги подогнулись и Владыка Смерти встал на колени. Застыл.

Напротив мертвого бога Аномандер Рейк содрогался словно в агонии, пытаясь устоять на ногах.

Бремя, обрушившееся на него в тот миг, было невидимо взорам смертных и даже глазам тысячи Великих Воронов, взиравших на него со всех сторон; однако никто не стал бы отрицать ужасную дань, взятую этим бременем.

Сын Тьмы, держа Драгнипур в руке, склонился и сгорбился словно старик. Острие заскрежетало по мостовой и застряло в щели между четырьмя камнями. И Аномандер Рейк оперся на меч, напряг все мышцы, чтобы не упасть — нет, он не сможет выдержать такою тяжесть…

Он опустился на камни, прикрыв собой Драгнипур, схватившись за рукоять обеими руками, склонив голову, и в это мгновение только позой отличался от мертвого Худа.

Они стояли на коленях, словно отражения друг друга. Один опирается на меч, прижав лоб к мерцающему, испускающему дым лезвию. Второй лишился головы, руки уперты в бедра.

Один мертв.

Второй в это мгновение глубоко… уязвим.

Что не осталось незамеченным.

Хищники сбегались, и сбегались быстро.

А ночь… что же, ночь еще до середины не дотянулась.

Глава 22

В конце пути он выполз и спросил меня: — Ну что, исполнились твои мечты? — И камнем покатился вопрос, и родились во мне мысли о жестокости судеб.

Он сел в пыли и морщась, как от боли, продолжал: «Неужели ты увидел все, о чем загадывал?» И поглядел я вниз, на пятна крови, на то, что отдал и что получил, и понял я, что заканчивается даже самый долгий поход и путь всегда приводит на похороны.

— Нет, — отвечал я, — не тебя ожидал я увидеть. Мой враг был юным как надежда и прекрасным как любовь. Щиты сверкали ярче озаренных солнцем пенистых валов, и был я смел, и смелость завела меня в беду. Надежды обернулись смертью.

И сказал он так: «Ты не победишь в войне против себя же, молодого, а я не смогу сразить старика, которым стану однажды. Наш враг — надежда, что мечется от грядущего к былому и обратно, твои воспоминания и тропы, по которым мне еще предстоит пройти. Убийца грез и сеятель сожалений — вот кто мы с тобой».

«Солдат в конце дней» (фрагмент), Дес’бан из Немила

Они не остановились ночевать. Увидев разлившееся по северному горизонту сияние города, багровую пульсацию, Скиталец зашагал как одержимый. Иногда они с Карсой выезжали вперед, на ближайший пригорок, чтобы бросить взгляд на далекий пожар — и Семар дев всякий раз страшилась, что догнавший их воин мечом смахнет их с дороги. Зарубит обоих. Захватит Ущерба, чтобы скакать к Даруджистану.

В городе происходило нечто ужасное. Ее нервы тоже пылали. Череп, казалось, лопнет от невыносимого давления, а давление нарастало с каждым шагом. Ее знобило, живот болел, во рту стало сухо, будто она наелась пепла. Семар держалась за мускулистые бока Карсы, как утопающий моряк держится за обломок мачты. Он уже давно молчал, и у нее самой недоставало смелости прервать его мрачное безмолвие.

Всего в лиге впереди содрогался и горел город.

Однако когда Скиталец догнал их… казалось, что он забыл об их существовании. Он что-то еле слышно бормотал. Смутные аргументы, шепот отрицания, безумный набор странных, несвязных фраз — оправдания тому, что он сделал и тому, что только собирается сделать. Иногда исполненные страданием слова казались оправданием за прошлое и будущее одновременно. Одно смешалось с другим, и в сердце водоворота страдала душа. Ей было невыносимо его слушать.

Одержимость — безумие, лихорадка. Когда ей удается выкарабкаться наружу, свидетели приходят в ужас. Невозможно смотреть, как она ломает человека, сужает опасную тропу, по которой шагает он, окружает ее кустами терна и лезвиями осоки. Один неверный шаг — и льется кровь, и вскоре несчастный становится скопищем ран, царапин и ссадин, слепнет ко всему, кроме ожидаемого в конце пути.

Что, если он найдет то, чего искал? Что, если он победит в окончательной битве — с кем бы он не желал биться? Что будет со Скитальцем?

«Это его убьет.

Причина жить… исчезла.

Боги подлые, я не хочу стать свидетелем этой сцены. Не осмелюсь.

Ибо у меня полно своих одержимостей…»

Скиталец шагал, ведя угрюмый спор с самим собой. Даже злобный конь Карсы вздрагивал и сторонился, как будто на него что-то давило. Он мотал головой, бил копытами по твердой почве.

Наконец, когда жеребец начал пятиться, Карса зарычал и натянул повод. — Слезай, Ведьма, — сказал он, едва Скиталец прошагал мимо. — Дальше идем пешком.

— Но Ущерб…

— Сам о себе позаботится. Когда он будет нужен, мы сумеем найди друг друга.

Они слезли с коня. Семар потянулась. — Устала до крайности. Голова словно мокрый горшок в печи — готов взорваться. Карса…

— Оставайся, если хочешь, — сказал он, не сводя взора со спины Скитальца. — Я иду дальше.

— Почему? Что бы он не делал, это его битва. Не твоя. Ты ничем не поможешь. И не должен помогать. Карса, ты что, не понимаешь?

Он скривился: — Я стану беречь его спину…

— Почему? Мы ехали вместе из удобства. Теперь всему конец. Ты не ощущаешь? Все решено. Сделай неверный шаг — встань на его пути — и он выхватит меч. — Семар подняла руки, прижала к векам. В голове плясали огненные вспышки. То же самое происходит в городе. Открыв глаза, ведьма устало поморгала. — Карса, во имя милосердия, давай уйдем. Оставим его тому, что… ждет в Даруджистане.

— Ведьма, мы шли по следу.

— Прости?

— След. — Он оглянулся на нее. — Гончие.

Она поглядела на город. Ввысь взмыл шар огня; через мгновение грохот заставил задрожать почву под ногами. «Гончие. Они рвут на части город». — Нам туда нельзя! Неужели мы пойдем в ЭТО?!

Карса в ответ оскалил зубы: — Я не доверяю подобным тварям. Они пришли охранять Скитальца — или разорвать на куски, словно загнанную добычу? — Он потряс головой. — Я не стану наступать ему на пятки Ведьма. Пойду на приличном расстоянии, но… буду беречь его спину!

Ей хотелось плакать. «Ты безмозглый, упрямый, настырный, тупоголовый ублюдок!» — А кто сбережет спины НАМ?

Чернота внезапно залила ее рассудок; Семар, должно быть, пошатнулась, ибо вдруг нашла себя в заботливых объятиях Карсы. На лице его было написано неподдельное беспокойство. — Что одолевает тебя, Семар?

— Идиот! Сам не чуешь?!

— Нет.

Она подумала, что он врет, но сил возражать не было. Чернота казалась безгранично широкой. Это пасть, готовая пожрать ее, жадно проглотить. Что самое страшное — в ней есть некая притягательность. Лицо Семар залил от, ноги подогнулись. Она держалась за руку Карсы.

— Оставайся, — сказал он спокойно.

— Нет, никакой разницы.

Он резко выпрямился и посмотрел туда, откуда они пришли. — Что… что там?

— Треклятый медведь. Вернулся.

Она повернула голову. Да, там, в сотне шагов. Громадный темный силуэт. Не приближается.

— Чего он хочет от меня? — прошептала она.

— Останься и узнаешь, Ведьма.

— Нет, — ответила она. — Мы идем за Скитальцем. Решено.

Карса помолчал и хмыкнул. — Я думал…

— Что?

— Ты хотела знать, кто сбережет наши спины.

Она нахмурилась, потом охнула и прищурилась на огромного медведя. Он просто… топчется, мотая большой головой из стороны в сторону, а иногда замирает, вытягивает нос. — Я бы не стала надеяться, Карса. Ни в коей мере.

Он пожал плечами.

И все же она сопротивлялась мысли о таком страже. Поглядела вверх, в темное небо. «Где чертова луна, Карса? Где она, во имя Бездны?»

* * *

Каллор успел увериться: силы сошлись к Даруджистану. Жестоко столкнулись, пролили кровь.

Он живет ради таких мгновений. Внезапных возможностей, когда боги спотыкаются и власть валится тебе прямо в руки. Душа исполнилась предвкушением.

Жизнь бросает нам шансы, и мерой достоинства мужчины или женщины является смелость, наглая решимость схватить удачу и не выпускать из рук. Каллор никогда не упускал таких моментов. Пусть проклятия сыпятся дождем; пусть он раз за разом проваливается. Можно встать, отряхнуться от пыли и начать заново.

Он знает, что мир проклят. Тяготеющее над Каллором личное проклятие ничем не отличается от хода истории с ее бесконечными неудачами, когда даже незрелые триумфы ведут к падению — едва победитель становится беззаботным. Слепым. Он знает, что сама жизнь исправляет неудачи, комкая чертеж и рисуя всё заново.

Историки, ученые слишком часто созерцают схождения с ограниченной, близорукой точки зрения. Говорят о богах, властителях, великих силах. Но Каллор понял, что описываемые ими события лишь концентрированно выражают нечто гораздо более сложное. Целые эпохи сходятся, сталкиваются в хаосе. Анархия — суть Природы. Чаще всего лишь немногие понимают, какие беды ярятся вокруг. Нет, люди день за днем занимаются привычными жалкими делами, опуская глаза к земле, утверждая, что всё в порядке.

Ну, он вовсе не желает хватать их за ворот, трясти, открывая глаза. Природа сметет таких с игральной доски.

И, честно говоря, они даже такого внимания на заслуживают. Ни одной крохи.

Конечно, всегда будут люди, которые увидят в его взглядах уродство, назовут Каллора чудовищем, лишенным сочувствия, видящим вокруг лишь мрак и так далее. Чепуха. Они ошибаются. Сочувствие не обязательно дополняется глупостью. Не нужно подменять холодное понимание слезливыми заботами о ближних. Симпатия не должна отрицать жестокие факты. Наблюдай — сурово, не отводя взора. Слишком это просто и дешево — стискивать руки, бормотать и жалеть. Слишком самолюбиво. Скажем откровенно: сочувствие — всего лишь идеальное оправдание тому, кто бездействует, принимая позу вечного страдальца.

«С меня хватит».

У Каллора нет времени на такие игры. Спесиво задранный нос облегчает перерезание горла его владельцу. Когда дело доходит до такого, он НИКОГДА не колеблется. Каллор надежен, как любая сила Природы.

Он шагал, терзая каблуками траву, выворачивая ее с корнем Странная безлунная ночь повисла над головой, только на западе горизонт, уже давно поглотивший солнце, озарялся карминными вспышками.

Он обнаружил насыпную гравийную дорогу и взошел на нее, спеша к ожидающему городу. Дорога пошла вниз, потом начала неспешный подъем. Достигнув вершины возвышения, он остановился.

В сотне шагов впереди кто-то расставил на высоких шестах четыре факела; мерцающий квадрат света выхватывал из темноты перекресток четырех дорог. Никаких строений поблизости не было, так что назначение факелов казалось необъяснимым. Он нахмурился и продолжил путь.

Подойдя поближе, Каллор различил кого-то, сидящего на межевом столбе под одним из факелов. Неподвижен, лицо скрыто капюшоном, руки лежат на бедрах; кисти в перчатках выступают над коленями и чуть опущены.

Каллор на мгновение смешался. Поскреб подошвой сапога по гравию; голова не спеша поднялась, затем выпрямились плечи. Незнакомец встал.

«Дерьмо».

Встречный стянул капюшон и вышел на середину перекрестка.

Каллор узнал его, в душе поднялась волна смятения. — Нет, Спиннок Дюрав, только не это.

Тисте Анди вытащил из ножен меч. — Верховный Король, я не могу тебя пропустить.

— Пусть сам выигрывает свои битвы!

— Битва не обязательна, — возразил Спиннок. — Я разбил лагерь неподалеку. Можем пойти туда, сесть у костерка, выпить подогретого вина. Когда настанет утро, ты повернешься кругом и уйдешь куда-нибудь. Даруджистан, Верховный Король, не для тебя.

— Проклятый глупец. Ты знаешь, что не равен мне. — Он сверкнул на воина глазами. В душе началась борьба. Некая ее часть желает… о боги… желает зарыдать. — Сколь многих его верных, храбрых сторонников увидим мы мертвыми? И ради чего? Послушай меня, Спиннок. Во мне нет настоящей вражды к тебе. И к Рейку. — Он повел закованной в сталь рукой по воздуху: — Даже к тем, что преследуют меня. Внемли мне. Прошу. Я всегда уважал тебя, Спиннок… во имя Бездны, мне больно было видеть, как Рейк использует тебя…

— Ты не понимаешь, — сказал Тисте Анди. — Никогда не понимал, Каллор.

— Ошибаешься. У меня нет обид ни на кого из вас!

— Корлат…

— Думаешь, я намеренно убил Вискиджека? Думаешь, я зарубил достойного мужа и верных ему солдат из простой злобы? Тебя же там не было! Умереть должна была Серебряная Лиса, и моя неудача еще причинит множество бед. Обдумай эти слова. Ах, боги! Они встали на пути, проклятие! Как теперь стоишь ты!

Спиннок вздохнул: — Похоже, не пить нам подогретого вина.

— Не надо.

— Я здесь, Верховный Король, чтобы преградить тебе путь.

— Ты умрешь. Я не смогу остановить руку. Я теряю контроль. Спиннок Дюрав, прошу! Этого не должно случиться!

Легкая улыбка Анди чуть не разорвала Каллору сердце. «Нет, он всё понимает. Слишком хорошо. Это будет последняя его битва, во имя Рейка, во имя всего благого».

Каллор вытащил меч. — Хоть кому-то из вас приходило в голову, чего это стоит мне? Нет, разумеется. Верховный Король обречен на неудачи, но не конечное падение. Верховный Король… кто же он? О, телесное воплощение амбициозности. Ходячее доказательство неизбежной цены дерзаний. Ладно. — Он поднял клинок двумя руками. — И ты сдохни.

Из горла пламенем вырвался рев. Каллор прыгнул вперед и взмахнул мечом.

Железо о железо.

Четыре факела осветили сцену. Четыре факела выхватили двоих воинов, сошедшихся в схватке. Единственные свидетели? Слепы ли они, равнодушно ли даруют свет?

Увы, но, похоже, ответ звучит как «да».

* * *

Черная вода казалась ледяной. Пропасть, кровь тьмы. Она дышала силой, испуская холодные туманы, и туманы ползли на берег, глотая иззубренные камни и упавшие деревья. Казалось, что ночь дождем падает в море.

Блестящие кольца закрутились и зазвенели; Скол медленно повернулся лицом к Нимандеру и остальным. — Я воспользуюсь этим, — сказал он. — Сила наполнила воды, в них течет чистый Куральд Галайн. Я воспользуюсь.

— Врата?

— Ну, хотя бы у одного из вас есть мозги. Врата, Нимандер. Врата. Они заберут нас к Черному Кораллу.

— Близко? — спросил Скиньтик.

Скол дернул плечом: — Достаточно близко. Увидим. По меньшей мере около городской стены.

— Так начинайте, — сказал, а точнее почти прорычал, Ненанда.

Улыбающийся Скол снова поглядел на Нимандера: — Не подавай голоса. Мне придется тяжко потрудиться.

Нимандер потер лицо. Он чувствовал себя онемевшим и отупевшим от усталости. Отошел, сел на валун. С уступов берега наползал мох, уже покрывший всё — гнилые стволы, торчащие к небу корни, упавшие камни. Ночной воздух лип к нему, холодный и густой, пробирался в кости, сжимался вокруг сердца. Он слышал, как прибой лепечет, булькает и журчит между камней. От песка поднимался запах гнили, с моря несло солью.

Он чувствовал, как леденеют касающиеся валуна руки.

Скол вращал цепочку, и кольца, золотое и серебряное, крутились в противоположных направлениях. Остальное его тело застыло.

Скиньтик сел позади Нимандера. Глаза встретились, Скиньтик пожал плечами, безмолвно задавая вопрос; Нимандер ответил легким покачиванием головы.

Он — то думал, что остается еще несколько дней. Для обдумывания. Как. Когда. Что делать, если не получится. Тактика. План отступления. Столь многое еще нужно решить, но ему ни с кем нельзя говорить, нельзя даже намеком выдать замыслы. Скол слишком близко от них, он вроде бы подозревает, вроде бы намеренно мешает Нимандеру открыть рот.

Столь многое нужно им сказать; столь многое он хотел бы услышать в ответ. Споры, аргументы, взвешивание рисков и последствий. Координация. Всё это требует лидера, но неспособность ясно высказать свои намерения, отдать четкие приказы, завершая дискуссию, делает его совершенно бесполезным.

Самим своим присутствием Скол связал Нимандеру руки.

В игре сдержек и противовесов он перехитрил Нимандера, и это чревато… Когда взаимный обман окончится, наступит сумятица, и в этом хаосе у Скола будет преимущество. В конце концов, ему не надо ни о ком заботиться.

Нет, Нимандеру придется действовать одному, веря, что остальные помогут.

Он понимал: все следят за ним, ловят каждое выражение лица, ждут безмолвных посланий, намеков… а значит, ему приходится сдерживаться. Нужно не выразить на лице ничего, иначе кто-то неправильно его поймет и совершит роковую ошибку. Груз вины утянет его на дно.

Что-то с шумом поднялось из черной воды. Вертикальный отрезок тьмы, края его колышутся и быстро тают.

— За мной, — пропыхтел Скол. — Быстрее!

Нимандер вскочил и дернул за рукав Скиньтика, шепнув: — Я иду первым. — Увидел, что Скол уже пропал во Вратах, и бросился вдогонку.

Однако Ненанда достиг портала раньше, на бегу выхватывая меч.

Вполголоса выругавшись, Нимандер рванулся за ним.

Врата рушились. Кто-то завопил за спиной.

Нимандер поскользнулся на неровных камнях; его почти ослепили светящиеся полосы, расползавшиеся по сторонам словно порванная паутина. Он расслышал хрип под ногами и тут же наткнулся на что-то, лежащее на камнях. Оно застонало.

Нимандер присел и нащупал тело. Ощутил, как в ладонь ударил горячий фонтанчик — это рана, поток крови… — Ненанда?

Еще один хриплый вздох. Затем: — Прости, Мандер. Я увидел… он тянется за кинжалом… когда ступил внутрь… я увидел… знал, он знал, что ты идешь за ним…

Откуда-то спереди раздался гулкий смех. — Идиотом меня вообразил, Нимандер? Как жаль, что лежишь не ты. Лучше бы ты. Но теперь на твоем горбу повисла еще одна смерть.

Нимандер раскрывал глаза, но ничего не видел. — Мы еще нужны тебе!

— Может быть, но держать вас рядом слишком опасно. Увидев гадюку, я не приглашаю ее заползти в карман. Так что блуждай здесь… вечно. Думаю, ты не найдешь отличий от жизни, которую вел раньше.

— Бог внутри тебя, — крикнул Нимандер, — глуп. Мой Владыка разрубит его и тебя с ним, Скол. Ты его не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь!

Новый взрыв смеха, уже с большего расстояния.

Нимандер тылом ладони стер слезы с глаз. Биение крови под рукой затихало.

«Слишком много поражений. Слишком много неудач.

Душе дарована чаша с мужеством. Она не пополняется. Каждый раз, черпая из чаши, мы опустошаем ее.

Сколько у меня осталось?»

Сколько бы ни было, пришло время выпить чашу до дна. Последний раз.

Нимандер выпрямился.

— Десра? Скинь? Кто-нибудь!

Ответом послужило лишь эхо.

Он вытащил меч и двинулся в направлении презрительного смеха.

Он не натыкался на стены, не чувствовал потоков воздуха. Складки камня под ногами шли неровными волнами, заставляя спотыкаться; один раз он упал на колено, почувствовав пронизывающую боль.

Заблудился. Ни звука, свидетельствующего о положении Скола.

Да, вот подходящий конец. Скол, должно быть, содрогается от сладкого предвкушения. Потерян в темноте. Потерян для сородичей. Для Лорда и будущего, которое никогда не наступит. Такое идеальное, такое точное наказание…

— Хватит ныть, жалкий червяк.

«Фаэд».

— Они здесь, дурень. Так же блуждают.

«Кто? Где? Оставь меня. Я уже говорил: прости. Мне жаль, что так получилось, жаль, что я пытался тебя убить. Жаль…»

— Не поздновато ли? Ты не понимаешь. Я жила в страхе. Жила в вечном ужасе. Перед всем. Перед вами. Что вы поймете мою сущность. Ты способен вообразить, Мандер, на что это похоже? Жизнь была пыткой, а мысль о смерти — пыткой еще злейшей. О, я знала, что так кончится. Неизбежно. Тварям вроде меня везет, пока другие не замечают. А потом чужое лицо искажается отвращением и тебя давят ногой.

Или швыряют из окна.

«Прошу, не надо больше…»

— Они здесь. Десра, Скиньтик, милая Араната. Найди их.

«Как?!»

— Я помочь не смогу. Криков не услышат. Здесь есть слои. Слои над слоями слоев. Ты можешь пройти сквозь одного из них и не заметить. Нимандер Голит, в тебе кровь Лорда. Кровь Элайнтов передалась тебе… это же тайна? Скол не ведает о том, что у тебя есть такое оружие. Откуда ему узнать? Откуда кому бы то ни было узнать? Мы слишком долго подавляли себя…

«Потому что так велел Андарист!»

— Потому что так велел Андарист. Потому что он завидовал. Он страдал. Думал, будто может взять детей брата и сделать их своими, не детьми Аномандера.

«Ненанда…»

— Получил самую жидкую кровь. Мы же знаем. Ты знаешь. Он был таким предсказуемым. Это его и убило. Брат, отец, сын — слои такие тонкие, такие чудные. Погляди на них снова, любимый мой, убийца мой — погляди глазами дракона.

«Но, Фаэд, я не умею! Как это делать?»

Она не ответила. Нет, так просто не получится, правда? Фаэд не была мимолетным воспоминанием, заботливым духом. Не была его чуткой совестью. Вовсе нет.

Она — лишь одно из пятен крови на руках Нимандера.

Он встал на месте. Он стоял, окутанный забвением.

— Мои руки… — Он медленно поднял их. — Пятна, — шепнул он. — Да, пятна.

Кровь родичей. Кровь Тисте Анди.

«Кровь драконов. Сияющая подобно маяку. Она может призывать, заклинать, выбрасывать нити, пока…»

Рука женщины ухватила его словно из ниоткуда, холодно сомкнулась на запястье.

И тут же она показалась перед ним — глаза подобны занавесям, разошедшимся, чтобы показать глубину великой любви.

Он вздохнул. Голова закружилась. Он чуть не упал. — Араната…

Она сказала: — Мало времени, брат. Нужно спешить.

Не отпуская руки, он побежала, потащив его за собой словно ребенка.

Но Нимандер не думал возражать.

Она глядела ему в глаза. И он видел. Эту любовь. Он видел.

И, более того, понял.

* * *

Умирающий Бог грядет. Чистый как музыка, светлый как истина, прочный как уверенность. Кулак силы, выброшенный и сметающий, дробящий всё на пути своем. Потом кулак раскроется и ладонь схватит душу Искупителя. Более слабого бога, заблудившегося и смущенного.

Селинд будет этим кулаком, этой рукой. Доставит дар, из коего проистечет идеальная, истинная вера.

«Это кровь искупления. Ты поймешь, Искупитель. Пей до дна кровь искупления и танцуй.

Песня — слава, а слава — мир, который никто не захочет покинуть. Так что, милый Итковиан, танцуй со мной. Вот она я, тянусь к тебе…»

Выгибая спину на грязном полу хижины Градизена, Селинд точила темную жижу изо рта и носа, из слезных каналов. Ногти ее почернели, на кончиках повисли капли вонючей жидкости. Она была обнажена. Градизен опустился на колени подле нее и замер, тяжело задышав и глядя на сочащиеся черным молоком соски.

Жрикрыс, завернувшийся в дождевик, стоял у порога и смотрел в обвисшее лицо, в тусклые глаза. Ему было заметно, как Градизен сражается с внезапно нахлынувшим желанием, наполовину детским, наполовину сексуальным, как пялится на полные сэманкелика груди. Ублюдок уже изнасиловал ее в диком припадке поглощения, принося девственность в жертву, так что сейчас его сдерживает только какой-то непостижимый приказ. Жрикрысу не нравилось об этом думать.

Градизен приподнял Селинд голову, а второй рукой раскрыл рот. Потянулся за кувшином сэманкелика. — Время, — пробормотал он, — и время, время, время. Сейчас. — Он наклонил кувшин, и черный сок полился в горло жрицы, пятная рот.

Она глотала и глотала; казалось, она не остановится никогда, что тело ее — бездонный сосуд. Она пила в великой жажде, и жажду эту не утолить ничем.

Жрикрыс хмыкнул. Он повидал много таких людей. Плохо хранимая тайна — достаточно лишь раз поглядеть им в глаза. Надежда, ожидание и голод — и злобная ярость, едва им откажут в малейшем из желаний. Они берут, но никогда не отдают. Да, он знавал немало таких.

Ну вот и бог показался, светится в глазах Селинд. Всем нужен какой-нибудь бог. Слепленный ладошками из глины и веточек. Построенный из желаний и вопросов, на которые нет ответов. Из всего, что осаждает душу смертного. Неврозы, вырезанные в камне. Навязчивые бредни, ставшие суровыми лицами судей — он видел их во множестве вариаций, во всех городах. Малазанская Империя провела много военных компаний…

Лица свисают с храмовых фронтонов; лица скалятся с балюстрад. Десять тысяч треклятых богов, по одному на каждое настроение. Пантеон преувеличенных пороков.

Селинд извивалась, черная отрава вытекала изо рта, густая как мёд, и свисала с нижней челюсти уродливой бородой.

Когда она улыбнулась, Жрикрыс задрожал.

Содрогания обрели ритм, и Градизена отбросило. Она вставала, как вздымается волна, как выбрасывает голову змея, вместилище сладкого яда.

Жрикрыс отступил; не успел Градизен поворотиться к нему, беглый Сжигатель Мостов выскользнул наружу. Дождь оросил лицо. Он замер, погрузившись по щиколотки в грязь, и накрыл голову капюшоном. Вода кажется такой чистой. Если бы она могла смыть всё это!.. Нет, не лагерь — его уже нет — но всё остальное. Сделанный выбор, неверные решения, годы бесцельной жизни. Да сделал ли он хоть что-то правильное? Список ошибок стал таким длинным, что он уже не может вырваться из порочного круга. Впереди новые и новые ошибки…

Между струй ливня показалась растрепанная фигура. Мрачное лицо, промокшая власяница. Словно навязчивый призрак из прошлого, гуль, зловеще напоминающий обо всём, от чего он отрекся.

Штырь подошел к Жрикрысу: — Пришло время.

— Для чего? Да, мы надеремся, будем смеяться и плакать и так далее. Дерьмо. Может, я тебе многое рассказал, но, похоже, не всё — раз ты еще веришь, будто что-то можно исправить. Мы говорим о боге, Штырь. О БОГЕ.

— Да ладно. Я прошелся по вашей поганой дыре. Жрикрыс, здесь остаются дети. Просто… брошены.

— Ненадолго. Их скоро заберут. Накормят ими Умирающего Бога.

— Нет, мы заберем их первыми.

— И куда?

Штырь оскалился, и только теперь Жрикрыс понял, какую внутреннюю ярость удается сдерживать собеседнику. Едва удается. — Куда? Как насчет «подальше отсюда»? Или это звучит слишком сложно? Может, на западные холмы. Может, в леса. Ты сказал, что всё кончается. Если бросить их, они погибнут. Мне это не по сердцу.

Жрикрыс чесал под бородой. — Не то чтобы я не восхищался тобой, но….

Острый кончик меча уперся в мягкое горло Жрикрыса. Он скривился. «Последний из наших, ладно, ладно. Старик Жрикрыс совсем размяк…»

— Теперь, — прошипел Штырь, — ты или идешь к Грызистену…

— Градизену.

— Как хочешь. Или ты идешь за ним как щенок, или начинаешь помогать мне. Дети еще живы.

— Ты даешь выбор?

— Как бы. Если скажешь, что решил стать щенком, я тебе снесу голову. Уж прости, если одним ударом не смогу.

Жрикрыс колебался.

Глаза Штыря расширились: — Ты на плохом пути, солдат…

— Я больше не солдат.

— Может, в этом и проблема. Ты забыл важные вещи. Очень важные.

— Например?

Штырь поморщился, как бы ища нужные слова, и Жрикрыс уловил мысленную картинку: трехлапая собака ловит кроликов в поле. — Ладно, — проскрежетал наконец Штырь. — С тобой такое хоть раз происходило. Ты и твой взвод, вы заходите в какую — нибудь грязную деревушку иди трущобу. Вы пришли купить еды или вычесать вшей, постирать одежду. Короче, не убивать. И вы заводите разговоры. В кабаке. В кузнице. Со шлюхами. Они начинают рассказывать. О несправедливостях. Ублюдках — землевладельцах, местных бандитах, говномордых мелких тиранах. Обычное дело. Коррупция и так далее. Ты знаешь, о чем я, Жрикрыс?

— Естественно.

— И что вы делали?

— Мы ловили уродов и драли им жопы. А иногда и вздергивали.

Штырь кивнул: — Восстанавливали справедливость, вот что вы делали. Это может сделать солдат, когда никого другого нет. У нас есть доспехи, есть оружие, мы можем учинить террор любому, кто нам не понравился. Но Дассем учил — учил каждого солдата малазанской армии… Да, нам дали мечи и, в конце концов, это нам выбирать, кого рубить. Нам дали шанс — и привилегию — делать хорошие дела.

— Я дезертировал…

— Я мне пришлось уйти в отставку. Что это меняет?

— Тут ты ошибаешься.

— Тогда слушай. — Меч снова прижался к горлу. — Я все еще могу восстановить справедливость. Отрубив голову трусу.

— Не говори мне о трусости! — крикнул Жрикрыс. — Солдаты так не говорят! Ты нарушил первое правило!

— Кое-кто отвернулся от доли солдата — от того, что солдат должен нести в душе. Это и есть трусость. Слово не нравится? Придумай другое.

Жрикрыс поглядел магу в глаза — и увиденное ему не понравилось. Плечи опустились. — Так давай, Штырь. У меня ничего нет. Я выдохся. Скажи, что делать, если ты внутри умер, а внешне еще жив? Скажи мне.

— Забудь о себе, Жрикрыс. Следуй за мной. Делай как я. Мы начнем дело, а обо всём остальном позаботимся после.

Жрикрыс понял, что Штырь еще надеется на него. «Делайте то, что правильно, говорил нам Дассем». Боги, впервые за все это время он вспомнил слова Первого Меча. «Есть закон выше приказа офицера. Выше слова Императора. Вам дали мундиры, черт вас раздери, но это не лицензия на полный произвол. Бейте лишь врага, бросающего вам вызов. Делайте то, что правильно, ведь доспехи защищают не только ваши кости и мясо. Они защищают честь. Цельность. Справедливость. Солдаты, постарайтесь меня услышать. Ваши доспехи защищают человечность. Глядя на своих солдат, на ваши мундиры, я вижу сочувствие и истину. Когда добродетели рушатся — помогай вам боги, ибо никакие доспехи больше не спасут вас».

— Ладно, Штырь. Я иду за тобой.

Резкий кивок. — Дассем был бы горд. И совсем не удивлен.

— Нужно следить за Градизеном — он хочет девочек, хочет их кровь. Когда появится Умирающий…

— Да? Что же, Грязиплен можетполизать дырку Худа. Ничего он не получит.

— Мгновение назад мне почудилось…

— Что почудилось?

— Что ты трехлапая собака. Но я ошибся. Ты скорее похож на Гончую Тени. Идем, я знаю, где все укрылись от дождя…

* * *

Сирдомин покачал талвар в руке, оглянулся назад, на Искупителя. Поза бога не изменилась. Он стоит на коленях, сгорбился, закрыл лицо руками. Поза покорного смирения. Отчаяния, поражения. Едва ли ее можно счесть вдохновляющим стягом, под которым начинают битву, за который стоит сражаться; Сирдомин снова поглядел на женщину в низине — и ощутил, как из души по каплям вытекает воля.

Над головой содрогающиеся облака, бесконечный дождь из келика, сделавший все черным. Капли жгут глаза, веки онемели. Он уже привык к тяжкому грохоту, к слепящим разрывам молний.

Когда-то он сражался за недостойное дело — и поклялся, что «никогда больше…» И вот он здесь, стоит между богом невообразимой мощи и богом, в которого не стоит веровать. Один желает жрать, второй, кажется, не против быть сожранным — да что он забыл между ними?

Отчаянный вздох Искупителя заставил его повернуться. Ливень сделал Итковиана черным, похожие на жидкий навоз струи стекали по запрокинутому к небесам лицу. — Умирает, — пробормотал он так тихо, что Сирдомину пришлось сделать шаг поближе. — Но не такого конца он желал. Умирать целую вечность. Кто согласится на подобную участь? Для себя лично? Кто стал бы призывать такую судьбу? Могу ли… могу ли я помочь?

Сирдомин чуть не упал, будто ударенный кулаком в грудь. «Это… Беру сбереги, это неправильный вопрос! Не для такой… твари. Погляди на себя, Искупитель! Тебе не исцелить того, кто не желает исцеляться! Тебе не починить то, что наслаждается изломами!» — Ты не можешь, — прорычал он. — Искупитель, ему не помочь. Ты падешь. Пропадешь, будешь проглочен.

— Он хочет меня. Она хочет меня. Она дала ему свою жажду. Неужели не видишь? Они объединились.

Сирдомин бросил взгляд на Верховную Жрицу. Она отращивала руки, в каждой оружие, каждый клинок крутится и воет, создавая сеть режущего железа. Келик облачками брызг летит с лезвий. Танец ведет ее всё ближе.

Нападение началось.

— Кто, — шепнул Сирдомин, — объединится со мной?

— Найди ее, — велел Искупитель. — Глубоко внутри она прежняя. Тонущая, но еще живая. Найди ее.

— Селинд? Она мне безразлична!

— Она — пламень сердца Спиннока Дюрава. Она — его жизнь. Сражайся не за меня. Не за себя. Сражайся, Сирдомин, за друга.

Воин прерывисто всхлипнул. Душа его нашла голос, и голос оказался стоном отчаяния. Задыхаясь, Сирдомин поднял клинок и устремил взор на женщину, извивавшуюся в гибельном танце. «Смогу ли я? Спиннок, глупец, как ты мог пасть столь глубоко?

Смогу ли я ее найти?

Не знаю. Не думаю».

Но его друг нашел любовь. Абсурдную, смехотворную любовь. Его друг, каким бы он ни был, заслуживает шанса. Единственный дар, стоящий хоть чего-то. Единственный.

Смахивая с глаз черные слезы, Сирдомин вышел навстречу.

Ее восторженный вой ужаснул бы любого.

* * *

Хватка летела сквозь тьму. Может быть, она здесь в плоти. Может быть, от нее осталась лишь душа, вырванная из тела и падающая лишь под тяжестью собственных сожалений. Однако руки ее рассекают жгуче-холодный воздух, ноги дергаются в поисках опоры — там, где не на что опереться. Но воздуха в бездонном колодце становится все меньше, дышать все труднее…

В мире снов любой закон можно исказить, извратить, сломать. Так что и она, ощутив быстро приближающуюся почву, сумела повернуться вверх головой, необъяснимо резко замедлить падение — и миг спустя она стоит на неровных камнях. Под ногами захрустели пустые ракушки; она услышала слабый треск — это ломались кости каких-то грызунов.

Моргая и тяжело вздыхая, она просто стояла на месте, чуть присев и опустив руки.

Хватка ощутила тяжелый звериный запах, как будто очутилась в логове хищника.

Тьма медленно отступила. Она увидела каменные плоскости, на которых вырезаны или нарисованы охрой различные сцены. Увидела груды расколотых тыкв на полу — она приземлилась на середину какой-то тропы шириной до трех шагов, тянущейся вперед и назад. Впрочем, в шести или семи шагах впереди тропа упирается в утес, а позади пропадает во тьме. Хватка внимательнее пригляделась к половинкам тыкв: в каждой налита густая, темная жидкость. Она инстинктивно ощутила, что это кровь.

Изображение на стене впереди влекло ее к себе; она постепенно различила детали. Карета или фургон, скопище смутных форм, прицепившихся по бокам, а позади намек на другие. Сцена спешки и паники. Сидящая на передке фигура держит поводья, и поводья хлещут по сторонам словно кнуты… но нет, это ее мозг играет в фокусы с тусклым светом… и звук, скрип, стук и грохот колес по неровному грунту — это всего лишь стук сердца, это шум крови в ушах.

Но Хватка взирала, словно пригвожденная к месту.

Солдат, которому уже не во что верить — ужасное зрелище. Когда на руках неправедная кровь, душа корчится в агонии. Смерть становится любовницей, и любовь ее ведет в одно место. Всех и всегда — в одно место.

Посмотри на убогого дурака рядом. Помни, что за спиной стоит еще один убогий дурак. Мир съежился, все прочее плывет перед глазами — слишком опошленное, чтобы сохранять ясность видения, слишком замаранное ложью.

Оторванные от Малазанской Империи, от Войска Однорукого, жалкие остатки Сжигателей влачили существование в Даруджистане. Они нашли себе пещеру, в которой могли скрываться, окруженные несколькими знакомыми лицами; они еще напоминают себе, что живы, что бредут от прошлого в настоящее, шаг за шагом. И надеются, что этого достаточно, чтобы неловко и неуверенно войти в грядущее.

Резани ножом по середине этого жалкого, уязвимого клубка, и он распадется.

Колотун. Синий Жемчуг…

«Мы словно козлы, влекомые на алтарь с завязанными глазами.

Не то чтоб козлам завязывают глаза… просто совсем невесело глядеть в глаза умирающих животных».

* * *

Эндест Силан некогда был жрецом, веровал в силы за пределами смертного мира, веровал в благожелательные взоры предков и духов, столпов нерушимой добродетели, противостоящих приливам сомнений, попыткам избежать ответственности и воздаяния… да, он был верующим в традиционном смысле этого слова. Но всему прежнему нет места в гавани его души. Предки исчезли в почве, оставив лишь блестки расщепленных костей среди комков земли. Духи не предлагают даров, они злобно и дико цепляются за жизнь — их слишком часто предавали, оплевывали, им не за что нас любить.

Ныне он верит, что смертные прокляты. Некая врожденная склонность ведет их по одним и тем же тропам. Смертные оскверняют любые дары, им предложенные. Предают дарителя. Предают свои же таланты. Богов и предков, детей — предательство царит всюду.

Великие леса Харкенаса были сведены; жалкие умирающие островки зелени лежали среди вырубок и палов. Чернозем смыт в реки. Плоть земли ободрана, обнажены угловатые камни — кости. Голод объял детей. Матери выли, отцы пытались сохранить на лицах маски решимости; и те и другие взирали на опустошенный мир с раздраженным недоверием. «Кто-то в этом виноват, клянусь Бездной! Но только не смотрите на меня!»

Но больше некуда было смотреть. Мать Тьма отвернулась. Она оставила их участи, предрешенной их же поступками. Сделав так, она лишила их привилегии обвинять кого-то постороннего. Такова суть обезбоженного мира.

Хотелось бы верить, что народ может восстать в полный рост, гордо подняться и принять полноту ответственности за дела свои, свершенные и не свершенные. Да, это было бы прекрасно. Такое зрелище питало бы веселый оптимизм. Но такой миг никогда не наступает, в такую позу никто не встает. Века просветления всегда или остаются в прошлом, или ожидаются в грядущем. Века просветления блестят гладкостью мифа, они подобны абстракциям; реальность же полна грязью и компромиссами. Народы не «восстают», скорее опускаются.

Но у Силана не осталось никого, с кем можно обсуждать такие темы. Никого, кто мог бы — просто мог — понять смысл его размышлений.

Только вперед! Всё бывает. Камни падают, роняя соседние — и так далее, и так далее. Прилив вздымается всё выше. Дым, крики насилуемых и страдающих. Жертвы навалены кучами, как на пире каннибалов. Веселье требует пищи, день сегодняшний задыхается от спешки, нетерпение жжет кислотой. У кого есть время подумать?

Эндест Силан стоит на вершине малой башни дворца. Держит руку ладонью кверху, и в чашу струится черный дождь.

Неужели истина так жалка, какой кажется?

Неужели всем нужен один, одна фигура, способная восстать, не отворачивая лицо от литании разрушения, жестокости истории, лжи прогресса, осквернения некогда святого и невыразимо прекрасного дома? Одна фигура? Один?

«Как будто ему недостаточно собственных тягот. Почему он должен нести наши? Что такого мы сделали ему? Просто потому, что так легче, а мы обожаем легкие пути? Легкость достижений — добродетель. А трудности — нет, ведь трудности нас смущают.

Мы дети, мы голодны. Леса погибли, реки отравлены. Бедствия обрушиваются вновь и вновь. Болезни процветают как грибы на трупах. Скоро мы начнем сражаться за то, что осталось. Так было в Харкенасе.

Он примет наше бремя, но что это означает? Что нам дозволено не меняться? Что мы свободны бездельничать и дальше?»

Черная влага переполнила чашу ладони и потекла вниз, снова становясь дождем.

Даже Верховная Жрица не поняла. Никто из них. Нет. Она увидела в происходящем одну отчаянную игру, бросок костей, от которого будет зависеть всё. Но если не получится — что же, будут другие игры. Новые игроки, старые правила. Выигранные монеты никогда не потеряют ценности. Так ли? Груда золотых не рассыплется пылью, она будет лишь расти.

«Но если игроки приходят и уходят, а правила остаются прежними — не значит ли это, что игрой правит груда золота? Вы готовы поклониться золотому богу? Бесчувственной иллюзии богатства?

Так падите ниц. Вдавите лбы в каменный пол. Но, когда все пойдет косо, не изображайте передо мной праведного неверия».

Да, Аномандер Рейк готов взять бремя и перенести в новый мир. Однако он не предлагает всепрощения. Он принесет лишь один дар — незаслуженный — и дар этот — время.

Самый драгоценный из даров. «Но что же, умоляю вас, будем мы с ним делать?»

Слева от него на башне гораздо более высокой драконица устремила полузакрытые глаза на жалкий лагерь паломников за вуалью Ночи. Никакой дождь не смог бы ослепить ее, ничто не смогло бы отвлечь. Силанна следила. И ждала.

Ожидание почти завершилось.

Так бегите на пир. Бегите, голодные, жрите, веселитесь.

* * *

Собственно говоря, стена никогда не была внушительной. Обвалившаяся в нескольких местах, недостроенная в других. Ей не дано выстоять при любой осаде. Но даже на таком достойном жалости фоне были хорошо видны разрушения, сделанные Гончими Тени. Ворота пропали целиком, вокруг дымились закопченные развалины десятка ближайших зданий. По грудам камней ползали фигурки — искали выживших, тушили пожары.

За воротами целые кварталы городских строений вдруг просели, словно Даруджистан резко выдохнул. Над газохранилищами взлетели яркие огненные шары, поднялись столбы дыма. Семар Дев зашаталась, упала на колени. На голову обрушилось давление, чуть не сломавшее пластинчатые кости черепа. Она закричала. Карса упал рядом.

Впереди Скиталец огибал развалины ворот, ища другой вход в восточную часть города. Навстречу лился поток перепуганных беженцев, заполонивших пригородные трущобы; внутри хижин тоже взрывался газ, из дверей в панике выскакивали жители. Как же Скиталец сможет пробиться через такую толпу…

— Ведьма, сосредоточься.

— Что?

— В уме своем возведи стену. Со всех сторон. Сделай ее прочной, дай силу противостоять тому, кто пришел.

Она отдернула руки от висков. — Кто? Кто пришел? Клянусь духами, я стоять не могу…

Он залепил ей пощечину с такой силой, что ведьма упала набок. И ошеломленно уставилась на него снизу.

— Семар Дев, я не знаю кто или что. Не Гончие. Даже не Темный Трон. Там есть кто-то, и он слепит. Не могу вообразить такое существо…

— Бог.

Он пожал плечами. — Строй стены.

Давление ослабло; она удивилась было, но тут же поняла: это Карса подвинулся, встав между ней и городом. По лицу Тоблакая дождем стекали струйки пота. Она видела в его глазах сильнейшее напряжение. — Карса…

— Если нам придется идти за ним, тебе и мне, то сделай что я говорю. Строй стены, Ведьма, и поскорее.

Он поглядел куда-то за ее спину. Семар ощутила сзади дыхание силы, налетевшее на нее, проникшее под одежду, сквозь плоть, в самый мозг костей. Она прерывисто вздохнула.

Давление отодвинулось и теперь бушевало за мощной стеной, окружившей ее разум.

Ведьма встала на ноги.

Они пошли за Скитальцем бок о бок.

Тот срезал путь через участок давно вспаханного поля, поднимая облачка пыли при каждом шаге. Ворота остались в стороне.

Клубившаяся на его пути толпа словно таяла; Семар гадала, что же увидели люди на лице прямиком идущего на них Скитальца. Как бы там ни было, бросить пришельцу вызов никто не решился.

Необычайный рассеянный свет раскрашивал город, неровные стены, видимые за ними купола, шпили и минареты. Из тысячи глоток рвался стонущий крик. Крик ужаса, потрясения. Она видела, как поднимаются лица. Видела, как широко раскрываются глаза.

Карса крякнул, оглянулся. И замер: — Боги подлые!

Семар вихрем развернулась. Медведь — великан маячит шагах в двадцати, его силуэт очерчен серебристым светом и… этот свет… луна наконец вскарабкалась на горизонт — но она … «Ох, Королева Снов…»

— Разбилась, — сказал Карса. — Луна разбилась. Каменные Лица, что же случилось?

На небо поднялась масса кусков, фрагментов посреди кольцевидного облака пыли. Луна распадалась и уже стала вдвое больше обычного размера. Громадные части на глазах удалялись от центра. Лунный свет был каким-то болезненным, но необычайно ярким.

Жуткий медведь повернулся боком и поднял морду к опустошенному миру, словно был способен учуять гибель за немыслимые тысячи лиг.

Карса дернул Семар Дев за руку: — Он в городе, Ведьма. Нельзя упустить.

Она позволила Тоблакаю тянуть себя. Рука утонула в его ладони.

* * *

Раскорячившийся в нише у ворот Чилбес следил за тем, кто прозывается Скитальцем. Демона трясло. Вой Псов, обрушения целых зданий, явление Сына Тьмы и убийство бога — ох, любого из событий достаточно, чтобы оправдать непроизвольную дрожь ужаса. Даже разрушенной луны на южном горизонте. Увы, но не это довело крылатую жабу до крайнего расстройства чувств.

Нет, источник страха брел сквозь толпу у ворот, уже проходил под сводом стены. Этот самый Скиталец. Он таит в себе столь многое… волю столь необычайной интенсивности, что Чилбес воображал: пожелай того человек, он дотянулся бы до небес, через все воздушные просторы, и слепил луну заново.

Но это не целительная сила. Не благая воля.

Чилбес открыл пасть, посылая невозможно широкую улыбку. Улыбку безумному небу ночи. Затем демон вылез из ниши и помахал крыльями, проверяя, хорошо ли работают. Прыгнул в воздух.

И сразу упал в толпу, хотя вовсе этого не планировал. Возникшая паника совершенно не соответствовала скромным размерам твари. Пережив несколько волнительных мгновений, демон снова взлетел, помятый, поцарапанный и покрытый синяками. Замахал крыльями, стремясь в имение хозяина.

Чтобы доставить весть.

«Он здесь! Он здесь! Дассем Альтор в городе!

А можно мне из города?»

* * *

Карса и Семар Дев видели падение демона, но промолчали. Крылатая тварь взлетела и скрылась за стеной. Карса Орлонг побежал прямо к воротам, расталкивая людей; Семар влачилась следом.

Перебравшись через руины, они вскоре оказались на широком проспекте, на перекрестке, почему-то свободном от беженцев. Вдалеке кто-то еще убегал в слепом ужасе.

Скиталец встал. Одиночка, фигура, омываемая светом разбитой луны.

Слева от воителя показался Пес. Из его пасти свисал изгрызенный труп без головы, до сих пор источавший густую кровь. Сверкающие глаза отыскали Скитальца; тот не шевелился, хотя тоже повернул голову к зверю.

Карса вытащил меч и ускорил шаги. Семар Дев, спешила следом. Сердце ее громко стучало.

Она увидела, как Тоблакай еще замедлился и встал в тридцати шагах от перекрестка. Еще миг — и она поняла, почему.

Котиллион шел к Скитальцу. Вторая Гончая — черная — встала рядом, охраняя своего бога.

За ними внезапно рухнуло далекое здание, и сквозь грохот послышалось рычание зверей, сошедшихся в упорной, смертельной схватке. Крики людей казались слабым контрапунктом дикой музыки.

Скиталец ждал. Котиллион подошел к нему вплотную и заговорил.

Семар Дев хотелось выбежать вперед — хотя бы до точки, из которой можно расслышать слова бога, понять, что ответит Скиталец. Однако рука Карсы удержала ее; он покачал головой и чуть слышно пробормотал: — Это не для нас, Ведьма.

Скиталец, казалось, от чего-то отказывается. Он помотал головой, сделал шаг назад.

Котиллион настаивал.

— Он не хочет, — сказал Карса. — О чем бы не просил Котиллион, он не хочет.

Да, это и она видит. — Прошу, мне нужно…

— Нет.

— Карса…

— Это желание, а не нужда.

— И хорошо! Я люблю совать нос куда не нужно. Оставь меня в покое…

— Нет. Всё должно решиться между ними. Семар Дев, ответь мне: получив возможность услышать их разговор, смогла бы ты промолчать?

Она ощетинилась, а затем разочарованно зашипела. — Ладно, ладно, в этом я не сильна. Но, Карса — даже если бы я что-то сказала, какой был бы вред?

— Оставь его. Пусть решает сам, свободно.

Слова Котиллиона падали словно удары, и Скиталец принимал их один за другим, отводя глаза, явно не в силах встретить взор бога.

Пес принялся жевать разодранное тело с бездумным увлечением, столь свойственным всем спешащим набить желудки хищникам. Второй зверь отвернулся и вроде бы прислушивался к звукам схватки.

Котиллион был неумолим.

Для бога, для Скитальца, как и для Карсы Орлонга с Семар, окружающий мир словно исчез. Мгновение стало весомым, оно выпало из времени, как может каменный блок выпасть из сердца стены. Мгновение это должно окончиться решением, тем или иным, ведь очевидно: Котиллион встал на пути воителя и в сторону отступать не намерен.

— Карса… если будет плохо…

— Я берегу его спину, — прорычал Карса.

— Но что если…

Слова ведьмы прервал нечеловеческий вопль, вырвавшийся из горла Скитальца; он словно разящим ножом отсек все ее мысли. Что за отчаянный, тоскливый крик — он не принадлежит ему, не должен… но Скиталец выбрасывает вперед руку, словно сметая Котиллиона с дороги…

Воитель прошел мимо бога, но теперь ему словно нужно волочить каждую ногу. Скиталец будто сражается с незримым, но страшно могучим потоком. Злобная его одержимость вышла за все преграды — он бредет как обреченный.

Котиллион смотрел ему вслед; Семар видела, что он закрыл лицо ладонями, как бы не желая сохранять память о происходящем. Словно воспоминания можно смыть одним движением рук….

Семар ничего не понимала, но горе охватило ее. По кому? У нее не было ясного ответа. Хотелось плакать. По Скитальцу. По Котиллиону. По Карсе. «По всему проклятому городу и трижды проклятой ночи…»

Гончие неторопливо ушли.

Семар моргнула. Котиллион тоже пропал.

Карса встряхнулся и снова потащил ее за собой.

Давление снова росло, напирая на ее защиту. Ведьма слышала треск, шелест песка. И, ковыляя по следу Скитальца, Семар Дев осознала, что они идут в самый узел этой силы.

Страх горчил на кончике языка.

«Нет, Скиталец, нет. Передумай. Прошу, передумай».

Но он же не передумает, правильно? Не сможет. Не захочет. «Рок обреченных… звучит неуклюже, но… как еще это можно назвать? Эту силу неизбежности, ненужную, и тем не менее неодолимую. Рок обреченных».

Бредя сквозь пойманный ночным кошмаром город под призрачным светом умирающей луны, Скиталец словно тянет за собой цепи — а на концах цепей никто иные, как Семар Дев и Карса Орлонг. А сам Скиталец надел на шею стальной воротник, незримо и неумолимо влекущий его вперед.

Никогда еще она не ощущала такой беспомощности.

* * *

В растянувшийся до размеров вечности миг перед прибытием Повелителя Смерти мирок Драгнипура начал медленно, жутко и неостановимо содрогаться. Повсюду нависло ощущение конца. Повсюду многоголосие криков отчаяния, ярости и бессмысленного вызова. В каждом из скованных пробудилась суть души, вернула себе природное звучание, и в каждом крике выразилась горькая истина. Драконы визжали, демоны ревели, глупцы истерически вопили. Храбрые герои и безрассудные разбойники набирали в грудь воздух — так, что трещали ребра — и затем испускали боевые кличи.

Серебряные огни падали с небес, разрывая облака пепла. Армия невообразимых размеров, армия, не берущая пленных, ускорила атакующий шаг; мечи стучат о края щитов, белая волна аннигиляции вздымается все выше, смыкаясь с штормовыми тучами.

Жалкие ободранные туши на концах цепей позади повозки поджали обрубки рук и ног, словно все еще страшились грядущего забвения. Вращаются глаза в дырах черепов, в них в последний раз блестят искры разума и понимания.

Нет, никто не желает умирать. Смерть — забвение, и жизнь плюет ей в лицо. Если успевает.

Разумные и безумные в этот миг объединились.

«Отриньте все доводы. Взбудораженные инстинкты — плохие советчики. Трясите цепями, если еще можете, но помните: то, что сковывает нас, нерушимо, и дорога наша лишена ответвлений, как бы ни хотелось думать иначе».

Дич одним глазом взирал в падающее небо и ощущал ужас, но не свой ужас. Бог, которому пришлось одолжить глаз, заполнил череп колдуна воплями. — Рожден на смерть! Я рожден на смерть! Нечестно нечестно нечестно!

Дич хрипло рассмеялся — по крайней мере попытался это сделать — и ответил: «Мы все рождены на смерть, идиот. Нить жизни может оборваться через один удар сердца или через тысячу лет. Растягивай сердцебиение, ломай стены столетий — всё одно. Когда наступит конец, мы почувствуем одно и то же.

И боги ничем не отличаются от нас!»

Нет, его не поразил бог, что угнездился в душе. Кадаспела безумен, если думает, будто такое создание на что-то способно. Вложи в глубину сердца страстное желание убивать, а потом покажи весь ужас беспомощности — ох, разве это не жестокость выше всех пределов? Разве это не приглашение сойти с ума?

«Кедаспела, ты сделал всего лишь версию себя. И ничего иного не смог бы… да, я понимаю.

Но, чтоб тебя, эта плоть — моя. Не твоя.

Проклятие…»

И вот он, пойманный в «великий рисунок». Его кожа — часть гобелена. А какая на нем изображена сцена? Увы, ему не увидеть.

* * *

Демон Жемчужина стоял, сгорбившись под весом тел, и железные корни свисали до земли. Он не мог поднять новых и стоял, тихо плача; ноги его дрожали и подгибались, походя на падающие деревья. Он уже давно понял бесполезность ненависти. К Верховному Магу Тайскренну, призвавшему его и подчинившему своей воле. К Бену Адэфону Делату, бросившему его против Сына Тьмы, к самому Рейку, чей меч жалит больно. Всё иллюзия. Ненависть — ложь, питающая твои эмоции, но высасывающая дух. Нет, Жемчужина больше не испытывает ненависти. Жизнь — сделка между ожидаемым и неожиданным. Но не все мы — хорошие торговцы…

Драконус подошел к нему. — Жемчужина, друг мой, я хочу сказать прощай. И поведать, как мне жаль.

— Что тебя так печалит?

— Мне хочется просить прощения за всё. За Драгнипур. За ужас, выкованный моими руками. Разве не правильно, что оружие забрало своего создателя? Думаю, что правильно. Да уж. — Он помолчал, закрыв лицо руками. На миг показалось — сейчас он вцепится в бороду, раздерет кожу. Но вместо этого скованные руки упали вниз, словно под весом цепей.

— Мне тоже жаль, — сказал Жемчужина. — Видеть конец всего этого.

— ЧТО?!

— Так много врагов, сошедшихся вместе не по своей воле. Враги, однако работающие воедино. Так давно. Разве это не чудесно, Драконус? Необходимость заставила их соединить руки, работать сообща. Чудесное дело.

Воитель взирал на демона. Казалось, он онемел.

* * *

Апсал’ара взобралась на балку около колеса. Удержаться было трудно — повозка качалась и скрипела, ведь её по-прежнему бездумно тащили вперед; балка была покрыта слизью, потом, кровью и еще какой-то гадостью. Однако что-то происходило в портале, в ледяном черном пятне под самой серединой днища.

Непонятный поток струился во Врата, сложное переплетение нитей, спускавшееся с бока фургона. Каждое щупальце чернильно-темное, но вокруг него слабое болезненное свечение, пульсирующее медленнее, чем бьется человеческое сердце.

Что это? Жалкий бог Кедаспелы? Он пытается использовать шедевр безумного татуировщика как решетку, как такелаж, по которому можно спуститься и нырнуть во Врата?

Он пытается сбежать. Если так, она готова его опередить.

Пусть холод сожжет ее плоть. Пусть отвалятся целые куски. Лучше так, чем рычащие воплощения хаоса, рвущие ей горло.

Она подобралась еще ближе; дыхание вылетало потрескивающими перьями, они тут же превращались в сверкающие кристаллы и падали вниз. Это напомнило юность, ночи в тундре, когда падал первый снег, когда тучи ежились, отрясая алмазные меховые бока, и мир становился таким тихим, таким бездыханно — совершенным, что ей казалось: через миг она сама станет ледяной, навеки приморозит к почве свою юность, смелые мечты и дерзания, память о любимых лицах — матери, отце, родичах и возлюбленных. Никто не постареет, никто не умрет, сойдя с пути, да и сам путь — верно, он не кончится никогда.

«Я остановлюсь на середине шага. Нога никогда не опустится, никогда не понесет меня вперед, ближе к концу дней. Да, оставьте меня здесь. В самом сердце возможностей, ни одна из которых не выпадет. Не будет ни потерь, ни ошибок, ни сожалений на губах — я не почувствую холода.

Я не почувствую холода…»

Она закричала, вдохнув обжигающе-холодный воздух. Какая боль… как она вообще решилась подойти?..

Апсал’ара сжалась в комочек. И поглядела на рисунок — вот он, длиной с человека, струится сверху. Если она прыгнет, попросту бросится вперед — не поймает ли ее волнующаяся сеть?

Или рассыпется? Или уплывет, открыв возможность свободного падения телу — замороженному, твердому, лишенному жизни, с открытыми, но незрячими глазами?

У нее мелькнула новая мысль, разметав сомнения и страхи. Несмотря на боль в руках, Апсал’ара принялась подтягивать цепи, укладывая звено за звеном на балку.

Наделен ли холод Врат силой, способной сломать цепи? Если она бросит груду во Врата, так далеко, как сможет, лопнут ли звенья?

И что потом?

Она зарычала. «Да, что потом? Бежать как заяц, оставить фургон далеко за спиной, бежать от легионов хаоса?

А когда падут сами Врата, куда я побегу? Сохранится ли этот мир?»

Тут она поняла: вопрос лишен значения. Освободиться на один миг — этого достаточно.

«Апсал’ара, Госпожа Воров. Хороша ли она была? А как же! Она сорвалась с цепей Драгнипура!»

Имасса продолжала вытягивать звенья цепей. Она дышала тяжело и мучительно, леденя воздухом легкие.

* * *

Драконус отошел от Жемчужины. Он не мог позволить эмоциям демона пробудить собственные чувства. Он не мог принять такую силу прощения, не говоря уже о желании найти нечто достойное в проклятом, объятом бурей безумия мире. Видеть, как Жемчужина стоит, сгибаясь под весом дергающихся, истекающих кровью тел бывших товарищей… нет, это слишком.

Кедаспела не справился. Рисунок был с пороком; в нем не оказалось силы для сопротивления гибели. Отчаянная игра — единственная, оставшаяся Драконусу. В чем же упрекать безногого и слепого Тисте Анди? «Никто из нас не смог бы.

Мы обречены с того момента, когда Рейк прекратил убивать».

И все-таки в нем не поднимается гнев при мысли о Аномандере Рейке. Фактически он начинает понимать — и сочувствовать — такому утомлению, такому желанию покончить со всем. Закончить всё. Назвать это игрой — таков был первый самообман. Самый главный принцип заключал в себе неизбежность конечной неудачи. Скучающие боги и их наделенные ужасающими силами дети — худшие судьи, когда приходится судить саму схему бытия. Они избегают перемен, хотя меняют мир вокруг; для себя они стараются сохранить даже угольки пережитого, хотя у соперников отбирают всё. Они провозглашают любовь, чтобы ловчее убивать и предавать.

Да, Драконус понимает Рейка. Всякая игра, вызывающая страдания и горести — мерзость, извращение. «Разрушай. Покончи со всем, Рейк. Мой наследник, мой духовный сын, мой неведомый, непостижимый преемник. Делай что должен.

Я не вмешаюсь.

О, какие смелые слова.

Когда на самом деле нужно сказать: «У меня нет выбора»».

Сила, внезапно спустившаяся в королевство Драгнипура, была столь могучей, что Драконус на миг поверил, будто хаос наконец добрался до них. Он пал на колени, оглушенный и почти ослепший. Необоримое давление стремилось расплющить всё; Драконус опустил голову, закрыл ее руками, ощутив, как трещит позвоночник.

Если раздаются звуки, он их не слышит. Если осталась жизнь, он видит лишь тьму. Если еще существует воздух, он не может вдохнуть. Кости застонали…

Пытка стала легче, когда на плечо ему легла костлявая длиннопалая рука.

Он снова стал слышать звуки, хотя странно приглушенные. Обычный ураган стонов и жалоб. Мир перед глазами обрел знакомые очертания, но казался призрачным, эфемерным. Наконец ему удалось глубоко вздохнуть.

И почуять смерть.

Кто-то заговорил над ним. — Он поистине умеет держать слово.

Драконус извернул шею, поднял взгляд — рука убралась с его плеча, послышался хруст цепей — он взирал на того, кто произнес эти слова. На Худа, Повелителя и Короля Мертвых.

— Нет! — заревел Драконус, вскакивая, чтобы упасть снова — даже он не мог разорвать своих цепей. — Нет! Что он наделал? Ради Бездны, что наделал Рейк?

Худ поднял руки и с каким-то удивлением смотрел на охватившие тощие запястья оковы.

Неверие перешло в потрясение, а потом в бесконтрольный ужас. Всё лишено смысла. Драконус не понимал. Он не может… о боги… не может поверить…

Тут он повернулся и поглядел на легионы хаоса — да, они отступили на лигу или еще дальше, их отогнало появление необычайного существа, поразила мощь Худа. Ядовито святящиеся тучи взволновались, меняя очертания и будто бы содрогаясь от разочарования… да, это передышка, но… «Напрасно! Все напрасно! Зачем? Это ничего не даст. Худ, тебя предали. Неужели сам не видишь? Нет…» — Драконус стиснул руками голову. — Рейк, ох Рейк, зачем тебе это? Как ты мог решить, будто сможешь что-то изменить?

— Я скучал без тебя, Драконус, — сказал Худ.

И Драконус поднял голову, сверкнув глазами на бога. Джагут. Да, безумный и непостижимый Джагут. — Проклятый глупец! Сам попросил, да? Неужели ты разум потерял?

— Сделка, старый друг, — ответил Худ, все еще изучая скованные запястья. — Или… игра.

— Что будет? Когда хаос схватит тебя? Когда хаос пожрет всё Королевство смерти? Ты предал богов — всех богов. Ты предал всё живое. Когда ты падешь…

— Драконус, — вздохнул Худ, поднимая руку и откидывая капюшон, являя взору морщинистое, словно изборожденное когтями вечного горя лицо. — Драконус, друг мой, — сказал он спокойно, — ты же не думаешь, что я пришел один?

Он еще миг непонимающе взирал на бога. А потом… услышал далекий шум, исходящий сразу с трех сторон. Линии горизонта словно… вскипели.

Армии мертвых ворвались в Драгнипур, на зов своего Повелителя.

— Худ, — едва промямлил пораженный Драконус, — они свободны. Без цепей.

— Точно.

— Это не их битва.

— Может быть. Это еще не решено.

Драконус качал головой: — Они не могут находиться здесь. Не могут сражаться — у мертвых, Худ, осталась лишь тождественность, голая душа, едва держащаяся за край забвения. ТЫ НЕ СМЕЕШЬ ДЕЛАТЬ С НИМИ ТАКОЕ! НЕ СМЕЕШЬ ПРОСИТЬ ТАКОГО!

— Бог смотрел на повозку. — Все, чего я попрошу у мертвых, — возразил он, — это сделать выбор. По доброй воле. А после этого ничего не попрошу. Никогда.

— Но кто примет заново умерших?

— Пусть боги узнают своих.

Холодный тон поразил Драконуса. — Как насчет тех, что не поклонялись богам?

— Да, как насчет них?

— Что это за ответ?

— После этого, — бросил Худ, созерцая повозку, — мертвые перестанут быть моей заботой. Навеки.

Приближались всадники на конях-скелетах. За спинами воинов развевались драные плащи. Над марширующими армиями поднялись бесчисленные стяги, но вознесенных к небу копий было во много раз больше. Да, их число поистине не поддавалось воображению. Порванный в клочья ветер принес осколки боевых песен. Мир содрогнулся — Драконус не мог и представить, какая тяжесть навалилась сейчас на несущего меч. Смог бы он сам выдержать такое? Драконус не ведал. Но тогда… может быть, в этот миг Аномандер умирает, кости его ломаются, кровь брызжет потоками…

Но случилось и еще кое-что. На его глазах.

Прикованные к повозке существа прекратили тянуть цепи, и огромное сооружение — впервые за тысячелетия — прекратило двигаться. Все впряженные в цепи пали на колени, смотря по сторонам и, наверное, не веря собственным глазам. Армии мертвых приближались. Потоп, океан костей и железа…

Подскакали всадники. Все они незнакомы Драконусу. Шестеро подвели истощенных коней совсем близко. Один в маске, и маска Драконусу знакома — Аномандер однажды сразил сразу несколько таких людей. Сегуле. Знак на маске показал Драконусу, что это Второй. Бросил вызов Первому? Или его самого кто-то вызвал?

Второй заговорил первым: — Вот за эту сортирную дыру ты просишь нас сражаться, Худ? Мы попадем в пасть Хаоса. — Голова повернулась, глаза под маской вроде бы осматривали ободранных, скорчившихся в цепях тварей. — Кто они такие, чтобы мы умирали снова? Чтобы мы исчезли совсем? Жалкие развалины все до одного. Бесполезные дураки. Ба! Худ, ты просишь слишком многого.

Повелитель Смерти даже не взглянул на сегуле. — Ты передумал, Рыцарь?

— Нет, — сказал тот. — Просто жаловался. — Он выхватил два зазубренных, тронутых ржавчиной меча. — Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Но как же я хочу достать Шкуродера! Упустить его таким вот образом… во имя Тирана, у меня желчь разливается.

— Вот почему, — ответил Худ, — не тебе вести Мертвых в бой.

— Что? Я Рыцарь Смерти! Ее треклятый костяной кулак! Я требую…

— Ох, да тише ты, Второй, — вздохнул Повелитель Смерти. — Тебя ждут иные задания — и, я уверен, ты не будешь разочарован. Искар Джарак, примешь команду у Рыцаря? Станешь острием копья, направленного в самое сердце врага?

Тот, к которому он обращался, выглядел обычным старым солдатом. Седая борода, шрамы, простая кольчуга; выцветший трехцветный плащ — серый, малиновый и черный по краям. Услышав слова Худа, он поглядел на Джагута. — Мы укрепим копье, — ответил он. — малазанами. На самом острие будут мои Сжигатели. Даждек на левом фланге, Балт с Седьмой и виканами — на правом. — Тут он повернулся в седле, отыскивая еще одного воина: — Брукхалиан и Серые Мечи пойдут справа от Балта.

Брукхалиан кивнул: — Сочту за честь, Искар Джарак.

— Скемар Ара, строй легионы Джакуруку слева от Даджека. Худ, выслушай меня. У нас есть копье, но из оставшихся многие почти бесполезны. Их воля ослабла за протекшие тысячелетия — они встанут перед врагом, но долго не выдержат.

— Да, — ответил Худ.

— Просто чтобы ты знал, — сказал Искар Джарак. — Просто чтобы ты знал.

— Теперь вернитесь с войскам, — приказал Худ. — Искар Джарак, пришли ко мне одноглазого Глашатая. А ты, Балт, отыщи моего Солдата, того, что прежде звали Боденом. Есть и другие битвы.

Драконус следил, как командиры уезжают. Только Второй остался рядом. Он снова вложил мечи.

Худ, — сказал бог, — что тут творится? Ты просишь мертвецов биться за нас? Они проиграют. Они получат забвение — и ничего иного. Им не победить, Худ. Гонящийся за Драгнипуром хаос неотвратим. Ты слышишь, что я тебе говорю?!

Рыцарь фыркнул: — Это ты не понимаешь, Старший. Он долго был Владыкой Павших, но прежде всего он Джагут. Ха! Вот тебе Повелители Последних Битв. Часовые Разрушенных Крепостей. Пожиратели Утраченных Надежд … ты, Старший, что снова и снова противостоял Тисте Анди и Тисте Эдур — ты, шагавший по пеплу самого Харкенаса — ты поймешь меня. Прокисшие Анди и склонные к самоубийству Эдур — они НИЧТО перед жалким безумием Джагутов!

Слушая эту тираду, Худ не отводил взора от повозки, он груды содрогающихся тел. А затем Владыка Смерти заговорил. — Я часто гадал, на что это похоже — Оплот, скрипящий на деревянных колесах. Да, убогое зрелище. Грубо сделано, топорно. — Он поглядел на Драконуса. Гнилая кожа завивалась над клыками. — А теперь РАЗВОРАЧИВАЙ ЕГО.

Глава 23

Спроси, что мертвый встретит

когда раздвинет шторы

тропу в миры слепые

где каждый шаг наводит

на мысли о потерях

спроси что мертвый видит

последний взгляд бросая

назад, на чётки жизни

рассыпались каменья

еще дрожит струна

спроси, что мертвый знает

там, где невежде проще

зачем загреб охапкой

пустые безделушки

и новый строит дом

спроси — он не ответит

за занавесом ливня

под листьями гнилыми

где копошатся черви

жируя на могиле.

«Потерянные сокровища Индароса», Рыбак Кел Тат

Выпучив побелевшие глаза, вол бежал, спасая жизнь. Телега подпрыгнула и задребезжала, встав на одно одичавшее колесо, когда покрытое пеной животное обогнуло угол и понеслось вдоль по улице.

Даже боги не смогли бы пробиться сквозь толстую броню черепа, внутрь, к тугому узлу ужаса в помраченном мозгу. Однажды пробудившись, страсть затуманивает весь окружающий мир, суживает до размеров тоннеля, и спасение светится в далеком, очень далеком конце. Но кто захотел бы посочувствовать волу? Ни человек, ни тем более бог с вечно вздернутой в насмешке бровью — ну зачем бы им обращать внимание на бездумно бегущую тварь?

Зверь есть зверь. Четырехногий, двуногий. Паника использует такое количество конечностей, какое мы можем предоставить. Паника поедет на повозке, паника загрохочет подкованными копытами. Паника вскарабкается на стены — ведь Псы один за другим проносятся мимо.

Ночной воздух смердит и смрад врывается в ноздри, словно терпящий бедствие корабль врезается в берег. Дым и кровь, желчь и моча. Но прежде всего кровь.

И еще крики. Они поднимались отовсюду, очень часто прерываясь на самой высоте или, еще хуже, становясь сдавленным хрипом. Даже матери редко слышат такие умоляющие крики. Кто может сказать, что вол в свое время не мычал призывно, видя сладостное вымя, нависшую над головой тушу, чуя вкусные запахи теплого молока? Увы, мамочка его давно уехала за поворот, возить телегу на небе — но даже сумей она вернуться на отчаянный зов дитяти, что смогла бы противопоставить Гончим Псам?

Нет, бежать придется самому. Каждому — поодиночке. Волу, коню, собаке, кошке, мышке и крысе, ящерице и гнусу. И людям всех сортов. Старым хромцам и старикам, которые до сегодняшней ночи не хромали. Женщинам всех возрастов, размеров и характеров, которые могли бы хромать, если бы это вызывало симпатию в мужчинах. Но если даже на крышах не спастись от бед, зачем нестись в телеге умопомрачающей паники? Не лучше ли упасть брюхом наземь, сдаваясь, не заботясь более о красоте одежд и прочих неприличных моменту приличиях? Пусть люди гадят в штаны — они и раньше плохо мылись.

Благородные бежали подло, падшие взлетали как на крыльях, воры отважничали, а громилы плакали и пускали слюни, стража ослепла от ужаса и никого не ловила, а воины неслись, лязгая зубами, щитами и мечами. Нищие глупцы оставались, чтобы защищать неимения свои. Шулеры плясали, а шлюхи шельмовали на бегу — а в Храме Теней прекрасные женственные служки с визгами разбегались с пути вопящего Мага, пустившего мула в галоп — прямиком через громадный алтарный зал, летят кадила в струях змеящегося дыма, во множестве выбрасывая горящие глаза угольков. За крупом атакующего мула крылатые обезьянки вопили и забрасывали комками соплей и кусками облепленного волосами помета каждую бегущую женщину, пока пауки кишели в давно пересохшем желобке для стека крови у подножия алтаря: настоящий ковер судорожно дергающихся лапок, блестящих брюшек, узорчатых спинок и круглых дальхонезских глаз, размноженных в сотнях сотен. Стоило ли удивляться, что, едва Маг и мул пересекли зал, двери в дальнем конце распахнулись словно по своей воле?

Едва Верховная Жрица — вышедшая из-за занавеса словно женщина, прерванная в разгар любовной игры, с натертым мужской щетиной подбородком, вздутыми губками, выскочившими из выреза грудями и взволновавшимися изгибами бледной плоти — погрузилась по щиколотки в гущу клубящегося, черного, полного яда и злобы ковра, как начала бешено плясать; но даже Могора впала в ступор от неожиданности и не решилась вонзить поросль зубов в столь сладкое мясо. А бхок’аралы набросились, загребая в лапы сочных пауков и хрусть — хрусть их челюстями, и если бы пауки могли кричать, то так и сделали бы, но они не могли и попросту сбежали в глубину желоба.

Мул с Магом прогрохотали по колоннаде и выбили вторую пару дверей, выскочив в унылую аллею, где нашли укрытие многие беженцы, рассеявшиеся при виде ужасных выходцев, а особенно при виде тучи спешащих за ними бхок’аралов.

А теперь со скоростью сгорающих мошек понесемся через город, назад к волу, который едва бредет, изнемогая от утомления и сердцебиения — его загнала бешеная телега или кто там прицепился сзади, а впереди он видит приближающуюся груду развалин какого-то громадного здания…

* * *

Даже вообразить трудно степень разрушений, устроенных в городе Гончими Тени. Едва развалив ворота, Барен метнулся на запад, преследуя Бледа: белый как кость зверь оторвался от стаи, явно замысливсовершить что-то неподобающее в другой части устрашенного Даруджистана.

Блед не знал, что его уход заметили. Навстречу ему попались более десятка стражников, вышедших на середину улицы. Чудовищный зверь прыгнул в середину группы, обнажив острые клыки. Доспехи вминались, конечности отрывались, оружие взлетало в воздух. Крики вознеслись над водоворотом истребления.

Едва Блед сплющил челюстями голову последнего стражника, Барен налетел на него словно лавина. Грохот столкновения казался громом — или звоном колоколов, которым уподобились мощные грудные клетки; Блед отлетел в сторону, да и нападавший ударился о стену соседнего большого здания.

Двери, прочные и широкие, вмяло внутрь. Осколки камня поразили троих людей, имевших несчастье стоять в передней комнате. Обрамлявшие дверь громадные каменные блоки осыпались, ударяясь друг о дружку словно игральные кости, и раздавили одного из раненых — он даже вскрикнуть не успел. Двое других, покрытые кровью и ссадинами, были прижаты к стене массивным столом. Через несколько мгновений они умерли — внутренние органы и кости превратились буквально в месиво.

Сцепившиеся псы, рыча и кусаясь, разбили столешницу; нижняя часть стола полетела в потолок, уже начавший проседать. Балки и колонны жутко затрещали, и весь дом обрушился, отчего новые вопли прорезали пыль. Но быстро заглохли.

Задняя стена упала под ударом зверей, за ней показался коридор с рядами зарешеченных дверей, а также еще двое стражников — они пытались сбежать в дальний конец, но потолок рушился и здесь, замки ломались, железные прутья выпадали из каменных креплений. Заключенные исчезли под грудами расщепленных деревяшек, штукатурки и кирпича.

Блед попятился под очередным натиском Барена — и ввалился в одну из камер. Заключенный присел, потом отпрыгнул в сторону, а Гончие сцепились снова, снеся заднюю стенку и выкатившись на улицу, уже заваленную грудами камня, ибо обрушилась вся тюрьма.

Одинокий заключенный встал на ноги и хотел побежать следом за Псами…

… но не успел, потолок камеры упал ему на голову.

На улице Бледу удалось сомкнуть челюсти на плече Барена; резкий рывок послал зверя кувыркаться в воздухе. Он врезался в стену, повалившуюся под солидным весом Барена.

В первой камере кусок оштукатуренного потолка поднялся, под ним была спина заключенного. Он, покрытый кровью, синяками и порезами, все-таки сумел выбраться наружу.

Блед расслышал его кряхтенье и стоны, уловил шорох — и развернулся, сверкая глазами.

А Баратол замер, не успев освободить ноги, глядя в адские очи и понимая: это последнее зрелище его жизни.

Блед подобрал ноги, готовясь напасть. Запачканные, порванные губы поползли, обнажая длинные клыки… он прыгнул…

Но какая-то фигура оказалась на пути, ударила в плечо так сильно, что животное кувыркнулось в полете.

Баратол упал на спину — или скорее, на бок, как сумел — и тотчас же забрызганная алым голова Гончей врезалась в россыпь камней. За головой последовало тело.

Встав с земли, Чаур поглядел на Баратола, радостно улыбаясь кровавым ртом и поднимая взятую в кузнице громадную секиру — любимое оружие Баратола. Когда Блед вылез из завала, Чаур бросил секиру в сторону Баратола, а сам подхватил каменную глыбу.

Баратол завопил, отчаянно пытаясь сбросить с ног кусок стены, а белый Пес с рычанием развернулся к Чауру. В глазах плескалась раскаленная ярость.

Барен выкарабкался из мусора дальше по улице, но подоспеть вовремя никак не мог. Не повезло Чауру.

Дергая ногами, забыв о телесной боли, Баратол сражался с завалом.

Чаур метнул камень, как только зверь бросился в атаку.

Угодив прямо в нос.

Мучительный визг… инерция вынесла Пса на Чаура, послав того лететь вдоль улицы. Он ударился о стену, упал на грязную мостовую и больше не шевелился.

Баратол вытащил ноги, оставляя след крови и кусков кожи. Перекатился на живот, схватил секиру и тяжело поднялся на ноги.

Голова Бледа повернулась.

Баратол встал посередине улицы.

Белый Пес оглянулся, зарычал и сбежал. Через мгновение мимо кузнеца промчался Барен.

Баратол зашатался на неверных ногах. С трудом сделал вдох, другой… поглядел туда, где лежало неподвижное тело. Всхлипнув, заставил себя брести в том направлении.

* * *

Потоп заливал странные места в мозге, именовавшие себя Чауром, и одно за другим эти места тонули. Одна за другой гасли искры, не разгораясь вновь. Его обычная бессознательность становилась чем-то более глубоким — защитным забвением, спрятавшим от Чаура тот факт, что он умирал.

Лицо его стало торжественным — только уголок рта опустился — и, когда Баратол перекатил тело на спину, зрачки оказались предельно расширенными.

Рыдающий кузнец положил голову и плечи дурачка на колени. Все остальное — весь мир, взрывы, крики, грохот битвы — все ушло. Не сразу Баратол понял, что еще кто-то вылез из развалин тюрьмы. Раздалось стаккато проклятий на малазанском языке, а также на фаларском, добрийском и дару. Кузнец поднял голову, заморгал.

— Дергун… прошу… нужна помощь. Ему плохо.

Бывший Сжигатель был покрыт пылью, но иначе не поврежден. — Я потерял клятый меч. Я потерял клятый арбалет. Я потерял клятые жульки. Я потерял…

— Дергун! Дыханье Худа, прошу помощи — нужно найти целителя. Высший Денал — такой должен быть в городе. ДОЛЖЕН!

— Ну, есть же Колотун… но он… дерьмо! он же помер. Забыл. Не могу поверить. Забыл.

Дергунчик склонился и поглядел на Чаура. Потряс головой: — Ему конец, Баратол. Череп пробит, кровь в мозгу — всегда видать, ежели лицо обмякло…

— Я знаю, чтоб тебя. Нужен целитель! Думай, Дергун — должен быть хоть кто-то.

— Может, но не близко — нам полгорода пройти. Баратол, с этими Гончими…

— Плевать на Гончих! — Кузнец встал, держа Чаура в руках.

Дергунчик выпялился: — Ты не сможешь нести…

— Так помогай!

— Попытаюсь! Дай подумать.

В этот миг они услышали стук подков, треск деревянных колес о мостовую. Оба повернулись к началу улицы.

* * *

Взгляните на вола. Он слишком устал, чтобы бежать. Даже телега сзади еле ковыляет от утомления. Слизь застыла на губах, свесившись блестящим полотном под копыта. Болезненная ясность паники угасает, глаза снова потускнели; когда два человека подошли и положили в телегу третье тело… ну, это же его привычная работа, подумал вол. Наконец мир вернул себе целостность. Есть задание, есть предначертанный путь. Он спасительнее материнского молочка.

Усталый, но довольный зверь зашагал за двумя людьми.

* * *

Двое родичей встали на крыше, глядя на город. Пожары озарили ночное небо. Целая секция района Гадроби пылала, выбрасывая в воздух гейзеры горящего газа. Вскоре атмосфера странно сгустилась, надавила — пожары приутихли, по крайней мене не распространялись, да и взрывы звучали реже. И все же никто не спешил бороться с огнем — что, если подумать, совсем неудивительно.

Во дворе Усердный Лок суетился над павшими дворовыми охранниками, которых несли на одеялах. Чудесное дело: оба выжили в столкновении с ассасинами, хотя оставался большой риск, что они не вынесут лечебных назначений кастеляна. Скорч и Лефф назначили себя на обход стен имения, улица за улицей, аллея за аллеей, круг за кругом — арбалеты на изготовку, головы кружатся от возбуждения.

— Эти Гончие, — сказал Раллик, — совсем не вовремя.

— Кажется, их стены не остановят. Есть идеи, зачем они пришли?

Раллик не ответил; Торвальд поглядел на него и увидел, что кузен взирает на разбитую луну.

Торвальд не стал смотреть туда же. Небесное месиво его пугало. Скоро ли кружащиеся обломки посыпятся вниз дождем? Раллик недавно заметил, что они, кажется, двинулись в ином направлении и становятся все меньше. Есть и вторая луна, катящаяся медленнее и, значит, расположенная дальше. Она кажется крошечной, но настоящий ее размер непонятен. Имеется распространенное мнение, что она может быть иным миром, столь же большим, как наш. Кто знает — вдруг именно она обречена попасть под смертельный ливень? Нет, Торвальду совсем не хотелось думать об этом.

— Раллик…

— Ладно, Тор. Я хочу, чтобы ты оставался здесь, в пределах стен. Вряд ли будут неприятности — Хозяйка пробудила защитные чары.

— Тизерра…

— Женщина умная, да к тому же ведьма. С ней все будет хорошо. Сейчас она, скорее всего, беспокоится за тебя. Останься здесь, кузен, до рассвета.

— А что ты?

Раллик повернулся; миг спустя Торвальд ощутил чье-то присутствие и тоже повернулся.

Воркана закуталась в толстый серый плащ. — Верховный Алхимик, — сказала она Раллику, — намекал, что мы должны быть близко на случай… необходимости. Думаю, время пришло.

Раллик кивнул: — Крыши и канаты, Хозяйка?

Женщина улыбнулась: — Ты заставляешь меня мечтать о былом. Прошу, веди меня.

О да, Торвальд понял все тонкие слои, скрытые за этими словами, и порадовался. «Пусть кузен найдет счастье с самой опасной в мире женщиной. Но ведь и я нашел его с самой опасной женщиной — после Ворканы. Особенно опасной она станет, если я забуду купить хлеба».

* * *

Обогнув угол — позади аллея, впереди широкая улица — Скорч и Лефф замялись. Нет смысла становиться неосторожными, даже если атаки ассасинов не предвидится. Может, они размножаются быстро как опарыши — Скорч вовсе не уверен, что Лефф пошутил, говоря так. Вовсе не уверен.

Улица пуста. Ни беженцев, ни стражи, ни злодейских убийц в черном.

Что важнее всего: ни одного Пса.

— Проклятие, — прошипел Лефф, — где же зверье? Неужто ты воняешь страшнее и злее всех, Скорч? В этом проблема? Вот дерьмо! Я мечтал об ожерелье из клыков. А может, и о лапке на поясе.

— Лапке? Скорее о гигантской дубине, от которой тебя при ходьбе перекосит. Вот было бы смешно увидеть. Стоит убить пару Гончих, просто чтобы поглядеть. Лапка Гончей, ха-ха.

— Ты сам говорил, что хочешь череп!

— Я ж не хочу его носить. Думал сделать лодку, выскоблить, понял? Можно было бы по озеру плавать.

— Черепа не плавают. Разве что твой, он ведь из пробки.

Они вышли на улицу.

— Я назвал бы ее «Гони-в-море». Как тебе?

— Скорее «Тони-в-море».

— Ты сам не знаешь, о чем болтаешь, Лефф. Вот в чем твоя проблема. Всегда так было и так будет.

— Жаль, здесь нет еще двадцати ассасинов.

— Их тут было еще больше, но не про нас. Тор сказал, что мы были отвлекающим маневром.

— Мы их отвлекли, это точно.

В этот миг показалась Гончая Теней, шагах в двадцати. Бока ее тяжело вздымались, кожа свисала кровавыми полосами. Пасть была покрыта багряной пеной. Повернув голову, зверь заметил их.

Скорч и Лефф одновременно подняли самострелы вертикально и принялись вставлять болты с зазубренными наконечниками. Затем медленно опустили оружие и прицелились.

Раздувая ноздри, зверь попятился. Еще миг — и он пропал.

— Дерьмо!

— Я знал, что ты воняешь! Мы почти его достали!

— Это не я!

— С тобой гулять неинтересно, Скорч. Совсем неинтересно. Ты любой шанс срываешь.

— Не специально. Я же люблю веселиться не хуже тебя, сам знаешь!

— В следующий раз, — пробормотал Лефф, — сначала стреляем, потом спорим.

— Хорошая мысль. В следующий раз. В следующий раз все сделаем правильно.

* * *

Под луной, осадившей его мрачными воспоминаниями, Резак гнал уведенного у Коля коня. Одной рукой он сжимал неудобное копье, чувствуя всю его тяжесть. К такому оружию он не привык… и все же что-то не давало ему его выбросить.

Он слышал Гончих Тени, разбушевавшихся в городе словно стая демонов, и это также пробуждало воспоминания, сладко-горькие, ибо в них была она, темный, но невыразимо нежный силуэт. Он заново видел каждую из ее улыбок, таких редких, и улыбки падали на душу каплями кислоты.

Он так одинок — с того самого утра, когда проснулся в монастыре и обнаружил, что она ушла. Да, он состроил бравое лицо, встав перед богом и не желая замечать сочувствия в темных глазах Котиллиона. Он сказал себе, что это смело: позволить ей уйти, принять роковое решение. Смелость. Жертва.

Но теперь он в это не верит. Никакого жертвоприношения нет в том, чтобы стать одиноким. Нет смелости в бездействии. Он оказался на деле гораздо младше ее. Младше — то есть бесчувственнее, безответственнее. Когда мысль ранит и пугает, ты попросту отказываешься размышлять, вместо этого отдаваясь волнам диких эмоций, украшая щит истины одним «убеждением» за другим. Истины? Теперь он знает, что никакой истины не знал. Хвастовство, вызывающее позерство, самовлюбленность… каким ребяческим всё это кажется сегодня, каким жалким. «Я, кажется, обрел ныне чистейшую из истин. Но никто слушать не станет. Чем ты старше, тем толще стены. Не удивляюсь, что молодежь так цинична. Совсем не удивляюсь».

Ох, она еще стоит, темный силуэт в памяти, блеск глаз, улыбка, расцветающая на устах в тот же миг, когда она отворачивается. И он не может забыть.

* * *

В этот же миг Чаллиса, поднявшаяся на вершину башни — убогого гадробийского довеска к красотам имения — вышла на крышу и отпрянула, вдохнув густой смрад гари. Она все еще держала в руках хрустальную полусферу, и в ней сияла пленная луна. Она помедлила, подняла взор и поразилась, узрев разрушения, заволокшие треть неба клубы дыма.

* * *

Однако… она оставила ему дурные привычки. Ужасные, определившие весь ход его жизни. Резак помнил выражение лица Раллика — шок, отвращение — когда тот поглядел на застрявший в плече нож. Да, понимание — Резак стал креатурой Апсалар, во всем, во всем. Да, еще один конченый мужчина.

Казалось подходящей шуткой, что луна распалась в ночном небе; но радоваться столь дурному знамению трудно. У него нет крутизны Раллика, слои рубцов не легли доспехами на душу. Она многое дала ему, но Резак не стал точным отражением Апсалар. Ему не дана способность заглушать отвращение, нежелание убивать; мысль о «возмездии» кажется ему пресней тюремной каши. Уж она такого не чувствует.

Он скакал по улице.

Псы его знают, и если это имеет значение, бояться сегодня ночью ему нечего.

Иногда случайные беженцы пересекали дорогу. Словно отчаявшиеся крысы. Умы их забиты мыслями об убежище, с лиц исчезло все человеческое. Жажда выжить подобна лихорадке, от нее глаза становятся белыми, как у вытащенной на берег рыбы. Резак смотрел на людей — и чувствовал, как разрывается сердце.

«Это мой город. Даруджистан. Голубые Огни. Он такого не заслужил».

Нет, он не боится Гончих Псов. Он их презирает. Учиненное ими разрушение так бессмысленно, так бездумно. Не похоже, что за этим стоит Котиллион. Тут пахнет Темным, его переменчивостью, его холодной жестокостью. Он отпустил зверей порезвиться. Полакать крови, погрызть костей. Погреться в пламени, погулять в руинах. Весь этот страх, все эти бедствия… чего ради?

Неудобное или нет, но копье как будто утешало его руку. Да, если только Темный Трон покажется, он найдет, куда его вонзить.

* * *

Там, в крошечном совершенном мире, луна остается невредимой, сияет чистым светом. Было время, поняла Чаллиса, когда она сама была такой же. Незапятнанной, не склонной к убогим компромиссам. Ей еще не хотелось скоблить грязную кожу, протирать остекленевшие глаза.

Женщины и мужчины в самом важном одинаковы. Они приходят в мир с талантами, с предрасположенностями, с лицами и телами привлекательными или не очень. Они пользуются тем, что им дано. Перед ними встает выбор, перед каждым из людей. Для некоторых сделать выбор легче, чем для других, им так хочется стать желанными, они видят протянутые руки и считают: вот кратчайший путь. Так мало нужно усилий. Только улыбайся и не мешай бедрам раздвигаться.

Но пути назад нет. Такие пятна не отскоблишь. Луна сияет чистотой и красотой, но только потому, что навсегда заперта в шаре.

Она смотрела в небо, видела, как куски вращаются вокруг быстро чернеющей сердцевины. Движение, казалось, все более замедляется; ей почудилось, что обломки падают внутрь, обратно, а пыль разлетается, формируя копье, и это копье пронзает остаток луны.

«Пыли снится мир, которым она была.

Но пыль, увы, не повелевает ветром».

* * *

Резак осознал, что после нее угодил в объятия двух женщин, и каждая была дана ему в наказание. Только одной удалось, и сейчас он скачет к ней, чтобы встать перед ней и сказать, что убил ее мужа. Не потому, что она просила и намекала — ведь, честно говоря, такой власти у нее не было. Нет, Горлас Видикас мертв по иным причинам, к ней не относящимся.

Ты свободна — так он скажет. Делай что пожелаешь. Но, чего бы она не пожелала (скажет он потом), ее будущее не будет — не должно — включать в себя Резака.

«Гляньте, вон он, рядом. Что за наглость! Убил мужа, а она повисла у него на руке. О, эти двое сделаны друг для друга. Надеюсь, Худ отыщет для них яму поглубже, да побыстрее».

Если нужно, он сумеет вынести это. Но ее никогда не сделает жертвой такой судьбы. Даже ради любви.

Он вернулся в город только чтобы потерять его навеки.

Путь к Чаллисе станет последним. На заре он уезжает. Даруджистан скучать не будет.

* * *

Она снова поглядела на пленную луну в чаше ладоней. Вот, подумала она, детство во всей его невинности. Замороженное, безвременное, ни за что не дотянуться. Нужно лишь погрузиться взором, найти то, чем она прежде была. Проклятая красотой, благословленная здоровьем и силой. Свечение надежд…

«Пыль снов, ты будешь повелевать ветром?

Пыль снов, пришла пора освободить тебя!»

Было так легко влезть на невысокий парапет, поглядеть вниз, на камни садовой дорожки. Да, так легко освободиться.

Вместе они прорезали дымный воздух; когда ударились о камни, сфера разбилась, крошечная луна искрой взлетела вверх. И погасла.

Сны кончаются, но пыль снов вечно вьется в ветрах.

* * *

Крюппу не чуждо горе. Круглому человеку достаточно поглядеть на объем своей поясницы, чтобы осознать трагичность былых излишеств, понять, что преходящее воистину должно пройти. Сердце его столь велико, что приходится класть его в тачку (ну, почти). Не послав никому прощального подмигивания, он покидает мрачные пределы «Гостиницы Феникса», начиная трудный путь в конюшни, где ожидает его мягкий характером мул. Крюпп умело избегает укусов и лягания копытами.

Лик луны разбит и сверкает тысячью глаз. Никому не укрыться, всё видимо. Все могут видеть, что укрыться негде. Ужасное столкновение неизбежно.

Тяжкое давление задувает огни пожаров, как пальцы руки гасят свечной фитилек. Шмяк! Тут и там и повсюду тоже. Но благо это рождено суровой, зловеще нависшей угрозой. Бог умер, пакт заключен, а на улице, в окружении собирающихся зевак, достойный почтения муж стоит на коленях, низко склонив голову. Ветер колышет эфемерные цепи, выходящие из меча в руках его, тянет их, рвет их, возносит призрачными обрывками, пряча в окутавших город дымных тучах.

Поднимется ли он вновь?

Сможет ли ответить на последний вызов?

Кто же он такой? Этот белогривый Тисте Анди, руки которого запятнаны кровью брата, великими потерями народа?

Ах, поглядите поближе. Ядро еще пылает, горячо и чисто, сжимается, покорное необоримой воле. Он получит рану в сердце, ибо Аномандер Рейк из тех, что не видят иного выбора, не приемлют иного выбора.

Но… пока подарим ему несколько мгновений покоя.

Круглый человек выезжает в Даруджистан.

Существуют искушения, и некоторые оказываются неодолимыми. Если будет нужно, толстячок может стать на их пути неодолимым барьером.

Спросите у человека с молотом.

* * *

Пока одинокий воитель шагал — за ним Тоблакай и ведьма, а по бокам три, потом четыре Гончих Тени — вол волок телегу к стенам какого-то имения. Двое ведших его людей разделились: один вернулся к телеге, положил дрожащую руку на грудь лежащего — страшась, что найдет ее холодной и недвижной — и через мгновение испустил всхлип, звук облегчения. Второй мужчина поспешил к заднему входу и дернул за плетеный шнурок.

Тут он втянул голову, услышав сверху хлопанье больших крыльев, поглядел в небо, но ничего не различил в непроницаемо-плотных слоях дыма. Он ждал и дергался, бормоча под нос ругательства.

Дверь заскрипела.

— Мастер Барук! Рад, что это вы, а не клятый слуга — мимо их не пролезешь никак! Слушайте, у нас раненый — его нужно исцелить. Мы заплатим…

— Сержант…

— Теперь просто Дергунчик.

— Дергунчик, извини, что должен отказать…

Услышав такое, Баратол торопливо обежал телегу; руки сжались в кулаки, он потянулся к здоровенной секире, что висела за спиной. Движения были инстинктивными — он даже не замечал, что делает. Кузнец заговорил тоном, в котором сквозили ярость и отчаяние: — У него череп пробит! Он умрет без лечения… я этого не потерплю!

Барук воздел обе руки: — Я должен уходить — не могу задерживаться. Некие дела требуют немедленного внимания…

— Ему нужно…

— Прости, Баратол.

Алхимик скрылся за дверью. Лязгнул засов. Дергунчик бешено потянул и подергал себя за усы, потом протянул руку, успокаивая Баратола — тот готов был вышибить дверь ногой. — Стой, стой — у меня идея. Рискованная, но ничего больше не придумать. Идем, тут недалеко.

Баратол был слишком озабочен, чтобы спрашивать. Он готов был ухватиться за любую надежду, пусть отчаянную. С пепельным лицом кузнец вернулся к волу. Дергунчик пошел впереди, вол и телега с телом Чаура — следом.

* * *

В разбитом рассудке простака оставалось мало искр. Черный прилив затопил почти всё. Вспышки, знавшие себя как Чаура, потеряли из вида друг дружку и потерянно блуждали. Но ведь некоторые — самые важные искры — были привычны к такому существованию. Иногда слепота может пробудить иные, скрытые возможности.

Одна, блуждая без привязи, оказавшись на непривычной свободе, устремилась по темной тропе, которую никогда ранее не исследовала, и прожженный ею след вибрировал. На него наткнулась другая искра.

И что-то зашевелилось в сердцевине быстро гибнущего мира души.

Разумение.

Понимание.

Неуклюжее сплетение мыслей, связей, смыслов, значений.

Они мерцали по собственной воле, а чернота накатывала со всех сторон.

* * *

Срезая путь по улочке неподалеку от имения Барука, шедший в десяти шагах впереди телеги Дергунчик вдруг споткнулся. С руганью пригляделся к маленькому объекту на мостовой, наклонился и подобрал. Бесформенная штука исчезла под полой плаща.

Он выругался снова, что-то вроде «воняет, но какое дело мертвому носу?»

Они прибыли к имению, которое Баратол узнал. Дом Коля. Дергунчик вернулся и повел вдруг взволновавшегося вола к диким зарослям у стены сада. Сумрак под ветвями пронизывали мотыльки, и шорох их крыльев звучал невнятным обещанием. Туман полз между кривых стволов. В воздухе пахло рыхлой землей.

Слезы текли по щекам Баратола, намочив бороду. — Говорил ему, оставайся на корабле, — произнес он натянутым, высоким голосом. — Обычно он слушается. Он парень послушный, мой Чаур. Это Злоба? Она его выгнала?

— Что он делал у тюрьмы? — спросил Дергунчик, чтобы отвлечь друга от бесполезных гаданий. — Как он вообще ее нашел — или кто проводил? Прямо — таки проклятая мистерия.

— Жизнь мне спас, — стенал Баратол. — Он пришел, чтобы вызволить меня. У него была секира. Чаур, дурак, почему ты меня не бросил?!

— Он не скажет.

— Знаю.

Они вышли на край поляны и встали около низкой стены, почти не видимой под лозами. Грубые камни ворот, казалось, пустили корни. За воротами виднелось почерневшее лицо дома.

— Давай быстрее, — прорычал Дергунчик, подходя к краю телеги. — Пока вол не сбежал…

— А что мы будем делать?

— Потащим его по дорожке. Слушай, Баратол, не сходи с дорожки, понял? Ни шага в сторону. Понял?

— Нет.

— Это Дом Финнеста, Баратол. Азат.

По запаху могло показаться, что сержант ступил в кучу гниющего мяса. Мотыльки тревожно летали вокруг.

Смущенный, испуганный Баратол помог вынуть тело Чаура из телеги. Семеня за фаларийцем — один осторожный шаг за другим — он шагал по мощеной дорожке.

— Знаешь, — сказал Дергунчик, тяжело пыхтя (Чаур был тяжелым мужчиной, а сейчас он еще и обмяк), — я тут думал. Если чертова луна вот эдак может развалиться, почему эдакого же не может с нашими миром? Вдруг мы уже…

— Тише, — буркнул Баратол. — За луну говна кошачьего не дам. Пусть только попробует меня убить. Осторожно, почти пришли.

— Ладно, клади его, осторожнее. На камень… да, вот туда…

Дергунчик подошел к двери, пошарил у пояса — и снова начал браниться. — Я и нож потерял. Не могу поверить! — Он кулаком постучал в дверь.

Показалось, что стучит он в стену из мяса. Ни отзвука, ни эха.

— О, черт.

Они ждали.

Дергунчик вздохнул, приготовившись стучать снова, но нечто клацнуло за преградой. Через миг дверь заскрипела. Проем заполнило высокое, тощее чудище. Лишенные глаз орбиты уставились на них… а может, не на них — как тут понять?

Дергунчик переступил с ноги на ногу. — Занят, Раэст? Нам нужно попользоваться холлом позади тебя…

— О да, я очень занят.

Фалариец моргнул. — Неужто?

— Пыль размножилась. Паутина густеет. Свечной воск запятнал прекрасные столы. Чего вам нужно?

Дергунчик бросил взгляд на кузнеца: — Ох, юморной труп, кто бы мог подумать? Какой сюрприз! Никому больше не смешно! — Тут он снова улыбнулся Джагуту: — Если ты случаем не заметил, цельный город с ума сошел — вот почему я думал, что ты тоже мог…

— Извини, — отрезал Раэст. — Что-то случилось?

Глаза Дергунчика выкатились. — Гончие Теней сорвались с поводков!

Раэст склонился, как будто обозревая окрестности, потом успокоился. — В моем дворе их нет.

Дергунчик вцепился пальцами в волосы: — Поверь мне, это плохая ночь. Теперь, если ты чуть отступишь назад…

— Хотя, если подумать, у меня случился посетитель этим вечером.

— Что? О, рад за тебя. Но…

Раэст поднял сухую руку и указал.

Дергунчик с Баратолом повернулись. Во дворе была свежая могила, сырая земля на ней еще курилась. Лозы чуть заметно качались на стене. — Боги подлые, — прошептал фалариец, делая рукой охранительный жест.

— Т’лан Имасс с кривыми ногами, — сказал Раэст. — Кажется, он затаил ко мне неприязнь. — Джагут помолчал. — Не могу понять почему.

Дергунчик фыркнул. — Нужно было оставаться на дорожке.

— Что Имассы знают о дорожках? — спросил Раэст. — Так или иначе, он слишком сердит для разговора. — Он снова помолчал. — Но время есть. Солдат, ты можешь уходить. Я не расположен отступать.

— А Худа тебе! — И Дергунчик сунул руку под плащ, достав драное, полуразложившееся тельце. — Я нашел треклятого белого кота!

— Ох, действительно нашел. Как мило. Ну, тогда заходи.

Баратол мялся. — И что это даст, Дергун?

— Он не помрет, — ответил отставник. — Похоже, внутри времени нету. Верь мне. Мы можем найти годного целителя завтра или через месячишко — все равно. Лишь бы дышал, когда через порог перенесем. Так что давай помогай. — Тут он понял, что все еще держит мертвого кота, так что подошел к Джагуту, вручив мерзкую штуку в ожидающие руки.

— Назову его Клочком, — сказал Раэст.

* * *

Черный, казавшийся неодолимым прилив прекратил наступление. Слабое дыхание замерло на середине вдоха. Сердце остановилось. Однако искра понимания, ободрившись, пустилась исследовать и открывать тропы, так давно проглоченные темнотой…

* * *

Драгнипур выпил много, так много.

Драгнипур, меч отца и убийцы отца. Меч Цепей, Врата Тьмы, вставшее на колеса бремя жизни. Жизнь всегда бежит от гибели, в этом суть ее. Острое оружие не заботится о том, кто будет его нести. Оно рубит слепо, рубит равнодушно, рубит, ибо в этом его смысл и главная функция.

Драгнипур!

Стародавние и жестокие раздоры сестер показались совсем незначительными — ведь нечто явилось, нечто оказалось почти рядом. Вопрос о главной владелице можно обсудить после, на досуге, сидя в большой железной ванне, до краев залитой свежей кровью.

Временный договор. Воплощенная целесообразность. Злоба предлагает, Зависть идет за ней.

За их спинами кратер быстро стынет, края осыпаются. Расплавленные фасады домов застыли, блестя всеми оттенками радуги. Увы, сейчас, в тусклом блеске луны, великолепие цвета не проявится полностью; однако отраженный свет повел тысячу новых игр, намекая на что-то более опасное. Оно еще не пришло, еще нет…

Повсюду в городе гасли огни.

Давление высвобожденного Драгнипура лишило пищи пожирающее пламя. Ведь тьма — враг таких сил.

Да, спасение пришло от орудия убийств.

Сестры были безумны, но не настолько, чтобы не уловить иронию ситуации.

Успокой насилие.

Призови убийство.

Сейчас он не в состоянии противостоять им — особенно когда они объединятся. Как странно, что такой союз не состоялся задолго до нынешней ночи. Но раны, причиняемые близнецами, долго не заживают; натуры воинственные всегда слепы к жестам примирения. Что было нужно — так это правильная приманка.

Увы, им не приходило в голову, что отец очень хорошо понимал потенциальный риск такого союза. Он придал им форму — заботливо, умело, как ковал Драгнипур — делая все, что мог, для уменьшения риска.

Поэтому они шли по мостовой бок о бок, а в уме Злобы уже зрел план рокового удара в спину сестре. Зависть тешила себя почти идентичными планами — только их роли должны были измениться.

Но сначала дело.

Они убьют Аномандера Рейка.

Ибо Драгнипур выпил много, очень много…

* * *

— Карса, прошу!

Пепел плыл по воздуху, смешиваясь с горьким дымом. Далекие крики свидетельствовали, что трагедии творятся повсюду. Последняя ночь Геддероны заканчивалась погромами и страданиями.

— Ничего нельзя сделать, Семар Дев. Но все же кое-что мы сделать можем. Можем стать свидетелями. Если сможем, мы уплатим цену.

Она не ожидала от Тоблакая такой неуверенности. Он всегда был — или казался — незнакомым с понятием смирения. А сейчас он даже не вытащил кремневый меч.

Они шли в двадцати шагах от Скитальца. Они видели, что лица в сотне шагов впереди поднимается в гору, наверху стоит арка ворот. Но воитель замедлил шаги. На середине улицы было что-то — был кто-то. А по сторонам появилась безмолвствующая толпа — люди, которые вздрогнули, едва показались Гончие — вздрогнули, но не убежали.

Что-то приковало их к месту. Что-то, оказавшееся сильней страха.

Семар Дев ощутила, как давление пронеслось мимо, словно порыв ветра, и втянулось назад — прямо в эту скорченную фигуру. А она наконец пошевелилась.

Скиталец встал в шести шагах от незнакомца, молча наблюдая, как тот выпрямляется.

Тисте Анди.

Серебряные волосы. В руках его меч, за которым тянутся призрачные цепи… «О, духи родные, о нет…»

Скиталец заговорил: — Он сказал, что ты можешь встань на моем пути. — Голос его ударил, словно волна, нападающая на темный берег.

Сердце Семар замерло.

Когда Аномандер Рейк ответил, тон его был холодным, твердым, решительным. — Что еще он тебе сказал?

Скиталец покачал головой: — Где он? Я чувствую — он рядом. Так где он?

«Не Котиллион. Это другой. Тот, кого ищет Скиталец. Тот, кого он искал вечно».

— Да, — отвечал Рейк. — Рядом.

С затянутого дымом неба донеслось хлопанье широких крыльев. Она в испуге подняла взор и увидела Великих Воронов. Они сидели на крышах. Десятки, сотни, молчащие, но тревожащие воздух взмахами крыльев. Прилетали новые, собирались на арке ворот и стенах. «Они приземляются только туда, откуда можно видеть происходящее».

— Так отойди, — приказал Скиталец.

— Не могу.

— Проклятие, Рейк! Ты мне не враг.

Сын Тьмы вскинул голову, будто получив комплимент, нежданный дар.

— Рейк. Ты НИКОГДА не был мне врагом. Сам знаешь. Даже когда Империя…

— Знаю, Дассем. Знаю.

— Он сказал, что так может получиться. — В голосе воителя звучало страдание, покорность судьбе.

Рейк промолчал.

— Он сказал, — продолжил Дассем, — что ты не отступишь.

— Нет, не отступлю.

— Прошу, помоги мне, Рейк. Помоги понять… Почему?

— Я пришел не ради помощи тебе, Дассем Альтор. — Семар расслышала в словах неподдельное сожаление. Сын Тьмы схватился за рукоять Драгнипура обеими руками, склонив его вправо. Пошире расставил ноги. — Если хочешь Худа, — сказал он, — подойди и возьми.

Дассем Альтор — Первый Меч Малазанской Империи — «которого все считали погибшим… как будто Худ захотел бы забрать его к себе…»- Дассем Альтор, которого она знала как Скитальца, вытащил из ножен меч. Покрытое разводами лезвие блеснуло, будто покрытое расплавленным серебром. В уме Семар вновь возник образ вздымающейся волны. «Две силы. Море и камень, море и камень».

Из уст зрителей полилось тихое, загадочное песнопение.

Семар Дев взирала на россыпь лиц, сияющие глаза, согласно движущиеся рты. «О боги, это культ Дессембрэ. Всё это поклонники — они вышли встречать своего бога!»

О да, их песня была журчанием, шумом вздымающихся вод. Холодных и алчных.

Семар Дев заметила, что Аномандер Рейк бросил взгляд на меч Дассема, и на губах на миг появилась грустная улыбка. А потом Дассем атаковал.

Для всех свидетелей — поклонников, Семар Дев, Карсы Орлонга, даже для пяти Псов Тени и Великих Воронов, притулившихся на каждом выступе — невозможным оказалось проследить первое столкновение клинков. Полетели искры, ночь огласилась звоном яростных выпадов, ответных ударов, грозного скрежета клинков о гарды. Даже тела сражающихся были словно размытыми.

А затем оба воина отскочили, оставляя между собой открытое пространство.

— Каменные Лица… — прошипел Карса Орлонг.

— Карса…

— Нет. Лишь глупец захочет встать между ними.

В голосе Тоблакая звучало… потрясение.

Дассем вновь ринулся вперед. Не было ни боевых кличей, ни громких проклятий, ни даже выдохов, когда буйное железо ударилось о железо. Однако мечи начали петь — ужасный, траурный дуэт, изобилующий зловещими синкопами. Выпады, блоки, взмахи, свист лезвий, прорезающих воздух там, где только что была голова; тела извиваются, избегая ответных выпадов, искры летят дождем, сыпятся на мостовую словно сбитые с небес звезды.

В этот раз они не расходились. Яростный натиск не стихал, бой продолжался, хотя это казалось невозможным. Две силы не желали сдаваться, ни одна не хотела сделать один шаг назад.

И при всей бешеной скорости, сквозь ливень искр, сквозь брызги этой железной крови Семар Дев увидела смертельный удар. Увидела очень ясно. Увидела неотразимую истину — и почему-то, почему-то она была совершенно неправильной.

Рейк широко расставил ноги, держа Драгнипур острием вниз, всё выше поднимая навершие — и Дассем, соединивший руки на клинке, все силы вложивший в боковой удар — тело воителя словно поднялось в воздух — с ее стороны казалось, будто он бросился к Рейку, желая заключить его в объятия — меч касается Драгнипура под прямым углом — два клинка на миг образуют совершенный крест — а затем сила прыжка Дассема вбивает заднее лезвие Драгнипура в лоб Аномандера. Меч рассекает лицо хозяина…

Рейк отнял скованные перчатками руки от меча, но Драгнипур остался завязшим в плоти; Сын Тьмы повалился навзничь, и кровь струилась с блестящего острия. Но даже падение не высвободило Драгнипур. Меч задрожал и замолк; теперь только одна песня висела в воздухе, жалобная и умирающая.

Кровь кипела, становясь черной. Лежащее на камнях тело не двигалось. Аномандер Рейк был мертв.

Дассем Альтор медленно опустил оружие. Грудь его вздымалась.

И тут он закричал; голос полнился такой болью, что готов был прорвать дыру в воздухе ночи. Нечеловеческому крику вторило карканье: Великие Вороны взлетели, накрывая улицу громадным покрывалом из перьев, спускаясь по спирали. Культисты отпрянули, прижимаясь к стенам, их бессловесное пение утонуло в кошачьей какофонии черного, мерцающего савана, занавесом падающего на город.

Дассема шатало; он как пьяный накренился на сторону, меч дребезжал по камням, выводя змеящийся след. Вскоре он наткнулся на выщербленную стену и припал к ней, скрыв лицо ладонью. Казалось, только это позволило ему не упасть.

«Сломлен. Сломан. Они сломаны.

О, да простят их боги. Они сломаны».

Карса Орлонг потряс ее, потому что наклонился и прицельно сплюнул на мостовую. — Обдурили, — сказал он. — Обдурили его.

Она взирала на него, объятая ужасом. Она не понимала, о чем он… ну нет, понимала, как же. Да. — Карса, что тут произошло? «Неправильно. Все неправильно». Я видела… видела…

— Ты увидела верно, — бросил он, скаля зубы. Глаза воина были устремлены на лежащее тело. — Как и сам Скиталец. Погляди, что с ним стало.

Пространство вокруг Аномандера Рейка кишело Великими Воронами — хотя ни один не подскакивал так близко, чтобы коснуться холодеющей плоти. Пять израненных Гончих Псов подбежали, разгоняя птиц и формируя у тела защитный круг.

«Нет, не у тела. У меча…»

Семар Дев ощутила тревогу. — Еще не всё кончено.

* * *

Зверь может ощущать слабость. Зверь знает, как уловить момент уязвимости, миг возможности. Зверь знает, когда напасть.

Луна умерла и сразу же начала мучительное возрождение. Космос равнодушен к жалким ссорам тех, что ползают, пищат, истекают кровью и дышат. Он держит их судьбы на ниточках неизменных законов, и за миллионы, десятки миллионов лет каждая судьба разматывается до конца. У него есть время подождать.

Нечто массивное прибыло недавно из глубин запредельной черноты и поразило луну. Начальный взрыв осыпал мир — спутник луны обломками; но смертельный толчок луне нанесла ударная волна, и на это потребовалось время. В самой сердцевине потоки энергии разверзали громадные трещины. Энергия поглощалась, но ее было слишком много. Луна рассыпалась.

Пусть досужие умы мельтешат, ища пророчеств и предзнаменований. Космосу всё равно. Судьбам не дано родить трещину улыбки на лике его.

Свет солнца, отраженный ныне из тысячи зеркал, дико танцует на поверхности синего, зеленого и охряного мира далеко внизу. Тени пожраны, тьма бежит. Сама ночь дробится на осколки.

В городе Даруджистане свет повсюду, словно божьи пальцы. Он гладит, трогает, ковыряет, влезает в аллеи, никогда не видевшие солнца. Каждое нападение уничтожает и тьму, и тень. Каждое вторжение воспламеняет, словно декларируя свою мощь.

Гадайте, досужие умы, но не смейте искать возможности для отрицаний. Не этой ночью. Не в городе Даруджистане.

Блед и Локон — белые словно кость шкуры забрызганы алым, кожа свисает лохмотьями, на шее и в иных местах страшные раны, окаймленные багрянцем черные дыры — шагают бок о бок по главному проспекту, что идет параллельно берегу озера. Раненые, но не утратившие мужества.

Свет расцветает, дождем сыплется на их путь.

Свет бросает лучи между домами, и некоторые лучи вспыхивают ярче, и из вспышек выбегают новые Псы.

Глядите, прибыли Гончие Света.

* * *

Что, мир неожиданно изменился? Без намека, без предупреждения? Как ужасно, как неожиданно! Как совершенно… естественно! Правил в избытке, законы выбиты на скрижалях, но все они — иллюзии. Узри тех, кому нет дела. Узри понимающую насмешку в яростных очах. Сетуй на неведомое, когда челюсти уже вцепились в податливое горло.

Но не огорчай круглого человека. Он простирает пухлые руки. Он пожимает плечами. Он оставил хитрую улыбку для… да, для тебя!

* * *

Венасара и Каст первыми присоединились к Бледу с Локоном. Каст в два раза тяжелее, Локона, а вот Венасара до сих пор несет следы тяжких испытаний детства. Вскоре прибыла Ультама, длинноногая и тощая, широкая голова мотается на жилистой шее. Огромные, словно кинжалы, клыки Ультамы выступают из-под губ, блестя белым.

На перекрестке их поджидают Джалан, Грасп и Ханас, самые молодые в стае; они вздыбили шерсть, глаза горят от злого возбуждения.

Гайт и Геннан прибыли последними, хозяин и хозяйка стаи, скорее серебристые, нежели белые, с мордами, покрытыми шрамами тысячелетних битв. Эти двое несут толстые ошейники из черной кожи, усыпанные жемчугом и опалами — хотя камней гораздо меньше, чем было раньше.

Всего их десять. Каждая равна любой Гончей Теней.

Которых осталось, увы и ах, только пять.

Никто не заступит путь этим зверям. Они пришли, чтобы взять трофей для хозяина.

Драгнипур. Меч совершенного правосудия.

О, какого совершенного правосудия.

* * *

Высоко в небе над городом, скользя, подныривая и огибая столбы адского света, неупокоенный дракон выслеживал Его Гончих.

Тулас Отсеченный был сердит, хотя нечто проносилось по его разуму, сладкое, благое, пропитанное слабыми, едва заметными нотками чуда.

Тулас никогда не догадывался, что Худ, Повелитель Сраженных, может оказаться столь… щедрым.

А может, это всего лишь присущий проклятому царственному собрату талант предчувствовать худшее.

Как мог бы указать любой Старший, нет ничего хуже, чем мнительный дракон.

Но не скорбите. Еще немного подождите, и придет время для скорби.

Некоторые дары — зло. Некоторые — нет, но что они такое, нам не дано понять.

Так что расслабьтесь на несколько мгновений, ибо есть о чем рассказать.

* * *

Искарал Паст скакал как безумный. К сожалению, мул под ним решил, что ему вполне достаточно ленивой прогулки, и это делало их на редкость несовпадающей парой. Верховный Жрец качался взад и вперед, отклонялся влево и вправо. Ноги его взлетали к небесам, растопыривая пальцы, и обрушивались вниз. Пятки молотили по бесчувственным бокам, словно барабанные палочки, хотя каденциям явно недоставало ритма. Поводья мотались, но мул успел пережевать ремешок, так что поводья были привязаны только к двум обгрызенным мундштукам, норовившим забить Паста до бесчувствия.

Он подскакивал в седле, будто влез на бешеного быка. Пот хлестал ручьями, губы оттягивались в дикарской гримасе, глаза чуть не выскакивали из орбит.

Мул же… ну, мул шагал. Чоп чоп (пауза) чоп чоп (пауза) чоп чоп. И так далее.

Над головой Искарала Паста, умело избегая ударов уздечкой, хлопали крыльями бхок’аралы. Они кружились, будто буря комаров — переростков, и о как мотался хвост мула! Он — нет, все же она — пыталась отогнать их, однако бхок’аралы впали в раж комариности и не отставали; им даже удавалось выхватывать новые кучки помета прямо из-под еехвоста. Они дрались над добычей, пуская в ход зубы, когти и… еще раз когти.

По следу мула и его седока текла река пауков, заливая мостовую черным мерцанием.

Наконец три белых Гончих появились на улице шагах в тридцати. Три необычайно уродливые головы повернулись, рассматривая мула и седока. Скотинка подняла уши, показывая, что недовольна. Чоп чоп (пауза) чоп чоп чоп.

Гончие побежали дальше.

Не стоит сердить мулов.

Увы, но Искаралу Пасту и его смиренной скотинке через несколько мгновений предстояло узнать, что в мире есть силы, способные смутить обоих.

Да, тут прибыл, наконец, сверкающий, сияющий, поражающий центр событий, предпоследний пик глубокой ночи, храбрец Крюпп! Он поставил своего боевого мула на пути Паста, его скакуна и разновидной кучи пауков и бхок’аралов.

Мул узрел мула. Они встали, осклабившись, в пятнадцати шагах друг от дружки, замахали ушами.

Всадник узрел всадника. Маг зловеще замолчал, глаза его затуманились. Крюпп приветственно помахал пухлой рукой.

Бхок’аралы устроили столкновение в воздухе между ними; в результате один зверек неуклюже шлепнулся о мостовую слева от Верховного Жреца, а все прочие нашли окна, карнизы и головы милых горгулий, на которых и уселись, тяжело дыша и высунув языки.

Пауки убежали.

Итак, ставки сделаны.

— Прочь с пути моего! — завизжал Паст. — Кто этот дурак и как он смеет дурить меня? Я порву его! Я растопчу его! Я пряну направо и поднырну влево, и он мигом отстанет! Поглядите на жалкого мула — ему нас никогда не догнать! Я схвачу меч. Мой, мой, он мой! Пусть Темный Трон скулит и ползает у моих ног! Искарал Паст, Верховный Жрец Драгнипура! Самый опасный мечник в десяти тысячах миров! Если вы видите в правосудии сплошной обман — просто подождите! — Он склонился в седле, ухмыльнулся: — Любезный сэр, не будете так добры подвинуть себя и своего одра в сторонку? Понимаете ли, у меня назначена встреча. Очень скоро. — Тут он зашипел: — Давай, прячься в породившую тебя задницу, обмотанный красными тряпками навозный шар, который кто-то прокатил по лесной подстилке! Иди! Улепетывай!

— Какое необычайное недоразумение, — отвечал Крюпп с самой блаженной из своих улыбок. — Кажется, мы не согласны, и если ты проследуешь в избранном направлении, непременно столкнешься ни с кем иным, как с Крюппом, Даруджистанским Угрем. Жалкий жрец, уже глубокая ночь. Твой бог знает, где ты сейчас?

— Угорь? Крюпп? Столкнемся? Жиряк и вдобавок идиот, что за смехотворная комбинация в эту ночь ночей? Слушай, выбери другую улицу. Если я набреду на Крупного Угря, то передам, что ты его искал. Непременно постараюсь.

— Едва ли. Но это неважно. Я и есть Крюпп Крупный Угорь.

— Чудесно. Мы уже набрели друг на друга. Рад встрече. А теперь пропусти!

— Крюпп сожалеет, но любая иная улица, на которую ты выедешь, окажется прегражденной никем иным, как им же, Крюппом. Разумеется, если ты решишь, что искомое не стоит усилий и горестей, кои непременно воспоследуют, и мудро возвратишься в тенистый храм…

— Ты не знаешь, чего я ищу, и это не твое дурацкое дело!

— Сплошные недопонимания. Но погоди, разве проклятый дурак хоть что-то способен понять?

— Что? Я не должен был этого слышать? Но я слышал, жирный идиот!

— Он только думает, что слышал. Милый жрец, Крюпп уверяет тебя, ты не слышал, а не слышал. То есть слушал, но не слышал. А, неважно. Лыбящаяся жаба все равно не поймет. Ух ты, у мула взгляд разумнее, чем у хозяина! Ну, милый жрец, уже поздно, тебе пора быть в постельке. Ужасающе одинокой, не сомневаюсь. Гм?

Искарал Паст пялился. Разевал рот. Глаза заметались, выхватив бхок’аралов (а они присели на камни мостовой и пялились, разевая рты, в ответ). — Мои поклонники! Конечно! Да! Да, вы! Соберитесь толпой, атакуйте жирного дурака! В атаку! Ваш бог приказал! В атаку!

— Мла бла вла кла дла сла гла хохи бохи мохи дохи сохи чохи блохи бла бла бла!

— Чего?

— Бла!

— Бла!

— Бярб?

— Ха! Вы тупые, бесполезные и еще уроды!

— Фла вла мла сам бла!

Искарал Паст ощерился.

Бхока’ралы тоже ощерились.

— Крысиный яд! — прошипел Паст. И улыбнулся.

Какой-то бхок’арал поднес ему сосиску из дерьма. И улыбнулся.

На этом сложные переговоры завершились.

Боевое улюлюканье вышло у Искарала Паста несколько задушенным; он нагнулся, высоко привстав в стременах, вытянув руки, словно когтистый хищник. Мул неохотно побрел вперед.

Крюпп созерцал сию невыносимо медленную атаку. Вздохнул: — Ну ладно. Дошло до битвы? Да будет так!

Он принялся понуждать мула.

Животные сближались. Шаг за шагом. Шагом.

Искарал Паст рвал ногтями воздух, мотаясь в седле и мотая головой. Бхок’аралы бешено летали кругами, испуская визги. Скотинка Мага задрала хвост.

Боевой мул Крюппа подался вправо. Скотинка Паста тоже подалась вправо. Они встали плечом к плечу и замерли.

Рыча и пуская слюни, Паст бросился на Крюппа, и тот испустил удивленное ух! Взметнулись кулаки, задергались пальцы ног, щелкнули челюсти — Верховный Жрец наседал что есть дури — Угорь поднял руки, отбивая нападение, и непредумышленно разбил Пасту нос. Голова мотнулась назад, раздался хрип. Атака возобновилась.

Они сцепились. Они свалились, шмякнувшись о мостовую клубком конечностей.

Бхок’аралы присоединились, падая в неба под визг и рычание, покусали обоих и занялись битвой друг с дружкой. Мотались кулаки, дергались пальцы ног, щелкали челюсти. Пауки набегали со всех сторон, крошечные жвалы виднелись повсюду.

Вся эта масса шевелилась и бурлила.

Два мула отошли, потом одновременно повернулись, чтобы пронаблюдать за происходящим.

Но оставим на время душераздирающую сцену.

Право слово.

* * *

Когда на боковой улице появились две женщины в полупрозрачных платьях, приближавшиеся с элегантной грацией — словно две сестрицы из благородного сословия, вышедшие на ночную прогулку — Великие Вороны взлетели, закаркав, а Гончие Теней подобрались, взъерошили шерсть, оскалили блестящие клыки.

Даже на таком расстоянии Семар Дев смогла ощутить истекающую от них силу. Она отступила; в груди защемило. — Кто это, во имя Худа?

Карса не ответил; она оглянулась и увидела, что он смотрит на одинокого всадника, приближавшегося со стороны озера. В руке тот держал копье; едва коснувшись взглядом оружия, ведьма громко, прерывисто вздохнула. «Боги, сколько ещё?»

Копыта стучали, словно треснувшие колокола какого-то храма.

* * *

В этот самый миг Верховный Алхимик Барук стоял во дворе особняка, у своего экипажа. Слугам и стражникам могло показаться, что он изучает обезумевшее ночное небо… но никто из них не стоял так, чтобы видеть его лицо.

Алхимик плакал.

Он не видел расколотой луны. Не видел полос низко нависшего дыма. Строго говоря, он не видел ничего, что видели окружающие, ибо взор его обратился внутрь, к воспоминаниям о дружбе, о разделенных тяготах — и над всем вздымался поток чего-то… он не был уверен, но верил, что это смирение.

Живя, мы вынуждены бываем приносить жертвы, принимать мрачное наследство. Мы можем взвалить бремя на собственные хлипкие плечи — или глазеть, как сгибаются под ним святые мученики. Таков выбор, предлагаемый духу. Никто никогда не усомнится, какой выбор сделал Сын Тьмы.

Великий муж ныне мертв. Жестоко убит в разгар жуткой ночи.

А Барук потерял друга.

Ему казалось, что все принятые им самим решения, его тяжкие заботы ничего не стоят.

В творящемся ныне трагическом завершении у него есть еще роль. Но он чувствует, что сломался.

Все кажется тонким, хрупким. Все, что он чувствует сердцем, что видит вокруг. Таким хрупким.

Да, луна умерла, но готовится возрождение.

Продержится ли он?

Надо попытаться.

Но пока он даже не может сдержать слез.

Барук повернулся к карете. Вошел внутрь. Дверца захлопнулась, он сел на мягкую скамью. Поглядел на гостя — но ничего не сказал. Что он мог сказать потерявшему гораздо больше? «Гораздо больше».

Ворота раскрылись, карета выехала. Качались фонари на боках.

* * *

Резак спешился и оставил коня на свободе. Он шел, не обращая внимания на Псов — да и они сами были заняты чем-то иным. Он не смотрел на Воронов, которые принялись взмахами и ударами клювов разгонять зевак. Глаза его не отрывались от простертого на мостовой тела.

Он прошел мимо женщины, стоявшей в тени громадного воина, выхватившего двуручный кремневый меч и внимательно глядящего на кого-то за спиной Резака.

Эти детали не могли отвлечь Резака от тела, от мерцающего черного меча, столь грубо вогнанного в лицо, в голову. Он шел, пока не встал вплотную к трупу.

Женщина подошла к нему. — Оружие в твоей руке… оно не…

— Мы в беде, — сказал Резак.

— Что?

Он не мог принять то, что видит. Не мог принять, что Лорд Отродья Луны лежит вот так — один глаз закрыт, второй слепо смотрит в небо. Убит своим же мечом. Убит… ВЗЯТ. Драгнипуром. — Как такое могло случиться? Кто смог…

— Дассем Альтор.

Он наконец поглядел на женщину. Она из семи Городов, это он определил сразу. Старше лет на десять. Может, и больше. — Знакомое имя, но… — Он пожал плечами.

Женщина указала куда-то вбок. Резак повернулся.

Мужчина припал к стене, сжавшись. Перед ним лежит меч. Лицо закрыто руками. Глаза Резака снова метнулись к мечу. «Я уже видел эту штуку. Но… где? Когда?»

— Мы знали его, — продолжала женщина, — как Скитальца.

Воспоминания ворвались в душу, сделав ее холодной, какой-то мертвенной. — Не одно и то же, — шепнул он. — Мщение. Или горе. Выбирай. — Он хрипло вздохнул. — Меч… его выковал Аномандер Рейк. Это был его клинок. До Драгнипура. Он отдал его брату, Андаристу. А потом я… я передал… Сбереги Беру…

Воин — великан резко повернулся. — Если хочешь защитить тело, — пророкотал он, — готовь копье.

Две женщины замерли посреди улицы: их продвижение преградили Гончие, вставшие полукругом шагах в двадцати.

Завидев женщин, Резак нахмурился. — Злоба, — пробормотал он. — Ты догадалась? Или чесотка замучила?

— Семар Дев, — крикнул великан. — Ведьма! Подними Скитальца! Он нам понадобится!

— Чтоб тебя! — взвизгнула стоящая рядом с Резаком женщина. — Что это?!

Ответа не потребовалось. Она увидела сама, как увидел Резак.

Новые Псы, бледные как призраки, свора вдвое большая, чем свора Гончих Теней. Они выскочили со стороны Приозерного района и были готовы напасть.

— Это меч, — произнесла женщина по имени Семар Дев. — Они пришли за мечом.

Резак почувствовал, что ноги у него превращаются в лед. Зато копье в руках запылало жаром.

— Дайте место, — крякнул великан, шагнув вперед.

«Против десяти Гончих? С ума сошел?»

Резак встал слева от воина. Ведьма бросилась к Скитальцу.

Копье трепетало. Оно стало таким горячим, что трудно было держать. Но что еще у него есть? Какие-то чертовы кинжалы — против подобных тварей? «Боги, да что я вообще тут делаю?!»

Но он будет стоять. Он готов умереть здесь, рядом с обреченным великаном. Ради чего? «Ничего нет… ничего нет в моей жизни. Кто я такой, чтобы ввязываться?» Он бросил взгляд на белых Гончих. «Всё меч. На что он вам? Пожевать рукоять? Пометить лезвие?» Он поглядел на здоровенного воина: — Хотя бы имя свое скажи. Напоследок.

Великан сверкнул глазами. — Да, — ответил он, кивая. — Я Карса Орлонг из Теблоров. Тоблакай. А ты?

— Крокус. Крокус Свежачок. — Он помедлил. — Прежде я был вором.

— Стань им снова, — оскалил зубы Карса. — Укради мне этой ночью жизнь Гончей.

«Дерьмо!» — Попробую.

— Сойдет, — сказал Тоблакай.

Осталось тридцать шагов. Белые Псы рассыпались, перегородив улицу стеной бледных шкур, буграми мышц, рядами клыков.

Резака накрыл порыв знойного ветра; что-то зазвенело, застучало по мостовой, рука протянулась…

Гончие Света пошли в атаку.

Слева по улице дочери Драконуса распахнули свои садки, изливая гудящие потоки разрушения, поглощая пятерых зверей перед собой.

* * *

Молотящее зазубренное лезвие шаг за шагом оттесняло Спиннока Дюрава. При каждом ударе брызгала кровь, отлетали на землю звенья кольчуги. Так много тонких полос, они свесились и звенят при каждом мучительном шаге воина. Когда Спинноку удавалось отразить выпад Каллора, сотрясение отдавалось в руке, превращая мышцы в бесчувственный студень.

Кровь вытекала из бесчисленных ран. Шлем его давно слетел; тот удар оглушил его, срезал часть скулы.

И все же он сражался; он сдерживал Каллора.

Каллор.

За глазами Верховного Короля не было души. Древний воин целиком отдался бешенству берсерка. Он казался неутомимым автоматом. Спиннок Дюрав не смог найти ни одной ошибки, ни одной щели для контратаки. Все, на что он оказался способен — уворачиваться от смертельных ударов, смягчать их силу затупившимся лезвием, подставлять все новые куски неповрежденной кольчуги.

Обширные синяки, треснувшие кости, зияющие разрезы, из которых течет кровь, уже не поглощаемая шерстяной одеждой… он шатается под бесконечными атаками.

Долго он не продержится.

Все уже и так длится сверх всякого вероятия.

Спиннок блокировал очередной боковой удар, но звук столкновения мечей был каким-то глухим — рукоять дернулась в руке — навершие отпало, срезанное с основы. Он хрипло вздохнул, подныривая под свистящим лезвием, наклонился назад…

Но Каллор шагнул, не давая ему отступить. Обеими руками занес меч.

От силы удара рука Спиннока опустилась. Оружие рассыпалось — клинок пролетел, кувыркаясь, в воздухе, обломки рукояти выпали из онемевших пальцев.

Поднимаясь, меч Каллора прорезал ему грудь.

Тисте Анди упал, тяжело ударившись о склон придорожной канавы. Сгорбился — кровь текла по лбу — и закрыл глаза.

Услышал, как приближается хриплое дыхание Каллора.

По лицу Спиннока тек пот, но он не открывал глаз. Он ощутил ее. Далекую смерть. Да, он ее ощутил — как и боялся. Очень боялся. Он многое свершил на этом перекрестке, он держался до последнего мгновения… но самым трудным делом было — улыбнуться, раздвинуть разбитые, окровавленные губы.

И улыбка его помешала Каллору опустить меч. Остановила его… на время.

— К чему, — сказал он спокойно, — было всё это, Спиннок Дюрав?

Но павший воин не отвечал.

— Ты не мог победить. Ты мог лишь погибнуть здесь. Скажи мне, проклятый, какого хрена ты тут делал?!

Вопрос прозвучал всхлипом; в голосе было отчаяние столь откровенное, что Спиннок открыл глаза, воззрившись на Каллора.

За силуэтом в ореоле спутанных, потных волос, за широкими плечами он увидел Великих Воронов. Два десятка или больше, летят с юга.

Ближе и ближе.

Спиннок с усилием сосредоточил взор на Каллоре. — Ты не понимаешь, — сказал он. — Пока не понимаешь. Но однажды — поймешь. Однажды.

— ОН НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ ТЕБЯ!

Спиннок нахмурился, заморгал. — Ох, Каллор…

Лицо Верховного Короля исказилось горем; всё, что можно было прочитать сейчас в его глазах — всё было неправильным. Не принадлежавшим Каллору — живой легенде, самое имя которого вызывает кошмары. Просторам безжизненных пепелищ за его спиной. Нет. То, что Спиннок разглядел в этих глазах, никто и никогда больше не увидит.

Это своего рода дар.

— Каллор, — сказал он? — послушай. Пойми как можешь или совсем не понимай. Я… мне жаль. Что я довел тебя до такого. И… однажды ты сможешь явить себя истинного. Молю, чтобы однажды ты смог оправдаться в глазах всего мира.

Каллор закричал, будто внезапно ударенный, и отскочил назад. Но вскоре пришел в себя, оскалил зубы: — Истинного себя? Ох, проклятый дурак! Ты видишь только то, что желаешь видеть! И это в последний миг жалкой, никчемной жизни! Молю, чтобы душа твоя вечно мучилась в сердце звезды, Тисте Анди! Молю, чтобы ты тосковал по недостижимому! Целую адскую вечность!

Спиннок задрожал при этой тираде. — Ты проклинаешь меня, Верховный Король? — прошептал он.

Казалось, лицо Каллора сейчас рассыплется на осколки. — Нет, — ответил он. — Конечно, нет. Я убью тебя чисто. За то, что ты показал мне этой ночью. Никогда не встречал столь стойкой обороны. — Он помедлил и подался вперед. Глаза пылали в глубоких провалах: — У тебя были возможности, Спиннок Дюрав. Ответить ударом на удар. ты мог меня ранить… ты мог даже…

— Я не для того оказался здесь, Каллор.

Верховный Король выпучил глаза. По лицу пронеслась тень понимания. — Нет. Ты должен был всего лишь задержать меня.

Спиннок снова сомкнул веки, опустил голову. — На время. Ты, наверное, никогда не согласишься, но это было для твоего же блага. Там полная неразбериха. В городе. Мой Лорд не хотел, чтобы ты оказался там.

Каллор зарычал: — Как милосердно со стороны твоего Лорда.

— Да, — согласился Спиннок. — Он всегда был таким.

Молчание.

Ни звука. Дюжина тяжелых ударов сердца. Еще дюжина. Наконец странное беспокойство заставило Спиннока открыть глаза.

Каллор стоял, понурив голову.

— Да, — сказал Спиннок, охваченный горем. — Он ушел.

Каллор не поднял взора. Он вообще не шевелился.

— Поэтому, — продолжил Спиннок, — я стоял здесь. Вместо него. В последний раз. — Он помедлил. — И да, это делает смерть… легче.

— Ох, да замолчи. Я думаю.

— О чем?

Каллор встретил его взор, оскалился: — Об этом ублюдке. Смелом, дерзком ублюдке!

Спиннок внимательно поглядел на Верховного Короля и хмыкнул: — Ну, он таков.

— Не хочу даже смотреть на тебя, Спиннок Дюрав. Ты истекаешь кровью. Оставлю тебя так. Говорят, так легче, спокойнее — но откуда мне знать?

Тисте Анди следил, как он уходит по дороге, к славному городу, истекающему ныне от ужасных ран.

Слишком поздно что-то делать, даже если бы он мог. Но Спиннок Дюрав подозревал, что Каллор ничего не станет делать. Отойдет в сторону. — Верховный Король, — прошептал он, — все, чего ты жаждешь — трона. Но поверь мне, тебе не понравился бы трон Рейка. Нет, гордый воин, тебе не захотелось бы его. Думаю, ты сам всё понял.

Хотя кто может понять Каллора…

Великие Вороны спускались, тяжело плюхаясь на забрызганную кровью, грязную дорогу.

И Спиннок Дюрав поглядел в небо, на темные силуэты драконов, скользнувших едва ли на высоте броска камня.

Спешащих за Каллором.

Увидел, как один дракон вдруг повернул голову, сверкнув глазами в его сторону, и накренился набок.

Миг спустя второй дракон настиг Каллора, захватив ничего не подозревающего воина когтями и подняв над землей. Захлопали крылья. Дракон уносил добычу все выше. Извивавшийся в лапах человек яростно вопил, но звуки казались очень тихими на расстоянии.

Дракон и Верховный Король скрылись за северными холмами.

Одни из Воронов подскочил прямо к ногам Спиннока.

— Карга! — закашлялся, сплевывая кровь, Анди. — Я думал… Даруджистан…

— Даруджистан, да. Мне хотелось. Почтить, засвидетельствовать. Запомнить. Оплакать. Но наш Владыка… ну, он думал о тебе. — Голова склонилась к плечу. — Когда мы увидели тебя лежащим и Каллора нависшим сверху, мы думал, что опоздали — думали, что подвели Лорда — и тебя. Мы думали… ох, ладно.

Мать Великих Воронов задыхалась.

Спиннок понимал: не усталость видит он в древней птице. «Ты не можешь источать слез, но слезы одолели тебя. Крайнее, беспредельное отчаяние».

Дракон, приземлившийся в траву к югу от тракта, перетекал в иную форму. В сторону Карги и толпы ее сородичей двинулась женщина.

Корлат.

Спиннок хотел улыбнуться ей, но сил совсем не было, так что он просто следил, как она подходит, пинком сапога отгоняя закудахтавшую Каргу. Она склонилась, проведя рукой по алой щеке Спиннока. Глаза были тусклыми. — Брат…

Карга закричала: — Скорее исцели его, покончи с этим — он же сейчас испустит последний вздох!

Женщина вынула фиал. — Эндест Силан смешал вот это. Должно хватить. — Она вытащила пробку и осторожно вставила горлышко бутылочки между губ Спиннока, наклонила, чтобы вылить содержимое. Он ощутил, как целебное снадобье течет по горлу. Тело вдруг пронизала волна тепла.

— Хватит, чтобы донести тебя домой. — Она улыбнулась.

— Мой последний бой во имя его. Я сделал все, что он просил, не так ли?

Лицо ее отвердело, в глазах были пустота и тоска: — Тебе многое придется рассказать, брат. Столь многое нужно… объяснить.

Спиннок глянул на Каргу.

Великий Ворон прыгала и переступала с ноги на ногу. — Мы любим тайны, — каркнула она, — когда у нас больше ничего нет!

Корлат снова погладила Спиннока по щекам. — Как долго? Как долго ты сдерживал его?

— Ну, — ответил он, — я зажег факелы… сгущалась темнота…

Глаза ее медленно раскрывались. Она взглянула на восток. Небо начало светлеть.

— Ох, Спиннок…

Некоторое время спустя, когда она принялась искать его меч, упавший в траву, Спиннок Дюрав промолвил: — Нет, Корлат. Оставь его.

Она поглядела с удивлением.

Но ему не хотелось объясняться.

* * *

Над Гадробийскими Холмами Каллору удалось вытащить меч, как раз когда массивная голова дракона опустилась, раскрывая пасть. Клинок глубоко вошел в мягкое нёбо, миновав грудные кости. Солтейкен издал резкий, хриплый рев, и они упали наземь.

Сотрясение, треск сломанных костей. Верховный Король метнулся прочь, прыгая и виляя между росистых кочек. Затем выпрямился, обернувшись к дракону.

Тот менял форму. Орфанталь пытался встать, и на лице его читалось удивление. Рука сломана. Кровь хлещет из шеи. Казалось, он забыл про Каллора. Он повернулся в сторону дороги и медленно побрел туда.

Каллор смотрел вслед.

Орфанталь шагнул десять раз и упал на землю.

Кажется, это ночь создана для убийства Тисте Анди.

Плечи нестерпимо болели; глубокие колотые раны могли убить любого человека, но Каллор — не обычный человек. Великий Король уникален.

В жестокости, в упрямой воле к жизни.

Вокруг него словно пылает огненный горн злобы.

Он снова пошел к городу.

Заря наконец поборола ночь.

Каллор.

Глава 24

Не бывает борьбы слишком тяжелой, слишком неравной, ведь даже проиграв — если мы проиграем — мы будем знать, что жили.

Аномандер Рейк, Сын Тьмы

Куски распавшейся луны, каждый размером с континент, посылали в мир отраженный свет. Ткань Ночи, столь плотно окружившая город Черный Коралл, начала наконец-то рваться. Сеть, бывшая проявлением Куральд Галайна, слабела под натиском. Лучи прорывали ее; лунный свет омывал дома, купола, башни, стены и давным-давно мертвые сады, окруженные этими стенами. Серебристое сияние впитывалось в темные воды гавани, заставляя обитателей ее нырять в бездонные глубины.

Новый мир, юный мир. Столь неожиданный, столь преждевременный дождь смерти.

Эндест Силан ощущал каждый прорыв? скорчившись на мозаичном полу Великого Преддверия храма. Некогда он сдерживал воды, набегавшие на Отродье Луны. Намного, намного раньше он вел Лорда на последнюю, роковую встречу с самой Матерью. Он сжимал слабую руку умирающей Верховной Жрицы, разделяя жалкое знание: ее никто и ничто не ждет. Совсем никто и ничто. Он стоял — о боги! — так давно, взирая вниз, на окровавленные руки, на тело милой и доброй женщины, жены Андариста. Сквозь высокое окно сверкали золотом и киноварью огни умирающего Харкенаса.

Саэлен Гара из потерянных харкенасских лесов верили, будто Отец Свет создал луну как сладкое искушение, невинный дар Матери Тьме. Чтобы напоминала ей о его любви, сверкая на ночном небе. Но еще они верили, что луна — лишь оборотная сторона зловещего глаза Отца Света, и если бы кто-то смог подняться, перелететь обширное пространство, то открыл бы, что луна — просто линза, и поглядев сквозь нее, можно узреть мир, для которого она является солнцем. Сказитель Саэлен Гара мог ухмыльнуться и проделать руками странные движения. — Перспектива, — мог бы сказать он. — Видите? Мир меняется в зависимости от того, где вы стоите. Так выбирайте, дети мои, выбирайте и выбирайте, где вам встать…

«Где вам встать. Мир меняется.

Мир меняется».

Да, он сдержал море. Он заставил Отродье Луны сделать глубокий вдох — и не выдыхать долгие месяцы.

Но сейчас, ах, сейчас Лорд попросил его сдержать сам Свет.

Спасти не крепость, но город. Задержать не один вдох, но дыхание Куральд Галайна, Старшего Садка.

Но он стар, он не знал… не знал…

* * *

Встав в двадцати шагах, в нише, Верховная Жрица смотрела. Видела, как он сражается, как призывает последние резервы силы. Видела, как он медленно, неумолимо проигрывает.

И ничего не могла сделать.

Свет осаждал Тьму в небесах. Бог, влюбленный в гибель, осаждал дитя искупления; он мог использовать невинное дитя, чтобы захватить ослабленный остров Куральд Галайна, потребовать для себя Престол Тьмы.

«Ибо она отвернулась».

И против всего этого — древний годами, дряхлый ведун.

Как нечестно.

Время стало врагом. Но ведь — сказала она себе, горько улыбнувшись — время всегда было врагом.

Эндест Силан не способен заделывать каждую брешь. Она начала чувствовать вред, причиненный Ночи и всем Тисте Анди города. Он кажется болезнью, потерей внутреннего равновесия. Она сама слабеет.

«Все мы слабеем».

Старый, сломленный мужчина. Он слишком слаб, они знали это — все, кроме одного, от которого зависело всё. «Владыка Рейк, вера ослепила вас. Узрите его, стоящего на коленях — вот, Лорд, ваша фатальная ошибка.

А без него — без силы, способной отгонять всех и всё отсюда — без этого ваш великий замысел разрушится.

Погребая нас под руинами.

Клянусь Бездной, погребая всех».

Теперь кажется столь очевидным… Предстать перед Рейком означало попасть под власть полной, нерушимой уверенности. Он мог ощутить всё, принять точное решение, заставляя зрителя пережить недоверие, затем удивление, а затем и трепет.

Планы Сына Тьмы всегда безошибочны. Верьте в него — и всё встанет на положенные места.

«Но сколько планов срабатывало лишь потому, что мы верили в Него! Сколь часто мы — а особенно Эндест и Спиннок — свершали нечто превыше сил, только чтобы доказать: видение Рейка вновь оказалось верным. И сколь часто он просил об этом нас, их?»

Но Аномандера Рейка здесь нет.

Нет, он УШЕЛ.

Навеки.

Так где же прочное ядро уверенности, за которое они могли бы ухватиться? В отчаянии, в жалкой нужде?

«Ты никогда не должен был оставлять это на нас. На него».

Болезнь души распространяется. Едва она сдастся, последний бастион, защищающий каждого Тисте Анди, падет.

И все умрут. Ибо они — плоть Куральд Галайна.

«Наш враг будет пировать на плоти.

Лорд Аномандер, ты тоже бросил нас».

Она стояла в нише, словно в саркофаге. Горя в лихорадке, следя, как Эндест Сидан медленно оседает там, в центре гордой, вызывающей, покрывшей весь пол мозаики.

«Ты подвел нас.

А мы подводим тебя».

* * *

Издав мучительный всхлип, Апсал’ара влезла на балку. Кожа на руках почернела. Она отчаянно била ногами, стремясь отдалиться от вихрящегося завитка темноты. Она скользила на спине по жирной смазке, по поту, желчи и крови. Над руками поднимался дымок. Пальцы скорчились словно корни…

Боль была так сильна, что почти равнялась наслаждению. Она извивалась, содрогалась в ее хватке. А затем свалилась с бревна. Цепи звякнули о мокрую древесину. Он расслышала, как что-то ломается.

Ударилась о покрытую пеплом почву.

И уставилась на торчащие вверх руки. Увидела покрытые изморозью кандалы — и обрывки цепей.

Фургон скрипел, разворачиваясь. Душу наполнили ужас и непонимание; она страстно захотела сделать хоть что-то, отбросив осторожность, отбросив здравый рассудок.

Лежа в холодной мутной грязи, она хотела расхохотаться.

Свободна.

Свободна, только бежать некуда. Руки, похоже, отмерли — а какой прок в воровке с мертвыми, гниющими руками?

Имасса попыталась расправить пальцы. И увидела, как костяшки лопаются, будто пережаренное мясо. Раскрылись алые трещины. Из ран упали первые капли крови. Хороший знак?

— Огонь — жизнь, — напевно сказала она. — Камень — плоть. Вода — дыхание. Огонь — жизнь. Камень — плоть — дыхание — жизнь. Сорви цветок на поле, и он завянет. Возьми красоту — убей красоту, ибо то, чем ты владеешь, бесполезно. Я воровка. Я беру, но не храню. Все, что добыла, отбрасываю. Я беру ваше богатство только потому, что вы держитесь за него.

Я Апсал’ара, Госпожа Воров. Только тому нужно меня страшиться, кто жаждет обладать.

Она видела: пальцы медленно распрямились, на них завиваются и затем отваливаются полоски кожи.

Она выживет. Рук коснулась Тьма, но она еще жива.

Как будто это имеет значение.

Даже здесь, под фургоном, ее окружали жуткие звуки войны. Хаос смыкался со всех сторон. Души гибли в количествах, не поддающихся подсчету, и в криках слышалась такая боль потери, что она предпочла ничего не слышать. Гибель достойных душ. Громадное и бесполезное жертвоприношение. Нет, обо всем этом не стоит думать.

Апсал’ара перекатилась набок, встала на четвереньки.

Поползла.

И судорожно вздохнула, потому что знакомый голос заполнил ее череп.

«Госпожа Воров. Возьми глаз. Глаз бога. Апсал’ара, укради глаз».

Она дрожала — она удивлялась… как? Как он дотянулся до ее разума? Такое возможно, только если он… если… Апсал’ара вздохнула в третий раз.

Да… однажды — от боли, второй раз — от удивления, в третий… в надежде.

Имасса поползла снова.

«Срывай цветок. Я иду к тебе.

О да, я иду к тебе».

* * *

С каждой пожранной душой сила хаоса росла. Голод толкал его вперед все неистовее, и осажденные начали отступать.

Но отступать было некуда.

Необузданные легионы обступили застывший фургон, заслоненный все уменьшающимся кольцом душ. Несчетные мертвецы, отозвавшиеся на последний зов Худа, таяли. Почти все были так стары, что забыли, что такое сила, забыли, что только воля дает нам силу. Противостав хаосу, они могли лишь замедлять его наступление. То, что оставалось от них, рвалось на части, проглатывалось.

Но некоторые оказались сделанными из более прочного материала. Серые Мечи, доставшиеся Худу после падения Фенера, сражались с мрачным упорством. Их командир, Брукхалиан, казался вросшим в землю камнем; он умел усилием воли сделать себя неколебимым, недвижимым. В конце концов, он такое уже проделывал. Его отряды сражались впечатляюще долго — но фланги их оказались под атакой, так что оставалось лишь отступать к громадной повозке с грудой тел.

Горстка сегуле, все, что осталось от сил Второго, построилась в непостижимо тонкую линию рядом с Серыми Мечами. Каждый из них пал от руки Рейка, и одного воспоминания оказалось достаточно, оно жгло кислотой, оно пылало позором. Они надели боевые маски — нарисованные полосы, значки рангов, которые начали выцветать, исчезать под пламенем хаоса, пока каждый воин не оказался в сверкающе — чистой личине. В мире меча сила должна сдаться перед высокой истиной. «Здесь» — казалось, говорил им Драгнипур — «вы все равны».

Другим флангом Серые Мечи сомкнулись с тугим узлом солдат — Сжигателей Мостов; прочие воины — малазане припадали к ним, питаясь силой солдат — Властителей, силой командира, откликавшегося ныне на имя Искар Джарак.

Сжигатели построились полукругом, и он медленно сжимался под натиском врага. Серые мечи слева, остатки Скованных справа — там громадина демон стал во главе клина особо упрямых. Слезы текли по лицу демона, ибо он сражался, скорбя по каждому павшему. Горе готово было разорвать сердце Жемчужины. Он бился не за себя, на за повозку, даже не за Врата Тьмы, за Блуждающий Оплот. Демон сражался за товарищей, как солдат, уже не способный сдаться, ибо пощады ему все равно не будет.

В запятнанном копотью небе скованные драконы, Локви Вайвелы и эн’каралы прорезали борозды в наседающих тучах. Молнии выхлестывались, обволакивали их, рвали на части. Но они сражались. Эн’каралы не умели отступать, ведь они всего лишь безмозглые, яростные звери. Для них хаос был всего лишь дерзкой, враждебной силой. Локви Вайвелы находили силы в глубинах сердец, слишком больших для этих скромных тел — нет, они не драконы, они их братья меньшие — но они знают силу вызова, силу презрения. Драконы, почти все скованные смертью во времена Драконуса, были равнодушны к Вратам и к участи прочих слабаков, сражаемых внизу. Они не бились ради высокой цели. Нет, каждый бился сам за себя, ибо знал: выживание не имеет ничего общего с благородством. Никаких союзов, ни мысли о совместном наступлении. Раскаленные разумы этих тварей способны вместить лишь идею отдельного, личного боя. Сила — и проклятие. Но среди злых, буйных облаков сила изменяла, сама натура драконов обернулась против них.

Битва ярилась. Гибель ревела оглушающим кличем, вытеснившим все иное из умов сражающихся. Они превратили волю в оружие, они рубили этим оружием бесформенного, ртутного недруга, только чтобы обнаружить новых и новых врагов, налетающих с визгом, смехом, ударяющих мечами в щиты.

* * *

Тук не знал, откуда у него треклятый конь. Одно было очевидным: в душе зверя пылает несокрушимая воля. При жизни он не был воспитан для битв, однако сражался словно боевой жеребец вдвое больше весом. Бил копытами, лягался, кусался. Виканская порода — это очевидно — тварь потрясающей живучести, снова и снова выносящая его из заварухи. Он начал подозревать, что погибнет первым.

Это способно внушить смирение… нет, разъярить!

Он попытался усмирить животное, когда оно снова понесло его к стене хаоса. Плохая привычка — умирать и умирать снова. Конечно, этот раз — последний, и человек более умный нашел бы в сем утешение. Более умный.

Он же бунтовал. Он плевал в очи несправедливости, он сражался, хотя пустая глазница нестерпимо зудела, и ему казалось, будто нечто прогрызает путь в мозги.

Он упустил удила, чуть не свалился с седла, когда конь ускакал от первой линии Сжигателей. Тук разразился каскадом ругательств — ему хотелось умереть рядом с ними, ему нужно… нет, он не один из них, у него нет такой силы, суровости Властителей — но он видел Ходунка, Деторан. И многих других, и там был сам Искар Джарак, хотя почему Вискиджек предпочитает какое-то семиградское имя вместо заслуженного, настоящего, Тук не понимал. Спрашивать у полководца не хотелось — боги, он даже не сумел бы подобраться близко, так тесно Сжигатели Мостов окружали своего командора.

А теперь дурацкий конь уносит его все дальше.

Впереди он завидел Повелителя Смерти. Тот стоял неподвижно, словно раздумывал, каких гостей пригласить на пикник. Конь нес Тука прямо к жуткому ублюдку, и тот обернулся в последний момент, когда конь затормозил, проехавшись по пеплу и грязи.

Худ опустил глаза, разглядывая свежие пятна на рваной одежде.

— Не смотри на меня! — зарычал Тук, снова хватая поводья. — Я пытался послать скотинку в другом направлении!

— Ты мой Глашатай, Тук Младший, и ты мне нужен.

— Для чего? Объявить о предстоящей свадьбе? А где твоя костлявая супруга?

— Ты должен доставить весть…

— Куда? Как? если ты не заметил, Худ, у нас тут некоторые проблемы. Боги, глаз! Ну, я про отсутствующий… он меня с ума сводит!

— Да, отсутствующий глаз. Насчет…

В это мгновение конь Тука дернулся от внезапного ужаса, ибо кипящая туча нырнула, словно громадный кулак, охватив умирающего дракона над их головами.

Завизжав сорванным голосом, Тук пытался вернуть контроль над скакуном. Дракон упал сбоку — дракон был окружен наседающими легионами. Они сомкнулись… еще миг — и дракона не стало.

Конь заржал и встал спокойно…

Только чтобы понести снова, когда порыв холодного и горького ветра возвестил о прибытии еще кого-то.

* * *

Можно ли получить хоть какую пользу от советов покойника? Гланно Тряп был горазд задавать такие вопросики, но в этот раз промолчал. Забавно, на что способно чувство ужаса. Садки и садки и врата и порталы, места, которые никто в здравом рассудке не захочет посетить, какие бы интересные сцены тут не открывались — нет, он не знает, куда они скачут, одно понятно — в самое что ни есть неприятное местечко.

Лошади ржали (но ведь они всегда так перед концом пути), карета ударилась о грязную землю среди хора отчаянных воплей, треска и какофонии, завиляла туда и сюда — и небо падает огромными ртутными шарами, и тут драконы и вайвелы и Худ знает кто еще…

Цепи хлещут влево и вправо, вверх и вниз, выходя из-под самого уродливого из виденных Тряпом фургонов — загруженного трупами сверх всякого разумного расчета, не говоря уж о вероятии.

Разумеется, он налег на тормоза — а чего еще вы ждали? Тела полетели мимо. Полнейшая Терпимость свернулась в прыткий — меткий шар, мягко приземлилась и покатилась. Бранчливый здоровяк Грантл взлетел и смог упасть на четыре лапы — мяу! — тогда как Финт, куда менее элегантная при всей пышноярой красе — шлепнулась лицом в грязь, раскинув ноги и руки орлом, как глупая девчонка. Амба и Джула пролетели обнявшись, будто голубки, а потом земля разлучила их. Рекканто Илк упал позади Гланно, расщепив задник сиденья.

— Ты, идиот! Мы ж не привязались! Была тьма и тьма и ничего — а тут ты бросаешь нас в…

— Не я, кривоногий свинтус!

Спор увял, едва спорщики разглядели подробности окружающего пейзажа.

Рекканто Илк медленно распрямился. — Святое дерьмо!

Гланно вскочил. — Картограф! — Однако он позабыл про лубки. Завопив, возчик пошатнулся и упал на спины лошадей. Они вежливо расступились, чтобы он смог провалиться поглубже и запутаться в упряжи, а потом снова сошлись, стараясь растереть его в такое пюре, какое никогда больше не сможет дергать за удила.

Рекканто спустился и помог ему выпутаться. Лубки оказались полезны — Гланно не переставая вопил от боли, но новых переломов не было видно. Через миг он снова воссел на сломанное сиденье.

Мерзкий, похожий на мертвеца Джагут шел к Картографу, который замер вниз головой (он ведь был привязан к колесу), так что видел только грязные джагутовы сапоги. — Я уже начал гадать, — сказал Джагут, — не заблудился ли ты.

Оттолкнув Рекканто, Тряп слез с кареты, чтобы стать свидетелем роковой встречи — о да, это же сам Худ! О, вот так чертово воссемьединение!

Перекошенная улыбка Картографа заставила коня ближайшего всадника запаниковать; солдат выразительно выругался, пытаясь утихомирить животное. — Повелитель, — забормотал Картограф, — мы оба знали, что поехав кругом, вернешься откуда поехал. — Он жалко задергался в путах. — Откуда поехал, — печально добавил мертвец.

Грантл, едва подхромав к ним, издал утробный рык и зашагал к дверце кареты. Постучал кулаком: — Мастер Квел!

Худ повернулся к воину. — Не нужно, выкормыш Трейка. Моим единственным требованием было, чтобы вы прибыли сюда. А теперь можете отбывать. Картограф проводит.

Полнейшая Терпимость подтащила потерявшую сознание Финт к карете, выказав недюжинную силу (впрочем, от натуги глаза ее угрожающе выпучились). Гланно толкнул Рекканто, кивнув на Полушу: — Личико ни о чем не напоминает?

Рекканто покосился — и хихикнул.

— Вы оба покойники, — прошипела женщина.

Амба и Джула встали по ее бокам, ухмыляясь сквозь слои грязи.

В карете Маппо решил было открыть дверь, но Квел вытянул дрожащую руку, остановив его. — Боги, не надо!

Чудная Наперстянка скорчилась на полу, раскачиваясь и бормоча.

— Что там, снаружи? — спросил Трелль.

Квел потряс головой. Он был бледен как кость, лицо покрылось потом. — Должен был догадаться. То, как карта сужалась в конце пути. Ох, нас использовали! Обдурили! Боги, похоже, меня стошнит!

* * *

— Проклятые трайгаллы, — пробурчал Тук. Его совершенно вывело из себя внезапное, необъяснимое прибытие кареты. Как они смогли пробраться сюда? И тут он увидел Грантла. — Боги подлые, ты!?

Внутри кареты кого-то рвало.

Грантл уставился на Тука, нахмурил лоб.

«А, догадываюсь, что я уже не похож на Анастера». — У нас был…

— Глашатай, — сказал Худ. — Время.

Тук скривился, почесал глазницу: — Что? Ты отсылаешь меня с ними?

— Некоторым образом.

— Тогда я присоединюсь к живым?

— Увы, нет, Тук Младший. Ты мертв и мертвым пребудешь. Но это последнее твое задание как Глашатая. Другой бог затребовал тебя.

Тук начал спешиваться, однако Повелитель Смерти остановил его: — Скачи позади кареты, как можно ближе. Некоторое время. Теперь, Глашатай, хорошенько запомни последнюю весть. Нужна кровь. Нужна кровь…

Грантл перестал прислушиваться. Даже беспокойство от вида одноглазого всадника быстро затихало, ибо его подхватил поток боевого буйства. Он смотрел на врага, видел, как погибают обороняющиеся.

Война, которую не смогут выиграть жалкие души, война, которой требуется поборник, способный стоять до конца.

Из груди вырвался утробный рык; он сделал шаг от кареты, потянулся за саблями.

— Куда, чудак-человек!

Крик заставил его вздрогнуть. Грантл поглядел на Гланно Тряпа, а тот жестко улыбнулся: — Дольщики так просто не уходят — неужто нам придется утыкать тебя стрелами? Быстро на борт, полосатик. Мы снова отчаливаем!

* * *

Исход может быть только один — Драконус понимал это с самого начала. Он не ощутил прибытия и отбытия трайгаллов, исчезновения Тука. Все внешнее уже не могло пробудить его чувства.

Один исход.

Но ведь Драгнипур никогда не сулил спасения. Железо, выкованное, чтобы связывать; тысячи цепей, сращенных, ставших лезвием — слой за слоем, скрученные, спаянные, свитые словно канат. Драконус, окруженный пылающими огнями сердца Бёрн, делал цепи из всех существующих в природе металлов, выковывал звено за звеном. Швырял металлические жилы на наковальню. Опускался молот. Тот самый молот, единственный инструмент, способный выковать подобное оружие — он помнил его тяжкий вес, ожигающую рукоять, не желавшую поддаваться руке чужака.

Даже в грезах Бёрн была недовольна.

Цепи на цепи. Цепи, чтобы связывать. Связывать саму Тьму, преображать старый лес, по которому она скиталась, превращая Черное дерево в карету, в громадные неуклюжие колеса, в днище, ставшее горизонтальной дверью над порталом — словно крышей склепа. Черное дерево, чтобы удерживать и вмещать душу Куральд Галайна.

Он вспоминал. Искры разнообразных оттенков летят расщепленными радугами. Оглушительный стук молота, звоны дрожащей от каждого ударанаковальни. Волны жара, обжигавшие лицо. Горький вкус сырой руды, вонь серы. «Цепи! Цепи и цепи, превращайтесь в мерцающие разводы на клинке — клинок идет в воду, потом в белое сердце Бёрн — а потом все снова. И снова.

Цепи! Цепи, чтобы связывать!

Связывать павших!»

Но сейчас — непостижимо, невероятно, но Драконус ощутил, как нечто лопается. Цепь порвана.

«Так всё кончается. Не думал я, не воображал…»

Он видел, как Связанные спутники разбредаются в стороны, падают. Видел хаос, опускающийся на них, с ядовитым усердием пожирающий плоть, пока кандалы не упадут наземь — пока железные браслеты не окажутся пустыми. «Ничего не остается.

Я никогда не хотел… не хотел такого итога — для всех вас, для нас.

Нет, я был слишком жесток, чтобы воображать конец. Бегство.

Но сейчас — услышьте мои мысли. Я хотел бы видеть вас живыми, да, в цепях — но не от жестокости. Ох, нет. Возьми меня Бездна, я хотел бы видеть вас живыми, ибо познал жалость».

Может быть, она плачет. А может, обжигающие слезы означают приступ истерического смеха. Неважно. Их пожирают заживо. «Нас всех пожирают заживо».

Драгнипур начал распадаться.

Когда хаос разрушит фургон, растворит дверь и схватит Врата, меч треснет и хаос вырвется из хитроумной ловушки. Блестящий обман Драконуса — вечная приманка, заставляющая хаос отвлечься от всего иного — провалится. Ему не хочется размышлять о том, что случится с бесчисленным числом королевств и миров; разумеется, он не сможет увидеть, что будет потом. Он знает лишь одно: последние мысли наполнены ничем иным, как горькой виной.

«Итак, хаос, хотя бы одной твоей жертве ты окажешь милость».

Он пошел туда, к прочим Связанным — чтобы встать, пожалуй, рядом с Жемчужиной, чтобы ожидать конца.

Отзвук лопнувшей цепи все еще тревожил его. «Кто-то вырвался. Как?» Даже Гончие Теней смогли сбежать, лишь бросившись в черное сердце Куральд Галайна. Их цепи не лопнули. Извечная цельность Драгнипура не была нарушена.

«А теперь… кто-то сбежал».

Как?

Цепи, цепи и цепи, чтобы связывать…

Костистая рука схватила его за лечо, потянула назад.

Драконус с рычанием повернул голову: — Пусти, чтоб тебя! Я встану с ними, Худ — я должен. Неужели не видишь?

Владыка Смерти ухватился еще сильнее, ногти впились в кожу. Худ постепенно подтянул его к себе. — Схватка эта, — прохрипел бог, — не для тебя.

— Ты мне не хозяин…

— Встань со мной, Драконус. Время еще не пришло.

— Для чего? — Он попытался высвободиться, но сила Джагута казалась беспредельной; Драконус смог бы вырваться, лишь оставив плечо в хватке Худа. Они с Владыкой Смерти стояли вдвоем в нескольких шагах от неподвижной повозки.

— Считай это, — сказал Худ, — его просьбой о прощении.

Драконус удивился: — Что? Кто просит прощения?

* * *

Худ, Владыка мертвых, должен был пасть в Драгнипур последним. Что бы ни планировал Сын Тьмы, последним актом игры должно было стать убийство древнего бога. Так полагал Драконус. Безумная, бесцельная игра, напрасная покупка времени, потеря бесчисленных душ, всего Королевства мертвецов.

Но, как оказалось, Драконус ошибался.

Был еще один. Еще один.

Прибывший с силой горы, порванной в клочья долгим, оглушительным, сокрушающим взрывом. Серебристые тучи разорвались, унеслись клочьями на темных ветрах. Легионы хаоса дрогнули; тысячи шагов, выигранных в жестком бою, были оставлены во мгновение ока. Драконы заревели. Крики, словно вырванные из глоток — давление, боль, поражающая мощь…

Хаос отпрянул и тут же, медленно, начал собираться с силами.

Никакая сила не способна побороть такого врага. Разрушение — единственный его закон, и он пожирает себя, пожирая все вокруг. Хаос, движущийся путями Тьмы, всегда появляется невидимо, из неожиданных мест, в которые никто не думает заглядывать, а тем более ставить стражу.

Меч и внутренний его мир начали, наконец, умирать.

Рука Худа убралась с плеча; Драконус упал на колени.

Еще один.

Да, он знает, кто явился к ним.

Не захохотать ли? Не отыскать ли его, не высмеять ли? А может, сомкнуть руки на горле, чтобы они ушли в забвения, слившись друг с другом?

Нет, он ничего такого не сделает.

«Кто просит у меня прощения?»

Будь у него силы, он закричал бы.

«Аномандер Рейк, не тебе просить. Увы, мольбы должны исходить от меня.

Я захватил в ловушку Мать Тьму. Твою мать…

Так… что ты сделаешь?»

Ударило сердце, Драконус тихо вздохнул и поднял голову, открыл глаза. — Рейк? — шепнул он.

Потом медленно встал. Повернулся. К повозке.

Чтобы узреть.

* * *

Второй видел, как падает еще один сегуле. Он разворачивал коня, чтобы поглядеть мертвыми очами на резную карету, понесшуюся вслед за бешеными лошадьми. По бокам висели фигурки, цепляющиеся за драгоценную жизнь — щель растворилась — и лошади пропали в ней.

Глашатай Худа — одноглазый солдат — вбил каблуки в бока потрепанного скакуна, помчался следом.

Голос Повелителя Смерти достиг Второго: — Кажется, ты все же понадобишься. Так иди — и помни, старый дружище, что послужил мне верно.

Я уже не бог смерти.

Когда выполнишь последнее дело, служба твоя окончится. И тогда Шкуродер к твоим услугам.

Второй запрокинул голову, скрытую шлемом и маской, и завопил от радости. Вложил мечи в ножны, поспешил за поездом трайгаллов.

Он видел, как пропадает Глашатай.

Разрыв начал закрываться.

Второй пришпорил давно мертвого джагутского жеребца, стремясь к умирающему порталу…

И выбрался из мирка Драгнипура. Прочие сегуле все равно обречены, и хотя в этой битве они искупили позор смерти от руки чужака, погибать рядом с ними нет причины.

Второй не стал гнаться за поездом, пробиравшимся через неведомые садки, о нет. Ибо его призвали. Его призвало оружие, ощутившее нужду…

Скрывшись в бурлящей буре, за яростными ветрами, он прорвался, и копыта коня застучали по камням мостовой. Второй увидел то, что искал, протянул руку…

* * *

— Я возьму свое, — произнес гулкий, металлический голос. Копье было вырвано из рук Резака. Явившись в ореоле рваных полос кожи, перепутанных ремней и погнутых пластин, неупокоенный сегуле, давным-давно давший ему оружие, направил копье и помчался на белых Гончих.

— Шкуродер! — заревел он. — Я иду за тобой! Но сначала — эти красавцы…

Карса Орлонг ступил в сторону, увидев неожиданно появившегося воина в доспехах, на чудовищном мертвом коне. Поняв, что пришелец мчится на Гончих, он рявкнул и побежал следом.

Копье было нацелено влево, так что воин — Тоблакай переместился вправо от всадника. Глаза высмотрели Пса, намеревавшегося прыгнуть на незащищенный бок коня.

Два зверя, два воина сошлись одновременно.

Копье впилось в горло Гончей, пройдя под челюстью, разбив основание черепа и отделив спиной мозг. Зазубренный наконечник показался из затылка в облаке серой пульпы, крови и костных осколков.

Карса опустил меч обеими руками, когда второй Пес впился зубами в правое бедро незнакомца. Кремневое лезвие прорезало позвоночник, наполовину перерубив толстую как у коня шею, и застряло; сила инерции потащила меч и Карсу вслед упавшей на камни Гончей.

В тот же миг джагутский скакун сошелся грудью в грудь с третьей бестией. Затрещали кости. Удар заставил всадника перелететь через голову коня. Копье прорезало воздух. Он упал на спину Гончей, скатился…. Зверь казался оглушенным. Неупокоенный конь встал, пошатнувшись.

Приземлившись на колени, Карса поднырнул под очередного Пса — и все они оказались сзади. Тоблакай встал, сделал два быстрых шага, вонзил клинок в грудь ошеломленной третьей Гончей. Завыв от боли, она снялась с меча; кровь хлынула фонтаном, едва клинок вышел из раны. Незнакомец подоспел и воткнул копье в живот умирающего зверя; острый наконечник рвал мягкие ткани, разбрызгивая желчь и кал.

Нечто мелькнуло в прорезях украшенной единственной полосой маски. — Отлично сделано, Тоблукай! Давай поймаем остальных!

* * *

Резак видел, что семь Псов обежали Карсу и сегуле. Теперь у него нет даже копья — «проклятие!» — так что он вытащил два ножа. Один из зверей направился прямиком на него.

Рука ухватилась за рубаху, оттащила его назад. Закричав от неожиданности, Резак почти упал в чьи-то короткие, крепкие руки. Бросил короткий взгляд — утомленное лицо, выпученные глаза, усы под узловатым носом…

«Я его знаю?»

Тот, кто его оттащил, вышел вперед, поднимая огромную секиру. Баратол…

— Неподходящее для нас место! — крикнул мужчина, державший Резака. Они попятились.

* * *

Баратол узнал зверя — тот самый, с которым спутался Чаур, тот самый, что проломил приятелю череп. Он чуть не запел от радости, вставая на его пути, дико размахиваясь, вздымая секиру — Пес подлетел, рычащий, чудовищный…

Острие секиры глубоко впилось в челюсть зверя — еще миг, и удар пришелся бы по шее. Но и так голову Гончей перекосило на сторону.

Грудь зверя врезалась в Баратола.

Кузнец словно оказался на пути окованного медью тарана — его отбросило, перевернуло в воздухе — он потерял сознание еще до падения в пятнадцати шага от тела Аномандера Рейка.

Гончая шаталась, дергалась, мотала головой — челюсть сломана, кривые клыки выступают почти горизонтально, хлещет кровь.

Для нынешней битвы она уже не годится.

* * *

Едва Карса и незнакомец повернулись, над ними пролетела тень; оба вздрогнули ощутив порыв ветра, принесшего запах гниения.

Задевая крыльями о стены ближайших зданий, дракон пронесся над улицей, выставив когти, словно ядовитые жала. Каждая лапа нашла себе Гончую, обняла, протыкая ребра, и вознесла визжащих тварей в воздух. Голова дракона метнулась вниз, челюсти схватили еще одну…

Затем он захлопал крыльями, взвиваясь в небо, унося сразу трех Гончих.

Нападение существа заняло несколько мгновений — в это время Дергунчик тащил Резака к двери какого-то магазинчика справа по улице, а Баратол, устремив взор на напавшего Пса, вздымал секиру.

Все трое даже не заметили дракона.

* * *

Семар Дев широко раскрыла глаза, видя, как дракон поднимается в ночное небо, захватив три воющие, рычащие жертвы.

Она скорчилась подле недвижного Скитальца, Дассема Альтора, носителя Мщения, убийцы Сына Тьмы — а тот поднял лицо, искаженное горем, бледное — протянул руку, ухватился за нее, подтащил ближе.

— Не мой выбор! Не стыди меня, женщина! Слышала! Не стыди!

Тут его глаза распахнулись, он потянул ее на мостовую, прикрыв собственным телом.

Потому что две громадины столкнулись в трех шагах.

Белый Пес.

И медведь, бог, зверь, забытый быстро бегущим миром.

Широкие лапы обхватили Пса удушающим объятием, подняли в воздух — подальше от Семар и Дассема. И тут же обе твари ввалились в ближайший дом, обрушивая стены.

Полетели обломки; куски штукатурки ударяли в широкую спину Дассема, пока он оттаскивал Семар от здания. Внутри яростно бились медведь и пес.

Две Гончие Света, оставшись без противников, подошли к телу Рейка. Челюсти сомкнулись на бедре, потащив тело по улице. Вторая кружила, примеряясь, где ухватиться — однако меч все еще торчал из черепа Тисте Анди, качаясь, пока первое животное резво утаскивало трофей, и Гончая благоразумно решила подождать.

Сегуле метнул копье с пятнадцати шагов. Оружие глубоко вошло в бок кружившейся Гончей, сбив с ног — хотя она тут же вскочила, рыча и кусая торчащее древко.

Карса, широкими шагами опередив Второго, издал теблорский боевой клич — древний клич, звучащий ныне лишь в сказаниях старцев — и вцепившаяся в Рейка Гончая вздрогнула.

Оставив порванную, окровавленную ногу, она бросилась на атакующего Тоблакая.

Два дротика поразили животное сбоку. Они не проникли под кожу, однако заставили зверя оглянуться.

Две юные женщины из Теблоров стояли на другой стороне улицы, каждая неторопливо вставляла новый дротик в атлатль. Между ними был большой уродливый пес.

Гончие колебались.

Карса бросился к ним — клинок свистнул, разрезая воздух …

Звери дрогнули и отбежали. Меч Тоблакая отсек конец хвоста и ничего больше.

Пес завизжал.

Обернувшись, Карса пошел на второго Пса, который вытащил копье из бока и ковылял, оставляя алый след.

Сегуле подхватил перепачканное оружие.

Карса помедлил, потом встал над трупом Аномандера Рейка. — Мы побили их, — сказал он.

Маска повернулась в его сторону. Мертвые глаза внимательно его рассматривали сквозь прорези. — Давненько не слышал я этого клича, Тоблукай. И молюсь, — добавил воин, — чтобы не услышать снова!

Однако все внимание Карсы было приковано к теблорским женщинам и псу, который побежал к нему, махая обрубком хвоста.

Взирая на животное, видя его хромую припрыжку, Карса Орлонг пытался не всхлипывать. Он отослал пса домой. Полумертвого, трясущегося от жара и потери крови, он отослал его — так давно, так давно. Он глядел на Теблорок, а те молчали. Трудно видеть сквозь слезы… он их знает? Нет, они кажутся слишком юными.

Они кажутся…

* * *

Ниже по улице пятерка Гончих Тени отступала, не выдерживая объединенного колдовского напора Злобы и Зависти. Магия терзала им бока. Кровь хлестала изо ртов. Сила наваливалась со всех сторон, желая сокрушить их, истребить без остатка.

Содрогающиеся, истерзанные, они отходили шаг за шагом.

А дочери Драконуса подступали к добыче.

Мечу отца.

Он принадлежит им по праву рождения. Он так долго ускользал от них. Конечно, и Злоба и Зависть понимали ценность терпения. Терпение, да — чтобы вызрели желания и планы.

Гончие не смогут противостоять им, ни в силе, ни в необузданной воле.

Долгое ожидание почти кончено.

Сестры вряд ли заметили неслышное появление кареты неподалеку от Псов. Увы, но появление того, кто вышел из нее и уставился на них блестящими глазами, игнорировать было невозможно.

Этот суровый, упорный взор поистине мог поколебать любого.

Сестры замерли. Магия угасла. Гончие, истекая кровью, задымившейся под лучами рассвета, захромали к телу павшего владельца Драгнипура.

Злоба и Зависть колебались. Желания с писком прятались обратно в привычный им долгий ящик. Планы перекраивались — торопливо, с тоскою. Терпение, ах, терпение… да, пора ему просыпаться снова.

«Ну да ладно, в следующий раз…»

* * *

Схватка в скорлупе разваленного здания почти завершилась. С трепещущим от ужаса сердцем Семар Дев шагнула туда. Пробралась между мусора, рухнувших балок, острых обломков перекрытий, и взглянула на недвижных левиафанов.

Издав слабый крик.

Ведьма с трудом подобралась поближе, пригнулась, пролезая под нависший кусок потолка, устремила взгляд на умирающего, растерзанного медведя.

Гончая тоже тяжело дышала; ее задняя часть была погребена под тушей гигантского медведя, изо рта и ноздрей вылетала красная пена. Каждый вздох был короче и кровавее предыдущего. Наконец, едва слышно вздохнув, она умерла.

Внимание Семар обратилось на бога, что так долго преследовал ее, нависал неподалеку, принюхивался, ища… чего? — Ну! — спросила он хриплым шепотом. — Чего же ты хотел?

Единственный целый глаз зверя чуть дернулся в алом круге. Она увидела лишь боль. И чувство потери.

Ведьма вынула нож. Так ли следует поступить? Нельзя ли просто уйти? Пусть он покинет эту жестокую, неправедную жизнь. Последний из своего рода. Забытый всеми…

«Что же, я тебя не забуду, друг».

Она опустила нож, положила в лужу крови под головой зверя. И зашептала слова связывания, повторяя вновь и вновь, пока последняя искра жизни не покинула глаз бога.

* * *

Стиснув когтями двух Псов и сжав зубами третьего, Тулас Отсеченный мог разве что затрясти бестий до полубесчувствия. Дракон взлетал все выше над горами к северу от Лазурного Озера.

Впрочем, он мог сделать еще кое-что. Сбросить их с великой высоты. Что и сделал. С чувством глубокого удовлетворения.

* * *

— Стой! Стой! Хватит! Стой!

Искарал Паст выкарабкался из кучи, из-под кургана корчащихся, рычащих, пищащих и плюющихся бхок’аралов, на которых недавно шлепнулась и жена — масса рваных, спутанных волос, грязных одежд и цепких пальцев — и огляделся.

— Вы идиоты! Его там уже нет! Ха, ха! Поздно! Ха! Где ненавистный, скользкий, гнилой ком навоза? Где его красный наряд? Нет, уйди от меня, обезьяна! — Он вскочил на ноги. Мул стоял неподалеку. — Какая от тебя польза!? — бросил он зверю, показав также кулак.

Могора поднялась, отряхивая платье. Затем высунула язык, оказавшийся слепленным из пауков.

Видя это, Паст чуть не подавился смехом: — Боги! Не удивляюсь, что ты умеешь то, что умеешь!

Она кудахтнула. — А ты просил еще и еще!

— Ахх! Знай же, я просил чего-нибудь другого!

— О, и чего же другого, милый?

— Ножа, чтобы перерезать собственное горло. Погляди на меня. Весь в укусах!

— У них острые зубки, у твоих бхок’аралов…

— Не у них, протухшая ватрушка. Это укусы пауков!

— Ты и не такое заслужил! Ты что, ее подпоил? Иного объяснения…

— Сила! У меня есть сила! Сила необорима, каждый знает! Мужчина может быть похожим на слизняка! У него волосы могут висеть, как бхедриний язык! Он может быть ростом по колено и сложения под стать, может жевать серу из ушей, и все будет неважно! Если у него сила!

— Ага, вот что испортилось в мире. Вот почему уродливые мужики еще не вымерли. — Она улыбнулась. — Вот почему ты и я, мы сделаны друг для друга! Давай наделаем детей, тысячи детей!

Искарал Паст пустился к мулу, влез в седло и поскакал, спасая жизнь.

Мул потрусил, не обращая внимания на кипящего и бьющего ногами седока. Могора лениво шла следом, не отставая.

Бхок’аралы (их драка давно превратилась в пир примиряющей любви), взлетали, кружа над головой своего бога, словно мухи над кучей сладчайшего в мироздании дерьма.

* * *

Нарастающий грохот пробудил Хватку, грезившую в странной пещере; она уставилась на расписную стену, широко раскрыв глаза: картинка внезапно пришла в движение!

Если чудовищный экипаж действительно мчится на нее, готовый ворваться в подземную каверну, ей конец — спрятаться от копыт и надвигающейся за лошадьми кареты некуда…

Нелепейший способ умереть.

Видение явилось на крыльях адского ветра, но выскочило из стены словно призрак, почти прозрачный. Она ощутила, как лошади и повозка проехали сквозь нее: мимолетный взгляд безумного возчика (глаза выпучены, ноги расставлены и разогнуты, как будто в лубках), другие люди на крыше и висящие по бокам (столь же ошеломленные и дерганые). Всё это пролетело сквозь и мимо…

За каретой выехал всадник, натянул поводья. Этот человек и его скакун выглядят реальными, плотскими. Летят искры из-под копыт, голова безглазого коня мотается… Хватка испуганно отшатнулась.

«Проклятые трупы!» Она пригляделась к седоку — и выругалась. — Я тебя знаю!

Одноглазый всадник, окруженный облаком трупного смрада, успокоил коня и глянул вниз. — Теперь я Глашатай Худа, капрал Хватка.

— О. Это продвижение?

— Нет, проклятое разжалование. Не тебя одну я должен посетить, так что кончай с дерьмовыми шуточками и слушай…

Она взвилась: — Чего бы? Что я здесь забыла? Чего нужно Худу? Он уже все от меня получил! Эй, перешли ему ответное послание! Я хочу…

— Не смогу, Хватка. Худ умер.

— Он что?

— Повелителя Смерти более не существует. Он ушел. Навеки. Слушай, я скачу к богам войны. Поняла, носящая браслеты? Я скачу ко всем богам войны.

Носящая браслеты?.. Она сгорбилась. — Вот дерьмо.

Тук Младший заговорил, передав ей все, что нужно знать.

Когда он замолк, она широко раскрыла глаза, и кровь отлила от лица. Она глядела, как он берет поводья и готовится уезжать.

— Стой! Мне нужно отсюда выйти! Как это сделать, Тук?

Мертвый глаз снова смотрел на нее. Тук показал на тыквы, стоящие около ног Хватки: — Пей. Оживи с именем своим. Бери одну, Хватка.

— С ума сошел? Только что ты рассказывал, откуда эта кровь!

— Пей и помни все, что я передал.

Он пропал.

Помни, да, она уж запомнит. «Найди Тоблакая. Найди убийцу и напомни ему… напомни, поняла? Потом, носящая браслеты, веди его на войну.

Веди на войну».

Было сказано много, много больше. И никакой надежды на то, чтобы забыть. «Я всего лишь хотела уйти на покой».

Тихо ругаясь, она подошла к ближайшей тыкве, согнулась… «Пей. Это кровь, чтоб вас всех!»

Пей.

* * *

Встать в сердце Драгнипура, встать над самыми Вратами Тьмы — вот последний акт жизни Аномандера Рейка. Возможно, это отчаяние. Или жертва превыше понимания смертных.

Оружие по имени Мщение, или оружие по имени Горе — так или иначе, собственный меч отправил его в мир, во многом им же созданный. Все иные решения кажутся ныне тонкой пылью над тропой его жизни.

Он был Сыном Тьмы. Его народ заблудился. В конце жизни ему есть о чем горевать; он может, наконец, просто отвернуться, как сделала Мать. Отвернуться от детей своих. Как делает каждый отец в последний миг, в миг смерти. Ему не пришло в голову просить прощения — сейчас, на горе бормочущих татуированных тел.

В конце концов, он не любитель просить.

Единственное исключение — Драконус. О, тут обстоятельства исключительные, тут преступление столь сложное, столь противоречивое, что ему нельзя упускать ни одной мелочи. Так или иначе, он просил прощения, не ожидая услышать ответ. Нужно было, чтобы Драконус услышал его слова. Пусть сделает с ними что захочет.

Аномандер Рейк стоял, устремив глаза в небо, глядя на кипящие облака, на близящееся уничтожение — и не закрывал глаз, не дрожал. Он ощущал, как глубоко внутри нечто отвечает на этот вызов. Кровь Тиам, кровь хаоса.

Итак, он встанет за всех скованных. Он встанет за всех в мире. За все несчастные, сломленные души под его ногами. Он встанет лицом к лицу с хаосом.

До последнего мига. Самого последнего мига.

Словно клубок змей, татуировки задвигались под ним.

* * *

Кедаспела ждал так долго. Ждал такого шанса. Месть против убийцы возлюбленной сестры, против предавшего Андариста, благородного Андариста, мужа и брата. О, он подозревает, чего именно хотел добиться Аномандер. Достаточно, чтобы его оправдать? Любой Тисте Анди ответил бы утвердительно. Любой, кроме одного.

«Не Кедаспела! Нет, не я. Не я! Не я не я не я!

Я заставлю тебя пасть! При последнем деянии, при жалкой попытке оправдаться — я поставлю тебе подножку!

Видишь, какого я сделал бога? Видишь? Видишь видишь?

Нет, ты не ждешь, не ждешь, не ожидаешь! Не теперь!

Как и ножа в его руке! Ножа в руке!»

Оскалив зубы, слепец Кедаспела перекатился на спину, чтобы лучше видеть Сына Тьмы, да, чтобы лучше видеть. Глаза не нужны чтобы видеть ублюдка. Совсем не нужны.

Он стоит так гордо, так вызывающе — почти на расстоянии удара.

На горе тел, стонущем помосте из плоти и костей, горьком барьере у Врат темноты, на живых чарах — так глупо, так глупо! Стоять здесь, воздев очи к небу, когда душа ушла вниз, вниз, вниз. Почует ли она его? Обернется ли? Увидит ли? Поймет ли?

Нет — ответ на все вопросы. Но Кедаспела сделал бога бога бога, сделал бога и в руке его нож нож нож…

Аномандер Рейк стоит, и схема пробуждается, ее сила и его сила соединяются.

Блуждающий Оплот более не блуждает. Бегущие Врата не убегают. Вот что он делает. Вот его жертвоприношение, о, такое достойное благородное и мудрое, да, мудрое, ибо кто же мудр и благороден, как не Аномандер Рейк?

«Все напрасно!

Дитя — бог! Время! Ощути нож в руке… Ощутил? Теперь поднимай высоко… дурак не видит, не подозревает, ничего не знает, что я чувствую, а я не забыл, не забыл, никогда не забывал и не забыл, и никогда не забуду!

Подними выше.

Бей!

Бей!

Бей!»

* * *

Буря света, разбитая луна, восстающее солнце за покровом туч, из которых хлещет бурый, гнилой дождь — Черный Коралл попал в осаду, и Тисте Анди смогли наконец ощутить гибель своего Владыки, а с ним — и гибель всего их мира.

Честно ли — возложить бремя давно погибших надежд на одного, просить у одного столь многого? Не трусость ли это, в конечном счете? Он был их силой. Он был их смелостью. Он платил Дань Псам за них всех, века за веками, и ни разу не отворачивался.

Он как будто стал им вместо матери. Как будто делал то, чего она не хотела.

«Наш Лорд мертв. Он бросил нас».

Народ горевал.

Дождь падал. Келик темными потоками несся по улицам, проникал в подвалы. Заполнял водостоки. Капли шипели на шкуре Силанны. Это дождь узурпации, и против него они чувствовали себя бессильными.

«Пей до дна, Черный Коралл.

И пляши, да-да, пляши, пока не умрешь».

* * *

Жрикрыс мучительно взбирался по сырому, усеянному корнями склону; в руках его были два последних ребенка. Он глянул вверх, увидел Штыря — вымазан глиной, похож на чертову горгулью. Но в глазах нет злобного веселья — только усталость и страх.

Сверхъестественный дождь добрался до мрачного, наполовину засохшего леса. Старые окопы и ямы наполнились черной слизью, обломки стен напоминали гнилые кости или зубы — как будто плоть холма оползла, показав изуродованное лицо великана, и великан угрюмо ухмыляется серо-бурому небу.

Двое бывших Сжигателей сумели отыскать двадцать детей, и четверо были так близки к смерти, что почти ничего не весили. Они безвольно повисли на руках. Двое мужчин всю ночь таскали детей к окопам, пряча в тоннелях, которые дождь должен был затопить в последнюю очередь. Они оставили там одеяла, немного пищи и чистой воды в кувшинах.

Едва Жрикрыс подобрался ближе, Штырь за руку втащил его наверх. Тощие девочки болтались как куклы, беспомощно качая головами. Жрикрыс передал детей Штырю, и тот ушел, скользя по липкой грязи.

Жрикрыс присел, смотря в землю, чтобы защитить глаза от ливня. Тяжело закашлялся.

Всю жизнь в солдатах, это точно. Такие вот трудные переходы привычны как пара изношенных сапог. Почему же сейчас все иначе?

Он услышал, как кто-то заплакал под землей; голос Штыря был ласковым, утешающим.

О боги, как Жрикрысу захотелось заплакать!

Да, все иначе, совсем иначе.

— Солдаты, — прошептал он, — бывают разные.

Он долго был солдатом, потом это надоело до тошноты и он сбежал. А теперь явился Штырь, чтобы затащить его назад и сделать солдатом иного сорта. И таким солдатом быть приятно. Правильно. Он и не думал…

Штырь показался наверху. — Давай уйдем, — взмолился Жрикрыс. — Прошу.

— Хочу воткнуть нож в морду Градизена, — прорычал Штырь. — Вырезать его черный язык. Хочу тащить за собой, чтобы каждая здешняя шавка видела, что я сделал…

— Сделай так — и я убью тебя. — Жрикрыс оскалился. — Они видели слишком много такого, Штырь.

— Они увидят месть…

— Им она не покажется местью, — возразил Жрикрыс. — Просто еще одним гребаным ужасом, еще одним диким зверством. Если хочешь мести, делай все тихо. Там, внизу. И не проси помощи — я туда не вернусь.

Штырь вытаращил глаза: — На твоей веревке нынче совсем другие узлы, Жрикрыс. Давеча ты сам говорил, как мы поймаем его и…

— Я передумал, Штырь. Бедные сосунки помогли. — Он помолчал. — Ты помог, заставив сделать то, что мы сделали. — Он грубо засмеялся: — Вообрази, я ощутил… искупление. Какая ирония, Штырь.

Штырь осторожно оперся спиной о склон траншеи и скользил вниз, пока не сел на грязь. — Дерьмо. Послушай. Я тоже ходил весь день. Смотрел, пытался понять, чем вы здесь занимались. Нужно было у кого-то спросить, узнать ответы… но я даже правильных вопросов не знаю. — Он поморщился, плюнул. — До сих пор.

Жрикрыс пожал плечами: — Я тоже.

— Но чувствуешь себя искупленным. — В словах прозвучала какая-то обида.

Жрикрыс вздрогнул, выхваченный из потока мыслей. — Когда тебя это коснется… я, когда меня коснулось, ну… ты словно ощущаешь, Штырь, будто искупление обрело новый смысл. Тебе уже не нужно ответов, потому что ты понял: любой ответ — полная чушь. Жрецы, жрицы, боги, богини. Полная чушь, понятно?

— Звучит неправильно, — возразил Штырь. — Чтобы тебе получить искупление, кто-то должен его дать.

— Но, может, мне не нужен кто-то другой. Может, это значит — сделать что-то, кому-то, и ощутить внутреннюю перемену — как бы ты пошел и сам себя выкупил. Мнения других не важны. И ты знаешь, что есть вопросы, правильные и неправильные, и ты, наверное, можешь найти ответы на парочку… Но это чепуха. Единственное, что важно: ты теперь понял, что никто другой за тебя ничего не сделает, ни капельки. Вот что такое искупление, о котором я говорю.

Штырь откинул голову, сомкнул глаза. — Счастливый ты, Жрикрыс. Честно говорю. Правда.

— Идиот. Я гнил здесь, всё видя и ничего не делая. Если я вдруг оказался другим, то благодаря тебе. Дерьмо, ты сделал то, что должен делать настоящий священник — не дурацкие советы давать, не сочувствовать, никакой такой чуши. Просто пнуть по яйцам, заставить делать что-то нужное. Никогда не забуду, что ты мне сделал. Ни за что.

Штырь открыл глаза. Жрикрыс увидел на его лице странную гримасу.

И тоже взглянул в небо.

* * *

Одинокая фигура шла к Храму Тьмы. Мокасины хлюпали по скользким мостовым. Одна рука была поднята, тонкая цепочка крутилась, посверкивали кольца на ее концах. Крупные капли дождя взрывались, попав на размытый круг; брызги летели на лицо, на искривленные у ухмылке губы.

Кто-то внутри здания сопротивляется. Кто? Сам Рейк? Скол надеялся на это, ибо если так, то пресловутый Сын Тьмы слаб, жалок, его скоро расплющит. Скол накопил в себе упреки и обвинения, разложил их словно готовые к бою стрелы. Тетива звенит, зазубренные истины летят по воздуху, чтобы безошибочно поразить цель. Еще и еще. Да, он давно воображал себе эту сцену. Жаждал ее.

Какой прок в суровых суждениях, если некому страдать под их напором? Какое в том удовольствие? Нужно видеть раны. О, суровое суждение подобно чуме. Оно процветает на трупах. Как приятно чувствовать себя высшим, верша казнь!

Возможно, Умирающий Бог вознаградил его за жажду жертв. У него так много гнева, хватит на всех. «Слушай же, Лорд Рейк. Они убили всех в Андаре. Всех! А где был ты, когда погибали поклонники? Где был ты? Они звали тебя. Они молили тебя».

Да, и сам Скол мог бы их прогнать. Он тоже задолжал своему народу.

Он изучал храм, приближаясь, он смог заметить нечто привычное в очертаниях — эхо Андары и Синей Розы. Однако здешнее здание кажется более грубым, сырым, оно как будто срублено топором, из дерева. Почтение к памяти? Или забытое мастерство? А, все равно…

Мгновенная мысль разбила двери храма; он ощутил, как дрожит тот, что внутри.

Он взошел по ступеням, миновал завесу дыма и пыли.

Кольца крутятся, келик хлещет.

Купол покрыт трещинами, дождь проникает внутрь толстыми черными струями. Он видит на другой стороне женщину. Ее лицо — маска ужаса. И еще видит старика на коленях посреди мозаик пола. Голова склонена.

Скол нахмурился, замер. Это его противник? Жалкая, сломанная, бесполезная вещь?

Где же Аномандер Рейк?

«Он… его здесь нет. Его даже нет! Я его Смертный Меч! А его даже нет!»

Он завопил от ярости. Сила выхлестнула, поднялась стеной, срывая на пути своем шестиугольные мозаики, круша колонны — они падали словно срубленные деревья. Сила окружила тщедушного старика…

* * *

Эндест Силан застонал под таким натиском. Словно когти, сила Умирающего Бога вонзилась в него, разрывая изнутри. Слишком мощная, чтобы противостоять. Он отступал, ускоряя шаги, готовый броситься в паническое бегство…

Но бежать некуда. Если он падет, каждый Анди в Черном Коралле будет потерян. Сэманкелик захватит всех, город подчинится черной порче. Куральд Галайн будет извращен, будет питать чуждого бога, его безумную жажду власти.

Поэтому, слыша, как трещат кости и лопается плоть, Эндест Силан держал удар.

Отчаянно, ища источники силы — любые, любые — но Аномандер Рейк ушел. Он-то полнился силой, словно огненный столп. Он был непобедим. Протянув руку, положив ее на плечо, он будто одаривал вас. Он умел заставить тех, что любили его, делать невозможное.

А теперь он ушел.

Эндест Силан остался один.

Он чувствовал, как высыхает душа, гибнет под атакой пламени.

И старик призвал из неких забытых глубин… реку.

Презирающую всякий свет, глубокую, такую глубокую… и в ней течения — и течения не сдержит никакая сила. Он может скользнуть в мощный поток, да — стоит лишь склониться…

Но боль так сильна. Она поглощает его. Невозможно отстраниться от боли, она пожирает. Река… если он коснется реки…

* * *

Бог, захвативший Скола, смеялся. Все оказалось в пределах досягаемости. Он приведет любимую Верховную Жрицу, так ловко исторгнутую из объятий Искупителя, так тщательно совращенную, вовлеченную в безумный танец забвения, в поклонение растраченным жизням. Она побеждает единственного поборника Искупителя — тот отступает шаг за шагом, он стал скопищем ран, дюжина из которых неисцелимы, и хотя он почему-то еще держится, сражается, долго ему не устоять.

Бог жаждет Искупителя. Более достойное вместилище, нежели этот Скол, слишком злобный, слишком жалкий со своими обидами. Он не лучше обиженного ребенка. А ныне все его надежды разбились.

Он думал, будто идет сражаться с отцом, но отца тут нет. И не было никогда. Он думал, будто избран вершить справедливость, но этот Скол никогда не видел справедливости, не знает, что она такое. Ибо справедливость живет только в клетке вашей собственной души.

Нет, нужда бога в Сколе подошла к концу. Сосуд будет отдан Сэманкелику, как и все прочие. Плясать, лежать с Жрицей, изливая в ее чрево черное семя — без удовольствия, потому что все удовольствие пожрано Умирающим, его кровью, его сладостным келиком. Она раздуется от бессмертного дара. Тысячу раз, десять тысяч раз.

Сладчайший яд — тот, который принимают с радостью.

Бог приблизился к коленопреклоненному мужчине. Пора убить дурака.

* * *

Рука Аранаты была холодна и суха. Рука вела Нимандера сквозь неведомые королевства, слепого, шатающегося, похожего на побитого пса. Рука то и дело тянула его вперед.

— Прошу, — прошептал он. — Скажи, куда мы идем?

— На битву, — ответила Араната почти неузнаваемым голосом.

Нимандер ощутил трепет. Араната ли это? Вдруг ее место занял демон — но рука, да, руку он узнает. Неизменная, такая знакомая в незримом касании. Или это пустая перчатка — нет, он чувствует ее, теплую, твердую. Ее рука была тайной — как и все в ней — и он готов полюбить ее.

Подаренный ему поцелуй — кажется, это было вечность назад, но он еще чувствует его, словно вкусил что-то чуждое, что-то далеко превосходящее понимание. Поцелуй сладкий как благословение — но Араната ли целовала его?

— Араната…

— Мы почти на месте. О, будешь ли ты защищать меня, Нимандер? Я могу только тянуться к вам, недалеко, с малой силой. Пока я могла делать только так. Но сейчас… она настаивает. Она приказывает.

— Кто? — спросил он, вдруг оледенев, вдруг задрожав. — Кто приказывает?

— Она, Араната.

— Но тогда… кто… кто ты такая?

— Ты защитишь меня, Нимандер? Я не заслуживаю этого. Имя моим ошибкам легион. Боль я превратила в проклятие, наложенное на каждого из вас. Но время извинений миновало. Мы стоим во прахе прошлых дел.

— Прошу…

— Не думаю, что смогу протиснуться далеко. Не против ТОГО. Прости. Если ты не встанешь на его пути, я могу пасть. Наверняка паду. Чувствую в крови твоей шепот… кого-то. Кого-то дорогого мне. Кого-то, кто мог бы противостать ТОМУ.

Но он не ждет нас там. Его нет, он не защитит меня. Что случилось? Нимандер, у меня есть только ты.

Маленькая рука, сухая и холодная и почему-то ободряющая своей отдаленностью, вдруг показалась хрупкой, словно тонкий фарфор.

«Она не ведет меня. Она держится».

Он пытался понять, что она сказала. «Кровь кого-то дорогого. Она не может протиснуться, она не сильна против Умирающего, против Скола. Она… не Араната.»

«Нимандер, у меня есть только ты».

«Мы стоим во прахе прошлых дел».

— Нимандер, мы пришли.

* * *

Слезы ручьями текли по израненному лицу Сирдомина. Ошеломленный собственной беспомощностью, тщетностью попыток противостоять такому противнику, он шатался при каждом ударе, отступал. Если он смеялся — о боги, он таки смеялся — то в чудовищном звуке этом не было веселья.

Строго говоря, в нем не осталось гордости — или так он притворялся перед Искупителем, богом великого смирения, хотя солдат, в котором осталась становая жила, до конца верит в свое боевое мастерство. Он говорил себе — не лукавя — что бог, за которого он сражается, не стоит жертв… но некая его часть не придавала этой мысли значения. Как будто разницы нет. В этом проявлялась гордость, скрываемая им от себя самого.

Он готов ее удивить. Он готов поразить ее, сопротивляясь дольше любых мыслимых пределов. Он заставит суку остановиться.

Как мрачно, как благородно, как поэтично. Да, они будет петь об их битве — все эти светлые лица в будущем храме, среди девственно-белых стен, все эти сияющие очи, радостно разделяющие торжество героического Сирдомина.

Что ему осталось? Только смеяться.

Она отрезает от него кусок за жалким куском. Странно, что обрубок души еще способен помнить себя.

«Узри меня, Спиннок Дюрав, старый друг. Благородный друг. Давай посмеемся вместе.

Моему дурацкому упорству.

Надо мной издевается, дружище, моя гордость. Да, посмеемся, как тебе хотелось смеяться всякий раз, когда ты обыгрывал меня на крошечном поле брани за грязным столом, в сырой, жалкой таверне.

Ты даже не воображаешь, как трудно мне было сохранять гордость. Поражение за поражением, сокрушительная потеря за сокрушительной потерей.

Итак, отбросим самодовольные маски. Хохочи, Спиннок Дюрав, ибо я проигрываю снова».

Он даже не может заставить ее замедлить шаг. Клинки ударяют со всех сторон, три и четыре одновременно. Иссеченное тело не может упасть — его поддерживает сила ударов.

Он потерял меч.

Кажется, он потерял также левую руку до локтя. Угадать невозможно. Он ничего не чувствует, кроме насмешки над собой. Единственный внутренний глаз, не моргая, созерцает жалкое «я».

Ага, теперь ей пришлось отбросить оружие — руки смыкаются на его горле…

Он заставил глаза открыться, поглядел в смеющееся лицо…

«Ох.

Теперь я понял.

Это ты смеялась. Не я. Это тебя я слышал. Теперь понимаю…»

Значит, он, скорее всего, рыдает. Слишком жестокая насмешка. Истина в том, что у него ничего не осталось, кроме жалости к себе. «Спиннок Дюрав, прошу, отвернись. Прошу».

Руки жестко вцепились в горло, она подняла Сирдомина над землей, подняла высоко. Так, чтобы видеть его лицо, выдавливая последние капли жизни. Видеть — и хохотать в покрытое слезами лицо.

* * *

Верховная Жрица стояла, прижав руки к лицу, слишком испуганная, чтобы пошевелиться, и смотрела, как Умирающий Бог уничтожает Эндеста Силана. Он уже должен пасть, он уже должен расплавиться под столь яростной атакой. Распад уже начался… Но, как-то, непонятно как, он держится. Сделав себя последней преградой между Тисте Анди и жутким, безумным богом.

Она сжалась в его тени. Какая спесь, какая нелепая спесь — верить, будто они могут противостоять этой мерзости. Без Аномандера Рейка, даже без Спиннока Дюрава. Она ощущает, что каждый сородич упал наземь, неспособный поднять руку и защитить себя; все лежат, подставляя горло, а ливень хлещет по улицам, булькает под дверными косяками, пожирает черепицу, словно кислота, течет по перекрытиям, пачкает стены. Сородичи ощутили жажду, желание сделать первый, роковой глоток. Как и она сама.

А Эндест Силан сдерживает врага.

Еще один миг.

И еще…

* * *

В мирке Драгнипура прекратилась битва. Все войска, все лица — Драконус, Худ, Искар Джарак, Скованные, солдаты хаоса в горящими глазами — все обернулись и смотрят на верх повозки.

На одинокую фигуру, стоящую над грудой тел.

Среди которых началось нечто необычайное.

Рисунок — татуировка оторвался от смятой, сморщенной канвы — кожи. Слой, видимый ранее, оказался одним лишь измерением гораздо более хитрого узора. Он восставал, распутывался, сложный словно сеть паука, шелк, совершенная клетка, блестящие мазки чернил — и повисал вокруг Аномандера. А тот воздел руки…

Лежавший почти у ног Рейка Кедаспела задергался от дикой радости. Месть и месть и месть!

«Бей! Милое дитя! Бей сейчас, бей и бей!»

Дич — то, что осталось от него — смотрел одним глазом. Он видел, как длинная рука из татуировок поднялась в воздух, держа нож, и повисла за спиной Рейка, словно кобра. Происходящее его не удивляло.

У новорожденного бога одна цель. Одно предназначение.

А он — его глаз. Он видит и вовне и внутри. Он чувствует сердце бога, сердце, полное жизни, возбуждения. Родиться, жить — какой чудный дар! Понять предназначение, протянуть руку, глубоко вонзить нож…

А потом?

А потом… всё кончается.

«Всё здесь. Все они. Теплые тела внизу. Преданные тем, кто возрос на их жизнях. Драгоценные воспоминания, сонм чистейших сожалений… что крепче всего приковано к душам живущих? Конечно, сожаления. Каждый прикован в своей истории, к сказанию своей жизни, каждый до конца волочит тяжелое, скрипучее бремя…

Порвать цепи сожалений означает порвать с человечностью. Стать монстром.

Милое дитя, бог, тебе будет жаль?»

— Нет.

«Почему?»

— Не будет… не будет времени.

«Да, нет времени. Ни у кого. Никогда. Вот твое мгновение жизни — рождение, подвиг, смерть. Так ты должен мерить себя — по пригоршне дыханий.

Твой создатель желает, чтобы ты убивал.

Ты рожден. Подвиг ждет. Смерть нависла сразу за ним. Бог-дитя, что ты сделаешь?»

Он почувствовал, что бог колеблется. Почувствовал, как в нем просыпается самость, вкушает намек на свободу. Да, создатель пытался придать ему форму. Отец и сын, связанные единым потоком ненависти и мстительности. Смерть станет заслуженным итогом.

«Не делай этого, и смерть станет бессмысленной».

— Да. Но если я умру, не выполнив предназначения…

Бог почувствовал силу, вырвавшуюся из необычайного сребровласого Анди. Она обрушилась на слои тел, проникла в узлы сети — она текла вниз и вниз, во Врата.

— Что он делает?

Дич улыбнулся, отвечая. «Друг, одно я знаю наверняка. Что бы он ни делал, он делаетэто не ради себя».

— Не ради себя? Неужели такое возможно? Разве каждый не думает только о себе?

«Почти все именно таковы. Едва они умирают, как уходят в забвение. Все их заслуги омрачены. Мы быстро понимаем, что они были ничем не лучше всех прочих. Ни умнее, ни смелее. Их побуждения… ах, сплошная гадость.

Я говорю почти про всех, но не про вот этого. Не про Аномандера Рейка».

— Понимаю. Тогда, смертный друг… я сделаю вот так.

Длинная рука дернулась, опустилась. Нож глубоко вошел в грудь Кедаспелы.

Слепой Тисте закричал, кровь хлынула на груду тел.

Убит собственным сыном. Сеть напьется крови создателя.

Кто-то вскарабкался к Дичу. Он попытался сфокусировать единственный, умирающий глаз. Широкое лицо, шелушащаяся кожа, длинные космы волос — черных с промельками рыжины. В одной руке кремневый нож.

— Забирай, — шепнул он. — Бери скорее…

Она так и сделала.

Мучительная боль, огонь, пробирающийся прямо в череп, а потом… все начало выцветать.

«Итак, бог-дитя, убив, умирает сам».

Лишь один человек плачет по нему, роняя кровавые слезы. Лишь один знает, что было сделано.

Но достаточно ли сделано?

* * *

Апсал’ара увидела, что Аномандер Рейк замер. Поглядел вниз. И улыбнулся: — Иди с моим благословением.

— Куда?

— Ты скоро сама увидишь.

Она вгляделась в сияющие глаза, и они потемнели, потемнели… и потемнели еще. Пока она не сообразила, что видит, и дыхание застыло льдом в груди. Она застонала, вспомнив, где уже чувствовала такой холод…

Апсал’ара, Госпожа Воров, швырнула кровавый глаз бога.

Он поймал его рукой.

— На память, — шепнула она и спрыгнула.

Ибо повозка стала неподходящим местом. Ибо должно было случиться…

* * *

Рисунок тонул, пронизывая груду плоти, и Врата Тьмы встречали его.

Хватит блужданий.

Аномандер Рейк, стоявший склонив голову и подняв руки, начал растворяться, распадаться, когда Врата овладели им, напитались им, Сыном Тьмы. Напитались его желанием, его свободной волей.

Видя такое, Драконус пал на колени.

Наконец он понял, что происходит. Наконец понял, что планировал Рейк так долго — эту…эту чудесную вещь.

Смотря вверх, он шепнул: — Ты просил моего прощения? Когда распутывал то, что я напутал, что я сделал очень давно? Когда исцелял то, что я ранил, когда чинил то, что я сломал? — Он возвысил голос до крика: — Рейк! Не тебе просить прощения — ни от меня, боги подлые, ни от кого бы то ни было!

Невозможно было узнать, услышали ли его. Муж, звавшийся Аномандером Рейком, развеялся по королевству Куральд Галайн, ступил на давно запечатанный путь, который мог — только мог — привести его к стопам Матери.

Той, что отвернулась.

— Мать Тьма, — снова шепнул Драконус. — Думаю, теперь ты должна повернуться к нему. Повернуться к детям своим. Верю, твой сын настаивает. Требует. Открой глаза, Мать Тьма. Узри, что им сделано! Ради тебя, ради Тисте Анди — но не ради себя самого. Узри! Узри и узнай, что он сделал!

Тьма пробудилась, узор проник во Врата и тонул, тонул, выходя из Драгнипура, навеки покидая проклятый меч…

* * *

В Храме Тьмы, в Черном Коралле, что тонет в ядовитом дожде, Скол — и засевший в нем бог — навис над скорчившимся Эндестом Силаном.

Игра окончена. Наслаждение победой ушло в никуда по вине упрямого старика.

Кольца звенят, кружась у руки. Скол вытащил кинжал. Просто, грязно — но зато наверняка!

Но тут он увидел, что пол внезапно покрывается черными шевелящимися полосами, формируя узор. Раздался долгий вздох, повеяло дыханием льда. Полотнища дождя замерзали, едва достигая зоны холодного воздуха — капли падали, разбиваясь, на вывороченные плиты и ломаную мозаику. Холод поднимался все выше.

Умирающий Бог нахмурился.

Рисунок расползался, покрывая весь пол алтарного зала, выплескиваясь наружу. Он казался странно бесформенным, словно замысел его включал больше измерений, чем способен видеть глаз.

* * *

Пригнувшись в окопе на вершине холма, Штырь и Жрикрыс пялились в небо над Черным Кораллом. Безумного вида узор проявился в воздухе, разрастаясь и опускаясь на город.

Они уловили мгновение, в которое щупальце узора коснулось драконицы, спавшей на башне; они видели, как она расправляет крылья, качает головой на длинной шее, открывает пасть.

Силанна заревела.

Оглушительный звук. Вопль горя, гнева, необузданного желания.

Тварь метнулась в падающий узор, в падающее небо, взлетела над городом.

Штырь зловредно засмеялся: — Беги, Градизен! Беги, если хочешь! Эта яростная сука ищет тебя!

* * *

Араната перешла порог. Нимандер за ней. Он задохнулся и сбросил ее руку — ибо касание жгло невыносимым холодом, грозило омервить кожу.

Он пошатнулся.

Араната встала у входа в огромный алтарный зал. Где загадочный эфирный узор струился дождем с купола потолка — бесчисленные связанные между собой нити тягуче опускались, им навстречу с пола поднимались другие щупальца.

Нимандер услышал ее шепот: — Врата. Как… о, дорогой мой сын… о, Аномандер…

Скол стоял в середине зала. Он повернулся, услышав, как пришли Нимандер и Араната.

Кольца закружились на концах цепочки — и вдруг замерли, пойманные узором. Части цепочки туго натянулись.

Мучительная боль исказила лицо Скола.

Послышался треск — это петля цепочки перерезала указательный палец. Кольца освободились и полетели к узлам узора. Они кружились у каждой встречной нити так быстро, что казались размытыми… а потом пропали совсем.

Нимандер обошел Аранату и бросился к Сколу.

А тот шатался, смотря вниз, словно пытаясь обнаружить у ног отрезанный палец. На лице боль и потрясение, ошеломление…

Он всегда недооценивал Нимандера. Ошибался с легкостью. Ошибиться всегда легко.

Похожий на отца, не скорый на гнев — но когда гнев разгорается… Нимандер схватил Скола за куртку, бросил на пол одним широким движением, заставив перекувыркнуться.

И тем самым пробудил Умирающего Бога. Сверкая от ярости, тот вскочил на ноги и оборотился лицом к Нимандеру.

Тисте Анди даже не вздрогнул. Он приготовился встретить врага, выхватил меч…

Легкое касание руки остановило его.

Араната — которая больше не был Аранатой — вышла вперед.

Но нет, ее ноги не касались пола. Она взлетала все выше среди струящихся шелком потоков темноты. Она взирала на Умирающего Бога сверху вниз.

Тот, представ перед ликом Матери Тьмы — перед Старшей Богиней во плоти — запаниковал, сжался, словно став меньше.

«Она уже не тянется сюда… уже нет. Она здесь. Мать Тьма здесь».

Нимандер услышал, как она говорит: — Ах, сын мой. Я … принимаю.

* * *

Врата Тьмы больше не блуждают. Больше не бегут. Врата Тьмы нашли себе новый дом в сердце Черного Коралла.

Лежа грудой изувеченной плоти и костей, Эндест Силан встал у реки — реки, пришедшей из памяти, реки истинной, что так долго поддерживала его силы — и открыл глаза. Верховная Жрица упала на колени рядом, погладила его лоб. — Как, — прошептала она, — как он мог просить такого? Откуда он знал…

Он улыбнулся сквозь слезы: — Все, чего он просил у меня и Спиннока Дюрава, и у многих других, он возвращал. Всегда и непременно. Вот… вот его тайна. Не понимаешь, Верховная Жрица? Мы служили тому, кто служил нам.

И он сомкнул глаза и ощутил иное присутствие — то, которое вовсе не ожидал ощутить вновь. И сказал мысленно: — Ради тебя, Мать, он совершил это. Ради нас он совершил это. Он привел нас домой. Привел всех нас домой.

И она ответила мыслью, и глас ее поднялся из глубин, из реки, в которой он черпал силы. Силы, чтобы выстоять в последний раз. Как просил Владыка. Ибо Владыка знал, что он сумеет.

Она сказала: — Я понимаю. Иди же ко мне.

Вода между нами, Эндест Силан, очистилась.

Вода чиста.

* * *

Отбросив в сторону жалкую безжизненную оболочку того, кто звался Сирдомином, Селинд приготовилась атаковать самого Искупителя.

Бог, некогда бывший Итковианом — безмолвный, пораженный свидетель стойкой обороны, невообразимого мужества — поднял голову. Он ощутил присутствие. И не одно. Мать. Сын. Так давно разделенные, они соединились на путях столь таинственных, столь непостижимых, что нам никогда не понять. А потом его словно затопило. Это был дар истины, истины искупления. Он прерывисто вздохнул.

«Мне было показано… мне было…»

Он двинулся навстречу ей.

— Благодарю тебя, Аномандер Рейк, за нежданный дар. Мой тайный друг, прощай!

Искупителю не нужно было покидать курган бесполезных богатств, не нужно было представать перед Тьмой. Нет, он мог теперь пройти прямо в ее царство.

Сквозь стену иссякающего дождя, туда, где стояла она — неуверенная в себе, дрожащая, оказавшаяся на краю забвения.

Он обнял Селинд.

И, крепко сжав ее плечи, сказал так: — Благословляю тебя, да не будешь ты одержима. Благословляю тебя, чтобы ты начала вовремя и исполнила все необходимое. Благословляю тебя во имя Искупителя, во имя мое, против жестоких, против пожинающих души, против забирающих жизнь. Благословляю тебя, чтобы жизнь твоя, как и всякая жизнь, исполнялась до конца, ибо мир достигается в завершении.

Против этого Умирающий Бог не нашел защиты. В его объятиях Умирающий Бог решил, будто не сам напал на Искупителя, но был призван им. Что не сумел вовремя заметить тайного воздействия. Что Искупитель способен исцелить то, что никому не под силу.

Здесь, в чистой Темноте. У самых Врат к Матери Тьме, ибо нет лучшего места для возрождения.

Умирающий Бог просто… ускользнул прочь.

А Селинд… что же, она упала ему в руки.

Искупитель оставляет право судить другим. Это позволяет ему, видите ли, очищать всё.

И вода чиста между ними.

* * *

Пепел оседал на тихую, безмолвную сцену. Легионы хаоса ушли из Драгнипура, ибо добыча их исчезла. Повозка стояла неподвижно; бока ее покрывали трещины. Драконус бросил взгляд туда, где стояли Скованные. Столь многие убиты, пожраны. Взор на мгновение остановился на впадине, на том месте, где сражался демон Жемчужина, где он пал, не сдаваясь до самого конца.

Он заметил, что солдат по имени Искар Джарак, сидя в седле, смотрит туда, где только что был Аномандер Рейк, на груду недвижных тел. На них не осталось и следа татуировок.

Драконус подошел к всаднику. — Ты знал его, не так ли?

Искар Джарак кивнул: — Он назвал меня другом.

Драконус вздохнул: — Хотел бы сказать так же. Хотел бы… хотел бы знать его лучше, чем довелось. — Тут он услышал, как приближается еще кто-то. Повернулся, сказал Худу: — Владыка Смерти, что теперь? Мы остались скованными; мы не сможем уйти как Сжигатели Мостов и Серые Мечи. Нас осталось слишком мало, чтобы тянуть повозку. Да и тянуть некуда. Я жалею, что не встал рядом с остальными. Погибли бы сразу…

Искар Джарак хмыкнул. — Ты верно сказал, Драконус. Ты плохо его знал.

— Что это значит? — скривил губы Драконус.

— Это значит, — сказал Худ, — что мы подошли к последней части сделки. Он был верен слову, но теперь всё выпало из его рук. Он подписал обещание, да — но достаточно ли этого?

— Стыдись, Худ, — бросил, натягивая удила, Искар Джарак. — Нет такого глупца, что предаст Сына Тьмы, ни в этом деле, ни в иных. Что с того, что он ушел от нас, вернулся во владения матери?

— Ты стыдишь меня, Искар Джарак?

— Точно.

Джагут фыркнул. — Принято, — сказал он.

* * *

Баратол сел на мостовую. Ему казалось, что в теле переломаны все кости, порваны все мышцы. Ему хотелось вскочить, однако он боролся с побуждением, опасаясь, что любое усилие его убьет. Кузнец снова поглядел на тело, на меч, разрубивший лицо и застрявший в черепе. Он заметил глубокие раны на ногах, там, где Гончие хватили его. Крови не было.

Подошел Дергунчик, присел рядом. — Глянь, куда мы докатились. Повсюду звериная кровь. А ты, ты встал против одного из чудищ с дурацким топором!

— Поможешь встать?

Дергунчик выпучил глаза и вздохнул. — Нужен будет вол — ты ж тяжелый как бхедрин. Ладно. Я пригнусь, а ты вставай, словно я ступенька. Только не стыди, если у меня коленки подогнутся.

Недавно подъехала карета. Перед ней стоял алхимик Барук — тот, что прогнал их недавно — а рядом с ним воин (ясно было, что в нем есть кровь Баргастов) с громадным молотом за спиной.

Воин подошел к мертвому Анди и поглядел на тело.

Баратол с трудом встал — Дергунчик закряхтел под его весом — и распрямил спину, тихо сказав спасибо. Оглянулся, чтобы узнать, кто еще выжил. Воин — Тоблакай и женщина, которая вроде была его спутницей. Еще две юные тоблакайские женщины — а может, и девочки. Большой пес с таким количеством шрамов, что трудно поверить. Великие Вороны всё сидят на крышах, иные сгорбились на мостовой, словно черные демонические гномы или безмолвные призраки.

Золотой свет зари струится сквозь нависшие над городом тучи. Не слышно привычной утренней суеты пробуждающихся улиц.

За этим собранием показывались другие фигуры. Горожане, стражники… бледные лица и закрытые рты. Словно испуганные беженцы, они не решались подойти ближе, но и уходить не хотели.

Верховный Алхимик держался на приличном отдалении от Баргаста и мертвого Тисте Анди. В глазах его читалось горе.

Он заговорил: — Каладан Бруд, то, чего он желал, нужно…

— Подождет, — рыкнул Баргаст. — Подождет. — Он согнулся, вытянул руку и схватился за черный меч. Без лишних церемоний вырвал лезвие из плоти и выпрямился.

Казалось, все присутствующие затаили дыхание.

Каладан Бруд смотрел на оружие в своих руках. Баратол видел, что губы Баргаста искривились в улыбке, обнажая подпиленные зубы. Повернувшись, он ушел к карете, открыл дверцу и швырнул меч внутрь. Железо лязгнуло, звякнуло. Дверца захлопнулась.

Баргаст огляделся и ткнул пальцем: — Вола и телегу.

— Каладан …

— Я сделаю как хочу, Барук. — Звериные глаза отыскали Баратола: — Ты. Помоги мне.

Баратол, сдерживая стоны, схватился за ноги Тисте Анди, пока Бруд поднимал тело за плечи.

Дергунчик подвел телегу и встал рядом с волом. Лицо его было грустным.

Здоровяки уложили тело Рейка на дно, покрытое пятнами старой крови. Бруд надолго замер над ним. Потом выпрямился и поглядел на алхимика. — Я сделаю ему курган. К западу от города.

— Каладан, прошу. Это подождет. Нужно…

— Нет. — Бруд прошел к Дергунчику, одной рукой оттолкнул фаларийца, другой схватился за ярмо. — Я сделаю это. Никто другой не должен разделять мою тягость. Каладан Бруд и Аномандер Рейк — вместе в последний раз.

Вол начал зловещий путь. Воин рядом, тело другого — сзади, в повозке.

Процессия замерла через десять шагов, ибо некий жирный коротышка в красном жилете встал на пути вола. Каладан Бруд поднял глаза и нахмурился.

Коротышка с удивившим всех изяществом поклонился и отошел в сторону.

Бруд промолчал, попросту вновь заставив вола двинуться.

* * *

Говорили, что он спас Даруджистан. Один раз, годы назад, и теперь снова. Лорд Отродья Луны, прошедшей ночью опустивший наземь темноту, темноту и холод, погасивший бушевавшие пожары. Каким-то образом выдавивший жизнь из разбушевавшихся сил разрушения. Спасший всех. Говорили, он одной рукой изгнал демонических Псов. Говорили, в момент его гибели разорвалось сердце луны. Доказательство до сих пор висит в небе.

Кто его убил? Никто не знал точно. Слухи о возвращении Ворканы разожгли молву о темном предательстве. Контракт с малазанами. Слепая ярость какого-то бога. Одно ясно: смерть его была предопределена. Разве не высыпали поклонники Дессембрэ из своего капища? Не пришло ли время Повелителя Трагедии? Ох точно, ох уж точно.

Так что люди без всякого зова выходили на улицы. Вставали вдоль пути Каладана Бруда, ожидая прохода воина, вола и телеги. За ним следили в молчании; когда процессия проходила мимо, люди шли следом. Целая человеческая река.

В то утро Даруджистан не походил на обычный город. Не выкрикивали цены коробейники. Рынки остались закрытыми. Рыбачьи лодки не ушли вдаль по зеркальным водам озера. Не кружили крылья мельниц. Из каждого храма доносился звон колоколов. Разноречивый, звучный, словно ломаное эхо. Как будто город обрел голос и голос его полнится хаосом горя, говоря за каждого из горожан, за жрецов и жриц, даже за богов в храмах.

Под колокольные звоны Великие Вороны взлетали в закопченное небо, кружились над крышами, создав свой мрачный эскорт — хоровод. Скоро их были целые тысячи. Они кружили темной массой, словно призванные принести тьму в Даруджистан, укутать тело города саваном.

Около Непосед некий мечник замер и повернул искаженное лицо на звуки несогласной колокольной музыки, к птицам. Если и было написано что-то в его глазах, увидеть было некому.

Он повернул к Даруджистану спину и продолжил путь. То, что идти ему некуда, в тот миг значения не имело. Одиночество всегда находит себе тропу, ибо иначе ему придется разделить груз других людей. Неприкаянность — не особо приятная компания для навеки потерянных, но другой они не знают.

В тот же миг другой человек, закованный в кольчугу, сидел в таверне Непосед. Мысль о присоединении к процессии показалась ему слишком… невыносимой. Каллор презирает похороны. Прославление неудач. Низменная панихида. Все живые вынуждены предстать перед ухмыляющимся ликом смерти. Нет? такое не для Каллора.

Он предпочел бы пнуть сранорожую уродину прямо промеж гребаных глаз.

Таверна опустела — похоже, никто не разделяет его чувств. И хорошо. Ему всегда хорошо наедине с собой.

Так он твердил себе, уставившись на краденую кружку дрянного эля и слушая адские звоны, слушая карканье стервятников — переростков. Слишком знакомый хор. Смерть, разрушение, горе. — Слышала? — бросил он кружке. — Они играют нашу песню.

* * *

Дымка вошла в «К’рул-бар» и обнаружила, что он пуст, только сгорбленная фигура историка сидит на привычном месте. Он смотрел прямо в старую, выщербленную столешницу. Дымка подошла и посмотрела на него. — Кто на этот раз умер?

Дюкер не поднял глаз. — Не «кто», Дымка. Скорее «что». Что умерло? Думаю, оно больше, чем мы можем понять.

Она не сразу спросила: — Хватку проверял?

— Она ушла четверть звона назад.

— ЧТО?!

— Сказала, что вернется.

— И что? Это все, что она сказала?

— Еще кое-что. Насчет каких-то «треклятых браслетов». — Он наконец-то поднял взор, как всегда мрачный. — Сядь, Дымка. Прошу. Не люблю быть в одиночестве. Не сейчас. Она вернется.

В этот миг наверху оглушительно зазвонил колокол. Малазане даже присели.

— Боги подлые! — ругнулась Дымка. — Кто на колокольне?

Дюкер нахмурился: — Здесь еще только Сциллара. Подозреваю… — Он замолчал, и взгляд стал еще мрачнее.

Дымка шлепнулась на стул. — Пусть поскорее устанет, или я пойду наверх.

Они сидели, слушая трезвон. Дымка смотрела на Дюкера, удивляясь его нарастающему унынию. А потом ее саму как ударило: — Я думала, мы отвязали колокол!

— Точно. Он в погребе.

— Ох.

Неудивительно, что он словно привидение узрел.

* * *

— Задумал ему голову отрубить? — поинтересовалась Семар Дев.

Карса Орлонг стоял над трупом убитого им Пса. Услышав вопрос, он хмыкнул: — Может, кухонным ножом? Смотри, мой клинок увяз в спинном хребте. Это словно дерево рубить.

Семра почувствовала, что дрожит, и решила, что это утомление. — Они твои дочери, правда?

Карса поглядел на девушек, которые стояли молча, изучая его, выжидая. — Однажды я изнасиловал мать и дочку.

— Ах, какой молодец.

— Это было мое право.

— Забавно.

— Что?

— Идея «права». То, как часто провозглашение права приводит к отнятию прав у других людей. И всегда все решает тот факт, что у кого-то меч длиннее.

— Я выиграл право, когда убил их мужчин. Это была племенная война, Ведьма. — Он помолчал. — И я был молод.

— Боги подлые, ты показываешь, что у тебя появились сожаления?

Тоблакай отвернулся от мертвого Пса, окинул взором дочерей. — Я много о чем сожалею… Но не об этих двух.

— А если у них другое мнение, Карса?

— Почему бы? Я дал им жизнь.

— Думаю, — бросила Семар, — что никогда тебя не пойму. — Она тоже поглядела на дочерей. — Они знают, о чем мы беседуем? Конечно, нет, откуда им выучить языки Семиградья. Так чего ты ждешь, почему не поговоришь с ними?

— Я жду, — ответил он, — того момента, когда мне будет что сказать.

В этот миг на улице появилась еще одна женщина. Ее взор был устремлен на Карсу Орлонга. — Тоблакай, — сказала она, — у меня к тебе послание. — Она говорила по-малазански.

— Не знаю тебя, — ответил Карса на том же языке.

— Наши чувства взаимны, — фыркнула она, — но давай не будем грубыми. — Она помедлила. — Хочешь, я расскажу послание в тайне, или могу выкрикнуть при всех.

Карса бросил Семар Дев озадаченный взгляд: — Я рассказывал тебе, Ведьма, что малазане мне по душе?

— Да, — ответила он со вздохом.

— Тебе не нужно кричать, малазанка. Но не нужно и прятаться в угол. Передай таинственное послание, но сначала скажи, от кого оно.

— Ладно. Думаю, от Худа.

Семар Дев фыркнула: — Дайте догадаться. «Продолжай трудиться, мой лучший помощник».

Малазанка поглядела на нее. — Когда все кончится, позволь поставить тебе выпивку.

Брови Семар поднялись.

— Послание, — прогудел Карса

— Да, да. Вот. Ты не должен покидать Даруджистан.

— А если покину?

— Тогда ты можешь пропустить единственную возможность исполнить давнюю клятву.

— Я давал много клятв.

— Я шокирована.

Карса улыбнулся, но на лице его читалось что-то злое. — Подробнее не скажешь?

Женщина снова помялась. — Я передумала. Это действительно тайное дело — не обижайся, Ведьма. Он ведь так тебя назвал? Просто я…

— Говори, — велел Карса.

Семар Дев поразилась, что малазанка не отпрянула при виде угрожающей гримасы Карсы. — Тоблакай, ты будешь нужен.

— Для чего?

— Как же? Чтобы убить бога.

— Какого еще бога?

Малазанка выпучила глаза, впервые за время разговора испуганная: — Я думала, ты убежишь, едва услыхав такие слова. Как любой человек в здравом уме.

— Тогда ты выбрала неподходящего воина. — Во рту у Семар было сухо. — И ты права: я хотела бы не слышать всего этого. Я ухожу, так что передавай всё послание.

— Иди в «К’рул-бар», — посоветовала малазанка. — Скажи, что тебя прислала Хватка. Завтрак, хорошее вино. Если Дымка приготовит тебе ванну и выделит мыла, будет неплохо.

— Как мило с твоей стороны.

— Я такая, — ответила Хватка.

Семар Дев отправилась на поиски бара. Слова о завтраке прозвучали привлекательно, как и упоминание о хорошем вине. Что касается ванны… что ж, если ей предложат, она так устала, что не сможет отказаться.

* * *

Десятки тысяч шли за волом и телегой, когда те повернули от Приозерья к району Имений. Звенели колокола; Великие Вороны кружились, громко каркая. А над холмами подле ворот Двух Волов уже поднимались клубы пыли.

Каладану Бруду не пришлось отесывать камни или вонзать лопату в твердую почву. Пробудился садок Теннес; плоть Бёрн приняла новую форму и новое назначение. В заранее выбранном месте преображался целый холм. Когда Бруд прибыл ко входу в могильник и поднял на руки тело Аномандера Рейка, погребальная камера была готова. Он вошел внутрь, потом вышел и помедлил, как бы пораженный зрелищем десятков тысяч безмолвно скорбящих людей, вставших кольцом у подножия кургана. На глаза показалась громадная каменная плита, вышедшая из-под земли.

А затем Каладан Бруд одной рукой переместил плиту на место и поднял молот. Запечатывая могильник навеки.

Аномандер Рейк упокоился в темноте. Без оружия, без сокровищ и роскошных вещей. Его плоть не защитили от распада. Даже не смыли кровь и грязь, покрывшие лицо. Подобные ритуалы не в почете среди Тисте Анди: для них оставшееся без души тело становится слепой, бесчувственной и бесполезной вещью.

Смерть отправляет их в реку тьмы, протекающую через разрушенный город Харкенас, через давно мертвое, давно покинутое чрево. В реку. А река должна течь вечно, все дальше и дальше.

Каладан Бруд закрыл гробницу и начертал на блеклой доломитовой плите единственный, глубоко врезанный символ. Старинный глиф Баргастов, имеющий значение точное — и в то же время полное множества слоев смысла. Хотя это понимает лишь тот, кто лицом к лицу встретился с тем, что он означает.

Единственный знак.

Означающий «горе».

* * *

Когда Барук скрылся в недрах своего экипажа и карета покатилась к имению почтенного Верховного Алхимика; когда здоровяк — Тоблакай и Хватка закончили беседу и пошли своими путями (за Тоблакаем двинулись дочери и хромой пес); когда место смертного боя двух великих воинов стало всего лишь россыпью камней, кое-где запачканных поблекшей на солнце кровью — две фигуры шагнули из теней, появившись около мертвых Гончих Света.

Одна была едва различима, невзирая на яркое освещение; призрак этот опирался на трость.

Через некоторое время призрак заговорил хриплым голосом. Точнее, сказал одно слово. — Ну?

Его спутник ответил: — Ну.

Трость несколько раз ударила по мостовой.

Спутник продолжил: — Теперь все не в нашей власти — до самого конца.

— До конца, — согласился Темный Трон. — Знаешь, Котиллион, Каладан Бруд мне никогда не нравился.

— Неужели? Не знал.

— Ты думаешь…

— Я думаю, — сказал Котиллион, — что нам не нужно тревожиться на его счет.

Темный Трон вздохнул. — Мы довольны? Это было… сложно… так рассчитать время. Мы довольны? Вроде бы должны быть довольными.

— Проклятые Гончие Света. Неожиданность. Две — да. Но десять? Боги подлые.

— Хмм. Я больше встревожился, увидев временное исцеление рассудка моего Мага.

— Ты так это называешь?

— У него был шанс — скользкий, но шанс. Вообрази его, владеющего Драгнипуром.

Котиллион поглядел на спутника: — Ты намекаешь, что он не отдал бы его? Амманас, да ладно тебе. Это все твоя игра. Меня не обмануло его временное неподчинение. Ты клялся, что не захватишь меч. Но ты же не упоминал об одном из Верховных Жрецов, который может сделать то же самое.

— Он был бы моим! — зашипел, внезапно разъярившись, Темный Трон. — Если бы не придурковатый толстяк с липкими губами! МОИМ!!

— Ты имел в виду, он был бы мечом Искарала Паста.

Темный Трон снова успокоился. Постучал тростью по камням. — С ним я разобрался бы с глазу на глаз.

— Сомневаюсь.

— Ну, кому вообще интересно, что ты думаешь?

— Так где он сейчас?

— Паст? В храме, копается в архивах Книги Теней.

— Ища чего?

— Разрешения, любого разрешения Верховному Жрецу Теней иметь двух жен.

— А такое есть?

— Мне откуда знать?

— Как, — спросил Котилилон. — Разве не ты ее писал?

Темный Трон неловко пошевелился. — Я был занят.

— Тогда кто?

Темный Трон не ответил.

Брови Котиллиона взлетели: — Неужели Паст? Книгу Теней, в которой он и провозглашен Магом Высокого Дома?

— Это называется делегированием обязанностей, — бросил Темный Трон.

— А не идиотизмом?

— Ну, хе хе, он наверняка найдет что ищет. Не так ли?

— Да, и чернила будут еще сырыми.

Они долго молчали. Наконец Котиллион набрал в грудь воздух и протяжно вздохнул. — Думаю, надо дать ему несколько дней.

Теперь он говорил не об Искарале Пасте.

— Если не хочешь быть изрубленным в кусочки… да, несколько дней.

— Я не был уверен, что он… гм… согласится. До самого момента, когда… — Котиллион подмигнул, поглядел в сторону улицы, как бы пытаясь найти взором одинокую, потерянно скитающуюся с мечом в руке фигуру. Но нет, он назад не вернется. — Знаешь, я предлагал всё объяснить. Это облегчило бы его совесть. Но ему было неинтересно.

— Послушай треклятые колокола, — сказал Темный Трон. — У меня уже голова разболелась. Давай уходить. Здесь мы дело сделали.

Он был прав, так что они ушли.

* * *

В двух улицах от дома Беллама Нома схватили сзади и прижали к стенке. Движения вызвали боль в сломанной руке; он задохнулся, чуть не потеряв сознание, и уставился в лицо схватившего его человека. — Дядя. — Затем он заметил за спиной Раллика другое знакомое лицо. — И … дядя.

Нахмурившись, Раллик отступил: — Ты плохо выглядишь, Беллам.

А Торвальд сказал: — Весь чертов клан Номов охотится за тобой.

— Ох.

— Нельзя терять наследника Номов на целых два дня, — заявил Торвальд. — У тебя есть обязанности, Беллам. Погляди на нас. Даже мы не были такими беспечными в юные годы, хотя ничего не наследуем. Так что пойдешь домой с эскортом. Видишь, как ты нам досадил?

И они пошли домой.

— Надеюсь, — сказал Раллик, — то, во что ты ввязался, было ради благого дела.

— А, я тоже надеюсь.

— Ну, хоть что-то.

Пропихнув юношу в ворота и убедившись, что он идет в правильном направлении, Торвальд и Раллик удалились.

— Хорошо прозвучало, — сказал Раллик. — Вся эта чепуха насчет нас молодых.

— Трудно было сохранять серьезное лицо.

— Ну, мы были не такими уж плохими. Пока ты не украл мою девушку.

— Я знал, что ты не забудешь!

— Я намекаю, что пора навестить милую Тизерру. Обещаю сделать все, что смогу, чтобы украсть ее назад.

— Но на завтрак не надейся.

— Почему?

— Тизерра никому не прислуживает, кузен.

— Ого. Ну, тогда можешь оставить ее себе.

Торвальд усмехнулся себе под нос. Раллика всегда так легко провести. Так легко заставить думать именно то, что нужно ему, Торвальду.

Раллик шел рядом, довольный. Уголком глаза он заметил плохо скрытую плутовскую ухмылку на роже Тора. Выдавать себя за дурачка Раллику всегда нравилось.

Как приятно, что некоторое вещи не меняются.

* * *

Ступив на палубу, Сестра Злоба увидела Резака на корме. Он оперся на поручень и смотрел на спокойную воду озера. Не удивившись, она присоединилась к нему.

— Я возвращаюсь на Семиградье, — сказала она.

Он кивнул: — Достаточно близко.

— Ах, ну да, я рада твоей компании, Резак.

Он глянул на нее. — Получили то, чего желали?

— Конечно нет, и… почти.

— Так вы не огорчены?

— Разве что тем, что не удалось впиться зубами в нежное сестринское горло. Но это может подождать.

Если он был удивлен ее словами, то ничем этого не выказал. — Я вообще-то думал, что, проплыв так далеко, вы захотите закончить задуманное.

— О, есть замыслы и замыслы, мой юный друг. Так или иначе, мне лучше отбыть незамедлительно, и причины я разъяснять не намерена. Ты успел попрощаться?

Он дернул плечом: — Похоже, я сказал всему «прощай» годы назад.

— Отлично. Будем отчаливать?

Через некоторое время корабль отошел от берега, направляясь на запад. Они встали на носу, наблюдая за похоронной процессией, уже начавшей расходиться от нового кургана, поднявшегося над всеми окрестными холмами. Могильник еще окружали толпы и толпы горожан. Молчаливая торжественная сцена — только колокола гремят в отдалении — казалась нереальной, нарисованной на холсте тумана. Они видели вола и телегу.

Злоба вздохнула: — Знаешь, моя сестрица однажды любила его.

— Аномандера Рейка? Нет, не знал.

— Его смерть означает начало.

— Начало?

— Начало конца, Резак.

У него не нашлось ответа. Протекали мгновения… — Вы сказали, она любила его. И что произошло?

— Он завладел Драгнипуром. По крайней мере, я думаю, причина была в этом. Она получила подходящее имя, моя сестрица.

«Зависть».

Резак метнул взгляд, подумав об имени прекрасной женщины рядом, но мудро промолчал, не издав ни звука.

* * *

Колокол, которого нет, наконец-то прекратил маниакальный трезвон, и Сциллара решилась вылезти на крышу, обозреть город. Она смогла увидеть озеро и одинокий корабль, распускающий паруса на утреннем бризе. Она узнала эти паруса и долго не сводила с них глаз.

Кто на борту? Ну, наверняка Злоба. И, если у него осталась хоть капля здравого смысла, Баратол. С улыбающимся Чауром, ребенком — великаном, чья младенческая любовь никогда не предаст — по крайней мере до того дня (будем надеяться, через десятки лет), когда кузнец станет согбенным стариком и заснет в последний раз. Она почти увидела его: глубокие морщины на лице, тусклые глаза… он забывает потери своей жизни, одну за другой, он смотрит только вглубь себя.

Чаур не поймет. Чувства пронесутся по его душе, словно кабаны по лесной чаще. Страшно будет видеть, как он сворачивается клубком, стонет от боли, причины которой не понимает, от потери, глубины которой ему никогда не измерить.

Кто позаботится о нем?

А что насчет милой Сциллары? Почему она не с ними? Хотелось бы ей найти ответ. Но одну несомненную истину о себе она познала. Она предназначена — ныне она крепко в это верит — утешать пролетающие мимо души. Стать утешительным мостом, облегчать тяготы одиноких скитаний.

Кажется, она обречена раскрывать объятия неподходящим любовникам, любить всей силой, но не получать того же в ответ. Итог жалкой и неуклюжей жизни определен уже сейчас.

Сможет ли она так жить, не погружаясь в бездну жалости к себе? Время покажет.

Сциллара набила трубку, выбила искру. Глубоко затянулась.

Некий шорох сзади заставил ее обернуться…

И Баратол подошел, погладил ее по голове, склонился и поцеловал в лоб. Долгий, смачный, однозначный поцелуй. Когда он наконец оторвался, она чуть не задохнулась. Выпучила глаза, глядя на него.

Он сказал:

— Я кузнец. Если придется выковать цепи, чтобы удержать тебя, я готов.

Она моргнула и гортанно засмеялась:

— Осторожнее, Баратол. Цепи свяжут и тебя.

Лицо его стало мрачным.

— Ты сможешь так жить?

— Не давай мне выбора.

* * *

Летим, друзья мои, на крыльях любви! Туда, мимо колокольни, на которой мужчина и женщина нашли друг друга, и туда, к тугим парусам, под которыми другой мужчина устремил взор на запад, грезя о сладком лунном свете, о саде, о женщине, ставшей второй половинкой его души.

Тихо скрипит дверь, сладкий вздох — и стражник входит в дом, встреченный женой. Она пережила вечную ночь ужасов, но теперь она обнимает его и всё хорошо, и детишки радостно вопят и пляшут на кухне.

Река горя пронеслась через Даруджистан, и утро плетется следом. Пора отстраивать жизни, пора штопать раны.

Мешочек с монетами шлепается на стол перед женщиной, благословленной вдовством, и она чувствует, будто очнулась от кошмара длиной в десять лет; это ее особенный вид любви, миг, принадлежащий ей и только ей.

Хватка входит в бар и там поджидает ее Дымка, слезы на глазах, и Семар Дев следит из-за столика и улыбается — улыбка ее завистлива, она гадает, какая дверь ее ждет, и будет ли она открыта, и что будет за ней.

А в храме Искарал Паст смешивает чернила и неряшливо переносит на пергамент свой литературный гений. Могора следит стеклянными глазами, но уже замышляет союз с Сордико Шквал.

Бхок’аралы собрались в кучу и обмениваются свадебными подарками.

Двое охранников после тяжелой ночи вламываются в бордель, чтобы никого там не найти. С любовью придется погодить. Но разве кто-то удивится их невезению?

Тизерра замирает на пороге скромного дома — мастерской, смотрит на две любви своей жизни. На самый краткий миг воображение ее срывается с цепей. Но она одергивает себя и небрежно спрашивает: — Завтрак?

Торвальд даже вздрагивает.

Раллик просто улыбается.

* * *

Вот круглый человек бесконечного объема деликатно переступает мусор, возвращаясь к «Фениксу». Не годится оставаться чуждым скорби, но следует также метнуть восхищенный взгляд на сладчайшие вещи. Итак, скорбя на свой манер (при помощи булочек), он завистливо воздыхает. Любовь — город, точно, прекрасный город, и в городе том тысячи тысяч тропинок вьются сквозь свет и тени, на воздухе спертом и на воздухе, освеженном ароматами цветов, духов и дерьма, от которых одинаково наморщиваются носы, и по помойным трубам течет золотая пыль, и слезы даруют возрождение.

Наконец-то мы долетели до ребенка, входящего в школу фехтования, минующего золотистые столбы света. Он замирает в десяти шагах от женщины, сидящей на скамье, и говорит что-то, что-то без слов.

Через мгновения два чертенка вбегают и замирают, глядя на Харлло, а потом визжат и бросаются к нему.

Женщина поднимает голову.

Она долго молчит, смотрит, как Мяу и Хныка тискают мальчика. Затем, не сумев сдержать всхлипа, отворачивается…

НО Харлло ей не позволит. — Нет! Я вернулся домой. Вот что это такое — возвращение домой!

Она не способна встретить его глаза, она плачет. Она машет рукой. — Ты не понимаешь, Харлло. То время, то время… у меня нет хороших воспоминаний о том времени. Ничего нет, ничего.

— Неправда! — кричит он, тоже чуть не плача. — Неправда. Там был я.

Что ж, как хорошо знает Сциллара, некоторые двери не удержать запертыми. Смелая истина выбивает такие двери ногой.

Стонни не знает, как справится со всем этим. Но ей придется. Придется. Нет, она встречается глазами с сыном, так, как никогда не позволяла себе раньше. Это решает почти всё.

Но что же сказал — без слов — Харлло за миг до того, как его заметили. Да вот что: — Смотри, Бейниск, это моя мама.

Эпилог

В ярость придя, скажи

Не всякая сказка — дар

Ведь дергает нож тоска

Раны нам бередит

К слезам примешалась кровь

Стонет о давнем зле

Не всякая сказка — дар

В мире, полном борьбы

Где каждый в конце падет

Где подвиги смоют века

И встречу тогда твой взор

Не вздрагивая, не стыдясь

Смерть я закутаю в жизнь

И покажу тебе

Присущий всем смертным страх

Смело ответив так:

Всякая сказка — дар

А шрамы сокроет даль

Что между нами легла.

«Проклятие барда», Рыбак Кел Тат

Нимандер стоял на крыше крепости, опершись о холодные камни, и смотрел, как крошечный на таком расстоянии Спиннок Дюрав пересекает пристенное пространство. Воина ожидает роковая, сложная встреча; Нимандер беспокоился, ибо это по его приказу Спиннок пошел к любимой женщине.

Скиньтик поднялся, встал рядом.

— Безумие, — сказал Нимандер. — Это Дюраву следует быть на троне. Или Корлат.

— Именно нехватку самоуверенности мы находим в тебе самым очаровательным, — ответил Скиньтик.

— Думаешь, я шучу?

— Ну, лично мне теперь всегда весело, Нимандер. Слушай, это просто и в то же время сложно. Его кровь течет в тебе, она сильнее, чем ты можешь вообразить. Нравится тебе или нет, но народ за тобой пойдет. Послушай сам себя. Спиннок Дюрав — хороший пример. Он принял твой приказ, словно удар в лицо — и тут же отправился выполнять. Ни слова жалобы, хотя твое раздраженное нетерпение его уязвило.

— Вот именно. Не мое это дело. На таком посту нельзя быть раздражительным или нетерпеливым.

— Это потому, что ты волновался и к тому же плохо знал этого воина. Может, ты не заметил, но тогда и там, в тронной зале, ты обрел друзей. У Корлат глаза сияли. Верховная жрица откровенно улыбалась. Словно мать, гордо и снисходительно. Ты завоевал их, Нимандер. — Он поколебался и добавил: — Всех нас.

Нимандер не был готов даже обдумывать такое. Он сменил тему. — Как поживает Ненанда?

— Выздоравливает. Такой же тонкокожий, как раньше.

— А Скол?

Скиньтик пожал плечами: — Хотелось бы мне сказать, что он смирился.

— Мне тоже.

— Он в ярости. Чувствует себя обманутым и опозоренным. Боюсь, от него будут одни трудности. Вечная заноза в боку.

Нимандер вздохнул: — Похоже, в Андаре думали так же. Вот почему его отослали искать нас.

— Под радостные фанфары, не сомневаюсь.

Нимандер обернулся: — Скинь, я действительно не знаю, справлюсь ли.

— В отличие от Аномандера Рейка, ты не одинок. Бремя уже не возложено на одного мужа. Она вновь с нами.

— Могла бы оставить Аранату.

— Араната уже давно была не самой собою. Похоже, ты не помнишь, какой она была в детстве. Нимандер, наша сестра — дурочка. У нее разум младенца, хотя она уже стала женщиной.

— Я видел в этом … невинность…

— Вот оно, доказательство благородства твоего духа.

— Скорее неспособности понимать окружающих.

Они помолчали. Нимандер поднял взгляд на шпиль: — Там была драконица.

— Силанна. Как говорят, весьма… близкая… к Аномандеру Рейку.

— Интересно, куда она улетела?

— Ты всегда можешь пробудить в себе кровь Тиам и найти ее, Нимандер.

— Благодарю, но нет.

Спиннок Дюрав вышел из Ночи и оказался на расчищенной площадке, где стоял лагерь и ныне строился монастырь — хотя храмом Искупителя пока что служил военный шатер, и в нем пребывала Селинд, Верховная Жрица.

Примет ли она его?

«Мать Тьма, услышь меня. Прошу за Спиннока Дюрава, который раз за разом замещал твоего сына. Даруй ему мир. Даруй ему счастье».

У Великого Кургана суетились работники (по большей части пилигримы), возводившие могильник меньших размеров. В нем упокоятся кости некоего Сирдомина, удостоенного чести нести вечный дозор у ног Искупителя. Странные и загадочные понятия у людей… Нимандер напомнил себе, что нужно послать слуг, разузнать, не нужна ли там помощь.

— О чем думаешь, Лорд Нимандер?

Нимандер поморщился, услышав титул. — Я думаю, — ответил он, — о молитвах. Как они кажутся… более чистыми, если молишься не за себя, но за кого-то другого. — Он непроизвольно вздрогнул. — Я молился за Дюрава. Да, Верховная Жрица хотела обсудить со мной какие-то вопросы. Пора идти.

Когда он повернулся, Скиньтик сказал: — Рассказывают, что Аномандер Рейк любил стоять лицом к морю.

— О, и?

— Ничего такого. Я заметил, что ты смотрел на землю, на Курган. Тебя что-то интересует в их Искупителе?

Нимандер только улыбнулся и ушел, оставив Скиньтика пялиться ему вслед.

* * *

В комнате, посвященной самым тайным ритуалам, на сорок три ступени ниже основания дома Верховного Алхимика, две железные наковальни стояли в начерченном круге. Факелы напрасно старались осветить их черные морды.

За столом сидела ведьма Дерудан с трубкой кальяна в руке; дым лениво поднимался в промозглый воздух. У края круга встала Воркана, ныненазывающая себя Госпожой Варадой; она плотно закуталась в серый шерстяной плащ. Карга, мать Великих Воронов, мерила шагами комнату, крутя головой и разглядывая наковальни.

Барук был у двери. Он следил за Ворканой и Дерудан. Последними из Т'орруд Кабала.

Во рту был привкус пепла.

В городе таятся служители, они не перестают трудиться, готовя зловещее возвращение, пробуждая одного из давних Тиранов. Обе женщины знают это, на их лицах легко прочитать страх.

Однако они собрались не ради решения судеб Даруджистана или Т'орруд Кабала.

Дверь заскрипела, открываясь. Вошел Каладан Бруд, неся в руке Драгнипур. Помедлил у порога, сверкнув глазами на женщин. — Вам тут делать нечего, — прогудел он.

Воркана поклонилась:

— Простите нас, Полководец, но мы останемся.

Откашлявшись, Барук произнес:

— Моя вина, Полководец. Похоже, мне не доверяют — по крайней мере, когда поблизости такое оружие.

Бруд оскалился:

— Такого хранителя, как я, недостаточно?!

Заметив, что Воркана слабо улыбается, Барук продолжал:

— Боюсь, я тоже им не доверяю. Лучше иметь их перед глазами, нежели… гм… вздрагивать от движения теней.

Полководец упорно смотрел на Воркану.

— Думаешь попробовать, Ассасин?

Карга кашлянула.

— Полагаю, — отвечала Воркана, — нужды не будет.

Бруд бросил взгляд Баруку:

— В каком гадком гнезде ты живешь, Верховный Алхимик. Да ладно. Пора.

Они смотрели, как он входит в круг. Смотрели, как он кладет Драгнипур на две наковальни. Делает шаг назад — и замирает, глядя на лезвие.

— Какая красота, — промолвил он. — Чудное мастерство.

— Возможно, однажды вы сможете сделать комплимент его создателю, — заметила Воркана. — Только не ждите, что я буду присутствовать. Пусть выходят где угодно, только подальше от моего города.

Бруд пожал плечами:

— От меня тебе утешений не дождаться, Ассасин. — Он вытащил из-за плеча огромный молот, взвесил в руках. — Я только сломаю проклятую штуку.

Никто не заговорил, никто не пошевелился, когда полководец сделал второй шаг назад и воздел молот над головой, задержав на миг.

— Готов клясться, — пророкотал он, — что Бёрн сейчас улыбается даже во сне.

И молот опустился.

* * *

Рыбак ожидал в саду, чувствуя себя до странности свежим, помолодевшим. Леди Зависть еще не вернулась. Она пошла, среди многих тысяч, к новому кургану. Она взирала на происходящее, как все, словно была незнакома с павшим воителем. Но ведь…

Войдя, она нашла натийский графин из тончайшего зеленого стекла, наполненный янтарным вином, и два кубка. Присоединилась к барду. Он встал со скамьи и сделал шаг навстречу — но тут увидел выражение ее лица.

Бард был достаточно умер, чтобы не выказать облегчения. Он следил, как она наполняет кубки.

— Что случилось? — спросил он потом.

Она не стала рассказывать о том, что было у кургана. Никогда не станет рассказывать. Ни этому человеку, никому иному.

— Каладан Бруд, — ответила она. — Вот что случилось. И еще кое-что.

— Что же?

Она поглядела ему в глаза и осушила кубок.

— Мой отец. Он вернулся.

* * *

— О хрупкий город…

Это было на пустой равнине под пустым небом. Слабый, мерцающий огонь глубоко ушел в круг закопченных камней, оставив красные угли. Ночь, очаг и рассказ, ныне расплетенный, оконченный.

«…ты когда-либо видел, как Крюпп пляшет?

— Нет, Думаю, нет. Ни ногами, ни словами.

— Тогда, друзья мои, готовьтесь просидеть всю ночь. И узнайте…»

Они так и сделали, бард и Старший Бог, и ох как плясал Крюпп. Слепой к угрюмым гримасам, слепой к недовольству, к прищуренным глазам, слепой даже к презрению — хотя двое свидетелей вовсе не вели себя так. Но за хрупким кругом теплого света, в сем мире, столь обширном и беспокойном, полном тревог, суровых суждений и злопыхательств, нет недостатка в наблюдателях.

Неважно.

Всякий должен плясать, и Крюпп плясал, о, как плясал.

Ночь подошла к концу, сон рассеивался в серых лучах зари. Крюпп остановился, устав выше всякого вероятия. Пот капал с кончика бородки, недавно отращенного украшения.

Бард сидит, склонив голову; скоро он скажет «спасибо». Но сейчас ему нужно оставаться безмолвным, ибо все, что еще он может сказать, должно остаться между ними двоими. Рыбак сидит, склонив голову. А Старший Бог плачет.

История расплетена. До конца.

Пляшите ногами, пляшите словами. Свидетельствуйте!

* * *

Приложение

Фатид (Колода Драконов), обновленный вариант

Высокий Дом Жизни:

Король

Королева (Королева Снов)

Поборник

Жрец

Глашатай

Солдат

Ткач

Каменщик

Дева

Высокий Дом Смерти:

Король (Худ — Капюшон)

Королева

Рыцарь (некогда Дассем Альтор)

Маг

Глашатай

Солдат

Пряха

Каменщик

Дева

Высокий Дом Света:

Король

Королева

Поборник

Жрец

Капитан

Солдат

Швея

Строитель

Дева

Высокий Дом Тьмы:

Король

Королева

Рыцарь (Сын Тьмы)

Маг

Капитан

Солдат

Ткач

Каменщик

Вдова

Высокий Дом Тени:

Король (Темный Трон, Амманас)

Королева

Рыцарь

Убийца (Котиллион — Веревка)

Маг

Псы

Высокий Дом Цепей:

Король-в-цепях

Супруга

Разбойник

Рыцарь

Семеро от Мертвого Огня

Глашатай

Хромой

Прокаженный

Дурак

Высокий Дом Войны

Повелители Войны

Охотник

Мертвая Стража

Наемник

Свободные Карты:

Владыка (Ганоэс Паран)

Обелиск (Бёрн)

Венец

Держава

Скипетр

Трон

Опонны (Шуты удачи)

Апокалипсис

Губитель жизни

Губитель смерти

Спасение

Властители и боги:

Амманас, Темный Трон (Король Дома Тени)

Андарист, Сын Тьмы (убит)

Аномандер Рейк, Сын Тьмы, Лорд Отродья Луны (Рыцарь Дома Тьмы)

Апсалар, Повелительница воров

Беру, Повелитель бурь

Бёрн, Повелительница Земли, Спящая Богиня

Великие Вороны, птицы, питающиеся магией

Геддерона, Повелительница весны и возрождения

Гончие Света

Гончие Тени

Гончие Тьмы

Готос, джагутский маг

Денек Окрал, бог — медведь

Дессембрэ, Повелитель трагедии

Джесс, Повелительница прядения

Драконус сын Тиам, Старший Бог

Д’рек, Осенняя Змея (иногда отождествляется с Королевой Болезней, см. Полиэль)

Икарий, Хищник жизней, Губитель

Каладан Бруд, Полководец

Каллор, Верховный Король

Карса Орлонг, Тоблакай

Килмандарос, Старшая Богиня

Котиллион, Веревка (Ассасин в Доме Тени)

К’рул, Старший Бог

Маэл, Старший Бог морей

Маври, Повелительница нищих, рабов и крепостных

Мать Тьма, Старшая Богиня

Менандора, Дочь Зари

Нерруза, Повелительница спокойных морей и попутных ветров

Олар Этиль, Гадающая по костям

Опонны, шуты — близняшки удачи («Госпожа дает, Господин отбирает»)

Оссерк, Повелитель неба

Полиэль, Повелительница чумы (убита)

Сестра Холодных Ночей, Старшая Богиня (убита)

Сечул Лат, отец Форкрул Ассейлов

Сильхас Руин, Сын Тьмы, брат Аномандера и Андариста

Сжигатели Мостов, властители — солдаты

Солиэль, Повелительница исцеления

Теннерок — Фенер, Вепрь с пятью клыками (свергнут)

Тиам, мать драконов (убита)

Тогг, Зимний Волк (см. Фандерай)

Трейк (Трич), Летний Тигр, Герой битв

Т’рисс, Королева Снов

Трич — См. Трейк

Увечный Бог, Король Цепей

Фандерай, Зимняя Волчица (см. Тогг)

Фенер, Летний Вепрь (см. также Теннерок)

Ходящий-По-Краю, хранитель Меанаса

Худ, Король Дома Смерти

Шеденал, Повелительница Здоровья

Стивен Эриксон Пыль Снов

От автора

Хотя я, разумеется, не любитель создавать тома, коими впору подпирать двери, окончание «Малазанской Книги Павших» всегда казалось мне требующим чего-то большего, нежели способно предложить современное книгоиздание. До сих пор я избегал писать истории, обрывающиеся на самом интересном месте. Увы, «Пыль Снов» — первая часть двухтомного романа, и «Увечный Бог» завершает его. Потому не ждите окончания различных сюжетных линий, вы их не найдете. Замечу также, что здесь нет эпилога, так что структурно «Пыль Снов» не соответствует традиционной схеме романа. Я прошу вас быть терпеливыми. Знаю, вы на это способны, ведь иначе вы не ждали бы так долго. Верно?

Стивен Эриксон, Виктория, Канада.

Действующие лица

Малазане

Тавора, Адъюнкт

Быстрый Бен, Верховный Маг

Банашар, отставной жрец

Кенеб,

Блистиг, Кулаки

Лостара Ииль,

Добряк,

Скенроу,

Фаредан Сорт,

Рутан Гудд,

Скор,

Нечистый Ром, армейские капитаны

Прыщ,

Ребенд, лейтенанты

Гриб,

Синн, подростки

Взводы

Сержант Скрипач

Капрал Тарр

Корик,

Улыба,

Бутыл

Корабб Бхилан Зену’алас

Каракатица

Сержант Геслер

Капрал Буян

Курнос,

Острячка,

Поденка

Сержант Корд

Капрал Шип

Хром,

Эброн,

Хрясь (Джамбер Бревно)

Сержант Хеллиан

Капрал Нерв

Капрал Увалень

Балгрид,

Навроде

Сержант Бальзам

Капрал Мертвяк

Горлорез,

Гвалт,

Лоб,

Наоборот

Сержант Фом Тисси

Тюльпан,

Чайчайка

Сержант Урб

Капрал Рим

Мазан Гилани,

Лизунец,

Слабак

Сержант Смола

Капрал Превалак Обод

Мед,

Шелковый Ремень,

Мелочь,

Оглянись

Сержант Бадан Грук,

Капрал Досада,

Накипь,

Неп Борозда,

Релико,

Больше Некуда

Сержант Чопор,

Капрал Целуй-Сюда,

Ловчий,

Мулван Бояка,

Неллер,

Смертонос,

Спешка

Мертвый Еж

Алхимик Баведикт

Сержант Восход

Сержант Соплюк

Капрал Шпигачка

Капрал Ромовая Баба

Хундрилы

Желч, Вождь Войны

Хенават, его жена

Джарабб,

Шельмеза,

Ведит,

Елк,

Джарабб,

Рефела,

Генап, воины

Серые Шлемы из Напасти

Кругхева, Смертный Меч

Танакалиан, Надежный Щит

Ран’Турвиан, Дестриант

Летер

Теол, король

Джанат, королева

Багг, канцлер

Багг, Цеда

Багг, казначей

Брюс Беддикт, брат короля

Араникт, Атри-Цеда

Норло Траб, Преда

Хенар Вигальф, вестовой

Оденид, корнет-улан

Яни Товис, Полутьма

Йедан Дерриг, Дозорный

Стяжка,

Сквиш, ведьмы

Шерк Элалле, капитан

Скорген Кабан, ее старший помощник

Аблала Сани, Тартенал

Краткость,

Сласть, с Острова

Ракет, из Гильдии Крысоловов

Урсто Хобот, бродяга

Пиношель, его подруга

Болкандо

Таркальф, король

Абрасталь, королева

Фелаш, принцесса

Рева, канцлер

Авальт, покоритель

Акрюн

Иркуллас, Скипетр

Инфалас, его дочь

Илдас,

Сегент, воины

Баргасты

Онос Т’оолан, Вождь Войны

Хетан, его жена

Стави,

Стория,

Абс Кайр, их дети

Бекел,

Страль,

Риггис,

Крин,

Сефанд Грил, воины клана Сенан

Бельмит,

Хега,

Джайвиса,

Эстрала,

Феранда,

Един, женщины клана Сенан

Тальт, вождь клана Нит’ритал

Бедит,

Камз, воины

Столмен, вождь клана Гадра

Секара, его жена

Зарвоу,

Бенден Ледаг, воины

Марел Эб, вождь клана Барахн

Кашет,

Сагел, его братья

Хессанрала,

Релата, из клана Акрата

Спакс, вождь клана Гилк

Кафал, ведун

Сеток Волчья Дочь

Талемендас, древопойманный кудесник

Ливень, последний из овлов

Змея

Рутт

Хельд

Баделле

Висто

Седдик

Брайдерал

Форкрул Ассейлы

Мирный

Ловкий

Опора

Суровая

Надменная

Имассы

Онрек

Кайлава

Ульшан Праль

Т’лан Имассы

Лера Эпар,

Лид Гер,

Ном Кала, клан Бролд

Кебралле Кориш,

Кальт Урманел,

Рюсталле Эв,

Бролос Харан

Ильм Эбсинос,

Инистрал Овен,

Улаг Тогтиль, клан Оршайн

Уругал, Несвязанный

Джагуты

От

Варандас

Сувелас

Бурругас

Санад

Гедоран

К’чайн Че’малле

Ганф’ен Ацил, Матрона

Ганф Мач, Единая Дочь

Брениган, Часовой Дж’ан

Сег’Черок,

Кор’Туран,

Руток, Охотники К’эл

Гу’Ралл, Ассасин Ши’гел,

Сулькит, трутень

Келиз, Дестриант (из Элана)

Прочие

Сильхас Руин,

Рад Элалле, Солтейкены

Телораст,

Кодл, неупокоенные ящерицы

Странник (Эрастрас),

Драконус,

Килмандарос,

Сечул Лат,

Маэл,

Олар Этиль, боги

Тук Младший, Глашатай Худа

Удинаас, провидец

Шеб,

Наппет,

Таксилиан,

Виид,

Асана,

Последний,

Вздох,

Раутос, из Пустошей

Финт,

Чудная Наперстянка,

Картограф,

Грантл,

Амба,

Джула,

Маппо, Трайгалл Трайдгилд

Сендалат Друкорлат, Тисте Анди

Вифал, ее муж

Хруст,

Писк,

Шлеп, нахты

Крюк,

Мошка, собаки

ПРОЛОГ

Равнина Элан, к западу от Колансе

И пришел свет, и сразу пришла жара. Он встал на колени, заботливо проверяя надежность каждой тонкой складки, убеждаясь, что на кожу девочки не упадут лучи солнца. Затянул капюшон, пока не осталась лишь дыра размером с кулак для смутно видимого в темноте личика; потом нежно взял ее на руки и уложил на сгиб левого локтя. Все это было вовсе не трудно.

Они разбили стоянку неподалеку от единственного на всю округу дерева, но не прямо под ним. Это дерево гамлех, а гамлехи не очень дружелюбны к людям. На закате ветви были густо усыпаны серыми трепещущими листьями — по крайней мере, пока они не подошли близко. Утром ветви оказались голыми.

Встав лицом к западу, Рутт качал девочку, которую назвал Хельд. Он видел бесцветные травы. В иных местах они выдраны сухим ветром; потом этот ветер подкопал корни, выставил на солнце бледные луковицы, и растения зачахли, умерли. Ветер унес прах почвы и луковиц, оставив только гравий. Кое-где выступили и камни, черные, уродливые. Равнина Элан теряет волосы… так могла бы сказать зеленоглазая Баделле, вечно созерцающая слова внутри головы. Нет сомнений, у нее дар. Но некоторые дары, знал Рутт, больше похожи на замаскированные проклятия.

Баделле тотчас подошла к нему: сожженные солнцем руки худы, словно шея журавля, повисшие вдоль костистых бедер ладони покрыты пылью и кажутся несоразмерно большими. Она дунула, разгоняя скопившихся на корках губ мушек, и напевно произнесла:

Рутт, он держит Хельд

крепко завернув

от лучей зари

а потом встает…

— Баделле, — сказал он, зная, что она не закончила стих, но понимая также, что не обидит ее. — Мы еще живы.

Она кивнула. Эти три слова стали для них ритуалом, но ритуал никогда не терял привкуса необычности, некоего недоверчивого удивления. Спиногрызы особенно злобно наседали на них всю ночь, но была и хорошая новость: похоже, они наконец оставили позади Отцов.

Рутт поудобнее уложил девочку Хельд на локоть и двинулся, подпрыгивая на опухших ногах. На запад, в сердце Элана.

Ему не нужно было оглядываться, чтобы знать: все пошли следом. Те, что смогли. Об остальных позаботятся спиногрызы. Он не просил права вставать во главе змеи. Он ни о чем не просил, но он был здесь самым высоким и, возможно, самым старшим. Может быть, ему было тринадцать или даже четырнадцать.

Баделле напевала сзади:

Он идет вперед

по заре шагая

Хельд держа в руках

а ребристый хвост

вьется по земле

словно язычок

высунуло солнце.

Будет нужен нам

длинный язычок

воду отыскать

прежде чем ее

выхлебает солнце…

Баделле следила за ним и за тем, как все идут по его следу. Вскоре она сама встанет в ребристую змею. Она сдула мух, но они, конечно же, вернулись, окружили ранки на губах, ползают, сосут влагу из уголков глаз. Когда-то она была красивой — зеленые глаза, светлые волосы, подобные золотым нитям. Но красота дарит вам лишь улыбки. Когда в брюхе пусто, красота вянет. — И мухи, — шепнула она, — выводят по коже узоры страданий. А страдания — это некрасиво.

Она смотрела на Рутта. Он стал головой змеи. Он еще и клыки змеи, но это их личная, тайная шутка.

Змея забыла, что такое еда.

Она была среди тех, что брели с юга, из шелухи домов Корбансе, Крозиса и Канроса. Даже с островов Отпелас. Многие, как она сама, миновали берега Пеласиарского моря, попав на западную границу Стета, где некогда росли великие леса; там они обнаружили деревянную дорогу, пень-дорогу, как они иногда ее называли — деревья срублены, чтобы сделать плоские плахи, и эти плахи уложены рядами, насколько видит глаз. Другие дети явились из самого Стета, пробравшись по руслам пересохших рек, через путаницу трухлявых упавших стволов и покрытых коростой кустарников. Были признаки, что в прошлом в Стете росли леса, по праву давшие ему прозвище Лесного Края, но Баделле не очень в это верила: все, что здесь можно найти — изрытые неудобья, руины и запустение. Ни одного дерева не видно. Они называли это пень-дорогой, но иногда — лесной дорогой. Еще одна личная шутка.

Понятное дело, нужны были деревья, чтобы замостить такую дорогу, так что некогда здесь был лес. Но он давно пропал.

На северной окраине Стета, выходя на равнину Элан, они наткнулись на другую колонну детей, а через день присоединилась третья, с севера, из самого Колансе; во главе ее шел Рутт. Неся Хельд. Он высокий; локти, плечи, колени вступают из — под растянувшейся, вялой кожи. У него большие, сияющие глаза. У него до сих пор сохранились все зубы. Каждое утро он встает во главе колонны. Он — клыки; остальные просто тащатся следом.

Все верили, будто он знает, куда идти, но не спрашивали — вера стала важнее истины, ведь истина в том, что он так же заблудился, как и все они.

Рутт качает Хельд

бережно несет

кутает в тени

это очень трудно

Рутта не любить

но не любит Хельд

и никто не любит

маленькую Хельд

только Рутт.

* * *

Висто пришел из Окана. Когда алчущие и белая кость — инквизиторы вошли маршем в город, мать велела ему бежать, взяв за руку сестричку, которая была на два года старше; и они бежали по улицам между пылающих зданий, и крики заполняли ночь, алчущие выбивали двери и вытаскивали людей и делали с ними ужасные вещи, а белая кость стояла и говорила, что это необходимо, что все происходящее необходимо.

Они вырвали сестру из его объятий, и вопли ее до сих пор отдаются в черепе. Каждую ночь он мчится по дороге сна, пока утомление не захватывает его, и тогда он пробуждается, лишь почуяв бледный лик зари.

Он бежал, кажется, целую вечность, на запад, подальше от алчущих; он ел что мог найти, мучился от жажды. Когда алчущие отстали, появились спиногрызы — огромные стаи никого и ничего не боящихся тощих красноглазых псов. А потом и Отцы, закутанные в черные одежды. Они врывались на устроенные по обочинам дороги стоянки и крали детей; однажды несколько подростков выследили один из их лагерей и увидели среди тускло-серых углей кострища маленькие расколотые кости, и так поняли, что именно Отцы делают с похищенными детьми.

Висто помнил, как впервые увидел Стет: ряды голых, покрытых бесчисленными пеньками холмов. Корни напомнили ему костяные загоны, окружившие родной город — все, что осталось от погибшего в бескормицу скота. В тот миг — узрев остатки великого некогда леса — Висто и понял, что мир погиб.

Ничего не осталось. Некуда идти.

Однако он брел вперед, став сейчас одним из тысячи, десяти тысяч, а может и большего числа — целой дороги детей, в лиги длиной. Сколько бы ни умирало каждый день, прибывали новые. Он не мог прежде вообразить, что бывает столько детей. Они подобны великому стаду, последнему стаду. Единственному источнику пищи для последних, отчаявшихся охотников мира.

Висто было четырнадцать лет. Он еще не начал вытягиваться — и уже не успеет. Живот его стал круглым и тяжко колыхался, выступая так сильно, что прогнулся позвоночник. Он шагал как беременная женщина — расставляя ноги, болезненно вздрагивая. Он был полон Наездников Сатра — червей, беспрестанно плавающих внутри тела, становящихся все больше. Когда придет нужный день — скоро — черви изольются из него. Из ноздрей, из уголков глаз, ушей, пупка, пениса и ануса, изо рта. Тем, кто это увидит, покажется, будто он сдулся. Кожа провиснет морщинистыми бороздами, он внезапно станет похожим на старика. А потом умрет.

Висто почти с нетерпением ждал этого. Надеялся, что спиногрызы сожрут его тело, примут яички Наездников Сатра и тоже умрут. Лучше бы Отцы — но они не так глупы, он уверен — нет, они его не тронут. Жалко.

Змея оставила позади Лесной Стет, и деревянная дорога стала грязным, разбитым трактом, глубокими колеями, вьющимися по Элану. Итак, он умрет на равнине, и дух покинет сморщенную вещь, которой стало тело, и начнет долгий путь домой. Чтобы найти мать. Найти сестру.

Но дух его уже устал, так устал!

* * *

В конце дня Баделле заставила себя залезть на старый «длинный курган» эланцев, на дальнем конце которого растет, колыхая серыми листьями, древнее дерево; отсюда она смогла, обернувшись на восток, увидеть всю дорогу, проследить бесконечный путь последнего дня. За беспорядком стоянки тянулась к горизонту цепочка простертых тел. Это был особенно плохой день — слишком жаркий, слишком сухой. Единственным источником воды оказалась яма с кишащей пиявками жижей. Покрытая слоем мертвых насекомых вода отдавала тухлой рыбой.

Она долго стояла и глядела на ребристую линию Змеи. Тех, что падали на пути, не оттаскивали, а просто топтали; дорога ныне покрыта плотью и костями, трепещут пряди волос и — она знает это — смотрят в небо раскрытые глаза. Змея Ребер. Чел Манагел на эланском языке.

Она сдула мух с губ. И завела новую поэму:

Рано поутру

видели мы древо

серые листочки

мигом улетели

едва мы подошли

в полдень один мальчик

с откушенным носом

упал и не поднялся

и слетелись листья

пировать

на закате древо

новое нашли мы

серые листочки

ночевать слетались

а заря наступит

снова улетят.

Эмпелас Укорененный, Пустоши

Машины были покрыты пыльной смазкой, мерцавшей в темноте, когда по ним скользил слабый свет фонаря; ей казалось, что они шевелятся. Иллюзия несуществующего движения чешуи огромных рептилий была жестоко правдоподобной. Она тяжело дышала, спеша по узкому коридору, то и дело приседая, чтобы подлезть под свисающие с потолка перепутанные черные кабели. Воздух был спертым и недвижным, в носу и в горле застыл кислый металлический запах. В окружении вывороченных кишок Корня она ощущала себя осажденной неведомыми тайнами, зловещими загадками. Но она сама сделала темные заброшенные проходы местом унылых скитаний, отлично понимая, какие именно мотивы, какие самообвинения лежат за этим выбором.

В Корне можно заблудиться, а Келиз воистину заблудшая душа. Не то чтобы она не могла найти путь через бесчисленные кривые коридоры, сквозь обширные залы застывших, молчаливых машин, не попадая в провалы никогда не закрывающихся люков, не увязая в хаосе металла и выпавших из-за стенных панелей проводов — нет, после месяцев скитаний она знала все здешние пути. Проклятие беспомощного, безнадежного непонимания поразило ее дух. Она вовсе не такая, какой ее хотят видеть… но их невозможно в этом убедить.

Она рождена в одном из племен равнины Элан. Она выросла там — из девочки в девушку, из девушки в женщину — и никогда не случалось ничего, отмечающего ее уникальность, доказывающего наличие неких неожиданных талантов. Она вышла замуж через месяц после первой крови, она родила троих детей. Она почти полюбила мужа, она приучилась жить с чувством слабой неудовлетворенности. Яркая молодость уступила место скучной зрелости. Она на самом деле вела жизнь, ничем не отличающуюся от жизни матери, и поэтому видела — здесь не требовались никакие особенные таланты — тропу будущей жизни: год за годом, медленное увядание тела, потеря упругости, морщины на лице, обвисшая грудь, жалкая слабость мочевого пузыря… Однажды она не смогла бы ходить, и тогда племя бросило бы ее позади. Умирать в одиночестве, ибо смерть всегда дело одинокое, и так должно быть. Эланцы знают суть лучше оседлых жителей Колансе со всеми их криптами и грудами сокровищ для мертвецов, с фамильными слугами и советниками, которым перерезают горло и бросают на пол склепа — служить дольше самой жизни, служить вечно.

Все умирают в одиночестве. Достаточно простая истина. Истина, которой не следует страшиться. Духи ждут, прежде чем устроить суд над душой — ждут, чтобы душа, умирая в отделенности от всего, свершила суд над собой, над прожитой жизнью, и если на нее снизойдет мир, то и духи смилуются. Если же страдание помчится на Дикой Кобылице — что же, духи будут жестоки. Когда душа предстает перед собой, солгать невозможно. Обманчивые доводы звенят пустотой, и так легко заметить их фальшь, их невесомость.

Это была жизнь. Далекая от совершенства, но почти лишенная несчастий. Жизнь, которую можно окутать пеленой довольства, даже если в результате получится бесформенная кукла. Она не ведьма. У нее нет дыхания шамана, ей никогда не стать Ездоком на Пестром Коне. А когда конец жизни пришел к ней и ее народу, когда утро принесло ужас и насилие… что же, все, что она смогла явить — подлое самолюбие. Она отказалась умирать, она сбежала от всего родного.

Это не добродетели.

В ней нет добродетелей.

Дойдя до центральной лестницы-спирали (каждая ступень слишком широка и низка для ноги человека) — она пошла наверх. Она дышала все чаще и тяжелее, одолевая уровень за уровнем, попав в нижние камеры Жиров; затем она отпустила противовес лифта и вознеслась по вертикальной шахте, минуя шевелящиеся колонии грибов, клетки, забитые ортенами и гришолями. Платформа задрожала, со скрежетом вставая на низшем уровне Чрева. Здесь ее осадила какофония юности, шипение и крики боли — это творилась жестокая хирургия, это судьбы писались горькими соками. Вернув некоторое спокойствие разуму, она поспешила миновать ярусы буйной ярости, пахнущие калом и паникой; покрытые маслом формы, мягкие кожистые тела ворочались по сторонам, но она старалась не видеть их, она закрыла уши руками.

Из Чрева в Сердце, пройти между нависающих, не обращающих на нее внимания фигур. Ей приходилось подныривать и вилять, иначе ее растоптали бы когтистые лапы. Солдаты Ве’Гат стояли по сторонам главного прохода — дважды выше ее, закованные в украшенную сложной резьбой броню. Причудливые забрала скрывали головы, видны были только короткие рыла; изгиб челюстей придавал пастям зловещую ухмылку, словно грядущее предназначение радовало воинов. Истинные солдаты К’чайн Че’малле пугали Келиз гораздо сильнее, чем всякие К’эл или Дж’ан, пугали до сердцевины души.

Матрона производит их в ужасающих количествах.

Не нужно иных доказательств. Война близится.

То, что Ве’Гат причиняли Матроне жестокую боль, вылетая с потоками крови и жгучей жидкости, перестало играть значение. Необходимость, знала Келиз, самый суровый хозяин.

Ни один из охранявших проход Солдат не помешал ей ступить на каменный помост. Он был покрыт выбоинами, приспособленными для когтистых лап; снизу шел поток холодного воздуха — погружение в температуру прохода, должно быть, помогало К’чайн справляться с инстинктивным страхом перед подъемом на лифте, со скрипом и скрежетом доставляющим их через уровни Сердца в Глаза, Внутреннюю Твердыню, в Гнездо Ацил, дом самой Матроны. Сейчас она ехала одна, механизм не был перегружен, и все, что она слышала — это свист ветра. Как всегда, чувства обманывали ее: казалось, она не возносится, а падает. Пот на лбу и руках быстро стал ледяным. К тому времени, когда подъемник замедлился и замер на основном уровне Глаз, она дрожала от холода.

Часовые Дж’ан заметили ее появление у подножия расположенных полукругом ступеней, что ведут в Гнездо. Как и Ве’Гат, они остались равнодушными — зная, без сомнения, что ее вызвали, но не находя в ней ни малейшей угрозы для Матроны, защищать которую они рождены. Келиз не просто безобидна; она бесполезна.

Горячий пряный воздух окружил ее, словно плащ. Она шагнула на ступени, начиная неловкое восхождение во владения Матроны.

Наверху застыл один — единственный часовой. Бре’нигану было не меньше тысячи лет; тощий и высокий — вдвое выше могучих Ве’Гат — он был покрыт тусклой чешуей, делавшей его каким-то призрачным, словно вырезанным из отбеленной солнцем слюды. В разрезах глаз не видно ни зрачков, ни радужек — одна мутная желтизна с пятнами катаракт. Келиз подозревала, что Бре’ниган слеп — но точно сказать нельзя, ведь двигается Бре’ниган с полной уверенностью, изящно и элегантно, будто сделан из жидкости. Длинный слегка изогнутый меч висел в медном кольце, наполовину утопленном в коже поясницы ящера. Меч был длиной с Келиз; лезвие из какого-то сорта керамики имело светло-пурпурный оттенок, хотя безупречно острые лезвия блестели серебром.

Она приветствовала Бре’нигана кивком, не вызвавшим никакой заметной реакции, и прошла мимо стража.

Келиз надеялась… нет, она молилась… и поэтому, увидев двоих К’чайн Че’малле, что стояли перед Матроной, поняв, что больше здесь нет никого, впала в уныние. Тоска хлынула потоком, угрожая поглотить ее. Она с трудом набрала воздух в стесненную грудь.

За недавно прибывшими громоздилась на помосте Ганф’ен Ацил, Матрона, излучавшая волны мучительной боли. Это осталось как прежде, это не изменится — но Келиз ощутила исходящую от громадной королевы горькую струю… еще чего-то.

Выбитая из равновесия, опечаленная Келиз только сейчас заметила, в каком состоянии прибыли двое К’чайн Че’малле: жестокие, плохо залеченные раны, хаотический рисунок шрамов на боках, шеях, бедрах. Твари выглядели истощенными, доведенными до грани отчаяния, готовыми на насилие. Сердце сжалось в судороге сочувствия.

Но эмоция быстро ушла. Осталась только истина: Охотник К’эл Сег’Черок и Единая Дочь Ганф Мач не справились с заданием.

Матрона заговорила в разуме Келиз, хотя это была вовсе не речь — скорее неотвратимое вложение знаний и смыслов: — Дестриант Келиз, ошибка выбора. Мы остаемся сломанными. Я остаюсь сломанной. Ты не можешь починить, не одна…

Ни знание, ни смысл не стали благом для Келиз, ибо она могла ощутить за словами Ганф’ен Ацил безумие. Матрона, нет сомнений, сошла с ума. Безумны и задания, которые она навязывает своим детям и самой Келиз. Переубедить ее невозможно. Похоже, что Матрона знает об убеждении Келиз — знает, что ее считают сумасшедшей — но ей все равно. Древнюю королеву переполняют лишь боль и мука неотложной нужды.

— Дестриант Келиз, они попытаются снова. Сломанное следует починить.

Келиз не верилось, что Сег’Черок и Единая Дочь переживут еще одно странствие. Очередная истина, не способная поколебать намерения Ацил.

— Дестриант Келиз, ты будешь участвовать в Искании. К’чайн Че’малле слепы, им не узнать.

Итак, наконец дело дошло до неизбежного. Все ее надежды, все молитвы… — Я не могу, — прошептала она.

— Сможешь. Хранители избраны. К’эл Сег’Черок, Руток, Кор’Туран. Ши’гел Гу’Ралл. Единая Дочь Ганф Мач.

— Не смогу, — повторила Келиз. — Я лишена… талантов. Смертный Меч и Надежный Щит… мне их не найти. Простите…

Огромная рептилия переместила тяжелое тело — раздался звук, подобных скрипу булыжников о гравий. Устремила на Келиз сверкающие глаза, излучая волны подчинения.

— Я избрала тебя, Дестриант Келиз. Это мои дети слепы. Неудача лежит на них и на мне. Мы проигрываем каждую войну. Я последняя Матрона. Враг ищет меня. Враг уничтожит меня. Твой род процветает в этом мире — даже мои дети не совсем слепы. Среди вас я отыщу новых поборников. Мой Дестриант должен их найти. Мой Дестриант отправляется с рассветом.

Келиз замолчала, зная, что возражения напрасны. Миг спустя она поклонилась и ушла из Гнезда, пошатываясь как пьяная.

С ними пойдет Ши’гел. Смысл этого вполне ясен. Новой неудачи быть не должно. Провалиться — испытать неудовольствие Матроны. Ее суд. Трое К’эл и Единая Дочь, и сама Келиз. Если они провалят задание… против гибельного гнева Ассасина Ши’гел им не устоять.

Придет заря, поняла она, и отряд начнет последнее странствие.

Наружу, в Пустоши, на поиски поборников… которых вообще не существует.

Это наказание ее душе, вдруг сообразила она. Ей придется пострадать за трусость. «Нужно было умереть с остальными. С мужем. С детьми. Не следовало мне бежать. Теперь я заплачу за эгоизм».

Единственное утешение: когда смерть придет, придет быстро. Она даже не заметит, тем более не ощутит смертельного удара Ассасина Ши’гел.

Матрона никогда не производит более трех ассасинов одновременно, наделяя их соками вражды, не позволяющими вступить в союз между собой. Если один решит, что Матрону следует ликвидировать — остальные двое по самой природе своей помешают ему. Таким образом каждый Ши’гел защищает Матрону от других. Отпускать одного в Искание — серьезный риск, ведь теперь с ней остаются только двое защитников.

Но ведь… Келиз идет на смерть. Какое ей дело до жутких тварей? Пусть начнется война. Пусть таинственный враг обрушится на Эмпелас и прочие Укорененные, порубит последних К’чайн Че’малле. Мир о них жалеть не станет.

Она сама все знает насчет вымирания. Настоящее проклятие — когда ты оказываешься последней из рода. Да, она хорошо понимает такую участь, она познала истинную глубину одиночества — о нет, это не жалкие, мелкие игры жалости к себе, которыми тешатся смертные, а жестокое понимание, что ты одна, что нет лекарства, нет надежды на спасение.

Да, каждый умирает в одиночку. Можно сожалеть. Можно скорбеть. Но эти страдания — ничто перед муками последней из рода. Ибо для нее нет возможности забыть истину. Неудача. Полнейшая, сокрушительная неудача. Поражение целого племени, раскинувшееся во все стороны и нашедшее последнюю пару плеч, на которые можно свалить вес вины. Вес, который не вынести в одиночку.

В языке К’чайн Че’малле таился побочный дар, и этот дар теперь терзает Келиз. Разум ее пробужден, она постигла гораздо больше, чем за всю прошлую жизнь. Но знание — не благо; сознание стало болезнью, поразившей весь дух. Она могла бы вырвать себе глаза — и все равно она будет видеть слишком многое.

Ощутили ли шаманы племени сокрушительную тяжесть вины, когда наступил конец? Он вспомнила, какие блеклые были у них глаза, и поняла их так, как не смогла бы прежде. Нет, ей остается лишь проклинать гибельные дары К’чайн Че’малле. Проклинать от всей души, с ненавистью.

Келиз начала спуск. Ей нужна теснота Корня; ей хочется видеть по сторонам полуразрушенные машины, слышать капель вязкого масла, вдыхать спертый воздух. Мир сломался. Она последняя из Элана, и единственная доставшаяся ей задача — следить за гибелью последней матроны К’чайн Че’малле. Есть ли в этом утешение? Если так, это злое, порабощающее утешение.

В ее народе верили, что смерть прилетает со стороны заходящего солнца, черным, рваным знамением скользит низко над землей. Она станет таким зловещим видением, осколком убитой луны. Она падет на землю, как падут все, рано или поздно.

«Вот вам истина.

Видите, какие блеклые у меня глаза?»

* * *

Ши’гел Гу’Ралл стоял на краю Брови; ночной ветер завывал, касаясь тощего высокого тела. Самый старший среди касты, ассасин на долгой службе у Ацил победил и убил семерых Ши’гел. Он прожил шестьдесят и один век, он вырос, став вдвое выше взрослого К’эл, ибо, в отличие от Охотников (соки приводят их к внезапной смерти в возрасте примерно тысячи лет) Ши’гел созданы беспорочными. Он может, потенциально, пережить саму Матрону.

Рожденный с острым разумом Гу’Ралл не питал иллюзий относительно душевного здравия Матери Ацил. Матрона ищет людей-поклонников, людей-слуг. Но люди слишком слабы, слишком хрупки, чтобы иметь значение. Женщина Келиз — отличное тому доказательство, несмотря на сок понимания, переданный ей Ацил. Понимание должно было даровать силу и уверенность, но слабый разум исказил их, сделав инструментами самообвинения и жалости к себе.

Во время искания сок иссякнет. Кровь Келиз уже разжижает дар Ацил, а ежедневной добавки не будет. Дестриант вернется к природному уровню разумения, убогому по любым меркам. В бессмысленном странствии она станет обузой, лишней ответственностью.

Лучше бы ее убить как можно скорее; но увы, приказы Матери Ацил не допускают подобной гибкости. Дестриант должна найти Смертный Меч и Надежный Щит среди своей расы. Сег’Черок отчитался о неудачах первого выбора. Избранник — овл Красная Маска — оказался скопищем пороков.

Гу’Ралл не верил, что Дестрианту повезет больше. Люди могут процветать во внешнем мире, но так же плодятся и дикие ортены. Всего лишь преимущество быстрого размножения, иных добродетелей в них не найти.

Ши’гел поднял короткое рыло и раскрыл щели ноздрей, втягивая холодный воздух ночи. Ветер с востока, как и всегда, нес запах смерти.

Гу’Ралл погружался в жалкие воспоминания Дестрианта, поэтому знал, что спасения не найти на востоке, на равнине Элан. Сег’Черок и Ганф Мач были посланы на запад, в Овл’дан, но и там их ждали лишь неудачи. Север — запретное, безжизненное царство льда, скованных морей и жуткого мороза.

Итак, остается путь на юг.

Ши’гел не покидал Эмпелас Укорененный уже восемь столетий. За такой короткий промежуток времени вряд ли хоть что-то изменилось в регионе, который люди зовут Пустошами. Тем не менее имеет смысл тактическая разведка.

Подумав так, Гу’Ралл взмахнул месяц назад отращенными крыльями, расправляя продолговатые перочешуи, чтобы они смогли раскрыться под давлением ветра.

Затем ассасин спрыгнул с острого уступа Брови, захлопал крыльями, распластывая их во всю ширину; раздалась песнь полета, тихий бормочущий звук, который для Ши’гел является музыкой свободы.

Покинуть Эмпелас Укорененный… как давно Гу’Ралл не чувствовал такого… такого возбуждения. Два новых глаза на челюсти открылись в первый раз, и двойная картина — небеса вверху, проносящаяся земля внизу — на миг смутила его; но вскоре ассасин сумел произвести необходимое разделение, найдя верное соотношение двух точек обзора, узрев обширную панораму окружающего мира.

Новые соки Ацил амбициозны, поистине блестящи. Неужели безумие приводит к раскрепощению творческих сил? Вполне может быть.

Это возможность для новой надежды? Нет. Надежда невозможна.

Ассасин скользил в ночи, взлетал высоко над опустошенной, практически мертвой равниной. Словно осколок убитой луны.

Пустоши

Он не был одинок. На самом деле он не помнил, что такое одиночество. Это невозможная идея, насколько он мог понять. Все, что он мог сказать — что лишен тела и наделен сомнительной привилегией перемещаться из одного спутника в другого по малейшему желанию. Если они погибнут или каким-то образом отвергнут его… что же, тогда он, несомненно, умрет. А он так хочет оставаться в живых, наслаждаясь и восторгаясь друзьями, своей забавной, во всём несогласной компанией.

Они бредут по пустыне, разоренной и всеми брошенной, по стране битого камня, наметенных ветром дюн серого песка, полей вулканического стекла, начинающихся и оканчивающихся без видимого порядка. Холмы и гребни сталкиваются и переплетаются; ни одно дерево не пятнает волнистые горизонты. Солнце над головами — мутный глаз, едва пробивающий путь между облаками. Воздух сухой, ветер не прекращается никогда.

Единственным источником пропитания для группы служат выводки странных чешуйчатых грызунов — их жилистое мясо отдает пылью — и большие ризаны, у которых под крыльями есть карманы с молочного цвета водой. День и ночь за ними летят плащовки, терпеливо поджидая, когда кто-нибудь упадет и не встанет. Но это кажется маловероятным. Перетекая из одной персоны в другую, он мог ощутить в них внутреннюю решимость, необоримую силу.

Увы, крепость тел не мешала им бесконечно плакаться и жаловаться на несчастья. Это стало основным предметом всех бесед.

— Что за расточительство, — бормотал Шеб, почесывая под клочковатой бородой. — Пробурите несколько колодцев, сложите камни, сделав дома, лавки и так далее. У вас появится нечто ценное. Пустая земля бесполезна. Я жажду дня, когда все это будет пущено в оборот. Повсюду на поверхности мира. Города, переходящие один в другой…

— Не будет ферм, — возразил Последний, как всегда скромно и мягко. — Без ферм нечего будет есть.

— Не будь идиотом, — рявкнул Шеб. — Конечно, фермы будут. Но не будет всякого рода бесполезных земель, где живут только треклятые крысы. Крысы в земле, крысы в воздухе, и жуки, и кости — вы могли бы поверить, что бывает столько костей?

— Но я…

— Тише, Последний, — сказал Шеб. — Ты никогда ничего путного не говоришь.

Асана подала свой голос, слабый и дрожащий: — Не ссорьтесь, прошу. И так все ужасно плохо без твоих нападок, Шеб…

— Помолчи, карга, или будешь следующей.

— Попробуешь на меня, а? — сказал Наппет. И сплюнул. — Нет, не думаю. Ты болтаешь, Шеб, вот и все. Однажды ночью, едва ты заснешь, я вырежу у тебя язык и скормлю клятым ризанам. Кто возразит? Асана? Последний? Вздох? Таксилиан? Раутос? Никто, Шеб. Мы танцевать будем.

— Избавьте меня от всего этого, — застонал Раутос. — Я всю жизнь страдал от сварливой жены. Надо вам сказать, я о ней вовсе не жалею.

— И вот выходит Раутос, — рявкнула Вздох. — Моя жена сделала это, моя жена сказала то. Меня тошнит, не хочу слушать про твою жену. Ее ведь здесь нет? Ты, похоже, утопил ее, вот почему ты в бегах. Ты утопил ее в изящном фонтане у дома, ты держал ее, смотрел, как глаза выпучиваются, как рот раскрывается, как она кричит под водой.Смотрел и улыбался, вот что ты делал. Я не забыла, не могу забыть. Это было ужасно. Ты убийца, Раутос.

— Опять она, — сказал Шеб, — бормочет о своем утоплении.

— Может, и ей язык отрезать, — ухмыльнулся Наппет. — И Раутосу. Хватит говна насчет утоплений и жен, хватит жалоб… Остальные еще ничего. Последний, ты ничего не говоришь, так что никого не злишь. Асана, ты почти всегда умеешь держать рот на замке. А Таксилиан вообще рта не раскрывает. Останемся только мы, и…

— Вижу что-то, — сказал Раутос.

Он ощутил, как их внимание перемещается, фокусируется, он увидел их глазами смутное пятно на горизонте, нечто вздымающееся в небо, слишком узкое для горы, слишком массивное для дерева. В лигах отсюда. Торчит словно зуб.

— Хочу на это посмотреть, — провозгласил Таксилиан.

— Говно какое-то, — буркнул Шеб, — но куда еще идти?

Остальные молча согласились. Они бродят, кажется, целую вечность, и споры о том, куда идти, давно угасли. Ни у кого нет ответов, никто из них не знает, где они оказались.

И они пошли к далекому загадочному сооружению.

Он был всем доволен, доволен, что идет с ними. Он заметил, что разделяет любопытство Таксилиана — и оно усиливается, без труда побеждая страхи Асаны и сонмище одержимостей, мучающее остальных — утопление Вздох, несчастный брак Раутоса, бессмысленную жизнь изгоя — Последнего, злобу Шеба и извращенную жестокость Наппета. Разговоры затихли, слышались лишь хруст и скрип под босыми ногами и неумолчное бормотание ветра.

Высоко вверху двадцать бабочек-плащовок выследили фигуру, одиноко бредущую по Пустошам. Их привлек гомон голосов, но обнаружили они единственного тощего мужчину. Пыльно-зеленая кожа, клыки во рту. Он несет меч, но совсем лишен одежды. Одинокий бродяга, говорящий семью голосами, знающий себя под семью именами. Его много, но он один. Они все заблудились, как и он сам.

Плащовки жаждали, чтобы жизнь его окончилась. Но проходили недели, месяцы — а они все жаждали.

* * *

Это были узоры, и они требовали осмысления. Элементы оставались разобщенными, они плавали перед его взором щупальцами, смутными черными пятнами. Но ведь он может видеть, а это уже нечто! Рваная тряпица была сорвана с его глаз, унесена течениями, которых он не ощущал.

Ключ в расшифровке всего можно найти в рисунках. Он был уверен. Если бы только удалось соединить их — он все понял бы, он узнал бы все, что требуется знать. Он сумел бы найти смысл в терзающих его видениях.

Странная двуногая ящерица — вся в мерцающих черных латах, хвост похож на толстый обрубок — стоит на каком-то каменном помосте; по бокам в канавах текут реки крови. Нелюдские немигающие глаза устремлены на источник всей этой крови — дракона, приколоченного к путанице деревянных балок. Ржаво-красные штыри покрыты обильной росой. Он твари исходят волны страдания: она жаждет недоступной смерти, жизнь превратилась в вечную боль. Над двуногой ящерицей поднимается облако жестокого удовлетворения.

Вот другое видение: два волка следят за ним из высоких трав, прячась за узловатыми побегами. Осторожно, с беспокойством, словно увидели соперника. За ними ливень пластами обрушивается с небес. Он понимает, что отвернулся, как бы равнодушный к их присутствию, и бредет по голой равнине. Вдали поднимаются над землей дольмены, десятки дольменов, поставленные без видимого порядка, но очень сходные — возможно, это статуи. Он подошел ближе и нахмурился, видя странные формы: тощие тела под бесформенными плащами, спины сутулятся, хвосты обвивают ноги. Почва под ними блестит, будто усеянная алмазами или битым стеклом.

Едва он приблизился к молчаливым, неподвижным стражам, едва протянул руку к ближайшему, тяжелая тень скользнула над головой, воздух внезапно стал ледяным. Охваченный отчаянием, он замер, поглядел вверх.

Ничего кроме звезд, все они сорвались с привязи и блуждают, словно соринки в медленно сохнущем пруду. Слабые голоса падают вниз, касаясь его лба, как снежинки, сразу же тающие. Всякий смысл потерян. Это доводы Бездны, но он не понимает ни одного. Глядеть ввысь… он ощутил потерю равновесия, ноги оторвались от земли. Он летел. Его разворачивало в полете.

Поглядев вниз, он увидел еще больше звезд, но среди них были двенадцать яростных солнц зеленого огня, прорывавшихся сквозь ткань мироздания, оставляя по следу кровоточащие раны. Чем ближе они подлетают, тем больше становятся, ослепляя его. Водоворот голосов стал ураганом, а то, что он считал снежинками, казалось ныне искрами, обжигающими лицо.

Если бы он смог соединить фрагменты, восстановить мозаику и тем самым понять истины рисунков… если бы он…

Завитки. Да, это именно они. Движение не обманывает, движение открывает большую форму. Завитки, пряди шерсти.

«Татуировки… вижу их, вижу!»

И тотчас же, едва татуировки обрели форму, он вспомнил себя.

«Я Геборик Руки Духа. Дестриант свергнутого бога. Я вижу его…

Вижу тебя, Фенер».

Тело, такое тяжелое, такое потерянное. Неспособное двигаться.

Его бог попался в ловушку и, как сам Геборик, стал немым свидетелем нашествия ослепительных нефритовых солнц. Он и его бог у них на пути, а такие силы не отклонить в сторону. Нет щита достаточно надежного, чтобы блокировать грядущее.

«Бездна не заботится о нас. Бездна пришла, чтобы бросить свои доводы, и нам не устоять.

Фенер, я обрек тебя. А ты, старый бог, ты обрек меня.

Нет, я больше не сожалею. Так и должно было быть. Ведь мы не знаем иного языка. Воюя, мы призываем на себя уничтожение. Воюя, мы наказываем детей, оставляя им негодное наследие крови».

Теперь он понял. Боги войны именно таковы, в этом сама их сущность. Глядя на приближающиеся нефритовые солнца, он был ошеломлен осознанием тщетности всех обманов, всей наглой самоуверенности.

«Видите, мы вздымаем боевые стяги.

Видите, куда это приводит нас?»

Последняя война началась. Против этого врага не найти защиты. Ни слова, ни дела не поколеблют ясноглазого судью. Неуязвимый ко лжи, равнодушный к оправданиям и скучным разговорам о необходимости, о выборе меньшего из двух зол… о да, именно эти доводы он и слышит. Пустые как пространство, из которого они падают.

«Мы распрямили спины, стоя в раю. А потом мы призвали богов войны, накликав гибель на себя, на наш мир, нашу землю, воздух, воду, на мириады жизней. Нет, не корчите удивления, не изображайте ошеломленной невинности. Ныне я вижу глазами Бездны. Ныне я вижу глазами врага, я буду говорить его голосом.

Узрите, друзья. Я справедливость.

Когда мы, наконец, встретимся — удовольствия вам это не доставит.

И если в конце в вас пробудится ирония, смотрите, как я рыдаю нефритовыми слезами, и отвечайте улыбкой.

Если хватит смелости.

Есть ли у вас смелость, друзья?»

КНИГА ПЕРВАЯ «…Море никогда не мечтало о вас»

Я пойду тропой проторенной

На шаг впереди тебя

На шаг позади тебя

Задыхаясь в твоей пыли

Пыль тебе вздымая в лицо

Во рту одинаково горько

Будешь ли врать, что не так?

Здесь, на тропе проторенной

Обновляется древняя воля

И вздыхаем мы как короли

Как лубочные императрицы

Посреди нарисованных благ

Я пойду тропой проторенной

Хоть недолго осталось

Звезд алмазы возьму я

В ладони

И разбрызгаю по сторонам

Пусть сверкают на солнце

Пусть осядут как снег

На тропе проторенной

За тобой и за мной

Между прошлым и будущим

Шагом

Погляди же хоть раз

Прежде чем я уйду.

«Сказитель сказок», Фесстан из Колансе

Глава 1

Жуткую нищету одеяло скрывает, но гораздо более обнажает.

Теол Неповторимый, Король Летерийский

Война пришла на неровную, заросшую травой почву около башни мертвого Азата, что стоит в городе Летерасе. Выводки ящериц вторглись с берега реки. Обнаружив изобилие странных насекомых, они начали неистовый пир. Самой необычной разновидностью мелкой живности являются здесь двухголовые жуки. Четыре ящерицы выследили одно такое существо и окружили. Насекомое заметило опасность обеими головами и начало осторожно поворачиваться — только чтобы найти новые опасности. Тогда оно упало на спинку и притворилось мертвым.

Не сработало. Одна из ящериц, что ползают по стенам, тварь с широкой пастью и золотистыми глазками, подскочила и проглотила насекомое.

Подобные сцены творились повсюду: ужасная бойня, торжество истребления. Рок, как кажется, беспощаден к двухголовым жукам.

Но не всякая добыча оказывается такой беспомощной, как можно подумать. Роль жертвы в природе переменчива, и пожираемый иногда становится пожирателем — вот вечная игра выживания.

Одинокая сова, уже наглотавшаяся ящериц, оказалась единственной свидетельницей волны судорог, внезапно охватившей покореженную землю. Из ртов умирающих ящериц выползали гротескные существа. Оказывается, истребление вовсе не является столь уж неминуемой угрозой для двухголовых жуков.

Но совы, относящиеся к наименее разумным птицам, невосприимчивы к урокам. Вот эта просто следила, широко раскрыв пустые глаза. А затем она начала чувствовать непонятное шевеление в кишках, быстро отвлекшее ее от множества смертей внизу, от ящериц, чьи бледные брюшки усеяли почву. Сова даже впоследствии не вспомнила о сожранных ящерицах, о том, как неловко пытались они вырваться из загребущих когтей.

Сове предстоит долгая ночь мучительного отрыгивания. Даже тупоголовым тварям не все съеденное идет на пользу.

Мир доносит до нас уроки способом тонким — или же грубым и жестоким; даже последним глупцам приходится зазубривать эти уроки. Или так, или они умрут. А для более разумных существ непонимание непростительно.

Жаркая ночь Летераса. Камни сочатся потом. Каналы кажутся загустевшими, вода неподвижна, поверхность стала странно блеклой и опаловой, в ней полно мусора и пыли. Насекомые танцуют над водой, словно отыскивая свое отражение — но гладкая патина скрывает все, глотает россыпи звезд, пожирает бледный свет факелов уличного патруля — и крылатые мошки пляшут беспрестанно, словно сойдя с ума от лихорадки.

Под мостом, на проглоченном темнотой берегу, затрещали, словно капельки вонючего масла, панцири сверчков: двое сошлись вместе и присели в сумраке.

— Он ни за что не вошел бы, — хрипло прошептал один из них. — Вода воняет. Смотри, никакой ряби, ничего. Он перебежал на ту сторону, куда-нибудь на ночной рынок, где сможет затеряться.

— Затеряться, — буркнула женщина, вынимая кинжал закованной в латную перчатку рукой и разглядывая острие, — это бы хорошо. Как будто он сумеет. Как будто кто-то из нас смог бы.

— Думаешь, он успел переодеться?

— Не было времени. Он просто рванул. Сбежал. Запаниковал.

— Похоже на панику, это точно, — согласился ее спутник, покачав головой. — Никогда не видел ничего такого… разочаровывающего.

Женщина спрятала кинжал. — Они его выкурят. Он побежит назад, и мы как напрыгнем!

— Глупый. Думал, что сумеет уйти.

Миг спустя Улыба снова вытащила кинжал и уставилась на острие.

Горлорез, что был сзади нее, закатил глаза, но ничего не сказал.

* * *

Бутыл выпрямился, жестом подозвал к себе Корика и принялся с интересом наблюдать, как широкоплечий полукровка-сетиец локтями и коленями прокладывает путь сквозь толпу, оставляя за собой след из злобных взглядов и втихомолку брошенных ругательств. Конечно, опасности для него почти нет. Треклятый иноземец выглядит так, будто напрашивается на ссору, а инстинкты во всем мире одинаковы, и они шепчут людям: с этим лучше не связываться.

Тем хуже. Было бы здорово увидеть (тут Бутыл улыбнулся), как скопище разъяренных летерийских торговцев наваливается на мрачного варвара, побивая его черствыми булочками и хороня под грудами репы.

Но такое зрелище им вовсе ни к чему. Не сегодня, когда он нашел добычу, когда Тарр и Корабб уже обходят таверну, чтобы не позволить ей выскочить в заднюю дверь, а Мазан Гилани с Навроде засели на крыше — на случай, если жертва выкажет сообразительность.

Корик подошел весь вспотевший. Он скрипел зубами. — Жалкие недоноски, — пробурчал он. — Что за жажда тратить деньги? Рынки — чепуха.

— Делают людей счастливыми, — отозвался Бутыл. — Если не совсем счастливыми, то… временно удовлетворенными. Та же функция.

— Какая?

— Избавление от проблем. От неприятных проблем, — добавил он, видя, что Корик наморщил лоб и рыскает глазами. — Тех, что появляются, когда народ имеет время думать, по-настоящему думать — когда все понимают, в каком собачьем дерьме оказались.

— Звучит как одна из речей короля — я от них засыпаю, прямо как от тебя сейчас, Бутыл. Так где он в точности?

— Одна из моих крыс сидит у стойки бара…

— Которая?

— Дитятко Улыба — она самая шустрая. Так или не так, но она уже смотрит на него своими бусинками. Он за столом в углу, под запертым окном. Даже будь оно открыто, через такое никто не смог бы вылезти. Короче, — заключил Бутыл, — он загнан в угол.

Корик нахмурился еще сильнее: — Слишком легко, да?

Бутыл почесал обросший подбородок, переступил с ноги на ногу. Вздохнул. — Да, похоже, слишком легко.

— А вот Геслер и Бальзам.

Сержанты подошли к ним.

— Что вы тут делаете? — выпучив глаза, спросил Бальзам.

Геслер сказал: — Он опять за свое. Не обращайте внимания. Похоже, нам предстоит драчка. Опасная. Он легко не сдастся.

— Так какой у нас план? — спросил Корик.

— Буян идет первым. Он должен его спугнуть. Если он рванет к заднему выходу, ваши друзья его перехватят. То же самое, если полезет наверх. Но я догадываюсь, он увернется от Буяна и попробует уйти через переднюю дверь. Я сам бы так сделал. Буян у нас парень здоровый, а значит, не особо быстрый. Вот зачем мы сюда пришли. Мы вчетвером будем ждать ублюдка — и мы его повалим. Буян подоспеет сзади и закроет дверь, не давая ему уйти.

— Он выглядит нервным, он в дурном настроении, — предупредил Бутыл. — Скажи Буяну — он может просто упереться и начать драку.

— Услышим какой шум — мигом врываемся внутрь.

Златокожий сержант пошел предупреждать Буяна. Бальзам стоял около Корика, дико озираясь.

Люди забегали и выбегали из таверны, словно это был дешевый бордель. Вскоре показался Буян, возвышавшийся над всеми головами — красное лицо и еще более красная борода — он словно был объят пламенем. Стащив «ленту миролюбия» с меча, он вошел в двери. Увидев чужака, люди начали разбегаться. Столкнувшись с одним из завсегдатаев на пороге, капрал схватил его за рубаху и отбросил в сторону. Бедолага завопил, упав лицом вниз на мостовую шагах в трех от малазан, и принялся извиваться, зажимая лицо окровавленными руками.

Едва Буян скрылся в таверне, вернулся Геслер, перепрыгнувший через павшего горожанина. Зашипел: — К дверям, быстро, все!

Бутыл позволил Корику побежать первым. Бальзам рванул было в противоположную сторону, но Геслер его удержал. Когда дело доходит до крутой драчки, Бутыл предпочитает предоставить грязную работу другим. Свою работу он ведь сделал — выследил и указал жертву.

Таверну охватил хаос — слышался треск мебели, удивленные крики, вопли ужаса. Затем что-то взорвалось, из дверей повалил белый дым. Снова треск мебели, тяжелый стук — фигура вывалилась из проема…

Локоть ударил в челюсть Корика, заставив полукровку упасть как дерево.

Геслер поднырнул под вылетевший кулак — как раз навстречу колену. Звук вышел такой, словно разбились два кокоса. Нога добычи подвернулась, заставив ее совершить дикий пируэт, а Геслер в довольно удобной позе сел на мостовую, широко раскрыв стеклянные глаза.

Визжащий Бальзам отскочил, хватаясь за меч — и Бутыл рванулся к сержанту, удерживая за руку. Добыча пробежала мимо, быстро, но неловко ковыляя к мосту.

Буян выскочил из таверны. Нос его был в крови. — Вы его не взяли? Треклятые идиоты — поглядите на мое лицо! Я пострадал ни за что?

Мимо фаларийца протискивались постояльцы, кашляя и заливаясь слезами.

Геслер неуклюже встал на ноги, потряс головой. — Идем, — пробубнил он, — идем за ним. Надеюсь, Горлорез и Улыба его задержат.

На сцене появились Тарр и Корабб. — Корабб, — сказал Тарр, — оставайся с Кориком, приведи его в чувство. — Он подошел к Бутылу и прочим. Все двинулись по следу беглеца.

Бальзам сверкнул глазами на Бутыла:- Я мог бы завалить его!

— Нам он нужен живым. А ты идиот.

Сержант раззявил рот: — Живым?!

* * *

— Погляди! — зашипел Горлорез. — Вот и он!

— Хромает что надо, — заметила Улыба, снова пряча кинжал. — Напрыгиваем с обеих сторон, хватаем за лодыжки.

— Отличная идея.

Горлорез отошел влево, Улыба вправо. Они присели по сторонам входа на мост. Шаги хромающей жертвы слышались все отчетливее. С рынка на том берегу канала раздались вопли. Беглец ускорился.

В нужный момент, едва добыча сделала шаг на камни моста, малазанские морпехи выпрыгнули из укрытий, хватая бегущего за ноги.

Все трое упали и смешались. Беспорядочно дергались ноги, растопыренные пальцы искали, куда вонзиться, раздавались злобные крики…

Через несколько мгновений остальные охотники прибыли к клубку, сумев наконец пришпилить жертву к камням.

Бутыл подошел последним, поглядел сверху вниз в покрасневшее, покрытое синяками лицо. — Ну реально, сержант, ты же знал, что это бесполезно.

Скрипач сверкал глазами.

— Погляди, что ты сделал моему носу! — крикнул Буян, схвативший Скрипача за руку и явно вознамерившийся разорвать ее надвое.

— Ты использовал в таверне дымок? — спросил Бутыл. — Какое расточительство.

— Вы все поплатитесь, — запыхтел Скрипач. — Вы даже не представляете…

— Наверное, он прав, — сказал Геслер. — Итак, Скрип, нам вечно тебя держать — или пойдешь по доброй воле? Если Адъюнкт чего желает, Адъюнкт это получает.

— Тебе легко, — зашипел Скрипач. — А глянь на Бутыла. Похож на счастливца?

Бутыл скривился: — Нет, я не счастлив. Но приказ есть приказ, сержант. Ты не можешь просто сбежать.

— Жаль, у меня не было пары долбашек, — сказал Скрипач. — Все бы решил раз и навсегда. Ну ладно, можете отпускать. Похоже, колену конец. Гес, у тебя гранитная челюсть, ты знал?

— Да, и профиль красивый.

— Мы ловили Скрипа!? — вдруг спросил Бальзам. — Боги подлые, это бунт или что?

Горлорез похлопал своего сержанта по плечу: — Всё путем, сержант. Адъюнкт желает, чтобы Скрипач читал, вот и всё.

Бутыл моргнул. «Вот и всё. Точно, ничего более. Но я дождаться не могу».

Они поставили Скрипача на ноги и, поддерживая за руки, увели к казармам.

* * *

Нечто серое, продолговатое, призрачное свисало с притолоки двери в мертвый Азат. Оно выглядело неживым, но на деле…

— Можно камнями бросать, — сказала Синн. — Они ночами ведь спят?

— Почти всегда, — отвечал Гриб.

— Может, они сейчас тихие.

— Может.

Синн заерзала. — Камни?

— Кинь, и они проснутся и вылезут черным роем.

— Всегда ненавидела ос. Насколько себя помню. Наверное, меня сильно укусили. Как думаешь?

— Кого не кусали? — пожал плечами Гриб.

— Я могу тут все поджечь.

— Никакой магии, Синн. Не здесь.

— Ты вроде сказал, дом мертв.

— Да… думаю. Но двор, может, и не мертв.

Она огляделась. — Люди здесь уже копались.

— Ты говоришь с кем-нибудь кроме меня?

— Нет. — Слово казалось абсолютным, неумолимым. Места для дальнейшей дискуссии не было.

Гриб поглядел на девушку. — Ты знаешь, что случится ночью.

— Мне плевать, даже близко не подойду.

— Не имеет значения.

— Может быть, если мы укроемся в доме, нас не коснется.

— Может быть, — допустил Гриб. — Но сомневаюсь, что Колода действует именно так.

— Откуда тебе знать?

— Я не знаю. Только Дядя Кенеб сказал, что Скрипач говорил обо мне в тот раз, и я спрыгнул за борт, хотя меня в каюте не было. Он знал, точно знал, что будет.

— А ты зачем спрыгивал?

— Я искал нахтов.

— Откуда ты знал, что они там? Бессмыслица, Гриб. Да они вообще ни к чему. Только вокруг Вифала трутся.

— Когда не охотятся за мелкими ящерицами, — улыбнулся Гриб.

Но Синн было так легко не отвлечь: — Я гляжу на тебя и думаю… садок Мокра.

Гриб не ответил. Вместо этого он прокрался по неровным плитам, внимательно глядя на осиное гнездо.

Синн пошла следом. — Ты знаешь, что будет, так?

Он фыркнул: — А ты нет?

Они встали на пороге. — Думаешь, заперто?

— Шш.

Гриб присел, подлезая под огромное гнездо. Оказавшись за ним, медленно распрямился и коснулся защелки. Она осталась в руке, окруженная облачком трухи. Гриб молча глянул на Синн. Потом снова повернулся к двери и легонько толкнул.

Дверь треснула, словно была сделана из вафель. Снова посыпалась труха.

Гриб надавил обеими руками.

Преграда развалилась грудой щепок, пыль взлетела столбом. За порогом лязгнул о камни металл; еще миг — и облако пыли втянулось внутрь, словно его кто-то вдохнул.

Гриб перешагнул груду обломков гнилого дерева и пропал в сумраке.

Чуть помедлив, Синн торопливо шагнула следом, низко присев.

* * *

В густой тени одного из мертвых деревьев Азата буркнул что-то себе под нос лейтенант Прыщ. Он подозревал, что следует их отозвать; но сделать так — значит выказать свое присутствие, а приказы капитана Добряка (высказанные с намеренной небрежностью и нечеткостью, похожие на хлипкий настил над полной гадюк ямой), кажется, требуют преследовать недоносков скрытно.

К тому же он кое-что открыл. Синн вовсе не немая. Просто упрямая телка. И она втюрилась в Гриба, да как сладко — она сладка как смола, затягивающая веточки и насекомых, взрослый мужчина готов от такой растаять и стечь в бездонное море сентиментальности — а вот дети просто играют. Вполне возможно, их игра закончится убийством.

Да, Прыщ отлично помнит об этой разнице. Он помнит детство во всех деталях; сумей он вернуться в прошлое, дал бы вертлявому свинтусу хорошую затрещину, и поглядел в ошеломленное, обиженное лицо, и сказал бы как-то так: «Привыкай, маленький Прыщ. Однажды ты встретишь человека по прозвищу Добряк…»

Ну, так или иначе, мышки заползли в Дом Азата. Может быть, что-то внутри о них позаботится, подарив ему достойное завершение бессмысленного задания. Гигантская десятитысячелетняя нога опускается, раз и два. Хрясть, шмяк, словно раздавили вонючие ягоды. Гриб стал пятном, а Синн — комком.

«Боги, нет, что за гадость!» Ругаясь под нос, он пошел за ними.

Впоследствии он понял, что должен был заметить проклятое гнездо ос. Хотя бы на пороге должно оно было привлечь его внимание! Вместо этого он вляпался в гнездо лбом.

Узнавание, понимание и затем — вполне обоснованная слепая паника.

Прыщ вихрем развернулся и побежал.

Тысяча или еще больше разгневанных ос составили ему эскорт.

Шесть жал могут повалить коня. Он завопил, когда огонь вспыхнул на загривке. И снова, когда второе жало впилось в правое ухо.

Он махал руками. Там, где-то впереди, должен быть канал — они же пересекали мост. Там, слева.

Еще один мучительный взрыв — около локтя.

«Забудь про канал! Тебе нужен целитель! Скорее!»

Он уже не мог слышать жужжания; все начало расплываться перед глазами, тьма сочилась из теней, мутные огни за окнами кололи его в глаза. Ноги отказывались двигаться.

«Туда, в Малазанские Казармы.

Мертвяк. Или Эброн».

Он шатался, он с трудом сфокусировал взгляд на воротах — он хотел позвать охраняющих вход солдат, но язык вспух и забил рот. Ему трудно дышать. «Беги…

Не осталось времени…»

* * *

— Что это было?

Гриб вышел из коридора, покачал головой: — Кто-то. Разбудил ос.

Они стояли в главной палате — у стены огромный камин, по сторонам старомодные кресла; сундуки и ящики расставлены у другой стены. У третьей стены, что напротив камина, виднелась резная кушетка под выцветшим гобеленом. Подробности с трудом можно было различить в зернистой полутьме.

— Нам нужен фонарь или лампа, — сказала Синн. — Потому что, — добавила она колко, — я не могу пользоваться магией…

— А может, и можешь, — подумал вслух Гриб. — Мы уже не во дворе. Тут нет никакого… присутствия. Дом по-настоящему мертв.

Торжественным жестом Синн пробудила угли очага. Пламя было до странности тусклым, его языки имели голубой или зеленоватый оттенок.

— Слишком легко для тебя, — сказал Гриб. — Я даже не заметил садка.

Синн промолчала. Она пошла изучать гобелен.

Гриб пошел за ней.

Как и следовало ожидать, там была изображена батальная сцена. Кажется, герои могут существовать лишь в окружении смерти. Едва различимые на потускневших нитях вооруженные рептилии сражались с Тисте Эдур и Анди. Затянутое дымом небо полнилось летающими крепостями — почти все пылали — и драконами. Некоторые из драконов выглядели огромными, в пять или шесть раз больше остальных, хотя находились они в отдалении. Сцену обрамляли языки пламени. Обломки крепостей падали на головы солдат враждующих отрядов. Всюду виднелись сцены резни и безжалостного истребления.

— Чудесно, — мурлыкнула Синн.

— Проверим башню, — предложил Гриб. Вся эта огненная картина напомнила ему И’Гатан, то, как он увидел выходящую из огня Синн. Она могла бы участвовать в той давней битве. Он боялся, что если вглядеться в гобелен пристальнее — заметишь ее среди сотен извивающихся фигурок: на круглом лице довольное выражение, темные глаза удовлетворенно сверкают.

Они пошли в квадратную башню.

Снова оказавшись в коридоре, Гриб помедлил, чтобы глаза привыкли к полутьме.

Через мгновение зеленое пламя выплеснулось из только что покинутой палаты, растягиваясь по полу, подбираясь все ближе.

Синн усмехалась, озаренная зловещим сиянием.

Пламя следовало за ними по перекошенным ступеням на верхний этаж. Там не было мебели. Под выбитым, затянутым паутиной окном валялся высохший труп. Гриб сразу заметил необычность строения костяка: лишние суставы около колен, лодыжек, локтей, плеч. Даже грудина имела горизонтальное сочленение, как и выступающие вперед ключицы.

Кожа существа была до странности белой, безволосой; Гриб знал, что если он склонился и коснется тела — оно рассыплется прахом.

— Форкрул Ассейл, — шепнул он.

Синн взвилась: — Откуда ты узнал? Как ты вообще все узнаешь?

— На гобелене внизу, — пробормотал он, — были ящеры. Я думаю, это К’чайн Че’малле. — Он поглядел ей в глаза, дернул плечом. — Этот Азат не умер. Просто… ушел.

— Ушел? Как?

— Думаю, он просто вышел вон. Вот как.

— Откуда тебе знать! Как ты можешь утверждать такое?

— Спорим, Быстрый Бен тоже знает?

— Знает что? — раздраженно зашипела она.

— Это. Всю истину.

— Гриб…

Он спокойно встретил яростный взор девушки. — Ты, я, Азат. Все меняется, Синн. Все меняется.

Ее изящные руки сжались в кулаки. Пламя выбилось из каменного пола, облизало косяки, затрещало, выбрасывая искры.

Гриб фыркнул: — У тебя даже огонь говорит…

— Он еще может кричать, Гриб.

Гриб кивнул: — Так громко, что сломает мир.

— Я могла бы, ты сам знаешь, — сказала она неожиданно громко, — просто чтобы поглядеть, что получится. На что я способна.

— И что мешает?

Она скорчила гримасу, отвернулась. — Ты можешь закричать в ответ.

* * *

Теол Неповторимый, Король Летерийский, вступил в комнату и, раскинув руки, закружился. Широко улыбнулся Баггу: — Что думаешь?

Лакей держал в коротких стертых пальцах бронзовый горшок. — Вы взяли урок танцев?

— Нет, смотри на одеяло! Любимая супруга начала его подшивать — видишь, вон шов над левым коленом?

Багг чуть склонился. — А, вижу. Очень мило.

— Очень мило?

— Ну, я не могу понять, зачем там шов.

— И я. — Теол замер. — Она не так уж хороша, да?

— Нет, она ужасна. Но ведь она академик…

— Точно, — согласился Теол.

— В конце концов, имей она опыт шитья и так далее…

— То никогда не пошла бы по ученой стезе?

— Считается, что люди, во всем ином бесполезные, становятся академиками.

— Ты высказал мои мысли в точности, Багг. Могу спросить, что не так?

— Не так?

— Мы знаем друг друга долгое время, — сказал Теол. — Мои чувства отточены до совершенства, они улавливают малейшие колебания твоих настроений. Талантов у меня мало, но, скажу без ложной скромности, мне дано снимать с тебя точную мерку.

— Да, — вздохнул Багг, — впечатляет. Как вы поняли, что я огорчен?

— Кроме того, что ты бранил мою супругу?

— Да, кроме того.

Теол кивнул, указывая на горшок в руках Багга. Тот опустил глаза — чтобы увидеть, что это уже не горшок, а уродливая кучка смятого металла. Он со вздохом позволил бывшему горшку упасть на пол. Звон огласил комнату.

— Тонкие детали, — говорил Теол, поправляя складки Королевского Одеяла. — Нечто, о чем можно сообщить моей жене… случайно, разумеется, на бегу. На быстром бегу, в полной готовности отступить — ведь у нее в руках будут острейшие иголки.

— Малазане. Или скорее один малазанин. С разновидностью Плиток в потных руках. Могучей разновидностью. Это не шарлатан, это адепт потрясающей силы.

— И он готов разбросить Плитки?

— Деревянные карты. Весь остальной мир отказался от Плиток, государь. Они называются Колодой Драконов.

— Каких это драконов?

— Не спрашивайте.

— Ну, неужели тебе некуда спрятаться, о жалкий и хилый Старший Бог?

Багг состроил кислую гримасу: — Вряд ли. Но это не единственная проблема. Есть еще Странник.

— Он еще здесь? Его не видели несколько месяцев…

— Колода представляет для него угрозу. Он может быть против ее раскрытия. Может сделать что-то опасное.

— Гмм. Малазане наши гости, и раз они оказались под угрозой, подобает их защитить или, если мы не в силах, хотя бы предостеречь. Если и этого не сможем, остается бежать.

— Да, государь, возможно, так будет мудрее.

— Бежать?

— Нет, предостеречь.

— Я пошлю Брюса.

— Бедный Брюс.

— Ну, разве я виноват? Бедный Брюс, это точно. Пора бы ему заслужить свой титул, каким бы он ни был, а я в данный момент не припоминаю. Что меня больше всего бесит — так это его бюрократическая натура. Таится в темноте конторы, безликий работник, прячется туда и сюда, едва ответственность постучится в дверь. Да, я не могу терпеть такого человека, брат он или нет…

— Государь, вы поставили Брюса над армией.

— Неужели? Разумеется, поставил. Поглядим, как он теперь спрячется.

— Он ожидает вас в тронном зале.

— Ну, он не дурак. Понимает, что загнан в угол.

— Ракет тоже там, — сообщил Багг, — с петицией от Гильдии Крысоловов.

— Петицией? Насчет чего — умножения крыс? Вставай, старый друг, пришло время встретиться с народом. А всё это королевское величие — штука весьма утомительная. Зрелища, парады, десятки тысяч обожающих меня подданных…

— Вы еще не устраивали зрелищ и парадов, государь.

— А они уже обожают.

Багг встал и пошел перед королем Теолом через комнату, в коридор и в тронный зал.

Там их поджидали только трое: Брюс, Ракет и королева Джанат. Теол приблизился к Баггу, когда всходил на престол. — Видишь Ракет! Обожает! Что я говорил?

Король воссел на трон и улыбнулся королеве, уже занявшей второй трон, слева. Откинулся на спинку, вытянул ноги…

— Не надо, брат, — сказал Брюс. — Вид отсюда…

Теол выпрямился. — Уф, самый что ни на есть королевский.

— Насчет этого, — начала Ракет.

— С облегчением вижу, что ты сбросила бесчисленные стоуны веса, Ракет. Весьма рад. Насчет чего?

— Обожания, о котором вы шептались с Баггом.

— А я думал, у тебя петиция.

— Я желаю спать с вами. Я желаю, чтобы вы обманывали жену, Теол. Со мной.

— Это и есть петиция?

— А что, плохая?

Королева Джанат сказала: — Меня не обманешь. Обманывать нужно было за спиной. Хитрость, уловки, измена. А я, между прочим, сижу здесь, Ракет.

— Точно так. Давайте без мрачных деталей. Свободная любовь для всех. — Она улыбнулась Теолу. — Особенно для вас и меня, сир. Ну, не совсем свободная, ведь я ожидаю, что вы оплатите ужин.

— Не могу, — сказал Теол. — Никто больше не хочет моих денег, хотя они у меня есть. Вот так всегда. К тому же… публичная измена Короля? Что за пример я подам?

— Вы носите одеяло, — указала Ракет. — Какой в этом пример?

— Ну… пример возвышенного апломба.

Брови ее взлетели: — Почти все взирают на ваш апломб с ужасом, государь. Но не я, — добавила она с обольстительной улыбкой.

— О боги, — вздохнула, потирая лоб, Джанат.

— Ну что это за петиция? — воскликнул Теол. — Ты же не Гильдию представляешь, а только себя?

— Не только. Я желаю упрочить наши связи. Как знают все, секс — это клей, удерживающий общество от рассыпания, и я подумала…

— Секс? Клей? — Теол подался вперед. — Теперь я заинтригован. Но давай отложим твое дело на миг. Не издать ли нам указ: Король будет иметь секс с каждой могущественной женщиной королевства? Только нужно будет доказать, что она именно женщина, изобрести некий способ проверки. Пусть потрудятся Королевские Инженеры.

— Зачем останавливаться на могущественных женщинах, — спросила супруга Джанат. — Не забывай о могучей скотине в домохозяйствах. И как насчет аналогичного указа насчет королевы?

Багг подал голос: — Было некогда племя, в котором король и королева имели право первой ночи на каждую невесту и жениха соответственно.

— Правда?

— Нет, Ваше Величество, — признался Багг. — Я только что придумал.

— Я могу записать это в историю, если хочешь, — сказала Джанат с плохо скрываемым нетерпением.

Теол скорчил гримасу: — Моя супруга ведет себя неподобающе.

— Я только кинула монетку в кучу дурацкого идиотизма, любимый супруг. Ракет, нам с тобой нужно посидеть вдвоем, потолковать.

— Никогда не общаюсь с женщинами. — Ракет выпрямилась, вздернула подбородок.

Теол хлопнул в ладоши. — Ну, еще одна аудиенция окончена! Чем займемся? Я намерен пойти в постель. — Он метнул взгляд на Джанат. — Разумеется, в компании дражайшей супруги.

— Мы еще не ужинали, супруг.

— Ужин в постель! Можем пригласить и… нет, нет, вычеркните это.

Брюс выступил вперед.

— Насчет армии…

— О, ты всегда насчет армии. Закажи больше сапог.

— Вот именно. Нужно больше денег.

— Багг, дай ему больше денег.

— Сколько, государь?

— Сколько нужно на сапоги и так далее.

— Не в сапогах дело, — сказал Брюс, — а в обучении.

— Солдаты обучаются без сапог? Необычайно.

— Я хочу использовать расквартированных в городе малазан. Этих «морских пехотинцев» и их тактику. Я намерен заново изобрести все военное дело Летера. Нанять малазанских сержантов.

— Адъюнкт сочтет это приемлемым?

— Сочтет. Солдаты скучают, а это всегда нехорошо.

— Воображаю. Мы знаем, куда они уходят?

Брюс нахмурился: — Меня спрашиваешь? Почему не спросить ее?

— Ага, вот и готова повестка следующей встречи.

— Мне предостеречь Адъюнкта? — спросил Багг.

Теол потер подбородок, кивнул: — Это было бы мудро, Багг. Да. Весьма мудро. Что же, дела закончены.

— Как насчет моей петиции? — требовательно спросила Ракет. — Я приоделась и всё такое.

— Буду иметь в виду.

— Отлично. А пока что — как насчет Королевского Поцелуя?

Теол заерзал на троне.

— Весь апломб сдулся, супруг? Ясно, что он лучше тебя знает границы моего терпения.

— Ну хотя бы, — сказала Ракет, — Королевские Объятия?

— Есть идея, — предложил Багг. — Поднять налоги на гильдии.

— Чудесно, — бросила Ракет. — Я ухожу. Очередной проситель отвергнут королем. Толпа станет еще более беспокойной.

— Какая толпа?

— Та, которую я соберу.

— Не соберешь.

Женщина скривилась: — Толпа опасна, Ваше Величество.

— Ох, поцелуй ее и обними, супруг. Я отвернусь.

Теол резко вскочил — и ту же сел снова. Моментик, — пропыхтел он.

— Вот и новая регалия — Королевское Достоинство, — прокомментировал Багг.

Но Ракет улыбнулась: — Будем считать это долговой распиской.

— А толпа?

— Чудесным образом рассосалась, исчезла как сонный вздох, о Канцлер или кто ты там.

— Я Королевские Инженеры. Да, сразу все. И еще Казначей.

— И Смотритель Плевательниц, — добавил Теол.

Все наморщили лбы.

Багг скривился: — Я был так приятно отвлечен — и вдруг такое. От вас!

— Что-то не так? — вмешался Брюс.

— Ах, брат, мы должны послать тебя к Адъюнкту с предостережением.

— О?

— Багг?

— Я иду с вами, Брюс.

Когда мужчины ушли, Теол поглядел на Джанат — и на Ракет — обнаружив, что обе все еще хмурятся. — Ну?

— Что-то, что мы должны знать? — спросила Джанат.

— Да, — сказал Ракет. — Ради Гильдии Крысоловов, разумеется.

— Не совсем, — ответил Теол. — Маловажный вопрос, уверяю вас. Кое-что насчет разгневанных богов и разрушительных гаданий. А теперь пора переходить к Поцелую и Объятиям… нет, погодите. Сначала вздохну поглубже. Моментик… еще один…

— Может, поговорим о моем вышивании?

— Да, это было бы идеально. Начинай. А ты, Ракет, сядь поближе.

* * *

Лейтенант Прыщ открыл глаза. Точнее, попытался, чтобы обнаружить, что они опухли. Сквозь мутные щелки он увидел нависшую сверху фигуру. Лицо натийца, задумчивое.

— Узнаете меня? — спросил натиец.

Прыщ попытался ответить, но кто-то сдавил ему челюсти. Он кивнул, узнав при этом, что шея раздулась в два раза толще обычного. Или так, подумалось ему, или голова сжалась.

— Мулван Бояка. Взводный целитель. Будете жить. — Натиец распрямил спину и сказал кому-то еще: — Будет жить, сэр. Но пользы от него не будет еще несколько дней.

Капитан Добряк появился в поле зрения. Костистое, угловатое лицо, как и всегда, было украшено выражением презрительного равнодушия. — За такое, лейтенант Прыщ, попадете в рапорт. Преступная глупость, недостойная офицера.

— Тут таких целая куча, — пробормотал уходящий целитель.

— Вы что-то сказали, солдат?

— Нет, сэр.

— Наверное, слух ухудшился.

— Так точно, сэр.

— Намекаете, что у меня плохой слух, солдат?

— Никак нет, сэр!

— А я уверен.

— Ваш слух идеален, капитан. Я уверен. Примите это как… гм… заключение целителя.

— Скажите, — продолжал Добряк, — есть ли средство от редеющих волос?

— Сэр? А, разумеется, есть.

— И какое?

— Побриться налысо, сэр.

— Кажется мне, что вам нечем заняться, целитель. Посему проследуйте в место расположения взводов вашей роты и займитесь жалобами солдат. Да, еще и вшей изгоните. И проверьте мужчин на наличие кровавых волдырей на мошонках — уверен, это симптом опасных заболеваний.

— Кровавых волдырей сэр? На мошонках?

— Похоже, плохой слух у вас, а не у меня.

— Гм… в них нет ничего особенно опасного, сэр. Только не протыкайте, или кровь потечет чертовской струей. Это от долгой езды в седле, сэр.

— И точно.

— Целитель, почему вы еще здесь?

— Простите, сэр! Бегу!

— Буду ожидать подробного отчета о состоянии вверенных вам солдат.

— Так точно, сэр! Иду проводить мошоночную инспекцию!

Добряк снова склонился над Прыщом: — Вы даже говорить не можете, так? Нежданная милость. Шесть ужалений черных ос. Вы должны были умереть. Почему не исполнили? Да ладно. Похоже, недоносков вы потеряли. Придется спустить с цепи овчарку, пусть ищет. Сегодня же ночью. Выздоравливайте поскорее, лейтенант, мне еще нужно шкуру с вас содрать.

* * *

Оказавшись вне помещения, Мулван Бояка чуть постоял, а затем торопливо направился к своим товарищам в одну из спален. Он вошел в комнату, оглядел скопище солдат, валявшихся на койках или бросавших кости, и наконец заметил сморщенное черное лицо Непа Борозды, с мрачной улыбкой на губах сидевшего скрестив ноги.

— Я знаю, что ты сделал, Неп!

— Э? Уйди-т от мня!

— Ты проклял Добряка, так? Кровавые волдыри на яйцах!

Неп кудахтнул: — Черны липки пятна тож, хе!

— Прекращай. Хватит этого, понял?

— Слишкм пздно! Они уж наросли!

— А вдруг он случайно узнает, кто виноват?..

— Не смей! Свин! Натий фрупаль! Ву бут бу вут!

Мулван непонимающе выпучил глаза на старика. Метнул взгляд и на Шелкового Ремня, развалившегося на соседней койке: — Что это он сказал?

Дальхонезец лежал, закинув руки за голову. — Худ знает. Думаю, какое-то шаманское наречие. Готов спорить, это порча.

Натиец сверкнул глазами на Непа: — Наведи порчу, и я вскипячу твои кости, кислая слива. Ну-ка, отстань от Добряка, или я расскажу Бадану.

— Бадна здесь нету, а?

— Он вернется.

— Паль!

* * *

Никто не стал бы клясться, что Преда Норло Трамб — самый восприимчивый из людей; шестеро летерийских стражников, что были сейчас под его командой, пытались спрятаться за спиной начальника, подозревая, что глупость Трамба будет стоить им жизни.

Норло раздраженно скалился на дюжину всадников. — Война есть война, — твердил он, — а мы были на войне. Люди умерли, не так ли? Такие деяния не должны оставаться безнаказанными.

Чернокожий сержант сделал едва заметный жест закованной в перчатку рукой, и на стражу нацелились арбалеты. Он сказал на грубом летерийском: — Еще один раз. Последний раз. Они живы?

— Разумеется, живы, — фыркнул Норло Трамб. — Мы тут свое дело знаем. Но, видишь ли, их приговорили к смертной казни. Мы только ждем чиновника Королевской Адвокатуры, чтобы он поставил печати на приказы.

— Никаких печатей, — сказал сержант. — Никакой казни. Отпустите их. Мы заберем.

— Даже если их преступления прощены, — упрямо ответил Преда, — мне нужна печать на соответствующем приказе.

— Отпустите их всех. Или мы вас перебьем.

Преда выпучил глаза, повернулся к подчиненным. — Оружие наголо, — рявкнул он.

— Ни шанса, — сказал страж ворот Фифид. — Господин, едва мы схватимся за мечи, как будем убиты.

Лицо Трамба потемнело даже в тусклом свете фонарей. — Ты только что заслужил суд трибунала, Фифид…

— Хотя бы еще подышу, — ответил тот.

— Остальные?

Стражники молчали. Оружие оставалось в ножнах.

— Выдавай их, — зарычал с коня сгорбившийся сержант. — Хватит нежностей.

— Послушайте этого тупого неразумного иноземца! — Норло Трамб повернулся к малазанину спиной. — Я намерен внести официальный протест в Королевский Суд. Вы ответите за угрозы…

— Ну.

Слева от сержанта с коня соскользнул юный, до странности женоподобный воин, положил ладони на рукояти двух огромных фальшионов. Темные, блестящие глаза смотрели томно, словно он еще не вполне проснулся.

Но тут червь сомнения защекотал наконец шею Трамба. Он облизал внезапно пересохшие губы: — Спенсерд, проведи этого малазанского… гм, воина к камерам.

— И? — спросил стражник.

— И освободи заключенных, разумеется!

— Слушаюсь, господин!

Сержант Бадан Грук позволил себе чуть слышно вздохнуть — так, чтобы никто не заметил — и с облегчением стал смотреть, как летериец ведет Смертоноса к тюремному блоку, что виднеется у стены казарм.

Остальные моряки неподвижно сидели на лошадях, но Бадан почти что носом чуял их напряжение. У самого пот течет под кольчугой. Нет, ему не нужны никакие сложности. Особенно кровавая баня. А проклятый Преда с мозгами землеройки чуть не дошел до края. Сердце тяжело стучало в груди. Он заставил себя взглянуть назад, на своих солдат. Круглое лицо Досады стало красным и потным, однако она подмигнула ему, прежде чем поднять арбалет, уперев приклад в пухлое бедро. Релико поместил свой самострел на сгиб локтя, а вторую руку протянул к Больше Некуда — тот только сейчас сообразил, что во дворе казарм что-то пошло не так, и теперь озирается в поисках врагов, которых нужно будет убивать (только задайте правильное направление!) Кони Накипи и Мёда стоят бок о бок, тяжелые штурмовые арбалеты саперов нацелены Преде точно в грудь — но дурак этого даже не замечает.

Прочие солдаты остались у входа; настроение у всех дурное, ведь их вытащили с веселой пирушки в Летерасе.

В тюремном блоке клацнула тяжелая дверь.

Все — и малазане и летерийцы — устремили взоры на четырех медленно вышедших людей. Смертонос почти нес подопечную, да и летериец Спенсерд сгибался под тяжестью. Вызволенные из камер пленницы оказались в плохом состоянии.

— Тише, Большик, — пробормотал Релико.

— Но это… эти… я ж их знаю!

Панцирник тяжко вздохнул: — Мы все знаем, Большик.

На пленницах не было следов пыток или побоев. На грань смерти их поставило простое небрежение. Самая эффективная пытка из возможных.

— Преда, — тихо произнес Бадан Грук.

Норло Трамб повернул лицо: — Теперь что?

— Их не кормили?

— Заключенные получают урезанный рацион. Боюсь, что…

— Как долго?

— Ну, я уже сказал, сержант, мы ждем прибытия Королевского Адвоката уже больше месяца…

Два арбалетных болта просвистели у головы Преды, начисто срезав оба уха. Он завопил от внезапной боли и тяжело шлепнулся на задницу.

Бадан ткнул пальцем в съежившуюся стражу: — Никому не шевелиться! — Затем он развернулся в седле, сверкнув глазами на Накипь и Мёда: — Даже не думайте перезаряжать! Тупоголовые саперы!

— Прости, — ответила Накипь. — Думаю, у нас обоих… пальцы затекли. — Она пожала плечами.

Мёд передал ей свой арбалет и слез с коня. — Пойду подберу болты. Кто-то видел, куда они отскочили?

— Оба упали между вон теми домами, — сказал Релико, показав направление подбородком.

Потрясение Преды перешло в ярость. Он с трудом встал на ноги; с остатков ушей текла кровь. — Попытка убийства! Я увижу вас под арестом! За такое поплаваете в канале!

— Ихняя не понимать, — сказал Бадан Грук. — Превалак, приведи запасных лошадей. Надо было взять Бояку, они же едва идти могут. Поддерживайте их на пути назад. Едем медленно.

Он смотрел на женщин, тяжело опиравшихся на освободителей. Сержант Смола и ее сестрица, Целуй-Сюда. Похожи на грязные подштанники самого Худа. Но живые. — Боги подлые, — шепнул он сам себе. — Они живы.

* * *

— Ай! Лапка отвалилась!

Банашар неподвижно сидел в кресле, следил, как скелет мелкой ящерицы кружится по полу, дергая единственной лапой.

— Телораст! На помощь!

Вторая рептилия восседала на подоконнике и смотрела вниз, покачивая головой, словно отыскивая совершенный угол зрения. — Бесполезно, Кодл, — сказала она наконец. — Так ты никуда не убежишь.

— А мне нужно убежать!

— От чего?

— От факта отпадения моей лапки!

Телораст поскакала по подоконнику, чтобы оказаться поближе к Банашару. — Жрец, промокший от вина, хшш! Погляди сюда, в окно! Это я, та, что поумнее. Та, что поглупее, на полу. Видишь? Ей нужна твоя помощь. Нет, умной ты ее не сделаешь, но не об этом речь. Дело касается лапы, видишь? Веревочка из кишок или чего-то другого перетерлась. Она изувечена, беспомощна, бесполезна. Она кружит кругами, а это нам очень обидно. Понимаешь? О Глист Богини Червей, о Беглец от убивающей поклонников безглазой земной твари! Банашар Пьяница, Банашар Мудрец, Банашар мудростью опьяненный! Прошу, смилуйся и почини лапу моей спутницы, моей милой сестрицы, той, что поглупее.

— Ты сама можешь догадаться, что я отвечу, — сказал Банашар. — Слушай, если жизнь — шутка, то какая шутка? Веселое ха-ха? Или что-то вроде «ой, я сейчас пукну»? Это умная шутка или тупая, та, которую повторяют и повторяют, пока не пропадает всякий след веселья? От этой шутки смеются или рыдают? Сколько раз мне задавать один и тот же вопрос?

— Уверена, добрый господин, ты изобретешь еще сто вопросов. Изгнанный, опозоренный, лишенный сущности жрец. Видишь те нитки? На оторванной лапе… ох, Кодл, ты прекратишь вертеться?

— Я привык смеяться, — бормотал Банашар. — Много. Разумеется, это было до того, как я решил стать священником. Увы, в таком решении нет ничего смешного, как и в жизни святоши. Годы и годы жалких размышлений, ритуалы, церемонии, упорные упражнения в магии. А Осенняя Змея, она же просто терпела нас. А потом выдала заслуженную награду… жаль, я опоздал к раздаче.

— Жалкий обломок бесполезной учености, не будешь ли так любезен — да, протяни руку, вниз и влево, еще чуть дальше. Ах! Ты взял ее! Сустав! Нитка! Кодл, слушай — смотри — прекрати вертеться сейчас же! Спасение уже близко!

— Не могу! Все перекосилось! Мир падает в Бездну!

— Забудь обо всем. Видишь? У него твоя лапа. Он смотрит на нитку! Мозги шевелятся!

— Там были канавки, — сказал Банашар. — Под алтарем. Чтобы собирать кровь в амфоры — видишь ли, мы ее продавали. Забавно, какую дрянь готовы покупать люди.

— Что он делает с моей лапкой!?

— Пока ничего. Слушай, я думаю. И думаю. Он всякий разум растерял, это ясно. У Апсалар, которая не Апсалар, в мочке левого уха было больше ума, чем в этом маринованном червяке. Но забудь! Кодл, используй локти и ползи к нему — хватить дергать лапой! Хватит!

— Не могу! — тоненько провизжала та.

Кодл дергалась, описывая круг за кругом.

— Старая кровь наружу, блестящие монеты внутрь. Мы смеялись, но это не был добрый смех. Скорее неверие, немалый цинизм, презрение к врожденной глупости народа. Так или иначе, мы скопили сундуки и сундуки богатств, больше, чем вы можете вообразить. Подвалы лопались. Клянусь, на такое можно было купить много смеха. А кровь? Что же, любой жрец вам скажет: кровь дешева.

— Прошу, ох прошу, яви милосердие, столь презираемое твоей бывшей Госпожой. Плюнь ей в глаза и помаши рукой на прощание! Тебя ждет щедрая награда, поверь! Щедрая!

— Богатства. Бесполезные.

— Награда иного рода, уверяю тебя. Существенная, значительная, ценная, пришедшая как раз вовремя.

Он оторвался от созерцания лапы, взглянул на Телораст.

Скелет качал головой. — Сила, друг мой. Больше силы, чем ты сможешь вообразить…

— Весьма сомневаюсь.

— Сила делать что захочешь, с кем захочешь и когда захочешь! Сила хлещущая, переливающаяся через край, оставляющая обширные мокрые пятна! Да, ценная награда!

— А если я тебя на слове поймаю?

— Слово мое крепко как лапа, которую ты так крепко держишь!

— Сделка заключена, — сказал Банашар.

— Кодл? Слышала?

— Слышала. Ты сошла с ума? Мы не будем делиться! Никогда не делились!

— Тише! Он слышит!

— Заключена, — повторил Банашар, распрямляя спину.

— Оййй! — завыла, кружась еще быстрее, Кодл. — Ты нас подставила, Телораст! Только что! Оййй, смотри, я не могу!

— Пустые обещания, Кодл. Обещаю!

— Заключена, — в третий раз сказал Банашар.

— Ай! Трижды! Мы обречены!

— Расслабься, ящерица, — сказал Банашар, склоняясь и хватая вертлявую тварь, — скоро снова танцевать будешь. И, — добавил он, поднимая Кодл повыше, — я тоже.

Держа в руках ящерицу и оторванную лапу, Банашар поглядел на молчаливого гостя. Тот сидел в тени, блестя единственным глазом. — Ладно, — сказал Банашар. — Теперь я выслушаю тебя.

— Польщен, — мурлыкнул Странник. — Времени у нас мало.

* * *

Лостара Ииль сидела на краю кровати; на ее коленях стояла бадейка с песком. Она погрузила клинок в тыкву со срезанной верхушкой, чтобы смазать железо маслянистой мякотью, а затем положила кинжал в песок, принявшись отчищать.

Она трудилась над клинком уже два звона. До этого были другие обработки. Больше, чем можно сосчитать.

Все твердили ей, что более чистого лезвия и найти невозможно… но сама она все еще видела пятна.

Пальцы ее стерлись, покрылись ссадинами. Кости ломило. В последние дни пальцы болели все сильнее, словно нечто проникло в плоть сквозь кожу и начало превращать ее в камень. Наступит время, когда она вообще перестанет их ощущать, и руки повиснут бесполезными палицами. Но нет, не бесполезными. Ими можно молотить мир. Если бы в этом была хоть какая польза…

О дверь ударилась рукоять меча; миг спустя вошла капитан Фаредан Сорт. Отыскала глазами Лостару. — Адъюнкт ожидает вас, — сказала женщина бесцветным тоном.

«Итак, время». Лостара Ииль схватила тряпицу и вытерла лезвие. Капитан стояла в дверном проеме и смотрела. Лицо ее было непроницаемым.

Лостара встала, вложив кинжал в ножны, и надела плащ. — Вы будете меня конвоировать? — спросила она, направляясь к двери.

— Один беглец у нас уже есть, — сказала Сорт, зашагав почти за спиной Лостары.

— Вы что, шутите?

— Не совсем. Но я буду сопровождать вас этой ночью.

— Зачем?

Фаредан Сорт не ответила. Они дошли до украшенных резьбой двойных красных дверей, отмечавших конец коридора. Капитан открыла двери.

Лостара Ииль вошла в комнату. Потолок жилища Адъюнкта — штаб-квартиры и личных покоев одновременно — был переплетением выступов, сводов и овальных балок. Он весь зарос пыльными паучьими сетями; мертвые мухи висели на паутинках, качаясь под дуновениями сквозняков. Под центральным, до странности неровным куполом поставили большой прямоугольный стол и дюжину высоких кресел. Напротив двери стену прорезали высокие окна; их пересекала платформа с балюстрадой. В-общем, на вкус Лостары это было самое непонятное помещение из ею виденных. Летерийцы называли его Великим Лекционным Медиксом, это был самый большой зал колледжа, ставшего жилищем малазанских офицеров и штабом армии.

Адъюнкт Тавора стояла на платформе и напряженно рассматривала что-то сквозь толстое стекло.

— Вызывали, Адъюнкт.

Тавора сказала, не поворачиваясь: — На столе лежит табличка, капитан. На ней вы найдете имена тех, что должны присутствовать на чтении. Поскольку некоторые могут оказать сопротивление, капитан Сорт сопроводит вас в казармы.

— Ясно. — Лостара подошла к столу и взяла табличку. Пробежала глазами ряд имен на золотистом воске. Брови ее взлетели: — Адъюнкт? Этот список…

— Отказов не принимать, капитан. Исполняйте.

Снова оказавшись в коридоре, женщины замерли, увидев приближающегося летерийца. Скромно одетый, с длинным мечом в простых ножнах, Брюс Беддикт не был наделен потрясающей красотой; но ни Лостара, ни Фаредан не могли оторвать от него глаз. Даже случайно брошенный взгляд обречен был вернуться, притягиваемый чем-то неодолимым и неотразимым.

Они расступились, пропуская его.

Брюс остановился, отвесив короткий, но вежливый поклон. — Простите меня, — сказал он Лостаре. — Мне нужно поговорить с Адъюнктом, если это возможно.

Разумеется, — отвечала она, протягивая руку к двойной двери. — Просто войдите и назовитесь.

— Благодарю. — Мелькнула улыбка; он вошел в комнату, закрыв двери.

Лостара вздохнула.

— Да, — согласилась Фаредан Сорт.

Через мгновение они ушли.

* * *

Едва Адъюнкт повернулась, Брюс Беддикт поклонился и сказал: — Адъюнкт Тавора, приветствия и пожелания всего доброго от Короля.

— Постарайтесь донести до него мои ответные теплые слова, сэр.

— Постараюсь. Мне приказано довести до вас предостережения, Адъюнкт, касательно предстоящего ночью гадания.

— Должна спросить: какое именно предостережение и от кого?

— Есть один Старший Бог, — отвечал Брюс, — традиционно превращающий королевский двор Летераса в свой храм, так сказать. Он делает это уже бесчисленное число лет. Он чаще всего действует в качестве консорта Королевы, и всем знакомо его имя — Турадал Бризед. Разумеется, почти всегда его подлинная сущность никому не известна… но нет сомнений, он Старший Бог, известный как Странник, Владыка Плиток. Как вы знаете, это летерийское подобие вашей Колоды Драконов.

— Ага, начинаю понимать.

— Все верно, Адъюнкт.

— Этот Странник готов увидеть в гадании на Колоде вызов, узурпацию.

— Адъюнкт, реакция Старшего Бога непредсказуема, в особенности реакция Странника, ведь он сложным и тесным образом связан с судьбой и случаем.

— Могу я побеседовать с Турадалом Бризедом?

— Старший Бог не являлся в этом облике со времени правления императора; его не видят во дворце. Но меня заверяли, что он близко — возможно, его пробудили ваши намерения.

— Интересно, кто же во дворце способен выяснить подобное?

Брюс неловко пошевелился. — Это, скорее всего, Багг.

— Канцлер?

— Если вы знаете его лишь в этой роли… да, Канцлер.

Во время разговора она стояла на помосте, но теперь спустилась на четыре ступени и подошла ближе. Бесцветные глаза впились в Брюса. — Багг. Один из моих Верховных Магов находит его… как он выразился? Восхитительным. Но ведь Быстрый Бен склонен к необычным, зачастую сардоническим заявлениям. Ваш канцлер еще и Цеда — ведь так здесь именуют Верховных Магов?

— Было бы разумным рассматривать его именно так, Адъюнкт.

Она о чем-то задумалась, затем сказала: — Я уверена в способности моих магов отразить почти любые угрозы… но со Старшим Богом они, похоже, не справятся. Как насчет вашего Цеды?

— Багга? Гм, ну… не думаю, что его очень пугает Странник. Увы, он намерен удалиться, если вы все же решитесь на гадание. Поэтому я и довожу до вас искреннее беспокойство Короля Теола относительно вашей безопасности.

Казалось, эти слова ее встревожили, ибо Тавора отвернулась и медленно обошла квадратный стол. Затем обернулась к Брюсу, встав по другую сторону стола. — Спасибо вам, Брюс Беддикт, — сказала она подчеркнуто официальным тоном. — К сожалению, я откладывала чтение Карт слишком долго. Нам необходимы указания и даже побуждения.

Брюс склонил голову набок. Что намерены делать эти малазане? Такой вопрос часто обсуждается при Дворе, а также, без сомнения, во всем городе. — Понимаю, Адъюнкт. Мы можем помочь еще чем-то?

Тавора нахмурилась: — Я уже не уверена, учитывая нежелание Цеды быть даже простым свидетелем.

— Он не желает, чтобы его присутствие повлияло на гадание. Я так подозреваю.

Адъюнкт открыла было рот, чтобы нечто сказать, но промолчала. Кажется, глаза ее чуть расширились… но она тут же отвернулась. — Тогда какие формы помощи вы можете предложить?

— Я готов предложить себя самого. Я Королевский Меч.

Она метнула на него удивленный взгляд: — Странник не пожелает вступить с вами в схватку, сэр?

Он пожал плечами: — По крайней мере, Адъюнкт, я смогу вступить с ним в переговоры, претендуя на некое знание, с уважением к его прошлому среди нашего народа и так далее.

— Вы готовы рисковать ради нас?

Брюс помедлил, ибо не любил лгать. — Риска нет, Адъюнкт, — выдавил он наконец.

И тотчас заметил в ее отвердевшем взоре неуклюжесть своей лжи. — Вежливость и честь требуют, чтобы я отклонила ваше великодушное предложение, сэр. Но, — тут же добавила она, — я должна опуститься до подлости и сказать, что ваше присутствие будет приветствоваться.

Он вновь поклонился.

— Если вам нужно довести всё до сведения Короля, время еще есть. Времени мало, но на короткую аудиенцию, надеюсь, хватит.

— Это не обязательно.

— Тогда прошу, налейте себе вина.

Он поморщился: — Благодарю, Адъюнкт, но с вином я покончил.

— Вон там, на столике, есть кувшин эля. Фаларского. Уверена, это чудесный напиток. Мне докладывали.

Он улыбнулся и заметил, что она вздрогнула — и ненадолго удивился, почему женщины так часто реагируют на его улыбку. — Да, я его попробую. Спасибо.

* * *

— Чего я не приемлю, — сказал он, — это самого факта твоего существования.

Мужчина напротив поднял голову. — Взаимно.

Таверна была переполнена, посетители явно относились к высшим, уставшим от привилегий классам общества. Груды монет, запыленные бутылки, сверкающие золотые кубки, головокружительная пестрота нарядов — почти все являют подобие Королевского Одеяла, хотя «костюм» включает еще и набедренную повязку. Некоторые молодые люди (чрезмерно надушенные) носят также шерстяные штаны, у которых одна штанина заканчивается над коленом.

В клетке около столика, за которым сидели двое малазан, две странные птицы обменивались гортанными комментариями, выдаваемыми неизменно равнодушным тоном. Птицы были размером со скворцов, с короткими клювами, перья желтые, а головы серые.

— Может и так, — сказал первый, пригубив душистое вино, — но мы все же разные.

— Тебе так кажется.

— Так и есть, вислоухий идиот. Во-первых, ты мертвый. Ты швырнул себе под зад треклятую долбашку. Одежда на тебе была вся рваная. Клочья одни. С пятнами сажи. Мне плевать, сколь хороши портняжки Худа, и сколько миллионов портняжек он уже проглотил — но никто не смог бы собрать ее, залатать. Да и швов нет. Значит, это прежняя твоя одежда. Как и ты.

— О чем ты, Быстрый? Я сложил себя воедино в подвалах Худа, так? Я помог самому Ганоэсу Парану, я ездил с экипажем трайгаллов. Мертвым ты тоже сможешь делать… разные штуки.

— Это зависит только от силы воли.

— Сжигатели возвысились, — подчеркнул Еж. — Стыди за это Скрипа, я ни при чем.

— Но ты же их посланник?

— Может быть. Не то чтобы я получал от кого-то приказ…

— Вискиджек?

Еж неловко заерзал, отводя взгляд. Дернул плечами: — Забавно всё это.

— Что это?

Сапер кивнул на клетку с птицами: — Это ведь джараки?

Быстрый Бен склонил голову, постучал по лбу костяшками пальцев. — Какая-то тайная подмога, может быть? Какое-то проклятие неуловимости? Или просто упрямая дурость, так хорошо нам знакомая?

— Ну вот. — Еж потянулся за элем. — Опять ты сам с собою.

— Ты ловко обходишь некоторые темы, Ежик. Есть тайны, которыми ты не делишься, и я нервничаю. И не только я…

— Скрип всегда нервничал от меня. Все вы. А дело всего лишь в потрясающем моем шарме и неземной прелести.

— Ловко, — повторил Быстрый Бен. — Я говорил об Адъюнкте.

— Ей-то чего нервничать? — удивился Еж. — Опять по кругу пойдем. Эту женщину понять невозможно — ты сам часто так говоришь, Быстрый. — Он склонился, прищуриваясь: — Услышал что-то новое? Насчет куда пойдем? Насчет что будем делать дальше, Худа ради?

Колдун выпучил глаза.

Еж хлопнул ладонью по столу, почесал ухо и удовлетворенно откинулся на спинку стула.

Миг спустя у стола остановились две женщины. Еж поднял взгляд, глаза его виновато забегали.

— Верховный Маг, сапер, — сказала Лостара Ииль. — Адъюнкт требует немедленного вашего присутствия. Извольте следовать за нами.

— Я? — спросил (точнее, почти взвизгнул) Еж.

— Первое имя в списке, — сурово улыбнулась Фаредан Сорт.

— Ну вот, допрыгался, — прошипел Бен.

Когда четверо иноземцев ушли, джарак сказал: — Чую смерть.

— Нет, не чуешь, — каркнул второй.

— Чую смерть, — настаивал первый.

— Нет. Это ты смертью пахнешь.

Через мгновение первый сунул голову под крыло, вытащил и сел ровно. — Прости.

* * *

Капитан Добряк и виканский пес Крюк, оскалив зубы, разглядывали друг дружку через виканский плетень.

— Слушай сюда, пес, — начал Добряк. — Я хочу найти Синн и Гриба. Любая попытка порезвиться, например вырвать мне горло, и я поколочу тебя. Морду в задницу засуну. Целиком. Потом отпилю голову и брошу в реку. Отрублю когти и продам злым ведьмам. Срежу шкуру полосками и наделаю гульфиков, какие прячут под койками келий некоторые жрецы — половые извращенцы. И все это я проделаю, пока ты еще жив. Я понят?

Губы на обезображенной, покрытой шрамами морде пса вздернулись ее выше, обнажая порезы от выщербленных клыков. Из щелей потекла розовая пена. Глаза Крюка пылали, словно два тоннеля в мир вождя демонов, в них кружилось буйное бешенство. Обрубок хвоста неистово дергался, словно пса пронизывали спазмы приятных мечтаний.

Добряк стоял, держа в руке плетеный ремень с петлей на конце. — Я хочу надеть это тебе на голову, пес. Только зарычи, и я вздерну тебя, и буду хохотать, видя как ты дергаешься. Скажу прямо: я изобрел сто новых способов убийства и ты испытаешь их на себе. Все сразу. — Он поднял поводок, показав псу.

Тусклый меховой шар, покрытый соринками и кусками грязи, тот, что лежал в углу загона — шар, который уже давно рычал — внезапно пришел в движение. Подпрыгнув несколько раз, он взметнулся в воздух, нацеливая в шею капитана крошечные, но острые зубки.

Добряк выбросил кулак, перехватив его в воздухе. Тихий хруст, щелканье ничего не поймавших челюстей — хенгезская комнатная собачка по кличке Мошка резко изменила направление полета, приземлилась подле Крюка, кувыркнулась и замерла, ошеломленно высунув розовый язык, тяжко вздыхая.

Взгляды капитана Добряка и Крюка так и не расплетались.

— Ох, забудем о поганом поводке, — сказал капитан, чуть помедлив. — Забудем Гриба и Синн. Пусть все будет как можно проще. Я сейчас вытащу меч и порублю тебя на куски, пес.

— Не надо! — сказал кто-то сзади.

Добряк обернулся и увидел Гриба, а также Синн за его спиной. Они стояли у входа в конюшни, изображая полнейшую невинность. — Как удобно. Адъюнкту вы нужны.

— Для чтения? — спросил Гриб. — Нет, мы не можем.

— Пойдете.

— Мы думали спрятаться в старом Азате, — сказал Гриб. — Но не получилось…

— Почему? — спросил Добряк.

Гриб потряс головой: — Мы не хотим идти. Будет… плохо.

Капитан показал им поводок с петлей: — Так или иначе, личинки.

— Синн сожжет вас в угольки!

Капитан фыркнул: — Она? По ее лицу кажется, скорее себя обмочит. Ну как, пойдем тихо-мирно или иначе? Вы ведь догадываетесь, какой способ мне больше по нутру?

— Этот Азат… — начал Гриб.

— Не наша проблема, — рявкнул Добряк. — Хотите похныкать — бегите к Адъюнкту.

Они пошли втроем.

— Знаете, вас все ненавидят, — сказал Гриб.

— И правильно, — ответствовал Добряк.

* * *

Она поднялась с кресла, поморщившись от боли пониже спины, и подошла к двери. Посетители выдавались редко — кроме назойливой повитухи, забегавшей то и дело, принося с собой облако дыма д’байанга, и старухи с ближней улочки, которая, завидев ее, предлагала выпечку. Для обоих было уже поздно, и громкий стук в дверь заставил ее встревожиться.

Серен Педак, некогда бывшая аквитором, открыла дверь.

— О, — сказала она. — Привет.

Старик поклонился: — Госпожа, здоровы ли вы?

— Ну, работы для каменщика пока нет…

— Аквитор…

— Я уже не аквитор.

— Звание сохранено в королевской Палате Сборов, — сказал он. — Вы продолжаете получать жалование.

— И я дважды посылала запрос, чтобы все это отменили. — Она помолчала, склоняя голову. — Простите, откуда вам знать?

— Простите, аквитор. Меня зовут Багг, и ныне я занимаю должность канцлера Королевства, а также занимаюсь многими иными… э… делами. Ваши запросы принимались, рассматривались и отклонялись мною. — Он поднял руку: — Тише, тише, вас не вытащат из дома, чтобы заставить заниматься работой. Отныне вы в отставке и будете получать полный пенсион до конца жизни. В любом случае, аквитор, я пришел сегодня по другому делу.

— О? Так чего вы хотите?

— Можно войти?

Она отступила с порога. Он закрыл дверь и пошел за ней по узкому коридору, в скромно обставленную гостиную. — Прошу садиться, Канцлер. Я никогда вас не видела, так что не могла подумать, что милый господин, помогавший мне перенести несколько камней… — Она помедлила. — Если слухи не врут, вы были слугой Короля?

— Все верно. — Он подождал, пока она не усядется в кресло, а затем сел на единственный стул. — Аквитор, вы на шестом месяце?

Она вздрогнула: — Да. Но как вы определили? Вычитали в досье?

— Извините, — сказал он. — Сегодня ночью я неловок. В вашей компании, гм, гм…

— Я уже давно не вводила никого в смущение, Канцлер.

— Ну, возможно, это… не совсем вы, аквитор.

— Мне следует ощутить облегчение, раз вы отозвали комплимент?

— Теперь вы играете со мной.

— Да. Канцлер, к чему всё это?

— Думаю, вам лучше думать обо мне в иных понятиях. Могу предложить звание Цеды.

Глаза ее медленно раскрывались. — О. Отлично. Похоже, у Теола Беддикта был слуга на все руки.

— Я здесь, — сказал Багг, бросив короткий взгляд на округлость ее живота, — ради обеспечения мер… безопасности.

Она ощутила, как внутри заворочался страх. — Меня или ребенка? Защиты от чего?

Он склонился, сложив руки на коленях: — Серен Педак, отцом ребенка был Тралл Сенгар. Тисте Эдур, брат императора Рулада. Но он был не только братом императора.

— Да, — сказала она, — он был моей любовью.

Он отвел глаза. Кивнул: — Есть версия Плиток, состоящая из Домов — формальная структура, наложенная на различные работающие во вселенной силы. Ее называют Колодой Драконов. В Колоде Дом Тени управляется не Эдур, основателями этого королевства, но иными существами. В Доме есть Король, пока без Королевы, а у Высокого Короля Тени есть различные служители. Это роли, которые сами выбирают для себя лица. Лица смертных.

Она смотрела на него. Во рту стало сухо, как на раскаленных солнцем камнях. Она смотрела, как он сжимает руки, как бегают его глаза. — Лица смертных.

— Да, аквитор.

— Тралл Сенгар.

— Рыцарь Тени.

— Похоже, его безжалостно вышвырнули.

— Это не случайность и не пренебрежение. Дома воюют, и война разгорается.

— Тралл не выбирал себе этот титул, не так ли?

— Нет. Выбор не имеет особого значения в такой игре. Скорее всего, даже Повелители и Повелительницы Домов не так всемогущи, как им нравится думать. То же самое можно сказать о богах и богинях. Контроль — иллюзия, успокаивающая примочка на жгучем волдыре.

— Тралл мертв, — сказала Серен.

— Но Рыцарь Тени продолжает жить, — ответил Багг.

Внутри рос ужас, ледяной прилив затопил все пространство души, просочился в мысли, топя их одну за другой. Холод страха объял ее целиком. — Наше дитя, — прошептала Серен.

Взгляд Багга стал суровым. — Странник устроил смерть Тралла, аквитор. Сегодня ночью в городе пробудится Колода Драконов. Такое пробуждение станет реальным вызовом Страннику, станет приглашением на бой. Готов ли он? Есть ли у него силы, достаточные для контратаки? Омоется ли ночь кровью смертных? Не могу сказать. Я решил предотвратить только одно: вдруг Странник решит ударить по врагу через носимое вами дитя?

— Нет, так не пойдет, — прошептала она.

Брови Багга поднялись. — Что, аквитор?

— Говорю, так не пойдет! Кто этот Высокий Король Дома Тени? Как смеет он требовать у меня дитя? Призовите его, Цеда! Сюда! Сейчас!

— Призвать? Аквитор, если бы я мог… это было бы… прошу, вы должны понять. Призвать бога — даже малую часть его духа — означает разжечь ярчайший маяк. Его увидит не только Странник, но и другие силы. Но сегодня ночью, аквитор, мы не должны делать ничего, привлекающего внимание.

— Это вам нужно понять. Если Странник решил повредить моему ребенку… вы можете быть Цедой, но Странник — бог. Он уже убил моего любимого — Рыцаря Тени. Вы можете не справиться. Мое дитя — новый Рыцарь Тени? Пусть тогда Король Тени придет сюда и защитит своего Рыцаря!

— Аквитор..

— Вызывайте!

— Серен. Меня достаточно. Против Странника. Против любого дурака, который посмеет приблизиться.

— Бессмыслица.

— Тем не менее.

Она смотрела на него, не в силах скрыть недоверие и ужас.

— Аквитор, в городе есть иные силы. Древние, благие, но тем не менее опасно могущественные. Если я призову их на подмогу, это облегчит ваше беспокойство? Если они защитят вашего сына?

«Сына. Красноглазая повитуха была права». — Они послушаются вас?

— Я надеюсь.

Миг спустя она кивнула. — Отлично. Но, Цеда, после этой ночи… я буду говорить с Королем Тени.

Он вздрогнул: — Боюсь, разговор получится неудовлетворительный, аквитор.

— Это мне решать.

Багг вздохнул: — Так и будет, Серен Педак.

— Когда вы призовете друзей, Цеда?

— Уже призвал.

* * *

Лостара Ииль сказала, что там соберутся одиннадцать человек, не считая самого Скрипача. «Безумие. Одиннадцать игроков для чтения». Бутыл поглядывал на Скрипача, пока они шли по улице в сопровождении двух женщин. Сапер выглядит больным, под глазами круги, рот скривился в гримасе. Черные корни волос делают серебристую шевелюру и бороду похожими на ауру, на знак хаоса.

Геслер и Буян шагают сзади. Они слишком подавлены, чтобы, как бывает обычно, ругать всё и вся вокруг. «Обычно они хуже супружеской пары. Похоже, чуют неладное».

Бутыл был уверен, что моряков отличает от всех прочих людей не только кожа с золотистым оттенком. Да уж, рок обнаружил изрядную небрежность, когда выбирал именно этих людей среди стада. У Геса с Буяном едва наберется один мозг на двоих.

Маг принялся гадать, кто еще будет участвовать. Адъюнкт и Лостара Ииль, разумеется, как и сам Скрипач, и Геслер с Буяном. Может, Кенеб — он же был на последнем? Трудно вспомнить — та ночь стала каким-то размытым пятном. Быстрый Бен? Может быть. Блистиг? Ну, кислый унылый ублюдок сможет их остепенить. Или сделает всё только хуже. Синн? Боги сохраните.

— Ошибка, — бормотал Скрипач. — Бутыл… что ты сейчас чуешь? Выкладывай.

— Хочешь услышать как есть? Правду?

— Бутыл.

— Ладно. Я слишком испуган, чтобы приближаться к краю. Это старый город, сержант. Здесь есть… кое-кто. Они по большей части дремали. То есть до тех пор, пока мы не появились.

— И теперь они проснулись.

— Да. Принюхиваются. Сержант, гадать сейчас так же глупо, как оскорблять Опоннов, оказавшись в лапах у Худа.

— Думаешь, я сам не знаю?

— А ты сможешь забить на них, серж? Просто сказать нет, или наврать, будто сила ушла?

— Вряд ли. Меня … захватит.

— И не будет возможности остановиться.

— Не будет.

— Серж?

— Что?

— Мы скоро вылезем прямо перед ними. Мы сами подставим горло — а эти типы милосердием вряд ли страдают. Так что… как нам защититься?

Скрипач метнул на него взгляд, подошел ближе. Впереди показался штаб. Они уже опаздывали. — Ничего не могу, Бутыл. Разве что голову себе снесу. Надеюсь, кое-кого из чудищ заберу с собой.

— Ты будешь сидеть на долбашке, что ли?

Скрипач поправил кожаный мешок на плече. Бутылу не потребовалось иных доказательств.

— Серж, когда мы войдем в комнату, позволь мне еще раз попытаться отговорить ее.

— Будем надеяться, что она соблюдет число.

— Ты о чем?

— Одиннадцать плохо, но двенадцать еще хуже. А тринадцать станет катастрофой. Тринадцать — несчастливое число для чтения Карт. Нам не нужно тринадцать. Что угодно кроме…

— Лостара сказала одиннадцать, сержант. Одиннадцать.

— Да. — Сержант вздохнул.

* * *

Когда раздался стук в дверь, Багг взмахнул рукой: — Позвольте представить их, аквитор.

Она кивнула. Он встал и пошел открывать новым гостям.

Серен услышала голоса, подняла глаза. Цеда вернулся в сопровождении двух голодранцев, мужчины и женщины. Едва они встали посреди гостиной, на Серен накатила волна запахов: пот, грязь, перегар. Ошеломленная этакими ароматами, она боролась с желанием убежать.

Мужчина осклабил зеленоватые зубы под огромной бульбой красного носа: — Приветик, Майхб. Выпить будет что? Да ладно! — Он поднял в темной руке глиняную фляжку. — Любимый мой сосуд. Чаши найдутся?

Багг поморщился. — Аквитор, это Урсто Хобот и Пиношель.

— Мне чаша не нужна, — сказала Серен обыскивавшей буфет женщине.

— Как скажешь, — брякнула Пиношель. — Но от тебя проку в нашей компашке не будет. Типичное дело. От брюхатых проку нет. Вечно носятся с пузом словно с божьим даром. Но красивая ты корова…

— Хватит этой чепухи. Багг, прогоните их. Сейчас же.

Урсто подошел к Пиношели и ударил в висок: — Веди себя, ты! — Затем он улыбнулся Серен: — Она завидует, понимашь? Мы пробвали и пробвали. Да только она старая мощинистая кошелка, да и я ж не лучше. У меня отвисает похлеще ее титьки, да и похоти давно нет. Все, что могу — капать и капать и капать. — Он подмигнул. — Конешно, если б мы с тобой, тогда другое дело…

Пиношель фыркнула: — Ну, от такого приглашения любая скинет, брюхатая или нет!

Серен сверкнула глазами на Багга: — Вы что, пошутили?

— Аквитор, это остатки древнего пантеона, которому поклонялись первоначальные жители здешних мест, селения которых погребены в иле под Летерасом. На самом деле Урсто и Пиношель — самые первые, Господин и Госпожа пива и вина. Они явились к бытию как результат появления сельского хозяйства. Пиво предшествовало хлебу, было первым продуктом земледелия. Оно чище воды и очень питательно. Первые виноделы пользовались дикой лозой. Эти существа — стихийные силы истории человечества. Были и другие: приручение животных, первые орудия из камня, кости и рога, рождение музыки, танца, сказительства. Живопись на каменных стенах или на коже. Критические, глубочайшие моменты развития.

— Тогда, — фыркнула она, — что с ними случилось?

— Благоразумное и благоговейное причастие к их дарам сменилось бездумными излишествами. Уважение к их дарам утеряно, аквитор. Чем хуже злоупотребляли дарами, тем ниже опускались дарующие.

Урсто рыгнул. — А мы не в обиде. Хуже ж было бы, если бы нас запретили. Мы стали бы злыми, а мы не хотим быть злыми, правда ведь, моя сладкая Овсянка?

— Мы всякое время под осадой, — сказала Пиношель. — Вот, я разлила по чашам. Старший?

— Половину меры, прошу.

— Извините, — сказала Серен Педак. — Цеда, вы только что описали этих пьяниц как древнейших богов на свете. Но Пиношель назвала вас старшим.

Урсто хихикнул: — Цеда? Мятныйпряник, ты слыхала? Цеда! — Он отступил к Серен. — О круглая, о благая Майхб, мы можем быть старыми, я и Пиношель, в сравнении с подобными тебе. Но против него мы все равно что дети! Старший, о да. Старший Бог!

— Пора веселиться! — заорала Пиношель.

* * *

Скрипач остановился прямо на пороге. И уставился на воина-летерийца, обнаружившегося около громадного стола. — Адъюнкт, он тоже приглашен?

— Простите, сержант?

Скрипач ткнул пальцем: — Королевский Меч, Адъюнкт. Он в вашем списке?

— Нет. Тем не менее он остается.

Скрипач уныло поглядел на Бутыла, но ничего не сказал.

Бутыл оглядел собравшуюся группу, быстро подсчитал головы. — Кого недостает? — спросил он.

— Банашара, — ответила Лостара Ииль.

— Он уже в пути, — пояснила Адъюнкт.

— Тринадцать, — пробормотал Скрипач. — Боги подлые, тринадцать!

* * *

Банашар помедлил в переулке, подняв взор к небу. Из окон зданий, от различных ламп и фонарей исходил свет, слишком слабый, чтобы скрыть россыпь звезд. Ему так хочется уйти из этого города! Найти холмик, мягкую траву, чтобы прилечь, держа в руках восковую табличку. Недавно взошедшая луна вселила в него тревогу. Но новое созвездие вызывает в нем еще больший трепет. Фигура, напоминающая лезвия мечей, слабо-зеленая, взошла с юга и словно перечеркнула привычные очертания Дороги Искателя. Он не может быть уверенным… но он думает, что вскоре мечи станут больше. Приблизятся.

Тринадцать — по крайней мере, так он подсчитал. Может, там больше мечей, еще слишком неярких, чтобы пробиться сквозь огни города. Он подозревает, что точное число очень важно. Судьбоносно.

Тогда, в Малазе, небесных мечей еще не было видно. И все же…

«Мечи в небесах, вы отыщете себе горла на земле?»

Он оглянулся на Странника. Если кто и знает ответ, это он. Самозваный Владыка Плиток. Бог неудачи, игрок судьбами. Презренная тварь. Однако, нет сомнений, могущественная. — Что-то не так? — спросил Банашар, видя, что лицо Странника стало бледным, покрылось липким потом.

Единственный глаз мельком скользнул по нему. — Твои союзники меня не заботят, — сказал бог. — Но пришел еще один, он поджидает нас.

— Кто?

Странник скривился: — Меняем планы. Ты войдешь прежде меня. Я буду ждать полного проявления сил вашей Колоды.

— Мы согласились, что ты просто помешаешь им начать. Вот и все.

— Не могу. Не сейчас.

— Ты уверил меня, что ночь не увидит насилия.

— Должно было быть именно так.

— Но сейчас кто-то встал на твоем пути. Тебя перехитрили, Странник.

В глазу бога сверкнул гнев. — Ненадолго.

— Я не приемлю пролития невинной крови. Крови моих товарищей. Забери своего врага, но не касайся других, понял?

Странник оскалился: — Тогда убери их с пути.

Вскоре Банашар двинулся ко входу в штаб. В десятке шагов снова встал, сделал несколько глотков вина и вошел.

«В том и проблема с Охотниками, не так ли.

Никто не сможет убрать их с пути».

* * *

Неподвижно стоя в тенях улочки — оставшись один, когда беглый жрец вошел внутрь — Странник выжидал.

В игру ночи вошел тринадцатый игрок.

Знай он заранее — сумей он проницать туман, сгустившийся вокруг опасной комнаты и точно подсчитать присутствующих — он повернулся бы кругом и отказался от всех планов. Нет, просто сбежал бы в холмы.

Но бог выжидал, лелея в сердце убийство.

А снабженные песочными часами или мерными фитилями колокольни города — бесчувственно равнодушные ко всему, кроме неумолимого течения времени — готовились звонить.

Возвещая о наступлении полуночи.

Глава 2

Старый друг, сюда не ходи

не носи погоды дурной

я был там, где текла река

а ее словно нет

вспомни, друг, пролеты моста

он упал, и серые камни

в пыль рассыпались

больше нечего пересекать

ты войдешь в стоячую воду

между отмелей будешь блуждать

и найдешь тот край, за которым

умирает погода

коль увижу тебя, то пойму

наступила пора воскресать

по колено в слезах

под темнеющим небом

ты пойдешь как слепец

ты руками замашешь

я повел бы тебя, но река

ждать не будет

понесет меня к мелкому морю

птицы белые в небо взлетят

старый друг, сюда не ходи

не носи погоды дурной.

«Мост Солнца», Рыбак Кел Тат

Он стоял среди гнилых обломков корабельных снастей, высокий и сутулый. Если бы не шевелящиеся на ветру рваные одежды и длинные волосы, он мог бы оказаться статуей, вещью из старого мрамора, упавшей с города мекросов на столь чудесно оказавшийся здесь бесцветный лесс. Сколь долго ни смотрел на него Удинаас, одинокий мужчина не шевельнулся.

Шелест гравия возвестил о приходе из деревни еще кого-то; через миг к ним подошел Онрек Т’эмлава. Воин заговорил не сразу, но его молчаливое присутствие ощущалось очень сильно.

Это не мир для поспешных действий, подумал Удинаас — хотя он и раньше не особенно старался бежать по жизни. В первое время в Убежище он чувствовал себя так, будто тянет цепи или бредет по грудь в воде. Неспешное течение времени здесь сопротивляется горячке поспешных решений, внушает чувство смирения — а смирение, как хорошо знал Удинаас, всегда является незваным, выбивая двери, разрушая стены. Оно объявляет о себе тычком в затылок, ударом колена под зад. Не буквально, разумеется. Но результат тот же. Ты падаешь на колени, задыхаешься, ты слаб как малое дитя. А мир стоит, нависая над дураком, и не спеша укоризненно поводит пальцем.

«Тут нужен не один тычок. Да, будь я богом богов, я доносил бы до всех один урок, так часто, как окажется необходимым.

Но ведь тогда придется трудиться без перерыва, не так ли?»

Солнце над головой прохладно, оно намекает на скорый приход зимы. Кудесницы сказали, что в ближайшие месяцы выпадет обильный снег. Сухие листья, упавшие в пожелтевшие травы на вершине холма, трепещут и шелестят, как бы дрожа от ужасного предчувствия. Никогда он не любил холода — малейший заморозок и руки становятся онемелыми.

— Чего он хочет? — спросил Онрек.

Удинаас пожал плечами.

— Не прогнать ли нам его?

— Нет, Онрек, сомневаюсь, что это необходимо. В настоящее время, кажется мне, в нем не осталось желания драться.

— Ты знаешь его лучше меня, Удинаас. Но разве он не убил ребенка? Разве он не пытался убить Тралла Сенгара?

— Он скрестил оружие с Траллом? — удивился Удинаас. — Мои воспоминания смутны. Все внимание занимал дух, пытавшийся меня придушить. Ну, тогда, друг, я понимаю, что ты чувствуешь. А насчет Чашки… там все было не так просто, как может показаться. Девочка была мертва, мертва задолго до того, как Азат уронил в нее семя. Все, что сделал Сильхас Руин — разбил кожуру, чтобы Дом смог пустить корни. В нужном месте, в нужное время, обеспечив выживание этого мирка.

Имасс внимательно смотрел на него. Спокойные серые глаза окружили полосы горестных морщин, ведь он так сильно переживает все происходящее. Яростный воитель, некогда бывший всего лишь сухой кожейна мертвых костях, стал ранимее ребенка. Кажется, это свойство всех Имассов. — Так ты знал все заранее, Удинаас? Знал участь Чашки?

— Знал? Нет, скорее догадывался.

Онрек хмыкнул. — Ты редко ошибаешься в догадках. Ну ладно, будь что будет. Поговори с ним.

Удинаас сухо усмехнулся: — Ты и сам сметлив, Онрек. Останешься?

— Да.

Он был этому рад, ведь несмотря на всю его убежденность, что Руин не замышляет насилия, Белый Ворон оставался непредсказуемым. Если Удинаас окончит жизнь под ударом одного из визгливых мечей, его гибель, по крайней мере, не пройдет незамеченной. Онрек не так глуп, чтобы бросаться в атаку, желая мести. В отличие от Рада Элалле.

Подойдя ближе к Анди — альбиносу, он заметил, что Сильхасу Руину пришлось нелегко после ухода из этого мира. Часть доспехов пропала, оставив голыми руки. Старая кровь запятнала плетеный воротник обгоревшей кожаной куртки. На нем были видны недавние, плохо исцеленные раны и порезы; пятна синяков проступали под кожей, словно мутная вода подо льдом.

Однако взор оставался суровым и упрямым — очи сверкали в глубоких глазницах, словно свежая кровь. — Тоскуешь о старом кургане Азата? — спросил Удинаас, встав в десяти шагах от исхудавшего воина.

Руин вздохнул. — Удинаас. Забыл, что ты наделен даром острословия.

— Не могу припомнить, чтобы кто-то назвал это даром, — ответил он, решив не обращать внимания на сарказм. Пребывание в Убежище как будто притушило его природную колючесть. — Скорее проклятием. Удивительно, что я еще дышу.

— Да, — ответил Тисте Анди. — Точно.

— Чего ты хочешь, Сильхас Руин?

— Мы долго странствовали вместе с тобой, Удинаас.

— Ходили кругами, да. И что?

Тисте Анди отвел взгляд. — Я был… введен в заблуждение. Тем, что видел. Судил слишком поспешно. Я вообразил, что весь мир подобен Летеру. А потом мир напал на меня.

— Да уж, летерийцы всегда судят в свою пользу. Они всегда были самым большим куском в навозной куче. Местная пословица.

Лицо Руина исказилось гримасой: — А теперь кусок навоза раздавили ногой. Да.

Удинаас дернул плечом. — Со всеми случается, рано или поздно…

— Да.

Повисло молчание. Руин не желал встречаться с ним взглядом. Удинаас отлично понимал его и понимал также, что радоваться смирению Белого Ворона было бы неразумно.

— Она будет Королевой, — вдруг бросил Руин.

— Кто?

Воин моргнул, как будто вопрос удивил его, и снова мрачно поглядел на Удинааса. — Твой сын в большой опасности.

— Сейчас?

— Я думал, что приду сюда, чтобы поговорить с ним. Предложить помощь и совет, хотя силы мои столь жалки. — Он обвел рукой окрестности. — Хотя бы это я еще могу сделать.

— И что тебе мешает?

Руин выглядел опечаленным. — Для Крови Элайнтов, Удинаас, любая мысль о дружбе нестерпима. Или о союзе. Если дух Летера воплотится во властителе, это будет Элайнт.

— А, понимаю. Вот почему Быстрому Бену удалось победить Сакуль Анкаду, Шелтату Лор и Менандору.

Сильхас Руин кивнул. — Каждая намеревалась предать остальных. Это порок в крови. Чаще всего оказывающийся фатальным. — Он помедлил. — Так было со мной и братом Аномандером. Едва драконья кровь обрела над нами власть, мы разошлись. Андарист встал между нами, протягивая руки, пытаясь воссоединить — но новообретенная нами дерзость посрамила его. Мы перестали быть братьями. Разве удивительно, что мы…

— Сильхас Руин, — прервал его речь Удинаас, — почему мой сын в опасности?

Глаза воителя блеснули: — Урок смирения чуть не стоил мне жизни. Но я выкарабкался. Когда придет черед Рада Элалле брать уроки, он может оказаться не таким везучим.

— У тебя были дети, Сильхас? Думаю, нет. Давать советы ребенку — что швырять песок в обсидиановую стену. Не прилипает. Жестокая правда в том, что каждому приходится учиться самому, и невозможно обойтись без уроков, прокрасться сторонкой. Тебе не удастся одарить ребенка своими шрамами. Они покажутся ему паутиной, липкой и удушающей; он будет сопротивляться, пока не порвет нити. Твои намерения весьма благородны, но шрамы, которым способны его научить, он должен заработать сам.

— Тогда я должен попросить тебя, его отца, об одолжении.

— Ты серьезно?

— Да, Удинаас.

Фир Сенгар пытался ударить этого Тисте Анди ножом в спину, пытался ступить в тень Скабандари Кровавого Глаза. У Фира был сложный характер, но Удинаасу — несмотря на все шутки и насмешки, несмотря на горькую память о рабстве — он чем-то нравился. Благородством восхищаешься даже издалека. К тому же он помнит, как горевал Тралл… — И чего же ты попросишь?

— Отдай его мне.

— Что?

Тисте Анди поднял руку: — Не отвечай сразу. Я объясню всю необходимость этого. Я расскажу тебе о будущем, Удинаас. Когда я это сделаю, ты наверняка всё поймешь.

Удинаас заметил, что его трясет. Сильхас Руин продолжал говорить, а бывший раб чувствовал, что прочная почва уходит из-под ног.

Кажущийся неспешным шаг этого мирка — на деле иллюзия, жалкое заблуждение.

Истина в том, что всё скользит, что сотни тысяч камней несутся по горному склону. Истина проста и ужасна.

* * *

Онрек издалека смотрел на них. Разговор продлился гораздо дольше, чем ожидал Имасс, и в нем нарастала тревога. Мало доброго выйдет из их беседы — тут можно не сомневаться…

Он услышал за спиной кашляющий рык и обернулся. Два подросших котенка эмлавы перебежали тропу в сотне шагов. Они повернули тяжелые клыкастые головы в его направлении, они смотрели на него робко, как бы испрашивая позволения; однако по прыгающей походке, по поджатым хвостам он определил, что котята пошли на охоту. И чувство вины, и буйная кровожадность кажутся инстинктивными. Они могут пропасть на день или на неделю: зима быстро приближается, нужно убивать помногу.

Онрек снова поглядел на Удинааса и Руина. Они шли к нему, бок о бок. Имасс сразу ощутил, что дух Удинааса впал в уныние, поглощен отчаянием.

«Нет, ничего доброго не выйдет…»

Он слышал шелест позади: эмлавы дошли до места, в котором извилистая тропа скроет их от глаз Онрека, и помчались, спеша избавиться от его воображаемого внимания. Но ему не хочется призывать их обратно. Он никогда так не делал. Звери просто слишком глупы, чтобы это замечать.

Вторгнувшиеся в этот мирок оседлали злой прилив, словно авангард легионов хаоса. Перемены запятнали мир, и новые оттенки напоминали о свежей крови. По сути всё, о чем мечтают Имассы — это мир, подтверждаемый ежедневными ритуалами, жизнью стабильной, безопасной и совершенно предсказуемой. Жар и дым очагов, запахи готовящихся клубней, мяса, сочного костного мозга. Носовые голоса женщин, напевающих за обыденными занятиями. Стоны и шепотки любящихся, песенки детей. Кто-то обрабатывает олений рог, расколотую кость или кремень. Другой опустился на колени в ручье, скребет кожу каменными осколками или полированным ножом; рядом видна груда песка, под которой вылеживаются готовые кожи. Когда кому-то нужно отлить, он встает над грудой, чтобы кожи лучше выдубились.

Старики расселись на булыжниках и следят за стоянкой, за работой сородичей, а сами погрузились в полусны о потаенных местах и тропах, о гуле высоких голосов, о бое барабанов, о картинах на освещенном факелами камне, о полноте глубокой ночи, когда духи показываются на глаза мириадами цветов, когда рисунки отрываются от поверхности и плывут, струятся в дымном воздухе.

Охота и пир, сбор урожая и обработка камня. Дни и ночи, роды и смерть, смех и горе, сказки, не раз пересказанные; разум открывается, принимая дар и даря себя каждому родичу, каждому теплому, знакомому лицу.

Это, понимал Онрек, и есть всё, что имеет значение. Все ухищрения ума нужны ради сохранения совершенного мира, чудесной общности. Духи предков собрались рядом, стоят на страже живущих. Воспоминания свиваются в канаты, связующие всех воедино, и чем охотнее делишься воспоминаниями, тем прочнее узы.

На стоянке за спиной возлюбленная его жена, Кайлава, лежит на груде мягких мехов; несколько дней отделяют ее от родов. Это будет второй их ребенок. Кудесницы подносят ей деревянные чаши, полные жирных, нежных личинок, поджаренных на плоских камнях очага. И медовые соты, и острые чаи с ягодами и целебной корой. Они питают ее без перерыва, будут питать, пока не начнется мука родов. Они поддерживают в ней силу и стойкость.

Он вспомнил ночь, когда они с Кайлавой посетили дом Серен Педак в странном, испорченном городе Летерасе. Весть о смерти Тралла Сенгара — это был один из худших моментов жизни Онрека. Но встать перед вдовой друга… это оказалось еще мучительнее. Устремляя на нее взор, он ощутил, как внутри все рушится; он зарыдал, не уповая на утешение, а потом удивился силе Серен, сверхъестественному ее спокойствию. Он говорил себе, что она уже прошла ступени горя — во дни и ночи, последовавшие за убийством любимого. Она смотрела, как он рыдает, и в ее глазах была печать — но не было слез. Потом она заварила чай, не спеша, тщательно, пока Онрек беспомощно висел на руках Кайлавы.

Не сразу он осознал всю бессмысленность, всю ужасающую нелепость гибели друга. А той ночью он пытался говорить о Тралле — о делах, объединивших их с того мига, когда Онрек решил избавить встреченного воина от уз Отсечения. Он снова и снова вспоминал яростные схватки, отчаянные обороны, деяния невообразимой смелости, каждое из которых способно даровать достойный конец, смерть, раздутую значительностью, сияющую жертвенностью. Но Тралл Сенгар пережил всё, превратив боль и потери в торжество.

Окажись Онрек там, посреди забрызганной кровью арены… спину Тралла было бы кому защитить. Убийца не преуспел бы, совершая акт подлого предательства. Тралл Сенгар жил бы, видел, как его дитя растет в чреве Серен, видел, восхищаясь и полнясь радостью, как лицо аквитора сияет, как она сосредотачивается на внутреннем. Ни одному мужчине не дано ощутить такой завершенности, ибо она стала сосудом продолжения, образом надежды и оптимизма, ликом будущего мира.

О, если бы Тралл смог ее увидеть… никто не заслужил этого больше, чем он. Все эти битвы, раны, испытания и аура одиночества, которой Онреку так и не удалось пробить — так много было измен, но он стоял не сгибаясь, он делился с другом последним. Нет, в такой смерти нет ничего подобающего.

Серен Педак была вежлива и мила. Она позволила Кайлаве совершить ритуал, гарантирующий безопасные роды. Но она также дала понять, что больше ничего не хочет, что этот путь пройдет в одиночку, что она достаточно сильна.

Да, женщины могут наводить трепет. Силой своей, способностью всё вынести.

Онрек мог, конечно, предложить Кайлаве подарки и вкусные кусочки, но всякая попытка была бы встречена насмешками повитух и гневным рычанием самой Кайлавы. Он научился держать дистанцию, особенно сейчас, перед близкими родами.

А еще он полюбил Удинааса. Конечно, этот человек более склонен к иронии и сарказму, чем Тралл, ценит острые комментарии. Единственное оружие, которым Удинаас владеет в совершенстве. Но Онрек проник в склад его живого ума и, более того, нашел, что человек проявляет неожиданные добродетели в новой для него роли отца. Черта, которую Онрек намеревается позаимствовать в нужное время.

В первый раз такую возможность он упустил: его первенец Ульшан Праль вырос под присмотром других — его растили неродные братья, дяди и тети. Даже сама Кайлава чаще отсутствовала. Поэтому, хотя Ульшан был их крови, душой он скорее принадлежал к вырастившему его племени.

Столь многое изменилось. Мир, кажется, несется мимо, эфемерный и уклончивый; дни и ночи пролетают сквозь пальцы. Снова и снова его парализует чувство потери, ошеломляет отвращение. Очередной миг исчез, очередное мгновение съеживается за спиной. Он старается оставаться бдительным, оттачивает чувства, чтобы ощутить благословенные явления, поглотить, насладиться вкусом мгновения — но тотчас же потоп заливает его, заставляя молотить руками, тонуть в ослепляющем, оглушающем приливе. Слишком много чувств; кажется, слезы стали ответом на слишком многое — на радость и на горе, на нежданные дары и мучительные потери. Похоже, он забыл жизнь смертных, уже не умеет реагировать иначе. Похоже, иные реакции унесло первыми, ведь время стало бессмысленным, жестоким проклятием, оставившим ему лишь слезы.

Удинаас и Сильхас Руин подошли ближе.

Онрек почувствовал, что снова плачет.

* * *

Побережье Д’расильани выглядело изгрызенным и подгнившим; мутные, полные ила буруны бушевали между рваными выступами известняка и полузатопленными песчаными наносами. Пена оттенка бледной плоти окружала мангровые заросли, покачиваясь на волнах. Насколько мог разглядеть в подзорную трубу Надежный Щит Танакалиан, у линии прибоя наносы песка и гравия чередовались с грудами мертвой рыбы, покрытыми чайками и тварями иного рода, длинными, на коротких ногах — вероятно, рептилиями. Они то и дело врезались в стаи чаек, заставляя тех с воплями разлетаться.

Он был рад, что не стоит на этом берегу, таким чуждым казался тот уроженцу Напасти, где воды глубоки, чисты и мертвенно-холодны, где всякий залив и фиорд скрывается в темноте утесов, в густой поросли пиний и елей. Он даже не мог раньше вообразить, что такое побережье может существовать. Мерзкое, вонючее, похожее на громадное свиное корыто.

К северо-востоку у подножия молодых гор, по всем приметам, в залив извергается мощная река, наполняя его илом. Постоянный приток пресной воды, густой и молочно-белой, отравил большую часть бухты, насколько мог судить Танакалиан. Это выглядело неправильным. Ему казалось: он присутствует на сцене обширного злодеяния, фундаментальной испорченности, распространяющейся подобно гангрене.

— Чего желаете, сир?

Надежный Щит опустил трубу и нахмурился, щурясь на отдалившееся побережье: — Идите к устью реки, капитан. Я полагаю, что главное русло лежит на той стороне, ближе к восточному берегу. Там, где утесы выше.

— Но даже отсюда, сир, — возразил капитан, — мы ясно видим отмели и рифы. — Он колебался. — Но меня сильней беспокоят те, что не видны. Надежный Щит, я не порадуюсь даже приливу.

— Не можем ли мы отойди дальше в море и вернуться уже к восточному побережью?

— Через течение реки? Возможно, хотя воды будут опасными. Надежный Щит, эти делегаты, которых мы ищем… они не из народа мореплавателей, да?

Танакалиан улыбнулся: — Гряда почти непроходимых гор отделяет королевство от берега. Даже внутренние склоны гор заняты племенами пастухов. Между ними и Болкандо установлен мир, но все же, сир, болкандийцев не отнесешь к мореходам.

— Значит, устье реки…

— Да, капитан. По любезному разрешению Д’расильани делегаты Болкандо остановятся на восточном берегу.

— Угроза вторжения делает союзниками даже злейших врагов, — заметил капитан.

— Кажется, так, — согласился Танакалиан. — Но странно, что союз сохраняется и сейчас, когда нет угрозы со стороны Летерийской Империи. Полагаю, некоторые преимущества мира очевидны всем.

— Выгоды, сир.

— Взаимные. Да, капитан.

— А теперь я должен отбыть на свой корабль, сир, если нам придется разведывать подходы к месту высадки.

Надежный Щит кивнул. Когда капитан удалился, Танакалиан вновь поднял подзорную трубу, оперся о поручень около носовой фигуры. Здесь, внутри безымянной бухты, море не особенно бурное, но вскоре подойдут «Престолы Войны», и он намеревается воспользоваться качкой, чтобы заглянуть чуть подальше за рваные утесы восточного побережья.

Смертный Меч Кругхева оставалась в каюте. Дестриант Ран’Турвиан после возвращения со встречи с Адъюнктом решил начать длительную медитацию и сейчас тоже сидит под палубой. Присутствие кого-то из них привнесло бы в ситуацию оттенок формальности, и Танакалиана это начало заранее беспокоить. О да, он понимает необходимость проформы, груза традиций, придающих смысл всем деяниям — всему Ордену — но он много времени провел на борту Адъюнкта, в компании малазан. Они демонстрировали такую дружескую близость в совместных лишениях, что Надежный Щит вначале был шокирован. Но потом он понял ценность такого поведения. Когда наступает время битвы, Охотники за Костями не проявляют недостатка дисциплины. Однако истинная сила, что удерживает их вместе, таится в товариществе во времена долгих периодов бездействия, которые приходится терпеть всем армиям. Танакалиан уже начал восторгаться их бравадой, отсутствием внешнего лоска, открытым непочтением и даже странной склонностью доводить всё до абсурда.

Может быть, это дурное влияние, как намекнул недовольно хмурящийся Ран’Турвиан, когда Танакалиан решился на иронический комментарий. Конечно, у Дестрианта уже возник длинный список разочарований, которые вызывает у него новый Щит Ордена. Слишком юный, ужасающе неопытный и до отвращения склонный к необдуманным суждениям — а такое свойство совершенно недопустимо у человека в ранге Надежного Щита.

— Ваш ум слишком активен, сир, — заметил как-то Дестриант. — Не дело Надежного Щита судить. Не вам решать, кто достоин ваших объятий. Нет, сир, вы не смеете обнаруживать пристрастие. Вот мой совет!

Если учитывать его характер, человек этот обошелся с ним еще мягко.

Корабль медленно пробирался к берегу, поскрипывая на волнах. Танакалиан изучал запретное побережье, изувеченные горы, многие из которых увенчаны конусами, извергающими пепел и зловонные газы. Если бы не идущие в море течения, риск оказаться выброшенными на камни был бы вполне реален. Против такого мрачного умозаключения не станет возражать даже Дестриант.

С легкой улыбкой Танакалиан опустил трубу, спрятал в кожаный футляр под левой рукой. Спустился с надстройки, двигаясь к люку в трюм. Магия Ран’Турвиана понадобится им для безопасного прохода в устье реки — вот и повод прервать медитацию Дестрианта, тянущуюся уже несколько дней. Ран’Турвиан может лелеять привилегию уединения и право на изоляцию… но некоторых обязанностей не избежит ни один член Ордена. Пора старику выйти на свежий воздух.

Флагман входил в бухту в одиночестве. Остальные двадцать четыре годных «Престола Войны» держались далеко в море; они способны выдержать любую здешнюю непогоду, кроме тайфуна, разумеется; но сезон тайфунов, как уверяют местные лоцманы, прошел.

Они передали «Пенного Волка» в распоряжение Адъюнкта, и флагманом стал «Листраль». Старейший среди кораблей — его киль был заложен почти четыре десятилетия назад — «Листраль» был последним из первой линии тримаранов, сохранившим старомодные украшения и приспособления. Он устрашал своим видом: каждая пядь бортов из железного дерева украшена головами рычащих волков, а средний корпус целиком сделан в форме волка, мчащегося в атаку. Корпус на две трети погружен в воду, так что пена вылетает прямо из оскаленной клыкастой пасти.

Танакалиан любил этот корабль, даже архаические двери кают, расположенных по сторонам первой палубы. «Листраль» может вместить едва ли половину пассажиров в сравнении с кораблями второй и третьей линии; однако каюты на нем сравнительно просторные и даже почти роскошные.

Убежище Дестрианта занимает две каюты по правому борту. В переборке проделана небольшая дверца. Каюта, что ближе к корме, служит личной резиденцией Ран’Турвиана, тогда как передняя освящена в качестве храма Волков.

Танакалиан, как и ожидал, нашел Дестрианта стоящим на коленях, склонившим голову перед двухголовым алтарем. Но что-то было неправильно — в воздухе пахло горелой плотью, жжеными волосами, а Ран’Турвиан не пошевелился, когда Надежный Щит постучал по двери.

— Дестриант?

— Ближе не подходите, — каркнул Ран’Турвиан почти неузнаваемым голосом; Танакалиан расслышал, как трудно, хрипло он дышит. — Времени почти нет, Надежный Щит. Я … решил было… что никто меня не потревожит, сколь долго я ни отсутствуй. — Горький смех, похожий на кашель. — Я забыл о вашей… нетерпеливости, сир.

Танакалиан сделал еще один шаг. — Что случилось, сир?

— Стойте, там, говорю! — задохнулся Дестриант. — Передайте мои слова Смертному Мечу.

Что-то блестело на полированном полу вокруг коленопреклоненного человека, словно он начал растекаться — но мочой не пахло, а густая как кровь жидкость отливала золотом в тусклом свете фонаря. Увидевшего это Танакалиана пробрал ужас; слова едва доносились сквозь грохот сердца. — Дестриант…

— Я странствовал далеко, — хрипел Ран’Турвиан. — Сомнения… растущая тревога… Слушайте! Она не такова, как мы думали. Грядет… измена. Скажите Кругхеве! Клятва… мы совершили ошибку!

Лужа растекалась, густая словно мед. Казалось, облаченная в рясу фигура Дестрианта тает, проваливается в себя.

«Он умирает. Во имя Волков, он умирает!» — Дестриант, — сказал Танакалиан, с трудом подавляя вызванный жутким зрелищем страх, проглатывая его. — Вы придете в мои объятия?

Булькающий смех, казалось, едва прорвался сквозь слой грязи. — Нет. Нет.

Пораженный Щит отшатнулся.

— Вы… ты… тебя недостаточно. Ты всегда был слаб… Кругхева ошиблась в очередной раз… Ты подвел меня, ты подведешь и ее. Волки покинут нас. Клятва предала их, понимаешь? Я узрел наши смерти — и эту, и грядущие. Твою, Танакалиан. И Смертного Меча, и всех братьев и сестер ордена Серых Шлемов. — Он закашлялся, и нечто вырвалось из содрогающейся груди, забрызгав алтарь бесформенными ошметками, поползшими по складкам каменного меха. На шеях Волков появились косые линии.

Фигура жреца осела, изогнувшись под невозможным углом. Когда Ран’Турвиан ударился лбом о пол, звук вышел похожим на треск скорлупы. Кости его черепа оказались не прочнее яйца, так что лицо расплющилось.

Танакалиан невольно шагнул вперед, вытянув голову. Из разбитого черепа текли струйки воды.

Этот человек попросту… растаял. Он видел, как кипит мозг, растекаясь струйками серого жира.

Ему хотелось кричать, выразив ужас… но тут же его охватил ужас еще больший. «Он не примет моих объятий. Я подвел его, сказал он. Я подведу всех. Измена?

Нет, не могу поверить.

Не поверю».

И, хотя Танакалиан и знал, что жрец мертв, он все же заговорил с ним: — Ошибка, Дестриант, была вашей. Вы странствовали далеко, вот как? Подозреваю, что… недостаточно далеко. — Он замолчал, стараясь подавить охватившую тело дрожь. — Дестриант. Сир. Я рад, что вы отвергли мои объятия. Ибо вижу, что вы их не заслуживаете.

Нет, он не просто Надежный Щит, он не таков, какими были все предшественники, жившие и умиравшие под бременем титула. Ему не нужно простое приятие. Он готов забрать себе боль смертных, да… но не всех.

«Нет, я не буду таким, как другие Щиты. Мир изменился — мы должны меняться вместе с ним. Должны меняться, чтобы встретить его на равных». Он смотрел вниз, на бесформенное месиво, недавно бывшее Дестриантом Ран’Турвианом.

Будет потрясение. Отчаяние. Лица исказятся в ужасе и отвращении.

Орден может впасть в раскол, и на долю Смертного Меча и Надежного Щита выпадет задача удержать руль, пока новый Дестриант не поднимется из рядов братьев и сестер.

Но пока что возникает забота более неотложная: во время пересечения речного русла они останутся без магической защиты. По его суждению — каким бы шатким оно не было в данный момент — это самая важная забота, просто горный пик.

Смертный Меч подождет.

Да и что он может ей сказать?

«Вы приняли брата нашего, Надежный Щит?

Разумеется, Смертный Меч. Его боль отныне во мне, как и его спасение».

* * *

Разум создает привычки, а привычки разума переделывают тело. Тот, кто всю жизнь ездил верхом, ходит с кривыми ногами; моряк широко расставляет ноги, хотя под ним твердая почва. Женщины, заплетающие косы на сторону, однажды начинают склонять голову набок. Люди, склонные к беспокойствам, скрипят зубами, и годы делают челюстные мышцы утолщенными, истирают короны зубов, становящиеся похожими на пеньки.

Йедан Дерриг, Дозорный, подошел к краю моря. Ночное небо, давно ставшее привычным для любителя бродить в темноте перед восходом солнца, вдруг показалось ему странным, потерявшим всякую предсказуемость. Мышц его челюстей работали, зубы непрерывно, ритмично скрипели.

Мутное отражение зеленоватых комет упало на гладь залива, подобно призрачным огням, что возникают иногда по следу кораблей. В небесах появились чужаки. Что ни ночь — они все ближе, словно их кто-то притягивает, призывает. Взошла тусклая луна, что стало некоторым облегчением; но Дерриг ясно видел, как изменились приливы. Привычное перестает быть привычным. Есть от чего впасть в беспокойство.

Страдание приходит на берег, и трясы не останутся в стороне. Он разделял это знание с Полутьмой; он видел растущий страх в покрасневших глазах ведьм и ведунов, подозревая, что они тоже ощущают приближение чего-то громадного и ужасающего. Увы, но общие страхи не родили желания действовать сообща — политическая борьба не только осталась, но даже усилилась.

«Глупцы!»

Йедан Дерриг не был красноречивым человеком. В голове его умещались сотни тысяч слов, готовых складываться в практически бесконечное число сочетаний… но это не означало, что он готов трудиться, придавая им голос. Какой в этом смысл? Люди прозябают в трясине чувств, грязью прилипающих к каждой мысли, замедляющих течение, делающих идеи бесформенными. Требуется внутренняя дисциплина, чтобы очиститься от таких зловредных тенденций, и это всегда слишком тяжело, слишком мучительно. Поэтому почти никто не предпринимает подобных попыток. Но есть и еще более горькое соображение: в мире гораздо больше людей глупых, нежели умных. Однако глупцы умеют очень умно скрывать свою глупость. Редко кто готов искренне наморщить лоб или недоуменно воздеть брови. Нет, люди изображают подозрение, неверие или снисходительное допущение, а иногда, напротив, «глубокомысленно» молчат, хотя никакой глубины в них нет.

У Йедана Деррига нет времени на такие игры. Он умеет вынюхать идиотов за пятьдесят шагов. Он видит их ловкие увертки, слушает хвастливые речи и снова и снова удивляется: неужели они так никогда не уразумеют, что усилия, бросаемые на сокрытие глупости, было бы лучше пустить на развитие тех крох ума, которыми их одарили? Но ведь это такие крохи, что улучшение невозможно…

В обществе слишком много механизмов, созданных для сокрытия и ублажения глупцов, ведь глупцам почти всегда принадлежит большинство. Кроме таких механизмов вы можете наткнуться на различные ловушки, капканы и засады, призванные изолировать и затем устранять умников. Никакой аргумент — даже самый блестящий — не отклонит ножа, нацеленного вам в брюхо. Или палаческого топора. Кровожадность толпы всегда заглушает одинокий глас разума.

Но истинная опасность, считает Дерриг, скрыта в тайных обманщиках — тех, что ломают из себя дураков, хотя и наделены сообразительностью. Они нацелены лишь на удовлетворение своих эгоистических потребностей, но весьма умело эксплуатируют и глупцов и гениев. Такие люди жаждут власти и чаще всего получают ее. Ни один гений не примет (добровольно) власть, ведь он ясно видит все ее гибельные искушения. А глупец не сможет удержать власть надолго; он удовлетворится иллюзорной силой, ролью носовой фигуры корабля, которым правит кто-то иной, скрытый.

Соберите небольшую группу таких тайных обманщиков — людей с посредственным разумом, ловких, злых, завистливых, амбициозных — и серьезные неприятности не заставят себя ждать. Отличный тому пример — ковен ведунов и ведьм, до последнего времени правивших трясами (насколько вообще можно править народом угнетенным, исчезающим и подавленным).

Скрипя зубами, Йедан Дерриг присел на корточки. Мелкие волны набегали на носки сапог, затекали в отпечатки на мягком песке. Руки его тряслись, каждая мышца жаловалась на утомление. Но даже соленая вода с ароматом моря не сможет промыть его ноздри, спасти от вони.

Сзади, среди жалкого скопища хижин, закричали. Он слышал, как кто-то выходит на берег, шатаясь, приближаясь словно бы неровными прыжками.

Йедан Дерриг опустил ладони в холодную воду, и ясно видимое дно вдруг заслонили темные цветы. Он смотрел, как нежные волны уносят пятна, и мысленно молился:

«Этот дар морю

этот берега дар

отдаю я свободно

и пусть очистятся воды».

Она встала за спиной. — Во имя Пустого Трона! Что ты наделал, Йедан?

— Ну как же, — сказал он устрашенной сестре. — Я перебил всех, кроме двух, Королева.

Она вошла в море, расплескивая воду, и встала перед ним. Положила руку на лоб и толкнула, чтобы он поднял голову, чтобы она смогла поглядеть ему в глаза. — Но… почему?! Ты думал, что я не возьму их в руки? Что мы вдвоем не сладим с ними?

Он пожал плечами: — Им нужен был король. Тот, что контролировал бы тебя. Тот, кого они сами контролировали бы.

— И поэтому ты их убил? Йедан, тот общий дом стал бойней! Ты думал, что просто вымоешь руки — и всё? Ты только что зарезал двадцать восемь человек. Трясов. Моих людей! Стариков и старух! Ты зарезал их!

Он нахмурился, глядя вверх: — Моя Королева, я Дозорный.

Она смотрела на него сверху вниз, и он хорошо понимал ее мысли. Она думает, что сводный брат стал безумцем. Она готова отпрянуть в ужасе.

— Когда Стяжка и Сквиш вернутся, — сказал он, — убью и их.

— Нет, не убьешь!

Он понимал, что вести осмысленный спор с сестрой невозможно — не в этот миг, когда в деревне все сильнее нарастают крики потрясения и горя. — Моя Королева…

— Йедан, — прохрипела она. — Ты не видишь, что ты сделал со мной? Не понимаешь, какую рану нанес… что сотворил от моего имени… — Казалось, она забыла окончание мысли. В глазах блестели слезы. А потом взор стал холодным, очень холодным. Она произнесла: — У тебя два пути. Останься и будешь отдан морю — или избери судьбу изгнанника.

— Я Дозорный…

— Тогда мы останемся слепыми к морю.

— Этого нельзя допустить.

— Ты дурак… ты не оставил мне выбора!

Он не спеша встал. — Тогда я приму море…

Она отвернулась, глядя на темные воды. Плечи задрожали, голова опустилась. — Нет, — проскрипела она. — Уходи прочь, Йедан. На север, в старые земли Эдур. Я не приемлю новых смертей во имя мое. Ни одной. Даже если смерть заслужена. Ты мой брат. Уходи.

Она не из обманщиков — он это знал. И не из глупцов. Бесконечное противодействие ковена лишило ее части королевской власти. И, возможно, при всем своем уме Яни Товис была рада подобным ограничениям. Будь ведуны и ведьмы мудрыми и трезвыми, осознавай они смертельную опасность амбиций — он мог бы оставить все как есть. Но баланс сил их не интересовал. Они хотели вернуть всё, что потеряли. Они не проявили мудрости, а ситуация сейчас требует мудрости. Поэтому он устранил их, дав сестре абсолютную силу. Понятно, почему она так встревожена. Вскоре, твердил он себе, она поймет, что его действия были необходимы. Что необходимо будет вернуть его в Дозорные, сделав противовесом неограниченной власти.

Ему придется потерпеть.

— Я сделаю так, как ты скажешь, — заявил он.

Она не захотела смотреть на него. Дерриг с поклоном ушел, направившись на север вдоль краю берега. Скакуна и запасного коня он оставил на привязи шагах в двухстах, около линии самого высокого прилива. Мера ума — способность точно предвидеть последствия. Власть эмоций легко может утопить вас, а он не желает добавлять ей лишних проблем.

Скоро поднимется солнце — хотя надвигается дождь и красный глаз вскоре станет невидимым. И это тоже хорошо. Пусть слезы туч смоют кровь. Вскоре отсутствие пары дюжин наглых, нетерпеливых тиранов будет осознано трясами, пронесется подобно порыву свежего ветра.

Чужаки летят по ночному небу, и если трясы надеются выжить в грядущих ужасах, политика предательств должна уйти в прошлое. Навсегда. Ведь в этом суть ответственности. Может быть, сестра забыла древние клятвы Дозора. Он — не забыл. И сделал то, что необходимо.

Он не получал удовольствия от убийств. Удовлетворение — да, как всякий мудрый, разумный человек, сумевший отогнать множество тупоголовых акул, очистить море. Но никакого удовольствия.

Он шагал по берегу, и справа земля озарялась солнцем. А море слева оставалось темным.

Иногда грань между стихиями становится поистине узкой.

* * *

Переступая с ноги на ногу, Стяжка смотрела в яму. В ней кишели сотни змей, пока еще вялых — но день разгорается и они уже извиваются словно черви в гниющей ране. Она почесала нос (он имел обыкновение зудеть, когда она возвращалась к старой привычке жевать губы), но зуд не утих. Значит, она снова жевала сморщенные тряпки, прикрывающие то, что осталось от зубов.

Старость — это мерзко. Сначала кожа покрывается морщинами. Потом боль начинает терзать все части тела — даже те, о существовании которых она не подозревала. Ломота, уколы, жжение и спазмы — а кожа все усыхает, морщины становятся глубже, складки складываются. Красота пропадает. Уже нет аппетитно выпирающих ягодиц, невинности плоских, но больших грудей. Лица, презирающего капризы погоды, губ, сладких и ярких. Подушечек жира. Все ушло. Остался лишь разум, воображающий себя молодым, мечтающий о вечности в ловушке, в мешке вялого мяса и хрупких костей. Как нечестно.

Она снова потянула за нос, пытаясь вспомнить, каким он был. Да, еще и это. Растут ненужные части. Уши и нос, бородавки и желваки. Волосы лезут отовсюду. Тело забыло свои законы, плоть стала старческой. Ум внутри может вопить от ужаса — но ничего не изменится, разве что станет еще хуже.

Она раскорячилась и послала струю мочи на каменистую землю. Даже самые простые дела становятся сложными. Ох, какая жалкая штука старость.

Голова Сквиш вынырнула среди кишащих змей. Блеснули глаза.

— Да, — сказала Стяжка. — Я еще здесь.

— И давно?

— День и ночь. Уж утро. Нашла чо искала? У меня все болит. Дурные оспоминания мучают.

Сквиш начала выкарабкиваться из кучи змей. Они не реагировали на нее, даже не замечали, занятые вечным, бессмысленным размножением.

— Мож быть.

Сквиш протянула руку; Стяжка со стоном помогла подруге вылезти из ямы. — Да, богато воняешь, бабка. Змеиная ссака, белая слизь. У тебя яйцы в ухах заведутся.

— Я шла к холодным духам, Стяжка. Никогда такового больше не сделаю, так что ежли воняю, это сама малая прыблема. Эх, счас бы в море мокнуться.

Они направились к деревне, до которой было полдня пути.

— И далько ты зашла, Сквиш? Чо повидала?

— Плохо и еще плохее, Стяжка. На встоке холодная кровь, ее солнце не согреет. Видала черные тучи, они катятся, железный дождь хлещет, под землею гром. Видала звезды, они ушли, а зеленое сиянье осталось. Холодное, да, холодное как всток. Много цветов, да ветка одна. Понимаешь, одна ветка.

— Значит, мы верно угадали, и скоро Полутьма лодки запечатает и поведет трясов прочь от берега. Тогда ты встанешь и всё сорвешь. А потом мы проголсуем и ее прогоним. Ее и Дозора.

Сквиш кивнула, пытаясь одновременно вычесать из волос комки змеиной спермы (безрезультатно). — Чо заслужили, то получат. У трясов всегда глаза ясны были. Неча кидаться и думать, чо мир не кинется в ответ. Еще как кинется. Пока берег не обвалится, а он обвалится, и тогда мы все утонем. Я видела пыль, Стяжка, но не над щедрой землицею. Это были ошметки костей и кожи и снов, как мотыльки пугнутые. Ха! Нас сметут, сестрица, и все чо остается — хохотать и прыгать в море.

— А я ж не против, — пробурчала Стяжка. — У меня так много болит, чо я стала опредлением самой боли.

Две трясские ведьмы — последние, как им вскоре придется узнать — шли к деревне.

* * *

Возьмите сверкающую, сияющую длань солнечного огня, дайте ей форму, особую жизнь — и после некоторого периода охлаждения может появиться человек вроде Рада Элалле — невинно помаргивающий ресницами, не ведающий, что всё, чего он коснется, может вспыхнуть разрушительным пламенем, войди он в соответствующее настроение. Его можно учить, вести к взрослению, но главная задача все та же: не дать ему повода для пробуждения гнева.

Иногда, начал понимать Удинаас, лучше не тревожить потенциальную мощь, ведь потенциал в сыне таится весьма опасный.

Нет сомнений, любой отец осознает ослепляющую, обжигающую истину — в тот миг, когда чувствует неизбежность доминирования сына, физического или чуть менее откровенного в своей жестокости. А может быть, такое чувство — редкость. В конце концов, не у каждого отца сын может перетечь в форму дракона. Не у каждого сына в очах плещется золотистое сияние зари.

Мягкая невинность Рада Элалле — плащ, скрывающий натуру чудовища. Это неоспоримый факт, это горящие письмена в крови сына. Сильхас Руин говорит на этом же языке, и на лице его написано понимание, выражается болезненная истина. Элайнты, всегда готовые пожинать, жестокие и плодовитые, ищущие лишь собственного ублажения — они видели мир (любой мир) как пиршественный стол. Обещание блаженства кричит в каждом глотке силы. Редко кому из одаренных злой кровью удается победить врожденную мегаломанию. «Ах, Удинаас, — сказал как-то Сильхас. — Мой брат, наверное, Аномандер. Оссерк? Может, да, может, нет. Был когда-то Гадающий по костям… и Джагут — Солтейкен. Горстка других… тех, в ком кровь Элайнтов была разжижена. Вот почему я надеюсь на Рада Элалле. Он третье поколение — разве он не стал противоречить воле матери?»

Ну, ему об этом рассказывали.

Удинаас потер лицо. Снова поглядел на окруженную бивнями хижину, гадая, не следует ли вбежать внутрь и прекратить переговоры. Ведь себя Сильхас Руин в числе способных бороться с драконидской кровью не упомянул. Осколок искренности Белого Ворона, чувства, вызванного, скорее всего, раной смирения. Только это и удерживало Удинааса.

Присевший около него, окруженный облаком дыма от очага Онрек глубоко вздохнул, отчего в носу засвистело. Сломайте нос много раз, и каждый вдох станет сопровождаться уродливой музыкой. По крайней мере, с ним случилось так. — Думаю, он его заберет.

Удинаас кивнул, не решаясь подать голос.

— Я… в смущении, друг мой. Как ты решился позволить им встретиться? Как ты убедил себя, почему не стал противодействовать вторжению Тисте Анди? Хижина, Удинаас, может заполниться ложью. Что помешает Белому Ворону предложить твоему сыну сладкий глоток жуткой силы?

В тоне Онрека слышалась искренняя забота; он заслуживал большего, нежели смущенное молчание. Удинаас снова потер лоб, не понимая, что бесчувственней: руки или кожа лица, гадая, почему хочет ответить как можно точнее. — Я шел по Королевству Старвальд Демелайн, Онрек. Среди костей бесчисленного множества драконов. Подле самих врат тела были навалены, словно груды мух около узкого застекленного окошка.

— Поистине в природе Элайнтов заложена страсть к саморазрушению. Но тогда, — предложил Онрек, — не лучше ли держать Рада подальше от этого порока?

— Вряд ли это возможно. Можно ли отказаться от своей природы, Онрек? Каждый сезон лосось возвращается из моря и заваливает умирающими телами горный поток, отыскивает место рождения. Древние тенаги оставляют стадо и умирают среди костей предков. Бхедрины каждое лето мигрируют на равнины, а каждую зиму уходят на окраины леса…

— Безмозглые твари…

— Я знавал рабов в селе Хирота, тех, что прежде были солдатами. Они сохли от печали, потому что понимали: никогда им снова не увидеть мест давних битв, мест, на которых они впервые пролили кровь. Им хотелось вернуться, побродить по мертвым полям, постоять перед курганами, в которых лежат кости павших товарищей, друзей. Вспомнить и поплакать. — Удинаас покачал головой. — Мы не так уж отличаемся от зверей, с которыми делим мир. Единственный талант, нас отличающий — способность отрицать истину, и в этом мы чертовски преуспели. Лосось не спрашивает, что его влечет. Тенаг и бхедрин не сомневаются в зове.

— Итак, ты предоставишь сына его судьбе?

Удинаас оскалился: — Не мне решать.

— А Сильхасу Руину?

— Может показаться, Онрек, что здесь мы в безопасности, но это заблуждение. Убежище отвергло так много истин, что я поражен до глубины души. Ульшан Праль, ты, весь ваш народ — вы силой воли вернулись к жизни, создали для себя мир. Азат у прохода поддерживает ваши убеждения. Но это место, чудесное место, остается тюрьмой. — Он фыркнул. — Мог бы я приковать его здесь? Стал бы? Осмелился бы? Ты забыл, я сам был рабом.

— Друг, — отвечал Онрек, — я свободно перехожу в иные миры. Я сделался плотью. Я исцелился. Разве это не истина?

— Если это место будет уничтожено, ты снова станешь Т’лан Имассом. Ведь это так называется? Тлен, бессмертие костей и сухой плоти? А твое племя рассыплется прахом.

Онрек смотрел распахнутыми от ужаса глазами. — Откуда ты узнал?

— Я не думаю, что Сильхас Руин солгал. Спроси Кайлаву — я вижу в ее глазах нечто, особенно когда приходит Ульшан Праль или когда она сидит с вами у костра. Она знает. Она не может защитить этот мир. Даже Азату не победить того, что придет.

— Значит, это мы обречены.

— Нет. Есть Рад Элалле. Есть мой сын.

— Вот почему, — после долгой паузы сказал Онрек, — ты отсылаешь его. Чтобы он выжил.

«Нет, друг. Я отсылаю его… чтобы спасти вас всех». Однако он не мог сказать это вслух, открыть тайну. Он хорошо узнал Онрека, узнал Ульшана Праля и весь здешний народ. Они могут не принять такой жертвы, даже потенциальной. Они не захотят, чтобы Рад пожертвовал жизнью ради них. Нет, они без лишних колебаний предпочтут гибель. Да, Удинаас хорошо узнал Имассов. Их главная черта — не гордость, а сочувствие. Трагический род сочувствия, приносящий себя в жертву, видящий в жертве единственный выбор, делающий выбор без колебаний.

Лучше взять надежду, взять страх — и утаить в душе. Что он может дать Онреку сейчас, в этот миг? Он не знает.

Снова повисло молчание. Наконец Онрек сказал: — Ну да ладно. Я понимаю, принимаю. Нет причин, по которым он должен гибнуть с нами. Нет причин, чтобы он видел нашу гибель. Ты готов уберечь его от горестей, насколько это вообще возможно. Но, Удинаас, будет неприемлемым, если ты сам разделишь нашу судьбу. Ты тоже должен покинуть этот мир.

— Нет, друг. Я так не поступлю.

— Твой сын будет нуждаться в тебе.

«О, Рад любит вас всех, Онрек. Кажется, почти так же сильно, как меня. Но я остаюсь, чтобы напоминать ему, за что он сражается». — Туда, куда он уйдет с Сильхасом, я пройти не смогу, — сказал он и хмыкнул, послав Онреку уклончивую улыбку. — К тому же здесь и сейчас, в твоей компании — в компанииИмассов — я почти доволен жизнью. И добровольно от такого не окажусь.

Так много истин может скрыть гладкая ложь! Когда разум обманывает, чувства готовы бунтовать. Так не проще ли мыслить подобно тенагу и бхедрину? Они — истина от кожи до сердца, прочная и чистая. Да, было бы намного лучше…

Рад Элалле показался из хижины. Через миг вышел и Сильхас Руин.

Удинаас догадался, поглядев в лицо сына, что формальное прощание окажется слишком мучительным. Лучше расстаться как можно проще. Он встал, и Онрек за ним.

Остальные стояли неподалеку, внимательно наблюдая — инстинкт подсказал им, что происходит нечто тяжелое и судьбоносное. Уважение и почтение заставили их держаться в стороне.

— Нужно вести себя… легко, — шепнул Удинаас.

Онрек кивнул: — Постараюсь, друг.

«Он плохой обманщик, увы мне. Он менее человек, чем выглядит. Они все такие. Проклятие». — Ты слишком много переживаешь, — сказал Удинаас как можно мягче, ибо не желал уязвить друга.

Но Онрек уже утирал щеки. Он молча кивнул.

«Не похоже на легкость». — Ох, да идем со мной, друг. Даже Рад не выдержит твоего напора.

Она вместе подошли к Раду Элалле.

Сильхас Руин отошел от нового подопечного и следил за эмоциональным прощанием глазами, похожими на два кровавых сгустка.

* * *

Смертный Меч Кругхева напоминала Танакалиану о детстве. Она могла бы выйти из любой истории или легенды, которые он жадно слушал, свернувшись калачиком в груде мехов и шкур. О, эти захватывающие приключения великих героев, чистых сердцем, смелых и верных, всегда знающих, кто именно заслуживает касания острой кромки меча — способных ошибиться лишь раз, в самом волнующем месте истории — но и тогда правда о предательстве будет раскрыта, виновные понесут должную кару. Дедушка всегда знал, когда следует заговорить густым, торжественным голосом, когда замолчать, усиливая напряжение, а когда и прошептать ужасные откровения. Всё ради восторга в широко раскрытых глазенках внука. Пусть ночь длится и длится…

Ее волосы имеют оттенок стали. Ее глаза сияют как чистые небеса зимы, ее лицо словно высечено из камня высоких утесов родной Напасти. Ее физическая сила равняется силе воли; кажется, ей не страшна никакая угроза смертного мира. Утверждают, что, хотя ей пошел уже пятый десяток, ни один брат или сестра Ордена не превзойдет ее в поединке на любом из двадцати видов оружия, от охотничьих ножей до палиц.

Когда Дестриант Ран’Турвиан приходил к ней, рассказывая о страшных снах и яростных видениях, он словно подбрасывал сухих поленьев в негасимое горнило убежденности Кругхевы в высоком предназначении, в неминуемом достижении ею статуса героини.

Мало какие верования детства выживают под напором унылого опыта взрослой жизни; и, хотя Танакалиан еще считал себя человеком молодым, не достигшим истинной мудрости, он успел повидать достаточно, чтобы понять: под сияющей внешностью Смертного Меча Серых Шлемов Напасти таится истинный ужас. Он даже подозревал, что ни один герой, любого времени и любых обстоятельств, в жизни вовсе не походил на свой сказочный образ. Или, скажем иначе, многие так называемые добродетели, хотя и достойны всяческого подражания, имеют темную сторону. Чистота сердца означает также упертую непримиримость. Негасимая смелость всегда готова принести себя в жертву — и не только себя, но и тысячи солдат. Честь, испытавшая предательство, может превратиться в безумную жажду отмщения. Благородные клятвы способны залить государство кровью, сокрушить империю в пыль. Нет, истинная природа героизма — штука запутанная, мутная, у нее тысячи сторон. Некоторые из этих сторон мерзки, и почти все — ужасны.

Итак, Дестриант на последнем своем вздохе сделал мрачное открытие. Серые Шлемы преданы. Или скоро будут преданы. Слова предостережения пробудят в Смертном Мече обжигающие огни ярости и негодования. И Ран’Турвиан ожидал, что Надежный Щит тотчас же побежит в каюту Кругхевы, чтобы повторить зловещее послание, чтобы узреть пламя в синих глазах?

«Братья и сестры! Оружие наголо! Пусть потекут багряные реки, смывая пятно с нашей чести! В бой! Враг окружает со всех сторон!»

Н-да.

Танакалиан не только не захотел принимать в себя умирающего Дестрианта и его боль; ему также не хочется вызывать в Серых Шлемах опустошительную ярость. Объяснения, доводы — старик практически ничего не предоставил. Нет нужной информации. Герой без цели — словно слепой кот в яме с собаками. Кто может предугадать, в какую сторону обрушится гнев Кругхевы?

Нет, нужны зрелые размышления. Уединенного, медитативного рода.

* * *

Смертный Меч приняла печальную новость о мучительной смерти Дестрианта именно так, как он и ожидал. Суровое лицо еще более отвердело, глаза блестели льдом; поток вопросов всё нарастал, но Танакалиан не хотел на них отвечать, да и не мог. Вопросы, неведомое — вот главнейший враг для таких, как Кругхева, стремящихся к уверенности — и пусть уверенность не будет иметь никакого отношения к реальности! Он видел, как она словно зашаталась, потеряв почву под ногами; как дергается левая рука, желая ухватиться за меч, за успокоительную надежность тяжелого железного лезвия; как она непроизвольно выпрямляется, как бы уже принимая вес кольчуги. Да, это явно та новость, которую следует встречать во всеоружии. А он застал ее неготовой, уязвимой, словно сам совершал предательство… ясно, что ему нужно быть осторожным, нужно изобразить неуверенность, беспомощность, которую она и сама ощущает, нужно выразить во взгляде и якобы случайных жестах всю меру нужды в утешении, уверении. Короче говоря, прильнуть, словно ребенок, к ее величественной надежности.

Если это делает его презренным обманщиком, тварью, созданной для интриг и хитрых манипуляций… что же, поистине жестокие обвинения. Он обдумает их как можно беспристрастнее, и вынесет суждение, пусть самое суровое и обвинительное.

Прежние Щиты, разумеется, не стали бы трудиться. Но нежелание судить других вытекает лишь из нежелания судить себя, бросать вызов своим убеждениям и допущениям. Нет, в такую игру предубежденности он играть не будет.

К тому же Смертный Меч должна услышать именно то, в чем она больше всего нуждается: ему следует как бы невзначай, инстинктивно напомнить о ее благородных обязанностях. Никому не будет лучше от того, что Кругхева выкажет крайнюю растерянность или, Волки сохраните, явную панику. Они плывут на войну, они потеряли Дестрианта. И так дела обстоят плохо.

Она должна закалить себя перед глазами Надежного Щита, наедине — чтобы потом, после первого успеха, повторить суровый ритуал перед братьями и сестрами Ордена.

Но и это подождет, ведь пришла пора приветствовать послов Болкандо. Танакалиану было приятно слышать, как твердо хрустят ее сапоги, ступая по коралловому пляжу высадки. Он идет на шаг позади Смертного Меча; конечно, удивление и любопытство по поводу неподобающего отсутствия Дестрианта уже распространяются среди команды, капитанов и всех, собравшихся на бросившем якоря у округлого выступа речного устья «Листрале», Кругхева и Надежный Щит не обнаруживают никакого волнения, уверенно шагая к многоцветным шатрам болкандийцев. Твердая вера в командиров скоро успокоит рассудки Серых Шлемов. Такие холодные размышления… Он стал циником? Вряд ли. В подобные моменты весьма важно внешнее спокойствие. Не имеет смысла тревожить членов Ордена — это подождет до тщательно определенного времени после окончания переговоров.

Воздух был знойным; жара лилась по ослепительно-белому пляжу. Разбитые панцири крабов запеклись на солнце, неровной линией украсив полосу прибоя. Даже лениво усевшиеся на мангровые деревья чайки выглядели полумертвыми.

Двое из Напасти поднялись на обрыв и зашагали по заливным лугам, широким веером простершимся от левого берега реки. Тут и там над илистой почвой выступали кочки ярко-зеленой травы. Вдоль берега, шагах в двадцати от завала коротких, облепленных илом бревен, стояла длинная шеренга дозорных Болкандо. Как ни странно, дозорные — высокие, темнокожие и выглядящие истыми варварами в пятнистых кожаных плащах — стояли лицами к реке и не обращали внимания на гостей из Напасти.

Еще миг — и Танакалиан вздрогнул: одно из «бревен» пришло в быстрое движение. Он выхватил из футляра подзорную трубу, чтобы изучить берег сквозь увеличительные линзы.

«Ящерицы. Огромные ящерицы! Неудивительно, что воины Болкандо встали к нам спиной!»

Если Кругхева и заметила сцену на речном берегу, то вида не подала.

Павильон Болкандо был таким просторным, что мог вмещать десятки комнат. Завеса над главным входом была откинута и прикреплена золочеными крючками к резным столбикам. Солнце, отфильтрованное тканым занавесом, превращало пространство внутри в прохладный, приятный мир, раскрашенный в оттенки сливок и золота. Танакалиан и Кругхева встали на пороге, удивляясь резкому перепаду температуры. Движимый опахалами воздух донес ароматы редких, неведомых специй.

Их ожидал некий чиновник, одетый в костюм из кожи оленя и серебряную кольчугу — столь тонкую, что не остановила бы и детский кинжальчик. Мужчина (лицо его было закрыто вуалью) поклонился им в пояс и жестом пригласил гостей из Напасти в отделанный шелками коридор. В дальнем конце — шагах в пятнадцати — стояло двое стражей, также облаченные в невесомые кольчужные доспехи. У каждого на поясе висело по четыре метательных ножа; кожаные, отделанные кусочками кости ножны намекали на наличие более серьезного оружия — возможно, тесаков — но были подчеркнуто пустыми. Солдаты носили шишаки без защиты лица. Подойдя ближе Танакалтан вздрогнул, увидев на угрюмых лицах сложный рисунок шрамов, помеченных к тому же багровой краской.

Оба воина стояли навытяжку и как бы не замечали прибытия гостей. Танакалиан следовал на шаг за спиной Кругхевы, миновавшей стражей.

Комната за входом оказалась просторной. Вся видимая мебель — весьма многочисленная — была на шарнирах, как будто готовая к складыванию или разбору; тем не менее выглядела она изящно и красиво. Все детали были украшены кремовым лаком, отчего дерево напомнило Танакалиану полированную слоновую кость.

Их ожидало двое высокопоставленных лиц, сидевших около прямоугольного, заставленного серебряными кубками стола. За креслами хозяев стояли слуги; еще двое слуг обнаружились за креслами, предназначенными для гостей из Напасти. Стены справа и слева были сделаны из гобеленов, свободно повешенных на деревянных рамах. Танакалиан удивился, когда рисунок — изящный пустой сад — вдруг пришел в движение. Он понял, что гобелены сделаны из тончайшего шелка и по замыслу творцов как бы оживают от малейшего сквозняка. Пока они шли к креслам, вода словно струилась в каменных желобах, головки цветов покачивались под порывами незримого ветерка, колыхались листья… Наполнивший комнату пряный аромат сделал иллюзию прогулки по саду еще более правдоподобной. Даже проникавший сквозь занавесы свет был искусственно пятнистым.

Разумеется, личность вроде Кругхевы останется вполне равнодушной к подобным тонким нюансам; он непроизвольно представил себе ломящегося сквозь кустарник кабана.

Официальные представители радушно встали, весьма точно подгадав момент приветствия лязгающих доспехами гостей.

Кругхева заговорила первой, пользуясь торговым наречием: — Я Кругхева, Смертный Меч Серых Шлемов. — Сказав это, она стянула тугие перчатки. — Со мной пришел Надежный Щит Танакалиан.

Слуги принялись разливать по бокалам темную жидкость. Когда болкандийцы подняли свои, Кругхева и Танакалиан сделали так же.

Человек, что был слева — в возрасте не менее семидесяти лет, темное лицо покрыто украшенными жемчугом шрамами — отвечал на том же наречии: — Привет вам, Смертный Меч и Надежный Щит. Я Канцлер Рева из королевства Болкандо, на этих переговорах я говорю за Короля Таркальфа. — Он указал на более молодого человека справа: — А это Покоритель Авальт, командующий Армией Короля.

Воинское ремесло Авальта было очевидно во всем. Кроме того же кольчужного доспеха, как у стражей в коридоре, он носил чешуйчатые наручи и поножи. На поясе висели ножи (рукояти отполированы от долгого употребления), короткий меч под правой рукой и палаш под левой. Полоски изящно выкованного железа защищали кисти от запястий до костяшек, продолжаясь вдоль пальцев; большой палец скрывала полоса более широкая. Шлем Покорителя остался на столе; пластинки, защищавшие нос и щеки, придавали ему подобие широкой змеиной головы. Лицо воина украшало множество шрамов — ритуальный рисунок был испорчен старым рубцом от меча, проходивших от правой щеки до уголка узкого рта. Удар явно был жестоким: до сих пор можно было заметить следы переломов костей.

Едва закончив краткое знакомство, делегаты Болкандо подняли кубки. Все четверо выпили.

Вкус был мерзким — Танакалиан чуть не подавился.

Видя выражения их лиц, канцлер улыбнулся: — Да, отвратительно, не правда ли? Кровь четырнадцатой дочери Короля, смешанная с соком Королевской Хавы — того самого дерева, шип которого отворил ей яремную вену. — Он помедлил. — В обычае Болкандо ради успеха переговоров приносить в жертву дитя свое, тем самым доказывая желание достичь согласия.

Кругхева опустила кубок с гораздо большей силой, чем требовалось, но промолчала. Откашлявшись, Танакалиан сказал: — Хотя мы польщены такой жертвой, Канцлер, наш обычай требует, чтобы мы скорбели о гибели четырнадцатой дочери Короля. Мы в Напасти не льем кровь до переговоров, но, уверяю вас, наше слово столь же нерушимо. Если вы ищете в доказательство этого неких жестов, то мы вынуждены будем огорчить вас.

— Ничего не нужно, друзья, — улыбнулся Рева. — Разве кровь девы не течет в нас?

Когда слуги наполнили каждый второй кубок из трех, стоявших перед каждым, Танакалиан заметил смятение Кругхевы. Но на этот раз жидкость оказалась прозрачной, от нее донесся деликатный аромат цветов.

Канцлер, не оставшийся слепым к овладевшей гостями из Напасти неловкости, заулыбался еще сильнее: — Нектар цветов шерады из Королевского Сада. Вы найдете его весьма вкусным и очищающим.

Они выпили — и действительно, глотки сладкого, острого ликера избавили гостей от неприятного привкуса.

— Шерада, — продолжал канцлер, — удобряется исключительно мертворожденными плодами жен Короля, поколение за поколением. Эта практика не прерывалась уже семь столетий.

Танакалиан издал тихий предупредительный звук, почувствовав, что Кругхева — ее самообладание уже порвалось в клочья — готова швырнуть серебряный кубок в лицо канцлеру. Он опустил свой сосуд, быстро выхватил кубок из рук спутницы и поставил на стол.

Слуги наполнили последние кубки. На взгляд Танакалиана, это была обычная вода… но это уже вряд ли могло его утешить. «Последнее очищение, да, вода из Королевского Колодца, куда бросили пепел сотни сожженных королей! Восхитительно!»

— Ключевая вода, — промолвил канцлер несколько натянутым тоном, — дабы множество сказанных слов не вызвало жажды. Прошу, садитесь. После окончания речей мы отужинаем самыми изысканными блюдами, которые может предложить королевство.

«Яички шестого сына! Левая грудь третьей дочери!»

Танакалиан почти слышал душевные стенания Кругхевы.

* * *

Солнце уже опустилось, когда были произнесены последние слова прощания и два варвара вернулись к лодке. Канцлер Рева и Покоритель Авальт сопроводили Напасть до половины пути, где встали и пронаблюдали за движениями неуклюжей посудины, качавшейся на волнах, пока гребцы не нашли правильный ритм. Затем переговорщики повернулись и не спеша направились к лагерю.

— Забавно, не правда ли? — пробормотал Рева. — Безумная жажда идти на восток.

— Несмотря на все предупреждения, — покачал головой Авальт.

— Что вы подскажете старине Таркальфу? — спросил канцлер.

Покоритель пожал плечами: — Дать дуракам все, что им нужно, разумеется, и не особо торговаться. Я также посоветую нанять спасательный флот в Диле — пусть идут в отдалении. По крайней мере до Пеласиарского моря.

Рева хмыкнул. — Великолепные советы, Авальт.

Они вошли в павильон, вернулись в главную комнату, вновь ставшую безопасной — даже у слуг тут пронзены барабанные перепонки и вырезаны языки. Хотя, конечно, всегда остается опасность проникновения шпиона, умеющего читать по губам. Значит, четверым несчастным созданиям придется умереть на закате.

— Эти их сухопутные силы, готовые пересечь королевство, — сказал, садясь, Рева. — Вы предвидите проблемы?

Авальт взял второй кубок и нацедил еще вина: — Нет. Напасть привержена чувству чести. Они будут верны слову, по крайней мере пока не уйдут отсюда. Те же, что явятся из Пустошей — конечно, если вообще дойдут — смогут лишь подчиниться нашей воле. Мы отнимем у выживших все ценное и продадим в Д’рас как оскопленных рабов.

Рева скорчил гримасу. — Лишь бы Таркальф не узнал. Мы ничего не ведали, не ждали, и вдруг союзники Напасти обрушились на наши позиции.

Авальт кивнул, вспоминая внезапную встречу на долгом пути к границам Летерийской империи. Если напасть — варвары, то хундрилы Горячих Слез — почти не люди. Но Таркальфу — проклятие его бугристой крокодиловой коже — они чем-то понравились, и это стало началом кошмара. Нет ничего хуже, на взгляд Авальта, чем король, пожелавший лично возглавлять армию. Каждую ночь десятки шпионов и ассасинов вели жестокую, хотя почти незаметную войну в лагерях. Каждое утро ближайшие болота полнились трупами, над которыми кружились стервятники. А Таркальф стоял, глубоко вдыхая свежий ночной воздух и улыбаясь чистому небу. Бешеный, благословенно тупоголовый дурак.

Ну, слава девятиглавой богине: король вернулся во дворец высасывать лягушачьи кости, а Горячие Слезы встали лагерем на старом речном русле около восточных болот, умирая от походной лихорадки или еще чего-то.

Покоритель кивнул: — Мертворожденные плоды… кровь четырнадцатой дочери… у вас всегда было богатое, хотя порядком мрачное воображение, Канцлер.

— У соуса бельт необычный вкус, иноземцам он редко нравится. Признаю, что почти поражен: ни один из них не подавился, услышав всю эту жуткую чепуху.

— Погодите, им еще придется немало вытерпеть!

— Да, кстати… где их Дестриант? Я, разумеется, ожидал увидеть на встрече Верховного Жреца.

Авальт пожал плечами: — В настоящее время мы не можем проникнуть в их ряды, так что ответа не будет. Но когда они сойдут на берег, у нас будет достаточно носильщиков и прочей военной прислуги, чтобы услышать все, что требуется. — Тут Авальт откинулся в кресле, метнув канцлеру лукавый взгляд: — Четырнадцатая? Это Фелаш? Почему она, Рева?

— Сучка отвергла мои авансы.

— Почему же вы ее не похитили?

Морщинистое лицо Ревы исказилось: — Я пытался. Попомните мой совет, Покоритель: никогда не пытайтесь пройти мимо служанок Королевской Крови — это самые жестокие ассасины в мире. Вести до меня дошли, как же… мои агенты умерли после трех дней и ночей особо страшных пыток. Сучки были так любезны, что прислали мне их глаза в маринаде. Вот наглость!

— Вы отомстили? — воскликнул Авальт, скрывая ужас за поднесенным к губам кубком.

— Конечно нет. Я зарвался, домогаясь ее. Урок оказался вовремя. Услышьте же и вы, юный воин. Не каждая пощечина вызывает кровавую междоусобицу.

— Я услышал все, что следует, друг мой.

Они выпили, погрузившись каждый в свои думы.

Что было к лучшему.

Слуга, стоявший справа от канцлера, молился личному богу, одновременно перемигиваясь особыми знаками со слугой напротив. Он отлично знал, что вскоре ему перережут горло. Но пока два змея таскались провожать людей из Напасти к лодке, он передал приносившей посуду служанке точный отчет обо всем, сказанном в комнате; сейчас она готовится к опасному ночному пути в столицу. Может быть, зарвавшийся канцлер и доволен мрачным уроком смирения, поглядев на то, что осталось от его незадачливых агентов после знакомства с палачами Госпожи Фелаш…. но Госпожа, увы, еще не довольна.

Говорят, что член Ревы не привлекательнее потрошеной гадюки. Одна мысль о том, как такой червяк ползет по ее бедрам, вызвала у четырнадцатой дочери Короля приступ кипящей ярости. Нет, она только начала учить старого козла — канцлера.

В крошечном королевстве Болкандо жизнь полна приключений.

* * *

Яни Товис хотелось довершить ужасную бойню, учиненную братом… но еще вопрос, сумеет ли она? Взбесившиеся Стяжка и Сквиш плевались, изрыгали проклятия и выводили «шаги убийцы», брызгая мочой во все стороны, пока кожаные стены палатки не стали темными и мокрыми. Сапоги Полутьмы постигла та же участь, хотя они были гораздо больше приспособлены выдерживать всякую грязь. А вот терпение ее оказалось на пределе.

— Ну, хватит!

Искаженные злобными гримасами рожи обернулись к ней. — Мы должны его заловить! — зарычала Стяжка.

— Кровавые проклятья! Крысий яд, рыбья чешуя! Девять ночей боли! И еще девять!

— Он изгнан, — сказала Яни. — Вопрос закрыт.

Сквиш набрала полный рот мокроты и замотала головой, обрызгав стену слева от Полутьмы. Зарычав, Яни потянулась за мечом.

— Случайно! — крикнула Стяжка, прыгая и сталкиваясь с сестрой. Она оттащила побледневшую вдруг ведьму подальше.

Яни Товис с трудом поборола желания вытащить оружие. Она ненавидела гнев, потерю контроля, ведь когда страсть пробуждалась в ней, ее было почти невозможно удержать. Она оказалась на самой грани. Еще одно оскорбление — ради Странника, еще один косой взгляд! — и она убьет обеих.

У Стяжки оказалось достаточно мозгов, чтобы распознать угрозу, это было очевидно — она продолжала отталкивать Сквиш, пока обе не оказались у дальней стены. Затем она обернулась и принялась кланяться: — Жаления, Королева. Ужасные жаления. Горесть, эт точно, горесть, Вашство, оно и напустило яду в ее старые вены. Звинения от меня и Сквиш. Ужасное дело, ужасное дело!

Яни Товис сумела отпустить рукоять длинного меча. Сказала блеклым тоном: — У нас нет времени на пустяки. Трясы потеряли ковен, остались только вы. А я потеряла Дозорного. Нас только трое. Королева и две ведьмы. Пора обсудить, что следует сделать.

— Разве не говорят, — усердно закивала Стяжка, — разве не говорят, что море слепо к берегу и берег слеп к трясам и морю. А море вздымается. Вздымается, Королева. Шестое пророчство…

— Шестое пророчство! — прошипела Сквиш, просунув голову за плечо сестры и сверкая глазами на Яни. — А как насчет пятнадцатого? Ночь Королевской Крови! «О она вздымется и берег потонет и ночь заплачет в воду и мир станет красным! Род на род, резня отметит трясов и трясы потонут! В воздухе, который не вдохнуть!» Чо можно не вдохнуть, как не море? Твой брат убил нас всех, убил всех!

— Изгнанный, — ровным тоном сказала Полутьма. — У меня нет брата.

— Нам нужен король! — крикнула Сквиш, вырвав клочок волос.

— Не нужен!

Ведьмы застыли, потрясенные ее яростью, пораженные словами.

Яни Товис перевела дыхание. Она не могла скрыть дрожание рук, всю степень своей ярости. — Я не слепа к морю, — сказала она. — Нет… послушайте меня. Молчите, просто слушайте! Вода действительно поднимается. Неотразимый факт. Берег тонет, как говорит часть пророчества. Я не так глупа, чтобы отвергать мудрость древних провидцев. Трясы в беде. На меня и на вас выпало отыскать путь сквозь беды. Для нашего народа. Вражду следует прекратить — и если вы не можете позабыть о произошедшем, прямо сейчас, мне придется изгнать и вас.

Едва вымолвив слово «изгнать», она с немалым удовлетворением увидела, что обе ведьмы выглядят как-то иначе. Менее дикими и решительными.

Сквиш облизала сухие губы и осела на кожаную стену. — Нужно бежать с берега, Государыня.

— Сама знаю.

— Мы должны уйти. Бросить зов по Островам, собрать всех трясов. Мы должны снова начать странствие.

— Как пророчствовано, — шепнула Стяжка. — Последнее путь-шествие.

— Да. Сейчас жители хоронят тела. Они хотят, чтобы вы произнесли последние молитвы. Потом я сяду на корабль. Мы плывем на остров Третья Дева, чтобы организовать эвакуацию.

— То есть трясов.

— Нет, Стяжка. Остров скоро скроется под волнами. Мы заберем всех.

— Мерзавцы тюремники!

— Убийцы, лодыри, свиногрязы, говноеды!

Яни Товис снова засверкала глазами на старух: — Тем не менее!

Ни одна не сумела выдержать взгляда королевы; еще миг — и Сквиш пошла к двери. — Мольбы и мольбы, да, за мертвый ковен и всех трясов и за берег.

Едва Сквиш выбежала в ночь, Стяжка отвесила неуклюжий поклон и устремилась за сестрой.

Яни Товис снова упала на сиденье, служившее троном. Ей так хотелось заплакать. От разочарования, от гнева и отчаяния. Нет, ей хотелось плакать по себе. По потерянному брату, снова потерянному.

«Ох. Проклятие тебе, Йедан».

Хуже всего оттого, что она понимает его мотивы. За одну кровавую ночь Дозорный уничтожил дюжину опасных заговоров, каждый из которых был направлен на ее свержение. Разве можно ненавидеть его за такое?

«Но я смогу. Ибо ты уже не стоишь за моим плечом, брат. Сейчас, когда Берег тонет. Сейчас, когда ты очень нужен».

Ну, похоже, никто не будет раз увидеть рыдающую королеву. Истинная полутьма — не время для жалости. Сожаления — возможно; но не жалость.

Что если все древние пророчества говорят истину?

Тогда трясам, разделенным, обезглавленным, потерянным, суждено изменить мир.

«И я должна их вести. В окружении двух подлых ведьм. Я должна увести свой народ от берега».

* * *

В наступившей темноте два дракона взмыли в воздух — один белый словно кость, другой как бы озаренный внутренним пожаром под прочной чешуей. Они сделали круг над мерцающими очагами, означившими стоянку Имассов, и направились к востоку.

Человек стоял на холме и смотрел им вслед, пока драконы не исчезли. Потом к нему присоединилась другая фигура.

Если они рыдали, темнота скрыла это в сердце своем.

Где-то за холмом торжествующе закашляла эмлава, возвестив миру об убийстве. Горячая кровь оросила землю, глаза незряче уставились в небеса; то, что жило, больше не живет.

Глава 3

День последний настал и услышал правду тиран

Сын давно позабытый из темного мира пришел

Дерзким знаменем встал пред отцовского замка стеной

Словно праздные зрители, облепили окна огни

Горсти пепла посыпались из торжествующих туч

Не зря говорят, что не ведает верности кровь

День последний настал, и увидел правду тиран

Сын во тьме был рожден, под матери жалобный стон

Он по замку ходил, слыша крики из жутких темниц

И однажды безлунною ночью бежал, клобук натянув

От хозяйских тугих кулаков и безумных гримас

Он продолжил отца, словно слишком длинная тень

Но вернулась тень зла к тому, кто отбросил ее

Зла того же желая.

А правда проста и слепа

Хоть тиран, хоть святой — одинаково канут во прах

И дыханье из уст улетит, словно легкая тень

И отправит их правда в сон вечный, разложит постель

Из камней.

«Шествие Солнца», Фер Рестло Феран

— От твоих поцелуев губы немеют.

— Это гвоздика, — ответила Шерк Элалле, садясь на край постели. — А зубы не болят?

— Я бы не сказал.

Она оглядела разбросанную по полу одежду, потянулась, чтобы подобрать брюки. — Скоро выходите?

— Мы? Я думаю, да. Но Адъюнкт нам своих планов не открывает.

— Привилегия командиров. — Она встала и заплясала, натягивая узкие брюки. Нахмурилась. «Толстею? Разве такое возможно?»

— Вот это сладкий танец. Мне так и захотелось наклониться и…

— Не советую, милый.

— Почему?

«Все лицо онемеет». — Ах, нам, женщинам, дороги секреты. «Объяснение не хуже других».

— Я решил остаться здесь, — продолжал малазанин.

Низко склонившаяся к сапогам Шерк скривила губы: — Еще и полуночи нет, капитан. Я не планировала тихого отдыха.

— Ты ненасытна. Ну, если бы я хотя бы наполовину был таким, каким хочется…

Она улыбнулась. На этого типа трудно сердиться. Она даже привыкла к большим навощенным усам под бесформенным носом. Но он прав, хотя сам не знает почему. Поистине ненасытна.

Она натянула безрукавку из оленьей кожи и затянула подвязочки, поднимающие грудь.

— Осторожнее, ты дыхание собьешь, Шерк. Видит Худ, местные фасоны рассчитаны на выхолощение женщин. Правильное слово? Выхолощение? Каждая мелочь, похоже, сделана, чтобы вас порабощать, словно свободный дух — это угроза.

— Мы сами того желали, сладкий мой, — сказала она, надевая ремень с ножнами, подхватывая и встряхивая плащ. — Возьми десять женщин, лучших подруг. Подожди, пока одна не женится — и вот она уже королева горы, презрительно глядящая с высоты брачного трона. А все ее подружки уже охотятся за муженьком. — Она застегнула плащ на плече. — Королева Совершенная Шлюха сидит и довольно кивает.

— Было дело? Ой, ой. Но так долго не продолжается.

— О?

— Точно. Это все цветочки, а вот когда супруг сбежит с одной из лучших подруг…

Она усмехнулась, затем выругалась: — Проклятие! Говорила же: не смеши меня.

— Ничто не лишит твое лицо совершенства, Шерк Элалле.

— Знаешь, что говорят, Рутан Гудд: годы не красят.

— Тебя преследует образ дряхлой карги? Пока ни намека.

Она отошла от кровати. — Ты мил, Рутан, хотя и полон едкости. Я о том, что почти все женщины не любят друг дружку. Не то чтобы всегда и всех… Но если одну заковать в цепи, она раскрасит их золотом, не переставая мечтать, как увидит цепи на всех женщинах. Это врожденный порок. Запри дверь, когда уйдешь.

— Я же сказал: остаюсь на всю ночь.

Нечто в его тоне заставило ее обернуться. Первой реакцией было — без церемоний выпихнуть его за дверь, напомнив, что он гость, а не Странником клятый член семейства. Но в словах мужчины слышался лязг железа. — Проблемы в малазанском квартале, капитан?

— Среди морпехов есть адепт…

— Адепт чего? Не познакомишь?

Он отвел взгляд, не спеша сел, прислонившись спиной с изголовью кровати. — Наша разновидность бросающего Плитки. Так или иначе, Адъюнкт приказала… разбросить. Сегодня ночью. Уже начинается.

— И что?

Мужчина пожал плечами: — Может, я суеверен, но ее идея мне все нервы натянула.

— Неудивительно, что ты был так энергичен. Хочешь оказаться как можно дальше?

— Да.

— Хорошо, Рутан. Надеюсь вернуться до зари. Позавтракаем вместе.

— Спасибо, Шерк. Эй, повеселись, но не истощай себя.

«Вряд ли получится, любимый». — А ты отдохни, — сказала она, закрывая дверь. Утром тебе силы понадобятся.

«Всегда давай им что-то, уходя. Что-то, питающее ожидания, ведь ожидания делают мужчин слепыми к явному несоответствию в… э… аппетитах».

Она спустилась по ступеням. «Гвоздика. Смехотворно. Требуется снова посетить Селаш». Поддерживать благополучный внешний вид становится все сложнее, уж не говоря о растущих расходах.

Выйдя на улицу, она вздрогнула: из теней ближайшей ниши вывалилась огромная фигура.

— Аблала! Тени Пустого Трона, ты меня напугал. Что ты здесь делаешь?

— Кто он? — заревел великан. — Я его убью, только скажи!

— Нет, не скажу. Ты снова за мной следил? Слушай, я уже все объясняла, не так ли?

Аблала Сани уставился под ноги, мыча что-то невразумительное.

— Что?

— Я сказал «да», капитан. Ох, я хочу сбежать!

— Я думала, Теол ввел тебя в Дворцовую Гвардию, — сказала она, надеясь отвлечь простачка.

— Не люблю чистить сапоги.

— Аблала, их чистят раз в несколько дней, а еще лучше кого-нибудь нанять…

— Не свои сапоги. Чужие.

— Других стражников?

Он уныло кивнул.

— Аблала, пойдем со мной. Выпивку поставлю. Или сразу три.

Они двинулись в сторону канала.

— Слушай, эти стражники просто пользуются твоей добротой. Ты не должен им чистить сапоги.

— Не должен!?

— Нет. Ты гвардеец. Если бы Теол знал… что же, неплохо тебе как бы невзначай упомянуть о лучшем друге, Короле.

— А он мне и правда лучший друг. Цыплят подарил.

Они пересекли канал, отмахиваясь от полчищ мошкары, и пошли по проспекту вдоль ночного рынка. Повсюду слонялись малазанские солдаты — явно больше обычного. — Точно. Цыплята. Человек вроде Теола не отдаст цыплят кому попало, верно?

— Не знаю. Наверное.

— Нет, нет, Аблала. Ты поверь. У нас друзья в высших сферах. Король, Канцлер, Цеда, Королева, Королевский Меч. Все они рады будут поделиться с тобой цыплятами, а вот с нехорошими стражниками поделятся чем-то совсем другим.

— Значит, не чистить?

— Только свои, да и то найми кого-нибудь.

— А как насчет починки их мундиров? Точки ножей и мечей? А стирка подштанников…

— Стой! Ничего такого. Теперь я настаиваю, чтобы ты поговорил с друзьями. С любым. Теолом. Баггом. Брюсом. Джанат. Ты так сделаешь — ради меня? Расскажешь, что вытворяют другие стражники?

— Ладно.

— И отлично. У твоих ублюдочных товарищей по Гвардии скоро начнутся неприятности. А вот подходящий бар — там не стулья, а скамьи.

— Хорошо. Я голоден. Ты хорошая подруга, Шерк. Давай займемся сексом.

— Как мило. Но ты должен понимать: я занимаюсь сексом со многими, и тебя это не должно заботить.

— Ладно.

— Аблала…

— Да ладно, обещаю.

* * *

Целуй-Сюда горбилась в седле, пока отряд медленно ехал к городу Летерасу. Она старалась не глядеть на сестру, Смолу, чтобы чувство вины не накатывало неодолимой волной, терзая душу, увлекая в забвение.

Она всегда знала, что Смола пойдет за ней куда угодно. Когда поезд вербовщиков въехал в их деревушку, что в джунглях Даль Хона… что же, это стало еще одним доказательством давней истины. Что хуже всего, вступление в ряды морской пехоты было всего лишь прихотью. Деревенская скука оказалась дурным пастырем. Ее носило от одного мужика к другому; в каждом побуждении таилось нечто темное. Она уже догадывалась: наступит время, и ее изгонят из селения, объявят отщепенкой до конца дней. Такое изгнание уже не является смертным приговором: обширный мир за окраиной джунглей предоставляет много путей спасения. Малазанская Империя огромна, миллионы ее подданных обитают на трех материках. Да, она знала, что сможет скрыться и стать благословенно неизвестной. Да и компания будет: Смола, такая умелая, такая ловкая, станет наилучшей спутницей в любых авантюрах. К тому же… видит Белый Шакал, сестричка у нее красавица — в мужском внимании недостатка не будет у обеих.

Вербовщики предлагали легкий и быстрый выход и к тому же обещали оплатить все путевые расходы. И она схватила гиену за хвост.

Разумеется, Смола побежала за ней.

Все должно было кончиться быстро. Но в течение их жизни ворвался Бадан Грук. Дуралей втюрился в Смолу.

Если бы Целуй-Сюда имела обыкновение обдумывать последствия своих решений, она быстро сообразила бы, в какую беду затягивает всех троих. Малазанская морская пехота требовала отслужить десять лет; Целуй-Сюда просто улыбнулась, передернула плечиками и подписалась на столь долгий срок, сказав себе, что, устав от службы, дезертирует и еще раз насладится неизвестностью.

Но Смола оказалась сделана из более прочной пряжи. Она все принимала близко к сердцу: однажды данную клятву следует соблюдать до последнего вздоха!

Целуй-Сюда скоро ощутила, какую ошибку сделала. Она не смогла просто сбежать от сестры, которая, выказав многие таланты, уже была произведена в сержанты. Хотя Целуй-Сюда не испытывала особого беспокойства за судьбу Бадана (этот жалкий тип оказался не созданным для доли солдата, тем более сержанта), ей стало ясно, что Смола связала невидимым узлом всех троих. Как Смола всюду следовала за Целуй-Сюда, так Бадан Грук всюду следовал за Смолой. Но их соединили не тяжкие узы ответственности; там было что-то другое. Неужто сестричка взаправду влюбилась в дурака? Может быть.

Жизнь в деревне настолько проще, несмотря на все обманы и торопливые обжимания в кустах… По крайней мере, Целуй-Сюда была в привычной среде, к тому же, что бы ни случилось с ней, сестра осталась бы невредимой.

Если бы можно было всё вернуть назад…

Странствия с морской пехотой должны были убить их обеих. Служба давно перестала казаться забавой. Ужасная качка в вонючих транспортах, марши по Семиградью. Долгая погоня. И’Гатан. Новые морские путешествия. Город Малаз. Вторжение на этот континент — ночь у реки — цепи, темнота, гнилая камера, еды нет…

Нет, Целуй-Сюда лучше не оглядываться на Смолу, не в таком плохом настроении. Еще хуже — повстречаться взглядом с измученным Баданом, увидеть в его глазах необузданное горе и гнев.

Лучше было умереть в камере.

Лучше было принять предложение Адъюнкта, когда та разрешила объявленным вне закона солдатам уйти.

Но Смола не согласилась бы. Это точно.

Они ехали в темноте, но Целуй-Сюда ощутила, что сестра вдруг натянула поводья. Солдаты, что скакали следом, рассыпались, чтобы лошади не столкнулись. Охи, ругань. Бадан Грук взволнованно крикнул: — Смола? Что случилось?

Смола чуть не выпала из седла. — Неп с нами? Неп Борозда?

— Нет.

Целуй-Сюда ощутила, что сестру охватывает настоящий ужас; сердце тяжело застучало у нее в груди. У Смолы есть особое чувство…

— В городе! Нужно спешить!..

— Стойте, — захрипела Целуй-Сюда. — Смола, прошу тебя… если там беда, пусть ее другие расхлебывают…

— Нет. Нам нужно скакать. — Она резко вогнала пятки в бока лошади и вырвалась вперед. Все другие поскакали следом. Целуй-Сюда с ними. Голова кружится… ей показалось, что она упадет с коня — она слишком слаба, слишком истощена.

Но ее сестра… Смола. Проклятая ее сестрица нынче морпех. Она служит Адъюнкту. Сучка сама не понимает, но именно такие тихие и до безумия преданные солдаты, как она, стали стальным хребтом Охотников за Костями. Целуй-Сюда задохнулась от обиды, словно флагом взвившейся в ночной воздух. «Бадан это знает. Я знаю. Тавора — ты украла мою сестру. Этого, холодная сука, я не прощу!

Хочу вернуть ее назад, чтоб тебя разорвало!»

* * *

— Так где же этот дурак?

Кулак Кенеб пожал плечами: — Арбин предпочитает компанию панцирников. Солдат, у которых грязь в носу и пылевая буря в черепе. Кулак с ними играет в кости, с ними пьет, а может и спит. С некоторыми.

Блистиг застонал и сел. — Так ли следует завоевывать уважение?!

— По-разному бывает, подозреваю я, — сказал Кенеб. — Если Арбин выигрывает в кости, пьет, когда все остальные уже под стол свалились, и затрахивает любого смельчака — тогда это работает. Наверное.

— Не будь дураком, Кенеб. Кулак должен держать дистанцию. Он важнее жизни, он страшнее смерти. — Блистиг налил еще кружку местного пенистого пива. — Рад, что ты тут сидишь. Я не имел права быть на последнем чтении. Меня хотели позвать вместо Гриба, вот и все… Но теперь мальцу придется хлебнуть горя!

Блистиг склонился над столом. Они нашли себе дорогую, даже слишком дорогую таверну, чтобы ни один малазанский солдат чином ниже капитана и войти туда не подумал. В последнюю неделю здесь собирались одни кулаки — по большей части чтобы напиться и пожаловаться на жизнь. — На что похожи эти гадания? Я слышал разные слушки. Люди раскалываются надвое, выплевывают тритонов или у них змеи из ушей ползут, и горе детям, что родятся в такую ночь в округе, у них будет три глаза и раздвоенный язык. — Он потряс головой, сделал три торопливых глотка, утер губы. — Говорят, то, что стряслось на последнем чтении, переменило разум Адъюнкта, и вон оно что вышло. Вся та ночь в Малазе. Карты всему виной. Даже убийство Калама…

— Мы не знаем, убит ли он, — отрезал Кенеб.

— Ты был там, в той каюте. Что там стряслось?

Кенеб начал озираться. Ему вдруг захотелось чего-то покрепче пива. Он ощутил, что покрылся липким потом и дрожит словно в лихорадке. — Сейчас начнется, — пробормотал он. — Кого один раз коснулось… Все, у кого есть волосы на загривке, сбежали из казарм. Не заметил? Вся треклятая армия рассеялась по городу.

— Ты меня пугаешь, Кенеб.

— Расслабься, — услышал он себя словно со стороны. — Я всего-то одного тритончика выплюнул, припоминаю. А вот и они.

* * *

Мертвяк снял на ночь комнату — пятый этаж с балконом, с возможностью вылезти на крышу. Черт дери, ушло месячное жалование! Но он может видеть временный штаб (по крайней мере приземистый купол). А если перепрыгнуть на крышу соседнего строения и спуститься в переулок, то останется всего три улицы до реки. Лучшее, что он сумел организовать.

Мазан Гилани принесла бочонок эля и каравай… хотя, насколько мог предвидеть Мертвяк, хлеб ему потребуется разве что впитывать блевотину. Видят боги, он не голоден. Потом ввалились Эброн, Шип, Корд, Хром и Хрясь, неся в руках запыленные бутылки вина. Маг был смертельно бледен и вроде бы дрожал. Корд, Шип и Хром выглядели испуганными, а вот Хрясь улыбался как человек, на которого упал огромный сук. Скривившись, Мертвяк поднял с пола вещевой мешок и со стуком бросил на стол. Голова Эброна дернулась.

— Худ тебя забери, некромант, с твоей вонючей магией. Если бы я знал…

— Тебя даже не звали, — прорычал Мертвяк. — Можешь проваливать когда захочешь. А что тут делает беглый Волонтер с куском дерева?

— Я хочу чего-то вырезать! — белозубо ухмыльнулся Хрясь, напомнив Мертвяку коня, получившего яблоко. — Может, большую рыбу! Или отряд кавалерии! Или гигантского саламандра… но это может быть опасно, ох, слишком опасно, ежели я не сделаю ему хвост на пружинке, чтобы можно было отрывать, и челюсть на шарнире, чтобы он мог смеяться. Ежели я…

— Рот деревом заткни, это будет лучше всего, — оборвал его Мертвяк. — А еще лучше — дай я сам заткну.

Улыбка увяла. — Не нужно быть таким злым и вообще. Мы сюда не зря пришли. Сержант Корд и капрал Шип напились, они сами говорят, и молятся Королеве Снов. Хром сейчас уснет а Эброн сделает защитную магию и еще чего-то. — Лошадиные глаза уставились на Мазан Гилани, которая простерлась в кресле, вытянув ноги, опустив веки и сложив пальцы на животе. Челюсть Хряся медленно отвисала. — А она будет прекрасна как всегда, — прошептал он.

Мертвяк со вздохом развязал кожаный ремешок, начав доставать разных мертвыхзверей. Желтый дятел, черная мохнатая крыса, игуана и еще странного вида синяя глазастая тварь, то ли летучая мышь, то ли черепаха без панциря — ее он нашел висящей в какой-то лавочке. Старуха закашляла смехом, когда он ее покупал — весьма зловещий знак, насколько может судить Мертвяк. И все же он расплатился честно…

Он поднял взор и увидел вытаращенные глаза. — Чего?

Хрясь нахмурился так, что безмятежное обычно лицо стало выражать… тревогу. — Ты, — сказал он, — ты случаем, ну чисто случайно, не некромант? Ась?

— Тебя не звали, Хрясь!

Эброн потел. — Слушай, сапер — ты, Хрясь Бревно или как тебя там. Ты больше не Волонтер Мотта, помни. Ты солдат. Охотник за Костями. Выполняешь приказы сержанта Корда. Не забыл?

Корд сказал, откашлявшись: — Все путем, Хрясь. И это… это… я приказываю тебе вырезать из дерева.

Хрясь заморгал, облизал губы и кивнул своему сержанту: — Вырезать, да. Что прикажете вырезать, сержант? Давайте, прямо сейчас! Только не некроманта, ладно?

— Ни за что. Как насчет всех, кто в этой комнате, крове Мертвяка? Всех других. И еще… гм, скачущих коней, галопирующих коней. Прыгающих через пламя.

Хрясь утер губы ладонью и бросил быстрый взгляд на Мазан. — Ее тоже, сержант?

— Давай, — протяжно сказала Мазан Гилани. — Не терпится увидеть. И себя не забудь, Хрясь. На самом большом коне.

— Да, с огромным мечом в руке и долбашкой в другой.

— Идеально.

Мертвяк вернулся к кучке мертвых животных, разложил их кругом — голова к хвосту.

— Боги, как воняет, — сказал Хром. — Нельзя ли облить их душистым маслом или еще чем?

— Нет, нельзя. А теперь заткнулись. Дело ведь в том, чтобы спасти наши шкуры? Даже твою, Эброн, как будто Рашан нам хоть чем-то будет сегодня полезен. Моя работа — держать Худа подальше от этого дома. Так что не мешайте, если не хотите убить меня…

Голова Хряся дернулась: — Звучит хорошо…

— …и всех остальных, включая тебя, Хрясь…

— Звучит нехорошо.

— Вырезай, — крикнул Корд.

Сапер склонился над деревяшкой, помогая делу языком, что походил на червяка, вылезшего глотнуть свежего воздуха.

Мертвяк сосредоточил внимание на трупиках. Летучая черепаха, казалось, глядит на него большим голубиным глазом. Он вздрогнул — а потом и отпрянул, ведь игуана лениво ему подмигнула. — Боги подлые, — застонал некромант. — Проявился Высокий Дом Смерти.

Головы задергались.

* * *

— За нами идут.

— Хто? Ну Урб, это ж твоя тень и всё. Это мы сами преследу’м, точняк? Я иду за двуголов’м капралом — а вот и поверну сюды, налева.

— Направо, Хеллиан. Вы повернули направо.

— Это потому что мы идем бокобок, а знач’т, ты все видишь иначе. Для меня лева для тебя права, вот в чем проблемма. Глянь, это ж бродель? Он завернул в бродель? Што у меня за капрал такой? Чем ему млазанки не подходят, а? Заходим внутр, ты ему яйцы отрезашь, пон’л? Кладешь на стол, штоб все знали.

Когда они подошли к узкой лестнице между двух старинного стиля столбов, Хеллиан протянула руки, чтобы ухватиться за поручни. Но поручней не было, так что она шлепнулась на ступень, громко хрястнув подбородком. — Ой! Тр’кляты ручни лопнули прям у меня в руках! — Она застонала и подула на кулаки: — В пыль обр’тились, видал?

Урб подошел ближе, чтобы убедиться: промокшие мозги сержанта еще не вытекли наружу — хотя была бы какая разница? — и с облегчением увидел, что на подбородке остались лишь мелкие царапины. Она старалась встать, одновременно дергая себя за блеклые волосы; капрал еще раз оглядел улицу. — Это Смертонос там прячется, Хеллиан…

Женщина пошатнулась, моргая как сова. — Смердонос? Он? Снова? — Она опять безрезультатно попробовала пригладить волосы. — Ох, разв’ж он не милаш? Пытатся мои пантелоны помер’ть…

— Хеллиан, — застонал Урб. — Он выразил свои желания вполне ясно — он хочет жениться на вас…

Она сверкнула глазами: — Нет, неет. Он хоч’т того самого. Насч’т всего иного ему пл’вать. Раньш’ он то самое делал с парн’ми, понимашь? Хоч’т штоб я под ним прогнул’сь или он под мной, а так и так дырка не та что нуно, и мы борбу устроим а не что пов’селее. Но нам надо ж капрала ловить, пока он не упал в р’зврат, а?

Морщась от неловкости, Урб следовал за сержантом. — Солдаты всегда пользуются шлюхами, Хеллиан…

— Невинность ихня, вот чем долж’н заботиться настоящ’й сержант.

— Они взрослые мужики, Хеллиан. Они не невинны…

— Хто? Я ж говорю о моем капрале, о Нервном Ув’льне. Он всегды так сам с собою толкует, никаких женщ’н рядом. Знашь, сум’шедших женщ’ны не любят. То ись в мужья не берут. — Она несколько раз попыталась ухватить задвижку, наконец сумев — и начала дергать ее взад и вперед, взад и вперед. — Б’ги полые! Хто из’брел таку штуковину?

Урб протянул руку, открыл дверь.

Хеллиан ступила внутрь, не отрывая руки от задвижки. — Не беспокойсь, Урб. Все как нады. Пр’сто см’три и учись.

Он прошел в коридор и остановился у необычайных обоев, составленных из золоченых листьев, красного как маки бархата и клочков шкурки пестрого кролика, образовавших безумный узор. Почему-то ему вдруг захотелось оставить в заведении содержимое кошелька. Черный паркет был отполирован и навощен так тщательно, что казался жидким; они словно шли по стеклу, под которым таится мучительный вихрь забвения. Он гадал, не наведены ли на дом чары.

— Што мы делам?

— Вы открыли дверь, — сказал Урб. — И попросили вести вас.

— Я? Я? Вести в бродель?

— Точно.

— Ладняк. Готовь оружье, Урб, иначе на нас напрыгнут.

Урб колебался. — Я давно уже не…

— Я ж вижу, — сказала женщина за спиной.

Он сконфуженно замер. — Что вы имели в виду?

— Имею виду, тебе нужны уроки р’зврата. Я знаю. — Она стояла прямо, но это не было особым достижением, ведь она держалась за стенку. — Иль ты хоч’шь Плосконоса? Да, мои пантелоны не твого размера. Эй, это што — дитячья кожа?

— Кроличья. Я не интересуюсь Смертоносом. Ваши панталоны тоже не хочу надевать.

— Эй, вы двое, — сказал кто-то из-за двери. — Кончайте бормотать по иноземному и найдите себе нумер!

Потемнев лицом, Хеллиан схватилась за меч, но ножны оказались пустыми. — Хто украл… ты, Урб, дай мне меч, штоб тебя! Или пр’сто выб’й дверь. Да, ету самую. Выб’й посредине. Головой. Лупи, давай!

Однако Урб не предпринял ничего столь решительного, а просто взял Хеллиан за руку и потянул в конец коридора. — Они не там, — сказал он. — Этот человек говорил по-летерийски.

— По-летрицски? Иноземное борм’тание? Не удивлена. Город полон идьотов, бормоч’щих вот так.

Урб подошел к другой двери, прижался ухом. И хмыкнул: — Голоса. Торгуются. Должно быть, они.

— Выбей ее, вышиби, найди нам таран или д’лбашку или злого напана…

Урб повернул ручку, толкнул дверь и шагнул в нумер.

Двое капралов, почти без одежды, и две женщины — одна тонкая как лучина, вторая необъятно жирная — уставились на него широко раскрытыми глазами. Урб ткнул пальцем сначала в Увальня, потом в Нерва: — А ну, вы двое. Одевайтесь. Ваш сержант в коридоре…

— Нет, я не там! — Хеллиан ввалилась в комнатенку, сверкая глазами. — Он купил зараз двух! Р’зврат! Бегите, шлюхи, или я себе ногу отрублю!

Тощая что-то крикнула и резким движением выхватила нож, угрожающе двинувшись на Хеллиан. Толстая проститутка подняла стул и пошла за первой.

Урб одной ладонью ударил по руке тощей, выбивая нож, а второй толкнул жирную в лицо. Уродина с визгом шлепнулась на объемистую задницу. Содрогнулись стены. Прижав к груди поврежденную руку, тощая метнулась к двери, закричав. Капралы искали одежду, изображая на лицах крайнее старание.

— А в’зврат? — заревела Хеллиан. — Эти две должны были вам п’лтить, не наоб’рот! Эй, хто звал армью?

Армией были шестеро вооруженных дубинками охранников заведения. Но самым опасным врагом оказалась толстуха, вскочившая с пола со стулом в руках.

* * *

Стоявший около длинного стола Брюс Беддикт осторожно глотнул иноземный эль. Он дивился, созерцая разномастную группу участников гадания. Последний участник только что прибыл, пошатываясь от выпитого и пряча глаза. Похоже, какой-то отставной жрец.

Эти малазане — народ серьезный, особенный. У них талант небрежно и легковесно докладывать об опаснейших вещах; у них отсутствие показной дисциплины совмещается с рьяным профессионализмом. Он ощущал себя очарованным.

Но сама Адъюнкт держится еще более вызывающе. Тавора Паран кажется лишенной светского лоска, хотя происходит из знатного рода, а значит, должна была приобрести изящные манеры. Только высокий воинский ранг сглаживает все острые углы ее характера. Адъюнкт командует неуклюже, любезничает неловко, ей словно бы что-то постоянно мешает.

Брюс считал, что причины кроются в неуправляемости легионов. Однако офицеры не выказывают даже искры непокорности: никто не закатывает глаз, оказавшись у нее за спиной, никто не сверкает злобными взорами. Это верность, да… однако наделенная странным привкусом, которому Брюс не умеет дать определения.

Что бы ни отвлекало Адъюнкта, она не находит никакой передышки; Брюс подозревал, что скоро Тавора сломается под грузом ответственности.

Большинство присутствующих были ему незнакомы — ну разве что несколько раз попадались раньше на глаза. Он знал Верховного Мага, Бена Адэфона Делата, которого прочие мазалане зовут Быстрым Беном (Брюсу такое прозвище казалось нелепым, неуважительным по отношению к заслуженному Цеде). Он знал также Ежа и Скрипача, первыми ворвавшихся во дворец.

Но другие его поражали. Двое детей, девчонка и мальчишка, женщина — Анди, зрелая годами и явно держащаяся в стороне от прочих участников. Золотокожие светловолосые моряки — уже немолодые — по имени Геслер и Буян. Ничем не примечательный юноша Бутыл, едва ли старше двадцати лет; помощница Таворы, необычайно красивая (несмотря на татуировки) Лостара Ииль, двигающаяся с грацией танцовщицы — жаль, что ее экзотическое лицо искажено гримасой вечной печали.

Жизнь солдата трудна, Брюс хорошо это знал. Друзья погибают — внезапно, страшно. Шрамы нарастают с течением лет, мечты вянут, грезы кажутся нелепыми. Мир лишается перспектив, угрозы нападают из каждой тени. Солдат должен верить в командира и в того, кому подчиняется командир. Но случай Охотников за Костями иной: Брюс знал, что Тавору и всю Армию предала правительница империи. Они оторвались от причала, и только Тавора удерживает армию от распада; то, что они решились на вторжение в Летер, само по себе необычайно. Батальоны и бригады — говорит история его страны — бунтовали в ответ на приказы гораздо менее экстремальные. Уже это вызывало в Брюсе великое уважение к Адъюнкту; он был убежден, что в ней имеется некое скрытое качество, тайная добродетель, и солдаты это видят, уважают. Брюс гадал, не придется ли ему самому увидеть ее скрытую сторону — возможно, уже сегодня ночью.

Хотя он стоял расслабившись, с любопытством глядя по сторонам и попивая эль, но отлично ощущал сгустившееся напряжение. Никто здесь не чувствует себя счастливым, а меньше всего сержант, который пробудит карты — бедняга похож на собаку, только что переплывшую всю ширину реки Летер: глаза красные, тусклые, лицо осунулось, словно он пил и кутил всю ночь.

Молодой солдат по имени Бутыл навис над Скрипачом и, пользуясь торговым наречием — возможно, ради удобства Брюса — заговорил тихим тоном: — Время для Ржавой Рукавицы?

— Что? Для чего?

— Коктейль, который ты изобрел на прошлом чтении…

— Нет. Никакого алкоголя. Ни в этот раз. Оставьте меня одного. Пока не буду готов.

— Откуда мы узнаем, что ты готов? — спросила Лостара Ииль.

— Сидите на своих местах, капитан. Узнаете. — Он метнул Адъюнкту просящий взгляд: — Здесь слишком много силы. Слишком много Путей. Не могу и вообразить, что мы вызовем. Ошибка!

Выражение сухого лица Таворы стало еще более натянутым. — Иногда, сержант, необходимо совершать ошибки.

Еж резко кашлянул, поднял руку: — Извините, Адъюнкт, но вы говорите с сапером. Одна ошибка — и мы превращаемся в розовую пыль. Может, вы ободряли остальных? Я надеюсь…

Адъюнкт повернула лицо к здоровяку, приятелю Геслера: — Адъютант Буян, как поступить, нарвавшись на засаду?

— Я уже не адъютант, — прогудел бородач.

— Отвечайте на вопрос.

Здоровяк блеснул глазами, но не заметил никакой ответной реакции. Тогда он вздохнул. — Вы бросаетесь на них, быстро и напористо. Прыгаете, рвете ублюдкам глотки.

— Но сначала они набрасываются на вас.

— Да, если вы вперед их не вынюхаете. — Маленькие его глаза отвердели. — Сегодня мы будем вынюхивать или набрасываться, Адъюнкт?

Тавора не ответила. Она поглядела на Тисте Анди. — Сендалат Друкорлат, прошу сесть. Я понимаю ваше нежелание…

— А я не понимаю, почему здесь оказалась, — бросила женщина.

— История, — пробормотал жрец.

Надолго повисло молчание; потом девочка Синн захихикала, и все подпрыгнули на месте. Брюс наморщил лоб: — Прошу прощения, но разве это место для детей?

Быстрый Бен фыркнул. — Эта девочка — Верховная Колдунья, Брюс. А мальчик… ну, он совсем иной.

— Иной?

— Тронутый, — сказал Банашар. — И не к добру, это точно. Прошу, Адъюнкт, отмените всё. Пошлите Скрипача назад в казармы. Людей слишком много. Безопасное гадание требует присутствия немногих, а не такой толпы. У бедного чтеца кровь из ушей потечет уже на полпути.

Адъюнкт обратилась к Скрипачу: — Сержант, вы лучше любого здесь знаете мои желания, как и мои причины. Скажите честно: вы сумеете?

Все взоры сосредоточились на сапере; Брюс чувствовал, что все — кроме, разве что, Синн — молчаливо умоляют Скрипача закрыть крышку страшной коробочки. Он же скорчил рожу, поглядел в пол и сказал: — Я смогу, Адъюнкт. Не в том проблема. Но будут… нежданные гости.

Брюс заметил, как бывший жрец задрожал; внезапно Королевский Меч был пронизан горячим потоком тревоги. Он сделал шаг…

…но Колода была уже в руках Скрипача, а он встал у стола — хотя никто еще не успел занять мест — и три карты упали на полированную поверхность.

Чтение началось.

* * *

Стоявший в тени около здания Странник зашатался, словно ударенный невидимыми кулаками. Он ощутил во рту вкус крови и яростно зашипел.

В комнатушке маленького дома Серен Педак широко раскрыла глаза, испуганно закричав: Пиношель и Урсто Хобота охватило пламя! Она чуть не упала, но Багг успел подставить руку. Руку, покрытую потом.

— Не шевелитесь, — прошептал старик. — Огонь пожирает только их…

— Только их? Что это значит?

Было очевидно, что древние боги перестали воспринимать окружающий мир — она видела, что они по-прежнему сидят, устремив взоры в никуда, а синее пламя пляшет на телах.

— Их сущность, — тихо произнес Багг. — Их пожирает… сила — пробудившаяся сила. — Он дрожал, он казался готовым потерять сознание; пот тек по лицу, густой словно масло.

Серен Педак отступила, положив руки на вздувшийся живот. Во рту у нее пересохло, сердце тяжело стучало. — Кто напал на них?

— Они встали между вашим сыном и той силой — как и я, аквитор. Мы… мы можем сопротивляться. Мы обязаны…

— Кто это делает?

— Он не злобен, просто велик. Гнилая Бездна, это не простой гадатель по Плиткам!

Она села, объятая ужасом — страх за нерожденного сына опалял душу сильнее жгучего пламени — и глядела, как Пиношель и Урсто Хобот горят и горят, тая словно воск.

* * *

В забитой людьми комнате на верхнем этаже гостиницы разбушевались мертвые недавно твари, рыча и щелкая челюстями. Черная мохнатая крыса с вспоротым животом вдруг взлетела и приклеилась к потолку, царапая штукатурку; кишки свисали вниз, словно крошечные сосиски в коптильне. Синяя мышь-черепаха откусила хвост игуане; рептилия суматошно сбежала, разбрызгивая сукровицу, и теперь отчаянно билась в ставни, ища выход. Дятел, разбрасывая глянцевые перья, хлопал крыльями, бешено нарезая круги над головами — но присутствующие его не замечали, ибо все бутылки упали со стола, разбрызгивая вино, словно струйки жидкой крови; вырезанные Хрясем кони извивались и били копытами, а резчик смотрел, раскрыв рот и выпучив глаза словно жук. Вскоре одна из неуклюжих лошадей вырвалась из деревянной основы, спрыгнула с коленей сапера — копытца застучали по полу — и ударилась о дверь, став грудой щепок.

Крики, вопли, паника… Эброна рвало фонтаном, Хром, всячески пытаясь избегать брызг, поскользнулся в луже вина и снова разбил левое колено. Он громко выл.

Мертвяк пополз в угол. Он увидел, что Мазан Гилани успела нырнуть под резную кровать, а миг спустя дятел ударился головой об изголовье, превратившись в облако мокрых перьев.

«Умная баба. Ну, если там еще есть местечко — я туда».

В другой части города свидетели готовы были поклясться именем Странника, самим Пустым Троном и могилами любимых, что два дракона вылетели из развалин таверны, разбрасывая обломки — гибельный дождь кирпича, щепок, пыли и кусков порванных на части тел — по всем улицам в пятидесяти шагах. Даже на следующее утро никакого иного объяснения нельзя было дать разрушению большого здания, из руин которого не удалось извлечь выживших.

* * *

Комната дрожала. Хеллиан удалось заехать локтем в бородатое лицо, услышав приятный хруст, но тут стена треснула, словно тонкое стекло, и упала в комнату, погребая беспомощно барахтающихся на полу людей. Женщины кричали… ну, точнее, кричала только толстуха, но так громко и часто, что хватало на всех — на всех, что старательно выползали из-под обломков.

Хеллиан отступила на шаг; пол вдруг перекосился, она поняла, что бежит непонятно куда именно, и сочла мудрым найти дверь, где бы та ни была.

Найдя искомую, она наморщила лоб, потому что дверь валялась на полу. Хеллиан встала и принялась смотреть на дверь.

Пока на нее не наткнулся Урб. — Что-то пронеслось по улице! — пропыхтел он, сплевывая кровь. — Надо уходить…

— Где мой капрал?

— Уже внизу — идем!

«Ну нет, сейчас самое время выпить».

— Хеллиан! Быстрее!

— Иди пр’чь! Ежли не счас, когда!

* * *

— Ткач Смерти, Рыцарь Тени, Мастер Фатида. — Голос Cкрипача стал холодным, почти нечеловеческим рычанием. — Стол удержит их, но не остальные. — Он начал кидать карты, и каждая, им брошенная, летела словно железная пластина к магниту, ударяя в грудь того или иного участника, заставляя отшатываться. С каждым ударом — Брюс мог лишь смотреть в ужасе — жертва поднималась над полом, роняя стул, и отлетала к стене, где и повисала, пришпиленная.

Сотрясение ломало кости. Затылки тяжело ударялись о камни, источая кровь.

Все происходило очень быстро. Лишь Скрипач стоял в сердце мальстрима, подобный хорошо укоренившемуся дереву.

Первый удар выпал на долю девушки Синн. — Дева Смерти. — Карта врезалась ей в грудь, заставив дергать ногами и руками, и вознесла к стене почти под потолок. Раздался тошнотворный хруст; девушка повисла, походя на сломанную тряпичную куклу.

— Скипетр.

Гриб завопил, пытаясь уклониться, но карта ловко поднырнула, прилепившись к груди и протащив по полу. Затем мальчик был поднят на стену слева от входа.

Когда третья карта коснулась грудины Быстрого Бена, на его лице все еще было выражение полного непонимания. — Маг Тьмы. — Его швырнуло с такой силой, что спина продавила штукатурку. Тело повисло недвижимо, словно труп на копье.

— Каменщик Смерти. — Еж заблеял и по глупости решил отвернуться. Карта ударила его в спину, так что пришлось врезаться в стену лицом. Карта тащила его кверху; за потерявшим сознание сапером тянулся красный след.

Та же участь постигла остальных — быстро, словно в них выстрелили горстью камней из пращи. Всякий раз одно и то же: жестокий удар, сотрясение стены… Сендалат Друкорлат — Королева Тьмы. Лостара Ииль — Поборник Жизни.

Обелиск — Бутылу.

Геслеру — Держава.

Буяну — Трон.

Наконец Скрипач поглядел на Брюса: — Король Жизни.

Карта вылетела из руки, сверкая словно кинжал; Брюс затаил дыхание и закрыл глаза — ощутил удар, но совсем не такой безжалостный, какой достался прочим. Открыл глаза: карта повисла, подрагивая, перед лицом.

Он поглядел в тусклые глаза Скрипача.

Сапер кивнул: — Вы нужны.

«Что?»

Еще двое остались нетронутыми. Скрипач поглядел на того, что был ближе. — Банашар, — сказал он. — У тебя дурная компания. Дурак в Цепях. — Он вытащил карту и выпустил из руки. Бывший жрец застонал, когда его подбросило над стулом и потащило к куполу. Пыль скрыла все подробности столкновения.

Скрипач глядел на Адъюнкта. — Вы знали, не так ли?

Она молчала, бледная как снег.

— Для вас, Тавора Паран… ничего.

Женщина вздрогнула.

Дверь внезапно открылась. Петли нестерпимо скрипели в леденящей тишине.

Турадал Бризед ступил в комнату. Остановился. «Турадал… нет, конечно же. Странник. Тот, что незримо стоит за Пустым Троном. Я гадал, когда же ты покажешься». Брюс понял, что успел выхватить меч; понял также, что Странник пришел убить его — бессмысленное деяние, безумное желание, непонятное ни для кого, кроме самого Странника.

«Он убьет меня.

Потом Скрипача — за дерзость».

Скрипач неспешно повернулся и поглядел на Странника. Улыбка малазанина вызывала леденящий ужас. — Если бы карта была твоей, — сказал он, — она покинула бы стол в миг твоего появления. Знаю, ты думаешь, что она принадлежит тебе. Думаешь, что она твоя. Ошибаешься.

Единственный глаз Странника светился изнутри. — Я Владыка Плиток…

— А мне плевать. Иди к ним. Играйся со своими плитками, Старший. Тебе не устоять против Владыки Колоды Драконов. Твое время, Странник, ушло.

— Но я вернулся!

Когда Странник, источавший необузданную силу, сделал второй шаг в комнату, слова Скрипача упали на его пути: — Я бы не стал.

Старший Бог ощерился: — Думаешь, Брюс Беддикт меня остановит? Остановит то, что я намерен сделать?

Брови Скрипача поднялись. — Без понятия. Но если ты сделаешь еще шаг, Странник, Владыка Фатида тоже шагнет. Сюда, сейчас. Ты встанешь с ним лицом к лицу? Ты готов?

И Брюс поглядел на карту, лежавшую на столе. Безжизненно, неподвижно. Она казалась раскрытой пастью самой Бездны. Он вдруг задрожал.

Спокойные, но дерзкие слова Скрипача остановили Странника. Брюс видел, как на красивом, хотя и малость износившемся лице Турадала Бризеда пробуждается сомнение.

— Ради всего благого, — подал он голос, — ты не пройдешь мимо меня, Странник.

— Смехотворно.

— Я жил в камне, Старший. Во мне записаны бесчисленные Имена. Человек, погибший в тронном зале, и человек вернувшийся — не одно и то же.

— Ты искушаешь меня. Раздавлю одной рукой! — оскалился Странник.

Скрипач изогнулся, бросая взгляд на карту. — Он пробудился, — сказал он, снова поглядев на Старшего Бога. — Возможно, уже стало… поздно.

На глазах Брюса Странник внезапно сделал шаг назад, и еще. Третий шаг вынес его за дверь. Еще миг — и он скрылся из вида.

Тела медленно скользили к полу. Насколько мог определить Брюс, никто так и не пришел в сознание. Нечто покидало комнату — словно удалось сделать давно задерживаемый выдох.

— Адъюнкт.

Тавора перевела взгляд с пустого порога на сапера.

— Это было не чтение, — произнес Скрипач. — Никто не был найден. Не был призван. Адъюнкт, они были отмечены. Понимаете?

— Да, — шепнула она.

— Думаю, — сказал Скрипач, и лицо его исказилось горем, — я уже предвижу конец.

Она кивнула.

— Тавора, — хрипло продолжал Скрипач. — Я… мне так жаль…

Брюсу подумалось, что, хотя он почти ничего не понимает, но понятого достаточно. Если бы это имело хоть какой-то смысл, он повторил бы слова Скрипача ей, Адъюнкту, Таворе Паран, несчастной одинокой женщине.

В этот миг скорченное тело Банашара упало на столешницу — словно труп сорвался с крюка. Жрец застонал.

Скрипач подошел и забрал карту так называемого Владыки Фатида. Чуть поглядел на нее, спрятал обратно в колоду. Подмигнул Брюсу.

— Чудная игра, сержант.

— Она так безжизненна. До сих пор. Я даже тревожусь.

Брюс кивнул: — И все же роль не кажется… вакантной.

— Верно. Благодарю.

— Вы знаете этого Владыку?

— Да.

— Сержант, если бы Странник понял ваш блеф…

Скрипач ухмыльнулся: — Тогда вы порезвились бы на славу. Выглядите достаточно надежным.

— Не одни малазане умеют блефовать.

Они по-приятельски улыбнулись. Адъюнкт переводила удивленный взгляд с одного на другого.

* * *

Багг стоял у окошка и смотрел на скромный сад Серен Педак, омываемый ныне серебристыми отражениями затянувших небо облаков. Этой ночью городу причинен ущерб — гораздо больший, нежели один-два обвалившихся дома. В комнате за спиной царила тишина с того самого мгновения, как окончилось гадание. Он все еще чувствовал себя… хрупким, почти сломанным.

Женщина зашевелилась, чуть слышно закряхтела, вставая. Подошла к нему. — Они умерли, Багг?

Он оглянулся на соединившиеся бесцветные лужицы под стульями. — Не знаю, — признался бог. — Думаю, да.

— Это было не… неожиданно… Скажите, Цеда, ведь не такую роль должны были они сыграть?

— Да, аквитор.

— Тогда… что…

Он потер заросший подбородок, вздохнул, покачал головой. — Она выбирает узкий путь… боги, что за смелость! Я должен поговорить с Королем. И с Брюсом. Нужно решить…

— Цеда! Кто убил Пиношель и Урсто?

Он повернул голову, заморгал: — Смерть просто прошла мимо. Даже Странник оказался… не у дел. — Он фыркнул: — Да, не у дел. В Колоде Драконов так много силы. В подходящих руках она может выпить нас досуха. Каждого бога, старого и нового. Каждого властителя, получившего роль. Каждого смертного, обреченного стать лицом на карте. — Он отвернулся к окну. — Он бросил карту на стол. Вашего сына. Стол удержит их, сказал он. Значит, он не желает использовать вашего сына. Оставляет. Отпускает. — Багг дрожал. — Пиношель и Урсто — они просто сели слишком близко к огню.

— Что — что?

— Гадающий держался в стороне. Никто не нападал на Урсто и Пиношель. Даже карта Рыцаря не искала вашего первенца. Гадающий положил ее, словно плотник, вбивающий гвоздь в дерево. Возьми меня Бездна, дерзкая сила, готовность так сделать чуть не лишила меня чувств. Аквитор, Урсто и Пиношель пришли защищать вас от Странника. О да, мы ощутили его. Ощутили его злодейское желание. Но затем он был отброшен, сила его рассеялась. Пришедшее на его место казалось ликом солнца, растущим, столь огромным, что заполнило весь мир… они были пришпилены к стульям, пойманы, неспособные пошевелиться… — Он одернул себя. — Все мы были. Аквитор, я действительно не знаю, умерли ли они. Повелитель Смерти не подкормился этой ночью — разве что несколькими душами в разрушенной гостинице. Они могли попросту… уменьшиться… а потом они восстановят себя, вернут форму — плоть и кость — еще раз. Не знаю, но могу надеяться.

Он видел, как внимательно она изучает его лицо, и гадал, удалось ли скрыть охватившее его горе, охватившую его тревогу. Похоже, удалось плохо.

— Поговорите с этим гадателем, — сказала она. — Попросите его… сдерживаться. Никогда больше в этом городе. Прошу.

— Он сам не хотел, аквитор. Он сделал все, что смог. Защитил… всех. «Кроме, думаю, себя самого». Больше чтений не будет.

Она выглянула в окно. — Что его ждет? Моего… сына? — спросила она шепотом.

Багг понял вопрос. — У него есть вы, Серен Педак. Матери наделены силой великой и странной…

— Странной?

Багг улыбнулся: — Странной для нас. Неизмеримой. К тому же отца вашего сына любили многие. Его друзья не станут колебаться…

— Онрек Т’эмлава.

Багг кивнул: — Имасс.

— Что бы это ни значило.

— Аквитор, Имассы имеют много свойств, и одна их добродетель стоит над всеми. Неколебимая преданность. Они переживают дружбу с силой глубокой и…

— Странной?

Багг помолчал, чуть было не обидевшись на намек, который вроде бы содержался в единственном ее слове. Но потом улыбнулся: — Пусть так.

— Извините, Цеда. Вы правы. Онрек был… замечательным, он очень утешил меня. Но я не думаю, что он придет снова.

— Придет, когда родится ваш сын.

— Откуда он узнает?

— Его жена — гадающая по костям, Кайлава, благословила вас и ваше дитя. Поэтому она будет узнавать о вашем состоянии.

— О. Что же она ощутила сегодня? Угрозу? Опасность?

— Возможно, — отвечал Багг. — Она должна была… обеспокоиться. Если вам будет угрожать прямая опасность, подозреваю, что… да, она вмешается.

— Как может она надеяться защитить меня, — удивилась Серен, — если вы, трое древних богов, не сумели?

Багг вздохнул: — Немало времени понадобилось мне чтобы понять ваши заблуждения. Люди не понимают, что такое сила. Видят в ней состязание, битву: кто сильнее? Кто победил, кто проиграл? Но сила важна скорее не для открытого конфликта — она видит, что конфликт повлечет взаимный урон, и даже победитель окажется уязвимым — а для демонстрации. Присутствие — вот, аквитор, лучшее выражение силы. А присутствие по сути своей — занятие пространства. Заявление о себе, если вам угодно. Вы — то, к чему приходится прислушиваться всем иным силам, большим или меньшим, неважно.

— Не уверена, что поняла.

— Кайлава объявит о своем присутствии, аквитор. О защите. Если вы желаете более простых образов, то она станет как бы камнем в потоке. Вода может мечтать о победе, может жаждать победы, но не лучше ли просто потерпеть, верно? Поглядите на дно высохшего ручья, аквитор, и подумайте, кто же оказался победителем в войне терпения.

Женщина вздохнула. Багг понял, что она утомлена.

И поклонился: — Я должен идти — есть неотложные дела. Угроза для вас и вашего сына миновала.

Женщина оглянулась на лужи: — А это… просто подтереть?

— Оставьте до утра. Возможно, там будет лишь малое пятно.

— Я смогу показывать его гостям, говоря: «А вот здесь расплавились боги!»

Да, ей нужно защититься от событий этой ночи. Сейчас в ее разуме не осталось места ничему, кроме мыслей о ребенке. Несмотря на слова, она не осталась равнодушной к гибели Урсто и Пиношели. Все ради самоконтроля — Багг понимал, что в женщине проснулась неодолимая сила, как бывает с матерями. — Они были упрямыми, эти двое. Я не стал бы сбрасывать их со счетов.

— Надеюсь, вы правы. Спасибо, Цеда. Даже если угроза прошла стороной, я ценю вашу готовность защитить нас. Прошу не обижаться, но я не хотела бы повторения такой вот ночки.

— Не на что обижаться. До свидания, аквитор.

* * *

Едва угас жар противостояния, едва холодок пронизал тело, Странник принялся размышлять — хотя мысли текли вяло. Он не знал в точности, действительно ли пробудился Владыка Колоды — как утверждал малазанин — но риск преждевременного столкновения был реальным. Что до наглой похвальбы Брюса Беддикта… ну, это совсем иное дело.

Странник стоял на улочке неподалеку от малазанского квартала. Его трясло от гнева и еще от некоего чувства, на редкость приятного. Это было предвкушение мести. Нет, Брюсу Беддикту не дойти до дворца. Не имеет значения, сколь искусен он с мечом. Против необузданного потока магии Странника не защитит никакое мерцающее лезвие.

Верно, это не будет ловким, незаметным толчком. Но старые привычки следует использовать, а не поклоняться им. А иногда и избавляться от них. Иногда тонкость только мешает. Он вздрогнул от наслаждения, припоминая, как держал под водой голову Пернатой Ведьмы, пока та не прекратила жалкое сопротивление. Да, есть величие в насилии, в прямом наложении воли на окружающих.

Оно стало соблазнительным; оно так и зовет к повторению…

Но его одолевало слишком много забот. Столь много нужно сделать! Гадатель оказался… устрашающим. Жалкие твари, уповающие на собственные силы, всегда беспокоили Странника. Он не мог измерить глубины их душ, понять их уклончивость, понять правила, которые они добровольно налагают на свое поведение. А это крайне важно: нельзя понять врага, не зная его мотивов, его жажды. Но этот гадатель… все, чего он желает — остаться в одиночестве.

Возможно, это следует использовать. Но ведь ясно, что в ответ на давление гадатель готов нанести удар. Без страха и сомнений. Не моргнув и глазом, с улыбочкой, до ужаса крепко веря в себя. «Оставь же его… пока. Подумай об остальных. Кто опасен?»

У ребенка аквитора нашлись защитники. Те убогие пьяницы. Маэл. И другие сущности. Нечто древнее, черная шкура, горящие глаза — он уже слышал угрожающее рычание, подобное отдаленного грому — одного этого оказалось достаточно, чтобы смутить Странника.

Что же, и ребенок подождет.

О, это поистине опасная война. Но у него есть союзники. Банашар. Слабак, которого всегда можно использовать. И Фенер, трусливый бог войны — да, он сможет подкормиться силой дурака. Возьмет все, что захочет, в обмен на предоставленное убежище. Наконец, есть силы на далеком востоке, и они дорого оценят его союзничество.

Очень многое нужно сделать. Но сейчас, этой ночью, он отомстит этой жалкой груде доспехов, Брюсу.

Он ждал, пока дурак покинет штаб малазан. В этот раз никаких толчков. Нет, руки на шее ублюдка — вот что утолит злобу Странника. Верно, верно — вернувшийся человек не таков, каким был раньше. Брюс Беддикт — не просто сплетение имен на камне души. Есть еще что-то. Он словно бы отбрасывает не одну тень. Если Брюс предназначен для чего-то большего, если он станет сильнее, чем сейчас… Страннику следует подавить угрозу немедленно.

Удалить из игры. Убедиться, что он мертв и еще раз не вернется.

* * *

Нет ничего хуже, чем войти в комнату средней руки гостиницы, приблизиться к постели, сдернуть шерстяное одеяло — и обнаружить дракона. Или двух сразу. Превратившихся против воли своей. В одно жалкое мгновение сброшены все иллюзии защищенности. Бурная трансформация и глядите! крошечная комната не вмещает двух драконов.

Гостиничная прислуга по всему миру свято убеждена, что повидала в жизни всё. Да, горничная той злосчастной гостиницы может теперь утверждать это по праву. Увы, но торжествовать ей пришлось недолго.

Телораст и Кодл, снова перетекшие в форму мелких, хрупких скелетиков (давно ставших привычными, драгоценными, любимыми — кто смог бы пережить расставание с милыми ящерицами?) очутились на холме в нескольких лигах к северу от города. Едва пережив приступ негодования по поводу нежданных происшествий, панически улетев из Летераса, они провели звон или более, завывая от смеха.

Выражение лица горничной было поистине незабываемым; когда голова Кодл — драконицы проломила стену и высунулась в коридор… ну как же, все постояльцы сами высунули головы из номеров, чтобы понять причину ужасного шума и о кошмар, какое их ждало открытие! Кодл вывернулась бы кишками наружу от веселья, будь у нее кишки.

Крошечные клыки Телораст еще блестели от крови, хотя, когда она воспользовалась ими, они были гораздо, гораздо больше. Инстинктивное движение — кто станет ее ругать, ну? — подняло с мостовой жирного купца. Миг спустя она приземлилась, разбрасывая кирпичи и куски штукатурки. Разве для хищников не естественно при случае поддаваться алчности? Должно быть — так писал некий ученый, где-то, когда-то. В любом случае купец был очень вкусным!

Можно ли судить акулу, откусившую ногу пловцу? Свернувшуюся кольцами змею, проглотившую сосунка? Волков, загоняющих старуху? Нет, конечно. Вы можете осуждать их деяния, можете оплакивать погибших — но выслеживать и убивать хищника, словно это какой-то сознательный злодей — это же смешно! Да, да, это чепуха высшего сорта.

— Таков путь мира, Кодл. Всегда есть охотники и есть жертвы. Жить в мире — значит принимать эту истину. Зверь ест другого зверя, и у драгоценных людей то же самое. Разве не потому они так ценят охоту? Еще как ценят! Подумай, если хочешь — а ты же хочешь! Вот кривоногий мужлан ставит ловушку на зайца. Неужели все зайцы должны собраться и учинить кровавое отмщение над мужланом?! Неужели это будет правильно и достойно?

— Смею думать, что зайцы мыслят именно так! — крикнула Кодл, ударяя хвостиком по траве.

— Точно, точно. Но подумай, какое негодование поднимется среди родичей и друзей мужлана! Как же, это будет война, кровная рознь! Призовут солдат и хитроглазых шпионов, мастера — охотники наденут широкополые шляпы, король поднимет налоги. Тысячи шлюх поплетутся в обозе! Поэты сочинят напыщенные баллады, возбуждая чувство поруганной справедливости! Целый эпос возникнет ради оправдания жестоких сражений!

— Они просто распухли от гордыни, Телораст. Вот и все. Крошечные их умы видят себя императорами и императрицами. Видят владения, в которых можно творить что захочется. Как смеет тупой зверь огрызаться?

— Ну, Кодл, мы положим этому конец.

— Мы и зайцы!

— Верно! Правите владением, друзья? Нет, владение правит вами!

Тут Телораст замолчала, ибо в ее разум прокралась мрачная мысль. — Кодл, — сказала она неуверенно, поднимая головку, — нам придется действовать быстро.

— Знаю. Ужас!

— Кто-то в городе устроил проблемы. А мы ведь проблем не любим? Я как-то не замечала, чтобы любили.

— Только если мы сами вызываем проблемы, Телораст. Вот это бывает весело. Очень.

— Пока все не спутывается, как в прошлый раз. И не ты ли была виновата? Я все помню, Кодл. Твоя вина. На этот раз будь настороже. Делай что я скажу. В точности.

— Так мы порвем его в клочки?

— Кого его?

— Того, что любит прятаться за пустым троном. Меняет и меняет сидельцев. Всем неуютно! Хаос и смута, гражданская война, измены и кровь повсюду! Что за гадость!

— Думаешь, надо его порвать?

— Думаю, мне положено идти за тобой, Телораст. Что же, веди! Так мы рвем его на мелкие клочочки или не рвем?

— Зависит… — Телораст встала на когтистые лапы и принялась расхаживать, дергая передними лапками. — Он нам враг?

— Он кто? Сладкая моя, разве вокруг не одни враги?

— Ай, ты права! Что на меня нашло?

— Он думал, что нас можно игнорировать. А мы этого не любим. Те, что нас игнорировали, все умерли. Извечное наше правило. Шлепни нас, и мы зажуем тебя. Станешь уродливой кучей волос и кожи! Осколками костей, с которых что-то капает и сочится!

— Так мы идем и убиваем его?

— Может быть.

— Ой, да скажи, что делать!

— Я не могу тебе сказать, что делать, пока ты первая меня не научишь.

— Да, это суть партнерства. Дай подумать. — Телораст постояла, подняла голову. — Га! Что там за зеленые шарики в небе?

* * *

— Не подходи.

Вифал поглядел на жену, вспомнил, что такое уже бывало, и остался в стороне. — Почему она вообще позвала тебя? Вот чего понять не могу!

Сендалат села, вздыхая, постанывая и морщась от усилий. — Физического нападения я не ожидала. Это точно.

Вифал снова чуть не бросился к ней, но сумел подавить инстинктивное движение. — Она избила тебя? Боги подлые, я знал, что Адъюнкт — женщина крутая, но до такого?!

— Да тише ты. Разумеется, она меня не била. Просто карты оказались наделенными какой-то… гм, силой. Как будто это может нас убедить. Все это волшебство, окружающее Колоду Драконов, бросает вызов любому разумному существу. Вроде меня.

«Разумному? Ну, ну…» — Значит, гадатель нашел для тебя карту. Какую?

Он видел, что она тщательно обдумывает ответ. — Она швырнула меня на стену.

— Кто?

— Карта, идиот! Королева Тьмы! Как будто такое возможно. Глупая колода, что она знает о Высоком Доме Тьмы? Прошлое мертво, троны брошены. Там нет Короля и, разумеется, нет Королевы! Что за чепуха — как Быстрый Бен может быть Магом Тьмы? Он вообще не Тисте Анди. Ба, сплошная нелепость. Боги, у меня вроде ребра треснули. Сделай чаю, любимый, будь так добр.

— Я уже приготовился, — пробормотал Вифал, проходя к котелку. — Какой предпочтешь?

— Какой угодно с капелькой масла д’байанга. В следующий раз надену доспехи. Почему так холодно? Разожги очаг, не хочу простыть. Брось те меха. А тот кальян — просто украшение? Дурханг есть? Боги, говорить тяжело.

«Вот это новость, дорогая!»

* * *

Последним подвигом мертвой игуаны было — укусить Хрома за левое ухо. Солдат жалобно плакал; Мертвяк склонился над ним, пытаясь избавить от намертво вцепившейся ящерицы. Текла кровь и казалось, что Хром лишится половины уха. Эброн сидел на кровати, закрыв голову руками. — Все путем, Хром. Мы придумаем, как вправить колено. А может, и ухо назад пришьем…

— Нет, не пришьем, — сказал Мертвяк. — Тут явно есть зараза. Как бы дальше не пошла. Слюна игуаны, а особенно мертвой игуаны, очень вредна. Придется провести ритуал, изгоняя токсины, что уже вошли в рану. — Он помолчал. — Мазан, можешь вылезать из-под кровати.

— Как скажешь, — сказала женщина и закашлялась. — Худом клятые волосяные шары… никогда не отчищусь…

Хром закричал, когда Мертвяк просунул в челюсти игуаны нож и принялся кромсать мышцы и сухожилия. Еще миг — и тварь упала на пол, заставив всех вздрогнуть, ибо из горла ее вырвалось шипение.

— Я думал, ты сказал, она мертвая! — крикнул Корд, раздавив голову игуаны ударом сапога. Брызги полетели во все стороны.

— Теперь точно мертвая, — согласился Мертвяк. — Лежи, Хром. Давай начнем исцеление…

— Не позволяйте некромантам исцелять людей, — жалобно сказал Хрясь, сверкавший глазами из угла. Результаты его резчицкой работы — кони и всадники различных степеней неготовности — выломали дверь (кажется, они не только бились в нее, но и грызли зубами) и пропали в коридоре.

Мертвяк скривился, глядя на сапера: — Ты так не сказал бы, если бы умирал от ран и единственным спасителем…

— Нет, сказал бы.

Некромант послал ему мрачную улыбку. — Что же, однажды увидим, не так ли?

— Нет. Я убью тебя раньше, чем ранюсь.

— Тогда нам обоим конец.

— Точно, точно! Я всегда говорил: ничего доброго от некроманта не дождешься, ну никогда!

Дятел превратился в неопрятную кучку перьев. Мышь-черепаха скрылась через пролом в двери и, возможно, преследовала сейчас деревянное войско. Черная крыса все еще висела верх лапами на потолке.

Шип встал около Эброна: — Мертвяк прав, колдун? Повелитель Смерти показался здесь?

— Нет. Ничего такого. Почему бы тебе не спросить у него самого…

— Он занят исцелением. Хочу тебя услышать, Эброн.

— Скорее проснулись сразу все садки. Капрал. Не знаю, во что играет Адъюнкт, но весело не будет. Скоро нам в поход. Думаю,эта ночь все решила. Роли розданы, но сомневаюсь, что кто-то — даже Тавора — знает всех игроков. Доведется нам носы расквасить.

Мертвяк, разумеется, слышал их разговор. Работа над развалинами Хромова колена стала для каждого целителя в роте привычной до автоматизма, хотя каждый всячески старался помочь невезучему придурку. — Эброн прав. Не завидую вашему взводу, если вас опять определят в сопровождение Синн. Она в самой середине всего.

Эброн ощерился: — В середине или на краю — разницы нет. Мы все в беде.

Странный булькающий звук привлек всеобщее внимание. Солдаты уставились на раздавленную голову игуаны, которая снова задышала.

Из-под кровати фыркнули: — Я не вылезу, пока солнце не встанет.

* * *

Все вышли, хотя это скорее походило на бегство, нежели на чинное окончание встречи с командиром. Остались только Адъюнкт, Лостара Ииль и Брюс. Штукатурная пыль висела в воздухе, сделав свет фонарей тусклым; пол скрипел и шуршал под ногами.

Брюс следил, как Адъюнкт медленно опускается в кресло, что стояло во главе стола. Было трудно сказать, какая из женщин более утомлена и огорчена. Таинственное горе, одолевающее Лостару Ииль, готово было показаться на поверхности; она не произнесла ни слова с момента ухода Скрипача, она стояла, в отчаянии скрестив руки. А может, у нее просто ребра болели?

— Спасибо вам, — начала Тавора, — за присутствие, сэр.

Брюс нахмурился: — Я мог быть причиной, привлекшей сюда Странника. Адъюнкт, вполне возможно, вам следует меня проклинать.

— Не думаю. Нам свойственно везде наживать врагов.

— Это был задний двор Странника, — подчеркнул Брюс. — Естественно, нарушители покоя ему не нравятся. Более того, он презирает тех, с кем приходится делить место. Вроде меня, Адъюнкт.

Она искоса поглядела на него: — Вы были мертвы, однажды. Я правильно понимаю? Вас воскресили.

Он кивнул. — В таких делах у нас очень мало выбора. Если бы я задумывался о происходящем, впал бы в уныние. Трудно принять идею, что тобой так легко манипулируют. Предпочитаю думать, что моя душа принадлежит только мне.

Она отвела взгляд, положила ладони на стол — странный жест — и вроде бы принялась внимательно их изучать. — Скрипач говорил о … сопернике Странника. Владыке Колоды Драконов. — Она чуть помедлила. — Это мой брат, Ганоэс Паран.

— О. Понимаю…

Она потрясла головой, не отрывая глаз от собственных рук. — Сомневаюсь. Мы можем быть родней по крови, но, насколько я знаю, мы не союзники. Не… близки. Между нами многое стоит. Ошибки, которых не исправить ни делом, ни словом.

— Иногда, — рискнул дать совет Брюс, — когда между людьми нет ничего общего, кроме сожалений, сожаления могут стать точкой нового начала. Примирение не требует, чтобы один сдался другому. Простое признание ошибок — с обеих сторон — способно затянуть разрыв.

Женщина криво улыбнулась: — Брюс Беддикт, ваши слова мудры, но они предполагают общение между сторонами. Увы, но здесь иной случай.

— Возможно, вам следовало сегодняшней ночью добиваться внимания Владыки. Хотя если я правильно разгадал Скрипача, контакта не ожидалось. Солдат блефовал. Скажите, если можете: ваш брат знает о вашем… трудном положении?

Ее взгляд стал резким, оценивающим. — Не помню, чтобы рассказывала о нашем положении.

Брюс промолчал. Он гадал, какую же тайную паутину только что затронул.

Она встала, чуть нахмурилась, заметив Лостару — как будто удивившись, что та еще здесь — и сказала: — Сообщите Королю, что мы намерены выйти очень скоро. Назначена встреча с союзниками на границе Пустошей. Оттуда пойдем на восток. — Она помолчала. — Разумеется, нужно вначале убедиться, что мы пополнили необходимые припасы. Мы готовы платить серебром и золотом.

— А мы готовы вас отговаривать. Пустоши очень уместно названы. Что до земель восточнее, то слухи оттуда доходят самые дурные.

— Мы не ждем ободряющих слухов, — отрезала Адъюнкт.

Брюс поклонился. — Позвольте оставить вас, Адъюнкт.

— Желаете, чтобы вас сопроводили?

Он покачал головой: — Нет необходимости. Но благодарю за предложение.

* * *

Крыша подойдет, хотя… Он желал бы оказаться на башне, высокой до неприличия. Или на шпиле некоей шатающейся, готовой обрушиться в бурное море твердыни. А может, и на крутом утесе дикой горы, скользкой ото льда и швыряющей вниз лавины. В монастыре на круглой месе с единственным доступом в виде веревки и подъемной корзины. Но и крыша сойдет.

Быстрый Бен взирал на зеленоватое пятно в южном небе, на эту группу небесных всадников. Ни один не везет добрых вестей, это уж точно. «Маг Тьмы. Ублюдок! Скрип, ты заслужил хорошего тычка в нос! Еще раз пожми плечами, и я вобью таран тебе в глотку!

Маг Тьмы.

Был некогда трон… нет, не надо».

Скрипач уже успел нализаться с Геслером и Буяном; сейчас они поют старые песни напанских пиратов, все на редкость неприличные. Бутыл, заработавший три перелома ребер, пошел искать целителя, готового за особую плату поработать ночью. Синн и Гриб сбежали словно парочка крыс, которым оттяпали хвосты самым большим в мире топором. А Еж… Еж как раз подкрадывается к нему сзади, словно заправский ассасин.

— Пошел вон.

— Ни шанса, Быстрый. Надо потолковать.

— Не надо.

— Он сказал, что я Каменщик Смерти.

— Так построй склеп и спрячься внутри, Ежик. Буду рад запечатать его снаружи всеми известными чарами.

— Суть в том, Быстрый, что он может быть прав.

Сузив глаза, Быстрый Бен уставился на сапера: — Худ последнее время был очень занят.

— Ты знаешь больше меня. Отрицать не стану.

— Но к нам это не имеет отношения.

— Уверен?

Быстрый Бен кивнул.

— Тогда почему я Каменщик Смерти?

Крик отразился эхом от ближайших крыш; колдун вздрогнул. — Потому что ты нужен, — сказал он чуть погодя.

— Зачем?

— Ты нужен, — зарычал Бен, — чтобы замостить нам дорогу!

Еж выпучил глаза: — Боги подлые! Куда нас понесет?

— Вопрос в том, донесет ли нас туда. Слушай, Ежик — она не такая, как тебе кажется. Мы все о ней неправильно думаем. Не могу объяснить… не могу ближе подобраться. Не пытайся предвидеть. Или думать задним числом. Она ошеломит тебя на каждом повороте. Просто вспоминай гадание…

— Его делал Скрип…

— Думаешь? Ты мертвецки неправ. Он знает, потому что она ему сказала. Ему — и никому другому. Ну же, попробуй выудить из Скрипача подробности. Не получится. Истина ему словно язык отрезала.

— Так что делает тебя Магом Тьмы? Что ты затаил? Секрет прокисания мочи?

Колдун отвернулся, поглядел на город — и застыл: — Дерьмо! Это что такое?

* * *

Магия вырвалась с узкой улочки, ударив Брюса Беддикта в левый бок. Он упал от толчка; серые щупальца извивались над телом, словно змеи. За один вздох магия опутала его, связала руки. Петли начали сжиматься.

Лежавший на спине Брюс смотрел в ночное небо — уже начинавшее светлеть — и слышал шаги. Вскоре Странник показался на глаза. Единственный глаз бога сиял звездой, пронизывающей сумрачные туманы.

— Я тебя предупреждал, Брюс Беддикт. В этот раз ошибки не будет. Да, именно я понудил тебя сделать глоток отравленного вина. Канцлер такого не ожидал, но простим ему заблуждения. Но разве мог я предвидеть, что ты найдешь себе хранителя среди миньонов Маэла? — Он помолчал. — Неважно. Я покончил с тонкостями. Так гораздо легче. Я смогу глядеть тебе в глаза, видеть, как ты умираешь — что может быть приятнее?

Колдовские удавки натягивались, лишая легкие Брюса воздуха. Темнота сузила поле его зрения, так что единственное, что он мог видеть — лицо Странника, потерявшее всякий светский лоск — лишь алчность выражалась на нем. Он видел, как бог поднимает руку, стискивает пальцы… и ребра Брюса затрещали.

Но тут кулак ударил Странника в висок с силой боевого молота. Раздался треск; сияющий глаз мигнул и бог сразу осел, исчезнув из поля зрения Брюса.

Щупальца мигом ослабли, а затем и пропали совсем.

Брюс с хрипом вдохнул восхитительно свежий воздух ночи.

Он слышал стук подков: почти дюжина коней мчалась галопом по улице. Поморгав, чтобы избавиться от пота, Брюс перекатился на живот и с трудом встал на колени.

Рука вцепилась в перевязь, подняв его на ноги.

Он понял, что смотрит в лицо Тартеналу — в знакомое грубое лицо, до нелепости изуродованное зверской гримасой.

— У меня к вам вопрос. Он был к вашему брату, но я шел и увидел вас.

Всадники подъехали. Копыта коней скользили по мокрой от росы мостовой. Малазанский отряд, понял Брюс. Оружие на изготовку. Темнокожая женщина взмахнула мечом: — Он уполз в ту аллею — идемте, порубим урода на фарш! — Она начала спускаться с коня, но вдруг сгорбилась и упала, уронив меч. Остальные солдаты тоже спрыгнули с лошадей. Трое бросились к бесчувственной женщине, другие пошли в аллею.

Брюсу все еще тяжело было стоять. Он оперся о предплечье Тартенала. — Аблала Сани, — вздохнул он. — Спасибо тебе.

— А у меня вопрос.

Брюс кивнул: — Давай, говори.

— Вот тут проблема. Я забыл, о чем вопрос.

Один из помогавших малазанке солдат обернулся к ним. — Смола сказала, грядет беда, — произнес он на грубом торговом наречии. — Сказала, мы должны спешить спасать кого-то тут.

— Думаю, опасность миновала. Она в порядке, сэр?

— Я сержант. Меня не называют «сэр»… сэр. Она просто устала. Она и сестра ее. — Солдат оскалился: — Но мы все равно будем вас сопровождать, сэр. Она нам не простит, если с вами что стрясется. Куда бы вы ни шли…

Другие солдаты вернулись с аллеи. Один что-то бросил по-малазански, и Брюсу не потребовалось переводчика, чтобы понять: никого они не поймали. В Страннике слишком силен инстинкт выживания — даже после удара тартенальского кулака.

— Кажется, — согласился Брюс, — сопровождение мне понадобится.

— От такого предложения не отказываются, сэр, — сказал сержант.

«Не откажусь. Спасибо за урок, Адъюнкт».

Солдаты пытались усадить женщину — Смолу — обратно в седло, Аблала подошел к ним. — Я понесу, — сказал он. — Она здоровская.

— Делайте, как сказал Тоблакай, — крикнул сержант.

— Она здоровская, — повторил Аблала Сани, принимая обмякшее тело на руки. — И воняет будь здоров, но это ладно.

— Периметр со взведенными арбалетами, — приказал сержант. — Кто покажется — шпигуйте.

Брюс понадеялся, что на пути до дворца им не встретятся прохожие, привыкшие вставать слишком рано. — Поспешим, — предложил он.

На крыше Быстрый Бен вздохнул и расслабился.

— Так что там был за шум? — спросил сзади Еж.

— Проклятый Тоблакай… но не он нам интересен, верно? Нет, это та дальхонезка. Но и она подождет.

— Ты бредишь, колдун.

«Маг Тьмы. Боги подлые!»

* * *

Уединившийся в погребе под спальней Скрипач взирал на карту в руке. Лакированное дерево блестело, с него капала жидкость. Помещение заполнил густой, темный запах — аромат сырой земли.

— Тартено Тоблакай, — шепнул он.

Глашатай Жизни.

«Ну, да будет так».

Он сел и покосился на вторую карту, так и не выпавшую ужасной ночью. Свободная. Цепь. «Да, мы всё про тебя и твоих подруг знаем, милашка. Без обид. Это плата за жизнь.

Если бы вы не были такими… прочными! Если бы вы ослабели! Если бы цепи не тянулись в самое сердце Охотников за Костями — если бы я знал, кто кого тащит… я бы нашел основания для надежды».

Но он не знал, а потому ни на что не надеялся.

Глава 4

Взгляни на пожирателей веселых

они шпигуют землю серебром

и за свечою падает свеча

деревья срублены под корень

чтоб через лес пробить дорогу

и леса нет — есть только бревна

что катятся, треща сухой корой

мы звали это пень-дорогой, звали

лесной дорогой

когда воображенье голодало

ты можешь делать зонтики из шкур

овец костлявых, а для безделушек кошели

растягивая уши стариков

(ведь говорят, что волосы и уши

растут, когда нет в брюхе ничего)

сокровища с собою мы тащили

в довесках сморщенных

как маятники вертких

алмазы, самоцветы — выкупить легко

дорогу или лес, а вот на тапки

из гладкой как щека ребенка кожи

не хватит. Знаем мы один секрет

когда не остается ничего иного

алмазами набить сумеешь брюхо

и самоцветами, и лес дорогой станет

хоть леса нет. Здесь тени не найти.

«Маятники, что были игрушками», Баделле из Корбанской Змеи

Для странствия в иные миры шаман и ведьма Элана должны оседлать Пестрого Коня. Семь трав смешивают с воском, скатывают в шарик, а затем превращают в диск, который нужно держать во рту, между нёбом и языком. Постепенно пропадает чувствительность, слюна течет, как будто ты стал весенним ручьем; за глазами мелькают разноцветные пятна — и вдруг, в одно вихрящееся мгновение, падает завеса между мирами. Узоры кружатся в воздухе; на пейзажи накладываются странные фигуры — будь ты перед кожаной стенкой шатра, стеной пещеры или на бескрайней равнине; а затем являются сердечные пятна, пульсирующие, окружающие поле зрения волнистыми рядами. Во рту сладко, как от материнского молока. Это примчался Пестрый Конь, и каскады сердечных пятен покрывают его, бегут по длинной шее, расползаются по холке, падают дождем семян с гривы и хвоста.

Скачка в чуждый мир. Скачка в рядах предков и еще не рожденных потомков, среди высоких мужчин с вечно подъятыми членами и женщин с вечно полными утробами. Через леса черных нитей, и коснуться любой — принять на себя вечные муки, ибо таков путь возрождения: родиться означает пройти и отыскать роковую нить, сказание о неизбежном будущем. Поскачешь в другую сторону, избегая нитей — врожденная судьба станет запутанной как клубок, душа обречена на вечный плен, поймана капканом противоречий.

Среди черных нитей можно отыскать пророчества… но мир за пределами леса — вот главный дар. Безвременной дом всех сущих душ. Там пожато горе, там печаль высушена и размолота в прах, там рассосались все шрамы. В тот мир странствуют ради очищения, объединения, избавления от пороков и темных желаний.

Поскачи на Пестром Коне, вернись возрожденным, невинным, бесхитростным.

Для таких, как Келиз, для погрязших в бытовых заботах, столь нужных для жизни семьи, деревни и всего Элана, произвести ритуал — да просто вкусить семь трав — значит навлечь на себя смерть и проклятие.

Конечно, эланцы погибли. Нет ни одного шамана, ни одной ведьмы. Нет ни семьи, ни клана, ни стада, ни пути Элана. Теперь любой круг камней типи, обводящих подножие холма, означает лишь место давней стоянки, на которую уже никто никогда не возвратится. Камни обречены медленно погружаться в почву; лишайники на перевернутых книзу боках умрут, придавленные травы станут белыми как кости. Ряды булыжников превратились в памятники горя и смерти. В них нет обещания — только печаль конца.

Она уже подверглась проклятию, без всякого преступления, без вины (если не упоминать трусливое бегство, позорный отказ от семьи). Нет шаманов, чтобы ее проклясть. Но разве это имеет значение?

Она сидела, пока солнце медленно угасало на западе и жилистые травы становились серыми, и смотрела на диск, лежавший на ладони.

Эланская магия. Она уже кажется столь же чуждой ее нынешнему миру, сколь казались машины Эмпеласа Укорененного, когда она их впервые увидела. Езда на Пестром Коне, скачка по праху народа… к чему? Она не знает и не желает знать. Найдет ли она души родичей? Поглядят ли на нее с любовью и прощением? Таково ли ее тайное желание? Не странствие в страну пророчеств в поисках сокрытого знания; не поиск Смертного Меча и Надежного Щита для К’чайн Че’малле…

Какое ужасное откровение: ее мотивы сомнительны… нет, гнилы до самых корней. Ха!

Может, она ищет спасения иного рода? Призывает безумие, саму смерть? Почему бы нет…

«Берегись вождя, коему нечего терять».

Ее народ гордился своими мудрыми пословицами. Но увы, ныне, в посмертной тишине, гордость и мудрость слились воедино. Став совершенно бесполезными.

К’чайн Че’малле разбили лагерь — если можно так сказать — на склоне холма за ее спиной. Разложили костер ради удобства Келиз — но этой ночью ее не интересуют удобства.

Ассасин Ши’гел кружит высоко над головами, в темнеющем небе — ночной страж никогда не устает, ничего не говорит и все же (как подозревает Келиз) все сейчас думают о нем, о потенциальном палаче потенциальных неудачников. Благие духи, что за жуткая тварь, демон, посрамляющий все прежние кошмары. Ох, как он скользит в ночных ветрах, холодноглазый хищник, существо, созданное ради одной цели.

Келиз вздрогнула. А потом, зажмурившись (солнце как раз нырнуло за горизонт) бросила диск в рот.

Жжение как от змеиного жала, затем онемение — все больше, все шире…

* * *

— Берегись вождя, коему нечего терять.

Когда людская самка пробормотала эти слова, легко донесшиеся из гамака до стоянки К’чайн Че’малле, Охотник Сег’Черок повернул тяжелую, украшенную шрамами голову. Три века поочередно мелькнули над влажными глазами, отразив мерцающий свет костра. Дочь Матроны, Ганф Мач, вроде бы вздрогнула… но она оставалась неприступной для вопросов Охотника К’эл.

Остальные Охотники, равнодушные к словам людей, присели на корточки спинами к каменному очагу и кучке бхедриньего кизяка, отвернулись от пламени, способного нарушить ночное зрение. Огромные тесаки на концах вытянутых передних лап уткнулись остриями в землю. По природе своей Охотники К’эл не любят столь банальную задачу, как охрана лагеря. Цель их существования — преследовать врага, не так ли? Но Матрона решила отослать их без Часовых Дж’ан, оставив всю стражу при себе: еще одно доказательство того, что Ганф’ен Ацил страшится за жизнь.

Старший среди троих К’эл, Сег’Черок был защитником Ганф Мач; если придет время и Дестриант найдет Смертный Меч и Надежный Щит, он примет задачу сопровождения всех троих в Гнездо.

Ошибки в суждениях стали чумой Эмпеласа Укорененного. Порченая Матрона производит порченых потомков. Это истина всем известна. Ее нельзя отрицать или осмеивать. Дети должны следовать за Матерью. И все же Сег’Черок ощущает постоянное чувство неудачи, тупое, упрямое отчаяние. Берегись вождя…

Да. Тот, кого они выбрали — овл Красная Маска — оказался столь же порченым, как любой из улья Ацил. Жестокая логика до сих пор жалит его огнем. Возможно, Матрона и права, выбрав для задания человека.

Пронизанные намерениями образы зашептали в Сег’Чероке. Ассасин Ши’гел, круживший в темноте, метнул в мозг Охотника послание. Холодное, шершавое, равнодушное к доставляемой боли — да, оно так сильно, что и Ганф Мач вздернула голову, уставив взор на Сег’Черока, ибо волны переживаний понеслись во все стороны.

Захватчики. Огромные стада, бесчисленные очаги.

— Может быть, среди них? — передал в ответ Сег’Черок.

— Тот, кто их ведет, не для нас.

Это утверждение сопроводил густой запах, который Сег’Черок узнал. Под прочной чешуей спины К’эл пробудились железы — первый признак готовности к охоте, к битве — чешуи встопорщились и замерцали, плавая на густом слое масла, внутренние веки закрыли глаза, словно забрала, ограничив зрение. Камни на далеком холме вдруг засветились — они еще излучают тепло солнца. Мелкие твари скользят в траве, их видно по дыханию, слышно по торопливому стуку сердец.

Руток и Кор’Туран уловили горький запах сочащегося масла, привстали, пошевелили клинками.

Сег’Черок уловил последнюю мысль: — Слишком много для убийства. Избегайте.

— Как их избежать, Ши’гел Гу’Ралл? Они пересекут выбранный путь?

Но Ассасин не счел вопросы важными. Сег’Черок ощутил его презрение.

Ганф Мач послала защитнику только для него предназначенную мысль: — Он хочет, чтобы мы проиграли.

— Если он так хочет убивать, почему не напасть на чужаков?

— Не мне говорить, — передала она. — Гу’Ралл со мной не общается, только с тобой. Он не признается открыто, но он тебя уважает. Ты охотился, ты, как и я, получил раны и вкусил свою кровь, и со вкусом крови мы познали вкус смертной доли. В этом ты подобен ему, а вот Руток и Кор’Туран — нет.

— Но он беззаботен, он позволил мысли просочиться…

— Он знает, что я выросла? Думаю, нет. Только ты знаешь правду, Сег’Черок. От остальных я таюсь. Они думают, что я еще трутень, возможность, обещание. А я близка, первая моя любовь. Так близка!

Да, он знал — или думал, что знает. Но теперь его охватило потрясение. К’эл с трудом подавлял его. — Матрона Ацил?

— Она не видит дальше собственных страданий.

Сег’Черок не был уверен, но ничего не послал. Не ему давать советы Ганф Мач. К тому же его встревожила идея о том, что у них с Ассасином есть нечто общее. Вкус смертности — рождение слабости, не так ли?

Руток неожиданно обратился к нему, грубо растолкав смятенные думы: — Ты пробудился к опасности, но мы ничего не чуем. Не пора ли затоптать бесполезный костер?

— Да, Руток. Дестриант спит, он ей не нужен.

— Охота?

— Нет. Но мы не одни здесь — стада людей движутся на юге.

— Не этого ли желает Ацил? Не их ли должна найти Дестриант?

— Не этих, Руток. Да, мы пройдем сквозь стадо… думаю, скоро ты вкусишь свою кровь. Ты и Кор’Туран. Готовьтесь.

С чувством смутной неприязни Сег’Черок уловил, что они довольны.

* * *

Воздух загустел, став подобным жидкости внутри глазного яблока; все, что видела Келиз, светилось и мерцало, извивалось и расплывалось пятнами. Созвездия словно разбегались, травы на волнистых холмах шевелились, уступая давлению незримых ветров. Какие-то мошки летали вокруг, бесформенные и пульсирующие красным — некоторые пропадали в земле, тогда как другие поднимались в небо.

Каждое место помнит свое прошлое. Равнина была некогда дном озера или мелкого моря, а то и бездонными глубинами великого океана. Холмик был пиком юной горы, звеном в цепи островов, зазубренным клыком, вздымавшимся посреди ледникового поля. Пыль была растениями, песок — камнем, грязь — костями и плотью. Почти все воспоминания, понимала Келиз, остаются сокрытыми, незримыми, недоступными взору мелькающей жизни. Но если с глаз падает пелена, память просыпается — кусочек там, намек здесь — полчище истин, что шепчут о вечности.

Истина эта способна раздавить душу необъятностью своей, утопить в реке невыносимой тщетности. Едва ты заметишь различие, едва твое «я» отделится от всего иного, от целого мира — от бесконечного шествия времени, от причудливых изменений, результата то долгой осады, то бурной катастрофы — как станет сиротой, лишившейся всякого чувства безопасности. Лицом к лицу с миром стоит в лучшем случае чужак, в худшем — безжалостный, бессердечный враг.

Обнаглев, мы делаем себя сиротами, а потом ужасаемся одиночеству на пути к смерти.

Но как суметь вернуться в мир? Как научиться плаванию в быстрых течениях? Возвеличивая себя, душа полагает, будто то, что внутри, совершенно отделено от того, что снаружи. Внешнее и внутреннее, знакомое и чужое, то, чем обладаешь и то, чего боишься, то, что можно схватить, и то, до чего не дотянуться вовеки. Различение — глубокий, жестокий разрез ножом, рассечение сухожилий и мышц, артерий и нервов.

Нож?

Нет, неподходящее оружие, жалкий образ ограниченного воображения. Разделяющая сила… совсем иная.

Ей думается, что сила эта может быть… живой.

Многослойная картина внезапно преобразилась. Травы высохли, пропали. Высокие дюны и песчаные горбы до горизонта, распадок прямо перед ней — она видит фигуру, преклонившую колени перед неким монолитом. Камень — если это камень — покрыт ржавыми оспинами, грубая их поверхность кажется почти яркой в сравнении с черно-зеленым материалом скалы.

Она заметила, что приближается к ней. Человек не просто кланяется, сообразила она — он глубоко погрузил руки в песок, почти до локтей.

Какой-то миг прошлого? Тысячелетия, обнажившиеся из-под сдутых ветром слоев? Она видит воспоминания Пустошей?

Монолит, вдруг поняла Келиз, сделан в форме пальца. Камень, который только что казался темно-зеленоватым, засветился изнутри, став ядовито-зеленым, показывая сколы и внутренние трещины. Она видит швы, подобные изумрудным венам, а глубоко внутри сооружения — массивы костей оттенка настоящего нефрита.

Старик — а кожа его не сине-черная, как ей показалось, а целиком покрыта татуировкой, изображающей завитки шерсти — заговорил, не вытаскивая рук из песка у подножия монолита. — Было некогда племя у Санимона, — сказал он, — заявлявшее, будто первым освоило искусство ковки железа. Они до сих пор делают оружие и орудия труда в традиционной манере — закаляют лезвия в песке. Видишь, и я делаю так же?

Она не знала его языка, но все понимала. Услышав вопрос, Келиз еще раз поглядела на его руки. Если в них есть оружие, он поистине глубоко воткнул его в песок.

К тому же она не видела поблизости ни кузницы, ни даже очага.

— Не думаю, — говорил старик, то и дело вздыхая, словно от боли, — что делаю все правильно. Должны быть некоторые секреты. Закалка в воде или навозе. У меня нет опыта. — Он помолчал. — По крайней мере, я думаю, что нет. Так много забыто…

— Ты не эланец, — сказала Келиз.

Он улыбнулся ее словам, но не отвел взора от монолита. — Тут такое дело. Я могу назвать, скажем, тысячу разных племен. Семиградье, Квон Тали, Корелри, Генабакис — все разделяют одно и то же, и не знаешь ли ты, что именно?

Он помолчал, словно ожидая ответа не от Келиз, а от монолита, хотя женщина уже была так близко, что могла коснуться его рукой. — Я тебе сам скажу. Каждое из них исчезает или готово исчезнуть. Плавится как воск. Все народы так кончают. Иногда кровь продолжает жить, находит новый дом — разбавленная, забывшая. А иные становятся прахом, исчезает даже их имя. Навеки. Некому оплакать потерю. Вот так.

— Я последняя из Элана, — сказала она.

Он вонзил руки в песок так глубоко, как только смог. — Я готовлюсь принять… самое удивительное оружие. Они думают, что скрыли его от меня. Им не удалось. Разумеется, оружие следует закалить, и закалить как следует. Они даже думают его убить. Как будто подобное может быть хотя бы отдаленно возможным… — он помедлил, — хотя, если подумать, вполне возможно. Видишь ли, ключ ко всему — резать чисто и посередине. Чистый разрез — вот о чем я грежу.

— Я грежу о… тебе, — сказала она. — Я оседлала Пестрого Коня. Нашла тебя в царствах за пределами… Почему? Ты призвал меня? Кто я тебе? Что ты хочешь?

Он усмехнулся: — Как забавно! Вижу, куда ты клонишь — думаешь, не вижу? Думаешь, я снова ослеп?

— Я скачу…

— Да ладно! Ты чего-то приняла. Вот почему ты здесь, вот почему сюда вообще приходят. Или пляшут, пляшут, пока не упадут, пока душа не вылетит из тела. То, что ты съела, всего лишь облегчает возврат к единому ритму мира — к пульсу вселенной, если угодно. При известной дисциплине ума тебе вообще не понадобятся зелья — что хорошо, ведь шаманы, десятки лет пожирая травы или что там, привыкают к их эффекту. Поедание — всего лишь ритуал, позволение свершиться. — Он вдруг замер. — Пестрый Конь… да, зрительные галлюцинации, пятна, плавающие перед глазами. Бивики зовут их Капелью Ран — думаю, как бы в подобие расплывающихся пятен крови. Как-как-кап… а Фенны….

— Матрона ищет среди нашего рода, — прервала она его. — Старые пути оказались неверными.

— Они всегда такие. Как и новые пути, чаще всего.

— Она отчаялась…

— Отчаяние дает ядовитые советы.

— Неужели тебе нечего мне сказать?

— Тайна — в закалке, — ответил он. — Вот это стоящая вещь. Твое оружие следует хорошенько закалить. Выковать до звона, правильно отпустить, заточить кромки. Палец указывает прямо на них — видишь? — если бы небо было правильное, увидела бы. — Широкое его лицо расколола улыбка, скорее гримаса, чем знак удовлетворения. Ей подумалось, что, несмотря на все его слова, он может быть слепым.

— Неверно, — бормотал он, — видеть смертных и богов как противоположные стороны. Порок. Фундаментальная ошибка. Ведь тогда, едва опустится лезвие, они будут навеки потеряны друг для друга. Понимает ли она? Возможно, но если так, она меня ужасает. Такая мудрость кажется… нечеловеческой. — Он вздрогнул и распрямил спину, вытащив ладони из песка.

Женщина жадно глядела, желая понять, что у него за оружие — но не увидела ничего. Только руки, ржавого цвета, блестящие, словно они отполированы.

Он поднял руки к лицу. — Ожидала зелени, так? Зеленый нефрит, да, светящийся. Но не на этот раз, о нет. Готовы ли они? Готовы ли принять самое опасное оружие? Думаю, нет.

Он опустил руки и снова воткнул в песок.

* * *

Пеший отряд людских разведчиков, зашедший далеко от главного стада, заметил одинокий костер. Хотя пламя тут же замигало, погасло, лазутчики двинулись к нему, рассыпавшись полумесяцем, выказывая отменное мастерство. Они крались по темной равнине практически незаметно. Один из людей (белое лицо, темная одежда) пробрался рядом с зайцем, и животное не ощутило присутствия воина всего в пяти шагах. Хотя выскобленные ветром, столь удачно названные Пустоши не позволяли укрыться в кустах и за деревьями, восемнадцать разведчиков не выдали себя даже дыханием, когда подошли к замеченному костру. Оружие — дротики и необычного вида сабли — оставалось привязанным к широким спинам; мечи не звякали, крепко примотанные к поясницам.

Значит, к одинокой стоянке их влекло простое любопытство, желание узнать, кто делит с ними эту землю.

В двух тысячах шагов разведчики спустились в неглубокую ложбину, залитую нефритовым светом загадочных скитальцев ночного неба.

Полумесяц медленно перестраивался. Главный лазутчик двинулся вперед, став его выступом. Остальные замерли на расстоянии.

Гу’Ралл ожидал их стоя. Высокий как башня К’чайн Че’малле должен был быть хорошо заметным, но ни один из людей его не видел. Когда приходит время убивать, Ассасины Ши’гел могут затуманить зрение жертв, хотя фокус этот срабатывает обычно против ничего не подозревающих существ; против другого Ши’гел, Часового Дж’ан или опытного Солдата Ве’Гат приемы смущения не действуют.

Смертные, разумеется, были слабыми, несмотря на всю скрытность. Для глаза Гу’Ралла теплые тела сверкали, словно маяки.

Главный лазутчик шагал как раз к Ассасину. Тот поджидал, сложив и подтянув крылья. Когти медленно вылезли из кожаных ножен, уже смазанные парализующим нервы ядом (хотя против мягкокожих применение яда было излишним).

Когда мужчина показался в поле зрения, Гу’Ралл понял, что он колеблется, словно встревоженный неким инстинктом. Слишком поздно. Ассасин выбросил вперед лапу. Когти прошлись по лицу человека, сдирая кожу и мясо; сила удара почти сорвала голову с шеи.

Не успела упасть первая жертва, Гу’Ралл пришел в движение, ночным серпом обрушившись на следующего воина. Когти вонзились в живот, поддели ребра — убийца подбросил тело над землей, разбрызгивая кровь.

Блеснули кинжалы. Разведчики бежали на него. По толстой маслянистой коже скользнули два клинка. Поднялись дротики — но Ши’гел был уже среди людей, отбивая панические выпады, терзая тела когтями — выбросил голову на длинной шее, круша челюстями черепа, грудные клетки, прокусывая плечи. Кровь полилась дождем на грубую почву, повисла туманом по следу несущего смерть Ассасина.

Двое отпрянули, решив сбежать; Гу’Ралл позволил им уйти — недалеко — ибо был занят остальными. Он понимал, что они не трусы, что они побегут на юг, каждый своим путем. Да, они понесут главарю стада весть о резне, о новом враге.

Неприемлемо.

Еще миг — и Ассасин один стоял среди трупов, мотая хвостом, роняя с когтей струйки крови. Вдохнул воздух сначала малыми, потом большими легкими, восстанавливая силу и живость мускулов.

Развернул крылья.

Последним пора умирать.

Гу’Ралл прыгнул в воздух, захлопав крыльями. Ветер свистел в перочешуях, зудел похоронную песнь.

Оказавшись на гребне, тела разведчиков засветились двумя погребальными кострами. А вот трупы шестнадцати остывали позади, словно угли в погашенном очаге.

* * *

Сег’Черок почуял вокруг запах крови. Услышал разочарованное фырканье не омытых кровью Охотников, которые дрожали от сладости Нектара Убийств, текущего сейчас по венам и артериям, и хлестали хвостами воздух. Они действительно потеряли контроль над боевыми железами — признак неопытности, неотесанной молодости. Сег’Черок ощутил и веселье, и разочарование вместе.

По правде говоря, и сам он боролся с желанием выплеснуть в кровь нектар, усилием воли открывая железы сна, подавляя яростное желание.

Ши’гел поохотился ночью и тем высмеял К’эл, похитив славу, отказав в заслуженном удовольствии, в удовольствии, ради которого они рождены.

Придет заря, и Сег’Черок уведет Искателей подальше от места побоища. Дестрианту Келиз не нужно ничего знать, ибо она слаба разумом. Искание двинется на восток, дальше в Пустоши, где для чужаков не приготовлено пищи. Впрочем, если людское стадо так велико, как передавал Ши’гел…

Да, Сег’Черок знал, что его товарищи — Охотники вскоре удовлетворят жажду крови. А они шипели и фыркали, дрожали и открывали пасти. Тяжелые лезвия стучали по земле, скрежетали по гравию.

* * *

Гу’Раллу не пришло в голову, что десятки мелькающих среди стада собак вовсе не похожи на тех трупоедов, что сопровождают фурии К’чайн Че’малле во времена войн. Ассасин не обращал внимания на шесть зверей, бежавших рядом с разведкой, и не пытался затуманить их чувства. Даже когда псы бросились на юг, явно возвращаясь к людскому стаду, Гу’Ралл не придал их маршруту особого внимания. Ассасин убил двоих лазутчиков, падая с высоты и срезая головы с плеч — они едва успевали застыть, услышав шелест крыльев Гу’Ралла. Выполнив задуманное, Ши’гел взмыл в темное небо, отыскивая поток ветра достаточно устойчивый, чтобы помочь вернуться назад, и не слишком теплый, чтобы перегреться (он успел обнаружить, что распахнутые крылья вбирают большое количество тепла, а это мешает ему сохранять привычные спокойствие и отстраненность).

Да, это было бы опасно.

* * *

Келиз смотрела, но сцена перед очами разума вдруг исчезла, словно унесенная порывом ветра. Старик, монолит, полированные руки и слова — всё это было обманом чувств, доказательством ее неготовности. Так легко поймалась на видение, ничего для нее не означающее!

Кажется, одного напряжения воли недостаточно, особенно если не придать духовному странствию определенного направления — она лишь вслепую тянулась к чему-нибудь знакомому, родному, так что стоит ли удивляться, что она бредет куда попало, беспомощная, заблудшая, жалкая и ранимая?

Она еще успела услышать, как старик говорит: — Она кажется мертвой, пригвожденная столь жестоко — да, ты не увидишь никакого движения, никакой реакции. Даже кровь уже не каплет. Не обманывайся. Она будет освобождена. Должна. Это необходимо.

Казалось, он хочет сказать что-то еще, но голос слабел, а пейзаж перед ее очами изменялся. Груды горелых обломков на неестественно гладкой равнине. Дым носится туда и сюда, заставляя слезиться глаза. Она не понимает, что именно видит; горизонты шевелятся, словно там движутся целые армии, но никто не подходит ближе.

Густые тени пронеслись над опустошенной землей; она подняла взор, но кроме колонн дыма, в небе ничего не было. Бесцветная пустота. Непривязанные тени почему-то пугали Келиз, ибо они собирались, двигались все быстрее, и она ощутила, что сама тянется туда, ползет за ними.

Кажется, она оставила тело далеко позади и теперь плывет на тех же ветрах, отбрасывая свою жалкую, бесформенную тень; она видит теперь, что обломки ей знакомы — это не погребальные костры, как ей раньше казалось, но разломанные, искореженные части механизмов, таких, что есть в Эмпеласе Укорененном. Тревога усугубилась. Это видение грядущего? Или осколки воспоминаний о далеком прошлом? Она подозревала, что К’чайн Че’малле ведут войны многие столетия, и что новая война близка.

Горизонты приближались, а густые тени устремились в одну точку. Да, это действительно армии, сцепившиеся в схватке, но разглядеть подробности трудно. Люди? К’чайн Че’малле? Она не может сказать. Хотя ее несет к ним, армии становятся смутными, словно поглощенными песчаной бурей.

Келиз вдруг осознала, что напрасно ожидала простоты. Не будет даров ясности, недвусмысленных откровений. Она забилась, охваченная паникой, и попыталась вернуться назад, когда тени скучились в одной точке и пропали, словно пройдя врата — нет, она не хочет последовать за ними! Ей ничего не нужно!

Двойное солнце пробудилось к жизни, ослепив ее. Нарастала палящая жара. Она закричала, иссушаемая огненным штормом — но поздно…

Она очнулась в сырой траве; веки открылись, она смотрела в бледное небо. Мутные мошки все еще летали перед взором, но она ощутила, что силы в них нет. Келиз вернулась, не став мудрее, не узрев тропу впереди.

Она со стоном перекатилась набок, встала на колени, упираясь в землю руками. Каждая косточка болела; мышцы дергались; она дрожала, окаченная холодом до глубины души. Подняв голову, женщина увидела Сег’Черока. Ужасные глаза Охотника смотрели на нее, будто он размышлял, не сожрать ли прихваченного когтями зайца.

Отвернувшись, она встала. Слабый запах дыма заставил ее обернуться — Ганф Мач присела перед костром, огромные лапы умело переворачивали шампуры с сочным мясом.

Треклятые твари просто одержимы мясом: с самого дня выхода из Гнезда она не видела, чтобы они развернули хотя бы единый клубень или кусок хлеба (или того, что называется у них хлебом — на языке оно отдает свежими грибами, но имеет форму караваев различного вида и размера). Мясо на ранний завтрак, мясо на полуденный перекус, мясо во время вечернего перехода, наконец, мясо на ужин. Она подозревала, что без нее они жрали бы его сырым. Но ведь Пустоши больше ничего не предлагают — даже травы, ягоды и корни, привычные ей на равнинах Элана, здесь отсутствуют.

Ощущая себя ничтожной и ужасающе одинокой, она пошла брать свою долю.

* * *

Стави поглядела на сестру и снова, как всегда, увидела свое лицо — хотя и не свое выражение. Они, конечно, близняшки, но они и две стороны одной монеты, так что поворачиваются к миру по-разному. Хетан давно замечала, что когда одна из дочерей глядит на другую, на лице появляется выражение вины и стыда — словно лицо другой предательски показывает некую тайную сторону характера, выдает самые глубинные переживания.

Не удивительно, что Стави и Стория привыкли избегать взглядов друг дружки, если это возможно. Они предпочитают видеть смятение в глазах других, а особенно в глазах названого отца. Хетан была слишком далеко, чтобы слышать, но отлично видела, что творится. Девчонки наседают на беднягу, коварные, словно две охотящиеся кошки. Чего бы они от него ни добивались, они это получат. Никаких сомнений.

Или получили бы, если бы не жестокая и умная мать, способная явиться в разгар осады и грубым словом или простым жестом обратить маленьких ведьм в бегство. Помня об этом, хотя бы одна из девчонок всегда следит за Хетан, измеряет расстояние до матери и ее возможные намерения. Хетан знала: стоит ей хотя бы повернуться в их сторону, девочки прекратят вкрадчивое, ловко дозированное наступление на отца и, метнув в ее сторону хитрые взгляды черных глаз, побегут восвояси, словно два разочарованных бесенка — искусителя.

Да уж, можно лишь пожалеть их будущих мужей. Они еще только пробуют силы в уловках, издевательствах, в пожирании. И они уже видят соперницу даже в матери. Иногда Хетан хотелось выследить далекого, уклончивого и дьявольски хитрого папашу и швырнуть мерзавок в его скользкие объятия — да уж, Крюпп Даруджистанский смог бы управиться с потомством, о котором сейчас ничего не знает. Увы, тот, что стал им вместо отца, такого жеста не оценит, сколь ни уговаривай его Хетан. Что за жалкое дело — быть родителями. Что за печальная участь — выбрать себе мужчину с чувством долга и чести…

Он уязвим, он склонен к снисходительности — близняшки чувствуют это и нападают как пираньи. Не то чтобы Стория и Стави совсем бесчувственны — нет, они просто молоды, им плевать. Они возьмут что захотят, и неважно, каким способом.

Разумеется, задолго до взросления жизнь среди Белолицых Баргастов выбьет из них дурь, по крайней мере подавит самые злые побуждения. Жить надо с достоинством.

Стория первой заметила приближение матери; мрачное намерение в глазах Хетан отразилось внезапной вспышкой страха и злобы, исказившей круглое миловидное личико. Она провела пальцами по плечу сестры — Стави вздрогнула от уколов ногтей и тоже заметила Хетан. Один удар сердца — и близняшки мчались со всех ног, а отчим удивленно взирал вслед.

— Любимый, с ними ты ведешь себя как мудрый бхедрин.

Онос Т’оолан моргнул и вздохнул. — Боюсь, я стал для них разочарованием. Трудно сосредоточиться — они болтают так быстро, так сбивчиво — я совсем запутался, чего они хотели, о чем просили.

— Будь уверен: чего бы они ни просили, это их еще более испортит. Но я прорвала осаду, Тоол, чтобы сообщить о сборе вождей кланов. Тех, что услышали призывы. — Она помедлила. — Они озабочены, муж.

Даже это известие не смогло проникнуть под пелену печали, окутавшую Имасса со дня жестокой смерти Тука Младшего. — Сколько кланов не прислали представителей?

— Почти треть.

Он нахмурился, но промолчал.

— Почти все с южного края. Вот откуда слухи, вот почему всё чаще говорят, будто они взбунтовались, потеряли путь и волю. Что они разбрелись, блуждают в чужих королевствах, нанимаются телохранителями в Сафин и Болкандо.

— Ты сказала «почти все», Хетан. Что насчет оставшихся?

— Все внешние кланы затерялись вдали, кроме Гадра. Они нашли отличное стадо бхедринов между Акрюном и Овл’даном. Хватит на некоторое время…

— Кто вождь их воинов — Столмен, да? Я не ощутил в нем неверности. Да и что проку в мятеже в том краю? Некуда идти. Бессмыслица.

— Ты прав. Мы должны их выслушать. Тебе нужно потолковать с вождями кланов, Тоол. Нужно напомнить, зачем мы здесь. — Она еще мгновение смотрела в его мягкие карие глаза, а потомотвела взор. Кризис, понимала она, укоренился не только в вождях мятежных кланов, но и в душе стоящего перед ней мужчины. Ее мужа, ее любви.

— Не знаю, — ответил Тоол медленно, как будто подбирая каждое слово, — смогу ли помочь им. Кудесники были так смелы в первых прорицаниях, они зажгли нас — и вот мы здесь. Но, как видится, с каждым днем у них отсыхают языки, они забывают слова; все, что я вижу в их глазах — это страх.

Она потянула его за руку, уводя на край обширного лагеря. Они миновали дозорных и круглые выгребные ямы, пойдя дальше. Под ногами была неровная почва, утоптанная копытами скота, пасшегося здесь в сезон дождей.

— Мы намерены были вести войну с Тисте Эдур, — сказал Тоол, когда они взошли на холм и увидели на северном горизонте облака пыли. — Кудесники проводили ритуалы, отыскивая пути по садкам. Весь народ Белых Лиц отдал сбережения ради закупки зерна, найма кораблей. Мы спешили вслед за Серыми Мечами. — Он чуть помолчал. — Мы выбрали неправильного врага.

— Нет славы в том, чтобы сокрушить народ уже сокрушенный, — заметила Хетан, ощутив горечь своих слов.

— Народ, запуганный своим же вождем.

Когда-то эта тема служила причиной яростных столкновений. Хотя Оноса Т’оолана и выкрикнули в вожди после трагической смерти отца Хетан, он вскоре обнаружил, что большинство против. Война против Летерийской империи была бы войной неправедной, пусть ее оккупировали Эдур. Не летерийцы должны быть им врагами, не Тисте Эдур, сжавшиеся в тени своего жуткого Императора и вовсе не похожие на древних Эдур, поколение за поколением налетавших на Баргастов в поисках поживы. Слова о мести, о возобновлении прежних войн стали казаться горькими, и в особенности Тоолу, Имассу, не несущему на себе гноящихся душевных ран Баргастов — поистине глухому к ярости пробудившихся баргастских богов… Да, он не являл терпимости к тем, кто желал проливать кровь.

К тому времени кудесники потеряли единое видение. Пророчество, казавшееся столь простым, утонуло в болоте недоговоренностей, посеяло рознь среди кудесников; даже их глава Кафал, брат Хетан, не смог избежать распространения раскола в среде шаманов. Они не смогли помочь в битве воли, что шла между Тоолом и вождями; они не помогут и сейчас.

Кафал настойчиво посещал племя за племенем — она не видела брата уже несколько месяцев. Если он и сумел исправить нанесенный вред, она ничего не слышала; даже среди кудесников своего клана она ощущала нарастающее недовольство, нежелание говорить с кем бы то ни было.

Онос Т’оолан не желает натравливать Белолицых на Летерийскую империю. Воля его брала верх — до того злосчастного дня, когда пали последние овлы, когда погиб Тук Младший. Тогда был высвобожден не только гнев Сенана, родного клана Хетан, но и темный голод сестры Оноса, Кайлавы.

Хетан ее не хватало. Она знала, что горе мужа усугублено уходом сестры: она как бы покинула его в миг наивысшей нужды. Сама Хетан подозревала, что, увидев смерть Тука и эффект, оказанный ею на родного брата, Кайлава вспомнила об ужасающей эфемерности любви и дружбы — и отправилась на поиски новой жизни. Ох, самолюбивое побуждение, нанесшее рану уже шатавшемуся от потерь брату. Кайлава заслуживает хорошей оплеухи по красивому личику, и Хетан уж отвесит, дайте только увидеться!

— Не вижу врага, — сказал муж.

Она кивнула. Да, ее народ поражен кризисом, все взирают на Вождя. Ждут указаний, цели. Но он ничего им не дает. — У нас слишком много юных воинов, — заявила она. — Они обучились старому способу боя, они жаждут увидеть мечи напоенными кровью — истребление слабой, наполовину уже уничтоженной армии Летера совсем не ублажило аппетиты кланов. А вот вражда и кровная месть охватили почти всех.

— Среди Имассов жилось проще.

— Ох, чепуха!

Он сверкнул не нее глазами и тут же их отвел. Плечи опустились. — Что же, цель у нас была.

— Вы вели смехотворную войну с врагом, не имевшим подлинного желания сражаться. Но, вместо того чтобы признать неправедность дел своих, вы пошли и устроили Ритуал Телланна. Хитрая увертка, признаю. Хотя и безумная. Что такого ужасного во взгляде на свои ошибки?

— Милая жена, не задавай этого вопроса.

— Почему?

Он смотрел на нее уже не с гневом, а уныло и отчаянно. — Ты можешь обнаружить, что ошибки — это всё, что у тебя есть.

Она застыла, словно промерзнув — а ведь утро было теплое! — Ах. А я для тебя не ошибка ли?

— Нет, я говорю так, чтобы ты поняла Имасса, бывшего некогда тленом. — Он помедлил и добавил: — С тобой и детьми я стал думать, что всё уже позади — страшные ошибки, груз последствий. А потом в один миг… мне напомнили о глупости моей. Нельзя забывать о своих пороках, Хетан. Иллюзия утешает, но может стать гибельной.

— Ты еще не погиб.

— Точно ли?

Женщина фыркнула, отвернулась: — Ты не лучше своей сестры! — И тут же снова поглядела на него: — Проснись! Двадцать семь твоих кланов стали девятнадцатью. Сколько еще ты готов потерять, прежде чем пошевелишься и примешь решение?!

Глаза его сузились. — И какого решения ты ждешь? — спросил он спокойно.

— Мы Белолицые Баргасты! Найди нам врага!

* * *

Честь оказаться так близко от дома оказалась мучительной, хотя Ливень — последний воин-овл — старался превратить тоску в гнев. Он стыдился, что выжил, что еще живет, словно последняя капля крови, не желающая впитаться в алую грязь; он не понимал, что заставляет его ходить, дышать, почему сердце еще бьется и мысли прогрызают путь сквозь полотнища песчаных бурь. Где-то глубоко внутри, молился он, еще можно отыскать единственную и чистую истину, проникшую в мозг костей, отполированную бесконечными ветрами, бессмысленными дождями, спиралями сменяющих друг друга времен года. Некий узел, косточку, на которую можно наступить, оступиться и упасть.

Он мог бы ее найти, но подозревал, что так и не найдет. Ума не хватает. Он не такой хитрый, как Тук Анастер, Мезла, преследующий его во снах. Грохот копыт, озаренное грозой ночное небо, ветер воет словно волки, а единственный глаз мертвого воина светит опалом из темной глазницы. Лицо ужасает полным своим отсутствием: кожа содрана, красные зубы выставлены в зверской ухмылке — ох, поистине Мезла врывается в сны Ливня вестником кошмаров, насмешником над его драгоценной, хрупкой истиной. Одно несомненно — мертвый стрелок преследует Ливня, обуянный ненавистью к последнему овлу, и чувство его неутомимо — а вот шаги Ливня замедляются, он еле тащится, хотя должен бежать, спасая жизнь — он вопит, он задыхается… пока не проснется, дрожа и купаясь в ледяном поту.

Похоже, Тук Анастер не спешит довести погоню до мрачного итога. Охота — вот радость призрака. Ночь за ночью за ночью… Овлийский воин уже не носит медную «маску». Пропал надоедливый зуд, заставлявший его расчесывать лицо.

Вскоре после присоединения к клану Гедра, когда краска выцвела, женщины проявили к нему интерес, и отнюдь не робкий — их смелость почти пугала Ливня, он не раз убегал от какой-нибудь щедрой на посулы женщины. Но потом дюжина желавших выследить и уловить его вступили в заговор… Тогда он вскочил на лошадь и ускакал из лагеря, и не останавливался целый солнечный круг, пока от охотниц его не отделили просторы степей. Глаза его были красны от утомления, он был жалок, он сражался сам с собой. В конце концов, он еще никогда не ложился с женщиной. Он не знал, что для этого требуется, если не считать трусливых детских подглядываний за взрослыми, которые лежали друг на друге, сопя, кряхтя и вздыхая. Он же овл — не один из ужасных диких Баргастов, совокупляющихся со смехом и криком, когда мужчина ревет медведем, а женщина царапает его, кусает и пинает. Что за чушь! Но, хотя он сбежал от бешеных баб с раскрашенными лицами и сверкающими глазами, ему хочется того, что они предлагали. Он бежит от своего желания, и каждый раз, когда он это делает, борьба с сами собой становится все яростнее.

Ни один мужчина не заслужил таких унижений!

Нужно бы наслаждаться свободой — здесь, на обширных равнинах так близко к Овл’дану. Он видит стада бхедринов, которых его народ даже не думал приручать, и стайки родаров, выживших потомков тех животных, за которыми овлы ухаживали. Он знает, что треклятые летерийцы не охотятся за ними, не режут их… нужно восторгаться моментом!

Разве он не жив? Не в безопасности? Разве он не стал вождем клана, неоспоримым главарем нескольких десятков детей, уже забывших родной язык, бормочущих на варварском наречии Баргастов, красящих тела охрой и белой глиной, заплетающих волосы в косы?

Он ехал медленным галопом, ускакав от стоянки Гадра уже на две лиги. Стада повернули ночью на юго-восток, так что он не встретил ни одного зверя на всем пути. Баргастских собак он сперва принял за волков — но они, завидев всадника, побежали к нему, чего никогда не сделали бы волки. Они подбегали все ближе, он уже различал короткий пестрый мех, кургузые морды и маленькие уши. Звери были на редкость дикими и злобными, да и ростом превосходили овлийских овчарок. До сегодняшнего дня псы игнорировали Ливня, разве что огрызались, когда пробегали мимо стоянки.

Он снял копье с крючка и уткнул в стремя у правой ноги. Шесть псов — они, вдруг понял он, крайне утомлены. Ливень натянул удила и замер, заинтересованный.

Звери окружили всадника и лошадь. Он видел, как они падают наземь, высунув слюнявые языки и раскрыв пасти. Удивленный Ливень заерзал в седле. Стоит ли просто проехать круг псов и продолжить бегство?

Если бы это были овлийские собаки, что означало бы такое поведение? Он покачал головой. Будь это тягловые псы, он подумал бы, что враг близко. Ливень нахмурился и привстал в стременах, прищурившись на северный горизонт. Ничего. Он прикрыл глаза ладонью. Да, на горизонте ничего… но на небе? Что это — птицы кружатся?

И что делать? Вернуться, найти воинов и рассказать что видел? «Ваши псы нашли меня. Легли у ног. Далеко на севере… какие-то птицы». Ливень фыркнул. Подобрал поводья, послал лошадь между ближайших собак. Поскакал на север. Птицы не стоят вестей — ему нужно увидеть, что же их привлекло.

Два пса потрусили за ним, остальные встали и пошли к лагерю на юге.

Во времена Красной Маски Ливень ощущал что-то вроде довольства жизнью. Овлы нашли того, за кем стоит следовать. Истинного лидера, спасителя. Когда наступило время великих побед — гибели сотен летерийцев в череде яростных, славных битв — они уверились в предназначении Красной Маски. Он не может точно припомнить, когда все пошло плохо, но он помнит взгляд Тука Анастера, циническую усмешку на лице иноземца. С каждым ироническим комментарием прочные основы веры Ливня содрогались, словно получив смертельный удар… пока не показались первые трещины, пока рвение Ливня не стало насмешкой, издевательством над собой, пока сила не обратилась в слабость.

Такова сила скептицизма. Горсточка слов лишает уверенности, словно семена брошены на каменную стену — нежные ростки и крошечные корешки, да, но со временем они повалят стену. Довольство жизнью само по себе должно было насторожить Ливня, однако он склонил перед ним голову, словно перед богом чистоты, пал ниц, чтобы найти утешение в тени. В любое другое время Красная Маска не стал бы вождем овлов. Без отчаяния, без череды поражений и тризн, без ожидания нависшего над племенем конца — племя изгнало бы его, как сделало раньше. Да, раньше они были мудрее.

Некоторые силы непобедимы, и таковы летерийцы. Их алчба по земле, их желание править и обладать всем — вот ужасные желания, подобно чуме отравляющие души врагов. Едва лихорадка, заставляющая видеть мир именно таким, возгорается в мозгу — всё, война окончена, победа абсолютна и необратима.

Даже Баргасты, его варварские спасители, обречены. Торговцы — акрюнаи разбивают лагеря около линии дозоров. Барышники из Д’расильани гоняют табуны перед стоянками, и то один, то другой воин — Баргаст выбирает коня, осматривает, потом со снисходительным хохотом отсылает назад. Вскоре, как думает Ливень, они найдут породу себе под стать, и всё будет решено.

Захватчики не навечно остаются захватчиками. Постепенно они становятся таким же племенем, как и все другие. Языки смешиваются, путаются, сдаются в плен. Обычаи обмениваются как монета, и вскоре все одинаково смотрят на мир. Если избран неправильный взгляд, жуткие последствия коснутся практически всех.

Овлам следовало склонить шею перед Летером.

Они были бы живы, на став кучками тухлых костей на дне мертвого моря.

Красная Маска пытался остановить время. Разумеется, ему не удалось.

Иногда вера равноценна самоубийству.

Ливень отказался от веры, убеждений, драгоценных упований. Он не сопротивляется тому, что дети забывают родной язык. Он видит охру на их лицах, шпильки в волосах — и молчит. Да, он вождь овлов, последний вождь. И его задача — обеспечить мирное уничтожение культуры. Пути будут забыты. Он поклялся, что не подведет своих.

Нет, Ливень уже не меднолицый. Хватит. Лицо его чисто, как и глаза.

Заметив разбросанные трупы, он замедлил бег лошади. Вороны и стервятники с золотистыми клювами выплясывают зловещие танцы, риназаны машут крыльями, вспугивая плащовок — те вспархивают, словно вдруг расцветшие белые бутоны, и тут же садятся. Сцена, которая Ливню хорошо знакома.

Отряд Баргастов вырезан. Истреблен.

Он подъехал ближе.

На поле битвы нет явных следов — ни копыт, ни человеческих ног. Он понял, что Баргасты собрались в полукруг — странно, раньше они так не делали. Возможно, они увидели превосходящие силы врага. Но ведь… никаких следов. Те, что убили воинов, унесли свои смерти с собой — он не нашел ни кровавых дорожек, ни вмятин на траве, по которой тащили бы раненых.

Тела, заметил он вскоре, не ограблены. Прекрасное оружие разбросано рядом, лезвия чисты.

Ливень ощутил, как пляшут нервы, словно возбужденные чем-то зловещим. Снова оглядел трупы: нет, они не собирались в кучку, но подкрадывались… к одному врагу. И раны — хотя падальщики уже потрудились — совсем не такие, какие он ожидал увидеть. Они как будто нашли зверя и были им убиты. Равнинный медведь? Нет, их не осталось. Последняя шкура медведя хранилась в его племени уже семь поколений; он помнил ее крайнюю ветхость. Когти были давно извлечены и потеряны. И все же…

Ливень оглянулся на двух увязавшихся за ним собак. Звери выглядят необычайно робкими, поджали обрубки хвостов; они посылают ему боязливые взгляды. Будь это овлийские тягловые псы, они уже ретиво шли бы по следу врага, вздыбив шерсть. Он презрительно усмехнулся трусливым тварям.

Затем развернул лошадь и поехал к Гадра. Собаки спешили по пятам. Да, зверь не оставил следов. Существо — призрак.

Похоже, одиноким прогулкам конец. Пора сдаться назойливым бабам. Он надеется, они заставят его забыть о тревогах.

«Оставим охоту Баргастам. Пусть шаманы займутся стоящим делом, вместо того чтобы каждую ночь хлестать драсское пиво. Доложу вождю и забуду». Он уже сожалел, что поехал искать тела. Насколько можно понять, призрак близко. Может, уже выследил его. А может, какое-то гнусное колдовство осталось на месте убийств и он помечен, его найдут, куда бы он ни ушел. Он почти ощутил прилипшее к одежде колдовство. Кислое, горькое как потроха змеи.

* * *

Сеток, которую когда-то звали Стейанди, которая видела во снах странные сцены, знакомые лица, говорящие на чужом языке любви, заботы и нежности — это было время до звериного бытия — встала лицом к пустому северу.[1]

Она заметила, как четыре пса вернулись в лагерь. Событие, не стоящее особого внимания; если дозор запоздал, он мог увлечься погоней за мулоленем, что объяснило бы отсутствие двух собак: их впрягли в волокуши, на которых везут мясо. Такие объяснения были бы к месту, не будь они лишены логики (эти собаки тоже остались бы с отрядом, обгладывая костяк и жуя отбросы). Так что она без удивления увидела, как десятки воинов подхватили оружие и не спеша подошли к утомленным зверям. Затем снова обратила внимание на север.

Да, собаки пахнут смертью.

А волки дикой пустоши, которые дали ей жизнь, с самого рассвета завели заунывное сказание ужаса.

Да, первая семья остается поблизости, как в сказке о дарованных девочке святых защитниках. Ни один Баргаст не станет на них охотиться, ведь даже акрюнаи знают историю о ее рождении в стае, о том, как некий воин нашел ее. Благословленная духами — вот что говорят все, глядя на нее. Держательница тысячи сердец. Сначала такое звание смущало Сеток, но воспоминания медленно угасали по мере того, как она взрослела, вытягивалась. Да, она держит в себе тысячу сердец, а может, больше. Дары волков. Она сосала молоко, полученное из крови, молоко от тысячи убитых братьев и сестер. Разве не помнит она ночь ужаса и резни? Бегство в темноте? Они пересказывают ее историю, и даже кудесники приносят ей дары, касаются на счастье, и хмурые лица разглаживаются.

А сегодня Великий Ведун, Нашедший Богов — Баргастов, тот, кого зовут Кафал, прибыл к Гадра, чтобы говорить с ней, чтобы искать в ее душе — если она позволит.

Дикие волки взывают к ней, их разумы полны смущения, страха, тревоги. Они заботятся о дитяти, да, они говорят о временах, когда бури надвинутся со всех сторон света. Они поняли, что она окажется в сердцевине небесного пожарища. Они умоляют о позволении принести себя в жертву, чтобы она смогла выжить. Нет, этого она не позволит.

Если она благословлена духами, тогда эти духи — волки. Если ей суждено быть объектом поклонения Баргастов, она станет символом дикости и того, что нужно поклоняться дикости. Если бы они поняли!

Она глянула на трусливо мнущихся собак и ощутила горечь при мысли о том, какими они могли бы стать, если бы не цепи, намордники и клетки.

«Бог, дети мои, не ожидает нас в дикой степи. Бог, дети мои, и есть дикость. Узрите его законы и покоритесь.

В покорности отыщете мир.

Но знайте: мир не всегда означает жизнь. Иногда мир — это смерть. Как не смириться перед ее ликом?

Дикие законы — единственные законы».

Это она сможет передать Кафалу. Увидев результат на его лице.

А потом расскажет, что Гадра скоро умрут, как и многие кланы Баргастов. Посоветует взглянуть в небеса, ибо с небес надвигается смерть. Предупредит, что ему не стоит путешествовать далеко, что нужно вернуться к своему клану. Отыскать примирение с духами родичей. Мир в жизни, прежде чем наступит мир в смерти.

Воины собирались вокруг псов, готовили оружие и припасы. Напряжение плыло по воздуху, накрывая стоянку. Вскоре боевой вождь выберет среди толпы двадцать мужчин. Сеток жалела их, но особенно обреченного вождя. Подувший с востока ветер разбросал длинные пряди льняных волос, и они легли на лицо, словно сухие травы. В носу все еще стоял запах смерти.

* * *

Грубые черты лица Кафала стали еще более суровыми со дней юности; проложенные заботами морщины пролегли между бровями, окружили рот. Годы назад, в той яме под полом храма, он говорил с Благословляющим, с малазанским капитаном Ганоэсом Параном. Желая произвести впечатление — желая как-то доказать мудрость, данную ему уже в молодые годы — он повторил слова отца, делая вид, что сам их придумал: «Владеющий силой должен действовать решительно, иначе она утечет у него между пальцев».

Мысль эта, хотя и верная, отдает нынче горечью. Его голос тогда… все было неправильным. Он не имел права на такие слова. Кафалу уже не верилось, что тот юнец, тот лупоглазый дурак посмел вымолвить подобное.

Глупый, бесполезный случай унес жизнь его отца, Хамбралла Тавра. Могучий, умный воин обладал и мудростью, и силой, но ни то, ни другое не помогло против случайности. Ясный урок, понятная и вводящая в смирение весть. Сила ни от чего не защитит — вот единственная мудрость, которую стоит заучить.

Он гадал, что сталось с несчастным малазанским капитаном, избранным и проклятым (а есть ли различие?), он удивлялся, почему ему вдруг захотелось потолковать с Ганоэсом Параном, обменяться новыми словами, более честными, более взвешенными, более умными. Да уж, юность скора на суждения, юность любит презирать тугодумов — стариков. Юность ничего не ведает о пользе трезвого размышления.

Тогда Ганоэс Паран казался ему нерешительным. Ужасно, раздражающе нерешительным. Но Кафалу сегодняшнему, стоящему на чуждой равнине под чуждым небом, встреченный в те дни малазанин кажется совершенно правым, одаренным мудростью, к которой юный Кафал был совершенно слеп. «Вот так мы оцениваем жизнь, так мы строим мост между тем, чем были, и тем, чем стали. Ганоэс Паран, ты иногда смотришь вниз? Замираешь на месте, ужаснувшись бездонной пропасти?

Мечтаешь перескочить?»

Оносу Т’оолану отдали всю власть, которую собрал отец Кафала, и в том не было ничего незаслуженного. А теперь власть медленно, но неостановимо утекает между пальцев древнего воителя. Кафал не может это остановить — он столь же беспомощен, как сам Тоол. Слепой случай вновь правит Баргастами.

Когда до Кафала донеслась весть о собаках, вернувшихся без хозяев и тем самым сообщивших, что с отрядом разведки стряслось что-то плохое, он натянул плащ из кожи бхедрина, закряхтев под весом, и пнул потрепанную, порванную куклу из палочек и травы, что лежала на земляном полу около кровати: — Вставай.

«Ловушка для души» сплюнула и зарычала. — Очень забавно. Уважай предков, о Великий Ведун.

Вложенная в слова ирония заставила Кафала заморгать, словно в глаза попала сосновая смола. Он выругался про себя, когда Талемендас захихикал, радуясь произведенному эффекту. — Давно стоило сжечь тебя на костре, древопойманный.

— Слишком много чести для тебя. Я странствую по садкам. Я доставляю послания, я угрожаю иноземным богам. Мы говорим о делах великой важности. Войны, измены, союзы, измены…

— Повторяешься.

— И снова войны.

— Боги Баргастов довольны твоими усилиями, Талемендас? Или они шипят от злости, а ты сбегаешь под защиту людских богов?

— Они не могут жить в изоляции! Мы не можем! Упрямцы! Никакой умственной тонкости! Я в затруднении.

Кафал со вздохом отошел.

Древопойманный пополз за ним, озираясь словно хорек. — Если будем драться в одиночку, погибнем. Нам нужны союзники!

Кафал помедлил, поглядел вниз. Он думал, что древний кудесник Талемендас, вполне возможно, сошел с ума. Сколько раз можно говорить одно и то же? — Союзники против кого? — спросил он, как спрашивал и спрашивал раньше.

— Против того, что грядет!

Снова бесполезный ответ. Его не смогут использовать ни Кафал, ни Тоол. Зашипев себе под нос, Великий Ведун вышел, не обращая внимания на ковыляющего следом Талемендаса.

Боевой отряд покинул лагерь. Воины перешли на бег и уже готовы были скрыться за гребнем. Кафал видел, что волчья дочь Сеток стоит на краю лагеря и следит за воинами. Что-то в ее позе намекало: она мечтает броситься вслед, оскалив зубы и подняв шерсть на затылке, чтобы присоединиться к яростной охоте.

Он пошел к ней.

Нет сомнений, она летерийка, но родовое наследие осталось лишь на поверхности — в коже, чертах лица, внешности, оставленной потерявшими ее родителями. Налет цивилизованности давно выцвел, пропал. Она отдалась на волю дикости, принесла девичью сущность в жертву. Душа ее пожрана. Она принадлежит волкам, возможно, самим богам волков, Господину и Госпоже Звериного Трона.

Баргасты должны были найти Серых Мечей и сражаться на их стороне (предполагалось, что Тук Анастер и его армия знают, что за враг их поджидает). Боги — Баргасты рьяно желали служить Тоггу и Фандерай, бежать с их смелой стаей в поисках крови и славы. Они, вдруг понял Кафал, хуже детей.

Когда первые разведчики нашли Серых Мечей, они были кучками гнилого мяса. Вот вам и слава.

Не унаследовала ли Сеток благословение, данное некогда Серым Мечам? Она дитя Тогга и Фандерай?

Даже Талемендас не ведает.

— Не ее! — зарычал сзади древопойманный. — Изгони ее, Кафал! Обреки блуждать по Пустошам, где ей самое место!

Но он не остановился. Когда до девушки оставалась дюжина шагов, она мельком глянула на него — и снова уставилась в пустоту северных земель. Он подошел вплотную.

— Они идут на смерть, — бросила она.

— Кто? Как?

— Воины, что сейчас ушли. Они умрут, как и разведка. Ты нашел врага, Великий Ведун… но это не тот враг. Снова.

Кафал развернулся, увидел притаившегося в траве Талемендаса. — Выследи их, — приказал он древопойманному кудеснику. — Приведи обратно.

— Ничему не верь!

— Это не просьба, Талемендас.

Насмешливо кудахтнув, древопойманный помчался словно укушенный пчелой заяц, встав на след охотничьего отряда.

— Бесполезно, — сказала Сеток. — Весь клан обречен.

— Твои заявления меня утомляют. Ты подобна ядовитому шипу в сердце клана, ты крадешь его силу, его гордость.

— Ты за этим явился? — спросила она. — Вырвать шип?

— Если придется.

— Чего ждешь?

— Хочу понять источник твоих заявлений, Сеток. Ты осаждена видениями? Духи приходят в твои сны? Что ты видела? Что знаешь?

— Риназана в ухо шепчет.

Она дразнит его? — Крылатые ящерицы шептать не умеют, Сеток.

— Неужели?

— Точно. Все твои речи — сплошная чепуха? Ты просто издеваешься надо мной?

— Воин — овл, тот, кого так подходяще прозвали Ливнем, перехватил боевой отряд. Он охотно поддержал мудрые советы твоей куклы. Но… боевой вождь молод. Бесстрашен. Почему дураки его выбрали?

— Когда старые воины увидели четырех собак, они пошли в лагерь, чтобы всё обсудить. А молодые похватали оружие и вскочили на ноги, сверкая глазами.

— Какое чудо, — заметила она, — что воины успевают стать старыми.

«Да уж».

— Овл убедил их.

— Не Талемендас?

— Нет. Они сказали, что мертвому ведуну вообще лучше молчать. Что древопойманный ползает у ног Жнеца Смерти. Назвали его малазанской марионеткой.

«Клянусь духами, тут мне нечего возразить!» — Ты чуешь все, что творится на равнине, Сеток. Что ты узнала о враге, убившем разведчиков?

— То, что нашептали риназаны, Великий Ведун.

Опять крылатые ящерицы… «Боги подлые!» — На нашей родине, среди пустынных мес, водятся более мелкие ящерицы, их называют ризанами.

— Вот-вот, более мелкие.

Он нахмурился. — В смысле?

Она пожала плечами: — Именно. Более мелкие.

Ему хотелось схватить ее за плечи и вытрясти все секреты. — Кто убил лазутчиков?

Девушка оскалила зубы, отвела глаза. — Я уже сказала, Великий Ведун. Скажи мне, ты видел зеленые копья в ночном небе?

— Конечно.

— Что они такое?

— Не знаю. Известно, что иногда с неба что-то падает, а в иной раз они просто пролетают, словно горящие телеги, или тащатся по ночной тверди неделями и месяцами… а потом пропадают столь же таинственно, как и явились.

— Не обращая внимания на мир внизу.

— Да. Небесная твердь испещрена бесчисленными мирами, подобными нашему. Для звезд и огромных горящих телег мы словно пылинки.

Тут она повернулась и внимательно на него поглядела:- Как… интересно. В это верят Баргасты?

— А во что верят волки, Сеток?

— Скажи… когда охотник бросает дротик в бегущую антилопу, целит ли он в зверя?

— Да и нет. Чтобы бросить верно, охотник должен нацелиться туда, где антилопа окажется через миг. — Он посмотрел на нее. — Ты намекаешь, что копья зеленого огня — дротики, а мы антилопы?

— Что, если антилопа мечется и увертывается?

— Хороший охотник не промахнется.

Боевой отряд снова пересек гребень лощины; с ними были конный овл и пара псов.

Кафал произнес: — Я пойду искать Столмена. Он захочет поговорить с тобой, Сеток. — Он помешкал. — Может быть, боевой вождь Гадра получит более ясные ответы. Лично мне не удалось.

— Волки говорят ясно, — ответила она, — когда заходит речь о войне. Все остальное их смущает.

— Итак, ты действительно служишь Господину и Госпоже Звериного Трона. Как жрица.

Она пожала плечами.

— Кто, — снова спросил Кафал, — враг?

Сеток бросила ему взгляд: — Враг, Великий Ведун, это мир. — И улыбнулась.

* * *

Спиногрызы оттащили Висто на десяток шагов от дороги, но что-то подсказало им: сморщенное тощее тело мертвого мальчика лучше не есть. На заре Баделле и еще несколько детей встали около спавшейся штуки с разорванным животом, что некогда звали Висто.

Все ждали, пока Баделле отыщет слова.

Рутт подошел последним, потому что проверял Хельд, перепеленывал ее. Баделле уже была готова. — Слушайте же меня, — начала она, — на умирках Висто. — Она сдула мошек с губ и оглядела россыпь лиц. Есть одно выражение лица, которое она хочет вспомнить, но не может. Даже вспоминать его трудно, почти невозможно. Оно потеряно навсегда, если говорить прямо. Но она жаждет его, она его узнает — если увидит. Выражение… какое это… что это? Помедлив еще немного, она сказала:

— Все мы из разных мест

и Висто такой же

он пришел

из какого-то

места

оно было особым

и оно было таким же

если вы понимаете

а вы понимаете

должны понимать раз стоите здесь

но суть в том, что Висто

не мог ничего припомнить

об этом месте

кроме того

что пришел из него

и вы все такие же

так что скажите:

он вернулся туда

в свое место

откуда пришел к нам

и все что он видит

он вспомнил

а все что он вспомнил

новое

Они ждали, как всегда, ведь никто не знал, когда именно закончится стих. Когда стало очевидным, что она больше не будет говорить, все поглядели на Висто. Яйца Наездников Сатра прилипли к его губам, как будто мальчик перед смертью ел кекс. Взрослые черви прогрызли дорогу из желудка и никто не знал, куда они делись, может, в почву — по ночам они так и делают.

Возможно, некоторые спиногрызы дали волю алчным челюстям, и это хорошо, ведь теперь нападающих на ребристую змею будет меньше. Хорошо бы они плелись неподалеку, всё слабея, а потом упали и больше не причиняли вреда. Стали добычей кружащихся наверху ворон и грифов. Животные показывают, как нужно терпеть и верить, не так ли?

Она подняла голову и, словно это было знаком, все побрели на дорогу, на которой еще способные стоять готовились к дневному переходу.

Рутт сказал: — Я любил Висто.

— Мы все любили Висто.

— А не нужно было.

— Да.

— Потому что теперь еще хуже.

— Наездники Сатра любили его сильнее нас.

Рутт подвинул Хельд на сгибе левой руки. — Я тоскую по Висто как безумный.

Брайдерал, которая появилась в голове змеи всего два дня назад — то ли выбралась из тела, то ли откуда еще — подошла к ним, словно желая принять участие… в чем-то. В чем-то, что объединяет Рутта, Хельд и Баделле. Но что бы их ни объединяло, места для Брайдерал не было. Умирки Висто не оставили дыры. Пространство просто сузилось.

К тому же что-то в этой высокой костистой девочке тревожило Баделле. Ее лицо слишком бледное под таким-то солнцем. Она напомнила ей белую кость. Как их называют? Квизиторы? Казниторы? Да, Казниторы, те, что были выше всех и со своей высоты всё видели и всеми командовали. Когда они говорили: «Голодайте и умирайте», все так и делали.

Узнай они про Чел Манагел, пришли бы в ярость. Могли бы преследовать, пока не найдут голову, Рутта и Баделле, и устроить казнь — одно движение руками, и шеи ломаются.

— Нас могли бы… заказнить до смерти.

— Баделле?

Она оглянулась на Рутта, сдувая мух с губ, а потом — игнорируя Брайдерал, как будто ее вообще нет — пошла к ребристой змее.

Тракт тянулся на запад, прямой как вызов природе. На дальнем краю безжизненной равнины горизонт блестел, словно усыпанный битым стеклом. Она услышала за спиной неловкие шаги Рутта и чуть посторонилась, чтобы он прошел во главу колонны. Она могла бы идти рядом, но не хочет. У Рутта есть Хельд. Этого достаточно для Рутта.

У Баделле есть слова, и этого тоже почти достаточно.

Она видела, что Брайдерал следует за Руттом. Они почти одного роста, но Рутт выглядит более слабым, он ближе к умиркам; видя это, Баделле ощутила вспышку гнева. Им нужен Рутт. А Брайдерал не нужна. Если только она не планирует встать на место Рутта, когда тот наконец сломается, не планирует быть новой головой змеи, скользким языком, чешуйчатыми челюстями. Да, Баделле предвидит это. А Брайдерал могла бы взять Хельд, надежно закутав от солнца, и они двинулись бы в новый день, с девочкой вместо Рутта во главе.

Есть смысл. Так и в стаях спиногрызов: едва вожак заболеет, охромеет или станет слабым, остальные спиногрызы вылезают вперед и бредут по бокам. Ждут момента. Чтобы все продолжилось.

Так делают сыновья отцам и дочки матерям, принцы королям и принцессы королевам.

Брайдерал шла почти рядом с Руттом, во главе. Может, она с ним беседует, может, нет. Некоторые вещи в словах не нуждаются… да и Рутт не любитель болтать.

— Не люблю Брайдерал.

Если кто-то ее слышал, то вида не подал.

Баделле сдула мух. Нужно отыскать воду. Полдня без воды — и змея станет слишком костистой, особенно на таком солнце.

Этим утром она сделала все как всегда — поела слов, запив их промежутками — и чуть не сошла с ума, ибо слова не дали ей сил.

* * *

Седдик был первым спутником Рутта, первым, несшим Хельд. Сейчас он брел с четырьмя детьми в нескольких шагах от Рутта и новой девочки. Баделле была в следующей кучке, позади него. Седдик боготворил ее, но не пытался оказаться рядом. Нет смысла. У него мало слов — он почти все слова потерял в пути. Пока он может слышать Баделле, он доволен.

Она кормит его. Словами и взглядами. Она оставляет его в живых.

Он обдумывал, что она выпевала на умирках Висто. Думал о том, что некоторые слова были неправильными. Висто не забыл, из какого места он пришел. Он помнил, на самом деле, даже слишком много. Зачем же Баделле врала на умирках Висто?

«Потому что Висто нет. Ее слова были не про него. Они были про нас, для нас. Она говорила нам: забудьте. Отдайте все, чтобы, когда мы снова это найдем, оно показалось новым. Всё, что мы помним, кроме себя. Города, деревни, смеющиеся лица родителей. Вода и еда и полные животы. Об этом она и говорила?»

Что же, свою долю еды он получил, не так ли? Она великодушна.

Штуки на концах его ног казались ватными. Они ничего не чувствовали — и хорошо, ведь земля покрылась камнями и у многих уже окровавлены ступни, они еле бредут. По сторонам тракта земля еще хуже.

Баделле умная. Она — мозг, что за челюстями, она — язык. Она понимает всё, что видят глаза змеи. Она придает вкус. Она именует новый мир. Мухи, что хотят быть листьями, и деревья, что приглашают мух быть листьями, чтобы пять деревьев делились листьями — когда одно проголодается, листья летят на охоту. Другие деревья так не умеют, поэтому других деревьев в Элане нет.

Она рассказывает о джавалях, птицах — стервятниках размером с воробушка, первыми облепляющих упавшее тело, клюющих его острыми клювами, цедящих кровь. Иногда джавали не дожидаются, пока тело упадет. Седдик видел, как они нападают на раненых спиногрызов, даже на ворон и грифов. Иногда друг на дружку, когда совсем обезумеют.

Сатра, что жили в бедном Висто, и плывун-черви, катящиеся живым ковром, чтобы залезть под труп и понежиться в тени. Они кусают плоть и плавают в соках, размягчая землю, пока наконец не пробьют ее загрубевшую шкуру.

Седдик с удивлением взирает на новый мир, восторженно слушает, как Баделле делает странные составные имена, создавая новый язык.

* * *

К полудню они отыскали источник. Развалины жалких загонов для скота окружали мелкую яму с нечистой водой.

Змея встала и начала медленно, мучительно оборачиваться вокруг замутненной лужи.

Само ожидание убило десятки детей; те, что вылезали из грязи, черные с ног до головы, иногда падали в корчах, сворачиваясь клубками. Иные извергали содержимое кишок наружу, портя воду еще больше.

Еще один плохой день для Чел Манагел.

Еще позднее, когда жара стала совсем невыносимой, они заметили на горизонте серое облако. Спиногрызы завыли в ужасе, задергались. Когда туча подлетела ближе, псы разбежались.

То, что показалось дождем, не было дождем. Туча не была тучей.

Это была саранча, но совсем не похожая на обычную.

Блестя крыльями, стая заполнила половину неба. Шум оглушал — треск крыльев, щелканье челюстей, каждая в палец взрослого длиной. Из окутавшей колонну тучи вылетали плотные клубки насекомых, казавшиеся почти отдельными существами. Когда один ударил в скучившихся детей, раздались вопли ужаса и боли — полетели ошметки кровавого мяса, потом и кости… Когда орда пропала, сзади остались кучи волос, груды обглоданных костей.

Саранча питалась мясом.

Таким был первый день среди Осколков.

Глава 5

Художник должен быть немым, скульптор глухим. Таланты приходят поодиночке, это каждый знает. О, пусть себе возятся — мы великодушно улыбаемся, ведь нам дарован вечный талант позволения; пусть таланты приходят по одному, ведь нескольких мы не дозволяем. Прояви один, достойный похвалы нашей — а прочие пускай послушно послужат полезному делу. Величие? Титул единственный в своем роде — не жадничай, не испытывай наше снисходительное терпение, ибо нам решать, нам, сидящим за хлипкой стеной, за кирпичами разумного скептицизма…

«Полезная поэма», Астаттль Погм

Воспоминания капрала Тарра об отце можно было суммировать одной цитатой, подобно талианскому похоронному колоколу звенящей над всей длиной Таррова детства. Грубое, громогласное высказывание, вбитое в трепещущего сына: «Сочувствие? Да, у меня есть сочувствие — к мертвым. Ни к кому иному! Никто в нашем мире не заслуживает сочувствия, ежели не умер. Понял, сынок?

Понял, сынок?»

Так точно, сэр. Отличные слова для будущего солдата. Помогают держать мозги… в порядке. Избегать всего, что могло бы помешать вот так крепко держать щит, вот эдак — с размаху — рубить коротким мечом. Это своего рода самодисциплина. Многие назовут ее тупым упрямством, но только потому, что не понимают они жизнь солдата.

Учить людей быть дисциплинированными, как он понял, нелегко. Он прошелся вдоль строя летерийских солдат (да уж, назвать солдатами их можно с большой натяжкой), замерших по стойке смирно (ну, местные смирнее стоять не умеют — пока что). Ряд лиц, красных на палящем солнцепеке, сочащихся потом.

— Бригада Харридикта, — прорычал Тарр. — Что за имечко такое? Кем был этот Харридикт, Худа ради… нет, не отвечать, проклятые дураки! Каким-то бесполезным генералом, воображаю, или еще хуже — каким-то купчишкой, радующимся, что ему позволили разодеть вас в цвета своего Дома. Купцы! Торговле нет места в армии. Мы построили империю на трех континентах только потому, что держали их в стороне! Купцы — стервятники войны, их клювы могут показаться улыбающимися ртами, но уж поверьте мне — это только клювы.

Тут он остановился, истощив словарный запас, и махнул Каракатице. Тот вышел вперед со свирепой ухмылкой — идиот любит роль Бравого, как они сами себя прозвали. У летерийцев есть мастер-сержанты, а у малазан будут теперь Бравые Сержанты, иначе Зубастики — не повторяйте, парни, это шутка для своих. Первым шутку придумал капитан Рутан Гудд, а он, давно понял Тарр, солдат что надо.[2]

Каракатица широк в плечах, грузен — очень подходит для такой роли. Сам Тарр на полголовы ниже, но только чуток уже в плечах — а значит, подходит еще лучше. Ни один из здешних так называемых солдат не простоит в рукопашной с малазанином и дюжины ударов сердца. Ужасная истина. Они слишком мягкие.

— Эта бригада, — громко и презрительно заорал Каракатица, — зря занимает мировое пространство! — Он помолчал, вглядываясь в твердеющие от оскорблений лица.

Как раз пора. Тарр наблюдал, положив руки на пояс.

— Да, — продолжал Каракатица, — я наслушался ваших пьяных россказней… — тон его как будто приглашал всех пойти посидеть в кабачке: понимающий, мудрый и почти — вот черт! — сочувственный. — Да, да, я самолично видел ту уродливую, жалкую свинью, которая у вас сходит за магию. Без дисциплины, никакой тонкости. Грубая сила и полная дурь. Итак, для большинства из вас битва — это копание носом грязи, а поле битвы — место, на котором сотни помирают ни за что. Ваши маги сделали войну жалкой, бессмысленной шуткой… — тут он развернулся и подскочил нос к носу к одному из солдат: — Ты! Сколько раз ваша бригада теряла пятьдесят процентов состава в одном бою?

Солдат (Каракатица умеет выбирать) оскалил зубы. — Семь раз, Бравый Сержант!

— А семьдесят пять?

— Четыре, Бравый Сержант!

— Девяносто процентов?

— Однажды, Бравый Сержант, но не девяносто. Сто процентов, Бравый Сержант.

У Каракатицы отвисла челюсть: — Сто процентов?

— Так точно, Бравый Сержант!

— Вас стерли до последнего солдата?

— Так точно, Бравый Сержант!

Каракатица склонился еще ближе; лицо его стало пунцовым. Он проревел: — А вам не приходило в голову — хотя бы одному — что лучше перебить всех магов еще до начала боя!?

— Тогда другая сторона смогла бы…

— Ну, сначала нужно было переговорить с ними, перебить ублюдков одновременно. — Он откачнулся, взмахнул руками. — Вы не бьетесь! Вы не воюете! Вы просто строитесь, чтобы удобнее было лечь в могилы! — Он провернулся на месте. — Вы что, все идиоты?

* * *

На балконе, нависшем над плацем, Брюс Беддикт несколько раз моргнул. Королева Джанат хмыкнула из тенечка, потом сказала: — Знаешь, он в чем-то прав.

— На данный момент, — ответил Брюс, — это не имеет значения. У нас осталось слишком мало магов, и даже эти потеряли почву под ногами. Похоже, происходит молчаливая революция, и, когда пыль осядет, изменится вся наука колдовства. — Он поколебался. — Но не это меня тревожит, когда я слушаю солдат внизу. Что опасно — мысль, будто они должны решать все сами.

— Призыв к мятежу, — закивала Джанат. — Но можешь поглядеть с другой точки зрения. Их образ мыслей заставляет командиров держаться в рамках. Следовать приказам — одно дело, но когда приказы самоубийственны или просто глупы…

— Как представишь, что солдаты станут обдумывать твои приказы… тревожно становится. Я уже сожалею, что нанял малазан для перестройки армии Летера. Может, их способы хороши для них, но не факт, что они будут столь же хороши для нас.

— Ты можешь быть прав,Брюс. В малазанах есть что-то необычное. Я нахожу их восхитительными. Вообрази: целая цивилизация, не терпящая дураков.

— Насколько я слышал, — возразил Брюс, — это не уберегло их от предательства. Сама императрица готова была принести их в жертву.

— Но они же не склонились под топор?

— Понимаю…

— Между правителем и подданными есть взаимное доверие. Злоупотребите им — с любой стороны — и согласие станет невозможным.

— Гражданская война.

— Это если одна из сторон не решит попросту уйти. Если она не заинтересована в мести или восстановлении прежнего порядка.

Брюс обдумал ее слова, следя за муштровкой, которую устроили внизу солдатам — летерийцам двое Охотников за Костями. — Может, вы все же можете кое-что нам преподать, — пробормотал он.

* * *

Каракатица подошел к Тарру и прошипел: — Боги подлые, капрал, они хуже овец!

— Слишком много раз их били, вот и всё.

— И что же делать?

Тарр дернул плечом: — Все, что могу придумать: вздуть их еще раз.

Крошечные глазки Каракатицы прищурились. — Как-то плохо звучит.

Тарр скорчил рожу и отвернулся. — Знаю. Но больше ничего нет. Если есть идея получше, не стесняйся, сапер.

— Прикажу им ходить по кругу. Будет время подумать.

* * *

— В их обучении прослеживается четкая и умная система, — заключил вскоре Брюс и повернулся к королеве. — Похоже, нам пора к Теолу — он говорил что-то насчет встречи перед встречей с Адъюнктом.

— На самом деле это был Багг. Теол предложил встретиться, чтобы обсудить идею Багга о встрече до встречи… ох, послушай меня! Этот человек хуже чумы! Да, давай торжественно прошествуем к моему супругу — твоему брату — и хотя бы узнаем, что они хотели. Пока малазане не напали на нас. Что они должны думать? Король в одеяле!

* * *

Рука Лостары Ииль прокралась к кинжалу у бедра и тут же отдернулась. Смутный шепот в голове твердил ей, что клинок нужно почистить, хотя она звон назад почистила и наточила его, и даже заменила ножны. Все нелогично. Все бессмысленно. Да, она понимает причины навязчивого желания. Жалкие, извращенные причины… но вонзить кинжал в сердце мужчины, которого ты любила — все равно что залить душу несчищаемой грязью. Нож стал символом. Она не так глупа, чтобы не понимать.

А рука все чешется, желая схватить клинок.

Она попыталась отвлечься, наблюдая, как кулак Блистиг меряет шагами стену, словно попал в невидимую клетку. Да, она уже знает ее размеры. Шесть шагов в длину, около двух в ширину, а потолок такой низкий, что мужчина горбится. Пол гладкий, почти отполированный. Она понимает его намерение: он хочет убедиться, что решетки прочные, замок надежный, а ключ выброшен в море.

Кулак Кенеб тоже наблюдает за Блистигом, совершая восхитительно тяжелую работу — пытаясь удержать мысли в себе. Он единственный уселся за стол, кажется спокойным, хотя Лостаре отлично известно, что он так же покрыт ссадинами и синяками — проклятое гадание Скрипача оставило всех в плохой форме. Не очень приятный опыт — оказаться забитым до бесчувствия.

Все трое повернули головы: в комнату вошел Быстрый Бен. Верховный Маг принес с собой атмосферу виновности. Ничего удивительного. При всей внешней браваде угрызения совести терзают его словно туча гнуса. Понятное дело, он таит секреты. Погружен в незримые игры. Он Быстрый Бен, последний выживший колдун Сжигателей Мостов. Думал, что перехитрить богов — это забава. Но даже его побили на чтении Скрипача. Наверное, он ощутил смирение.

Она искоса смотрела на мага, пока тот пробирался к столу, отодвигал стул и садился возле Кенеба. Пальцы забарабанили по полированной поверхности.

«Ну, смирения маловато».

— Где она? — спросил Бен. — Мы увидим короля через один звон. Нужно успеть решить все вопросы.

Блистиг снова ходил из угла в угол. На слова колдуна фыркнул, бросив: — Все уже решено. Нас собрали из вежливости.

— И давно ли Адъюнкт старается соблюдать приличия? — ответствовал Быстрый Бен. — Нет, придется обсудить стратегию. Все изменилось…

Кенеб выпрямился. — Что изменилось, Верховный Маг? С момента гадания? Прошу выражаться точнее.

Колдун скривился: — Я готов, но, боюсь, она не позволит.

— Тогда остальным следует выйти и предоставить все вам двоим. — Грубое лицо Блистига исказилось отвращением. — Или ваши эго требуют восхищенных зрителей? Что, побитые гаданием сойдут?

— В голове собаки лают, Блистиг? Иди лучше поспи.

Лостара старалась смотреть в сторону, чтобы скрыть усмешку. Ей бы их заботы! По правде говоря, ей безразлично, куда именно пойдет бесполезная армия. Может, Адъюнкт попросту распустит жалкое сборище, выдав всем жалование. Летерас — довольно милый город, хотя на ее вкус слишком влажный; возможно, вдали от ленивой реки климат суше.

Разумеется, она понимала: подобный исход маловероятен. Невозможен. Адъюнкт Тавора Паран, допустим, лишена характерного для знати стремления скапливать мирские богатства. Но Охотники за Костями — это исключение. Ее армия. Она не позволит ей простаивать, словно дорогой безделушке на полочке. Нет, она пожелает ее использовать. Может, даже выжать досуха.

Все так думают. Блистиг и Кенеб. Быстрый Бен и Синн. И Рутан Гудд — пусть он не затрудняет себя посещением встреч — и Арбин, и сама Лостара. Добавим к перечисленным восемь с половиной тысяч солдат, хундрилов и Напасть. Достояние, которым удовлетворится даже капризная аристократка Тавора, не говоря об Адъюнкте.

Разве удивительно, что даже мужчины нервничают. Адъюнктом нечто движет — некая яростная, жестокая одержимость. У Быстрого Бена могут быть догадки… но Лостара подозревает, что он по большей части пустышка, фанфарон. Единственного солдата, который может знать, здесь нет. И слава богам небес и земли за милосердие!

— Мы идем в Пустоши, — сказал Кенеб. — Думаю, это мы знаем. Но не знаем зачем.

Лостара Ииль откашлялась. — Это слухи, Кулак.

Брови его взлетели: — А я уверен, нечто большее.

— Ну, — вмешался Быстрый Бен, — это неопределенно, как и подобает слухам. Что важнее, неполным слухам. Вот почему всякие спекуляции будут бесполезны.

— Продолжайте, — сказал Кенеб.

Колдун снова постучал пальцами по столу. — Мы не идем в Пустоши, друзья мои. Мы идем через Пустоши. — Улыбка его была натянутой. — Видите, как одна деталь меняет всё? Видите, как слухи готовятся обмусоливать новые вероятности? Весь вопрос в целях. Ее целях. Чего ей нужно от нас — это чтобы мы были готовы. — Он помедлил. — А всё, что нам нужно — убедить себя и солдат, что это достойные цели.

«Что же, сказано достаточно откровенно. Давайте радостно набьем полные рты стекла и пожуем».

— Без свидетелей, — пробормотал Кенеб.

Быстрый Бен пренебрежительно повел рукой: — Не думаю, что проблема в этом. Она уже сказала всё, что было нужно. Решено. Следующий вызов — когда она наконец выплюнет перед нами точные планы.

— Но вы думаете, что уже догадались.

Лостара Ииль не обманулась уклончивой улыбкой Верховного Мага. «У идиота нет ключа. Он такой же, как все мы».

Тут вошла Адъюнкт Тавора, таща за костлявую руку Синн. На лице девочки бушевала черная буря обиды и гнева. Женщина отодвинула стул напротив Кенеба и усадила девочку, а сама встала у дальнего конца стола. Заговорила она тоном необычно жестким — как будто ярость кипела прямо под поверхностью. — Боги ведут войну. Мы не позволим себя использовать. Ни им, ни кому-то иному. Мне плевать на то, как нас опишет история. Надеюсь, всем это понятно.

Лостара Ииль ощутила себя завороженной; она глаз не могла отвести от Адъюнкта, наконец узрев ее скрытую сторону — ту, что утаивалась так долго, что могла вообще не проявиться. Было очевидно, то все остальные тоже поражены: никто не посмел заполнить словами пустоту, когда Тавора замолчала, сверкая холодным железом глаз.

— Чтение Скрипача обнажило всё, — заговорила она. — Чтение стало оскорблением. Всем нам. — Она начала стягивать кожаные перчатки, действуя с яростной сосредоточенностью. — Никто не владеет нашими умами. Ни Императрица Лейсин, ни даже боги. Вскоре мы будем говорить с Теолом, Королем Летерийским. Мы формально сообщим об уходе из королевства на восток. — Она бросила перчатку. — Попросим необходимых разрешений на проход через крошечные королевства на границе Летера. Если этого добиться не удастся, мы прорубим путь. — Вторая перчатка шлепнулась о стол.

Если в комнате были сомнения, кто именно командует Охотниками… они исчезли. Полностью.

— Предполагаю, — продолжала она хриплым голосом, — вы желаете узнать нашу цель. Мы идем на войну. Мы идем на врага, который еще не знает о нашем существовании. — Ледяные глаза уставились на Быстрого Бена. Вот мера его смелости: он даже не вздрогнул. — Верховный Маг, вам уже не удастся уворачиваться. Знайте: я ценю вашу склонность торговаться с богами. Сейчас вы доложите мне, что, по вашему пониманию, происходит.

Быстрый Бен облизнул губы. — Мне нужно говорить подробно, или хватит общего плана?

Адъюнкт молчала.

Маг пожал плечами: — Это будет война, да. Но война беспорядочная. Увечный Бог деятелен, но все его усилия были оборонительными, ибо Падший тоже знает, что случится. Ублюдок отчаялся, он в ужасе; до сих пор он чаще проигрывал, чем побеждал.

— Почему?

Маг моргнул: — Ну… люди все время мешали.

— Люди, да. Смертные.

Глаза Быстрого Бена сузились. — Мы были оружием богов.

— Скажите, Верховный Маг, каково это?

Вопрос затронул неожиданную сторону — Лостара заметила, что Быстрый Бен мысленно вздрогнул. Тавора явно наделена талантами великолепного тактика — но почему никто раньше не замечал этого?

— Адъюнкт, — неуверенно проговорил маг, — боги неизменно сожалели, если использовали меня.

Ответ ей явно понравился. — Продолжайте, Верховный Маг.

— Они скуют его снова. На это раз абсолютно. Сковав, они высосут его, словно кровомухи…

— Боги едины в этом?

— Разумеется нет! Извините, Адъюнкт. Скорее, боги никогда не бывают едины даже объединяясь. Измены практически гарантированы — вот почему я не могу понять, что замыслил Темный Трон. Он не так глуп… он не может быть таким глупым…

— Он перехитрил вас, — сказала Тавора. — Вы не можете понять его замыслы. Верховный Маг, вы первым упомянули бога, имя которого большинство из нас вовсе не ожидало услышать. Худ — это да. Тогг, Фандерай, даже Фенер. Или Опонны. А что насчет Старших Богов? Маэл, К’рул, Килмандарос. Но вы заговорили о Темном Троне, о выскочке…

— Который прежде был Императором Малазанским, — бросил Кенеб.

Быстрый Бен скривился. — Да, даже тогда — хотя признаюсь с трудом — он был подлым ублюдком. Много раз я думал, что обхитрил его, побил его карту — а оказывалось, это он мною играл. Он правил тенями задолго до того, как возвысился до титула. Танцор придавал ему обличье цивилизованности, маску чести и морали — как сейчас делает Котиллион. Но не обманывайтесь: они безжалостны, для них смертные не стоят гроша, они только средства…

— И для какой конечной цели, Верховный Маг?

Быстрый Бен взмахнул руками и откинулся на спинку стула. — У меня лишь грубые догадки, Адъюнкт.

Однако Лостара заметила в глазах колдуна сияние. Он словно просыпается от долгого, нудного сна. Она принялась гадать: таким ли был он с Вискиджеком, с Даджеком Одноруким? Не удивительно, что они видели в нем затычку для каждой дырки.

— Хотелось бы услышать догадки.

— Пантеон обрушился. То, что восстанет из пыли и пепла, будет почти неузнаваемым. То же самое с колдовством, с садками — владениями К’рула. Все фундаментально меняется.

— Да. И вы видите главными приобретателями выгоды… Темного Трона и Котиллиона.

— Здравое предположение, — согласился Бен. — Вот почему я ему не доверяю.

Тавора удивилась. — Они альтруисты?

— Не верю в альтруизм, Адъюнкт.

— Вот откуда ваше смущение, — догадалась она.

Аскетичное лицо колдуна дернулось, словно он только что съел нечто чудовищно мерзкое. — Кто посмеет сказать, будто перемены создают что-то лучшее, что-то более достойное? Кто посмеет отрицать, что результатом может быть нечто еще более худшее, чем наша сегодняшняя жизнь? Да, это может показаться отличным мотивом — столкнуть толпу жалких богов с какого-нибудь утеса, удалить их отсюда, вывести нас из-под их власти. — Он как бы размышлял вслух, забыв о слушателях. — Но подумай получше. Без богов мы сами по себе. Предоставленные сами себе — сохрани Бездна! — каких гадостей мы можем натворить! Какие гротескные изобретения осквернят мир!

— Ну, не совсем сами по себе.

— Удовольствие будет омрачено, — сказал Быстрый Бен, рассердившись на вмешательство. — Темный должен это понимать. С кем ему придется играть? Если К’рул будет трупом, магия сгниет, станет заразной — она убьет всякого, кто посмеет ее коснуться.

— Может быть, — бесцеремонно продолжала возражать Тавора, — Темный Трон не намерен переделать мир. Скорее — положить всему конец. Очистить мир.

— Сомневаюсь. Каллор такое попробовал и урок не остался не выученным. Как могло быть иначе? Видят боги, Келланвед провозгласил тот безжизненный садок собственностью империи, так что уж он не мог оставаться слепым к… — Речь мага увяла. Лостара поняла, что его думы внезапно нашли новый, опасный путь, устремившись к непостижимой цели.

«Да, они присвоили наследство Каллора. И что это должно значить?»

Все надолго молчали. Блистиг стоял как прикованный — за все время беседы с Таворой он не пошевелился. Но на его лице не было ожидавшегося всеми тупого непонимания — скорее оно выражало упрямый вызов, нежелание считать услышанное важным и значимым. Клетка его не поколебалась; да, он в ней заперт, но и все внешнее тем самым отделено от него.

Синн раскорячилась на слишком большом для нее стуле, мрачно глядя в стол. Она делала вид, будто вообще не слушает, однако лицо ее было еще более бледным, чем всегда.

Кенеб оперся на локти, охватил голову ладонями: поза человека, желающего оказаться где угодно, только не здесь.

— Все дело во вратах, — пробормотал Быстрый Бен. — Не знаю как и почему, но нутром чую — все дело во вратах. Куральд Эмурланн, Куральд Галайн, Старвальд Демелайн — старые садки — и Азат. Никто не проник в тайны Домов глубже этих двоих — даже Готос. Окна в прошлое, в грядущее, тропы, ведущие в места, которые не посещал ни один смертный. Они лазали по костяку мироздания, жадные словно падальщики — крабы…

— Слишком много допущений, — бросила Тавора. — Обуздайте себя, Верховный Маг. Скажите, вы видели лик врага на востоке?

Он бросил ей мутный, унылый взгляд. — Правосудие — красивое слово. Тем хуже, что на практике правосудие купается в крови невинных. Честное суждение жестоко, Адъюнкт, очень жестоко. Что самое катастрофическое — оно желает распространяться, пожирая все на пути своем. Позвольте процитировать Имперского историка Дюкера: «Цель правосудия — лишить мир цвета».

— Да, некоторые видят всё именно так…

Быстрый Бен фыркнул: — Некоторые? Холодноглазые судьи не могут видеть иначе!

— Природа требует равновесия…

— Природа слепа.

— Тем оправданнее образ слепого правосудия.

— Не слепого, а с повязкой на глазах. Весь образ построен на обмане. Как будто истину можно свести к простым…

— Стойте! — пролаял Кенеб. — Стойте! Погодите! Вы оставили меня за спиной! Адъюнкт, вы сказали, что наш враг — правосудие? Значит, мы будем кем? Поборниками несправедливости? Как может справедливость быть врагом — как вы смеете думать, будто мы пойдем на такую войну? Как может простой солдат зарубить идею? — Он так резко встал, что стул с треском упал. — Вы оба разум потеряли? Не понимаю…

— Сядьте, Кулак!

Инстинктивно подчинившись приказу, он сел на поваленный стул. В глазах было лишь тягостное недоумение.

Видит Худ, Лостара ему симпатизировала.

— Колансе, — сказала Тавора. — Согласно сведениям Летера, изолированная конфедерация королевских домов. Ничего особенного, необычного, кроме склонности к монотеизму. Все последнее десятилетие оно страдает от ужасной засухи, способной разрушить цивилизацию. — Она помедлила. — Верховный Маг?

Быстрый Бен яростно тер лицо. — Увечный Бог пал, разделившись на части. Все это знают. Большая его часть пала на Корел, отчего континент и получил также название Земель Кулака. Другие куски упали… в других местах. Несмотря на все разрушения, на Корел не упало истинное его сердце. Нет, оно отлетело далеко от других частей. Нашло себе континент…

— Колансе, — воскликнул Кенеб. — Оно приземлилось в Колансе.

Тавора произнесла: — Я упомянула склонность к монотеизму. Трудно удивляться, если бог явился им столь грозным образом. И явившись, посетитель там и остался.

— Значит, — проскрипел сквозь зубы Кенеб, — мы идем туда, куда собираются боги. Боги намерены сковать Увечного в последний раз. Но мы не желаем быть чужим оружием. Если так… что, во имя Худа, мы будем там делать?!

— Думаю, — каркнул Бен, — мы найдем ответ, когда туда попадем.

Кенеб застонал и сжался, снова погребая лицо в ладонях.

— Колансе было захвачено, — сказала Тавора. — Не во имя Скованного Бога, но во имя правосудия. Справедливости самого жуткого толка.

Быстрый Бен бросил: — Аграст Корвалайн.

Синн подскочила на месте и снова сгорбилась.

Руки Кенеба разжались; на лице остались красные следы ногтей. — Простите, что?

— Старший Садок, Кулак, — ответила Адъюнкт. — Садок Форкрул Ассейлов.

— Они готовят врата, — сказал Быстрый Бен. — Для этого нужна кровь. Много крови.

Лостара наконец подала голос. Она просто не смогла промолчать. Она же знает о культе Теней больше всех, кроме, может быть, Бена… — Адъюнкт, вы сказали, что мы идем туда не ради какого-нибудь бога. Но я подозреваю, что Темный Трон будет весьма рад, если мы ударим по Колансе, если мы уничтожим мерзкие врата.

— Спасибо, — ответила Тавора. — Я начинаю понимать. Вот почему так злится Верховный Маг — он думает, что мы стали игрушками в руках Темного Трона.

«Я тоже так думаю».

— Даже в бытность Императором, — вмешался Кенеб, — он старался избегать жала правосудия.

— Захват Т’лан Имассами Арена, — кивнул Блистиг.

Тавора метнула на него взгляд и ответила: — У нас могут быть общие враги, но это не делает нас союзниками.

«Адъюнкт, слишком дерзкое заявление. В чтении Скрипача не было никаких двусмысленностей…» Но она была поражена. Тем, что сделала сегодня Тавора. Нечто взорвалось в комнате, нечто воспламенило всех, даже Блистига. Даже кошмарную тварь Синн. Если сейчас сюда сунется какой-нибудь бог, его встретят шесть пар кулаков.

— Но зачем им врата? — спросила Лостара. — Адъюнкт? Вы знаете, зачем нужны врата?

— Чтобы свершить правосудие, — предположил Быстрый Бен. — На их манер.

— Против кого?

Маг пожал плечами: — Против нас? Богов? Королей, королев, жрецов, императоров и тиранов?

— А Увечный Бог?

Улыбка Быстрого Бена была свирепой. — Они сидят прямо на нем.

— Тогда пусть боги просто подождут. Форкрул Ассейлы сделают за них всю работу.

— Вряд ли. В конце концов, нельзя вытягивать силы из мертвого бога. Не так ли?

— Значит, мы все же окажется оружием в руке кого-то из богов, а если не станем сотрудничать, будем пойманы в капкан, встав между кровожадными врагами. — Еще не закончив фразу, Лостара уже сожалела, что вообще начала говорить. Ибо, начав говорить о таком, ты неизбежно договоришься и додумаешься до самых ужасных вещей. «Ох, Тавора, я начинаю понимать, почему ты ненавидишь суд истории. А твои слова насчет „деяний без свидетелей“… думаю, это не просто обещание. Это скорее мольба».

— Пора, — сказала Адъюнкт, подбирая перчатки, — поговорить с Королем. Ты можешь уйти, Синн. Остальные идут со мной.

* * *

Брюсу Беддикту нужно было побыть в одиночестве; поэтому он задержался за дверями, когда королева вошла тронный зал, и встал в пяти шагах от вооруженных гвардейцев. Из ума не шел Странник, этот одноглазый мститель с тысячью кинжалов. Он почти видел холодную улыбку бога, чуял затылком ледяное, замораживающее дыхание. Снаружи или внутри, впереди или за спиной — это не имеет значения. Странник проходит в любую дверь, стоит по обе стороны каждой преграды. Жажда крови оказалась неодолимой, Брюс попался словно муха в янтарь.

Если бы не кулачище Тартенала, Брюс Беддикт уже был бы мертв.

Потрясение не отпускало его.

Со дня возвращения в смертный мир он чувствовал себя до странности невесомым, словно ничто не способно было удержать его, привязать к почве. Дворец, бывший прежде сердцем его жизни, единственным упованием, ныне кажется временным пристанищем. Вот почему он попросил брата назначить его главнокомандующим — даже в отсутствие врага он может уезжать из города, забредая к самым дальним рубежам.

Чего он ищет? Он сам не знает. Можно ли… сумеет ли он найти это в просторах за стенами города? Что его там поджидает?

Такие мысли ударяли по душе словно кулаки — по телу, и его отбрасывало в прошлое, в тень брата Халла.

«Может, он преследует меня как дух. Его сны, его желания вуалью завесили мне глаза. Может, он проклял меня своею жаждой — слишком великой, чтобы удовлетворить за всю жизнь. Да, после смерти он будет пользоваться моей жаждой».

Нелепые страхи, точно. Халл Беддикт мертв. Брюса преследуют воспоминания, а они ведь принадлежат ему и никому иному. Так ли?

«Дай мне вести армии. Мы пойдем в неведомые земли — отпусти меня, брат, я попробую показать чужакам новое значение слова „летериец“. Не синоним „подлого предателя“, не ругательство на языке каждого встреченного нами народа.

Позволь мне исцелить раны Халла».

Он подумал, сумеет ли Теол его понять, и фыркнул — звук заставил стражников вздрогнуть, обратить на него взоры. Затем гвардейцы застыли снова. Конечно, Теол поймет. Даже слишком хорошо, в таких тонкостях, какие Брюс не сумеет выговорить неуклюжим языком. И бросит нечто небрежное, но ранящее до костей — или не бросит? Теол не так жесток, как кажется Брюсу. «Что за странные различия? Он всего лишь умнее меня… будь у меня его мозги, я пользовался бы ими с таким же смертоносным мастерством, как пользуюсь мечом.

Халл был мечтателем, и мечты его были вскормлены совестью. Видите, как это ослепило его? Как это уничтожило его?

Теол умеет сдерживать свои мечты. Хорошо ему — рядом Старший Бог, да и жена гениальностью не уступает. Думаю, еще ему помогает то, что он наполовину чокнутый.

А что насчет Брюса? Самый никчемный из трех братьев? Взялся за меч и сделал его знаменем, образом суждений. Мастер — фехтовальщик стоит перед двумя мирами: сложным — в пределах досягаемости клинка, и упрощенным — за пределами. Я противоположность Халла, во всех смыслах.

Так почему я жажду идти по его тропе?»

Его поместили в камень на темном дне океана. Его душа стала нитью, вплетенной в клубок забытых и брошенных богов. Разве это могло не изменить его? Возможно, его жажда — их жажда. Возможно, Халл Беддикт тут вообще ни при чем.

Возможно, это толчок Странника.

Вздохнув, он повернулся лицом к двери, поправил перевязь и вошел в зал.

Брат Теол, Король Летерийский, заходился в приступе кашля. Джанат стояла рядом, колотя его по спине. Багг налил воды в кубок и держал его наготове.

Перед троном стоял Аблала Сани. Он повернул голову к Брюсу; на лице написано было полнейшее отчаяние. — Преда! Слава духам, вы здесь! Можете меня арестовать и казнить!

— Аблала, зачем бы?

— Как! Я убил Короля!

Но Теол уже оправился, сумев принять у Багга кубок. Он выпил глоток, еще раз кашлянул и уселся на троне прямее. Голос был хриплым: — Все в порядке, Аблала, ты меня не убил… пока. Но почти что.

Тартенал заскулил. Брюс понимал, что великан готов сбежать словно мальчишка.

— Король преувеличивает, — сказала Джанат. — Успокойся, Аблала Сани. Приветствую, Брюс. Я тут гадала, куда ты делся — готова поклясться, ты шел за мной по пятам.

— Что я пропустил?

Багг сказал: — Аблала Сани сообщил нам, среди прочего, кое-то почти им забытое. Но весьма, гм, неординарное. Это связано с Тоблакаем — воителем, Карсой Орлонгом.

— Убийца Рулада вернулся?

— Нет, Брюс. От этого мы избавлены, и слава богам. — Багг помедлил.

— Как оказалось, — пояснила Джанат, пока Теол торопливо пил воду, — Карса Орлонг возложил на Аблалу миссию, о которой он забыл, слишком замученный наглыми злоупотреблениями сотоварищей — гвардейцев.

— Простите? Какими наглыми злоупотреблениями?

Теол наконец заговорил нормальным голосом: — Об этом позже. Дело перестало быть важным, ведь Аблала скоро уезжает.

Брюс поглядел на мрачного Тартенала: — И куда ты уезжаешь?

— На острова, Преда.

— Острова?

Аблала торжественно кивнул: — Я соберу всех Тартеналов и сделаю армию. Тогда мы пойдем искать Карсу Орлонга.

— Армию? Зачем бы Карсе Орлонгу армия Тартеналов?

— Разрушить мир!

— Конечно, — вмешался Багг, — последняя перепись сообщает, что на островах поселились четырнадцать сотен и пятьдесят один Тартенал. Только половина взрослые — свыше семидесяти лет по тартенальскому счету. Потенциальная «армия» Аблалы может состоять из пяти сотен не слишком молодых и не слишком старых воинов, но мастерство их весьма сомнительно.

— Разрушить мир! — заорал Аблала. — Мне нужна лодка! Большая!

— Звучит безрассудно, — заметил Брюс. — Нужно все обдумать. А сейчас, да простит меня Аблала, нам нужно встречать высшее командование малазан. Не пора ли обсудить важнейшие вопросы?

— Что там обсуждать? — сказал Теол. И вдруг скривился, глядя в чашку: — Боги подлые, я пью воду! Багг, ты решил меня отравить или еще что? Вина, слуга, вина! Ой, прости, Брюс, это было невежливо. Пива, слуга, пива!

— Малазане, скорее всего, попросят нас, — продолжал Брюс, — ибо они, по необъяснимым причинам, решили идти в Пустоши… попросят разрешений на проход — что потребует некоторых дипломатических усилий — и захотят купить необходимые припасы. Король Теол, признаюсь, что не питаю особого доверия к этим разрешениям на проход — всем известна изворотливость Болкандо и Сафинанда…

— Ты желаешь сопровождать малазан, — догадалась Джанат.

— Большую! — заорал Аблала, словно не замечая, что в тронном зале обсуждают уже совсем другие вопросы. — Хочу в капитаны Шерк Элалле. Она же дружит со мной и любит секс. О, и еще мне нужны деньги и еда и цыплята, и лакированные сапоги для армии. Можно все такое получить?

— Разумеется, можно! — расцвел улыбкой Теол. — Канцлер, проследишь?

— Прямо сегодня, государь, — отвечал Багг.

— Можно идти?

— Если хочешь, Аблала.

— Ваше Величество, — неловко сказал Брюс. — Я думаю…

— Можно не уходить? — спросил Аблала.

— Естественно!

— Ваше…

— Дорогой брат, — сказал Теол, — неужели ты видишь во мне врага? Конечно же, ты можешь сопровождать малазан, хотя, думаю, твои шансы с Адъюнктом минимальны. Но кто я такой, чтобы давить пяткой безнадежный оптимизм? Я имел в виду — разве женился бы я на вот этой чудесной женщине, если бы не ее по видимости нереальные надежды?

Багг принес новый кувшин и налил королю пива.

— Багг, спасибо тебе. Как думаешь, Аблала хочет промочить горло?

— Несомненно, Ваше Величество.

— Так отлей и ему.

— Не надо мне отливать, — крикнул Аблала. — Я пива хочу!

— Это позволило бы мне понаблюдать за малазанскими военными в полевых условиях, — объяснялся Брюс, — и освоить…

— Никаких возражений, Брюс!

— Я просто привожу точные причины, оправдывающие мое стремление…

— Не нужно оправдывать стремления, — покачал пальцем Теол. — Скрытые причины кажутся добродетельными, пока их не озарит свет объяснений. Брат, ты же самый привлекательный из Беддиктов — и по праву, скажу я искренне. Не пора ли забросить обширную сеть любви? Даже если Адъюнкт не в твоем вкусе, всегда остается ее помощница — как там ее иноземное имя, Багг?

— Блистиг, государь.

Теол нахмурился: — Точно?

Брюс принялся потирать лоб, но тут же поднял глаза, отыскивая источник странных хлюпающих звуков: Аблала хлебал пиво из огромной кружки, вокруг босых ног растекалось бурое пятно. — Ее имя Лостара Ииль, — сказал он невыразимо унылым, почти тоскующим тоном.

— Тогда, — спросил Теол, — кто таков Блистиг? Эй, Багг?

— Извините. Один из Кулаков — то есть Атрипреда в ее распоряжении. Моя ошибка.

— Он красив?

— Думаю, государь, в этом мире найдется тот, кто так скажет.

— Теол, — начал Брюс. — Нам нужно обсудить мотивы малазан. Почему Пустоши? Что они там ищут? Что надеются совершить? В конце концов, это армия, а армии существуют ради войн. Против кого? Пустоши пусты.

— Бесполезно, — заявила Джанат. — Я уже одолевала супруга этими вопросами.

— Дражайшая, это была на редкость окрыляющая дискуссия.

Она глядела на Теола, подняв брови: — О? Едва ли это слово описывает мои впечатления.

— Разве не очевидно? — спросил Теол. Глаза его забегали от Джанат к Брюсу, потом к Баггу, потом к Аблале, потом снова к Брюсу — потом они чуть расширились и снова обратились на Тартенала, уже опустошившего огромную кружку и слизывавшего золотистую пену. Раздалось зычное рыгание. Аблала Сани заметил внимание короля и с улыбкой вытер подбородок.

— Что очевидно? — спросила Джанат.

— Хм? А, они идут не в Пустоши, моя Королева, они идут в Колансе. Они только пройдут через Пустоши, потому что у них нет транспорта для путешествия морем, да и мы не найдем такого количества судов.

— Что они ищут в Колансе? — спросил Брюс.

Теол пожал плечами: — Откуда мне знать? Как думаете, может, их спросим?

— Готов поспорить, — вмешался Багг, — они скажут, что это не наше дело.

— А это?..

— Ваше Величество, вы заставляете меня лукавить, а мне не хотелось бы.

— Всё понимаю, Багг. Оставим тему. Тебе плохо, Аблала?

Великан хмурился, глядя под ноги. — Это я отлил?

— Нет, это пиво.

— А. Тогда все хорошо. Но…

— Да, Аблала?

— Где мои сапоги?

Джанат протянула руку, помешав королю выпить еще один бокал вина. — Хватит, супруг. Аблала, ты нам рассказывал, что скормил сапоги стражникам своего отряда.

— О! — Аблала рыгнул, стер пену с носа и снова заулыбался. — Теперь помню.

Теол послал жене благодарный взгляд. — Это напомнило мне… Послали целителей в дворцовые казармы?

— Да, государь.

— Отлично, Багг. Я уже слышу, как малазане входят в ближнюю приемную. Брюс, насколько большим будет твой эскорт?

— Две бригады и два батальона, государь.

— Разумно ли? — поднял брови Теол.

— Я не знаю, — сказала Джанат. — Ты, Багг?

— Я не генерал, моя Королева.

— Нужен совет эксперта, — заявил Теол. — Брюс?

* * *

В роли солдата скрыта привилегия, казалось ему иногда. Его вытолкнули из нормальной жизни, защитили от встреч с обыденными проблемами: еда, вода, одежда, кров — все обеспечивает начальство. И нет семьи, не забудем об этом. Взамен ему дана задача творить ужасное насилие, хотя, к счастью, лишь иногда — длительные периоды сокрушили бы способность чувствовать, пожрали мораль и человеческое естество.

Но тогда — подумал Бутыл и ощутил глубоко внутри унылый спазм отвращения — это вовсе не честный обмен. Не привилегия, а проклятие, обуза. Он видит проносящиеся мимо толпы, круговорот и вихрь масок — но, хотя все маски едва отличимы от его собственной, он ощущает себя не только выставленным вон, но изгнанным навеки. С удивлением и волнением следит за бездумной, бессмысленной активностью, понимая вдруг, что завидует пошлой и лишенной драм жизни, в которой единственная забота — ублажение себя. Присвоение, набивание живота, собирание золотых груд.

«Что вы все знаете о жизни?», хочется ему спросить. Попробуйте пробиться через горящий город. Попробуйте обнять руками умирающего, перемазанного в крови друга. Попробуйте взглянуть в оживленное лицо рядом, потом взглянуть еще раз — а лицо уже пусто и безжизненно. Солдат знает, что реально, а что эфемерно. Солдат знает, сколь тонка, сколь непрочна ткань существования.

Можно ли завидовать, смотря со стороны на беззаботные жизни невежд — на жизни людей слепо верующих, видящих силу в слабости, находящих надежду в фальшивом утешении рутины? Да, ибо если ты начинаешь понимать хрупкость жизни, назад пути нет. Ты теряешь тысячу масок и остаешься в одной: скупые морщины презрения, опущенные уголки рта, всегда готового изрыгнуть язвительный комментарий.

«Боги, мы же просто на прогулку вышли. Не хочу думать о таком».

Эброн потянул его за локоть. Они повернули в узкий переулок, окруженный высокими стенами. Еще двадцать шагов — и каменный колодец расширился, приведя их в уединенную таверну: открытый дворик, столетние смоковницы в каждом из четырех углов.

Мертвяк сидел за столиком, снимая кинжалом куски мяса и овощей с шампура. Рот его уже был запачкан жиром. Поблизости стояла большая чаша с охлажденным вином.

«Да уж, некроманты находят удовольствие везде».

Он поднял голову: — Опоздали.

— Видим, как ты страдал в одиночестве, — буркнул Эброн, протягивая руку к стулу.

— Да, кто-то же должен. Рекомендую вот это — похоже на семиградское тапу, но не такое перченое.

— Что за мясо? — спросил Бутыл, сев за столик.

— Какого-то ортена. Говорят, деликатес. Очень вкусно.

— Что же, можно поесть и выпить, — сказал Эброн, — за беседой о неминуемом конце магии и наших становящихся бесполезными жизнях.

Мертвяк откинулся на спинку, устремив глаза на мага. — Если ты решил испортить мне аппетит, сначала расплатись.

— Всё дело в гадании, — произнес Бутыл. Ого, как это возбудило их внимание! Вялая перебранка увяла. — Открывшееся при чтении Карт берет начало в тот день, когда мы ворвались в стены города и напали на дворец. Помните те взрывы? То проклятое землетрясение?

— Это дракон наделал, — заявил Мертвяк.

— Морантские припасы, — возразил Эброн.

— Не то и не это. Там был Икарий Губитель. Он поджидал очереди скрестить мечи с императором, но до него так и не добрались, потому что Тоблакай… кстати, он из Рараку, старый приятель Леомена Молотильщика. Но Икарий все же кое-что сделал в Летерасе. — Бутыл помолчал, глядя на Эброна. — Что ты ощущаешь, открывая свой садок?

— Смущение, силы сплетаются, нельзя ухватиться. Нечего использовать.

— Со дня гадания всё еще хуже, так?

— Точно, — согласился Мертвяк. — Эброн тебе расскажет о сумасшедшем доме, который мы устроили в ночь гадания. Я клясться был готов: Худ ступил прямо в нашу комнату. Но правда в том, что Жнеца и близко не было. Его, так сказать, отбросило в другую сторону. А сейчас всё… пустое, искаженное. Ты берешься — оно сопротивляется, а потом вообще расползается.

Бутыл закивал ему: — Вот истинная причина, по которой Скрип так не хотел гадать. Его чтение подпитало силой то, что Икарий устроит несколько месяцев назад.

— Устроил? — удивился Эброн. — Что именно?

— Не уверен…

— Врун.

— Нет, Эброн. Я точно не уверен… но идея есть. Ты хочешь дослушать или нет?

Подошедший официант был стар как носки Худа; несколько мгновений они кричали трухлявому пню в ухо — без толку; потом Эброн нашел правильное решение, ткнув в блюдо Мертвяка и показав два пальца.

Когда старик уплелся, усердный словно слизняк, Бутыл продолжил: — Может быть, все не так плохо. Думаю, мы имеем здесь дело с наложением новой схемы на старую, привычную.

— Схемы? Какой схемы?

— Садки. Новая схема.

Мертвяк бросил последний шампур — полностью очищенный — на тарелку и склонился к ним: — Ты говоришь, Икарий пришел и сделал новый набор садков?

— Дожуй, прежде чем раскрывать рот. Прошу тебя. Да, это и есть моя идея. Говорю, игра Скрипача напиталась безумной силой. Все равно что пытаться гадать, сидя на животе у К’рула. Не совсем так, ведь новая схема садков еще молода, кровь свежа…

— Кровь? — удивился Эброн. — Какая такая кровь?

— Кровь Икария.

— Значит, он умер?

— Умер? Откуда мне знать? К’рул умер?

— Конечно, нет, — заверил Мертвяк. — Если бы так, садки тоже умерли бы. Если верить во все твои теории насчет К’рула и садков…

— Теории верные. Так делали дела Старшие Боги — когда мы пользуемся магией, тянем кровь из К’рула.

Некоторое время все молчали. Официант показался, неся тяжелый поднос. Он двигался со всей скоростью океанского прилива.

— Итак, — сказал Эброн, когда поднос стукнул о стол и дрожащая рука разбросала блюда в случайном порядке, — все устаканится само собой. Да, Бутыл?

— Не знаю, — признался маг, наливая себе вина. Официант шаркал ногами, отходя от столика. — Нам, может быть, придется исследовать.

— Что?

— Новые садки, вот что.

— Как они могут быть различными? — спросил Эброн. — Именно тот факт, что они почти такие же, породил путаницу. Если бы они были совсем иными, беды не было бы.

— Это мысль. Ну, поглядим, сможем ли мы подтолкнуть их, чтобы наложение улучшилось.

Мертвяк фыркнул: — Бутыл, мы взводные маги. Худа ради! Мы похожи на мошек среди стада бхедринов — а ты намекаешь, что мы должны пойти и развернуть стадо. Такого не будет. Думаю, надо привлечь Быстрого Бена, может, даже Синн…

— Даже не думай, — выпучил глаза Эброн. — Не подпускай ее и близко, Бутыл. До сих пор не верю: Адъюнкт сделала ее Верховной Колдуньей!

— Ну и хорошо, — брякнул Мертвяк. — Она немая. Первая Верховная Колдунья в истории, которая не будет брюзжать.

— Тогда Быстрого Бена.

— Он побрюзжит за двоих, — кивнул Мертвяк.

— А он крутой? — спросил Эброн Бутыла.

— Бен? Ну, он расквасил нос дракону.

— Настоящему дракону или Солтейкену?

— Разницы нет, Эброн. Ты их на взгляд не отличишь. Узнаешь Солтейкена, когда он перетечет. И потом, не забывай — он посрамил эдурских магов, когда мы покидали Семиградье.

— Это была иллюзия.

— Эброн, я там был, причем ближе, чем ты. Точно, иллюзия… но может, и не иллюзия. — Он помедлил. — Еще одна тема для размышлений. Местные маги. Они пользовались сырой силой, почти чистым Хаосом. Никаких садков. Но теперь садки тут есть. Местным магам пришлось куда хуже.

— Но мне всё еще не по сердцу идея общего ритуала, — заявил Мертвяк. — Когда ты попадаешь в осаду, ты не высовываешь голову над крепостной стеной, так? Разве что если захотел брови из перьев.

— Ну, Скрипач ведь устроил чтение и никто не умер…

— Чепуха. Целый дом обрушился!

— Ничего особенного, Эброн. Весь город стоит на трясине.

— Люди умирают, вот что я тебе хочу сказать. Если тебе мало — есть свидетели, говорящие, что из развалин вылетели два дракона. — Он даже пригнул голову, принявшись озираться: — Не люблю драконов. Не люблю мест, где драконы то и дело появляются. Скажем, мы начали какой-то ритуал, а с неба падают пятьдесят драконов, причем прямо на нас. Что тогда?

— Ну, не знаю, Эброн. Зависит. То есть — настоящие они или Солтейкены?

* * *

Синн крепко ухватилась за руку Гриба. Ладонь ее была потной. Они снова шли по земле старого Азата. День выдался жаркий, влажный; воздух над уродливыми могильниками кишел насекомыми. — Ты чуешь? — спросила она.

Он не пожелал отвечать.

Она метнула ему дикий взгляд, потянула за руку, спеша по извилистой дорожке. — Всё новое, Гриб. Можно пить как воду. Сладкая…

— Опасная, Синн.

— Я почти что вижу. Новые рисунки, они все сильнее… они пускают корни вокруг этого места. Все новое, — повторила она почти неслышно. — Как мы с тобой, Гриб. Мы готовимся оставить стариков за спиной. Ощути силу! С ней мы можем сделать всё! Сможем повергнуть богов!

— Не желаю никого повергать, особенно богов!

— Ты не слышал Тавору, Гриб. И Быстрого Бена.

— Нельзя играть с такими материями, Синн.

— Почему бы? Кто еще сможет?

— Потому что они сломаны, вот почему. Неправильные. Новые садки, они на ощупь неправильные, Синн. Схема сломана.

Они встали перед распахнутой дверью башни, перед пустым гнездом ос. Синн посмотрела на него, вздернула брови: — Так давай починим.

Он вытаращил глаза: — Сейчас?

— Идем, — сказала она, затаскивая его в полумрак башни Азата.

Давя ногами мертвых ос, она без колебаний повела его вверх. Они вышли в комнату, бывшую некогда средоточием сил Азата.

Уже не пустую.

Кроваво-красные нити шипели и трепетали, создавая заполнившую все пространство хаотическую сеть. В воздухе пахло горечью металла.

— Использует что находит, — прошептал Синн.

— И что теперь?

— Теперь мы идем внутрь.

* * *

— Походят кругами еще немного и упадут.

Капрал Тарр покосился на пыхтящих, еле волочащих ноги солдат. — Они в плохой форме, точно. Жалкие создания. А ведь мы вроде должны были о чем-то думать.

Каракатица поскреб челюсть. — Значит, мы все же их обдурили. Глянь, пришел Скрип. Слава богам.

Сержант скривился, едва завидев своих солдат, и почти успел повернуться кругом, когда яростные размахивания рук Каракатицы пробили его броню (или попросту надавили на жалость?) Проведя пальцами по некогда рыжей, а теперь почти седой бороде, он подошел к ним. — Что вы творите с бедными ублюдками?

— Из сил выбиваемся, муштруя, — ответил Каракатица.

— Ну, ползание по двору казармы многому не научит. Пора вывести их из города. Пусть роют траншеи, редуты и обходы. Нужно превратить привычку к беспорядочному бегству в какое-то организованное отступление. Нужно натянуть цепь строгости и увидеть, у кого хватает духа сопротивляться. Таких сделаете взводными. И еще маневры. Выставите их против другого батальона или бригады, которые тренируют наши морпехи. Им нужно несколько раз выиграть, чтобы потом учиться избегать поражений. Да, если Еж будет спрашивать — вы меня не видели. Ладно?

Они следили, как он уходит по колоннаде.

— Я впаду в уныние, — буркнул Каракатица.

— Никогда не стать мне сержантом, — сказал Тарр. — даже за тыщу лет. Черт!

— Точно. А ты меня утешил, капрал. Спасибо.

* * *

Еж поймал старого друга в конце колоннады. — Чего ты о них печешься, Скрип? Эти Охотники за Костями — не Сжигатели, а летерийцы — вообще не солдаты. Только время тратишь.

— Боги подлые! Кончай меня выслеживать!

Лицо Ежа стало унылым. — Всё не так, Скрип. Когда-то мы были друзьями…

— А потом ты умер. Я тебяоплакал — а вон ты, снова рядом. Будь ты духом, я бы понял… знаю, ты шептал мне в ухо и спасал мою шкуру, все такое. Не думай, что я не благодарен. Но… но мы больше не друзья из одного взвода. Ты вернулся, когда тебя уже не ждали. Ты все еще считаешь себя Сжигателем, и меня тоже. Вот почему ты бранишь Охотников. Словно подразделение — соперника. Но всё не так, ведь Сжигателей больше нет, Ежик. Пыль и прах. Пропали они.

— Ладно, ладно! Значит, мне нужно измениться. Совсем чуточку. Я могу! Увидишь! Первым делом пойду к капитану и попрошу взвод…

— Чего это ты решил, что достоин взвода?

— Я был…

— Вот. Проклятым Сжигателем! Еж, ты простой сапер…

— Как и ты.

— Я почти все переложил на Карака…

— Ты сделал «барабан»! Без меня!

— Тебя там не было…

— И что меняется?!

— Как же не измениться.

— Дай мне подумать. Суть в том, что ты делал саперскую работу, Скрип. Но на деле суть в том, что нам с тобой пора напиться, снять пару шлюх…

— Еще раз по кругу, Еж.

— Хватит болтать! Слушай. Что если я вделаю себе в нос кольцо из костяшки пальца, чтобы походить на кровожадных Охотников, которыми ты так гордишься? Пойдет?

Скрипач смотрел на приятеля. Дурацкая кожаная шапка с ушами, улыбка надежды… — Вделай в нос кольцо и я тебя удавлю. Ладно, довел. Скажу прямее. Даже не думай просить взвод, понял?

— А чем мне тогда заниматься?

— Ходи со взводом Геслера. Кажется, ему людей недостает. — Скрипач фыркнул. — Думаю, и труп подойдет.

— Говорю тебе — я уже не труп, Скрипач.

— Вот-вот, говоришь.

* * *

Лейтенант Прыщ уселся в капитанское кресло за капитанский стол, сложил руки перед собой и уставился на двух женщин, еще недавно гнивших заживо в некоем летерийском форте. — Сестры, верно?

Когда обе промолчали, Прыщ кивнул: — Тогда даю вам совет. Если одна из вас вдруг заслужит повышение в чине — скажем, до капитана — ей придется изучить искусство изречения очевидных вещей. А пока что вы обязаны давать честные ответы на любые дурацкие вопросы, и при этом изображать лицом старание. Со мной вам часто придется…

Женщина, что стояла справа, сказала: — Да, сэр, мы сестры.

— Спасибо, сержант Смола. Разве не приятно? Я думаю, что приятно. Что я нахожу еще более приятным, это ваше задание на две ближайшие недели. Будете чистить казарменные сортиры. Считайте это наградой за некомпетентность. Дали себя схватить местным дуракам! Да еще и сбежать не смогли. — Он ощерился. — Поглядите на вас обеих — одна кожа и кости! Мундиры похожи на саваны. Приказываю вам восстановить должный вес и отрастить подобающие полу округлости. Сегодня же. Не выполните — на месяц сядете на урезанный рацион. А еще я желаю, чтобы бы укоротили волосы — нет, срезали полностью, до скальпа — и положили на этот стол в точности к восьмому звону. Не раньше, не позже. Понятно?

— Так точно, сэр! — пролаяла сержант Смола.

— Отлично, — кивнул Прыщ. — А теперь вон. Если встретите лейтенанта Прыща в коридоре, напомните ему, что ему поручили везти почту в форт Вторая Дева. Треклятый идиот уже должен быть в пути. Можете идти!

Едва женщины вышли, Прыщ вскочил с кресла и внимательно осмотрел поверхность стола, убедившись, что ничего не сдвинул. Тщательно оставил кресло в прежнее положение. Нервно глянув в окошко, выбежал в приемную и сел за свой, гораздо более скромный стол. В коридоре раздались тяжелые шаги; лейтенант зашелестел свитками и восковыми табличками, озабоченно хмуря лоб в ожидании прихода капитана.

Едва дверь открылась, Прыщ подскочил на месте: — Доброе утро, сэр!

— Уже полдень, лейтенант. Похоже, осиные жала испортили остатки ваших мозгов.

— Так точно, сэр!

— Сестры дальхонезки уже доложились?

— Нет, сэр. Не видел ни рожи ни кожи, сэр. Но скоро мы увидим…

— О. Вы решили их изловить самолично, лейтенант?

— Как только закончу с бумажной работой, сэр, займусь именно этим, даже если придется отложить путешествие в форт Вторая Дева.

Добряк скривился: — Какая бумажная работа?

— Как, сэр? — Прыщ повел рукой: — Эта, сэр.

— Не глупите, лейтенант. Вам известно, я должен быть на встрече в половине седьмого звона, и я желаю видеть их в конторе до этого времени.

— Слушаюсь, сэр!

Добряк скрылся в кабинете. Прыщ подумал, что он проведет остаток дня, любуясь коллекцией гребней.

* * *

— Тихо, тихо, — пробормотала Целуй-Сюда, когда они с сестрой шли в спальни. — Капитан Добряк не только урод, но еще и сумасшедший. При чем тут наши волосы?

Смола пожала плечами. — Без понятия.

— Нет правил насчет волос. Можем пожаловаться Кулаку…

— Не будем, — оборвала ее Смола. — Добряк желает волосы на столе — мы положим ему волосы на стол.

— Не мои!

— Не твои, Целуй-Сюда, и не мои.

— Тогда чьи?

— Вообще ничьи.

Капрал Превалак Обод стоял у входа. — Ну, получили благодарность? — спросил он.

— Любимый, — пропела Целуй-Сюда. — Добряк не раздает благодарностей. Только наказывает.

— Что?!

Смола сказала, не останавливаясь: — Капитан приказал нарастить вес… среди прочих распоряжений. — Тут она помедлила, повернулась к Ободу: — Капрал, найди нам ножницы и большой джутовый мешок.

— Слушаюсь, сержант. Насколько большой?

— Главное, найди.

Целуй-Сюда послала молодому мужчине широкую улыбку и торопливо вошла в казарму, дойдя до середины спальни. Встала в том месте, где койки были скручены в подобие гнезда. В середине гнезда восседал морщинистый, покрытый шрамами кошмар с блестящими глазками. — Неп Борозда, мне нужно проклятие.

— Э? Идипроч! Мымза! Ку!

— Капитан Добряк. Я думаю о чесотке самого чесоточного рода. Погоди! Он станет еще злее. Сделай его косым — но так, чтобы сам он не видел, только другие. Сможешь, Неп?

— Ч’го мне будет, а?

— Как насчет массажа?

— Целуйн’го?

— Да, моего особенного.

— Долголь? А?

— Целый звон, Неп.

— Гылшом?

— Кто, ты или я?

— Обои!

— Ладно, но нам нужна будет комната. Или ты хочешь, чтоб смотрели?

Неп возбудился, хотя каким-то странным образом. Он завертелся, заерзал, кожа покрылась потом. — Целовзвод, Цалуйка, целовзвод!

— С засовом, — настаивала она. — Не желаю, чтобы входили чужие.

— Хип-хо! Проклят’е?

— Да, косоглазие, но так чтоб он не знал…

— П’стяки! Люззия.

— Иллюзия? Чары? Звучит отлично. Давай, приступай.

* * *

Бадан Грук потер лицо, когда Смола плюхнулась на его койку. — Что ты тут делаешь, во имя Худа?

Темные глаза обласкали его — коротко и сладко — и тут же женщина отвела взор. — Ты солдат единственного рода, которому можно доверять. Знаешь, Бадан?

— Что? Ну, я…

— Ты не хочешь. Ты не желаешь творить насилие, поэтому не лезешь в драку. Сначала пользуешься умом, а твой дурацкий костолом — только последний аргумент. Злобные действуют совсем иначе, и в результате многие теряют жизни. Снова и снова. — Она помолчала. — А верно рассказывают, что какая-то пьяница — сержант пересекла всю треклятую империю от кабака до кабака?

Он кивнул: — И оставила за собой след из восхищенных почитателей. Но она не боялась пролить кровушку, Смола. Просто выбирала правильные цели — тех, кого никто не любит. Сборщиков налогов, старост, адвокатов…

— Но она же пьяница?

— Да.

Покачав головой, Смола упала на спину. Уставилась в потолок. — И как ей удалось не спалиться?

— Она же из тех, что выбрались из огненного шторма И’Гатана. Вот почему. Она из тех, что прошли под землей.

— Ох, и верно. — Она еще немного подумала. — А мы скоро выходим.

Бадан вновь потер лицо. — Но никто не знает куда и даже зачем. Путаница какая-то, Смола. — Он помедлил. — У тебя дурное предчувствие?

— Совсем ничего не чувствую, Бадан. Ни о чем. Я не знаю, что схватило меня за горло в ночь, когда Скрип читал Карты. На самом деле ничего не помню о той ночи, ни скачки, ни потом.

— А ничего и не было. Мы просто мимо проехали. Уже появился какой-то Фенн. Ударил бога в висок.

— Отлично.

— И все? Больше тебе сказать нечего?

— Ну, как говорит одноглазая карга, в мире хватает культов всякого сорта.

— Я не… — Взгляд, который она метнула ему, словно наполнил рот солдата землей. Он вздрогнул и отвернулся. — Ты тут сказала насчет моего ума, Смола. Это была шутка, да?

Она вздохнула и закрыла глаза: — Нет, Бадан. Нет. Разбудишь, когда вернется Обод. Ладно?

* * *

Адъюнкт Тавора в сопровождении Лостары, Кенеба, Блистига и Быстрого Бена вошла в тронный зал и остановилась в десяти шагах от престолов.

— Привет вам всем, — сказал король Теол. — Адъюнкт, присутствующий здесь Канцлер сообщил мне, что у вас имеется список пожеланий, большая часть которых приятно разопрет сундуки наших сокровищниц. Будь я корыстным, просто сказал бы «да». Но я не того сорта человек, поэтому подниму тему совершенно иную, но весьма важную.

— Разумеется, Ваше Величество, — отвечала Тавора. — Мы в вашем распоряжении, готовы помочь всем, чем сумеем.

Король просиял.

Лостара удивилась вздоху королевы, но ненадолго.

— Чудесно! Что же, когда я припомню все подробности темы, то подниму ее. А пока что… Мой Цеда сообщает, что вы разворошили гнездо магических проблем. Мой Канцлер, увы, утверждает, что тревоги преувеличены. Так кому из них двоих мне верить? Прошу вас разрубить ужасающий узел.

Нахмурившаяся Тавора повернула голову и сказала: — Верховный Маг, вы можете ответить на вопрос? Прошу.

Быстрый Бен подошел, чтобы встать рядом с Адъюнктом. — Ваше Величество, и Канцлер и Цеда правы, каждый на свой манер.

Лостара заметила, что Багг улыбнулся, но тут же скривил губы.

— Как восхитительно, — промурлыкал король, склонившись и опершись подбородком на кулак. — Сможете пояснить, Верховный Маг?

— Наверное, нет. Но попытаюсь. Ситуация ужасающая, но временная. Чтение Колоды Драконов, на котором присутствовал Преда Брюс Беддикт, как кажется, выявило… гм, прореху в ткани мироздания, некую рану. Кажется, Ваше Величество, некто — некто весьма могущественный — попытался наложить новую структуру на уже существующие магические садки.

Брюс Беддикт, стоявший слева от королевы, спросил: — Верховный Маг, можете ли вы объяснить эти «садки», которые, как кажется, являются центром вашего учения о магии?

— В отличие от волшебства, которое преобладало на континенте до недавних пор, Преда, в остальном мире господствует магия более формализованная. Сила, столь сырая здесь, повсюду утончена, наделена аспектами, организована тематически — и эти «темы» мы называем садками. Многие доступны для смертных и богов; другие же, — тут он метнул взгляд на Багга, — принадлежат Старшим. Некоторые практически исчезли и стали недоступными по вине невежества или благодаря ритуалам закрытия. Другие захвачены и управляются элементами, возникшими в этих садках или столь с ними сродными, что различия стали несущественны.

Король Теол воздел палец: — Моментик. Позвольте мне моргнуть, чтобы изгнать из глаз выражение полного отупения. Давайте поразмыслим над уже сказанным. Я, не сочтите за хвастовство, хорошо умею размышлять. Я правильно вас понял, Верховный Маг: королевство, которое Эдур называют Куральд Эмурланном — это один из садков?

— Да, — ответил Быстрый Бен и поспешно добавил, — Ваше Величество. Садки Тисте — мы знаем о трех — являются Старшими. Два из них, кстати говоря, уже давно не управляются Тисте. Один практически запечатан. Второй захвачен.

— И как эти садки соотносятся с вашей Колодой Драконов?

Верховный Маг даже отпрянул: — Не моей Колодой, государь, уверяю вас. На ваш вопрос не существует простого ответа…

— Как хорошо! Я уже начал ощущать себя тупым. Прошу понять — я не стесняюсь быть тупым. Но ощущать себя тупым — это совсем другое дело…

— Ах, точно, Ваше Величество. Ну, Колода Драконов, наверное, сначала задумывалась как средство гадания, менее неуклюжее нежели плитки, горелые кости, узлы, костяшки пальцев, пуканье и осмотр кала…

— Понятно! Прошу вас, любезный господин — здесь присутствуют дамы!

— Простите, Ваше Величество. Высокие Дома Фатида очевидным образом связаны с определенными садками, они как бы являются окнами, через которыми мы заглядываем в садки… и, соответственно, на нас могут глядеть с той стороны. Вот почему чтения так… рискованны. Колода равнодушна к барьерам — в умелых руках она может показать схемы и связи, незримые для очей смертных.

— Все ваши описания, — вмешался Брюс, — вряд ли объясняют творившееся на гадании Скрипача.

— Да, Преда, и это возвращает нас к ране в городе. Некто извлек нож и прорезал здесь новый рисунок. Новый, но и древний сверх всякого вероятия. Произошла попытка пробуждения, но все пошло неправильно.

— А вы знаете, кем мог быть этот «некто»? — спросил король Теол.

— Это Икарий Хищник жизней, Ваше Величество. Поборник, который должен был скрестить клинки с императором Руладом Сенгаром.

Теол повернулся на троне. — Цеда, можете что-то добавить?

Багг поглядел удивленно, моргнул: — Знания Верховного Мага весьма впечатляют, государь. Даже пугают.

Королева Джанат сказала: — Можно ли исцелить рану, Цеда? Если нет — какие беды угрожают Летерасу, если рана будет… кровоточить?

Старик состроил гримасу, словно съел что-то неприятное. — Летерас ныне похож на пруд с взбаламученным илом. Мы ослеплены, идем наугад, никто не может извлечь ничего, кроме тонкой струйки магии. Эффект распространяется словно рябь по воде. Скоро во всем королевстве маги станут бессильны.

— Верховный Маг, — произнесла Джанат, — вы только что говорили, что это эффект временный. Значит, исцеление произойдет само собой?

— Большинство ран исцеляются течением времени, Ваше Высочество. Надеюсь, это начнется, как только мы, малазане, унесем от вас Худа. Чтение проткнуло рану. Кровь хлещет, а кровь — это сила.

— Ну что же, — протянул король. — Как все удивительно, как восхитительно, как тревожно. Думаю, пора поспешно переходить к теме наполнения сундуков. Адъюнкт Тавора, вы пожелали составить обоз, достаточный для пересечения Пустошей. Мы рады будем продать вам все нужное по особо низкой цене, чтобы доказать благодарность за помощь в свержении тирании Эдур. Мой Канцлер уже начал организовывать дела, он сообщает, что припасы потребуются весьма немалые. Нам потребуется около четырех недель для комплектации обоза; надеюсь, вам для расплаты потребуются лишь мгновения. Разумеется, Брюс сам снабдит силы сопровождения, об этом не беспокойтесь.

Он замолчал, потому что Адъюнкт вздрогнула. — Да, ваше сопровождение. Мой брат настаивает, что он проведет вас через пограничные королевства. Коротко говоря, Болкандо и Сафинанд будут предавать вас и мешать каждому движению. Неприятные соседи… но ведь и мы раньше доставляли им неприятности. Я обдумываю Королевский Проект — постройку самой высокого в мире плетня для ограждения наших территорий, с живой изгородью для лучшего декоративного эффекта. Да — да, дорогая супруга, я блуждаю словами и получаю от этого удовольствие!

— Ваше Величество, — начала Тавора, — благодарю за предложение эскорта, но, уверяю вас, в этом нет нужды. Королевства, через которые мы пройдем, могут быть вероломными — но нас этим вряд ли удивишь. — Ее тон был ровным, но Лостара, хотя не могла видеть глаз Адъюнкта, чувствовала: в них сияет отнюдь не покой.

— Они воры, — заявил Брюс. — Ваш обоз, Адъюнкт, будет огромным, ведь искомые вами земли бесплодны. Возможно, всё Колансе не сможет снабжать вас.

— Извините, — сказала Тавора, — не припоминаю, чтобы раскрывала нашу конечную цель.

— Там больше ничего нет, — пожал плечами Брюс.

Адъюнкт промолчала. Атмосфера вдруг стала стесненной.

— Преда Брюс, — сказал король, — поможет провести обоз по землям народов — карманников.

Тавора все еще колебалась. — Ваше Величество, мы не намерены втягивать ваше королевство в войну, если даже Сафинанд и Болкандо попытаются предать соглашения.

— Одно наше присутствие, — возразил Брюс, — помешает им предпринять нечто откровенно недружественное. Прошу понять, Адъюнкт: если мы не сопроводим вас, а вы окажетесь в состоянии войны с коварным врагом, без возможности отступления — нам придется идти вам на подмогу.

— Точно, — согласился король. — Примите сопровождение, Адъюнкт, или я задержу дыхание, пока не приобрету самый королевский оттенок пурпура.

Тавора покорно склонила голову. — Отзываю все возражения, Ваше Величество. Благодарю за эскорт.

— Так-то лучше. Теперь я должен получить от слуг уверения по трем различным проблемам. Канцлер, вы сможете удовлетворить все запросы сил Адъюнкта?

— Смогу, государь, — сказал Багг.

— Превосходно. Королевский Казначей, вы уверены, что малазане обладают средствами, достаточными для закупок?

— Так меня заверили, государь, — сказал Багг.

— Хорошо. Цеда, вы согласны с тем, что уход малазан ускорит требующееся городу исцеление?

— Да, государь, — сказал Багг.

— Наконец-то согласие! Как восхитительно! Теперь чем займемся?

Королева Джанат встала: — Пища и вино ожидают нас в трапезной. Позволь проводить гостей.

Она сошла с помоста.

— Дорогая жена, — сказал Теол, — тебе я готов позволять всё.

— Рада слышать, что ты добровольно взвалил на себя такое бремя, супруг.

— Таков уж я, — ответствовал он.

Глава 6

Медленно ползущему жуку нечего бояться.

Сафийская пословица

Покрывшийся мелкими брызгами крови Ведит выехал из полосы густого дыма. За спиной остались жалобные крики и злой рев пламени, охватившего трехэтажное правительственное здание в центре города. Почти все здания по сторонам проспекта были уже выпотрошены; языки огня еще лизали почерневшие рамы, вонючий дым поднимался к небу столбами.

За Ведитом выехало еще четверо всадников с обнаженными скимитарами. Аренская сталь была запятнана красными ошметками.

Ведит морщился, слыша их дикие вопли. Шит, притороченный к правому предплечью, был пробит — острые щепки вошли в мышцы, так что он не мог крепко держать поводья. В левой руке скимитар, переломленный в середине лезвия — он мог бы его выбросить, но рукоять и эфес так привычны ему, что стали почти частью тела. Поводья свисали между передних ног лошади: стоит ей понестись от боли и страха, ремни заставят всадника упасть, а животное может сломать себе шею.

Он привстал в стременах, склонился на холку — резко ударившись — и ухватил лошадь зубами за левое ухо. Голова завизжавшего зверя поднялась, копыта неровно застучали. Лошадь встала. Это дало Ведиту время вложить остатки отцовского меча в ножны и обвить рукой шею лошади.

Едва хватка зубов ослабла, раненая кобыла сбежала с мостовой в траву и встала около канавы. Все тело ее дрожало.

Бормоча успокоительные слова, воин отпустил ухо и выпрямился в седле. Подобрал поводья здоровой рукой.

Четверо спутников проскакали мимо: кони прядают, мечи воздеты над головами, изо ртов летят торжествующие крики пополам с кровавой слюной.

Ведита затошнило. Но он понимал. Растущие списки запретов, постепенно уменьшающаяся свобода, оскорбления, откровенное пренебрежение. Каждый день прибывали всё новые солдаты Болкандо; укрепления окружили лагерь хундрилов, словно грибы кучу навоза. Трения нарастали. Споры полыхали пожарами, а потом вдруг…

Он послал лошадь назад, на дорогу. Оглянулся на горящий город. Потом изучил горизонты. Колонны черного дыма вздымаются тут и там — да, терпение Горячих Слез иссякло, все известные ему ближайшие деревни, дюжины выселков, сотни ферм познали гнев хундрилов.

Налетчики Ведита, тридцать конников — почти все моложе тридцати лет — покончили с гарнизоном. Бой вышел яростный. Он потерял большинство, и этого оказалось достаточно, чтобы разбудить жажду жестокой мести, от которой уже пострадали раненые солдаты и все обитатели городка.

Вкус резни казался ему горьким; ядовитое пятно словно залило его изнутри и снаружи.

Лошадь так и не успокоилась. По изрезанным бокам текла кровь. Она ходила кругами, прихрамывая на заднюю ногу, мотала головой.

В безымянном городке остались сотни трупов. Еще утром это было мирное место — жизнь пробуждалась и шла по привычным путям, сердце города билось спокойно. Теперь тут руины и горелое мясо — они даже не потрудились пограбить, так сильно было желание убивать.

Гордому народу самую болезненную рану наносит презрение другого племени. Болкандо думало, что клинки хундрилов затупились. Тупые клинки, тупые мозги. Они думали, что смогут обманывать дикарей, высмеивать, накачивать дрянным пойлом, обирать.

«Мы с Семиградья — думали, вы первые решили сыграть в такие игры?»

Из города все еще выезжали отставшие — по двое, по трое. Вот одинокий воин склонился в седле. За ним еще двое…

Солдаты гарнизона не знали, как отражать атаку кавалерии. Они как будто никогда такого не видели, они раззявили рты, наблюдая за умелым истреблением, когда пущенные с ужасающе точным расчетом дротики пролетели дюжину шагов, остававшихся до вражеского строя. Строй болкандийцев, перегородивший главную улицу, смешался — зазубренные наконечники пробивали щиты и чешуйки брони, тела шатались, падали, сбивали соседей.

Боевые кони хундрилов врезались в поредевший строй. Воины завывали, размахивая кривыми мечами. Бойня. Потом задние ряды болкандийцев разбежались, прячась за деревьями, в переулках, аллеях, за каменными стенами лавок. Битва стала чередой разрозненных стычек. Хундрильским воинам пришлось спешиться, ведь кони не могли пройти в узкие улочки. Солдаты вжимались в каждую нишу, прикрывшись круглыми щитами. Они все еще превосходили хундрилов числом, и воины начали гибнуть.

Горячим Слезам пришлось потратить все утро, выслеживая и истребляя болкандийских солдат. До последнего. И едва ли больше звона на уничтожение мирных жителей, не сумевших сбежать — они, скорее всего, верили, будто семьдесят пять солдат легко побьют тридцать дикарей. Затем на город пустили огонь, заживо сжигая хорошо спрятавшихся.

Венит понимал: подобные сцены творятся сейчас по всей округе. Никого не пощадим. Чтобы донести это послание самым ясным образом, фермы болкандийцев грабят, не оставляя ничего съедобного и полезного. Мятеж произошел по вине последнего повышения цен — на сто процентов, только для хундрилов — на всё, в том числе фураж для коней. «Да, вы издевались над нами, одновременно принимая наше золото и серебро».

С ним осталось двенадцать воинов, один, похоже, умрет от ран — гораздо раньше, чем они доедут до лагеря. Толстые щепки торчат из руки словно лишние кости. Боль пульсирует.

Да, высокие потери. Но какой другой отряд атаковал гарнизон в городе? Он принялся гадать: не совершили ли хундрилы ошибку, разворошив осиное гнездо?

— Перевяжите раны Сидаба, — зарычал он. — Он сохранил меч?

— Сохранил, Ведит.

— Дайте мне. Мой сломан.

Сидаб знал, что умирает, но все же поднял голову и кроваво улыбнулся командиру.

— Он ляжет в мою руку так же, как меч отца, — сказал Ведит. — Я буду носить его с гордостью, Сидаб.

Мужчина кивнул. Улыбка его увяла. Сидаб выкашлял сгусток крови и с тяжелым стуком выпал из седла.

— Сидаб остался за нашими спинами.

Остальные кивнули и сплюнули вокруг трупа, освящая почву, осуществляя единственную траурную церемонию воинов — хундрилов на тропе войны. Ведит протянул руку, схватив узду лошади Сидаба. Он возьмет ее себе и станет ездить, позволив своей кобыле оправиться. — Возвращаемся к Вождю Желчу. От наших слов засияют его глаза.

* * *

Вождь Войны Желч тяжело опустил плечи. Трон из связанных веревками рогов заскрипел. — Сладкое дыханье Колтейна! — вздохнул он, протирая глаза.

Джарабб, Слезоточец вождя, единственный, с кем он делит палатку, снял шлем и стеганый подшлемник, провел рукой по волосам. Затем шагнул и опустился на одно колено. — Приказывай мне, — сказал он.

Желч застонал. — Не сейчас, Джарабб. Прошло время игр… Моя Падением клятая молодежь устроила войну. Двадцать групп рейдеров въехали в лагерь улюлюкая, с мешками, полными кур, щенков и боги знают чего еще. Готов побиться об заклад, тысячи невинных фермеров и селян уже мертвы…

— И сотни солдат, Вождь Войны, — напомнил Джарабб. — Крепости горят…

— Я кашляю от дыма все утро — не нужно было поджигать, дерево могло бы пригодиться. Мы рычим и плюемся, словно пустынная рысь в норе. Как ты думаешь, что сделает король Таркальф? Ладно, забудем о нем, у этого мужичка грибы вместо мозгов; бояться нужно Канцлера и хитрого Покорителя. Дай я скажу тебе, что они будут делать. Они не станут просить, чтобы мы вернулись в лагерь. Не станут требовать репараций и платы за кровь. Нет, они соберут войско — и прямиком на нас.

— Вождь, — выпрямился Джарабб. — Дикие земли зовут нас на север и восток. Едва мы уйдем на равнину, никто нас не отыщет.

— Очень хорошо. Но болкандийцы не были врагами. Они поставляли нам…

— Мы хорошенько пограбим, прежде чем сбежать.

— А уж как обрадуется Адъюнкт, узнав, что мы смочили песок перед ее ногами! Беспорядок, Джарабб. Полный беспорядок.

— Так что же делать, Вождь Войны?

Желч наконец открыл глаза, поморгал и закашлялся. — Я не стану пытаться исправлять то, чего уже не исправить. Этим Адъюнкту не поможешь. Нет, пора хватать быка за петушок. — Он рывком встал, подхватил плащ, отделанный вороньими перьями. — Снимайте лагерь. Забейте весь скот, коптите мясо. Пройдут недели, прежде чем Болкандо наберет достаточные силы для боя. Ради обеспечения свободного прохода Охотников за Костями — не говоря уже о Серых Шлемах — мы пойдем на столицу. Мы устроим такую угрозу, что Таркальф трижды обмочится и загоняет советников. Хочу, чтобы король думал, что на его урыльник, из вежливости называемый королевством, идут сразу три армии.

Джарабб улыбнулся. Он видел, как разгораются темные огни в глазах командира. А это значит… едва будут пролаяны приказы, едва вестники оставят за собой пыльные следы, настроение вождя резко улучшится. Вполне возможно, он снова созреет для… игр.

Стоит позаботиться, чтобы старухи — жены вождя не оказалось поблизости.

* * *

Надежному Щиту Танакалиану было неуютно в кольчуге. Ватник протерся на правом плече; нужно было починить еще утром, но он слишком торопился, желая наблюдать высадку первых когорт Серых Шлемов на негостеприимный берег.

Как он ни спешил, Смертный Меч Кругхева уже стояла на возвышенности, покраснев под тяжелым шлемом. Хотя солнце едва показалось над восточными пиками, воздух успел стать спертым, душным. Вокруг кишели насекомые. Приблизившись, он сможет узреть в ее глазах рок бесчисленных эпических поэм, словно она посвятила жизнь впитыванию трагедий падения тысяч цивилизаций и находит в этом дикарское наслаждение.

Да, она была священным ужасом, эта суровая, стальная женщина.

Подойдя к ней, он отвесил поклон. — Смертный Меч. Что за судьбоносное мгновение!

— Однако лишь двое стоят здесь, сир, — пророкотала она, — хотя должны были стоять трое.

Он кивнул. — Нужно избрать нового Дестрианта. О ком среди старейшин вы думаете, Смертный Меч?

Четыре широких и прочных баржи — авара отделились от «Престолов Войны» и сверкали веслами, быстро двигаясь по извилистому каналу. Прилив вовсе не помогал им. Гавань должна бы вздуться, но вместо этого она беспорядочно волнуется, словно засмущавшись. Танакалиан прищурился, смотря на передний авар и ожидая, что тот застрянет у берега. Тяжеловооруженным братьям и сестрам придется спрыгнуть на болотистую почву. Он гадал, глубока ли там грязь.

— Еще не решила, — призналась наконец Кругхева. — Ни одному из наших старейшин не случилось быть достаточно старым.

Весьма точно. Тяжелое морское путешествие стоило жизни более двадцати дряхлым братьям и сестрам.

Танакалиан повернулся и стал разглядывать два укрепления, построенных в двух тысячах шагов на берегу — одно на этой стороне реки, второе на противоположной, западной. До сих пор у них не было прямого контакта с делегацией Акрюна — с толпой ощетинившихся пиками, беспрестанно поющих варваров, которых явно недаром называют любителями почестей. Оставаясь на той стороне реки, акрюнаи могут петь, пока горы не сползут в море…

Лагерь Болкандо — все разрастающийся городок разноцветных шатров — уже пробудился. Похоже, близость высадки Напасти привело их в бешенство. Странные люди эти болкандийцы. Покрытые шрамами, но изнеженные; вежливые, но кровожадные. Танакалиан не доверял им. Было заметно, что в качестве сопровождения через горные перевалы подготовлена целая армия — тысячи три или четыре солдат. Он не думал, что средний болкандиец сравнится силой с Серым Щитом, но само их число заставляло беспокоиться.

— Смертный Меч, — сказал он, — мы идем в объятия измены?

— Рассматривайте путешествие как проходящее по враждебной территории, Надежный Щит. Мы идем в доспехах, с оружием. Если эскорт болкандийкев поднимется на перевал первым, я не найду причин для тревоги. А если они разделятся на авангард и арьергард, придется оценить силу арьергарда. Если он будет малым, нам можно успокоиться. Если же он будет слишком большим в сравнении с передовыми частями, можно заподозрить: за перевалом поджидает вторая армия. Учитывая, — продолжала она, — что мы пойдем колонной, такая засада причинит немало хлопот, по крайней мере вначале.

— Будем же надеяться, — вздохнул Танакалиан, — что они намерены принять нас с честью.

— Если нет — они пожалеют о собственной дерзости, сир.

Три легиона, восемнадцать когорт и три вспомогательных роты. Пять тысяч братьев и сестер в наземной операции. Остальные легионы пойдут на «Престолах Войны» вдоль плохо показанных на карте берегов, отыскивая Пеласиарское море. Адъюнкт и Кругхева согласно решили, что Горячим Слезам требуется поддержка. Учитывая, что Пустоши столь бесплодны, Охотникам придется идти отдельно от более южных сил, которые составит конница хундрилов и пехота Напасти. Два соединения пройдут параллельными маршрутами на расстоянии приметно двадцати лиг, пока не достигнут первого королевства восточнее Пустошей.

Кругхева убеждена, понимал Танакалиан, что их ожидает священная война, главная цель существования, что на чуждой почве Серые Шлемы отыщут славу, героический триумф на службе у Зимних Волков. Подобно ей, он разделяет чувство предназначения, готов смело бросить вызов судьбе, не страшится войны. Они воспитаны на путях насилия, они поклялись изменять ход событий на полях брани. Мечом и волей они сумеют изменить мир. Такова истина войны, и пусть мягкотелые дураки думают иначе, мечтают о мире и гармонии между чуждыми народами.

Романтики с их благими намерениями вечно кусают вас словно ядовитые гады, хотят они этого или нет. Вера и надежда просачиваются сладким нектаром, чтобы обернуться подлой отравой. Почти все добродетели, знает Танакалиан, беззащитны. Их так легко извратить, использовать ко злу, они могут обернуться против носителя. Склонный к самообману разум пытается принести в мир справедливость, но миру этого не нужно; реальность пренебрежительно высмеивает правосудие.

Война отметает всё в сторону. Она чиста, она жестока и не ищет оправданий. Правосудие приходит со вкусом крови, одновременно сладким и горьким. Так и должно быть.

Нет, он не передаст Смертному Мечу последних, пронизанных ужасом слов Дестрианта, впавшего в недостойную мужчины трусость и каркавшего зловещими предупреждениями. Отчет о слабости никому не пойдет на пользу. Сам же Танакалиан клянется быть вечно бдительным, осторожным, не доверять никому и ничему, ожидать предательства от любого встречного.

«Ран’Турвиан стал слишком старым для войны. Страх поглотил его жизнь — я очень ясно это увидел. Он ослеп, он впал в безумие. Бормотал что-то. Это было так… недостойно».

Авары застряли на отмели в сотне шагов от линии прилива. Тяжело нагруженные солдаты увязали по щиколотки в кишащей личинками мух грязи, моряки пытались снять баржи и вернуться назад, к «Престолам Войны».

Не скоро им это удастся.

* * *

— Ну что же, — пробурчал канцлер Рева, изучив кодированное письмо, — наш дорогой Король, кажется, завел наше драгоценное королевство в полную неразбериху.

Авальт нервно мерил шатер шагами. Он мог догадываться о большинстве фактов, изложенных в пергаменте в руках канцлера. Если говорить честно, комментарии канцлера — откровенная чепуха. Неразбериха возникла не по вине короля Таркальфа; на деле — никаких сомнений! — ее вызвали злоупотребления слуг канцлера, да и самого покорителя. — Что мы должны понять прямо сейчас, — произнес он хрипло (недавно пришлось держать утомительную речь перед сборищем купцов, шпионов и прочих агентов), — это суть отношений между нашими друзьями из Напасти и хундрильскими бандитами.

— Верно, — отвечал Рева. — Однако прошу вспомнить, что Напасть держится до смешного возвышенных понятий о чести. Едва мы представим нашу версию внезапного и необъяснимого буйства хундрилов, едва заговорим о жестокостях и резне сотен, если не тысяч невиновных… — он улыбнулся, — думаю, мы получим — к полнейшему нашему облегчению — суровое осуждение со стороны Смертного Меча.

Кивок Авальта был резким. — Это позволит мне собрать силы и сокрушить хундрилов, не опасаясь удара Напасти.

Водянистые глазки канцлера словно соскользнули с лица Авалта. — А есть ли повод для опасений, Покоритель? Разве у нас нет сил, способных раздавить всех сразу?

Авальт окостенел. — Разумеется, Канцлер. Но разве вы забыли последние донесения из Летера? Третий элемент иноземных сил намерен пройти через королевство. Может быть, даже тогда мы сможем сокрушить все три войска, но лишь ценой ужасающих потерь. Более того, мы не знаем, какие соглашения заключены между летерийцами и малазанами — возможно, мы вызовем ту войну, которой так старались избежать…

— В результате все наши ухищрения станут очевидными для так называемых союзников, сафиев и акрюнаев.

— Они поймут, какое предательство мы замыслили. А мы уже не сможем отразить их силы. Одно дело давать обещания, а потом изменить союзникам на поле брани — и совсем другое дело не суметь занять их земли, даже когда их армии истреблены. Мы можем потерять всё.

— Давайте сочтем, на один момент, — сказал Рева, — что угрозы Летера не существует, что великому Союзу Болкандо не надо показывать бумажные клыки. Что нам остается? Три разрозненные армии, пересекающие наше королевство. Одна только что разбила нам нос… но похоже, что хундрилы ударятся в бегство, ведь они уже ублажили свою кровожадность. Они возьмут добычу и удерут в Пустоши. Это же будет фатальной ошибкой. Нам нужно всего лишь переместить несколько легионов вашей Третьей Регулярной, занять пограничные форты и рвы — и остатки хундрилов перестанут быть угрозой. — Он воздел палец. — Нужно озаботить командиров: пусть получают выгоду, беря беженцев — хундрилов в рабство.

— Разумеется.

— Тогда продолжим. Нам остаются Напасть и малазане. И те и те, согласно донесениям, вполне цивилизованы. В достаточной мере, чтобы осудить безрассудства хундрилов, даже ощутить ответственность. Они могут, на самом деле, предложить возмещение.

Авальт застыл на месте. — Тогда что с засадой, которую мы запланировали на перевале?

— Я советовал бы оставить всё как есть, Покоритель. По крайней мере пока мы не сможем оценить реакцию Смертного Меча на новости о хундрилах и подлом их вероломстве.

— Надеюсь, вы заверите Смертного Меча о нашем доверии ей лично и всем Серым Щитам, — сказал Авальт. — Мы понимаем, что действия варваров — союзники они или нет — непредсказуемы, и никоим образом не считаем Напасть ответственным за происходящее.

Рева кивал: — Таким образом, после всех наших слов желание перестроить эскорт для нужд обороны покажется всего лишь признаком наших… слишком осторожных характеров.

— И это побудит Смертного Меча помогать нам — из желания избавить нас от возникшей неуверенности.

— Верно. Отлично сказано, Покоритель.

Авальт снова зашагал. — Итак, мы изгоняем хундрилов в Пустоши, потом обращаем в рабство всех, кто сможет вернуться. Мы устраиваем засаду Напасти, в результате чего получаем груды отличного оружия и доспехов — хватит, чтобы экипировать новое элитное подразделение…

— Два подразделения, — напомнил Рева. — Ваша личная гвардия и моя.

— Как договаривались, Канцлер. В итоге нам остается одна армия. Малазане.

— Нужно допускать, что они получат вести о судьбе союзников.

— И отреагируют. Они или ощутят внезапную уязвимость и начнут отступать, или впадут в ярость, что подразумевает агрессию.

— Этих дураков меньше десяти тысяч, — заметил Рева. — Пригласив в союзники акрюнаев и сафиев, мы сможем разделить добычу…

— Я желаю их самострелы, — сказал Авальт. — Не могу и передать, как я разочарован: все попытки выкрасть хоть один провалились. С легионом или даже двумя, вооруженными такими штучками, мы завоюем Сафинанд за месяц.

— Всему свое время, — отвечал канцлер.

— Но всё сказанное подразумевает невмешательство летерийцев.

Канцлер вздохнул, скорчил гримасу: — Лучшие шпионы при тамошнем дворе провалились, а те немногие, которым удалось вернуться, считают: король Теол еще хуже Таркальфа. Бесполезный бормочущий идиот.

— Но вы не убеждены, Канцлер?

— Разумеется, нет. — Он помедлил. — По большей части. Возможно, мы столкнулись с ситуацией, отвратительно напоминающей нашу собственную.

Авальт порывисто вздохнул, словно примерзнув к месту. — Толчок Странника! Возможно ли, Рева?

— Хотелось бы знать. Жена Теола Беддикта остается непознанной величиной.

— Но она же не равна королеве Абрастали?

Рева дернул плечом: — Факты, кажется, говорят об этом. У нее нет личной армии. Нет элитного легиона, вроде Эвертинского, или чего-то подобного. Если у нее есть шпионы — а у какой королевы их нет? — они занимаются только наблюдением, а не активным саботажем.

— Однако, — встрял Авальт, — кто-то охотится на ваших шпионов…

— Даже в этом я не убежден. Они умирают при таинственных обстоятельствах — ну, обстоятельствах, таинственных для меня. Трагическое невезение. Снова и снова. Словно каждому уделил персональное внимание сам Странник.

— Что за тревожная мысль, Канцлер!

— Ну, к счастью, ни один не был задержан и допрошен. Выпадающие на их долю случайности приводят к внезапной смерти.

Авальт нахмурился: — Единственное объяснение данной ситуации, Канцлер, таково: наша сеть настолько изучена летерийцами, что им уже нет нужды публично разоблачать или тайно пытать шпионов. Да, такая мысль промораживает до костей.

— Вы подразумеваете, что летерийцам удалось проникнуть в их ряды. Но не разумнее ли предположить, что проникновение произошло из нашего королевства?

— Разумеется, не шпионам Таркальфа…

— Нет, они у нас в кулаке. Но, друг мой, разве не следует считать несомненным наличие во дворце Теола собственных шпионов королевы Абрастали?

— Да, они активно устраняют соперников. Это кажется до ужаса правдоподобным, — согласился Авальт. — Тогда что она замышляет?

— Хотелось бы узнать. — И Рева подался вперед, устремив на Авальта суровый взор: — Убедите меня, Покоритель, что нынешняя ситуация никоим образом не побудит Королеву выйти на первый план. Что мы никогда не дадим ей повода выбросить бесполезного супруга вон и прозвонить сбор.

Авальт вдруг затрепетал. Одна мысль об Эвертинском Легионе — пробудившемся и уже марширующем, чтобы вымести из королевства всяческую смуту… нет, такого не должно случиться! — Уверен, — сказал он дрожащим голосом, — наши игры слишком мелки, чтобы обеспокоить королеву Абрасталь.

Лицо Ревы было мрачным. Он поднял пергамент и помахал им, словно крошечным белым флагом: — Это донесение сообщает мне, Покоритель, что четырнадцатая дочь короля и ее служанки более не проживают во дворце.

— Что? Куда они делись?

У канцлера не нашлось ответа.

Молчание наполнило душу Авальта ужасом.

* * *

Болкандийским начальствующим потребовалось изрядное время, чтобы покинуть свой лагерь и с великими церемониями взойти на холмик, где стояли Танакалиан и Смертный Меч. Было уже далеко за полдень. Легионы Напасти успели построиться и уже в полном вооружении шагали по заливным лугам туда, где команды обеспечения ставили ряды палаток и кухни, копали выгребные ямы. Над братьями и сестрами целым жужжащим, блистающим на солнце облаком кишели насекомые; в это облако то и дело ныряли большие ласточки.

Речные ящерицы, гревшиеся на берегу большую часть дня, поднимались на короткие ноги и прыгали в воду, косясь на ходящих в тростниках цапель и журавлей.

Ночью в этой стране совсем несладко, подозревал Танакалиан. Он мог вообразить разнообразных жутких, ядовитых и кусачих тварей, ползущих и крадущихся в набухшей влажной тьме. Чем быстрее они взберутся на горные перевалы, тем лучше. Идея природы, безумной и враждебной человеку, стала для него новой и весьма неприятной.

Внимание его снова привлекли въезжающие на холм канцлер Рева и покоритель Авальт. Каждый, словно король на шатком троне, покачивался в портшезе, поднятом над натруженными плечами четверки грузных рабов; другие рабы шли по бокам, помахивая опахалами. На каждого вельможу приходилось больше дюжины слуг. На этот раз хотя бы вооруженной стражи нет — видимой стражи, ведь Танакалиан подозревал: некоторые из рабов на самом деле скрытые телохранители.

— Торжественные приветствия! — воскликнул канцлер, неловко взмахнув рукой. Он что-то рявкнул рабам, и те опустили кресло. Канцлер изящно ступил на землю; через мгновение к нему присоединился Авальт. — Безупречно выполненная высадка. Поздравляю, Смертный Меч. Ваши солдаты поистине отлично вымуштрованы.

— Приятные слова, Канцлер, — пророкотала в ответ Кругхева. — Хотя в точном смысле они не «мои солдаты». Они мои браться и сестры. Мы не только воинский отряд, но и священство.

— Разумеется, — мурлыкнул Рева. — Вот что делает вас уникальными на нашем континенте.

— О?

Покоритель Авальт улыбнулся и поспешил объяснить: — Вы принесли кодекс поведения, до которогодалеко местным воинам. Нам столь многому нужно у вас учиться — дисциплине и порядку, которые наш народ может воспринять ради всеобщей пользы.

— Меня тревожит, Канцлер, — отвечала Кругхева, — что вы так низко цените своих солдат.

Танакалиан повернул голову, как бы заинтересовавшись блеском далеких клинков, и тем ловко скрыл невольную усмешку.

Когда он посмотрел на Авальта, глаза того чуть расширились, а покрытое клеткой шрамов лицо стало напряженным. — Вы не так меня поняли, Смертный Меч…

Рева вмешался: — Вы, может быть, успели ощутить, что союзы и договоры о взаимопомощи между пограничными нациями постоянно омрачаются интригами, Смертный Меч. Сафии не доверяют акрюнаям. Акрюнаи на верят овлам и драсильянам. А мы, Болкандо, не верим никому из них. Иностранные армии, как нам издавна довелось понять, нельзя уважать так же, как армии собственные. — Он воздел руки. — Покоритель Авальт всего лишь объяснил, какое нежданное удовольствие испытали мы, найдя в вас столь незыблемую честь.

— Ага, — ответила Кругхева со всей учтивостью горной козы.

Авальт с трудом проглотил гнев. Танакалиан понял, что Смертный Меч, при всей ее внешней нечувствительности, отлично заметила порок, присущий командиру объединенных военных сил Болкандо. Военачальник, подвластный вспышкам гнева и очень плохо умеющий их сдерживать — особенно перед лицом чужаков, потенциальных врагов — способен потратить жизни солдат ради ответа на оскорбление, реальное или мнимое. Такой человек одновременно слишком опасен и не опасен вовсе: он готов действовать неожиданно и решительно, но при этом склонен к поступкам прямым, предсказуемым и глупым, диктуемым жаждой немедленного удовлетворения.

Танакалиан обдумывал эти подробности, заставляя себя помнить, что Крухгева понимает происходящее куда быстрее и лучше него. Теперь, когда Дестриант погиб, на долю Надежного Щита выпадает держаться к Смертному Мечу как можно ближе, отыскивать тропу в ее разум, понимать, что она думает и к чему зовет ее долг.

Пока он размышлял, канцлер Рева продолжал разглагольствовать: — … нежданные трагедии, Смертный Меч, кои ставят нас в крайне неудобное положение. Поэтому необходима определенная пауза, пока ваши великолепные силы находятся вне границ королевства.

Кругхева склонила голову набок: — Вы так и не описали эти трагедии, Канцлер, так что могу лишь заметить, что, по моему опыту, большинство трагедий происходят нежданно и ведут к неудобствам. Поскольку кажется, что факт нашего нахождения за границей королевства для вас весьма важен, могу ли я заключить, что «нежданные трагедии» способны подорвать наше соглашение?

Пришел через канцлеру скрывать раздражение. Ему это тоже удалось плохо. — Вы, Напасть, — сказал он злым голосом, — заключили союз с хундрилами Горячих Слез, гостящими в нашем королевстве по сию пору, а они ведут себя нецивилизованным манером.

— Неужели? Что же заставляет вас делать подобные заявления, Канцлер?

— Это… мои заявления…

Когда Рева задохнулся, брызгая слюной, покоритель Авальт сардонически продолжил за него: — Как вам такое, Смертный Меч? Эти хундрилы вырвались из своего поселения и грабят всю округу. Горящие и разоренные фермы, угнанные стада, поджоги фортов и деревень, даже целого города! Но я ошибся, заговорив лишь о материальном ущербе. Я забыл упомянуть десятки убитых солдат и тысячи сраженных жителей. Я не могу счесть, сколько детей ими изнасиловано и растерзано…

— Довольно! — Рев Кругхевы заставил всех болкандийцев отскочить.

Канцлер опомнился первым. — Такова ваша хваленая честь, Смертный Меч?! — вопросил он, покраснев и сверкая глазами. — Вы не понимаете причин внезапного нашего недоверия — нет, полного неверия? Неужели нам следует объяснять, почему предательство…

— Вы зашли слишком далеко, — сказала Кругхева, и Танакалиан заметил на ее устах слабую улыбку. Деталь, заставившая его затаить дыхание. Кажется, улыбка вызвала схожий эффект и в болкандийских вельможах: Рева побледнел, а Авальт схватился рукой за меч.

— Что, — прохрипел канцлер, — всё это значит?

— Вы описали местную историю бесконечных измен и нескончаемого предательства, столь присущего вашим натурам, а потом изобразили ужас и негодование по поводу так называемой измены хундрилов. Ваши протесты мелодраматичны, сиры. Фальшивы в крайней своей несдержанности. Я начинаю видеть в Болкандо змею, восхищенную ловкостью своего раздвоенного жала. — Она помолчала, потом продолжила в потрясенной тишине: — Когда я поманила вас видимостью собственной глупости, сиры, вы поползли вперед, радуясь и злобясь. Так кто тут самый большой глупец?

Танакалиан невольно отдал должное этим мужчинам: они оправились очень быстро.

Помолчав еще немного, Кругхева сказала более спокойным тоном: — Сиры, я знаю Вождя Войны Желча уже довольно давно. Во время долгого океанского плавания ни одна черта характера не останется скрытой. Вы уверяли меня в необычайности Серых Шлемов, тем самым показав, что плохо оценили хундрилов. Горячие Слезы, сиры, на деле воинский культ, до глубины души преданный легендарному военачальнику. Этот военачальник, Колтейн, был столь велик и честен, что заслужил уважение не только союзников, но даже заклятых врагов. Таких, как хундрилы. — Она помедлила. — Поэтому я уверена, что Вождя Войны и его народ спровоцировали. Я знаю, Желч наделен необычайной выдержанностью и готов сгибаться, словно юное деревце на ветру. До тех пор, пока оскорбление не потребует ответа.

Они разорили и ограбили целую округу? Эта деталь позволяет заключить, что болкандийские купцы и агенты короля пытались обманывать хундрилов, безудержно повышая цены на все потребное. Более того, вы говорите, они вырвались из поселения. Что за поселение такое, если из него нужно вырываться с боем?! Значит, оно было под осадой. Я подтверждаю союз между хундрилами Горячих Слез и Серыми Шлемами. Если вы решили стать нам врагами, сиры — понимайте, что мы находимся в состоянии войны. Идите к бригаде, Покоритель. Тактика с несомненностью требует от нас сначала истребить ваши силы здесь, а потом вторгнуться в королевство.

При всех своих сомнениях, подозрениях и даже страхах в этот миг Танакалиан не мог сдержать гордости; видя, как поразили ее слова канцлера и покорителя, он ощущал дикарский восторг. «В игры решили играть, да? Хундрилы могли ужалить вас, но Серые Шлемы будут рвать и терзать».

Они не могли назвать слова Кругхевы блефом, ибо это не был блеф, и оба вельможи всё хорошо поняли. Они не решатся вступить в войну — ни здесь, с Напастью, ни даже с Горячими Слезами. Дураки перехитрили сами себя, и жестоко перехитрили. Сейчас начнется новый, безнадежный торг, но позиции, еще недавно казавшиеся одинаковыми, стали неравными. «В конце концов, друзья мои, вы можете столкнуться с двумя озлобленными, не готовыми сдерживаться армиями. Вы уже трясетесь от ужаса.

Погодите, вы еще не встречали Охотников за Костями».

Он проследил, как, торопливо выпалив заверения в желании закончить дело миром, канцлер и покоритель ретировались вниз по склону — они даже не влезли в нелепые портшезы. Рабы бежали следом беспорядочной толпой.

Кругхева за его плечом вздохнула и сказала: — Кажется мне, сир, что в Болкандо ожидали от хундрилов мелких пакостей, думали, что они не выйдут за пределы поселения. Что их будет легко сдержать, а то и вытеснить в Пустоши. Поэтому они считали: и нас можно будет изолировать и сделать что вздумается.

— Значит, с самого начала планировалась засада?

— Или угроза нападения, чтобы выторговать новые уступки.

— Ну, — сказал Танакалиан, — если хундрилы не готовы оставаться на месте или уходить к Пустошам, остается одно направление. К нам.

Женщина кивнула. — Как зазубренное копье. Желч поведет свой народ в самое сердце королевства. — Она покатала плечами. Захрустели кожа и звенья кольчуги. — Надежный Щит, сообщите командирам легионов: мы выходим за два звона до рассвета…

— Даже если болкандийский эскорт увяжется за нами?

Она оскалила зубы: — Вы оценивали их отряды, сир? Они даже голыми за нами не успеют. Один обоз втрое больше числа бойцов в колоннах. Это, — подчеркнула она, — армия, не привыкшая к походам куда бы то ни было.

Она отправилась вслед делегатам Болкандо, намереваясь добить их, превратить блестящие кинжалы в уродливые комки свинца.

Танакалиан же вернулся в лагерь.

Насекомые сводили с ума; из зарослей доносились крики речных птиц.

* * *

Дождь хлестал, сделав мир серым и превратив каменистую дорогу в пенящийся поток. Высокие черные стволы появлялись вокруг и тут же пропадали за полотнищами дождя. Яни Товис осторожно вела коня по опасной тропе. Навощенный плащ прилип к доспехам, капюшон облепил шлем. Два дня и три ночи такого — и она промерзла, промокла до костей. Она свернула с Дороги Городов в пяти лигах от Дреша, направляясь на север, туда, где оставила свой народ; она отмеряла лигу за лигой по лесу, и путь успел ее сильно утомить. Спуск на берег был также путешествием в прошлое. Надежды цивилизации стали блеклыми тенями за спиной. Лоскутки ровных полян, окруженные завалами срубленных деревьев, подсеченными кустами и пеньками; тройные колеи на лесных просеках; мусор старых лагерей, груды пепла, канавы для обжига угля… следы алчного голода вечно нуждающихся дрешцев.

Как и на островах каттеров, здесь всюду маячило отчаяние. Она проезжала брошенные лагеря лесорубов и видела следы эрозии — глубокие овраги с каменистыми днищами прорезают каждую прогалину. В Дреше, написав прошение об отставке, она заметила нервозность солдат гарнизона. Королевский декрет, запретивший порубки, вызвал череду мятежей — почти все богатство города шло из лесов, и хотя запрет был временным (посланники короля должны были изобрести новую, не расточительную систему лесопользования), паника повисла над улицами города.

Яни Товис не удивилась, узнав, что король Теол решил бросить вызов старым принципам и практикам Летера, но она подозревала: вскоре он заметит, что голос разумения одиноко повисает в воздухе. Даже здравый смысл становится врагом собирателей будущего урожая. Зверь, называемый цивилизацией, всегда бежит вперед и, улучшая мир нынешний, пожирает мир грядущий. Ужасающая правда в том, что человек способен даже собственных детей принести в жертву ради немедленных благ. Да, так было и так будет. Мечтатели первыми поворачиваются спиной к исторической истине. Короля Теола сметут на обочину, он утонет в неумолимом приливе неограниченного роста. Никому не дано встать между обжорой и праздничным столом.

Она желала ему удачи и думала, что его ждет провал.

Дождь стал ливнем, когда она оставила позади вырубки, выбрав тропу, проложенную мигрировавшими через девственные леса бизонами. Грязь в давних следах кишела пиявками; ей что ни звон приходилось спешиваться и отдирать черно — бурых тварей от каждой из лошадиных ног. Наконец тропа пошла вниз, в распадок, оказавшийся топким солончаком. Досаждавшие пиявки сразу перестали попадаться на пути.

Она видела следы давно заброшенных селений — возможно, здесь обитали остатки трясов, а возможно, какие-то забытые народы. Горбы круглых хижин заросли виноградными лозами. Она замечала на самых древних стволах лики, вырезанные давно обратившейся в гниль рукой. Деревянные лица покрылись черной слизью, мхом и бугорками мерзких на вид грибов. Яни остановила коня перед одним из изображений и долго всматривалась сквозь пелену ливня. Казалось, нет лучшего символа для непостоянства. Тупое выражение лица, горестные ямы, когда-то бывшие глазами… видение преследовало ее еще долго после того, как руины поселка остались за спиной.

Затем тропа вывела на дорогу между двумя деревнями трясов.

Ливень стал потопом, по капюшону громко и сердито стучали капли, струйки воды мешали видеть даже прямо перед собой.

Конь внезапно встал. Она подняла голову, увидела загородившего тропу одинокого всадника.

Он казался скульптурой, высеченной из водяных струй. — Слушай, — бросила она громко и до неожиданного грубо. — Ты взаправду вообразил, что можешь идти за нами, брат?

Йедан Дерриг не ответил. Типичное его упрямство.

Ей захотелось проклясть его, но она понимала: всё бесполезно. — Ты убил ведьм и ведунов. Стяжки и Сквиш недостаточно. Ты понимаешь, ЧТО навлек на меня, Йедан?

Услышав ее слова, он выпрямился в седле. Даже в таком сумраке она видела, как скрежещет он зубами, прежде чем ответить: — Ты не можешь. Ты не должна. Сестра, совершай путешествие по путям смертных.

— Да, ведь только по таким и можешь странствовать ты, изгнанник.

Он закачал головой: — Дорога, которую ты ищешь — только обещание. Никто ее не испытывал. Обещание, Яни Товис. Ты рискнешь жизням людей ради такого?

— Ты мне не оставил выбора.

— Выбери путь смертных, ведь это в твоей власти. На восток от Синей Розы, через море…

Ей захотелось закричать. Но она лишь оскалила зубы. — Ты чертов дурак, Йедан. Видел стоянку нашего… моего народа? Население целого острова — старые заключенные и их семьи, купцы и разносчики, душегубы и пираты — все присоединились к нам! Даже без трясов в лагере почти десять тысяч беженцев — летерийцев! Что мне с ними делать? Чем кормить?

— Ты за них не отвечаешь, Полутьма. Разгони их — острова почти скрылись под водой. Это кризис короля Теола, кризис Летера.

— Ты забыл, — рявкнула она, — что Вторая Дева провозгласила независимость. И меня сделали королевой. Едва сойдя на берег, мы станем захватчиками.

Он склонил голову набок. — Говорят, король — человек понимающий…

— Он, может, и поймет. А как насчет остальных? Мы будем пересекать чужие земли, мы будем просить еды и воды, и когда голод охватит души, просьбы станут требованиями. Северные территории не оправились от Эдурской войны, поля не паханы. Там, где высвобождалось волшебство, кишат кошмарные чудища и растут ядовитые травы! Я не напущу на жалких подданных короля Теола пятнадцать тысяч отчаявшихся скитальцев!

— Так возьми меня назад. Я тебе нужен…

— Не могу! Ты Убийца Ведьм! Тебя порвут на кусочки!

— Тогда найди достойного — найди себе короля…

— Йедан Дерриг, прочь с дороги. Я больше с тобой не говорю.

Он натянул поводья и пропустил ее. — Тропа смертных, сестра. Прошу.

Проезжая, она подняла скованную перчаткой руку, как бы желая его ударить, но тут же опустила ее и пришпорила коня. Тяжелый взгляд в спину — этого недостаточно, чтобы заставить ее обернуться. Вес его осуждения надавил на плечи. К собственному удивлению, она поняла, что уже ощущала такое. Может, в детстве… да, некоторые черты характера не стираются даже за десятки лет. Мысль заставила ее чувствовать себя еще более жалкой.

Вскоре она почуяла кислый запах умирающих под ливнем костров.

«Мой народ, мое королевство. Я дома».

* * *

Краткость и Сласть сели на утопленное в почве бревно, отмечавшее линию высокого прилива, опустили босые ноги в теплую на отмели морскую воду. Есть мнение, что чудесная, волшебная смесь свежей дождевой и соленой морской воды излечивает все виды заболеваний ног, даже последствия неправильного выбора, который заставил ноги шагать в неправильную сторону. Разумеется, жизнь дело непростое — вы не можете излечиться от того, что еще не сделали. Но попробовать стоит.

— К тому же, — сказала Краткость, и темные волосы зашевелились над круглыми щеками, — если бы не голосование наше с тобой, могли бы уже сплавать к ближней таверне. Прямо сейчас.

— Понадеявшись, что в бочках еще пиво осталось, — поддакнула Сласть.

— Милочка, на остров налетел битый лед. Может быть, там не все пропало, может быть, много чего осталось, но кто захочет рисковать дыханием? — Она вытащила из укромного кармашка плаща палочку намокшего ржавого листа, сунула за щеку. — Зато теперь у нас есть Королева и правительство…

— Разделенное правительство, Краткость. Трясы на одной стороне, фортяшники на другой, а Королева растопырилась посредине — я каждую ночь слышу, как у нее кости трещат. Все, что мы получили — это тупик, и это долго не продолжится.

— Ну, с двумя остатними ведьмами трясы только и могут, что грозить нам костлявым кулачком. — Сласть подергала ногами, но пошедшие было волны мигом пропали под ударами дождевых струй. — Скоро нам придется уходить. Нужно перетянуть Королеву на нашу сторону. Мы с тобой, Крака, мы должны повести всех к Королю Теолу, предложить умную схему расселения, и чтоб нам даровали не меньше трех сундуков с монетой.

— Один для тебя другой для меня, третий для казны Полутьмы.

— В точности.

— Думаешь, она согласится?

— Почему нет? Мы же не можем оставаться на гнилом берегу, верно?

— Очень верно. Она ведь спасла нас от утопления, так? Нет смысла топить нас теперь в бесконечной струе Странника. Пятки фента, что за унылое местечко!

— Знаешь, — сказала, помолчав, Сласть, — мы с тобой можем просто их бросить. Самим пуститься в Летерас. Как думаешь, много ли времени понадобится, чтобы разбогатеть?

Краткость качала головой. — Нас узнают, дорогуша. Хуже того, такую схему второй раз не провернешь, все сразу поймут, в чем дело.

— Ба! Раз в пять лет можно найти новую толпу дураков с деньгами. Готовых от них избавиться.

— Может. Но я о другом говорю. О начальстве. Не хочу второго ареста. Новое обвинение нас приведет на Топляки. Наверняка.

Сласть содрогнулась. — Тут ты права. Ладно, тогда станем честными политиками, полезем по… э… лестнице мирской власти. Будем тибрить и жульничать по закону.

Краткость пососала палочку, кивнула: — Мы сможем. Популярность, соревнование. Мы разделим соперников по Мнимой Ассамблее. Ты спишь с половиной, я с другой половиной, мы делаем вид, что враждуем. Создаем два лагеря. Нас обеих выбирают в полномочные представители при дворе Королевы.

— И тут мы овладеваем бутылочным горлышком.

— Информация и богатство, да, да. Вверх и вниз. Ни одна из сторон не знает ничего, кроме того, что мы им рассказываем.

— Точно. Так мы раньше брокеров разводили. Точно так.

— Да, только еще круче.

— Но всё с улыбкой.

— Всегда и всё с улыбкой, дорогуша.

* * *

Яни Товис въехала в лагерь. Вонь. Грязь. Фигуры бродят туда и сюда под дождем. Мелководье побурело от мусора и отбросов. Еды не хватает. Баркасы осели, чуть шевелятся на волнах.

«Путь смертных». Полутьма покачала головой.

На обращая внимания на множество глаз, она проехала по убогому городку, достигнув Шатра Ведьм. Спешилась, перешагнула дренажную канавку и согнулась, пролезая под полог.

— Мы в бяде, — каркнула Сквиш из дальнего угла. — Люди болеют, а у нас трав нету и ничево нету. — Она зловеще уставилась на Полутьму.

Сидевшая рядом Стяжка пошамкала деснами и сказала: — Чо ты намерена делать, Кралева? Прежде чем все помрут?

Яни не колебалась с ответом: — Мы должны уехать. Но не по тропе смертных.

Можно ли потрясти двух старух?

Кажется, она смогла.

— Во мне Королевская Кровь, — продолжала Полутьма. — Я открою Дорогу в Галлан. — Она поглядела сверху вниз на раззявивших рты ведьм. — К Темному Берегу. Я забираю вас домой.

* * *

Ему хотелось бы вспомнить свое имя. Он мечтал о способности понимания.

Как могла столь разнородная группа людей оказаться бредущей по разоренной стране? Наступил конец света? Они — последние, оставшиеся в мире?

Нет, не совсем, не вполне верно. Ни один из его бранящихся и рычащих друг на дружку спутников не выражает желания оглянуться на свои следы; а вот его внимание все чаще притягивает мутный горизонт за спиной.

Кто-то там есть.

Кто-то их преследует.

Если бы он осознал все важное, было бы меньше причин для страха. Он мог бы даже понять, что знает преследователя. Мог обрести мгновение покоя.

Но все смотрят вперед, словно нет иного выбора, словно они не могут иначе. Сооружение, к которому они направились — кажется, уже недели назад — наконец приблизилось. Его громадность смеялась над чувствами расстояния и перспективы, и оценить длину пройденного пути было невозможно. Он заподозрил, что обманывает и ощущение времени, что остальные меряют дорогу совсем иными способами — разве он не дух? Он способен лишь проникать в того или другого, словно тень. Он не ощущает тяжести их шагов. Даже их страдания ему недоступны.

Если думать рационально, разве не ему подобает ощущать время компактным, невесомо — легким? Откуда же душевная мука? Утомление? Лихорадочное чувство, будто он ползет как улитка, желание проникать в тело, в другое, и так по кругу? Когда он впервые пробудился среди них, ощутил себя благословленным. Ныне же чувствует себя взятым в плен.

Сооружение вонзалось в безжалостно — голубое небо. Серое и черное, покрытое вырезанной чешуей, опоясанное паутиной трещин и пятнами ржи. Башня, создание невообразимого мастерства. Вначале она казалась обломками, нависшим над головами гнилым зубом, потерявшим форму после столетий небрежения. Близкое расстояние изменило перспективу. Но даже сейчас… на обширной равнине подножия не видно ни одного следа поселений, ни старых борозд от плуга, ни дорог, ни тропинок.

Они уже могут различить природу монумента. Может быть, в тысячу саженей высотой — он стоит одиноко, с пустыми очами, дракон из камня, балансирующий на задних лапах и завитках хвоста. Одна из передних лап вонзила когти в грунт; вторая лапа поднята и чуть отведена, словно тварь сметает с пути врага. Даже задние лапы расположены несимметрично, они напряжены, мышцы сжаты…

Ни один настоящий дракон не мог бы поспорить с этим величиной; однако, когда они подошли ближе — подавленные размерами, онемевшие — увидели массу мелких достоверных деталей. Отсвет завитков на каждой чешуйке, чуть припорошенных пылью; черные складки кожи у когтей, когтей толщиной в два человеческих роста, отполированных, хотя и покрывшихся сколами и выбоинами. Они видят складки на шкуре, издали казавшиеся трещинами, видят напряженные и обвисшие мускулы, жилы кровеносных сосудов в арках сложенных крыльев. Зернистая дымка скрывает сооружение на уровне груди, словно там повисло кольцо пыли.

— Нет, — шепнут Таксилиан, — кольцо движется… вращается по кругу, по кругу… видите?

— Волшебство, — сказала странно равнодушным тоном Вздох.

— Словно миллион лун, окруживших мертвое солнце, — заметил Раутос. — Бесчисленные безжизненные миры, каждый не больше песчинки — говоришь, Вздох, их держит волшебство? Уверена?

— Что же еще? — пренебрежительно бросила та. — Только это от тебя и слышим. Теории. Насчет того и сего. Как будто объяснения что-то значат. Что тебе в знании, жирный олух?

— Оно гасит пожар в душе, ведьма.

— Огонь — причина жизни.

— Если он не сжигает тебя.

— Ох, хватит вам, — застонала Асана.

Вздох рывком повернулась к ней: — Я хочу тебя утопить. Мне даже воды не потребуется. Воспользуюсь песком. Буду держать под песком, ощущать каждый рывок, каждое содрогание…

— Это не просто статуя, — заявил Таксилиан.

— Кто-то обстругал гору, — буркнул Наппет. — Бессмыслица. Дурацкая, бесполезная. Мы шли целые дни — ради этого? Глупо. Я хочу запинать тебя до крови, Таксилиан. Ты зря потратил мое время.

— Потратил твое время? Ну, Наппет, чем другим ты намерен был заняться?

— Нам нужна вода. А теперь что, мы намерены умереть тут, пялясь на глыбу камня? — Наппет поднял покрытый шрамами кулак. — Если я тебя убью, сможем напиться крови. Это нас хоть на время поддержит.

— А я убью тебя, — сказал Раутос. — Ты будешь умирать в мучительной боли.

— Что ты знаешь об этом? Мы поджарим тебя, выпьем растекшийся жир.

— Это не просто статуя, — повторил Таксилиан.

Последний, который говорил очень редко, удивил всех, раскрыв рот: — Ты прав. Он был живым когда-то, этот дракон.

Шеб фыркнул: — Спаси нас Странник, ты же идиот. Эта штука была всего лишь горой.

— Это не была гора, — настаивал Последний, хмуря лоб. — Здесь нет гор и никогда не было. Все видят. Нет, он был живым.

— Думаю, он прав, — согласился Таксилиан, — но не так, как ты понял, Шеб. Это построили и потом в нем жили. — Он простер руки. — Это город. И я намерен найти путь внутрь.

Духу, нависавшему над ними, качавшемуся туда и сюда, нетерпеливому и испуганному, встревоженному и возбужденному, хотелось закричать от радости. Будь у него голос, он так и сделал бы.

— Город? — Шеб долго смотрел на Таксилиана, потом сплюнул. — Но покинутый, верно? Мертвый, верно?

— Я бы сказал именно так, — ответил Таксилиан. — Давно мертвый.

— Значит, — Шеб облизнулся, — там может быть … добыча. Забытые сокровища… в конце концов, кто еще сюда приходил? Пустоши обещают лишь смерть. Все это знают. Наверное, мы первые люди, увидевшие…

— Кроме обитателей, — пробормотал Раутос. — Таксилиан, ты видишь путь внутрь?

— Нет, пока нет. Но мы что-нибудь найдем, уверен.

Вздох выскочила и преградила всем дорогу: — Это место проклято. Не чуете? Оно не принадлежит людям — людям вроде меня и вас. Мы не принадлежим ему. Слушайте же! Войдя внутрь, мы никогда не выйдем!

Асана заскулила и попятилась. — Мне он тоже не нравится. Надо поскорее уйти, как она сказала.

— Не можем! — рявкнул Шеб. — Нам нужна вода! Как, вы думали, мог выжить здесь такой большой город? Он стоит на источнике воды…

— Которая высохла и вот почему они ушли!

— Высохла, да, быть может. Для десяти тысяч жаждущих душ. Не для семи. И кто знает, как долго… вы не понимаете: если не найдем здесь воду, погибнем.

Дух был немало озадачен такими словами. Они нашли источник всего два дня назад. У всех есть бурдюки, и в каждом плещется… Только вот он не помнит, где они нашли бурдюки. Может, всегда несли? А что насчет широких шляп, защищающих их от яркого горячего солнца? Посохов? Оплетенного веревками ящика писца, что есть у Таксилиана? Складня Раутоса, на котором вычерчена карта? В плаще Вздох есть зашитые карманы, и в каждом Плитка. У Наппета вместо пояса плетеный ремень — костолом. У Шеба — россыпь кинжалов. Асана тащит веретено и груду спутанной пряжи, из которой делает изящные кружева. У Последнего есть котелок и тренога для костра, серп и коллекция кухонных ножей… Откуда, принялся гадать, замирая от ужаса, дух, появились все эти вещи?

— Ни еды, ни воды, — говорил Наппет. — Шеб прав. Но, что еще важнее, найдя дверь, мы сможем за нею обороняться.

Слова его повисли в наступившей тишине, медленно поднимаясь, словно мелкая пыль — дух видел слова, теряющие форму, но не смысл, порядок звуков, но не страшное значение. Да, Наппет высказал тайное знание. Слова, вырезанные ужасом на их душах.

Кто-то за ними охотится.

Асана начала рыдать — тихо, захлебываясь слезами.

Руки Шеба сжались в кулаки. Он уставился на нее.

А Наппет повернулся к Последнему и задумчиво разглядывал здоровяка. — Знаю, — сказал он, — ты тупоголовый фермер, Последний, но выглядишь сильным. Сможешь держать меч? Если нам придется поставить кого-то у входа — ты сможешь продержаться?

Мужчина нахмурился, отвечая: — Может, я никогда мечом не пользовался, но никто мимо не пройдет. Клянусь. Мимо меня никто не пройдет.

А Наппет уже держал меч в ножнах, который и вручил Последнему.

Дух задрожал, увидев оружие. Он знал его — и не знал. Необычное, пугающее оружие. Он смотрел, как Последний вынимает клинок из ножен: односторонняя заточка, темное, пятнистое железо, острие утяжелено и немного изогнуто. Бегущая по клинку узкая выемка подобна черному разрезу, кошмарной щели в саму Бездну. Он воняет смертью… всё это оружие — ужасный инструмент разрушения…

Последний взвесил меч в руке. — Я предпочел бы копье, — заявил он.

— Мы не любим копья, — зашипел Наппет. — Не так ли?

— Да, — хором отозвались остальные.

Лоб Последнего наморщился еще сильнее. — Я тоже. Не знаю, почему я… я… захотел копье. Думаю, черт в ухо нашептал. — Он сделал охранительный жест.

Шеб сплюнул, чтобы скрепить защиту.

— Мы не любим копья, — шепнул Раутос. — Они… опасны.

Призрак согласился. Лишенный плоти, он тем не менее дрожит и чувствует холод. Было копье в его прошлом, да? Может… Страшная вещь, стремящаяся ударить в грудь, в легкое, распоровшее мышцы руки. Содрогания ударов, стоны костей… он делает шаг назад, еще шаг… Боги, он не любит копья!

— Идемте, — сказал Таксилиан. — Пора искать путь внутрь.

Путь внутрь есть. Дух знал это. Путь внутрь есть всегда. Вызов в том, чтобы его найти, увидеть и понять, что это путь. Важнейшие двери вечно скрыты, замаскированы, кажутся чем-то совсем иным. Важнейшие двери открываются лишь в одну сторону; едва ты проходишь, они закрываются, подняв тучу пыли, и пыль щекочет затылок. Снова их не открыть.

Такова дверь, которую он ищет, понял дух.

Не поджидает ли она в мертвом городе?

Скоро он узнает. Прежде чем ловец отыщет его — отыщет их всех. «Носитель Копья, убийца. Тот, Кто не отступает, Кто смеется в тишине, Кто не дрогнет… нет, он не закончил играть с нами, со мной, с нами, со мной.

Нужно найти дверь.

Мой путь внутрь».

Они подошли к передней лапе дракона, к когтям, к громадным толстым колоннам из мрамора, глубоко вонзенным в твердую почву. Вокруг основания повсюду видны трещины, провалы, земля кажется зыбкой. Раутос хмыкнул и присел, засунув пальцы в одну из трещин. — Глубоко, — пробурчал он. — Город проседает, а значит, вода внизу действительно высосана.

Таксилиан покачивал головой, изучая массивную башню — переднюю лапу. — Слишком большая, — шепнул он. — Она одна стоит полдюжины эрлийских шпилей… если она действительно полая, может вместить тысячу обитателей.

— И все же, — отозвался Раутос, подходя к нему, — погляди на мастерство, на гений скульптора. Видел ли ты прежде такое искусство, такой масштаб, Таксилиан?

— Нет, это превосходит… превосходит всё.

Шеб ступил в тень между когтями и пропал из вида.

Они не замечали ни лестниц, ни дверных проемов или пандусов; выше не было видно окон или ниш.

— Он кажется самодостаточным, — сказал Таксилиан. — Заметили? Нет признаков ферм или пастбищ.

— Ничто не пережило период небрежения, — ответил Раутос. — Насколько мы можем судить, ему может быть сто тысяч лет.

— Это меня удивило бы… да, поверхность выветрена, стерта, но будь он таким старым, как ты сказал — остался бы лишь бесформенный горб, гигантский термитник.

— Уверен?

— Нет, — признался Таксилиан. — Но помню, как однажды в Эрлитане, в скриптории, видел карту времен Первой Империи. Она показывает линию рваных холмов неподалеку от города. Словно позвоночник, пролегший вдоль побережья. Тут и там высокие скалы. Ну, эти холмы до сих пор там, хотя уже не такие высокие, как на карте.

— И насколько стара карта?

Таксилиан пожал плечами: — Двадцать тысяч лет? Пятьдесят? Пять? Ученые делают карьеру, не соглашаясь между собой.

— Карта была на коже? Никакая кожа, разумеется, не выдержит и пяти тысяч лет…

— Да, кожа, но отделанная загадочным способом. Ее нашли в запечатанном воском контейнере. Семь Городов — по большей части пустыня. Без влаги ничто не гниет. Только усыхает, съеживается. — Он махнул рукой в сторону каменного фасада. — В любом случае он должен был выветриться гораздо сильнее, если фермы пропали от времени.

Раутос кивнул, соглашаясь с рассуждениями Таксилиана.

— Здесь нечисто, — сказала Вздох. — Вы войдете и вас убьют, Таксилиан. А я проклинаю сейчас твое имя, твою душу. Ты заплатишь за то, что убил меня.

Он глянул на нее и промолчал.

Раутос позвал: — Видишь ту заднюю лапу? Она единственная стоит на пьедестале.

Мужчины двинулись в том направлении.

Вздох подошла к Асане: — Сплети кокон, старуха, сделай себе укрытие. Пока не станешь гнилой шелухой. Не думай, что сможешь выбраться. Не думай, что явишься нам в блеске разноцветных крыльев. Твои надежды, Асана, твои мечты и тайны — все пустое. — Она подняла руку, тонкую как лапка паука. — Я могу так легко сокрушить…

Последний встал перед ней и оттолкнул, так что она чуть не упала. — Я устал тебя слушать, — зарычал он. — Оставь ее.

Вздох закашлялась и унеслась прочь.

— Спасибо, — сказала Асана. — Это было так… больно.

Но Последний взглянул ей прямо в глаза: — Это не место для страхов, Асана. Победи свои, да поскорее.

Стоявший поблизости Наппет заржал. — Тупой фермер не так уж туп. Но разве он от этого стал меньшим уродом?

* * *

Подойдя к задней лапе, Раутос и Таксилиан увидели, что пьедестал прямоугольный, походит на основание храма. Стена была чуть выше их голов и все еще несла слабые следы фриза, искусно сделанного бордюра. Невозможно было понять, что именно здесь изображено. И ни следа входа.

— Мы снова в затруднении, — сказал Раутос.

— Не думаю. Ты неправильно смотришь, друг. Ты ищешь перед собой. Смотришь направо и налево. Да, город подталкивает к заблуждению. Дракон манит взглянуть вверх, он же такой большой. Но… — Он ткнул пальцем.

Раутос проследил и удивленно крякнул. У основания пьедестала была полузасыпанная песком впадина. — Путь внизу.

Подошел Шеб. — Придется копать.

— Думаю, да, — согласился Таксилиан. — Зови всех, Шеб.

— Я не приму от тебя приказов. Пусть Странник поссыт на всех вас, высокородных ублюдков.

— Я не высокородный, — сказал Таксилиан.

Шеб оскалился: — Ты им притворяешься, что еще хуже. Стань тем, кем ты был, Таксилиан. Если не сможешь сам, я тебе помогу. Это я обещаю.

— У меня есть некоторые знания. Шеб, почему это тебя так пугает?

Шеб положил руку на один из кинжалов. — Не люблю выскочек, а ты таков. Думаешь, большие слова делают тебя умнее, лучше. Тебе нравится, что Раутос тебя уважает. Думаешь, он видит в тебе равного. А он просто смеется, Таксилиан. Ты для него домашняя собачонка.

— Вот так мыслят летерийцы, — вздохнул Раутос. — Это и держит их на месте. Вверх, вниз — даже люди, говорящие, будто презирают систему, делают все, чтобы сохранить свое положение.

Таксилиан вздохнул в ответ: — Я это понимаю, Раутос. Стабильность помогает тебе помнить, кто ты есть. Говорит, что у тебя есть законное место в обществе, пусть и плохое.

— Послушайте их, двух говноедов.

Подошли остальные. Таксилиан показал на впадину: — Мы думаем, что нашли вход. Но придется копать.

Последний вышел вперед, в руках его была лопата. — Начну.

Призрак повис над ними, ожидая. На западе солнце уходило за тусклую полосу горизонта. Когда Последнему потребовался отдых, его место занял Таксилиан, затем Наппет, затем Шеб. Раутос тоже попробовал копать, но к тому времени яма была глубокой, он с трудом спустился, а бросать лопатой землю за край и вовсе не сумел. Шеб не стал терпеть его беспомощную возню, прорычав, чтобы он вылезал и оставил работу низкорожденным, знающим это дело. Последний и Таксилиан помогли Раутосу вылезти из ямы.

В сумраке было видно, что они раскопали основание — большие, сложенные без раствора блоки.

Недавний разговор растревожил духа, хотя он не понимал, чем именно. Он ведь давно забыл о подобных глупостях. Игры общественного положения, столь горькие и саморазрушительные — какая потеря времени и энергии, проклятие людей, способных глядеть вовне, но не внутрь. Не это ли мера разума? Неужели несчастные жертвы всего лишь глупы, неспособны к интроспекции, к честному суждению о себе? Или это качество низкого интеллекта, заставляющее носителя инстинктивно избегать слишком многого и слишком беспокоящего знания о себе самом?

Да, именно мысль о самообмане делает его странно беспокойным, открытым, ранимым. Он же может видеть самую суть. Когда истинная личность — чудовище, кто не захочет спрятаться от нее? Кто не убежит, едва завидев ее поблизости? Кто захочет учуять ее, ощутить дыхание? Да, даже дикий зверь понимает, что не нужно познавать себя слишком хорошо.

— Я дошел до пола, — провозгласил выпрямивший спину Шеб. Когда все сгрудились на обрывистом крае, он рявкнул: — Держитесь подальше, дурачье! Хотите меня похоронить?

— Это искушение, — сказал Наппет. — Но тогда нам придется откапывать твой мерзкий труп.

Лопата заскребла по камням. Вскоре Шеб сказал: — Вижу перед собой арку входа. Низкая, но широкая. Ступеней нет, просто пандус.

«Да», — подумал дух, — «так и должно быть».

Шебу не хотелось передавать лопату другим — не сейчас, когда он уже видит вход. Он копал быстро, постанывая с каждым броском тяжелого сырого песка. — Я чую воду, — пропыхтел он. — Неужели тоннель залит… но мы хотя бы не умрем от жажды.

— Я туда не пойду, — заявила Вздох, — если в тоннеле вода. Не пойду. Вы все утонете.

Сход вел вниз на протяжении шести или семи шагов, так что Шеб утомился. Наппет заменил его и вскоре, едва темнота сгустилась за спинами, лопата проникла в пустоту. Они пробились…

Тоннель сочился влагой, воздух отдавал сладковатой плесенью и чем-то еще более неприятным. Под ногами было скользко — слой воды глубиной не более чем в палец. Царила абсолютная тьма.

Все зажгли фонари. Видя это, призрак снова испугался. Как и в предыдущих случаях, вроде внезапного появления лопаты, он что-то важное упустил — ведь вещи не могут просто возникать из ничего, когда они нужны. Реальность так не работает. Нет, это он, должно быть, слеп к некоторым вещам, проклят избирательностью зрения, видит лишь то, что нужно сейчас, что важно в данный момент. Он вдруг сообразил: группу может сопровождать целый фургон припасов. У них могут быть слуги. Охранники. Армия. Подлинный мир, понял он с содроганием, вовсе не таков, каким он его видит от мгновения к мгновению. Подлинный мир непознаваем. Он подумал, что сейчас завоет. Он подумал, что готов дать голос ужасу перед отвратительными откровениями. Ведь… если мир действительно непознаваем, им управляют неведомые силы, и как он может защититься от них?

Он замер, не способный двигаться. Потом группа спустилась в тоннель и его поразило новое открытие — цепи потянули его в яму, потащили — вопящего — в проход.

Он не свободен.

Он привязан к жизням странных людей, и ни один не знает даже, что он существует. Он их раб, столь бесполезный, что ему не дали голоса, тела, идентичности за пределами нынешней насмешки над «я» — и долго ли протянет такая сущность, если ее никто не видит? Если даже каменные стены и слизистая вода не знают о его прибытии?

Не таковы ли мучения всех духов?

Эта возможность показалась столь ужасной, столь отвратительной, что он задрожал. За что смертная душа может заслужить вечную кару? Какое великое преступление сделало наказанием саму жизнь? Или это лишь его особенная участь? Какой бог или богиня были так жестоки, настолько лишены милосердия?

При этой мысли он, волочившийся вслед хозяевам, ощутил прилив ярости. Вспышку негодования. «Какой бог решил, что наделен правом судить меня? Такая наглость непростительна никому.

Кто бы ты ни был, я найду тебя. Клянусь. Я найду тебя и зарублю. Заставлю покориться. На колени! Как ты посмел?! Как ты решаешься кого-то судить, если прячешь свое лицо? Если стираешь все следы своего бытия? Своего злотворного присутствия. Прячешься от меня, кем бы ты ни был — или кем бы ты ни была. Детская игра. Подлая игра. Предстань перед ребенком своим. Докажи правоту, докажи право судить меня.

Сделай так, и я прощу тебя.

Оставайся скрытым, обрекая мою душу на муки — и я выслежу тебя.

Выслежу и сражу».

Пандус повел кверху и достиг широкой комнаты с низким потолком.

Она была завалена трупами рептилий. Гниющими, вонючими, посреди луж густого ихора и кислой крови. Двадцать, может и больше.

К’чайн Че’малле. Строители города.

У каждого рассечено горло. Зарезаны, словно козлы на алтаре.

За ними виднелась пологая спиральная лестница. Все молчали, поодиночке пробираясь мимо жертв резни. Таксилиан повел их кверху.

Призрак видел, что Вздох помедлила, наклонилась, провела пальцем по гниющей крови.

Вложила палец в рот. И улыбнулась.

КНИГА ВТОРАЯ Пожиратели алмазов и самоцветов

Я слышала рассказы о реке

река — такое место

где вода струится по земле

блестя под солнцем

это сказка

и сказка лживая

особенно про чистоту воды

мы знаем лучше

что вода красна как кровь

но люди любят сказки

в сказках скрыт урок

я думаю

что эта сказка говорит о нас

о реках крови

что очистятся когда-то.

«О реке», Баделле

Глава 7

Вот встали в тесный строй горячечные твари

ряды щитов, ряды пятнистых лиц

они выходят маршем изо рта

убийцы это любят

они собой горды, пускай никто не смотрит

знамена подняты, расшиты стяги

и музыка звучит как топот ног

святоши это любят

клинки начищены, гляди! — они мечтают

внести разлад в тупой, унылый мир

слепые черви ползают в грязи

летят слова любви

ныряют лебеди в глубины, а тюлени

скребутся в стены ледяной тюрьмы

все наши сны не ведают оков…

«Признания Осужденного», Банетос из Синей Розы

Странник шел по затопленному тоннелю, вспоминая тела, которые некогда плавали здесь словно бревна и медленно обращались в студень. И сейчас нога то и дело пинает невидимые кости. Темнота не обещает одиночества, истинного уединения, последнего упокоения. Темнота — всего лишь дом заблудших. Вот почему саркофаги закрывают плитами, а крипты засыпают курганами из земли и камней. Темнота — видение за сомкнутыми веками, всего лишь отрицание света, когда детали перестают быть важными.

Он мог бы найти мир по себе. Всё, что требуется — сомкнуть единственный глаз. Это должно работать. Он не понимает, почему это не работает. Жгуче — холодная вода плещется у бедер. Он приветствует дар онемения. Воздух сперт, но он привык. Ничто вроде бы не должно держать его здесь прикованным к настоящему мигу.

События разворачиваются, так много событий — и ни одно не началось от его толчка, ни одно не покорилось его воле. Гнев уступил место страху. Он отыскал алтарь, который Пернатая Ведьмаосвятила его именем. Он надеялся найти ее душу, ее плотную волю, всё ещё обвивающую сухожилия и кости… но ничего не нашел. Куда она ушла?

Он еще может чувствовать ее волосы в руке, безмолвное сопротивление — остатки здравого смысла сражаются за глоток воздуха, за лишнее мгновение жизни. Ладонь зудит от слабых содроганий, начавшихся, когда она наконец сдалась и впустила воду в легкие, раз, другой — словно новорожденная, вкушающая дары неведомого мира — чтобы отпрянуть, раствориться и ускользнуть угрем в темноту, в которой первым делом забываешь себя саму.

Откуда навязчивые воспоминания? Он совершил акт милосердия. Охваченная гангреной, безумная — ей оставалось недолго. Всего лишь малый толчок, вовсе не продиктованный мотивами мести или отвращения. И все же она могла проклясть его с последним сиплым выдохом.

Ее душа должна плавать в черной воде. Но Странник знал, что оказался в одиночестве. Алтарная комната не дала ему ничего, кроме уныния.

Он брел — скользкий пол тоннеля опускался с каждым шагом — ноги вдруг поскользнулись, вода охватила его грудь, сомкнулась на плечах, хлопнула по горлу. Макушка коснулась неровных камней потолка; еще миг — и он оказался под водой. В глазу защипало.

Он плыл сквозь сумрак, пока вода не стала соленой; свет, отраженный от водной глади в саженях сверху, замерцал, словно смутные полузабытые воспоминания о молниях. Он смог ощутить тяжелые удары буйных потоков и понял, что наверху действительно ярится шторм. Но творящееся под потолком мира не повлияет на него здесь, внизу. Он идет по дну океана, вздымает вековой ил.

Здесь нет гниения; все, что не раздавило в пыль неистовое давление пучины, издавна лежит под одноцветным покрывалом ила, словно мебель в громадной покинутой комнате. Это королевство навевает ужас. Время забыло путь, заблудилось, пока бесконечный дождь обломков не прибил его вниз, не поставил на колени. Не похоронил. Все и вся могут удостоиться такой же участи. Угроза, риск весьма реальны. Ни одно разумное существо не выдержит долгого пребывания здесь, где вечно звучит жуткая мелодия тщеты.

Он заметил, что идет мимо большого скелета: покосившиеся кривые ребра поднимаются по сторонам колоннадой храма, рухнувшего под собственной тяжестью. Он пересек неровную линию валунов — позвонков чудовища. Четыре лопатки стали широкой платформой, от них, словно поваленные столбы, отходили до нелепого длинные кости. В такой темноте он мог лишь вообразить очертания чудовищного черепа. Да, вот еще храм, иного рода. Драгоценное хранилище самости, пространство, желающее быть занятым, существование, требующее знаний о себе.

Мысль понравилась Страннику. Сколь тонкие самообманы собирают воедино кости души! Он миновал последнюю лопатку, заметив следы перелома. Кость походит на громадное разбитое блюдо.

Оказавшись у черепа, Странник увидел: одна из орбит раздроблена, длинное перекошенное рыло полно выбитых зубов. Старший Бог помедлил, изучая повреждения. Он не мог вообразить, что это за зверь; он подозревал, что это дитя глубоких течений, пловец давно минувших эпох, так и не понявший, что время его ушло. Он подумал: не был ли удар — ударом милосердия?

Ах, но разве может он бороться со свой натурой? Большинство его толчков имели фатальные последствия, это правда. Побуждений у него много, и милосердие не числится в самых последних. Ощущение волос под рукой… да, это выпрыгнула совесть, это трепет раскаяния. Ничего. Пройдет.

Он пошел дальше, зная, что находится на верном пути.

Есть места, которые можно найти лишь по приглашению, по сомнительной любезности сил, их сотворивших, придавших форму. Преграды презирают желания и жажду большинства искателей. Но он давно, очень давно изучил тайные тропы. Ему не нужно приглашений; ни одна сила не устоит перед его алчбой.

Тусклый свет башни показался раньше ее очертаний; он вздрогнул, когда насмешливое око заплясало в сумраке. Течения набросились на него, ударяя по телу словно бы в безнадежных попытках сбить с пути. Ил взвился, желая его ослепить. Но он устремил взгляд на зовущий огонек — и вскоре различил и приземистый дом, и черные кривые сучья деревьев во дворе, и низкие каменные стены.

У башни Азата скопились залежи ила. Курганы во дворе оказались полуразрытыми; корни накренившихся деревьев торчали наружу. Ступая по качающимся плитам дорожки, Странник видел кости, рассыпанные вокруг провалившихся могильников. Да, они наконец-то сбежали из тюрьмы, но смерть пришла за ними раньше. Терпение — рок долгоживущих. Оно способно погрузить потерявшую счет годам жертву в спячку, пока не истлеет плоть, пока не отвалится череп.

Он дошел до двери. Потянул, открыв.

Потоки из узкого коридора овеяли его, теплые словно слезы. Едва портал закрылся за спиной, Странник сделал жест. В следующий миг он стоял на сухом полу. В воздухе висело тонкое облачко дровяного дыма. По коридору плыл, приближаясь, огонек фонаря.

Облаченная в домотканую одежду фигура заставила Странника содрогнуться. Воспоминания взвихрились мутным илом; он словно на мгновение ослеп. Тощий Форкрул Ассейл горбился, словно доказательства и улики правосудия согнули его, сломали спину. Бледное лицо стало сборищем морщин, оно походило на мятую кожу. Измученные глаза лишь на миг впились в Странника. Затем Ассейл сделал шаг в сторону. — Огонь и вино ждут тебя, Эрастрас. Входи, ты знаешь дорогу.

Они прошли в двойную дверь на пересечении коридоров, в сухое тепло комнаты очага. Ассейл указал рукой на столик у стены, а сам подковылял к креслу около камина. Не принимая приглашения выпить — пока что — Странник подошел к другому креслу и уселся.

Они сидели и смотрели друг на друга.

— Ты малость поизносился, — сказал Ассейл, — с последней нашей встречи…

— Хохот Бездны, Сетч! Ты сам себя давно видел?

— Забытым не подобает жаловаться. — Хозяин поднял хрустальный кубок, поднес к лицу, созерцая мерцающий свет, запертый в янтаре вина. — Когда я гляжу на себя, вижу… угольки. Они угасают, они умирают. И это, — закончил он, — хорошо.

Ассейл выпил вино. Странник оскалился: — Жалкие слова. Но твои прятки окончились, Костяшки.

Сечул Лат улыбнулся старому титулу, и это была горькая улыбка. — Наше время утекло.

— Так было. Но ныне все возродится.

Сечул покачал головой. — Ты правильно сдался в прошлый раз…

— Это была не сдача! Меня вытеснили!

— Тебя заставили отдать то, чего ты оказался недостоин. — Мрачные глаза поднялись, захватывая взор Странника. — К чему роптать?

— Мы были союзниками!

— Да, были.

— И станем снова, Костяшки. Ты был Старшим Богом, ближе всех стоявшим к моему трону…

— К твоему Пустому Трону, да.

— Битва грядет. Слушай меня! Мы можем изгнать жалких новых богов. Мы можем утопить их в крови! — Странник подался вперед. — Боишься, что против них выйдем лишь мы двое? Уверяю, старый друг, в одиночестве мы не окажемся. — Он снова расслабился, уставился в огонь. — Твои смертные родичи, должно быть, нашли новую силу, заключили новые союзы.

Костяшки фыркнул: — Ты доверишься миру и правосудию Форкрул Ассейлов? После всего, что они с тобой сотворили?

— Я умею узнавать необходимость.

— Эрастрас, мое время подошло к концу. — Он пошевелил пальцами. — Оставляю всё на Близняшек. — Ассейл улыбнулся. — Лучший мой бросок.

— Отказываюсь верить. Ты не станешь в стороне перед грядущим. Я ничего не забыл. Помнишь силу, которой мы когда-то владели?

— Помню. Думаешь, почему я сижу здесь?

— Я хочу эту силу. Снова. И получу.

— Зачем? — спокойно спросил Костяшки. — Чего ты ищешь?

— Всего, что потерял!

— Ах, старый друг, ты не помнишь всего.

— О?

— Да. Ты забыл, что потерял в самом начале.

Повисло молчание.

Странник встал и отошел, чтобы долить вина. Вернувшись, поглядел на приятеля — Старшего сверху вниз. — Я пришел сюда, — произнес он, — не только ради тебя.

Костяшки моргнул.

— Я намерен призвать весь Клан Старших. Всех, кто выжил. Я Владыка Плиток. Они не смогут отказаться.

— Нет, — буркнул Костяшки. — Этого мы не сможем.

— Где она?

— Спит.

Странник скорчил гримасу. — Это я и так знал, Сетч.

— Сядь, Эрастрас. Прямо сейчас. Прошу. Давай просто… посидим. Выпьем за память дружбы. И за невинность.

— Когда кубки опустеют, Костяшки.

Он сомкнул веки, кивнул: — Так и будет.

— Больно видеть тебя таким, — сказал, усевшись, Странник. — Мы снова сделаем тебя прежним.

— Дорогой Эрастрас, ты ничему не научился? Времени плевать на наши желания, и ни один из существовавших богов не был безжалостнее времени.

Странник прищурил глаз. — Погоди, пока не узришь мир, который я переделаю. Ты вновь встанешь у Пустого Трона. Вновь познаешь наслаждение неудач, повергая мечтающих о лучшей доле смертных. Снова и снова.

— Помню, — пробормотал Костяшки, — как они сетовали на невезение.

— И пытались ублажить судьбу все новыми жертвами крови. На алтарях. На полях брани.

— И в темных сделках души.

Странник кивнул — обрадованный, утешенный. Да, следует выждать еще немного. Целительное мгновение. Оно всегда ему отлично служило.

Он может еще немного отдохнуть здесь.

— Тогда расскажи мне, — предложил Костяшки, — историю.

— Какую историю?

— О том, кто взял у тебя глаз.

Странник поморщился и отвернулся. Хорошее настроение испарилось. — Смертные, — буркнул он, — съедят всё.

* * *

В башне Азата, в комнате, бывшей целым миром, она спала и грезила. Грезы ее жили отдельно от времени, и потому она вновь брела по местности, умершей тысячи лет назад. Но воздух все еще свеж, небо над головой чисто, сверкает ртутным блеском — как в день яростного рождения. Со всех сторон здания, ставшие грудами обломков, кривыми костлявыми курганами. Прошедшие потопы запятнали все илистой грязью до уровня ее бедер. Она шла, удивляясь и даже не веря глазам.

Только это и осталось? Трудно поверить.

Курганы выглядели странно одинаковыми — груды камня почти идентичного размера. На улицах не было видно мусора; даже грязь облепила все аккуратной ровной коркой.

— Ностальгия, — произнес голос сверху.

Она встала, подняла глаза на белокожую фигуру, усевшуюся на одном из курганов. Золотые спутанные волосы отросли, в них появился намек на какой-то алый оттенок. Белый двуручный меч прислонен к боку, и кристальное навершие рукояти сверкает под ярким солнцем. Оно принимает много форм, это существо. Одни прекрасные, другие — как эта — подобные плевку в глаза. Кислотой.

— Твоя работа, так?

Рука провела по эмалевому лезвию — касание любовника, заставившее ее вздрогнуть. Он сказал: — Мне противна твоя небрежность, Килмандарос.

— А ты делаешь смерть столь… опрятной.

Он дернул плечами: — Скажи, если в последний свой день — или ночь, без разницы — ты обнаружишь себя в постели, в комнате. Слишком слабой, чтобы встать, но еще способной оглядеться — но не больше. Скажи мне, Килмандарос, не утешит ли тебя опрятность всего, что увидишь вокруг? Ты будешь понимать, что оно останется и после, неизменное, привязанное к медленному, весьма медленному ритму увядания?

— О чем ты спрашиваешь, Оссерк? О ностальгии по комнате, в которой я сейчас сижу?

— Не это ли финальный дар смерти?

Она подняла руки, показав ему кулаки. — Иди сюда, получи мой дар, Оссерк. Я знаю это тело, лицо, которые ты мне явил. Я знаю искусителя, знаю слишком хорошо. Иди же сюда. Неужели ты не скучаешь по моим объятиям?

И Оссерк хихикнул в ужасной яви сна. Таким смехом, который врезается в жертву, злобно сжимает горло. Презрительный, лишенный сочувствия смех его говорил: «Ты мне больше не интересна. Вижу твою боль, и это меня веселит. Вижу, что ты никак не избавишься от пустячка, который я легко выбросил, от заблуждения, будто мы все еще нужны друг другу».

Столь многое в смехе сна, о да.

— Эмурланн распался, — сказал он. — Большая часть кусков так же мертва, как этот. Будешь корить меня? Аномандера? Скабандари?

— Меня не интересует дурацкое тыканье пальцем. Обвиняющему нечего терять и есть что скрывать.

— Но ты объединилась с Аномандером…

— Он тоже не любит укорять. Мы объединились, да, чтобы спасти что можно.

— Значит, тем хуже, что я пришел сюда первым.

— Куда делись жители, Оссерк? Их город ты уничтожил…

Он поднял брови: — Да никуда не делись. — Он повел рукой, показывая на ряды курганов. — Я отказал им даже в миге… ностальгии.

Она почувствовала, что дрожит. — Сойди же сюда, — проскрежетала она, — ибо смерть заждалась тебя.

— У тебя много конкурентов, — бросил он. — Поэтому я и… гмм… прохлаждаюсь здесь. Остался лишь один портал. Нет, не тот, через который прошла ты — он давно разрушился.

— И кто поджидает тебя в нем, Оссерк?

— Ходящий-По-Краю.

Килмандарос оскалила длинные клыки в широкой улыбке. И швырнула ему его же смех.

Двинулась прочь.

Голос за спиной прозвучал удивленно: — Что ты делаешь? Он зол. Ты не понимаешь? Он зол.

— Это мой сон, — шепнула она. — В нем все такое, каким должно быть. — Но она удивлялась. У нее вроде бы нет воспоминаний именно об этом месте, как и о встрече с Оссерком на руинах Куральд Эмурланна.

«Значит, иногда сны вправду могут тревожить нас».

* * *

— Тучи над горизонтом. Черные, приближаются ломаным строем. — Буян надавил на глаза пальцами, потом мельком поглядел на Геслера. Лицо его покраснело. — Что за глупые сны, а?

— Мне откуда знать? Есть мошенники, делающие состояние на снах дураков. Почему не пойти к такому?

— Ты назвал меня дураком?

— Только если последуешь моему совету, Буян.

— Да. Вот почему я завыл.

Геслер склонился, раздвигая кружки и все прочее, освобождая место для мускулистых, покрытых шрамами рук. — Заснуть в разгар бурной пирушки — уже непростительное преступление. Вскочить с воплями — ну, это вовсе безумно. Половина из нас, идиотов, за сердца схватились.

— Не нужно было ввязываться, Гес.

— Заладил свое. Мне тоже не нравится. Но мы вызвались искать Хеллиан. — Он кивнул на третью сидящую за столом, хотя была видна лишь ее макушка с намокшими от пролитого эля волосами. Храпы летели над столом; казалось, это сотня короедов приканчивает больную сосну. — И вот мы ее нашли, только она не в состоянии вести взвод. Вообще ни для чего не в состоянии. Ее могут обобрать, изнасиловать, даже убить. Придется стоять на страже.

Буян рыгнул, вцепился в бороду. — Это был не совсем сон.

— Помнишь, когда в последний раз видел приятный сон?

— Не знаю. Давно, наверное. А может, мы забываем хорошие, только плохие помним.

Геслер наполнил кружки. — Итак, приближается буря. У тебя сны на редкость тонкие. Даже пророческие. Ты спишь и слышишь шепот богов, Буян.

— У меня дурное настроение, Гес. Напоминай, чтобы я о снах больше не говорил.

— Я и не просил о них говорить. Ты сам заорал.

— Не заорал я. Завыл.

— Есть разница?

Поморщившись, Буян потянулся за кружкой. — Иногда, ну… боги не шепчут.

* * *

— Волосатые женщины все еще тревожат ваши сны?

Бутыл открыл глаза и подумал, не метнуть ли нож ей в лицо. Но всего лишь моргнул. — Добрый день, капитан. Я удивлен, что вы не…

— Простите, солдат, но вы только что мне подмигнули?

Он сел. — Это было подмигивание, капитан? Вы уверены?

Фаредан Сорт отвела глаза, что-то пробурчала и ушла к выходу.

Когда дверь хлопнула, Бутыл сел поудобнее, наморщил лоб. Да, влезать в голову офицера — это стало у него второй натурой. Но его встревожили ее слова. Такой вопрос звучит нелепо, в особенности от Фаредан Сорт. Он сомневался, что капитану известно о его личном проклятии. Откуда ей? Какой дурак доверил бы такое офицеру? Особенно такому, что злобно убивает талантливого и радостно женатого скорпиона без всякой причины. Если она действительно что-то знает, это значит, кто-то поделился кусочком информации в обмен на что-то иное. Привилегию, подачку. Это же тайное предательство за спинами обычных солдат легиона!

Кто оказался таким подлым?

Он раскрыл глаза, огляделся. Один в казарме. Скрипач увел взвод на полевые упражнения, военную игру против заново сформированных батальонов Брюса Беддикта. Жалуясь на больной желудок, постанывая и кряхтя, Бутыл сумел отказаться от участия. Не для него бессмысленная беготня по кустам и полям; к тому же не так давно они убивали летерийцев по-настоящему. Отличный шанс забыть, что отныне они друзья. И для той, и для другой стороны. Так или иначе, он успел первым пожаловаться на живот, так что у других не прокатило — он поймал злобный взгляд Улыбы, но он же привык, он всегда более быстрый…

Улыба. Он поглядел на пустую койку, поглядел внимательно и придирчиво. Ее излюбленный приемчик — удар из-за спины, не так ли? А кто еще тут остался? Никого.

Он опустил ноги на пол — боги, какая холодина! — и подошел к ее постели. Следует двигаться осторожно. Если кто и умеет делать хитрые, подлые ловушки у вещей, которые для других не предназначаются, так это брызгливая полусумасшедшая киса с острыми ножиками.

Бутыл вынул кухонный нож и начал надавливать на тонкий матрац, склонившись поближе, чтобы изучить по видимости беспорядочные швы и выступы обшивки — каждая может оказаться отравленной… но выступы и швы оказались, гмм… всего лишь случайными выступами и швами на обшивке.

«Пытается меня подначить… нутром чую…»

Он встал на колени, пощупал под кроватью. Ничего особенного; это заставляет тревожиться еще сильнее. Бормоча под нос, Бутыл заполз за койку и уставился на сундучок.

Летерийская работа — не из тех, что они привезли с собой. У нее было слишком мало времени, чтобы его оснастить — то есть хитроумно оснастить. Нет, иголки и лезвия будет легко заметить.

Она его продала, и она об этом пожалеет.

Ничего не обнаружив на внешних сторонах, он просунул кончик ножа в замочную скважину и начал трудиться над механизмом.

Открытие, что сундучок вообще не заперт, ввергло его в бесконечное мгновение ужаса — дыхание сперло, по лбу покатился пот. «Явная ловушка. Рассчитанная на убийство. Улыба не приглашает мужчин к себе, тем более в себя… гмм, в свой… Подниму крышку — и покойник».

Он дико вскочил, услышав стук сапог, и увидел Корабба Бхилана Зену’аласа. — Дыханье Худа, солдат! Хватит выслеживать меня вот так!

— А ты что делаешь? — спросил Корабб.

— Я? Что делаю? Не говори, что муштра уже закончилась…

— Нет. Я потерял новый меч. Сержант взбесился, отослал домой.

— Невезение, Корабб. Не досталось тебе славы.

— Мне такая не нужна. Ненастоящий бой. Я не вижу смысла, Бутыл. Они чему-то научатся, только когда мы возьмем оружие и порубим сотню — другую.

— Точно. В этом смысл есть. Подскажи Скрипачу.

— Я так и сказал. А он меня отослал.

— С каждым днем он все более упрямый.

— Забавно. Именно так я и сказал. А ты все-таки что делал? Это не твои вещи.

— Ты необыкновенно умен, Корабб. Она ставит хитрые ловушки. Догадываюсь, что с ядом. Потому что я остался, понял? Пытается меня убить.

— Ого, — отозвался Корабб. — Хитрая.

— Недостаточно хитрая, друг. Потому что ты здесь.

— Я здесь.

Бутыл глянул на сундучок: — Не заперт. Хочу, чтобы ты поднял крышку.

Корабб прошел, скрипнул крышкой.

Успевший упасть Бутыл поднял голову и подполз поглядеть.

— Теперь что? — спросил сзади Корабб. — Это была тренировка?

— Тренировка?

— Да.

— Нет, Корабб… боги, как странно… погляди на барахло! Такая одежда…

— Ну, я имел в виду, теперь можно открывать сундук Улыбы?

— Что?

— Это Карака. Ты смотришь в сундук Каракатицы, Бутыл. Он рядом стоял.

— М-да, — пробурчал Бутыл, роняя крышку. — Это объясняет гульфик.

— Объясняет?

Они стояли и пялились друг на друга.

— Как думаешь, скольких ублюдков ты успел наплодить?

— Что?

— А что?

— Ты что-то сказал.

— Я сказал «а что».

— Нет, перед «а что».

— Насчет ублюдков.

Корабб потемнел лицом: — Ты меня назвал ублюдком?

— Нет, никак нет. Откуда мне знать?

— Как…

— Это не мое дело, понял. — Бутыл хлопнул парня по твердому как камень плечу и пошел искать сапоги. — Я ухожу.

— Хотя больной?

— Мне уже лучше.

Едва выбежав — и чуть не получив по причине глупого недопонимания смертельный удар самым крепким кулаком во взводе — Бутыл глянул на полуденное солнце и двинулся куда собирался. «Ладно, паразитка. Я буду внимателен. Куда же…»

— Почти время. Я уж засомневался.

— Быстрый Бен! Давно ли вы играетесь с Мокра? Представляете, как у нас к вечеру головы разболятся?

— Расслабься, у меня кое-что есть против этого. Бутыл ты мне нужен в Старом Дворце. Я спущусь в склеп.

«Где тебе и место».

— Впервые мне вот так открыто… Скажешь, Бутыл, когда дойдешь до места.

— А что вы делаете в подземельях, Быстрый Бен?

— Я у Цедансии. Тебе нужно увидеть, Бутыл.

— Значит, вы их нашли?

— Кого?

— Синн и Гриба. Слышал, пропали они.

— Нет, их здесь нет. Вообще ни признака недавних посещений. Как и я доложил Адъюнкту, чертенята ушли.

— Ушли? Куда?

— Без понятия. Но они ушли.

— Плохие новости для Адъюнкта… она потеряла магов…

— У нее есть я. И больше никого не нужно.

«Ух, все мои страхи оказались напрасными».

— Ты, наверное, не понял, Бутыл, но я задал вопрос о волосатой любовнице не без причины.

— Ревнуете?

— Быстрее сюда, не терпится тебя удавить. Нет, не ревную. Хотя если подумать, не припоминаю, когда в последний…

— Вы сказали, Быстрый Бен, что у вас были причины. Хотелось бы услышать.

— Что тебе наплел Мертвяк?

«Что? Ничего. Ну…»

— Ха, так и знал! Не верь ему, Бутыл. Он не имеет понятия — ни малейшего! — что тут творится.

— Знаете, Быстрый Бен… ладно. Я уже на месте. Куда теперь?

— Тебя кто-нибудь видел?

— Вы не велели идти скрытно!

— Кто-нибудь рядом есть?

Бутыл огляделся. Крылья Старого Дворца окружила глубокая грязь; штукатурка потрескалась или совсем упала, обнажив кирпичные стены. Клочья травы поглотили старые мостовые. От мелкого пруда осталась пустая площадка. В воздухе зудят насекомые.

— Нет.

— Хорошо. В точности следуй моим указаниям, Бутыл.

— Уверены? То есть… я намеревался игнорировать каждый третий поворот.

— Скрипачу придется провести с тобой краткую беседу, солдат. Насчет правил вежливости по отношению к Верховным Магам.

— Слушайте, Быстрый Бен. Если хотите, чтобы я нашел вашу Цедансию, не мешайте. У меня нюх на такие вещи.

— Я знал!

— Что знали? Я просто…

— Она шепчет тебе в ухо…

— Боги подлые! От нее даже шепота не исходит, тем более слов. Я не…

— Она посылает видения, так? Вспышки воспоминаний. Целые сцены.

— Откуда вы знаете?

— Расскажи.

— Чего это вы решили, что это ваше дело?

— Хоть одно, чтоб тебя!

Бутыл прихлопнул москита. Некоторые видения передать легче, он это понимает. Потому что они лишены смысла. Всего лишь воспоминания, точно. Замороженные сцены. Тропы в джунглях, лай карабкающихся по утесам макак. Опасная теплота ночи, кашель хищников во тьме. Но есть одно, возвращающееся снова и снова, в бесчисленных вариациях…

Внезапно расцветает синее небо, впереди прогалина, запах соли. Тихий шелест спокойных волн на белоснежном коралловом пляже. Безоглядный бег по берегу, хор радостных криков и восклицаний. Кульминация ужасных странствий по суше, когда казалось: родного дома уже не отыскать. И вот нежданный дар…

— Берег моря, Быстрый. Ослепительное солнце, горячий песок под ногами. Возвращение домой… даже если дома не видно. Они вдруг собираются и строят лодки.

— Лодки?

— Всегда лодки. Острова. Места, в которых пятнистые охотники не ждут тебя во мраке. Места, в которых они могут быть… в безопасности.

— Эресы…

— Жили ради морей. Океанов. Пересекая великие континенты, они существовали в страхе. Берега кормили их. Обширная пустота за рифами взывала к ним.

— Лодки? Какого рода?

— По-разному видится. Я никогда не путешествую с одной и той же группой. Долбленые. Из тростника. Бамбуковые плоты. Мехи с воздухом. Корзины на шестах, похожие на затопленное дерево с гнездами. Быстрый Бен, Эрес’алы — они были разумными, они были умнее, чем вы могли бы подумать. Они не так уж отличались от нас. Завоевали целый мир.

— Но что случилось с ними?

Бутыл пожал плечами: — Не знаю. Думаю, впрочем, что с ними случились мы.

Он обнаружил разбитую дверь. Он шел по длинным темным коридорам, спускался по спиралям лестниц на уровни, залитые водой по лодыжки. Он поворачивал налево и направо, безошибочно выбирая краткий путь к пульсирующим остаткам древней мощи. «Дома, Плитки, Оплоты, Блуждания — всё звучит вполне разумно, Быстрый Бен. Не так ли? А как насчет морских дорог? К чему их отнести? Как насчет сирен, поющих на ветру? Я о том, что мы видим в себе великих скитальцев, смелых исследователей и первооткрывателей. Но Эрес'алы, Верховный Маг… они сделали всё первыми. Мы ступаем на любую почву, только чтобы найти следы их ног. Унизительная мысль, не так ли?»

Он достиг узкого тоннеля с неровным, похожим скорее на острова среди озера полом. Впереди манил солидный портал из песчаника. Маг шагнул через порог и увидел мостик, за ним более широкую платформу. На которой стоял Быстрый Бен.

— Ну, вот я и здесь, Быстрый Бен. С промокшими ногами.

Обширная комната купалась в золотом свете, подобно туману поднимавшемуся от Плиток, что лежали вокруг диска на полу. Быстрый Бен, озабоченно склонивший голову к плечу, пробежал по мостику. В глазах читалось нечто странное.

— Ну?

Он моргнул и взмахнул рукой: — оглядись, Бутыл. Цедансия жива.

— Что означает..?

— Я надеялся, ты мне объяснишь. Магия здесь должна была угаснуть. Мы ведь открыли садки. Принесли Колоду Драконов. Заколотили дверь Хаоса. Мы как будто принесли колеса в племя, знающее лишь носилки и волокуши. Среди магов королевства произошла революция. Даже жрецы видят, как все переворачивается с ног на голову. Было бы полезно проникнуть в культ Странника… Так или иначе, это место должно было умирать, Бутыл.

Бутыл огляделся. Одна из Плиток, поблизости, изображала кучку костей — и они светились янтарным сиянием. Другая изображала пустой трон. Но самая яркая из Плиток подняла образ над каменной поверхностью — он плавал в воздухе, бурлил, расширялся, став трехмерным. Дракон. Широко раскрытые крылья, распахнутые челюсти. — Дыханье Худа! — пробормотал он, подавляя дрожь.

— Твои дороги морей, Бутыл. Они заставляют меня думать о Маэле.

— Да, трудно не думать о Маэле в этом городе, Верховный Маг.

— Значит, знаешь.

Бутыл кивнул.

— Это не так страшно, как творящееся там, в Малазанской Империи. Возвышение Маллика Реля, Джисталя.

Бутыл нахмурился. — И почему это должно быть более опасным, чем появление Старшего Бога у летерийского трона?

— Он не у трона стоит. У Теола. Насколько я могу догадываться, у них давние отношения. Маэл скрывается здесь, стараясь держать голову пониже. Но он не станет возражать, если смертные сумеют ухватить часть его силы. Он охотно поддается им.

— Старший Бог морей всегда отличался бездонной жаждой. И дочка его не лучше.

— Нерруза?

— Кто еще? Повелительница Спокойных Морей — иронический титул. Всегда следует, — сказал Бутыл, не отводя взора от Плитки дракона, — всё понимать иносказательно.

— Я подумываю, — заметил Быстрый Бен, — просить Адъюнкта о повышении тебя до Верховного Мага.

— Даже не пробуйте! — рявкнул Бутыл.

— Дай причину не пробовать. Только не плети жалобные сказки о дружбе и преданности взводу Скрипа.

— Ну ладно. Подумайте вот о чем. Вы можете держать меня как личную затычку для всех дыр.

Верховный Маг прищурил заблестевшие глаза и улыбнулся. — Я могу тебя не любить, Бутыл, но иногда… мне нравится то, что ты говоришь.

— Рад за вас. Теперь можно уйти из этого места?

* * *

— Думаю, пришло время, — сказала она, — уходить.

Вифал покосился, потер заросший подбородок. — Мечтаешь о больших удобствах, дорогая?

— Нет, идиот. Я говорю об уходе. От Охотников, от города, от всего. Ты сделал, что должен был сделать. И я сделала. Жалкий выводок Рейка теперь далеко. Здесь нас больше ничто не держит. К тому же, — добавила она, — не люблю мест, где постоянно что-то происходит.

— Чтение…

— Чепуха. — Она упрямо уставилась на него. — Я похожа на Королеву Высокого Дома Тьмы?

Вифал не знал, что сказать.

— Ты ценишь жизнь, супруг?

— Если хочешь уйти, что же, думаю, никто нас не задержит. Можно записаться на корабль. Куда-нибудь. — Тут он нахмурился. — Погоди, Сенд. Куда мы поедем?

Женщина оскалилась, вскочив на ноги и меря шагами скудно обставленную комнату. — Помнишь трясов? На острове — тюрьме?

— Да. Тех, что иногда использовали старые андийские слова.

— Поклоняющихся берегу.

— Ну?

— Они, кажется, думали, что берег умирает.

— Наверное, тот, что они знали. Всегда есть какие-то берега.

— Море поднимается.

— Да.

— Уровень моря, — продолжала она, глядя через окошко на город, — долгое время был неестественно низким.

— Неужели?

— Омтозе Феллак. Ритуал льда. Джагуты и их войны с Т’лан Имассами. Большие ледяные поля тают, Вифал. — Она повернулась к нему. — Ты мекрос, ты сам видел ураганы. Там, на Фентской Косе. Океаны в хаосе. Времена года исказились. Наводнения, засухи, инфекции. А куда поведет армию Адъюнкт? На восток, в Колансе. Но в Летере все думают, что Колансе охвачено ужасной засухой. — Ее темные глаза прищурились. — Ты видел целый народ, умирающий от жажды?

— Нет. А ты?

— Я стара, муженек. Я помню Саэлен Гара, народ, отделившийся от Тисте Анди. В родном моем мире. Они жили в лесах. Пока леса не умерли. Мы просили их перебраться в Харкенас, в другие города королевства. Они отказались. Они сказали: «Наши сердца разбиты». Их мир умер, и они решили умереть с ним. Андарист умолял.. — Взор затуманился, она снова отвернулась в окну. — Да, Вифал. Видела. И не хочу видеть снова.

— Очень хорошо. Куда же?..

— Начнем, — ответила она, — с посещения трясов.

— Что они могут тебе передать, Сенд? Перемешанные воспоминания. Невежество, суеверия.

— Вифал. Я пала в битве. Мы воевали с К’чайн Че’малле. Пока Тисте Эдур не предали нас, не перебили. Очевидно, что никакая бойня не бывает полной. Кое-кто выжил. Кажется, здесь обитали не только К’чайн Че’малле, но и люди.

— Трясы.

— Люди, которые стали трясами, приняв выживших Анди. Потом мифы и легенды рас переплелись и стали неузнаваемыми. — Она помолчала. — Но даже тогда произошел некий раскол. Или же Тисте Анди Синей Розы были более ранними обитателями, пришли до нас. Но я думаю так: некоторые трясы вместе с Тисте Анди переселились вглубь материка. Там они создали Синюю Розу, теократию с культом Чернокрылого Лорда. Аномандера Рейка, Сына Тьмы.

— А возможно ли, — предположил Вифал, — что ушли все Тисте Анди? Остались лишь трясы, принявшие, наверное, чуточку чужой крови. Всего лишь люди, но унаследовавшие спутанный клубок мифов?

Она поглядела на него, нахмурив брови:- А это мысль, супруг. Выжившие Тисте Анди использовали вначале людей, чтобы восстановить силы, выжить в незнакомом мире. Скрыться от охотников — Эдур. Потом, решив, что уже готовы, что стало безопасно, они ушли.

— Тогда почему трясы не отвергли их наследие? Их истории? Их слова? Они же явно не поклоняются Анди. Они поклоняются берегу… признай, что это довольно странная религия. Молитвы полоске пляжа и тому подобному?

— Вот почему они интересуют меня больше выживших Анди. Вот почему я желаю поговорить со старейшинами, ведьмами и ведунами.

— Мертвяк описал жуткие скелеты, которые Синн и его взвод нашли на севере острова. Полулюди, полурептилии. Выродки…

— Их быстро убивали, от них избавлялись. Это примесь К’чайн Че’малле, Вифал. Значит, до прихода Тисте Анди они жили в тени Че’малле. Но не в изоляции. Были контакты, были какие-то связи. Должны были быть.

Он подумал над ее словами, но так и не понял, куда она клонит. Почему так важно открыть секреты трясов. — Сендалат, почему вы, Тисте Анди, воевали с К’чайн Че’малле?

Она выглядела раздраженной. — Почему? Потому что мы разные.

— Понимаю. А они сражались с вами. Потому что вы разные или потому, что вы вторглись в их мир?

Женщина протянула руку, захлопнув ставни, скрыв вид на город и небо. Внезапно наступивший сумрак словно окутал беседу саваном. — Я ухожу немедленно, — сказала она. — Начинай собирать вещи.

* * *

С предельной осторожностью Телораст просунула коготок под веко, подцепив и подняв. Кодл склонилась для тщательного осмотра — и отпрянула, с трудом удержавшись задними лапами на куртке Банашара.

— Пьян до уссачки. Точно. Задутая свеча. Погашенный костер, разбитая лампада. Вонючий труп.

Телораст отпустила веко, поглядела, как оно закрывает глаз. Банашар булькнул, вздыхая, застонал и заворочался в кресле, мотая головой.

Два скелетика спрыгнули и пошли навстречу друг дружке. Встреча состоялась на подоконнике. Головы мотались из стороны в сторону. — Что теперь? — прошипела Кодл.

— Что за вопрос такой? Что теперь? Ты разум потеряла?

— Так что теперь, Телораст?

— Откуда мне знать? Но слушай, что-то нужно сделать! Странник, он… он… ну, я его ненавижу, вот он что! Еще хуже — он пользуется Банашаром, нашим собственным жрецом. Хотя и бывшим.

— Нашим питомцем.

— Верно. Нашим, а не его!

— Нужно бы его убить.

— Кого? Банашара или Странника?

— Если убьем Банашара, ни у кого питомца не будет. Если убьем Странника, оставим Банашара себе.

— Точно, Кодл, — закивала Телораст. — Что разозлит Странника сильнее?

— Хороший вопрос. Нужно что-то, чтобы свести его с ума, совсем свести. Вот лучшая месть за кражу питомца.

— А потом убьем.

— Кого?

— Неважно кого! Почему ты такая тупая? Глупый, однако, вопрос. Слушай, Кодл, мы только что составили план. Хорошо. Для начала. Давай подумаем еще. Отмщение Страннику.

— Старшему Богу.

— Да, да.

— Который все еще бродит тут.

— Точно.

— Крадет питомцев.

— Кодл…

— Я всего лишь думаю вслух!

— Это ты называешь думанием? Не удивляюсь, что мы закончили порванными на кусочки, мертвыми и еще хуже!

— О! А что думаешь ты?

— У меня нет времени, ведь я только и отвечаю на твои вопросы.

— У тебя всегда есть отмазка, Телораст, знаешь? Всегда.

— Ты сама сплошная отмазка, Кодл. Знаешь?

Из другого угла комнаты прокаркал голос: — О чем вы там шепчетесь?

Скелетики вздрогнули. Телораст, вытянув хвост, склонила голову перед Банашаром. — Абсолютно ни о чем, вот о чем. В этом-то, любимый питомец, и проблема! Всякий раз. Это Кодл. Она идиотка. Она меня с ума сводит! А тебя подталкивает к пьянству, поклясться готова!

— Странник играет с судьбой, — потирая лицо, продолжал Банашар. — Использует — злоупотребляет — возможностями, тенденциями. Тянет и толкает за край. — Он слепо моргал, пытаясь разглядеть скелетики. — Чтобы свалить его, нужно извлечь пользу из этой одержимой самовлюбленности. Устроить ловушку.

Телораст и Кодл спрыгнули с окна и поскакали к сидящему человеку, мотая хвостами и низко склоняя головы. — Ловушка, — прошипела Телораст. — Отлично. Мы думали, ты сменил богов, вот что мы думали…

— Не говори ему, что мы думали! — шикнула Кодл.

— Это уже неважно — он на нашей стороне! Ты не слушаешь?

— Странник хочет, чтобы стало как раньше. Храмы, поклонники, владычество. Сила. Для этого нужно свергнуть богов. Высокие Дома… в руинах. Горящие развалины. Грядущая война против Увечного представляется ему шансом — небольшие толчки на поле битвы, кто их заметит? Он хочет кровопролития, подруги мои, вот чего он хочет.

— А кто не хочет? — спросила Кодл.

Твари добежали до потертых башмаков Банашара и принялись кланяться и подлизываться. — Хаос битвы, — мурлыкнула Телораст. — Это было бы идеально. Да.

— Для нас, — кивнула Кодл.

— Точно, точно. Наш шанс.

— Сделать что? Найти себе парочку тронов? — Банашар фыркнул. Не обращая внимания, что ящерицы пали ниц у его ног, воздел руки: — Видите, подружки, как они дрожат? Что это означает? Я вам скажу. Я последний живой жрец Д’рек. Почему меня пощадили? Я потерял привилегию возносить молитвы во храме. Я потерял доступ к мирским играм власти и влияния, стал ничтожным в глазах братьев и сестер. Думаю, в глазах всех людей. Но я никогда не прекращал славить свое божество. — Он поморщился. — Я должен был умереть. Меня просто забыли? Д’рек понадобилось больше времени, чем она думала, выследить нас всех? Когда богиня найдет меня? — Еще миг — и он опустил руки. — Я просто… жду.

— Наш питомец разочарован, — шепнула Телораст.

— Это плохо, — шепнула в ответ Кодл.

— Нужно найти ему женщину.

— Или ребенка на обед.

— Они не едят детей, Кодл.

— Ну, тогда другой подарок.

— Бутылку!

— Бутылку, да, это хорошо!

Банашар ждал.

* * *

Корик нацелил арбалет на шлем разведчика. Палец коснулся железного курка.

Кончик ножа показался в опасной близости от правого глаза. — У меня приказ, — шепнула Улыба. — Убить тебя, если ты убьешь кого-нибудь.

Он отвел палец. — Худа с два у тебя приказ. К тому же это мог быть несчастный случай.

— О, я видела лично, Корик. Твой палец чисто случайно опустился вот так. А потом опустился мой ножик. Еще одна случайность. Трагедии! Мы сложим тебе погребальный костер в сетийском стиле, это обещаю.

Он положил арбалет и перекатился набок, чтобы не видеть неловкого разведчика на дороге внизу. — Да, в этом есть великий смысл, Улыба. Костер для человека, живущего в степях. Мы любим, чтобы в похоронах участвовали все. Мы сжигаем целые деревни, мы покрываем почву золой на лиги во все стороны.

Она удивленно моргнула, пожала плечами: — Все что угодно, чтобы почтить такого мертвеца.

Он пошел по склону. Улыба следом.

— Моя очередь, — сказала она. Когда они оказались внизу. — Тебе приказано ждать наверху.

— Ты ждала, пока я не проделаю весь путь?

Она ухмыльнулась и начала пробираться через кусты, пока сослуживец карабкался наверх. Летерийские разведчики не так уж плохи. Скорее им мешают привычные представления о войне как схватке огромных армий на обширных полях. Разведчики используются только для отыскания мест вражеских укреплений. Идея о враге, способном на манер малазан растворяться на местности — даже мысль о враге, разделяющем силы, избегающем прямого столкновения, изнуряющем Летер набегами, засадами и перерывами в снабжении — всё это так и не стало частью здешней военной науки.

Тисте Эдур были опаснее. Их стиль войны оказался гораздо ближе малазанскому, и это, возможно, объясняет, почему они завоевали Летер.

Разумеется, малазане умеют стоять в регулярном строю, но ведь всегда имеет смысл вначале деморализовать и ослабить противника!

Этим летерийцам еще учиться и учиться. Ведь однажды малазане могут вернуться. Не Охотники за Костями, но армии Императрицы. Новое королевство для завоевания, новый континент для покорения. Если король Теол желает удержать то, что имеет, брату его лучше командовать толковой и злой армией, понимающей, как встречать малазанских морпехов, как противодействовать тяжелой пехоте, боевым магам, саперам с морантскими припасами и умелой кавалерии.

Она хмыкнула, приближаясь к скрытому лагерю. «Бедный Брюс Беддикт. Им лучше сдаваться сразу».

— Не будь ты такая уродина, — произнес чей-то голос, — я бы тебя убил сразу.

Она замерла, скорчив рожу. — Покажись, дозорный.

К ней вышел чернокожий солдат, половина лица и лысый лоб которого были «украшены» грязно-розоватым пятном. Тяжелый арбалет в руках взведен, но болт не вставлен.

Улыба двинулась дальше: — Кому говорить об уродстве. Знаешь, Чайчайка, ты являешься мне в кошмарах.

Мужчина пошел следом. — Ничего не могу сделать со своей популярностью у дам.

— Особенно у летериек.

Даже с таким вот похожим на птичий помет пятном было в Чайчайке нечто, заставлявшее женщин смотреть на него снова и снова. Улыба подозревала, что в его жилах есть примесь крови Тисте Анди. Миндалевидные глаза, никогда не обретающие постоянного цвета; привычка двигаться так, словно ему принадлежит все время мира — а также слухи, согласно которым, у него не только язык хорошо подвешен… Покачав головой, чтобы избавиться от дурацких мыслей, она сказала: — Их разведка прошла мимо. Они так и не сходят с тропы. Значит, кулак может нас передвинуть. Нападем на главную колонну, поорем погромче — и дело сделано.

Они уже вошли в лагерь, где несколько сотен солдат лениво сидели или лежали среди деревьев, пеньков и в кустах.

Увидев Кенеба, Улыба поспешила с донесением.

Кулак сидел на походном стульчике и кончиком клинка счищал грязь с подошвы сапога. Рядом, на пеньке, дымился травяной чай. Сержант Скрипач растянулся на траве; около него сидел скрестив ноги сержант Бальзам, с озадаченным видом изучая свой короткий меч. Поблизости маялись с десяток панцирников, мерявшихся длиной вытянутых рук. «Готова клясться — потом будут считать волоски на пальцах».

— Кулак, разведчик Улыба с донесением. Сэр.

Кенеб поднял голову. — Как и должно быть?

— Да, сэр. Можно их убивать?

Кулак глянул на Скрипача: — Похоже, проиграли вы пари, сержант.

Не открывая глаз, Скрипач что-то хрюкнул и ответил: — Ну, сэр, пока что никого мы не убили. Брюс Беддикт изрядно порыбачил в наших мозгах и наверняка подцепил и плавничок, и чешуйку. Улыба, сколько разведчиков было на тропе?

— Всего один, сержант Скрипач. Ковырял в носу.

Скрипач открыл глаза, покосился на Кенеба: — Вот оно, Кулак. Беддикт изменил схему разведки. Ходят они парами. Если Улыба с Кориком заметили одного, где второй? — Он повозился, устраиваясь удобнее. Снова сомкнул веки. — Он пустил впереди основных сил пять разведгрупп. Десять человек. Итак…

— Итак, — нахмурился Кенеб. Встал, вложил кинжал в ножны. — Если он послал одну или две группы по тропе, значит, хотел, чтобы их заметили. Сержант Бальзам, найдите карту.

— Карту, сэр? Какую карту?

Неслышно выругавшись, Кенеб подошел к пехотинцам. — Вы там — да, вы! Имя?

— Релико, сэр.

— Что вы делаете средитяжелой пехоты, Релико?

— Как? Я один из них, сэр!

Улыба фыркнула. Макушка корявой головы Релико едва достигала ее плеча. Парень вообще был похож на сливу с ручками и ножками.

— Кто ваш сержант? — спросил Кенеб дальхонезца.

— Бадан Грук, сэр. Но он остался сзади, сэр, с сержантом Смолой и Целуй-Сюда. Мы с Больше Некуда вошли во взвод Спешки и Мелоча. Их сержант Чопор, сэр.

— Очень хорошо. Идите в палатку командира и принесите карту.

— Слушаюсь, сэр. А стол тоже принести?

— Нет, не обязательно.

Когда солдат ушел, Скрипач подал голос: — Могли бы уже обернуться, сэр. Сами.

— Мог бы, да. Раз уж высказались, сержант… идите и принесите мне стол для карт.

— Я думал, не обязательно, сэр?

— Я передумал. Встать!

Скрипач со стоном сел, пихнул Бальзама: — У нас с тобой есть работа.

Тот замигал, выпучил глаза. Потом вскочил, выхватывая меч: — Где они!?

— За мной, — сказал, вставая, Скрипач. — И убери эту штуку, пока меня не проткнул.

— Чего бы мне тебя протыкать? Я тебя знаю, так ведь? Дай-ка посмотрю… Точно, знаю.

Они столкнулись с Релико у входа в палатку.

Когда солдат подошел к Кенебу, тот взял свернутый пергамент. — Спасибо, Релико. Постойте. У меня есть вопрос. Почему вы там разглядываете руки?

— Мы складываем отрубленные части, сэр, чтобы получилась целая рука.

— И как?

— Не хватает большого пальца, но мы слышали о панцирнике без обоих больших пальцев. Наверное, в легионе Блистига.

— Неужели? И как его имя?

— Непотребос Вздорр, сэр.

— И как этот солдат без пальцев владеет оружием?

Релико пожал плечами: — Не могу сказать, сэр. Я его видал один раз и то очень издалека. Думаю, он оружие привязывает, сэр.

— Может, — заинтересовался Кенеб, — у него одного пальца не хватает. На левой руке.

— Может быть, сэр. Если мы найдем большой палец, дадим ему знать, сэр.

Кенеб хмуро поглядел в спину солдата.

— Королевства рушатся во прах, — сказала Улыба — из-за таких вот солдат, сэр. Я это говорю себе постоянно, поэтому и держусь.

— Держитесь за что?

— За здравый рассудок, сэр. Он тот самый, знаете?

— Кто, какой самый?

— Самый мелкий панцирник Малазанской Империи, сэр.

— Неужели? Уверены, разведчик?

— Сэр?

Кулак развернул карту и изучал ее.

Подошли Скрипач и Бальзам, сгибавшиеся под тяжестью большого стола. Кенеб положил карту. — Можете идти, сержант. Спасибо.

* * *

Улыба быстро добежала назад, туда, где Корик прятался на склоне. За ней увязался капрал Тарр. Он шумел, словно тележка лудильщика. Улыба сверкнула глазами, оглянувшись через плечо: — Знаешь, тебе надо всё подвязывать.

— Это треклятые учения. Какая разница?

Они встали у подножия холма.

— Жду здесь. Собирай придурков, Улыба, и побыстрее.

Подавив желание огрызнуться, она полезла вверх. Была бы большая разница, будь капралом она. Вот превосходный пример. Будь капралом она, по склону ползал бы Тарр. Факт.

Корик услышал ее и спустился навстречу. — Никакой колонны, а?

— Да. Как догадался?

— А чего тут гадать? Я ждал и… нет колонны.

Они сошли по склону туда, где ждал Тарр.

— Мы потеряли противника, капрал?

— Похоже на то, Корик. Теперь кулак нас растормошит — выдохнемся, пока их ловим. Он думает, что мы сунули голову в осиное гнездо.

— Эти летерийцы не смогут подловить нас в нашей же игре, — заявил Корик. — Мы их уже учуяли бы.

— Но не учуяли, — заметила Улыба. — Они нас сделали.

— Ленивые, — сказал Тарр. — Самодовольные. Скрипач был прав.

— Разумеется, — ответила Улыба. — Он же Скрипач. Вечная проблема — люди у власти никогда не слушают людей знающих. Это словно два мира, два разных языка. — Она замолчала, заметив, как мужчины смотрят на нее. — Чего?

— Ничего, — сказал Тарр. — То есть… какое умное замечание, Улыба!

— О, и это вас потрясло?

— Меня потрясло, — сказал Корик.

Она скорчила рожу. Хотя втайне была довольна. «Верно. Я не такая дура, как вы думали. Я не дура, хотя всё думают… Ну, они сами и есть настоящие дураки».

Они поспешили вдогонку роте, но всё закончилось раньше.

Засада Летера ждала Кенебову толпу на лесистом склоне, на спуске в ложбину. Ряды вражеских солдат встали над недавно вырытыми окопами, выпустив несколько сотен стрел без оперения и с глиняными шариками вместо железных наконечников. В реальном бою половина малазан была бы сразу убита или ранена. Еще несколько залпов — и остатки солдат также пришлось бы списать в расход.

Брюс Беддикт прошагал между завывающих и скачущих от радости летерийцев, подойдя к Кенебу и украсив его кожаную кирасу алой полоской, проведенной смоченным в краске пальцем. — Простите, кулак, но вас только что стерли.

— Точно, Командор, — признал Кенеб. — Три сотни мертвых малазан валяются в лесном «мешке». Очень ловко проделано. Хотя я думаю, что один урок вы так и не выучили.

Улыбка на лице Брюса несколько поблекла: — Кулак? Боюсь, я не понимаю.

— Иногда тактика вынуждает нас к жестокости, Командор. Особенно когда вы выбились из времени и приходится спешить.

— И?

Внезапно загудели рога из-за холмов, что были за спинами отрядов Летера с… ну, короче говоря, со всех сторон.

Кенеб закончил: — Три сотни мертвых малазан. И восемь сотен мертвых летерийцев, включая главнокомандующего. Неравный размен, но это война. Думаю, Адъюнкт одобрила бы…

Брюс сухо усмехнулся, вздохнув: — Урок выучен, Кулак Кенеб. Мои комплименты Адъюнкту.

Тут к ним подошел Скрипач. — Кулак, вы задолжали мне и моему взводу две ночи… Разрешите идти, сэр?

Кенеб ухмыльнулся Брюсу: — Адъюнкт, конечно, примет ваши комплименты, Командор, но на деле они предназначены этому вот сержанту.

— Ага, вижу.

— Вот еще урок для обдумывания. Нужно прислушиваться к ветеранам, даже низкого звания.

— Что же, — пробормотал Брюс, — я могу поохотиться за немногими оставшимися в живых ветеранами. Тем не менее, Кулак, я полагаю: жертва тремя сотнями солдат вряд ли позволительна в вашем положении. Даже ради выигранной битвы.

— Верно. Отсюда мои слова насчет времени. Я послал вестового к кулаку Блистигу, но мы не успели организовать взаимодействие к моменту засады. Я же предпочел бы вовсе избежать всякого контакта с вашими силами. Но, зная, что все мы предпочли бы провести ночь в кроватях, я решил, что более полезным будет устроить столкновение. Теперь, — улыбнулся он, — можно маршировать к назад, Летерасу.

Брюс вытащил носовой платок, смочил из фляжки. Подошел к кулаку и тщательно стер красную полосу с кирасы.

* * *

Капитан Фаредан Сорт вошла в конторку Добряка и обнаружила его стоящим около стола, взирающим на огромную неопрятную кучу каких-то волос.

— Боги подлые, это что такое?

Добряк поднял взгляд: — А на что похоже?

— На волосы.

— Верно. Волосы животных, насколько могу судить. Самых разных зверей.

— Воняет. Что волосы делают на вашем столе?

— Отличный вопрос. Скажите, лейтенант Прыщ был во внешней конторе?

Капитан покачала головой: — Боюсь, никого там не было.

Добряк хмыкнул: — Подозреваю, прячется.

— А я сомневаюсь, что он посмел сделать такое…

— О, не напрямую. Но готов поставить фургон золотых империалов, что руку он приложил. Воображает себя особо умным, лейтенантик мой.

— Если он владеет чем-то, что очень ценит, — сказала она, — раздавите это ногой. Вот так я забочусь обо всех, что кажутся готовыми устроить проблемы. Так я сделала на Семиградье — и он до сих пор смотрит с тоской в глазах.

— Точно? С тоской в глазах?

— Точно.

— Это… превосходный совет, Фаредан. Спасибо.

— Рада слышать. Но я заходила узнать, не повезло ли вам найти наших блудных магов.

— Нет. Полагаю, пора привлечь Верховного Мага, Быстрого Бена. — Если, — добавил он, — они того стоят.

Женщина отвернулась и поглядела в окошко. — Добряк, Синн спасла многие, многие жизни в И’Гатане. В ночь осады и потом, когда выжившие пробрались под городом. Ее брат капрал Шип сам не свой от тревоги. Она резкая, это точно, но я не считаю, что это всегда плохо.

— Адъюнкт, кажется, испытывает отчаянную нужду в магах. Почему бы?

Сорт пожала плечами: — Я знаю не больше вас, Добряк. Скоро мы уйдем от удобств Летераса.

Мужчина хмыкнул: — Никогда не давайте солдату избытка комфорта. От этого все беды. Она права, подгоняя нас. Но было бы приятно знать, куда мы идем.

— А мне было бы еще приятнее знать, что восемь тысяч солдат сопровождает не один полусумасшедший Верховный Маг. — Она помедлила. — Мы не найдем еще одного Клюва среди взводов, Добряк. Чудеса не повторяются.

— Вы начинаете говорить как мрачный Блистиг.

Капитан одернула себя. — Вы правы. Простите. Я только тревожусь насчет Синн.

— Так найдите Быстрого Бена. Пусть заглянет во все сортиры или как их там…

— В садки.

— Вот-вот.

Вздохнув, она повернулась к двери. — Пошлю к вам Прыща, если увижу.

— Не надо. Он рано или поздно вылезет. Оставьте лейтенанта мне, Фаредан.

* * *

Сержант Смола бросала кости с сестрой и Баданом Груком. Дальхонезская версия — человеческие костяшки, отполированные от долгого употребления, блестящие как янтарь. Легенда гласит, что они принадлежали трем торговцам из Ли Хенга, приехавшим в деревню ради воровства. Естественно, они потеряли не только пальцы на руках. Дальхонезцы не любят учить нарушителей; они склонны к делам менее утонченным. В конце концов, кому не по нраву сеанс добрых пыток? А дураков — торговцев меньше не станет…

Конечно, это произошло в нецивилизованные времена. Келланвед положил конец пыткам. «Государство, разрешающее пытку, взывает к варварству и не заслуживает ничего иного, кроме как пожать плоды собственных злоупотреблений». Говорят, это слова Императора, хотя Смола и не убеждена. Звучит слишком… гладко, особенно для треклятого дальхонезского вора.

Но жизнь во времена цивилизованности стала менее веселой… по крайней мере, так шепчут старики. Хотя они всегда что-то шепчут. Это последняя работа в жизни, дальше только смерть от дряхлости, награда за долголетие. Что до нее самой, Смола не надеялась пережить работу солдата.

Интересно, что больше всех жалуются молодые да зеленые. Ветераны всегда спокойны. Наверное, это проклятие начала и конца жизни: и молодые и старики оказываются в ловушке вечного недовольства.

Целуй-Сюда собрала кости и бросила еще раз. — Ха! Бедный Бадан — тебе ни в жизнь не перебить. Давай, бросай!

Смола согласилась: это был хороший бросок. Четыре основных, только двух не хватает для настоящего «моста». Бадану потребуется поистине идеальный бросок.

— Я выхожу, — сказала она. — Бросай, Бадан. И без жульничества.

— Я не жульничаю, — ответил он, собирая кости.

— Тогда что у тебя к ладони прилипло?

Бадан открыл ладонь и скривился: — Она смолой намазана! Вот почему ты так хорошо бросала!

— Если смолой намазана, — крикнула Целуй-Сюда, — то Смола и виновата!

— Дыханье Худа, — вздохнула Смола. — Смотрите, придурки — мы все жульничаем. Это у нас в крови. Значит, никто никогда не признается, что смазал ладонь смолой. Давай, счищай — и продолжим.

Остальные согласились, отчего Смола ощутила облегчение. Поганая живица оставалась в кармане слишком долго, перепачкав все. Да и пальцы стали липкими. Она исподтишка опустила руки и потерла о бедра, как бы пытаясь согреться. Целуй-Сюда мрачно поглядела на нее: в казарме было жарко, словно в костре коптильщика человеческих голов.

Они попытались не обратить внимания на стук сапог. Кто-то шел к столу. Бадан Грук бросил кости, получив шесть из шести основных.

— Видели? Ну как!? — Бадан улыбался широко, но откровенно неискренне. — Глядите же на кости!

Но они смотрели на него, потому что шулеры всегда себя выдают — начинают дергаться, потеть, подскакивать на стуле.

— Смотрите! — снова показал он пальцем, но слова прозвучали умоляюще. Он поднял руки: — Пальцы чистые, подружки…

— В первый раз за всю жизнь, — сказал человек, вставший около стола.

На лице Бадана Грука нарисовалась сначала полнейшая невинность, а затем и намек на обиду. — Несправедливо, сэр. Вы видели мой бросок — да и пальцы мои видели. Чистые как сама чистота. Ни смолы, ни дегтя, ни воска. Солдат не может быть грязным и вонючим — это плохо для морали.

— Уверены?

Смола повернулась на стуле: — Чем можем служить, лейтенант Прыщ?

Глаза мужчины удивленно блеснули: — Вы меня не узнали, сержант Смола. Я капитан…

— Добряка нам уже показали, сэр.

— Мне казалось, я приказал вам срезать волосы.

— Мы срезали, — сказала Целуй-Сюда, — а они снова отросли. Это свойство дальхонезцев, наследственное. Извращение. Такое слово, Смола? Извращение к коротким прическам. Мы волосы обрезаем, а они желают отрасти и выглядеть как раньше. Случается ночами.

— Можете утешаться, — сказал Прыщ, — думая, что я не капитан Добряк. Что я не тот человек, на которого вам указали. Но вы уверены, что вам указали на кого следует? Да и того кто указал, знаете? Это мог быть лейтенант Прыщ. Он известен дурными шутками. Просто-таки печально знаменит. Он мог решить поиздеваться над вами. Это у него в крови. Наследственное.

— Тогда, — спросила Смола, — на кого же нам указали?

— Да на кого угодно.

— Разве лейтенант Прыщ — женщина?

— Нет, конечно. Но…

— Это была женщина, которая нам Добряка показывала.

— Ага, но она могла указывать на лейтенанта Прыща, если вы спрашивали старшего по званию. Ну что же, раз все выяснилось, я должен проверить, выполнили ли вы приказ о восстановлении веса.

Целуй-Сюда и Смола одновременно повернулись, внимательно глядя на него.

Мужчина засверкал улыбкой.

— Сэр, — начала Смола, — как вы намерены выяснять?

Улыбка сменилась выражением полнейшего потрясения: — Вообразили, что ваш капитан — грязный старый развратник? Искренне надеюсь, что нет! Что же, вы придете в мою контору на девятый ночной звон. Разденетесь до белья в наружной комнате. Потом постучитесь и, услышав мой голос, немедленно войдете. Я понят, солдаты?

— Так точно, сэр! — сказала Смола.

— Тогда до скорого.

Офицер отошел.

— И долго, — сказала Целуй-Сюда, дождавшись, когда он покинет казарму, — мы будем так забавляться?

— Еще только начали, — улыбнулась Смола, собирая кости. — Бадан, раз уж тебя выперли из игры за явное жульничанье, окажи мне мелкую услугу. Ну не такую уж мелкую… я хочу, чтобы ты сходил в город и привел парочку самых жирных и страшных шлюх, каких сможешь найти.

— Не нравится мне, куда всё заходит, — буркнул Бадан.

— Послушай сам себя. Стареешь…

* * *

— Что она сказала?

Сендалат Друкорлат поморщилась: — Она удивилась, что мы так долго ждали.

Вифал хмыкнул: — Женщины…

— Да уж. — Сендалат остановилась на пороге, сверкнув глазами на трех нахтов, притулившихся около подоконника. Они обвили друг дружку черными мускулистыми руками, образовав кучку конечностей и тел, над которой торчали три разномастные головы. Бегающие глазки подозрительно щурились. — С ними что?

— Думаю, они пойдут с нами, — сказал Вифал. — Вот только они не знают, разумеется, куда мы идем.

— Привяжи их. Запри. Сделай что-нибудь. Пусть останутся здесь. Муженек, они смехотворны.

— Они мне не домашние зверьки.

Анди скрестила руки на груди: — Неужели? Тогда почему они все время трутся у твоих ног?

— Честно? Не знаю.

— Кому они принадлежат?

Он долго смотрел на нахтов, но ни одно существо не пожелало встретиться с ним глазами. Они выглядели жалко.

— Вифал…

— Да, да. Думаю, это зверьки Маэла.

— Маэла?!

— Да. Я ему молился. И они появились. На острове. Или они появились до того, как я начал молиться? Не помню. Но они увезли меня с острова, и это заслуга Маэла.

— Так отошли их к нему!

— Вряд ли молитва на такое способна, Сенд.

— Благослови нас Мать, — вздохнула она, выходя из комнаты. — Собирай вещички. Отправляемся в полночь.

— В полночь? Темно будет, Сенд!

Она взглянула на него так же, как глядела на Шлёп, Хруста и Писка.

«Темно. Да уж, сказанул».

Хуже всего было уловить блеск сочувствия в бусинках глаз нахтов. Они следили за ним, словно плакальщики на похоронах.

«Ну, человек учится ловить сочувствие от кого угодно».

* * *

— Если это новый садок, — шепнул Гриб, — лучше будет держаться старых.

Синн промолчала, как молчала весь слишком долгий день странствий по ужасному миру.

Во все стороны простиралась выметенная ветрами пустыня. Прямая как копье дорога рассекала ее надвое. Тут и там они могли заметить прямоугольные россыпи камней, когда — то бывшие жилищами, остатки кирпичных сараев или садовых оград. Но здесь ничего не растет. Совсем ничего. Воздух кислый, воняет горящей смолой — что неудивительно, ведь на горизонте поднимаются столбы черного дыма.

На дороге, сложенной из кусков битого камня и какого-то стекла, им попадаются сцены разорения. Сожженные остовы карет и телег, обугленная одежда, куски мебели. Почерневшие трупы — руки и ноги скорчены словно обгорелые корни, рты раскрыты, пустые глазницы взирают в бездонное небо. Повсюду искореженные куски металла непонятного происхождения.

В горле у Гриба першило. Утренний холод быстро сменился удушающей жарой. Растирая глаза и едва волоча ноги, он тащился за Синн, пока тень ее не растянулась, не стала резко обрисованной. Грибу казалось, что он видит женщину, которой станет эта девушка. Он ощущал, что в нем нарастает страх — и ее молчание только способствует этому.

— Ты теперь и со мной немая? — спросил он наконец.

Она мельком глянула на него через плечо.

Скоро снова станет холодно. Он потерял слишком много жидкости, чтобы пережить очередную ледяную ночь. — Нужно разбить стоянку, Синн. Сделай огонь…

Она грубо засмеялась, так и не обернувшись. — Огонь, — сказала она. — Да. Огонь. Скажи, Гриб, во что ты веришь?

— А?

— Некоторые вещи реальнее прочих. Для всех. И для каждого есть своя вещь. Что самое реальное для тебя?

— Нам не выжить в этом месте — вот самое реальное, Синн. Нужна вода. Еда. Убежище.

Он видел, как она кивает. — Вот что говорит нам этот садок, Гриб. Именно. Ты веришь в выживание. Дальше твоя мысль не заходит, так? Что, если я скажу: так было прежде почти со всеми? До городов, до того как люди изобрели способы разбогатеть?

— Разбогатеть? О чем ты вообще?

— Прежде чем некоторые люди не изобрели иные верования. И сделали иные вещи более реальными, нежели всё остальное. Они решили, что за это можно даже убивать. Порабощать людей. Держать их в дикости и бедности. — Она метнула ему взгляд. — Знаешь, что у меня был учитель — таноанец? Странник Духа?

— Ничего про них не знаю. Жрецы из Семи Городов?

— Он сказал однажды, что непривязанная душа может утонуть в мудрости.

— Как это?

— Мудрость растет, отбрасывая верования, пока не перерезает последнюю привязь — и ты вдруг взлетаешь. Но, поскольку глаза твои широко раскрыты, ты видишь, что в этом мире нельзя летать. Можно только тонуть. Вот почему самые злобные религии стараются удержать паству в невежестве. Знание — яд. Мудрость бездонна. Невежество же держит тебя на отмели. Каждый таноанец совершает последнее странствие духа. Он разрезает последнюю привязь и душа не может вернуться. Когда такое происходит, остальные таноанцы скорбят, зная, что странник утонул.

Во рту его слишком сухо, в горле слишком жжет… но ему все равно нечего было бы ответить. Он хорошо знает лишь собственное невежество.

— Оглядись, Гриб. Видишь? Здесь нет даров. Погляди на дурацкие трупы и дурацкие фургоны скарба. Последней и самой реальной для них вещью был огонь.

Его внимание привлекала вздымающаяся туча. Она отсвечивала золотом. Что-то движется по тракту, который пересекает впереди их дорогу. Стадо? Армия?

— Огонь — не дар, что бы ты ни думал, Гриб.

— Без него мы помрем.

— Нужно оставаться на дороге.

— Зачем?

— Чтобы узнать, куда она ведет.

— Но мы здесь помрем!

— Эта земля, Гриб — сказала она, — хранит благородные воспоминания.

* * *

Солнце почти успело сесть, когда подошла армия. Колесницы, тяжелые от добычи фургоны. Воины — темнокожие, высокие и тощие, в бронзовых доспехах. Гриб подумал, что их тысяча, а может, и больше. Он видел копейщиков, стрелков и некий тип тяжелой конницы, вооруженной серповидными топорами и короткими кривыми мечами.

Они пересекали дорогу, словно не замечая ее; Гриб вздрогнул, поняв, что всадники и колесницы просвечивают. Это призраки. — Они воспоминания земли? — спросил он Синн.

— Да.

— Они могут нас видеть?

Она указала на колесницу, прогрохотавшую мимо, но начавшую разворачиваться. Человек сзади что-то говорил возчику. — Он жрец. Он нас не видит, но чувствует. Святость не всегда привязана к одному месту. Иногда она проходит мимо.

Гриб задрожал, обхватив себя руками. — Хватит, Синн. Мы не боги.

— Нет, мы не боги. Мы, — усмехнулась она, — скорее божьи посланники.

Жрец спрыгнул с колесницы. Гриб видел теперь старые пятна крови на спицах высокого колеса, видел и места, куда крепятся боевые косы. Массированная атака таких колесниц должна была вызывать ужасные опустошения.

Человек с лицом ястреба подходил все ближе, озираясь словно слепой.

Гриб сделал шаг назад, однако Синн схватила его за руку и удержала. — Не надо, — промурлыкала она. — Пусть коснется божественного. Пусть получит дар мудрости.

Жрец воздел руки. Вся армия замерла. Гриб видел некоего человека на роскошной колеснице — царя или командующего — который сошел наземь и направился узнать, что за странные жесты делает священник.

— Мы не можем дать мудрости, — сказал Гриб. — Синн…

— Не глупи. Просто стой. Жди. Нам вообще ничего не нужно делать.

Вытянутые руки приближались. На ладонях запеклась кровь, а вот мозолей видно не было. Гриб прошипел: — Это не воин.

— Точно. Но кровь любит очень.

Ладони застыли, потом скользнули вперед, безошибочно отыскав их лбы. Гриб увидел, как раскрываются глаза жреца и мгновенно понял: он видит всё, не только дорогу и груды обломков — видит век давно минувший или еще не наступивший, век, в котором существуют Гриб и Синн, живые и реальные.

Жрец отпрянул и завыл.

Смех Синн был жестоким:- Он увидел реальность! Увидел! — Она развернулась к Грибу, сверкая глазами. — Будущее — пустыня! И дорога! И нет конца глупым войнам, безумной резне… — Она снова глядела на жреца, бредущего назад к своей колеснице. — Он верил в бога-солнце! Верил в бессмертие славы и богатства — в золотые поля, в роскошные сады, сладкие дожди и бесконечно текущие сладкие реки! Верил, что его народ — хо, хо! — избран! Они все так верят, понимаешь? Все и всегда! Видишь наш дар, Гриб? Видишь, как мудрость передается ему? Убежище невежества расколото! Сады одичали. Он брошен в море мудрости! Ну разве не божье послание?

Грибу казалось, что в нем не осталось влаги для слез. Он ошибался.

Армия, жрец и царь исчезли, умчались как листья по ветру. Но перед этим появились рабы, сложив стол из камней, заставив его подношениями: кувшины с пивом, вином и медом, финики, смоквы, хлебы. Зарезали двух коз, оросив кровью песок.

Призрачное угощение… но Синн заверила, что оно поддержит их силы. Божественные дары, сказала она, и не дары вовсе. За них приходится платить.

— Он заплатил, Гриб? О да, он заплатил!

* * *

Странник ступил в огромную, невозможную комнату. Уже блекли отзвуки приятных воспоминаний, разворошенные беседой беззаботные дни былого стали бесцветными, почти мертвыми. Костяшки держался на шаг позади, как подобало его роли — прошлой и будущей.

Она пробудилась, сгорбилась над россыпью костей. Она поймана играми удачи и неудачи, блестящими и смущающими дарами Сечула Лата, Повелителя Оплота Случая — Сокрушителя, Обманщика, Попирающего Руины. Но она слишком глупа, чтобы понимать: по воле Повелителя он бросает сейчас вызов основным законам вселенной! Хотя они, законы эти, и так гораздо неопределеннее, чем верят смертные.

Странник подошел и подошвой сапога разбросал несказанный узор.

Лицо ее стало маской ярости. Она отпрянула, поднимая руки — и замерла, заметив Странника.

— Килмандарос.

В глазах ее он увидел промельк страха.

— Я пришел, — произнес он, — поговорить о драконах.

Глава 8

Я провел жизнь в изучении десятков разновидностей муравьев, которые обнаружены в тропических лесах Даль Хона, и постепенно пришел к убеждению, что все формы жизни вовлечены в борьбу за выживание, и что внутри каждого вида существует значительная разница природных способностей, свойств и особенностей поведения, помогающих либо мешающих успеху в битве выживания и размножения. Более того, я подозреваю, что таковые свойства передаются при размножении. В целом можно считать установленным, что дурные свойства уменьшают вероятность и выживания, и размножения. Исходя из вышесказанного, я предлагаю достойным ученым, моим коллегам по сегодняшнему заседанию, закон выживания, охватывающий все формы жизни. Но перед этим я должен произнести некоторое предупреждение, извлеченное мною из особенностей поведения излюбленных моих муравьев. Малейший успех одной жизненной формы чаще всего вызывает опустошительный коллапс в среде соперников, а иногда и полнейшее вымирание. Фактически уничтожение конкурентов и является важнейшей чертой успеха.

Посему, коллеги, я намерен предложить годный для всех форм жизни образ действий, который я скромно назвал (подробности читайте в новейшем моем четырехтомном трактате) «Предай Лучшего».

Протокольные записи, четвертый день заседаний, вступительная речь Скавета Гилла, Анта, Малазанская Империя, 1097 г Сна Бёрн

То ли ветер принес некий запах; то ли земля задрожала под ногами; то ли сам воздух наполнился чуждыми мыслями, злобными и гневными мыслями — какова бы ни была причина, но К’чайн Че’малле узнали, что их преследуют. Им не терпелось обогнать медлительную Келиз. Ганф Мач сменила походку, хребет ее стал почти параллелен земле, словно за одно утро изменилась форма скелета, мышц и суставов; не успело солнце высоко взойти над головами, как она подхватила Дестрианта, усадив между лопаток, где острые шипы успели сгладиться, а кожа сформировала подобие седла. Так Келиз оказалась всадницей Че’малле — движения были гораздо более мягкими, чем тогда, когда она ездила на лошади, она словно плыла над изломанными пейзажами на скорости средней между рысью и галопом. Ганф Мач пользовалась передними лапами лишь изредка, взбираясь по склону или огибая случайный холм; обычно покрытые чешуйками конечности торчали в стороны, словно лапки богомола.

Охотники К’эл Руток и Кор’Туран бежали по бокам, а Сег’Черок ушел почти на треть лиги вперед — даже со спины Ганф Мач Келиз редко удавалось разглядеть здоровенную тварь. Его местоположение выдавала лишь бегущая тень (шкуры всех К’чайн Че’малле приобрели теперь оттенки пестрой земли и скудной растительности Пустошей).

«И всё же… всё же… они устрашены».

Они боятся не людей-охотников. Те были лишь случайной, временной помехой для миссии. Нет, страх засел в самих внутренностях жутких демонов. Он исходит от Ганф’ен Ацил словно волны по ледяной воде, охватывает каждого из ее детей. Давление все растет, хрустящее, оглушающее.

«Близится война. Мы все это знаем. Но лишь я не знаю облика врагов. Дестриант. Что означает такое звание? Кто я этим тварям? Какую веру должна я выковать? Мне неведома их история, я не знаю мифов и легенд Че’малле — если они вообще существуют. Ганф’ен Ацил устремила взор на людскую расу. Она украдет верования моего народа.

Она поистине безумна! Я ничего не могу ей дать!»

Ей нечего взять у своего народа. Все мертвы, не так ли? Их предали свои же верования. Что дождь будет идти всегда; что земля всегда будет плодоносить; что будут родиться дети, а матери и тети воспитывать их; что вечно будут гореть костры, вечно будут танцы, любовь, страсти и смех. Сплошные враки, заблуждения, ложные надежды — зачем ворошить угасшие угли?

А что еще остается для создания славной новой религии? Бесчисленные тысячи глаз ящеров смотрят на нее. Что она может предложить?

Утром они направились на восток, но сейчас забирают к югу. Келиз ощутила, что бег демонов замедляется; скользя над лощиной, она увидела силуэт Сег’Черока, неподвижно ожидавшего их подхода.

Что-то случилось. Что-то изменилось.

Блеск пожелтевшего от времени белого объекта впереди, среди травы — ствол упавшего дерева? Келиз впервые подскочила в «седле»: Ганф Мач прыгнула в сторону, избегая столкновения. Дестриант увидела, что это длинная кость. Поистине огромным должно было быть существо, которому она принадлежала…

Все К’чайн Че’малле вели себя схожим образом, проходя мимо останков скелета: они отпрыгивали, словно расщепленные кости излучали ядовитую, ослепляющую их чувства ауру. Келиз видела, как заблестели от масла бока Охотников — они впали в буйные эмоции. Ужас, гнев? Она не умеет читать их переживания.

Еще одно поле брани? Нечто смутно шептало ей, что все кости принадлежат одному, сказочных размеров зверю. «Дракон? Вспомни о Гнездах, об Укорененных. Они вырезаны в подобие драконов… дыхание зари, не это ли религия К’чайн Че’малле? Поклонение драконам?»

В этом есть смысл — разве рептилии даже физически не похожи на драконов? Она никогда дракона не видела, но среди ее племени ходили легенды… Она припоминала сказку, услышанную в детстве, спутанную и потерявшую от времени почти весь смысл. «Драконы плывут по небу. Клыки режут, кровь льет потоками. Драконы воюют между собой, десятки и десятки, а на земле внизу все живые твари могут лишь прятаться. Дыхание драконов воспламенило небеса».

Они подошли к Сег’Чероку. Едва Ганф Мач встала, Келиз слезла с ее спины. Ноги чуть не подкосились. Она выпрямилась, огляделась.

Куски черепа. Даже тяжелые клыки расщеплены. Тварь словно была взорвана.

Келиз поглядела вверх — и увидела над головой темную точку. Описывающую круги. «Он показывает себя. Это важно». Она наконец поняла, что так волновало К’чайн Че’малле. Не страх. Не гнев. Предвкушение. «Они чего-то ждут от меня».

Она поборола приступ мгновенной паники. Во рту было сухо; она ощущала себя так, словно душе стало неуютно в привычном теле.

Келиз бродила между останков давней битвы. На толстых пластинах черепной коробки дракона видны были царапины от когтей, следы клыков. Найдя выбитый зуб, она подняла его, тяжелый словно боевую палицу.

Отполированный дождями, отбеленный солнцем с одной стороны, грязно-янтарный с другой. Она подумала, что часть души должна сейчас хохотать — та часть, что не верила в драконов.

К’чайн Че’малле следили за ней с почтительного расстояния. «Чего вам нужно? Я должна помолиться? Сложить погребальную пирамиду из костей? Пустить себе кровь?» Взгляд зацепился за что-то около обломка черепа… она подошла, склонилась…

Клык, похожий на тот, что она еще несет в руках, несколько больше — но странного цвета. Солнце не сумело его отбелить. Ветер и грязь не поцарапали эмаль. Дождь не выгладил поверхность. Клык так глубоко впился в череп дракона, что выпал — обломались корни. Он имеет цвет ржавчины.

Она положила первый зуб и присела. Провела пальцами по красноватому клыку. Холоден как металл, несмотря на палящую жару и лучи солнца. Текстура напомнила Келиз окаменелое дерево. Она гадала, что это был за дракон — железный? Как такое может быть? Она потянула за клык, но он не выходил из кости черепа.

Сег’Черок заговорил в ее разуме странно слабым голосом: — Дестриант, в этом месте нам трудно дотянуться до тебя. Отатарал мешает.

— Что мешает?

— Нет одного бога. Не может быть одного бога. Чтобы был один лик, нужен другой. На’рхук не думают в таких терминах, разумеется. Они говорят о силах противоположности, о неизбежности напряжения. Все, что связано, должно создавать по меньшей мере два фокуса. Даже существуй бы такой одинокий, изолированный в своем совершенстве бог — он пришел бы к пониманию необходимости силы вне себя, вне собственного всеведения. Если все остается внутри, Дестриант — только внутри — нет смысла в существовании, нет повода создавать себя. Если все упорядочено, неприкосновенно для хаоса, вселенная будет вовеки лишена значения и ценности. Бог быстро понял бы, что и его существование лишено смысла, и прекратил бы себя. Сдался логике отчаяния.

Она смотрела на ржавый клык, а слова Сег’Черока шелестели в голове. — Прости, — вздохнула она, — я не понимаю.

Хотя, может быть, понимала.

К’чайн Че’малле продолжал: — Узнав все это, бог понял бы необходимость внешнего, того, что лежит вне прямого контроля. В напряжении рождается смысл. Если вашему роду так угодно, Дестриант, наполняйте эфир богами, богинями, Первыми Героями, духами и демонами. Склоняйте колени перед одним или множеством, но никогда — никогда, Келиз — не держитесь веры, будто существует всего один бог, что всё пребывает в одном боге. Прилепившись к такой вере, вы всеми неизбежными путями логики пройдете к заключению, что бог ваш проклят, стал тварью невозможных притязаний и оглушительной несправедливости, капризной и жестокой, слепой к милосердию и лишенной жалости. Не пойми меня неправильно. Можешь верить в единого бога, но не забывай помнить, что есть «иной», сущность за пределами твоего бога. Если у бога есть лик, то есть лик и у иного. Понимая это, Дестриант, готова ли ты обрести свободу, что лежит в сердце всякой жизни, признав, что выбор — это единственный моральный акт и что только свободный выбор можно рассматривать в контексте морали?

Свобода. Это слово укололо ее. — Что… что это за отатарал такой, Сег’Черок?

— Нам горько, когда приходится обнажать лик иного бога — бога отрицания. У вашего рода ложные понятия о магии. Вы вскрываете вены других миров и пьете кровь, и в этом ваше волшебство. Но вы не понимаете. Вся жизнь — волшебство. В основе своей душа волшебна, и всякий химический процесс, подчинение и сотрудничество, сдача и борьба — по любой шкале — являются магическим браком. Разрушьте магию и вы разрушите жизнь. — Последовала долгая пауза, и сквозь Келиз поплыл поток горькой насмешки. — Убивая, мы убиваем магию. Обдумай необъятность этого преступления, если схватит смелости.

Что такое отатарал? Это противоположность магии. Растворение творения, отсутствие присутствия. Если твой бог — жизнь, отатарал — иной бог, бог-смерть. Но прошу понять: это не враг. Это неизбежное проявление противоборствующих сил. Обе необходимы и вместе составляют природу сущего. Но мы не любим обнажать истину…

Низшие твари этого мира и любого другого мира не задаются вопросами. Понимание им врождено. Когда мы убиваем животное на этой равнине, когда смыкаем челюсти на затылке, сдавливаем дыхательное горло… когда мы делаем так, мы смотрим — с глубоким сочувствием, с полным пониманием — как свет жизни покидает глаза жертвы. Мы видим, как борьба ступает место капитуляции, и мы рыдаем в душе, Дестриант.

Она стояла на коленях и слезы заливали лицо, ведь все, что чувствовал Сег’Черок, передавалось ей, жестокое как гангрена, и опускалось в глубины души.

— Убийца, Отатараловый Дракон, был скован. Но его освободят. Они дадут ему свободу. Ибо верят, что смогут его контролировать. А они не смогут. Дестриант, ты дашь нам лик нашего бога?

Она подпрыгнула, поворачиваясь к нему: — И что я должна сделать? Этот Отатараловый Дракон — ваш бог?

— Нет, Дестриант, — скорбно ответил Сег’Черок, — он наш иной.

Она провела пальцами по истончившимся волосам. — Вам нужен… его лик. — Покачала головой: — Он не может быть мертвым. Он должен быть живым, дышащим. Вы строите крепости в виде драконов, но ваша вера разрушена, опустошена ошибкой. Вас предали, Сег’Черок. Всех вас. — Она повела рукой, указывая на поле битвы. — Смотрите! Ваш «иной» убил бога!

Все К’чайн Че’малле пристально смотрели на нее.

— Мой народ тоже был предан. Кажется, — сухо добавила она, — у нас все-таки нашлось что-то общее. Для начала сойдет. — Она снова огляделась. — Здесь для нас нет ничего.

— Ты не понимаешь, Дестриант. Это здесь. Всё здесь.

— Чего же вам нужно?! — Она вновь чуть не заплакала, на этот раз от беспомощности. — Тут одни… кости. — И вздрогнула, когда Руток шагнул, угрожающе поднимая широкие лезвия.

Некая безмолвная команда ударила Охотника: он застыл, дрожа и раскрыв пасть.

Если она не справится, поняла Келиз, они могут убить ее. Разрубить, как того несчастного дурака в красной маске. Эти твари любят неудачи не больше людей. — Простите, — шепнула она, — но я ни во что не верю. Ни в богов, ни во что иное. О, они могут существовать, но о нас не заботятся. Да и зачем? Мы разрушаем, чтобы созидать. Но мы отвергаем ценность разрушенного, ибо так легче совести. Переделывая мир под себя, мы всё уменьшаем и опошляем. Красота потеряна навеки. У нас нет системы ценностей, не умаляющей мир, не истребляющей зверей, с которыми мы его делим — как будто мы сами боги. — Она опустилась на колени, охватила ладонями виски. — Откуда пришли эти мысли? Раньше все было проще — в уме — намного проще. Я так хочу назад!

Он только тогда поняла, что бьет себя по голове, когда две сильные лапищи схватили ее запястья и развели в стороны. Она смотрела в изумрудные глаза Ганф Мач.

И впервые Дочь заговорила внутри ее разума: — Расслабься. Глубоко вбирай мое дыхание, Дестриант.

Отчаянно вздохнув, Келиз уловила странный жгучий аромат Ганф Мач.

Мир завертелся. Она упала, простираясь по земле. Некая вещь заполнила череп, словно иноземный цветок, ядовитый, влекущий… она потеряла тело, ее унесло прочь…

И обнаружила себя стоящей на холодном влажном камне. Ноздри полнила кислая, жгучая вонь. Едва глаза привыкли к сумраку, Келиз отпрянула, закричав.

Над ней нависал дракон с чешуей цвета ржавчины. Громадные штыри пронизывали его лапы, пригвоздив к исполинскому кривому дереву. Тяжесть тела дракона заставила некоторые штыри выпасть. Клиновидная голова размером с фургон переселенца свесилась вниз, из пасти текла густая слюна. Крылья обвисли словно побитые бурей палатки каравана. Свежая кровь окружала подножие дерева — казалось, все сооружение растет из мерцающего озера.

«Убийца, Отатараловый Дракон, был скован. Но его освободят…» Слова Сег’Черока отдавались в уме. «Они дадут ему свободу». Кто? Это неважно, поняла она. Это будет сделано. Отатаралового Дракона выпустят в мир, во все миры. Сила отрицания, убийца магии. И они потеряют контроль… лишь безумец может думать, что удержит в рабстве такое существо…

— Погодите, — прошипела она. Мысли летели наперегонки. — Погодите. Силы противоположны. Уберите одну — приколотите к дереву — и вторая потеряется. Она не может существовать, не сможет выжить, взирая в Бездну и не видя никого, не видя противника. Вот почему вы потеряли бога, Сег’Черок. А если он жив, то доведен до безумия, погружен в забвение. Слишком одинок. Сирота… как и я.

Да, это откровение. И что с ним делать?

Келиз посмотрела на дракона. — Когда тебя наконец освободят, должен вернуться другой, чтобы вновь вступить в вечную битву. Но даже тогда… эта схема уже оказалась порочной. Она подведет нас снова, ведь в ней есть нечто неправильное, нечто… сломанное. Силы в противоборстве, да, это я понимаю. Мы все играем роли. Мы создаем образ «иного» и записываем хронику жизни — хронику бесконечной военной компании, череды побед и неудач. Битвы, ранения, триумфы и горькие отступления. Мы уставляем воображаемые крепости удобной мебелью. Мы укрепляем форты убеждениями. Мы куем мир, насилуя всех и вся. И обретаем вместо мира — одиночество.

Где-то далеко позади тело Келиз лежит на иссохшей траве, простерлось на каменной сковороде Пустошей. «Это здесь. Всё здесь».

— Мы поистине сломаны. Мы… пали.

Но что делать, если битву невозможно выиграть? Она не видит ответов. Единственное утешение, единственная истина — вот эта кровавая жертва, в конечном итоге своем бесполезная. — Значит, правда, что мир без магии — мир мертвый? Ты обещаешь именно это? Такое будущее ты несешь? Но нет — когда тебя освободят, пробудится и твой враг. Война возобновится.

В такой схеме нет места смертным. Да, действительно нужен новый курс. Новое будущее — для К’чайн Че’малле, для людей всех империй, всех племен. Если ничего не изменится в смертном мире, то не наступит конца конфликтам, и противоположные силы вечно станут сталкивать культуры, религии. Предлог не важен.

Она не понимала, как «разумная жизнь» могла оказаться столь глупой.

«Они требуют веры. Религии. Они желают вернуться к тщетной „праведности“. Но я не могу! Не стану. Пусть Руток меня убьет, ведь я не предложу им того, чего они хотят услышать». И вдруг она снова увидела безоблачное синее небо, жара окутала голые руки и ноги, лицо. Она ощутила дорожки высохших слез на щеках. Присела. Мышцы болели. На языке застыла горькая корка.

К’чайн Че’малле все еще взирали на нее.

— Ну ладно, — сказала она, вставая. — Я даю вам вот что. Найдите веру друг в друге. Не смотрите дальше. Боги будут воевать, и всё, что мы можем — оставаться незамеченными. Пригибайтесь. Двигайтесь спокойно. Прячьтесь. Мы муравьи в траве, мы ящерицы среди камней. — Она помедлила. — Где-то там, не знаю где, вы найдете чистейшую эссенцию этой философии. Может быть, в одном человеке, может быть, в десяти тысячах. Не ищите иной сущности, иной воли. Свяжите себя лишь дружеством, заточенной до абсолютной остроты преданностью. Но избегайте дерзости. Мудрость — в смирении. Один, равный десяти тысячам. Это путь. Он готовит себя, не отклоняясь. Но он не желает грозить небу кулаком. Он поднимает одинокую руку, и рука его полна слез. — Она поняла, что сердито сверкает глазами на громадных рептилий. — Возжелали веры? Хотите верить во что-то или в кого-то? Нет, не поклоняйтесь ни одному, ни десяти тысячам. Поклоняйтесь жертве, которую они принесут, ибо они сделают это ради сочувствия — единственной причины умирать и сражаться.

Вдруг ощутив себя уставшей, она отвернулась, пнув ногой отбеленный клык. — А теперь пойдем искать поборников.

Она пошла первой, и К’чайн Че’малле были этим довольны.Сег’Черок смотрел, как хрупкая, крошечная женщина делает короткие шажки, оставляя за спиной место битвы двух драконов.

Охотник К’эл был доволен вдвойне, ибо ощущал сладкую волну радости Ганф Мач.

Она гордилась своим Дестриантом.

* * *

Влекомый четырьмя волами фургон тяжело въехал на стоянку. Его окружила толпа матерей, вдов и детей, поднявших заунывный плач. Руки тянулись, словно желая удержать души умерших, тела которых срубленными деревьями лежали на днище. Повозка заскрипела и встала. Толпа заволновалась еще сильнее. Завыли псы.

Сеток наблюдала творящийся на стоянке бедлам с ближайшего холма. Она стояла недвижно, лишь ветер перебирал волосы.

Воины побежали к своим юртам — готовиться к войне. Только никому не ведомо лицо врага, не оставившего никаких следов. Желавшие стать вожаками битвы кричали и ревели, стуча себя по груди и воздевая оружие. Но, при всей ярости и гневе, было в этой сцене нечто жалкое, заставившее ее устало отвести глаза.

Никому не нравится оказываться жертвой неведомого. Им уже хочется стать бичом, без разбора хлещущим всякого, кто окажется поблизости. Она слышала, как воины клялись мстить акрюнаям, драсильянам и даже летерийцам. Клан Гадра идет на войну. Вождь Столмен отсиживается в своем шатре, чтобы алчущие крови воины не свергли его. Но нет, скоро ему придется встать во весь рост, надеть на широкие плечи бхедриний плащ и поднять двустороннюю секиру. Его жена, еще более яростная, чем сам Столмен, начнет накладывать боевую маску смерти на покрытое шрамами лицо супруга. Ее мать — старая морщинистая карга — сделает то же самое для дочери. Клинки поют на точилах. Баргасты идут на войну.

Она увидела, что из шатра Столмена выходит Кафал. Даже на таком расстоянии лицо направившегося к самой большой толпе воинов шамана выражает разочарование. Затем шаги его замедлились и Кафал замер на месте. Сеток отлично его понимала. Он потерял Гадра.

Она видела, как шаман крутит головой. Наконец он заметил еще одного одиночку. Ливень уже оседлал кобылу. Но не чтобы присоединиться ко всеобщему безумию, а чтобы уехать.

Кафал направился к овлийскому воину. Сеток пошла к ним.

Какими бы словами ни успели они переброситься, удовольствия Великому Ведуну это не доставило. Он повернулся к девушке. — Ты тоже?

— Я пойду с вами, — сказала она. — Волки не будут участвовать. Напрасная суета.

— Гадра решили повести войну с акрюнаями, — сказал Кафал. — Но акрюнаи ничего нам не сделали.

Она кивнула, поднимая руку и сбрасывая с лица прядь волос.

Ливень влезал в седло. Лицо его было бледным, одержимым. Похоже, он не спал всю ночь. Он натянул поводья…

Кафал повернулся к нему: — Стой! Прошу, Ливень, подожди.

Тот скривил губы: — Такой ли должна быть моя жизнь? Меня таскают из одного женского шатра в другой. Мне врасти в землю здесь? Или мчаться рядом с тобой? Вы, Баргасты, ничем не отличаетесь от моего народа. Вы разделите его судьбу. — Он кивнул на Сеток. — Волчья дочь права. Скоро падальщики плотно набьют животы.

Сеток заметила в траве какое-то движение — заяц? Нет, Талемендас, тварь из прутиков и соломы. Дитя безумных богов-Баргастов, дитя детей. Шпионит за ними. Она злобно усмехнулась.

— Но, — вскричал Кафал, — куда ты уедешь, Ливень?

— Я поеду к Тоолу, попрошу отставки. Попрошу извинить меня. Я должен был защищать от летерийцев наших детей. Не его друга. Не Мезлу.

Глаза Кафала широко раскрылись, но миг спустя он устало опустил плечи. — Ах, Ливень. Малазане знают путь… — Он уныло улыбнулся овлу. — Они могут научить всех нас смирению. Тоол отвергнет твои просьбы, ведь прощать нечего. Против тебя не выдвигают обвинений. Это был путь Мезлы, его выбор.

— Он выехал вместо меня…

Великий Ведун распрямил спину: — А ты смог бы сражаться так же, как он?

Жестокий вопрос. Сеток заметила, как он уязвил молодого воина. — Но не…

— Да, именно так, — бросил Кафал. — Реши Тук, что ты сильнее его — послал бы тебя против летерийцев. А сам увел бы детей. Если бы этот малазанин сидел бы сейчас передо мной… уж он не лил бы слезы, не бормотал о прощении. Понял, Ливень?

Юноша выглядел жестоко обиженным. — Даже если так, я поскачу к Тоолу, а потом уеду один. Я избран. Не пытайся обрезать нити моей судьбы, ведун.

Сеток грубо захохотала. — Не ему это делать, Ливень.

Глаза его сузились. Она ожидала отповеди — обвинений, гнева, бушующего негодования. Он же промолчал, крепче натянув удила. Метнул взгляд Кафалу: — Ты идешь пешком, я скачу. Я не желаю замедляться ради…

— А если я скажу, что умею путешествовать быстро и успею к Тоолу первым?

— Не умеешь.

Сеток видела, что Великий Ведун облизывает пересохшие губы; видела, что на широком плоском лбу выступил пот. Сердце сильно забилось в груди. — Кафал, — начала она, — это не ваша земля. Те садки, о которых говорят ваши люди — здесь они слабы. Сомневаюсь, что ты хотя бы дотянешься до них. Ваши боги не готовы…

— Не рассуждай о богах Баргастов! — пропищал тонкий голосок. Талемендас, древопойманная душа, вылез из укрытия и неловко прыгал к ним. — Ничего ты не знаешь, ведьма…

— Знаю достаточно, — оборвала его она. — Да, твой род некогда ходил по этим равнинам. Тысячу лет назад? Десять тысяч? Вы вернулись, чтобы отомстить за предков — но не нашли тех Эдур, о которых говорят сказания. В отличие от Баргастов, они изменились…

— Так всегда с победившими, — зашипел древопойманный. — Их раны исцеляются быстро. Да. Ни гнили, ни воспаления. На языках нет горечи.

Она презрительно сплюнула. — Можно ли так говорить? Их император мертв. Они изгнаны из завоеванных земель!

— Но не нашими руками!

Вопль заставил поворачиваться головы. Воины подошли ближе. Кафал безмолвствовал, лицо его вдруг стало замкнутым; Ливень склонился в седле, глядя на древопойманного так, словно сомневался в здравости своего рассудка.

Сеток улыбнулась Талемендасу: — Да, вот что вас донимает пуще язвы на заднице. Что же, — повернулась она к окружившим их воинам, — теперь вы сможете нанести поражение акрюнаям. Раны начнут гнить, и гниль глубоко проникнет в души, и каждый выдох будет смердеть.

Ее тирада, кажется, поколебала их. Она снова плюнула. — Они не убивали ваших разведчиков. Вы сами знаете. Но вам все равно! — Она ткнула пальцем, указывая на Кафала: — Да, Великий Ведун идет к Тоолу. Он скажет ему: «Владыка Войны, еще один клан отпал. Он ведет бездумную войну с ложным врагом, из-за действий Гадра все местные племена вскоре поднимутся против Баргастов». Акрюн и Д'расильани, Керюн, Сафинанд и Болкандо. Вас осадят со всех сторон. Тех, кого не перебьют в битвах, изгонят на Пустоши, в безбрежный океан пустоты. Там они пропадут, и даже кости станут прахом.

Толпа заволновалась. Воины расступались перед Боевым Вождем Столменом; ощерившись, он шагал к Сеток, а жена шла на шаг позади. Глаза женщины были темными, в них бурлила злоба.

— Вот что ты делаешь, ведьма, — прохрипела она. — Ослабляешь нас. Снова и снова. Ты желаешь ослабить нас!

— А тебе не терпится увидеть смерть своих детей?

— Мне не терпится увидеть их славу!

— Их славу или свою, Секара?

Секара готова была наброситься на Сеток, но Столмен удержал ее рукой, чуть не уронив. Он не видел, что жена бросила на него взгляд, полный мстительной обиды.

Ливень спокойно сказал Сеток: — Иди со мной, волчье дитя. Уедем от этого безумия.

Он протянул руку.

Она схватилась и легко взлетела на лошадь, сев позади седла. Когда она обняла его руки за поясницу, Ливень сказал: — Хочешь что-то забрать из палатки?

— Нет.

— Изгоните их! — заорала Секара. — Прочь, инородцы, лжецы! Шпионы Акрюна! Идите и травите свой народ! Наведите на него ужас — скажите, что мы идем! Белые Лица! Баргасты! Мы снова сделаем эту землю своим домом! Скажи им, ведьма! Это они захватчики, не мы!

Сеток давно чувствовала, что женщины клана все сильнее ненавидят ее. Она слишком привлекает взгляды мужчин. Ее дикость пробуждает в них аппетит, любопытство — она же не слепа. Но все же нынешняя вспышка гнева поразила, испугала ее. Она заставила себя встретить взгляд горящих глаз Секары. — Я владычица тысячи сердец. — Говоря это, она послала мужу Секары намекающую улыбку.

Столмену снова пришлось удерживать жену, взмахнувшую ножом. Ливень подал лошадь назад. Сеток ощутила, как он напрягся. — Хватит! — бросил он ей через плечо. — Хочешь, чтобы нас освежевали заживо?

Толпа увеличилась и стиснула их со всех сторон. Она наконец заметила, что тут гораздо больше женщин, нежели мужчин, и задрожала под десятками злобных взглядов. Не только жены. То, как она прильнула к Ливню, зажгло пламя и в глазах юных девушек.

Кафал подошел к ним, и белизна его лица словно высмеивала маски воинов. — Я готов открыть садок, — тихо проговорил он. — При подмоге Талемендаса. Мы уходим вместе или будем убиты. Понимаешь? Для Гадра слишком поздно… твои слова, Сеток, оказались слишком правдивыми. Они стыдятся.

— Давай поскорее, — зарычал Ливень.

— Талемендас.

— Оставим их уготованной участи, — пробурчал древопойманый, скорчившись словно миниатюрная горгулья. Казалось, его дергают, мнут и комкают невидимые руки.

— Нет. Бери всех.

— Пожалеешь о своем великодушии, Кафал.

— Садок, Талемендас.

Древопойманный зарычал без слов и выпрямился, распрямляя ручки-веточки.

— Кафал! — зашипела Сеток. — Погоди! Чую что-то неправильное…

Белый огонь внезапно объял их с оглушительным ревом. Кобыла завизжала и попятилась. Сеток не удержала руки и упала с конской спины. Обжигающая жара, леденящий холод. Они исчезли так же быстро, как выросли огненные языки. Череп охватила боль. Удар копытом — она закувыркалась, бедро отчаянно заломило. Сомкнулась тьма — или, подумала Сеток с ужасом, она ослепла? Глаза стали вареными яйцами, сжались в орбитах…

Но тут она уловила проблеск, что-то мутное. Обнаженное лезвие? Лошадь Ливня скакала, мотая головой; воин — овл удержался в седле, она слышала, как он бранится, пытаясь совладать с животным. Это он выхватил скимитар.

— Боги подлые!

Это кричал Кафал. Сеток села. Каменистая, мокрая земля; кучки плесени или птичьего помета. Она ощутила запах горящей травы. Поползла к смутно видимому темному пятну, от которого исходил голос ведуна. Ей хотелось стошнить. — Идиот, — пропыхтела она. — Нужно было слушать. Кафал…

— Талемендас. Он… он уничтожен.

Вонь горелого стала еще сильнее; она увидела отсвет рассыпанных угольков. — Сгорел? Сгорел, да? Неправильный садок — он сожрал его, поглотил — я тебя предупреждала, Кафал. Что-то заразило твои садки…

— Нет, Сеток, — бросил Кафал. — Это не так, ты неправильно понимаешь сущность отравы. Это… совсем иное. Сберегите духи, мы потеряли сильнейшего шамана…

— Ты не знал этих врат, так? Похоже, ты вообще ничего не знаешь! Слушай! Я тебя пыталась…

Они слышали, как Ливень слезает с лошади и шлепает мокасинами по странно мягкому, податливому грунту. — Тихо вы. Поспорите потом. Слушайте эхо. Думаю, мы заперты в пещере.

— Ну, — сказала, вставая, Сеток, — из пещеры должен быть выход.

— Откуда знаешь?

— Здесь летучие мыши.

— Но у меня лошадь. Проклятие! Кафал, забери нас куда-нибудь еще…

— Не могу.

— Что?

— Сила принадлежала Талемендасу. Соглашения, обещания, договоры с разными богами людей. С Худом, Повелителем Смерти. Баргастские боги были слишком молоды. Я… я их даже ощутить не могу. Простите, но я не знаю, куда мы угодили.

— Я обречен следовать за дураками!

Сеток вздрогнула — столько боли было в этом крике. «Бедняга Ливень. Ты всего лишь решил уехать, оставить нас. Глупое чувство долга тянуло тебя к Тоолу. А теперь гляди…»

Все долго молчали. Тишину нарушали лишь звуки дыхания и нетерпеливое фырканье лошади. Сеток пыталась ощутить потоки воздуха, но все было мертво. Бедро болело. Она снова села. Потом наугад выбрала направление и поползла. Помет стал толще, она перепачкала руки. Затем она уперлась в каменную стену. Провела пальцами, попутно стирая грязь. — Вот! Камни уложены… я нашла стену!

Сзади послышался шорох, потом бряцание железа о кремень. Искры, яркие вспышки… потом ровный свет. Еще миг — и Ливень вставил фитиль в фонарик. Комната обрела форму.

Вся «пещера» была сложена из грубых камней. Над головой огромные, без видимого порядка нагроможденные глыбы. В щелях примостились летучие мыши, запищавшие и возбужденно задвигавшие крыльями.

— Смотрите туда! — указал Кафал.

Мыши слетались к плохо уложенным блокам, пролезали в щели.

— Вот твой путь наружу.

Ливень горько рассмеялся: — Мы похоронены заживо. Однажды сюда проберутся грабители, найдут кости двух мужчин, девочки и лошади. Подумают, что мы уехали на ней в треклятый посмертный мир. Удивятся, заметив, что все кости погрызены, кроме одного набора, что повсюду лежат трупики мышей с откушенными головами… Камни расцарапаны и…

— Придержи воображение, — посоветовал Кафал. — Хотя наружу ведут трещины, мы знаем, что до поверхности недалеко. Пора копать.

* * *

Сеток села поближе к фонарику, слушая, как скрипят по камням ножи. Ее мучили воспоминания о белом огне. Голова болела, словно жара сожгла часть мозга, оставив за глазными яблоками белые полосы. Она не слышала отдаленных завываний — Волки стали недоступны ей в этом месте. Что они обнаружат? Кто поджидает за стенами могильника? Светит ли там солнце? Способно ли оно убивать своим блеском — или это царство вечной, лишенной жизни тьмы? Ну, кто-то же построил эти стены. Хотя… если это действительно могила, где кости? Она подняла светильник, поморщившись: кривая ручка обожгла пальцы. Проворно встала, поиграв пятном света на мокрой почве у ног. Гуано, несколько упавших камней. Если здесь когда-то положили тело, оно успело рассыпаться. На нем не было украшений. Даже пряжки не видно. — Это, — заметила она вслух, — наверное, было сто тысяч лет назад. Ничего не осталось от похороненного.

Ливень что-то буркнул; Кафал оглянулся на нее: — Мы копаем там, где уже кто-то порылся. Если это могильник, его успели разграбить.

— Зачем же грабители унесли труп?

— Помет, наверное, едкий, — сказал Кафал. — Растворяет кости. Но суть в том, что можно не бояться обрушения потолка…

— Не будь так уверен, — отозвался Ливень. — Нужно прорыть дыру достаточно большую, чтобы прошла моя лошадь. Грабители могли не быть такими амбициозными.

— Лучше привыкай к мысли, что ее придется убить.

— Нет. Она овлийская лошадь. Последняя. Она моя… нет, мы с ней заодно. Одинокие. Если ей нужно умереть, я умру вместе с ней. Пусть могильник станет нам миром посмертия.

— У тебя гнилой разум, — бросил Кафал.

— И неспроста, — пробормотала Сеток, все еще тщательно осматривавшая почву. — Ага! — Она наклонилась, подняв маленький покрытый коростой предмет. Монетка. Медяк. Поднесла ее поближе к фонарю: — Не узнаю — не летерийская, не болкандийская…

Кафал подошел к ней: — Позволь. Мой клан имеет обыкновение собирать монеты и делать доспехи. Проклятая монетная кольчуга и утащила отца в глубь моря…

Она передала ему монетку.

Он долго изучал ее, переворачивая раз за разом. Наконец со вздохом покачал головой: — Нет. Думаю, какая-то императрица. Очень царственно выглядит. Скрещенные мечи могли бы быть семиградскими, но надписи неправильные. Не наш мир, Сеток.

— Я тоже так думаю.

— Закончил там, Кафал? — сказал от стены Ливень. Нетерпение сделало его голос злым.

Кафал криво улыбнулся ей и пошел назад, копать стену.

Долгий скрежет, тяжкий стук — и холодный от росы воздух ворвался в склеп. — Чуете? Это лес, чтоб его.

Услышав слова Кафала, Сеток подошла к нему. Подняла фонарь. Ночь, прохлада… холоднее, чем в Овл’дане. — Деревья, — сказала она, глядя на разномастные стволы, смутно видимые при таком свете.

Кажется, и болото. Она слышала лягушек.

— Если стоит ночь, — удивился Ливень, — почему мыши сидели внутри?

— Наверное, был закат, когда мы сюда провалились. Или близка заря. — Кафал тянул следующий камень. — Помоги, — позвал он Ливня. — Слишком тяжелый для одного… Сеток, не мешай нам.

Едва они вытащили огромный блок, остальные камни обвалились. Мужчины чуть успели отскочить, когда плита перекрытия упала на завал. Поднялись тучи пыли, раздался страшный скрежет — это оседал потолок могильника.

Закашлявшийся Кафал махнул Сеток рукой: — Скорее! Наружу!

Она пробежала три шага и обернулась. В глазах жгло. Потолок обрушился; лошадь завизжала от боли. Показался Кафал, за ним и Ливень, которому как-то удалось заставить кобылу встать на колени. Он бешено тянул за уздечку. Голова лошади показалась в проеме, блеснули глаза. Сеток никогда еще не видела, чтобы лошади ползали, и раньше не поверила бы, что такое возможно — но вот она, кобыла, пролезает в расселину, покрытая полосами пыли и пота. За ней падали новые камни; лошадь закричала от боли, рванулась и встала на ноги.

Прошло еще несколько мгновений — и поросшая мхом крыша могильника загрохотала и провалилась, скрывшись в облаках пыли. Выросшие на склонах стволы падали, шелестя листвой. Трещала древесина.

По ляжкам кобылы текла кровь. Ливень еще раз попытался ее успокоить, поглаживая. — Не так уж плохо, — прошептал он. — Сломай она бедро…

Сеток видела, что воин дрожит. Привязанность к злосчастной кобыле стала для него заменой всех столь жестоко порванных нитей прежней жизни; эта связь быстро становилась чем-то уродливым. Если она умрет, он уйдет вослед. «Безумие, Ливень. Это же треклятая лошадь, тупая скотина. Дух ее сломлен кнутом и уздою. Если бы она сломала бедро или спину — хорошо бы поужинали!»

Она видела, что и Кафал долго смотрел на овла, прежде чем начать изучение окрестностей. Затем он поднял взор к небу. — Никаких лун. А звезды кажутся… туманными. Их слишком мало. Ни одного знакомого созвездия.

— Тут нет волков.

Он посмотрел на нее.

— Духи… есть. Но никого живого. Последние ушли столетия назад. Столетия.

— Ну, я вижу следы и помет оленей, так что они не погибли от голода.

— Нет. Их выследили. — Она содрогнулась. — Расскажи мне, как мыслят те, что готовы убить каждого волка, чтобы не слышать их заунывного воя, не видеть — да, холод по спине — стаю, гордо несущуюся за добычей. Великий Ведун, объясни мне, я не понимаю.

Он пожал плечами: — Мы соперники, Сеток. Нам ненавистен блеск знания в их глазах. Ты еще не видела цивилизованных стран. Животные ушли. И никогда не вернутся. Они оставили за собой тишину, а тишину разорвало бормотание нашего рода. Будь наша воля, мы убили бы саму ночь. — Он поглядел на фонарь в ее руке.

Поморщившись, она задула свет.

Ливень выругался, когда вдруг наступила темнота.

— Это не поможет, волчья дочь. Мы палим огни, но тьма остается — в наших душах. Брось свет внутрь, и увиденное тебе не понравится.

Что-то хотело рыдать в ее душе. За души волков. За нее саму. — Нужно найти путь домой.

Кафал вздохнул:- Здесь есть сила. Незнакомая. Но я все же готов попробовать. Чувствую, что она… расщеплена, разорвана. Думаю, ее не использовали уже очень, очень долго. — Он огляделся. — Мне нужно очистить пространство. Освятить.

— Даже без Талемендаса? — спросил Ливень.

— Он бы мало чем помог. Его связи были порваны. — Кафал поглядел на Сеток:- А ты, волчья дочь, помочь сможешь.

— Чем?

— Призови духи волков.

— Нет. — Мысль показалась ей мерзкой. — Мне нечем будет расплатиться.

— Может быть, путем вовне? В другой мир, пусть наш, где они найдут живых сородичей, где смогут незримо бежать с ними, плечо к плечу, и вспоминать охоту, старую дружбу, искры любви.

Она взглянула на ведуна. — Такое возможно?

— Не знаю. Но давай попробуем. Мне этот мир не нравится. Даже в лесу воздух прогорклый. Гнусный. Перед нами почти вся ночь. Давай же сделаем всё, что сможем, прежде чем взойдет солнце. Прежде чем нас обнаружат.

— Так освящай землю, — сказала Сеток.

Она отошла в лес, села на замшелое упавшее дерево — нет, дерево сваленное, причем так чисто, как не сделает никакой топор. Но почему же его бросили на месте? — Какое-то безумие, — шепнула она. Закрыла глаза, постаралась отогнать унылые мысли…

«Духи! Волки! Слушайте вой моего ума! Услышьте гнев и горе! Услышьте обещание — я выведу вас из адского царства. Я найду вам сородичей. Горячую кровь, теплый мех, писк детенышей, рычание соперников — я покажу вам степи, дети мои. Просторы бесконечные!»

И она ощутила их, зверей, павших в боли и горе в этом самом лесу так давно, давно. Первым подбежал дух последней жертвы, загнанной в угол и жестоко изрубленной. Она расслышала эхо рычащих псов, вопли людей. Ощутила страх волка, отчаяние, беспомощное удивление. Ощутила и как кровь зверя пролилась на вывороченную почву; ощутила его сдачу, понимание — в последний миг — что ужасное одиночество наконец окончилось.

И ум ее взвыл вновь — крик безмолвный, но все же заставивший закачаться ветки деревьев, с которых взлетели вороны, заморозивший на месте оленей и зайцев, в которых вдруг встрепенулся древний страх.

Ей ответил вой. Идущий со всех сторон.

«Ко мне! Соберите все остатки сил!»

Она слышала, как трещат кусты, хотя лишь воля и память пробирались сквозь подлесок. Она потрясенно ощутила, что тут жил не один вид. Одни — черные, приземистые, с горящими желтизной глазами; другие широкоплечие, высокие, и шерсть их отсвечивает серебром и белой костью. Она увидела и их предков, огромных мускулистых бестий с короткими носами.

Они прибывали в количествах, не поддающихся пониманию, и каждый был украшен смертельной раной, копья торчали из глоток и боков, кровь заливала грудные клетки. Капканы и силки звякали, болтаясь на раздробленных лапах. Иные раздулись от яда… она с нарастающим содроганием видела наследие жестоких, подлых охот, и плакала, и вой рвался из ее горла.

Ливень вопил, сражаясь за власть над обезумевшей лошадью, пока волки текли мимо, тысячи и сотни тысяч — это старый мир, и перед ней собралась дань всех его торжествующих загонщиков, всех безумных тиранов.

О, поток захватил и другие создания, животных, давно ушедших во прах. Она видела изюбрей, бхедринов, больших кошек. Видела громадных меховых зверей с широкими головами и рогами, торчащими из-под черных хоботов… так много, боги, так много…

— Сеток! Хватит! Сила — слишком много — она подавляет…

Однако она утеряла всякий контроль. Она не ожидала ничего подобного. Нараставшее давление грозило ее уничтожить. Она рыдала, словно последнее дитя земли, последнее живое создание, единая свидетельница всех погибших видов. Наследница расы, устроившей такое опустошение. Такую самоубийственную победу над природой.

— Сеток!

Она тут же различила нечто светящееся: портал, до смешного маленький — едва ли дырка от арбалетного болта. — Любимые мои, — прошептала она, — путь наружу там. Расширьте его.

* * *

Они уже далеко отошли от комнаты-бойни, в которой десятки К’чайн Че’малле были явно принесены в жертву. Фонари бросали достаточно яркий свет на металлические устройства в нишах вдоль стен коридоров, на провисающие с потолка кабели, с которых капало вязкое масло. В воздухе висели едкие запахи, заставлявшие слезиться глаза. Боковые проходы выводили в залы, загроможденные странными, загадочными механизмами. Ноги скользили по пролитой смазке.

Таксилиан возглавил поиски, пробираясь все дальше в путаницу низких коридоров. Раутос шел на шаг позади и слышал, как тот бормочет, но не понимал ни слова — и страшился, что Таксилиан сошел с ума. Это чуждый мир, созданный чуждым сознанием. Все они ничего вокруг не понимают; вот причина страха.

Раутосу почти наступала на пятки Вздох. Она кашляла и сипела, словно вечная болтовня об утоплении заставила сам воздух сгуститься вокруг нее.

— Тоннели! — прохрипела она. — Ненавижу тоннели. Ямы, пещеры. Темные — всегда темные — комнаты. Куда он нас заводит? Мы всё взбираемся кверху. Чего ищет этот дурак?

Раутосу было нечего ответить, и он молчал.

За спиной Вздох бранились Шеб и Наппет. Эти двое скоро перейдут на кулаки. Слишком они похожи. Оба порочны, оба до предела аморальны, оба склоны к предательству. Раутос мечтал, чтобы они поубивали друг дружку. Скучать никто не станет…

— Ага! — завопил Таксилиан. — Нашел!

Раутос передвинулся, чтобы заглянуть ему через плечо. Они стояли на пороге огромной восьмиугольной комнаты. Вдоль стен шел узкий мостик; настоящий пол терялся во тьме внизу. Таксилиан ступил чуть вправо и поднял фонарь. Они оказались на балкончике. Чудовищный механизм заполнял середину, поднимаясь уровень за уровнем, пока не пропадал из вида. Он казался сделанным целиком из металлов — меди и чистейшего железа. Восемь цилиндров размерами с городскую башню каждый. На каждом втором уровне цилиндры соединялись коваными поясами, из которых торчали болты и крепления; черные витые канаты тянулись в стороны, соединяясь с большими металлическими ящиками на стенах. Поглядев вниз, Раутос увидел, что цилиндры расширяются, словно каждый сидит на куполе или круглом улье.

Взгляд поймал одну из деталей, так изящно согнутую и укрепленную между двух выступов. Как будто ил поднялся над давно ушедшими на глубину, но вдруг потревоженными воспоминаниями… Он шагнул поближе — и отскочил с воплем… слепящие клубы вернулись, его уносило прочь… Если бы не рука Вздох, Раутос упал бы с балкона.

— Идиот! Решил покончить с собой?

Он потряс головой. — Прости. Спасибо.

— Не пузырись. Я действовала инстинктивно. Будь время подумать, я тебя, наверное, отпустила бы. Кто ты мне, жирный старикан? Никто. Да все вы мне никто. — Она уже кричала, чтобы все ее услышали.

Шеб фыркнул: — Похоже, сучке нужна пара уроков.

Вздох рывком развернулась к нему: — Мечтаешь получить проклятие? Какую часть тела сгноить первой? Может, я выберу…

— Пусти на меня магию, дура — и я тебя удушу!

Она со смехом отвернулась. — Играйся с Асаной, если нужда приперла.

Раутос успокоил дыхание и подошел к Таксилиану. Тот двинулся по мостику, не сводя взгляда с громадного устройства.

— Это машина, — сказал он Раутосу.

— Что? Вроде мельницы? Но я не вижу никаких колес и…

— Вроде мельницы, да. Можно спрятать колеса и рычаги внутри, спасая от грязи и тому подобного. Что еще важнее, ты можешь запечатать части, использовать разницу давления, перемещая предметы из одного места в другое. Это практикуется всеми алхимиками, особенно разница между теплом и холодом. Однажды я видел колдовское устройство, высасывающее эфир из стеклянного кувшина и гасящее поставленную туда свечку. Зачарованный насос удалял жизненную силу воздуха! — Он показал рукой на башни. — Думаю, это комнаты повышенного давления или вроде того.

— И зачем они?

Таксилиан оглянулся. Глаза его блестели. — Это мы и должны понять.

К башням не вели трапы или лестницы. Таксилиан вернулся к входу. — Идем выше, — сказал он.

— Нам нужна еда, — озабоченно, испуганно сказал Последний. — Можем тут заблудиться…

— Хватит ныть, — бросил Наппет. — Я смогу вывести вас наружу в любое время.

— И никто из вас, — крикнула Асана, заставив всех вздрогнуть, — не желает говорить о том, что мы нашли в самой первой комнате. О том, от чего мы сбежали. Те… те монстры… их убили! — Она с ненавистью глядела на них, словно готовясь убежать. — То, что их убило, может таиться именно здесь! Мы ничего не понимаем…

— Монстры сражены не в битве, — сказал Шеб. — Это было ритуальное убийство. Жертвоприношения, вот оно как.

— Может, у них не было выбора.

Шеб фыркнул: — Вряд ли животные желают, чтобы их приносили в жертву. Разумеется, выбора у них не было. Это место брошено. Воздух пахнет пустотой.

— Поднявшись выше, — сказал Последний, — мы избавимся от влажности и можем найти следы на пыльном полу.

— Боги подлые! Фермер все-таки на что-то годится! — с холодной ухмылкой отозвался Наппет.

— Идемте же, — предложил Таксилиан. Все снова двинулись за ним.

Плавая между ними, безголосый, полуслепой от падавшего на него подобно полотнищам ливня горя дух пытался дотянуться хотя бы до одного. До Таксилиана, Раутоса, даже до туповатого и вялого фермера. Во время странствия по кишкам Драконьей Крепости знание поразило его словно гром, заставило дрожать и шататься.

Он знает это место. Кальсе Укорененный. Обиталище К’чайн Че’малле, пограничная крепость. Обширное тело, ныне лишенное всякой жизни. Труп, мертвыми глазами смотрящий на равнину. Он знает, что Охотников К’эл убил Ассасин Ши’гел. Чтобы скрепить печатью падение твердыни.

Поражение близилось. Шепчущее пение, скрип чешуи. Высланная отсюда великая армия была истреблена. Остался лишь жалкий арьергард. Часовые Дж’ан, должно быть, унесли Матрону на поле брани, чтобы похоронить среди навеки павших.

«Таксилиан. Услышь меня. Лишенное жизни не обязательно мертво. Павшее может подняться вновь. Берегись — будь очень осторожен в этом месте…»

Но криков его никто не слышит. Он заперт снаружи, и чем больше понимает, тем беспомощнее становится. Фонтаны знаний рушатся в бездну невежества…

Он знал, что Асана корчится внутри разума своего, мечтает покинуть тело. Что она хочет отказаться от всего, способного на измену. От проклятой плоти, умирающих органов. От самого рассудка. Она пробудилась, осознав, что тело — это тюрьма, причем тюрьма, неумолимо и жестоко распадающаяся. Да, впереди ждет последнее бегство, когда ржавые прутья уже не преграждают путь, когда душа свободна лететь, бить крыльями в поисках незримых берегов. Но это освобождение — насколько они понимает — заставит ее потерять себя. Асане придет конец. Она исчезнет, а то, что восстанет из пепла, не вспомнит о мире живых, не оглянется на мир праха, боли страдания. Она станет равнодушной, преобразится, и всё прошлое, принадлежавшее смертной жизни, потеряет смысл.

Ей непонятно столь жестокое возрождение. И все же она стремится к смерти. Жаждет сбежать из иссохшей шелухи, не испытав финального увядания, погружения в пучину жалких страданий. Удерживает ее только страх, иначе в той восьмиугольной комнате она оступилась бы, упав на невидимый, далеко внизу поджидающий пол. Страх грызет ее, терзает когтями. Демоны бродят по крепости. Она боится будущего…

На шаг позади нее бредет Последний, благоразумно выбравший позицию в хвосте. Плечи его сутулятся, голова сгибается, как будто потолок еще ниже, чем в действительности. Он человек, рожденный для просторов, бездонного неба над головой, безграничных пейзажей. В захваченных привидениями лабиринтах он словно уменьшился, став калекой. На каждом повороте, на каждом перекрестке его охватывает головокружение. Он видит, что стены становятся ближе. Ощущает неизмеримый вес нависших уровней, громад камня.

Внезапно накатили воспоминания. Он помогал отцу — прежде чем пришли долги, прежде чем их лишили всего ценного и значимого… он помогал отцу разбирать навес около конюшни. Они отдирали подгнившие доски и бросали в беспорядочную кучу около плетня. Работа началась еще до посева; сегодня к полудню навес разобран, и отец велел ровнее разложить доски, сортировать по длине и качеству.

Он принялся за работу. Воспоминания поблекли, а потом… он поднял серую, побитую дождями доску — хотя ее, кажется, вытесали лишь прошлой осенью — и увидел, что она раздавила при падении гнездо мышей, ловко сплетенный из травы шар. Капли крови, крошечные кишки… Голые беспомощные сосунки разбросаны, изломанные, и каждый потерял жидкость, дающую ему жизнь. Оба родителя задохнулись под весом доски.

Упав на колени перед гнездом, словно опоздавший на подмогу бог, он взирал на уничтоженную семью. Глупо плакать, конечно же. Мышей здесь много — видит Странник, местные коты от голода не страдают. Что за глупые слезы!

Но он же был ребенком. Чувствительный возраст. Позднее, ночью, после ужина, отец взял его за руку и привел к скромному могильнику на краю надела. Они совершили привычный ритуал, как всегда делали после смерти матери: сожгли снопы сухой, с вялыми цветочками травы, чуть не получив ожоги от яро взвившегося пламени. Колосья ржи взрывались, разбрасывая искры. Отец заметил слезы на его щеках, прижал к себе и промолвил: — Я давно этого ждал.

Да, уровни над головой кажутся хорошо сложенными, прочными. Нет смысла ждать, что они обрушатся от толчка некоего неосторожного бога — ребенка. Да уж, такие мысли способны лишь рассердить мужчину. Но каждый ребенок понял бы… Он идет, и сильные руки сжаты в кулаки.

* * *

Шеб был уверен, что умер в тюрьме или был так близок к смерти, что надзиратель велел выкинуть его в яму с известью, и сторожа швырнули его на груду пыльных трупов. Мучительная боль ожогов вывела из лихорадочного забвения, и он, должно быть, вылез, раскидав наваленные сверху тела.

Он помнил борьбу. Тяжкий, неумолимый вес. Помнил даже, как подумал, что все проиграно. Что слишком слаб, что ему никогда не получить свободы. Помнил, как полосы красной блестящей кожи слезали с рук, когда он беспомощно барахтался… помнил кошмарное мгновение, когда выцарапал себе глаза, спасаясь от нестерпимой боли…

Бред безумца, это ясно. Он победил. Если бы он не обрел свободы, как оказался бы сейчас живым? Идущим рядом с Наппетом? Нет, он обдурил их всех. Агентов Хиванара, возведших ложные обвинения. Адвокатов, откупивших его от Топляков (где он выплыл бы, нет сомнения) и пославших в рабочий лагерь. Десять лет тяжелых работ — такого никто не перенесет.

«Кроме меня. Шеба неистребимого. Придет день, Ксарантос Хиванар, и я вернусь, украду остатки твоего состояния. Разве я забыл то, что знал? Ты заплатишь за молчание. В этот раз бы не буду беззаботным. Твой труп окажется в яме для бедняков. Клянусь перед самим Странником! Клянусь!»

Наппет шагал рядом с Шебом, и на губах была злая холодная улыбка. Он знал: Шеб желает стать главным громилой среди них. У него сердце змеи, каменные змеиные позвонки и клыки, источающие яд с каждым ленивым движением. Но однажды ночью он бросит глупца на спину и подарит ему разрезанный змеиный язычок!

Шеб сидел в летерийской тюрьме — Наппет уверен. Его привычки, манеры, сторожкие движения… они говорят все, что нужно, о гремучей гадине по имени Шеб. Да его каждую ночь пользовали в камере. Мозолистые колени. Рыбий дух. Сладкие щечки. Для таких, как он, есть много прозвищ.

Шеб получил столько, что ему это дело понравилось, так все их перебранки означают только одно: парень видит, кто окажется котом, а кто киской.

Четыре года ломать спину на карьере близ Синей Розы. Таково было наказание Наппета за ту кровавую ночку в Летерасе. Муж сестры любил распускать руки и шарить по сторонам — ни один брат мимо такого не пройдет. Если брат хоть чего-то стоит. Но весь позор в том, что он мерзавца не убил. Хотя почти. Все кости были переломаны, он отныне сидеть с трудом может, не то чтобы бродить по дому, портя вещи и избивая беспомощную женщину.

Не то чтобы она была благодарна… Кажется, семейные ценности в наши дни приказали долго жить. Он простил ее за упреки. Она ведь видела то месиво. Какие были крики! Разум бедняжки помутился — да она и раньше умом не отличалась. Будь она умной, не вышла бы за вислоносого уродца.

Наппет знал, что рано или поздно получит Шеба. Пока тот это понимает, Наппет остается главным. А Шеб все понимает и даже хочет, так что пускай притворяется озлобленным, обиженным и так далее. Они играют в одной песочнице.

Вздох оступилась, и Наппет толкнул ее: — Глупая баба. Неловкая и глупая, вот ты какая. Как и все вы. Ты не лучше старой карги, что сзади. Твои соломенные волосы в болоте побывали. Знаешь? Пахнут болотом.

Она сверкнула глазами и пошла вперед.

* * *

Вздох чуяла запах ила. Казалось, он сочится из каждой поры. Тут Наппет прав. Но это не мешает ей думать, как бы его убить. Если бы не Таксилиан и еще Последний, они с Шебом изнасиловали бы ее. Разок — другой, чтобы показать, кто тут главный. В конце концов — она это понимала — они найдут больше удовольствия друг в друге.

Ей рассказали историю (хотя непонятно кто и непонятно когда), историю о девочке, которая была ведьмой, хотя сама этого не знала. Она была чтицей Плиток задолго до того, как их впервые увидела. Дар, которого никто не ожидал найти в крошечной белокурой девчонке.

Даже до первой месячной крови мужики за ней увивались. Не высокие серокожие, хотя девочка боялась их больше всего — по непонятным причинам — но люди, жившие рядом. Летерийцы. Рабы, да, рабы, как она сама. Та девочка. Та ведьма.

И там был один мужчина, может быть, единственно важный. Он не смотрел на нее с похотью. Нет, в глазах его была любовь. Та настоящая вещь, о которой девочка мечтала. Но он был низкого рода. Он был никто. Починщик сетей, человек, у которого с красных рук сыпется рыбья чешуя.

Вот и трагедия. Девочка еще не нашла Плиток. Если бы она нашла их пораньше, взяла бы того мужика в постель. Сделала своим первым. Тогда между ее ног не родилась бы боль, смешанная с темным желанием.

До Плиток она отдавала себя другим мужикам, равнодушным мужикам. Позволяла собой пользоваться.

И эти мужики дали ей взамен новое имя, пришедшее из легенды о Белом Вороне, который некогда даровал людскому роду способность летать, обронив перо. Но люди падали, разбиваясь до смерти, и ворон смеялся, видя их падение. Воронам ведь нужно есть, не так ли?

«Я Белый Ворон, и я питаюсь вашими мечтами. Славно питаюсь!»

Они назвали ее Пернатой за обещание, даваемое, но никогда не исполняемое. Найди она Плитки, была уверена Вздох, она нашла бы и другое имя. Та маленькая блондинка. Кто бы она ни была.

* * *

Раутос, еще не нашедший свое семейное имя, думал о жене. Пытался вспомнить хоть что-то из совместной жизни, что-то кроме жалкой убогости последних лет.

Мужчина не на женщине или девушке женится. Он женится на обещании, и оно сияет бессмертной чистотой. Иными словами, сияет отсветом лжи. Добровольным самообманом.

Обещание это просто по сути, как раз под стать тупоголовым молодым людям, и оно клянется, что настоящий миг растянется навсегда, что плотское желание, и сама плоть, и страсть в глазах останутся навеки. И вот он здесь, на другом конце брака. Где жена — непонятно. Может быть, он ее убил. А скорее — учитывая врожденную трусость — он попросту сбежал. Неважно. Теперь он может взирать в прошлое с беспощадной ясностью и видеть, что ее исчезновение оказалось сродни его падению. Они походили на два куска воска, тающих с каждым летом, теряющих форму, пока нельзя стало и догадаться, какую форму они некогда имели. Оседающие, влажные — две груды, две прокисшие души, мятая кожа, стоны и сетования… Глупцы, они не шли по жизни рука об руку — нет, им не досталось мудрости, позволяющей иронически встречать неизбежное. Ни один из них не отказался от желаний молодости, не принял жестоких ограничений возраста. Он мечтал найти женщину помоложе, красивую, свежую, непорочную. Она жаждала высокого, крутого парня, готового набрасываться на нее с восторгом и почитать с алчностью околдованного.

Но желания принесли им лишь одиночество и разочарования. Словно два набитых мусором мешка, они сидели каждый в своей спальне. В пыли и паутине.

«Мы уже не разговаривали… хотя нет, мы НИКОГДА не разговаривали. Мы проходили мимо друг дружки все эти годы. Проходили, желая чего-то иного, слишком тупые, чтобы хотя бы сухо улыбнуться — какими тупыми мы были! Неужели нельзя было научиться смеху? Все могло бы пойти иначе… Всё…

Сожаления и монеты любят скапливаться грудами».

Кошмарная крепость так идеально походит на жуткий хаос его разума. Непонятные сооружения, гигантские машины, коридоры и странные пологие переходы на другие уровни, загадки со всех сторон. Как будто… как будто Раутос потерял понимание себя, потерял все таланты, которые почитал естественными. Как могло знание пасть так быстро? Как мог разум превратиться с бесформенный, бесструктурный ком, столь похожий на окружающую его плоть?

А может, подумал он с содроганием, он и вовсе не бежал. Может, он лежит в мягкой постели, и глаза не видят истины, а разум блуждает по лабиринтам увечного мозга. Эта мысль устрашила Раутоса, он побежал за Таксилианом, чуть не наступая ему на пятки.

Тот оглянулся, подняв брови.

Раутос пробормотал извинения, утер пот с двойного подбородка.

Таксилиан снова поворотился к наклонному проходу. Впереди была видна ровная площадка. Воздух стал чрезвычайно теплым. Он подозревал, что скрытые вентиляторы и трубы регулируют потоки теплого и холодного воздуха по всему городу нелюдей; однако до сих пор он не нашел ни одной открытой решетки, не заметил ни одного сквозняка. Если в воздухе и есть течения, они столь тихи, столь незаметны, что кожа человека не способна ощутить шепот их касания.

Город мертв, но он живет, дышит, и где-то медленно стучит сердце, сердце из железа и меди, из бронзы и едких масел. Клапаны и шестерни, прутья и шарниры, скобы и заклепки. Он нашел легкие. Он знает, что на одном из уровней дожидается его сердце. А еще выше, в черепе дракона, дремлет тяжкий разум.

Всю жизнь его душу, его внутренний мир заполняли сны, скорее подобающие богу, творцу невозможных изобретений, машин столь сложных, что ум человеческий, внезапно понявший их, уподобился бы блещущим молниям. Он видел изделия, переносящие людей на великие расстояния быстрее, чем кони и корабли. Другие могли вместить душу, сохранив все мысли и чувства, даже знание о себе — и сохранить ее, невзирая на гибель слабой плоти. Изделия, способные покончить с голодом, нищетой, раздавить жадность в зародыше, отбросить жестокость и равнодушие, подавить неравенство, избавить человека от садистских склонностей.

Нравственные механизмы — о, это были грезы безумца. Разумеется.

Люди требуют, чтобы окружающие вели себя правильно, но редко применяют высокие стандарты к самим себе. Логика служит самооправданию, ложь процветает на соглашательстве, иллюзия владения собственностью завлекает любого.

В детстве он слышал сказки о героях, высоких, суровых лицами искателях приключений. Они поднимали знамена верности и чести, правдолюбия и единства. Но по мере развертывания сюжета сказок Таксилиана охватывал ужас: герои прорубали кровавый путь через толпы жертв, преследуя высокие (по мнению мира) цели. Их суд был скорым, но односторонним, а попытки жертв сохранить жизнь рассматривались как признактрусости и подлости.

А вот нравственная машина… ах, разве механики не настроили бы ее на соблюдение одних и тех же стандартов в отношении всех мыслящих существ? Неподвластная лести, она правила бы абсолютно. Абсолютно справедливо.

О, эти мечты молодости… Такая машина, догадывался он, вскоре решила бы, что единственным правильным действием является полное уничтожение всех форм разумной жизни во всех известных ей мирах. Разум несовершенен — наверное, так будет всегда — и порочен. Он не способен различить истину и ложь даже в себе, ведь зачастую их вес одинаков. Ошибки и злая воля — всё это относится к сфере намерений, а не действий. Всегда будут насилие, катастрофы, близорукая глупость, некомпетентность и безответственность. Мясо истории кишит личинками всяческих людских пороков.

И все же, все же… Дракон, вмещающий в себе город; город, живущий, хотя даже эхо умерло на его улицах. Само его существование — знак.

Таксилиан верил — ну, скорее хотел верить — что в этом месте отыщется древняя истина. Он столкнется лицом к лицу с нравственным механизмом. Асана недавно болтала о убитых К’чайн Че’малле, что были в первой комнате… Таксилиан думал, что понимает смысл этой сцены. Разум механизма пришел к неизбежному заключению. Осуществил единственно возможное правосудие.

Если только он сумеет проснуться еще раз — совершенство вернется в мир.

Таксилиан, конечно, не мог ощутить, какой ужас охватывает духа от его мыслей. Правосудие без жалости разрушает мораль. Это бесчувственный убийца.

«Оставим всё подобное на волю природы, на волю сил, которые не подвластны даже богам. Если тебе нужна вера, Таксилиан, прими лучше вот эту. Природа может действовать медленно, но она отыщет равновесие — и этот процесс не остановить никому, ибо он — порождение самого времени».

Дух вдруг осознал, что многое знает о времени.

Они прошли мимо больших помещений, заполненных бочками, в которых росли грибы и непонятные растения, похоже, не нуждающиеся в свете. Они спотыкались о гнезда чешуйчатых крыс — ортенов, с визгом разбегавшихся в резком свет фонарей.

Ряды спален, залов для собраний и ритуалов. Мастерские и низкие просторные залы, забитые загадочными деталями, каждая совершенно одинаковой формы, изготовлена с устрашающей точностью. Арсеналы с грудами странного оружия, склады с упаковками провианта, холодильные камеры, в которых висят на крюках куски мяса. Ниши, набитые связками тканей, кож и чешуйчатых шкур. Целые комнаты, содержащие лишь ряды тыкв.

Воистину город ожидал их.

Но Таксилиан всё шел вперед. Словно одержимый.

* * *

Разразился мятеж. Вооруженные группы островитян носились по берегу, целые толпы прочесывали леса; оружие звенело и сочилось кровью. Жалкие лагеря беженцев познали грабеж, убогий в бессмысленности своей. Убийства, насилие. Повсюду пожары озаряют небеса оранжевыми сполохами. Перед зарей лес загорелся и сотни погибли в дыму и от жары.

Яни Товис увела трясов на скалистый берег, где несколько человек способны были отражать нападения распоясавшихся убийц.

Бывшие заключенные Второй Девы уловили слух — увы, вполне достоверный — что Королева Полутьма готовится увести их в неведомый мир, в царство темноты, по дороге без конца. Что, если она ошибется и заблудится, все люди навеки окажутся в пустошах, никогда не знавших солнечного света и не благословленных теплом.

Несколько тысяч островитян укрылись среди трясов. Остальные, насколько ей было известно, усердно убивают и умирают среди дыма и ярящегося пламени. Она стояла, глядя на изрытый склон, на гнилые пни и разрушенные хижины внизу. Лицо покрылось копотью и пятнами грязи, глаза щипал горький дым. Яни Товис пыталась отыскать в себе смелость, волю, чтобы вновь принять командование. Но усталость проникла в самые кости, нет, в глубину души. Волны наполненного пеплом, горячего воздуха обдавали ее. Далекие крики заглушались злобным бурчанием толпы негодяев, подбиравшейся все ближе.

Кто-то начал расталкивать столпившихся сзади, извергая проклятия и зловещие предсказания. Еще миг — и показалась Сквиш. — Тама их больше тыщи, Королева. Когда осмелеют и сюды доберутся, нас в клочки порвут. Тута же только линья бывших охранников и стоит. Лучше б вам чо-нибудь сделать и поскорше… Вашество.

Полутьма услышала, что сражение разгорается с новой силой где-то на пляже. И нахмурилась. Что-то знакомое в звуках… — Слышала? — спросила она скорчившуюся рядом ведьму.

— Чо?

— Это организованная атака, Сквиш. — Оттолкнув старуху, она пошла в сторону, откуда раздавался размеренный лязг, выкрикивались приказы. Мародеры вопили и стонали, умирая. Даже в неверном свете лесного пожара она увидела, что толпа подалась назад — клин летерийских солдат разгонял ее, подходя все ближе.

Полутьма застыла на месте. «Йедан Дерриг. И его отряд. Мой брат — чтоб его!»

Бывшие тюремные охранники неуверенно зашевелились, когда клин рассеял последних бандитов. Они подозревали, что новоприбывшие нападут на них и плохо вооруженной армии Острова придет конец. Полутьма поспешила встать между двух сил. Йедан выкрикнул приказ и тридцать его солдат повернулись с идеальной точностью, превращая клин в линейное построение. Они сомкнули щиты перед волнующейся толпой мародеров, взмахнули клинками.

Угроза с этого направления миновала. Количественное неравенство уже не имело значения. Дисциплина немногих способна одержать победу над массой — такова летерийская доктрина, рожденная в итоге бесчисленных битв с дикими обитателями пограничья. Яни Товис знала это, как и ее брат. Она прошла между своих стражников, замечая облегчение на повернутых к ней лицах, радость внезапного избавления от верной смерти.

Йедан, почерневший от сажи и забрызганный кровью, заметил ее раньше, чем она его, ибо успел выйти навстречу, подняв боковые пластины шлема. Черная борода, крепко сжатые зубы. — Моя Королева, — начал он. — Заря близка — время Дозора почти миновало. Ты теряешь тьму. — Он чуть помедлил. — Я не верю, что мы переживем еще один день мятежа.

— Конечно не переживем, наглый ублюдок!

— Путь в Галлан, моя Королева. Если его открывать, то сейчас. — Он взмахнул закованной в латную перчатку рукой. — Увидев открытый портал, они ринутся к нему, чтобы избежать пламени. Избежать воздаяния нашего мира. За тобой по пятам пойдут две тысячи уголовников.

— И что тут сделаешь? — Едва сказав так, она догадалась, каким будет ответ. Догадалась — и чуть не закричала.

— Королева, мои солдаты удержат портал.

— Их перебьют!

Он промолчал. Мышцы ритмично двигались под бородой.

— Проклятие! Чтоб тебя!

— Открой Дорогу, Королева.

Она повернулась к двум капитанам, возглавившим бывших охранников: — Сласть. Краткость. Помогайте солдатам Йедана Деррига — сколько сможете — но не ввязывайтесь в битву настолько, чтобы потерять возможность отступления. Я хочу, чтобы вы ушли через врата. Понятно?

— Сделаем как вы сказали, Ваше Величество, — рявкнула Краткость.

Яни Товис внимательно всмотрелась в женщин, снова удивившись, почему их единогласно избрали капитанами. Они даже солдатами никогда не были — это видно сразу. По сути, треклятые уголовницы. Но вот командуют. Покачав головой, она снова поглядела на брата. — Ты придешь вслед за нами?

— Если смогу, моя Королева. Но мы должны быть уверены, что портал обрушится позади. — Он помедлил и сказал сухо, как всегда: — Это будет скоро.

Яни Товис захотелось вцепиться себе в волосы. — Тогда я начну и… — она помедлила. — Надо поговорить со Стяжкой и Сквиш. Я буду…

— Не защищай меня, сестра. Пришло время вести народ. Иди и делай то, что должна.

«Боги, что за помпезный идиот!

Не умирай, чтоб тебя. Даже не смей умирать!»

Она не знала, уходя, расслышал ли он ее рыдания. Он снова закрыл лицо. Шлемы заглушают даже громкие звуки…

«Дорога в Галлан. Дорога домой. Всегда гадала, что заставило нас уйти? Что выгнало нас из Галлана? С первого берега? Что так испортило воду, что мы не могли больше там жить?»

Она добрела до кучи старых ракушек, около которой вместе с ведьмами освятила почву, и присоединилась к каргам. Ноги болели, в груди ломило.

Их глаза блестели нескрываемым ужасом. Да уж, с ними толком не поговоришь.

— Сейчас? — пискнула Стяжка.

— Да. Сейчас.

И Яни Товис повернулась кругом. Оглядела с возвышения всех своих последователей. Свой народ, сгрудившийся вдоль линии пляжа. За ними был лес — стена огня. Пепел и дым, пожарище. «Вот… вот это мы бросаем. Помните».

Отсюда она не могла разглядеть брата.

«Никто не спросит, почему мы бросили ЭТОТ мир».

Она отвернулась, вытаскивая благословленные кинжалы. Закатала рукава. «Дар королевской крови. Берегу».

Стяжка и Сквиш выкрикивали Слова Разделения. Их руки вцепились в ее запястья, впитывая кровь словно пиявки.

«Они не жалуются. Две, что выжили. Думаю, за это нужно благодарить брата. Увидев, что может дать королевская кровь… Да, все увидят».

Распахнулась темнота. Непроглядная, неприступная для воды, в которую погрузилась нижняя часть прохода. Путь домой.

Зарыдав, Яни Товис, Полутьма, королева трясов, вырвалась из хватки ведьм и побежала вперед. В холодное прошлое.

Туда, где никто не услышит ее горестных воплей.

* * *

Толпа колебалась дольше, чем ожидал Йедан. Сотни голосов закричали при рождении портала; крики стали алчными, а потом и злобными, когда трясы и присоединившиеся к ним островитяне ринулись во врата, пропадая, сбегая от здешнего безумия.

Он стоял со своими солдатами, оценивая ближайших бунтовщиков. — Капитан Краткость, — бросил он через плечо.

— Дозорный?

— Не медлите здесь. Мы сделаем все, что нужно.

— Мы получили приказ.

— Я сказал: мы продержимся.

— Простите, — рявкнула женщина. — Мы не в настроении наблюдать за чужим героизмом.

— К тому же, — вставила Сласть, — наши парни жить не смогут, если бросят вас.

Полдюжины голосов громко опровергли это заявление. Капитаны расхохотались.

Подавляя улыбку, Йедан промолчал. Толпа готова была напасть — людей попросту подталкивали сзади. Всегда одно и то же, подумал он. Смелость за чужой счет. Так просто бурлить за стеной плоти, так просто защищаться жизнью ближнего. Он различил фигуры самых гнусных подстрекателей и постарался запомнить лица во всех подробностях, чтобы испытать их личную храбрость при встрече.

— Просыпайтесь, солдаты, — крикнул он. — Они идут.

Для отражения атаки толпы прежде всего следует сделать два быстрых шага вперед, прямо на самых ретивых. Порубить их, отступить на шаг и держаться. Когда выжившие бросятся снова, повторить наступление, грубо и кроваво — удар прямо в зубы толпе, мелькают лезвия, щиты врезаются в тела, подкованные сапоги топчут оказавшихся внизу.

Ближайшие ряды отпрянули.

И вернулись, вздымаясь подобно волне.

Йедан и его отряд устроили им бойню. Они держались еще двадцать бешеных ударов сердца — а потом вынуждены были сделать шаг назад, и другой. В передние ряды вылезали мародеры, нашедшие себе хорошее оружие. Первый летериец упал, получив удар ниже пояса. Двое из охранников Краткости поспешили встать в строй, а лекарь бросился к раненому с клочьями паутины.

Сласть крикнула с возвышения, что было за спиной Йедана: — Почти половина прошла, Дозорный!

Вооруженные враги, дерзавшие подскочить к солдатам вплотную, падали им под ноги или убегали назад. Оружие упавших проворно подхватывалось охранниками, чтобы другие бунтовщики не успели взять его себе. Женщины старались получше вооружить своих, чтобы усилить арьергард — Йедан не мог вообразить иной причины их смелой (и порядком его раздражавшей) тактики.

Его солдаты уставали. Уже давно они не носили полного доспеха. Он плохо их муштровал. Слишком много скачки, слишком мало пеших маршей. Давно ли они проливали кровь? Разве что при эдурском завоевании.

И сейчас они расплачиваются. Пыхтение, неловкие движения, промахи.

— Шаг назад!

Строй подался назад…

— Теперь вперед, быстрее!

Толпа восприняла шаг назад как победу, как начало панического бегства. Внезапная лобовая атака ее ошеломила- все уже опустили оружие, не думая, что придется защищаться. Первая шеренга растаяла, как и следующая, и третья. Йедан и его солдаты, зная, что эта схватка будет последней, дрались не хуже рычащих зверей.

И тут толпа внезапно рассеялась, неровные шеренги распались. Бросая оружие, летя со всех ног, люди мчались на берег, забегали в воду. Десятки погибали под ногами бегущих, тонули в грязи и морских волнах. Сражение превратилось в отчаянную попытку спастись.

Йедан отвел солдат. Они, шатаясь, подошли к охранникам. Те молча смотрели, явно не веря собственным глазам.

— Позаботьтесь о раненых, — пролаял Йедан, поднимая пластины шлема, чтобы остудить лицо. Он с трудом ловил ртом воздух.

— Теперь мы можем идти. — Краткость потянула его за край щита. — Можем просто пройти… куда-то туда. Вы Дозорный, вы должны взять начало над армией трясов, понимаете?

— У трясов нет армии…

— Тогда надо ее сколотить. И поскорее.

— К тому же я изгнан… я перебил…

— Мы знаем, что вы сделали. Вы Странником клятый чокнутый маньяк, Йедан Дерриг. Лучший командир, какого может желать армия.

Сласть вставила: — Предоставь вести переговоры нам, милый. — И улыбнулась.

Он огляделся. Один раненый. Ни одного убитого. То есть ни одного убитого, о котором стоит сожалеть. С поля боя доносились жалобные стоны. Не обращая на них внимания, он вложил меч в ножны.

Идя к разрушающемуся порталу — последним из всех — Йедан Дерриг не оглянулся назад. Ни разу.

* * *

Было очень весело отбрасывать бесполезные слова. Хотя все привыкли мерить течение дня по движению ярого солнца через пустое небо, а ночи — по восходу и закату окутанной саваном луны, по нефритовым царапинам на фоне звезд, разум Баделле начал забывать сам смысл времени. Дни и ночи толпились бестолковой кучей, бесконечно шли по кругу. Зубы вцеплялись в хвосты. Время распадалось, оставляя за собой недвижно лежащие на равнине детские фигурки. Даже спиногрызы их больше не трогали.

Здесь, на краю Стекла, были лишь опалы — пожирающие падаль жуки, ползающие по сторонам безжизненной, выжженной дороги, и алмазы — лоснящиеся шипастые ящерицы, по ночам сосущие кровь из пальцев. Напившись, эти алмазы становились алыми. И еще здесь были Осколки, алчная саранча, падающая с неба блистающим облаком, обдирающая детей, прежде чем они успевали упасть. За ней оставались груды одежды, клочья волос и розовые кости.

Испепеленной местностью правили ящерицы и насекомые. Дети были здесь чужаками, захватчиками. Едой. Рутт попытался вести их вокруг Стекла, но конца и края у ослепительной пустыни, похоже, не было. Несколько вожаков собрались после второй ночи. Весь день они брели к югу, а вечером нашли яму, полную ярко-зеленой воды. Она имела привкус известковой пыли и заставляла многих детей корчиться от боли, хватаясь за животы. Некоторые умерли.

Рутт сидел, качая Хельд; слева от него присела на корточки Брайдерал, высокая костлявая девочка, напоминавшая Баделле о Казниторах. Она напористо пробралась в их ряды, за что Баделле ее не любила, не доверяла ей; однако Рутт ее не прогонял. Был здесь и Седдик, паренек, взиравший на Баделле с безумным обожанием. Он был ей отвратителен, но он лучше всех слушал ее стихи, ее слова, а потом мог повторить слово в слово. Сказал как-то, что собирает всё. Чтобы записать в книгу.

Книга об их путешествии. Значит, он верит, что они выживут. Полный дурак.

Итак, они четверо сели и в тишине, растянувшейся сверху и вокруг и снизу, а иногда пробиравшейся между ними, и задумались о том, что будет дальше. Для такого разговора слова не требовались. А на жесты у них не осталось сил. Баделле подумалось, что будущая книга Седдика должна содержать множество пустых страниц, чтобы вместить эту тишину и всё, что в ней таится. Истину и ложь, желания и нужды. Миг нынешний и миг грядущий, эти места и другие места. Увидев такие страницы, шелестя ими, перелистывая от конца к началу, она могла бы всё вспомнить. Как это было.

И тут Брайдерал замарала первую из чистых страниц: — Нужно пойти назад.

Рутт поднял налитые кровью глаза. Он держал Хельд у груди. Поправил рваный капюшон, погладил пальцем невидимую щеку.

Это был ответ, и Баделле согласилась. Да, согласилась. Тупая, опасная Брайдерал. А та скребла болячки, окружавшие ноздри. — Мы не сможем ее обойти. Сможем только пересечь. Но идти насквозь — значит умереть, и тяжело умереть. Я слышала об этой Стеклянной Пустыне. Ее никто никогда не пересекал. Она тянется бесконечно, прямиком в пасть заходящего солнца.

Вот это Баделле понравилось. Отличный образ, нужно запомнить. Прямиком в пасть, в алмазную пасть, стеклянную пасть, в острые, очень острые стекляшки. А они — змея. — У нас прочная шкура, — подала она голос, раз уж страница уже испорчена. — Мы заползем в пасть. Заползем внутрь, ведь так делают змеи.

— И умрем.

Четверо снова дали волю молчанию. Сказать такое! Замарать все страницы дня! Они дали волю молчанию. Пусть очищает.

Рутт повернул голову. Рутт глядел на Стеклянную Пустыню. Глядел долго, очень долго, пока темнота не залила все мерцающие низины. А потом закончил обозревать пустыню и склонился, укачивая Хельд. Укачивая и укачивая.

Итак, все решено. Они идут в Стеклянную Пустыню.

Брайдерал выбрала себе пустую страницу. А ведь в книге их тысячи!

Баделле отползла в сторону (Седдик следом) и уставилась в ночь. Она отбрасывала слова. Там. Тут. Тогда. Сейчас. Когда. Чтобы пересечь такую пустыню, все должны отбросить эти слова и их смысл. Отбросить всё ненужное. Даже поэты.

— У тебя есть стих, — сказал Седдик, темная фигура позади. — Я хочу послушать.

Я бросаю прочь

слова. Место есть тебе

и мне

чтоб начать

проснулась я

среди ночи — кровь сосут

ящерицы из руки

как щенки. Убила двух

только слов мне не вернуть

они выпили меня

и тебя. Отбросим груз

что тащили, отметем

я сегодня не несу

тебя

завтра ты не понесешь

меня

Протекло время без слов, и Седдик зашевелился.

— Я запомнил, Баделле.

— Не трогай пустых страниц.

— Чего?

— Пустых. Тех, что содержат истину. Тех, что не лгут ни о чем. Молчаливых страниц, Седдик.

— Это новая поэма?

— Но не записывай ее на пустых страницах.

— Не буду.

Он казался до странности довольным. Он плотно прижался к ее пояснице, словно спиногрыз, который еще не спиногрыз, а малый щенок, и заснул. Она глядела сверху вниз и думала, не съесть ли его руки.

Глава 9

Среди приглаженных ветрами трав

в излучине прогретого потока

таится заводь, отделенная стеной

от суетных речных течений

там даже тростники застыли неподвижно

природа не спешит утешить наши нужды

не даст и мига на бездонные раздумья

укрытие любое, как зыбун

охватит крепко якорь или ноги

течения помчатся мимо, влажно булькнув

смеясь при виде выцветшей рубахи

украсившей поломанную ветвь

опасности я чую отовсюду

склоняюсь низко, дух стараясь сохранить

и кажется, что рваная одежда

не грудь скрывает и биенье пульса

но реку облекает пеленой

и пачкается в илистой воде

пора оставить безнадежные попытки

и вниз поплыть, на поиск башмаков

набитых галькой. Человек любой желает

найти опору твердую…

«Одежда остается», Рыбак Кел Тат

— Ну, набил я брюхо, — сказал король Теол и, глянув на гостью, добавил: — Извини.

Капитан Шерк Элалле посмотрела на него, держа у полных, накрашенных великолепной помадой губ хрустальный кубок. — Еще один раздувшийся у моего стола.

— На самом деле, — заметил Багг, — это Королевский Стол.

— Я не буквально.

— И это хорошо, — крикнул Теол, — ведь жена сидит прямо здесь, рядом со мной. И, хотя она в диете не нуждается, лучше уж говорить обиняками. — Глаза его неловко задвигались. Король попытался спрятаться за кубком.

— Как в старые времена, — сказала Шерк. — Вот только эти неуклюжие паузы, абсурдное изобилие и тяжесть целого королевства на наших плечах. Напомните мне, что надо отклонить следующее приглашение.

— Тоскуешь по качающейся под ногами палубе? — спросил Теол. — О, как мне не хватает моря…

— Откуда такое томление, если вы на море никогда не были?

— Точно подмечено. Надо быть более внимательным. Мне не хватает ложных воспоминаний о тоске по морской жизни. Грубо говоря, я выражал тебе сочувствие.

— Не думаю, что желания капитана должны быть темой общей беседы, супруг, — чуть слышно произнесла Джанат.

Но Шерк ее услышала. — Ваше Высочество, эта ночь открыла всем ваше неразумное предубеждение против мертвых. Будь я живой, обиделась бы.

— Нет, не обиделась бы.

— Обиделась бы из сочувствия.

— Что же, извиняюсь, — сказала королева. — Я просто нахожу твои, гмм… чрезмерно откровенные приглашения чем-то из ряда вон…

— Мои чрезмерно откровенные что? Это называется макияж! И одежда!

— Скорее раздежда, — буркнула Джанат.

Теол и Багг перемигнулись.

Шерк Элалле хихикнула: — Ревность не подобает королеве…

— Ревность? Ты с ума сошла?

Громкость спора начала нарастать. — Да, ревность! Я не старею и одно это…

— Не стареешь, это точно. Зато все сильнее… протухаешь.

— Не тухлее вашего нелепого фанатизма! Всё, что мне нужно для исцеления — мешок свежих трав!

— Так тебе кажется?

— Ни один мужчина еще не жаловался. А вот вы так сказать не можете, клянусь.

— И что это должно означать?

Шерк Элалле придумала самый обидный из ответов — она просто промолчала. Сделав еще один маленький глоток вина.

Джанат выпучила глаза и посмотрела на мужа.

Тот вздрогнул.

Тихим натянутым голосом Джанат сказала: — Дорогой супруг, я не удовлетворяю тебя?

— Что ты, что ты!

— Я стала объектом неформальных обсуждений между тобой и этой… тварью?

— Неформальных? Тебя, с ней? Нет!

— Тогда что вы неформально обсуждаете?

— Ничто…

— Слишком заняты, чтобы болтать, да? Ах вы…

— Что мы?.. НЕТ!

— А, значит, для коротких советов у вас время находится? Понимаю.

— Я не… мы не…

— Безумие, — рявкнула Шерк. — У меня есть такой мужик, как Аблала. Зачем бы мне лезть к Теолу?

Король яростно закивал… и тут же нахмурился.

Джанат прищурилась на неупокоенную: — Я так понимаю, мой супруг для тебя недостаточно хорош?!

Багг хлопнул в ладоши и встал. Думаю, мне пора в сад. Прошу прощения, государь…

— Нет! Не сейчас! Я должен пойти с тобой!

— Даже не думай! — зашипела Джанат. — Я защищаю твою честь!

— Ба! — загоготала Шерк Элалле. — Вы защищаете свой выбор мужиков! Это совсем другое!

Теол встал, опрокинув стул, и собрал последние остатки достоинства. — Мы можем только заключить, — произнес он высокомерно, — что ностальгические ночи воспоминаний лучше проводить, говоря…

— Обиняками, — подсказал Багг.

— Да, лучше, нежели буквально. Совершенно верно. А сейчас мы с моим Канцлером совершим ночную прогулку. Придворные музыканты — сюда! Нет, туда! Натирайте воском инструменты или как там положено. Музыки! Чего-нибудь дружелюбного!

— Милосердного.

— И милосердного.

— Успокаивающего.

— Успокаивающего!

— Но не высокомерного…

— Но не… Ладно, хватит, Багг.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

Шерк смотрела, как двое трусов бегут из столовой. Едва захлопнулись двери, а дюжина музыкантов настроилась на один мотив, капитан откинулась в кресле и принялась созерцать королеву. Вскоре она спросила: — И к чему было всё это?

— У меня гости. Придут поздно ночью и думаю, тебе нужно присутствовать.

— Да? В каком качестве?

— Им можешь понадобиться ты, да и твое судно. Дело сложное.

— Не сомневаюсь.

Джанат подозвала служанку, пробормотала указания. Невысокая пухлая женщина поплелась в заданном направлении.

— Вы действительно не доверяете Теолу? — спросила Шерк, смотря в спину уходящей служанке.

— Это не вопрос доверия. Скорее дело в исключении искушений.

Шерк фыркнула: — Никогда не помогает. Вы же сами знаете, не так ли? К тому же он король. У него королевское дозволение на совершение королевских шалостей. Это всеми уважаемое правило. Все, что от вас требуется — являть снисходительность.

— Шерк, я ученый и не более того. Не в моих привычках…

— Привыкайте, Ваше Высочество. С вас и с него упадет тяжкое бремя. Никаких подозрений, никакой ревности. Никаких неразумных ожиданий и бесполезных запретов.

— Что за либеральная философия, капитан!

— Да уж.

— Она обречена утонуть в ядовитом болоте ненависти, презрения и одиночества.

— Это ваша проблема. Живых. Вы привыкли во всем видеть плохое. Станете мертвячкой, как я — увидите, что всё это пустое. Трата драгоценной энергии. Рекомендую заиметь утулу — она пустит мысли в нужном направлении.

— Между ног, ты имеешь в виду?

— Точно. В наш сундучок с сокровищами, в комнату наслаждений, которую большинство женщин запирают на ключ, чтобы называть себя добродетельными. Какая добродетель в отказе от дара и всех его благ? Безумие! Как…

— Есть и другие виды удовольствий, Шерк…

— Но нет ни одного столь же доступного. Оно всегда с нами. Денег не нужно. Сохрани Странник, даже партнера не нужно! Я вам говорю, излишества — вот путь к удовлетворению.

— А ты его нашла? Удовлетворение, ведь насчет излишеств мне все известно.

— Воистину нашла.

— А если бы тебе дали новую жизнь?

— Я об этом уже думала. В последнее время думаю усиленно — среди малазан есть один некромант, он сказал, что мог бы провести возрождающий ритуал.

— И?

— Не решаюсь. Всё пустое.

— Так дорога возможность вечно выглядеть молодой?

— Нет, скорее возможность наслаждаться без ограничений.

— А ты не думала, что можешь пресытиться?

Это вряд ли.

Королева Джанат поджала губы. — Интересно, — сказала она.

* * *

Теол сорвал розовый фрукт с дерева, что росло у фонтана. Внимательно изучил. — Трудно было, — сказал он.

— Они очень старались, — сказал Багг. — Есть будете?

— Что? Ну, я думал, что вот так стоять и задумчиво глядеть на фрукт — это изысканно.

— Я догадался.

Теол отдал фрукт. — Давай, разрушай прозаическую красоту сцены.

Сочные чавкающие звуки заглушило скромное бульканье фонтана.

— Шпионы и тайные рукопожатия, — сказал Теол. — Они хуже всей Гильдии Крысоловов.

Багг проглотил остатки, облизался. — Кто?

— Женщины? Любовницы и бывшие любовницы? Старые знакомые? Не знаю. Они. Все.

— Это двор, государь. Заговоры и схемы здесь столь же нужны, как вам нужно дышать. Необходимы. Это же признак здоровья.

— Да ладно.

— Ну хорошо, нездоровья. Разумеется, если вы достигаете идеального равновесия, каждая партия играет против всех остальных. Это истинная мера успешности Крыла, в котором расположена Королевская Тайная Служба.

Теол нахмурился: — Кстати, кто им машет?

— Крылом Тайной Службы?

— Именно им.

— Я.

— И как идут дела?

— Летаю по кругу, государь.

— Ты калека, Багг.

— Так и должно быть.

— Думаю, нужно приделать второе крыло.

— Прямо сейчас?

Теол кивнул, задумчиво разглядывая другой фрукт. — Чтобы летать правильно. Да. Противовес. Можно назвать это Крылом Королевского Откровенного Безделья.

Багг взял второй фрукт. — Не нужно. Этого и так хватает.

— Неужели?

— Да, государь.

— Ха, ха.

Багг откусил от шаровидного плода и сплюнул: — Незрелый! Вы сделали это намеренно!

— Какая небрежность с моей стороны.

Багг сверкнул глазами.

* * *

Прыщавая толстуха — служанка вернулась, приведя двух женщин, оказавшихся совершенно непохожими друг на дружку. Первая, невысокая и фигуристая, звенела и сверкала впечатляющей коллекцией украшений. Ее одежда явно старалась расширить смысл этого понятия. Шерк заподозрила, что гостья потратила полночи, натягивая усаженные драгоценными заклепками лосины; верхнее платье представляло собой всего лишь массу тонких полосок, превращавших торс в скопище симметрично расположенных щелочек и вздутий. Ее полнота была, вероятно, признаком юности и спокойной жизни, хотя замечалась изрядная самоуверенность в аффектированно-небрежной походке — девица словно шествовала сквозь толпу громко вздыхающих поклонников. Она уверенно двигалась на чрезвычайно высоких, подобных спицам каблучках; отставленная рука изящно покачивалась. Мелкие черты лица напомнили Шерк об актерах и уличных ораторах, злоупотребляющих кричащими красками: брови были обведены густо-черной и пурпурной полосами, на пухлых щеках пылал искусственный румянец, тогда как скулы блистали белилами; диагональные штрихи розовой и янтарной помады сходились к чуть опущенным уголкам полного рта. Шелковистые черные волосы были заплетены во множество мелких косичек и украшены иглами дикобраза (на конце каждой сияла жемчужина).

Шерк, похоже, сидела раззявив рот достаточно долго, чтобы высокомерная маленькая тварь начала снисходительно ей улыбаться.

На шаг позади двуногого журнала извращенных мод шла служанка — по крайней мере, так рассудила капитан. Выше большинства мужчин, мускулистей портового грузчика, эта женщина была обряжена в расшитые бисером одежды, отчаянно напоминающие о женственности носительницы, но не способные придать ей и капли элегантности. На ее щеках блестели бриллиантовые гвоздики — Шерк вздрогнула, поняв вдруг, что служанка красива: безупречные черты, темные глаза, полные губы и знойная улыбка. Слишком коротко остриженные волосы были такими светлыми, что казались белыми.

Поклон, отвешенный гостьей королеве Джанат, был тщательно продуман и безупречно исполнен. — Ваше Высочество, рада служить.

Джанат прокашлялась. — Принцесса Фелаш, привет вам. Могу я представить Шерк Элалле, капитана «Вечной Благодарности», морского судна, ведущего независимую торговлю? Капитан, перед вами Принцесса Фелаш, четырнадцатая дочь Короля Таркальфа Болкандийского.

Шерк встала и тоже отвесила вежливый поклон. — Принцесса, позвольте высказать комплимент вашей внешности. Не могу себе представить, чтобы многие дамы сумели бы столь изящно объединить разнообразные стили.

Темные глаза служанки пробежались по Шерк.

Фелаш приосанилась, переменила позу; рука замерла на тщательно выверенном расстоянии от головы. — Очень мило, капитан. Даже при дворе отца мало людей, наделенных опытом, позволяющим оценить уникальность моего вкуса.

— Не сомневаюсь, Ваше Высочество.

Еще один быстрый взгляд служанки.

Джанат торопливо сказала: — Извините меня. Прошу садиться, Принцесса. Угощайтесь вином и закусками.

— Благодарю, Королева Джанат. Вино — это звучит приятно, хотя вынуждена отклонить всяческие сладости. Приходится следить за весом, понимаете ли. Но… — Фелаш уставилась на блюдо, полное десертов, — в особых случаях можно позволить себе послабление, не так ли? — Она потянулась за медовым кексом с живостью, совершенно исключающей искреннюю заботу об излишнем весе. Желание мгновенно проглотить десерт вступило в борьбу с прирожденным чувством достоинства, но принцесса ловко справилась и вскоре облизывала кончики пальцев. — Чудесно.

— Ваша служанка может…

— О нет, Ваше Высочество! Она на строжайшей диете… ах, только посмотрите на бедное дитя!

— Принцесса Фелаш, — поспешила вмешаться Шерк Элалле, хотя отсутствующее выражение на лице служанки показывало, что та привыкла к грубости и нечуткости госпожи, — должна признаться, что ничего не слышала о вашем приезде в Летер…

— Ах, это потому, что меня здесь нет, капитан. Официально.

— А, понимаю.

— Понимаете? — Тут раскрашенная мерзавка осмелилась заговорщицки ей подмигнуть. Потом Фелаш кивнула на Джанат, одновременно подхватывая второй кекс. — Видите ли, ваши малазанские союзники готовятся идти в гнездо гадюк. Поистине мы рискуем началом войны. Наиболее разумные слуги короны Болкандо, разумеется, не желают подобного. Ведь если разразится конфликт, Летер может ощутить себя оскорбленным, и тогда мало никому не покажется!

— Значит, отец послал вас с тайной миссией, дав необходимые полномочия.

— На самом деле мать, капитан, — поправила Фелаш. Она промокнула губы платочком. — Увы, мне пришлось действовать даже за пределами полномочий. Но дела улажены и теперь я хочу вернуться домой.

Шерк чуть поразмыслила над сказанным. — Принцесса, морские пути, по которым путешествуют в ваше королевство, небезопасны. Многие районы плохо нанесены на карты или не нанесены вовсе. Там есть пираты…

— Кто сумеет лучше обмануть пиратов, чем пиратка, командующая моим кораблем?

Шерк Элалле вздрогнула: — Принцесса, я не…

— Цыц! Не глупите. Нет, королева Джанат не выболтала мне ваших секретов. Мы вполне способны сами собрать…

— Ваши способности меня тревожат, — пробормотала Джанат.

— Даже если я пиратствую, — сказала Шерк, — нет гарантии, что на меня не нападут. Корсары из Дила усеяли эти воды, они не признают правил чести и безжалостны к соперникам. К тому же я взяла груз, который, к сожалению, придется везти в совсем другом направлении…

— И этот груз — Аблала Сани? — спросила Джанат.

— Да.

— А он знает, куда должен плыть?

— Ну… признаю, его знания довольно смутные.

— Значит, — размышляла вслух королева, — если ты предложишь альтернативный маршрут на его острова, он не будет возражать?

— Возражать? Он даже не поймет, Ваше Высочество. Он только улыбнется, кивнет и попробует схватить меня за…

— А есть ли возможность создать комфортные условия Принцессе Фелаш даже с Аблалой на борту?

Шерк нахмурилась, взглянув на королеву, а потом на Фелаш. — Это королевский приказ, Ваше Высочество?

— Скажем так: мы были бы весьма довольны.

— Позвольте ответить, что вашего довольства, сколько бы вас ни было, для меня недостаточно, Высочество. Платите, и платите щедро. Мы согласуем контракт. И я пожелаю, чтобы его подписали и вы, Королева, и вы, Принцесса.

— Но суть дела в том, что оно должно быть неофициальным. Слушай, Шерк…

— Не слушаю, Джанат.

Фелаш повела усыпанной крошками рукой: — Согласна. Я подпишу контракт. В условиях капитана нет ничего необычного. Ничего. Отлично! Я рада, что все устроилось к всеобщему удовлетворению.

Джанат моргнула.

— Ну, тогда ладно, — сказала Шерк Элалле.

— Ох, эти сладости просто ужас! Я не должна… ну может еще один…

* * *

Через недолгое время болкандийские гостьи отбыли. Едва дверь закрылась за ними, Шерк Элалле уставилась на Джанат: — Итак, о Королева, какова же ситуация в Болкандо?

— Странник знает, — вздохнула Джанат, наполняя кубок. — Неразбериха. Там так много фракций, что факультет нашей академии похож на детскую песочницу. Ты, наверное, не понимаешь, но этим сказано многое.

— Песочница?

— Знаешь ли, на приличных улицах, населенных приличными людьми, всегда ставят деревянный ящик с песком, чтобы дети играли. Еще туда гадят уличные коты.

— У вас, приличных людей, странные представления о детских игрушках.

— Тебя что, кошачьей колбаской по голове били? Ну, ну, не обижайся. Мы так же порочны, как уличные шайки, с которыми ты накоротке.

— Ладно, извините. Вы предупредили малазан, что болкандийцы бурлят и готовы вцепиться им в лицо?

— Они знают. Их союзники уже влезли в самую кашу, знаешь ли.

— Тогда что принцесса делает в Летерасе?

Джанат скорчила гримасу. — Насколько я могу судить, уничтожает шпионскую сеть соперников. Ту самую, которую Багг оставил свободно болтаться.

Шерк хмыкнула: — Фелаш? Она не убийца.

— Да, но готова спорить — ее служанка как раз из таковых.

— А сколько лет четырнадцатой дочери? Шестнадцать, семнадцать…

— На самом деле четырнадцать.

— О Бездна! Не могу сказать, что с нетерпением жду возможности взять на борт раздутую пожирательницу пирожных и везти до Акрюнского хребта.

— Не забудь сбросить балласт.

Глаза Шерк широко раскрылись.

Джанат скривилась: — Лоции показывают там отмели и рифы, капитан. Неужели ты подумала, что я на что-то намекаю?

— Совсем нет, Ваше Высочество. Честно.

Джанат встала. — Идем, погоняем мужчин в саду. Хорошо?

* * *

Слуги королевы незаметно вывели болкандиек из дворца по лабиринту коридоров и заброшенных проходов. Наконец они оказались под ночным небом, около задних ворот.

Гостьи прошли на ближайшую улицу и принялись ждать скромного экипажа, который должен был отвезти их в средней руки гостиницу около гавани.

Фелаш все еще держала руку поднятой и без конца шевелила пальчиками — признак волнения, которого она сама не замечала. — Контракт! Смехотворно!

Служанка промолчала.

— Ну, — сказала Фелаш, — если капитан окажется слишком назойливой… — В пухлой руке возник клиновидный кинжал, словно наколдованный ею из прохладного ночного воздуха.

— Госпожа, — произнесла служанка тихим, мягким, поразительно красивым голосом, — это не сработает.

Фелаш наморщила лоб: — Не суетись, глупая девчонка. Мы не оставим следов. Никаких улик.

— Я о том, госпожа, что капитана нельзя убить, потому что, по-моему, она уже мертвая.

— Смехотворно.

— Пусть так, госпожа. Боле того, она оживлена утулу.

— О, вот это интересно! Возбуждающе! — Кинжал исчез так же быстро, как появился. — Налей мне кубок, ладно? Нужно подумать.

* * *

Вот и они, — пробормотал Багг. Теол повернулся. — Ах, видишь, как быстро они все уладили. Как мило. Дорогая моя, разве воздух ночи не освежает?

— Я не ваша дорогая, — ответила Шерк Элалле. — Она ваша дорогая.

— Разве она не хороша? Разве я не счастливейший человек среди живых?

— Видит Странник, это не великий талант.

— А вот талант притворства… — бросила Джанат, оценивающе глядя на мужа.

— Было лучше, — сказал Теол Баггу, — когда они не были союзницами.

— «Разделяй и покоришь разделенных», государь. Старая пословица.

— И очень любопытная. У тебя она работала когда-нибудь?

— Сработает, сразу вам доложу.

* * *

В тридцати лигах к северу от Ли Хенга, что на континенте Квон Тали, была деревня Гетрен, ничем не примечательная кучка глинобитных домов и лавок. Там имелись церковь без купола, посвященная местным духам, бар и каталажка, в одной из камер коей жил сборщик налогов, имевший обыкновение арестовывать сам себя за буйное пьянство (что случалось почти каждую ночь).

За приземистым храмом в тридцать два зала располагалось кладбище, три яруса которого соответствовали трем классам жителей деревни. Самый высокий и далекий от церкви уровень резервировался для богатых семейств — купцов и умелых мастеров, способных доказать свою укорененность в селении на протяжении трех и более поколений. Их могилы отличались резными надгробиями, склепами в виде миниатюрных храмов, а иногда и толосами — сооружениями стиля, бывшего в моде столетия назад.

Второй ярус принадлежал жителям среднего достатка, но вполне самостоятельным и приличным. Могилы, естественно, были здесь скромнее, однако родственники и потомки хорошо заботились о плоских склепах и ямах, покрытых каменными плитами.

Ближе всего к храму, на уровне его фундаментов, обитали мертвецы, сильнее всего нуждавшиеся в духовной защите, а иногда и простой жалости. Пьяницы, бездельники, безумцы и преступники — их тела клались в длинные канавы с ямами, которые периодически открывали, чтобы заменить сгнившие останки свежими.

Деревня, ничем не отличимая от бесчисленного множества других, разбросанных по Малазанской Империи. Люди проводят в таких всю жизнь, не ведая об имперских заботах, о марширующих армиях и яростных магических битвах. Они живут, сосредоточившись на местных проблемах; каждое лицо знакомо, каждая жизнь ясна от родов в липкой крови до бескровной смерти.

Затравленный четырьмя старшими сестрами, полудикий прыщавый малец, которого однажды нарекут Мертвяком, имел обыкновение укрываться у Старого Скеза, то ли дяди, то ли просто одного из любовников матери тех времен, когда отец уходил на войну. Скез был одевающим мертвых, могильщиком, а иногда и каменщиком, когда падала чья-то надгробная плита. У него были громадные пыльные кулаки, запястья толщиной с голень обычного человека, перекошенное лицо (когда-то на голову упали камни со склепа) — человек, не способный привлекать восхищенные взоры, но тем не менее не ведающий недостатка в друзьях. Скез знал, как ублажить мертвецов, это точно. И было в нем еще нечто — каждая женщина могла подтвердить — было в нем некое нечто, нет сомнений. Один взгляд в его глаза приносил утешение, а подмигивание обещало еще много чего. Да, его боготворили, в особенности за привычку готовить завтрак каждой женщине (эту деталь юный Мертвяк еще не мог оценить).

Натурально, однажды чей-то муж пошел и зарезал Старого Скеза; что ж, хотя закон оказался на его стороне, бедолага высох и умер неделю спустя, и мало кто пришел проводить синелицый, вздувшийся труп. В тот раз выполнять обязанности одевающего мертвых пришлось Мертвяку, семнадцатилетнему парню, о котором всякий мог сказать, что он не пойдет по пути отца, хромого отставного солдата, выжившего в талианских гражданских войнах, но никогда не рассказывавшего о своем опыте — даже когда напивался до умопомрачения и пялился налитыми кровью глазами на могильные канавы позади храма.

Юный Мертвяк, еще не заслуживший такого имени, с полной уверенностью в благополучном будущем принял обязанности Скеза. Если подумать, это вполне респектабельное место. Достойная профессия и достойная жизнь.

Ему было девятнадцать лет, он успел врасти в покосившуюся плоскую хижину около кладбища — в дом, собственноручно сложенный СтарымСкезом — когда пришла весть, что Хестера Вилла, священника храма, хватил удар и скоро он отдаст душу духам. Долго же им пришлось ждать! Хестеру было почти сто лет, он стал хрупким — хотя, как рассказывали, раньше был тем еще здоровяком. Пожелтевшие кабаньи клыки свисали из его ушей, растянув мочки до плеч. Лицо Вилла обрамляли татуировки завитков шерсти, так что никому не пришло бы в голову сомневаться в принадлежности его культу Фенера; если он ухаживал за местными духами, то из снисходительности — хотя жителям деревни он никогда не спускал мелких прегрешений.

Близящаяся смерть жреца стала главным событием для всех. Последний служка сбежал, прихватив месячную десятину, несколько лет назад (Мертвяк помнил, как они со Старым Скезом однажды поймали мелкого мерзавца, писавшего в могилу высшего уровня, и поколотили с большим удовольствием). Когда уйдет Вилл, храм опустеет и духи будут недовольны. Придется отыскать хоть кого-то, пусть чужака, иноземца; нужно всюду распустить слухи о беде деревни Гетрен.

В обязанности смотрителя кладбища входит сидение у постели умирающего, если у того нет семьи, так что юноша натянул мантию Старого Скеза, взял ящичек с травами, эликсирами, ножами и ложкой для выскребания мозгов, и пересек лужайку, отделявшую могилы от пристроенного к боку храма домика.

Он не помнил, когда в последний раз навещал дом Вилла; однако сегодня жилище его выглядело явно необычно. Очаг в середине комнаты бушевал, отбрасывая на известняковые стены странные и страшноватые тени, не соответствовавшие ничему в помещении. Как будто сухие сучья колеблются под ударами зимнего ветра. Наполовину парализованный Хестер Вилл заполз в дом, не принимая ничьей помощи. Мертвяк нашел старого жреца лежащим около кровати. Не имея сил, чтобы подняться, он провалялся там почти весь день.

Смерть ожидала в горячем, сухом воздухе, пульсировала у стен и вилась в языках высокого пламени. Она подбиралась все ближе с каждым сиплым вздохом морщинистого рта Вилла, и слабые, едва слышные выдохи вряд ли могли ее отпугнуть.

Мертвяк поднял хрупкое тело на постель, натянул на иссохшие плечи одеяло и уселся, потея и чувствуя себя больным, лихорадящим. Поглядел в лицо Вилла. Удар грубо прошелся по левой половине лица священника, растянув вялую кожу, опустив веко на глаз.

Мертвяк лил воду в уста Вилла, но тот даже не глотал. Парень заключил, что смерть его близка.

Огонь в очаге не угасал. Не сразу эта деталь дошла до Мертвяка. Наконец он повернулся и поглядел в обложенную известняком яму. Там, у корней огненных языков, не было дров. Даже угли не светились. Мертвяка пробрала дрожь. Кто-то прибыл, таясь под пламенем. Фенер? Он подумал, что так и должно быть. Хестер Вилл был истинным жрецом, достойным мужем — насколько все знали его прошлое — и, конечно же, бог пришел забрать его душу. Такова награда за жизнь, проведенную в жертвенном служении.

Разумеется, такое понятие о награде исходит из глубины души человеческой, из крепкой веры, что усилия должны быть замеченными, вознагражденными, должны иметь ценность. Все не просто верят, но требуют, чтобы боги говорили с людьми на их языке. Иначе зачем им поклоняться?

Но бог, показавшийся из пламени, не был Фенером. Это был Худ. Он выпростал скрюченные, мутно-зеленые руки; под ногтями его был гной; он шарил неуверенно, словно Владыка Смерти ослеп, не уверен в себе, утомлен позорными своими обязанностями.

Внимание Худа скользнуло по рассудку Мертвяка, чуждое во всех своих аспектах; одно чувство распознал юнец — горе, бесформенное и глубинное, жгучее, исходящее из сердцевины божьей души. Такое горе чувствуют по умирающим чужакам, незнакомцам — горе безличное, абстрактное. Такое горе одевают словно плащ, примеряют и стоят, размышляя: что, если плащ этот перестанет быть невесомым? Что, если смерть станет персонализированной и ее тяжесть уже не стряхнуть с плеч? Что, если горе перестанет быть идеей и обратится миром удушающей тебя тьмы?

Холодный, нечеловеческий взор прошелся по Мертвяку — и в черепе раздался голос: — Ты думал, они заботятся.

— Но он… он же был человеком Фенера…

— Не бывает сделки, интересной только одной стороне. Не бывает контракта с одной лишь кровавой подписью. Смертный, я жнец обманутых.

— Вот почему ты скорбишь… я чувствую его… твое горе…

— Чувствуешь. Наверное, оттого, что ты один из моих людей.

— Я одеваю мертвых…

— Потакая их самообманам. Да. Но не эта служба мне нужна. Говоря, что ты один из моих, что имею я в виду? Не спрашивай, смертный. Со мной не торгуются. Я обещаю лишь неудачи и потери, прах и голодную землю. Ты мой. Мы начинаем игру, мы с тобой. Игру, в которой победит более хитрый.

— Я видел смерть, меня ею не испугаешь.

— Неважно. Вот суть моей игры: кради жизни, вырывай их у меня. Прокляни руки, которые увидел ныне, ногти, черные от прикосновения к мертвецам. Плюй в безжизненность моего дыхания. Обдури меня как сможешь. Узнай истину: нет службы более честной, нежели предложенная тебе. Веди против меня битву. Для этого придется признать мою силу. Как я признаю силу в тебе. Уважай тот факт, что я всегда выигрываю, а тебе суждены лишь неудачи. В ответ я дарю тебе свое уважение. За смелость. За упрямый отказ от того, что является величайшей мощью смертных.

За все это, смертный, потешь меня интересной игрой.

— А что я получаю взамен? Насчет уважения не надо. Где моя выгода?

— Только то, что сумеешь взять. Неоспоримые истины. Спокойный взгляд на горести жизни. Вздох принятия. Конец страха.

Конец страха. Даже столь юный человек, неопытный человек, как Мертвяк, осознал ценность дара. Конец страха.

— Не будь жесток с Хестером Виллом. Умоляю.

— Я не склонен к жестокости, смертный. Однако его душа ощутит себя подло обманутой, и тут ничего не поделаешь.

— Понимаю. Но Фенер должен ответить за предательство.

Он ощутил в голосе Худа сухое удовлетворение: — Однажды все боги ответят перед смертью.

Мертвяк заморгал, когда очаг угас и в комнате вдруг стало темно. Поглядел на Вилла и увидел, что старик уже не дышит. Лицо застыло, став изломанной маской ужаса. На лбу появились четыре черных пятна.

Мир не дает нам многого. А то, что дал, слишком быстро забирает. И руки зудят, оказавшись пустыми, и глаза слепо смотрят, видя лишь пропасть. Солнце заслоняют пыльные тучи. Человек сидит и желает узреть своего бога, но ничего его не ждет, кроме тоски.

Мертвяк пробирался по закоулкам памяти, а такое дело следует свершать в одиночестве. Он блуждал, словно потерявшись среди заросших руин в сердце Летераса, среди нездешних насекомых, зияющих ям и пронизанных корнями груд земли. Владыка Смерти снова протянул руку в мир, размешал лужу человеческой крови. Но Мертвяк остался слепым к выведенным узорам, к очередному повороту хитрой игры.

Он чувствовал, что страшится за своего бога. За Худа, за врага, за друга. Единственного из треклятых богов, которого уважает.

Игра некроманта непонятна никому постороннему. Для всех он похож на старую крысу, увиливающую от кота. Неравная схватка, равная взаимная ненависть. Но на деле всё совсем не так. Худ не презирает некромантов — бог знает, что никто лучше них не понимает его и его мира, последнего-из-последних. Избегая черного касания, крадя души, издеваясь над жизнью, оживляя трупы, они свершают истинное богослужение. Ведь истинное богослужение по сути своей игра.

— Не бывает сделки, интересной только одной стороне.

Едва сказав это вслух, Мертвяк кисло ухмыльнулся. Слишком много иронии в разглагольствовании перед духами, особенно в месте столь ими перенаселенном, в десятке шагов от Дома Азата.

Он слышал, что Брюс Беддикт был однажды убит, но вскоре притащен обратно. На редкость горький дар — удивительно, что брат короля не свихнулся. Если душа сошла с тропы, обратный путь заставляет глупца спотыкаться на каждом шаге. Каждое движение неловко, словно ступни уже не соответствуют отпечаткам на земле, словно душа больше не вмещается в сосуд плоти и ощущает себя обманутой, попавшей не в то место.

Недавно он услышал также о женщине, проклятой неупокоенностью. Рутан Гудд намекнул, что спал с ней… что за извращение? Мертвяк покачал головой. Все равно что пользовать коров, собак, коз и бхок’аралов. Нет, еще хуже. Но хочет ли она избавиться от проклятия? Нет. Ну, тут он с ней согласен. Нехорошо возвращаться. Легче привыкнуть к неизменности смерти, чем к гниению, увяданию тела. К тому же мертвецы никогда не возвращаются полностью. Это как заранее знать секрет фокуса. Никакого удовольствия. Они потеряли все утешительные иллюзии…

— Мертвяк!

Он повернулся и увидел пробирающегося мимо ям и деревьев Бутыла.

— Слышу, ты тут разговариваешь — но духам никогда нечего сказать. Что толку с ними болтать?

— Я не с ними.

Молодой маг подошел к нему и встал, уставившись на древнюю джагутскую башню. — Видел обоз, который выстроили за городом? Боги, там столько всего, что на пять армий хватит.

— Может, хватит, может, нет.

Бутыл хмыкнул: — Прямо как Скрипач говоришь.

— Мы идем в никуда. Пополнить припасы будет трудно, а скорее всего невозможно.

— В никуда. Вот это правильно.

Мертвяк показал на Дом Азата. — Думаю, они там.

— Синн и Гриб?

— Да.

— Их что-то схватило?

— Не думаю. Они скорее прошли внутрь, как делали Келланвед и Танцор.

— И куда?

— Без понятия. Нет, я идти следом не планирую. Придется считать их пропавшими.

— Безвозвратно.

Бутыл бросил взгляд на Мертвяка: — Ты уже обрадовал Адъюнкта?

— Да. Но она не обрадовалась.

— Жаль, не успел на это поставить. — Бутыл потянул за клочковатую бородку. — Так скажи, почему ты решил, будто они ушли внутрь.

— Прошлой ночью я пошел на псарню и взял Крюка с Мошкой. Ты сам знаешь, у этой шавки злобы на двоих запасено. Старый Крюк — он просто пастуший пес. Без выкрутасов, простой и понятный. Я имел в виду — ты заранее сможешь угадать, когда он тебе в горло вцепится. Но никаких хитростей, верно? А вот Мошка — лицемерный зубастый чертенок. Ну, Крюка я пнул сапогом по голове, чтобы знал кто тут хозяин. Мошка поджала хвост и тут же вцепилась в лодыжку. Чуть не удушил ее, пока отрывал.

— Ты взял собак.

— И спустил с поводков. Они метнулись как два осадных копья — по улицам, по аллеям, вокруг домов и через вопящие толпы — прямиком сюда. К дверям Азата.

— А как тебе удавалось от них не отставать?

— Никак. Я наложил на них чары и следил. Когда я добрался сюда, Мошка столько раз бросилась на дверь, что чуть мозги себе не вышибла и лежала на тропе. А Крюк пытался подрыть камни.

— И почему никто из нас не додумался?

— Потому что вы все дураки.

— И что ты сделал потом?

— Открыл дверь. Они вбежали. Я слышал, как они несутся по ступеням. А потом… ничего. Тишина. Собаки ушли за Синн и Грибом через какой-то портал.

— Знаешь, — сказал Бутыл, — приди ты сначала ко мне, я сумел бы поехать с душой одной из них. Могли бы понять, куда ведет портал. Но ты ведь у нас гений, Мертвяк. Уверен, у тебя были веские причины не приходить ко мне.

— Дыханье Худа! Ладно, я сдурил. Каждый гений иногда бывает глупцом.

— Твое послание передал Хрясь, так что я едва смог разобраться что к чему. Ты хотел встретиться здесь. Вот он я. Но все сказанное вполне можно было услышать за кружкой эля в таверне Гослинга.

— Я выбрал Хряся, потому что знал: едва он передаст тебе послание, как всё забудет. Забудет даже, что говорил со мной и с тобой. Он же самый тупой человек, которого я встречал.

— Итак, мы встречаемся тайно. Как загадочно! И чего тебе нужно, Мертвяк?

— Хочу все знать о твоей ночной посетительнице, для начала. Думал, это лучше обсудить наедине.

Бутыл вытаращил глаза.

Мертвяк нахмурился. — Что?

— В чем тут прикол?

— Я не желаю интимных подробностей, идиот! Ты видел ее глаза? Когда — нибудь смотрел ей в глаза, Бутыл?

— Да, и каждый раз жалел об этом.

— Почему?

— В них так много… нужды.

— И все? Ничего кроме?

— Много чего кроме, Мертвяк. Удовольствие, может, даже любовь. Не знаю. Все, что я вижу в ее глазах… происходит «сейчас». Не знаю, как объяснить. Нет прошлого, нет будущего, только настоящее.

— Полная пустота?

Бутыл сощурился. — Да, как у барана. Ее животная сторона. Я каждый раз к месту примерзаю, словно гляжу в зеркало и вижу свои глаза, но только такие, какие никто больше не видит. Мои глаза… — он вздрогнул — и никого за ними. Никого знакомого.

— Полный незнакомец, — кивнул Мертвяк. — Бутыл, я однажды смотрел в глаза самого Худа и видел то же самое. Даже чувствовал себя так же. Я и не я. Я — никто. Думаю, я понял, что именно видел. Наконец понял эти глаза, пустые и полные. Плотное отсутствие за ними. — Он посмотрел на Бутыла. — Это… это наши глаза в смерти. Когда душа уже сбежала из тела.

Бутыл побелел. — Боги подлые, Мертвяк! Ты мне в спинной хребет златочервя запустил! Это же… это жуть. Вот что бывает, когда смотришь в глаза мертвецам слишком часто? Теперь буду закатывать глаза, когда хожу по полю битвы… Боги!

— Баран полон семени, — ответил Мертвяк, вновь обратившись в сторону Азата, — и желает его выплеснуть. Ему недолго жить осталось? Понимает ли он? Знает ли зимой, что придет весна? Полная пустота. И всё. Всегда. Навечно. — Он потер лицо. — Мне недолго осталось, Бутыл. Ох, чую. Недолго.

* * *

— Слушай, — сказала она, — когда я свой же пялец… палец туда засовываю, ничего такого не чувствую. Понял? Ба! — Она скатилась с него, намереваясь опустить ноги вниз и, может быть, встать, но кто-то обрезал кровать на середине и она шлепнулась на грязный пол. — Уй! Типа.

Смертонос поднял голову, чтобы ее видеть. Огромные девичьи очи блестели из-под зарослей иссиня-черных волос.

Хеллиан вдруг нечто вспомнила — что было забавно, ведь она вообще редко что-то вспоминает. Она была девочкой, пьяной только чуть-чуть (ха, ха), она бродила по заросшему травой берегу извилистого ручья и на мелководье нашла гольяна, недавно умершего. Взяла хлипкое тельце в ладони и уставилась. Какая-то форель, всплески красного — самого красного, какой она видела — цвета, а вдоль узкой спины ярко-зеленые пятна, словно весенние почки.

Почему Смертонос напомнил ей мертвого гольяна — непонятно. Не по цвету, ведь он не красный и даже не зеленый. Не по мертвости, ведь он моргает, а значит, еще не помер. По скользкости? Может быть. Этот жидкий блеск, да, гольян в чаше рук, в скудном озерце, похожем на гробик или кокон. Она вдруг припомнила и глубокое свое горе. Мальки так стараются, но почти все помирают, иногда без особой причины. Как звали ручей? Где это было, Худа ради?

— Где я росла? — прошептала она, лежа на полу. — Кем была? В городе? За городом? Ферма? Карьер?

Смертонос скользнул на край кровати и уставился на нее с конфузливой алчностью.

Хеллиан скривилась: — Кто я? Черт подери если знаю. Да и зачем бы? Боги, я трезвая. Кто со мной пошутил? — Она сверкнула глазами: — Ты!? Ублюдок!

— Не ублюдок, — сказал он. — Принц! Скоро король! Я. Ты. Ты королева. Моя королева. Король и королева, это мы. Два племени вместе, одно великое племя. Я правлю. Ты правишь. Народ кланяется и несет дары.

Она оскалила зубы: — Слушай, идиот, раз уж я никому не кланялась за всю жизнь, зачем заставлять других кланяться? Или, — вдруг догадалась она, — мы на коленки будем вставать для другого? Нассать на королей и королев, на всех их! Вся их помпезность — сплошное дерьмо и как там… — она морщилась, отыскивая слово, — все их политесы! Слушай! Я отдаю честь офицеру, потому как в армии приняты всякие чепухи! Надо ведь кому-то быть во главе. Не то чтобы они были лучше. Не чище по крови, не умнее — понимаешь? Это просто согласие промежду ним и мною. Мы согласились, так? Чтобы всё работало! А высокородные — они иные. Они многого хотят. Нассать! Кто сказал, что они лучше? Наплюй на их богатства — золотое дерьмо все равно дерьмо, да? — Она наставила на Смертоноса палец. — Ты Худом клятый солдат, вот ты кто! Принц! Ха! — Она перевернулась и вскочила.

* * *

Каракатица и Скрипач смотрели на ряды обшитых железом фургонов. Те медленно проезжали через лагерь и вставали под погрузку в отдалении. Пыль заполняла воздух над скоплением палаток, телег, сараев и неподвижных фур. Наступил вечер, и дым множества костров смешался с пылью.

— Знаешь, — сказал Каракатица, следя за последними моранскими припасами, — это глупо. Мы сделали что смогли. Или они это сделают, или нет. Все равно нам, похоже, конец.

— Они сделают, — отозвался Скрипач.

— Неважно, сержант. Четырнадцать долбашек на всю треклятую армию. Сотня жульков? Две? Все равно что ничего. Если попадем в неприятности, дело дрянь.

— У летерийцев есть достойные онагры и баллисты. Дорогие, но Адъюнкт недостатка в деньгах не знает. — Он замолчал. Потом хмыкнул: — Поговорим лучше о других недостатках. Прости, зря я начал.

— Мы ни малейшего понятия не имеем, куда лезем, Скрип. Но всё чувствуем. Ужас спускается с небес, словно облака пепла. У меня мурашки по коже. Мы пересекли Семиградье. Мы взяли эту империю. Почему теперь все иначе? — Он дернулся. — Высадка стала атакой вслепую — мы мало что знали, а то, что знали, оказалось ложным. Ну да ладно. Незнание нас не сломило бы. А сейчас… Прямо не знаю что.

Скрипач почесал подбородок, поправил ремешок шлема. — Жарко и влажно, так? Этот тебе не сухое Семиградье. Высасывает энергию, особенно когда ты в доспехах.

— Доспехи нужны, чтобы обороняться от Худом клятых москитов. Без них мы станем похожи на мешки с костями. Эти гады еще болезни переносят — целители принимают по двадцать солдат в день с потной малярией.

— Москиты — причина малярии?

— Я так слышал.

— Что же, как только углубимся в пустоши, малярия кончится.

— Почему бы?

— Москитам нужна вода для размножения. Но местные москиты какие-то мелкие. Под Черным Псом такие тучи налетали, и каждый был размером с колибри.

Черный Пес. Название, заставляющее холодеть любого малазанского солдата, бывал он там или нет. Каракатица удивлялся, как это нечто, случившееся давным — давно в далеком месте, может впиваться в целый народ, словно наследственная болезнь передаваясь от отца к сыну. Рубцы и пятна, да, горький вкус поражения и бедствий. Возможно ли такое? Или всё это сказки? Скрипач любит рассказывать всякое. Детали преувеличены. Несколько деталей, о которых чуть слышно упомянут в разговоре, и что-то растет внутри, как шар холодной липкой глины, и портит все. Вскоре глина уплотняется до твердости камня, катаясь у тебя в голове, сталкиваясь с мыслями и рождая смятение.

А смятение — это то, что таится за страхом. Каждый солдат его знает, знает, как смятение опасно. Особенно в разгар боя. Ошибки, неверные суждения и — это уж наверняка — слепая паника сорными цветами заполняют поле битвы, мешая боевому танцу.

— Кажется, ты стал задумчивым, сапер, — заметил Скрипач. — Плохо для здоровья.

— Я думал о танцах в полях.

— Дыханье Худа, уже годы и годы я не слышал этой фразы. Не время унывать, Карак. Вспомни, Охотники за Костями еще не оказывались склонными к трусости и бегству…

— Знаю, имеет смысл держать нас в тупости и невежестве, сержант. Но иногда это заходит слишком далеко.

— Наше великое, но неведомое предназначение.

Каракатица резко кивнул. — Будь мы наемниками, другое дело. Но мы не наемники, да и желающих нанять не видно. Похоже, в Пустошах и за ними вообще людей нет. Я слышал рассказы о замятне в Болкандо. Горячие Слезы, а может, и Напасть. Вот то — другое дело! Помощь попавшим в беду союзникам…

— «Вейся знамя чести» и все такое?

— Точно. Но ведь это не главная причина похода, так?

— Мы скинули безумного императора, сапер. Доставили Летеру послание, что негоже разорять чужие берега…

— Это не они. Это Тисте Эдур делали.

— Думаешь, мы недостаточно их посрамили, Карак?

— И что с того? Мы ничего не получили, Скрип. Меньше чем ничего.

— Не лезь слишком высоко, — пробурчал Скрипач. — Тебя не приглашали на чтение. То, что там стряслось, к тебе не относится. Я уже говорил.

— А к Таворе относится, и еще как! Гляньте! Нам чисто случайно придется идти за ней!

Последний из фургонов добрался до на скорую руку построенного депо. Возчики отвязывали волов. Скрипач со вздохом отстегнул и стащил с головы шлем. — Пойдем поглядим на Корика.

Каракатица хмуро побрел за сержантом. — Весь взвод последние дни сам не свой.

— Бутыл любит бродить где вздумается. А другие нет. На Корика уже нельзя рассчитывать, не так ли? Не похоже, что он прячется в лазарете ради развлечения.

— Бутыл, вот кто наша проблема. Отбился от рук, по несколько дней пропадает…

— Просто тоскует.

— А кто не тоскует? У меня такое чувство, что через пару недель марша мы в обочину свалимся.

Скрипач фыркнул: — А когда мы были в хорошей форме, Карак? Что, сам не замечаешь?

— В той летерийской деревне мы себя показали.

— Нет, не показали. Если бы не взводы Хеллиан и Геса, а потом Бадана Грука, вокруг наших косточек сейчас колокольчики бы вились. Все мы были не на своих местах, Карак. Улыба с Кориком сбежали как зайцы в гон. А Корабб оказался моим лучшим «кулаком».

— Плохой у тебя настрой, Скрипач. Не надо. Эдур налетели со всех сторон — нам нужно было их разделить…

Скрипач пожал плечами: — Может быть. Согласен, в И’Гатане мы сработали лучше. Боюсь, я слишком привык сравнивать нынешние времена со старыми, удержаться не могу. Бесполезная привычка, точно. И не надо так смотреть, сапер.

— Так у тебя были Еж и Быстрый Бен. И тот ассасин — как его имя?

— Калам.

— Да, тот кабан с ножами. Глупо было позволить убить его в Малазе. Но я к тому веду…

— У нас был Баргаст в роли ударного «кулака», и еще Печаль — нет, про нее не надо — и Вискиджек. Видит Худ, я не Вискиджек. — Скрипач заметил, что Каракатица смеется, и скривился еще сильнее: — Что такого веселого, чтоб тебя?

— Да то, что с твоих же слов выходит: старый взвод Сжигателей так же плохо для дела годился, как и нынешний. Может, и хуже. Наш тяжелый кулак — Корабб, у него удача Госпожи в штанах спрятана. А если Корабб упадет, есть Тарр. Упадет Тарр — встанет Корик. У тебя была Печаль — у нас есть Улыба.

— А вместо Ежа, — дополнил Скрипач, — есть ты. Чертовское улучшение, если подумать.

— Я не могу подкапываться как…

— Боги, как я тебе за это благодарен.

Каракатица покосился на сержанта. Они уже подошли к огромному шатру госпиталя. — У вас действительно с Ежом ссора вышла, да? Легенды ходят о вашей дружбе. Вы были крутой парочкой, не хуже Калама и Быстрого Бена. Что случилось?

— Когда твой друг умирает, ты от него отдаляешься. Вот и всё.

— Но он вернулся.

— Вернулся, да не совсем. Не могу сказать лучше.

— Если нельзя как раньше, нужно придумать что-то новое.

— Все хуже, чем тебе кажется. Вижу его лицо и вспоминаю всех погибших. Друзья. Все уже мертвы. Мне было — эх, ненавижу такое говорить — лучше в одиночку. Даже Калам и Быстрый меня выводили из себя. Но ведь мы выжили, так? Прошли через всё. Это было естественно, я думаю. Это было вполне хорошо. Сейчас Быстрый еще жив, хотя Адъюнкт его себе забрала. Оставался один я, понимаешь? Один я.

— Пока не выскочил Еж.

— И не порушил всё, что казалось устоявшимся. Да уж. — Они встали у входа. Скрипач поскреб под бородой. — Может, со временем…

— Да, я именно так и думаю. Со временем.

Они вошли в госпиталь.

Солдаты так дрожали под потными шерстяными одеялами, так сильно дергались в бреду, что тряслись койки. Каракатица подошел к одной из постелей, заваленной грудами сырой одежды. В воздухе воняло мочой.

— Дыханье Худа! — прошипел он. — Выглядит погано, как думаешь?

Тут было не меньше двух сотен коек, и каждая была занята жертвой комариного укуса. Каракатица уже знал, что солдат с головой закрывают мокрыми тряпками, чтобы не дать им потерять всю воду в теле.

Скрипач показал пальцем: — Там. Нет, не бойся. Он нас не узнает. — Он схватил за плечо проходившего хирурга. — Где целители Денала?

— Последний упал от истощения утром. Сержант, все вымотались. Я иду дать солдатам воды. Позволите?

Скрипач отпустил руку лекаря.

Они с Каракатицей поспешно вышли.

— Давай искать Брюса Беддикта.

— Он не целитель, сержант…

— Знаю, идиот. Ты видел на койках хоть одного летерийца — возчика или носильщика?

— Нет…

— Значит, у них есть лечение от малярии.

— Иногда для местных нипочем то, что убивает нас…

— Чепуха. Просто местные раньше заболевают и умирают, вот мы больных и не видим. Чаще всего виной обычные источники — протекающие выгребные ямы, стоячая вода, грязная пища.

— Ох. И откуда ты все такое знаешь?

— До морантских припасов, Карак, нам, саперам, приходилось делать много работ для успешной оккупации. Рыть дренажные системы, глубокие колодцы, ледники — делать людей, которых мы месяц назад резали, счастливыми, здоровыми и веселыми гражданами Малазанской Империи. Я удивляюсь, что ты так туго соображаешь.

— Я всё соображаю, только я не знал, для чего всё это было придумано.

Скрипач даже остановился. — Ты недавно говорил насчет полного незнания…

— Да?

— Тебе в голову не приходило, Карак, что ничего не знаешь только ты, а не остальные?

Нет.

Скрипач уставился на Каракатицу, а тот на Скрипача. Потом они двинулись на поиски Брюса Беддикта.

* * *

Малазанская армия медленно покидала городские квартиры. Взводы, полные и неполные, сливались в роты, а роты разбивали лагеря на недавних полях сражений перед городскими стенами. Многие солдаты после нескольких ночей в палатках заболевали — как, например, Корик — и ехали на телегах в госпиталь, расположенный между армией и обозами.

Маневры прекратились; однако они успели принести вред. Многие солдаты сбежали от муштры и рассеялись по городу. Спайка армии оказалась под угрозой. В конце концов, только морская пехота нашла для себя грязную работенку во время вторжения.

Усевшись на складной табурет около палатки, капрал Тарр размотал связку железной проволоки и при помощи хитроумных кусачек, изобретенных неким малазанским кузнецом пару десятков лет назад, принялся разрезать ее на куски одинаковой длины. Поддержание кольчуги в надежном состоянии требует много возни. Он мог бы отослать ее к кольчужникам, но предпочитал чинить самолично. Не то чтобы он не доверял ублюдкам… ну да, он не доверяет ублюдкам, особенно перегруженным работой и спешащим. Нет, он тщательно приладит каждое звено к основе, убедившись в отсутствии заусенцев, потом завернет кусачками концы колечек, а потом…

— Такая одержимость сведет тебя с ума, Тарр. Понимаешь?

— Найди чем заняться, Улыба. И ты забыла, что я капрал.

— Вот тебе и доказательство: структура командования у нас в полном беспорядке.

— Проблей это сержанту. Или забоишься?

— Куда делся Корабб?

Тарр пожал плечами, поправил лежащую на коленях кольчугу. — Пошел реквизировать новое оружие.

— Прежнее потерял?

— Сломал, если быть точным. Нет, не спрашивай — я не скажу как.

— Почему?

Тарр помолчал и не спеша поднял глаза. Улыба ощерилась, уперлась руками в бедра. — А в каком состоянии твои вещи, солдат?

— В отличном.

— Запасы стрел пополнила?

— На одной написано твое имя. Да и других полно.

* * *

Корабб Бхилан Зену’алас возвращался по тракту своей особенной походкой — каждый шаг осторожен как на тонком льду — и притом широко расставляя ноги, словно нес между коленями бочонок. На плече висел длинный меч летерийской работы в новеньких, еще покрытых воском с отпечатками брезента ножнах. Рука прижимала к боку набитую пером подушку.

Подойдя к костерку, он положил подушку на стул и осторожно уселся сверху.

— Что ты с собой сделал, во имя Худа? — воскликнула Улыба. — Дырку мечом прочистил?

Корабб скривился. — Это личное.

Он снял меч, положил на колени. На лице было выражение, какое Тарр прежде видывал только на личиках детей в День даров Королевы Снов: румянец, сияние, глаза жаждут узреть спрятанное под крашеной змеиной кожей сокровище….

— Просто меч, Корабб, — сказала Улыба. — Ну что ты.

Тарр видел как гаснет, скрывается в привычный тайник чудесная улыбка. Глаза его стали суровыми. — Солдат Улыба, наполните бурдюки в количестве, достаточном на наш взвод. Вам придется найти мула и телегу, если не хотите бегать много раз.

Женщина взвилась: — Почему я?!

«Потому что ты гадишь людям просто от безделья». — Пропади с глаз моих. Сейчас же.

— Ну разве не лучший друг, — буркнула она, уходя.

Тарр положил инструменты. — Летерийский, не так ли? Ну, Корабб, давай полюбуемся…

Глаза воина снова загорелись.

* * *

До официального выступления в поход остались целые дни. Приказ Тарра преждевременный. Будь капралом она, она бы знала и не посылала себя непонятно за чем. Да, будь капралом она, Тарр бегал бы с дурацкими заданиями каждый раз, как ее рассердит — то есть все время. Так или иначе, она решила: ночь надо провести весело. Тарр привык ложиться рано…

Не стань Корик похож на рыботорговца, потеющего в коптильне, у нее уже сейчас была бы хорошая компания. А так… она побрела к кучке солдат тяжелой пехоты, собравшихся за какой-то игрой. Поденка и Тюльпан, Острячка, Курнос, Лизунец и еще люди из другой роты, которых она помнит по стычке в деревне — Спешка, Оглянись и Больше Некуда.

Пропихнувшись между потными солдатами, она оказалась внутри круга.

Не игра. Огромный след на песке. — Что стряслось? — громко вопросила Улыба. — Это же след, Худа ради!

Здоровенные рожи выпялились на нее со всех сторон. Поденка ответила восхищенным и почтительным тоном: — Это его.

— Кого?

— Его, она же сказала, — прогнусил Курнос.

Улыба вгляделась в отпечаток ноги. — Неужто? Ни шанса. Откуда вам знать?

Острячка утерла нос (насморк одолевал ее со дня высадки на этот континент). — Явно не наш. Видишь какая пятка? Это моряцкий каблук, гвоздики полумесяцем.

Улыба фыркнула: — Идиоты! Половина армии так подкована! Боги подлые, у вас у всех такие каблуки!

— Точно, — согласилась Острячка.

И все закивали.

— Тогда пойдем по следу и сможем, наконец, его увидеть.

— Мы думали, — сказал Курнос. — Но он же один, не видишь?

— Что это значит? Один след? Всего один? Смехота! Вы другие затоптали…

— Нет, — заявил Оглянись, почесывая грязным пальцем похожее на капустный лист ухо. — Я первым на него набрел, и он точно был один. Вот так. Всего один. Кто еще мог бы такое сделать?

— Вы все идиоты. Я не верю, что Непотребос Вздорр вообще существует.

— Это потому что ты тупая! — завопил Больше Некуда. — Ты тупая, тупая, тупая и… э… еще тупая. А я не такой как ты. Спешка, я ведь прав, а? Я не такой как она, а? Я не такой, а?

— А ты ее знаешь, Большик? Знаешь кто она?

— Нет, Спешка, не знаю. Ничего не знаю.

— Значит, ты с первого взгляда всё понял. Как хорошо! Ты прав, Большик.

— Я так и знал.

— Слушайте, — сказала Улыба, — кто хочет сыграть в кости?

— А чем?

— Костями, разумеется!

— У нас нет.

— А у меня есть.

— Что есть?

Улыба послала всем ослепительно-яркую улыбку (лицо заболело от непривычки). Вытащила из кармана мешочек. — Делайте ставки, солдаты. Начнем игру. Слушайте внимательно, я объясню правила…

— Мы знаем правила, — сказал Курнос.

— Не мои правила. Мои совсем особенные. — Она видела, какой интерес нарисовался на лицах, как загорелись маленькие глазки. — Слушайте же внимательно, потому как они сложные. Большик, ты встанешь рядом, вот тут, как положено другу. Да?

Больше Некуда кивнул: — Да! — и надул грудь, расталкивая остальных.

* * *

— На словечко, лейтенант.

Прыщ вскочил: — Да, сэр!

— За мной. — Капитан Добряк быстро вышел из штаба. Паковавшие вещи солдаты отчаянно старались сойти с его дороги, словно пугливые уличные коты. Однако к лейтенанту Прыщу они отнеслись с куда большей небрежностью, и пришлось садануть в пару рож, чтобы не отстать от капитана.

Они вышли на плац и замерли перед неровным строем каких-то гражданских, которым явно нечем заняться. Их была полная дюжина. Прыщ увидел двух женщин в заднем ряду — и дух его опустился ниже пяток.

— Я решил продвинуть вас по службе вбок, — сказал Добряк, — старший сержант.

— Благодарю, сэр.

— Я делаю это, признавая в вас великий талант рекрутирования гражданского населения.

— Ах, сэр, я снова уверяю вас, что не имею никакого отношения к тем двум шлюхам… — он указал на двух толстух в заднем ряду, — которые посмели без приглашения показаться в вашей конторе…

— Ваша скромность впечатляет, старший сержант. Однако мы видим перед собой летерийских рекрутов. Большинство — Должники, да и парочка недавних представительниц альтруистической профессии имеется, как вы изволили заметить. — Взгляд его отвердел. — Как знает любой малазанский солдат, прошлая жизнь теряет значение, едва принята присяга и получен вещмешок. Нет предела служебному росту, ограниченному лишь уровнем компетентности…

— А иногда ничем не ограниченного, сэр.

— У вас нет достойных причин прерывать меня, старший сержант. Отныне славные новобранцы ваши. Одеть, снарядить, подготовить к долгим переходам и сражениям. Ясно, что с ними придется еще много работать. Выступаем через два дня, старший сержант.

— Подготовить их за два дня, сэр?

— Эти рекруты полагаются на вашу компетентность, как и я. — Добряк выглядел до тошноты довольным собой. — Смею посоветовать: первым делом протрезвите их. А теперь оставлю вас с ними, старший сержант.

— Спасибо, сэр. — Прыщ отдал честь.

Капитан Добряк торжественно удалился в штаб.

Прыщ смотрел ему вслед. — Это, — прошептал он, — война.

Ближайший новобранец — тощий мужчина лет под сорок с огромными пегими усами — вдруг просиял улыбкой: — Не могу дождаться, сэр!

Прыщ взвился: — Я не «сэр», навозный ты жук! Я старший сержант!

— Простите, старший сержант!

— Тебе не случилось ли усомниться, что продвижение вбок, произведенное капитаном Добряком — свидетельство полного его доверия?

— Никак нет, старший сержант!

Прыщ прошел к дальнему краю строя и уставился на шлюх. — Боги подлые, что вы здесь забыли?

Блондинка (красное лицо ее лоснилось, как бывает с толстухами всего мира, если им доводится долго стоять на солнце) рыгнула, отвечая: — Старший сержант, поглядите на нас!

— Гляжу.

— Нам никак не удавалось избавиться от жира. Но в армии выбора нет, так ведь!

— Вы обе пьяные.

— Мы больше не будем, — сказала брюнетка.

— А насчет проституции?

— Ах, старший сержант, оставьте нам маленькие радости.

— Вы обе едва дышите. Если одеть доспехи и вещмешки, вам конец.

— А мы даже рады, старший сержант. Все ради похудания!

— Назовите имя солдата, подбившего вас заявиться к капитану.

Женщины лукаво переглянулись. Блондинка сказала: — Имени не слышали.

— Мужчина или женщина?

— Было темно, — заявила брюнетка. — Мы не поняли. К тому же Большой Добряк сказал…

— Простите, кто?

— Ох, э… Капитан Добряк, вот о ком я. Теперь он в мундире…

— Отличный мундир, — встряла блондинка. — Он сказал, что вы сделали, типа, все лучше некуда, что вы самый лучший и здоровый солдат во всей Маложалкой Армии…

— Малазанской Армии.

— Точно. Извините, старший сержант, во всем иноземные слова виноваты.

— И кувшин рома, поклясться готов.

Женщина кивнула: — И два кувшина рома.

Тут глаза Прыща обрели собственную порочную волю и опустили его взор чуть пониже лица шлюхи. Он кашлянул и отвернулся. — Понимаю, вы сбежали от долгов, — начал он. — В любой армии мира одно и то же. Должники, уголовники, неудачники, извращенцы, патриоты и психи. Это всё упомянуто и в моем личном деле. Но поглядите на меня: произведен в лейтенанты, а потом и в старшие сержанты. Итак, дорогие рекруты, — Прыщ расплылся в улыбке, и весь строй расплылся в ответ, — никто лучше меня не знает, откуда вы пришли и где вы окончите службу. Скорее всего, либо в госпитале, либо на кладбище. Я обещаю привести вас туда либо туда в самое ближайшее время.

— Да, старший сержант! — рявкнул усатый идиот.

Прыщ уперся в него взглядом. Улыбка сразу поблекла. — В Малазанской Армии, — сказал Прыщ, — отбрасывают старые имена. Они все были негодные. Ты… теперь ты Нагоняй, первый лидер взвода.

— Да, старший сержант! Спасибо, старший сержант!

— Однако, — Прыщ заложил руки за спину и принялся расхаживать перед строем, — за два дня подготовить вас к сражениям — задача непосильная даже для меня. Значит, я должен придать вас настоящему боевому взводу. У меня уже есть один на уме. Идеальный. — Он замер на месте, резко повернулся к солдатам. — Но сначала все вы пойдете в уборную, где одновременно — как подобает настоящим солдатам — сунете пальцы в рот и проблюетесь над корытом. Затем будем получать обмундирование и учебное снаряжение. Сержант Нагоняй, нагоните их потом, а сейчас за мной.

— Слушаюсь, старший сержант! Мы идем на войну!

Все громко радовались.

* * *

Походные костры успели покрыться золой, а котелки остынуть, когда старший сержант Прыщ привел бледных, тяжело дышащих рекрутов к палаткам Третьей роты. — Сержанты Третьей роты! — заревел он. — Немедленно ко мне!

Бадан Грук, Смола и Чопор не спеша подошли к Прыщу. Десятки тускло освещенных лиц следили за ними.

— Я старший сержант Прыщ и…

— Я думала, вы капитан Добряк, — сказала Смола.

— Нет, это мой брат — близнец. Увы, вчера он утонул в собственном ночном горшке. Прервете меня еще раз, сержант, и я приготовлю для вас целое корыто.

Бадан Грук хмыкнул: — А я думал, он лейтенант Прыщ…

Прыщ оскалился: — Это второй мой брат — близнец, ныне откомандированный. Королева Фрупалава из Надругайской империи наняла его в телохранители и сожители. Но хватит болтовни. Как видите, позади меня стоят новые рекруты, их нужно подготовить к выступлению за два дня…

— К выступлению куда, старший сержант?

Прыщ вздохнул: — К выступлению вместе с нами, сержант Смола, а именно рядом с вашими тремя взводами. Отвечаете за них. — Он повернулся, махнул рукой. Двое поспешно вышли вперед. — Знакомьтесь, сержанты Нагоняй и Соплюк. — Он сделал еще пару жестов и вперед вышли две женщины. — Знакомьтесь, капралы Ромовая Баба и Шпигачка. Советую капралу Целуй-Сюда взять их под личное покровительство. Вы заметили, что они притащили с собой палатки. К сожалению, ни один не умеет палатки ставить. Поставите сами. Вопросы? Нет? Отлично. Разойдись.

Пройдясь немного, Прыщ увидел одну из относительно новых палаток. Рядом сидели у костра трое солдат. Прыщ оправился и строевым шагом подошел к ним. — Солдаты, вольно. В задней части палатки есть перегородка? Я думаю, есть.

— Сержант Урб распорядился насчет…

— Похвально. Увы, друзья мои — понимаю, новость ужасная — но капитан Добряк передал ее в полное мое распоряжение. Я не соглашался, это же явный произвол, но вы ведь знаете, каков капитан Добряк? — Он с удовольствием увидел мрачно склонившиеся головы. Сунул руку в ранец на поясе. — Список необходимого. Мне нужно кое-что личное, а теперь, когда штаб-квартира закрыта, вам придется самим всё разыскивать. Но слушайте, друзья, и не забудьте передать сержанту Урбу: я слежу за снабжением офицеров — неужели я забыл упомянуть? — всем необходимым, в том числе и провиантом, в число коего, разумеется, входят приличные вина. Даже такой совершенный служака, как я, не сможет удержаться и непременно потеряет пару кувшинов при инвентаризации. — Он увидел, что все заулыбались.

— Рады служить, лейтенант.

— Чудно. А теперь не беспокойте меня.

— Да, лейтенант.

Прыщ влез в палатку, переступая скатки и сундучки, и нашел за перегородкой вполне достойную койку, чистые одеяла и хорошо набитую подушку. Сбросил сапоги, плюхнулся на матрац, погасил лампу и достал из ранца первую фляжку (всего он конфисковал у рекрутов пять штук).

Очень многое можно узнать о мужчине или женщине по тому, какой напиток они предпочитают. Пора пристальнее ознакомиться с новыми членами Охотников за Костями, может, даже составить представление о состоянии их умов. Прыщ вытащил пробку.

* * *

— Он заставил нас тошнить, — пожаловалась Ромовая Баба.

— От него всех тошнит, — сказала Целуй-Сюда. — Ну-ка, передвинь колышек, пока твоя сестра его не забила.

— Она мне не сестра.

— Сестра, сестра. Все мы теперь родные друг другу. Вот что значит быть солдатом. Сестры, братья.

Шпигачка ухнула, опуская деревянный молоток. — А офицеры, они вроде как родители?

— Это зависит.

— От чего?

— Ну, если твои родители были слабоумными, ленивыми, развратными бездарями или садистами — а может, всем сразу — то наши офицеры им под стать.

— Не всегда, — сказал капрал Превалак Обод, притащивший свернутые куски брезента. — Некоторые офицеры знают что почем.

— А нам что с того, Обод?

— Ты права, Целуйка. Но приказ всякого ли офицера ты выполнишь, когда дела пойдут совсем худо? Вот то-то и оно. — Он бросил пару кусков брезента. — Положите это внутри и аккуратно расстелите. О, и не забудьте проверить ровность почвы — если ляжете головами вниз, проснуться вам с жуткой головной болью…

— Они и так ее получат, — заметила Целуй-Сюда. — Что, нюх потерял?

Обод скривился и вытащил молоток из рук Шпигачки. — А ты разум потеряла, Целуйка?

Она сейчас подружке руки раздробит.

— Ну, одной обузой в пути меньше.

— Ты шутишь.

— Не совсем. Но я вот что думаю: плохо быть за кого-то ответственной. Ладно, давай руководи. Я пойду в город и вытащу Смертоноса из объятий Хеллиан.

Когда она ушла, Ромовая Баба облизала пухлые губы. — Капрал Обод?

— Да?

— У вас есть солдат по кличке Смертонос?

Обод ухмыльнулся: — О да. Погоди, ты его еще не видела!

— Мне моя кличка не нравится, — пробурчал Нагоняй. — То есть, я пытаюсь сохранять бодрость духа, так? Не думать, что сам себе вынес смертный приговор. Я смотрел молодцом, а он что? Назвал меня Нагоняем.

Досада похлопала его по руке: — Не нравится имя? Чудесно. В следующий раз, когда мимо пройдет капитан лейтенант старший сержант Добрый Прыщ, скажи, что сержант Нагоняй утопился в лохани с супом, но у него есть брат,и его зовут… как? Какое имя ты хочешь?

Нагоняй нахмурился. Поскреб затылок. Подергал усы. Закатил глаза. Пожал плечами. — Думаю, я еще не придумал.

Досада ласково улыбнулась: — Давай попробуем помочь. Ты Должник?

— Был. И это совсем нечестно, Досада. Я все делал хорошо, жил тихо. У меня жена была красивая. Считала себя глупой, и мне это нравилось, ведь я всем заправлял, а я люблю…

— Не надо никому рассказывать о прошлом. Не здесь.

— О, значит, я уже надурил.

— Не ты, а брат — утопленник.

— Что? Видит Странник, он не сам утопился… стой, откуда ты знаешь? Погоди! А, понял. Правильно. Ха, ха. Чудеса.

— Значит, ты человек старательный?

— Я? Да, я все добром делал. Дела шли хорошо и я решился на инвестиции, впервые в жизни. Реальные инвестиции. Строительство. Не моя идея, но…

— А чем? Чем ты занимался, я имела в виду.

— Делал и продавал масляные лампы. Большие, для храмов. По большей части бронза и медь, иногда глазурованная глина.

— А потом ты вложился в строительство.

— И все пошло прахом. Вы еще не прибыли. Все развалилось. Я разорился. А жена… ну, она сказала, что только и ждет кого другого, более богатого и удачливого. Она ушла, вот так. — Он утер лицо. — Думал покончить с собой, но не придумал как. А потом меня озарило: вступи в армию! Но не летерийскую, ведь новый король войн не затевает. Тогда я останусь в городе, буду видеть всех, кого считал друзьями, а они теперь делают вид, что меня вовсе не замечают. И тут я услышал, что вы, малазане, идете прямиком на войну…

— Неужели? Впервые слышу.

— Ну вроде того! Суть в том, что меня опять озарило. Не обязательно идти на смерть. Может, я смогу начать все заново. Только, — он похлопал себя по ноге, — первым делом я надурил. Вот тебе и новое начало!

— Ты в порядке, — сказала Досада, со стоном вставая на ноги. — Это ведь Нагоняй был дураком, так?

— Что? А, ты права!

— Думаю, у меня есть для тебя новое имя, — продолжала она, смотря на скорчившегося у мешков мужчину. — Как насчет Восхода?

— Восхода?

— Да. Сержант Восход. Новое начало, как заря на горизонте. Каждый раз, слыша свое имя, ты будешь вспоминать о новом начале. Ты свежий. Ни долгов, ни вероломных друзей, ни жен-изменщиц.

Солдат резко встал и порывисто обнял ее: — Спасибо, Досада! Никогда не забуду. Честно. Никогда!

— Отлично. А теперь отыщи ложку и миску. Ужин маячит.

* * *

Они нашли Брюса Беддикта стоящим на одном из мостов канала, том, что ближе всего к реке. Он опирался о каменный парапет и смотрел на текущую внизу воду.

Каракатица дернул Скрипача за руку, едва они подошли к мосту. — Что он делает? — прошептал сапер. — Похоже на…

— Знаю, на что похоже, — поморщился Скрипач. — Но не думаю, что так и есть. Идем.

Брюс оглянулся и выпрямился, заслышав их шаги. — Добрый вечер, солдаты.

— Командор Беддикт, — кивнул в ответ Скрипач. — У нас проблемы в лагере, сэр. Потная лихорадка от москитов — люди так и валятся, и наши целители устали и ничего не могут поделать.

— Дрожь, так мы это зовем, — сказал Брюс. — Есть колодец, имперский колодец примерно в лиге к северу от вашего лагеря. Воду из него извлекает насос, соединенный с мельничным колесом. Одно из изобретений Багга. Короче говоря, в воде полно пузырьков, она достаточно кислая — но это и есть местное лекарство от Дрожи. Я выделю команду для доставки фляг с водой. Сколько ваших товарищей — солдат заболело?

— Две, может, уже три сотни. Каждый день прибавляется, сэр.

— Начнем с пятисот фляг — придется пить всем, ведь вода имеет некие предохранительные свойства, хотя и не доказанные. Я также придам вам военных лекарей в помощь вашим.

— Благодарим, сэр. Мы привыкли, что местный народ заражается от пришельцев из-за моря. А сейчас вышло наоборот.

Брюс кивнул: — Полагаю, Малазанская Империя склонна к экспансии, завоеванию отдаленных территорий.

— Мы всего лишь чуточку жаднее вас, Летера.

— Да. Мы предпочитаем принцип тайного проникновения. Так это описывал мой брат Халл Беддикт. Мы расползаемся как липкое пятно, пока кто-нибудь в осажденном племени не очнется, поняв, что происходит. Тогда начинается война. Мы оправдываем войну, заявляя, что просто защищаем граждан-первопроходцев, экономические интересы, собственную безопасность. — Он горько усмехнулся. — Обычная ложь.

Скрипач оперся о парапет рядом с Брюсом; Каракатица сделал то же самое. — Помню высадку на одном из отдаленных островов Боевого архипелага. Мы не нападали, просто устанавливали контакт. Их главный остров уже капитулировал. Так или иначе, местные выставили сотни две воинов, и они стояли, смотрели на транспорты, кряхтящие под весом пяти тысяч закаленных морпехов. Старый император предпочитал победы бескровные, когда это было возможно. А мы стояли у борта — вот почти как сейчас — и попросту жалели бедняг.

— И что потом? — спросил Каракатица.

— Местный вождь свалил на пляже кучу безделушек, показывая свое богатство и одновременно задабривая нас. Смелый жест, ведь он становился бедняком. Не думаю, что он ждал ответных даров от адмирала Нока. Нет, он просто хотел, чтобы мы взяли дары и свалили подальше. — Скрипач помолчал, почесывая подбородок и вспоминая старые времена. Ни Каракатица, ни Брюс его не торопили. Наконец он продолжил, вздохнув: — У Нока был приказ. Он принял дары. Затем мы доставили на берег золотой трон для вождя, а также шелк, лен и шерстяные ткани, чтобы одеть всех на острове — он позволил вождю сохранить достоинство и явить милость подданным. Я до сих пор вспоминаю, как поглядел ему в лицо… — Скрипач принялся утирать слезы. Лишь Брюс не опустил глаз. Каракатица же отвернулся с явным смущением.

— Отличный ход, — сказал Брюс.

— Кажется. А потом местные начали болеть. Может быть, в шерсти что-то было. Блохи, зараза. Мы так и не узнали об этом, мы несколько дней стояли вдалеке, дав вождю время. Деревня была скрыта густыми мангровыми зарослями. А потом дозорный заметил девочку, вышедшую, шатаясь, на пляж. Она вся была покрыта язвочками — прекрасная недавно кожа… — Он замолчал, сгорбившись. — Нок действовал быстро. Мы послали на остров всех целителей Денала. Спасли две трети людей. Но не вождя. Я гадаю, о чем он думал, умирая. Если ему выпало единственное мгновение, успокоившее бурю лихорадки, если он мог думать ясно… он наверняка счел, что его предали, намеренно отравили. Я подозреваю, он проклял нас на последнем издыхании. Будь я на его месте, так бы и сделал. Хотя мы вовсе не… я говорю, у нас и в мыслях не было, но наши намерения ни гроша не стоят. Нет нам прощения. Все слова звучат фальшиво. До сих пор.

Чуть помедлив, Брюс вернулся к созерцанию текущей воды. — Она бежит в реку, река в море. Ил собирается на дне, в глубинах, падает на равнины и горы, не видящие света. Иногда, — добавил он — души идут тем же путем. Падают вниз, слепые, молчаливые. Пропащие.

— Вы двое того, кончайте, — зарычал Каракатица. — Или я вниз прыгну.

Скрипач фыркнул: — Сапер, слушай сюда. Слушать легко, а услышать неправильно — еще легче, так что будь внимательным. Я не мудрец, но в жизни я кое-что понял — увидел очень ясно. Сдаться — это ничего не решает. Даже если ты находишь слова и жалуешься кому-то другому — полная чепуха. Безответственно быть оптимистом, когда ты не видишь страданий мира. Хуже чем безответственно. А пессимизм… ну, это первый шаг по тропе к Худу — а может, по тропе в такое место, где ты сможешь сделать всё возможное, стойко сражаясь против бед и страданий. И это отличное место, Карак.

— Это место, Скрипач, — заявил Брюс, — где обретаются герои.

Но сержант покачал головой: — Всякое бывает, командор Беддикт. Вы можете оказаться словно в глубочайшей пропасти вашего океана. Вы делаете что должны, но истина не всегда озаряет вас светом. Иногда вы смотрите в черную яму, она дурачит вас, заставляет думать, что вы ослепли. Но нет. Вы обрели что-то противоположное слепоте. — Тут он замолчал и заметил, что сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели даже в тусклом закатном свете.

Брюс Беддикт пошевелился. — Я пошлю за водой сегодня же ночью, и целителей соберу. — Он чуть помедлил. — Сержант Скрипач, спасибо вам.

Но Скрипач не знал, за что его можно благодарить. Не находил ничего достойного ни в воспоминаниях, ни в сказанных сегодня словах.

Едва Брюс ушел, он поглядел на Каракатицу: — Получил, солдат? Надеюсь, больше ты не будешь благословлять землю, по которой я ступаю. Она проклята самим Худом.

Он тоже ушел. Каракатица стоял и качал головой. Потом направился следом за своим сержантом.

Глава 10

Бывает ли что бесполезнее извинений?

Император Келланвед

В задачу сестры беременной женщины или, если нет сестры, иной близкой родственницы входит изготовление глиняной фигурки, состоящей из сфер. Она держит ее в момент рождения. Измазанный в крови и родовых водах сосуд в форме человечка ритуально связывается с новорожденным. Связь эта сохраняется до смерти.

Пламя — Брат и Муж, Дающий Жизнь эланцам, дух и бог, приносящий драгоценные дары света, тепла и безопасности. По смерти фигурка — единственное отныне вместилище души мужчины или женщины — бросается в огонь семейного очага. При изготовлении фигурке не дают лица — ведь огонь приветствует всех на один манер, смотря не на маскирующее правду лицо, а на прошлые деяния. Когда глиняная фигурка — порождение Воды, Сестры и Жены Жизни, — лопается в очаге, соединяя богов-духов, душа попадает наконец в объятия Дающего Жизнь, и он становится Забирающим Жизнь. Если же фигурка не лопается — это означает, что душа отвергнута. Никто не посмеет коснуться закопченного сосуда. Всякая память о падшем изгоняется.

Келиз потеряла свою фигурку — преступление столь ужасное, что ей давным-давно следовало сгореть со стыда. Она лежит где-то наполовину скрытая травой, или похороненная под пеплом и песком. Вероятно, фигурка сломалась и связь нарушена. Ее душе не найти приюта после смерти. Злые духи соберутся вокруг и сожрут ее кусок за куском. Спасения не будет. Как и суда Дающего Жизнь.

Ее народ, поняла она недавно, имел преувеличенное представление о своей значимости. Но ведь так бывает с каждым племенем, каждым народом, каждой нацией. Самопочитание, слепое и полное заблуждений. Вера в бессмертие, в вечное пристанище. Но потом наступает миг внезапного, сокрушающего откровения. Ты видишь конец своего народа. Традиции рушатся, язык, вера и удобства жизни пропадают. Смертность поражает, словно нож в сердце. Миг унижения, гневного разочарования: все истины, что казались неоспоримыми, оказались хрупкими и лживыми.

Становись коленями в пыль. Падай все ниже. Лежи во прахе, вкушай его языком, пусть запах гнили обжигает ноздри. Удивительно ли, что все породы зверей выражают сдачу, ложась на землю в позе уязвимости, прося пощады у безжалостной природы, подставляют горло милосердию клыков и когтей, на которых пляшут лучи солнечного света? Играя роль жертвы… Она вспомнила, как видела однажды бхедрина-самца. Пронзенное дюжиной дротиков — их древки клацали и качались — огромное животное пыталось стоять. Как будто не упасть — все, что имело для него значение, равнялось самой жизни, всем благам жизни. В налитых кровью глазах читалось тупое упорство. Зверь знал: стоит упасть — и жизнь окончится.

И он стоял, истекая кровью, на гребне холма в окружении охотников достаточно опытных, чтобы держаться в стороне, просто ожидая; и он отвергал их, отвергал неизбежное очень долго. Охотники любили рассказывать эту историю, сидя у мерцающего костра и временами вскакивая, изображая упорство раненого быка, широко расставившего ноги, опустившего голову, сверкающего глазами.

Весь остаток дня и вечер, всю ночь простоял зверь, и утро, пока не упал замертво.

В борьбе зверя таился триумф, сделавший смерть чем-то почти не имеющим значения, ее приход случайным и нелепым. Смерти не удалось в тот раз поглумиться всласть.

Ей подумалось, что следует плакать по тому бхедрину, по силам его души, столь жестоко исторгнутым из гордой плоти. Даже по молчаливым охотникам, сгрудившимся в утреннем свете на холме, чтобы коснуться нечесаной шкуры; по детишкам, хихикавшим в ожидании, когда можно будет помогать в свежевании туши. Они — и юная Келиз среди них — сидели с круглыми глазами, почему-то испуганные, и переживали… да было ли это? Скорее чувство вины, стыда и жалости принадлежит ей нынешней. Десятки, десятки лет пролетели. Неужели бык символизирует ныне нечто совсем иное, совсем иное, и только она может понять смысл символа?

Смерть народа.

И все же она стоит. Она стоит…

Хотя в тот миг все нырнули в траву между валунов и лицо ее прижалось к почве. Она чувствовала запах пыли, своего пота. К’чайн Че’малле, казалось, совсем исчезли. Неподвижные рептилии напоминали ей гадюк или ящериц, свернувшихся в изломе скалы; их шкуры стали пятнистыми, имитируя характер окружающей среды.

Они таятся.

Но от чего? Что среди этой бесполезной, безжизненной местности может взывать к осторожности?

«Ничего. Совсем ничего. Нет… мы прячемся от облаков».

Облака, среди которых выделялась дюжина грозовых туч, повисли над юго-западным горизонтом в пяти лигах или еще дальше.

Келиз не понимала. Она совсем ничего не понимала, так что даже не могла придумать разумного вопроса, который можно задать спутникам. Она просто томилась в яме страхов и подозрений. Она могла представить, как тучи набегают, извергая молнии, испуская потоки дождя — но за все время, пока они тут прячутся, тучи не сдвинулись с места. Ее утомляло собственное невежество.

Тучи.

Она принялась гадать, не летает ли крылатый Ассасин прямо над их головами. Открытый, беззащитный перед штормовыми ветрами… но здесь, внизу, царит неестественный покой. Кажется, сам воздух прячется, затаив дыхание. Даже насекомые сели на землю.

Почва под ней вдруг задрожала, как будто тучи разразились каменным ливнем. Она не понимала, слышит ли гром ушами или это грохочет в голове. Потрясение заставило сердце бешено забиться. Она никогда прежде не встречалась с такой нескончаемой волной насилия. Бури в прериях скоротечны, они прибивают к земле траву, срывают кожаные палатки, взметают в воздух угли, молотят по прочным стенам юрт. Они ревут и воют, но вскоре затихают так же быстро, как возникли, и только дождь мерцает в странно сером свете убегающих облаков. Нет, в памяти не сохранилось ничего подобного нынешней буре. Страх впился в язык металлической горечью.

К’чайн Че’малле, ее устрашающие телохранители, прижимались к земле напуганными щенками. Гром снова и снова терзал почву. Скрипя зубами, Келиз заставила себя поднять голову. Пыль летела над травой, словно туман. Сквозь ее бурую завесу она видела бесконечные серебристые вспышки перед изломанной линией штормового фронта, но сами тучи оставались темными. В глазах плясали мотыльки. Но где же ветвистые деревья молний? Каждая вспышка будто бы вырывается из земли… она уже может различить мертвенные отблески пламени. Равнина загорелась.

Келиз захрипела, закрыв голову руками.

Часть ее желала сбежать, встав в стороне удивленным немым свидетелем, а другая часть тряслась от ужаса. Это ее собственные чувства? Или это эманации К’чайн Че’малле, волны ощущений от Сег’Черока, Ганф Мач и прочих? Но нет, она видит только признаки какой-то до странности чрезмерной осторожности. Они не дрожат, не впиваются когтями в грунт. Так ведь? Они так неподвижны, что любому показались бы мертвыми. Они отдыхают, спокойные как…

Когтистые лапы подхватили ее. К’чайн Че’малле вдруг побежали, низко пригибаясь, побежали так быстро, что она никогда не поверила бы, услышь о подобном. Келиз болталась в лапах Ганф Мач, словно оторванный от туши бхедриний бок.

Они бежали от бури. На север и восток. Келиз как будто попала в размытый кошмар. Кочки желтой травы мелькают комками тусклого пламени. Россыпи обкатанных камней, провалы и реки гравия, затем низкие холмы из темного сланца. Корявые деревья без листьев, карликовые леса, мертвые и усаженные клочьями паутины. Потом — сковорода выжженной глины, покрытая кристаллами соли. Тяжелый топот трехпалых стоп, грубый треск дыхания, свистящие вздохи.

Внезапная остановка — Охотники К’эл рассыпались, замедляя шаги. Они оказались на вершине, лицом к лицу с Ассасином Ши’гел. Высокий как башня, кожистые крылья свернуты, шипастые плечи обрамляют широкую пасть… блеск глаз над и под острыми иглами зубов…

Дыхание Келиз прервалось. Она ощущала его гнев, его презрение.

Ганф Мач разжались, и Дестриант задергалась, готовясь упасть. Кор’Туран и Руток встали по бокам, шагах в десяти. Опустили головы, сжали зубы, уперли острия клинков в твердую каменистую почву. Прямо перед Гу’Раллом встал Сег’Черок — неподвижно, почти вызывающе. Кожа гордеца блестела слоем выделившихся масел.

Гу’Ралл склонил голову набок, словно забавляясь над Сег’Чероком; однако все четыре его глаза неотрывно следили за Охотником. Он не стесняется показать уважение. Ассасин Ши’гел почти вдвое выше Сег’Черока, даже без клинков его лапы равны длиной лапам Охотника. Эта тварь рождена ради убийства, сила ее воли посрамит любого К’эл; даже Солдат Ве’Гат покажется перед ним слабым и неуклюжим.

Она знала, что он готов убить их здесь и сейчас, что он преуспеет, не замарав гладкой блестящей кожи и капелькой масла. Она ощутила это всей душой.

Ганф Мач отпустила Келиз и она упала, но тут же оттолкнулась руками, вставая. — Слушай, — начала она и сама удивилась: голос звучал ровно, разве что чуть хрипло. — Знала я раньше одну собаку. Она не струсила бы перед окралом. Но при первом свисте ветра, первом бормотании грома превращалась в дрожащую развалину. — Келиз помедлила. — Ассасин. Они унесли меня от бури по моему приказу. — Она заставила себя сделать шаг, встав рядом с Сег’Сероком и положив руку ему на бок.

Сег’Чероку такой легкий толчок был нипочем, однако он отступил. Женщина оказалась лицом к лицу с Гу’Раллом.

— Лучше уж окрал.

Ассасин еще сильнее повернул голову, рассматривая ее.

Она вздрогнула, когда огромные крылья распахнулись, и отступила, когда они ударили по земле — раздался тихий гром, как бы насмешка над грохотом бури. Ассасин взметнулся ввысь, замотав хвостом.

Неслышно выругавшись, Келиз обернулась к Ганф Мач. — Почти стемнело. Давайте разобьем лагерь здесь — у меня каждая косточка трясется и голова болит. «Ведь это же был не слепой страх? Не обычная паника? Я говорю сама с собой и утешаюсь словами.

Мы обе знаем, как это полезно».

* * *

Зарвоу из Змееловов, мелкого клана в составе Гадра, был здоровяком. Несмотря на массу грузного тела, двадцатичетырехлетний воин умел двигаться быстро и сражаться ловко. Змееловы некогда входили в число самых влиятельных кланов не только Гадра, но всех Белолицых Баргастов. Но потом случились войны с малазанами. Мать Зарвоу погибла от стрелы Сжигателя Мостов в горах около Одноглазого Кота, когда засада обернулась против Баргастов. Ее гибель сломила отца Зарвоу, заставила убежать в торговый город и скитаться там, превращаясь в столь жалкую развалину, что сыну пришлось удавить мерзавца собственными руками. Малазане осадили Змееловов, сломили их силу. Им пришлось уйти в отдаленную крепость, в лигах от «столицы» Столмена. Змееловы теряли подруг, убегавших в другие кланы, и ничего не могли с этим сделать. Даже Зарвоу, когда-то претендовавший на трех жен убитого соперника, остался всего с одной. Она оказалась бесплодной и все время проводила с вдовами, жалуясь на Зарвоу и всех Змееловов, оказавшихся недостойными своего имени.

Между их шатрами валялся мусор. Стада стали малыми, скот плохо ухоженным. Всех обуяли тоска и бедность. Юные воины каждую ночь накачивались драсским пивом и поутру горбились у потухших очагов, дрожа от помелья и поглощая горький корень, к которому тоже успели привязаться. Даже сейчас, когда разошелся слух, что Гадра готовятся излить гнев на местных изменников и лжецов, настроение Змееловов оставалось нездоровым и мрачным.

Великое странствие через океан, через мерзкие садки, в которых перемешался даже ход времени, оказалось ошибкой. Большой, ужасной ошибкой.

Зарвоу знал: Вождь Тоол был прежде союзником малазан. Обладай он большим влиянием в совете, настоял бы на изгнании Тоола. Нет, его освежевали бы заживо. Детям перерезали горло. Жену изнасиловали и отрубили пальцы на ногах, чтобы стала калекой, презреннее последней собаки, чтобы принуждена была подставлять зад каждому мужчине, где и когда тот пожелает. Но и этого было бы недостаточно…

Ему пришлось сегодня самому накладывать маску смерти — чертова жена затерялась где-то среди пятисот юрт становища Змееловов. Он присел над костром, подставляя лицо восходящему теплу, чтобы краска высохла — и увидел ее на козьей тропке к северу от лагеря. Идет не спеша, может, напилась — но нет, походка напоминает кое о чем другом — о ночах, полных секса, и утренних пробуждениях. Она расставляет ноги, как будто тем самым может развязать то, что завязалось в утробе…

Еще миг, и он увидел на той тропе Бендена Ледага, тощего юного воина с вечной улыбочкой, от которой Зарвоу всегда хочется вбить ему зубы в глотку. Высокий, тонкий, неловкий, руки как лопаты, которыми веют зерно.

Зарвоу словно озарило: он понял, чем именно эти руки были недавно заняты. Понял смысл насмешливой улыбки, которой юнец одарял Зарвоу при каждой встрече.

Значит, вдовы его женушку уже не интересуют. Она зашла дальше жалоб на мужа. Решила его опозорить.

Ну нет, это он ее опозорит.

Да, сегодня он бросит вызов Бендену. Порубит ублюдка на куски, а жена будет наблюдать из толпы и знать — как и все вокруг — что ее наказание еще впереди. Он отрубит ей плюсны — два милосердно быстрых удара тесаком. Потом изнасилует. Потом швырнет друзьям, и те займут очередь. Наполнят ее всю. И рот, и место за щеками. Возьмут по трое за раз…

Дыхание со свистом вырвалось из ноздрей. Член начал твердеть.

Нет, время еще будет. Зарвоу вытащил тесак, провел пальцем по острию, туда и сюда. Железо живет ради крови и скоро ее напьется. Никогда ему Бенден не нравился…

Он встал, поправил залатанный короткий плащ, пошевелил круглыми плечами. Прислонил тесак к ноге, одевая кольчужные перчатки.

Жена, видел он краем глаза, его заметила и замерла на тропе. Наблюдает с ледяным, ошеломленным пониманием.

Она что-то крикнула с холма. Он схватил клинок и, чернея душой от ярости, оглянулся — но нет, поганый недоносок не сбежал… Жена кричала не Бендену. Она все еще смотрит в сторону лагеря, и даже издалека Зарвоу видит на ее лице ужас.

Сзади раздались новые голоса.

Зарвоу поспешно повернулся.

Полоса штормовых облаков заволокла полнеба — он даже не заметил — нет, он поклясться готов, что…

Пыль стояла огромными столбами перед каждой из дюжины грозовых туч; непроницаемые для взора колонны двигались прямиком на стоянку.

Зарвоу смотрел, и во рту его было сухо.

А основания колонн таяли, обнажая…

* * *

Некоторыми титулами стоит гордиться. Секара, жена Боевого Вождя Столмена, известная как Секара Злодейка, гордилась своими. Она может испепелить любого, все это знают. Знают, какой жгучий у нее пот, какое обжигающее дыхание. Куда бы ни шла она, путь свободен; когда солнце всходит высоко, кто-нибудь всегда встает так, чтобы она оказалась в сладостной тени. Твердые хрящики, о которые можно ободрать десны, для нее уже пережеваны. Краска, которой она поновляет Белой Лик Смерти мужа, сделана из лучших красителей — чужими руками, разумеется. Все это достигнуто благодаря ее злобности.

Мать Секары отлично выучила дочку. Самое ценное в жизни — ценное в смысле личной выгоды, в единственно значимом смысле — достигается безжалостным манипулированием окружающими. Все, что нужно — отточенный ум, глаз, замечающий чужие промахи и слабости. Она понимает, как это использовать. Рука ее не знает слабости, неся боль, карая прегрешения реальные и выдуманные.

Насколько она знает, ей удалось проникнуть в разум каждого гадри, угнездиться там подобно хитрой змее, подобно безжалостной овчарке, обходящей границы стойбища. В этом сила.

Сила ее мужа не столь тонка, и поэтому не столь эффективна. Он не может объясняться языком молчаливых угроз и страшных намеков. Он как дитя в ее руках; так было в начале, так будет всегда.

Она походила на королеву — в ярких одеждах, увешанная массой даров, принесенных самыми талантливыми ткачами и вязальщицами, резчиками по кости и рогу, златокузнецами и красильщиками. Эти дары приносят не из уважения, а чтобы выслужиться или не вызвать зависти. Когда у вас есть власть, зависть становится не пороком, а оружием, угрозой; Секара умело ей пользовалась и ныне могла считать себя одной из богатейших женщин Белолицых Баргастов.

Она шла выпрямив спину, высоко поднимая голову, напоминая всем, что она и есть Королева Баргастов, пусть сука Хетан думает иначе. Она отвергла титул, глупая баба. Ну, Секара знает, кто достоин носить титул королевы. По праву рождения, по совершенству жестокости. Не будь муж таким тупым олухом, они давно вырвали бы власть у звероподобного Тоола и его ненасытной стервы — жены.

Мантия из мехов волочилась в пыли, когда она пересекала каменистую тропу, ныряя в тени установленных на гребне Х-образных распятий и снова выходя на солнце. Она даже не глядела вверх, на свисавшие с крестов лишенные кожи тела мертвых акрюнаев, торговцев из Д’раса и Сафинанда, купцов и барышников, их глупых бесполезных охранников, жирных подруг и мягких детишек. Прогуливаясь здесь, Секара просто напоминала всем об очередном проявлении власти. Идти вперед, не поднимая глаз — вот вам доказательство силы. Да, замученные даже в смерти принадлежат ей.

Ей, Секаре Злодейке.

Скоро она сделает то же с Тоолом, Хетан и мерзким их отродьем. Всё уже обговорено, союзники готовы и ждут приказов.

Она подумала о муже; тупая боль между ног пульсировала в такт воспоминаниям о языке, губах, делом выражающих рабскую его покорность. Да, она заставляет его стоять на саднящих коленях, ничего не давая взамен. Внутренние части бедер покрылись белой краской — она стыдливо поведала эту подробность одевавшим ее служанкам. Вести быстро разошлись по лагерю.

Смех и хихиканье, презрительное фырканье. Муж принялся торопливо докрашивать лицо.

Секара заметила тучи на западе, но они висели слишком далеко, чтобы представлять опасность, и не приближались. Толстые подошвы из кожи бхедрина не дали ощутить содрогания почвы. Когда псы перебежали дорогу, она не усмотрела в трусливо поджатых хвостах ничего кроме природного страха перед собой. Она была довольна всем.

* * *

Хетан нежилась в юрте, следя, как толстый чертенок — сынишка ползает вокруг огромного боевого пса. Когда стало очевидным, что мальчик и пес породнились крепче некуда, им купили потрепанный акрюнский ковер. Она всегда удивлялась терпению зверя, которого непрерывно трепали, тянули, дергали и колотили маленькие ручонки — он ведь был громадиной даже по меркам Баргастов. Бока семи или восьмилетнего зверя покрывают старые рубцы, полученные в схватках за власть. Сейчас ни одна собака не дерзает испытать на себе его гнев. Но пускать вонючую тварь в пределы юрты — дело неслыханное, еще одно из нелепых послаблений ее мужа. Что же, если он изгадит уродливые иноземные ковры, тем лучше; к тому же пес, кажется, понимает всю безмерность оказанной ему милости и не переходит границ.

— Да, — пробурчала она псу, увидев, как он шевельнул ушами, — получишь кулаком по поганой башке, если попробуешь залезть в постель.

Хотя… если она поднимет руку на пса, сын первым поднимет вой.

Хетан подняла взор, когда полог юрты откинулся и вошел, поднырнув под притолокой, Тоол. — Посмотри на сына, — укоризненно сказала она. — Он несчастной твари чуть глаза не выковырял. Потеряет руку или еще хуже.

Муж покосился на запищавшего сосунка; однако было заметно, что он слишком озабочен для комментариев. Имасс пересек комнату и поднял обернутый мехом кремневый меч.

Хетан села прямо. — Что случилось?

— Не уверен. Сегодня пролилась кровь Баргастов.

Она уже была на ногах (а пес только поднял голову при неожиданном движении). Схватив сабли, Хетан пошла за мужем.

Снаружи она не заметила ничего особенного, кроме повышенного внимания, вызываемого в соплеменниках мужем. Он целеустремленно зашагал по главному проходу, ведущему на запад. Тоол все еще сохраняет необычайную чувствительность Т’лан Имассов, одним из которых некогда был — Хетан уверена. Она шагала рядом, замечая, что воины увязываются вслед. Бросила внимательный взгляд — и увидела, что горе вновь исказило его лицо, усталость провела новые борозды на лбу и щеках.

— Один из кланов отщепенцев?

Тоол поморщился: — Нет на земле места, Хетан, где не ступала бы нога Имасса. Присутствие застилает мне глаза, словно густой туман. Я вспоминаю старые времена, куда бы ни глядел.

— Ты словно ослеп?

— Я думаю, — ответил он, — что все мы слепнем.

Она нахмурилась, ничего не понимая. — Чего мы не видим?

— Того, что мы ни в чем не первые.

Его ответ заставил кровь застыть в жилах. — Тоол, мы нашли врага?

Вопрос заставил его вздрогнуть. — Возможно. Хотя…

— Что?

— Надеюсь, что нет.

Когда они достигли западной границы стойбища, сзади шло не менее трех сотен воинов, молчаливых и внимательных, даже возбужденных — хотя они не знали, что задумал Вождь. Меч в руках Тоола превратился в знамя, в боевой символ; то, что его держат столь небрежно, с откровенной беззаботностью, придало мечу статус иконы. Онос Т’оолан — опаснейший воин, хотя и не любящий причинять смерть. Если уж он вышел в поход — быть большой крови, большой войне.

Далекий горизонт стал черной полосой, готовой проглотить солнце.

Тоол застыл, смотря вдаль.

Позади него застыла толпа, бряцающая оружием, но безмолвствующая.

— Буря, — спокойно спросила она, — вызвана магией, супруг?

Он долго не отвечал. — Нет, Хетан.

— И все же…

— Да. Все же.

— Ты ничего не объяснишь?

Он глянул на жену, и она была потрясена силой его отчаяния. — Что я должен сказать? — внезапно вскричал он в гневе. — Полтысячи Баргастов мертвы. Убиты за двадцать ударов сердца. Что я должен сказать?

Она чуть не отпрыгнула, столь горьким был его тон. Опустила глаза, задрожав. — Ты уже видел такое прежде, да? Онос Т’оолан — скажи прямо!

— Не скажу.

Так много скреп связали их за годы страсти и глубочайшей любви — и все они лопнули от его отказа. Она мысленно застонала, слезы навернулись на глаза. — Все, что у нас есть — у тебя и меня… все это больше ничего не значит?

— Это значит всё. Если придется, я вырву себе язык, лишь бы не рассказывать о том, что узнал.

— Значит, мы нашли свою войну.

— Любимая. — Голос его сорвался на этом слове. Тоол потряс головой. — Милая жена, горнило сердца моего, я хочу бежать. С тобой и детьми. Бежать. Ты слышишь? Положить конец своему правлению… я не желаю вести Баргастов на такое… понимаешь? — Меч упал к его ногам. Толпа за их спинами пораженно вздохнула.

Ей так хотелось обнять его. Защитить его от всего, от знания, пожирающего его душу. Однако он не оставил ей двери, тропы к возвращению. — Я буду с тобой, — сказала она, и слезы ручьями побежали по щекам. — Я всегда буду с тобой, муж, но ты украл всю мою силу. Дай мне хоть что-то, прошу. Что угодно.

Он закрыл лицо руками. Казалось, он готов исцарапать себя до костей. — Если… если я должен отказаться от них? От твоего народа, Хетан? Если я поведу их прочь от судьбы, к которой их так отчаянно тянет — ты веришь ли, что они последуют?

«Нет. Они убьют тебя. И наших детей. А мне будет уготовано кое-что хуже смерти». Она спросила хриплым шепотом: — Значит, мы сбежим? В ночи, незаметно?

Он опустил руки и, глядя на бурю, улыбнулся — тускло, словно копьем пронзая ей сердце: — Должен ли я стать трусом? Мне этого хочется. Да, любимая, мне хочется стать трусом. Ради тебя, ради детей. Боги подлые, ради себя самого!

Какие признания способны раздавить мужчину? Кажется, за эти краткие мгновения она услышала их все.

— Что ты сделаешь? — спросила она. Кажется, ее советы уже не будут играть значения…

— Выбери мне сотню воинов, Хетан. Худших моих недоброжелателей, самых яростных соперников.

— Если ты поведешь боевой отряд, почему только сотню? Почему так мало?

— Мы не найдем врага. Только то, что он оставил после себя.

— Ты увидишь, как бушует пожар их ярости. Это привяжет их к тебе.

Тоол вздрогнул: — Ах, любимая, ты не поняла. Я намерен возжечь пожар не ярости, но страха.

— Позволишь сопровождать тебя, супруг?

— Бросив детей? Нет. К тому же скоро вернутся Кафал и Талемендас. Оставайся, ожидай их.

Не говоря больше ни слова, она отвернулась и пошла к толпе. Соперники, критики — да, тут их много. Нетрудно будет выбрать и сотню, и даже тысячу.

* * *

Когда дым костров серой пеленой растекся над землей, сливаясь с сумерками, Онос Т’оолан вывел сотню Белолицых воинов из лагеря. Голова колонны быстро скрылась в окрестной тьме.

Хетан решила проводить их, стоя на гребне холма. Справа беспокойно шевелилось большое стадо бхедринов, как обычно, собравшихся вместе перед приходом ночи. Она могла ощутить тепло их тел, увидеть плюмажи дыхания в холодном воздухе. Дикое стадо потеряло природную осторожность с легкостью, удивившей Хетан. Может быть, проснулась некая древняя память, смутное понимание, что близость двуногих заставляет держаться в стороне волков и прочих хищников. Баргасты умеют искусно успокаивать такие стада, отделяя небольшие группы, чтобы вскоре забить.

Вот так, подумала она, и Баргасты рассеялись, разбрелись, но не по злой воле внешней силы. Нет, они сделали это сами. Для прирожденных воинов мир подобен самому опасному яду. Многие расслабляются; другие делают врагами всех, кто подвернется. «Воин, устреми взор вовне». Старая пословица Баргастов. Нет сомнения, ее родил горький опыт. Как же мало изменился ее народ!

Она отвела взгляд от бхедринов — но колонна успела бесповоротно скрыться, проглоченная ночью. Тоол не медлил, заставив воинов трусить в пожирающем лиги темпе. Именно он делает боевые отряды Баргастов столь опасными для неготового врага. Однако, знала она, муж все же способен обогнать любого, посрамляя соперников.

Размышления о народе, уподобленном стаду в две тысячи сгрудившихся и застывших в ночи бхедринов, навели уныние на ее дух; сразу после возвращения в юрту ее ожидает занудство обожающих внимание близняшек, но она к этому не готова. Слишком сильный удар она только что получила. Хетан тосковала по брату до боли в груди.

Тусклое сияние Нефритовых Царапин притянуло взор к южному горизонту. Они ползут, прогрызая борозды по бескрайнему полю ночи… слишком легко найти дурные знамения, видя буйство стихий. Старцы уже несколько месяцев блеют смутные угрозы — он вдруг подумала, прерывисто вздохнув, что слишком легкомысленно попросту не обращать внимания на зловещую болтовню, считая ее чепухой, которую бормочут дряхлые развалины по всему миру. Перемены предвещают беды; кажется, что это не изменится никогда, что жуткая неизбежность глуха к насмешкам.

Но некоторые знамения являются именно знаками истины. А некоторые перемены изначально несут гибель, и ворошить слежавшийся песок — скудное утешение.

«Когда наступает крах, мы предпочитаем его не замечать. Мы скашиваем глаза, чтобы факты и доказательства казались смутными пятнами. У нас уже наготове маски удивления, а также страдания и жалости к себе, мы готовы поводить пальцами, изображая невинность, корча из себя жертв.

А потом хватаемся за мечи. Ведь кто-то виноват. Кто-то всегда виноват».

Она плюнула в темноту. Ей хотелось провести эту ночь с мужчиной. Почти не важно, с кем именно. У нее есть свой излюбленный метод бегства от суровой реальности.

Но есть одна маска, с которой она играться не станет. Нет, она будет встречать грядущее с блеском понимания в глазах, без самооправданий, без мысли о невиновности. Она виновна, как и все вокруг — но она одна смело признает свою вину. Не станет указывать пальцем. Не схватится за оружие, сверкающее ложью «отмщения».

Она заметила, что сердито сверкает глазами на небесные слезы.

Муж желает быть трусом. Его так ослабила любовь к ней и детям, что он готов сломать себя ради их спасения. Он же, вдруг поняла она, практически умолял ее о позволении так сделать. А она оказалась не готовой. Она не смогла понять, о чем он просит.

Вместо этого она сама задавала дурацкие вопросы. Не понимая, что каждый вопрос выбивает почву у него из под ног. Что он шатается, спотыкается раз за разом. «Мои идиотские вопросы, моя самолюбивая нужда ощутить твердую почву под ногами — прежде чем подумать, прежде чем принять смелое решение».

Она, сама того не желая, загнала его в угол. Отвергла его трусость. Фактически заставила уйти во тьму, увести воинов на место истин — где он попытается испугать их, заранее зная (как знает и она), что ничего не получится.

«Значит, мы получим что хотели. Мы пойдем на войну.

А Вождь Войны одиноко замер, зная, что мы проиграем. Что победа невозможна. Станет ли он нерешительным, отдавая приказы? Замедлит ли взмахи меча, зная всё, что знает?»

Хетан оскалилась в дикарской, грубой гордости и сказала нефритовым когтям в небе: — Нет, не станет.

* * *

Они вышли в темноту, и через миг Сеток волной охватило облегчение. Мутная раздувшаяся луна, слабое зеленоватое свечение, очертившее Кафала и Ливня, давно ставшее привычным тошнотворное сияние металлических частей упряжи кобылы. Однако россыпь звезд над головами кажется искаженной, сдвинутой — она не сразу сумела узнать созвездия.

— Мы далеко к северу и востоку, — заявил Кафал. — Но путь назад вполне преодолим.

Духи иного мира заполнили равнину, растекаясь и становясь все эфемерней. Вскоре они пропали из виду. Она ощутила отсутствие как усугубляющуюся тоску, хотя чувство потери боролось с радостью при мысли об их освобождении. Многих ожидает встреча с живыми сородичами — но не всех, знала она. В оставшемся позади мире были существа, подобных которым она не встречала — хотя ее опыт, разумеется, ограничен — и они будут столь же одиноки в новом мире, как и в том, из которого бежали.

Пришельцев окружила пустая равнина, плоская словно дно древнего моря.

Ливень вскочил в седло. Она услышала, как он вздыхает. — Скажи, Кафал, что ты видишь?

— Ночь — я мало что вижу. Мы, вроде бы, на северном краю Пустошей. Значит, вокруг нет ничего.

Ливень хмыкнул, как бы обрадованный словами Баргаста. Кафал заглотил наживку. — Почему ты смеешься? Тоже что-то видишь, Ливень?

— Рискую показаться мелодраматическим, — отвечал Ливень. — Я вижу пейзажи души.

— Древние пейзажи, — предположил Кафал. — Вот отчего ты чувствуешь себя стариком.

— Овлы жили здесь сотни поколений назад. Мои предки взирали на эти самые равнины под этими самыми звездами.

— Уверен, что взирали, — согласился Кафал. — Как и мои.

— У нас нет памяти о Баргастах. Но я не стану спорить. — Ливень помолчал. — Воображаю, тогда здесь не было такой пустыни. Больше бродячих животных. Огромных зверей, сотрясавших землю. — Он снова засмеялся, но это был горький смех. — Мы опустошали и называли это успехом. Невероятное ослепление.

Он протянул руку Сеток. Она не спешила в седло. — Ливень, куда ты хочешь скакать?

— А не все равно?

— Раньше было все равно. Но я думаю, теперь — нет.

— Почему?

Она покачала головой: — Не для тебя. Я не вижу тропы, тебя ожидающей. Для меня. Для духов, приведенных мной в наш мир. Я их не покину. Странствие остается незавершенным.

Он опустил руку, всмотрелся во мрак. — Ты считаешь себя ответственной за их участь.

Она кивнула.

— Думаю, что буду скучать.

— Погодите, — вмешался Кафал. — Вы оба. Сеток, ты не можешь бродить тут одна…

— Не бойся, — бросила она. — Я буду тебя сопровождать.

— Но я должен вернуться к своему народу.

— Да. — Больше она ничего не сказала. Она стала домом тысячи сердец и кровь зверей, словно кислота, обжигала ей душу.

— Я побегу так быстро, что ты не сможешь…

Сеток захохотала. — Давай сыграем, Кафал. Когда поймаешь меня, сможешь отдохнуть. — Она повернула голову к Ливню. — Я тоже буду скучать по тебе, воин, последний из овлов. Скажи, среди женщин, что охотились на тебя, хоть одной удалось ранить тебя в сердце?

— Только тебе, Сеток… а смотрю я на вас почти пять лет.

Озорно улыбнувшись Кафалу, Сеток умчалась словно заяц.

Баргаст хмыкнул: — Она не сможет долго выдерживать такой…

Ливень дернул поводья: — Волки зовут ее, Ведун. Загони ее, если сможешь.

Кафал посмотрел на воина. — Последние твои слова, — сказал он тихо. И потряс головой. — Ладно, я не должен был спрашивать.

— А ты и не спросил, — ответил Ливень.

Он глядел, как Кафал находит привычный ритм бега. Длинные ноги унесли его вслед Сеток.

* * *

Город кипел. Невидимые армии отражали атаки упадка, собирались неисчислимыми полчищами, чтобы вести битвы с разрухой. Лишенные вождя, отчаянные легионы — весившие не больше пылинки — посылали разведчиков далеко в стороны от привычных путей, в тончайшие капилляры бесчувственного камня. Один из разведчиков обнаружил Спящего, скорчившегося, недвижного — почти мертвого — в давно заброшенной комнате самого низшего уровня Жиров. Трутень, забытый и столь сонный, что Ассасин Ши’гел, в последний раз прошедший по коридорам Кальсе, не ощутил его присутствия, избавив от постигшего всех остальных истребления.

Разведчик призвал сородичей; вскоре сотня тысяч солдат облепила трутня, залив чешуйчатую шкуру слоем масла, вводя в тело существа мощные нектары.

Трутень оказался жалким созданием, с ним трудно было работать; какой ужасающий вызов — преобразить его физически, пробудить, оставив достаточно интеллекта, чтобы принять командование. Сотня тысяч стала миллионом, потом сотней миллионов; солдаты умирали, выполнив задачу, и сородичи торопливо пожирали их и возрождали в новых формах, с новыми функциями.

Изначальным назначением трутня была экскреция, производство разнообразных соков, дающих новорожденным Солдатам Ве’Гат мощные мышцы иуплотненные кости. Его самого питали армии, служившие Матроне и доносившие ее команды; но здешняя Матрона не спешила производить Солдат. К моменту появления врага и битвы их было меньше трех сотен, так что трутень вовсе не умирал от истощения. Потенциальная пригодность трутня подарила цель хлопотливым легионам; однако их снедало отчаяние. Экзотические запахи наполнили Кальсе Укорененный. Чужаки проникли внутрь и оказались нечувствительными к попыткам изгнания.

Не скоро трутень начал шевелиться. Открылись два новых глаза, семь век последовательно разомкнулись и разум, знавший только тьму — экскреторам зрение ни к чему — вдруг смог обозреть царство одновременно знакомое и чужое. Старые ощущения смешались с новыми, быстро переделывая мир. Веки двигались вверх и вниз, даруя все более тонкое понимание — тепло, потоки, движения, структура и много других факторов, которые трутень мог осознавать лишь смутно.

* * *

Призрак, не ведавший даже собственного имени, оказался оторванным от смертных спутников и полетел по течениям, которые они не смогли бы ощутить, течениям, которые даже сам не смог бы ясно описать. Беспомощный от непонимания, он строил привычные концепции — армии, легионы, разведчики, битвы и войны — но сам понимал, что это условность. Приписывать жизнь столь крошечным сущностям сам по себе ошибочно; однако же они доносили до него знания — или он оказался попросту способным красть мысли из взволнованного полчища приказов, проносящихся по Кальсе комариным, слишком тихим для смертного уха зудением.

Он понял, что смотрит на трутня, на К’чайн Че’малле, подобного которому никогда не встречал. Не выше среднего человека, с тонкими конечностями, с массой щупальцев на концах передних лап. Широкая голова вздувалась на уровне глаз и в области затылка. Тонкая щель рта казалась взятой у ящерицы; челюсти были в несколько рядов усеяны тонкими острыми зубами. Громадные глаза имели коричневый цвет.

Он смотрел, как существо корчится, понимая, что оно просто исследует глубину преображения, разворачивает нелепые лапы, резко крутит головой, ловит новые необычные запахи. Он видел, что оно все сильнее волнуется, боится.

Запах неведомых захватчиков. Трутень способен собирать, использовать и отбрасывать информацию от диких ортенов и гришолей, определяя положение захватчиков. Живые, да. Далекие бессвязные звуки, несколько различных ритмов дыхания, тихий топот ног, пальцы касаются механизмов.

Трутень начал использовать соки, которыми прежде кормил Солдат Ве’Гат. Вскоре он увеличит и усилит себя. Если чужаки не уйдут сами, трутень их убьет.

Дух сражался с паникой. Он не сможет их предупредить. Тварь, возбужденная неотложностью и величиной вставших перед ней задач — великой войной против опустошения Кальсе Укорененного, предположил дух — видит в беспомощных поисках Таксилиана, Раутоса и остальных лишь угрозу. Которую нужно искоренить.

Трутень по имени Сулькит (имя, зависящее от месяца и статуса рождения, уже принадлежавшее двум сотням таких же трутней) встал на задние лапы; тонкий и гибкий хвост уперся в пол. Масла капали со сланцево-серой кожи, образуя лужу и быстро пропадая — незримая армия, одушевленная, оживленная и очищенная полководцем, которого сама создала, начала сражаться с удвоенной силой.

И призрак отступил, спеша к спутникам.

* * *

— Если это был разум, — сказал Таксилиан, — он умер.

Он провел рукой по скользкому панцирю, прищурился, глядя сквозь полосы гибкого стекла, выступавшие из железного купола. Не течет ли через них нечто? Он не мог сказать наверняка.

Раутос поскреб подбородок. — Честно, не понимаю, как ты можешь судить.

— Тут должны быть шум, вибрация. Что-то.

— Почему?

Таксилиан скривился: — Потому что это показывает, что он работает.

Вздох грубо захохотала сзади. — А нож говорит? Щит гудит? Ты свой разум потерял, Таксилиан. Город жив, если в нем есть люди. Да и тогда это люди живут, не город.

В комнате, из которой они только что вышли, Шеб и Наппет переругивались и расчищали замусоренный пол, собираясь спать. Они взбирались с уровня на уровень, но даже к вечеру их ждали новые этажи. Все вымотались. В дюжине уровней внизу Последнему удалось убить выводок ортенов; он ободрал их, выпотрошил и сейчас насаживал тощие тельца на шесть шампуров. Рядом в каменной ямке горели бхедриньи кизяки — тепло огня медленно растекалось в стоялом, стылом воздухе. Асана готовилась бросить травы в оловянный котелок со свежей водой.

Дух ошеломленно бродил между ними.

Вздох вошла в комнату, осмотрела пол. — Время, — провозгласила она, — для бросания Плиток.

Дух ощутил предвкушение… или то был ужас?

Он ощутил, как придвигается, жадно глядя на собрание Плиток. Полированная кость? Слоновый клык? Терракота? Он понял, что материал меняется на глазах.

Вздох прошептала: — Видите? Еще молодые. Столь многое еще не решено… — Она облизывала губы, руки дрожали.

Все подошли ближе, кроме остававшегося в соседней комнате Таксилиана.

— Ни одной не узнаю, — сказал Шеб.

— Потому что они новые, — рявкнула Вздох. — Старые мертвы. Бесполезны. Эти, — она указала рукой, — эти принадлежат только нам. Сегодня. Пришло время дать им имена. — Она сгребла застучавшие пластинки, подняла в чаше сложенных ладоней.

Дух видел ее засиявшее лицо — прилив крови сделал кожу почти прозрачной, и он смог различить даже кости. Он видел пульсирование мельчайших сосудов, слышал, как яростно шумит несущаяся по жилам кровь. Видел пот на высоком лбу и плавающих в нем существ.

— Сначала, — сказала она, — нужно переименовать старые. Дать им новые лики. Они могут звучать так же, как старые, но все равно произойдет обновление.

— Как это? — скривился Шеб. — Какие это новые?

— А вот так. — Она положила Плитки на пол. — Никаких Оплотов, видите? Каждая свободна, все они свободны. Вот и первое отличие. — Она ткнула пальцем. — Удача, Костяшки — но видите, она сражается сама с собой? Вот истина Удачи. Везение и невезение — смертельные враги. И еще одна: Власть. Не трон, троны слишком очевидны. — Она перевернула Плитку. — И Мятеж на другой стороне — они убивают друг дружку, видите? — Она начала крутить другие Плитки. — Жизнь и Смерть, Свет и Тьма, Огонь и Вода, Воздух и Камень. Это старые, переделанные. — Вздох отбросила все Плитки, оставив три. — Вот самые могущественные. Ярость, а на другой стороне Звездное Колесо. Ярость — просто ярость, слепая, уничтожающая всё. Колесо — это время, но не развернутое…

— И что всё это значит? — каркнул Раутос. Лицо его было бледным, голос взволнованным.

Вздох пожала плечами: — «Раньше» и «потом» не имеют смысла. «Впереди» и «позади», «скоро» и «долго» — все пусто. Это слова, старающиеся установить порядок и… гм… последовательность. — Она снова дернула плечами. — Вы не увидите в разбросе Звездного Колеса. Там будет лишь Ярость…

— Откуда ты знаешь?

Ее улыбка была ледяной: — Знаю. — Она указала на вторую Плитку. — Корень, а на обороте — Ледяная Охота. Они ищут одно и то же. Можно видеть одно или другое, но не обе сразу. А последняя — Синее Железо, магия, дающая жизнь машинам. Она все еще сильна здесь, я чувствую. — Вздох перевернула Плитку. — Забвение. Берегитесь ее, она проклята. Демон, пожирающий вас изнутри. Воспоминания, личность. — Она снова облизнулась, на этот раз нервно. — О, как она сильна! И становится сильнее — кто-то идет, кто-то отыскивает нас. — Она вдруг зашипела и отбросила последнюю Плитку. — Нужно… мы должны подкормить Синее Железо. Подкормить!

Таксилиан сказал с порога: — Знаю, Вздох. Я пытался.

Она оскалилась на него: — Тоже способен чуять это место?

— Да, я могу.

Асана заскулила и сразу подпрыгнула, потому что Наппет ударил ее ногой. Он готов был на большее, однако Последний встал между ними, скрестив руки на груди, с холодными глазами. Наппет скривился и отвернулся.

— Не понимаю, — сказал Раутос. — Лично я вообще ничего не чувствую. Только пыль.

— Нужна помощь, — заявил Таксилиан.

Вздох кивнула.

— Но я не знаю, что делать.

Вздох подняла нож: — Вскрой плоть, Таксилиан. Впусти запах внутрь.

Безумие ли это — или единственный путь к спасению? Призрак не знал. Однако он ощутил в воздухе новый запах. Возбуждение? Голод? Непонятно… Но Сулькит идет. Все еще слабый, все еще истощенный. Идет не убивать. Это, внезапно понял призрак, запах надежды.

* * *

Ступая на некоторые пути, вы теряете возможность вернуться. Каждое ответвление закрыто зарослями терний, дымящимися пропастями или гладкими каменными утесами. Ожидающее на том конце пути неведомо, и знание может оказаться проклятием. Так что лучше всего просто делать шаг за шагом, совсем позабыв о жестоких водоворотах судьбы.

Семь или восемь тысяч беженцев брели вслед за Полутьмой, а мир по сторонам Дороги Галлана казался потерявшим вещественность. Фрагменты плавали, словно потерянные воспоминания. Они связались веревками, обрывками сетей, ремнями и оторванными от одежды полосами — они устали, но еще живы, они ушли от страшных пожаров, от удушающего дыма. Нужно лишь следовать за Королевой.

Почти всегда вера рождается из отчаяния. Яни Товис отлично это понимала.

Пусть они видят ее смелой, твердо попирающей каменные плиты дороги. Пусть верят, что она уже бывала здесь или что, по праву рождения и титула, наделена утешительным знанием. «Пусть мерно течет река крови. Моей крови».

Пусть утешаются. Что до истины — нарастающего ужаса, приливов паники, от которых пропиталась холодным потом одежда и сердце стучит громче копыт взбесившегося коня — нет, это не для них. Нельзя заронить искру страха, ибо слепой ужас человеческой реки вырвется, столкнув всех с пути — и под вопли и стоны люди будут порваны в клочья, познав забвение.

Нет, лучше им не знать… что она заблудилась. Мысль о возможности возвращения в родной мир уже кажется жалкой и наивной. Кровь отворила врата, но мощь ее уменьшается; с каждым шагом она слабеет, ум блуждает, словно поглощенный лихорадкой, и даже болтовня Стяжки и Сквиш за спиной почти не слышна. Восторг, наслаждение дарами крови Полутьмы стали для них почти нестерпимыми.

Больше не старые уродины. Юность возвращенная, исчезновение морщин, мерзких угрей, укрепление костей — последние ведьмы трясов плясали и пели как змеей укушенные, слишком полные жизнью, чтобы замечать наступление сил распада на Дорогу, замечать, что королева шагает все медленнее, пьяно шатаясь. Они слишком заняты — пьют сладкую ее кровь.

«Вперед. Только не падай. Йедан тебя предупреждал, но ты же слишком горда, чтобы прислушиваться. Ты думала лишь о позоре. О брате — Убийце Ведьм. И о своей вине… да, да. Он даровал тебе жестокую милость. Логично, безупречно решил все проблемы.

Дозорный, каким он должен быть. Но погляди, как ты ненавидишь его силу — а точнее, свою слабость. Всего лишь…

Иди, Яни Товис. Это всё, что нужно…»

Треск, словно порвался парус — и мир распался надвое. Дорога ушла из — под ног ведьм, а потом вернулась, раскачиваясь, словно гигантский позвоночник горной гряды. Взлетела до небес пыль; внезапно солнечный свет засверкал ярче и горячее пожара. Стяжка поползла туда, где лежала Полутьма; она видела капли крови, ставшие темно-бурыми на пыльном, изломанном мощении. — Сквиш, дура чертова! Мы пьяные! Мы пьяные совсем, а погляди чо стряслось!

Сквиш выползла из — под тел десятка повалившихся на нее трясов. — Ох, у нас опять бяда! Всё Галлан чертов! Это его присподняя! Присподняя! Она чо, мертвая уже? Глянь!

— Почти, Сквиш, почти — она слишком долго шла — мы ж должны были заметить. Глаза не сводить с нее.

— Тащи ее назад, Стяжка! Мы тут не смогем. Не смогем!

Помолодевшие женщины склонились над Яни Товис, а масса беженцев позади них хаотически бурлила, ища спасения. Сломанные ноги и руки, рассыпавшиеся узлы, убегающий скот…

Вокруг дороги холмы, почти лишенные растительности. Ни одного дерева поблизости, только торчат какие-то сорняки. Кроме облаков поднятой ветром пыли, ничто не заслоняет неба. На нем пылают три солнца.

* * *

Йедан Дерриг осмотрел солдат и с радостью понял, что все полученные ими раны и ссадины не серьезны. — Сержант, позаботьтесь о раненых. С дороги не сходить никому.

— Слушаюсь, господин.

Он принялся обходить толпу беженцев. Выпучившие от страха глаза, молчаливые островитяне лишь крутили головами, заметив его. Йедан нашел капитанов, Краткость и Сласть, направлявших потрепанные взводы на починку телег.

— Капитаны, передать команду: никому не сходить с дороги. Ни на шаг, понятно?

Женщины перебросились быстрыми взглядами. Сласть пожала плечами: — Можем. А что случилось?

— И до этого было плохо, не так ли? — добавила Краткость.

— А теперь еще хуже. Три солнца, ради милостей Странника!

Йедан поморщился: — Я должен пройти в голову колонны. Поговорить с сестрой. Узнаю и вернусь.

Он двинулся вперед. Странствие выдалось тяжелым и Дозорный невольно замечал плачевное состояние беженцев, островитян и трясов. Он отлично понимал, почему необходимо было оставить берег и острова. Море больше не уважает его жалкий народ, как и земля. У сестры не было иного выбора. Но ведь она их возглавляет. Ее тревожат древние пророчества, требующие ужасных жертв; но ее трясы — по большей части презренные твари. Не про них слагали легенды о безоглядной храбрости и суровой решительности. Он успел наглядеться на ведунов и ведьм, прежде чем зарубил их. И здесь он видит то же самое. Трясы слабеют духом, уменьшаются в числе. Поколение за поколением они стараются съежиться, как будто единственный известный способ выжить — быть безобидными.

Йедан Дерриг не знал, способны ли они вновь подняться.

Островитяне могут оказаться более способными, чем трясы. Раз они избрали Яни Товис своей Королевой, он может воспользоваться их верностью.

Им нужна армия. Капитаны правы. И они ждут, что их возглавит он. Все ясно. Его задача — убедить сестру.

Хотя в настоящий момент главное — покинуть это место. Пока их не обнаружили здешние жители.

Растолкав последнюю кучку беженцев, он увидел подобие охранения, состоящего — тут он нахмурился — из двух молодых женщин и полудюжины юнцов-трясов с рыбацкими острогами. Женщины усердно чертили в пыли роговыми палочками спирали и неровные круги — создают чары, удивленно понял Йедан. За ними была палатка с несколькими резными шестами у входа.

«Ведьмины шесты». Йедан Дерриг подошел к охране (она расступилась, избавив его от необходимости молотить дураков до бесчувствия), встал перед женщинами. — Вы знаете что делаете? — спросил он строго. — Такие ритуалы проводят Старшие Ведьмы, а не ученицы. Где моя сестра? В палатке? Почему?

Женщина, что была поближе — фигуристая, черные волосы блестят на солнце — закрыла пальцами большие темные глаза, потом улыбнулась: — Дозор видит, да остается слепым, ай, каким слепым! — Она захохотала.

Йедан прищурился, потом поглядел на вторую женщину.

Та выпрямилась, отрываясь от дорожного чертежа. Подняла руки, красуясь — дыры и распоротые швы открывали гладкую плоть, показывали округлые груди. — Голоден, Убийца Ведьм? — Она провела рукой по каштановым кудрям и призывно улыбнулась.

— Вишь, чо ее кровь-то делает? — крикнула первая. — А ты нас чуть не поубивал. Двух оставил и оттого в нас сил прибавилось. Понял?

Йедан Дерриг неласково ухмыльнулся. — Стяжка. Сквиш.

Женщины подняли ноги в первом па Девичьего Танца трясов.

Выругавшись себе под нос, он прошел мимо, стараясь не стереть узоры на вытоптанной дороге.

Та, которую он счел Стяжкой, поспешила следом. — Сторожнее, толстый морж, это высчайшие…

— Чары. Да. Вы окружили ими сестру. Зачем?

— Она спит. Не тревожь.

— Я Дозорный. Нам нужно поговорить.

— Спит она!

Он замер. Поглядел на ведьм. — Вы знаете, где мы?

— А ты?

Йедан смотрел и видел, как дрожат их веки. — Если это, — сказал он, — не оплот Лиосан, то владение, соседнее с их Королевством.

Стяжка отпрянула. — Дозорный видит, он не слеп, — прошептала она.

Едва он попытался откинуть полог, ведьма схватилась за руку: — Слышь, она не спит. Почти в коме — не знает как кровь унять, точила и точила — чуть не померла…

Он заскрипел зубами, молча подвигал челюстями и наконец спросил: — Хоть перевязали?

— Да, — проговорила Сквиш. — Но мож быть поздно уже…

— Слишком вы были заняты танцами.

Женщины промолчали.

— Я погляжу на сестру.

— И оставайся неподалеку, — сказала Стяжка. — И солдат прислай.

Йедан подозвал одного из самочинных стражников: — Передайте капитанам Краткости и Сласти: пусть примут командование над арьергардом. Пусть гонец приведет сюда мой отряд.

Сквиш отвернулась, пропуская его внутрь.

Ведьмы довольны, да. И напуганы. Два чувства, которые он может использовать ради обеспечения их сотрудничества. И еще вину, которую они ощущают — они напились досыта, а ведь если бы Йедан не перебил остальных, им достались бы жалкие глотки, да и за те пришлось бы сражаться с десятками жаждущих соперников и соперниц. Он молча поклялся, что уж теперь их подчинит. Пусть служат Королевскому Семейству. — Стяжка, — начал он. — Если еще раз замечу, что ты утаиваешь сведения от меня — или моей сестры — вас сожгут заживо. Понятно?

Ведьма побелела и чуть не убежала.

Он подошел ближе, не позволяя ей отступать. — Я Дозорный.

— Да. Ты Дозорный.

— Пока не выздоровеет Королева, я начальствую. В том числе над тобой и Сквиш.

Женщина кивнула.

— Убедись, что твоя сестра тоже поняла.

— Да.

Отвернувшись, он прошел в палатку. Присел около входа; помешкал, раздумывая, и протянул руку, чуть отодвинул полог — только чтобы бросить взгляд внутрь. Из палатки вырвался спертый, горячий воздух. Она лежала словно труп, руки были вытянуты вдоль тела и обращены ладонями вверх. Он смутно различил черные швы из бараньих кишок, залатавшие порезы. Протянул руку, коснулся голой ноги. Холодная… однако он различил едва заметный пульс. Йедан отпустил ногу, захлопнул полог и встал. — Стяжка.

Она стояла там, где он ее оставил. — Здесь.

— Она может и не выжить.

— Да, может не выжить.

— Нужна поддержка. Вино, еда. Ты сможешь влить все в горло, чтобы она не подавилась?

Стяжка кивнула: — Нужна змеиная кожа.

— Найди.

— Сквиш!

— Слыхала я.

Йедан вышел, не наступая на знаки чар. К фургону с вещами сестры были привязаны четыре коня. Он выбрал самого крупного — черного жеребца с белым пятном на лбу. Животное не несло седла, но было взнуздано. Йедан влез ему на спину.

Стяжка следила от палатки. — Нельзя скакать по чарам!

— Я и не намерен, — сказал он, натягивая поводья.

Ведьма озадаченно выпучила глаза. — А куды?

Йедан поскрипел зубами и развернул коня к ближайшему холму.

Стяжка завизжала и попыталась загородить ему путь: — Не сходи с дороги, дурак!

— Когда вернусь, — отвечал он, — вы ее пробудите.

— Не глупи! Они могут вовсе нас не найти!

Ему захотелось спешиться, подойти и заехать ей кулаком в висок. Но он только уставился на нее сверху вниз и тихо сказал: — Так кто тут глуп, ведьма? Я иду их встретить и, если получится, задержать. Достаточно долго, чтобы вы успели поставить сестру на ноги.

— Нам тебя ждать?

— Нет. Как можно скорее вы должны покинуть этот мир. И вы, — добавил он, — на этот раз ей поможете. Ты со Сквиш.

— Конешно! Мы просто ленились.

— Когда подойдет мой отряд, скажите сержанту, что Королеву следует защитить. Пусть окружат палатку. И не перестарайся с чарами, ведьма.

— Береги себя, Убийца, — сказала Стяжка. — Держись — ежели ум блуждать станет, то в един миг…

— Знаю, — бросил Йедан Дерриг.

Ведьма сдвинулась в сторону, положила ладонь на голову коня. — Этот подойдет, — пробормотала она, закрыв глаза. — Злой, бесстрашный. Не спускай ему…

— В этом я получше тебя понимаю, ведьма.

Она со вздохом отошла. — Командир не кидает своих людей, и принц не уходит от народа…

— Не этот.

Он пнул коня. Копыта загрохотали по плотной почве обочины.

Все зависит от восстановления сил сестры — она должна вывести людей из адского места. Принц же сам способен выбрать, где погибнуть. Йедан понимал, чем рискует. Если она не очнется… если она умрет, его уход наверняка станет смертным приговором для народа… но ведь если сестра не встанет, и быстро, вся колонна обречена. Да, он мог бы пролить свою кровь, а ведьмы ею воспользоваться — но они тут же попытаются его поработить, это очевидно. Он мужчина, они женщины. Обычные дела. Еще хуже, если они утеряют контроль над силами, оказавшимися в их руках — двух ведьм, пусть старых и опытных, недостаточно. В отсутствие королевы потребно десять или двадцать, чтобы сформировать подобие прохода на Дорогу Галлана. Нет, он не станет полагаться на Стяжку и Сквиш.

* * *

Сквиш подошла к сестре. Они следили, как Йедан Дерриг одолевает склон ближайшего холма. — Плохо дело, Стяжка. Принц не должен…

— Не этот. Слушай, Сквиш, нужно быть сторожкими.

Сквиш подняла змеиный выползень. — Оживить ее или убить, как заране хотели?

— Он узнает… он нам горлы вскроет.

— Не воротится…

— Тогда она нам живой нужна, так? Его мы не спользуем как хотели — слишком он умный — он не дастся — я смотрела в глаза ему и в глаза коня, Сквиш, в его глаза и в того глаза, и вот чо тебе скажу: ежели он воротится, такое устроит…

— Не устроит. А ее мы будем в слабости держать. Достаточно, чтобы только…

— Слишком опасно. Она ж нас наружу увести должна. Попробуем кой-чо после, когда всё спокойно будет. Подомнем их мигом. Одну ее оставим, а мож, сразу… Но не счас, Сквиш. Счас лучше пойдем и покормим ее. Начнем с вина, чтоб горло промочить…

— Я сама знаю, Стяжка. Не лезь.

* * *

Широкая спина жеребца делала поездку приятной. Йедан скакал легким галопом. Холмы впереди заросли кустами, а дальше виднелся лес — деревья белые, ветки торчат словно скрюченные кости, а листья почти черные. Перед опушкой стоял ряд дольменов из серого гранита со стесанными краями и похожими на чаши углублениями. Камни были массивными и достигали высоты двух человек; насколько он мог видеть, у подножия каждого лежали черепа.

Он замедлил бег коня и встал в дюжине шагов от ближайшего дольмена. Он сидел неподвижно — только мухи суетились, жужжали около ушей коня — и осматривал зловещие приношения. Холодное правосудие не знает недостатка в поклонниках. Увы, истинная справедливость не уважает тайн, и паломников со сжатыми кулаками вскоре ожидает откровение, последнее, роковое.

Едва различимый треск возвестил о появлении жуткой силы; жужжащие мухи вспыхнули в полете, черные тела лопались как желуди в костре. Конь задергался — мышцы под Йеданом напряглись — и тревожно фыркнул.

— Стоять, — успокаивающим тоном сказал Йедан.

Королевская линия трясов наделена древним знанием, и воспоминания густы словно кровь. Сказания о древних врагах, заклятых недругах зыбкого Берега. Многие правители понимали: границы меняются, у каждой стороны есть свои потаенные стороны, даже термины неточны. Язык теряется перед лицом неопределенности, природа торжествует, обхитрив всех.

Властителей этого места всякая идея о сочувствии и милосердии гневит хуже анафемы.

Но вышедшая из леса одинокая безоружная фигура была столь неожиданной здесь, что Йедан Дерриг крякнул, словно его ударили в грудь. — Это не твои владения, — сказал он, с трудом заставляя жеребца стоять смирно.

— Земля сия освящена правосудием, — сказал Форкрул Ассейл. — Меня называют Мирным. Отдай свое имя, искатель, чтобы я мог познать тебя…

— Перед вынесением приговора?

Высокая уродливая тварь склонила голову набок: — Ты не один. Ты и твои последователи принесли непокой в эту страну. Не задерживай меня — тебе не удержать того, что таится внутри. Я стану твоей истиной.

— Я Йедан Дерриг.

Форкрул Ассейл наморщил лоб: — Я не получил доступа… почему бы? Как тебе удалось преградить путь, смертный?

— Я тебе сейчас все объясню, — сказал Йедан, спрыгивая с коня. И вытащил меч.

Мирный сверкнул глазами: — Твоя дерзость бессмысленна.

Йедан пошел прямо на него. — Неужели? Почему ты так уверен? Имя не дало тебе права заглянуть в мою душу. Почему бы?

— Объясни же, смертный.

— Мое имя не имеет значения. Истина в титуле. Титуле и крови.

Форкрул Ассейл расставил ноги, чуть повыше поднял руки. — Так или иначе я тебя познаю, смертный.

— Это точно.

Мирный атаковал. Руки его стали размытыми от скорости движений. Но лезвия ладоней прорезали пустоту, ведь Йедан вдруг оказался позади Ассейла, меч его коснулся обеих ног между узловатыми суставами, рассек сухожилия. Мирный, взмахнув руками, повалился лицом вперед.

Йедан рубанул во второй раз, отделив левую руку твари. Жидкая синяя кровь оросила почву.

— Я Тряс, — сказал Дерриг, воздевая меч. — Я Дозорный.

Тихое шипение Мирного быстро прервалось, потому что меч Йедана отсек голову Форкрул Ассейла.

Он не стал тратить времени на торжество. Уже слышался топот копыт. Йедан взлетел на спину коня, схватил повод одной рукой и поворотил животное. К нему мчались, опустив копья, пятеро Тисте Лиозан.

Йедан Дерриг поскакал навстречу.

Это разведка, понимал он. Они убьют его и пошлют одного назад, к армии карателей. Которая обрушится на колонну. Вырежет всех. Именно встречи с ними он и ожидал.

Линия каменных столбов осталась слева. В последний миг Йедан бросил коня между двух камней. Раздался треск копья; отряд с руганью пронесся мимо. Резвый жеребец, повинуясь рывку удил, повернулся и выскочил между камней за последним из Тисте, тем, что сломал копье о дольмен и теперь нашаривал меч, разворачивая скакуна.

Клинок Йедана едва коснулся нижнего края эмалевого шлема, разрезав шею.

Голова скатилась, с треском ударившись о дольмен.

Дозорный шлепнул мечом — плашмя — по крупу белого коня, заставив его панически рвануться, и сам вогнал пятки в бока жеребца, спеша догнать оставшихся Тисте Лиосан.

Они организованно повернули, стараясь как можно дальше отъехать от линии камней, и готовились ко второй атаке.

Однако конь павшего товарища мчался прямо на них. Им снова пришлось разъехаться.

Йедан выбрал того Лиосан, что был ближе к дольменам. Он был рядом еще до того, как воин успел поднять копье. Боковой выпад отрубил правую руку около локтя, острое лезвие добралось до ребер. Конь Йедана пронес его мимо завопившего воина. Неистовый рывок поводьев помог оказаться рядом с другим разведчиком. Он успел увидеть глаза извернувшейся в седле женщины, услышать сдавленное ругательство — и воткнул острие меча под лопатку, угодив в стянутый ремешками шов доспехов. Рука болезненно изогнулась — умирая, женщина судорожно задергалась и чуть было не утащила за собой клинок, но, к счастью, он сумел высвободить оружие.

Оставшиеся двое перекинулись словами; один вдавил шпоры в бока коня, спеша удалиться от места схватки. Последний воин развернул коня, нацелил копье. Йедан послал жеребца в атаку, но не на противника, а вслед удалявшемуся гонцу. Однако мгновенная оценка подсказала, что того уже не достать. Тогда он поднялся, крепко сдавив икрами бока жеребца, и размахнулся, метнув меч.

Острие угодило под правую руку гонца, явно задев ребра и легкие. Он упал с коня.

Прибыл последний враг, нападая на Йедана сбоку. Йедан отмахнулся, кулаком отбив копье, ощутил, как наконечник прорезает поручи и глубоко впивается в кости запястья. Руку пронизала боль.

Он заставил коня скакать вслед противнику. Тот останавливался. Ошибка. Йедан подскакал и прыгнул на спину вражеского коня, стащив всадника наземь. Он упал сверху и с удовлетворением расслышал треск ломающихся костей. Мигом вогнал большой палец здоровой руки в глаз Лиосан, а другими пальцами жестоко ухватился за щеку и нос. Засунул левую руку, пораненную, но облаченную железными поручами, в рот врага, заставляя открыть челюсти.

Тот тоже ухватился за него руками, но слабо, так что Йедан свободно смог вогнать палец глубже, изогнуть… Ему не удалось повредить мозг Лиосан. Тогда он встал на колени, засевшим в глазнице пальцем поднял голову противника, повернул и принялся обеими руками раскачивать ее и крутить. Суставы подались, челюсть оттянулась… тело Лиосан бешено задергалось; затем разошлись позвонки и воин бессильно обмяк.

Йедан с трудом встал. Увидел, что раненый в легкое разведчик пытается залезть на коня.

Подобрал копье и двинулся к нему.

Древко ударило всадника, заставив скатиться из седла. Перевернув копье, тряс поднес острие к груди Лиосан. Поглядел в полные ужаса глаза — и воткнул оружие, налегая всем весом. Эмалевая пластина доспехов треснула, острие вошло в грудь.

Йедан надавил еще сильнее, ворочая и скрежеща зазубренным железом.

И увидел наконец, как свет покидает глаза воина.

Убедившись, что мертвы все, он перевязал руку, отыскал меч, собрав также целые копья и ножи с тел, как и шлемы.

Обошел коней, связав в цепочку, и пустился в обратный путь.

Он был принцем трясов, и память жила в его крови.

* * *

Яни Товис открыла глаза. Теневые фигуры снуют над ней и вокруг нее — она ничего не понимала, как не различала сдавленных голосов — голосов, которые вроде бы исходят из воздуха. Она была покрыта потом.

Стенки палатки… ага, тени — всего лишь силуэты людей снаружи. Голоса тоже доносятся снаружи. Она попыталась сесть, и раны на запястьях заболели, потому что растянулись швы. Она нахмурилась, пытаясь припомнить… что-то. Очень важное.

Вкус крови, прокисшей, запах лихорадки — она слаба, у нее кружится голова и вокруг… опасность.

Сердце тяжело стучало в груди. Она поползла к выходу, мир закрутился вокруг. Ослепительный, обжигающий свет солнца, пламенники в небесах — два, три, четыре — четыре солнца!

— Ваше Величество!

Она села на корточки, щурясь на смутную фигуру. — Кто?..

— Сержант Троп, Ваше Величество, из роты Йедана. Прошу, не ползите дальше. Ведьмы…

— Помоги встать. Где мой брат?

— Ускакал, Ваше Величество. Недавно. Прежде чем взошло четвертое солнце — мы сгораем заживо…

Она уцепилась за протянутую руку, встала на ноги. — Не солнца, сержант. Атаки…

Это был суровый, за десятки лет тяжелой жизни весь покрывшийся шрамами мужчина. — Ваше Величество?

— Мы под атакой — нужно отсюда уходить. Не медля!

— О Королева! — Стяжка подошла, приплясывая, чтобы не наступить на линии чар. — Он возвращается! Убийца Ведьм! Нужно приготовиться — кап кап кап кровушки, Величество. Мы приведем всех назад, мы со Сквиш. Отойди, тупая дубина, оставь ее!

Но Яни Товис держалась за руку сержанта, крепкую как ствол дерева, и не решалась ее отпустить. Она сверкнула глазами на Стяжку: — Вижу, вы нахлебались достаточно.

Ведьма вздрогнула: — Беззаботными мы были, Величество. Но глядите, Дозор возвертается с запасными конями, белыми конями!

Яни Товис сказала Тропу: — Выведи меня из чар, сержант. «И убери миловидную ведьму с глаз моих».

Она слышала, как стучат копытами кони; а с дороги приливом неслись волны страдания тысяч людей. Она чуть не задохнулась в этом потопе.

— Снаружи, Ваше Величество…

Она выпрямила спину. Пятое солнце рождалось на горизонте. Железные застежки доспехов Тропа пылали жаром, и она морщилась, все же не отпуская его руки. Она чувствовала, как дымится кожа. — Нас зажарят заживо.

Брат — одна рука обмотана кровавыми тряпками — натянул поводья на обочине. Яни Товис смотрела на лошадей, которых он притащил. Лиосан. Связка копий, кинжалы в ножных, бряцающие шлемы. Лиосан.

Стяжка и Сквиш вдруг обе оказались рядом. Стяжка хихикнула. Яни Товис всмотрелась в лицо брата. — Скоро ли?

Челюсть зашевелилась под бородой — он разжевывал ответ, прежде чем покоситься и сказать: — Время есть, Королева.

— Отлично, — бросила она. — Ведьмы, слушайте. Начинаем. Без спешки, но немедленно.

Юные женщины качали и дергали головами, словно старухи (коими недавно и были). Новые амбиции, да, но страхи старые.

Яни Товис встретила взор брата и поняла, что он знает. И готовится.

«Убийца Ведьм, возможно, ты еще не закончил свое дело. Едва…»

Глава 11

В первые пять лет правления Короля Теола Неповторимого не было ни покушений, ни мятежей, ни заговоров достаточно обширных, чтобы стать угрозой короне, как и конфликтов с соседними государствами или пограничными племенами. Королевство богатело, правосудие торжествовало, народ познал процветание и небывалые возможности развития.

То, что это было достигнуто при помощи горстки эдиктов и прокламаций, делает ситуацию еще более необычной.

Стоит ли говорить, что Летером овладело недовольство. Злоба распространялась словно чума. Никто не был счастлив, с каждым днем список жалоб запрудивших улицы толп расширялся.

Естественно, надо было что-то делать…

«Жизнь Теола», Джанат

— Дело ясное, — сказал король Теол. — Ничего не поделаешь. — Он поднял дар акрюная, еще раз поглядел на него и вздохнул.

— Есть предложения, государь? — поинтересовался Багг.

— Я теряюсь. Я сдаюсь. Как ни трудись, а вывод один: безнадежно. Дорогая супруга?

— И не спрашивай.

— Ну ты помогла. Где Брюс?

— С легионами, супруг. Готовится к походу.

— У него спутаны приоритеты. Помню, мать отчаивалась.

— Насчет него? — удивилась Джанат.

— Ну… Скорее насчет меня. Ладно. Суть в том, что мы столкнулись с катастрофой. Такой, что способна изувечить всю нацию, включая грядущие поколения. Мне нужна помощь, но поглядите: ни один из вас не способен вымолвить и одного полезного совета. Нестерпимая ситуация. — Он помолчал, нахмурился, глядя на Багга. — Какой там протокол? Найди мне дипломата, чтобы я снова его прогнал… нет, лучше найди посла…

— Уверены, сир?

— А почему бы нет?

Багг указал на дар в руках короля: — Мы ведь не способны найти подобающий ответный дар.

Теол подался вперед: — А почему, дражайший Канцлер?

— Потому что никто не знает, что это за штука такая, государь.

Теол скорчил гримасу. — Как эта штука смогла посрамить лучшие умы королевства?

— Я и не заметила, чтобы мы их напрягали, — пробормотала Джанат.

— Это кость, рог, вставки жемчуга. У этого две ручки. — Теол помедлили, но никто не стал опровергать его описание. — Ну, лично я думаю, это ручки…

Джанат вздохнула и промолвила: — Ох.

Король Теол поскреб челюсть. — Думаю, посол подождет еще немного.

— Здравое решение, государь.

— Подобные умозаключения, Багг, бесполезны. А теперь, милая жена, не удалиться ли нам в личные покои для дальнейшего изучения этого… мм… приношения?

— Ты что, с ума сошел. Найди Шерк Элалле. Или Ракет.

— Наконец-то разумный совет!

— А я куплю себе новый кинжал.

— Намек на высокие чувства, любимая моя? Но ревнивая ярость тебе не к лицу.

— Никому не к лицу, супруг. Ты же не думал, что я по-настоящему хотела, чтобы ты последовал такому совету?

— Что же, легко давать советы, когда знаешь, что им всё равно не последуют.

— Да уж. Так что найди маленькую комнату с прочной дверью и множеством замков, и едва уедет посольство, положи туда этот дар. Пусть никогда больше не увидит света дневного. — Она плотнее уселась на трон, скрестив руки на груди.

Теол тоскливо посмотрел на дар и вздохнул еще раз. — Пошли за послом, Багг.

— Немедленно, государь. — Канцлер сделал жест слуге, стоявшему у дверей тронного зала.

— А пока мы ждем… есть ли неотложные темы для обсуждения?

— Ваша прокламация насчет репатриации, сир — она породит проблемы.

Теол ударил кулаком по подлокотник трона: — Именно проблем я и хочу! Негодования! Ярости! Протестов! Пусть народ бунтует и трясет костлявыми кулаками! Да, давайте же помешаем в бурлящем котле, помашем поварешкой, брызгая на стены и куда попало!

Джанат задумчиво уставилась на мужа.

Багг хмыкнул: — Может сработать. Выбьете почву из-под нескольких знатных семейств. Но следует точно подобрать момент всеобщего восстания. Если оно вообще будет полезным.

— Полезным? — вскрикнула Джанат. — В каком это контексте мятеж может быть полезным? Теол, я предупреждала тебя насчет эдикта…

— Прокламации.

— … и ярости, которую он вызовет. Ты не слушаешь?

— Случаю очень внимательно, моя Королева. Но разве мои доводы не разумны?

— Ну, это ведь была именно краденая земля, но неудачники видят все иначе…

— Вот в том и суть, любимая. Справедливость кусается. У нее зубы острее ножей. Будь иначе, народ увидел бы в правосудии обман, вечное потакание знатным и богатым. Обокраденный богач вопиет о защите и наказании. А когда крадет — требует, чтобы судья отвернулся. Что же, назовем это Королевской Оплеухой. Ловчее будут.

— Ты действительно веришь, что сумеешь выбить цинизм из народа, Теол?

— Ну, жена, прежде всего народ ощутит сладкий вкус мести, но одновременно получит более важный урок. Уверяю тебя. Ах, довольно препираться о незначительных вещах — прибыл эмиссар акрюнаев! Подойдите, друг мой!

Здоровяк в волчьей шубе ступил вперед, яростно оскаливаясь. Король Теол произнес с улыбкой: — Мы в восторге от чудесного дара и рады донести наше удовольствие до Скипетра Иркулласа, уверив, что воспользуемся даром, как только выпадет… возможность.

Гримаса воина стала еще страшнее. — Воспользуетесь? Как именно? Это же, чтоб его, предмет искусства. Повесьте на треклятую стену и забудьте о нем — я так и сделал бы на вашем месте.

— А, вижу. Простите. — Теол хмуро уставился на предмет. — Искусство, да. Разумеется.

— Это даже не идея Скипетра, — бурчал посол. — Какое — то давнишнее соглашение между нашими народами? Обмен бесполезными штучками. У Иркулласа целый фургон безделушек из Летера. Плетется за нами словно больной суставами пес.

— Фургон, набитый больными псами?

Мужчина осклабился: — Было бы лучше. Но у меня есть что обсудить. Перейдем к делу?

Теол просиял: — Без всяких сомнений. Это было восхитительно.

— Что было? Я еще не начинал.

— Ну, было… Продолжайте, господин.

— Мы думаем, наши торговцы убиты Баргастами. Фактически мы уверены, что размалеванные дикари объявили нам войну. Поэтому мы взываем к нашему верному соседу, Летеру, и просим помощи в неожиданной войне. — Посол скрестил руки и нахмурился.

— Есть ли прецеденты помощи в таких конфликтах? — спросил Теол, опустив подбородок на руку.

— Есть. Мы просили, вы говорили «нет», мы ехали домой. Иногда вы говорили: «Разумеется, но вначале передайте нам полтысячи броков пастбища и двадцать возов выдубленных шкур, и еще откажитесь от контроля над Свободными Землями Крюна. Да, ну и можно прислать пару королевских детей в заложники». Тогда мы делали грубый жест и уходили домой.

— И никаких альтернатив? — спросил Теол. — Канцлер, что так разозлило этих — как там, Барнастов?

— Баргастов, — поправил Багг. — Кланы Белолицых — они объявляют большую часть равнин домом предков. Полагаю, вот причина, по которой они начали завоевывать акрюнаев.

Теол повернулся к Джанат, поднял бровь: — Вопросы репатриации — видишь, как они изводят народы? Багг, эти Баргасты действительно произошли отсюда?

Канцлер подал плечами.

— И что это за ответ?

— Единственно честный, государь. Трудность в том, что кочевые племена кочуют, что и делает их кочевниками. Они плывут словно волны, то туда, то сюда. Баргасты и вправду могли обитать на равнинах и большей части Пустошей давным — давно. И что? Там некогда жили Тартеналы, и Имассы, и Жекки. Хорошо утоптанная земля, доложу я вам. Кто может утверждать, чьи претензии основательнее?

Посол зашелся лающим смехом. — Но кто живет здесь сейчас? Мы. Единственно значимый ответ. Мы уничтожим Баргастов. Иркуллас призвал Крюн и их наемного Воеводу Зевеста. Призвал Сафинанд и Д’расильяни. А меня послал в Летер, чтобы снять мерку с нового Короля.

— Если вы раздавите Баргастов с помощью союзников, — сказал Теол, — зачем было сюда приезжать? Какую это мерку вы с меня снимаете?

— Толкнете ли вы нас в спину? Шпионы сказали, что ваш командующий вышел с армией в поле …

— Мы сами могли рассказать, — заявил Теол. — Зачем же шпионы…

— Мы предпочитаем шпионов.

— Верно. Ладно. Да, Брюс Беддикт ведет летерийскую армию…

— В Пустоши. Фактически по нашей территории.

— На самом деле, — вмешался Багг, — мы будем огибать ваши земли, господин.

— А как насчет ваших иноземцев? — спросил посол, сопровождая вопрос впечатляющим рыком.

Теол воздел руки: — Моментик, пока паранойя не вышла из — под контроля. Донесите до Скипетра Иркулласа следующее послание от Короля Теола Летерийского. Он волен преследовать Баргастов ради защиты территории и всего прочего, не боясь агрессии Летера. Как и нападения малазан… то есть иноземцев.

— Вы не можете говорить за иноземцев.

— Нет, их сопроводит армия Брюса Беддикта, тем самым гарантируя, что никакое предательство не будет…

— Ха! Болкандо уже воюет с союзниками ваших иноземцев!

Багг фыркнул: — Тем самым доказывая вам, что у пресловутого Болкандийского Сговора слабая спина. Оставьте болкандийцам их заварушки. Что до малазан — уверьте Иркулласа, что они не интересуются вами или вашими землями.

Глаза эмиссара сузились, на лице появилось выражение глубокой, почти патологической недоверчивости. — Я передам ваши слова. А теперь — какой дар привезти Иркулласу?

Теол потер подбородок. — Как насчет фургона с шелками, льном, качественными железными слитками и сотней — или около того — мер серебра?

Воин заморгал.

— Устаревшие традиции лучше отбросить. Уверен, Скипетр Иркуллас будет согласен. Идите же с нашим благословением.

Мужчина поклонился и вышел, шатаясь как пьяный.

Теол повернул голову к Джанат, улыбнулся. Она закатила глаза: — Теперь бедному ублюдку придется отвечать в том же духе. Наверное, это его разорит. Старых традиций не без причин держатся, супруг.

— Он не разорится, учитывая, сколько всего я послал.

— Ему придется поделиться с вождями, покупая их преданность.

— Ему и так приходится, — возразил Теол. — И откуда идея о покупке преданности? Это жепротиворечие в терминах.

— Монета — обязательство, — сказал Багг. — Дары заставляют получателя быть вежливым. Ваше Величество, я должен сказать как Цеда: путешествие, предпринимаемое Брюсом, опаснее, чем мы вначале думали. Я боюсь за его участь и за его легионы.

— Думаю, это связано с тайными мотивами малазан, — заметила Джанат. — Но ведь Брюс не обязан сопровождать их за Пустоши? Разве он не решил, что вернется, благополучно перейдя эти просторы?

Багг кивнул: — Увы, я ныне думаю, что величайшие опасности таятся в самих Пустошах. — Он помешкал и добавил: — Кровь пролита на древнюю почву. И прольется еще не раз.

Теол встал с трона, держа в руках акрюнайский дар. Слуга поспешил принять протянутую вещицу. — Не верю, что мой брат так уж не осведомлен об угрозах, как тебе кажется, Багг. Пребывание в стране мертвых — или где он там был — всё изменило. Думаю, этому никто не удивится. И я не верю, что он вернулся в царство живых только чтобы составлять мне компанию.

— Подозреваю, что вы правы. Я не могу сказать, какую тропу он изберет. В некотором смысле он стоит вне… гм, всего. Он сила, которую следует назвать свободной и потому непредсказуемой.

— Именно поэтому Странник пытался его убить, — заметила Джанат.

— Да, — ответил Багг. — Могу сказать одно: близко соседствуя с малазанами он, вероятно, в большей безопасности от Странника, чем в любом другом месте.

— А на обратном пути? — поинтересовался Теол.

— Полагаю, государь, что Странник будет занят совсем иным.

— И чем же?

Багг долго не отвечал; было заметно даже по его невыразительному лицу, как он взвешивает опасности. Наконец последовали гримаса и вздох: — Он призывает меня. Призывает в самой древней моей роли. Ваше Величество, когда Брюс начнет возвращение из Пустошей, Странник будет занят… сражением со мной.

Железо слов Багга на время заставило короля и королеву замолчать. Затем Теол сказал, не глядя ни на жену, ни на ближайшего друга: — Я прогуляюсь в саду.

Они смотрели, как он выходит.

Джанат сказала: — Брюс ведь его брат. Потерять его один раз…

Багг кивнул.

— Есть ли что-то еще, что ты можешь? Чтобы защитить его?

— Брюса или Теола?

— Думаю, по сути это одно и то же.

— Существуют некоторые возможности, — признал Багг. — К несчастью, в таких обстоятельствах любой решительный жест может оказаться опаснее изначальной угрозы. — Он поднял руку, упреждая ее. — Конечно, я сделаю все что смогу.

Она отвела взгляд. — Знаю. Но, друг, ты призван — когда ты нас покинешь?

— Скоро. Некоторым воздействиям нельзя противиться долго. Я уже его вспотеть заставил. — Он хмыкнул. — И сам вспотел.

— Это «связь крови»? — спросила она.

Багг вздрогнул и поглядел с любопытством: — Все время забываю, что вы ученый, Королева. Древний термин имеет много слоев смысла и столь же много тайн. Каждая семья начинается с рождения, но разве в нем все дело?

— Одиночество просто. Общество сложно.

— Именно так. — Он молча поглядел на нее. Джанат села на трон, склонившись набок, опираясь головой о руку. — Вы знаете, что понесли ребенка?

— Конечно.

— А Теол?

— Нет, наверное. Слишком рано. Багг, разве я не претерпела всяческие муки в лапах Патриотов? Я вижу шрамы на теле, но не помню, как они появились. Чувствую боль и понимаю, что шрамы остались и внутри. Кажется, ты приложил к этому руку, удалив самые худшие воспоминания. Не знаю, благодарить тебя или проклинать.

— Равной мерой, полагаю.

Ее взор был непроницаем. — Да, ты понимаешь необходимость баланса, не так ли? Что же, думаю, я подожду еще несколько недель, прежде чем привести супруга в ужас.

— Дитя здорово, Джанат, и я не чувствую риска — все ваши боли фантомные. Я лечу тщательно.

— Какое облегчение. — Она встала. — Скажи, это вопрос извращенности моего воображения — или акрюнайский скульптор имел в виду нечто неподобающее?

— Моя Королева, ни смертному, ни бессмертному не дано измерить разум творца. Но есть одно правило: выбирая между двух возможностей, склоняйтесь к неприятной.

— Разумеется. Какая же я глупая.

* * *

— Драконус затерян в Драгнипуре. Душа Ночной Стужи развеялась по ветру. Гриззин Фарл исчез тысячи лет назад. А Ходящий-По-Краю способен противиться любому зову из простого упрямства или, возможно, по законному праву давнего разрыва.

Костяшки выдавил кривую улыбку, пожал плечами: — Если есть сущность, которую я не приемлю более всех прочих, Эрастрас, то это Олар Этиль.

— Она мертва…

— И до ужаса равнодушна к своему статусу. Она приняла Ритуал Телланна без колебаний, беспринципная сука…

— И связала себя с судьбой Т’лан Имассов, — сказал Странник, не сводя глаз с Килмандарос. Громадная тварь вытащила на середину палаты большой сундук, одним движением руки сорвала замок и откинула крышку. Бормоча что-то под нос, принялась извлекать на свет различные части позеленевших от времени доспехов. Морская вода струилась через расширяющиеся трещины в стенах, бурлила у ног, поглощала угли в очаге. Воздух становился обжигающе-холодным.

— Не так уж она и связана, как ты надеешься, — сказал Сечул Лат. — Мы обсуждали К’рула, но есть и другая сущность, Эрастрас. Сущность, чрезвычайно искусно умеющая оставаться тайной для всех…

— Ардата. Но она не единственная. Я всегда чувствовал, Сетч, что нас больше, чем мы способны вообразить. Даже обладая властью и повелевая Плитками, я был убежден, что некие духи таятся на самой грани моего зрения, моего разумения. Духи, столь же древние и необыкновенные, как мы с вами.

— Отвергающие твое господство, — сухо бросил Сечул, покачивая янтарное вино в кубке.

— Страшащиеся показать себя, — оскалился Странник. — Не сомневаюсь, они и друг от друга таятся. Поодиночке ни один не опасен. Но все изменилось.

— Неужели?

— Да. Мы можем пожать великий урожай. Всё, что было прежде, не имеет значения. Подумай. Все украденное снова вернется нам в руки. Прячущиеся духи… они будут глупцами, если не присоединятся. Нет, мудрый курс — выйти из теней.

Костяшки пригубил вино. Вода уже омывала спинку его кресла. — Дом жаждет смыть нас.

Килмандарос энергично натягивала влажную кольчугу. Опустив руку к полу, достала огромную перчатку, из которой потоком хлынула вода. Надела перчатку на узловатую кисть, сжала кулак и потянулась за второй.

— Она рада, — сказал Странник.

— Нет, — возразил Костяшки. — Ты пробудил ее гнев, и теперь ей придется искать достойного врага. Иногда — даже для тебя — контроль оказывается иллюзией, сказкой. То, что ты высвобождаешь сейчас…

— Давно запоздало. Кончай отговаривать меня, Сетч. Ты лишь показываешь свою слабость.

— Никогда не боялся признать слабость, Эрастрас. А ты можешь так сказать?

Странник оскалился: — Ты избран. Отмены не будет. Пора взять судьбу в собственные руки. Погляди на Килмандарос — она показывает нам, как все должно быть. Отвергни страхи — они жалят хуже яда.

— Я готова.

Мужчины обернулись. Она облачилась для войны и стояла, словно звероподобная статуя, обмотанное водорослями зловещее привидение. Кольчуга пропиталась зеленой плесенью. Шлем запятнала ярь-медянка. Широкие, длинные пластины по бокам шлема казались челюстями стального насекомого; защита носа блестела скорпионьим жалом. Руки сжались в кулаки, гигантские молоты на концах обезьяньих, с узловатыми суставами лап.

— И точно, — улыбнулся Эратсрас.

— Никогда тебе не доверяла, — прорычала Килмандарос.

Он встал, все еще улыбаясь: — Почему я должен быть исключением? Теперь… кто откроет портал? Костяшки, покажи нам свою силу.

Тощий мужчина вздрогнул.

Вода уже добралась до бедер (но, разумеется, не бедер Килмандарос). Странник взмахнул рукой, указывая на Сечула: — Давай увидим тебя в должном облике. Первый мой дар, Сетч.

Расцвела сила. Древнее существо затуманилось, выпрямилось… становясь молодым, стройным Форкрул Ассейлом. Лицо его потемнело. Он зашатался, отбросил кубок. — Как ты смеешь! Оставь меня таким, каким я был. Проклятие!

— Мой дар! — заревел Странник. — Его должно принять так же великодушно, как я дарю его.

Сечул закрыл лицо длинными ладонями. — Как ты думаешь, — прошипел он, — я когда-нибудь жалел о том, что оставляю за спиной? — Тут он опустил руки. Глаза сверкнули: — Отдай же мне все, что я заслужил!

— Ты глупец…

— Мы уходим, — оборвала спор Килмандарос, и громоподобное эхо обежало обширную палату.

— Эрастрас!

— Нет! Что сделано…

Еще один взмах рукой — открылся портал, проглотив всю стену Дома. Килмандарос протиснулась, исчезнув из вида.

Странник посмотрел на Костяшки.

Глаза старого друга полнились столь отчаянной тревогой, что Эрастрас зарычал: — Ох, ну тогда будь каким хочешь быть… — и грубо отнял благословение у старика, с удовольствием наблюдая, как тот сгибается, задыхаясь от внезапной боли. — Ну же, таскай свое убожество, Сетч. Оно тебе идет. Но что это? Ты недоволен?

— Тебе нравится доставлять боль? Вижу, главнейшие твои черты не изменились. — Сечул со стоном наколдовал посох и тяжело оперся на него. — Веди же, Эрастрас.

— Ну зачем было портить мгновение торжества?

— Всего лишь напоминание о том, что нас ждет.

Странник боролся с побуждением ударить Сечула, выбить посох пинком ноги, чтобы дряхлый негодяй зашатался, а может, и упал. «Слишком краткое удовольствие. Не стоит оно…»

Он обратился лицом к порталу. — Встань ближе — подозреваю, врата захлопнутся за спинами.

— Да, еле держатся.

Миг спустя вода с ревом заполонила палату, тьма пожрала комнату за комнатой, зал за залом. Потоки взвились и успокоились, ил начал оседать.

Дом обрел покой.

На время.

* * *

Капитан Рутан Гудд имел привычку поглаживать бороду пальцами — самовлюбленность, раздражавшая Шерк Элалле. Поза задумчивого покоя ему идет, нет сомнения; но мужчина столь напряжен внутренне, что Шерк начала подозревать, что гений его истинно невыразим, то есть он туп, однако достаточно хитер, чтобы прикидываться глубоким и мудрым. Глупый фокус, но вполне удачный и возбуждающий. Намек на тайну, темная вуаль в очах, многозначительное молчание…

— Ради Странника, кончай.

Он вздрогнул, пошарил в поисках перевязи. — Я буду скучать.

— Мне все так говорят, рано или поздно.

— Забавное наблюдение.

— Неужели? Правда не сложна: я истощаю мужиков. Но я готова поднять паруса, так что всё вовремя, никаких обид.

Он хмыкнул: — Тоже предпочел бы стоять на палубе, предоставив работу парусам, а не шагать в походном строю.

— Так зачем ты сделался солдатом?

Он провел пятерней по бороде, наморщил лоб и ответил: — Привычка. — На пути к выходу помедлил, прищурился, разглядывая вазу в нише. — Откуда ты это добыла?

— Эту штуку? Я пиратствую, Рутан. Всякого добра хватает.

— Значит, не на рынке куплено.

— Разумеется, нет. А что?

— Вороны взгляд задержали. Горшок с Семиградья.

— Это урна, а не горшок.

— Падение Колтейна. Ты поживилась на малазанском корабле… — Он обернулся, впиваясь в нее взглядом. — Ты случайно набрела на один из наших кораблей? Были шторма, флот не раз рассеивался. Некоторые совсем пропали.

Она смело выдержала его напор. А если даже так? Я ведь ничего о вас не знала, верно?

Он пожал плечами: — Подозреваю. Но идея о том, что ты рубила мечом моих приятелей — малазан, как-то не утешает.

— Я не рубила. Я нашла корабль Тисте Эдур.

Чуть помедлив, он кивнул: — Понятное дело. Мы впервые встретили их около Эрлитана.

— Какое облегчение.

Взор его отвердел: — Ты холодная женщина, Шерк Элалле.

— И такое уже слышала.

Он молча вышел. Но так лучше: найти что-то раздражающее, испортить момент — короткий обмен резкостями и все кончено. А вот долгие прощания, сентиментальные слюни — нет, этот совсем нехорошо.

Она торопливо собрала остатки вещей — почти всё было уже в трюме «Вечной Благодарности». Скорген Кабан — Красавчик — более или менее успешно распоряжается на причале. Доплачивает сборы, протрезвляет команду, всё такое. Гостьи из Болкандо благополучно разместились в главной каюте; а если Аблала Сани не покажется ко времени отплытия, тем хуже для него. У дурня память хуже, чем у мотылька.

Наверное, он совсем сконфузится и попытается брести на острова пешком.

Она пристегнула к поясу рапиру, одела на плечо небольшой вещмешок и вышла, не заботясь запереть дверь — комната съемная, и к тому же дурак, который захочет ее обворовать, может забирать всё, особенно дурацкую урну.

Приятный и многообещающий бриз сопровождал ее к причалам. Шерк с удовольствием видела, ступив на сходни, что на судне кипит работа. Грузчики доставляли последние тюки с припасами, сгибаясь под градом язвительных комментариев выводка шлюх, бросивших на капитана уничтожающие взгляды. Вряд ли заслуженно, подумалось Шерк — она не конкурирует с ними уже несколько месяцев и вообще разве она сегодня не отбывает?

Шерк ступила на главную палубу. — Красавчик, откуда у тебя нос?

Старпом встал рядом. — Клюв рифового окуня, — сообщил он, — набитый ватой, чтобы впитывать жидкость. Капитан, я купил его на Приливном рынке.

Она покосилась. Ремешки, удерживавшие клюв, выглядели на редкость туго затянутыми. — Лучше ослабь на время, — посоветовала она, бросая мешок и упираясь руками в бока, чтобы надменно следить за матросами. — Аблалы нет?

— Пока нет.

— Что же. Я хочу воспользоваться попутным ветром.

— Хорошо, капитан. Великан на борту — дурной знак…

— Ничего подобного, — бросила она. — Он был отличным пиратом в прошлые дни, и никаких дурных знаков. — Кабан ревнует, это точно. Но его нос выглядит смехотворно. — Гони портовых крыс с корабля, отдавай концы.

— Слушаюсь, капитан.

Она проследила, как он ковыляет прочь, и сурово кивнула, когда Красавчик заорал в ухо подбежавшего матроса. Прошлась по носовой надстройке, поглядела на толпу у причала. Никакого Аблалы. — Идиот.

* * *

Капитан Рутан Гудд взял в конюшне лошадь и поехал на север по главной улице вдоль центрального канала. В толпе он не видел малазан — похоже, он мог был последним, оставшимся в городе. Это его вполне устраивало. Еще лучше было бы, если бы Тавора и Охотники за Костями снялись до его приезда, оставив Рутана позади.

Он никогда не хотел быть капитаном — ведь это означает слишком пристальное внимание людей. Будь у него выбор, Рутан Гудд прожил бы всю жизнь, не замечаемый никем. Ну, разве что иногда, подходящей женщиной. В последнее время он часто задумывался о дезертирстве. Будь он рядовым, так и произошло бы. Но бегство офицера… маги соединят усилия, а попасть в поле зрения мага — последнее, чего он желает. Разумеется, Тавора не задержит армию, поджидая его — но пара магов уже сейчас могут скакать на поиски. А кулак Блистиг разминает жалящий язык в предвкушении мига, когда к нему доставят Рутана.

В обычных обстоятельствах даже офицеру легче спрятаться в армии. Ни на что не вызывайся, ничего не советуй, на совещаниях стой в заднем ряду, а еще лучше — не ходи на них вообще. Почти все командные структуры имеют места для бесполезных офицеров, как на поле боя находится место бесполезным солдатам. «Возьмем тысячу солдат. Четыре сотни будут стоять и ничего не делать. Две сотни разбегутся, только дай шанс. Ее одна сотня ума лишится. Остаются три сотни, на которые можно рассчитывать. Ваша задача — разумно расположить эти три сотни, командуя тысячей». Не малазанская доктрина. Он подозревал — слова какого-то тефтианского генерала. Не кореланца, это точно. Кореланцы просто оставят три сотни и казнят остальных.

«Седогривый? Не глупи, Рутан. Радуйся, что слышишь от него пять слов в год. Но к чему слова тому, кто и так светится? Сохрани тебя Худ в тепле, Седогривый».

Так или иначе, Рутан готов считать себя в числе семисот бесполезных, паникующих и разбегающихся при первом лязге мечей. Однако до сих пор ему не подвернулась ни одна из этих возможностей. Схватки, в которых он участвовал — если подумать, довольно редко — заставляли бешеным волком биться за жизнь. Нет ничего хуже, чем быть замеченным кем-то, кто желает тебя убить — увидеть, как внезапно загораются глаза врага…

Капитан одернул себя. Впереди виднелись северные ворота.

Снова в армии. Конец мягким перинам и мягкой, хотя странно холодной женской плоти; конец вполне достойным (хотя горьковатым) летерийским винам. Конец сладкой возможности ничего не делать. Придется быть внимательным. Тут уж ничего не поделать.

«Ты велел пониже держать голову, Седогривый. Я пытаюсь. Но не работает. Хотя… что-то в твоих глазах подсказывало мне — ты не веришь, что сработает. У тебя же не работало».

Рутан Гудд потянул за бороду, напоминая себе, что носит чужую личину. «Скажем прямо, старый друг: в нашем мире незаметны только мертвецы».

* * *

В месте жертвоприношения даже воздух кажется изломанным. Разрушенным. Находиться здесь плохо, но у Аблалы нет выбора. Голос старого Горбуна Арбэта звучит в голове, посылает туда и сюда, а с черепом такое дело — даже большой, как у него, слишком мал, чтобы уживаться в нем с чужим голосом. Даже если это голос мертвеца. — Я сделал что ты хотел, — сказал он вслух. — Так что оставь меня. Я должен идти на корабль. Чтобы мы с Шерк занялись сексом. А ты завидуешь.

Он был на кладбище единственным живым. Кладбищем почти не пользовались, особенно с тех пор, как часть его начала тонуть. Надгробия покосились, просели, могилы открылись. Большие каменные урны попадали. Торчали разбитые молниями деревья, белыми головастыми змеями блуждали где вздумается болотные газы. Кости вылезали из земли, словно камни на поле фермера. Он взял одну — бедренную кость — чтобы рукам было чем заняться, пока он поджидает призрак Арбэта.

Сзади раздался шорох — Аблала обернулся… — А, ты. Чего нужно?

— Я пришел пугать тебя, — сказал гнилой, облаченный в лохмотья труп, поднимая костлявые руки, растопыривая украшенные зазубренными ногтями пальцы. — Аррррааааагрррр!

— Дурак ты. Иди прочь.

Харлест Эберикт опустил плечи. — Ничего больше не работает. Погляди. Я разваливаюсь.

— Иди к Селаш. Она тебя сошьет обратно.

— Не могу. Глупый дух не пускает.

— Какой дух?

Харлест постучал по голове, сломав при этом ноготь. — О, видал? Все не так!

— Какой дух?

— Тот, который хочет поговорить с тобой и кое-что дать. Которого ты убил. Убийца. Я тоже хотел стать убийцей, знаешь ли. Рвать людей на куски и пожирать эти куски. Но к чему строить дерзкие планы — всё равно провалишься. Я слишком высоко забрался, слишком многого хотел. И потерял голову.

— Не потерял. Голова еще на месте.

— Слушай, чем скорее мы это сделаем, тем скорее дух меня отпустит. Хочу опять ничего не делать. За мной.

Харлест повел Аблалу к провалу шага в длину и два в ширину. В земле виднелось много костей. Труп указал пальцем: — Подземный поток изменил курс, прошел через кладбище. Вот отчего под ногами все оседает. Зачем тебе кость?

— Ни за чем.

— Брось ее. Ты меня нервируешь.

— Хочу потолковать с призраком. Со Старым Горбом.

— Не сможешь. Разве что в голове, но дух недостаточно силен и не войдет в тебя, пока пользуется мной. Говори со мной. Там внизу кости Тартеналов, это самое древнее захоронение. Ты хочешь расчистить их, найдя большую каменную плиту. Ее нужно будет стащить или столкнуть на сторону. То, чего ты хочешь, внизу.

— Ничего я не хочу.

— Хочешь, хочешь. Пока что ты не вернешься к сородичам. Прости, знаю, у тебя были планы… но ничего не поделаешь. Карсе Орлонгу придется подождать.

Аблала скривился, глядя в яму. — Я пропущу корабль — Шерк с ума же сойдет. И я вроде должен собрать всех Тартеналов — вот чего желает Карса. Старый Горб, ты все порушил! — Он схватился за голову, ударив себя костью. — Ой, видишь, чего ты наделал?

— Все потому что ты дела в кучу мешаешь, Аблала Сани. Давай, копай.

— Лучше бы я тебя не убивал. Это я призраку.

— Выбора не было.

— Ненавижу. Никогда у меня нет выбора.

— Просто спрыгни в яму, Аблала Сани.

Вытирая глаза, Тартенал залез в провал и начал разбрасывать куски земли и кости.

Через некоторое время Харлест услышал скрежет сдвигаемых камней и подошел ближе к краю. — Отлично, ты ее нашел. Теперь засунь руки под край и столкни ее. Давай, напрягай спину.

Харлест всего лишь развлекался, а потому был немало удивлен, когда тупоголовый великан действительно смог поднять громадную глыбу камня, столкнуть к стенке могилы. Погребенное в саркофаге тело когда-то не уступало в объеме самому Аблале, но давно успело обратиться в прах; в гробнице остались лишь оружие и доспехи.

— Дух говорит, что знает имя доспехов, — крикнул Харлест. — Даже палица имеет имя. Первые Герои любили производить впечатление. Вот этот Теломен был славен в одном из пограничных регионов Первой Империи — том самом, откуда прибыли первые летерийцы. Воинственный ублюдок. Его имя забыто, и лучше пусть таковым и остается. Бери доспехи, бери палицу.

— Воняет, — пожаловался Аблала Сани.

— Драконья чешуя иногда воняет, ведь на ней есть железы, особенно на шее и боках. Вот эта именно оттуда и взята. Дракон был первенцем Алькенда. Доспехи зовутся Дра Элк’элайнт — что на теломенском должно означать «убил дракона Дрэлка». Он воспользовался палицей, ее имя Рилк, что на теломенском значит «круши» или «лупи». Или что-то такое.

— Не нужна мне эта дрянь, — сказал Аблала. — Не знаю как пользоваться палицей.

Харлест изучал сломанный ноготь. — Не бойся — Рилк сама знает, как ей пользоваться. Давай, вытаскивай всё это наверх, одевай доспехи. Наклоняй спину.

Сначала Аблала взял палицу. Длинная рукоять сделана из прочной, слегка кривоватой кости или рога, за протекшие века отполирована до янтарного блеска. На конце небрежно вделанное бронзовое кольцо. Голова напоминает четыре слепленные вместе луковицы. Металл темно-синий, мерцающий.

— Металл, упавший с неба, — сказал Харлест. — Тверже железа. Ты без труда ее держишь, Аблаа, а вот я вряд ли поднял бы. Рилк довольна.

Аблала, кривясь, склонился снова.

Доспехи состояли из наплечников, грудной и спинной пластин. Толстый пояс удерживал наборную юбку; чешуи меньшего размера прикрывали бедра, на коленных пластинах торчали устрашающего вида шипы, сделанные из кончиков когтей. Согнутые чешуи защищали голени. Имелись тут и подобного же вида наручи, а также усеянные кусочками кости рукавицы.

Время оказалось посрамленным — чешуи остались прочными, кожа и кишечные жгуты привязей выглядели как новые. Доспехи весили, вероятно, не меньше взрослого человека.

Последним Аблала вытащил шлем. Сотни кусков кости — наверное, из челюстей и черепа дракона — были просверлены и собраны в подобие черепной коробки; искусно сделанный «хвост омара» прикрывал затылок. Шлем имел зловещий, наводящий ужас вид.

— Вылезай. Будем тебя одевать как подобает.

— Не хочу.

— Лучше останешься в яме?

— Да.

— Ну, так не пойдет. Дух настаивает.

— Я больше не люблю Старого Горба. Я рад, что убил его.

— Он тоже.

— Тогда я передумал. Не рад. Лучше бы он жил вечно.

— Тогда тут стоял и болтал бы он, а не ты. Тебе не выиграть, Аблала Сани. Дух желает, чтобы ты надел эту штуку и взял дубину. Шлем пока можешь оставить, его лучше в городе не одевать.

— И куда я пойду?

— В Пустоши.

— Даже название мне не нравится.

— У тебя очень важная задача, Аблала Сани. Подозреваю, она тебе может понравиться. Нет, точно понравится. Лезь сюда, я тебе все расскажу, пока одеваем доспехи.

— Расскажи сейчас.

— Нет. Это тайна, пока ты внизу.

— Ты мне расскажешь, если я вылезу?

— И наденешь доспехи. Да.

— Люблю, когда мне рассказывают тайны.

— Знаю, — сказал Харлест.

— Ладно.

— Чудно.

Харлест огляделся. Может, вправду следует пойти к Селаш. Когда ночь настанет. В прошлый раз он вышел днем, и толпа мелких сорванцов кидала в него камни. Куда катится мир? Ну, будь он в лучшей форме, побежал бы за ними, отрывая руки и ноги. Никогда больше не смеялись и не дразнились бы, верно?

Детям нужны уроки, да, нужны. Когда он был ребенком…

* * *

Брюс Беддикт отпустил офицеров, а потом и вестовых; подождал, пока они покинут шатер, и присел на раскладной стул. Склонился, уставился на руки. Они были холодными, как всегда со дня возвращения, словно воспоминания о ледяной воде и яростном давлении все еще преследовали его. Смотреть в лица жаждущих дела офицеров становится все труднее — в нем что-то растет, какое-то абстрактное горе, раздвигающее пропасть между ним и всеми людьми.

Он вглядывается в оживленные лица, но видит лишь тени смерти, лик призрака под лицом человека. Просто новый, извращенный взгляд на смертность? Здравый ум легче сохранять, когда имеешь дело со «здесь» и «сейчас», с физическим присутствием реальности, ее неотложными нуждами. Касание иного мира подточило его самоконтроль. Если сознание — лишь искра, обреченная погаснуть, упасть в забвение — к чему вся борьба? Он держит в себе бесчисленные имена давно умерших богов. Только он дает им жизнь — или то, что сходит за жизнь для давно забытых существ. Ради чего? Кажется, он завидует брату. Никто, кроме него, не радуется так сильно блаженной нелепости людских побуждений. Не это ли лучший ответ отчаянию?

Он переименовал все отправленные в поход части, кроме одного легиона Харридикта, оставленного по просьбам вошедших в него малазанских солдат. Отказавшись от привычных бригад и батальонов, создал пять легионов. Четыре состоят из двух тысяч солдат и вспомогательного персонала; пятый охраняет растянувшийся обоз, полевые госпитали, скот, возчиков и прочий люд. В него вошли пять сотен кавалерии с новыми стременами; всадники быстро учатся под руководством малазан.

У каждого из боевых легионов, включая легион Харридикта, есть теперь своя кухня, кузница, арсенал, осадные орудия, есть разведка и вестовые. На командиров и их помощников можно полагаться куда увереннее, чем раньше — Брюс желал компетентности и самоуверенности, по этим качествам он и отбирал офицеров. На каждом совещании выявляются отрицательные стороны таких качеств, происходят столкновения самолюбий. Однако он полагал, что на марше врожденная страсть к соперничеству будет перенесена на идущую рядом иноземную армию, что хорошо. Летерийцам нужно кое-что доказать себе, а может, и обрести в первый раз.

Малазане, коротко говоря, расколотили их во время вторжения. Слишком долго армия Летера сталкивалась с примитивным врагом — даже Тисте Эдур предпочитали варварские способы ведения войны. Несколько битв с легионами Болкандо — десять лет назад — оказались кровавыми и сомнительными в плане результативности. Однако полезный урок был проигнорирован.

Военная сила редко когда умеет размышлять. Консерватизм связан с традициями теснее, чем узел с веревкой. Брюс желал новой армии — изменчивой, быстро приспосабливающейся, бесстрашно бросающей вызов старым приемам. Но он понимал также и ценность традиций. Структура легиона — это, на самом деле, возвращение к истории Первой Империи.

Он сжал руки и смотрел, как кровь отливает от костяшек.

Это не будет простой, беззаботный поход.

Брюс взглянул на своих солдат и увидел смерть на лицах. Пророчество или чуждая память? Желал бы он знать…

* * *

Релико заметил, что трое фаларийцев из тяжелой пехоты — Оглянись, Мелоч и Спешка — стоят на коленях у фургона над грудой вещмешков шестого взвода. Подошел к ним. — Слушайте. — Три загорелых лица поднялись на звук его голоса (впрочем, лбы у них были такие низкие, что особенно задирать головы не пришлось). — Вот что. Панцирник Курнос — тот, у которого носа почти не осталось — знаете его? Он на Ханно женился, а она погибла.

Похожие как родственники фаларийцы переглянулись. Спешка пожала плечами, утерла пот со лба. — Этот, ага. Теперь за Острячкой таскается…

— Самая большая баба, какую я видел, — облизнулся Мелоч.

Оглянись кивнул: — Ее зеленые глаза…

— Нет, Огля, — возразил Мелоч. — У нее кое-что еще больше.

Спешка фыркнула: — Хочешь большой попы, погляди на меня. Хотя если подумать, не гляди. Слишком ты прыткий, а?

Релико скривился: — Я говорил насчет Курноса, помните? Я четко помню, у него в самом начале было одно ухо, а потом и его откусили.

— Да, — неспешно проговорила Спешка. — И что?

— Давно его видели? У него есть одно ухо. Как это? Еще раз выросло?

Солдаты молчали. Лица стали особенно тупыми. Еще миг — и они вернулись к укладыванию вещичек.

Выругавшись под нос, Релико застучал сапогами. В этой армии полно секретов, это точно. Курнос и треклятое его ухо. Непотребос Вздорр и единственная ступня. Тот взводный маг и ручные крысы. Больше Некуда — у него мозга нет вообще, а дерется как демон. Лейтенант Прыщ и его злой близнец, нынче мертвый. Лысый Добряк с коллекцией расчесок… Релико решил, возвращаясь во взвод, что все здесь, кроме разве что его самого и его сержанта, совершенно сумасшедшие.

Никто, стоящий вне армии, не поймет. Они видят только мундиры и оружие, шлемы и забрала, строевой шаг. А пойми они истину… что же, напугались бы еще больше. Разбежавшись с воплями.

— Жвешь решки, Рылко?

— Заткнись, Неп. Где Бадан?

— Не здеся, жирн’й пзырь!

— Сам вижу. Так куда он ушел? Вот что я хочу знать.

Похожее на сморщенную сливу лицо мага скривилась с непонятной гримасе. — Проч’ ушл, ха!

— Досада? Видела сержанта?

Взводный капрал сидела, прислонившись к колесу фургона. В тонких губа зажата самокрутка с изрядной порцией ржавого листа — дым идет отовсюду, даже из ушей (кажется).

— Не вишь, у ей зубьи склились! — каркнул Неп Борозда.

Релико невольно хихикнул. — Верно подмечено, Неп. Досада, тебе чистый воздух не нравится?

Женщина лениво повела рукой, вынув самокрутку изо рта. — Дурак. Я отгоняю гадких москитов.

— О, это умно. Не поделишься?

— Я привезла почти тысячу. Но предупреждаю, Релико, первые дни ты будешь зеленым. Хотя очень скоро начнешь обильно потеть, никакой жук тебя не захочет.

— Ух ты. Но где все-таки Бадан?

— Болтает с другими сержантами, Скрипачом и прочими. — Досада сделала затяжку и добавила: — Думаю, решил, что надо нам держаться поближе. Раньше мы с ними неплохо работали.

— Полагаю, так. — Но Релико идея не понравилась. Эти взводы притягивают неприятности лучше магнита. — А что говорит Смола?

— Думаю, согласна.

— А где бесполезные рекруты?

— Пришел какой-то летериец, всех забрал.

— А кто ему позволил?

Досада пожала плечами: — Он не спросил.

Релико поскреб затылок (скрести было особенно нечего, ведь шея у него как у цыпленка — однако ему нравилось проводить рукой по мозолям, на которых в бою покоится шлем). Он заметил, что из-под фургона торчит нога Накипи, и подумал, не умерла ли она. — Я пойду поищу Большика. Взвод должен собраться к возвращению Бадана.

— Хорошая идея, ага.

— Ты самая ленивая из капралов, которых я встречал.

— Привилегия звания, — пробубнила она, не выпуская самокрутки.

— Ты на марше дня не выдержишь. Ты толще, чем была вчера.

— Нет. Я даже сбросила вес. И я его чувствую.

— Кого?

— Даже не думай, Неп, жаба сушеная, — пробурчала Досада. Релико ушел искать Больше Некуда. Он, Большик и Бадан Грук. Остальные… в подметки не годятся.

* * *

Скрипач вытащил пробку из кувшина, помедлил, оглядывая остальных. Геслер поймал ящерицу и подставляет ей палец для кусания. Бальзам сел скрестив ноги и хмурится на злобную ящерицу. Корд встал, опираясь спиной о дерево со срубленной верхушкой — о чем впоследствии пожалеет, ведь сверху сочится смола; однако он так старался принять эффектную позу, что никто не стал его предупреждать. Фом Тисси притащил здоровенный кусок соленой грудинки какого-то местного животного и нарезает его на меньшие порции. Хеллиан не сводит глаз с кувшина в руках Скрипача, Урб не сводит глаз с Хеллиан. Трое остальных — Чопор и уроженцы Даль Хона, Бадан Грук со Смолой — показывают старую дружбу, тесно усевшись в отдалении от остальных на бревне гнилого забора и зыркая глазами.

Скрипачу хотелось бы видеть еще пятерых сержантов — однако найти их в хаосе снимающегося лагеря невозможно. Он поднял кувшин. — А ну, все приготовили чаши. — Он встал и начал обход. — Хеллиан, тебе только половину, — сказал он, оказавшись напротив нее. — Вижу, ты уже совсем готова.

— Я готова? Лей да не жадничай.

Скрипач налил до краев. — Слушай, ты совсем не уважаешь дар Клюва.

— Какой дар? Он ничё мне не давал кроме белых волос и хорошо что их больше нет.

Налив всем, Скрипач вернулся к гнилому пеньку и сел. В пятидесяти шагах была река; воздух кишел ласточками. Он опустил взгляд, посмотрев на солдат, собравшихся вокруг старого рыбацкого кострища. — Вот, — сказал он. — Так сержанты собирались во времена Сжигателей Мостов. Полезная была традиция и я думаю, пора ее возродить. В следующий раз отыщем всех сержантов.

— И зачем всё это? — спросила Смола.

— У каждого взвода свои умения. Нужно знать, что могут другие и как могут. Всё продумаем и будем надеяться, что в заварушке больше не будет роковых сюрпризов.

Смола чуть подумала и кивнула: — Разумно.

Корд сказал: — Ты ожидаешь, что мы скоро попадем в беду, Скрип? Колода подсказывает? А лицо у беды есть?

— Он не скажет, — пожаловался Геслер. — Но можно догадываться, что мы узнаем беду, когда встретим.

— Болкандо, — предположил Бадан Грук. — Слухи ходят везде.

Скрипач кивнул: — Да, мы можем пару раз с ними столкнуться, если Горячие Слезы с Напастью не вобьют в них покорность первыми. Кажется, только сафии рады нашему визиту.

— Они почти изолированы, окружены горами, — сказал Корд, скрестив руки на груди. — Наверное, проголодались по новым лицам, даже таким уродливым как наши.

— Но мы ведь не знаем, что идем в Сафинанд, — заметил Скрипач. — По тем картам, которые я видел, он гораздо севернее простейшего пути к Пустошам.

Корд крякнул: — Пересекать местность, которую зовут Пустошами — плохая идея. И что это за Колансе вообще? Что движет Адъюнктом? Мы идем на новую войну, чтобы отомстить за очередное оскорбление Малазанской Империи? Почему бы не оставить все Лейсин? Кажется, мы Императрице и гроша не задолжали.

Скрипач вздохнул: — Я здесь не намерен пережевывать мотивы Адъюнкта, Корд. Догадки бесполезны. Мы ее армия. Куда она ведет, туда мы идем…

— Почему? — Смола почти пролаяла это слово. — Слушайте. Мы с сестрой чуть не померли от голода в летерийской камере. Нас ждала смертная казнь. Ну, может, почти все вы считаете, что изгонять Тисте Эдур и их безумного императора — дело очень важное; но много морпехов полегло на этом деле, а тем, кто дошел сюда, просто повезло. Если бы не Клюв, все мы погибли бы. А его больше нет. Синн тоже пропала. У нас всего один Верховный Маг… насколько он хорош? Скрипач, сможет ли Быстрый сделать, как сделал Клюв?

Скрипач расстегнул шлем, стащил с головы. Почесал в потных волосах. — Быстрый Бен не так работает. Он привык быть за сценой, но Еж говорит, что в последнее время, после Черного Коралла, наверное, он изменился…

— Вот чудно, — оборвал его Корд. — Как раз там Сжигателей стерли в порошок.

— Не его вина. По-любому, все видели, на что он способен. Отогнал эдурских магов у побережья Семиградья. А потом в Летерасе победил треклятого дракона…

— Я думаю, долбашки под нос помогли делу, — буркнул Корд.

Геслер горько рассмеялся: — Ну, Скрип, мы не сержанты Сжигателей. Думаю, это чертовски ясно. Можешь представить, чтобы Вискиджек, Брякля и Хватка и остальные стонали над каждой мелкой трудностью, как мы тут? Я не могу, хотя даже не встречал их.

Скрипач дернул плечом: — Я не был тогда сержантом, так что судить не могу. Но что-то мне подсказывает — они тоже много мямлили. Не забудь о Черном Псе и долгом пути до Даруджистана. Кое-кто в Империи хотел, чтобы они погибли. Может, им не было на что особенно жаловаться при Даджеке Одноруком, но будь уверен — они не знали, что задумал Верховный Кулак. Не их это было дело.

— Ну-ну.

— Даже если солдатам предстояло погибнуть? — спросила Смола.

Скрипач грубо засмеялся, обрывая разговор: — Разве это не дело командира, как думаете? Адъюнкт нам не мама родная. Ради Худа, Смола! Она — воля за кулаком, а мы — кулак. Иногда нас заливает кровью — но так бывает, когда ты бьешь врага кулаком в лицо.

— Зубы виноваты, — сказал Геслер. — Я — то знаю.

Однако Смола не сдавалась: — Если бы мы знали куда идем, было бы легче выжить.

Скрипач встал. Правая рука швырнула шлем оземь и он закувыркался, подскакивая, пока не успокоился в яме костра. — Не поняла, что ли? Выжить — не главное!

Слова его показались ядовитее последнего плевка умирающего. Сержанты отпрянули. Даже глаза Геслера широко раскрылись. Ящерица уловила момент, вырвалась и сбежала.

В потрясенной тишине Скрипач зарычал, вцепился в бороду. Он не хотел ни с кем встречаться взглядом. «Дыханье Худа, Скрип. Ты проклятый дурак. Позволил ей подойти слишком близко. Погляди в глаза — она не настоящий солдат. Что она тут делает, во имя Фенера? И много ли таких в армии?»

— Ну, — натянуто сказал Корд, — это было гадание по струе Худа.

Скрипач хрипло вздохнул. — Не струя, Корд, а чертов потоп.

И тут Смола удивила всех. — Рада, что все прояснилось. А теперь поговорим насчет того, как стать самым жестким Худовым кулаком на руке Адъюнкта.

* * *

Залегший в спутанных кустах Горлорез чуть не подавился. Во рту и горле вдруг стало так сухо, что подумалось — он мог бы дышать пламенем. Солдат проклял себя за лишнее любопытство. Сунул длинный нос куда не надо было и — надо признать — обрел преимущество перед товарищами. Теперь есть резон для хитрых подмигиваний, для сардонической всепонимающей улыбки — а человек вроде него не удовлетворился простой имитацией знания.

Ну, теперь он узнал.

Скрипача обвели вокруг пальца. Он сказал, что не знает дела Таворы, но тут же показал, что врет. Он все знает, но не говорит. «Да. Не говорит, но ясно намекает. Зачем детали, если мы станем поживой для ворон?»

Он мог бы кашлять пламенем, да, или смеяться облаками пепла. Нужно переговорить с Мертвяком, найти другого Крючка, что прячется среди морпехов. Были знаки, то тут то там, призывы к контакту, которые может узнать лишь приятель — Крючок. Он тоже кое-что оставил, но похоже, они танцуют друг вокруг друга. До сих пор это было правильно. «Если мы идем в серые врата Худа, мне нужны союзники. Мертвяк — наверняка. И тот тайный танцор. Наверное».

Сержанты говорили о том и о сем, спокойно и хладнокровно, как будто Скрип только что их не высек. Горлорез почти не слушал, пока не различил свое имя. — Он защитит нам спины, если нужно будет, — говорил Бальзам, и в голосе его не было и капли ошеломления.

— Не думаю, что нужно будет, — сказал Скрипач. — Говоря об измене, я не имел в виду наши ряды.

«Измена? Какая измена? Боги, что я пропустил?»

— Союзники? — спросил Корд. — Не могу поверить. Ни со стороны Напасти, ни от Горячих Слез. А от кого еще?

— От летерийцев, — бросила Смола. — Нашего излишне большого эскорта.

— Не могу уточнять, — сказал Скрипач. — Просто не забывайте держать носы по ветру. Бадан Грук, на что способен твой маг?

— Неп Борозда? Ну, он же колдун из леса. Хорош в проклятиях. — Грук пожал плечами. — Ничего особенного больше не видел, хотя… однажды он создал клубок пауков и швырнул в лицо Накипи. Они были достаточно злыми на вид и больно кусались. Накипь даже завизжала.

— Все равно это должна была быть иллюзия, — заметила Смола. — Иногда проклятия дальхонезцев близки к Мокра — вот почему они проползают в мысли жертвы.

— Кажется, ты кое-что об этом знаешь, — удивился Геслер.

— Я не колдунья. Но магию чувствую.

— А кто у нас самый опасный боец-на-все-руки?

— Смертонос, — разом ответили Смола и Бадан Грук.

Скрипач хмыкнул. — Корик и Улыба с вами согласились бы. Корик — с неохотой, но это просто зависть.

Хеллиан хохотнула. — Рада слышать, что он хоть на чтой-то способен. — Она выпила и утерла губы рукавом.

Все ждали пояснений, но она молчала. Скрипач продолжил: — Мы можем, если потребуется, выставить сильный строй тяжелой пехоты. Саперов хватает, а припасов — нет. Но тут ничего не сделаешь. Они, впрочем, могут делать ночные подкопы, да и с осадными орудиями Летера управятся.

Разговор продолжился, однако Горлореза отвлек шорох около уха. Он повернул голову — и встретился глазами с крысой.

«Одна из крыс Бутыла. Этот ублюдок…

Но в том и соль, не так ли? Скрипач о нем словечка не сказал. Приберегает. Вот это интересно…»

Он оскалился на крысу. Та была не любезнее.

* * *

Проезжая по выбитому тракту к лагерю Охотников, Рутан Гудд заметил пятерых капитанов, скачущих на гребень возвышенности, что разделяла контингенты малазан и летерийцев. Он скривился, однако пришпорил коня. Пустая болтовня всегда раздражает. Капитанам достается с обеих сторон: их не допускают до секретов Кулака, их презирают подчиненные. Лейтенанты же — либо амбициозные спиногрызы, либо тупые жополизы. Единственное известное ему исключение — Прыщ. Добряк счастлив, имея такого конкурента, достаточно злобного и хитрого, чтобы развлекать начальника. Лейтенантом Рутана была мрачная напанка по имени Ребенд, некомпетентная и потенциально опасная для всех. Двух других он потерял в И’Гатане.

Капитаны заметили Рутана и натянули удила; на всех лицах читались различные степени неудовольствия. Добряк старше остальных а, значит, здесь главный. За ним идет Скенроу, женщина лет сорока из Итко Кана, необыкновенно высокая и тощая для канезки. Наверное, она происходит из народности южного берега, когда-то бывшего отдельным племенем. Суровое лицо покрыто шрамами, словно она провела детство в семье диких кошек.

Дальше — Фаредан Сорт, успевшая послужить везде и, вроде бы, даже стоявшая на Буревой Стене. Рутан, знавший о тех местах больше других, полагал, что это правда. Она держалась как человек, повидавший самое худшее и не желающий повидать его снова. Однако есть опыт, который никогда не оставишь позади, как ни пытайся… К тому же Рутан видел на ее мече зазубрины, повреждения, которые возникают только от губительногокасания магического жезла.

Рутан мог считаться четвертым по старшинству; за ним шли недавно продвинутые — фленгианец Скор, уже нацелившийся на чин кулака, и похожий на хорька человечек по кличке Нечистый Ром. Его перевели из морской пехоты, когда солдаты послали ему «метку смерти» — за какие грехи, никто не знал. Какое бы прошлое за ним не тянулось, Нечистый Ром мог скакать не хуже викана, поэтому стал командиром легкой конницы.

— Вы все же решили появиться, — проговорил Добряк.

— Спасибо, капитан, — отвечал Рутан, прочесывая бороду пальцами и созерцая хаос малазанского лагеря. — Мы, к счастью, завтра уходим.

— Моя рота готова, — сказал Скор.

— Может, недавно была, — натянуто ухмыльнулась Скенроу. — Наверное, сейчас они разбежались по дюжине шатров шлюх.

Надменное лицо Скора омрачилось. — Сидеть и ждать — таков был мой приказ, и они его исполнят. Лейтенанты позаботятся.

— Если они хорошие лейтенанты — сомневаюсь, — ответила Скенроу. — Они видели, что солдаты утомились, слышали, как они начинают браниться, а потом и драться. Если у них есть хотя бы капля мозгов, позволят солдатам оторваться напоследок.

— Скенроу о том говорит, капитан Скор, — пояснила Фаредан Сорт, — что не стоит слишком рано готовить взводы к маршу. Лучше прислушайтесь к советам более опытных офицеров.

Скор закусил губу, чтобы не ответить слишком грубо. Натянуто кивнул.

Рутан Гудд обернулся в седле, чтобы посмотреть на летерийские легионы. Отлично организованные ублюдки, это ясно. Брюсу Беддикту придется заставить их хромать, чтобы малазане не остались позади. Они ждут терпеливо, как старухи ждут смерти стариков-мужей.

Добряк заговорил: — Скенроу, Скор, вы и остальные офицеры под командой кулака Блистига, вы должны лучше всех понимать наши проблемы. Кулак Кенеб вынужден влезать во всякое дело, хотя ему следует тревожиться только о своих ротах и ничем ином. Он взвалил на плечи снабжение рот Блистига, и все от этого страдают.

— Зато Блистиг теперь молниями не блещет, — заметила Скенроу.

— А вы могли бы все там подтянуть?

Женщина заморгала: — Я стала капитаном, Добряк, лишь потому что умею вести солдат в бой и знаю, что с ними делать в бою. А к снабжению у меня таланта нет. — Она пожала плечами. — Есть пара хороших лейтенантов, они следят, чтобы все были посчитаны и никто не получал по два левых сапога перед походом. Без них я была бы хуже Блистига.

— У меня со снабжением никаких трудностей, — уверенно заявил Скор.

Остальные промолчали.

Добряк потянулся, поморщился: — Когда Блистиг командовал гарнизоном Арена, все говорили о нем как об умном и компетентном офицере.

— Зрелище избиения Седьмой Армии, а потом армии Пормкваля его сломило, — сказала Сорт. — Удивляюсь, что Адъюнкт этого не видит.

— Об одном мы можем договориться, — сказал Добряк. — О том, как помочь Кенебу. Нужно, господа капитаны, чтобы лучший наш кулак не переутомился, не выдохся.

— Ничего не сделать без сержантов, — ответила Сорт. — Нужно привлечь служивых к сотрудничеству.

— Рискованно, — заметил Добряк.

Рутан хмыкнул, привлекая всеобщее недоуменное внимание.

— Прошу объясниться, — проговорил Добряк.

Рутан пожал плечами: — Наверное, нам, офицерам, приятно думать, будто мы одни способны видеть развал Высшего Командования. — Он встретился взглядом с Добряком. — Сержанты видят все лучше нас. Привлечь их — для нас небольшая жертва. Они даже порадуются, поняв, что мы не сборище слепых зануд. Сейчас они, скорее всего, так и думают.

Он высказал что хотел и снова замкнулся.

— Кто говорит редко, говорит метко, — процитировала какую-то пословицу Фаредан Сорт.

Добряк натянул удила. — Значит, решено. Соберите сержантов. Пусть приструнят взводы. Худ знает что думает о нас Брюс, но готов поспорить — что-то нелестное.

* * *

Едва Добряк и остальные уехали, Скенроу развернула лошадь, заставив Рутана остановиться. Он прищурился на нее.

Удивительно, как улыбка может преобразить лицо. — Старцы моего народа говаривали, что иногда встречаются люди с ревом морской бури в очах, и такие люди способны переплыть самую глубокую пучину. Я встретила вас, Рутан Гудд, и поняла, о чем они толковали. Но я вижу в ваших глазах не бурю. Я вижу треклятый тайфун.

Он торопливо отвернулся, погладил бороду. — Меня просто пучит, Скенроу.

Женщина грубо хохотнула: — Как скажете. Избегайте овощей, капитан.

Он смотрел ей в спину. «Рыбаки. Тебя, Скенроу, я должен избегать, хотя ты так сладко улыбаешься. Тем хуже. Седогривый, ты вечно твердил, что из нас двоих я удачливее. Неверно. Если дух твой услышал, пусть пошлет мне хоть отзвук смеха».

Он помолчал, но слышен был лишь свист ветра, и ничего веселого не было в этом звуке.

— Пошел, коняга.

* * *

Корик выглядел развалиной. Когда он, дрожащий, с дикими глазами, показался на стоянке взвода, Тарр нахмурился: — Солдат, ты мне напоминаешь жалкого любителя д’байанга.

— Трясучий параноик, вот ты кто, — согласился Каракатица. — Садись, Корик. Завтра найдем тебе местечко в фургоне.

— Я просто болел, — слабо зарычал Корик. — Я видел любителей д’байанга в торговых фортах и мне не нравится, что меня с ними равняют. Я давно дал обет, что не буду таким глупым. Я просто болел. Дайте несколько дней — я выправлюсь и вгоню кулак в лицо первому сказавшему про д’байанг.

— Это уже лучше звучит, — сказала Улыба. — Добро пожаловать назад.

Корабб вылез из палатки, неся оружейный пояс Корика. — Наточил и намазал маслом меч, Корик. Но похоже, что поясу понадобится новая дырочка. Нужно нарастить мясо на костях.

— Спасибо, мамочка. Только титьку не суй, ладно? — Он сел на пустой ящик из-под морантских припасов и уставился в огонь. Тарр решил, что Корика утомил путь из госпиталя. Со всеми солдатами то же самое. Кислая водичка помогает, но все жертвы лихорадки стали какими-то пустыми, в глазах одержимый блеск.

— Где Скрип? — спросил Корик.

Бутыл пошевелился, подняв голову над матрацем и стянув тряпку с глаз. Поморгал, щурясь на ярком свете. — Скрип записывает все наши прегрешения. Он на одной из тайных сходок сержантов.

Тарр хмыкнул: — Рад, что это до сих пор тайна.

— У нас нет прегрешений, — сказала Улыба. — Разве что ты, капрал… Эй, Бутыл, о чем они там болтают?

— Ни о чем.

Слова его привлекли всеобщее внимание. Даже Корабб оторвался от проделывания новой дырки в толстом кожаном ремне (шило впилось в ладонь, а он даже не обратил внимания).

— Видит Худ, ты худший из всех лжецов, — сказал Каракатица.

— Скрип ожидает стычки, причем скоро. Он намерен подтянуть взводы. Ясно? Вот вам. Пережевывайте.

— И насколько сильно подтянуть? — спросил сапер. Глаза его стали щелками.

Бутыл, казалось, хочет выплюнуть нечто горькое. — Очень сильно.

— Дерьмо, — бросил Корик. — Поглядите на меня. Дерьмо.

— Полежишь на дне фургона весь следующий день, а может, и еще, — сказал Тарр. — А потом знай шепчи заклинания охранные. Мы войдем на территорию возможного врага не очень скоро. Ешь, Корик. Много ешь.

— Ой, — сказал Корабб, поднимая руку с торчащим шилом.

— Вытащи и погляди, течет ли кровь, — посоветовала Улыба. — Если не течет, спеши к целителю. — Видя, что все смотрят на нее, Улыба оскалилась: — Рыболовные крючки. Мы, э… рыбаки, что работали на мою семью, они считали, что это самое плохое. То есть раны, которые не кровят. Ох, да ладно ссать, еще рано.

— Пойду пройдусь, — сказал Бутыл.

Тарр поглядел в спину уходящему магу, потом заметил, что Каракатица с тревогой смотрит на него. «Да, плохо всё выглядит».

Корабб вытащил шило и пытался теперь выдавить хоть каплю крови. Преуспев, послал Улыбе торжествующую улыбку и снова занялся поясом.

* * *

Бутыл бродил по лагерю, избегая плохо организованных очередей около штаба, арсенала, мастерских по починке доспехов и амуниции, так же как и прочих мест, где сидели несчастные, перегруженные работой ремесленники. Даже около шатров со шлюхами образовались толпы. «Боги, где все офицеры? Нам нужна военная полиция. Вот что бывает, когда нет имперского смотрителя, Когтей, адъютантов и комиссаров.

Адъюнкт, почему вы не позаботились? Стой, Бутыл — не твоя это проблема. У тебя своих проблем полно». Он вдруг понял, что стоит на середине проезда, схватившись рукой за волосы. Буря образов бушевала в голое — крысы все расставлены в стратегически важных местах — но та, что в шатре Таворы, сражается со складками джутовой ткани — кто-то поймал ее в мешок! Он заставил остальных уйти из головы. «Ты! Дитятко Корик! Внимание! Грызи, как будто жизнь спасаешь — наверное, так и есть. Вон из мешка!»

— Ты. Ты из взвода Скрипача, так?

Моргая, Бутыл сосредоточил взгляд на возникшем рядом человеке. — Еж. Чего тебе нужно?

Тот усмехнулся. Учитывая безумный блеск в грязно-серых глазках, усмешка вышла довольно устрашающей. — Меня послал Быстрый Бен.

— Неужели? Зачем? Чего он хочет?

— Никогда не знал ответа на этот вопрос. А вот ты, Бутыл, знаешь. Да?

— Слушай, я занят…

Еж потряс мешком: — Это тебе.

— Ублюдок! — Бутыл схватил мешок. Торопливо заглянул внутрь. «Ох, кончай грызть, Корик. Расслабься».

— Он шевелился.

— Кто?

— Мешок. Там кто-то живой? Он так и скакал в руке… — Еж поперхнулся, потому что кто-то набежал на него.

Мужлан в доспехах, громадный словно медведь.

— Смотри куда лезешь, клятый олух!

Мужчина развернулся, заслышав ругательства Ежа. Широкое плоское лицо стало пунцовым как свекла. Он пошел назад, кривя губы.

Видя, как большущие руки сжимаются в кулаки, Бутыл испуганно попятился.

Еж только улыбнулся.

Свекла была готова взорваться.

Когда кулак вылетел вперед, Еж поднырнул, подскакивая к громиле. Руки сапера устремились к солдатской развилке, ухватили, потянули, закрутили…

Солдат сложился вдвое с визгливым криком.

Еж добавил ему коленом в челюсть, заставляя голову откинуться. Вогнал локоть в скулу, отчего раздался треск.

Громила сжался на земле. Еж встал над телом. — Ты просто наскочил на последнего живого Сжигателя Мостов. Догадываюсь — больше ты так делать не будешь? — Еж повернулся к Бутылу, улыбнувшись во второй раз:- Быстрый Бен хочет поговорить. Иди за мной.

Через несколько шагов Бутыл сказал: — Ты же не… Сам знаешь.

— Не что?

— Не последний живой Сжигатель. Есть Скрипач и Быстрый Бен. Еще я слышал о выживших под Черным Кораллом, они скрываются в Даруджистане…

— Все в отставке или переведены. Скрип советовал мне сделать то же самое. Я раздумывал. Серьезно. Новое начало, всё такое. — Он стянул кожаную шапку. — Но потом подумал: зачем? Разве хорошо начинать сначала? Столько всего прошел, теперь иди опять? Нет, — он постучал по значку Сжигателей Мостов, вышитому на выцветшем плаще, — я вот кто, и это кое-что значит.

— Думаю, тот рядовой с тобой согласится.

— Да, хорошее начало. Что еще лучше, я потолковал с лейтенантом Прыщом и он дал мне взвод новобранцев. Значит, Сжигатели еще не мертвы. Еще я подцепил летерийского алхимика — поглядим, нельзя ли найти замену морантским гостинцам. У него есть замечательный порошок, я его назвал Синькой. Смешиваешь его, засыпаешь в глиняный шар и запечатываешь. Полдня — и смесь готова, созрела.

Бутылу было не очень интересно, но он все же спросил: — Хорошо горит?

— Совсем не горит. В этом и красота Синьки, друг мой. — Еж засмеялся. — Ни блеска пламени, ни струйки дыма. Мы работаем над другими. Глотами, скользунами, обманками. Я достал два осадных орудия — местный абралет и онагр — и мы приладили глиняные головки к стрелам. Вот и новая металка готова. — Он почти подскакивал от возбуждения, ведя Бутыла через лагерь. — Первый мой взвод будет саперным, и плевать, какие еще таланты у них есть. Я тут думал… вообрази целую армию Сжигателей, скажем, пять тысяч. Разумеется, все выучены на морпехов, с тяжелой пехотой, магами, лазутчиками и целителями — но каждый еще и обучен на сапера, на инженера. Видишь?

— Звучит устрашающе.

— Ну еще бы. Вот. — Он ткнул пальцем. — Та палатка. Быстрый там. По крайней мере он так сказал, вернувшись из командного шатра. А я пойду соберу взвод.

Еж ушел. Бутыл попытался вообразить пять тысяч Ежей с настоящим Ежом во главе. «Дыханье Худа, лучше бы между нами был целый континент. Или два». — Подавив дрожь, он зашагал к палатке. — Быстрый? Вы там?

Полог заколыхался.

Бутыл скривил губы, залез внутрь.

— Хватит шпионить за Адъюнктом и за мной, — сказал колдун. Он сидел в дальнем конце, скрестив ноги. Весь пол заполонила груда каких-то детских кукол.

Бутыл уселся. — Поиграть можно?

— Смешно. Поверь мне, с этими штучками тебе играть не захочется.

— Ну не знаю. Бабушка…

— Я тяну за ниточки, Бутыл. Хочешь запутаться?

Бутыл сел прямее. — Гм, нет. Спасибо.

Быстрый Бен обнажил мелкие зубы — на редкость белые и ровные. — Загадка в том, что я не могу опознать по меньшей мере троих. Женщину, деву и какого-то бородатого ублюдка, которого словно бы поджаривают.

— К кому они привязаны?

Колдун кивнул: — Бабушка тебя слишком многому научила, Бутыл. Я уже посоветовал Скрипу считать тебя личной затычкой для всех дыр. Да, я пытаюсь понять, но сплетение слишком путаное. Сам видишь.

— Вы слишком спешите. Дайте им время, сами распутаются.

— Может быть.

— Так что там за большой секрет у вас с Адъюнктом? Если я действительно стал вашей затычкой, мне нужно знать. Смогу понять, что делать.

— Может, она, — задумчиво проговорил Бен, — а может, скорее, Т’амбер — но они меня вынюхали, Бутыл. Подошли ближе, чем удавалось кому бы то ни было — даже Вискиджеку. — Он помолчал, нахмурился. — Может, Каллор? Может, Рейк — да, Рейк, наверное, видел достаточно ясно, и удивительно ли, что я его избегал? Ну, Готос, разумеется, хотя…

— Верховный Маг, — прервал его Бутыл, — о чем вы бормочете?

Быстрый Бен вздрогнул, сверкнул глазами: — Извини, отвлекся. Тебе не нужно за ней шпионить — Лостара увидела крысу и чуть не разрубила надвое. Мне удалось вмешаться, наговорить всяких сказок, будто крыса нужна для гадания. Если произойдет нечто жизненно важное, я дам тебе знать.

— Шепот в черепе.

— Мы направляемся в лабиринт, Бутыл. Адъюнкт стареет на глазах, пытаясь продумать путь через Пустоши. Ты пытался скакать на душе животного ТАМ? Это ловушка мощных энергий, обширных слепых пятен. Тысячи слоев враждебных ритуалов, освященные земли, проклятые ямы, кровавые лохани, прикрытые кожей провалы. Я попробовал и отшатнулся, голова чуть не лопнула. Во рту была кровь.

— Призрак врат, — сказал Бутыл.

Глаза Быстрого Бена блеснули в полутьме. — Регион влияний, да — но призрачные врата блуждают — сейчас они вообще не там. Не в Пустошах.

— К востоку. Вот где мы их найдем и вот куда мы идем. Да?

Бен кивнул: — Лучше призрак, нежели реальность.

— Знакомы с реальным, Верховный Маг?

Тот отвел глаза: — Она все поняла без чужой помощи. Слишком странно, слишком непонятно. Проклятие!

— Думаете, она связана с братом?

— Не посмел спросить, — признался Быстрый Бен. — Она кое в чем похожа на Даджека. Некоторые вопросы лучше не поднимать. О, знаешь ли, это многое бы объяснило.

— Спросите себя — а что если нет?

Колдун надолго замолчал, вздыхая. — Если не Паран, кто?

— Вот-вот.

— Жуткий вопрос.

— Я не слежу за Адъюнктом, когда она в вашей компании. По большей части когда она одна.

— Бедняжка…

— Хватит шуток, Верховный Маг. Адъюнкт многое знает. Я хочу знать, откуда. Хочу знать, нет ли у нее неведомой всем компании. Если хотите мне помешать, придумайте вескую причину. Вы сказали, она стала ближе. Вернули расположение?

— Хотелось бы знать. Отатараловый меч отталкивает меня, он ведь для этого и сделан, верно? — Он увидел скепсис на лице собеседника и оскалился: — Чего?

— Не так сильно отталкивает, как вы пытаетесь показать. Риск в том, что, чем ближе вы подходите к отатаралу, тем сильнее обнажаетесь — а если она заметит вас в этот миг, то поймет. Не приблизительно, а в точности. — Бутыл уставил на Быстрого Бена палец: — Вот чего вы не хотите, вот реальная причина, по которой вы не пытаетесь прорваться к ней. Значит, единственный ваш шанс — я. Так мне продолжить выслеживание?

— Лостара подозревает…

— Иногда Адъюнкт должна оставаться одна.

Верховный Маг поколебался, потом кивнул. — Уже что-нибудь нашел?

— Нет. Она не имеет привычки думать вслух, это стало ясным. Она не молится. Я ни разу не слышал, чтобы она разговаривала с невидимками.

— А может, тебя ослепляют?

— Такое возможно, но заметил бы провал в сознании. Надеюсь. Зависит от того, насколько хороши будут чары.

— Если это чары, рассчитанные как раз на твои добавочные глаза?

— Все бывает. Вы правы — возможно, что нечто особенное, может быть, основанное на Мокра, пролезает в крошечные мозги крыс и рисует прелестную картинку «ничего тут нет». Если так, я не знаю, что можно сделать. Учитывая действие отатарала, источник такого волшебства должен быть ужасающе высоким — я имею в виду, это какой-то треклятый бог.

— Или Старший.

— Эти воды слишком глубоки для смертного вроде меня, Быстрый Бен. Мое подглядывание работает лишь потому, что оно пассивно. Строго говоря, езда на чужой душе — это не магия в обычном понимании.

— Тогда поищи что-нибудь в Пустошах, Бутыл. Увидь то, что сможешь. Я туда близко подойти не могу; думаю, и Адъюнкт не может. Найди волка или койота — они любят слоняться вокруг армий и тому подобного. Кто там таится?

— Попробую. Но если это так рискованно, вы можете меня потерять. Я сам могу себя потерять, а это гораздо хуже.

Быстрый Бен улыбнулся своей мимолетной улыбочкой, сунул руку в кучу кукол. — Вот почему я привязал особую ниточку к этой вот кукле.

Бутыл прошипел: — Гнусное ты дерьмо.

— Хватит жаловаться. Я вытяну тебя, если попадешь в беду. Обещаю.

— Я подумаю, — сказал Бутыл, вставая.

Верховный Маг удивленно вскинул голову. — О чем подумаешь?

— Быстрый Бен, если в Пустошах так опасно… вам не приходит в голову, что, когда меня захватят, за ниточку может потянуть кое-кто еще? Когда вы начнете по-настоящему играться с куколками и пускать слюни, Адъюнкт и вся ее армия будут обречены.

— Я себя сохранить сумею, — буркнул Бен.

— И как вы это узнали? Вы даже не понимаете, что там творится. Чего бы мне залезать в гущу соревнований по перетягиванию каната? Меня на куски разорвет.

— Ну, это ведь не первое твое рискованное дело, — лукаво подмигнул Быстрый Бен. — Ожидаю, что ты успел составить парочку подходящих планов.

— Я сказал, что подумаю.

— Но особо не медли, Бутыл.

* * *

— Два полных ящика тех копченых сосисок. Приказ Кулака Кенеба.

— Слушаюсь, старший сержант.

— Помни, что их надо хорошенько связать, — бросил Прыщ юноше с пятнистым лицом и с удовольствием увидел, как тот энергично кивает. Интендантская служба притягивает солдат, не сумевших найти себя на поле учебных боев. Освоившись, они делятся на две весьма различные категории. Одни, словно щенки, вскакивают по малейшему движению пальца офицера; другие строят неприступные крепости из предписаний, нагромождая припасы внутри — выдать хоть одну единицу для них все равно что пролить кровь или еще хуже. Прыщ в совершенстве научился ломать последних, хотя иногда, вот как сейчас, ему приятнее были щенки.

Он незаметно огляделся, хотя вокруг бушевал необузданный хаос и никто не следил за ним. Щенок был рад получить ошейник; теперь в любой нужный момент Прыщ может повернуть его голову куда угодно. Он умеет использовать разные поводки. — Я лично забираю ящики для Кулака Кенеба. Еще соберите снаряжение для пятидесяти рекрутов, и побыстрее — приказ капитана Добряка.

Ссылаться на Кенеба было безопасно — в этот миг никто, кроме личных адъютантов, не может к нему подойти. Что же касается Добряка… ну, одно его имя заставляет белеть даже самого красномордого солдата.

То, что Прыщ умудрился как-то потерять своих рекрутов — нелепо, но совсем не важно. Они исчезли из взводов морской пехоты, и никто не знает почему. Если его уличат, Прыщ сможет указать пальцем на взводных сержантов. «Никогда не становитесь блокпостом на опасной дороге. Нет, становитесь склизким от грязи мостом. Я мог бы написать руководство для младших офицеров — „Как сохранять здоровье, лениться и получать незаслуженные блага“. Но сделай я это, придется выйти из боя, отказаться от соперничества. Скажем, уйти в отставку, но не куда попало. Как насчет неиспользуемого дворца? Это было бы коронным моим трюком — захватить дворец в личное пользование. „Приказ королевы Фрупалавы, сэр. Если есть сомнения, можете свободно их обсудить с одноглазым палачом“».

А пока ему довольно изысканных летерийских копченых сосисок, трех кувшинов отличного вина, фляжки тростникового сиропа (все для кулака Кенеба, хотя он ничего так и не попробует) — а также дополнительных одеял, дополнительных пайков, обычных пехотных и высоких кавалерийских сапог, значков и обручей капралов, сержантов и лейтенантов. Всё это предназначено его пятидесяти или шестидесяти пропавшим новобранцам — хотя достанется тем солдатам, что потеряют снаряжение на марше, но предпочтут официально не заявлять.

Он уже получил в распоряжение три фургона с отличной командой. Сейчас их охраняют солдаты взвода Чопора. Он подумывал привлечь солдат тех трех взводов в партнеры по операциям на черном рынке, но это же всегда успеется. Зависть уменьшается тем сильнее, чем большую долю ты получаешь; а когда на кону стоит многое, солдаты станут тебя усердно защищать, и не только от врага.

Мало-помалу дела его идут на лад.

— Эй, там! Что в коробке?

— Гребни, сэр…

— А, для капитана Добряка.

— Да, сэр. Личный заказ, сэр.

— Отлично. Я сам их отнесу.

— Ну, э…

— Я не только его непосредственный подчиненный, солдат, но и личный цирюльник.

— А, ладно. Вот она, сэр — только поставьте знак. Да, на той восковой пластине.

Прыщ с улыбкой извлек отличную копию печати Добряка и сильно придавил к восковому кругляшу. — Смышленый ты парень, делаешь все точно. То, что нужно армии.

— Так точно, сэр!

* * *

Радость Ежа, узнавшего, что алхимик уже собрал по его приказу новых рекрутов, быстро угасла, едва он бросил взгляд на сорок горе-солдат, усевшихся в пятнадцати шагах от выгребной траншеи. Когда он подходил — подумал, что они ему машут. Оказалось, просто отмахиваются от мух. — Баведикт! — позвал он алхимика. — Поднять их на ноги!

Алхимик взялся за длинную косу и привычным движением замотал ее вокруг головы (густая мазь не давала косе упасть), вскочил с необычного складного табурета, на котором сидел в тени палатки. — Капитан Еж, последняя смесь готова. Специальные плащи доставлены моим братом ползвона назад. У меня есть все, чтобы начать покраску.

— Великолепно. Это все? — сказал Еж, кивнув на рекрутов.

Губы Баведикта искривила гримаса. — Да, сэр.

— И давно они сидят у вонючей ямы?

— Давно. Пока не готовы думать самостоятельно — но чего еще ожидать от летерийцев? Солдаты делают что приказано и больше ничего.

Еж вздохнул.

— Есть двое сержантов. — Баведикт указал. — Те, что сидят спинами к нам.

— Имена?

— Восход — тот, что с усами. И Соплюк.

— Ого, — сказал Еж. — И кто их так назвал?

— Какой-то старший сержант Прыщ.

— Полагаю, когда вы их забирали, его поблизости не оказалось.

— Он придал их разным взводам, но там были вовсе не рады. Забрать их оказалось не трудно.

— Хорошо. — Еж оглянулся на повозку Баведикта — громадную, прочную на вид карету из лакированного дерева и бронзы; сощурил глаза, видя четырех черных лошадей в упряжи. — Вы неплохо живете, Баведикт. Приходится удивляться, что вы здесь делаете.

— Я уже говорил, что слишком близко видел действие одной из ваших долбашек. На чертова дракона, не меньше. Моя лавка стала грудой углей. — Он помедлил, подняв одну ногу и уперев ступню в колено. — Но в основном из-за профессионального любопытства, капитан. Это и дар и проклятие. Так что вы рассказываете все, что знаете, о характеристиках морантской алхимии, а я буду изобретать новые припасы для ваших саперов.

— Моих саперов. Да. Теперь пора пойти и…

— Сами к вам идут, капитан.

Еж обернулся и чуть не отскочил. Две огромные потные бабы устремили на него взоры и подходили все ближе.

Подойдя, они отдали честь. Блондинистая сказала: Капрал Шпигачка, сэр. А это капрал Ромовая Баба. У нас вопрос, сэр.

— Давайте.

— Мы хотим передвинуться с места, на которое нас определили. Слишком много мух, сэр.

— Армия никогда не двигается и не ночует одна, — сказал Еж. — С нами идут крысы, мыши, плащовки и вороны, чайки и ризаны. И еще мухи.

— Это верно, сэр, — сказала черноволосая Ромовая Баба, — но даже вон там их меньше. Десять шагов от выгребной траншеи, сэр, вот все чего мы просим.

— Вот вам первый урок. Если есть выбор между удобством и неудобством, выбирайте удобство — и не ждите приказа, чтоб вас. Раздражение отвлекает и утомляет. Утомление сделает вас мертвыми. Если жара, ищите тень. Если мороз — скучивайтесь, когда не на постах стоите. А теперь у меня вопрос к вам. Почему вы меня просите, а не сержанты?

— Они сами хотели идти, — сказала Ромовая Баба — но потом я и Шпига, мы сказали, что вы мужчина, а мы шлюхи — или бывшие шлюхи — и наверное, вы будете снисходительнее к нам, чем к ним. Надеемся, вы не предпочитаете мальчиков, сэр?

— Хорошая надежда и ловкий ход. Ну, идите назад. Пусть все встают и передвигаются.

— Да, сэр.

Он отдал честь в ответ на их козыряние. Баведикт встал рядом. — Возможно, для всех них есть еще надежда.

— Их нужно подбадривать, вот и всё. А теперь найдите восковую табличку или еще что — мне нужен список. Память стала слабой, особенно когда я умер и вернулся.

Алхимик заморгал, но быстро опомнился. — Спешу, капитан.

«Отличное начало», заключил Еж. «По любому».

* * *

Лостара вогнала нож в ножны, прошлась, изучая собрание трофеев, украшавшее стену приемной. — Кулак Кенеб не в лучшей форме, — сказала она. Стоявшая сзади, в центре комнаты, Адъюнкт ничего не ответила. — Пропажа Гриба сильно его ранила. Одна мысль, что мальчишку мог проглотить Азат, заставит кости в творог превращаться. Кулак Блистиг решил, что Гриба можно причислить к мертвым, и Кенебу это совсем не помогает.

Она обернулась и увидела, что Адъюнкт медленно стягивает перчатки. Лицо Таворы было бледным, глаза окружила сеть морщин. Она похудела, став еще менее женственной. За горем поджидает пустота, место, в котором одиночество высмеивает себя и довольствуется этим подобием общения, в котором воспоминания становятся холодным могильным камнем. Адъюнкт — женщина решила, что никто не займет место Т’амбер. Последняя связь Таворы с миром теплого человеческого общения обрезана. Ничего не осталось. Ничего кроме армии, да и та движется как бы сама по себе — а Таворе, кажется, все равно.

— Не похоже, что Король решил заставить нас ждать, — пробормотала Лостара, снова потянувшись за ножом.

— Не трогайте, — бросила Адъюнкт.

— Да, да. Извините, Адъюнкт. — Она отдернула руку и продолжила осмотр стены, совершенно не интересуясь реликвиями местных племен. — Летерийцы сожрали множество народов.

— Воля империй, лейтенант.

— Полагаю, Колансе делало то же самое. Это ведь империя?

— Не знаю, — сказала Адъюнкт. И добавила: — Не имеет значения.

— Почему?

Адъюнкт сказала, очевидно, не желая продолжать тему: — Моя предшественница, Лорн, была убита на улицах Даруджистана. Она успела выполнить задание, насколько можно судить. Ее смерть кажется всего лишь невезением. Было нападение грабителей или что-то подобное. Тело бросили в могилу для бедняков.

— Извините, Адъюнкт, но к чему этот рассказ?

— Человек получает вовсе не то, на что надеялся, не так ли, капитан? В самом конце становится не важно, чего ты достиг. Судьба не учитывает прошлых заслуг, смелых дел, мгновений глубокого единения с самим собой.

— Думаю, это так, Адъюнкт.

— Но нет и мрачного списка неудач, мгновений слабости и подлости. Воск гладок, прошлое растаяло — как будто его и не было вовсе. — Глаза загнанного зверя скользнули по Лостаре, но взгляд тут же ушел в сторону. — Она умерла на какой-то улице. Еще одна жертва невезения. Смерть без магического ореола…

Взор Лостары невольно коснулся меча у пояса Таворы. — Как почти любая смерть, Адъюнкт.

— Воск тает. — Тавора кивнула. — Думаю, в этом можно найти некое утешение. Малую меру… прощения.

«Вам больше не на что надеяться, Тавора? Боги подлые». — Лорн не пришлось оценивать результаты своих действий, Адъюнкт. Вы об этом? Наверное, это милосердие.

— Иногда я думаю, что судьба и милосердие — одно и то же.

Эта мысль заставила Лостару вздрогнуть.

— Армия, — продолжала Адъюнкт, — сама отсортирует слабых на марше. Я даю им касание хаоса, близости анархии. Как дала кулакам Кенебу и Блистигу. Есть причины.

— Да Адъюнкт.

— В присутствии короля, капитан, я надеюсь, вы не станете привлекать ненужного внимания к ножу на вашем поясе.

— Как прикажете, Адъюнкт.

Почти тут же двери распахнулись и король Теол вышел к ним, сопровождаемый канцлером. — Мои глубочайшие извинения, Адъюнкт. Во всем виноват мой Цеда. Не то чтобы вам это было нужно знать, но… — тут король улыбнулся и воссел на высокий стул, — теперь вы знаете. Не нужно вам говорить, какое это облегчение.

— Вы вызвали нас, Ваше Величество.

— Я? О да, вызвал. Расслабьтесь, ничего критического — то есть ничего, что может напрямую вас затронуть. К тому же не в Летерасе. И не сейчас, я имею в виду… Цеда, выйдите вперед! Адъюнкт Тавора, у нас есть подарок. Выражение глубочайшей нашей благодарности.

Подошла королева Джанат и встала около мужа, положив руку на спинку стула.

Багг держал небольшой, тщательно отполированный деревянный ящик, который и вручил Таворе.

В комнате было тихо, когда Адъюнкт открыла ящик и наклонила его, чтобы все видели покрытый волнистым рисунком кинжал. Рукоять была простой и функциональной; насколько видела Лостара, и лезвие тоже было непримечательным. Адъюнкт почти сразу же задвинула крышку и поглядела на короля. — Спасибо, государь. Я буду высоко ценить…

— Постойте, — сказал Теол, вставая. — Поглядим на вещичку еще раз. — Он снова открыл ящик. — Цеда, вы не могли найти ничего более интересного? Полагаю, Канцлер умер бы со стыда, случись ему увидеть…

— Он почти умер, государь. Увы, Цеда ограничен некими…

— Извините, — сказала Адъюнкт, — я полагаю, оружие зачаровано? Боюсь, его особенные свойства будут потеряны в моем присутствии.

Старик улыбнулся: — Я сделал что смог, Тавора из Дома Паран. Представ перед самой суровой необходимостью, поглядите на это оружие.

Адъюнкт чуть не отшатнулась; Лостара видела, как лицо ее теряет последние живые краски. — Самой… суровой… необходимостью? Цеда…

— Я говорю, Адъюнкт, — взор Багга был строгим, — что иногда требуется пролить кровь. Иногда нужна кровь. Во имя выживания и только выживания.

Лостара видела, что Тавора не может найти слов. И не понимала, почему. Или Адъюнкт уже знает, о какой необходимости тут сказано? Знает и ужасается дару?

Адъюнкт с поклоном закрыла ящичек и сделала шаг назад.

Теол хмуро посмотрел на Багга. Еще миг — и он вновь уселся на скромный стул. — Желаю благополучия в путешествии, Адъюнкт. И вам, Лостара Ииль. Не пренебрегайте моим братом — у него множество талантов. Побольше чем у меня, будьте уверены… — Он увидел, что Багг кивает, и скривился.

Джанат склонилась и погладила его по плечу.

Гримаса Теола стала еще мрачнее. — Обращайтесь к Брюсу Беддикту во время пересечения королевства Болкандо. Мы хорошо знакомы с ближайшими соседями и его совет может оказаться полезным.

— Обязательно, Ваше Величество, — ответила Адъюнкт.

Вдруг наступило время расставания.

Едва малазане ушли, Теол обернулся к Баггу: — Мамочки мои, ты выглядишь жалко.

— Не люблю расставаний, государь. Они намекают на… конечный итог.

Джанат отошла, усевшись на скамью у стены. — Ты не ожидаешь увидеть их снова?

Багг помедлил, прежде чем ответить. — Не ожидаю.

— А Брюса? — спросил Теол.

Багг моргнул и раскрыл было рот, но король поднял руку: — Нет, этот вопрос не должен был прозвучать. Прости, старый друг.

— Государь, ваш брат обладает неисследованными… глубинами. Стойкостью, неколебимой верностью чести — и, как вы знаете, он несет с собой некое наследие и даже я не могу полной мерой оценить это наследие. Я верю, что потенциал его огромен.

— Какой осторожный танец, — заметила Джанат.

— Верно.

Теол со вздохом откинулся на спинку стула. — Кажется, спутанное окончание у нас получилось? Ни веселия, ни тем более твердой уверенности. Вы знаете, что я люблю скакать от одной великолепной нелепости к другой. Выход на последнюю встречу с малазанами должен был стать лучшей из драматических сцен. Но вместо этого я чувствую вкус пепла во рту. На редкость неприятно.

— Может быть, вино смоет пепел? — предположил Багг.

— Ну, не повредит. Налей нам немного, пожалуйста. Эй, гвардеец, подойди и выпей с нами — стоять вот так, должно быть, ужасно скучно. Ну, не надо вытягиваться и выпучивать глаза. Сними шлем, расслабься — ведь с той стороны двери стоит на страже кто-то другой. Пусть в одиночку несет абсурдное бремя бдительности. Расскажи о себе. Семья, друзья, хобби, скандалы…

— Ваше Величество, — предостерегающе сказал Багг.

— Или просто присоединяйся, выпей, не чувствуя тяжкой необходимости говорить хоть слово. Это будет одной из интерлюдий, столь быстро обретающих глянец в летописях великих, а равно и посредственных королей. Мы сидим среди беспорядочных последствий, забыв о дурных знамениях и бурях, поджидающих за горизонтом. Ах, спасибо тебе, Багг… моя Королева, прими кубок и сядь мне на колени — ой, не надо делать такое лицо, сцена должна быть прекрасной. Я настаиваю, а раз я теперь Король, я имею на это право. Во всяком случае, так пишут. Где-то. Ну-ка, посмотрим… да, Багг, стань вон там справа — да, потирай лоб — это совершеннейшая из поз. А ты, дорогой гвардеец — как тебе удавалось прятать такие волосы? И как я сразу не понял, что ты женщина? Ладно, ладно, ты неожиданный восторг… ух, тише, жена — ох! Это мне нужно успокоиться! Извините. Женщины в мундирах и так далее. Гвардеец, твой свисающий покров лучше любого шлема. Пригуби вино, вынеси суждение о годе урожая — да, да, идеально!

Мне пришло в голову, что нам не хватает чего-то критически важного. Ах да! Художник! Багг, у нас есть придворный художник? Нам нужен художник! Найди нам художника! Не шевелитесь!

Глава 12

Море слепо к дороге

а дорога слепа к дождю

дорога шагов не любит

слепцы океанским накатом

на берег, к дороге спешат

что же, идите не видя

как дети вытянув руки

по долинам слепящей тьмы

поведет дорога сквозь тени

точащих слезы богов

один лишь прилив ведом морю

бездонную комнату горя

он полнит

ведь море есть берег дороги

дорога же — моря река

для слепцов

услышав шаги впервые

я понял: настал конец

и скоро начнется дождь

как дети вытянет руки

я дорога, бегущая солнца

а дорога к морю слепа

и не видит берега море

и берег не видит моря

и море не видит…

«Скачи по Дороге Галлана», песня трясов

Ведя воинов, Марел Эб, боевой вождь клана Барахн, любил воображать себя зазубренным наконечником копья, алчущим ран, неумолимо несущимся вперед. Мазки красной охры пересекали белизну его «маски смерти», зигзагами спускались по рукам. Бронзовая кираса и кольчужная рубаха были окрашены в цвет старой крови; иглы дикобраза — тоже вымазанные красным — стучали и сталкивались в пропитанных жиром волосах. Он шагал впереди строя, впереди четырех тысяч закаленных воинов.

Вонь отрезанных голов, которые были приделаны к железным штандартам, привычно щипала широкий сломанный нос, знакомым вязким касанием проникала в глотку. Он был доволен. В особенности доволен тем, что два штандарта несли двое его младших братьев.

Вчера в полдень они наткнулись на караван акрюнаев. Жалкие шесть стражников, пять возчиков, купец и его семья. Быстрая работа, но тем не менее восхитительная. Увы, купец все испортил, зарезав дочерей, а потом проведя ножом по собственному горлу — жест впечатляющей смелости, испорченная радость воинов. Зато они забили крошечных пони и пировали всю ночь.

Под безоблачным небом боевой отряд шел на запад. Неделя пути — и они должны оказаться у Вольного Рынка, центра торговли Крюна с Летером. Марел Эб перережет там всех, обретет власть над караван-сараями и торговыми фортами. Сделает себя богатым, а свой народ могущественным. Триумф поставит Барахн в положение, подобающее ему среди Белолицых. Онос Т’оолан будет низложен, прочие кланы рассеются, желая присоединиться к Марелу. Он выкует империю, продаст драсцев и акрюнаев в рабство, пока вся равнина не станет владением Баргастов и больше никого. Он наложит тяжелые дани на Сафинанд и Болкандо, построит в Крюне большой город, воздвигнет дворец, построит на границах неприступные крепости.

Союзники в Сенане уже получили указания украсть для него двух дочек Хетан. Он поселит их в своем доме, а когда войдут в возраст — возьмет в жены. Участь Хетан пусть решает кто хочет. Есть еще юный мальчик, истинный сын Имасса — разумеется, его следует убить. Как и Кафала. Положить конец крови Хамбралла Тавра.

Размышления о грядущей славе прервало внезапное появление двух разведчиков. Они несли тело.

Тоже Баргаст, но не его племени.

Марел Эб поднял руку, останавливая боевой отряд, и зашагал навстречу разведке.

Баргаст был скопищем ран. Левая рука отрублена ниже локтя, культя кишит червями. Пламя смыло половину лица, колечки доспеха блестят на груди среди сырого мяса и красной кожи. По висящим на поясе фетишам Марел понял: это человек из младшего клана Змееловов.

Он скривился, помахал рукой, разгоняя мух. — Будет жить?

Разведчик кивнул, сказав: — Но недолго, Боевой Вождь.

— Осторожно положите его. — Марел Эб встал на колени около молодого воина. Проглотив отвращение, сказал: — Змеелов, открой глаза. Я Марел Эб из Барахна. Поговори со мной, скажи последнее слово. Что случилось?

Единственный глаз был залит слизью — желтоватое глазное яблоко слабо заворочалось между вздувшихся век. Рот раскрылся, но слова послышались не сразу. — Я Бенден Ледаг, сын Керавта и Элор. Помните меня. Я один выжил. Я последний Змеелов. Последний.

— Вас подкараулила армия акрюнаев?

— Не знаю, кто нас подкараулил. Но знаю, что меня ждет — проклятие. — Лицо исказилось от боли.

— Открой глаз — смотри на меня, воин! Расскажи о том, кто тебя убил!

— Проклятие, да. Ибо я бежал. Я не остался умирать с родичами. Сбежал. Как испуганный заяц, как травяной тушканчик. — Речь заставила его потерять последние силы. Дыхание стало хрипом. — Беги, Марел Эб. Покажи, как… как выживают трусы.

Марел Эб сжал кулак, желая ударить бормочущего придурка — но заставил себя расслабиться. — Барахны не боятся врага. Мы отомстим за тебя, Бенден Ледаг. Мы отомстим за Змееловов. И пусть души сраженных родичей отыщут тебя.

Умирающий глупец выдавил улыбку: — Буду их ждать. У меня готова шутка, они засмеются — я всегда умел смешить. Но вот у Зервоу не будет причин смеяться — я украл его жену — украл его радость… — Он кашлянул смехом. — Так всегда делают… слабаки. — Взгляд единственного глаза вдруг стал суровым. — А тебя, барахн… я и тебя буду ждать.

Улыбка превратилась в гримасу, лицо исказила боль. Полевой ветер свободно влетел в раскрывшийся рот.

Марел Эб еще несколько мгновений смотрел в незрячий глаз. Потом с руганью выпрямился. — Оставьте его воронам. Трубите в рога, высылайте вперед лазутчиков. Мы встанем здесь, подготовимся — впереди месть, а месть всегда сладка.

* * *

Две из шести женщин оттащили останки барышника к краю обрыва, столкнули. Услышав, как в густых кустах на дне оврага зашевелились змеи, торопливо отошли, возвращаясь к остальным.

Хессанрала, вождь этого отряда Свежевательниц, еще раз проверила самодельную упряжь, наброшенную на нового коня, и улыбнулась женщинам (те пучками травы стирали с рук кровь и семя): — Выберите лошадей.

Та, что была ближе, отбросила клок измазанной травы. — Гнездо гадов, — сказала она. — Каждый куст полыни и огнезова ими так и кишит.

— Нас преследуют дурные знамения, — добавила вторая.

Хессанрала оскалила зубы: — Нож тебе в глотку, Релата! — и повела рукой: — Поглядите на богатства. Лошадь каждому и три запасных, мешок монеты, мясо бхедрина, копченое с мятой, три меха воды. И разве мы не потешились с мерзким скотом? Не научили его дарам боли?

— Все верно, — отозвалась Релата, — но я чую тени в ночи, слышу шелест крыльев ужаса. Кто-то крадется за нами, Боевой Вождь.

Услышав такое, женщина — вождь с рычанием отвернулась. Взгромоздилась на коня. — Мы Баргасты племени Акрата. Мы Свежевательницы — кто не боится женщин-убийц из Акраты? — Он сверкнула глазами на остальных, словно ища подобающего одобрения. Казалось, она удовлетворена тем, что они поспешили подъехать ближе.

Релата сплюнула на ладони и ухватила единственную лошадь под седлом — лошадь торговца, которую она потребовала себе как трофей. Именно ее нож первым вошел в плоть барышника. Она вставила носок сапога в стремя, влезла в седло. Хессанрала слишком молода. Это ее первый поход в роли вождя, и она слишком старается быть суровой. Принято, что нового вождя сопровождает опытный воин, чтобы дела не пошли плохо. Но Хессанрала не любит слушать Релату, видит в мудрости страх, в осторожности трусость.

Она поправила кусок морантского хитина, который акраты используют в доспехах, убедилась, что позолоченный нагрудник сидит правильно. Уделила миг носу, вставляя широкие полыекостяшки — именно они делают женщин Акраты самыми прекрасными среди Белолицых. Развернула лошадь головой к Хессанрале.

— Торговец, — сказала вождь, чуть слышно заворчав на Релату, — возвращался к сородичам. Мы знаем, ведь мы выслеживали его. Мы видим древнюю тропу, по которой он шел. Пойдем по ней, найдем акрюнайские хижины и убьем всех, кого найдем.

— Тропа ведет на север, — сказала Релата. — Мы ничего не знаем о том, что там находится. Мы можем нарваться на лагерь тысячи воинов Акрюна.

— Релата блеет как новорожденный козленок. Но где же боевой крик ястреба? — Хессанрала оглядела женщин. — Кто из вас слышит крылатого охотника? Никто кроме Релаты.

Релата со вздохом взмахнула рукой: — Мне нечего делать рядом с тобой. Я вернусь на главную стоянку — и сколько женщин откликнутся на зов к Свежеванию? Не пять. Нет, я буду вождем сотни, а может и большего числа. Ты, Хессанрала, ты долго не проживешь… — Она оглядела остальных и с неудовольствием увидела на их лицах смятение и осуждение. Но они все слишком молодые. — Идите за ней на север, воительницы — но вы можете назад не вернуться. Те, что хотят присоединиться ко мне — сделайте это сейчас.

Когда никто не пошевелился, Релата пожала плечами и развернула лошадь. Поехала на юг.

Едва удалившись за пределы видимости отряда, поскакавшего на север, Релата остановилась. Кровь пятерых глупых девчонок может обагрить ее руки. Почти все поняли бы причину, по которой она ушла. Все ведь знают, какова Хессанрала. Однако потерявшие дочерей семьи от нее отвернутся.

Там ждет ястреб. Она уверена. При пятерых девчонках нет ни пастуха, ни овчарки. Некому их охранять. Что же, она станет овчаркой, она прокрадется в траве по их следу. Она будет бдительной и, если ястреб нападет, она сделает все что сумеет.

Она двинулась по следу отряда.

* * *

Низкие каменные пирамиды, поставленные в ряд на гребне холма, почти скрылись в зарослях. Принесенная ветрами почва скопилась с одной стороны, в ней успели закрепиться скрюченные деревья и кусты колючего терновника. Остальные бока были покрыты травой. Но Тоол отлично знал, что означают эти каменные груды, древние знаки и приметы, оставленные охотниками — Имассами, и поэтому не удивился, когда за рядом пирамидок их встретил крутой обрыв. Дно оврага покрылось кустами скеля. Он понимал: в почве таятся кости, толстые и длинные — иногда в два или три раза длиннее тела взрослого мужчины. Сюда Имассы сгоняли стада, истребляя зверя во времена сезонных охот. Порывшись под кустами скеля, можно отыскать кости бхедов и тенагов, сломанные рога, бивни, наконечники из серого кремня; можно найти также и скелеты увлекшихся погоней волков — ай, а кое-где и окралов — равнинные медведи любили следовать за стадом бхедов и поддавались общей панике, особенно когда использовался огонь. Поколение за поколением жестокие охоты помогали поднимать дно оврага — пока не исчезли тенаги, с ними окралы и даже ай; ветер стал пустым и гулким, безжизненным — ни рева, ни резких криков быка-тенага. Даже бхеды уступили место меньшим собратьям, бхедринам — они тоже пропали бы, не исчезни прежде двуногие охотники…

А они исчезли, и Оносу Т’оолану хорошо известно, куда и как.

Он стоял на краю провала, чувствуя в груди великую тоску, и мечтал вновь узреть громадных зверей своего детства. Обозревая лживую землю оврага, видел, где разделывали добычу — словно наяву видел женщин, оттаскивающих пласты мяса, копающих ямы и выкладывающих их днища шкурами. Вода кипит, разогретая вынутыми из костров булыжниками… Да, он видит неровности на месте варочных ям, клочья особенно яркой зелени отмечают кострища — а вон там, в стороне, огромный плоский валун покрыт выбоинами — там разбивали длинные кости, чтобы добыть костный мозг.

Он словно наяву чует вонь, почти слышит стонущую песню насекомых. Койоты сидят в зарослях, ожидая ухода охотников. Падальщики кружат в небе, а чуть ниже — ризаны и плащовки. Клубы дыма приносят мерзкий запах жженого жира и опаленных волос.

Но была последняя охота, последний сезон, последняя ночь радостных песен у очагов. На следующий год никто не пришел в это место. Ветер бродил одиноко, недоеденные туши стали сухими костяками, цветы выросли на месте, где стояли лужи крови.

Тосковал ли ветер, когда песни перестали носиться на его вздохах? Или он дрожал, в ужасе ожидая первых воплей боли и страха — но вдруг понял, что больше ничего не услышит? Ждала ли земля топота тысяч копыт бхедов, мягких лап тенагов? Алкала ли она изобилия пищи, кормящей порождения земные? Или нашла в тишине благословение мира, снизошедшего на истерзанную ее шкуру?

Настали времена, когда стада приходили поздно, а потом — все чаще — когда они не приходили вовсе. Имассы начали голодать. Истощенные, они отчаянно кочевали в поисках новых источников пищи.

Ритуал Телланна обманул неумолимую судьбу, избавил Имассов от естественной участи. Спас от правомерных последствий жадности, близорукой самоуверенности.

Он гадал, не лежат ли в самом верхнем слое рассыпавшиеся скелеты самих Имассов. Той горстки, что пришла сюда в поисках остатков добычи прошлого года — сухих полос мяса на ободранных остовах, вязкой жижи в копытах. Склонялись ли они в беспомощном смятении? Отозвалась ли пустота утроб зову пустого ветра, подтверждая истину, что две пустоты всегда жаждут слиться в молчании?

Если бы не Телланн, Имассы познали бы раскаяние — не как призрачную память, а как жестокого ловца, идущего по последим следам подгибающихся ног. И это, подумал Тоол, было бы справедливо.

— Стервятники в небе, — сказал воин-Баргаст.

Тоол поморщился: — Да, Бекел, мы уже близко.

— Да, всё как ты говорил. Баргасты погибли. — Сенан помедлил. — Однако наши кудесники ничего не учуяли. Ты не нашей крови. Откуда ты узнал, Онос Т’оолан?

Подозрения не исчезнут никогда, понимал Тоол. Этот вот оценивающий, неловкий взгляд на инородца, который вроде бы должен повести могучих Белолицых на вроде бы справедливую, воистину священную войну. — Это место, где всё кончается, Бекел. Да, если ты знаешь, куда смотреть — и знаешь, как смотреть — ты поймешь, что иногда всё кончается без конца. Сама пустота воет раненым зверем.

Бекел скептически хмыкнул и не сразу сказал: — Каждый предсмертный крик находит место, где можно угаснуть, и только тишина остается. Отзвуки, о которых ты говоришь — невозможны.

— А ты говоришь с убежденностью глухого, настаиваешь, что неслышимое тобою не существует — думать иначе будет неприятно, не так ли, Бекел? — Он наконец взглянул Баргасту в лицо. — Когда же вы перестанете думать, будто ваша воля правит миром?

— Я спросил, откуда ты узнал, — темнея, сказал Бекел, — а слышу в ответ оскорбления?!

— Забавно, что ты видишь в этом оскорбление.

— Нас всех оскорбляет твоя трусость, Вождь Войны.

— Я отвергаю твой вызов. Как отказал Риггису, как откажу любому, кто задумает то же. Пока не вернемся в лагерь.

— А потом? Сотни воинов будут спорить за честь первыми пролить твою кровь. Тысячи. Вообразил, что сможешь противостоять всем?

Тоол чуть помолчал. — Бекел, ты видел меня в бою?

Воин скалил подпиленные зубы: — Никто из нас не видел. Снова увиливаешь!

Сотня воинов Сенана за их спинами прислушивалась к каждому слову. Но Тоол не желал поворачиваться к ним лицом. Он понял, что не может отвести глаз от провала. «Я мог бы вытащить меч. С воплями, скорчив свирепую рожу — пусть испугаются. Мог бы погнать их, затравить их, видеть как они бегут, видеть, как изменяют направление бега, ведь ряд древних пирамид заводит на нужную тропу… и потом увидел бы, как они падают за край обрыва. Крики страха, вопли боли — треск костей, гром ломающихся тел… ох, послушайте эхо!» — У меня тоже есть вопрос к тебе, Бекел.

— Ага! Да, задай вопрос и услышь ответ настоящего Баргаста!

— Может ли Сенан позволить себе потерю тысячи воинов?

Бекел фыркнул.

— Может ли Вождь Войны Белолицых Баргастов оправдать убийство тысячи своих воинов? Просто ради забавы?

— Ты не устоишь перед одним, нечего поминать тысячу!

Тоол кивнул: — Видишь, как это трудно, Бекел — отвечать на вопросы? — Он отошел от края обрыва и спустился по склону, что был слева — самый пологий склон, будь у зверей разум, они пошли бы именно здесь. «Но страх гонит их вперед, вперед. Страх приводит их на край обрыва. Страх доводит их до смерти.

Смотрите же, воины, как я бегу.

Но не вас я боюсь. Хотя эта деталь не имеет значения — видите ли, краю обрыва все равно».

* * *

— Что за проклятое племя? — вопросил Скипетр Иркуллас.

Разведчик наморщил лоб: — Торговцы зовут их нит’риталами — они отличаются синими полосами на белых лицах.

Воевода акрюнаев потянулся, избавляясь от боли пониже спины. Он думал, будто эти дни миновали. Треклятая война! Неужели он недостаточно повидал, чтобы заслужить уважение? Все, чего он хочет — спокойная жизнь в родном племени, возможность играть в медведя с внуками — и пусть вопят, пусть набрасываются скопом, ударяя кожаными ножами куда дотянутся. Он с наслаждением дергается, изображая гибель зверя — но непременно вскакивает с ревом в тот самым миг, когда все подумали, что медведь помер окончательно. Детишки разбегаются с криками, а он ложится и хохочет, пока не начинает задыхаться от смеха.

Ради сонмища духов, он заслужил мир. Но вместо мира… вот это. — Сколько юрт ты видел, скажи снова. — Память его последнее время протекает как источенный червями мех.

— Шесть, а может и семь тысяч, Скипетр.

Иркуллас крякнул: — Не удивительно, что они успели сожрать половину загнанного в кораль стада бхедринов. — Он поразмыслил, почесывая заросший сединой подбородок. — Значит, тысяч двадцать обитателей. Как думаешь, верный счет?

— Мы нашли следы большого военного отряда, ушедшего на восток дня два назад.

— Значит, число бойцов уменьшилось еще более… следы, говоришь? Баргасты стали беззаботными.

— Наглыми, Скипетр — в конце концов, они уже убили сотни акрюнаев…

— Плохо вооруженных, плохо охраняемых купцов! Они этим гордятся? Ну, теперь они встретят истинных воинов Акрюна, потомков тех воителей, что сокрушили захватчиков из Овл’дана, Летера и Д’расильани! — Он подобрал поводья и повернулся к помощнику: — Гават! Готовь крылья к галопу — как только их посты нас заметит, трубите Сбор. Увидев укрепления — атакуем!

Многие воины услышали слова командира — тихое, зловещее «хуммм» пролетело по рядам.

Иркуллас покосился на разведчика. — Скачи назад к своему крылу, Илдас — но старайся не потревожить их постов.

— Говорят, женщины Баргастов столь же опасны, как мужчины.

— Не сомневаюсь. Мы убьем всех, близких к первой крови. Детей сделаем акрюнаями, а непокорных продадим рабами в Болкандо. Ну, хватит болтовни — расстегивай колчан, Илдас! Надо отмстить за сородичей!

Иркуллас любил играть в медведя с внуками. Он как нельзя лучше подходил к этой роли. Упрямый, не скорый на гнев, но — как успели понять летерийцы и все прочие — нужно бояться красных искр в его глазах. Он водил конницу воинов — акрюнаев уже тридцать лет и ни разу не бывал побежден.

Командиру нужна не только храбрость. Дюжина летерийских воевод уже сделала ошибку, не веря в хитрость Скипетра.

Баргасты рассеялись ради истребления торговцев и возчиков. Иркуллас не был заинтересован в выслеживании отдельных отрядов — по крайней мере сейчас. Нет, он ударит по жилищам Белолицых, оставив за собой только угли и кости.

Двадцать тысяч. От семи до десяти тысяч бойцов высокого уровня — хотя говорят, что стариков и калек среди них мало, ведь путешествие в здешние земли явно было тяжелым. Эти Баргасты — великолепные воины, тут Иркуллас не сомневается. Но они мыслят как воры и насильники, они наглы и самонадеянны как громилы. Жаждут войны, вот как? Скипетр Иркуллас устроит им войну.

Великолепные воины эти Баргасты. Да.

Иркуллас гадал, сколько они продержатся.

* * *

Камз’трилд презирал необходимость стоять в дозоре. Топтаться среди бхедриньего помета и массы костей (уже начат предзимний забой скота), отгонять кусачих мошек, пока ветер несет песок в лицо, так что маска смерти к вечеру становится то ли серой, то ли бурой… К тому же он вовсе не так уж стар и мог бы бежать с боевым отрядом Тальта — но Тальт не согласился. Одноглазый ублюдок.

Камз достиг возраста, в котором добыча становится не роскошью, а необходимостью. Ему нужно оставить потомкам хорошее наследство — нельзя тратить последние годы пригодности здесь, так далеко от…

Гром?

Нет. Кони.

Он стоял на гребне холма, а впереди был холм повыше — наверное, нужно было забраться туда, однако он решил, что это слишком далеко. Прищурившись в том направлении, он увидел первых всадников.

Акрюнаи. Набег. «А, наконец-то мы сможем вдоволь проливать кровь!» — Он рявкнул, и три боевых пса помчались на стоянку. Камз издал клич и увидел, что и двое дозорных слева от него, и трое справа заметили врага, их псы бегут на стоянку — там сразу закипела деятельность…

Да, эти акрюнаи сделали ужасную ошибку.

Воин покрепче ухватил копье, видя, что один из всадников устремился прямиком на него. Отличная лошадь — будет первым трофеем дня.

Но тут на гребне позади редкой россыпи набежников появился частокол острых шлемов — словно ослепительная железная волна одолела холм; заблестели чешуйчатые доспехи — Камз непроизвольно отступил, совсем забыв о первом всаднике.

Он был многое повидавшим воином. Он смог мгновенно определить чисто врагов, пока они еще спускались с холма. Духи родные! Двадцать… нет, тридцать тысяч — и еще больше! Нужно…

Первая стрела впилась между шеей и правым плечом. Зашатавшись от удара, он сумел оправиться и поднять голову — только чтобы встретить вторую стрелу, огнем разорвавшую горло. Едва кровь оросила грудь, кусачие мошки устремились к нему со всех сторон.

* * *

Боевой Вождь Тальт привычно пощупал языком последний оставшийся во рту клык и уставился на далеких конных воинов. — Они уводят нас, ни один не оглянется, не вступит в битву! Мы в стране трусов!

— Значит, пора им это показать, — прорычал Бедит.

Тальт кивнул: — Твои слова звенят словно меч о край щита, старый друг. Акрюнаи скачут и прыгают получше антилоп; но их деревни не умеют летать, не так ли? Когда мы будем убивать их детей и насиловать девиц, сжигать хижины и резать мелких пони — вот тогда они вступят в бой!

— Или сбегут в ужасе, Вождь. Пытки их убивают быстро, мы видели. Они бесхребетники. — Он указал копьем: — Думаю, надо выбрать ту дорогу, ведь они явно уводят нас от деревни.

Тальт всматривался в далеких конников. Не более тридцати — они заметили их еще на заре, на дальнем холме. Тальт утомил своих воинов в попытках поймать врага. Несколько наугад пущенных стрел — вот и вся мера их смелости. Позор. Вождь оглянулся на воинов. Восемь сотен мужчин и женщин. Белые лица покрылись полосами пота, почти все сидят, сгорбившись, на солнцепеке. — Пока отдохнем, — сказал он.

— Я останусь здесь, — заявил Бедит, тоже садясь на корточки.

— Если двинутся, подай знак.

— Да, Вождь.

Тальт помедлил, прищурился на заволокшие юго-запад штормовые тучи. «Да, они приблизились».

Бедит проследил его взгляд. — Мы на их пути. Думаю, нас польет холодным дождем.

— Позаботься, чтобы все ушли с холма, когда тучи подойдут. И оставьте копья на земле.

Бедит кивнул, усмехнулся и постучал по костяному шлему: — Скажи это тем дуракам, что ездят со стальными пиками.

— Скажу. Хотя акрюнаи будут слишком заняты.

Бедит резко хохотнул.

Тальт повернулся и потрусил к воинам.

* * *

Инфалас, третья дочь Скипетра Иркулласа, пригнулась в седле.

Сзади Сегент потряс головой и сказал: — Думаю, все готово.

Она кивнула, хотя рассеянно. Девушка всю жизнь провела на равнинах, пережила самые буйные бури — помнится, однажды молния убила сразу сто бхедринов на склоне холма — но ни разу не видела таких туч. Конь под ней дрожал.

Сегент сипло вздохнул. — Думаю, времени хватит, если ударить сейчас. Давай побыстрее, перегоним бурю.

Миг подумав, Инфалас кивнула.

Сегент засмеялся и развернул коня, разрешая небольшому отряду вестовых скакать туда, где стояли — невидимые Баргастам — три крыла акрюнского войска: конные копейщики и стрелки, три сотни тяжелой конницы с топорами. Всего у него было три тысячи воинов. Подъехав близко, он сделал жест свободной рукой и с радостью увидел, что воинам явно не терпится атаковать врага.

Успехи Скипетра были основаны, в значительной степени, на умелом заимствовании лучших качеств армии Летера. Пехота, способная давить не переставая, стройность рядов… приверженный доктрине регулярных формирований, он тем не менее позволял подчиненным действовать на усмотрение, если того требует обстановка на поле битвы.

Заманивать Баргастов дальше и дальше, утомляя их — заводить прямо к поджидающей тяжелой пехоте, навязывать битву, в которой Белолицые вряд ли могут надеяться на победу… да, Инфалас многому научилась у отца.

Это будет день сладостной резни. Офицер снова засмеялся.

Инфалас сделала то, что было нужно. Теперь время Сегента. Они быстро разделаются с Баргастами — она снова оглянулась на штормовой фронт — да, все кончится быстро. Почернелые животы туч, виделось ей, почти скребут землю. Казалось, там начался пожар — однако она не могла различить пожирающего траву пламени — нет, как-то все необычно, зловеще выглядит. До туч еще более лиги, но они быстро приближаются.

Она одернула себя и подозвала своих разведчиков. — Мы найдем лучшую точку обзора, когда начнется бой — и если кому из Баргастов удастся вырваться, я пошлю в погоню вас. Вы хорошо поработали. Дураки истощены, ничего не подозревают; уже сейчас большое селение, оставленное ими за спиной, должно пылать от касания руки Скипетра.

Слова эти были встречены холодными ухмылками.

— Возможно, — добавила она, — мы сможем кое-кого взять в плен и вернуть им ужасы, столь бесчувственно сотворенные над нашими невинными сородичами.

Это порадовало подчиненных еще сильнее.

* * *

Бедит заметил, что один из всадников скрылся за гребнем холма — и ощутил смутную тревогу. Зачем еще ему уезжать, если не навстречу другому отряду, который прячется в низине? Хотя, с другой стороны, там может поджидать целая деревня, забитая до смерти перепуганными дураками.

Он не спеша выпрямился… и ощутил под ногами первые содрогания почвы.

Бедит повернулся лицом к буре. Глаза удивленно раскрылись. Громадные раздувшиеся тучи вдруг заклубились и начали подниматься. Стены падающей пыли или дождя заполняли пространство между тучами и землей, однако они не казались — как можно было бы ожидать — единым фронтом. Нет, это были бесчисленные стены, соединенные между собой под различными углами. Он смог увидеть и нечто похожее на белую пену, выбегающую из-под основания стен.

Град.

Но если так, то градины должны быть размером в кулак — или еще больше, иначе он не различил бы их на таком расстоянии. Подземный грохот уже сотрясал весь холм. Он снова поглядел на акрюнаев: они что есть сил мчались на него! Спасаются от града и молний! Он резко повернул голову, выкрикнув предостережение Тальту и остальным, подхватил копье и поспешил к отряду.

Едва он достиг рядов, как конники акрюнаев показались позади Баргастов, потом с обеих флангов. Они натягивали удила, формируя полумесяц окружения.

Выругавшись, Бедит развернулся к оставшемуся позади холму. Разведчики все еще маячили там, разъехавшись по сторонам, и на его глазах на гребень выходили шеренги вражеской пехоты. Пораженные крики Баргастов едва слышались сквозь громыхание бури.

Квадратные щиты, шипастые секиры, стальные шлемы с забралами и боковыми пластинами… Плотные шеренги начали спускаться с холма, за ними показывались все новые.

«Что ж, мы наконец получили битву, которой так хотели. Но это будет последняя битва». Он вызывающе завыл, ткнул копьем в сторону пехотинцев. — Нит’ритали! На пролом!

* * *

Инфалас задохнулась, выкатив глаза. Баргасты бросились на пехоту беспорядочной массой, побежали вверх по склону. Да, они больше и сильнее, но что такое сила против дисциплины? Их встретят стальные стены, их поразят стальные лезвия.

Она ждала, когда же они сломаются и отступят. Ряды акрюнаев начнут напирать, пока дикари не побегут — а когда они обратят спины, кавалерия польется с флангов, пуская стрелы, а на другом конце лощины копейщики поднимут оружие и двинутся навстречу разбегающимся Баргастам.

Никто не уйдет.

Гром, сверкание молний, ужасающий рокот… однако она не может оторвать глаз от наступающих Баргастов.

Они молотом врезались в строй Акрюна. Инфалас потрясенно закричала, когда первая шеренга словно пропала под напором обезумевших воинов — Баргастов. Засверкали, опускаясь, мечи. Щиты ломались пополам. В воздух взлетали куски разбитых шлемов. Три передние шеренги отшатнулись под ударом. Лязг и треск смешались с воплями и стонами. Она видела, как передняя линия легиона акрюнаев прогибается, а Баргасты все глубже вклиниваются в его середину. Еще мгновение — и легион расколется пополам.

Сегент должен сейчас видеть то же самое, как и ожидающие вступления в бой конники. По числу бойцов Баргасты уступают пехоте Акрюна, но их ярость ужасает. Темнота поглотила день, проблески молний с запада позволяли видеть лишь мгновенные сцены битвы, кипевшей уже со всех сторон. Стрелы раз за разом летят на Баргастов с флангов. Стремительно атакующие копейщики Сегента приближаются к ним с тыла — но Баргасты, кажется, равнодушны к этому, они бешено рвутся вперед.

Хотя… в этом есть смысл. Разбив легион Акрюна, Баргасты выбегут на свободу, тогда как набравшие скорость копейщики смешаются с рассыпавшимися пехотинцами. Воцарится хаос. Лучники в такой темноте уже не отличают своих от чужих. Будет потерян порядок, никто не станет выполнять приказы…

Она не верила своим глазам. Легион почти разделился надвое. Баргасты сформировали клин и входили все глубже.

Пройдя насквозь, не обнаружив врага перед собой, они развернутся и вновь поднимут оружие, контратакуя, истребляя разрозненных пехотинцев и смешавшихся конников.

Инфалас повернулась к разведчикам, которых при ней было тридцать и один. — За мной! — Она повела их вниз, набирая темп скачки, намереваясь оказаться прямо напротив трещины легиона.

— Когда покажутся Баргасты — мы атакуем! Поняли? Стреляйте, бейте саблями острие клина. Мы спутаем их, мы заставим их замедлить напор, мы свяжем их — даже мертвыми лошадьми и собственными телами, но свяжем!

Она заметила на востоке примерно треть крыла конных стрелков — они отвечают на угрозу, но они могут не успеть.

«Проклятие варварам!»

Инфалас, третья дочь Скипетра, встала в стременах, устремила взор на колеблющиеся ряды легиона. «Дети, ваша мама может не вернуться домой. Никогда не увидеть ваших лиц. Никогда…»

Внезапное сотрясение заставило коня заплясать. Земля взорвалась — она увидела, как тела кружатся в воздухе — фронт бури коснулся склона западного холма, перевалил гребень, словно проглотив его. Инфалас, пытавшаяся успокоить коня, в ужасе увидела, как вниз по склону валятся огромные валуны и куски утесов.

Нечто громадное и твердое виднелось в заполнившей полнеба туче. Его основание окружил движущийся вал камней, словно туча способна была прорезать саму землю. Лавина неслась по склону ревущей волной. Весь отряд лучников полностью исчез под потоком. Затем первый валун — размером много больше купеческого фургона — врезался в кипящую толпу акрюнаев и Баргастов. Он отскакивал и перевертывался, сбивая тела; кровавые ошметки взлетели над головами.

В тот же миг ударила молния. Нестерпимо яркие клинки прорезали темное бурлящее облако, прокладывая черные полосы по рядам копейщиков Сегента и среди сгрудившихся пехотинцев. Воздух наполнился горелой плотью — тела пылали не хуже факелов — мужчины, женщины, лошади — молнии перепархивали с одного куска железа на другой, формируя жуткую сеть огненного истребления. Плоть взрывалась, кровь закипала. Волосы сгорали как тростники…

Кто-то что-то вопил ей в ухо. Инфалас повернулась, махнула рукой…. нужно уходить. Подальше от шторма, подальше от бойни — нужно уходить. Нужно…

Оглушительно белый свет. Мучительная боль и …

* * *

Словно меч бога срезал холмы на той стороне долины, не пропустив ни одного гребня. Что-то неумолимое, огромное сдвинуло холмы в низину, погребая стоянку Змееловов под массами неузнаваемых обломков. Тут и там Тоол среди разбитых валунов мог различить остатки палаток и кожаных юрт, рваные клочья одежды, фетиши на веревочках, ремни, расщепленные концы шестов — недавно тут были и куски плоти, но от них остались лишь ломаные белые кости. Хуже всего Тоола ужасали клочья волос, сорванные воронами с черепов и разбросанные ныне ветром по всему склону.

Риггис встал рядом с онемевшим Бекелом, уставился на кошмарную сцену. Еще миг — и он содрогнулся всем мощным телом, сплюнул: — И это наш враг, Вождь Войны? Ба! Землетрясение! Мы будем воевать со скалами и черноземом, да? Рубить холмы? Исторгать кровь из рек? Ты привел нас сюда — на что надеясь? Что мы попросим увести народ подальше от сердитой земли? — Он выхватил саблю. — Хватит тратить время. Встать ко мне лицом, Онос Т’оолан — я оспариваю твое право вести Белолицых Баргастов!

Тоол вздохнул: — Пользуйся глазами, Риггис. Когда это землетрясение не оставляло трещин? Срезало вершины холмов, не касаясь оснований? Проводило три — или больше — борозд по дну долины? Эти борозды сходятся к лагерю Змееловов. — Он указал на северную сторону долины: — Когда это землетрясение заставляло Баргастов бежать и убивало их сотнями? Видишь ее, Риггис — эту дорогу из костей?

— Акрюнские налетчики воспользовались бедственным положением выживших. Ответишь на мой вызов, трус?

Тоол внимательно посмотрел на здоровенного воина. Еще нет тридцати. Пояс увешан трофеями. Он поглядел на остальных и сказал, возвышая голос: — Кто из вас оспорит Риггиса в праве быть Вождем Войны Белолицых?

— Он еще не Вождь, — зарычал Бекел.

Тоол кивнул: — Если я убью сейчас Риггиса, ты вынешь меч и бросишь мне вызов, Бекел? — Он оглядел остальных. — Многие ли из вас желают того же? Мы будем орошать землю кровью Баргастов, стоя на могиле Змееловов? Так вы решили почтить погибших Белолицых?

— Они не пойдут за тобой, — сверкнул глазами Риггис. — Пока ты не ответишь передо мной.

— А если я отвечу, Риггис — пойдут ли они за мной?

Смех воина — сенана был презрительным. — Я еще не могу говорить за всех …

— Но сказал.

— Не кидай бесполезные слова, Онос Т’оолан. — Воин пошире расставил ноги, приготовил тяжелый клинок. Зубы сверкнули в заплетенной косичками бороде.

— Будь Вождем Войны ты, Риггис, — продолжил Тоол (руки его спокойно висели по бокам), — убил бы ты лучшего воина всего лишь ради доказательства права на власть?

— Того, кто дерзнет бросить вызов — да!

— Тогда ты будешь править ради жажды власти, не ради блага народа.

— Мои лучшие воины, — ответил Риггис, — не нашли бы повода бросить мне вызов.

— Нашли бы, едва решились бы тебе возразить. Это тревожило бы тебя беспрестанно. Каждый раз, принимая решение, ты взвешивал бы риск — и вскоре окружил бы себя когортой лизоблюдов, приобретя подарками их верность, и уселся пауком в центре паутины, дергаясь при каждом дрожании шелка. Как смог бы ты доверять друзьям, зная, что купил их? Скоро ли ты стал бы колебаться от каждого мимолетного каприза своих людей? Внезапно столь желанная власть начинает казаться тюрьмой. Ты желаешь ублажить всех и оставляешь всех недовольными. Ты украдкой смотришь в глаза приближенных, гадая, стоит ли им верить, подозревая, что улыбки — только хитрые маски, думая, о чем они говорят за твоей спиной…

— Хватит! — проревел Риггис и бросился в атаку.

Кремневый меч словно по волшебству оказался в руках Тоола. Размытый промельк…

Риггис пошатнулся, упал на колено. Переломленная сабля тяжело упала наземь в четырех шагах от воина; кисть воина все еще сжимала рукоять. Он моргал, смотря себе на грудь, словно стараясь разглядеть нечто — а кровь все медленнее текла из обрубка руки. Уцелевшей рукой он зажимал длинный разрез в вареной коже нагрудника, из которого тоже обильно лилась кровь. Разрез приходился прямо над сердцем.

Он недоуменно поглядел на Тоола. Сел на корточки — и тут же упал, более не шевелясь.

Тоол обратился к Бекелу: — Желаешь стать Вождем Войны? Если так — принимай. Я складываю власть над Белыми Лицами. Отдаю тебе, — он поглядел на других воинов, — или любому из вас. Я стану трусом, которым вы желали меня видеть. За грядущее будет отвечать кто-то другой. Кто угодно, но не я. Больше не я. Это мои последние слова как Вождя. Я говорю вам: собирайте Белолицых Баргастов, собирайте кланы, идите к Летерийской империи. Ищите убежища. Смертельно опасный враг вернулся на равнины, древний враг. Вы вступили в войну, которую нельзя выиграть. Бросайте эту землю, спасайте народ. Или оставайтесь — и тогда Белые Лица погибнут. — Он провел мечом по траве и вставил в ножны под левым плечом. — Достойный воин умер. Сенан понес тяжелую утрату. Ошибка — моя. Теперь, Бекел, можешь подраться с другими за приз, и павшие не лягут грузом на мою совесть.

— Я не брошу тебе вызова, Онос Т’оолан, — облизнул сухие губы Бекел.

Тоол вздрогнул.

Наступившую тишину не спешил нарушить ни один из воинов.

«Проклятие тебе, Бекел. Я почти… освободился».

Бекел сказал: — Вождь Войны, я советую осмотреть тот конец долины, чтобы понять, какое оружие их сразило.

— Я уведу Баргастов с равнин.

— Кланы разделятся, Вождь.

— Они уже разделились.

— С тобой будет лишь Сенан.

— Будет ли?

Бекел пожал плечами: — Нет смысла в том, чтобы ты убил тысячу воинов Сенана. Нет смысла бросать тебе вызов — никогда не видел я меча, умеющего петь так быстро. Мы будем злиться на тебя, но мы пойдем следом.

— Даже если я вождь, не ищущий любимчиков, Бекел? Я не стану покупать вашу преданность.

— Наверное, это правильно, Онос Т’оолан. Тут ты… честен. Но не надо оставлять нас в невежестве. Прошу. Ты должен рассказать все, что знаешь о враге, убивающем камнями и грязью. Мы не глупцы, слепо сражающиеся с непобедимым…

— А как насчет пророчеств? — Тоол сухо улыбнулся, видя недовольную гримасу Бекела.

— Они всегда могут быть перетолкованы, Вождь Войны. Ты расскажешь нам?

Тоол указал на долину: — Разве она не красноречива без слов?

— Купи нашу преданность правдой, Онос Т’оолан. Подари нам верную меру.

«Да, вот так и нужно вести народ. Все иное вызовет подозрение. Любая иная дорога заведет в лабиринт лжи и цинизма». Миг спустя он кивнул: — Пойдем взглянем на погибших Змееловов.

* * *

Солнце низко висело над горизонтом, когда двух разведчиков доставили к Марелу Эбу, жарившему на костре конское мясо. Лазутчики были юными и он не знал их имен; однако написанное на лицах возбуждение пробудило его внимание. Он указал пальцем на одного: — Ты. Говори да побыстрее, я еще не поел.

— Боевой отряд Сенана, — сказал разведчик.

— Где?

— Мы с другом шли по следам Змееловов, Вождь. Они встали там, в низине за лигу отсюда.

— Много ли их?

— Сотня, не больше. Но, Вождь, есть еще кое-что…

— Не тяни!

— С ними Онос Т’оолан.

Марел Эб вскочил: — Уверен? Он взял с собой всего сотню? Дурак!

Его младшие братья подбежали в тревоге. Марел Эб оскалился: — Поднимайте воинов. Поедим на ходу.

— Ты уверен в том, что делаешь, Марел? — спросил один из братьев.

— Мы ударим, — зарычал вождь. — Во тьме. Убьем всех. Но убедись, чтобы знал каждый воин: не убивать Тоола. Раньте его, но не смертельно — если кто увлечется, я лично сдеру с него шкуру и поджарю на костре. Ну, быстрее. Сегодня нам улыбнулись боги!

Вождь племени Барахн вел четыре тысячи воинов в пожирающим просторы темпе. Один из разведчиков трусил в двадцати шагах впереди, находя след, а остальные разошлись по флангам. Луна еще не взошла, да и когда взойдет, будет тусклой, окруженной привычной пеленой. Однако нефритовые мазки на юге дают достаточно света, чтобы появились легкие тени. Отличное время для засады. Ни одно из племен не узнает истины. В конце концов, без Тоола и сотни лучших воинов Сенан превратится в племя-калеку, а Барахн взойдет на вершину власти. Марел Эб будет новым Вождем Войны всех Белолицых Баргастов. Разве каждый из воинов Барахна не заинтересован скрыть истину о произошедшем? Идеальная ситуация.

Армия Марела двигалась почти в полной тишине, ведь воины тщательно обвязали клинки и доспехи. Вскоре разведчик поспешил назад, к главной колонне. Марел Эб подал знак и воины остановились.

— Низина в сотне шагов впереди, Боевой Вождь. Огни горят. Там будут дозоры…

— Не лезь с советами, — буркнул Марел. Подозвал братьев. — Сагел, веди Костоломов к северу. Кашет, ты поведешь свою тысячу к югу. Оставайтесь в сотне шагов от дозоров, пригибайтесь к земле. Создайте строй полумесяца, по шесть рядов. Мы не сможем убить всех дозорных, так что полной неожиданности не получится. Однако у нас полное превосходство в числе. Я поведу две тысячи отсюда. Услышав мой клич, братья, вставайте и атакуйте. Никто не должен уйти — пусть пятьдесят бойцов идут в тылу, ловят вырвавшихся. Возможно, они станут отходить на запад. Будьте готовы развернуться и начать погоню. — Он перевел дыхание. — Слушайте хорошенько. Сегодня мы нарушим самый святой закон Белых Лиц — но нами движет необходимость. Онос Т’оолан предал Баргастов. Он лишил нас чести. Я же клянусь воссоединить кланы, повести к славе.

На него взирали суровые лица, однако Марел мог различить блеск в глазах. Они готовы идти за ним. — Эта ночь оставит на наших душах черные пятна, братья. Но мы проведем остаток жизней, очищая себя! Ну, вперед!

* * *

Онос Т’оолан сидел у гаснущего костра. Стоянка затихла, ибо правдивые его слова проникли в сердца подобно мерцающим языкам пламени.

Течение веков может усмирить самые великие народы; иллюзии мало-помалу улетают прочь. Гордость ценна, но трезвая истина ценнее. Даже там, на Генабакисе, Баргасты выступали с тщеславным видом, будто не понимали, что культура их близится к закату, что их выдавили на бесплодные пустоши, что фермы, а затем и города поднялись на священных прежде землях, на былых пастбищах и в местах богатой охоты. Будущее показывало им оскаленную маску более страшную и угрюмую, чем можно нарисовать любой белой краской. Когда Хамбралл Тавр увел их сюда, на этот материк, он отлично понимал: там на Генабакисе, их ждет вымирание под напором прогресса. Пророчества о подобном никогда не говорят. По сути своей они — прокламации эгоизма, они полнятся гордыней и смелыми обещаниями. Однако Хамбраллу Тавру удалось ловко исказить пару пророчеств — ради блага народа.

«Тем хуже, что он погиб. Я лучше встал бы рядом с ними, нежели вместо него. Я лучше…» — Дыхание Тоола прервалось, он вскинул голову. Вытянул руку ладонью вниз, внимая дрожи земной. Медленно сомкнул глаза. «Ах, Хетан… детишки… простите меня».

Имасс встал, повернулся к лежавшему рядом. — Бекел.

Воин начал озираться. — Вождь?

— Вытащи кинжал, Бекел. Иди ко мне.

Воин не сразу поднялся, извлек из ножен охотничий нож. Подошел ближе, все еще неуверенно озираясь.

«Мои воины… достаточно уже пролито крови». — Вонзи нож глубоко в мое сердце. Когда я упаду, начинай кричать как можно громче. Кричи так: «Тоол мертв! Онос Т’оолан лежит сраженный! Наш Вождь Войны убит!» Понял, Бекел?

Вытаращивший глаза воин медленно пятился от него. Остальные услышали слова и вставали.

Тоол подошел к Бекелу. — Скорее, Бекел — если ты ценишь свою жизнь и жизнь своих товарищей. Ты должен меня убить. Давай!

— Вождь! Я не стану…

Рука Тоола вылетела вперед, крепко схватила кулак Бекела.

Воин зашипел, пытаясь вырваться — но против силы Тоола он был беспомощен. Имасс подтащил его к себе. — Помни — кричи о моей смерти, это единственная ваша надежда…

Бекел попытался выпустить оружие, но широкая как лопата ладонь Тоола полностью скрыла его кулак, как отец может сжать руку ребенка. Вторая рука неумолимо подтягивала нож к груди.

Клинок коснулся кожаного нагрудника.

Всхлипнув, Бекел попробовал упасть на спину. Но пленившие его руки даже не дрогнули. Он попробовал встать на колени — и локоть с хрустом выскочил из сустава. Воин завыл от боли.

Замершие было на месте воины ринулись к нему. Однако Тоол не дал им времени. Вогнал клинок себе в грудь.

Внезапная ослепляющая боль. Отпустив руку Бекела, он пошатнулся. Опустил взор к увязшему в груди по рукоять кинжалу.

«Хетан, любовь моя, прости».

Вокруг раздавались крики ужаса и смущения. Стоявший на коленях Бекел поднял глаза, встретив взор Тоола.

Имасс не мог говорить, мог лишь умолять глазами: «Кричи о моей смерти! Возьмите меня духи! Кричи во всю мочь!» Он зашатался, не ощущая ног, и тяжело упал на спину.

Смерть… он успел забыть, как горек ее поцелуй. Так давно… так давно.

«Но я познал этот дар. Я ощутил легкими воздух — после столь долгого… после веков во прахе. Сладкий воздух любви… но теперь…»

Замаранные ночной тьмой, белые как кость лица склонились над ним.

«Черепа? Ах, братья мои… мы прах…

Прах и ничего более… но…»

* * *

Он слышал крики. В лагере Сенана поднялась тревога. Марел Эб выругался, встал и увидел, что дозорные убегают на стоянку.

— Проклятие богам! Мы должны напасть…

— Слушай! — крикнул разведчик. — Вождь… слушай, что они говорят…

— И что?

Но он и сам услышал. Глаза раскрывались всё шире. Может ли это быть правдой? Неужели сенаны взяли правосудие в собственные руки?

Разумеется! Они же Баргасты! Белые Лица! Он вскинул руки. — Барахны! Слышите слова вашего вождя? Оружие в ножны! Изменник убит! Онос Т’оолан мертв! Идемте вниз, встретимся как братья!

Ему ответили радостные голоса.

«Они должны были выдвинуть кого-то… они так легко не отдадут верховенство… возможно, мне все же придется пролить кровь этой ночью. Но никому не устоять. Я Марел Эб, убийца сотен.

Путь открыт.

Открыт».

Вождь Барахна повел воинов в низину.

Чтобы взять приз.

* * *

Хетан пробудилась среди ночи. Уставилась вверх. Широко раскрытые глаза не видели ничего, ибо их залили слезы. Воздух в юрте был спертым, тьма удушала тяжким саваном. «Муж мой, мне снилось бегство твоей души… мне показалось, она касается моих губ. Миг, всего миг — и ветер развеял ее.

Я слышала твой крик, муж.

Ох, что за ужасный сон, любимый мой.

А сейчас… я чувствую запах пыли. Гнилых мехов. Сухой привкус древней смерти».

Ее сердце стучало в груди похоронным барабаном — тяжко, глухо; с каждым глубоким вздохом сердце словно останавливалось. Этот вкус, этот запах. Она подняла руку, коснувшись губ. Ощутила на них какую-то грязь.

«О любимый, что случилось?

Что случилось… с мужем моим — с отцом моих детей — что случилось…»

Она хрипло вздохнула, изгоняя невидимый страх. «Что за ужасный сон».

В соседней комнатке тонко заскулил пес. Через мгновение их сын всхлипнул и заревел.

И она узнала истину. Жестокую истину.

* * *

Релата скорчилась в высокой траве, глядя на лежавшие вокруг далекого костра фигуры. За все время, пока она наблюдала за ними, никто не пошевелился. Но лошади дергались на привязи; даже с такого расстояния она чуяла их ужас — и ничего не понимала. Никого вокруг, никакой угрозы.

Как странно, что сестры беспробудно спят. Удивление медленно сменялось тревогой. Что-то не так.

Она оглянулась на оставленную в лощине лошадь. Животное кажется спокойным.

Взяв оружие, Релата встала и осторожно пошла вперед.

Хессанрала может быть упрямой юной дурой, но она знает свое дело не хуже любого воина Акраты — она уже должна была вскочить, расталкивая остальных быстрыми касаниями руки… даже от шелеста проскользнувшей между копытами змеи, от свиста ветра…

Нет, что-то явно не так.

За десять шагов она смогла учуять вонь желчи, вспоротых кишок, крови.

Во рту пересохло. Релата подобралась ближе. Они все мертвы. Она уже знает. Она не смогла их защитить… но почему?! Что за убийца способен подкрасться к пятерым воинам — Баргастам? Едва упала ночь, она подошла так близко, что смогла наблюдать, как они разбивают лагерь. Она видела, как протирают спины коней, видела, как все едят и пьют пиво из бурдюка Хессанралы. Они не поставили стражи, понадеявшись на чуткость стреноженных коней. Но Релата оставалась бдительной. Она заметила, когда кони впервые встревожились.

Среди запахов смерти был еще один, горький, почему-то напомнивший о змеях. Она внимательно смотрела на движения акрюнских коней — нет, они не отскакивают, ощущая змей в траве. Они крутят головами во всех направлениях, прижимают уши; глаза их вращаются…

Релата вошла в круг света. Давно зажженные кизяки горели долго и тускло, рассыпаясь кусочками мерцающих углей. В мутном свете она смогла разглядеть изломанные трупы, свежую кровь, блеск вскрытого мяса.

Не быстрые взмахи ножей. Нет, это раны от когтей громадного зверя. Медведь? Полосатый кот? Если так, он должен был утащить хотя бы одно тело… чтобы доесть. И почему не тронул лошадей? И как сама Релата ничего не увидела, почему ни одна из боевых подруг не вскрикнула перед смертью?

Животы вспороты, горла перерезаны, грудные клетки вскрыты — она видит концы разрубленных ребер. Когти острее мечей… или настоящие мечи? Она вдруг вспомнила, как на далеком континенте, прежней родине, видела больших неупокоенных двуногих ящеров. К’чайн Че’малле, молча строящиеся вокруг стен города по имени Коралл. Мечи на концах лап вместо ладоней — но нет, вот эти раны выглядят иначе. Что же пробудило воспоминания?

Релата не спеша вдохнула — глубоко, внимательно, ощущая оттенки запахов. Да, вонь. Хотя тогда, так давно… она было более… тухлой, с примесью мертвечины. Но вкус на кончике языка тот же.

Лошади присели и рассыпались, бешено налегая на привязи. Слабое дуновение ветра — свист крыльев… Релата бросилась наземь, перекатилась, стремясь попасть под ноги лошадям — все что угодно чтобы укрыться от нападающего своздуха…

Хлопки, шипение кожи — она смотрела в ночь и смогла увидеть крылатый силуэт, пожравший искры звезд. Промельк — и все исчезло.

Копыта стучали, но лошади постепенно успокаивались.

Она услышала в голове смех — чужой смех, какой-то холодный, презрительный… он медленно затих, а потом пропали даже отзвуки.

Релата встала. Тварь улетела на северо-восток. Разумеется, за ней не проследишь, но по крайней мере направление ясно.

Она не смогла защитить сородичей. Но, может быть, она сможет отомстить.

* * *

Пустоши получили правильное имя… но Ливень уже это знает. Он нашел последний родник два дня назад; притороченный к седлу мех опустеет еще через день. Единственный выход — путешествовать по ночам, ведь наступила летняя жара; но его кобыла отощала, а впереди в тусклом лунном свете видны лишь залежи глины и россыпи битого камня.

В первую ночь после выхода через врата и прощания с Кафалом и Сеток он нашел развалины башни, похожие на гнилой зуб. Казалось, стены ее растаяли от бесконечной жары. Разрушение было столь полным, что не уцелели ни окна, ни резные фасады; на месте камня выступили структуры скелета, металлические кружева с переплетениями ржавой проволоки. Никогда Ливень не встречал ничего даже отдалено похожего, и суеверие заставило его поскорее ускакать подальше.

С тех пор он не видел ничего интересного, ничего, нарушающего монотонность выжженного пейзажа. Ни курганов, ни холмов, ни даже древних костяков миридов, родаров или загонов для овец, какие часто можно встретить в Овл’ане.

На заре он заметил впереди, прямо на тропе, бесформенную кучу, едва поднимающуюся над растрескавшимися камнями. Клочья меха… рваная гнилая кожа над узкими плечами. Тонкие серые волосы кажутся готовыми оторваться от черепа при первом дуновении ветерка. Тело обернуто полосами гнилой змеиной кожи. Существо сидит спиной к Ливню. Он подъехал ближе. Тело оставалось неподвижным, только волосы и куски одежды колыхались на ветру.

Труп? Судя по белесому черепу под остатками волос, это кажется возможным. Но кто оставил бы тело родича сидеть посреди этой безжизненной сковороды?

Когда фигура подала голос, лошадь Ливня дернулась, зафыркав. — Глупец. Он мне нужен.

Голос был скрипучим как песок, пустым как выточенная вихрями пещера. Он не мог понять, принадлежит голос мужчине или женщине.

Существо то ли вздохнуло, то ли что-то прошипело. Потом сказало яснее: — И что мне теперь делать?

Ливень с сомнением ответил: — Ты говоришь на моем языке. Ты овл? Нет, невозможно. Я последний… и твоя одежда…

— Значит, ответа у тебя нет. Я привыкла к разочарованиям. Удивление — вот эмоция, которой я не испытывала давным-давно. Похоже, я даже вкус его забыла. Иди же прочь. Мир и его нужды слишком велики для тебе подобных. Вот он, он, конечно, управился бы лучше — но он мертв. Я так… рассержена.

Ливень слез с лошади, взял водяной мех: — Ты, должно быть, хочешь пить, старушка.

— Да, горло мое пересохло, но ты ничем не поможешь.

— Есть вода…

— Она тебе нужнее. Хотя жест щедрый. Глупый, но почти все ваши поступки таковы.

Он обошел старуху, чтобы поглядеть ей в лицо — и нахмурился. Почти все лицо пряталось в тени выступающих надбровных дуг, но ему показалось, что оно сделано из бусин и нитей грубой шерсти. Он заметил тусклый проблеск зубов, и по телу пробежала дрожь. Ливень непроизвольно сотворил левой рукой защитный жест.

Скрежет смеха. — Ваши духи ветра и земли, воин — мои дети. Думаешь, твои чары сработают? Но постой… вот же оно. Между нами длинная нить общей крови. Может быть, глупо думать об этом, но если кто и заслужил звания дуры, так это я. Что же, позволю себе ответный… жест.

Существо встало, клацая костями и скрипя суставами. Ливень увидел вытянувшиеся бурдюки грудей, пятнистую гнилую кожу; впалое брюхо было покрыто резаными ранами — края ран высохли и вспучились, а в самих прорехах видна лишь непроницаемая тьма, словно женщина высохла изнутри так же, как снаружи.

Ливень облизал саднящие губы, с трудом проглотил комок в горле. Сказал дрожащим голосом: — Женщина, ты мертва?

— Жизнь и смерть — такая старая игра. А я слишком стара для игр. Знаешь ли, эти губы лобзали некогда Сына Тьмы. В дни молодости, в далеком отсюда мире — далеком, да, но вскоре ставшим слишком похожим на этот. Но есть ли толк в мрачных уроках? Мы видим и делаем, но мы ничего не знаем. — Сухая рука пренебрежительно дернулась. — Дурак вонзил нож в собственную грудь. Думает, что со всем покончил. Тоже ничего не знает. Видишь ли, я его не отпущу.

Непонятные слова все же чем-то напугали Ливня. Полупустой мех повис в руке, его малый вес казался насмешкой.

Голова поднялась, и Ливень понял, что под бровями скрывалась мертвая кожа, натянутая на мощные кости. Черные провалы глазниц, вечная усмешка. То, что показалось ему нитками и бусинами, было полосками плоти. Как будто некий зверь истерзал лицо старухи. — Тебе нужна вода. Лошади нужен корм. Иди за мной, я спасу ваши бесполезные жизни. А потом, если тебе повезет, найдется причина не убивать тебя.

Что-то сказало Ливню, что противоречить будет неблагоразумно. — Меня зовут Ливень, — сказал он.

— Я знаю твое имя. Одноглазый Глашатай просил за тебя. — Она фыркнула. — Как будто я славна милосердием.

— Одноглазый Глашатай?

— Мертвый Всадник, выходец из Пещер Худа. Он почти не может передохнуть в последнее время. Знамение, зловещее как крик вороны. Тук Младший вторгается даже в драгоценные мои сны. Грубиян.

— Он омрачает и мои сны, Старейшая…

— Не зови меня так. Неправильно. Называй меня по имени — Олар Этиль.

— Олар Этиль, он придет еще раз?

Она дернула головой, помолчала. — Как они скоро поймут, к горю своему, ответ звучит «да».

* * *

Солнце пролило луч на гротескную сцену. Баюкая поврежденную руку, Бекел стоял с полудюжиной других сенанов. За ними самозваный Вождь Войны Марел Эб призывал воинов к бдительности. Ночь тянулась долго. Воздух пропах вонью пролитого пива и дерьма. Барахны вставали неохотно, хохоча и жалуясь, что приходится прервать праздник.

Перед Бекелом лежала низменность, на которой они вчера разбивали лагерь. Ни одной палатки не осталось; молчаливые угрюмые сенаны ждали, когда можно будет идти назад. Им не хотелось становиться свитой нового вождя. Они сидели на земле и следили за барахнами.

Проснулись мухи. Вороны каркали над головами. Скоро им будет чем поживиться.

Тело Оноса Т’оолана было разорвано, куски разбросаны по земле. Кости его усердно расщепили, череп раздавили. Восемь барахнов пытались сломать кремневый меч, но не смогли. Наконец меч швырнули в костер вместе с одеждой и мехами Тоола. Когда все прогорело, десятки барахнов помочились на почерневший камень, надеясь, что он лопнет. Меч остался цел, но осквернение свершилось.

Глубоко в душе Бекела бушевал черный гнев, кислотой прожигая сердце. Но даже такой яд не смог растворить клубок вины, угнездившийся в самой сердцевине его существа. Он все еще чувствовал в ладони рукоять кинжала, словно проволочная оплетка клеймом прожгла кожу. Его тошнило.

— Его приспешники есть в нашем лагере, — едва слышно сказал воин сзади него. — Женщины Барахна, что вышли за сенанов. И другие. Жена и мать Столмена. Мы знаем, какая участь ждет Хетан… Марел Эб не позволит нам идти вперед. Он нам не верит.

— Да и с чего бы, Страль? — сказал Бекел.

— Будь нас больше, а их меньше…

— Знаю.

— Бекел, мы расскажем Вождю Войны? О том, что описывал Тоол?

— Нет.

— Тогда он поведет нас к смерти.

Бекел сверкнул глазами: — Не сенанов. — Он оглядел россыпь лиц, оценивая действие сказанных слов, и удовлетворенно кивнул. — Мы устраняемся.

— Идем в Летерийскую Империю, — сказал Страль. — По совету Тоола. Выторгуем место для поселения. Помиримся с акрюнаями.

— Да.

Они снова замолчали, невольно вновь взглянув на сцену убийства. Разорванный на части Вождь Войны, бесконечные знаки злобного святотатства. Унылое, позорное утро. Гнусная, проклятая земля. Вороны уже сели и прыгают, склевывая мелкие ошметки.

— Они изувечат ее и убьют потомство, — сказал Страль и сплюнул, избавляясь от горечи слов. — Вчера, Бекел, мы присоединились бы к ним. Каждый изнасиловал бы ее. Один из наших ножей коснулся бы мягких детских шей. А сейчас… посмотрите на нас. Пепел во рту, прах в сердце. Что произошло? Что он сделал с нами?

— Он показал нам бремя благородного мужа, Страль. Да, оно способно язвить.

— Он жестоко использовал тебя, Бекел.

Воин посмотрел на вздувшуюся руку, покачал головой: — Я его подвел. Я не понимал.

— Если ты его подвел, то и все мы тоже.

Бекел не сомневался, что это так. — Только подумайте, — пробормотал он. — Мы называли его трусом.

Перед ними и позади них плясали вороны.

* * *

Некоторые дороги легче потерять, чем другие. Многие идут в поисках будущего, а находят лишь прошлое. Другие ищут прошлое, чтобы сделать его новым — и понимают, что прошлое совсем не такое, каким они его воображали. Вы можете пойти на поиски друзей, а найти чужаков. Вы можете искать компании, а находить лишь жуткое одиночество.

Мало какие дороги дают вам возможность паломничества, сулят место, обретаемое в конце пути и, одновременно, в сердце.

Хотя верно и то, что некоторые дороги не имеют конца и паломничество оказывается бегством от спасения, и поднятый на плечи груз приходится нести назад, к месту исхода.

Капля за каплей кровь создала вытертые камни и грязь. Капля за каплей открывался путь на Дорогу Галлана. Ослабевшая и застывшая на краю лихорадки, Яни Товис, королева трясов, вела вперед толпу, тысячи обездоленных и заблудших дураков. Тени сгустились, став темнотой, а она все шла вперед.

Ее народ одолевал голод. Мучила жажда. Одуревший скот тупо ревел, спотыкался и падал замертво. Она забыла, что избрала древнюю тропу ради легкого пути, ради быстрого и скрытного прохода через просторы Летерийского королевства. Забыла, что должна покинуть тропу — а сейчас стало слишком поздно. Дорога стала не просто дорогой. Она стала рекой, течение всё усиливалось, крепко держа захваченных людей, и бег реки всё ускорялся, ускорялся… Она могла бы бороться — все они могли бы бороться — но в результате пришлось бы утонуть.

Капля за каплей она питала реку, и дорога несла их вперед.

«Мы идем домой. Хотела ли я этого? Хотела ли я узнать, что именно мы некогда покинули? Хотела ли я узнать истину, разрешить загадки нашего начала?

Не было ли это паломничеством? Переселением? И найдем ли мы спасение?»

Она даже не верит в такие вещи. Внезапное благословение, освобождение — всё это лишь мгновенная интоксикация, соблазнительная как наркотик. Ты начинаешь желать бегства от живого мира, он бледнеет в сравнении с миром воображенным, выцветает, лишается жизни и чуда.

Она не пророчица. Но им нужна пророчица. Она не святая. Но они молят ее о благословении. Ее путь не обещает привести к славе. Но они идут следом, не ведая сомнений. Ее кровь — не река, но как она течет!

Время стало бессмысленным словом. Здесь нет смены дня и ночи, нет зари и вечера. Тьма вокруг них, позади и впереди; тьма размножается в стылом воздухе, во рту вкус пепла, в носу свербит от вони жженого дерева и пыли треснувших камней. Как долго? Она не знает.

Но народ за ее спиной слабеет. Погибает.

«Где же дом? Лежит впереди. Где же дом? Остался далеко позади.

Где же дом? Он здесь, пустой и разграбленный, он ждет, чтобы его заполнили.

Где Галлан?

В конце дороги.

Что обещает Галлан? Дом. Я… я должна выстоять. Круг за кругом — безумие в повторах мысли, безумие. Неужели свет не вернется никогда? Что за шутка: спасение может таиться рядом, а мы слепы и не видим его.

Потому что мы верим… что должна быть дорога. Путешествие, испытание, место, которое нужно найти.

Мы верим в дорогу. Веря, мы строим ее, кладем камень за камнем, роняем каплю за каплей. Мы истекаем верой, и пока течет кровь, смыкается тьма…

Дорога в Галлан — не дорога. Некоторые дороги… вовсе не дороги. Галлан не обещал нам пути „отсюда — туда“. Он ведет нас в „тогда“. Тьма… тьма появляется изнутри… Она истина, а большинство истин даруют прозрение».

Она открыла глаза.

Сзади тысячи сухих глоток издали стонущее шипение. Тысячи звуков заглушили шум черной воды, бегущей в каменном русле, вырвались за край дороги, просочились между горелыми пнями на холмах, что обнаружились слева.

Яни Товис стояла на берегу, но не видела несущейся у самых сапог реки. Взгляд ее поднялся, зрение смогло приноровиться к рассеянному свету. Позволив увидеть молчаливые, темные руины большого города.

Город.

Харкенас.

Трясы пришли домой.

«Мы… мы дома?»

Воздух принадлежал могиле, заброшенному склепу.

Она могла видеть, она могла понять. Харкенас мертв.

Город мертв.

«Слепой Галлан — ты солгал нам».

Яни Товис завыла. Упала на колени, в леденящую воду реки Эрин. — Ты солгал! Солгал! — Слезы побежали по щекам. Соленые бусинки блестели, пропадая в мертвенной воде.

Капля за каплей.

Питая реку.

Йедан Дерриг послал коня вперед — копыта зазвенели по камням — и остановил, позволяя животному напиться. Рука его была перевязана. Он молча смотрел направо, на упавшую на колени, скорчившуюся сестру.

Мышцы нижней челюсти задвигались под бородой. Он выпрямил спину, вгляделся в далекие развалины.

Стяжка встала рядом. Ее моложавое лицо исказило потрясение. — Мы… шли… вот сюда?

— Слепой Галлан дал нам дорогу, — сказал Йедан Дерриг. — Но к чему может прикипеть душой слепец? К тому, что слаще всего его глазам. К последнему видению. Мы шли по дороге его памяти. — Чуть помедлив, он пожал плечами. — А чего ты ждала, ведьма, во имя Странника?

Его лошадь напилась. Подобрав поводья, он вывел животное на берег, развернул. — Сержанты! Солдатам отдохнуть. Мы пришли. Проследите, чтобы был разбит лагерь. — Он поглядел на ведьм. — Вы, перевяжите раны Полутьмы и покормите ее. Я скоро вернусь…

— Чо ты делаешь?

Йедан Дерриг долго смотрел на Стяжку… а потом вогнал каблуки в бока лошади и проскакал мимо, вдоль берега.

В тысяче шагов реку пересекал каменный мост, за ним начиналась солидная, широкая дорога к воротам. Он заметил, что под мостом скопился всяческий мусор, создав прочую плотину, и вода реки зашла в траншеи по края дороги.

Подъехав ближе, он понял, что большую часть мусора составляли искореженные куски металла и обрывки тросов.

Ему пришлось замедлиться, пробираясь через заилившиеся канавы. Наконец он выбрался на дорогу.

Копыта глухо стучали по комьям склизкой грязи. Ниже плотины река текла медленнее, чуть сужаясь и походя на рукотворный канал. По обоих берегам лежало еще больше непонятного мусора.

Выехав на дорогу, он устремил взор на башни ворот — однако странная, чуждая архитектура вызвала головокружение. Он посмотрел вправо, где высокие башни поднимались над низкими, расползшимися в ширину домами. Он не был уверен, но казалось, над верхушками башен поднимаются тонкие, рваные струйки дыма. Понаблюдав чуть дольше, Йедан решил: это порывистый ветер поднимает старый пепел из угасших очагов.

На дороге перед ним виделись куски ржавого металла, там и сям поблескивали драгоценные камни — некогда тут валялись трупы, но кости давно сгнили, став прахом.

Пестрый свет оставлял на стенах какие-то нездоровые отблески. Все камни, видел он, закопчены, толстая корка сажи лоснится подобно обсидиану.

Йедан Дерриг замер перед воротами. Путь был открыт — от дверей не осталось ничего, кроме бесформенных от ржавчины петель. Он видел за аркой широкую улицу. Пыль блестела на мостовой, словно каменный уголь.

— Вперед, коняга.

Принц Йедан Дерриг въехал в Харкенас.

КНИГА ТРЕТЬЯ И будет танцевать лишь пыль

Во сны мои приходят мертвецы

а я рыбачу между странных хижин

на озере забытых поколений

веду беседы с членами семейств

они довольны полнотой судьбы

и я, их счастье видя, наслаждаюсь

подмигивают хитро мертвецы

не жаль гостям, что одиночкой снова

ворочаюсь в постели, пробудившись

глаза открылись, занавес упал

когда меня находят мертвецы

я вижу, что они повсюду скрыты

по времени без якоря блуждают

желаньями не гаснут никогда

жена лежит и слышит — я вздыхаю

перебивая звон колоколов

вопросы задает. Ей тихо лгу

молчу про жизни грустные пустоты

про дальний берег и про те дома

построенные ради мертвецов

однажды сам я к ней явлюсь во сне

но не скажу ни слова, только улыбнусь

пусть видит, как брожу по темным водам

ловлю форель. В одно мгновенье мы

по чудным странам вместе пронесемся

пока ее не сманит новый день

но мертвецы постигли, что рыбалка —

искусство ослепительной надежды

и вечного любовного томленья

я думаю, что боги дарят сны

благословляют реки томных грез

чтоб радовались мы, завидев наших

покойников; что мудро говорят

жрецы святые: «смерть — лишь сон, и мы

живем вовеки в снах живущих». Видел я

всех мертвецов своих в полетах ночи

и вот что вам скажу:

им хорошо.

«Песня о снах», Рыбак

Глава 13

Недавно пришли они в пустую землю и с горечью увидели шестерых волков, следящих за ними с края окоема. Они пригнали стадо коз и дюжину черных овец. Они не сочли, что волки уже имеют права на эти места, ведь в их понимании владеть и править может лишь человек. Звери же были рады вступить в борьбу за жизнь, поохотиться на легкую добычу: блеющие козы и крикливые овцы имеют мягкие горла, они не привыкли беспокоиться о безопасности. Звери еще не узнали обычаи двуногих захватчиков. На стадо нападали не только волки — зачастую они делились добычей с койотами и воронами, иногда грызлись за восхитительное угощение с косолапыми медведями.

Когда я набрел на пастухов, двери длинного дома, построенного на краю долины, украшали шесть волчьих черепов. Я, странствующий певец, знаю многое, мне не понадобилось расспрашивать — эта сказка передается любому человеку с молоком матери. Я не тратил слов, увидев на стенах меха медведей, шкуры антилоп и рога лосей. Не поднял брови, заметив в выгребной яме кучу бхедриньих костей, а на пастбище — трупы стервятников, отравленных ядовитой приманкой и брошенных койотам. Той ночью я пел иные баллады, сплетал новые сказания. Песни о героях и великих подвигах. Все были довольны, пиво у них оказалось неплохим, да и вареные бараньи ляжки вполне сносными.

Поэты подобны оборотням, они умеют влезать в шкуру мужчины и женщины, дитяти и зверя. Некоторые из них помечены тайными знаками, принадлежат к культу дикости. Той ночью я щедро поделился ядом; поутру никого живого не оставалось в доме, даже псы не лаяли. Я же сел и достал флейту, вновь созывая вольных зверей. Я защитил их права, ибо они не способны оказались противостоять натиску убийц.

Но умерьте негодующий ужас, друзья. Нет такого природного закона, который ставил бы жизнь человека выше жизни дикого зверя. А вы что, думали иначе?

Признания Менестреля Велтана (он же Певец-Безумец), обвиняемого по двумстам двадцати трем эпизодам одновременно

— Он явился к нам в личине правителя какой-то пограничной крепости — столь далекой, что никому не пришло на ум его заподозрить. Его манеры, суровый вид и односложная речь — всё соответствовало нашим ленивым представлениям о таких людях. Никто не стал бы отрицать, что в нем нечто есть — какое-то самообладание, редко встречаемое при дворе. Казалось, из глаз его на вас смотрят посаженные на цепь волки. Было в нем что-то дикое… да, жрицы просто сочились.

Но, как пришлось им узнать, семя его было весьма мощным. И принадлежало оно не Тисте Анди.

Сильхас Руин ткнул палкой в костер, пробуждая пламя. Искры полетели в темноту. Рад смотрел на лицо воителя, подобное лицу трупа. Оранжевые всполохи, казалось, на миг придали ему тень жизни.

Помолчав, Руин разогнул спину и продолжил: — Сила стягивалась к нему, как куски металла тянутся к магниту… и это казалось… естественным. Его пограничное происхождение сулило нейтралитет. Что же, вспоминая давние дела, можно сказать: Драконус действительно был нейтрален. Он готов был использовать любого Анди ради ублажения своих амбиций; но разве могли мы подозревать, что в сердце его желаний таилась… любовь?

Взгляд Рада сместился с лица Сильхаса Руина, за правое плечо Тисте Анди, к устрашающим нефритовым полосам в небе. Он попробовал придумать какой-нибудь ответ: что-то сухое, понимающее, даже циничное. Но что он знает о любви — такой, какую описывает Сильхас? Что он вообще знает об этом мире и любых других мирах?

— Консорт Матери Тьмы — однажды он предъявил права на такой титул, словно некогда потерял эту роль и вознамерился вернуть. — Белокожий воитель фыркнул, не отводя взора от пляшущего пламени. — Кто мы были, чтобы оспаривать его претензии? Дети давно перестали разговаривать с Матерью. Неважно. Какой сын не бросит вызов любовнику матери — новому любовнику, старому, какая разница? — Он поднял глаза, подарив Раду слабую улыбку. — Наверное, ты все же можешь кое-что понять. Ведь Удинаас не был первой любовью Менандоры.

Рад сам отвел глаза. — Не уверен, что там была замешана любовь.

— Может быть. Еще чая, Рад Элалле?

— Нет, спасибо. Крепкое зелье.

— Необходимое для грядущего путешествия.

Рад наморщил лоб: — Я не понимаю.

— Этой ночью мы отправимся в путь. Есть кое-что, что ты должен увидеть. Но я не хочу просто таскать тебя туда и сюда — я не желаю получить верного пса у ног, мне нужен товарищ, готовый встать рядом. Увидеть — получить понимание. Понимание тебе понадобится, чтобы решить.

— Решить?

— Выбрать, на какой стороне ты окажешься в будущей войне. И кое-что еще.

— Что же?

— Где встать и когда. Мать выбрала тебе в отцы смертного по веской причине, Рад. От такого союза часто появляется могучее потомство, получающее лучшие черты обоих родителей.

Рад уставился на растрескавшийся в огне камень. — Говоришь, что не хочешь видеть во мне безмозглого пса у ног, Сильхас Руин? Но если я в конце концов выберу не твою сторону? Что тогда? Что, если окажусь в стане врагов?

— Тогда один из нас умрет.

— Отец оставил меня на твое попечение — и вот как ты предашь его доверие?

Сильхас Руин оскалил зубы в мрачной ухмылке: — Рад Элалле, твой отец отдал тебя не из доверия. Он слишком хорошо меня знал, чтобы доверять. Считай это первым уроком. Он разделяет твою любовь к Имассам Убежища. Их мир — и все живое в нем — под угрозой уничтожения, и если мы проиграем войну…

— Старвальд Демелайн — но врата запечатаны…

— Не бывает идеальных печатей. Воля и желание грызут не хуже кислоты. Ну, может быть, более точное определение — алчность и амбиции. Вот что осаждает врата. — Руин поднял с костра закопченный котелок, вновь наполнив чашу Рада. — Пей. Мы сошли с пути. Я говорил о древних силах — твоих сородичах, если угодно. Среди них Элайнты. Был ли Драконус настоящим Элайнтом? Или кем-то другим? Все, что могу сказать — он некоторое время носил шкуру Тисте Анди. Возможно, ради насмешки, горького вызова нашей самовлюбленности — кто знает? Так или иначе, было неизбежным, что мой брат Аномандер встал на его пути — и возможности понять истину быстро оказались обрубленными. До сего дня, — добавил Руин, — я гадаю, не жалеет ли Аномандер об убийстве Драконуса.

Рад вздрогнул. Мысли его кружились. — Но Имассы… война…

— Я тебе говорю, — бросил Руин, и лицо выдало его раздражение. — Войны равнодушны к чувствам жертв. Невинность, вина — эти слова лишены значения. Обуздывай мысли и стой на своем. Я гадаю, жалеет ли Аномандер. Я знаю, что не жалеет. Драконус был холодным, холодным ублюдком — и когда пробудился Отец Свет, мы узнали правду об его ревности и его гневе. Консорт получил отставку — узрите черную злобу в горящих глазах! Говоря о старых временах, Рад Элалле, мы словно ощущаем их в своих руках и заново переживаем те палящие эмоции юности. Чтобы затем ощутить себя ветхими без меры. — Анди сплюнул в угли. — Вот почему поэты не испытывают голода, легко находя темы для песен, хотя мало кому удается разжиреть на такой пище.

— Я буду защищать Убежище, — стиснул кулаки Рад.

— Мы это знаем. Вот почему ты здесь.

— Но это бессмысленно! Я должен быть там, стоять перед вратами!

— Второй урок. Твой отец, может, и любит Имассов, но тебя любит сильнее.

Рад вскочил. — Я возвращаюсь…

— Нет. Сиди. Больше шансов их спасти выпадет, если ты пойдешь со мной.

— Как?

Сильхас Руин склонился и снова помешал угли. Взял их в ладони. Поднял. — Скажи, что ты видишь, Рад Элалле, Риад Элайс. Ты знаешь настоящее свое имя? Эти слова андийские. Знаешь их значение?

— Нет.

Сильхас Руин смотрел на покоящиеся в руках янтарные угли. — Вот это. Твое настоящее имя, Риад Элайс, значит «огненные длани». Мать твоя заглянула в душу сына и увидела всё. Она, может быть, любила тебя — но и боялась.

— Она умерла, потому что выбрала предательство.

— Она была верна крови Элайнтов — но в тебе есть также кровь отца, смертного, и я отлично его знаю, понимаю. Я научился уважать этого человека. Он первым понял предназначение девочки, ожидающую меня задачу — и он знал: я не рад крови, которая обагрит мои руки. Он решил не вставать на моем пути. Я так и не понял до конца, что случилось у врат — схватка с Тленом, бедняга Фир Сенгар, зря решивший защищать Скабандари — но всё это помогло осуществить участь Чашки. Она была семенем Азата, а семя должно найти щедрую почву. — Он уронил угли — уже остывшие — в костер. — Она еще юна. Ей нужно время, но, хотя мы готовы встать на пути грядущего хаоса, времени ей может не хватить. Имассы умрут. Твой отец умрет. — Он встал, глядя на Рада. — Мы уходим. Корабас ждет.

— Кто такой Корабас?

— Для этого нам нужно перетечь. Подойдет мертвый садок Каллора. Корабас — Элайнт, Риад. Отатараловая драконица. В разуме человека есть хаос — это дар смертным. Но помни: в твоих руках он может стать огнем.

— Даже в руках, названных Огненными?

Красные глаза Тисте Анди словно чуть притухли. — Мои предупреждения обдуманны.

— И зачем нам встречаться с Корабас?

Сильхас стряхнул пепел с ладоней. — Они освободят ее, и этого нам не остановить. Я хочу убедить тебя даже не пытаться.

Рад заметил, что кулаки его туго сжаты, так что заболели кости. — Ты дал мне слишком мало.

— Лучше, чем дать слишком много, Риад.

— Ты, как моя мать, боишься меня.

— Да.

— Между вами, тремя братьями, кто был самым честным?

Тисте Анди склонил голову набок и улыбнулся.

Вскоре два дракона поднялись во тьму — один блестящий словно золото, но и покрытый изменчивыми мутными пятнами, второй белый как кость, как труп в ночи — только два глаза светятся янтарным огнем.

Они взлетали все выше над Пустошами. Потом они исчезли из мира. Позади, в каменном гнезде тихо светился на ложе из углей костерок, поедая сам себя. Пока ничего не осталось.

* * *

Сендалат Друкорлат в последний раз тряхнула несчастного, да так, что слюна струями сорвалась с его губ. Затем швырнула на берег. Он вскочил, снова упал, поднялся и захромал прочь.

Вифал прокашлялся. — Сладчайшая моя, в последнее время ты какая-то несдержанная.

— Брось себе вызов, муж. Придумай, как улучшить мое настроение.

Он взглянул на мятущиеся волны, слизнул с губ соль. Нахты швыряли вслед жалкому беженцу ракушки и панцири крабов (впрочем, до бегущего мужчины не долетел ни один из снарядов). — Зато лошади наконец отдохнули.

— Их страдания только начинаются. Не могу точно сказать, что случилось, но, похоже, трясы скрылись через врата.

— Подозреваю, мы пойдем следом.

— Но перед уходом один из них пошел и перебил почти всех ведьм и ведунов. Тех самых людей, которых я хотела расспросить!

— Всегда можно уехать в Синюю Розу.

Она стояла, выпрямив спину и явственно дрожа. Вифал слышал как-то, что молния исходит из земли, а вовсе не с неба. Сендалат выглядела готовой воспламениться и расколоть тяжелые тучи над головой. Или проложить разрушительную дорогу среди жалких хижин и убогих лагерей беженцев, брошенных Яни Товис позади. Дурачье поставило рваные тенты и сложило лачуги из выброшенных на берег бревен почти у самой линии прибоя. Море все еще поднимается, вода уже залила постройки — но ни один не потрудился их перенести.

Хотя… куда же им пойти? Лес, насколько видели его глаза, превратился в черную пустошь горелых пеньков.

Прямо за Летерасом Сендалат прорубила проход в садок, который называла Рашаном, и они скакали по нему среди ужасающей темноты. Путь быстро стал монотонным — пока мир не начал разваливаться. Хаос, сказала она. Включения, сказала она. Что бы это ни значило. Лошади взбесились.

Они появились в нужном мире, на ведущем к морю склоне; копыта лошадей подняли облако пепла и золы. Жена разочарованно взвыла.

Что же, с тех пор она стала поспокойнее…

— Ты чего улыбаешься, во имя Худа?

Вифал потряс головой: — Улыбаюсь? Не я, милая.

— Слепой Галлан.

Это происходило все чаще и чаще. Непонятные заявления, незримые причины для раздражения и обжигающей ярости. «Прими истину, Вифал. Медовый месяц кончился».

— Привык всюду влезать, словно крапивное семя. Извергал из себя загадочную чепуху, поражая местный народ. Никогда не верь ностальгирующему старику — или старухе. В каждой их истории скрыта ненависть к нынешнему дню. Они делают прошлое — в своем понимании — каким-то магическим зельем. «Выпейте это, други, и вернитесь в старые времена, когда все шло как нельзя лучше». Ба! Если зелье сделает меня слепой, я лучше не буду пить. Я лучше раскрою надвое твой череп!

— Жена, а кто такой этот Галлан?

Она взвилась уставила на него палец: — Не думаешь ли, что я не жила до встречи с тобой? Ох, пожалейте бедного Галлана! А если он оставил за собой цепочку женщин — что же, простим печальное созданье. Вот оно как бывает, правда?

Вифал поскреб голову. «Да уж, если выходишь за Тисте Анди — в приданое получаешь сто тысяч лет истории». — Ладно, — сказал он осторожно. — Что делать будем?

Она указала на убежавшего островитянина: — Он не знает, были ли с трясами Нимандер и прочие. Там были тысячи людей, и он видел Яни Товис один раз, при высадке, и очень издалека. Но кто другой смог бы открыть врата? И держать открытыми для прохода десяти тысяч людей? Лишь кровь Анди открывает врата и лишь королевская кровь Анди способна их удержать! О Бездна! Наверное, они высосали кого-то досуха!

— Эта дорога, Сенд… куда она приведет?

— В никуда. О, я не должна была бросать Нимандера и его родню! Трясы не только слушали Слепого Галлана, они ему искренне верили! — Она подскочила и подняла руку, словно намереваясь ударить мужа.

Вифал сделал шаг назад.

— О боги, просто возьми лошадей!

Отходя, он смотрел — со странной завистью — на убегающего островитянина.

Вскоре они сели на лошадей, уложив тюки. Сендалат не двигалась, словно изучая воздух перед собой. Слева плескались волны, справа доносилась вонь сгоревшего леса. Нахты дрались за длинный тяжелый кусок дерева (наверное, он весил больше всех, вместе взятых). «Получится отменная дубина… для треклятого Тоблакая. Вогнать бронзовые ручки, оковать узловатую голову прочным железом. Побольше бронзовых заклепок, а может, шип или сразу три. На древко намотать проволоку, на другой конец приладить тяжелый противовес…»

— Зарастает, но ткань слаба. — Она вдруг взмахнула ножом: — Думаю, я сумею провести нас с тобой.

— Значит, в тебе кровь королей?

— Закрой зевало, или я помогу. Говорю, это огромная рана, едва залеченная. Фактически с одного края выглядит тоньше, что не очень-то хорошо. Они остаются на Дороге? Хотя бы это они должны знать. Вифал, слушай внимательно. Готовь оружие…

— Оружие? Какое оружие?

— Неверный выбор. Найди другое.

— Что?

— Глупость не годится. Вот у тебя на поясе киянка.

— Это кузнечный молот…

— А ты кузнец и, предположительно, умеешь с ним обращаться.

— Да, если жертва положит голову на наковальню!

— Вообще сражаться не можешь? Что ты за муж такой? Вы, мекросы — вы всегда отбивались от пиратов и так далее, ты сам рассказывал… — Глаза ее сузились. — Или это была большая жирная ложь, чтобы впечатлить новую женщину?

— Я не пользовался оружием уже десятки лет — я просто делал эти проклятые штуковины! И при чем я тут вообще? Сказала бы, что тебе нужен телохранитель — я нанялся бы матросом на первое судно в гавани Летераса!

— То есть бросил бы меня? Так и знала!

Он попытался выдрать себе волосы, но вовремя вспомнил, что их и так слишком мало осталось. «Боги! Ну почему жизнь может так разочаровывать!» — Ладно. — Он отстегнул молот. — Я готов.

— Помни, я уже раз умерла потому, что не всё знала об искусстве боя. Не хочу умереть во второй раз…

— Почему ты твердишь о сражениях и смерти? Это же просто врата? Кто, во имя Худа, ждет на той стороне?

— Не знаю, идиот! Просто будь готов!

— К чему?

— Ко всему!

Вифал вынул левую ногу из стремени, слез на замусоренный песок. Сендалат выкатила глаза: — Ты чего?

— Я иду отлить, а может, и всё другое сделать. Если мы лезем в заварушку, не хочу обмочить штаны, не хочу ерзать в мокром седле. Особенно когда за хвостом лошади будет бежать орда вопящих демонов. Кажется, мне до смерти осталось несколько мгновений. Надо быть чистым.

— Только кровь и кишки.

— Точно.

— Что за чушь. Как будто тебе будет не все равно.

Он пошел искать укромное местечко.

— Не сиди слишком долго! — заорала она вслед.

«Да, прошли те времена, когда я мог сидеть в свое удовольствие».

Он вернулся и полез в седло, однако Сендалат потребовала вымыть руки в море. Выполнив ее желание, он взял молот, смахнув с него песок, и сел на лошадь.

— Еще чего-нибудь хочешь? Побриться, может? Или сапоги почистить?

— Отличная идея. Но я…

Она зарычала и рубанула ножом по левой ладони. Воздух разрезала щель, края ее отливали красным — как и края раны на руке. — Скачи! — крикнула она, вгоняя стремена в бока лошади.

Вифал с руганью последовал за ней.

Они вырвались на ослепительную выжженную равнину. Дорога блестела, словно усыпанная битым стеклом.

Лошадь Сендалат завизжала, забила копытами, скакнув в сторону. Женщина чуть не перепилила ей шею поводьями. Животное Вифала издало странный хрип, а потом его голова внезапно исчезла — передние ноги разъехались — тошнотворный хруст…

Вифал мельком увидел бледную, слишком длинную руку, пролетевшую в том месте, где миг назад была лошадиная шея. Тут же брызнул фонтан крови, залив всаднику лицо, шею, руки. Он ослеп. Он как попало размахивал молотом. Наконец он весь перекосился, вылетел из седла и тяжело шлепнулся на грубую поверхность дороги. Куртка лопнула, вслед за ней лопнула кожа на груди. Дыхание сперло. Он смутно слышал, как молот падает рядом, кувыркается по земле.

Внезапно раздался звериный рев. Что-то громадное прошлось по его обнаженной плоти.

Дорога позади задрожала от свирепых ударов — спину омыло горячим — он чуть не оцарапал глаза, вытирая кровь. Он смог встать на четвереньки, кашляя и сплевывая рвоту.

Громовые удары не утихали. Сендалат присела рядом. — Вифал! Любовь моя! Ты ранен… ох, возьми меня Бездна! Слишком много крови… прости, мне так жаль! Любимый…

— Моя лошадь.

— Что?

Он сплюнул, очищая рот. — Кто-то отрубил голову лошади. Голой рукой!

— Что? Это кровь лошади? Ты цел? Даже не ранен? — Ласковая мгновение назад рука одним ударом перевернула его. — Даже не смей делать так еще раз!

Вифал еще раз сплюнул и встал, уставившись на Сендалат. — Хватит с меня. — Она открыла рот для отповеди, но он подскочил, грязным пальцем закрыв ей губы. — Будь я обычным человеком, забил бы тебя до бесчувствия прямо здесь — нет, не надо такого изумления. Я тебе не мишень для пинков. Не срывай на мне дурное настроение. Чуть больше уважения…

— Но ты даже не отбивался!

— Может, и нет. Как и ты. Я умею только делать вещи. И кое-что еще: я сам решу, когда с меня будет довольно. И должен сказать: этот миг ужасающе близок! — Он чуть отошел. — Но что, Худа ради, было… Боги подлые!

Это был крик изумления. Рядом с его мертвой лошадью топтались три здоровенных черных демона. Один держал дубину из мореного дерева, и она в его неуклюжих руках казалась не толще обычной палки. Он лупил дубиной по изломанному, изувеченному телу. Остальные двое внимательно следили за взмахами, словно оценивая сокрушительный эффект. Дорогу запачкала синеватая кровь и другие трудно опознаваемые выбросы из трупа их жертвы.

Сендалат тихо сказала: — Твои нахты… Джагуты вечно любят пошутить. Ха, ха. Это был Форкрул Ассейл. Кажется, трясы подняли тут тревогу. Возможно, они уже мертвы, а этот возвращался по следу, намереваясь покончить с пришельцами — или выйти за врата, чтобы убить всех и каждого на берегу. Но вместо этого он напоролся на нас и твоих демонов — Венетов.

Вифал вытер кровь с лица. — Я, гм… я начинаю видеть сходство — они что, были зачарованы?

— В некотором роде. Я подозреваю, что они были в магических цепях. Это Солтейкены… или Д’айверс. Так или иначе, этот мир вызывает возврат первоначального облика — или наоборот, кто тут поймет, чем они были в самом начале.

— Так при чем тут Джагуты?

— Они сотворили нахтов. Или я так предполагаю — маг Обо из Малаза, кажется, был в этом уверен. Разумеется, если он прав, они сумели сделать то, что никому не удавалось — нашли способ сковать дикую силу Солтейкенов и Д’айверсов. А теперь, супруг, почисти себя, возьми другую лошадь. Здесь надолго оставаться нельзя. Мы поедем по дороге, убедимся в гибели трясов и вернемся назад. — Она помолчала. — Даже с твоими Венетами мы будем в опасности — где один Форкрул Ассейл, там могут оказаться и другие.

Демоны — Венеты явно решили, что с Форкрул Ассейлом покончено; они пробежали несколько шагов, потом сгрудились, изучая ущерб, причиненный их единственному оружию.

«Боги, они все те же глупые нахты. Только больше.

Что за ужасная мысль».

— Вифал.

Он снова обернулся к ней.

— Прости.

Вифал пожал плечами: — Все будет хорошо, Сенд, если ты не будешь видеть во мне того, кем я не являюсь.

— Я могла считать их несносными, но теперь я боюсь за Нимандера, Аранату, Десру и прочих. Я так боюсь за них.

Он поморщился покачал головой: — Думаю, Сенд, ты их недооцениваешь. «И да простит дух Фаэд всех нас за это».

— Надеюсь.

Он пошел снимать седло. Помедлил, похлопал по забрызганной кровью шее. — Надо было тебе хотя бы имя дать. Ты заслужила.

* * *

Ее разум был свободен. Он мог скользить между завалившими равнину острыми глыбами кварца, над безжизненной землей. Мог проникать под твердую как камень глину, туда, где прячутся от яростной жары бриллианты, рубины и опалы. Все сокровища этой страны. И глубже — в крошащийся мозг обернутых иссохшим мясом костей, в охваченные лихорадкой миры кипящей крови. В последние мгновения она могла повисать позади горячих, сверкающих глаз — последний взгляд на окружающий мир всегда горяч, ах, что за чудные пейзажи! — и говорить «прощай». Она успела понять: такой взгляд не свойственен лишь старикам, хотя, возможно, только им и должен принадлежать. Нет — здесь, в тощей, медленной, скользкой змее маяки вспыхивают в глазах детей.

Но она могла и улетать подальше от всего этого. Взвиваться выше и еще выше, лететь на волосистых спинках плащовок, на кончиках крыльев ворон и грифов. Смотреть вниз, круг за кругом, на еле ползущего, умирающего червя, на красную опаленную струну, по которой мучительно проходят волны движения — нити пищи, узлы обещаний, бесчисленные волоски спасения — видеть, как отваливаются куски и крошки, остаются позади — и спускаться ниже, все ниже, чтобы есть, рвать тугую кожу, гасить огни глаз.

Ее разум был свободен. Волен делать красоту из полчища прекрасных, ужасных слов. Она могла плавать в холодных волнах потерь, выныривать на сверкающую поверхность и уходить в полуночные глубины, куда медленно опускаются сломанные мысли, где дно украшено длинными, сложными сказаниями.

Сказаниями, да, сказаниями о павших.

В этом месте нет боли. Несвязанная воля не помнит о саднящих суставах, о корке мушек на рваных губах; не видит израненных, почерневших ног. Она вольна летать и петь с голодным ветром, и довольство кажется самой естественной и прирожденной вещью, истинным состоянием бытия. Заботы уменьшаются, грядущее не грозит переменами, легко поверить, что как было, так и всегда будет.

Она может быть здесь взрослой, опрыскивать водой милые цветочки, погружать пальцы в фонтаны грез, поворачивать плотинами реки и сводить леса. Заполнять озера и пруды ядовитым мусором. Осквернять воздух горьким дымом. И ничто никогда не изменится, а если изменится, перемены никогда не коснутся ее, такой взрослой, не помешают идеальному времяпрепровождению, полному мелких экстравагантностей и снисходительности к себе. Ну разве не чуден мир взрослых?

А если костистая змея их детей блуждает ныне, умирая посреди стеклянной пустыни — что из того? Взрослым все равно. Даже любителям посочувствовать, встречающимся среди них — их забота имеет четко очерченные границы, всего в нескольких шагах от себя, любимых. Эти границы охраняются стражей, защищены толстыми стенами и зубчатыми башнями, и снаружи их — мучительное жертвоприношение, а внутри — комфорт и удобство. Взрослые знают, как защититься, знают, о чем можно думать, а о чем лучше не думать — и чем меньше они думают, тем им лучше.

Даже слова — особенно слова — не могут пробиться сквозь стены, не могут перелететь через башни. Слова отскакивают от упрямой тупости, безмозглой тупости, ужасающей, поражающей тупости. Против остекленевшего взгляда слова бессильны.

Ее разум может свободно наслаждаться взрослостью, отлично понимая, что на делеона взрослой не станет. Но это ее личная забота, скромная, не особо экстравагантная, не особо извинительная, но ее личная. То есть она ей распоряжается как хочет.

Она гадала, чем могут в эти дни распоряжаться взрослые. Ну, кроме убийственного наследия. Великие изобретения покрылись слоем песка и пыли. Гордые монументы не интересуют даже пауков, дворцы стали пустыми как пещеры, изображающие бессмертие скульптуры скалят черепа, гобелены славных побед кормят моль. Ах, что за дерзкое, веселое наследство.

Паря высоко, среди плащовок, стервятников и стай Осколков, она была свободна. Глядя вниз, она видела беспорядочные рисунки, начертанные на обширной глади стекла. Древние дороги, улицы, поля, ставшие едва заметными пятнами. Битое стекло — вот все, что осталось от причастившейся чудных даров, а ныне никому не известной цивилизации.

В голове змеи и перед ней мелькает тонкий раздвоенный язычок — Рутт и девочка у него на руках, Хельд.

Она могла бы спуститься, ударить словно истина, сотрясая крошечную скорченную форму в руках-прутиках Рутта, заставив ее открыть сияющие глаза, узреть славную панораму гнилой одежды и полос солнечного света, ощутить пылающий жар груди Рутта. Предсмертные видения — вот что будет означать солнечное сияние. Ничего больше.

Слова хранят магию бездыханных. Но взрослые всегда успевают отвернуться.

В их головах нет места для змеи умирающих детей и для детей-героев.

— Так много павших, — сказала она Седдику, который запоминает все. — Я могла бы их перечислить. Могла вы вставить в книгу длиной в десять тысяч страниц. И люди ее прочитали бы — но лишь в пределах личных границ, а пределы у них очень тесные. Всего в несколько шагов шириной. В несколько шагов.

Седдик, который запоминает все, кивнул: — Один долгий вопль ужаса, Баделле. В десять тысяч страниц длиной. Никто его не услышит.

— Точно, — согласилась она. — Никто ее не услышит.

— Но ты все равно ее напишешь, да?

— Я Баделле, и все, что у меня есть — слова.

— И пусть слова застрянут в их глотках, — сказал всё запоминающий Седдик.

Ее разум был свободен. Свободен выдумывать разговоры. Свободен вставлять острые куски кварца в детей, бредущих за бесчисленностью ее «я». Свободен пленять свет и складывать его в душе, пока не сольются все цвета, став одним, таким ярким, чтобы ослепить всех и каждого.

Последним цветом мира. Смотрите, как ярко он пылает: вот что можно увидать в глазах умирающих детей.

— Баделле, твоя доверчивость чрезмерна. Они не станут слушать, они не захотят узнать.

— Ну разве не удобная позиция?

— Баделле, ты все еще чувствуешь себя свободной?

— Седдик, чувствую. Свободнее чем когда-либо.

— Рутт несет Хельд. И он донесет ее.

— Да, Седдик.

— Он доставит ее в руки взрослых.

— Да, Седдик.

Последний цвет мира. Видите, как ярко он пылает в глазах умирающих детей. Вы сможете увидеть его один раз, а потом отвернетесь.

— И я отвернусь, Баделле, когда стану взрослым. Но не сейчас.

— Да, Седдик, не сейчас.

— Когда покончу со всем этим.

— Да, Седдик, когда покончишь со всем этим.

— И свобода окончится, Баделле.

— Да, Седдик, когда кончится свобода.

* * *

Келиз снилось место, в котором она никогда не была. Сверху низкий полог серых вздувшихся туч, таких, какие показываются над равнинами Элана в сезон первых снегов. Ветер завывает — холодный как лед, но сухой словно в ледяном склепе. За краем тайги поднимаются корявые деревца, похожие на руки скелетов; тут и там она может видеть провалы, и в них завязли десятки четвероногих зверей, умерших и замороженных; стонущий ветер треплет косматые шкуры, иней выпал на кривых бивнях и окружил пустые дыры глаз.

Мифы Элана так описывают преисподнюю смерти, а также далекое прошлое, место начала, в котором жар жизни впервые разогнал кусачий мороз. Мир начался во тьме, лишенной тепла. Он пробудился во времени подобно углю, замерцал янтарным светом… но в конце все станет таким же, каким было до начала. Да, то прошлое, которое она видит, принадлежит также будущему. Давняя эра или эра грядущая, но это мир без жизни.

Но она здесь не одна.

Десятка два существ сидят на тощих конях в сотне шагов от нее, на гребне холма. Они облачены в черные плащи, они в шлемах и доспехах; они, кажется, следят за ней, поджидают ее. Но Келиз застыла от ужаса, словно увязнув по колено в мерзлой грязи.

Она носит тонкую куртку, рваную и подгнившую, и холод рукой самого Жнеца сдавил ее со всех сторон. Она не может пошевелиться в непреклонной длани. Да и не хочет. Она хотела бы повелеть чужакам уйти, хотела бы закричать на них, высвободить магию, заставить их разлететься вверх тормашками. Изгнать их навеки. Но у нее нет на это сил. Келиз ощущает себя здесь такой же бесполезной, как и родном мире. Пустой сосуд, жаждущий наполниться смелым одиночеством героя.

Ветер овевал зловещие фигуры. Пошел наконец снег, белыми осколками льда прорывая пелену облаков.

Всадники пошевелились. Лошади подняли головы. Поскакали вниз по склону, стуча копытами по твердой земле.

Келиз сгорбилась, обняв себя руками. Покрытые инеем всадники были все ближе, и она смогла различить лица под ободками и змееподобными носовыми пластинами шлемов — смертельно бледные, в бескровных порезах. На их кольчугах одинаковые туники — форма, поняла она, знак принадлежности к некоей иноземной армии — серые и алые, покрытые замерзшей кровью. Один весь в татуировках, украшен амулетами — когти, перья и бусины — огромен и похож на варвара. Может, даже не людского рода. А вот остальные одной с ней расы, она уверена.

Они натянули удила прямо перед ней; что-то заставило Келиз во все глаза уставиться на одного — седая борода под коркой инея, серые глаза в глубоких впадинах орбит, напомнившие немигающие глаза птицы, холодные, хищные, лишенные и следа сочувствия. Когда он заговорил на языке эланцев, дыхание не вырвалось изо рта. — Время вашего Жнеца подошло к концу. Смерть изменила свой лик…

— Ты никогда не был приветливым, — пробасил коренастый круглолицый солдат справа от него.

— Не надо, Колотун, — бросил другой всадник, однорукий, сгорбившийся от груза лет. — Ты даже еще не стал частью этого мира. Мы ждем, но такова уж природа снов и видений — они равнодушны к десяткам тысяч шагов безупречной жизни, не говоря уж о миллионах бесполезных шагов. Учись терпению, целитель.

— Когда один уходит, — продолжал бородач, — мы встаем на смену.

— На время войны, — прорычал варвар. Он явно решил заплести в косички все пряди спутанной гривы своего мертвого коня.

— Сама жизнь есть война, война обреченная, — возразил бородач. — Не думай, Ходунок, что мы скоро уйдем на покой.

— Он был богом! — крикнул пятый солдат, сверкнув зубами над иссиня- черной раздвоенной бородой. — А мы всего лишь компания погрызенных жизнью морпехов!

Ходунок засмеялся. — Видишь, как высоко ты забрался, Клетка? Хотя бы голову назад получил — я помню, как мы тебя хоронили под Черным Псом. Полночи голову искали, да так и не нашли.

— Жабы съели, — предположил кто-то из солдат. Все захохотали, даже Клетка.

Келиз увидела, что седобородый солдат слабо улыбается — и улыбка преобразила его лицо. Серые глаза, казалось, готовы без колебаний вместить горести всего мира. Он подался вперед, и седло заскрипело. — Да, мы не боги, и мы не стараемся заменить любителя прятать голову под гнилым капюшоном. Мы Сжигатели Мостов, и мы поставлены у врат Худа — последний дозор…

— И давно ли мы согласились? — выпучив глаза, спросил Колотун.

— Еще успеем. Но я о том, что мы Сжигатели — и, ради всех подлых богов, нам даже в смерти не дозволено проявлять неподчинение. Вы удивлены, что мы все еще отдаем честь? Все еще выполняем приказы? Все еще маршируем при любой самой мерзкой погоде? — Он сверкнул глазами направо и налево, но показной гнев умерялся ухмылкой на сухих губах. — Видит Худ, мы так и делаем.

Келиз не смогла сдержаться: — Чего вам нужно от меня?

Серые глаза вновь посмотрели на нее: — Дестриант, твой титул требует содействия таким, как мы. Мы замещаем Худа — твоего Жнеца. Ты увидела нас как Стражу Врат, но мы не только стражи. Мы являемся — или скоро станем — новыми судьями, и будем служить сколь угодно долго. Среди нас есть кулаки, окованные сталью ратные рукавицы сурового насилия. И целители, и маги. Ассасины и разведчики, саперы и конные лучники, копейщики и следопыты. Трусы и смелые, упорные воины. — Он криво усмехнулся. — Мы находим самых неожиданных… союзников. И во всех обличьях мы превзойдем Жнеца. Мы не далеки. Не равнодушны. В отличие от Худа, мы помним, каково быть живым. Мы помним каждый миг желания, отчаянной нужды, отчаяния, когда все стоны не встречают и капли сочувствия, когда униженные мольбы не порождают милости. Мы здесь, Дестриант. Когда не останется иного выбора, взывай к нам.

Ледяной мир, казалось, зашатался, и вокруг Келиз разлилось тепло. Благословенное… да, это благословение тепла. Она задохнулась, глядя на безымянного солдата, и слезы потекли из глаз. — Это… совсем не так я воображала смерть.

— Да. И даю тебе вот что. Мы Сжигатели Мостов. Мы выстоим. Но не потому, что мы превосходим всех людей, а потому, Дестриант, что мы не равнодушны. А теперь ответь нам, Келиз, Дестриант Эмпеласа Укорененного: достаточно ли нас будет?

«А сколько достаточно? Нет не все так просто? Обдумай ответ, женщина. Он заслужил хотя бы это». — Естественное дело для человека — бояться смерти, — начала она.

— Верно.

— Так и должно быть, — пробурчал Клетка. — Мерзкое дело. Погляди на эту компанию — хотел бы избавиться от уродливых псов, да не могу. Те, что остаются позади, женщина… они ждут тебя.

— Но не судят, — добавил седобородый.

Однорукий кивнул: — Только не ожидай, что они оставят дурные привычки. Смотри, вот Клетка все так же кисло улыбается. Все как прежде — я имею в виду, мертвецы остаются прежними. И никак иначе.

Келиз не знала этих людей, но уже сроднилась с ними больше, чем с любыми живыми. — Я поистине становлюсь Дестриантом, — удивленно сказала она. — Я больше не чувствую себя такой… одинокой. Думаю, я все еще боюсь смерти, но не так как прежде. Когда-то я заигрывала с самоубийством — но это навсегда оставлено позади. Я не готова приветствовать конец жизни. Я последняя из Элана. Мой народ ждет меня, ему не важно, приду я сейчас или через сто лет. Для них всё едино.

Мертвецы — мои мертвецы — извинят меня.

Насколько возможно. Настолько, сколько времени мне потребуется.

Солдат натянул поводья. — Ты отыщешь Смертного Меча и Надежного Щита, Келиз. На убивающий холод должно отвечать огнем. Придет такой миг, когда тебе не нужно будет следовать за К’чайн Че’малле. Ты должна будешь повести их. В твоей лжи будет последняя их надежда на выживание.

— Но стоят ли они выживания?

— Не тебе судить.

— Нет… нет, простите. Они такие… чуждые…

— Как и ты им.

— Разумеется. Простите.

Тепло уходило, снова пошел снег.

Всадники поворачивали мертвых лошадей.

Она следила, как они уезжают, как пропадают в мятущейся белизне.

«Белизна, о, как она жжет глаза, как требует…»

Келиз открыла глаза, чуть не ослепнув от солнечного света. «Какой странный сон я видела. Но я все еще вижу их лица. Каждого. Вижу варвара с подпиленными зубами. Вижу кривящегося Клетку, восхищаюсь им, потому что он может смеяться над собой. И того, кого называли Колотуном, целителя — да, он поистине целитель. Как и однорукий.

И тот, с глазами сокола, мой железный пророк. Я даже не узнала его имени. Сжигатель Мостов — что за странное имя для солдата, но… такое уместное там, у пропасти между живым и умершим Стражи смерти. Лица людей вместо оскаленного черепа Жнеца. О, что за мысль!

Что за облегчение!»

Она утерла глаза, сев прямее. Хлынул поток воспоминаний. Дыхание ее прервалось; она обернулась, чтобы поглядеть на К’чайн Че’малле. Сег’Черок, Руток, Ганф Мач… «О, благословите нас духи!»

Да, она уже не увидит Кор’Турана, надежного и непроницаемого Охотника К’эл. Место рядом с Рутоком вопиет пустотой, кричит об отсутствии. К’чайн Че’малле мертв. Он вышел на разведку далеко на запад, они не видели его, но все ощутили внезапно завязавшуюся схватку. Рычание Кор’Турана заполнило их черепа, и его гнев, и его безрассудная смелость — и его боль. Она непроизвольно задрожала, охваченная горькими воспоминаниями. «Он умер. Мы не смогли увидеть его убийц. Наш крылатый Ассасин пропал. Не был ли это Гу’Ралл? Кор’Туран совершил преступление? Он сбежал от нас, и Ассасин его покарал? Нет, Кор’Туран не сбежал. Он бился, он погиб, защищая наши спины.

Враги обнаружили нас. Они знают: мы рядом. Они хотят нас найти».

Он потерла лицо, с трудом, хрипло вздохнув. Эхо ужасной гибели Кор’Турана все еще наполняло ее разум, иссушало чувства. А день только начался.

К’чайн Че’малле стояли, молча смотря на нее. Этим утром не будет горячего завтрака. Они несли ее почти всю ночь, она уснула в лапах Ганф Мач, словно утомленное дитя. Теперь она гадала, почему они положили ее на землю, почему не бегут. Она ощутила: их нервозное возбуждение ушло, уступая место чувству грядущего несчастья, чувству ожидающей поиск неудачи. Они громадны и сильны, но она видела — они стали ранимыми, они не способны справиться с задачей.

Там, сзади, таятся существа более страшные. Они повалили Охотника К’эл за два десятка ударов сердца.

Она встала, и душу ее заполнила новая уверенность — дар снов. Хотя сны могут оказаться всего лишь играми воображения, лживыми утешениями — но они дают ей нечто прочное, и слабость словно бы опадает с нее иссохшей скорлупой. Обращенный на трех К’чайн Че’малле взор стал суровым.

— Если они найдут нас, значит, найдут. Мы не можем бежать от… от призраков. Не можем и верить в защиту Гу’Ралла. Итак, идем на юг. Прямиком, как копье. Ганф Мач, позволь ехать на твоей спине. Это будет долгий день — нам столь многое, столь многое нужно оставить за спиной. — Келиз взглянула на Рутока. — Брат, я намерена почить Кор’Турана — как и все мы — сделав наш поиск успешным.

Охотник К’эл не сводил с нее холодных, немигающих глаз рептилии.

Сег’Черок и Ганф Мач последние дни редко разговаривали в ее разуме, и голоса их звучали далекими, плохо различимыми. Она не думала, что причина в них. «Я погружаюсь в себя. Мир сужается… но откуда я знаю? Какая часть меня способна понять меру происходящего?

Неважно. Мы должны это сделать.

Пора».

* * *

Сег’Черок видел, как Ганф Мач заставляет тело измениться под нужды Дестрианта. Тяжелые пряные запахи выползли из ее ноздрей, ветвями повисая в воздухе, и донесли до Охотника все подробности последних мучений Кор’Турана.

Когда охотник стал жертвой, он оказался способным лишь на вызывающий рык, на примитивные угрожающие позы; тело его впитывало удары, стараясь выдержать как можно дольше, пока душа внутри сумеет если не убежать, то хотя бы понять. Узнать. Узнать, что иногда даже охотник должен ощущать страх. Будь сколь угодно могучим, сколь угодно совершенным, высокоразвитым — рано или поздно тебя найдут силы, которых не побороть, от которых не уйти. Превосходство — иллюзия. Недолго же она протянула.

Этот урок клеймом впаян в воспоминания любого К’чайн Че’малле. Его горький вкус отдает пылью Пустошей и земель к востоку, великой равнины, на которой некогда стояли большие города и слышалось дыхание сотен тысяч К’чайн Че’малле. Теперь там остались лишь расплавленные обломки и раздавленные кости; ветры ищут, но ничего не находят, и потому обречены на вечные скитания.

Кор’Туран был молод. Единственное преступление Охотника К’эл. Он не принимал глупых решений. Он не стал жертвой излишней дерзости и чувства собственной неуязвимости. Он просто оказался не в том месте и не в то время. Его гибель стала такой потерей… Пусть Дестриант говорит благородные слова, являя неожиданную, непредвиденную уверенность и смелость — но и Сег’Черок, и Ганф Мач понимают: искание провалилось. Вряд ли им суждено дожить до вечера.

Сег’Черок отвел взгляд от Ганф Мач, страдавшей при трансформации. Густое масло капало с ее шкуры, словно струйки крови.

Гу’Ралл пропал, возможно, погиб. Все попытки коснуться его мыслей неудачны. Разумеется, Ассасин способен экранировать разум — но зачем бы ему? Нет, двух защитников больше нет. А крошечная женщина стоит, на лице выражение, которое Сег’Черок научился считать вызывающим; глаза устремлены на южный горизонт, как будто одна ее воля способна призвать к жизни несравненных Смертного Щита и Надежного Меча. Смело. И… неожиданно. Дары Матроны уходят от этой женщины, но она сумела найти источники силы внутри себя.

Только напрасно. Все они умрут, и очень скоро. Разодранные, изломанные тела останутся лежать тут, потерянные, и никто уже не узнает, какие великие дерзания ими двигали.

Сег’Черок пошевелил головой, втягивая воздух, и уловил слабый запах врагов. Близко. Всё ближе. Чешую омочили масла тревоги. Он изучил горизонты и застыл, глядя на запад, туда, где пал Кор’Туран.

Руток сделал то же; даже голова Ганф Мач повернулась.

Дестриант заметила их внезапное оживление. Оскалила зубы. — Стражи, — сказала она. — Похоже, нам нужна ваша помощь и не когда-либо в будущем, а сейчас. Кого вы сможете прислать? Кто среди вас решится встретиться с врагом, которого мои спутники боятся даже показать мне?

Сег’Черок не понимал, о чем она бормочет. К кому обращается. Это безумие Матроны, или сама Келиз обезумела?

Чуть не шатаясь от страха, Дестриант пошла к Ганф Мач, а та помогла женщине влезть в уродливое «седло» позади лопаток.

Сег’Черок посмотрела на Рутока. «Охотник. Задержи их».

Руток раскрыл пасть так широко, что затрещали суставы, и соединил острия клинков. Они мелодично звякнули. Взмахнув хвостом, оставив на почве густые капли масла, Охотник К’эл пустился бежать, низко, как при атаке, наклонив голову. На запад.

— Что он делает? — крикнула Келиз. — Отзови его, Сег’Черок!

Но он и Ганф Мач тоже побежали бок о бок; когтистые лапы все быстрее толкали их вперед, пока земля не стала размытым пятном внизу. На юг.

Дестриант вопила — маска решимости упала с ее лица, обнажая полное понимание всего предстоящего им ужаса. Крошечные кулачки стучали по плечам Ганф Мач; на миг показалось, что Келиз спрыгнет со спины Единой Дочери — но скорость была слишком высокой, риск сломать руки, ноги или даже шею поборол ее импульс, заставив крепче ухватиться за шею Ганф Мач.

Они преодолели треть лиги, когда в черепах взорвалось дикое шипение Рутока, кислотой плеснуло озверение внезапно вспыхнувшей схватки. Лезвия находили цель, от силы ударов сотрясались кости. Ужасный хрустящий звук — и кровь хлынула из тела Охотника К’эл. Раздирающий вопль, неверные шаги, мучительная боль… недоумение, онемение… под Рутоком подкосились ноги… Затрещали ребра. Он упал на землю, завертелся — острые камни прорвали мягкую шкуру живота.

Но Руток еще не сдался. Смерти придется немного подождать.

Он перекатился, извернулся, ударяя клинками. Концы оружия задевали доспехи, прорубали их, глубоко впивались в плоть.

Хлынула слизь и кровь, обжигая глаза Рутока — внезапный образ, жестокий в полной своей ясности — опускается тяжелая секира, заполняя поле зрения слева… Белая вспышка.

Смерть заставила оставшихся К’чайн Че’малле пошатнуться. Миг, другой — неукротимая воля помогла им собраться. Шкуры блестели горем, воняли боевыми маслами.

Дестриант плакала, роняя своё масло — жидкое, соленое, единственное, которым обладает. Она заставила Сег’Черока устыдиться. Стала ли его шкура скользкой от горя, когда он убил Красную Маску? Нет, не стала. Горькой от разочарования, вот и всё. Но тем сильнее он гордился тогда суровостью своего суда. Они с Ганф Мач стали свидетелями того, как люди убивали друг друга. Огонь битвы ярился со всех сторон. Было ясно: людская жизнь невысоко ценится — даже среди самих людей. Если мир кишит сотнями миллионов ортенов, есть ли потеря в гибели десятка тысяч?

Но это хрупкое, чуждое им существо рыдает. По Рутоку.

Он мог бы мгновенно развернуться. Сделать то же, что сделал Руток. Хотя не совсем то же. Мало пользы в попытках убить. Калечить — вот более ценная тактика. Он ранил бы как можно большее число врагов, чтобы немногие могли преследовать Ганф Мач и Дестрианта.

Он мог бы использовать умения, которых Руток не обрел и уже никогда не обретет. Сег’Черок уступает Солдату Ве’Гат, но удивить врага способен.

— Ганф Мач.

«Да, любимый».

Сег’Черок лязгнул лезвиями.

— Нет! — завопила Келиз. — Не оставляй нас! Сег’Черок — я запрещаю!

— Дестриант. Я преуспею там, где не справился Руток. Моя жизнь купит вам день, может, два дня. Постарайтесь использовать их.

— Стой! Я молилась! Ты что, не понимаешь? Они сказали, что ответят!

— Не знаю о чем ты говоришь, Дестриант. Слушай внимательно. Гнездо Ацил умрет. Матрона обречена, как и все в Укорененном. Ганф Мач несет мое семя. Она станет новой Матроной. Найди же Смертного Меча и Надежного Щита. Вы трое станете Часовыми Дж’ан Ганф Мач, пока она не сумеет родить собственных.

Ганф Мач освободит вас.

Это не ваша война. Это не твой конец — только наш.

— Стой!

Сег’Черок решил поговорить с ней еще раз, хотя ему было все труднее. Хотел сказать, что восхищен ей. Что верит в нее — и сам поражается, что испытывает подобное чувство к человеку. Люди — слабые создания, слишком мелкие, чтобы вмещать хоть какой- нибудь дар, но он…

Фигуры далеко впереди. Не враг. Не потомство матрон. И — понял вдруг Сег’Черок — не люди.

Стоят, готовят разнообразное оружие.

Всего их четырнадцать. Подробности стали различимы, когда Сег’Черок и Ганф Мач подбежали ближе. Тощие даже в почерневших, покореженных доспехах. Странные шлемы с ниспадающими, выступающими у подбородков боковыми пластинами. Рваные черные кольчуги. Толстые, покрытые пятнами и прорехами плащи, когда-то окрашенные в ярко-желтые оттенки, отороченные серебристым мехом.

Сег’Черок увидел, что семеро чужаков держат в скрытых перчатками руках длинные узкие мечи синеватой стали с полукруглыми гардами и резные щиты. Двое других вооружены тяжелыми топорами, а круглые их щиты обшиты рваными шкурами. У троих окованные железом копья с широкими наконечниками; двое остальных приготовили пращи.

Их окружает, ползет вниз с бугорка, на котором они встали, сверкающий на камнях и земле иней.

Неверие поразило Сег’Черока словно удар молота.

«Это невозможно. Это же… беспрецедентно. Невозможно. Что привело сюда чужаков? Они враги или союзники? Нет союзниками они быть не могут.

Ведь всем известно: Джагуты всегда остаются в стороне».

— Вот! — указала пальцем Келиз. — Я молилась! Вот — бегите к ним, скорее! Стража Врат!

— Дестриант. Услышь меня. Эти нам не помогут. Они ничего не сделают.

— Ошибаешься!

— Дестриант. Это Джагуты. Они…

… невозможно…

Однако Ганф Мач изменила направление бега, спеша к поджидающим воинам. Сег’Черок побежал следом, все еще недоумевая, не понимая…

И тут они с Ганф Мач уловили идущую от Джагутов, вырывающуюся из ледяного круга вонь.

— Дестриант, берегись! Это неупокоенные мертвецы!

— Я знаю, кто они такие, — бросила Келиз. — Стой, Ганф Мач — хватит отступать — давай, стой здесь и не двигайся. — Она спрыгнула со спины Дочери.

— Дестриант, у нас нет времени…

— Есть. Скажите, много ли преследователей? Скажите мне!

— Каста. Пятьдесят бойцов. Ну, сейчас сорок девять. У четверых есть кеп’рахи, магическое оружие. Ими командует Венец — они движутся как одно целое.

Женщина поглядела на северо-восток. — И далеко?

— Твои глаза скоро их увидят. Они… верхом.

— На ком?

Сег’Черок мог послать ей образ, но она вряд ли сумела бы воспринять его сейчас. Она закрыта, она закрывается все сильнее. — Искусственные… ноги. Как у нас. Не устают.

Он видел, что Дестриант пытается усвоить сведения. Потом она повернулась к Джагутам. — Стражи. Я думала увидеть… знакомые лица.

Один из копьеносцев ступил вперед. — Худ не станет нас ждать.

— Если бы ждал, — согласилась женщина с мечом, — призвал бы.

— Он решил не рисковать, — ответил первый Джагут, — зная, что мы вряд ли согласимся.

— Худ дурно использовал нашу свободную волю, — блеснула покрытыми инеем клыками женщина, — на первом сковывании. Он знал достаточно, чтобы отвернуться от нас на другом. — Скрытый железом палец уставился на Дестрианта: — Вместо этого он использовал вас, дети Имассов. Сделав одного злейшим из врагов. Но мы ему не сочувствуем.

— Никакого снисхождения, — сказал копьеносец.

— Никакой симпатии, — бросил один из носящих пращи.

— Он будет стоять в одиночестве, — прохрипел меченосец. — Как истый Джагут.

Сег’Черок повернулся, ибо уловил на северо-западе блеск металла. «Уже скоро».

Меченосец продолжал: — Человек, ты в странной компании. Они ничему тебя не научат, эти К’чайн Че’малле. Их проклятие — повторять старые ошибки, снова и снова, пока не уничтожат себя и всех вокруг. Им нечем тебя одарить.

— Кажется, — сказала Келиз Эланская, — мы, люди, уже успели научиться у них всему, даже против их воли.

Клацающий смех четырнадцати Джагутов леденил кровь.

Носящий топор сказал: — Бегите. Вашим загонщикам будет оказана честь, они встретятся с последними солдатами единственной армии Джагутов.

— Мы пали последними, — прорычал кто-то.

— Если доведется встретить Худа, — сказал меченосец, — напомни ему, что его солдаты никогда не отступали. Даже в миг его предательства. Мы никогда не отступали.

Снова смех.

Бледная, трепещущая Келиз вернулась с Ганф Мач. — Уходим. Пусть они разбираются.

Сег’Черок медлил. — Их слишком мало, Дестриант. Я остаюсь сними.

Четырнадцать пар мертвых холодных глаз обратились к Охотнику К’эл. Меченосец сказал с улыбкой: — Нас достаточно. Кеп’рахи никогда не оказывались особенно действенными против Омтозе Феллака. Хотя ты можешь оставаться. Мы рады свидетелю, ибо мы дерзкий народ. — Зловещая улыбка стала шире. — Почти такой же дерзкий, как вы, К’чайн Че’малле.

— Думаю, — сказал копьеносец, — он… ощутил смирение.

Его товарищ пожал плечами: — Сумерки видов порождают смирение. Словно старуха вспомнила вдруг, что так и осталась девой. Слишком поздно для чего бы то ни было. Не впечатляет. — Меченосец попытался сплюнуть, но не смог и тихо выругался.

— Сег’Черок, — позвала Дестриант с широкой спины Ганф Мач, — не умирай здесь. Понимаешь? Ты мне еще нужен. Следи, если хочешь. Узри, что будет, а потом вернись к нам.

— Ладно, Келиз Эланская.

Охотник К’эл смотрел, как любимая увозит женщину вдаль.

Потрепанные доспехи захрустели, залязгали. Джагутские воители готовились к битве, расходясь по гребню холмика. Воздух все громче потрескивал вокруг них.

Сег’Черок сказал: — Гордые солдаты, не бойтесь, что они пройдут мимо. Они не пропускают никого, кого могут убить, ничего, что можно разрушить.

— Мы множество раз наблюдали ваши безумства, — ответила женщина с мечом. — В грядущей схватке нас ничто не удивит. — Она посмотрела на товарищей. — Разве Искар Джарак не достойный вождь?

— Достойный, — ответил хриплый хор.

— А что он сказал, посылая нас сюда?

И тринадцать Джагутов ответили: — Думайте, что это Т’лан Имассы.

Последние выжившие из армии Джагутов, полегшей до последнего бойца, снова захохотали. Хохот клацал, катясь навстречу касте, звучал во время всей жестокой, ошеломляющей битвы.

Сег’Черок следил с расстояния в сто шагов; он чувствовал, как покрывающее шкуру масло густеет под морозными вздохами Омтозе Феллака, когда древний Оплот Льда дрожал под ударами кеп’рахов и отвечал, взрывая плоть, разбрасывая мерзлые куски тел. В гуще колдовского пожарища железо беседовало с железом на старейшем из языков.

Сег’Черок следил. И слушал. Когда он услышал и увидел достаточно, он выполнил приказ Дестрианта. Оставил битву за спиной. Зная итог, чувствуя все более глубокое и язвящее смирение.

«Джагуты. Мы разделили с вами этот мир, но мы никогда не видели в вас врагов. Джагуты, Т’лан Имассы никогда не понимали: некоторые народы слишком благородны, чтобы враждовать. Но тогда… наверное, именно благородство и приводило их в ярость.

Искар Джарак, ты, командующий ими… что ты за птица? Откуда ты узнал? Хотелось бы услышать ответы от тебя самого. Как ты узнал, какие именно слова нужно сказать солдатам?»

Сег’Черок никогда не забыл бы этого смеха. Звук впаялся в его шкуру; он плыл в завитках души, невесомо танцевал среди тяжких соков облегчения и удивления. «Что за всепонимающее ликование, и сухое и сладкое, что за жестокий, ошеломляющий звук.

Я слышал смех мертвых».

Он знал, что будет носиться на этом смехе весь остаток жизни. Смех будет его поддерживать. Придавать сил.

«Теперь я понял, Келиз Эланская, отчего так сияли сегодня твои глаза».

Позади него тряслась земля. А песня смеха всё звучала и звучала.

* * *

Раздутые стволы сегментированных деревьев вздымались над вязкой трясиной; они были такими пухлыми, что Грибу подумалось: сейчас лопнут и выпустят… что? Он понятия не имел, однако явившиеся — к счастью, вдалеке — твари будут такими жуткими, что до конца дней видеть ему во снах одни кошмары. Он смахнул присосавшегося к колену комара и еще ниже согнул спину, залезая в заросли кустов.

Жужжание и гудение насекомых, ленивое шлепанье воды о болотистый берег, ровное далекое дыхание чего-то огромного — каждый свистящий выдох длится и… длится. Гриб слизнул пот с губ. — Большое, — шепнул он.

Вставшая рядом на колени Синн поймала черную пиявку и позволила ей присосаться к кончику пальца обеими ртами. Вытянула палец, любуясь растущей склизкой гадиной. Хотя росла та скорее в толщину.

— Это ящерица.

— Дракон.

— Драконы не дышат. По крайней мере как мы дышим. Вот почему они могут странствовать между мирами. Нет, это ящерица.

— Мы потеряли путь…

— А тут и не было никакого пути, Гриб. Был след, и мы все еще на нем.

— Пустыня мне нравилась больше.

— Времена меняются, — сказала она и ухмыльнулась. — Это была шутка, между прочим.

— Не уловил.

Синн скорчила рожу. — Время не меняется, Гриб, только вещи во времени.

— И что бы это значило?

— Этот след, разумеется. Мы как бы идем по следу чужой жизни, очень длинной жизни. — Она махнула свободной рукой. — Всё это… появляется форма, но в конце остается лишь месиво — в том конце, откуда мы начали.

— Так мы идем назад во времени?

— Нет. Это ведь было бы неправильное направление, а?

— Сними эту тварь с пальца, пока она тебя досуха не высосала.

Она вытянула руку и Гриб сорвал пиявку, что оказалось совсем не приятным делом. Круглые ранки начали кровоточить. Гриб отшвырнул тварь подальше.

— Думаешь, он учует?

— Кто он?

— Ящер. Мою кровь.

— Боги подлые!

Ее глаза сияли. — Не нравится это место? Воздух — разве он не пьянит тебя? Мы вернулись в эпоху, когда все было сырым, неоформленным. А может, наоборот — мы вышли из сырого времени. Хотя, думаю, здесь ты можешь просидеть десять тысяч лет и ничего не изменится, совсем ничего. Давным-давно время текло медленнее.

— Вроде ты сказала…

— Ладно, перемены текли медленнее. Так, что живые существа ничего не замечали. Они знали то, что знали: что перемен не бывает.

Гриб подумал, что немой она была лучше, но придержал слова. Нечто заворочалось в болоте; глаза Гриба широко раскрылись, когда он сообразил, что уровень болота поднялся на целый локоть. Что бы там ни сидело, оно переместило чертовски много воды. — Идет, — сказал он. — Синн! Надо уходить отсюда…

— Если мы по-настоящему живем не здесь, — продолжила она размышлять, — откуда же мы могли прийти, если не отсюда? Ты не можешь просто сказать: «О, мы прошли через врата», потому что основной вопрос только отодвинется…

Дыхание стихло.

— Идет!

— Но ты можешь разводить лошадей и замечать, как они меняются. Более длинные ноги, иная поступь. Так пустынный волк становится охотничьим псом — на это нужно не так уж много времени. Неужели кто-то вывел нас, сделал такими, какие мы есть?

— Если так, — прошипел Гриб — мог бы вложить в нас побольше мозгов! — Он схватил ее за руку, поднял.

Она смеялась на бегу.

Позади вода словно взорвалась, громадные челюсти щелкнули, поймав пустой воздух. Раздался сиплый рев, задрожала земля.

Гриб не оглядывался — он и так слышал, как чудовищный ящер плещется, ломится сквозь траву. Он все ближе.

И тут Синн вырвала руку.

Подошвы Гриба поскользнулись на мокрой глине. Вращаясь, он мельком заметил Синн, вставшую перед ящером размером с квонскую галеру — усеянные зубами длиной в кинжал челюсти раскрываются все шире…

Появился огонь. Вспышка ослепила Гриба, заставила упасть — стена жары ударила в спину. Он встал на колени. Пошел дождь — нет, град — нет, ливень из кусков плоти, костей и кожи. Моргая, вздыхая, он медленно поднял голову.

Перед Синн разверзся дымящийся кратер.

Он встал на ноги, неуверенно поковылял к ней. Яма была в двадцать шагов шириной, а глубиной в рост взрослого человека. Мутная вода булькала, заполняя провал. В воде дергались извивались остатки ящериного хвоста. Гриб едва произнес пересохшими губами: — Насладилась, Синн?

— Все это не реально.

— А по мне, на редкость реально!

Она фыркнула: — Это лишь память.

— Чья?

— Может, моя. — Она дернула плечом. — Может, твоя. Нечто так глубоко похоронено в нас, что мы никогда не узнали бы, не окажись здесь.

— Бессмыслица.

Синн подняла руки. Та, палец на которой кровоточил, казалась обугленной. — Моя кровь, — шепнула она, — в огне.

* * *

Они обогнули болото. Стая чешуйчатых длиннорылых ящеров следила издали, крутя шеями. Они были больше бхедринов, но с такими же пустыми коровьими глазами. Крошечные крылатые ящерицы скакали по их спинам, выкусывая клещей и блох.

За болотом земля пошла кверху; ее украшали деревья с прыщавыми стволами, увенчанные коронами змеевидных листьев. Явного пути вокруг необычного леса не было, и они пошли напрямик. Под влажным пологом летали насекомые с блестящими крыльями, почва была усеяна жабами, способными без труда проглотить кулак человека. Они не были настроены уступать дорогу, и Гриб ступал осторожно, тогда как Синн пинала их босыми ногами, хохоча при каждом тяжелом шлепке.

Земля выровнялась, лес стал гуще. Сомкнулась полутьма, словно под саваном. — Это было ошибкой, — промычал Гриб.

— Это?

— Всё это. Дом Азата, портал — Кенеб должен сейчас страдать от беспокойства. Нечестно вот так уходить, никому ничего не сказав. Знай я, что искать то, что ты ищешь, так долго — сказал бы «нет» без раздумий. — Он посмотрел на девушку. — Ты же с самого начала знала, так?

— Мы идем по следу — мы не можем его бросить. И мне нужен союзник. Кто-то, защищающий спину.

— Чем? Дурацким обеденным ножом, что у меня на поясе?

Син скривилась: — Расскажи меня правду. Откуда ты явился?

— Я был найденышем в Собачьей Упряжке. Меня спас имперский историк Дюкер. Подхватил около аренских ворот и передал в руки капитана Кенеба.

— И ты всё это помнишь?

— Еще бы.

Ее глаза требовательно взирали на мальчика: — Ты помнишь путь в Собачьей Упряжке?

Он кивнул: — Мы шли и бежали. Мы были испуганы, голодали и мучились от жажды. Я даже помню, как разок видел Колтейна, хотя все, что могу сейчас припомнить — вороньи перья. — Хотя бы, — бросил он запальчиво, — я не видел его смерти.

— Из какого ты города?

— Не припоминаю. — Он пожал плечами. — Всё до Упряжки… всё пропало, как будто и не было.

— Не было.

— Что?

— Собачья Упряжка создала тебя, Гриб. Построила из грязи, палок и камней, наполнила всем произошедшим. Героями, сражавшимися и погибшими, людьми, любившими и потерявшими любимых. Тем, что голодали и умирали от жажды. Теми, чьи сердца разрывались от ужаса. Теми, что утонули, теми, что поймали удар меча или стрелу. Теми, что оказались поднятыми на копья. Создание проглотило всё и стало твоей душой.

— Смехотворно. Там были сотни сирот. Некоторые выжили, а другие нет. Вот и всё.

— Тебе было сколько? Три года? Никто не запоминает в таком возрасте. Разве что несколько разрозненных сцен. Но ты помнишь всю Собачью Упряжку, Гриб, потому что ты ее порождение.

— У меня были родители. Настоящий папа, настоящая мама!

— Но ты их не помнишь.

— Потому что они погибли еще до начала похода!

— Откуда ты знаешь?

— Потому что твои слова бессмысленны!

— Гриб, я знаю. Потому что я такая же.

— Что? У тебя была настоящая семья, даже живой брат есть!

— Он смотрит на меня и не понимает, на кого или на что смотрит. Я расскажу, кто меня сделал. Ассасин по имени Калам. Он нашел меня в своре бандитов, называвших себя мятежниками. Он вырезал кое-что на моей душе и ушел. А потом меня сделали во второй раз. Или добавили. В И’Гатане, где я нашла в себе огонь, который ныне пылает без передышки, как личное солнце. А потом была капитан Фаредан Сорт, она знала, как и я, что они еще живы — а я знала потому, что огонь не угасал — он пылал под городом, пылал и пылал. Я знала… я могла чувствовать. — Она замолчала задыхаясь. Глаза выкатились как у пчелами укушенной кошки.

Гриб смотрел на нее, не зная, что делать — то ли обнять, то ли ударить. — Тебя родила мама, как и меня.

— Тогда почему мы такие особенные?

Мошкара разлетелась от ее выкрика, зудение заглохло.

— Не знаю, — тихо сказал он. — Может… может, ты и сделала кое-что в И’Гатане. Но со мной ничего такого не…

— Малаз. Ты спрыгнул с корабля. Ты пошел и нашел нахтов. Почему?

— Не знаю!!!

Она отскочила, убежав в заросли. Через миг он потерял ее из вида. — Синн? Что ты делаешь? Куда ты?

Сумрак исчез. В пятидесяти шагах расцвела сфера кипящего пламени. Деревья взрывались на ее пути. Сфера катилась на Гриба.

Он раскрыл рот, чтобы закричать, но не издал ни звука.

Обжигающий огненный шар все ближе, огромный, колючий…

Гриб сделал жест. Земля резко вздыбилась на пути огня, выбросив массу корней, перегноя, грязи — деревья падали по сторонам, тысяча кривых коричневых рук высунулась из бурлящей почвы. Извивающаяся стена окружила катящийся шар, раздавила, как сапог может раздавить уголек в костре. Загрохотало. Земля опадала, руки исчезли, и перед Грибом оказался лишь небольшой оседающий курган. Взлетели клубы пара, а потом вернулась темнота и поглотила их.

Он увидел, как Синн возвращается, перепрыгивая упавшие стволы, стряхивая грязь с куртки. Она встала прямо перед ним. — Не имеет смысла, Гриб. Мы с тобой — мы особенные?

Она пошла вперед; через миг он двинулся следом.

«Никогда не спорьте с девушками».

* * *

Это был день чужаков. Один был недосягаем, второго он хорошо знал.

Таксилиан и Раутос сумели поднять панель, обнажив спутанную массу колец металла, трубок и многожильных кабелей. Бормоча, что нужно бы найти поворотные чары, способные высвободить колдовскую силу и пробудить мозг города, Таксилиан начал тыкать и тянуть что попало. Встав сзади — пот тек по лбу — Раутос выкрикивал предостережения, которые Таксилиан не замечал.

Последний создал капкан для ящеричных крыс — ортенов — и пошел его устанавливать. Асана с ним.

Наппет и Шеб нашли запечатанную дверь в конце длиной узкой комнаты. Они лупили по ней железными палицами; каждый удар отдавался мучительным колокольным звоном. Похоже, от грохота у обоих повредился слух — но, поскольку они не разговаривали, неприятное открытие еще поджидало мужчин.

Вздох исследовала Гнездо, покинутое, опустевшее жилище Матроны, но не находила ничего интересного, хотя неведомые запахи проникали в легкие, а соки блестящими капельками оседали на коже. Ее осадили смутные грезы о рождении потомства, череда сцен трудных родов, следовавших друг за дружкой как в кошмаре. Тревожное раздражение быстро перешло в необоримый гнев.

Вздох жила Плитками с момента их создания — и все же не находила искомого смысла. А теперь внешний мир начал проникать внутрь. Смятение всё усиливалось.

И еще есть трутень К’чайн Че’малле. Он взбирается, все ближе подползая к группе бестолковых людей.

Дух плавал между членами своей «семьи», и его одолевало растущее возбуждение. Они не справляются. В некоем неотразимом, фундаментальном смысле они начали распадаться. Он еще не понял, в чем их предназначение, а они — кроме разве что Таксилиана — занялись чепухой. Наступил кризис. Он может ощутить нарастающие трения. Они не будут готовы к Сулькиту. Они могут убить трутня, и все будет потеряно.

Он вспомнил, как однажды — в тысячный раз? — стоял на палубе корабля, созерцая гладкое как стекло море со всех сторон. Странное спокойствие поразило воздух, свет стал зловещим, лихорадочным. Вокруг него словно бледные мухи суетятся безликие матросы — кровавые приношения Старшему Богу, блеющих коз тащат из трюма, сверкают смоченные морской водой клинки, полотнища крови, трепеща, ниспадают в океан — вокруг него растущий страх. И он слышит ответ на страх — свой собственный хохот. Жестокий, как смех демона. Все глядят на него, понимая, что среди них оказалось чудовище. Это чудовище — он…

«Я призвал бурю, не так ли? Чтобы увидеть насилие, закутаться в него, словно в теплейший плащ. Вопли тонущих смертных не мешали мне веселиться.

Это мои воспоминания? Что же я за зверь?

Кровь была… сладкой на вкус. Жертвы? Глупцы, вы только кормили мою силу.

Я помню племя, трупы, холодеющие под мехами и одеялами, и пятна злобы на моих руках. Помню пустую яму, в которой оказался. Это была яма моих преступлений. Слишком поздно рыдать над ее глубиной, над безжизненным воздухом, над привкусом смерти.

Предан женой. Все хохотали за спиной. За это они должны были умереть. Так должно было быть и так стало. И я бежал из дворца, из дома, разрушенного за единую ночь. Но из некоторых провалов не выкарабкаться. Я бежал и бежал, день и ночь, и падал истощенный, падал назад в дыру, и смотрел на свет вверху, и видел, как он гаснет. Пока не наступала тьма.

Глядя ныне в мои глаза, вы видите холод смерти. Видите черные гладкие стены провала.

И вы знаете: глядя на вас, я не вижу ничего, способного породить… чувство. Хоть какое.

Я еще иду, одинна пустой равнине, и здание маячит все ближе, вещь из камня и высохшей крови, вещь, желающая вернуть жизнь.

Так найдите же меня».

Асана чуть не упала, вбегая в комнату, в которой скрючились над работой Таксилиан и Раутос. Она с трудом обрела дыхание. Раутос повернулся: — Асана? Что такое? Где Последний?

— Демон! Один жив! Он нашел нас!..

Они уже слышали звуки на пандусе — кожаные подошвы и что-то еще, клацанье когтей, шелест кожи о камни.

Асана встала спиной к дальней стене. — Таксилиан! Позови Шеба и Наппета! Скорее!

— Что? — Мужчина поглядел через плечо. — Что такое?

Появился Последний. Он выглядел малость одуревшим, но не раненым. С веревочки свисали два мертвых ортена. Еще через мгновение перед ними показался К’чайн Че’малле. Тощий, высотой с человека, с тонкими конечностями; хвост хлестал по сторонам, как будто обладал собственной волей.

Дух ощутил в Асане и Раутосе страх. Но медленно разогнувший спину над развороченной машиной Таксилиан ощутил любопытство и восторг. А потом и… возбуждение. Он сделал шаг вперед.

Трутень изучал комнату, словно кого-то отыскивая. Склонил голову набок, прислушиваясь к бесконечному лязгу сверху. Через миг раздались торжествующие крики Наппета и Шеба — дверь открылась; но дух знал, что падение преграды не результат ударов их орудий, что Сулькит попросту открыл ее. Еще через миг он задумался: «Откуда я это знаю?»

Вздох вышла из бокового прохода. — Синее Железо, — шепнула она, смотря на трутня. — Словно… словно Точка Опоры. Таксилиан, иди к нему — оно нам нужно.

— Знаю. — Таксилиан облизнул пересохшие губы — Раутос, иди наверх к Шебу и Наппету — пусть остаются там. Займи чем-нибудь. Не хочу, чтобы они выскочили с мечами наголо. Заставь понять…

— Понять что? — спросил Раутос.

— Что мы нашли союзника.

Глаза Раутоса расширились. Он вытер пот с лица. Попятился, потом развернулся и пошел наверх.

Таксилиан сказал трутню: — Ты можешь меня понять? Ничего не работает. Нужно починить. Нам нужна твоя помощь… нет, наверное, можно сказать иначе. Мы готовы помочь тебе вернуть всё к жизни.

Молчание. К’чайн Че’малле, казалось, игнорирует находящихся в комнате. Щупальца на концах лап извивались морскими водорослями. В широкой прорези рта блестели зубы. Еще миг — и трутень моргнул. Раз, другой, третий — видно каждое веко. Затем подпрыгивающей походкой подошел к Таксилиану. Подобрал крышку и умело поставил на место. Выпрямился и прямо поглядел на духа.

«Ты можешь меня видеть». Понимание заставило призрака застыть. Он тут же ощутил что-то — «мое тело!» — и задергался от мучительной боли в перетруженных руках. Он смог почувствовать свой пот, ломящее утомление в мышцах. А потом все пропало.

Он заплакал. «Помогите!»

Змеиные глаза Сулькита снова заморгали. Трутень бросился бежать, быстро пересек комнату и скрылся на пандусе, что ведет к куполу-черепахе, вместилищу разума города.

Таксилиан засмеялся: — За ним! — и поспешил за К’чайн Че’малле. Вздох понеслась следом.

Когда они убежали, Асана бросилась к Последнему, и тот обнял ее.

Появились Раутос, Шеб и Наппет. — Мы открыли дверь, — слишком громко сказал Шеб. — Она просто скользнула вбок. Выводит наружу, на балкон — боги, мы высоко забрались!

— Хватит чепухи, — зарычал Наппет. — Мы кого-то видели на равнине. Идет. Кажется, мы столкнулись с другим скитальцем.

— Может быть, — сказал Раутос, — он знает.

— Что знает? — оскалился Шеб.

Раутос беспомощно поводил руками.

Наппет сверкнул глазами, поднял дубину. — Так где гребаный демон?

— Он не хочет нам навредить, — сказал Последний.

— Тем хуже для него.

— Не вреди ему, Наппет.

Наппет надвинулся на Последнего. — Поглядите на тупого фермера — нашел домашнюю зверушку, а? Ничего особенного — Вздох выглядит гораздо лучше.

— Демон безоружен, — сказал Последний.

— Тогда он тоже тупой. На его месте я махал бы самым большим топором, какой смог бы найти. Убил бы для начала тебя и каргу, тобой пригретую. Потом жирного бесполезного Раутоса с его глупыми вопросами.

— Ну, первым он убил бы тебя, Наппет, — гоготнул Шеб.

— Потому что я самый опасный, да. Он попробовал бы. Но я разобью ему башку одним ударом.

— Не самый опасный, — поправил Шеб, — а самый тупой. Он убил бы тебя из жалости.

— Давай пойдем готовить, — сказал Последний Асане, все еще обнимая ее мускулистой рукой. — Прости, Наппет, на тебя еды не хватит.

Наппет подступил ближе: — Попробуй меня остановить…

Последний развернулся. Кулак ударил Наппета в лицо, разбив нос. Он зашатался, кровь хлынула ручьем; об пол застучали выбитые зубы.

Палица выпала из рук. Еще миг — и мужчина тоже упал, свернувшись клубком.

Остальные выпучили глаза на Последнего.

Шеб засмеялся, но как-то осторожно.

— Идем, — сказал фермер Асане.

Они вышли из комнаты.

Шеб сказал: — Я обратно на балкон.

Раутос пошарил в тючке, достав тряпки и фляжку. Встал на колени у скорчившегося Наппета, крякнул. — Давай поглядим, что можно сделать.

* * *

«Предательство может остыть — холодная груда углей — и вдруг вспыхнуть снова. Что заставило меня совершать такие убийства? Они были сородичами. Спутниками. Любимыми друзьями. Как я смог? Моя жена, она хотела ранить меня… почему? Что я сделал? Сестра Горима? Это же чепуха. Безделица. Не стоит таких воплей. Она сама должна была понять.

Она ранила меня, но мне не забыть ее глаз — ее лица — она смотрела на меня, когда я забирал ее жизнь. Никогда мне не понять, почему она смотрела как та, которую предали. Это меня предали. Не я. Сестра Горима… какое она имела отношение? Я не хотел ей вредить. Так вышло. Но то, что она сделала… словно нож в сердце вонзила!

Нужно было понимать: не такой я человек, чтобы спустить. У меня есть гордость. Вот почему всем пришлось умереть, всем, что знали и смеялись за моей спиной. Нужно было дать урок… но ведь… когда все закончилось, некому было учить мой урок. Только я остался, но это не годится. Я должен был выучить иной урок. Не так ли?

Дракон ждет на равнине. Он не моргает. Однажды он моргнул — и всё исчезло. Всё и все. Больше он никогда так не сделает.

Ты моргаешь и навеки теряешь время. Ты даже не можешь понять, сколько длилось моргание. Миг — или тысяча лет? Ты даже не можешь увериться, что увиденное сейчас таково же, как увиденное миг назад. Не можешь. Ты думаешь — оно то же. Убеждаешь себя, уговариваешь себя верить в непрерывность видимого. Оно такое же, как в прошлом. Вот что ты себе внушаешь. Разум забавляется игрой в уверенность. Чтобы не впасть в безумие. Но подумай, что один миг, одно движение век — да, все мы понимаем — может изменить реальность. Закрылись веки — одно, открылись — совсем иное. Дурные вести. Поражающий душу ужас. Горе. Как долго длится миг?

Боги подлые, целую гребаную вечность»!

Глава 14

Как отразить мне безумия темный прилив

все, что я знал, что висело как мухи сухие

на паутине дней юных — сейчас восстает

свежею пеной морскою плещет в лицо

ветер навстречу мне рвется; бегу, задыхаясь,

очи горят — но явственно слышу призывы

жизни забытой, чувствую солнечный жар

сухо стрекочут цикады в зеленой траве

был я ребенком и лето текло бесконечно

дни не хотели сменяться ночами, а я поднимал

— воин, дикарь — свой героический гвоздь

дергались и колыхались миры на его острие

синем как новая сталь, и соленые ветры

не успевали точащие зубы вонзить

в спину и ребра, сделав любое движенье

мукой. Сверкали повсюду лучи золотые

тысяч судеб

а теперь — где же вы, гладкие лица

щедрых певучих дней лета, где боги

твердой рукой дикий смирявшие мир? Шелуха

вместо шелков мою устилает тропу

вместе с тобой бежим мы слепыми зверями

только прилив не обгоним, и море нас ждет

обещая

всерастворение, гибель дней юности

сломаны гвозди и ногти, и ребра болят

лето уходит все дальше, и дальше

и дальше…

«Жалобы сломанного гвоздя», Рыбак

Кто-то кричал от смертельной боли — но вождь Желч к такому давно привык. Его глаза слезились от едкого дыма. Он повернул коня — и разразился градом ругательств. Целых три отряда летели из видневшейся на дне долины деревни, высоко поднимая копья с нанизанными и привязанными зловещими трофеями. — Пусть Колтейн возьмет этих дураков и раздавит пяткой! Джарабб! Скачи к их командиру. Пусть построит войско и возобновит разведку на юге. Никаких больше набегов — так и скажи дураку, что я заберу у него добычу, жену и дочерей, если хоть раз еще ослушается приказа!

Джарабб прищурился… — Это Шельмеза, Вождь Войны.

— Отлично. Заберу мужа и сыновей, сделаю рабами и продам в Д’рас. Кривой нос Балта, ей нужно лучше управлять воинами!

— Они всего лишь следовали за ней, — сказал Джарабб. — Она хуже бешеного волка.

— Хватит жевать мое ухо, — рявкнул Желч, желавший вынуть ногу из стремени и пнуть парня в грудь. Слишком фамильярным стал, слишком хитрым, слишком много Худом клятых слов и намекающих взглядов. После дела с Шельмезой он ему глаз подобьет и заставит следить за ранеными, чтобы не отстали.

Джарабб попробовал улыбнуться, но улыбка увяла от злобной гримасы Желча. Юный Слезоточец пришпорил коня и поскакал навстречу вопящим, улюлюкающим рейдерам.

Небо над тошнотворной пеленой дыма было безоблачным — шатер насыщенной синевы, зловредное солнце, казалось, хочет вскипятить воздух. Стайки длиннохвостых птиц беспорядочно метались, боясь садиться на землю, ведь повсюду были воины — хундрилы. По заброшенным полям скакала разжиревшая, в палец длиной саранча.

По дороге возвращалась первая группа разведчиков; Желч был рад видеть их дисциплину, слаженный бег коней, поднятые под одинаковыми углами копья. Кто у них офицер? Он заметил на копье командира кожаный бунчук и понял: это Ведит, недавно раздавивший гарнизон местного городка. Он понес в набеге тяжелые потери — но в этом нет сюрприза. Молод, по-глупому упорен и вспыльчив — но надо приглядеть за ним, ведь он, вполне очевидно, сумел взять воинов в твердые руки.

Один жест руки Ведита заставил всех его воинов остановиться. Офицер подскакал к Желчу, натянул удила. — Вождь Войны, нас поджидает армия Болкандо. В двух лигах. Десять тысяч, два полных легиона и вспомогательный лагерь в три раза больше. Они срубили каждое дерево за лигу вокруг. Готов поспорить, они устраивали лагерь уже три или четыре дня.

— Глупые болкандийцы. Какой смысл выводить в поле армию, способную только топтаться на месте подобно бхедрину? Мы обогнем ее и направимся к столице. Я смогу стащить их короля с трона. Потом сам сяду на трон, напившись вдрызг. Так и будет! — Он фыркнул. — Генералы и командиры ничего не понимают. Думают, битва решает все, словно кулаки в темной аллее. Колтейн знал лучше — война это средство, не цель. Цель не в убийствах, а в доминировании на последующих переговорах.

Второй разведчик подскакал с севера; копыта его лошади выбивали облачка пыли из заросших сорняками борозд, зайцы выскакивали из-под самых ног. Желч покосился на него — и поворотил коня, глядя на юг. Да, там еще один вестник, конь покрыт потом. Он что-то кричит, протискиваясь между разнузданных воинов Шельмезы. Вождь хмыкнул.

Ведит тоже заметил вестников. — Нас обкладывают.

— И что? — спросил Желч, снова прищурившись на молодого, но уже умного воина.

Тот пожал плечами: — Даже если четвертое войско идет сзади, Вождь Войны, мы можем проскользнуть через щели. Они же все пешие.

— Как ласка между когтей ястреба. Им не стоит надеяться даже на кусок нашего хвоста. Ведит, я доверяю тебе командовать тысячей. Да, пятью десятками отрядов. Бери на себя северную армию — она будет на марше, солдаты устали как собаки, наглотались пыли. Идут, вероятно, колонной. Не давай им передышки. Налетай, режь, пусть потеряют порядок. Потом берите обоз. Сожгите все, что не сможете увезти. Не теряй контроля над воинами. Просто обрубите врагу пальцы на ногах и оставьте на месте. Понял?

Ведит с ухмылкой кивнул. — Я хотел бы послушать того разведчика.

— Естественно, хотел бы.

Желч видел, что Джарабб нашел Шельмезу и оба скачут навстречу гонцу с юга. Сплюнул, ощутив во рту привкус дыма. — Глаза Дюкера, что за жалкая каша. Никто ничему не учится, да?

— Вождь?

— Болкандийцы были бы рады, получив от нас такое же отношение, которое мы претерпели от них? Нет. Разумеется, нет. Так как же их умы оправдывают нынешнее безобразие?

— Они думают, что управятся тихо и быстро.

Желч кивнул: — Ты заметил порок в их мыслях, воин?

— Это нетрудно.

— А ты знаешь, что мнящие себя особо умными — на деле самые тупые люди? — Он приподнял зад, издав долгий, громкий пук. — Боги подлые, они выращивают специи, от которых у меня в кишках тайфун поднялся.

Подъехала вестница с севера — лицо в поту, руки в пыли.

— Вождь Войны!

Желч отстегнул мех, бросил разведчице. — Сколько их, как далеко?

Она сделала несколько глотков, потом сказала громко, потому что ее конь фыркал: — Около двух тысяч, половина легкая пехота, новобранцы, плохо одетые и вооруженные. Две лиги, идут колонной по очень узкой дороге.

— Обоз?

Женщина усмехнулась грязными губами: — Не в середине, без охранения, Вождь. Сзади отряд в триста человек. Похоже, ноги до крови стерли.

— Они тебя видели?

— Нет, Вождь, не думаю. Их разведчики держатся близко, едут по гладкой земле у дороги. Знают, что по местности рыщут рейдеры, и не хотят быть ужаленными.

— Очень хорошо. Смени коня, будь готова вести Ведита и его крыло.

Темные глаза сверкнули, оценивая Ведита.

— Что-то не так? — поинтересовался Желч.

— Нет, Вождь Войны.

— Что, слишком молод?

Она дернула плечами.

— Свободна.

Разведчица бросила ему водяной мех и уехала.

Желч и Ведит ждали вестника с юга. Ведит прогнул спину, потянулся в седле. — Вождь Войны, кто поведет силы против южной челюсти врага?

— Шельмеза.

Видя, что юный воин поднимает брови, Желч сказал: — Ей нужен шанс исправить репутацию. Или ты сомневаешься в моем великодушии?

— Я и не думал…

— А надо всегда думать, Ведит. Если малазане нас чему и научили, то этому. Молот кузнеца в твоей руке или меч — это без разницы. Махать железякой каждый может научиться, но победит тот, кто лучше пользуется мозгами.

— Если его не предадут.

Желч скривился: — Но даже тогда, Ведит, вороны…

— … дадут ответ, Вождь, — закончил поговорку Ведит. Оба сотворили знак черного крыла, молча прославляя имя Колтейна, его дела и его решимость противостоять худшим злодеяниям рода людского.

Через миг Желч повернул коня навстречу разведке с юга. Двое воинов чуть не врезались в него. — Дерьмо Глупого Пса! Поглядите на себя!

— Со мной вы закончили, Вождь Войны?

— Да. Давай, собирай отряды. — Он снова сместил зад, пуская ветры. — Боги подлые!

* * *

Шельмеза яростно скакала во главе своего крыла. Она всё ещё злилась на тираду Вождя. Сзади раздавались крики — это сержанты собирали воинов. Земля становилась все более неровной. Глубокие борозды исчертили каменистые склоны холмов, на вершинах виднелись ямы — болкандийцы добывали здесь что-то. Шельмеза понятия не имела что. Они огибали крутые склоны заполненных мутной водой, заросших водорослями провалов, пробирались сквозь камыши и кусты. Над глубокими траншеями торчали лебедки, перекосившиеся, посеревшие, опутанные лозами. Колибри взлетали над роскошными красными цветами этих лоз. Повсюду гудели и кружились разноцветные шестикрылые насекомые.

Она ненавидела эти места. Пестрые краски заставляли вспоминать яды, ведь в Хундрил Одхане самые яркие ящерицы и змеи — самые ядовитые. Она видела иссиня-черного паука с алыми глазами, размером точь-в-точь как ступня Никех, какой та была два дня назад. Потом огромные янтарные муравьи сожрали кожу от пятки до колена, а Никех даже не заметила — и вот сейчас лежит, бредя, в обозе с добычей, и клянется отыскать украденную кожу. Шельмеза слышала, что кто-то понюхал цветок — и нос тотчас отвалился. Нет, им нужно покончить со всем, всем этим. Поход с Охотниками за Костями — хорошее дело, но Адъюнкт ведь не Колтейн, правильно? Даже не Балт или Дюкер.

Шельмеза слышала, что морская пехота обагрилась кровью при высадке. Словно песчаного кота швырнули в яму с голодными волками. Так рассказывают. Не удивительно, что они слишком долго ползли к столице. У Адъюнкта удача Мясника-сапера, вот оно что. Шельмеза не желает иметь с ней ничего общего.

Они миновали шахты; к югу земля стала ровной, сглаженной давними наводнениями. Тут и там виднелись рощицы бамбука, заполненные водой канавы и дорожные насыпи. Дальше шла друга линия холмов — с плоскими вершинами и каменными укреплениями. Среди фортов строилась армия Болкандо, проявляя все признаки плохой организации. Она должна стать одной из челюстей капкана, вступить в уже разгоревшуюся битву между хундрилами и главными силами Болкандо, врезавшись в незащищенный бок.

Однако выбить их с холмов, особенно укрепленных фортами, будет сложновато. Что еще хуже, их по меньшей мере вдвое больше числом.

Шельмеза начала замедлять бег коня, натянув поводья на краю одной из бамбуковых рощиц. Подождала, когда прибудут офицеры.

Джарабб, которого высекли словами не хуже Шельмезы, подскакал первым. — Командир, мы же не будем выбивать их оттуда?

«Черти чтоб побрали надутого мальчишку — вестового». — Когда ты в последний раз мчался в битву?

Он явственно вздрогнул.

— Будь ты моим сыном, — сказала она, — я тебя давным-давно бы вытащила из женских хижин. Мне не интересно, что ты носишь, пока ты одеваешь сверху доспехи. Если Желч положил на тебя глаз, сладкий мой, это не повод гордиться. Мы на войне, визгливый щенок. — Она отвернулась. Шестеро капитанов подъехали ближе. — Ханеб, — позвала она одного, опытного воина в шлеме, стилизованном под воронью голову, — скажи, что ты видишь.

— Я вижу старую границу, — сказал мужчина. — Но форты разобраны повсюду, кроме этих телей. Пока армия наверху, она связана, словно ковром накрыта. Все, что нам нужно — держать их тут подольше.

Шельмеза посмотрела на другого капитана — высокого сутулого мужчину с лисьим лицом. — И как это сделать, Кестра?

Воин неспешно поморгал. — Мы напугаем их так сильно, что по холму потечет кое-что бурое.

— Выводите стрелков, — приказала Шельмеза. — На склоны. Начинайте осыпать дураков стрелами. Весь день потратим, чтобы ранить всех. К вечеру форты станут госпиталями. Ночью пошлем рейдеров на их обозные лагеря, а может быть, и поближе к фортам. Кажется, я вижу соломенные крыши — пусть запылают. — Она оглядела офицеров. — Кто из вас доволен планом, позволяющим всего лишь пришпилить дураков к месту?

Джарабб откашлялся. — Вождь Войны желает, чтобы они примерзли к этому месту так надолго, что перестали быть угрозой.

— Половина армии наверху — застрельщики, — сказал Ханеб. — Выставлять их против легкой кавалерии — самоубийство. Однако смотрите, как они строятся. В пять рядов перед отличной тяжелой пехотой.

— Чтобы впитать наши стрелы, да.

Кестра фыркнул: — Панцирники не желают пачкать красивые доспехи.

— Пустите застрельщикам кровь и они разбегутся, — предсказал Ханеб. — Тогда мы сможем щипать и тормошить тяжелую пехоту сколько захотим.

Шельмеза поглядела на Джарабба: — Ты остаешься рядом со мной. Когда вернемся к Вождю, повезешь на пике голову болкандийского командира.

Джарабб кисло улыбнулся.

— Смотрите туда, — ткнул пальцем Ханеб.

Из канавы выбиралась на дорожную насыпь черная мохнатая сороконожка шириной в ладонь и длиной в двуручный меч. Они проследили, как она переходит дорогу и скрывается в роще.

Шельмеза плюнула. — Худ забери эту дыру и все дерьмо в ней. — Чуть подумала, добавив: — Но только после того как мы уйдем.

* * *

С Ведитом была тысяча воинов, и он не хотел потерять даже одного. Его все еще преследовали воспоминания о штурме крепости. Победный триумф, да, но с ним осталась лишь пригоршня людей, разделяющих память об ослепительных мгновениях — и, даже смотря им в глаза, он видит свое же неверие, свое же чувство вины.

Лишь вороны выбирают, кому жить, а кому умирать. Ничего не значат молитвы, подвиги и клятвы, честь и отвага; никто не окажется тяжелее пылинки на весах судьбы. Он начал сомневаться даже в мужестве. Друзья пали — один миг жизни, другой миг — всё стало мельтешащими воспоминаниями, случайными, потерявшими всякий смысл вспышками.

Ведит не знал, что делать. Он знал лишь одно: жизнь воина — одинокая жизнь, и одиночество тем горше, чем яснее они понимает необходимость не сближаться ни с кем, держаться в стороне от тесных компаний. Да, он все еще готов отдать жизнь за любого знакомого воина — но он готов и спокойно уйди от тела павшего друга. Он пойдет дальше, и отблески погибшего мира погаснут в глазах.

Тысяча воинов позади. Он пошлет их в битву и некоторые умрут. Он сражается с этим знанием, ненавидит его — но при всем при этом не поколеблется. Среди воинов самый одинокий — командир; он ощущает, как отстраненность охватывает его, твердая как панцирь, холодная как железо.

«Желч. Адъюнкт Тавора. Колтейн из клана Вороны. Даже дурак — или дура — из Болкандо, ведущая колонны к полудню ночного кошмара. Все мы разделяем что-то общее. И на языках наших одинаковая горечь».

Он гадал, не сожалеет ли король Болкандо, что начал эту войну. Заботит ли ублюдка гибель людей. Или его жалит лишь жадная тоска по разоренным фермам, убитому скоту и украденным богатствам? Если другие чужаки придут на границы его королевства — будут ли с ними обращаться иначе? Выучит ли наследник короля уроки, записанные на костях и плоти?

Собачья Упряжка погибла на подступах к Арену. Десять тысяч солдат Пормкваля дергались на деревьях. Армия мятежников Леомена истреблена в И’Гатане. Ясно — и не может быть яснее — что никто не учит уроков. Каждый новый глупец и тиран, выбирающийся из толпы, готов повторить фиаско прежних, будучи убежденным: он другой, он лучше, он умнее. Пока земля снова не напьется крови.

Ведит видел спешащих к нему гонцов.

Скоро начнется. Каждая порция воздуха в легких вдруг стала казаться ему слаще предыдущей, и каждая пара устремленных на него глаз светилась, пульсировала жизнью. Он смотрел на всё вокруг и думал, что никогда прежде не видел таких красок, таких форм — мир обновился, но не слишком ли поздно? Сколько мгновений продержится благой дар?

К концу дня все узнают ответ.

Ведит готовился вести армию в битву. В первый раз. В этот миг он ненавидел вождя Желча, давшему ему власть. Он не хочет командовать тысячью воинов. Не хочет тяжести их взоров, сокрушающей душу силы их веры в командира.

Жаль, что он слишком труслив, чтобы сбежать.

Он не сбежит.

Ибо Желч выбрал верно.

* * *

Тысячи зонтиков, десятки тысяч машущих опахалами рабов не смогли бы согнать пот с лица канцлера Ревы. Ему казалось: он плавится в котле истории — увы, им же разожженном. Мысль эта возвращалась то и дело, подбрасывая свежих угольков. Он сгорбился в паланкине, его одежды намокли. Рабы дергали и резко накреняли паланкин, пытаясь спуститься по козьей тропке.

Пыль проникла внутрь, запятнав поверхности резных украшений, сделав тусклыми яркие оттенки плюша. Пыль смешалась с потом в его рту. Он даже мочится песком. Или еще чем похуже. — Не там, тупая баба, — рявкнул он. Д’расская рабыня отпрянула, пригибая голову.

Величайшее мастерство состоит в избегании ловушек. Он был Государственным Канцлером, служил Королю и (избавьте небеса!) Королеве. Более того, он служил самому королевству, мириадам источников богатства, процветания и так далее… не говоря уже о вонючих массах тупоголового человечества. Разумеется, он знал, что на деле все эти «ценности» не ценнее поздравлений, провозглашаемых у кроватки отмечающего первый год жизни младенца — даже сам виновник торжества не вспомнит смысла речей.

Ну же, не будем говорить, что Фелаш подпоила рабов подозрительно пряным пуншем, что дверь комнаты заклинило и он — Канцлер Болкандо! — оказался запертым внутри и вынужденным разгребать мусор, чтобы было где стоять. Не будем вспоминать, что…

Рева оскалился. Он чем он только думал? Ах да, о нехватке искренности, лежащей, строго говоря, в самом сердце политического триумфа. Он уже давно сделал открытие: самая наглая ложь может оставаться безнаказанной, ибо некому ее обличать — а если и есть кому, что вряд ли, через месяц или два любители тыкать пальцами поглядят в другую сторону, отвлекаясь на нечто иное, способное пробудить легко вспыхивающий гнев. Гримаса откровенного пренебрежения сгодится для отражения практически всего, что могут бросить ему оппоненты. Как бывает в сражениях на бесчисленных бранных полях, все решают крепкие нервы.

Но, черт подери, здесь и сейчас — в сражении с монстром в обличье женщины, с Кругхевой — нервы готовы подвести канцлера.

Превзойден варваркой с костяным лбом! Неслыханно!

Так о чем он думал? Взор снова упал на рабыню. Та все еще корчилась у ног, вытирая подбородок и пряча глаза. Да, о любви. И несносной твари Фелаш, так нагло отвергшей его ухаживания… что же, она заплатит. Будет платить весь остаток жизни, если Рева не свернет с проторенного пути — а зачем бы ему? Да, она встанет на колени, как эта рабыня, и различие станет самым лакомым блюдом. Фелаш ведь не будет скована видимыми кандалами. Она сама себя поработит. Сдастся ему, Реве, будет находить удовольствие лишь в служении ему, ублажении всех его причуд, каждого из желаний. Вот это любовь.

За стенками раздались стоны облегчения, паланкин выровнялся. Рева достал платок и утер лицо. Дернул за звонок. Проклятая коробка остановилась. — Откройте дверь! Быстрее! — Он поддернул панталоны, завязал пояс и привстал, отталкивая рабыню из Д’раса.

Снаружи он увидел именно то, что ожидал. Они прошли перевал. Перед ним простиралась относительно ровная местность, остатки леса перемежались с лугами, которые местные дикари используют под выпас. Регион служил буфером между жалкими горными племенами и цивилизованным народом Болкандо, но буфер все уменьшался — местные уходили либо в города, либо в бандиты, прячась среди скал. Рева знал: придет время, и королевство попросту поглотит регион, что означает постройку фортов и пограничных постов, создание гарнизонов и патрулей, чтобы отгонять синекожих дикарей. Новые расходы для казны. Хотя, как подумал Рева, будут и доходы, для начала от срубленного леса, потом от зерна, выращенного на освобожденной почве.

Эта мысль его утешила, выпрямила мир под затекшими ногами. Снова стерев пот со лба, он начал озираться, ища Покорителя Авальта и его свору вестовых, лакеев и так называемых советников. Военные — гадость необходимая, пусть и наделенная всеми видами наследственных пороков. Вложи хоть кому меч в руку, дай несколько тысяч солдат, стоящих за плечами — и рано или поздно острие меча коснется затылка человека вроде Ревы. Канцлер скривился, напоминая себя, что Авальта нужно держать на коротком поводке, хотя поддерживать паутину взаимных выгод все сложнее.

Вокруг него разливалась болкандийская гвардия, отыскивая удобные места по сторонам дороги. Мычали волы, стремясь к сочной траве, где-то за толпой визжали свиньи. В воздухе завоняло человеческим потом, скотской мочой, навозом. Хуже чем в лагере торговцев — драсильянов.

Вскоре Реве удалось заметить знак Авальта — в двух сотнях шагов вниз по тракту. Он подозвал одного из слуг, указал на развевающийся штандарт: — Я желаю переговорить с Покорителем. Приведи его.

Старик скрылся в толпе.

Армия устала и слишком медленно разбивала лагерь, хотя две трети дня уже минули. Насколько мог судить канцлер, Авальт остановил всю колонну. Рева вытянул шею, но так и не сумел разглядеть легионы Напасти. Где-то далеко впереди, летят с тупым усердием мельничных жерновов — надо было все же устроить им засаду, какая армия сможет сражаться после такой гонки? Идут в полных доспехах, только без щитов, если верить донесениям. Смехотворно.

Через некоторое время он увидел, как толпа заволновалась; фигуры торопливо разбегались в стороны, и вскоре показался Покоритель Авальт. На его лице была непривычная ухмылка. Злобный взгляд потряс Реву.

Едва он раскрыл рот, Авальт подскочил ближе и прошипел: — Думаете, я существую чтобы прибегать по каждому вашему зову, Канцлер? Если вы еще не заметили, вся треклятая армия разлагается. У меня уже офицеры дезертируют, клянусь двадцатью ранами Беллата. А вам чего нужно? Очередного обмена любезностями и утешениями?

Глаза Ревы сузились. — Осторожнее, Покоритель. Будьте уверены, я призвал вас по серьезной причине. Я требую введения в курс дел, ибо, как сами могли бы заметить, мои носильщики не успевали за ходом вашего авангарда. Вы остановили всю армию и я желаю знать, почему.

Авальд моргнул, как будто недоумевая. — Вы что, не слушали меня, Рева? Половина легионов едва способны идти, у них подметки отваливаются. Края нагрудных пластин врезались в тело, потому что мастера не позаботились смягчить кожу. Подстилки гниют, едва отсыреют. Половина припасов оказалась негодной. У нас нет соли. Если этого недостаточно, добавлю: мы отстали от Напасти не меньше чем на пять лиг, а что до армии, оставленной их встречать… один из гонцов выжил и смог сообщить, что хундрилы Горячих Слез три дня назад были в семи лигах от нашей столицы. Теперь, — добавил он, фыркнув, — сколько же еще смелых допущений мы сделали в прошлом? Скоро ли нас ожидает полный крах? — Он указал на паланкин закованной в перчатку рукой: — Залезайте назад, Канцлер, и предоставьте мне заниматься делом…

— Делом, с которым вы не справляетесь, — бросил канцлер.

— Требуете моей отставки? Получите. Берите все, что захотите, Канцлер. Я уеду в горы и прибьюсь к бандитам. Они хотя бы не претендуют, будто мир движется по взмаху их руки.

— Спокойнее, Покоритель. Вы явно переутомились. Я не желаю принимать груз вашей ответственности. Я ведь вовсе не человек войны. Итак, отставка отвергнута. Восстановите армию, Авальт. Вам дается столько времени, сколько потребуется. Если оставленная армия исчезла, значит, ушла навстречу хундрилам. Наверно, ситуация потребовала вмешательства. К тому же мы вряд ли сможем повлиять на то, что происходит у них, верно?

— Склонен полагать, у нас слишком много своих забот, Канцлер. Как думаете?

— Вернитесь к командованию, Покоритель. Мы сможем поговорить, оказавшись в безопасности дворца. «И там я смогу научить тебя, кто тут кому служит».

Авальт смотрел на него достаточно долго, чтобы показать полное неуважение. Затем отвернулся и пошел к войскам.

Рева дождался, пока он не исчезнет в толпе, и подозвал слугу, по глупости оказавшегося в десятке шагов и выслушавшего всю беседу. — Найди нам место для лагеря. Поставьте шатер — тот, что поменьше, сегодня ночью мне понадобится мало людей, не больше двадцати. Найдите в обозе еще женщин, и не из драсильяни, их невнимательность мне надоела. Давай быстрее. И принеси вина!

Закивав головой, слуга поспешил прочь. Рева отыскал взглядом одного из личных ассасинов. Тот смотрел прямо на него. Канцлер указал глазами на слугу. Ассасин кивнул.

«Видишь что ты натворил, Покоритель? Ты убил старика. Я пришлю тебе его голову в соли, и мы отлично поймем друг друга».

* * *

Надежный Щит Танакалиан вошел в шатер, стянул перчатки. — Я тут осмотрелся, Смертный Меч. Они действительно выдохлись. Сомневаюсь, что они смогут завтра идти, не говоря уже о сражениях в ближайшую неделю — другую.

Сидевшая на походной кровати Кругхева сосредоточенно натирала маслом меч и не подняла головы. — Все вышло легче, чем я ожидала. На сундучке вода — угощайтесь.

Танакалиан перешагнул запачканный солью ящик. — Еще новости. Мы поймали болкандийца — гонца, пришедшего от остатков армии, которая должна была нас поджидать. Похоже, Вождь Желч сделал именно то, чего мы ожидали, сир. Скорее всего, сейчас он уже видит столицу королевства.

Женщина хмыкнула: — Что же, будем ждать канцлера, чтобы сообщить об изменившейся ситуации, или продолжим марш? Вождь хундрилов захочет осаждать столицу, но у него есть только кавалеристы. Можно предположить — он не станет ничего делать до нашего появления. А на это уйдет не менее трех дней.

Танакалиан сделал глубокий глоток из глиняного кувшина и поставил его в выемку крышки сундука. — Ожидаете битвы, Смертный Меч?

Она поморщилась: — Хотя события вряд ли дойдут до подобных крайностей, сир, нужно учитывать любую возможность. И все же, — она встала, зрительно заполнив собой весь шатер, — мы добавим переход в половину ночи. Бывают времена, когда следует делать неожиданное. Я намерена устрашить короля, заставить его подчиниться. Одна мысль о потере брата или сестры в конфликте с Болкандо мне противна; но мы покажем королю Таркальфу пример пылкой несдержанности — в меру, разумеется, не как Вождь Войны Желч.

Танакалиан обдумал ее слова. — Воины хундрилов уже пали в нежданной войне, Смертный Меч.

— Иногда уважение заслужить трудно, Надежный Щит.

— Полагаю, болкандийцам приходится переоценивать былое пренебрежение к Горячим Слезам.

Женщина поглядела на него, оскалившись: — Они давятся своим презрением. Мы позаботимся, чтобы они помучились подольше. Скажите, можем ли мы поживиться припасами, оставленными сбежавшей армией?

— Можем, Смертный Меч. Их спешка — наша выгода.

Она вложила меч в ножны, пристегнула к поясу. — Такова сущность военной добычи, сир. А теперь выйдем к братьям и сестрам. Они постарались, и мы должны напомнить, как высоко их ценим.

Танакалиан помедлил. — Смертный Меч, вы приблизились к выбору нового Дестрианта?

В глазах женщины что-то блеснуло, прежде чем она отвернулась. — Подобные вопросы могут подождать, Надежный Щит.

Он последовал за ней в отлично устроенный, тихий лагерь. Расположенные между ротами костры горели ровными рядами. Палатки покрыли землю с идеальной регулярностью. В воздухе висел сильный запах горячего чая.

Танакалиан шагал чуть позади Кругхевы, и в уме его кружились подозрения. Смертный Меч, похоже, довольна, что осталась одна. Триумвират высшего командования Серых Шлемов остается незавершенным и несбалансированным. В конце концов, Танакалиан — очень молодой Щит, никто не видит в нем ровню Кругхеве. По сути его обязанности пассивны, а вот она должна стоять впереди всех. Она и кулак и латная перчатка, а он лишь тащится следом. Вот как сейчас, буквально говоря.

Как такое может ее не радовать? Пусть грядущие легенды об эпическом походе сосредотачивают внимание на фигуре Кругхевы; она великодушно позволит остальным стоять в тени. Она выше всех, ее лицо первым встречает лучи солнца, четко вырисовывающие черты героической решимости.

Он вспомнил, что говорил сто лет назад Надежный Щит Эксас: «Даже самая свирепая маска трескается на жаре».

«Что же, я буду следить за вами, Смертный Меч Кругхева, и позволю единолично завладеть высоким помостом. История ждет нас, и все твари встали в стороне, чтобы увидеть, какие плоды приносит их самопожертвование.

Но настанет миг, когда вперед должен выйти Надежный Щит, одиноко встав под жестоким светом солнца, ощутив касание пламени и не дрогнув. Я буду горнилом правосудия и даже Кругхеве придется отступить и восхвалить мое суждение».

Она щедро тратила свое время и внимание, приветствуя каждую сестру, каждого брата — но Танакалиан угадывал в этом холодный расчет. Он видел, как она ткет нити персонального эпоса, видел, как нити развеваются за спиной командира, переходящего от одной группы солдат к другой. Тысячи глаз узрят героиню, тысячи языков сложат хвалебную песнь. Короче говоря, он расчетливо дарит им возможность заранее увидеть все детали широкого, длинного гобелена деяний Смертного Меча Кругхевы из Серых Шлемов Напасти.

Он шел чуть позади, играя свою роль.

«Ибо все мы создаем личный культ, рисуем героическое существование. Увы, лишь самые безумные используют одни золотые нити — а иные не страшатся истины и пользуются полной палитрой, вплетая темные пряди, тени, и в некоторые места никогда не проникает ясный свет — там разрастается нечто непотребное.

Какая трагедия, что нас так мало — нас, не страшащихся истины».

В любой толпе, полагал он — сколь угодно большой и тесной — стоит вглядеться пристальнее, и увидишь по сторонам лишь золотые огни, такие яркие, так сверкающие самообольщением и необузданным эгоизмом, что выгорят глаза, оставив пустые провалы.

«Но кто готов услышать мое предостережение? Я Надежный Щит. Некогда мой род был проклят необходимостью принимать всё — и ложь, и истину. Но я не буду таким, как другие. Я возьму вашу боль, да, всех и каждого — но, сделав это, я затащу вас в горнило, чтобы огонь очистил ваши души. Подумайте об одной из истин: среди железа, серебра, бронзы и золота именно золото расплавится первым».

Она шла на шаг впереди, принимая и смех и приветствия, дразня и становясь предметом любопытства — любимый командир, шаг за шагом создающий легенду о себе.

А он шел молча, улыбаясь, такой добродушный, такой миролюбивый, такой довольный, что ему позволено разделить с ней миг торжества.

Иные маски трескаются на солнце, на жаре. Но его маска не свирепа, не сурова. На самом деле она может принимать любую желаемую форму, мягкая как глина, скользкая и чистая как лучшее из масел. Иные маски, действительно, ломаются — но не его, ибо он понял смысл, скрытый в словах давно погибшего Надежного Щита.

«Это не жара ломает маску, а лицо, когда маска уже не соответствует ему. Хорошенько запомни сегодняшний день, Танакалиан. Ты засвидетельствовал создание иллюзии, рождение времени героев. Поколения станут петь о лжи, творящейся здесь, и такой огонь будет пылать в глазах поющих, что сгорят все сомнения. Они станут с лихорадочным рвением хранить маски прошлого и оплакивать свой век, век падения.

Ибо это оружие истории, создаваемое из переплетенных корней. Мы живем сказками, мы передаем ложь потомкам, поколение за поколением, и шероховатости неверия сглаживаются от касания множества рук.

Лживая Кругхева идет среди братьев и сестер, связывая их посулами любви и грядущей судьбы. Во лжи любое мгновение истории чисто, замкнуто в клетку речений героев. К чему сомневаться?

Мы герои, никак иначе. Мы знаем, как носить маски. Мы знаем, когда на нас устремлены взоры не рожденных еще потомков.

Так солгите им, все вы».

И Надежный Щит Танакалиан улыбнулся, и весь цинизм его улыбки остался утаенным от братьев и сестер. Не пришло еще его время. Не пришло, но скоро…

* * *

Вождь Желч накинул на плечи черный вороний плащ, надел украшенный клювами ворон шлем. Приладил громадную саблю к бедру. Подошел к коню. Вокруг подобно искоркам крылатой пыли носилась мошкара. Желч кашлянул и сплюнул густую слизь, ставя ногу в стремя. — Почему война всегда рождает дым?

Двое юных Слезоточцев обменялись непонимающими взглядами.

— Не обыкновенный дым, — продолжал вождь, понукая коня. Двое воинов поехали по сторонам. — Нет, самого мерзкого вида. Одежда. Волосы. Прилипает к языку как деготь, разъедает глотку. Падением проклятая неразбериха, вот что это такое.

Желч поскакал по дороге. — Елк, ты сказал — среди них Баргасты?

Разведчик, что был слева, кивнул: — Два или три легиона, Вождь Войны. Они составят левый фланг.

Желч хмыкнул: — Никогда еще не дрался с Баргастами — их мало осталось на Семиградье, они живут далеко к северу и востоку от наших домов, как я помню. Кажутся могучими?

— Прежде всего кажутся недисциплинированными, — сказал Елк. — Ниже, чем я ожидал, а доспехи из каких-то раковин. Волосы стоят дыбом, клиньями, и лица размалеваны. Похожи на безумцев.

Желч бросил взгляд на Слезоточца: — Вы знаете, почему едете со мной на переговоры вместо офицеров?

Елк кивнул: — Нами можно пожертвовать, Вождь.

— Как и мной.

— Тут мы не согласны.

— Рад слышать. Но, если они обгадят флаг мира, что вы с Генап сделаете?

— Поставим свои тела между вами и вражеским оружием, Вождь Войны, и будем драться, пока вы не отступите.

— Если мою жизнь спасти не удастся, что тогда?

— Убьем их командира.

— Стрелами?

— Ножами.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал Желч. — Юность быстра на руку. А вы быстрее всех прочих, поэтому и стали Слезоточцами. Может быть, — добавил он, чуть подумав, — они сочтут вас моими детьми, э?

Дорога повела вверх, начала извиваться и, наконец, слилась с широким мощеным трактом. На перекрестке стояли три приземистых квадратных амбара, над которыми поднимались черные столбы дыма. Напрасная трата. Местные предпочли сжечь зерно, нежели отдать хундрилам. Привычка к разрушению всегда раздражала Желча. Как будто война извиняет всё. Он помнил историю, рассказанную, кажется, кулаком Кенебом — как отряд королевской гвардии в городе Блур на Квон Тали, окруженный на площади, использовал детей в качестве щита против лучников Императора. Лицо Дассема Альтора потемнело от отвращения, он приказал стрелять из баллист, а не арбалетов. Едва гвардейцы были смяты, Первый Меч послал солдат вынимать детей из кучи тел. За все время войн под руководством Альтора лишь этим солдатам прокололи животы, оставив умирать медленно, в страшных муках. Некоторые вещи нельзя прощать. Желч предпочел бы содрать с блурианских ублюдков кожу.

Уничтожение хороших продуктов не такой жестокий поступок, но, как он подозревал, за ним стоят такие же чувства. До войны, не ими развязанной, хундрилы платили за зерно полновесным золотом. Вот как все разваливается, когда корону надевает глупость. Война — полнейшее разрушение цивилизации и даже простой логики.

В конце долины, примерно в пятой доле лиги, расположилась на низких холмах армия Болкандо. В центре стоял легион примерно в три тысячи тяжелой пехоты — черные доспехи во многих местах сверкали золотом, как и прямоугольные щиты. В середине легиона вздымалась рощица флагов.

— Генап, говорят, твои глаза самыеострые. Скажи, что ты видишь на знаменах.

Женщина перекатила языком за щекой комок ржавого листа, окрасив губы коричневым, и ответила: — Вижу корону.

Желч кивнул. — Итак…

Баргасты стояли на левом фланге, как и докладывал Елк. Ряды были неровными, многие наемники сидели, сняв шлемы и бросив щиты. Высокие штандарты над их ротами были украшены человеческими черепами и пучками волос.

Справа от главного легиона были вырыты траншеи, за ними колыхался лес пик. Наверное, новонабранная пехота, подумал Желч. Плохо обучены, но их достаточно много, чтобы задержать любого врага на время, потребное, чтобы центр и левый фланг окружили и размололи силы, которые может бросить Желч.

Между и позади тремя основными частями виднелись застрельщики и лучники.

— Елк, расскажи, как ты начал бы атаку на эти силы.

— Не начал бы вообще, Вождь Войны.

Желч глянул на молодца, и глаза его заблестели. — Продолжай. Ты поджал бы хвост? Сдался? Наделал в штаны и взмолился о мире? Выторговывал мелкие уступки, пока кандалы не сомкнулись бы на лодыжках каждого из хундрилов?

— Я развернул бы крылья и стоял напротив них весь день, Вождь Войны.

— А потом?

— На закате мы отступили бы с поля. Выждав, пока солнце совсем не скроется, обогнули бы фланги неприятеля. Ударили бы на заре, сзади, пуская горящие стелы и дико крича. Подожгли обозный лагерь, рассеяли стрелков, вгрызаясь в бока легионов. Атака за атакой, волна за волной через каждый ползвона. А в полдень отошли бы.

— Оставив их. Пусть ползут, теряя кровь, в город.

— Во время отступления мы нападали бы еще и еще…

— Истратив все стрелы?

— Да. Как будто у нас миллионы стрел, бесперебойное снабжение. Мы загнали бы их за городские ворота и услышали просьбы о мире.

— Хундрилы поистине стали сынами Колтейна! Ха! Отлично, Елк! А теперь давайте встретимся с королем Болкандо, оценим, сколько горечи в его глазах!

* * *

Шестеро рабов вынесли оружие и доспехи. Золотая филигрань на черненых пластинах нагрудника отливала золотом, казалась потоками солнечного пламени. На чаше шлема извивались змеи с разинутыми пастями, «хвост омара» блестел серебром. Боковые пластины имели замки, позволявшие одним движением скрепить их со стальной защитой носа. Наручи украшали Королевские Гребни Болкандо, поножи были залиты черной эмалью. Широкий меч с затупленным концом прятался в ножных изумительно тонкой работы, как бы маскировавшими кровавое назначение объятого ими оружия.

Заботливо разложив части доспехов на толстом пурпурном коврике, рабы встали на колени с трех сторон.

Королева Абрасталь подошла с четвертой стороны, уставилась на детали. Чуть помедлив, произнесла: — Это смехотворно. Дайте шлем, пояс и вот те перчатки — надев остальное, я двинуться не смогу, тем более сразиться. К тому же, — сверкнула она глазами на побледневших советников, — вряд ли они планируют предательство. Так называемый вождь и двое щенков против десятка моих телохранителей. Это было бы самоубийством, а они до сих пор таких наклонностей не выказывали, не так ли?

Хефри, третья дочь, выступила вперед: — Дело идет о вашей жизни, Мать…

— Ой, сожри мое дерьмо. Если бы ты смогла притвориться хундрилом, чтобы воткнуть нож мне в спину, сейчас ко мне ехали бы не трое, а четверо. Иди играй с братом и не давай пустых советов. Я свой обед сама приготовляю. — Она подняла руки и рабы надели перчатки. Еще один раб нацепил пояс на широкие, мясистые бедра, а четвертый держал в руках шлем, ожидая своей очереди.

Едва Хефри отступила, метнув в мать дюжину ядовитых взглядов, королева повернулась к вождю племени Гилк. — Пришел посмотреть, не перекупят ли тебя, Спакс?

Баргаст ухмыльнулся, оскалив подпиленные зубы. — У хундрилов, похоже, большая половина вашей казны, Огневласка. Но нет, гилки верны слову.

Абрасталь хмыкнула: — Думаю, тот, кого зовут Тоол, описался бы от смеха.

Широкое плоское лицо Спакса стало совсем не радостным. — Не будь ты королевой, женщина, я отрубил бы тебе плюсны.

Она подошла к воину, хлопнула по защищенному раковинами плечу. — Вернемся к этому позже, Спакс. Мы с тобой прогуляемся, расскажешь о вашем калечении. Если оно действительно так ужасно, я попробую на дочери. Или на всех сразу. Почти всех.

Выдернув шлем у раба, она пошла по дороге. Телохранители побежали следом, окружив ее и Спакса с боков.

— Твоим дочерям нужна порка, — сказал Спакс. — Тем, которых я уже видел — точно нужна.

— Даже Спальтате? Ты обжимаешь ее бедра уже три ночи подряд. Думаю, для нее это рекорд. Наверное, нравятся привычки варвара.

— Особенно ее, Огневласка. Наглая, неутолимая — любой Баргаст не из Гилка уже умер бы от истощения. — Он залаял смехом. — Ты мне нравишься, поэтому тебя никогда не искалечат.

— Но рана по имени Тоол еще болит, не так ли?

Вождь кивнул: — Разочарование хуже рака, королева.

— Расскажи о калечении, — сказала она, подумав о муже и еще кое о чем.

— Женщина, которой отрубили передние половины стоп, не может отказать ни одному мужчине, женщине и даже лагерной собаке.

— Понимаю. Используй это слово еще раз в отношении меня — я тебе корешок отрублю и скормлю любимой крысе.

Вождь ухмыльнулся. — Видала зубы?

— Так-то лучше.

Хундрилы ждали на дороге, не слезая с коней. Когда представители Болкандо приблизились, главный воин спешился и вышел на три шага вперед. Затем к нему присоединились спутники.

— Посмотрите на них, — пробормотала Абрасталь. — И покажите хоть одну болкандийскую лошадь, которая стоит смирно с отпущенными поводьями.

— Конные воины, — сказал Спакс. — Они более близки с лошадями, чем с женами и детьми. Сражаться с ними одна морока, королева. Ну, припоминаю, как ривийцы…

— Не сейчас, Спакс. Стой позади, среди солдат. Слушай. Смотри. Молчи.

Гилк пожал плечами: — Как угодно, Огневласка.

* * *

Абрасталь была вынуждена признать, что первый взгляд на Вождя Войны Желча вызвал в ней внутреннее беспокойство. Острые, дерзкие глаза хищной птицы. Ему далеко за шестьдесят, как решила она, но он силен как кузнец. Черные татуировки — слезинки идут по впалым щекам, пропадая под бородой, серой, словно железными опилками припорошенной. Просторный плащ из вороньих перьев слишком тяжел, чтобы виться за спиной — он колышется, раскрываясь в стороны, так что воин словно бы выходит из устья пещеры. Звенья кольчуги имитируют на широкой груди те же слезы, а на плечах вытягиваются перьями.

Двое телохранителей кажутся едва повзрослевшими, но и в их глазах — тот же хищный блеск. Абрасталь вдруг увидела, как берет их в постель, и что-то теплое зашевелилось внизу пухлого живота. Юные лучше всего, они еще не обрели скучных привычек, они податливы, готовы отдать ей власть. А у нее большой опыт во всяческих ухищрениях; некоторые назвали бы это развратом, но ни один любовник еще не жаловался, не так ли?

Королева моргнула, не желая отвлекаться, и снова уставилась на вождя. Она успела кое-что узнать об этих хундрилах. Они были восхищены врагом, встреченным на поле брани, а потом стали поклоняться ему. Необыкновенные сведения — она с трудом поверила. Как… чуждо. По любому счету, командир, погибший, но сумевший превратить врагов в поклонников, должен быть наделен необычайными достоинствами. Одно несомненно: варваров недооценили, с самыми роковыми последствиями.

— Вождь Войны Желч, — сказала она воину, вставшему в двух шагах, — я Абрасталь, командующая Эвертинским легионом и королева Болкандо.

В глазах, озирающих ее и тяжеловооруженных телохранителей за ее спиной, сверкала насмешка. — Эти солдаты под вашей командой, Королева? Эти… шесты для палаток. Когда налетит вихрь хундрилов, устоят ли они?

— Можете попробовать, Вождь Войны.

Он что-то проворчал. — Уверен, не устоят, да и королевский шатер будет разорван в клочья. — Вождь пожал плечами. — Придется внимательно смотреть под ноги, когда будем уходить. Но мне нравится, что вы прежде всего называете себя командующей. Титул королевы звучал так, словно вы не сразу о нем вспомнили. Могу ли я заключить, что мы поведем переговоры как два командира?

— Не совсем.

— Значит, сказанное вами сегодня свяжет все королевство, в том числе вашего супруга — короля?

— Именно.

Он кивнул: — Отлично.

— Я готова выслушать список ваших обид, Вождь Войны.

Кустистые брови взлетели:- Как? Неужели мы будем подкалывать друг друга? Ваши купцы злоупотребляли в землях хундрилов, и войско готово было их поддержать. Мы изведали меру их презрения и ответили равным… а сейчас мы в одном дне пути от вашей столицы. Вы встали на дороге. Будем драться или вы станете искать мира?

Абрасталь прямо взглянула ему в глаза: — У города позади меня есть стены и укрепления. Ваши конники не могут надеяться взять их. Что вам остается? Только разорить округу, не оставив ничего.

— Мне легче прокормить воинов, чем вам город, забитый десятками тысяч беженцев.

— Вы будете морить нас голодом?

Желч пожал плечами: — Ваше Высочество, Болкандо проиграло войну. Пожелай мы, всё уже закончилось бы. Вас и ваше отродье бросили бы в колодец и крышку задвинули.

Абрасталь улыбнулась: — Ну ладно. Вы показываете мне, что родились в дикой хижине, Вождь Войны Желч. Я готова рассказать о непреодолимых трудностях управления государством, жители которого сделали заговоры своей религией, но прежде упомяну другие детали. Да, ваши летучие воины причинили нам немало бед, но мы далеко еще не проиграли. Мой Эвертинский легион — да, он принадлежит мне, не королю, не государству — никогда не терпел поражений. Строго говоря, он никогда еще не отступал ни на шаг. Ради богов, бросайте своих молодцев на стальную стену — мы сложим стену из трупов вдвое выше наших голов. Но, к сожалению, не думаю, что у вас будет шанс. Устройте сражение здесь, Вождь Войны, и будете уничтожены. Горячие Слезы перестанут существовать, став несколькими тысячами рабов с необычными клеймами.

Чуть помедлив, Желч выхаркал густую мокроту, отвернулся и сплюнул наземь. Вытер губы. — Ваше Высочество, пока мы стояли здесь, вашим тискам изрядно затупили зубы. Если вы и сомкнете челюсти, мы вряд ли окажемся в полном окружении, а вскоре прибудет на подмогу новая сила. Придется вам нас выплюнуть. — Он пренебрежительно махнул покрытой шрамами рукой. — Напрасно встаете в позу. Далеко ли отсюда Напасть? Они раздавят ваш легион, переплавят эти потешные доспехи ради золота.

Она попыталась возразить, но он снова поднял руку: — Я еще не упомянул о худшем, с чем вы встретитесь — об Охотниках за Костями. Среди моего народа ведутся бесконечные споры, каких солдат следует считать величайшими в мире. Ага, вижу по вашему лицу: вы думаете, что мы имеем в виду себя и еще кого-то. Нет, я говорю о виканах Колтейна и морской пехоте Малазанской Империи. — Жестокая улыбка обнажила зубы. — К счастью для вас, среди Охотников больше нет виканов, но, к несчастью, очень много морпехов.

За этими словами последовал долгое молчание. Наконец Абрасталь вздохнула: — Чего вы требуете?

— Мы уже получили немало добычи, Ваше Высочество, так что намерены сменять ее вам же — на воду, пищу, скот и фураж. Но, ради жизней убитых и покалеченных на этой войне, мы дадим лишь треть настоящей цены. Едва приготовления благополучно завершатся, мы соединимся с Серыми Шлемами Напасти и покинем ваше королевство. Навсегда.

— То есть?

Желч скорчил гримасу: — Мы не желаем вашего королевства. Никогда не желали.

Она понимала, что могла бы обидеться на такое пренебрежение… но глупости могут подождать. — Вождь, поймите. Преступные действия торговых домов, приведшие к войне, были нарушением официальной политики короля…

— Мы позаботились, чтобы воры умерли первыми, Ваше Высочество.

— Те, кого вы убили — лишь кончик отравленного кинжала. — Она повернулась, подозвала одного из телохранителей. Тот с четырьмя солдатами подошел, неся растянутое полотнище, достаточно большое, чтобы вместить хундрильские сани. Положив ношу наземь, они отвязали концы покрывала.

Там лежало шесть трупов, хотя их уже невозможно было бы опознать.

— Это главнейшие торговые агенты, — сказала Абрасталь. — Думали, что в столице окажутся в безопасности. Как видите, в целости у них осталась лишь кожа — королевские Каратели знают свое дело. Рассматривайте их как доказательство нашей готовности исправить несправедливость. Если хотите, можете забрать.

Хищные глаза Желча устремились на нее. — Это искушение, — сказал он не спеша. — Мне уже хочется передумать и взять королевство, только чтобы спасти ваших подданных, Высочество.

— Мы соблюдаем правосудие, — бросила Абрасталь, — как умеем. Порядком удивлена вашей чувствительностью, Вождь. Я слышала столько рассказов о нравах дикарей. Когда дело доходит до изобретения зверских пыток…

— К нам это не относится, — прервал ее Желч твердым как железо голосом. Миг спустя он расслабился. — Если только не сердить нас сверх меры. Но вы все же не поняли меня, Ваше Высочество. То, что в королевстве полно граждан, не знающих никакой меры — нет, хуже, готовых издеваться над чужеземцами, даже не понимая, что в них увидят представителей всего народа… всего государства… Я вижу в этом вашу ненависть к самим себе.

— Ненависть к себе. Понимаю, Вождь. А будь вы королем Болкандо, что сделали бы?

— Сделал бы ложь самым тяжким преступлением.

— Интересная идея. К сожалению, величайшие лжецы сидят на самом верху. Иначе там не удержаться.

— Ага, значит, я не должен верить вашим посулам?

— Можете верить, ведь я думаю, что ложь ничего мне не даст.

— Потому что меч завис у горла.

— Точно. Но я имела в виду ложь, которой элита поддерживает необходимые границы. Понимаете?

— Понимаю. — Он посмотрел на нее с интересом. — Ваше Высочество, разговор получился очень интересным. Но могу я спросить о другом? Почему здесь вы, а не ваш супруг — Король?

— Роль Эвертинского легиона — роль арбитра в королевстве. Он и контролирует население, и готов выступить против внешней угрозы.

Хундрил кивнул: — Значит, ваше присутствие служит двум задачам.

— Послать сигнал соперничающим во дворце фракциям — вот главнейшая задача, уж не извольте обижаться. — Она улыбнулась. — Если вы, разумеется, не задумали настоящего завоевания.

— Муж вам полностью доверяет.

«У него нет выбора». — Доверяет, и не без причины.

— Вы принимаете наши требования?

— Да, Вождь Войны, но с изменениями.

Его глаза сузились: — А именно?

— Мы дадим двойной запас воды и притом бесплатно. Также удвоим количество фуража для скота, ведь мы лучше знаем Пустоши. Не хотелось бы, чтобы вы, поклявшись никогда не возвращаться, стали лжецами. — Она помедлила, покачала головой. — За Пустошами вы попадете в дюжину королевств Колансе. Вождь, я полагаю, вам мои советы не нужны, но все равно скажу. Вы там не найдете ничего ценного. Вы найдете нечто ужаснее всего, что можете вообразить.

— Можете рассказать подробнее, Ваше Высочество?

— Если хотите.

— Могу я попросить, чтобы вы отложили рассказ до того времени, когда к нам присоединятся Смертный Меч Кругхева и Адъюнкт Тавора?

— Эти имена звучат как женские.

— Да.

— Вам будет… неловко, да?

— Вероятно, но не по причине, которую вы вообразили, Ваше Высочество.

— Буду с нетерпением ждать высокой встречи, Вождь.

В первый раз Желч поклонился ей. — Королева Абрасталь, было очень приятно.

— Уверена в искренности ваших чувств и не обижаюсь. Мы примирились?

— Да.

Она глянула на тела в брезентовой ткани. — А эти?

— О, мы заберем их. Воинам будет полезно поглядеть, усмирить гнев. А для некоторых — и смягчить печаль по мертвым родичам.

Когда он, снова поклонившись, начал поворачиваться, Абрасталь сказала: — Вождь.

Он вопросительно поглядел на нее.

Королева, помедлив, сказала: — Когда вы говорили о спорах народа… насчет морской пехоты Малазанской Империи, вы говорили искренне?

Он выпрямил спину: — Ваше Высочество, хотя великий Колтейн из клана Вороны вел виканов, у него были и морские пехотинцы. Вместе они провели тридцать тысяч беженцев через треть континента, и каждый шаг по этому пути вызывал войну.

— Я неправильно поняла, Вождь? Разве Колтейн не пал? Не умер? Как и все с ним?

— Они умерли, Ваше Высочество, но доставили тридцать тысяч беженцев к спасению. Они умерли, но победили.

Видя, что ей нечего сказать, Желч кивнул и пошел к коню. Двое юных телохранителей помогли ему забрать выпотрошенных, лишенных костей торговцев. Один поймал ее взгляд. Будь на его месте подданный Болкандо, он широко раскрыл бы глаза. А этот улыбнулся.

Темное желание вновь ожило в ней.

Спакс подскочил к ней. Они смотрели, как Желч залезает в седло и сидит неподвижно, вероятно, ожидая отбытия легионеров. — Отлично помню малазанских морпехов, — пробормотал Баргаст.

— И?..

— Желч сказал правду. Более упрямых людей мир не видел.

Абрасталь подумала о Колансе. — Упрямство им понадобится.

— Огневласка, ты будешь сопровождать их до границы?

— Кого?

— Их всех. Хундрилов, Напасть, Охотников.

— И не знала, что Охотники уже на нашей территории.

— Возможно, они не придут, если нужды уже нет.

— Эвертинский легион сопроводит хундрилов и людей Напасти. Кажется, запланирована встреча по крайней мере двух из трех командиров, и Желч считает, что состоится она вскоре. Хотелось бы побеседовать. А вы с Гилком привязаны отныне ко мне — если нужно идти к границе, мы пойдем.

Спакс показал подпиленные зубы: — Можешь спросить Вождя, Королева.

— Думаю, я уже приглашена…

— Не то. — Он дернул кадыком. — Тот щенок…

Женщина скривилась.

Вождь Гилка грубо хохотнул: — Ты велела мне следить внимательно, Огневласка.

Абрасталь отвернулась и пошла к легиону. — Рева заплатит за всё.

— Думаю, уже платит.

— Слишком мало. Буду тормошить его, пока раньше времени не постареет, пока зубы и усы не выпадут.

— Желча тошнит от твоего народа.

— Меня тоже.

Спакс снова захохотал.

— Хватит дурить. Сотни, может, и тысячи солдат Болкандо погибли сегодня. Я думала использовать Гилк как одну из сторон тисков. Ты бы так не веселился, сделай я по-своему.

— Мы продолжили бы поход, Огневласка.

— Истыканные стрелами.

— О, мы засыпали бы землю телами, но прибыли куда и когда нужно, чтобы отомстить.

Она подумала, что дикарь не просто бахвалится. «Нам пришлось бы делать то, от чего отказался Летер. Милое Болкандо, мир снаружи поистине велик. Чем скорее мы пошлем гостей восвояси, тем скорее вернемся к оргии шпионажа и подсиживания».

— В твоих глазах тоска, Огневласка.

— Кончай смотреть внимательно, Спакс.

От назойливого хохота ей захотелось ударить кулаком по уродливому лицу дикаря.

* * *

Нетерпеливый Желч оставил Слезоточцев возиться с подаренными кожами и один поскакал в лагерь. Удивительная женщина эта королева. Густые длинные волосы цвета пламени. Умные глаза, такие темно-карие, что кажутся черными. Достаточно сильна, чтобы оттолкнуть Кругхеву, доведись им бежать к одному и тому же мужику. Счастливцу — призу. «Хотел бы я увидеть их соревнование — ну, каждая способна заставить сомневаться, с бабой ты лег или с мужиком». Мысль заставила его оживленно заерзать в седле. «Балтовы шары, не думай так, старый дурень». Они так легко от Эвертинского легиона не отделаются. Пойдет до границы, а может, и дальше. Но он не ожидает измены — хундрилы сделали достаточно, чтобы глупцы их зауважали тем похожим на страх уважением, которое Желч ценит более всего. Иногда не обязательно воевать. Иногда проще — и выгоднее — торговаться с дрогнувшим врагом.

Он остался доволен ходом переговоров, хотя осталась некая тревога, словно крыса вгрызается в пальцы ног. «Колансе. Что вы знаете, Адъюнкт? О чем не договариваете?

Ах, раззуделся как дрожащий под одеялом старик, вождь. Хундрилы, Серые Шлемы и Охотники за Костями. Ни одна армия не решится противостоять объединению трех сил. Болкандо мало. Королева Абрасталь правит крошечным, незначительным государством. Единственная империя, ей известная — та, которую развалила горстка морпехов.

Нет, нам нечего бояться». И все же ему хотелось узнать, о чем расскажет королева.

Офицеры, командующие крыльями и отдельными отрядами, поджидали его на краю укрепления. Он ухмыльнулся им: — Кажется, местные все же решили оставить королевство за собой. Пошлите весть: вражде конец. Отзовите набеги.

— А что с крыльями, атакующими их фланги? — спросил один из воинов.

— Слишком поздно что-то делать, но если кто-то еще дерется — отзовите их. Приказ отступать в главный лагерь — и не грабить по дороге!

— Вождь Войны, — сказал другой, — ваша жена прибыла, ожидает у шатра.

Желч скривился и послал коня вскачь.

* * *

Он нашел ее — лежащую на кровати, нагую и пухлую, какой может быть лишь женщина в тягости. Стаскивая плащ, окинул взглядом. — Жена.

Она почти не открывала глаз. — Муж. Как идет убийство?

— Уже кончено.

— О. Как печально для тебя.

— Давно нужно было утопить тебя в реке.

— Предпочитаешь мстительное привидение жаркой плоти?

— А ты стала бы? Ну, преследовать меня?

— Недолго. Надоело бы.

Желч начал расстегивать доспехи. — Так и не скажешь, чей?

— А тебе интересно?

— Значит, может быть и мой.

Она моргнула, и взгляд стал серьезнее. — Желч Иншиклен, тебе пятьдесят шесть лет. Ты раздавил яйца о спину коня сорок пять лет тому назад. Ни один хундрил твоего возраста не засеет чрево женщины.

Он вздохнул. — Это проблема. Все всё понимают.

— Стыдишься, муженек? Не думала, что такое возможно.

Стыд. Ну, хотя он никогда не задумывался, но эта женщина, ставшая его женой, научила его и стыду и смирению. Ему было пятнадцать. Ей десять. В старые дни они не могли возлечь, пока не заключат брак, и даже потом пришлось ждать первой крови. Он помнил торжество женщин, когда ее месяц наконец взошел — они увели бледную девицу в ночь, поведали тайные истины… и та, что была вначале испуганным ребенком, вернулась поутру с таким понимающим взглядом, что он стал… неуверенным, он почувствовал себя дураком, без всякой причины, и с того дня перестало иметь значение, что ему на пять лет больше. Казалось, она старше. Мудрее, увереннее, сильнее во всяком смысле.

Он почитал это истиной все совместно прожитые годы. Фактически, как подумал он с внезапной дрожью, он и сейчас так думает.

Желч стоял, глядя на жену сверху вниз, и пытался придумать слова, рассказать ей. Об этом и многом другом.

В ее глазах тоже появилось что-то… что-то…

Крик снаружи.

Она отвела взгляд. — Зовут Вождя.

Да уж, мгновение утекло, скрылось в ночи. Он отвернулся, вышел. Перед ним была разведчик — женщина, посланная к Ведиту. Забрызгана сухой уже кровью, вся в пыли и слизи, воняет как труп. Желч нахмурился. — Так быстро?

— Мы сокрушили их, Вождь Войны. Но Ведит мертв.

— Ты приняла командование?

— Так точно.

Он пытался вспомнить ее имя. Женщина продолжала. — Вождь, он повел первую атаку — мы были построены идеально — но его лошадь ступила в змеиную нору, упала. Ведит тоже. Он плохо приземлился, сломал шею. Мы видели, как тело его покатилось и застыло, и поняли.

Желч промолчал. Да, такое случается. Неожиданно, непредвиденно. Копыто, тень на неровной почве, глаза коня, нора — все соединилось в один миг. Думать о таком слишком долго — впадать в необузданную ярость, так и обезуметь можно. От игры случая, жестокой и подлой игры.

— Вождь, — сказала, помолчав, разведчица, — Ведит в совершенстве организовал засаду. Каждый отряд выполнил задачу, хотя мы знали о его гибели. Мы сделали это ради него, чтобы почтить его как следует. Враг сломлен. Четырнадцать сотен мертвых болкандийцев, остальные бросили оружие и разбежались по полям. У нас девятнадцать убитых и пятьдесят один раненый.

Он снова поглядел на нее: — Спасибо, Рефела. Крыло отныне твое.

— Оно будет названо Ведитовым.

Он кивнул. — Позаботься о раненых.

Желч снова шагнул в шатер. Встал, не зная, что делать дальше, куда идти. Не зная, что он вообще здесь делает.

— Я слышала, — тихо сказала жена. — Ведит, должно быть, был хорошим воином, хорошим командиром.

— Юным, — ответил Желч, как будто это имело значение — как будто слова меняли смысл произошедшего. Но они не меняли.

— У двоюродного брата Малека, Ферата, был сын по имени Ведит.

— Больше нет.

— Он любил играть с нашим Кит-анаром.

— Да, — воскликнул Желч и вдруг просиял. — Верно. Как я мог позабыть?

— Потому что это было пятнадцать лет назад, муж. Потому что Кит не дожил до седьмых именин. Потому что мы решили похоронить самую память о нашем чудесном первенце.

— Я ничего такого не решал, как и ты!

— Нет. Мы не произносили слов. Это было молчаливое соглашение. Скорее клятва на крови. — Она вздохнула. — Воины умирают. Дети умирают.

— Прекрати!

Она села, застонав от усилия. Увидела слезы на его глазах и протянула руки: — Иди ко мне.

Но он не мог пошевелиться. Ноги сделались деревянными колодами.

Женщина сказала: — Что-то новое врывается в жизнь каждый миг, словно буря. Открывает глаза, едва могущие видеть. Одни приходят, другие уходят.

— Я сам отдал ему приказ. Самолично.

— Таково бремя вождя, муж.

Он подавил рыдание. — Чувствую себя таким одиноким.

Она встала рядом, взяла его за руку. — Такова истина, с которой все сталкиваются. У меня уже было семеро детей… да, почти все от тебя. Удивлялся ли ты, почему я не останавливаюсь? Что побуждает женщин страдать снова и снова? Внимательно слушай тайну, Желч. Все потому, что когда я несу ребенка, я не одинока. Но потерять ребенка значит ощутить такое жуткое одиночество, что ни один мужчина этого не поймет… хотя, может быть, об этом знает сердце правителя, вождя воинов, полководца.

Он понял, что не сможет взглянуть ей в глаза. — Ты напомнила, — произнес он хрипло.

Она поняла. «А ты — мне, Желч. Мы слишком легко и слишком часто забываем те дни».

Да. Он ощутил в ладони ее мозолистую ладонь, и одиночество начало отступать. Потом он положил ее руки на выпуклый живот. — Что ожидает вот этого? — спросил он громко.

— Не могу знать, муж.

— Сегодня ночью, — сказал он, — мы созовем всех своих детей. Будем ужинать семьей. Что думаешь?

Она засмеялась. — Почти могу видеть их лица. Собрались вокруг нас, удивлены, недоумевают. Что они вообразят после этого?

Желч пожал плечами, ощутив полную свободу; стеснение в груди исчезло в единый миг. — Мы созовем их не ради них, а ради себя, Хенават.

— Ночью, — кивнула она. — Ведит снова играет с нашим сыном. Я слышу, как они хохочут и шумят, и перед ними небо, бесконечное небо.

С искренним чувством — впервые за долгие годы — Желч обнял жену.

Глава 15

Люди не станут ведать вины, от которой не сбежать, которой не отринуть. Ослепи богов, свяжи их весы цепями, утяни вниз, как ненавидимые нами истины. Мы играем костями чужаков, удивляясь миру, в котором они танцевали когда-то, свободные от нас, благословенные. Теперь мы совсем другие, но даже разговор о мужчинах и женщинах, которыми мы были прежде, призывает вихрь призраков наших жертв, а это плохо — мы ценим покой и ровное течение. Каким жестоким оружием природа и время сразили этих чужаков, и как успели мы, свидетели, убежать по несчастливому, хоть и гладкому пути? Мы увернулись от выпадов копья недоли, а вот они шагали неуклюже, неловко, будучи во всем ниже нас — и ты найдешь их кости в горных пещерах и речном иле, в сетях белых пауков над белым пляжем, в лесах и на утесах и в прочих местах; их будет так много, что ни один убийца, скажешь ты, не может нести ответственность за всё — но у природы много оружия, и катятся тела, что-то бормоча, и одна тень встала за всеми смертями — ну как же, это, должно быть, мы, молчащие и виноватые, недостойные получатели уникальных даров, способные увидеть лишь кости чужаков, хрустящие и крошащиеся от наших споров. Они лишены дара речи, но нежеланны нам, ибо всё же говорят языком костей, и мы не желаем слушать. Покажи мне кости чужаков, и я впаду в уныние.

«Нежеланная жалоба», Гедесп из Первой Империи

Он увидел иное прошлое. То, что родилось из не принятых решений. Увидел привычное в ловушке непонятного. Он жался к костру, а ветер завывал, а неведомые существа двигались в окрестной тьме. Неумение ловить возможности стало проклятием для него и его рода. Мрачный соперник змеей скользнул в соборы хвойных лесов, пролетел над тенистыми реками, и жизнь стала подобна осторожному пути между давно позабытыми убийствами. Он хмурился, видя сломанные орудия из камня, совсем не такие, какие он видывал раньше. Это — всё это, понял он — было медленным угасанием. В своем прошлом он избежал угасания.

Благодаря Ритуалу Телланна. Запечатыванию живых душ в мертвой плоти, мерцанию живых искр в дырах высохших глаз.

Здесь в ином прошлом, в ином месте, ритуала не было. Лед, бывший в его мире игрушкой Джагутов, невозбранно вздымал барьеры. Мир повсюду съеживался. Разумеется, такая беда случалась и прежде. Народ страдал, многие умирали, но остальные сражались и выживали. Однако на этот раз всё было иначе. В этом времени они стали чужаками.

Он не знал, зачем ему это показывают. Некая до абсурда фальшивая история, чтобы помучить его? Слишком сложно, слишком маловразумительно. У него есть настоящие раны, не проще ли было разбередить их? Да, видение дразнит его, но не картинами личных ошибок. Размах совсем иной. Ему показали прирожденную слабость рода — он ощущает переживания последних Имассов, выживших в ином, более мерзком мире, смутное понимание неизбежности конца. Конца родичей, конца друзей, конца детей. Ничего не будет дальше.

Конец, проще говоря, той вещи, в которой он никогда прежде не смел усомниться. Преемственности. «Мы говорим себе: мы уйдем, но род наш продлится. Вот глубоко запрятанный корень воли к жизни. Обрубите корень, и живое увянет. Станет бесцветным и вялым, угаснет».

Его приглашают поплакать в последний раз. Поплакать не по себе, но по всему своему роду.

Когда упала наземь последняя слеза Имасса? Ощутила ли почва особый вкус? Она была более горькой, чем прежние слезы? Более сладкой? Она обжигала кислотой? Он словно видел слезу, отчаянно падающую в бесконечность, в слишком медленное и неизмеримое путешествие. Но он знал также, что видит иллюзию. Последний погибший здесь не плакал (Онос Т’оолан видел и этот момент фальшивого прошлого); несчастный смельчак лежал в путах, окровавленный, ожидая касания острого кремня, насаженного на рукоять из слоновой кости в руке чужака. Они, эти чужаки, тоже голодали и отчаивались. Они хотели убить Имасса, последнего в роде, и сожрать его. Бросить высосанные, разбитые кости на пол пещеры среди таких же костей, а потом, во внезапном припадке суеверного страха, убежать, ничего не оставив позади — иначе злобные духи могли бы найти их на тропе мщения. В этом, ином мире род Тоола погиб под ударом ножа.

Кто-то выл, плоть вспучивалась от неудержимого гнева.

Дети Имассов, вовсе не бывшие детьми, но все же бывшие наследниками, затопили мир, и на языках у них привкус имасской крови. Всего лишь очередная добыча, отправленная в забытье, и лишь смутное беспокойство ворочается внутри, знак греха, ужас первого преступления.

Сын пожирает отца — сердце тысячи мифов, тысячи полузабытых сказок.

Сочувствие было вырвало из его души. Этот вой… он исходит из его глотки. Гнев кулаками стучит внутри тела — демон, тварь, желающая вылезти наружу.

«Они заплатят…»

Но нет. Онос Т’оолан зашатался, обернутые шкурами ноги захрустели по мерзлому мху. Он может выйти отсюда, избежать проклятой, злой участи. Назад, в свой мир, в рай вне смерти, в котором ритуалы дарят и проклятие и спасение. Он не обернется. Его заманили на край утеса, ослепив как зверя, но это уже не важно: ожидающая его смерть куда лучше смерти здешней…

Он увидел впереди всадника, поджидающую его фигуру, сутулую и скрытую плащом, верхом на тощем сером коне, из ноздрей которого не вырываются струйки пара. Увидел кривой ривийский лук в костистой руке. Онос Т’оолан понял, что знает всадника. Наследника.

И замер в двадцати шагах.

— Тебе нельзя здесь быть.

Голова слегка качнулась, в темноте капюшона блеснул глаз. — И тебе тоже, старый друг. Однако мы здесь.

— Отступи, Тук Младший. Позволь мне пройти. То, что ждет дальше, давно мной заслужено. Я возвращаюсь к… к своему. Снова увижу стада, больших ай и ранагов, окралов и агкоров. Увижу свой род и побегу в тени клыкастого тенага. Подброшу на колене смеющегося сына. Покажу детям будущее, расскажу, что мы будем продолжаться вечно, ибо там я найду вечность исполненных желаний.

Тук, друг мой, не отнимай у меня этого. Не отнимай, ведь всё иное твой род уже отнял у меня.

— Я не могу пропустить тебя, Тоол.

Поцарапанные, покрытые шрамами руки Тоола сжались в кулаки. — Ради любви между нами, Тук Младший, не делай этого.

Стрела показалась в руке Тука, коснулась тетивы — и, быстрее чем мог увидеть глаз Тоола, зазубренное острие зарылось в почву.

— Я мертв, — сказал тогда Тоол. — Ты мне не повредишь.

— Мы оба мертвы, — холодным голосом чужака отвечал Тук. — Я могу отрубить тебе ноги и раны будут реальными — я брошу тебя истекать кровью, калеку, мучимого болью. Ты не пройдешь.

Тоол сделал шаг вперед. — Почему?

— Гнев бурлит в тебе, не так ли?

— Возьми его Бездна — я покончил с войнами! Покончил со всем!

— На моем языке, Онос Т’оолан, привкус имасской крови.

— Желаешь, чтобы я сразился с тобой? Ладно… Вообразил, крошечные стрелы смогут свалить Имасса? Я сломал шею ранага. Я был залит кровью. Однажды меня порвал окрал. Когда мои сородичи охотились, мы валили добычу голыми руками, и победа доставалась ценой крови и сломанных костей.

Вторая стрела ударилась в землю.

— Тук… зачем ты это делаешь?

— Ты не должен пройти.

— Я… я подарил тебе имасское имя. Понимаешь всю величину такой чести? Знаешь, что никогда и никто не был одарен так же? Я звал тебя другом. Я плакал, когда ты умер.

— Я вижу тебя ныне во плоти, а раньше видел скрипящие кости.

— Ты уже видел меня таким, Тук Младший.

— Я не…

— Ты меня не узнал. Около стен Черного Коралла. Я нашел тебя, но даже лицо твое было другим. Мы оба изменились. Умей я вернуть былое… — Он подавился словами. — Умей я вернуть былое, я не позволил бы тебе пройти мимо. Я показал бы тебе…

— Не имеет значения.

Что-то сломалось в душе Оноса Т’оолана. Он отвел глаза. — Да, наверное.

— На равнине овлов ты видел мое падение.

Тоол отступил, словно получив удар. — Я не знал…

— Как и я, Тоол. Итак, истина совершила полный круг, изящный как проклятие. Я не узнал тебя у Коралла. Ты не узнал меня на равнине. Судьбы… сходятся. — Тук помолчал и горько рассмеялся. — А помнишь, как мы впервые встретились на окраине Морна? Погляди на меня. Я высохший труп, а ты… — Он задрожал, словно уязвленный изнутри, но быстро опомнился. — На равнине, Онос Т’оолан. Ради чего я отдал жизнь?

Во рту Тоола было нестерпимо горько. Ему хотелось завыть, выцарапать себе глаза. — Ради жизни детей.

— А ты мог сделать то же?

Ужасные слова поразили Тоола сильнее любой стрелы. — Ты знаешь, что не мог, — прохрипел он.

— То есть не захотел.

— Это были не мои дети!

— Ты нашел в себе гнев Имассов — тот гнев, который они утеряли в Ритуале. Ты видел истину разных прошлых. А теперь ты решил сбежать от всего. Неужели думаешь, Онос Т’оолан, что сможешь обрести мир? Покой самообмана? Мир позади меня, тот, к которому ты идешь… ты заразишь его ложью. Смех детей будет звучать пустотой, и в глазах любого зверя ты будешь читать правду.

Третья стрела поразила его в левое плечо, заставив зашататься, но не уронила. Тоол выпрямился и схватил копье. Выставил вперед тупой конец, зазубренное острие коснулось земли за его пятами. — Что… чего тебе нужно?

— Ты не должен пройти.

— Чего тебе нужно?

— Ничего, Тоол. Ничего не нужно. — Он наложил еще одну стрелу.

— Так убей меня.

— Мы мертвы. Не смогу. Но смогу остановить. Повернись, Онос Т’оолан. Иди назад.

— К чему?

Тук Младший заколебался, впервые за время недружелюбной беседы ощутив неуверенность. — Мы были виновны, — сказал он медленно, — в слишком многих прошлых. Должны ли мы вечно нести ответ? Я жду, видишь ли, схождения судеб. Я жду ядовитой красоты.

— Ты хочешь, чтобы я простил тебя и твой род, Тук Младший?

— Однажды в городе Мотте я заблудился, оказавшись перед длинными рядами клеток с болотными обезьянами. Я поглядел им в глаза, Тоол, и увидел страдание, тоску, ужасное преступление жизни. И увидев все это, понял: они попросту слишком глупы. Не умеют прощать. А вы, Имассы, умеете. Поэтому — не прощайте нас! Никогда не прощайте!

— Должен ли я стать оружием твоей ненависти к себе?

— Хотелось бы знать.

В этих словах Тоол ощутил старого друга, человека, загнанного в ловушку, пытающегося опомниться.

Тук продолжал: — После Ритуала… ну, вы выбрали не того врага для бесконечной войны и мести. Не было ли справедливее, подумай сам, объявить войну нам? Людям. Наверное, однажды Серебряная Лиса это поймет и назначит армии неупокоенных нового врага. — Он пожал плечами. — Если бы я верил в справедливость… тогда… если бы я мог вообразить, что она может видеть вещи достаточно ясно… Что только вы и одни вы, Т’лан Имассы, способны совершить необходимый акт воздаяния — за тех болотных обезьян, за всех так называемых меньших тварей, за жертвы наших мелких желаний.

«Он говорит языком мертвых. Его сердце холодно. Его единственный глаз видит и не стыдится. Он… подвергся пытке». — Этого ли ты ожидал, — спросил Тоол, — когда умирал? Как насчет врат Худа?

Зубы блеснули: — Замкнуты.

— Как такое может быть?

Стрела разбила ему коленную чашечку. Тоол упал, завывая от боли. Он извивался; огонь раздирал ногу. Боль… так много слоев, складка за складкой — рана, убийство дружбы, смерть любви, история, ставшая грудой пепла.

Копыта застучали ближе.

Смахивая слезы с глаз, Тоол поглядел вверх, в искаженное мукой, сгнившее лицо былого друга.

— Онос Т’оолан, я — замок.

Боль была нестерпимой. Он не мог говорить. Пот залил глаза, кусая горше любых слез. «Друг мой. Одно мне оставалось — теперь оно убито.

Ты убил его».

— Иди назад, — сказал Тук с неизмеримой усталостью.

— Я… я идти не могу…

— Едва повернешь, станет легче. Чем быстрее найдешь старый путь, чем дальше окажешься от… от меня.

Окровавив руки, Тоол вытянул стрелу из колена. И чуть не упал замертво от последовавшей боли. Он лежал и задыхался.

— Найди детей своих, Онос Т’оолан. Не по крови. По духу.

«Их нет, ублюдок. Как ты сам сказал, вы убили их всех». Он рыдал, пытаясь встать, извиваясь, оборачивая лицо на свои следы. Усеянные камнями холмы, низкое серое небо. — Вы забрали всё…

— Нет, мы еще не закончили, — бросил Тук сзади.

— Ныне я отбрасываю любовь. И братаюсь с ненавистью.

Тук промолчал.

Тоол пошел прочь, волоча раненую ногу.

Тук Младший, некогда бывший Анастером, Первенцем Мертвого Семени, а еще раньше малазанским солдатом, одноглазым сыном пропавшего отца, сидел на мертвом скакуне и следил за сломленным воином, ковылявшим по далекому холму.

Когда, наконец-то, Тоол взошел на гребень и пропал из вида, Тук опустил взгляд. Глаз пробежался по пятнам крови на сухой траве, блестящим наконечниками стрелам — одна сломана, вторая нет — и стрелам, торчащим из земли. Стрелами, сделанными руками Тоола — так давно, в далекой стране.

Он внезапно подался вперед и скрючился, словно избитый младенец. Еще мгновение — и вырвался сдавленный всхлип. Тело затрепетало, защелкали кости; в пустых орбитах не было слез, только звуки рвались из сухого горла.

В нескольких шагах раздался голос: — Принуждать тебя к такому, Глашатай, не доставляет мне удовольствия.

Со стоном беря над собой контроль, Тук Младший распрямился в седле. Уставил взор на древнюю Гадающую по костям, что встала на месте, с которого ушел Тоол. Оскалил тусклые, мертвые зубы: — Твоя рука была холоднее руки самого Худа, ведьма. Воображаешь, Худ будет рад узнать, что ты украла его Глашатая? Использовала по своей воле? Это не останется без ответа…

— У меня нет причины бояться Худа…

— У тебя есть причина бояться меня, Олар Этиль!

— И как ты меня отыщешь, Мертвый Всадник? Я стою здесь, но я не здесь. Нет, в мире смертных я лежу под мехами, сплю под яркими звездами…

— Тебе не нужен сон.

Она засмеялась: — Меня бдительно охраняет юный воин — один из тех, кого ты знаешь. Тот, которого ты преследуешь каждую ночь, появляясь за закрытыми веками — о да, я вижу истину, он и провел меня к тебе. А ты заговорил со мной, умоляя сохранить ему жизнь, и я взяла его под опеку. Все привело к… вот этому.

— А я-то, — пробормотал Тук, — уже перестал было верить в зло. Скольких ты намерена использовать?

— Стольких, сколько потребуется, Глашатай.

— Я найду тебя. Закончив все другие задания, клянусь, я найду тебя…

— И ради чего? Онос Т’оолан от тебя отрезан. И, что еще важнее, от твоего рода. — Она помолчала и добавила, чуть не рыча: — Не знаю, что за чепуху ты сумел наболтать насчет поисков Тоолом его детей. Он мне для другого нужен.

— Я пытался избавиться от тебя, гадающая. Он увидел… услышал…

— Но не понял. Теперь Онос Т’оолан тебя ненавидит — подумай, подумай о глубине его любви, и пойми — ненависть Имассов течет еще глубже. Спроси Джагутов! Дело сделано и ничего уже не исправить. Скачи прочь, Глашатай. Я освобождаю тебя.

— С нетерпением, — сказал Тук, натягивая поводья, — жду следующей встречи, Олар Этиль.

* * *

Глаза Ливня раскрылись. Звезды кружились над головой смазанными, нефритово-зелеными пятнами. Он глубоко, хрипло вздохнул и задрожал под мехами.

Трескучий голос Олар Этили разорвал темноту. — Он тебя поймал?

Ливень не спешил отвечать. Не сегодня. Он еще мог ощутить сухую мутную ауру смерти, еще слышал барабанный стук копыт.

Ведьма продолжала: — Только полночи протекло. Спи. Я отгоню его от тебя.

Воин сел: — И зачем тебе это, ОларЭтиль? Да и сны, — добавил он, — принадлежат мне, не тебе.

До него донесся хриплый смех. — Ты видишь его единственный глаз? Тот, что звездой блестит в темноте? Ты слышишь волчий вой, отдающийся эхом в пустых глазницах того, с кем он расстался? Чего звери хотят от него? Может быть, он тебе расскажет — когда догонит наконец.

Ливень проглотил первый пришедший на ум ответ, сказав: — Я убегу. Всегда убегаю.

— Хорошо, — хмыкнула она. — Он полон лжи. Он использует тебя, как любят мертвые делать со смертными.

Ливень оскалил зубы в темноте: — Как ты?

— Как я, да. Нет причины отрицать. Но слушай внимательно: я должна на некоторое время оставить тебя одного. Продолжай путь на юг. Я пробудила древние источники, твоя кобыла их найдет. Позже я вернусь.

— Чего же тебе нужно, Олар Этиль? Я ничто. Мой народ пропал. Я скитаюсь без цели, не забочусь, жив или уже умер. И я не буду тебе служить. Всё, что ты можешь сказать, меня не очарует.

— Думаешь, я тиран? Вовсе нет. Я Гадающая по костям. Ты знаешь, что это значит?

— Нет. Ведьма?

— Да. На первое время сойдет. Скажи, ты знаешь, кто такие Солтейкены? Д’айверсы?

— Нет.

— Что тебе известно о Старших Богах?

— Ничего.

Он услышал какое-то рычание. — Как может ваш род жить, столь глубоко пав в невежество? Что для тебя история, воин-овл? Скопище врак про победы и славу. Чего ты так боишься в истине? Темных моментов вашего прошлого — твоего, племени, всего рода людского? Тысячи из моего народа не приняли ритуал Телланна — и что с ними стало? Как же! Вы стали. Как они ни прятались, вы их нашли. О да, иногда случались связи, смешение крови — но по большей части встречи заканчивались резней. Вы видите в наших лицах что-то чуждое и знакомое. Что пугает сильнее? Почему вы рубите нас, почему срезаете мясо с костей?

— Чепуху бормочешь, — ответил Ливень. — Ты сказала, что ты Имасса, но я этого не понимаю. И не желаю понимать. Народы умирают. Пропадают из мира. Так было и так всегда будет.

— Ты глупец. От моей древней крови пошли потоки Солтейкенов и Д’айверсов. А моя кровь, да, только наполовину имасская. На меньшую половину. Я стара выше всякого воображения, воин. Старее вашего мира. Я жила во тьме, я шагала в чистейшем свете, я проклинала тени. Мои руки высекали кремни, мои глаза видели первые костры, мои ноги раздвигались, рождая первого смертного. Я известна под таким множеством имен, что сама почти все позабыла.

Она поднялась — приземистый костяк в рваных мехах, волосы аурой безумия окружили сухое лицо — и подошла, встав над ним.

Внезапный холод пробрал Ливня. Он не мог пошевелиться. Он с трудом дышал.

Она заговорила: — Части моего сна терзаемы болезнями. Другие несутся в ярости летних бурь. Я пью родовые воды и кровь. И слезы печали, и пот истязаний. Я не лгала, смертный, когда говорила, что восхваляемые тобой духи — мои дети. Я носительница урожая. Я жестокая похитительница желаний, я сею страдания.

Так много имен… Эран’ишал, мать Эрес’алов — первый и самый любезный мне выбор, — тут она вроде бы вздрогнула. — Раф Эвейн для Форкрул Ассейлов. Каменная Сука для Джагутов. У меня лик во тьме, сын в тени, бастард в свете. Меня называли Мать под Горой, Айяла Алелле, хранящая сады Луны и вечно ждущая возлюбленного. Я Бёрн Спящая Богиня, в чьих снах бесконечно цветет жизнь, пусть и становящаяся кошмарами. Я рассеяна у самого края Бездны, у меня больше лиц, нежели у любого Старшего. — Она выбросила вперед костистую руку, медленно сжала пальцы с длинными обломанными ногтями. — И он думает изловить меня! — Голова поднялась к небу. — Получше сковывай своих слуг, Худ! — она снова уставилась на него: — Скажи, смертный: он догнал тебя?

Ливень смотрел во все глаза. Старая карга, источающая ядовитую злобу. Мертвое дыхание отдает собравшимися под камнем змеями. Ониксы глаз блестят насмешкой над жизнью. — Может, — сказал он, — когда-то ты была всеми ними, Олар Этиль. Но не сейчас. Все отнято у тебя, не так ли? Рассеяно, потеряно, когда ты отказалась от жизни — когда решила стать ходячим скелетом…

Рука метнулась, схватив его за шею. Он взлетел над землей, словно весил меньше ортена, и был отброшен. Упал, ударившись плечом — дыхание вырвалось из легких, в глазах потемнело. Он не мог двигаться.

Она показалась над ним — гнилые зубы блестели обломками дымчатого кварца. — Мне обещано! Каменная Сука восстанет снова, среди чумных ветров и прожорливой саранчи, среди пожаров, среди туч пыли и песка! И вы нападете друг на друга, разрывая плоть ногтями и зубами! Вы изберете зло, полностью понимая, что творите — я иду, смертные, я земля, проснувшаяся ради суда! И вы встанете на колени, плача и умоляя — твой род, смертный, сделает ничтожество своей эпитафией, ибо я не подарю вам и единого мига жалости! — Она задыхалась, бесполезный воздух с рычанием вырывался из груди. Она тряслась от жуткой ярости. — Он говорил с тобой?

Ливень сел. — Нет, — сказал он сквозь зубы, хватаясь за саднящее горло.

— Хорошо. — Олар Этиль отвернулась. — Так спи. Ты проснешься одиноким. Но не думай, что сумеешь ускакать от меня, не думай. — Последовала пауза. — Он полон лжи. Берегись его.

Ливень сгорбился, смотря на усеянную росинками землю между раскинутых ног. Закрыл глаза. «Сделаю как просишь. Когда время придет, я сделаю как ты просишь».

* * *

Она проснулась от воя волков. Сеток села, провела рукой по копне спутанных волос, закуталась в одеяло. Приближалась ложная заря, почти незаметная среди нефритового сияния. Отзвуки воя постепенно затихали. Сеток склонила голову к плечу. Что на самом деле ее разбудило? Непонятно. Тишина ночи объяла их… Она поглядела на неподвижный силуэт Кафала. Она совсем его загнала. Каждый вечер он падает в глубокий сон, едва покончив со скудным ужином.

Глаза привыкли к полутьме, она смогла различить его лицо. Стал худым, постарел от лишений. Она знала, что ему едва тридцать, но кажется, он на десяток лет старше. Лежит как мертвый, однако она ощущает спутанные сны. Он отчаялся вернуться к своему племени.

«Что-то ужасное грядет». Эти слова падают из его уст снова и снова, литания ужаса, заклинание, вылетающее вместе с каждым мучительным выдохом на бегу.

Она уловила запах, внезапную сырость в холодном, но сухом воздухе. Перед глазами пролетели видения плодородных земель — словно настоящее стало занавесом и свернулось, обнажая картины древних веков.

Оазис, природный сад, полный цвета и жизни. Блестящие птички поют между пальмовых листьев, подобных опахалам. Прыгают мартышки, их губы запачканы соком фруктов. Крошечный мир, но мир полный, неизменный, ничем не затронутый.

Когда Сеток увидела приближающееся серое облако, необъяснимая пелена отчаяния заставила ее громко вздохнуть. Она видела: песок падает дождем, тусклая патина покрывает листья, шарики фруктов, недавно чистый пруд. И все начинает умирать.

Миг — и с пальм падает черная гниль. Обезьяны, покрывшиеся гнойными язвами, корчатся и гибнут. Птицы пытаются улететь, но встречаются с землей — бьют крыльями, дергаются и замирают. Оазис высох. Ветра сдули прах, пески засыпали источник, пока вода не исчезла.

Сеток заплакала.

Кто это сделал? Некая стихийная сила? Гора взорвалась, наполнив небеса ядовитым пеплом? Или это горькое дыхание бога? Не сгорел ли какой-то проклятый город, вознося в воздух кислотные алхимические составы? Осквернение — случайность или обдуманный акт? У нее не было ответа, был лишь наплыв жестокого горя.

А потом родилось подозрение, выбралось из-под горя, угрюмое и злобное. «Это… это было оружие. Но кто ведет войну со всем живым? С самой землей? Что можно выиграть в такой войне? Иди это попросту… глупость?» Сеток заставила себя собраться. Такие мысли ей не нравились.

«Но… гнев, который я почуяла — принадлежит он волкам? Зверям на забытых тронах? Нет, не только им. Это гнев каждой из случайных жертв. Это ярость невиновных. Бог с ликом не человека, а самой жизни».

«Она идет…»

Сеток заметила в темноте несколько смутных силуэтов. Приближаются, кружат. Любопытные, как все волки, но осторожные. Старые воспоминания оставили на душах шрамы, они знают, что означает для им подобных появление двуногих захватчиков.

Они смогут учуять ее слезы. Их дитя в опасности, и волки кружат все ближе. Принося тепло тел, прочную истину присутствия — они готовы оскалить клыки на любую угрозу. Готовы, если понадобится, умереть вместо нее.

А она знает, что ничем этого не заслужила.

«Как вы меня нашли, после стольких лет? Я вижу тебя, сероносая мама — не я ли последней брала молоко из твоих сосцов? Не я ли выпила твою силу, оставив больные кости и слабые мышцы? Вижу тучи в твоих глазах, но они не заслоняют любви — именно любовь заставляет рваться сердце».

Она осторожно подняла руку.

И сразу ощутила в ладони мокрый нос.

Ее осадили теплые, знакомые запахи прошлого. В глазах защипало. — Не оставайтесь здесь, — шепнула она. — Там, куда я иду… вас затравят. Убьют. Слушайте меня. Найдите последние дикие места, спрячьтесь навеки. Будьте свободными, любимые…

Она услышала, что Кафал проснулся, услышала приглушенный возглас. Семь волков собрались на их стоянке, словно пришедшие без спроса дети.

Мама придвинулась ближе, провела меховым боком по руке. — Ты должна уйти, — прошептала она зверю. — Прошу.

— Сеток, — произнес Кафал. — Они принесли магию.

— Что?

— Неужели ты не чувствуешь силу — такую грубую, такую необузданную — но я, да, я смогу ей воспользоваться. Садок так близок, что стенка похожа на тонкий лист. Слушай, если мы побежим с ними, я…

— Знаю, — хрипло пробормотала она, опираясь на волчицу. Такая настоящая, такая плотная, такая надежная… — Знаю, Кафал, какой дар они принесли.

— Возможно, — сказал он возбужденно, скатывая постель, — мы успеем вовремя. Спасем…

— Кафал, это не для тебя. Неужели не понимаешь? Это не твое!

Он пристально, не мигая, поглядел на нее (заря уже занялась) и кивнул. — Так куда они поведут тебя? Знаешь?

Она отвернулась от отчаявшегося ведуна. — Ох, Кафал, ты настоящий глупец. Разумеется, мы вернемся в лагерь твоего племени. Больше никакой путь нам не доступен.

— Э… я не понимаю.

— Знаю. Все равно. Пора уходить.

* * *

Дестриант Келиз посмотрела на южный горизонт, на озаренную солнцем тусклую, выжженную, безрадостную равнину. — Где же, — шепнула она, — мои огненные руки? — Повернулась к утомленным спутникам: — Вы же понимаете? Я не смогу сделать это одна. Чтобы вести ваш род, мне нужен свой род. Я хочу поглядеть в глаза, похожие на мои глаза. Увидеть, как люди кряхтят на рассвете, еще не расставшись со сном… благие духи, я хочу видеть, как они кашляют и щедро заливают землю мочой!

К’чайн Че’малле взирали на нее глазами рептилий — чуждыми, немигающими. Просительное раздражение Келиз увяло; она внимательнее поглядела на Сег’Черока. Интересно, что же он видел? Четырнадцать неупокоенных Джагутов, битва, которая — теперь это ясно — избавила их от преследователей. На время. Изменился ли Охотник К’эл? В нем какое-то … беспокойство?

— Вам нужен был Дестриант, — бросила она. — Если вы воображали волоокого родара — что же, пора наконец понять свою ошибку. Данное мне я намерена использовать — поняли?

Несмотря на всю браваду, она жалела, что не может подчинить Джагутов своей воле. Лучше бы им быть рядом. Нелюди, но все же понятнее ЭТИХ. Да, понятнее и ближе. Она фыркнула и снова начала изучать юг.

— Нет смысла ждать здесь, верно? Мы продолжаем.

— Дестриант, — прошелестел в разуме Сег’Черок, — мы выбились из времени. Враг приближается. Нет, он не нас троих ищет. Он выслеживает Укорененный, последнее наше убежище в здешнем мире.

— Все мы последние в роде, — ответила она. — Ты уже должен бы понять: ни в этом мире, ни во всех иных нет никаких убежищ. «Мир находит вас. Мир загоняет вас».

Снова пришло время оседлать Ганф Мач, словно она простой зверь. Пусть Сег’Черок бежит рядом, тяжелые железные лезвия ловят отблески солнца, спазматически вспыхивая. Пусть мелкие твари разбегаются в панике среди травяных кочек. Пусть тучи мошкары раздвигаются перед напором змеиных голов и широких торсов.

Ощущать касания ветра словно ласку незнакомца, вздрагивать от неожиданной доброты, напоминающей снова и снова, что она еще жива, что она часть мировой плоти, вечно сражающейся с бредущим по следу распадом. Все кажется нереальным, как будто она еще ждет реальности, готовой ее схватить. Каждый день доносит одно и то же послание, и каждый день она встречает его с тем же онемелым смущением, уклончивым нежеланием.

Она считала, что К’чайн Че’малле ощущают себя иначе. Думают не так, как она. Всё имеет вкус — мысли и чувства, свет солнца, потоки и течения. Сущее — океан. Ты можешь барахтаться на поверхности, на отмелях — или нырять в глубины, пока череп не затрещит от давления. Она знала: К’чайн видят в ней и ее сородичах робкие существа, испуганные тайнами неизмеримых глубин. Вот твари, утопающие в слезах, страшащиеся нырнуть поглубже, к истине.

«Но ваша матрона желает, чтобы вы вынесли меня на мелководье, увидели уязвимые места — поняли, как именно мы надеемся вас победить. Вы ищете стратегию выживания, жизни, ищете секрет наших успехов. Но вы не понимаете… Наш секрет — уничтожение. Мы уничтожаем всё, пока не остаемся в одиночестве; а тогда мы уничтожаем друг друга. Пока сами не пропадем.

Что за чудный секрет». Что же, она подарит его, если сможет. Великие уроки выживания. Лишь она сама услышит вой сонмища призраков, досаждающих ее душе. Келиз скакала на спине Ганф Мач, ладони ее чесались. «Судьбы надвигаются. Я найду свои огненные руки, я смогу использовать тебя, Сег’Черок. Тебя, Ганф Мач и весь ваш род. Мы покажем вам ужас нынешнего мира, частью которого вы так хотели стать».

Она думала об ужасном враге, безликих убийцах К’чайн Че’малле. Удивлялась войне — геноциду, подозревала, что по сути она не отличается от войн, вечно устраиваемых людьми. То же самое, но иное. Такое… наивное. Если сравнить с тем, что будет, тем, что она принесет…

Келиз ощутила глубокий, болезненный укол. Сожаление.

* * *

Память перетекала от матерей к дочерям непрерывной струей, формируя линию исторического опыта. Ганф Мач удерживала в уме поколения жизней, последовательность образов, складывающихся в картину неумолимого коллапса, упадка, неудачи цивилизации. Это было невыносимо. Знание звучало в душе нескончаемым стоном.

Любая Матрона рано или поздно сходила с ума; ни одна дочь, приняв роль, не могла противостоять потопу памяти. Самцы К’чайн Че’малле этого не понимают: их жизнь четко определена, соки их личностей ограничены и грубы. Непреклонная верность рождается из невежества.

Она пыталась разорвать эту схему с Сег’Чероком и делая так, предавала изначальную отстраненность Матрон. Но ей было все равно. Все, что было прежде, работало плохо.

Она помнила, как половину континента разровняли и сделали глаже замерзшего озера, и построили города масштабов, избыточных даже по меркам К’чайн — как будто величие и безумие ничем не отличаются. Купола, способные накрыть остров, извитые башни и шпили, похожие на шипы дхенраби. Здания с одной комнатой, столь громадной, что под потолком собирались тучи, а птицы тысячами жили в них, не подозревая, что оказались в клетке. Она помнила, как целые горные цепи делались произведениями искусства и бережно хранились — по крайней мере пока в них не увидели материал для строительства небесных крепостей. Во времена гражданских войн горы срывались до основания. Она помнила, как смотрела однажды на колонну сородичей, в лигу шириной и в двадцать лиг длиной — они шли основывать новые колонии. Она стояла, покрякивая под собственным весом, и следила за пятидесятью легионами Солдат Ве’Гат — каждый легион в пять тысяч бойцов — маршировавшими на войну с Тартено Тел Акаями. Она была там, когда они вернулись, жестоко прореженные, оставившие след из трупов товарищей длиной в целый материк.

Она помнила родовые муки На’рхук и раздирающую боль их измены. Пылающие города, горы трупов на полях сражений. Хаос и ужас в гнездах, стоны отчаянных родов. Уклончивая насмешка волн у берега моря, в которое умирающая Матрона выбрасывала яйца, обезумев, надеясь, что родится нечто новое — гибрид добродетелей, отрицание пороков.

Столь многое еще… бегство в темноте и среди ослепляющего дыма… взмах когтей Ассасина. Холодное, внезапное правосудие. Утекающая жизнь, нарастающее удовлетворение покоя. Горькие, злые соки передавались дочерям — ибо ничто не потеряно, ничто никогда не теряется.

У К’чайн Че’малле была богиня. Бессмертная, всеведущая, как и должно. Эта богиня — Матрона, майхб, сосуд вечного масла. Некогда масло имело такую силу, что нужны были сотни матрон, священных сосудов. Сейчас осталась лишь одна.

Она могла вспомнить былую гордость и былую силу. И бессмысленные войны, развязанные в доказательство силы и гордости. Пока и то и другое не было уничтожено навсегда. Гибель городов. Рождение пустошей, покоривших полмира.

Ганф Мач знала, что Гу’Ралл еще жив. Знала и то, что Ассасин Ши’гел будет ее судьей. После поиска наступит миг наследования, когда Ацил сдастся наконец смерти. Станет ли Ганф Мач достойной наследницей? Ши’гел решит. Даже враг, ворвавшийся в Укорененный, устроивший бойню в коридорах и комнатах, не помешает его суду. Она станет пробираться через паникующие толпы, ища укрытия, а трое Ассасинов будут идти по следу.

Воля к жизни — самый сладкий сок.

Она несет на спине Дестрианта, почти невесомую женщину, и чувствует напряжение крошечных мышц, движения хрупких костей. Даже ортен оскаливает зубы в последний миг.

Неудача Искания нетерпима — но Ганф Мач убеждена также, что неудача неизбежна. Она будет последней Матроной и с ее смертью умрет богиня К’чайн Че’малле. Масло вытечет на землю, память потеряется.

Ну и пусть.

* * *

«Духи камня, что тут случилось?»

Скипетр Иркуллас осторожно спешился, с ужасом глядя на следы побоища. Как будто земля разверзлась, чтобы поглотить всех, и Баргастов и акрюнаев. Сломанные тела, скрученные ноги и руки, лица, с которых некая песчаная буря содрала плоть. Другие кажутся опухшими, кожа потрескалась или лопнула, словно несчастных солдат сожгли изнутри.

Вороны и грифы скачут, разочарованно вопя — все, не скрытое землей, уже обглодано начисто. Акрюнские воины бродят по долине, отыскивая тела павших сородичей.

Иркуллас понимал, что тело дочери тоже лежит где-то рядом. Мысль свернулась в желудке ядовитым клубком червей, ослабляя ноги, застревая в глотке. Он боялся и подумать о сне, в который непременно вторгнутся гнев и отчаяние. Он будет лежать, дрожа под мехами — боль в груди, волны тошноты, дыхание сиплое и тяжелое. Близкое касание паники.

Нечто неожиданное, нечто неведомое произошло на мелкой войне. Похоже, что духи земли и камня задергались в ярости или, скажем, отвращении. Требуя мира. «Да, именно это и должны сказать мне духи после здешнего… здешнего ужаса. Им надоели наши бессмысленные кровопускания.

Мы должны заключить мир с Баргастами».

Он чувствовал себя старым и бессильным.

Еще вчера месть казалась ясной и чистой. Одоление было очевидным, как блеск наточенного ножа. Четыре больших битвы, четыре победы. Кланы Баргастов рассеяны, бегут. Остался лишь один, самый южный. Большой клан Сенан под властью некоего Оноса Т’оолана. Три армии акрюнаев сходились к стоянке этого вождя.

«Наши телеги трещат под весом оружия и доспехов Баргастов. Сундуки набиты иноземными монетами. Груды странных мехов. Браслеты, каменья, домотканые ковры, тыквы — горлянки и сосуды из плохо обожженной глины. Мы захватили всё имущество Баргастов. Но тела бросили позади, взяв лишь пару десятков сломленных пленников.

Мы собрали бродячий музей народа, готового к полному уничтожению.

А я буду умолять о мире».

Услышав такое, офицеры станут хмуриться за спиной, считать его стариком с разбитым сердцем. И не ошибутся. Они выполнят его приказы, но в последний раз. Вернувшись домой, Скипетр Иркуллас станет известен всем как «правитель серого сумрака», человек без света будущего в очах, человек, ожидающий смерти. «Но это бывает со всеми. Все наши страхи в конце концов навещают нас».

Гефалк, один из членов передового отряда, подскакал к стоящему около своего коня Скипетру. Спешился, встал перед Иркулласом: — Скипетр, мы осмотрели западный конец долины — то, что там осталось. Старый Яра, — он говорил о мужчине, назначенном ими главным среди пленников, — сказал, что сражался некогда под городом, который называют Одноглазый Кот. Здешние кратеры напомнили ему о каких-то «морантских припасах», но не бросаемых с неба, как делали Моранты, а закопанных в землю и одновременно подожженных. Так поступали малазане. Земля вздымается. Какие-то «гренады» или «долбашки»…

— Мы знаем, что малазане в Летере, — удивленно сказал Иркуллас. И покачал головой: — Назови причину, по которой они должны были оказаться здесь и вступить в чужую битву, убивая и акрюнаев и Баргастов…

— Баргасты когда-то были врагами малазан, Скипетр. Так заявил Яра.

— Но видели ли разведчики признаки их сил? Ведут ли сюда следы? Нет. Малазане стали духами, Гефалк?

Воин беспомощно и раздраженно взмахнул руками. — Так что тут стряслось, Скипетр?

«Гнев богов». — Колдовство.

В глазах Гефалка что-то мелькнуло. — Летерийцы…

— Говорят, что после малазан магов у них осталось мало. А нынешний Цеда — старик, служащий одновременно канцлером — не ему вести армии…

Но Иркуллас уже качал головой в такт своим мыслям. — Даже летерийский Цеда не может скрыть целую армию. Ты прав в сомнениях, Гефалк.

«Разговор, обреченный ходить кругами и жевать собственный хвост». Иркуллас прошел мимо воина и поглядел на разоренную долину. — Закопайте столько наших воинов, сколько сможете. На закате прекращайте работы. Оставим всё земле. Мы отгоним ночь погребальным костром. А я встану на страже.

— Да, Скипетр.

Воин сел на коня.

Стража, это подойдет. Ночь без сна — он позволит яркому пламени подавить болезнь его души.

А еще лучше, подумал он вдруг, было бы вовсе не вернуться живым. Пусть с внуками поиграет в медведя племянник или кузен — короче говоря, кто-то другой. Надо бы ему не спать до самой смерти.

«Одна последняя битва — против лагеря Сенана? Убить всех и пасть самому. Истечь кровью в глинистой грязи. Умерев, я смогу помириться… с их духами. Едва ли стоит продолжать войну среди пепла, на равнине смерти. Что за глупость…

Милая дочка, ты не будешь бродить одна. Клянусь. Я найду твой дух, я навеки защищу тебя. Вот наказание за неудачи, вот доказательство любви».

Он сверкал глазами, озираясь, словно в угасающем свете мог заметить странствующий призрак, дух с вымазанным грязью лицом и недоумевающими глазами. Нет, с терпеливыми глазами обретшей вечную свободу. «Свободу от всего этого. Свободу… от всего. В новом месте. Где не растут в теле болезни, де ты не ежишься, не извиваешься, вздрагивая от каждого укола боли как от зова сирен.

Духи камня, даруйте мне покой!»

* * *

Армия Марела Эба удвоилась, ведь уцелевшие в разбитых укреплениях подходили отовсюду — пряча лица, стыдясь, что живут, когда жены, мужья и дети погибли под железом подлых акрюнаев. Многие приходили без оружия и доспехов — вот доказательство, что их гнали как волну морскую, что они бежали пучеглазыми трусами. Говорят, что даже среди воинственных Баргастов в разгар битвы прокатывается холодная вода, течения сливаются в бурный потоп — и тонет всякое разумение, тяга к бегству перевешивает долг и честь. Холодная вода делает лица выживших серыми, вздутыми, от них смердит виной.

Однако Марел Эб успел протрезветь от дурных новостей и решил не обрушивать правосудие на беглецов с бегающими глазами. Он ясно понимал, что будет нуждаться в каждом воине, хотя знал также, что воины, однажды поддавшиеся панике, оказываются сломанными внутри — и хуже того, в наивысший, самый решающий момент битвы ужас может вернуться. Они обрекут битву на проигрыш, их паника затопит, заразит всех окружающих.

От Сенана ни весточки. Кажется, до сих пор акрюнаи не нападали на клан Бекела. Скоро Марел Эб сожмет в кулаке армию Сенана и назовет своей. Поведет всех против вероломного Скипетра Иркулласа. Тысячи проклятий вылетали из уст воинов. Теперь всем стало ясно: Акрюн планировал войну уже долго, засылая так называемых купцов, а на деле шпионов, поджидая идеального момента для измены. Как иначе Скипетр мог быстро собрать такие силы? Спросите любого из выживших — враг подошел с войском в десятки тысяч!

Бекел им не верил. Онос Т’оолан не желал этой войны. Ложной войны. Марел Эб шествует в сопровождении двух братьев, их окружила толпа бормочущих идиотов, каждый придумывает льстивые слова, чтобы ублажить нового Вождя Войны и его злобных, мрачноглазых родичей. Их доводы призваны перенаправлять стрелы стыда. Онос Т’оолан уже мертв, поэтому перестал быть подходящей мишенью (хотя остается некий осадок, как будто следующему вождю первым делом предстоит разгребать руками дерьмо). Теперь мишенью будут Иркуллас и его лживые мошенники, шпионы — барышники.

Когда армия подойдет к стоянке Сенана, воины будут пылать праведным гневом невинно обиженных.

— Все, что ему нужно, — сказал Страль на исходе ночи. — Ложь перестает быть ложью, когда масса людей начинает верить в нее. Отныне она сияет вечной истиной и горе глупцу, который пустит на нее струю. Его порвут на части.

Слова Страля звучали разумно, звенели ясно и музыкально, падая на наковальню правды, и Бекел вынужден был глотать недовольство. Внутренняя боль спорила с болью в плохо залеченном локте. Он шагал медленно и неловко. Но ни та, ни эта боль не могла сравниться с силой стыда и ненависти к себе. «Убийца Оноса Т’оолана. Так сильно ударил, что сломал руку. Поглядите на него, друзья, и узрите истинного Белолицего Баргаста!» Он уже слышал такое от подпевал Марела Эба. А сзади бредут друзья, воины Сенана, и они совсем не похожи на торжествующих убийц Т’оолана. Молчаливые, угрюмые, словно плакальщицы. «Потому что мы разделили преступление. Он заставил нас убить, чтобы спасти собственные жизни. Он сделал нас трусами. Сделал меня трусом».

Бекел чувствовал себя стариком. Каждый взгляд на троицу во главе колонны, на широкие спины этих птиц-шилохвостов был новым раскаленным добела камнем, брошенным в его котел. Скоро закипит, да, забулькает — но только черный котел опустеет, вода уйдет в бесполезный пар.

«Что ты сделаешь с моим народом, Марел Эб? Когда Иркуллас снова нас разгромит, куда нам бежать?» Ему нужно подумать. Нужно найти путь спасения. Сможет ли он с воинами уговорить остальных отвернуться от Марела? Отвергнуть самоубийственную войну? Скрипящий зубами Бекел начал понимать, о каком бремени говорил Онос Т’оолан. О невозможности. «Настоящая война идет против глупости. Как я не понимал? Ох, ответ прост. Я оказался среди самых дурных. А ты, Онос Т’оолан — ты стоишь перед глазами, ты смотришь, даришь мне то, чего я не заслужил.

Погляди на меня теперь. Когда Марел Эб оказывается рядом, я давлюсь злобой. Этот торжествующий румянец, эти бегающие, пьяные глаза… Я готов выблевать ему в лицо — будь в кишках хоть капля пищи, так и сделал бы, не сдержавшись.

Онос Т’оолан, надо было нас убить — каждого воина, которого ты привел с собой. Покончить с дураками, с нами… но вместо этого ты оставил нас с прекрасным образцом глупости. Марелом Эбом. Вот самый подходящий для нас лидер.

И ради ложной веры мы убьем всех».

Бекел оскалил зубы, и ветер высушил их, словно согретые солнцем камни. Он ничего не станет делать. И Стралю помешает, и воинам — соратникам. Справедливость все же будет торжествовать. Целый океан, чтобы напоить жадную землю. Пока он ничего не говорит, ничего не делает.

«Веди нас, Марел Эб — ты стал знаменем Тооловой правды. Ты — его предостережение, которое мы не желаем слушать. Да, воин — Имасс, ты отомстишь после смерти».

Страль подал голос сбоку: — Я видел такие улыбки, друг, на лицах врагов, которых готовился убить. Тех смельчаков, что встречали смерть не моргнув глазом. Я вижу… безумный вызов, презрение, как будто мне говорят: «Делай что должен. Ты меня не коснешься — моей плоти, моей жизни, да, но не моей души. Вонзай лезвие, воин! Пошутим в последний раз!» — Он дико захохотал. — И правильно говорят, ведь я не пойму этой шутки, пока сам не повстречаюсь со смертью!

— Тогда — сказал Бекел, — тебе нужно потерпеть. «Но не долго. Когда настанет время, я сам посмеюсь лучшей из шуток».

* * *

Право принадлежало Столмену, однако его жена шла во главе колонны вместо него. Именно Секаре Злодейке докладывались разведчики во время долгого пути к стоянке Сенана. Сейчас до нее оставалось не более половины лиги.

Лицо трусившего в трех шагах сзади мужа исказила гримаса. Но это не была маска гневной ярости. За его гневом скрывались страх и смущение, тупое ошеломление не особо одаренного интеллектом мужчины. Все меняется слишком быстро. От него утаивают важнейшие подробности. Он ничего не понимает, и это рождает испуг. И недаром. Секара начала понимать: его полезность подошла к концу. О, есть преимущества в правлении через мужа — если такая возможность возникает в исходе силовой борьбы; но лучше иметь мужа, смирившегося с ролью показного властителя. Хотя… нужен ли он вообще, ведь раньше многие вожди были женщинами. Разумеется, все такие женщины были воительницами, прошедшими многие сражения и наделенными опытом. Секара провела много битв — но в своем стиле. Она осаждала шатры и юрты. Она орошала кровью меховые одеяла, эти доспехи ночи, выхватывала ножи, пронзая — и в переносном смысле, и в прямом — сердца десятков любовников. Она устраивала совершенно безжалостные засады, с торжеством взирая на неоспоримую добычу. Список ее побед почти бесконечен. Но мало кто готов их признать. Воины привержены старомодным понятиям о славе и мастерстве, и для Секары эти идеи были и всегда будут главными препятствиями на пути ввысь.

Нет, пока что она хочет иметь перед собой мужчину. Не то чтобы все вокруг пребывали в заблуждении, но, пока соблюдаются приличия, они будут ее терпеть.

Впереди ждут испытания. Столмен не готов стать Вождем Войны всех Белых Лиц. Не сейчас, не в судорогах жестокой войны. Нет, сейчас главная задача — обеспечить выживание Баргастов, и для этого нужен умелый командир. Некто, опытный в путях тактики и так далее. Некто раздувшийся от амбиций, жаждущий выскочить на нос корабля, задыхаясь и краснея от усилий — быстро, да, ничего не опасаясь, не видя, какая хлипкая под ним палуба, какие хитрые ловушки ждут первого неверного шага.

Секара давно подыскивала подходящих кандидатов. Нужно признать, она не вполне довольна последним выбором, но кости брошены. Наедине, в холодной ночи первого тайного свидания, сразу после шумной сходки вождей, Марел Эб показался ей идеальным. Презрение к Оносу Т’оолану наполнило его злобой; она осторожно питала ее, пока злоба не стала лихорадочным безумием. Ничего сложного. Его готовность войти в заговор казалась ей почти комической. Он словно щенок, лижущий все, что она поднесет.

Он приходил один. Похоже, тут она допустила ошибку. Она даже не вспомнила о двоих братьях Марела Эба.

Троими манипулировать сложнее, чем одним. На деле — почти невозможно. Если позволить им хорошенько обдумать последствия своего возвышения, после того как кончится война, шансы Секары станут ничтожными. Она понимала: Марел Эб пожелает ее убить, чтобы заговор не вышел наружу.

Что же, пришла пора умирать его братьям. В бою. От случайной стрелы — говорят, такое случается то и дело. Или плохая, неправильно приготовленная пища, лихорадка и конвульсии, разрыв сердца. Неудачное свидание, обозленный соперник. Обвинения в насилии, позорный суд, кастрация. О, возможностям нет счета.

Но на данный момент восхитительные возможности подождут. Вначале надо разбить акрюнаев или хотя бы отогнать — их ждет еще одна битва, и на этот раз Скипетр Иркуллас встретится с объединенными силами кланов Сенан, Барахн и Гадра.

Двое барахнов-разведчиков нашли ее три дня назад и принесли ошеломляющую весть об убийстве Тоола. Клан Гадра уже на марше. Секара позаботилась, чтобы ее племя — малый клан, изолированный и опасно близкий к землям Акрюна — не стал ждать лавины акрюнской конницы. Столмен приказал снимать лагерь и быстро отступать под покровительство Сенана.

С той поры разведка Гадра лишь дважды видела всадников, издалека их рассматривавших. Однако гонцы и беженцы из других кланов сообщали, что шесть битв принесли поражение Баргастам. Нежданная робость торжествующих победу акрюнаев тревожила ее. Или они тоже ищут одной, решительной битвы? О да, они рады, что клан Гадра ведет их прямиком к месту сбора.

Столмен жалуется, что его воины устали и не готовы к сражению. Нервы их скрутились в узлы от постоянной настороженности, от тошнотворного чувства уязвимости. Самый малый клан, это правда. Тактически Скипетру нет смысла допускать их к Сенану. Орда акрюнаев уже должна была смыть их.

Ну, пусть Марел Эб обо всем заботится. Секара еще утром отослала своих лазутчиков к Сенану. Онос Т’оолан мертв. А его жена — нет, как и дети, родные или неродные — все равно. Пришла пора Секаре выпустить на волю давно лелеемую ненависть.

День угасал. Как ни подгоняла она племя, сама подгоняемая нетерпением, они не дойдут до стоянки Сенана раньше полуночи.

И пролитая кровь сразу станет холодной, как смоченная ею земля.

* * *

Стави скорчила рожу. — У него тайное имя, — сказала она. — Имасское имя.

Брови Стории задвигались. Сестры смотрели на пускающего слюни сосунка, что игрался в грязи. Стория извернулась на камне, который оседлала: — Но нам его не узнать, так? Я о том, что он сам не знает своего имени. Он и говорить не может.

— Неправда! Я слыхала, как он говорил!

— Он сказал «бла-бла-бла», вот и все. Не по-имасски звучит.

Стави потянула за колтун в волосах. Вокруг головы мелькали мошки. — Но я слыхала, отец говорил…

Голова Стории дернулась, глаза стали обвиняющими: — Когда? Ты ластилась к нему без меня! Так и знала!

Стави оскалилась: — Ты раскорячилась около какой-то дырки в земле. И он не говорил со мной. Сам с собой. Наверное, молился…

— Отец никогда не молится.

— С кем бы ему говорить, если не с пятиголовым имасским богом?

— И с какой именно?

— Чего с какой?

— С какой головой он говорил?

— Откуда мне знать? С той, что слушала. У нее были длинные уши, они шевелились. Потом она вынула один глаз и проглотила…

Стория вскочила. — Чтобы глядеть из зада!

— Боги и не такое могут.

Стория разразилась смехом.

Вымазанное грязью личико поднялось от игры, глаза широко раскрылись. Ребенок сказал: — Бла-бла-бла!

— Вот имя бога!

— А которой головы?

— Той, что шевелила ушами. Слушай, если мы найдем его настоящее имя, сможем проклясть на веки веков.

— А я о чем говорила? Каким проклятием?

— Отличным. Он сможет ходить только на руках. Каждую речь будет начинать с бла-бла-бла. Даже когда ему будет двадцать лет! Такой старый и даже старше.

— Да. Это старость. Седая старость. Дай придумать другое проклятие.

Бездумно сидя на земле, сын Оноса Т’оолана и Хетан выводил пальчиком волнистые узоры по мягкой пыли. Четыре закорючки, снова и снова, чтобы были правильные. Темнело. Тени проглатывали камни. Тени стали частью узора.

Имассы не владели письменностью. В них было зарыто нечто гораздо более древнее. Тонкое. Пятна на коже. Магия теней, отброшенных неизвестно чем, чем-то нереальным. Это был дар раздора, обман неестественного, пытающегося вторгнуться в естественный мир. Это была причина в поисках следствия. Когда солнце уходит с неба, его сменяют костры, а огонь — делатель теней, открыватель тайн.

У ребенка было тайное имя, записанное уклончивыми, неверными играми света и тьмы, сущностями, способными рождаться и умирать в одно шевеление пляшущего пламени или, как сейчас, в миг гибели солнца, когда воздух крошится, обращаясь в зернистый прах.

Абс Кайр, имя, придуманное отцом в миг неисполнимой надежды, так давно после полной надежд юности. Имя, борющееся за веру, когда вера ушла из мира смертных. Оно шептало губами холодного ветра из пещеры Червя. Абс Кайр. Его дыхание было сухим касанием глаз, разучившихся смыкаться сном. Рожденным в любви криком отчаяния.

Абс Кайр.

Обещание осени.

Стория подняла руку, обрывая список проклятий, заставивший ее запыхаться. Склонила голову к плечу. — Новости, — сказала она.

Кивнув, Стави нагнулась и подхватила ребенка. Он задергался, сильно ударив ее головой в грудь. Девочка подула, шевеля волосы на вытянутой головке, и сосунок внезапно затих.

— Возбужденные голоса.

— Это не радость.

— Да уж, — согласилась Стави, повернув голову в сторону стоянки — там, за россыпью камней. Разгорались костры, летел древесный дым.

— Надо бы вернуться.

* * *

Хетан неслышно выругалась. Девчонки снова похитили полубрата, и снова никто не видел, куда они ушли. Едва они пропадали, перед ней разверзалась широкая пасть одиночества, она чувствовала, будто кружится и падает… падает… Так много тьмы, так мало надежды, что падение завершится милосердным треском костей, внезапным благом забвения.

Без детей она ничто. Сидит неподвижно, бродит внутри черепа, одурелая и пьяная, как ударенная копытом собака. Принюхивается, скребет когтями, но выхода нет. Без детей будущее пропадает нырнувшей в пламя мошкой.

Еще чашку ржавого листа? Дурханга? Смолянистую почку д'байанга? Д'расского пива? Слишком много усилий. Если сидеть совершенно неподвижно, время может исчезнуть.

Пока девочки не принесут его обратно. Пока она не увидит глаза близняшек, прячущих тревогу под улыбкой. Сын запищит в руках девочки, потянется к Хетан, увидит странно большие, широкие ладони с ободранными пальцами. И вой родится внутри нее, вылетит из черной пасти, сверкая словно возносящийся к небу небесный камень.

Она схватит его удушающими объятиями, искры отчаянно загорятся в душе, возвращая подобие жизни.

На концах его крошечных пальчиков струны, возвращающие ей жизнь.

И она будет выть и выть.

Тяжелые шаги у входа в шатер. Голоса, крики. В лагерь вбежал гонец. Слово принесено, мертвое слово сказано.

* * *

Как смеет воображение пытаться превзойти чудеса реальности? Изломанный, мертвый ландшафт простирается во все стороны, но гаснущий свет заставляет его съеживаться. Темнота преобразила все — появились купола из растрескавшегося камня, одетые в лишайники и мхи. Деревья высотой по лодыжку с толстыми кривыми сучьями, на ветвях качаются последние листья осени, почерневшие слои содранной кожи. Кусачий арктический ветер летит с севера глашатаем наступления алчной зимы.

Кафал и Сеток бежали по новому миру. Ледяной воздух обжигал легкие, но даже он был слаще и свежее воздуха, знакомого им в своем мире, в своем времени.

Как описать шум сотен тысяч волков, бегущих по земле? Он заполнил череп Кафала гулом безбрежного океана. Мягкие лапы выбивали совсем не тот ритм, что подковы коней. Шелест меха на широких плечах казался навязчивым шепотом. Тела источали тепло, густое как туман, и все забивал звериный запах — запах мира без городов, кузниц, кострищ, без полей брани и выгребных ям, без человеческого пота и духов, копоти ржавого листа и дурханга, праха бешеного уничтожения.

Волки. До того, как люди повели против них войну, до кампании истребления длиной в тысячи лет. До опустошения земли.

Он почти видел их. Все чувства, кроме зрения, говорили о вольных тварях. Он и Сеток неслись на призрачном приливе.

Прошлое вернулось. История ищет дом свой.

Им не найти дом его народа. Он не понимал, почему Сеток ведет волков к Баргастам. Он слышит ее пение, но это слова на чуждом языке. Тон необычно ломкий, словно в гортани сражаются враждебные силы. Любопытство и осторожность, согласие и ужас — он почти видит блеск волчьих глаз, заметивших вдалеке первую группу людей. Эти двуногие чужаки обещают дружбу? Сотрудничество? Готовы побрататься? Да, но это склочная семейка, в них кипят измена, обман, черная злоба и жестокость.

Волки были невинными. У них ни шанса…

«Бегите от Баргастов. Прошу, умоляю…»

Но мольбы казались пустыми даже самому Кафалу. Они ему нужны, ему нужен их быстрый бег.

Упала ночь. Поднялся ветер, погасивший факелы и костры в лагере Сенана. Дождь плевался жалящей яростью, молнии озарили горизонт.

Глаза блестят, железо лижет тьму…

Боги показывают ему будущее.

И он не успеет вовремя. Потому что, как всем известно, боги Баргастов — ублюдки.

* * *

Сердце трепетало от предвкушения. Сефанд Грил скользнул из круга света раздуваемых ветром костров. Он проследил, как дети убежали в неровные холмы к северо- востоку от лагеря. Солнце тогда еще стояло над горизонтом. Уже несколько недель его единственная задача — выслеживать мерзких мелких гадин; а теперь наступает итог, близка награда.

Он убил собаку мальчишки и скоро убьет самого мальчишку. Вонзит нож в брюшко, зажав рот рукой, чтобы не кричал. Большой камень сокрушит череп, изуродует лицо, ведь никому не хочется видеть лицо мертвого ребенка, особенно искаженное предсмертной мукой. Он не хочет смотреть на полуопущенные веки, плоские, лишенные следов души глаза. Нет, он изуродует тварь и выставит на всеобщее обозрение. Близняшки заслуживают кое-чего более хитроумного. Он сломает им ноги. Свяжет руки. Окровенит обеих, без жестокости, ведь Сефанд никогда не любил насилия над женщинами и детьми. Но пусть унесут его семя к богам!

Это ночь убийства, это ночь Баргастов. Исправление ошибок. Конец кровной линии самозванца, выжигание позора Хетан. Онос Т’оолан не принадлежал к племени Белолицых. Он даже не был Баргастом.

Ну что же? Слово пришло. Онос Т’оолан мертв — убит Бекелом, сломавшим руку от силы удара ножом в грудь Вождя Войны. Грядет борьба за власть — Сефанд отлично знал, что Секара желает возвысить вождя Барахна, Марела Эба, но на его взгляд (и на взгляд слишком многих в Сенане) Бекел имеет больше прав. Сефанд его поддержит. Еще больше крови прольется, пока всё не уладится. Почти все с ним согласны.

Секара Злодейка. Ее идиот — муж, Столмен. Марел Эб и его злобные братья. НовыйВождь Войны выйдет из Сенана — нет клана столь же могучего, даже Барахн слабее. Но всё нужно делать быстро. Армия Акрюна уже на подходе.

Сефанд Грил шагал в темноте. Недоноски уже должны возвращаться. Даже они не так глупы, чтобы остаться в ночной степи среди полумертвых от голода волков и акрюнских мародеров. Так… где же они?

В лагере за его спиной кто-то закричал.

«Началось».

* * *

Три женщины вошли в шатер, и Хетан знала всех трех. Она следила, как они приближаются, и внезапно все стало совершенно ясным, предельно понятным. Загадки разлетелись клочьями дыма на ветру. «Сейчас я приду к тебе, муж». Она потянулась за ножом, но нащупала лишь пустые ножны — глаза метнулись к плоскому камню с остатками ужина — нож был там, Хетан бросилась…

… и не успела. Колено врезалось в челюсть, голова развернулась, изо рта брызнули струйки крови. Руки вцепились в запястья, опрокинули наземь.

Кулаки молотили по лицу. Перед глазами замелькали искры. Ошеломленная и внезапно ослабевшая, она свернулась клубком. Руки замотали ремнем за спиной. Чьи-то пальцы вцепились в волосы, вырывая целые клочья. Ее подняли.

Вонючее дыхание Бельмит прошлось по щеке. — Так легко не сбежишь, шлюха. Нет, для Хетан приготовлено калеченье. И что такого страшного? Ты трахнулась бы даже с псом, умей он целоваться. Проживи еще тысячу лет!

Ее перевернули на спину; ногти Джейвисы глубоко впились в подмышки.

Хега, толстая убогая Хега, опустила топорик.

Хетан заорала, когда отвалилась передняя часть правой ступни. Нога задергалась, брызгаясь кровью. Она пыталась согнуть левую ногу, но удар железного обуха заставил онеметь колено. Топорик опустился снова.

Боль нахлынула черным приловом. Бельмит зашлась смехом.

Хетан лишилась чувств.

* * *

Крин, чья племянница вышла за воина Гадра и уже понесла дитя, следил, как сучки Секары выволакивают Хетан из шатра. Шлюха была без сознания. Обрубки ног оставляли мокрый след, вспыхивавший от ночных молний.

Они несут ее к ближайшему костру. Малышка Един раскалила добела лезвие ножа, подняла над углями. Мясо зашипело, запузырилось, когда железо коснулось левой ноги Хетан. Тело женщины дернулось, глаза открылись, мутные от шока. Второй крик разорвал воздух.

Един, которой было едва девять лет от роду, выпучила глаза. Одна из сучек нетерпеливо ударила ее, отняла клинок и прижгла вторую ногу.

Крин поспешил к ним. Оскалился, глядя на бестолково качающую головой Хетан. — Пробудите ее, Хега. Я первый.

Сестра ухмыльнулась. Она все еще держала кровавый топорик. — А твой сын?

Крин с отвращением отвел взгляд. Сын едва вошел в возраст. Затем решительно кивнул: — Сегодня такая ночь.

— Дар вдовы! — весело завопила Хега.

Братец Джейвисы принес тыкву с водой, плеснул в покрытое синяками лицо Хетан.

Она закашлялась, забилась.

Крин подступил к ней, восторгаясь от того, сколько народа за ним следит. Другие мужчины, ссорясь, вставали в очередь. — Не развязывайте руки, — сказал он. — Пока не пройдет дюжина. Потом в ремне не будет нужды.

Это было правильно — ни одна женщина Баргастов не способна сопротивляться дольше. Несколько дней — и она будет вставать на четвереньки по малейшему взгляду, ожидающе выгибая спину.

— Может, после двух дюжин, — подал голос кто-то в толпе. — Хетан все же была воительницей.

Хега подскочила и пнула Хетан в бок. Изо рта вдовы полетели брызги слюны. Она зарычала: — Что за воительница без оружия? Ба, она начнет облизываться после пятерых. Увидите!

Крин, как и все остальные, промолчал. Воины знают что почем. Хега — идиотка, если думает, что Хетан легко сломать. «Помню тебя, Хега, сестра, слишком толстая для сражений. Уж ты точно облизываешь губы по пять раз на дню. Поглядим, куда заведет тебя злоба… боги, я послал сына на такое дело? Ну, только одна ночь. И я подарю ему свой нож, разрешу позабавиться. Тебе несдобровать, Хега. И никто не заподозрит моего сына».

Выл ветер — буря настигла их в эту злосчастную ночь — он слышал, как шумит в отдалении дождь. Крепежные веревки бились и гудели, полотняные стены вздувались, шли волнами. Баргасты вливались в лагерь, словно их призвал дикарский барабан. Крин услышал, что появился Марел Эб и с ним воины Сенана, которых уводил Тоол. Среди них Бекел. Убийца, освободивший всех Баргастов. Кто сможет забыть такую ночь?

Кто сможет забыть, что именно Крин, первенец дяди самого Хамбралла Тавра, первым вздует Хетан?

Мысль укрепила его. Он стоял над ней, ожидая, когда мутные глаза встретятся с его глазами, и когда лихорадочный взгляд женщины вернулся, он улыбнулся. Увидел потрясение, боль от предательства, и кивнул: — Союзники, Хетан? Ты потеряла всех. Когда назвала его мужем. Когда превзошла безумие отца.

Хега снова оказалась рядом: — Где твои дети, Хетан? Сказать? Мертвы, холодеют во тьме…

Крин треснул ее ладонью по лицу: — Твое время кончено, вдова! Иди! Беги, прячься в юрте!

Хега стерла кровь с губ, сверкнула глазами и отвернулась, крича: — Бавальт сын Крина! Сегодня ты мой!

Крин едва не послал нож ей вслед. «Нож, сынок, пока ты не обвился вокруг нее, пока не угодил в паучью нору».

Окружающие расслышали слова Хеги, поняли намек и начали смеяться. Крин поразился, сколько презрительных взглядов было на него брошено. Посмотрел на Хетан. Та лежала, не мигая глядя на него.

Стыд обуял его, суровость пропала, словно от материнского поцелуя.

— Не думай, что имеешь право пялиться, — прорычал он, наваливаясь ей на живот. Едва он стянул штаны, возбуждение вернулось, разбуженное скорее всего гневом. О, и торжеством, ведь многие мужчины Сенана следят за ним с завистью и желанием, и спорят, чья очередь потом. «Но я был первым. Я заставлю тебя забыть Оноса Т’оолана. Напомню о мужестве Баргастов». Он широко раздвинул ей ноги. — Давай работай, шлюха. Покажи всем, как нужно принимать судьбу.

* * *

Боль стала далеким гулом. Что-то холодное и острое заполнило череп, копьями пробило глаза, и каждое увиденное после пробуждения лицо пронзало ее, как молния. В глазах искрило. Мозг воспламенился. Лица — их выражения, их открытые тайны — они навеки выжжены на костяке ее души.

Она играла с младшей сестрой Хеги, они были так близки — но та женщина затерялась в толпе, с пустыми глазами и пустым сердцем. Джейвиса выткала на свадьбу изящный коврик; Хетан помнила ее гордость, ее сияющую улыбку, когда она выразила ей особенную благодарность. Бельмит, дочь кудесницы, подбадривала ее в ночь Первой Крови, когда Хетан было двенадцать лет. Сидела, держа за руку, пока новая женщина не забылась сном. Един часто играла с близняшками…

«Муж, я предала тебя! Я жалка, я самолюбива… я знала, знала, что так будет, как же иначе? Мои дети… я оставила их.

Они убили их, муж. Убили наших детей!»

— Давай работай, шлюха.

«Крин, я часто смеялась твоей похоти, твоему дурному желанию. Ждет ли тебя дух моего отца? Видит ли это? Что скажет мне?

Поймет ли мой позор?

Крин карает меня. Он первый, но, сколько бы их не было, наказания недостаточно. Теперь… теперь я понимаю разум искалеченной. Понимаю».

И она подняла промежность ему навстречу.

* * *

Гадины увидели его и увидели тяжелый нож в руке. Никто не станет отрицать, близняшки умны и хитры, как новорожденные змеи — когда они повернулись и убежали, Сефанд Грил не удивился. Но одна несла ребенка, и ребенок начал кричать.

О, они могли бы заглушить его единственно возможным способом — рука на губы, на нос — Сефанду не придется проливать кровь. Он желал, чтобы так вышло, но вопли младенца не прекращались.

Он может их догнать, и догонит — рано или поздно. Он уверен: они уже знают, что мертвы. Ну что же, если хотят поиграть, он поиграет. Последняя забава детства, и детство угаснет. Завизжат ли они? Интересный вопрос. Если не сразу, то вскоре — о да, завизжат непременно.

Скрежет впереди, в конце ряда каменных глыб — Сефанд приударил бегом — да, вот одна с ребенком на руках, пытается одолеть осыпь… Булыжник едва не убил его, молотом ударив по плечу. Он завыл от боли, пошатнулся — мельком заметив вторую близняшку слева, наверху.

— Ты, вонючий кусок дерьма! Ты заплатишь!

Больше никаких игр. Он ответит кровью за кровь и гораздо хуже. Заставит пожалеть о глупых попытках…

Девочка впереди оставила замысел залезть на насыпь из песка и гальки, вместо этого прыгнув в расселину. Через мгновение вторая бросилась вслед.

Всё было засадой. Ловушкой. Ну разве не умницы?

Ум почернел от злости. Он рванулся следом.

* * *

Сеток потянула его за руку: — Кафал! Проснись!

Слишком поздно. Он увидел все, что можно было увидеть. Он проклят своими богами. Сумей он сомкнуть руки на их гортанях и выдавить жизнь из всех… он поклялся, что так и сделает. Любимая сестра… он закричал, когда опустился топор. Он упал на колени, когда Крин навалился на нее, он пытался выцарапать себе глаза — хотя видения внутри головы были нечувствительны к телесным повреждениям. Кровь смешалась со слезами. Он мог бы превратить глазницы в две могильные ямы, но слепота никогда не стала бы его уделом.

И он смотрел, как Крин насилует его родную. Слышал глумливые выкрики сотен воинов. Видел Бекела, осунувшегося и сверкающего глазами — видел, как тот шатается, как ужас делает лицо белым, видел, как великий убийца Оноса Т’оолана отворачивается и бежит, словно призрак вождя протянул к нему руки. Но ведь это всего лишь насилие над искалеченной женщиной. Это даже не считается насилием. Так… попользовались.

Сефанд Грил, за которым он когда-то «охотился», играя, охотится ныне за Стави и Сторией, и Абси бьется в руках Стави, словно с полнейшей ясностью понимает: недавно обретенный мир рушится, смерть летит следом, желая забрать его — а ведь он еще не вкусил сладости жизни. Мальчик разъярен, он негодует и протестует. Он смущен. Устрашен.

Слишком много. Ни одно сердце не выдержит таких видений.

Сеток тянула его за руки, пытаясь отвести пальцы от глаз. — Нужно держаться! Волки…

— Худ побери волков!

— Не он, дурак! Он не поберет, а вот кое-кто другой… Нужно спешить, Кафал!

Его руки взметнулась, коснувшись виска девушки. Она упала, так вывернув шею, что он испугался еще сильнее. Закричал, упал рядом.

Волки уже не были призраками.

Кровь затуманила его зрение, пародией на слезы орошая землю. — Сеток! «Она же еще дитя, такая юная, такая хрупкая…»

Волки завыли — хор оглушил его, заставил вжаться лицом в промерзшую землю. «Боги, голова! Стойте! Хватит, умоляю!»

Если он и кричал, то сам себя не слышал. Звери налетели со всех сторон, сомкнули ряды… они хотят его…

Они хотят его крови.

Вдалеке прогудел охотничий рог.

Кафал вскочил и побежал. Побежал прочь из мира.

* * *

Пробегая мимо, сестра передала кричащего ребенка. Стави прижала его рукой в груди и бросилась следом. Они выбрались из расселины и схватились за пучки желтоватой травы, карабкаясь по склону. Ряд известняковых холмов вскоре кончился, и дальше земля выровнялась. Негде спрятаться. Стави задыхалась, шагая по неровному склону, мальчик колотил ее по лицу крошечными кулачками.

Скоро они умрут. Она отлично это понимала. Жизнь со всей ее идеальной безопасностью и праздными радостями внезапно исчезла. Она тосковала по вчерашнему дню, ей отчаянно не хватало внушающего надежду присутствия отчима. Еще раз увидеть его лицо, широкое, обветренное, с преувеличенно грубыми чертами… его мягкие глаза, всегда взиравшие на детей с любовью — казалось, он не умеет сердиться на сестер. Любое недовольство через миг улетало прочь. Они лепили его, словно речную глину, но знали: под глиной спрятано железо, спрятана сильная воля. Он был истиной — решительной и нерушимой. Они лепили его, потому что знали истину.

Где же он? Что случилось с мамой? Почему Сефанд Грил гонится за ними? Почему решил убить?

Стория летела впереди ищущим укрытия зайцем, но укрыться было негде. Небесные Царапины озарили все зловещим, мертвенным светом. Злой ветер бил в лицо, на севере вспучилась масса грозовых туч. Стави видела, что сестра паникует, и словно нож вонзался в грудь — мир сломался, как камни на холмах, как разум за хищными глазами Сефанда. Она могла бы послать тот булыжник ему на голову — могла бы, но мысль об убийстве ее испугала. Какая-то часть ее души решила, что достаточно сломать плечо, и он сдастся, поплетется назад, на стоянку. Теперь она знала, слабея от безнадежности, что всякая вера напрасна. Сломанное так легко не исправить. Ошибка в суждении будет стоить им жизни.

Услышав, что Сефанд уже карабкается по расселине, Стави закричала и помчалась со всех ног. А мальчик тут же затих, крепко обвив шею, схватившись пальчиками за волосы.

Он тоже понимает. Неподвижен, как луговой голубь в десяти шагах от кота-охотника. Глаза широко раскрыты, дыхание обжигает ей щеку.

По щекам побежали слезы: он верит, будто она сможет его спасти, защитить жизнь. Она-то знает, что не сможет. Она не взрослая. Она не такая жестокая.

Она увидела: Стория оглядывается, спотыкается…

Тяжелые шаги Сефанда раздались рядом.

— Иди! — завопила сестре Стави. — Просто иди!

Но Стория нагнулась, схватив камень, и побежала к ним.

Жестокая сестра, смелая сестра. Глупая сестра.

Значит, они умрут одновременно.

Стави зашаталась и упала на колени, ободрав их об осоку. Жгучая боль породила новые слезы. Все расплылось перед глазами. Мальчик вырвался из рук — сейчас побежит, но короткие ножки далеко не унесут…

Но он встал лицом к нападающему воину. Ведь это же не чужак, верно? Это родич. В тени родича безопасно.

Стави прошептала: — Не в этот раз.

Сефанд подбросил нож, замедлил шаг. Охота подходит к концу — куда бы им деться?

В плече стучала тупая боль, ключица нестерпимо ныла. Он не мог поднять сломанную руку.

Однако ярость угасала в воине. Они не выбирали себе родителей. Как и все. Они просто… невезучие. Но так устроен мир. Отродье вождя получает власть, но если власть ускользает из рук отца… Ночь омывается кровью, амбиции бурлят черным соком саранчи.

Он заметил камень в руке девочки и кивнул, радуясь ее дерзости. Лишь половина крови от Баргастов, но кровь не спит. Эту он убьет первой.

— Что случилось? — спросила девочка, заслонившая сосунка. — Сефанд?

Воин оскалился. Надо подобрать слова, чтобы боевой дух покинул девчонок. — Вы сироты, — сказал он. — Ваши ро…

Камень мелькнул, ударив его в лоб. Сефанд выругался от боли и удивления, потряс головой. Кровь текла, ослепив левый глаз. — Возьмите вас духи! Я получил меньше ран на войне, но… одного глаза хватит. И одной руки тоже. — Сефанд рванулся к ним.

Глаза мальчишки были широко открыты. «Ничего не понимает». Он вдруг засмеялся и протянул ручки.

Сефанд споткнулся. «Да, я подхватывал тебя и подбрасывал в воздух. Качал, пока ты не начинал кричать. Но с этим покончено». Он поднял нож.

Близняшки стояли и молчали. Станут защищать ребенка? Он подозревал, что эти станут. Ногтями и зубами.

«Мы такие, нас не изменить». — Я горжусь вами, — сказал он. — Горжусь вами. Но я должен это сделать.

Мальчик радостно закричал.

Что-то сломалось в его спине. Сефанд зашатался. Нож выпал из руки. Воин нахмурился. Почему он бросил оружие? Почему утекла сила?

Он стоял на коленях, и глаз оказался на одном уровне с лицом мальчишки. «Нет, он не на меня смотрит, а за меня». Внезапно смятение охватило Сетанда, в черепе раздался какой-то стук. Воин извернулся…

Вторая стрела ударила в лоб, прямо в середину, пронзив кости и погрузившись в мозг.

Он так и не увидел, откуда прилетела стрела.

Стави изменили ноги. Сестра побежала, подхватила мальчишку. Тот завопил от восторга.

В призрачном сумраке они увидели силуэт воина на спине лошади. Примерно в шести десятках шагов. Что-то показалось ей невозможным… она с трудом вспомнила — и задохнулась. Стрела. Сефанд двигался… шесть десятков шагов! На таком ветру. Взгляд упал на труп воина. Она прищурилась, рассматривая стрелу. «Я такие уже видела. Я…» Стави застонала и поползла, пока не сумела схватить древко. — Отец делал.

Всадник не спеша приближался.

Сестра сказала сзади: — Это не Отец.

— Да… но погляди на стрелы!

Стория положила ребенка. — Вижу. Вижу стрелы, Стави.

Когда воин подъехал близко, они разглядели нечто неправильное в нем и в животном. Лошадь была слишком тощей, кожа свисала заплатами, длинные зубы тускло блестели. Дыры глаз были пустыми и безжизненными.

Всадник выглядел не лучше. Но он держал роговой лук, а в колчане у седла покоились дюжина стрела Оноса Т’оолана. Остатки лица воина скрывал капюшон, не подвластный порывам ветра. Он позволил коню перейти на шаг, натянул поводья.

Казалось, он внимательно изучает их единственным глазом. — Мальчик, да, — сказал он на дару с малазанским акцентом. — Но не вы две.

Холод пробрал Стави. Рука сестры скользнула в ее ладонь.

— То есть, — произнес незнакомец миг спустя, — я, похоже, плохо сказал. Я имею в виду, что вижу его в нем, но не в вас.

— Ты знал его, — обвинила Стория. И указала на колчан: — Он их сделал! А ты украл!

— Он сделал их и отдал мне. Подарил. Это было очень давно. До вашего рождения.

— Тук Младший, — шепнула Стави.

— Он рассказывал обо мне?

То, что воин был мертвецом, перестало иметь значение. Девочки подбежали, обнимая его за бедра. Он вроде бы вздрогнул — но потом протянул руки и погладил девочек по головам.

И они облегченно заплакали.

Сын Оноса Т’оолана не шевелился, смотря и улыбаясь.

* * *

Глаза Сеток открылись. Едва она пошевелила головой, череп пронизала мучительная боль. Девушка застонала. Стояла светлая ночь, привычная зеленоватая ночь родного мира. Она ощущала волков — уже не зверей вокруг, они вновь стали призраками. Зыбкими, робкими, задумчивыми.

Дул холодный ветер, на севере блестели молнии. Сеток дрожала, ее тошнило. Она встала на колени — мир закружился вокруг. Она пыталась вспомнить, что случилось. Она упала? — Кафал?

В ответ пророкотал гром.

Она со стоном села на корточки и огляделась. Середина круга вросших в землю валунов, нефритовый свет неба смешивается с серебряным сиянием их боков. Древние рисунки стали неразличимыми углублениями. Но сила здесь есть. Старая. Старая, как вся равнина. Шепчет горестные сказки пустой земле, и ветер воет, извиваясь над горбами камней.

Призрачные волки медленно приближались, словно их влекла похоронная песнь круга.

Никаких признаков Кафала. Он потерялся в королевстве Оплота Зверя? Если так, он потерян навсегда, он упал сквозь столетия во времена древние, когда ни один человек не ходил по миру, когда кровавая линия не разделяла зверя и охотника. Вскоре он станет жертвой какого-нибудь остроглазого хищника. Ему будет одиноко, так одиноко, что — подозревала Сеток — Кафал будет рад даже встрече со смертью.

Даже воля сотен тысяч волков едва пошевелит безмерность забытых сил Оплота.

Она скорчилась, дрожа от холода. Голова раскалывалась.

Дождь набросился на нее со злобой разъяренных шершней.

* * *

Кафал подкрался к границе лагеря. Его трепал ветер, поливал дождь. Когда вспыхивали молнии, оживленный лагерь представал перед взором.

Где-то там его сестра. Ее насилуют снова и снова. С детства знакомые воины терзают ее, жадно присоединяясь к осквернению некогда гордой, красивой и смелой женщины. Кафал и Тоол заговаривали об отмене обычая, но слишком многие отказывались отринуть традицию, пусть и столь мерзкую.

Он не может отменить уже причиненный вред, но может украсть ее, избавив от месяцев или даже лет ужасной участи.

Кафал присел, изучая лагерь Баргастов.

* * *

Разодетая в меха Бельмит шествовала к своей юрте. Что за ночь! Так много лет кланяться этой суке, так много лет убегать с ее пути, опуская глаза перед женой Вождя. Что ж, сейчас сука платит за прошлое монетами своей души, не так ли?

Бельмит снова вспоминала роковой момент, когда Хега опускала топорик. Видела тело Хетан, содрогающееся от шока и боли, слышала крик, ножом прорезавший воздух. Некоторые живут так, будто привилегии им прирождены, будто все вокруг низкие твари, будто власть дается от природы. Ну что же, у природы есть и другие дары. Большая стая собак заставит упасть самого яростного волка.

Бельмит скалилась, ливень хлестал по лицу. Не стая, а целая тысяча подобных ей! Они принижены, они мутные тени в мельтешащей толпе, они жалкие жертвы презрения. Что же, вот вам урок. Поучительный, не так ли? И — вот сладчайшая истина — урок далеко не закончен!

Марел Эб дурак, еще один из заносчивых ублюдков, решивших, что громкий пердёж купит им корону. Бекел куда лучше — во-первых, сенан, ведь Барахн не ровня ее племени. Думать, будто они встанут в стремя, хотя даже руки не приложили к убийству Оноса Т’оолана… это же просто…

Громадная фигура выступила между двух куч кизяка, ударив ее так крепко, что женщина зашаталась. Острие кинжала вошло под ребра ругающейся женщины, разрезая сердце надвое.

Бельмит заморгала, удивляясь наступившей тьме. Ноги подогнулись, она упала в грязь. Убийца прошел мимо, не уделив ей и взгляда.

* * *

Джейвиса лениво встала от костра. Ливень успел загасить пламя. Кости ее всегда нестерпимо ныли при холодной погоде, и такая несправедливость заставляла ее злиться. Ей ведь едва за сорок — но теперь она вошла в число могущественных, может потребовать ритуала исцеления, который очистит суставы. И она не будет платить, никому не будет платить.

Секара обещала. Секара Злодейка знает, как важно ублажать союзников. Жизнь станет ладной, какой была во времена юности. Она возьмет себе столько мужиков, сколько захочет. Получит самые теплые меха, чтобы не мерзнуть ночами. Может даже купить пару рабов — драсильянов, чтобы втирали масло в кожу, чтобы кожа снова стать гладкой. Она слышала, что можно удалить растяжки, поднять обвисшие груди. Можно убрать морщины с лица, даже глубокие борозды между бровями, следы жизни, полной обид и несправедливостей.

Она встала, глядя на угасающие у ног угольки.

Перед ней выросли двое воинов. Барахны — один Кашет, братец Марела. Второго она не смогла узнать.

— Чего вам? — спросила, внезапно ощутив страх, Джейвиса.

— Вот чего, — сказал Кашет, выбрасывая руку.

Она уловила блеск зазубренного клинка. Резь в горле. По груди вдруг потекло теплое.

Боль в костях отступила; вскоре и линии на лбу разгладились, сделав ласкаемое ливнем лицо почти юным.

* * *

Малышка Един склонилась над телом Хеги, уставившись на лужу крови. Та еще дымилась, хотя капли дождя заставили поверхность рябить. Кошмар этой ночи, похоже, не закончится никогда. Она все еще чувствует жар железного клинка, которым прижигала ноги Хетан. Жар пульсирует в руках, но не способен выгнать болезненный холод из сердца.

Что за ужасное дело, и Хега ее заставила, потому что умеет заставлять, особенно молодых. Показывает, какое зло в глазах таится — и больше ничего не нужно. Но Хетан не была злой, всегда делала хорошо, всегда готова была подмигнуть. И Стави со Сторией. Всегда смешили Един, и делами и мыслями и планами.

Мир впереди вдруг стал темным, неведомым. Поглядите-ка: кто-то пришел и убил Хегу. Зла в глазах недостаточно. Но что же нужно? Те мужчины делали с Хетан…

Рука схватилась за воротник, поднимая ее над землей.

Она смотрела в лицо незнакомца.

Сбоку прошипел чей-то голос: — Она мало что запомнит, Сагел.

— Чертенок Хеги…

— Но…

Сагел поставил ее наземь. Девочка пошатнулась на ватных ногах. Огромные руки сдавили виски. Глаза их встретились, и Един увидела в них тьму, оживающее зло…

Сагел свернул ей шею, бросил тельце на труп Хеги. — Найдите Бекела. Еще одно дело. Для вас.

— А Секара и Столмен?

Сагел ухмыльнулся: — Кашет и я… самое вкусное мы оставляем на потом. Иди, Корит.

Воин кивнул. — Потом и я поимею Хетан.

— Она того стоит. Вон как извивается в грязи.

* * *

Страль ушел, Бекел остался в юрте один. Жена этой ночью не вернется, знал он. Если вовсе не вернется — он жалеть не будет. Удивительно, что после долгих лет супружества может возникать удивление. Ночь разорвала сеть законов, и бахрома качается на черном ветру. В душе народа пробудились тысячи возможностей. Давно зарытые обиды вылезают из могил, ножи истекают кровью. Воин глядит в глаза друга и видит чужака, глядит в глаза жены и видит пламя гнусных желаний.

Она желает другого, но Бекел стоит между ними. Тот мужчина желает ее, но мешает жена. Жена Бекела встала пред ним, на лице играла легкая улыбка, призванная доставить ему боль. К собственному сюрпризу он понял, что не испытывает боли. Она тут же заметила это, и лицо исказилось ненавистью.

Она вышла, держа нож. Ночью умрет женщина, вставшая между ней и любовником.

Остановит ли он ее?

Бекел еще не решил. В нем не осталось ярости. Нет углей, готовых вдруг вспыхнуть пожаром. Даже попытка думать утомляет.

«Кровь бежит вниз». Старинная поговорка Баргастов. Когда убит вождь, обнажается тысяча ножей и слабак становится дикарем. «Мы устроили ночь безумия. Враг идет навстречу, а мы сцепились в буйстве бесполезной резни, убиваем друг друга». Он слышал вопли, заглушавшие стоны ветра.

Перед глазами стояло лицо жены, изуродованное желаниями.

«Нет. Не позволю». Он встал и пошарил рукой, нащупывая кольчугу из монет. Если слишком поздно спасти ту женщину, он убьет жену и ее любовника. Хватит безумия. Он решился.

* * *

— Найдите его! — завизжала Секара. — Братья ушли, убивают наших сторонников! Марел Эб остался один…

— Не один, — возразил Столмен. — В такую ночь? Он что, сумасшедший?

Громадина в доспехах, на руках латные перчатки, в ладони тяжелый нож… и унылое выражение на тупом лице. — Скажи, что решил обсудить союз с кланом Гадра. Придумай что-нибудь. Едва перережешь ему глотку…

— Братья меня найдут и убьют. Слушай, женщина — ты говорила, что хочешь Марела Эба в командиры…

— Я не думала, что он нападет сегодня же ночью? Хега мертва! Джайвиса пропала. Как и Бельмит. Понимаешь, что творится?

— А ты, кажется, нет. Если они все мертвы, следующими будем мы.

— Он не посмеет! У меня сотня головорезов — у меня шпионы в каждом клане! Нет, мы еще нужны…

— Он не станет думать таким образом, когда я войду и попытаюсь его убить.

— Не пытайся, муженек. Убивай сразу. Дурней — братьев предоставь мне.

Дождь молотил по толстой коже юрты. Кто-то орал неподалеку. Лицо Столмена побелело.

«Духи подлые, сегодня ему даже краска не понадобится». — Я сама должна всё делать? Ты вообще зачем нужен?

— Секара, я готов отдать жизнь за тебя. Кончится ночь — кончится безумие. Нам нужно пережить…

— Меня не интересует простое выживание! — Он уставился на нее, словно увидел в первый раз. Что-то в этом взгляде, что-то странное… по Секаре пробежали щупальца беспокойства. Она подошла ближе, положила руку на кольчужную грудь: — Понимаю, муж. Знай: я ценю все твои дела. Но я думаю, охранять меня не нужно. Прошу, найди Марела Эба. Если он окружен охраной, вернись сюда. Мы поймем, что он познал страх. Это первая победа, а ты даже руку не поднял.

Он вздохнул и повернулся к выходу.

Ветер загудел, когда Столмен откинул полог и вышел.

Секара попятилась от холода.

Еще миг — раздался тяжелый стук, что-то навалилось на стенку юрты и сползло на землю.

Секара примерзла к месту. Зажала руками рот, чтобы не выскочило сердце.

Сагел первым вошел внутрь. За ним показался брат Кашет, в руке сабля, с клинка капает водянистая кровь.

— Секара Злодейка, — улыбнулся Сагел. — Какая жестокая ночь.

— Рада, что он сдох, — сказала она, кивнув на влажное лезвие. — Бесполезный. Лишний груз на моих стремлениях.

— Стремлениях, да, — пробурчал, озираясь, Кашет. — Вижу, ты неплохо устроилась.

— У меня много, много друзей.

— Мы знаем. Сегодня мы с некоторыми свиделись.

— Я нужна Марелу Эбу. Мои шпионы, убийцы. Я вдова и не представляю угрозы. Никому. Твой брат станет Вождем Войны, а я позабочусь, чтобы никто не возражал.

Сагел пожал плечами: — Мы подумаем.

Она облизала губы. Кивнула: — Скажи Марелу Эбу, я приду утром. Многое надо обсудить. Будут соперники. Как насчет Бекела? О нем вы подумали? Я смогу провести вас в его юрту. Дайте плащ…

— Не нужно, — бросил Сагел. — Бекел уже не угроза. Просто позор: убийца Оноса Т’оолана умер так быстро. — Он поглядел на Кашета: — Подавился чем-то, да?

— Чем-то, — ответил Кашет.

Секара сказала: — Будут и другие. Я их знаю, вы — нет. Среди Сенана и даже среди моего народа.

— Да да, ты нам всех продашь.

— Служу Вождю.

— Что же, посмотрим. — Сагел развернулся и покинул юрту. Кашет задержался, стирая с сабли кровь ее мужа (он использовал для этого бесценный штандарт, висевший на центральном шесте). Помедлил у выхода, ухмыльнувшись ей, и ушел за братом.

Секара нетвердо шагнула назад, села на сундук. Дрожь завладела ею, затрясла ее, пробрала до костей. Она пыталась сглотнуть, но во рту и горле было слишком сухо. Она сложила руки на животе, но они сами собой разошлись — она не могла обрести контроль… ни над чем.

Ветер сотрясал кожаные стены, холодный воздух колол лицо, прорываясь из-за плохо задвинутого полога. Нужно бы пойди, поправить… Но она села, трясясь, сражаясь с непокорными руками. — Столмен, — шепнула она. — Муж. Ты оставил меня. Бросил. Я почти, — тут она задохнулась, — я чуть не умерла!

Секара поглядела туда, где только что стоял он — такой большой и солидный — а потом на штандарт, на ужасное мокрое пятно. — Испортили, — пробормотала она. — Испортили вещь. — Она так любила ласкать его руками. Этот шелк. Проводила рукой, снова и снова, словно черпая из потока богатства. На руках не оставалось ни капли. Но теперь… она будет ощущать корку крови, к ладоням прилипнет прах. — Ты должен был предвидеть. Должен был.

* * *

Бекел едва успел сесть и нащупать рукой пряжку оружейного пояса, как в юрту ворвались двое воинов-барахнов. Он сразу вскочил. Кривое лезвие свистнуло, покидая ножны, и встретило удар опускавшейся тяжелой сабли. Тонкий клинок сломался у самой рукояти.

Он подскочил к воину, вонзил обломок в горло. На руки полилась кровь.

Второй успел обежать жаровню.

Бекел попятился от захлебнувшегося кровью воина. Ему было нечем защитить себя. «Жена, кажется, ты победила…»

Позади барахна, поднявшего саблю для отсекающего голову удара, возник широкий силуэт. Кривые ножи коснулись гортани с двух сторон. Жаровня зашипела, зашкворчала под падающими каплями. Пошатнувшийся барахн шагнул в сторону, задел за сундук с доспехами и повалился, пропав с глаз Бекела — только одна нога дергалась.

Задыхаясь и качая сломанную руку, он поглядел на пришельца. — Кафал.

— Я видел во сне, — сказал жрец, морщась. — Твоя рука, твой нож — в его сердце…

— А ты видел во сне, Кафал, кто именно нанес удар?

Грузный воин осунулся и неловко отошел от входа. Глаза упали к мокрым клинкам. — Я пришел за ней.

— Не сегодня.

Поднимая кривые клинки, Кафал надвинулся на Бекела. Тот взмахнул рукой. — Я тебе помогу, но не этой ночью. Она без сознания — ее изнасиловали две дюжины мужчин, а может, и больше. Чуть больше, и она умерла бы… Но ей не позволят. Ее взяли женщины, Кафал. Они будут ухаживать за ней, лечить ее, квохтать над ней — ты сам понимаешь. Пока ее плоть не исцелится, тебе туда не войти. Они порвут тебя в клочья. Моя… моя жена пошла первой, отложив все иные… заботы. Чтобы видеть, присоединиться… она… она смеялась надо мной. Над моим ужасом. Кафал, она смеялась.

Лицо ведуна покрывали глубокие царапины — истерзал сам себя ногтями, понял Бекел. — Твои сны, — шепнул он. — Ты видел.

— Видел.

— Кафал…

— Но всё еще продолжается. Они не знают, да и откуда им знать. Наши боги воют. От ужаса. — Он устремил взгляд на Бекела. — Думали, просто избавятся от него? Забыли, кто он такой? Откуда пришел? Он возьмет их в руки и раздавит! — Кафал оскалился. — А я постою в сторонке. Слышишь? Я буду стоять и ничего не делать.

— Твоя сестра…

Он вздрогнул как ударенный по лицу: — Да. Я подожду…

— Тебе нельзя здесь оставаться, Кафал. Новые убийцы Марела Эба…

— Ночь почти кончена. Безумие истощило само себя. Найди союзников, Бекел, собери вокруг себя.

— Возвращайся через три дня. Я помогу тебе. Мы унесем ее прочь. Но… Кафал, ты должен знать…

Мужчина задрожал. — Будет слишком поздно, — сказал он с отчаянием. — Да знаю, знаю.

— Приходи на третью ночь, — предложил Бекел. Пошел искать другое оружие, замер, глядя на два трупа у порога. — Я кое-что должен сделать. Последнее. — Он поднял тусклый взгляд. — Похоже, безумие еще не истощилось.

* * *

Всадник возник в ночи. В седле перед ним был ребенок. Две девочки шли по бокам коня, пошатываясь от утомления.

Когда буря взмахнула рваным хвостом, уходя южнее, Сеток заметила незнакомцев. Она поняла: этот мужчина — выходец из другого мира, неупокоенный солдат Жнеца. Но ей, сидящей в середине каменного кольца, нечего бояться. Древняя сила подавляет жажду крови — она сделана именно ради этой цели. Это убежище от Старших Богов, вечно алчущих крови, и убежищем оно будет еще долго.

Он натянул удила прямо перед кругом, как и ожидалось. Сеток встала, глядя на девочек. Одеты как Баргасты, но явно не чистой крови. Двойняшки. Глаза еще тусклы от перенесенных потрясений, но бесстрашный покой здешних мест нисходит на них. А маленький мальчик уже ей улыбается.

Выходец поднял дитя на руке (мальчишка прилип к нему не хуже болкандийской обезьянки) и осторожно опустил на землю.

— Возьми их, — сказал он Сеток, и неживые глаза сверкнули — один человеческий, сморщенный в смерти, а второй светло-янтарный. Глаз волка.

Сеток ахнула: — Ты не Жнецу служишь!

— Мой порок.

— То есть?

— Я проклят … нерешительностью. Бери их. Разбейте лагерь в круге. Ждите.

— Чего ждать?

Всадник подобрал поводья и развернул коня. — Пока не кончится война, Дестриант. — Он, казалось, колебался. — Мы уйдем, когда я вернусь.

Она следила, как он уносится на запад, как будто бежит от восходящего солнца. Девочки подошли к ребенку, взяли за ручки. Осторожно двинулись к ней.

Сеток вздохнула: — Вы дети Хетан?

Кивки.

— Я подруга вашего дяди Кафала. Но, — добавила она сухо, — я не знаю, куда он пропал. Возможно, — добавила она, вспомнив слова выходца, — он еще вернется. А пока идите ко мне, будем разжигать костер. Поедите и поспите.

Оказавшись в круге, мальчишка вырвался из рук сестер и подошел к юго-западной границе убежища, где уставился на пустой — для всех остальных — горизонт. Начал странно, ритмично агукать. Почти петь.

Сеток вздрогнула от этих звуков. Повернулась к близняшкам: те успели найти ее спальник и залезть в него. Они уже спали.

«Похоже, путь был долгий».

* * *

Падальщики давно сожрали последние кусочки плоти. Шакалы измусолили кости, обнаружив, что даже крепкие челюсти не могут расколоть их на мелкие кусочки, пригодные для пожирания. Даже концы костей нельзя было разжевать. В конце концов они бросили останки в примятой траве. Ведь можно найти еще, причем не только здесь — по всей равнине. Поистине наступил сезон облепленных мухами пастей и набитых животов.

Через несколько дней все любители поживиться падалью ушли, оставив место солнцу, ветру и звездам. Стебли травы избавились от капель крови, корни зашевелились, впитывая удобрение, насекомые вылезли, поедая все, словно были зубами самой земли.

Ночью, когда буря бушевала на востоке и юге, той ночью, когда выли иноземные боги и волки — призраки носились приливом по незримой стране, когда полевые очаги армий приугасли, когда шакалы не знали, куда бежать, ведь запах крови доносился со всех сторон — ставшая кладбищем, полная валунов, костей и куч пепла долина начала шевелиться. Фрагменты ползли друг к другу. Образовывались ребра, фаланги пальцев, кости ног и позвонки — они, словно заполненные почуявшим магнит железом, катились и скользили в звездном свете. Зародившийся на востоке ветер ураганом летел над землей, и в нем слышались сотни тысяч голосов, все более громкие стоны. Трава пришла в бешеное движение. Пыль вилась и кружилась; воздух заполнился мелким песком.

В спокойном чистом небе Царапины, казалось, извиваются и пульсируют, словно их отделяет от земли пелена жара.

Кости лязгнули друг о дружку. Из-под завалов, из покореженных доспехов выползали куски гнилой плоти — сухожилия вились змеями, связки скорчились червями — они ползли к груде костей, а кости складывались, воссоздавая знакомую форму — скелет, не похожий на остов Баргаста или акрюная. Кости были толще, в местах прикрепления мышц вступали мощные гребни. Раздавленный череп снова стал целым, хотя почерневшим и закопченным. Он неподвижно лежал, опираясь о землю верхней челюстью — а потом нижняя челюсть лязгнула, подкапываясь и поднимая черепную коробку. Наконец клацнули зубы, челюсть нашла впадины суставов.

Плоть и сухая кожа, беспорядочные пучки грязных волос. Связки вцепились в кости, складывая конечности. Скрученные подушки мускулов провисли на обретенных сухожилиях. Вот собралась рука, зашевелились десятки косточек кисти. Вонючее мясо связало позвонки в единую змеевидную хребтину. Ребра вставились в углубления грудной кости, подняли ее с земли.

Царапины прорезали горизонт на юго-востоке, ветер умирал, судорожно вздыхая. Тело лежало в траве. Кучки кожи сами собой сшились, оставляя сеть шрамов. Клочья волос заползли на лысый череп.

Когда утих ветер, вдалеке раздалось пение. Грубый, трепещущий голос старухи — от этакой мелодии сжимаются кулаки, напрягаются в жажде жестокого насилия мышцы, а лица делаются нечувствительными к солнечному жару и посулам жизни. Голос околдовывал, вытягивая силу из древнейших воспоминаний земли.

Заря вползла на горизонт, окрашивая небо синевой.

И Т’лан Имасс поднялся с земли. Прошел, ступая медленно и неловко, к закаленному огнем кремневому мечу, что лежал около погребального костра Баргастов. Иссохшая, но мощная рука протянулась, смыкая захват на рукояти, и подняла оружие.

Онос Т’оолан обратился лицом на юго-восток. И двинулся.

Ему нужно было убить много народа.

Глава 16

Вы — сеятели слов из алчной теми

За вами цедят солнце семена

И корни рвутся от разбитой скорлупы

Творите дикость вы без долгих сожалений

Зеленый хаос трудно удержать

Слова спрямят пути, ослепят тропы

Грядущего не зрим средь заросли лесной

Зачем возможности вам окружать заботой

В голодной теми? Сеятели слов,

Познайте истину, что сказана словами:

Все, что им нужно — слезы ливня, свет дневной.

«Радость Теней (простые слова)», Бевела Делик

Невольным даром осквернения стала тишина. Освященный некогда валун, громадный словно фургон, разбит. Рядом виден провал в земле, на самом дне родник с трудом питает озерцо черной воды. В траве и среди камней старого русла разбросаны кости газелей и грызунов — доказательство ядовитости источника.

Тишина была полна истин, и почти все истины были столь ужасны, что Сечула Лата пробрала дрожь. Сгорбившись, обхватив грудь руками, он уставился на восходящее солнце.

Килмандарос бродила среди разбитых утесов, как будто видеть следы разгрома, ею же учиненного многие тысячи лет назад, было приятно. Эрастрас подобрал горсть камешков и один за другим швырял их в пруд — они пропадали, не оставляя ряби и плеска. Казалось, Странника это забавляет, насколько можно вообще судить по выражению его лица. Сечул Лат был достаточно опытен, чтобы не доверять кривой усмешке на лице Старшего Бога, знаменитого привычкой толкать всех на неверный путь. Возможно, он предвкушает наслаждение от вида богов, не способных отвергнуть его Призыв. А может, представляет, как сокрушит гортань какому-нибудь богу-выскочке. Или кому-то еще менее достойному. Он же Странник, его пути кривы. Его храм — предательство, его алтарь — насмешка неудачи; в храме, на алтаре он приносит в жертву смертных, руководствуясь всего лишь прихотями. Или скукой. Всё, о чем он тоскует — былой избыток силы.

«Но всё кончено. Неужели ты не видишь? Наше время ушло. Мы не сможем сыграть в старую игру. Дети унаследовали и этот мир, и все иные миры, больше не дрожащие от ужаса перед нами. Мы промотали богатства… мы так верили в собственное всемогущество. Этот мир… Эрастрас, тебе не получить того, чего уже нет.

„Я возьму свой трон“, сказал ты. Тысячи лиц тех, что предъявляли на него права, на миг ярко расцветая и вскоре угасая — они сольются воедино. Целые жизни, потерянные за одно движение глаза. Эрастрас, если ты победишь и вернешь трон, ты снова встанешь за ним, и твое присутствие сделает ложью все дерзания и мечты смертных, все стремления к справедливой власти, к равенству. К миру и процветанию.

Ты все превратишь в пыль — даже сны станут пылью, просыпающейся сквозь пальцы. Но, Старший Бог, люди оставили тебя далеко позади. Им не нужно, чтобы их грезы превращались в пыль. Им не нужен ты, не нужен и кто-либо другой». — Вот чего мы должны добиваться, — сказал он вслух, поворачиваясь к Эрастрасу.

Брови Странника поползли вверх, единственный глаз сверкнул. — О чем это ты?

— Нужно предстать перед нашими детьми, молодыми богами, и сказать истину.

— А именно?

— Всё, что они объявляют своим, находится в душе человека. Боги не нужны, Эрастрас. Как и мы, они бесполезны. Совершенно. Как и мы, они зря занимают место в мире. Они ничтожны.

Руки Странника задергались. Он выбросил камешки. — Неужели в тебе не осталось ничего кроме занудства, Костяшки? Мы еще не начали войну, а ты уже сдаешься?

— Сдаюсь, — согласился Сечул Лат, — но причину ты так и не понял. Есть разные виды сдачи…

— Точно, — рявкнул Странник. — Но обличье у них одинаковое. Обличье труса!

Костяшки улыбнулся, глядя на него.

Странник показал ему кулак. — Что такого смешного? — проскрежетал он тихо.

— Тот, кто отказывается от иллюзий, тоже становится, в твоем мнении, обычным трусом?

Килмандарос выпрямила спину. Она выбрала себе теложенщины из Тел Акаев, высокое, но не такое громоздкое, как прежде. Улыбка ее была безрадостной. — Не играй с ним, Эрастрас. Ни в кости, ни в слова. Он завяжет тебе мозги узлом, голова станет болеть.

Странник сверкнул глазом: — Считаешь меня дурачком?

Улыбка исчезла. — Вот ты меня точно считаешь дурой.

— Если думаешь кулаками, не удивляйся, что окружающие не видят в тебе особого ума.

— Но я и жалуюсь кулаками, — отозвалась она. — Даже тебе придется меня слушать, Эрастрас. А ну-ка, поосторожнее — я в настроении пожаловаться. Нам придется оставаться здесь всю ночь, а дальний эфир пробуждается к жизни — нервы горят огнем даже здесь, посреди безжизненного опустошения. Ты сказал, что призвал остальных. Где они?

— Идут, — буркнул Странник.

— Много их?

— Достаточно.

Костяшки вздрогнул: — Кто тебе отказал?

— Это не отказ! Скорее… можно объяснить?

— Даже нужно.

— Это не сознательный отказ. Драконус… в Драгнипуре он вряд ли что-то услышал. Гриззин Фарл, кажется, мертв. Его плотское вместилище более не существует. — Он поколебался и добавил, скривив губы: — Только Ардата смогла увильнуть, но ведь от нее никогда не было особого прока, верно?

— Но где?..

— Вижу одну, — указала Килмандарос пальцем на горизонт. — Вкус крови. Она мудра, выбрав такой облик! Но ох, как воняет от нее Элайнтом!

— Терпи, — сказал Эрастрас. — Она так давно мертва, что от нее вряд ли чем-то пахнет.

— А я говорю…

— Воображение, ничего больше. Дочь Тиам не пережила матери — эта тварь приняла Ритуал Телланна. Она уже не та, что прежде.

— Меньше и больше прежней, так я думаю, — бросил Сечул Лат.

Эрастрас фыркнул, не уловив скрытой в словах иронии.

Килмандарос трясло от злости. — Это была она, — прошипела богиня. — Прошлой ночью она пением пробудила древнюю силу! Олар Этиль…

Сечул Лат вдруг заметил на лице Странника тревогу. События уже начали выходить из-под его контроля.

Сзади раздался голос: — Я тоже ощутил.

Они обернулись и увидели стоящего около карстовой воронки Маэла. Он носил обличье старика, водянистые глаза на морщинистом лице буравили Эрастраса. — Всё уже запуталось, Странник. Так бывает на войне — все игроки теряют контроль. «Хаос подхватывает меч».

Эрастрас снова хмыкнул: — Цитируешь Аномандера Рейка? Ладно тебе, Маэл. Он сказал это как пророчество. Много позже оно отозвалось в реальности.

— Да, — пробормотал Маэл, — насчет пророчества…

Сечул Лат ожидал продолжения, но Маэл замолк, косясь на Олар Этиль. Она уже давно избрала себе тело Имассы, с широкими бедрами и большой грудью. Костяшки вспомнил, что в последний раз видел ее живой. Вспомнил странный головной убор, очень похожий на плетеную корзину — без дыр для глаз и рта. Матрона всех гадающих на костях, мать целой расы. Но даже матери хранят тайны.

Она больше не носит маску. Даже маску плоти. Иссохшая, сплошные кости и жилы. Т’лан Имасса. На плечах воротник из змеиной кожи, к которому привязаны загадочные безделушки — высверленные камни, гроздья не ограненных самоцветов, костяные трубочки, то ли свистки, то ли ловушки для магии, западни для душ из оленьих рогов, крошечные мертвые птички. На поясе висит грубый обсидиановый нож.

Никто не обрадовался бы ее улыбке, обнажившей слишком большие, темно-янтарные зубы. В провалах глазниц было темно.

— И как это было? — спросил Сечул. — Ты и любовник матери, и дитя? Как тебе удалось зачать саму себя, Олар Этиль?

— Элайнт! — зарычала Килмандарос.

Олар Этиль заговорила: — Я пересекала королевство огней рождения. Я плыла в мертвых небесах Проклятия Каллора. Я видела всё, что нужно было увидеть. — Шея ее заскрипела и защелкала. Старуха обернулась к Страннику. — Но тебя не было нигде. Ты прятался за жалким троном, создавая иллюзию силы — мир давно уловил смысл твоего послания, хотя оно ему не интересно. Ты, Эрастрас, зря тратил время.

Сечул Лат вздрогнул, ведь ее слова оказались так похожи на его недавние мысли. «Не трать слов, Олар Этиль. Он не прислушивается».

Олар повернулась к Маэлу. — Твои дочери одичали.

Старик пожал плечами: — С дочерями такое случается. Точнее, должно случаться. Иначе я был бы разочарован. Плохой отец тот, что не подталкивает детей, не отпускает помочи … Уверен, Странник охотно захихикает, дайте только собрать остатки соображения. Когда та ведьма украла твой глаз, ничего кроме крови не вылилось, случайно, наружу?

Олар Этиль кудахтнула.

Эрастрас взвился: — Я призвал вас. Вы не смеете отвергнуть меня. Никто из вас!

— Рад, что не надо тебя выслеживать, — бросил Маэл. — Тебе за многое придется ответить, Странник. Ты так рьяно губишь жизни смертных…

— Именно так! Этим я всегда и занимался… Но тебе ли упрекать, Маэл? Сколько миллионов душ ты утопил? Сотни миллионов для увеличения силы. Нет, старик, не стыди меня.

— Чего ты хочешь? — требовательно спросил Маэл. — Ты же не веришь, что мы выиграем войну?

— Ты не обращаешь внимания? — удивился Эрастрас. — Боги устроили сбор. Против Падшего — они не хотят делить мир с…

— Как и ты, похоже.

— Мы никогда не отвергали права Властителей занять место среди нас.

— Неужели?

Странник оскалился: — Неужели крови смертных может не хватить? Наши дети предали нас, отвернувшись от истинного источника силы, приняв подарок К’рула. Тем самым они лишили подобающего места и нас.

— Да, кстати, где же он? — вмешался Сечул Лат. — Брат К’рул? А Сестра Холодных Ночей? Как насчет Волков, правивших этим Королевством до явления людей? Эрастрас, ты втайне принял решение не призывать их?

— К’рул заслужил участь, грозящую богам — его предательство самое злое. — Странник пренебрежительно взмахнул рукой. — С Волками не договоришься. Я давно перестал пытаться. Оставим в покое Трон Зверя, он их по праву.

— К тому же, — сухо вставил Маэл, — их не одолевают амбиции. Как удачно для тебя.

— Для нас.

Маэл просто пожал плечами.

Олар Этиль кашлянула. — Ни один из вас ничего не понимает. Слишком давно вы спрятались от мира. Прошлое возвращается. Вздымается волной. Глупые людишки тоже не замечают ничего. — Она помедлила, привлекая внимание. Из груди вырвалось нечто вроде вздоха. — Каллор понял — он увидел Серебряную Лису такой, какой она была. И есть. Вы действительно думали, что время Т’лан Имассов ушло? Хотя она сглупила по молодости, выпустив из рук Первый Меч, я ее простила. И лично проследила, чтобы он вернулся.

А как насчет Джагутов? Они выскакивают словно ядовитые грибы! Так приятно думать, будто они не способны работать сообща — но ведь ложь всегда так утешает! Что, если я скажу: в Пустошах всего несколько дней назад четырнадцать немертвых Джагутов истребили сотню На’рхук? Что, если скажу: пять тысяч людей с каплей крови Тисте Анди в жилах идут по Дороге Галлана, носитель королевской крови уже въехал в ворота мертвого Харкенаса? А сама Дорога Галлана? На этом кровавом пути охотятся Тисте Лиосан. И, — шея щелкнула, голова повернулась к Килмандарос, — кое-кто гораздо хуже. Нет, вы слепы. Увечный Бог? Он ничто. Среди богов у него мало союзников, и они смущены. Среди смертных его культ пожирает разврат, поклонники заблудились и обезумели. Кейминсоду не призвать армии на свою защиту. Его тело лежит, разбросанное по семи континентам. Он, считайте, уже мертв. — Она уставила костлявый палец на Странника: — Даже Колода Драконов обрела нового владыку, и скажу тебе, Эрастрас: ты слабее его. Ты не устоишь.

Ветер засвистел, унося ее слова.

Все молчали. Даже Эрастрас застыл как парализованный.

Клацая костями, Олар Этиль подошла к разбитому валуну. — Килмандарос, — сказала она, — ты корова. Жалкая, безмозглая корова. Имассы создали это святилище ради любви. Сюда не мог дотянуться никто из нас, не мог отравить их души.

Килмандарос сжала кулачищи, тускло глянув на старуху. — Мне плевать.

— Я смогу уничтожить молодых богов, — вдруг бросил Эрастрас. — Всех и каждого.

— А ты поведал Килмандарос о своем тайном оружии? О да. Знаю — вы там были. Понимаю, что вы затеяли. Что уже сделали.

Сечул Лат нахмурился. Он уже ничего не понимал. Слишком мало времени прошло после отповеди Олар. Он еще весь дрожит. Какое тайное оружие?

— Скажи ей, — продолжала Олар Этиль, — об Элайнте.

— Когда губительница будет освобождена, когда выполнит то, что нужно, — улыбнулся Странник, — Килмандарос получит дар.

— Убьет убийцу.

— И тогда мы останемся одни. Олар Этиль, все рассказанное тобой не имеет значения. Джагутов слишком мало. Живые или неупокоенные, они не представляют серьезной угрозы. Прах Т’лан Имассов пересекает океан, приближаясь к берегам Ассейла — все мы знаем, ЧТО их там ожидает. А Харкенас, как ты сама сказала, мертв. Пусть человек с королевской кровью Анди въезжает в него. Мать Тьма отвернулась от своих детей. А Тисте Лиосан… они лишены вождя. Кто готов серьезно думать, будто Оссерк захочет к ним вернуться?

Сечула Лата просто разрывало. Он не решался взглянуть на Килмандарос. Ни Олар Этиль, ни Эрастрас не упоминали Форкрул Ассейлов. Ничего не ведают? Неужели знание Сечула и Килмандарос остается их тайной? «Олар Этиль, мы не можем тебе довериться. Не следовало Эрастрасу тебя призывать. Ты хуже К’рула. Ты опаснее для нас, чем Драконус или Ходящий-По-Краю. Ты Элайнт, ты Т’лан Имасса — а эти силы не покорны нам».

— У Владыки Фатида, — сказал Маэл, — есть союзница. Кажется, даже Олар Этиль о ней не знает; она — костяшка столь дикая, что сам Сечул не решился бы бросить такую. — Холодные глаза уставились на Странника. — Ты готов сожрать наших детей, но само это желание показывает: ты давно не держишь руку на пульсе. Ты — все вы — не более чем растраченные силы истории. Странник, наши дети выросли. Понимаешь?

— Что за глупости…

— Они достаточно взрослые, — оборвал его Сечул Лат, вдруг все осознав, — чтобы иметь детей.

«Бездна подлая!»

Эрастрас заморгал, но быстро овладел собой. Снисходительно помахал рукой: — Неужели их трудно будет раздавить, если мы сможем раздавить родителей?

— Раздавить. Как раздавили нас?

Эрастрас сверкнул глазом.

Сечул Лат сухо хихикнул. — Понимаю тебя, Маэл. Мы убьем богов и расчистим путь их детям.

— Смехотворно. Я никаких… внуков не ощущаю, Маэл. Никаких.

— Худ призывает мертвых, — сказала Олар Этиль задумчиво, словно слова Маэла проложили перед ней незримую окружающим тропу. — Но четырнадцать неупокоенных Джагутов — они не его. Он ими не управляет. Их призвал Властитель, еще несколько лет назад бывший смертным. — Она поглядела на Маэла. — Я видела мертвых. Они вышли в поход, но не беспорядочной толпой, а подобием армии. Похоже, мир за вратами Худа переменился.

Маэл кивнул: — Отсюда вопрос: что замыслил Худ? Он был раньше Джагутом. Давно ли Джагуты стали отдавать власть? Олар Этиль, кто этот новоиспеченный Властитель?

— Он дважды призван в мир поклонения. Вначале некое племя назвало его Искаром Джараком. Носителем мудрости, спасителем. А потом он стал командиром отряда солдат, которым обещала возвышение песня таноанского Странника Духа. Да, целый отряд возвысился над смертью.

— Солдаты? — Странник хмурился. — Возвысились?

«Он смущен. Даже испуган».

— И какое имя он носит среди солдат — Властителей? — спросил Маэл.

— Вискиджек. Он был малазанином.

— Малазанином. — Маэл кивнул. — Как и Владыка Колоды Драконов. И непредсказуемая, непостижимая союзница Владыки — Адъюнкт Тавора, ведущая малазанскую армию на восток, через Пустоши. Ведущую их, — он посмотрел на Сечула, — в Колансе.

«Ублюдок знает! Он понимает затеянную нами игру!» Было так трудно не выдать себя, тревожно взглянув на Килмандарос. Спокойствие глаз Маэла заставило его похолодеть.

Олар Этиль снова зашлась кудахчущим смехом. Больше никто не веселился.

Эрастрас не был глупцом. Подозрение блеснуло в его взоре. — Ну, — сказал он негромко, — все эти ночи, проведенные за бросанием костей с Килмандарос… подозреваю, у вас было время о многом поговорить. Некие планы, Сетч? Вижу теперь — глупо было думать, будто ты просто убиваешь время, оставляешь его за спиной. Кажется, — улыбка стала мрачной, — ты обыграл даже меня. У тебя много замечательных талантов.

— Встреча эта, — не спеша проговорил Маэл, — была преждевременна. Странник, знай, что ты изгнан из Летераса. Если я почувствую твое возвращение, поймаю и утоплю так же легко, как ты утопил Пернатую Ведьму.

Он прошел к источнику, прыгнул в яму и пропал.

Олар Этиль наставила палец на Килмандарос, покачала им и пошла на север. «Жалкое скопище костей и кожи». Трое оставшихся Старших смотрели ей вслед. Т’лан Имасса отошла шагов на пятьдесят и перетекла в форму дракона. Крылья взм етнули пыль и подняли ее в небо.

Килмандарос утробно зарычала.

Сечул потер лоб, вздохнул: — Сила, которую ты намерен выпить, Эрастрас… ну, кажется, мы работали над одинаковыми планами.

— Ты придумал первым.

Сечул пожал плечами: — Мы не ждали, что ты постучишься нам в дверь.

— Не люблю быть обманутым, Сетч. Ты не видишь пользы в союзе?

— Мы необратимо изменили стратегию. Как сказал Маэл — хотя он мог иметь в виду нечто иное — наша встреча была преждевременной. Теперь враги знают о нашем пробуждении. — Он вновь вздохнул. — Оставайся ты тихим и смирным, мы с Мамой сумели бы украсть силу из-под самых их носов.

— И разделить между собой.

— Победителю вся добыча. «Мы не так безумны, чтобы мечтать о реванше, о возвращении прошлого». Но, смею сказать, попроси ты нас вежливо, мы оказались бы щедрыми… ради старой дружбы.

— Понимаю.

Килмандарос взвилась: — Понимаешь, Владыка Оплотов? Ты призвал нас лишь затем, чтобы понять: ты самый слабый и невежественный. Ты вынудил всех — Сечула, Маэла, Олар Этиль — поставить тебя на место. Показать, что ты лишь упивался жалостью к себе и терял время, тогда как другие работали. Возможно, Маэл и думает, что наше время кончено — но зачем бы ему укреплять свой культ? Джисталь, жрец Маэла, готов занять трон самой могущественной империи со времен Каллора и Дессимбелакиса. Кто среди нас оказался безмозглым?

Эрастрас зарычал и отвернулся.

Сечул поглядел на мать: — Похоже, Маэл нас предупреждал. Насчет этой Таворы. И дьявольских малазан.

— И детей богов. Да, много предупреждений. А Олар Этиль? Джагуты, Т’лан Имассы, Тисте Анди — ба!

— Всё изящество утрачено, — согласился Сечул Лат. — Эрастрас, вернись, нам многое надо обсудить. Иди скорее, я расскажу о пути, уже нами проложенном. Расскажу, как близко мы оказались от осуществления важнейших желаний. А ты, в свою очередь, расскажешь, как намерен освободить Отатараловую Драконицу. Обмен — суть любого союза, не так ли?

Его бедный друг был унижен. Что же, уроки бывают полезны. Когда их есть кому получать.

Килмандарос сказала: — Пришло время заново отстроить мост, Эрастрас. Позаботиться, чтобы он был прочным, неуязвимым для пламени и прочих угроз. Скажи, как я убью Элайнта — только ради этого я остаюсь с тобой.

Он вернулся к ним, словно ничего не произошло. Так всегда бывало.

* * *

— Они никогда не сжигали за собой мост, не наведя мост впереди. Но пришел день, и мосты кончились. Впереди ничего. Конец пути. — Каракатица протянул руку, обхватил кувшин. Сделал очередной глоток, не глядя на юных солдат, сидевших с ним вокруг жаровни. Под плоским днищем баржи неустанно шумела вода. Слишком близко, на вкус сапера. Глупо, подумал он, служить в морской пехоте и ненавидеть воду. Реки, озера, моря и дожди — он презирал всё.

— Черный Коралл, — сказал кто-то тихим, полным восторга голосом.

— Словно десять тысяч вен на руке, — горько подтвердил Каракатица, — расходятся истории. Все малазанские армии знают. Собачья Упряжка, Падение Колтейна. Дорога в Арен. Черный Пес. Крепь. И… Черный Коралл, где погибли Сжигатели Мостов.

— Они не все погибли, — возразил тот же солдат.

Было слишком темно, чтобы разглядеть говоруна, а голоса Каракатица не узнал. Он пожал плечами: — Маг Быстрый Бен. Мертвый Еж — но он там умер, поэтому его и кличут Мертвым Ежом. Может, еще горстка выжила. Но Сжигателям пришел конец, так рассказывают истории. Уничтожены при Черном Коралле в конце Паннионской войны. Немногие, что выкарабкались из-под развалин… что же, они растаяли струйками дыма. — Он опять выпил. — Вот оно как.

— Говорят, их сбросили на Коралл Черные Моранты, — сказал другой солдат. — Они пошли и взяли дворец, сердце Паннион Домина. Вискиджек был уже мертв? Кто-нибудь знает? Почему он не возглавил их? Если бы он был там, они, может…

— Глупо так думать. — Каракатица покачал головой. Он слышал слабые поскрипывания других барж — треклятая река ими забита, команды летерийцев трудятся день и ночь, избегая столкновений и перепутывания канатов. Охотники за Костями и эскорт Брюса Беддикта — почти двадцать тысяч солдат, обозы, собаки, скот — громадина, движущаяся на юг. Лучше, чем идти пешком. Лучше и хуже… он вспоминает прошлые высадки, морпехов, гибнущих и тонущих, падающих под ливнем стрел и камней. Баржи, объятые пламенем, вопли сгорающих заживо мужчин и женщин.

Не то чтобы им предстояло высаживаться под огнем. Не в этот раз. Просто ленивое путешествие в окружении союзников. Так мирно, так цивилизованно, что у Каракатицы нервы рвутся в клочья. — Так оно и ведется. Выбор сделан, но случаются неудачи, лютует судьба. Помните, ведь и наша судьба поджидает неподалеку.

— Но некому будет петь про нас, — сказал невидимый говорун. — Мы не Сжигатели. Не Серые Мечи. Не Седьмая Армия Колтейна. Сама Адъюнкт сказала…

— Давайте откупорим последний кувшин, — встрял кто-то.

Каракатица уже опустошал свой. Три быстрых глотка. Пустой сосуд полетел в сторону. — Охотники за Костями, — сказал он. — Идея Скрипача? Может быть. Не могу вспомнить. «Помню только безнадегу. И Адъюнкта. Тихие улицы и пустые стены Арена. Помню, что был сломлен. И гадаю, изменилось ли хоть что-то. Истории, вот что выживает. Но они неполные, ведь всё никто не может знать. Подумайте, сколько историй пропало, забылось. Не только империи и королевства, но истории наших душ, истории всех живших на земле». Едва появился новый кувшин персикового рома, рука Каракатицы взлетела ему навстречу. — Чего вам нужно? Всем вам? Хотите славы Сжигателей? Зачем? Все они померли. Хотите великой причины для сражений? Для гибели? Покажите, ради чего стоит умирать.

Он наконец поднял взгляд, сверкнув глазами на полукруг освещенных светом углей лиц — таких юных, таких мрачных.

Сзади раздался новый голос: — Показать? Этого мало, Каракатица. Тебе нужно увидеть, нужно узнать. Я тут стою и слушаю тебя, слушаю голос рома, который попал в брюхо солдата, решившего, будто ему крышка.

Каракатица выпил. — Сам поговори, сержант Геслер. Всё, молчу.

— Плохие тут разговоры. — Геслер протиснулся вперед. Солдаты чуть расступились; он сел напротив сапера. — Им нужны истории, Карак. Не причины, чтобы прыгнуть в могилу. Это самые дешевые причины, тебе ли не знать.

— Разболтался я, сержант. Простите.

— Никаких церемоний. Это забота твоего сержанта. Будь он здесь, уже давно спустил бы с тебя шкуру. А мы с тобой — мы просто два старых служаки.

Каракатица резко кивнул: — Отлично. Я только…

— Знаю. Слышал. Слава дорого стоит.

— Верно.

— Слишком дорого.

— Точно.

— Тут ты неправ, Карак.

Разговор вроде пошел на равных, но Каракатицу трудно провести. — Как скажешь.

— Все решения, которые приняты не тобой, выбор, сделанный не тобой, приведший тебя туда, куда ты не хотел идти… Всем нам некуда деваться. Ты жалуешься, ты говоришь, что дело того не стоило. Это тоже выбор. Тобой сделанный. Похоже, ты ищешь сочувствующих, вот в чем беда. Лично я тебе не доверяю, Карак. Не потому что ты плохой солдат — нет, ты хороший солдат. Знаю, когда зазвенит железо, тебе не страшно будет доверить спину. Но ты все время ссышь на угли, а потом жалуешься, что воняет.

— Я сапер с горсткой припасов, Геслер. Они кончатся, я пойду в арбалетчики, а заряжаю я слишком медленно.

— Не твои солдатские доблести меня заботят. Может, заряжаешь ты медленно, но выстрел будет метким. Возразишь?

Каракатица скованно покачал головой. Лучше бы они говорили как сержант с рядовым. Разговор на равных уже кажется распятием ржавыми гвоздями. Перед сворой щенков.

— Были саперы, — сказал Геслер, — и до появления морантских припасов. Теперь понадобятся ветераны вроде нас с тобой, чтобы вспомнить старые деньки. — Он помолчал. — Есть вопрос, Каракатица.

— Давай.

— Скажи, что может испортить армию.

— Долгое безделье.

— Когда нет дел, идут разговоры. Почему же люди говорят прежде всего о всякой чепухе?

Подал голос невидимый солдат, что донимал Каракатицу: — Потому что они гордятся количеством слов. Они даже величиной своих куч гордятся.

Каракатица расслышал в смехе солдат облегчение. Лицо его пылало — то ли от рома, то ли от жара углей, то ли… Может, он просто пьян. — Вот, вот, про дерьмо и мочу уже говорим, — пробормотал он, с трудом вставая. Пошатнулся, чуть не упав, отвернулся и побрел в сторону носа.

Когда сапер ушел, Геслер сказал: — Кто там говорил за моей спиной — ты, Наоборот?

— Да, сержант. Я шел мимо и услышал блеяние.

— Иди за ним, проследи, чтобы он не свалился за борт.

— Слушаюсь, сержант. И, гмм… спасибо. Он даже меня ко дну утянул.

Геслер поскреб подбородок. Кожа его стала обвисшей и вялой, покрылась морщинами. «Старость — не радость». — Пора встряхнуться, — пробурчал он себе под нос. — Всем нам. Эй, дайте кувшин. Жажда замучила.

Он не узнавал ни одного освещенного жаровней лица. Молодые пехотинцы, едва ли повидавшие сражения до перевода в Четырнадцатую. Они следили, как морпехи берут И’Гатан, они наблюдали за битвой на причале Малаза. Они видели, как морпехи высаживаются на берег Летера. Многое им пришлось увидеть. Но никакие марши, муштровки и учения не утоляют жажды славы. А особенно тяжко наблюдать со стороны.

Он знал, как они смотрят на морпехов. Знал, что они перетирают их имена, создают легенды. Горлорез. Мертвяк. Хеллиан, Мазан Гилани, Хрясь, Поденка и все остальные. Сержанту Скрипачу, черт подери, уже почти поклоняются. «Боги, не позвольте, чтобы с ним что-то случилось».

Может, Карак прав, осаживая их. Мешая грезить о славе, сочинять сказки. Может, он подрывает романтические побуждения не без разумной причины. «Не держитесь за веру. Даже легенды умирают». Геслер вздрогнул, глотнул рома полным ртом. На вкус хуже дерьма.

* * *

Бутыл ушел прочь. Он наслушался Каракатицы. Он видел, как Геслер уныло занял место сапера, намереваясь пить всю ночь. Целая армия томится на палубах. Ленится, скучает.

Выйдя на восток, они пересекли реку Летер и прошли по богатым южным землям, оказавшись у реки Гресс. Не было недостатка в еде, выпивке и шлюхах. Неспешный темп, переходы, от которых даже лоб не вспотеет. Лига за лигой болтовни, мрачное похмелье. Никаких отгадок, куда они идут и что их ждет.

По армии бродит шутка, что, завершив путешествие к городу Гресс на берегу моря Драконов, армия просто повернет на запад, к Летерасу, и начнет всё снова, ходя по кругу, по кругу. Мало кто смеется. Такого рода шутка прилипает надолго, а если обстоятельства меняются — что же, она тоже чуть изменяется и снова досаждает всем. Как дизентерия.

Сорок две баржи поджидали их у Хребта Синей Розы; они построены недавно, специально для перевозки армии вниз по реке. Когда высадятся на берег солдаты, выгрузят припасы, баржи будут разобраны и поедут вместе с армией до реки Западный Крюн; там их снова соберут и протащат по заливу Гиацинтов, в покупающий дерево Д'расильани. Летерийцы народ ушлый. Если можно извлечь выгоду, почему бы не извлечь ее дважды? Бутыл считал, что это замечательная черта. Наверное. Он мог представить, как такие склонности становятся лихорадкой, ядом для души.

Подойдя к свободному борту, он поглядел на освещенную нефритовым светом воду. Вид на берег заслонял грузный корпус другой баржи. В воздухе кишели летучие мыши. Он заметил на барже фигуру человека, так же склонившегося над поручнем, и принялся гадать, не знаком ли с ним. Взводы были рассеяны. Кажется, кто-то особо гениальный задумал породить новые узы дружбы среди солдат. А может, идея еще гениальнее: хватит людям пялиться в знакомые до отвращения лица. Перемешать их, удержать от взаимного убийства. Видит Худ, он не скучает по Корику и даже по Улыбе. А на одной палубе с Караком его поместила насмешка судьбы.

Он — ходячая чума духа. Почти так же плох, как кулак Блистиг. Но в какой армии нет ему подобных? Прокисшие, с каменным взором, изрыгают проклятия чаще, чем дышат. Бутыл привык восхищаться такими вояками, повидавшими всё, но так и не удивившимися ничему. Они смотрят на лицо новобранца — а видят оскал черепа. Но теперь… он вдруг понял, что презирает таких людей.

Хотя разве они так уж неправы? Ужас и отчаяние привели их в это новое, холодное, безжизненное место, и остается лишь бояться за свою жизнь. Всего лишь? Должен ли он, как и другие молодые солдаты, жить с проклятым клеймом ветерана? Оно сочится гноем, как зараженная рана. Оно воняет. Оно отвратно на вид. Оно убивает мечты.

Он же не из них. Он никогда не хотел вступать в их ряды. Никогда и вообразить не мог, что целая армия может состоять из покрытых шрамами, страдающих тварей. Но такими стали Сжигатели Мостов. Такими стали солдаты Колтейна — по крайней мер, в конце. Войско Однорукого. Камень Седогривого. Первый Меч Дассема. У всех глаза живых мертвецов.

Он вздрогнул и закутался в дождевик. Охотники за Костями — еще одна армия на пути к ничтожеству. Если она не будет растерзана раньше.

«Но погоди, Бутыл. Ты забыл Скрипача. Он не такой, как все. Ему еще важно… важно ли?» Вопрос испугал Бутыла. Сержант в последнее время становится каким-то отстраненным. Дело в старости? Может быть. Груз ответственности? Может быть. В Сжигателях он был рядовым солдатом, не нес груза должности. Теперь же Скрип — сержант, и не только. Чтец Колоды. Легендарный Сжигатель. Он подобен вбитому в землю железному стержню — как ни ярятся ветра, он неколебим, и все держатся за него. Кажется, вся треклятая армия. «Мы крепко ухватились — не за Адъюнкта, не за Быстрого Бена или Кенеба. Мы ухватились за Скрипача, жалкого сержанта.

Дыханье Худа! Плохие мысли. Не нужно так думать. Скрип заслужил лучшего. Заслужил хорошей жизни.

Не удивляюсь, что он сбежал, когда она пожелала чтения».

Черная вода бежала мимо, не замечая водоворота его мыслей, стремясь к далекому морю. Холод воспоминаний о снеге и льде высоких гор, илистая муть, земля с перепаханных полей и камни, стертые в пыль. Огромные черепахи скользили в придонной грязи. Кровососущие угри — один хвосты и челюсти — извивались в течениях, отыскивая мягкие животы карпов и сомов. Вокруг валунов и отмелей кружились и вращались воронки. На дне лежали амфоры, куски ржавого металла — инструменты, скобки, гвозди, оружие — и покрытые мехом водорослей длинные кости животных. Дно реки поистине загромождено, развертывается историческим свитком, который будут читать моря.

Он уже отпустил разум в странствие, позволил скользить от искорки к искорке среди бесчисленных существ, скрытых под волнующейся поверхностью. Это стало какой-то привычкой. В любом месте он выпускает щупальца, выращивает корни, расширяя сеть познания. Иначе он чувствует себя потерянным. Но увы. Такая чувствительность не всегда несет благо. Он начал понимать обширность взаимосвязей всего в мире, но и подозревать, что каждой жизни определен круг, она замкнута и практически слепа ко всему внешнему. Самая большая и много о себе мнящая тварь странствует в глубоком невежестве относительно громадной вселенной. «Разум на большее не способен. Он создан не ради глубины; каждый раз, касаясь чудесного, он отшатывается, не умея с ним совладать. Нет, нам удобнее расщеплять полено ударом топора, забивать штыри, сеять, пить эль, ощущать кончиками пальцев любовь и желание. Удобство принадлежит не миру загадочного и непостижимого. Удобство живет в построенном нами доме, среди знакомых лиц, в памяти о прошлом и надеждах на простое и понятное будущее.

В том, что прочно. В том, за что можно ухватиться. Даже если мы грезим о совсем ином. Неужели определение религии так просто? Стремление к иному? Мы питаем стремление верой, символически удовлетворяем желания посредством ритуалов. То, чего мы желаем, то и есть. То, чего мы ищем, уже существует. Веря, мы создаем, а создавая, находим.

Но в такой системе, разве не верно и обратное? То, что мы отвергаем, перестает существовать. „Истина“ рождается желанием. Мы можем найти только то, что создали.

Никаких чудес не существует вне нас.

Веря, мы создаем богов. А также можем и уничтожить их. Мимолетной мыслью. В один миг, отказавшись, отвергнув.

Не таков ли истинный лик грядущей войны?»

Испугавшись своей мысли, Бутыл собрал ощущения, сбежал от равнодушных проблесков сознания на речном дне. Ему нужно что-то … более близкое. Человечное. Ему нужны родные крысы из трюма!

* * *

Смертонос сидел, накрывшись одеялами, и смотрел на бесчувственное тело Хеллиан. Она вырубилась на середине любовной игры — что, наверное, происходило с ней не в первый раз. Рядом сидел другой солдат, глядя на принца из семиградского племени с понимающим видом.

Стремление юноши к комфорту и так далее вовсе не похоронено этой ночью; еще немного, и он ускользнет к кому-то другому. Как хорошо, что Хеллиан одержима лишь одним — выпивкой. Она смотрит на кувшин в чужой руке со всей яростной завистью обманутой любовницы. Пьяна она или нет, но спутать планы Смертоноса умеет всегда.

Нет, настоящий дурак сидит рядом. Сержант Урб, чья любовь к этой женщине блестит, словно весенние воды, питается из неистощимого источника детской веры. Он верит, будто однажды ее мысли прояснятся в достаточной мере, чтобы она увидела, кто стоит перед ней. Что однажды соблазн алкоголя станет ей неприятен.

Да, он идиот. Но ведь идиотов в мире много. Им перевода нет.

Когда Смертонос наконец пошевелился, Бутыл выскользнул из разума крысы. Следить за этим — за любовными забавами — слишком подло. К тому же разве бабушка не вбивала в него предупреждения о риске извращений, связанных с его талантом? О да, еще как вбивала.

* * *

Скенроу подошла и встала рядом с Рутаном Гуддом у поручня. — Темные воды, — пробормотала она.

— Ночь.

— Вы любите все упрощать, верно?

— Вещи просты, Скенроу. Все осложнения, от которых мы страдаем, вырублены внутри наших черепов.

— Неужели. Но ведь от этого они не становятся менее реальными?

Он пожал плечами. — Чего-то хотели?

— Многого я хочу, Рутан Гудд.

Он покосился на нее и был, казалось, удивлен тем, как близко она встала. Почти такая же высокая, темные канезские глаза блестят… Он отвел взгляд. — И что заставило вас думать, что я могу помочь?

Женщина улыбнулась. Хотя капитан не обратил внимания, это была милая улыбка. — Кто произвел вас в чин?

— Один безумный лунатик.

— Где?

Он провел пальцами по бороде, скривился: — И к чему всё это, а?

— Знаете, Добряк был прав. Нужно работать вместе. Вы… я желаю больше знать о вас, Рутан Гудд.

— Ничего интересного.

Она оперлась о парапет. — Вы скрытничаете, капитан. Но ладно. Я умею выведывать. Вы среди первых офицеров Четырнадцатой. Значит, были в Малазе, уже уволенный и ожидающий нового назначения. Ну-ка, какая армия прибыла на остров слишком потрепанной, чтобы избежать расформирования? Восьмая. Тринадцатая. Обе с Корелской компании. Фаредан Сорт была в Восьмой, но она вас не знает. Значит, вы из Тринадцатой. Весьма… интересно. Служили с Седогривым…

— Боюсь, вы сделали ложные выводы, — оборвал ее Рутан. — Я переведен из флота адмирала Нока, Скенроу. Я даже не морской пехотинец…

— И на каком корабле служили?

— На «Дхенраби»…

— Утонувшем около Боевой отмели…

— Точно.

— … восемьдесят лет тому назад.

Он долго смотрел на нее. — Да, такая цепкая память граничит с одержимостью, не считаете?

— А как насчет патологической лживости, капитан?

— Это был первый «Дхенраби». Второй врезался в Стену на скорости пять узлов. Из ста семидесяти двух на борту только пятеро вытащены Стражей.

— Вы стояли на Буревой Стене?

— Нет, меня обменяли.

— В Тринадцатую?

— Назад во флот. Мы ухитрились захватить четыре триремы Маре, забитые добровольцами на Стену — да, хотя трудно поверить, что на такое дело находятся добровольцы. Но Стража отчаянно желала новой крови. Так что оставьте подозрения, капитан. Мое прошлое скучно, темно и лишено героики. Некоторых тайн, Скенроу, лучше не знать.

— Звучит, надо признать, весьма правдоподобно.

— Хотя?..

Она бросила еще один сияющий взгляд (на этот раз он его заметил). — Все еще считаю вас лжецом.

Он оттолкнулся от поручня. — На баржах слишком много крыс.

— Можно поохотиться.

Рутан Гудд помолчал, поглаживая бороду. Пожал плечами: — Не думаю, что стоит.

Он отошел от борта. Женщина из Кана поколебалась и двинулась следом.

— Боги подлые, — шепнул Бутыл, — этой ночью все заняты одним. — Он ощутил в душе укол сожаления, старый и привычный. Он не из тех мужиков, за которыми женщины сами гоняются. Его приятели перебираются из одной постели в другую, и в каждой тепло и мягко — а ему самому не везет. Существо, посещающее его во снах, делает дневную жизнь гнусной насмешкой.

Да и ОНА не появлялась уже больше месяца. Возможно, устала. Возможно, получила от него всё, что хотела. Чем бы это ни было. А в последние посещения его пугал страх в ее глазах, пугало ее отчаяние. Он просыпался от вони сгорающей в пожаре травы, дым разъедал глаза, топот мчащихся по саванне стад громом отзывался в черепе. Он долго лежал под одеялом, свернувшись как ребенок, содрогаясь от одолевающего чувства неуместности всего вокруг.

Месяц спокойствия… но почему ее отсутствие кажется дурным знамением?

Баржа напротив ускользнула, поймав шальное течение, и Бутыл смог увидеть восточный берег. Низкий берег с валунами, тростники; за ними колышется равнина, озаренная зеленоватым светом нефритовых царапин на южном небосклоне. Степи должны бы кишеть жизнью. Но они пусты.

Этот континент воспринимается более старым, чем Квон Тали или даже Семиградье. С этой земли слишком долго кормились.

На западном берегу виднелись фермы. Каждый надел в треть лиги длиной тянется к реке, а противоположный конец выходит к путанице рассекающих регион дорог. Без ферм летерийцы голодали бы. Но Бутыл был встревожен печальным состоянием многих хозяйств: просевшие крыши амбаров, заросшие сорняками силосные ямы… Ни одного дерева в округе, даже пеньки сравнялись с истощенной почвой. Ветрозащитные полосы из осин и вязов кажутся иссохшими, больными. Широкие веера нанесенной из каналов земли, илистые островки делают берег опасным. Чернозем уносится в море. Нет, уж лучше наблюдать за первобытно-бесплодным берегом востока.

Какой-то солдат ходил по барже кругами, словно попал в клетку; на третьем проходе он остановился, постоял и затопал сапогами, подбираясь ближе.

Слева возникла чернокожая женщина. Положила руки на борт.

Бутыл лихорадочно пытался вспомнить ее имя. Потом сдался, вздохнул. — Ты из тех, кого Бадан Грук считал утонувшими, да?

Он искоса поглядела на него. — Сержант Смола.

— У тебя красивая сестрица — ох, я не …

— У меня красивая сестрица, точно. Ее зовут Целуй-Сюда, что само по себе кое на что намекает. Да? Иногда не ты придумываешь имя, а имя тебя находит. Так было с сестрой.

— Значит, имя не настоящее.

— А ты Бутыл, маг Скрипача. Он никогда о тебе не говорит. Почему бы?

— Почему он обо мне не говорит? Откуда мне знать? Ваш сержантский треп меня не касается — если тебе интересно, о чем Скрип говорит, о чем молчит, почему не спросить его самого?

— Я спросила бы, но ведь он не на нашей барже.

— Не везет.

— Не везет… но есть ты. Когда Скрипач перечисляет свои, э… достояния, тебя словно не существует. Мне вот интересно: он нам не доверяет? Или тебе не доверяет? Две возможности, два направления… или ты можешь предложить третье?

— Скрипач мой первый и единственный сержант, — сказал Бутыл. — Если бы он не доверял, давно сумел бы от меня избавиться, так?

— Значит, это нам он не доверяет.

— Вряд ли дело в доверии, сержант.

— Ты его затычка для всех дырок?

— Боюсь, не то чтобы очень хорошая. Но других у него нет. Во взводе, то есть.

Она коротко обкорнала волосы, возможно, чтобы убрать лишаи и тому подобное — несколько месяцев в вонючей камере, и у вас появляется пунктик насчет гигиены. Сейчас она провела пальцами по черепу, и профиль ее — заметил Бутыл и вздрогнул — даже без волос кажется… идеальным.

— Ну, я… — голос Бутыла дрогнул, — когда ты в первый раз появилась, я думал, это твоя сестра. — Он замолчал, выжидая.

Чуть помедлив, она фыркнула: — Что ж, дал ты работу воображению. Одинокий, да?

Он пытался выдавить из себя нечто, не звучащее жалобно. Не выдавилось ничего. Все, что он ни скажет, прозвучит жалобно.

Смола оперлась о поручень спиной. Вздохнула: — Первые отряды, создаваемые для набегов — в древности, когда Даль Хон не был завоеван — возникали стихийно. Это было сплошное самоубийство. Видишь ли, ни одна женщина не желала стоять в стороне, так что отряды состояли из обоих полов. Однако брак и обручение начали создавать трудности. Не всегда муж и жена входили в один отряд, иногда один из супругов оставался дома. Но неделя, другая в походе… как говорится, война и страсть сосут из одной титьки. Чтобы целые деревни не гибли из-за междоусобиц и ревности, было решено, что едва воин — или воительница — покидает деревню, все прежние брачные связи отменяются.

— Похоже, правильное было решение.

— Как сказать. Иногда выходили сразу десять или двенадцать отрядов, оставляя деревню пустой. Что ты предпочел бы: жить под властью правил или отказаться от них, хотя бы на время? Хуже того, когда новость о такой практике достигла соседей, все стали делать так же, и отряды сталкивались друг с другом. Мы сами устроили себя первую полноценную войну. Зачем быть презренным фермером с одной женой или мужем, когда можно стать воином и отплясывать с новым партнером каждую ночь? Конфедерация Даль Хона почти что разрушила себя.

— И что ее спасло?

— Две вещи. Усталость… а нет, три вещи. Я только что поняла. Усталость. Потом ужасный факт, что даже в отряде дают не даром. И наконец, если не грозящий голод, то визгливые детишки, возникающие через девять месяцев. Это был настоящий взрыв рождаемости.

Бутыл хмурился. — Смола, если хочешь сказать «нет», скажи прямо. Я слишком часто слышу это слово.

— Я отказалась от обычаев Даль Хона, Бутыл, когда вступила в малазанскую армию.

— Ты что, специально путаешь меня?

— Нет. Я объясняю, что меня тянет в две стороны. Один парень увивается за мной, но он плохой пловец и вряд ли доберется с другой баржи. К тому же я ему ничего особенного не обещала. А тут на корме — там все веселье скрыто — есть солдат, знаешь, из тяжелой пехоты — похож на мраморную статую, какие появляются при отливе на береге Кана. Похож на бога, но без всех этих водорослей…

— Ладно, сержант, вижу, куда ты клонишь. Я ему не ровня, и если он предлагает…

— Предлагает, но ведь пляски с ним могут все осложнить. Я имела в виду, что стану хотеть еще и еще.

— А со мной такого не будет.

— Просто думаю вслух.

Бутыл посмотрел в темные воды, проносившиеся мимо борта, и подумал, быстро ли утонет, долго ли человек сопротивляется, если тонет по желанию.

— Ох, — мурлыкнула она, — догадываюсь, это было слишком разочаровывающее приглашение?

— Точно подмечено, сержант.

— Ладно, есть еще.

— Чего еще? — Можно же вскрыть вены, прежде чем прыгать в воду. Сражен паникой и так далее.

— У меня есть чувство к некоторым вещам и людям тоже. Ощущения. Любопытство. Я уже поняла, что лучше следовать своим чувствам. Насчет тебя… думаю, следует познакомиться поближе. Потому что ты больше, чем кажешься. Вот почему Скрип о тебе не говорит.

— Весьма великодушно, сержант. Скажу так: а если в ближайшее время поужинать вместе пару раз и этим ограничиться? По крайней мере пока.

— Похоже, я все сама испортила? Ладно, времени у нас много. Увидимся еще, Бутыл.

Яд паральта, целый флакон, потом нож в сердце — лишь бы порезанные руки не соскользнули — и за борт. Утопился? Умер, не долетев до воды. Он слушал, как отдаляется стук сапог, и гадал, не остановится ли она, чтобы после общения с ним вытереть подошвы. К некоторым женщинам не прикоснешься. Простой факт. С некоторыми мужчина может позабавиться, а на иных приходится только смотреть. А они могут произвести вычисления за один взмах ресниц: подойти, отойти или вовсе убежать…

У обезьян то же самое. И у мартышек, попугаев и змей — яркошеек. Мир — всего лишь совпадения и несовпадения, призывы и позы, непрестанное оценивание годности. «Удивительно, что даже самые бесполезные среди нас умудряются размножаться».

* * *

Кабинка с крышей стала убежищем Адъюнкта с ее свитой в лице Лостары Ииль и сомнительного гостя, беглого жреца Банашара. Завеса от мошкары, прохлада в жаркий полдень и тепло ночами, когда туман поднимается над водой. Одна комната служила штабом, хотя, по правде говоря, во время сплава по реке приказов отдавалось мало. Одинокий стол закрывали пришпиленные карты — весьма фрагментарные — с изображением Пустошей и различных районов Колансе. Это королевство интересовало прежде всего морских торговцев, так что изображались берега и лоцманские приметы. Между Пустошами и побережьем зияла обширная дыра незнания.

Банашар привык изучать карты, когда никого больше в комнате не было. Компания ему нужна не была, разговоры попросту утомляли, а зачастую вводили в тоску. Он видел растущее нетерпение Адъюнкта, проблески в глазах, которые, похоже, означали отчаяние. Она спешила, и Банашар думал, что знает причину. Однако сочувствие — слишком трудная для поддержания эмоция, даже по отношению к ней и слепо идущим вслед Охотникам. Лостара Ииль — человек более интересный. Прежде всего физически (хотя здесь у него шансов нет). Но сильнее его притягивает мрачная тень на ее лице, пятна старой вины, горькие ароматы сожалений и тоска потери.Разумеется, влечение ставит его лицом к лицу со своими извращениями — тоской по несуществованию, гордыней падших. Можно сказать, что в самопознании есть ценность. Но как точно ее измерить? Столбик золотых монет? Три столбика? Пригоршня самоцветов? Пыльный джутовый мешок с навозом? Эти немигающие глаза, этот смущенный взор поистине бесценны.

К счастью, Лостара мало им интересуется, отчего скрытая страсть становится всего лишь безвредным воображательством, иллюзиями, прикрывающими убогую реальность. Душа готова раствориться в небытии, а тело пышет здоровьем и дородством — реалисту вроде него остается лишь давиться иронией. Смерть всегда играет нечестно. Как трудно найти серьезные моральные оправдания гибели и выживанию. Он часто думает о бутылке, за которой то и дело тянется, говоря себе: «Что же, я знаю, что меня убьет». Но представьте совершенное существо, убитое родинкой на спине, которую оно даже не замечало. Представьте юного красавца — гиганта, напоровшегося на свой меч в первом бою, истекшего кровью из разрезанной артерии в тридцати шагах от врага. Как насчет идиота, упавшего с лестницы? «Шансы! Не говори мне о шансах — погляди, как собирается Дань Псам, если не веришь мне». Ну, она не жаждет его общества, так что разговор подождет. Ее нежелание разочаровывает и даже удивляет. Неужели он плохо образован? Не эрудирован, когда трезв, а порой и когда нетрезв? Способен на веселый смех, как любой разжалованный, лишенный будущего жрец. Если говорить о растворении души… что же, он зашел не так далеко, чтобы растерять все свои замечательные качества. Разве нет?

Возможно, ему следует прогуляться по палубе — но тогда придется впустить в себя миазмы живых, вдохнуть мерзостные испарения множества потных, немытых тел. Не говоря уже о жалких разговорах, с которыми будут приставать при каждом шаге между простертыми, исходящими паром телами. Нет ничего более уродливого, чем солдатня на отдыхе. Нет ничего более пакостного, дегенеративного и честного. Кто тут хотел вспомнить, что почти все люди — существа или тупые, или ленивые, или всё сразу?

Нет, после внезапной пропажи Телораст и Кодл — более месяца назад — ему лучше оставаться наедине с картами. Особенно его манят пустые места. Они могли бы питать воображение, даже жажду чудес… но не этим они привлекательны. Незапятнанные куски пергамента и кожи похожи на пустые обещания. Конец вопросам, неудача искателя знаний. Они похожи на забытые сны, на дерзания, столь давно преданные огню, что не осталось и пепла.

Ему так хочется, чтобы эти пустые пространства пятнали карту его прошлого, карту, пришпиленную к костяным сводам черепной коробки, к изогнутым стенам души. «Здесь будут твои неудачи. Ты не умел отвечать зову истины и тайны. Здесь будут горы, навеки пропавшие в тумане. Здесь — реки, скрывшиеся в песке, а здесь — переменчивые песчаные дюны. И небо, смотрящее вниз и ничего не видящее. Здесь, да, в мире за моей спиной, ибо никогда не был я картографом, описателем деяний.

Затуманивай лица, выскребай жизни, стирай былые измены. Мочи карту, пока чернила не станут пятнами, а пятна не исчезнут.

Разве не задача жрецов — дарить прощение? Я начну с прощения себя самого. Видите ли, это соблазн растворения».

Поэтому он изучает карты, их пустые пространства.

* * *

Река стала обещанием. Она будто бы возьмет нож из руки Лостары. Блеск, промельк — и все ушло навеки. Ил затянет все, ржа сравняется с нетленностью. Тяжесть оружия поборет речное течение — это очень важно, что нож не поплывет следом. Некоторые вещи это умеют. Некоторые вещи наделены тяжестью, а значит, волей.

Она могла бы прыгнуть вслед за ножом… но ведь ясно, что ее потащит туда и сюда, перевернет и закачает, ведь она не нож. Никто не может оставаться на одном месте, как ни старайся.

Позднее она будет думать об Алых Клинках, о лицах, о прежней жизни. Ей стало ясно: прошлое перестает двигаться. Но ощущение дистанции оказалось иллюзией. Веревки тянут ее назад, болото воспоминаний всегда готово схватить за ноги.

Нож в руке, вот здравое решение. Лучше не сдаваться беспокойным водам. Алые Клинки. Она гадала, служит ли еще рота отборных фанатиков Императрице. Кто взял командование? Что же, таких может быть много. Восхождение стало кровавым. Будь она там, может, сама попробовала бы. Нож в руке — ответ на многое. Раздражение Адъюнкта стало почти одержимостью. Она это не понимает. Ведь оружие нужно держать в порядке. Точить, маслить, чтобы быстро выскакивало из ножен. С таким ножом Лостара сможет освободить себя, едва захочет.

Совсем недавно она сидела с Таворой за ужином — это стало ритуалом после ухода из Летераса. Фрукты, вино, почти без разговоров. Все попытки вытащить Адъюнкта на откровенность, узнать о ней больше, сойтись на личном уровне провалились. Лостара четко решила, что командующая Охотников за Костями попросту неспособна показать уязвимые стороны своей натуры. Изъян личности, от него так же трудно избавиться, как изменить цвет глаз. Но Лостара поняла также, что Адъюнкта тревожит что-то еще. Она ведет себя как вдова, сделавшая жизнь вечной скорбью, собранием привычных ритуалов. Она отворачивается от дневного света. Она качает головой, видя призывные жесты. Маска горя срослась с лицом.

Вдове не подобает командовать армией. Мысль об Адъюнкте Таворе, ведущей войска в бой, и пугала и тревожила Лостару. Носить маску вдовы означает отвергать жизнь, разбрасывать перед собой пепел, делать будущее таким же серым, как и прошлое. Их словно ожидает погребальный костер, и она так и видит, как Тавора Паран быстро и решительно подносит пламя к поленьям. Армия же слепо следует за ней.

Две женщины сидели друг напротив друг дружки, молча, попав в плен к тайным, невысказанным думам. Эти реки никогда не смешаются, их потоки непонятны и причудливы. Вечери не стали взаимным утешением. Они скорее похожи на мучительные распятия.

Она старается побыстрее уйти. Каждую ночь скрывается в обтянутой шелком коморке, личной каюте. Сидит, начищает и маслит нож, избавляясь от красного пятна. Одиночество может быть неприятным, но даже неприятное становится привычным.

Лостара слышала шаги Банашара, направившегося в «храм» карт. Сегодня шаги уверенные, значит, он более-менее трезв. Такое бывает нечасто. Как плохо… или хорошо? Иногда — в дни ясности и трезвости — тусклый ужас его взора способен довести до умопомрачения. На что это похоже — поклоняться Осенней Змее, бледной суке гниения? Такое способно привлечь лишь людей особого склада. Тех, что видят смерть в кошмарных снах. Или, напротив, тех, что жаждут узреть неизбежное, падение плоти и грез, заранее узнать множество стервятников, готовых встретить их в конце жизни.

Но Змея его отбросила. «Обняла» всех прочих любовников, но не Банашара. Как он это принял? Падальщикам придется подождать. Кошмар еще не коснулся его глаз. Покорность неизбежному не пригодилась. Поди прочь!

Возможно, он начал гнить изнутри. Приносит возлияния, чтобы затопить алтарь души. Это не осквернение, это поклонение.

Кончик ножа шелестел о точило в ритме, однообразном как сердцебиение — удар, второй удар, шик-шик-шик…

Здесь, в тряпичном домике, у всех свои ритуалы. А вот у нее задача по поддержанию готовности и бдительности. Как подобает солдату.

* * *

Буян сел, прижавшись к невысокому фальшборту баржи. Напротив нефритовые царапины нависли в южном небе, яростные, зловещие; ему казалось — небеса пришли за ним ради личной, утонченной мести. Он пытался припомнить, какое великое преступление совершил. Набитый монетами кошель, снятый с пьяного аристократа на Фаларах? Он мог купить себе хороший нож. Сколько ему было? Десять? Двенадцать? Может, брошенные женщины? Та подруга тетки, вдвое его старше — ее груди казались ладоням огромными, тяжелыми и непокорными — она стонала, когда он стискивал соски, извивалась, раздвигала ноги — а что мог с ней поделать паренек? Ну, вполне очевидное. Палец проскользнул внутрь, потом еще глубже… Наконец она открыла глаза, нахмурилась, словно стараясь поставить на место. А потом вздохнула, как вздыхают матери, когда дети задают неудобные вопросы. Взяла его шаловливую ручонку — он думал, чтобы оттолкнуть, а она засунула внутрь всю ладонь. Он даже не представлял, что такое возможно.

Пьяные женщины до сих пор почему-то заводили Буяна, но он никогда не шел за ними, чтобы снова не услышать тот вздох, превращающий его в нервного, облизывающего губы подростка пятнадцати лет. Вина, да, это ужасная вещь. Мир накренился, покосился, готовый раздавить его в лепешку. Делать плохое — значит толкать мир. Пока земля не уйдет из-под ног, а над головой вдруг не нависнет тень, громадное пятно в небе. Лепешка — другое название правосудия, насколько он может судить. Когда все возвращается к тебе.

Однажды он бросил сестру в пруд. Но ведь она делала такое с ним год за годом, пока он не сообразил, что стал больше и сильнее. Она шипела, выкарабкиваясь, на лице застыла злобная гримаса. Буян вспомнил и улыбнулся. Правосудие, свершенное его рукой — за это не стоит испытывать чувство вины.

Он убил много народу, разумеется, но только потому, что они пытались убить его и убили бы, если бы он позволил. Это не считается. Это ведь договор солдата, верно, а любой солдат предстает в роли глупца — на одно здравое решение, позволяющее остаться в живых, приходится тысяча случайностей, готовых довести его до смерти. Враг не только перед тобой; враг — это рыхлая земля под ногами, случайная стрела, блеск солнечного света, пыль в глазу, внезапная судорога или сломавшийся клинок. Солдат сражается против целого враждебного мира, всякий раз, и выйти живым — заслужить славу, которой завидуют боги. Чувство вины может появиться, но много позже — послевкусие давно позабытого блюда. Оно зыбко, не совсем реально, и пережевывать его слишком долго — это отдает страстью к членовредительству. Все равно что дергать расшатавшийся зуб.

Он глянул на ночное южное небо. Небесный судия равнодушен ко всему, кроме вынесенного им приговора. Изящны как драгоценные камни, пять нефритовых мечей устремляются вниз. Конечно, не в него они нацелены. Просто такое чувство этой парной ночью, когда в реке полно сверкающих глаз — треклятые крокодилы, они тоже его хотят. Он слышал с соседней баржи, что они могут перевернуть лодку и разорвать невезучих пассажиров в клочья.

Буян вздрогнул.

— На тебе чары, адъютант.

Буян поднял глаза. — Я капрал, Верховный Маг.

— А я взводный маг, точно.

— Вы были взводным магом, как я — кажется — был адъютантом, но теперь вы Верховный Маг, а я капрал.

Быстрый Бен пошевелил плечами под дождевиком, натянул его поплотнее. — Вначале я думал, это Царапины придали тебе такое свечение. Но потом увидел, как оно мерцает… словно под твоей кожей пламя, Буян.

— Вы умеете видеть. Идите пугайте кого-нибудь другого.

— Где Геслер?

— Откуда мне знать? На другой барже.

— Пламя пылает в Пустошах.

Буян вздрогнул, уставился на Быстрого Бена: — Как это?

— Прости?

— Вы вроде сказали насчет пламени.

— Того, что у тебя под кожей?

— Нет, в Пустошах.

— Без понятия, мичман. — Быстрый Бен отвернулся, вдруг до странности помрачнев, и ушел прочь. Буян смотрел вслед, жуя губу и усы, на которых остался привкус похлебки. Желудок бурчал.

* * *

Они не значились в списках, а значит, никакой залитый чернилами клерк не мог наказать их. Сержант Восход трижды благословил Странника. Он нежился на куче скаток и чувствовал себя почти пьяным от свободы. И близости друзей. Он уже успел полюбить всех солдат роты; мысль, что он стал продолжением знаменитой малазанской роты, заставляла его гордиться. Он желал доказать, что достоин. Как, знал он, и многие новобранцы.

Мертвый Еж оказался, на его вкус, идеальным командиром. Человек, брызжущий энтузиазмом и бездонной энергией. Рад вернуться, предполагал Восход. Из того мертвого места, куда попадают мертвые, умерев. Это был долгий путь, так рассказывал Еж, подгоняя их во время долгого пути к реке. «Думаете, здесь плохо? Попробуйте пошагать по равнине, заваленной костями до самого горизонта! Попробуйте убегать от Дераготов» — ну, кто бы они ни были, звучит страшно — «и соседствовать со злобной Т’лан Имассой!» Восход не знал, кто такие Т’лан Имассы, но Еж сказал, они такие злобные, что он будет рад никогда больше с ними не встречаться.

«Смерть, славные солдаты, просто другой садок. Знаете, что такое садок? Боги, вы что, в глинобитных хижинах живете?! Садок, друзья, похож на ряд кувшинов на стенке бара. Возьмите один, вытащите крышку и пейте. Вот что делают маги. Выпейте слишком много, и это вас убьет. Возьмите достаточно, и сможете пользоваться магией. Это топливо. В каждом садке особое — разные вкусы, разная магия. Ну, есть некоторые, вроде нашего Верховного Мага, которые могут пить изо всех — но это потому, что он сумасшедший».

Восход гадал, где находится этот бар, потому что хотел бы попробовать из кувшинов. Но спросить боялся. Наверное, нужно особое разрешение, чтобы там оказаться. Конечно, выпивка всегда доставляла ему неприятности, так что, вполне вероятно, Садочный Бар находится где-то в далеком Малазе. К тому же там полно магов, а маги Восхода нервируют. Особенно Верховный Маг Быстрый Бен — кажется, он по какой-то причине зол на Мертвого Ежа. Зол? Скорее взбешен. Но Мертвый Еж только хохочет, ведь ничто не может вогнать его в дурное настроение надолго.

Капрал Ромовая Баба подковыляла, тяжело вздыхая, и села на брус. — Что за работенка! Можно подумать, эти солдаты никогда не держались за достойную женщину!

— Хорошая ночка?

— Мой кошелек вспучился, а сама я истекаю потом и чем угодно.

Он сбросила вес, как и подружка ее, Шпигачка. Переход чуть их не доконал. Однако они оставались крупными, по-прежнему имея такой вид, будто могут проглотить мужика целиком. Многим, похоже, нравится. Лично он предпочел бы настоящее тело, а не весь этот жир. Еще месяц маршей — и они станут идеальными.

— Я намерена брать деньги с тех, кто подглядывает. Почему это должно быть даром?

— Ты права, Ромба. Ничего не нужно делать задаром. Но в этом мы, летерийцы, отличаемся от малазан. Мы видим истину, и все спокойно. А малазане жалуются.

— Хуже всего куча брачных предложений. Они не просят меня прекратить работу, всего лишь просят выйти за них замуж. Свободомыслящие люди, зуб даю. Для малазан почти все годится. Не удивляюсь, что они завоевали полмира.

Шпигачка подошла с другой стороны палубы. — Вялый стручок Странника, я ходить не могу!

— Расслабь ходули, сладкая, — предложила Ромовая Баба, махнув пухлой рукой на другой брус, лежавший около фонаря.

— Где Соплюк? — спросила Шпигачка. — Слышала, он хотел потолковать с Боссом. Насчет испробования новых бамбасов…

— Припасов, — поправила Ромовая Баба.

— Точно, припасов. Я о том, что мне дали меч, а что с ним делать? Меня как-то связали и пытались побрить налысо, так я увидела их мачете и бегом к Хозяйке жаловаться. Острые лезвия меня в дрожь бросают — слишком легко ими порезать что не надо, если ты понимаешь.

— С теми, что сделал Баведикт, ничего делать нельзя, — сказал Восход. — Пока не сойдем с баржи. Да и потом мы будем работать в тайне. Босс не желает, чтобы хоть кто о них знал. Поняла?

— А почему? — удивилась Шпигачка.

— Потому, любимая, — пробурчала Ромовая Баба, — что есть другие саперы, верно? В Охотниках. Они увидят, что смастерил Баведикт, и захотят себе. Глазом не моргнешь, как порошки и растворы кончатся, нам самим ничего не останется.

— Жадные ублюдки!

— Поэтому заставь себя молчать, ладно? Особенно когда работаешь.

— Слышу тебя, Ромба. Не беспокойся — за всеми этими брачными предложениями я рта раскрыть не успеваю.

— Тебе тоже? Почему они так торопятся, вот интересно.

— Дети, — сказал Восход. — Они хотят детей и побыстрее.

— И почему бы? — удивилась Шпигачка.

Восходу на ум приходили лишь мрачные ответы, поэтому он молчал.

Вскоре Ромовая Баба громко вздохнула: — Шары Странника! Они все думают, что помрут.

— Не самое хорошее настроение, — подумала вслух Шпигачка, доставая самокрутку и склоняясь к фонарю, стоявшему слева. Когда кончик задымился, она затянулась, раздувая огонек, и села поудобнее. — Духи подлые, всё болит.

— Давно пила? — поинтересовалась Ромовая Баба.

— Неделю назад и больше. А ты?

— То же самое. Забавно. Все становится яснее.

— Да, забавно.

Восход тихо улыбнулся, видя, что Шпигачка пытается разговаривать с малазанским акцентом. «Они так говорят „да“, как будто у слова много значений. Не только „да“, но и „ладно“ и „так его“ и даже, пожалуй, „угодили мы в кашу“. Не слово, а полная характеристика малазан». Он тоже вздохнул и оперся головой о борт. — Да-а, — сказал он.

И все кивнули. Он это понял, даже открывать глаза не понадобилось.

«Мы сплачиваемся. Как и говорил Мертвый Еж. Да, как он говорил».

* * *

— Прохлаждаешься без дела, солдат. Возьми тот сундук и за мной.

— Я тут разузнал, старший сержант, чем вы заведуете, и вам моя помощь во-вовсе не нужна.

Прыщ чуть не подпрыгнул: — Дерзость? Неподчинение? Мятеж?!

— Продолжайте, сэ-сэр, и мы закончим по-по-кушением на го-го-сударство.

— Ладно, — сказал Прыщ, вставая прямо перед здоровенным, лыбящимся ублюдком. — Никогда не считал тебя говоруном, капрал. Какой взвод, кто сержант?

Правая щека мужчины вздулась (малазане стали перенимать отвратительные местные привычки); он не сразу сумел ответить: — Восьмой легион, Девятая ро-рота, Четвертый взо-во-вод, сержант Скри-ри-рип. Капрал Тар-ар-р. Не к ва-вашим услугам, старший сержант.

— Крутым себя вообразил, капрал?

— Крутым? Я дерево, так его, а вы ветер, вам меня не сду-дуть. Сейчас, видите, я пыта-та-юсь встать, ведь моя-я очередь в дозор. Хотите дурака, которо-рый буде-дет краденое таскать, ищите друго-го-го.

— Что у тебя во рту?

— Рилиг, так наз-з-зывают. Д’рас. Чтобы быть тре-зез-зезвым.

Прыщ видел, как у капрала блестят глаза, как лицо мелко дергается. — Уверен, что нужно жевать целый шар?

— Ту-тут вы-вы навер-вер-но пра-вы-вы-вы.

— Выплю-плю-нь, капрал, пока голова не взорвалась.

— Не-не-не мо-гу-гу, старш-марш-парш-шант. До-ро-ро-го-го сто-сто…

Идиот подпрыгивал как маковое семя на каменной сковороде. Прыщ схватил Тарра за горло, заставил склониться над бортом. — Плюй, дурак!

Тот хрипел, как задушенный. Затем раздался надсадный кашель. Колени капрала подогнулись — Прыщу пришлось его держать. Он долго смотрел в глаза Тарра. — В следующий раз, капрал, слушай, что советуют местные. Ладно?

— Ды-ха-ха-ху-да-да!

Прыщ отступил. Тарр выпрямился. Голова капрала дергалась от каждого звука.

— Теперь давай, обеги палубу двадцать раз. Эй, погоди, — спохватился Прыщ. — Почему бы не помочь мне с сундуком?

— Легко, сэр. Сейчас. Не беспокойтесь!

«Дураки, не умеющие беречь свои головы», подумал Прыщ, «самые легкие цели. А не купить ли этого рилига? Так, ради интереса».

* * *

Двое полукровок из Д’раса ухватились за ограждение кормы.

— Целый шар? — спросил один, выпучив глаза от удивления.

— Целый шар, — подтвердил второй. — Просто сунул за щеку и ушел.

— И где он теперь?

— Наверное, вычерпывает баржу оловянной кружкой. Это корыто точно не потонет.

Они засмеялись.

И все еще смеялись, когда Тарр добрался до обоих. Подошел сзади. Схватился руками за два пояса. Первый раз они взвыли, когда их ноги оторвались от палубы; второй раз взвыли, когда полетели через борт. Громкий плеск, вопли…

Сверхъестественно зоркие очи Тарра сразу заметили дюжину крокодилов, быстро плывущих к судну. А он о тварях и забыл. Тем хуже. В следующий раз подумает.

Раздался тревожный сигнал — большой бронзовый колокол быстро сбавил заполошный вначале темп и зазвучал мерно, напоминая похоронный звон. Потом снова наступила тишина.

Жизнь на реке — трудное дело, очень трудное. Но так уж повелось. Громадные ящерицы с зубастыми пастями выглядят достаточно устрашающе, но местные грузчики любят рассказывать о речных коровах, что живут ниже по течению. Звучит не особенно страшно, на взгляд Тарра, даже если у них длинные клыки и выпученные глазищи. Нарезая круги, он слышал лишь путанные, странные обрывки разговоров, быстрые как вздох, быстрые как мелькание стучащих о палубу подошв. Да, бдительный дозор, нет времени медлить, нет времени на всякую чепуху. Вдоль борта, вдоль борта, круг за кругом, это хорошее упражнение, только вот он изорвет кольчугу, и мешок, и даже складную лопату, и может потребоваться двойное ускорение, просто чтобы узнать внезапно выскакивающие навстречу лица — хотя он и так знает их изнутри и снаружи, знает, кто любит копченую рыбу и ледяное пиво или пиво, теплое как моча и так много босых ног, что если кто-то нападет ночью? Им гвозди вопьются в мягкие пятки, и он один поведет атаку, но так будет лучше, ведь сейчас он убьет кого угодно, даже летучих мышей, они так медленно летают — совсем не так быстро, как жгучие искорки в мозгах и затылке и ушах и других местах и поглядите на это! Марш на коленях, так просто! Он ведь стер ноги до коленей и палуба быстро надвигается разбить ему нос и посмотрите кто дома, но никого дома — только летучие мыши…

* * *

— Жить будет? — спросил Бадан Грук.

— Э? Наврно так, хитр’й улюдок.

— Хорошо. Укрывайте его одеялами — никогда не видел, чтобы человек так потел. Он может промерзнуть до костей. И водой поите.

— Не гри мне мъё д’ло, сержт! Кто тут цлител, а?

— Чудно. Ты только постарайся его исцелить. Сержант Скрипач не порадуется, узнав, что его капрал умер по твоей вине.

— Скрып м’жет жвать д’рмо! Ево не б’юсь!

— Неужели? Тогда ты идиот, Неп.

Бадан Грук хмуро уставился на Тарра. Какая-то лихорадка? Он надеялся, что нет. Но выглядит чертовски гадко, напоминает трясучую лихорадку, только еще хуже. Здесь почти так же много гнусных болячек и паразитов, как в джунглях Даль Хона.

Ощутив тоску по дому, он оставил Тарра на попечение Непа Борозды. Было бы приятнее плыть на одной барже со Смолой или даже с Целуй-Сюда. Капрал Досада здесь, но она нашла кости и «плошки» и теперь режется с несколькими панцирниками. Дело идет то ли к серьезному пополнению кошелька, то ли к полному разгрому. Так или иначе враги ей обеспечены. Досада такая.

* * *

Он до сих пор не знал, что делать с этой армией, так называемыми Охотниками за Костями. Не мог найти ничего — ни одной детали, объясняющей, что сделало их такими. «Такими, какими мы стали. Ведь я теперь один из них». В истории этих легионов нет особенной славы — он оказался в самом центре завоевания Летера, и происходившее тогда показалось ему горьким. Если зуб прогнил до корня, вырвать его не трудно. Может, это была справедливая война. Может, нет… Есть ли разница? Солдат получает приказ, солдат сражается. Враг носит тысячи масок, но маски сливаются в одну. Человека, готового встать на вашем пути. Считается, что этого достаточно. Достаточно ли? Он не знал.

В окружении иностранцев, пусть и не враждебных, каждый малазанский солдат чувствует некое давление. Он хочет слиться с армией — но что-то мешает, что-то внутри Охотников. Словно скрытые силы сопротивляются давлению. «Мы есть и нас нет, мы будем и не будем. Неужели мы пусты изнутри? Неужели все зависит от Адъюнкта и вместе с ней кончится?» Какая жестокая мысль. Люди беспокоятся, волнуются, ничего не зная.

Какой враг их поджидает? Какую маску суждено увидеть в этот раз?

Бадан Грук не мог припомнить ни одного человека, сознательно готового совершать дурные вещи, злодеяния. Нет сомнения, такие люди существуют — те, кому на все плевать и те, что (насколько он может судить) наслаждаются черными делами ненависти. Армии служат. Иногда они служат тиранам, кровожадным ублюдкам, сражаясь против достойных, разумных людей — ради страха и ради самосохранения, или ради добычи. Считают ли они себя злодеями? Как же иначе? Но сколько кампаний можно выиграть в такой армии? Скоро ли ты начнешь чувствовать себя больным? На живот и на голову. Когда импульс успешных завоеваний истощается… что тогда?

Или когда вас предает ваша же тираническая Императрица?

Никто об этом не распространяется — но Бадан Грук подозревает, что в сердце Охотников вонзен зазубренный кусок железа, что кровь течет не переставая. «Мы сделали все, чего от нас требовали. Адъюнкт исполнила все приказы. Восстание сокрушено, его вожаки убиты или обращены в бегство. Семиградье снова лежит под пятой Империи — во имя порядка, закона и радостных торговцев. Но это не имеет значения. Императрица шевельнула пальцем, и вот уже готовы пики для наших голов.

Гнев тлел так долго. Его хватило, чтобы проложить кровавую тропу через Летер. А потом все кончилось. Потом — это сейчас. Чем же заменить гнев? Без свидетелей, сказала она. Мы должны драться за себя и за друзей, и больше нет ничего. Мы можем драться ради выживания, но это не сплачивает, а скорее разрывает армию. Адъюнкт хранит иррациональную веру в своих солдат, в их решимость. Мы — хрупкая армия, и причин тому слишком много. Пора приладить осколки, пора зашить раны.

Мы ушли из Малазанской Империи, но несем с собой ее имя. Мы так себя и называем — малазанами. Боги подлые, неужели иного пути нет?»

Он отвел взгляд от чернильной реки, несущей их вдаль, посмотрел на бугры тел спящих товарищей — солдат. Заняли все доступные места на палубе. Неподвижны как трупы. Бадан Грук подавил дрожь и отвернулся к реке.

Никто и ничто не может долго сопротивляться течению.

* * *

Такое старое воспоминание, что он почти забыл. Дед — то ли его настоящий дед, то ли просто старик, врезавшийся в память — отвел его к докам Малаза. Они провели полдня, ловя большежаберок и голубоватых длинных угрей. «Не забывай, мальчик — наживка должна быть маленькой. На дне гавани живет демон. Иногда он голоден, иногда просто скучает. Я слышал, иных рыбаков затягивало под воду. Так что делай наживку маленькой, а глаза держи открытыми». Старикан жил ради таких сказок. Любил заронить страх в лупоглазых недомерков, сидевших, мотая ногами, над краем причала, недомерков, обуянных всеми надеждами детства. Не ради этого ли затевались рыбалки?

Скрипач не помнил, поймали ли они что-то в тот день. Надежды имеют обыкновение быстро съеживаться, когда ты взрослеешь. Но, так или иначе, он нашел способ скрыться от пестрого солдатского сборища — украл хорошее удилище и крючок из сомовьей косточки. Наживка — кусочек соленого мяса бхедрина, блесна из продырявленной монетки. Он забросил снасть с кормы. Всегда есть шанс выловить что-то мерзкое, вроде крокодила, но он не думал, что ему так не повезет. Однако ноги за борт не свешивал. Неподходящая приманка.

Бальзам через какое-то время подошел и сел рядом. — Поймал что-нибудь?

— Погляди внимательнее — догадаешься на раз.

— Странно, Скрип. Недавно так и выпрыгивали из воды.

— То было на закате. В следующий раз возьму что-то похожее на муху. Ты свой взвод нашел?

— Нет, ни одного. Словно мне кто-то пальцы отрубил. Так и жду, когда сойдем на берег.

— Моряк из тебя всегда был плохой, Бальзам.

Дальхонезец кивнул: — А солдат еще худший.

— Нет, я не имел…

— А я имел. Я потерял характер. Я смущен.

— Тебя нужно направить в правильную сторону, и все будет в порядке. Снова станешь злым задирой.

— Да, выйду из духоты. А вот ты везунчик, Скрип. В тебе есть холодное железо, тебе думать легко и просто. А я ни холоден ни горяч, понимаешь. Больше похож на свинец.

— Твои солдаты не жалуются, Бальзам.

— Да, я их люблю, но не могу сказать, что они самые умные люди на свете.

— Горлорез? Мертвяк? Кажется, мозгов у них достаточно.

— Мозгов, да. А ума — нет. Помню, был я молодым. В деревне жил еще один парень моих лет. Всегда улыбался, даже если было вокруг невесело. Всегда попадал в беду, совался куда не надо. Ребята постарше издевались над ним — помню, видел, как ему разбили нос — стоит и улыбается, кровь утирает. Так или иначе, он влез однажды не в свое дело… Никто не рассказывал, что случилось, но его нашли мертвым за хижиной. Все кости переломаны. А на лице под слоем крови та же улыбка.

— Видел когда-нибудь обезьяну в клетке, Бальзам? Должен был видеть. То не улыбка была, а страх.

— Теперь я это знаю, Скрип. Не нужно объяснять. Но Горлорез с Мертвяком мне все время того мертвого парня напоминают. Лезут не в свое дело. Мозгов достаточно, чтобы быть любопытными, ума мало, чтобы быть осторожными.

Скрипач хмыкнул: — Пытаюсь таким вот манером думать о своих солдатах. Похоже, мозгов всем не хватает, кроме Бутыла — но он достаточно умен, чтобы не высовывать голову. Надеюсь. Пока что не высовывал. Остальные любят, чтобы всё было просто, а если не просто, они бесятся и готовы что-нибудь сломать.

— Отличный взвод, Скрип.

— Отличные ребята.

Внезапный рывок. Он начал выбирать леску. — Не сопротивляется, значит небольшая.

Миг спустя крючок выскочил из воды. Сержанты уставились на рыбу, величиной не больше наживки, но с огромными зубами.

Бальзам хрюкнул: — Гляди, улыбается!

* * *

Было поздно и Брюс Беддикт хотел ложиться спать; однако лицо вестового стало таким суровым, как будто он годами обдумывал свою весть. — Ладно, присылай.

Солдат поклонился и вышел с явным облегчением. Вскоре Брюс услышал стук башмаков по устланному коврами коридору, что ведет в его личную каюту. Он вздохнул, встал с кресла поправил плащ.

Атри-Цеда Араникт отодвинула шелковый полог и вошла внутрь. Она была высокой, в возрасте примерно тридцати лет, но глубокие морщины в уголках рта (следы многолетней привычки к ржавому листу) заставляли ее казаться старше. Выцветшие коричневатые волосы свисали до груди. Положенная званию форма казалась плохо подогнанной, словно она еще не привыкла к новой роли. Багг счел ее наиболее подходящей в потенциальные Цеды. Она работала акушеркой в Трейте, городе, семейства которого жестоко пострадали в начале эдурского завоевания. Лучше всего ей удавалось целительство, хотя Багг заверял Брюса, что иные магические таланты тоже присутствуют.

До сих пор она представлялась Брюсу столь мрачной и неразговорчивой, что сейчас он смотрел на нежданную гостью с неподдельным интересом. — Атри-Цеда, что такого неотложного случилось?

Она казалась потерянной, словно не ожидала, что просьбу об аудиенции удовлетворят. Глаза дрогнули; казалось, это сконфузило ее еще сильнее. Женщина прокашлялась. — Командор, лучше будет… то есть я прошу вас посмотреть лично. Разрешите, господин?

Брюс озадаченно кивнул.

— Я исследовала садки — малазанские способы волшебства. Оно настолько… элегантнее… — Говоря, она рылась в маленькой сумке у пояса. Наконец женщина вытащила руки, показав сгусток грязи и песка. — Видите, господин?

Брюс склонился к ней: — Это что, грязь, Араникт?

Мимолетная улыбка раздражения развеселила его. — Смотрите внимательнее, господин.

Он поглядел. Песок успокоился в ее ладони — потом успокоился еще раз… да нет, он постоянно шевелится! — Вы заколдовали горсть земли? Э… чудесно, Атри-Цеда.

Женщина фыркнула и тут же спохватилась. — Извините, Командор. Я, очевидно, плохо объясняю…

— Вы ничего не объясняете.

— Простите господин. Я думала, если не покажу, вы не поверите…

— Араникт, вы моя Атри-Седа. Если я буду смотреть на вас скептически, толку не выйдет. Прошу, продолжайте. И расслабьтесь — я не спешу. Ваша шевелящаяся земля весьма удивительна.

— Нет, господин, не сама земля. Любой малазанский маг сможет пошевелить горсть земли, едва двинув пальцем. Но я ничего не делала.

— А кто это делает?

— Не знаю. Когда мы садились на баржу, господин, я стояла у края воды — там был выводок змей, и я смотрела, как один малыш ползет в тростники. Эти создания всегда меня интересовали, господин. Я заметила что-то в грязи, в которой копошились змеи. Ее частицы двигались и перемещались, как вы видите. Я, естественно, заподозрила, что там спрятался моллюск или насекомое, и проверила…

— Рукой? Не опасно ли это?

— Не особенно. Весь берег был покрыт водяными ежами, но я видела, что тут другой случай. Однако я ничего не нашла. Сама земля бурлила в моих руках, словно наделенная жизнью.

Брюс смотрел на грязь в чаше ее ладоней. — Это часть той необычной материи?

— Да господин. Вот тут и пригодились малазанские садки. То, что называется симпатической связью. При помощи этой частицы грязи я могу ощущать другие, ей подобные.

— Вдоль реки?

Их глаза снова встретились, и глаза женщины снова дрогнули. Брюс вдруг понял, что она попросту стеснительна. Мысль сделала ее близкой и дорогой, он ощутил прилив симпатии, теплой, словно касание руки. — Господин, все началось здесь — я ведь впервые работаю с такой магией — но потом распространилось вглубь суши, и я могу ощущать места наиболее явных проявлений силы, шевелящей почву. В земле, в грязи — разброс ее велик, господин. Но самая большая сила находится в Пустошах.

— Понимаю… И что, по вашему мнению, означают эти шевеления?

— Нечто начинается, господин. Но мне нужно поговорить с кем-то из малазанских магов, ведь они знают намного больше. Они смогут разобраться лучше меня.

— Атри-Цеда, если вы только начали исследования малазанских садков и уже распространили чувствительность до Пустошей… теперь я понимаю, почему Цеда так высоко оценил вас. Однако утром мы переправим вас на одну из малазанских барж.

— Возможно, туда, где находится Эброн или Наоборот…

— Взводные маги? Нет, Атри-Цеда. Нравится вам или нет, но для меня вы равны Верховному Магу, Бену Адэфону Делату.

Лицо ее потеряло всякий цвет, колени подогнулись.

Брюс пришлось быстро шагнуть, подхватывая бесчувственное тело. — Грантос! Приведи целителя!

Он услышал какое-то бормотание из соседней каюты.

Грязь рассыпалась по ковру. Брюс краем глаза видел ее движение. Грязь собиралась, создавая шевелящуюся кучку. Он почти уловил внутри форму — но тут все пропало, чтобы сформироваться снова.

Она оказалась более тяжелой, чем он предполагал. Он посмотрел в лицо, на полураскрытые губы — и отвел глаза. — Грантос! Где ты, во имя Странника?!

Глава 17

Я достиг возраста, в котором юность прекрасна сама по себе.

Краткое собрание некрасивых мыслей (предисловие), Глупость Готоса

Кости рифена покоились на слое блестящей чешуи, словно при смерти рептилия сбросила кожу, обнажаясь перед твердыми кристаллами безжизненного днища Стеклянной Пустыни, найдя место для лежки, для последнего гнезда последней ночи. Волкоящер умер в одиночку, а звезды, смотревшие на сцену одинокого ухода, даже не моргнули. Ни разу.

Ветер не смёл чешуйки, а вот жестокое солнце успело обглодать с костей ядовитое мясо, а сами кости отполировало до чудесного золотого блеска. Они почему-то казались опасными, и Баделле долго стояла, глядя на жалкие останки и сдувая мух с потрескавшихся губ. Кости как золото, навеки проклятое сокровище. — Алчность призывает смерть, — прошептала она, но голос сорвался и даже стоявший рядом Седдик не смог разобрать слов.

Крылья ее иссохли, сгорели, став обрубками. Полеты превратились в пепельное воспоминание, и не было сил, чтобы стряхнуть тонкий пепел. Славное прошлое осталось далеко за спиной. За ней, за ними, за всем. Но спуск еще не окончен. Скоро она будет идти на карачках. А потом — ползти умирающим червяком, бессильно извиваясь, совершая великие, но бесполезные усилия. Потом придет покой утомления.

Кажется, раньше она видела таких червяков. Вставала на колени, как всякий ребенок, чтобы лучше рассмотреть жалкие судороги. Вытащен из мира уютной тьмы — наверное, клювом птицы — и обронен на лету, ударился о жесткую, безжалостную землю или об камень, да, об одну из плит извитой садовой дорожки. Раненый, слепой в обжигающем свете, он может лишь молиться богам, если способен их вообразить. Просить воды, потока, который смоет его в мягкую почву, или падающей сверху горсти земли. Или движения руки некоего милостивого божка, рывка спасения.

Она наблюдала за такими судорогами, это точно. Но не помнит, чтобы делала что-то еще. Просто смотрела. Дети очень рано понимают, что недеяние — признак силы. Ничего не делать — иметь выбор, сочиться всемогуществом. Уподобляться богу.

Вот почему, вдруг поняла она, боги ничего не делают. Это доказательство их всезнания. Ведь действовать — показывать ужас ограничений, показывать, что случай сделал первый шаг, что происшествия именно происходят — случайно, без воли богов. Все, что они могут — отвечать, пытаться исправить последствия, изменить естественный ход событий. Действовать означает признавать слабость.

Мысль сложная, но и ясная. Блестящая, как кристаллы, что торчат из почвы у ее ног. Они рады ловить лучи солнца и расщеплять на идеальные полоски. Вот доказательство, что радуги вовсе не мосты в небе. Что спасения ждать не стоит. Змея стала червем, червь извивается на горячем камне. Дети держатся. Они пытаются быть богами. Отцы делали так же: они не моргали, когда дети просили еды и воды. Они помнили прошлое и поэтому ничего не делали, и не было ни еды, ни воды и сладкая прохладная страна стала воспоминанием, покрывшимся тонким слоем пепла.

Брайдерал сказала утром, что видела высокорослых чужаков на фоне восходящего солнца; они стояли, сказала она, за ребристым змеиным хвостом. Но смотреть в ту сторону означает ослепнуть. Дети могут верить или не верить Брайдерал. Баделле решила не верить. Казниторы за ними не идут, давно отстали и Отцы, и спиногрызы и все пожиратели мертвой и умирающей плоти, кроме Осколков — это могут прилетать издалека. Нет, ребристая змея осталась наедине со Стеклянной Пустыней, и боги смотрят и ничего не делают, чтобы показать, какие они могущественные.

Но она может ответить им своей мощью. Вот восхитительная истина. Она может видеть, как они извиваются в небе, тая на солнце. Она решила не молиться им. Решила вообще молчать. Пролетая в небесах, она была рядом с богами, свежая и свободная, как только что вылупившаяся бабочка. Она видела, какие морщины окружают их глаза. Видела давние следы растущего страха и недовольства. Но эти чувства не станут благом для поклонников. Их лица несут следы самоупоения. Такое знание — огонь. Перья вспыхнули. Она спустилась по спирали, оставляя хвост дыма. Плоть страдала, истина стала мукой. Она промчалась сквозь тучи саранчи, оглохнув от шелеста крыльев. Она видела ребристую змею, растянувшуюся через блистающее море, видела — испытывая потрясение — какой короткой и тощей стала змея.

Она снова подумала о богах высоко вверху. Их лица не отличить от ее лица. Боги так же сломлены и душой и телом. Как и она, блуждают по пустошам, где нет никаких дорог.

«Отцы выгнали нас. Избавились от детей». Она уверилась, что отцы и матери богов также изгнали их, вытолкнули в пустоту неба. Тем временем народы внизу ползали по кругу, и сверху никто не мог найти смысл в выводимых ими узорах. Боги, пытавшиеся найти смысл, сошли с ума.

— Баделле.

Он моргнула, пытаясь избавиться от плававших внутри глаз мутных пленок, но те просто переменили положение. Даже боги, знала она теперь, полуслепы за облаками.

— Рутт.

Его лицо было лицом старика, пыль забила глубокие морщины. Он держал Хельд, крепко обернутую пестрым одеялом. Глаза Рутта, ставшие тусклыми так давно, что Баделле уже начала думать, будто они были такими всегда — вдруг заблестели. Как будто их кто-то лизнул. — Многие сегодня умерли, — сказал он.

— Можно поесть.

— Баделле.

Она сдула мух. — У меня есть стихи.

Казниторы не отстают

и с этой ложью мы живем

и к смерти нас загонит ложь

кусая хвост

но мы лишь тени на стекле

и солнце тянет нас вперед

Казниторы вопросы задают

нам, пожирателям

ответов.

Он прямо смотрел на нее. — Значит, она была права.

— Брайдерал была права. Из ее крови тянутся нити. Она убьет нас, если мы позволим.

Он отвернулся, но Баделле понимала: он готов заплакать — Нет, Рутт. Не надо.

Лицо его сморщилось.

Она приняла падающего Рутта и нашла в себе силу удержать его, бьющегося в рыданиях.

Теперь и он сломлен. Но этого нельзя позволить. Она не может позволить, ведь если сломается он, Казниторы возьмут всех. — Рутт. Без тебя Хельд не сможет. Слушай. Я взлетала высоко — у меня были крылья, как у богов. Я была так высоко, что видела кривизну мира — не зря нам говорили старухи… и я видела — слушай, Рутт! — видела конец Стеклянной Пустыни.

Он только мотал головой.

— И видела кое-что еще. Город, Рутт. Город из стекла. Мы найдем его завтра. Казниторы туда не войдут — они его боятся. Город… они знают город по легендам — но они уже не верят в эти легенды. Он стал для них невидимым — мы сможем сбежать от них, Рутт.

— Баделле… — голос мальчика был заглушен кожей и костями ее шеи. — Не отказывайся от меня. Если ты сдашься, я не… я не смогу…

Она сдалась давным-давно, но решила ему не рассказывать. — Я здесь, Рутт.

— Нет, я о том… — он оторвался от нее, снова поглядел в глаза — Не сходи с ума. Прошу.

— Рутт, я больше не могу летать. Крылья сгорели. Все хорошо.

— Прошу. Обещай мне, Баделле! Обещай!

— Обещаю, но тогда ты обещай не сдаваться.

Он слабо кивнул. Она видела: его самообладание стало хрупким, как горелая кожа. «Я не сойду с ума, Рутт. Неужели не видишь? У меня есть сила ничего не делать. У меня сила божества. Ребристая змея не умрет. Нам ничего не нужно делать, только держаться. Я летала на закат солнца, Рутт, и я говорю тебе — мы идем к огню. Прекрасному, совершенному огню». — Увидишь, — сказала она ему.

Рядом стоял Седдик, следя и запоминая. Его врагом была пыль.

* * *

Что есть, то было. Иллюзии перемен скопились, они сметены ветром в пещеры холмов, они застряли между камнями и вывороченными корнями давно умерших деревьев. История крадется, как делала всегда, и новое перенимает черты былого. Там, где высились ледяные башни, видны шрамы земли. Долины повторяют ход призрачных рек, ветер блуждает по путям холода и жара, перелистывая времена года.

Такое знание мучительно, оно вонзается в сердце расплавленным клинком. Рождение стало всего лишь повторением того, чтодавно сгинуло. Внезапный свет — повторение мгновений гибели. Безумие борьбы не ведает ни начала, ни конца.

Пробуждение заставило хрипло рыдать уродливую гнилую фигурку, что выползла из-под покрывавшего собой старую промоину ствола хлопкового дерева. Встав, она принялась озираться; серые пустоты под нависшим лбом искали смысл в подробностях пейзажа. Широкая низина, вдалеке заросли шалфея и огненных кустов. Серокрылые птицы взлетают со склонов.

В воздухе пахнет дымом и смертью. Возможно, стадо упало с утеса. Возможно, трупы уже облеплены червями и мухами, отсюда и отвратительное назойливое жужжание. Или дело обстоит лучше? Мир победил в споре? Она — призрак, возвращенный в насмешку над неудачами рода? Не найдет ли она поблизости прогнившие останки последышей ее племени? Она почти надеялась на это.

Ее звали Горькая Весна, на языке клана Бролд это звучало как Лера Эпар. Вполне заслуженное имя, ведь она совершила ужасные преступления. Она — один из тех цветов, что источают гибельный аромат. Мужчины бросали жен, чтобы стиснуть ее в объятиях. Каждый раз она позволяла себя сорвать, она видела в глазах мужчины самое желанное: что он ценит ее превыше всего — в особенности превыше недавней супруги. Что их любовь будет нерушимой. А потом все рушилось, такая связь оказывалась самой слабой изо всех. Затем появлялся следующий мужчина, с таким же алчным огнем в глазах, и она снова верила: теперь все иначе, теперь, наверняка, наша любовь обретет великую силу.

Любой согласился бы, что она самая умная среди членов Собрания Бролда. Она не любила мелководья, о нет — ее разум нырял в таинственные глубины. Она любила испытывать опасности жизни, рисковать искрой рассудка. Она гадала не по треснувшей лопатке карибу, а по отражению лиц в прудах, ручьях и чашах тыкв. Эти лица, лица сородичей… она знала, что внешние различия служат всего лишь легкости узнавания; за мелкими деталями все они одинаковы. Одинаковы их нужды. Их желания, их страхи.

В ней признавали великую провидицу, обладательницу духовного дара. Но по правде — это она понимала с полной уверенностью — никакой магии не было в ее чувствительности. Искры разума не возникают внезапно среди темных вод низших эмоций. Вовсе нет. И еще — искры не изолированы друг от дружки. Горькая Весна понимала, что искры летят от тайного огня — в душе разложены костры, и каждый посвящен одной неоспоримой истине. По костру на желание. По костру на надежду. По костру на страх.

Когда ее озарило, чтение будущего сородичей стало легкой задачей. Разум смущает нас иллюзиями сложности, но за всем этим мы просты как бхедрины, просты как ай и ранаги. Мы рычим, скалим зубы или подставляем горло. В наших глазах мысли могут пылать любовью или чернеть гнилью ревности. «Мы ищем компании, ищем свое место, и если оказываемся не на вершине, всё начинает нас сердить, отравлять нам сердце.

Вместе мы способны на все. На убийство, предательство. В компании мы изобретаем ритуалы, чтобы разжечь малейшие искры, полететь на мутной волне эмоций, снова стать свободными и безответственными как звери.

Меня ненавидели. Мне поклонялись. А в конце — уверена — меня убили.

Лера Эпар, ты снова пробуждена? Зачем ты вернулась?

Я была пылью в пещере, я была забытым воспоминанием.

Я некогда творила ужасные дела. Теперь я стою, готовая творить их заново».

Она Горькая Весна из Бролд Имассов, и ее мир — мир льда и покрытых белым мехом тварей — исчез. Она двинулась вперед. В руке болтается палица из кремня и кости, шкура белого медведя висит на плечах.

Когда-то она была красивой. Но история не отличается добротой.

* * *

Он вылез из окружившей природный колодец грязи, отбрасывая гнилые корни, рыбью чешую и бесформенные комки грязи. Широко разинув рот, почти беззвучно завыл. Побежал прямо к ним. К трем Охотникам К’эл, повернувшим головы, рассматривающим его. Стоящим над трупами его жены, двух его детей. Тела присоединятся к другим выпотрошенным трупам, добыче Охотников. Самцу антилопы, мулоленю. Подруги павших зверей не бросались на убийц. Нет, они убегали со всех ног. А этот мужчина — Имасс издал боевой крик и побежал к ним, поднимая копье. Он явно сошел с ума. Отдаст жизнь ни за что.

Охотники К’эл не понимали.

Они встретили атакующего ударами плашмя. Сломали копье, избили до потери сознания. Их не хотелось мяса, испорченного безумием.

Так окончилась первая его жизнь. Возродившись, он стал существом, лишенным любви. Одним из первых принял он Ритуал Телланна. Чтобы избавиться от воспоминаний о прошлой жизни. Это же дар, драгоценный, совершенный.

Он встал из грязи, призванный еще раз — но на этот раз все иначе. На этот раз он помнит всё.

Кальт Урманел из Оршайн Т’лан Имассов стоял в грязи, склонив голову и беззвучно завывая.

Рюсталле Эв упала на колени перед кучей глины в двадцати шагах от Кальта. Она понимала его, понимала, чем он так опечален. Она тоже очнулась, вспомнив всё, что считала давно утраченным. Она смотрела на Кальта, которого любила всегда, даже во времена, когда он ходил мертвецом и пепел потерь густым слоем покрывал его лицо. Тем более прежде, когда любовь мешалась с яростной ненавистью к его жене. Она молила всех духов, желая сопернице смерти.

Возможно, его вопль никогда не кончится. Возможно, что, когда все поднимутся, соберутся, не веря, что воскресли, желая найти того, кто так жестоко призвал Оршайн — ей придется его бросить.

Беззвучный вопль оглушал ее разум. Если он не прекратит, безумие сможет заразить остальных.

В последний раз клан Оршайн бродил по земле в другом месте, далеко отсюда. Когда оставалось лишь три разбитых рода — шесть сотен и двадцать воинов, трое раненых Гадающих — они убежали от Шпилей и стали прахом. Прах высоко взлетел в воздух, ветры унесли его за полмира — и они не хотели снова становиться костями и потрепанной плотью, они хотели рассыпаться пылью по просторным равнинам.

Эта земля, знала Эв, знакома с Имассами. Знакома она — тому подтверждением муки Кальта — и с К’чайн Че’малле. «Но что здесь делаем мы?»

Кальт Урманел пал на колени, крик его затих, только отзвук остался в ее черепе. Она стояла, тяжело опираясь на копье из окаменевшего дерева, чувствуя утешение знакомого оружия. Это возвращение незаконно — память подсказала ей верное суждение. Кто посмел вернуть им грубую телесность, повторить все ужасные преступления любви и желаний? Она ощущала в себе гнев, вздымающийся подобно кипящей крови матери-земли.

За колодцем показались три фигуры. Т’лан Имассы Оршайна. Гадающие по Костям. Наверное, они смогут дать ответы.

Бролос Харан всегда был здоровяком, и даже сейчас кости под иссохшей тонкой кожей выглядели неестественно толстыми. Ясные, подобные кристаллам голубые очи, по которым его и назвали, давно исчезли; на их месте виднелись высохшие, черные остатки глазных яблок. Рыжие волосы напоминали паутину. На плечах висела охряная шкура эмлавы. Губы потрескались, обнажив стесанные зубы, походившие цветом на сырую медь.

Слева шла Ильм Эбсинос — тощая узкоплечая фигура покрыта серочешуйчатой шкурой энкар’ала, косы украшены змеиными выползнями. Казалось, и посох в костистой руке извивается как змея. Она шагала, сильно хромая — память о переломе бедра.

Улаг Тогтиль был столь же широк в плечах, как Бролос, а ростом превышал даже Ильм. Он всегда считался среди членов клана отщепенцем: полукровка, рожденный в первом племени Треллей, он юношей забрел на стоянку Кебралле Кориш, став объектом всеобщего любопытства (особенно среди женщин). В обычаях Имассов было позволять чужакам жить среди них; если совместная жизнь не порождала насилия, чужаки могли найти себе дом и перестать считаться чужаками. Так было и с Улагом. Во время войны с Орденом Красного Пояса он показал себя способнейшим среди гадающих по костям Оршайна. Увидев его сейчас, Рюсталле Эв ощутила покой, уверенность, словно он один мог вернуть вещи к нормальному течению.

Хотя он не может. Он такой же пленник Ритуала, как все остальные.

Улаг заговорил первым: — Рюсталле Эв, Кальт Урманел. Мне дано благо отыскать наконец два родных клана. — Громадная рука сделала изящный жест. — С рассвета я тяжко страдаю под напором двух танцующих тучек. Бесконечная их радость стала ужасным бременем.

Умей Рюсталле улыбаться, улыбнулась бы. Образ двух танцующих тучек так нелепо разнился с видом двух мерзких существ, что она готова была захохотать. Но и смеяться она разучилась. — Улаг, ты знаешь истину происходящего?

«Что за хитрый заяц. Смотрите, как скачет и носится, избегая удара пущенного из пращи камня. Как перепрыгивает ловушки, как шевелит ушами при малейшем шорохе. Я немало пробегала, стараясь схватить тварь руками, ощутить стук сердца, трепетное шевеление тельца».

Ильм Эбсинос сказала: — Нас поджидает Инистрал Овен. На обратном пути соберутся и другие. Кажется, так недавно ходили мы вместе. Вряд ли многие потерялись безвозвратно.

Бролос Харан почему-то смотрел на юг. Наконец и он подал голос: — Ритуал сломан. Но мы не освобождены. В этом я чую гнусное дыхание Олар Этили.

— Ты так и раньше говорил, — бросила Ильм. — Но сколько не пережевывай слова, доказательств не прибавляется.

— Мы не знаем, — вздохнул Улаг, — кто нас призвал. Как ни странно, мы от нее — или от него — закрыты. Словно стена силы встала между нами, и пробить ее можно лишь с другой стороны. Призывающий должен выбрать. До поры нам придется просто ждать.

Кальт сказал: — Никто из вас ничего не понимает. Вода… переполнена.

Никто не нашелся, что на это ответить.

Кальт зарычал, словно ему не терпелось избавиться от них. Он все еще стоял на коленях и, кажется, не был намерен двигаться. Рука поднялась, указав: — Там. Идут другие.

Рюсталле и все остальные повернулись.

Беспокойство стало почти видимым.

Она носит желтоватую шкуру бролда, медведя снегов и льдов. Волосы ее черны как деготь, лицо широкое, плоское, кожа приобрела оттенок темного янтаря. Провалы глазниц чуть скошены; в кожу щек вставлены коготки какой-то мелкой живности.

«Т’лан Имасса. Но… не нашего клана».

За ее плечами висят три зазубренных остроги. Палица в руке сделана из толстой звериной кости со вставками острых риолитов и белого кремня.

Она встала в пятнадцати шагах от них.

Ильм Эбсинос взмахнула посохом: — Ты Гадающая по костям, но я тебя не знаю. Как такое возможно? Наши умы соединены Ритуалом. Наша кровь слилась — тысячи и тысячи струй. Ритуал назвал тебя нашим сородичем, Т’лан Имассой. Твой клан?

— Я Ном Кала…

Бролос Харан бросил: — Я не знаю таких слов!

Сама мысль показалась оршайнам потрясающей. «Это же невозможно. Наш язык мертв, как и мы сами».

Ном Кала склонила голову набок. — Вы говорите на Старом Языке, тайном наречии гадающих. Я из Имассов Бролда…

— Ни один клановый вождь не выбирал себе имени бролда!

Она внимательно поглядела на Бролоса, прежде чем ответить. — Не было вождя с именем бролда. У нас вообще не было вождя. Наш народ управлялся гадающими по костям. Бролды проиграли Темную Войну. Мы Собрались. Был ритуал…

— Что?! — Ильм Эбсинос подскочила и чуть не упала, но успела оттолкнуться от земли посохом. — Второй Ритуал Телланна?!

— Мы не справились. Мы стояли под стеной льда, возносившейся до самих небес. Нас осадили…

— Джагуты? — крикнул Бролос.

— Нет…

— К’чайн Че’малле?

Она снова склонила голову к плечу, промолчав.

Ветер тихо бормотал.

Серая лисичка пробежала между ними, осторожно ступая и принюхиваясь. Миг спустя она ушла к краю воды. Мелькнул розовый язык, зверек начал лакать.

Увидев лису, Кальт Урманел закрыл лицо руками, зажмурил глаза. Рюсталле невольно отвернулась.

Нома Кала продолжила: — Нет. Их владычество давно ушло в прошлое. — Она чуть поколебалась. — Многие среди нас считали врагами людей, наших наследников, наших соперников на путях жизни. Но мы, гадающие — нас оставалось всего трое — знали, что это лишь половина правды. Нет, на нас напали… мы сами. Мы лгали друг другу, мы сочиняли утешительные сказки, легенды, искажали даже веру.

— Но почему, — спросил Улаг, — вы решились на попытку Ритуала?

— Оставалось всего трое гадающих — как вы надеялись на успех?! — ломким от ярости голосом воскликнула Ильм Эбсинос.

Ном Кала обратилась к Улагу: — Кровинка Треллей, твой вид радует мои очи. Отвечаю на вопрос: говорят, что память не переживает Ритуала. Мы надеялись именно на это. Говорят также, что Ритуал проклинает бессмертием. Мы видели в этом справедливость.

— А с кем вы вели войны?

— Ни с кем. Мы покончили со сражениями, кровинка Треллей.

— Почему было не избрать простую смерть?

— Мы разорвали связи с духами. Мы слишком долго им лгали.

Лиса подняла голову — уши вдруг прижались, глаза широко раскрылись. Она потрусила вдоль края водоема и скрылась в логове под огненным кустом.

Много ли прошло времени до следующего слова? Рюсталле не могла определить. Лиса показалась снова с сурком в зубах и пробежала так близко к Рюсталле, что она мысленно протянула руку и погладила ей спину. Стайка птичек спорхнула, запрыгав по прибрежному илу. На глубине всплеснул карп.

Ильм Эбсинос прошептала: — Духи умерли, когда мы умерли.

— То, что умерло для нас, не обязательно мертво, — ответила Ном Кала. — Такой силы нам не дано.

— Что означает твое имя? — спросил Улаг.

— Капля на ноже.

— Что было не так с ритуалом?

— На нас упала стена льда. Мы были мгновенно убиты. Ритуал не завершился. — Она помолчала. — Учитывая долгое забвение, мысль о неудаче колдовства казалась разумной. Если мы вообще способны были мыслить. Но теперь… кажется, мы ошибались.

— Давно ли это было, знаете?

Она пожала плечами: — Джагуты исчезли сто поколений тому назад. К’чайн Че’малле ушли на восток двести поколений назад. Мы торговали с Жекками, потом с крюнайскими овлами и колонистами империи Дессимбелакиса. Мы следовали за отступающими льдами.

— Многие ли вернутся, Капля?

— Пробудились другие гадающие, уже идут к нам. Лид Гер — Вяжущий Камень. И Лера Эпар — Горькая Весна. О наших племенах точно не знаю. Может, все. Может никто.

— Кто вас призвал?

Она снова склонила голову к плечу. — Кровинка Треллей, эта земля — наша. Мы ясно слышали зов. А вы — нет? Т’лан Имасс, нас призвал Первый Меч. Легенды клана Бролда оказались правдивыми.

Улаг покачнулся, словно ударенный. — Онос Т’оолан? Но… зачем?

— Он зовет нас под знамя мщения, — ответила она, — и во имя смерти. Мои новые друзья, Т’лан Имассы идут на войну.

Птицы разом взлетели и воздух, словно сорванная с привязей палатка; лишь крошечные следы остались на мягкой глине.

* * *

Горькая Весна шла к другим Т’лан Имассам. Пустота здешних земель давила, удушала. «Если все пропали, наше возвращение естественно. Мы мертвы, как мир; мы убили этот мир. Но… защищена ли я от предательства? Перестала ли быть рабой надежды? Не двинусь ли по старым, набитым тропам?

Жизнь кончена, но урок вынесен. Жизнь ушла, но капкан не отпускает меня. Вот что такое наследие. Вот что такое правосудие.

Что было, то есть».

* * *

Ветер настойчиво шевелил клочья одежды, истертые концы кожаных ремней, длинные пряди волос. Ветер бормотал, словно искал голос. Но безжизненная вещь, которая звалась Туком Младшим, хранила молчание, хранила неизменность в потоке жизни.

Сеток вытянула усталые ноги и принялась ждать. Девочки и странный мальчик легли рядом и быстро уснули.

Спаситель увел их за лиги от территории Баргастов племени Сенан, на север и восток. Вокруг была ровная прерия.

Его конь не издавал звуков, приличествующих нормальному животному. Ни вздохов, ни фырканья. Ни разу не заскрипели зубы, ни разу не склонилась к траве голова. Сухая пестрая кожа приводила в отчаяние оленьих мух. Канаты мышц равномерно трудились, копыта стучали по твердой почве. Но сейчас он встал неподвижно под неподвижным седоком.

Сеток потерла лоб. Им нужна вода. И еда. Она не знает, куда они ушли. Ближе к Пустошам? Возможно. Кажется, на востоке можно различить гряду холмов или гор — колышущиеся волны жары мешают определить расстояние.

Устроившись в седле позади Тука, она скользнула в один из необычных снов, к разрозненным видениям: приземистые строения фермы, густой запах скота… маленький мальчик кричит. Мальчик, которого она, кажется, знает — но лицо его искажено страхом, а потом каменеет в суровой решимости. Еще миг — и лицо его становится маской неизбежной смерти. Ужасно видеть смерть на столь юном лице. Это сны детства, но не этих детей и не детей Баргастов.

А иногда она оказывалась высоко над одиноким воином, скачущим с девушкой позади и девочкой впереди, с девочкой и мальчиком на руках. Она ощущала вонь жженых перьев, и земля превращалась в море алмазов, разбитое надвое тонкой извилистой линией.

Это лихорадка, решила она сейчас. Во рту сухо, глаза жжет мелкая пыль. Не пора ли отдохнуть? Но она почему-то не может спать. Им нужна вода. И еда.

Взгляд ее привлекла далекая могила. Сеток со стоном встала и поковыляла к ней. Погребальная пирамидка в высокой траве. Куча битых булыжников, сверху ровная плита и торчащий клином камень. Клин со всех сторон покрыт резьбой. Два волчьих глаза. Плита кажется челюстью, вот и клыки и коренные зубы. За сотни лет всё почти заглажено ветрами. Она протянула дрожащую руку, коснулась ладонью грубого теплого камня.

— За нами охотятся.

Хриплый голос заставил ее резко повернуться. Тук Младший снял лук, ветер гудел, касаясь туго натянутой тетивы. Затем раздались новые голоса. Она подошла, поглядела на запад. Дюжина или того больше конников. — Акрюнаи, — сказала она. — Они видят на нас баргастские одежды. Они хотят нас убить. Хотя, — добавила она, чуть подумав, — если увидят тебя, могут передумать.

— Почему бы это? — сказал он, посылая коня вперед.

Она видела: воины Акрюна разъезжались полукругом, опустив наизготовку копья.

Тук скакал прямо на них, наложив стрелу.

Приблизившись, акрюнаи начали колебаться, копья поднялись. Еще миг — и воины рассыпались, погоняя коней. Несколько ударов сердца, и все бросились в отступление. Тук не спеша развернул коня и вернулся к своим. — Кажется, ты не ошиблась.

— Лошади всё поняли еще раньше седоков.

Он остановился, вернул стрелу в колчан и бережно уложил лук.

— Но стрелы тебе понадобятся, — сказала Сеток. — Нам нужно поесть. И вода нужна.

Кажется, он ее не слушал. Голова повернулась к востоку.

— Что такое? Еще охотники?

— Она не была удовлетворена, — прошептал он. — Ну разумеется. Может ли одиночка сравниться с армией? Вряд ли. Но ему не понравится. Никогда не нравилось. Он ведь может их прогнать. Что же, Гадающая, как ты поступишь? Если он освободит их?

— Не понимаю, о чем ты. Она? Он? Какая армия?

Его взгляд устремился ей за спину. Сеток повернулась. Мальчик встал и пошел к волчьей пирамидке. Она напевал: — Бла-ла-ла-ла-ла-ла…

— Хочется, чтобы он так не делал, — сказала она.

— Ты в этом желании не одинока, Волчья Дочь Сеток.

Она посмотрела на неупокоенного воина. — Я вижу, у тебя один глаз, Тук Анастер. Мертвый глаз. Но в ту первую ночь увидела…

— Что? Что увидела?

«Глаз волка». Она повела рукой в сторону могилы: — Ты притащил нас сюда.

— Нет. Я утащил вас оттуда. Скажи, Сеток: невинны ли звери?

— Невинны? Невиновны?

— Заслужили они свою участь?

— Нет.

— А это имеет значение, заслужена участь или нет?

— Не имеет.

— Сеток, чего желают Волки?

По интонации видно было, что он имеет в виду бога и богиню. Она знала, что они существуют, хотя не знала даже их имен. Если у них вообще есть имена. — Они желают, чтобы все мы ушли. Оставили их наедине с их детьми.

— А мы?

— Не уйдем.

— Но почему?

Она пыталась найти ответ.

— Потому, Сеток, что жить — значит вести войну. Так уж вышло, что противник оказался слабее нас.

— Не верю тебе! Волки ни с кем не воюют!

— Стая метит территорию, стая отгонит любую другую стаю, которая вторгнется к ней. Стая защищает свои владения — землю и зверье, которое ловит на земле.

— Это тебе не война!

Он пожал плечами: — По большей части это угроза войны — пока угроза действует. Каждая тварь борется за доминирование, среди сородичей и над территорией. Даже собачья свора находит короля и королеву, они правят благодаря силе и угрозы силой, пока кто-то не их свергнет. И что из сего следует? Что политика свойственна всем общественным существам? Кажется, так. Сеток, если бы Волки могли убить всех нас, людей — убили бы?

— Если речь идет о том, «мы или они» — убили бы! Как иначе?

— Я только задаю вопросы, — ответил Тук. — Знавал я женщину, способную сравнять с землей город одним движением прекрасной брови.

— И равняла? — спросила Сеток, радуясь, что теперь сама задает вопросы.

— Время от времени. Но не каждый встречный город.

— А почему?

Неупокоенный усмехнулся, заставив ее вздрогнуть. — Она любила часто принимать теплую ванну.

* * *

Тук оправился на поиски пищи; Сеток сложила круг из найденных поблизости камней, чтобы разжечь костер. Мальчик всё сидел перед пирамидкой и пел свою песню. Близняшки проснулись, но говорить не хотели. Глаза их были тусклыми — результат шока, понимала Сеток.

— Тук скоро вернется, — сказала она. — Слушайте — вы можете заставить его прекратить это бормотание? Прошу. У меня мурашки по коже ползут. Он случайно не умалишенный, ваш мальчик? Или все дети такие? У Баргастов дети другие, я ведь помню. Они сидят тихо, вот как вы две.

Девочки молчали. Они просто смотрели на нее.

Мальчик вдруг закричал.

Тут же земля в двадцати шагах за могилой взорвалась. Взлетели камни, поднялась туча пыли.

И что-то вылезло наружу.

Близняшки завопили. Но мальчик… мальчик хохотал. Сеток выпучила глаза. Громадный волк с длинными ногами и плоской головой, челюсти усажены клыками — он вышел из пыли и встал, отряхивая покрытые тусклым, спутанным мехом бока. Это движение изгнало из Сеток последние следы страха.

А мальчик завел новую песню: — Ай — ай — ай — ай — ай — ай …

Тварь горбилась, но все равно была выше Сеток. И еще она умерла. Очень давно.

Сеток метнула взгляд на мальчишку. Он призвал ее. Призвал нелепой песенкой.

«Могу ли… могу ли я сделать так же? Кто этот мальчик? Что тут творится?»

Одна из сестер заговорила: — Ему нужен Тук. Рядом. Рядом с нашим братом. Ему нужен единственный друг Тоола. Они должны быть вместе.

Вторая девочка, подняв взор на Сеток, добавила: — Им нужна ты. Но у нас ничего нет. Ничего.

— Не понимаю, — бросила Сеток, ощутив почему-то укол вины.

— Что случится, — сказала девочка, — если ты поднимешь прекрасную бровь?

— А?

— «Куда бы ты ни шла, кто-то ступает впереди». Так говаривал наш отец.

Огромный волк подошел к мальчику. С боков все еще сыпалась пыль. Сеток вдруг посетило видение: этот зверь рвет горло коню. «Я видела таких, но призраками. Призраки живых существ, не гнилая кожа на костях. Они держались в стороне. Они не доверяли мне, но… я плакала по ним.

Я не могу равнять с землей города.

Не могу?»

* * *

Привидения вдруг выросли из земли, окружая Тука. Он не спеша встал над разделанной тушей антилопы, которую убил выстрелом в сердце. — Если бы владения Худа были поменьше, — сказал он, — я знал бы вас. Но я вас не знаю. Чего вам нужно?

Один из неупокоенных Джагутов отвечал: — Ничего.

Остальные тринадцать засмеялись.

— От тебя — ничего, — сказал заговоривший первым. Хотя то была женщина… если для мертвецов важны подобные различия.

— Тогда почему вы окружили меня? Вряд ли вы голодны…

Снова смех. Оружие загремело, возвращаясь в ножны и в поясные петли. Женщина подошла ближе. — Отличный выстрел, одна стрела, Глашатай. Особенно примечательно, потому что у тебя остался один глаз.

Тук сверкнул глазом: — Не прекратите ли смеяться, Худа ради?

Мрачное веселье удвоилось.

— Неверная просьба, Глашатай. Меня зовут Варандас. Мы не служим Худу. Мы уважили просьбу Искара Джарака, а теперь свободны и делаем что нам угодно.

— И чего вам угодно?

Смех плескался со всех сторон.

Тук снова присел, заканчивая потрошить антилопу. Вокруг уже жужжали мухи. Краем зрения он видел глаза зверя, еще ясные и блестящие, но устремленные в никуда. «Искар Джарак, когда ты призовешь и меня? Думаю, скоро. Все стягивается в одну точку, но Волки тут ни при чем. Их интерес в другом. Что будет? Меня попросту разорвет надвое?» Он помедлил, поднял взгляд. Джагуты всё стояли вокруг. — Ну, чего тут забыли?

— Бродим, — сказала Варандас.

Другой Джагут добавил глубоким голосом: — Ищем, кого бы убить.

Тук снова поглядел в незрячие глаза антилопы. — Выбрали неподходящий континент. Тут пробудились Т’лан Имассы.

Веселье немедленно прекратилось. Воздух пронизало холодом.

Тук бросил нож, руками вытащив кишки зверя.

— Мы никогда их не встречали, — сказала Варандас. — Мы погибли задолго до этого ритуала вечной нежизни.

Третий Джагут сказал: — К’чайн На’рхук, теперь Т’лан Имассы. Неужели никто не уходит навсегда?

И тут они захохотали снова.

Среди веселья Варандас подступила к Туку. — Зачем ты убил животное? Ты не сможешь его съесть. Значит, ты охотишься для других. Где они?

— Недалеко, — ответил он, — и не представляют для вас угрозы.

— Тем хуже.

— На’рхук — о них просил Искар Джарак?

— Именно.

— Какие цели они преследовали?

— Не какие, а кого. Но нас не спрашивай — мы обсудили этот вопрос и не смогли понять смысл. Мир перестал быть простым.

— Мир никогда не был простым, Джагута. Если вы верили в иное, вы обманывали себя.

— Откуда тебе знать о древних временах?

Он пошевелил плечами: — Я знаю лишь времена недавние, но почему древность должна была быть иной? Память лжет, мы называем это ностальгией и улыбаемся. Но каждая ложь имеет назначение. Если мы искажаем прошлое…

— К чему бы это делать, Глашатай?

Он вытер нож о траву. — Не вам спрашивать.

— Но я спрашиваю.

— Мы лжем о прошлом, чтобы примириться с настоящим. Приняв истину истории, мы не нашли бы мира — не позволила бы совесть. И ярость.

Варандас была заинтересована. — Тебя сжигает ярость, Глашатай? Ты слишком четко видишь единственным глазом? Сильные чувства мешают восприимчивости. Почему у тебя иначе?

— О чем ты?

— Ты не заметил моей насмешки, когда я говорила о простоте былого мира.

— Похоже, ваша постоянная ирония удушила все оттенки смысла. Да, я глупый. Что же, со зверем покончено. — Он вложил нож в ножны, поднял тушу на плечо. — Желаю вам удачи в поиске кого-нибудь, кого можно убить. Подальше отсюда.

— Думаешь, Глашатай, те Т’лан Имассы будут рады бросить нам вызов?

Он взвалил антилопу на круп коня. Глаза уже кишели мухами. Тук вставил носок сапога в стремя, сел. Поднял поводья. — Знал я одного Т’лан Имасса, — сказал он. — Я учил его шутить.

— Нужно было учить?

— Скорее напоминать. Похоже, долгая нежизнь плохо отражается на всех нас. Уверен, что Т’лан Имассы нашли бы вас истым утешением и порубили на куски, хотя на вас темные доспехи и все такое. Увы вашим раздутым самолюбиям: они пришли не за вами.

— Как и На’рхук. Но, — Варандас покачала головой в шлеме, — что ты имел в виду, говоря об «утешении?»

Он посмотрел на нее, потом обвел взглядом прочих. Лишенные жизни, но так любящие смех лица. Тук пожал плечами: — Ностальгия.

* * *

Когда Глашатай увез мертвую антилопу на неживом коне, Варандас повернулась к спутникам. — Что думаешь, От?

Грузный воин, обладатель густого голоса, пошевелился — доспехи залязгали, потекли струйки ржавой пыли. — Думаю, капитан, нам нужно быть скромнее.

Сувелас фыркнул: — Имассы были жалкими созданиями. Вряд ли имасская нежить окажется трудной в обращении. Капитан, давайте найдем нескольких и уничтожим. Я почти забыл, как приятно убивать.

Варандас поглядела на лейтенанта: — Бурругас?

— Мне пришла в голову мысль, капитан.

Она улыбнулась: — Выкладывай.

— Если Т’лан Имассы вели войны с Джагутами и были такими жалкими, как говорит Сувелас, почему Джагутов не осталось?

Никто не смог ответить. Текли мгновения.

— Нужно стать скромнее, — повторил От. И засмеялся.

Остальные присоединились. Даже Сувелас.

Капитан Варандас кивнула. Так много вещей, вызывающих восторг. Все эти неловкие эмоции, например — смирение, смущение и беспокойство. Чувствовать их снова, смеяться над их врожденной нелепостью, высмеивать даже инстинкт выживания — как будто она и ее спутники еще живы. Как будто им есть чего терять. Как будто прошлое стоит того, чтобы воскрешать его ныне. — Как будто, — сказала она самой себе, — старые свары стоят продолжения. — Она хмыкнула. — Мы пойдем на восток.

— Почему на восток? — спросил Гедоран.

— Потому что мне так нравится, лейтенант. На восход солнца, тени за спиной, новый день всегда впереди. — Она откинула голову. — Ха, ха, ха, ха, ха!

* * *

Тук Младший увидел тощего ай издалека. Стоит, мальчик прижался к передней ноге. Если бы у Тука было живое сердце, оно забилось бы сильнее. Если бы он дышал, то вдруг задохнулся бы. Будь его глаза озерами слез, как водится у смертных, он уже рыдал бы.

Разумеется, это не Баалджагг. Волк — гигант даже не принадлежит к числу живых, заметил он, подъехав ближе. Его призвали, но не из владений Худа — души зверей обретаются не там. Оплот Зверя, дар Волков. Ай, вновь идущий по миру смертных, чтобы охранять мальчишку. И необычных дочерей.

«Сеток, твоих рук дело?»

Пусть он одноглазый, но не слепой — он может видеть рисунок происходящего. Пусть в голове пыль вместо мозгов, он способен различить переплетенные нюансы рисунка. Похоже, далекие силы находят злобное удовольствие, высмеивая все, что он ценит — воспоминания, за которые он держится, как утопающий держится за последний глоток воздуха.

«Вижу тебя в его лице, Тоол. Словно я смог вернуться в прошлое, во времена до Ритуала Телланна, призраком проникнуть на крошечную стоянку, где ты рожден, и увидеть тебя малышом — ежишься от холода, пар идет изо рта, щеки красные… Не думал, что такое путешествие возможно.

Но так получилось. Поглядеть на твоего сына — увидеть тебя.

Мы оба сломаны. Мне пришлось повернуть тебя назад. Пришлось отказать тебе в самом желанном. Но я сделаю для сына то, чего не смог сделать для тебя».

Он знал, что глупо давать подобные обеты. Он Глашатай Смерти. Вскоре Худ может его призвать. Оторвать от мальчика. «Если Волки не захотят, чтобы я остался. Но никто не знает их желаний. Они мыслят не так, как мы. У меня нет власти… ни над чем».

Он вошел на стоянку. Сеток соорудила маленький очаг. Близняшки сидели там же, но глаза их были устремлены на Тука, словно он держит в руках все их надежды. «Но я ничего не могу. Моя жизнь кончена, мой труп мне не принадлежит.

Мне снилось, что я верен обетам. Мне снилось, что я Тук Младший, умеющий улыбаться и любить. Знающий, что самая сладкая женщина — та, до которой не дотянуться. Что за чудесное страдание, о боги! Когда „я“ свертывается, когда желания захлестывают тебя сладчайшим потоком.

Вспомни! Ты некогда писал стихи! Ты влезал в каждую свою мысль, в каждое чувство, чтобы коснуться, разобрать на части, а потом собрать воедино и ощутить удивление. Ты восторгался, пораженный смирением, осаждаемый сочувствием. Ты не понимал, что такое жестокость и равнодушие.

Вспомни, как ты думал: „Почему люди идут по этому пути? Как могут они быть такими безмозглыми, такими порочными, поклонниками смерти, безразличными свидетелями нищеты и горя?“».

Он смотрел на волка. Баалджагг и не Баалджагг.[3] Насмешливое отражение, искусная симуляция. Хохолок. Он заметил, как широко раскрыты глаза Сеток, и понял: она ни к чему ни причастна. «Мальчик. Понятно. Тоол сделал стрелы. Его сын нашел мне спутника столь же мертвого, как я сам». — Его зовут Баалджагг…

— Ба-ла-ла-ла-ла-ла-ла…

* * *

Скипетр Иркуллас сидел, понурившись, отгородившись горем от мира. Офицеры осаждали его, таранами бились о высокие стены. Враг близко, враг движется — целый народ внезапно вышел в поход. Его разведчики обнаружили силы Акрюна. Гигантская многоглавая армия ищет хорошую позицию, подняла шерсть на загривке; скоро лязгнут челюсти, скоро клыки глубоко вопьются в плоть, скоро судьба заполнит рот, горькая как железо.

В душе засело сомнение, перешедшее в убеждение. Он готовится растерзать не того врага. Но нет шипов, способных разбередить его совесть, ничто не разожжет пламя разума над тускнеющими углями. Вскоре зарыдают любящие. Дети будут кричать, но никто не утешит их. Волны пойдут в стороны, порождая бурю, и все изменится навеки.

Наступают времена, когда история сжимает кулак, ломая все, что держала на ладони. Он ждет этого сокрушающего объятия, как любовник ждет встречи. Его офицеры не понимают…

Когда он встал, приказав принести доспехи, то увидел в их глазах облегчение. Словно разъяренный поток вернулся в проложенное роком русло. Однако он знал: они не видят багряного моря, в которое готовы прыгнуть. Они рады возвращению привычного порядка вещей, ритуалов, предшествующих кровавой бойне. Что же, они встретят кровавые времена. Он привык завидовать молодым. Но в этот миг, когда яркий утренний свет вырисовывает полотнища пыли между копытами нетерпеливых коней, когда оружие блещет пронзительнее тысячи белых черепов … он чувствует лишь жалость. Великие полководцы все до одного безумны. Они могли бы стоять на его месте, в середине пробудившейся машины, и видеть лишь клинки, которыми можно прорубить прямой путь к исполнению своих желаний — словно желание наделено добродетелью, словно желание так чисто и право, что нельзя усомниться в нем, бросить ему вызов. Великий полководец пошлет тысячу бойцов на смерть, и на маслянистой глади его совести не появится ни малейшего колыхания. Когда-то и он был великим полководцем: рот полон стальных осколков, пламя срывается с кончиков пальцев. Грудь вздулась от несомненных добродетелей.

— Если пойти следом, Скипетр, мы можем нагнать их к закату. Как думаете, они сами хотят встречи? Или будут ждать до зари? Если мы поспешим…

— Я сомкну челюсти еще один раз, — сказал Иркуллас. — Я крепко ухвачу их, не думая, как болезнен укус, как течет теплая кровь. Вы удивитесь, сколько может проглотить человек.

Все недоуменно смотрели на него.

Армия акрюнаев покинула лагерь прошлой ночью. Встала, разбилась на алчные потоки, потекла вслед раненому врагу, рванулась нарастающим наводнением.

Утро было тусклым. Собрались странные облака; стаи птиц перечеркнули небо, несясь на север. Скипетр Иркуллас поскакал, выпрямив спину, держа поводья потными руками. Кулак начал сжиматься.

* * *

— Собиратель черепов, куда этот дурак нас тащит?

Страль, как уже успел заметить Бекел, имел привычку повторяться, словно вопросы были для него осадным орудием, швыряющим камни в слабые места стены невежества. Рано или поздно он сможет увидеть, сквозь дым и пыль, проблеск желаемого ответа.

А у Бекела нет времени на чепуху. Если вопросы и были, он сжег их дотла и стоит, улыбаясь, среди пепелища. Ожидающая их стена вскоре сама рухнет. И все об этом пожалеют.

— Мы оставили кровавый след, — добавил Страль. Бекел знал: взгляд воина устремлен на Хетан, неуклюже ковыляющую, спотыкаясь и шатаясь, чуть впереди от них. Утром, когда воины были еще свежими и вдыхали кислый запах близкого боя, кто-то из них мог вытащить ее из колонны и поиметь на обочине под одобрительные крики окружающих. Это уже случилось не меньше дюжины раз.

Но теперь все шагали не быстрее Хетан, и сил на нее ни у кого не было. Пищи с избытком, а вот воды недостает. Эта земля оказалась старой каргой с отвисшими, сухими титьками. Бекел почти видел беззубую ухмылку в волнах вздымающегося над почвой жара, в желтой траве, в окоеме, на фоне которого выступают раскрошенные скалы.

Кровавый след, о котором говорил Страль, остался после объединения сил Вождя Войны Марела Эба и его братьев, Сегела и Кашета. И вдовы, Секары Злодейки. Что за чудное семейство! Он отвернул голову и плюнул, ведь одна мысль о них вызвала горечь на языке.

На его жизнь покушались еще дважды. Если бы не Страль и шестеро добровольных телохранителей из Сенана, он был бы мертвее жены и ее вероятного любовника. Вдова шла чуть позади него. Эстрала умерла бы от руки мужа, если бы Бекел не убил его. Правду говоря, спасение ее жизни было случайным следствием его кровожадности (хотя ей он сказал иное). Та бурная ночь словно поразила весь народ Баргастов лихорадкой. Они избежали такой ночи, когда Онос Т’оолан принял власть после утонувшего Хамбралла Тавра. Он вытащил каменный меч перед собранием вождей кланов и сказал: «Первое убийство этой ночи не останется без моего ответа. Смирите желания, воображаемые потребности, выдавите из них жизнь». Никто не оспорил его волю. Но, как оказалось, слишком многое им пришлось смирять — и недавней ночью все погрузились в безумие.

— Они не успокоятся, пока ты не умрешь. Сам понимаешь…

— Тогда пусть поспешат, — бросил Бекел. — Завтра мы сражаемся с акрюнаями.

Страль хмыкнул: — Говорят, с ними драсильяны. И легионы сафийских копьеносцев.

— Марел Эб выберет место. Это и решит исход битвы. В отличие от врага, мы не отступаем. Или победа, или поражение.

— Они думают, что получат рабов.

— Баргасты не встают на колени. Бабки проведут ножами по горлу детей, а потом вскроют свои сердца.

— Боги заведут песнь и мы окажемся за завесой.

Бекел оскалился: — Наши боги будут мудрыми, если оденут все свои доспехи.

* * *

В трех шагах позади воинов Эстрала не сводила глаз с Бекела, человека, убившего ее мужа, спасшего ее жизнь. Иногда ей начинало казаться: она идет над бездонной пропастью по тончайшему из всех мостов, по мосту, появляющемуся под ногами Бекела. А иногда мир вдруг распахивался перед ней, шире бурного океана, и она панически била руками, осознавая вдруг истину свободы. Одиночество походило на мучительные роды, и двойня — страх, восторг — обжигала руки при касании. Эстрала то проклинала, то благословляла идущего впереди воина. Он ее щит, да, за ним можно укрыться. Он напоминает ей о жуткой ночи, когда она поглядела в глаза мужа и увидела лишь презрение, а потом и темное желание убить.

Неужели она была действительно такой бесполезной? Такой мерзкой? Будь так, он на ней не женился бы — она помнила улыбку на его лице; прошли годы, но она уверена — в его улыбке не было притворства. Эстрала принялась пересматривать все протекшие с той ослепительно-яркой поры годы в поисках признаков своих ошибок, своей вины, пытаясь обнаружить роковой, незаметно перейденный порог. Однако воспоминания завихрились водоворотом, все поплыло, стремясь прочь, и лишь два лица повисли перед внутренним взором: улыбающееся и перекошенное от злобы. То и это, то и это.

Она слишком стара, чтобы стать желанной; но в любом случае ясно — ей не удержать любящего мужчину надолго. Слабая, глупая, слепая, а теперь и вдова, муж которой пытался ее убить.

Бекел не колебался. Убил ее мужа, словно свернул голову забежавшей в юрту крысе. Потом повернулся к жене. Она гордо стояла лишь до того мгновения, когда он сделал первый шаг. Тогда она пала на колени, умоляя сохранить жизнь. Но той ночью случилось калечение Хетан. Зверя милосердия выпотрошили, кровавую шкуру повесили на шестах.

Она плакала, когда он перерезал горло своей жене. «Тела падали и падали. Я думала, он подойдет ко мне и сделает то же самое — я стала свидетельницей его позора, его ярости. Он знал: будь я хорошей женой, муж не положил бы глаз на жену чужую. Значит, вина за его грех лежит и на мне.

Я не стала бы просить пощады».

Но он вытер и спрятал нож. Поглядел на нее — она видела, как исчезла ярость, как заблестели глаза. «Жаль, что ты видела, Эстрала».

«Лучше, если бы он меня убил?»

«Нет… я пришел, чтобы ему помешать».

Она смутилась. «Но кто я тебе, Бекел?»

«Ты мне нужна. Не будь тебя, я помнил бы эту ночь как ночь черной мести. Ярость ревнивца… но, видишь ли, мне было всё равно. Она могла творить что захочется. Однако ни она, и твой муж не имели права убивать тебя».

«Ты убийца Оноса Т’оолана». Она до сих пор не понимает, зачем сказала так. Хотела намекнуть, что кровавая ночь начата им и только им?

Он задрожал, лицо побледнело. Ей подумалось: он уже сожалеет, что оставил ей жизнь, что он передумал. Однако он резко отвернулся… через миг она осталась одна.

Знала ли она, что эти слова его ранят? Почему бы? Неужели он не гордится своим славным подвигом?

Конечно, Бекелу не удалось стать вождем Белолицых. Наверное, той ночью он уже видел, как власть выскальзывает из рук. Что же, теперь она идет за ним. Привязалась к нему, желая забрать слова обратно, но не может приблизиться ни на шаг. Дни и ночи подобно призраку маячит у края света его очага. Она видела первое покушение — воин-барахн, отчаянно желавший заслужить высокий статус, был убит Стралем в пяти прыжках от Бекела. В следующий раз стрела прилетела из темноты, пройдя на ширину ладони от виска Бекела. Страль и трое других воинов побежали за стрелком, но так и не нашли неудачливого убийцу.

Возвращаясь, Страль выбранил женщину за навязчивое присутствие, назвал глазами Жнеца, жаждущими видеть смерть Бекела. Кажется, он верит, будто Эстрала ненавидит Бекела за убийство мужа. Хотя ненависть так и не родилась ни в ней, ни в нем.

Ей хотелось поговорить с Бекелом. Объясниться… как будто она сама понимала свои мотивы той ночью. Все исправить. Умастить рану, а может, и залечить полностью. Разве у них не появилось нечто общее? Он понял бы, даже если не понимает Страль.

А теперь говорят о битве с акрюнаями, о последней схватке ради владения здешними землями. Марел Эб поведет Баргастов, десятки тысяч воинов. Одно дело, когда акрюнаи ударяют по стоянкам кланов; но теперь, наконец, Белые Лица собрались воедино. Ни одно племя мира не победит такую армию. Но Бекел может погибнуть в битве — он же будет командовать Сенаном, а сколь бы наглым не был Марел, он не сможет не поставить самое сильное племя в центре. Нет, Сенан будет клином, и клин тот вонзится глубоко, с дикой яростью.

Она скоро сможет приблизиться к нему. Может, этой ночью. «Всего лишь забратьобратно свои слова. Он сразил их, чтобы спасти мою жизнь. Сам так сказал. Хотя я сама была причиной для тако…»

Задумавшись, она что-то пропустила: Бекел отослал Страля и пошел медленнее, чтобы оказаться рядом с ней. Во рту вдруг пересохло.

— Эстрала, я должен просить об одолжении. — Голос его был каким-то мрачным. «Больше никаких смертей. Прошу. Если у нее были другие любовники…» — Хетан, — продолжал он чуть слышно. — Ты среди женщин, охраняющих ее.

Она моргнула. — Ненадолго, Бекел. Она уже не убежит. В ее глазах пустота. Она искалечена. Вчера ее сторожили лишь две женщины.

— А сегодня будет одна.

— Может, вообще никого. Воины будут всю ночь насиловать ее.

— Божье дерьмо! Я не подумал!

— Если хочешь ее…

— Не хочу. Слушай. На закате солнца, когда воины соберутся на ужин, ты сможешь оказаться той, что ее кормит?

— Пища выпадает у нее изо рта, — сказала Эстрала. — Мы велим делать это детям — они развлекаются, запихивая ей пищу как маленькой.

— Не сегодня. Возьми дело в свои руки.

— Зачем? «Я хочу поговорить с ТОБОЙ. Вернуть всё как было. Хочу лечь с тобой, Бекел, и вернуть всё назад».

Он уставился на нее, чего-то ища — женщина торопливо отвела взор, чтобы он не понял ее мыслей. — Не понимаю, — сказал он. — Почему вы, женщины, так рвались искалечить женщину?

— Я ни при чем.

— Не об этом я спрашиваю.

Она никогда о таком не размышляла. Так бывает. Так всегда ведется. — У женщин есть когти.

— Знаю. Я слишком часто их чувствовал. В битве — одно дело. Но искалечить — это другое. Правда?

Она не хотела смотреть ему в глаза. — Не понимаешь ты. Я не о когтях воительниц. Мы прячем другие когти, те, которыми царапаем других женщин.

— Но почему?

— Ты теперь заговорил как Онос Т’оолан — сомневаешься в том, что мы всегда делали. Не за это ли он умер, Бекел? Задавал вопросы про вещи, о которых не имел права рассуждать.

Она увидела, как он поднимает руку и почему-то внимательно смотрит на нее.

Рука, привыкшая держать нож.

— Его кровь, — шепнул Бекел, — отравила меня.

— Когда мы выталкиваем одну из своих… — она пыталась подыскать слова, — это как вода находит дырочку в бурдюке. Такой… вес…

— Давление.

— Да, именно это слово. Давление. Мы облегчаем давление. Все смотрят на нее, не на нас. Все желания… — она замолчала, задохнувшись.

Однако он уже понял. — Всем причиной мужчины, ты об этом?

Она ощутила вспышку гнева, словно плеть прошлась по спине. — Ответь мне, Бекел, — она прямо поглядела ему в глаза, — часто ли ты касался жены с истиной нежностью? Скажи, часто ли ты смеялся, сидя с друзьями, когда женщина выбегала из дома с кровавой коркой на губах, с заплывшим глазом? «Ого, нынче волк взбесился!» Вы ухмылялись и хохотали — думаете, мы не слышим? Думаешь, не видим? Искалечить её! Берите её! Пока она ерзает под вами, вы оставляете в покое нас!

Головы поворачивались не звук ее негодующего тона, хотя слов никто не мог различить — она почти шипела, словно собачья змея, плотно обертывающаяся вокруг раздавленного тела жертвы. Она видела насмешливые ухмылки, ловила завихрения шуточек. «Убийство связало их, они уже кусают друг дружку! Разве удивительно, что супруги от них сбежали!»

Бекел хрипло вздохнул, отводя взгляд. — Помню его чепуху… ну, так я тогда думал. Рассказы об Имассах — он сказал, величайшим доказательством силы воина было умение касаться жены лишь с нежностью.

— И ты ухмылялся.

— Я видел, иные женщины тоже ухмылялись.

— А если бы мы не ухмылялись, Бекел? Если бы вы увидели в наших глазах не насмешку?

Он поморщился, но кивнул. — Ночи наедине с «бешеным волком»…

— Да. Выбить из нас вздорные идеи. Ты не понимаешь… никто из вас не понимает. Не убей ты его, он мог бы изменить всё.

— А женщин вроде Секары Злодейки?

Она поджала губы: — А что с ними?

— Разумеется, — хмыкнул он. — Алчность и власть, вот что их заводит. Как и нас, мужчин.

— Зачем тебе Хетан?

— Ни за чем. Забудем.

— Ты мне уже не доверяешь. Наверное, и раньше… Между нами лишь лужа крови.

— Ты идешь за мной. Стоишь неподалеку от костра каждую ночь.

«Я одинока. Неужели не видишь?» — Почему ты его убил? Я скажу. Потому что увидел в нем угрозу. И он был угрозой, разве не верно?

— Я… я не… — Он замолчал, качая головой. — Я хотел выкрасть ее. Положить всему конец.

— Слишком поздно. Хетан мертва внутри. Давно мертва. Ты украл ее мужа. Ее детей. А потом ты — вы — украли ее тело. Цветок без корней быстро вянет.

— Эстрала.

Она поняла: он готов открыть какой-то секрет.

— Кафал…

Она ощутила ком в горе — паника? Или обещание мести? Кары? Даже если придется погибнуть ей самой? «О, я вижу. Мы все еще падаем».

— Он рядом, — прошептал Бекел. — Хочет ее вернуть. Просит меня ее выкрасть. Эстрала, мне нужна помощь…

Ей хотелось взглянуть ему в лицо. — Ты сделал бы это ради него? Ты так сильно его ненавидишь?

Да, она почти что ударила его по лицу. — Нет… он шаман, целитель…

— Ни один баргастский шаман никогда не исцелил ни одну искалеченную.

— Не пытались!

— Может быть и так, Бекел. Вижу, ты не хочешь ему зла. Хочешь дать ему то, чего он просит.

Мужчина кивнул, как будто лишившись дара речи.

— Я возьму ее у детей. Приведу на западный край лагеря. Но, Бекел, там будут дозоры — мы готовимся к битве…

— Знаю. Воинов предоставь мне.

Она не понимала, зачем согласилась. Не понимала идущего рядом мужчину. Но какой прок в понимании? Легче жить в невежестве, избавляющем от ожиданий, веры и даже надежды. Хетан искалечена. С ней то же самое, что было с другими невезучими женщинами. Она ранена изнутри, рану прижгли, но она до сих пор сочится. Раньше она была великой воительницей. Гордая, разум острее тернового шипа, всегда готова смеяться, но не со злобой. Она действительно была сонмом добродетелей, но что это ей дало? Сила воли не переживает калечения. Как и добродетель. Вот тайна унижения, сильнейшего оружия Баргастов.

Она может разглядеть Хетан впереди: спутанные волосы, обрубки ступней, кривой посох, дозволенный искалеченным на марше. Дочь Хамбралла Тавра трудно узнать. Видит ли ее дух отца, или прячется в тени Жнеца? Или отводит взгляд?

Нет, он скачет на душе сына. Вот отчего обезумел Кафал.

Что же, она поможет ради памяти отца Хетан. Когда Баргасты встанут, наконец. Она устала. Она жаждет.

Она надеялась, что переход скоро окончится.

* * *

— Склон не крутой, — заметил Сагел.

— Оглянись, — фыркнул Кашет. — Лучшее, что мы можем найти. Эта земля изрыта, но рытвины слишком старые и размытые. Здешний гребень самый большой, пойди наверх и увидишь. Склон усыпан камнями — атакуя, они потеряют коней.

— Значит, пойдут с боков.

— Мы сделали завалы на каждой стороне и поставили лучников на случай, если конница попытается окружить нас.

— А сзади преграда из фургонов.

— Да, ее удержат лучники и копейщики. Слушай, Сагел. Утром мы будем собирать добычу с горы трупов. Армия Акрюна рассеется, их деревни останутся без защиты — мы пройдем в глубь земель и объявим их своими.

— Конец Вождям Войны. Да здравствует первый Король Баргастов!

— Кашет кивнул:- А мы будем принцами, и король доверит нам править провинциями. Собственные стада. Лошади, бхедрины, родары. У нас будут рабы — акрюнаи, столько молодух, сколько захотим, мы будем жить в крепостях. Помнишь, Сагел? Годы юности, первая война — мы шли на Капустан и видели руины каменных крепостей вдоль реки. Построим себе такие же. По одной на каждого.

Сагел ухмыльнулся брату: — Давай возвращаться к войскам. Поглядим, вдруг великий Король в лучшем настроении, чем был недавно.

Они повернулись, приладили копья в петли на спинах и потрусили к авангарду колонны. Солнце еще пробивалось сквозь тучи пыли над лесом сверкающих железных пик, и тучи казалась золотым ореолом. В темнеющем небе летали стервятники. Не успели дважды перевернуть песочные колбы, как наступил сумрак. Ночь обещала быть хлопотливой.

* * *

С полудюжины акрюнских разведчиков скакали по узким, извилистым руслам старых рек, выбираясь на равнину; пыль все еще носилась над оставленным армией Баргастов мусором. Они пересекли вытоптанный тысячами ног след и понеслись на юг. Солнце как раз ушло с небес, скрывшись за грядой утесами вставших на западе облаков; темнота просочилась в воздух.

Когда наконец стих грохот копыт, Кафал вылез из самого глубокого оврага. Ублюдки слишком долго мешали ему — в лагере Баргастов уже должны куриться громадные котлы с варевом, еще хранящим вкус убийства — шесть частей крови животных на две части воды и часть кислого вина, большие ломти мяса с костями. Некоторые взводы выходят в дозор, бранясь, что придется жевать солонину, передают друг другу бурдюки с теплой водой. Баргастский лагерь должен кипеть разнообразной деятельностью.

Недавно его нашел один из воинов Бекела, передал детали плана. Все может провалиться… но Кафалу было наплевать. Если он умрет, пытаясь спасти сестру, мучения кончатся. Хотя бы для него одного. Самолюбивое желание — но что еще ему осталось?

«Я последний из детей Отца, последний не мертвый, не сломленный. Отец, ты так старался стать великим вождем Белолицых. Теперь я гадаю: откажись ты от этой попытки, пригаси наши амбиции… где бы сейчас были твои дети? Возрожденные духи, мы могли вовсе не попасть на этот проклятый континент!

Точно знаю — Онос желал мирной жизни, желал пригнуть голову перед ветрами, некогда терзавшими его. Он стал плотью, он ожил — после столь долгих лет — но что сделали мы? Раскрыли ему объятия? Белолицые Баргасты назвали его гостем? Показали себя щедрыми хозяевами, которыми себя считаем? Ах, какой лжи себе не скажешь. Но в конце концов наш душевный уют оказался обманом».

Он осторожно шел по истоптанной тропе. Впереди уже виднеются огни костров. Вскоре он должен заметить дозоры — он идет с запада, это может его выдать, но потом опустится темнота, и уже они станут силуэтами на фоне костров. Все равно близко подходить не придется. Бекел ее доставит, он так обещал.

Перед мысленным взором возникло лицо Сеток, а потом мелькнула ужасная сцена — ее тело падает от удара, шея искривлена… он слышал хруст? Не уверен. Но она так упала… дергающиеся ноги и руки — да, был треск, отвратительный звук сломанной кости, и звук этот до сих пор спицей вонзен в череп. Он слышит его и не хочет слышать, но тщетно нежелание — жуткое эхо сотрясает его всего. Он убил девушку. Можно ли это терпеть?

Нет, нельзя.

«Хетан. Думай о Хетан. Ее ты можешь спасти. Рука, убившая Сеток, может спасти Хетан. Сумеешь подумать, что этого достаточно? Сумеешь, Кафал?»

Презрение к себе сравнялось в нем с презрением к богам Баргастов — он знал, именно они стали причиной всего произошедшего. «Еще один дар моей руки. Они презирали Оноса Т’оолана. Не в силах понять чужой крови, чужих идей, они влили в сердце каждого воина ненависть к Вождю. И теперь они держат детей в своих руках, и лицо любого чужака кажется лицом врага, каждая непривычная мысль стала смертельной угрозой Баргастам, их жизненному укладу.

Но… свободны от перемен лишь те, что лежат в запечатанных склепах. Вы утопили свой страх в амбициях — видите, куда это нас привело? На край уничтожения. Я видел армию Акрюна, но я не послал предостережения. Я не побегу в лагерь, не стану умолять Марела Эба заключить мир. Ничего не сделаю ради их спасения, даже ради Бекела. Он знает, что грядет, хотя смутно, но он не дрожит.

Помни его, Кафал. Он умрет благодаря высоким добродетелям, и плодами смерти воспользуются те, в ком нет никаких добродетелей. Его используют, как использовали ему подобных век за веком, в тысячах цивилизаций. Он одна из окровавленных ступеней, по которым шествуют обуянные гнусными желаниями тираны. Без него громадный серп истории лишь впустую рассекал бы воздух.

Если бы добродетель могла уничтожать тиранов. Если бы оружие взбунтовалось в их потных руках. Если бы лишь кровь тиранов орошала землю!

Давай, Марел Эб. Выйди в поле, скрести клинки с Иркулласом. Убейте друг друга, и остальные смогут просто разойтись. На мечах? Зачем такие условности? Почему бы не голыми руками и зубами? Рвите друг друга на куски! Словно два волка, дерущиеся за власть над стаей — один еще ковыляет прочь, а на второго, победителя, уже злобно смотрит следующий. Так бывает всегда — и какого хрена мы должны кому-то сочувствовать? Волки, по крайней мере, не заставляют сражаться других волков вместо себя. Ну что же, тираны умнее волков!»

Он замер, присел. Вот оно, место, куда он должен был выйти.

* * *

Нефритовые когти скребли южный горизонт; с западной равнины донесся до странности пронзительный лай лисы. Наступила ночь.

Эстрала схватила девчонку за косу и отбросила. Мерзавка пыталась запихнуть в рот Хетан козье дерьмо. Губы и щеки были перепачканы.

Завертевшись на земле от злости, девка вскочила. Меньшие дети сгрудились около нее. Глаза сверкали. — Мой отец и тебя искалечит!

— Вряд ли, — бросила Эстрала. — Какой мужчина захочет бабу, вымазанную дерьмом? Радуйся, что тебя еще не выдрали, Феранда. А ну, все вон отсюда — я вас запомнила и еще не решила, сказать родителям или нет.

Дети выбежали.

Эстрала встала на колени у Хетан, пучком травы вытирая ей рот и подбородок. — Даже дурные законы рушатся, — сказала она. — Мы падаем и падаем, Хетан. Радуйся, что не видишь творящееся с твоим народом.

Но слова ее звучали фальшиво. «Радуйся? Радуйся, что тебе отрубили пальцы? Радуйся, что тебя изнасиловали столько раз, что ты не почувствуешь на себе и тушу бхедрина? Нет. Если акрюнаи завтра отрубят нам пальцы и начнут насиловать с утречка, кто оплачет Белолицых?

Не Кафал. И не ты, Хетан». Она отбросила грязную траву и помогла Хетан встать. — Вот посох, опирайся. — Схватила женщину за сальную одежду и повела по лагерю.

— Не задерживай ее надолго! — Оглянувшись, она увидела воина — он как раз шел потешиться с Хетан и сейчас встал, мрачно и зло ухмыляясь.

— Дети накормили ее дерьмом — пойду помою хорошенько.

Воин содрогнулся в отвращении. — Дети? Какие именно? Хорошая трепка…

— Они сбежали, я не успела узнать. Иди порасспроси.

Эстрала снова потянула за собой Хетан.

Воин не преследовал ее; он выругался и побрел прочь. Она не думала, что встречных будет много — воины собрались у клановых очагов, голодные, высохшие от жажды и злые. Они толкаются и бранятся из-за места. Похоже, ночью случится несколько скоротечных поединков. «Так всегда перед битвой. Глупо, разумеется. Бессмысленно. Но, сказал бы Онос Т’оолан, „традиция“ переводится как… ну, что он там говорил?.. как „намеренная глупость“. Кажется. Я мало слушала.

А должна была. Все мы должны были».

Они подошли к западному концу лагеря, где уже поставлены были фургоны, формирующие оборонительную баррикаду. За ними возчики торопливо забивали скотину — в ночном воздухе висели крики сотен умирающих животных. Уже разжигались первые костры для копчения требухи — в дело шли пучки веток, кизяки, старая одежда, вспыхивали порции масла. Пламя освещало забитые загоны, блестели тысячи и тысячи испуганных глаз. Хаос и ужас надвинулись на зверей, в воздухе смердело смертью.

Она не могла двинуться. Никогда еще она не видела такой картины, никогда не слышала эха страданий и бед, налетающего со всех сторон; костры придавали каждой сцене яркость, свойственную видениям безумца. «Мы делаем это. Делаем снова и снова. Со всеми созданиями, решившими, что мы заботимся о них. Делаем и даже не думаем.

Мы называем себя великими мыслителями, но теперь я думаю: то, что мы делаем каждый день — и каждую ночь — почти бессмысленно. Мы опустошаем себя, чтобы не видеть своей жестокости. Мы строим суровые лица, говорим о „необходимости“. Но быть пустым значит быть бесполезным. Нам не за что ухватиться, мы катимся и катимся.

Мы падаем.

Ох, когда это окончится?»

Она поставила Хетан за фургон. Западная равнина простерлась перед ними. В тридцати шагах трое воинов, обрамленных сиянием угасающего заката, усердно рыли укрытие для дозора. — Сиди. Нет, не вставай. Сиди.

* * *

— Слушай. Страль, ты сделал достаточно. Предоставь ночь мне.

— Бекел…

— Прошу, старый друг. Моих рук дело — я один стоял перед Оносом Т’ооланом. Должна быть надежда… надежда на равновесие. В моей душе. Оставь всё мне, прошу.

Страль отвел взгляд; Бекелу стало ясно, что слова его оказались слишком искренними, слишком откровенными. Воин нервно задвигался — его беспокойство было очевидным.

— Иди, Страль. Упади этой ночью в объятия жены. Ни о чем не тревожься — всё пустое. Узри лица тех, кого любишь. Жену, детей.

Тот с трудом кивнул и, не поднимая на Бекела глаз, ушел.

Бекел смотрел, как он уходит. Потом снова проверил оружие и пошел через лагерь.

Боевая злость нарастала, шипела в грубых голосах, пылала в груди воинов, выкрикивавших клятвы у очагов. Злость скалилась в каждом дерзком хохоте. Нужно либо смотреть войне в лицо, либо спасаться от нее; ночью лагерь превратился для Баргастов в клетку, в тюрьму. Темнота скрыла тех, у кого бегали глаза и дрожали руки. За многими смелыми жестами и сверкающими взорами таился леденящий ужас. Страх и возбуждение вцепились друг дружке в горло и не решались ослабить хватку челюстей.

Это был старинный танец, ритуальный плевок в глаза судьбы, дразнилка для темных желаний. Он видел стариков, слишком дряхлых для боя, способных стоять, лишь опираясь на посохи — глаза их горели, рты издавали боевые кличи… но сильнее всего в глазах отражалась боль утраты, словно у них отняли самую драгоценную любовь. Верьте же, что воины искренне молятся о привилегии умереть в битве. Одна мысль о бесполезных годах, тянущихся за концом настоящей жизни воина, способна заморозить сердце храбрейшего из храбрых.

Баргасты — не солдаты, как малазане или члены Багряной Гвардии. Профессию можно оставить позади, найдя новое будущее. Но для воина война — всё, единственная причина для жизни. Она создает героев и трусов, она испытывает душу способами, от которых не откупишься пригоршней серебра или хитрыми договорами. Война связывает воинов крепче, чем кровные узы. Она разрисовывает своды склепа, что находится за глазами и врагов и друзей. Вот самый чистый, подлинный культ. Стоит ли удивляться, что столь многие юнцы жаждут такой жизни?

Бекел это понимал, ибо был настоящим воином. Понимал — но сердце его полнилось отвращением. Он больше не мечтал привести сыновей и дочерей в такой вот мир. Слияние с боевой злостью уничтожает столь многое — и снаружи, и внутри.

Он — и многие другие — смотрели в лицо Оноса Т’оолана и видели сочувствие, видели столь ясно, что оставалось лишь отпрянуть. Имасс был вечным воином. Он сражался, наделенный благословением воина — бессмертием, возможностью сражаться вечно. Он отказался от дара по своей воле. Как мог подобный муж, даже вернувшийся к жизни, найти в себе такую степень смирения?

«Я не смог бы. Даже после трех десятилетий войн…. если бы вот сейчас я возродился, то нашел бы… что? Помятую жестяную кружку с состраданием на дне? Не хватило бы на дюжину ближайших друзей.

Но… он был потоком, нескончаемым потоком… как ему удавалось?

Кого я убил? Избегай этого вопроса, Бекел, если сможешь. Но тебе не отвергнуть истины: его сострадание овладело твоей рукой, твоим ножом, показало тебе силу его воли».

Шаги его замедлились. Он слепо оглядывался. «Я заблудился. Где я? Не понимаю. Где я? И что за сломанные вещи в моих руках? Все еще крошатся… шум оглушает!» — Спасите ее, — пробормотал он. — Да. Спасите ее — лишь об этом стоит говорить. «Пусть она проживет тысячу лет, став свидетельством, кем и чем были Баргасты. Мы калечим себя и зовем это славой. Мы поднимаемся, встречая слюнявых стариков, жаждущих наполнить нас горьким ядом. Стариков? Нет, воевод и вождей. Вот наша драгоценная традиция: самоуничтожение. Подождите, она еще затрахает нас, выпьет досуха».

Он бесновался молча. Кто захотел бы услышать подобное? Видите, что случилось с последним, протянувшим руку сочувствия? Он воображал себя, бредущего между рядов друзей — воинов. Он шел, таща на веревках свои спутанные доводы, а с обеих сторон ливнем сыпались насмешки и проклятия.

«Истина порождает страх в уме. Мы скучаем? Да! Где же кровь? Где сверкающие ножи? Дай пуститься в танец бездумия!

Подбодри наши утомленные сердца, хнычущий раб! Нассать на твои сложные мысли, мрачные предвидения. Подставляй зад, дурак. Давно пора вернуть остроту чувствам. Стой смирно, пока я калечу тебя — поглядим, как теперь похромаешь!»

Бекел, пошатываясь, вышел за границу лагеря. Встал в десяти шагах от фургонов, отвязал от спины копье. Взял в правую руку. Локоть ломило, ведь разрывы связок и мышц не успели зажить. Ничего, боль его пробудит.

Впереди виднелась земля на краю вырытого дозорными окопа. Над охряной почвой кочками торчали три шлема.

Бекел побежал к ним, бесшумно ступая по траве.

Метнул копье, когда оказался в двенадцати шагах от троих воинов. Увидел, как железный рожон впился в плечо того, что слева, пришпилив к стенке окопа. Двое других дернулись, повернули голову в его сторону. Он добежал — клинки в руках — и спрыгнул между ними. Сабля пробила бронзовый шлем, рассекая напополам голову женщины, и застряла. Ножом в левой руке Бекел резанул по шее последнего воина — но тот уклонился, спасая хребет, и сам глубоко вонзил кинжал в грудь Бекела — сбоку, чуть ниже подмышки.

Узкий окоп заставил их прижаться друг к дружке. Бекел видел, что воин готовится поднять тревогу. Он ухитрился рассечь ему горло, хотя кинжал противника второй раз вошел ему под ребро.

Кровь заполнила глотку Бекела; падая на умершего воина, он чуть не задохнулся в его шерстяной плаще, мучительно кашляя.

Бекел ощущал глубочайшую слабость — но ему нужно было сделать еще кое-что. Найти ее. Спасти ее. Он выполз из окопа. Дышать трудно. Вдруг накатились воспоминания, забытые десятки лет назад: последний раз, когда он был близко к смерти — его поразила «лихорадка-утопленница», заполнила легкие мокротой. Толстые припарки на груди, глаза щиплет вонь земляной горчицы — лицо матери, смутное, нависающее, в глазах ужас сменяется покорностью судьбе. Стены склепа. «У каждого есть склеп внутри — но вы же не ходите туда часто? А? Там вы содержите покойников. Мертвых родичей, мертвые мечты, мертвые обещания. Мертвую личность, нет, много, много личностей. Грабя, вы забираете самое лучшее. То, что можно использовать, продать. Потом вы снова его запечатываете, оставляя тьме.

Тьма остается. Ах, мама, остается.

Мой склеп. Стены склепа».

Ему казалось, он встал на ноги. Но нет, он лежит на земле почти рядом с ямой окопа. «Мама, ты здесь? Отец? Десорбан, сыночек, о, милый сын — я вложил меч в твои руки. Я старался быть гордым, хотя страх запускал черные когти в сердце — и тогда, потом, я смотрел в твое лицо, неживое, слишком спокойное, а вокруг пели о славном мгновении смелости — лишь мгновении, да, это всё что у тебя есть — я надеялся, что звуки музыки утешат страдания души. Я старался, потому что старания утешали их, ведь придет время, когда они сами встанут, смотря вниз, в лица любимых.

Сын? Ты здесь?

Стены склепа. Сцены, лица.

Но во тьме ты ничего не различишь».

* * *

Эстрала маялась в темноте, пытаясь разглядеть дозор. Там что-то происходит? Она не была уверена. Из-за вагонов она могла слышать, как какой-то ребенок кричит в лагере, в голосе что — то злое и жадное. По телу пробежала дрожь; она метнула взгляд на Хетан. Сидит, смотрит в никуда.

Слишком долго. Воины уже, должно быть, ищут искалеченный приз. Летят слухи — видели Эстралу, она тащила Хетан из лагеря. На запад, да. За линию света костров.

Она протянула руку, поднимая Хетан. Сунула ей в ладони посох. — Идем!

Эстрала тащила ее мимо дозора. Никакого движения. Что-то лежит рядом, этого тут раньше не было. Во рту сухо, сердце бьется в горле — она подвела Хетан ближе…

В нос ударил запах крови, мочи, кала. Тело — труп, застывший в смерти.

— Бекел? — шепнула она.

Ничего. Тяжелое молчание в окопе. Она присела над телом, перевернула. Уставилась в лицо Бекела: струйки пенистой крови на подбородке, потерянное выражение и, наконец, широко раскрытые, незрячие глаза.

Новый крик в лагере, ближе. Не Феранда… ох, это Секара. Духи, обгадьте обеих с ног до головы!

Ее пронизал ужас. Эстрала сжалась как лишенный укрытия заяц.

Хетан тоже присела. — Нет, — прошипела Эстрала. — Встань, чтоб тебя! — Она поднялась, схватила женщину за край одежды и потащила в обход окопа, на равнину. Нефрит ласкает траву — впереди, в сотне шагов, подъем, признак гребня холма. Колонна огибала холм, вспомнила она. — Хетан! Слушай! Иди на гребень — видишь его? Иди туда. Иди спокойно, поняла? Там тебя ждет мужчина. Он спешит. Он сердится. Иди к нему или пожалеешь. Давай! — Она толкнула искалеченную.

Хетан пошатнулась, но не упала. Еще один ужасный миг — она стоит на месте — но затем несчастная двинулась в указанном направлении.

Эстрала выждала дюжину ударов сердца — чтобы удостовериться — и побежала назад, в лагерь. Еще можно проскользнуть незаметно. Да, она вымыла лицо Хетан, потом попросту ее оставила у фургонов — у суки мертво в голове, все видели. Убежала на равнину? Смеху подобно. Но если хотите поискать — вон там, как раз где акрюнаи затаились и ждут вас.

Она заметила густую тень между фургонами и бросилась туда. На фоне костров метались фигуры. Крики прекратились. Если избегать очагов, она сможет дойти до стоянки Страля и его воинов. Поведает о смерти Бекела. Кто утром станет вождем Сенана? Наверное, Страль. Ему нужно знать, чтобы подготовить разум к командованию, взвесить участь клана.

Она шагнула из тени.

Тридцать шагов — и ее заметили. Шесть женщин во главе с Секарой, Феранда тащится сзади. Эстрала видела, как они бегут к ней, и вынула нож. Она знает, что они хотят сделать; знает, что они не заинтересованы задавать вопросы и выслушивать объяснения. Нет, они хотят сделать то же, что с Хетан. Бекела нет, защитника нет. Так много есть способов оказаться в одиночестве, вдруг поняла она.

Они увидели оружие в ее руке. Глаза жадно загорелись — хотят крови! — Я убила ее! — завизжала Эстрала. — Бекел трахнул ее, я убила обоих!

И она ворвалась между ними.

Засверкали клинки. Эстрала споткнулась и упала на колени. Со всех сторон искаженные злой радостью лица. Что за пылающий голод — о, какими живыми они себя ощутили! Она истекала кровью — четыре или пять ран, жар уходит из тела…

«Так глупо. Всё … так глупо». С этой мыслью она засмеялась на последнем вздохе.

* * *

Тяжелое скопище туч на западе уже заволокло половину ночного неба — словно непроницаемая стена одну за другой гасит звезды и нефритовые царапины. Ветер шумел в траве — он дул с востока, словно надвигался шторм. Однако Кафал не видел вспышек молний, не слышал раскатов грома. И все же внутренний трепет нарастал с каждым взглядом на громоздящуюся тьму. Где Бекел? Где Хетан? Обмотанная рукоять кривого меча скользила в руке. Он начал дрожать: становилось все холоднее.

Он еще может ее спасти. Он уверен. Можно потребовать силу у богов-Баргастов. Если они откажут, он поклянется уничтожить их. Никаких игр, никаких сделок. «Знаю — это ваша кровожадность привела к беде. И я заставлю вас заплатить».

Кафал страшился мига, когда впервые увидит сестру, эту изломанную насмешку над женщиной, которую знал прежде. Узнает ли она его? Разумеется, должна. Она бросится в объятия — конец мучениям, начало новой надежды. Ужасы, да — но он сумеет все исправить. Они убегут на запад — до самого Летера…

Тихий шелест сзади. Кафал развернулся…

Дубина ударила его в левый висок. Он пошатнулся вправо, пытаясь повернуться и встретить нападающего ударом меча. Толчок в грудь — его подняло над землей. Он извивался в воздухе, меч — крюк выпал из руки; затем кулак, словно бы держащий его за грудь, разжался — он упал на спину, затрещали кости… он непонимающе смотрел на копье: торчит вверх словно древко знамени, наконечник спрятался в грудной клетке…

Тени сверху. Рука в перчатке схватилась за древко, провернув и вогнав его еще глубже.

Острие вошло в землю.

Он пытался понять, но все ускользало из бесчувственных пальцев. Три, нет, четыре фигуры сверху, но все они молчат.

«Смотрят, как я умираю. Я делал так же. Почему мы такие? Почему мы так радуемся чужой неудаче?

Потому что, думаю я, мы знаем, как легко оказаться неудачником».

Воин — акрюнай расслабился. — Готов, — сказал он, вытаскивая копье.

— Если он разведывал наш лагерь, — удивился человек с дубиной, — почему стоял лицом не туда?

— Баргаст, — пробурчал третий, и все закивали. У проклятых дикарей в мозгах ни капли разумения.

— Завтра, — сказал, очищая копье, воин, — мы убьем остальных.

* * *

Она ковыляла, не сводя глаз с черной стены впереди, а та то накатывалась, то отступала, словно весь мир пульсировал. Сейчас ее толкал ветер, плотный как упершаяся в спину ладонь. Тум, тум — упирался в почву конец посоха.

Когда перед ней возникли четверо акрюнаев, она замедлила шаги, а потом встала, ожидая, пока они овладеют ей. Но они не стали. Вместо насилия они сделали жесты защиты от зла и скрылись во мраке. Помедлив, она захромала снова, тяжело дыша. Мозоли на руках вскрылись, сделав посох липким.

Она шла, пока мир не потерял силу, а тогда села на сырую траву подле обросшего лишайником валуна. Ветер мотал обрывки одежды. Она смотрела не видя, посох выпал из рук. Еще немного, и она повалилась набок, скрючившись.

И стала ждать, пока чернота не проглотит мир.

* * *

Похоже, ночь и вообще нормальный порядок течения времени были украдены. Страль смотрел, как Белолицые кормят костры всем, что может гореть, выкрикивают призывы к богам. Узрите нас! Найдите нас! Мы ваши дети! Козлов тащили на импровизированные алтари, перерезали глотки. Плескала кровь, дергались копыта — потом ноги замирали, мелко содрогаясь. Псы убегали, завидев необъяснимые проблески клинков. Ужас и безумие хлестали всех, словно струи дыма, искры, взлетавшие над чадящими кострами. На заре, знал он, в лагере не останется ни одного животного.

Если заря вообще придет.

Он слышал о смерти Эстралы. Слышал и о том, чем она похвасталась. Бессмыслица. Бекел не мог насиловать Хетан — ясное дело, Эстрала поверила, что станет женой Бекела, а потом увидела его с Хетан и поддалась безумию, разрисовавшему сцену яркими тонами похоти. Убила обоих в припадке ревнивой злобы.

Страль проклинал себя. Нужно было давно избавиться от вдовы. Показать, что Бекелу она не интересна. Духи подлые, если бы он заметил в ее глазах блеск безумия, сам убил бы.

Отныне командовать Сенаном в битве выпадает ему. Удовлетворились самые тайные его мечты — как раз тогда, когда он добровольно решил остаться в тени Бекела. Но исполненное желание оказалось вовсе не таким сладким на вкус. Честно говоря, он им уже давится.

Бекел обсуждал с ним грядущую схватку. Рассказывал о своих замыслах. У Страля есть хотя бы это. Когда Сенан соберется на рассвете, он призовет вождей кланов и передаст слова Бекела, как будто придумал всё сам. Послушаются ли они? Ну, скоро он узнает.

* * *

На востоке солнце открыло глаз и, казалось, дрогнуло при виде массивной стены туч, пожравших половину неба. На обширной равнине, на самом краю земель исчезнувших овлов, зашевелились две армии. Звериные знамена Баргастов поднялись над приглаженной ветрами травой, словно напруженные парусами мачты; пепел костров наподобие черного снега густо висел в воздухе. С юго-запада на них надвигался полумесяц конницы и пехоты. Стяги вились над легионами солдат Сафинанда, шагавшими в фалангах — щиты скошены, чтобы не давил ветер, копья блестят в ярком свете зари. Роты застрельщиков из Д’раса и лучников заполнили прогалины между главными отрядами. Конные стрелки двигались на концах бхедриньих рогов строя, за ними ехали копьеносцы в тяжелых доспехах. Кони плясали под воинами Акрюна, то и дело кто-то выезжал вперед, а приятели скакали за ним, помогая успокоить скакуна.

Вождь Войны Марел Эб поставил воинов Сенана в середине гребня, в окружении малых кланов. Его барахны были разделены между братьями, закрепившись на флангах.

День разгорался. Полумесяц приближался к позициям Баргастов, постепенно смещаясь к югу — так докладывали вернувшиеся разведчики.

Вскоре ветер утих, воздух почему-то пронизало холодом. Самый разгар лета, но дыхание плюмажами вылетало из глоток тысяч лошадей. Воины дрожали — наполовину от мороза, наполовину от страха.

Что это, битва богов? Когда покажутся духи акрюнаев, подобные клыкам в распахнутой пасти? Не готовы ли неупокоенные боги, предки Баргастов, выползти из — под промороженной земли, распевая старинную панихиду крови? Неужели смертные армии обречены сражаться в гуще ужасающей схватки властителей? Небеса над ними раскололись надвое: хрупкий утренний свет на востоке, непокорная тьма ночи за западе. Никто — ни Баргасты, ни акрюнаи, сафии или драсильяны — не видели такого неба. Оно наполнило их трепетом.

Иней покрыл траву, блестел на железе и бронзе; ледяной воздух плыл перед фронтом бури. Ни одна из армий не начинала петь вызывающих боевых гимнов. Неестественная тишина сковала войска, хотя воины уже могли видеть противника.

Ни одной птицы в лихорадящем небе.

Однако армия Акрюна надвигалась на ненавистного врага. А тот стоял в ожидании.

В тысяче шагов к западу от позиций Баргастов лежало тело женщины, скорчившееся в мерзлой траве спиной к облаченному в лишайники валуну. Хорошее место, чтобы лежать в последнюю ночь жизни. Иней блестел на бледной коже, словно алмазы.

Она умерла в одиночестве, в тридцати шагах от трупа брата. Но смерть забрала лишь плоть. Женщина по имени Хетан, жена Оноса Т’оолана, мать Абса, Стави и Стории, умерла немного раньше. Тело может ходить, топча скорлупу погибшей души — иногда дни, иногда годы.

Она лежала на мерзлой земле, завершая сцену полнейшей сдачи в плен. Неужели само небо наверху мигнуло, и не раз? Когда мигает небо, долго ли это длится? Как различить миг среди полотнищ тьмы, на заре света?

Духи, чьи крылья сгорели, став черными обрубками, не желали выдавать ей ответ.

— Седдик, ты еще жив? Мне кое-что снилось. Видение, смерть волкоящера, лежащего на боку, угроза костей под солнцем. Слушай мой сон, Седдик, и запоминай.

Алчность — это нож в ножнах амбиций. Подойдя слишком близко, ты видишь зловещий блеск. Слишком близко, чтобы убежать. Говорю тебе: алчность призывает смерть, и теперь смерть овладеет ей дважды. Это видение. Она умерла едва ли в сорока шагах от брата, а над ней в небесах сражаются две армии, и звери, бывшие братьями, готовы зубами рвать глотки. Странные имена, странные лица. Раскрашены как Казниторы. Человек с грустными глазами, его звать Скипетр Иркуллас.

Что за небо, что за небо!

Алчность и амбиции, Седдик. Алчность и предательство. Алчность и правосудие. Вот доводы судьбы, и каждый довод лжив.

Она умерла на рассвете. Я держала в руках сломленную душу. И все еще держу. Как Рутт держит Хельд.

Я узнала мальчика.

Абси, где же ты?

Седдик выслушал ее и сказал: — Баделле, мне холодно. Еще расскажи об огнях. О чудесных огнях.

Но огни сгорели, оставив лишь пепел и золу. Это холод иного мира.

— Седдик, слушай. Я видела дверь. Она открывается…

Глава 18

То, что кормит тебя, порвано когтями твоей нужды. Но нужды живут наполовину в свете, а наполовину во тьме. Добродетель латает щель. Если воля нужды есть жизнь, то страдания и смерть не напрасны. Но если говорим лишь о желаниях и вздорных потребностях, щель полнится тьмой, добродетель падает наземь.

Нужды и желания сотворены для серого мира. Но природа не дарует привилегий. То, что правильно, вскоре накормит себя, взяв когти твоей нужды. Так требует жизнь.

«Качества жизни», Сеген

Слабая и утомленная Яни Товис проследовала за братом в ворота, в мертвый город Харкенас. Передаваемые в ее роду тайные легенды накрепко запечатлелись в душе, и она теперь узнавала детали увиденного. Когда шла по мосту, эхо шагов обняло ее, знакомое и родное, печальное, как одеяния умершей бабушки. Проходя под сводами арки, она как будто возвращалась домой — но дом стал местом забвения, она словно унаследовала чужую ностальгию. Тревога стала испугом, когда она вышла из прохладной темноты и увидела безмолвную, безжизненную панораму: высокие закопченные здания, покрытые пятнами башни и обезображенные статуи. Ярусы садов давно заросли не сорняками, а толстыми скрюченными деревьями; их корни разорвали стенки, обвили башни, подняли камни мостовых. Птицы свили гнезда на уступах, залив стены белым пометом. Груды сметенных ветром листьев завалили все углы, между плитами выросла трава.

Она могла ощутить старинную магию — что-то словно летает на самом краю зрения. Город пережил целые эоны, хотя этого вряд ли можно было ожидать. Колдовство все еще противостоит неумолимому напору времени. Она видит город, покинутый жителями едва ли поколение назад, хотя на деле он древнее, чем можно вообразить.

И матери детей не бросят

пока не сокрушится мир…

Так говорится в какой-то поэме, написанной именно здесь; Яни Товис отлично понимала ее смысл. Дитя и дом никогда не изменятся, если судить дозволено матери. Но толкования опошляют истины. Поэт стремится пробудить в слушателе то, что знакомо, но не высказано. Слова, заклинающие отсутствием слов. Но дети вырастают, и время пробивает копьями самые толстые стены. А иногда стены пробивают изнутри. Ее привычкой всегда было — она это понимала — сеять неопределенность. Для нее нерешительность стала способом жизни. Брат, разумеется, во всем противоположен. Они стояли, смотря друг на друга через пропасть, и пропасть эту вовеки не перекрыть мостом. Когда Йедан Дерриг делал шаг навстречу опасности, его воля становилась диким зверем, жуткой силой, готовой уничтожать жизни. Когда она не видела брата — руки в крови, взгляд тверже камня — ей казалось, что нерешительность — естественный порядок мира, состояние разума, ожидающего первого хода, всегда реагирующего, никогда не берущего инициативы. Разума, всего лишь удерживающегося на одном месте, пассивного, склонного сдаваться уготованной участи.

Значит, им суждено оставаться вместе, давить друг на друга, словно противовесы, концы моста, и в этом напряженном балансе находить мудрость правления. Они могут сделать прочными и надежными камни под стопами своего народа. Он убил ведьм и ведунов, и ему не пришлось хитрить, огибая ее, ибо она не была препятствием. Нет, она всего лишь замерла на месте. Ожидая кинжала судьбы. Кинжала Йедана.

«Я забыла. И провалилась. Он мне нужен, мой Убийца Ведьм».

Позади столпился авангард ее народа. Стяжка и Сквиш, пышные и розовые словно девицы, лица расслаблены — остатки магии пробились сквозь нехитрую защиту. Офицеры отряда Дозорного, Краткость и Сласть, уже начали рассылать взводы в переулки, отыскивая подходящие убежища. Спокойные, небрежно отданные приказы успокаивали оказавшуюся на грани паники и страха толпу, словно заклинания коновала. Она не видела Йедана, как и его коня. Зато впереди, в центре города, высилось тяжеловесное здание, то ли храм, то ли дворец и крепость — пять башен копьями пронизывали нависший над городом сумрак. Цитадель. Она занимает остров, рукав реки пересекает лишь один мост. Именно к нему ведет главная улица.

Яни Товис оглянулась, нашла взглядом Сласть. — Разместите народ с наибольшими удобствами — но не слишком расходитесь. О, и скажите ведьмам: они не смогут нормально мыслить, пока не создадут около себя защитный круг.

Женщина кивнула. Яни снова поглядела на сердце города, двинулась туда.

* * *

Он въехал в Цитадель. Разумеется. Он же Йедан Дерриг. Ему хочется своими глазами увидеть место, где пролилась кровь.

Какие-то мощные сотрясения раскололи мраморные столпы по сторонам Великого Зала. Зияли трещины, многие колонны опасно накренились; мозаики пола покрыла тонкая пыль. Местами пыль слежалась в грязные пятна.

Не глядя на весь здешний мусор, Йедан пересек обширную палату. Он ощущал в теле тепло, словно шел на битву. Потоки силы все еще циркулировали здесь, наполняя его разнообразными эмоциями. Ужас, горе, черная ярость и жуткая боль. Безумие пало на цитадель, мир истек кровью.

Он нашел боковой проход сразу за Великим Залом. Его обрамляла загадочная резьба — женщины в торжественной процессии. Высокие женщины, черная как полночь кожа. В самом проходе сцены изменились, став картинами плотских утех, все более подробными по мере приближения к дальнему концу. Миновав череду альковов, назначение которых казалось очевидным, Йедан Дерриг оказался в помещении со сводчатым потолком. Терондай, так оно называлось? Насколько исказилось слово с течением времени? Священное око темноты, свидетель всего в мире.

Было время, говорится в тайных преданиях, когда свет не посещал этого мира и тьма была абсолютной. Лишь истинные дети Матери могли выжить в таком Королевстве, но кровь не остается чистой навеки. К тому же в Ночи обитали и другие существа. Некоторые видели верно, некоторые нет.

Свет просочился через раны Матери — раны, которым она дозволила быть. Из ран произошло рождение. «Все дети, — сказала она, — должны видеть. Мы даруем жизнь в свете, тьме и тени. Истину нашей природы не найти в том, чем мы не являемся. Идите из тьмы, идите в тень и дальше, в свет. Такова истина сущего. Без почвы не будет неба. Так говорила она Азатенаям в пыли их свар».

Тайные предания, не более чем чепуха. Слова, придающие значение тому, что и так существует, желают того разумные существа или нет. Истолкования камня, реки, расплава внизу и ледяного дождя сверху. Подобные штучки его не особенно впечатляют.

Терондай был покрыт темными пятнами, усыпан сухой листвой. Бесформенные кучки белого праха — вот все, что осталось от тел, упокоившихся на месте гибели. Ни оружия, ни драгоценностей — Йедан предположил, что комнату посетили грабители, как и всю Цитадель, наверное. Странно, что кровные легенды не упомянули о ловких ворах. «Не мы ли оказались здесь в последние, мрачные дни? Никакихгероических битв. Всего лишь… Что? Ожидание? Отсюда вопрос: кто мы, во имя Берега? Их треклятые слуги? Рабы?

Тайные предания, выдайте свои тайные истины».

Откуда эти давние претензии на «королевскую кровь»? Правители чего? Вырубки? Сада? Острова на реке? Да, он привык к гордым уверениям, что они с сестрой созданы для руководства, что нужно подчинять волю окружающих. У них ведь есть титулы. Полутьма. Дозорный. Яни Товис тоже добровольно приняла роль Королевы трясов. «Бремя привилегий — видите, как мы склонились под тяжестью?»

Стиснув зубы, он снова оглядел помещение, на этот раз внимательнее.

— Проклятый глупец.

Он резко повернулся, увидел сестру.

— Ты в храме, идиот. Убери проклятого коня.

— Здесь есть многоярусные сады, — сказал он. — Найди среди своих несколько фермеров, пусть начнут расчистку. Других я отошлю к реке. У нас много сетей.

— Хочешь, чтобы мы заняли город?

— Почему бы нет?

Казалось, она не может найти слов.

Йедан заставил коня повернуться, чтобы смотреть ей в лицо. — Полутьма, ты увела нас на Дорогу Галлана. На Дорогу Слепца. Мы оказались в Королевстве Тьмы. Но оно мертво. Магия сохранила его в мертвом состоянии. Если некогда это был наш дом, мы сможем заново обжить его. Не в этом ли наша судьба?

— Судьба? Яйца Странника, почему это слово звучит шелестом вынимаемого из ножен меча? Йедан, может быть, мы знали город раньше. Может быть, наша семейная линия исходит из далекого прошлого и все легенды верны. Славный Харкенас. Но ни в одной истории не сказано, что мы здесь правили. В этом городе. Мы не были владыками королевства.

Он внимательно смотрел на нее. — Тогда мы передвинемся.

— Да.

— Но куда?

— За рекой лес. Пройдем через него на другую сторону. Йедан, мы зашли далеко. Давай же закончим путешествие там, где оно началось. В нашем истинном доме. На Первом Берегу.

— Мы даже не знаем, что он такое.

— Значит, узнаем.

— На реку стоит все же обратить внимание, — настаивал он. — Еды у нас мало.

— Конечно. А пока — во имя всех здесь павших, брат, слезь с коня!

* * *

Через несколько мгновений после их ухода застывшая на тысячи лет тишина окончилась. Зашелестели сухие листья, взлетая на воздушных вихрях. Пыль поднялась, странный мутный сумрак — в котором свет казался незваным гостем — вдруг замерцал.

И что-то вроде долгого, протяжного вздоха заполнило комнату. Долго не затихали отзвуки, до ужаса похожие на плач.

* * *

Краткость шла за Сластью к началу улочки. Обе несли фонари. Тени метались по стенам на всем пути через узкий проход.

Вдруг подружки застыли, рассматривая тела под ногами.

— Мертвые? — спросила Краткость.

— Нет, милая. Они оказались в царстве снов.

— И давно?

— Вряд ли давно, — ответила Сласть. — Я видела, как они слонялись поблизости, делая ритуалы или еще что. Потом видела еще раз, у них уже факелы прогорели. Вот я и пошла взглянуть.

Краткость присела, поставила фонарь рядом. Схватила ближайшую к ней ведьму и перевернула на спину. Вгляделась в лицо. — Думаю, Стяжка. Они кажутся близняшками.

— Чем дальше, тем ближе, — согласилась Сласть. — Я тоже заметила.

— Веки дергаются как у бешеной.

— Царство снов, я же сказала.

Краткость оттянула веко. — Глаза закатились. Может, ритуал на них обратился.

— Может. И что делать?

— Они же не умерли.

— Точно. Однако такая возможность не каждый день выпадает.

* * *

— Что сломано, того не исправишь. Ты сломал нас, но дело еще не закончено. Смотри, что ты натворил.

Галлан пришел в ужас. Он не мог привыкнуть к новому миру. Ему хотелось вернуться во тьму; вырвав себе глаза, он нашел тьму. Сендалат… Тоненькая рука сына крепко зажата в ее руке. Они стоят и смотрят на безумца, смотрят, но не замечают кровь на лице и полу — хотя разве это возможно на самом пороге Терондая? Он плакал, то и дело поперхиваясь — но, что бы ни лежало во рту, он не хотел это выплевывать. Губы его блестели алым, зубы стали краснее кедровых щепок.

— Мама, — сказал ее сын, — что случилось?

«Мир изменился. Галлан, ты глупец. Ушедшего не вернуть». — Случайность, — сказала она. — Нужно найти помощь…

— Но почему он ест свои глаза?

— Давай, быстрее найди жрицу. Скорее, Орфанталь!

Галлан подавился, попытавшись проглотить глаз. Вместо этого тот снова оказался во рту. Дыры глазниц сочились кровавыми слезами.

«Вечные поэтические позы, Галлан. Грандиозный символ, искусно расположенный в преддверии храма. Ты будешь здесь лежать, пока не явится некто значительный, и тогда ты проглотишь треклятые глаза. Шедевр — вопрос точного расчета.

Будет ли Мать Тьма поражена в самое сердце, Галлан? Или просто ощутит отвращение?» — Сделано, старик, — сказала она вслух. — Пути назад нет.

Он, очевидно, понял ее неправильно, потому что захохотал.

Она заметила во рту глаз — тот перевернулся и — что за безумный момент? — словно поглядел на нее.

— Что сломано, того не исправишь. Ты сломал нас, но дело еще не закончено. Смотри, что ты натворил.

Сендалат зашипела, когда эхо снова ворвалось в память. Оно не принадлежит сцене, ею воскрешенной. Оно исходит откуда-то еще, от кого-то еще. И предназначено кому — то еще. Да, в этом весь ужас. Она действительно слышала слова, и они действительно исходили от нее, были сказаны ее голосом, и то был голос женщины, познавшей подлинное горе.

«И в этом самая горькая истина. Я не излечилась. Спустя столько времени…»

— Заснула? — спросил лежавший рядом Вифал.

Она обдумала выгоды ответа, сочла, что таковых не много, и промолчала.

— Снова говоришь во сне, — пробурчал он, ворочаясь под одеялом. — Вот что хотелось бы знать: что сломано?

Она села, словно ужаленная скорпионом. — Что?!

— Все же проснулась…

— Что ты сказал?

— Что бы ни сказал, у меня сердце в горле бьется. Ты хочешь его вырвать? Думаю, не лучше лы быть избитым до потери…

Зарычав, она подхватила мех и встала. Три демона — Венета непонятно зачем рыли глубокую дыру около дороги. Хруст был внизу, поднимал тяжелые камни и передавал скорчившейся у края Шлеп, она совала их Писку, а тот отбрасывал камни как можно дальше. «Что они делают, во имя Худа? А, неважно». Она потерла лицо.

«Во сне говорю? Не те слова. Умоляю, не те слова!»

Она прошлась вдоль Дороги. Хотелось двигаться вперед, но Вифалу нужно иногда спасть. Люди до удивления хрупки. Любое их достижение непрочно. «Не будь их так много, не показывай они яростную деловитость муравейника, давно вымерли бы. Более того, если бы мы, прочие, не смотрели на их жалкие усилия с ленивой насмешкой… если бы мы были мудрее — давно смели бы их с лица земли. Тисте Анди, Джагуты, К’чайн Че’малле, Форкрул Ассейлы. Боги, даже Тисте Эдур. Скабандари, ты сразил не того врага. Даже ты, Аномандер — ты играл с ними как с домашними зверушками. Но зверушки набрасываются на вас, рано или поздно».

Она знала, что сама прячется от чешуйчатого зверя, грызущего основы разума. Он заставляет мысли блуждать, не видеть места, на котором еще блестит родственная кровь. Бесполезно. Слова сказаны. Насилие дает ответ. Как глубоко не дыши, однажды грудная клетка замрет в тишине. У этого зверя самые острые зубы.

Сендалат вздохнула. Харкенас. Город ждет. Уже недалеко. Давний дом, личный склеп, углы которого забиты глупыми безделушками жизни молодой женщины.

Посмотрите, ловлю я сны

пыль хочу удержать в руке…

Она фыркнула и вернулась к спящему мужу. Демоны, давние союзники Джагутов, давшие кровь Треллям — ох, что за низменная смесь получилась! — демоны пропали в выкопанной дыре. Почему мерзкие твари прилепились к Вифалу? Он утверждает, что нашел их на острове, на котором пленил его Увечный Бог.

Можно было бы предположить, что Увечный их призвал и сковал. Однако позже нахты помогли Вифалу бежать и казались скорее союзниками Маэла. А теперь… они роют яму.

— Да ладно, — сказал, садясь, Вифал. — Ты хуже забравшегося в спальню москита. Если так спешишь, давай идти до самого конца. Там отдохну.

— Ты устал.

Он глянул на супругу: — Не путешествие меня утомляет, любимая.

— Ну-ка, объясни.

— Объясню. Но не сейчас.

Она видела в его глазах вызов. «Я могла бы его разговорить. Но такой взгляд… это круто». — Собирай вещи, муженек. Пока ты возишься, я кое-что объясню. Мы идем по дороге, ведущей в город, и я в нем была рождена. Само по себе волнительно. Но с этим я справлюсь. Удовольствия это не доставит, но справлюсь. Нет, тут кое-что еще.

Он связал постель и прижал ее рукой к боку. — Выкладывай.

— Вообрази пруд с черной водой. Бездонный. Спрятанный в пещере, где не движется воздух, нет капели с потолка. Гладь пруда за десятки тысяч лет не рассекала малейшая рябь. Ты мог бы стоять рядом всю жизнь и не увидеть перемен.

— Ладно.

— Я все еще не вижу ничего, способного потревожить пруд, Вифал. Однако под поверхностью, в самой неизмеримой глубине… что-то движется.

— По мне, нам следует бежать подальше.

— Ты, наверное, прав. Но я не могу.

— Твоя старая жизнь, Сенд — ты сказала, что не была воительницей, ничего не знаешь об оружии и военных приемах. Так кем ты была в родном городе?

— Там были фракции, шла борьба за власть. — Она бросила взгляд на Дорогу. — Так шло поколениями, хотя в это трудно поверить. Целые поколения Тисте Анди. Ты мог бы подумать, что за сотни лет вражда угасает — да, такое возможно. Даже на долгое время. Но потом все изменилось — моя жизнь стала сплошным беспорядком. Союзы, измены, перемирия и предательства. Ты не сможешь вообразить, как всё это исказило нашу цивилизацию, нашу культуру.

— Сенд.

— Я была заложницей, Вифал. Ценной… но и смерть мою можно было использовать.

— Но это не жизнь! Это перерыв в жизни!

— Все распадалось. Мы считались священными. Очень мило. Но вряд ли, — добавила она, — есть возможность вернуться к такой карьере.

Он уставился на нее: — А ты вернулась бы? Если бы выпала возможность?

— Забавный вопрос. «Что сломано, того не исправишь. Ты сломал нас, но дело еще не закончено. Смотри, что ты натворил».

— Сенд.

— Конечно, нет. Давай, садись в седло.

— Но почему он ест свои глаза?

— Однажды, очень давно, сынок, не было ничего кроме тьмы. И это ничто было всем, Орфанталь.

— Но почему…

— Он стар. Слишком многое видел.

— Мог бы просто закрыть глаза.

— Да, мог бы.

— Мама.

— Да, Орфанталь?

— Не ешь свои глаза.

— Не беспокойся. Я подобна большинству. Я имею глаза, но ничего не вижу.

«Теперь, женщина, ты такого не говоришь. И будь благодарна. Есть и другой закон: рот шевелится, но ничего не сказано. Мы находим в этом облегчение, ведь если бы мы говорили все, что могли бы сказать, уже давно поубивали бы друг дружку.

Галлан, ты был поэтом. Тебе следовало проглотить язык».

Однажды он кое-кому навредил. Он это знал и знание причиняло ему боль. Но никому не нравится боль. Лучше заменить стыд и чувство вины на нечто, обращенное вовне. На нечто обжигающее, помогающее собрать энергии и выбросить из души. Так называемый гнев. Когда он закончил гневаться, когда ярость нашла свой курс, он обнаружил, что стоит на пепелище, что знакомая ему жизнь пропала навсегда.

Интроспекция — акт крайнего мужества, и немногие готовы на него решиться. Но если всё, что можно разворошить — пепел и кучу горелых костей, вам ничего не остается, кроме… Бегство лишь усугубляет страдание. Память сливается с ужасами, единственный способ ускользнуть — безумие, но безумие так просто не выберешь. Какая жалость: чем уродливее пейзаж души, тем острее здравый рассудок.

* * *

Он вроде бы помнил, что происходит из семьи Виид. Что был гралийцем, воином и мужем. Творил ужасающие дела. На его руках кровь и на языке горько-соленый вкус крови. Из головы так и не выветрился запах горелой одежды.

«Я убивал». Мысль эта стала отправной точкой.

И тогда все истины собрались, формируя костяк будущего. Что привело к следующей мысли.

«Я снова буду убивать».

Ни один из тех, кого он преследует, не смеет надеяться на спасение. Их крошечное королевство подобно кургану термитов. Насекомые тоже мнят себя великими, громадными и могущественными внутри своей кучи. Виид стал башмаком, окованным бронзой каблуком, сокрушающим стены, учиняющим разорение. «Вот ради чего я создан».

Его тропа не отклоняется. Он спустился в яму, прошел в дверь и оказался в комнате, заваленной трупами рептилий. Среди них кишели ортены и прочие паразиты. Он пересек комнату и встал перед внутренним порталом.

Они где-то высоко — они его заметили, он уверен. Следили за ним через глаза или пасть дракона. Они не знают, кто он, поэтому не имеют причины бояться. И все же они будут осторожничать. Если он попросту прыгнет между ними, сверкая клинками, кто-то может сбежать. Кто-то станет отбиваться. Удачный выпад… нет, ему потребуется очарование, способность их убедить. «Возможно, мне не удастся. Вижу такую вероятность. Но разве я не наделен терпением? У меня очевидный талант к обману.

За моей спиной не только опустевшие хижины».

Он вложил оружие в ножны.

Сплюнул в ладони, провел по волосам. И пустился в долгое восхождение.

Он мог бы завыть им в лица, а они не услышали бы. Мог бы сомкнуть невидимые руки на глотках, а они даже не дернулись бы. «Убийца пришел! Тот, что внизу… я плыл по бурным волнам его желаний — он желает убить всех!» Но нелепая его семья не беспокоится. Да, они видели незнакомца. Видели, как он решительно вошел в каменное здание, которое они уже сочли своим. А потом возобновили обыденные занятия, словно попали под власть отупляющей, избавляющей от забот магии.

Таксилиан, Раутос и Вздох пошли за Сулькитом. Трутень К’чайн Че’малле трудился над бесчисленными механизмами. Тварь казалась не знающей усталости, словно цель заставляла ее забыть о потребностях плоти. Даже Таксилиан не мог понять, возымели ли хоть какой-то эффект усилия Сулькита. Ничто не пробуждалось к жизни. Никакие тайные чары не взрывались внезапными переменами. Темнота все еще царила в коридорах, дикие животные носились по комнатам, строили гнезда в кучах мусора.

Последний и Асана тоже строили подобие гнезда — когда не охотились за ортенами или не собирали воду из сочащихся влагой труб. Шеб постоянно следил за пустыми просторами с насеста, который назвал Венцом, а Наппет бродил без цели, бормоча под нос, проклиная невезение, приведшее его в столь гнусную компанию.

Все они слепые глупцы!

Дух, прежде гордившийся всеведением, избегал разума гралийца по фамилии Виид. Он пошел помогать Сулькит. Ведьма Вздох — адепт, восприимчива к колдовству. Если кого и можно пробудить, коснуться, то именно ее.

Он нашел их в круглой палате за Глазами. Но обширный дом мертвой ныне Матроны совершенно преобразился. Потолок и стены сочились горькой слизью. Густые озерца покрыли пол у помоста, в воздухе носились пряные запахи. Широкая и длинная постель, господствующая на помосте — престоле, казалась больной, искривленной как корни поваленного дерева. Во все стороны свисали влажные щупальца. Воздух над кошмарным престолом так густо пропитался соками, что мерцал и колыхался, словно превратившись в живой дым.

Сулькит неподвижно, как статуя, стоял у помоста, источая жидкости — он словно плавился на глазах. Из горла вырывались странные гортанные звуки.

— … пробудился за каждой стеной, — говорил Таксилиан. — Я уверен.

— Но ничего похожего! — сказал Раутос, показывая на Сулькита. — Боги подлые, воздух — я едва дышу…

— Оба вы дураки, — бросила Вздох. — Это ритуал. Это самое старое колдовство — магия пота, запаха и слез — против нее мы беспомощнее детей! Убейте его, я вам говорю! Воткните нож в спину, перережьте горло! Пока не поздно…

— Нет! — возразил Таксилиан. — Это должно случиться — я чувствую — дело трутня сулит нам спасение.

— Заблуждаешься!

Раутос встал между спорящими, лицо его было напряжено от страха и смущения. — Есть некий рисунок, — сказал он в пустоту. — Все, что делал трутень — и все остальное — вело к этому мигу. Рисунок — я почти его вижу. Я хочу… хочу…

Он не знал, чего хочет. Дух дико кружился в завихрениях неисполнимых желаний этого человека.

— Ответы придут, — заявил Таксилиан.

«Да!» — закричал дух. — «Придут с ножами в руках! Придут убить вас всех!»

* * *

Под уровнем Чрева Наппет встал около странной трубы, что шла вдоль всего коридора. Он довольно долго следовал ее изгибам, пока не заметил, что широкие — ему по грудь — листы бронзы начали излучать жар. Вспотевший мужчина колебался. Вернуться? Он может расплавиться, пока залезет по всем ступеням. В темноте не видно никаких признаков боковых проходов. Горячий, сухой воздух горит в легких.

Он готов был впасть в панику. Что-то бурлит в трубе, стремясь вдаль. Наппет заскулил — он может тут и помереть! «Шевелись, дурак. Но куда? Спеши. Думай!» Он наконец заставил себя зашагать. Где-то там впереди брезжит спасение. Так должно быть. Он уверен.

Воздух потрескивал, от поверхности трубы отлетали искры. Он завизжал и бросился бежать. Тут его ослепили вспышки — коридор заполнился молниями. Серебристые корни выскочили и пронзили тело. Мучительная боль в нервах — вопли вырывались из груди, терзали горло — он забил руками… Между пальцами встали ослепительные дуги. Что-то ревело — там, впереди — и блестело огнем.

«Плохой путь! Я пошел не…»

Внезапная темнота. Тишина.

Наппет встал, тяжело дыша. Потом сделал глубокий вздох, прислушался…

Беспорядочные звуки внутри трубы уходили все дальше. Он хрипло выдохнул.

В воздухе висело что-то странное, горькое, разъедало глаза.

Что тут сейчас творилось? Он успел увериться, что погибнет, поджарится как ударенный молнией пес. Он ощутил в теле циркуляцию энергий, в венах словно кислота вскипела. Пот остывал на коже. Он дрожал.

Тут он услышал шаги и повернулся. Кто-то идет сзади. Коридор не освещен фонарями. Он слышит лязг железа. — Шеб? Ты? Последний? Проклятый олух, зажги фонарь!

Фигура не отвечала.

Наппет облизнул губы. — Кто это? Скажи хоть слово!

Дух в ужасе следил, как Виид шагает к Наппету. Кривой клинок высоко взлетел, обрушившись на шею. Изо рта мужчины выплеснулась струя крови. Он пошатнулся от удара. Захрустели кости — это Виид вытаскивал застрявшее в ране оружие. Кровь хлынула потоком, Наппет поднял руку, зажимая ладонью шею; глаза его были широко раскрыты и все еще наполнены непониманием.

Второй удар пришел с другой стороны. Голова нелепо склонилась набок, чуть покачалась на левом плече и упала с шеи. Тело рухнуло.

— Не будем терять времени, — пробормотал Виид, наклоняясь и вытирая клинок. Потом он встал, повернулся к духу: — Хватит криков. Кто меня призвал, как думаешь?

Дух отпрянул. «Я не… не я…»

— Давай, веди меня к остальным, Хищник жизней.

Дух завыл, улетая от выродка. «Я должен предупредить всех!»

Ухмыляющийся Виид шел следом.

* * *

Спешившись, он раздавил последние угли небольшого костра, ощущая, как под ногами катаются камешки, и обернулся к старой карге. Сверкнул глазами, смотря на покрытую чешуйками спину, словно молчаливое осуждение могло повергнуть ее наземь. Но Ливень знал, что его воля слабее летнего дождичка. — Это шпили из легенд моего народа — Клыки Пустошей. Ты украла звезды, ведьма. Ты обманула меня…

Олар Этиль фыркнула не оборачиваясь. Она смотрела на юг — по крайней мере он думал, что это юг, но нерушимые прежде знания оказались слишком уязвимыми перед магией бессмертной женщины, каждую ночь зажигавшей костры из камней. Уязвимыми как пучки сухой травы, которые она переколдовывала в куски сочного мяса, как скалы, источавшие воду при касании костяшек ее пальца.

Ливень поскреб под тощей бородкой. Он истратил последние остатки масла, при помощи которого молодые воины-овлы прижигают поросль, пока не появился настоящая густая борода. Он, наверное, похож на придурка, но тут ничего не поделаешь. Да и кому на него глядеть? Нет уже смеющихся девушек со скромными взорами, пугливо отбегающих с его пути через селение. Старые пути заброшены. Пусто и будущее, которое ему обещали в детстве.

Он воображал летерийского солдата, вставшего на груде костей, белой горе — останках народа Ливня. Под ободком шлема тоже виднелась голая кость черепа, застывшая в вечной улыбке.

Ливень понял, что нашел себе любовницу, и ее имя — ненависть. Неважно, какой это летериец — солдат или просто чужак. Символ алчности и деспотизма. Загребущая рука, голодный блеск в глазах, дух, готовый забрать всё, лишь бы хватило силы и настойчивости.

Ливень грезил о разрушении. Великом, катящемся, оставляя позади лишь кости.

Он глянул на Олар Этиль. «Чего ты хочешь от меня, ведьма? Что дашь взамен? Это ведь время обещаний, не так ли? Если не так, я существую зря».

— Когда обретешь голос, — сказала она, — поговори со мной, воин.

— Зачем? Что ты ответишь?

Смех ее был сухим кашлем. — Когда я отвечу, горы рассыплются во прах. Моря закипят. Воздух заполнится отравой. Мой ответ, воин, оглушит небеса. — Она повернулась, клочья одежды взлетели в воздух. — Не чувствуешь? Врата — они открылись с треском, дорога манит внутрь. О, что за дорога! — Она снова заквохтала.

— Моя ненависть молчалива. Ей нечего сказать.

— Но я, тем не менее, кормлю ее.

Глаза воина расширились: — Эта лихорадка пришла от тебя, ведьма?

— Нет, я не проникала в твою душу подобно ночной змее. Я всего лишь пробудила ее к чувству справедливости.

— Зачем?

— Это меня забавляет. Седлай лошадь, воин. Мы скачем к шпилям твоих легенд.

— Легенд, переживших народ, их создавший.

Она чуть склонила к нему голову: — Не совсем. Не совсем. — И опять засмеялась.

* * *

— Где он?! — кричала Стави, поднимая кулачки, словно готовясь ее ударить. Сеток встала с земли. — Не знаю, — сказала она ровным тоном. — Он всегда возвращался.

— Но его нет уже дни и дни! Где он? Где Тук?

— Он служит не одному хозяину, Стави. Чудо, что он смог оставаться с нами так долго.

Сестра Стави казалась готовой зарыдать. Она упорно молчала. Мальчик сидел, опираясь спиной о мертвый бок Баалджагга, а громадный зверь лежал, как будто спал, спрятав нос между лап. Малыш игрался пригоршней камешков и, похоже, не обращал внимания на тревоги сестер. Сеток подумала, не слаб ли он на голову. Сказала со вздохом: — Он повел нас на восток — и туда мы и должны…

— Но там нет ничего!

— Знаю, Стави. Не понимаю, почему он нас туда ведет. Не захотел объяснить. Но неужели мы будем противоречить его желаниям?

Она знала, что такая нечестная тактика призвана вызвать в детях согласие. Она работает, но, как знает любой взрослый, недолго.

Сеток взмахнула рукой. Ай встал и потрусил вперед, а Сеток подхватила мальчика и велела сестрам идти сзади. Жалкая стоянка осталась за спиной.

Она гадала, вернется ли Тук. Была ли причина его заботе о них, или это всего лишь остатки чувства вины или ответственности за детей друга? Он оставил жизнь позади и не обязан соблюдать ее правила, ее требования к душе смертного — нет, в мотивах такой твари не может быть ничего человеческого.

Глаз, которым он на нее смотрел, принадлежит волку. Но даже среди этих зверей родство стаи — результат напряженных игр в доминирование и покорность. Благое братство таит под собой политические махинации, безжалостные решения. Дайте жестокости шанс… Он ведет их жалкую стаю, его владычество неоспоримо — ведь вряд ли даже смерть его устрашит.

Она наконец поняла, что не может ему доверять. Что облегчение, когда он принял командование, было чувством ребенка, жаждущего оказаться в тени взрослого, не дающего себе осознать, что истинная угроза может исходить именно от мужчины или женщины, вставшей над ним. Да, близняшки потеряли всё. Отчаянная преданность мертвецу, бывшему другу отца, вполне понятна. Стави и Стория хотят его назад. Конечно, хотят и потому смотрят на нее с каким-то осуждением, словно она виновна в пропаже Тука.

Нелепо, но в самой Сеток девочки не видят спасительницу. Не видят защитницу. Они порадовались бы, если бы она исчезла.

Мальчик и гигантский волк. Он будет защищать всех? Трудно полагаться.

«А у меня есть сила, хотя я не могу придать ей форму, тем более предназначение. Кто не всемогущ во сне? Заснув, я отращиваю крылья и могу летать высоко над землей; но это не означает, что я проснусь пернатой. Мы боги в мечтах. Несчастье наступает, когда мы начинаем верить, что могущественны в реальной жизни.

Жаль, что нет Ливня. Лучше бы он меня не покидал. Вижу перед собой как живого. Стоит на горе костей, глаза темны под ободком шлема.

Ливень, где ты?»

* * *

— Выглядели близкими к смерти, — сказал Йедан Дерриг.

Едущая рядом с братом Яни поморщилась: — Должно быть, что-то разбудили. Я велела защищаться, а теперь думаю, что этим их убила.

— Может, они похожи нынче на шаловливых девчонок, Полутьма, но они не такие. Ты никого не убила.

Она повернулась в седле и поглядела назад, на дорогу. Свет ламп и факелов создал мерцающий островок среди зданий в дальнем конце города. Свет казался раной. Она снова поглядела вперед. Темнота, да, но темнота, сквозь которую можно видеть — каждая деталь отчетлива, каждый оттенок ярок, хотя и кажется опалесцирующим. То зрение, которым она обладала в прежнем, таком далеком ныне мире, было на самом деле слабым и ограниченным. Но и здешний мир не подарок судьбы — в голове что-то давит, причем все сильнее.

— Он ведь еще не умерли, — говорил Йедан.

Они проскакали галопом по дороге через долину, оставив за собой заросшие поля и окруженные кустами фермы. Впереди — стена древесных стволов, начало леса, известного как Ашайн. Если верны сказания, Ашайн пал — до последнего дерева — жертвой маниакальной промышленности города, на его месте были лиги и лиги выжженной пустоши. Но лес вернулся, причем стволы Черных деревьев не смогли бы обхватить десять взрослых мужчин. Не было видно ни дорог, ни троп, однако земля под высокими кронами была свободна от растительности.

Под выросшими выше башен деревьями сгустился сумрак. Среди черных стволов Яни смогла различить и другие породы — такие же массивные, с гладкой корой и змеевидными корнями. Высоко вверху какие-то растения-паразиты сформировали замшелые острова, усыпанные зубчатыми листьями и черными цветами — эти громадные «гнезда» висели на перепутанных лианах. Воздух был холодным, туманным; пахло сырым углем и смолой.

Треть лиги, потом половина; стучат копыта лошадей, скрипят кольчуги, лязгают застежки, но в окрестном лесу царит тишина.

Давление в голове стало болью, словно ей забили гвоздь в лоб. Движения лошади заставляли ее ощущать тошноту. Задыхаясь, она упала на шею животного, натянула поводья. На прижатой к носу ладони осталась яркая кровь. — Йедан…

— Знаю, — прорычал он. — Не обращай внимания. Возвращается память. Впереди что-то есть.

— Не думала…

— Ты сказала, что хочешь увидеть Первый Берег.

— Не хочу, если от этого голова взорвется!

— Отступление невозможно, — бросил он, сплевывая. — То, что нам досаждает, исходит не от Берега.

«Что?» Она с трудом подняла голову, посмотрела на брата.

Он плакал кровью. Он снова сплюнул ярко-красный сгусток и сказал: — Харкенас… пустая темнота, — тут он поглядел ей в глаза, — более не пуста.

Она вспомнила об оставшихся в городе бесчувственных ведьмах. Они могут не выжить. Не выживут. «Я привела их сюда только чтобы убить». — Я должна скакать назад…

— Нельзя. Пока нельзя. Поедешь туда, Полутьма, и погибнешь. — Он послал коня вперед.

Она последовала за ним.

«Богиня Тьмы, ты вернулась? Ты пробудилась во гневе? Ты убиваешь всё одним касанием?»

Мимо шествовали черные колонны заброшенного в безвременном царстве собора. Они слышали звук, исходящий из-за ломаной черной стены впереди. Вроде бы грохот волн.

«Первый Берег.

Где мы начались…»

Просвет между стволами, блеск белого…

Брат и сестра выехали из чащи. Лошади замедлили бег, встали, хотя поводья безжизненно болтались в руках седоков.

Окрашенное алым видение, тишина, подобная ране. Они непонимающе смотрели на….

Первый Берег.

* * *

Тучи на западе почернели, слились в непроницаемую стену. Почва серебрилась от инея, трава хрустела, ломаясь под ногами. Закутанный в шкуры Страль смотрел, как враги занимают находящийся напротив пологий склон долины. В двух сотнях шагов справа стоял Марел Эб с авангардом отборных воинов Барахна, за ними смешались отряды четырех малых кланов — он принял под командование тех воинов, что вкусили горечь поражения. Смелое решение — Страль теперь смотрел на него и не ощущал в глазах соринок. Почти не ощущал.

Дыхание вырывалось белыми плюмажами. Воины переступали с ноги на ногу, подпрыгивали. Дули на держащие оружие руки. На той стороне кони лучников и копейщиков беспокойно двигались и мотали головами. Знамена вяло опустились, серые и тусклые; штандарты застыли промороженными досками. В воздухе повис железистый привкус паники — глаза снова и снова озирали устрашающее небо. На западе черная шевелящаяся стена; на востоке лазурные проблески в кристаллах льда, горящее солнце окружено зловещими «пасынками». Чернота побеждала в небесной битве, видел Страль: ее щупальца вылетали, ползли корнями, омрачая утро.

На дне долины застыли четыре фаланги сафиев с ромбовидными щитами; их длинные копья опирались на петли у бедер солдат. Драсские застрельщики, среди которых было много лучников, выливались в щели между ощетинившимися квадратами фаланг, подбираясь все ближе. На флангах двинулась вперед акрюнская кавалерия, с трудом удерживая ровный строй.

Скипетр Иркуллас времени не теряет. Никаких вызовов на поединки перед строем, никаких хвастливых криков. Акрюнаи жаждут начала битвы, необузданной резни, словно хор скрестившихся клинков, вопли умирающих и раненых способны вернуть мир к нормальному состоянию, расчистить небо над головами, отогнать тьму и холод.

«Кровью заплатить, кровью ублажить. В это вы верите, акрюнаи?»

Страль пошевелился, шагнул вперед, оказавшись в пяти шагах перед строем воинов Сенана. Повернулся кругом, внимательно поглядел на лица.

Боевая злость походит на пятна под пеленой страха. Глаза сурово встречают его взор — а потом уходят в сторону, снова возвращаясь. Окрашенные белым лица, трещины от мороза. Офицеры тоже сверлят его глазами, словно ища первые признаки неуверенности, ловя первую гримасу сомнения. Он ничего им не покажет.

В серебряном небе раздался непонятный треск — так озеро грохочет при паводке; воины присели, словно ожидая падения ледяных копий. Но за странными звуками ничего не последовало. Кулаки богов стучат о стекло небес. Треск сделал всё происходящее безумным. Мгновения до распада. «Что же, можете приседать, друзья мои. Как будто это вас спасет».

— Бекел, — сказал Страль так громко, что стоявшие в строю дернулись. Единственное слово пробежало по рядам, оживляя воинов. — А до него Онос Т’оолан. До него Хамбралл Тавр. Мы пришли в поисках врага. Мы искали войны.

Он ждал, видя, как за лицами воинов сражаются полчища мыслей. Вот выражение ярости войн, начавшихся в стране, где обитает воля. Он увидел, как растекается пятно стыда. И кивнул. — Здесь мы встали, сенаны. — За спиной вдруг раздался громовый топот ног пехоты, застучали копыта выливавшейся с боков конницы. — Вот я перед вами, один. И я выскажу слова, родившиеся у всех, что стоят передо мной. — Он высоко вскинул талвар в правой руке, поднял ножны левой рукой. — Не тот враг! Не та война!

Страль вложил клинок в ножны и поднял над головой двумя руками.

Заблестело железо — и скрылось из вида. Грубые выкрики приказов в задних рядах; отряды Сенана развернулись.

«Прощайте. Мы уходим.

Этого хотел, Марел Эб? Получай».

* * *

Кто-то что-то кричал, но глаза Марела Эба были устремлены на приближавшегося врага. Первые стрелы свистели в промороженном воздухе — их почти не было видно в нависшей полутьме. Фаланги готовились к атаке: три передних ряда опустили длинные копья. С флангов быстро приближались конные стрелки, готовые выпустить рой стрел, чуть повернуться и угостить Баргастов еще одним залпом. Потом еще и еще.

«Ублюдки сражаются как дети. Когда подойдут сафии, всё изменится…»

Крики внезапно усилились; чья-то рука схватилась за плечо и повернула его. Он уставился в лицо одного из телохранителей — тот тычет пальцем, брызжет слюной. Что он орет? — Проклятый идиот! Что…

Тут Марел сам заметил растущую прогалину в центре его строя.

— Что? Они уже напали — я ничего не заметил… но…

— Они отступают! Вождь Войны! Сенан!

— Не будь дураком! — Он расталкивал суетящуюся стражу, добиваясь хорошего обзора. Да, сенаны пропали. Самые могущественные среди Белолицых Баргастов сбежали! — Вернуть! — завизжал он. — Вернуть!

* * *

Скипетр Иркуллас натянул удила. Лоб под горячим ободком шлема рассекла глубокая морщина. Что творится в центре? «Вы приглашаете нас войти в эту пасть? Вы действительно думаете, что это сработает? Треклятые варвары, вы никогда еще фаланги не видывали?» — Вестовой! Передай командиру сафиев, чтобы фаланги не нарушали строй — если Баргасты хотят укусить этого стального ежа, пусть попробуют! — Он повернулся, подозвал второго гонца: — Пусть копейщики передвинутся ближе к центру. Ждать приказа к атаке! Давай!

Подскакал еще один вестовой, бывший среди застрельщиков. Отдал честь. — Скипетр! Серединный клан отступает!

— Уловка…

— Простите, Скипетр, но мы видели их вожака — он вложил меч в ножны и высоко поднял над головой. И они сделали так же, повернулись и бросили строй!

— Толчок Странника! Трубите сафиям наступление! Пока уроды не закрыли дыру… Скачи, солдат! Сигнальщики, ко мне!

* * *

Секара Злодейка пробилась сквозь суетливую толпу, чтобы самой увидеть изменников. Она командовала арьергардом — стариками, не омытыми кровью юношами и матерями семейств. Были с ней и восемьсот воинов, еще не излечившихся от ран. В их задачу входила защита линии фургонов на случай, если акрюнаи замкнут круг и нападут на «подбрюшье». Но теперь центр опустел и враг идет к ним со спины.

Она изрыгнула череду ругательств и проклятий отступающим воинам. — Трусы! Я буду ждать вас у Ворот, всех и каждого! — Она сделала дюжину широких шагов и оказалась почти рядом с последними шеренгами Сенана. Достать — не ногтями, это слишком опасно, но она может плюнуть им вслед, как сделала бы любая женщина Баргастов…

Кто-то оказался рядом с ней. Она взвилась, оскалившись…

Латная перчатка молотом ударила по лицу. В глазах вспыхнул свет. Ноги подогнулись, она упала бесформенной кучей. Во рту было множество осколков зубов.

Сверху раздался голос Страля: — Секара, жди у ворот, если хочешь. Но помни: твой муж уже там. Поджидает тебя. Мертвецы говорят то, чего не решались сказать при жизни. О, и не забудь захватить все свои богатства.

Она слышала, как хрустит трава под мокасинами воина, ушедшего за своим кланом.

«Муж? Да он везде будет склоняться передо мной!» Она сплюнула смешанную со слюной кровь. «Мы выйдем бок о бок, Страль, и приветим тебя. Порвем на куски! Проклятие всему Сенану! Делайте выбор, все равно вам не увидеть клыков, пока не будет слишком поздно!»

Содрогнулась земля. По массе Баргастов пробежала волна. В мерзлом воздухе повисли крики. Битва началась.

Секара встала. Лицо ее опухло и пылало. — На ту сторону фургонов! — крикнула она. — Все лезем туда! Потом построиться!

Все засуетились.

«Да, продержитесь немного. Чтобы я успела убежать. Темнота — это везение!» Она поплелась к фургонам.

* * *

Сагел присел, прикрывшись кожаным щитом от очередного потока стрел. Два удара — наконечники пробили и тростник и толстую обивку; он вздрогнул от боли в предплечье. Из-под наруча потекла струйка теплой крови. Он выругался. Брат сделал все, что смог, выбрав это место, но чтобы сражаться против конных стрелков Акрюна, лучше подошла бы изрезанная местность со множеством холмов, скал, оврагов и ям.

Теперь же ублюдкам даже не нужно подбираться близко — пока стрелы не кончатся. Баргасты умирают, не получив чести скрестить клинки с врагом. Стук конских подков стал казаться похоронным звоном.

В следующий раз Сагел встанет и поведет атаку — прямо на ряды конницы. «Поглядим, как вы справитесь с тремя тысячами Белых Лиц сразу!»

Падение стрел прекратилось. Сагел выждал еще миг — стук копыт еще слышен, хотя этим утром все звуки стали странными. Да, кажутся более… тяжелыми. Он опустил щит, выпрямился. Заморгал, пытаясь различить подробности в полумраке.

Бешеное движение внизу, весь холм дрожит…

Три шеврона копейщиков подошли под прикрытием стрелков. Не осталось времени, чтобы сомкнуть ряды, поднять и нацелить пики. Он в ярости выпучил глаза, схватился за саблю. — Они идут! Идут!

Баргасты заворочались, словно пробужденный ото сна чудовищный зверь. Тысячи копий надвигались снизу; Белолицые ответили ревом. Через миг масса барахнов ринулась на железные клыки. Линия соприкосновения смешалась; передние ряды приседали, ныряя под наконечники, тяжелые клинки рубили ноги коням. Животные визжали, падали; напор атакующих иссяк, разбившись о кипящую стену плоти, концы клиньев затупились, стесались посреди дикого, злобного вихря.

Чуть не захлебнувшись кровью лошади, Сагел рывком встал на ноги. Он завывал страшнее демона. Пора устроить резню! Дураки подошли близко — дураки атаковали! Могли бы держаться вблизи весь день, пока фланги Баргастов не стали бы утыканным стрелами мясом — но нетерпение предало их! Он захохотал и принялся рубить всех, кто оказывался рядом. Пересекал бедра, отрубал запястья, сносил ноги коням.

Он ощутил, что конница пытается отступить — громадное, жадное до крови орудие уже затуплено и обломано. Он с ревом усилил натиск, зная: его товарищи делают то же самое. Они так легко не уйдут, ну уж нет.

«Половина Свободных Городов Генабакиса бросала на нас кавалерию — и мы уничтожали всех!»

* * *

Скипетр Иркуллас следил, как тяжелая конница пытается выбраться с флангов позиции Баргастов. Десятки лучших воинов и отлично обученных коней гибли с каждым вздохом саднящей груди, но сделать ничего было нельзя. Ему нужно отступление, пусть даже его сочтут позорным бегством — главное, отходить надо медленно, увлекая на склон как можно больше воинов. Нужно, чтобы весь фланг увлекся резней — тогда он подаст сигнал конным лучникам, быстрым на ноги застрельщикам и одной фаланге сафиев надежно отрезать эту часть Баргастов, подставив под удар копейщиков и конных топорников. Они будут молотом, сафии — наковальней.

На другом фланге дела шли тоже нехорошо, видел он — их командир успел сомкнуть щиты и выставить пики, отогнав атакующую кавалерию; стрелки опять начали посылать залпы в лицо строю. Эта игра акрюнаям привычна, но сегодня придется задержаться надолго. Сколько выдержат Баргасты?

Он наконец поглядел на центр битвы — и волна удовлетворения смыла дневной холод. Фаланги сафиев глубоко вошли в брешь, эффективно рассекли вражеский строй надвое. На дальнем конце окруженный враг вступил в кровавую схватку, отступая к флангу — эти Баргасты умеют биться, они лучшие пехотинцы, им виденные. Однако они утратили сплоченность, расходясь в стороны под напором сафийских копий, ударяющих снова и снова; кесандераи — обученные действовать в ближнем бою воины Сафинанда — лезли в каждую щель, взмахивая кривыми мечами-жалаками.

Передняя часть передовой фаланги соприкоснулась с арьергардом; над фургонами поднялось пламя — похоже, дрогнувшие Баргасты зажгли обоз, прежде чем сбежать. Фаланга перестраивалась на ходу, изгибаясь, чтобы отрезать пути к отступлению дальнему флангу. «Дикари встретили свой последний день, и мы будем рады закончить его побыстрее».

Иркуллас поднял взор, изучая небо. Увиденное ужаснуло его. День поистине угасал на глазах. Изломанные черные жилы, подобные замершим молниям, пересекли небо, так что от утренней синевы остались лишь фрагменты. «Небо разбилось. День… сломан!»

Он мог видеть схождение тьмы, катящейся, набегающей все ближе.

«Что творится? Воздух… такой холодный, такой пустой… Сохрани нас Странник!.. Что…»

* * *

Кашет завел руку за плечо, вытаскивая стрелу. Кто-то кричит сзади, но времени обернуться нет. — Держимся! — завопил он и пошатнулся, когда по спине потекла струя. Правая рука стала бесполезной, повиснув вдоль бока; а теперь и ноги онемели. «Духи подлые, это же царапина! Проклятая тонкая стрела! Не понимаю…» — Держимся! — Крик заполнил рот, но наружу вышел слабым, как шепот.

Армия раскололась надвое. Несомненно, Скипетр думает, это конец Баргастов. Дурака ждет сюрприз. Белые Лица столетиями сражались отдельными кланами. Даже отдельная семья, черт подери, может сражаться за себя. Настоящая баня еще не началась!

Он пытался выпрямить спину. — Глупая стрела. Дурацкие стре…

Вторая стрела пронзила левую щеку под скулой и вошла в нос. Удар заставил голову запрокинуться. Кровь залила глаза. Кровь потекла в горло. Он пошарил здоровой рукой, вырвал толстое древко. — …лы, так вашу… — Голос звучал сдавленным шипением.

Он попытался укрыться от нарастающего ливня стрел за щитом. Земля под ногами была залита кровью — его кровью — он уставился на темную лужу. Он проглотил всю дрянь, скопившуюся в горле, и чуть не подавился. В животе было тяжело, словно он ел песок.

«Попробуйте напасть снова, трусы. Мы сцепим зубы на вашем горле. Вырвем жизнь. Встанем на горе трупов».

Стрела ударилась о шлем ближайшего воина — он, наверное, смог бы ее перехватить. Кашет увидел, как древко сломалось, будто тонкая сосулька. Потом шлем распался надвое. Воин зашатался, мельком поглядел на Кашета — глаза выпученные, синие от мороза — и сразу упал.

Стрелы взрывались повсюду. Крики воинов, пораженных жутким явлением, заставили душу Кашета свернуться от страха. Новый удар в щит — плетеная основа лопнула, словно стекло.

«Что же это?» Мучительная боль в ранах прекратилась. Ему вдруг стало тепло — ощущение, близкое к восторгу…

Лошади падали прямо перед строем. Тетивы распадались в искристую пыль, клееные лукирасщеплялись. Он видел, как вылетают из седел акрюнские солдаты… лица их стали синими, вздувшимися… Масса врага смешалась.

«Давить! Нужно давить!» Кашет с усилием выпрямился. Отбросил остатки щита, взял меч в левую руку. Двигаться вперед — что идти против сильнейшего течения. Он поднял оружие.

Позади него шли сотни — медленно, будто во сне.

* * *

Марел Эб, возглавив массу перепутавшихся кланов, повел еще одну атаку на сафиев. Он замечал в их глазах ужас. «Вы не верили в свирепую неустрашимость Белолицых». Вся сторона фаланги лишилась копий, но они еще держатся, хотя дикие набеги Вождя Войны заставляют строй прогибаться, как короб проваливается под ударом кулака.

Воздух стал необъяснимо густым, упругим, опускалась ночь — неужели они сражаются так долго? Да, возможно… видите, сколько мертвецов повсюду! Сафии и Баргасты, а там, выше по склону, курганы из павших конников и коней — вернулись сенаны? Должны были! Какая бойня!

Яростный напор ударил по стене плоти, кожи, дерева и железа. Сочное чавканье плоти смешалось с треском сломанных копий. Поднырнув, выбросив кверху руку с талваром, Марел Эб увидел перед собой темное лицо, примерзшую к нему маску отчаянной смелости, засмеялся, опуская клинок…

Железное лезвие коснулось середины шишака. Меч, шлем и голова — все взорвалось. Марел зашатался. Руку повело в сторону, и была она странно легкой. Он уставился на обрубок запястья, из которого подобно семенам сыпались комочки замерзшей крови. Что-то коснулось плеча, соскользнуло — два столкнувшихся тела упали на землю — Марел Эб пораженно видел, что плоть их слилась, кожа лопнула, кровь остается в твердых сосудах и жилах.

Повсюду слышны были ужасающие стоны и короткие вопли.

Вождь упал на колени; он попробовал подняться, но железные наколенники примерзли к почве. Кожаные ремни лопнули как веточки. Он поднял голову… алый туман поглотил мир. Что это? Колдовство? Ядовитые пары, похитившие всю силу?

Духи, нет… этот туман — кровь… кровь из лопнувших тел, взорвавшихся глазных яблок…

Он понял. Обрубок руки, полное отсутствие боли — даже воздух, не желающий входить в легкие… холод, темнота…

Тут его прижало к земле. Лошадь, нога опускается, копыто отвалилось, из бабки торчат две зазубренные кости — они пронзают кольчугу, грудь, пришпиливают тело к почве… Крупное животное с визгом упало набок, сбрасывая безжизненный остов всадника; тело мужчины разбилось подобно глиняному горшку.

* * *

Удар конской ноги отбросил Сагела на несколько шагов; он приземлился, и таз его хрустнул, словно был всего лишь плетеной корзиной. Моргая, он видел, как мороз слизывает кожу с ослепшей, бьющей ногами скотинки. Сначала ошеломление коня показалось Сагелу забавным, но почти сразу им овладела печаль — не по невезучему животному, коней он никогда особенно не любил — а по всем на холме. Их обманули, лишив битвы, права на заслуженную славу победы, даже права на достойное поражение.

Боги жестоки. Но ведь он всегда это знал.

Он опустил голову и уставился в темноту с примесью красного. Давление нарастало. Он ощущал его грудью, черепом. Жнец встал над ним, надавил пятой. Сагел закряхтел, когда лопнули ребра; ноги и руки суматошно задергались.

«Камень из пращи нашел зайца, заставил перекувыркнуться в воздухе. У меня сердце оказалось в горле, я побежал, легкий как шепот, к траве, в которую упал заяц. Я стоял, глядя на существо, на тяжело дышащую грудь, на капли крови, выбегающие из носа. Спина его была сломана, длинные задние лапы застыли. Но передние лапки дергались.

Мое первое убийство.

Я стоял, великан, бог, смотрел, как жизнь покидает зайца. Следил, как исчезает глубина его глаз, показывая, что сам по себе глаз — мелкая вещица.

Мать подошла, и на лице ее не было видно ожидаемой мною радости, как и гордости. Я рассказал, что глаза стали мелкими.

Она сказала: „Легко считать колодец жизни бездонным, верить, будто лишь духи могут видеть дальний край глаз, то место, где обитает душа. Мы проводим всю жизнь, пытаясь обрести такое зрение. Но мы однажды замечаем, что душа, покидая плоть, забирает с собой всю глубину. Ты всего лишь открыл истину, Сагел. Ты увидишь ее снова и снова. В каждом убитом звере. В глазах каждого из зарубленных врагов“».

Ей всегда не хватало слов. Голос ее всегда был равнодушным, жестким. Казалось, все прекрасное в мире кажется ей не стоящим лишнего слова. Сагел успел забыть этот разговор и то, что мать учила его охоте.

Он осознал, что до сих пор так и не понимает ее слов.

Неважно. Мелкое дно поднимается ему навстречу.

* * *

Скипетр Иркуллас сполз, волоча ногу, с трупа своего коня. Не в силах более слушать визг, он вскрыл животному горло ножом. Разумеется, для этого нужно было спешиться, а не просто наклоняться в седле — но рассудок его стал затуманенным, вялым, отупевшим.

И теперь он ползет, расщепленный конец бедренной кости торчит из обрывка брюк. Ну, хотя бы боли нет. «Губы себе натри благословениями», говорит пословица. «Я привык презирать пословицы. Нет, я и сейчас их не люблю, особенно когда вижу, как хорошо они подходят к ситуации. Это всего лишь напоминание: мы идем по старым тропам, и новое на них — только наш персональный стяг невежества. Смотрите, как высоко мы его поднимаем, как гордимся обретенным откровением. Ха».

Поле брани стало почти неподвижным. Тысячи воинов замерзли в смертоубийственных объятиях, словно безумный художник задумал нарисовать бешенство, все драные драпировки его бессмысленной страсти к разрушению. Он подумал о башне обманов, построенной им, о каждом обмане, приведшем к битве. Башня трещит, рушится, превращается в хаотическую груду — ему так хочется смеяться, но дышать нелегко, воздух в гортани кажется извивающейся змеей.

Он наткнулся на другого мертвого коня, попытался залезть на хрупкое, обожженное морозом тело. Последний взгляд, финальные обозрение проклятой панорамы. Долина в плену сверхъестественной тьмы, падающее небо, ужасным весом давящее на всё и вся. Морщась, он заставил себя сесть, вытянув мертвый обрубок ноги. И огляделся вокруг.

Десятки тысяч тел, гнилой лес бесформенных колод в саване губительного инея. Никакого движения, совсем никакого. Хлопья пепла спускаются с непроницаемых, лишившихся звезд небес.

— Закончи же это, прошу, — прохрипел он. — Они все пропали… кроме меня. Закончи это, прошу. Умоляю…

Он соскользнул вниз, не в силах держаться. Закрыл глаза.

Кто-то грядет? Холодный собиратель душ? Не слышит ли он хруст подошв, одинокие шаги, всё ближе — фигура, явившаяся из темноты его разума? «Мои глаза закрыты. Это должно что-то значить.

Кто-то идет?» Он не решался посмотреть.

* * *

Когда-то он был фермером. В этом он уверен. Потом наступили трудности. Долги? Возможно; но слово это было, на взгляд Последнего, лишено жала, то есть не отягощало память зловещей тенью. С такими отрывочными и невнятными воспоминаниями, как у него, это должно что-то означать.

Но вот что тревожит сильнее: вонь костров, пепел и зола на расчищенной земле, всё рваное, перевернутое, не на своем месте. Длинные сучья свалены в хаотические груды, мох покрыл каждую развилку. Корни подняты кверху. Огромные стволы лежат, лишенные коры, а большие куски коры валяются рядом. Из взрыхленной почвы торчат деревяшки с красными пятнами и черные зернистые камни.

Земля может вздыбиться, устроив вот такой беспорядок; но не это случилось. Земля лишь дрожала, и не от внутреннего беспокойства, а от падения деревьев, рева вытягивающих пни волов, осторожных шагов людей.

Разрушь всё, что видишь. Это заставляет тебя чувствовать. Чувствовать … всё.

Он помнил свои руки по локоть в щедрой теплой земле. Помнил, как закрывает глаза — на миг — и ощущает пульс жизни, обещание и смысл. Они будут сажать зерновые, богатство для будущей жизни. Это правильно. Это справедливо. Рука, придающая форму — рука, собирающая урожай. Вот чистота, говорил он себе. А потом он вздохнул, уверенная улыбка искривила губы — он открыл глаза. Дым, тут и там клочья тумана среди разрухи. Все еще улыбаясь, он вытащил руки из теплой земли.

И увидел их обагренными кровью.

Он никогда не считал себя умником. Он знал достаточно, чтобы сознавать свою ограниченность. Но мир состоит из слоев. Простакам он предлагает простоту. Мудрецам дает глубину. Единственное мерило мужественного познания — увидеть и принять свое место в этой схеме, принять твердо, неколебимо, даже если это означает стыд.

Он смотрел на руки и знал: это не его воспоминания. На деле это выдумка, обман, неуклюжее мошенничество ради замещения чего-то глубинного. Лишенное изящества, причем обдуманно; значит, все еще сложнее, чем показалось вначале.

Сами эти мысли чуждые. Последний не привык размышлять.

Сердце знает нужду, а разум находит ей оправдания. Но мир являет нам не только это. Иногда разрушение ведет к забвению. Уничтожению. Но… что же плохого? Если глупость не заслужила уничтожения, то что заслужило? Наш разум не так уж хитер, он может обманывать лишь себя самого и подобных людей.

Последний решил, что не боится правого суда, и поэтому стоял неподвижно, не дрожа, когда убийца шел из дальнего конца коридора. Вопли Асаны затихли быстро. Он знал: она мертва. Все ее страхи нашли наконец твердую основу и забвение стало облегчением. Покоем.

Убийство может носить такие привлекательные маски!

Убийца встретил его взгляд и в последний миг разделил с ним понимание. Неизбежность событий. Последний пал от меча, не издав ни звука.

Кровь была на его руках. Достаточное основание. Справедливость восторжествовала.

«Простите ли меня?»

* * *

Шеб не мог вспомнить, кем был. Должником, узником, человеком не в ладах с законом — да, всем этим, но детали? Все улетело в нарастающей панике. Он слышал летящие по коридору крики Асаны. Он знал, что убийца теперь идет за ним. Без всякой причины. Он не сделал ничего, заслуживающего смерти.

Ну разве что учитывать жизнь, полную обмана. Но у него всегда находились подходящие причины. Он уверен. Избежать тюрьмы… что же, кто захочет лишиться свободы? Только идиот, а Шеб не идиот. Избежать ответственности? Разумеется. Громилы редко вызывают симпатию, а вот над жертвами все вечно кудахчут. Лучше быть жертвой, нежели громилой. Угроза исчезла, опасность позади, находится время для оправданий, сказок в свою защиту, извинений. Истина значения не имеет — если сумел самого себя убедить, уже хорошо. Легче ночью спать, проще днем стоять на высокой куче праведного негодования. «Нет людей более праведных, чем виновные. Уж я-то знаю».

И нет лучших лжецов, чем обвиняемые. Итак, он ничем не заслужил смерти. Он делал лишь то, что необходимо для успешного пролезания, проскальзывания и просачивания. Он продолжал жить, подкармливая все привычки, желания и прихоти. Убийца действует без причины!

Задыхаясь, он пробегал коридор за коридором, минуя странные комнаты, спирали лестниц вверх и вниз. Он говорил себе, что тут его никто не найдет.

«Заблудился в лабиринте оправданий… стоп! Я никогда так не думал. Не говорил. Неужели он меня нашел? Ублюдок меня нашел?»

Он каким-то образом перепутал все оружие — как это могло случиться?

Шеб скулил, мчась вперед — впереди какой-то мостик, пересекает похожее на пещеру, как будто бы полное облаков пространство.

«Всю жизнь я пытался держать голову пониже. Не хотел быть замеченным. Просто хватал что мог и убегал, пока не замечал еще что-то желанное. Все было просто. Разумно. Никто не должен убивать за такое».

Он и не знал, что мысли могут так утомлять. Он шатался, идя по мосту, под ногами скрежетало железо — какого черта им дерева не хватает? Он кашлял в мерзких испарениях облаков, в глазах жгло, в носу свербило… Вдруг он замер.

Он ушел далеко. Все, что он делал, делалось не без причины. Вот так просто. — Но очень многим было плохо, Шеб.

— Не моя вина, что они не ушли с дороги. Будь у них хоть капля мозгов, увидели бы заранее.

— Твой образ жизни превращал чужую жизнь в мучение, Шеб.

— Чем я виноват, если они такие невезучие!

— Они не могли иначе. Они даже не были людьми.

— Что? — Он поглядел в глаза убийцы. — Нет, нечестно.

— Правильно, Шеб. Никогда не было честным.

Сверкнул клинок.

Дух завопил, вдруг пойманный в комнате Матроны. Заклубился туман. Раутос стоял на коленях и неудержимо рыдал. Вздох бросала плитки, ставшие не плитками, а монетами, яркими и блестящими — но каждая полученная схема вызывала рычание, она бросала снова — маниакальный звон и шорох монет заполнил помещение.

— Нет ответов, — шипела она. — Нет ответов. Нет ответов!

Таксилиан стоял перед огромным троном, тихо бормоча: — Сулькит его переделал, теперь он ждет. Всё ждет. Ничего не понимаю.

Сулькит стоял неподалеку. Тело изменило форму, вытянулось, плечи опустились, рыло стало шире и короче, клыки блестели от масла. Серые глаза рептилии смотрели прямо, не мигая — трутень перестал быть трутнем. Он теперь Часовой Дж’ан, он стоит перед духом. Нелюдской взор невыносим.

Виид шагнул в комнату, остановился. С меча капала бурая жижа, одежда была залита кровью. Лицо было безжизненным. Глаза смотрели слепо. — Привет, старый друг, — сказал он. — Откуда начать?

Дух отпрянул.

Раутос встал перед женой. Еще один вечер в молчании, но на этот раз в воздухе что-то необузданное. Она искала его глазами, лицо было тусклым и непонятно натянутым. — Неужели у тебя нет жалости, муж?

— Жалость, — ответил он, — это все, что у меня есть.

Она отвернулась. — Вижу.

— Ты сдалась давным-давно, — сказал он. — Я никогда не понимал.

— Не все сдаются добровольно, Раутос.

Он внимательно поглядел на нее. — Но в чем ты находила радость, Эски? День за днем, ночь за ночью. В чем было удовольствие от жизни?

— Ты давно перестал искать.

— О чем ты?

— Ты придумал себе хобби. Лишь с ним твои глаза оживали. Моя радость, муж, была в тебе. А потом ты ушел.

Да, он вспомнил. Та ночь, особенная ночь. — Это было неправильно, — сказал он хриплым голосом. — Всё вкладывать в… другого.

То, как она пожала плечами, ужаснуло Раутоса. — Ты был сам не свой? Но, Раутос, это ведь не вся правда? Нельзя ведь попасть под власть того, чего даже не замечаешь.

— Я замечал.

— Но отвернулся от меня. И теперь стоишь здесь, и в сердце — ты сам сказал — нет ничего кроме жалости. Когда-то ты говорил, что любишь меня.

— Когда-то.

— Раутос Хиванар, что за штуки ты выкопал на берегу реки?

— Механизмы. Так я думаю.

— И что в них было такого восхитительного?

— Не знаю. Я не могу понять их назначение, их функцию… но к чему об этом говорить?

— Раутос, слушай. Это всего лишь детали. Машина, какой бы она ни была, для чего бы ни предназначалась — машина сломана.

— Эски, иди спать.

И она ушла. Так закончился последний их настоящий разговор. Он помнил, как сидел, закрыв лицо руками, внешне молчаливый и неподвижный — а внутри захлебывался рыданиями. Да, она была сломана. Он знал. Ни в одной из деталей не было смысла. Что до жалости… ну, как оказалось, к себе он испытывал тоже лишь жалость.

Раутос ощутил касание клинка и, прежде чем обрушилась боль, успел улыбнуться.

Виид встал над трупом, повернул голову к Таксилиану. Миг спустя его внимание переместилось на Вздох. Она стояла на коленях, зажав в руках монеты. — Нет ответов. Нет решений. Они должны быть здесь, в них! Они закрепляют всё — всем это известно! Где же магия?

— Ты имеешь в виду — иллюзия? — Виид ухмыльнулся.

— Лучшего сорта! А теперь вода поднимается… не могу дышать…

— Не нужно было ему тебя принимать, Пернатая Ведьма. Ты же понимаешь, ведь так? Да, все они были ошибками, фрагментами жизней, которые он вобрал в себя, словно вдохнул дым и гарь — но ты была самой худшей. Странник утопил тебя — а потом ушел от твоей души. Не нужно было так делать, ведь ты была слишком могущественной, слишком опасной. Ты сожрала его треклятый глаз.

Голова ведьмы дернулась, лицо перекосила улыбка: — Кровь Старшего! За ним должок!

Виид оглянулся на духа: — Он хотел сделать то же, что некогда сделал К’рул. Но Икарий не Старший Бог. — Он опять глядел на Пернатую. — Он хотел собственных садков, способных поймать его, приковать к месту. Словно это паутина. Ловушка во времени. Ловушка в пространстве.

— Долг за мной! — визжала Пернатая Ведьма.

— Уже нет, — бросил Виид. — Он переходит к Икарию Хищнику жизней.

— Он сломан!

— Да.

— Не моя вина!

— Нет, не твоя. Да, это нечестно. Но на руках его кровь, в сердце его ужас. Кажется, всем нам придется его чем-то поддержать. Или наоборот? Но дух сейчас здесь, с нами. Икарий здесь. Пора умирать, Пернатая. Таксилиан.

— А тебе? — спросил Таксилиан.

Виид улыбнулся: — И мне тоже.

— Почему? Почему сейчас?

— Потому что Хищник оказался там, где должен быть. В нужный момент, в нужном месте. И все мы должны отойти в сторону. — Тут Виид повернулся к духу. — Дж’ан видит лишь тебя, Икарий. Гнездо готово, соки переделаны под твои… вкусы. — Он взмахнул рукой, и на глазах духа Пернатая Ведьма с Таксилианом испарились. — Не думай, что избавился от нас — мы просто внутри, старый друг. Мы пятна на твоей душе.

Дух поглядел вниз, увидел серо-зеленоватую кожу, длинные исцарапанные пальцы. Поднял руки, потрогал лицо, погладил выступающие клыки нижней челюсти. — Что я должен делать?

Но Виид пропал. Икарий остался один.

Часовой Дж’ан, Сулькит, стоял и смотрел на него. Ждал.

Икарий коснулся трона. Машина. Устройство с жилами, артериями, горькими маслами. Связующий времена делатель уверенности.

Ароматы заклубились над ним. Весь город, башня из камня и железа, дрожал.

«Я пробудился. Нет, я… возрожден».

Икарий Хищник жизней шагнул, чтобы занять свой престол.

* * *

Берег был изрезанным, он казался соответствующим этому миру — мутная темнота, спуск на пляж, сверху небо, ониксовое, лишенное звезд, но замаранное бурыми облаками — королевство за их спинами манит обещанием чистоты… Но пляж мерцал. Яни Товис спешилась и пошла вперед; сапоги увязали в блестящем песке. Протянула руку — еще не готовая смотреть за пределы береговой линии — и зачерпнула горсть. Холодный, на удивление легкий… она прищурилась…

Не обломки кораллов. Не кусочки камней.

— Кость, — сказал Йедан Дерриг, стоявший в нескольких шагах. — Видишь те палки? По большей части длинные кости. А круглые камни — это…

— Да, — бросила она. — Знаю. — Она отшвырнула костную труху.

— Там, сзади, — продолжал он, — легче. Мы слишком близки…

— Может, помолчишь?

Охваченная непокорностью, она решилась бросить взгляд — и отступила, дыхание со свистом вырвалось между зубов.

Да, море, но поднявшееся подобно стене; его волны катятся, покрывая берег пеной.

Она хмыкнула. Это была не вода. Это был… свет.

Йедан Дерриг сказал сзади: — Возвращается память. Когда они вышли из света, чистота нас ослепила. Мы думали, это благословение, но на деле это оказалось атакой. Закрыв глаза, мы позволили им осуществить предательские замыслы.

— Йедан, эта история мне известна…

— Не так.

Она подавила вздох облегчения, отворачиваясь от широкой стены падающего света, смотря на брата. — О чем ты?

— Дозор служит Берегу особым образом.

— Тогда и я должна обладать особым знанием — ты на это намекаешь, брат?

— Королева — Полутьма, потому что иной она быть не может. Она держит край уходящей ночи. Она — первая защитница против легионов света, готовых разрушить саму тьму. Но мы об этом не просили. Мать Тьма явила снисхождение и, чтобы ознаменовать акт уступки, Полутьма возрождает грань.

— Снова и снова.

Борода Йедана дернулась, челюсти крепко сжались. Лицо его было покрыто кровью. Он покачал головой.

— Ничто не бывает вечным, сестра.

— Неужели мы были такими неискушенными, Йедан? Тогда, в первый раз? Неужели мы были суеверными, невежественными?

Он поднял брови.

Она указала рукой на кипящее Королевство: — Это истинная граница Тюрллана. Ничто иное. Первый Берег — берег между Тьмой и Светом. Мы думали, что родились на берегу — вот здесь — но это не может быть правдой! Берег разрушает — неужели ты не чувствуешь? Откуда бы взяться всем этим костям?

— Да, никакой не дар, — ответил Йедан. — Погляди в воду, сестра. Вглядись в глубину.

Ей не хотелось. Она уже кое-что увидела. — Они не могут тонуть… пусть выглядит так, словно они…

— Ошибаешься. Скажи, почему Лиосан так мало? Почему сила света так слаба во всех иных мирах?

— Иначе мы погибли бы… вообще жизни бы не было!

Он пожал плечами: — У меня нет ответа, сестра. Но думаю, что Мать Тьма и Отец Свет, связав себя узами, связали и свои судьбы. Когда она отвернулась, отвернулся и он. Не было другого выбора — они стали переплетенными силами, совершенными взаимными отражениями. Отец Свет покинул детей своих, они стали потерянным народом — и потерянными они остаются.

Она дрожала. Видения Йедана чудовищны! — Не может быть. Тисте Анди не попали в ловушку, они ушли.

— Нашли путь наружу, да.

— Как?

Он склонил голову к плечу: — Мы, разумеется.

— Что ты говоришь?

— В Полутьме рождена Тень.

— Мне ничего такого не рассказывали! Не верю! Ты говоришь чепуху, Йедан. Тень была бастардом Тьмы и Света, не покорным никому…

— Полутьма, Тень — это все, что нам известно. Она повсюду.

— Но она была уничтожена!

— Нет, лишь разбита. Погляди на пляж. Кости — они остались от Трясов. На нас наседали с обеих сторон — у нас не было шансов, чудо, что кто-то выжил. Тень прежде всего была расшатана легионами Анди и Лиосан. Чистота не терпит несовершенства. В глазах чистых она становится извращением.

Яни трясла головой. — Тень была Королевством Эдур, как она связана с нами, трясами?

Йедан улыбнулся — она не помнила, чтобы он когда-либо улыбался, так что была потрясена. — Наше ублюдочное отродье.

Она опустилась на колени, на одеяло искрошенных костей. Она слышала море, слышала биение волн — но за этими звуками слышала потоп обреченных голосов в глубине. «Он отвернулся, как и она. Но у детей не оказалось пути наружу. Мы стояли здесь против них. Мы стояли и умирали, защищая свои владения». — Наша кровь королевская, — шепнула она.

Брат оказался рядом, он положил ей руку на плечо. — Скар Бандарис, последний принц Эдур. Полагаю, тогда уже король. Он увидел в нас грехи не отца, но матери. Он оставил нас, забрав с собой всех Эдур. Велел держаться, обеспечить его уход. Сказал, это все, чего мы заслуживаем, ибо мы дети матери, и не она ли оказалась соблазнительницей, и не отец ли оказался соблазненным? — Брат чуть помолчал, потом хмыкнул. — Я гадаю: шли ли последние выжившие вслед за ним, желая отомстить, или им просто некуда больше было идти? Ведь тогда Тень стала полем битвы всех Старших сил, не только Тисте — ее рвали на части, кровавые силы делили каждую пядь, каждый кусок — как это называется? Ах да, садки. Каждый мир стал островом, затерянным в океане хаоса.

Глаза ее горели, но ни одна слезинка не катилась по щекам. — Мы не смогли бы выдержать тобою описанной атаки. Ты назвал чудом наше выживание, но я только теперь поняла смысл этого слова.

Йедан отозвался: — Дозорные командовали легионами, мы держались, пока нам не приказали отступать. Говорится, что нас осталась горстка, но это были отборные офицеры. Они были Дозором. Дорога была открыта, мы шли свободно.

— Причиной был Слепой Галлан.

— Да.

— Потому что, — она подняла взгляд, — ему велели нас спасти.

— Галлан был поэтом…

— А также Сенешалем Двора Магов в Харкенасе.

Он «пережевал» ее слова, отвел взгляд, поглядел на беспокойную стену света и бесконечное кружение силуэтов в глубине, на искаженные в беззвучных воплях лица — целая цивилизация в капкане вечной муки. Яни не увидела на его лице никаких эмоций. — Имел, значит, великую силу.

— Да.

— Была гражданская война. Кто мог ему приказывать?

— Наделенный кровью Тиам принц Харкенаса.

Она видела: глаза его медленно расширяются. И все же он продолжал смотреть на стену. — Почему же, — спросил он, — принц Анди решил нам помочь?

Она покачала головой: — Говорится, он вышел на Первый Берег в ужасных ранах, в пелене крови. Говорится, он поглядел на Трясов, на то, сколь мало нас осталось, на окружающее опустошение — гибель лесов, обугленные остатки домов. Он держал в руке сломанный меч, меч Хастов, и меч выпал из руки его. Он оставил его здесь.

— И всё? Откуда же ты знаешь, что он приказывал Галлану?

— Когда Галлан явился, он сказал Полутьме — тогда он уже вырвал себе глаза и шел, держась за руку женщины Анди, она провела его через разоренный лес — он пришел как умирающий от лихорадки, но голос его был ясным и чистым как музыка. Он сказал ей так:

Горя больше нет во Тьме

взлетело горе к небесам

оставив мир во прахе неудач

отыщет вскоре новые миры

как подобает горю.

Мне приказало горе, крылья распахнув:

для уцелевших проложи дорогу

и пусть бредут тропой тоски

под грузом памяти сгибаясь

пусть видят падший день

рождения миров бескрайних

в которых горе поджидает нас

таясь во тьме души.

Она выскользнула из-под тяжелой руки, встала, стряхнув с колен костяную пыль. — И спросили его, что такое Крылатое Горе? И сказал Галлан: «Есть лишь один, дерзающий приказывать мне. Один, способный не зарыдать, вместив в душе тоску народа, тоску целого королевства. Его зовут Сильхас Руин».

Йедан осматривал пляж. — Что стало с мечом?

Она вздрогнула, взяла себя в руки. Ну почему брат все еще способен ее удивлять? — Женщина, что была с Галланом, взяла его и выбросила в море.

Голова его резко повернулась. — И почему бы она так поступила?

Яни Товис подняла руки: — Она не объяснила.

Йедан снова поглядел на грозную стену, словно пытаясь пронзить взором глубины, отыскать проклятый меч.

— Всего лишь сломанное оружие…

— Меч Хастов, ты сама сказала.

— Я не знаю, что это должно означать.

Он поморщился. — Меч должен уже исцелиться. — Йедан пошел вдоль берега, глядя на бледный пляж. — Свет должен был отвергнуть его, выбросить.

Она следила за ним взглядом. «Исцелиться?» — Йедан!

— Да? — оглянулся он.

— Мы не можем жить здесь.

— Разумеется, не можем.

— Но в Харкенасе что-то происходит — я не знаю, сможем ли мы вернуться и туда.

— Когда она полностью вернется, — сказал, отворачиваясь, Йедан, — давление должно стать слабее.

— Она? Кто?

— Не тупи, сестра. Мать Тьма. Кто еще является словно кулак по головам? — Он снова побрел, обыскивая Первый Берег.

* * *

— Эрастрас, — прошептал она, — что ты теперь будешь делать?

Ливень скривился ведьме: — Ты даже не слушаешь?

Олар Этиль встала, подобрала гнилой плащ, сшитый из мехов и чешуйчатых шкур: — Что за дивный ковер, что за буйство роскоши, какие сочные краски!

Похоже, заплесневелый орешек ее мозгов наконец треснул. — Я говорю, следы повозки свежие, едва ли день прошел.

Олар Этиль подняла руку, словно приветствуя кого-то за окоемом. Когтистый палец чертил узоры в воздухе. — Идите по кругу, друзья мои, да помедленнее. Подождите, пока он не пройдет сквозь, вовне и наружу. Нет смысла в столкновении воли, ведь ваша воля не имеет цели. Что за сложный план! Неважно. Если кто и должен дрожать, то не я. Ха!

— Громадная повозка, — продолжал Ливень. — Перегруженная. Но что самое интересное, следы просто начинаются — ниоткуда — и погляди, какие глубокие они вначале. Чертова повозка словно с неба шлепнулась. Вместе с лошадями. Неужели тебе не любопытно?

— А? Скоро, да, достаточно скоро. — Она уронила руку, потом ткнула в него тем же пальцем. — Первый храм стал грудой хлама. Осажден десять лет назад, ныне остается выжженная шелуха. Никто не получил пощады. Матроны умирают неделями — знаешь ли, убивать их нелегкое дело. Надо идти, искать другую.

Зарычав, Ливень сел на кобылу и натянул поводья. — Быстро бегаешь, ведьма? Нет? Тем хуже. — Он пнул лошадь, заставив скакать по извилистому следу повозки. Пусть трясет костями, пусть превратится в пыль позади него. Вот лучшее утешение всем обидам. Или пусть стоит где стояла и смотрит на все горизонты по очереди и болтает и скулит и что угодно. Как будто небо кому-то отвечает.

Повозка. Люди. Живые люди. Вот что ему нужно. Вернуться к здравому рассудку — погодите, она же упала с неба, верно? Что тут здравого. — Ладно, — шепнул он, — они хотя бы живые.

* * *

Сендалат не успела сойти с моста, потеряв сознание. Вифал с руганью склонился, поднял ее голову, положил себе на колени. Из ее носа, ушей и даже уголков глаз текла кровь. Губы блестели, словно намазанные.

Трое нахтов — как их зовут в этом мире? — пропали. Сбежали, решил он, от того, что напало на его жену. Сам он ничего не чувствует. Мир заброшен, лишен жизни, до хорошей воды, наверное, лиги шагать — ох, как же ему хочется подхватить ее и уплыть от здешнего безумия на всех парусах.

Но теперь его жена, похоже, умирает.

Багровая пена показалась в углах губ, когда она что-то забормотала — он нагнулся — да, слова, беседа. Вифал распрямил спину, фыркнул. Посчитав, что он спит, она начинает повторять те же самые строчки. Словно это молитва, начало молитвы. «Что сломано, того не исправишь. Ты сломал нас, но дело еще не закончено. Смотри, что ты натворил».

В ее тоне есть какая-то жалоба, но столь бесстрастная, что режет не хуже кинжала. Жалоба, да, пронизанная ледяной ненавистью, содержащая желвак льда. Сложно, запутанно — или он просто всё вообразил. На деле все может быть глупостью, как детская песенка сломанной кукле, голова болтается под невероятным гулом, тупые глазки ниже носа, рот похож на рану на лбу…

Вифал одернул себя. Старые воспоминания могут быть запахами, вкусом или отрывками образов, но вряд ли всем сразу (по крайней мере, насколько он может судить по опыту). В черепе его полная неразбериха, все так плотно спрессовано, что сломана мебель, можно извлечь лишь куски, лишенные смысла… Боги, как он устал. И вот она провела его по всей дороге, только чтобы умереть в объятиях и бросить у ворот мертвого города.

— … смотри, что ты натворил…

Дыхание ее стало тверже. Кровь уже не капает… — он вытер ей рот грязной ладонью. Она резко вздохнула. Он склонился ближе: — Сенд? Ты слышишь?

— Милое изголовье… но вот запах…

— Ты не умираешь?

— Уже нет, — сказала она, открывая глаза — только чтобы застонать и закрыть снова. — Ох, как плохо.

— Я принесу воды из той реки…

— Да, неси.

Он сдвинул ее голову и положил на дорогу. — Рад, что все кончилось, Сенд. Да, кстати: что кончилось?

Она вздохнула: — Мать Тьма… она вернулась в Харкенас.

— О, вот это славно.

Спускаясь по замусоренному берегу — бурдюки болтаются на плече — Вифал позволил себе свирепую гримасу. — О, привет, Мать Тьма. Рад что показалась. Ты и все вы, боги и богини. Вернулись еще раз поиграть миллионами жизней, так вас. Ну, у меня есть один совет, да уж. Чтобы вы потерялись. Видите ли, будет лучше, если мы не станем сваливать на вас свои мерзости. Поняла, Мать Тьма? — Он присел у края черной воды, опустил первый бурдюк, прислушался к бульканью. — А насчет моей жены… разве она не настрадалась достаточно?

И голос заполнил его голову: — ДА.

Река бежала мимо, бежали пузырьки из погруженного в воду меха, пока в нем не осталось воздуха. Но Вифал всё держал его, словно топил искалеченного пса. Он не был уверен, что сможет сделать хоть движение.

* * *

Опустившаяся темнота сломала мерзлые кости и плоть по всей долине, вылилась за северный гребень, поглощая последние искры от горящих груд, бывших недавно баргастскими фургонами.

Обширное поле брани блестело и сверкало; трупы людей, остовы лошадей съеживались, теряя последние капли влаги; земля шла пузырями, выбрасывая глиняные ребра, на которых подскакивали тела. Железо скрежетало о кости мертвецов.

Небо лишилось всякого света, но падавшие вниз хлопья сажи были видимы, словно в каждом горела искра. Давление прижимало всё к почве, пока кони, одетые в доспехи мужчины и женщины не стали плоскими бесформенными лепешками. Оружие вдруг начало взрываться, разбрасывая добела раскаленные осколки.

Бока холма стонали, содрогаясь — нечто закружилось в середине долины — тьма столь глубокая, что казалась вещественной.

Холм развалился надвое, издав громоподобный треск. Сам воздух как бы лопнул.

Из удушливого разрыва показалась фигура: сначала один сапог, потом второй сокрушил высохшую плоть, кости и кожу. Шаги были тяжелыми как камни.

Тьма волновалась, пульсировала. Фигура замерла, подняла облаченную в перчатку левую руку.

Черноту прорезала молния, загрохотали тысячи барабанов. Воздух завыл, тьма потекла вниз. Сухая шелуха, останки живых недавно бойцов, взлетела, словно возрождаясь, чтобы покинуть землю и подобно осенним листьям уйти в небо.

Ревущий вихрь, рваные знамена тьмы — они извиваются, складываются, сходятся воронкой. Холодный воздух прорвался потопом из разрушенной дамбы, превращая тела в прах, дико взвившийся по следу ветра.

Громовые сотрясения сорвали склоны с холмов, обнажая грубые скалы; валуны катились, давя остатки плоти. А тьма все струилась вниз, соединяясь, становясь продолговатым слитком в вытянутой руке пришельца.

Последний треск, громкий, словно сломан хребет дракона — и настала тишина.

Меч, источающий тьму, капающий морозом.

Сверху солнце пылает в полуденном небе.

Он не спеша осмотрел землю (сухие куски кожи и плоти начали сыпаться с небес), сделал шаг. Согнулся, подобрав чьи-то потертые ножны.

Вложил меч.

Знойный ветер несся по долине, поднимая фонтаны пара.

Он стоял, изучая открывающуюся сцену.

— Ах, любовь моя. Прости.

Он пошел, сокрушая сапогами мертвых.

Вернувшийся в мир.

Драконус.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ По тропе проторенной

Когда отбудешь наказание

найди меня

когда все судьи в мантиях из камня

отвернутся

ищи ручей за домиками в поле

за нитью жемчугов

за складками холмов священных

между вязов

где звери с птицами убежище находят

найди меня

я угнездился в травах, по которым

не ступали

ни рыцари угрюмые, ни братья королей

не порван корешок единый

от звона горестной струны певца

ищи лишь то, что даром отдается

найди меня

когда зимы закончен мрачный срок

рви сколько хочешь

мои цветы

их краски яркие ждут именно тебя

и никого другого.

«Найди меня», Рыбак

Глава 19

Бежал стремглав

я от незримого врага

отставших крики жуткие

звенели за спиной

мы вздохи собирали

чтобы сделать песню

последние шаги пусть превратятся в танец!

Перед полетом копий

перед проблеском мечей

мы с факелами побежим

расписывая ночь

пустыми оправданиями

хохот на краю

резня в загоне

бедные, хромые

сложите руки, поднимая к небесам!

Никто не видит жуть

страданий и потерь

никто не прикоснется

кончиками пальцев

к спокойным лицам под ногами

не погладит грустных щек

дай нам бежать, безумно веселясь

незримый враг

уж близко

сзади он и впереди

но нет готовых покориться

вестнику разлуки

пока мы можем резво нарезать

за кругом круг

врага смущая судьбы

эй, хитрые убийцы, вот он я!

«Незримый враг», Эфлит Тарн

Килмандарос осторожно, двигаясь словно дубиной ударенная, вставала с земли. Склонилась на сторону, сплюнув алую мокроту, и подняла голову. Эрастрас лежал, скорчившись, в мертвой траве; он был неподвижен, как мертворожденный теленок. Рядом стоял Сечул Лат, крепко сжимая грудь руками. Лицо его стало совсем белым.

Богиня снова сплюнула. — Он.

— Призыв, превзошедший всякое ожидание, — сказал Сечул. — Странно, Эрастрас не кажется довольным своей внезапной мощью.

Килмандарос выпрямила спину и пошатнулась. — Может быть нежным, когда захочет, — бросила она раздраженно. — Но решил дать нам знать.

— Не только нам, — возразил Сечул. — Он был не столько груб, сколько неосторожен.

— Как думаешь, это гнев?

Сечул потер лицо руками. — Когда в последний раз в Драконусе проснулся гнев, Мама, ничего не осталось прежним. Ничего. — Он в сомнении покачал головой. — Не гнев, пока нет. Просто хотел, чтобы все узнали. Хотел заставить нас кувыркаться.

Килмандарос хмыкнула: — Грубый ублюдок.

Они стояли в конце длинного ряда вкопанных камней, выходящего в просторный круг. Десятки камней меньшего размера вились спиралью, приводя к низкому черному алтарю в середине площади. Разумеется, в реальном мире от всего этого мало что осталось. Несколько поваленных менгиров, кочки и корни, примятые бродячими бхедринами. Эрастрас притащил их еще ближе к месту, в котором растворяется, путается само время. Здесь оно осаждено хаосом, сражается с угрозами забвения; даже почва под ногами кажется пористой, готовой провалиться под их весом.

Строители святилища давно пропали. Но резонанс остался, кожу щипало. От этого зуда не избавишься, почесавшись. Ощущение заставило ее злиться еще сильнее. Сверкнув глазами на Эрастраса, он сказала: — Оправится? Или придется его тащить за ногу?

— Приятная перспектива, — согласился Сечул. — Но он уже приходит в себя. После шока разум работает быстрее всего. — Он подошел к лежащему Страннику. — Хватит, Эрастрас. Вставай. Перед нами незавершенная задача, и действовать нужно немедленно.

— Она взяла глаз, — прохрипела лежащая в траве фигура. — С глазом я смог бы видеть…

— Лишь то, чего желаешь видеть, — закончил Сечул. — Но словами ничего не исправишь. Пути назад нет. Мы не узнаем, чего желает Драконус, пока он сам не покажет — или, Бездна избавь, не найдет нас. — Сечул пожал плечами. — Он бросил перчатку…

Эрастрас фыркнул: — Перчатку? Это, Сетч, был кулак…

— Ударь в ответ, — бросил Сечул.

Килмандарос засмеялась: — Ну разве я его плохо учила?

Странник расправил ноги, сел. Уныло поглядел на алтарный камень. — Нельзя просто игнорировать его и всё, что повлечет его приход. Он свободен. Меч Драгнипур сломан — другого пути наружу не было. Если меч сломан, значит…

— Рейк мертв, — сказала Килмандарос.

Наступило молчание. Богиня видела на лицах мужчин каскад сменяющих друг друга эмоций — они осмысляли нежданный факт смерти Аномандера Рейка. Неверие, отрицание, удивление, удовольствие, радость. А потом — страх. — Да, — сказала она. — Великие перемены, ужасные перемены.

— Но, — поднял голову Эрастрас, — как такое возможно? Кто мог совершить подобное? Вернулся Оссерк… нет, я бы почувствовал. — Он встал на ноги. — Что-то пошло не так. Чую.

Сечул повернулся к нему: — Владыка Оплотов, покажи нам свое мастерство. Ты должен посмотреть на свои руки, на их силу.

— Слушай моего сына, — сказала Килмандарос. — Узри истину Оплотов, Эрастрас. Мы должны знать положение вещей. Кто сразил его? Почему? И как сломали меч?

— Какая ирония, — сказал, кисло улыбаясь, Сечул Лат. — Устранение Аномандера Рейка словно повалило ворота — перед нами вдруг простерлась прямая и чистая дорога. Но Драконус тут же шагнул в брешь. Такой же опасный, как Аномандер, но гораздо более жестокий, близкий к хаосу. Думаю, его приход предвещает грядущее безумие. Прищурь же единственный глаз, Эрастрас, и скажи, что разглядел впереди что-то, кроме разрушения.

Но Странник качал головой: — Я могу сказать, кто сломал Драгнипур. Это мог сделать лишь Полководец.

Килмандарос задохнулась: — Бруд? Да, вижу. Его оружие, ничто иное. Но это еще более всё запутывает. Рейк не стал бы добровольно отдавать меч даже Каладану Бруду. — Она оглядела остальных. — Все согласны, что Сын Тьмы мертв? Но убийца не забрал Драгнипур. Может ли быть, что его убил Полководец?

Сечул Лат фыркнул: — Столетия спекуляций — кто из них опаснее? Мы нашли ответ? Какая нелепость — можем ли мы вообразить причину, разделившую этих двоих? Разрушившую долгую историю их связей?

— Может, причиной был сам Драгнипур…

Килмандарос буркнула: — Думай разумно, Эрастрас. Бруд не мог не знать, что разрушение меча освободит Драконуса и тысячу прочих властителей, — тут ее руки сжались в кулаки, — и Элайнтов. Он не стал бы этого делать, даже получи возможность. Ничто не могло настолько ослабить старинный союз, ведь это был не просто союз. Это была дружба. — Она тяжело вздохнула, опустив глаза. — Мы дрались, да, но даже я… нет, я не стала бы убивать Аномандера Рейка. Не смогла бы. Его существование… имело цель. На него можно было положиться, если вы нуждались в лезвии справедливого суда. — Она закрыла лицо руками. — Думаю, мир потерял один из самых ярких оттенков.

— Вряд ли, — сказал Сечул. — Драконус вернулся. Но послушайте нас. Мы кружим и кружим у страшной ямы истины. Эрастрас, ты будешь стоять как испуганный заяц? Тебе не пришло в голову, что у Владыки Колоды Драконов сейчас кровь идет из ушей? Бей быстро, друг — он не сможет тебе помешать. Да, заставь его устрашиться, внуши, что мы всё запланировали, мы помогли Консорту бежать из Драгнипура.

Килмандарос широко раскрыла глаз, смотря на сына.

Эрастрас медленно кивнул: — Да, некий обман. К счастью, скромный. Подождите…

— Я остаюсь здесь, — заявила Килмандарос. Увидела удивление на лице Странника и подняла кулаки: — Существует угроза, что рядом с Элайнтом я потеряю контроль над собой. Вы ведь не ждете, что я присоединюсь к вашему переходу через последние врата? Нет, оставьте меня здесь. Вернетесь, всё сделав.

Эрастрас оглянулся на торчащие к небу камни святилища. — Не думаю, что это место тебенравится.

— Ткань тонка. Мое присутствие сильнее рвет ее — это забавно.

— Откуда такая ненависть к людям, Килмандарос?

Брови ее взлетели: — Эрастрас, что ты? Кто среди всех рас охотнее предъявляет право на суд? На осуждение всего и вся? Кто верит, будто такое право принадлежит им, им одним? Дровосек углубляется в лес, там его ловит и съедает полосатый кот — и что говорят его приятели? «Кот злобен и должен быть наказан. Кот ответит за преступление, он и его сородичи должны ответить перед нашей ненавистью». Вскоре в лесу не остается котов. И люди видят в этом справедливость. Правосудие. Будь возможность, Эрастрас, я собрала бы людей со всего мира и подарила им правосудие. Оно у меня в кулаках, ты же знаешь.

Эрастрас коснулся пустой глазницы, слабо улыбнулся: — Хороший ответ, Килмандарос. — Затем он посмотрел на Сечула. — Вооружись, друг. Оплоты стали дикими.

— Какой ты отыщешь первым?

— Тот, что под джагутским камнем, разумеется.

Она наблюдала, как темнота проглатывает их. После ухода Странника эфемерная хрупкость древнего храма постепенно растворилась, обнажив убогие руины. Бугры поваленных, разбитых камней, трещины и зазубрины — все изображения стерты. Она подошла к алтарному камню. Его раскололи надвое зубилами. Тяжелое дыхание, вздувшиеся мышцы, пот, упорная решимость осквернить это место.

Она знает все насчет осквернения. Это же ее хобби, навязчивое стремление, снова и снова манящее с бездумной силой магнита.

Несколько тысяч лет назад люди собрались, чтобы построить святилище. Кто-то достиг статуса тирана, научился угрожать жизни и душе, сумел подчинить сотни людей своей воле. Вырубать громадные глыбы, перетаскивать, ставить вертикально, словно треклятые члены. И кто из слуг по-настоящему верил в заявления тирана? Глас богов небесных, стонущие в земле чудища, влекущие перемены времен года крылатые кони, мифология идентичности — все эти обманы, все эти иллюзии. Люди древности были не большими дураками, чем нынешние. Невежество никогда не считалось приятным состоянием.

Итак, они построили храм — рабочие бригады, ясноглазые циники, посвятившие труд богам. Но не боги стяжали славу, а мерзкий тиран, желавший показать силу, соорудить символ вечной власти. Килмандарос понимала общую ярость, разрушившую это место. Каждый тиран достигает одного и того же обрыва, то ли старея и теряя хватку, то ли видя суету наследников, не умеющих прятать голодный блеск в глазах. Обрыв — смерть, и с ней падает во прах вся слава. Даже камень не выстоит под гневом смертных, особенно когда они чувствуют безнаказанность.

Природа равнодушна к храмам, к святым местам. Они не выдерживают грызущих ветров, всё растворяющих дождей. Природа разрушает святилища так же бессердечно, как дворцы и стены городов, убогие хижины и величественные акведуки. Но вырежи лицо на камне, и кто-то раздробит его гораздо быстрее размеренной естественной эрозии.

Она понимала такое побуждение, жгучую жажду отвергать монументальные достижения, выбиты они в камне или облачены в поэтические одеяния. Сила имеет тысячи ликов, но вам придется долго и трудно искать среди них хоть один прекрасный лик. Нет, все они уродливы, и если силе удается создать что-то чудесное… что же, тем сильнее страдания обманутых творцов.

— На одну душу, сметающую пыль, — сказал голос за ее спиной, — находится тысяча, рассеивающих пыль полными горстями.

Килмандарос не повернула голову, но все же оскалила зубы: — Мне уже не терпится.

— Тут давно не было дождей. Я выследил тебя по утренним туманам, по сырому дыханию зверей. — Маэл подошел, вставая перед ней, и устремил взор на оскверненный камень. — Вижу, не твоих рук дело. Чувствуешь себя обманутой?

— Презираю обманы.

— И потому все творения смертных будут сокрушены твоим кулаком. Да, такова участь всех дураков.

— Ты не знаешь, куда они ушли, Маэл?

Бог вздохнул: — Оплоты уже не прежние. Как ты думаешь, они могут не вернуться?

— Эрастрас их владыка…

— Был владыкой. Оплоты не видели владыки десятки тысяч лет, Килмандарос. А знаешь, это ты вынудила Странника уйти из Оплотов. Он страшился, что ты придешь, чтобы уничтожить его и его драгоценные создания.

— Он был прав. Я приходила.

— Видишь, как всё оборачивается. Его призыв не имел власти ни над кем из нас — ты сама должна была понять.

— Не имеет значения…

— Потому что обмануть его — часть твоих планов. А теперь Костяшки идет с ним рядом. Или, точнее, на шаг позади. Скоро ли сверкнет нож?

— Мой сын понимает в искусстве утонченности.

— Это не искусство, Килмандарос, это всего лишь одна из тактик достижения желаемого. Лучшая утонченность — когда никто даже не замечает твоих действий. Способен ли на это Сечул Лат?

— А ты? — бросила она.

Маэл улыбнулся: — Мне знакомы очень немногие, способные на такое. Один — смертный, лучший мой друг. Второй не был смертным, но сейчас он мертв. Ну и, разумеется, есть Драконус.

Она уставилась на него сверкающими глазами: — Он? Ты с ума сошел?!

Маэл пожал плечами: — Попробуй подумать. Драконусу нужно было кое-что сделать. Кажется, он сумел. Не пошевелив рукой. Так, что никто не заметил его воздействия. Лишь один муж сумел его победить. Лишь один муж смог владеть Драгнипуром и не склониться перед ним. Лишь один мог обеспечить уничтожение своего оружия, не постояв за ценой. Лишь один мог заставить Мать Тьму выйти из заточения. Лишь один мог встать лицом к лицу с хаосом и не дрогнуть.

Ее вздох походил на рычание. — И теперь этот муж мертв.

— А Драконус шагает свободно. Драконус сломал проклятие Каллора. Он держит Тьму в клинке истребления. Уже не скованный, уже не беглец, уже не жертва ужасной ошибки суждения, которой был Драгнипур.

— Всё его рук дело? Не верю, Маэл.

— Я именно об этом, Килмандарос. Об утонченности. Узнаем ли мы когда-нибудь, что всё свершено руками Консорта? Вряд ли.

— Только если он сам признается.

— Но кто бы не похвастался?

— Ненавижу твои слова, Маэл. Они грызут не хуже любимых твои волн.

— Все мы уязвимы, Килмандарос. Не думаю, что Драконус намерен построить маленькую ферму в горной долине и провести остаток дней, мастеря свистки, пока птицы вьют гнезда в его волосах. Он знает: мы здесь. Он знает: мы что-то задумали. Он или уже все разгадал — а значит, будет нас искать — или как раз сейчас начинает выведывать сущность наших дерзких планов.

— Кто убил Аномандера Рейка?

— Дессембрэ, носитель меча, выкованного руками Рейка.

Она была потрясена. Мысли бешено закружились. — Мщение?

— Именно.

— Это оружие всегда меня пугало, — призналась она. — Не могу понять, почему он отказался от него.

— Неужели? Держащая меч рука должна быть чиста в желаниях. Килмандарос, Рейк отдал его брату, потому что сердце его уже было надорвано, тогда как Андарист … ну, все мы знаем эту историю.

Смысл сказанного Маэлом не сразу дошел до Килмандарос. Она заметила, что дрожит. — Андарист, — шепнула она. — Он… он… — Но она не нашла слов, чтобы описать свои чувства. Руки снова поднялись, закрывая лицо. — Он ушел, — сказала она с рыданием. — Аномандер Рейк ушел!

Маэл сказал вдруг ставшим суровым тоном: — Оставь Дессембрэ. Он такая же жертва, как и все прочие. Хуже того, его обманули, использовали, и страдания его неизмеримы.

Она качала головой. Мышцы лица напряглись. — Я не думаю о Дессембрэ.

— Килмандарос, слушай внимательно. Мои мысли о Драконусе… эти рассуждения о его возможной виновности — лишь догадки. Спекуляции и только. Если будешь искать схватки с Драконусом, искать мести — погибнешь. Вполне возможно, без толку, ведь Драконус может оказаться невиновным.

— Ты сам не веришь.

— Я лишь напоминаю об угрозе всем нам. Долго ли он был заперт в Драгнипуре? Как это на него повлияло? На его разум? Здоров ли он? Вот еще мысль, обдумай и ее. Стал бы Рейк добровольно освобождать безумного Драконуса? Показывал ли он склонность к безрассудным поступкам? Хоть раз?

Глаза ее сузились. — У него была цель.

Улыбка Маэла была сухой. — Даже зная об его смерти, мы все еще верим в него. Необычайно, правда?

— Мать Тьма…

— Уже не отворачивается. А где тьма, там и…

— Свет! Боги подлые, Маэл. Что он готовит нам?

— Думаю, это последний расчет. Конец всех глупых игр. Он как бы запер нас в комнате, и никто не выйдет, не уладив всех проблем. Навсегда.

— Ублюдок!

— Твое горе оказалось каким-то слишком кратким, Килмандарос.

— Потому что твои слова звучат истиной. Да! Рейк мог замышлять именно это, не так ли?

— Иначе он не позволил бы себя убить, удалить со сцены. Он не только покончил с упрямой несговорчивостью Матери Тьмы — он двигает нашими руками. Все мы зашевелились, Старшие и дети, смертные и бессмертные.

— И ради чего? — вопросила она. — Больше крови? Целый клятый океан крови?

— Нет, если можно обойтись. Ради чего, спрашиваешь ты. Я думаю так: он хочет, чтобы мы заключили сделку с Увечным Богом.

— Этой жалкой тварью? Ты шутишь, Маэл.

— Рана гниет все сильнее, зараза растекается. Сила чуждого бога — проклятие. Нужно решить с ним, прежде чем браться за другие дела. Иначе мы потеряем дар К’рула навеки.

— У Эрастраса другие идеи.

— Как и у тебя, и у Сетча. Олар Этили. Ардаты.

— Думаю, и у Драконуса.

— Мы не можем знать, разговаривали ли Рейк и Драконус, заключили ли соглашение внутри Драгнипура. «Я освобожу тебя, Драконус, если…»

— Они не могли разговаривать, — прервала его Килмандарос. — Ведь Рейк убит Мщением, ты сам сказал.

Маэл подошел к одному из блоков алтаря, уселся. — Ах, да. Тут есть о чем рассказать. Кроме всего прочего. Скажи, Килмандарос, какой Оплот избрал Эрастрас?

Она моргнула. — Ну, самый очевидный. Смерть.

— Тогда начну с одной любопытной детали — я желаю, чтобы ты обдумала вытекающие из нее… осложнения. — Он поднял голову. Что-то блеснуло в глазах. — До встречи с Дессембре Рейк встретил Худа. Встретил и убил. Драгнипуром.

Она выпучила глаза.

Маэл продолжал: — Насколько я знаю, за ними следили еще два бога.

— Кто? — прохрипела она.

— Темный Трон и Котиллион.

Ох, как ей захотелось, чтобы рядом был высокий, солидный камень — под рукой — горделивый монумент обмана — вот здесь, у конца кулака, вылетающего в путь яростного разрушения!

— Эти!

Маэл отступил, наблюдая за взмахами ее рук; смотрел, как она нападает на один менгир за другим, разбивая в порошок. Он почесывал щетину на подбородке. «О, ты поистине умна, Килмандарос. Удары идут куда следует, не так ли?

Куда следует».

Он ждал, пока она обдумает последствия. Не всегда требуется утонченность…

* * *

Страдания можно перетерпеть. Когда кровь чиста, избавлена от неправедности. Брайдерал не похожа на остальных, не такая как Рутт, подозрительная Баделле и привязанный к ней Седдик. Одна она обладает наследием Инквизиторов, сияющим прямо под почти прозрачной кожей. Лишь Баделле догадывается об истине. «Я дитя Казниторов. Я здесь, чтобы завершить их работу».

Она наконец заметила родичей на следе и гадала, почему они попросту не выйдут к Чел Манагел, забирая последний ничтожные жизни.

«Хочу домой. Назад в Эстобансе. Прошу, придите и заберите меня, пока не поздно».

Страдания можно перетерпеть. Но даже ее нелюдская плоть не выдерживает. Каждое утро она смотрит на переживших ночь и дрожит от неверия. Видит, как они тащат трупы, обгладывают косточки и расщепляют их в поисках сочного мозга.

«Дети быстро привыкают к необходимости. Они делают нормальным любой мир. Осторожнее, дочь, с этими людишками. Ради выживания они сделают что угодно».

Она смотрит на мир Рутта и понимает истину слов отца. Уложив Хельд на сгиб локтя, он созывает сильнейших, осматривает вялые мешки из человеческой кожи, на которые они теперь ловят Осколки, когда стайка опускается рядом с ребристой Змеей. Эти подобия тел без костей и мяса, подброшенные в воздух на пути саранчи, притягивают тварей словно огонь мотыльков; когда кишащий насекомыми мешок падает на землю, дети сбегаются, горстями кидая саранчу во рты. Рутт нашел способ повернуть ход войны, поохотиться на охотников стеклянной пустоши.

Его последователи стали суровыми. Одни углы, пустые глаза. Стихи Баделле звучат зло и дико. Заброшенность отточила кромки углов; солнце, жара и хрустальные горизонты выковали ужасное оружие. Брайдерал хотелось закричать своим родичам, идущим там, в туманном мареве позади. Предупредить их. Она хотела сказать: «Поспешите! Видите, кто выживает? Скорее! Будет слишком поздно!»

Но она не решалась ускользнуть — даже темные ночи озаряются нефритовыми копьями. Они найдут. Баделле постаралась, чтобы за ней следили. Баделле знает.

«Она должна умереть. Я должна ее убить. Будет легко. Я гораздо сильнее их. Смогу сломать ей шею. Высвободить Святой Голос, в первый раз, и призвать родичей на помощь, если Рутт и Седдик и остальные нападут. Я смогу покончить со всем».

Но Инквизиторы держат дистанцию. У них должны быть на то причины. Любой безрассудный поступок Брайдерал может разрушить всё. Итак, нужно терпение.

Ссутулившись под рваным тряпьем (она постоянно старалась подражать позам людей, пленников физического несовершенства) Брайдерал следила, как Рутт выходит, вставая во главе змеи. Пляшущий язычок, могла бы сказать Баделле, а потом открыть рот и всосать мух, скушав с видимым удовольствием.

Поджидающий их город казался нереальным. Каждая мерцающая линия, каждый угол словно щипали глаза Брайдерал — она едва осмеливалась смотреть в том направлении, таким сильным было чувство неправильности. Это развалины? Издали так не кажется. Там нет жизни? Так должно быть. Нет ни ферм, ни деревьев, ни рек. Небо над головами чистое, без дыма и копоти. Откуда же рождаются страх и ужас?

Люди чувствуют не так, как она. Они смотрят на далекие башни, на открытые лица домов, словно идут к новой муке — алмазы и рубины, камни и осколки — она замечает в глазах оценивающий блеск. Они словно молча спрашивают: он на нас нападет? Его можно съесть? Он важнее нас? Есть ли что-то важнее нашей жажды?

Брайдерал подташнивало. Она следила, как Рутт все ближе подходит к невысокой насыпи — дороге, окружающей город без стен.

«Он решился. Мы входим. И я ничего не смогу сделать».

* * *

— Причастна, — шепнула Баделле. — Я всегда причастна к знанию. Видишь ее, Седдик? Она ненавидит. Боится. Мы не так слабы, как она надеялась. Седдик, слушай: в нашей змее завелась пленница. Она прикована к нам, хотя и верит, будто свободна, скрывая суть под одеждой. Видишь, как она держится? Контроль слабеет. Пробуждается Казнитор.

«Убьем ее», умоляли глаза Седдика.

Но Баделле покачала головой: — Она возьмет с собой слишком многих. И ей помогут другие. Помнишь, как приказывали Казниторы? Голос, заставляющий людей вставать на колени? Нет, оставим ее пустыне — и городу, о да, городу. «Но верны ли мои слова? Я могла бы… могла бы…» Она убежала от Казниторов, загнала их в прошлое, а прошлое мертво навеки. Оно не имеет на нее права, не имеет над ней власти. Но это оказалось неправдой. Прошлое идет по следу. Прошлое всё ближе.

Обрывочные куски воспоминаний пронеслись через разум, отверзая пропасти страха. Высокие тощие фигуры, убийственные слова, вопли, резня. Казниторы.

Она схватила муху, раздавила. — Тайна в его руках. Хельд. Хельд — тайна. Однажды все поймут. Думаешь, это важно, Седдик? Родится что-то, жизнь обретет огонь.

Баделле видела: он не понимает, пока не понимает. Но он же такой, как все. Время близится. «Город зовет нас. Лишь избранные могут его найти. Некогда по миру ходили гиганты. В их глазах томились лучи солнца. Они нашли город и сделали его храмом. Не местом для жительства. Он сделан ради себя самого».

Она столь многое узнала, когда имела крылья и странствовала по миру. Крала мысли, забирала идеи. Безумие было даром. А вот память — проклятием. Ей нужно найти силу. Но всё, что есть внутри — нестройное войско слов. Поэмы не похожи на мечи. Не похожи?

— Помнишь храмы? — спросила она мальчишку. — Отцы в рясах, чаши, полные золота. Никто не может есть золото. На стенах драгоценные камни мерцают, словно капли крови. Те храмы были похожи на кулаки гигантов, созданные, чтобы раздавить нас, отнять дух и приковать к мирским страхам. Ожидалось, что мы сорвем кожу с душ и примем боль и кару как должное. Всё, чего от нас требовалось: делиться и молиться. Монеты спасения, мозоли на коленях. Но помнишь, какие у них были роскошные рясы! Вот за что мы платили.

И пришли Казниторы, явившись с севера. Они шли словно калеки, они говорили, и души лопались быстрее яичных скорлупок. Они пришли с белыми руками, ушли с красными руками.

В словах есть сила.

Она подняла руку, указав на город: — Но этот храм — иной. Он построен не ради восхищения. Он построен, чтобы предупредить нас. Помнишь города, Седдик? Они существуют, чтобы держать страдающих поближе к мечу убийцы. К мечам, ибо их больше, чем можно сосчитать. В руках жрецов и Казниторов и купцов и благородных воинов и работорговцев и ростовщиков и владельцев еды и воды… так много… Города — это рты, Седдик, полные острых зубов. — Она выхватила из воздуха очередную муху. Пожевала. Проглотила. — Веди же их, — сказала она мальчику, что всегда рядом. — Следуй за Руттом. Следи за Брайдерал. Грядет опасность. Настает время Казниторов. Иди, веди их за Руттом. Началось!

Седдик тревожно поглядел на нее, но она махнула рукой, отсылая его прочь, и пошла в потрепанный хвост змеи.

Казниторы идут.

Чтобы начать последнюю резню.

* * *

Инквизитор Суровая стояла, смотря на тело Брата Упорного, словно в первый раз видя, в какую нелепую развалину превратился молодой мужчина. Когда-то она так любила его… Слева был Брат Ловкий, он дышал тяжело и часто, он сгорбился и дрожал от усталости. Позвоночник и плечи согнулись, словно у старика — результат ужасных лишений пути. Нос его прогнил, открытая блестящая рана кишела мухами.

Справа стояла Сестра Опора, ее худое лицо казалось подобием лезвия секиры, тусклые глаза покраснели. Слишком мало осталось волос — роскошная грива давно пропала, а вместе с ней последние остатки былой красоты.

Сестра Надменная взяла посох Упорного и оперлась на него, словно стала калекой. Суставы локтей, подлоктей и запястий вздулись, воспалились, но Суровая знала: силы в сестре остались. Надменная была их последней Вершительницей.

В поход ради доставления мира и покоя последним жителям юга, этим детям, выходили двенадцать Форкрул Ассейлов. Сейчас в живых остались лишь три из пяти женщин, а также единственный мужчина из семи. Инквизитор Суровая приняла на себя вину за трагическую ошибку. Разумеется, кто бы смог вообразить, что тысячи беспомощных детишек пройдут лиги и лиги по истерзанной земле, без убежища, с пустыми руками? Они ушли от диких собак, от набегов каннибалов, последних выживших взрослых, спаслись от зловредных паразитов неба и земли… нет, ни один Инквизитор и предположить не мог такой ужасающей воли к жизни.

Сдаться — такой легкий выбор, самое простое решение. Они должны были сдаться уже давно.

«Мы уже должны быть дома. Мой муж должен бы стоять перед дочерью, испытывая великую гордость за ее смелость и чистоту — она ведь решилась идти с детьми людей, решилась помочь родичам в несении мира.

А я не должна стоять над телом мертвого сына».

Было ясно — всегда было ясно — что люди не равны Форкрул Ассейлам. Доказательства приходили сотни раз на дню — а потом и тысячи раз, ведь умиротворение южных королевств подошло к благословенному концу. Ни разу судимы не отвергали их власть; ни один из жалких людишек не посмел разогнуть спину, бунтуя. Иерархия была нерушимой.

Но эти детишки не приняли праведной истины. Они нашли силу в невежестве. Они нашли дерзость в глупости.

— Город, — неживым голосом сказала Надменная. — Мы не можем позволить.

Суровая кивнула: — Абсолютная защита, верно. Никакой надежды на штурм.

Ловкий прохрипел: — Особая красота. Да. Бросить вызов — самоубийство.

Женщины обернулись, и он сделал шаг назад: — Отвергаете меня? Ясность моего видения?

Суровая вздохнула, вновь бросив взгляд на мертвого сына. — Не посмеем. Абсолютная зашита. Город сияет.

— А мальчишка с девчонкой ведет их внутрь, — сказала Сестра Опора. — Неприемлемо.

— Согласна, — ответила Суровая. — Мы можем не вернуться, но мы не можем провалить задание. Вершительница, ты приведешь нас к миру?

— Я готова, — ответила Надменная, выпрямляясь и поднимая посох. — Носи его, Инквизитор. Я уже не нуждаюсь.

Как ей хотелось отвернуться, отринуть предложение Надменной. «Оружие сына. Созданное моими руками, переданное ему. Не следует его касаться…»

— Чти его, — сказала Надменная.

— Да. — Она взяла окованный железом посох и поглядела на остальных: — Соберите последние силы. По моей оценке, их не менее четырех тысяч — нас ждет долгий день убийств.

— Они безоружны, — бросила Опора. — Слабы.

— Да. Принося мир, мы напомним им об этой истине.

Надменная двинулась вперед. Суровая и другие пошли следом за Вершительницей. Оказавшись ближе, они разойдутся веером, позволяя друг другу выплескивать насилие.

Ни один судим не дойдет до города. Мальчишка с девчонкой умрут последними. «От руки дочери моего мужа. Ведь она жива, еще жива».

* * *

Какая-то паника охватила детей. Брайдерал понесло на гребне волны. Выругавшись, она попыталась вырваться из толпы, но руки протягивались, крепко хватая, затягивая внутрь. Она должна легко избавиться… но нет, они переоценила оставшиеся резервы сил! Она пострадала больше, чем думала!

Брайдерал увидела Седдика во главе напирающей толпы. Он бежал за Руттом, а тот почти вошел в город. А Баделле не было видно нигде. Это ее испугало. «В ней есть что-то… она переменилась, но я не знаю как. Она … ускорилась».

Ее сородичи наконец-то осознали угрозу. Они больше не выжидают.

Ее тянули и толкали. Получая синяки, Брайдерал ждала, когда сзади раздадутся первые крики.

* * *

«Слова. У меня нет ничего кроме слов. Я отбросила многие слова, но другие нашли меня. На что они способны? Здесь, в суровом, реальном месте? Сомнения — тоже лишь слова, тревожная песня в голове. Когда я говорю, змея слушает. Глаза широко раскрываются. Но что случается со сказанным, когда слова проникают в них? Алхимия. Смесь волнуется и булькает. Иногда кипит. А иногда никакого шевеления, раствор мертв, холоден и сер как грязь. Кто способен узнать? Предсказать?

Я говорю мягко, когда в словах звучит вой. Я бью кулаками по костям, а они слышат лишь шелест. Дикие слова не проникают в мертвую плоть. Но найдя медленно капающую кровь… ах, они довольны, словно коты у миски».

Баделле спешила, и толпа словно разделилась надвое. Она видел лица скелетов, сияющие глаза, руки и ноги в сухой коже. Видела длинные кости в руках — подняты словно оружие, но какой в них прок против Казниторов?

«У меня есть лишь слова. А в словах нет веры. Они не могут рушить стены. Не могут сокрушать горы во прах». Лица детей смотрели ей вслед. Она знала всех, и все стали пятнами, и у всех внутри были слезы.

«Но что еще есть? Что я могу использовать? Они Казниторы. Они хвалятся силой голоса». Острова ее разума начали тонуть.

«Я тоже ищу силу в словах.

Я училась у них? Кажется, так. Так ли?»

Жертвы. Истощенные, больные. Она миновала всех и встала одна на стеклянной равнине. Солнце сделало мир белым, горьким от чистоты. «Вот совершенство, столь любимое Казниторами. Но не Казниторы погубили наш мир. Они лишь пришли ответом на гибель наших богов — нашей веры — когда прекратились дожди, когда почернела и умерла последняя трава. Они пришли ответом на наши молитвы. Спасите нас! Спасите нас от себя самих!»

Из мерцающего марева вышли четверо. Быстро приближаются. Словно изломанные ветром куклы, каждый член тела вывернут, свободно болтается. Вихрями окружила их смерть. Монстры, выкарабкавшиеся из памяти. Завитки силы — она увидела открытые рты…

— СДАЙТЕСЬ!

Приказ пронизал Баделле, вбил в почву детей за ее спиной. Раздались голоса, полные ужаса и беспомощности. Она ощутила, как злоба слов сражается с волей. Колени ослабли. А потом треск — словно лопнула тетива — и она свободно взлетела. Увидела ребристую змею, извилистую линию, она вытянулась в стремлении — и часть за частью ее охватывает боль.

Пока приказ летел от кости к кости, Баделле обрела голос. «В их словах сила, но я отвечу силой».

— … осадою чудес

смирение берет вас в руки…

Она отвернулась, чтобы видеть не глазами. Она ощутила, как энергия вылетает, пламенея вспышками.

— ЗАСТЫНЬТЕ!

Удар тяжелого кулака. Губы лопнули, струится кровь. Баделле сплюнула и двинулась вперед. Шаг, всего один шаг.

— В тончайшей тишине

сомнение развертывает кольца…

Она увидела, как ее слова бьют врага. Они зашатались. Она была близко и разглядела смятенные лица, неверие, удивление и нарастающую тревогу. Возмущение. Да, это она понимает. Намеченная добыча решила улизнуть. Жертва показывает фокусы.

Баделле сделала второй шаг.

— Покорствуя, смиритесь, ибо кости

дрожь пронизала вдруг.

Замрите же в тени

под игом недовольства…

Она ощущала пламя в руках и ногах, видела, как ослепительная сила изливается из ладоней. Истина — такое редкое оружие, и потому особенно опасное.

— Мне не швыряйте слов

они осквернены

пустыми добродетелями.

СДАЙТЕСЬ

лжи собственной!

в мгновенье бездыханном

ЗАСТЫНЬТЕ

легкие кричат

ответом тишина

сердца как барабаны

с треском рвется кожа

о кровь, СТРУИСЬ!

Они шатались словно слепые. Синие жидкости струились из лопнувших суставов, рвались из разверстых ртов. Агония исказила угловатые лица. Одна упала и задергалась, ударяя землю пятками. Вторая, что была ближе всех к Баделле и детям, рухнула на колени — касание кристаллической почвы было отмечено двумя всплесками синеватой крови. Казнитор завопила. Оставшиеся двое, мужчина и женщина, качались под ударами незримых кулаков, отступали, неловко пытаясь бежать.

Пламя в Баделле вспыхнуло еще ярче и умерло.

Казниторы заслужили худшего — но в ней не осталось сил на суровый приговор. Они дали ей всего два слова. Недостаточно. Два слова. Покоритесь чести быть убитыми. Примите судьбу. «Но… мы не будем. Мы отказываемся. Мы отказывали судьбе уже очень долго. Мы — верующие в отказ.

Они не подойдут близко. Еще долго не подойдут. Может, вот этих мы вообще не увидим. Я повредила им. Я забрала их слова, присвоила. Заставила силу обратиться в руках и ранить хозяев. Ей пришлось покориться».

Она повернулась. Ребристая змея снова в движении, до странности бездумном, словно ее гонит пастух. Так стадо переходит… реку? «Но где я видела реку?»

Она моргнула. Слизала соленую кровь с губ. Плясали мушки.

Город ждет.

— Мы способны вынести всё, — шепнула она. — Но жизнь — не только страдания.

«Пора найти иное».

* * *

Темнота ушла и все же осталась. Осколок, чистый, сулящий уничтожение. Онос Т’оолан мог ощутить где-то впереди мерцающее, манящее присутствие. Его широкие шаги сбились. Горькая ярость вдруг как бы пошатнулась, лишенная сил. Уныние поднималось океанским потопом, поглощая чувство необходимости. Кончик меча коснулся земли. Мщение бессмысленно, даже если первый импульс был всепоглощающим.

Если выбрать эту тропу, то шагать можно вечно. Виновные растянутся в линию до самого горизонта. Бесконечный марш мстителя. Так было с местью Джагутам. Онос всегда понимал тщету мести. Неужели он лишь автомат, не способный замедлить шаг?

И тут он ощутил, как на него мощно давят сзади. Удивленный и испуганный, Первый Меч повернулся, прорезав клинком дугу в почве. Он мог бы сопротивляться. Мог бы отказаться. Но решение не приведет к ответу. Его изгнали из владений смерти. Кровные связи разорваны. Он больше не муж, не отец, не брат. Ему задана месть, но кому можно мстить, сидя в долине на куче трупов? Есть и другие причины, другие поводы, чтобы снова пройтись по жалкому миру. Оносу Т’оолану отказали в заслуженном уходе. Он решил узнать, почему.

Ни один из тысячи приближавшихся Т’лан Имассов не коснулся его мыслью. Они шли, окутанные тишиной. Призраки, родичи, ставшие чужаками.

Он ждал.

Дети Ритуала, да. Но чутье подсказывало ему иное относительно многих. Т’лан Имассы, и все же…

Когда сборище остановилось, вперед вышли шесть Гадающих по костям. Он узнал троих. Бролос Харан, Улаг Тогтиль, Ильм Эбсинос. Гадающие клана Оршайн. Оршайны не смогли прийти на призыв Серебряной Лисы. Неудача намекала на мысль о гибели. Вымерли. Их постигла судьба кланов Ифайле, Бентракт, Керульм.

Суждение, оказавшееся ложным.

Трое других тоже были неправильными, хотя на свой манер. Они одеты в шкуры белых медведей — зверей, появившихся на самом закате эпохи Имассов; лица их более плоские, костяк слабее, нежели у настоящих Имассов. Оружие по большей части из кости, клыков, рогов, с искусно вставленными кусками кремня. Оружие, отвергающее идею тонкости: сложное в изготовлении, но обещающее зверскую жестокость в применении.

Гадающий по костям Улаг Тогтиль заговорил: — Первый Меч. Кто знал, что пыль может быть столь интересной?

Бролос Харан негодующе фыркнул: — Он настаивал, что будет говорить за нас, но говорит вовсе не то, что нужно. Зачем мы согласились — загадка.

— У меня свои пути, — небрежно сказал Улаг. — И не думаю, что Первый Меч лишен терпения.

— Терпения — не лишен, — рявкнул Бролос. — А как насчет терпимости?

— Кость не сразу ломается, Бролос Харан. Я скажу Первому Мечу еще кое-что, прежде чем замолкну в ожидании глубины его слов. Можно?

Бролос Харан повернул голову к Ильм Эбсинос, подняв руку в странном жесте, на миг удивившем Оноса Т’оолана. Потом он понял.

Беспомощность.

— Первый Меч, — снова заговорил Улаг. — Мы не обращались к тебе путем Телланна, потому что не претендуем на помощь. Нас призвали, да, но это было — не сразу нам удалось понять — твоей руки дело. Можешь отвергнуть нас. Нам не по сердцу навязывать свою волю.

Онос Т’оолан спросил: — Кто эти чужаки?

— Воистину глубоко копаешь. Первый Меч, они — Т’лан Имассы второго Ритуала. Потомки тех, что решили следовать за Кайлавой Онасс, отвергнувшей первый Ритуал. Зря они не узнали заранее привычек Кайлавы, ведь она не любит компании. Но если во льду остается всего одна прорубь, всем приходится дышать сообща.

— Моя сестра никого не привечает.

— Увы. Так все и случилось. Вот трое Гадающих по костям клана Бролда. Лид Гер, Лера Эпар и Ном Кала. Всего Т’лан Имассов Бролда две тысячи семьсот один. Большинство остается прахом за нашими спинами. Число воинов Оршайна — семьсот и двенадцать. Все здесь. Если мы потребуемся тебе, готовы служить.

Ном Кала смотрела на Первого Меча, воителя, который считался сказкой, мифом. Лучше бы, решила она, он оставался таковым. Кости его словно склеены из кусочков, причем некоторые явно не принадлежали ему изначально. Первый Меч — не великан из легенд. Изо лба его не растут оленьи рога. Дыхание не несет дара огня. Он явно не жаждет три дня и четыре ночи перечислять свои подвиги, посрамляя славнейших из героев. Она уже подозревает: почти все старинные сказки не относятся к явившейся им личности. Ему ли плясать, перебегая море по спинам китов? Скрещивать клинки с демонами-моржами в подводных башнях? Тайно соблазнять жен, оставшихся в ночи?

Сколько детей ее клана, поколение за поколением, носили имя Онос, ибо их матери хвастались невозможной связью?

Она нервно сглотнула, привлекая всеобщее внимание.

Бролос Харан говорил — о чем, Ном Кала не имела понятия; он явно не обрадовался, когда его прервали. — Ном Кала, что такого забавного в Провале при Красных Шпилях?

— Ничего, — сказала она, — я извиняюсь, Бролос. Посторонняя мысль. Ну, несколько посторонних мыслей.

Все ожидали пояснений.

Она решила, что лучше помолчать.

Ветер бормотал, хватаясь за обрывки шкур.

Онос Т’оолан заговорил: — Оршайны, бролды. Я отрекся от Джагутских Войн. Я не ищу битвы. Я не стану приглашать вас с собой, ведь я ищу возможности рассчитаться. Как и вы, я призван из праха и во прах желаю вернуться. Но вначале найду ту, что наказала меня воскресением. Гадающую по костям из Т’лан Имассов Логроса, Олар Этиль.

Улаг сказал: — Ты точно знаешь, что это она?

Онос Т’оолан склонил голову набок. — Улаг Тогтиль, после стольких лет ты еще веришь в точное знание?

— Мы не воевали с Джагутами, — бросила Ном Кала.

Гадающих Оршайна охватила волна холодного негодования. Ей было всё равно.

Онос Т’оолан произнес: — Улаг. Я не вижу среди твоих сородичей Вождя Войны клана Оршайн. Почему Инистрал Овен не вышел вперед?

— Он стыдится, первый Меч. — Потери при Красных Шпилях…

— Ном Кала, — сказал Онос, — у клана Бролда нет вождя?

— Только мы. Та война, которую мы вели против людей, не требовала вождя. Было ясно, что победы на поле брани нам не видать. Их слишком много.

— Тогда как вы сражались?

— Сохраняя историю, образ жизни. Мы таились, ибо таким образом могли выжить. Мы сохранили себя. Уже победа.

— И все же, — вставила Ильм Эбсинос, — в конце вы проиграли. Иначе не устроили бы Ритуал Телланна.

— Верно, — ответила она. — Больше негде было таиться.

Улаг сказал: — Первый Меч, мы всё же пойдем с тобой. Как и ты, мы желаем узнать цель возвращения.

— Если вы пойдете со мной, — возразил Онос, — попадете под власть желаний Олар Этили.

— Что может сделать ее неосторожной, — ответил Улаг.

* * *

Стоявшая среди прочих Имассов Рюсталле Эв слушала и наблюдала, воображая мир, полный смысла. Когда-то он был именно таким — для нее, для ее сородичей. Но всё изменилось очень давно. Может быть, Первый Меч сможет привязать их к своему исканию. Может быть, ответы облегчат бремя отчаяния. Появятся причины быть, поводы для противостояний. Однако пыль манит ее обещанием забвения. Тропа к концу всех концов широка и отлично утрамбована. Ей так хочется идти по ней!

Кальт Урманел сказал за спиной: — Смотрите на его меч. Смотрите: его кончик кусает землю. Онос Т’оолан не любит показных поз. Никогда не любил. Я помню, когда видел его в последний раз. Он победил бросившего вызов. Показал такое мастерство, что десять тысяч Имассов замолчали в восторге. А он стоял, словно потерпел поражение.

— Устал, — пробурчала Рюсталле.

— Да, но не от боя. Его утомляла необходимость драться, Рюсталле Эв.

Она обдумала его слова, кивнула. Кальт добавил: — За таким воином я готов идти.

— Да.

* * *

Она уселась на груду из трех сложенных полотняных палаток, сгорбилась под меховым плащом. Дрожь не отступала. Она следила за мерцающим концом трубки, плясавшим в пальцах словно светлячок. Атри-Цеда Араникт прислушивалась к звукам из малазанского лагеря. Приглушенный, усталые. Потрясение. Она отлично их понимала. Солдаты выходили из строя, шатаясь, будто ударенные. Падали без чувств, вставали на колени, блевали кровью. Паника пронизала ряды — что это, нападение?

Нет, ничего подобного.

Сломленные солдаты были, все до одного, магами. А врагом, слепым и равнодушным, была сила.

Тошнота отступала. Разум постепенно оживал, мысли блуждали пьяными гуляками, раскидывая кучи пепла — она вернулась назад, к первой встрече с Верховным Магом Беном Адэфоном Делатом. Какой она была жалкой. Мало было падения без чувств перед лицом Командора Брюса? Но она едва успела оправиться, когда он повел ее к Быстрому Бену.

Теперь, несколько недель спустя, лишь обрывки того разговора остались в памяти. Он казался отстраненным; но, когда земля закипела в руках Араникт, взгляд темных глаз стал стал острым, твердым. Глаза будто превратились в ониксы.

Он выругался. Она помнит то ругательство. «Худовы бешеные яйца в огне».

Она успела узнать, что Худ был богом смерти; если какой бог и заслужил быть предметом горьких ругательств, так именно он. Но тогда она восприняла слова Верховного Мага буквально.

«Огонь», подумала она. «Да, пламя в земле, в чаше моих ладоней».

Глаза ее уставились на Верховного Мага — она поразилась его прозорливости и мгновенно уверилась в его превосходстве. Ей не место в такой компании. Ее разум по большей части ползет улиткой, особенно по утрам, пока первая затяжка не пробуждает ее к жизни. Быстрота мысли (отсюда, подумала она тогда, и его прозвище) — сама по себе вид магии, тонкое волшебство, и ей остается лишь взирать на него с суеверным восхищением.

Столь высокое мнение способно существовать лишь в царстве таинств, но таинственное редко переживает слишком близкое знакомство. Верховный Маг послал официальный запрос, чтобы ее временно придали отряду кадровых магов. С той поры она услыхала от Бена Адэфона Делата множество ругательств и вынуждена была прийти к выводу, что его быстрота скорее относится к области не магии, а сумасбродства.

О, он действительно умен. Еще он имеет привычку говорить множеством разных голосов, играть с куклами — марионетками. Что до его излюбленных друзей…

Она яростно затянулась дымом, увидев приближающуюся фигуру. Идет как пьяный, одежда перемазана грязью. До странности детское лицо Бутыла опухло, обмякло.

«Ну вот, начинается. Еще один невразумительный разговор между ними. Ох, как ему не нравится, если я присутствую. Как и мне».

— Дышит? — спросил малазанин, вставая перед палаткой.

Она бросила взгляд на откинутый полог. — Выгнал меня.

— Меня он захочет увидеть.

— Он хочет узнать, как поживает Скрипач.

Бутыл поморщился, отвел глаза, но тут же посмотрел на нее снова. — У вас излишняя чувствительность, Атри-Цеда. Глоток рома успокоит нервы.

— Уже глотнула.

Он кивнул, не удивившись. — Скрипач все еще избавляется от остатков ужина. Ему понадобится новая палатка.

— Он же не маг.

— Да, не маг.

Она не сводила с него глаз. — Вы, малазане, все такие скрытные?

Он усмехнулся: — Мы станем еще хуже, Атри-Цеда.

— Почему бы?

Улыбка увяла так быстро, словно ей не нравилось находиться на его лице. — Всё вполне просто. Чем меньше мы знаем, тем меньше говорим. Скоро мы станем армией немых.

«Не могу дождаться». Вздохнув, она отложила трубку, медленно встала.

Звезды возвращаются на северо-восточный небосвод. Хоть что-то. Но там кто-то появился. Несет оружие… боги, что за оружие! — Выпавший глаз Странника! — сказала она. — Он же Верховный Маг. Он не может прятаться вечно.

Глаза Бутыла широко раскрылись. — Не слышал такого ругательства, — сказал он.

— Только что придумала.

— Из уст летерийки звучит крайне неуважительно. Я почти шокирован.

— От вас плохих привычек набралась, кажется. — Она подошла к палатке, похлопала по брезенту. — Мы входим.

— Отлично! — рявкнули изнутри.

В тесной палатке было душно. Сидящего скрестив ноги Быстрого Бена окружали ароматические свечи. — Ублюдок тянется ко мне, — сказал он хрипло. — Хочу ли я поговорить? Нет. Не хочу. О чем говорить? Аномандер убил Худа, Дассем убил Аномандера. Бруд разбил Драгнипур и Драконус гуляет на свободе. Бёрн дрожит, врата Старвальд Демелайна ярятся пламенем, жестокие изломанные садки, каких мы никогда прежде не видели, лежат и ждут — но когда они пробудятся? Что они нам принесут?

И еще… вы тоже поняли? Еще кое-что… Хватит пялиться, просто слушайте. Кто заварил всю проклятую кашу? Бутыл?

— Простите, я слушаю, а не думаю. Откуда мне знать? Нет, погодите…

— Да, Темный Трон и Котиллион. Адъюнкт взаправду верит, будто сама выбирает путь? Наш путь? Она гонит нас с самой высадки… да, да, вопрос снабжения. Не похоже, что акрюнские купцы готовы вывалить перед нами все что имеют, да? Дела пойдут тем хуже, чем дальше на восток мы уйдем — Пустоши не зря так названы, правильно?

— Быстрый Бен…

— Разумеется, я разболтался! Слушайте! Там Т’лан Имассы! — Дикий взгляд резко остановился на Араникт. — Пыль будет танцевать! Кто приказываем им? Чего они хотят? Знаете, что я хочу сделать с вашей грязью? Выбросить подальше! Кто желает знать ответы? Не я!

— Т’лан Имассы, — сказал Бутыл, — склонились перед Императором. Он взял себе Первый Трон и вряд ли освободил.

— Точно!

— Нас обкладывают. Пора поговорить с Таворой. Сейчас же.

Но Верховный Маг покачал головой: — Бесполезно. Она уже все решила.

— Насчет чего? — повысил голос Бутыл.

— Решила, что сможет их обхитрить. Знаешь, она была талантливым ученым во времена жизни Келланведа, Танцора и Дассема. Ты не знал? Прежде чем стать Адъюнктом. Даже прежде чем стать главой Дома Паран. Она изучала войны, имперские войны. Завоевания — не только тактику, но мотивы Императора и его когорты безумцев. Их жизни. Сухарь, Тук Старший, Амерон, адмирал Нок, Угрюмая, даже Тайскренн… зачем, ты думал, она таскается с Банашаром? Пьяный дурак — ее потенциальный посланник к Тайскренну, если тот решит наконец что-то сделать.

Бутыл был явно потрясен откровениями Быстрого Бена. — Обхитрить их? Обхитрить Повелителей Теней?

Оскаленные зубы Бена блестели в трепещущем свете свечей, словно золотые. — Не решаюсь сказать.

— Не верите, что мы будем держать рты на замке?

— Нет. И почему бы мне верить? — Он ткнул длинным пальцем в сторону Бутыла: — Ты первый сбежишь в холмы, если я…

— Если всё так плохо, почему вы еще здесь?

— Потому что Драконус изменяет все, а я единственный, способный устоять против него.

Бутыл раззявил рот. Голос его был хриплым: — Вы?

— Не на миг не думай, что я сделаю это ради Темного Трона и Котиллиона. Не думай, что я сделаю это ради Адъюнкта. Время внутри Драгнипура… оно изменило его. Никогда он раньше не был таким тонким — вообрази, вежливое приглашение поговорить — идиотами нас считает? Но постой… — он развел руками, — это было бы тонко, если бы не было так очевидно! Почему мы не подумали сразу?

— Потому что это чепуха… проклятый дурак!

Верховный Маг не отреагировал на выходку Бутыла. — Нет, он действительно желает поговорить! Слишком тонко для тебя! Ну, разве мы не можембыть тонкими? Разговор? Ни шанса! Ну, поглядим, что он теперь сделает.

Араникт провела пальцами по волосам, поискала трубку на поясе. Склонилась, взяв одну из свечек Бена. Начала разжигать траву — и случайно заметила, с каким оцепенелым видом смотрит на нее Верховный Маг.

Бутыл грубо хохотнул: — Она уже не стыдится, а? Хорошо. Теперь у нас есть настоящая Атри-Цеда. Как и хотел Брюс.

За пеленой клубящегося дыма глаза Араникт подозрительно сузились. Она не спеша вернула свечу на пол, в озерцо расплавленного воска. Брюс? О чем это они?

Верховный Маг метнул Бутылу удивленный взгляд. — Это невежество, не бравада.

— Бравада обычно порождается невежеством, — буркнул Бутыл.

— Склонен согласиться. Но ты прав, — вздохнул он, — нам всем надо быть такими же хладнокровными.

Араникт фыркнула: — Хладнокровными? Надеюсь, вы этим словом не меня описываете?

— Может, и нет, — ответил маг, — но вы очень убедительно всё сыграли. Свеча, вынутая из круга защиты… вы открыли путь Драконусу. Он тут же ощутил, но…

— Не воспользовался, — сказал Бутыл.

— Не воспользовался.

— Тонко.

— Ха, ха, Бутыл. Ты прав и даже правее, чем думаешь. Суть в том, что она заставила нас обсудить самый важный вопрос, не так ли?

— Сама не желая.

Быстрый Бен бросил на нее взгляд — озадаченный, недоверчивый.

Араникт пожала плечами: — Мне нужен был огонь.

Ответ, кажется, позабавил обоих, однако на разный манер. Она решила не продолжать. Какой смысл в объяснениях, что она не понимает ни слова? Все упомянутые быстрым Беном имена — даже Драконус — ей не знакомы. Ну, почти. Драконус. Он — тот, кто пришел во тьме, сотворив врата в половину неба, тот, кто держит в руке оружие темноты и холода, чернейшего льда.

«Жеваные мозги Странника, я среди них лишь потому, что втюрилась в Брюса Беддикта. Как и тысяча других женщин».

Быстрый Бен сказал: — Атри-Цеда, ваш командир, Брюс…

Араникт виновато вздрогнула. «Неужели он прочел мои мысли?»

— Он ведь однажды умер?

— Что? Да, так говорят… то есть он умер.

Верховный Маг кивнул: — Лучше поглядеть, как он. Возможно, требуется ваша помощь.

— Моя? Почему?

— Потому что Худ ушел, — сказал Бутыл.

— И что это означает для Командора Беддикта?

Бутыл посмотрел в глаза Быстрому Бену, кивнул и лишь потом ответил: — Мертвые никогда не одолевают путь назад полностью, Араникт. Ну, так было, пока у мертвых был бог. Возможно, Брюс сейчас… пробудился. Став таким, как прежде. Ему будет что сказать Атри-Цеде.

— Еще увидимся, — добавил Быстрый Бен. — Или нет.

«Они отсылают меня. Ну ладно». Она повернулась кругом и покинула палатку. Помедлила, оказавшись в душной темноте лагеря. Глубоко затянулась, пошла к далеким укреплениям летерийцев.

«Я нужна Брюсу. Что за сладкая мысль».

* * *

Улыба шлепнулась рядом с костром. — Дурацкие патрули. Там никого нет. Торговцы из Акрюна — одни скрипящие старики и мокроносые недоросли. — Она обвела взглядом круг сидящих у огня. — Видели деревню, которую прошли вчера? Полупустая.

— Нет воинов, — ответил Каракатица. — Все сражаются с Белолицыми. Акрюн больше не может контролировать Свободный Торговый Тракт, вот почему торговцы — драсильяны едут с юга.

Тарр хмыкнул: — Слышал я от гонцов, что они нашли место стоянки Баргастов — похоже, там была большая битва и похоже, Белолицым окровавили носы. Может, они вправду бегут, как рассказывали акрюнаи.

— Трудно поверить, — возразил Каракатица. — Я сражался с Баргастами, и это было совсем не весело. Говорят, Белолицые среди них самые крутые.

Улыба отстегнула и сбросила шлем. — А Корик где?

— Загулялся, — ответил Тарр, подбросив в костер еще один кизяк. — Снова.

Улыба прошипела: — Та лихорадка его пометила. На голову.

— Нужна добрая драка, — предположил Каракатица. — Тогда он быстро в норму придет.

— Долго ждать придется, — сказал Тарр. — Впереди недели и недели похода, а территория тут почти пустая. Да, мы быстро покрываем лиги, но за территориями равнинных племен лежат Пустоши. Никто не знает точно, сколько в них ширины и что ждет на той стороне. — Он дернул плечом. — Самый злой враг армии — скука. Мы сейчас точно под осадой.

— Корабб не вернулся? — Улыба покачала головой. — С ним были двое тяжелых. Наверное, заблудились.

— Кто-нибудь их найдет. — Каракатица встал. — Пойду поищу сержанта.

Улыба подождала, пока он не выйдет из круга света. Вздохнула. — Больше месяца не дралась на ножах. Остановка в Летерасе нас размягчила, а баржи и того пуще. — Она вытянула ноги к огню. — Ну, хотя бы мозоли перед маршем прошли. И мы снова в одном взводе.

— Новая забава нужна, — сказал Тарр. — Замечала здесь скорпионов?

— Как же, много. Но только двух видов: мелкие паршивцы и большие черные уроды. К тому же начни мы снова, люди будут подозревать, даже если мы придумаем ловкую отмазку. — Она поразмыслила и покачала головой: — Не пойдет, Тарр. Настроение не то.

Он покосился на нее: — Умно. Ты права. Как будто мы ушли слишком далеко и уже не вернемся назад. Забавно, но я тоскую по Семиградью и тому жалкому, бесцельному походу. Мы были сырым мясом, да — но мы пытались найти смысл. Вот в чем разница. В смысле.

Улыба фыркнула. — Дыханье Худа, Тарр.

— Что?

— Карак прав. Никакого смысла. Не было и не будет. Погляди на нас. Мы ходим и рубим людей, а они рубят нас — если могут. Погляди на Летер — да, теперь у них есть достойный король и народ может дышать свободно, жить как хочет… Но что в их жизни? Бьются ради очередной горсти монет, ради очередного ужина. Выскребают тарелки до дна, молятся треклятым богам о добром улове и спокойном море. Все ради чепухи, Тарр. Вот истина. Все ради чепухи.

— Та рыбацкая деревня, из которой ты вышла, была настоящей дырой?

— Не надо.

— Я и не стал бы, солдат. Ты сама вспомнила.

— Суть в том, что везде одинаково. Поспорим, ты сам был рад выбраться оттуда, откуда выбрался? Если бы там было все что тебе нужно, ты не был бы здесь. Так?

— Некоторые люди не изучают свою прошлую жизнь, Улыба. Я, например. Потому что ничего не ожидаю там найти. Хочешь смысла? Изобрети. Хочешь истины? Придумай. Для всех мир один. Солнце встало, солнце село. Мы видим восход, а закат, может быть, уже не увидим. Как думаешь, солнцу есть до нас дело?

— Нет, — ответила она. — Вот видишь, тут мы согласны.

— Не совсем. Я не говорю, что жизнь ничего не стоит. Наоборот. Ты создаешь миры, миры в голове и снаружи, но только те, что внутри, чего-то стоят. Там ты находишь мир и довольство. Достоинство. Ты… ты болтаешь о всеобщей бесполезности. Начиная с себя самой. Дурная это привычка, Улыба. Ты хуже Каракатицы.

— Тогда куда мы идем?

— У судьбы есть лицо, и мы столкнемся с ней — нос к носу. Что случится — не моя забота.

— Значит, ты пойдешь за Адъюнктом. Куда угодно. Как песик у ног хозяйки.

— Почему бы нет? Не все ли равно?

— Не поняла.

— Нечего тут понимать. Я солдат, ты солдат. Чего еще нужно?

— Я хочу войны, так ее!

— Скоро получишь.

— Почему ты так уверен?

— Потому что мы армия, мы в походе. Если бы Адъюнкту не нужна была армия, она распустила бы нас еще в Летере.

— Может и нет.

— Как это? — удивился он.

— Ну, она… может, она просто жадина.

Кизяк прогорел до едва светящихся углей. Мошкара вилась вокруг языков пламени. Молчание охватило двух солдат, ибо им нечего было более сказать друг дружке. По крайней мере, этой ночью.

* * *

Каракатица нашел сержанта лежащим на полу. Под рукой стоял кувшин рома. Тесное пространство пропиталось вонью кишечных газов, тяжелый запах пойла просачивался в ноздри словно сладкая смола.

— Проклятие, Скрип! Этим кишки не вылечишь.

— У меня больше нет кишок, — простонал Скрипач. — Вышли наружу еще звон назад.

— Утром еще и черепушка лопнет.

— Поздно. Иди прочь, Кряк.

Сапер подобрался и сел на краешек постели. — Кто виноват?

— Все зменилось, Кряк. Все совсем плохо.

— Вот уж новость! Слушай, мы идем быстро — я уже сапоги износил… но я вот что хочу сказать. Адъюнкт, у нее есть нюх — она, похоже, получше тебя вынюхивает, в чем дело. С самих барж мы почти бежим. И ты стал как одержимый еще до нынешней ночи. — Сапер поскреб щетину на подбородке. — Я за тобой иду, Скрип. Так и знай. Я… я всегда берегу твою спину.

— Не надо, Кряк. Вот наша молдежь… им спины бреги, не мне.

— Ну, ты повидал немало мертвых лиц…

— Я не провидец.

Каракатица хмыкнул: — Чудесен каждый день, не ты ли проповедовал? Взвод — это главное, вот что ты нам говорил. Солдат рядом, тот, чей кислый пот ты нюхаешь каждый чертов день. Мы семья, ты говорил. Сержант, ты заставляешь нас нервничать.

Скрипач с трудом сел, схватился за голову. — Рыбалка.

— А?

— В глубине есть демон. Хитрый глаз… следит за нживкой, понял? Только следит. Быстрый Бен, он готов показать себя. Уже. Они нам нужны. Все нужны.

— Скрип, ты пьян.

— У тьмы есть острый край. Чернейший лед… холоднее чем ты воображашь. А ты не. Мы тут пльсали и скакали, но вернулся самый большой волк. Конец игре, Карак.

— Ты насчет Адъюнкта? Скрип?

Скрипач поднял красные, мутные глаза: — У нее ни шанса выстоять. Боги подлые, ни шанса.

* * *

— Это лагерь? Должно быть. — Корабб оглянулся на спутников; те ответили ему тремя тупыми взглядами. — Освещен, больше любого караван-сарая. Идемте.

Он повел их по травяному склону и замахал руками, когда налетела туча мошек. — Не нужно было бежать за кроликом. Тут не стоит в прятки играть, говорил я вам? Земля слишком неровная. В этих долинах можно целую армию укрыть.

— Может, они так и делают, — сказал Лизунец. — Эй, Корабб, ты подумал? Они шутки с нами шутят.

— Вся армия Охотников? Глупо.

— Большой был кролик, — сказала Спешка.

— И совсем не кролик, — снова завел свое Лизунец. — То был волк. У кроликов нет горящих глаз, морды у них не кровавые. И они не рычат.

— Он окровавился, кусая тебя, — заметила Спешка.

— Пробежал прямо рядом — кто бы не напрыгнул на такую добычу? Там темно, знаешь? Но я и раньше находил кроликов. Это был не кролик.

— Зверье здесь другое, — сказала Спешка. — Мы слышим вой, но, может, и это кролики? Видел кожи ящериц, что торгуют в Д’расе? Они даже больше, чем те, которые видели с баржи. Такие коня могут съесть.

— Купец сказал, именно так их и ловят на юге. Протыкают коня большим крючком и кидают в реку…

— Не сработает, если не привязать к крючку веревку.

— Он не говорил, но это имеет смысл…

Они подходили все ближе к морю костров — ну, поправил себя Корабб, не морю. Скорее большому озеру. Нет, ужасно большому озеру. Он оглянулся на Острячку — она не болтала, но ведь она мало когда разговаривает. Только улыбается, но разве улыбка ее не прекрасна? Прекрасна.

— Если бы насадить на крючок кролика, — продолжал Лизунец, — могли бы поймать волка.

— Насади коня и поймаешь очень большого волка. Спорим?

— Кони у нас есть. Это идея, Спешка. Точно идея. Корабб, эй, мы хотим напрыгнуть на большую ящерицу. Ради шкуры. Ты с нами?

— Нет.

Далекий заунывный вой огласил ночь.

— Слыхали? Еще кролики — смотри в оба, Спешка. И ты, Острячка.

— Звучало скорее похоже на коня, насаженного на крючок, — буркнула Спешка.

Корабб встал на месте: — Заткнитесь все. Я панцирник Скрипача, верно? — Он ткнул пальцем, указав на Острячку: — Даже не думай подмигивать. Я провел полжизни, ошибаясь в людях, и поклялся никогда так больше не делать. Я человек мирный, но слежу за всем. Поняли? Я тоже панцирник. Хватит.

— Мы только шутковали, Корабб, — заверил Лизунец. — Всегда можешь с нами.

— Не верю в шутки. Ну, пошли, хватит шататься.

Они прошли еще двадцать шагов, прежде чем в темноте кто-то замаячил — дозорный, летериец. — Дыханье Худа, — прошипел Корабб. — Мы нашли не ту армию.

— Никому не скрыться от Охотников за Костями, — провозгласила Спешка.

* * *

Корик стоял во тьме, шагах в ста от ближайшего пикета. Его захватило воспоминание, подлинное или выдуманное — он не мог понять. Дюжина юнцов роет выгребную яму для маневров гарнизона. Сетийцы, настоящие и полукровки — в таком юном возрасте не видишь разницы, еще не пришло время для насмешек, зависти и всего остального.

Он считался одним из слабейших, и друзья поставили его на краю, выковыривать валун, тужась, потея и надрываясь. Он ободрал руки, он провел все утро в напрасных попытках перетащить клятый камень — а остальные стояли, смеялись и презрительно кричали.

Неудача — неприятное чувство. Оно жжет. Оно горит как кислота. В тот день, понял Корик, он поклялся никогда не терпеть неудач. Он сдвинул-таки валун, когда уже смеркалось. Остальные парни давно ушли, потом мимо проскакал отряд конницы, подняв облако пыли, подобное насмешке над золотым дыханием богов.

Валун не напрасно прирос к своему месту. Под ним обнаружился клад монет. Когда подползла темнота, он стоял на дне траншеи, держа в руках целое богатство. По большей части серебро и несколько золотых неизвестной для неопытного сетийца чеканки. Сокровище духов, прямо из легенд. «Под каждым камнем, паренек…» Да, воспитавшие его шлюхи знали много историй. Может, все воспоминание — тоже сказка. Жалкая, но…

Он нашел сокровище, вот в чем дело. Нечто драгоценное, чудесное, редкое.

И что он сделал с сокровищем духов?

Растратил. До последней проклятой монеты. Все ушло, и что взамен? Ничего.

Шлюхи мягки на ощупь, но души их спрятаны в холодной твердыне. Когда сдаешься их миру, когда понимаешь, что заблудился, ты наконец оказываешься… один.

«Ныне всё холодно на ощупь. Всё. Я трачу последние годы жизни, проклиная каждую подлую монетку.

Но никого не обманываю. Кроме себя самого. Себя и только себя. Всегда».

Ему хотелось выхватить меч, пропасть в безумной жестокости битвы. Он мог бы разрубать надвое лицо на каждой монетке, завывая, что все стало совсем другим, что жизнь уже не пуста, не наполнена грудами мусора. Мог бы выкрикивать проклятия, не видя вокруг ни одного друга — только врагов. Оправдывать каждый разрез, каждый выплеск крови. Не он ли поклялся, что окажется последним стоящим на поле?

Улыба говорит, его изуродовала лихорадка. Возможно. Возможно, она еще трудится. Одну вещь она ему точно показала: истину одиночества. Истина эта впаялась в душу. Он слушает Скрипача, болтающего насчет так называемой «семьи», «соратников» — и ни верит ни единому слову. Будущее грозит изменами, вот что он чует каждой косточкой. Наступит время, когда всё станет ясно, и тогда он сможет встать перед всеми и громко высказать всю меру своего неверия. «Мы все одиноки. Всегда были. Я покончил с вашей ложью. Ну, спасайте себя. Лично я намерен заботиться только о себе».

Ему уже не интересны героические позы. Адъюнкт просит веры и верности. Просит чести, и не важно, сколь жестокой ко всем остальным. Слишком многого она просит. Да и… что она дала взамен? Ничего.

Корик стоял, обратившись лицом к пустой земли во мраке пустой ночи, и задумывал дезертирство.

«Все, что они мне предложили, оказалось ложью. Как и то „сокровище духов“. Те монеты. Кто-то положил их туда, чтобы заманить и подловить меня. Они меня отравили — не моя вина, не так ли?

„Поглядите на того, под валуном! Осторожно, Корик, заиграешься и будешь раздавлен!“

Слишком поздно. Гребаные деньги затащили меня под обвал. Нельзя же наполнять ими руки мальчишки. Невозможно.

Просто воспоминание. Может, подлинное, может, нет.

А шлюхи… они всего лишь подмигивали».

* * *

По изящной фигурке Скенроу пробежали тени, когда кто-то прошел с фонарем мимо палатки. Просочившийся через брезент свет был холоден, он придал спящей женщине какой-то трупный оттенок. Содрогнувшись от видения, Рутан Гудд отвернулся. Сел, двигаясь медленно, чтобы она не проснулась.

Покрывший его пот постепенно высыхал.

Ему не хотелось обдумывать причину такого волнения — видит Худ, это не любовные игры. Скенроу прелестна — внезапно вспыхивающая улыбка способна ледяные горы растопить — но в ней нет чего-то, способного расшевелить его сердце. Давно оно не летело вскачь. Однако она способна вызвать наслаждение, избавить от мыслей, воспоминаний о мрачной и полной событиями жизни. Способна, пусть на короткий ослепительный миг, возвратить его к жизни.

Но этой ночью тьма раскрыла свой цветок, и аромат его мог заморозить душу бога. «Еще жив, Седогривый? Чувствуешь? Думаю, даже если кости твои гниют в могиле, ты все равно ощутил…

Драконуса.

Чтоб его!»

Он расчесывал влажную, спутанную бороду.

Мир содрогается. Спускаются огненные шары, ужасающий свет затопил небеса. Кулаки ударяют по миру.

«Хотелось бы увидеть своими глазами».

Но он помнит предсмертный крик Азата. Помнит кривые деревья в столбах пламени, горечь и жар почвы, которую раскидывал пальцами. Помнит, как вылез наружу, под безумное небо в полосах дыма, под проблески молний и ливень пепла. Помнит первую мысль, вылетевшую вместе со вздохом невозможной свободы.

«Джакуруку, ты изменился».

Верность возникает при странных обстоятельствах. Раскаяние и благодарность, пожатие руки, мгновение порочного восторга, принятое за поклонение… Взгляд скользнул к Скенроу. Зловещие тени исчезли. Она спала, прекрасная в своем покое. «Невинность так драгоценна. Но не думай обо мне с любовью, женщина. Не вынуждай к моменту признания, к истине глупых клятв, вымолвленных целую жизнь назад.

Давай еще немного поиграем в игру блаженного забвенья.

„Лучше так, Драконус“.

„Друг, это империя Каллора. Не передумаешь“?

Передумать. Да, надо было… „Берег кажется гостеприимным. Если бы я заботился о своих делах…“

Тут он улыбнулся.

И я улыбнулся в ответ.

Драконус возвращался на тот континент — я слышал его шаги, там, внутри казавшейся вечной тюрьмы. Он возвращался, чтобы лично увидеть безумства Каллора.

Ты был прав, Драконус. Лучше мне было заботиться о своих делах. Хоть раз.

Ты меня слышишь? Драконус? Ты слушаешь?

Я передумал. Наконец-то. И скажу вот что: найди меня, и один из нас умрет».

* * *

— Завитки на собачьей шерсти.

Бальзам выпучил глаза: — Что?

Наоборот скривился: — Ты же хотел гадания?

— Уже не уверен.

Маг прищурился на уродливую тварь, которую держал за ошейник — зарычал и швырнул прочь.

Мертвяк, Бальзам и Горлорез следили, как тварь кувыркается, но в самый последний миг ловко встает на четыре лапы. Взмахнув хвостом, она исчезла в ночи.

— Как проклятая кошка, — сказал Горлорез.

— Это даже не собака, — буркнул Мертвяк.

Наоборот успокаивающе поднял руку: — Собака, лиса, какая разница? Но мне нужно найти что-то другое.

— Как насчет овечьей шкуры?

— Овечья шкура живая? Нет? Не сработает. Нужно что-то дышащее.

— Потому что дыхание шевелит завитки, — кивнул Бальзам. — Я усек.

Наоборот кинул беспомощный взгляд Мертвяку, а тот пожал плечами, ответив: — Пустая трата времени вся затея. Каждый провидец и гадатель в мире сейчас чувствует, как ему мозги выскребают. — Он бережно коснулся шеи. — Клянусь: я ощутил поцелуй меча. О чем только думает Худ? Безумец. Всё дело…

— Плевать на Худа, — рявкнул Наоборот. — Не от него у меня мокрые штаны.

Бальзам вытаращился: — Правда?! Боги подлые.

Горлорез издал резкий, свистящий смех. Пригнул голову. — Извините. Просто я… ладно.

Наоборот сплюнул на землю. — Ничего веселого, Горлорез. Ты не понял. Это… оно… Оно появилось не на другой половине мира, а здесь.

Бальзам уже очумело озирался: — Где? Дайте доспехи — кто… что?..

— Расслабься, сержант, — сказал Мертвяк. — Он не имел в виду прямо здесь. Он имел в виду… э… А что ты имел в виду?

— Снова шуточки? Ты не лучше Горлореза. И почему вообще я с вами разговариваю?

— Мы хотели гадания, — напомнил Горлорез.

— Я передумал. Дурацкая идея. Думаете, Скрипач сейчас играется с Картами? Ни шанса. Забудем. Я иду в постельку. Не спать, конечно, какой тут сон. Фактически…

Бальзам подскочил и ударил мага кулаком. Наоборот упал, словно мешок.

Горлорез снова зашелся визгливым хохотом. — Сержант! Это зачем?

Бальзам хмуро смотрел на костяшки пальцев. — Сказал, что спать не может. Вот теперь спит. А ну-ка, оттащите его в палатку. Пора взять ответственность. Именно это я и делаю. Отнеся его, мы… ну, найдем Эброна. Устроим гадание, даже если оно нас убьет.

* * *

— Мне нужны еще капралы, — сообщила Хеллиан ночному небу. Она только что сидела у костра и смотрела в пламя. Но теперь она лежит на спине, под круговоротом звезд. Мир умеет меняться в один миг. Кто так придумал? — Одного не хватает. Белбрит, ты теперь капрал. И ты, Природе.

— Навроде.

— Нет, не навроде, а настоящий.

— А он Балгрид.

— Я так и сказала. Как только кончится землетрясение, займемся делом. Кого не хватает? Сколько вообще в моем взводе? Четверо, так? Последний тоже капрал. Хочу четырех капралов, чтобы исполняли приказы.

— Какие приказы?

— Которые я отдам. Во-первых, вы все мои телохранители — со Смертососом покончено. Пусть держится подальше.

— Он верит, что вы королевской крови, сержант.

— Я и есть, Типа. Делай что скажу. Где мой настоящий капрал? Увальный Нерв? Ты здесь?

— Так точно, сержант.

— Здесь, сержант.

— Больше видеть не могу такую мешанину. Несите меня в палатку… нет, не так, идиоты, не ставьте на ноги, а беритесь за ноги. Медленно, нежно — ой, кто камни положил под опу? Карпал Как-бы, убери камни, ладно? Боги, да где же палатка? В Летрасе?

— Мы ищем, сержант… а вы ее ставили?

— Я? Вы карпалы, ваша и работа.

— Погодите, сержант. Вот же она. Вы на ней лежали.

— Так и думала. Право, перличствующее званию. Дайте дощечку и палочку, кто-нибудь. Я вас запишу. Я вас разжалую до… до… подкарпалов. Что за бух?

— Забиваем колья, сержант. Мы быстро.

— Эй! Гляньте на те зеленые штуки! В небе! Кто их туда положил. Уберите!

— Хотелось бы, сержант.

— Теперь ты подподкарпарл за непвение пуказам. Прусказам. Прюазам. Погодите! — Она перекатилась набок и выблевала, хотя довольно вяло. — Приказам. Ха! Эй, куды меня тащите? Я не кончила. Что-то в небе… я видела, прямо поперек зеленого. Видели, карпалы? Слушайте! Большие крылья — видела… ох, ладно. Кто-то в беде, но мне что? Проверьте палатку сейчас же — пауки не допускаются — глупые войны, как они сюда пришли?..

* * *

Геслер поднес фонарь поближе. — Погляди-ка ты! Спорю, это сделала одна из крыс Бутыла. Пережевала весь Худом клятый ремень. Поймаю — сверну тощую голову.

— Крысе или Бутылу? — спросил Буян.

— Все равно. Обоим. Знаю, я смотрелся глупо с мешком на одном плече…

— Да, — подтвердил Буян, — ты был смешным. Перекошенным. Словно зеленый рекрут, не умеющий работать с ремнями.

Геслер сверкнул глазами: — А ты весь день сказать не мог, весь день. Друг называется. А если бы у меня грязь была на пол-лица — ты тоже молчал бы?

— Уж это точно. Если бы сумел не рассмеяться.

— В следующий раз увижу у тебя колбасу пониже пояса и то не скажу!

— Надо будет проверяться. Этому я научился. Не поискать ли Острячку? Что-то запоздала.

— Пошли Поденку и Курноса.

— Ты шутишь?

Геслер прекратил связывать пережеванный ремень. — Хм. Верно. Иди сам.

— Уверен, что помощь не требуется?

— Нет, уже помог больше чем нужно.

— Вот именно. Устал я, Гес. Слишком стар для походов, а мы как раз в походе. Еще немного и пойду на культях от колена.

— Тем самым сравняв физическую высоту с интеллектуальной. Знаешь, в чем твоя проблема? Стал какой-то угловатый.

Здоровяк — фалариец фыркнул: — Гес, я видел, как сотня взводных магов выпала из строя, расслабив все что можно, закатив глаза, хрипя и дергая ногами. А наш ужасный Верховный Маг шатался пьяным дураком, чуть не вышиб себе мозги о стенку фургона. Скрипач потерял сразу пять ужинов.

— И все это не имеет отношения к тебе. Зачем же слоняться вокруг и кричать, что за нами кто-то шпионит?

— Я просто сказал что чувствовал, вот и всё. Как чесотка между лопатками, знаешь? И становится всё хуже с той поры, как случилось то, что… случилось.

— Скрипач сказал, ты все придумываешь…

— Нет не сказал. Он ничего не сказал — он мне даже в глаза не смотрит… ты же сам видел.

— Ну, может, он ничего и не говорил, но ведь тут и так все ясно.

— У меня странные сны, Гес.

— А?

— Что-то падает с неба. Я смотрю и вижу, что я прямо под ним, и нет пути к спасению. Не смогу убежать так быстро и так далеко, ничего не могу — только смотреть, как оно всё ближе. — Он наклонился и хлопнул ладонью по земле, заставив Геслера подпрыгнуть. — Вот так. Думаешь, я просыпаюсь? Как бы ни так. Просто лежу, раздавленный, чувствуя его вес. Не могу ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Геслер бросил кольчугу и перевязь. — Встань, Буян. Идешь со мной.

— Куда?

— Идем, капрал — это приказ.

Геслер и Буян прошли весь лагерь, минуя костер за костром. Солдаты сидели, прижавшись к огню, и тихо бормотали. Они миновали лекарские пункты, где усталые целители работали над мозолями, опухшими коленями и тому подобным. Показался первый из загонов для лошадей. Дальше стояли три тяжелых фургона, огромная карета и штук пятнадцать палаток.

Геслер позвал: — Еж?

Из-за кареты кто-то вышел. — Геслер? Дезертируете из Охотников? Присоединяетесь к Сжигателям? Умные парни — легенды творятся здесь и нигде больше. Я вбил в солдат малость ума, но от тебя они тоже многому научатся. Факт.

— Хватит чепухи, — сказал Геслер. — Где твои красотки?

— Ах, Геслер, они завязали. Честно.

— Буди обеих. У Буяна нужда.

— У тебя тоже…

— Нет, обе для него. Когда я вернусь забрать капрала, у него трос должен до лодыжек растянуться. Хочу видеть блаженное одурение в голубых глазках и черные кудрявые волоски в бороде. Скажи милашкам, я утраиваю обычную плату.

— Чудно. Однако подумай над моими словами. Ну, насчет дезертирства.

— Капитан будет в ярости.

— Тогда насчет неофициального перевода.

— Кенеб никогда не позволит.

— Чудно. Просто иди с моими неделю-другую, как бы случайно поравнялся. А? Дашь им советы и так далее…

— Советы? — фыркнул Геслер. — Какие именно? «Не умирайте, солдаты». «При первом признаке угрозы — штаны подтянуть, ремень застегнуть». «Оружие должно быть к вам как паутиной привязано». Сойдет?

— Идеально!

— Еж, что ты тут делаешь, во имя Худа?

Сапер огляделся и ухватил Буяна за рукав. — Видишь те палатки, большие? Иди, капрал, скажи милашкам: это особый приказ.

Буян скорчил рожу Геслеру. Тот скорчил рожу в ответ.

— Никогда не катался с настоящими толстухами…

— Вовсе нет, — сказал Еж. — Положи одну снизу, вторую сверху — мягко как в подушках. Иди, Буян. Нам с Геслером потолковать нужно.

— Подушки, а?

— Да. Милые мягкие подушки. Следи за ногами, капрал. Давай.

Фалариец потрусил к палаткам. Еж снова подозрительно огляделся, поманил Геслера.

— Бутыл пользуется летучими мышами, — прошептал Еж, когда они отошли от света. — Я одну проткнул почти насквозь, понимаешь? Он теперь хитрее.

— Что ты такого задумал, если он так интересуется?

— Ничего. Честно.

— Боги подлые, ты плохой врун.

— Если ты вышел из легенды, Гес, вокруг одно восхищение и подглядывание. Привыкаешь, и осторожность становится привычкой. Ладно, вот тут лучше.

Они зашли шагов на двенадцать за резную карету; Еж завел Геслера в круг камней, которые, вероятно, были остатками древней хижины.

— Бутыл и сюда дотянется, Еж…

— Нет, не дотянется. Ротный маг запечатал круг. Мы делаем так каждую ночь перед встречей команды.

— Встречей чего?

— Я, сержанты, капралы и Баведикт. Ежедневные доклады, понял? Чтобы оставаться в курсе.

— В курсе чего?

— Того. Слушай, ты слышал о том, что недавно случилось?

Геслер пожал плечами: — Кое-что. Врата, кто-то прошел в них. Кто-то, воняющий силой.

Еж начал было кивать, но тут же покачал головой. — Это ничего. Значит, появился кто-то опасный — значит, он здесь, в реальном мире. Любой в реальном мире может умереть от чертова гнилого зуба, от ножа и чего угодно. Я чистил сапог, а если бы не чистил, поцеловал бы наконечник стрелы. Стрела в глаз даже богу испортит весь день. Нет, по-настоящему интересное случилось до этого.

— Продолжай.

— Худ.

— Что с ним? О, да, вы же лучшие друзья — или злейшие враги? — как он воспринял твое возвращение, не скажешь?

— Наверное, без радости. Но теперь это не важно. Я победил.

— Победил в чем?

— Победил! Палач ушел, убит! Бог Смерти мертв! Голову отрубили! Тело без улыбки, а шарик катится вниз по холму, мигает, глаза закатывает, рот шевелится, макушка шляпы просит…

— Погоди, Еж! Кто… что… бессмыслица! Как…

— Не знаю как, и знать не хочу! Подробности? Насрать на них с разбега! Худ мертв! Ушел!

— Но кто занял Трон?

— Никто и все!

Правая рука Геслера зачесалась. Боги, как ему хочется врезать улыбающемуся дураку! Но нос Ежа сломан уже раз двенадцать — вряд ли он даже заметит. — О чем ты? — спросил он осторожно.

— О том, что их целая команда. Держат врата. Пока ничего не случилось. Все в тумане. Одно могу сказать — и Скрипа спроси, если хочешь, он то же самое скажет, если не соврет. Одно, Гес. Я их чувствую. И его особенно.

Геслер смотрел в блестящие глаза безумца. — Кого?

— Павших Сжигателей, Гес. И его, Вискиджека. Это он — я везде узнал бы хмурую улыбку, даже в полной темноте. Он на коне. Он во вратах, Геслер.

— Погоди! А кто прошел через врата?

— Нет, не надо о нем. У того одна мысль десять тысяч лет захватывает. Там совсем другие врата. Я насчет Вискиджека. Иди и умри, Гес, и кого ты встретишь у врат? Худа или Вискиджека?

— Почему ты не перерезал себе горло, раз там теперь так славно?

Еж нахмурился: — Не надо спешить за край. Я был сапером, помнишь? Саперы знают важность терпения.

Геслер подавился смехом. В палатке кто-то закричал. Он не смог понять, кто.

— Смейся сколько угодно. Будешь благодарить, когда твоя голова к вратам подкатится.

— Я думал, ты ненавидишь поклонение. Кому бы то ни было.

— Тут другое дело.

— Как скажешь. Еще что-то хотел рассказать?

— До остального тебе дела нет. Хотя… можешь передать деньги мне. Тройная плата? Ладно, вылезай, уже поздно.

* * *

Командующий Брюс накинул плащ, застегнул пряжки. — Пройдусь по лагерю, прежде чем разместиться. Атри-Цеда, присоединяйтесь, если угодно.

— Сочту за честь, мой Принц.

Он вышел из командного шатра. Вместе с волшебницей они миновали ближайший ряд палаток легионеров. — Титул как-то не подходит мне, — сказал он вскоре. — Лучше «командор» или «господин». А если мы наедине — Брюс.

Она принялась гадать, не услышал ли он слабый вздох, не заметил ли, как задрожали коленки.

— Разумеется, — продолжал он, — если вы позволите называть вас Араникт.

— Разумеется, господин. — Она замешкалась, но, видя, что он ждет, сказала: — Брюс. — Голова закружилась, будто она проглотила кубок бренди. Рассудок на миг спутался, и пришлось глубоко дышать, чтобы успокоиться.

Смехотворно. Нелепо. Оскорбительно. Ей хотелось зажечь трубку, но это явно пошло бы против протокола.

— Спокойнее, Араникт.

— Господин?

— Расслабьтесь. Прошу, не заставляйте меня ходить на цыпочках. Я не кусаюсь.

«А если за правый сосок? О боги, не раскрывай рта, женщина!» — Простите.

— Я надеялся, что компания Верховного Мага малазан вас успокоит.

— О да, господин. Я… то есть мне лучше.

— Никаких обмороков?

— Да. Ну, однажды…

— Что случилось?

— В конце дня… я совершила ошибку, оставшись в палатке, когда он стягивал сапоги.

— А. — Тут он метнул на нее удивленный взгляд. Лицо сразу озарилось улыбкой. — Напомните, чтобы я отослал вас до аналогичного действия.

— О, господин, уверена, что вы не… гм, аналогичны…

Но он смеялся. Она видела, что солдаты у костров смотрят на них двоих. Заметила молчаливые жесты, ухмылки и кивки. Лицо пылало не хуже угля в кузнице.

— Араникт, уверяю вас, после целого дня быстрого марша мои носки свалят с ног коня. Все мы здесь одинаковы.

— Потому что вы решили идти наравне с солдатами, Брюс. Хотя могли бы ехать верхом или в одном из больших экипажей, и никто не подумал бы плохо…

— Тут вы можете ошибиться, Араникт. О, может показаться, что для них нет разницы, ведь отдавать честь они станут так же рьяно, как прежде. И приказы исполнять не откажутся. Но где-то глубоко в душе каждого таится камень преданности — слыша приказы от большинства начальников, камень остается гладким, к нему ничего не прилипает, стекая подобно воде. Так может быть и с моими приказами, избери я обычную тропу. Но, видите ли, может прийти время, когда я потребую от солдат чего-то… невозможного. Если камни останутся гладкими — если мое имя еще не выгравировано на них — я могу потерять солдат.

— Господин, они никогда не взбунтуются…

— Я не о том. Но, прося невозможного, я буду надеяться, что они совершат невозможное. Не то чтобы я готовился послать их на верную смерть. На такое я никогда не пошел бы. Но чтобы просить о большем, чем имеет право просить командир, я должен быть с ними. Нужно, чтобы меня видели между них.

Сегодня ночью, — продолжал он, — вы снова должны стать Атри-Цедой, а я вашим командиром. Когда мы будем говорить с солдатами. Когда спросим, как они провели день. Когда решим ответить на их вопросы и жалобы, сделав все что возможно. — Он помолчал, замедлил шаги. Они оказались в относительно темном промежутке между двух костров. — Особенно этой ночью, — сказал он вполголоса. — Они потрясены… прошел слух о недуге, сразившем малазанских магов.

— Да, Командор. Понимаю. Кстати, Верховный Маг Делат интересуется… гм, он спросил меня… О вас. Сказал, что я могу увидеть вас… другим, господин.

— И что вы расскажете ему на следующей встрече?

— Я… не уверена, господин. Думаю, что… Может быть…

— Он умный человек, — сказал Брюс. — Сегодня вечером, Араникт, я ощущал себя как… ну, я словно очнулся, вышел из холода и тьмы. Из места, которое считал реальным миром, настоящим миром — холод, думал я, был всегда, но я не замечал его до смерти и… воскресения. А теперь я понял, что холод и тьма были внутри меня, они коснулись однажды моей души.

Она восторженно смотрела на него. Глаза сияли. — И все ушло, господин?

Ответная улыбка сказала всё, что ей требовалось.

— А теперь, Атри-Цеда, побеседуем с солдатами.

— Обработаем камни, господин.

Именно.

«Насчет меня не тревожьтесь. Я ваша. Мой камень… плавится, меняется — спаси Странник, на нем появилось ваше лицо. Ох, насчет укусов…»

Они вышли в свет костра. Брюс случайно глянул на Атри-Цеду и увидел выражение ее лица — изменившееся почти сразу, но недостаточно быстро. У него захватило дух. Сладострастное томление, легкая улыбка на губах, озорные отсветы пламени в глазах. Он тут же потерял дар речи и мог только улыбаться в ответ на радостные приветствия солдат.

«Араникт. Я поистине был полумертвым, раз не замечал самого очевидного. Вопрос в том, что мне делать? С тобой?

В этом взгляде была тьма — не холодная, как во мне, но темнота слабо мерцающих углей. Удивляться ли, что ты так часто стоишь, скрыв лицо клубами дыма?

Атри-Цеда, что мне делать?»

Он понимал, что не получит ответа на вопрос, не поняв свои чувства. Все кажется таким странным, особенным, незнакомым. И в то же время — он ощутил в груди некий скрежет — она стоит, одержимая собой, довольная, погруженная в видения, а вот он — мнется рядом, смущенный и неуклюжий.

«Смехота. Оставь это на время, Брюс».

* * *

Солдатчину оказалось переносить легче, чем он думал — так решил Восход. Много маршей, быстрых переходов — но подошвы его затвердели, дух окреп, даже таскать доспехи, оружие и щит оказалось не так тяжело. Выпадает время даже на упражнения с мечом. Присел и ткнул, присел и ткнул — держи щит выше, солдат! Держи строй — Сжигатели Мостов не прогибались. Стой, держи удар — потом сделай шаг вперед. Стой, держи, шагай — как будто валите лес, солдаты. Дерево за деревом. Присел, ткнул! Разумеется, это вызов — быть достойными легендарных Сжигателей, но ведь перед глазами один из них, все замечающий, суровый, гоняющий без передышки. Да, высокие стандарты, высочайшие.

Сжигатели Мостов в одиночку выиграли компанию Черного Пса. Заставили отступить Багряную Гвардию, легионы Мотта и Генабариса. Выбили ворота дюжины городов, от Натилога до Одноглазого Кота. А до того завоевали все Семиградье. Он не слышал прежде о таких местах, но названия ему нравятся. Стоят семь городов. Назовем это Семиградьем. Прямой ход мысли, да уж. А насчет Генабакиса — что ж, названия там странные и экзотические. Вроде Крепи, Серого Пса, Тюльпанов и Пучня. В тех дальних странах живут удивительные звери. Стрекозы такие большие, что можно на них летать — вообразите жужжание в облаках, когда смотришь на всё сверху вниз! Видите, каким прекрасным всё было — и швыряете вниз сотни бомб. Сжигатели делали всё что угодно, а с ними ничего не делалось. Начинались новые приключения. Славные и героические осады, чудовища в небе, затопленные пустыни и привидения с острыми мечами, воины из пыли. Моранты и Баргасты и Тисте Анди и Джагутские Тираны и так далее.

Восходу не терпелось войти в легенды. Для того он и создан, для этого он, оказывается, жил — нужно было только дождаться прихода иноземных солдат. Чтобы они подхватили его и повели с собой, чтобы он стал одним из них. Он знал, что остальные чувствуют то же. «Теперь мы Сжигатели Мостов. На нас смотрят, когда дело становится отчаянным, безнадежным для всех других. Мы идем вперед, сдвинуты щиты, холодные лица и сердца из стали. Мы покажем, что достойны легенд.

Погодите и увидите, просто погодите — и увидите».

* * *

Две женщины стояли вдали от костров, поджидая третью.

Никакой уверенности. На деле, напомнила себе Смола, неприятности почти гарантированы. Среди дальхонезцев не осталось родственной близости — мало что значат и сестринские, и братские связи. Племена остались позади, с ними и узы крови, кровная месть и всё прочее. Так должно быть, почти все стараются так и делать, иначе рота распадется. Взвод — новые родственники, рота — племя, армия — народ, королевство, треклятая империя.

«— Кто ты, солдат?

— Морской пехотинец, Третья рота Охотников за Костями, сэр!

— Не дальхонезец?

— Нет, сэр.

— Малазанин?

— Нет, сэр. Охотник».

Вот если бы еще верить во всё это — там, в корявой, но твердой сердцевине личного бытия. Отойди на шаг, да, и обучиться правильным привычкам. Уважение, дисциплина, верность. Не моргни глазом на любой мерзкий приказ, даже глупый или бессмысленный. Племя живет ради выживания, а выживать можно, обеспечив порядок и позаботившись, чтобы приказы правильно исполнялись. Найти в них смысл. Во всё это полезно верить. Особенно когда ничего лучше и близко нет.

Да, так хочется верить. За себя и бестолковую, ветреную сестрицу. Вера, достаточно крепкая для двух. Да. Целуй-Сюда готова слинять — она вся в этом, у нее такая натура. Людям вроде нее нужны понимающие родственники, готовые пойди и уладить всё, что нужно уладить. Смола всегда исполняла свою роль. «Она ускользает, я затыкаю прореху. Она всё запутывает, я подчищаю и выправляю. Она отбрасывает людей, я их подбираю и ободряю».

Но иногда она шатается под ограничениями роли вечно надежной, трезвой и практичной сестры. От своей безотказности. Неужели Целуйка не может хоть раз примерить плащ Смолы, позволив ей пойти и поиграть? Красть чужих мужей, менять любовников, приманивать и отталкивать? Почему бы нет? Почему каждый раз — чтоб вас! — ответственность ложится на ее плечи?

Она до сих пор не начинала жить, она ждет возможности.

Бадан Грук сохнет по ней, любит ее. А она… сама не знает. Хочет ли, чтобы ее любили или хотя бы желали. Она умеет играть, представлять все реальным. Она говорит себя, что так и нужно. Но истина в том, что она не знает, что чувствовать по отношению к нему — да и ко всем. Разве не веселая шутка? Все видят в ней надежного, способного человека, а она себя спрашивает: способного на что? «Пойму ли я? Когда наступит мой черед?»

Она не знает, куда отправилась армия, и это страшно. Нет, она ни разу не выдала своих подлинных чувств. Смола видит, что все на нее опираются. Даже другие сержанты. Чопор, Бадан Грук и даже пучеглазый дурак Урб. Нет, нужно играть роль стойкого солдатика с прикушенным языком и твердым взглядом, не колебаться, ни на миг не выказать, какая буря бушует в голове.

Нужна помощь. Они идут во тьму, будущее совершенно непонятно — кроме одной, простой и грубой истины: однажды они выхватят мечи, встанут лицом к лицу с противником, мечтающим их уничтожить. Им прикажут сражаться, убивать. «А мы станем? Я стану? Дали бы вы нам повод, Адъюнкт. Причину, хотя бы пригоршню ценности. Я сделала бы всё, о чем вы попросите. Думаю, и другие тоже».

Она глянула на сестру. Целуй-Сюда стоит, на губах слабая улыбка, доказательство, что в душе царят мир и любовь к себе — для нее это нетрудно. Глаза устремлены к смазанным звездам на северном небе. Насмешливая вежливость, готовность выказать презрение: излюбленное выражение ее обманчиво мягкого и невинного лица. Да, она от природы красива и очаровательна, от нее дух захватывает; в ней есть что-то дикое, самые разумные мужики прилипают, как будто она медом смазана. Она уже собрала обширную коллекцию жизней и страстей, ставших пленницами кусочков янтаря.

«Могла бы я стать такой? Жить как она? Посмотрите на эту улыбку, такую довольную. Боги, как хочется…»

* * *

Должен быть выход, и скорее бы сестрица его нашла. Целуй-Сюда боялась, что иначе сойдет с ума. Она записалась в малазанскую морскую пехоту, ради милостей Худа — не в армию предателей, марширующих в задницу проклятого бога. Она записалась, думая, что всегда есть путь назад — едва скука станет невыносимой… Ну, не то чтобы ей с легкостью позволили уйти, но исчезнуть в цивилизованных землях Малазанской Империи не так уж трудно. Так много людей, так много места, так много возможностей для новой жизни. Даже внутри армии — кому по-настоящему интересно лицо под ободком шлема? Любой сойдет, лишь бы выполнял приказы и шел в строю.

Можно было найти спокойную должность. В Анте, илив Ли Хенге, в Квоне. Даже на Генабакисе бывает прилично. Если бы сестра не совала нос куда не нужно. Постоянно пытается взять ответственность, встает на пути Целуй-Сюда, причиняя горе. Все осложняет, вечная проблема. Смола так и не догадалась: Целуй-Сюда ушла в морпехи, чтобы избежать назойливого вмешательства сестры в ее личную жизнь. И всего прочего.

Но она потащилась следом. Она потащилась, а Бадан Грук за ней.

«Не моя вина, совсем не моя. Я не отвечаю за них — они же взрослые, верно?

Так что если хочу дезертировать прежде, чем мы уйдем туда, откуда не дезертируешь — разве это не мое дело?»

Но сегодня Смола утащила ее от теплого костра, они стоят, поджидая одну из солдат Урба. К чему бы?

«Бегство. Наконец? Надеюсь, сестрица. Надеюсь, ты наконец очнулась. Теперь я с тобой.

Но почему с какой-то малознакомой женщиной? Не с Баданом Груком?

Пора уходить. Сейчас. Я должна уйти. И помощь не требуется. Привяжусь к купцу из Д'раса. Плевое дело. Легко уйти вдвоем, втроем. Но вчетвером? Целый караван выходит. Логика, сестра, простая и прямая. Как раз какую ты любишь. Слишком много, и нас поймают. Ты захочешь взять Бадана. А четверо — это слишком много».

Значит, надо ждать. Понять по предстоящей встрече, что на уме у Смолы. Она умеет с ней управляться, но не прямым наскоком. Так не получается. Смола упряма. Она зарывается в землю глубже любого. Нет, Целуй-Сюда следует незаметно исказить решение, чтобы оно казалось исходящим от самой Смолы.

Будет нелегко, но Целуй-Сюда практиковалась всю жизнь. Она знала, что сможет.

* * *

Смола тихо вздохнула, и Целуй-Сюда повернулась, заметив идущую к ним женщину. Качаются бедра, всюду столь любимые мужикам выпуклости. Дальхонезка, точно, вот почему сестра ее пригласила. Но когда это три дальхонезки умели хоть о чем договориться?

«Безумие. Смола, не сработает. Помнишь историю? Именно мы, женщины, начали большинство войн. Выбирая не тех мужчин, используя и унижая их. Стравливая. Шепча ночью, под теплыми мехами, о кровной мести. Уклончивое слово тут, взгляд там. Мы долго правили, мы, женщины Даль Хона, но от нас были одни неприятности».

Мазан Гилани происходила из племени саванн. Высокая, отчего округлые формы вызывали еще больший трепет. У нее был вид женщины, которой слишком много для любого мужчины: тому, кто сумеет ее заполучить, придется провести жизнь, думая о неизбежности измен. Она — чудовище чувственности; останься она в родном племени, весь север Даль Хона десятилетиями вел бы гражданские войны. «Каждый дальхонезский бог и болотный дух вложился в нее, не так ли? У нее по кусочку от всех.

А я считала опасной себя».

— Смола, — шепнула она, — ты разум потеряла.

Сестра услышала. — Она проникла глубже, чем все люди, нам известные.

— И что?

Смола не ответила. Мазан Гилани была уже близко и расслышала бы любые слова, даже сказанные шепотом.

Взгляд продолговатых глаз прошелся по сестрам — с любопытством, а потом с насмешкой.

«Сучка. Уже порвать готова».

— Южане, — сказала Мазан. — Всегда любила южан. Ваш пот пахнет джунглями. Вы не такие узловатые и неловкие, как северяне. Знаете, мне приходится делать особую заявку на одежду и доспехи — под меня нет стандартов, разве что среди Феннов, а это нехорошо, ведь они вымерли.

Целуй-Сюда фыркнула: — Ты не такая уж большая, — и тут же отвела взгляд, ощутив, как жалко это прозвучало.

Но Гилани всего лишь улыбнулась еще шире. — Единственная проблема с вами, южанами: вы едва умеете сидеть на конской спине. Никогда не положусь на вас как на конников. Хорошо, что вы в морской пехоте. Я же, честно говоря, давно должна была бы уйти в разведчики…

— И почему не уходишь?

— Разведка скучна, — пожала та плечами. — К тому же не хочу быть гонцом, приносящим одни дурные вести.

— Ожидаешь дурных вестей?

— Всегда. — Блеснули зубы.

Целуй-Сюда отвернулась. С нее уже довольно разговоров. Пусть Смола наслаждается.

— Итак, — сказала, чуть помедлив, Мазан Гилани. — Сержант Смола. Ходят слухи, что у тебя природный талант. Скажи скорее, есть в слухах правда или нет. Это единственное, что меня сюда привело — ну, что ты талант. Если не так, встреча окончена.

— Послушайте ее! — взвилась Целуй-Сюда. — Императрица приказывает!

Мазан моргнула. — Еще здесь? Думала, ты пошла цветочки собирать.

Целуй-Сюда потянулась за ножом, но Смола выбросила руку, ухватив сестру пониже локтя. Целуй-Сюда с шипением подчинилась, не сводя с Мазан горящих глаз. — О, для тебя во всем одна забава, да?

— Целуй-Сюда твое имя? Скажу один раз. Не знаю, какой горностай тебе задницу кусает, сердитая моя. Лично я тебе никогда дорогу не перебегала. Остается предположить, что ты просто вздорная чудачка. Что случилось — уступила любовничка гибкой как тростинка северянке? Ну, это не я была. Почему бы не опустить перышки? Может, это поможет? — Она вытащила дальхонезский бурдюк. — Увы, в нем не вино дикой лозы нашей родины…

— И не рисовая моча из Летера, надеюсь?

— Нет. Из Синей Розы. Торговец клялся, это давний напиток Тисте Анди. — Женщина пожала плечами, протянула бурдюк. — Вполне сносно.

Целуй-Сюда приняла мех. Она умела распознавать намеки и поняла: Мазан предлагает ей способ избежать унижения, и глупо было бы отказываться от этого пути. Вытянув смоляную пробку, она сделала глоток. Проглотила — и задохнулась. — Хорошо пойдет, — прохрипела она внезапно севшим голосом.

Смола наконец заговорила: — Втянули коготки? Отлично. Мазан, ты хотела узнать, есть ли у меня талант. Хм, я не похожа на дальхонезских ведьм. Но, полагаю, кое-что мне дано.

— Ладно. И что тебе сказало «кое-что»?

Смола колебалась. Она протянула руку за бурдюком. Сделала два глубоких глотка. — Да, ты северянка, мы нет — но всё равно мы из Даль Хона. Понимаем друг дружку. Не нужно говорить: если я обещаю, что дам тебе кое-что, то ожидаю ответного подарка.

Мазан Гилани захохотала, но без всякой едкости. Ну, почти. — Как надо сказала.

— Ты дольше нас в солдатах, — вскинулась Смола, — и я просто напоминаю старые пути, которые ты могла забыть или просто отвыкла.

— Давай же.

— Я могу ощущать события, которые вот-вот случатся или могут случиться, если мы не позаботимся об обратном.

— Ты провидица.

Смола потрясла головой: — Не так просто.

— И что может с нами случиться, сержант?

— Нас вот-вот бросят.

Целуй-Сюда, как и Мазан, поглядела на сестру с тревогой. — Как это? Сестра, что это значит? Бросят? Кто? Ты о нас или обо всех Охотниках?

— Да, — отвечала Смола. — Нас, Охотников за Костями, включая Адъюнкта.

Мазан Гилани нахмурилась: — Ты про хундрилов Горячих Слез? Про Напасть? Или летерийский эскорт?

— Не знаю. Может, про всех.

— Значит, куда бы мы ни шли, — медленно проговорила Мазан, — сражаться будем в одиночку. Никто не будет беречь спины, никто не встанет с боков. Так?

— Думаю, да.

Мазан потерла шею. Целуй-Сюда протянула ей мех с вином, но она покачала головой: — Трудно понять, Смола, в какое дерьмо мы вляпаемся, ведь никто толком не знает, с кем мы будем воевать. Что, если это будут дикари со свиными рылами? Спрячутся за частоколом, будут кидать камни. Вряд ли нам нужна будет помощь?

— Ты знаешь, что впереди нас не пустяки ожидают, — сказала Смола.

Глаза Мазан постепенно сужались. — Вот чего ты хочешь? Думаешь, я прикладываюсь ухом к стенке шатра Адъюнкта?

— Ты явно знаешь больше нас.

— Даже если так, какая вам разница?

Целуй-Сюда затаила дыхание, видя, что сестра крепко сжимает кулаки. — Мне нужна причина, Мазан Гилани. Нужно знать, что наше дело стоящее.

— Думаешь, мои крохи знаний подарят тебе уверенность? Ты что, совсем отчаялась…

— Да! Точно!

— Почему?

Смола замолчала, сжав челюсти.

Мазан Гилани глянула на Целуй-Сюда, словно спрашивая: что за проблема? Почему так трудно рот раскрыть?

Но у Целуй-Сюда не было ответов. Ну, удовлетворительных ответов. — Сестра, — сказала она, — человек очень преданный. Но преданность она ценит превыше всего. Я о том, что она отдаст…

— Но тот, — прервала ее Мазан, — или то, чему она отдаст свою преданность, должны быть по-настоящему важными. Правильно. Похоже, я начала понимать. Вот только, Целуй-Сюда, посмотрела бы ты на собственные чувства.

— Как это?

— А так. Ты говоришь с изрядной горечью. Как будто преданность — проклятие, которого никому не пожелаешь. Готова поспорить: сестра затащила тебя сюда, чтобы в чем-то убедить. Смола, я правильно догадалась?

— Это наше личное дело.

Целуй-Сюда сверкнула глазами на сестру.

— Ладно, — сказала Мазан Гилани. — Выдам то немногое, что знаю. То, что сложили по кусочкам Эброн и Бутыл, Мертвяк и Наоборот. Может, поможет, а может, и нет. Тебе решать. Вот что мы думаем. — Она помедлила, потянулась к меху.

Целуй-Сюда отдала вино.

Мазан выпила и присела, принимая позу сказительницы, отлично им знакомую. Сестры сели перед ней.

— Он об этом не просил. Но он давно устраивает неприятности. Быстрый Бен встречался с ним лицом к лицу. Как и некий кузнец-оружейник из мекросов, как нам удалось узнать. Вифал. Он — яд, он это знает, но ничего не может сделать, ведь он не отсюда. Его части разбросаны по миру, но самая большая находится в месте под названием Колансе. И ей… пользуются.

— Мы идем убивать Увечного Бога.

Целуй-Сюда метнула на сестру дикий взгляд: — Но кто захочет нам помешать?

Смола покачала головой. Лицо ее исказилось смущением.

Мазан следила за ними. Голос ее был холодным: — Ты поскакала по неверному пути, Смола. Словно одноглазая мангуста. — Она выпила еще, смяла бурдюк, скривилась. — Надо было взять два. Мы не думаем, что идем его убивать. На деле мы идем к цепям Увечного. Ну, то есть Адъюнкт. Она идет. — Подняв голову, она внимательно поглядела на Смолу, потом на Целуй-Сюда: — Мы идем освобождать ублюдка.

Целуй-Сюда хрипло засмеялась. — Не удивляюсь, что все нас бросают! И я первая в очереди!

— Тихо, — сказала Смола, закрывшая лицо руками. Она дрожала… нет, ее прямо трясло. Целуй-Сюда видела слезинки, просочившиеся между пальцев сестры.

Мазан Гилани молчала с серьезным видом.

Целуй-Сюда обрушилась на сестру: — Нет! Нельзя! Невозможно! Что, если они ошибаются? Должно быть так — пусть Адъюнкт и не похожа на дуру. Все боги и властители мира выступят против нас, уж не говорю про идиотов в Колансе! Она разум потеряла! Наша командующая безумна, и нет такого закона, чтобы нам за ней идти!

Смола глубоко вдохнула, опустила ладони. Лицо ее стало твердым, как будто под ониксовой кожей теперь был несокрушимый камень, а не мягкие ткани. Глаза уже не были мутными. — Сойдет, — сказала она. — Думаю, — добавила она, — всё иное не сошло бы.

— Что…

— Это справедливо. Правильно.

— Все ополчатся на нас, — протестовала Целуй-Сюда. — Ты сама сказала…

— Если мы ничего не сделаем, так и выйдет. Они накинутся на нас. И лишат нас последних шансов на успех. Нужно заставить их передумать.

— Как? — спросила Мазан Гилани.

— Я вам скажу, — заверила Смола. — Всё начнется с тебя, Целуй-Сюда.

— Я не говорила, что хочу помогать…

— Ты дезертируешь?

— Что… а?

— Так всё начнется. Единственный путь. Ты сама этого хотела, не пытайся возражать. Ты дезертируешь из Охотников, прямо сегодня ночью, на самом быстром коне, которого найдет Мазан.

Но Мазан Гилани протестующе подняла руку: — Погоди. Я должна обсудить с…

— Разумеется, — бросила Смола. Только ничего не изменится. А теперь дослушай. Мне нужно от тебя то же самое…

— Дезертировать? Мне?

Смола кивнула: — Но поскачешь ты в противоположном направлении, Мазан Гилани. При удаче обе вернетесь.

— Чтобы быть повешенными? Нет, спасибо, сестричка…

— Нет. Адъюнкт — холодное железо, самое холодное, какое только бывает. Она всё поймет быстрее молнии, она всё поймет.

— Тогда почему просто не сказать ей? — спросила Мазан. — Мол, мы тут поняли, в чем проблема, и только вы можете ее решить.

Смола улыбнулась. Ее улыбка была бы очень к лицу самой Таворе. — Я так и сделаю… едва вы скроетесь.

— И всё же она может послать погоню.

— Не пошлет. Она же быстрая.

— Тогда зачем ждать?

Смола потерла лицо, стирая последние слезы. — Вы не поняли. Она заперта в камере, в тюрьме собственного изготовления. Она там ничего не слышит, ничего не видит. Она там совершенно одинока. Сжимает меч так, что костяшки побелели. Это ее бремя и она ни на кого его не переложит, даже на кулаков и Верховного Мага — хотя он и сам, должно быть, всё понял. Она встала между нами и правдой, и такая позиция ее убивает.

— Значит, — сказала Мазан, — ты покажешь ей, что она не одинока, что не все мы дураки, что мы, наверное, уже готовы к правде. Мы не просто догадались, мы примкнули к ней. Готовы помогать, хочет она того или нет.

— Точно.

Мазан Гилани вздохнула и ухмыльнулась Целуй-Сюда: — Ты никого не удивишь. Вот я — это другая история.

— Адъюнкт бросит кое-какие намеки, чтобы не поганить твою репутацию, — сказала Смола. — Иначе ты станешь примером для тысяч колеблющихся солдат. Целуй-Сюда… ну, сестра, тебе никто не удивится. Так?

— Спасибо. Пока люди будут понимать, что я не трусиха…

Мазан Гилани хмыкнула: — Они подумают именно так. Тут ничего не сделаешь. Мы идем на войну, а ты сбежала. И я. Тогда Смола и Адъюнкт скажут что-то, намекнут, что я отослана с заданием…

— Истинная правда, — бросила Смола.

— И это поможет. Да. Но суть в том, что многие уже видят в дезертирстве выход, и мы дадим идеальный повод. Адъюнкт может не пойти на такой риск, что бы ты ни говорила, Смола.

— Я не трусиха, — повторяла Целуй-Сюда. — Просто армия — не семья, сколько не твердите обратное. Чепуха. Командиры и короли говорят так, чтобы мы всегда были готовы вычищать их дерьмо…

— Верно, — рявкнула Мазан. — Догадываюсь, что в диких джунглях, где ты росла, никто не слышал рассказов насчет армейских мятежей. Как убивают командиров, свергают правителей. Берут…

— И при чем тут сказка о том, что мы «одна семья»?

— При том, что некоторые делают дела, а другие прохлаждаются. Ничего более. Как в семье. Кто-то один главный, не все. Узурпаторы ничем не отличаются от тех, кого они убили. Обычно всё становится хуже. Семья сражается за выживание. Ты встанешь до упора ради родных, а не чужаков. Понимаешь?

— И главные воспользуются нами. До конца. Они-то себя нашими родственниками не считают, сама знаешь.

— Вы, — бросила Смола, — можете пререкаться всю ночь. Но времени нет. Целуй-Сюда, давно ли тебе важно, что скажут люди за спиной? Или ты нашла особую гордость в звании солдата Охотников…

— Тебе нужна помощь или нет?

— Ладно. Мир. Дело в том, что ты только кажешься дезертиром. Как Фаредан Сорт под И’Гатаном.

— Я еду на юг.

Смола кивнула.

— Найду Напасть и хундрилов.

— Да.

— И что скажу?

— Убедишь их не бросать нас.

— Как, во имя Худа?!

Смола лукаво улыбнулась: — Попробуй свои чары, сестра.

Мазан Гилани сказала: — Сержант, если она едет к обеим союзным силам, куда еду я?

— Нелегко объяснить, — смущенно сказала Смола.

Мазан хмыкнула: — Постарайся. А я пока пойду красть коней.

* * *

— Ага, лейтенант, наконец я вас нашел.

— Я теперь старший сержант, сэр.

— Разумеется. И где ваши подчиненные, старший сержант?

— Распущены, сэр.

— Простите?

— То есть разосланы, сэр. Распределены по взводам, причем как родные пришлись, ни складки ни заусенца.

— Ну, просто превосходно, старший сержант. Вы заслуживаете благодарности, если вообще чего-либо заслуживаете. Увы, внимательно изучив недавние списки, я сделал открытие: ни одного из ваших рекрутов нельзя найти в армии.

— Да, сэр, они отлично обучены.

— Чему, старший сержант? Исчезновению?

— Ну, сэр, я сейчас припомнил историю из юности. Разрешите?

— Прошу, продолжайте.

— Благодарю, сэр. Ах, юность… внезапное рвение овладело Арамстосом Прыщом…

— Арамстосом?

— Да, сэр…

— Ваше второе имя?

— Так точно, сэр. Могу продолжить рассказ, сэр?

— Продолжайте.

— Внезапное рвение, сэр, вырыть пруд.

— Пруд.

— Прямо за кучей битого кирпича, сэр, у задней стены сарая. Я часто там играл, когда родители заканчивали перебрасываться словами и начинали перебрасываться ножами, или когда хижина загоралась, хотя она этого не любила. Я встал на колени и принялся копать руками среди битых черепков и острых собачьих зубов…

— Собачьих зубов.

— Отцу не везло с домашними животными, сэр, хотя это другая история, наверное, на другое время. Пруд, сэр, в котором я мог бы поместить крошечных пескарей, которых выловил из грязной реки сразу под сточной трубой — мы обычно там купались в холода, чтобы согреться, сэр. Пескари для пруда. Вообразите мое возбуждение…

— Как живое перед глазами стоит, старший сержант.

— Чудесно. Я поместил туда, гм… пятьдесят крошечных серебристых мальков — и вообразите также мой ужас, мое удивление, когда днем позже я не нашел в пруду ни единого пескаря. Что с ними случилось? Какая-то хищная птица? Старуха из переулка волосами выловила? Неужели блестящие пескари украсили ее прическу? Насекомые? Крысы? Ну, не похоже было — насекомые и крысы ужинали за столом после нашей трапезы и далеко от дома не отходили. Да, сэр, это тайна, и тайной она остается. До сего дня и, уверен, до конца дней моей жизни. Пятьдесят пескарей. Пропали. Пуф! Трудно поверить, но для ясноглазого усердного мальчугана это было ужасающе сокрушительным опытом.

— И теперь, насколько я вас понимаю, старший сержант, вы вновь уязвлены необъяснимой тайной.

— Все эти рекруты, сэр. Распределены по взводам. И сразу…

— Пуф.

— Умеете вы сказать, сэр.

— И что случилось с вашим прудом, старший сержант?

— Ну, мои ручные водяные змеи поблаженствовали еще немного, а потом пруд высох. Дети так славно мечтают, правда?

— Точно, старший сержант. Пока все не идет наперекосяк.

— Точно, сэр.

— До скорой встречи, старший сержант Прыщ.

— И вам спокойной ночи, капитан Добряк.

* * *

«Это был он. Я обманывала себя, стараясь думать иначе. Но кому дано объяснить любовь?»

Она спрятала нож в ножны, раздвинула обвисшие края полога, вышла из шатра и задрожала: легкий бриз почему — то веял холодом. «Темный север высунул язык. Отзвуки нежданного рождения — рада, что я не волшебница. Уж им-то сегодня танцевать не хотелось».

Лостара отошла от шатра командующей. Распоряжение Адъюнкта, выгнавшее ее наружу в разгар ночи, было необычным — «я готовилась спать, чтоб тебя!» — но еще более тревожным был призыв стражи. Пьяный Банашар тоже был изгнан. «Что Быстрый Бен и Бутыл расскажут тебе, Тавора? Будет ли конец твоим тайнам? Развалится ли стена твоей изоляции? Что такого приятного в одиночестве? Твоя любовница стала призраком. Империя, который ты служила, предала тебя. Твои офицеры всё больше молчат, даже между собой не разговаривают.

О змея севера, твой язык не лжет. Ползи сюда. Мы едва дышим».

Ей пришлось остановиться: на пути был шатающийся Банашар. Завидев ее, он тоже попытался встать и чуть не упал. — Капитан Иль, — пробормотал он пораженно, глубоко вздохнул и сипло выдохнул (кажется, все пьяницы так делают, пытаясь собрать растекшиеся мысли). — Приятный вечерок, а?

— Нет. Холодно. Я устала. Не понимаю, почему Адъюнкт всех прогнала — вряд ли ей не хватало места. Или так и есть? Для чего?

— Для чего, именно, — кивнул он, улыбаясь так, будто обнаружил полный кошель сладостей. — Видишь ли, это шкаф.

— Что?

Он покачивался из стороны в сторону. — Платяной шкаф. Так это называется? Да, вроде бы. Не для долгих странствий сделан. Но… и ногда… о чем это я? О, иногда шкаф так велик, что девушка бежит со всех ног и как можно дальше. Именно это я хотел сказать? Я правильно сказал?

— Шкаф.

Банашар уставил на нее палец. — Именно.

— Кто убегает от шкафа? Девушки не…

— А женщины да.

— Не понимаю.

— Всяческий выбор, ясно? Что надеть. Когда надеть, когда не надевать. Если это, то что к нему? Что надеть, капитан Иль. Выбор. Необходимости окружают тебя. Приближаются. Давят. Девушки убегают, и будем надеяться, она сделает так же.

Фыркнув, Лостара Ииль обошла дурака и двинулась вдоль по улице палаток.

«Это был он. Но ты позволила ему уйти. Может, думала — он вернется, или что ты снова его найдешь. Думала, у тебя есть время. Но мир всегда держит оружие наготове; всё, что ему нужно — твой неверный шаг, ложное решение. Ты вдруг ранена, истекаешь кровью. А он внезапно испускает дух и нет времени помешать ему, остается только стоять и смотреть, как развертывается свиток дурных новостей.

Что еще ты можешь сделать?

Это был он, но он ушел и не вернется».

Шаги ее замедлились. Лостара нахмурилась. «Куда я иду? А, правильно. Взять новое точило. Мир вооружен, Адъюнкт. Берегись. Распахни шкаф пинком, девушка, и поскорее натягивай доспехи. Окончены дни веселья, окончены ночи, полные блистающих улыбок, привилегий и прав.

Ты идиот, Банашар. В шкафу всего один наряд. Чего выбирать?»

Лостара почти услышала его ответ: «И всё же она бежит».

Нет, разговор получился нелепый и бессмысленный. Она продолжила путь к кузницам. Встретила морпеха, обменялась приветствиями.

«Сержант. Дальхонезка. Куда, во имя Худа, она идет в самую ночь?

Плевать. Точильный камень. Они так часто изнашиваются… А звук ходящего взад-вперед железного клинка так соответствует словам в голове. Чудесно. Идеально.

Это был он. Это был он.

Это был он».

* * *

Почти все застежки и ремешки доспехов никуда не годились. Тяжелые драконьи чешуи нагрудной и спинной пластин косо повисли на широких плечах. Украшенные шипами наколенники вонзились в почву, когда он склонился в мокрой траве. Он стащил тяжелые рукавицы, чтобы проще было стирать слезы со щек и густые сопли из-под носа. Массивная секира с рукоятью из кости лежала рядом.

Он выл полночи, пока горло не покраснело и голова не наполнилась песком. Где все? Он одинок и, кажется, будет одиноким еще целые годы. Будет скитаться по пустыне. Он видел старые лагеря, заброшенные деревни. Видел заваленную костями и мусором долину. Видел хромую ворону — она смеялась над ним, хотя потом, когда он ее поймал, просила прощения. Тупой! Сердце его размягчилось и он по-глупому ее отпустил, а мерзкая тварь снова захохотала и ухромала прочь. Она кончила хохотать, только когда на нее упал булыжник. А сейчас ему недостает хохотливой вороны и ее забавных прыжков — хотя бы компания была. Тупой булыжник!

День убежал и вернулся, и был он уже не таким холодным. Призрак Старого Горбуна Арбэта сдуло как пыль, и разве это честно? Нечестно это. Итак, он потерян, ищет чего-то, но забыл чего, и желает оказаться дома в Летерасе, веселиться с королем Теолом и заниматься сексом с Шерк Элалле и ломать руки приятелям-гвардейцам во дворце. Ох, где все его друзья?

Унылые, мокрые глаза уставились на секиру. Он скривился. Даже не красивая совсем.

— Лупи, — пробурчал он. — Круши. Ее звать Рилк, но она никогда ничего не скажет. И как ее имя узнали? Я одинок. Все, наверное, померли. Прости, ворона, ты была последней живой вещью! В целом мире! И я тебя убил!

— Прости, не заметил, — раздался голос за спиной.

Аблала Сани встал и повернулся. — Жизнь!

— Разделяю твое восхищение, друг.

— Как холодно около тебя, — сказал Аблала.

— Пройдет.

— Ты бог?

— Более — менее, Тоблакай. Ты испуган?

Аблала Сани потряс головой: — Я уже встречал богов. Они собирают цыплят.

— Пути наши поистине неисповедимы.

— Знаю. — Аблала помялся. — От меня ждут спасения мира.

Незнакомец склонил голову набок. — А я тут подумываю, не уничтожить ли его.

— Тогда я опять буду один! — завыл Аблала, и слезы снова хлынули из вспухших глаз.

— Потише, Тоблакай. Ты напомнил мне, что в мире еще есть нечто ценное. Если ты намерен спасать мир, друг, драконьи доспехи будут отличным пособием, как и оружие у твоих ног. Да, кажется, я помню их.

— Не знаю, — сказал Аблала, — не знаю, куда мне идти, чтобы спасать мир. Ничего не знаю.

— Тогда давай странствовать вместе.

— Боги — хорошие друзья, — кивнул Аблала, обрадованный подобным поворотом.

— И зловредные враги, — сказал незнакомец. — Но мы не будем врагами, так что не тревожься, Владеющий Рилк, Носящий Дра Элк’элайнт. Как твое имя?

Он надул грудь. Ему понравилось зваться Носящим то и Владеющим этим.

— Аблала Сани. А ты?

Незнакомец улыбнулся: — Мы пойдем на восток, Аблала Сани. Меня зовут Драконус.

— О, забавно.

— То есть?

— Это слово выкрикнул дух Старого Горба Арбэта, прежде чем черный вихрь порвал его в клочья.

— Ты должен рассказать, Аблала Сани, как здесь очутился.

— На такие вопросы я отвечать не мастак, Драконус.

Бог вздохнул: — Тогда у нас уже есть что-то общее, друг. Ну, бери Рилк и позволь, я подтяну ремешки.

— О, спасибо. Не люблю узлы.

— Думаю, никто не любит.

— Но цепи еще хуже.

Руки пришельца замешкались на пряжке. Он подтвердил: — Вполне правильно, друг.

Аблала утер лицо. Ему сразу легко зашагалось. Солнце встало и вообще, подумал он, все снова хорошо.

Каждому нужен друг.

Глава 20

Пусть солнце день согреет

когда все краски в свете

смешались — их единство

мы чистотой считаем

что выше компромиссов

шаги твои как камни

отягощают землю

а ветер мягкой гривой

по кругу облетает

твой лик кристально-строгий

пусть солнце день согреет

все отразив сомненья

щитом бесспорной веры

оттенок не обманет

не скроет мыслей дымка

зря тучи обложили

край низкий горизонта

и каждый шаг — по грани

и новый день родится

прими тепло от солнца

оно любви сильнее

оно стирает краски

в его посулах вечность

пыль к жизни поднимают

лишь золотые слитки

забытых кладов света

на новое не зарься

ведь новое всё — ветхо

поношено, измято

пусть солнце день толкает

ты шел по этим тропам

и хищники таились

в траве, кружили в небе

любители жрать мертвых

вновь армии на марше

вокруг встают дозоры

девицы и владыки

в тени грядущей вьются

то, что мы потеряли

вернулось…

«Песня о раненой любви», Рыбак

— Это не просто, — сказал он, хмурясь, перебирая мысли, — когда ты в мире, то есть среди людей. Общество, культура, нация — в мире есть нападающие и защищающиеся. Большинство из нас наделены чертами и тех и этих, но в общем смысле личность попадает в тот или иной лагерь, в соответствии со своей природой.

Ветер свистел над обточенным камнем. Запятнавшие его пласты птичьего помета давно стали тонкими и пестрыми, напоминающими брызги краски. Облако жара стояла над камнем, хотя порывы бриза уносили его прочь. Но солнце не сдавалось, и Риад Элайс был ему благодарен.

Взгляд Сильхаса Руина устремился куда-то на северо-восток, но выступы пятнистого камня закрывали Риаду обзор. Ему было любопытно, но не более того. Скорее ему хотелось слушать Сильхаса, ведь белокожий Анди иногда с трудом находил слова, выражающие его мысли. Зачастую это начиналось внезапно и растягивалось в долгую, аргументированную речь, и Риад внимал молча — столь многому ему еще предстояло научиться!

— Нельзя сказать, что агрессия свойственна лишь нападающим, — продолжил Сильхас. — на деле всё не так. Например, в искусстве владения мечом мне лучше удаются приемы обороны. Я редко решаюсь на стремительную контратаку — скорее я использую привычки нападающего, его поглощенность одной задачей. Хотя и контратака в своем роде тоже агрессия. Понимаешь разницу?

Риад кивнул: — Кажется.

— Агрессия имеет много форм. Активная, пассивная, прямая и косвенная. Внезапный удар или длительная осада. Часто она не любит оставаться на месте и нападает со всех сторон. Если не помогла одна тактика, используется другая и так далее.

Риад улыбнулся: — Да. Я часто играл с детьми Имассов. То, о чем ты говоришь, знает любой ребенок. Его учат те, что сильнее, и равные.

— Превосходно. Ты, конечно, прав. Но не забывай, что такое происходит не только в детстве. Это продолжается и в обществе взрослых. Что важнее всего понимать: нападающий атакует, защищаясь. Это его инстинктивная форма ответа на угрозу, реальную или воображаемую. Он может поступать так только в отчаянии, или это может стать привычкой, когда отчаяние становится способом жизни. За нападением скрывают собственную хрупкость.

Он замолчал. Риад понял: Сильхас желает, чтобы он принялся размышлять над сказанным. Взвесил себя, так сказать. Нападающий он или защищающийся? Ему приходилось делать и то, и другое; честно говоря, бывало, что он нападал, когда следовало защищаться, и наоборот. «Не знаю, к кому себя отнести. Пока что. Но, думаю, одно я уяснил: когда мне угрожают, я нападаю».

— Культуры склонны к преобладанию того или иного пути. Падение и успех видятся по-разному. Культуры с преобладанием нападающих — те, в которых агрессивность стала предметом восхищения и поощрения — стремятся выращивать людей толстокожих, умеющих прятать хрупкое «я». Раны кровоточат, но их не видно. А культуры, поощряющие оборону, порождают людей тонкокожих, склонных к быстрой реакции, своего рода ответной агрессии — думаю, ты сам это понял. Культура нападающих требует покорности и считает покорность явным признаком собственного превосходства над низшими. Культура защищающихся ищет спокойствия в подчинении, сама наказывает несогласных, получая, таким образом, лукавое превосходство показного смирения, под маской которого надеется обхитрить врага.

Последовала долгая пауза. Риад был доволен, ибо получил много пищи для раздумий. «Имассы? Думаю, защищающиеся. Да. Разумеется, всегда случаются исключения, но так и должно быть. В-общем… да, они обороняются. Подумай о судьбе Онрека, его любви к Кайлаве и последовавших из любви преступлениях. Он отверг конформизм и был наказан».

Представить культуру с преобладанием нападающих оказалось труднее. Летерийцы? Он вспомнил отца, Удинааса. Тот был склонен защищаться. Однако умел и атаковать — при помощи насмешек. Хотя никогда не скрывал своей ранимости. — Есть ли третий путь жизни, Сильхас?

Воитель улыбнулся: — За свою долгую жизнь, Риад, я повидал множество возможных конфигураций характеров и привычек, я видел, как кто-то меняется — если жизненный опыт оказывается слишком болезненным или если он обнаруживает в себе врожденную слабость и решительно отвергает ее. Но слабости разного рода бывают у всех, и зачастую оказываются фатальными. Будь уверен, мы сложные существа. Думаю, ключ лежит в верности своей эстетике и нежелании позволять другим силам становиться арбитрами твоих вкусов. Учись изобретать стратегии, позволяющие смущать и нападающих, и обороняющихся. Используй агрессию только ради самозащиты, такого вида самозащиты, что покажет всем непробиваемость твоих доспехов, уверенность в себе, святость личности. Атакуй, когда требуется, но без дерзости. Защищай свои ценности, но не разжигай в себе пламени гнева. Против нападающих лучшая защита — холодное железо. Против обороняющихся… лучше всего бывает вложить меч в ножны и отказаться от этих игр. Презирай тех, что заслуживают презрения, но не позволяй страсти становиться оружием — лишь доспехами. Наконец, будь готов обезоруживать улыбкой и ранить словом.

— Пассивность.

— Некоторым образом. Скорее ты должен избегать возможных столкновений. Говори всем видом: «Ступайте осторожнее. Вы мне не повредите, а вот я при нужде готов ранить вас». В некоторых вещах ты не должен уступать никогда, но только ты сам можешь решить, в каких именно и до каких пределов. Не поддавайся давлению, но учитывай разумные доводы оппонентов. Всегда взвешивай и оценивай, определяя ценность и значимость. Но если ты ощутил, что черта перейдена и под атакой оказалось твое самоуважение — препоясывайся и держись твердо.

Риад потер обросшие пушком щеки. — Мог бы такое сказать мне отец, останься я дома?

— В какой-то степени да. Удинаас наделен великой силой…

— Но…

— Сила его велика, Риад. Он достаточно силен, чтобы стоять открыто, показывая слабые стороны. Он достаточно смел, чтобы подпускать тебя. Если ты ранишь его, он отступит, как и должно — но эта тропка к его душе окажется навеки закрытой. Но начинает он, предлагая дар близости. Ответ другого определит будущее отношений.

— Как насчет доверия?

Взор красных глаз пробежал по лицу юноши. — Я долго водил их по безопасным местам, — сказал Сильхас тихо. — Избегал летерийских магов и солдат. Хотя в этом не было необходимости.

— Отец это знал.

— Думаю, и Фир Сенгар тоже.

— Значит, они тебе не доверяли.

— Напротив. Они доверялись мне, чтобы я сохранял решимость.

Теперь уже Риаду захотелось отвести взгляд. — Она действительно должна была умереть?

— Она и не была по-настоящему живой, Риад. Ее послали как потенциал. Я постарался его реализовать. Все ли семена полны надежд? Можно так думать. Однако истинная надежда принадлежит создателю семени и тому, кто его сажает.

— Но на вид она была девочкой.

— Азат использовал что мог.

— Так она еще жива?

— Сильхас Руин пожал плечами: — Возможно, живее чем прежде. Она жива, но молода. Очень уязвима.

— Так что сейчас, — сказал Риад, — отцу остается уповать на выживание Азата и надеяться на твою решимость. Наверное, «надежда» — неподходящее слово. Скорее это доверие.

— Если так, ты сам ответил на свой вопрос.

— А как насчет МОЕЙ решимости? Ты доверишься ей, Сильхас Руин?

— Они приближаются, — сказал Тисте Анди, встав с камня. И помедлил. — Будь осторожен, Риад — она необыкновенна и я не могу предсказать итог переговоров.

— Что она захочет сделать со мной? — спросил юноша, тоже вставая.

— Скоро узнаем.

* * *

Лошадь ступила в особенно колючий куст кактуса. Ливень слез, тихо ругаясь, и принялся выдирать колючки из бабки.

Олар Этиль следила, стоя рядом.

Оказалось, чтобы сбежать от жуткой ведьмы, недостаточно было просто ускакать прочь. Она снова и снова возникала из пыльных воронок, причем первым являлся вечно оскаленный череп — ей даже не приходилось зловредно ухмыляться.

Преследуя повозку, он миновал еще две драконьи башни, такие же безжизненные и разрушенные, как и первая. Теперь вот они приближаются к еще одной. Из прорех в камне вывалились части загадочных машин, рассыпавшись на сотни шагов во все стороны. Среди этого мусора видны продавленные панцири и сломанные мечи, а также рваные куски кожи и чешуя. Над башней, словно дым, повисло облако насилия.

Ливень вытащил последний шип, взялся за поводья и потянул лошадь вперед. — Эти треклятые штуки отравлены? — спросил он.

— Вряд ли, — ответила Олар Этиль. — Только болезненны. Местные бхедрины умеют их избегать.

— Здесь нет местных бхедринов, — бросил Ливень. — Это Пустоши, очень удачно названные.

— Однажды, воин — очень давно — здесь процветали духи земли и ветра.

— И что случилось?

Плечи ее заскрипели. — Когда слишком много пищи, жиреешь.

— Какого черта это значит? — Он поглядел на башню. — Мы идем к…

Его внимание приковало движение в небе. Два больших силуэта вынырнули из-за головы каменного дракона. — Духи подлые!

Парочка драконов. Настоящих. Тот, что слева — оттенка кости, глаза сверкают алым; он больше спутника, но какой-то тощий и, похоже, старый. Второй дракон ослепительно-белый, с золотом по зазубренному хребту. Хлопая крыльями, они описали круг и сели на пути Ливня и Олар, между ними и башней. Земля дважды дрогнула.

Ливень оглянулся на Олар Этиль. Она стояла как статуя. «Думала, что знаешь всё, ведьма. Я тоже так думал. А теперь поглядела бы на себя: ты словно заяц, замеченный котом».

Когда он вновь поглядел на драконов, они засияли и затуманились, став подобными миражу. Еще миг — и на месте гигантских тварей появились двое мужчин. Оба не шевелились. Даже на расстоянии Ливень видел, как точно формы драконов передавали сущность гостей. Тот, что слева, был высоким и тощим, с кожей цвета старой кости. Второй гораздо младше, мускулистый, но более низкий. Пряди волос сверкают золотом и бронзой, кожа сожжена солнцем. Он стоит спокойно, словно ни в чем не виноватый.

Олар Этиль молча пошла им навстречу. Глазам Ливня она вдруг представилась уменьшившейся; грубая примитивность форм показалась уродливой и смешной. Чешуйчатая кожа плаща — что за нелепая причуда!

Увлекая упирающуюся кобылу, он двинулся следом. Если те воины захотят причинить ему зло, спасения не найти. Если Олар Этиль их прогонит, он пойдет за ней. «Но сегодня я видел истинную силу. Придется взглянуть ей прямо в глаза. Далеко же ушел я от родного селения. Маленький мир моего народа стал еще меньше».

Подойдя ближе, он с удивлением заметил на поясе тощего старого воина два меча летерийской работы. «Синяя сталь. Помню, как однажды такой нож продали вождю, как клинок пел, нанося удар. А у юного оружие из обработанного камня. Одет в странный кожаный наряд».

— Тебя не звали, Сильхас Руин, — начала Олар Этиль. Потом ткнула узловатым пальцем, указывая на юного: — А этот, так высмеивающий мой народ. Здесь не его мир. Сильхас Руин, ты выторговал путь к Вратам Старвальд Демелайна?

— Он сын Менандоры, — ответил белокожий воин. — Ты знаешь плату за такой путь, Олар Этиль. Думаешь, я готов платить?

— Не знаю, на что ты готов, Сильхас Руин, и никогда не знала.

— Его зовут Риад Элайс. Он под моей защитой.

Старуха фыркнула: — Ты слишком высокого о себе мнения, коль думаешь, будто ему нужна защита. Вижу истину. Ты держишь его рядом, чтобы контролировать. Но он же отродье Менандоры, так что ты провалишься. Сильхас Руин, ты ничему не научился. Кровь Элайнта не потечет рядом с той же кровью. Грядет измена. Так всегда бывало. Почему у нее сто голов? В насмешку над невозможностью согласия. — Она чуть повернулась, встав лицом к Риаду. — Он ударит первым, если сумеет. Ты хочешь его превзойти, а он захочет тебя убить.

Золотистый воин казался равнодушным к обвинениям. — Он не встретит предательства, Гадающая по костям.

Она выпучила глаза и зашипела: — Смелое заявление. Почему ты так уверен?

— Потому что, — ответил Риад, — я уже предал.

Тут всё изменилось. Ливень видел, как Сильхас Руин отступает от компаньона, крепко хватаясь за рукояти мечей.

Олар Этиль кашлянула смехом.

— Гадающая, — сказал Риад, сопровождая титул легким поклоном, — мне известно твое имя. Знаю: ты та, что свершила Ритуал Телланна. Без тебя воля всех Имассов была бы бессильна. Лишь твой Голос имел значение. Ты украла целый народ у самой смерти.

— Ты жил среди Т’лан Имассов?

Он покачал головой: — Среди Имассов. Но я знал одного, бывшего Т’лан. Онрека Сломанного. И жену его Кайлаву.

— Кайлава, сладкая сучка. Она теперь его жена? Она чуть мне не помешала. Как поживает? Скажи, что я ее прощаю. А Онреку из клана Логроса передай: я не потребую его назад. Жизнь принадлежит ему отныне и навеки.

— Приятно такое слышать, — сказал Риад. — Ибо я поклялся, что им не будет причинено вреда.

— Риад Элайс, я решила: я тебе не враг. Будь благодарен. Будь иначе, смелая клятва убила бы тебя.

Он пожал плечами: — Возможно, в схватке ты победила бы. Но против меня и Кайлавы результат мог бы быть иным.

— Она близко? Нет. Я ничего не чую!

— Она сильнейшая из истинных гадающих. Остальные перестали расти, сдавшись Ритуалу. Погляди на себя. Ты не отличаешься. Ты такая, какой была раньше. Если Кайлава хочет оставаться незамеченной, так и будет. Не тебе править миром, Олар Этиль. Ты отказалась от такой привилегии очень, очень давно, свершив свой Ритуал.

Олар Этиль глянула на Сильхаса Руина: — Видишь, кого ты пригрел в тени? Дурак! Ну же, давай, скорее умоляй о брачном союзе!

Но Сильхас оторвал руки от оружия. — Может быть, я держу его близко по причинам, тобой сказанным, но есть и другие причины — гораздо более важные. Чем больше я узнаю сына Менандоры, тем сильнее уважаю. Если он действительно превзойдет меня, я откажусь от лидерства. Что до союза с тобой… честно говоря, я скорее сошелся бы с энкар’алом!

Ливень засмеялся — скорее чтобы избавиться от напряжения и страха, чем от образа воителя, совокупляющегося с каким-то явно уродливым, судя по имени, «энкар’алом». К несчастью, звук смеха привлек всеобщее внимание.

Риад спросил: — Воин, ты что-то задолжал Гадающей?

Ливень нахмурился: — Я и не думал. Может быть… но я не знаю, сколько монет и какого достоинства. Я Ливень из овлов, но овлов больше нет. Вместо них у меня костлявая спутница.

Юноша улыбнулся, словно ответ ему очень понравился.

Сильхас сказал: — Ливень из овлов. Я скорблю по гибели твоего народа. Его память отныне в тебе. Почитай память, но не давай ей уничтожить тебя.

— Интересное замечание, — сказал после раздумья Ливень. — Но я ныне почитаю уничтожение. Я убил бы убийц. Покончил с жизнями тех, что отняли жизнь у меня. — Он глянул на Олар Этиль. — Может, это и есть монеты между мной и неупокоенной ведьмой.

Лицо Руина исказилось горем, но он промолчал.

Улыбку Риада словно смыло: — Оглянись же, воин. Такой вот дом ты готовишь врагам и самому себе. Нравится?

— Думаю, да, Риад Элайс.

Неудовольствие и раздражение были ясно написаны на лице юноши.

Наступило молчание. Потом Олар сказала: — Ты ждал меня в засаде, Сильхас Руин. Это все приготовленные тобой слова или ждать чего-то еще?

— Я удовлетворил любопытство, — ответил гадающей Сильхас. — Но я подарю тебе сведения, чтобы показать: между нами нет вражды. Тебя ищут две неупокоенных драконицы. Я давно их знаю. Они будут кланяться, глотать пыль и клясться в верности. Но в глубине их сердец подлость.

Олар Этиль фыркнула: — Кажется, я и сама заметила … что-то. Сзади. Ты сказал, что их знаешь. А я нет. Странно, учитывая, что мы жили в одном мире.

— Я помню, как драконы быливыпущены из Врат и начали искать власти среди разбитых остатков Куральд Эмурланна. — Он помедлил. — Моя встреча с ними была короткой, но яростной. Истинное отродье Тиам.

— Однако странствуют вместе. Неужели одна не замыслила предать другую?

— Они верят, будто являются двойняшками, выползшими из одного яйца. Среди всех драконов они были ближе всего к победе в Войнах за Тень. В последний раз стоял я рядом с братом, в последний раз защищал его бок, как и он — мой. — На время… — голос его дрогнул, — мы ощутили себя счастливыми.

Ливень ничего не слышал о Войнах за Тень и не представлял, какие стороны в ней сражались; однако он слышал горе в голосе Руина, и в душу его вонзилась заноза. «Поганые сожаления. Разве не все терзаемы ими? Поживи долго — и, может быть, лишь сожаления останутся живы в твоем разуме. Духи подлые, что за мерзкая мысль…»

Но в костяном мешке, которым была Олар Этиль, не осталось места для жалости. Она хрипло хихикнула. — Счастье несет смерть! О, вы тогда были такими праведными дураками! А теперь лишь один из братьев остается, словно шип, которого никому не выдернуть! Расскажи, какой великой цели ты решил послужить на этот раз, Сильхас Руин. Расскажи о достойных сожаления, но неизбежных смертях, которые усеют обочины мрачной твоей дороги! Не думай — я не насмехаюсь над тобой. Не обращай внимания на болтовню этого смертного. Устраивай побоище, Сильхас Руин! Ты и порченый огонек рядом с тобой, да и Кайлава тоже. Ну, давайте!

Видя такую вспышку, Сильхас наморщил лоб: — Говори не таясь, гадающая.

— Дар за дар? Отлично. Эрастрас призвал Старших. Сечула Лата, Килмандарос, Маэла — а теперь и Драконуса, да! Ты таился так тщательно, ты выпустил пульс мира из-под пальцев! Твой брат мертв, Сильхас Руин. Драгнипур сломан. Драконус вышел на свободу, Тьма в его руках — и что увидит былой любовник в ее глазах, снова устремленных на нас? Еще не поприветствовал маменьку, Сильхас? Не ощутил касания ладони? Думаю, нет. Она скорбит по сыну, которого любила больше, вот что я думаю. По тому, в котором ярче пылало черное пламя ее любви. Она заслужила великую ненависть и презрение за…

Удар руки Ливня пришелся ей в лицо, столь сильный, что ведьма упала, залязгав костями. Он навис сверху, поняв, что успел вытащить меч. — Ненависть, ведьма? Что же, ты знаешь о ней больше всех. Ну-ка, захлопни костлявую пасть и больше не открывай!

Провалы глазниц впились в него, словно были наделены когтями — но овл не дрогнул. «Уничтожение? Шелудивая сука, я боюсь жизни, не смерти!»

Он отступил и поглядел на Сильхаса.

Тот казался тяжело раненым, и удивительно было, что он еще стоит на ногах. Он обхватил себя руками, съежился и сгорбился. По впалым щекам текла алая жидкость. Ливень увидел, что лицо Риада исказилось тревогой. Шагнув к спутнику, он тут же развернулся к Олар.

Ливень встал на его пути. — Назад, — сказал он. — Не время. Утешь друга, Риад. Я уведу ее отсюда.

Юный воин дрожал, глаза его пылали яростью. — Она не…

— Не послушается? Еще как. Риад, хватит нападений…

Тот вздрогнул, глаза широко раскрылись. — Нападения. — Он кивнул. — Да, понимаю. Да. — Он снова кивнул и отвернулся, готовясь предоставить молодую силу в помощь сломавшемуся вдруг старику.

«Итак, он его превзошел и обрел лидерство. Вот так просто». Ливень вложил меч в ножны и пошел к кобыле. Схватил поводья, еще раз метнул уничтожающий взгляд Олар Этили — та даже не шелохнулась — и пнул бок лошади, заставляя скакать.

По следу фургона, на восток и юг. Он не оглядывался, но все же краем глаза увидел на гребне ближайшего холма вихрь пыли. Она шла рядом. «Вижу тебя. Ты не краше гнили в паху. Вспомнишь ли, что я, кажется, спас твой мешок с костями?

Что-то сомневаюсь».

Солнце окрасило золотом звериный оскал каменной башни; фигура из золота и бронзы стояла над другой, коленопреклоненной, скрывшей лицо в ладонях. Ни один не пошевелился, пока солнце не село, оставив небеса темноте.

* * *

Среди Баргастов был один старик, слабый разумом, любивший натягивать на плечи рваную, жеваную волчью шкуру и падать на четвереньки, словно находя истинное свое «я». Зверем, не способным ни на что кроме воя и визга, он носился по стоянке среди псов, рыча, пока не подчинял всех ошеломленных, испуганных тварей. Он любил заниматься с животными и другими вещами, но память Сеток отказывалась воспроизводить столь жалкие и отвратительные эпизоды. Огромный волк равнин, Баалджагг, напомнил ей того старика. Шкура покрыта пятнами, прогнила, кое-где просто свисает клочьями. Губы постоянно оскалены, показывая толстые пожелтевшие клыки и резцы — словно мир заслуживает лишь вечного вызова. Провалы глаз твари преследовали ее, говоря в красноречивой тишине: «Я смерть. Я твоя судьба и судьба всего живущего. Я то, что оставлено позади. Уходя из мира, ты оставишь лишь это».

Она гадала, что именно заставило старика считать себя волком. Какая рана разума позволила отбросить настоящую личность? Почему он не смог вернуться, найти потерянного себя? У разума слишком много тайн. Разум — мешок истин; их затаенная сила абсолютна. Искази одну истину, сделай ложью — и человек становится волком. Плоть и кость могут лишь следовать, пытаясь изменить строение тела. Две ноги в четыре, зубы в клыки: новые формы и новые цели, придающие достоверность фальши. «Но ведь ложь может быть не столь явной, как у старика с кривыми мозгами. Верно? Разве душа не может искажаться более тонкими способами? Сегодня я — один человек. Завтра я совсем другая. Видите мои истины? Ни одна не привязана. Я не скована одним „я“, мной владеет множество личностей. Неужели я становлюсь больной? Сломанной?

Вот почему я не могу обрести мира?»

Близняшки идут в пяти шагах перед ней. Они — одно, расщепленное надвое. Остроглазые лица смотрятся в зеркало, и ничто не скроется от взоров. Истины могут пригибаться, но им не скрыться. «Я добровольно пошла за Туком Анастером, хотя в душе и протестовала. У меня появилось пристрастие, и имя ему — неудовлетворенность. Каждый раз, как оно овладевает мной, кто-то платит. Кафал, я унизила тебя. Я выкрикивала жалобы на отсутствие веры, я заставила тебя убежать. Где ты теперь, жрец с добрыми глазами?»

Мертвый взор Баалджагга снова и снова останавливался на ней. Она отстала от двойняшек. Вес малыша заставлял пылать каждый мускул рук. Можно бы опустить его — но тогда путешествие сразу станет ползанием. Все проголодались — даже неупокоенный волк мало что может здесь поймать. Выветренные травы равнин остались далеко за спиной. Почва уступила место плотной глине и каменным россыпям. Там и тут торчали колючие кусты, высовывая кривые сучья между подушек кактусов. Сухие ручьи показывали, где искать куски древесины; по большей части они были не толще запястья, но иногда им удавалось набрести на что-то большее, толщиной в ногу. Сеток казалось, что деревяшки носят следы обработки. Отверстия, в которые можно сунуть большой палец (разумеется, сделать так означает получить укус скорпиона или паука); едва заметные сколы, отметины резца. Однако ни один из древних ручьев не мог нести лодки и даже каноэ или плоты. Она не могла понять назначение этих деталей.

Северный горизонт был испещрен намеками на высокие каменные башни — словно далекие горы изгрызены, остались лишь пики, подобные узким шпилям. Они внушали беспокойство, словно на что-то намекали. «Ты в земле бесплодной. Я пожру тебя, но великий голод мой не утолится никогда».

Они сделали ужасную ошибку. Нет, она сделала. «Он вел нас на восток, и мы так и идем на восток. „Почему он повел нас туда?“ Стави, не имею малейшего понятия!

Но я открыла правду внутри себя. Вся эта неудовлетворенность. Я недовольна не Туком или кем-то иным. Лишь собой. Неумением обрести мир, поверить и держаться веры.

Пристрастие само себя кормит. Возможно, я неизлечима».

Еще одно узкое русло ручья… нет… Глаза Сеток сузились. Две колеи в окружении выбоин от копыт. След. Близняшки тоже его увидели, потому что вдруг рванулись вперед и резко замерли. Сеток не сумела расслышать их разговора, но повернулись они к ней с выражением суровой решимости на лицах.

Стория указала пальцем: — Идут туда, вон туда.

— И мы туда, — добавила Стави.

На юго-восток, но загибаются. К востоку. «Да что же там такое? Что мы должны найти?»

— Бла-бла-бла-бла! — закричал мальчик, и его громкий голос над ухом заставил Сеток вздрогнуть. Баалджагг вышел и обнюхал следы. Наверное, инстинктивно. У проклятой твари уже нет работающего носа… или есть? Может, он много что унюхал. Жизнь и еще что-нибудь.

Близняшки двинулись по следу, громадный зверь за ними. Мальчик завозился в руках Сеток, и она поставила его на землю. Он побежал за сестрами.

«Да уж, хороший из меня вожак!»

Она увидела следы резкого поворота — колеса фургона пропахали глубокие борозды, вырывая грунт. Подковы резко вонзились в почву, но она не видела помех, способных принудить к подобному маневру. Дальше следы шли ровно на протяжении сотни шагов, чтобы резко завернуть к иззубренному югу, потом на восток и на север.

Сеток хмыкнула. — Они потеряли управление, — сказала она. — Летели по воле коней. Бессмыслица…

Стави дернулась к ней, крикнув: — Нам всё равно, что они делали! Все равно!

— Но чем могут нам помочь те, что себе не могли помочь?

— Мы чем лучше?

«Мелкая сучка права». — Погляди на следы — они скакали бешено, ужасающе быстро. Как ты надеешься их догнать?

— Лошади устают.

Они продолжили путь, целенаправленно повторяя чьи-то бесцельные кульбиты. «Как дети, мечтающие вырасти».

Камни шуршат под ногами, испепеляющая жара; сучья громко трещат и ломаются. Кончилась вода. Съеденное утром сухое мясо ящерицы так и катается в желудке Сеток. В небе ни облачка — ни мгновения передышки. Она успела забыть, когда в последний раз видела птицу.

Прошел полдень, вторая половина дня тянулась томительно, как и бескрайняя пустошь по сторонам. След наконец стал ровным, идущим на восток. Даже близняшки устали. Их тени вытянулись и стали темнее.

И тут Стория закричала и вытянула руку.

Одинокий конь. К югу, в двух сотнях шагов. С шеи свесились обрывки постромок. Стоит на слабых ногах, водя губами по бесплодной почве; эбеновые бока покрылись белой коркой пота.

Сеток подумала и сказала: — Придержите Баалджагга. Погляжу, не смогу ли сама его поймать.

В кои-то веки близняшки не стали возражать.

«Духи волков, не приближайтесь. Нам нужно это животное».

Она осторожно пошла к коню.

Тот следил. Он ел кактусы, заметила Сеток — десятки колючек усеяли морду, капает кровь.

«Умирает с голоду». Сеток сказала ласковым голосом: — Долго ты тут, дружок? Один, все спутники пропали. Приветишь нас? Я верю, что приветишь. Насчет колючек что-нибудь придумаем, обещаю.

Она подошла так близко, что могла бы схватить коня. Но глаза заставили ее замереть. Не лошадиные глаза, а какие-то… демонические.

Он съел кактусы… много ли? Сеток посмотрела наземь. «Ох, духи подлые. Если всё это в желудке, у тебя проблема». У него такой взгляд от боли? Трудно судить. Он утомлен, да — но дыхание ровное и спокойное, уши прядают. Конь смотрит на нее с любопытством. Сеток наконец осторожно вытянула руку и взяла потрепанные ремни. Животное подняло голову, как бы подставляя израненный нос.

Сеток обернула повод вокруг руки и ловко вытянула один из шипов. Конь вздрогнул. Всего лишь. Она вздохнула и продолжила вырывать иглы. Если слизать кровь с кончиков? Что подумает конь? Она решила, что лучше не пробовать. «Ох, но мне так хочется лизнуть крови. Рот жаждет ее вкуса. Запаха свежей жизни.

Старик, отдай мне шкуру».

Удалив последнюю иголку, она коснулась украшенного эмблемой конского лба. — Лучше? Надеюсь, дружок.

— Спасибо, — произнес тонкий голос на исковерканном торговом наречии. — Я уже отвык от вежливости.

Сеток обошла лошадь и увидела небрежно брошенный наземь труп. На миг дыхание ее остановилось. — Тук?..

— Кто? Нет. Хотя я его видел однажды. Смешные глаза.

— Неужели все мертвецы вечно слоняются вокруг? — воскликнула Сеток. Страх уступил место гневу.

— Не знаю. Но вообрази негодование, с которым люди вроде меня глядят на тебя, живую. Юную, румяную, с такими чистым и светлым взором. Я кажусь себе ничтожным.

Сеток развернула коня.

— Стой! Помоги подняться — я на что-то нанизан. Не хочу быть ничтожным, раз выпал шанс поговорить. Когда поговорить не с кем — вот настоящее ничтожество.

«И точно». Сеток встала над трупом. — У тебя в груди кол, — сказала она.

— Кол? А, то есть спица. Все понятно.

— Понятно?

— Ну… нет. Все запутано. Но я полагаю, что лежу на обломке ступицы колеса, а вторая спица глубоко вошла в почву. Такое случается, когда карету внезапно поднимают, а потом бросают. Интересно, есть ли у лошадей память? Наверное, нет, иначе эта бежала бы со всех ног. Итак, прекрасное дитя, ты мне поможешь?

Она протянула руку: — Держись — хоть на это ты способен? Отлично. Сжимай крепче, а я попробую тебя поднять.

Это оказалось легче, чем она ожидала. Кости и кожа мало весят, не так ли?

— Я зовусь Картографом, — сказал труп, безуспешно пытавшийся отряхнуться от пыли.

— Сеток.

— Весьма рад встрече.

— Думала, я заставляю тебя чувствовать себя ничтожным.

— Я наслаждаюсь унижением.

Сеток хмыкнула. — Ты мне подходишь. Идем с нами.

— Чудесно. А чем вы заняты?

— Мы шли за вашей каретой… Скажи, все в ней такие же мертвые?

Картограф принялся размышлять над вопросом. — Возможно. Но мы же скоро увидим?

Дети Оноса Т’оолана и Хетан, кажется, не поразились появлению нового говорящего трупа. Картограф увидел Баалджагга, замер и вытянул палец, но ничего не сказал. Сеток взяла мальчика за руку и подвела к коню. Забралась на спину сама и подняла ребенка.

Близняшки двинулись по колеям. Баалджагг побежал рядом с ними.

— Знала ли ты, — сказал Карторгаф, — что мертвые видят сны?

— Нет, не знала.

— Иногда мне снится пес. Он меня находит.

— Пес?

— Да. Большой как этот.

— Ну, кажется, сон обернулся явью.

— Надеюсь, нет.

Она оглянулась на трусивший вслед за конем труп: — Почему?

— Потому что во сне пес меня закапывает.

Вспомнив, как Баалджагг вылезал из-под земли, она улыбнулась. — Не думаю, что тебе следует опасаться этого пса, Картограф.

— Надеюсь, ты права. Но у меня вопрос.

Она вздохнула. Не лучше ли трупам держать рты закрытыми? — Давай.

— Где мы?

— Это Пустоши.

— Все объясняется.

— Что объясняется?

— Окрестная… пустота.

— Ты когда-либо слышал о Пустошах, Картограф?

— Нет.

— Тогда я тоже задам вопрос. Откуда явилась ваша карета и почему вы не знаете, по каким землям едете?

— Учитывая мое имя, я поистине жалок в незнании. Разумеется, земля эта была дном внутреннего моря — но так можно сказать о множестве низин на разных континентах. Вряд ли я доказал тебе блестящее владением ремеслом. Увы, после смерти мне пришлось пересмотреть излюбленные заблуждения.

— Ты ответишь на вопрос?

— Наше явление было внезапным, но Мастер Квел считал, что так нужно. Клиент выразил удовлетворение и немалую долю удивления. Бесплодная страна куда лучше мирка внутри проклятого меча, тут мы вряд ли разойдемся во мнениях. Карты показывают не всё, это точно. Мы опустили защиту, как же иначе? Ага, видишь? Впереди полное доказательство.

Колеи куда-то исчезли на протяжении пятнадцати или двадцати шагов, а дальше лежали обломки, в том числе половина оси.

«Одинокий конь и одинокое колесо позади, половина оси впереди — как такое возможно? Что они делали в промежутке? Летели?» — Духи подлые, Картограф… — Она замолчала. Свет угасал, но с высоты коня она смогла различить… — Вижу.

Две полосы, уже не похожие на следы колес; дальше различные части резной кареты. Она увидела большой кусок лакированного дерева — наверное, верх повозки — со следами от громадных когтей. В некотором отдалении лежала сама карета, точнее, то что от нее осталось. Бесформенные туши мертвых лошадей были разбросаны по сторонам.

— Картограф…

— Он напал с неба, — отвечал труп. — Был ли это дракон? Уверен, нет. Энкар’ал? Какой энкар’ал так легко поднимет карету вместе с упряжкой? Нет, не энкар’ал. Помни, я был свидетелем лишь первой атаки… скажи, Сеток, видишь еще кого-нибудь?

— Пока нет. Стави, Стория! Оставайтесь здесь. — Она сняла мальчика, поставив на почву. — Я проеду туда. Знаю, уже темнеет, но следите за небом — там что-то есть. «Где-то там. Надеюсь, не близко».

Конь нервничал и не желал идти к карете, но она заставила его слушаться.

Его приятели разорваны, кости расщеплены, не хватает изрядных кусков мяса. Повсюду те же тонкие, но глубокие порезы. Когти. Огромные и ужасающе острые.

Она нашла первый труп. Мужчина. Обернул поводья вокруг рук, и обе руки вырваны из плечевых суставов, болтаются на сухожилиях. Что-то рассекло его голову, поняла она. Разрезало шлем и макушку, нос и челюсть. Осталась лишь половина лица. За ним еще мужчина, ловко обезглавленный; головы нигде не видно.

Сеток остановила коня в нескольких шагах от разбитой кареты. Она была громадной, на шести колесах. Весила, наверное, как юрта со всем семейным кланом. Нападавший систематически ломал один бок, как будто стремился забраться внутрь. Края дыр запятнала кровь.

Она забралась и поглядела внутрь. Тела нет. Но какая-то масса видна на двери, ставшей ныне полом. Влажно поблескивает. Она подождала, пока глаза привыкнут к сумраку. И отпрянула. Это внутренности. Несчастную жертву выпотрошили. Где остальное? Она встала на обломки и огляделась.

Вон там. Половина, только верхняя половина.

И тут она заметила следы — три или четыре цепочки сходятся в одну тропку, уводящую на восток. Выжившие. Но они, должно быть, бежали, иначе позаботились бы о павших. Хотя… мало кому интересны мертвецы.

Она спустилась с повозки и села на коня. — Прости, друг, но, похоже, ты остался один.

— Сколько тел? — спросил Картограф, едва она вернулась.

— Три точно. И следы, ведущие отсюда.

— Три?

— Я видела три. Два на земле и один в карете — точнее, то, что от него осталось.

— Мужчина? Там мужчина?

— Да.

— Увы мне. Это очень плохо.

Картограф вернулся к обломкам и постоял над каждым из трупов, покачивая головой и что-то бормоча — может, молитву? Сеток не расслышала слов. Затем он присоединился к ней. — Я вижу в себе разлад, — сказал он. — С одной стороны, хотелось бы видеть ужасающую схватку, в которой полностью пробудится Смертный Меч Трейка. В которой из глубины души Трелля поднимется гнев. Но, с другой стороны, созерцание жуткой гибели тех, кого я привык считать друзьями… да, это было бы страшно. Я вынужден сказать с печалью, что иногда исполнение желаний приводит лишь к недоразумению. Оказывается, то, чего ты желал, ты вовсе не должен был желать. Лучше вообще не знать, чего желаешь. Думала, мертвецам недоступны колебания? Хотелось бы…

— На их следах кровь.

— Хотелось бы удивиться. Но они сумели отогнать демона — само по себе необычайное деяние.

— И давно ли всё это случилось?

— Недавно. Я пролежал на земле все утро. Воображаю, мы можем их найти…

— Уже нашли. Они разбили лагерь.

Она заметила слабый свет костерка; люди вставали, оборачиваясь, чтобы разглядеть их. Заходящее солнце было за спинами группы Сеток и она понимала: чужаки видят лишь их силуэты. Она подняла руку в приветствии и похлопала коня по холке, побуждая медленно идти вперед.

Двое незнакомцев впечатляли своим видом. Один огромный, звероподобный, с кожей оттенка горелого красного дерева, черные волосы заплетены в сальные косы. Он держал двуручную палицу. Второй был тоньше, кожа татуирована в подобие полосок тигра; подъехав ближе, Сеток увидела, что во всей его внешности есть что-то кошачье, даже глаза янтарные и с вертикальными зрачками. Два тяжелых клинка в руках вполне подходили полосатой коже.

Еще там были две женщины и высокий, молодой мужчина, длинношеий, с узкой челюстью и черными злыми глазами. Он стоял чуть поодаль остальных.

Взгляд Сеток вернулся к женщинам. Обе толстые коротышки, чуть старше самой Сеток. Однако глаза их выглядят глазами старух: мутные, тусклые от шока.

Еще двое выживших лежали у костра, спящие или без сознания.

Звероподобный заговорил первым, обратившись к Картографу на непонятном языке. Неупокоенный ответил и обернулся к Сеток: — Маппо Коротыш приветствует вас и предостерегает. За ними охотятся.

— Знаю. Картограф, кажется, у тебя талант к языкам…

— Дар Худа, ибо он возложил на меня миссию. Маппо говорил со мной на языке дару, на жаргоне торговцев, чтобы понимали его спутники. Они с Генабакиса.

— А он кто?

— Трелль…

— А полосатый — что он за существо?

— Смертный Меч Трейка…

— И что это значит?

— Трейк — Летний Тигр, иноземный бог. Грантл — избранное оружие бога среди смертных.

Названный Грантлом заговорил, устремив на Сеток взгляд зловещих глаз. Она заметила, что сабли он не прячет, тогда как Трелль опустил палицу.

— Сеток, — пояснил Картограф, когда Грантл закончил речь, — Смертный Меч называет тебя Дестриантом Тогга и Фандерай, Зимних Волков. Ты в некотором роде близка ему. Еще одна служительница войны. Но, хотя Трейк может видеть в тебе и твоих Повелителях смертельных врагов, Грантл не разделяет его мнение. На деле он не особенно уважает своего бога и не ценит… гм, то, что назвал проклятием. Поэтому не бойся его. Однако, — добавил Картограф, — если ты хочешь битвы, он сочтет за честь ответить.

Сеток ощутила, что сердце быстро и громко стучит в груди. Во рту вдруг пересохло. «Дестриант. Я уже слышала это слово? Так назвал меня Тук? Или кто-то еще?» — Я не желаю насилия, — сказала она.

Когда Картограф передал ее ответ, Грантл мельком глянул на неупокоенного волка, стоявшего между девочек (вставшая дыбом шерсть недвусмысленно выражала его настрой), оскалил впечатляющие клыки, но потом кивнул и вложил клинки в ножны. И замер: брат близняшек вылез вперед и побежал к воину.

— Клав-клав-клав-клав-клав!

Сеток заметила, что Трелль вздрогнул и внимательно поглядел на мальчишку, который уже встал перед Грантлом и вытянул руки.

— Он хочет, чтобы Грантл его поднял, — сказала Сеток.

— Уверен, Грантл сам поймет, — отозвался Картограф. — На редкость бесстрашный ребенок. Они хочет вымолвить имасское слово. Не думал, что такое еще возможно — ну, дети Имассов.

Грантл подхватил мальчика, завизжавшего от восторга, заполнившего воздух смехом. Сеток услышала низкое рычание Баалджагга и оглянулась. Хотя неупокоенный зверь не шевелился, черные дыры глаз были устремлены — насколько можно было понять — на Смертного Меча и дитя в его руках. — Тебя раз убили. Не хватило? — спросила она гигантского волка. — Щенку помощь не нужна.

Близняшки придвинулись к спешившейся Сеток. — Все хорошо, — сказала она.

— Мама говорила, коты — это одни зубы и когти без мозгов. — Стория ткнула пальцем на Грантла. — Похоже, его мама спала с котом.

— Твой брат не боится.

— Слишком глуп для страха, — сказала Стави.

— Они, — пояснила Сеток, — отогнали небесного демона, но не убили, ведь трупа мы не видели. С кем безопаснее — с ними или без них?

— Хочу, чтобы здесь был Тук.

— Я тоже, Стави.

— А куда они идут? В Пустошах ничего нет.

Сеток пожала плечами: — Я еще не нашла ответа, но попытаюсь.

Женщины принялись перевязывать раненого спутника. Высокий юнец остался в стороне. Он выглядел взволнованным. Сеток поглядела на Картографа: — Что с ним не так?

— Мне сказали, что не нужно глядеть на Бревно из Волонтеров Мотта с презрением. Амба сердится и гнев его нелегко унять. Брат его серьезно ранен, почти что при смерти.

— Он винит Грантла или Маппо?

— Вряд ли. О, я догадываюсь — оба они храбро сражались с небесным демоном. Смертный Меч сделан ради подобных схваток. Но не Грантл и Маппо отогнали чудовище. Братья Бревно презирают демонов и подобных тварей. Если разбудить их гнев, он окажется гибельным для врага. Чудная Наперстянка называла это лихорадкой. А Мастер Квел намекал, что Бревна сами по себе отродье магии, возможно, результат неудачного творчества Джагутов. Не объясняет ли это их необычайную вражду к Джагутам? Возможно. Так или иначе, Амба и Джула Бревно дали демону пинка. Но Амба поддерживает остаток гнева, ожидая, что демон окажется достаточно глупым и вернется.

Сеток поглядела на мужчину с новым интересом, но и с изрядной долей недоверия. Что он сделал — укусил летающую тварь?

Картограф продолжал: — Ты недавно упомянула Тука. Мы тоже его знаем. Именно Тук вывел нас из мира Драгнипура. А Грантл, тот однажды напился вместе с Туком Анастером. Ясное дело, это было до его смерти.

Близняшки слушали, и в глазах читалось облегчение. «Новые друзья Тука. Вам подойдет, девочки? Похоже на то».

— Картограф, а кто такой Дестриант?

— Ах. Хорошо. Дестриант — тот меж смертных, кто избран носить кожу бога.

— Ко… кожу?

— Слишком поэтично? Дай подумать. Погляди в глаза тысячи священников. Если среди них есть Дестриант, ты его — или ее — заметишь. Как? Истина в глазах. Поглядев, ты поймешь, что смотришь в глаза богу.

— У Тука был волчий глаз.

— Потому что он Глашатай Войны.

Титул заставил ее похолодеть. — Тогда почему второй глаз не волчий?

— Уверен, он был человеческим.

— Точно. И почему?

Картограф неосмотрительно почесал макушку, и на ногти мигом налипли кусочки прогнившей кожи. Он пошевелил пальцами, чтобы клочки улетели в ночь. — Потому что, думаю я, люди — истинные глашатаи войны. Не так ли?

— Может быть, — сказала она с сомнением. — Тук вел нас на восток. Если он Глашатай Войны, тогда…

Картограф качнул головой: — Я склонен согласиться. Он приведет вас туда и тогда, где вы будете нужны.

«Дестриант Зимних Волков. Божеств войны». Она глянула на Баалджагга, вставшего на краю светового круга. Страшен как всегда: вечно оттянутые губы, вечная тьма в глазницах.

«Кожа войны.

И я должна ее надеть».

Она снова поглядела на Грантла. — Картограф.

— А?

— Он сказал, что не особо уважает своего бога. Сказал, что проклят.

— Точно.

— Нам нужно поговорить.

— Разумеется, Сеток.

Смертный Меч расположился у костра, посадив мальчика на колено. Полосатые татуировки необъяснимым образом поблекли, да и лицо уже не казалось таким кошачьим. Мужчина снова стал почти человеком, вот только глаза… хотя в них читалось спокойствие.

«Что бы сделал с этим Онос Т’оолан? Тук, ты вел нас к ним?» Она вздохнула. «Кожа войны. Волки желают, чтобы я ее надела.

Не стану».

— Проведи меня к нему, пожалуйста.

* * *

Маппо поглядывал на юную женщину, присевшую напротив Грантла. Картограф переводил. Без сомнения, им многое нужно обсудить. Неведомая война близится — схватка отчаявшихся смертных и, возможно, отчаявшихся богов. А Икарий? «Старый друг, ты не должен встревать в надвигающиеся события. Если тысячи погибнут от твоей безответственной руки — какое ужасное равновесие будет нарушено? Какая жестокая судьба пробудится? Нет. Я должен тебя найти. Увести прочь. Уже слишком многие умерли за твоей спиной».

Он услышал хриплый вздох слева. Повернулся и посмотрел на скорчившуюся женщину. — Будешь жить, Финт.

— Тогда… тогда…

— Ты не успела. Если бы успела — была бы мертва, а вот Мастер Квел…

Женщина поднесла руки к лицу, соскребла корку крови с уголков рта. — Лучше бы я успела. Теперь все пропали.

Он мог бы сказать: «Но мы так близко. Я чувствую намеки… мы почти там, где нужно». Хотя это было бы эгоистично. Доставка Маппо — лишь половина работы. Невезучим дольщикам нужно попасть домой, а единственный способный выполнить задачу человек погиб. Ему нечего ответить Финт.

— Грудь ломит, — сказала та.

— Че’малле напал на тебя, глубоко вонзил когти. Я наложил почти триста швов от правого плеча до левых ребер.

Она чуть подумала и ответила: — Значит, в последний раз видели вы пляшущие титьки Финт.

— Они на месте, не нужно бояться. Они все же будут покачиваться, хотя, наверное, немного перекосятся.

— Воистину есть на свете боги. Слушай. Чудная Наперстянка — она жива?

— Да.

— Тогда шанс есть.

Маппо моргнул. — Она молода, Финт, и почти не обучена…

— Шанс есть, — настаивала Финт. — Черные соски Беру, как больно!

— Она скоро попробует тебя исцелить. Удержание Джулы забирает все силы.

Финт хмыкнула и застонала. — Чувство вины на такое способно.

Маппо кивнул. Братья Бревно пошли за Наперстянкой в Гильдию, а она вступила в нее ради прихоти или, скорее, ради того чтобы проверить, на что способны влюбленные. Если любовь превращается в игру, люди страдают. Наперстянка наконец начала это понимать.

«Слишком далеко их завела, не так ли?»

Но без братьев все они были бы мертвы. Маппо до сих пор не верилось, что кулаки смертных способны причинить такой ущерб. Амба и Джула без затей набросились на крылатого Че’малле, громадные руки били сильнее, чем смогла бы палица Маппо. Он слышал, как трещали кости, слышал полное изумления и боли шипение Че’малле. Он всего лишь отбивался, отчаянно пытаясь оторваться от озверевших врагов. Когти существа — каждый длиннее семкийского скимитара — вонзились в спину Джулы, высунувшись спереди. Рептилия отшвырнула человека — но тут кулак Амбы достал ее горло. Сила удара могла бы сломать шею коню. Че’малле взлетел, хлопая крыльями, толчком опрокинул Амбу и поднялся ввысь.

Грантл, который вроде бы был целью атаки Че’малле — он был унесен в сторону, все сочли его погибшим — вернулся, подобный привидению, окруженный ореолом ярости бога. Он перетек в форму громадного тигра, он казался расплывчатым, лишь полосы извивались языками черного пламени. Он подпрыгнул в воздух, пытаясь утащить Че’малле вниз, но тот ускользнул и замолотил крыльями, поднимаясь в небо.

Потом Маппо разузнал у Грантла — ярость его утихла, вернув подобие прежнего человеческого тела — что первая схватка состоялась в тысяче саженей над Пустошами, что Че’малле не смог его убить и попросту бросил наземь. Грантл перетек в форму Солтейкена на середине падения. Он жаловался на боль в суставах, но Маппо понимал: падение должно было убить Меча. Вмешался Трейк. Нет иных объяснений.

Он вспомнил ужасную тварь, снова убеждаясь — это было существо из К’чайн Че’малле, хотя прежде он таких не видел и даже не слышал о подобном от знатоков древней расы. Дважды выше Охотника К’эл, хотя более тощий. Крылья не уступали размерам Элайнту средних лет. Однако драконам крылья были нужны лишь для ускорения и маневров в воздухе — тяжелое тело несла магия — тогда как Че’малле полностью полагался на них при взлете. Его вес составляет малую долю тяжести Элайнта. Боги, он был быстрым. Что за сила! Во время второй атаки, избавившись от Гратнла, он поднял всю карету вместе с лошадьми. Если бы основа кареты не разломилась, зверь сбросил бы ее с убийственной высоты. Просто, эффективно. Че’малле приподнял обломки несколько раз, а потом решил спуститься и добить оставшихся.

И пожалел об этом.

«Хотя и нам придется пожалеть. Гланно Тряп мертв. Как и Рекканто Илк. И Мастер Квел, разумеется». Когда Маппо вытаскивал ведьму из кареты, женщина билась в истерике: Квел заслонил ее телом, и когти Че’малле выпотрошили его. Если бы братья не прыгнули ему на спину, чудовище убило бы и Наперстянку. У Маппо до сих пор остаются царапины на руках — следы слепого ужаса женщины.

Экипаж обычными средствами не починить. Нет иного выхода, как идти пешком, неся раненых, все время опасаясь нового нападения сверху. Хотя Бревна наверняка его серьезно ранили.

«Че’малле не нас поджидал. Воспользовался случаем для драки. Нет, тварь исполняла другие задачи. Насколько могу судить, она тоже ищет Икария — возможность слишком страшная, чтобы думать спокойно. Будем надеяться, что она сочла нас слишком опасными».

Взгляд остановился на палице, лежавшей под рукой. Ему удалось нанести Че’малле сильный удар, заставивший того отпрянуть. Маппо показалось, что оружие коснулось железного обелиска. Плечо все еще болит. Он замахивается, целясь глубже шкуры врага. Если удар не достигает цели, отдача заставляет содрогаться каждый мускул, каждую кость. «Не могу припомнить подобной неудачи».

— Что за чужаки? — спросила Финт.

Маппо вздохнул: — Не уверен. С ними неупокоенный ай.

— Кто?

— Древний волк из эры Имассов. Их кровь использовали для выведения Гончих Тени… но не Гончих Тьмы, для тех потребовалась кровь равнинных медведей. Тю’нат окралов на языке Бентракта.

— Немертвый волк?

— Прости? А, да, живых звали ай. А этого? Возможно, маэт ай от слова, означающего «гниль» или «распад». Или оф ай, с намеком на «скелет». Лично я предпочел бы Т’ай, сломанный ай, если угодно…

— Маппо, меня не заботит, как его назвать. Это немертвый волк, подходящий приятель Картографу — он вернулся, да? Я слышала…

— Да. Он привел чужаков и переводит для них.

— Не понимают дару? Варвары!

— Но у двух — у девочек — в жилах даруджийская кровь. Я почти уверен. А мальчик, привязавшийся к Грантлу — в нем кровь Имассов. Больше половины. Значит, мать или отец были, скорее всего, Баргастами. Их глава — ее зовут Сеток, Грантл назвал ее Дестриантом Волков — напоминает мне жителей Кана, хотя она не оттуда. Картины на стенах древних гробниц северного берега Семиградья изображают похожий народ. Полагаю, это было время, когда нынешние племена еще не вышли из пустыни.

— Ты мешаешь мне потерять сознание?

— Ты упала на голову, Финт. Некоторое время говорила на разных языках.

— Чего говорила?

— Ну, это была смесь языков — я опознал семнадцать, но были еще. Необычайная способность, Финт. Одна ученая утверждала, что мы наделены всеми языками, таящимися глубоко в разуме, и что могут существовать десять тысяч языков. Она пришла бы в восторг, наблюдая за твоим припадком. Был еще рассекатель трупов в Эрлитане, заявивший, что мозг — лишь беспорядочное переплетение цепей. Большинство звеньев спаяно, но не все. Некоторые можно расклепать и переделать. Любая травма головы, говорил он, ведет к обрыву цепей. Обычно это остается, но иногда выковываются новые связи. Цепи, Финт, упакованные внутри голов.

— Но они не совсем похожи на цепи, так?

— Увы, совсем не похожи. Проклятие теории, оторванной от практического наблюдения. Разумеется, Икарий возразил бы: не всегда теория должна основываться на базисе прагматического опыта. Иногда, сказал бы он, теорию нужно интерпретировать более поэтически, как метафору.

— У меня есть метафора, Маппо.

— О?

— Женщина лежит на земле, в мозгах недостача, а клыкастый Трелль рассуждает о возможных толкованиях теории. Что бы это значило?

— Не знаю. Чем бы это ни было, вряд ли это можно считать метафорой.

— Уверена в твоей правоте, ведь я даже не знаю, что такое метафора. Тогда вот как. Женщина всё это слушает, причем знает, что у нее в мозгах недостача. Но насколько большая? Неужели она просто вообразила, что лежит и слушает пустившегося в философию косматого Трелля?

— А, возможно, это тавтология. Или иной вид непроверяемых доказательств. Хотя… может быть, это нечто совсем иного рода. Хотя я иногда философствую, но философом себя назвать не могу. Уверен, важная грань не перейдена.

— Если хочешь, чтобы я не засыпала, Маппо, придумай другую тему.

— Ты правда веришь, что Чудная Наперстянка может увести вас назад, в Даруджистан?

— Если бы ее не ранило… Пора учить местное наречие у Сеток. Но она не может обитать здесь, правильно? Земля выжжена. Квел сказал, она использована. Истощена. Никто здесь не выживет.

— Покрой ее одежд баргастский. — Маппо почесал обросшую челюсть. — А раз в мальчике кровь Баргастов…

Он громко крикнул по-баргастски: — Мы с тобой знаем этот язык, Дестриант Сеток?

Все четверо гостей подняли головы. Сеток сказала: — Похоже, да.

— Хорошая догадка, — заметила Финт.

— Наблюдение и теория. А теперь можешь немного отдохнуть. Я хочу знать историю чужаков. Потом вернусь и снова тебя разбужу.

— Не могу дождаться, — буркнула Финт.

* * *

— Если ни одно решение не годится, — размышлял вслух Надежный Щит Танакалиан, — что остается? Нужно идти по проверенной тропе, пока не представится альтернатива. — Он не сводил взора с медленно приближающегося кортежа королевы Абрастали. Дюжина всадников гарцевала, двигаясь по неровной почве, знамена подстреленными птицами трепетали над головами.

Смертный Меч Кругхева тяжело завозилась в седле. Скрип кожи, лязг металла… — Отсутствие нависло над нами, — бросила она. — Повсюду зияют дыры, сир.

— Так выберите одну, Смертный Меч. Дело будет сделано.

Лицо ее потемнело под ободом шлема. — Вы даете искренний совет, Надежный Щит? Неужели я так отчаялась, что готова стать неразумной? Неужели я должна проглотить недовольство? Я однажды сделала это, сир, и теперь готова пожалеть.

«Всего однажды? Жалкая ведьма. Ты всегда ходишь с кислым лицом. Намекаешь, что выбрала меня, не испытывая доверия? Старик тебя надоумил? Но только я, о женщина, видел горчайшее его недовольство в конце пути. Значит, в твоем разуме он еще говорит в мою защиту. И хорошо». — Печально слышать ваши слова, Смертный Меч. Не ведаю, чем подвел вас, и не знаю, чем могу исправить репутацию.

— Моя нерешительность, сир, подстегивает ваше нетерпение. Вы советуете действовать без раздумий, но если выбор нового Дестрианта не требует размышлений, то что требует? Кажется, для вашего ума это лишь титул. Вы полагаете, что человек может потом дорасти до ответственности. Но суть в том, что титул подходит лишь персоне, достигшей ответственности. От вас же исходит только раздражение юнца, уверенного в своей крутизне — как уверены почти все юнцы. Предубеждение ведет к необузданным поступкам и плохо продуманным советам. Но прошу вас молчать. Королева прибыла.

Танакалиан сражался с яростью, пытаясь сохранить внешнее спокойствие перед всадниками из Болкандо. «Ударила меня за миг до переговоров, чтобы проверить самообладание. Знаю твою тактику, Смертный Меч. Тебе меня не превзойти».

Королева Абрасталь не стала терять времени: — Мы встретили посла Сафинанда и я рада уведомить вас о скором пополнении припасов — и, добавлю, по разумным ценам. Если подумать, это благородно с их стороны.

— Да, Ваше Высочество, — сказала Кругхева.

— Кроме того, сафии видели колонну малазан. Они обогнули самый край Сафийских гор и направились к Пустошам. Идут быстро. Любопытно, что у ваших союзников имеется эскорт — никто иной, как сам принц Брюс Беддикт, ведет армию Летера.

— Понимаю, — сказала Кругхева. — Летерийская армия далеко вышла за свои границы, показывая, что сопровождала малазан не из-за недоверия.

Взгляд королевы отвердел: — Я же говорю — очень любопытно, Смертный Меч. — Она помедлила. — Становится очевидным, что среди всех важных персон, вовлеченных в нынешние приключения, одна я остаюсь в неведении.

— Ваше Высочество?

— Ну, все вы куда-то идете. В Пустоши, не иначе. А через них в Колансе. Мои предостережения относительно мрачной — нет, ужасающей — ситуации в тех далеких землях остались не замеченными.

— Напротив, Королева Абрасталь, — возразила Кругхева. — Мы обратили на них самое пристальное внимание и высоко ценим ваши советы.

— Тогда ответьте: вы идете, чтобы завоевать себе империю? Колансе, истощенное внутренней рознью, засухой и голодом, окажется легкой добычей. Конечно, вы не можете считать измученное население главным своим врагом? Но вы же там не бывали. Если, — добавила она, — вы удивлялись, почему я все еще с хундрилами, так далеко от родного государства, трачу недели ради грядущих переговоров с Адъюнктом — теперь, возможно, вы разгадали мои причины.

— Любопытство? — подняла брови Кругхева.

На лице Абрастали мелькнуло раздражение.

«Да, королева, я отлично вас понимаю».

— Уместнее описать это как тревогу. Я правлю Болкандо совместно с Королем и несу ответственность за удержание народа в узде. Мне отлично известна склонность человечества к хаосу и жестокости. Главное назначение власти — сдерживать их, принуждать к цивилизованности. И начинать я должна с себя. Так не тревожит ли меня мысль, что я, возможно, помогаю орде бешеных завоевателей? Не угнетает ли мою совесть идея, что я способствую вторжению в чужое королевство?

— Обширность выгод, истекающих из общения с нами, — сказала Кругхева, — должна привести к мысли, что вы, Ваше Высочество, и ваш народ получите много благ цивилизации, притом без особенных расходов.

Вот теперь она рассердилась по-настоящему, видел Танакалиан — эта суровая, ясноглазая королева, восседающая на коне посреди отряда солдат. Истинная правительница народа. Истинная служанка народа.

— Смертный Меч, я говорила о совести.

— Лично я полагаю, Ваше Высочество, что изрядное количество монеты может разрешить любые трудности. Не такая ли вера господствует в Летере и Сафинанде, как и в Болкандо?

— Значит, вы действительно решили наброситься на несчастный народ Колансе?

— Если и так, Ваше Величество… неужели вы не ощущаете облегчения? Не говоря даже о малазанах, мы стоим у стен вашей столицы. Захватить королевство… ну, ваше уже у нас под руками. Не нужны дальнейшие походы, трудности и лишения. А малазане уже успешно завоевали Летер. Весьма уютное гнездо — но они решили не сидеть в нем.

— Я именно об этом! — рявкнула Абрасталь, стягивая шлем, распуская каскад буйных, увлажненных потом волос. — Почему Колансе? Чего вам нужно от Колансе, во имя Странника?!

— Ваше Высочество, — сказала не потревоженная нежданной вспышкой монаршего гнева Кругхева, — ответ может поставить нас в сложную ситуацию.

— Почему?

— Потому что вы говорите о совести. Воздерживаясь от объяснений, Ваше Высочество, мы дарим вам возможность заботиться только о своем народе. Вы его Королева, и в этом важнейшее различие между нами. Мы, Напасть, с начала и до конца несем ответственность лишь за себя, за исполнение задачи нашего существования. То же самое относится к вождю Желчу и Горячим Слезам. И, наконец, самое важное: те же обстоятельства определяют путь Охотников за Костями. — Она чуть склонила голову. — А вот принц Брюс вскоре может оказатьсяперед трудным выбором — вернуться в Летер или сопровождать Адъюнкта и ее союзников.

— Итак, — оборвала ее Абрасталь, — служа лишь себе, вы готовы нести ужас и страдание сломленному народу?

— Мы этого не желаем, Ваше Высочество, но к этому можем прийти.

В потрясенной тишине Танакалиан видел, как тускнеют глаза королевы, как наморщивается лоб. Казалось, душу ее заслонили облака сомнений. Когда она заговорила, голос звучал шепотом: — Значит, вы так и не объяснитесь, Смертный Меч?

— Тут вы правы.

— Вы говорите, что служите лишь себе. Звучит фальшиво.

— Простите, что заставила вас сомневаться.

— На самом деле, — настаивала Абрасталь, — я начала подозревать прямо противоположное.

Смертный Меч молчала.

«Тут вы правы», молча ответил Танакалиан, насмешливо воспроизводя слова Кругхевы, «Всё, что мы делаем, служит не нам, а всем вам.

Бывает ли что-либо более славное? Если нам придется проиграть, если мы должны проиграть — как я думаю — разве можно вообразить конец более приятный? Величайшая в мире неудача.

Да, все знают сказание о Падении Колтейна перед вратами Арена. Но конец наших дней заставит померкнуть это сказание. Мы желаем спасти мир, а мир сделает все что возможно, чтобы помешать нам. Проследит за неуспехом. Смотрите, как мы выдавливаем кровь из каменного сердца!

Но нет. Свидетелей не будет. Если сущее — поэма, мы стоим в тишине между строк, упорные слуги безвестности. Никто не увидит, никто не узнает. Ни могил, ни камней, прикрывающих разбросанные кости. Ни кургана, ни погоста. Мы останемся в пустоте, не позабытые — ведь забвение подразумевает знание — а никогда не узнанные».

Сердце его стучало, восхищенное тонкой красотой ситуации. Идеальный герой — тот, чей героизм не видит никто. Самая драгоценная слава — слава, пропавшая в равнодушном ветре. Высочайшая добродетель — добродетель, навеки схороненная внутри. «Понимаете, Смертный Меч? Нет, никоим образом».

Он вспыхнул от удовольствия, видя, как королева натягивает поводья и резко разворачивает коня. Свита поспешила следом. Изящного галопа больше не было — эскорт мчался за отступающей королевой, беспорядочным строем напоминая скомканную в гневе тряпку.

— Поделитесь со мной вашей мудростью, Надежный Щит.

Сухой голос заставил его вздрогнуть. Жар улыбки вдруг стал казаться признаком иных, более темных чувств. — Они оставят нас, Смертный Меч. Болкандо мы больше не нужны.

Женщина фыркнула: — И долго мне ждать?

— Чего же?

— Мудрости моего Щита.

Они были в одиночестве. Лагерь Напасти стоял довольно далеко. — Кажется, никакие мои слова вас не удовлетворят, Смертный Меч.

— Королева Абрасталь должна понять, чего мы добиваемся. Она так просто не отступится; она станет поддерживать в себе решимость в надежде, что Адъюнкт Тавора окажется откровеннее.

— А та?

— Что сами думаете, Надежный Щит?

— Думаю, королеву Абрасталь ждет великое разочарование.

— Наконец-то. Да.

— Адъюнкт самолюбива, — сказал Танакалиан.

Кругхева дернула головой. — Простите?

— Она пригласит других разделить славу — этот Эвертинский легион королевы, он кажется отличной армией. Хорошо тренированной, способной не отставать от нас, в отличие от солдатни Покорителя Авальта. Встань они рядом с нами в Колансе…

— Сир, — оборвала его Кругхева, — если Адъюнкт самолюбива — ясно чувствую, вы ждете в будущем славных побед — то вам полезно было бы видеть в «самолюбии» беспрецедентную привилегию.

— Я сознаю вероятный исход нашего дела, Смертный Меч. Возможно, яснее вас. Я знаю, сколько душ меня ожидают, я каждый день гляжу на лица смертных. Вижу надежду, которую на меня возлагают. И я не печалюсь, что подвиг останется без свидетелей — ведь я стану свидетелем для братьев и сестер. Говоря о самолюбии Адъюнкта, я не осуждал; скорее я указывал на ту самую привилегию, которую ощутил в позволении Серым Шлемам разделить ее судьбу.

Ярко-голубые глаза Кругхевы задумчиво, оценивающе смотрели на него. — Понимаю, сир. Вы ждете гибели Серых Шлемов. Если вы смотрите на них и видите лишь души, которые будут вам подарены — что же они читают в глазах Щита?

— Я почту всех, — отвечал Танакалиан.

— Неужели?

— Разумеется. Я Надежный Щит…

— Примете ли вы душу каждого брата и сестры? Без суждений? Не теряя любви к каждому и каждой? А как насчет врагов, сир? Вы их тоже примете в объятия? Верите ли вы, что страдания не ведают границ и боль не чертит линий на песке?

Он молчал. Как мог он ответить? Она увидит ложь… Танакалиан отвернулся. — Я Надежный Щит Серых Шлемов Напасти. Я служу Зимним Волкам. Я смертная плоть войны, не меч в ее руке. — Он оглянулся. — Я мешаю вам занимать трон, Смертный Меч? Всё из-за этого?

Глаза ее широко раскрылись: — Вы дали мне много пищи для размышлений, Надежный Щит. Прошу оставить меня.

Он шел в лагерь, тяжело дыша. Ноги едва держали его. Она опасна — но это он знал всегда. «Она действительно думает, что мы можем выиграть. Ну, полагаю, в том и роль Меча. Пусть торжествует заблуждение — не сомневаюсь, оно хорошо послужит братьям и сестрам, когда завоют Волки. Но я, я не могу быть столь слепым, не могу добровольно отвергать истину.

Решим всё между собой, Смертный Меч. Я помогу тебе задержать избрание Дестрианта. К чему делиться славой? К чему усложнять?»

Трудный, болезненный разговор — но он еще жив. «Да, отныне мы понимаем друг дружку. Хорошо».

* * *

Когда Надежный Щит ушел, Смертный Меч постояла, созерцая вздымающийся на востоке сумрак. Потом отвернулась и взмахнула рукой в перчатке. Гонец быстро подбежал к ней.

— Пошлите весть Вождю Войны Желчу. Я навещу его вечером, через один звон после ужина.

Солдат поклонился и убежал.

Она вновь оглядела восточный горизонт. На севере окружающие Сафинанд горы встали рваной стеной; но в рождающем темноту сердце была видна лишь плоская равнина. Пустоши.

Она будет советовать Желчу быстрые переходы, закупки всего необходимого у сафийских торговцев. Необходимо, чтобы воссоединение с Адъюнктом случилось как можно скорее. Но с вождем надо обсудить и другие проблемы.

Впереди долгая ночь без сна.

* * *

Вождь Гилка осклабился, видя, как королева влетает в лагерь. Поистине Огневласка. Огонь готов излиться из нее, из каждого места, которое способен представить мужчина с воображением — а он, разумеется, наделен на редкость богатым воображением. Но такая женщина, увы, слишком далека, и чем она дальше, тем лучше.

Спальтата показалась из его палатки, встала справа. Глаза ее, столь похожие на глаза матери, сузились. — Проблемы, — сказала она. — Держись от нее подальше, Спакс, хотя бы этой ночью.

Его ухмылка стала еще шире. — Боюсь, не смогу, дикая кошка.

— Тогда ты дурак.

— Храни меха в тепле, — ответил он, направляясь к павильону королевы. Солдаты Эвертинского легиона следили за ним, проходящим один дозор за другим. Это напомнило Спаксу ручного льва, виденного в лагере другого клана. Он имел свободу в пределах стоянки и часто ходил взад-вперед перед клетками гончих псов. Зверье приходило в бешенство, железные прутья решеток вечно были в крови. Он же восхищался львом, совершенством его беззаботной походки, высунутым языком и зудом, который всегда одолевал его напротив клеток — он лениво потягивался, чесался и затем широко зевал.

Пусть глаза следят, пусть блестят под ободками шлемов. Он знал: солдатам так хочется проверить себя в бою против Белолицых Баргастов. Против Гилка, воины которого не уступят тяжелой пехоте большинства цивилизованных стран. Но шансов у них мало. Однако можно хотя бы не отставать в походе — вот такое соревнование гилки хорошо понимают.

«Что же, посмотрим, что будет дальше. Мы все идем к одному полю брани? Кто будет первым? Эвертины, Серые Шлемы, хундрилы или клан Гилк? Ха». Спакс достиг внутреннего кордона и хмуро кивнул, когда последние телохранители отступили с пути. Он вошел в огороженный шелками коридор — тусклые краски подсвечены с другой стороны фонарями; ему, как всегда, показалось, что он идет сквозь сам цвет, мягкий и сухой и странно холодный, минует один оттенок за другим.

Перед последним порталом стоял один из доверенных лейтенантов. Видя приближающегося Спакса, он покачал головой. — Неужели нельзя попозже, Боевой Вождь?

— Нет, Гэдис. Или она принимает ванну?

— Если так, вода успела вскипеть.

«Что сказала Абрастали та железная женщина?» — Хватит смелости объявить обо мне, Гэдис?

— Не смелость заставляет меня сказать «да», Боевой Вождь, а глупость. Но глупость завела меня уже далеко, а я консервативен.

— Предложение в силе, — сказал Спакс.

— Сомневаюсь, что Королева одобрит, если один из лейтенантов свиты сбросит доспехи ради черепаховых панцирей и танцев под луной.

Спакс улыбнулся: — Значит, видел?

Гэдис кивнул.

— Это было представление, понимаешь?

— Вождь?

— Выводок ученых королевы — мы постарались дать им повод что-то записать и потом обдумывать до конца скучной и бесполезной жизни. Духи земные, мужские ягоды усыхают холодными ночами. А ты думал, зачем мы прыгаем через костер?

Гэдис метнул ему пронзительный взгляд и отвернулся, скользнув под полог.

Спакс тихо хихикнул.

Еле слышный голос Гедиса велел ему предстать пред очи Королевы. «Голышом в корыте», предположил Спакс. «Ба, боги не столь щедры».

Она стояла в нижней одежде, сняв доспехи; длинные волосы свисали на одну сторону. Штаны и курточка тесно облегали формы. — Варварский ублюдок. Что такого важного, если ты рискуешь стать жертвой моего дурного настроения?

— Всего лишь одно, Высочество, — отвечал Спакс. — Она высекла из тебя искры и мне интересно узнать, как и почему.

— А, только любопытство.

— Точно, Огневласка.

— Если бы не вероятное недовольство твоих бешеных воинов, я велела бы удавить тебя твоими собственными кишками. Возможно, это ублажило бы меня на один миг. Странная вещь — наглость. Забавная, когда тебя не коснулась, а иногда приводящая в ярость. Ради пустого черепа Странника, что побудило тебя считать, будто я сдалась этой набитой дерьмом диковине?

Спакс глянул на Гэдиса. Лицо лейтенанта казалось высеченным из камня. Трус. — Высочество, я Боевой Вождь Гилка. Каждый день меня осаждают вожди кланов, не говоря уж о юных воинах, готовых вести войну с ветром, если будет возможность победить. Они не требуют денег, Высочество. Они требуют битв.

— В Болкандо мир, — ответила Абрасталь. — По крайней мере, так было, когда вас нанимали, и сейчас тоже так. Если хотел войны, Спакс, оставался бы с другими Белолицыми, ведь они обеими ногами прыгнули в гнездо шершней. — Она встала к нему лицом, и вождь отметил места, за которые взялся бы обеими руками, дайте только шанс. Ее лицо потемнело. — Ты ведь Боевой Вождь. Гордый титул и притом влекущий ответственность. Ты под осадой, Спакс? Разберись.

— В моем колчане остается мало стрел, Высочество.

— Я похожа на изготовителя стрел?

— Ты похожа на ту, у которой кое-что на уме. — Спакс широко распростер покрытые шрамами руки: — Не знаю насчет Напасти, но знаю об одном ордене…

— Каком ордене?

— Воинском культе Волков. Одно из подразделений защищало город Капустан. Их звали Серыми Мечами.

Абрасталь о чем-то подумала и вздохнула: — Гэдис, открой кувшин вина — но себе наливать даже не думай. Я все еще недовольна, что ты позволил этому пастушьему псу скулить в моем присутствии.

Лейтенант отдал честь и подошел к резной стойке с дюжиной амфор. Вытащил ножичек, одновременно изучая печати на горлышках.

— Культы, смертные мечи, надежные щиты и волкобоги, — бормотала Абрасталь, покачивая головой. — Воняет фанатизмом. Именно его я почуяла на вечерних переговорах. Они просто ищут войны, Спакс? Лик врага не важен?

Вождь следил, как Гэдис выбирает кувшин и ловким поворотом ножа вынимает пробку. — Впечатляет, лейтенант — учились в промежутках между лихими рубками и быстрыми отступлениями?

— Мне уделяй внимание! — рявкнула Абрасталь. — Я задала вопрос, ты, блошиный остров!

Спакс пошевелил головой, изображая что-то среднее между извинением и дерзким вызовом. Дождался блеска гнева в ее очах и бросил: — Пока ты будешь швыряться оскорблениями, я буду подобен острову. Пусть бушует море — камни даже не моргнут.

— О говно под троном Странника! Разливай, Гэдис!

Забулькало вино.

Абрасталь пошла к кровати, села. Потерла глаза ладонями и протянула руки как раз вовремя, чтобы принять кубок. Сделала глубокий глоток. — Еще, чтоб тебя.

Гэдис успел передать другой кубок Спаксу.

— Забудем пока о Напасти. Ты сказал, Спакс, что знаешь малазан. Что можешь рассказать об Адъюнкте Таворе?

— Особенного? Почти ничего, Высочество. Никогда не встречался. Да и все Баргасты никогда не пересекались с ней. Нет, я могу рассказать о малазанской военной силе — как руки Дассема Альтора придали ей форму… и как потом изменилось руководство.

— Для начала. Но что означает ее титул? Помощница? Советница? При ком?

— Не совсем уверен, — признался, проглотив вино, вождь. — Они же армия отступников. Зачем держаться за старый титул? Полагаю, потому что солдаты к нему привыкли. Или в этом что-то большее? Высочество, Адъюнкт — я так догадываюсь — была носящей оружие рукой Императрицы. Носительницей убийства, если угодно. Убийства соперников внутри империи и внешних врагов. Истребления волшебников — у нее оружие из отатарала, защиты от всех видов магии…

Едва он замолчал, Абрасталь вскочила. Протянула пустой кубок, и Гэдис снова налил вина. — Значит, из элиты, особо избранная — сколько адъюнктов одновременно бывало у императрицы?

Спакс наморщил лоб: — Думаю, только один. Одна.

Королева замерла. — И эта Малазанская Империя — она занимает три континента?

— Даже больше, Высочество.

— Но Тавора изменила. Мера ее предательства… — Она медленно покачала головой. — Как верить такому Адъюнкту? Невозможно. Я подозреваю, не хотела ли Тавора свергнуть императрицу? Ее преследуют? Не ищет ли она малазанских карателей?

Спакс пожал плечами: — Сомневаюсь, что Серым Шлемам есть до этого дело. Идет война. Как ты сказала, любое лицо сгодится. Что до хундрилов… ну, они присягнули лично Адъюнкту, так что пойдут за ней куда угодно.

— И почему они служат изменнице?

— Высочество, это не наша забота. Мои воины тоже жаждут битв. Мы ставим себя в проигрышное положение — в конце концов, лучше покончить сначала с хундрилами и остающейся в Болкандо Напастью, а потом напасть на Охотников. Помните, это еще возможно. Тайный посол к сафиям, несколько десятков тысяч монет — мы нападем неожиданно…

— Нет. Спакс, если это не наше дело, зачем вообще нападать?

— Просто мнение высказываю, Высочество. Возможности быстро исчезают, и если бы у нас был повод… которого нет…

— Не готова обсуждать такие возможности, Вождь. Отсюда моя дилемма. Ты верно описал: ни одна из трех иноземных армий нам не угрожает. Они ясно выразили намерение пропасть на востоке. Не пора ли отряхнуть руки и вернуться к любимым домам?

— Возможно, Высочество.

— Но тогда… — Она все сильнее хмурилась. — Ладно. Я послала дочь на восток морем, Спакс. Самую любимую дочь. Кажется, она разделила с тобой проклятие любопытства. Колансе безмолвствует. Торговые суда находят лишь пустые гавани, заброшенные селения. Пеласиарское море никто не пересекает. Даже большие рыболовецкие корабли исчезли. И всё же… всё же… что — то там есть, далеко от побережья. Сила, и сила растущая.

Спакс наблюдал за королевой. Она не притворяется. Он видит страх за дочь, — «боги, женщина, дочерей много, что тебе потеря одной?», и страх искренний. «Наследница? Так делаются дела в Болкандо? Откуда мне знать? И зачем мне знать?» — Призови ее назад, Высочество.

— Слишком поздно, Спакс. Слишком поздно.

— Ты намекаешь, что мы идем с иноземцами? Через Пустоши?

Гэдис застыл в двух шагах от второго кувшина, который намеревался вскрыть. Глаза лейтенанта устремились на королеву.

— Не знаю, — сказала Абрасталь небрежно. — Нет, мы фактически не экипированы для такого странствия, да и они нам не будут рады. Но тем не менее… я увижусь с их Адъюнктом. — Она уставилась на вождя, говоря взглядом, что терпение ее на исходе. — Пережуй сказанное в моем шатре, Вождь, и если в желудке будет пустовато, не жалуйся.

Спакс склонил голову и отдал кубок Гэдису. — Я слышу, что служанки готовят ванну. На редкость успокоительное завершение хлопотливой ночи. Спокойного вам сна, Высочество, лейтенант.

Выйдя, он направился не к своему клану, но к укреплениям Горячих Слез. Ему пришло на ум, что на грядущем великом собрании лишь он и Желч будут мужчинами. Удивительно. Он не был уверен, что Желч придет к тому же выводу: если верить слушкам, он… но если верен другой слух, у них с вождем Горячих Слез найдется нечто общее. Желч не любитель тонких вин. Нет, он предпочитает пиво. Если есть мерило мужественности — вот оно.

«На мой взгляд. Ну же, поглядим, Вождь Войны Желч, согласен ли ты».

Миновав последний ряд палаток легиона, Спакс помедлил. Сплюнул, избавляясь от мерзкого привкуса. «Женские вина. Гэдис, уверен, твой трюк с пробкой раздвинул сотню мягких ног. Не забудь и меня научить…»

* * *

Она могла бы с тем же успехом привязать к животу флягу эля. Поясница выгнулась, каждое движение заставляет кости стонать. Мышцы расслабились и устали. Груди, всегда бывшие нескромно большими, ныне неловко лежат на проклятой фляге. Все стало слишком крупным и раздутым — и как она могла позабыть? Разумеется, среди всех стонов и вздохов и бурчаний в животе мысли текут вязко как мед. Какое приятное утопление. Мир светится. Жизнь бурлит. Поет.

— Древние мерзкие ведьмы, — пробурчала она, — вам за многое придется ответить.

Не осталось удобных положений, и Хенават, жена Желча, теперь не сидела, а бродила ночами по лагерю. Она — странствующая луна из легенд народа о веках до измены луны-сестрицы, когда любовь была чистой и Ночь лежала в объятиях Тьмы — о, легенды были сладкими, хотя и горчили неизбежностью отпадения от милости. Она подозревала, что сказания о временах минувших — всего лишь сожаления сломленных душ. Тонкость ощущений влечет падение, слишком поздно исправлять, но смотрите! — вот что сделали с нами.

Луна уже не блуждает. Пойманная в сети обмана, она способна лишь скользить вокруг и вокруг возлюбленного мира — и никогда ей его не коснуться, и лишь слезы текут из глаз любовника. Вот и всё. А потом, много времени спустя, любовь умерла, угасли бледные огни чуда и Ночь наконец нашла ее любовника и Тьма поглотила луну. И настал конец мирозданию.

Хенават смотрела ввысь и не находила подтверждения пророчеству легенд. Нет, луна получила смертельный удар. Она умирает. Но сеть не готова ее освободить, а луна — сестра, вечно холодная, вечно смутная, следит. Она ли убила соперницу? Рада ли она смотреть на предсмертные судороги сестры? Взор Хенават скользнул южнее, к близящимся нефритовым копьям. Небеса поистине вступили в войну.

— Чаю, Хенават?

Она оторвалась от созерцания неба, увидела двух женщин у костерка с дымящимся котелком. — Шельмеза, Рефела.

Рефела, предложившая чаю, подняла третью чашку. — Мы каждую ночь видим, как ты проходишь мимо, Майб. Беспокойство твое очевидно. Не сядешь с нами? Пусть ноги отдохнут.

— Я убегаю от повитух, — сказала Хенават и нерешительно подковыляла к ним. — Пробуждающие Семя жестоки — ну казалось бы, что такого в яйце? Думаю, нам хватило бы одного размером в пальмовый орех.

Шельмаза тихо и сухо засмеялась: — Надеюсь, не такого же твердого.

— Или волосатого, — добавила Рефела.

Теперь смеялись обе воительницы.

Хенават села, медленно, постанывая. Теперь костерок оказался в окружении треугольника. Приняла чашку, поглядела на жидкость, бурую в пляшущем свете. Из Болкандо. — Значит, вы не все им обратно продали.

— Только бесполезное, — сказала Рефела. — У них таких вещей полно.

— Вот почему мы так различны, — заметила Шельмеза. — Мы не изобретаем бесполезные вещи и не придумываем вздорных желаний. Если цивилизованность — как они любят говорить — имеет правильное определение, то вот оно. Как думаешь, Майб?

Древнее уважительное имя для беременной было приятно Хенават. Эти женщины молоды, однако помнят старые пути, знают, как уважить соплеменников. — Тут ты можешь быть права, Шельмеза. Но я гадаю, не определяют ли цивилизованность привычки, порождающие ненужные вещи и придающие им преувеличенную ценность. Привилегия делать ненужные вещи для них важна — она означает богатство, избыток, возможность жить праздно.

— Мудрые слова, — пробормотала Рефела.

— А чай уж больно сладок, — ответила Хенават.

Молодая женщина улыбнулась, без обиды принимая мягкое предостережение.

— Дитя толкается, — продолжила Хенават, — и тем возвещает истину о грядущих годах. Они, верно, будут безумными. — Она отпила чай. — Что это?

— Сафийский напиток, — ответила Шельмеза. — Говорят, успокаивает желудок, а с этой иноземной едой такое свойство очень кстати.

— Может, и ребенка успокоит, — добавила Рефела.

— Или сразу убьет. Ну, меня это не особо волнует. Слушайте же предостережение жалкого сосуда: устройте себе один разок и на том успокойтесь. Не слушайте змеиного шепота о благословенной беременности. Змея лжет, чтобы исказить память. Пока ничего не остается в черепе, кроме облаков и цветочного аромата — и тогда вы делаете это снова и снова.

— Зачем лгать змеям, Майб? Разве дети — не величайший дар женщинам?

— Так мы и твердим себе и другим. — Она снова отпила чаю. Язык жгло, будто она лизнула стручок перца. — Но недавно мы с мужем пригласили детей на семейный пир, и о как мы пировали! Словно голодные волки, решающие, кого между собой можно считать заблудшим теленком. Всю ночь дети тянули на себя окровавленную шкуру, и каждому довелось хотя бы раз ее надеть; а под конец они решили завернуть в ту мерзкую шкуру нас обоих. Поистине достопамятное воссоединение.

Молодые женщины промолчали.

— Родители, — продолжала Хенават, — могут решить заиметь детей, но не могут выбрать себе детей. Как и дети — родителей. Это любовь, да, но и война тоже. Сочувствие и яд зависти. Это мир, это перемирие между схватками утомленных сил. Иногда случается искренняя радость, но раз за разом эти драгоценные моменты всё короче, и на лицах вы читаете намеки горя, словно сознаете: миг прошел и вы будете вспоминать его как навеки потерянную вещь. Можно ли тосковать об исчезнувшем мгновение назад? Можно, и вкус у этого воспоминания горько-сладкий.

Шепчущая змея… мне она лгала в последний раз. Я удавила гадину. Привязала голову и хвост к двум коням. Собрала все косточки и размолола в пыль, и бросила пыль буйным ветрам. Сняла шкуру и сделала из нее ошейник для самой уродливой собаки. Потом взяла ту собаку…

Рефела и Шельмеза хохотали, и хохот становился все громче с каждой описываемой Хенават казнью.

Другие сидевшие у своих костров воины смотрели на них и улыбались, видя беременную старуху Хенават в компании молодых женщин. Во многих мужчинах любопытство боролось с немалой тревогой, ведь у женщин есть могущественные тайны, и самые могущественные — у беременных. Вы только взгляните в лицо одной из майб! А женщины, сидевшие слишком далеко, чтобы слышать слова Хенават, тоже улыбались. Хотели ублажить своих мужей? Возможно… но тогда выражение их лиц было инстинктивной привычкой обманывать.

Что же, они улыбались шепоту змеи, заползшей в головы. Дитя во чреве. Что за радость! Что за удовольствие! Отложите мечи, о прекрасные создания, и воспойте Пробуждение Семени! Следите, как падает семя — тьма манит и ночь тепла!

Что за аромат выпущен в воздух? Неужели он объял весь лагерь хундрилов?

* * *

Желч сидел в командном шатре, так залив живот элем, что на пояс словно давила целая бочка, и оценивающе смотрел на ходившую взад-вперед высокую женщину с волосами цвета железа. Рядом сидел Баргаст Спакс, еще пьянее Желча, и покрасневшими тусклыми глазами следил за Смертным Мечом. Та пыталась выудить из Желча малейшие подробности относительно малазан. Откуда взялась внезапная неуверенность? Разве Напасть не присягнула Адъюнкту? О, если бы это видела королева Абрасталь! Но тогда ее заинтересовали бы незначительные вопросы, не так ли? Она старалась бы понять, не дает ли трещину великий союз и так далее.

А действительно интересные вопросы, порождаемые вот этой сценой, остались бы в стороне.

Жены Вождя Войны нигде не видно, и Спаксу пришло на ум, что ему пора уходить. Кто знает, когда Кругхева заметит наконец взгляд Желча — и что сделает? Но Спакс все сидел, вытянув ноги, на трехногом стуле; ему было слишком удобно, чтобы шевелиться, и слишком интересно наблюдать, как она пускает один горящий вопрос за другим в бесчувственную мишень Желча. Когда эта женщина сообразит, что вождь уже не отвечает? Что, пока она атакует и атакует, он давно бросил защиту? Так хочется увидеть этот момент, выражение лица — унести с собой и запомнить навсегда.

Что же заставит ее заметить? Если он выставит шею своего гусака и прицелится? Всего-то? Или сорвет с себя одежды? Боги подлые, куда такому слюнтяю. Пора уходить. Но им пришлось бы вытаскивать его из шатра. «Давай, Кругхева, ты сможешь. Знаю, сможешь. Погляди еще раз, женщина, на мужика, с которым говоришь». Нет, он никуда не пойдет.

Ах, вот вам возбужденная женщина. Что-то насчет слабеющей решимости или недостатка веры — внезапная угроза в самих рядах Серых Шлемов. Кого-то не хватает в структуре командования, нарушен необходимый баланс. Юноша с устрашающими амбициями… ох, будьте прокляты болотные духи! Он слишком пьян, чтобы уловить хоть каплю смысла!

«Почему я здесь сижу?

Что она говорит? Удели внимание, Кругхева! Плевать на него — не видишь мой бугор? Никому не нравятся гусиные щипки — подойди и сверни гусаку шею! Я избавлю тебя от беспокойства. Да, если бы женщины это понимали. Все ответы скрыты между моих ног.

Половина мира прозябает в невежестве!

Половина мира…

Гусак».

Глава 21

Послушай узнай что есть чары

гляди как расколота нега

на полную дюжину в склепе

и в лица двенадцати мертвых

ты смотришь

Зима длится долго

щиты расколочены в клочья

звук гонгов войны так неровен

глупцы заворочались в криптах

считают зарубки и раны

снег тает, следы погребая

чернила ворон портят небо

младенцы ползут перед строем

их пухлые ручки защиту

сулят всем, и сброшены шлемы

в разгаре безумного буйства

а кровь чем свежее, тем ярче

колодец бурлит, наполняясь

над раками встань одиноко

их мумии будут довольны

и стены гробниц о провалах

стократ вострубят, о триумфах

о славой набитых обозах

пусть мертвые валятся в кучи

хрустя под пятой. Вьются чары

родившись, Весна умирает

историю пишут воронам

детишки, их губы багряны

и радостно, бодро моргают

глаза на концах язычков.

О, кажется, Лету быть вечным…

«Приветствие сезону Войны», Галлан

«Город Тьмы, смотри же: тьма скрывает уродство твоего лица».

Они были на мосту. Она тяжело опиралась на плечо мужа, и успокоенная и почему-то рассерженная его упрямой силой. — Но ты же не видишь?

— Сенд?

Она покачала головой: — Неважно. Воздух жив. Неужели не чувствуешь? Вифал, хотя бы на это ты способен?

— Твоя богиня, — ответил он. — Жива, да. Жива в слезах.

Это было истиной. Мать Тьма вернулась, объятая тоской, переходящей в горе. Тьма бессильно сжала кулаки — вдова, пытающаяся удержать потерянное. Да, кое-что потеряно. Она уже не отворачивается, но она скорбит. Глаза ее опущены долу. Она здесь, но за вуалью. «Мать, ты приносишь очень горький дар».

Ее сила возвращалась медленно. Воспоминания были похожи на волков, лязгающих челюстями со всех сторон. Харкенас. Сендалат схватилась за правую руку Вифала, чувствуя тугие мышцы, жилы его воли. Он из мужчин, подобных хорошему мечу: ножны из грубой кожи, сердцевина, способная сгибаться при нужде. Она такого не заслужила. Это очевидно до боли. «Возьми меня в заложницы, супруг. Вот в этом я разбираюсь. Знаю, как с этим жить. Даже мысль в конце концов ломается… нет, хватит. Никто не заслуживает таких воспоминаний».

— В городе огни.

— Да. Он… занят.

— Дикари в руинах?

— Разумеется, нет. Это трясы. Мы их нашли.

— Значит, им удалось.

Она кивнула.

Он замер в десяти шагах от конца моста. — Сенд. Скажи снова, почему ты хотела их найти. Предупредить, верно? О чем?

— Слишком поздно. Галлан отослал их, а ныне его призрак привел их назад. Проклял. Сказал, что можно уйти, но оставил слишком обильные воспоминания, заставившие вернуться.

Вифал вздохнул, на лице его читалось прежняя убежденность. — Людям нужно знать, откуда они родом, Сенд. Особенно если они поколениями жили в невежестве. Неугомонный народ, не правда ли? Что же сделало их такими?

— Все мы неугомонны, Вифал, ведь в глубине сердец мы не знаем, откуда явились. И куда идем.

Он скорчил гримасу: — Почти всем и дела нет. Ну да ладно, будь по-твоему. Трясы прокляты. Ты не успела их догнать. Что теперь?

— Не знаю. Но если в жилах и оставалась кровь Тисте Анди, она утонула в крови людской. Ты окажешься в компании близких, а это кое-что значит.

— Мне довольно твоей компании, Сенд.

Женщина фыркнула: — Милый, что за чепуха. Погляди вот под каким углом: я от этой земли, а ты от моря. Далекого моря. Трясы? Они от Берега. Погляди, мы с тобой встали на мосту. — Она помолчала, морщась. — Почти наяву вижу лик слепого поэта. Как он кивает. Ощутив избыток горя, Вифал, мы имеем привычку выцарапывать себе глаза. Что же мы за народ такой?

Он пожал плечами: — Я не подражаю тебе во всем. Думай проще.

— Трясы оказались дома, но одновременно заблудились как никогда раньше. Мать Тьма простила их? Она отдает им город? Благословляет наследием Тисте Анди?

— Тогда… возможно, в твоем пребывании здесь есть смысл, Сенд.

Она искала его взгляд, словно уязвленная сочувствием. — О чем ты?

— Ты должна убедить Мать Тьму сделать всё это. Для трясов.

«Ох, муж. Я была лишь заложницей. А потом… потом… лишилась и этого». — У Матери Тьмы нет времени на таких, как я.

— Скажи, зачем нужны были заложники?

Он перебил ее мысли. Сендалат отвернулась, поглядела в заваленную мусором реку. Темные воды… — Первые Семьи соперничали. Сила вздымалась непредсказуемым потопом. Мы были разменной монетой. Пока нас не тратили, пока мы… «оставались не оскверненными» … оставались собой, в битвах лилось мало крови. Мы стали валютой силы. «Но золото не чувствует. Золото не мечтает. Золото не грезит о мужской руке. Ты можешь нас выиграть, можешь проиграть, но не съесть. Можешь нас спрятать. Можешь отполировать и повесить вместо ожерелья. Можешь закопать, можешь даже лицо себе позолотить… но к следующему сезону огня от тебя не останется и следов.

Ты не можешь нас съесть и трахнуть не можешь. Да, не можешь».

— Сенд?

— Что?

— Заложников когда-либо убивали?

Она потрясла головой: — Нет, до самого конца. Когда всё… развалилось. Всё, что нужно, — проговорила она, и воспоминания затуманили разум, — нарушить один закон, один обычай. Потом никто и не вспомнит. Едва это случается, едва проходит потрясение… как рушатся все законы. Исчезают правила приличия и вежливости. Псы, скрывающиеся внутри каждого из нас, спущены с цепей. И тогда, Вифал… — она смотрела ему в глаза, сражаясь с увиденной тоской, — мы показываем истинную самость. Мы не звери — мы куда хуже. Там, глубоко внутри. Ты видишь пустоту чуждых глаз, видишь, как преступление громоздится на преступление — и ничего не чувствуешь.

Она дрожала, он сжимал ее всё крепче — чтобы не дать упасть на колени. Сендалат прижалась лицом к надежному плечу. Глухо проговорила: — Лучше бы она отворачивалась по-прежнему. Я скажу ей: иди прочь, мы не были достойными тогда и сейчас не достойны… Я скажу тебе… ей…

— Сенд…

— Нет, я стану ее умолять. Отвернись. Прошу, любовь моя, отвернись.

— Сенд. Трясы…

Казалось, мост под ними колышется. Она как можно крепче ухватилась за его руку.

— Трясы, любимая. Они нас нашли.

Она закрыла глаза. «Знаю. Знаю».

* * *

— И?

Краткость поправила пояс. — И что?

— Пойти и потолковать с ними, любимая?

— Нет, давай останемся. Может, они уйдут.

Сласть с фырканьем пошла вперед. — Тьма темная, — бормотала она, — и еще темнее. Меня тошнит от тьмы. Пора поджечь лес или пару зданий. Огонь — вот решение. И фонари. Громадные фонари. Факелы. Масляные лампы. Белая краска.

— Ты так всю дорогу и будешь? — спросила Краткость, шагавшая позади.

— Женщина. Похоже, сошла с одной из картин в храме.

— Может, и вправду.

— Тогда что? Заблудилась? Пикет заметил их на дороге. Ха, суть в том, что ее народ построил город. Прав у нее побольше, чем у трясов. Вот проблема.

— Говоришь, новые соседи ей не по нраву придутся? Тем хуже. Она одна, и еще один мужик. И она кажется больной.

Они оборвали разговор, потому что подошли к незнакомцам близко.

Мужчина пристально поглядел на них. Он почти держал женщину на руках.

— Привет.

«Торговое наречие». Сласть кивнула: — И тебе того же. Мекрос?

— Хорошая догадка, — ответил он. — Меня зовут Вифал. А вы летерийки, не из трясов.

— Хорошая догадка. Мы Почетная Гвардия Королевы. Я капитан Сласть, а она капитан Краткость. Твоя подружка больна?

— Она Тисте Анди. Родилась в этом городе.

— Ох, — простонала Сласть и метнула подруге взгляд, словно спрашивая: «И что?»

Краткость прокашлялась. — Что же, скорее вноси ее в дом родной.

Тут женщина, наконец, подняла глаза.

Сласть вздохнула, а Краткость вздрогнула.

— Спасибо, — сказала Тисте Анди. Слезы исчертили ее лицо.

— Еще одно плечо, чтобы опереться? — предложила Сласть.

— Нет. — Она вырвалась из рук Вифала. Выпрямила спину, взглянула на ворота. — Я готова.

Краткость и Сласть позволили ей с Вифалом идти впереди, приладились к их шагу. Едва сделав полдюжины шагов, Краткость потянула Сласть за рукав. — Видела лицо?

Сласть кивнула.

— Она не как те на картинах. Она одна из них, клянусь!

— Боковая комната, первая слева от алтарного зала — там, где нет каменных кроватей. Она там. И еще десятеро. На руках кандалы.

— Точно! Она и они!

«Неудивительно, что она не рада видеть дом». Сласть сказала: — Когда придем, скорее веди ведьм. А если вернулись Яни Товис и Дозорный, то их.

— Было бы лучше. Ведьмы все еще пьяные…

— Не по-настоящему.

— Ты знаешь, о чем я. Глаза пучком. В отключке. От такого пьянства женщина себя стыдится.

— Они не пьют, говорю тебе. Так вести?

— Давай. Но все же лучше их закопать, если случай выпадет.

* * *

Глубокая темнота ворот окутала голову словно шалью. Сендалат осторожно вздохнула. Присутствие Матери пронизало город, она ощутила, как исчезает усталость — но благословение богини казалось каким-то… равнодушным. Горе еще здесь, ужасающе свежее. Что это, новая рана? Она не была уверена, но… горестям нет конца. «Если ты не можешь найти избавления, Мать, на что надеяться мне?»

Нечто коснулось разума. Знакомство, мгновенное узнавание. Сочувствие? Она вздохнула. — Вифал, ты идешь со мной?

— Разумеется. Я как раз иду с тобой, Сендалат.

— Нет. В храм, в Терондай. — Она встретила его взгляд. — Куральд Галайн. У самых стоп Матери Тьмы.

— Ты сама хочешь? — спросил он, всматриваясь в ее лицо.

Сендалат отвернулась к двум молодым летерийкам: — Вы говорили о королеве.

— Полутьма, — ответила Сласть. — Яни Товис.

— И ее брат, — добавила Краткость. — Йедан Дериг, Дозорный.

— Я должна пойти в храм.

— Мы слышали.

— Но должна и поговорить с королевой.

— Они оторвались от нас. Уехали в лес. Ведьмы нам сказали, что Товис и ее брат, похоже, скачут к Первому Берегу. Это было после храма — Королева и Принц там побывали. А ведьмы даже близко не были. То есть в храме.

Сендалат склонила голову набок: — Почему вы так нервничаете, капитан?

— Вы мало изменились, — брякнула Краткость.

— Я — что? Ох. Скерал, палата Заложников.

Сласть кивнула: — Но ведьмы сказали, город уже долгое, долгое время мертв.

— Нет, — возразила Краткость, — долгое время.

— Я так и сказала.

— Неправильно ты сказала. Дооооооолгое время.

Сендалат снова глядела на мужа: — Этот мир рождается заново. Мать Тьма вернулась и предстала перед нами. Трясы тоже вернулись. Кого же не хватает? Тисте Анди, моего народа. Хочу знать, почему.

— Думаешь, она ответит? — спросил Вифал, но так неуверенно, что Сендалат заинтересовалась. — Муж. Она говорила с тобой?

Он поморщился. И неохотно кивнул.

«Но не со мной. Мать Тьма, я столь порочна в твоих глазах?»

Молчаливого ответа не последовало. Присутствие осталось невозмутимым, как бы глухим к Сендалат, глухим и намеренно слепым. «Нечестно. Нечестно!»

— Сенд?

Она прошипела: — В Терондай. Немедля.

* * *

За пределами нескольких десятков домов, занятых трясами и беженцами с Острова, Харкенас оставался обиталищем призраков. Ведьмы решили: им это нравится. Нашли себе имение, расположенное на уступе и глядящее в заросший парк. Главные ворота стены сгорели, оставив после себя древние пятна сажи и паутину трещин на мраморе опор, на известняковых плитах. Сад по сторонам аллеи превратился в путаницу уродливых деревьев, корни приподняли камни мостовой.

За четырьмя широкими ступенями двойные двери формировали главный вход в особняк. Их выбили изнутри. По бокам на резных мраморных пьедесталах стояли бронзовые статуи. Если они изображают настоящих существ, решила Стяжка, то этот мир был страннее любого воображения. Нависающие статуи изображали воинов, у которых были собачьи головы и шеи. У обоих стражей имелось оружие. У левого — двулезвийная секира, у правого — двуручный меч. Медянка запятнала лица зверей, но все же заметно было: они не одинаковы. Мечник ужасно изранен, рубец прошел поперек лица и затронул глаз.

Чуть слышно напевая, Стяжка встала коленом на торчащий пенис статуи и подтянулась, чтобы поближе поглядеть на лицо. — Большие зубы и красивые тож.

Сквиш уже пропала внутри, успев нарисовать в проходе толстую красную линию, отделить свою половину дворца. Стяжка уже забыла, как любила эта стерва соперничать. Теперь юность вернулась. Морщины долой, да здравствует сучка! — А я чо говорю? Верно, привычка всего горше. Всего горше. Ладно. Сквиш получает полвину имения и полвину каждой комнаты. То исть полвину всего и полвину ничего. Жить — то мы здесь можем, да, но прав не получаем.

Она слезла со статуи, отряхнула ладони и поднялась по ступеням. Вошла внутрь. Стена в восьми шагах несла причудливый выступ, загадочную эмблему фамилии, считавшей это место своим. Она принюхалась: знак нес потаенное волшебство — возможно, защитные чары, но слишком старые, уже мало на что годные. Она слышала, как Сквиш обыскивает комнату справа по коридору. Никакого ответа. Мертвые чары, или почти мертвые. «Ты хотя бы заметила, сестра?»

Одно было не возможно не замечать. Едва выкарабкавшись из смертельного сна, они ощутили присутствие богини. Мать Тьма посмотрела на них, взяла их души, словно пару игральных костей. Потрясла и ощупала любопытными пальцами, изучая каждый нюанс, каждую дырочку и выбоину. Потом бросок. Равнодушный, без интереса. «Чертовски обидно, да? Оскобрительно. Кто она такая, эта карга?» Стяжка фыркнула, не сводя взгляда с мраморного герба. Что — то ее тревожило. — Да ладно — шепнула она себе и сказала громко: — Сквиш!

— Ась?

— Нас тут не привечают.

Сквиш появилась, вышла в сумрачный коридор. — Королева возьмет Дворец. Вместе с Убийцей Ведьм. Мы не хочем быть близко. А тута есть сила, Стяжка. Можно попользоваться, покормиться…

— Риск. Не такая она спокойная, как хочется.

— Только память.

— О чем ты?

Сквиш закатила глаза. Встала прямо перед знаком. — Старые символы, — сказала она, указывая пальцем. — Видишь. Терондай, а вот знак самой Матери Тьмы.

— Пустой трон! Это же не королевские палаты, а?

— Не совсем, но почти. Видишь знак? В серединке. Это консорт — ну, ты ж никогда не учила Древности. Значит, дом был у мужика, любовника принцессы или самой королевы. Вон и имя его.

— Какое?

— Дараконус, что-то вроде.

Они услышали шум во дворе и обернулись: капитан Краткость поднималась по ступеням.

— Чо? — спросила Стяжка. Грубый голос заставил летерийку вздрогнуть.

— Вас ищем, — пропыхтела Краткость.

— Зачем?

— Гости.

— Откель?

— Лучше идите со мной. Там женщина. Тисте Анди.

— Из Синей Розы?

— Что? Нет. Она рождена здесь.

Ведьмы перебросились взглядами. Стяжка осклабилась. Дурные вести. Соперница. — Она не одна?

— С ней муж. Мекрос.

— Откуда ж они вылезли? Их тута не было, мы бы почуяли. Город был пустым…

— По Дороге, Стяжка, — сказала Краткость. — Прямо как мы.

— Мы первыми пришли, — зарычала Сквиш.

Краткость моргнула. — Город большой, ведьма. Ну, идем?

— Где она?

— В храме.

«Дурные вести. На редкость». — Ладно, — бросила Стяжка.

* * *

Йедан Дерриг прошел не меньше тысячи шагов вдоль Первого Берега. Наконец он решил вернуться. В руке его Яни Товис увидела меч. На фоне бесконечного потока раскаленного света оружие блестело зеленью. Клинок длиной в ногу, но уже запястья. Проволочная гарда.

Он подходил все ближе, и что-то сияло в глазах. — Меч Хастов, сестра.

— Исцелился.

— Да.

— Но как может вернуться сломанный меч?

— Закален в крови дракона. Оружие Хастов бессмертно, защищено от любого угасания. Может рубить другой кринок надвое. — Он поднял меч. — Это меч пяти лезвий — испробован на пяти и разрубил все. Полутьма, более высокого класса оружия не бывает. Им владел сам Хастас, Глава Дома. Лишь дети Кузницы способны владеть таким оружием.

— Аженщина его выбросила.

— Загадка, — ответил Дерриг.

— Она сопровождала Галлана…

— Не то. Как мог меч пяти лезвий вообще сломаться?

— А. Понимаю.

Он огляделся: — Здесь, у Моря Света, растворяется само время. Мы слишком долго были вдали от своего народа…

— Не по моей вине.

— Точно. Моя вина. Так или иначе, пора вернуться.

Яни Товис вздохнула. — Что мне делать? Найди дворец и шлепнуться на сидение трона?

Мышцы задвигались под бородой. Он отвел глаза. — Нужно многое организовать, — ответил он небрежно. — Прислуга во дворце, офицеры стражи. Рабочие команды. Богата ли река рыбой? Если нет, у нас беда, ведь запасы истощились. Здесь растут злаки? Кажется, темнота как-то питает деревья, но все же перед лицом у нас голод — растения созреют не сразу.

Одно перечисление проблем ее утомило.

— Предоставь это мне, — сказал Йедан.

— Оскорбляешь Королеву? Я сойду с ума от скуки.

— Тебе нужно вновь посетить храм, сестра. Он уже не пуст. Нужно вновь его освятить.

— Я не жрица.

— Подойдет королевская кровь.

Она бросила ему взгляд: — Действительно. И сколько?

Йедан пожал плечами: — Зависит…

— От чего?

— Насколько она жаждет.

— Если она выпьет меня досуха…

— Не останется времени умирать от скуки.

Ублюдок снова в своей тарелке. Разум сух как вымерший оазис, мертвые пальмы шелестят листвой — словно смех саранчи. Треклятый меч Хастов, иллюзия возвращения домой. Брат. Принц. Убийца Ведьм. Он ждал этого всю жизнь. А она — нет. «Я ни во что не верила. Даже впадая в отчаяние, шагала призраком, обреченным повторять полную ошибок жизнь. И моя кровь — о боги, кровь! Это Королевство требует слишком многого».

Йедан поглядел на нее. — Сестра, времени мало.

Она вздрогнула: — Почему?

— Трясы… тот импульс, что заставил тебя вести нас по Дороге Галлана — он и должен был привести нас именно сюда. В Харкенас. К Первому Берегу. Мы должны понять, зачем. Открыть, чего хочет богиня.

Ужас проморозил Яни Товис. «НЕТ!». Глаза оторвались от Йедана, устремились к Берегу, к мятежной стене света — к неисчислимым фигурам за завесой. «Нет, прошу. Не снова».

— Садись, сестра. Время возвращаться.

* * *

Дайте достаточно времени, и угрюмая вереница веков, жизней спрессуется, оседая слой за слоем. Мелочи сглаживаются до неузнаваемости. Подвиги зияют воздушными пузырьками в пемзе. Мечты становятся залежами разноцветного, хрустящего под рукой песка. Оглядываться неприятно, ведь чем обширнее поле отложений, тем мрачнее картина.

Сечул Лат однажды избрал себе уродливый, искривленный костяк, чтобы верно отразить наследие бесконечного существования. Красота, изящество — после всего, им сделанного — стали казаться слишком тщеславными, чтобы их сохранять. Нет, в форме он искал справедливости, физически выражал идею наказания. Вот что так разозлило Эрастраса.

Каким искушением было вновь вернуть изувеченное тело. Мир присваивает плоские слои, извращает, придавая уродливые формы. Он понимает. Он одобряет давление, узнает себя в покрытых шрамами ликах камней и плоти.

Небо было красным, безоблачным; бесплодная каменистая почва показывала оранжевые и желтые полосы, выходы минералов. Обтесанные ветрами холмы-месы гирляндой повисли на горизонте. Этот садок не имеет имени, по крайней мере, никто не знает его имени. И знать не хочет. Садок лишили всякой жизни очень давно.

Килмандарос брела рядом, неуклюже умеряя шаги — иначе Сечул и Эрастрас остались бы далеко позади. Она вернулась к излюбленной форме, звероподобной и громоздкой, нависающей над спутниками. Он слышал свистящее вдохи и выдохи четырех легких, ритм столь не совпадающий с его ритмом, что стало трудно дышать. Мать она или нет, но в ее присутствии неуютно. Она носит насилие, словно меховой плащ на плечах — подобное туче излучение снова и снова касается его. Сечул знал — понял очень давно — что Килмандарос является уникальной силой равновесия. Творение — ее личная анафема, и ответом служит творимое ее руками разрушение. Она не видит ценности в порядке, по крайней мере в порядке, налагаемом сознательной волей. Для нее такие усилия — вызов.

Килмандарос до сих пор прославляют в многочисленных культурах, но в привязанности этой нет ничего благого. Тысяча имен у нее, тысяча ликов — и все стали источниками леденящего ужаса. Разрушительница, губительница, пожирательница. Ее кулаками говорят грубые силы природы, она раскалывает горы и напускает наводнения, под ней земля трескается, исторгая реки раскаленной лавы. Ее небеса вечно темны, забиты тучами и дымом. Ее дождь — ливень из пепла и золы. Ее тень разрушает жизнь.

Форкрулианские суставы ее тела, все эти невозможные сочленения часто рассматриваются как телесное доказательство извращенности природы. Кости, сломанные, но тем не менее несущие великую неумолимую силу. Тело, извивающееся в безумии. Поклонники персонифицируют в ней необузданный гнев, отказ от рассудка и потерю контроля. Ее культ писан брызгами крови на изувеченных телах, прославляет благость насилия.

«Дорогая мама, какие уроки даешь ты сыну своему?»

Эрастрас шел впереди. Вот тот, кто уверен в своих делах. Мир ждет его руководящей руки, толчка, столь часто побуждавшего Килмандарос к припадку бездумного разрушения. Но между ними оказался Сечул Лат, Владыка Удачи и Неудачи, Бросающий Костяшки. Он может улыбаться, пародируя милосердие, но может отворачиваться с презрительным плевком. Может придавать форму каждому мигу материнского буйства. Кто будет жить, кто умрет? Ему решать. Его культ — самый чистый изо всех. Так было всегда, так будет всегда. Не важно, какому богу или богине молятся смертные глупцы: судией остается Сечул Лат. «Спаси меня. Спаси нас. Обогати нас. Сделай нас плодовитыми». Боги даже не слышат таких просьб от поклонников. Нужды и желания, вымолвленные молящимися, затягивают их прямиком во владения Сечула.

Он мог бы прямо сейчас открыться воплям бесчисленного числа смертных, ведь все и каждый постоянно умоляют о мгновенном взгляде, мгновенном внимании. Его благословении.

Однако он давно перестал прислушиваться. Породил Близняшек и позволил унаследовать жалкую игру. Как можно не устать от молитвенного хора? От всех этих желаний, столь чистосердечных, но неизбежно выливающихся в убогую путаницу? Чтобы кто-то выиграл, другой должен проиграть. Радость приобретается в царстве горя. Триумфаторы высоко вознеслись на кучах костей. Пусть умирает другой. Равновесие! Во всем нужен баланс! Есть ли в сущем нечто более жестокое? Есть ли справедливость более пустая? «Благословляя вас удачей, я должен кого-то проклясть неудачей. Даже боги обязаны склоняться перед этим законом. Создание, разрушение, жизнь, смерть… нет, я со всем покончил! Покончил!

Оставил своим Опоннаям. Близнецы всегда должны видеть лица друг дружки, иначе существование распадется. Что же, удачи!»

Нет, он выпил свою долю крови смертных.

Но кровь бессмертных… о, это дело другое. С ней он мог бы… мог бы. Но что? «Я могу рушить точки опоры. Пусть чешуя миров падает в бездну. Но это лишено смысла. Спросите у Че’малле. Мы возвышаемся и падаем, но всякий раз цикл обновляется, и возвышение всегда уступает прежнему, а падение увлекает вниз все глубже. Смертные слепы к спирали. Все конечно. Энергии теряют хватку, воля выдыхается.

Я видел. Я знаю, что будет.

Эрастрас ищет возрождения, но это же невозможно. Каждое поколение богов слабее предыдущего — о, они шагают, наполненные силой, но блеск юности так быстро исчезает! Смертные поклонники с их короткими, крошечными жизнями скользят к циническому равнодушию, а те, что сохранили веру, загоняются в углы, скалят зубы в рвении, в слепом фанатизме — для них слепота стала добродетелью, они, будто бы, умеют останавливать время, а потом и тащить назад. Безумие. Глупость.

Никто не может вернуться. Эрастрас, твои поиски лишь приблизят конечное падение. И доброго пути. Но веди нас, старый друг. К месту, где я свершу должное. Где покончу… со всем».

Странник остановился, повернулся, поджидая их. Взор одинокого глаза скользил по лицам. — Мы близко, сказал он. — Мы повисли прямо над нужным порталом.

— Она скована внизу? — спросила Килмандарос.

— Да.

Сечул Лат потер шею, огляделся. Далекий ряд каменных клыков являет неестественную регулярность. Видны «пни», места, где целые горы были вырваны с корнем, отняты от надежной земли. «Они строили ИХ здесь. Покончив с этим миром. Пожрав все живое. Что за смелая… уверенность». Он глянул на Эрастраса. — Тут должны быть защитные чары.

— Чары Демелайна, — отозвался Эрастрас.

Килмандарос зарычала.

«Говори же, Эрастрас, о драконах. Она готова. Она всегда готова».

— Нужно подготовиться, — продолжал Эратсрас. — Килмандарос, яви терпение. Какая нам польза, если ты сломаешь чары и попросту ее убьешь.

— Знай мы, зачем ее сковали в первый раз, — сказал Сечул, — могли бы поторговаться.

Эрастрас небрежно двинул плечами: — Неужели не очевидно, Костяшки? Она была неконтролируема. Она была ядом в их среде.

«Была балансом, противовесом всем остальным. Хаос великий, мудро ли мы…» — Может, есть иной путь.

Эрастрас осклабился. — Давайте послушаем, — скрестил он руки на груди.

— Нужно вовлечь К’рула. Он должен был играть роль в том сковывании — ведь ему есть что терять больше остальных. Она была ядом, ты верно сказал; но если она отравляла сородичей, это случайность. Истинный яд разливался по жилам К’рула, в его садки. Ему и нужно было сковать ее. Нейтрализовать. — Он помедлил, склонил голову набок. — Не забавно ли, что ее место занял Увечный Бог? Что ныне он отравляет К’рула?

— Болезни не связаны, — бросил Эрастрас. — Ты говорил об ином пути. Все еще жду, Костяшки.

— Ну, не знаю. Однако мы можем сейчас совершить роковую ошибку.

Эрастрас пренебрежительно махнул рукой. — Если она не захочет помогать, Килмандарос сделает то, что умеет лучше всего. До сих пор считаешь меня глупцом? Я все продумал, Сечул. Троих достаточно, здесь и сейчас, чтобы свершить необходимое. Мы предложим ей свободу — неужели ты веришь, что она откажется?

— Почему ты так уверен, что она рада будет выполнить соглашения?

Эрастрас улыбнулся: — Тут не тревожься. Доверься мне, Костяшки. Ну, я слишком долго терплю. Продолжим? Да, думаю, продолжим.

Он сделал шаг назад. Килмандарос тяжело двинулась вперед.

— Здесь? — спросила она.

— Да, как раз.

Кулаки молотами ударили по земле. Гулкое эхо пронеслось по равнине, у Сечула задрожали все кости. Кулаки продолжали неустанно опускаться, молотя почву с божественной силой; пыль постепенно застилала горизонты. Камень под слежавшейся золой не был осадочной породой, скорее напоминал пемзу. Нестареющая пена, затвердевшая с памятью о миге разрушения. Но она ничего не ведает о вечности.

Сечул Лат присел на корточки. Может потребоваться время. «Сестра, слышишь? Мы стучимся в дверь…»

* * *

— Что? — спросил Ливень. — Что ты сейчас сказала?

Растрепанная карга клацнула плечами: — Устала от иллюзий.

Он снова огляделся. Следы фургона исчезли. Пропали.

Даже колей за спиной больше не было. — Но я шел… видел…

— Хватит глупить, — бросила Олар Этиль. — Я влезла в твой ум, заставила видеть вещи, которых нет. Ты шел не туда, куда нужно. Что нам до повозки проклятых трайгаллов? Наверное, они уже мертвы. — Она махнула рукой, указывая вперед: — Я увела тебя со следа, вот и всё. Потому что искомое уже перед нами.

— Если бы смог тебя убить, убил бы, — отозвался овл.

— Глуп как настоящий юнец, — ответила она, фыркнув. — Единственное, чему способны научиться молодые — сожалениям. Вот почему столь многие умирают, к вечному сожалению родителей. Теперь ты закончил актерствовать, можно идти?

— Я не ребенок.

— Все дети так говорят, рано или поздно. — Она пустилась в путь, и лошадь Ливня отстранилась от старухи.

Он успокоил животное, сверкая глазами в чешуйчатую спину Олар Этили.

«Искомое уже перед нами». Он поднял глаза. Еще одна из проклятых башен-драконов одиноко поднималась посреди равнины. Гадающая шла к ней с таким видом, будто может повалить одним пинком. «Нет никого неугомоннее мертвой женщины. Хотя я повидал немало живых. Но чему тут удивляться?»

Одинокая башня все еще на расстоянии лиги. Ему не хотелось ее посещать — как по причине необъяснимого интереса Олар именно к этому сооружению, так и по причине величины. Город из камня, построен ввысь, а не вширь. Ради какого прока?

«Ну, ради обороны. Хотя мы видим, это не сработало. Что если нижняя секция загорится? Все сверху окажутся в безвыходной ловушке. Нет, это строения идиотов и мне они вовсе не интересны. Что плохого в хижине? Навес из шкур — можно забрать и унести куда хочешь. Ничего не оставив позади. Не привяжись к земле — так говорили старейшины.

Но почему они так говорили? Потому что так легче бежать. Пока не кончились безопасные места. Если бы мы строили города, как летерийцы, им пришлось бы уважать нас и наши притязания на территорию. У нас было бы право. А со всякими хижинами, с „непривязанностью к земле“ они не воспринимали нас серьезно, отчего убийство становилось простым делом».

Понудив лошадь двигаться, он прищурился к разоренной башне. «Может, города не только для жизни строятся. Может, они означают право где-то жить. Право забирать у окрестной земли все нужное для жизни. Словно гигантский клещ — голова глубоко вонзена, сосет столько крови, сколько может. Пока кто-то иной не оторвет его, не сметет с кожи. Не заявит свое право высасывать округу».

Лучший способ убить клеща — разрезать надвое ногтем. Он вспомнил, как собака пыталась съесть клеща. Потом выплюнула. Клещи дурно пахнут — дурно даже для собак, которых он считал всеядными. «Города, наверное, воняют еще хуже.

Послушали бы меня. Теряю рассудок. Чертова ведьма, ты еще здесь? В моем черепе? Заставляешь мысли кружить и кружить у бесполезных идей?»

Он подъехал к ней. — Оставь меня в покое.

— Ты мне никогда не был особо интересен.

— Забавно. Я давно так про тебя думаю, но ты не исчезаешь.

Она остановилась, развернулась. — Здесь сойдет. Воин, у нас скоро будет компания.

Он начал вертеться в седле, обозревая безоблачное небо: — Те, о ком говорил Сильхас Руин? Никого не вижу…

— Они идут.

— Сражаться?

— Нет. Некогда они были глупыми, но лично я надеюсь: смерть преподала им урок. — Она помолчала. — Или нет.

Его внимание привлекло шевеление в щетинистой траве. Ящерица… нет… — Ведьма, это что?!

Две скелетообразных твари — птицы? — выскочили, склонив головы и мотая длинными хвостами. Стояли они на задних лапах, едва возвышаясь над травой. Кости удерживались на месте веревочками из кожи и кишок.

Голос первой раздался прямо в голове: — О Великая, мы презренны. Мы пресмыкаемся и готовы служить…

Вторая перебила: — Она верит? Ну, старайся!

— Тихо, Телораст! Как я могу сосредоточиться на лжи, если ты без конца вякаешь? Ну-ка, молчок! Ох, ладно, поздно уже — погляди на них. Они слышали. Особенно тебя.

Тварь по имени Телораст поползла к Олар почти на четвереньках. — Служение! Как сказала сестра. Не настоящая ложь. Просто… э… временная правда! Приверженность удобству, пока оно удобно. Что может быть честнее?

Олар Этиль хмыкнула. — У меня нет союзников среди Элайнтов.

— Неправда! — завопила Телораст.

— Тихо, — зашипела вторая. — Это называется торговлей. Она говорит, мы бесполезны. Мы говорим, нам никакой помощи не надо. Она говорит… ну, что-то еще. Подождем, пока она скажет, а потом ответим. Постепенно родится сделка. Видишь? Все просто.

— Не могу думать! — пожаловалась Телораст. — Слишком напугана! Кодл, бери на себя, пока у меня кости не рассыпались!

Кодл качала головой, как будто пытаясь найти укрытие.

— Вам меня не обдурить, — сказала Олар Этиль. — Вы почти взяли себе Трон Тени. Убили дюжину себе подобных. Кто вас остановил? Аномандер Рейк? Ходящий-По-Краю? Килмандарос?

При звуках каждого имени скелетики ежились.

— Чего же вам надо? — спросила гадающая.

— Силы, — ответила Телораст.

— Богатства, — ответила Кодл.

— Выживания, — сказала Телораст.

Кодл закивала: — Ужасные времена. Что-то должно умереть.

— Много чего. Но в твоей тени безопаснее, о Великая.

— Да! — крикнула Кодл. — Безопаснее!

— А мы будем охранять твою спину.

— Да! Обязательно!

— Пока, — прервала их Олар Этиль, — вы не сочтете, что выгоднее предать. Видите дилемму? Вы храните мою спину от других, но кто сохранит меня от вас?

— Кодл нельзя доверять, — сказала Телораст. — Я охраню тебя от нее. Клянусь!

— А я от сестры! — Кодл повернулась и залязгала на Телораст крошечными челюстями. Клак-клак-клак!

Телораст зашипела в ответ.

Олар Этиль поглядела на Ливня. — Элайнты, — сказала она.

— Элайнты? Драконы? Я думал, они побольше!

— Солтейкены, — ответила Олар и поглядела на тварей внимательнее. — Или, думаю я, Д’айверс. Рожден как Тисте Анди. Одна женщина, две драконицы.

— Нонсенс!

— Безумие!

— Смехотворно!

— Невозможно!

— Невозможно? — согласилась Олар, — Почти для всех, даже для Тисте Анди. Но вы нашли способ, так? Как? Кровь Элайнтов сопротивляется лихорадке Д’айверсов. Нужен был ритуал. Но какого рода? Не Галайн и не Эмурланн. Ну, вызвали вы мое любопытство. Ответ — вот какую сделку я предлагаю. Скажите свою тайну и получите защиту. Предайте, и я уничтожу обеих.

Кодл повернулась к спутнице: — Если скажем, нам конец!

— Нам и так конец, идиотка! Мы никогда не желали становиться Солтейкенами. Просто так случилось.

— Но мы были настоящими Элайнтами…

— Тихо!

Олар Этиль внезапно шагнула к ним: — Настоящими? Но это нелепо! Две стали одной? Солтейкеном Тисте Анди? Нет, вы всё искажаете — не могу поверить ни одному слову!

— Погляди, что она делает, Кодл! Нам… хррр…

Телораст кричала, потому что Олар Этиль выбросила костлявую руку и схватила ее скелет. Он извивался и дергался в кулаке. Ведьма поднесла его ко рту, как бы намереваясь откусить голову.

— Скажи ей! — завизжала Телораст. — Кодл! Скажи ей всё!

— Скажу, скажу! Обещаю! Старшая! Слушай! Я расскажу правду!

— Давай, — сказала Олар Этиль. Телораст висела в ее ладони как мертвая, но Ливень видел, что кончик хвоста то и дело подергивается.

Кодл выскочила на свободный пятачок пыльной земли. Когтем начертила вокруг себя круг. — Мы были скованы, о Старшая, ужасно и жестоко скованы. В фрагменте Эмурланна. Перед нами было вечное заточение… ты не можешь вообразить всю муку, всю пытку этого. Так близко! Драгоценный трон! Но трое встали перед нами, между нами и троном. Сука с кулаками. Ублюдок с ужасным мечом. Ходящий-По-Краю дал нам выбор. Килмандарос и цепи — или Драгнипур. Драгнипур! Мы знали, что сотворил Драконус, понимаешь? Знали, на что способен меч. Проглотить души! Нет, — скелет задрожал, — мы выбрали Килмандарос.

— Элайнты, — сказала Олар Этиль.

— Да! Сестры…

— Или любовницы, — вставила притворявшаяся мертвой Телораст.

— Или да. Не помним. Слишком давно, слишком много столетий в цепях… безумие! Что за безумие! А потом нас нашел чужак.

— Кто? — гаркнула Олар Этиль.

— Дессимбелакис. Он держал Хаос в руках. Он рассказал нам тайну — что он сделал с его помощью. Он отчаялся. Его народ — люди — все запутали. Встали отдельно от всех животных мира. Вообразили себя правителями природы. О, как жестока их тирания! Убивая животных, они превращали землю в бесплодную пустыню, в небесах оставались лишь стервятники.

— Солтейкены и Д’айверсы, — сказала Олар. — Он создал ритуал хаоса, привязав людей к зверям, показав им зверство их натур. Хотел преподать урок.

— Да, Старшая. Да-да на всё. Он навлек ритуал на свой народ — ох, старый ритуал, старше Дессимбелакиса, гораздо старше самого мира. Околдовал подданных.

— Эту сказку я хорошо знаю. Я была там, мы ему ответили. С мечей Т’лан Имассов кровь текла целыми днями. Но там не было никаких дракониц, ни вначале, ни потом.

— Вы начали резню, — сказала Кодл. — Он убежал прежде, приняв форму Д’айверса…

— Дераготов.

— Да. Он знал, что вы охотитесь за ним. Нужны были союзники. Но мы были в цепях и он не смог сломать цепи. Тогда он предложил забрать наши души и показал труп. Женщину Тисте Анди.

— И откуда она взялась? Кто она?

— Он так и не сказал. Но, когда он связал с ней наши души, мы стояли — не скованные. Думали, что освободились. Поклялись ему служить.

— Но не послужили, так?

Кодл замялась.

— Вы его предали.

— Нет! Ничего такого! Каждый раз, как мы перетекали в настоящие сущности, оказывались в цепях. Каждый раз снова внутри Эмурланна! Понимаешь, мы были для него бесполезны!

— Но, — сказала Олар Этиль, — теперь вы нашли истинные сущности…

— Не надолго. Никогда не надолго, — ответила Кодл. — Стоит уцепиться за сущность Элайнтов, цепи нас находят. Тащат назад. Вот эти кости — единственное, на что мы способны. Можем взять тело или два и существовать в нем. И всё. Если бы можно было добраться до трона, мы сломали бы цепи! Сбежали из заточения!

— Вам никогда его не выиграть. И для таких, какими вы стали, он бесполезен.

— Великая Старшая! Ты сможешь разбить цепи!

— Могу. Но не имею повода. К чему рисковать враждой Ходящего? Или Килмандарос? Нет, они сковали вас не без причины. Не искали бы трона, оставались бы свободными.

— Вечное наказание — кто его заслуживает? — возмутилась Кодл.

Олар Этиль захохотала: — Я ходила с Т’лан Имассами. Не мне рассказывайте о вечном наказании.

Ливень был потрясен. Он поглядел на нее; губы скривились: — Гадающая, это ты всё устроила. И теперь называешь наказанием? Твои Имассы. Что они сделали, чтобы заслужить вечную кару?!

Она повернулась спиной.

Он сверкал глазами: — Духи земли! Это было наказание! Олар Этиль… тот ритуал… ты прокляла их! Поглядите…

Она развернулась. — Да! Поглядите на меня! Не избрала ли я кару и себе? Мое тело, моя плоть! Чего еще могла…

— Могла бы избрать раскаяние! — Он смотрел на нее в ужасе. — Ах ты жалкая, дрянная тварь. Что это было? Случайная обида? Неразделенная любовь? Твой мужик спал с другой бабой? За что ты навеки прокляла их, Олар Этиль? За что?!

— Тебе не понять…

Телораст уловила момент и вырвалась из хватки, невесомо приземлилась и отбежала на несколько шагов. Кодл присоединилась к ней. Олар Этиль уставилась на тварей — или на что-то еще?

— Почему ты не отпускаешь их? — продолжал Ливень. — Гадающая, позволь им уйти…

— Нет! У меня нет выбора, совсем нет! Вы, смертные, так глупы — вы не видите ничего!

— И что я должен видеть?! — Ливень начал кричать.

— Я пытаюсь cпасти ваши жалкие жизни! Всех вас!

Он надолго умолк. Олар сжала костлявые кулаки.

Наконец Ливень сказал: — Если наше спасение означает вечный плен душ Т’лан Имассов, тогда я, жалкий смертный, говорю: это слишком. Освободи их. Дай нам умереть.

Она фыркнула — но он ощутил, что его слова потрясли старуху. — Говоришь за все человечество, Ливень, последний овл? Не ты ли мечтал о конце жизни?

— Сделай конец полным смысла. Я не стану жаловаться.

— Все мы мечтаем о таком, — прохрипела она.

— К тому же, — продолжал Ливень, — это не их битва. Не их ответственность. И не твоя, впрочем. Ищешь оправдания, гадающая? Найди другой путь. Тот, что не пожирает души. Тот, что не налагает цепи на целый народ.

— Ты знаешь так мало, — сказала она полным презрения тоном. — Т’лан Имассы — мои Т’лан Имассы — да знаешь ли ты, что они такое?

— Плохо. Но я умею складывать намеки. Все твои беседы с чужаками, и когда ты говоришь с ночной тьмой — думала, я спал? Ты командуешь армией, и они совсем недалеко отсюда. Они пойманы твоим Ритуалом, Олар Этиль. Ты видишь в них рабов.

— Они мне нужны.

— А ты им нужна? Как думаешь?

— Я призвала их! Без меня они — лишь пыль!

— Может, им лучше быть пылью.

— Не сейчас! Не сейчас!

Ливень подобрал поводья. — Эй, вы, — крикнул он скелетикам. — Вот мое предложение. Никто, даже худший злодей, не заслуживает вечного наказания. Я буду искать способ освободить ваши души. А вы защитите мою спину.

Кодл прыгнула к нему. — От кого?

Овл сверкнул глазами на Олар Этиль: — Для начала — от нее.

— Это мы можем! — закричала Телораст. — Мы сильнее, чем она думает!

Кодл подскочила к лошади Ливня: — Куда идем, Хозяин?

— Зовите меня Ливнем, ведь я вам не хозяин. Не желаю вами владеть. А идем мы, кажется, вон к той башне.

— Укорененный! — каркнула Телораст. — Но который? Кодл? Который?

— Откуда мне знать? Я там не бывала.

— Врешь!

— Сама!

Перепалка продолжилась за спиной отъехавшего Ливня. Он оглянулся: Олар Этиль тоже шла следом. Невозмутимая, но… сломленная. «Прокисшая старуха. Так тебе и надо».

* * *

Кебралле Кориш вела четырех мужчин и трех женщин — все, что осталось от клана Аралек Т’лан Имассов Оршайна. Совсем недавно клан Медного Пепла насчитывал три тысячи сто шестьдесят Имассов. Бывают воспоминания о жизни и воспоминания о смерти, даже у детей Ритуала. И самым сильным воспоминанием смерти была битва при Красных Шпилях — замороженный вопль, короткий стон уничтожения. Она стояла на краю Бездны, желая присоединиться к павшим сородичам, но связанная долгом правительницы. Она была Вождем клана, и пока воля держит ее — она будет последней павшей из Медного Пепла.

Время еще не пришло, и тень Красных Шпилей осталась за спиной, безжизненная, одинокая. Отзвуки воплей до сих пор костлявой рукой касаются спины.

Первый Меч упорно сохранял телесную форму, тяжело, как камень, шагая по диким землям, чертя острием длинного клинка кривую борозду. Воины Оршайна и Бролда отказались, по его примеру, от благословения пыли и двигались позади него беспорядочной серой массой. Она шла среди них, семеро ее воинов шагали по бокам. Колдовство Троих жестоко потрепало их, оставив неуничтожимые шрамы. Остатки сухожилий и кожи почернели, обуглились. Видимые части белых костей покрылись сетью трещин. Кремневое оружие потеряло изначальный оттенок красноватой сепии, покрывшись бурыми, синими и серыми пятнами. Меха и кожаные доспехи исчезли.

Кебралле Кориш одна из клана смогла подобраться к Троим и сделать выпад. Она с болезненной ясностью помнит потрясение на лице Бородача, когда кривое острие глубоко вонзилось в плоть, разрезав грудь. Кровь, блеск рассеченных ребер… колечки доспеха посыпались на камни парапета… Он пытался отступить, но она была безжалостна…

Его товарищи отогнали Имассу, магической цепью сбили с уступа. Объятая яростным пламенем, она упала к подножию стены. Всё должно было окончиться — но Кебралле была Вождем. Она стала свидетелем гибели почти всех сородичей. Нет, она не захотела сдаваться забвению. Когда она встала, стряхивая пламя ужасного хаоса, когда поглядела вверх, на оставшихся двоих колдунов — они смотрели вниз, на лицах неверие, рождающийся страх…

Инистрал Овен протрубил отступление. Она могла бы восстать, но все же послушалась. Ради оставшихся семерых, ради последних из клана.

До сих пор память об укусе каменного клинка остается сладчайшим нектаром в сухой шелухе ее души. Кебралле Кориш взобралась на стену Твердыни. Сумела ранить одного из Троих — единственная из Т’лан Имассов. Будь он один, убила бы его. Бородач мог бы погибнуть, впервые ослабив Троих. Кебралле Кориш держала кривой меч, названный Холодным Глазом, и темная кровь текла в ночи. Но в миг, способный повернуть ход войны, ее отозвали из боя.

Медный Пепел погиб зря. Никаких завоеваний, никаких побед. Их бросили позади. Однажды она припомнит Овену всё.

Тайный обет, достойная причина существовать. Пусть Первый Меч продолжает личную войну, ищет ответы, разбирается с Олар Этилью. У Кебралле Кориш есть свои причины идти с ним. Олар Этиль, призвавшая всех — пусть она преследует свои тайные планы. Кебралле все равно. Олар Этиль дала ей новый шанс, и за это Кебралле сделает все, что попросят. Пока не придет время для мести.

«Инистрал Овен опозорен поражением и не скрывает этого. Недостаточно. Совсем недостаточно. Я его накажу. Найду для него вечное страдание. Клянусь потерянными жизнями родичей!»

* * *

Не запах — он уже не может определять запахи — но что-то проникло в разум, жгучее, отвратительное. Память Кальта Урманела источена, словно ледяной шпиль на буйных ветрах. Он закален безумием, до блеска отполирован бешенством. Все противоречия души сгладились, даровав ему чистоту решимости.

К’чайн Че’малле живут в этой стране. Убийцы жены и детей. Их мерзкие масла пропитали пыльную почву; их чешуйки шепчутся, паря в сухом воздухе. Они рядом.

Ненависть умерла в Ритуале. Так считают, так верят все Т’лан Имассы. Даже война с Джагутами была холодной, размеренной казнью. Душа Кальта трепетала: он понял, что ненависть жива в нем. Обжигающая ненависть. Кажется, все кости сплавились в единый узловатый кулак, твердый как камень. Кулак, ожидающий встречи с жертвой.

Он их найдет.

Всё иное не важно. Первый Меч не связал его сородичей — ужасающая ошибка, ведь Кальт знает: гнев бушует в каждом из них. Он может ощутить водовороты враждующих желаний, пробуждение алчной нужды. Армия должна склоняться перед одним владыкой. Без покорности каждый воин остается один, связи рвутся; в первый же миг столкновения каждый пускается по особой тропе. Первый Меч, отказавшись от командования, потерял армию.

Он глуп. Забыл, что означает власть. Чего бы он ни искал, чего бы ни нашел… он обнаружит себя в одиночестве.

Первый Меч. Что за титул? Мастерство с оружием — никто не станет отрицать, что Онос Т’оолан им наделен, иначе как бы он завоевал титул? Но, разумеется, тут нечто большее. Сила, способность налагать волю. Качества истинного лидера. Дерзость изрекать приказы в ожидании, что их выполнят без колебаний. У Оноса Т’оолана нет таких черт. Разве не проиграл он в то время? А теперь проиграет во второй раз.

Кальт Урманел пойдет по следам Первого Меча, но не будет его последователем. «Джагуты игрались с нами. Изображали из себя богов. Развлекались. В нас родилось негодование, ставшее пожаром безжалостной решимости. Но мы избрали ему неверное приложение. Когда мы поняли эту игру, у них не осталось выбора, кроме отступления. Разоблаченный секрет делает игру бессмысленной. В войне не было нужды. Наше упорство стало навязчивым безумием, мы потеряли себя… навеки.

Джагуты — не тот враг. Ритуал должен был объявить войну К’чайн Че’малле. Вот они действительно охотились на нас. Ради пищи. Ради развлечения. Они видели в нас только мясо. Они нападали на стоянки, скользкие от масла жестокой, бесчувственной резни. Наши любимые умирали.

Негодование? Слишком слабое слово для моих чувств. Для чувств всех жертв К’чайн Че’малле.

Первый Меч, ты ведешь нас в никуда. Мы покончили с Джагутами. Нам не до них. Причина умерла, ее бесполезные кости видны всем и каждому. Мы разбросали их пинками, тропа чиста — но она уводит нас от сородичей. Так почему мы идем за тобой? Почему не отстаем? Ты ни о чем не рассказываешь. Ты даже не признаешь за нами право на существование. Мы хуже Джагутов».

Он знает про Олар Этиль, Гадающую по костям, обрекшую их на вечные страдания. И ничего не чувствует. Она так же глупа, как и остальные. Так же слепа, так же склонна к ошибкам, как все гадающие, вливавшие силу в Ритуал. «Убьешь ее, Первый Меч? Если так, то в одиночку. Мы для тебя никто, но и ты для нас никто.

Да не обманется глаз. Мы не армия.

Мы не армия».

* * *

Ном Кала заметила, что гадающий Улаг Тогтиль идет рядом. Он, вне всякого сомнения, величайший воин среди всех виденных ею Имассов. Кровь Треллей. Она гадала, каким он был во плоти. Хотя очевидно: устрашающим, с широким клыкастым ртом, глаза маленькие как у ледового кабана. Она мало что помнила о Треллях — в ее времена они почти пропали, оказавшись среди первых племен, истребленных людским родом. Нельзя даже быть уверенной, что это настоящие воспоминания — скорее они прокрались в нее от оршайнов.

Что за горькая кровь. Потоп гнусных чувств, спутанных желаний, бездна отчаяния и бесцельная ярость. Она словно под осадой. Оршайны воистину истерзаны, духовно сокрушены. Ни она, ни родичи не нашли защиты от бесконечного потопа. Они прежде ни с чем подобным не сталкивались.

Но от самого Первого Меча — ничего. Ни обрывка мыслей, ни намека на эмоции. Неужели он попросту лишен душевной жизни? Или его самоконтроль столь совершенен, что самые настойчивые ее атаки кажутся слабыми как дождь против камня? Загадка Оноса Т’оолана не давала ей покоя.

— Мера милосердия, — вторгся в ее раздумья Улаг.

— Что, Гадающий по костям?

— Ты тоже истекаешь кровью, Ном Кала. Все мы заблудшие. Кости трясутся, тьма кружится в провалах глаз. Мы считаем себя творцами мыслей и чувств, но я думаю иначе.

— Неужели?

Он кивнул: — Мы летим по его следу. Такое насилие, такая ярость. Она пожирает нас и принимает форму съеденного. А мы верим, будто сами принимаем решения. Очень тревожно, Ном Кала. Скоро ли мы накинемся друг на друга?

— Разве в этом мера милосердия? — удивилась она.

— Зависит…

— От чего?

— Насколько тонок Онос Т’оолан.

— Прошу, объясни.

— Ном Кала, он сказал, что не призовет нас к покорности. Не будет обычным Т’лан Имассом. Это важно. Знает ли он, какой ущерб причиняет, просто проходя мимо? Думаю, да.

— И ради чего всё это?

— Увидим.

— Ты веришь в него, не так ли?

— Вера — странная вещь. Для Т’лан Имассов она стала лишь бледным призраком памяти. Может быть, Ном Кала, Первый Меч желает вновь пробудить ее в нас. Сделать нас не просто Т’лан Имассами. Поэтому он нас не подчиняет себе. Наоборот, показывает свободу смертности, которую мы считаем давно утерянной. Как живые командуют сородичами? Как может действовать армия, если в каждом солдате гнездится хаос, бушуют несовместимые желания?

— К чему показывать нам такое? Мы не смертные. Мы Т’лан.

Он пожал плечами: — Пока у меня нет ответа. Но, думаю, он всё нам покажет.

— Пусть не ждет слишком долго, Гадающий.

— Ном Кала, — поглядел на нее Улаг Тогтиль, — мне кажется, некогда ты была красивой.

— Да. Была.

— Хотел бы я поглядеть на тебя тогда.

Она покачала головой: — Вообрази, как больно было бы тебе теперь.

— Ах, ты права. Мне жаль.

— И мне, Гадающий.

* * *

— Мы уже там? Ноги болят.

Драконус встал и обернулся, глядя на полукровку-Тоблакая. — Да, возможно, мы сможем передохнуть. Голоден?

Аблала кивнул: — И спать хочу. И доспехи плечи натерли. И топор тяжелый. И друзей я потерял.

— На поясе есть петля для секиры, — сказал Драконус. — Не нужно нести ее наготове. Как видишь, никто к нам незаметно не подберется.

— Лучше бы я заметил кролика или цыпленка. Побежал бы и поели.

— Зачем бы? Ты уже видел: я могу наколдовать пищу и воду.

Аблала сморщился: — Хочу внести свою долю.

— Понимаю. Уверен, внесешь и очень скоро.

— Заметил чего-то? — Аблала выпрямился и начал озираться. — Кролик? Корова? Вон те две женщины?

Драконус вздрогнул и тоже принялся оглядываться. Увидел две фигурки, идущие к ним. До них около трех сотен шагов. Идут с юга, пешие. — Мы подождем их, — сказал он вскоре. — Но, Аблала, не нужно драться.

— Да, секс лучше. Когда доходит до женщин. Я того мула никогда не трогал. Это нездорово и плевать что они говорят. Можно поесть?

— Разведи огонь. Используй вчера собранные дрова.

— Ладно. И где они?

Драконус сделал жест, и к ногам Аблалы шлепнулась небольшая вязанка сучьев.

— О, вот же они? Ладно, Драконус. Я нашел дерево.

Идущая первой женщина была молода, одета в дикарский наряд. Глаза блестели посреди черной полосы — возможно, означавшей горе — тогда как остальные части лица были вымазаны белой краской, создававшей образ черепа. Мускулистая незнакомка заплела длинные, ржавого оттенка волосы в косу. В трех шагах за ней брела старуха, босая, в грязной кожаной тунике. На почерневших пальцах сверкали кольца, весьма странно выглядевшие на такой оборванке.

Женщины встали в десятке шагов от Драконуса и Аблалы. Молодая заговорила.

Аблала поднял голову над разгорающимся костерком: — Торговое наречие — я понимаю. Драконус, они голодны и хотят пить.

— Знаю, Аблала. Ты найдешь еду в мешке. И кувшин эля.

— Неужели? В каком таком мешке… а, ладно. Скажи хорошенькой, что я хочу заняться с ней сексом, только повежливее…

— Аблала, мы с тобой часто говорим на торговом наречии. Как и сейчас. — Он сделал шаг навстречу: — Привет вам. Мы поделимся всем, что имеем.

Юная женщина (ее рука стиснула рукоять кинжала, едва Аблала объявил о своих желаниях) посмотрела на Драконуса. — Я Релата из Свежевательниц, из Белолицых Баргастов Акраты.

— Ты далеко от дома, Релата.

— Да.

Драконус поглядел на старуху. — А твоя спутница?

— Я нашла ее скитающейся. Это Секара, высокорожденная среди Белолицых. Но разум ее совсем помутился.

— У нее гангрена пальцев, — заметил Драконус. — Нужно их отрезать, иначе зараза распространится.

— Знаю. Но она отказывается от помощи. Думаю, из-за колец. Последнее напоминание о богатстве. — Свежевательница помедлила. — Мой народ пропал. Мертв. Белолицых Баргастов больше нет. Моего клана, клана Секары. Никого. Не знаю что стряслось…

— Мертвы! — завопила Секара, поднимая изувеченные руки. — Замерзли! До смерти замерзли!

Аблала, подскочивший от крика старухи, подошел к Драконусу. — Она плохо пахнет, — сказал он. — И пальцы работать не будут — кому-то придется ее кормить. Не мне. Она говорит ужасное.

Релата продолжила: — Она говорит это сто раз на дню. Я не сомневаюсь, ведь отсвет резни виден в ее глазах. Сердце знает: мы остались один.

— Зараза дошла до мозга, — произнес Драконус. — Лучше ее убить, Релата.

— Оставив меня последней Белолицей? У меня не хватает смелости.

— Позволишь мне?

Релата отпрянула.

— Вы не последние из народа, — заявил Драконус. — Живы и другие.

Глаза ее сузились. — Откуда знаешь?

— Я их видел. Издалека. Одеты почти как ты. Такое же оружие. Их пять или шесть тысяч. Может, больше.

— Где же они?

Драконус покосился на Аблалу. — Это было до встречи с моим другом — Тоблакаем. Шесть или семь дней назад, кажется — ведь мое чувство времени изменилось. День и ночь… я многое забыл. — Он провел рукой по лицу, вздохнул. — Релата, позволишь мне? Это будет актом милосердия, и я сделаю всё быстро. Она не будет мучиться.

Старуха всё ещё смотрела на черные руки, словно пытаясь заставить их шевелиться; однако вздувшиеся пальцы стали безжизненными крючками. Лицо ее было искажено.

— Поможешь сложить надгробную пирамиду?

— Конечно.

Релата наконец кивнула.

Драконус подошел к Секаре. Нежно опустил руки, обхватил голову старухи руками. Глаза ее дико задергались — и утонули в его взоре. В последний миг она, казалось, поняла. Ужас, рот открылся…

Быстрый рывок сломал ей шею. Женщина осунулась, распахнув рот и уставившись в никуда. Медленно осела наземь. Еще несколько вздохов — и жизнь покинула полные ужаса глаза.

Мужчина выпрямился, отошел, посмотрел на оставшихся. — Дело сделано.

— Пойду искать камни, — сказал Аблала. — Я хорош с могилами и так далее. А потом, Релата, покажу тебе коня и ты будешь счастлива.

Женщина нахмурилась: — Коня? Какого коня?

— Так Сутулая Шлюха говаривала. Штука между ног. Мой брыкливый конь. Одноглазый угорь. Мечта Умной Женщины, так его звала Шерк Элалле. Женщины дают ему много прозвищ, но все улыбаются, едва увидят. Ты можешь дать ему любое имя, ведь ты тоже улыбнешься. Сама увидишь.

Релата поглядела на ушедшего за камнями Тоблакая, повернулась к Драконусу: — Он еще дитя…

— Только разумом. Я видел его голышом.

— Если он попытается… если кто из вас попытается меня изнасиловать, убью!

— Ни он, ни я. Мы зовем тебя путешествовать с нами. Мы идем на восток, как и виденные мной Баргасты. Может быть, мы их догоним или хотя бы снова увидим следы.

— Что за мясо на огне? — спросила она, подходя ближе.

— Бхедринье.

— В Пустошах нет ни одного.

Драконус пожал плечами.

Она колебалась. Потом сказала: — Я охочусь на демона. Крылатого. Он убил друзей.

— И как ты выслеживаешь крылатого демона, Релата?

— Он убивает всё на пути своем. По этому следу я и двигаюсь.

— Не видел ничего такого.

— Как и я последнее время, — призналась она. — За два дня, что я с Секарой — ничего не видела. Но его путь, кажется, вел на восток, поэтому я иду туда. Если найду Баргастов — тем лучше. Если не найду — продолжу охоту.

— Понятно. Ну, выпьешь со мной эля?

Она сказала, когда он присел, чтобы разлить янтарную жидкость по глиняным кружкам: — Я желаю похоронить старуху с кольцами, Драконус.

— Мы не воры, — ответил он.

— Хорошо. — Она приняла кружку.

Аблала вернулся с грудой булыжников в объятиях.

— Аблала, — сказал Драконус, — коня покажешь потом.

Лицо здоровяка помрачнело, но тут же засияло вновь: — Ладно. В темноте это еще сильнее возбуждает.

* * *

Страль никогда не мечтал быть Боевым Вождем Сенана. Было легче питать себя амбициями, которые казались совершенно несбыточными. Простыми и безобидными мыслями тешить самолюбие, как было принято среди воинов, негодовавших на Оноса Т’оолана. Будучи всего лишь одним из массы высокопоставленных, влиятельных офицеров, он наслаждался даруемыми званием силой и привилегиями. Особенно гордился он возможностью собирать войско обид, бесконечно ценное сокровище — ведь даже самые дерзкие высказывания ничего нему не стоили. Он был воином, пыжащимся от гордыни за щитом презрения. Когда щиты смыкались, их стена казалась непробиваемой.

Но теперь он оказался один. Войско обид исчезло, а он даже не заметил сотни рук, растащивших его сокровища. Единственное сокровище вождя — слово. Ложь лишает золото блеска. Правда — вот самый редкий и драгоценный металл.

Было одно, единственное ослепительное мгновение, когда он встал перед племенем, высоко вздымая выкованную холодными руками истину. Он провозгласил ее своей, а сородичи встретили его взор и ответили согласием. Но даже тогда во рту он ощутил привкус пепла. Неужели он — лишь голос мертвецов?Павших воинов, достигших величия, о котором Страль может лишь мечтать? Он может высказать их стремления, но не может думать за них. Поэтому и они не помогут ему, ни сейчас, ни потом. Ему остался лишь собственный смущенный рассудок, а этого недостаточно.

Воинам не потребовалось много времени, чтобы всё понять. Да и куда он может их вести? Оседлые народы позади жаждут их крови. Впереди лишь безжизненное запустение. И Сенан сбежал с поля битвы, оставив союзников умирать. Смелый жест — но никто ведь не желает принимать ответственность за такое. Не он ли ими командовал? Не он ли отдал приказ о бегстве?

Тут не поспоришь. Ему не защититься от истины. «Это мое дело. Мое преступление. Другие умерли и передали всё мне, потому что были на том месте, где сейчас встал я. Их смелость была чище. Они вели. Я могу лишь следовать. Будь иначе, я стал бы им ровней».

Он присел, отвернувшись от немногих оставшихся походных костров, что беспорядочно растянулись за спиной. Далекие звезды сверкали на нефритового оттенка небе. Когти казались намного более близкими — они словно готовы разодрать небеса, истерзать землю. Не бывает знамения более ясного. Смерть идет. Конец эпохи, конец Белолицых Баргастов, их богов, получивших свободу лишь ради того, чтобы быть брошенными, ожившими лишь ради гибели. «Что же, ублюдки, теперь вы знаете, каково нам».

У них почти нет пищи. Кудесники и ведьмы истощили силы, добывая воду из сухой почвы. Скоро усилия будут убивать одного за одним. Отступление уже забрало жизни старых и слабых сенанов. «Мы идем на восток. Почему? Там нет никакого врага. Мы нашли не ту войну, которую искали, мы не сумели обрести славы.

Где бы ни шла настоящая битва, Белые Лица должны туда попасть. Поставить судьбу на колени. Этого хотел Хамбралл Тавр. Этого хотел Онос Т’оолан. Но великого союза уже нет. Остался лишь Сенан. Скоро и он падет. Плоть в дерево, дерево в пыль. Кость в камень, камень в пыль. Баргасты станут пустыней — лишь тогда мы отыщем, наконец, землю для проживания. Наверное, эти Пустоши. Здесь ветер будет каждое утро шевелить нас».

Он знал: вскоре его должны зарубить. Иногда от вины избавляются ударом клинка. Он не станет сопротивляться. Разумеется, когда последний сенан зашатается и упадет, он на последнем дыхании проклянет имя Страля. «Страль, укравший нашу славу». Ну, какая там слава. Марел Эб был дураком, Страль одним движением плеч готов стряхнуть большую часть вины за его фиаско. «Но мы могли бы умереть с оружием в руках. Это могло что-то значить. Так сплевывают, очищая рот. Может, следующий глоток унижения показался бы вполне сносным. Может. Всего один поступок…»

Значит, на восток. Каждый шаг короче предыдущего.

Самоубийство. Что за мерзкое слово. Кто-то может на такое решиться. Но когда дело заходит о целом народе… всё иначе. Иначе? «Я буду вас вести, пока не поведет некто другой. Я ни о чем не буду просить. Мы идем к смерти. Но ведь… мы всегда к ней идем». Эта мысль его утешила. Он улыбался в зловещей темноте. Чувству вины не устоять перед тщетностью.

* * *

«Жизнь — пустыня, но, дорогие друзья, между моих ног отыщется сладчайший оазис. Став мертвой, я могу говорить так без малейшей примеси иронии. Если бы вы были на моем месте, поняли бы».

— На вашем накрашенном личике необычное выражение. О чем думаете, капитан?

Шерк Элалле оторвала взор от безотрадного плещущихся серых волн, поглядела на Фелаш, четырнадцатую дочь короля Таркальфа и королевы Абрастали. — Принцесса, мой старпом только что жаловался.

— Пока что путешествие выходит вполне приятное, хотя и скучноватое. Что за повод жаловаться?

— Он безносый одноглазый однорукий одноногий полуглухой мужик с ужасной вонью изо рта, но я с вами согласна, Принцесса. Какими бы плохими ни казались дела, может быть еще хуже. Такова жизнь.

— Вы говорите с каким-то томлением, капитан.

Шерк Элалле пожала плечами: — Вы молоды, но вас не проведешь, Принцесса. Верю: вы понимаете уникальность моего положения.

Фелаш поджала пухлые губы, рассеянно повела пальцами: — Честно говоря, потребовалось время. Первой о такой возможности заговорила моя служанка. Вы отлично маскируете свою ситуацию, капитан. Редкостное достижение.

— Благодарю, Ваше Высочество.

— Но я всё гадаю, что же занимает ваши мысли. Скорген Кабан, я уже поняла, жалуется без конца, а суевериям его нет счета.

— Ему нехорошо, — согласилась Шерк. — Фактически с того момента, как вы нас наняли. Из Колансе идут тысячи слухов, и все неприятные. Команда выглядит жалко, а старпом с жадностью глотает любые мрачные предсказания.

— Кажется, впереди идет большая часть флота Напасти. Разве есть признаки постигшего их несчастья?

— Как сказать. Отсутствие всяких признаков само по себе напрягает. Особенно моряков…

— Им никогда не надоедает?

— Абсолютно верно. Вот за что я их люблю.

— Капитан?

Шерк улыбнулась: — Как и мне. Вы гадали, о чем я думаю. Вот ответ.

— Понимаю…

«Нет, малышка, не понимаешь. Ничего страшного. Придет время…»

Фелаш продолжала: — Как должно быть, вы разочарованы!

— Если это разочарование, то самого драгоценного рода.

— Я нахожу вас восхитительной, капитан.

Пухлая принцесса оделась в подбитый мехом плащ, закрыла голову капюшоном (от берега дул весьма свежий ветер). Ее округлое, с резковатыми чертами лицо было напудрено и казалось лишенным малейших пороков. Она, очевидно, прилагала немало усилий, чтобы выглядеть старше возраста — но результат напоминал Шерк о тех фарфоровых куколках, которые трясы находят на пляжах и поспешно продают, словно куклы прокляты. Нечеловеческое совершенство, намекающее на необычные пороки.

— И вы мне интересны, Принцесса. Вы командуете чужим кораблем, капитаном и командой, вы направились в неведомое; что это, прихоть наделенной королевскими привилегиями?

— Привилегии, капитан? Милая моя, это скорее бремя. Знание — вот что самое важное. Собирание сведений обеспечивает благополучие королевства. У нас нет большой военной силы, как у Летера, действующего с равнодушной грубостью и видящего в этой безыскусной простоте добродетель. Привычка изображать ложный провинциализм рождает в окружающих сонм подозрений. «Действуй честно и открыто, и я буду твоим другом. Обмани меня, и я тебя уничтожу». Так ведется дипломатическая игра. Разумеется, всякий быстро понимает, что за всеми этими благородными позами скрывается самолюбивая жадность.

— Похоже, — ответила Шерк, — дети Короля и Королевы Болкандо отлично обучены дипломатическим теориям.

— Почти с рождения, капитан.

Шерк улыбнулась такому преувеличению. — Кажется, ваше восприятие Летера порядком устарело… если позволите высказать личное мнение.

Фелаш покачала головой: — Король Теол, возможно, тоньше предшественников. За обезоруживающим очарованием кроется самый хитрый ум.

— Хитрый? О да, Принцесса. Абсолютно.

— Естественно, — продолжала Фелаш, — было бы глупо ему довериться. Иди верить любым его словам. Готова поспорить: Королева ничем ему не уступает.

— Неужели? Обдумайте вот что, Принцесса, если желаете: вы видите правителей обширной империи, презирающих почти все свойства этой империи. Неравенство, наглую откровенность привилегий, подавление обездоленных. Тупой идиотизм системы ценностей, ставящих бесполезные металлы и нелепые расписки выше человечности и честной простоты. Представьте правителей, пойманных этим миром — да, они изменили бы всё. Но как? Представьте возможное сопротивление. Элиты довольны своей сильной позицией. Неужели подобные люди с легкостью откажутся от своих благ? — Шерк склонилась на поручень, посмотрела на Фелаш. Глаза принцессы широко раскрылись. — Ну, Ваше Высочество? Вообразите, как они дипломатически нападают на вас и ваш народ с идеями эмансипации. Конец благородного сословия, наследственных рангов и привилегий — вы и ваша семья, Принцесса, оказываетесь с голым задом. Конец деньгам и их фальшивым удобствам. Золото? Колечки и безделушки, но что-то большее? С таким же успехом можно собирать отполированные морем камешки. Богатство как доказательство превосходства? Чепуха. Всего лишь доказательство способности творить насилие. Вижу на вашем лице потрясение, Принцесса. С чем вас и оставляю.

— Но это безумие!

Шерк пожала плечами: — Бремя, как вы сами сказали.

— Вы говорите, что Теол и его супруга презирают свою же власть?

— Вполне вероятно.

— Это также означает, что они презирают людей вроде меня?

— Как личности? Вряд ли. Скорее, они оспаривают ваше право диктовать правила жизни целому королевству. Понятное дело, ваша семья держится за свое право и обладает военной силой, способной подкрепить притязания. Не смею говорить о Теоле и Джанат с полной уверенностью, Ваше Высочество, но подозреваю, что они обращаются с вами и любыми представителями всяких там королевств с одинаковой терпимостью. Такова система, и…

— Кто-то должен править!

— Но, увы, почти все правила, налагаемые правителями, служат лишь гарантией их вечного правления. Они умеют кооперироваться ради порабощения целых наций. Поколение за поколением. Хотя вам, принцесса, стоит вернуться в Летерас и подискутировать с Теолом и Джанат. Они такие вещи обожают. Что до меня, я могу опираться лишь на опыт капитана…

— Точно! Никакой корабль не обходится без иерархии!

— Весьма верно. Я всего лишь довожу до вас позицию Теола и Джанат, противоречащую вашим привычным убеждениям. Столь сложная философия не для меня. Да и какое мне дело? Я работаю в этой системе, потому что это приемлемый выбор. Хотя бы от скуки убегаю. К тому же я могу обогащать команду, и это приятно. Сама же я не могу похвастаться, что верю хоть во что. Зачем бы? Что даст мне вера? Спокойствие ума? Мой ум и так спокоен. Обеспеченное будущее? Давно ли будущее стало гарантированным? Достойные цели? Кто решает, что достойно? Что такое «достойно»? Ваше Высочество, я не создана для таких дискуссий.

— Отведи взор, Странник! Капитан, вы потрясли меня до глубины души. Я чувствую себя заблудившейся, меня атакуют с многих направлений, так что разум кружится.

— Позвать служанку, Ваше Высочество?

— Ох, нет. Морская болезнь ее не отпускает. Бедное дитя.

— Есть лекарства…

— Ни одно ей не поможет. Как вы думаете, почему я стою здесь, капитан? Не могу слушать ее стоны. Что самое худшее, когда мы в каюте, мне приходится ей прислуживать, а не наоборот. Невыносимая несправедливость!

Шерк Элалле кивнула: — Несправедливость. Понимаю. Ваше Высочество, нужно было давно довести эту проблему до моего сведения. Я готова послать матроса, чтобы смотрел за служанкой. Возможно, перевести ее в другую часть…

— Нет, нет, капитан. Хотя спасибо за любезное предложение. Мое недовольство скоротечно. К тому же, что лучше послужит напоминанием о фальши рангов и привилегий? Ведь человечность и честная простота требуют избавиться от подобного?

— Отлично сказано, Ваше Высочество.

Фелаш помахала пальчиками: — И с этой мыслью мне лучше вернуться вниз. Погляжу, как поживает бедное дитя. — Она улыбнулась кукольной улыбкой. — Благодарю за вдохновляющую дискуссию, капитан.

— Я тоже наслаждалась, Принцесса.

Фелаш ушла, на удивление твердо ступая по зыбкой палубе. Шерк оперлась о фальшборт, обозрела далекий берег. Джунгли уже несколько дней как уступили место бурым холмам. Единственные виденные ей деревья лежали с вывороченными корнями вдоль линии прибоя. Громадные деревья. «Кто так небрежно выдернул тысячелетние стволы и бросил где попало? Колансе, на что ты похоже?

Скоро поймем».

* * *

Фелаш вошла в каюту.

— Ну?

Служанка, сидевшая скрестив ноги у жаровни, подняла взгляд. — Все как мы опасались, Ваше Высочество. Впереди обширная пустота. Неизмеримая неустроенность. Высадившись, нужно будет идти на север — далеко на север, до провинции Эстобансе.

— Приготовь чашу, — сказала Фелаш, небрежно сбрасывая с плеч меховой плащ. Уселась на груду подушек. — Им ведь больше некуда идти?

Грузная женщина встала и отошла к столу, на котором имелся резной, отделанный серебром кальян. Отмерила чашечку пряного вина и осторожно заполнила колбу; вытащила поддон, стряхнув старую золу на коричневую тарелку. — Если вы о Напасти, Принцесса, то догадка верна.

Фелаш запустила руки под шелковую блузу, расстегнула застежки. — Старшая сестра делала так слишком часто, — сказала она, — и теперь ее титьки висят на животе, словно бурдюки купца на боках мула. Чтоб им отвалиться! Почему я не похожа не Хетри?

— Есть травы…

— Но тогда они не будут привлекать взоры, верно? Нет, проклятые штучки — мое лучшее дипломатическое средство. Видишь расширенные зрачки и понимаешь: победа.

Служанка хлопотала над кальяном; она уже разожгла его, ароматный дым распространился по каюте. Она делает так для хозяйки уже четыре года. Каждый раз за этим следует долгий период интенсивных дискуссий с принцессой. Создаются планы, каждая деталь вбивается на положенное место при помощи ровного ка-кап-кап в медной чаше.

— Хетри смотрит на вас с великой завистью, Ваше Величество.

— Она идиотка, так что не удивлена. Что слышно от Цед матери?

— По-прежнему ничего. Пустоши кишат ужасными силами, и очевидно — Королева решила остаться там. Как и вы, она желает знать ответы.

— Тогда мы обе идиотки. Все происходит так далеко от границ Болкандо, что нам придется потрудиться, придумывая разумные обоснования нынешнего курса. Что же Колансе нам поставляло?

— Черный мед, твердые породы дерева, отличный лен, пергамент и бумагу…

— А в последние пять лет? — Глаза Фелаш блестели сквозь дымку.

— Ничего.

— Именно. Это же риторический вопрос. Контакты прекратились. И в любом случае мы не получали ничего жизненно необходимого. Касаемо Пустошей и ползущих по ним разношерстных армий… что же, они покинули наши пределы. Преследовать — навлекать на себя беды.

— Королева идет рядом с одной из армий, Ваше Величество. Нужно думать, она нечто обнаружила, получив неотложную причину оставаться в их компании.

— Они идут в Колансе.

— Правильно.

— И мы не знаем, почему.

Служанка промолчала.

Фелаш пустила к потолку струю дыма. — Еще раз расскажи о неупокоенных в Пустошах.

— О которых?

— Тех, что движутся пылью по ветру.

Служанка нахмурилась: — Вначале я думала, лишь они виновны в том, что мои усилия тонут в непроницаемом облаке. Их ведь целые тысячи, а вожак излучает такую ослепительную силу, что я не смею долго взирать на него. Но теперь… Ваше Высочество, появились другие. Точно не мертвецы. Тем не менее… Один от тьмы и холода. Другой от золотого огня в высоком небе. Рядом с ним крылатый узел горя, что тверже и злее ограненного алмаза. Другие таятся за волчьим воем…

— Волки? — вмешалась Фелаш. — Ты имела в виду Напасть?

— Нет и да, Ваше Высочество. Не смогу быть более ясной.

— Чудесно. Дальше.

— И еще некто, яростнее и необузданнее прочих. Таится в камне. Плывет в море, густом от жгучих змеиных соков. Испускает вой и растет в силе, и видеть это… Ваше Высочество, чем бы оно ни было, оно ужасно. Я не могу перенести…

— Схватка — она случится в Пустошах?

— Я думаю, что да.

— А мать знает, как считаешь?

Служанка помялась. — Ваше Высочество, не могу считать иначе: ее цеды совершенно слепы и не ведают об угрозе. Я могу смотреть издалека, лишь поэтому сумела увидеть хоть какие-то намеки.

— Тогда… она в опасности.

— Да. Я так думаю, Ваше Высочество.

— Ты должна найти способ пробиться к ней.

— Ваше Высочество, есть один путь… но весьма рискованный.

— Кому угрожает опасность?

— Всем на корабле.

Фелаш сунула в рот мундштук, выдула колечки, медленно расплывшиеся по каюте, словно звенья цепи. Глаза ее расширились.

Служанка просто кивнула: — Он близок, да. Мой разум произнес его имя.

— Не видим ли мы сейчас знамение?

— Ваше Высочество, сделка со Старшим Богом всегда опасна. Придется платить кровью.

— Чьей?

Служанка покачала головой.

Фелаш постучала янтарной трубочкой по зубам, размышляя. — И почему море объято такой жаждой?

«На этот вопрос невозможно найти ответ». — Ваше Высочество?

— Есть ли у проклятой твари имя? Ты его знаешь?

— Много имен, конечно же. Когда колонисты Первой Империи разместились здесь, они приносили жертвы соленым морям во имя Джистала. Тисте Эдур отворяют вены в больших боевых каноэ, кормя морскую пену, и эти багряные гребни зовут на своем языке Маэл. Жекки, живущие во льдах, называют темные воды подо льдами Терпеливой Госпожой Баруталан. Трясы говорят о Нерале-Глотателе.

— И так далее.

— И так далее, Ваше Высочество.

Фелаш вздохнула: — Призови его и увидим, чего будет стоить сделка.

— Как прикажете, Ваше Высочество.

* * *

На палубе Шерк Элалле выпрямила спину, ведь команда начала тревожно кричать. Она посмотрела на море. Это шквал. Похоже, грозный. Откуда он взялся, во имя Странникова сортира? — Красавчик!

Скорген Кабан вылез под ее очи. — Вижу, каптен!

— Разворачивай судно, Красавчик. Опасный шторм, лучше сойтись с ним пасть к пасти. — Мысль о буре, швыряющей «Вечную Благодарность» на заваленный лесом берег, совсем ее не радовала.

Черная и мохнатая как шерсть туча несется, кажется, прямиком на них.

— Нассать себе в сапог! Танец будет не очень приятный!

Глава 22

С избытком хватает древнего терпения там, в окаймляющей берега грязи. Всякому придется пересечь реки на высоте разлива. Яркие цветы плывут мимо, вниз, к змеиным мангровым зарослям у теплого моря. Но никто не скользит беззаботно в бурные воды, ловя дикую их красоту. Нет, мы тревожно толчемся на краю, судорожно поджидая неизбежного — внезапного рывка, свидания с грядущим. Разлившиеся реки грезят об алых переправах, и ящерицы будут сыты — как и всегда. Мы скопились на берегу хаотической толпой, прокладывающей путь по спинам любимых, отцов и матерей, мы — лижущие перья писцы со списками жизней: что за прочное положение, что за гонка желаний! Древнее терпение раздуло языки, имена записаны на ровных рядах зубов — мы вздымаемся, мы карабкаемся, вращая глазами, и взывает далекий берег, ребристое грядущее, что удерживало нас на месте в ожидании. А река разворачивается свитком, высоко поднимается в алчный сезон, и жирные ящерицы лениво лежат под полуденным солнцем. Узрите же меня в искорках этих глаз — ныне я жду вместе с ними, жду прихода дождя.

«Время наводнения», Гемес Эниктедон

Она склонилась над безымянным мальчиком, там, на окраине Хрустального Города, поглядела в глаза, зная, что он тоже ее видит, и больше ничего не зная. На лице не было никакого выражения (о, что за ужас — взирать на человеческое лицо, лишившееся выражения, и гадать, кто спрятался внутри и почему больше не желает показываться!) Он тоже ее изучал — она это видела — и не отводил глаз, словно желая оставаться в компании даже в последний миг жизни. Она ни за что на свете не стала бы отворачиваться. Слишком скромный дар, но это всё, что есть. Возможно, для него это всё, что нужно.

Неужели так просто? Умирая, он превратил глаза в чистую слюду, на которой она может написать что захочет, всё и вся, ослабляющее страдания души? Ответ найдется, когда придет ее собственная смерть. Она знала, что так же останется тихой, бдительной, не открывая ничего. Глаза ее будут смотреть и наружу и внутрь, и внутри она отыщет личные истины. Истины, принадлежащие лишь ей. Кто захочет быть великодушным в последний миг? Она давно забыла, что значит облегчать боль ближнего. И в этом самый страшный страх Баделле: оказаться самолюбивой даже в акте умирания.

Она не заметила, когда жизнь покинула глаза мальчика. Каким-то образом, этот миг оказался самым личным из откровения. Понимание пришло медленно, неуверенно, заливая всё свинцом — она постепенно осознала, что в его глазах нет ни искорки света. Ушел. Он ушел. Солнце пробивается сквозь призмы хрустальных стен, превращая лицо в разноцветную маску.

Ему вряд ли было больше десяти лет. Он зашел так далеко, чтобы пасть на самом пороге спасения. Что мы, живые, знаем об истинной иронии? Его лицо было сухой кожей на угловатых костях. Огромные глаза принадлежали кому-то другому. Он потерял ресницы и брови.

Помнил ли он времена до похода? Тот, другой мир. Она сомневалась. Она старше, но помнит очень мало. Обрывочные образы, спутанные сны, груды невозможных вещей. Густые зеленые листья — сад? Амфоры с влажными боками, что-то восхитительное во рту. Язык без язв, губы без трещин, блеск улыбки — неужели это реально? Или это фантастические грезы, нападающие на нее днем и ночью?

«Я отрастила крылья. Я лечу через мир, через многие миры. Залетаю в рай и оставляю за собой запустение, ибо питаюсь тем, что вижу. Пожираю целиком. Я открывающая, я разрушающая. Где-то ждет большая гробница, конечный дом души. Я еще найду ее. Склеп, дворец — какая разница для мертвеца? Там я поселюсь навеки, объятая неутолимым голодом».

Ей снились дети. Увиденные с великой высоты. Она следила за походом десятков тысяч. У них были коровы, мулы и ослы. Многие ехали на лошадях. Они ослепительно блестели под солнцем, как будто несли на спинах сокровища всего мира. Дети, да, но не ее дети.

А потом день окончился и тьма пролилась на землю, и ей снилось, что это последняя возможность спуститься, нарезая круги в стонущем воздухе. Она могла бы ударить быстро, никому не видимая. Внизу была магия, в том многочленном лагере. Нужно было ее избегать. Если потребуется, она убьет неслышно, но не в этом ее главная задача.

Ей снилось, как взор ее глаз — а их было больше, чем полагается — устремился к двум пылающим пятнам на земле. Яркое золотистое пламя — она давно выслеживала его, выполняя приказ.

Она спускалась на детей.

Чтобы украсть огонь.

Странные сны, да уж. Но, кажется, они посланы не без причины. Всё в них делается не без причины, и притом лучше, чем бывает в реальности.

Казниторы оттеснены. Стихом, поэмой, песней. Брайдерал, предательница среди детей, исчезла в городе. Рутт устроил смотр истощенным детям, все улеглись спать в прохладных комнатах домов, выходящих на площадь с фонтаном — в его центре была хрустальная статуя, источавшая сладкую воду. Ее никогда не хватало на столь многих, дно бассейна было покрыто сетью трещин, глотавших влагу с бесконечной алчностью — но им удавалось хотя бы избавляться от жажды.

За блестящими зданиями нашелся сад с невиданными деревьями; ветви были усеяны плодами, длинными, в толстой кожице цвета грязи. Они быстро съели всё, но на следующий день Седдик нашел другой сад, больше первого, потом еще один. Голод отступил. На время.

Разумеется, они продолжали есть детей, по разным причинам умирающих — никто не мог и подумать о напрасной трате пищи. Никогда больше.

Баделле бродила по пустым улицам городского сердца. Центр занимал дворец, единственное намеренно разрушенное строение города: его как будто вбили в почву гигантскими молотами. В куче разбитых кристаллов Баделле выбрала осколок длиной с руку. Обернула конец тряпкой, получив самодельное оружие.

Брайдерал еще жива. Брайдерал еще желает увидеть их смерть. Баделле намеревалась найти ее первой. Найти и убить.

Гуляя, она шептала особенный стих. Стих Брайдерал. Поэму убийства.

— Где ты, дитя правосудия?

У меня есть нож правды

что пронзает до сердца.

Где ты, дитя правосудия?

Ты наш мир презираешь

всех считая рабами.

Где ты, дитя правосудия?

Изложи мне резоны

расскажи о правах

я увижу твой нож.

Где ты, дитя правосудия?

Пусть клинки зазвенят

говори что угодно

одного я потребую права —

на тебя!

Она скользила в грезах. Она украла огонь. Кровь не пролилась, магия не была потревожена. Дети спали, ничего не видя, умиротворенные и невежественные. Проснувшись, представ перед утренним солнцем, они начнут дневной переход.

Одна эта подробность доказывает: они поистине чужаки.

Она стояла над мальчиком, пока жизнь не ушла из него. Потом съела мясо вместе с Руттом, Седдиком и двумя десятками других. Пережевывая кровавые жилы, вспомнила о глазах. Знающих, спокойных, ничего не открывающих.

Пустой взор не обвиняет. Но сама пустота — обвинение.

Не так?

* * *

Глядя на найденный в сердце Стеклянной Пустыни город, Седдик верил, что видит структуру своего разума, схему колоссальных размеров — что кристаллические формы отражают содержимое его черепа. В поисках доказательств он оторвался от остальных, даже от Баделле, и пошел на исследования. Но не по улицам, а вниз.

Он быстро понял, что большая часть города расположена под землей. Кристаллы отрастили глубокие корни, пойманный их призмами свет уходит все глубже, приобретая мягкие водянистые оттенки. Воздух здесь безвкусный и холодный, ни слишком сухой, ни слишком влажный. Он ощущал себя странником между миром вдоха и миром выдоха, движущимся в зависшей мгновенной паузе, пространно — недвижной, где даже шлепки босых ног не могут прервать ощущение вечной неуверенности.

В самом основании его ждали обширные пещеры. Двенадцать или еще больше уровней от поверхности. Хрустальные стены и сводчатые купола. Седдик нашел первую пещеру и понял назначение города. Он построен не для обитания, не ради уюта скопившихся в одном месте сородичей. И даже не ради создания красоты из обыденности — изящных фонтанов, идеальных садов с ровными рядами древних деревьев, удивительно светлых комнат, будто заперших в себе свет, давших ему новые оттенки. Не ради статуй клыкастых демонов с суровыми и одновременно добрыми лицами, с магическими вертикальными зрачками блестящих глаз — статуи словно еще живы, еще следят за всем из совершенных углов полупрозрачных зданий. Всё это не было причиной постройки города. Открытие истинной тайны ожидало его тут, внизу, запертое и полное решимости выжить, пока забвение не поглотит само солнце.

На поверхности здания купола, шпили и наклонные башни; комнаты, площади и спирали лестниц — и всё это показывает идеально выбранное расположение одной из громадных машин. Машин света и цвета. Но не просто света и цвета.

Седдик вошел в пещеру, задыхаясь от восторга.

Каждый день, каждый миг, если это было возможным, Седдик слушал слова Баделле. Слушал и смотрел, и все услышанное и увиденное прошло сквозь поверхность, меняясь и укладываясь, изгибаясь и сплетаясь, пока не достигло пещер памяти; и там всё переформировалось, точное и четкое, обреченное жить, сохраняя безопасное совершенство — столь долго, сколь Седдик сможет оставаться в живых.

Но город победил смертность и — понял Седдик — победил даже время. Солнце питает его память — жизнь, прежде обитавшую в комнатах и залах, на улицах и скверах с фонтанами. Хаотически расположенные грани стен украшены образами, смутными и призрачными — не Рутта и других детей, обитающих сейчас наверху, но обитателей давнего, давнего прошлого, навечно ушедших вниз. Они были высокими, с кожей цвета лишайника. Нижние челюсти показывали клыки, обрамлявшие тонкие губы. Мужчины и женщины носили длинные просторные одеяния, окрашенные темными, но полными жизни красками. На серых плетеных поясах не было оружия. Седдик не видел и доспехов. Это был город мира, и вода была повсюду. Текла по стенам, бурлила в окружающих фонтаны прудиках. Полные цветов сады делились мятежными ароматами с комнатами и длинными колоннадами.

Седдик проходил пещеру за пещерой, видя прошлое, но нигде не мог найти мгновений, предшествовавших гибели города — или, скорее, падению клыкастого народа с его богатой культурой. Захватчики? Дикари пустынь? Он видел лишь бесконечную череду дней совершенства и безмятежности.

Сцены просачивались в разум, словно отпечатываясь на хрустальном мозге; он начал различать детали, хотя еще не понимал целого. Он узнал название города. Увидел сходство статуй, осознав, что они изображают одних и тех же деятелей, что различия происходят лишь от вкусов и мастерства скульпторов. А приблизившись к центру города, к самому тайному сердцу, увидел иные создания. Двуногие рептилии появились в сценах. Казалось, они мирно сосуществуют с горожанами.

Именно о них рассказывала Баделле. Они нашли город. Но Седдик теперь узнал больше, чем смогла она. Они его нашли, да, но город не был пустым. Они нашли и тех, что обитали в нем, что звали его своим домом.

Это были Джагуты. Вернувшиеся к образу жизни в городах, от которого отказались очень давно. Их привлек скромный мужчина, полукровка. Их привлекла его великая машина воспоминаний, место, сделанное его руками. То, чего не было внутри него, было построено снаружи. Чтобы уловить то, чем он был.

Город звался Икариас.

Он покинул пещеру, прошел по узкому кривому, полному мутного света переходу. Оказался в потаенном сердце города.

Седдик закричал.

Перед ним в комнате более просторной, чем все остальные… Тьма. Разруха. Корни мертвы, свет сверху не питает их. Кристаллы пересечены трещинами.

Разбито. Сердце его разбито.

* * *

Брайдерал уселась, поджав ноги и обхватив себя руками, в углу комнатушки на четвертом уровне какой-то башни. Она ускользнула от охотников, оставшись наедине с горем и мучениями. Она завлекла сородичей к смерти. Нужно было убить Баделле гораздо раньше, едва заметив в ней силу.

Баделле разбила Инквизиторов. Забрала их слова и швырнула назад. Драгоценная кровь пролилась на усеянную осколками почву. По крайней мере двое умерли, еще двое получили опасные ранения. Если они и дышат, это не надолго. У них нет ни еды, ни воды, ни убежища, а солнце каждый день воспламеняет небо.

Баделле должна умереть. Брайдерал обобрала сад, еще не найденный детьми. Сила ее возвращается, живот впервые за месяцы полон. Однако чувство вины и одиночества отняло волю. Хуже того — сам город на нее давит. Какая бы сила тут не жила, она враждебна Форкрул Ассейлам. Презрение к правосудию — она почти ощущала, как это место гневается на нее.

Охотятся ли на нее? Она думала, что да. Если ее найдут, то убьют. Сорвут плоть с костей и пожрут, до отказа набив животы. Может, так и надо. Может, это своего рода справедливость, та, что признает возможность неудачи.

Но если она убьет Баделле… одному Рутту с ней не справиться. Седдик — лишь щеночек Баделле. Встав над хладным трупом Баделле, Брайдерал сможет приказать остальным покориться. «Сдайтесь, встаньте на колени… умрите. Не это ли вы искали? Чистейший покой».

Тут она замерла, затаив дыхание: снаружи послышались какие-то звуки. Встав на четвереньки, подобралась к окну, глядящему на развалины дворца. Посмотрела наружу.

Баделле. Несет хрустальный меч — не первым попавшийся кусок, нет. Меч от дворца. Он сверкает в реках девочки, он так ослепителен, что Брайдерал замотала головой от боли. Дворец разрушен — но нечто живо в нем.

Она ненавидит этот город.

«Теперь Баделле ведет охоту. Она вонзит осколок в мою грудь, он вдоволь напьется крови.

Нужно спрятаться».

* * *

Баделле повернулась на шорох, донесшийся из башни; мельком заметила лицо, тут же пропавшее в темноте окна. Значит, время? Так скоро?

Она могла бы высвободить силу голоса. Могла бы — она это знала — приказать Брайдерал идти сюда. Она сумела победить четверых взрослых Казниторов. Их дитя, одинокое и слабое, не сможет защититься.

Но она хотела, чтобы ее смерть была тихой. Ведь битва между двумя правыми силами завершилась. Мир, оказывающийся смертью, отвергнут. «Но ведь эту войну мы ведем с самого начала. Мы сражались и победили. Кончено.

Сможем ли мы поселиться здесь навечно? Хватит ли садов? И чем заняться? Мы выжили — достаточно ли этого для жизни? Как насчет мечтаний? Желаний? Что за общество можем мы породить?

Нет, этого мало. Мы не можем здесь оставаться».

Убив Брайдерал, она ничего не достигнет. «Нет. У меня есть ответ получше».

Она возвысила голос: — Дитя правосудия! Город не для тебя! Ты изгнана! Вернись к своему роду, если сможешь! ИДИ!

Из башни донесся слабый крик. Казниторы изгнали их из родных домов, отняли от семей. Как уместно теперь изгнать одного из Казниторов. «Мой дом, моя семья. Не ваши. Никогда не были вашими. Моя новая семья. Где они, там мой дом».

С Брайдерал покончено.

Баделле пошла к Рутту, к Хельд и Седдику. Есть что обсудить. Надо найти новую цель. Нечто превыше выживания. «Нечто заслуженное. Ибо мы научились выбирать свободу».

Она глянула на самодельный меч в руке. Он казался неестественно ярким, он словно собирал и выпивал свет. В сердцевине пляшет золотое пламя. Он прекрасен, да… но в нем есть еще что-то. Какая-то сила. Ужасная сила.

Она припомнила сказки, сказания об оружии, которому давали имена. Что же. Она назовет его Пламенем.

* * *

— Так вашу!.. — Скрипач отвернулся от трех озабоченных лиц, от шести испуганных глаз, от судорог нарастающей паники. Осмотрел почву. — Стойте здесь, — приказал он панцирникам. — Нет, не так. Курнос, отыщи Бутыла. Острячка, вместе с Поденкой усиленно охраняйте их палатку. Никого не пускать. Поняли?

Солдаты величаво закивали. Курнос неуклюже пустился исполнять приказ.

Со всех сторон сворачивался лагерь. Палатки падали, шесты выдирались из каменистой почвы. Солдаты кричали, жаловались и ругались между собой. В прохладном утреннем воздухе повисли пряные ароматы кухонь. Рядовые двух ближайших взводов неловко переглядывались, не находя ответов. Они спали. Ничего не слышали.

Взгляд Скрипача снова скользнул к палатке. Разрезана на полоски. Внутри — если такое слово теперь подходит — вспоротые матрацы. Но никакой крови. «Так вашу…! Гори оно огнем!» Он подавлял себя, чтобы не выругаться вслух. Скрипач принялся изучать землю, ища следы борьбы, следы от вытащенных наружу тел. Любые следы. Но ничто не привлекало глаз. Слишком испуган, чтобы сосредоточиться. Где же Бутыл, Худа ради?

Острячка подошла к нему полузвоном ранее. Он вылез из палатки и наткнулся на нее, стоящую с выражением ужаса на туповатом лице.

— Пропали, сержант.

— Что? Кто пропал?

— Палатка порезана, но тел нет…

— Острячка, о чем ты? Чья палатка? Кто пропал?

— Наш сержант с капралом. Пропали.

— Геслер? Буян?

— Палатка вся порезана.

Не порезана, заметил он, отправившись на стоянку Пятого взвода. Вспорота. Толстый брезент вспорот со всех сторон с каким-то фанатичным усердием. Геслера и Буяна нет, нет их оружия, доспехов. Причем пехота стоит со всех сторон, едва протиснуться можно между палатками, да еще путаница веревок и кольев… нет, бессмыслица какая-то.

Он оглянулся: Бутыл и Курнос подходили к Поденке, а та растопырила толстые руки, преградив им путь словно засов на крепостных воротах.

— Пусти их, Поденка — но больше никого не пускай. Пока что. Бутыл, сюда.

— Что я слышу? Геслер и Буян дезертировали?

Скрипач едва не ударил парня. Зашипел: — Никто не дезертировал, но слухи теперь поползут. Идиот.

— Прости, сержант — слишком раннее утро, черт подери, думать не могу.

— Лучше бы тебе проснуться, — буркнул Скрипач, указывая на палатку. — Поищи знаки в ней и вокруг. Кто-то должен был подойти к ней. Найдешь хоть каплю крови, скажи — только тихо, понял?

Облизывая губы, уставившись на порванную палатку, Бутыл кивнул. Прошел мимо сержанта.

Скрипач расстегнул и скинул шлем. Утер лоб. Сверкнул глазами на солдат соседних взводов. — Будите сержантов. Позаботьтесь, чтобы через ваш кордон никто сюда не проскочил!

Солдаты повскакивали. Скипач знал, что новость о его болезни пронесется по рядам. Он уже несколько дней трясется от лихорадки. Стоять рядом с Аномандером Рейком было, вспомнил он, не очень приятно… но сейчас намного хуже. Ему не нужна Колода Драконов, чтобы понять случившееся. К тому же в Колоде не найти карты Консорта Тьмы. По крайней мере, ему известной карты… хотя иногда силы обретают такую мощь, такую интенсивность, что могут стереть краски с какой-нибудь из младших карт и присвоить ее себе. Возможно, так и случилось — однако он не хотел выяснять. В любом случае его слабость напугала людей — чертовски несправедливо, но так оно случилось и ничего сделать нельзя. Он хотя бы встал на ноги — и уже видит во многих глазах нескрываемое облегчение.

«Чем старше становлюсь, тем чувствительнее талант — если это можно назвать талантом. Предпочтительнее слово „проклятие“.

А теперь Рейк взял и убил себя. Невероятно. Безумно. Драгнипур разбит. О да, Рейк и Худ позаботились, чтобы большая часть скованных чудовищ была уничтожена. Чудная сделка, да уж. Скованные души и свора жутких прихвостней Худа — все скормлены Хаосу. „И мертвый будет спать, и сон продлится вечно“. Аминь».

Он вцепился пальцами в бороду. «Их утащили. Прямо из середины треклятой армии. Геслер. Буян. Почему они? О, не глупи, Скрип. Их закалил Горн Тюрллана. Оба властители.

Подумаем об этом. Геслер — он может отвесить такую плюху, что даже бог зашатается. Буян разрубит мечом сразу троих, когда достаточно обезумеет. Но… ни капли крови…»

— Нашел каплю крови, сержант. — Бутыл вдруг оказался рядом. Он опустил голову и почти шептал.

— Всего одну?

— Ну, может, две слившиеся. Три? Густая и пахнет.

Скрипач скривился: — Пахнет?

— Не человеческая кровь.

— О, великолепно. Демон?

— Скорее… ризана.

— Ризана? Не время для шуток, Бутыл…

— Я не шучу. Слушай. Ни одного отпечатка, кроме оставленных солдатами — а мы знаем, не солдаты ведь вломились в палатку и похитили двух человек. Если только у них были когти длиной в меч, ведь палатку разрезали когтями. Лапищи должны были быть громадными. Еще страннее, сержант, что…

— Постой. Дай подумать. «Ризаны? Летают в ночи, едят насекомых, мелких мышей…» — Крылья. У них крылья, чтоб меня!

— Оно пришло с неба. Разумеется, это теперь очевидней крови на глазах. Вот почему нет следов. Прыгнуло прямиком на палатку…

— Кто-нибудь услышал бы. По крайней мере, когда Гес и Буян начали бы орать.

— Да, эта часть к головоломке не подходит.

— Продолжай. — Скрипач подошел к Курносу. — Еще одно путешествие. Найди капитана Фаредан Сорт и, может, еще кулака Кенеба. И Быстрого Бена — да, его найди первым и пришли сюда. И слушай, Курнос — ни слова насчет дезертирства. И так болтовни хватает. Геслер и Буян не сбежали. Их похитили.

Курнос покачал головой:

— Мы ничего не видели, не слышали, а я ведь легко просыпаюсь. До глупого легко.

— Полагаю, всё заглушило какое-то колдовство. А у демона были крылья. Подхватил их и унес в ночь. Давай, иди.

— Сейчас. Быстрый Бен, Сорт и потом Кенеб.

— Правильно. — Сержант повернулся и увидел, как Бутыл встает на четвереньки и поднимает край брезента. Присел рядом. — Что такое?

— Все воняет, сержант. Пощупайте ткань. Маслянистая.

— Это для водонепроницаемости…

— Не то. Эта гадость пахнет как подмышки ящерицы.

Скрипач уставился на Бутыла, гадая, когда этот дурак успел сунуть нос в подмышку ящерицы — и решил, что на некоторые вопросы лучше не искать ответа. — Энкар'ал? Возможно, но он должен был быть большим и старым. Самка? И он каким — то образом сумел обхватить им пальцами рты или шеи.

— Гес и Буян мертвы, — прошептал Бутыл.

— Тихо, я еще не додумал. Не могу припомнить энкар’ала, способного унести взрослого мужчину. Значит, Локви Вайвел? Драконья ручная собачка? Ни шанса. Самец энкар’ала весит больше вайвела. И они летают стаями — тучами, кажется, так это называется… если дюжина спустилась и быстро ворвалась… может быть. Но всё это хлопанье крыльев… нет, кто-то обязательно услышал бы шум. Итак, не вайвел и, наверное, не энкар’ал. Что остается?

Бутыл выкатил глаза: — Дракон?

— Драконы пахнут как подмышки ризан?

— От какого Худа мне знать? — возмутился Бутыл.

— Тише. Извини.

— Тоже не годится, — сказал чуть погодя Бутыл. — Разрезы на палатке — слишком маленькие для когтей или зубов дракона. И если бы дракон спустился, почему не схватить сразу всё? Палатку, людей, постели, всё вообще?

— Хорошая мысль. Значит, так и остается гигантская ризана?

— Я просто сказал, на что похож запах, сержант. Не имел в виду настоящую ризану, путь они здесь немного больше наших.

— Если бы не крылья, — пробурчал Скрипач, — можно было бы думать о К’чайн Че’малле.

— Они вымерли сто тысяч лет назад. Может, еще раньше. Даже те, с которыми Еж дрался под Черным Кораллом — они были неупокоенными, так что пахли, наверное, склепом, а не маслом.

Быстрый Бен протолкался сквозь собравшуюся толпу. — Курнос рассказал такое… черт, они с котом дрались или что?

— Похищены, — сказал Скрипач. — Кем-то с крыльями. Таким большим, что схватило обоих и без единого звука, Быстрый. Пахнет магией…

— То есть ящерицей, — вмешался Бутыл. — Поглядите на это, Верховный Маг.

Быстрый Бен протянул руку; Бутыл передал ему кусок ткани. — Ящерицы, Бутыл?

— Чуете масло?

— К’чайн Че’малле.

— У них нет крыльев, — возразил Скрипач.

Но Быстрый Бен щурился на небо. Он сказал чуть слышно: — У некоторых есть.

— Но никто о такой твари не слыхивал!

— Масло подобно дыханию дракона, Скрип. Только не такое ядовитое. Он спустился, обрызгал палатку и ушел вверх. Субстанция просочилась внутрь. Ты мог бы ухватить их головы и стукнуть друг о дружку, и ни один не проснулся бы. Тогда он вернулся, разрезал ткань, чтобы не срывать палатку, и взял обоих.

— Вы не можете знать… — начал Бутыл, но тут же замолчал, глядя на Скрипача.

«Быстрый Бен. Ты, змееглазый юркий всезнайка, ублюдок из какой-то семиградской помойной дыры. Никогда тебе не доверял, даже когда приходилось. Ты такое знаешь, а почему я…»

Бутыл взорвался: — Быстрый! Струнки, которые вы привязали — они ведь не оборваны? Тогда они еще живы, да? Вы привязали к ним струнки, не так ли?

— Ты полегче, — лениво моргнул Быстрый Бен. — Слишком их много. Трудно было сосредоточиться, и я их обрезал. Что мне до Геса и Буяна?

— Врешь!

— Иди назад к взводу, Бутыл, — приказал Скрипач. — Помоги Тарру в подготовке к маршу.

— Сержант!

— Вон отсюда, солдат.

Бутыл колебался. Потом, предостерегающе помотав Быстрому Бену пальцем, ушел.

— Струны все еще гудят,Быстрый?

— Слушай, Скрип. Я их обрезал, как и сказал…

— Даже не пытайся.

— Да, ну ты же не Вискиджек, верно? Не обязан отвечать. Я Верховный Маг, и это означает, что…

— Что мне придется обращаться напрямую к Адъюнкту? Или изволишь повернуться к нам передом, флюгер эдакий? Сколько ты сможешь удерживаться не пукая, Быстрый?

— Ладно. Они живы. Только это и знаю.

— Недалеко?

— Нет. Ассасин Ши’гел может пролететь за ночь двести лиг.

«Кто? Да ладно». — Почему их двоих?

— Без поня…

— Слышал, Адъюнкт последнее время хуже проклятого дракона.

— Отлично. Воображаю, что они кому-то нужны.

— Шигрелу, ассасину К’чайн Че’малле, нужны Геслер и Буян?

— Ши’гелу. Но не нужно глупить. Не так все просто. Его послали их найти.

— Кто?

Быстрый Бен облизнул губы, отвел глаза. — Очевидно, Матрона.

— Матрона? Матрона К’чайн Че’малле? Настоящая живая дышащая Матрона К’чайн Че’малле?

— Потише, ты! Люди смотрят! Мы могли бы…

Шлем Скрипача ударил Верховного Мага в висок. При виде падающего грудой колдуна Скрипач испытал самое блаженное переживание всей жизни.

Он отошел, засверкал глазами: — Верховному Магу Быстрому Бену необходимо пообщаться с богами! Ну, вы все, быстрее собирайтесь — мы выходим через ползвона! Давайте!

Скрипач поджидал капитана Сорт и кулака Кенеба. Высказанные им угрозы насчет Адъюнкта теперь запустили клыки в собственный его загривок. Нужно поговорить с ней. Когда Быстрый Бен очнется, оказавшись загнанным в угол без возможности ускользнуть. Ему самому (тут он поглядел на бесчувственного ублюдка) вполне достаточно. «Никогда он мне не нравился. Я нуждался в нем, молился на него, даже любил. Нравится? Ни шанса. Козлорез, куклодел, душеглот. Наверное, еще Солтейкен или Д’айверс, если я могу судить.

Вискиджек, слышал, с каким звуком он ударился о голову? Старый мой шлем? Мертвецы вокруг тебя заволновались? Вы вскочили, побежали к вратам? Смотрите на меня? Серж? Эй, вы, Сжигатели! Как вам?»

* * *

Кулак Кенеб уехал из лагеря на самом рассвете, миновав красноглазых дозорных, и скакал на восток, пока солнце не разбило надвое горизонт. Натянул удила на небольшом взгорке, ссутулился в седле. Над конем поднимался пар, по неровной земле ползла туманная дымка. Воздух медленно прогревался.

Перед ним простерлись Пустоши. Справа и чуть сзади смутно виднелись Сафийские горы, изрезавшие южный небосклон. Кенеб устал, но мучился от бессонницы. Именно он управлял Охотниками за Костями с самого ухода из Летера. Кулак Блистиг делал все возможное, чтобы избежать ответственности. Он пристрастился вечерами бродить среди солдат, рассказывая были о Собачьей Упряжке и падении под Ареном, как будто все уже не знали его историй наизусть. Пил вместе с ними и преувеличенно громко хохотал, изображая своего парня, забывшего о рангах. В результате солдаты смотрели на него с подозрением и презрением. У них друзей достаточно. Им не нужен кулак, раздающий у костра куски ветчины или посылающий по кругу кувшин. Подобные ночи должны быть редкими событиями — может, перед решительной битвой — но и тогда никто не должен забывать о положении офицера. Блистиг желает стать одним из них. Но он Кулак по рангу, а это означает отстраненность от рядовых. Он должен за ними следить, да — но прежде всего должен быть готовым отдать приказ, который исполнят без колебаний. От него ожидают руководства, черт подери!

На утренних совещаниях Блистиг сидит насупленный, унылый, усталый. С трудом шевелит языком. Ничего не предлагает, а чужие идеи выслушивает то ли с неверием, то ли с прямым презрением.

«Нам нужно нечто большее. Мне нужно нечто большее».

Адъюнкт вправе ожидать, что на марше армией будут управлять кулаки. У нее есть и другие темы для размышлений, какими бы они ни были (лично Кенеб даже близко не догадывается, о чем она думает. Никто не догадывается, даже Лостара Ииль).

У него есть двое подкулаков, командующих регулярными войсками — пехотой, застрельщиками, разведчиками, лучниками — и Кенеб обнаружил, что стал слишком связанным проблемами организации их сил. Разумеется, у них достаточно трудностей. Но ведь это офицеры — ветераны, прошедшие много военных компаний, и Кенеб всецело полагается на их опыт (хотя временами и чувствует себя как юный капитан под опекой подрезанного крыла старого сержанта). Вряд ли Утка и Клянт говорят за его спиной много хорошего.

«Да, вот вам правда. Я хороший капитан. Но сейчас я далеко вышел за пределы компетентности, и все это видят».

Пустоши выглядят недоступными. Гораздо менее подходящими для жизни, чем худшие земли Семиградья — между Ареном и Рараку или к северо-западу от стен И’Гатана. Он составил короткий список ведунов и ведьм, чья магия позволяет отыскать съедобные растения, мелких животных, насекомых и так далее даже в самых скудных землях. И воду. Чтобы растянуть запасы, им придется хорошенько потрудиться над добавкой к солдатскому рациону.

Но жалобы уже слышны. «Эти Пустоши, Кулак, правильно названы. Даже земля под ногами досуха высосана. Находить пищу всё труднее».

«Делайте что можете. О большем не прошу».

Более бесполезного ответа нельзя ждать от офицера; что самое мерзкое, так воспоминание о таких же ответах, которые он слышал от командиров все годы службы. В конце концов он понял, какую беспомощность они зачастую испытывали, вынужденные иметь дело с неразрешимыми проблемами, не поддающимися контролю силами. Говори что можешь, но старайся при этом выглядеть уверенным и ободрять окружающих. Никто не покупается, все всё знают… Да, он начал понимать бремя командования. Так часто говорят бездумно и даже с презрением. «Но что вы можете знать о бремени? Кончайте скулеж, сэр, пока я не провел ножом то вашему тощему горлу.

Что может знать Блистиг о Вихре? Он суетился за стенами Арена, командовал скучающим гарнизоном. Но я был в самом центре. Полумертвым от ран меня нашел Калам Мекхар. Минала, сестра, где ты теперь? Не напрасно ты от него отвернулась?» Кенеб покачал головой. Мысли его разбредались, усталость брала свое. «Что так угнетает меня? Да, вспомнил. Армия.

Без ненависти как армия может действовать? Не сомневаюсь, нужно и другое: уважение, долг, скользкие идеи „чести“ и „мужества“, а превыше всего — товарищество солдат, взаимная ответственность. Но разве ненависть не важна? Бесполезные офицеры, неразумные приказы, всеобщее убеждение, что в высшем командовании собрались одни некомпетентные идиоты. Но это и означает, что мы едины — мы все пойманы в ловушку раздувшейся „семьи“, где все правила поведения то и дело нарушаются. Наша семья привыкла отвечать насилием на всё. Удивляться ли, что мы так сконфужены?»

Услышав стук копыт, он обернулся и увидел летящего к нему солдата.

«Что там еще?»

Хотя знать ему не больно-то хочется. Еще дезертирства — настоящие или притворные — и он услышит хруст ломающегося спинного хребта. Звук, которого он боится больше всего — ведь он будет означать полнейшую его неудачу. Адъюнкт дала всего одно задание, он оказался неадекватным, в результате чего вся армия Охотников разваливается.

Блистига нужно отодвинуть. Он знает множество офицеров, достаточно твердых для роли кулака. Фаредан Сорт, Ребенд, Рутан Гудд, Добряк. «Добряк, вот это идея. Самый старший. Вселяет в солдат изрядный ужас. Блистательно упрям. Да, Добряк. Пора довести до сведения Адъюнкта…»

Гонец осадил коня: — Кулак, Адъюнкт требует вашего присутствия в лагере Пятого взвода Девятой роты Восьмого Легиона. Несчастный случай.

— Что за случай?

— Не знаю, сэр. Капитан Ииль не сказала.

Кенеб глянул на восходящее солнце и на то, что оно озаряет. «Пустоши. Даже название заставляет кишки переворачиваться». — Так едем, Пучень. А по дороге повеселим друг друга новыми рассказами о старшем сержанте Прыще.

Улыбка разрезала надвое круглое, покрытое шрамами и оспинами лицо солдата. — Да, сэр. У меня их много.

Они послали лошадей в галоп.

* * *

Передав приказы Скрипача, Бутыл вернулся в расположение Пятого взвода. Вокруг лагеря стоял кордон, и ему пришлось воспользоваться именем сержанта, чтобы пробраться внутрь. У костра сидели три необычайно задумчивых панцирника. Скрипач стоял у неподвижно простертого тела Быстрого Бена. Бутыл в тревоге побежал к ним.

— Что случилось? Он пытался искать?..

— Ты снова здесь? Я тебя отослал, солдат…

— Плохая идея, сержант. Не нужно было позволять Бену делать хоть что…

— Почему?

Бутыл указал на землю: — Вот почему. Он еще жив? Лучше бы так.

— Да. Что там насчет избегания магии, Бутыл?

— Мелкие фокусы сойдут. Еда, вода и так далее. Но я даже не думаю о чем-то большем. Во-первых, Пустоши будто посыпаны отатараловой пылью. Колдовать здесь — что зубы себе рвать. Почти во всех местах. Но есть места, в которых всё… гм… совсем наоборот.

— Погоди, солдат. Говоришь, в иных местах магия течет легко? Почему раньше не рассказывал? Наши ведуны и ведьмы уже чуть живы…

— Нет, не так, сержант. Не места, а обитатели. Или, скорее, явления. Властители, сочащиеся мощью. — Бутыл махнул рукой в сторону востока. — Вон там, просто… ну, не знаю. Прохаживаются там. Истекают, гм… энергиями. Да, мы могли бы питаться, сержант, но для этого нужно подойти ближе, а это плохая идея.

Быстрый Бен застонал.

Бутыл нахмурился, глядя на Верховного Мага: — Это что там, на голове — шишка?

— Как близко до ближайшего «явления», Бутыл?

— Я чую одного. Т’лан Имасса.

— Вот как. — Слово упало холодно, безжизненно.

— Еще далеко, — торопливо добавил Бутыл. — В двадцати лигах вокруг нас нет никого. Насколько я знаю. Иные властители хорошо умеют скрываться…

— Ты летал туда, Бутыл? Как часто?

— Ни разу. Там страшно. В темноте то есть. — Бутыл уже начал сожалеть, что вернулся. «Что со мной такое? Сую нос в каждую чертову дыру, и если оттуда слишком дурно пахнет, что делаю? Нахожу другую дыру и сую нос туда. А они все воняют… но, можете ли вообразить, у меня такая привычка. И я от нее не избавлюсь никогда. Боги, Бутыл, послушал бы ты себя…»

Быстрый Бен сел, схватился за голову. — Что? — спросил он. — Что?

— Падение, Верховный Маг, — сказал Скрипач.

— Падение?

— Да-а, думаю, вас поразила некая мысль.

Быстрый Бен сплюнул и осторожно потрогал висок. — Необычайная мысль, должно быть, — пробормотал он. — Так поразила, что ничего не помню.

— Бывает. Слушай, Бутыл. Буяна и Геса украл не Т’лан Имасс. Это сделал тот, К’чайн Че’малле.

— Погодите, — воскликнул Быстрый Бен. — Кто говорит о Т’лан Имассе?

— Я, — ответил Бутыл. — А об крылатом К’чайн Че’малле говорили вы.

Скрипач фыркнул: — Не сомневаюсь, Адъюнкт расскажет нам о клятых Форкрул Ассейлах. Кто остается? О, Джагуты…

— Несколько дней… — сказали Бутыл и Быстрый Бен хором и замолчали, переглядываясь.

Лицо Скрипача покраснело. — Вы, ублюдки, — зашипел он сквозь зубы. — Оба! За нами охотится Джагут?

— И не один, — пояснил Бутыл. — Я насчитал четырнадцать. Каждый — целый ходячий арсенал. Но не думаю, что они выслеживают нас, сержант… хотя, возможно, Верховный Маг знает больше.

Скрипач глубоко вцепился пальцами в бороду и казался готовым выдирать себе волосы клочьями. — Ты доложил обо всем Адъюнкту, Быстрый?

Верховный Маг скривился, отводя глаза: — Я сдался. Ее ничем не удивить, Скрип. Она как будто всё заранее знает.

— Бутыл, были намеки на К’чайн Че’малле?

— Если подумать, — признал Бутыл, — среди крылатых тварей — риназан, плащовок — царит необычное возбуждение. Чешуйчатые крысы скапливаются в кучи и бегут по безумным путям, словно пытаются за кем-то следовать. О да, я уловил запахи в ветре, но думал, это драконий. Не знаю, как пахнут К’чайн Че’малле.

Быстрый Бен бросил Бутылу обрывок брезента. — Вот, нюхай.

Тряпка упала к ногам Бутыла. — Правильно, — сказал он, глядя на нее, — маслянистые ящерицы.

— Драконий, — произнес Скрипач. — Об этих забыл. Мы его знаем, Быстрый?

— Меня спрашиваешь? Нюхач у нас Бутыл.

— Тебя спрашиваю. Ну?

Колдун уклончиво ответил: — Да, пустили мы одному кровь в Летерасе.

— Муху от дерьма так просто не отгонишь, — буркнул Бутыл, смело выдержав грозные взоры собеседников. — Смотри. Пустоши бесплодны, но не пусты, сержант. Готов биться об заклад: Верховный Маг знает, почему там такая толпа. На деле, — добавил он, — думаю, ты тоже знаешь. Та свинья, которую ты всем подложил на чтении… и то, что тебя сразило через несколько дней… кто-то появился и ты, наверное, даже знаешь кто…

— Бутыл, — оборвал его Скрипач, — многое ли ты на самом деле хочешь узнать? Не я ли говорил тебе: держи голову пониже? Но вот ты здесь, и сюда идут Адъюнкт с Ииль. Я отсылал тебя во взвод не без причины. Надо было слушаться. Теперь слишком поздно.

* * *

Кенеб отослал Пучня заканчивать свертывание шатра и въехал в расположение Девятой роты. Солдаты замолкали и смотрели на проезжающего командира. Обычных шуточек слышно не было, и Кенеб догадался: слухи о «несчастном случае» с Геслером просочились в ряды. Что бы там ни случилось, выглядело это плохо.

«Было бы приятно получить хорошую весть. Разнообразия ради. Верховный Маг открыл садок, ведущий прямиком туда, куда желательно Адъюнкту. Милый садок, поля качающихся цветов, олени резвятся и сами падают замертво к ногам, едва мы проголодаемся. Вода? Нет, там винные реки. По ночам земля становится мягче подушки. Чудесно! О, и когда мы там покажемся, враг поглядит и побросает оружие. Пошлет за фургонами, нагруженными в королевских сокровищницах. А женщины! Как…»

— Кенеб!

Он повернул голову, увидев выезжающего из боковой улочки Блистига. Офицер пристроился рядом.

— Утро обернулось Худовой дыркой, Кенеб. Что еще слышно?

— О чем? Меня вызвали в Девятую, Пятый взвод. Больше ничего не знаю.

— Геслер и Буян дезертировали. — В глазах Блистига что-то блеснуло.

— Смехотворно.

— Слово разошлось, уже вся армия знает. Она ее теряет, Кенеб, и если меня спросишь — как раз пора. Мы не выдержим похода через эти Пустоши. Надо распустить армию. В Летерасе мне понравилось — а тебе?

— Геслер и Буян не дезертировали, Блистиг.

— Ты сказал, что ничего не знаешь…

— Зато знаю эту парочку. Крепки как горы.

— Они сбежали, Кенеб. Очень просто…

— Вас звали на совещание?

— Официально — нет. Но, кажется, дело касается всей армии.

— Оно касается одного из взводов роты моего подчинения, Блистиг. Сделайте одолжение, скачите назад быстрее черта и наведите порядок в вашем легионе. Если будут приказы, помощники Адъюнкта вам передадут. Пожелай она вас видеть — вызвала бы.

Лицо кулака омрачилось: — Ты стал настоящим говнюком, Кенеб. В Летерасе не поселяйся, для нас двоих одного города мало.

— Езжай прочь, Блистиг.

— Когда нас распустят, берегись.

— Если этот день настанет, тебе не выйти из шатра. Порвут на куски.

— Говори что хочешь. Я составлю рапорт. А когда приду за тобой, мои будут ступать по пятам.

Кенеб поднял брови: — Рапорт? Шутишь, Блистиг? Ты одна ходячая шутка. Убирайся с глаз моих…

— И не надейся. Я иду к Адъюнкту поговорить.

— И о чем?

— Мое дело.

Они подъехали к ограждению. Солдаты расступились.

В круге ждало чреватое неприятностями общество. Кенеб увидел Тавору, Ииль и Быстрого Бена, Скрипача и Бутыла. Взор упал на разорванную палатку. Выглядело всё невесело. Он спешился. Солдат Восемнадцатого взвода подошел и принял поводья. — Спасибо, капрал Ребро. — Кенеб помедлил. — Думаете, нам еще нужен кордон?

— Только внутреннее кольцо стоит на страже. Остальные глазеют.

— Позовите вашего сержанта.

— Слушаюсь, сэр.

Ухмылявшийся Блистиг прошел мимо, направляясь к Адъюнкту.

Сержант Восемнадцатого оказался около Кенеба. — Кулак. Плохие тут новости.

— Так я слышал, Впалый Глаз. Ну-ка, найдите всех сержантов, которым подчиняются эти солдаты. Хочу, чтобы их здесь не было. Хочу, чтобы они подготовились к дневному переходу. Скажите, если я отсчитаю сто ударов сердца и увижу толпу на прежнем месте — лучше бы им оказаться под пяткой Худа. Понятно, сержант?

Уроженец Генабариса моргнул: — Да, Кулак. — Отдав честь, он ворвался в толпу, сразу же начав выкрикивать приказы.

Капрал Ребро ухмыльнулся: — Остальные не понадобятся, сэр. Кулак, никогда не видел я сержанта злобнее.

— К делу, капрал.

— Да, Кулак.

Кенеб подошел к пестрому сборищу — о, все эти слишком хорошо знакомые лица, унылые мины… глаза Адъюнкта пусты, рот поджат, она слушает речи Блистига. Не успел Кенеб услышать разговор, как Тавора подняла руку в перчатке, прерывая Блистига.

— Кулак Блистиг, — сказала она, — разве время для просьбы об увеличении порций рома?

— Адъюнкт, Восьмой легион, похоже, готов сломаться. Я просто желаю обеспечить свой…

— Достаточно, Блистиг. Немедленно возвращайтесь к легиону.

— Хорошо, Адъюнкт. Но… кто бы мог подумать, что дезертируют даже эти двое. — Он отдал честь — и был вынужден так и стоять с поднятой рукой, ибо Тавора не реагировала. Глаза ее были по-прежнему пусты и безжизненны. Когда пауза стала слишком уж неудобной, она ответила, превращая салют в какой-то пренебрежительный жест, словно отрясала соринку с плаща.

Побледневший Блистиг резко развернулся и отошел к лошади — чтобы обнаружить, что животное ушло прочь, ведь никто не позаботился держать его под уздцы.

Кенеб хмыкнул, глядя на его растерянность: — Вот это рапорт.

— Не мой легион, — бросил тот. — А тебе нужно потолковать с солдатами о правилах приличия.

— Малазанская армия прежде всего требует приличий, но ожидает уважения. Потеряйте уважение — и приличия тоже куда-то пропадут.

— Помни, я за тобой слежу.

— Лучше поймайте лошадь, Блистиг.

Адъюнкт поманила Кенеба. — Кулак. Кажется, охрана нашего лагеря оказалась прорвана.

— Они точно пропали, Адъюнкт?

Женщина кивнула.

— Не могу представить, как кто-то проник в лагерь так глубоко. Или это были свои — но тогда где трупы? Не понимаю, Адъюнкт.

— Верховный Маг утверждает, что нападавший был ассасином Ши’гел из К’чайн Че’малле.

— Кем?

— Иногда, — вмешался Быстрый Бен, — они отращивают крылья. Они личные убийцы Матроны, Кулак. И один упал с неба и украл обоих.

— Ради чего? Чтобы съесть? Почему никто не издал и звука?

— Они были избраны. Нет, не имею понятия почему.

Кенеб пытался хоть что-то понять. Поглядел на Скрипача. Сержант выглядел жалко. Ну, ничего нового… — Геслер и Буян, — проговорил он, — были совсем не обычными морпехами.

— Не ближе к Властителям, — сказал Быстрый Бен, — чем любой в армии.

— Тогда крылатый ассасин придет за другими? — спросил Кенеб, обращаясь сразу ко всем стоявшим перед ним.

Скрипач хмыкнул. — Проклятие, первый разумный вопрос. Вы правы. Почему ограничиваться ими?

— Проблема в том, — сказал Быстрый Бен, — что мы не имеем понятия, зачем Че’малле Геслер и Буян.

— И не знаем как узнать, — добавил Бутыл.

— Понимаю. Ну, как нам защититься от грядущих нападений? Верховный Маг?

— Поглядим, что мне удастся придумать, Кулак.

— Один в каждом взводе будет дежурить с арбалетом всю ночь, — сказал Кенеб. — Может, это бесполезно, но хотя бы что-то для начала. Адъюнкт, если солдаты будут думать, что каждый может пропасть в любой момент и против этого нет защиты… начнется мятеж.

— Верно, Кулак. Я прослежу, чтобы все получили такой приказ. — Тавора повернулась. — Капитан Ииль, скачите к летерийцам и сообщите о наших потерях. Ничего не утаивайте от командора Брюса Беддикта. Доложите и о наших догадках.

Когда Лостара уже разворачивалась, Быстрый Бен сказал: — Капитан, позаботьтесь, чтобы присутствовала Атри-Цеда Араникт.

Она кивнула и ушла.

Адъюнкт подошла к Кенебу ближе. — Кулак. Нам нанесена рана. Она может оказаться глубже и опаснее, чем мы способны вообразить. Будьте уверены, я приложу все старания к поиску Геслера и Буяна, но понимайте также, что поход должен продолжаться. Нужно удержать армию от распада.

— Да, Адъюнкт. Но у нас есть другая проблема. Она, прямо скажем, недавно здесь побывала.

Ее взор был твердым. — Я понимаю, Кулак. Я знаю также, что вследствие этого на вас упало дополнительное бремя. Вопрос будет решен очень скоро. А пока что нужно позаботиться, чтобы утихли слухи о дезертирстве Геслера и Буяна. Правда настолько неприятна, что никто не подумает, будто мы лжем. Созовите ваших офицеров, Кулак. — Она поглядела на мага. — Сделайте что можете для нашей защиты.

— Сделаю, Адъюнкт.

— И найдите их, Быстрый Бен. Мы не можем потерять других опытных солдат.

«Не нужно и говорить, что тогда армия порвет цепи при первом опасном мгновении. Даже сейчас порыв холодного ветра способен нас повалить.

Геслер и Буян, вы проклятые идиоты. Наверное, кости кидали в своей прокисшей палатке — вы же непутевые, как двое братьев. А теперь вас нет, и в моей роте морской пехоты образовалась огромная дыра. Не могу и надеяться, что она заполнится».

Адъюнкт и Верховный Маг удалились. Скрипач с Бутылом подошли поближе к Кенебу.

— Огонь, сэр.

Кенеб нахмурился на Скрипача: — Простите?

— Это огонь. Через который они прошли. Хорошенько подумав, я засомневался, что крылатый ящер сюда вернется. Утверждать не стану… но есть такое чувство, что мы его больше не увидим. Их — тоже.

— Вы сказали Адъюнкту?

— Всего лишь чувство, сэр. Этой ночью пошлю Бутыла. Поглядим, что он найдет.

Казалось, Бутыл оцепенел от подобной перспективы.

— Сообщите, что он откроет, сержант. Немедленно — не ждите утра. Все равно мне не уснуть.

— Знаю такое чувство, сэр. Как только, так сразу.

— Хорошо. Идите же. Я прикажу распределить людей Геслера… кстати, почему бы не взять одного и вам? Выбирайте, Скрип.

— Подойдет Курнос. У него за толстой костью спрятан ум.

— Уверены?

— Я послал его вызвать нескольких человек в определенной последовательности. И повторять дважды не пришлось, сэр.

— Но он из тяжелых?

— Да, но иногда тяжелые пехотинцы не так плохи, как выглядят.

— Я над этим подумаю, Скрипач. Ладно, берите его. Свободны.

* * *

Вестовой Хенар Вигальф шел по широкому проходу между аккуратными рядами палаток летерийцев. Хотя он был кавалеристом, земля содрогалась при каждом его шаге; вряд ли возникли бы споры, кто самый высокий и широкоплечий солдат в войске Брюса. Шествуя к штабу, он привлекал заинтересованные взгляды. Он ведь не на своем громадном коне, не скачет буйным галопом, заставляя людей разбегаться; один вид пешего Вигальфа вызывает потрясение, не говоря уже о том, что он направился в сердце лагеря. Вигальф всегда ненавидел толпы. Вероятно, вообще ненавидел людей. А может, и весь мир.

В двух шагах за ним тащился корнет-улан Оденид, приписанный к отряду командующего как почтарь. Уже давно единственной задачей его стало отыскивать различных солдат и волочить к Брюсу Беддикту. Командующий вел с ними долгие, напряженные беседы. Были вовлечены все подразделения армии. Оденид слышал, что чаще всего Брюс расспрашивает о Пустошах, собирая слухи, старые сказки и смутные легенды. Сильнее всего удивляла невероятная память Брюса Беддикта на имена и лица. В конце дня он призывал писца и диктовал полный список обслуги и солдат, с которыми говорил. Называл возраст, место рождения, подробности послужного списка и даже семейной истории, о которой расспрашивал, добавлял всё, что солдат знал (или считал, что знал) насчет Пустошей.

Братья Беддикт, думал Оденид, совсем не люди. Похоже, обоих боги коснулись.

Не вернулся ли Брюс из мертвых? Не он ли единственный, кроме того Тартенала, победил Императора Тысячи Смертей?

Хенара Вигальфа вызвали для беседы, но не только, подозревал Оденид. Утром в лагерь прискакала офицер Охотников за Костями. Что-то стряслось. Одениду по рангу не полагалось прохлаждаться внутри командного шатра, а круг приближенных командующего не отличался разговорчивостью. Но, какая бы там ни была новость, она отложила поход на половину дня. Малазанка еще внутри, тайно беседует с Брюсом и Цедой — или так было, когда он призвал почтаря и приказал привести Хенара Вигальфа. «Или мне кажется, что его зовут именно так. Высокий, с предками из Синей Розы. В обозе ведут десять породистых лошадей, способных его нести — припоминаю, это семья заводчиков. Еще он спит на правом боку и мочится, стоя на одной ноге. Да-да, именно его».

Последние слова заставили Оденида улыбнуться. «Богами тронутый. Брюс ведь даже еще ни разу не встречался с Хенаром».

* * *

Хенару пришлось присесть, что никогда не улучшало его настроения. Есть причины жить под открытым небом, важные причины; даже хлипкие брезентовые или шелковые стенки шатров давят на него. Ему пришлось успокаивать дыхание, подавляя нарастающую панику.

Двое адъютантов провели его через внутренние комнаты. Хенар старался не замечать их. Стены сами по себе неприятны, но собравшиеся внутри и так тесных закутков люди — еще хуже. И Хенар заперт среди них. Они крадут его воздух. Так пусть будут благодарны, что он еще не сломал им шеи.

Вот вам проблема армий. Слишком много народа. Даже относительно открытый лагерь с окопами, угловыми бастионами и широко расставленными рядами палаток наводит на него дикое отчаяние. Когда его посылают в такие лагеря, он скачет как безумный, чтобы пронестись по территории, вручить послание и как можно скорее покинуть проклятое место.

Командор Брюс сидел в складном кресле, Атри-Цеда Араникт стояла слева от него. В другом кресле малазанская женщина-офицер скрестила ноги, явив взору сильное, мускулистое бедро — его глаза пробежались по изящной округлости, и дыхание сразу стало ровнее. Еще миг — и он посмотрел ей в лицо.

Брюс ждал, когда внимание здоровяка вернется к его персоне. Этого не происходило. Хенар Вигальф пялился на Лостару Ииль, словно никогда раньше не видывал женщин… хотя можно сказать в его оправдание, что это была прекрасная женщина. Но даже… Брюс прокашлялся. — Вестовой Хенар Вигальф, благодарю что пришли.

Глаза мужчины устремились на Брюса — и тут же ускользнули. — Как приказано, господин.

— Если вы уделите внимание… Хорошо. Вы были приписаны к гарнизону Дрены во время овлийской компании. Верно?

— Да, господин.

— Вы были связным для уланов Синей Розы, роты, в которой некогда служили.

— Да господин.

Брюс наморщил лоб: — Нет, так не пойдет. Вестовой, могу я представить вас капитану Лостаре Ииль, помощнице Адъюнкта Таворы из Охотников за Костями? Капитан, это вестовой Хенар Вигальф.

Хенар, обученный придворному этикету Синей Розы, встал на колено и склонил голову. — Капитан, я польщен.

Ииль взглянула на Брюса, высоко поднимая брови.

Тот покачал головой, ибо и сам был озадачен. По его сведениям, капитан не относилась к знатному роду и уж конечно не несла королевской крови.

Она мешкала, явно чувствуя себя неудобно. — Прошу подняться, Хенар. В следующий раз хватит и обычного салюта.

Он выпрямился. — Как прикажете, госпожа.

— Теперь, — произнес Брюс, — можем мы продолжить?

Хенар с видимым усилием оторвал взор от Лостары и кивнул: — Разумеется, господин.

— Во время последней компании овл — изменник по кличке Красная Маска проник в Дрену. Пролилась кровь, во время преследования солдаты гарнизона попали в засаду. Пока все верно?

— Да, господин.

— Были рапорты о двух демонических тварях, служивших Красной Маске как телохранители.

— Да, господин. Ящеры на двух ногах, бегающие быстро как лошади, господин. Их видели, о них докладывали и во время самой кампании. Атри-Преда включила отчет о них в донесения, пришедшие после первой большой битвы. Но новых донесений не последовало.

— Вам случалось знать солдата по имени Гордый?

— Нет, господин.

— Овл по рождению, но воспитанный семьей в Дрене. Он попал к ним достаточно подросшим, чтобы помнить множество овлийских легенд, описывавших древнюю войну с армией подобных существ. Овлы не победили, но война окончилась уходом демонов на восток, в Пустоши. Прежде враги, ныне союзники? Такое возможно. Мы знаем, что случилось с Красной Маской? Он еще жив?

— Господин, считается, что он мертв, ведь овлов больше нет.

— Но прямых доказательств нет.

— Да, господин.

— Спасибо, Хенар Вигальф. Можете идти.

Вестовой отсалютовал, снова глядя на Лостару Ииль, и ушел.

Малазанка выдохнула: — И что?

— Прошу принять мои извинения. В моей армии женщин несколько меньше, нежели в вашей. Это не политика, просто летерийские женщины более склонны выбирать иные профессии. Возможно, Хенар не…

— Понимаю, Командор. Простите, что прервала вас. Нужно сказать, он человек впечатляющий, так что не извиняйтесь. — Она расправила ноги, встала. — В любом случае, сэр, упомянутые ящеры вполне подходят под описание К’чайн Че’малле. Это были живые экземпляры, не выходцы из мертвых?

— Никаких свидетельств обратного не существует. В первой битве они получали раны.

Лостара кивнула: — Тогда Быстрый Бен, похоже, был прав.

— Прав. — Брюс распрямил спину, поглядел на высокую женщину. — Был некогда бог… я знаю его имя, но оно сейчас не важно. Что важно, так это где он обитал — в месте, которое мы ныне зовем Пустошами. Он там жил и там умер. Жизнь его была похищена силой, магией, исходившей от К’чайн Че’малле… кстати, я никогда не слышал о такой цивилизации, но в памяти бога есть их имя и разрозненные… образы. — Он покачал головой и не сразу продолжил: — Возможно, эта сила… — он бросил взгляд на Араникт, — является одним из садков, принесенных вами, малазанами. Или был произведен некий ритуал. Его название — Аграст Корвалайн. Он украл жизненную силу из самой земли, капитан. Фактически он и создал Пустоши, убив богов и духов земли, а также их поклонников.

— Интересно. Адъюнкт должна об этом услышать.

— Да, мы должны делиться знаниями. Прошу, капитан, поезжайте к Адъюнкту и передайте, что вскоре мы нанесем ей визит.

— Немедленно, Командор. Скоро ли?

— Давайте совместим его с обедом.

— Тогда мне лучше поспешить, сэр. — Она отдала честь.

Брюс улыбнулся: — Не нужно формальностей, капитан. Да, когда будете уходить, попросите одного из моих помощников зайти.

— Обязательно. До встречи пополудни, Командор.

Когда она покинула помещение, Брюс указал на опустевшее кресло. — Садитесь, Атри-Цеда. Вы как-то побледнели.

Она нерешительно повиновалась. Брюс следил, как она нервно усаживается на самый край. Что же, начало положено.

Полог зашелестел, в комнату вошел капрал Гинест и встал, выражая готовность служить.

— Капрал, прикрепите Хенара Вигальфа к моей команде. Он должен будет сопровождать меня в числе свиты, когда мы отправимся на обед в малазанский лагерь. Подыщите подходящий плащ, сообщите ему, что отныне он корнет-улан.

— Э… простите, Командор, но разве Вигальф не из Синей Розы?

— Оттуда. И что?

— Ну, военные уложения говорят, что солдат родом из Синей Розы недостоин любого командного ранга в регулярных силах Летера, господин. Только среди уланов Синей Розы такой солдат может дослужиться до лейтенанта, но не большего ранга. Так записано в условиях капитуляции после завоевания Розы, господин.

— В том самом соглашении, что затребовало от Синей Розы лошадей и стремена, не говоря уже о создании уланской кавалерии?

— Да господин.

— И они прислали плохие стремена, не так ли?

— Подлый трюк, господин, вот что это такое. Я удивляюсь, почему Король не настоял на подобающей репарации.

— Можете сколько угодно удивляться, Гинест, вот только не таким осуждающим тоном. Что касается стремян, лично я рукоплещу хитрости Синей Розы. Месть вполне заслуженная. А насчет потолка повышения в летерийской армии скажу вот что: отныне каждый и всякий солдат армии Летера, невзирая на происхождение, имеет равные возможности повышения в ранге на основании заслуг и образцового служения государству. Пригласите писца, пусть немедленно это зафиксирует. Вы же, Гинест, должны спешить, ведь вам предстоит поймать Хенара вовремя, чтобы он вернулся на коне, полностью готовым сопровождать меня. Понятно?

— Господин, высокородным офицерам не понравится…

— Я узнал, что малазанская императрица устроила кампанию, избавившую ее армии от чинуш, купивших должности и привилегии. Знаете ли, капрал, как она этого достигла? Арестовала офицеров и либо казнила, либо сослала на рудники пожизненно. Думаю, очаровательное решение. Если знать моей армии станет мне докучать, я готов посоветовать брату сходное решение. Ну, можете идти.

Помощник отдал честь и удалился.

Брюс оглянулся, увидел на лице Араникт потрясение. — Ох, ладно вам, Атри-Цеда! Вы же не верите, что я стану советовать такое?

— Господин? Нет, разумеется нет. Я и не думала… Гм, простите, господин. Простите.

Бюс склонил голову набок и принялся ее разглядывать. — Что же тогда? А, вы, наверное, удивились, что я позволил себе сводничество?

— Да, господин. Немного.

— В первый раз за наше знакомство на лице Лостары Ииль появилось что-то живое. Что до Хенара… он вполне ей подходит, не думаете?

— О да, господин! То есть…

— У него явный вкус к экзотике. Но есть ли шанс?

— Господин, не могу знать.

— Но что вы думаете как женщина?

Глаза ее забегали, к лицу прилила кровь. — Она увидела, что он восхищен ее ногами, господин.

— И не изменила позу.

— Я тоже заметила, господин.

— Как и я.

В комнате повисло молчание. Брюс изучал Араникт, а она осмеливалась смотреть куда угодно, лишь бы не в лицо командиру.

— Ради Странника, Атри-Цеда! Пользуйтесь всем креслом. Сядьте удобнее.

— Да, господин.

* * *

Визгливый хохот Горлореза донесся из-за командного шатра. Снова. Поморщившись, Каракатица согнулся, подтащил к себе усеянную заклепками кожаную кирасу. Нет смысла влезать в проклятую штуку, пока они не выйдут наконец в поход. Однако она стала ржаветь. Нужно бы смазать.

— Где ведерко со смазкой?

— Вот, — сказал Тарр, передавая небольшую бадейку. — Не бери слишком много, она кончается. Теперь, когда Прыщ отвечает за снабжение…

— Ублюдок ни за что не отвечает, — рявкнул Каракатица. — Сам назначил себя посредником и теперь приходится пробиваться мимо него по любому поводу. Квартирмейстер рад, что запросов доходит мало. Они между собой всё делят, а то и прямо воруют. Кто-то должен сказать Сорт, чтобы она сказала Добряку и он смог…

— Добряк больше Прыщом не командует.

— Тогда кто?

— Похоже, никто.

Улыба и Корик вошли на стоянку, которая уже перестала быть стоянкой — остался лишь дымящийся костер, окруженный тючками и скатками. — Первый пополуденный звон, — сказала Улыба, — и не раньше.

— Есть новости о Геслере и Буяне? — спросил Каракатица.

— Скрип говорит только что хочет, — отозвался Корик. — И остальные так же. Наверное, они дали деру.

— Не дури, — взорвался Каракатица. — Ветераны не уходят. Вот почему они ветераны.

— Пока не решат, что с них хватит.

— Спроси Бутыла, — сказал Тарр, мрачно глядя на Корика, — и он скажет так же. Их схватили.

— Чудно. Схватили. Значит, их с нами нет. Наверное, даже нет в живых. Кто следующий?

— Если повезет, — сказала Улыба, ложась на свой тюк, — им будешь ты. — Она поглядела на Тарра. — У него мозги выгорели — Корик уже не тот Корик, которого я знала. Спорю, все вы думаете так же? — Тут она вскочила на ноги. — Да нассать! Пойду прогуляюсь.

— Гуляй подольше, — сказал Корик.

Снова дико захохотал Горлорез. Каракатица сморщился: — Что такого смешного, так его?!

Корабб, притворявшийся спящим, наконец сел. — Пойду узнаю, Карак. У меня тоже нервы взвинчены.

— Если он валяет дурака, Корабб, вдарь ему по роже.

— Да, Карак, на это можешь рассчитывать.

Каракатица молчал и следил, как Корабб ковыляет прочь. Потом ухмыльнулся Тарру: — Все заметил?

— Я ж рядом сижу.

— Он уже не сторонится нас. Он — наш панцирник. Хорошо.

— Всё хорошо, он хорош, — сказал Тарр.

— В этом взводе панцирник — я, — бросил Корик.

Тарр снова начал чистить сапоги. Каракатица отвернулся, погладил рукой лысеющую макушку — и заметил, что рука стала сальной. — Дыханье Худа!

Тарр вгляделся и фыркнул: — От трещины не защитит.

— Что?

— Череп.

— Смешно.

Корик стоял, словно не знал, куда ему пойти, словно нигде не находил себе места. Немного спустя он ушел в сторону, противоположную выбранному Улыбой маршруту.

Каракатица продолжил смазывать доспехи. Когда требовалась новая порция смазки, он находил ее на собственной голове. — Он может, ты сам знаешь.

— Не станет, — ответил Тарр.

— Геслер и Буян — вот его извинение. И Целуй-Сюда.

— Целуй-Сюда заботилась только о себе любимой.

— А у Корика иначе? Нынче он весь внутри головы, а там — верно Улыба говорит — всё выгорело. Осталась одна зола.

— Не сбежит.

— Почему ты так уверен, Тарр?

— Потому что где-то внутри, среди золы, остается кое-что. Он еще что-то пытается доказать. Не себе — себя он в чем угодно убедит — но всем нам. Нравится ему или нет, признает он или нет, но он к нам приклеился.

— Ну, посмотрим.

Тарр протянул руку, позаимствовав сало с виска Каракатицы. Натер сапоги.

— Смешно, — сказал Каракатица.

* * *

Корабб обошел командный шатер и обнаружил, что Горлорез, Наоборот и Мертвяк сидят около выгребной ямы. Подошел ближе. — Хватит так смеяться, Горлорез, или я тебе лицо разобью.

Все трое виновато подняли головы. Поморщившись, Горлорез ответил: — Поглядим, солдат.

— Не успеешь поглядеть. Чем заняты?

— Играем с чешуйчатыми крысами. А тебе какое дело?

Корабб приблизился, поглядел вниз. В траве барахтались три тощие твари со связанными вместе хвостами. — Что за гадкое дело.

— Идиот. Мы решили съесть их на обед. И позаботились, чтобы не разбежались.

— Вы их мучаете.

— Иди подальше, Корабб, — сказал Горлорез.

— Или развяжите хвосты, или сломайте им шеи.

Горлорез вздохнул: — Объясни, Мертвяк.

— У них нет мозгов, Корабб. В этих мелких черепушках только жижа, вроде гноя. Они похожи на термитов или муравьев. Мыслить могут только кучей. Кажется, трех недостаточно. К тому же они чем-то пахнут. Вроде магии, только маслянистей. Мы с Наобом пытаемся разобраться, так что не мешай, ладно?

— Мы жрем маслянистую магию? — возмутился Корабб. — Звучит погано. Никогда больше тварей в рот не возьму.

— Тогда скоро голодным будешь, — сказал Наоборот, схвативший одну из крыс за спину. Две другие попытались ее оттащить, но в разных направлениях. — Там миллионы этих тварей. Худ знает, чем питаются. Утром мы видели целую ораву, словно блестящую реку. Убили штук пятьдесят, прежде чем остальные сообразили сменить маршрут.

Перевернутая им крыса сумела встать на ноги. Теперь они пытались двигаться в трех разных направлениях. — С каждым днем их все больше. Похоже, увязываются за нами.

Эти слова заставили Корабба похолодеть, хотя неизвестно почему. Не то чтобы крысы казались опасными. Они даже в обоз за провиантом не лазили. — Слышал, они больно кусаются.

— Если позволишь, да.

— Горлорез, они тебя уже не смешат?

— Да. Иди отсюда.

— Если я услышу еще хохот, вернусь поговорить.

— Это же просто смех. Люди смеются. По разным поводам.

— Но от твоего кожа дергается.

— Отлично. Я всегда так смеюсь, когда иду перерезать горло какому-нибудь надоедливому ублюдку.

Корабб шагнул, протянул руку, схватил всех трех крыс. Быстрыми движениями переломил им шеи. Швырнул безжизненные тела между троими магами-солдатами.

— В следующий раз я посмеюсь, когда буду перерезать…

— Чудесно, — ответил Корабб. — Чтобы тебя убить, мне понадобится один вздох. Это будет последний твой смех, Горлорез.

Он ушел. Дела становились всё уже. Куда делась слава? Он привык, что эта армия, пусть жалкая, сохраняет некое достоинство. Стать Охотником за Костями — это что-то значило, что-то важное. Но теперь… она стала толпой раздраженных негодяев и хулиганов.

— Корабб.

Он поднял голову и увидел на пути Фаредан Сорт. — Капитан?

— Скрипач там?

— Не думаю. Четверть звона назад его там не было.

— Где ваш взвод?

— Они не перемещались, сэр. — Он ткнул пальцем. — Вон там.

— Тогда что вы делаете здесь?

— Здесь или где, сэр?

Она нахмурилась и прошла мимо. О гадал, не ждет ли она, чтобы он пошел следом — она ведь идет к его товарищам. Но, раз она не подала никакого знака, Корабб пожал плечами и продолжил бесцельные блуждания. «Может, найду тяжелую пехоту. Перебросимся в кости. Но зачем? Я всегда продуваю». Знаменитая удача Корабба не касалась костей. «Типичное дело. Никогда самое важное…» Он положил руку на шар нового летерийского меча, просто чтобы ощутить его. «Его я не потеряю. Не этот меч. Он мой, я буду им пользоваться».

Он стал много думать о Леомене. Без реальной причины, насколько можно судить — разве что как Леомен вел солдат, даже делал их фанатичными последователями. Когда-то он считал это даром, талантом. Но теперь … не уверен. Некоторым образом такой талант делает человека опасным. Следовать за кем-то рискованно. Особенно когда обнажается истина: вождю плевать на любого из своих последователей. Леомен и люди вроде него собирают фанатиков, как богатый купец золотые монеты, а потом тратят без задней мысли. Нет, Адъюнкт лучше, и пусть другие говорят иное. Они словно мечтают о своем Леомене, но Кораббу уже известно, каково это. А им — нет. Будь над ними Леомен, все уже погибли бы. Адъюнкт о них заботится, даже слишком. Если нужно выбирать, он навсегда останется с ней.

Недовольство подобно болезни. Оно зажгло Вихрь, и тогда умерли сотни и тысячи. Кто доволен, стоя над братскими могилами? Никто. Малазане дошли до пожирания своих же; но если все виканы мертвы, неужели кто-то будет глупо верить, что захваченные земли не мечтают о мщении? Рано или поздно захватчики станут прахом и ветер унесет их.

Даже здесь, в лагере Охотников, недовольство расползается как зараза. Причин нет, кроме скуки и неведения. Но что в них плохого? Скука означает, что никого не режут. Неведение — сама истина жизни. Сердце Корабба может лопнуть на следующем шаге, или обезумевшая лошадь затопчет его на ближайшемперекрестке. Разорвется кровеносный сосуд в мозгу. С неба упадет камень. Ничего мы не знаем, будущее неведомо; неужели те, что познали прошлое, начинают верить, будто знают всё, даже грядущее?

Недовольны? Поглядим, вдруг тычок кулаком в рожу вас раззадорит. Да, Каракатица прокис, но и сам Корабб был таким же. Он, может много на что жалуется — но это не означает недовольства. Ясное дело. Каракатица тоже любит брюзжать. Без этого ему никак. Вот почему с ним так спокойно. Втирает сало в вареную кожу, точит короткий меч и головки арбалетных болтов. Снова и снова пересчитывает малое собрание жульков и дымков, единственную горелку; глаз не сводит с мешка Скрипача, в котором таится долбашка. Он счастлив. Это заметно даже по недовольной гримасе.

«Люблю я Каракатицу. Знаю, чего от него ждать. Он не горячее железо, он не холодное железо. Он горькое железо. Я тоже. Все горче. Только попробуй, Горлорез».

* * *

Капитан Добряк пригладил немногие оставшиеся прядки волос, откинулся в складном кресле. — Скенроу, что я могу для вас сделать?

— Это Рутан.

— Разумеется. Не секрет, Скенроу.

— Ну, я не о том. Дело в том, что он не тот, кем я его считала.

— А подробнее?

— Не думаю, что его имя настоящее.

— А у кого настоящее? Поглядите на меня. Я нашел свое после долгих лет тщательного обдумывания. Скенроу — на архаическом канезском так называли дикую собаку, не так ли?

— Не о том я, Добряк. Он что-то скрывает — о, его рассказы достоверны, по крайней мере поверхностно. Временная линия вполне…

— Простите, вы о чем?

— Ну, когда и где он делал то и это. Точное соответствие событиям… но я подозреваю, он всего лишь тщательно готовился.

— Или события точно соответствуют, потому что это настоящая его история.

— Не думаю. Вот в чем дело. Думаю, он лжет.

— Скенроу, даже если он лжет, это едва ли считается преступлением в малазанской армии. Не так ли?

— А если за его голову назначена награда? Если каждому Когтю снятся сладкие сны о его ликвидации, если Императрица выслала тысячу шпионов на охоту?

— За Рутаном Гуддом?

— За тем, кто он на самом деле.

— Если так… какое нам дело, Скенроу? Мы все теперь изменники.

— У Когтя долгая память.

— Что от него осталось после Малаза? Думаю, они копят яд для Адъюнкта и нас, изменнической верхушки офицерства. Для героических ветеранов вроде меня, не говоря уже о кулаках — кроме, разве что, Блистига. Предполагаю, — продолжал он, — вы думаете о далеком будущем. Вы вдвоем селитесь где-то в домике, смотрите на канезские пляжи, дым идет из трубы, выводок быстро взрослеющих детишек играется с огненными муравьями и чем-то еще. Ради всего святого, Скенроу! Не думаю, что вашему мирному сну будет кто-то угрожать!

— Начинаю понимать, каково было лейтенанту Прыщу служить под вами, Добряк. Все проскользнуло мимо, не так ли?

— Не вполне уверен, что понимаю…

— Верно, — проговорила она. — Подумайте вот о чем. Рутан нервничает. Все сильнее. Он почти счесал бороду с подбородка. У него плохие сны. Он говорит во сне на языках, которых я никогда прежде не слышала.

— Очень любопытно.

— Например, вы когда-либо слышали про Аграст Корвалайн?

Добряк нахмурился: — Вряд ли. Но звучит по-тистеански. Например, старшие садки Куральд Галайн и Эмурланн. Сходная конструкция, готов поспорить. Можете рассказать Верховному Магу.

Женщина со вздохом отвернулась. — Точно. Ну, лучше мне идти к взводам. Пропажа Геслера и Буяна сразу после бегства Мазан — и той, другой — ну, всё стало хрупким.

— Точно. Скенроу, когда будете уходить, велите капралу Мышце принести мою коллекцию.

Коллекцию?

— Гребни, Скенроу, гребни.

* * *

Старший сержант Прыщ сел, утер кровь с носа. Странные мушки все еще плавали и прыгали перед глазами, но он мог видеть, что личный его фургон разграблен. Два вола созерцали его, жуя удила. Он мельком подумал, нельзя ли тренировать волов как сторожевых псов, но образ этих животных, скалящих громадные квадратные зубы и угрожающе мычащих, показался ему не вполне устрашающим.

Он встал и начал отряхиваться, счищать грязь и траву в одежды; звук приближающихся шагов заставил его выпрямить спину и поднять руки, приготовившись защищаться. Но в том не было нужды. Пришедшие не выглядели особо страшными. Еж и с ним четверо его новых Сжигателей Мостов.

— Что с вами случилось? — спросил Еж.

— Сам не знаю. Кто-то пришел с требованием, которое я, э… не смог исполнить.

— Поддельная печать на требовании?

— Вроде того.

Еж поглядел на фургон: — Похоже, он все равно получил чего желал.

— Полное неприличие, — сказал один из капралов Ежа, недоверчиво качая головой. — Вашим Охотникам недостает дисциплины, старший сержант.

Прыщ сверкнул глазами на тщедушного летерийца: — Знаешь, капрал, я как раз думал о том же. Здесь воцарилась анархия. Я чувствую себя под осадой. Я единственный остров разума и порядка в буре алчного хаоса. — Он указал рукой за спину, сказав Ежу: — Если вы пришли с требованием, придется подождать, пока я все не реорганизую. К тому же мои личные запасы, строго говоря, не подлежат официальному востребованию. Но я готов предоставить вам письмо, разрешающее встречу с квартирмейстером.

— Очень любезно. Но мы уже там побывали.

— Без письма? И как, невесело вышло?

— Точно. Кажется, он ждет писем только от вас.

— Разумеется, — сказал Прыщ. — Как вы могли понять, командор — ведь так к вам следует обращаться?.. как вы могли понять, в сердце хаоса, о котором столь мудро упомянул ваш капрал, мне пришлось взвалить на себя заботу о наших быстро уменьшающихся припасах.

Еж кивал, не сводя глаз с фургона. — Суть в том, старший сержант, что — как мы слышали — большая часть хаоса происходит от необходимости пробиваться через вас. Я гадаю, знает ли о ситуации кулак Кенеб. Будучи отныне воинским начальником, я мог бы пойти и прямо поговорить с ним. Как равный, понимаете? А вот вашим прихлебалам не стоит и соваться… да, я заметил здешнее неофициальное охранение. Целая система создана, старший сержант. Я удивляюсь, кто же сумел пройти и расквасить вам нос.

— Если бы я сохранил память об этом происшествии, Командор, я сказал бы кто. Но после того, как выследил бы его и распял за грабеж.

— Ну, — сказал Еж — я тут поймал слух, свежий словно дерьмо ваших волов.

— Восхитительно. — Прыщ замолчал, ожидая.

— Насчет письма…

— Прямо сейчас, дайте только найти запасную табличку…

— Не пользуетесь пергаментом? Разумеется. Пергамент не тает, в отличие от воска. Доказательства? Какие доказательства?! Умно, старший сержант.

Прыщ отыскал табличку и стило на маленьком складном столе подле сломанного стула, на котором он (предположительно) сидел, когда получил привет от чьего-то кулака. Торопливо начертал свой знак и озабоченно поднял глаза: — Чего же вы желаете больше всего?

— Больше всего? Всего, чего пожелаем.

— Точно. Отлично. Я так и пишу.

— И чтобы все по закону.

— Натурально.

Прыщ отдал табличку. Еж прищурился…

Наконец ублюдок поднял взгляд и осклабился: — Слух был о том, что вам заехал Непотребос Вздорр.

— Ах, он. Кто же еще? А я такой глупый. Не знаю, видели ли вы его самолично?

Еж пожал плечами: — Он большой, как я слышал. Брови как горный утес, глаза как у омара, нос длиной до острова Малаз. Крушит камни зубами. Волос больше, чем на мотне у бхедрина. Кулачищи такие, что нос любого старшего сержанта…

— Можете остановиться. Теперь, благодаря вам, у меня сложился весьма точный образ.

— А Поденка говорит, что все не так, — продолжил Еж. — Вздорр высок, но тощ, говорит Поденка, а лицо крошечное как бутон цветка. Нежные и красивые глаза, нервные губы…

— Поденке он снится каждую ночь. Да. Ну, спасибо за восхитительную беседу, Командор. На этом дела окончены? Как видите, у меня много работы.

— Это точно. Это точно.

Он вместе с волами следил, как пятеро уходят. Потом он вздохнул: — Боги, они настоящие Сжигатели. — Сверкнул глазами на скотов: — Пережуйте это хорошенько, бесполезные олухи.

* * *

Смертонос, последний принц некоего племени из пустынь Семиградья, самый опасный убийца, которого видела в бою Смола, расчесывал волосы Досаде. Стиль его укладки отличался от вкусов Даль Хона, но круглая и несколько маленькая голова Досады стала какой-то функциональной — и еще почему-то устрашающий.

— Зализал всюю, — пробурчал Неп Борозда, наморщивший пятнистый лоб, отчего он стал походить на черепаху. — Отврательно!

— Ну не знаю, — возразил Чопор. — Эти кудри заменят ей ватный подшлемник. Голова будет свежее, чем у прочих.

— На те жабу! Когда Смертос ряхнет бабу?

— Чудесная рифма, — подал голос Мелоч, вытянувший ноги к дымящемуся костру. Руки панцирника были заложены за голову, глаза закрыты.

Смола и еще шестеро ближайших солдат незаметно поглядывали на него, следя за прогрессом. Торопливые жесты позволили им заключить пари: когда же Мелоч наконец заметит, что поджаривает собственные пятки? Капрал Обод считал до десяти — уже шесть раз.

Пристрастившаяся к трубке Досада пускала дым в глаза Смертоносу; ему приходилось терпеть, ведь отложить костяной крючок и деревянный гребень он не желал.

Странно, подумала Смола, что недоделки всегда ухитряются находить друг дружку в любой толпе или, как в нынешнем случае, в любой пустыне. Они похожи на травяных пауков, в брачный сезон выставляющих перед собой усы длиной в человеческую руку. Тут она заметила, что думает о пауках уже тридцатый раз за утро, и бросила взгляд на неподвижно лежащее тело сержанта Хеллиан, забредшей на их стоянку как на свою. Она была такой пьяной, что Обод не дал ей подойти к костру — боялся воспламенения воздуха. Она «бежала от пауков». Каких пауков? Хеллиан не объяснила, рухнув наземь как подкошенная.

Смертонос некоторое время следил за ней, разглаживая волосы и убеждаясь, что ноги и руки согнуты под правильными углами; потом улегся спать рядом. Мать, которой у него не было. Или мать, которую он так и не покинул. Что же, все пропавшие принцы из волшебных сказок были не такими пропащими, как Смертонос. «Что за грустную и запутанную сказку придумал себе наш сладкий мальчик…»

Смола провела ладонью по лицу. Она ощущала себя наподобие Хеллиан, хотя вчера выпила лишь немного жидкого эля. Разум ее казался отекшим, забитым до бесчувствия. Проклятая сверхчувствительность пропала, оставив ее полуоглохшей. «Кажется, я… подавлена. Чем-то. Оно близко. Все ближе. Так ли?»

Она принялась гадать, где сейчас сестра — и далеко ли сейчас Напасть и хундрилы. Они ведь запаздывают…

Смола вспомнила злосчастную встречу с Адъюнктом. Вспомнила разъяренное лицо Мазан Гилани, когда Тавора ее отсылала. Командующая не проявила нерешительности и согласилась со всеми советами Смолы. Но первая ее реакция… Измена. Да, это слово ее ранит. Этого слова она страшится. «Думаю, только измена способна лишить ее смелости. Что случилось с вами, Тавора Паран? Что-то из детства, ужасная холодность, предательство, поразившее вас до глубины сердца, лишившее девочку детской невинности?

Когда такое случается? Когда раны заставляют нас взрослеть? Голодающее дитя никогда не станет сильным и рослым. Нелюбимое дитя никогда не найдет любви. Дитя, которое не научилось смеяться, никогда не найдет в мире ничего смешного. Дитя, слишком глубоко раненое, проведет всю жизнь, раздирая струпья на незаживающей язве». Смола подумала о необдуманных словах и беззаботных поступках родителей, виденных ей в цивилизованных странах. Им как будто недосуг заняться детьми. Они слишком заняты, слишком полны собой, и всё это передается от поколения к поколению.

Среди дальхонезцев, в деревнях и севера и юга, терпение считается даром, возвращаемым детям, которые сами по себе — дар. Терпение, полновесное уважение, готовность выслушать и желание научить — не таковы ли добродетели родителей? И что толку в цивилизации, способной процветать, систематически уничтожая эти драгоценные связи? «Уделить время детям? Нет времени. Работать, чтобы их накормить — да, это ваша ответственность. Но ваша верность и сила и энергия — они принадлежат нам. Нам? Кто мы? Мы опустошители мира. Чьего мира? Вашего. Ее… да, мира Адъюнкта. И даже Смертоноса. Бедный, заблудившийся Смертонос. И Хеллиан, не вылезающая из мокрых горячих объятий алкоголя. Ты и странствующий отставной жрец с вечной ухмылкой и больными глазами. Ваши армии, ваши короли и королевы, ваши боги и, самое главное, ваши дети. Мы убиваем их мир прежде, чем они вступают в права наследования. Убиваем прежде, чем они станут взрослыми и поймут что к чему».

Она снова потерла лицо. Адъюнкт так одинока, да. «Но я пыталась. Думаю, пыталась честно. Вы не так одиноки, как вам кажется, Тавора Паран. Подарила ли я хотя бы это? Когда я ушла, когда вы стояли одна в шатре, в тишине — когда ушла и Лостара, когда никто не видел вас — что вы сделали? Ослабили ли вы внутренние цепи?

Если Бутыл следил за вами через одну из крыс — что он увидел? Там, на вашем лице? Ну хоть что-то увидел? Совсем ничего?»

— Что это горит?

— Ты, Мелоч.

Пехотинец не пошевелился. От подметок шли струи черного дыма. — Уже готовы, Чопор?

— Клянусь, не хуже хрустящего бекона.

— Боги, как я люблю бекон.

— Ты ноги передвинешь? — спросил Мулван Бояка.

— Что, ставки делали, уроды?

— Разумеется, — сказал Превалак Обод.

— Кто считал до десяти?

— Я. Мне приказали. Нас тут как раз десять со Смертоносом и Досадой, хотя они не ставили. Слишком заняты.

— Смола, ты ставила?

— Да, — отозвалась Смола.

— Число?

— Семь.

— Обод, ты сейчас на чем?

— Три.

— Вслух считай.

— Пять, шесть, се…

Мелоч вытянул ноги из костра и сел.

— Вот это верность, — ухмыльнулась Смола.

Солдат улыбнулся: — Точно. Теперь ты меня любишь?

— На половину.

— И так сойдет. Неп Борозда, сколько стоит быстрое исцеление?

— Ха! Твою полвину! Ха, ха!

— Половину половины…

— Не! Не!

— Или так, или меня сержант прикажет исцелить. За так.

— Тоже верно. — Смола глянула на Бадана Грука. — Нам нужен твой целитель, Бадан. Заметано?

— Конечно.

— Подстава, — пробурчал Чопор. — Заранее сговорились, чую не хуже бекона.

— Полвина полвины, Мылч!

— Будь к нему добр, Мелоч, и он постарается.

— Да, сержант Смола. Согласен. Половина половины. Где куш?

— Все выкладываются, — сказал Обод, поднимая шлем. — Пускаю по кругу.

— Вот гнусь, — буркнула Спешка. — Оглянись, нас надули.

— И что нового? Морпехи честно не играют…

— Играют на выигрыш, — закончила Спешка, скривившись от старой шутки Сжигателей Мостов.

Смола встала и ушла от костра. Отупение и беспокойство — что это за состояние такое? Через несколько шагов она поняла, что за ней кто-то увязался. Оглянулась: Бадан Грук.

— Смола, ты выглядишь… другой. Заболела? Слушай, Целуй-Сюда…

— Не упоминай сестру, Бадан. Я ее лучше знаю.

— Верно. Она мечтала сбежать, все видели. И ты первая. Чего не понимаю, как она не стала нас подговаривать на побег?

Смола покосилась на него: — Тебя она убедила бы?

— Может быть.

— И вы двое насели бы на меня. И уломали бы.

— Возможно, так. Но ведь такого не случилось? Но теперь она где-то там, а мы застряли здесь.

— Я не дезертирую, Бадан.

— Даже не думала пойти за Целуй-Сюда?

— Нет.

— Правда?

— Она уже взрослая. Нужно было давно понять, не так ли? Я ее опекать больше не обязана. Жаль, что не осознала это прежде, чем мы записались.

Сержант поморщился: — Не ты одна ее не понимала.

«Ах, Бадан, что мне с тобой делать? Сердце разрывается. Но жалость и любовь вместе не ходят, не так ли?»

Была ли это жалость? Она не знала. Но взяла его под руку, возвращаясь назад.

* * *

Его пробудило мягкое касание ветра. Очумелый Геслер заморгал, продирая глаза. Во рту было сухо, язык распух. Голубое небо без птиц, безо всего. Он застонал, пытаясь построить воспоминания. Лагерь, да-а, какой-то дурацкий спор с Буяном. Ублюдок снова видел сон: что-то демоническое быстро близится, падает с темного неба. У него были глаза как у загнанного зайца.

Они пили? Курили что-то? Или просто завалились спать — он в одной половине палатки, Буян в другой? Одна половина чистая и опрятная, вторая хуже вонючей свалки. Он жаловался. Черт, ничего не вспомнить.

Плевать. Лагерь почему-то не встает, странная тишина… и что он делает снаружи? Геслер медленно сел. — Боги подлые! Они бросили нас! — Полоса неровной почвы, вдалеке странные низкие курганы — вчера они там были? А где костры, временные укрепления?

Он услышал шорох за спиной и развернулся — от движения мозги перекатились внутри черепа, он задохнулся.

Женщина, которой он никогда раньше не видел, присела у костерка. Справа от нее Буян, все еще спящий. За ним свалено оружие и прочий их походный скарб.

Геслер прищурился на незнакомку. Одета как треклятая дикарка: сплошь жеваная кожа оленя и бхедрина. И она не молода. Может, сорок лет, но с жителями равнин не угадаешь, а она явно похожа на сетийку. Черты лица вполне приятные; раньше она должна была быть красивой, но годы успели взять свою дань. Когда его испытующий взгляд встретился наконец с темными глазами незнакомки, в них почему-то увиделось… горе.

— Пора поговорить, — сказал Геслер. Заметил мех с водой, указал пальцем.

Она кивнула.

Геслер протянул руку, вытащил пробку и быстро сделал три глотка. На губах был необычный вкус; голова моментально закружилась. — Удилище Худа, как я провел ночь?! — Он сверкнул глазами. — Ты меня понимаешь?

— Торговое наречие, — сказала она.

Он не сразу разобрал ее слова: такого акцента он еще не встречал. — Хорошо для начала. Где я? Кто ты? Где, чтоб ее, армия?

Она сделала жест: «далеко». — Ты при мне, ко мне. У мне? — Она качала головой, разочарованная скудным знанием языка. — Келиз мое имя. — Она отвела взор. — Дестриант Келиз.

— Дестриант? Таким званием не бросаются. Если оно не твое, ты и весь твой род прокляты. Навеки. Не пользуйся такими титулами… Дестриант какого бога?

— Бог нет. Не бог. К’чайн Че’малле. Гнездо Ацил, Матрона Ганф’ен Ацил. Келиз я, Элан…

Он поднял руку: — Погоди, погоди. Я мало что понял. К’чайн Че’малле, да. Ты Дестриант К’чайн Че’малле. Но так не бывает. Ты ошибаешься…

— Ошибка, нет. Желала, да. — Она чуть подвинулась, указывая на Буяна. — Он Надежный Щит. — Она показала на него. — Ты Смертный Меч.

— Мы не… — Геслер увял, поглядев на Буяна. — Кто-то однажды назвал его Надежным Щитом. Не могу вспомнить кто.[4] А может, и Смертным Мечом. — Он снова сверкнул глазами: — Но это явно был НЕ К’чайн Че’малле!

Женщина пожала плечами: — Быть война. Ты ведешь. Ты и он. Ганф’ен Ацил посылать меня искать вас. Вы огонь. Гу’Ралл видит вас, полнит мою голову вами. Горение. Маяки ты и он. Ослепительно. Гу’Ралл забирать вас.

— Забирать? — Геслер вдруг вскочил и зашатался, задохнувшись. — Вы похитили нас!

— Я не, не я. Гу’Ралл.

— Что за Гу’Ралл? Где этот ублюдок? Я готов перерезать ему глотку, да и тебе тоже. Потом мы попытаемся найти свою армию…

— Далеко. Ваша армия много лиг вдали. Гу’Ралл лететь всю ночь. С вами. Всю ночь. Вы должны вести армию К’чайн Че’малле. Восемь фурий идти сейчас. Близко. Быть война.

Геслер подошел к Буяну и пнул его под бок.

Здоровяк закряхтел и схватился за виски. — Отлей один, Гес, — пробормотал он. — Еще не утро.

— Да ну? — Геслер заговорил на фаларийском, как и Буян.

— Ты знаешь, я от горнов всегда просыпаюсь. Подлое де…

— Открыть глаза, солдат! Встать!

Буян лягнул босой ногой, заставив Геслера отступить. Он уже испытал эти удары… И тут Буян сел, широко открыв глаза, и принялся озираться. — Что ты со мной сделал, Гес? Где… где всё?

— Ночью нас похитили, Буян.

Ярко-синие глаза моряка уставились на Келиз. — Она? Она крепче чем выглядит…

— Ради милостей Фенера, Буян! Ей помогли. Какой-то Гу’Ралл, и кто бы он ни был, у него крылья. И он достаточно силен, чтобы нести нас всю ночь.

Глаза Буяна засверкали: — Что я говорил, Гес! Мой сон! Я видел…

— Все твои слова и видения не имеют смысла! До сих пор! Суть в том, что женщина называет себя Дестриантом К’чайн Че’малле. Если этой дури недостаточно, вот тебе: она зовет меня Смертным Мечом, а тебя Надежным Щитом.

Буян отпрянул и закрыл лицо руками. Сказал через ладони: — Где мой меч? Где мои сапоги? Где, черт возьми, мой завтрак?

— Ты меня не слышишь?

— Слышу, Геслер. Сны. Это проклятые чешуйчатые крысы. Каждый раз видел такую на дороге — и вздрагивал.

— Крысы не К’чайн Че’малле. Знаешь, если бы у тебя была хотя бы половина мозга в голове, ты понял бы сон и мы, наверное, не попали бы в такую передрягу.

Буян опустил руки, повернул косматую голову, разглядывая Келиз. — Посмотри на нее.

— И что?

— Напоминает мою маму.

Руки Геслера сжались в кулаки. — Даже не думай, Буян.

— Не могу. Она…

— Нет. У твоей матери были рыжие волосы…

— Я не о том. Я о глазах. Видишь? Должен был понять, Гес — ты же часто спал с ней…

— Это была случайность…

— Что?

— То есть откуда я знал, что ей нравится соблазнять твоих друзей?

— Не она, а ты.

— Но ты сам….

— Я соврал! Я пытался тебя утешить! Нет, черт дери — я пытался тебе показать, что ты никто, а с твоей тупой башкой… Ладно, забудем. Я тебя простил…

— Ты был пьян и мы разворотили целую улицу, пытаясь убить друг друга…

— А потом простил. Забыли, говорю.

— Хотелось бы! Ты вот сказал, что она похожа…

— Она похожа!

— Знаю что похожа! Просто заткнись, понял? Мы не… мы не…

— Нет, мы именно они. Ты сам знаешь, Гес. Тебе не нравится, но ты знаешь. Нас отрезали. Нам назначили судьбу. Прямо здесь и прямо сейчас. Она Дестриант, ты Надежный Щит и я Смертный Меч…

— По кругу, — сказал Геслер. — Я Смертный Меч…

— Хорошо. Рад, что все улажено. Пусть что-нибудь нам сварит…

— О, как раз этим и занимаются Дестрианты. Верно? Готовят для нас?

— Я голоден, а еды нет.

— Попроси ее. Вежливо.

Буян оскалился на Келиз.

— Торговое наречие, — подсказал Геслер.

Но Буян просто показал на рот и погладил брюхо.

Келиз отозвалась: — Вы есть.

— Голодны, да.

— Еда, — кивнула она и указала на кожаную сумку.

Геслер улыбнулся.

Келиз встала. — Они идут.

— Кто?

— К’чайн Че’малле. Армия. Скоро… война.

И тут Геслер почувствовал, как дрожит земля под ногами. Буян ощутил то же самое. Оба повернулись на север.

«Святая развилка Фенера!»

Глава 23

Я лик, который никогда твоим не станет

Пусть ты вперед идешь

Невидимый в толпе

Мои черты ты никогда не видел

Копи же скучные деньки

Подушку ночи сеном набивай

Мой легион — нежданное

Лес, ставший мачтами

Трава, взметнувшая мечи

И лик мой никогда твоим не станет

Брат с новостью дурной

Таящийся в толпе.

«Предвестник», Рыбак

У нее был дядя, принц, высоко стоявший на ступенях… но, увы, не той лестницы. Он предпринял попытку переворота и обнаружил, что все его агенты были на деле агентами чужими. Это ли заблуждение привело его к смерти? Какое именно решение сделало гибель неизбежной? Королева Абрасталь много раз обдумывала судьбу этого человека. Самое любопытное, что он сумел сбежать, выскользнул из города и добрался до восточной границы. Но последним утром его скачки некий фермер встал рано, страдая от ревматизма в ногах. Крестьянину было пятьдесят семь лет от роду; больше тридцати лет он по осени возил урожай семейного поля в деревню, что лежала в полутора лигах. У него была двухколесная тележка.

Должно быть, в то утро он пробудился от миазмов своей смертности, истощенный и слабый. Он, наверное, смотрел на туманы, окутавшие низкие холмы и луга между полями, и нес в руках тишину, и тишина была в его сердце. Мы уходим. Все, что было легким, становится пыткой, и лишь разум остается незамутненным, остается пленником в ловушке стареющего тела. Пусть утро обещало теплый день, холодная тьма ночи оставалась в его душе.

Трое его сыновей вступили в армию и где-то сражались. Шли слухи о каком-то мятеже; старик мало что об этом знал, а беспокоился еще меньше. Вот только сыночков его нет рядом… Прихрамывая от боли, он подвел мула к хлипкому фургону. Он мог бы выбрать привычную тележку, но единственный годный мул — остальные успели состариться и заболеть — отличался длинными ногами, запрячь его в небольшое ярмо тележки было трудно.

Приготовления и загрузка фургона заняли все утро, пусть полуслепая жена и помогала ему. Когда он тронулся в путь, погоняя животное, туманы выгорели и встало солнце, яркое и мощное. Каменистая тропа, ведшая к перекрестку дорог, больше подходила для тачки, нежели для фургона, так что продвигался он медленно; когда повозка въехала на насыпь, солнечные лучи почти ослепили фермера.

В тот самый день гражданская война вспыхнула в гнезде диких пчел, таившемся среди кучи камней у обочины. За несколько мгновений до прибытия фермера улей загудел.

Задыхающийся старик услышал также и стук копыт быстро несущегося всадника; но дорога была широкой — ведь ее построили для передвижения армий к границе — и он не особенно обеспокоился стуком копыт. Да, всадник поистине торопился. Похоже, это гонец из гарнизона, несущий дурные вести — ведь все военные новости дурны, на вкус крестьянина. Он вспомнил о судьбе сыновей… и тут рой поднялся с обочины и буйной тучей облепил мула. Животное запаниковало и с воплем рванулось вперед. Такова была сила его страха, что старика выбросило с передка, он выронил поводья. Фургон накренился и сбросил человека на сторону. Старик приземлился в облаке пыли и диких пчел.

Всадник, успевший сменить со дня бегства из города третью лошадь, подоспел именно в этот момент. Инстинкт и умение помогли ему обогнуть фургон и мула, но внезапное появление фермера было столь быстрым, что ни он, ни его лошадь не успели среагировать. Животное споткнулось, упало на грудь; седока бросило вперед.

Дядя Абрастали снял в тот день шлем — ведь стояла сильная жара. Шли долгие дебаты, спас бы его шлем, оставайся он на голове… Абрасталь верила именно в это. Но, так или иначе, у него была сломана шея.

Она изучала происшествие с почти фанатическим усердием. Ее агенты ездили в тот удаленный уголок королевства. Беседовали с сыновьями, родичами и даже с самим стариком — ему удалось каким-то чудом выжить, хотя здоровье совсем пошатнулось. Агенты составили схему и точный список последовательности событий.

Вовсе не участь дядюшки ее заботила. Он был дураком. Нет, ее восхищало и тревожило совпадение случайностей, способных за мгновение забрать человеческую жизнь. На одном примере Абрасталь уяснила, что такие узоры случая возможны везде, что практически любая неожиданная смерть обязана им.

Люди говорят о невезении. Неудаче. Твердят о буйных духах и злопамятных богах. А иные упоминают наиболее ужасную из истин: что мир и жизнь в нем — всего лишь слепое столкновение случайных событий. Причины и следствия только документируют абсурдность происходящего, и даже боги совершено беспомощны.

Иные истины могут преследовать нас злее и беспощаднее привидений. Иные истины выкрикиваются ртом, широко раскрытым от ужаса.

Она чуть не упала, выходя из шатра; стражники и помощники толпились вокруг и не было времени для раздумий, для мыслей о навязчивом прошлом. Был лишь нынешний миг, алый словно кровь в глазах, громкий как вой, что мечется в темнице черепа.

Дочь нашла ее. Фелаш, потерявшаяся где-то в сердце морского шторма, заключила сделку с богом и он, не успел вой ветра заглушить слабые крики тонущих матросов, открыл путь. Древний, ужасный, грубый как изнасилование. Сквозь слезы Абрасталь узрела круглое лицо четырнадцатой дочери, словно поднимающееся из неизмеримых глубин; Абрасталь вкусила соль моря, ощутила леденящий холод его вечного голода.

«Мать. Вспомни рассказ о гибели твоего дяди. Фургон ползет, качается голова мула. Гром вдалеке. Вспомни этот рассказ, ведь ты передавала его мне, ты переживала его каждый день. Мать, дорожная насыпь — это Пустоши. Я слышу гудение роя, я слышу!»

Старшие Боги — неохотные и небрежные оракулы. В хватке такой силы ни один из смертных не может говорить свободно. Ясность отвержена, точность презрена. Получаются лишь искаженные слова и скомканные образы. Только в одном можно быть уверенным: вас пытаются обмануть.

Но Фелаш была самой умной из возлюбленных дочерей. И Абрасталь поняла. Приняла предостережение.

Тот момент прошел, но боль осталась. Плача окрашенными кровью слезами, она расталкивала перепуганных слуг и телохранителей. Вышла наружу, голая до пояса, волосы спутаны и покрыты потом. Соль затвердела на коже, тело пахнет так, словно его вытащили со дна морского.

Отмахнувшись ото всех руками, она встала, тяжело дыша, понурив голову, пытаясь успокоиться. Не сразу удалось ей заговорить.

— Спакс. Найдите Спакса. Немедля.

* * *

Воины племени Гилк собрались в клановые группы, проверили оружие и снаряжение. Вождь Спакс смотрел за ними, почесывая бороду; кислый эль зловеще бурлил в брюхе. Или это бунтует козья ляжка, или кусок горького шоколада, что был в кулак величиной — ничего подобного он не пробовал до прибытия в Болкандо, но, да не обманут благие боги, это ДОЛЖЕН был быть шоколад!

Баргаст заметил гонца Огневласки задолго до его прибытия. Один из жалких придворных мышат, лицо красное от усердия, дрожание губ видно за десять шагов. Разведка сообщила ему, что до Охотников за Костями осталось около дня пути — они времени не теряли, даже сафийские торговцы умудрились отстать от щедрых покупателей. При всей своей надменности Спакс вынужден был признать: хундрилы Горячих Слез и Напасть крепки как язык пожирателя кактусов. Они почти так же круты, как его Баргасты. Всеобще мнение полагает, что армии с обозами движутся, словно ленивые волы, даже на ровной местности; однако ясно, что ни Желч из Горячих Слез, ни Кругхева из Напасти не доверяют всеобщему мнению.

Он еще раз поглядел на своих воинов и заметил, что они выказывают усталость. Хотя это вовсе не страшно. Всего день, и Абрасталь прибудет на переговоры с малазанами, и потом они смогут развернуться и пойти домой самым неспешным шагом.

— Боевой Вождь!

— Что ее возбудило на этот раз? — спросил Спакс, не упуская возможности подначить сосунка; но сейчас молодой человек не отреагировал на излишнюю фамильярность ошеломленным выражением лица. Он продолжал так, будто вообще не услышал Спакса: — Королева требует вашего присутствия. Немедля.

Обычно даже прямой приказ встречался им парой саркастических комментариев — но сейчас Спакс распознал в гонце искренний страх. — Веди же, — прорычал он.

* * *

Облачившаяся в доспехи королева Абрасталь не была склонна к добродушной беседе; она ясно дала это понять вождю Гилка, молча скакавшему с ней в лагерь Напасти. Утренний свет четко вырисовывал все детали изрезанных горных склонов. Пыль повисла над изрытым трактом, ведущим в Сафинанд; колонны телег и фургонов уже выходили со стоянок — они не везли ничего, кроме сундуков с золотом, купцов, охранников и проституток. Королева знала, что далеко они не уедут, будут ожидать возвращения Эвертинского легиона.

Но ожидание может затянуться.

Она рассказала Спаксу о послании и не увидела никакого удивления в его кривой гримасе. Баргаст знал многое и не сомневался в подобных явлениях. Он рассказал, что его колдуны и ведьмы жалуются на слабость и слепоту, словно боги Баргастов изгнаны или лишились способности являть себя в Пустошах.

Пока готовили лошадей, он сказал, что верит в грядущее схождение сил; она была впечатлена, поняв, что дикарь с белым лицом и в доспехах из черепаховых панцирей не ограничен рамками своего рода-племени. Но идея о силах, призывающих другие силы, не казалась ей соответствующей ситуации. — Ты сказал, что эти силы не любят встречаться. Но… все не так.

— О чем ты, Высочество?

— Не является ли случай оружием судьбы? Можно было бы так сказать… но приближающееся к нам, Спакс, гораздо страшнее. Это нечто непредсказуемое, стихийное. Даже тупое. Мы прокляты, мы оказались в неподходящем месте и в неподходящее время.

Он обдумал ее слова и сказал: — Ты попытаешься отговорить их? Огневласка, эта Кругхева упрямее горы. Ее путь — поток с тающей вершины. Думаю, ты проиграешь.

— Знаю, Спакс. И это требует тяжелого решения, не так ли?

Но он так не думает и не станет думать — она понимала, пусть он молчал. Лошади понесли их рысью, перейдя в быстрый галоп за линией пикетов Эвертина. Такой аллюр не способствует беседе, на нем можно разве что переброситься парой слов. Они молчали.

Охранение Напасти заметило флажок, развевавшийся у седла Абрастали. Солдаты быстро расчистили путь к центру лагеря. Въезжая на главную улицу, к шатрам офицеров, Абрасталь и Спакс стали объектом растущего интереса. Солдаты стояли стеной, наблюдая за ними. Иногда леденящая лихорадка может распространяться с поразительной быстротой….

Вскоре они натянули поводья перед штабом Серых Шлемов. Смертный Меч Кругхева и Надежный Щит Танакалиан стояли в ожидании, по своему обычаю облачившись в тяжелые доспехи.

Абрасталь первой соскользнула с потной лошади. Гилк сразу же последовал за ней.

Кругхева чуть склонила голову: — Королева, вам рады среди воинов Напасти…

— К черту формальное дерьмо. В шатер, прошу вас.

В суровых глазах что-то блеснуло; Кругхева указала на шатер.

Спакс сказал: — Может потребоваться Желч.

— Уже призвали, — ответил Танакалиан с неуместной улыбочкой. — Он скоро будет.

Абрасталь хмуро взглянула на Щита и прошла мимо Кругхевы. Спакс шел за ней. Через мгновение они оказались в главной комнате шатра. Кругхева выслала помощников и приказала страже окружить периметр.

Стягивая перчатки, Смертный Меч обратилась к Абрастали: — Ваше Высочество, действуйте. Должны ли мы ждать прибытия Вождя Войны Желча?

— Нет. Он человек умный. Все поймет. Смертный Меч, мы оказались в буре, которую можно заметить лишь со стороны. Мы ничего не ощущаем, ибо приблизились к сердцу шторма. — Она глянула на Надежного Щита. — Ваши жрецы и жрицы испытывают трудности. Будете отрицать?

— Не буду, — ответила Кругхева.

— Хорошо. До ваших союзников всего день…

— Полдня, если потребуется.

— Как скажете. — Абрасталь медлила.

Тут появился, раздвигая завесу входа, вождь Желч. Он тяжело дышал, широкое лицо блестело потом.

— Вы решили оставить нас, — сказал, уставившись на королеву, Танакалиан.

Абрасталь нахмурилась: — Я такого не говорила, Надежный Щит.

— Простите моего брата, — вмешалась Кругхева. — Он слишком порывист. Ваше Высочество, о чем вы намерены нас предупредить?

— Я воспользуюсь словом Спакса — кажется, вы сразу его поймете. Это слово — «схождение».

Нечто загорелось во взоре Кругхевы; Абрасталь как будто наяву видела, как женщина становится выше ростом в предвкушении судьбоносного мгновения. — Да будет так…

— Момент! — сказал Танакалиан, широко раскрыв глаза. — Ваше Высочество, неподходящее место… то есть вы, должно быть, ошибаетесь. Время не пришло… на деле ждать еще долго. Кажется, я…

— Хватит, — прервала его Кругхева, помрачнев. — Или вы, сир, будете таить свои знания? Ну, мы ждем.

— Вы не понимаете…

— Точно.

Мужчина казался близким к панике. Беспокойство Абрастали насчет этого человека усилилось. Что скрывает воин-жрец? Кажется, он запутался?

Надежный Щит перевел дыхание. — Мое видение не яснее, чем у других, особенно здесь и сейчас. Но то, что я ощутил насчет грядущего схождения сил, говорит, что оно ожидает нас не в Пустошах.

Кругхева, казалось, лучится гневом — в первый раз Абрасталь увидела у Смертного Меча сильную эмоцию. — Брат Танакалиан, вы не судия судеб, пусть амбиции ваши безмерны. Здесь и сейчас вам лучше стать молчаливым свидетелем. Мы лишились Дестрианта, мы обречены на слепоту к будущему. — Она обратилась к Абрастали: — Серые Шлемы помогут Охотникам. Мы найдем их сегодня же. Возможно, они в нас нуждаются. Возможно, что именно нам понадобится их помощь. Ведь если мы, как вы сказали, стоим в сердце бури, мы слепы ко всем угрозам, но не защищены ни от одной.

Желч в первый раз подал голос: — Хундрилы помчатся как острое копье, Смертный Меч. Мы вышлем вперед Стрижей и первыми заметим союзников. Если им угрожает беда, вы узнаете об этом.

— Отлично. Благодарю вас, Вождь Войны, — скала Кругхева. — Ваше Высочество, спасибо вам за предупреждение…

— Мы пойдем с вами.

Спакс ошеломленно обернулся.

Но Смертный Меч кивнула: — Вашу доблесть ничем не скрыть. Но я смиренно прошу вас передумать, и пусть командир Гилка не тратит слов на уговоры. Это ведь не ваша судьба. Это дело Охотников, хундрилов и Серых Шлемов Напасти.

— Гилк подчинен мне. Кажется, вы неправильно поняли Вождя Спакса. Он удивлен, это правда… но пока Баргасты купаются в моих деньгах, я вправе вести их.

— Так точно, — сказал Спакс. — Смертный Меч, вы действительно не поняли. Гилки лишены страха. Мы — кулак Белолицых Баргастов…

— А если кулак попадет в осиное гнездо? — спросил Танакалиан.

Абрасталь вздрогнула.

Спакс оскалил зубы. — Мы не дети, чтобы умирать от ужалений. Если мы разбудим гнездо, позаботьтесь лучше о себе…

— Неправильно…

— Хватит! — крикнула Кругхева. — Надежный Щит, готовьтесь принять всех, что могут пасть в сей день. Вот ваша задача, ваша ответственность. Если вас так привлекает политика, оставались бы на берегах Напасти. А мы отвергаем подобные игры. Мы бросили дома и родину. Оставили семьи и любимых. Оставили интриги и обманы и придворные танцы смерти. Неужели вы готовы пригубить горькое вино? Ну же, сир, обуздайте вашу силу!

Побледневший Танакалиан, поклонившись Абрастали, Спаксу и Желчу, вышел.

— Ваше Высочество, — сказала Кругхева, — вы слишком рискуете.

— Знаю.

— И все же…

— И все же, — кивнула она.

«Проклятая баба! Все бабы!»

* * *

Она остановила коня на вершине небольшого холма, оглядела горизонт. Не пыль ли там? Возможно. Целуй-Сюда хотелось пить, а конь под ней уже умирал от жажды.

Проклятая Адъюнкт. И Лостара Ииль. И сука-сестрица. Нечестно! Но времени колебаний приходит конец. Она нашла это дурачье — и напыщенную Напасть, и хундрилов, проливающих слезы над разбитым горшком. Она доставит Кругхеве бесполезные просьбы о помощи — еще одна Худом клятая женщина! — и покончит со всем. «Назад не вернусь. Я ведь дезертировала? Проскачу сквозь них. Сафинанд. Там можно затеряться, там кругом горы. Даже если эта страна — жалкая дыра, мне все равно».

Чего еще могли они от нее ждать? Героического возвращения во главе двух армий? Спасения, извлечения из самых врат Худа? Эта чепуха подходит Смоле или Мазан Гилани, которая ускакала на поиски несуществующей армии — да, оставим легенды северной шлюхе, у нее есть все нужные черты. Но Целуйка сделана из мягкого материала, не из бронзы. Скорее из воска. А мир накаляется.

Они отпускали ее с надеждой. Они решили вложить в нее веру и упование. «И я найду. Вот пыльное облако. Я уже вижу их. Доскачу, скажу все что нужно. „Адъюнкт говорит: измена не подобает Напасти. И хундрилам. Она просит: придите ко мне. Адъюнкт говорит: меч дан, чтобы его носить и выхватывать, а не держать на полке. Адъюнкт говорит: среди вас есть предатель и слово предателя погубит Охотников за Костями. Адъюнкт говорит: кровь на твоих руках, бесплодная корова“».

Придумай что-нибудь, советовала Смола. Сделай всё, что потребуется. Устыди их, нагадь на них, плюнь в глаза. Или притворись скромницей, разожги тайный костер, пока у них подметки не запылают. Ослепи их, отражая солнца их самолюбий. Проси, моли, падай на колени и облизывай им пальцы. Используй свою подлость, Целуйка — это ты умеешь лучше всего.

Боги, она ненавидит всех. Эти понимающие взоры, это приятие всех ее пороков. Да, они знали: назад она не вернется. Но им было все равно. Она расходный материал, ее послали как стрелу — однажды улетев, стрела считается потраченной. Так, расщепленная штука на земле.

«Итак, я должна стать сломанной стрелой. Отлично. Почему бы нет? Они ведь большего и не ждут?» Целуй-Сюда пнула коня. Он неохотно пришел в движение. — Уже недалеко, — сказала она, удерживая его на медленном кентере. — Видишь всадников? Хундрилы. Мы почти на месте. «И мне не придется никого убеждать — они идут куда нужно. Всего лишь нацеплю им новые шпоры. Кто знает, может, Кругхева и сама все поняла. У нее такой вид…

Эй, красотка, я привезла стрекала и кнуты…»

* * *

Всадники Стрижей Ведита приближались к одинокой женщине-солдату. Их вела Рефела, не сводившая с чужачки острого взора. Явная малазанка. На усталом коне. Она ощутила возбуждение. Что-то грядет, история снова смыкает челюсти, и никакие рывки не помогут вам вырваться. Желч выслал их вперед, велев скакать что есть сил. «Найдите Охотников. Скачите к главной колонне, поговорите с Адъюнктом. Советуйте повременить или повернуть к югу». Ужасные боги собираются — она почти видит их в густых облаках, завесивших склоны южных гор. Армии должны прийти одновременно и встать как одно целое, встречая богов. Что за мгновения их ожидают! Адъюнкт Тавора, командующая Охотниками; Желч, Вождь Войны Горячих Слез; Кругхева, Смертный Меч Волков, и Абрасталь, Королева Болкандийская и командир Эвертинского легиона. О, и еще гилки. «Эти Баргасты знают, как кувыркаться в мехах. Я с ними на одном фланге не встану».

Что ждет их в Пустошах? Наверное, какое-то жалкое племя — кто еще здесь может выжить? Там нет тайного королевства, тем паче империи. Мертвая страна. Ну что же, они сокрушат дураков, пройдут маршем навстречу участи, которую так ищет Адъюнкт в далеком Колансе. Рефела надеялась, что ей хоть раз удастся окропить меч кровью.

Малазанка замедлила ход усталого коня, словно радовалась, что всадники — хундрилы проделают большую часть пути. Дальхонезке, кажется, неуютно в седле. Десятилетиями малазане разумно строили армии.Использовали конные племена для кавалерии, горцев для разведки и заслонов, фермеров для пехоты. Горожане шли в саперы, рыбаки — на флот и в морскую пехоту. Но теперь все перепутано. Дальхонезцы не созданы для лошадей.

«И что? Я помню виканов. Я едва вошла тогда в возраст, но запомнила их. Они нас устыдили.

Пора хундрилам сравнять счет».

Она жестом остановила своих всадников и подъехала к малазанке. — Я Рефела…

— Рада за тебя, — оборвала ее женщина. — Просто веди меня к Желчу и Кругхеве — да, и дай свежего коня, этот выдохся.

— Сколько дней? — спросила Рефела, велев капралам поменять коней.

Малазанка с трудом слезла со скакуна. — Что? Ох, недалеко, кажется. Я заблудилась в первую ночь — показалось, по правую руку горы, а это были облака. Ехала на запад и юг два дня. Ну, тот дурень уже управился?

Рефела скривилась: — Солдат, он дает тебе отличного боевого коня.

— Ну, платить не стану. — Женщина морщилась, влезая в седло. — Боги! Неужели нельзя обивку помягче? Словно на костях сижу.

— Не я виновата, — пробурчала Рефела, — что твои мышцы слишком мягки. Едем, солдат. Поглядим, как ты за мной успеешь. — Она сказала Стрижам: — Продолжайте. Я провожу ее и вернусь.

Всадники поскакали на север; Рефела и Целуй-Сюда поехали на юг, за ними на большой дистанции тащился капрал, получивший ослабевшего коня.

«Что же», думала Целуй-Сюда, приближаясь к передовым постам, «все стало проще. Вот лес флагов, означающих целую свору командиров. Старая малазанская шутка. Я скажу что нужно и покончу во всем».

Ей было очевидно, что войско ожидает несчастье. Слишком много женщин ухватились за мечи, словно за сковородки. Она предпочитает мужчин. Как друзей, как любовников, как начальников. Мужчины смотрят на все просто. У них нет проклятой чувствительности, заставляющей реагировать на выражение лица и малейшие жесты. Они не пережевывают случайные моменты. Что еще важнее, они не ударяют в спину, не подносят отравленную чашу с милой улыбкой. Нет, она давно выучила гнусные уроки своего пола; слишком часто ее ощупывали взоры, оценивавшие и формы тела, и одежду, и прическу, и мужика, что был рядом с ней. У женщин, смотрящих на подруг, глаза похожи на бритвы — просто-таки слышен лязг и свист. И особенно — вне всякого приличия — ненавидят они женщин, пользующихся успехом у мужчин.

Слишком много в здешней толпе сисястых командиров. Поглядите на Желча — он ежится под вытатуированными слезами. И Баргаст на зря скрывает лицо под краской.

— Можешь ехать, Рефела, — сказала Целуй-Сюда. — Я не заблужусь.

— Отдай коня, малазанка.

— Что же, мне пешком отсюда идти?

Молодуха казалась удивленной. — Куда идти?

Целуй-Сюда скривилась.

Они проехали между дозоров и увязались за авангардом — командующие уже были на конях и не замедлились при появлении женщин, заставляя Рефелу и Целуй-Сюда скакать рядом. Это раздражало Целуй-Сюда: неужели они уже все между собой обговорили?

Рефела сказала: — Вождь Войны Желч, я привела посланницу малазан. — Потом она бросила Целуй-Сюда: — Пойду отыщу тебе нового коня.

— Отлично. Я не задержусь.

Рефела с мрачным видом скрылась среди колонн.

Рыжеволосая женщина, которую Целуй-Сюда никогда еще не видела, обратилась к ней на торговом наречии: — Малазанка, где ваши сородичи?

— Сородичи?

— Товарищи. Солдаты.

— Думаю, недалеко. Вы сможете найти их сегодня, особенно на такой скорости.

— Морпех, — сказала Кругхева, — что за слово вы принесли?

Целуй-Сюда огляделась, заметила рядом множество штабных офицеров. — Нельзя ли поговорить в большей уединенности, Смертный Меч? С вами и Вождем Желчем…

— Королева Абрасталь из Болкандо и Боевой Вождь Белолицых Баргастов Спакс соединили свои силы с нашими, сир. Но я отошлю на расстояние моих людей. — Она поглядела на королеву. — Приемлемо, Ваше Высочество?

На лице Абрастали читалось раздражение. — О да, они хуже мух. Прочь! Пошли вон!

Более двадцати всадников отъехали от авангарда. Остались лишь Кругхева, Танакалиан, Желч, королева и Спакс.

— Так лучше? — спросила Кругхева.

Целуй-Сюда тяжко вздохнула. Она слишком устала, чтобы хитрить. — Среди провидцев Адъюнкта… Смертный Меч, я не могу сказать иначе. Угроза предательства сочтена весьма реальной. Меня послали, чтобы подтвердить союз.

Смертный Меч смертельно побледнела. Иноземная королева метнула взгляд на Надежного Щита Танакалиана.

«Что? Мать вашу, хотелось бы знать больше. Кажется, угроза действительно оказалась реальной. Сестра, твои глаза видят незримое. Удивляться ли, что я всегда от тебя бежала?»

Вождь Желч ответил первым: — Как твое имя, солдат?

— Целуй-Сюда, Десятый взвод Третьей роты Восьмого легиона.

— Целуй-Сюда… духи подлые, вы, малазане, умеете превращать имена в приглашения. Никогда восхищаться не устану… Я отвечу на страхи Адъюнкта словами, подобающими хундрилу. Мы выдвинемся и поскачем во всей поспешностью, чтобы воссоединиться с Охотниками как можно скорее.

— Сир, — заявила Кругхева, — от Напасти не ждите измены. Видите, с какой скоростью мы идем? Получив известие о близкой опасности, мы спешим навстречу армии Адъюнкта. Нам повезло: Королева Болкандо с Эвертинским легионом и племенем Гилк поклялись всячески помогать нам. Скажите, неужели Охотники за Костями попали в осаду? Какой враг показался из Пустошей и напал на них?

«Своих сведений у тебя до сих пор нет?» — Смертный Меч, два дня назад единственным нашим врагом были тучи кусачих мошек.

— Однако вас послали к нам.

— Да.

— Значит, — продолжала Кругхева, — было некое предощущение угрозы, и не только предательства.

Целуй-Сюда пожала плечами: — Я мало что могу еще сказать, Смертный Меч.

— Вы ехали всего лишь за уверениями в преданности?

Целуй-Сюда отвела взгляд, услышав вопрос Желча. — Да, это может казаться странным. Всем вам. Но у меня нет иного ответа. Союз, похоже, находится в опасности — и это все, что я знаю.

«Похоже, никто не верит. Слишком плохо. Что я могу сказать? У сестры дурное предчувствие. Скрипа постоянно колотит, а единственный верховный жрец в команде Таворы пьян с Летераса. А мошки пребольно кусаются…»

Рефела вернулась с оседланной лошадью — гнедой кобылой, у которой был на редкость тупой взгляд. Подвела животное к Целуй-Сюда. — Перелезай, если умеешь.

Поморщившись, Целуй-Сюда вынула носки сапог из стремян и задрала правую ногу. Рефела передвинула кобылу чуть вперед, малазанка вставила ногу в стремя, поднялась, схватившись за семиградское рогатое седло, и перебралась на широкую спину новой лошади. Все прошло гладко, и губы Рефелы сжались, словно одна мысль о комплименте вызвала тошноту. Она перехватила поводья боевого коня и увела его прочь.

Целуй-Сюда оглянулась. Желч улыбался. — Я понял, куда, — сказал он.

Баргаст загоготал.

— Езжайте с хундрилами, — сказала ей Кругхева. — Ведите их к Охотникам.

«Боги подлые, да как мне выбраться?» — Боюсь, я лишь замедлю их, Смертный Меч. Лошадь свежая, но я, увы, нет.

— Как насчет поспать между лошадьми? — предложил Желч.

— Простите?

— Гамак на веревках, Целуй-Сюда. Шесты, чтобы держать животных порознь. Так мы перевозим раненых на марше.

«Все эти бабы, что на меня пялились. Они знают неведомое мужчинам. Показываете острые зубки, милашки? Вы так рады увидеть меня в ловушке». — Если наступит нужда, Вождь, я вам скажу.

— Отлично, — отозвался воин. — А теперь едем к Горячим Слезам. Ваше Высочество, Смертный Меч — в следующий раз увидимся в командном шатре Адъюнкта. Пока же — доброго пути и пусть боги ослепнут в вашей пыли.

Целуй-Сюда поехала за вождем; они скакали на восток, отклоняясь навстречу основной массе без особого порядка едущих воинов. За пределами пикетов Желч сказал: — Извини, солдат. Я вижу, ты бросила мундир и последнее место, где ты желаешь оказаться — то, откуда приехала. Но Смертный Меч женщина суровая. Ни один из Серых Шлемов Напасти никогда не дезертировал, а если попытался бы… вряд ли прожил бы долго. Она будет служить Адъюнкту, невзирая на последствия. В любой вообразимой армии дезертирство карается смертью.

«Он не так глуп». — Мне приказали ехать скрытно, Вождь Войны, так что я уничтожила все признаки принадлежности к армии.

— Ах, вот как. Извини во второй раз, Целуй-Сюда.

Она дернула плечом: — В их колонне идет моя сестра, Вождь. Как я могла бы избегать скорейшего возвращения?

— Разумеется. Теперь я понимаю.

Он впал в дружелюбное молчание; Целуй-Сюда гадала, обманулся ли он. Да, простота не всегда значит глупость. Она дала правильные ответы, избегая резкости. Что же, немного вежливости перед оскорблением — отличное оружие, как говаривала мать.

— Уверен, она будет рада увидеть тебя снова.

Целуй-Сюда метнула любопытствующий взгляд, но промолчала.

* * *

Над западным горизонтом впереди нее поднимались столбы пыли; Мазан Гилани ощущала касания прохладного бриза. Она каждые две-три лиги останавливала лошадь, но животное все же успело устать. Именно эта мелочь губит почти всех дезертиров, понимала она. У отряда преследователей есть запасные кони, а у бегущего дурня обыкновенно нет ничего, кроме той скотинки, на которой он (или она) ушел.

Разумеется, ее никто не преследует… но это почему-то не избавляет от чувства вины. Она — часть взвода, она глотала с друзьями одну пыль, проклинала одних и тех же назойливых мух. Если дела пошли плохо — как все и предполагали — она должна быть рядом с товарищами, стоять лицом к грядущей беде. А вместо этого она охотится… за чем же? Уже десятый день она подносит руку к мешочку на поясе, убеждаясь, что он не пропал. Потеряй его — и вся миссия провалена. Хотя… наверное, она и так провалена. «Я не смогу найти невидимое, есть на поясе мешочек или нет».

Она видела впереди только ливень: серовато-синие полотнища обрушиваются под косым углом, ветер хлещет почву. Новая неприятность, как будто с нее не хватит. «Бесполезно. Я ищу призраков. Настоящих призраков? Может быть. А может, нет. Может, они живут в голове Адъюнкта — все эти дряхлые карги прежних союзов и забытых клятв. Тавора, ты слишком многого хочешь. Как и всегда».

Дождь плюнул в лицо, застучал по земле, пока ей не стало казаться, что пыль танцует подобно обезумевшим муравьям. Еще миг — и пропало все за пределами нескольких шагов. Теперь она стала еще более слепой в своем поиске.

«Мир насмехается над нами.

Бесполезно. Вернусь назад…»

Пять фигур оказались перед ней, серые как дождь, мутные как влажная грязь, внезапные как сон. Выругавшись, она натянула удила, сражаясь с испуганной лошадью. Заскрипел гравий. Животное фыркнуло, копыта расплескивали ручейки и лужицы.

— Нас ты искала.

Она не смогла понять, от кого исходит голос. Схватилась за мешочек с шевелящейся грязью, дар Атри-Цеды Араникт, и всхлипнула от внезапного жара.

Все они были трупами. Т’лан Имассы. Потрепанные, изломанные, конечностей не хватает, оружие болтается в мертвых руках. Кости, обернутые почерневшей кожей. Длинные свалявшиеся волосы, белые и ржаво-рыжие, закрывают лица, на которых дождь кажется вечно текущими слезами.

Тяжело вздыхая, Мазан глядела на них. Потом спросила: — Всего пятеро? Других нет?

— Мы оставшиеся.

Она думала, что говорит стоящий ближе прочих, но не была уверена.

Дождь уже ревел вокруг, ветер стонал, словно запертый в огромную пещеру.

— Должно быть… больше, — настаивала она. — Видение…

— Мы те, кого ты ищешь.

— Значит, вас призвали?

— Да. — Главный Т’лан Имасс указал на ее мешочек: — Зеник неполон.

— И кто из вас Зеник?

Вперед выступило существо, стоявшее справа. Казалось, у него разбита каждая кость — повсюду торчали осколки. Жуткие морщины покрывали лицо, едва видневшееся под шлемом из черепа неведомого зверя.

Запутавшись в завязках, Мазан Гилани не сразу смогла открыть мешочек. Бросила. Зеник не стал его ловить; мешочек упал к ногам, погрузившись в лужу.

— Зеник благодарен, — объявил говоривший. — Я Уругал Плетеный. Со мной пришли Зеник Разбитый, Берок Тихий Глас, Кальб Молчаливый Ловец и Халед Великан. Мы Несвязанные, и прежде нас было семеро. Теперь нас пятеро, но скоро мы снова станем Семерыми — на этой земле есть падшие сородичи. Некоторым не нужны враги. Некоторые не последуют за ведущим в никуда.[5]

Мазан хмуро покачала головой: — Вы не понимаете… Ладно. Я послана вас найти. Теперь надо вернуться к Охотникам за Костями — моей армии. Там…

— Да, она поистине охоча до костей, — сказал Уругал. — Скоро охота завершится. Скачи на животном, мы полетим следом.

Мазан смахнула влагу с лица. — Думала, вас будет больше, — пробормотала она, разворачивая лошадь. — Вы не отстанете?

— Ты словно знамя впереди нас, смертная.

Мазан Гилани нахмурилась еще больше. Она уже это слышала… где-то.

* * *

В четырех лигах к северу Онос Т’оолан резко встал — впервые за несколько дней. Что-то происходящее недалеко коснулось его чувств… и пропало. Т’лан Имассы. Чужаки. Он колебался, но снова накатила волна отчаянного и неотвязного принуждения. Он уже неделями ощущает ее, он привык к этому вкусу. Его искал Тук Младший, к нему гнал он Первого Меча.

Но он уже не друг, которого знавал Тук, а Тук больше не друг Тоолу. Прошлое и живо и мертво… но между ними осталась лишь смерть. Это призыв малазан. Это притязание на союз, выкованный давно, заключенный между Императором и Т’лан Имассами Логроса. Где-то на востоке ждет армия Малаза. Близится опасность, и Т’лан Имассы должны встать рядом с давними союзниками. Таков долг. Таковы чернила чести, глубоко впитавшиеся в души бессмертных.

Он отверг приказ. Долг мертв. Честь оказалась ложью — поглядите, что сенаны сделали с его женой, с детьми. Мир смертных — царство обмана; в середине дома живых скрыта комната страха с покрытыми потеками стенами, с черными пятнами на покоробленном полу. Пыль скопилась в углах, и пыль эта сделана из чешуек кожи, из обломков волос, обрезков ногтей и плевков. В каждом доме есть тайная комната, и в ее плотной тишине воет память. Некогда он был логросом. Теперь — нет. Перед ним один долг, и он воистину безжизненен. Ничто не отвратит его с пути — ни желания Тука, ни безумные требования Олар Этили… О да, он знает: она рядом, она слишком умна, чтобы показаться на глаза, ибо знает — тогда он уничтожит ее навеки. Надежды и требования льются дождем, приходящим с юго-запада, но не оставляют следов на коже. Было время, когда Онос Т’оолан решил приблизиться к людям; когда он отвернулся от рода своего, заново открыв чудеса тонких эмоций, чувственные радости дружбы и простого приятельства. Дары любви и веселья. А потом он дождался, наконец, и возрождения к жизни.

Тот мужчина взял его жизнь, и причины понять трудно — кажется, вспышка сочувствия. За человечность приходится платить высокую цену, и кинжал глубоко впивается в грудь. Сила ушла; он смотрел на мир, пока мир не утратил цвет и смысл.

С телом его свершили невообразимые мерзости. Осквернение — рана, жгущая даже мертвеца, но живые устраивают его с такой беззаботной легкостью — да, не им лежать на земле. Не им вставать из холодной плоти и костей и следить, что делают с телом, с привычным домом. Им не приходит в голову, что душа способна страдать фантомными болями, ощущая тело как отрезанную руку.

Его новые сородичи просто стояли, смотрели каменными глазами. Говорили себе, что душа Тоола ушла от расчлененного месива в кровавой траве, что издевки и смех не потревожат того, у кого нет ушей.

Как могли они не подумать, что любовь наделена великой силой и душе Тоола пришлось смотреть на мучения изнасилованной жены? Что, не найдя детей наяву, он спустился в преисподнюю, чтобы найти возлюбленную Хетан, семью, чтобы навеки убежать от острых шипов царства живых?

«А ты развернул меня, Тук Младший. Друг. Ты вернул меня… к этому».

Он уже не прежний. Не муж. Даже не Первый Меч. Не воин Логроса. Ничего подобного.

Он стал оружием.

Онос Т’оолан продолжил путь. Призыв — ничто. По крайней мере, для него. К тому же вскоре он затихнет. Навсегда.

* * *

Не было дорог через Пустоши, не было путей, готовых вести их к судьбе, какой бы ни была эта судьба. Потому роты двигались, разделившись на отряды по шесть взводов; каждая рота отдалилась от соседних, но не теряла связи с командованием легиона. Отряды строились в соответствии с привычными функциями взводов: морская пехота в центре, за ней тяжелая, по флангам средняя и охранение из застрельщиков.

Длинная колонна обоза прокладывала свой маршрут. Сотни запряженных волами фургонов, стада блеющих коз и овец, коров и родаров. Все они скоро начнут голодать в бесплодной местности. Овчарки усердно исполняли свой долг, конные пастухи скакали, бдительно выискивая заблудших животных, которые сбежали от собак. Пока таких не было.

Бока колонны защищали крылья копейщиков и лучников; отряды разведки выдвинулись далеко вперед, другие отъехали к югу и в тыл, но не к северу — там маршировали легионы и бригады Брюса Беддикта. Его колонны построились более тесно; сзади тащился обоз не меньший, чем у малазан. Кавалерия Синей Розы широко разошлась по флангам, рассылая часто сменяемые дозоры.

Командующий Брюс ехал почти в голове основной колонны. Справа от него на расстоянии двух сотен шагов виднелись малазане. Рядом скакала Араникт, позади ожидали приказов несколько гонцов. Стояла жуткая жара; фургоны с водой быстро расходовали запасы. Летерийские стада из родаров и миридов переносили сушь лучше овец и коров, но затем и они начнут страдать. Вскоре обеды будут состоять из мяса; но, понимал Брюс, чем дальше в Пустоши, тем сильнее все начнет меняться.

Что лежит за полосой негостеприимной, мертвой земли? Насколько он знал (хотя точных знаний нет ни у кого, вместо них служат слухи), дальше идет некая пустыня, но по ней проложены караванные тропы. Еще дальше начнется страна Элан, населенная родичами овлов. Равнины Элана граничат с городами-государствами Колансе и Пеласиарской Конфедерацией.

Идея перевести армию через Пустоши и настоящую пустыню казалась Брюсу безумной. Но каким-то образом сама невозможность дела вызывала в нем извращенное влечение. Будь они в состоянии войны с далекими королевствами, подобное вторжение вошло бы в легенды. Разумеется, нет ни войны, ни повода к войне. Из Колансе исходит лишь зловещее молчание. Так что если это вторжение, то несправедливое. Не было ни зверств, оправдывающих возмездие, ни угроз от какой-нибудь далекой империи, которые не следует оставлять без ответа. «Мы ничего не знаем. Что творится в душе солдата, знающего, что он не прав? Что он несет горе и насилие, что он агрессор?» Брюс мучился этой мыслью, а возможные ответы вызывали лишь горечь. Внутри что-то ломается. Слышится стон. Начинаешь мечтать о самоубийстве. Главный позор — командиру. Ему. И брату Теолу. Они же вожди, правители, они двигают жизни тысяч людей как фигуры на грязной игральной доске.

«Одно дело — вести солдат на войну. Совсем другое — посылать на войну. И совершенно особое дело — вести солдат на войну преступную. Неужели мы так равнодушны к страданиям, которые навлекаем на свой народ и несчастные жертвы в неведомой стране?»

В сердце его пребывают имена бесчисленных богов. Многие погубили души своих поклонников. А другие сами сломались от безумств смертных, от жестоких войн, резни и бесцельного истребления. Первые страдают неизмеримо сильнее. Ведь в самом конце будет — должно быть — судилище. Не над павшими, не над жертвами, а над теми, кто руководил злым роком.

Конечно, он может ошибаться. Да, он ощущает страдания богов, имена коих застыли в нем — но, возможно, это его знание усиливает муки души, обреченной извиваться в ловушке сочувствия. Возможно, он сам устроил судилище над давно погибшими божествами. Если так… какое он имеет право? Тревожный вопрос. Но его легионы маршируют. Они идут искать ответ на вопрос, хотя даже вопрос известен лишь Адъюнкту. Это превыше доверия, превыше самой веры. Это готовность разделить безумие; все они захвачены водоворотом, и грядущая участь уже не важна. «Достоин ли я? Как узнать? Я веду, но смогу ли защитить?.. Ведь я не знаю, что нас ждет».

— Командор.

Вздрогнув от мрачных мыслей, он пошевелился, выпрямляясь в седле. Поглядел на Атри-Цеду. — Извините, вы что-то сказали?

Араникт утерла пот на странно бледном лице. Она явно колебалась.

— Похоже, у вас солнечный удар. Спешивайтесь, я пошлю за…

— Нет, господин.

— Атри…

Он видел на ее лице нарастающую панику, ужас. — Мы в плохом месте! Командор Брюс! Нужно уходить! Мы должны… мы в плохом месте…

И тут гром сотряс землю; барабанный грохот длился и длился…

* * *

Пылевая буря или армия? Кенеб прищурился на ярком солнце. — Капрал.

— Сэр.

— Скачите к авангарду. Думаю, мы сейчас увидим хундрилов и войска Напасти.

— Слушаюсь, сэр!

Едва вестовой ускакал, Кенеб глянул налево. Колонны Брюса чуть впереди — сегодня малазан никак нельзя назвать скороходами. Плохое настроение, брожение; дисциплина рушится. Утром он проснулся от изжоги столь сильной, что слезы потекли из глаз. Сейчас стало чуть лучше, но ему нужно найти хорошего целителя.

Внезапный порыв ветра ударил в лицо, запахло горечью. Он видел, что Блистиг выехал из колонны своего легиона и скачет к нему. Это еще что?

* * *

Банашар трусил рядом с тяжелым фургоном. В голове грохотали молоты. Он иссох не хуже здешней проклятой земли. Он не сводил глаз с налегающих на упряжь волов, с дергающихся хвостов, с облаков мух, с соли и пыли, покрывших бока и ноги животных. Копыта стучали по твердой почве.

Расслышав ропот солдат, идущих справа, Банашар поднял взгляд. Небо вдруг приобрело тошнотворный цвет. Ветер ударил его, во рту был мелкий песок, глаза жгло.

«Проклятая пылевая буря. Пора ей скомандовать остановку. Пора ей…»

Нет, цвет неправильный. Рот был суше камня; у него сдавило горло, заломило в груди… «Боги, нет. Ветер — дыхание садка. Это же… Осенняя Змея, нет!»

Он упал и забился в судорогах, чуть не ослепнув от боли.

Сержант Восход уронил вещевой мешок и бросился к упавшему жрецу. — Ромба! Зови Баведикта! Похоже, ему худо…

— Пьян, — буркнула Шпигачка.

— Я хочу…

Под ними задрожала земля. Заревели бесчисленные животные. По рядам солдат что-то пробежало — рябь тревоги, мгновенно родившейся неуверенности. Звучали вопросы без ответов; смятение нарастало.

Шпигачка наткнулась на Восхода, чуть не сбив присевшего около жреца сержанта. Он видел, что старик бормочет, видел, как голова его дергается от невидимых ударов. Что-то разлилось по левой руке Восхода — он поглядел и увидел капли крови. — Толчок Странника! Кто его ударил? Я не заметил…

— Ножом? — крикнула Шпигачка.

— Не… я не… давай, помоги перевернуть…

Грохот усилился. Ревели волы. Колеса скрипели, фургоны отклонялись. Раздались тревожные вопли.

Восход поглядел в небо: ничего, только плотное облако золотистой пыли. — Мы попали под чертов шторм! Где Баведикт? Шпига, иди ищи его!

— Думала, тебе помощь нужна…

— Погоди… ищи Ежа… ищи командира — у мужика кровь из кожи сочится! Прямо через поры! Быстрее!

— Что-то происходит, — сказала сверху Шпигачка.

Ее тон заставил его продрогнуть до костей.

* * *

Капитан Рутан Гудд прерывисто вздохнул, яростно отгоняя тошноту; пронизавший тело ужас заставил руку саму выхватить меч. Корни Азата, что такое? Но он ничего не видит — пыль повисла пеленой, заслонив небо, солдаты по сторонам вдруг заметались, словно потеряв зрение — но впереди ничего, пустая земля. Скаля зубы, Рутан пнул коня, встал в стременах. Меч был в руке, с белого, почти прозрачного лезвия струился пар.

Он заметил это краем глаза. — Кулак Худа! — Колдовской рисунок, маскирующий лезвие (сотни лет ушли на уплотнение защитных чар) сорвало за миг. Руку ожгло холодом. «Она отвечает. Отвечает… на что»?

Он вылетел из колонны.

Вдоль гребня холмов к юго-востоку появилась какая-то шевелящаяся линия.

Гром подкатывался все ближе. Словно алмазная крошка, блестело железо; казалось, на вершинах холмов прорезываются зубы. Суета заставляла глаза болеть. Он видел всадников, выскакавших из авангарда. На копьях треплются флаги переговорщиков. Ближе — пехотинцы уставились на него и проклятый меч, другие шатаются, попав в леденящий холод, оставшийся по его следу. Закованные в сталь доспехов бедра, спина коня покрылись густым слоем инея.

«Она отвечает — никогда еще так не было! Боги подлые! Отродье Азата! Я чую… о нет, о боги…»

* * *

— Стройся! Морская пехота, в строй! Первая линия — застрельщики! Отходим, назад!

Скрипач не медлил ни мгновения. Капитана не видно, ну и что? В животе словно сотня гвоздей застряла. Воздух смердит. Проскочив между ошеломленным Кориком и бледной Улыбой, он увидел взвод, что шел впереди.

— Бальзам! Мертвяк — открывай садок! И Наоборот… а где Корд и Эброн?

— Сержант!

Он оглянулся. Фаредан Сорт расталкивала лошадью паникующих солдат.

— Что вы делаете? — крикнула она. — Это чужая армия — мы послали переговорщиков. Не пугайте солдат…

Скрипач увидел спокойный взгляд Тарра. — Видишь, они строятся — передай, задние отходят первыми. Понял?

— Да, сэр…

— Сержант!

Скрипач подскочил к капитану, вытянул руки и стащил с седла. Она зашаталась, изрыгнув брань. Вес женщины сбил Скрипача с ног; он упал, Сорт повалилась сверху. Сержант крикнул ей в ухо:

— Слезайте с клятого коня и оставайтесь здесь. Переговорщики уже мертвы, даже если сами этого не знают. Нужно окапываться, капитан. Немедленно.

Капитан встала, потемнев от гнева, и засверкала глазами. Но взгляд Скрипача ударил ее не хуже кулака. Сорт почти отшатнулась. — Кто-нибудь, уведите коня. Где сигнальщик? Передавай: готовиться к битве. Защищаем гребень. Пехота роет окопы, две линии. Припасы во вторую. Ну, живо!

* * *

Большинство треклятых солдат только мешаются. Рыча и ругаясь, Бутыл пробился сквозь толпу и подошел к ближайшей телеге. Ухватился за веревку, влез на кучу бревен. И встал.

Полудюжина посланцев Адъюнкта скачет к далекой армии. Небо над чужаками кишит… птицами? Нет. Риназаны? И кто-то побольше. Энкар'алы? Вайвелы? Ему было так плохо, что кишки готовы взбунтоваться. Он узнал запах. Эта вонь просочилась в самый мозг после той изрезанной палатки. «В той армии не люди. Адъюнкт, ваши посланцы…»

Что-то блеснуло, выгнувшись аркой над первым рядом далеких фаланг. Извиваясь, пролетело над землей и ударило по конным переговорщикам. Тела охватило пламя. Пылающие лошади шатались и падали грудами пепла.

Бутыл выпучил глаза. Святое дерьмо Худа…

* * *

Смола мчалась со всех ног, разрезая ряды солдат. Они наконец начали окапываться, а обоз — фургоны похожи на громадных зверей, их окружили стрелки и копейщики — повернул к северу, заставляя летерийские силы разделиться надвое.

Это плохо. Она видела, какой хаос воцарился в узких проходах между колонами, когда туда вломились тяжелые фургоны. Пики качались, отклоняясь в обе стороны; иные солдаты падали.

Не ее проблема. Она снова поглядела вперед, увидев авангард. Адъюнкт и капитан Ииль, кулаки Блистиг и Кенеб, десятка два избранных стражников и помощников на лошадях. Тавора отдавала приказы, гонцы летели к различным отрядам. Времени мало. Далекие холмы покрылись марширующими фалангами, уже десяток видно и появляются новые — и каждый строй кажется огромным. Пять тысяч? Шесть? Гром стал мерой их ровного, неуклонного движения. Небо над головами приобрело цвет желчи; среди облаков пыли вились крылатые твари.

«Те солдаты… это не люди, совсем… боги подлые, они громадины!»

Она доскакала до авангарда. — Адъюнкт!

Шлем Таворы пошевелился.

— Адъюнкт, нужно отступать! Это неправильно! Они …

— Сержант. — Голос Таворы острым клинком прорезал шум. — Времени нет. Более того, подходящий путь отступления блокирован силами Летера…

— Пошлите гонца к Брюсу…

— Уже сделано, сержант.

— Они не люди.

Непроницаемые глаза разглядывали ее. — Нет, не люди. К'чайн…

— Мы им не нужны! Мы просто на пути оказались, черт!

Адъюнкт ответила без всякого выражения: — Очевидно, что они жаждут напасть на нас.

Смола дико развернулась к Кенебу: — Кулак, прошу вас! Объясните…

— Смола, — сказала Тавора. — Это К’чайн На’рхук.

Цвет лица Кенеба сравнялся с желчным небосводом. — Вернитесь к своему взводу, сержант.

* * *

Быстрый Бен стоял в тридцати шагах от малазанского авангарда, завернувшись в кожаный плащ. В одиночестве. В трех сотнях шагов летерийские роты разворачивались, ощетиниваясь пиками на гребне холма, около которого оказались их колонны. Они соединили свой обоз со стадами Охотников и казалось: целый город панически убегает на север, унося скарб и скотину. Брюс намерен защищать отступающих. Верховный Маг понимал его логику. Похоже, вот последний рациональный момент дня.

Невезение. Глупая, нелепая, жалкая неудача. Абсурд. Тошнотворный до неприличия. Что за боги собрались, чтобы устроить это безумие? Он рассказал Адъюнкту все, что знал. Едва раскрылась пасть садка, едва земля задрожала под тяжелыми шагами первых фаланг, он понял.

«Мы видели их небесные крепости. Мы знали: они никуда не денутся. Мы знали: они готовятся.

Но это было так давно. Так далеко отсюда». [6]

Тяжелый запах масел повис над холмами. Ветер всё дул из садка. За охряной завесой маг мог различить глубокую тьму, не принадлежащую этому миру.

Они пришли сюда, в Пустоши.

Они уже бывали здесь.

Амбиции и страсти бурлят пеплом над погребальным костром. Сразу стало ясным: нет ничего важного, кроме нынешнего мига и того, что вскоре начнется. Кто мог предсказать? Кто мог пронзить прочную непостижимость будущего, узрев эту сцену?

Бывает, знал он, что даже боги отшатываются, утирая окровавленные лица. Нет, не боги это устроили. Им не дано понять сердце Адъюнкта, тот источник, что столь полон потаенными истинами. «Мы вечно служили затычками, но чья рука нас держала? Никто не знает. Даже сны…»

Он стоял одиноко, садки пробуждались и бурлили вокруг. Он сделает всё, на что способен, продержится так долго, как сможет. А потом, похоже, падет — и никого не останется, кроме нескольких взводных магов и Атри-Цеды.

«Сегодня мы узрим гибель друзей. Сегодня же мы можем присоединиться к ним».

Верховный Маг Бен Адэфон Делат достал из кармана горсть желудей и бросил наземь. Снова прищурился, глядя на бездонность за пеленой пыли, потом на легионы На’рхук. Чудовищны в своей непреклонности. Возьми одного, и он будет почти неразумен. Собери тысячи и воля тысяч станет единой… и воля эта… боги подлые, так холодна…

* * *

На’рхук были ростом вполовину выше среднего человека, а по весу, пожалуй, вдвое тяжелее. Выше поясов тела скрывались под скорлупой эмалевых или кожаных доспехов, закрывавших также плечи и бедра. Обрубки хвостов защищали пластинки меньшего размера. Головы покрывали просторные шлемы; короткие рыла торчали между резных боковых пластин. Шедшие в передней линии держали загадочные дубинки с тупыми концами, обмотанные какой-то проволокой; один из каждых двенадцати воинов сгибался под весом массивного керамического куба за плечами.

Остальные шеренги несли короткие алебарды или фальшионы, подняв их вертикально. Каждый из сотни воинов каждой шеренги двигался в безупречном ритме, сгибаясь вперед, перебирая толстыми мускулистыми лапами. Не было ни знамен, ни стягов, ни видимых командиров или авангардных отрядов. На взгляд Рутана Гудда, их нельзя было отличить друг от друга — конечно, кроме воинов со странными ранцами.

Теперь все его тело блестело инеем, и толстый как броня лед облекал коня. Конь уже мертв — но лед сумеет выполнять приказы. Он выехал на двенадцать шагов вперед передовой линии малазан, зная, что бесчисленные глаза устремлены на него, что все пытаются понять, кого видят — не только чужую армию, явно вознамерившуюся их истребить, но самого Рутана Гудда на коне, покрытом слоем льда, сквозь который с трудом можно различить скрываемую им форму.

Он держал меч Бурегона как продолжение руки — лед окружил предплечье, гладкий, но текучий словно вода.

Глядя на На’рхук, он бормотал сквозь зубы: — Да, вы ищете меня. Вы отметили меня. Шлите же свою ярость. Нападайте только на меня…

Сзади, из неглубоких траншей, слышался тревожный шепот. Охотники скорчились, словно пришпиленные к земле, пойманные неготовыми и подавленные нежданной невозможностью происходящего. Ни одного боевого клича, ни один меч не стучит о край щита. Не поворачиваясь, он знал — там прекратилось всякое движение. Не отдаются приказы. Ведь всё это, в сущности, стало ненужным.

По приблизительному счету на них надвигаются сорок тысяч На’рхук. Ему казалось, что мгновение назад он услышал какофонический звук — это дрожат стены грядущего, готовые рассыпаться, выпуская в прошлое ужас. Вот тогда голова его взорвется от грохота.

— Тем хуже, — прошептал он. — Какой хороший был день…

* * *

— Дыханье Худа, кто это?!

Глаза Адъюнкта Таворы сузились. — Капитан Рутан Гудд.

— Я так и думала, — сказала Лостара Ииль. — Но что с ним творится?

Адъюнкт только качала головой.

Лостара поерзала в седле; рука потянулась к ножу у пояса — и отдернулась. «Меч, идиотка. Не нож. Дурацкий меч». Перед внутренним взором проплыло лицо. Хенар Вигальф. Он должен сейчас быть рядом с Брюсом, он готовится нести приказы. Летерийцы отходят, формируя два мощных фланга, выгибаются словно лук. Они увидят столкновение передовых сил и, надеялась она, быстро поймут бессмысленность сражения с треклятыми ящерами. Брюс отдаст приказ о бегстве. «Уходите отсюда, Худа ради — бросайте всё, только сами успейте бежать. Не гибните как мы, не стойте только потому, что мы стоим. Уходи, Брюс — Хенар — прошу вас. Умоляю…»

Она услышала топот копыт, оглянулась и увидела, как кулак Кенеб перескакивает окопы, минует работающих лопатами солдат. Что он задумал?

Он скачет к капитану Гудду.

Тавора сказала: — Поднимайте рог, сигнальщик — особый приказ Капитану Кенебу. Отступить.

Воздух разорвала череда заунывных сигналов.

— Он не слушается, — крикнула Лостара. — Дурак!

* * *

Быстрый Бен увидел Рутана Гудда и вздохнул. Маэлом укушенный Неррузой выдрюченный Бурегон. Кто бы знал.

Но что он делает впереди строя? Еще миг — и Верховный Маг вполголоса выругался. «Хочешь, чтобы они шли на тебя. Хочешь их отвлечь. Даешь Охотникам дюжину ударов сердца, чтобы они поняли, с чем имеют дело. Капитан Рутан Гудд или кто ты есть… боги, что я могу сказать? Удачи, капитан.

Удачи».

Кенеб выкрикивал ругательства и бешено вонзал шпоры в бока лошади. Это же Рутан Гудд, и если глупец не тот, за кого себя выдавал, малазанам он сейчас особенно нужен. Будь он, черти его дерите, богом — все равно в одиночку его порубят на куски. «Рутан! Ты нам нужен — кем бы и чем бы ты ни был. Ты нам нужен живым!»

Доскачет ли он вовремя?

Капитан Скенроу пнула одного из своих солдат, уронив дурака обратно в мелкую траншею. — Копать! — прорычала она и вновь устремила взор на блистающую фигуру, что мчится навстречу ящерам. «Ах ты тупой лживый ублюдок! Бурегон? Невозможно — они живут в проклятых морях.

Рутан, прошу тебя… что ты делаешь?»

Видя, как передняя линия фаланги поднимает нелепые дубинки, Рутан заскрипел зубами. Лучше бы бурегонская дрянь сработала. Но, боги подлые, ее тяжело носить. Он развернул коня прямо к ближайшим На’рхук и поднял меч.

Солнце сверкало на льду.

Какой-то всадник показался сзади, чуть левее. Бедняга. Вот что значит исполнять приказы. Не удостоив его взгляда, он вогнал шпоры в бока скакуна. Ото льда отлетели блестящие осколки. Зверь рванулся.

«Эй, жалкие малазане. Узрите меня и просите себя: глубоко ли вы успели окопаться?»

* * *

Скрипач взвел арбалет, бережно вставил стрелу с жульком. Теперь, когда дело началось, ему стало хорошо. Уже ничего не изменишь, так? Все ясно, все четко, мир вдруг стал разноцветным и прекрасным выше всякого вероятия. Он сможет пережить всё. Ощутить всё. — Зарядили?

Солдаты взвода, присевшие на дно окопов, закивали и заворчали.

— Головы не поднимать, — повторил Скрипач. — Мы услышим атаку, верьте. Никто не выскакивает без моего слова. Ясно?

Тут он увидел, как неподалеку Балгрид высовывается, чтобы поглядеть. Целитель заорал: — Гудд атакует!

Над всеми окопами морской пехоты высунулись головы в шлемах. Словно грибы.

— Чтоб вас!

Хрясь встал на четвереньки, под ним были несколько жульков, наподобие черепашьих яиц вставленных в ямку на дне траншеи.

Эброн в ужасе смотрел на них. — Ты ума лишился? Передай по цепочке, идиот!

Хрясь поднял голову. Глаза широко раскрылись: — Не буду, маг. Они мои! Все, что остались!

— Кто-нибудь наступит!

Хрясь мотал головой. — Я же защищаю, маг!

Эброн повернулся: — Корд! Сержант! Этот Хрясь, у него…

Обмотанные проволокой жезлы в руках передовых ящеров вспыхнули словно факелы — молнии показались из головок двумя змеящимися щупальцами. Одна из молний устремилась к керамическим ранцам — по дюжине на каждый. Второй трепещущий язык белого огня, казалось, замер на мгновение… а потом все они вылетели, смыкаясь на фигуре ледяного всадника. Взрыв объял Рутана Гудда и коня, вырвал куски земли и камни из почвы, роя широкий неровный кратер.

За миг до взрыва другие шеренги пробудили свое оружие. Сотни огненных выстрелов полетели к первому ряду окопов.

Пробиравшийся к своему взводу Бутыл упал на дно траншеи, от удара воздух покинул легкие. Судорожно вздохнув, он увидел в воздухе кучу тел — всех тех, что вылезли, чтобы поглазеть на атаку Гудда. Морпехи — почти все без голов, а то и без шей — смешались с грязью, камнями, кусками доспехов и обломками оружия.

Все еще лишенный возможности свободно дышать, он увидел вторую волну магии, копьями летящей к его линии. Земля задрожала; были поражены несколько рядов пехоты позади него. Тела взлетали среди туч пыли.

Бутыл извивался, оглохнув и мучительно кашляя. Он ощущал приглушенные разрывы жульков — слишком редкие, слишком беспорядочные…

Рука вынырнула из сумрака и ухватила его за перевязь. Вытащила на край осыпающегося окопа.

Бутыл выкашлял землю и начал стонать, вдыхая воздух. Горло пылало огнем. Сверху заляпанное грязью лицо Тарра, он кричит — но Бутыл ничего не может расслышать. Он оттолкнул Тарра, мотая головой. «Я в порядке. Нет, честно. Я в порядке… где мой самострел?..»

Кенеб оказался слишком близко. Взрыв разорвал и его и коня буквально в клочья. Полетели кровавые брызги. Эброн увидел, как часть торса кулака — плечо, обрубок руки и несколько ребер — вознеслись, кувыркаясь, в небеса в сопровождении столба пыли.

Пока маг смотрел, раскрыв рот, колдовская молния поразила его точно в грудь. Пробилась насквозь, уничтожив грудную клетку, плечи, голову.

Хром взвыл, когда рука Эброна шлепнулась ему на колени.

Но никто его не услышал.

* * *

Они заметили Быстрого Бена, но решили игнорировать. Он задрожал, когда первые волны молний ударили по окопам на гребне холма. Гром сотряс землю; передовые ряды Охотников исчезли в облаках пыли и грязи, под ливнем камней и разорванных тел.

Он видел, как перезаряжаются узлы на спинах трутней. Долго? — Без понятия, — прошептал он. — Желуди, слушайте. Идите к трутням — тем, что с кубами. Забудьте остальных… пока что.

Он и сам двинулся вперед, к ближайшей фаланге.

Строй На’рхук был менее чем в сотне шагов.

Теперь его приняли во внимание. Молнии блеснули по всей передней линии.

* * *

Конь с трудом вылез из кратера. Рутан Гудд потряс головой, приготовил мерцающий клинок. Грязь стекала с покрывшихся пятнами, исходящих паром доспехов. Он сплюнул песок.

Пока неплохо.

Прямо перед ним в двадцати шагах маячат бойцы передней шеренги. Глаза блестят как бриллианты под ободками резных шлемов. Клыки мерцают не хуже железных гвоздей.

Он полагал, что они не ожидали его возвращения. И поехал сказать привет.

* * *

— Арбалеты готовь! — закричал Скрипач. — По узлам!

— По чему?

— По тем горбам! Оттуда идет магия!

Корик подполз к сержанту. Его покрывала смешанная с кровью грязь. — Боги подлые! Капитан еще жив! Он среди них…

Корабб полез из окопа — вполне очевидно, намереваясь присоединиться к Гудду и атаковать целую фалангу. Тарр дотянулся и стащил дурака вниз.

— Стой где был, солдат! Бери самострел — нет, не тот! Заряди чем следует!

— Расстояние, Корабб? — спросил Скрипач.

— Сорок. Они замедлились, сержант — капитан рубит их!

— Неважно. Мне плевать, даже если у него удача Опоннов в очко зашита. Всего один человек.

— Нужно ему помочь.

— Не можем, Корабб. К тому же он этого вовсе не хочет — как думаешь, почему он выехал один? Оставь его, солдат. К нам самим беда стучится. Корик, теперь ты выгляни. Считаю до десяти. Раз, два, три…

— Не хочу чтоб голову снесло!

Скрипач поднял арбалет, прицелился в грудь Корика. — Восемь, девять, пошел!

Корик с рычанием выпрямился. И тут же сел. — Дерьмо. Двадцать пять, идут быстро!

Скрипач повысил голос: — Всем готовиться! Узлы! Стой, стой… ДАВАЙ!

* * *

Еж привел своих Сжигателей к последним окопам. — Мне плевать, о чем думает Быстрый. У него всегда есть второй план. Всегда. Так что вся надежда на нас, солдатики… подберись, Шпигачка! Смотри на Ромбу — она даже не запыхалась…

— Забыла как дышать! — пропыхтела Шпигачка.

— Помните что я сказал. Сжигатели Мостов встречали врага и похуже кучи бесхвостых ящериц. Чепуха, верно?

— Мы победим, командор?

Еж глянул на Восхода и ухмыльнулся: — Рассчитывай на это, сержант. А теперь все проверили припасы. Помните — целиться в горбы. Мы сейчас выйдем в открытую…

Грохот сотряс воздух, и доносился он из рядов На’рхук. Поднялось облако, подобное пролитым чернилам.

— Боги, что это было?

Улыбка Ежа стала ее шире: — Это, солдатики, был Быстрый Бен.

Молнии вылетели из сотен дубинок — в него целились несколько фаланг с обеих сторон. Выстрелы устремились к нему, но Быстрый Бен отвел их взмахом руки. «Я вам не Тайскренн, и здесь не Крепь. Замной нет никого, так что мечите их в мою сторону, тупые гекконы. Потратьте всё».

Больше десятка шеренг фаланги, по которой он ударил, были повержены; лишь немногие ворочались, пытаясь встать на сломанные лапы. Большинство лежали недвижно — их тела прожарились изнутри. Он пошел к оставшимся, видя, что они перегруппировываются, восстанавливают строй.

Большие фальшионы и алебарды поднялись, готовясь его встретить.

Быстрый Бен усилил все чувства, так что смог ощутить самый воздух вокруг тварей, проследить потоки воздуха, сочащегося в легкие через узкие щели ноздрей. Охватил стольких, скольких смог.

И превратил воздух в огонь.

Молнии вылетели из тела мага, рассыпаясь во все стороны, взлетая в небо.

Сержант Восход заорал, когда один из разрядов сместился, нацелившись прямиком в Ежа. Он рванулся вперед, разрывая мышцы ног. Он же Сжигатель. Он человек, которым всегда хотел стать; никогда он не был выше, никогда не ходил с такой прямой спиной.

Всё благодаря Ежу.

«Видите меня? Я Восход…»

Он улыбался, вставая на пути молнии.

Сержант Ежа взорвался, став ослепительно белым… и на его месте был лишь кружащийся пепел. Солдаты кричали сзади. Еж рывком развернулся: — Всем лечь! Мы переждем — мы переждем…

«Проклятие, Быстрый — тут тебе не Крепь! А ты не Тайскренн!»

* * *

Рутан Гудд рубил направо и налево, но проклятые твари напирали — они заставили его остановиться на месте. Тяжелые железные клинки ударяли по коню, по бедрам всадника. Доспехи лопались, но трещины тут же смыкались. Меч рубил шлемы и черепа, шеи и лапы, но На’рхук не сдавались, все теснее обступая его.

Он расслышал взрывы где-то слева, ощутил вонь садков, которые заставили вытворять немыслимые вещи. «Быстрый Бен, долго ли ты мог таиться?» Рутан понимал, что ему не стать свидетелем шокирующих разоблачений. Они берут верх просто благодаря весу. Конь шатается, мотая головой и вздрагивая от каждого касания фальшионов.

Остатки фаланги прошли мимо окружившей его своры, взобрались на гребень и были совсем рядом с первыми окопами. Четыре клинка ударили одновременно, сорвав его с седла. Зазвенел, лопаясь, лед. Он с руганью извернулся, отмахиваясь мечом и приземляясь в центре мальстрима конечностей и железного оружия. И тут когтистая лапа рубанула его. Удар в лицо был оглушительным. Белое… и благословенная тьма.

* * *

Двенадцать шагов. Уцелевшие морпехи разом встали над насыпями окопов. Зазвенели арбалеты. Затрещали жульки, воспламенились горелки. Прямо перед Скрипачом болт угодил в ранец на плечах ящера и взорвался. Полетел шлем, ошметки мозга и костей взвились к небу на кровавом фонтане. Ранец почернел и тоже взорвался.

Сотрясение отбросило Скрипача вниз. Сверху ливнем падали куски кожи и мяса.

Полуоглохший сапер пытался зарядить самострел. «Последняя долбашка — надо избавиться от нее, пока жульки не начали грохать в траншее… боги, нас измолотили…»

Тень накрыла окоп.

Он глянул вверх.

На’рхук подошли.

Корабб уже успел перезарядить. Поднял голову — увидел громадного ящера прямо над краем насыпи, пасть раззявлена словно в ухмылке.

Стрела вошла в мягкое горло, пронизав основание черепа. Тварь пошатнулась. Отбросив арбалет, Корабб выхватил меч и поднялся на ноги. Рубанул по ближайшей лодыжке. Удар чуть не сломал ему запястье; меч глубоко вошел в кость и застрял.

Однако тварь еще стояла, судороги охватили тяжелое тело.

Корабб пытался вытянуть меч.

С обеих сторон На’рхук переваливались через край и прыгали в окопы.

Выпад снизу поднял сержанта Чопора в воздух; он качался на стальном лезвии, кровь хлестала словно из ведра. Неллер с воплем уцепился за левую лапу ящера, подтянулся и затолкал жулек в щель между нагрудной пластиной и кожаной «попоной». Челюсти лязгнули прямо у лица. Слизь кислотой обожгла глаза, кожу. Воющий Неллер крепче сжал жулек, а другой рукой ударил по доспехам напротив припаса.

Мулван Бояка, вонзая копье в брюхо твари, заметил взрыв, лишь когда разлетелась грудная клетка. Керамические осколки изрешетили шею целителя, заполнив воздух брызгами. Неллер упал — правой руки нет, на изрезанном лице ужас…

Труп Чопора — уродливая багряная штука — шлепнулся в пяти шагах.

Ящер рухнул.

За ним появились еще двое, подняли клинки.

Чуть не упав, Спешка закрылась щитом и выставила меч. Но Смертонос проскочил мимо, приземляясь между двумя На’рхук.

* * *

Разряд просвистел около головы коня. Морда и грива загорелись. Кожа трещала, обугливаясь. Животное рухнуло. Лостаре Ииль удалось вовремя спрыгнуть. Лицо охватил жар; она чувствовала вонь горящих волос.

Встав, Лостара увидела на земле трупы дюжины вестовых, зажаренных в собственных доспехах. Адъюнкт выкарабкивалась из кучи, держа в руке отатараловый меч.

— Позвать Кенеба…

— Кенеб мертв, Адъюнкт, — ответила, ковыляя ближе, Лостара. Кружащийся мир постепенно успокаивался.

Тавора выпрямилась. — Где…

Лостара попыталась усадить женщину. — Вас уже в живых быть не должно, Тавора. Оставайтесь тут. Вы в шоке. Я найду помощь.

— Быстрый Бен… где Верховный Маг…

— Да. — Лостара встала над Адъюнктом. Та сидела, словно ребенок. Капитан поглядела туда, где в последний раз видела мага.

Он как раз уничтожил целую фалангу. Пламя еще плясало на раскаленной плоти, кожа и кости взлетали, как в аду. Быстрый Бен двигался к следующей фаланге, а небо над ним содрогалось, темнея громадным синяком.

Колдовство вырвалось из Верховного Мага, ударило по строю ящеров. Горящие тела взлетали в воздух.

— Вижу его. Адъюнкт… не могу…

Небесная тьма вдруг ослепительно засияла, создалось широченное копье света. На ее глазах маг поднял голову, воздел руки — и тут разряд опустился. Такой взрыв мог бы сравнять с землей большой городской дом. Даже На’рхук в фаланге, что была в тридцати шагах, расплющились колосьями под ураганом. Боковые отряды поспешно отступали.

Ударная волна достигла Лостары, выбив воздух из легких, оглушив. Она закрыла лицо руками, опускаясь на твердую почву.

Скенроу спрыгнула во второй окоп, где ждала тяжелая пехота. — Морпехов смололи! Трубите им отход, пропустите выживших! Не отступать!

Она заметила вестового — он потерял коня, он прятался за обезглавленным трупом солдата. — Ты — найди капитана Добряка. Я видела, как авангард полег, не знаю где Блистиг… думаю, теперь за командующего Добряк. Скажи — нужно начинать отход — мы не удержимся. Понял?

Юноша кивнул.

— Иди.

* * *

Брюс вздрогнул, когда шеренги На’рхук столкнулись с обороняющимися малазанами. Он видел, как опускаются тяжелые фальшионы. Едва замедлившись, ящеры заполнили первую линию окопов и начали подбираться ко второй.

— Араникт.

— Думаю, она жива, Командор.

Брюс повернулся в седле, бросил взгляд на вестовых: — Нужно вернуть Адъюнкта. Добровольцы.

Вперед протискался один. Хенар Вигальф.

Брюс кивнул. — Возьмите запасных лошадей, лейтенант.

Здоровяк отдал честь.

— Когда спасете ее, — добавил Брюс, прежде чем тот уедет, — уезжайте к обозу.

Солдат нахмурился.

Брюс заскрежетал зубами. — Я не буду стоять и любоваться на резню. Мы нападем на врага.

* * *

Они увидели невообразимо мощную молнию, слетевшую с небес в сгустившейся впереди темноте. Когда волны пошли по земле, Вождь Войны Желч поднял руку, приказывая остановиться. Он поглядел на Целуй-Сюда; лицо его было бледнее пепла. — Посылаю тебя к Смертному Мечу Кругхеве — скажите, что малазане под ударом и хундрилы спешат на выручку.

Женщина выкатила глаза. — Вождь…

— Скачи, солдат — ты не хундрил, ты не понимаешь конной атаки. Скажи Кругхеве: боги нынче жестоки, ибо ей не успеть вовремя.

— Что у нас за враг? — воскликнула Целуй-Сюда. — Ваши шаманы…

— Ослепли. Мы знаем меньше тебя. Скачи, Целуй-Сюда.

Она развернула коня.

Желч приподнялся в стременах, поглядел на воинов. Высоко воздел талвар. Ничего не сказав.

В ответ шесть тысяч клинков взметнулись в воздух.

Желч повернул коня. — Скачи вперед, Рефела, пока не увидишь врага.

Женщина подхлестнула скакуна.

Миг спустя Вождь Войны Желч двинул войско быстрым галопом; грохот грозы звучал всё отчетливее, желтое небо стало бурым, вспышки озаряли его, словно раны. Он подумал, что сейчас делает жена.

* * *

«Хуже, чем деревья валить». Скрипач прекратил попытки перерубить задние лапы и начал подсекать жилы, подныривая под зазубренные клинки, избегая неточных отмахов. Выжившие малазане пытались с боем пройти десять саженей до траншеи панцирников.

Стрелы и арбалетные болты летели с позиций позади окопов, к счастью, проходя высоко над головами отступавших. Почти все разбивались об эмаль, но некоторые находили щели в доспехах. Звери падали тут и там.

Но этого недостаточно. Фаланга казалась машиной, пожирающей всё на пути своем.

Скрипач потерял и долбашку и самострел в первом окопе. Короткий меч казался ему жалким терновым шипом. Случайное касание — и он полетел, кровь текла по правой щеке.

Он видел, как Корик пронзает шею На’рхук; видел, как другой ящер показывается за его спиной, что есть силы поднимая алебарду. Стрелы ударили в обе подмышки. Тварь упала, погребая Корика под собой. Улыба рванулась к нему, поднырнув под сверкающий фальшион.

Каракатица оказался рядом. — Трубят отход!

— Слышал…

— Быстрого Бена аннулировали, Скрип! Та гигантская молния…

— Знаю. Забудь его. Помоги собрать взвод. Панцирники продержатся, пока мы собираемся. Иди, я не вижу Корабба и Бутыла…

Трупы На’рхук погребли Бутыла, но выбираться он не спешил. Он видел, как мимо маршируют все новые ящеры.

«Мы их даже не задержали.

Быстрый, а где твоя тонкость?»

Он видел кусочек неба, видел кружащихся вайвелов. «Не терпится сесть и пожрать. Бабушка, ты вечно говорила: не зарывайся. Закрой же мои мертвые глаза и знай: я тебя любил».

Он покинул тело, взлетая.

Корабб сильно подпрыгнул и вытащил меч из глазницы ящера. Протянул руку к Мелочу — но тот уже не кричал; в глазах латника была видна лишь темнота, лишь мертвая вялость.

Шеренга На’рхук уже в десятке шагов. Корабб с руганью отпустил солдата и повернулся, чтобы убежать.

Окоп тяжелой пехоты был совсем рядом. Он видел шлемы, поднятое оружие. Над головой пролетели стрелы, ливнем падая за спиной. Корабб поднажал.

Каракатица появился рядом. — Видал Тарра?

— Видал, как он падал.

— Бутыл?

Корабб потряс головой.

— Улыба? Корик?

— Скрипач с ними.

— Скрип? Он…

Один из первых окопов внезапно взорвался. Ряды На’рхук заволокло сизым дымом.

— Что за…

— Какой-то ублюдок наступил на долбашку! — сказал Каракатица. — Так и надо! Давай!

Смертельно бледные лица под ободками шлемов… но панцирники не бегут, готовятся. Двое подвинулись, позволяя морпехам спрыгнуть. Один крикнул: — Те дубинки…

— Мы им задали, — заорал в ответ Каракатица. — Теперь это просто железо.

Крик пронесся по всей длине траншеи: — СЛАВА МОРПЕХАМ!

Лица вокруг Корабба сразу стали темнее. Оскалились зубы. Это внезапное преображение заставило его задохнуться. «Железо, да уж. Вы всё знаете насчет железа!»

На’рхук были в пяти шагах. Тяжелая пехота поднялась навстречу.

* * *

Еж видел, как ящеры вылезают из огромного кратера, на месте которого недавно стоял Быстрый Бен, видел, как они восстанавливают порядки и продолжают наступление. Он извернулся, не вставая с земли, и оглядел легионы Летера, надвигавшиеся быстрым шагом, опустившие пики, уже торчавшие под особым углом у каждой шеренги.

Еж хмыкнул. «Подходящее оружие».

— Сжигатели Мостов! Слушайте! Забудем про верховного мага. Он стал пеплом на ветру. Мы должны ослабить ящериц, чтобы Летеру было легче. Готовьте припасы. Один залп по моему слову; потом отступаем. Если у летерийцев есть мозги, они дадут нам дорогу. Если нет, поворачивайте направо — направо, поняли? И бегите, словно сам Худ наступает на пятки!

— Командор! — крикнул кто-то.

— Что?

— Кто такой Худ?

«Боги подлые». — Тот парень, которого к пяткам лучше не подпускать. Ясно? — Еж поднял голову. «Дерьмо! У этих снова палки и ранцы!» — Проверить припасы! Берите синие. Слышали? Синие. Целить в переднюю шеренгу! В узлы, друзья — подруги! В те белые горбы!

— Командор!

— Какого Худа…

— Слышу лошадей! С юго-востока, похоже… это лошади?

Еж высунулся чуть сильнее. Две фаланги ящеров быстро разворачивались. — О боги…

Желч почти лег на спину коня, готовясь к атаке. «Малазане вечно умеют найти самого опасного врага во всем мире. И уродливого. Проклятье! Но у их квадратов нет пик для отражения кавалерийской лавы — и они за это поплатятся».

Подведя войско к месту, где ждала Рефела, он за несколько ударов сердца рассмотрел все, что было нужно.

Враг пожирал малазанскую армию, оттесняя, уничтожая сотни солдат, словно они были детишками. При этом едва ли треть фаланг была задействована в сражении.

Он видел, как летерийцы выдвигаются с флангов, создав ощетинившуюся пиками «пилу». Они еще не встретились с врагом. По краям виднелись конные отряды, которые явно — и необъяснимо, на взгляд Желча — придерживали в качестве резерва.

Прямо перед строем хундрилов две фаланги сомкнулись в плотное каре, не давая Горячим Слезам возможности вклиниться в щель, рассыпая стрелы во все стороны. Желчу не было нужды отдавать приказы голосом или жестами: его опытные воины знали, когда стоит тратить стрелы, знали, когда нужно расступиться, пропустив тяжеловооруженных всадников, мчащихся ранить бока вражеского строя — ранить и сразу отойти. Но шансов разбить эти фаланги нет — демоны слишком велики, слишком хорошо защищены. Они не дрогнут перед атакой.

«Вот последний день хундрилов Горячих Слез. Дети мои, вы скачете со мной? Знаю, да. Дети, будьте смелыми. Посмотрите на отца и поймите: он горд за всех вас».

Передняя линия демонов приготовила непонятные дубинки.

Еж видел, как иззубренные молнии вылетели из строя На’рхук и поразили массу конных воинов. Казалось, их лава сразу превратилась в облако жуткого кровавого тумана. Его затошнило. Еж перекатился на спину, вгляделся в небо. Вообще на небо не похоже…

— Сжигатели, готовься! Припасы в руки! Раз, два, три — ВСТАЛИ!

* * *

Брюс считал, что на земле перед его строем лежат трупы. Но они вдруг вскочили — сорок или более человек — и стали бросать какие-то предметы в переднюю шеренгу На’рхук. Небольшие темные гренады разбивались, ударяя вражеских воинов. Через миг те На’рхук, которые были обрызганы жидкостью, начали извиваться в агонии: некий яд разъедал доспехи и шкуры.

Взорвался один из ранцев, разбросав ближайших бойцов. Потом второй, и еще… Передовые линии мгновенно превратились в беспорядочную массу.

Брюс повернулся к сигнальщику. — Трубить атаку! Трубить атаку!

Заревели рога.

Легионы пустились трусцой, нацеливая пики.

Саперы бежали влево, просачивались в щели между отрядами. «Они вполне могут успеть вовремя…»

Через шесть шагов летерийцы рванулись в атаку, издав дикий рев.

Зубья их «пилы» пронизали три или четыре вражеских ряда. Фаланги На’рхук застыли на месте. Бойцы с топорами и мечами пролезали под пиками, чтобы начать зловещую работу. Высоко взлетели и опустились фальшионы ящеров.

Брюс махнул рукой. Подъехал еще один гонец.

— Онагры и тяжелые арбалеты на тот холм. Начинайте обстрел. Кавалерия обеспечивает прикрытие.

Солдат отдал честь и ускакал.

Брюс поглядел на юго-восток. Чудное дело, но некоторые конные воины пережили магическую атаку — он видел всадников, показывающихся из пыли и дыма и бешено налетающих на фланги На’рхук. Они махали клинками с нечеловеческой яростью; Брюс не был удивлен — события нынешнего дня могут свести с ума любого воина.

Он тихо помолился за них именам двенадцати давно забытых богов.

Вестовой поскакал справа. — Господин! Западные легионы вступили в бой.

— И?

Солдат утирал пот со лба. — Заставили врага отступить на шаг или два, но потом…

Видя, что мужчина не может продолжать, давясь слезами, Брюс только кивнул. Повернулся и поглядел на малазанские позиции.

Одни лишь бронированные ящеры, поднимается и опускается оружие, всё заслоняет красный туман.

Но тут он кое-что заметил.

На’рхук уже не приближались.

«Вы их остановили? Кровь богов, что же вы за солдаты?»

Тяжелая пехота стояла. Тяжелая пехота удерживала линию. Даже умирая, ее солдаты не отступали ни на шаг. На’рхук когтями цеплялись за обагренный край грязной траншеи. В них вгрызалось железо. Алебарды отскакивали от щитов. Тела рептилий падали назад, мешая продвижению следующих рядов. Стрелы и арбалетные болты летели во врага из-за окопа.

Сверху Локви Вайвелы спускались десятками, обезумев, срывая шлемы, терзая и кусая головы воинов — ящеров. Другие нападали на своих сородичей. С неба дождем хлынула кровь.

Душа Бутыла перебиралась из тела в тело, жестоко схватывая души вайвелов и заставляя их бросаться на На’рхук. Едва послав одного в бой, он порабощал следующего. Он растекался, захватывая сколько сможет — дюжины летучих тварей одновременно. Вонь крови и вид резни сводили их с ума. Всё, что было нужно — подавить сопротивление, натравив их на всех, кто не похож на вайвелов. Хотя даже когда один летун нападал на другого, было неплохо — чем больше вайвелов умрет, тем лучше.

Но и сам он ощущал себя порванным на части. Разум распадался. Он больше так не сможет… Но Бутыл не отступался.

Тарр наткнулся на кучку морпехов. Сверкнул глазами: — Хром? Где твой…

— Мертв. Только я и Хрясь…

— Досада?

Круглолицая женщина потрясла головой: — Нас разделило. Видела, как Накипь умирает, но больше…

— Тогда что вы тут расселись? Встать, моряки — там панцирники умирают стоя. Идем на подмогу. Ты, Релико! Поднимай Большика. Все за мной.

Морпехи встал без единого слова протеста. Они истекали кровью. Они едва двигались.

Но все они подняли оружие и двинулись — Тарр во главе — к окопу.

Неподалеку Урб отбросил разбитый щит. Хеллиан скорчилась сзади, тяжело дыша; лицо и грудь ее покрывала смесь крови и блевотины. Она сказала, что не знает, чья это кровь. Сержант видел, что лицо ее окаменело, но глаза ясны. К ним подходили другие солдаты. Урб повернулся. — Делаем что сказал Тарр, бойцы. Идем назад. Сейчас же.

Хеллиан чуть не уронила его, побежав к окопу.

* * *

Хенар Вигальф остановил коня около холма. Он видел на месте командного поста Адъюнкта только мертвых лошадей и обугленные трупы солдат. Соскочив с седла, вытащил два меча и пошел вверх по склону.

Дойдя до вершины, он обнаружил, что с противоположной стороны лезут четыре На’рхук.

Лостара Ииль и Адъюнкт лежали бок о бок. Похоже, мертвы… но нужно удостовериться. Если сумеет.

Он побежал к ним.

* * *

Лостару пробудил звон железа. Он моргнула и уставилась в небо, пытаясь вспомнить. Голова болела; она ощутила высохшую кровь на носу, в ушах что-то трещало. Повернула голову. Адъюнкт лежит рядом. Грудь медленно вздымается и опускается.

«А, хорошо».

Кто-то застонал.

Она села. Увидела Хенара Вигальфа, который шатался, зажимая кровавую рану в груди.

И приближающихся На’рхук.

Хенар упал почти к ногам Лостары.

Она вскочила, выхватывая кинжалы.

Он смотрел на нее; горечь в глазах заставила ее вздохнуть.

— Прости…

— Еще поживешь, — сказала она, перешагивая через него. — Сядь, человек — это приказ!

Он чуть приподнялся на локте. — Капитан…

Она глянула на На’рхук. Почти рядом, но ослабевшие от ран. За ними показались новые, целая дюжина. — Но помни, Хенар — я такого для кого попало не делаю!

— Чего?

Она сделала еще шаг, подняла клинки. — Не танцую.

Старые формы вернулись, словно так и ждали ее, ждали пробуждения… «Может, это последний раз… неважно. Ради тебя, Хенар. Ради тебя».

Танец Теней как раз для такого и придуман.

Здесь.

Сейчас.

Хенар смотрел, и глаза его раскрывались все шире.

* * *

В лиге к востоку Целуй-Сюда выползла из-под упавшей лошади. Барсучья нора, лисья — какая разница? Лошадь била ногами, разрывала ржанием воздух.

Левая нога Целуй-Сюда была переломлена в четырех местах, осколки вышли сквозь лосины. Она вытащила нож, извернулась, глядя на животное, находя артерию на шее.

«Какая разница? Все мертвы». Даже если она доберется до Смертного Меча и той рыжеволосой королевы, какая разница?

Она поглядела вверх. Небо стало плотью, и плоть гниет перед ее глазами.

«Смола. Бадан.

Охотники за Костями… Адъюнкт, счастлива? Ты убила всех.

Убила нас всех».

Глава 24

На той заре окружили они берега древней реки, выплеснулся весь город, почти сто тысяч, когда солнце поднялось на востоке, над открывающимся в широкий залив устьем. Что привело их туда? Что вообще может привести множество к мгновению, к месту, в котором сто тысяч делаются одним телом?

Когда красные воды излились в соленые слезы бухты, они стояли почти без слов, и большой погребальный корабль запылал, и ветер завладел пропитанными маслом парусами, и небо завладело черным столбом дыма.

Великий король Эрлитана был мертв, последний из рода Дессимба, и грядущее стало блуждающими песками; шелест бури звучал из благословенной дали, но всё близилось ее обещание.

Они пришли оплакивать. Они пришли искать спасения, ибо в конце даже горе становится лишь маской жалости к себе. По своей жизни плачем мы над ушедшими людьми, над погибшими мирами. Великий муж мертв, но мы не пойдем за ним — не осмелимся, ибо для каждого смерть уготовала особую тропу.

Век кончился. Новый век принадлежит поколениям, что еще не пришли. На лотках местных рынков стоят горшки с лицами мертвого короля, со сценами славных его деяний — круглы эти горшки, и не связаны более с его временем, и в том таится истинное желание толпы.

Стойте. Остановимся сейчас. Помолимся, чтобы никогда не окончился сей день. Чтобы вечно летел пепел. Чтобы никогда не наступил день завтрашний. Вот естественное желание, честная мечта.

Сказание умирает, но гибель его займет некое время. Говорят, что король задержался на половину вздоха. И народ каждый день приходил к вратам дворца, чтобы увидеть сон об ином окончании, о лучшей судьбе.

Сказание умирает, но гибель его займет некое время.

И красный язык реки течет бесконечно. И дух короля сказал: «Я вижу вас. Вижу вас всех». Неужели вы его не услышали? До сих пор не слышите?

«Гибель Золотого Века», Тенис Буле

Ном Кала стояла в числе многих, в молчаливой массе воинов, забывших, что значит жить. Ветер трепал гнилые меха, полосы кожи и спутанные пряди сухих волос. Тусклые, покрытые щербинами клинки висели в кривых руках, словно бесполезные мысли. Воздух забирался в чаши глазниц и со стоном летел дальше. Они походили на статуи, изъеденные эпохами, истлевшие в созерцании вечных ветров, бесчувственных дождей, ненужных потоков тепла и холода.

Всё было ненужным, и не одна она ощущала смутную тревогу. Онос Т’оолан, Первый Меч, встал на колено в десятке шагов перед ними, охватив руками кремневый меч, кончик коего был погружен в каменистую землю. Он опустил голову, как бы признавая власть хозяина, но никто не видел этого хозяина. Всего лишь горсть обещаний, давно отброшенных — но осталось пятно от этих обещаний, лишь одному Оносу Т’оолану видимое, и оно удерживает воина на месте.

Он долгое время не шевелился.

Терпение для них не бремя… но она ощущала хаос в сородичах, всплески гибельных желаний, покачивание давно сдерживаемых позывов к отмщению. Всего лишь вопрос времени — когда первый из них сломается, отвергая рабство, отвергая его право на власть. Он их не покорит. Пока что он не поступал так, и зачем думать…

Первый Меч встал, повернулся к ним лицом. — Я Онос Т’оолан. Я Первый Меч Телланна. Я отвергаю ваши нужды.

Ветер стонал, словно поток горя.

— Но вы склонитесь перед моими.

Она была поражена такими словами. «Так вот что означает склоняться перед Мечом. Мы не можем ему отказать, не можем восстать». Она ощущала его волю, словно сомкнувшийся кулак. «У нас был шанс — до сего мига. Мы могли улететь по ветру. Он позволил бы. Но ни один Т’лан Имасс так не сделает. Нет, мы падаем в себя, все глубже, жуем себя и выплевываем объедки — вот соблазнительное постоянство ненависти и злобы, ярости и мстительности.

Он мог привести нас на край утеса, и мы не заметили бы».

Трое Гадающих по костям клана Оршайн выступили вперед. Улаг Тогтиль сказал: — Первый Меч, мы ждем приказа.

Онос Т’оолан не спеша повернулся к югу. Казалось, горизонт стал кипящей смолой. Потом он обратился на север, где далекая туча ловила гаснущий свет солнца. — Дальше мы не идем, — сказал Первый Меч. — Дальше полетит пыль.

«Как же наши темные сны, Первый Меч?»

Такова была его сила, что он услышал и поглядел на нее: — Ном Кала, не упускай свои сны. Ответ придет. Т’лан Имассы, грядет время убийств.

Статуи зашевелились. Иные выпрямили спины, иные сгорбились, словно под ужасным весом.

«Эти статуи — мои родичи. Сестры, братья. Некому на нас посмотреть, некому нас увидеть, гадая, кем мы были и кто придал нам такую форму, чьи… любящие руки». На ее глазах один за другим распадались они облачками пыли.

«Некому быть свидетелем. Пыль снов, пыль так и не осуществленных мечтаний. Пыль того, чем мы не смогли стать, и того, чем с неизбежностью стали.

Статуи немы? Нет, их тишина — гул слов. Услышите ли вы? Вслушаетесь ли?»

Она была последней перед Оносом Т’ооланом.

— В тебе нет гнева, Ном Кала.

— Нет, Первый Меч. Нет.

— Что же может послужить заменой?

— Не знаю. Люди победили нас. Они были лучше, вот и всё. Я ощущаю лишь горе.

— Разве в горе нет гнева, Ном Кала?

«Да, возможно. Но я должна покопаться в душе…»

— Время, — произнес Онос Т’оолан.

Она поклонилась ему и рассыпалась.

Онос Т’оолан смотрел, как Кала становится вихрем пыли. В разуме его шагала фигура, подняв руки в… мольбе? Он знал это узкое лицо, этот единственный глаз. Что может он сказать чужаку, некогда бывшему близким? Он тоже чужак. Да, некогда они были знакомы. «Но поглядите на нас теперь: оба лучше всего знакомы с пылью».

Его заразила тоска Ном Калы. Мысли ее истекают мрачной силой — она была юной. Она была, понял он, будущим Имассов — такими они могли бы стать… если бы Ритуал не похитил будущее. Будущее в тщете. Жалкая сдача. Потеря достоинства, тихая, неспешная смерть.

«Нет, Тук Младший. Я даю тебе лишь тишину. И густой рев.

Услышишь? Станешь вслушиваться?

Хоть кто-то из вас станет?»

* * *

Она обитала в его кишках, словно паразит. Она видела вокруг себя сломанные остатки давно забытых обещаний, разбитые черепки, пролитое вино. Но настала жара, и запульсировала власть камня — она должна была понять все значение этого, но она проглочена своей собственной тьмой, она попала в безжизненную страну бесполезных сожалений.

Встав в шести шагах от двоих златокожих чужаков, она обернулась и, подобно им, глядела с удивлением и неверием.

Эмпелас Укорененный.

Эмпелас Вырванный с Корнем. Город, вся его подобная горе громада повисла в северном небе. Нижняя часть — лес искривленных металлических корневищ, из которого хлещет радужный дождь, словно даже в горе он готов рассеивать дары. Да, Келиз видит агонию. Город склонился набок. Окружен дымом и пылью. Основание рассекли трещины, сделавшие его кулаком бога, готовым снова ударить по земле.

Она видит … нечто… колючее ядро воли, свернувшийся клубок мучительной боли. Матрона? Кто же еще? Ее кровь течет по камню. Ее легкие воют, ветер стонет в пещерах. Ее пот блестит и льется дождем. Она кровоточит тысячью ран, кости раздавлены растущим давлением.

Матрона, да… но нет разума за кошмаром гниющей плоти. Вырванная с корнем, давно мертвая вещь. Вырванные с корнем тысячи тысяч поколений веры, надежды, прочного железа нерушимых некогда законов.

Она отрицает все истины. Она вливает жизнь в труп, и труп странствует по небу.

— Небесная крепость, — сказал тот, кого зовут Геслер. — Отродье Луны…

— Но больше, — сказал, терзая бороду, Буян. — Видел бы ее Тайскренн…

— Командуй такой Рейк…

Буян хмыкнул:

— Да. Раздавил бы Верховного Мага как таракана. А потом сделал бы то же самое с Худом проклятой Малазанской Империей.

— Но глянь. В плохом состоянии — не так страшна, как скала Рейка, но выглядит готовой упасть.

Келиз уже видела фурии, марширующие под Драконьей Башней — небесная крепость, да, подходящее название. Тысячи Солдат Ве’Гат. Охотники К’эл выдвинулись вперед и в стороны. За шеренгами фурий кряхтят трутни, тащат огромные повозки с добром.

— Погляди на больших, — говорил Геслер. — Тяжелая пехота… боги подлые, такой порвет напополам демона — Кенил'раха.

Келиз подала голос:

— Смертный Меч, это Ве’Гат, солдаты К’чайн Че’малле. Ни одна Матрона не родила так много. Сотни считалась достаточно. Ганф’ен Ацил родила больше пятнадцать тысяч.

Янтарные глаза смотрели на нее. — Если матроны такое могли, почему не сделали? Могла бы править всем миром.

— Была ужасная… боль. — Она помедлила. — Потеря здравости.

— С такими солдатами, — буркнул Буян, — к чему правителю здравый ум?

Келиз скривилась. «Какие-то они невежливые. Кажется, и бесстрашные. Именно те, что нужны. Но я не обязана их любить или даже понимать. Нет, они пугают не меньше К’чайн Че’малле». — Она умирает.

Геслер почесал щеку. — Без наследницы?

— Есть. Одна ждет. — Она указала: — Там, вот они подходят. Ганф Мач, Единая Дочь. Сег’Черок, ее хранитель К’эл. — Тут дыхание ее прервалось, ибо она увидела с ними третьего. Он двигался мягко как масло. — Вот этот Бре’ниган, личный Часовой Матроны — что-то не так, он должен быть не здесь, а рядом с ней.

— Как насчет Ассасинов? — спросил Буян, вглядываясь в небо. — Почему не показался хотя бы тот, что выследил нас?

— Не знаю, Надежный Щит. Что-то не так.

Двое иноземцев, называющих себя малазанами, встали ближе друг к другу, когда подошли Ганф Мач и Сег’Черок. — Гес, а если мы им не понравимся?

— А как думаешь? — бросил Геслер. — Тогда мы помрем.

— Опасности нет, — заверила Келиз. «Конечно, Красная Маска думал так же».

Сег’Черок заговорил в ее разуме: — Дестриант. Матрона скована.

«Что?»

— Двое оставшихся Ши’гел вступили в союз. Съели ее передний мозг и командуют оставшимся. Через ее тело они вырвали Эмпелас. Но плоть ее слабеет, и скоро Эмпелас падет. Нужно найти врага. Нужно найти войну.

Келиз посмотрела на Ганф Мач. «Она в безопасности»?

— Да.

«Но… почему?»

— Ши’гел не видят будущего. Битва будет последней. Нет будущего. Единая Дочь не важна.

«А Гу’Ралл?»

— Вне закона. Пропал. Может, мертв — он пытался вернуться, воспротивиться, но был отогнан. Ранен.

Геслер вмешался: — Ты говоришь с этой тварью, так?

— Да. Простите. Есть силы, пробуждающие… соки. Единая Дочь… это дар…

Буян сказал: — Если нам нужно вести вашу армию слонотрахов…

— Буян, полегче! — Геслер подошел к товарищу, перейдя на иноземный язык. Последовала перебранка.

Келиз не понимала ни слова, но видела, что Буян аж подскакивает, а лицо наливается грозной бурей. Упрямый человек, куда упрямее Смертного Меча. Геслер налетает на друга, но его не поколебать. Он сказал, что видел сон. Он смирился. — Она даст соки и вам, — сказала Келиз. — Необходимо…

Буян поглядел на нее:

— Эти Ве’Гат, они быстрые? Умные? Могут ли выполнять приказы? Блюсти дисциплину? Какие сигналы им нужны? И кто враг, ради Худа?

Келиз только покачала головой:

— Ответов нет. Нет знания. Ничего не могу сказать.

— Кто может?

— Чтоб тебя, Буян!

Бородатый здоровяк взвился:

— Да! Ты Смертный Меч — ты должен задавать такие вопросы, а не я! Кто будет командовать? Ты, тупой кусок акульего дерьма! Хватит жаться как шавка, давай действуй!

Руки Геслера сжались в кулаки, он шагнул к Буяну. — Ну всё… — прогудел он. — Я разобью тебе башку, Буян, а потом уйду отсюда…

Буян оскалился и присел, готовясь драться.

Сег’Черок простучал лапами, встав между людьми, и вытянул мечи, заставляя их разойтись. Не желая пораниться об острое лезвие, Геслер развернулся и отбежал на десяток шагов.

Буян выпрямился, ухмыляясь. — Давай мне свои соки, ящерица. Пора потолковать.

— Не у него, — сказала Келиз. — Ганф Мач — та, что без мечей. Нет, и не Дж’ан. Иди к ней.

— И что будет?

— Ну… ничего. Увидишь.

Он пошел и встал прямо перед Ганф Мач. «Смелый или глупый — не знаю, что скажет Геслер, но догадаться могу». Она видела, что Геслер, хотя и скрестил недовольно руки, следит за происходящим.

— Ну? Боги, воняет… — Он вдруг вздрогнул. — Извини, ящерица, — пробубнил он. — Я не хотел…

Он вытер лицо и поднес руку к глазам. Скривился.

— Я чем-то вымазан.

— Сок.

Геслер фыркнул:

— Ящерица теперь у тебя в голове, Буян? Не верю. Побывай она там, уже бежала бы к ближайшему обрыву.

— Не один я стараюсь быть тупым, Гес.

Геслер сверкнул глазами, указав на приближающиеся легионы:

— Чудно. Расскажи, на что они способны.

— Нет. Сам узнай.

— Никакой я не Смертный Меч.

— И что? Будешь тут вечно стоять?

Тихо ругаясь, солдат подошел к Ганф Мач. — Ладно, потей на меня. Как будто снова или плыви, или утони… — Тут он откинул голову, протер глаза. — Ух.

Келиз ощутила кого-то рядом. Бре’ниган. Ветхий годами Че’малле всегда казался равнодушным к ней.

Сейчас «голос» его дрожал.

— Я не сумел.

— Ты сам знаешь, что не мог справиться с двумя Ши’гел.

— Матроны больше нет.

— Так можно было сказать не только сегодня.

— Дестриант, мудрость твоих слов горька, но я не могу отрицать. Скажи, эти люди… они кажутся неприкаянными. Но я мало что знаю о вашем роде.

— Неприкаянными? Да. Я ничего не знаю о малазанах, никогда не слышала о таком племени. Они… безответственные.

— Неважно. Битва будет последней.

— Тоже считаешь нас пропащими. Если так, зачем вообще биться? «Зачем заставляете меня и их умирать? Лучше отпустите!»

— Не можем. Вы, Дестриант, Смертный Меч и Надежный Щит — всё, что осталось от воли Матроны. Вы наследие ее ума. Даже сейчас можем ли мы счесть ее неправой?

— Слишком сильно на нас надеетесь.

— Верно.

Она слышала, что Геслер и Буян вновь спорят на своем языке. Фурии подошли близко; вперед выбежали два Солдата Ве’Гат. Спины их имели странную форму.

— Вот, — сказала Келиз, привлекая внимание малазан. — Ваши скакуны.

— Мы должны на них ехать?

— Да, Смертный Меч. Они выращены для тебя и Надежного Щита.

— У того, что для Буяна, седло никуда не годится. Буян привык прятать голову в заднице, а до вегатовой не дотянешься.

Глаза Келиз широко раскрылись.

Буян засмеялся: — Чем идти за тобой, Гес, лучше спрятаться в жопу. Ты едва управлялся с жалким взводом. Теперь тридцать тысяч ящериц ждут твоих команд.

Казалось, Геслера затошнило.

— В твоей жопе свободного местечка не найдется?

— Можешь посмотреть. Но потом я дверку закрою и больше не пущу.

— Всегда ты был самолюбивым ублюдком. Не могу понять, как мы подружились.

Ве’Гат топали к ним.

Геслер искоса глянул на Буяна и сказал на фаларийском: — Ладно, могу понять.

— Я чую их мысли — всех их, — сказал Буян. — Даже этих двоих.

— Да-а.

— Геслер, эти Вегаты… они не страховидные лошади, они умные. Тут скорее мы с тобой за скотину сойдем.

— От нас ждут командования. Матрона все не так придумала.

Буян покачал головой:

— Нет смысла спорить. Единая Дочь сказала…

— Да, мне тоже. Кровавый переворот. Воображаю, что подумали Ассасины — и не без причин. Что мы совсем лишние. И Келиз. Буян, я могу дотянуться до всех. Могу видеть глазами любого, кроме Ганф Мач.

— Да, она строит толстые стены. Интересно, почему. Слушай, Гес, я реально не знаю, что требуется от Надежного Щита.

— Ты, Буян, громадная яма, в которую все истекают кровью. Забавно, что твои сны не показали эту мелочь. Но в ближайшей битве ты должен будешь напрямую направлять Ве’Гат…

— Я? Как насчет тебя?

— На мне Охотники К’эл. Они быстрые, могут нападать и отступать. С такой скоростью они станут самой опасной силой.

— Гес, это же дурацкая война. Мир недостаточно велик для Длинных Хвостов и Коротких Хвостов? Глупо. Их почти не осталось. Словно два последних скорпиона лупят друг дружку, хотя пустыня покрыла весь треклятый материк.

— Рабы вырвались на волю, — ответил Геслер. — Много поколений они прятали ненависть, питались ей. Они не удовлетворятся, пока не порубят в куски последний костяк Че’малле.

— А тогда?

Геслер взглянул другу в глаза: — Это меня и пугает.

— То есть мы следующие.

— Почему бы нет? Что им помешает? Поганцы плодятся как муравьи. Опустошают целые садки. Боги подлые, они ловят и убивают драконов! Слушай, Буян — вот наш шанс. Мы сможем остановить На’рхук. Не ради Че’малле — я за них гроша не дам — но ради всех других.

Буян оглянулся на К’чайн Че’малле. — Они не надеются пережить битву.

— Да. Дурная привычка.

— Надо исправить.

Геслер отвел взгляд.

Двое Ве’Гат ждали. Спины их исказились, кривые кости высоко поднялись под кожей, создав седла с передними луками. Нечто вроде длинных пальцев — или растянутых крыльев летучих мышей — висели по бокам, загибаясь в форме стремян. Плечи были покрыты броневыми пластинами; выступающие шеи несли чешую размером с панцири лобстеров. Шлемы плотно прилегали к плоским черепам, оставляя на свободе лишь рыла.

Они могли бы глядеть сверху вниз на Тоблакаев. Проклятые твари улыбались седокам.

Геслер обратился к Ганф Мач: — Единая Дочь. Последний Ассасин — тот, что сбежал — он мне нужен.

Келиз сказала: — Мы не знаем, жив ли Гу’Ралл…

Геслер не отвел взора от Ганф Мач. — Она знает. Единая Дочь, я не хочу идти в безнадежную битву. Если вы все еще хотите нашего руководства… что ж, люди не понимают одной вещи. Зачем сдаваться заранее. Мы сражаемся, пока битва не сомнет нас. Мы бунтуем, даже когда цепи скрутили все тело — лишь мозги свободны. Мы протестуем, даже когда единственный способ выразить протест — умереть. Да, видел я людей, склоняющих головы в ожидании топора. Видел тех, что стояли в ряд, держа в руках арбалеты, и ничего не делали. Но они потеряли главное оружие — оружие духа. Вот худший кошмар любого солдата. Ну, дошло до тебя? Я не хочу бормотать утешительный вздор. Твой ассасин нужен мне, Ганф Мач, ради его глаз. Там, высоко. Его глаза дадут мне выиграть битву.

Ты сказала, Матроны никогда не производили больше сотни Ве’Гат. Но ваша мать сделала пятнадцать тысяч. Неужели ты думала, На’рхук понимают, на что напрашиваются? Ты наполнила мою голову сценами прошлых битв — всеми жалкими поражениями — и я не удивлен, что вы готовы сдаться. Но вы ошиблись. Матрона была безумной? Может быть. Да. Достаточно безумной, чтобы верить в победу. И строить планы. Безумна? Безумно гениальна.

Я сказал, Ганф Мач. Призови Ассасина Ши’гел — теперь он твой, не так ли? Не готовый сдаться, не склонный к фатализму собратьев. Зови его.

Тишина.

— Я…

Геслер смотрел в глаза Ганф Мач. Словно в глаза крокодила. «Видит всё, не реагирует ни на что. Пока не наступит нужный момент. Игра холодных мыслей, если это можно назвать мыслями. От такого наши яйца начинают искать, куда бы заползти».

Она сказала в разуме: — Смертный Меч. Твои слова услышаны. Всеми. Мы повинуемся.

— Боги подлые, — пробормотал Буян.

Келиз подошла к Геслеру. Глаза ее были широко раскрыты.

— Тьма вздымается над К’чайн Че’малле.

— В глазах под слоем удивления можно было заметить трепещущий страх. «Считает, я сею ложные надежды. Боги, женщина! Как ты думала, чем занимается командир?»

Он подошел к Солдату, ухватился за рогатое седло, вставил ногу в стремя (тут же крепко охватившее ступню) и сел на громадного зверя.

— Готовиться к походу, — сказал он, зная, что все его слышат. — Не будем ждать, пока На’рхук придут за нами. Мы идем прямо на них, прямо к проклятым их глоткам. Келиз! Кто-нибудь знает — небесная крепость полетит следом? Будет сражаться?

— Мы не знаем, Смертный Меч. Но думаем, что да. Зачем бы еще ей являться?

Буян с трудом влезал на своего «скакуна». — Хочет мне ногу раздавить!

— Расслабься, — посоветовал Геслер.

Единая Дочь сказала его разуму: — Ши’гел идет.

— Хорошо. Начнем нашу заварушку.

* * *

Гу’Ралл накренил крылья, облетая нависающий утес Эмпеласа Вырванного. Внутри остался один Ши’гел — он ухитрился нанести второму смертельную рану, прежде чем его изгнали из Гнезда и города. Глубокие разрезы на груди заполняла запекшаяся кровь, но жизни они не угрожали. Он уже начинает исцеляться.

Внизу на равнине фурии возобновили пожирающий землю марш. Тысячи Охотников К’эл разошлись веером, широким полумесяцем, направляясь на юг, где кипят на горизонте тяжелые тучи, постепенно пропадая из вида — солнце уже потонуло в западных холмах. На’рхук сегодня наелись, однако добыча оказалась гораздо опаснее, чем они ждали.

Смертный Меч и его слова впечатлили Гу’Ралла, насколько вообще можно впечатляться людьми; но ведь и Геслер и Буян — не совсем люди. Уже нет. Аура их присутствия почти ослепляет глаза Ши’гел. Их закалили древние огни. Тюрллан, Телланн, может, даже дыхание и кровь Элайнтов. К’чайн Че’малле не склоняются в молитвах, но если дело доходит до Элайнтов, их упорство слабеет. «Дети Элайнтов. Но мы не таковы. Мы попросту присвоили себе такую честь. Хотя не так ли поступают все смертные? Хватают богов, создают порочные правила поклонения и повиновения. Дети Элайнтов. Мы называли города в честь перворожденных драконов, тех, что первыми взлетели в небеса этого мира.

Как будто им это нравилось.

Как будто они вообще нас замечали.

Смертный Меч говорил о вызове, об отказе покоряться судьбе. В нем есть смелость и упорство воли. Смехотворные заблуждения. Я ответил на его призыв. Я дам ему свои глаза, пока остаюсь в небе. Но я не предупрежу его, что На’рхукпозаботятся обо мне в самом начале битвы.

И даже если так… В память Ацил я покорюсь ему».

Сомнения кружатся вихрем в бородатом Надежном Щите. Его сердце велико, да. Он полон сочувствия и страсти, хотя и выглядит настоящей грубой обезьяной. Но такие существа уязвимы. Их сердца слишком легко кровоточат, а раны никогда полностью не закрываются. Безумие — принимать боль и страдания К’чайн Че’малле. Даже Матрона не смогла бы. Разум взвоет. Разум умрет. Это же всего один человек, смертный. Он возьмет сколько сможет и упадет. Опустятся фальшионы — миг чистейшего милосердия…

— Хватит этого — я птичьего дерьма не дам за твои мыслишки. Ассасин, я Геслер. Твой Смертный Меч. Грядущим утром, на заре битвы, ты станешь моими глазами. Ты не улетишь. Мне плевать, как плохо тебе будет. Если ты не уподобишься голубю, подбирающему последние зернышки, когда всех нас перемелют, ты подведешь меня и весь свой род. Даже не думай…

— Я слышу твои слова, Смертный Меч. Ты получишь мои глаза. Ты взглянешь в ужасе…

— Что же, мы друг друга поняли. Скажи, скоро ли мы увидим На’рхук?

И Гу’Ралл сказал ему. Человек снова и снова перебивал его прямыми, острыми вопросами. Пока шок от его силы — смертный так легко пробил защиту разума Гу’Ралла! — постепенно уступал место негодованию, в ассасине росло и уважение к Смертному Мечу. Ворчливое, смешанное с недоверием и злостью. Ассасин не мог позволить себе и тени надежды. Но этот человек — воин в полном смысле слова. Каком именно? В нем есть безумство веры. «Ты и нас заставляешь верить. В тебя. Своим примером. Своим безумством, которым так охотно делишься.

Вкус твой горек, человек. Ты отдаешь своим горьким миром».

* * *

Буян с руганью заставил «скакуна» подойти к Геслеру. — Я чую какую-то вонь. Как бы она таится в задних мыслях, на дне глубокого пруда…

— О чем ты, во имя Худа? Говори скорее, Ассасин уже летит к врагу — они разбили лагерь, я уже вижу. Огни, в середине большой огонь… много дыма… Боги, голова сейчас лопнет…

— Ты не слушаешь, — сказал Буян. — Та вонь — они что-то знают. Ганф Мач… она что-то знает, но скрыла от нас. Я заметил…

Геслер взмахнул рукой — Буян видел на потрепанном жизнью лице друга отсутствующее выражение. А потом глаза мужчины наполнил ужас. — Сбереги Беру… Буян, я вижу обломки — кучи доспехов и оружия… Буян….

— Эти На’рхук — они…

— Охотники за Костями… они нашли их, они… боги, там кучи костей! Поганые твари сожрали их! — Геслер пошатнулся в седле, Буян поддержал его рукой.

— Гес! Просто рассказывай что видишь!

— А я чем занят? Боги подлые!

Но слова унеслись прочь. Геслер мог лишь смотреть через ассасина, кружившего над полем брани, над большим лагерем, над кратером, способным проглотить дворец, над обширным пятном, внутри которого еще тлеют пеньки… нет, не пеньки. Лапы. Сожженные На’рхук все еще горят. Что за магия их накрыла? Геслер не верил глазам. Высвобождение сил садка, испепелившее тысячи? А кратер — может, сотня долбашек… «ну, у нас столько нет».

Он слышал крики Буяна, но голос приятеля казался невозможно далеким, слишком далеким, чтобы озаботиться ответом. Траншеи на гребне холма, забитые обломками доспехов и оружием. Малые кратеры, полные костей. Неподалеку сотни На’рхук движутся среди скелетов коней и людей. Напирая на постромки, тащат тяжелые телеги, забитые мясом.

Вот место атаки хундрилов. Истребленных. По крайней мере, некоторые союзники подошли вовремя… для чего? Для гибели. Боги, вот самая жестокая шутка Повелителя Удачи. Они даже не искали битвы — с ящерами точно. Не в бесполезных Пустошах.

Прорезался голос Ассасина Ши’гел: — Твой род нанес урон На’рхук. Они заплатили за урожай, Смертный Меч. Уничтожено не меньше трех фурий.

— Это были мои друзья. И это была не их битва.

— Смельчаки. Они не сдавались.

Геслер нахмурился. — А сдача в плен была возможна?

— Не знаю. Вряд ли. И мне все равно. Завтра мы пленных брать не будем.

— Имеете право, — прорычал Геслер.

— Геслер!

Он заморгал, сцена рассыпалась перед взором; он поглядел на Буяна, сказал, утирая глаза: — Плохо. Хуже некуда. На’рхук маршируют навстречу К’чайн Че’малле. Они кулаком ударили Охотников за Костями. Буян, произошла резня, но только одна армия…

Гу’Ралл снова подал мысленный голос: — Я нашел след, Смертный Меч. Признаки отступления. Мы идет туда? На’рхук заметят наше приближение, ведь Солдаты сотрясают землю не хуже грома. Они готовят нам сюрприз — небо лишилось света, дуют нездешние ветра. Не могу…

Молния озарила юг, с треском разорвала ночь. Геслер застонал, когда череп отозвался болью. — Ассасин. Где ты? Отвечай — что стряслось?

Он не дотянулся до крылатого ящера. Не мог найти Гу’Ралла нигде. «Дерьмо».

— Что там за чертов шторм? У тебя на лице кровь? Скажи, во имя Худа, что такое?..

— Тебе так интересно? — оскалился Геслер. И сплюнул. — На’рхук побросали всё и спешат к нам. Помощи не жди.

— А Охотники за Костями?

— Помощи не жди.

* * *

Разведчики показались из неумолимой темноты. Этой ночью пропали и свет звезд, и зеленоватое сияние Царапин. Даже вздувшаяся, мутная луна не осмелилась взойти на небо. Дрожа от внезапного озноба, Боевой Вождь Страль ждал докладов разведки.

Оба воина — сенана сгорбились, словно были ранены или чего-то боялись. Оба пали перед ним на колени. Он заметил утомление, тяжелое дыхание. «Поглядите на них. Поглядите на тьму. Неужели миру настал конец?»

Он не торопил их, не пытался вырвать доклады. Страх загустел так, что заткнул им рты.

Сзади были воины клана Сенан. Некоторые уснули, но большинство не смогло сомкнуть глаз. Голод. Жажда. Тоска потерь, заунывная мелодия плача. Он ощущал на себе сотни глаз, видящих — это понятно — лишь смутный, расплывчатый силуэт. Вот истина, и от истины ему не скрыться.

Один из разведчиков отдышался. — Вождь, две армии на равнине.

— Малазане…

— Нет, Вождь — это демоны…

Другой зашипел: — Их тысячи!

— Ты сказал — две армии.

— Идут навстречу друг дружке — всю ночь — мы почти посредине! Вождь, нужно уходить… нужно бежать отсюда!

— Идите оба в лагерь. Отдыхать. Уходите и молчите.

Едва они уковыляли прочь, вождь потуже натянул плащ. На закате он углядел в небе Лунное Отродье, но сделанное грубо, сплошные углы — самые глазастые воины клялись, что оно сделано в виде дракона. Две армии демонов — есть ли лучшее место для их схватки, чем Пустоши? «Поубивайте друг дружку. Не наша война. Мы хотели найти малазан… так ли? Старый враг, достойный враг.

Не они ли предали союз под Кораллом? Не они ли пытались обхитрить Каладана Бруда и украсть город во имя вероломной императрицы? Если бы не Аномандер Рейк, всё удалось бы. Охотники называют себя ренегатами… но разве не так говорил и Даджек Однорукий? Обычное гнездо лжи. Что они ни найдут, что ни завоюют — всё отойдет императрице.

Онос Т’оолан, какого иного врага ты пытался найти? Кто сравнится с малазанами — завоевателями, пожирателями истории? Ты сказал, что некогда им служил. Но потом покинул. Решил повести Белолицых. Ты думал именно об этом враге, ты рассказал все что нужно — а мы, дураки, не поняли.

Но теперь я понял.

Пусть демоны воюют с кем другим…»

Он повернулся.

Пыль клубилась в лагере Сенана, серебрясь в свете проглянувшей луны. Она вставала спиралями. Кто-то закричал.

Призрачные воины — блеск костей, мерцающие лезвия из кремня и сланца…

Страль смотрел и не понимал. Вопли усилились — ужасные клинки блистали, рубя плоть и кости. Боевые кличи Баргастов звенели, словно железо било о камень.

Гнилые лица, пустые дыры глаз.

Коренастая фигура появилась перед Стралем. Глаза вождя раскрылись — в свете костра он разглядел меч в руках воина. — Нет. Нет! Мы отомстили за тебя! Онос Т’оолан, мы отомстили за всё! Не смей… нельзя…

Меч просвистел наискось, отрубив Стралю обе ноги. Он соскользнул по лезвию и оказался лежащим на земле. Его охватил тошнотворный холод. Сверху лишь тьма. «Мы сделали что смогли. Позор. Вина. Вождь, прошу. Дети, невинные…»

Опустившийся меч разбил его череп.

Сенаны умирали. Белолицые Баргасты умирали. Ном Кала стояла, не принимая участия в бойне. Т’лан Имассы не ведали жалости; будь у нее сердце, она задрожала бы при виде беспощадной жестокости.

Убийцы жены и детей заплатили равным за равное. Их зарубили с неумолимой эффективностью. Она слышала, как матери вымаливают жизнь детей. Слышала их предсмертные крики. Слышала, как стонущие голоса затихают.

Вот преступление, способное отравить любую душу. Она почти слышала, как земля стонет и сочится кровью под ногами, как извиваются духи, как спотыкаются боги. Излучаемая Оносом Т’ооланом ярость темнее неба, плотнее любого облака. Она плещет волнами ужасного понимания — он знает, он может видеть себя, словно вырван из тела — он видит, и зрелище собственных дел сводит его с ума. «И нас всех. Ох, даруйте мне пыль. Даруйте мне утро, рожденное в забвении, рожденное в вечном благом беспамятстве».

Их тысячи, десятки уже сбежали в ночь — но сколькие уже мертвы. «Так оно бывало прежде. Жуткие армии Т’лан Имассов. Мы затравили Джагутов. Мы устроили им то, что я вижу сегодня. Ради всех духов, неужели иного выбора нет?» Ужасный стон слышался после последних смертельных ударов, стон, который словно извивался и кружился. Стон Т’лан Имассов, стон воинов, забрызганных кровью, держащих в руках мокрые клинки. Этот звук потряс Ном Калу. Она зашаталась и убежала, моля темноту проглотить ее.

«Онос Т’оолан. Твоя месть… ты отомстил нам, своим жалким последователям. Мы шли за тобой. Мы делали что сказано. Мы порвали свои цепи. Мы освободились — а сколько тысячелетий гнев тлел в нас? Мы выплеснули его в жизнь. Нет, мы стали убийцами детей. Мы снова ступили в мир, снова — после стольких лет свободы от… от его преступлений. Онос Т’оолан, ты видишь? Ты понимаешь? Мы снова родились для истории».

* * *

Если такова доля Надежного Щита, он не хочет. «Слышите? Не хочу!» Он знал Геслера, знал, что означает его упрямое молчание. Он видел трупы глазами проклятых ризан. Измолоченные останки Охотников за Костями и летерийцев. Всего два дня назад он шел с ними — знакомые лица, солдаты, которых он любил обкладывать руганью… все ушли. Мертвы…

Все не так. Они с Гесом должны были умереть с ними, умереть в сражении. Братство можно понять лишь на пороге смерти, когда братья и сестры падают один за другим. Тьма — и ошеломляющее пробуждение перед вратами Худа. «Да, мы становимся семьей, когда сражаемся друг за друга… но настоящая семья — семья павших. Почему бы мы ходим полуслепыми после любого боя, почему смотрим на убитых и чувствуем одиночество? Они зовут нас, вот почему.

Солдат знает. Если солдат скажет иное — он Худом клятый лжец.

Заря близится. Последний день настает. Но я не знаю этой семьи. Не такого я хотел. Все, что осталось — Геслер. Мы прошли через всё, да уж, так что и умереть можем сообща. Хотя бы какой-то смысл. Пройти через всё. Фалары… боги, мы были молоды! Проклятые дурни. Побежали, присягнули культу Фенера — слухи об оргиях, вот что нас притянуло. Какой юный удалец не подскочит при одной мысли?

Проклятые оргии, да. Нужно было сразу подумать. Он бог чертовой войны, верно? Оргии, да, но не секса, а убийства. Не тем мозгом мы думали. Но в таком возрасте разве бывает иначе?

Вот только мы никогда не уходили, так и не поумнев. Точно. Плюхнулись в выгребную яму и провели двадцать лет, доказывая друг дружке, что запашок не так плох. Слаще дождя, вот как». К’чайн Че’малле готовятся умереть. Хотят слить в него кровь, столпиться душами в его объятиях… что бы это ни значило. Устроившая всё это Матрона умерла, но ведь… разве смерть не самый прямой и очевидный путь к возвышению, к божественности? Хотя если тебе выедают мозг, стошнить можно. Ну, став богиней, она заставит их заплатить.

Что ж, он держал дверь закрытой до последнего мгновения — ведь ему нужно армией командовать. Куча латников, готовых повернуться по малейшему мысленному приказу. Вообразите, что сделал бы Колтейн с такими легионами. Будь они у него, Корболо Дом не поглаживал бы сейчас спинку Лейсин. Факт…

— Дыханье Худа, Буян! Меня сейчас стошнит!

— Пошел вон из головы!

— Я сказал про голову? Ты просто сочишься. Слушай, хватит думать, что мы воронья пожива. Ладно? Не знаю, есть ли у этих зверей моральный дух, но ты его сейчас растоптал в кашу.

— Это мои мысли!

— Так что придумай, как их держать при себе. Вообрази толстый череп — в нем есть дырки, верно? Глаза, нос и еще что. Так вообрази, что все заколотил. Теперь ты в безопасности. Теперь можешь думать все дурацкие думы, которые привык думать.

— Вот почему я тебя не слышу?

— Нет. Сейчас я слишком отупел, чтобы думать. Небо светлеет — взгляни на тучу, что к югу. Это не туча. Это дыра в небе. Выпотрошенный садок. Гляжу — и душа в пятки прячется, как пиявка под камень!

— Гес, эти легионы…

— Фурии.

— Они не готовы к битве. Или ты хочешь просто шагать на них? Так в Квоне делают.

— Ты прав. У квонцев войска плохо тренированы, но их много. Зачем тут тактика?

— А нам она нужна.

— Верно. Поглядим, сможем ли устроить им «зубья пилы»… — Он резко замолчал.

Большой обоз остановился. Трутни — мелкие твари, ростом с человека — полезли на телеги, снимая прямоугольные железные плиты. — Геслер, это щиты?

Геслер остановил и развернул «скакуна». — Да, похоже. Я удивлялся, зачем у Ве’Гат топоры длиной в полторы лапы. Итак, действительно тяжелая пехота…

— Я не смогу такой поднять. Пусть мой держит щит слева. У На’рхук есть метательное оружие?

— Откупорь череп и поймешь. Еще одно нововведение Матроны. Думаю, она была хороша.

— Она была большой жирной ящерицей.

— Она сломала привычку ничего не менять, длившуюся десять тысяч лет. Хотя К’чайн Че’малле отрицают, что имеют религию.

Буян хмыкнул, не совсем поняв, о чем говорил Геслер, и пошел искать Дестрианта.

Келиз сидела на спине Сег’Черока в двадцати шагах к западу. Она не следила за умелой раздачей громадных щитов среди шеренг Солдат — она щурилась, глядя на юг. Буян проследил.

— Гес, я их вижу. Ряд легионов…

— Фурий, — поправил Геслер.

— Пять вдоль фронта, а вглубь? Три? Дыханье Худа, кажется, их слишком много. Думаю, при три зуба на каждый легион, глубиной не больше тридцати рядов. Мы сможем дойти до той высотки, там сомкнем щиты.

— Ты сбережешь мне К’эл, Буян. Покажи зубы, пусть На’рхук смыкают пасть. Как думаешь, долго сможешь удерживать высоту?

— А сколько нужно?

— Я хочу, чтобы большинство фурий пыталось выбить тебя с холма. Чтобы ты заставил их попотеть, чтобы они думали лишь о следующем шаге и не смотрели вправо и влево.

— А что всё это время будет делать Эмпелас Вырванный?

— Откупорь череп.

— Нет, так лучше.

Келиз подъехала ближе. — Есть волшебство — защита, оружие.

Буян все же чего-то не понимал. Он знал, что понял бы, свалив стены разума, но не хотел этого делать. Эмпелас Вырванный — Геслер вообще не включает его в тактику. Почему? Ладно. — Гес, мы будем держаться, но чего ты потребуешь от нас потом?

— Двинуться единым клином. Разбейте ублюдков надвое. Пусть одна часть будет меньше. Блокируйте большую, а вторую мы уничтожим. Потом нападем на большее крыло.

— Гес, Солдаты Ве’Гат так не сражались. У К’чайн Че’малле вообще тактики не было, насколько я вижу в голове.

— Вот зачем им нужны мы, люди, — сказала Келиз. — Она поняла. Вы двое… — Женщина покачала головой. — К’чайн Че’малле пьют вашу уверенность. Они сыты. Они слышат вас, обсуждающих битву, и поражаются. И … верят.

Буян скривился. «Женщина, если бы ты сейчас меня услышала, сбежала бы с воплями. Разумеется, мы говорим, как сделать то и то и потом это, и всё звучит логично и разумно. Но мы знаем: это шутка. Едва начнется бой, случится неразбериха похуже, чем у Худа в корзине для жуткого пикника.

Мы с Гесом любители. Даджек был получше, но Дассем Альтор, вот он был лучше всех. Он мог стоять перед десятью тысячами солдат и следить за каждым взмахом меча всё время битвы. После всех этих прорывов, отходов и перебежек мы устало кивали, готовые продолжать. Мы верили и делали, а Первый Меч… что же, он потом смотрел нам в глаза и молча кивал.

День кончался, поле цветов становилось полем смерти. Враг погибал или бежал.

Да, Геслер, я слышу, как ты ему подражаешь. Вижу, ты перенял убедительный тон человека с лицом, похожим на согретое солнцем железо — хотя оно могло становиться ликом льда. Готов отдать должное, друг: ты украл самое лучшее у самых лучших. И это хорошо».

Он вцепился пальцами в бороду. — У кого есть фляга эля? Не припомню времени, когда я ходил в бой, не приняв порцию кислого зелья. — Он поглядел на Келиз и вздохнул: — Да ладно. Давай, Гес, прячь своих К’элов. Я готов.

— Увидимся в конце, Надежный Щит.

— Да, Смертный Меч.

Под Келиз словно разгорался костер. Сег’Черок наполнился соками насилия. Но она сидела, сжавшись и дрожа, кости казались вмерзшими в речной лед. Эти солдаты ее страшили. Их самоуверенность была безумной. Легкость, с которой они приняли командование — и насмешка, с которой они обменялись титулами перед расставанием — привела ее в отчаяние.

Ее народ видывал торговцев из Колансе. Она смотрела на облаченных в доспехи охранников, скучавших, пока купцы торговались со старейшинами Элана. Дети тянулись к ним, глаза сияли, но ни один не решался подойти ближе, коснуться, как бы им ни хотелось. Убийцы были похожи на магнитные камни. Их молчание, пустые глаза взывали к чувствам в душах парней и девушек; Келиз могла понять полудетские желания, услышать шепот романтических горизонтов, изведанных воинами. Такие сцены ее пугали, она молила духов, чтобы чужаки уехали, унося с собой все опасные искушения.

В глазах Геслера, миг назад, она узрела то же жуткое обещание. Мир всегда казался ему слишком маленьким. Горизонт нависал цепями, и цепи угнетали его. Ему все равно, что остается за спиной. Всегда будет все равно.

«Но я знаю: Гу’Ралл прав. Именно их мы искали. Эти мужчины — ответ ведениям Ганф’ен Ацил. Будущее, в котором есть жизнь и надежда.

А им всё равно. Они поведут нас в битву, и если мы погибнем, они либо сбегут в последний момент, либо падут. Им будет всё равно. Они похожи на Красную Маску». Караванные охранники тревожат ее память. Они были мертвы и они знали это. Такое знание разделяет каждый воин и каждый солдат. Вот шлюха-великанша, оплаченная кровью. Ее трахают короли, генералы и фанатичные пророки. Но потом все меняется: шлюха насилует клиентов.

Тысячи лет протекут, а ей всё равно.

Однажды двое молодцев исчезли вслед за уходом каравана. Старики и родители собрались обсудить, не послать ли погоню, чтобы притащить их назад в деревню. В конце концов старики разбрелись, а матери бессильно смотрели в глаза своих мужей. Дети надели цепи и назвали это свободой. Шлюха украла их.

Она желала, чтобы Геслер и Буян умерли. Желала от всей души. Без всякой причины. Они не сделали ничего дурного. Они делают именно то, что от них ожидали. «И они не боятся судьбы. Они не стыдят меня за страх и ненависть.

Но я желаю мира без солдат. Пусть поубивают друг друга. Хочу увидеть, как короли и генералы остаются одни — никого вокруг, чтобы ухватить загребущими когтями. Нет оружия, чтобы подкрепить волю, нет клинков, чтобы звенели угрозами. Хочу увидеть их слабыми, жалкими тварями. Какими они являются на деле.

Кто мне поможет? Как сотворить такой мир?

Благие души предков, хотелось бы знать».

Она потеряла майхб, глиняный сосуд для души. Смерть стала неизбежным кошмаром. Нет причин мечтать о будущем. Не похожа ли она на караванных охранников? На Геслера и Буяна? Что они видят в ее глазах? «Я Дестриант. Но я грежу об измене». Она глядела на Солдат и снова слышала отзвуки их родовых мук в Чреве. Они не заслужили гибели, но ждут ее. Если бы можно было украсть грядущий день, день убийств! Она повела бы их против других. Против своего рода. Священная война против солдат всего мира. И их хозяев.

Чтобы остались лишь пастухи, фермеры и рыбаки. Артисты, красильщики, гончары. Сказители, поэты, музыканты. Мир для них, для них одних. Мир мира.

* * *

Казалось, марширующие фурии На’рхук проглотили неровную равнину — так тесны были их ряды. Восток осветило рождающееся солнце, но небо над врагом было одним большим пятном, синяком, из которого дул нездешний ветер.

Буян вытащил меч. Он видел, как передние ряды готовят дубинки — магическое оружие; видения или подменная память заполнили разум картинами опустошительных ударов. «Поднимайте щиты и молитесь, чтобы железо выдержало».

Он глянул за плечо, на Эмпелас Вырванный. Небесную крепость закрывала завеса белого дыма. Облака? Скривившись, Буян снова сосредоточился на своих Солдатах Ве’Гат. Они встали на гребне холма, словно отражая ход его мыслей — теперь, когда он сломал стену интеллекта, солдаты знали все его намерения. Знали, чего он желает, что планирует. «Они никогда не дрогнут. Не побегут… если меня не охватит паника… а видит Худ, при всем здешнем дерьме я еще держусь. И до конца дня не запаникую.

Так что стоим, ящерицы. Стоим».

Внезапно ряды заколебались, головы повернулись.

Буян тоже развернулся.

Из зияющего разрыва в утреннем небе появлялись какие-то громады. Черные, нависающие, летящие на пенном водовороте садка.

Небесные крепости. Не столь огромные, как та, что позади него — едва две трети массы — и плохо обработанные. Одни острые углы черного камня. И все же…

— Три … пять… восемь… Сбереги Беру!

Эмпелас Вырванный заполыхал звездой позади него.

Оглушающий, ослепляющий залп магии пересек небеса. Большие куски разбитого, пылающего камня вырвались из боков трех ближайших крепостей К’чайн На’рхук. Испуская дым, роняя осколки, утесы размером с доходный дом падали наземь, давя задние ряды На’рхук.

Оглохший от грохота Геслер высоко встал в стременах — Эмпелас Вырванный подлетал ближе, почти заслонив небо. — Дыханье Худа! Охотники К’эл, бегите из тени! Выйти наружу! На запад и на восток. Бегите!!!

Он послал «скакуна» вперед.

— Буян! К черту строй — нападайте на них! Слышишь? Атакуйте, подходите ближе!

Он слышал рассказы об осаде Крепи. Лавина обломков Отродья Луны посыпалась на город и сломила стойкость защитников. Такой гибельный дождь способен погубить целую армию.

Новые крепости На'рхух показывались из разрыва.

Затрещали молнии, вылетевшие разом из шести крепостей и сошедшиеся на Эмпеласе.

Загрохотало, начался смертельный ливень.

Огромные фургоны и запряженные в них трутни пропали под лавиной; ближайшие К’эл подскакивали в воздух, молотя хвостами, стараясь сохранить равновесие. Пыль текла приливом, скрывая ужасы, творящиеся в местах падения тяжелых камней основания Эмпеласа.

Но и охваченный вихрями дыма, истекающий обломками Вырванный с Корнем смог огрызнуться.

Зубья пилы Солдат Ве’Гат пересекли гребень холма; воины потекли вниз по склону, прямо к строю На’рхук.

Колдовство вырвалось из оплетенных дубинок, врезалось в стену железа. Ве’Гат шатались, но не падали.

На второй залп времени не хватило.

Зубчатая линия Ве’Гат врезалась в На’рхук. Сила удара расплющила две, даже три шеренги Короткохвостых. Оружие сверкало, Ве’Гат топтали упавших, вклиниваясь в ставшие неровными глубинные шеренги.

Буян был в самом центре атаки. Он дважды успел махнуть мечом — каждый раз оружие глубоко впивалось в доспехи, но твари уже успевали умереть, ведь лапы его «скакуна» доставали дальше. Ему не удавалось дотянуться до чего-то еще не порубленного в куски. Буян рычал от разочарования.

На’рхук было меньше, щитов они не носили — Ве’Гат просто разорвали их строй.

Молнии спустились с неба, прорезая кровавую дорогу сквозь задние ряды, вмиг убив сотни Солдат.

Буян зарычал, сраженный внезапными, мучительными смертями. «Разбить строй! Вплотную!»

Новый всплеск магии убил еще сотни.

«Ближе!»

Эмпелас Вырванный выбрасывал пламя из дюжины трещин. Отвалились большие куски обшивки, показав исходящие черным дымом внутренности. Крепость содрогалась при каждом ударе. Продвижение остановилось, а потом сооружение начало отступать. Однако оно еще изрыгало ярость: Геслер видел, что одна из крепостей На’рхук сильно склонилась набок, а другая больше не блещет молниями.

Но треклятых штук было слишком много. Три сместились к востоку и заходили к Эмпеласу с тыла — как раз там толстые плиты обшивки сняли ради изготовления щитов для Ве’Гат. Еще несколько мгновений, и они ударят по слабому месту.

«И это его убьет. Как ножом в спину.

Когда Эмпелас погибнет, вражеские крепости обрушатся на нас внизу. Если смогут.

Но я не позволю.

Охотники К’эл! Нападать с обоих флангов. Врезывайтесь сзади, опустошайте легионы, что вступили в бой! Не ссать, чтоб вас! Атака!»

Три крепости На’рхук изрыгнули яркие арки молний. Келиз в ужасе наблюдала, как нижняя половина Эмпеласа раздувается, светясь алым. Отдача от взрыва повалила Сег’Черока и Ганф Мач. Келиз выбралась из-под бьющихся зверюг; плечо и лицо были иссечены осколками. Она лежала на спине. Небеса пылали, вниз сыпались горящие камни. Она закричала и закрыла руками глаза.

Ощутив порыв горячего ветра, Буян повернулся назад. Нижняя треть Эмпеласа просто исчезла, из оставшихся помещений вываливались пылающие обломки. Удар перевернул крепость набок — или на спину? — открыв взору обширные разрушения.

Он выругался, когда Эмпелас ухитрился ответить огнем, выпустив две змеящиеся молнии.

Они, похоже, попали в цель — он не мог ничего видеть за телом крепости К’чайн Че’малле, но грохот разрывов сотряс почву. Потом одна из крепостей На’рхук взлетела над Эмпеласом, оставляя клубы дыма.

Глаза его широко раскрылись: проклятая штука наращивала скорость, поднимаясь выше. Поврежденная свыше всяких мер, окруженная клубами, словно из пращи запущенная крепость всё дальше уходила в небо.

Оставшиеся две вспыхнули очередным магическим залпом.

Свет объял Эмпелас Вырванный…

* * *

Охотники К’эл врезались в бока фурий На’рхук, что смыкали челюсти на Солдатах Ве’Гат. Тяжелые клинки прорезали кровавые тропы. На’рхук не могли равняться им в силе и скорости; они словно таяли под атакой. Геслер мысленно выкрикивал одни и те же слова, отчаянную мантру. «Теснее — теснее — они не будут стрелять по…»

Две нависшие над битвой крепости послали вниз змеящиеся копья. Тела На’рхук, Ве’Гат и К’эл летели по воздуху, чернея. Железо рассыпалось пылью.

«Ах вы куски дерьма!»

Всё потеряно. Всё. Он понял это мгновенно.

Крепости стерилизуют равнину, вот так просто…

На западе две новые крепости разворачивались, чтобы вступить в бой.

Геслер тупо пялился на них. И тут обе взорвались.

* * *

«Моя плоть — камень. Моя кровь ярится, горячая как расплав стали. У меня тысяча глаз. Тысяча мечей. И один разум.

Я слышал предсмертный крик. Была ли она мне родной? Она так и сказала в самом начале. Мы были на земле. Далекие, но близкие.

Я слышал, как она умерла.

И я пришел почтить ее, найти тело, безмолвную могилу.

Но она еще умирает. Не понимаю. Она еще умирает… и там чужаки. Жестокие чужаки. Когда-то я знал их. И сейчас узнаю. Нет, они не сдадутся.

Кто я?

Что я?

Но я знаю ответы. Кажется, наконец знаю.

Чужаки, вы приносите боль. Приносите страдание. Превращаете мечты столь многих в пыль.

Но, чужаки, я Икарий.

Я несу еще худшее».

Глаза Келиз раскрылись, но все вокруг хаотически смешалось, покрытое дымом. Она была в объятиях Ганф Мач, лежала как ребенок. Единая Дочь в сопровождении Сег’Черока справа и Бре’нигана слева рысила по дну долины.

Битва бушевала почти за плечами Часового Дж’ан. Охотники К’эл прорубились навстречу передовым Ве’Гат, но теперь враг начал окружать Че’малле.

Молнии вылетали из крепостей над головами, прокладывая изрезанные тропы разрушения по столпившимся бойцам.

Огромные барабаны сотрясли воздух справа; она повернулась. Две крепости На’рхук развалились на части, пламя в сердцевинах пылает так жарко, что она видит: камень течет воском, отпадая от железных костей. Та, что на севере, опускается книзу, словно тонет в воде. Ее сотрясают многочисленные взрывы.

Над ними показывается, расталкивая плечами столбы черного дыма, другой Укорененный.

«Кто? Что? Сег’Черок…»

— Кальсе Укорененный, Дестриант. Но там нет Матроны. Им командует тот, что очень давно в последний раз показывался среди К’чайн Че’малле и На’рхук.

Колдовство клубилось вокруг Кальсе, зеленое, синее и белое — таких явлений она еще не видела. Затем вся масса излилась кипящей волной. Магия охватила гибнущие крепости; Келиз вздохнула, увидев, что из неровных трещин в камне вылетает лед. Волна прошла сквозь крепости; та, что к югу, просто развалилась надвое — нижняя часть горой упала наземь, верхняя взлетела, кружась в потоках дыма, мусора и ледяных осколков. Вторая за миг до падения на землю потеряла верхнюю треть, превратившуюся в тучу белой пыли.

Падение двух крепостей заставило землю задрожать. Целые холмы были расплющены. Остатки крепостей разваливались, подняв огромные клубы пыли и каменной крошки.

В этот же миг магическая волна прошла над головами Келиз и трех Че’малле, и воздух стал таким холодным, что обжигал легкие. Задохнувшаяся, страдающая от боли в груди, она не смогла проследить, как волна поражает еще три крепости над полем битвы. Взрывы оглушили ее… сгустилась тьма, Ганф Мач пошатнулась…

* * *

Прибытие второй крепости К’чайн Че’малле заполнило небо ураганом насилия. Геслер видел над собой лишь клубящиеся тучи и ужасные вспышки. Даже громады летающих гор пропали из вида. Казалось, само небо горит, исходя раскаленными добела камнями, падавшими сквозь ледяной воздух. Непостижимо, но среди пепла и пыли закружился снег.

Крепости На’рхук забили врата садка, словно торопясь вылететь на подмогу погибающим под ударами пришельца; но волна за волной начали поражать их, новый Вырванный с Корнем приближался, стремясь в горло садка. Молнии лупили его, разрывая бока. С небес падала смерть. «Скакун» Геслера высился среди толпы сгрудившихся со всех сторон К’эл. Он понимал, что Охотники создают защитный кордон — хотя никакой кордон не спасет их от гибельного ливня. Он видел, как подтягиваются к битве последние фурии На’рхук, хотя падающие обломки уже прореживают их. И все же… начинает сказываться численное превосходство. Ве’Гат Буяна перестали продвигаться, хотя Геслер видел друга, охваченного жаждой боя — лицо краснее волос, глаза бешено сверкают… — Буян! Буян! Андроян Редарр, ублюдок безмозглый!

Голова повернулась. Улыбка на лице…

— Боги подлые, Буян! Мы окружены!

— Мы режем их!

— Надо прорываться — небо нас убивает…

— Отводи своих К’элов! Перегруппируйся, начинай снова!

— С какой стороны?

— С той, что позади Кальсе!

«Кальсе. Я и не обратил внимания». — А ты?

— Клинья спиной к спине — мы сожмемся, ты увидишь, что они полезли в проход, и ударишь! А потом мы!

«Буян, какой из тебя военный гений, к Худу!» — Согласен!

* * *

Боль была ошеломляющей. Он истекал кровью из ран по всему телу. Удар за ударом корежили его. Слепой и глухой, он отбивался, не зная, находит ли магия врага. Ему казалось, он разваливается, скоро душа будет вырвана из плоти крошащегося камня, из костей растянутого железа…

«Я снова стану духом. Потерянным. Где мои дети? Вы бросили меня… тут так много, они смыкаются как волки… дети, помогите…»

— Ты должен закрыть врата.

— Вздох?

— Да. Пернатая Ведьма. Странник утопил меня. Я взяла его глаз, он взял мою жизнь. Никогда не заключай сделок с богами. Его глаз… я даю тебе, Хищник жизней. Врата — ты их видишь? Нас тянет ближе… Хищник, не останавливайся…

Послышался другой голос: — Они убили дракона ради такой силы, Икарий.

— Таксилиан?

— Кровь прожгла дыру — если ты проиграешь, небеса заполнятся машинами врага и На’рхук восторжествуют. Видишь К’чайн Че’малле, Икарий? Они смогут победить, если ты остановишь Цитадели Гат’ран, помешаешь им выходить в этот мир. Запечатай врата!

Он теперь мог их видеть, он держал в руке глаз Старшего Бога. Мягкий, скользкий, покрытый кровью.

— Рана между мирами велика — даже Кальсе Вырванный не сможет…

— Ты должен построить стену.

— Тюрьму!

Пернатая Ведьма зашипела:

— Корень и Синее железо, Хищник! Ледяной Охоты недостаточно! Пробуди садки в себе! Корень для камня и земли. Железо, чтобы поддержать жизнь в машинах. Врывайся!

— Не могу. Умираю.

— В этом мире есть дети, Икарий.

— Асана? Не понимаю тебя. Ты не…

— В этом мире есть дети. Садки, сделанные тобой из собственной крови…

Пернатая Ведьма фыркнула: — Нашей крови!

— И нашей, да. Садки, Икарий — ты вообразил, они только твои? Слишком поздно. Это день огня, Икарий. Дети ждут. Дети слышат.

В разуме своем, рушащемся со всех сторон, он услышал новый голос, сладкий голос, голос, которого раньше не слышал.

Мне снится что нас трое

И Рутт уже не Рутт

И эту Хельд ему не донести

Но знает девочка: молчание

Игра

Но знает мальчик поцелуи

Эрес’ал

И мать кружащих звезд

Засеивает время

Я говорю им о твоей нужде

Я голос нерожденных

В кристалле вижу пламя, вижу дым

И ящериц я вижу и Отцов

Ты рану исцели, о Боже

Ведь дети близко…

Раутос прошептал — его слова были последним, что запомнил Икарий:

— Икарий, во имя милой жены моей… имей веру.

Вера. Он ухватился за это слово.

Рука сомкнулась на глазе; раздался вопль Старшего Бога, когда он превратил глаз в нужное. Для Корня.

Семя.

Финнест.

* * *

Келиз видела, как Кальсе влетает в пасть и останавливается, как буря вонзает в него молнии. Само небо содрогнулось, земля начала биться в падучей; на ее глазах камни вырвались из почвы прямо под Кальсе. Скалистое основание выбросило кривые руки, словно гигантское перевернутое дерево хлещет по воздуху корнями.

Корни вздымаются всё выше, касаются днища Кальсе и неистово расползаются. Каменные ветви вьются, зашивая края врат. Огни в них гаснут. Пустоши теперь кажутся какими-то серыми, словно бешеный рост дерева забрал из них последние искры жизненной силы.

Четыре оставшихся вне портала крепости начали отчаянную атаку на Кальсе. Взрывался камень. Широкие трещины пронизали плавящиеся скалы, звук ударов грохотал сильнее любого грома… но где бы ни открывались раны, камни спешили исцелить повреждения.

И тут атака кончилась. Тишина была такой неожиданной, что Келиз вскрикнула от боли.

Четыре крепости На’рхук охватило пламя, они пятились от врат. Огонь становился все ярче и, наконец, слепяще-белые сердцевины взорвались. Она взирала, то ли в ужасе, то ли в восхищении, как крепости тают. Над ними поднялись толпы дыма. Крепости несло на восток, земля под ними становилась черной от жара.

Ганф Мач сказала в разуме: — Дестриант. Гляди через меня. Видишь?

— Да, — шепнула она.

Две фигуры стоят на изодранной вершине холма к северо-востоку. От них ужасающими волнами течет магия.

Мальчик.

Девочка.

* * *

Ему было все равно. Мир, возможно, готов пасть в глотку самой Бездне, но Буян наконец полностью поддался полнейшей истине войны — и все иное не важно.

Хохоча, он рубил и резал На’рхук, когда мертвоглазые ящеры пытались залезть на «скакуна» Ве’Гат, надеясь числом повалить упрямую стену.

Геслер напал сквозь проходы; его силы пронзили ублюдков не хуже мясницкого резака, поставив узкими прослойками между озверевшими К’эл и держащими щиты Ве’Гат. Они бились с ужасающим ожесточением и гибли в устрашающем молчании.

Его «скакун» ранен. Его «скакун», похоже, умирает — как тут узнать? Все ящерицы сражаются до последнего вздоха. Но он защищается все хуже, Буян чувствует неровное дыхание грудной клетки.

Короткое рыло мелькнуло у лица.

Выругавшись, он отклонился от кинжальных зубов, попытался поднять короткий топор — но На’рхук подобрался ближе, цепляясь за шею Солдата. «Скакун» зашатался…

Буян молотил топором… но он сидел слишком близко — голова ящера покрылась ранами, но ни одна не могла помешать намерениям твари. Широко открылись челюсти. Голова мотнулась вперед…

Нечто рычащее ударило На’рхук — косматая масса волос на изрезанной шрамами коже — длинные клыки бешено вонзились в шею ящера…

Недоумевающий Буян вырвал ногу из стремени.

Гребаная собака?

«Крюк?

Это ты?»

Ох, это точно он.

Зеленоватая кровь хлынула из пасти На’рхук. Глаза подернулись дымкой, пес и ящер свалились с шеи Ве’Гат.

Тут Буян увидел над головой пылающее небо.

Но буря кончалась, гром затихал; мир снова заполнился лязгом железа, треском костей и плоти. Песня десяти тысяч битв, только какая-то особенно зловещая — не слышно ни одного крика, ни одного стона агонии и ни одной мольбы о пощаде.

На’рхук проигрывали.

Кончилась битва. Началось избиение.

Не сочинишь хорошую песню на одной ноте.

Но для солдата, видевшего смерть всю вечность с самого утра, такая угрюмая музыка стала сладчайшей на свете.

«Резня! Ради моих храбрых Вегатов! Ради Геслера и его К’элов. Резня ради Охотников за Костями, моих друзей, РЕЗНЯ!!!»

Как бы потеряв точку опоры, Эмпелас вырванный неспешно перевернулся. Теперь все сооружение пылало, выбрасывая полотнища горящего масла, щедро поливая мусор, трупы и раненых трутней.

Геслер знал: теперь это мертвый, бесчувственный кусок камня, готовый покинуть небо.

За ним все еще содрогались пред гибелью две крепости, пьяно плывшие друг к дружке. Ветер рвал столб дыма от третьей цитадели, но самой ее уже не было видно. Остальные стали пеплом.

Перед ним высилась гора покореженного камня, окружившая обломки Кальсе, словно они были драгоценностью в оправе… или глазом в руке великана. Что-то в этом явлении было знакомым, но он еще не мог понять, что. Гора вставала необыкновенно высоко, поднимаясь над дымом и пылью.

Утомленный и совершенно одуревший Геслер осел на спинку седла. Какая-то собачонка гавкала на лодыжки его «скакуна».

Он видел Келиз, Сег’Черока, Ганф Мач и Часового Дж’ан; а из-за их спин небрежной походкой приближались двое детей.

Гриб. Синн.

Геслер склонился вперед и сверкнул глазами на беснующуюся шавку. — Боги подлые, Мошка! — сказал он хрипло, — Верна себе, как всегда? — Он тяжело вздохнул. — Слушай, крыса, ибо я скажу так всего один раз, гарантирую. Сейчас твой визг — приятнейший голос на свете.

Мерзкая тварь оскалилась и зарычала.

«Так улыбаться и не научилась».

Соскользнув с Солдата Ве’Гат, Геслер присел от боли в ноге. Келиз стояла на коленях, лицом туда, откуда шли Гриб и Синн. — Встань, Дестриант, — произнес он, прислоняясь к бедру Ве’Гат. — У этих двоих такие распухшие головы, что непонятно, как их мамы наружу вытолкали.

Она оглянулась. На щеках блестели полоски слез. — Она… верила. В нас, людей. — Женщина покачала головой. — А я — нет.

Дети подошли ближе.

Геслер скривился. — Хватит хитро ухмыляться, Синн. У вас большие неприятности.

— Крюк и Мошка нас нашли, — сказал Гриб, почесывая дикие колтуны. Похоже, они не мылись уже долгие месяцы. — Мы были в безопасности, сержант Геслер.

— Рад за вас, — прорычал он. — Но ИМ вы были нужны. Ты и она. Охотники оказались на пути На’рхук — как думаете, что с ними случилось?

Глаза Гриба широко раскрылись.

Синн подошла к Солдату Ве’Гат, погладила бок. — Хочу одного себе, — сказала она.

— Не слушаешь, Синн? Твой брат…

— Вероятно, мертв. Мы были в садках — новых садках. Мы шли по пути, мы вкушали кровь — такую свежую, такую мощную. — Она тускло взглянула на Геслера. — Азат закрывает рану.

— Азат?

Она пожала плечами, поворачивая голову к скале-дереву, охватившему Кальсе Вырванного. Оскалила зубы, вроде бы улыбаясь.

— Кто же там, Синн?

— Его нет.

— Мертвый камень не может запечатать врата — даже Азату нужна жизненная сила, живая душа…

Она искоса поглядела на него. — Точно.

— Если тот, что их запечатывал, пропал…

— Глаз.

— Что?

Келиз заговорила на торговом наречии: — Смертный Меч, Единая Дочь отныне стала Матроной гнезда Мач. Бре’ниган стоит подле нее как Часовой. Сег’Черок — податель семени. Она будет говорить с тобой.

Он повернулся лицом к Че’малле.

— Смертный Меч. Возвращается Надежный Щит. Мы подождем его?

— Не беспокойтесь, Матрона, он слишком туп.

— Я могу даже с такого расстояния пробить его защиту.

— Давайте. Он заслужил головную боль.

— Смертный Меч, Надежный Щит. Дестриант. Вы стоите втроем, вы, ставшие воплощением истинности веры моей матери. Рождена новая вера. К чему вечность, если проводишь ее во сне? Вот утро нашего пробуждения. Мы славим кровь, пролитую сородичами. Мы почитаем и павших На’рхук и молим, чтобы однажды они обрели дар прощения.

— Вы должны были уже понять, — возразил Геслер, — что эти На’рхук рождены без надежды на независимое мышление. Их небесные крепости стары. Они могут чинить, но не могут создавать что-то новое. Они подобны ходячим мертвецам, Матрона. Вы видели их глаза.

Келиз сказала: — А мне казалось, что я вижу смерть в твоих глазах, Меч.

Он хмыкнул, потом вздохнул. «Я чересчур устал. Мне нужно погоревать по товарищам». — Ты можешь быть права, Дестриант. Но мы сбрасываем слои себя самих, словно змеи кожу. Нужно лишь до конца пережить…

— Тогда, может быть, есть надежда и для На’рхук.

— Надейся на что хочешь. Синн, они смогут прожечь новые врата?

— Очень не скоро, — ответила та, подхватывая Мошку. Она пригрела мерзкую тварь в руках, начала чесать за ушами.

Розовый язычок уродливой крысы вылетал и пропадал. Глаза светились тупой демонической злобой.

Геслер содрогнулся.

Матрона сказала: — У нас нет Гнезда. Но это подождет. Нужно исцелить раны, собрать плоть. Смертный Меч, отныне мы отдаем себя в ваше распоряжение. Отныне мы служим. Кто-то из ваших друзей должен был выжить. Мы найдем их.

Геслер качал головой: — Мы веливашу армию, Матрона. Мы провели битву, но всё кончено. Вы ничего нам не должны. Во что бы ни верила ваша мать, с нами она не советовалась, верно? Мы с Буяном не священники. Мы всего лишь солдаты. Все эти титулы… что же, мы сбрасываем кожу.

Голос Буяна загудел в его разуме: — Я тоже, Матрона. Мы сами сумеем отыскать друзей — вам же надо построить город или найти другой Укорененный. К тому же с нами Гриб и Синн, и Крюк — боги, он почти что машет обрубком хвоста. Никогда раньше не видел. Наверное, кровь на лице виновата.

Келиз засмеялась, хотя слезы еще катились по щекам. — Вы двое… вы не сложите титулы, они стали клеймами на душах. Неужели вы бросите меня?

— Приглашаем идти с нами, — сказал Геслер.

— Куда?

— Думаю, на восток.

Женщина отпрянула.

— Ты же оттуда, не так ли? Келиз?

— Да, — шепнула она. — Из Элана. Но Элана больше нет. Я последняя. Смертный Меч, не смейте выбирать это направление. Вы погибнете — все вы. — Она указала на Гриба и Синн. — Даже они.

Матрона произнесла: — Итак, вот и наш путь. Мы будем охранять вас всех. Ве’Гат, К’эл, Дж’ан. Гу’Ралл, который еще живет, еще служит. Мы станем вашей стражей. Вот новый путь, предвиденный матерью. Путь возрождения.

Люди, приветствуйте нас. К’чайн Че’малле вернулись в мир.

* * *

Сулькит услышала ее слова, и что-то шевельнулось в душе. Она была Часовым Дж’ан, когда хозяин в том нуждался; но теперь он пропал, и Сулькит по праву становится Матроной.

Не наступило еще время, чтобы возвестить о себе. В ней зреют древние семена; перворожденные будут слабыми, но тут ничего не сделать. Со временем сила может вернуться.

Ее хозяин пропал. Трон пуст, лишь глаз одиноко красуется в изголовье. Она одна осталась в Кальсе.

В камень Укорененного сочится жизнь. Странная, чуждая жизнь. Ее плоть и кость — скала. Ее разум и душа — свирепая мощь веры. «Но разве мы иные?» Она еще подумает над этим вопросом.

Он пропал. Она одна. Но всё хорошо.

* * *

— Я потерял его. Снова. Мы были так близко… но теперь его нет.

От этих слов замерла вся цепочка, словно потеря Маппо заставила иссохнуть все иные стремления.

Близняшки подошли ближе к неупокоенному волку. Финт боялась, что смерть сумела очаровать их, затянуть в свое мрачное царство. Девочки говорили о Туке. Они крепко вцепились пальчиками в шкуру Баалджагга. Мальчик спал на руках Грантла — ну кто бы поверил? Да ладно, в этом здоровяке есть что-то… она готова поверить, что он мог бы уже быть отцом сотни детей — к ужасу мира, ибо от такого папаши… Нет, за спиной Грантла трагическая любовь. Едва ли уникальный случай. Но потеря этого мужчины наводит грусть на всех.

«Ах, думаю, мне просто захотелось очутиться в его тени. Мне и половине всех женщин. Ох ты, глупая Финт».

Сеток окончила беседу с Картографом. — Буря, что на юге, не стала ближе. Уже хорошо.

Финт потерла шею и вздрогнула от боли. — Хотя бы дождь прошел.

— Если это дождь.

Финт искоса поглядела на девушку: — Я заметила, как ты переглядывалась с Грантлом. Между вами какая-то искра перебежала при словах о буре. Выкладывай.

— Это не буря, а битва. Худшие виды магии. Но она кончилась.

— Кто бился, Сеток?

Девушка покачала головой: — Так далеко… И хорошо, что нас там не было.

— Похоже, нам больше некуда идти.

— Еще найдем куда. Но пока оставь его одного, — сказала та, кивая на Маппо, стоявшего в стороне недвижно словно статуя. Уже слишком долго.

Амба был около волокуш, на которых везли его брата. Джула еще не отошел от края смерти. Чудная Наперстянка почти не умела исцелять. Пустоши не питают магию, заявила она. Все еще остается шанс, что Джула умрет. Амби встал на колени, закрывая лицо брата ладонью от солнца. Он казался очень юным.

Сеток пошла к лошади.

Финт со вздохом огляделась.

И увидела всадника. — Компания, — сказала она громко, привлекая всеобщее внимание. Все, кроме Маппо, среагировали, поворачиваясь и поднимая головы.

Сеток вскрикнула: — Знаю его! Это Ливень!

«Еще одна пропащая душа в сообществе заблудших. Приветствую».

* * *

Одинокий мерцающий огонек костра означал стоянку. Иногда кто-то заслонял его, проходя мимо. Ветер не доносил ни звука. Среди собравшихся путников — горе и радость, тоска и теплота новорожденной любви. Так немного смертных, но вся полнота жизни окружила огонек.

Нефритовый отсвет Финт вычертил нервности почвы, словно тьма насмехалась над жизнью. Всадник на неподвижном, бездыханном коне молчал, походя на великана, которому мелок любой берег, который может глядеть одним глазом и другим глазом — но оба мертвые. Теперь он сможет вспомнить, каково это — быть живым среди живых.

Жар, обещание, неуверенность и надежда, сахар в горчайшем из морей. Но этот берег навсегда остался за спиной.

Они могут ощутить тепло костра. Он не может. И никогда не сможет.

Вставшая подле него фигура молчала. Потом заговорила на языке духов, который не слышен ушам живущих: — Мы делаем что должны, Глашатай.

— Твои дела, Олар Этиль…

— Слишком легко забыть.

— Забыть что?

— Истину Т’лан Имассов. Знаешь ли, один дурак однажды рыдал по ним.

— Я там был. Я видел могильник этого человека… дары…

— Самые жуткие создания — люди и нелюди — так легко меняют расцветки. Злобные убийцы стали героями. Безумцы зовутся гениями. Глупцы растут в каждом поле, по которому бесконечно шагает история, Глашатай.

— К чему это, гадающая?

— Т’лан Имассы. Убийцы Детей с самого начала. Слишком легко забыть. Даже сами Имассы, сам Первый Меч нуждается в напоминании. Как и все вы.

— Зачем?

— Почему ты не идешь к ним, Тук Младший?

— Не могу.

— Да, не можешь, — согласилась она. — Слишком велика боль потери.

— Да, — шепнул он.

— Зачем бы им любить тебя? Любому из детей?..

— Совсем незачем. Верно.

— Потому что, Тук Младший, ты отныне брат Оноса Т’оолана. Настоящий брат. От милосердия, что жило в твоей душе, остался лишь призрак. Они не должны любить тебя. Не должны верить тебе. Ибо ты не тот, кем был прежде.

— Думаешь, мне нужно об этом напоминать?

— Думаю, что… да.

Она была права. Он ощущал в душе боль от мысли, в которую верил, с которой жил так долго. Как будто это можно назвать жизнью. Он наконец нашел, узрел ужасную истину. «Призрак. Воспоминание. Я лишь ношу прежнее обличье.

Мертвец нашел меня.

И я нашел мертвеца.

Мы — одно».

— Куда ты теперь, Тук Младший?

Он подобрал поводья и оглянулся на далекий огонь. Искра. Ей не пережить ночи.

— Прочь.

* * *

Снег падал, небеса были спокойны.

Фигура на троне была замерзшей, безжизненной очень, очень долго.

Но мелкая пыль, сыпавшаяся с трупа, показывала: что-то меняется. Лед треснул. Пар взвился над плотью, постепенно возвращающейся к жизни. Уцепившиеся за ручки престола пальцы дернулись, распрямились.

Свет замерцал в провалах глазниц.

И, снова глядя из смертной плоти, Худ, прежний Повелитель Смерти, заметил перед собой четырнадцать воинов — Джагутов. Они стояли среди мерзлых тел, опустив или положив на плечи оружие.

Один сказал:

— Так что это была за война?

Остальные засмеялись.

Первый продолжал:

— Кто был врагом?

Смех звучал все громче и дольше.

— Кто был командиром?

Головы запрокидывались, четырнадцать содрогались от веселья.

Первый крикнул:

— Жив ли он? А мы?

Худ не спеша встал с престола. Талая вода текла с черной кожи. Он стоял, а смех постепенно затихал. Он сделал шаг, потом другой.

Четырнадцать воинов не двигались.

Худ встал на колено, склонил голову.

— Я ищу… наказания.

Воин, что был справа, сказал:

— Гатрас, он ищет наказания. Слышал?

Заговоривший первым отозвался:

— Слышал, Санад.

— Уважим, Гатрас? — спросил еще кто-то.

— Варандас, думаю, уважим.

— Гатрас.

— Да, От?

— Что это была за война?

Джагуты завыли.

* * *

Странник лежал на мокром камне, бесчувственный; глазница его стала озерцом крови.

Килмандарос с тяжелым вздохом подошла ближе, поглядела сверху. — Будет жить?

Сечул Лат не сразу отозвался, тоже со вздохом: — Жизнь — такое странное слово. Мы ведь ничего иного не знаем. Лишь отдаленно. Лишь слабо.

— Но будет он…

Сечул отвел глаза.

— Думаю, да. — Он вдруг замер, склонил голову набок и фыркнул: — Как он и мечтал.

— О чем ты?

— Одним глазком приглядывает за вратами.

Ее смех огласил пещеру. Когда замолкли отзвуки, она повернулась к Сечулу:

— Готова освободить суку. Любимый сын, пора прикончить мир?

Отвернувшийся Сечул Лат закрыл глаза. И сказал:

— Почему бы нет?

Стивен Эриксон Увечный бог

Благодарности

Много лет назад один человек дал шанс первому фантастическому роману неизвестного писателя - роману, уже не раз, безо всякой удачи, обошедшему всевозможные издательства. Без него, без его веры и неколебимой приверженности многолетнему предприятию, не было бы "Малазанской Книги Павших". Мне выпала великая привилегия работать с одним издательством от начала до конца, и потому я скромно посвящаю роман "Увечный Бог" моему издателю и другу Саймону Тейлору.

Моя глубочайшая признательность первым усердным читателям, которым я подсовывал рукопись по малейшим поводам и в самые неподходящие моменты: А. П. Кеневену, Уильяму Хантеру, Хезел Хантер, Барии Ахмед и Боуэну Томас-Ландину, а также персоналу "Норвей Инн" в Перранарвортале, "Манго Танго" и "Коста Кафе" в Фалмуте. Каждый из них так или иначе принял участие в написании этого романа.

Также искренне благодарю всех читателей, которые (предположительно) оставались со мной от первого до последнего романов "Малазанской Книги Павших". Я наслаждался долгим общением. Что такое для друзей полтора миллиона слов?

Могу задать тот же вопрос сотрудникам моего издательства. Спасибо вам за терпение и поддержку. Буйный зверь укрощен, я слышу вздохи облегчения.

Наконец, любовь и благодарность моей жене, Клер Томас, перестрадавшей не только этот роман, но и все предшествующие. А ведь мама тебя предупреждала: выходить за писателя - сомнительная затея...

Действующие лица

Малазане

  Тавора - Адъюнкт

  Банашар - отставной жрец

  Блистиг, Фаредан Сорт, Добряк - Кулаки

  Скрипач, Лостара Ииль, Скенроу, Ребенд, Рутан Гудд - капитаны

  Прыщ - квартирмейстер

  Гриб, Синн - подростки

Взводы морской и тяжелой пехоты

  Геслер, Тарр, Хеллиан, Урб, Впалый Глаз, Бальзам, Смола, Бадан Грук - сержанты   

  Буян, Нерв, Увалень, Корабб, Мертвяк, Обод, Рим, Досада, Ребро, Химбл Фрап, Целуй-Сюда - капралы   

  Корик, Улыба, Бутыл, Каракатица, Курнос, Острячка, Поденка, Хром, Хрясь, Навроде, Горлорез,

  Наоборот, Мазан Гилани, Лизунец, Мёд, Неп Борозда, Релико, Больше Некуда, Спешка, Смертонос, Пряжка,

  Грусть, Жженый Трос, Леп Завиток - рядовые

  Непотребос Вздорр, легендарный солдат

  Крюк, Мошка - собаки

  Регулярная пехота

  Скучный Серый - сержант

  Грид Фофан - капрал

  Завой, Проба, Зайцемор, Вырвиглаз, Ломай-Трюм, Жиль Слизень, Скользкая Гадюка, Румян Элар,

  Грубан Харн, Брусок, Спорый, Ракль - рядовые

  Хундрилы

  Желч Иншиклен - вождь

  Хенават - его жена

  Жастера - вдова

  Шельмеза

  Новые Сжигатели

  Мертвый Еж,

  Алхимик Баведикт

  Капрал Шпигачка

  Капрал Ромовая Баба

  Беррач, Слег, Гент, Паврал, Райез - хундрилы

  Войско из Северной крепости

  Ганоэс Паран - Верховный Кулак

  Быстрый Бен - Верховный Маг

  Калам - ассасин

  Ното Свар - Верховный Маг

  Руфа Бюд - кулак

  Чистая Криница - капитан саперов

  Ормулоган - художник

  Гамбл - критик

  Матток - вождь

  Т'морол - его помощник

  Корма,  Манкс - саперы

  Змея

  Рутт, Хельд, Седдик, Баделле

  Летер

  Брюс Беддикт - принц

  Араникт - Атри-Цеда

  Идист Теннедикт - командующий Алтарным батальоном

  Хенар Вигальф - улан

  Гиллимада - командующая Тартеналов

  Шерк Элалле - капитан пиратов

  Скорген Кабан - старпом

  Болкандо

  Абрасталь - Королева

  Спальтата, Фелаш - принцессы

  Служанка

  Спакс - вождь Баргастов-наемников

  Феврен - капитан

  Серые Шлемы из Напасти

  Кругхева - Смертный Меч Волков

  Танакалиан - Надежный Щит

  Эрек-Але - командующий флотом

  Стейлок - его помощница

  Синдекан - лекарь

  Икарл - ветеран

  Пустоши

  Олар Этиль - Старшая Богиня

  Телораст, Кодл - ящерицы

  Ливень - овл

  Абс Кайр - сын Оноса Т'оолана

  Стави, Стория - дочери Оноса

  Драконус - Старший Бог

  Аблала Сани - Тартенал

  Релата - их спутница

  Сеток - волчья дочь

  Грантл, Амба Бревно, Финт, Чудная Наперстянка, Полнейшая Терпимость - из Трайгальской Торговой Гильдии

  Маппо

  Икарий

  В Харкенасе

  Яни Товис - Королева Трясов

  Йедан Дерриг - Дозорный

  Селло, Нить - его солдаты

  Вифал - кузнец

  Сласть, Краткость - капитаны

  Стяжка, Сквиш - ведьмы

  Шерл - солдат

  Т'лан Имассы

  Онос Т'оолан - Первый Меч

  Кальт Урманел

  Лера Эпар (Горькая Весна)

  Рюсталле Эв

  Улаг Тогтиль

  Ном Кала

  Уругал Плетеный,

  Зеник Разбитый,

  Берок Тихий Глас,

  Халед Великан,

  Кальб Неслышный Ловец, Несвязанные

  Тисте Анди

  Нимандер Голит

  Спиннок Дюрав

  Корлат

  Датенар Фендорис

  Празек Гоул

  Иринд

  Скиньтик

  Ненанда

  Десра

  Сендалат Друкорлат

  Сильхас Руин

  Фаэд

  Джагуты

  Болирий

  От

  Дарифт

  Варандас

  Гатрас

  Санад

  Сувелас

  Айаман

  Худ

  К'чайн Че'малле

  Ганф Мач - Матрона

  Сег Черок - Охотник К'эл

  Гу'Ралл - Ассасин Ши'гел

  Келиз Эланская - Дестриант

  Форкрул Ассейлы

  Чистые

  Почтенная

  Старательный

  Безмятежный

  Равная

  Честный

  Смиренный

  Высокий

  Грозный

  Тишина

  Свобода

  Хитроумная

  Водразы

  Амисс

  Хестанд

  Хагграф

  Кессган

  Триссин

  Мелест

  Усердный

  Поспешный

  Рьяный

  Непреклонная

  Тисте Лиосан

  Кадагар Фант, Лорд Света

  Арапал Горн

  Гаэлар Фрой

  Ипарт Эруле

  Элдат Прессен

  Прочие

  Боги

  Аммеанас (Темный Трон)

  Котиллион

  Ходящий-По-Краю

  Эрастрас (Странник)

  Сечул Лат (Костяшки)

  Килмандарос

  Маэл

  К'рул

  Кейминсод (Увечный Бог)

  Мать Тьма

  Апсал'ара

  Беру

  Шеденал

  Джесс

  Дессембрэ

  Д'рек - Осенняя Змея

  Трейк - Летний Тигр

  Фенер - летний Вепрь

  Тиам

  Гончие Теней

  Гончие Света

  Тулас Отсеченный

  Корабас - Отатараловая Драконица

  Кальсе, Элот, Эмпелас - драконы Куральд Эмурланна

  Карга - мать Великих Воронов

  Рад Элалле (Риад Элайс)

  Кайлава Онасс

  Ульшан Праль

  Удинаас

  Серен Педак

  Карса Орлонг - Тоблакай

  Мунаг - жрец Увечного

  Штырь, Дымка, Хватка, Синий Жемчуг, Вискиджек, Колотун, Ходунок, Тук Анастер - Сжигатели Мостов  

Книга I. Он был солдатом

Вам назван я

В религии безумства

Молитесь, кровь цедя

Испейте чашу дланей

Я горечь гнева

Что кипит и жжет

Так лезвия малы

Но нет числа ударам

Я знаменит

Религией безумства

Молитесь, плоть терзая

Пусть давно я мертв

Вот гимны снов

Крошащихся во прах

Желаний вы полны

Но всё уходит в пропасть

Я утонул

В религии безумства

Молитесь, убивая

Пойте над костями

Чистейшая из книг

Открыта не бывает

Исполню все желания

В холодный, чистый день

Найденыш я

Религии безумства

Молитесь мне

Потоками проклятий

Глупец имеет веру

Плачет он во сне

Но мы идем пустыней

В пламя обвинений

Лишь тот не голоден

Кто ненависти полн.

"Ночи поэта" I, IV  "Малазанская Книга Павших", Рыбак Кел Тат

Глава 1

Когда б не ведал ты

Что целые миры в уме сокрыты

Твоя тоска

Была бы невеликой

И мы расстались бы без лишних чувств

Бери же что дают

И отвернись, гримасу пряча

Я не заслуживаю гнева

Каким бы узким ни был пляж

На личном островке твоем

Старайся, и тогда

В глаза я посмотрю

Но стрелы не сжимай в руке

Иначе не поверю я

И самой нежной из улыбок

С тобой мы не встречались в горе

Над раной, исказившей лик земли

На тонком льду не танцевали

И бедам я сочувствую твоим

Без задней мысли

Не желая воздаянья

Так правильно, и всё

Пусть слишком многим

Отныне стали правила чужды

Иным секретам суждено остаться

Секретами, на этом я стою

Закопаны все стрелы, белый пляж

Широк на острове моем

Все личное на алтаре распято

Холодея

Не каплет кровь

Дитя желаний спит

И ум его мирами полон

И слезы розовые горячи

Я ненавижу дни, когда бываю смертен

Я весь в своих мирах

Я в них вовеки жив

И если загорается рассвет

Я возрожденным восстаю...

"Ночи поэта", III, IV "Малазанская Книга Павших", Рыбак Кел Тат

Котиллион вытащил кинжалы. Взор его упал на лезвия. Черненое железо, казалось, бурлит, свинцовые реки бороздок текут среди зазубрин; кончики затупились, ведь доспехи и кости часто мешали им достигать цель. Он различил отражение тошнотворно серого неба. И сказал: - Я ничего не намерен объяснять, черт дери. - Глаза его поднялись. - Понял?

  Стоявший перед ним не умел выражать на лице эмоции. Обрывки гнилых сухожилий, полоски кожи на висках, скулах и челюстях не двигались. В глазах не было ничего, совсем ничего.

  "Лучше", подумал Котиллион, "чем ядовитый скептицизм". Ох, как ему это надоело! - Скажи, - продолжил он, - что ты, как тебе кажется, видишь? Отчаяние? Панику? Упадок воли, неизбежный закат, некомпетентность? Ты веришь в неудачу, Ходящий-По-Краю?

  Существо молчало. Затем раздался скрипучий, мертвый голос: - Ты не можешь быть таким... дерзким.

  - Я спросил, веришь ли ты в неудачу. Потому что я не верю.

  - Даже если вы преуспеете, Котиллион... Превзойдете все ожидания и даже желания... они будут говорить о неудаче.

   Ассасин спрятал кинжалы. - Знаешь, пусть о себе позаботятся.

  Голова склонилась набок, затрепетали жилы. - Дерзость?

  - Компетентность, - бросил Котиллион. - Усомнись, если не боишься.

  - Они вам не поверят.

  - А мне плевать, Ходящий-По-Краю. Вот и всё.

  Он пошел прочь и не удивился, что бессмертный страж двинулся следом. "Не в первый раз". Пыль и пепел взлетали при каждом шаге. Ветер стонал, словно его заперли в склеп.

  - Почти время, Ходящий-По-Краю.

  - Знаю. Тебе не выиграть.

  Котиллион помедлил, оборачиваясь. Улыбка вышла кривой. - Это ведь не значит, что я должен проиграть?

***

Пыль вилась по ее следу. С плеч свешивались дюжины призрачных цепей: кости, согнутые в неровные звенья, древние кости всех оттенков от белого до темно-бурого. Каждая цепь влачила останки десятков существ - изуродованные черепа с присохшими волосами, выгнутые позвоночники, лязгающие и стучащие бедра. Они тащились за ней, словно наследие тирана, оставляя перепутанные бороздки на истощенной почве. Вокруг на многие лиги простирались пустоши.

  Ее шаги не замедлялись - упорные, как ползущее по небосводу солнце, беспощадные, как всеобъемлющая тьма. Она была равнодушна к самой идее иронии, к горькому привкусу обжигающих нёбо насмешек. Есть лишь необходимость, самая голодная из богинь. Она познала неволю. Воспоминания еще терзали ее, но она думала не о толстых стенах и темных могилах. Да, темнота... но было еще давление. Ужасное, невыносимое давление.

  Безумие - демон, живущий в мире беспомощной нужды, мире тысячи неисполненных желаний, в мире вечной неразрешенности. Безумие, да. Она познала этого демона. Они обменивались монетами боли, и сокровищница никогда не пустела. Что ж, у нее было целое богатство.

  А тьма преследует до сих пор.

  Она шагает, тварь с лысой макушкой, с кожей цвета отбеленного папируса; длинные конечности движутся со зловещей грацией. Вокруг пустой ландшафт, плоский сзади и по бокам - а впереди гряда выветренных холмов, как тупые когти на горизонте.

  Она принесла с собой предков, и они клацают хаотическим хором. Не осталось ни одного позади. Каждый склеп кровной линии стоит пустым, выскобленным, как те черепа, которые она вынимала из саркофагов. Молчание всегда говорит об отсутствии. Безмолвие - враг жизни, и она не признает безмолвия. Они говорят шепотком, хрипло, ее идеальные предки; они стали голосами ее личной песни, что удерживает демона в рамках. Она покончила со всеми сделками.

  Давным-давно, знала она, миры - бледные острова Бездны - кишели разнообразными существами. Мысли их были простыми и глупыми, а за мыслями не было ничего, кроме мути, бездны невежества и страха. Когда первые искры замерцали в бессмысленном сумраке, они быстро разгорелись, став кострами. Но разум не пробудился с мыслью о славе. С мыслью о красоте или даже любви. Его не расшевелил смех торжества. Эти рождающиеся к жизни огни принадлежали одной, всего одной мысли.

  Первым словом сознающего стало слово ПРАВОСУДИЕ. Это слово питает негодование. Слово дарует силу и волю изменить мир и все его жестокие обстоятельства, превратить грубое бесстыдство в царство правопорядка. Правосудие рождалось из черной почвы равнодушной природы. Правосудие связывало семьи, строило города, изобретало и защищало, создавало законы и запреты, заставляло толпу неуправляемых богов выковывать религию. Все предписанные верования поднялись кривыми и толстыми ветвями из одного корня, затерялись высоко в слепящем небе.

  Однако она и ее род оставались привязанными к стволу этого дерева, забытыми и сокрушенными; и там они, скованные корнями и темной землей, стали свидетелями распада правосудия, потери смысла. Измены.

  Боги и смертные, искажая истины, сонмищем деяний запачкали всё, некогда сиявшее чистотой.

  Что же, конец близится."Конец близко, милые мои!" Не будет больше детей, встающих над костями и руинами, чтобы восстановить потерянное. Кто из них не впитал разврат с молоком матери? О, они разжигали внутренние огни, грелись в свете, в теплоте, словно справедливость была их личным достоянием.

  Она была устрашена. Она кипела негодованием. Правосудие пылало в ней, и пламя разгоралось день ото дня, пока гнусное сердце Скованного источало нескончаемые струи крови. Осталось двенадцать Чистых, питающихся кровью. Двенадцать. Возможно, есть и еще, затерянные в далеких странах... но она ничего о таких не знает. Нет, лишь эти двенадцать станут ликами грядущей бури, а она... она, самая значительная, будет в безветренном центре бури.

  Ей дали имя ради этой цели. Так давно назад... Но Форкрул Ассейлы отличаются терпеливостью. Хотя терпеливость - лишь еще одна утраченная добродетель.

  Влача костяные цепи, Тишина брела по равнине, и дневной свет умирал за ее спиной.

***

  - Бог подвел нас.

  Дрожа и чувствуя тошноту - нечто чуждое, холодное, проклятое плыло по его венам - Арапал Горн сжал челюсти, не позволяя вырваться резкому ответу."Эта месть древнее любой причины, что ты пытаешься придумать. Сколько не повторяй одни и те же слова, Сын Света, ложь и безумие открываются цветами под солнцем. Я вижу перед собой лишь тусклые багровые поля, простершиеся во все стороны".

  Это была не их битва, не их война. "Кто изобрел закон, будто сын обязан подхватывать отцовский меч? Ах, дорогой Отец, неужели ты действительно желал такого? Разве она не покинула консорта, выйдя за тебя? Разве ты не вел нас к миру? Разве не ты сказал, что мы, дети, должны слиться воедино под новым небом вашего брака?

  Какое преступление пробудило нас к такому?

  Не могу припомнить".

  - Ты чувствуешь ее, Арапал? Силу?

  - Чувствую, Кадагар. - Они отошли от прочих, но не столь далеко, чтобы не слышать криков мучительной боли, рычания Гончих, не ощущать спинами проплывающих над ломаными скалами леденящих порывов призрачного ветра. Перед ними вздымался адский барьер. Стена плененных душ. Вечно бьющая волна отчаяния. Он смотрел через мутную завесу на разинутые рты, видел тоскливый ужас в глазах."Вы ведь ничем не отличались от нас? Неловко обращались с наследием, тяжелое лезвие выкручивало руки.

  Почему мы должны платить за чью-то злобу?"

  - Что тебя так тревожит, Арапал?

  - Мы не можем знать причин отсутствия бога, Лорд. Боюсь, говорить о его неудаче - слишком большая дерзость.

  Кадагар Фант молчал.

  Арапал закрыл глаза. Не нужно было и начинать. "Ничему я не учусь. Он пришел к власти по кровавому пути, лужи в грязи все еще блестят багрянцем. Воздух словно боится присутствия Кадагара. Цветы содрогаются на незримых ветрах. Он опасен, ох как опасен".

  - Жрецы говорят о самозванцах и обманщиках, Арапал. - Тон Кадагара был ровным, лишенным эмоций. Так он говорит, когда гневается. - Какой бог позволил бы? Мы брошены. Тропа перед нами не принадлежит никому, лишь нам выбирать.

  "Нам. Да, ты говоришь за всех, а мы ежимся, страшась своих открытий". - Простите меня за эти речи, Лорд. Мне плохо... вкус...

  - Выбора у нас не было, Арапал. Тебя мучит горький вкус его боли. Пройдет. - Кадагар улыбнулся и похлопал его по спине. - Понимаю мгновенную слабость. Мы забудем твои сомнения, да? И больше никогда не будем о них говорить. Мы же друзья, в конце концов; я крайне огорчусь, если придется объявить тебя предателем. Восхождение на Белую Стену... я рыдал бы, друг, стоя на коленях. Если...

  Спазм чуждой ярости охватил Арапала. Он задрожал. "Бездна! Грива Хаоса, я чувствую тебя!" - Повелевайте моей жизнью, Владыка.

  - Лорд Света!

  Арапал и Кадагар повернулись.

  Кровь струилась изо рта подошедшего к ним Ипарта Эруле; широко распахнутые глаза вцепились в Кадагара. - Мой Лорд, Уандал, пивший последним, только что умер. Он... ОН РУКАМИ РАЗОРВАЛ СЕБЕ ГОРЛО!

  - Значит, дело сделано, - отозвался Кадагар. - Сколько?

  Ипарт облизал губы, вздрогнув от привкуса, и сказал: - Вы Первый среди Тринадцати, Лорд.

  Улыбнувшись, Кадагар прошел мимо Ипарта. - Кессобан еще дышит?

  - Да. Но говорят, что кровь может течь сотни лет...

  - Однако кровь стала отныне ядом, - кивнул Кадагар. - Рана должна быть свежей, сила чистой. Тринадцать, говоришь. Превосходно.

  Арапал смотрел на прибитого к склону холма дракона. Громадные копья, пригвоздившие его к земле, стали черными от крови и мяса. Он мог ощутить расходящуюся волнами боль Элайнта. Снова и снова тот пытался поднять голову, сверкая глазами и щелкая пастью, но ловушка оказалась прочной. Четыре выживших Гончих Света кружили в стороне, подняв шерсть и не сводя с дракона глаз. Арапал видел их и содрогался. "Еще одна безумная игра. Еще одна горькая неудача. Лорд Света Кадагар Фант, с внешним миром ты плоховато управляешься!"

  За страшным местом, перед ликом вертикального океана лишенных смерти душ нелепой насмешкой высилась Белая Стена, скрывшая жалкие остатки Города Лиосан, Саренаса. По ней шли тонкие темные полосы, начинавшиеся ниже некоторых из множества бойниц. Все, что остается от братьев и сестер, обвиненных в измене - сухие трупы, а под ними следы крови и прочих жидкостей, запятнавших алебастр стены."Вы сейчас рыдали бы, стоя на коленях, братья и сестры. Не правда ли?"

  Ипарт спросил: - Владыка, мы так и оставим Элайнта?

  - Нет. Я предлагаю нечто более подходящее. Собери остальных. Мы перетечем.

  Арапал вздрогнул, но не обернулся. - Владыка...

  - Отныне мы дети Кессобана, Арапал. Новый отец заменит того, что бросил нас. Оссерк мертв в наших глазах, и так будет всегда. Даже Отец Свет стоит на коленях, сломленный, слепой и бесполезный.

  Арапал не сводил глаз с Кессобана."Произноси такие богохульства достаточно часто, и они станут банальными. Потрясение угаснет. Боги теряют силу, а мы встаем наравне с ними". Древний дракон плачет кровью, и ничего нет в его больших нездешних глазах, кроме гнева. "Наш отец. Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Увы, других мы не понимаем". - А когда мы перетечем?

  - Как же, Арапал? Мы разорвем Элайнта на части.

  Он заранее предугадал ответ, но все же кивнул. "Наш отец.

  Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Славь наше рождение, Отче Кессобан, своей смертью. Увы, для тебя возврата не будет".

***

  "У меня нет ничего для сделки. Что тебя сюда привело? Нет, сам вижу. Мой сломанный слуга не может странствовать далеко, даже в его снах. Изувечен, да - мои славные кости, моя плоть разбросаны по проклятому миру. Видел его стадо? Чем мог бы он благословлять? Как же - ничем, кроме нищеты и страдания; и все же толпы собираются, бормочущие и молящиеся толпы. О, некогда я взирал на них с презрением. Некогда я нежился в их мучениях, в их дурном выборе и горьком невезении. В их глупости.

  Но никому не дано выбирать себе мозги. Они рождены такими, какими рождены. Всего лишь. Через слуг я гляжу им в глаза - когда осмеливаюсь - и они даруют мне взгляд, странный взгляд, взгляд, которого я долго не понимал. Голод, разумеется... но окруженный желанием. Но я Чуждый Бог. Я Скованный. Павший. Мое святое слово - боль.

  Однако глаза умоляют. Теперь я понял. Чего они просят, эти вялые дураки, искаженные страхом лица, от которых отшатнется любой свидетель? Чего они желают? Я отвечу. Они желают моей жалости.

  Видишь ли, они осознают, сколь мало жалких медяков в кошеле их ума. Они знают, что лишены интеллекта, что это наложило проклятие на их жизнь. Они проиграли, их отбросили с самого начала. Нет, не смотри на меня вот так, носитель хитрых и гладких мыслей, не дари сочувствие слишком быстро, гордясь своим превосходством. Я не отрицаю твоей мудрости, я лишь сомневаюсь в твоем сочувствии.

  Они жаждут моей жалости. Они ее получат. Я бог, который отвечает на молитвы - а можешь ли сказать такое ты, да и другие боги? Смотри, как я изменился. Боль, которую я прежде столь самолюбиво держал при себе, теперь тянется вовне, как сломанная рука. Мы тянемся, чтобы понять, мы вздрагиваем при касании. Отныне я один из них.

  Ты удивляешь меня. Я не верил, что это ценные вещи. Сколько стоит сочувствие? Сколько столбиков монет уравновесят чаши? Мой слуга некогда грезил о богатстве. О сокровище в холмах. Сидя на расслабленных ногах, умолял прохожих на улице. А теперь ты смотришь на меня, слишком изломанного, чтобы двигаться, погруженного в дым. Ветер бесконечно шлепает по стенкам палатки. Нет нужды торговаться. Мой слуга и я потеряли всякое желание просить. Желаешь жалости? Даю ее бесплатно.

  Не рассказать ли тебе о моей боли? Смотрю в глаза - и вижу ответ.

  Это последняя игра, но ты и сам понимаешь. Последняя для меня. Если будет неудача...

  Ладно. Никаких секретов. Тогда я скоплю яд. В громе собственной боли, да. Что же еще?

  Смерть? Давно ли смерть стала неудачей?

  Извини за кашель. Я намеревался смеяться. Иди же, раздавай обещания выскочкам.

  В этом вся вера, знаешь? Жалость к душам. Спроси слугу, он ответит. Бог глядит тебе в глаза, бог отшатывается".

  ***

  Три дракона, скованные за грехи. Котиллион вздохнул при этой мысли, ощутив уныние. Он стоял в двадцати шагах, ступни погрузились в мягкий пепел. Божественность слишком недалеко ушла от мирской жизни, на его вкус. В горле першит, словно воздух не хочет входить в грудь. Мышцы плеч ноют, в голове глухо стучат молоты. Он поглядел на пленных Элайнтов, таких тощих и зловеще недвижных среди наносов песка, и ощутил себя... смертным. "Возьми меня Бездна, устал!"

  Ходящий-По-Краю встал рядом, молчаливый и призрачный.

  - Одни кости, - пробормотал Котиллион.

  - Не обманывайся, - предупредил Ходящий-По-Краю. - Плоть и кожа - одежды. Они ветшают, их сбрасывают. Видишь цепи? Их пробовали на прочность. Головы поднимаются... чуя запах свободы.

  - Каково это, Ходящий-По-Краю - чувствовать, что все расползается в руках? Неудача приходит, словно стена огня? - Он повернулся, глядя на выходца. - Твое рубище носит следы пожара, если приглядеться. Помнишь миг, в который потерял всё? Отозвался ли мир на твой стон?

  - Если ты решил мучить меня, Котиллион...

  - Нет, я не хочу. Прости.

  - Если же это твои страхи...

  - Нет, не мои страхи. Совсем нет. Это мое оружие.

  Ходящий-По-Краю как будто вздрогнул - или это пепел сдвинулся под ногами в гнилых мокасинах? Краткий миг неустойчивости. Успокоившись, Старший устремил на Котиллиона взор сухих глазниц: - Ты Повелитель Ассасинов, не целитель.

  "Точно. Прошу, хоть кто-то, отделите от меня нерешительность. Сделайте чистый разрез, избавьте от больной ткани. Неведомое иссушает нас, но знание может стать ядом. Но не лучше и плавать между двумя состояниями". - К спасению ведут разные пути.

  - Забавно.

  - Что?

  - Твои слова... сказанные голосом другого, подарили бы слушателю покой и уверенность. Но увы, в твоих устах они способны заморозить душу смертного.

  - Таков уж я.

  Ходящий-По-Краю кивнул: - Таков уж ты. Да.

  Котиллион сделал еще шесть шагов, смотря на ближайшего дракона, на показавшийся среди полос гнилой кожи череп. - Элот, - сказал он, - хочу услышать твой голос.

  - Снова сделка, Узурпатор?

  Голос был мужским, но это же меняется по прихоти. Однако он нахмурился, вспоминая последний разговор. - Кальсе, Эмпелас, для вас тоже будет время. Я говорю сейчас с Элот?

  - Я Элот. Что в моем голосе так тебя тревожит, Узурпатор? Чую подозрение.

  - Я должен удостовериться, - отозвался Котиллион. - Готово. Ты поистине Мокра.

  Новый драконий голос зарокотал смехом в черепе Котиллиона. - Осторожнее, Ассасин, она мастерица обманов.

  Котиллион поднял брови: - Обман? Не надейся, умоляю. Я слишком невинен, чтобы понимать толк в обманах. Элот, я вижу тебя в цепях, но в королевствах смертных слышат твой голос. Кажется, ты уже не такая беспомощная пленница.

  - Сон вырывается из самых тугих цепей, Узурпатор. Мои сны вздымают крылья - и я свободна. Не будешь ли говорить, что это тоже иллюзия? Я подавлюсь недоверием.

  Котиллион поморщился: - Кальсе, о чем грезишь ты?

  - Лед.

  "Почему я не удивлен?" - Эмпелас?

  - Обжигающий дождь, Повелитель Убийц. Далеко в тени. О, что за мрачная тень. Неужели мы должны шептать пророчества? Все мои истины скованы здесь, только ложь летает свободно. Но один сон до сих пор пылает в разуме. Хочешь услышать признание?

  - Моя веревка не так истрепана, как ты думаешь, Эмпелас. Лучше расскажи о своем сне Кальсе. Дарю совет. - Он помедлил, коротко глянул на Ходящего-По-Краю, снова обернулся к драконам. - Ну же, давайте заключим настоящую сделку.

  - Ни к чему, - пробурчал Эмпелас. - Тебе нечего нам дать.

  - Неправда.

  Ходящий-По-Краю резко сказал сзади: - Котиллион...

  - Свобода.

  Молчание.

  Котиллион улыбнулся. - Хорошо для начала. Элот, ты будешь видеть сны для меня?

  - Кальсе и Эмпелас разделили твой дар. Они каменными ликами глядят друг на друга. Была боль. Был огонь. Глаз открылся, он взирает в Бездну. Владыка Ножей, мои скованные сородичи ... огорчены. Владыка, я буду видеть сны для тебя. Говори.

  - А ты слушай внимательно. Вот как всё должно быть.

  ***

  Глубины расселин не освещены, проглочены вечной ночью. Так далеко от глади океана. Провалы зияют тьмой смерти, мусор мира падает вниз беспрерывным дождем, течения хлещут бичами, закручивая ил вертикальными завитками, рождая вихри. В окружении рваных утесов и каменных провалов тянется и тянется равнина, а в центре мерцает, разгораясь, тусклый красный огонек, одинокий, совсем потерявшийся в обширности пучины.

  Переложив почти невесомую ношу на другое плечо, Маэл помедлил, вглядываясь в невозможный огонек. И отправился прямо к нему.

  Мертвый дождь падал в глубины, дикие потоки выбрасывали его назад, к свету, туда, где живые создания питаются щедрым супом, чтобы вскоре умереть и опуститься вниз. Что за изящный обмен, живое и мертвое, свет и мрак, мир внизу и мир вверху. Как будто кто-то всё это запланировал.

  Он уже видел сгорбленную фигуру около очага, руки, вытянутые к сомнительному теплу. Крошечные морские существа собрались к красноватому пламени, словно мошки. Огонь появлялся из трещины в дне каньона, поднимались вверх пузыри газа.

  Маэл встал перед сидящим, сбросил с плеча труп в саване. Тот упал, и крошечные падальщики устремились к нему, только чтобы отпрянуть. Облачка ила медленно опускались на глину.

  Голос К'рула, Старшего Бога Садков, донесся из-под капюшона: - Если всё сущее - диалог, почему столь многое остается не высказанным?

  Маэл поскреб обросший подбородок: - Я с собой и ты с собой, и он с собой, но никак мы не убедим мир во врожденной его нелепости.

  К'рул пожал плечами: - Он с собой. Да. Странно, что из всех богов он единственный открыл эту безумную, приводящую к безумию тайну. Грядущая заря... мы оставим ее ему?

  - Ну, - хмыкнул Маэл, - сначала нам нужно пережить ночь. Я принес того, кого ты искал.

  - Вижу. Спасибо, старый друг. Расскажи, как там старая Ведьма?

  Маэл поморщился: - Как прежде. Пытается снова, но ею избранный... скажем так: Онос Т'оолан наделен глубиной, которой Олар не понять. Боюсь, однажды она пожалеет о выборе.

  - Перед ним скачет человек.

  Маэл кивнул: - Перед ним скачет человек. Это... разрывает сердце.

  - "Расколотое сердце, ты страшней абсурда".

  - "Пусть сгинули слова..."

  Пальцы двигались в сумраке. - "...безмолвный разговор..."

  - "...нас оглушает". - Маэл вгляделся в мрачный окоем. - Слепой Галлан и проклятые его стихи. - Армии крабов маршировали по бесцветному дну, устремляясь к нездешнему свету и теплу. - Многие погибли.

  - У Эрастраса были подозрения, а Страннику ничего иного и не нужно. Ужасная неудача, смертельный толчок. Случилось, как она и говорила. Без свидетелей. - К'рул поднял голову, дыра капюшона обратилась в сторону Маэла. - Значит, он выиграл?

  Кустистые брови Маэла поднялись. - Ты не знаешь?

  - Так близко к сердцу Кейминсода садки становятся скопищем ран и безумств.

  Маэл глянул на спеленутое тело. - Брюс там был. Я видел через его слезы. - Он надолго замолк, воскрешая чужие воспоминания. И одернул себя, прерывисто вздохнув. - Во имя Бездны, на этих Охотников за Костями стоило взглянуть!

  Смутное подобие лица появилось во тьме капюшона. Блеснули зубы. - Правда? Маэл - правда?

  Эмоции превратили слова в рычание: - Еще не закончилось. Эрастрас сделал ужасную ошибку. Боги, все они ошиблись!!!

  Не сразу К'рул вздохнул, снова глядя на огонь. Бледные руки повисли над мерцанием горящего камня. - Я не останусь слепым. Дети. Близняшки. Маэл, похоже, придется отказать Таворе Паран в желании остаться неведомой нам, неведомой всем. Что же означает желание действовать без свидетелей? Не понимаю.

  Маэл качал головой: - В ней такая боль... нет, я не решусь подойти ближе. Она стояла перед нами в тронном зале, словно дитя, хранящее страшную тайну. Вина и стыд сверх всякой меры.

  - Возможно, мой гость ответит.

  - Вот зачем он тебе нужен? Просто ублажить любопытство? Играешь в праздного зрителя, К'рул? Врываешься в сердце женщины?

  - Отчасти, - признал К'рул. - Но не из жестокости и страсти к запретному. Сердце останется свободным, неуязвимым к любым атакам. - Бог посмотрел на спеленутый труп. - Нет, плоть его мертва, но душа осталась сильной, она тоже поймана кошмаром вины. Я позабочусь об избавлении.

  - Как?

  - Нужный момент подскажет. Жизнь на смерть, так и будет.

  Маэл тяжко вздохнул. - Значит, все упадет на ее плечи. Одинокая женщина. Армия, уже наполовину перемолотая. Союзники нетерпеливо жаждут войны. Враг поджидает их, враг не сгибающий спину, нечеловечески самоуверенный, азартно расставляющий идеальную ловушку. - Он закрыл лицо руками. - Смертная женщина, не желающая говорить.

  - Однако они идут следом.

  - Идут следом.

  - Маэл, неужели есть шанс?

  Бог морей глянул на К'рула: - Малазанская Империя создала их из ничего. Первый Меч Дассема, Сжигателей Мостов, а теперь и Охотников. Что тут сказать? Они словно родились в иную эпоху, в затерявшемся в прошлом золотом веке. Но они сами этого не понимают. Возможно, поэтому она и хочет избавить от свидетелей все их дела.

  - То есть?

  - Она не хочет напоминать остальному миру, какими прежде были люди.

  К'рул зачем-то внимательно изучал огонь. Потом небрежно бросил: - В таких темных водах не видишь собственных слез.

  Ответ Маэла отдавал горечью: - Как ты думал, почему я живу здесь?

  ***

  "Не бросай я вызов себе, не отдавай этому сражению всё, что имею - давно склонилась бы голова перед суждением мира. Но если меня хотят обвинить в излишнем уме - ах, разве такое возможно? - или, избавьте боги, в излишней чувствительности к каждому отзвуку, брошенному в ночь кувыркаться и грохотать ударом меча о край шита -иными словами, меня собираются стыдить в искусственном подхлестывании чувств... что же, тогда нечто возгорается во мне пожаром. Я есмь и я - вот самое подходящее слово! - воспламеняюсь".

  Удинаас фыркнул. Страница была оторвана под этими словами, словно гнев автора ввел его (или ее) в припадочное буйство. Он принялся гадать, какой же настоящий или воображаемый хулитель нападал на автора, и вспомнил времена, давно прошедшие, когда чей-нибудь кулак касался его головы в наказание за слишком быстрый, слишком язвительный ум. Дети умеют такое чувствовать - слишком умных себе на беду мальчиков - и знают, как нужно действовать. "Бейте его, парни. Пусть поучится". Он начал сочувствовать духу давно умершего писателя.

  "Но ведь, старый дурак, они стали прахом, а твои слова живут. Кто смеется последним?"

  Гниющая вокруг него древесина не дала ответа. Вздохнув, Удинаас порвал обрывок и стал смотреть, как хлопьями падают клочки пергамента. - Ох, мне-то что? Уже недолго, да, недолго. - Масляная лампа почти погасла, лишившись топлива, и снова подкрадывался холод. Он не чувствовал рук. Гости из прошлого. Никому не дано сбросить их, этих ухмыляющихся надоед.

  Ульшан Праль предсказывает больше снега, а он привык презирать снег. - Словно умирает само небо. Слышишь, Фир Сенгар? Я почти готов слагать о тебе сказания. Кто мог бы вообразить такое наследие?

  Застонав от боли в ногах, он вылез из трюма и заморгал, встав посреди перекошенной палубы. Ветер ударил в лицо. - Мир белизны, что ты нам говоришь? Наверное, что-то плохое. Что судьба пришла и повела осаду.

  Он привык разговаривать сам с собой. Так никому больше не приходится рыдать, он ведь уже устал от вида мерзлых слез на обветренных лицах. Да, он мог бы растопить слезы пригоршней слов. Но внутренний жар никуда не денется, так? Лучше отдавать его пустому холодному воздуху. Ни одной замерзшей слезы поблизости.

  Удинаас слез по борту корабля, разметая снег высотой по колено, и начал прокладывать новую тропку к стоянке в укрытии скал. Толстые меховые мокасины скользили, когда он натыкался на груду обломков. Он чувствовал запах дыма.

  Затем, на полпути, он заметил эмлав. Два здоровенных кота влезли на высокие скалы, серебристые спины слились с белым небом. Следят за ним. - Итак, вы вернулись. Не к добру. - Он чуял давление их взглядов. Само время замедлилось. Невозможно, но он способен вообразить мир, утонувший в снегах, лишенный зверей, мир, в котором один холодный сезон примерз к другому, не кончаясь никогда. Вообразить, как гибнут шанс за шансом, пока не остается ни единого.

  - Человек на такое способен. Почему бы не целый мир? - Снег и ветер не дали ответа, кроме привычного жестокого равнодушия.

  Здесь, между скал, колючий ветер утих, а дым начал разъедать ноздри. На стоянке царит голод, в округе царит белизна. Но Имассы всё поют песни. - Недостаточно, - пробормотал, рождая плюмажи пара, Удинаас. - Всё не так, друзья. Взгляните правде в лицо: она умирает. Наша милая девочка.

  Он гадал, не было ли известно Сильхасу Руину об этой неизбежной неудаче с самого начала. "В конце концов умирают даже сны. Сны всех людей. Сны - мечты, сны о будущем... рано или поздно наступает холодная, злая заря". Пройдя мимо засыпанных юрт, морщась от вылетавших из-под кожаных пологов пронзительных звуков, он ступил на тропу к пещере.

  Грязный лед облепил зев прохода, словно замерзшая пена. Внутри стало теплее, влажный воздух пахнул солью. Он обстучал снег с мокасин и вошел в извилистый коридор, выставив руки, касаясь пальцами сырого камня. - О, - шепнул он, - какая у тебя холодная утроба.

  Впереди слышались голоса - или, скорее, один голос. "Ну, Удинаас, напряги чувства. Она не склоняется, никогда не склоняется. Похоже, на это способна лишь любовь".

  На каменном полу оставались старые пятна, вечные напоминания о пролитой крови, о жизнях, утраченных в просторном зале. Но почти слышит эхо, лязг меча и копья, отчаянные вздохи."Фир Сенгар, клянусь, твой брат все еще пребывает здесь. Сильхас Руин отступает шаг за шагом, на лице маска, которой он никогда прежде не носил. Ну разве она ему не шла? Очень даже шла".

  Онрек Т'эмлава стоял справа от жены. Ульшан Праль присел в нескольких шагах слева от Кайлавы. Перед ними было кривое, разрушающееся здание. "Умирающий Дом, твой котел треснул. Семя было с пороком".

  Кайлава обернулась, услышав его; темные глаза сощурились, словно у решившей поиграть хищной кошки. - Думала, ты поднял паруса, Удинаас.

  - Карты никуда не ведут, Кайлава Онасс, а лоцман не ориентируется посреди равнины. Интересно, есть ли зрелище унылей разбитого корабля?

  Онрек сказал: - Друг Удинаас, жду твоей мудрости. Кайлава говорит о пробуждении Джагутов, о голоде Элайнтов, о никогда не дрожащей руке Форкрул Ассейлов. Рад Элалле и Сильхас пропали - она их не чует и предполагает худшее.

  - Мой сын жив.

  Кайлава подошла ближе. - Тебе не дано знать.

  Удинаас пожал плечами: - Он взял от матери больше, чем Менандора могла вообразить. Представ перед малазанским колдуном, она решила обрушить на него свою силу... что ж, это был не единственный роковой сюрприз того дня. - Взор его упал на черные пятна. "Что стало с нашим славным подвигом, Фир? С актом спасения, ради которого ты отдал жизнь?

  ""Не бросай я вызов себе, не отдавай этому сражению всё, что имею - давно склонилась бы голова перед суждением мира". Но суждение мира жестоко..."

  - Мы задумываем уход из этого мирка, - сказал Онрек.

  Удинаас глянул на Ульшана Праля: - Ты согласен?

  Воин поднял руку, делая череду текучих жестов.

  Удинаас хмыкнул. "До слова, до песни было вот это. Но рука говорит на ломаном языке. Шифр принадлежит позе. Присел, словно кочевник. Не боится путешествий, открытия нового мира. Возьми Странник, такая невинность ранит душу". - Вам не понравится то, что найдете. Самый яростный зверь этого мира не сравнится с моими сородичами. - Он сверкнул глазами. - Онрек, как ты думаешь, зачем был тот Ритуал, укравший смерть у вашего народа?

  - Слова ранят, но Удинаас говорит правду, - зарычала Кайлава. Она снова поглядела на Азат. - Мы сможем защитить врата. Остановить их.

  - И умереть, - продолжил Удинаас.

  - Нет, - бросила она, резко разворачиваясь. - Ты уведешь моих детей, Удинаас. В свой мир. Я останусь.

  - Я думал, ты сказала "мы", Кайлава.

  - Призови сына.

  - Нет.

  Ее глаза засверкали.

  - Найди кого-нибудь иного для последней битвы.

  - Я встану рядом с ней, - заявил Онрек.

  - Нет, - прошипела Кайлава. - Ты смертный...

  - А ты нет, любимая?

  - Я Гадающая по костям. Я родила Первого Героя, ставшего богом. - Лицо ее исказилось, но лишь отчаяние плескалось в глазах. - Муж, я действительно призову союзников. Но ты, ты должен идти с нашим сыном, как и Удинаас. - Она ткнула когтистым пальцем в летерийца: - Веди их в свой мир. Найди место...

  - Место? Кайлава, они будут походить на зверей в моем мире... МЕСТА НЕ ОСТАЛОСЬ!

  - А ты найди.

  "Слышал, Фир Сенгар? Мне не придется стать тобой. Нет, я стану Халлом Беддиктом, еще одним обреченным братом. "Идите за мной! Слушайте мои обещания! И умирайте". - Ничего нет, - сказал он, и горло сдавило горе. - Во все мире... ничего. Мы не оставили одиноких мест. На веки веков. Имассы могут присвоить себе пустые земли, да, пока кто-то не кинет на них завистливый взор. И не начнет их убивать. Собирать кожи и скальпы. Они отравят вашу пищу. Изнасилуют дочерей. Всё во имя замирения или переселения - что там выплюнут изо ртов эти уклончивые бхедрины. Чем скорее вы умрете, тем лучше: они смогут забыть, что вы вообще существовали. Вина - первый сорняк, который мы выпалываем, чтобы сад был чистым и опрятным. Мы так привыкли, и вам ничего не изменить. Как и прежде. Никому не дано...

  Лицо Кайлавы было слишком спокойным. - Вас можно остановить. И вас остановят.

  Удинаас качал головой.

  - Веди их в мир, Удинаас. Сражайся за них. Я не намерена пропасть здесь. Если вообразил, что я не могу защитить своих детей, тогда ты меня совсем не знаешь.

  - Ты обрекаешь меня, Кайлава.

  - Призови сына.

  - Нет.

  - Тогда ты сам себя обрекаешь, Удинаас.

  - Ты будешь так же спокойна, когда моя участь затронет твоих детей?

  Когда стало очевидным, что ответа не будет, Удинаас вздохнул и отвернулся, направившись наружу, в холод и снег, в белизну замерзающего времени. К его отчаянию, Онрек пошел следом.

  - Друг мой.

  - Прости, Онрек, я не могу сказать ничего утешительного, успокоить твой разум.

  - Но, - прогудел воин, - ты думаешь, что знаешь ответ.

  - Едва ли.

  - И тем не менее...

  "Толчок Странника, это безнадежно. Ох, смотрите на меня: такой решительный шаг. Веди же нас всех, да. Халл вернулся, чтобы повторить сонм преступлений.

  Все еще охотишься на героев, Фир? Лучше отвернись".

  - Ты поведешь нас, Удинаас.

  - Кажется.

  Онрек вздохнул.

  За пастью пещеры на них обрушилась снежная буря.

  ***

  Он искал путь наружу. Он выбросил себя из схватки. Но даже сила Азата не разрушит Аграст Корвалайн, и он был сброшен, разум его разбит, куски тонут в море чуждой крови. Оправится? Тишина не знала точно, но решила не дать такого шанса. К тому же скрытая в нем сила остается опасной, угрожает их планам. Ее могут использовать против них. Неприемлемо. "Нет, лучше повернуть оружие, взять в руку и воспользоваться в битве с врагами (знаю, скоро я их встречу). А если не возникнет нужды - убить его".

  Но пока ничего еще не случилось, ей придется сюда вернуться. "И сделать то, что следует. Сделала бы сейчас, если бы не риск. Пробудись он, заставь меня... нет, слишком рано. Мы еще не готовы".

  Тишина стояла над телом, изучая его - угловатые черты, клыки, слабый румянец, намекающий на жар. Потом она сказала предкам: - Возьмите его. Свяжите. Сплетите колдовство - он должен оставаться без чувств. Риск пробуждения слишком велик. Я вскоре вернусь. Возьмите его. Свяжите. - Звенья цепей поползли змеями, вонзаясь в твердую почву, скручивая руки и ноги, захватывая шею и торс, распиная на вершине холма.

  Она видела, что кости трясутся. - Понимаю. Его сила так безмерна - вот почему нельзя дать ему прийти в сознание. Есть еще кое-что, что я могу сделать. - Рука метнулась, пальцы напряглись, острые как ножи, и пробили в боку мужчины глубокую дыру. Она задохнулась, отпрянув - слишком сильно? Она его пробудила?

  Кровь потекла из раны.

  Но Икарий не пошевелился.

  Тишина испустила долгий, прерывистый вздох. - Пусть кровь каплет, - сказала она предкам. - Кормитесь от его силы.

  Выпрямившись, она подняла взор и осмотрела горизонты. Старые земли Элана. Они покончили с этим народом, оставив лишь овальные булыжники, некогда державшие стены шатров и покрытые колдовскими рунами еще более древних времен. Ни одного зверя, домашнего или дикого, не осталось от великих некогда стад. Она видела в новом положении вещей восхитительное совершенство. Без преступников не будет преступлений. Без преступлений не будет жертв. Ветер бормочет, но никто не встает, чтобы дать ответ.

  Идеальное умиротворение, вкус рая.

  "Возрождение. Рай возрожденный. От этой пустой равнины - весь мир. От этого обещания - грядущее.

  Скоро".

  Она пошла, оставив за спиной холм с телом Икария, прикованного к земле костяными цепями. Вернувшись назад, она будет пылать торжеством. Или содрогаться от отчаянной нужды. В первом случае она схватит руками голову и одним резким, ловким поворотом сломает шею этой мерзости.

  Какое решение она ни примет, предки запоют от радости.

  ***

  Трон крепости догорал, сброшенный во внутренний дворик, на груду хлама. Серо-черный дым колонной вставал над бойницами, а выше ветер рвал его на полотнища, знаменами проплывавшие над разоренной долиной.

  Полуголые детишки бегали по двору, высокие голоса заглушали лязг и стук подле главных ворот - там каменщики начали исправлять вчерашние повреждения. Происходила смена караулов: Верховный Кулак слышал за спиной слова команд, резкие, словно удары развевающихся на ветру флагов. Он заморгал, избавляясь от грязи в глазах, и осторожно оперся на изъеденный временем уступ; прищурился, обозревая отлично организованный лагерь врага, что заполнял всё дно долины.

  На крыше квадратной башни, справа от него, ребенок лет десяти сражался с повидавшим виды сигнальным змеем, пытаясь поднять его над головой. Наконец, загудев шелковыми крыльями, выцветший дракон взмыл в воздух, крутясь и дергаясь. Ганоэс Паран прищурился еще сильнее. Длинный хвост дракона блистал серебром под солнцем полудня. Тот самый хвост, вспомнил он, что вился над крепостью в день захвата.

  О чем же сигналили тогда защитники?

  "Беда. Помогите".

  Он следил, как змей взбирается всё выше. Пока его не проглотил кружащийся дым.

  Услышав знакомое ругательство, Паран повернулся: Верховный Маг прокладывал путь по лестнице сквозь клубок ребятишек, и лицо его исказилось так, словно это была толпа прокаженных. Зажатая в зубах рыбья кость взволнованно поднималась и опускалась. Он шагал к Верховному Кулаку.

  - Клянусь, их больше чем вчера, но как это возможно? Не выпрыгивают же они из чьего-то лона уже наполовину выросшими?

  - Всё еще вылезают из пещер, - сказал Ганоэс Паран, вновь глядя на вражеские полчища.

  Ното Свар крякнул. - Того не лучше. Кто сочтет пещеры лучшим местом для жизни? Вонь, капель, черви кишат. Будут болезни, помяните мои слова, Верховный Кулак. Как будто Войску уже не досталось.

  - Велите Кулаку Бюд собрать команду для очистки. Какие взводы залезли в хранилище рома?

  - Седьмой, Десятый и Третий. Второй роты.

  - Саперы капитана Чистой Криницы.

  Ното Свар извлек кость изо рта и принялся изучать розовый кончик. Потом отвернулся и сплюнул за стену что-то красное. - Да, сэр. Ее.

  Паран улыбнулся. - Отлично.

  - Да, послужит им уроком. А если разбудят новых паразитов...

  - Это дети, маг. Не крысы. Сироты...

  - Неужели? Эта "белая кость" меня в дрожь вводит, вот я о чем, сэр. - Он вставил рыбий хребет в зубы и снова задвигал ею вверх-вниз. - Скажите еще раз, что это лучше Арена.

  - Ното Свар, как Верховный Кулак я отчитываюсь лишь перед Императрицей.

  Маг фыркнул: - Только вот она мертва.

  - Что означает: я не отчитываюсь ни перед кем. Даже перед вами.

  - Вот и главная проблема, словно гвоздем к дереву прибита. Гвоздем к дереву, сэр. - Как будто удовлетворившись этим заявлением, он резко кивнул и куснул рыбью кость. - Там внизу зашевелились. Очередная атака?

  Паран пожал плечами: - Они очень... огорчены.

  - Знаете, если они решатся назвать вас хвастуном...

  - Кто сказал, что я хвастун, Свар?

  Мужчина куснул кость и поморщился. - Я о том, сэр, что никто не отрицает ваши таланты и так далее, но те два командира... ну, им может надоесть бросать против нас водразов и судимов. Если они явятся самолично, персонально, сэр... вот я о чем...

  - Кажется, я недавно отдал приказ.

  Ното скривился: - Кулак Бюд, да. Пещеры. - Он развернулся, готовясь уйти, но помедлил, оглянувшись: - Видите ли, они вас замечают. Стоите тут день за днем. Дразните.

  - Интересно... - протянул Паран и снова уставился на вражеский лагерь.

  - Сэр?

  - Осада Крепи. Отродье Луны почти опустилось на город. Висело месяцы, годы. Его владыка никогда не показывался, пока Тайскренн не решил, что готов сразиться. Но дело в том, что... если бы он показался? Если бы каждый треклятый день выходил на уступ? Чтобы Однорукий и все остальные замирали, смотрели вверх. Развеваются серебристые волосы, Драгнипур торчит из-за спины - меч, от которого у богов начинается понос...

  Ното Свар чуть поворочал костью. - И что было бы, сэр?

  - Страху, Верховный Маг, нужно время. Настоящему страху, того сорта, что обгладывает храбрость, заставляет слабеть ноги. - Он покачал головой, глянул на Ното Свара. - Но ведь это не было в его стиле, так? Знаете, я скучаю. - Он хмыкнул. - Вообразите себе.

  - По кому? По Тайскренну?

  - Ното, вы понимаете, что я говорю? Хоть иногда?

  - Пытаюсь не понимать, сэр. Без обид. Насчет страха, о котором вы говорите.

  - Не затопчите ребенка на пути вниз.

  - Пусть сами уворачиваются, Верховный Кулак. Нужно же как-то уменьшать их число.

  - Ното.

  - Мы армия, не приют, вот я о чем. Армия под осадой. Окруженная превосходящей силой, смущенная, скучающая, едва страх схлынет. - Он снова вытащил рыбий позвонок и свистнул сквозь зубы. - Пещеры, полные детей - что они с ними делали? Где родители?

  - Ното.

  - Надо их просто передать, вот я о чем, сэр.

  - Если вы не заметили, сегодня они в первый раз ведут себя как нормальные дети. О чем это говорит?

  - Мне - ни о чем, сэр.

  - Кулак Руфа Бюд. Немедленно.

  - Да, сэр. Спешу.

  Ганоэс Паран вернул все внимание лагерю осаждающих. Ровные ряды палаток, словно костяные плитки паркета; крошечные, словно мухи, фигурки вокруг требушетов и Больших Фур. Кажется, мерзкий запах битвы никогда не покидает долину. "Похоже, готовятся снова нас испытать. Нужна новая вылазка? Матток так и буравит меня жадным взглядом. Хочет их достать". Он потер лицо. Борода снова заставила его вздрогнуть. Паран поморщился. "Никто не любит перемен, да? Именно об этом я говорю".

  Шелковый дракон вплыл в поле зрения, влача за собой клубы дыма. Он увидел, что мальчишка на башне с трудом удерживается на ногах. Мелковатый, из тех, что с юга. Судимов. "Когда станет слишком жарко, паренек, постарайся убежать".

  В далеком лагере закипало движение. Блеск пик, скованные рабы тянут Большие Фуры, показались высшие водразы, рассылают гонцов. Пыль медленно поднимается над сдвинувшимися с мест требушетами.

  "Ага, они все еще огорчены".

  ***

  - Я знал однажды воина. После ранения в голову он стал считать себя псом, а что такое псы, если не безмозглая верность? Так что я стою, женщина, и глаза полны слез. Я плачу по воину, бывшему мне другом и умершему, считая себя псом. Слишком верный, чтобы отослать его домой, слишком преданный, чтобы убежать самому. Вот один из падших этого мира. Во снах я вижу тысячи. Грызут свои раны. Так что не говори о свободе. Он был прав, полностью. Мы живем в цепях. Умираем в цепях. Вера становится кандалами, клятвы душат горло. Наша участь - клетка смертной жизни. Кого же винить? Я виню богов. И проклинаю их со всем пламенем сердца.

  Когда она придет и скажет, что настало время, я возьму в руку меч. Ты говоришь, что я слишком молчалив, но против моря желаний слова не сильнее песка. Ну же, женщина, снова расскажи о скуке, о днях и ночах вне одержимого трауром города. Я стою перед тобой, глаза мокры от горя по ушедшему другу, а все, что получаю от тебя - осаду тишины.

  Она ответила: - Ты придумал на редкость жалкий способ залезть ко мне в кровать, Карса Орлонг. Ну ладно, входи. Только не сломай меня.

  - Я ломаю лишь то, что мне не нужно.

  - А если дни наших отношений сочтены?

  - Так и есть, - сказал он и ухмыльнулся: - Но вот ночи...

  Колокола далекого города отдавали горестную дань наступлению тьмы; на освещенных синеватыми огнями улицах выли собаки.

  ***

  В самой дальней из палат дворца Лорда стояла она в тенях, следя, как он отходит от очага, стряхивая угольки с ладоней. Невозможно было ошибиться в кровном родстве; казалось, бремя, так долго носимое отцом, старым плащом легло на удивительно широкие плечи сына. Никогда не понимала она таких созданий. Готовность стать мучениками. Бремя, в котором они видят меру собственного достоинства. Саван долга.

  Он уселся в кресло с высокой спинкой, вытянул ноги. Свет разбуженного огня мерцал на заклепках, усеивающих его высокие, до колена сапоги. Откинув голову и сомкнув глаза, сказал: - Худ знает, как ты сумела сюда пробраться. Воображаю, как вздыбился сейчас загривок Силанны. Но, если ты не пришла меня убивать, вот вино - на столике слева. Налей сама.

  Скривив губы, она вышла из теней. И комната тут же показалась маленькой - стены угрожающе надвинулись со всех сторон. Так легко отказаться от неба ради тяжкого камня и почерневших бревен... нет, она совершенно не понимает. - Только вино? - Голос отличался хрипотцой, ведь она так давно ни с кем не разговаривала.

  Вытянутые глаза открылись. Он рассматривал ее с неприкрытым любопытством. - Предпочитаешь?..

  - Эль.

  - Извини. Придется идти на кухню, что глубоко внизу.

  - Тогда кобылье молоко.

  Брови его взлетели: - Вниз до ворот, налево и еще полтысячи лиг. И помни: это приблизительный подсчет.

  Дернув плечом, она подошла к очагу. - Дар сопротивляется.

  - Дар? Не понимаю.

  Она указала на пламя.

  - А, - сказал он, кивая. - Что же, ты стоишь в дыхании Матери Тьмы... - Он вздрогнул. - Знает ли она, что ты здесь? Но, - расслабился он, - как она может не знать?

  - А ты знаешь, кто я?

  - Имасса.

  - Я Апсал'ара. В ту ночь в Мече, единственную его ночь, он меня освободил. Нашел время. Для меня. - Она заметила, что дрожит.

  Он не сводил с нее взора. - И потому ты пришла сюда.

  Женщина кивнула.

  - Ты не ожидала от него такого?

  - Не ожидала. Твой отец... ему не о чем было сожалеть.

  Он встал, подошел к столу и налил себе вина. Он стоял с кубком в руках и смотрел на нее сверху вниз. - Знаешь, - пробормотал он, - я совсем не хотел. Нужда сделать... хоть что-то... - Он фыркнул. - Не о чем сожалеть? Что же...

  - Они ищут его в тебе. Понимаешь?

  Нимандер хмыкнул: - Ты найдешь его даже в моем имени. Нет, я не единственный его сын. Даже не любимый... если подумать, он любимчиков вовсе не имел. И все же, - он взмахнул кубком, - я сижу в его кресле у его камина. Дворец кажется... кажется...

  - Его скелетом?

  Нимандер вздрогнул и отвел глаза. - Слишком много пустых комнат, вот и всё.

  - Мне нужна одежда.

  Он рассеянно кивнул: - Я заметил.

  - Мех. Кожа.

  - Ты намерена остаться, Апсал'ара?

  - Рядом с тобой. Да.

  Тут он повернул голову, всматриваясь ей в лицо.

  - Но, - добавила она, - я не буду его бременем.

  Сухая улыбка. - Значит, моим?

  - Назови своих ближайших советников, Лорд.

  Он отпил половину кубка, поставил вино на стол. - Верховная Жрица. Ныне она целомудренна и, боюсь, нам это не на пользу. Скиньтик, мой брат. Десра, сестрица. Корлат и Спиннок, самые доверенные слуги отца.

  - Тисте Анди.

  - Разумеется.

  - А тот, внизу?

  - Тот?

  - Он раньше тоже давал советы, Лорд? Ты стоишь у зарешеченного окна, следишь, как он ходит и бормочет? Ты его пытаешь? Хочу знать мужчину, которому стану служить.

  Она увидела на лице Анди нескрываемый гнев. - Так ты решила стать шутихой? Слышал, при людских дворах есть такая роль. Ты перережешь мне жилы на ногах и будешь хохотать, когда я зашатаюсь и упаду? - Он оскалился. - Если ты - лик моей совести, Апсал'ара, могла бы быть покрасивее.

  Она склонила голову набок, промолчав.

  Гнев его внезапно угас, взор стал уклончивым. - Он сам избрал ссылку. Пробовала замок на двери? Заперт изнутри. Но так и лучше: нам не придется его прощать. Дай же совет. Я владыка, в моей власти миловать виновных. Но ты видела подземелья. Сколько узников корчится под моей железной рукой?

  - Один.

  - И я не могу его освободить. Разве не стоит шутки или сразу двух?

  - Он безумен?

  - Скол? Возможно.

  - Тогда даже ты его не освободишь. Твой отец сковал цепями Драгнипура десятки таких, как этот Скол.

  - Смею сказать, он не звал это свободой.

  - Как и милостью, - подхватила она. - Всё это за пределами власти лорда и даже бога.

  - Тогда мы недостойны их. Мы, слабые дети, подвели владык и богов.

  Она поняла: такому нелегко будет служить. - Он привлекал других, твой отец. Не Тисте Анди. Помню его двор в Отродье Луны.

  Глаза Нимандера сузились.

  Он поколебалась и добавила: - Ваш род слеп ко многому. Тебе нужны другие рядом с собой, Лорд. Слуги не из Тисте Анди. Я не одна из тех шутих. Я не совесть, ведь я так уродлива...

  Он поднял руку: - Прости меня, умоляю. Я хотел ранить и сказал неправду, чтобы увидеть тебя ужаленной.

  - Думаю, владыка, ты сам себя ужалил.

  Он снова поднял кубок и встал, смотря в пламя очага. - Апсал'ара, Повелительница Воров. Ты бросишь прежнюю жизнь, чтобы стать советницей лорда Тисте Анди? Только потому, что мой отец в конце жизни явил тебе милость?

  - Я не обижаюсь за то, что он некогда сделал. Сама напросилась. Он освободил меня не из милости, Нимандер.

  - А почему?

  Она потрясла головой. - Не знаю. И желаю узнать.

  - И поиски ответа привели тебя сюда, в Черный Коралл. Ко ... мне.

  - Да.

  - И долго ли ты будешь оставаться рядом, Апсал'ара, пока я правлю городом, подписываю бумаги, обсуждаю политику? Пока я медленно гнию в тени отца, которого едва знал, даже не надеясь сохранить его наследие?

  Ее глаза широко раскрылись: - Лорд, это не твоя судьба.

  Он взвился: - Неужели? Почему? Прошу, советуй.

  Она вновь склонила голову набок, рассматривая высокого воина, в глазах которого - тоска и горечь. - Вы, Тисте Анди, так долго молились Матери Тьме, прося о любящем взгляде, прося возрождения к жизни. Ища смысла. Он дал вам всё это. Всё. Он сделал то, что должен был сделать - ради вас. Ради тебя, Нимандер, и остальных. И вот ты сидишь здесь, в его кресле, в его городе, среди его детей. И ее святое дыхание объемлет вас. Передать ли тебе мою мудрость? С радостью. Лорд, даже Мать Тьма не сможет навечно задержать дыхание.

  - Она не...

  - Родившись, дитя должно закричать.

  - Ты...

  - Голося, оно входит в мир, ибо ДОЛЖНО войти в мир. А вы, - она скрестила руки на груди, - будете отсиживаться в городе? Я Госпожа Воров, Лорд. Я знаю все тропы. Я прошла по всем путям. Я видела то, что нужно видеть. Скрываясь здесь, вы все умрете. И умрет Мать Тьма. Будьте ее дыханием. Летите!

  - Но мы уже в этом мире, Апсал'ара!

  - Одного мира мало.

  - Что же нам делать?

  - То, чего желал отец.

  - А именно?

  Она улыбнулась: - Давай узнаем?

  ***

  - У тебя крепкие нервы, Драконий Хозяин.

  Какой-то ребенок завопил в проходе.

  Ганоэс Паран вздохнул, не оборачиваясь. - Ты снова пугаешь малышей.

  - Слишком слабо. - Окованная железом трость резко постучала по камням. - Но будет и по-другому, хе-хе!

  - Не думаю, что готов одобрить придуманный тобой новый титул, Темный Трон.

  Подобный размытому черному пятну бог встал рядом с Параном. Блестящая головка трости безмолвно скалила серебряные клыки на долину. - Владыка Колоды Драконов. Слишком длинно, чтобы вымолвить. Ты полон... гнусностей. А я так не люблю непредсказуемых людей. - Он снова захихикал. - Людей. Властителей. Богов. Тупоголовых псов. Детей.

  - Где Котиллион?

  - Ты, наверное, уже устал от этого вопроса.

  - Я устал от ожидания ответа.

  - ТАК НЕ СПРАШИВАЙ! - Безумный вопль бога огласил крепость, дико понесся по коридорам и залам, пока эхо не вернулось к ним двоим, стоящим на стене.

  - Наверняка это привлекло их внимание, - заметил Паран, кивнув на далекий курган. Там теперь виднелись две тощие, похожие на скелеты фигуры.

  Темный Трон фыркнул: - Они ничего не видят. - Смех был похож на шипение. - Ослепли от правосудия.

  Ганоэс Паран поскреб в бороде. - Чего ты хочешь?

  - Откуда исходит твоя вера?

  - Прости?

  Трость терзала камни пола. - Ты сидишь с Войском в Арене, не слыша призывов империи. А потом осаждаешь Садки с ЭТИМ. - Он резко кашлянул. - Видел бы лицо императора! От слов, коими он тебя наградил, даже писцов скрючило! - Бог помедлил. - О чем это я? Да, я оцениваю тебя, Драконий Хозяин. Ты гений? Сомневаюсь. Остается лишь заключить, что ты идиот.

  - И всё?

  - Она там?

  - А ты не знаешь?

  - А ты?

  Паран не спеша кивнул: - Теперь понимаю. Вопрос веры. Полагаю, тебе она неведома.

  - Осада лишена смысла!

  - Неужели?

  Темный Трон зашипел; эфирная рука взметнулась, словно он желал поцарапать Парану лицо. Однако она замерла, смутная кисть начала медленно превращаться в кулак. - Ты НИЧЕГО не знаешь!

  - Кое-что знаю, - возразил Паран. - Драконы - порождения хаоса. Не может быть Хозяина у драконов, так что титул лишен смысла.

  - Точно. - Темный Трон протянул руку и сорвал с бойницы спутанный клубок паутины. Принялся изучать спеленутые остатки высосанных мошек.

  "Мерзкий дерьмец." - Вот что я знаю, Темный. Конец начинается здесь. Станешь отрицать? Нет, не станешь, иначе не околачивался бы...

  - Даже ты не сломишь силу, окружающую крепость, - сказал бог. - Ты ослепил себя. Открой врата снова, Ганоэс Паран, и найди другое место для своей армии. Бесполезно. - Он бросил паутину и взмахнул тростью. - Ты не можешь победить двоих, мы оба знаем.

  - А они не знают, так ведь?

  - Они испробуют тебя, рано или поздно.

  - Уже долго жду.

  - Возможно, сегодня.

  - Готов биться об заклад, Темный?

  Бог фыркнул: - У тебя нет ничего, мне нужного.

  - Лжешь.

  - Тогда у меня нет ничего, что тебе нужно.

  - Ну, если говорить...

  - Думаешь, я держу поводок? Он не здесь. Он занят другими делами. Мы союзники, понял? Союз, а не брак, чтоб тебя!

  Паран осклабился: - Странно. Я не о Котиллионе говорю.

  - В любом случает спор бесполезен. Проиграв, ты погибнешь. Или бросишь на гибель армию - хотя я не вижу тебя в таком качестве. Ты ведь не так увертлив, как я. Хочешь спорить? Точно ли? Даже проиграв, я выигрываю. Даже проиграв... выигрываю!

  Паран кивнул: - Ты всегда так играл, Темный. Видишь ли, я знаю тебя лучше, чем тебе кажется. Да, я поспорил бы с тобой об заклад. Они не испытают меня сегодня. Мы отобьем атаку... как и прежде. Погибнут еще водразы и судимы. Мы останемся болячкой, которой им не сковырнуть.

  - Все потому, что ты так веришь? Дурак!

  - Вот условия спора. Готов?

  Фигура бога заколыхалась и на миг пропала из вида; затем трость ударила по вытертому камню парапета. - Согласен!

  - Если ты выигрываешь и я выживаю, - продолжил Паран, - ты получаешь все, чего попросишь. Конечно, если это в моих силах. Если я выигрываю... я получаю, что захочу, от тебя.

  - Если это в моих силах...

  - Точно.

  Темный Трон что-то пробурчал, зашипел. - Отлично. Скажи, чего ты хочешь.

  Паран так и сделал.

  Бог закашлялся. - Думаешь, это в моих силах? Думаешь, Котиллион не станет возражать?

  - Если станет, тебе лучше рассказать ему заранее. Если же всё именно так, как я подозреваю, и твой союзник исчез неведомо куда... Повелитель Теней, ты сделаешь, как я прошу, а ему скажешь потом.

  - Я никому ничего не должен! - Крик снова вызвал эхо.

  Паран улыбнулся. - Что же, Темный Трон, я отлично понимаю твои чувства. А чего ты захочешь от меня?

  - Я хочу узнать исток твоей веры. - Трость дернулась. - Что она там. Что она ищет того же, что ты. Что на Равнине Крови и Цепей ты найдешь ее и встанешь с ней лицом к лицу - словно вы оба запланировали это с самого начала, а я знаю, что нет! Вы друг дружку даже не любите!

  - Темный Трон, я не смогу продать тебе веру.

  - Так солги, проклятый. Только убедительно!

  Он слышал хлопанье шелковых крыльев, слышал треск рвущегося ветра. "Мальчишка со змеем. Драконий Хозяин. Правитель того, чем нельзя управлять. Скачи на воющем хаосе и называй это правлением - кого ты хочешь обмануть? Паренек, кончай. Надоело". Но он не уймется, не знает, как удержать змея.

  "Человек с седеющей бородой смотрит и молчит.

  Беда".

  Он глянул влево, но тень пропала.

  Треск во дворе внизу заставил его повернуться. Трон, ставший сгустком пламени, провалился сквозь груду мусора. Дым взлетел к небу, словно спущенный с цепи зверь. 

Глава 2

Я вижу живых

Что встали камнями

Скованы жутью,

Найденной нами

Была хуже прежних

Последняя ночь?

Угрозы рассвета

Нам не превозмочь?

Рукою взмахнуть -

Вождь, твое право

Но слова горче крови,

Страшнее отравы...

"Песнь о невиданных горестях", Напан Порч

Отныне он не может доверять небу. Альтернатива, как заметил он, осмотрев сухие, прогнившие руки и ноги, вгоняет в уныние. Тулас Отсеченный огляделся, с огорчением поняв, что обзор тут неважный. Вот проклятие всех, обреченных брести по изъеденной поверхности земли. Рубцы, которые он недавно видел с большой высоты, стали грозными препятствиями, полчищем глубоких неровных оврагов, пересекающих выбранный им путь.

  "Она ранена, но не истекает кровью. Пока что. Нет, я вижу. Плоть мертва. Но это место меня притянуло. Почему?" Он неловко взошел на край ближайшей пропасти. Вгляделся вниз. Тьма, дыхание холодное и отдающее гнилью. И... что-то еще.

  Тулас Отсеченный чуть помедлил - и шагнул за край, полетев вниз.

  Полотняная одежда рвалась, хлеща клочьями воздух - тело ударялось о грубые стены, отскакивало, потрепанные конечности дергались, вздымая песок и грязь, задевая за густо облиственные кусты и выдергивая с корнем траву; камни сыпались следом.

  Затрещали кости, когда он ударился о покрытое булыжниками дно расселины. Песок сыпался со всех сторон, шипя словно змеи.

  Некоторое время он не шевелился. Пыль медленно оседала в полумраке. Наконец он присел. Одна нога сломалась прямо над коленом, нижняя часть держалась лишь на полосках кожи и жилах. Он сопоставил концы кости и принялся наблюдать, как они не спеша сплавляются воедино. Четыре сломанных ребра высунулись через кожу правой половину груди, но они ему не особенно мешали - Тулас не стал восстанавливаться, сохраняя силу.

  Вскоре он попробовал встать. Плечи скреблись по камням. На дне ущелья виднелся обычный набор костей, мало чем для него интересных: только обрывки души зверей извивались призрачными червями, не желая отрываться от плоти, колыхаясь под порывами воздушных течений.

  Он пошел, преследуя странный запах, который уловил еще сверху. Здесь он сильнее, да, и каждый шаг по извитому тоннелю рождает уверенность, предвкушение, граничащее с восторгом. Да, уже близко.

  Череп был насажен на древко истлевшего бронзового копья на высоте груди человека. Он загораживал проход. У основания копья грудой лежали прочие части скелета. Каждая кость была тщательно разбита.

  Тулас Отсеченный встал в двух шагах от черепа. - Тартено?

  Однако прогудевший в голове голос произнес на языке Имассов: - Бентракт. Скен Ахл приветствует тебя, Выходец.

  - Твои кости слишком велики для Т'лан Имасса.

  - Да, но мне от этого прока не было.

  - Кто это сделал, Скен Ахл?

  - Ее тело лежит в нескольких шагах, Выходец.

  - Если ты так сильно ее ранил, как она смогла усердно изувечить твое тело?

  - Я не сказал, что она мертва.

  Тулас чуть помедлил и фыркнул: - Нет, здесь нет ничего живого. Или она умерла, или сбежала.

  - Не стану спорить, Выходец. Просто обернись.

  Тулас заинтересованно повернулся. Лучи солнца с трудом пробивались сквозь пыль. - Ничего не вижу.

  - Это привилегия.

  - И не понимаю.

  - Я видел, как она прошла мимо. Слышал, как улеглась наземь. Слышал крик, как от боли, и плач; когда затих плач, осталось лишь дыхание, но и оно затихло. Но... я всё ещё слышу. Поднимается и опускается грудь, с каждым восходом луны - когда ее свет появляется здесь. Сколько раз? Много. Я не считал. Зачем она осталась? Чего хочет? Она не отвечает. Ни разу не ответила.

  Тулас молча прошел мимо черепа на пыльном шесте. Пять шагов - и он замер, смотря вниз.

  - Она спит, Выходец?

  Тулас медленно склонился. Опустил руку, коснувшись хрупких окаменевших ребер в выемке почвы. "Ты рождена под приливом луны, малышка? Ты испустила хоть один вздох? Вряд ли". - Т'лан Имасс, вы закончили охоту?

  - Она была сильна.

  - Джагута. Женщина.

  - Я был последним на ее пути. Я проиграл.

  - И проигрыш так тебя терзает, Скен Ахл? Или тебя изводит она, лежащая позади, скрытая от взора?

  - Разбуди ее! А лучше убей, Выходец! Уничтожь. Нам было известно, что это самая последняя Джагута. Убей ее - и войне конец, и я познаю покой.

  - Нет покоя в смерти, Т'лан Имасс. "Ах, дитя, ночной ветер свистит в косточках, да? Дыхание самой ночи, терзающее его век за веком".

  - Выходец, поверни мой череп. Хочу снова ее увидеть.

  Тулас Отсеченный выпрямился. - Я не стану между тобой и войной.

  - Но ты можешь закончить войну!

  - Не могу. Как и ты, очевидно. Скен Ахл, я должен тебя покинуть. - Он поглядел на крошечные кости. - Вас обоих.

  - Со дня неудачи меня не посетил ни один гость. Ты первый, меня нашедший. Неужели ты так жесток, чтобы обречь меня на вечное прозябание?! Она победила меня. Я смирился. Но умоляю: окажи мне честь, позволь видеть врага.

  - Вот так дилемма, - сказал, чуть поразмыслив, Тулас. - То, что ты считаешь милостью, может ею не оказаться, исполни я просьбу. Но ведь я особенно не склонен к милосердию, Скен Ахл. И тебя не уважаю. Начинаешь понимать, как мне сложно? Я могу протянуть руки, повернуть твой череп - чтобы ты проклинал меня вечно. Или могу избрать недеяние, оставив все как было - как будто не приходил. И заслужить горчайшую твою обиду. Так или иначе, ты увидишь во мне жестокого врага. Нет, я не особенно обижусь. Я не склонен к сантиментам. Но вот в чем суть: насколько жестоким я хочу быть?

  - Подумай о привилегии, о которой я сказал чуть раньше. Простой дар - уметь поворачиваться, чтобы увидеть скрытое за спиной. Оба мы понимаем: увиденное может оказаться неприятным.

  Тулас фыркнул: - Т'лан Имасс, мне известно все о взгляде за спину. - Он вернулся к черепу. - Что же, я стану касанием ветра. Один поворот, открытие нового мира.

  - Она проснется?

  - Вряд ли, - сказал он, вставляя высохший палец в глазницу черепа. - Но ты можешь попытаться разбудить. - Легкое давление, и череп со скрежетом повернулся.

  Т'лан Имасс начал выть за спиной покидающего расселину Туласа.

  "Дары никогда не соответствуют ожиданиям. А карающая рука? Тоже не такова, какой кажется. Да, эти мысли достойны долгого обдумывания. Есть чем заполнить жалкое грядущее.

  Как будто кто-то готов будет меня выслушать".

  ***   

  Месть зажата в ее руке крепче раскаленного копья и о, как она обжигает. Релата ощущала истязающий жар, и боль стала даром, которым можно питаться. Так охотник склоняется над свежей жертвой. Она потеряла лошадь. Потеряла народ. Все у нее отнято, кроме, может быть, этого последнего дара.

  Разбитая луна стала туманным пятном, почти пропавшим в зеленом свете Чужаков Неба. Свежевательница обратилась лицом к востоку, спиной к курящимся углям костра, и поглядела на равнину, населенную отблесками лунного и нефритового света.

  За ней черноволосый воитель по имени Драконус тихо говорил о чем-то с гигантом - Теблором. На каком-то иноземном языке - летерийском, что ли? Его она не потрудилась выучить. Даже простое торговое наречие вызывает головную боль. Хотя иногда она вроде понимала пару кособоких слов, узнав таким образом, что они обсуждают предстоящий путь.

  Восток. Сейчас ей выгодно идти в их компании, хотя и приходится постоянно отбиваться от неловких приставаний Теблора. Драконус умеет находить добычу даже в бесплодной по видимости земле. Умеет вызывать воду из скал. Не простой воин. Шаман. А в ножнах черного дерева за спиной - волшебный меч.

  Она его хочет. Она его намерена заполучить. Оружие, столь подходящее для долгожданной мести. С таким клинком она сможет убить крылатого губителя сестер.

  В уме она проигрывала варианты. Ножом по горлу, пока он спит, а потом вонзить острие в глаз Теблора. Просто, быстро, и желаемое у нее в руках. Если бы не пустота страны... Если бы не голод и жажда, которые ее ждут - нет, пока что Драконус должен жить. А вот для Аблалы можно устроить несчастный случай, и тогда не придется думать, как от него избавиться в ту ночь, когда она возьмет меч. Но выбор подходящего несчастья для этого олуха - на такой ровной местности - ставил ее в тупик. Ничего, есть еще время.

  - Иди же к огню, любимая, - позвал Теблор, - и попей чаю. В нем целые листья и еще что-то вкусное на нюх.

  Релата помассировала виски и повернулась. - Я тебе не любимая. Я никому не принадлежу. И не буду.

  Увидев полуулыбку на лице подбросившего в огонь очередной ком кизяка Драконуса, Релата скривилась. - Невежливо, - заявила она, плюхаясь у костра и принимая у Аблалы чашку, - говорить на непонятном языке. Может, вы сговариваетесь меня изнасиловать и убить.

  Брови воителя взлетели: - Ну, зачем бы нам, Баргаста? К тому же Аблала за тобой ухаживает.

  - Может прекращать. Я его не хочу.

  Драконус пожал плечами: - Я уже ему объяснял, что самое лучшее ухаживание - просто быть тут. Каждый раз ты поворачиваешься и видишь его, и его компания начинает казаться естественной. "Ухаживание - искусство превращения в нарост на теле возлюбленной". - Он помолчал, поскребывая челюсть. - Не скажу, что это я придумал, но и не помню кто.

  Релата сплюнула в костер, выражая отвращение. - Мы не все похожи на Хетан, знаешь ли. Она говаривала, что оценивает привлекательность мужика, представляя, как он будет смотреться сверху, с красным лицом и выпученными глазами. - Она плюнула еще раз. - Я Свежевательница, убийца, собирательница скальпов. Смотрю на мужика и думаю, каким он будет, если срезать кожу с лица.

  - Она какая-то злая, - пожаловался Аблала Драконусу.

  - А ты старайся.

  - А мне еще больше секса с ней хочется.

  - Так оно и бывает.

  - Это пытка. Мне не нравится. Нет, нравится. Нет, не. Нет, да. Ох, пойду надраю молот.

  Релата удивленно смотрела, как Аблала вскакивает и убегает прочь.

  Драконус пробормотал на языке Белолицых: - Кстати, он говорил буквально.

  Она метнула на него взор, фыркнув: - Знаю. У него мозгов не хватает. - Она колебалась. - А доспехи кажутся дорогими.

  - Они дорогого стоили, да. Он их хорошо носит, я и не надеялся... - Драконус кивнул в ответ своим мыслям, как подумалось ей, и продолжил: - Думаю, когда придет время, он покажет себя молодцом.

  Ей вспомнилось, как воитель убил Секару Злодейку, свернув старухе шею. Легкость движения, то, как онобнял ее, будто мешая упасть, будто умирающее тело должно сохранять какое-то достоинство. Такого человека понять нелегко. - Что вы двое ищете? Идете на восток. Зачем?

   - В мире полно невезучих вещей, Релата.

  Она нахмурилась. - Не понимаю, о чем ты.

  Он вздохнул, глядя в огонь. - Ты когда-нибудь наступала на что-то непреднамеренно? Вышла за порог, а под сапогом что-то хрустнуло. Или кто-то? Жук? Слизняк? Ящерица? - Он поднял голову и уставился на нее. В глазах тускло мерцали отсветы углей. - Не стоит внимания? Таковы причуды жизни. Муравей мечтает о войне, оса пожирает паука, ящерица крадется к осе. Что за драмы! И тут хрусть - и готово. Но что нам до этого? Думаю, ничего. Если у тебя есть сердце, ты отмеряешь им крошечную порцию сочувствия и идешь дальше.

   Она озадаченно покачала головой. - Ты на что-то наступил?

  - Можно и так сказать. - Он пошевелил угли, смотря на взвившиеся к небу искры. - Не важно. Мало муравьев выживает. Но этим мелким тварям все равно нет перевода. Я могу раздавить пяткой сотню гнезд, и что? На деле, так об этом и нужно думать. Лучший способ. - Он снова впился взором ей в глаза. - И я стал холодным? Что оставил я позади, в цепях, вот интересно. Полчище забытых добродетелей так и осталось скованным... Да ладно. У меня теперь странные сны.

  - Я вижу лишь сны о мести.

  - Чем больше ты мечтаешь о чем-то одном, пусть очень привлекательном, Релата, тем скорее оно выцветает. Смотри эти сны почаще, если хочешь избавиться от одержимости.

  - Ты говоришь словно старик, словно баргастский шаман. Загадки и дурные советы. Онос Т'оолан был прав, не слушая их. - Она почти повернулась, чтобы поглядеть через плечо на запад - словно могла увидеть родной народ и Вождя Войны, идущих прямо сюда. Но опомнилась и разом осушила чашку чаю.

  - Онос Т'оолан, - пробормотал Драконус. - Имасское имя. Странный вождь для Баргастов... Релата, ты расскажешь эту историю?

  Женщина хмыкнула: - Я не сказительница. Хетан взяла его в мужья. Он был от Собрания, когда все Т'лан Имассы ответили на призыв Серебряной Лисы. Она вернула ему жизнь, лишив бессмертия, а потом его нашла Хетан. В конце Паннионской войны. Отцом Хетан был Хамбралл Тавр, но он утонул при высадке на берег этого континента...

  - Погоди-ка. Ваши племена не родные здешним землям?

  Она пожала плечами: - Боги-Баргасты пробудились, ощутив какую-то угрозу. Они наполнили головы шаманов паникой, словно мочой. Мы должны вернуться сюда, на древнюю родину, чтобы встретить древнего врага. Больше нам почти ничего не рассказывали. Мы думал, враг - Тисте Эдур. Потом - что это летерийцы или акрюнаи. Но все они были не теми, и теперь нас разбили. Если Секара верно говорила, Онос Т'оолан мертв, как и Хетан. Все мертвы. Надеюсь, боги Баргастов умерли вместе с ними.

  - Не расскажешь ли об Т'лан Имассах подробнее?

  - Они склонили колени перед смертным, человеком. В середине битвы они повернулись спинами к врагу. Я не желаю о них говорить.

  - Но вы решили идти за Оносом Т'ооланом...

  - Он был не из таких. Он один встал перед Серебряной Лисой, костяная нежить, и потребовал...

  Тут Драконус склонился, чуть не угодив лицом в костер. - Костяная нежить? Т'лан - Телланн! Бездна подлая! - Он вдруг вскочил, испугав Релату. Она смотрела, как он мечется взад и вперед; казалось, чернила заструились из ножен на спине воина. У нее защипало глаза. - Эта сука, - тихо зарычал он. - Ах ты самолюбивая, злобой исходящая карга!

  Аблала услышал ругань и внезапно встал в тусклом свете костра; тяжелый боевой молот лежал на плече. - Что она сделала, Драконус? - сверкнул он глазами. - Убить ее? Если она злоболюбивая и самоуходящая... а что такое изнасилие? Что-то вроде секса? Могу я...

  - Аблала, - прервал его Драконус, - я не о Релате говорю.

  Теблор начал озираться. - Больше никого не вижу. Прячется? Кто бы она ни была, ненавижу, если она не красивая. Она красивая? Если так, то всё путем...

  Воитель поглядел на Аблалу. - Лучше лезь под меха, Аблала, и постарайся уснуть. Я постою за тебя в дозоре.

  - Ладно. Хотя я не устал. - Он повернулся и пошел искать постель.

  - Осторожнее с такими проклятиями, - прошипела Релата, вскакивая. - Что, если он сначала ударит, а потом задаст вопросы?

  Он глянул на нее. - Твои Т'лан Имассы были неупокоенными.

  Она кивнула.

  - Она так их и не отпустила?

  - Серебряная Лиса? Нет. Думаю, они просили, но... нет.

  Он вроде бы пошатнулся. Отвернулся, медленно встал на колено. Поза отчаяния или горя - она не была уверена. Сконфуженная Релата сделала к нему шаг и другой, но остановилась. Он говорил что-то на неведомом языке. Одна фраза, снова и снова. Голос грубый, хриплый.

  - Драконус?

  Плечи его поникли. Релата услышала смех - мертвенный, лишенный всякого веселья звук. - А я думал, что мое наказание длилось долго. - Он продолжил, не поднимая головы: - А Онос Т'оолан... он теперь действительно мертв, Релата?

  - Так сказала Секара.

  - Тогда он, наконец, нашел мир. Покой.

  - Сомневаюсь.

  Он резко развернулся. - Почему ты так сказала?

  - Они убили его жену. Убили детей. Будь я Оносом Т'ооланом, даже смерть не помешала бы мне отомстить.

  Он резко выдохнул, словно попавшая на крючок рыбина, и снова отвернулся.

  Ножны истекали темнотой, напоминая открытую рану.

  "О, как я хочу твой меч".

  ***  

  Желания и нужды могут голодать и умирать, как и любовь. Ничего не значат величественные позы, жесты чести и верности, когда тебя видят лишь трава, ветер и пустое небо. Маппо казалось: лучшие его добродетели медленно чахнут на корню. Сад души, некогда такой пышный, колотит ныне голыми сучьями о каменную стену.

  В чем его предназначение? Где клятвы, произнесенные в юности столь трезво и мрачно, столь сверкающе-значительно, как и подобало широкоплечему юнцу? Маппо ощущал внутри страх, грубым кулаком, опухолью засевший в груди. Ребра ломило от этого давления, но он так долго жил с болью, что она стала частью жизни, рубцом, превосходящим величиной всякую мыслимую рану. "Так вот слово и делается плотью. Так наши кости становятся дыбой наказания, мышцы содрогаются в саване пота, голова мотается, поникнув... Вижу тебя, Маппо. Ты висишь в жалком смирении.

  Его забрали у тебя, как украли бы драгоценность из кошеля. Кража жжет, жжет до сих пор. Ты чувствуешь себя обесчещенным. Изнасилованным. Но не в этом ли гордость и негодование? Не это ли знаки на знаменах войны, не это ли жажда мести? Погляди на себя, Маппо. Ты бормочешь оправдания тиранов, и все разбегаются с дороги.

  Но я хочу получить его обратно. Чтобы был рядом. Я жизнью клялся его оберегать, защищать. Как они посмели лишить меня этого? Слышите вой в пустом сердце? Там яма без света, а на стенах я чувствую лишь зарубки от бессильных когтей".

  Зеленое свечение небес кажется ему гнилым, неестественным, так что гибель луны на этом фоне выглядит мелкой случайностью. "Но миры исцеляются, а вот мы - нет". Туман повис в ночном воздухе, как будто миазмы гниющих вдалеке трупов.

  "Так много было смертей в такой бесполезной стране. Не понимаю. Виной меч Икария? Его ярость? Я должен был почувствовать, но тут и земля еле дышит; словно старуха на смертном одре, она едва содрогается, слыша далекие звуки. Гром и темнота в небе".

  - Идет война.

  Маппо хмыкнул. Они молчали так долго, что он почти позабыл о присутствии Грантла. - Что ты знаешь? - спросил он, отводя взор от восточного горизонта.

  Покрытый полосами татуировок охранник караванов пожал плечами: - Что тут знать? Смерть сбилась со счета. Бойня. Во рту полно слюны. Волосы встали дыбом... даже в таком мраке я вижу отвращение на твоем лице, Трелль, и разделяю его. Война была, война еще будет. Что тут сказать?

  - Тебе не терпится вступить в драку?

  - Сны советуют иное.

  Маппо оглянулся на стоянку. Бесформенные силуэты спящих, более высокая горка свежей могилы с грудой камней. Высохший труп Картограф сидит на валуне, у ног лежит потрепанный волк. - Если идет война, - сказал он Грантлу, - кто выигрывает?

  Мужчина пошевелил плечами - знакомая уже Треллю привычка, словно Смертный Меч Трейка пытается снять никому не видимое бремя. - Всегда вопросы, как будто ответы не важны. А это не так. Солдаты бегут в железную пасть, зеленая трава становится красной грязью, а кто-то на ближнем холме торжествующе поднимает кулак, тогда как кто-то другой улепетывает на белом коне.

  - Готов поспорить, Трейк находит мало удовольствия, узнавая взгляды своего избранного воителя.

  - Поспорил бы, да лень. Тигр - Солтейкен; такие звери не любят компании. Почему бы Трейку ожидать от меня иного? Мы охотники - одиночки. Какой войны мы ищем? Вот ирония, приводящая к неразберихе: Летний Тигр обречен искать идеальную схватку, но никогда не находить. Смотри, как хлещет его хвост.

  "Да, вижу. Но чтобы найти истинный лик войны, повернись и узри скалящих зубы волков". - Сеток, - позвал он тихо.

  - Она тоже видит сны, - сказал Грантл.

  - Традиционно войны, - принялся размышлять Маппо, - разгораются зимой, когда все заперты внутри стен и в руках у людей слишком много свободного времени. Бароны кипят, короли стоят планы, налетчики чертят пути мимо пограничных крепостей. Волки воют зимой. Но, похоже, времена года перевернулись, и лето рождено для буйства клинков и копий, для бешенства тигра. - Он дернул плечами. - Не вижу противоречия. Ты и Сеток, связанные с вами боги - вы отлично дополняете друг друга...

  - Все гораздо сложнее, Трелль. Холодное железо принадлежит Волкам. Трейк - горячее железо, что, по-моему, является гибельным пороком. О, мы храбро держимся в кровавой давке, но кто же задаст вопрос: как мы вообще там очутились?! Ну, мы вообще не думаем. - Тон Грантла был и горьким, и веселым.

  - Значит, сны ведут тебя к видениям, Смертный Меч? Тревожным видениям?

  - Кто же запоминает мирные сны? Да, тревога. Старые, давно умершие друзья бредут по джунглям. Слепо, шаря руками. Рты раскрываются, но я не слышу ни звука. Вижу госпожу пантеру, подругу по охоте, но мельком - она лежит в крови и пыли, тяжело дышит, в глазах тупая боль.

  - В крови?

  - Клыки вепря.

  - Фенера?

  - Как бог войны он не знал равных. Злобней любого тигра, хитрей любой стаи волков. Когда Фенер был Властителем, мы стояли на коленях, склоняя головы.

  - Твоя госпожа умирает?

  - Умирает? Может быть. Я вижу ее и гнев застилает глаза алым потоком. В крови, изнасилованная. Кто-то за это заплатит. Кто-то заплатит.

  Маппо безмолвствовал. Изнасилованная?

  Грантл зарычал не хуже своего бога-покровителя; у Маппо встали дыбом волосы на шее. Трелль сказал: - Утром я уйду из вашей компании.

  - Искать поле боя.

  - Думаю, никому из вас не захочется такое видеть. Понимаешь, он там был. Я чуял его силу. Я найду след. Надеюсь... А ты, Грантл? Куда поведешь отряд?

  - На восток, чуть южнее твоей тропы. Но мне не хочется слишком долго идти рядом с Волками. Сеток говорила о ребенке в городе льда...

  - Хрустальный. - Маппо на миг закрыл глаза. - Хрустальный город.

  - А Чудная Наперстянка верит, что там есть сила, которую она сможет использовать, чтобы вернуть дольщиков домой. У них появилась цель. Но это не моё. Я ищу места с ней рядом, чтобы сражаться. Если меня там не будет, она может действительно погибнуть. Так говорят мои назойливые призраки. Не годится прийти слишком поздно, чтобы увидеть рану ее глаз и узнать, что тебе остается лишь мстить. Не годится, Трелль. Совсем не годится.

  "Рана ее глаз... ты готов на все ради любви? Смертный Меч, болят ли твои ребра? Она ли преследует тебя - кем бы ни была она - или Трейк попросту скармливает тебе сочное мясо? Не годится приходить слишком поздно. О, я знаю: это истина.

  Изнасилована.

  Сломана.

  А теперь мрачный вопрос. Кому выгодно?"

  ***   

  Финт сжалась под мехами, и ей казалось: ее лигу или две тащили за каретой. Нет ничего хуже сломанных ребер. Хотя если бы она села и увидела на коленях собственную голову, было бы хуже. "Но, если подумать, не было бы боли. Вот такой. Гнусной, ломящей, тысяча требующих внимания уколов - пока все не станет белым, затем красным, затем бордовым. И, наконец, благословенно черным. Где же черное? Я так жду ночи!"

  На закате Сеток подошла ближе и сказала, что Трелль утром уйдет. Откуда она узнала, оставалось лишь гадать: Маппо был не в настроении разговаривать с кем-то, кроме Грантла, ведь тот из мужчин, с которыми легко болтать. Они приглашают к откровенности, словно какой запах распространяют. Видит Худ, и ей хотелось бы...

  Спазм. Она хрипло вздохнула, ожидая судорог боли, и переменила позу. Не то чтобы новая была удобнее всех прежних. Это вопрос терпения. Все позы негодные, к рассвету она готова будет откусить окружающим головы...

  "И Грантл нас тоже покинет. Не сейчас. Но он не останется. Не сможет".

  Итак, вскоре останутся лишь дольщики и варвар Ливень, да еще Сеток с тремя сосунками. Картографа она не считает, как и волка, и лошадей. Хотя лошади и вполне живые. "Не считаю их, и все". Итак, только они. Ну, кто силен, чтобы отразить следующую атаку крылатого демона? Ливень? Он выглядит слишком юным, у него глаза загнанного зайца.

  "И только один брат Бревно остался. Плохо. На беднягу страшно взглянуть. Давайте дадим зарок: больше никого не закапывать. Сможем?"

  Но Наперстянка непреклонна. На востоке ждет свежая сила. Она думает, что сможет с ней кое-что сделать. Открыть садок, вынести их отсюда подальше, хоть к самому Худу. "Не готова спорить. Хотела бы верить. Да уж, наша Чудная сладка как вишенка. Жалеет, что дразнила мужчин, и потому заботится обо всех нас. Неплохо.

  Покататься с Грантлом было бы здорово. Но меня это убьет. К тому же я слишком изуродована шрамами. Косогрудая, ха, ха. Кто захочет уродку, разве из жалости. Будь разумна, не бойся острого суждения. Прошли дни, когда тебе достаточно было поманить пальцем... Найди, женщина, другое хобби. Может, вязание. Сбивание масла... это хобби? Вряд ли.

  Сон тебе не поможет. Гляди беде в лицо. До ночи достойного... сна остаются целые месяцы. Или еще больше.

  Грантл думает, что идет умирать. Не хочет, чтобы мы умерли с ним.

  Спасибо, Сеток, за добрые вести.

  "В Хрустальном Городе есть ребенок... берегись, если он откроет глаза".

  Слушай, милашка, наш ребеночек нуждается в подтирании зада. Близняшки делают вид, что не чуют мерзкого запашка. Верно? Так что бери травку".

  Насколько же лучше была жизнь в карете. Все эти доставки того и сего...

  Финт хмыкнула и задохнулась от боли. "Боги, ты безумна, женщина.

  Давай помечтаем о таверне. Дым, толпа. Отличный стол. Мы все сидим, выпускаем змеек. Квел уткой ковыляет на очко. Бревна строят друг другу рожи и хохочут. Рекканто сломал большой палец и пытается выправить. Гланно не видит бармена. И даже стол перед носом. Полнейшая Терпимость смотрит, словно пухлая кошка с торчащим из пасти крысиным хвостом...

  Еще один кувшин.

  Рекканто поднимает глаза. "А кто платит?"

  Финт осторожно подняла руку, утерла щеки. "Благословенная чернота, ты слишком далеко".

  ***   

  Ливень открыл глаза, почуяв ложную зарю. Какое-то буйство до сих пор отдается в черепе - сон, хотя все подробности уже исчезли. Он заморгал, сел. Холодный воздух прокрался под одеяло из шерсти родара, на груди застыли капельки пота. Он поглядел на лошадей но животные стояли спокойно, дремали. Фигуры спутников были недвижны в зернистом сумраке.

  Он сел, откинув одеяло. Зеленоватое свечение гасло на востоке. Воин подошел к своей кобыле, поприветствовал тихим бурчанием, положил руку на теплую шею. Сказки о городах и империях, о газе, пылающим голубым пламенем, о невидимых глазу тайных путях через миры... всё это вызывало в нем тревогу, волнение. Непонятно почему.

   Он знал, что Тук пришел из такой империи, из-за далекого океана, что единственный его глаз видел невообразимые для Ливня сцены. Но сейчас вокруг воина-овла более привычный пейзаж, более грубый, чем в Овл'дане, да, но такой же открытый. Просторы под бесконечным небом. Может ли честный человек желать иного места? Есть где разгуляться взору, есть где полетать уму. Для всего простора хватит. Палатка или юрта, чтобы укрыться на ночь, круг камней для костра; пар поднимается над спинами скота, не спеша разгорается заря...

  Ему так хочется увидеть эти сцены, сказать привет всему знакомому. Собаки встают с травяных лежек, дитя кричит в какой-то юрте, пахнет дымом - это пробудились очаги.

  Внезапные переживания вырвали всхлип из горла. "Всё пропало. Почему же я еще жив? Зачем цепляюсь за жалкую, пустую жизнь? Когда ты последний, причин для жизни нет. Вены вскрыты, кровь капает, капает, и нет конца...

  Красная Маска, ты убил нас всех".

  Жду ли его родичи в мире духов? Хотелось бы верить. Хотелось бы, чтобы вера не разбивалась, не погибала под пятой летерийских солдат. Будь духи овлов сильнее, будь все шаманы настоящими шаманами... "мы не умерли бы. Не потерпели бы поражения. Не пали бы никогда". Но духи - если они вообще существуют - слабы, невежественны и беспомощны перед переменами. Они подвешены на тетиве, и когда ее обрезают, мир духов исчезает навеки.

  Он заметил, что проснулась Сеток, поглядел, как она садится, проводит пальцами по спутанным волосам. Утер глаза и отвернулся к лошади, прижался лбом к скользкой коже. "Чую тебя, подруга. Ты не задаешь вопросов о жизни. Ты в ней, ты не знаешь иного места, внешней пустоты. Как я тебе завидую".

  Сеток подошла, похрустывая гравием. Он слышал даже тихий ритм дыхания. Она встала слева, коснулась мягкого носа лошади, давая привыкнуть к запаху. - Ливень, - прошептала она, - кто там?

  Он хмыкнул: - Твоих призрачных волков просто раздирает, да? Испуг, любопытство...

  - Они чуют смерть, но и силу. Такую силу!

  Шкура под его лбом покрылась потом. - Она называла себя Гадающей по костям. Шаманкой. Ведьмой. Ее имя Олар Этиль, и нет пламени жизни в ее теле.

  - Она приходит перед рассветом, вот уже три раза. Но не подходит близко. Прячется как заяц, а когда встает солнце, исчезает. Как пыль.

  - Как пыль, - согласился он.

  - Чего ей нужно?

  Он отступил от лошади, провел рукой по лбу, отвел глаза. - Ничего хорошего, Сеток.

  Она помолчала, стоя рядом, кутаясь в меха. Потом, вроде бы вздрогнула, сказав: - Змеи извиваются в каждой ее руке, но почему-то смеются.

  "Телораст. Кодл. Они танцуют в моих снах". - Они тоже мертвые. Но все еще жаждут... чего-то. - Он повел плечами. - Мы все потерялись. У меня словно кости гниют.

  - Я рассказала Грантлу о своих видениях. Волки и трон, который они охраняют. Знаешь, о чем он спросил?

  Ливень покачал головой.

  - Спросил, видела ли я, как Волк задирает лапу на трон.

  Воин фыркнул, но смех как будто напугал его. "Давно ли я смеялся в последний раз? Духи подлые!"

  - Они так метят территорию, - сухо сказала Сеток. - Они так помечают свое имущество. Я была поражена, но недолго. Они ведь звери. Что же мы восхваляем, поклоняясь им?

  - Я никому уже не поклоняюсь, Сеток.

  - Грантл говорит, поклонение - всего лишь сдача в плен вещам, что лежат вне нашего контроля. Говорит, это лживое утешение, ведь в борьбе за жизнь нет ничего приятного. Он не встает на колени ни перед кем, даже перед Летним Тигром, посмевшим его призвать. - Она помедлила, покачала головой. - Мне будет недоставать Грантла.

  - Он решил нас покинуть?

  - Тысяча человек видит сны о войне, но у всех сны разные. Скоро он пропадет, и Маппо тоже. Ребенок огорчится.

  Лошади вдруг дернулись, заплясали на привязи. Ливень прошел мимо, оскалился: - Этим утром заяц осмелел.

  ***   

  Чудная Наперстянка зажала рукой рот, подавляя вопль. По нервам словно пробежало пламя. Она вскочила, пинком отбросив подстилку.

  Ливень и Сеток стояли подле лошадей, смотря на север. Кто-то приближался. Земля словно пыталась убежать из-под ее ног, под поверхностью пробегали волны. Наперстянка пыталась унять взволнованное дыхание. Пошла к воину и девушке, склоняясь, словно ей мешало незримое течение. Сзади послышались тяжелые шаги Грантла и Маппо.

  - Осторожнее, Чудная, - сказал Грантл. - Против этой... - Он покачал головой. Покрывавшие тело полосы быстро темнели, в глазах не осталось ничего человеческого. Однако он не вынимал сабель.

  Она поглядела на Треля, но его лицо было непроницаемым.

  "Я не убивала Джулу. Не моя вина".

  Она отвернулась и пошла вперед.

  Шагавшая к ним была поджарой. Старая карга в змеиной шкуре. Оказавшись ближе, Наперстянка заметила, что кожа на лице высохла, глазницы зияют пустотой. Грантл позади зашипел, словно кот. - Т'лан Имасса. Оружия нет, значит, Гадающая. Чудная Наперстянка, не торгуйся с ней. Она предложит силу, ты сможешь сделать что захочешь. Но откажись.

  Она прохрипела, скрипя зубами: - Нам нужно домой.

  - Не этим путем.

  Она потрясла головой.

  Старуха встала в десятке шагов. К удивлению Наперстянки, первым заговорил Ливень.

  - Оставь их, Олар Этиль.

  Карга склонила голову к плечу. Пряди волос разметало, словно клочья паутины. - Только один, воин. Не твое дело. Я пришла, чтобы забрать родича.

  - Чего? Ведьма, это...

  - Ты его не получишь, - заявил Грантл, проходя мимо Ливня.

  - Посторонись, щенок, - предостерегла Олар Этиль. - Погляди на своего бога. Он прячется от меня. - Она ткнула узловатым пальцем в сторону Маппо: - А ты, Трелль, это не твоя битва. Не вмешивайся, и я скажу все, что тебе нужно знать о нем.

  Маппо чуть не пошатнулся. Лицо его исказилось горем. Он сделал шаг назад.

  Наперстянка вздохнула.

  Сеток сказала: - Кто тут твой родич, ведьма?

  - Его зовут Абс.

  - Абс? Тут нет...

  - Мальчик, - рявкнула Олар Этиль. - Приведите сына Оноса Т'оолана!

  Грантл выхватил сабли.

  - Не будь глупцом! - зарычала Гадающая. - Твой же бог тебе помешает! Трич не позволит тебе вот так глупо лишиться жизни. Решил перетечь? Не получится. Я убью тебя, Смертный Меч, уж не сомневайся. Мальчик. Ведите его.

  Теперь проснулись все. Наперстянка обернулась: Абси стоял между сестричками, широко раскрыв сияющие глазки. Баалджагг медленно шел вперед, в сторону Сеток, опустив массивную голову. Амба Бревно остался у могилы брата, молчаливый и замкнутый; юное недавно лицо казалось старым, из глаз исчез всякий проблеск любви. Картограф встал ногой в угли костра, глядя куда-то на восток - на восходящее солнце? - а Полнейшая Терпимость помогала подняться Финт. "Нужно попробовать новое исцеление. Покажу Амбе, что не всегда так слаба. Я могу... нет, думай о том, что творится сейчас! Она так легко ублажила Маппо. Она говорит правду, с ней можно иметь дело". - Наперстянка обратилась к гадающей: - О Древняя, мы из Трайгалл Трайдгилд, мы заблудились. У меня нет силы, чтобы вернуть нас домой.

  - Ты не будешь вмешиваться, если я благословлю твою нужду? - Олар Этиль кивнула. - Согласна. Приведи дитя.

  - Даже не думай, - бросил Грантл. Взор нечеловеческих глаз приморозил Наперстянку к земле. Полоски на голых руках словно затуманились, но тут же обрели четкость.

  Гадающая сказала: - Мальчик мой, щенок, потому что мне принадлежит его отец. Первый Меч снова служит мне. Неужели ты готов помешать воссоединению отца и сына?

  Стави и Стория побежали к ней, комкая слова: - Отец... он жив? Где же он?!

  - Недалеко.

  - Тогда приведи его сюда, - сказал Грантл. - Пусть сам заберет детей.

  - Дочери не его крови. Они мне не нужны.

  - Тебе? Как насчет Т'оолана?

  - Ладно, отдайте и их. Я подумаю, как ими распорядиться.

  Ливень взвился: - Она хочет перерезать им глотки, Грантл.

  - Я такого не говорила, воин, - возразила Гадающая. - Возьму всех троих, вот мое предложение.

  Баалджагг подкрадывался все ближе. Олар Этиль поманила его к себе. - Славный ай, приветствую тебя и приглашаю в свою компа...

  Громадный зверь прыгнул; тяжелые челюсти сомкнулись на правом плече Гадающей. Ай извернулся, роняя Олар Этиль. Защелкали костяные и ракушечные фетиши, замотались полосы змеиных шкур. Волк-великан не ослаблял хватки. Он попятился и мотнул головой, ударив ведьму о землю. Кости хрустели в его челюстях. Тело дергалось, словно беспомощная жертва.

  Баалджагг отпустил измочаленное плечо, ухватил Олар Этиль за голову. Поднял в воздух...

  Левая рука Олар резко ударила по волчьему горлу, пробив сухую кожу, достав до позвоночного столба. Хотя волк подбросил ее вверх, ведьма не ослабила захвата. Скорость движений Баалджагга добавила силы ее удару. Внезапный страшный треск - весь змеящийся позвоночник вылез из горла, сжатый в костлявой руке.

  Гадающая откатилась от волка, тяжело ударившись о землю. Заклацали кости.

  Баалджагг упал. Голова моталась, словно камень в мешке.

  Абси завизжал.

  Не успела Олар Этиль встать, Грантл зашагал к ней, поднимая клинки. Увидев его, она отбросила хребет зверя.

  И начала перетекать.

  Когда он достиг ее, Олар была лишь пятном, готовым вырасти во что-то огромное. Он ударил туда, где миг назад было ее тело; чаши эфесов резко звякнули обо что-то твердое. Превращение внезапно прекратилось. Олар Этиль упала на спину. Лицо ее было размозжено.

  - Плевать мне на бога-тигра, - сказал Грантл, вставая над ней. - Худ побери дурацкие превращения, и твое и мое! - Клинки скрестились прямо у ее челюстей. - Знаешь, Гадающая, если хорошенько ударить, даже кости Т'лан Имассов ломаются.

  - Ни один смертный...

  - Мне нассать. Я тебя на куски порублю. Поняла? На куски. Как у вас делается? Череп на шесте? Или в нише? Развилка дерева? Деревьев тут нет, ведьма, но вот ям в земле - сколько угодно.

  - Ребенок мой.

  - Он тебя не хочет.

  - Почему?

   Ты убила его собачку.

  Наперстянка поспешила к ним. Ее знобило, ноги подгибались. - Гадающая...

  - Я раздумываю, не отозвать ли обещания. Все. Ну, Смертный Меч, уберешь оружие, позволишь мне встать?

  - Еще не решил.

  - Что я должна обещать? Оставить Абса под вашу заботу? Ты будешь охранять его жизнь, Смертный Меч?

  Наперстянка видела, что Грантл колеблется.

  - Я хотела заключить сделки со всеми, - продолжа Олар Этиль. - Честные. Неупокоенный ай был рабом древней памяти, древних измен. О вас такого не скажешь. Смертный Меч, погляди на друзей - кто из них способен защитить детей? Не ты. Трелль только и ждет, когда желанные слова пронесутся по его разуму. Тогда он покинет вас. Воин-овл не лучше щенка, к тому же неблагодарного. А это отродье, Джаг Бревнэд, сломано изнутри. Я намерена отвести детей к Оносу Т'оолану...

  - Он ведь Т'лан Имасс?

  Гадающая замолчала.

  - Единственный путь, на котором он стал бы тебе служить, - продолжал Грантл. - Он умер, как и думали дочери, а ты его возвратила. Сделаешь то же с мальчишкой? Подаришь гибельное касание?

  - Нет, разумеется. Он должен жить.

  - Почему?

  Она помедлила и сказала: - Он надежда моего народа. Он мне нужен - ради армии и Смертного Меча, который ей командует. Дитя, Абс Кайр, станет их надеждой, причиной сражаться.

  Грант, заметила Наперстянка, внезапно побледнел. - Дитя? Причина?

  - Да. Их знамя. Ты не понимаешь... я не могу сдерживать его гнев - гнев Первого Меча. Это мрак, это сорвавшийся с цепи зверь, левиафан - его нельзя отпускать. Не так. Ради снов Бёрн, Смертный Меч, дай мне встать!

  Грантл отвел клинки, пошатнулся, делая шаг назад. Он что-то бормотал себе под нос. Наперстянка уловила лишь несколько слов. На дару. - Знамя... детская рубашка, да? Цвет... сначала красный, потом... черный...

  Олар Этиль неловко встала. Лицо ее было уродливым месивом костей и рваной кожи. Клыки волка оставили глубокие разрезы на висках и у подбородка. Откушенное плечо обвисло, рука болталась бесполезным грузом.

  Когда Грантл сделал еще шаг назад, Сеток отчаянно закричала: - Она победила вас всех? Неужели никто не защитит дитя? Прошу! Прошу!

  Близняшки плакали. Абси встал на колени у высохшего тела Баалджагга, бормоча что-то в странном ритме.

  Картограф простучал костями, встав около мальчика. Ступня его обуглилась, от нее шел дым. - Заставьте его замолчать. Умоляю. Кто-нибудь.

  Наперстянка нахмурилась. Но Гадающая не обратила внимания на просьбы ходячего мертвеца."Да и о чем он вообще?" - Она повернулась к Олар Этили. - Гадающая по костям...

  - Восток, женщина. Там найдете все, что нужно. Я коснулась твоей души. Сделала Майхб, сосуд ожидания. Восток.

  Чудная Наперстянка скрестила руки, закрыла на миг глаза. Хотелось поглядеть на Финт и Полушу, увидеть в их глазах облегчение, благодарность. Однако она знала, что ничего подобного не увидит. Это же женщины. Только что троих детей отдали в руки нежити. "В конце концов они меня поблагодарят. Когда успокоится память, когда мы будем дома, в безопасности.

  Ну... не все. Хотя что тут поделать?"

  Сеток и Ливень одни стояли между Олар и тремя детьми. По лицу Сеток струились слезы; Наперстянке казалось, что овл сгорбился, словно человек, увидевший место своей неминуемой казни. Он вытащил саблю, но глаза стали тусклыми. Однако он не убегает. Среди всех них юный воин единственный не готов сдаться. "Чтоб тебя, Сеток! Хочешь посмотреть на гибель смелого мальчишки?"

  - Нам ее не остановить, - сказала Наперстянка. - Ты и сама понимаешь, Сеток. Ливень, скажи ей.

  - Я отдал последних детей своего народа Баргастам, - прохрипел Ливень. - И теперь все они мертвы. Пропали. - Он покачал головой.

  - Этих ты лучше защитишь? - возмутилась Наперстянка.

  Она как будто дала ему пощечину. Воин отвел взгляд. - Кажется, единственное дело, которое мне хорошо удается - отдавать детей. - Он вложил клинок в ножны, ухватил Сеток за руку. - Идем со мной. Поговорим так, чтобы никто не слышал.

  Сеток дико на него посмотрела, попыталась вырваться, но тут же устало замерла.

  Наперстянка смотрела, как овл уводит ее прочь. "Сломался как тонкая ветка. Что, Чудная, гордишься собой?

  Но тропа наконец свободна".

  Олар Этиль подошла - теперь прихрамывая, скрипя и щелкая суставами - к стоявшему на коленях мальчику. Протянула действующую руку, ухватилась за воротник баргастской рубахи. Подняла и всмотрелась в лицо; да и он тоже смотрел ей в лицо сухими и равнодушными глазами. Гадающая хмыкнула: - Сын твоего отца в порядке. Клянусь Бездной.

  Ведьма повернулась и пошла на север. Мальчик болтался в руке. Через миг близняшки двинулись следом. Ни одна не оглянулась. "Потерям нет конца, да? Снова и снова. Мать, отец, народ. Нет, оглядываться не на что.

   Да и зачем. Мы их подвели. Она явилась, разделила нас, разбросала, словно императрица горсть монет. Купила детей. И наше молчание. Это было легко, ведь мы - ничто.

  Майхб? Что это, во имя Худа?"

  ***   

  Маппо ушел со стоянки с ужасом в сердце, бросив остальных, повернувшись спиной к страшной заре. Он боролся с желанием побежать. Как будто это помогло бы. Да и если они глядят вослед, совесть их так же нечиста. Утешение? Неужели? "Мы заботимся лишь о своем. Она показала нам наши лица, те, что мы прятали от себя и других. Опозорила нас, обнажив истину".

  Он старался напомнить себе о предназначении, о требованиях долга, о страшных делах, которых от него может потребовать клятва.

  "Икарий жив. Помни. Сосредоточься на этом. Он меня ждет. Я его найду. Я всё исправлю, снова. Наш маленький мир, замкнутый, непроницаемый для окружающих. Мир, в котором нет вызовов, в котором никто не оспаривает наши деяния, наши ненавистные решения.

  Верните мне этот мир, умоляю, прошу.

  Самые драгоценные мои обманы - она их украла. Они увидели...

  Сеток... Благие боги, на твоем лице отразилась моя измена!

  Нет. Я его найду. Защищу от мира. И защищу мир от него. А себя защищу от всего другого - от укоряющих глаз и разбитых сердец. Вы звали это жертвенностью, нерушимой верностью... Там, на Пути Рук, я потряс всех...

  Гадающая по костям, ты украла мою ложь. Поглядите на меня теперь".

  Он знал: его предки ушли далеко, очень далеко. Их кости стали прахом под курганами камней и земли. Он знал, что его давно забыли в родном племени.

  Тогда почему же он слышит стон духов?

  Маппо закрыл уши руками, но это не помогло. Стон длился и длился. На этой пустой равнине он вдруг ощутил себя крошечным, уменьшающимся с каждым шагом. "Мое сердце. Моя честь... съеживается, высыхает... с каждым шагом. Он всего лишь ребенок. Все они. Он спал на руках Грантла. Девочки... они держались за руки Сеток, пели песенки.

  Разве не главная обязанность взрослых - оберегать и защищать детей?

  Я уже не тот, что прежде. Что я наделал?

  Воспоминания. Прошлое. Такое драгоценное... я хочу его назад, хочу всё назад. Икарий, я найду тебя.

  Икарий, прошу, спаси меня".

  ***  

  Ливень влез в седло. Поглядел вниз, встретил взор Сеток, кивнул.

  Он видел страх и сомнения на ее лице. Хотелось бы найти побольше слов, которые достойно высказать - но он давно истратил слова. Разве недостаточно того, что он намерен сделать? Вопрос, заданный столь откровенно и громко - хотя и в разуме - почти заставил его рассмеяться. Но надо найти слова. Попытаться... - Я их буду защищать. Обещаю.

  - Ты им ничего не задолжал, - возразила она, так крепко обхватив себя руками, что он подумал: она ребра сломает. - Не твоя забота, не моя. Зачем всё это?

  - Я знал Тука.

  - Да.

  - Я думаю: а он что сделал бы? Вот ответ, Сеток.

  Слезы текли по ее лицу. Она сжала губы, словно слова заставили бы высвободить горе, и этого воющего демона никогда больше не удалось бы сковать или отогнать.

  - Однажды я оставил детей на смерть, - продолжал он. - Я бросил Тука. Но в этот раз... - плечи его дернулись, - надеюсь поступить лучше. К тому же она меня знает. Она будет меня использовать, как делала раньше. - Он оглядел остальных. Стоянка была пуста. Финт и Полуша, походившие на двух измученных беженок, уже двинулись в путь. Чудная Наперстянка шагала чуть позади, словно была не уверена, рады ли ее компании. Амба шел отдельно, далеко справа. Он глядел прямо перед собой, шаги были напряженными и какими-то хрупкими. А Грантл, перекинувшись несколькими словами с Картографом (тот сидел на могиле Джулы), пошел в сторону. Плечи его опустились, словно здоровяк страдал от боли в животе. Сам Картограф, похоже, решил остаться на месте. "Мы сошлись лишь для того, чтобы расстаться". - Сеток, твои волки-призраки ее боятся.

  - До ужаса.

  - Ты ничего не смогла бы сделать.

  Глаза ее сверкнули: - Это что, должно помочь? Такими словами ты как будто роешь глубокую яму и приглашаешь в нее прыгнуть!

  Он отвел глаза. - Прости.

  - Иди, догоняй их.

  Он взял поводья, развернул кобылу, ударил пятками по бокам.

  "Ты и это просчитала, Олар Этиль? Будут ли твои приветствия насмешливыми?

  Ладно, наслаждайся пока, ведь ничто не длится вечно. Я не стану возражать. Не бойся, Тук, я не из забывчивых. Ради тебя я это сделаю или умру, пытаясь".

  Он скакал галопом по пустынной земле, пока не заметил Гадающую и ее подопечных. Девочки обернулись и радостно закричали. У Ливня чуть не разорвалось сердце.

  ***  

  Сеток видела, как юный овл скачет за Олар Этилью, как находит ее. Быстрый обмен словами... они продолжили путь, пока не скрылись за обманчивыми неровностями ландшафта. Тогда он отвернулась. Поглядела на Картографа. - Мальчик плакал от горя. Над мертвым волком. Ты велел его заткнуть. Почему? Что тебя так встревожило?

  - Как вышло, - сказал неупокоенный, вставая с могилы и подбираясь ближе, - что лишь слабейший из нас решился отдать жизнь, защищая детей? Я не хотел ранить тебя словами, Сеток. Я лишь пытаюсь понять. - Иссохшее лицо склонилось, но пустые дыры глазниц не отрывали "взора" от ее лица. - Возможно, ему особенно нечего было терять? - Он неловко подошел к трупу ай, встал.

  - Нет, было что терять, - бросила она. - Жизнь, как ты сам сказал.

  Картограф поглядел на тело Баалджагга. - А у него не было даже этого.

  - Идешь назад, в свой мертвый мир? Уверена, там гораздо проще. Не надо будет удивляться поступкам нас, жалких смертных.

  - Я знаток карт, Сеток. Прислушайся к моим словам. Тебе не пересечь Стеклянную Пустыню. Дойдя до нее, сверни направо, к Южному Элану. Там почти так же плохо, но этого должно хватить. Хотя бы шанс появится.

  "Хватить чего? Еды? Воды? Надежды?" - Ты остаешься. Почему?

  - В этом месте, - взмахнул рукой Картограф, - является мир мертвых. Ты теперь здесь нежеланная гостья.

  Ощутив внезапное потрясение и необъяснимое смущение, Сеток покачала головой. - Грантл сказал, ты был с ним почти с самого начала. Но теперь ты остаешься здесь?

  - Неужели все должны иметь цель? - спросил Картограф. - У меня она была, но с этим покончено. - Голова его повернулась, глядя на север. - Твое общество было... восхитительным. Но я забыл. - Он помедлил; когда она была готова задать вопрос, он продолжил: - Вещи ломаются.

  - Да, - шепнула она слишком тихо, чтобы он мог расслышать. Протянула руку за свертком с пожитками. Выпрямилась, пошла прочь. Потом замедлила шаги, оглянувшись. - Картограф, что тебе сказал Грантл? Там, у могилы?

  - "Прошлое - демон, которого даже смерти не побороть".

  - И о чем это?

  Он пожал плечами, снова глядя на остатки Баалджагга. - Я же ответил: я нашел живых в снах своих, и им не хорошо.

  Она отвернулась и ушла.

  ***  

  "Пыльные дьяволы" двигались вперед, слева и справа от нее. Мазан Гилани всё отлично знала. Она слышала истории о компании на Семиградье, о том, как Т'лан Имассы Логроса умели исчезать, становиться шепотом ветра над извивами какой-нибудь реки. Им-то просто. Вставай с земли в конце пути, и даже дыхание не сбилось.

  Она хмыкнула. "Дыхание. Да, смешно".

  Ее лошадь стала непослушной. Мало воды, мало корма; она не испражнялась уже больше суток. Долго не протянет, надо полагать, если только ее спутники не сотворят водоем, тюк сена и пару мешков овса. А они такое умеют? Она не знала.

  "Серьезнее, женщина. По ним как будто спящий дракон катался. Умей они создавать вещи из ничего, сами о себе позаботились бы". Ее тоже мучили голод и жажда. Но, если придет нужда, она сможет отворить кровь лошади и напиться до отвала, пока живот не лопнет. "А теперь наполните ее снова, ладно? Спасибо".

  Уже недалеко. По ее расчетам, она к полудню выедет на след Охотников за Костями, а к закату их увидит. Армии такого размера быстро не двигаются. В обозе столько припасов, что можно немалый город полгода кормить. Она глянула на север. Теперь такое часто случается. Ну, невольное побуждение вполне понятно... Не часто гора рождается за день и ночь, да под такую бурю! Она утерла лицо. Пота нет. Плохая новость, особенно учитывая, что еще утро. Да и сплюнуть нечем.

  "Храни один плевок", - любила говорить матушка, - "для морды Худа". Благослови ее, старую толстую корову. "Я хотела вырасти большой. Слышишь, мама? Достичь зрелости. Может, пятидесяти лет. Пять стервозных, щедрых, ужасающих десятилетий. Я хотела быль ЗАМЕТНОЙ. Гром в очах, гром в голосе. Большой вес, подавляющая масса. Нечестно это - окончить дни высохшей в пустыне. Даль Хон, будешь скучать?

  День, когда я снова ступлю на сочную травяную кочку, смету с губ, глаз и носа облако мух... да, в этот день мир снова станет правильным. Нет, не бросай меня здесь, Даль Хон. Это нечестно".

  Она кашлянула, прищурилась. Что-то не так впереди, на тех холмах и долине между ними. Дыры в земле. Пещеры? Кратеры? Склоны как будто чем-то кишат. Она моргнула, гадая, не видится ли всё это. Лишения могут свести с ума. Но нет - почва так и шевелится. Крысы? Нет, ортены.

  Поле битвы. Она различила блеск обглоданных костей, заметила зловещие кучи на гребне справа - несомненно, следы погребальных костров. Сжигать мертвецов - это практично. Хотя бы ради избавления от болезней. Она пнула пятками лошадь, заставив перейти в тяжелый галоп. - Знаю, знаю, милая. Недолго.

  "Пыльные дьяволы" пролетели мимо, направившись к окружающему низину гребню.

  Мазан Гилани поскакала следом, на вершину холма. Натянула поводья, рассматривая груды мусора на дне, зияющие окопы на дальнем склоне. За ними поднимались груды жженых костей.

  В нее медленно просачивался ужас, изгоняя дневной жар.

  Несвязанные Т'лан Имассы материализовались справа, замерев неровной цепочкой, тоже разглядывая представшую сцену. Внезапное их появление после стольких дней в пыли даже обрадовало Мазан. Слишком долго единственной собеседницей была лошадь. - Не то чтобы я готова была вас расцеловать, - сказала она.

  Головы поворачивались к ней. Никто не отвечал.

  "И спасибо Худу". - Моя лошадь умирает, - сообщила она. - Что бы тут ни случилось, это имеет отношение к Охотникам за Костями. И выглядит плохо. Так что, - сверкнула она глазами на немертвых воинов, - если у вас есть утешительные вести или хотя бы просто объяснения, я действительно вас поцелую.

  Тот, кого звали Берок, ответил: - Мы поможем твоей лошади, женщина.

  - Отлично, - бросила она, спешиваясь. - Начинайте. Мне тоже немного воды и жратвы не повредит. Знайте, я ортенов есть не стану. Кому пришла в голову, что скрестить ящерицу с крысой - хорошая идея?

  Один из Т'лан вышел к ней. Она не помнила его имени, но он был больше остальных; тело казалось слепленным из кусков трех - четырех существ. - К'чайн На'рхук, - пророкотал он. - Битва и сбор урожая.

  - Урожая?

  Существо указало на далекие курганы. - Они разделали мясо. Они питаются павшими врагами.

  Мазан вздрогнула. - Каннибалы?

  - На'рхук - не люди.

  - Какая разница? По мне, это каннибализм. Только белокожие варвары с Феннских гор опустились до людоедства. Так я слышала.

  - Они не завершили пир, - сказал большой Т'лан Имасс.

  - О чем ты?

  - Видела новорожденную гору на севере?

  - Нет, - сказала она насмешливо, - сейчас впервые заметила.

  Имассы молча смотрели на нее.

  Мазан Гилани вздохнула: - Да, гора. Буря.

  - Другая битва. Рождение Азата. Отсюда можно заключить, что На"рхук побеждены.

  - О. Мы столкнулись с ними во второй раз? Хорошо.

  - К'чайн Че'малле, -сказал Берок. - Гражданская война, Мазан Гилани. - Воин взмахнул изломанной рукой. - Твоя армия... не думаю, что все погибли. Ваш командир...

  - Тавора жива?

  - Ее меч жив.

  "Ее меч. О, это отатараловое лезвие". - Могу я послать вас вперед? Можете вы найти след, если он вообще есть?

  - Зеник станет разведчиком, - сказал Берок. - Если враги найдут нас, Мазан Гилани, до момента последнего воскрешения, все наши планы падут прахом.

  - Планы? Чего вы хотите?

  - Как же? Освобождения Хозяина.

  Она хотела задать новые вопросы, но не решилась. "Боги подлые, не вас я должна была найти. Это вы хотели найти нас, так? Смола, жаль, что тебя нет. Объяснила бы, что происходит. Но нутром чую: нехорошее происходит. Ваш Хозяин? Не продолжайте". - Хорошо. Давайте уедем отсюда, а потом вы нас накормите. Только хорошей едой, ладно? Я ведь цивилизованная. Даль Хон, Малазанская Империя. Сам Император был родом из Даль Хона.

  - Мазан Гилани, - ответил Берок, - мы не знаем о твоей империи. - Т'лан Имасс помедлил. - Но прошлого императора... его мы знали.

  - Неужели? До или после смерти?

  Пятеро Имассов разглядывали ее. Берок спросил: - Мазан Гилани, какой смысл в твоем вопросе?

  Она моргнула, медленно покачала головой: - Никакого. Никакой задней мысли.

  Другой Т'лан сказал: - Мазан Гилани. Твой старый император.

  - Ну?

  - Он был лжецом?

  Мазан почесала голову, снова прыгнула в седло. - Зависит.

  - То есть?

  - Верите ли вы во все сказки, которые о нем рассказывают. Ну же, уходим отсюда. Поедим, попьем, потом найдем меч Таворы. Пусть улыбнутся Опонны и она по-прежнему окажется к нему пристегнутой.

  Она вздрогнула, когда пятеро Имассов поклонились. Затем они рассыпались пылью и полетели вдаль. - Уважение оказываете? - Она снова оглядела кишащее ортенами поле брани. "Какое уж тут уважение, женщина.

  Нет, пока что держи всё внутри. Ты не знаешь, что тут было. Ничего не знаешь наверняка. Пока что. Держись.

  Самоуважение - в том, чтобы держаться. Как делала мама".

  ***   

  Запах горящей травы. Влага под щекой, на другой прохладный воздух; где-то рядом треск жучков. Солнечный свет, отфильтрованный опущенными веками. Пыльный воздух, проходящий в легкие и обратно. Вот части его, лежащего. Кусками. Так чувствуется, но это же нелепая идея - он ее отбросил, хотя чувства настаивали на своем.

  Мысли. Радость от того, что они еще есть. Замечательный триумф. Вот если бы он еще смог сложить воедино все куски, особенно отсутствующие. Хотя можно подождать. Вначале он должен отыскать какие-нибудь воспоминания.

  Бабушка. Ну, по крайней мере, старушка. Допущения могут быть опасными. Вроде бы одна из ее поговорок? Как насчет родителей? Да, насчет них? Попробовать вспомнить - трудно ли это? Его родители. Не особенно впечатляющая пара. Непонятные в своей простоте... он всегда гадал, не скрыто ли в них что-то большее. Так должно было быть, а? Тайные интересы, подавленное любопытство. Неужели мать искренне волновало, что сегодня наденет вдова Третьях? Неужели это было пределом ее интереса к миру? Бедная соседка владела всего-то парой туник и платьем до колен, все из простого полотна. Как и подобает женщине, чей муж лежит в песках Семиградья - за монетки на глазах мертвеца в мире живых много не купишь, правда? А тот старик с нижней части улицы, пытавшийся за ней ухаживать... он просто вспоминал былую прыть. Не нужно было насмехаться, мама. Он делал что мог. Мечтал о счастливой жизни, мечтал пробудить хоть что-то в тусклых глазах вдовы.

  Да, пустой мир без надежды.

  И если отец имел привычку без конца насвистывать песенку, иногда прерываясь, отвлеченный мыслью - или, скорее, совершенно пораженный самим фактом ее наличия - что же, человеку в годах есть о чем подумать, не так ли? Кажется, так. Если он сгибался в толпе, не встречаясь ни с кем глазами - что же, многие мужчины забыли, что значит мужество. А может, никогда не знали. Так это его родители? Или чужие?

  Откровения шлепались одно за другим, настоящий оползень. Сколько ему было? Пятнадцать? Улицы Джакаты вдруг сузились перед внутренним взором, дома съежились; здоровенные мужики из квартала стали хвастливыми пучеглазыми комарами.

  Но был совсем другой мир... где-то, снаружи.

  "Бабушка, я видел в твоих глазах блеск. Ты выбивала пыль из золотого ковра, раскатывала передо мной. Ради моих крошечных ножек. Совсем иной мир вовне. Называемый "учением". Называемый "знанием". Называемый "магией"".

  Корни и личинки и скрученные пучки чьих-то волос, маленькие марионетки, куклы с вязаными личиками. Нити из кишок, связки бинтов, кривые когти ворон. Знаки на глиняном полу, пот, капающий со лба. Глина была мучением, язык горел от зализанного стило, и как трепетали свечи, как суетились тени!

  "Бабушка? Ты видишь мальчика, который сам себя растерзал? В его плоть впивались зубы, и эти зубы были его. Снова и снова. Они кусали и кусали. Терзая, вызывая мучительную боль и ярость. Он падал с дымного неба. И взлетал снова, новые крылья, хрустящие суставы. Скользящий кошмар.

  Ты не можешь вернуться. Не после такого.

  Я касался своей слабой плоти, и она была зарыта под трупами, и вязкая кровь текла вниз. Я был залит кровью. Ну, то есть тело, которое я привык считать своим. Назад пути нет.

  Мертвые ноги шевелятся, обмякшие лица поворачиваются, пытаясь глядеть - но не я был тем грубияном, что стащил их сюда. Не надо обвинять меня мертвыми взорами. Какой-то глупец сошел вниз, сюда... может, моя мокрая кожа излучала тепло, но ведь это было лишь тепло остывающих трупов.

  Я не вернулся. Ничего подобного.

  Отец, если бы ты только знал, что я видел. Мать, если бы ты открыла сердце, чтобы благословить бедную вдову из соседней двери.

  Вы объясните глупцу? Это был курган из трупов. Они собирали нас. Друг, тебя вмешиваться не просили. Возможно, они тебя не заметили, хотя не понимаю почему. Твое касание было холодным. Боги, таким холодным!

  Крысы, крадутся все ближе, вынюхали в воздухе мои куски. В мире, где каждый - солдат, никто не замечает тел под ногами, но даже муравьи сражаются злее демонов. Мои крысы. Они трудились, угнездившись в телах. Теплые...

  Они не могли собрать меня всего. Невозможно. Может, они меня вытащили, но неполного.

  Или нет. Бабушка, кто-то привязал ко мне нити. Он ко всему привязал свои нити. К моим Худом клятым крысам. Ох, умный ублюдок этот Быстрый. Умный, умный ублюдок. Весь тут, весь там. Я весь тут. А потом кто-то меня вырыл и унес. А Короткохвостые смотрели так и эдак, словно желая возразить, но все же не возразили.

  Он тащил меня прочь, плавясь на ходу.

  И разделка мяса продолжалась. Они трудились, насвистывая бесконечную песенку, иногда прерываясь, отвлеченные мыслью - или, скорее, совершенно пораженные самим фактом ее наличия. Как-то так.

  Итак, он утащил меня, но где остальные?"

  Куски сложились, и Бутыл открыл глаза. Он лежал на земле, солнце низко висело над горизонтом, роса на желтой траве касалась лица. Пахло прошедшей ночью. Утро. Он вздохнул и медленно сел. Казалось, тело состоит из сплошных зашитых шрамов. Взгляд на человека у костра. "Его касание было холодным. А потом он растаял". - Капитан Рутан Гудд... сэр.

  Мужчина оглянулся и прочесал бороду пальцами. - Думаю, это птица.

  - Сэр?

  Он указал на бесформенные куски мяса, поджаривающиеся над углями. - Это просто упало с неба. Перья успели обгореть. - Он покачал головой. - Но и зубы были. Птица. Ящерица. Как говорят на Боевых островах, в обеих руках по пучку соломы.

  - Мы одни.

  - Пока что. Но мы почти не приблизились - ты стал каким-то тяжелым.

  - Сэр, вы меня несли? "Плавясь. Как-кап". Далеко ли? Сколько дней?

  - Нес? Что я, Тоблакай? Нет, вон там волокуши. Тащить легче, чем нести. Вроде бы. Хотелось бы мне иметь пса. Когда я был ребенком... гм, скажу только, что желание иметь пса показалось бы странным. Но сейчас я разодрал бы глотку богу ради пса.

  - Я уже могу идти, сэр.

  - А тащить волокуши сможешь?

  Нахмурившись, Бутыл оглянулся на приспособление: два длинных копья, обломки копий поперек, почерневшие ремни от упряжи и доспехов. - Сэр, там же нет ничего.

  - А если там буду я, морпех?

  - Ну, я...

  Рутан оторвал кусочек, помахал в воздухе. - Шутка, солдат. Ха, ха. Вот, кажется готовым. Кулинария - искусство превращения знакомого в неузнаваемое и потому съедобное. Когда родился разум, первым делом спросил: "А это можно приготовить?" В конце концов, есть лицо коровы... хотя некоторые.... Ох, ладно. Ты ведь голоден.

  Бутыл подошел к очагу. Рутан стащил тушку с шампуров и разорвал надвое, передав одну порцию морпеху.

  Они ели молча.

  Наконец, высосав и выплюнув последнюю косточку, слизав жир с пальцев, Бутыл вздохнул, глядя на человека напротив: - Я видел, сэр, как вы упали под весом сотни Короткохвостых.

  Рутан потянул себя за бороду. - Да уж.

  Бутыл отвел глаза, снова попытался взглянуть прямо. - Думал, вам крышка.

  - Они не пробили доспехов, хотя я весь покрыт синяками. В-общем, они втаптывали меня в землю, но скоро сдались. - Он поморщился. - Не сразу сумел я выбраться. Тогда от Охотников и союзников не осталось и следа, только трупы. Кажется, хундрилам пришел конец - никогда я не видел столько мертвых лошадей. Окопы были взяты. Летерийцы причинили им некоторый урон... о дальнейшем и гадать не стану.

  - Думаю, я тоже кое-что видел.

  - И я тебя учуял, - сказал капитан, тоже не желавший встречаться с Бутылом глазами.

  - Как?

  - Так. Ты был едва жив, но еще жив. Так что я тебя вырыл.

  - А они просто смотрели.

  - Смотрели? Я и не заметил. - Капитан вытер руки о бедра, встал. - Готов идти, солдат?

  - Думаю, да. Куда мы идем, сэр?

  - Найти оставшихся.

  - А когда была битва?

  - Пять или четыре дня назад.

  - Сэр, вы Бурегон?

  - Дикая волна?

  Бутыл наморщил лоб.

  - Еще шутка, - сказал Рутан Гудд. - Давай разберем волокуши. Там меч, который может оказаться тебе полезным, и еще кое-что.

  - Это всё было ошибкой, так?

  Мужчина бросил на него взгляд. - Рано или поздно всё оказывается ошибкой.

  ***  

  Хаос мальстримом бушевал внизу, выбрасывая пену. Он встал на краю уступа, всмотрелся. Справа скала наклонялась, показывая край смутно видимой пропасти, а дальше торчал кверху Шпиль, черная уродливая штуковина, палец гиганта. Над рваной смутной вершиной повис зонт белого тумана.

  Вскоре он отвернулся, пересек уступ - двенадцать шагов до отвесной каменной стены и устья тоннеля. Там повсюду валялись разбитые валуны. Он перелез через одну из груд, начал копаться, пока не нашел пыльную промасленную шкуру, прикрывавшую трещину. Сорвал ее, нагнулся, достав потертую суму. Она была такой ветхой, что дно сразу порвалось по швам, вывалив на почву содержимое.

  Покатились монеты, запрыгали и зазвенели всякие безделушки. Однако две вещи большего размера упали без звука, ведь они были завернуты в кожу. Он взял лишь эти две вещи, одну сунув за пояс, вторую развернув.

  Скипетр из гладкого черного дерева, на концах потускневшее серебро. Он еще мгновение смотрел на него, потом пошел к основанию Андийского Шпиля. Порылся в кошеле у бедра, достав комок конских волос; бросил к ногам, а затем размашистым движением описал скипетром круг над черными волосами. И сделал шаг назад.

  Затем он прерывисто вздохнул, полуобернувшись. Тон его слов был извиняющимся: - Ах, Мать, это старая кровь. Не отрицаю. Старая и тонкая. - Он колебался. Потом сказал: - Передай Отцу, я не сожалею о выборе. К чему бы? Да ладно. Двое из нас сделали лучшее, на что я способен. - Он весело хмыкнул. - И ты тоже так можешь сказать.

  Повернулся.

  Тьма выткала перед ним что-то плотное. Он смотрел на это, не тратя слов, хотя сумрачное присутствие становилось все ощутимее, величественнее. - Если он желал слепой покорности, нужно было держать меня в цепях. А ты, Мать, ты должна была навеки оставить меня ребенком, прижимая крылом. - Он неловко вздохнул. - Мы еще здесь, хотя сделали желаемое вами. Мы получили почти всех. Единственное, чего никто из нас не ожидал - насколько это нас изменит. - Он мельком оглянулся. - Да, так и случилось.

  В круге, что был перед ним, открыла алые глаза черная форма. Копыта залязгали, словно секиры по камню.

  Он схватил привидение за полночную гриву, прыгнул на спину зверя. - Береги дитя свое, Мать. - Развернул коня, проскакал к краю утеса, потом снова к устью тоннеля. - Я так давно живу среди них, что данное тобой стало лишь слабым шепотом на дне души. Ты редко смотрела на людей, но теперь всё меняется. Скажу вот что. - Он развернул коня. - Теперь наша очередь. Твой сын открыл путь. А что до ЕГО сына - если хочет Скипетр, пусть придет и возьмет.

  Бен Адэфон Делат крепче ухватился за гриву. - Делай своё, Мать. Пусть Отец делает своё, если хочет, Но основное выпадает нам. Так что... стойте в стороне. Закройте глаза, ибо клянусь: МЫ ВОССИЯЕМ! Когда нас прижимают к стенке, Мать... ты понятия не имеешь, на что мы способны.

  Он вогнал пятки в бока коня. Тварь прыгнула вперед.

  "Ну, милое привидение, это может быть совсем не весело".

  Конь достиг края. Вознесся в воздух и упал в кипящий мальстрим.

  Присутствие, дышащая тьма, не сразу покинуло громадную палату. На черном полу блестела россыпь монет и камней.

  Затем послышался стук трости о камень.

Глава 3

"Вот и время уйти в холодную ночь"

Этот голос морозом жег

Пробудив и заставив застыть

Слышу крики, зовущие в небо лететь

Но крепко держит земля...

Что ж, давно это было, давно

Только стылым утром я крылья

Ощущаю, как тень за спиной

Только звезды роднее, чем прежде

Время близится, чую, страшась - я уйду

Голос тот отыскать, встав у грани

"Вот и время уйти в холодную ночь"

И сухим и усталым был тон

И зачем это всё - не понять

Если сны о полете - последний намек на свободу

На последнем дыханье о крыльях взмолюсь.

"Холодная ночь", Осаждающий

Дым повис в каюте густыми клубами. Все иллюминаторы были открыты, как и дверь, но воздух оставался недвижным; жара горячечным языком лизала полуобнаженную плоть. Откашлявшись, чтобы избавиться от надоевшего зуда в груди, Фелаш, Четырнадцатая Дочь королевы Абрастали, склонила голову на мягкую (хотя сырую и грязную) подушку.

Служанка трудилась над оживлением кальяна.

  - Уверена в дате? - проговорила Фелаш.

  - Да, Ваше Высочество.

  - Ну... полагаю, я должна ощущать волнение. Настал пятнадцатый мой год. Взвейтесь, знамена! Увы, тут ничего виться не станет. - Она закрыла глаза, но вскоре заморгала, открыв их снова. - Это сквозняк?

  - Ничего не чувствую, Ваше Высочество.

  - Не люблю жары. Отвлекает. Шепчет о смертности, навевает отчаяние и вместе с тем непонятную решимость. Если мне суждено умереть, скажу: да будет так.

  - Несварение желудка, Ваше Высочество.

  - А боль пониже спины?

  - Непривычка.

  - Сухость в горле?

  - Аллергия.

  - А ломота во всем теле?

  - Ваше Высочество, эти симптомы хоть иногда пропадают?

  - Хмм. Оргазм. Или если я вдруг нахожу себе занятие.

  Служанка вдохнула жизнь в систему трубок, передала хозяйке мундштук.

  Фелаш закусила серебряный кончик. - Когда я попробовала впервые?

  - Ржавый лист, Ваше Высочество? В шесть лет.

  - Но зачем?

  - Или так, или вы сгрызли бы ногти, насколько я помню.

  - Ах да, детские привычки. Слава богам, я излечилась. Как думаешь, можно выйти на палубу? Клянусь, я ощутила сквозняк. Внушает оптимизм.

  - Ситуация плачевная, Ваше Высочество, - сказала служанка. - Команда выдохлась, работая на помпах, но мы всё равно сильно оседаем. Ни земли поблизости, ни призрака ветра. Риск утонуть весьма серьезен.

  - Но ведь выбора не было?

  - Капитан и старпом с таким выводом не согласны, Ваше Высочество. Потеряны жизни, мы едва держимся...

  - Вина Маэла, - буркнула Фелаш. - Не знала, что ублюдок так жаден.

  - Ваше Высочество, никогда прежде мы не заключали сделок со Старшим Богом...

  - И больше не заключим! Но ведь мать услышала? Точно. Неужели это не оправдывает жертвоприношения?

  Служанка промолчала, принимая медитативную позу.

  Фелаш смотрела на женщину, которая была много старше ее, прищурив глаза . - Отлично. Мнения разошлись. Наконец-то возобладали трезвые головы?

  - Не могу знать, Ваше Высочество. Если я...

  - Нет. Как ты сама сказала, мне пора размяться. Выбери подходящий наряд, что-то милое и щегольское, и притом подобающее внезапно наступившей зрелости. Пятнадцать! Боги, старость близка!

  ***  

  Шерк видела: ее старпом с трудом управляется на перекошенной палубе. Слишком много потеряно частей тела, предположила она, чтобы сохранить веру в собственную ловкость; однако он движется достаточно резво, хотя и морщится, дергается на каждом шагу. Боль - не самый приятный спутник жизни, особенно когда она присутствует каждый день, каждую ночь, в каждом дыхании.

  - Восхищаюсь тобой, Скорген.

  Он прищурился, поднявшись на мостик. - Капитан?

  - Ты кривишься, и только. Думаю, есть много форм мужества, и большинство нами не замечаются. Не всегда трудно встречать смерть, не так ли? Иногда труднее стоять лицом к лицу с жизнью.

  - Как скажете, капитан.

  - Что доложишь?

  - Тонем.

  Чудно. Она подумала, что некоторое время поплавает, а потом медленно опустится вниз, как вздувшийся мешок с мокрой травой, и найдет дно морское. И пойдет. Но куда? - Думаю, на север.

  - Капитан?

  - "Вечная Благодарность" заслуживала лучшей участи. Снарядите шлюпки. Сколько плыть?

  - Не могу предположить.

  - Почему?

  Здоровый глаз Скоргена дернулся. - Ну, я имел в виду, что не хочется предполагать. Вот невезение.

  - Скорген, мне брать рундук?

  - Хотите взять рундук? Он поплывет? То есть если привязать за шлюпкой. У нас только две годных, да и те повреждены. В команде остается двадцать девять человек, плюс вы, я и гостьи. Десять в шлюпке - и нас потопит первая волна. Не горазд я считать, но кажется, нас многовато. Люди могут держаться на воде. Но недолго, тут ведь акулы шастают. Идеально - восемь на борту. Достаточно скоро идеал воплотится в жизнь. Но ваш рундук... все расчеты мне спутал.

  - Скорген, ты помнишь, как грузил мой рундук?

  - Нет.

  - Потому что его нет. Просто фигура речи.

  - Какое облегчение. К тому же, - вздохнул он, - у вас и времени собираться не будет. На следующем буруне перевернемся, или так мне сказали.

  - Побери меня Странник! Поднять наверх гостей!

  Он указал ей за спину: - Благородная вон вышла, капитан. Уж она поплывет как пробка, поверьте, пока...

  - Спустить шлюпки, разместить команду! - Шерк прошла мимо Скоргена и двинулась навстречу принцессе.

  - Ах, капитан, я действительно не...

  - Времени нет, Ваше Высочество. Берите служанку и одежду, в которой не замерзнете. Судно тонет, нужно садиться по шлюпкам.

  Фелаш озиралась, моргая как сова. - Кажется, это крайность.

  - Неужели?

  - Да. Мне казалось, покидать корабль - самое последнее, чего человек пожелает в море.

  Шерк Элалле кивнула: - Точно, Ваше Высочество. Особенно в море.

  - Неужели нет альтернативы? Паникуете? На вас не похоже.

  - Я кажусь запаниковавшей?

  - Ваша команда...

  - Самую малость, потому что у нас нет места для всех, а значит, некоторым придется погибнуть в челюстях акул. Кажется мне, такая смерть никого не привлекает, и это еще мягко сказано.

  - Боги! Ну, что еще можно сделать?

  - Я жду ваших предложений.

  - Может, ритуал спасения...

  - Что?

  Пухлые пальцы взлетели: - Давайте оценим ситуацию, ладно? Шторм разбил корпус, да?

  - Мы на что-то налетели, Ваше Высочество. Надеюсь, это была голова Маэла. Повреждения не починить, помпы не справляются с течью. Сами видите, правым бортом мы почти касаемся воды. Если бы не штиль, уже перевернулись бы.

  - Значит, трюм полон воды.

  - Верное допущение, Ваше Высочество.

  - Ее нужно...

  Ужасающий скрежет заставил содрогнуться доски под их ногами.

  Глаза Фелаш широко раскрылись: - Ох, что это?

  - Оно самое, Ваше Высочество. Тонем. Ну же, вы упомянули ритуал. Если в него будет вовлечен какой-нибудь Старший Бог... не ручаюсь за ваше благополучие, если команда услышит хоть слово.

  - Неужели? Как тревожно. Что ж, упомянутый ритуал не обязательно должен вовлекать всяческих неприятных персонажей. На деле...

  - Простите, что прерываю, Ваше Высочество, но мне тут пришло в голову, что наше необычайное упражнение в оценке ситуации грозит оборваться самым фатальным образом. Я искренне им наслаждалась, а вот вы, как теперь кажется, стали поистине неосведомленным участником. Хорошо ли вы плаваете? Нам, похоже, не добежать до шлюпок...

  - Ради всего святого. - Фелаш повернулась кругом, оценивая происходящее. Взмахнула рукой.

  "Вечная Благодарность" вздрогнула. Из люков выплеснулась пена. Снасти заскрипели, словно под напором шквала; покатились обломки рухнувшей мачты. Корабль со стоном выровнялся. За бортами кипела вода. Из обеих шлюпок донеслись тревожные крики. Шерк Элалле слышала приказ рубить концы. Через миг спасательные посудины упали на воду - ни в одной не было полного комплекта моряков; оставшиеся, во главе со Скоргеном Кабаном, принялись изрыгать ругательства, повиснув на планшире. Вода омыла палубу.

  Принцесса Фелаш изучила положение корабля, приложив пальчик к пухлым, накрашенным губам. - Нужно осушить трюм, - сказала она, - прежде чем осмелимся поднять его выше. Согласны, капитан? Ведь тяжесть воды способна разломить корпус пополам?

  - Что вы делаете? - крикнула Шерк.

  - Ну, спасаю нас, ясное дело. И ваш корабль - мы еще в нем нуждаемся, несмотря на негодное состояние.

  - Негодное? Он просто прекрасен, чтоб вас! Или был бы, если бы кое-кто...

  - Ну-ну, капитан. Следите за манерами. Я, в конце концов, знатная особа.

  - Разумеется, Ваше Высочество. Прошу спасти мой жалкий кораблик. Потом мы на досуге обсудим все недоразумения.

  - Отличное предложение, капитан.

  - Если вы могли так сделать в любое время, Ваше...

  - Да, могла бы. Но определенно не должна была. Мы вновь имеем дело с ужасными силами. Вновь придется платить. Вполне достаточно для "никогда больше"!

  Шерк Элалле поглядела на старпома и матросов. На палубе под их ногами уже не было воды; из трюма доносился звук сотни работающих помп. "Но у нас нет сотни помп, да и людей там нет!" - Что, снова Маэл?

  Фелаш взмахнула ресницами: - Увы, нет. Трудности, извольте понять, происходят как раз от намеренного избегания нами этой персоны. В конце концов, это его королевство, а он не терпит соперников. Посему мы должны противопоставить силе Маэла иную энергетику.

  - Это монаршее "мы", Ваше Высочество?

  - Ага, вы ощутили, капитан?

  Вокруг корабля начал подниматься густой клубящийся туман - обе шлюпки пропали из видимости, крики команд вдруг затихли, словно все эти мужчины и женщины более не существовали. В наступившем зловещем безмолвии Шерк Элалле, Скорген и еще дюжина матросов сгрудились посреди палубы. Повсюду выпадал иней.

  - Ваше...

  - Какое облегчение после жары, не находите? Но теперь мы должны крепко стоять на своем. Отдать слишком много - это может стать фатальным.

  - Ваше Высочество, - снова заговорила Шерк. - С кем мы будем заключать сделку на этот раз?

  - Оплоты по большей части забыты, особенно давно уснувшие. Вообразите же наше удивление, когда мерзлый труп вновь пробуждается к жизни в царстве льда - после бесчисленных столетий. О, они были жуткими типами, эти Джагуты... но, знаете ли, я все еще взираю на них с симпатией, несмотря на всяческие экстравагантности. Что ж, на севере Болкандо есть гробницы, а их Хранители, гмм...

  - Джагуты, Ваше Высочество? Вы сказали "Джагуты"?

  - Вы точно паникуете, капитан. Эти постоянные и все более грубые вмешательства...

  - Вы сковали нас льдом?

  - Омтозе Феллак, капитан, это Ледяной Трон. Понимаете? Он снова пробудился...

  Шерк подошла ближе. - А в чем сделка, Принцесса?

  - Разберемся, когда...

  - Нет! Будем разбираться прямо сейчас!

  - Не могу сказать, что одобряю столь невежливый тон, капитан Элалле. Поглядите, как надежно стоит корабль. Лед заморозил все трещины корпуса, на палубе сухо, хотя и слишком холодно. К сожалению, от тумана нам не избавиться, ведь вокруг по-прежнему теплая вода. Думаю, течение понесет нас на север, а до берега около трех дней. Ненаселенное побережье с обширной, самой природой защищенной гаванью, где мы сможем починить...

  - Починить? Я только что потеряла больше половины команды!

  - Она нам не нужна.

  Скорген Кабан неуклюже переминался рядом. - Капитан! Мы мертвы? Это Проклятие Маэла? Мы путешествуем в Моря Смерти? Это Река, Лишенная Жизни? Океан Черепов? Мы встали между Рогом Страданий и Рогом Потерь? В Корчах...

  - Боги подлые! Неужели нет конца эвфемизмам? Нельзя было просто сказать "мертвы"?

  - Да, еще Эвфемерные Пучины! Видите ли, у команды возникают вопросы...

  - Расскажи им об оплоте удачи, Скорген. А насчет невезучих на шлюпках - ну, вот что бывает с теми, что не верят в капитана и старшего помощника. Понял?

  - Ох, это им понравится, капитан. Миг назад они ругали себя, что не успели прыгнуть в шлюпки.

  - Клин клином выбивают, старпом. Иди же.

  - Слушаюсь, капитан.

  Шерк Элалле снова поглядела на принцессу. - В мою каюту, если изволите, Ваше Высочество. Сделка.

  - Сделка? Да. Да. Как желаете, но вначале... гм, мне нужно переодеться, чтобы не подхватить простуду.

  - Да поглядит Странник в другую сторону.

  - Он туда и глядит, милочка.

  Шерк смотрела в спину юной женщине, спускающейся в люк. "Милочка? Ну, наверное, она старше чем выглядит.

  Нет, просто снисходительная, надутая принцесса. Ох, будь на борту Аблала, он мигом поставил бы ее на место". Мысль вызвала насмешливое фырканье. - Осторожнее! - посоветовала она себе и нахмурилась: - Ох, понимаю. Я промерзла насквозь. Похоже, в ближайшее время протечек не ожидается. Но нам лучше двигаться. Постоянно. - Она принялась озираться, весьма скованно шевеля головой.

  Да, корабль пришел в движение, увлекаемый течением. На воде качались глыбы льда. Туман облек их, словно частная управляемая туча. "Идем вслепую".

  - Каптен! Команда желает знать: это Белая Дорога?

  ***   

  - Запасы.

  Дестриант Келиз глянула вбок, на Надежного Щита. - Есть трутни. Днища фургонов - там растет пища. Матрона Ганф Мач о нас заботится. Будем странствовать, как прежде великие стада.

  Рыжебородый встал в стременах Солдата Ве'Гат, выросших из костей и кожи. - Великие стада? Где?

  - Ну, они погибли.

  Буян скривился. - Как погибли?

  - По большей части мы их истребили, Надежный Щит. Эланцы не просто пасли миридов и родаров. Мы еще охотились. Сражались за власть над дикими стадами и переправами, а если проигрывали - что же, мы травили зверя назло врагам. Или разрушали броды, чтобы животные тонули. Мы были едины с землей.

  Геслер фыркнул с другой стороны: - Кто открыл тебе глаза, Келиз?

  Она пожала плечами: - Духи-боги голодали. Что мы сделали не так? Ничего. Мы ничего не меняли. Жили так, как всегда. И губили себя. Дикие звери пропали. Земля высохла. Мы сражались друг с другом, а потом пришли Вершители Правосудия. С востока.

  - Кем они были?

  В ее рту появилась горечь. - Нашими судьями, Надежный Щит. Они изучили наши дела. Проследили ход жизней, все наши глупости. И решили, что полному излишеств правлению пора положить конец. - Она коротко взглянула на мужчину. - Я должна была умереть со всем родом. Но я сбежала. Позволила им умереть. Даже собственным детям.

  - Ужасное дело, - пробормотал Буян. - Но преступниками были Вершители. Вашему народу рано или поздно пришлось бы изменить образ жизни. Нет, кровь на их руках.

  - Расскажи о них побольше, - попросил Геслер.

  Она ехала на Солдате Ве'Гат, как и двое спутников. Стук тяжелых когтистых лап Че'Малле доносился далеко снизу. Она почти не ощущала сотрясения от шагов по твердой почве. Небо было тусклым, вокруг простерся серый пейзаж. За ними двое детей, Гриб и Синн, делили одного Ве"Гат. Они редко когда говорили; Келиз не могла припомнить, чтобы вообще слышала голос Синн, хотя Гриб и признался, что немота ее - скорее привычка, нежели болезнь.

  "Огненные твари. Демонское отродье. Геслер и Буян уже знали их, но даже им нелегко в их присутствии. Нет, они мне не нравятся".

  Келиз заставила себя собраться с мыслями. - Вершители вначале взяли власть в Колансе, - сказала она, чуть помедлив. Ей не хочется вспоминать, не хочется думать обо всем этом... но она заставит себя. - Вначале мы слышали лишь рассказы о них от купцов и караванных охранников. Они говорили нервно, со страхом в глазах. Не люди, рассказывали они. Жрецы. Их культ был основан на Шпиле - это мыс в Коланской бухте - и там они впервые поселились, построив храм, а потом и крепость.

  - Чужеземцы, значит? - спросил Геслер.

  - Да. С какого-то Гиблого Берега. Все это я слышала от случайных людей. Они приплыли на кораблях из кости. Шпиль не был населен - кто захотел бы жить на проклятой земле? Вначале появился один корабль, команда рабов, двенадцать или тринадцать жрецов и жриц. Едва ли король Колансе видел в этом вторжение. Когда они прислали ко двору посланницу, он приветил ее. Местные жрецы были не так добродушны, они предостерегали короля. Он не прислушался. Был назначен прием. Вершительница вела себя дерзко. Говорила о правосудии, словно лишь ее народ был железной рукой закона. Говорят, она ткнула пальцем в сторону короля и предрекла ему падение.

  - Готов спорить, он потерял всё добродушие, - буркнул Буян. - Надеюсь, срубил посланнице голову.

  - Попытался, - ответила Келиз. - Солдаты, потом волшебство - тронный зал стал бойней, и когда битва окончилась, она одна вышла из дворца. А в гавани стояли еще сто костяных кораблей. Так начался ужас.

  Геслер обернулся в седле - вроде бы поглядев на двоих детей. Потом снова посмотрел вперед. - Дестриант, давно ли это было?

  Она пожала плечами. - Пятьдесят или шестьдесят лет назад. Вершители истребили другие культы. Год за годом прибывали все новые их последователи. Их называли водразами. Это те, у кого примесь человеческой крови в жилах. Первые двенадцать были Чистыми. Из провинции Эстобансе - самой щедрой земли Колансе - они распространили власть повсюду, налагая свою волю. Они не желали сражаться с обычными людьми; одним голосом они ставили на колени целые армии. После Колансе они начали рушить одну династию за другой, во всех южных королевствах, окружающих Пеласиарское море. Наконец все земли оказались под их контролем. - Она вздрогнула. - Это были жестокие хозяева. Были засухи. Голод. Они назвали это Веком Справедливости, они позволили людям умереть. Протестовавших казнили, решившихся на бунт уничтожили. Вскоре они дошли до земель моего народа. И раздавили нас как мух.

  - Гес, - сказал, чуть подумав, Буян, - это были нелюди, верно?

  - Келиз, у Вершителей есть клыки?

  - Клыки? Нет.

  - Опиши их.

  - Они были высокими, тощими. Кожа белая как алебастр, а руки и ноги двигались не как у людей. Ниже локтей руки изгибались во все стороны. Говорят, даже тела были на шарнирах, как будто два набора тазовых костей. Они могли стоять как мы или сгибать ноги подобно лошадиным. Ни одно оружие их не брало, а простое касание их пальца ломало кости в теле воина. Магические атаки скатывались с них, словно вода.

  - С водразами было так же, - поинтересовался Геслер, - или это особенности Чистых?

  - Не знаю.

  - Ты видела одного из Вершителей своими глазами?

  Чуть помедлив, она покачала головой.

  - Но твое племя...

  - Мы услышали, что они идут. Мы знали, что они убьют всех. Я сбежала.

  - Дыханье Худа! - пролаял Буян. - Значит, ты не знаешь точно, были...

  - Я прокралась назад через несколько дней, Надежный Щит. - Ей пришлось выдавливать из себя слова. Во рту пересохло, мысли стали холодными, как трупы. - Они работали тщательно."Я прокралась назад. Правда ли? Или это просто сон? Разбитые лица детей, такие спокойные. Муж, невозможно искривленная спина, выкаченные глаза. Мертвые псы, головы шаманов на шестах. И кровь повсюду - даже мои слезы..." - Я бежала. Я последняя из народа.

  - Ты говорила о засухе, - сказал Геслер. - Она началась после прихода Вершителей или до?

  - Эстобансе изобильно источниками. Широкая долина с высокими горами на севере и юге. Море на востоке, возвышенности на западе. Засухи были в южных королевствах и других территориях Колансе. Не знаю, где они начались, Смертный Меч, но даже в сказках, услышанных в детстве, говорилось о горестях, навалившихся на земли оседлых.

  - А равнины Элана?

  Она покачала головой: - Всегда сухие, всегда трудные для жизни - вот почему кланы так много воевали. Нам недоставало всего. Я была девочкой. Дети привыкают к тому, что есть, считают это нормальным. Пока я жила с народом, я чувствовала себя нормально.

  - Так что привлекло Вершителей в страну, уже объятую страданиями? - удивился Геслер.

  - Слабость, - подал голос Буян. - Пройдись по голодающей стране - найдешь жирного короля. Никто не стал рыдать по жертвам бойни в дворцовой зале. Жрецы болтали о правосудии. Должно быть, звучало разумно. По крайней мере вначале.

  - Да, - согласился Геслер. - Но тот Шпиль, где они построили храм - Келиз, ты назвала его проклятым. Почему?

  - Там звезда упала с неба, - объяснила она.

  - Недавно?

  - Нет, очень давно, но вокруг мыса морская вода до сих пор красна как кровь - и ничто не живет в той воде.

  - Что-то изменилось после появления Вершителей?

  - Не знаю. Никогда не видела того места... прошу, я не знаю. Не знаю даже, зачем мы идем в том направлении. На востоке нет ничего... ничего, кроме костей. - Она сверкнула глазами на Геслера: - Где армия ваших союзников? Мертва! Нужно найти другое направление. Нужно... - "где-то спрятаться. Духи предков, простите!" Но нет, ее страхи слишком близки к поверхности. Вопросы словно прорываются сквозь тонкую кожу. "Недолго мне удавалось сдерживаться..."

  - Мы не знаем наверняка, - сказал Буян, зажевав концы усов. Он не желал встречаться с ней глазами.

  "Прости. Я понимаю".

  - Когда Гу'Ралл вернется, - тихо произнес Геслер, - мы узнаем больше. А пока идем куда шли, Дестриант. Нет смысла что-то менять.

  Она кивнула. "Знаю. Простите. Простите нас всех".

  ***  

  Их сила была темным неспокойным пятном, подобно реке вытекающим из головы большой, змеящейся колонны. Гу'Ралл изучал это явление сверху, скользя под самым пологом туч, что приползли с северо-запада. Раны его исцелились, ассасин уже странствовал далеко, выходя за пределы Пустошей.

  Он заметил потрепанные остатки армий, непомерно большие обозы. К югу от них двигалась иная сила, дисциплинированные, не омытые кровью колонны. Похоже, на редкость эффективная армия. Но, несмотря на приказы Смертного Щита, эти формирования не особенно интересовали Ассасина Ши'гел. Нет, его восхищали другие узлы мощи. Хотя даже они не могли сравниться с потоком силы от двух людских детей, Синн и Гриба, что путешествовали во главе Гнезда Ганф'ен.

  Разумеется, его уже нельзя называть "гнездом". Нет помещения, нет прочного и надежного укрытия для последнего племени К'чайн Че'малле.

  Даже лидерство отдано троим людям. Нет сомнения, без этого Че'малле были бы уничтожены Н"рхук. Три человека, облеченные странными титулами, и двое детей, носящих всего лишь лохмотья.

  Слишком многие жаждут власти. Вот сокрушающая поступь истории, вот истина всех когда-либо существовавших цивилизаций. Гу'Ралл не чувствовал вкуса к власти. Для такого, как он, лучше стоять за троном, чтобы перерезать горло при первых признаках безумных дерзаний. Если достаточно много голов покатится по ступеням столетий, урок будет выучен. Хотя он сомневается в этом.

  "Ассасин не должен умирать. Всегда должна оставаться тень. Мы держим мир под контролем. Мы арбитры разума. Вот наш долг, наше предназначение.

  Я их видел. Видел, на что они способны, видел в их глазах радость от творимого опустошения. Но глотки их мягки. Если придется, я смогу избавить мир от них". Сила была гнилой, оскверненной чем-то мерзким. Она сочилась из равнодушных умов, пачкая сладкие ароматы родичей - радость осознания победы, благодарность Смертному Мечу и Надежному Щиту, любовь к Келиз, Дестрианту К'чайн Че'малле. Веру в новое будущее.

  "А эти дети... Должны умереть. Скоро".

  ***  

  - Форкрул Ассейлы, - шепнул Гриб на ухо Синн. - Хрустальный Город знает их, даже водразов. Хранит память об них. Синн, они стоят в центре войны, они - те, кого ищет Адъюнкт.

  - Хватит, - прошипела она. - Не болтай. Что, если они слышат?

  Гриб фыркнул: - Думаешь, они не знали? Геслер и Буян? Форкрул Ассейлы, Синн. Но теперь она ранена. Серьезно ранена. Нужно ее остановить, иначе Охотников перебьют...

  - Если они еще остались.

  - Остались. Потянись разумом...

  - Ее меч - барьер, который она не опускает. Отатараловый меч.

  - Значит, она еще жива...

  - Нет, значит, кто-то его несет. Может, Брюс Беддикт, может, Вождь Войны Желч. Мы не знаем, мы даже близко подобраться не можем.

  - Гу'Ралл...

  - Хочет нас убить.

  Гриб вздрогнул. - Да что мы ему сделали? Разве что шкуру спасли.

  - Ему и всем ящерицам. Не важно. Мы могли бы напасть на них, и кто помешал бы?

  - Ты могла бы напасть на них, не я. Значит, тебе помешаю я. Не пробуй, Синн.

  - Мы с тобой заодно, - заверила она.- Партнеры. Я просто болтаю. Вот почему ассасин нас ненавидит. Никто нас не контролирует, кроме нас самих. Взрослые такое ненавидят.

  - Форкрул Ассейлы. Геслер желает соединиться с армией Адъюнкта, ведь таков его план?

  - Откуда мне знать? Наверное.

  - Значит, будем драться с Форкрул Ассейлами.

  Она зловеще ухмыльнулась: - Буду им ножки отрывать, как мухам.

  - Что за девочка?

  Синн закатила глаза: - Опять? Мне уже тошно о ней говорить.

  - Она в Хрустальном Городе. Ждет нас.

  - Она полоумная, вот она кто. Ты сам должен был заметить. Как и я. Нет, давай больше о ней не будем.

  - Ты ее боишься. Потому что она, может, сильнее нас обоих.

  - А ты не боишься? Поскорее начни.

  - Ночью, - сказал Гриб, - я вижу сон. Красные глаза открываются, открываются. И всё.

  - Забудь об этом сне. - Девочка отвернулась.

  Он чувствовал все свои мышцы, напряженные и ноющие; он знал, что в этих объятиях ему долго не выдержать. "Она страшнее ассасина. Ты, в Хрустальном Городе, ты боишься как я?"

  - Глупый сон, - бурчала Синн.

  ***  

  В полдень Геслер скомандовал отдых. Большая колонна разом встала, трутни вышли готовить обед. Морщась, он высвободился из седла чешуйчатого Ве'Гат, с облегчением заметив: раны на боках зверя исцеляются. Смертный Меч ступил на землю. - Буян, давай ноги разомнем...

  - Я могу отлить без твоей помощи.

  - Потом, идиот.

  Выгнувшись до боли в спине, он отошел от колонны, подчеркнуто не замечая Гриба и Синн, тоже слезавших вниз. Каждое треклятое утро со дня битвы он ожидал увидеть, что они пропали. Он не так глуп, чтобы думать, будто контролирует их. "Зажигали небесные крепости, словно сосновые шишки. Худ спаси нас всех".

  Буян подошел, сплевывая на ладони (так он их мыл). - Гребаный ассасин не желает спускаться. Плохие новости?

  - Вряд ли ему нужно спускаться, чтобы нас огорчить. Нет, просто показывает характер.

  - Как только снизойдет, - пробурчал Буян, - я покажу свой. Кулаком.

  Геслер засмеялся: - Ты до его кривого рыла не дотянешься даже с лесенкой. Куда намерен бить, в колено?

  - Может быть. Почему нет? Спорим, это будет больно.

  Геслер стянул шлем. - Форкрул Ассейлы, Буян. Волосатая мотня Худа!

  - Если она еще жива, то, наверное, передумала. Кто знает, скольких сожрали На'рхук? Похоже, от Охотников осталась лишь горстка.

  - Сомневаюсь. Бывает, что нужно стоять до конца. А бывает, что нужно бежать, собственную задницу подпалив. Она не искала битвы. На'рхук случайно на нее наткнулись. Значит, она сделала все, что могла, чтобы вывести солдат из-под удара. Дело было, похоже, кровавое, но это не полное уничтожение.

  - Как скажешь.

  - Слушай, это отступление с боем до точки, в которой можно разбегаться. Ты сужаешь фронт. Бросаешь тяжелую пехоту против их стены, потом отступаешь шаг за шагом. Наконец приходит время повернуться и бежать. Если летерийцы чего-то стоят, они ослабили давление. В лучшем случае мы потеряли всего тысячу...

  - По большей части тяжелая и морская пехота - основа армии, Гес...

  - Значит, нужно найти новую. Тысячу.

  - А в худшем случае? Ни панцирников, ни морпехов, регулярные роты разбежались перепуганными зайцами.

  Геслер сверкнул глазами: - Кажется, тут я записной пессимист, не ты.

  - Пойди к Матроне, пусть позовет ассасина.

  - Пойду.

  - Когда?

  - Когда сочту нужным.

  Лицо Буяна побагровело. - Знаешь, ты все еще Худом крытый сержант. Смертный Меч? Смертная Жопа, вот так лучше! Боги, думаешь, я по-прежнему буду выполнять твои приказы?

  - Ну, кто лучше подойдет в Надежные Щиты, чем человек с железным лбом?

  Буян застонал, потом сказал: - Есть хочется.

  - Да. Давай пойдем поедим.

  Они двинулись к месту кормежки.

  - Помнишь, когда мы были молодыми? Слишком молодыми. Тот утес...

  - Не надо про треклятый утес, Буян. До сих пор кошмары мучают.

  - Это ты вину чувствуешь.

  Геслер встал. - Вину? Проклятый дурак. Я спас тебе жизнь!

  - Почти что убив? Если бы тот камень упал и ударил по голове...

  - Но ведь не ударил? Нет, только по плечу. Легкое касание, куча пыли, а потом...

  - Дело в том, - прервал Буян, - что мы были дураками. Нужно было учиться, но ни один до сих пор так ничему и не научился.

  - Не в том проблема. Нас тогда разжаловали не без причины. Мы не умеем отвечать за других, вот вчем проблема. Начинаем ругаться, ты начинаешь думать, а это самое плохое. Не думай, Буян. Это приказ.

  - Ты не можешь мне приказывать. Я Надежный Щит, и если я пожелаю думать, так оно и будет.

  Геслер снова зашагал. - Только извести заранее. А пока что хватит бормотать о том и о сём. Изнурительно.

  - Видеть, как ты корчишь из себя Верховного Короля Вселенной - тоже изнурительно.

  - Смотри-ка, снова овсянка. Дыханье Худа, Буян, я уже так ею набит, что сморкаюсь...

  - Это не овсянка, а плесень.

  - Грибы, идиот.

  - А есть разница? Насколько я знаю, трутни разводят их в подмышках.

  - Достал, Буян. Я велел прекратить жаловаться?

  - Отлично. Если я найду причину прекратить жаловаться, сразу прекращу. Но мне же приказано не думать, а как я найду причину, не думая? Ха!

  Геслер скривился: - Боги подлые, Буян! Я себя чувствую стариком.

  Рыжебородый мужлан помолчал. Кивнул. - Да-а. Чертовски глупо. Мне уже кажется, что через месяц помру от старости. Боли и ломота, всё такое. Хочу бабу. Десять баб. Ромовую Бабу и Шпигачку, вот кого хочу - почему гадский ассасин их не захватил? Я был бы счастлив.

  - Тут есть Келиз, - буркнул Геслер.

  - Не могу клеиться к Дестрианту. Не положено.

  - Она вполне привлекательна. Уже была мамашей...

  - При чем тут это?

  - У них отвислые груди, верно? И широкие бедра. Настоящая женщина, Буян. Знает, как надо ворочаться под мехами. И этот взгляд... хватит гавкать, ты понимаешь, о чем я. У женщин, которые родили дитя, такой взгляд - они прошли через самое худшее и вышли по другую сторону. Уж они знают, как делать туда-сюда, а ты знаешь, что они одним взглядом могут тебя превратить в дрожащее мясо. Мамаши, Буян. Давайте мне мамаш, и других баб не надо. Вот так я говорю.

  - Да ты больной.

  - Если бы не я, ты так и висел бы на том утесе. Горстка костей, птицы вьют гнезда в волосах, пауки живут в глазницах.

  - Если бы не ты, я туда не полез бы.

  - Полез бы.

  - Почему это?

  - Потому, Буян, что ты никогда не думаешь.

  ***  

  Он собирал вещички. Маленькие вещички. Сверкающие камни, осколки кристаллов, сучки с фруктовых деревьев. И нес с собой, а когда мог - садился на пол и раскладывал их, создавая загадочные узоры или не узоры, а просто случайные сочетания. Потом смотрел на них. И всё.

  Этот ритуал, виденный уже десятки раз, по-настоящему тревожил Баделле, хотя она не понимала, почему.

 У Седдика вещички в кошеле

И этот мальчик пробует всё помнить

Хотя я говорила нет

Воспоминания мертвы

Воспоминания - осколки и сучки

Когда их достают из кошелей

Я на ладонях вижу только пыль

Решили мы от памяти уйти

Чтоб сохранить покой внутри голов

Мы были юными

Но ныне мы лишь духи

В снах живущих

Рутт девочку несет в суме

И Хельд запоминает всё

Но не рассказывает никому из нас

Хельд видит сны осколков и сучков

И понимает, что они такое.    

  Она хотела было передать слова Седдику, зная, что он сохранит их в истории, которую рассказывает сам себе, закрыв глаза; но потом ей подумалось, что ему не нужно слышать, чтобы знать, и что рассказываемая им история неподвластна никому. "Я поймана его историей. Я летала по небу, но небо - это изнанка черепа Седдика, и нет пути наружу. Поглядите, как он изучает свои вещички, поглядите, какое у него смущенное лицо. Тонкое. Пустое. Лицо, желающее наполниться - но никому его не наполнить". - Икариас наполняет наши животы, - сказала она, - и лишает нас всего иного.

  Седдик поднял голову, встретил ее взор и отвернулся. Звуки из окна, голоса в сквере. Семьи пускали корни, проникая в хрустальные стены и потолки, полы и залы. Старшие мальчики становились как-бы-отцами, старшие девочки как-бы-матерями; совсем маленькие убегали, но не надолго; они бежали, словно обезумев от возбуждения, только чтобы остановиться через несколько шагов - лица темнели от страха и смущения, и они стремглав мчались назад, в объятия родителей.

  "Вот зло воспоминаний".

  - Мы не можем оставаться здесь, - сказала она. - Кто-то нас ищет. Нужно пойти навстречу. Рутт знает. Вот почему он уходит на край города, смотрит на запад. Он знает.

  Седдик начал собирать вещички. В кошель. Словно мальчик, уловивший что-то уголком глаза, обернувшийся - и ничего не увидевший.

  "Если ты не помнишь, значит, у тебя не было ничего, достойного воспоминаний. Седдик, мы бежим от даров. Не наполняй прошлое". - Мне не нравятся твои безделушки, Седдик.

  Он словно вжался внутрь себя. Он не встречал ее взора, завязывая мешочек и пряча под истлевшую рубашку.

  "Не люблю их. Они жгутся".

  - Хочу отыскать Рутта. Пора готовиться. Икариас убивает нас.

  ***  

  - Я знала когда-то женщину. В своей деревне. Женатую. Ее муж был человеком, которого можно было хотеть - словно раскаленный камень пылал в твоих кишках. Она шла за ним, на шаг позади, по главной улице между хижин. Она шла - и не отрывала от меня взгляда. Знаешь, почему? Она смотрела на меня, чтобы я не смотрела на него. Мы всего лишь обезьяны, только без волос. Когда отвернется, помочусь ей в гнездо на голове - так я решила. Нет, я сделаю гораздо больше. Соблазню мужа. Сломаю его. Лишу чести, цельности, самоуважения. Сломаю между ногами. И тогда, идя по улице, она не посмеет глядеть мне в глаза. Никогда.

  Сказав так, Целуй-Сюда потянулась за кувшином.

  Вождь племени Гилк, Спакс, хмуро посмотрел на нее. Громко рыгнул. - Значит, любовь так опасна?

  - Кто говорил о любви? - возразила она, лениво взмахнув кувшином. - Речь об обладании. И краже. Вот от чего женщины сочатся, вот от чего у них сверкают глаза. "Берегись темных полос в бабьей душе".

  - У мужиков тоже такие есть, - пробормотал он.

  Она выпила, передала кувшин в ожидающие руки. - Они разные.

  - Почти всегда. Но, может, и нет. - Он сделал глоток, утер бороду. - Обладание ценно лишь для того, кто боится терять. Если ты осел на месте, тебе ни к чему стремиться... но многие ли из нас осели? Клянусь, немногие. Мы беспокойный народ, и чем старше становимся, тем больше беспокоимся. Самое грустное, что старик желает обладать как раз тем единственным, чего лишился навсегда.

  - Чего это?

  - Добавь тому мужику из деревни пару десятков лет - и его жене не придется смотреть в глаза соперницам.

  Она хмыкнула, взяла палку и сунула под лубки на ноге. Яростно почесала. - Что сталось с достойными целителями?

  - Говорят, магия почти что пропала в здешних землях. А ты шустрая?

  - Вполне.

  - Пьяная?

  - Вполне.

  - Вот чего мужик вдвое тебя старше желает услышать от женщины.

  Кто-то появился на фоне света. - Вождь, королева зовет тебя.

  Спакс со вздохом поднялся. Сказал Целуй-Сюда: - Подумай о моих словах.

  - Так не получается. Мы цветочки, но цветение недолго длится. Упустил случай - что же, слишком плохо. Для тебя. Ну, этой ночью.

  - Умеешь ты дразниться, чертова малазанка.

  - Зато ты вернешься.

  Он подумал и фыркнул: - Может быть. Но не рассчитывай.

  - Не сорванный цветок будет преследовать тебя до конца дней, Баргаст.

  - Сомневаюсь, что упустил случай, Целуй-Сюда. Далеко ли ты убежишь?

  - Остер ли мой нож?

  Спакс засмеялся. - Лучше не заставлять их высочество ждать. Оставь мне рома, ладно?

  Она пожала плечами: - Я такая ненадежная.

  ***  

  Оставшись одна, Целуй-Сюда приуныла. Личный одинокий костерок за пределами бесполезных дозоров, боль в мозолях и раздирающее чувство вины - о, как она тоскует по всему этому. "Неужели? Может, и да. Значит, не все они мертвы. Отлично. Мы прибыли слишком поздно. Плохо. Или нет. А нога, ну, вряд ли это можно назвать уловкой трусихи. Да? Я пыталась скакать с хундрилами, не так ли? По крайней мере думала, что пытаюсь. Так это выглядит. Хорошо".

  Она снова выпила болкандийского рома.

  Спакс - мужчина, любящий женщин. Она всегда предпочитала такую компанию, а не трусливых сосунков, считающих, будто робкое подмигивание может - боли подлые - быть завлекательным. Нет, наглецы лучше. Подмигивание - игры жалких трусов. Все эти неуклюжие слова, ухаживания - к чему? "Если хочешь меня, приди и возьми. Я могу даже согласиться.

  Хотя скорее я просто рассмеюсь. Чтобы увидеть, как тебе больно".

  Они идут к остаткам Охотников за Костями. Кажется, никто не знает, насколько плохи дела - или ей не говорят. Она видела разрывающую горизонт магию, когда подкованные гвоздями сапоги Эвертинского легиона грохотали за спиной. Видела лунное отродье - объятую дымом и пламенем гору в небе.

  "Так было предательство? То, которого боялась Смола? Сестра, жива ли ты?

  Разумеется, я не хочу назад. Не хочу знать. Надо бы высказать то, что думаю. "Иди к Худу, королева. И ты, Спакс. Я скачу на юг". Не хотелось бы мне увидеть лица этих жалких выживших. Весь их шок, ужас, всё то, что вы видите на лицах людей, не понимающих, почему они еще живы, когда многие товарищи погибли.

  Любая армия - котел, и пламя всё сильнее поднимается со всех сторон. Мы варимся, кипим, становясь кусками серого мяса. Королева Абрасталь, аппетит людей вроде тебя не утолить ничем. Вы разеваете рты, мы лезем внутрь. Ох, блевать тянет".

  Когда три дня назад прискакали двое хундрилов, Целуй-Сюда отвернулась. Она как наяву видела нож, которым убивает свое любопытство: быстрый разрез, поток - и тишина. К чему знать, когда знание станет привкусом соли и железа на языке?

  Она тянула ром, радуясь онемению горла. Пожирать огонь стало легко. Все легче.

  Внезапное воспоминание. Первый раз в строю, первый день в морской пехоте. Неровная шеренга. Какой-то кривобокий старший сержант подходит к ним, ухмыляясь не хуже гиены, завидевшей хромую газель. Смола выпрямила спину, пытаясь явить должное старание. Бадан Грук - увидела она, бросив быстрый взгляд - смотрит потерянно. Наверное, впервые понял, куда завела его любовь.

  "Ты, проклятый дурак. Я могла играть. Ты не мог, ведь для таких, как ты, не существует игр. Их нет в Худом обгаженном мире долга и чести".

  "Дюжина, да?" - сказал старший сержант, лыбясь всё сильнее. "Клянусь, трое годятся. Остальные... ну, половину мы закопаем, а другую половину пошлем в регулярную пехоту. Там живут все неудачники".

  "Какая половина", спросила Целуй-Сюда.

  Глаза ящера уставились на нее. "Ты о чем, милашка-кругляшка?"

  "Какая половина того, кто окажется на середине двух ваших половин, пойдет в обычную пехоту? Нижняя половина? Для маршировки сойдет. Но..."

  "Ты из этих, да?"

  "Из каких? Тех, что умеют считать? Девять на два не делится. Конечно", добавила она, широко улыбаясь, "морпехи, может, не нуждаются в умении считать, а старшие сержанты среди них самые тупые. Да, я так и начинаю думать".

  Никогда она не была ближе к тысячам изгнанных с позором. "Дыра в заднице. Людям с такой ухмылкой не хватает чувства юмора. Но в чудеса я не верю".

  Она снова заработала палкой. "Нужно было сломать его между ног. Да, Целуй-Сюда смеется последней. Выигрывает в каждой партии". - В каждой, да. Разве не очевидно?

  ***  

  Спакс постарался ослабить ремешки своих черепашьих доспехов. Пластины свободно качались, звякая, многочисленные фетиши звенели - он шагал, наслаждаясь переливами звуков. Будь он тощим недоноском, такого эффекта не получалось бы; но он достаточно велик и достаточно громок, чтобы заменять целый взвод. Воинственное привидение, производящее драматическую сцену, даже приходя по банальным поводам.

  Шатер королевы походил на дворец больше всего, что можно было найти в Пустошах. Раздвигая плечами шелковые завесы, бросая тяжелые латные перчатки на стол с картами, он испытывал немалое удовольствие. - Высочество, я здесь.

  Королева Абрасталь расположилась в резном кресле, вытянув ноги и следя за ним из-под опущенных век. Рыжие волосы, недавно вымытые и расчесанные, свисали свободными прядями. Когда Баргаст отмеривал ей ответный небрежный взгляд, у него кое-то зашевелилось в чреслах.

  - Сотри с губ проклятую ухмылку, - проворчала Абрасталь.

  Его брови поднялись. - Что-то не так, Огневласка?

  - Только твои мысли. Я точно знаю, о чем ты сейчас думаешь.

  - Высочество, даже родившись в переулке за кабаком, ты была бы королевой в моих глазах. Осуждай меня за восхищение, если угодно - но сердце мое не изменить.

  Она фыркнула: - Ты пахнешь ромом.

  - Я преследовал загадку, Высочество.

  - О?

  - Женщина с ониксовой кожей. Малазанка.

  Королева закатила глаза. - Боги подлые, ты хуже крокодила в сезон спаривания.

  - Не эту загадку, Огневласка, хотя дай шанс - я и ее разрешу. Нет, что меня удивляет - так это явное отсутствие, э... рвения. Не такого солдата я ожидал.

  Абрасталь повела рукой: - Тут нет загадки, Спакс. Женщина труслива. Такие есть в любой армии, почему бы малазанской чем-то отличаться?

  - Она же морячка, - ответил он.

  - И?

  - Морские пехотинцы почти в одиночку завоевали Летер, Высочество, а она из них. На Генабакисе целые армии могли разбежаться, едва услышав, что против них брошены малазанские морпехи. От них воняет магией и морантскими припасами, и они никогда не сдаются - нужно прикончить всех, до последнего мужчины и женщины.

  - Даже самый суровый солдат имеет предел выносливости, Спакс.

  - Ну, она была пленницей в Летере, так что ты, может, и права. Но чего же хотело ее Высочество от верного вождя?

  - Хочу, чтобы ты был со мной на переговорах.

  - Разумеется.

  - Трезвым.

  - Если настаиваешь. Но предупреждаю: меня терзает то же, что всех моих воинов. Мы жаждем битвы - мы нанялись в Болкандо лишь потому, что ожидали вторжения или сразу двух. Вместо этого мы маршируем, словно треклятые солдаты. Доберись мы до Охотников вовремя...

  - Пожалели бы, скорее всего. - Лицо Абрастали омрачилось.

  Спакс попытался ухмыльнуться: - Ты веришь тем хундрилам?

  - Верю. Особенно после предупреждения Фелаш - хотя и подозреваю, что пророчество Четырнадцатой Дочери относится к чему-то, что еще ждет впереди.

  - Еще гигантские двуногие ящерицы?

  Она пожала плечами, покачала головой. - Нет, не думаю... но увы, всё это лишь внутреннее чувство. Увидим, что мы увидим на переговорах.

  - Малазане не покорили Баргастов Гилка, - сказал Спакс.

  - Боги подлые, если ты покажешься таким ощетинившимся...

  - Избавьте духи, Высочество. При виде их я стану тем единственным зайцем, которого не смог поймать орел. Примерзну к земле, намочу штаны.

  Глаза Абрастали медленно расширялись. - Вождь, - пораженно сказала она, - ты их боишься.

  Он поморщился и кивнул.

  Королева Болкандо резко встала, глубоко вздохнув (глаза Спакса невольно уставились на обширную грудь). - Я встречу их Адъюнкта, - сказала она торжественно. Взор пригвоздил Баргаста к месту. - Если мы действительно вновь найдем гигантских двуногих ящериц с гибельной магией... Спакс, ты снова будешь похваляться смелостью своего народа?

  - Смелость, Высочество? Ты ее получишь. - Он помедлил, потряс головой. - Огневласка, я тоже буду всматриваться в этих солдат, но я заранее боюсь того, что увижу. Они перешли роковую грань.

  - И ты не желаешь видеть эту истину, так?

  Вождь хмыкнул: - Давай скажем так: и хорошо и плохо, что ваши запасы рома почти кончились.

  ***  

  - Это и была наша измена?

  Танакалиан обдумал сказанное, смотря в глаза суровой, железной женщины так долго, как только смог. - Смертный Меч, вы знаете, что мы просто не могли подойти вовремя. Нас подвели обстоятельства, не верность.

  - Пока что, - ответила она, - вы, сир, говорите мудро. Завтра мы едем в лагерь Охотников за Костями. Подготовьте эскорт в пятьдесят братьев и сестер. Возьмите целителей и самых старших, опытных бойцов.

  - Понимаю, Смертный Меч.

  Она глянула на него, изучая лицо, а потом снова уставилась на озаренное нефритом юго-восточное небо. - Если вы не понимаете, то они поймут.

  "Вы загнали меня в угол, Смертный Меч. Вы заламываете мне руку. Неужели на вашем пьедестале есть лишь одно место? Что вы сделаете, когда встанете лицом к лицу с Адъюнктом? С Брюсом Беддиктом?

  Но, говоря ближе к теме - что вы знаете об измене? Я вижу в грядущем меч. Вижу кровь на его лезвии. Вижу Напасть, стоящую в одиночестве, и шансы ее невозможно малы".

  - На переговорах, - сказала Кругхева, - будете поддерживать мнения нашего совета, сир.

  Он поклонился. - Как пожелаете.

  - Она была ранена, - продолжала Кругхева. - Мы со всей почтительностью сомкнемся для ее защиты.

  - Защиты, сир?

  - Так делают киты-охотники, когда кто-то из их клана болен.

  - Смертный Меч, это же будут переговоры товарищей. Наш клан, если вам угодно так нас называть, не подвергается атаке. Никаких акул. Никаких дхенраби и гарелитов. От кого же ее защищать?

  - От тьмы собственных ее мыслей, не иначе. Не могу быть уверена, но боюсь - она из тех, что грызут рубцы, желая разбередить их, жаждая вкусить кровь.

  - Смертный Меч, как мы сможем защитить ее от нее самой?

  Кругхева помолчала. Вздохнула. - Пусть взор ваш будет твердым. Изгоните всякую тень из ума, закалите решимость в ярчайшем серебре. Мы возвращаемся на путь, не ведая сомнений. Нужно еще разъяснять, Надежный Щит?

  Он снова поклонился.

  - Оставьте меня теперь.

  Танакалиан развернулся и вышел на склон. Ровные ряды костров мерцали в низине, на полотняных стенках шатров играли свет и тени. В пяти тысячах шагов на запад виднелось иное сияние - лагерь Болкандо. "Переговоры товарищей, клан. Или нет? Для Болкандо в этой схеме нет места.

  Говорят, ей сильно досталось, но теперь она оправляется. Говорят, над ее бесчувственным телом, на поле битвы случилось нечто невозможное. Говорят - и пламя пылает в глазах - что Охотники за Костями пробудились в тот день, и сердце армии было там, рядом с лишенным сознания Адъюнктом.

  Уже рождается легенда, но мы не видели ее основы. Не сыграли своей роли. Имя Серых Шлемов Напасти - зияющее отсутствие в перекличке героев".

  Несправедливость произошедшего терзала его. Он Надежный Щит, но его объятия остались пустыми. Отверстая пасть Бездны между руками. "Всё изменится. Я добьюсь этого. И все узрят. Наше время близится.

  Кровь, кровь на мече. Боги, я почти ощущаю ее вкус".

  ***   

  Она глубоко затянулась завернутой в листья палочкой, чувствуя, как напрягаются все мышцы в шее и челюстях. Выпустив дым из носа и рта, повернулась к охваченным темнотой северным равнинам. Другие, подходя к этому краю укрепленного лагеря, обычно поворачиваются туда, где хорошо видны укрепления малазан. Подходят и смотрят, словно пилигримы перед святым капищем, неожиданным храмом на пути. Она полагала, что в молчании они пытаются вместить в свой мир угрюмый свет костров, двигающиеся вокруг них фигуры, отблески знамен, подобных потрепанной ураганом рощице. Найти место для всего этого вроде бы легко. Но не тут -то было.

  Они могут морщиться от боли в собственных ранах, вспоминать о прорехах в собственных рядах - но всё это кажется тенью чего-то более великого, нежели всё виданное ранее. Есть даже специальное слово... Атри-Цеда Араникт снова затянулась палочкой, скосив глаза на разгоревшийся перед лицом огонек.

  "Одна ученая как-то сравнила это с огнем власти и всем, что он символизирует. Ха. Та ученая трудилась, чтобы обосновать свои привычки. Глупая женщина. Они твои - так наслаждайся, а когда придется оправдываться, держи рот на замке. Философия? Да ладно вам.

  Спросите солдата.

  Солдат знает все насчет дыма. Что входит, что выходит, и есть ли разница в проклятом итоге".

  Летерийцы с честью вели себя на поле той жуткой битвы. Отвлекли врага. Кровью и болью обеспечили удачное отступление малазан... "нет, назовем это правильно. Бегством. Едва прогудели рога, невероятная стена железа превратилась в тростник, вырванный и унесенный диким ветром".

  И даже так. Летерийские солдаты приходят на закате или перед зарей на самый край лагеря, смотрят через заросшие кустами пустоши на малазан. Они не думают об отступлении или бегстве. Они думают о том, что было перед ним.

  Есть особое слово для их чувств.

  "Смирение".

  - Дорогая. - Он встал позади, подойдя легко и робко, как ребенок.

  Араникт вздохнула: - Я забываю, что значит спать.

  Брюс Беддикт встал рядом. - Да. Я проснулся и заметил твое отсутствие, и оно заставило меня думать.

  Когда-то она нервничала в присутствии этого мужчины. Когда-то она воображала запретные сцены, как всякий, сплетающий желания и заранее знающий их невыполнимость. А сейчас уход из постели заставляет его тревожиться. "Несколько дней - и меняется мир". - Думать о чем?

  - Не знаю, стоит ли говорить.

  Его тон был грустным. Она наполнила легкие дымом и медленно выдохнула. - Спорю, что уже слишком поздно, Брюс.

  - Прежде я не любил. Не так. Никогда не ощущал себя столь... беспомощным. Как будто, даже не заметив, отдал тебе всю силу.

  - Детские рассказы о таком молчат, - чуть помедлив, отозвалась Араникт. - Принц и принцесса, героические и сильные, равные в великой завоеванной любви. Сказки кончаются на взаимном обожании.

  - Звучит горьковато.

  - Звучит как поздравление себя, - сказала она. - Все эти сказки - о нарциссизме. Ловкость рук, зеркало героя - принцесса для принца, принц для принцессы - но на деле всё об одном. О самовлюбленности знати. Герои получают лучших любовниц, это награда за смелость и добродетель.

  - И любовницы эти - всего лишь зеркала?

  - Сверкающие серебром.

  Она чувствовала, как внимательно он на нее смотрит.

  - Но, - сказал он вскоре, - тут ведь иное дело? Ты не мое зеркало, Араникт. Ты - нечто иное. Я не отражаюсь в тебе, как и ты во мне. Так что же мы отыскали и почему я готов встать перед ним на колени?

  Кончик палочки засиял новорожденным солнцем - только чтобы погаснуть через мгновение жизни. - Откуда мне знать, Брюс? Я словно вижу тебя под углом, никому не доступным, и нас не разделяет ничто. Фокус со светом, и твои укрепления падают. Ты чувствуешь себя уязвимым.

  Он хмыкнул: - Между Теолом и Джанат не так.

  - Да, я о них слышала, и кажется, им не важно, кто и под каким углом смотрит. Он ее король, она его королева, и остальное просто проистекает. Смею думать, это редчайшая любовь.

  - А у нас не так, Араникт?

  Она промолчала. "Как я посмею? Я чувствую себя раздувшейся, словно проглотила тебя целиком, Брюс. Иду с весом тебя внутри, и никогда такого со мной не было". Она отбросила остаток палочки. - Ты слишком много беспокоишься, Брюс. Я твоя. Пусть так и будет.

  - Но ты также и моя Атри-Цеда.

  Она улыбнулась во тьме. - Именно это и привлекло меня сюда.

  - Почему?

  - Что-то скрывается. Вокруг нас, тонкое как дым. Пока что оно проявилось лишь раз, в битве, среди малазан - там, где Адъюнкт упала и лишилась сознания. Есть скрытая рука, Брюс, и я ей не доверяю.

  - Где Адъюнкт упала? Но, Араникт, случившееся там спасло жизнь Таворы и, возможно, жизни всех оставшихся малазан. На'рхук пятились с того места.

  - Но я все еще этого боюсь, - настаивала она, доставая новую палочку ржавого листа. - Союзники должны понимать друг друга. - Она достала серебряную коробочку смоляного зажигателя. Ночной ветер помешал попыткам высечь искру, она встала за спину Брюса и попыталась снова.

  - Союзники, - сказал он, - имеют каждый своих врагов. Полагаю, показать себя - это риск.

  Вспышка пламени, кончик палочки загорелся. Она шагнула назад. - Думаю, это разумное замечание. Ну, я полагаю, мы всегда подозревали: Адъюнкт ведет не личную войну.

  - Хотя желала бы обратного, - сказал он с каким-то ворчливым уважением.

  - Завтрашние переговоры могут стать весьма разочаровывающими, - заметила Араникт, - если она не перестанет скрытничать. Нам нужно знать то, что знает она. Понимать, чего она ищет. А более всего нам нужно понять, что случилось в день На'рхук.

  Он протянул руку, удивив ее прикосновением к щеке, а потом поцеловал. Она гортанно засмеялась. - Опасность - лучшее стимулирующее зелье, Брюс?

  - Да, - прошептал он, но сделал шаг назад. - Сейчас я обойду периметр, Атри-Цеда, чтобы встретить зарю с солдатами. Ты отдохнешь к началу переговоров?

  - Более-менее.

  - Хорошо. До скорого.

  Она смотрела ему в спину. "Возьми меня Странник! Он выкарабкался".

  ***  

  - Растяжки останутся растяжками, - проворчала Хенават. - К чему это?

  Шельмеза продолжила втирать масло в обвисший живот женщины. - К тому, чтобы тебе было хорошо.

  - Ну, я подтверждаю, хотя и думаю, тут виновато скорее твое внимание.

  - Именно этого не понимают мужчины, - отозвалась молодая женщина, наконец севшая прямо и начавшая вытирать руки. - В наших душах есть железо. Как же иначе?

  Хенават отвела взгляд, напряглась. - Последнее мое дитя. Единственное.

  На это Шельмеза не нашла ответа. Атака против На'рхук забрала жизни всех детей Хенават. ВСЕХ. "Это жестоко, но гораздо хуже было - оставить жизнь Желчу. Где мать сгибается, отец ломается. Они ушли. Он повел их на смерть, а сам выжил. Духи, что за безумный дар".

  Атака терзала разум самой Шельмезы. Она мчалась сквозь копья молний, тела по сторонам взрывались, люди лопались, поливая ее кипящей кровью. Конское ржание, грохот падающих животных, хруст костей... даже сейчас в памяти оживает жуткий котел, вихрь звуков, желающий вырваться из ушей наружу. Она стоит на коленях в шатре Хенават, содрогаясь от воспоминаний.

  Старшая женщина, похоже, что-то учуяла, ибо протянула морщинистую руку, коснувшись бедра Шельмезы. - Так бывает, - пробормотала она. - Я вижу это во всех выживших. Волна воспоминаний, ужас в глазах. Но я говорю: это пройдет.

  - Для Желча тоже?

  Рука чуть не отдернулась. - Нет. Он Вождь Войны. Ему не будет избавления. Та атака не ушла в прошлое. Он переживает ее снова и снова, миг за мигом. День и ночь. Я потеряла его, Шельмеза. Мы все его потеряли.

  Восемьсот и еще восемьдесят воинов осталось. Она стояла среди них, бродила среди оставленных отступлением обломков, вида то, что видела. "Никогда больше нам не сражаться. Никогда - с прежней доблестью и удалью. Наша военная эффективность, как сказали бы малазанские писцы, подошла к концу". Хундрилы Горячих Слез уничтожены. Не из-за нехватки смелости. По гораздо более страшной причине. "Нас мгновенно сделали бесполезной рухлядью". Что может сильнее сломать дух, чем такие мысли?

  Нужен новый Вождь Войны, но она подозревает: никто не выставит себя. Воля мертва. Ни кусочка не осталось, не собрать.

  - Я буду на переговорах, - сказала Хенават, - и хочу взять тебя, Шельмеза.

  - Твой муж...

  - Лежит в палатке старшего сына. Не принимает ни еды, ни воды. Намерен уморить себя голодом. Вскоре мы сожжем его тело на костре, но это будет лишь формальностью. Я уже начала скорбеть.

  - Знаю... - с сомнением начала Шельмеза, - что вам жилось сложно. Слухи о его склонностях...

  - И это самое горькое, - оборвала ее Хенават. - Желч, он... склонялся во все стороны. Я давно научилась это принимать. Что жалит сильнее всего - мы снова нашли друг друга перед битвой. Пробудились к взаимной любви. Это было... это было счастье. Снова. На короткие мгновения. - Она умолкла, зарыдав.

  Шельмеза придвинулась к ней: - Расскажи о ребенке во чреве, Хенават. Я никогда не был беременна. Скажи, каково это. Чувствуешь себя наполненной? Он шевелится - говорят, они иногда шевелятся.

  Улыбаясь сквозь горе, Хенават сказала: - А, ладно. Каково это? Ты словно проглотила целую свинью. Продолжать?

  Шельмеза засмеялась - короткий, неожиданный всплеск - и кивнула. "Расскажи о чем-то добром. Чтобы заглушить стоны".

  ***  

  - Дети заснули, - сказала Жастера, вставая на колени рядом с ним. Поглядела в лицо мужчины. - Вижу, как много они взяли от тебя. Твои глаза, твой рот...

  - Замолчи, женщина, - бросил Желч. - Я не лягу с вдовой сына.

  Она отодвинулась. - Тогда ляг хоть с кем-то, ради милостей Худа.

  Он отвернулся, уставился на стену палатки.

  - Зачем ты здесь? - спросила она требовательно. - Пришел в мою палатку, словно призрак всех потерь. Мне недоставало горестей? Чего тебе нужно? Погляди. Я предлагаю свое тело - давай разделим горе...

  - Хватит.

  Она чуть слышно зашипела.

  - Лучше бы ты предложила удар ножом, - сказал Желч. - Сделай так, женщина, и я благословлю тебя на последнем издыхании. Нож. Подари мне боль, порадуйся, увидев, как я страдаю. Сделай это, Жастера, во имя моего сына.

  - Самолюбивый кусок дерьма, почему я должна тебя жалеть? Убирайся. Найди другую дыру и там прячься. Думаешь, внукам приятно тебя видеть таким?

  - Ты не рождена среди хундрилов, - сказал он. - Ты из семкийцев. Не понимаешь нашего образа жи...

  - Хундрилы были внушающими страх воителями. И остаются ими. Ты должен встать еще раз, Желч. Собрать духов - всех - и спасти свой народ.

  - Мы не виканы, - прошептал он, снова вцепившись ногтями в лицо.

  Она яростно выругалась. - Боги подлые, ты действительно думаешь: Колтейн и клятые его виканы управились бы лучше?

  - Он нашел бы путь.

  - Дурак. Не удивляюсь, что даже жена на тебя злится. Не удивляюсь, что все твои любовники отвернулись...

  - Отвернулись? Они все погибли.

  - Найди новых.

  - Кто полюбит труп?

  - Наконец-то разумный вопрос, Вождь. Кто? Ответ лежит перед тобой, старый дуралей. Уже пять дней. Ты Вождь Войны. Встряхнись, очнись, чтоб тебя.

  - Нет. Завтра я передам народ под опеку Адъюнкта. Горячих Слез больше нет. Кончено. Мне конец.

  Лезвие ножа повисло перед глазами. - Этого ты хочешь?

  - Да, - шепнул он.

  - Куда ударить вначале?

  - Сама решай.

  Нож исчез. - Ты сам сказал - я из семкийцев. Что я знаю о милосердии? Найди собственный путь к Худу, Желч. Виканы умерли бы так же, как умерли твои воины. Никакой разницы. Бывают проигранные битвы. Таков путь мира. Но ты еще дышишь. Собери народ - все смотрят на тебя.

  - Уже нет. Никогда не повести мне воинов в битву.

  Она что-то прорычала и ушла, оставив его одного.

  Он смотрел на стенку, слушал свои бесполезные вдохи и выдохи. "Знаю, что это такое. Страх. Всю жизнь он ждал меня в холодной ночи. Я совершил ужасное, и наказание всё ближе. Прошу, поспеши.

  Ибо ночь эта холодна, и подкралась она слишком близко".

Глава 4

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё.

На глаза не попадись,

В них зияет пустота.

В наши лица посмотри

И пойми нас, если смел.

Мы кожа войны.

Мы кожа войны.

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё...

"Кожа", Сейярас

"Столько пота, что утонуть можно". Он задрожал под мехами, как и каждую ночь после сражения. Он вскакивает измученный, с колотящимся сердцем. За веками плавают обрывки образов. Кенеб за миг до того, как его разорвало на куски - поворачивается в седле, смотрит на Блистига холодно, понимающе. Между ними десяток шагов. Взоры скрестились. Но это же невозможно. "Знаю, что невозможно. Я был довольно далеко. Он не оборачивался, не оглядывался. Не видел меня. Никак не мог.

  Не стенай в темноте, Кенеб. Не смотри на меня. Я ни при чем. Оставь меня".

  Но эта треклятая армия не умеет сдаваться, не знает, что такое бежать от превосходящих сил врага. Каждый солдат сам по себе - так бывает при бегстве. Но они же ПОДДЕРЖИВАЛИ ПОРЯДОК. "Мы были с вами, Кулак Блистиг. Видите, как стучат наши сапоги. Идем на север, да? Они не преследуют, сэр, и это хорошо. Уже нет его за затылке, сэр - ну вы понимаете, дыхания Худа. Нет на затылке. Мы в полном порядке, сэр. В полном..."

  - Полный порядок, - прошептал он сумраку палатки. - Мы должны были разлететься с ветрами. Найти путь назад. К цивилизации. К здравому рассудку.

  Пот высыхал и впитывался в изнанку меха, уже почти сырого. Его все еще трясло, живот болел от страха."Что со мной? Они смотрят. Там, в темноте. Колтейн. Дюкер. Тысячи за стеной Арена. Смотрят, взирают на меня с крестов. А теперь и Кенеб на коне. Рутан Гудд. Быстрый Бен. Мертвецы ждут. Удивляются, почему я не среди них. Я должен быть там.

  Они знают: мне здесь уже не место".

  Когда-то он был отличным солдатом. Достойным командиром. Достаточно умным, чтобы сохранить жизни гарнизона. Героем, спасшим Арен от Вихря. Но потом прибыла Адъюнкт, и все пошло не так. Она перевела его, вырвала из Арена - где его сделали бы Верховным Кулаком, городским Защитником. Ему дали бы дворец.

  "Она украла мое будущее. Мою жизнь".

  Малаз был еще хуже. Там обнажилось гнилое ядро империи. Маллик Рель, предатель Аренского легиона, убийца Колтейна и Дюкера и всех прочих - нет, никто в том не сомневался, но Джисталь всё же был там, шептал на ушко Императрице, и его мщение виканам далеко не было закончено. "И мщение нам. Ты завела нас в змеиное гнездо, Тавора, и многие снова умерли. Никогда не прощу тебя за все, тобою сделанное".

  Стоя перед ней, он исходил желчью. Каждый раз чуть не трепетал от желания схватить ее за шею, раздавить ей горло, выкрикнуть все обиды, пока свет не покинул мертвые тускнеющие глаза.

  "Когда-то я был хорошим командиром. Достойным солдатом.

  Теперь я живу в ужасе. Что она сделает в следующий раз? И'Гатана было недостаточно. Малаза было недостаточно. И Летера, как выясняется, тоже. На'рхук? Недостаточно. Проклятие тебе, Тавора. Я умер бы за достойное дело. Но это?"

  Такой ненависти он прежде не ведал. Яд полнит его, а мертвецы смотрят через дыры Худова королевства. "Я ее убью? Этого вы требуете? Скажите!"

  Стенки шатра стали светлее. День - и переговоры. Адъюнкт, вокруг кулаки - всё новые, лишь один выжил. "Но кто посмотрит на меня? Кто пойдет за мной? Не Добряк. Не Сорт. Даже не Ребенд со Скенроу. Нет, новые кулаки и их доверенные офицеры смотрят сквозь меня. Я уже призрак, дух, готовый к забвению. Чем я заслужил?!"

  Кенеба больше нет. С Летераса Кенеб единолично занимался командованием Охотниками за Костями. Организовал поход, поддерживал снабжение, дисциплину и порядок. Короче, занимался всем. У некоторых людей есть такой талант. "Управлять гарнизоном было достаточно просто. Наш толстый квартирмейстер совал руку во все карманы, этот улыбчивый олух с острыми глазами, а поставщики так и кишели вокруг. Все, что было нужно - подписать требование. Иногда даже без писанины - только подмигнуть, кивнуть...

  Патрули выходили. Патрули возвращались. Смена вахт, бдительная стража у ворот. Мы поддерживали мир, а мир делал нас счастливыми".

  Но армия на марше - иное дело. Вопросы снабжения успели его измучить, иссушили разум. Слишком о многом нужно думать и заботиться. "Отлично, теперь мы стали легче... ха, как приятно сознавать. Регулярная армия с горсткой панцирников и морпехов. Итак, припасов более чем достаточно, если такое вообще бывает.

  Но не надолго. Она хочет, чтобы мы пересекли Пустоши - а что ждет за ними? Пустыня. Беспроглядная. Нет, нам грозит голод, пусть фуры и перегружены. Голод, жажда.

  Я не возьмусь. И не просите. Не надо".

  Но они ведь не попросят, да? Потому что он не Кенеб. "Нет причин вообще показываться. В их компании я хуже Банашара. Он хотя бы смел, приходит пьяным и смотрит в лицо недовольной Таворе. Особый сорт смелости".

  В лагере стало шумнее, ведь приближается заря. Тихие разговоры, тупая тварь пробуждается к грубым истинам; глаза моргают, души дрожат. "Мы ходячие мертвецы. Чего ты еще хочешь, Тавора?"

  Много чего. Он чувствует это не хуже, чем звериные зубы в теле.

  Тихо зарычав, он откинул одеяла и сел. Шатер Кулака. Много пространства ради ничего. Сырой воздух ждет его героического подъема, блеска богоподобной мудрости. Он натянул одежду, подобрал отсыревшие сапоги, потряс, выгоняя возможных скорпионов и пауков. С трудом всунул ноги. Ему хотелось отлить.

  "Когда-то был отличным офицером".

  Кулак Блистиг развязал веревочку на пологе и вышел наружу.

  ***  

  Добряк огляделся. - Капитан Ребенд.

  - Кулак?

  - Найдите мне Прыща.

  - Старшего сержанта Прыща, сэр?

  - Прыща любого чина, который он себе присвоил этим утром. Да. Узнаете его по черным глазам. - Добряк помедлил, размышляя. - Хотелось бы знать, кто сломал ему нос. Заслуживает медали.

  - Да, сэр. Спешу, сэр.

  Он услышал стук сапог, оглянулся. Кулак Фаредан Сорт и на шаг позади нее капитан Скенроу. Обе женщины выглядят несчастными. Добряк оскалился: - Такие лица вы намерены показать солдатам?

  Скенроу виновато отвела взор, но глаза Сорт стали тверже кремня. - Ваши собственные солдаты готовы взбунтоваться, Добряк. Не могу поверить - вы приказали...

  - Проверить снаряжение? Почему бы нет? Заставит их отскрести дерьмо от штанов и вообще почиститься. Давно пора.

  Фаредан Сорт долго смотрела на него. - Это не каприз, да?

  - Даю полезный совет, - отозвался Добряк. - Крепость в огне, черная холера убивает поваров, крысы не стали есть ваш суп, а ваша жена, завидев во дворе бродячий цирк, смазывает петли на двери в спальню. Но тут подхожу я, бью в ухо потертым сапогом. Когда очнетесь, о чем будете думать?

  Скенроу ответила: - Буду изобретать особенные способы вас убить, сэр.

  Добряк поддернул пояс. - Солнце расщепило небеса, мои дорогие. Время моей привычной прогулки.

  - Назначить охрану, Кулак?

  - Благородное предложение, капитан, но все будет отлично. О, если покажется Ребенд с Прыщом, произведите моего лучшего сержанта в новый чин. Подойдет Всемогущий Надзиратель Вселенной. Леди.

  ***  

  Когда кулак ушел, Фаредан Сорт вздохнула, потерла лицо. - Ладно, - пробурчала она, - ублюдок в чем-то прав.

  - Поэтому он и ублюдок, сэр.

  Сорт подняла глаза: - Порочите репутацию Кулака, капитан?

  Скенроу выпрямилась. - Никак нет, Кулак. Констатирую факт. Кулак Добряк - ублюдок, сэр. Был им в капитанах, лейтенантах, капралах и семилетних пацанах. Сэр?

  Сорт внимательно поглядела на Скенроу. Она тяжело, тяжело приняла смерть Рутана Гудда, заставив Сорт подозревать: их связывало не простое товарищество офицеров. А теперь приходится говорить "сэр" той, что недавно была таким же капитаном. "Должна ли я поговорить? Сказать, что мне так же неловко? Есть ли смысл?" Она ведь держится. Как подобает проклятому солдату.

  "И еще Добряк. Кулак Добряк. Спаси всех нас Худ".

  - Врожденное, - сказала она вслух. - Боги подлые. Думаю, пришло время встретиться с моими новыми солдатами.

  - Обычная пехота - там простые люди, сэр. В них нет хитрого упрямства, как в морпехах. Трудностей не ждите.

  - Они разбежались, капитан.

  - Им приказали, сэр. И потому они еще живы. По большей части.

  - Начинаю видеть новую причину для задуманной Добряком проверки снаряжения. Многие ли побросали оружие, потеряли щиты?

  - Отправлены отряды для сбора всего оставшегося позади, сэр.

  - Я не о том. Они бросили оружие. Такое входит в привычку. Говорите, капитан, трудностей не будет? Может, не того рода, о которых вы думаете. Меня беспокоят другие трудности.

  - Понимаю, сэр. Тогда лучше их встряхнуть.

  - Думаю, мне придется стать весьма нелюбезной.

  - Ублюдком?

  - Неправильный род, капитан.

  - Может и да, сэр, но слово правильное.

  ***  

  Если бы он был тихим. Если бы он пробрался через дым и муть вина прошлой ночи, оттолкнул боль в голове и кислый привкус на языке. Если бы сдержал дыхание, лежа словно мертвый, выражая полнейшую покорность... Тогда он смог бы ее ощутить. Колыхание глубоко внизу потрескавшейся, загрубевшей кожи земли. "Червь шевелится, и ты поистине ее чувствуешь, о жрец. Она - угрызения твоей совести. Она - твой лихорадочный стыд, заставивший покраснеть лицо".

  Его богиня приближается. Конечно, это долгое путешествие. Всё мясо земли в ее распоряжении, только грызи. Кости, чтобы хрустеть в пасти, тайны для пожирания. Но горы стонут, качаясь и склоняясь набок при движении в глубине. Моря бурлят. Леса дрожат. Грядет Осенняя Змея. "Благослови опавшие листья, благослови серые небеса, благослови горький ветер и спящих зверей". Да, Святая Мать, я помню молитвы, Торжествословие Савана. "И усталая кровь оросит почву, и плотные тела падут во чрево твое. И Темные Ветра Осени полетят алчно, ловя высвобожденные души. Пещеры застонут их голосами. Мертвецы повернули спины к надежной земле, к камням и касанию неба. Благослови их дальнейший путь, из коего нет возврата. У душ нет ничего ценного. Лишь плоть кормит живущих. Лишь плоть. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они открыты. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они видят".

  Он перекатился набок. Яд захватывает тело задолго до того, как душа покинет его. Она жестоко отмеряет время. Она - лик неизбежного угасания. Не благословляет ли он ее каждым прожитым днем?

  Банашар закашлялся и медленно сел. Незримые костяшки стучали в стенки черепа. Он знал, что они там. Чей-то пойманный в ловушку кулак, кто-то, желающий выйти. "Вон из моей головы, да. Кто тебя станет укорять?"

  Он устало огляделся. И решил, что сцена слишком цивилизованна. Нечто небрежное, верно, уклончивые шепотки растворения, известная беззаботность. Но ни намека на безумие. Ни единого шепотка ужаса. Обычный порядок, насмешка. Безвкусный воздух, бледное убожество зари, сочащейся сквозь брезентовые стенки, очерчивающей силуэты насекомых: каждая подробность вопиет мирские истины.

  "Но столь многие умерли. Лишь пять дней назад. Шесть, уже шесть. Я все еще могу их слышать. Боль, ярость, все яростные оттенки отчаяния. Если бы я спал снаружи, увидел бы их. Морпехов. Панцирников. Кучей летят в лицо наступающего врага... но эти шершни вступили в заранее проигранный бой - они встретили кого-то куда более опасного, и одного за другим их раздавили, смешали с землей.

  И хундрилы. Боги подлые, бедные Горячие Слезы".

  Слишком цивилизована эта сцена - груды одежды, позабытые на земле пыльные кувшины, придавленная трава, что напрасно пытается поймать полоски ясного солнечного света. Вернутся ли жизнь и свет, или все эти стебельки обречены засохнуть,умереть? Листья не знают. Пока что им приходится просто страдать.

  - Тише, - прошептал он, - мы уходим. Вы вернете себе естественные пути. Снова ощутите свежее дыхание ветра. Обещаю. "Ах, Святая Мать, не твои ли это слова утешения? Свет вернется. Терпите, его сладкий поцелуй всё ближе. Новый день. Тише, мои хрупкие".

  Банашар фыркнул и пошел искать кувшин, в котором хоть что-то осталось.

  ***  

  Пятеро воинов-хундрилов стояли перед Мертвым Ежом. Выглядели они потерянными, но и целеустремленными - если такое сочетание возможно. Сжигатель Мостов не был уверен. Они боялись поглядеть ему в глаза, но не уходили. - И что я должен с вами делать, во имя Худа?

  Он бросил взгляд через плечо. Сзади встали новые сержанты, остальные солдаты собирались за ними. Эти женщины выглядят как мешки, переполненные дурными воспоминаниями. Лица болезненно-серые, словно они забыли все наслаждения жизни, "словно увидели другую сторону. Но, подружки, всё не так плохо, воняет только при переходе".

  - Командор? - кивнула на хундрилов Шпигачка.

  - Они добровольцы, - поморщился Еж. - Открепились от Горячих Слез, что-то вроде. - Он снова поглядел на пятерых мужчин. - Клянусь, Желч назовет это изменой и потребует их головы.

  Старший из воинов - лицо почти черное от вытатуированных слез - еще сильнее опустил широкие покатые плечи. - Душа Желча Иншиклена мертва. Все его сыновья погибли при атаке. Он видит лишь прошлое. Хундрилов Горячих Слез больше нет. - Он указал на спутников. - Но мы будем сражаться.

  - Почему не среди Охотников?

  - Кулак Добряк нас отверг.

  Другой воин крякнул, сказав: - Назвал нас дикарями. И трусами.

  - Трусами? - Гримаса Ежа стала еще страшнее. - Вы были в атаке?

  - Были.

  - И хотите сражаться дальше? Что тут трусливого?

  Старший сказал: - Он стыдил нас, велел вернуться к народу. Но мы уничтожены. Мы склонились в тени Колтейна, сломленные неудачей.

  - Говорите, все остальные просто... в воздухе растворятся?

  Мужчина пожал плечами.

  Алхимик Баведикт сказал Ежу в спину: - Командор, у нас тоже потери. Это ветераны. Выжившие.

  Еж снова оглянулся. Посмотрел на летерийца. - Как и все мы.

  Баведикт кивнул.

  Вздохнув, Еж снова посмотрел на воинов. Кивнул говорившему: - Твое имя?

  - Беррач. Это мои сыновья. Слег, Гент, Паврал и Райез.

  "Сыновья. Не удивлен, что тебе не рады в лагере Желча". - Отныне вы мои вестовые, разведчики и, когда понадобится, конники.

  - Сжигатели Мостов?

  Еж кивнул: - Сжигатели Мостов.

  - Мы не трусы, - прошипел самый молодой, вроде бы Райез. Лицо его сразу стало свирепым.

  - Будь вы трусами, - сказал Еж, - я послал бы вас в обоз. Беррач, ты теперь капитан нашей Конницы. Запасные кони есть?

  - Уже нет, Командор.

  - И ладно. Мои сержанты проследят, чтобы вас разместили. Свободны.

  В ответ пятеро воинов выхватили сабли и отдали честь невиданным образом. Поставили клинки поперек выступающих кадыков.

  Баведикт хмыкнул сзади.

  "Скажи я "режьте", они так и сделали бы? Боги подлые". - Хватит, солдаты, - произнес он. - Мы, Сжигатели, не поклоняемся Колтейну. Он был просто одним из малазанских командиров. Хорошим, верно; теперь он стоит в тени Дассема Альтора. Среди отличной компании. Возможно, в скором времени среди них появится и Желч.

  Беррач хмурился. - Мы не почитаем их память, сэр?

  Еж оскалил зубы, и отнюдь не в улыбке. - Поклоняйся кому угодно в свободное время, капитан, но свободного времени у тебя больше не будет, ведь ты отныне Сжигатель Мостов, а Сжигатели Мостов поклоняются лишь одному.

  - Кому же?

  - Убийству врагов, капитан.

  Нечто проявилось на лицах воинов. Они дружно спрятали сабли. Беррач, казалось, пытается что-то сказать, но не может. Наконец он подал голос: - Командор Еж, как отдают честь Сжигатели?

  - Никак. А если людям из других частей - вот так.

  Беррач широко раскрыл глаза, увидев неприличный жест Ежа, и ухмыльнулся.

  Еж повернулся к сержантам, чтобы подозвать их - и увидел, что это уже не серые раздутые мешки. Страх пропал с лиц, осталось лишь утомление - но и оно почему-то стало слабее. Шпигачка и Ромовая Баба снова казались почти красивыми.

  "Сжигателей то и дело вколачивают в грязь. А мы встаем. Без геройских поз, просто встаем. Да-а". - Алхимик, - позвал он, - покажи мне новые изобретения.

  - Наконец-то, - воскликнул летериец. - Забавно, правда?

  - Что же?

  - О. Как горсточка хундрилов разбудила вас всех.

  - Сержанты были в шоке...

  - Командор, вы выглядели еще хуже.

  "Ох, возьми меня Худ, не стану спорить". - Тогда говори. Что делают новые долбашки?

  - Ну, сэр, вы рассказывали насчет "барабана"...

  - Я? Когда?

  - Когда напились. Но мне пришло в голову...

  ***  

  Двое незнакомцев подошли к стоянке взводов. Навстречу поднялись лица, но глаза были тусклыми. Никому не хотелось, чтобы прервали их жалкую печаль. Не сейчас. Бадан Грук неловко встал на ноги. - Восемнадцатый, что ли?

  Сержант, с Генабакиса, глядел на его солдат. - Кто тут остался от Десятого?

  Бадан ощутил холод. Почувствовал внезапно проснувшееся, острое внимание всех на стоянке. И понял. Он не особенно тверд, все это знают... так что чего стараться."Но если бы во мне хоть что-то осталось, я сумел бы". - Не знаю, в каких окопах были вы, но мы встретили первый напор. Чертово чудо, что хоть кто-то выжил. От Десятого осталось двое морпехов, и я догадываюсь, почему вы, сержант с капралом, оказались здесь. Похоже, потеряли всех своих солдат.

  Тут Бадан помедлил, оценивая действие своих слов. Никакого действия. "И о чем это говорит? Ни о чем хорошем". Он чуть развернулся, махнул рукой: - Там. Вон они, из взвода Чопора. Сержант Чопор мертв. И Ловчий, и Неллер, и Мулван Бояка, а капрал Целуй-Сюда пропала... без вести. Вам достанутся лишь Смертонос и Спешка.

  Сержант в сопровождении капрала пошел туда. - Встать, морпехи, - сказал он. - Я сержант Впалый Глаз, а это капрал Ребро. Десятого больше нет. Вы в Восемнадцатом.

  - Что? - удивилась Спешка. - Взвод из четверых?

  Капрал ответил: - Мы заберем двоих из Седьмого и еще двоих из Пятого взвода Девятой роты.

  Досада захромала, встав рядом с Баданом Груком. - Сержант, Смола вернулась.

  Бадан вздохнул и отвел глаза. - Отлично. Она тут разберется. - Ему спинной хребет больше не понадобится. Никто никогда не взглянет на него, ожидая... "ожидая чего? Худ знает. Они просто собирают лохмотья. Чтобы сделать коврик". - Он вернулся к угасающему костру, уселся рядом со своими.

  "Я повидал достаточно. Даже морпехи не сделают всего ради жалованья. Нельзя умирать ради жалованья. Так что сшивайте новые взводы, как вам угодно. Но сколько вообще морпехов остается? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, лучше растворить нас среди обычных подразделений, словно прокисшую кровь. Видит Худ, меня уже тошнит от этих лиц, от недостатка лиц, которых больше не увидеть. Мелоч. Шелковый Ремень. Накипь, Ловчий, все".

  Смола разговаривала с Впалым Глазом, голоса звучали тихо и равнодушно. Вскоре она подошла, присела рядом. - Вести от Горячих Слез. Целуй-Сюда еще не выздоровела. Плохой перелом.

  - Они заберут их?

  - Кто?

  - Тот сержант.

  - Да, хотя не "заберут", а "переместят". Слишком мало нас осталось, далеко не разойдемся.

  Бадан нашел палку, пошевелил золу. - Что она будет делать, Смола?

  - Целуйка?

  - Адъюнкт.

  - Мне откуда знать? Я с ней не беседую. Никто с ней не говорит, как я слышала - кажется, сейчас всем руководят Кулаки.

  Бадан бросил палку, потер лицо. - Нам нужно идти назад, - буркнул он.

  - Такого не будет, - отвечала Смола.

  Он сверкнул на нее глазами: - Мы не можем просто так собраться и пойти дальше.

  - Тише, Бадан. Мы вытащили больше солдат, чем должны были. Нас не так уж размолотили. Рутан Гудд, Быстрый Бен, потом то, что было в авангарде. Все это им помешало. Не говорю уж, что Скрип заставил всех окапываться - без окопов тяжелая пехота не смогла бы...

  - Умереть?

  - Выстоять. Достаточно долго, чтобы летерийцы надавили на них. Достаточно долго, чтобы все мы успели отступить...

  - Отступление, да. Отличное слово.

  Она склонилась ближе, зашипев: - Слушай меня. Мы не умерли. Не все из нас здесь...

  - Да, нет ничего более очевидного.

  - Нет, ты не въехал. Нас победили, Бадан, но мы сумели выкарабкаться даже из этого. Да, может быть, Госпожа и толкала нам удачу со всей дури, может быть, все остальные встали, преградив путь клинкам. Может, они уже успели остыть... как я слышала, Лостара Ииль почти скрылась в облаке крови, и ни одна капля не была ее собственной. Им нужно было подумать. Пауза. Нерешительность. Суть в том, что когда мы начали бежать...

  - Они не пошли следом.

  - Вот, вот. Могло быть гораздо хуже. Погляди на хундрилов. Шесть тысяч пришло, меньше тысячи ушло. Слышала, некоторые выжившие просятся в наш лагерь. Присоединяются к Сжигателям Ежа. Говорят, вождь Желч сломался. Видишь, что бывает, когда ломается командир? Остальные просто осыпаются прахом.

  - Наверное, наш черед.

  - Сомневаюсь. Она ранена, помнишь? И Денал ей не поможет. Ей нужно найти особый путь исцеления. Но ты так и не понимаешь. Не ломайся на части, Бадан. Не уползай в себя. Твой взвод потерял Накипь, и всё.

  - Неп Борозда болен.

  - Он всегда болен. Хотя бы с того дня, как мы ступили в Пустоши.

  - Релико кричит во сне.

  - Не он один. Он и Большик стояли с тяжелой пехотой, верно? Ну.

  Бадан Грук внимательно посмотрел на мертвый костер, вздохнул. - Ладно, Смола. Чего я должен делать, по-твоему? Как мне всё исправить?

  - Исправить? Идиот. Даже не пытайся. Не наше дело. Мы не сводим глаз с офицеров, мы ждем указаний.

  - Я не видел Фаредан Сорт.

  - Потому что ее сделали кулаком. А ты где был? Плевать. Мы ждем Скрипа, вот в чем дело. Когда пройдут переговоры, он созовет нас всех - всех оставшихся из морской и тяжелой пехоты.

  - Он так и остался сержантом.

  - Нет, он капитан.

  Бадан невольно улыбнулся. - Его наверняка трясет.

  - Да уж, его танцуют с самого утра.

  - Итак, мы собираемся. - Он поднял глаза, встретился с ней взглядом. - И мы выслушаем, что он хочет сказать. И потом...

  - Потом... что же, увидим.

  Бадан скосил глаза. Тревога снова охватила его вихрем. "Не такого ответа я ждал". - Смола, не отправиться ли нам за Целуйкой?

  - О, ей это понравилось бы. Нет, пусть эта телка поварится еще немного.

  ***  

  - Это мы были короткими, - сказала Досада.

  - Т' о чем?

  - Ты понял, Неп. Эти Короткохвостые были слишком высокими. Бить вниз было непросто - им доспехи мешали. Ты же видел нас? Мы быстро учились. Вели войну с лодыжками. Били в пах. Подрезали поджилки. Протыкали чертовы лапы. Мы стали армией мелких псов, Неп.

  - Я те не пса, Доса. Я в'лк. Неп В'лк!

  Релико подал голос: - Тут ты права, Досада. Мы стали драться низко, так? Прилипали к ногам и делали свое дело. - Эбеновое лицо попыталось изобразить усмешку.

  - Я и говорю, - кивнула Досада, зажигая очередную палочку ржавого листа. Она "позавтракала" пятью. Ее руки тряслись. Неровно зашитую рану на ноге ломило. Как и все тело.

  Смола села рядом с Мёдом. Сказала вполголоса: - Им нужно набить руку.

  Лицо Мёда окаменело. - Держащую оружие руку.

  Остальные склонились, чтобы услышать. Смола наморщила лоб: - Да. Капрал Ребро поначалу будет неловким.

  - Значит, сержант, - сказал Оглянись, - нас, вроде как, вставят в другой взвод? Или, может, мы, пара оставшихся морпехов, проглотим новый взвод?

  Смола пожала плечами: - Это еще не решено.

  Мёд сказал: - Не нравится мне, что сделали с Десятым, сержант. Миг - он здесь, еще миг - и его нет. Словно клуб дыма. Неправильно это.

  - Впалый Глаз тот еще урод, - согласилась Смола. - Никакого такта.

  - Лучше бы все умерли, - вздохнул Оглянись.

  - Хватит. Не думай так. Не сейчас. Головы подняли - голов лишились. Потом они навалились на нас. Каждый солдат был сам за себя.

  - Но не Скрип, - буркнул Мёд. - Или капрал Тарр. Или Корабб, Урб. Даже Хеллиан. Они приструнили морпехов. Заставили склонить головы, и люди выжили.

  Смола отвернулась. - Думаю, слишком много тут болтовни. Раздираете себе раны. Это плохо выглядит. - Она уже стояла. - Мне нужно переговорить со Скрипом.

  ***  

  Сержант Урб подошел к Лизунцу. - Взвод, встать.

  Мужчина поднял голову, со вздохом встал.

  - Собери вещички.

  - Слушаюсь, сержант. Куда идем?

  Не ответив, Урб двинулся прочь; панцирник тяжело топал в двух шагах за спиной.

  Урб знал в лицо почти всех морпехов армии. Его память была отличной. Лица? Легко. Имена? Ни шанса. Ну, сейчас маловато лиц осталось...

  Лагерь тяжелой и морской пехоты в полном беспорядке. Дезорганизованный, небрежный. Взводы оставили прогалины там, где обычно располагались другие, погибшие взводы. Палатки перекосились, веревки провисли. Перевязи, побитые щиты и покрытые трещинами доспехи валялись на земле, среди костей родаров и вываренных позвонков миридов. Мелкие выгребные ямы смердели (солдаты жаловались на какое-то желудочное расстройство, но, скорее всего, это были просто нервы, ужасный остаток напряжения битвы). Кислота выживания прожигает себе путь через глотки...

  Над их головами размеренным безумием повисло утро, как всегда равнодушное. Небо светлеет, кружатся и зудят мошки, приглушенно мычат животные, которых ведут на бойню. Однако кое-чего не хватает. Не слышно болтовни. Солдаты сели, повесив головы и лишь иногда поднимая пустые, отстраненные глаза.

  Все под осадой. На всех давят просветы в кружках, давят груды палаток, скопища ненужных шестов и веревок. Мертвым нечего сказать - но все сидят и прислушиваются к ним.

  Урб подошел к одному из таких разорванных кружков сидящих солдат. Они поставили на угли горшок, из него поднимался тяжелый алкогольный запах. Урб присмотрелся. Двое мужчин, две женщины. - Двадцать Второй взвод?

  Старшая из женщин кивнула, не поднимая головы. Урб ее помнил. Оживленное лицо... было когда-то. Острый язычок. Малаз или Джаката? Островитянка, это точно. - Встали все!

  Он видел на лицах явное недовольство. Вторая, молодая женщина - темная кожа, темные волосы, но удивительно синие глаза - зашлась в ярости: - Отлично, сержант. - Ее акцент был ему не знаком. - Ты только что потерял свой взвод. - Тут она увидела Лизунца, лицо смягчилось. - Панцирник. - Она уважительно кивнула.

  Вторая женщина метнула компаньонке суровый взгляд. - Парни, девочки, вы смотрите на Тринадцатый. Этот взвод и Хеллиан, они пили кровь ящеров. Так что все встали, мать вашу. - Она подала пример. - Сержант Урб, я Пряжка. Пришли собирать нас? Отлично, нам пора собраться.

  Остальные неловко встали. Однако молодая женщина все еще морщилась. - Мы потеряли хорошего сержанта...

  - Который не услышал, как приказали пригнуться, - бросила Пряжка.

  - Всегда куда-то не туда нос совал, - сказал мужчина - картулианец с намасленной бородкой.

  - Любопытство, - заметил другой солдат, коротконогий и широкоплечий фалариец с волосами цвета алого золота. У него был срезан кончик носа, отчего лицо стало уродливым.

  - С элегиями покончено? Отлично. Это Лизунец. Ну, лица я знаю, так что мы знакомы. Назовите имена.

  Картулианец сказал: - Жженый Трос, сержант. Сапер.

  - Леп Завиток, - отозвался фалариец. - Хирург.

  - Целительство?

  - Не рассчитывайте. Не здесь.

  - Грусть, - сказала молодая женщина. - Взводная колдунья. Почти так же бесполезна, как Леп.

  - Арбалеты сохранили? - спросил Урб.

  Все молчали.

  - Значит, первая задача - пойди в арсенал. Потом назад, вычистить эту помойку. Двадцать Второй распущен. Добро пожаловать в Тринадцатый. Лизунец, подружись с ними. Пряжка, ты теперь капрал. Поздравляю.

  Когда все ушли, Урб встал в одиночестве - и долго, не замечаемый никем, смотрел в никуда.

  ***  

  Кто-то потряс ее за плечо. Она застонала, перекатилась набок. Снова толчок, еще сильнее. - Прочь. Темно еще.

  - Еще темно, сержант, потому что вы завернулись в одеяло.

  - Неужто? Ну-ка, сделайте то же и снова поспим. Иди прочь.

  - Утро, сержант. Капитан Скрипач желает...

  - Он всегда желает. Едва обернутся офицерами, как желают и желают все время. Эй, кто-нибудь, дай кувшин.

  - Кончились, сержант.

  Она выпростала руку, ощупала грубую ткань на лице, стянула за край. Открыла один глаз. - Не может быть. Иди найди где-нибудь там.

  - Найдем, - обещал Увалень. - Как только встанете. Кто-то ходит по взводам, считает. Нам не нравится. Нервничаем.

  - Почему? - Одинокий глаз моргнул. - У меня все восемь моряков...

  - Четверо, сержант.

  - Пятьдесят процентов потерь? Неплохо для вечеринки.

  - Вечеринки?

  Она села. - Прошлой ночью было восемь.

  - Четверо.

  - Правильно, дважды четверо.

  - Это не вечеринка была, сержант.

  Хеллиан пыталась освободить второй глаз. - Не она, гммм? Вот что значит убегать, капрал. Пропустил всё веселье.

  - Да, полагаю так. Мы растопили кусок шоколада - думали, вам понравится.

  - Та штука? Вспоминаю. Болкандшоколад. Ладно, вон из палатки. Я приведу себя в достойный вид.

  - Вы не в палатке, сержант, вы в отхожем месте.

  Она огляделась. - Вот откуда запах.

  - Никто им не пользовался, сержант. Мы видели, что вы тут.

  - Ох.

  ***  

  Живот снова свело, но рвоты не осталось, так что он сглотнул, подождал, тяжко вздыхая, и снова сел на корточки. - Чопорные соски Полиэли! Если я не буду ничего сдерживать, весь наружу выйду!

  - Уже, Борот, - заметил Горлорез, стоявший неподалеку. Голос его стал сплошным хрипом и сипом. Старые шрамы на шее воспалились; удар в грудь оказался таким сильным, что колечки доспеха впаялись в грудину, и это как-то повлияло на гортань.

  Они отошли от лагеря, встав в двадцати шагах от восточного пикета. Наоборот, Горлорез, Мертвяк и сержант Бальзам. Выжившие Девятого взвода. Пехотинцы скорчились в своих норках, смотрели на них налитыми кровью глазами, но молчали. Это вызов? Жалость? Взводный маг не знал и знать не желал. Утерев рот ладонью, он глянул на Горлореза с Бальзамом. - Ты созвал нас, сержант. Зачем?

  Бальзам стащил шлем, яростно поскреб лысину. - Просто сказать: мы во взводе не сломались, мы не будем брать новых членов. Вот и все.

  Наоборот хмыкнул: - Мы за этим сюда тащились?

  - Не будь идиотом, - прорычал Мертаяк.

  Бальзам встал к ним лицом. - Говорите все. Сначала ты, Горлорез.

  Высокий мужчина вроде бы вздрогнул. - Чего сказать? Нас погрызли. Но Добряк назвал Скрипа - как там? - кровавым гением. У нас теперь новый капитан...

  - В Сорт ничего плохого не было, - вмешался Мертвяк.

  - Никто не говорит. Она решительный офицер, эта баба. Но, может, в том и дело. Скрип плоть от плоти морпех. Был сапером. Сержантом. Теперь капитан того, что от нас осталось. Я только рад. - Он пожал печами, смотря на Бальзама. - Больше сказать нечего.

  - А когда он скажет, что пришло время идти, вы станете скулить и блеять?

  Брови Горлореза поднялись. - Идти? Куда?

  Бальзам прищурился. - Твоя очередь, Мертвяк.

  - Худ мертв. Серые всадники патрулируют врата. Во снах я вижу лица - смутно, но всё же... Малазане. Сжигатели Мостов. Вы просто не можете себе представить, какое это облегчение. Они все там. Думаю, надо благодарить Мертвого Ежа.

  - Ты о чем? - удивился Наоборот.

  - Такое чувство. Словно он, вернувшись, прожег за собой тропу. Шесть дней назад... ну, готов поклясться, они были от нас на расстоянии поцелуя.

  - Потому что мы почти что умерли, - буркнул Горлорез.

  - Нет, они были как осы - но "медом" для них были не смерть и не ящеры. Их привлекло случившееся в авангарде. С Лостарой Ииль. - Глаза его сияли, когда он обводил взглядом товарищей. - Знаете, я сам мельком видел. Видел ее танец. Она сделала то же, что Рутан Гудд, но не пала под клинками. Ящеры отступили - они не знали, что делать, не могли подобраться близко - а те, что смогли... боги, их порубило в куски. Я смотрел на нее и сердце чуть не лопалось.

  - Она спасла жизнь Адъюнкта, - сказал Горлорез. - Так ли это хорошо?

  - Не тебе спрашивать, - ответил Бальзам. - Скрип нас созывает. Ему есть что сказать. Думаю, насчет нее, Адъюнкта. И того, что будет. Мы всё ещё морпехи. Мы по-прежнему морская пехота, и среди нас есть тяжелая пехота - самые упрямые быки, каких я видывал.

  Он повернулся, потому что к ним подошли двое солдат из дозора. Они держали в руках два каравая, сверток с сыром и глиняную бутыль явно родом с Семиградья.

  - Что это? - спросил Мертвяк.

  Солдаты замерли в нескольких шагах. Тот, что справа, заговорил: - Смена вахты, сержант. Нам принесли завтрак. Но мы не особо голодные. - Тут они положили продукты на чистый клочок земли, кивнули и направились в лагерь.

  - Розовое брюхо Худа, - вздохнул Мертвяк.

  - Пригодится, - сказал Бальзам. - Но мы не закончили. Наоборот.

  - Садки больны, сержант. Ты видел, что делается с нами, магами. Есть и новые, садки новые, я имел в виду... только они совсем не ласковые. Хотя я могу попробовать в них нырнуть, когда совсем одурею от своей бесполезности.

  - Ты среди нас лучший арбалетчик, Борот, так что не говори о бесполезности.

  - Может и так, Горлорез, но мне не по себе.

  - Мертвяк, - сказал Бальзам, - ты тут занимался целением.

  - Да, но Борот прав: это не весело. Проблема в том, что я всё ещё как-то привязан к Худу. Даже если он... хм, мертвый. Не знаю, почему, но когда магия ко мне приходит, она холодна как лед.

  Наоборот нахмурился: - Лед? Бессмыслица.

  - Худ был треклятым Джагутом, так что смысл есть. Но смысла нет, потому что он, э... ушел.

  Горлорез сплюнул. - Если он действительно помер, как ты говоришь, он сошел в свое же королевство? И разве он не должен был уже быть мертвым, раз стал Богом Смерти? Это в твоих словах смысла нет, Мертвяк.

  Некромант выглядел несчастным. - Знаю.

  - В следующий раз, как будешь исцелять, - предложил Наоборот, - позволь мне принюхаться.

  - Тебя снова затошнит.

  - И что?

  - О чем ты думаешь, Борот? - поинтересовался Бальзам.

  - Думаю, Мертвяк уже не пользуется садком Худа. Думаю, это должен быть Омтозе Феллак.

  - Мне тоже кажется, - пробубнил Мертвяк.

  - Есть один способ проверить, - сказал Бальзам.

  Наоборот выругался. - Вот. Мы не знаем точно, но ходит слух: у нее сломаны ребра, она кашляет кровью, и у нее сотрясение мозга. Однако с этим отатаралом никто к ней не может подойти.

  - Но Омтозе Феллак - садок Старших. - Мертвяк кивнул. - Что же, идем. Стоит попытаться.

  - Пойдем, - согласился Бальзам. - Но сначала еда.

  - Оставим Адъюнкта страдать?

  - Поедим здесь, - тускло глянул на него Бальзам, - потому что мы морпехи и не швыряем грязь в лица товарищей-солдат.

  - Точно, - сказал Наоборот. - К тому же я голоден.

  ***  

  Курнос потерял четыре пальца на руке, державшей щит. Чтобы остановить кровотечение, не унявшееся даже после ушивания культей, он сунул пальцы в котелок с кипящей водой. Теперь они выглядели расплавленными, ладони покрылись ожогами. Но кровь остановилась.

  Он готов был признаться в вечной любви Острячке, но пришел сержант Восемнадцатого и забрал Острячку с Поденкой, так что Курнос остался в одиночестве. Последний из бывшего взвода Геслера.

  Он некоторое время посидел, протыкая терновым шипом волдыри и высасывая жидкость. Закончив, снова посидел, следя за угасающим огнем. Во время боя отрезанный палец ящера попал ему за воротник, между кирасой и рубашкой. Когда он его достал, вместе с Поденкой и Острячкой сварил обрубок. Скудные кусочки мяса и жил они разделили между собой, а костяшки привязали к волосам. Так принято среди Охотников.

  Женщины настояли, чтобы он взял самую длинную фалангу, в компенсацию испорченной руке; теперь она свисает с бороды, затмевая прочие костяшки, собранные с летерийских солдат. Она тяжело стучит в грудь, ведь он тронулся в дорогу, вдруг осознав, что остался в одиночестве.

  Запакованные вещи лежали на плече. Через двадцать два шага он оказался в лагере старого взвода Скрипача. Нашел место для палатки, положил мешок и присел с другими солдатами.

  Красивая маленькая женщина справа передала оловянную кружку с чем-то пахучим. Улыбнувшись, он не увидел ответной улыбки и поэтому вспомнил ее имя. Улыба.

  Но это, как показалось ему, лучше одиночества.

  ***  

  - Соперник, Корабб.

  - Не вижу, - ответил семиградский воин.

  - Курнос желает быть нашим новым кулаком, - объяснил Каракатица.

  - Значит, во взводе будет четыре кулака? Я, капрал Тарр, Корик и Курнос.

  - Я был капралом, не кулаком, - сказал Тарр. - К тому же я не бью, только прикрываюсь.

  Каракатица фыркнул: - Едва ли. Ты шел вперед, как любой ударный кулак, какого я видел.

  - Я шел вперед, сапер, чтобы закрепиться.

  - Отлично, - согласился Каракатица. - Принимаю поправку.

  - Я тут поняла, - вмешалась Улыба. - У нас больше нет сержанта. Или это ты, Тарр? Если так, нужен новый капрал, а раз только у меня есть мозги, им стану я.

  Тарр поскреб в седеющей бороде. - Я думал насчет Корабба.

  - Ему нужен отдельный фургон с оружием!

  - Я сберег летерийский меч, - обиделся Корабб. - Больше ничего не терял.

  - Давайте голосовать.

  - Не будем, Улыба, - сказал Тарр. - Корабб Бхилан Зену'алас, отныне ты капрал Четвертого взвода. Поздравляю!

  - Он едва перестал быть новобранцем! - скривилась на всех Улыба.

  - Молодые сливки слаще, - заявил Каракатица.

  Корик оскалил зубы на Улыбу: - Придется пережить, солдат.

  - Я теперь капрал. Слышал, Курнос? Я теперь капрал.

  Панцирник поднял голову над кружкой. - Что слышал?

  ***  

  Потеря Бутыла их травмировала. Каракатица по глазам видит. Первая потеря взвода... ну, насколько он может припомнить. Из первоначального состава - точно. Хотя гибель одного солдата - это чертовски хорошо. Большинству взводов досталось сильнее. Некоторых вообще больше не существует. "Некоторых? Скорее почти всех".

  Он уселся на объемистую запасную палатку, исподтишка следя за солдатами. Слушая их жалобы. Корик - конченый человек. Если в нем и был хребет свободы, позволявший держаться прямо - он сломан. Теперь он носит цепи внутри себя, они обмотали даже мозг. Возможно, навеки. Он испил из колодца страха и все время на него оглядывается.

  Та заваруха оказалась жуткой, но Корик зашатался еще раньше. Каракатица гадал, осталось ли хоть что-то от воина, которого он раньше знал. Дикари имеют обыкновение склоняться к самым гнусным порокам цивилизации; и не важно, насколько умен человек - он зачастую слеп к тому, что его убивает.

  Возможно, обычные люди такие же... но, для ума Каракатицы, этот случай особенно трагичен.

  Даже Улыба потихоньку отстраняется от Корика.

  ОНА не изменилась, решил Каракатица. Ни на щепоть. Та же психованная, склонная к убийству тварь - вот она, Улыба. Ее нож рубил жестоко. Она завалила в тот день немало великанов. Уже поэтому она была бы ужасным капралом.

  Тарр остался Тарром. Таким он был, таким он будет вечно. Получится надежный сержант. Может, малость без воображения, но этот взвод уже не нуждается во встрясках. Слишком многое повидал. "И мы встанем за него горой. Этот мужик - стена с шипами, и когда шлем опущен на лоб, даже стадо бхедринов его не собьет. Да, Тарр, ты всё сделаешь как надо".

  Корабб. Капрал Корабб. Идеально.

  И еще Курнос. Сидит как пень, расплющенные волдыри сочатся сукровицей. Пьет кишкодёр, который заварила Улыба, на измученном лице слабая улыбка. "Меня не обманешь, Курнос. Слишком давно я в армии. Ты рад, что у тебя бронированный череп. Как все панцирники. Но я вижу блеск крошечных глазок под веками.

  "Что слышал?" Отличная попытка, но я видел поспешно затушенную искру. Рад быть здесь, да? Хорошо. Счастлив тебя принять.

  А насчет меня - чему я научился? Ничему новому. Мы прошли через многое, но предстоит проходить еще и еще. Тогда и спросите. Тогда и спросите".

  Он поднял голову: появился Скрипач. От скрипки осталась лишь шейка, струны ерзают по спине, словно непокорные волосы. Рыжина почти ушла из бороды. Короткие ножны пусты - оставил клинок в глазнице ящера. Взгляд синих глаз суров, почти обдает морозом.

  - Сержант Тарр, еще ползвона. Потом веди их на место.

  - Слушаюсь, капитан.

  - К нам приехали с юга. Напасть, несколько хундрилов и еще кто-то. Много кого.

  Каракатица наморщил лоб. - Кто это?

  Скрипач пожал плечами: - Переговоры. Скоро все узнаем.

  ***  

  - Говорят, ты выживешь.

  Хенар Вигальф улыбнулся ей с кровати. Но это была неуверенная улыбка. - Я сделал, что ты просила, Лостара. Наблюдал.

  Ее глаза забегали.

  - Кто ты? - спросил он.

  - Не спрашивай. Я вижу вопрос в каждом взгляде. Все смотрят на меня. И молчат. - Она помедлила, поглядела на руки. - Это был Танец Теней. Это были все Танцы Теней. - Тут она встретила его взор. - Это не я была. Я просто отошла в сторону и, как ты, просто наблюдала.

  - Если не ты, кто?

  - Веревка. Котиллион, Бог-покровитель ассасинов. - Она поморщилась. - Взял верх. Думаю, он такое уже проделывал.

  Глаза Хенара широко раскрылись. - Бог.

  - Яростный бог. Я... никогда я не чувствовала такой ярости. Она прожигала меня насквозь. Она вычистила меня. - Женщина отстегнула пояс, сняла ножны с кинжалом, положила на раненую, закрытую одеялом грудь. - Для тебя, любимый. Но будь осторожен: он очень, очень острый.

  - Одержимость ушла с твоего лица, - сказал Хенар. - Прежде ты была прекрасна, но сейчас...

  - Будь уверен, это непредвиденный дар, - ответила она с неким недоверием. - Боги не славятся милосердием. И сочувствием. Но ни одному смертному не устоять в таком сиянии: он или сгорит до пепла, или возродится.

  - Возродится. Да. Действительно хорошее описание. Моя смелость, - добавил он с печальной гримасой, - пятится от тебя.

  - Не позволяй, - бросила она. - Не хочу мышонка в постели, Хенар Вигальф.

  - Ну, я попробую отыскать прежнего себя.

  - Я буду помогать, но не сейчас - целители с тобой еще далеко не закончили. - Она встала. - Должна тебя оставить. Адъюнкт.

  - Думаю, Брюс обо мне позабыл. Или счел мертвым.

  - Не думаю, что буду ему напоминать. Отныне ты скачешь рядом со мной.

  - Брюс...

  - Едва ли. Думаю, всё решит пара слов с Араникт.

  - Брат короля посажен на цепь?

  - В следующий раз, встретившись, можете сравнить ошейники.

  - Думал, мыши тебе не нравятся, Лостара.

  - О, я жду от тебя попыток сорваться с цепи, Хенар. Оковы и клетки - для тех, чей дух не сломлен.

  - Понял.

  Она повернулась, чтобы выйти из шатра-госпиталя... и увидела ряд пялящихся на нее лиц. Даже целители.

  - Дыханье Худа! - пробурчала она.

  ***  

  Будучи в приятном подпитии, Банашар направлялся к командному шатру. Увидел кулака Блистига около входа - тот стоял, словно приговоренный у двери в камеру палача. "Ох, бедняга. Не тот герой недавно умер. Полагаю, у тебя тоже был шанс. Мог поступить так же бездумно, как Кенеб. Мог бы оставаться в его тени до конца, ведь ты так и делал несколько месяцев.

  Теперь солнцу никто не мешает высветить тебя. Каково?" Мужчина выглядел больным. "Но ты не пьешь, да? На лице следы не ночного зелья, а скорее стыда".

  Да, болен от страха. Банашар ощутил к нему настоящую симпатию. На миг-другой вода замутилась, затуманила острые углы праведного осуждения.

  - Что за славное утро, кулак, - сказал он, приблизившись.

  - Скоро ты будешь в беде, Верховный Жрец.

  - Как это?

  - Когда вино кончится.

  Банашар улыбнулся. - Погреба храма по-прежнему забиты, уверяю вас.

  В глазах Блистига появилось что-то живое. - Ты можешь запросто ходить туда? В любое время?

  - Некоторым образом.

  - Тогда почему ты остаешься? Не бежишь от здешнего безумия?

  "Потому что Святая Мать желает, чтобы я был здесь. Я последний ее жрец. Она кое-что задумала насчет меня, это точно". - Мне ужасно жаль так говорить, Кулак, но это дверца личная, особенная.

  Лицо Блистига помрачнело. У входа стояли двое стражников, оба вполне могли слышать их разговор. - Я советовал тебе покинуть нас, Верховный Жрец. Ты бесполезный пьяница, дурное влияние на армию. Почему Адъюнкт настаивает на твоем адском присутствии на собраниях, интересно?

  - Уверен, что интересно. Но не могу вообразить в ваших солдатах столь черных искушений. Я ведь не делюсь личными запасами. Наоборот, один взгляд на меня - и человек отвращается от мерзости алкоголя.

  - То есть ты им противен?

  - Именно так, Кулак. "Но к чему вся эта беседа? Мы могли бы не затрагивать тему пьянства, и ничего не изменилось бы. Настоящая разница в том, что мне от солдатского презрения ни холодно ни жарко, а вот ты... многое теряешь". - Мы ждем летерийские силы, Кулак?

  - Из обычной любезности, Верховный Жрец.

  "Ага, тебе понравилась эта идея? Достаточно, чтобы ухватиться. Ладно". - Тогда я останусь в вашей компании, по крайней мере до их появления.

  - Но не надолго, - сказал Блистиг. - Ты произведешь плохое впечатление.

  - Не сомневаюсь. Я выберу подходящий момент.

  - Фактически, - заявил Блистиг, - я уже вижу других кулаков. Если хочешь сидячего места в шатре, Верховный Жрец, поторопись.

  "Что же, а я ухвачусь за эту идею". - Тактика, Кулак. Мне нужен будет ваш совет. - Откланявшись, он повернулся и прошел между стражниками. Поймал взгляд одного, подмигнул.

  Ничего не получив в ответ.

  ***  

  Лостара Ииль услышала шум, обернулась. Увидела четырех морпехов. Сержант из Даль Хона, как там его? Бальзам. За ним трое - наверное, остатки взвода. - Чего-то хотели, сержант? Поскорее, я спешу в командный шатер.

  - И мы тоже, - заявил Бальзам. - Тут есть целитель, который, может быть, что-то сумеет для нее сделать.

  - Сержант, это не сработает...

  - Может, - сказал солдат с покрытой шрамами шеей. Голос его звучал тонко и хрипло, словно железо по точильному камню.

  - Объясните.

  Другой солдат сказал: - Мы думаем, это Старший Садок, капитан.

  - Что? Как это может быть, во имя Худа?

  Целитель словно бы чем-то подавился, но все же шагнул вперед: - Стоит попытаться, сэр. Думаю, Наоборот на этот раз может оказаться прав.

  Лостара чуть поразмыслила и кивнула: - За мной.

  Морпехи не привыкли тратить чужое время; стучаться к Адъюнкту - для большинства из них это предел дерзости. "Значит, они действительно верят, будто что-то придумали. Стоит проверить. Ее головные боли все сильнее, ты сама понимаешь".

  Командный шатер появился в поле зрения; она увидела собравшихся перед входом кулаков. Они тоже заметили ее, и все праздные разговоры мгновенно затихли. "Чудесно! Даже вы. Ну, давайте". - Кулаки, - произнесла она, - если вам угодно, освободите дорогу. У морпехов встреча с Адъюнктом.

  - Первый раз слышу, - сказал Добряк.

  - Что же, я припоминаю, оставшиеся морпехи перешли под командование капитана Скрипача и он отвечает за них лишь перед Адъюнктом.

  - Я намерен это обжаловать, - заявил Добряк.

  "Зря время потратишь". - Кулак, это подождет окончания переговоров. - Она махнула морпехам рукой, веля пройти мимо командиров. "Ну, вы кончите пялиться?" У них так напряглись шеи, что нырнуть под низкий полог было облегчением.

  Почти все внутренние перегородки были сняты, отчего шатер казался просторным. Лишь в дальнем конце было отделение для сна Адъюнкта, загороженное занавеской. Единственным посетителем оказался Банашар, сидевший на скамье спиной к стене; он скрестил руки на груди и вроде бы дремал. Еще там были стол и две свободные скамьи, но не ни одного фонаря. "Да, свет ранит ее хуже кинжала".

  Едва взвод вошел вслед за Лостарой, занавеска отдернулась.

  Адъюнкт Тавора показалась на глаза.

  Даже с такого расстояния Лостара различила слой пота на бледном лбу. "Боги, если армия это увидит - растечется как снег в костре. Унесется по ветру".

   - Что тут делают эти моряки? - Голос был слабым, неровным. - Мы ждем официальные делегации.

  - Взводный целитель считает, что сможет кое-что для вас сделать, Адъюнкт.

  - Тогда он глуп.

  Упомянутый солдат-целитель шагнул вперед. - Адъюнкт, я капрал Мертвяк, Девятый взвод. Моим садком был Худ.

  Блеклые глаза дернулись. - Если я понимаю вашу ситуацию, капрал, вы достойны сочувствия.

  Казалось, он удивился. - Ну... благодарю вас, Адъюнкт. Суть в том... - Он поднял руки; Лостара задохнулась, когда морозный воздух окутал целителя. Иней повис на складках потолка. Изо рта Мертвяка вырывались струи пара.

  Маг Наоборот сказал: - Омтозе Феллак, Адъюнкт. Старший.

  Тавора замерла, словно примерзнув к месту. Глаза ее сузились. - У вас покровитель - Джагут, Мертвяк?

  Мужчина не нашел ответа.

  - Бога Смерти больше нет, - заговорил Наоборот, лязгая зубами (температура в комнате всё снижалась). - Но может оказаться, сам Худ не так мертв, как нам казалось.

  - Мы думали об этом, не правда ли? - Тавора поджала губы, рассматривая Мертвяка. - Целитель, подойдите.

  ***  

  Изогнув руку, чтобы поддержать товарища, Бальзам вывел Мертвяка из шатра. Горлорез и Наоборот сомкнулись с боков, на лицах была ярость, словно они готовы были выхватить оружие, едва кто подойдет близко.

  Кулаки, все как один, отшатнулись. Сержант ухмыльнулся им: - Расступитесь, прошу вас, сэры. О, она примет вас сейчас же. - Не ожидая ответа, Бальзам потянул целителя вперед; тот шатался - одежда стала мокрой, иней и лед плавились на утренней жаре. В двадцати шагах, за перекошенной палаткой-складом, сержант встал. - Садись, Мертвяк. Боги подлые, скажи, что это пройдет.

  Целитель шлепнулся наземь. Голова упала, всем показалось - его сейчас стошнит. Но вместо этого раздался какой-то всхлип. Бальзам поглядел на Горлореза, потом на мага - но выражения их лиц были недоумевающими. Он присел, положил руку на лоб Мертвяка - и ощутил содрогания тела.

  Целитель молча плакал.

  Никто не произносил ни слова.

  Когда всхлипывания замолкли, Бальзам склонился ближе. - Капрал, что с тобой, во имя Тогга?

  - Я... я не могу объяснить, сержант.

  - Исцеление сработало, все видели, - сказал Бальзам.

  Он кивнул, не поднимая головы.

  - Так... что?

  - Она опустила защиту, на миг. Пустила меня внутрь, сержант. Должна было, чтобы я мог исправить повреждения - и боги, какие это были повреждения! Выйти на вид - ей потребовались все силы. Выйти, принять... - Он помотал головой. - Я видел ее изнутри. Видел...

  Он снова замолк, сотрясаемый неудержимыми рыданиями.

  Бальзам так и сидел рядом на корточках; Наоборот и Горлорез стояли, отгораживая их. Оставалось лишь ждать.

  ***  

  За миг до появления кулаков Лостара встала перед Таворой. Она постаралась сделать голос спокойным и радостным: - С возвращением, Адъюнкт.

  Тавора не спеша, глубоко вдохнула. - Ваши соображения, Верховный Жрец?

  Банашар склонил голову: - Я слишком замерз, чтобы думать, Адъюнкт.

  - Омтозе Феллак. Вы ощутили шаги Джагутов, Банашар?

  Бывший жрец пожал плечами: - Итак, у Худа была задняя дверь. Кто-то взаправду удивлен? Этот хитрый говнюк никогда не играл честно.

  - Не особо остроумно, Верховный Жрец.

  Лицо его скривилось. - Хорошо подумайте, от кого принимаете дары, Адъюнкт.

  - Наконец-то, - сказала она с чувством, - здравый совет от вас. Прочти... трезвый.

  Если он и думал ответить, то замолчал: в комнату вошли Добряк, Сорт и Блистиг.

  Повисло молчание; наконец Фаредан Сорт фыркнула: - Я всегда думала, "холодный прием" - это фигура речи...

  - Мне сообщили, - оборвала ее Адъюнкт, - что гости уже в пути. Пока они не прибыли, я желаю услышать от каждого из вас рапорт о положении в частях. Прошу по порядку.

  Кулаки удивленно смотрели на нее.

  Лостара Ииль глянула на Банашара: в его устремленных на Тавору глазах тоже что-то блеснуло.

  ***   

  Им пришлось проехать по северной улице малазанского лагеря, пробираясь между шатров бойни. Воздух кишел мухами, пахло свежим мясом и навозом. Атри-Цеда Араникт молча скакала рядом с Брюсом, подавленная блеянием родаров и воплями миридов, визгом перепуганных свиней и мычанием рогатого скота. Ожидавшие забоя животные отлично понимали свою участь, и звуки их голосов казались буйным вихрем.

  - Плохой выбор эта дорога, - бормотал Брюс. - Извини, Атри-Цеда.

  Двое солдат пересекли путь; на них были толстые пропитанные кровью фартуки. Лица отупевшие, лишенные выражения. С рук капает красная жижа.

  - Армии купаются в крови, - сказала Араникт. - Разве это не истина, Командор?

  - Боюсь, все мы в ней купаемся. Города позволяют скрыться от мрачной истины.

  - На что было бы похоже, если бы мы ели одни овощи?

  - Мы вспахали бы всю землю, не оставив места диким животным, - ответил Брюс.

  - Значит, можно счесть домашних зверей жертвами во имя дикости.

  - Можно, - сказал он, - если это тебе поможет.

  - Не уверена.

  - И я.

  - Думаю, я слишком мягкая, - заключила она. - У меня склонность к сентиментальности. Можно скрыться от самой бойни, но от воображения не скрыться никуда. Верно?

  Они приближались к широкому перекрестку; напротив большая группа всадников выливалась из южного проезда. - Ну-ка, - сказал Брюс, - это королевские знамена Болкандо?

  - Кажется, королева расширила свои обязанности по сопровождению далеко за родные границы.

  - Да, очень любопытно. Мы их подождем?

  - Почему нет?

  Они натянули поводья на перекрестке.

  Эскорт королевы был слишком обширным. Но Брюс нахмурился: - Это солдаты-эвертины, ни одного офицера.

  Кроме закаленных в боях солдат Абрасталь привела троих Баргастов; справа скакали две женщины из хундрилов, одна на седьмом-восьмом месяце беременности. Слева была пара вооруженных иноземцев - Напасть? Араникт резко выдохнула. - Должно быть, это Смертный Меч Кругхева. Она одна заполнит собой дворцовый гобелен.

  Брюс крякнул. - Понимаю, о чем ты. Я видел немалосуровых женщин, но эта... воистину необычайна.

  - Сомневаюсь, что смогла бы просто поднять меч, что у нее на бедре.

  Взмахнув рукой, королева Абрасталь остановила отряд. Что-то сказала одному из солдат, и все ветераны стали спешиваться, снимать с седел какие-то сумки. Они отправились в малазанский лагерь; Араникт видела, что солдаты расходятся, очевидно, отыскивая стоянки взводов. - Что они делают?

  Брюс покачал головой: - Не уверен.

  - Они привезли... бутылки.

  Брюс Беддикт хмыкнул и ударил коня по бокам. Араникт последовала примеру.

  - Командор Брюс Беддикт. - Королева Абрасталь поудобнее уселась в седле. - Наконец мы встретились. Скажите, ваш брат знает, где вы?

  - А ваш муж, Ваше Высочество?

  Сверкнули зубы. - Сомневаюсь. Но это же лучше, чем смотреть друг на друга в гневе?

  - Согласен, Ваше Высочество.

  - Ну, если не считать дурня-гилка, что рядом со мной - и вас, разумеется - это будет собрание женщин. Вам сапоги не жмут, Принц?

  - Если и так, я слишком мужествен, чтобы признаться. Не изволите ли представить гостей?

  Абрасталь сняла тяжелые перчатки и показала вправо: - От хундрилов Хенават, жена Вождя Войны Желча, и Шельмеза, телохранительница, Та, Что Атаковала.

  Брюс поклонился обеим женщинам: - Хенават. Мы были свидетелями Атаки. - Он мельком глянул на Шельмезу и снова посмотрел на Хенават. - Прошу, если изволите, известить супруга, что я покорен храбростью его и всех Горячих Слез. Зрелище атаки заставило и меня действовать. Я понимаю: если летерийцы и смогли облегчить положение Охотников за Костями, главную благодарность следует возложить к стопам Вождя Войны.

  Широкое, мясистое лицо Хенават осталось неподвижным. - Весьма благородные слова, Принц. Муж их услышит.

  Неловкость ответа на миг повисла в пыльном воздухе; затем королева указала на людей Напасти. - Смертный Меч Кругхева и Надежный Щит Танакалиан из Серых Шлемов.

  Брюс снова склонил голову: - Смертный Меч. Надежный Щит.

  - Вы встали шесть дней тому назад на наше место, - почти грубо сказала Кругхева. - Вот отверстая рана на душах братьев моих и сестер. Мы скорбим по жертвам, принесенным вами вместо нас. Это не ваша война - но вы держались стойко. Вы сражались с честью. Если выпадет возможность, сир, мы встанем вместо вас. Вот клятва Серых Шлемов.

  Брюс Беддикт не нашелся, что ответить.

  Аракникт откашлялась. - Вы ввели принца в смущение, Смертный Меч. Мы направимся к Адъюнкту?

  Королева Абрасталь натянула поводья, поворачивая коня к центру лагеря. - Поедете рядом, Принц?

  - Благодарю Вас, - обрел голос Брюс.

  Араникт послала коня сразу за ними, оказавшись рядом с "дурнем-гилком".

  Он глянул на нее. Широкое, изборожденное шрамами лицо было торжественным. - Эта женщина, Смертный Меч, - тихо сказал он, - наделена всей мягкостью кварца. Он у нее даже во рту. А ты ловко помогла командиру оправиться.

  - Благодарю.

  - Не оборачивайся, чтобы не видеть слез на лице Хенават. Думаю, твой командир ей понравился. Я Спакс, Боевой Вождь Баргастов племени Гилк.

  - Атри-Цеда Араникт.

  - Это значит Верховная Колдунья, да?

  - Полагаю. Вождь, что делают солдаты - эвертины среди малазан?

  Спакс почесал ногтями лицо. - Что делают, Атри-Цеда? Духи подлые, они же люди.

Книга II. Все те, что возьмут дни мои

И конечно она отвернется

Мимо каплющих тронов пройдет

Не узнать, где же встанет ее

Нога

И бредем мы, толкая тени

Стяги вялым ветрам склонив

Но я видел взгляд из-под края

Железного шлема

Он рычал и люди склонялись

Но на площади спали псы

У холодной стены не найти

Дураков

Она смотрит куда угодно

Взгляд отводит, капризная дама

И движенье ее плеча

Оставляет след мертвецов

Все равно

Раз увидев ребенком сон

Ты запомнил его навеки

Кем была она, матерью или

Источала голый соблазн?

Эти троны своими руками

Строил я

От любви обломав все ногти

Я молиться хотел или снять

Одежды?

Так и эдак идти за её

Спиной

О, мы были надежною стражей

Мы скрывали забралами лица

Мы и кровью смердели и потом

Но не знали мы, что охраняем

Мы не знаем и не узнаем

Вовек Но клянусь перед всеми вами:

Я умру под ее стопами

И не сделаю шага внутрь

Бросьте слово ДОЛГ и забудьте

Или на языке покатайте

Слово сладкое ДОБЛЕСТЬ

Но псы

Стонут даже во сне

Словно дети

Что лежат под ногами в пыли.

"Адъюнкт", Зайцегуб

Глава 5

Она умирала, но мы вынесли ее на берег. Свет, словно кожа, простерся над ранами, но был он слабым и быстро угасал. Никто из нас не посмел вымолвить слово иронии, ведь она, названная Пробудившейся Зарей, угасала ныне в лучах зловещего рассвета.

Неловкие жесты привели ее сюда, где серебряные волны падают как дождь и пена блестит алым. Вздувшиеся тела, простертые руки и ноги виднелись на отмелях, и мы гадали, разумен ли ее последний приказ.

  Уместно ли смотреть в лицо своему убийце? Довольно скоро я сам отвечу на этот вопрос. Мы слышим, как перестраиваются легионы за текучей стеной, как другие отходят, выравнивая редкий строй. Так мало осталось. Может быть, это и хотела она увидеть, прежде чем губитель-свет высушит очи. .

Отрывки Трясов. Харкенас, неизвестный автор.

Покрытая черным лаком амфора вылетела из боковой двери и даже не покатилась, а закувыркалась по полу. Ударилась об основание перил мраморной лестницы; раздался треск, резкий, словно лопнул чей-то череп. Большой сосуд запрыгал по ступеням. Разбился, блестящим ливнем осколков осыпав нижний пролет и пол коридора. Мерцающие пылинки не сразу осели, уподобившись свежему инею.

  Вифал подошел к краю лестницы, поглядел вниз. - Это, - сказал он себе под нос, - было довольно зрелищно. - Тут он повернулся, услышав сзади шум.

  Капитан Краткость выглянула из проема, завертела головой. Наконец она нашла Вифала. - Вам лучше бы вернуться, - сказала она.

  - Я как раз, - ответил он. - Но... пять шагов ближе - и она стала бы вдовой.

  Краткость состроила гримасу, смысла которой он не смог понять, и отодвинулась, позволяя войти.

  Тронный зал выглядел палатой привидений. Черный камень и черное дерево, на полу алая и ониксовая мозаика, потемневшая от пыли и сухих листьев (очевидно, где-то наверху оставалось открытое окно). Казалось, здесь нет ничего от растущей силы Терондая, святилища Матери Тьмы - однако Вифал ощутил себя уменьшившимся, когда шагнул из бокового входа, направившись к центру зала.

  Престол был справа от него; он взошел на помост высотой по колено - это был, понял кузнец, громадный пень Черного дерева. Извитые корни уходили под мозаики пола. Сам трон был вырезан из ствола - простое, почти аскетическое кресло. Возможно, некогда его украшали плюш и другие роскошные ткани, но сейчас от обивки не осталось даже гвоздиков.

  Жена его стояла как раз по ту сторону трона, скрестив руки на груди; она оторвала взгляд горящих глаз от Яни Товис - стоявшей перед троном, словно просительница - и поглядела на Вифала. - Наконец-то, - зарычала она, - мой эскорт. Уведи меня, супруг.

  Яни Товис, королева трясов, откашлялась. - Уход не решит ничего...

  - Неверно. Он решит всё.

  Женщина перед ней вздохнула: - Это трон Тисте Анди, а Харкенас - столица Оплота Тьмы. Вы дома, Ваше...

  - Не зови меня так!

  - Но я обязана, ведь вы королевской крови...

  - Мы все были королевской крови в этом адском городе! - Сендалат Друкорлат указала пальцем на Яни. - Как и Трясы!

  - Однако нашим королевством был и остается Берег, Ваше Величество, тогда как Харкенас принадлежит вам. Если же может существовать лишь одна королева, я добровольно отрекаюсь...

  - Не надо. Они - ТВОЙ народ! Ты привела их сюда, Яни Товис. Ты их королева.

  - На этот трон, Ваше Величество, может предъявлять права лишь персона королевской крови Анди. Как вам отлично известно, во всем здешнем мире есть лишь одна Тисте Анди, и это вы.

  - Чудесно. И чем я буду править? Грудами пыли? Плесневелыми костями? Кровавыми пятнами на полу? Где моя Верховная Жрица, в чьих глазах сияет Мать Тьма? Где мой Слепой Галлан, мой великолепный, измученный шут? Где мои соперники, мои заложники, слуги и солдаты? Горничные, наконец... ладно. Все без толку. Я не хочу трона.

  - Тем не менее, - настаивала Яни Товис.

  - Ладно, ладно, я принимаю его, и первым актом отрекаюсь. Отдаю трон и весь Премудрый Харкенас тебе, Королева Яни Товис. Капитан Краткость, найдите нам королевскую печать - она должна быть где-то тут на полу - и пергамент, и чернила, и воск.

  Королева трясов устало улыбнулась: - Премудрый Харкенас. Я забыла это название. Королева Сендалат Друкорлат, я почтительно отвергаю ваше предложение. Долг зовет меня на Берег. - Она кивнула, указывая на Краткость: - Пока другие Тисте Анди не вернулись в Харкенас, я скромно позволяю капитану действовать в качестве вашего Канцлера и Командира Дворцовой Стражи, делая все, что нужно для возвращения дворцу былой славы.

  Сендалат фыркнула: - Ох, как хитро. Полагаю, несколько сотен твоих трясов уже ждут за дверью с тряпками и ведрами.

  - Нет, летерийцев. Островитян и прочих беженцев. Они познали великие лишения, Ваше Величество, и примут службу при дворе с признательностью и смирением.

  - А если я их прогоню? О да, вижу, ты расставила ловушки повсюду, Яни Товис. Ты намерена приковать меня к проклятому трону чувством вины. А если я сильнее тебя?

  - Бремя власти давит на нас обеих, Ваше Величество.

  Сендалат метнула Вифалу умоляющий взор: - Отговори ее, муж.

  - Думай я, что имею шанс ее поколебать - так и сделал бы, любимая. - Он подошел к помосту тона. - Кажется, нужна подушка или две, если ты намерена сидеть тут достаточно долго.

  - С тобой в роли консорта? Боги, а ты не думал, что я достойна лучшего?

  - Не сомневаюсь. Но пока что ты связана со мной и, - он кивнул на престол, - с ним. Так что садись и принимай официальный вид, чтобы Яни Товис смогла преклонить колена, сделать реверанс или что там полагается, а Краткость начала скрести пол и выбивать гобелены.

  Тисте Анди огляделась, словно желая отыскать еще одну амфору, но ближайшая стояла в каменной чаше около входа - сирота, подумал Вифал, видя опустевшую чашу с другой стороны. Ему хотелось увидеть, как жена яростно бросается к амфоре, чтобы повторить жест разочарования и гнева - но она вдруг сдалась. "Слава Маэлу. Это заставило бы ее выглядеть смешной. Приличия, дорогая, как подобает Королеве Тьмы. Да, от некоторых вещей не избавиться".

  - В королевстве будут две королевы, - сказала Сендалат, плюхаясь на трон. - Даже не думай приседать, Товис. - Она глядела на женщину из трясов с мрачным видом. - Другие Анди, ты сказала.

  - Наверняка они ощутили возвращение Матери Тьмы, - отвечала Яни. - Наверняка они поняли: рассеянию конец.

  - Ты воображаешь, осталось много Тисте Анди?

  - Не знаю. Но знаю вот что: оставшиеся все сюда вернутся. Как сделали трясы. Как сделали вы сами.

  - Хорошо. Первый показавшийся получит трон и все что к нему прилагается. Супруг, начинай строить нам хижину в лесу. Подальше. Нет, так далеко, чтобы никто не нашел. Никому не говори, где она, кроме меня.

  - Хижину.

  - Да. Со рвом и подъемным мостом, волчьими ямами и капканами.

  - Уже черчу планы.

  Яни Товис сказала: - Королева Друкорлат, прошу позволения уйти.

  - Да. Чем скорее, тем лучше.

  Бывший офицер летерийской армии склонила голову, развернулась кругом и покинула зал.

  Капитан Краткость вышла к трону, опустилась на колено: - Ваше Величество, призвать дворцовых слуг?

  - Сюда? Нет, возьми меня Бездна. Начинайте с других помещений. Иди. Ты, э... отпускаю тебя. Супруг! Даже не думай уйти.

  - Мне и в голову не пришло. - Он ухитрился сохранить спокойное выражение лица даже под напором откровенного скептицизма.

  Едва они остались одни, Сендалат спрыгнула с трона, словно на нем все же оказался один из древних гвоздиков. - Что за сука!

  Вифал вздрогнул. - Яни...

  - Нет, не она. Эта корова права. Пока что я приму предложение. Почему только она должна страдать от бремени власти, если уж зашла речь?

  - Ну, если откровенно говорить... я вижу, ей нужен друг.

  - Кто-то равный, да. Проблема в том, что я не подхожу. Я ей не ровня. Я не провела сюда десять тысяч человек. Я едва тебя провела.

  Он дернул плечами: - Но мы здесь.

  - И она знала.

  - Кто?

  - Сучка Тавора. Как-то узнала, что случится...

  - Никаких доказательств, Сенд. Это было гадание Скрипача, не ее.

  Сендалат пренебрежительно махнула: - Технически, Вифал. Она пленила меня своими действиями. Я не должна была оказаться тут. Нет, она знала, какая карта меня ждет. Другого объяснения нет.

  - Какое же это объяснение, Cенд?

  Ее взгляд был тоскливым. - Думаешь, я не понимаю?

  Вифал с сомнением сказал: - Слушай, твои сородичи идут. Ты действительно желаешь видеть меня рядом, когда появятся они?

  Глаза ее сузились: - На деле ты говоришь вот что: "Хочу ли я быть с ней рядом, когда явятся они? Обычный человек, краткоживущая игрушка Королевы Тьмы". Так они подумают, увидев тебя рядом?

  - Ну...

  - Ты ошибаешься. Будет совсем по-другому, но не лучше. Они увидят в тебе реальную угрозу.

  - ЧТО?!

  Она уклончиво поглядела на него: - Твой род унаследовал... всё. И вот ты здесь, вместе с летерийцами и трясами - разбавленной кровью. Обживаете Харкенас. Есть ли уголок, где не появляются рано или поздно эти поганые ублюдки? Вот что они подумают.

  - Видит Маэл, у них будет право, - сказал он и отвел взгляд, посмотрев на длинный зал, вообразив десятки подлинных Тисте Анди, стоящих у входа: суровые глаза, лица тверже камня. - Лучше мне уйти.

  - Нет, не уйдешь. Мать Тьма... - Она вдруг закрыла рот.

  Он повернул голову. - Богиня в ухо шепчет, Сенд? Насчет меня?

  - Ты будешь нужен, - ответила она, глядя на одинокую амфору. - Все вы. Летерийские беженцы. Трясы. И это нечестно. НЕЧЕСТНО!

  Он схватил ее за руку, когда она пошла на штурм произведения гончарного искусства. Повернул, пока она не оказалась с ним лицом к лицу. И держал ее, рыдающую. Удивленный, испуганный. "Маэл! Что нас тут ждет?"

  Но ответа не было, и никогда его бог не казался таким далеким.

  ***  

  Йедан Дерриг нес меч Хастов, чертя кончиком линию по раскрошенным костям Берега. Каскад световой стены отражался в древнем лезвии, порождая мутные молочные слезы. - Мы здесь как дети, - бормотал он.

  Капитан Сласть выкашляла мокроту, сделала шаг и сплюнула в стену. Потом поглядела на него. - Лучше скажите, Дозорный, что мы быстро повзрослеем.

  Йедан сжал зубы и перетер дюжину возможных мрачных ответов. Наконец сказал: - Да.

  - Лица за прибоем, - продолжала Сласть, кивнув на вечный ливень света, что волновался перед ними. - Их стало больше. Кажется, они приблизились, словно прогрызли себе путь. Я почти готова увидеть тянущиеся ко мне руки. - Она сунула пальцы под оружейный пояс. - Суть в том, господин, что случится дальше.

   Она смотрел на Светопад. Попытался вызвать не свои воспоминания. Скрип зубов звучал в голове, словно отдаленный гром. - Будем драться.

  - Вот почему вы рекрутировали в свою армию всех, у кого целы руки и ноги.

  - Не всех. Островитяне-летерийцы...

  - Умеют учуять опасность лучше всех. Убежденные преступники. Все уже на нервах. Едва они сообразят, что тут творится, начнут приходить сами.

  Он посмотрел на нее: - Капитан, почему вы так уверены?

  - Я говорю, едва сообразят.

  - Что именно?

  - Ну, во-первых, что уйти нам некуда. И что не будет остающихся в стороне... как это? Нонкомбатантов. Впереди битва за жизнь. Вы отрицаете?

  Он покачал головой и снова уставился на играющее лезвие. - Мы встанем на костях предков. - Быстрый взгляд на Сласть. - У нас есть королева, которую надо защищать.

  - Вы не думаете, что сестра встанет рядом с вами, в первом ряду?

  - Моя сестра? Не ее. Королеву Харкенаса.

  - За нее мы будем подыхать? Не понимаю, господин. Почему она?

  Он поморщился, поднял меч, не спеша вложил в ножны. - Мы на Берегу. Под ногами наши кости. Наша история. Наш смысл. Здесь мы встанем. Это наше предназначение. - Воспоминания чужие, но как они жалят! - Наша цель.

  - Ваша - может быть. Но мы, остальные - мы просто хотим прожить еще день. Заниматься своим. Делать детей, пахать землю, обогащаться, всё такое.

  Он пожал плечами, глядя не на нее - на стену. - Привилегии, капитан, которых мы в данный момент себе не можем позволить.

  - Не могу сказать, что счастлива буду умереть за какую-то королеву-Анди, и сомневаюсь, что одинока в таком мнении. Так что, наверное, надо взять назад недавние слова. Впереди проблемы.

  - Нет. Никаких проблем.

  - Планируете срубить несколько голов?

  - Если будет нужно.

  Она тихо выругалась. - Надеюсь, не будет нужно. Едва они сообразят, что уйти некуда. Должны бы? А? - Не получив ответа, она прокашлялась и сказала: - Ну, как говорится, всему свое время. Однако, Дозорный Дерриг, вы можете сражаться как Странником укушенный, быть славным солдатом, но вам не хватает умения командовать...

  - Тут нет особого умения, капитан. Ни я, и сестра не горазды произносить речи. Мы ясно объясняем свои планы и ожидаем, что их примут. Без жалоб. Без колебаний. Недостаточно сражаться за жизнь. Нужно сражаться за победу.

  - Люди не глупы... э, забудьте, что я так сказала. Многие глупы. Но что-то мне подсказывает, что есть разница между борьбой за жизнь и сражением за причину большую, чем твоя жизнь или даже жизни любимых и товарищей. Хотя чтоб мне помереть, если могу сказать, какая это разница.

  - Вы всегда были солдатом, капитан?

  Сласть фыркнула: - Не я. Я была воровкой, которая считала себя умнее, чем оказалась на деле.

  Йедан подумал немного. Перед ним смутные лица проталкивались сквозь свет, разевая рты, строя гневные гримасы. Руки тянулись к его горлу, но хватали пустоту. Он мог бы коснуться стены, если бы захотел. Однако просто наблюдал за врагом. - За какую цель вы стали бы сражаться, капитан? Если говорить именно об этом - о причине, превосходящей спасение жизней...

  - Да, разве не хороший вопрос? Для нас, летерийцев, это не дом. Возможно, потом, когда несколько поколений прольют кровь в здешний песок... Но не сейчас. Недостаточно.

  - Значит, таков ваш ответ.

  - Нет, господин, я над ним думаю. Так сказать, продумываю насквозь. Значит, причина. Это не какая-то королева Тисте Анди и ее треклятый трон, или даже весь треклятый город. Это не Яни Товис, хотя она и провела нас через всё, спасла жизни. Воспоминания умирают, как рыба на песке, и скоро даже запаха не остается. И это не вы.

  - Капитан, - сказал Дерриг, - если враг сломит нас, то отправится по Дороге Галлана. Без помех. Они достигнут врат в наш мир и разрушат все цивилизации людей, пока не останется лишь пепел. А потом они сразят самих богов. Ваших богов.

  - Если они так страшны, как можно надеяться удержать их здесь?

  Йедан кивнул в сторону Светопада: - Потому что, капитан, есть лишь один путь. Эта полоска пляжа. Тысяча шагов в ширину. Лишь здесь стена покрыта шрамами и тонка от прошлых ран. Лишь здесь они могут надеяться пробить барьер. Мы засов на двери, капитан. И мы спасем ваш мир.

  - И как долго, по-вашему, мы должны их сдерживать?

   Он поскрипел зубами и ответил: - Столько, сколько понадобится.

  Капитан потерла шею, покосилась на Йедана. И отвела взгляд. - Но как вам удается, господин?

  - Что?

  - Стоять здесь, так близко, смотреть на них. Видите лица? Чувствуете их злобу? Понимаете, что они хотят с вами сделать?

  - Разумеется.

  - И все же стоите.

  - Это помогает вспомнить, капитан.

  - О чем?

  - Об их предназначении.

  Она зашипела сквозь зубы. - От вас у меня мурашки сделались.

  - Я спрашивал о достойной причине.

  - Да, спасти мир. Может сработать.

  Он сверкнул глазами: - Может?

  - Ну, вы можете думать, что ради спасения мира надо сделать всё возможное и невозможное. Так?

  - А разве нет?

  - Люди таковы, каковы... вы понимаете.

  - Вам не хватает веры, капитан.

  - Мне не хватает доказательств, господин. Я ничего такого не видела за долгие годы. Как вы думаете, что делает человека преступником?

  - Глупость и жадность.

  - А кроме? Я вам скажу. Вы оглядываетесь вокруг, очень осторожно. Видите, что на деле происходит, кто всё время выигрывает. И решаете, что отчаяние на вкус не лучше дерьма. Решаете, что сделаете что угодно ради того, чтобы проползти и ухватить сколько получится. Для себя лично. И обвиняете друзей и сородичей в постигших их бедах - даже если причиной бед стали вы сами. Причинять вред человеческим существам - значит ненавидеть человечество. Но скорее вы боитесь ответной ненависти. Вор твердит, что лишь исправляет сломанные весы. Вот почему нам удается спать спокойно.

  - Отличная речь, капитан.

  - Я старалась покороче.

  - Значит, у вас поистине нет веры.

  - Я верю в то, что худшие черты человечества найти нетрудно - они вокруг, они воняют хуже дырявого мочевого пузыря. День за днем. Мы привыкаем к вони. Есть и лучшие... да, но я не стану ставить последний столбик монет. Не тот расклад. - Она помолчала. - Если подумать, есть одна вещь, на которую они могут купиться.

  - А именно?

  - Опустошите дворцовую сокровищницу и заройте по пляжу. Напоказ. Можно даже объявить что-то типа: "Это Злато Меча. Разделим среди выживших. В конце дня".

  - Но будут ли они драться за солдата, что стоит рядом? Сомневаюсь.

  - Гмм, хороший вопрос. Тогда объявите определенную долю, а не востребованное убитыми вернется в сокровищницу.

  - Что же, капитан, можете просить Королеву Тьмы.

  - О, я придумала лучше. Сестра моя, Краткость, стала казначеем.

  - Циничная вы женщина, капитан Сласть.

  - Если причина "спасение мира" не работает, остается лишь это. Сделайте знаменем обогащение - и они скорее сожрут своих детей, чем сделают шаг назад.

  - Но за какую из двух причин охотнее отдали бы жизнь вы, капитан?

  - Ни за какую, господин.

  Его брови поднялись.

  Она снова сплюнула. - Прежде я была воровкой. Полной ненависти, вызывающей ненависть. Но потом я шла сразу за вашей сестрой и видела, как она отдает кровь ради всех нас. А потом вы, тоже, хотя по-иному. Стояли в арьергарде, спасали наши спины. Так что теперь,- она скорчила гримасу Светопаду, - ну, я встану здесь и буду сражаться, пока не кончится сражение или пока не кончусь я.

  Теперь Йедан смотрел на нее с уважением. - И почему бы, Сласть - островитянка?

  - Потому что это правильно, Йедан Дерриг.

  ***  

  "Правота". Слово это застряло в глотке Яни Товис, словно кусок стекла. Она могла ощутить вкус крови, и всё, что проходило в желудок, так и каменело там. Кулак, булыжник.

  Берег взывал к ней, тянулся когтистыми лапами. Желал утолить нужду, разделить с ней. "Стой со мной, королева. Как делала раньше, как сделаешь снова. Ты из Трясов, а Трясы от Берега, и я вкушал кровь вашу всегда.

  Королева, я жажду. Против этого врага Правота встанет на Берегу, и вы продержитесь, не сдавая ни шага".

  Но было предательство, давным-давно. Как могут Лиосан забыть? Как могут простить? Суждение, грубое, усеянное шипами корневище возмездия. Такое способно сломить целый народ, выцеженная из тел кровь вздымается все выше, закрывает почву. Зловещая ловушка, возносящая к справедливому небу.

  Доводы разума не достигают столь высоко, и безумие небес правит невозбранно.

  "Правота ярится по обе стороны стены. Кто смеет надеяться остановить то, что грядет? Не Королева Тьмы, не королева трясов. Не Йедан Дерриг - о, как брат мой ждет этого мгновения. Снова и снова вытягивает зловещий меч. Улыбается тусклому отсвету Светопада на клинке. Стоит перед манифестацией ревущей ненависти. И не вздрагивает".

  Но - и это невозможное противоречие - брат ее ни разу в жизни не ощутил спазмов ненависти, его душа неприступна перед этой эмоцией. Он может стоять в огне и не обгорать. Может стоять перед искаженными лицами, перед загребущими руками и... и ничего.

  "Ох, Йедан, что таится в тебе? Ты полностью отдался нуждам Берега? Ты с ним заодно? Ты ведаешь хотя бы единое сомнение? А он?" Она может понять заманчивый соблазн этого зова. Избавление через сдачу, полное самоотрицание. Они понимает, да... но не доверяет.

  "Когда зовущий предлагает благо ценой полнейшего послушания... требуя, фактически, добровольного рабства души - нет, как может такая сила устоять перед моральным суждением?

  Берег требует от нас сдачи. Требует порабощения ради славы, ради его любви, ради сладкой чистоты его вечного благословения.

  Что-то тут неправильно. Чудовищно. Ты предлагаешь нам свободу выбора, но клянешься будто, отказавшись, мы лишимся всякой надежды на славу и спасение. Что же это за свобода?"

  Она привыкла думать, что вера в Берег ставит ее выше прочих верующих, всех этих трепещущих людишек, стоящих на коленях перед непостоянными, алчными божками. У Берега не было лица. Берег был не богом, но идеей вечного столкновения стихийных сил. Изменчивых, но вовеки неизменных, сплетающих жизнь и смерть. С ним нельзя договориться, его нельзя подкупить. Берег - полагала она - ничего не требует и никого не презирает.

  Но теперь она здесь, она ощущает сухой ветер над костяным пляжем, видит брата, говорящего со Сластью, видит брата в одном шаге от ужасающей ярости Светопада. Он снова и снова вытягивает меч. А Первый Берег воет в ее душе.

  "Сюда, Благая Дочь, я здесь, и ты моя! Видишь рану? Мы с тобой должны ее закрыть. Мои кости, твоя кровь. Смерть под ногами, жизнь в мече и руке. Ты станешь моей плотью. Я стану твоими костями. Вместе мы выдержим. Изменчивая неизменность.

  Свободная и порабощенная".

  Две фигуры появились - справа, слева от нее. Она не глядела на них.

  Та, что справа, бормотала нечто мелодичное, бессловесное. Потом сказала: - Мы решились, Королева. Сквиш станет с Дозором, я ж с вами.

  - И Берег полон днем, - добавила Сквиш. - Слухай, как он поет!

  Стяжка снова что-то пробормотала. - Вы еще не кланялись пред Берегом, Высочство. Еще не сдались. Но заботьтесь, чтобы сделать это до прорыва.

  - Даж королева должна сдаваться Берегу.

  "Искрошенные кости стали цепями. Свобода - рабством. Как мы вообще согласились на такую сделку? Неравный обмен. Кровь была нашей, не Берега. Сохрани Странник, даже кости были нашими!

  Пустой Трон, моя решимость... пропала. Моя вера... крошится".

  - Неужели мой народ не заслужил лучшего?

  Стяжка хмыкнула: - В ком хотя одна капля есть, тот песнь слышит. Они жаждуют придти, встать...

  - И сражаться, - закончила Сквиш.

  - Но... "Они заслужили лучшего".

  - Идите к Берегу, Королева. Даж вы не выше Первого Берега.

  Яни Товис скривилась:- Думаете заставить меня, Стяжка? Сквиш?

  - Ежли бы ваш брат...

  - Не убил ваших союзников, - кивнула Яни. - Да. Как ни странно, я не думаю, что он хорошо представлял последствия. Не так ли? Сотня или больше ведьм и ведунов... да, они могли бы меня заставить. Может быть. Вы вдвоем? Нет.

  - Ошибка, Высочство.

  - Вы не перестаете питаться моей кровью, так? Снова молоды, катаетесь во всех палатках, словно две потаскушки...

  - Даже Убийца говорит...

  - Да, он может сказать: "Склонись, о Королева", "Сдайся Берегу, сестра". Знаете, единственная, кому удалось хотя бы частично меня понять, не принадлежит к роду людскому. Но что сделала я? Разрушила зреющую дружбу, насильно усадив ее на Трон Тьмы. Боюсь, она никогда меня не простит. - Яни Товис резко взмахнула рукой. - Убирайтесь обе.

  - Как ведьмы, мы должны вас предупредить...

  - Уже предупредили, Стяжка. Теперь идите, или я призову Йедана. Пусть закончит начатое несколько месяцев назад.

  Она слышала, как они шлепают ногами по песку, а потом по траве.

  Внизу, на берегу, капитан Сласть тоже уходила - налево, наверное, к летерийскому лагерю. Брат остался, снова пойдя вдоль пляжа. "Словно кот в клетке.

  Но помни, дорогой братец. Меч Хастов сломался".

  Она подняла взор, рассматривая свистящий шторм света высоко над головами смутных воинов Лиосан. Как ей показалось, недавно там мелькали какие-то огромные формы.

  "Облака. Грозовые тучи".

  Правота была мерзким словом. "Право требовать от нас этого? Право приглашать нас, а через один вздох - угрожать нам? Не я ли королева трясов? Не мои ли они подданные? Думаешь, я просто так отдам их тебе? Их кровь, их жизнь?

  Толчок Странника, я завидую Сендалат Друкорлат, королеве без подданных".

  Жидкое небо Светопада было густым опаловым водоворотом. Никаких грозовых туч. Она должна бы ощутить облегчение, но нет...

  ***  

  На Великом Шпиле, что господствует над бухтой Колансе, пятеро Чистых взошли по крутой лестнице к рваным краям кратера. Справа от них, бредущих к Алтарю Осуждения, склон превращался в отвесный утес; глубоко внизу бурлило море, волны вздымали кверху пенные шапки цвета кобыльего молока. Столетия яростных ударов подгрызли бок Шпиля до самых корней, хотя узкий и ненадежный мостик к главной части полуострова еще стоял.

  Сверху дули гнилые ветра, ерошащие струи бесчисленных ручьев. Бывало, что водразы получали отравления во время паломничества, здесь, на выветренных ступенях из пемзы; но Чистые могли противостоять тлетворному воздействию, так что они спокойно миновали скорчившиеся на ступенях трупы, иногда ступая прямо по ним.

  Впереди шла Чистая по имени Почтенная. Она была старшей среди тех, что оставались вблизи Великого Шпиля. Высокая даже среди Форкрул Ассейлов, очень худая - почти одни кости. Тысячи лет в этом мире придали белой некогда коже болезненно-серый оттенок; вокруг суставов наросли синие пятна, отметившие и двойные сочленения челюстей, и торчащую вперед середину лица. Один ее глаз стал слепым - результат драки с Джагутом, порез клыком, когда они старались перегрызть друг дружке глотки; жестокая схватка изуродовала также часть лица под глазом и около скулы.

  Она щадила правую ногу, но усилия все равно посылали волны боли в поврежденное бедро. Замах меча Т'лан Имасса почти выпотрошил ее - на таких же каменных ступенях, но на другом, далеком континенте, в давнее, давнее время. Но, хотя кремневый клинок вгрызся в тело, она вырвала сердце воина из груди. Вершить правосудие - не для слабых: так говорила она иногда, шепча слова будто мантру, снова и снова закаляя сталь воли.

  Да, подъем оказался долгим даже для них, но скоро покажется вершина, чистая и зазубренная, и будут нанесены последние, смертельные удары. "Суд над человечеством. Суд над этим сломанным, раненым миром. Мы будем очищать. Мы не выбирали. Груз истины не предназначался нам - но кто иной встанет на защиту мира? Кто, кроме Форкрул Ассейлов, сможет истребить всех людей в этом Королевстве? Кто, кроме Форкрул Ассейлов, сможет сразить греховных богов?

  Помню травы на ветру. Помню небеса, полные птицами - от горизонта до горизонта. Помню, как плакала в тишине последовавших лет, когда скрытные убийцы проникли в мир, истребляя все, что могли. Когда они прошли по древним побережьям, вонзая в новые земли кинжалы алчности.

  Мы следили. Мы горевали. Мы вырастили в себе железо гнева, а потом и ярости. И теперь... теперь мы холодны и уверенны. Будет смерть".

  Спокойное дыхание позади, источник силы, поддержка ее воли. Оно помогает завершить путь, отстраняясь от боли, от тягот тела, истощенного как сама земля. Она помнит день, когда покой был объявлен мертвым. Когда Форкрул Ассейлы встали, впервые распрямив спины, и узрели грядущее с его нуждами, на которые следует ответить.

  С тех пор... так много неожиданных союзников.

  Наверху, всего в семи шагах, край алтаря, платформа из белого, блестящего в тусклом свете кварцита. Призывая силы для последнего шага, она заставила себя двигаться. А потом, наконец, остановилась на выметенном ветрами просторе. Алтарь Осуждения, белый словно свежевыпавший снег, высеченный взрыв солнца - канавки для крови, расходящиеся от центра. Глубокие, покрытые темными тенями.

  Почтенная шагала, расстегивая толстый плащ, потому что из устья кратера исходила пропитанная кислым запахом серы жара. За ней четверо Чистых разошлись, найдя себе место у центрального камня.

  Единственный ее глаз обратился к гниющей мерзости, к валуну, что был сердцем чуждого бога - или заключал его в себе? Она не видела, чтобы камень раздувался и опадал, но если коснуться его рукой - ощутишь упрямую жизнь. "Небо разорвало его. Пламенеющие куски, что были телом, пролетели через половину мира, падая и падая на один континент и на другой континент. В испуганные моря. Ах, если бы его было больше. Если бы его хватило, чтобы уничтожить каждого человека в мире, не только тех, чья спесь, чье наглое безумие протянулось в Бездну, чтобы призвать эту проклятую вещь".

  Скоро они пронзят центральный камень, Сердце, и кровь чуждого бога потечет, и сила его сможет... "напитать нас". С этой силой они смогут полностью открыть врата Аграст Корвалайна; смогут высвободить очистительную бурю, вымести мир. "Тоните в своих помоях, люди. Ничего иного вы не заслужили". Да, это поможет завершить начатое безумцами-Призвавшими.

  "Вы сковываете то, что можете использовать. Так поступили с ним боги. Но если полезность кончается... что тогда? Вы просто убиваете его? Или высасываете последние капли крови из остова? Наполняете брюхо?

  Можно ли использовать вечную боль? Давайте попробуем?"

  - Сестра Почтенная.

  Она повернулась, внимательно глядя на более молодую женщину. Несколько шагов между ними - пропасть, и нет надежды ее пересечь. - Сестра Тишина.

  - Если мы намерены всего лишь выслушать отчеты о положении в армиях, Сестра, была ли нужда в таком восхождении?

  - Нужда. Какое интересное слово, а?

  Глаза Тишины остались спокойными. Она стояла, пригнув голову. - Осада тяготит нас, Сестра. Командующие водразы не справляются.

  - Кого же ты рекомендуешь послать, Сестра Тишина?

  - Брата Старательного.

  "Ага, старейшего после меня. Ближайшего моего союзника. Разумеется". Она поглядела на мужчину с покатыми плечами, что стоял ближе всех к Сердцу. - Брат Старательный?

  Тот поднял глаза, светлые, холодные, как море за его спиной. - Я сломлю защитников, Сестра Почтенная. Никто не выстоит против меня.

  - Только мнение, - побормотала Почтенная.

  Тишина снова не отреагировала.

  Почтенная оглянулась на остальных. - Брат Смиренный?

  - Известно, где кровь оросила пески, - сказал Мистик, - и откуда надвигаются против нас другие силы. Это за Стеклянной Пустыней.

  - У нас есть другие армии, - сказала Тишина. - Достаточные, чтобы встретить и разгромить каждого врага.

  - Сестра Тишина права, - заметила Сестра Равная. - Брат Старательный сможет расправиться со смертными, предательски захватившими Северную Крепость; он наверняка сможет вернуться вовремя, чтобы отразить угрозы с запада.

  - Но только если мы не станем медлить с принятием решения, - сказала Тишина.

  "Итак, мнения разделились". - Брат Старательный?

  - Существует риск, - сказал воитель, - что мы недооцениваем командира тех захватчиков. В конце концов, они появились ниоткуда, и пока что достигли впечатляющих успехов.

  - Из ниоткуда, верно, - пробормотал Брат Смиренный. - Причина для тревоги. Садок? Наверняка. Но провести целую армию? Сестра Тишина, Сестра Равная, нельзя отрицать возможность, что захватчики попросту уйдут, если положение их станет слишком опасным. В таком случае, где и когда они покажутся вновь?

  - Серьезное замечание, - согласилась Почтенная. - Но пока они сидят на месте, они нам не опасны.

  - Даже тогда, - возразила Тишина, - твое присутствие и командование армией осаждающих сможет стать ответом на любые неожиданности. Наступит время - оно ДОЛЖНО наступить - когда нам нужно будет изгнать их из крепости и уничтожить, если будет возможным.

  - Поистине, - кивнула Почтенная. - Но, как заметил недавно Брат Смиренный, мы еще не уверены, что учли все возможные угрозы. - Она взмахнула рукой: - Великий Шпиль, Алтарь Осуждения - вот где мы наиболее уязвимы. Старательный во главе командования Армии Шпиля гарантирует, что Шпиль и его Сердце останутся неприступными. - Она помедлила, устремив взгляд единственного глаза на Тишину. - Оставшиеся Чистые командуют армиями внешних земель. Ты намекаешь, что они окажутся неадекватными задачам? Сестра Хитроумная? Сестра Свобода? Братья Грозный, Безмятежный и Высокий? Кто из них кажется тебя слабым?

  Тишина отвела взгляд. - Я полагаю, что следует устранять угрозы по мере их возникновения, Сестра Почтенная.

  Почтенная нахмурилась: - А если враг в крепости исчезнет так же загадочно, как появился? Чтобы, возможно, оказаться здесь, у самого подножия Шпиля? С Братом Старательным, блуждающим где-то в дальнем углу долины Эстобансе? Что тогда? - воскликнула она. "Да, нам лучше спорить здесь, наедине, когда не слышат слуги - водразы и судимы". - Она продолжила, желая вовлечь в обсуждение всех: - Колансе вычищено - как могли мы поступить иначе, прибыв сюда и узрев весь причиненный земле ущерб? Эстобансе остается, ведь ныне нельзя поступить по - другому, надо кормить водразов и судимов. Когда Сердце будет принесено в жертву на алтаре, братья и сестры, нужде в армиях людей придет конец. Конец человечества начнется отсюда - мы должны защищать это место даже сильнее, чем Эстобансе. Согласны?

  Молчание.

  Почтенная встретила взгляд Тишины. - Сестра, во имя предков, умоляю быть терпеливой. - Наконец она получила ответ. Лицо Тишины напряглось, она пошатнулась, как от удара. Почтенная с удовлетворением продолжила, как бы ничего не заметив. - Потребности меняются даже во время этого разговора. Перед бурей будет дождь. Должен быть. Я прошу тебя вновь пойти в мертвые земли, устремить взоры, замечая любую угрозу с самого неожиданного направления. - Она сделала жест. - Возьми с собой и Сестру Равную.

  - Здравая тактика, - сказал Брат Старательный с сухой улыбкой.

  Тишина скованно поклонилась. - Как прикажешь, Сестра Почтенная.

  Заметив что-то алчное в глазах младшей, Почтенная наморщила лоб, ибо ощутила тревогу. "Ах, моего шага ждали? Я слепо ступила в ловушку? Ты хочешь быть отосланной в Пустые Земли, Тишина? Зачем? Что я начала?"

  - Наше расположение, Сестра Почтенная?

  Она удивленно мотнула головой: - Сами решите.

  - Сестра Равная возьмет южные земли, а я отправлюсь на запад.

  "Снова? А что ты там делала в первый раз? Что нашла?" - Отлично, - сказала Почтенная. - А теперь станем вокруг Алтаря Осуждения, вновь объединившись в помыслах. Со смирением...

  - Благие Чистые!

  Крик раздался от подножия лестницы; они повернулись, увидев водраза Амисса. Лицо его пылало усердием. Они оставили его на Третьем Причале, напротив восточного края Шпиля.

  Почтенная зашагала к нему. - Брат, какую весть принес ты столь поспешно?

  Она споткнулся об алтарь, указал рукой на восток. - Благие Чистые! В гавани КОРАБЛИ! Много, много кораблей!

   Почтенная заметила на лицах сородичей тревогу и сосредоточенность, и ощутила прилив удовлетворения. "Да, теперь вас пугают незримые угрозы". - Брат Старательный, собери Защитников и пробуди садок в младших командирах водразов. Аграст Корвалайн станет нынче нашей ощетинившейся стеной. "А Сестра Почтенная? Ах, она, верно, будет вратами".

  Тишина и Равная побежали к восточной стороне Алтаря. Поглядели. Потом Равная обернулась: - Военные суда, родичи. Серые, словно волки на воде.

  - Надо спуститься и приветствовать их? - спросила Почтенная.

  Улыбка Старательного была суровой и жестокой.

  ***  

  Он склонился в сердцевине Хаоса. Давление опустилось на него, желая сломать кости. Жаркие вихри впились в него, алчно исторгая душу. Но он пришел сюда по собственной воле. В сердце был дикарский вызов, желание встать лицом к лицу с самой Бездной.

  "Не всё связано судьбой. Так и должно быть.

  Не всё высечено в камне, глубоко похоронено, навеки скрыто от взора смертных.

  Должно быть иное. Во всех мирах твердые законы стали тюрьмой - и я увижу нас свободными!"

  Он встретил Хаос острейшим гневом своего бытия, ощетинился доспехами ярости против всего, что на него нападало. Он вошел в мальстрим океанов безумия, крепко держась за здравый рассудок. И стоял - до конца, не склоняя спины, одиноко - и спорил с самой вселенной. С законами, что были ложью, с доказательствами, что были фальшью. Камень, пропускающий руку. Вода, которой можно дышать. Воздух непроницаемее стены. Пламя, угашающее смертельную жажду. Ослепительный свет, являющая суть темнота. Зверь в сердце чести, самосознание, ставшее чистейшей дикостью. В жизни скрыт код смерти. В смерти таятся семена жизни.

  Он говорил со стихийными силами природы. Спорил без устали. Он защищал свое право на существование, лишенное этих жестоких, непостижимых ужасов.

  В ответ на усилия Хаос осадил его слепой неуверенностью. Долго ли это длилось? Столетия? Тысячелетия? И он упал на колени, доспехи разбиты, раны источают кровь. А Хаос все нападает, силясь разорвать его на части.

  Трещина появилась вначале в середине лба - вспышка серебристого огня, в котором слышался маниакальный хохот. С ужасным хрустом разрыв тянулся вниз по телу, раскрывая горло, разворачивая бока. Грудина лопнула, ребра вырвались наружу. Разверзся желудок, источая горечь и слизь.

  Потом было ничто. Как долго? Он не знал. Когда сознание вернулось, он стоял там же, где был - но перед ним склонились, опустив головы, две нагие фигуры. Мужчина, женщина.

  "Дети мои, рожденные из отчаяния и нужды. Мои легкие близнецы. Мои зловещие лики свободы. Хаос ответил самой изящной шуткой. Тяните и толкайте, божки; никогда вам не узнать, что я потерял, делая вас, заключив сделку с неопределенностью.

  Я даю вам миры. Но ниодин не станет вашим домом. Вы прокляты блуждать между ними, пойманные вечной игрой. Повелитель и Повелительница Удачи. На языке Азатенаев - Опонны.

  Мои дети, вы никогда не простите меня. Да и я не заслужил прощения. Законы - не то, чем они кажутся. Порядок - иллюзия. Он прячет свою ложь прямо у вас в глазах, искажая все увиденное. Ибо видя, мы изменяем увиденное.

  Нет, никто из нас никогда ничего не увидит верно. Мы не можем. Это невероятно. Я дарю вам жизнь без ответов, дети. Идите по мирам, разносите слово всеми возможными путями, Опонны. Кто-то вам порадуется. Кто-то нет. И это, дорогие мои, насмешка над ними. И над нами.

  У меня была мысль.

  Видите, что она наделала?"

  - Это старость?

  Пещера источала жидкости, бесконечно капая и журча. Воздух смердел болью.

  Сечул Лат поднял голову. - Ты что-то сказал, Эрастрас?

  - Ты ушел далеко. Воспоминания мучают, Сетч?

  Они вдвоем сидели на валунах, пар выдохов уплывал туманными дымками. Откуда-то из глубины каверны доносился шум бегущей воды.

  - Едва ли. Ведь, как ты любишь указывать, я человек скромных достижений.

  - Не человек. Бог. Отчего твои жалкие деяния кажутся еще более досадными.

  - Да, - согласился Сечул Лат. - У меня много сожалений.

  - Лишь глупцы знают сожаления, - сказал Эрастрас и тут же обесценил свои слова, непроизвольно потянувшись к пустой глазнице. Касание пальцев, подергивание щеки...

  Пряча улыбку, Сечул отвернулся.

  Килмандарос все еще сидела скорчившись, чуть ли не сложившись вдвое, под капелью крови Отатараловой Драконицы. Когда ее охватывает утомление, период восстановления длится долго - нестерпимо долго, на взгляд Эрастраса. Хуже того, она ведь еще не закончила дело. Подняв глаза, Сечул посмотрел на Корабас. "Она - единственный закон против хаоса Элайнтов. Она - отрицание их силы. Она - освобожденная воля. Недостаточно будет ее ранить. Она должна умереть.

  Но даже Килмандарос этого не сделает. Не против нее. По крайней мере сейчас, пока врата не открыты. Она должна умереть, но для этого ее нужно освободить.

  Против безумия таких противоречий я ставил на кон свою жизнь. Я прошел в сердце Хаоса, чтобы бросить вызов абсурду сущего. И за это был разорван надвое.

  Мои скромные достижения".

   - Форкрул Ассейлы, - пробормотал он, снова глядя на Эрастраса. - Нельзя позволить им осуществить планы. Ты должен понимать. Ассейлы не склоняются перед богами, даже Старшими.

  - Их наглость бездонна, - оскалил зубы Странник. - Мы этим воспользуемся, дорогой Костяшки. Возможно, они перережут глотки богам. Но мы - другое дело.

  - Думаю, нужно пригласить К'рула.

  - Он лучше всех нас понимает целесообразность, - согласился Эрастрас.

  "Целесообразность?" - И Маэла. И Олар...

  - Карга лелеет свои планы. Но она провалится.

  - От толчка?

  - Будет нетрудно, - ответил Странник. - Толчок? Скорее тычок. Нежнейшее из касаний.

  - Не поспеши. Она отлично служит фактором отвлечения, и так должно продолжаться.

  Бог снова коснулся глазницы. Ищет благословения? Вряд ли.

  - Азат, - сказал Сечул. - Это было неожиданно. Сильно ли ты ранен, Эрастрас?

  - Скорее негодование, чем кровь, - поморщился Странник. - Меня подло использовали. Кое-кто заплатит.

  - Хищник жизней?

  - Ах, Костяшки, ты меня дураком считаешь? Бросать вызов ему? Нет. К тому же там были дети. Человеческие дети.

  - Более легкие цели?

  Эрастрас, похоже, уловил нечто в тоне Сечула, потому что лицо его омрачилось. - Даже не думай считать их невинными!

  - Не думаю, - ответил Сечул, вспомнив свое нечестивое отродье. - Но ведь твой глаз проглотила Пернатая Ведьма? А ты говорил, что убил ее собственными руками. Как тогда...

  - Глупый гамбит Икария в Летерасе. Вот почему я так и не нашел ее души. Нет, она унесла мой глаз к нему, гнилая сучка. А теперь он изрыгнул едва оперенные садки, сделал из моего глаза Финнест для Азата. Он остается единственной подлинно непредсказуемой силой в нашей схеме.

  - Тишина уверяет в обратном.

  - Не верю ей.

  "Наконец, друг, ты снова начинаешь мыслить трезво". - Именно так, - согласился он.

  Эрастрас глянул на Килмандарос. - Не нужно ли нам ее покормить или еще что? Ускорить исцеление?

  - Нет. Наложенные Рейком и компанией чары были сильными. Разрыв глубоко ее ранил, и магическое исцеление не поможет. Оставим ее в покое.

  Эрастрас зашипел.

  - К тому же, - продолжал Сечул Лат, - не все еще на местах. Ты знаешь.

  - Я так давно этого ждал. Хочу, чтобы все были готовы, когда придет время.

  - Мы будем готовы, Эрастрас.

  Единственный глаз Странника уставился на Сечула. - Не только Тишине я не доверяю.

  - Будут смерти, полетит пепел, но будут и выжившие. Как и всегда. Они поймут необходимость крови. Никто не бросит тебе вызов, Эрастрас.

  - Но ты пытался меня предать. Ты с Килмандарос.

  - Предать? Нет. "Мы отправим тебя в отставку".

  - Так я вижу. Неужели я могу иначе?

  - Ты до сих пор не понимаешь, старый друг, - отозвался Сечул Лат, - что я не забочусь о превосходстве. Мне плевать на новый мир, поднимающийся из развалин старого. Я рад блуждать по руинам. Смеяться над смертными, что пытаются начать всё заново. - Он взмахнул рукой. - Оставим мир слепому невежеству. По крайней мере, раньше жизнь была проще. Я повернулся спиной к поклонникам, потому что они мне наскучили. До отвращения. Я не хочу получить назад то, что имел.

  - А я хочу, Сетч.

  - Давай, действуй.

  - Как насчет твоих детей?

  - Которых?

  - Какими ты видишь Опоннов в грядущем мире?

  - Я их вообще не вижу, - ответил Сечул.

  Эрастрас резко вздохнул. - Ты убьешь их?

  - Что я сделал, могу убрать из бытия.

  - Твои слова мне приятны. Я чувствую облегчение.

  "Это была не очень достойная жизнь, детишки. Правда? Сомневаюсь, что вы готовы спорить. Тяни и толкай, но в конце - после тысяч и тысяч лет жалких игр... что же достигнуто? Что понято? Хоть кем-то?

  Случай - жалкая тварь, злобный ублюдок. Он улыбается, но это оскал волка. Что понято? Лишь то, что любое дерзание вынуждено склониться перед Непредвиденным. Можешь сколь угодно долго подныривать и подпрыгивать, но в конце ты падешь.

  Человек ослабляет петлю. Цивилизация уходит с тропы, ведущей к распаду. Раз. Два. Пусть три. Но в двадцатый раз? В пятидесятый? Торжество напрасно. Всегда. Равновесия нет.

  В конце концов, здравый смысл подсказывает: проще отнимать, чем давать".

  - Что чувствует Килмандарос, - спросил Эрастрас, - насчет убийства своих детей?

  Сечул Лат оглянулся на мать, потом поглядел на спутника: - Ты так и не понял? Она НИЧЕГО не чувствует.

  И тут же одинокий глаз смущенно заворочался.

  "Ну, думаю, ты понял".

  ***  

  Чего дитя желает, но еще не имеет? Есть ли у вас нечто, чего не желает дитя? Баделле проснулась утром с эхом вопросов в голове. Был женский голос, а потом мужской. И в обоих звучали нотки отстраненного отчаяния.

  Она села под лучами солнца, сочившимися сквозь окно, изгонявшими холод из тела - словно она ящерка или змея - и попыталась понять ночные видения, темные и тревожные голоса незнакомцев, что вещали о таких ужасных вещах.

  "Это имеет отношение к происходящему, подозреваю. Да, похоже, я вижу..."

  Она глянула в сторону Седдика, сидевшего на полу в окружении собрания бесполезных штучек. На его до странности морщинистом лице непривычное выражение. "Словно старик над сокровищами всей жизни. Вот только забыл, как считать".

  Однако то, чем они владеют, что имеют, вовсе не обязательно является благом, достоинством. Иногда имущество становится ядом, но голодное дитя не разбирает. Куда ему. Так преступления передаются от рода к роду. "Пока не уничтожают нас. Да, теперь я вижу. Мои сны мудры, мудрее меня. Мои сны - песни Казниторов, умные аргументы, хитрые внушения.

  Мои сны меня предупреждают".

  Она отвернулась от солнечного света, в глубь комнаты. - Ну, готов?

  Седдик виновато дернулся, но потом кивнул.

  Баделле изогнулась, выглянув из окна, обозревая западную часть площади. Там был Рутт с Хельд на руках. Остальные ждали в тенях зданий, словно резные фигуры вышли из своих каменных мирков.

  Да, так и есть. Они съели все плоды в садах города.

  "А кристаллы крали наши души".

  - Пришло время. Оставь эти штучки позади, Седдик.

  Вместо этого он принялся складывать их.

  Баделле содрогнулась от вспышки гнева, за которым последовал страх. И то, и другое - непонятно откуда взялось. Вздохнув, она оторвалась от подоконника. - Будут Осколки. Алмазы, Рубины и Опалы. Мы снова начнем умирать.

  Мальчик смотрел всё понимающими глазами.

  Она снова вздохнула. - Среди нас уже есть отцы. Нужно внимательно наблюдать за ними, Седдик, вдруг они найдут в себе отцовские думы.

  Тут он потряс головой, словно отвергая ее слова. - Нет, Баделле, - прохрипел он. - Они лишь заботятся о младших.

  "Так мало слов у тебя, Седдик. Думала, ты онемел. Что же рождается там, за глазами старика, за лицом старика?"

  Она покинула комнату. Седдик шел следом, и мешок с безделушками казался в его руках новорожденным младенцем. Вниз по крутым ступеням, через холодный воздух тайных коридоров, потом наружу, под слепящую жару. Баделле без колебания прошла туда, где был Рутт, смотревший на нее затуманенными глазами. Когда она подошла близко, прочие дети вышли на солнце, сбившись в наскоро созданные семейства. Рука за руку. Тряпки на головах, обмотанные ноги. Она сбилась с шага. Она уже забыла, как много осталось в живых.

  Заставив себя идти, она подошла к Рутту, а затем развернулась и вскинула руки над головой.

  Город выплюнул нас

  Мы слишком горьки и кислы

  На вкус.

  Жизнесосы - слепцы отвернулись

  Подавившись

  Проглотив то, что было для нас

  То, что думали мы унаследовать

  Мы хотели то

  Что было у них

  Мы считали, что

  Нам оно пригодится тоже

  Как годилось всем им

  Они жрали наше грядущее

  Глаза отводя

  А теперь хрустальные стены

  Взяли наши желания

  Выплюнув

  То, что осталось

  Как немного

  Только горькое очень, кислое очень

  На вкус

  Вот и всё, что сейчас

  В ваших ртах

  Что-то горькое, кислое очень.

  Рутт еще немного посмотрел на нее, потом кивнул и пошел по широкому проспекту. На запад, в Стеклянную Пустыню. За ним Змея разматывала кольца после месяцев сна.

  Змея что-то поняла, Баделле это видела. В спорых, твердых шагах построившихся детей, в суровых лицах, в сумрачности, оттеняющей знакомые усталые черты."Мы знаем. Мы научились любить. Что?

  Ходьбу. Проскальзывание под кулаками мира.

  Мы Змея возрожденная".

  Вскоре они достигли границы города, увидели плоские блестящие пустоши.

  "Утешение страданий. Словно объятия мертвой матери".

Глава 6

Главнейшими среди древних рас можем мы назвать четыре: это Имассы, Джагуты, К'чайн Че'малле и Форкрул Ассейлы. Иные либо представлены были в стародавние времена, либо число их было невеликим, либо наследие их пропало из мира. Что до нас, людей, то были мы крысами в стенах и подвалах. Те немногие, что существовали. Но разве главенство - на наше право от рождения? Разве мы не подобны высеченным из камня идолам и пророкам? Разве эти идолы не служат нам? Разве пророчества не сулят нам господство над всеми прочими тварями? Возможно, вы с хитрым подмигиванием возразите, что наши собственные руки вытесали идолов; что благие пророки, столь дерзкие в обещаниях праведной славы, явились из обычной человеческой толпы. Вы заметите, что наши яростные уверения служат лишь задачам наглого самовосхваления и даже самооправдания. Если вы скажете так... что же, мы вам не друзья. Для таких, как вы, мы заготовили вот этот кинжал, этот костер, этот железный язык пытки. Мы умерим ваши притязания, мы сравняем вас с посредственностью, с массовой банальностью профанов. Как расе, нам неприятны идеи о мирской жизни, лишенной высокой участи; мы будем держаться за злобное неудовольствие, пока все люди не превратятся в прах и пепел. Ибо, как могли бы сказать Старшие расы, окажись они еще здесь, у мира есть свой кинжал, свой железный язык, свой костер. И от пламени его не скрыться.

Отрывки (по-видимому, замечания переводчика) из утерянного издания "Глупости Готоса", Генабарис, 835 г. Сна Бёрн.

  Три дня и две ночи оставались они среди мертвых тел. Кровь и костный мозг высохли на рваных мехах, на оружии. Единственным движением были они обязаны ветру, тормошившему пряди волос и ремни выдубленной кожи.

  Собравшиеся на поле истребления стервятники, плащовки и ящерицы пировали без помех, нежась на гниющей плоти. Недвижимо стоявшие посреди пира фигуры были слишком иссохшими, чтобы вызвать интерес; они были не лучше пеньков давно мертвых, поваленных и сточенных ветрами деревьев.

  Мелкие существа не ведали о безмолвных стонах, вырывавшихся из душ убийц, о бесконечных волнах горя, терзавших жалкие привидения, об ужасах, кипевших под слоями черной, высохшей крови. Не ощущали бурь, ярившихся за натянутой на кости кожей, в кавернах черепов, в ссохшихся дырах глазниц.

  Когда солнце бежало за горизонт, возвещая третью ночь, Первый Меч Онос Т'оолан встал лицом к юго-востоку и двинулся тяжелыми, но уверенными шагами. Клинок в его руке чертил борозду среди узловатых трав.

  Остальные пошли следом - армия отчаявшихся, бездомных Т'лан Имассов с навеки разбитыми душами.

  "Каратели невинных. Убийцы детей. Каменные мечи поднялись, каменные мечи опустились. На лицах написаны были сказания запредельного ужаса. Мелкие черепа трескались, словно яйца страусов. Духи улетали крошечными птичками".

  Однако двое остались позади. Кальт Урманел из Оршайн Т'лан Имассов не поддался приказу клана, давлению воли сородичей. Трепеща, он держался под напором ужасного прилива, настойчиво толкавшего его в тень Первого Меча.

  Он не станет кланяться Оносу Т'оолану. Он отчаянно желает вернуться в бесчувственную пыль, навеки освободив истерзанный дух, а вместо этого стоит на месте, в окружении полуобглоданных трупов - глазницы вычищены, мягкие губы и щеки сорваны жадными клювами - и обеими руками сжимает то, что безумие жизни и смерти оставило в его распоряжении.

  И знает, отстраненно отчаиваясь, что не будет для него даров покоя и мира, ни для него, ни для других, и что даже полный распад не поможет до конца очистить душу.

  Кремневый меч в руке стал тяжелым, словно слепленным из сырой глины. Ах, если бы! Его окаменевшие кости стали казаться клеткой, сжимающей дух в тяжких объятиях.

  Когда заря принесла четвертый день, когда вопль в черепе затих, вытек песком на ветер, он поднял голову и вгляделся в ту, что так же не сдалась неумолимым призывам Первого Меча.

  Гадающая по костям клана Бролда. От Второго Ритуала, Незаконченного Ритуала. "Ах, если бы он вообще не начинался, Капля-на-Ноже, что за милое, пророческое имя". - Вот, - сказал Кальт, - искомый вами Ритуал, Ном Кала. Вот бегство, которого вы жаждали. - Он повел рукой. - Ваше бегство от... детей. Которые сумели бы в грядущие годы - годы, которые больше не ждут их - сумели бы затравить ваш род. Твоих любовников и детей. Они убили бы вас без особых размышлений. В их глазах вы были зверями. Вы были хуже их и заслужили худшее.

  - Зверь, - отозвалась она, - умирающий от рук человека, остается невинным.

  - Тогда как человек тот не смог бы похвалиться невинностью.

  - Неужели?

  Кальт Урманел склонил голову, искоса глядя на облаченную в меха женщину. - Охотники находят оправдания.

  - Им хватает нужды.

  - А убийцам?

  - Им тоже.

  - Тогда все мы обречены на бесконечность преступлений, и это вечная наша участь. И это наш вечный дар оправдывать всё свершенное. "Однако это не дар". Скажи, Ном Кала, ты чувствуешь себя невинной?

  - Ничего я не чувствую.

  - Не верю.

  - Я ничего не чувствую, потому что ничего не осталось.

  - Ну хорошо. Теперь я тебе верю, Ном Кала. - Он оглядел поле убийств. - Я думал стоять здесь до тех пор, пока сами кости не пропадут в тощей почве, не скроются под кустами и травами. Пока не пропадут следы свершенного нами. - Он помолчал. - Я так хотел.

   - Ты не отыщешь искупления, Кальт Урманел.

  - Ах. Да, именно это слово я искал. Я его забыл.

  - И снова забудешь.

  - Пожалуй.

  Они молчали до тех пор, пока солнце не скрылось, снова оставив небо Нефритовым Чужакам и разбитой луне, едва видневшейся над горизонтом. Наконец Кальт поднял оружие: - Чую кровь.

  Ном Кала пошевелилась. - Да, - сказала она.

  - Бессмертная кровь. Не пролита, но ... скоро.

  - Да.

  - В миг убийства, - продолжал Кальт, - мир смеется.

  - Твои мысли мрачны, - ответила Ном Кала, засунув обмотанную волосами дубинку в петлю за спиной. Потом она подобрала гарпуны.

  - Неужели? Ном Кала, ты знала жизнь без войн? Я отвечу. Я прожил гораздо дольше тебя и ни разу не видел мира. Ни разу.

  - Я знала мгновения мира, - сказала она, встав к нему лицом. - Глупо ожидать большего, Кальт Урманел.

  - Ты и сейчас ищешь такого мгновения?

  Она не сразу ответила: - Может быть.

  - Тогда я с тобой. Мы будем бродить в поисках мира. Этого единственного, самого драгоценного мгновения.

  - Не привыкай к надежде.

  - Нет, я привыкну к тебе, Ном Кала.

  Она вздрогнула. - Не делай так, - шепнула она.

  - Я вижу, некогда ты была красива. А теперь, из-за стремлений пустого сердца, стала красивой вновь.

  - Ты станешь терзать меня? Если так - не иди со мной, прошу.

  - Я буду молчать, идя рядом, если ты не прикажешь иначе. Погляди на нас: мы остались вдвоем. Лишенные смерти, а значит, как никто приспособленные к поиску мгновения мира. Начнем?

  Она молча зашагала.

  Как и он.

  ***  

  "Помните, как танцевали на ветру цветы? Три женщины встали на колени в мягкую глину у потока, зачерпывая в ладони чистую воду и разбрызгивая ее на мягкие шкуры пран"агов, прежде чем связать. Миграция была в разгаре, бархат на рогах, и насекомые вились разноцветными облаками, порхали, словно радостные думы.

  Солнце было теплым в тот день. Помните?

  Гладкие камни вытащены из мешков, смеющиеся юнцы крутят их в руках, а кто-то раздает всем собравшимся в круг, на пир жареное мясо. День как день, обычные милые сцены.

  И крик, донесшийся с края стоянки, никого не встревожил. Три чужака приближаются с юга.

  Один из других кланов, знакомые лица. Улыбнись, встречая родичей...

  Второй крик заставил всех вздрогнуть, как от озноба.

  Я побежал с остальными. Я держал в руке лучшее копье; среди родных воинов я чувствовал себя смелым и не боялся опасности. Те, что пришли, не наши сородичи. Настоящие чужаки. Если нужно, мы изгоним их.

  Тот миг... прошу, вспомните вместе со мной. Мы стоим в ряд, а они подошли на шесть шагов. Мы всматриваемся в лица.

  Видим себя, но... нет. Небольшие отличия. Они выше и с более тонкими костями. Увешаны фетишами, ракушками и бусами из янтаря. Лица не наделены приятной округлостью лиц Имассов. Черты более резкие, вытянутые. Кадычные кости торчат из-под темных бород. Мы видели их оружие и были смущены. Мы видели изящную выделку их кож, мехов и штанов - и ощутили себя ничтожными.

  Глаза их были наглыми. Цвета земли, не небес.

  Трое жестами показали, что желают изгнать нас. Теперь это их охотничьи владения. А мы - захватчики. Помните, каково нам стало? Я глядел в их лица, в их глаза и видел истину.

  Для высоких незнакомцев мы - ранаги, мы - бхедрины, мы - пран'аги.

  Убив их, мы ничего не изменили. Кровь на оружии заставила колени подгибаться от ужаса. Прошу, умоляю - вспомните. Это был день, когда началось умирание мира. Нашего мира.

  Расскажите, что помните ВЫ, стоявшие перед обрюзгшими дикарями с тупыми лицами, перед жалкими личностями с красными и белыми волосами. Расскажите, что ощутили, как вознегодовали, когда мы не стали прятаться, но с неистовством порубили вас.

  Вы знали, что вернетесь - в количествах, не поддающихся воображению. Что будете гнать нас, охотиться на нас, вытеснять нас в холодные низины и горные пещеры над бурным морем. Пока мы не пропадем. А потом вы, разумеется, начнете гнать друг друга.

  Если осмелитесь вспомнить, то, может быть, поймете. Я убийца детей - ваших детей. Нет, не надо ужаса! Ваши руки в крови МОИХ детей! Вы больше не можете убивать нас, но мы можем убивать вас - и будем. Мы клинок древней памяти. Памяти огня, памяти льда, памяти боли, причиненной нам вами. Я отвечу на каждое прегрешение. Я стану рукой вашего уничтожения. До последнего ребенка.

  Я был Оносом Т'ооланом. Я был Имассом. Когда-то я смотрел на цветы, танцующие на ветру.

  Видите армию? Я пришел убивать вас. Ищите холодные низины. Ищите пещеры в утесах над бурными морями. Какая разница? Все убежища не помогли нам, не помогут они и вам.

  Ясно вижу истину: вы не ждали, что мы вернемся.

  Тем хуже".

  Да, ему должны нравиться такие мысли, эти смелые, праведные выражения мести, заслуженной и давно подготовленной. Что невинность юных - ложь, что они стали наследниками, взросли на подлых делах предков.

  Это были - он понимал - мысли Олар Этили, нашептываемые в тайных местах его души. Он ее отлично понимал. Как и всегда.

  Баргасты заслужили свою судьбу. Они убили его жену и детей. Он помнил наглость в глазах тех, что расправились над его семьей - но разве он это видел? Невозможно. Он был уже мертв. "Она вползает в меня. Олар Этиль, тебя не звали. Ты хочешь, чтобы я служил тебе. Ты хочешь... да, я знаю, чего ты хочешь. Ты осмеливалась называть это исцелением.

  В тебе есть мертвый росток, Гадающая. Высохшая, жалкая штука. В других он живет - иногда тонкий и слабый, иногда расцветший от сладкой тоски. Олар Этиль, этот росток имеет имя, но даже имя его заставит твои губы кривиться. Его имя - сострадание.

  Однажды я встану перед тобой, Олар Этиль, и поцелую, и дарую вкус того, чем ты не обладала никогда. Увижу, как ты давишься. Плюешься в буйной ярости. И тогда зарыдаю, показывая тебе твою ничтожность.

  Мы слишком долго бежали. Мой народ, мой благословенный и обреченный народ. Ты не выдавишь и слезинки, Гадающая, над мнимыми твоими детьми? Они отлично прожили века, медленно увядая - ты показала момент, которого я не видел, о котором не знал. Я стоял перед первыми людьми. Расскажи о крови, которую я пролил, улови эхо недавнего преступления, чтобы два воспоминания спаялись. Словно правота - маска, которую можно надевать снова и снова.

  Дураком меня считаешь?

  Тук, брат мой, прогнал меня. Но теперь я думаю: его заставили. Думаю, Олар Этиль, ты крепко его схватила. Я потерял брата и думаю, он больше не вернется. Я хотел бы оплакать его судьбу.

  Если бы я мог..."

  Силы собираются где-то на востоке. Древний садок Телланн стал буйным огнем, словно запылали все равнины до горизонта. Он почти мог ощутить жар, почуять горький дым. Где-то еще - недалеко - Омтозе Феллак бурлил, издавая грохот вскрывающихся ледяных рек. Гудели моря, стонала земля. Еще ближе вонь К'чайн Че'малле неслась по ветру, как будто выпотрошили змею. И еще... "да. Аграст Корвалайн. Бледные призраки прошлого снова ходят по этой стране. Старшие Садки опять возвышаются. Во имя духов земли и воды, что здесь началось?

  Олар Этиль, когда это случится, Т'лан Имассы превратятся в увлеченные ураганным вихрем пылинки. А то, чего ты желаешь... нет, слишком велика цена. Слишком велика".

  Однако он шагает, как будто для его народа еще доступно некое предназначение, как будто смерть не лишила их славы."Мы потеряли разум. Тук Младший, что за зимний прилив несет нас? Скачи ко мне, давай поговорим как встарь. Тук Младший, я прощаю тебя. За все раны, за твое отрицание... не могу не простить".

  Значит, последнее путешествие в бурю. Он, наверное, поведет. Его народ, наверное, последует. Хотя бы одно понятно: пусть Т'лан Имассы легче пыли, они должны там быть. "Нельзя, чтобы нас забыли. Мы заслужили лучшего.

  Мы были вами, пока вы не родились. Не забывайте нас. И в памяти, умоляю, позвольте нам стоять, гордо выпрямив спины. Оставьте нам наши отпечатки на песке, что непременно окажутся на пути вашем - вы поймете, что, куда бы ни шли, кто-то уже прошел впереди".

  ***  

  Вслед Оносу Т'оолану шагали три тысячи Т'лан Имассов. Оршайны, бролды и десятка два других, забытых племен - те, что пали в Войнах, те, что сдались отчаянию.

  Похоже, подозревала Рюсталле Эв, Онос Т'оолан не знает, что открыл им душу, что ужасные его переживания объяли всех. Древние барьеры порваны, ее и остальных треплет буря безмолвия, терзает, доводит до онемения.

  На поле убийств его стоны сливались с их стонами; но теперь Первый Меч крепко сжал их в злодейских руках.

  Они останутся с ним. Нет выбора. Когда он, наконец, падет - как должно быть - падут и они.

  И это... приемлемо. Даже справедливо. "Убийцы детей не заслужили славы. Пещеры опустели, но мы не можем в них жить. Воздух сперт пролитой кровью. Даже пламя костров нас не согреет".

  Она ощутила, что с ними больше нет Кальта Урманела. И не удивилась. Хотя ее терзала боль потери, ее голос почти не слышался за мучениями Первого Меча. Любимый и так был потерян, хотя сам этого не понимал.

  Да и ее любовь давно превратилась в простую ревность. Его сломали К'чайн Че'малле, давным-давно, когда убили жену и детей. Она любила воспоминание, причем порочное воспоминание.

  "Ну, хорошо, что его нет. Что он решил не продолжать. Правда, я восхищаюсь силой его воли, способностью отринуть власть Первого Меча". Остались ли позади и другие? Она не знала, но если остались... она будет молиться, чтобы их компания утешила Кальта.

  "Каково это - потерять любовь, которой и не было вовсе?"

  ***  

  Улваг Тогтиль, тот, что был приемышем среди Имассов Оршайна, чья кровь была загущена Треллан Телакаями, едва брел за спиной Первого Меча, словно руки и ноги его были искалечены. Суровость Трелланов, хорошо послужившая на поле убийств, успела утонуть в бездонном колодце, эмоциональном вихре Имассов.

  "Слишком глубокие чувства, о, как посмеялись бы эти твердолобые. Те, что глядят на умирающего взглядом стервятника. Забавно, но ведь и деревья дрожат на холодном ветру; а если ты проиграл, приятель - что же тебе мешало выиграть?

  Онос Т'оолан дал нам свою боль. Он не знает о даре, хотя дар его велик. Мы подчинялись приказам Меча, не зная его души. Мы думали, что нашли тирана, превзошедшего самих Джагутов. Но он же потерян, как все мы.

  Но если были незримые свидетели того мига, твердолобый среди нас... ах, что вы так боитесь показать? Почему страшитесь слез и тихих всхлипываний? Надменно улыбаетесь, но в чем ваше торжество? Хотел бы я знать. Самодельные цепи так туго стянули вас, и чем тут гордиться? Неспособность чувствовать - не добродетель.

  И улыбки ваши кривы".

  Улаг играл так всю жизнь, и потом, в пепле Телланна, в круговоротах безумной реки - тропы Первого Меча. Воображал невидимое присутствие, море смазанных лиц, полчища непонятных мыслей за пеленой глаз.

  Иногда он склонен был говорить с ними.

  "Я волк, что умирает от одиночества, если его изгонит стая. Поэтому, даже одинокий, я стараюсь думать иначе. Не было истинного единения Т'лан Имассов, ибо мы отказались от памяти жизней. Но даже среди них было лучше, чем одному. Ах, что я за дурак. Мои слушатели - грядущее осуждение, и когда оно, суровое, заговорит множеством голосов, я не услышу.

  Стерпишь, Улаг? Слышишь ли смех Трелланов? Хохот людей?

  Против грядущего, Улаг, ты беспомощнее лежащего на скале ребенка. Тень орла скользит по залитым слезами глазам, по нежному личику. Ребенок затихает, зная - опасность близка. Но увы, он еще не умеет ползать. А руки матери давно пропали.

  Мы рыдали бы над его участью, Онос Т'оолан. Если бы могли".

  ***  

  Надежный Щит Буян оторвался от земли, моргая, чтобы избавиться от слез, потрогал рассеченную щеку. - Ладно, - сказал он, сплюнув кровь, - я, наверное, заслужил. По крайней мере, - сверкнул он глазами на Геслера, - ты сейчас так скажешь. Правильно? Скажи, Гес, или помоги встать. Я намерен оторвать тебе голову и швырнуть в ближайшую помойку.

  - Я хотел привлечь внимание, - отвечал Смертный Меч. - С тобой по-хорошему не получается.

  - Тебе откуда знать? Ты ни разу не пытался. За все годы, пока я проклят твоей компанией.

  - Ну, - ответил Геслер, покосившись на топающую мимо массу фурий Че'малле, - так получается, что я нашел решение. Избавлю тебя от проклятия.

  - Ты не можешь сбежать и бросить меня здесь...

  - Нет, я отсылаю тебя.

  - Чего?

  - Я Смертный Меч. Могу делать что-то вроде.

  - Отсылаешь куда?

  - К ней. К тому, что от нее осталось.

  Буян отвернулся, поглядев на юг, на пустую унылую равнину. - Ты ведь всегда меня недолюбливал?

  - Нужно узнать, Буян. Да, я мог бы поехать сам, но ты же Надежный Щит. Там души друзей, висят повсюду словно дурной запах. Неужели ты так и оставишь призраки блуждать, Буян?

  - Но что я, по-твоему, должен с ними сделать?

  - Мне откуда знать. Благословишь, наверное, или еще что-то сделаешь. Что должен.

  Дестриант Келиз ехала назад, к ним. Оказавшись рядом, оглядела каждого по очереди, нахмурилась, видя рассеченную щеку и красный фингал под левым глазом Буяна. Остановила "скакуна" Ве'Гат. - Почему бы вам просто не поговорить? Духи подлые, мужики всюду одинаковы. Что стряслось?

  - Ничего, - ответил Буян. - Я должен удалиться.

  - Удалиться?

  - Временно, - заверил Геслер, снова взбираясь в седло из чешуйчатой кожи и костей - на спину Солдата. - Как чесоточный щенок, он надолго не отвяжется.

  - И куда он поедет?

  - Назад, туда, откуда мы, - сказал Геслер. - К Охотникам за Костями. Их сильно потрепали. Нужно узнать, насколько сильно.

  - Зачем?

  Буян вытаращился на Геслера, тоже ожидая ответа; однако Смертный Меч попросту выругался и пинком послал "скакуна" в движение.

  Едва он отъехал, Келиз настойчиво спросила Буяна: - Ну?

  Тот пожал плечами: - Если впереди трудности, Дестриант, хорошо знать, что творится у союзников.

  Ответ ее встревожил, хотя причин она не понимала. - Тебе нужен эскорт.

  - Нет, не нужен.

  - Нужен, нужен, Щит. Твоему Ве'Гат нужно есть. Я велю Сег'Чероку придать вам трех Охотников К"эл и двух трутней. Когда отправляетесь?

  Он пошел к "скакуну". - Немедля.

  Женщина прошипела какое-то эланское проклятие и послала Ве'Гат вперед.

  Буян ухмылялся, залезая в седло. "Классическая малазанская военная структура в действии. Короткое, яростное обсуждение - и вперед. Мы ждать не любим. А Геслер? Ну, я тебе челюсть сломаю".

  ***  

  Гриб заметил, как уезжает Буян, и скривился. - Что-то будет.

  Синн фыркнула: - Спасибо. Я только заснула, а ты меня разбудил. Кому нужен этот Буян?

  - Мне.

  - Они почти все мертвы, - заявила она. - Он едет убедиться. Хочешь с ним, Гриб? Желаешь поглядеть на труп Кенеба? И мне ехать с тобой? Смогу узнать, что именно стервятники сделали с братом. Истина у тебя в сердце, Гриб. Ты ее чуешь, как и я. Они мертвы.

  Услышав жестокие слова, Гриб съежился и отвел взор. Ряды К'чайн Че'малле, Солдаты Ве'Гат - массивные вытянутые головы колышутся в едином ритме, шкуры покрылись пылью, заставившей потускнеть алое золото чешуи на шеях и боках. Оружие на перевязях из кожи трутней покачивается и лязгает. Резные шлемы скрывают глаза. "Но у каждого солдата один и тот же взгляд. Видел слишком много, знает, что будет еще хуже.

  Дядя Кенеб, для тебя все кончено. Наконец-то. Ты ведь ничего такого не желал, правда? Жена тебя бросила. Все, что у тебя было - армия, и ты умер вместе с ней. Разве ты желал чего-то иного?"

  Но он же не понимает этих истин. Он молод, не видал жизни. Пытался проникнуть в головы людей вроде Кенеба - тех, у кого за спиной много лет - но не мог. Он может лишь повторять их рассказы. Вихрь. Резня, бегство. "Потерянная любовь, но что я об этом знаю?

  Кенеб, ты ушел. Никогда мне не увидеть твоего лица - негодования, с которым ты иногда на меня смотрел. Но даже тогда я знал: ты меня не бросишь. Просто не сможешь, и я это знал. Именно это я и потерял. Не знаю, как это назвать... но оно ушло, ушло навеки".

  Он глянул на Синн. Глаза ее были закрыты, подбородок опустился на грудь. Тело покачивалось в ритм движениям Ве'Гат. "Твой брат погиб, Синн. А ты просто спишь. Магия все внутри выжгла, так? Ты носишь лицо девушки, кожу девушки - но кем бы ты ни была там, внутри, ты уже не человек. Да?

  И ты хочешь, чтобы я был с тобой.

  Ну, если это означает конец боли, я готов.

  Кенеб, зачем ты меня бросил?"

  ***  

  За закрытыми глазами разум ее полетел в место пыли и песка, где свет заходящего солнца обратил утесы в пламя. Она знала этот мир. Видела его много раз, ходила по нему. Где-то в туманных далях знакомые лица. Фигурки суетятся на раскаленных рынках Г'данисбана, под босыми ногами прохлада коридора. Потом - ужас, слуги с окровавленными ножами, ночь в дыму и огне. Повсюду в городе кричат, безумно вопят.

  Вваливается в комнату, в прекрасную комнату... это была ее мать? Сестра? Или какая-то гостья? Двое парней из конюшни и горничная - она вечно смеялась, и она смеялась и в тот миг, чуть не по локоть засунув руку в живот матери. Парень не давал истерзанной женщине упасть. Чего бы ни искала смеющаяся девица в животе, явно не находила.

  Расплывающаяся паника, бегство. Второй парень бросается за ней.

  Босые ноги шлепают по камням, слышно хриплое дыхание. Он поймал ее в коридоре и в прохладной тени использовал кое-что, не кулак, чтобы вонзить почти в то же место; его крики показали, что нашел он не то, чего искал - ведь мигом ранее рухнул необычный барьер в голове, магия хлынула, поднимая парня, пока он не оказался неуклюже прижат к аркам потолка. Его глаза выпучились, лицо потемнело; штука между ног съежилась и спряталась, когда черные сосуды начали лопаться в теле.

  Она смотрела вверх, сосредоточившись на выкаченных глазах, видя, как из них тонкими струйками бьет кровь. И давила, давила. Треснули кости, потекли жидкости, кал вывалился ей под ноги, смешиваясь с ее кровью. Парень сплющивался, распластывался по камню, пока не стал казаться зловещим барельефом, едва похожим на человека - тварь из кожи, штукатурки и вонючей жижи.

  Но ведь, подозревала она, он умер раньше.

  Выкарабкивается наружу, сломанная изнутри, как будто он еще в ней и там останется, как будто у нее уже нет себя самой, нет ничего чистого, нетронутого... как угодно...

  Затем, много позже, лицо ассасина, ночь пещер, демонов и убийств. Она видела сон о яде, да, и там были вздувшиеся тела; но ничто не могло ее очистить, как она не старалась.

  Снаружи города, смотрит на растущее пламя. Солдаты умирают. Мир стал ловушкой и все они казались удивленными, хотя она-то всегда знала. Ловушка. Пламя желало ее и она желала пламени; что ж, она пустила его в себя. Выжечь допуста.

  Хотелось верить, что это сработало. Что она стала, наконец, чистой. Но вскоре она ощутила, что парень вернулся туда, глубоко внутрь. Ей нужно что-то большее. Больше огня, ведь огонь несет смерть. И в сердце пожара снова и снова голос шептал ей...

  - Ты мое дитя. Дева Смерти не такова, как всем кажется. В деве умирает чистота души. Ее или его. Почему вечно считается, что Дева - девочка? Итак, я показываю тебе, чем ты была, а еще - что ты сейчас. Ощути мой жар - это наслаждение для тебя потеряно навеки. Ощути мой поцелуй на устах: это любовь, но тебе ее не испытать. Узри мой голод: это стремление к миру, но мира тебе не найти никогда.

  Ты мое дитя. Ты убила его, прежде чем я тебя покинул. Раздавила мозги в кашу. Остальное было напоказ. Он так и был внутри тебя, мертвый парень, и это стало тропой Худа в твою душу, а касание Владыки Смерти похищает жизнь. Ты убила парня, но и он убил тебя, Синн. Что ты ощущаешь глубоко внутри? Придай этому любую форму, дай любое имя. Не важно. Что важно: оно мертво и оно ждет тебя и будет ждать, пока последний выдох не покинет тело.

  Когда смерть уже внутри тебя, некуда бежать, нет пути спасения. Когда смерть уже внутри, Синн, нечего терять.

  Ей нечего терять. Верно. Абсолютно верно. Ни семьи, ни брата, никого вообще. Даже Гриб, ее сладкая Дева... ну, он никогда не потянется в нее, как и она никогда, никогда не потянется в него. Грязь, что была чистой. "Мое драгоценное имущество, дорогой Гриб, и я сохраню его от зла. Никто его не коснется. Никаких шлепков босых ног, никакого хрипа. Я твое пламя, Гриб, и я спалю дотла любого и любое, что осмелится хотя бы подойти близко.

  Вот почему я поскакала на молнии ящеров, на ослепительном огне. Направила его прямиком на Кенеба. Я не решала, не выбирала, но поняла неизбежность, правомерность устранения последнего человека, что любил тебя.

  Не скорби. У тебя есть я, Гриб. Мы принадлежим друг другу, и что может быть совершеннее?"

  Знакомые лица в далекой дымке. Ее разум блуждал по пустыне, а ночь набегала, и где-то загорались маленькие костры. Она улыбалась. "Мы мертвые плоды в утробе мира, и мы, мы одни, освещаем тьму. Так вы нас узнаете. От одного пламени задрожит земля.

  Что такое быть изнасилованной? Я молчалива как мир, мы не скажем ни слова. Каково быть насильником?"

  Ночная пустыня была холодным местом, если не считать костров. И темной - но не для костров.

  ***   

  - Юность терзает жажда познавать причины всех вещей.

  Рад Элалле сгорбился, потуже натянув одежду, и придвинулся ближе к костерку. Ветер в этих ущельях порывистый, воздух разреженный и леденящий. Далеко внизу, на склонах гор, темной линией виднеется граница леса, но даже до самых высоких, разреженных рощиц долго пришлось бы идти. Он вздрогнул. - Неужели нельзя найти пещеру или еще что?

  Сильхас Руин стоял лицом к северным перевалам. Казалось, он не чувствует холода. - Верно, поутру мы так и сделаем. Останься мы Элайнтами, тогда, разумеется...

  - Было бы уютнее. Знаю. - Рад смотрел в слабое пламя, доедающее последние принесенные снизу дрова. В форме дракона ярящийся внутри хаос дал бы ему тепло, невосприимчивость к стихиям. Но когда он перетекает, мысли начинают путаться, кровь Элайнтов течет по венам как хозяйка. Он начинает терять ощущение себя как существа разумного, рационально мыслящего и знающего свои цели. Не то чтобы он имел ясные цели... Пока их нет. Но драконом быть опасно - он уже понял.

  "Мама, как ты могла с этим жить? Так долго? Неудивительно, что ты сошла с ума. Как и все вы". Он глянул на Руина, но тот не шевельнулся. "Долго ли еще?" - хотелось ему спросить. Хотя... есть ли лучший способ снова стать для Тисте Анди всего лишь ребенком? Ребенком с ужасающей силой, но все же ребенком.

  Но ведь, позволил себе подумать Рад, он не особо и ошибся бы. В их намерениях мало смысла. Слишком многое не в их власти. Они зависли в воздухе, словно мечи - но чья закованная в латную перчатку рука сомкнется на них в нужное время? Казалось, ответа на этот вопрос нет - по крайней мере, Сильхас Руин молчит.

  Да и сам Тисте Анди, стоящий словно алебастровая статуя, рубины вместо глаз, стонущие клинки торчат за спиной? Он потерял последнего брата. Он совершенно одинок, лишен всего. Олар Этиль сломала его без видимой причины, разве что по злобе. Однако Сильхас наконец распрямился, раздирая свою раны не хуже пришпиленного копьем волка, но теперь ходит прихрамывая - по крайней мере в обычной своей форме. Возможно и даже вполне вероятно, что он предпочитает теперь оставаться в форме Элайнта, чтобы прижечь рану душевным пламенем хаоса. Но он стоит. "Ибо я слишком слаб, чтобы сопротивляться. Амбиции драконида горьки как яд. Они хотят, чтобы я сдался, чтобы завыл от желания".

  - Когда мы найдем пещеру, - заговорил Сильхас Руин, - я на время оставлю тебя. Твои каменные орудия не подходят для того, что случится. Вполне вероятно, что нам не понадобятся мечи и тому подобное... но думаю, пришла пора придать твоей руке подходящее лезвие.

  - Ты хочешь пойти и отыскать мне меч.

  - Да.

  - И куда ты направишься? Кузница в Летерасе? Лагерь торговцев, нашедших поле недавней брани?

  - Вовсе нет. Для тебя я задумал нечто более дерзкое.

  Взгляд Рада вернулся к костру. - И долго тебя не будет?

  - Надеюсь, недолго.

  - Что же, - бросил Рад, - ты медлишь? Пещеру я и сам найду.

  Он ощутил взгляд Сильхаса, тут же пропавший - повернулся, но Тисте Анди тоже пропал - спрыгнул с края утеса. Через несколько мгновения его ударил порыв воздуха, дракон поднялся к небу, над рваными пиками гор, пятная звезды.

  - Ах, Сильхас. Прости.

  Охваченный раскаянием, он протянул ладони к углям. Ему недоставало отца. Удинаас нашел бы сухую усмешку, несколько острых слов - не чтобы глубоко ранить, но чтобы пробудить в Раде чувство ответственности. Кажется, это ему необходимо. "Духи потока, как я одинок. Хочу домой. Сладкие песни Имассов, яростный соблазн Кайлавы... ох, Онрек, ты сам знаешь, как тебе повезло?

  А где моя любовь? Где скрывается?" Он сверкнул глазами на голые скалы, на летящие звезды, на неуютный каменный козырек. "Не здесь, это точно".

  Ну, если кому женщина нужна еще сильнее, чем ему - это отцу. "В некотором смысле среди Имассов он так же одинок, как я здесь. Он был рабом. Моряком из Летера. Его родина цивилизована. Там так много развлечений и удобств, что можно сойти с ума, выбирая, что лучше. А сейчас он ютится в хижинах из шкур и костей тенага. Когда наступает зима... ох, Имассы пришли из жестокого мира". Нет, всё это не годится для Удинааса, пусть он и считает себя непримечательным, незаметным. "Незаметным? Сумела бы какая-нибудь женщина убедить тебя в обратном? Там такой не найти - тебе нужно вернуться домой, отец".

  Он может попробовать послание. Сосредоточить силу и волю - но можно лидотянуться так далеко? - Стоит попытаться, - пробурчал он. - Утром. - А пока Рад Элалле поспит. Если не удастся... что же, есть кровь Элайнта, ее опасный, знойный зов.

  Он поднял голову, посмотрев на юг. За гребнем гор, знал он, лежит большая зеленая долина, склоны опоясаны террасами, полными садов. Там есть города и села и высокие башни, сторожащие мосты над реками. На узких полях трудятся десятки тысяч людей.

  Они пролетели так высоко, что были невидимы для глаз людей. Когда они оказались близко к северо-западному гребню, там была стоящая лагерем армия - осаждала крепость, врезанную в уступ горы. Рад удивился. Гражданская война? Но Сильхас Руин не выказал интереса. "Люди делают, что им угодно, и дальше будут делать. Рассчитывай на это, Риад".

  Он вообразил, как тепло должно быть внутри той крепости.

  Конечно, если она выстояла против врага. Он почему-то был уверен в этом. "Да, люди делают что хотят, Сильхас, и они чертовски упрямы".

  Он готовился провести холодную ночь.

  ***  

  Его мысли были землей и кровь медленно текла по ней, сочилась летним дождем. Он видел, как смотрят на него окружающие - когда думают, что он отвлекся. Он ведь настолько выше их, он одет в доспехи из шкуры Дрэлка, этилианская палица показывает лицо каждой из главнейших сторон света, как и подобает дару небесной Ведьмы.

  Слыша, как они готовят оружие, затягивают ремни лат, надевают закрытые черненые шлемы, он думал о том, что в последние недели стал горой, на которую они опираются, стал утесом за спиной, сбоку, на острие копья - там, где он был сильней всего нужен, там он и оказывался.

  Сколько неприятелей он сразил? Без понятия. Десятки. Сотни. Они были Клыками Смерти, их число было бесконечным - и это не преувеличение.

  Его приятели - захватчики, вначале составлявшие десятки тысяч, уменьшались в числе. Возможно, другие части еще продвигались на севере и юге, но в их компании не было воина из Тел Акаев. У них не было драконоубийцы. "У них не было меня".

  Земля умирала медленно. Почва была черным царством бессчетных месяцев, вечной алчбы. В единой горсти бушевали миллионы войн. Смерть - вечный враг, но смерть также источник стойкости. Нужна свирепая воля, чтобы убивать землю.

  Один за другим его спутники - едва ли два десятка оставшихся - объявляли о готовности, вскакивая на ноги, пробуя, удобно ли лежат в скрытых латными перчатками ладонях выщербленные, потускневшие клинки. Что за оружие! Каждое стоит дюжины баллад о славе и боли, торжестве и потерях. Погляди он сейчас в лица, увидел бы гордые взоры в тени забрал, увидел бы, как надменные воины встают лицом к востоку - как медленно изгибаются тонкие губы, придавая мрачным лицам выражение сухого, злого веселья.

  Война, которой не выиграть.

  Эпический поход, из которого не вернется ни один герой.

  Земля в нем вдруг вскипела пламенем, он встал, качая палицу в тяжелых руках. "Мы жили так, как и удавалось никому. Мы умрем так, как не умирал еще никто. Сладко ли это мгновение? Клянусь Ведьмой, да".

  Он повернулся к спутникам и одарил их своей улыбкой.

  Клыкастые рты раскрылись, словно свежие раны; холодный смех заполнил воздух.

  Аблала Сани со стоном открыл глаза. Снова сны! Снова жуткие видения! Перекатившись набок, он вгляделся в силуэт скорчившейся женщины - Баргасты. Его любимая. Его обожаемая. Как нечестно, что она его ненавидит. Он протянул руку, придвинув поближе странную палицу с четырьмя головками синего железа. Кажется тяжелой, для обычных людей так оно и есть. И еще у нее есть имя, собственное имя. Но Аблала его забыл. "Дюжина и четыре эпичные песни. Песни о сливе и моли, торжище и квартире... как там..."

  Может, она лишь притворилась спящей. А потом снова попытается его убить. В последний раз Драконус ее остановил, появился словно из ниоткуда и схватил за руку, задержав острие кинжала в пяди от правого глаза Аблалы. А потом ударил женщину так сильно, что она закувыркалась.

  "Лучше ее убить прямо сейчас".

  Он протер глаза, изгоняя остатки сна. "Нет, прошу, не делай этого. Я ее люблю. Это просто ссора, и едва я соображу, в чем дело, как все улажу. Обещаю".

  "Аблала..."

  "Прошу! Мы просто не согласились насчет... чего-то".

  "Она намерена убить нас и ограбить".

  "У нее были злые родители, ее обижали в детстве, Драконус. Другие девочки тянули ее за косы и плевали в уши. Все не так, как кажется!"

  "Ладно, еще один шанс. Мой совет: забей ее до бесчувствия, Аблала. Кажется, именно так Баргасты обходятся со злобными женщинами, когда приходит нужда".

  "Я так не могу, Драконус. Но я расчешу ей волосы".

  Именно этим он и занимался, когда она еще не пришла в себя. Гребешка не было, и он пользовался шипастой веткой - может, не идеально, особенно на тонких бровях, но они потом позаботились об инфекции и теперь она выглядит почти нормально.

  Хотя она, может, и взаправду спит; теперь, когда не осталось оружия, она безвреднее подковерной мыши, вот разве держит под рукой большие камни, когда ложится спать.

  Но зато жаловаться прекратила.

  Аблала извернулся, чтобы видеть Драконуса - он вообще не спит, хотя иногда ложится. Так и было в тот момент, когда Релата попробовала зарезать Аблалу. Вот она удивилась!

  Мужчина стоял лицом к северу - последнее время он часто так делает.

  Такие люди слишком много думают, решил Аблала. Так много, что не могут отдохнуть о себя, а так жить тяжко. Нет, лучше вообще мыслей не иметь. "Как земля. Да, вот так правильно. Грязь.

  Но те клыки были страшные, а смех и того хуже!"

  ***  

  Новый запах в холодном дыхании западного ветра. Возможно, он пробудил древние воспоминания, и стая заволновалась. Она видела, как вожак потягивается и бредет на гребень холма. В нем так много силы, как во всех лордах - он может стоять на открытом месте, показавшись всем четырем ветрам, и не бояться.

  Остальные были в густой траве на склоне; юные самцы шагали взад и вперед, самки таились в тени деревьев, окруженные щенками.

  Животы их полны, но с юга в этом сезона приходят слишком малые стада, они так ретиво бегут от жажды и жары, как будто позади пал или что-то еще худшее. Охота стала легкой - загнанные животные уже утомлены, в их крови привкус старого страха.

  Вожак стоял на вершине. Уши его насторожились; стая быстро поднялась, даже щенки прекратили кувыркаться.

  Вожак пошатнулся. Три палки торчали из него, а за гребнем слышалось необычное возбужденное улюлюканье. Кровь потекла по палкам, лорд волков упал, изогнув голову в напрасных попытках выдернуть древки. Потом он прекратил двигаться.

  Со всех сторон слышалось движение, новые палки свистели в листьях и траве, впиваясь в плоть. Стая разразилась рычанием, полным боли.

  Бегущие к ним ходят на задних лапах. Шкуры блестят от масла, воняют раздавленными растениями. Они мечут новые палки. Вокруг глаз белые круги, маленькие рты издают дикое улюлюканье.

  Она зашипела, когда бок ожгло болью. Кровь заполнила глотку, брызнула из ноздрей, полилась между зубов. Она видела, как нападающий хватает за хвост щенка. Размахнувшись, он ударил его о ствол дерева.

  "Старый запах. Они снова среди нас. Скрыться негде. Теперь мы умрем".

  Видение размылось, Сеток отдернула руку от выбеленного дождями волчьего черепа, найденного в развилке дерева неподалеку от сухого ручья. Грубая искривленная кора почти похоронила белую кость.

  Первое дерево, найденное за недели. Она утерла глаза. "И в нем - такое".

  Горевать недостаточно. Она теперь это видит. Недостаточно омывать лицо кровью тоски. Недостаточно сражаться за прощение, молить о новых путях через мир. Недостаточно ощущать вину.

  Она повернула голову, обозрев стоянку. Финт, Наперстянка, Полнейшая Терпимость и Амба Бревно, ищущие путь домой. В место утешения, где все опасности исчезают, где угрозы заперты на замок. Где стража патрулирует безопасные улицы, где в ряд распаханы поля и посажены деревья. Или так ей кажется - странные сцены не могут приходить из памяти, она помнит лишь степи и равнины. Однако в тех городах животные - рабы или пища, они живут в клетках, их шкуры украшают плечи прекрасных дам и благородных господ, их кости свалены у мельниц, чтобы превратиться в удобрение для полей.

  Таков их мир, и туда они желают вернуться.

  "Под ноги дорога. В таком месте мне не место. И хорошо". Горе стало казаться бесконечным. Она ушла из лагеря, в темноту. Гадающая по костям увела детей и Ливня. Рок унес Грантла и Трелля Маппо. Смерть забрала остальных. "Но я вам ничего не должна. Мои призраки-волки сторонятся вашей компании. Уплывают далекими желаниями. Я стала забывать, что значит бежать вольно.

  Стала забывать, зачем я здесь".

  Они скучать вряд ли станут. У них свои тревоги, не так ли? "Я не из вас. Думаю... думаю... я то, что вы оставили позади. Давным-давно". Она гадала, не оказалась ли в хватке рока, как Трелль или Грантл, но они кажутся куда как более значимыми. Да и сама мысль о судьбе для Сеток смешна. "Но призраки волков - и прочих павших зверей - смотрят на меня. Ради чего-то. Не знаю, ради чего. И должна найти.

  Не таков ли рок? Все эти высокие понятия..."

  Оказалось так легко удалиться от них, хотя она так долго шла с ними вместе. Можно вернуться, встать лицом к городу - ко всем городам и измученным землям, что их кормят. Она могла бы выбрать человеческое. Но вместо того... "поглядите на меня. Вот я иду.

  Пусть Волки очистят мир. Пусть вернутся звери. И прежде всего пусть окончится бездушное убийство: мы устали бежать, мы устали умирать. Вы должны видеть. Должны хоть что-то чувствовать. Насколько холодны ваши души?

  Вы опустошаете страну. Взрываете землю и используете, пока она не умрет. Тогда ваши дети голодают. Не стыдите меня. Не стыдите нас за это".

  Дыхание ее замерло. Нерешительность. Внезапная темная мысль мелькнула в голове. Взять нож в руку. Открыть горла ночи. Еще четверо убиенных. Эта война может никогда не кончиться."Но какая разница - мы так долго проигрывали, что вряд ли узнаем вкус победы, даже наполни он рты. Даже утопи он нас в торжестве".

  Сможет ли она их убить? Сможет ли повернуться, здесь и сейчас, и прокрасться на стоянку? "Нет щенков, чтобы раздробить черепа, но все же... мертвым изнутри приходится потрудиться, выцеживая впечатления. Взрыв потрясения. Неверие. Внезапный смех. Так трудно хоть что-то ощутить, верно?"

  Мысли были восхитительными, но она продолжила путь. Не ее судьба, решила она, убивать кого-то тут, кого-то там. Нет, если уж убивать, то всех. "Такой войны желают Волки. Оплот будет возрожден. А я буду вожаком? Одна встану во главе какой-то громадной армии ищущих возмездия?"

  И тут же духи волков окружили ее, касаясь мехом, и Сеток побежала скачками, без всякого напряжения; сердце переполнилось силой. Свобода - поняла она наконец - так давно потеряна людьми, что они забыли ее вкус. "Горбитесь над работой! Копите монету! Пусть двери будут заперты, а огонь ярится, изгоняя тени за спиной! Пусть братья и сестры стоят на коленях и ублажают ваши причуды. Ну, свободны? Вы даже не помните, какова былая правда, каково было то, что вы добровольно отдали.

  Я покажу вам свободу. Клянусь. Я покажу вам, каково быть свободными".

  Со всех сторон завыли призрачные волки.

  ***  

  - Она ушла.

  Финт открыла глаза, заморгав от яркого утреннего света. - Кто? Что?

  - Девушка Сеток, что с глазами волчицы. Ушла.

  Женщина уставилась на Амбу, наморщила лоб. - О.

  - Не думаю, что вернется.

  - И я тоже, Амба.

  Он отодвинулся, когда она села. В груди болело, чесались разномастные рубцы. Она была покрыта грязью, во рту слизь с привкусом кислого мяса, которое ели давеча. Амба стоял как человек, которому не нужен никто, кроме брата. Один взгляд на него, и сердце разорваться может.

  И она посмотрела за него. Полнейшая Терпимость еще спала, закутав пышное тело в одеяла. Чудная Наперстянка сидела у погасшего костра, тупо глядя на Амбу.

  Она слышала сказки об ужасах - от дольщиков, что раньше срока вышли в отставку и сидели по кабакам, ожидая смерти. Они пили и толковали о миссиях, окончившихся катастрофами. Мертвый маг, затеряны в неведомых землях, пути домой нет. Немногим посчастливилось оплатить проезд; кого-то еще, полумертвых и полубезумных, подобрал другой экипаж трайгаллов. Они сломались, в глазах была пустота.

  Финт вгляделась в рассветное небо. Летающий ящер еще там? Смеется, глядя холодными глазами? Вряд ли. "Если мы выберемся, то только чудом. Самый долгий из толчков Госпожи Удачи. Но будем честны: так дела в нашем мире не делаются. Никогда".

  - Я почуял дым, - сказал Амба.

  - Когда?

  Он дернул плечами: - На заре. Ветер уже переменился. Он прилетел от солнца.

  Восток. Она встала, глядя на покореженные пустоши. Что там, легкая дымка? Нет, слишком большая завеса. Туча. - Ладно, - заявила она. - Как раз туда мы и шли. Более-менее.

  Если парню нравится чуять носом, пожалуйста. Какая разница?

  - Нужна вода, - сказал Амба.

  Финт со вздохом пошла к Чудной Наперстянке. Молодая ведьма не пожелала встречать взгляд. Финт чуть помедлила, потом начала: - Ты можешь наколдовать воду?

  - Я уже говорила...

  - Да, земля почти мертвая. И все же?

  - Нет смысла пробовать.

  - Все равно пробуй.

  Глаза ведьмы сверкнули. - Кто тебя назначил старшей?

  - Ты дольщица Трайгалл Трайдгилд. И в этом я старше тебя, Чудная.

  - Но я...

  - Пока что, - отрезала Финт, - ты никто. Покажи колдовство - тогда, может, поднимешься на уровень - другой. Открой нам врата домой, и я лично короную тебя в императрицы. Но до тех пор, Чудная, я тут главная.

  - Больно.

  - Что больно? Слушай. Люди смертны...

  Однако та качала головой: - Магия. Здесь. Почва... отшатывается.

  - Наперстянка, мне плевать, даже если она застонет. Просто добудь воды.

  - Она не хочет, чтобы мы были здесь. Никого вообще не хочет.

  - Тем хуже.

  Наперстянка вздрогнула. - Тут что-то... Если бы то был дух, даже призрак духа... Может...

  - Давай, пробуй. - Финт подошла к Полуше. - Дыханье Худа! Просыпайся.

  - Я не сплю, корова.

  Что же, оказывается, у всех настроение еще хуже, чем у нее.

  - Голод, - сказала Чудная Наперстянка.

  "Боги подлые". Финт снова глянула на восток. Туча или дым? Амба издал стонущий звук. Она оглянулась. Что-то не так с его лицом - потеки грязи? Слезы? Нет, слишком темное. Она подошла ближе. "Что это - кровь?!"

  Тут их вьючная лошадь оборвала привязь и метнулась вдаль, стуча копытами.

  Со стороны Полнейшей Терпимости донесся какой-то костяной стук. Финт взвилась. - Полуша?

  Тело дергалось под одеялами.

  - Голод, - повторила Наперстянка.

  Спазмы охватили Полушу, ноги взлетели вверх. Она выпросталась из тряпок, перекатилась на спину. Широко открытые глаза налиты кровью. Лицо заметно вздулось, на нем какие-то трещины.

  - Здесь? - спросила Наперстянка.

  Финт вихрем обернулась к ведьме - увидела странный наклон головы, капающую с губ слюну. Глаза остекленевшие... Дольщица рванулась к ней. - Изгони его! Чудная! Отошли его!

  Полнейшая Терпимость поднялась, дергаясь. Кровь текла из-под ногтей. Костяные шипы высунулись из плоти, закрывая глаза и рот. Все тело тряслось, как будто что-то огромное пыталось выбраться наружу. Из-под одежды раздался треск; новые кости пронизали кожу, распяливая мокрое платье.

  Земля под ногами женщины готова была взорваться.

  Онемевшая от ужаса Финт шагнула назад. Потрясение украло ее волю. "Чудная... прошу..."

  Амба вдруг завыл; вой был таким диким, что Финт очнулась. Помчалась к Наперстянке. Ударила по лицу так жестоко, как только могла. Голова юной ведьмы дернулась. Амба снова завыл.

  Финт оглянулась на Полушу - но женщины почти не было, на ее месте из разорванной земли высунулось запястье толщиной с древнее дерево. Рука пронзила когтями женское тело, словно примеривая неудобную перчатку. Покрытые кровавым месивом пальцы цеплялись за воздух.

  Земля изогнулась под Финт, чуть не сбив ее с ног.

  Амба шатался, шагая к Наперстянке - лицо похоже на залитую кровью маску; когда кулак ударил ее в лицо, голова запрокинулась назад. Женщина упала. Амба взвыл, подхватил ее на руки и побежал прочь.

  Рука поднималась выше, останки Полуши все еще свешивались с ладони. Кровь кипела и чернела, отпадая хлопьями, обнажая конечность из чистого нефрита.

  Финт отшатнулась. Перед ней поднимался курган - целый холм - расщепив твердую почву. Около ручья тряслось дерево, на давно мертвых сучьях вдруг появились зеленые листья, однако они извивались словно черви. Нефритовые плоды повисли гроздьями, угрожая обломить ветки.

  Скала разорвалась в пятидесяти шагах от них. Высокие травы колыхались языками нефритового пламени. Громадный сверкающий валун вылез... "это лоб... о боги подлые. О Худ. Беру... спаси..."

  ***  

  Драконус повернулся кругом, глаза стали темными, словно озерца чернил. - Жди здесь, - бросил он.

  Аблала открыл рот, но земля тряслась, волнами катясь откуда-то с севера, и он забыл, что хотел спросить. Повернулся к возлюбленной.

  Релата проснулась, присела на пятки. Ужас исказил ее лицо. Она глядела за спину Аблалы.

  Он повернулся как раз, чтобы увидеть, как Драконус выхватывает меч. Чернота полилась из длинного клинка, словно взметенные ветрами пелены, разбухая и окутывая мужчину складчатыми крыльями. Драконус скрылся во тьме, чернильное облако спиралью вилось к небу, одновременно расширяясь. Через несколько мгновений тьма повисла над головами, а черные крылья раскрылись.

  Чудовище взлетело в воздух, хлопая огромными крылами чернильного дыма.

  Аблала смотрел вслед. Палица оказалась в руках, головка из небесного металла дымилась, словно попав в кузнечный горн.

  Он смотрел, как эта штука улетает на север. Не дракон. Крылатая тьма. "Вот так. Крылатая тьма".

  Он облизал губы. - Драконус?

  ***  

  Линия бровей вырвалась из раздробленного камня. Глаза сияли изумрудными маяками. Вторая рука показалась в тридцати шагах от первой. Финт стояла, словно врастая в ненадежную землю, словно пойманная, как то трепещущее дерево. Мысли улетели прочь. В черепе росло давление. Она могла слышать голоса - тысячи, десятки тысяч голосов, говорящих на неведомых языках. Они вздымаются в тревоге, в страхе, в панике.

  Она зажала уши руками, но это не помогло.

  "Они хотят наружу.

  Они просили. Но не было ответа. Они умоляли. Стенали. Мир давал им тишину. Откуда я знаю? Их сердца... биение... я могу их чувствовать. Чувствую, как они рвутся".

  Тоска объяла душу. Она такого не переживет. Слишком много, слишком сильна боль.

  Ледяной воздух потек сзади. Громадная тень закрыла почву слева от Финт. Нечто окруженное саваном темноты, несущееся на эфирных крыльях опускалось туда, где вылезла нефритовая голова.

   Финт видела проблеск чего-то длинного и черного, мерцающий край - тьма приливной волной ударилась о лоб гиганта, разбивая его и устремляясь глубже, в центр головы.

  Треснул гром. Сотрясение повалило Финт наземь. Раздался невероятный хор голосов - крики боли, шока... и чего-то еще. Сама земля под ней, казалось, застонала. С трудом встав, Финт сплюнула изо рта кровь.

  "Эти крики... Облегчение? Наконец, наконец-то ответ".

  Нефритовая рука перед ней и другая, что к западу, разом перестали шевелиться; зеленоватое свечение стало тусклым, как бы присыпанным пылью. Дерево, опасно накренившееся в сторону, прекратило маниакально дрожать. Ветви его опустились, отягощенные нефритовыми листьями и плодами.

  На холме тьма свернулась, походя на медленный вдох - и на ее месте встал высокий, широкоплечий человек. Ладони его сжимали двуручный меч, источавший в воздух ленивые струйки темноты. Она видела, что он пытается вытащить меч из нефритового лба. Голова возвышалась над ним, словно каменная стена.

  Он крякнул, завершив наконец дело. Меч скользнул в ножны, висевшие за левой рукой. Человек обернулся и пошел к Финт. Бледная кожа, скульптурные черты, черные волосы, бездонные глаза. Он обратился к ней на дару: - Там, откуда он явился, все боги - Надежные Щиты. Женщина, ты разум потеряла?

  Она открыла рот, чтобы протестовать, выразить обиду - но он уже прошел мимо. Она поглядела вслед. "Юг? Что же там? Куда ты? Нет, не надо, Финт.

  Боги подлые, что же я увидела?"

  Взгляд вернулся к увенчавшему холм разбитому лбу. Рана в середине видна даже издалека. Череп гиганта почти расколот.

  Она медленно опустилась на колени. "Бог. Это был бог. Или они оба боги? Один только что убил другого?" Она поняла, что успела обмочиться. Еще одна вонь, спорящая с прежними. Прерывисто вздохнув, опустила голову. "Полнейшая Терпимость, прости. Она предупреждала. Мне жаль, Полуша. Прошу, прости меня".

  Потом она пойдет искать Амбу и Наперстянку.

  Но не сейчас. Не сейчас.

  ***   

  Аблала смотрел, как она скатывает постель. - Куда же ты? Нужно подождать. Он велел подождать.

  Она оскалила зубы, но не подняла взора. - Он демон. Когда кончатся дикие звери, он убьет и сожрет нас.

  - Нет, не сожрет. Он хороший. Драконус хороший, любимая...

  - Не зови меня так.

  - Но...

  - Тихо. Отдай нож.

  - Не могу. Ты меня зарежешь.

  - Не стану. Я ухожу от вас. Иду домой.

  - Домой? Где это? Я могу с тобой?

  - Только если умеешь плавать, - буркнула она. - Ну, хотя бы нож. А если ты меня так любишь, как говоришь - отдай и остальное оружие.

  - Не этого от меня ожидают.

  Глаза ее ядовито блеснули. - Ты не спишь. У тебя дубина. Я не смогу тебе повредить. Или ты трус, Аблала? Не люблю трусов, они мне противны.

  Великан опустил плечи: - Оттого, что я боюсь тебя, я не становлюсь трусом. Когда-то я сражался с богами Тартеналов.

  - Ну конечно. Трусы всегда лгут.

  - И я сражался с Клыками Смерти, и зубастые воины меня любили... нет, то не я. Ну, я так думаю. - Он уставился на палицу. - Но я убил Дрэлка. Убил дракона. Это было легко... нет, не было. Думаю, это было трудно. Не помню.

  - И нет конца лжи.

  - Ты права, - сказал он, вдруг помрачнев. - Нет ей конца.

  - Отдай оружие.

  - Если отдам, ты умрешь.

  - Почему?

  - Если ты уйдешь, тут нет еды, кроме той, что дает Драконус. Ты будешь голодать. А я нет.

  - Я твоя пленница? Так ты любишь, Аблала? Хочешь рабыню?

  Он покосился на нее: - Смогу я иметь с тобой секс когда захочу, если сделаю рабыней?

  - Это не любовь.

  - Уже давно, - сказал он. - Я думаю, что готов взять секс вместо любви. Видишь, каким я стал?

  - Чудно. Я лягу с тобой, если потом отдашь оружие.

  Аблала стиснул руками голову: - Ох, ты меня путаешь!

  Женщина пододвинулась ближе. - Соглашайся, Аблала, и я твоя... - тут она вдруг замолчала и отвернулась.

  Он выпучил глаза: - Что такое? Я согласен! Согласен!

  - Слишком поздно. Твой друг возвращается.

  Аблала повернул голову, увидев подходящего Драконуса. - Он мне не друг, - пробурчал он. - Больше нет.

  ***  

  - Слишком переполнены эти Пустоши, - сказала она.

  - Тогда оставь нас, - ответил Ливень. - Мы скучать не станем.

  Однако Олар Этиль снова схватила Абси за воротник. - Мы уже отдохнули, - заявила она.

  - Хватит так его таскать. Он может ехать со мной.

  Ее шея затрещала, голова повернулась. - Попробуешь убежать - поймаю, щенок.

  Ливень глянул на девочек, прижавшихся друг к дружке около кольца камней (там они ночью пытались развести костер). - Я не убегу.

  - Сентиментальность тебя до смерти доведет, - буркнула гадающая. - Иди сюда. Возьми ребенка.

  Он подошел. Когда он потянулся к мальчику, скелетообразная рука Олар вылетела вперед, подтащила Ливня, пока глаза его не оказались в пяди от измолоченного лица.

  - Не призывай богов в этом месте, - прошипела она. - Всё слишком близко к поверхности. Понимаешь? Даже дух Тука Младшего не может противостоять призывам - и он придет не один. - Она оттолкнула его. - Тебя предупредили. Единственное мое предупреждение. Услышу, как ты шепчешь молитву, Ливень из овлов, и убью.

  Он скривился, отступая: - Твои угрозы устарели как ты сама, карга. - Он взял руку Абси и медленно повел к ожидающей лошади. - И нам нужна еда - помнишь, что это такое, Олар Этиль? И вода.

  Он огляделся, но не нашел Телораст и Кодл. Когда же он их видел в последний раз? Трудно вспомнить. Ливень со вздохом поманил близняшек. Стави и Стория вскочили и подбежали к нему. - Сможете пока идти пешком? - спросил он. - Потом поедете, даже подольше, чем было вчера. Я не прочь пройтись.

  - Слышал гром? - спросила Стави.

  - Обычный гром.

  - Наш отец еще жив? - сказала Стория. - Точно?

  - Я не стану врать. Если его дух снова ходит по земле, то он подобен Олар Этили. Т'лан Имасс. Боюсь, в нем мало что осталось привычного вам...

  - Кроме того, что внутри, - возразила Стория. - Это не меняется.

  Ливень отвел глаза. - Надеюсь, вы правы. Ради вашего же блага. - Он помедлил и продолжил: - Ведь если кто не спасует перед нашей Гадающей, то ваш отец.

  - Он возьмет нас назад, - сказала Стави. - Всех троих. Увидишь.

  Овл кивнул. - Готовы?

  Нет, он не станет лгать им, особенно об отце. Но некоторые подозрения придержит при себе. Ливень не ожидает, что Олар Этиль приведет их к Оносу Т'оолану. Абси, да и близняшки, стали разменной монетой, которой она подчинит руку Первого Меча, и она не доведет дело до ситуации, когда Имасс сможет отнять детей. Нет, такую монету хранят в тайном месте.

  Ливень поднял Абси, и сердце сжалось, когда малыш обвил руками его шею. Дети привыкают легко, понимал он... но даже у них иные обиды проходят сквозь рассудок, не оставив даже ряби, и тонут в глубинах души. А много лет спустя они придают форму всей жизни. "Брось дитя - и струны мужества ослабнут навеки. Отними у ребенка любовь - и женщина станет листком в струях потока. Так говорили старики. Они всегда полны предостережений, они говорят, что вся жизнь - путешествие среди измен. Что привычную тропу так легко не сменишь, не повернешь силой воли и желания".

  Улыбающийся Абс устроился в седле, охватив ручками луку. Ливень подобрал поводья. Близняшки пошли рядом.

  Гром заглох так же внезапно, как и начался; безоблачное небо не изменялось. Ужасные силы играют в Пустошах, они способны напугать даже бессмертную ведьму, столь целенаправленно шагающую впереди. "Не призывай богов в этом месте". Любопытное заявление. Кто-то молится? Он фыркнул. "Когда молитва получала в ответ что-то, кроме тишины? Лишь жалкое отсутствие наполняет воздух, раздувает душу пузырями ничтожности. Давно ли молитва перестала быть пустым воззванием, а желания и томления перестали терзать сердце?

  Не призывай богов. Не зови Тука Анастера, моего одноглазого стража, умеющего проезжать сквозь завесу и говорить гласом самой смерти. Почему ты так его боишься, Олар Этиль? Что он может сделать?

  Но я ведь знаю ответ, не так ли?"

  Гадающая впереди замешкалась, обернулась к Ливню.

  Когда он улыбнулся, отвернулась и снова пошла вперед.

  "Да, Олар Этиль. Эти Пустоши поистине переполнены. Иди осторожно, карга, и дело будет мирным".

  Абси издал странный сопящий звук и запел: - Толлалалалала, Толлалалала!

  "Каждое слово дитяти - само по себе молитва. Благословение. Решимся ли ответить? Берегись малыша Абса, Олар Этиль. Иные обиды тонут глубоко. Ты убила его собачку.

  Убила его собачку".

  ***  

  Ткань между садками порвалась. Со всех сторон зияющие дыры. Как подобало его измененной форме, Грантл двигался в тенях - скрытное существо, мышцы перекатываются под полосатой кожей, глаза сияют в ночи янтарями. Но опора под мохнатыми лапами ненадежна. Видения бешено пляшут перед глазами. Лишь безнадежность - и, возможно, безумие - завели его на эти тропы.

  Момент - плывет холод над обросшими лишайниками валунами, еще момент - он подобно призраку проносится посреди леса-собора, укрытого гнилой темнотой. Еще миг - воздух полон ядов, он пытается переплыть реку, вода загустела от коричневой пены. На берег, в деревню с домами из ровного камня, забитую повозками - скачет через кладбище, лиса зловеще кричит, учуяв его запах...

  Он наткнулся на две фигуры - внезапность появления так напугала его, что инстинкты вырвались на волю - рычание, резкий бросок, когти и зубы. Вопли разорвали ночной воздух. Челюсти сомкнулись на шее человека. Удар когтистой лапы порвал бок псу, забросил умирающего зверя в кусты. А потом через, прочь из этого мира в сырые джунгли, озаренные вспышками молний - в воздухе висит тяжелый дух серы.

  По луже грязи, в яму с горелыми, гнилыми трупами, с раздутыми телами людей и коней. Кто-то жалобно поет в отдалении.

  Горящий лес.

  Коридор дворца или храма - дюжины фигур в рясах панически разбегаются - и опять он рвет их. Людская кровь заполнила пасть, и вкус ее до ужаса сладок. Оттаскивай трупы с прохода, круши черепа - слабые кулаки колотят его в бока...

  Где-то глубоко внутри он издал всхлип, оторвался - и мир тут же поменялся - теперь голая тундра, кто-то прячется за валуном, голова поднимается - глаза встречают его взор...

  "Прекрати. Сейчас же. Дитя Трича, ты затерялся в звериной крови".

  Женщина, длинные черные волосы пышны и гладки, как шкура пантеры, лицо широкое, выступают скулы, янтарные глаза полны пониманием. Ее одежда - несколько рваных шкур карибу, хотя тут так холодно.

  "Когда ты найдешь меня", продолжала она, "все будет не так, как тебе воображалось. Мы не встретимся как любящие. Мы не станем желать одного и того же. Возможно, мы будем драться".

  Он присел, тяжело дыша, дрожа каждым мускулом; но слепой гнев уже угасал.

  Она сделала непонятный жест лапой. "Кот прыгает, забирая жизнь птицы. Другой забирает жизнь ребенка, игравшего в саду. Так поступают коты. Будешь отрицать? Есть ли преступление в тех сценах? Возможно. Для птицы - преступление беззаботности, неосторожности. Для ребенка? Небрежные родители? Плохо выбранное место для жилья?

  Птенцы пищат в гнезде, но не вернется мать. Ее смерть - их смерть. Мать скорбит о потере, но может родиться другой ребенок, новая жизнь возместит утрату. Скажи, Грантл, как измерить такое? Кто решит, чья жизнь драгоценнее? Соответствуют ли чувства уровню ума и самосознания? Неужели мелкая тварь скорбит меньше, нежели существо большей... статности?

  Но разве не естественно яриться, желая мести и воздаяния? Видится ли супругу птицы сон об убийстве?

  Дитя Трича, ты забрал не одного ребенка на жестокой тропе. По твоему следу клубится горе. Твое появление было непостижимым для них, но доказательство твоего присутствия лежит в луже крови.

  Будь орудием слепого случая, если так нужно. Будь невообразимой силой, ударяющей без цели и смысла. Будь забирающим жизни.

  И я встречу тебя в конце пути. Обсудим месть - когтями и клыками?"

  Услышав угрозу, он издал грудной рык.

  Ее улыбка была грустной. Она снова взмахнула...

  Заморгав, Грантл нашел себя стоящим на четвереньках. Вокруг каменистая почва. Он закашлялся и сплюнул полный рот крови, утер рукой мокрые губы - на тыле ладони остались алые мазки и клочья человеческих волос. - Боги подлые, - шепнул он. - Это была ошибка.

  Садки разваливались. "Что я делал? От кого бежал?" Но он вспомнил. Предательства. Слабость. Порок человечности... он пытался сбежать. Неистовый прыжок в безрассудство, уход от всех форм совести и стыда. Бегство.

  - Но зачем это? - пробормотал он тихо. "Забыться - значит забыть, кто я. Но от "я" нельзя отказываться. Сделаю так - и ничего не останется.

  Ах, и все же... быть бесстыдным. Кот над крошечным остовом птицы. Над трупиком ребенка.

  И нет стыда.

  Но негодяи, что начнут на меня охоту, не будут интересоваться моими чувствами. Дитя погибло. Мать сгибается в горькой печали. Оружие ложится в руки. Мир - опасное место; они сделают его чуть менее опасным. Они желают умереть дряхлыми, иссохнуть на соломенных матрасах, в конце долгой жизни. Пусть шкуры на стенах славят их смелость.

  Что ж, приходите, если вам нужно. Для ваших глаз я чудовищный тигр. Но мой разум - разум хитрого человека. И ах, я знаю все насчет мести".

  Теперь он видит, куда ведет его тропа. Смертельный дар Трейка изогнулся в руках, приняв новую, ужасную форму. "Вы ставите себя отдельно? Не звери. Что-то иное. Очень хорошо, тогда быть войне".

  Он протер глаза, не спеша поднявшись на ноги. "Восхищайтесь зверем. Он смел. Даже когда вы нацелили копья. Случись вам встать над моим трупом, хвалитесь храбростью - но вы узрите истину в тусклых глазах: в этой схватке смелых, друзья, вы мерялись не умом или тонкостью понимания. Умение и везение могут восторжествовать, но это дары дикой природы.

  Откажитесь от них, вам же хуже".

  - Трич, услышь меня. Я поведу войну. Я вижу... неизбежность. Я нацелю копье. Ведь выбора нет. - Он оскалил зубы. - Только сделай мою смерть достойной.

  Она еще ждет его где-то впереди. Он так и не понял, что бы это значило.

  Завеса между человеком и зверем порвалась, и он понял, что видит глазами обоих. Отчаяние и безумие. "Ох, Стонни, я не смог сдержать обещание. Прости. Если бы я мог хоть раз увидеть твое лицо". Он вздохнул. "Да, женщина, отвечаю на твой жестокий вопрос. Супруг птицы грезит об убийстве".

  ***  

  Слезы не утихали. Они затуманили зрение, текли по неровным, покрытым шрамами щекам. Однако Маппо заставлял себя идти, борясь за каждый шаг. Две воли сцепились в схватке. Потребность найти друга. Потребность бежать от позора. Война была болезненной - давно ушло в прошлое время, когда он не боялся взглянуть себе в душу, когда обман правил его жизнью, но он понимал его необходимость, острую чистоту своего предназначения.

  Он стоял между миром и Икарием. Почему? "Потому что мир был достоин спасения. Потому что была любовь, были мгновения покоя. Потому что существовало сострадание, раскрываясь цветком в трещине скалы, избытком истины, дыханием чуда". А Икарий был оружием разрушения, слепым и бесчувственным. Маппо отдал жизнь на то, чтобы держать оружие в ножнах, завязанным ленточкой, забытым.

  Во имя сострадания и любви.

  От которых он теперь ушел. Повернулся спиной к детям, чтобы не видеть в их глазах страдания, тупого ошеломления. Еще одна измена запятнала короткие жизни. Ибо, твердил он себе, их будущее неясно, в нем полно возможностей выжить. "А если пробудится Икарий и некому будет его остановить, все возможности кончатся. Разве это не имеет смысла?" О да, еще как имеет.

  "И все же я не прав. Знаю. Чувствую. Не могу от этого скрыться. Если я отрекся от сострадания, о чем я забочусь?"

  Потому он плакал. По себе. Перед лицом стыда горе сгорает. Перед лицом стыда он начал терять себя, того, кем был, кем считал себя. Долг, гордость своей миссией, жертвенность - всё обрушилось. Он пытался вообразить, как находит Икария, самого старого своего друга. Пытался представить возвращение на прежние пути, к словам обмана во имя любви, к ловким играм и фокусам, удерживающим жуткие истины на дне. Все как было тогда, и в основе - готовность Маппо отдать жизнь, лишь бы не увидеть, как глаза Хищника жизней вспыхивают пламенем.

  Но он не знает, сможет ли жить так во второй раз. Сердце смертного должно быть чисто, избавлено от всех сомнений, чтобы смерть казалась достойным жертвоприношением. Но твердые его убеждения успели обрушиться.

  Ему казалось, что он стал горбатым, что он складывается, обвивая старую рану, и кости его ослабли. Клетка, готовая развалиться от малейшего давления.

  Опустошенные земли плыли по сторонам, но он едва их замечал. Дневная жара - ничто в сравнении с пожарищем в черепе.

  Маппо заставлял себя двигаться. Теперь ему больше чем прежде нужно найти Икария. "Чтобы попросить прощения. За всё.

  Мой друг. Меня уже не хватает. Я не тот воин, которого ты знал. Я не стена, на которую ты, усталый, опирался. Я предал детей, Икарий. Взгляни в мои глаза и пойми истину.

  Я прощу отпустить меня".

  - Закончи это, Икарий. Прошу, закончи...

  ***  

  Буяну показалось, что он увидел на юго-востоке облако пыли. Трудно сказать, как далеко - здесь горизонты играют шутки. Ящер, на котором он скачет, словно пожирает лиги. Кажется, никогда не устает. Глянув назад, он сверкнул глазами на шлепающих по следу трутней. Охотники К"эл разошлись по бокам, некоторых уже не видно, они затерялись в обманчивых складках и карманах пространства.

  "Я скажу на треклятом Вегате. Самом ужасном изо мною виданных орудий войны. Сопровождение не нужно". Ну ладно, ему надо есть хотя бы по вечерам. Стоит подумать. "Но я мужчина. Я презираю нужду думать хоть о чем. И это не беда. Хотя..."

  Ему нравилось быть простым капралом. Работать Надежным Щитом - от этого во рту горько."Да, во мне есть сентиментальность. Не стану отрицать, может, она широка словно океан. Так сказал Гес. Но я такого не просил. Я однажды плакал над умирающей мышкой - она умирала, потому что я пытался ее поймать, но рука у меня неуклюжая и у нее что-то сломалось внутри. Лежала на ладони, дыхание такое быстрое, но крошечные ножки уже не шевелятся. Потом и дыхание остановилось.

  Я стоял на коленях перед камнем и смотрел, как она медленно умирает. В руках. Боги, от одного воспоминания снова зареветь готов. Сколько мне было? Двадцать?"

  Он склонился в сторону и высморкался - одна ноздря, потом вторая. Утер усы пальцем, вытер палец об ногу. Пыль стала ближе? Трудно сказать.

  Одолев подъем, Буян выругался и приказал "скакуну" остановиться. Внизу тянулась на три сотни шагов долина; в ее середине с дюжину незнакомцев сидели и стояли, создав грубый круг. Едва он показался на виду, они повернулись, а сидевшие начали не спеша подниматься.

  Все они были высокими и тощими, в черных кольчугах, черненой железной чешуе и черной коже.

  Охотники К'эл внезапно показались справа и слева от Буяна; они бежали быстрыми прыжками, подняв тяжелые клинки.

  Буян уловил что-то маслянистое, горькое.

  - Тише, ящерицы, - сказал он чуть слышно, пинком носка посылая Ве'Гат в низину. - Они не нападут.

  Темные узкие лица под резными шлемами следили за приближением Буяна. Безжизненные лица. "У этих ублюдков клыки. Джагуты? Может. Помнишь старый бюст Готоса в Сером Храме Арена, у него были такие же. Но эти парни плоховато выглядят. Тланы? У Джагутов бывают Тланы? Ох, хватит вопросов, идиот. Просто спроси их. Или не надо". Буян натянул поводья в десяти шагах. Охотники замерли за ним, опустив кончики мечей на твердую землю.

  Он снова оглядел воинов. - Уроды, - пробурчал он.

  Один отозвался - Буян не смог определить, от кого исходит голос. - Видишь это, Болирий?

  - Вижу, - ответил тот.

  - Человек... ну, почти человек. Трудно судить под всеми этими волосами. Но будем великодушны. Человек с ручными К'чайн Че'малле. А несколько мгновений назад ты, Болирий, осмелился утверждать, что мир стал лучше после нашего ухода.

  - Я так сказал, - признал Болирий. - Я был идиотом.

  Тихий смех.

  Джагута произнесла: - К'чайн и термиты, Гедоран. Найдешь одного...

  - И знаешь, что в дереве их еще сотня тысяч. Как скажешь, Варандас.

  - А насчет иного запаха...

  - Именно, - сказал Гедоран (Буян понял, что это он, по сопровождавшему слова кивку). - Пыль.

  - Сны и кошмары, Гедоран, прячутся в одной яме. Сунь руку, только помни: никогда не узнаешь, что вытянешь.

  Они говорили по-фаларийски. Это же смехотворно. Буян фыркнул и подал голос: - Слушайте. Вы на моем пути.

  Гедоран вышел вперед. - Ты не нас искал?

  - Неужели я такой тупой на вид? Нет. Да и зачем?

  - Он дерзок.

  - Дарифт, скачущий на Ве'Гат человек может дерзить как ему захочется, - сказал Болирий.

  Жесткий смех, запрокинутые головы.

  Буян сказал: - Вы в середине пустоты. Что вам тут нужно?

  - А, - бросил Гедоран, - вот уместный вопрос. Мы послали командира на поиск и ждем его возвращения.

  - Вы приказываете командиру?

  - Ну разве не удивительно?

  Джагуты захохотали снова - привычка, решил Буян, слушая бесконечные взрывы смеха. С ума можно сойти. - Что же, оставляю вас в ожидании.

  Четырнадцать Джагутов поклонились. Гедоран ответил: - До встречи, Надежный Щит.

  - Я не рассчитываю проехать здесь снова.

  - Не умерла еще мудрость, - сказал Болирий. - Разве я вам не твердил?

  - Наверное. Среди полчища идиотских утверждений.

  - Варандас, миру нужно равновесие. На одной стороне - кусочек тяжкой мудрости, а рядом - рвотная лавина безмозглой тупости. Разве не так идут дела?

  - Но, Болирий, капля духов не перебьет вони дерьма.

  - Это зависит, Варандас, от того, куда ты сунешь нос.

  Гедоран произнес: - Постарайся уведомить нас, Варандас, когда учуешь что-то сладкое.

  - Не задерживай дыхание, Гедоран'

  Под раскаты смеха Буян послал Солдата Ве"Гат в движение, заставив обогнуть Джагутов слева. Затем "скакун" перешел на тяжелую рысь. Вскоре Охотники К'эл догнали их.

  Он чувствовал в них неуверенность. - Да-а, - шепнул он.

  Интересно, кто тот командир? "Наверное, чертов идиот. Но любой сбежал бы от такого смеха. Да, это имеет смысл. Лично я помчался бы прямиком Худу в жопу, лишь бы подальше от них.

  И как только учую какую ни на есть сладость, мальчики и девочки, поскачу назад и расскажу вам".

  Пыль стала ближе. Может быть.

Глава 7

Ожидая должного

Надпись на могильной плите, Летер

- Я правильно вижу? - спросил Брюс Беддикт. - Участь мира в руках трех женщин?

  Атри-Цеда Араникт еще раз затянулась палочкой и бросила окурок в костер. "В языки пламени..." Она задерживала дым в легких как могла долго, словно, отказываясь выдыхать, могла остановить течение времени. "Я видела пещеры. Видела тьму.... и дождь, боги подлые, видела дождь..."

  Наконец она выдохнула. Если дым и вышел наружу, она его не увидела. - Нетолько три женщины. Еще один мужчина. Ты.

  Они спокойно сидели у костра. Солдаты спали. Ночью затих и рев ведомого на убой скота. Костры угасли, когда порывы ветра пожрали последние кизяки; воздух наполнился пеплом. Придет заря... "мы уйдем. Сломленные - каждый на свой манер. Могла ли я вообразить? А она... знала? Должна была. Мы разрублены ее мечом".

  - Это было необходимо, - подал голос Брюс.

  - Звучит, словно ты сам себя убеждаешь, - заметила она. Вытащила из кошеля фитилек, сунула кончик в пламя. Проследила, чтобы он разгорелся получше. Поднесла к лицу, чтобы зажечь очередную палочку.

  - Думаю, я ее понял. - Принц что-то буркнул себе под нос. - Ну, насколько вообще можно.

  Она поддакнула: - Поглядеть в лица офицеров...

  - Ошеломление. Да.

  Она вспомнила кулака Блистига. - Леденящий ужас.

  Брюс искоса глянул на нее: - Я беспокоился о тебе, любимая. Дочь Абрастали...

  - Поистине одаренное дитя. Найти нас из такого далека. - Она затянулась. - Я не была готова. Видения бессмысленны. Они подавили меня.

  - А сейчас ты обнаружила в них смысл?

  - Нет.

  - Тогда опишешь их мне, Араникт?

  Она опустила глаза.

  - Прости, что спросил, - сказал он. - Я не подумал... тебе не нужно повторять столь болезненный опыт. Ох, я устал, а впереди долгий день.

  Она уловила в его словах приглашение, но пламя костра словно сковало его. "Кто-то. Что-то. Обещание. Нужно обдумать". - Скоро я присоединюсь к тебе, милый.

  - Конечно. Если найдешь меня мертвым для всего мира...

  Она вздрогнула, но овладела собой. - Постараюсь не разбудить.

  Он придвинулся, и она склонилась, встречая его губы. Увидела нежность улыбки. Затем он отстранился.

  И она осталась одна. Взор снова притянуло пламя. "Переговоры. Встреча умов. Да-да".

  Все началось обыденно. Августейшие всадники натягивают удила перед командным шатром, солдаты принимают коней. Малазанские офицеры приветствуют дорогих гостей. Адъюнкт внутри, да. "Раны? Слава богам, она выздоравливает. Сожалею, но придется обойтись без больших формальностей, Ваше Высочество - не лучше ли, чтобы мы сами себя представляли? Смертный Меч, Надежный Щит, рады видеть вас ..."

  Кулак Фаредан Сорт, кажется, привыкла к вежливым приветствиям. Она была и обходительна, и уважительна. А вот кулаки Блистиг и Добряк молчали. Взаимная их неприязнь была почти ощутимой.

  Она стояла рядом с командором Брюсом. Трудно было понять, на кого смотреть. Женщины хундрилов, Хенават и Шельмеза, держались в сторонке, как бы не вполне понимая, нужны ли они здесь. Пока Сорт, Кругхева и Абрасталь обговаривали, кто должен войти первым - целое сражение за роль самой вежливой - Араникт отступила и пробралась к хундрилкам.

  Они заметили ее приближение и явно дрогнули. Араникт остановилась, вытащила кошель и достала три палочки ржавого листа. Показала, подняв брови. Ответом послужили внезапные улыбки.

  Они курили вчетвером, в нескольких шагах от остальных; Араникт уловила взгляд Брюса, поняв, что он гордится возлюбленной.

  Наконец было решено, что королева Абрасталь войдет первой в сопровождении боевого вождя Спакса, а Напасть двинется следом. Когда лица повернулись к хундрилкам, Хенават махнула рукой - было очевидно, что она предпочитает ждать, а не действовать. Шельмеза казалось обрадованной.

  Подошел Брюс: - Атри-Цеда Араникт, если вам угодно, сопроводите делегацию хундрилов внутрь. Когда... э, закончите здесь.

  - Разумеется, со всяческим удовольствием.

  Через несколько мгновений три женщины остались в одиночестве (разумеется, если не считать охраны по сторонам входа).

  Хенават заговорила первой. - Мне так и хочется вернуться к народу. Я не гожусь для такой компании.

  - Вы замещаете супруга, - возразила Араникт.

  Женщина скривилась: - Я такого совсем не желала.

  - Все это понимают, - заверила Араникт со всей возможной деликатностью. - Но если желаете, я изобрету извинение...

  - Нет, - сказала Хенават. - Даже муж заставлял себя справляться с обязанностями. Горячие Слезы присягнули полю брани во имя Колтейна из клана Вороны. - Она яростно выдохнула дым. - Но, кажется, неудачи настигают нас везде. - Она кивнула в сторону шатра. - Я встречу их недовольство, раз муж не смеет. Повитухи каждый раз мне твердили: женский дух сильнее мужского. Сегодня я намерена это доказать.

   - Если желаете, Хенават, я вас представлю.

  - Не ожидаю, что нужны церемонии. У Адъюнкта есть много более важных вопросов для обсуждения.

  - У меня сердце сильно стучит, - сказала Шельмеза.

  - Бывает. Пройдет, - заверила Аранкит.

  Вскоре они докурили. Хенават взмахом руки предложила Араникт пойти первой. Атри-Цеда повернулась ко входу, но Хенават сказала: - Араникт...

  - Да?

  - Спасибо тебе.

  - Мой командир сказал те слова от всего сердца, Хенават. Хундрилам нечего стыдиться. Совсем наоборот. - И она повела их в командный шатер.

  Во внешней комнате были две женщины-офицера, Ребенд и Скенроу. Из-за полога доносились неразличимые голоса.

  Скенроу вымученно улыбнулась им: - Мы решили не толпиться зря в помещении.

  Шельмеза замешкалась, но Хенават потянула ее за руку.

  Араникт отбросила завесу. Хундрилки вошли в комнату.

  Разговор умолк.

  Едва войдя, Араникт ощутила напряжение. Лицо Смертного Меча Кругхевы было темным от гнева - или стыда? В шаге за ней был Надежный Щит, бледный и взволнованный. Брюс чуть не вжался спиной в стенку шатра, на лице читалась тревога. Слева стояла напряженная королева, переводя взор с Адъюнкта на Кругхеву и обратно. Кто только что говорил? Араникт не смогла угадать.

  Кулаки были слева от Адъюнкта, в углу комнаты. Банашар прислонился к шесту в другом конце, скрестив руки на груди и почти закрыв глаза. Лостара Ииль словно готовилась подхватить жреца, если он упадет.

  Адъюнкт Тавора казалась здоровой. Лицо ее было суровым, она не сводила глаз с Кругхевы.

  Заметив появившихся, кулак Фаредан Сорт откашлялась. - Адъюнкт, мне приятно представить...

  - Нет нужды, - прервала ее Тавора, устремив взор на Шельмезу. Адъюнкт вышла вперед, заставив королеву и Меча расступиться. - Так полагаю, вы Шельмеза, сумевшая уцелеть при Атаке, организовать отступление и тем спасти много жизней. Говорят, вы последней покинули поле боя. Ваше присутствие - честь для всех нас. - Она чуть помедлила, повернувшись к Хенават. - Благая мать, - начала она. - Я скорблю о ваших ужасных утратах. Горько сознавать, что супруг ваш тоскует лишь о потере собственных детей. Надеюсь, вскоре он образумится, возрожденный к жизни дарами жены своей. - Тут Тавора оглянулась на присутствующих. - Хенават и Шельмеза - из хундрилов Горячих Слез, давних наших союзников. Их жертвоприношение в День На'рхук спасло тысячи. Ныне и в грядущие дни я буду ценить их советы. Кулак Добряк, найдите кресло для Хенават - не следует стоять, когда дитя столь близко к рождению.

  Араникт видела: Хенават борется со слезами, сражается с растущим изумлением... Обе женщины словно стали выше ростом. "Адъюнкт Тавора, вы не перестаете нас удивлять".

  Тавора вернулась на прежнее место. - Охотники за Костями, - сказала она, - успели зализать раны. Ныне мы должны спешить в поход.

  Голос Кругхевы был грубым от сдерживаемых эмоций: - Мы поклялись...

  - Служить мне, - бросила Тавора. - Вы клялись служить мне, и необходимость напоминать об этом меня ранит, Смертный Меч.

  - Нет такой необходимости. - Тон Кругхевы напоминал скрежет железа по точильному камню. - Но ваша армия уменьшилась Адъюнкт. Мы стоим перед вами - все мы - и просим позволения служить вашей цели...

  - Не все, - вмешалась королева Абрасталь, - ведь я не знаю вашей цели. По лицу Принца Брюса видно: он разделяет мое невежество.

  Кругхева прошипела ругательство на своем языке и попыталась снова: - Адъюнкт. Пришло время слить наши силы, тем увеличивая мощь...

  - Нет.

  Слово ножом вонзилось в разделявший их пол.

  Лицо Кругхевы лишилось цвета. - Если вы усомнились в верности и мужестве...

  - Не так, - прервала ее Тавора. - На деле я именно на них и рассчитываю.

  - Но это лишено смысла!

  Адъюнкт повернулась к королеве: - Ваше Высочество, мы совсем не ожидали вашего появления, но рады вам. Ваше королевство куда больше государства Короля Теола привыкло иметь дело с территориями Колансе и южных королевств Пеласиарского моря...

  - Верно, Адъюнкт.

  - Что же вы можете рассказать о положении там?

  Брови королевы поднялись. - Я полагала, что вы отлично осведомлены о стране, в которую направляетесь, Адъюнкт. Если это не так - я поражена. Какой войны вы ищете? В чем причина ваших дерзостных деяний?

  Казалось, Тавора не желает отвечать. Молчание затягивалось.

  Заговоривший заставил всех вздрогнуть. - Змея будет питаться. - Банашар медленно поднимал голову. - Она широко раскроет пасть в грядущей резне. - Блеклый взор блуждал по присутствующим, наконец остановившись на королеве Болкандо. - Чего вы стоите? Каждый из вас? - Он кивнул на Адъюнкта. - Она думает... стоите. Достаточно высоко, чтобы сражаться в невозможной войне. Она ценит вас, Королева. И вас, Принц Брюс. И, - он прервался, словно его тошнило, - даже меня.

  - Не поняла, - сказала Абрасталь. - Но готова отложить этот вопрос. На время. Чтобы ответить вам, Адъюнкт, потребуется целый рассказ. А мое горло уже пересохло.

  Сорт подошла к завесе, высунулась наружу и приказала капитанам найти эля.

  Королева фыркнула. - Что же, полагаю, для этой истории эль подойдет лучше вина. Начнем. Они пришли с моря. Но разве не всегда так бывает? Ладно. Но трудности в стране начались задолго до того дня. Десятки лет засухи. Восстания, гражданские войны, узурпации; богатые прежде нации повисли на грани полного коллапса.

  Известно, что в такие времена возвышаются пророки. Дерзкие революции, головы королей и королев на концах копий, кровь течет по улицам. Но против пустого, лишенного дождей неба не одержишь побед. Великие вожди не смогли подарить массам спасения, и вскоре уже их головы украсили пики.

  Сорт принесла флягу эля и дюжину оловянных кружек. Принялась разносить напиток, вначале предложив королеве.

  Абрасталь сделала быстрый глоток, вздохнула и продолжила: - Можно лишь предполагать, каково это было. Мир пришел к концу. Сама цивилизация пала, обнажая трагическую хрупкость - ведь всё поддерживала в порядке лишь груда тонких палочек. В отсутствие дождя землей Колансе завладело отчаяние. Лишь провинция Эстобансе процветала. Ее реки питали потоки с ледников, горя заслоняли ее от горячих ветров юга - лишь одна провинция Колансе продолжала бороться. Но слишком много ртов нужно было накормить, и нужда брала свою дань. Если и было решение, то слишком жестокое, чтобы размышлять о нем.

  Чужаки с моря не страшились жестокости; едва сбросив правителей Колансе, они сделали то, что казалось необходимым...

  - Чистка, - сказала Адъюнкт. Казалось, одно это слово похитило с лица Таворы все краски жизни.

  Абрасталь посмотрела на Тавору через край кружки, выпила и кивнула: - Именно. В первый год они сократили население Колансе вдвое. Слабые, старики, больные. В следующий год забрали еще десять процентов, а потом, когда прибыли на больших кораблях их сородичи, направили армии в Южные Королевства. Вершить правосудие, вот как они это называли. Именовали себя Инквизиторами. Держали в руках судьбу всей страны, и суд их был поистине суровым.

  Абрасталь помедлила, пожала плечами. - На этом настал конец нашей торговле с востоком. Мы народ земли, не моря - мы посылали купеческие караваны по старым южным дорогам, но немногие вернувшиеся рассказывали о сплошном опустошении. Затем мы наняли корабли и послали их в Пеласиарское море, и нашли там заиленные порты, брошенные города. Вдоль всего берега. Не осталось никого, чтобы вести торговлю.

  - Они путешествовали вглубь Колансе? - спросила Тавора.

  - Лишь самые первые. И не без причины. Инквизиторы не приветствовали гостей. - Королева выпила кружку и протянула руку, желая добавки. - Мы думали о войне, Адъюнкт. Хотя корабли были не наши, мы выдали им королевские грамоты и были весьма недовольны резней невинных. - Она оглянулась на вождя Баргастов: - Мы даже купили себе армию наемников.

  - Но войну не объявили, - констатировал Брюс.

  - Нет. Я послала агента - Одиннадцатую Дочь. Она не выжила, но смогла передать... послание. Эти Инквизиторы оказались не людьми.

  - Правосудие, - брякнул Банашар, вытащивший из плаща маленький кувшин. - Все его сладкие противоречия, как... - он поглядел на кувшинчик, - у вина. Говорят, настоящего правосудия не бывает без необходимости возмездия. Тяните соки из мира, милые друзья. На свою беду. Однажды кто-то решит вступиться за мир. Однажды кто-то придет и предъявит счет. - Он фыркнул. - Но Форкрул Ассейлы? Боги подлые, даже Лиосан управились бы лучше. - Наклонив кувшинчик, он выпил и вздохнул: - Были когда-то храмы Д'рек в Колансе. Горе признаниям жреца, Адъюнкт? - Он улыбнулся Таворе.

  - Не люди, - повторила Абрасталь. - Их сила была нерушимой, она нарастала. Мы не объявили войны. - Тут она взглянула в глаза Адъюнкту. - Но мы здесь.

  Тавора поглядела на Брюса Беддикта: - Принц, у меня не было возможности поблагодарить вас за вмешательство в день На'рхук. Если Охотники еще существуют, то из-за мужества ваших солдат и вас лично. Без вас и хундрилов мы не сумели бы выйти из столкновения.

  - Боюсь, Адъюнкт, - возразил Брюс, - что нас было недостаточно. Уверен, что Вождь Войны Желч и даже присутствующая здесь Хенават ощущают то же самое. Ваша армия ранена. Стойкость тяжелой и морской пехоты лишила вас тех солдат, что сейчас нужнее всего. - Он мельком глянул на Кругхеву и продолжил: - Адъюнкт, я разделяю недовольство Смертного Меча тем, что вы предложили.

  - Охотники, - сказала Тавора, - пойдут одни.

  - Значит, вы тем самым говорите, что не имеете нужды в нас?

  - Напротив, моя нужда велика, как никогда прежде.

  Королева Абрасталь дождалась, когда Сорт наполнил ее кружку, и заявила: - Вы ввели меня в заблуждение, Адъюнкт. Очевидно, вы знаете о враге и его целях куда больше всех нас. Или, - подчеркнула она, - думаете, что знаете. Должна указать, что эти Инквизиторы больше не имеют захватнических стремлений. Видит Странник, у них было достаточно времени, чтобы доказать обратное.

  Смех Банашара был тихим, но резким. - Охотники за Костями идут одни, истекая кровью на каждом шагу. Кулаки, капитаны и повара спрашивают одно и то же: что она знает? Откуда знает? Кто говорил с этой суровой женщиной с невыразительными глазами и отатараловым мечом, украденным из ножен императрицы? Был ли это Быстрый Бен, загадочный Верховный Маг, коего больше нет с нами? Был ли это кулак Кенеб? Или Императрица - вовсе не госпожа измен, как мы думаем, и Верховный Маг Империи Тайскренн крадется на шаг позади, походя на тень без человека? - Он пригубил из кувшина. - Или она попросту рехнулась? Но нет, никто из нас так не думает, верно? Она ЗНАЕТ. Что? И откуда? - Он выпил, покачался, словно готовясь упасть, но выпрямился прежде, чем Лостара Ииль вцепилась в него. И послал женщине ленивую ухмылку.

  - Или бывший жрец ей на ухо шепчет? - Это сказал кулак Блистиг, холодным и враждебным тоном.

  Брови Банашара взлетели: - Последнему жрецу Д'рек нет времени шептать, дорогой мой бескостный Кулак...

  Блистиг пробормотал что-то грубое и едва не вышел вперед, но Добряк ловко встал у него на пути.

  Улыбавшийся Банашар разглагольствовал: - Он оглох от жевания, увы. Его жуют со всех сторон. У пса рана - не трогайте! - Он повел кувшином в сторону Адъюнкта. - Охотники идут одни, да, и они более одиноки, чем можно вообразить. Но поглядите на Тавору - поглядите внимательно, друзья. Она настаивает на одиночестве, и это не сложно. Разве все вы не командиры? Друзья, все просто. Это называется... тактикой.

  В неловкой тишине Араникт оглянулась на Брюса и увидела в глазах блеск пробудившегося интереса. Словно неведомый язык стал вдруг понятен. - Адъюнкт, - сказал он, - против Летерийской империи вы ударили с моря и суши. Мы метались от одного направления к другому.

  - Мы вам нужны сильнее, чем раньше, - добавила Кругхева, - чтобы вторгнуться с разных фронтов, Адъюнкт?

  - Прямо впереди ждет Стеклянная Пустыня, - ответила Тавора. - Она предлагает кратчайший путь к территориям Форкрул Ассейлов, но она не зря почитается опасной и практически непроходимой для армий. - Адъюнкт смотрела на людей Напасти. - Этот путь выбрали Охотники. Смертный Меч, вы не можете сопровождать нас, потому что мы не сумеем ни кормить вас, ни снабжать водой. За пустыней, как говорит Королева Абрасталь, ситуация немногим лучше.

  - Момент, пожалуйста. - Королева Болкандо сверкала глазами. - Единственный сносный путь - по южным караванным трактам. Стеклянная Пустыня действительно непроходима. Заведя Охотников туда, вы погубите их, и никто не выйдет наружу.

  - Мы пересечем пустыню, - сказала Адъюнкт, - и окажемся на юго-западе от провинции Эстобансе. Ожидается, что враг скоро нас заметит. Он соберет все силы и проведет битву. Единственную битву.

  Нечто в голосе Таворы заставило Араникт задохнуться. Она онемела от ужаса.

  - А что Серые Шлемы? - требовательно спросила Кругхева.

  - В Заливе Колансе есть природное сооружение, известное как Шпиль. На вершине этой крепости стоит храм. В том храме кое-что хранится. Нечто раненое, то, что нужно освободить. Охотники за Костями станут магнитом для сил Ассейлов, Смертный Меч, но именно Напасть нанесет врагу смертельный удар.

  Араникт видела, как сузились железные глаза Кругхевы. - Мы возьмем на себя южный маршрут.

  - Да.

  "Битва. Единственная битва. Она намерена принести в жертву себя и своих солдат. Ох, во имя всех Оплотов, она не..."

  - Вызываете мятеж, - сказал темный лицом Блистиг. - Тавора... вы не смеете требовать от нас такого.

  Тут она посмотрела на своих кулаков и шепнула: - Но я должна.

  - Без свидетелей, - Смертельно бледная Фаредан Сорт облизала сухие губы. - Адъюнкт, в этой битве... Если мы встретимся с врагом, веря лишь в собственную гибель...

  Банашар сказал (Араникт была потрясена, видя текущие по его лицу слезы): - Перед топором палача некоторые встают на колени, склонив голову и ожидая своей участи. Но есть и такие, что дерутся и рвутся, выкрикивая протест даже тогда, когда опускается лезвие. - Он указал пальцем на Блистига: - Скажи истину, кулак: к какому разряду относится Адъюнкт Тавора?

  - Пьяный дурак говорит за командира? - Голос Блистига был полон злобы. Зубы оскалились. - Как чертовски удобно! А ты там будешь, Банашар?

  - Буду.

  - Пьянь, - бросил офицер.

   Ответная улыбка была страшна. - Нет. Я трезв как камень, Блистиг. Как подобает вашему единственному свидетелю.

  - Худ побери проклятого палача! Я участвовать не буду! - Блистиг воззвал к собратьям - кулакам: - Зная то, что знаете, вы поведете солдат на смерть? Если нас не убьет Стеклянная Пустыня, убьют Ассейлы. И ради чего? Ради уловки? Обманного маневра? Черт! - Он вихрем развернулся к Адъюнкту: - Вот чего мы стоим, женщина? Ржавый кинжал - один удар и лезвие ломается. Так?

  Кругхева перебила его: - Адъюнкт Тавора, та раненая вещь, что в храме на Шпиле - что же мы должны освободить?

  - Сердце Увечного Бога, - сказала Тавора.

  Смертный Меч была явно потрясена ее словами. Стоявший сзади Танакалиан спросил, сверкая глазами: - ЗАЧЕМ?

  - Форкрул Ассейлы тянут из него кровь, Надежный Щит. Они желают открыть Врата Правосудия над всем миром. Аграст Корвалайн. Чтобы излить всю полноту силы, они намерены вонзить в сердце нож, когда наступит подходящее время...

  - И когда именно? - спросила Абрасталь.

  - Когда появятся Копья Нефрита, Ваше Высочество. Менее чем через три месяца, если верны вычисления Банашара.

  Бывший жрец хмыкнул: - Д'рек обвилась вокруг самого времени, друзья.

  Прокашлявшись, Брюс сказал: - Копья Нефрита, что они такое?

  - Души его поклонников, Принц. Его верных верующих. Они идут за своим богом.

  Холод потек по спине Араникт.

  - Если сердце освободится, - сказала Кругхева, - он... сможет к ним вернуться.

  - Да.

  - Оставив позади кое-какие куски, - сказал Банашар. - Падение разбило его. Но сердца будет достаточно. Что до остального... "и Червь поет во плоти гниющей". - Смех был горьким. Он уставился на Тавору: - Видели ее? Посмотрите внимательнее. Это безумство амбиций, друзья. Из рук Форкрул Ассейлов, из рук самих богов намерена она выкрасть сердце Увечного Бога.

  Королева Абрасталь тяжело вздохнула. - Моя Четырнадцатая Дочь приближается ныне к Южным Королевствам. Она волшебница замечательного таланта. Если нужно продолжить обсуждение тактики, я поспешу открыть к ней тропу...

  Адъюнкт вмешалась: - Ваше Высочество, это не ваша война.

  - Простите, Адъюнкт Тавора, но я думаю иначе. - Она поглядела на вождя Баргастов: - Спакс, твои воины тоскуют по драке. Так ты сказал?

  - Куда ты ведешь, Высочество, пойдут Белолицые из Гилка.

  - Носимый мною отатараловый меч...

  - Простите еще раз, Адъюнкт, но сила, которую притягивает сейчас дочь, оказалась Старшей. Омтозе Феллак.

  Тавора моргнула: - Понимаю.

  Брюс Беддикт подал голос: - Смертный Меч Кругхева, если вы принимаете союзничество Королевы Абрастали, примете ли мое?

  Седовласая женщина поклонилась: - Принц - Ваше Высочество - Напасть польщена. Однако... - продолжила она с некоей нерешительностью, - должна сказать, я буду колючей спутницей. Зная, что ожидает Охотников, зная, что они встретятся с этим в одиночестве, раненые, как то сердце, которое намерены освободить... ах, мое настроение воистину мрачно, и не ожидайте перемен. Когда я наконец ударю по Шпилю, вам придется потрудиться, чтобы соответствовать моей решимости.

  Брюс улыбнулся. - Достойный вызов, Смертный Меч.

  Адъюнкт снова подошла к Хенават. - Мать, - сказала она, - я спрошу тебя: пойдут ли хундрилы с Охотниками?

  Хенават, казалось, не может обрести голоса. - Адъюнкт... нас мало.

  - Тем не менее.

  - Тогда... да, мы идем с вами.

  Королева Абрасталь спросила: - Адъюнкт? Мне вызвать Фелаш, Четырнадцатую Дочь? День будет посвящен вопросам снабжения и тактики. Если позволите, я...

  - А я с этим покончил! - заорал Блистиг, поворачиваясь.

  - Стойте где стояли, Кулак, - лязгнула стальным голосом Тавора.

  - Ухожу в отставку...

  - Не принимаю.

  Он выпучил глаза, раскрыл от потрясения рот.

  - Кулаки Блистиг, Добряк и Фаредан Сорт, нужно подготовить роты к завтрашнему маршу. Я призову вас на закате, чтобы выслушать рапорты о состоянии дел. Пока же вы свободны.

  Добряк схватил Блистига за руку и вывел наружу. Сорт шла следом с кривой улыбкой.

  - Омтозе Феллак, - пробурчал Банашар, едва они скрылись. - Адъюнкт, я сильно продрог в тот раз. Простите ли меня?

  Тавора кивнула. - Капитан Ииль, прошу сопроводить нашего жреца в палатку, чтобы он не заблудился. - Тут она бросила взгляд Араникт, как бы спрашивая: "Вы готовы к такому?" Араникт кивнула.

  Абрасталь вздохнула. - Отлично. Начинаем?

  Араникт заметила, что кизяк прогорел до золы. Отбросила тлеющий остаток последней палочки и встала, не сводя взора с Нефритовых Копий.

  "Сделаем что сможем. Сегодня мы это обещали. Что сможем.

  Одна битва. О, Тавора..."

  Она чувствовала себя больной и потрясенной, и самым мучительным стало шествие через лагерь Охотников за Костями. Солдаты, лица, тихие разговоры и редкие взрывы смеха - всякая и каждая сцена, каждый звук ударял кинжалом в сердце. "Я гляжу на мертвых мужчин, мертвых женщин. Они сами еще не знают. Не знают, что им уготовано, что мы намерены с ними сотворить.

  А может, и знают.

  Без свидетелей. Я слышала, так она когда-то сказала им. Без свидетелей.... Так бывает, когда погибают все".

  ***   

  Он хотел созвать всех во время переговоров Адъюнкта, но переформирование взводов забрало больше ожидавшегося времени - и Скрипач решил, что был глупо оптимистичен. Даже когда прорехи в рядах палаток зияют, исходя безмолвным воем, морпехи и панцирники словно приросли к почве. Их нужно тянуть, пинать, стаскивая с насиженных мест.

  Влиться в новое означает оставить позади старое, а это не так легко, как кажется - приходится признать, что прошлое мертво, навсегда мертво, сколь упорно ты не пытаешься стоять на месте, сколь сильно не держит тебя упорство.

  Скрипач знал, что и сам такой же. Хуже Ежа, если честно смотреть. Тяжелая и морская пехота превратились в изжеванную массу. Встать над ней, словно хирург над изломанным пациентом, и пытаться вернуть телу прежний вид - ну хотя бы сделать немного узнаваемым ... Он видел, как медленно стекаются они в низину, выбранную для встречи. Солнце тускнело в небе, друзья шли искать прежних друзей, но далеко не всегда возвращались парами... да, это грубые сцены, недовольство повисло в густеющем воздухе.

  Он следил, побеждая их нетерпение, пока наконец, на самом исходе дня, не вошел в толпу последний солдат-бунтарь. Корик.

  "Хорошо. Можете сколь угодно корчить страшные рожи. Когда череп становится сплошным камнем, ему всё нипочем".

  - Итак, - начал Скрипач, - я теперь капитан вашей кучки. - Он уставился в лица - лишь половина, похоже, готова уделить ему внимание. - Если бы меня увидел сейчас Вискиджек, подавился бы. Я не предназначен ни для чего иного, чем был в самом начале. Сапером...

  - Так что, - раздался голос, - ты хочешь, чтобы мы тебя жалели?

  - Нет, Впалый Глаз. Перед вашим саможалением мне не выстоять, правда? Смотрю на вас и знаете что думаю? Я думаю: это не Сжигатели Мостов. Даже близко не похожи.

  Даже сумрак не мог скрыть их откровенной враждебности. - Да, - продолжал он. - Видите ли, мы только под Черным Псом усекли, что стали ходячими мертвецами. Кто-то хотел положить нас в землицу и черт меня подери, если ему не удалось. В тоннелях Крепи - могилы Сжигателей. Могилы, которые они сами себе копали. Слышал, кое-кому удалось продержаться до Черного Коралла, их тела упокоились в Отродье Луны, когда Тисте Анди его бросили. Конец истории. Но повторяю, мы узнали о нем намного раньше.

  Он помолчал, вдруг затерявшись в воспоминаниях, в миллионах потерь, осадивших и без того унылый дух. Потом опомнился, поднял глаза. - Но вы, ребята... - Он покачал головой. - Вы слишком глупы, чтобы понять, что же именно грызет мозги с самого И'Гатана. Глупость лупоглазая.

  Каракатица проговорил: - Мы ходячие мертвецы.

  - Спасибо за добрые новости, Скрип, - приглушенно сказал кто-то.

  Некоторые засмеялись, но горьким смехом.

  Скрипач продолжил: - Те ящерицы здорово нас покусали. Фактически почти что сожрали. Оглядитесь. Мы - те, что остались. Дым над Крепью рассеивается, и вот они - мы. Да, прошлое тащит меня, и я повернулся не в том направлении. Думаете, вас с дерьмом смешали? Влезьте в мои сапоги, мальчики и девочки.

  - Я думал, мы будем решать, что делать.

  Скрипач нашел Впалого Глаза в толпе. - Ты так думал, сержант? Действительно воображал, мы этим займемся? Что, голосовать будем? Поднимем ручки, наспорившись до посинения? А потом выроем по дырке и спрячемся, словно в маминой утробе? Скажи, сержант, о чем именно мы должны спорить?

  - Как слинять.

  - Кто-нибудь, выкопайте могилку. Пора зарыть сержанта, пусть землю удобрит.

  - Вы созвали треклятую встречу, капитан...

  - Так точно, созвал. Но не руки тянуть. Адъюнкту от нас нужно нечто особенное. Когда перейдем Стеклянную Пустыню. Так что я хотел дать вам знать: мы сами себе армия, хоть и маленькая. Никто не уходит, ясно? В походе держимся тесно. Берегите оружие, готовьтесь и ждите моего слова.

  - Вы назвали это армией, капитан?

  - Что, не сойдем?

  - А что мы делать должны?

  - Сами увидите, уверен.

  Снова тихие смешки.

  - Нас новые ящеры поджидают, капитан?

  - Нет, Релико. Мы уже об них позаботились, помнишь?

  - Чтоб меня! Опять пропустил?

  - Не ящеры. Кое-что гораздо страшнее и хуже.

  - Да ладно, - отозвался Релико. - Лишь бы не ящеры.

  - Постойте, - крикнул капрал Ребро. - Капитан, вы заставили нас просидеть полдня только ради этого?

  - Не моя вина, что многие едва ноги волочили, капрал. Мне нужны уроки Сорт или даже Добряка. Капитан приказывает, солдаты повинуются. По крайней мере, так должно быть. Но вы же все теперь особые... индивидуальные случаи, верно? Следуете приказу, если он вам понравился. Вы этому научились. Как? Выжив, когда приятели померли. Почему они померли? Точно. Потому что слушались приказов - а вы решали, нравятся вам приказы или нет. Подумайте только. Решали, идти сюда или не идти. Так? Наверное, почитали павших друзей? Тех, что погибли вместо вас.

  - Может, мы сломались.

  Снова он не смог понять, кто подал голос. Скрипач поскреб под бородой, потряс головой. - Вы не сломались. Ходячие мертвецы не ломаются. Все еще ждете, что вас заберут домой? Мы станем личной армией Адъюнкта. Но слишком маленькой - все могут видеть. Не то что бы она мечтала увидеть нас мертвыми. Не так. Вполне возможно, она попытается спасти наши жизни - в конце концов, разве она обычных солдат туда же не ведет? Так что шансы есть.

  Возможно, она думает, вы заслужили отдых. Возможно, не думает. Кто знает, о чем и как думает Адъюнкт? Она желает, чтобы остатки морпехов и панцирников составили одну компанию. Разве не просто?

  - Вы знаете больше, чем говорите, Скрипач.

  - Неужели, Корик?

  - Да. У вас есть Колода Драконов.

  - Вот что я знаю. В следующий раз, отдав приказ, я не буду ждать, пока вы его исполните. Тот солдат, что попробует, вылетит в обычную пехоту. Вон из особого клуба, и за дело.

  - Можно разойтись, капитан?

  - Еще не решил. Есть искушение заставить вас сидеть всю ночь. Просто чтобы поняли, ясно? Насчет дисциплины, за которую погибли ваши друзья.

  - Мы усекли сразу, капитан.

  - Может, ТЫ усек, Каракатица. Готов поручиться за всех?

  - Нет.

  Скрипач нашел валун у края низины и завозился, усаживаясь удобнее. Поглядел в ночное небо. - Ну, разве нефрит плохо светит?

  ***  

  На деле все просто. Солдат может что-то делать, но солдат должен думать только об одном. Навали на него слишком много - и колени зашатаются, глаза остекленеют. Солдаты начнут оглядываться, ища, кого убить. Потому что убийство упрощает. Называется "избавлением от всего отвлекающего".

  Ее лошадь была довольна, накормлена и напоена в достаточной мере, чтобы по временам удобрять растения под ногами. Счастливая лошадь, счастливая Мазан Гилани. "Просто". Спутников снова не было видно. Кислая, впрочем, компания; она скучать не станет.

  И сама она не так слаба и вяла, как всего день назад. Кто знает, откуда Т'лан Имассы достали копченое мясо антилопы, раздувшиеся от ледяной воды бурдюки, ломти сухого хлеба и кусок прокисшего маслянистого сыра. Наверное, там же, где и корм для лошади. "И где бы то место ни было, находится оно в полусотне лиг ... ох, говори прямо, Мазан. Они шли через какой-то адский садок. Да, я видела, как они падают пылью - но, может, я неправильно видела. Может, они попросту шагнули в иное место.

  Куда-то, где хорошо. Где, увидев острия каменных мечей, фермер с сияющей улыбкой передает подношения да еще желает всяческих благ".

  Сумрак затемнил небо. Скоро придется встать.

  Наверное, шаги услышали - двое мужчин встали, поджидая, внизу склона. Подняли головы, следя, как она одолевает спуск. Мазан натянула поводья, прищурилась и послала лошадь вперед.

  - Вы не последние оставшиеся, - сказала она, оказавшись близко. - Не может такого быть.

  Капитан Рутан Гудд покачал головой: - Мы не очень далеко. Лига или две, готов поспорить.

  - Мы как раз думали идти туда, - добавил Бутыл.

  - Знаете, насколько все плохо?

  - Не вполне, - сказал капитан, оценивая лошадь. - Слишком она упитанна, Мазан Гилани.

  - Не бывает такой штуки, - ответила она, слезая, - как слишком упитанная лошадь.

  Он состроил гримасу. - Значит, объясняться не желаете.

  - Ты не дезертировала? - поинтересовался Бутыл. - Если дезертировала, то скачешь не в том направлении. Или жаждешь быть повешенной?

  - Она не дезертировала, - сказал, возобновив движение, капитан Гудд. - Особое задание Адъюнкта.

  - Откуда знаете, сэр? - удивилась Мазан, пошедшая в двух шагах позади мужчин.

  - Не знаю. Просто догадываюсь. - Он прочесал пальцами бороду. - У меня такой талант.

  - Сколько же талантов имеет наш капитан, - пробурчал Бутыл.

  Что бы ни происходило между ними, Мазан была рада, что нашла спутников. - Как вы двое отбились от армии? - спросила она. - Кстати, оба ужасно выглядите. Бутыл, ты в крови купался или что? Едва тебя узнала.

  - Ты сама была бы не лучше, - бросил он, - пролежав полдня под кучей трупов.

  - Ну, не так долго, - поправил капитан.

  Она прерывисто вздохнула. - Значит, битва была. Что за битва? Что случилось, во имя Худа?

  - Кусков не хватает, - пожал плечами Бутыл.

  - Кусков?

  Казалось, он вдруг передумал говорить что хотел. - Я не совсем понял. Особенно насчет... э, второй половины. Но знаешь, Мазан, рассказы насчет полной негодности офицеров Малазанской армии? - Он ткнул пальцем в сторону Рутана Гудда: - К нему не относится.

  Капитан сказал: - Если ты слышишь в его тоне недовольство, то потому, что я спас ему жизнь.

  - Что до самодовольства в тоне капитана...

  - Ладно, - буркнула она. - Да, Адъюнкт послала меня кое-кого найти.

  - Похоже, ты не справилась, - заметил Бутыл.

  - Нет, справилась, - сказал Гудд.

  - Значит, не от блох у меня зуд по всему телу?

  Рутан Гудд оскалил зубы в суровой ухмылке: - Ну, наверное, от них. Откровенно говоря, я удивлен, что ты что-то чуешь... о, да ладно, знаю, что ты маг. Затычка Скрипа, верно? Но эти ублюдки умеют прятаться.

  - Дайте догадаюсь: они внутри лошади. Разве некоторые легенды не...

  - Их мораль, - прервал его Гудд, - неправильно толкуют. Ты, в частности. Мораль в том, что не надо доверять лошадям. Иногда люди слишком пристально на все смотрят. А иногда смотрят поверхностно. Но по большей части люди смотрят, но не видят.

  - Если хотите, - предложила Мазан Гилани, - я попрошу их показаться.

  - Совершенно не интересуюсь...

  - А я интересуюсь, - вмешался Бутыл. - Извините, сэр, за то, что прервал.

  - Не готов принять извинения, солдат. Что до гостей, Мазан, ваше предложение категорически...

  Вихри пыли со всех сторон.

  Еще миг - их окружают пятеро Т'лан Имассов.

  - Боги подлые, - пробормотал Рутан Гудд

  Неупокоенные воины одновременно поклонились капитану. Один сказал: - Привет тебе, Старший.

  Второе ругательство Гудда было на языке, коего Мазан никогда не слышала.

  ***  

  "Это не то, о чем ты подумал", заявил он, когда жуткие твари склонили спины. И больше никаких комментариев. Т'лан Имассы вскоре исчезли, трое солдат продолжили путь в сгустившейся ночи.

  Бутылу хотелось кричать. Путешествие в компании капитана оказалось упражнением в терпении и разочаровании, растянувшемся на несколько дней. Он не отличался болтливостью. "Рутан Гудд или как там твое имя. Не то, о чем я подумал? Откуда тебе знать, что я подумал? Да, именно это я и подумал. У Скрипа есть затычка для всех дырок, но и у Адъюнкта, похоже, она есть".

  Худом клятый Старший Бог - в конце концов, перед каким еще Старшим могут склониться Т'лан Имассы? И давно ли они вообще начали кланяться?

  Поток вопросов Мазан Гилани заставил Имассов упасть в пыль с особенной торопливостью. Но древние твари не имеют привычки светиться. Они не лучше менгиров, они таят секреты глубоко внутри. Дело даже не в раздражающей скрытности. "Они вообще вам ничего не дают. Объяснения? К чему? Кому интересно, о чем ты там думаешь? Если я камень, обопрись об меня. Если я руина, усади усталую задницу на битые кирпичи. А если я Старший Бог... ну, возьми тебя Бездна, не жди от меня ничего".

  Но он выехал против На'рхук, хотя мог бы сразиться на их стороне. Он выехал и стойко бился. Что означает?.. Еще один на таинственной службе Адъюнкта Таворы Паран из Анты? "Но почему? Даже Императрице она стала не нужна. Т"амбер, Быстрый Бен, сам Скрипач - они стояли рядом с ней, даже если это стоит жизни".

  Солдаты ворчат, что она не может дать и капли вдохновения. Солдаты бурчат, что она не Даджек Однорукий, не Колтейн, не Сухарь и не Дассем Альтор. Они не знают, кто и что она. "Никто не знает, если говорить точно. Но поглядите на нас: мы прямо сейчас идем к ней. Дальхонезка, всадница, летящая словно ветер... ну, словно тяжелый ветер. Старший Бог... и я. Боги подлые, я разум потерял.

  Не совсем. Я разум разорвал. Только чтобы Быстрый Бен смог большую часть вернуть на место. Я чувствую себя иначе? Я изменился? Откуда мне знать?

  Но мне не хватает Охотников. Не хватает моего жалкого взвода. Не хватает чертова Адъюнкта.

  Мы лишь меч в ее руке, но рукоять у нас удобная. Пользуйся же. Только умело".

  - Лагерь светится впереди, - сказала Мазан Гилани, подъехав ближе. - Кажется чертовски большим.

  - Союзники прибыли, - пояснил Рутан Гудд. И добавил: - Мне кажется.

  Бутыл фыркнул: - Она знает, что вы живы, капитан?

  - Откуда бы ей?

  - Ну, как...

  - Я простой капитан, солдат.

  - Который выехал в одиночку против легиона На'рхук! В ледяных доспехах! С ледяным мечом! На коне...

   - Ох, хватит, Бутыл. Ты понятия не имеешь, как я раскаиваюсь в сделанном. Хорошо быть незаметным. Возможно, однажды вы, люди, наконец это поймете, избавившись от безумных амбиций, от скучного самообмана мегаломании. Вас не сотворил бог небесный. Вы не нарисованы на божественной плоти - ну, не в большей степени, чем всё остальное. Так что с вами такое? Засовываете палку в зад и гордитесь, какая у вас гордая и прямая осанка. Солдат, думаешь, ты давно миновал дни, когда сосал мамкину титьку? Уж поверь - ты все еще сосунок. Наверное, навсегда им останешься.

  Обиженный такой тирадой Бутыл промолчал.

  - Вы двое идите, - сказала Мазан, - а мне нужно пописать.

  - А раньше это лошадь была? - спросил Гудд.

  - О, какой вы остроумный человек... или кто там. - Она натянула поводья.

  - Итак, они вам поклонились, - продолжил Бутыл. - И что я должен думать?

  - Я никогда... гм, ладно. Отвечаю: Адъюнкт обо мне не знает. Но, как ты сказал, дни благословенной анонимности прошли - ведь ты, едва оказавшись в лагере, помчишься к сержанту.

  - Уверен, что помчусь. Но не стану, если вам угодно, трубить о том, что вы Старший Бог.

  - Бог? Я не бог. Повторяю, Бутыл: все не так, как ты думаешь.

  - Я сохраню ваш грязный секретик, сэр, если хотите. Но это не изменит всего мною увиденного.

  - Магия Бурегонов, да. Это?

  - Это.

  - Я ее занял.

  - Заняли?

  - Да, - рявкнул он. - Я не краду.

  - Разумеется нет, сэр. Зачем бы вам?

  - Именно.

  Бутыл кивнул, с трудом различив скачущую к ним Мазан. - Заняли.

  - Этих Бурегонов плохо понимают.

  - Не сомневаюсь. Навязчивый страх не оставляет времени на что-то иное.

  - Интересно, - пробормотал Рутан Гудд, - как сходятся иногда наши нужды. Я слишком стар, чтобы верить в случайность. Ладно. Мы делаем что делаем, и всё.

  - Так Скрипач мог бы сказать.

  - Скрипач мудрый человек, Бутыл. Он также лучший среди вас, хотя сомневаюсь, что многие смогут увидеть это так же ясно, как я.

  - Скрипач, да? Не Адъюнкт?

  Он расслышал вздох Гудда, звук, полный горести. - Вижу дозоры.

  - И я, - подтвердила Мазан. - Не малазане. Напасть.

  - Наши союзники, - сказал Бутыл, сверкая глазами на Рутана Гудда. Разумеется, было слишком темно, чтобы тот мог это заметить. "Но что такое темнота для Худом проклятого льдом владеющего Имассов склоняющего Старшего Бога?"

  Тот немедленно ответил: - Это была догадка, Бутыл. Честно.

  ***   

  - Ты взяла мой гнев.

  Голос раздался из тени. Моргнув, Лостара Ииль медленно села; меха соскользнули, холодный воздух прошелся по голой груди, животу и спине. На единственном стуле слева от нее сидела фигура под капюшоном, в сером шерстяном плаще. Свисавшие с коленей ладони были бледны как кость.

   Сердце Лостары тяжело застучало в груди. - Я ощутила его, - сказала она. - Словно подъем прилива. - Она вздрогнула, шепнув: - И я утонула.

  - Твоя любовь призвала меня, Лостара Ииль.

  Она скривилась: - Я не люблю тебя, Котиллион.

  Скрытая голова чуть пошевелилась. - Мужчина, которого ты решила защитить.

  Тон удивил ее. "Усталость, да, но и еще что-то. Одиночество. Этот бог одинок".

  - Ты танцевала для него и никого иного, - продолжал Котиллион. - Даже не для Адъюнкта.

  - Я ожидала смерти.

  - Знаю.

  Она ждала. Слабые голоса из-за хлипких стен шатра, иногда промельк света фонаря с колпаком, стук подошв.

  Тишина тянулась и тянулась.

  - Ты спас нас, - сказала она наконец. - Полагаю, должна за это поблагодарить.

  - Нет, Лостара Ииль, не должна. Я ведь овладел тобой. Ты такого не просила... хотя все эти годы грация твоего танца была... завораживающей.

  Она вздохнула. Что-то тут происходит. Она не понимала. - Если не благодарность моя тебе нужна, Котиллион, то что? - Еще не окончив, она вздрогнула от грубости своего тона. "Всё не так..."

  Он не открывал лица. - То были ранние дни, не так ли. Наша плоть была реальной, наше дыхание... реальным. Все было рядом и мы брали, совсем не думая, насколько это драгоценно. Наша молодость, яркое солнце, тепло, казавшееся вечным.

  Она поняла, что он плачет. Ощутила себя беспомощной. "К чему это?" - Я взяла твой гнев, сказал ты. О да, припоминаю, как меня наполнила сила. Искусство владения клинками принадлежало лишь мне, но быстрота - и полное осознание - пришли от тебя. Я забрала твой гнев. Котиллион, что ты забрал у меня?

  Кажется, он покачал головой. - Думал, что покончил с захватом власти над женщинами.

  - Что ты забрал? Ты взял любовь, да? Она утопила тебя, как твой гнев утопил меня.

  Он вздохнул. - Всегда равный размен.

  - Может ли бог не любить?

  - Бог... прощает.

  Она испугалась. - Но тогда... что поддерживает тебя? Котиллион, почему ты продолжаешь бороться?

  Он резко встал: - Ты продрогла. Я помешал отдыху...

  - Овладей мною снова.

  - ЧТО?

  - Любовь, что я чувствую. Тебе она нужна, Котиллион. Ведь именно эта нужда привела тебя ко мне? Ты хочешь... снова утонуть.

  Ответ был дрожащим шепотом. - Не могу.

  - Почему? Я сама предлагаю. Как истинное выражение благодарности. Когда смертная соединяется со своим богом, разве это не язык самой любви?

  - Мои поклонники меня не любят, Лостара Ииль. Мне нечего дать в ответ. Высоко ценя твое...

  - Слушай, говнюк, я пытаюсь вернуть тебе часть человечности. Ты треклятый бог - если ты потерял страсти, что будет с нами?

  Вопрос явно потряс его. - Я не усомнюсь в избранном пути, Лостара Ииль. Я достаточно силен, я предвижу горький конец...

  - Не сомневаюсь. Я ощутила тебя, помнишь? Слушай, какой бы там ни был конец... мое предложение отнимет часть его горечи. Неужели не видишь?

  Он качал головой: - Ты не понимаешь. Кровь на моих руках...

  - Теперь и на моих руках. Или забыл?

  - Нет. Я владел тобой...

  - Думаешь, это что-то меняет?

  - Не нужно было сюда приходить.

  - Может, и нет, но ты здесь, и капюшон всё не скроет. Отлично, отвергни мое предложение; но неужели ты по-настоящему веришь, что лишь женщины чувствуют любовь? Если решил никогда не чувствовать... ничего, лучше зарекись от одержания, Котиллион. Залезь в нас, смертных - и мы возьмем у тебя что захотим, а взамен отдадим то, чем владеем. Если повезет, это будет любовь. Если ты невезучий, Худ знает что получишь.

  - Я понимаю.

  - Да, должен. Прости. Но, Котиллион, ты дал мне не только гнев. Не видишь? Любимый мужчина не горюет по мне. Он любит не призрак, краткий и невозвратимый миг жизни. Ты дал нам обоим шанс жить и любить - и не важно, сколько еще это продлится.

  - Я также спас Адъюнкта, а тем самым и всю армию.

  Она склонила голову к плечу, ощутив растерянность. - Ты сожалеешь?

  Он помедлил. Молчание окатило Лостару, словно ледяные волны.

  - Пока она жива, - произнес он, - путь, ожидающий тебя и невезучую, наполовину проклятую армию, будет горек, как мой собственный. Грядущие страдания... ах, нет даров, способных загладить...

  - Должны быть, Котиллион. Они существуют. Всегда.

  - Вы все умрете во имя любви? - Вопрос словно разорвал ему грудь.

  - Если придется умереть, найдем ли лучшую причину?

  Он смотрел на нее полдюжины ударов сердца. Потом сказал: - Я обдумывал... возмещение.

  - Возмещение? Не понимаю.

  - Наша молодость, - пробормотал он, словно не слыша, - яркость солнца. Она решила бросить его. Боюсь, виноват я, виноваты мои поступки. Это было неправильно. Всё так ужасно неправильно. Любовь... я забыл.

  Тени сгустились и через миг она оказалась одна в шатре. "Она? Котиллион, внемли моей молитве. При всех твоих страхах ты не забудешь любви. Но ты можешь повернуться к ней спиной. Не надо". Бог, который искал ее. Бог, страдающий от тяжкой нужды. Но она не могла дать ему искомого - возможно, увидела она сейчас, он был мудр, отвергнув предложение. "В первый раз - обмен гнева на любовь. Но я не вижу, чтобы в нем оставался гнев.

  Всегда равный размен. Если я открою ему свою любовь... что бы в нем ни осталось, он не хочет отдавать". И это, поняла она, было актом милосердия.

  "Сказанное и не сказанное. В пространстве между - тысяча миров. Тысяча миров".

  ***  

  Эскорт Напасти - двое молчаливых солдат в латах и шлемах - замер. Тот, что слева, указал пальцем: - Там, морской пехотинец, вы найдете своих товарищей. Они собрались по призыву капитана. - Солдат продолжил, обращаясь к Рутану Гудду и Мазан: - Командный шатер Адъюнкта стоит где-то в ином месте. Но когда вы дойдете до края укреплений Охотников за Костями, думаю, найти путь окажется не трудно.

  - Хотя мы будем скучать по вашей компании, - отвечал Рутан Гудд, - я уверен, что вы правы. Благодарю, что проводили досюда, сиры.

  Фигуры - Бутыл так не понял, мужчины это или женщины, ведь даже голос не дал намека - поклонились и развернулись кругом, чтобы вернуться к своим обязанностям.

  Бутыл поглядел на спутников. - Значит, разделяемся. Мазан, ожидаю скоро тебя увидеть. Капитан. - Он ловко отдал честь.

  Тот скривил губы в ответ. Отсалютовал Мазан и пошел в сердце лагеря.

  Бутыл повернулся в направлении, указанном стражниками. "Что бы сказала им Сорт? Думаю, скоро я узнаю".

  Дозоров не было. Небольшая группа солдат сидела и стояла в низине, а в дальнем конце скрючился на валуне... "это Скрипач? Боги подлые, не говорите, что здесь все оставшиеся!"

  Он нерешительно приблизился.

  ***  

  Они шли по сравнительно спокойному лагерю. Было поздно, Мазан не ожидала застать Адъюнкта бодрствующей. Однако она знала: Тавора не простит промедления. "Хотя мой рапорт, похоже, мало ее впечатлит. Пять побитых молью Т'лан Имассов - вот и все зрелище". Нет, это Рутан Гудд идет к настоящим неприятностям. Она надеялась стать свидетельницей хотя бы частью разговора - чтобы насладиться смущением капитана.

  "Старший! Ну, я не сказала бы. Но все остальные ваши дела, капитан... это звучит интересно. Жаль, я не видела".

  Они проходили мимо небольших групп; Мазан ощутила нарастающее внимание, но никто их даже не приветствовал. Никто не сказал ни проклятущего слова. "Все страннее и страннее".

  Они уже видели командный шатер. У полога встали двое стражей, стены освещались изнутри фонарями.

  - Она хоть иногда спит? - пробурчал Рутан Гудд.

  - Будь я в ее сапогах, - ответила Мазан, - вряд ли спала бы.

  Стражники заметили их и выпрямились. Чуть видимые в темноте глаза смотрели только на капитана. Оба отдали честь, едва он встал перед ними.

  - Вероятно, она захочет нас видеть, - заявил Рутан.

  - Можете войти, сэр, - сказал один из солдат.

  Когда капитан сдвинулся с места, тот же солдат проговорил: - Сэр.

  - Да?

  - С возвращением.

  Мазан вошла следом за ним.

  - Вот удача, - прошелестел Рутан Гудд, видя спящую Скенроу. Задержал рукой Мазан: - Прошу, не будите ее.

  - Трус, - шепнула она.

  Он с гримасой прокрался мимо спящей женщины. Мазан же заметила торчащую ногу и от души ее пнула.

  Скенроу вскочила. - Адъю... боги подлые!!!

  Крик звучал так громко, словно кувалдой ударили по котлу.

  Рутан Гудд повернулся, стоя на самом пороге внутренней комнаты. Что бы он ни намеревался сказать, времени не было: Скенроу в одно мгновение налетела на него. От силы объятий он попятился, разделяя занавес надвое, и оказался в присутствии Адъюнкта.

  Скенроу словно приклеилась губами ко рту капитана.

  Ухмыляющаяся Мазан вошла, уловив ошеломленный взгляд Адъюнкта.

  Тавора стояла перед складным столиком с картами. Она была одна, что объясняло нехватку одежды - на торсе была стеганая поддевка для доспехов, на ногах лишь свободные льняные штаны (колени столь запачканы, что устыдился бы и фермер). Единственная масляная лампа покрыла лицо странными полосами света и тени.

  - Адъюнкт, - отдала честь Мазан Гилани. - На обратном пути мне случилось наткнуться на капитана и морпеха по имени Бутыл из взвода Скрипача...

  - Скенроу! - Голос был острее клинка. - Отсоединитесь от капитана. Думаю, он пришел говорить со мной - а остальное подождет.

  Скенроу отлепилась от Рутана Гудда. - Мм...мои извинения, Адъюнкт. Я... с вашего позволения, я подожду снаружи...

  - Не подождете. Вы вернетесь в свою палатку и подождете там. Надеюсь, капитан найдет вас без труда?

  Скенроу заморгала и, сражаясь с улыбкой, отдала честь во второй раз. Последний взгляд на Рутана - то ли гневный, то ли многообещающий - и она ушла.

  Рутан Гудд вытянулся, прокашлялся. - Адъюнкт.

  - Ваши действия, капитан, в день На'рхук нарушили достаточное количество военных уложений, чтобы обеспечить вам суд трибунала. Вы покинули солдат, не повиновались приказам.

  - Да, Адъюнкт.

  - И, вполне возможно, спасли наши жизни. - Кажется, тут она осознала, в каком виде ее застали, и повернулась к шесту, на котором висела шерстяная туника. Надела ее через плечи, снова встала к Рутану лицом: - Целые тома посвящены дискуссиям относительно таких случаев. Неповиновение, с одной стороны, беспримерная храбрость, с другой. Что делать с таким солдатом?

  - Ранг и дисциплина - самое важное, Адъюнкт.

  Ее взор посуровел: - Это ваше компетентное мнение по данному вопросу, капитан? Вы довольны, переложив целые тома в несколько слов?

  - Честно, Адъюнкт? Да.

  - Вижу. Так что вы советуете с вами сделать?

  - По меньшей мере, Адъюнкт, понизить в звании. Вы совершенно точно подметили небрежение к солдатам, оказавшимся под моим началом.

  - Разумеется, дурак. - Она провела рукой по коротким волосам, поймав взгляд Мазан. Дальхонезка не смогла не заметить слабый блеск в этих ничем не примечательных - и усталых - глазах. - Отлично, Рутан Гудд. Вы потеряли командование. Но ваш чин остается неизменным, хотя отныне вы прикреплены к моему штабу. Если воображаете, что это некое продвижение... ну, советую вам побеседовать накоротке с Лостарой Ииль. - Она замолчала, прищурившись. - Как, капитан? Вы выглядите недовольным. Хорошо. Что касается вопросов, которые нам нужно обсудить - это, наверное, подождет. Но есть одна женщина в лагере, которая не может ждать. Свободны.

  Его салют вышел каким-то дерганым.

  Когда капитан вышел, Адъюнкт вздохнула и села за столик. - Простите меня, морпех, за неподобающий вид. День был долгий.

  - Не нужно извинений, Адъюнкт.

  Глаза Таворы странствовали по Мазан сверху вниз и снизу вверх, вызывая слабую дрожь в позвоночнике. "Ох, я знаю такие взгляды". - Выглядите на удивление свежей, солдат.

  - Скромные дары от новых союзников, Адъюнкт.

  Брови взлетели: - Неужели?

  - Увы, их всего пятеро.

  - Пятеро?

  - Т'лан Имассы, Адъюнкт. Не знаю, таких ли союзников вы искали. На деле они меня нашли, а не я их. Они сочли, что привести их сюда, к вам - отличная идея.

  Адъюнкт продолжала ее изучать. Мазан чувствовала, как пот течет по спине и ниже. "Ну, не знаю. Она такая костлявая..."

  - Призовите их.

  Фигуры восстали из грязного пола. Пыль в кости, пыль в иссохшую плоть, пыль в зазубренные каменные лезвия. Т'лан Имассы поклонились Адъюнкту.

  Тот, которого звали Берок, сказал: - Адъюнкт Тавора Паран, мы Несвязанные. Мы принесли вам приветствия от Увечного Бога.

  И тут что-то сломалось внутри Таворы, ибо она чуть сгорбилась, закрыв лицо руками, и ответила: - Спасибо вам. Я думала... поздно... слишком поздно. О боги, благодарю вас.

  ***  

  Некоторое время он стоял незаметно, еще один морпех на краю толпы. Осторожничая, не понимая, что именно видит. Скрипач ничего не говорил. Фактически ублюдок, кажется, спал, низко опустив голову. Что до скопившихся в низине солдат - одни что-то тихо друг другу бормотали, другие пытались заснуть, но соседи пинками будили их.

  Когда Скрипач поднял взгляд, морпехи и панцирники вдруг замолкли, став внимательными. Сержант стал рыться в мешке. Вытащил что-то, хотя на таком расстоянии было не разглядеть. Долго смотрел на это. Потом положил обратно. - Карак!

  - Да?

  - Он здесь. Найди.

  Сапер встал и не спеша повернулся. - Ладно, ты, - пробурчал он. - У меня нет крысьих глаз. Так что будь добр, покажись.

  Бутыла омыло волной жара. Он оглянулся.

  Скрипач сказал: - Да, ты, Бутыл. Не тупи.

  - Здесь, - ответил Бутыл.

  Окружающие стали оборачиваться. Несколько приглушенных проклятий, и тут же он оказался на открытом пространстве. Каракатица приближался, и даже в полумраке лицо его казалось суровым.

  - Думаю, Улыба продала твои вещички, - заявил он, встав перед Бутылом. - Но ты хотя бы оружие достал. Уже что-то.

  - Вы все знали?

  - Знали что? Что ты выживешь? Боги, нет. Мы считали, что ты ушел навеки. Думаешь, иначе Улыба сбывала бы твои вещи?!

  Он видел, как к Каракатице подтягиваются остальные из взвода. - Ну... думаю, да.

  Сапер хмыкнул: - Тут ты можешь быть прав, солдат. Но мы точно ничего не знали. Он просто велел нам сидеть и всё...

  - Думал, это встреча с Фаредан Сорт...

  - Скрип теперь капитан, Бутыл.

  - О.

  - И раз уж он теперь капитан, официально и так далее, ему подобает соответствующее уважение.

  - Точно. Конечно. Я...

  - Так что вместо него это сделаю я. - Сказав так, ветеран подскочил и обнял его столь крепко, что у Бутыла заломило кости. Карак дохнул ему в ухо: - Он с карты глаз не сводил. Понял? Добро пожаловать назад, Бутыл. Боги подлые, добро пожаловать домой.

  ***  

  Буян остановил Солдата Ве'Гат. Поглядел слезящимися от пыли глазами, кряхтя от боли в спине, на шевелящуюся в низине армию. Заря окрасила восточный горизонт. Знамена Охотников за Костями слева, роты строятся для марша - слишком мало рот, на взгляд Буяна. Лицом к юго-востоку уже стоят легионы Летера, около них шеренги Напасти, дальше золоченые штандарты еще одной армии. Скривившись, он перевел взор на Охотников. Строятся лицами на восток. - Боги подлые.

  Его заметили разрозненные разведчики из хундрилов; двое помчались к авангарду, тогда как шестеро скакали к нему, натягивая луки, вынимая стрелы. Видя, как они смутились, оказавшись близко, Буян ухмыльнулся. Поднял руку в приветствии. Они натянули удила в тридцати шагах.

  Ряды Охотников тоже встали, повернувшись в его сторону. Буян видел Адъюнкта и нескольких офицеров свиты, выехавших из клубов пыли в голове колонны.

  Он подумал было встретить их на полпути, но решил так не делать. Извернувшись в седле, оглядел эскорт - Охотников К'эл и трутней. Острия мечей погружены в твердую почву. Трутни уселись на хвосты. Крошечные птички сновали по их шкурам, питаясь клопами и мошками. От тварей исходил запах мирного спокойствия. "Хорошо. Оставайтесь все там. И не делать ничего... подозрительного".

  Кони нервничали в присутствии Ве"Гат, было очевидным, что ни один скакун не подойдет ближе двадцати шагов. Буян встретил взгляд Адъюнкта. - Я спешился бы, - начал он, - но, похоже, мои ноги померли в середине ночи. Адъюнкт, я привез приветствия от Смертного Меча Геслера, Дестрианта Келиз и К'чайн Че'малле гнезда Ганф'ен.

  Она соскользнула с коня и подошла к нему, не спеша стягивая перчатки. - На'рхук, капрал. Они искали сородичей, верно?

  - Да. Я бы сказал, заблудших сородичей. Когда мы встретились, горячих объятий не наблюдалось.

  - Если сержант Геслер ныне Смертный Меч, капрал, кем являетесь вы?

  - Надежным Щитом.

  - Понимаю. А какому богу вы служите?

  - Будь я проклят, если знаю, Адъюнкт.

  Засунув перчатки за пояс, она стащила шлем, провела рукой по волосам. - Ваша битва с На'рхук...

  - Малазанская тактика, Адъюнкт, в сочетании с такими бестиями дала нам победу. Мы истребили уродов.

  Он не смог понять, что же изменилось в ее лице. Тавора оглянулась на офицеров или на ожидающую армию, а потом снова устремила взор на него. - Надежный Щит Буян, существо, на котором вы едете...

  - Солдат Ве'Гат, Адъюнкт. Только три имеют ... седла.

  - А ваша армия К'чайн Че'малле - я вижу за спиной Охотников К'эл. Есть и еще Ве'Гат?

  "Моя армия К'чайн Че'малле". - Да-а, и много. Конечно, нас потрепали. Небесные крепости доставили неприятности, но некие неожиданные союзники явились и сбили их. Вот о чем я прислан доложить, Адъюнкт. Синн и Гриб нас нашли. Был еще кто-то. Я так и не понял кто, но это уже не важно, ведь из Азата никто не выкарабкался. Значит, он еще там.

  Он уже рассказал столько, что смутился бы любой Властитель. Она же просто смотрела на него. Потом спросила: - Надежный Щит, вы теперь командуете армией К'чайн Че'малле?

  - Да, а наши недоноски говорят, что останутся, если вы не прикажете прямо...

  - Нет.

  Буян чуть слышно выругался. - Уверены? Они прилежные, много не едят, убирают за собой... почти всегда... ну, иногда - но при хорошей дрессировке из них можно...

  - Кулак Кенеб убит, - отрезала она. - Мы потеряли также Быстрого Бена и большинство морпехов с панцирниками.

  Он моргнул. - Короткохвостые были ранены, когда нас нашли. Но ваш рассказ говорит, что недоноски понадобятся...

  - Нет. Вам они понадобятся больше.

  - Нам? Адъюнкт, куда, по-вашему, мы идем?

  - На войну.

  - Кто враг?

  - Их много. Надежный Щит, вы намерены вести войну с Форкрул Ассейлами.

  Он поморщился, поглядел на кулаков и офицеров за спиной Адъюнкта. Блистиг, Лостара Ииль, Рутан Гудд. Тот жалкий отставной жрец, перекосившийся в седле. Он снова обратился к Адъюнкту: - Но зачем бы нам объявлять войну Форкрул Ассейлам?

  - Спросите недоносков.

  Буян опустил плечи. - Мы спрашивали. Они не горазды на объяснения. Один Гриб вообще что-то сказал. О, Синн хорошо умеет говорить, когда ей это выгодно. Мы с Гесом, мы ждали чего-то более... гм, осмысленного.

  Блистиг фыркнул.

  Тавора сказала: - Надежный Щит, сообщите Смертному Мечу следующее. Напасть, армии Летера и Болкандо идут к Шпилю. Я страшусь, что даже таких значительных сил... окажется недостаточно. Колдовство Форкрул Ассейлов могущественно и коварно, особенно на поле битвы...

  - Неужели, Адъюнкт?

  Она заморгала. - Я провела три года в архивах Анты, Буян. Читала старые и темные исторические хроники, свезенные в столицу из самых отдаленных углов Малазанской Империи. Беседовала с лучшими учеными, включая самого Геборика Легкокрылого, толкуя фрагменты знаний о Форкрул Ассейлах. - Она чуть замешкалась. - Я знаю, что нас ожидает, Надежный Щит. Три армии людей, что маршируют на юго-восток... уязвимы.

  - А К'чайн Че'малле - нет.

  Она дернула плечом: - Вообразите стоящего перед нами Форкрул Ассейла. Думаете, он сможет приказать, чтобы ваш Ве'Гат бросил оружие? Встал на колени?

  Буян буркнул: - Хотелось бы это увидеть. А недоноски?

  - Им безопаснее в вашей компании, нежели в нашей.

  Его глаза сузились. - Что вы хотите сделать с Охотниками за Костями, Адъюнкт?

  - Разделить силы врага, Надежный Щит.

  - Вас уже потрепали, Адъюнкт...

  - Но вы отомстили за нас. - Она сделала шаг вперед, сказав чуть тише: - Буян, когда новость о вашей победе разойдется по армии, многие призраки недавнего прошлого замолчат. Криков ликования не будет - я не так глупа, чтобы этого ждать. Но будет, по меньшей мере, удовлетворение. Понимаете?

  - А Скрипач...

  - Жив.

  - Хорошо. - Он прищурился. - Вы умеете собирать союзников, не так ли, Адъюнкт?

  - Это не я, Буян. Это сама наша причина.

  - Я согласился бы, сумей понять, какова наша причина.

  - Вы упомянули Дестрианта...

  - Да.

  - Тогда спросите его.

  - Спросили, но она знает еще меньше нашего.

  Тавора склонила голову набок. - Уверены?

  - Ну, она плохо спит. Каждую ночь кошмары. - Он уцепился пальцами за бороду. - А, Худ меня побери...

  - Она видит участь, грозящую всем в случае нашей неудачи.

  Он замолчал, раздумывая, пересекая тысячи лиг воспоминаний и времени. Дни в Арене, нестройные ряды, озлобленные лица, отчаянная нужда в спайке. "Армии - буйные звери. Вы взяли нас, сделали из нас что-то... но никто не знает, что и особенно зачем". И вот она перед ним, обычная тощая женщина. Невысокая. Ничем не примечательная. "Разве что железом в костях". - И зачем это вам, Адъюнкт?

  Она надела шлем, защелкнула застежку ремешка. - Это мое дело.

  - Ваш путь, - настаивал он, не желая уходить, - где он начался? Первый шаг, когда он был? Хотя бы на один вопрос ответите?

  Она рассматривала его. - Могу ли я?

  - Я готов ехать назад, к Геслеру. И готов доложить. Но мне нужно сказать, что я обо всем думаю. Так что... дайте мне хоть что-то.

  Она отвела взор, поглядела на сформированные колонны армии. - Мой первый шаг? Хорошо.

  Он ждал.

  Она стояла, будто вырубленная из плохого мрамора, роняющая пыль статуя - но нет, это чувство рождено в его душе, словно он нашел в себе зеркальное отражение стоящей в профиль непримечательной женщины, и отражение открыло ему тысячи истин.

  Она снова обратила к нему лицо, но глаза оказались в тени ободка шлема. - В тот день, адъютант, семейство Паран потеряло единственного сына.

  Ответ был таким неожиданным и колючим, что Буян не нашел что сказать. "Боги подлые, Тавора". Он пытался найти слова, любые слова. - Я... я не знал, что ваш брат умер, Адъюнкт...

  - Не умер, - бросила она, отворачиваясь.

  Буян выругался про себя. Сказал не то, что нужно. Показал свою глупость, уровень непонимания. "Чудно! Может, я не Геслер! Может, я не врубился..." - Казалось, его овеяло ледяное дыхание. - Адъюнкт!

  Крик заставил ее развернуться кругом.

  - Что вам?

  Он глубоко вздохнул. - Когда мы соединимся с Напастью и прочими, кто примет общее командование?

  Она чуть помедлила. - Там будут принц Летера, Смертный Меч Серых Шлемов и королева Болкандо.

  - Дыханье Худа! Я не...

  - Кто будет командовать, Надежный Щит? Вы и Геслер.

  Он в ужасе посмотрел на нее и проревел: - А вам не кажется, что у него голова и так слишком раздулась? Откуда, вам ведь с ним не жить!

  Ее тон был суровым и холодным: - Держите в уме мои слова об уязвимости, Надежный Щит, и не забывайте беречь свою спину.

  - Беречь... что?

  - Последнее, Буян. Выразите мое сочувствие Грибу. Сообщите ему, если считаете это вдохновляющим, что гибель Кулака Кенеба носила... исключительно героический характер.

  Ему казалось, что она тщательно отбирала слова. "Да ладно. Может, поможет. Насколько вообще может словесное дерьмо помогать в беде. Думаю, стоит попытаться". - Адъюнкт?

  Она уже подобрала поводья, вставила ногу в стремя. - Да?

  - Мы еще свидимся?

  Тавора Паран колебалась. Кажется, на губах ее показалась слабая улыбка. Она села на коня. - Всего доброго, Надежный Щит. - Пауза. - Буян, если вам доведется однажды встретить моего брата... нет, не надо. - Тут она развернула скакуна и поехала к голове колонны.

  Блистиг поспешил следом, как и Рутан, и отставной жрец - хотя в его случае скорее лошадь пожелала вернуться к сородичам. Осталась только Лостара Ииль.

  - Буян.

  - Лостара.

  - Быстрый Бен был уверен, что вы живы.

  - А сейчас?

  - Мы его потеряли.

  Он подумал, оскалил зубы: - Понимай как хочешь, Лостара Ииль. Он сообразил, что мы живы и здоровы. А сейчас у меня такое чувство, что он не совсем потерялся. Он змей. Всегда был и всегда будет змеем.

  Сверкнувшая улыбка чуть на заставила его действовать; но не успел он выкрикнуть что-то ободряющее, а может, и неподобающее, как она уже ускакала к своим.

  "Проклятие! Такие улыбки на меня не каждый день падают!"

  Морщась, Буян приказал Ве'Гат развернуться и отправился по собственным следам.

  Охотники и трутни пошли за ним.

  Одна из крошек-птичек попыталась усесться в бороде. Он с руганью ее выгнал.

Книга III. Нацелить копье

И ныне дерзкий историк

Вводит в игру свой том

Пылающий благом

Смиряют гордыню монахи

Страшась ударов бича

Летит в высокие окна

Пепел еретиков

Хлещет дождь очищения

Смотри, как истин чреда

Пятнает беспомощность кожи

"Я судия неправд

Песком омоюсь и водой

Сияют руки чистотой..."

Но губы его кривятся

На них сонм иных историй

А я не слепец

Я чувствую гул глубокий

Потоков сокрытых рек

Царапает кожу перо

Ныряя в чернильницу слез

"Открою суть вещей

Явлю порядок и закон

Гранитных истин вечный трон"

О, не маши кулаками

В озлобленный спор не зови

Живу я в туманах и тучах

Незримого теплые вздохи

Утешат в худшие дни

Что еще впереди

В незнание я облачился

Сомнение дарит покой

Какой тебе и не снился.

"Жизнь в туманах", Готос (?)

Глава 8

Того, с чем мы остались

Хватит, если ни одна

Не будет выброшена вещь

Забыта на обочине дороги

Пока шагаем мы

Минуя горя дым

Глаз не сводя с потока света

Ведь обернемся мы как легкий вздох

Чтобы узреть свершенное

Могилы вдоль пути увидеть

Где память залегла блестящими камнями

Закат хорошей жизни позади

А впереди лишь мягкий снег

И ни следа ноги

И ветер нежно гладит лоб

Поземкою несутся времена

Над складчатою мантией земли

Я уловил намек

Легчайший отсвет тайны

Фигуры в жидком янтаре

Возьмут все то, что мы несем

Баюкая в объятьях

Все наши тяготы

В руках держу я перья

И голоса летящие

Вот все что нам осталось

И этого навеки хватит нам.

"Вы возьмете дни мои", Рыбак Кел Тат

"Проскользнуть под кулаками мира".

  Ее звали Торл. Тихая, с внимательными печальными глазами. Вырвавшийся из тучи Осколков вопль звучал подобно смеху. Прожорливые насекомые собрались там, где были ее глаза. Заползли в раскрытый рот, и струйки крови на рваных губах привлекли сотни новых паразитов.

  Седдик закричал в ужасе, отшатнулся, словно решив убежать; но Баделле вытянула руку и крепко его ухватила. Паника - вот то, что сильнее всего любят Осколки, чего они жаждут. Паника забрала Торл, и теперь Осколки забрали ее.

  Ослепшая девочка бежала, и зубчатые кристаллы ранили босые ноги.

  Дети придвинулись ближе к умирающей. Она видела, какие тусклые у них глаза, и понимала.

  "Бейте, кулаки, пока мы ползем и уклоняемся. Вы не сможете убить нас, не сможете убить память о нас. Мы останемся, чтобы напоминать вам о грядущем. Мы останемся, ибо мы - свидетельства ваших преступлений.

  Пусть пожиратели заползают в глаза. Приветствуй слепоту, словно дар милосердия. Да, это может быть смех. Милое дитя, ты могла смеяться. Голос памяти. Или истории. В этом смехе все невзгоды мира. В этом смехе все доказательства вашей вины.

  Дети умирают. Все еще умирают. Вечно умирают".

  Торл упала, вопли стали сиплым кашлем - Осколки заползли ей в горло. Она извивалась, дергалась в судорогах, пока стая кишела, питаясь и тучнея.

  Баделле смотрела, как дети подходят, как тянутся руки, хватая жующих насекомых и запихивая в голодные рты. "Мы ходим по кругу, по кругу. Вот история мира. Не бегите от нас. Не бегите от этого мига, этой сцены. Не путайте смущение и ужас со злобным отрицанием всего нежеланного взору. Я принимаю ужас, я не жду сожалений. Но если вы отвернетесь, я назову вас трусами.

  А я видела слишком много трусов".

  Она сдула мушек с губ и глянула на Рутта. Тот стиснул Хельд, плача без слез. За ним тянулась ужасная плоскость Стеклянной Пустыни. Баделле повернулась и прищурилась, глядя на Змею. Вялость, не соответствующая жаре, яркому небу. Это медленное карабканье утомленных. "Ваши кулаки забили нас до бесчувствия. Ваши кулаки бьют не без причины. Вы бьете нас от страха. От ненависти к себе. Бьете нас, потому что это приятно. Приятно претендовать и забывать, и каждый раз, когда опускается кулак, вы давите кусочек вашей вины.

  В том старом месте, где мы жили, вы громко осуждали тех, кто бьет детей. Но смотрите, что вы сделали с миром.

  Вы истязатели детей".

  - Баделле, - сказал Рутт.

  - Да, Рутт. - Она не решилась смотреть ему в глаза. Не сейчас.

  - Нам осталось несколько дней. Дыры с водой кончились. Мы и назад пойти не сможем - не дойдем. Баделле, думаю, я готов сдаться... да, готов...

  "Сдаться". - Ты бросишь Хельд Осколкам? Опалам?

  Она услышала, как резко он вздохнул

  - Они не тронут Хельд, - прошептал он.

  "Нет, куда им". - Прежде чем стать Хельд, - сказала она, - она называлась иначе. Ее звали Новорожденной. Новорожденная вышла между ног женщины, матери. Новорожденная явилась в мир с голубыми глазами, цвета неба, и голубыми они остаются. Мы должны идти, Рутт, должны жить до того дня, когда новый цвет найдет глаза Хельд, когда она снова станет Новорожденной.

  - Баделле, - шепнул он ей в спину.

  - Ты не обязан понимать. Мы не знаем, кто была ее мать. Не знаем, какой будет новая мать.

  - Я видел ночью... - Он прервался. - Баделле...

  - Те, что постарше. Да, - отозвалась она. - Наши матери и отцы лежат вместе, пытаются сделать детей. Мы можем возвращаться лишь к тому, что знаем, что помним из прошлых дней. Мы повторяем снова и снова, хотя знаем: это не сработало даже в первый раз. Но только так мы и можем.

  - Ты еще летаешь во снах, Баделле?

  - Нам нужно идти, Рутт, пока Хельд не прекратит быть Хельд, став Новорожденной.

  - Я слышу, как она плачет ночами.

  "Она. Вот ее история: Новорожденная становится Хельд, Хельд становится Матерью, Мать приносит Новорожденную, Новорожденную кто - то носит на руках... А все мальчики, ставшие отцами, пытаются влезть назад. Каждую ночь лезут и лезут, пытаются и пытаются.

  Рутт, мы все плачем ночами".

  - Нужно идти, - сказала она, повернувшись наконец к нему.

  Его лицо было скомканным - вялая кожа, глаза под темными кругами. Разбитые губы, лоб священника, усомнившегося в своей вере. Волосы его выпадали, руки казались слишком большими.

  - Хельд говорит "на запад", Рутт. На запад.

  - Там нет ничего.

  "Там есть великая семья, там все богаты и так далее. Много еды. Много воды. Они ищут нас, благословляют нас, чтобы показать будущее. Оно еще живет. Они обещают нам будущее. Я видела, видела всё. И мать ведет их, и держит в руках всех детей, хотя никогда не делала Новорожденной. Та мать, Рутт, совсем как ты. И скоро дитя в ее руках откроет глаза". - Я видела ночью во сне Хельд.

  - Точно?

  - Да. У нее были крылья и она улетала. Я слышала голос в ветре.

  - Ее голос, Баделле? Что она сказала? Что сказала Хельд?

  - Она ничего не говорила, Рутт. Она смеялась.

  ***  

  Иней облепил выброшенный на берег мусор, куски льда на мелководье хрустели и звенели, когда волны перекатывали их. Фелаш выкашляла последний сгусток утренней мокроты и, натянув на плечи отороченный мехом плащ, пошла туда, где служанка разводила костер. - Ты завтрак приготовила?

  Старшая женщина жестом указала на неровный диск - пень дерева, используемый ими вместо стола. Там ожидали чашка с травяным настоем и дымящийся кальян.

  - Превосходно. Я говорила, что голова болит? Материнские послания такие неловкие и жестокие. Или Омтозе Феллак делает их грубыми - подобно адскому льду и холоду, что нам досаждают. - Она посмотрела в сторону другого лагеря, в тридцати шагах, и нахмурилась: - И все эти суеверия! На мой вкус, они перешли грань наглого неуважения.

  - Волшебство их пугает, Ваше Высочество.

  - Фу! Волшебство спасло их жизни! Неужели благодарность не способна побороть мелкие ужасы и воображаемых страшил? Дорогая, они же просто жалкий цыплячий выводок. - Она уселась на бревно, осторожно, чтобы не задеть непонятные железные болты. Отпила чай, протянула руку за искусно вырезанным из слоновой кости мундштуком. Довольно затянувшись, перевела взор на замерзшее у берега судно. - Погляди-ка. Единственное, что поддерживает его на плаву - мой айсберг.

  - Увы, Ваше Высочество, это и есть вероятная причина их недовольства. Это матросы, застрявшие на берегу. Даже капитан и старший помощник выказывают отчаяние.

  - Ну, - фыркнула Фелаш, - нам нужно уметь смиряться с тем, что имеем. Не так ли? Разве мы можем что-то изменить, в любом случае? Кораблю конец. Нужно идти по суше, и не могу вообразить, сколько выдержат мои ножки.

  Она развернулась, заслышав приближение Шерк Элалле и Скоргена Кабана. Старпом ругался, спотыкаясь о кочки.

  - Капитан! Садитесь, остался чай. И вы тоже, Скорген. Прошу. - Она поглядела на служанку: - Найдешь еще чашки, да? Отлично.

  - Благослови нас Беру, - прошипел Скорген. - Десять шагов отсюда - и мы сваримся живьем. А здесь...

  - Уверена, это пройдет, - заявила Фелаш. - Вчерашнее волшебство было, скажем так, слишком интенсивным. Предупреждая ваши обильные жалобы, скажу: я и моя служанка не меньше вашего страдаем от холода. Может, Джагуты и наслаждались подобным климатом, но мы, сами понимаете, не Джагуты.

  Шерк Элалле начала: - Ваше Высочество, мой корабль...

  Фелаш глубоко затянулась. - Да, - вздохнула она. - Он. Думаю, я уже не раз извинилась. Возможно, это говорит о недостатках моего образования, но я действительно не имела понятия, что все корабли несут в трюмах некий достаточный для странствия объем воды. И что замораживание излишка приводит к катастрофе, например, расщепляет борта. К тому же разве ваша команда не работала на помпах?

  - Как скажете. Но даже сотня рук не могла бы откачивать воду быстрее, чем она замерзала. Хотя я не о том - сами понимаете, мы уже смирились. Невезение и все такое. Просто и ясно. Нет, я намерена обсудить вопросы починки.

  Фелаш разглядывала светлокожую женщину и медленно постукивала мундштуком по зубам. - Выслушав ваши обличения два дня назад, капитан, я уяснила, что "Вечная Благодарность" безнадежна. Вы изменили мнение?

  - Да. Нет. Ну, мы прошлись по пляжу. Обломки дерева бесполезны. Немногие бревна, нами найденные, тяжелы как гранит - Маэл знает, для чего их использовали, но явно не для плавания. Фактически они показывают нейтральную плавучесть...

  - Простите меня?

  - Погрузите их в воду на любую глубину, и они там и останутся. Никогда такого не видела. Среди нас есть бывший столяр, он говорит: дело в минералах, впитанных деревом, и в почве, на которой оно росло. Да и в глубине суши мы не видим лесов.

  - То есть у вас нет дерева для починки. Да, капитан, разве не то же вы предсказывали два дня назад?

  - Да, так я говорила и так оно и вышло. Моя команда не может жить на замерзшем судне, так что мы действительно в беде.

  Скорген Кабан топнул по песку здоровой ногой: - Еще хуже, Высочество, что в здешних водах нет ни одной устрицы, не говоря о большем. Готов спорить, их давно выловили. Мы не пройдем по суше туда, куда вам нужно.

  - Весьма тревожно, - пробормотала Фелаш, не сводя глаз с Шерк. - Но ведь у вас есть какая-то идея, капитан?

  - Возможно.

  - Прошу, продолжайте. По природе я не боюсь приключений и экспериментов.

  - Да, Ваше Высочество. - Женщина колебалась.

  Фелаш послала длинную струйку дыма колыхаться по ветру. - Давайте, капитан. Ваш старший помощник уже посинел.

  - Ладно. Омтозе Феллак - это настоящий Оплот?

  - Не уверена, что вы имеете в виду.

  - Оплот. Место, мир, не похожий на наш...

  - Где, - вмешался Скорген, - можно найти... гм, деревья. Или еще что. Конечно, если там не сплошной лед, снег и еще хуже.

  - А, поняла. - Она снова постучала по зубам, раздумывая. - Оплот Льда, это верно. Его магия - как мы успели убедиться - весьма... холодна. Даже запретна. Но если мое образование страдает в части строительства кораблей и тому подобного, оно гораздо основательнее, если речь заходит об Оплотах. - Она улыбнулась. - Само собой.

  - Само собой, - подтвердила Шерк Элалле, не дав высказаться Скоргену.

  - Основное проявление Омтозе Феллака именно таково, каким мы его испытали. Лед. Жгучий холод, иссушающий, нервирующий. Но следует понять: эта магия была создана как оборонительное оружие. Джагуты вели войну с неумолимым врагом и проигрывали эту войну. Они желали окружить себя огромными полями льда, сделать из них непроходимый барьер. Зачастую им это удавалось... до поры. Разумеется, как любила указывать моя мать, война - двигатель изобретений, и едва одна сторона улучшает тактическое положение, другая торопливо старается адаптироваться, сгладить преимущество. Конечно, если успевает. Интересно, что мы могли бы заметить: собственные пороки Джагутов ускорили их кончину. Рассматривай они лед как оружие нападения - что же, они уничтожили бы врага прежде, чем тот сумел бы приспособиться. Хотя подробности касательно их врага смутны...

  - Простите меня, Ваше Высочество, - прервала ее капитан. - Но, как вы изволили недавно заметить, мой старпом ужасно страдает. Если я поняла, лед и холод Омтозе Феллака - просто аспекты или, полагаю, выражения силы. Но сама сила может иметь и другие выражения.

  Фелаш хлопнула в ладоши. - Отлично, капитан! Превосходно!

  - Чудесно, Ваше Высочество. Я чувствую облегчение. Что же вы можете рассказать о других аспектах Оплота?

  Фелаш заморгала. - Ну... ничего.

  - Ничего?

  - Совсем ничего, капитан. Единственное проявление Омтозе Феллака, с которым знаком наш мир - это лед.

  - Тогда откуда вы узнали, что есть другие?

  - Капитан, я опираюсь лишь на разум.

  - Значит, идеи о большем... просто теоретические?

  - Дражайшая моя, это научный термин, а не бранное слово, хотя ваш тон...

  Лязгая зубами, Скорген Кабан подал голос: - Я стоял тут ради этого? У вас нет Маэлом выплюнутого ключа?

  - Едва ли точные слова, старший помощник, - сказала Фелаш. - Вряд ли нам помогло, если бы я сказала просто "Не знаю". Верно? Поэтому я предпочла бы сказать: "Не знаю, но полагаю, что тут есть путь, достойный исследования".

  - Тогда почему не говорите?

  - Именно что говорю!

  Шерк Элалле повернулась к Скоргену: - Хватит, Красавчик. Иди к остальным.

  - И что им сказать?

  - Мы... исследуем возможности.

  Фелаш повела пухлой рукой: - Один момент, прошу. Я предлагаю вам вместе вернуться к товарищам. Мои исследования займут весь день, их лучше совершать в одиночестве, ведь я не гарантирую безопасность тем, кто окажется поблизости. Более того, советую отодвинуть лагерь вдвое дальше.

  - Хорошо, Ваше Высочество, - согласилась Шерк. - Мы так и сделаем.

  Когда они ушли, Фелаш обернулась к служанке. - Дорогая, - мурлыкнула она, - нас ожидает странствие.

  - Да, Ваше Высочество.

  - Приготовься получше, - посоветовала Фелаш. - Возьми доспехи, метательные топоры. И тебе придется сплавать к кораблю за щепкой его древесины. Но прежде всего я желаю новый горшок чая и добавки ржавого листа в чашу кальяна.

  - Сейчас, Ваше Высочество.

  ***  

  - Боги подлые, - пробурчала Шерк Элалле, подходя к стоянке команды, - но титьки у нее впечатляют. Меня всегда поражало, сколькими разностями мы все благословлены. - Она глянула на старпома. - Или прокляты, как уж получится.

  - Мне хотелось вонзить нож ей в череп, каптен.

  - Оставь эти желания при себе, запихай поглубже - если кто-то из матросов услышит, ну... я таких осложнений не желаю.

  - Разумеется, каптен. Это ж мгновенный порыв, вроде как клещ в глазу. Но как вы разглядели ее титьки и так далее под всеми мехами?

  - Ясно разглядела, - ответила Шерк. - Это зовется воображением, Красавчик.

  - Хотелось бы мне такое иметь.

  - А пока что нам нужно успокоить страхи. Полагаю, отход дальше по берегу сам по себе поднимет настроение.

  - Да, точно. - Он потер окружавшие шею рубцы. - Знаете, каптен, я тут почуял, что ее служанка не такая бесполезная недотепа, какой пытается казаться. Понимаете?

  - Заваривать чай, разжигать трубку - для тебя это бесполезно, Красавчик? Говорю тебе, я сама подумываю найти служанку, едва домой вернемся. Конечно, - добавила она, - нет такого правила, чтобы служила лишь женщина.

  Кривое лицо мужчины покрылось румянцем.

  Шерк похлопала его по спине: - Ты насчет нее прав, Красавчик. Думаю, она такая же жуткая колдунья, как сама принцесса, а может, и еще хуже. Женщина ловко притворяется, но один взгляд на запястья... ну, может, она упражняется, поднимая тюки сена, когда никто не видит - и, судя по рубцам, в тюках сена спрятаны ножи... да, она не та, за кого себя выдает.

  - А как ее зовут, кстати?

  - Без понятия. - Шерк хмыкнула. Матросы уже следили за ними. - Ладно, Красавчик, давай я буду говорить.

  - Да, лучше вы, чем я.

  - Если дело осложнится, можешь вдарить кое-кому по головам.

  - Чтобы повернулись куда нужно, да?

  - Именно.

  ***  

  Дрожа под зонтиком, Фелаш смотрела, как служанка вылезает из воды. - Тебе нужно больше жира, дорогая, - заметила она. - Уверена, солнце вскоре тебя высушит, как было со мной. Так или иначе, - она взмахнула мундштуком, - проход ждет.

  Тяжело вздохнув, немолодая женщина медленно отошла от воды. В правой руке был обломок дерева, казавшийся почти черным на фоне побелевшего кулака. За ее спиной быстро таяли кусочки льда - остатки Омтозе Феллака отступали. На краю залива, где мелководье уступало место пучине, "Вечная Благодарность" оседала ниже, погружаясь в плачущее, блестящее "гнездо" льда.

  Едва служанка согрелась настолько, чтобы быстро двигаться, она натянула стеганый ватник, а потом тяжелые чешуйчатые доспехи, достав их из свертка промасленной мешковины. Взяла пару метательных топоров, короткий меч в кожаных ножнах, привязала под руку четыре метательных ножа. Надела шлем. Наконец засунула обломок дерева за пояс. - Ваше Высочество, я готова.

  - Вовремя сказано. Мое терпение становилось опасно тонким. - Вздохнув, Фелаш опустила мундштук, встала. - Куда ты положила остатки сладостей?

  - Они за пачкой ржавого листа, Ваше Высочество.

  - А, вижу. Чудесно. Смотри, какая я худая. Это гнев. Помнишь детство, дорогая, когда грудь была плоской и кости торчали во всех местах?

  - Нет, Ваше Высочество, я никогда не была похожа на мальчишку, слава толчку Странника.

  - Как и я. Никогда не понимала мужчин, которые любят в женах худобу. Что случается с мальчиками, если они превращаются в бледных костоглодов?

  - Возможно, это проявляется потребность оберегать слабых, Ваше Высочество.

  - Оберегать - одно дело, иссушать - совсем другое. Эй, о чем это я? О да, бросить тебя в Оплот Льда. Лучше заранее обнажи оружие, дорогая. Кто знает, на что ты приземлишься.

  Служанка подняла топоры. - Я готова.

  ***  

  - ... снисходительная высокомерная корова не заслуживает таких титек, такой мягкой беспорочной кожи и таких роскошных волос. А ходит она, так покачивая бедрами, что я каждый раз удивляюсь, как не падает, а эти проклятые сочные губы кажутся готовыми сомкнуться на... Боги, что это?!

  Раскат грома взволновал воду в заливе, заставил плясать песок. Шерк Элалле повернулась: громадное белое облако встало над лагерем Фелаш. Моряки, разместившиеся теперь далеко, вскочили и тревожно закричали.

  - Оставайся здесь, Скорген. И успокой наших дурней! - Она бросилась бегом.

  Лагерь пришел в беспорядок, вещи былиразбросаны, словно в середине бушевал вихрь. Принцесса Фелаш осторожно пыталась выкопаться из кучи земли. Волосы были всклокочены, одежды измяты. Лицо красное, словно ее отшлепали по щекам.

  - Высочество, вы в порядке?

  Девушка закашлялась. - Думаю, теория подтвердилась, капитан. Кажется, Омтозе Феллак далеко не только кучка льда. Найденный мною проход... гмм, трудно сказать, куда он ведет...

  - Где ваша служанка?

  - Ну, будем надеяться, что исследования вызывают у нее радость и восторг.

  - Вы послали ее туда?

  Прекрасные глаза сверкнули: - Разумеется, я послала ее туда! Не вы ли настаивали на необходимости, жаловались на жуткое наше положение? Начинаете представлять мою жертву, ужасающие крайности моего дела?

  Шерк Элалле обвела взглядом пухлую девицу. - А если она не вернется?

  - Я буду весьма огорчена. Но тогда мы получим подтверждение иных теорий насчет Омтозе Феллака.

  - Извините, каких иных теорий?

  - Как же? Воющие демоны, тучи безумия, пожирающие плоть растения, коварные мыши-полевки и сотни других кошмаров подобного сорта. А теперь не будете ли столь любезны, не поможете восстановить костер?

  ***  

  Она потянулась за последним из метательных ножей, но обнаружила пустые ножны. Выругалась и присела, избегая рубящего выпада; бросилась влево, перекатившись через плечо. Наткнулась на тушу первого убитого противника. Рука прошлась по колючей шкуре, нашла край одного из топоров. Она с кряхтением вытащила его, перепрыгнула через труп - вздрогнувший, когда шесть мечей вонзились в то место, где только что была женщина - и вскочила, сразу же послав топор в полет.

  Он врезался в лоб демона, заставив голову откинуться.

  Она рванулась к нему, отбила тяжелый меч, сжатый в ближайшей руке - тот просто болтался, ибо грузное существо падало на колени. Засверкало лезвие - она отражала бестолковые взмахи мечей в пяти других руках. Наконец удалось ударить по толстой шее - раз, два, три - пока не отлетела голова.

  Женщина развернулась, ища других врагов. Пять трупов, больше никого. Если не считать ее тяжелого дыхания, на поляне царит безмолвие.

  Из одного огня в другой - она упала в середине лагеря, и ей очень повезло - она была готова, тогда как здешние жители явно нет. Пламя горело там и тут, порожденное разбросанными углями. Если бы не ее осторожность, лес уже пылал бы, лишив капитана и команду столь остро необходимой древесины.

  Служанка подобрала оружие и затоптала очаги пожара.

  И выругалась, когда кто-то вцепился в шею. Выбросила руку, схватила что-то мелкое и меховое, поднесла к глазам. Мышь-полевка с полным ртом ее плоти. Она фыркнула и отбросила тварь.

  - Ну, Ваше Высочество, - пробормотала она, - кажется, дерево я нашла.

  Какой-то зверь заревел поблизости; на зов отозвалось еще с полдюжины. Они окружали поляну, подбираясь ближе.

  - Срань Странника, дело становится тяжелым.

  Тут околачиваться бесполезно, решила она. Выбрала направление наугад и нырнула в лес.

  Воздух был до нелепости темным, сырым и душным. Она пробиралась, держа наготове топоры. Сзади резко пискнули - она рывком развернулась. Шевеление на лесной подстилке. Еще одна клятая мышь. Женщина видела, как та откидывает голову, издает новый леденящий душу писк.

  Вскоре кровожадная тварь осталась позади. Стволы громадных деревьев измельчали, под ноги попадалось все больше густой травы. Она заметила над головой небо: звезды, луны нет. Впереди через дюжину шагов начинался склон. Она подошла к краю обрыва, глянула в овраг, забитый гнилыми деревьями.

  Стволы серые, как кости. Вдоль низины плывут клочья тумана, светясь, словно болотный газ.

  Этот овраг был вырыт давним потопом, деревья вырваны с корнями. Когда-то их принесла бешеная вода. Изучая беспорядочные кучи, она заметила какую-то форму в двадцати шагах вниз по уклону. Вначале решила, что это плотина из перепутанных сучьев и корней, но вскоре куча обломков сложилась в нечто иное... в корпус корабля.

  Она достала из-за пояса длинную щепку. Казалось, дерево потеет в руке.

  Ноги скользили. Она кое-как спустилась по крутому берегу оврага. Избегая, насколько возможно, попадать в туман, подобралась ближе к судну. Как кораблю удалось пройти весь путь по коварному извитому оврагу, не будучи разломанным на куски, оставалось загадкой; но она доверяла колдовской связи. Здесь есть достаточно материала.

  Она наконец добралась до корпуса, положила на него руку. Не гнилой. Постучала. Внутри пустота. В пяти саженях сверху резной планшир, тяжелые края сделаны в виде двух обвивших всю палубу змей. Всего корабль, решила она, пятнадцать - двадцать шагов в длину.

  Тут она оглянулась. Туман густеет, поднялся до коленей. Под покровом тумана маленькие костистые руки тянутся, чтобы схватить ее ноги. Глубоко впились когти, пальцы извиваются словно черви. Задохнувшись от боли, она выхватила меч и принялась рубить.

  Бедра были изранены, кровь текла струйками, когда ей удалось, используя торчащие ветви и корни, взобраться на корпус корабля. Задыхаясь, женщина перелезла через борт и встала на покатую палубу.

  Поняв, что очутилась в толпе покрытых чешуей и черными волосами обезьян. Завыв, твари размером с собак обнажили острые, длинные словно кинжалы зубы. Глаза блестели бледно-желтым. Они подняли узловатые дубинки и бросились на нее.

  Откуда-то из дальнего конца оврага донесся низкий рокочущий шум. Но у нее не было времени подумать.

  ***  

  - Моя утулу думает, это секс. Как странно.

  Фелаш искоса глянула на капитана; веки медленно опустились, изобразив леность. - В нашем дворце есть изысканные мундштуки, сделанные в подобие пенисов. - Она повела рукой. - Все части воспитания принцессы...

  Шерк опустила мундштук. - Думаю, достаточно, Ваше Высочество. Оставляю вас вашим... занятиям.

  - Приключения принимают всяческие обличья, капитан. Имей ваша утулу мозг, уверена - она весьма энергично поддакнула бы мне.

  - Но это самая суть ее... э... желаний. Полная безмозглость. Большинство трагедий мира коренятся в непонимании. Видите ли, мы слишком многого требуем. Всякая там верность, драгоценная исключительность, любовь и обладание - всё рано или поздно изменяет. Да, я знала мужчин - именно "знала" - которые приходили ко мне, жаждая безмозглого времяпрепровождения, а потом болтали о женах.

  - И что они говорили? Пожалуйста, я хочу знать.

  - Скучаете по сплетням?

  - Дворец кажется до ужаса далеким.

  - Именно, Ваше Высочество. Иные говорили о волшебстве любви, которое пропало, об угольках, ставших холодными словно камни. Другие жаловались, каким всё стало сложным, или гнилым, или хрупким. И почти все толковали о женах как об имуществе, которым пользуются, когда это угодно мужьям, а потом оставляют в покое. Именно из-за таких речей жены делают то, в чем их подозревают мужья, когда сами со мной. Что же, я понимаю, почему в глазах жен они видят убийственный блеск.

  - Итак, даже будучи с вами, они ничего не понимали?

  - Весьма проницательно, Ваше Высочество. Да, они совсем ничего не понимали.

  - Ведь вы предлагали секс без осложнений.

  - Именно.

  - Без мозгов.

  - Да. И это освобождало их, и свобода делала их счастливыми - или беспамятными. Хотя бы на краткое время. Но едва кончалась вспышка, старый мир и все его цепи возвращались со звоном. Они выходили, словно осужденные переплывать канал.

  - Вы вели разнообразную и интересную жизнь, капитан.

  - Жизнь? Неподходящее слово, Ваше Высочество.

  - О, не нужно дышать, чтобы быть живым - и прежде чем вы возразите, насколько смехотворным выглядит такое заявление, прошу, подумайте еще раз. Я не намекаю на ваше состояние.

  - Тогда я поистине заинтригована. Что это должно значить, Ваше Высочество?

  - В годы обучения у меня...

  Рокот заглушил слова; они обернулись и увидели поток мутной пенящейся воды, вырвавшийся в бухту сразу за мелководьем. Текущий из зияющего, почти скрытого клубами пара разрыва потоп разметал льдины, образовав полосу свободной воды. Через миг из раны вывалился, кажется, целый лес - обломанные ветви, мокрые корни - а затем показался нос корабля, словно высунутый кулак. Судно плюхнулось в бурную воду.

  Буйный потоп нес корабль прямиком на риф.

  - Сука-Странник! - выругалась Шерк.

  Корабль резко затормозил, вздымая пену и брызги; начал разворачиваться. Они видели фигуру у руля, сражавшуюся с течением.

  Рана с грохотом закрылась, обрывая дикий поток. В мятущиеся волны посыпались сучья и бревна.

  Фелаш смотрела, как капитан вбегает в воду.

  Странный корабль чуть задел за коралловый гребень, но сумел вырваться. Какое везение, подумала принцесса, что море было спокойным; но очевидно, что одна женщина не заменит команды и несчастье еще угрожает судну. Глянув направо, она разглядела бегущую по берегу команду. Явно готовы присоединиться к своему капитану.

  Фелаш снова поглядела на судно. - Милочка, ты покрасивее не могла найти?

  ***   

  Сплевывая соленую воду, Шерк Элалле взлетела на палубу. Что-то скользкое под сапогами заставило ее с грохотом упасть. Она подняла ладонь. Кровь. Много, много крови. Выругалась, встала и пошла на нос. - Якорь есть? - крикнула она. - Где чертов якорь?

  Служанка заорала с кормы: - Откуда мне знать?

  Шерк видела: ее матросы плюхают по мелководью. "Хорошо".

  - Нас опять относит к рифу, - кричала служанка. - Как мне остановить?

  "Чертовым якорем, тупая корова!"

  Не найдя ничего, почувствовав, что может взорваться от гнева, Шерк побрела на корму. Один взгляд на служанку - и она застыла. - Боги! Женщина, что с тобой стряслось?

  - Это проклятые мыши, - бросила та. - Та... вон та вещь... ее ты называешь морским якорем?

  Шерк заставила себя оторвать взор от женщины. - Поцелуй Маэла, да, это он! - Пять шагов - и она снова застыла. - Это воду я слышу внутри? Мы протекаем?

  Служанка налегла на румпель, выпучила утомленные, покрасневшие глаза. - Меня спрашиваете, капитан?

  Шерк подскочила к обращенному к берегу борту. Сверкнула глазами на плещущуюся команду: - На борт, ленивые свиньи! К помпам! Быстро!

   На берегу Фелаш уселась на бревно, снова заботливо избегая железных штырей. Затянулась кальяном и с удовольствием принялась созерцать представление. Выдохнула струю дыма, ощутила першение в горле.

   Почти время для полуденного кашля.

  ***  

  Он пинал ногами мусор, разбрасывая смятые шлемы, пробитые железные чешуи, кости, сгнившие в прах и облачками пыли клубящиеся у ног. Впереди, за просторами покрытой трупами земли, виднелся целый курган из скрюченных тел; на вершине стояли стволы двух деревьев, связанные, чтобы создать Х-образный крест. С креста свесились останки тела: полосы кожи, черные волосы на сухом лице.

  Сильхас Руин даже с такого расстояния видел длинное древко стрелы, утонувшей во лбу трупа.

  Здесь, в этом месте, Королевства наслаиваются одно на другое. Хаос и безумие бушуют, пятная само время, удерживая покров вечного ужаса. Здесь кожа сотни миров несет одно и то же клеймо. Он не знал, что в этой битве - этом побоище - оставило такое наследие и даже в котором из миров оно случилось.

  Медленно пройдя по полю брани, он направился к мрачному святилищу-кургану.

  Другие двигались рядом, словно заблудившись, словно отыскивая друзей среди безликих тысяч. Вначале он принял их за призраки, но это были не призраки. Это были боги.

  Его появление привлекло внимание одного, затем другого. Наконец, многих. Некоторые попросту отворачивались, принимаясь за прежние дела. Немногие пошли навстречу. Когда они оказались близко, он смог услышать их голоса, их мысли.

  "Чужак. Незваный гость. Это не его мир, не его проклятие, ему нечего тут делать".

  "Он идет смеяться над нами, над плененными здесь нашими частями".

  "Он даже не слышит воплей, что оглушают нас, не видит цепей желания..."

   -И отчаяния, Шеденал. Так много отчаяния...

  Сильхас Руин достиг основания кургана, поглядел на скрюченные тела. Шаг на склон из прочных костей, задубевшей кожи, доспехов и ломаного оружия...

  Вокруг собралось с полудюжину богов.

  - Тисте Лиосан?

  - Нет, Беру. Тисте Анди. Белая кожа - насмешка над темнотой внутри.

  - Он участник войны? Он опасен. Не желаем видеть его поблизости, когда будем убивать Падшего. Когда будем кормиться, освободив себя...

  - Освободив? - произнес тяжелый, низкий голос. - Маври, никогда не освободиться нам от наследия поклонников. Такую сделку мы заключили...

  - Я не заключал сделки, Дессембрэ!

  - Тем не менее, Беру. Желания смертных придают нам форму. Желания смертных влекут нас в их миры. Недостаточно было возвыситься, недостаточно было искать новые судьбы. Говорю вам, что, хотя часть меня странствует по далекому миру - и оглушает меня воплями о предательстве - проклятием и мольбою я прикован здесь, прибит кулаком. Желаю ли я поклонения? Не желаю. Ищу ли я большей силы? Мне показана тщетность силы, и все цели мои стали пеплом в душе. Здесь мы пленены и здесь мы останемся...

  - Потому что глупец Владыка благословил воровство Кейминсода! Падший был ранен. Стал бесполезным от боли. А по слову Владыки он построил Дом Цепей и сковал нас всех своими цепями!

  Дессембрэ фыркнул: - Задолго до первого бренчания его цепей были мы в оковах - хотя тешили себя иллюзиями свободы. Владыка Колоды Драконов и Падший развеяли иллюзию - нет, они развеяли наши обманы - и лишили нас милого, драгоценного укрытия!

  - Мне не нужен выскочка вроде тебя, чтобы слушать уже известное!

  - Нужен, раз ты питаешь разум ложным негодованием. Вскоре мы соберемся в ином месте, мало чем отличном от этого, и там свершим убийство. Холодное, жестокое убийство. Сразим сородича, бога. Прежде чем погибнет его сердце, прежде чем Непостижимая сможет достичь Падшего и осуществить свои намерения, мы убьем его.

  - Не относись к этой женщине так легкомысленно, Дессембрэ, - послышался женский голос, тонкий и хриплый. - Она сестра Владыки - Владыки, который таится даже от нас. Как такое возможно? Как смог он сделать нас слепыми к своему убежищу? Говорю вам, он повис надо всем, непостижимый как сестра. Проклятая семья из проклятой империи...

  Трость застучала по костям, расщепляя их; Сильхас повернулся, увидев прибытие еще одного бога. Смутного, как клубок теней. - Дессембрэ, - прошипел он, - и дражайшая Джесс. Беру, Шеденал, Маври. Бекра, Зиланда, смотрю, вы окружили Тисте Анди? Брата Аномандера Рейка? Думаете, он вас не может слышать? - Трость указала на Дессембрэ: - Погляди на нас, столь ловко повторяющих смертные некогда личности. Империя, да! Наша империя, Дессембрэ, или ты забыл? Проклятая семья? Наши дети!

  - Ох, оглядись, Темный Трон, - прорычала Джесс. Лицо из сплетенных нитей шерсти, льна, конопли и шелка исказилось, когда она обнажила опутанные паутиной зубы. - Д'рек пришла сюда и ушла. Она знает, она прокладывает нам верную тропу. Твои проклятые дети не смеют надеяться победить нас! Оставим их Форкрул Ассейлам! Пусть сожрут друг дружку!

  Темный Трон хихикнул. - Скажи, Джесс, ты видела поблизости кузину? Где место Королевы Снов в этом царстве смерти?

  - Она прячется...

  - Она не здесь, Джесс, - сказал Темный Трон, - потому что она пробудилась. Пробудилась, понимаешь? Не спит, не воображает себя здесь, не заносит ваши безумные хвосты, Джесс, смущая умы смертных. Вы все слепые глупцы!

  - Ты решил нас предать! - взвизгнула Шеденал.

  - Мне плевать на вас, - бросил Амманас, лаконично взмахнув эфирной рукой. - Предать? Слишком много забот ради таких ничтожеств.

  - Ты пришел сюда, только чтобы нас высмеять?

  - Я здесь, Беру, потому что я любопытен. Нет, не насчет вас. Вы просто боги, и если Ассейлы преуспеют, вы пропадете, как развеивается пердеж на ветру. Нет, мне любопытен наш незваный гость, наш Тисте Анди. - Трость указала на Руина. - О брат героев, почему почтил ты Вечное Падение Колтейна своим присутствием?

  - Ищу оружие.

  - Двух мечей, что ты носишь, не хватает?

  - Для спутника. Та битва, которой вы так жаждете... я должен бы вас предостеречь. Хотя не вижу особого смысла. Вы так стремитесь влезть в свару, что мне интересно...

  - О чем ты? - потребовал Беру.

  - Когда осядет пыль, много ли ваших трупов останется на поле? - Сильхас Руин пожал плечами. - Делайте что хотите.

  - Твой брат сразил сильнейшего нашего союзника.

  - Неужели? И что мне до того, Беру?

  - Ты такой же несносный, каким был он! Да разделишь ты его участь!

  - Все мы разделим его участь, - сказал Руин.

  Темный Трон подавился смехом. - Я нашел тебе оружие, но только если тот, что будет его носить, достоин.

  Сильхас Руин огляделся. - Здесь?

   - Нет, не здесь. Тут нет оружия, лишь память о неудаче. - Меч появился из окружавших бога теней и упал к ногам Анди.

  Глянув вниз, он резко вздохнул. - Откуда ты его взял?

  - Узнаешь?

  - Хасты... нет. - Он колебался. - Кажется, я должен узнать, раз знаю священную кузницу, его выковавшую. Тема драконов... отчетлива. Но кольцо рукояти напоминает ранний период работы Хастов, и я должен бы знать все вышедшие оттуда клинки. Где ты его нашел?

  - Это не особо важно, Принц. Ты же заметил тему драконов? Какой это термин? Черты узора? Ты мог так подумать, видя чешую вдоль клинка. - Он хихикнул. - Ты мог подумать.

  - Оружие слишком хорошо для того, кого я хочу вооружить.

  - Правда? Как... неудачно. Может, ты сможешь убедить друга принять один из мечей, что носишь ныне? А для тебя - особенное оружие. Считай его даром Повелителя Теней.

  - К чему тебе одарять меня?

  - Похоже, остальные оплакивают потерю Худа. Но не я. Он был жутким и лишенным юмора. И вдобавок уродливым. Итак. Если я не могу передать благодарность славному убийце Худа, сойдет и его брат.

  Сильхас Руин снова поглядел на меч Хастов. - Когда мы были детьми, - пробормотал он, - он любил красть мои вещи, потому что любил видеть, как я впадаю в гнев. - Он помолчал, вспоминая. Вздохнул. - Даже тогда он был лишен страха.

  Темный Трон молчал. Остальные боги наблюдали за ними.

  - И тогда, - шепнул Руин, - он украл мое горе. И теперь, здесь, я гадаю... какие же чувства остались?

  - Если я предложу "благодарность", это не будет оскорбительно?

  Сильхас Руин метнул на бога острый взгляд. - Принимаю дар, Темный Трон, и в ответ предлагаю вот что. - Он повел рукой в сторону прочих богов. - Это скопище тебе не подходит. Оставь им их судьбы, Темный.

  Бог кашлянул. - Будь я кровным их родичем, я стал бы пьяным дядюшкой, бессмысленно прикорнувшим в углу. К счастью - посмею ли я так сказать? - я не родня никому из них. Будь уверен, я с почтением принимаю твой совет, Принц.

  Сильхас Руин подобрал оружие. Поглядел на богов, переводя взор красных глаз с одного лица на другое. И пропал.

  Дессембрэ развернулся к Темному Трону: - К чему всё это? Какую схему ты задумал?

  Трость взлетела, ударив Повелителя Трагедии по носу. Он отшатнулся, упав на спину.

  Темный Трон зашипел: - Лучшая твоя часть блуждает по смертному миру, старый друг. Уже давно он отказался от пустоты, называемой гордостью. Наконец я узнал, откуда она шла. Что же, кажется, тебе преподан новый урок смирения. - Он сверкнул глазами на других. - На деле, всем вам.

  Беру пророкотал: - Ты, наглый мелкий выскочка...

  Но голос его затих, ибо Повелитель Теней исчез.

  ***   

  - Занят, занят, занят.

  Котиллион помедлил, стоя на дороге. - Сделано?

  - Разумеется, сделано! - рявкнул Темный Трон и хмыкнул: - Здесь? Что ты делаешь здесь?

  - Узнал, значит, место.

  - Тьфу! Хватит сожалений. Меня уже тошнит.

  - Я вновь отметил это место...

  - Что, вроде Пса, помечающего плетень?

  Котиллион кивнул: - Грубо, но подходяще.

  - Что с тобой? Ты вернешься в Твердыню Теней? Отошлешь ее? Ей нужен новый шлепок? Тычок в нос, быстрая взбучка в кустах?

  - Она ждет лишь моего приглашения, Амманас.

  - Правда?

  - Когда волки встают на след, - сказал Котиллион, - всегда есть один, вожак стаи. Жестокий и беспощадный. Покажи мне бога или смертного без волков, хватающих за пятки...

  - Хватит о волках. Это же я, верно? Клыки, огненные очи, вонючая шерсть и вечный голод, сотня бестий и все зовутся Сожаление.

  - Именно, - кивнул Котиллион.

  - Так ты посадишь ее на коня и дашь меч, и пошлешь по нашему следу.

  - Чтобы убить самого большого и злобного? Да.

  Темный Трон снова хмыкнул. - Но она будет улыбаться.

  - Найди дурака, готового принять такое пари, - ответил, улыбаясь Котиллион.

  Повелитель Теней начал озираться. - Никого не вижу поблизости. Тем хуже.

  Воздух наполнился криками чаек.

  ***  

  "Тисте Лиосан. Дети Отца Света. Звезда рождена во тьме, и небеса явили себя всем". Вифал провел рукой по изрытой штукатурке; куски волглого мха падали там, где он скреб пальцами. Живописная сцена отличалась неуклюжим, примитивным стилем, однако он подозревал, что она более свежая, чем прекрасные работы во дворце. Свет как кровь, трупы на берегу, лица сияют под шлемами. Небо в огне...

  "Немногие пережили хаос гражданских войн. Они прятались здесь, в лесу. При помощи цветной штукатурки и красок старались сделать воспоминания вечными". Он гадал, зачем столь многие это делают. Удивлялся потребности оставить после себя записи о великих событиях, которые они видели, которые пережили.

  Вполне очевидно, такое открытие здесь - в лесу над Берегом, на дне большого провала, на который он случайно набрел - ведет к вопросам. Загадка, подробности которой ему хочется понять, как найти недостающие части рисунка под клочьями мха.

  "Ибо все мы связаны историями, и годы накладываются кучами, становясь камнями, слой за слоем, и так строятся наши жизни. Можете стоять на них и вглядываться в горизонт грядущего, или можете сгибаться под тяжким весом. Можете взять в руки лом и крушить всё, пока не останетесь у кучи мусора. Потом раздавить обломки в пыль и смотреть, как ветер их уносит. Или можете восхвалять гнусные предания, высекая идолов, восхитительную ложь, помогающую возвести взоры всё выше и выше, и пусть фальшь делает тонкой почву под ногами!

  Истории. Они - груды мусора наших жизней, на них мы опираемся, их прячем. И что? Изменим их по желанию - это лишь игра мозга. Потрясите кости в чаше и поглядите, что выпадет. Да, полагаю, это осознанные игры, и оставить себя позади - всё равно что сменить дом. Новое начало манит. Новая жизнь, новое полчище историй, новая гора, которую можно сложить камень за камнем.

  "Что делает тебя счастливым, Вифал?"

  "Длинная полоса жизни, свободная от тревог, Сенд".

  "Ничто иное?"

  "О, красота, если подумать. Радость, ублажение чувств".

  "Ты притворяешься твердым и простым человеком, Вифал, но я думаю - это игра. Фактически я думаю, что ты думаешь слишком много насчет слишком многого. Ты хуже меня. Хаос вскоре становится таким плотным, что кажется твердым и простым".

  "Женщина, от тебя голова болит. Пойду пройдусь".

  Потирая ушибленное бедро, он смел сучки и грязь с одежды, осторожно вылез из провала, используя корни, находя опору для ног в дырах от выпавших камней. Оказавшись наружи, продолжил путь вниз, к Берегу.

  Двадцать или около того шагов от линии пляжа. Лес преобразился. Деревья спилены, волнистые траншеи приготовлены к неминуемому прорыву врага через Светопад. Повсюду снуют фигуры. Оружие в грудах - мечи, копья, пики - трясы и летерийцы деловито отскребают ржавчину с древнего железа, навертывают на рукояти полосы новой мокрой кожи. А вот древки копий кажутся не подвластными времени - черные шесты прочны как прежде. Сотни шлемов лежат целыми курганами, пробуждая мрачные мысли. Их ждут подгонка и смазка.

  Пройдя мимо всего, Вифал достиг берега. Помедлил, ища взглядом в толпе. Но не смог выделить того, кто был ему нужен. Завидел знакомое лицо и крикнул: - Капитан Сласть!

  Женщина глянула на него.

  - Где он?

  Она встала от кожаной карты, которую разложила на песке, утерла с лица пот и указала пальцем.

  Вифал поглядел в том направлении. Увидел одинокую фигуру на куче мусора, лицом к Светопаду. Кивнул Сласти и пошел туда.

  Йедан Дерриг отгрызал куски от головы сыра, работал челюстями, не отрывая взора от водопадов света. Он лишь мельком посмотрел на подошедшего Вифала. Хрустя сапогами по зловещим кусочкам костей пляжа, потом по склону мусорной кучи, где среди больших костей попадались осколки каких-то лесных орехов, свежие тыквы и черепки горшков, Вифал сел рядом с принцем. - Не знал, что сыр еще остался.

  Йедан сунул в рот последний кусок, пожевал, глотнул. - Уже нет.

  Вифал потер лицо. - Ожидал встретить соль, свежий бриз. А тут воняет, словно в трюме. - Он указал на Светопад: - Оттуда никакого дыхания, вообще ничего.

  Йедан хмыкнул: - Скоро будет.

  - Королева гадает насчет этого.

  - Гадает?

  - Ну, скорее тревожится. Ну, еще скорее - она похожа на загнанную в угол кошку, так что уже не тревожится. Когти наружу, зубы наружу, огонь в глазах.

  Челюсти Йедана двигались, словно он еще жевал сыр. Не сразу он ответил: - Так ты просыпаешься каждое утро, Вифал?

  От вздохнул, покосился на Светопад. - Ты никогда женат не был? Могу рассказать.

  - Не особо интересуюсь.

  - Моим рассказом?

  - Женщинами.

  - А. Ну, среди мекросов мужики часто женятся друг на друге. Думаю, видят, чем заняты мужчины с женщинами, и хотят того же.

  - Чего именно?

  - Кто-то будет кошкой, кто-то псом. Я так думаю. Но все официально.

  - А я-то думал, ты хочешь говорить о любви и преданности.

  - Нет, все дело в том, кто задирает ногу, а кто трясет задом. Если тебе везет, роли меняются. Если не везет, кончаешь взаперти одной из ролей, и жизнь кажется жалкой.

  - Превосходное описание брака, Вифал. Меня задело за живое.

  - Печально слышать, Йедан. - Вифал вздохнул. - Так или иначе, королева жаждет уверенности. Ты считаешь себя готовым? И... скоро ли?

  - Нет меры готовности, пока не начнется драка, Вифал. Тогда я увижу, на что способна моя армия, что она готова делать. Меня больше интересует последнее. А как скоро... - Он помедлил, указал на Светопад. - Вон, видишь?

  Странное тусклое пятно возникло за нисходящими потоками света. Потекло как грязь, достигнув подножия, а потом яркие края начали смыкаться снова. - Что это?

  - Драконы, Вифал.

  - КТО?!

  - Солтейкены или союзники. Магию Элайнтов иногда называют их дыханием. Они нападают на барьер силой хаоса, и с каждым выдохом древняя рана истончается, кожа слабеет.

  - Спаси нас Маэл, Йедан! Ты решил стоять против драконов? Как?

  - Когда рана откроется, то внизу - чтобы пропустить пехоту. Им нужно будет занять плацдарм на берегу, отогнать нас от раны. Для дракона физически пройти через барьер - использовать все силы. Тогда он будет на земле, не в воздухе. А дракон на земле уязвим.

  - Но если ударный отряд отгонит вас...

  - Мы должны будет отогнать его.

  - Чтобы добраться до первого дракона.

  - Да.

  - И убить.

  - В идеале на полпути через разрыв. И чтобы умер не сразу. В такой момент сестра и ее ведьмы должны... налететь. Взять жизненную силу дракона...

  - Исцелить рану.

  Йедан кивнул.

  Вифал смотрел на этого человека с угловатым профилем, устремившего взор темных спокойных глаз на Светопад. "Сладкая моча Беру, неужели его ничто не выводит из себя? Принц Йедан Дерриг, твои солдаты будут смотреть на тебя, и я в первый раз понимаю, что они будут видеть. Ты - их стена, их Светопад.

  Но не ранен ли ты, как он?"

  - Йедан, можно ли это сделать? То, что ты описал?

  Мужчина пожал плечами: - Сестра отказывается склониться перед Первым Берегом. Этот акт благословляет королеву трясов, а она не совершает его.

  - Почему же?

  Оскалив зубы в краткой ухмылке, Йедан ответил: - Мы противоположны, хотя и одной королевской крови. Королева, отвергающая благословение, принц, который никогда не даст наследника. А как насчет Пробудившейся Зари? Нашей Сестры Ночи? Она пропала навеки. Яни Товис и я - всё, что осталось. Ты бывал когда-либо в летерийском городе, Вифал?

  - Э... да.

  - Видел, как тряс проходит сквозь толпу летерийцев?

  - Нет, вряд ли.

  - Они смотрят на камни мостовой. Скользят, уходя с пути встречных. Они не ходят как ты - распрямив спину, заполняя потребное пространство.

  - Думаю, всё изменилось, Йедан. То, что сделала твоя сестра...

  - Если дать мышке меч в руки, повелеть, чтобы она стояла, сражалась, не делая шага назад - мышка станет рычащим леопардом? Что же, очень скоро мы найдем ответ.

  Вифал обдумал сказанное принцем и потряс головой: - Значит, лишь королевская кровь делает тебя и сестру столь отличными от описанных тобой трясов? Вы - не мышки.

  - Нас обучали как летерийских офицеров - мы видели в том долг, хотя не перед королем Летера, а перед трясами. Чтобы вести, нужно знать вождей, а еще важнее научиться, КАК вести. Вот что подарила нам летерийская армия, хотя дар оказался опасным - он почти поглотил Яни, а может, и совсем поглотил. Видишь, какое упрямство она показывает?

  - Если она не склонится перед Берегом, смогут ведьмы исцелить рану в одиночку?

  - Нет.

  - А если их было бы больше?

  Йедан поглядел на него. - Если бы я не истребил их? Так? - Он как будто обнаружил во рту какой-то кусок, потрогал его языком, пережевал и проглотил. - Трудно сказать. Может, да. Может, нет. Их терзало смертельное соперничество. Скорее уж они свергли бы сестру или даже убили. А потом начали убивать друг дружку.

  - А ты не сумел бы остановить их?

  - Я сумел.

  Вифал ненадолго замолк. - Она, конечно, понимает опасность?

  - Думаю, да.

  - Ты не пробовал ее убедить?

  - На свой манер она упрямее меня.

  - Еще одна стена, - пробормотал Вифал.

  - Что?

  Он покачал головой: - Ничего особенного.

  - Вот. Еще один налет - смотри...

  Темная форма опустилась на Светопад, громадная размытая тварь. Она жаждет смести сердцевину раны. По барьеру ударили словно тяжким кулаком. Свет брызнул подобно крови. От темного пятна потянулись алые трещины.

  Йедан уже стоял. - Иди к королеве Харкенаса, Вифал, - сказал он, вытягивая меч. - Еще один налет - и начнется. Или прямо сейчас.

  - Начнется? - Мгновенно отупев, переспросил Вифал.

  Он видел, как Сласть и Краткость бегут вверх, на берег. Его охватила волна холода. Ужасные воспоминания. О юных днях, о битвах на палубах Мекроса. Страх заставил ослабнуть ноги.

  - Скажи ей, - продолжал Йедан всё тем же спокойным тоном, - мы продержимся, сколько сможем. Скажи ей, Вифал: еще раз Трясы встанут на Берегу.

  Острия копий высунулись из раны ощетинившимся колючим ужасом - он смог различить фигуры, толкающиеся в стремлении пролезть сюда, почти услышал их вопли. Свет колыхался кровавыми канатами. Свет лился потопом на пляж, играя на крошеве костей. Свет озарил лица под ободками шлемов.

  "Тисте Лиосан. Дети Отца Света. Звезда рождена во тьме и небеса явили себя всем".

  - Иди, Вифал. У нас прорыв.

  ***   

  "Ни против кого мы не выстоим. Мы можем лишь крошиться песком перед пожирающей волной. Йедан призывает офицеров, его офицеры бегут и кричат, строятся шеренги, так называемые солдаты сражаются с паникой, ободряют себя. Трясы - мои трясы - стоят бледные, с распахнутыми глазами, пытаются разглядеть, что творится у бреши, там, где жадные до богатства летерийцы встречают удары копий.

  Из раны раздаются вопли. Это Тисте Лиосан, их лица - изломанные маски ярости, и все безумие войны устремилось к нам, в брешь. Кровь и жизнь уже льются на песок.

  Мы не продержимся. Поглядите на мой народ, как его глаза следят за братом; но он всего лишь один человек и не сможет сдержать врага. Некогда, давно, нас было достаточно, чтобы устоять, достаточно, чтобы держаться и умирать в защиту Королевства. Но теперь... нет".

  Перед ней показались Стяжка и Сквиш. Они кричали и вопили, но она словно оглохла. Звон оружия становился отчаянно громким, походил на свист тысячи ножей об один оселок. "Но ты плоть, брат мой. Не точильный камень. Плоть".

  - Ты должна встать на колени!

  Яни Товис нахмурилась, глядя на молодую женщину: - Тебе нужно крови?

  Глаза широко раскрылись.

  Она протянула руку. - Этого?

  - Ты должна склониться перед Берегом!

  - Нет, - зарычала она. - Не сейчас. Идите прочь, мне нет до вас дела. Островитяне дерутся - идите к ним, сами вставайте на колени. В песок перед ранеными и умирающими - обе. Чтобы глядеть в лица и рассказывать о достойной цели. - Яни Товис прыгнула и толкнула их, почти уронив. - Идите! Рассказывайте!

  "Хотите видеть меня на коленях? Благословляющей всё это?! Еще одна властительница, гонящая народ на гибель? Я встану высоко и горделиво, выкрикивая яростные обещания славы? Сколько лжи может выдержать одна сцена? Неужели слова так пусты?"

  - На колени, - шептала она. - Да. Все на колени.

Глава 9

Я жертва падшая

Настало время

Когда клыки вонзились глубоко

Тащили тело

Плоть стенала

Узрев лик страха

Холода нужды

Настало время

Чужаки меня пленили

Под шепот ужаса

Желаний тяжкий шок

Глаза чужие жалость озарит?

Ну нет, не жди

Настало время

Когда скривился друг

И вера прочная

Просела под стопой

И мир стал незнакомым

Полным злых узоров

Настало время

И сородич нож схватил

Рассечь священные законы

Ради алой спеси

Ради зависти багряной

Приходит ужас

В сердце, в дом

Ты видишь?

Он навис

Мы начали в тенях

И тьмы предел

Все ближе

Стал я падшей жертвой

Демона души

Лицо скривилось

Презирая

Все неудачи

Плоти и костей

Дух увядает

Падаю добычей

Врагов составили мы список

Длиною с целый мир

И ныне падаем добычей

Падаем добычей.

"Лица страха", Рыбак Кел Тат

Сломавшись наконец, тело оседает, а дух высвобождается, дух простирает крылья, улетая, и звук крыльев походит на вздох. Но он знал: так случается не всегда. По временам дух вылетает с воплем, такой же изломанный, как оставленное тело. Слишком долго в истерзанной плоти, слишком долгой была горькая любовь карающей боли.

  Копыта его коня гулко стучали, сухожилия трещали, словно старое привычное кресло; он подумал о теплой комнате, о месте, полном воспоминаний: сплетенные воедино любовь и боль, радость и страдания. Но у него нет кисета со слезами, нечего сдавить в кулаке - просто чтобы ощутить капающую сквозь пальцы влагу. Нет жеста, способного напомнить ему, кем он был.

  Он нашел ее гнилой труп в тени валуна. В волосах под слоем пыли виднелись рыжие пряди. Лицо было спрятано, впалые щеки оказались между колен, словно в последние мгновения она села, скорчилась и стала смотреть на обрубки ног.

  Слишком далеко зашло, так сказал он себе. Даже это зрелище кажется механистичным и бессвязным, словно он на краю неудачи. Он отмеряет шаги, подобно заблудившемуся слепцу, пытаясь найти путь домой. Спешился, сапоги стучат, кости внутри скрежещут, смещаясь; он подошел к ней, осторожно сел на валун, треща сухожилиями, лязгая костями и доспехами.

  Призрак со сломанными крыльями ушел пешком. Потерянный даже для себя. Как можно надеяться его выследить? Склонившись, он опустил лицо в ладони и - хотя разницы нет - закрыл единственный глаз.

  "Кто я - больше не важно. Кресло скрипит. Комнатка, прокопченная насквозь. Толпа под крышей - зачем безумная женщина пригласила их сюда? Охотники прогрохотали мимо, волчица уже не воет. У нее не хватит дыхания, не сейчас, когда она должна бежать. Беги - боги, беги!

  Она понимает, что всё напрасно. Знает, что ее загонят в угол, пронзят копьями. Она все знает насчет охоты и убийства, ибо это силы закона, ее природы. Как, полагаю, и тех, что преследуют ее.

  А женщина в кресле, ее глаза жжет кислый дым, ее зрение размыто. Пора чистить дымоход, да и дикое мертво, навсегда мертво. И когда охотники снова прогрохочут мимо, жертва будет бежать на двух ногах, не на четырех.

  Именно так.

  Ты видишь сон обо мне, старушка? Видишь сон о единственном глазе, что сияет в ночи? Последний взор дикости на твое лицо, твой мир? Боги подлые, меня разрывает на части. Я чую".

  Рога заревели торжеством. Но сердце убитого зверя еще стучит как бешеное.

  Старуха в скрипучем кресле протянула руку и вырвала свой глаз. Он истекал кровью в ладони, пока она стонала от боли. А потом она подняла голову и устремила на него взор оставшегося глаза. - Даже слепец знает, как плакать.

  Он покачал головой, но не в отрицании, а от непонимания.

  Старуха бросила глаз в огонь. - В дикость, в дикость сгинувшую. Сгинувшую. Освободи волка внутри себя, Дух. Спусти зверя на след, и однажды ты ее отыщешь.

  - Кто ты?

  - Чуешь? Воск в огне. Воск в огне.

  - Что это за место?

  - Это? - Кресло скрипнуло. Она потянулась за вторым глазом. - Здесь живет Любовь, Дух. Оплот, который вы забыли, Оплот, который вы все пытаетесь найти. Но вы забыли не только его. - Она вонзила ногти в глаз. - Где любовь, там и боль.

  - Нет, - прошептал он, - должно быть что-то большее. - Он поднял голову, открыл глаз. Безотрадные пустоши, валун, скрюченное тело. - А она бросила его в пламя. Воск. Воск в огне.

  Он смотрел вниз, изучая тело; потом встал, подошел к безжизненному коню, снял с седла свернутый мешок. Разложил и вернулся к ней, бережно поднял, отнимая у гнезда свившейся бледно-зеленой травы. Положил на землю, натянул мешок и завязал концы, повесил груз за седлом. И сам влез на неподвижного скакуна.

  Подбирая поводья, Тук закрыл единственный глаз.

  И открыл выбитый.

  Свет дня резко померк, масса похожих на синяки туч облепила небо. Дикий порыв ветра заставил склониться деревья, окаймляющие северный гребень, а миг спустя пронесся по склону и дороге. Ее лошадь заплясала и сжалась от удара; она пригнулась, избегая опасности слететь со спины животного. Вогнала пятки в бока, заставила лошадь пойди вперед.

  Она в половине дня пути от города - садки имеют обыкновение блуждать, врата бесчисленны, а эти врата открылись очень, очень далеко от места, в котором возникли. Утомленная, полная страхов и сомнений, она продолжала путь; копыта лошади выбивали искры из мостовой.

  Иные вещи могут осаждать душу; иные дела следует переделать. Носок сапога расшвыривает пепел... Нет, она ушла далеко, она здесь, но сожаления идут по пятам, словно гончие.

  Загремел гром; молнии серебристыми трещинами разрезали черные тучи. Где-то позади разряд поразил дорогу. Лошадь пошатнулась. Она успокоила ее твердой рукой. Порывы ветра - словно кулаки, бьющие в левую половину лица, в бок. Она выругалась, но вряд ли услышала свой голос.

  Тьма проглотила мир и она скакала почти вслепую, веря, что лошадь остается на дороге. А дождь всё не начинался - она чувствовала его вкус в воздухе, горечь и соль, взметенную из моря за гребнем гор.

  Плащ сорвался с прочных застежек и бешено захлопал, словно порванный парус. Она выкрикнула проклятие, едва не вылетев из седла. Скрипя зубами, восстановила равновесие, держась рукой за колечко на роге седла.

  Она мчалась в лицо пылевой буре - о боги, она почти что плюнула в лицо самому Вихрю! Но ничего подобного прежде с ней не случалось. Воздух затрещал, застонал. Дорога отозвалась заклинаниям грома. Словно нисходящий на землю бог стучит копытами.

  Завывая, дав волю ярости, она послала лошадь в галоп, и зверь громко зафыркал, словно барабаны под дождем - хотя воздух горяч и сух как в могиле. Еще ослепительная вспышка, еще оглушающий раскат - лошадь сбилась с дороги но, напрягая мышцы и кости, вернулась...

  ... и кто-то ехал рядом на громадном тощем коне черней нависшего неба.

  Она повернулась, сверкая глазами. - Это ты?

  Блеск улыбки. - Не печалься!

  - Когда это кончится?

  - Откуда мне знать? Когда закроются проклятые врата!

  Он добавил что-то еще, но гром разбил сказанное в щепки. Она покачала головой.

  Он склонился ближе, крикнул: - Хорошо видеть тебя снова!

  - Идиот! Он хоть знает, что ты здесь?

  Ответом послужила еще одна ухмылка.

  Где он был? Человек этот всегда ее раздражал. И вот он рядом, напоминает о причинах, по которым она тогда сделала... то, что сделала. Изрыгнув очередное ругательство, она сверкнула глазами. - Будет еще хуже?

  - Только когда мы уйдем!

  "Боги подлые, что я сделал бы ради любви".

  ***   

  - Север, - сказала иссохшая карга. Ее согнутое, разбитое лицо напоминало Ливню одного из дядей, которому конь сокрушил челюсти и скулу. До конца дней своих он показывал миру отпечаток копыта, криво ухмыляясь беззубым ртом; смеялся и говорил: "Мой лучший друг сделал это. Куда катится мир, если нельзя доверять и лучшему другу!"

  Если бы конь пережил его, если бы жена голосила у погребального костра, как положено вдове, а не стояла молча, с сухими глазами, если бы он не начал гоняться за девушками... Ливень покачал головой. У любого всадника, зовущего коня лучшим другом, в черепе пара камешков разболталась и бренчит.

  Однако сам Ливень оказался привязанным к кобыле, заботясь о ней с тщательностью, граничащей с одержимостью. Он горюет, видя ее мучения. Плохой корм, мало воды, отсутствие сородичей. Одиночество размягчило дух лошади, ведь она из стадных животных, как и люди. Одиночество сделало ее глаза тусклыми.

  - Пустыня блестит от смертей, - продолжала бормотать Олар Этиль. - Мы должны обогнуть. На север.

  Ливень оглянулся на детей. Абси выбежал на равнину и вернулся с осколком кристалла - тот создавал радуги в руках. Высоко подняв трофей, он качал им, словно мечом, и смеялся. Близняшки оглянулись, но лица их были равнодушными.

  Он неловок с детьми. Красная Маска велел ему заботиться о детяховлов в тот давний день, отлично зная его неуклюжесть, его боязнь. Красная Маска наказывал его за что-то; Ливень не может вспомнить, да это и не важно. С назначенного места он видел падение великого вождя. С назначенного места лицезрел смерть Тука Анастера.

  Вот мера людского безумия, понял он: дети видят такие ужасы. Боль умирающих, насилие убийц, жестокость победителей. Он гадал, что видели близняшки с той ночи измен. Даже Абси должен быть покрыт шрамами, хотя он кажется до странного несклонным к долгим припадкам тоски.

  Нет, всё неправильно. Но... может, никогда правильным не было. Разве не для каждого ребенка наступает момент, когда мать и отец лишаются статуса полубогов, высшего всезнания, оказавшись столь же слабыми и порочными, как и взирающее на них дитя? О, как сокрушителен этот миг! Мир сразу становится местом страха, где в неведомом поджидают все виды опасностей, и дитя гадает - осталось ли место, где можно спрятаться, где можно найти убежище.

  - На север, - повторила Олар Этиль и зашагала, прихрамывая. Куски плоти болтались на костяке. Две костяные ящерицы побежали следом - он гадал, где проклятые твари шатались столько дней.

  Ливень отошел от лошади, встав рядом с детьми. - Абси и Стави, - сказал он. Стави встала и взяла руку братца - в другой он сжимал осколок. Отвела к лошади. Залезла в седло, протянула руки вниз.

  Видя, как она поднимает ребенка с земли и сажает перед собой, Ливень снова подумал: дети изменились. Жилистые, весь жир ушел, кожа темна от солнца. Недавно отточенное лезвие умений.

  "Красная Маска оставил меня сторожить детей. Но все они погибли. Все. Ушли. Тогда я обещал Сеток охранять этих. Такая смелая клятва. А я их даже не люблю. Если я снова провалюсь, они погибнут".

  Мозолистая рука Стории скользнула в ладонь. Он взглянул ей в глаза, и увиденное заставило скрутиться желудок. "Нет, я не беспорочный защитник, не бог-хранитель. Нет, не гляди так". - Идем, - бросил он резко.

  ***  

  Она ощущала, как растет сила, она послала чувства пробираться сквозь каменистую почву, по сырым пескам на местах погребенных потоков. Снова и снова она касалась знаков избранных своих детей, Имассов, и даже Эрес'алов, что жили во времена до Имассов. И слышала отзвуки их голосов, песни, отданные древним ветрам на берегах пропавших рек, за боками холмов, давно стертых и съеденных веками.

  Да, их орудия грубы, из плохого камня - но это не важно. Они жили здесь; они бродили по этим землям. "И так будет снова. Онос Т'оолан, ты не хочешь понять, чего я требую от тебя и твоего рода. Серебряная Лиса увела столь многих прочь, далеко за пределы моей хватки; но, Первый Меч, те, что пошли за тобой, познают спасение.

  Не слушай призывы Первого Трона - она может быть дочерью Императора, она может стоять в тени тайн, но ее власть над тобой иллюзорна. Тебя побуждает повиноваться пятно Логроса, безумие отчаявшегося. Да, ты склонился перед Троном, как и другие, но Император мертв. Мертв!

  Слушай меня, Онос Т'оолан! Поверни народ - на выбранном пути вас уничтожат. Найди меня и давай положим конец войне воли. Первый Меч, погляди моими глазами: у меня твой сын.

  У меня твой сын".

  Однако он по-прежнему отталкивает ее, собственная воля вьется и кружится над ним, горя силой Телланна. Она пыталась пробиться, но эта сила ее отторгла."Проклятый глупец! У меня твой сын!"

  Она зарычала, оглянулась на плетущихся по следу смертных."А как насчет дочерей, Онос? Мне им глотки перерезать? Это тебя приведет? Как ты смеешь отвергать меня?! Отвечай!"

  Слышно только бормотание ветра.

  "Или бросить их? Найти тебя самой? Скажи, твоя сила сумеет отбить дракона?

  Я приду к тебе, Первый Меч, в гневном пламени Теласа..."

  "Повреди им, Олар Этиль, и тысяча миров огня Теласа не уберегут тебя от меня".

  Она засмеялась. - Ага, заговорил.

  "Неужели?"

  Гадающая по костям злобно зашипела. - Ты? Изыди, одноглазый труп! Вернись к жалкой армии бесполезных солдат!

  "Протягивай же свои чувства, Олар Этиль, но никто не скажет, что ты можешь найти. Считай это предупреждением. Ты вовсе не одна в этой стране. Крылья веют во тьме, утренний холод блестит тысячью глаз в каждой капле росы. По ветру несутся запахи и соки, дыхание льда..."

  - О, потише! Я вижу, куда ты клонишь. Думаешь, я не могу стать незаметной?

  "Ты даже от меня, одноглазого трупа, не скрылась".

  - Чем дольше ты тут держишься, - сказала она, - тем больше сущности теряешь. Это мое предупреждение тебе. Ты распадаешься, Тук Анастер. Понял? Ты распадаешься.

  "Я удержусь, сколько будет нужно".

  - Чтобы сделать что?

  "Что нужно".

  Ее воле оказалось легко проскользнуть мимо него, грохоча горным потопом. Бурля как вода, как огонь. Она осадит Первый Меч Телланна. Пробьет барьер. Она схватит его за горло...

  Впереди на равнине, поперек ее пути, строй солдат, молчаливых и темных. Грязные заскорузлые знамена, рваные стяги, шлемы над тощими, иссохшими лицами.

  Ее сила ударила по ним, треснула и разбилась, словно волны об утес. Олар Этиль ощутила, как дрогнул разум. Ее ошеломила воля этих выходцев, самочинно завладевших Троном Смерти. Когда она отшатнулась, один всадник выехал из строя.

  Седина в бороде была закаленным железом, глаза блестели камнем. Натянув поводья, он склонился в седле. - Ты забрела в чужие земли, Гадающая.

  - Ты смеешь бросать мне вызов?

  - Где угодно, когда угодно.

  - Он мой!

  - Олар Этиль, - сказал солдат, вытаскивая меч, - споря со смертью, всегда проигрываешь.

  Визжа от ярости, она сбежала.

  ***  

  Ливень подошел и встал рядом с коленопреклоненной тварью. - Ты нас чуть не оглушила, - сказал он. - Что случилось?

  Она не спеша выпрямилась и хлестнула рукой ему по груди. Ливень полетел, тяжело ударился о почву; он не мог дышать.

  Олар Этиль встала над ним и протянула руку, сжав горло. Вздернула, придвинула уродливое лицо; в дырах глаз огнями плескалась ярость. - Если я убью их здесь и сейчас, - проскрипела она, - какая польза от тебя? Говори, щенок, зачем ты нужен?

  Он тяжело вздохнул, пытаясь опомниться. Карга с рычанием оттолкнула его. - Не насмехайся надо мной, овл.

  Ливень зашатался, упал на колено.

  Рядом хихикали две рептилии-скелета.

  Стория подбежала сбоку. - Не надо, - умоляла она, заливаясь слезами. - Не надо, пожалуйста. Не бросай нас!

  Он качал головой. Горло слишком болело, чтобы говорить.

  Кобыла подошла и уткнулась носом в плечо. "Духи подземные..."

  ***  

  Уже давно он полностью высвободил силу Телланна, усилием таща садок за собой - с каждым тяжелым, скрипучим шагом. В омертвелом сердце садка ничто не достигает Оноса Т'оолана; даже яростные нападения Олар кажутся заглушенными, мутная злоба почти не различима за множественными слоями воли Первого Меча.

  Он вспоминал пустыню, солончак в круге камней. Ряды были неровными. Многие кланы смогли выставить всего одного воина тем тихим, холодным утром. Он стоял перед Логросом, лишенный рода, и удерживали его лишь ремни долга, спутанная паутина преданности. Он ведь Первый Меч!

  Последний Джагут одхана выслежен и зарублен. Пришло время вернуться в Малазанскую Империю, к Императору, усевшемуся на Первый Трон. Онос Т'оолан знал, что вскоре снова встанет рядом с Дассемом Альтором, своей смертной тенью. Тот выбрал для себя - и кружка ближайших друзей - титул Первого Меча. Пророческое вдохновение, не иначе - скоро все они будут мертвы, как сам Онос Т'оолан, как любой Т'лан Имасс. А если не мертвы, так... разрушены.

  Но тут Логрос воздел руку, скрюченные пальцы почти уткнулись в Оноса. "Ты прежде был Первым Мечом", сказал он. "Вернувшись в империю смертных, мы присягнем Дассему Альтору. Теперь он наследует твой титул. Ты же сложишь звание Первого Меча".

  Онос Т'оолан поразмыслил. Сложить звание? Разрубить обеты? Рассечь узлы магии? "Вновь познать свободу?" "Он смертный, Логрос. Он не знает, что берет на себя вместе с титулом".

  "Служением", отозвался Логрос, "Т'лан Имассы освятят его..."

  "Хотите сделать его богом?"

  "Мы воины. Наше благословение..."

  "ПРОКЛЯНЕТ ЕГО В ВЕЧНОСТИ!"

  "Онос Т'оолан, ты нам не нужен".

  "Ты вообразил", - он помнил тембр своего голоса, кипящее негодование и ужас перед тем, что задумал Логрос сделать со смертным человеком, с тем, кто обречен встретить смерть. "А мы ее не видели, мы всегда бежим от момента встречи - Логрос, через него Владыка Смерти ударит по Т'лан Имассам. Худ заставит его платить за наше преступление, за нашу дерзость..." - "Ты вообразил", сказал он тогда, "что твое благословение отличается от проклятия? Ты сделаешь из него бога тоски, неудачи, бога с лицом обреченного на плач и горестную гримасу..."

  "Онос Т'оолан, мы изгоняем тебя".

  "Я поговорю с Дассемом Альтором".

  "Ты не понимаешь. Слишком поздно".

  "Слишком поздно".

  Адъюнкт Лорн думала, что союз Малазанской Империи с Т'лан Имассами Логроса разбила смерть императора. Она ошибалась. "Ты должна была винить пролитие крови Дассема Альтора, не Келланведа. Хотя ни тот, ни другой не был убит, только один принял губительный поцелуй Худа. Только один предстал перед самим Худом и осознал, какую жуткую вещь сделал с ним Логрос.

  Говорят, что Худ стал его покровителем. Говорят, что Альтор поклялся служить Владыке Смерти. Говорят, что Худ предал его. Они ничего не понимают. Дассем и его дочь - они были ножами Худа, брошенными в нас. Каково это - быть оружием бога?

  Где ты сейчас, Логрос? Чувствуешь меня, так яростно возвращенного? Мой наследник - твое "избранное дитя" - отверг роль. Отныне его шаги возвещают о трагедии. Ты сделал его Богом Слез, и теперь, когда Худа нет, он станет охотиться на следующего. На того, кто изменил его. Дрожишь, Логрос? Дассем идет за тобой. Идет за тобой".

  Нет, до Оноса Т'оолана не дотянуться миру. Ни трепетанию боли, ни содроганию горя. Ему неведома ярость. Он защищен от любого предательства, как и все, кого он любил смертным некогда сердцем. У него нет желания мстить; у него нет надежды на спасение.

  "Я Первый Меч. Я оружие безбожных, и в тот день, когда меня извлекут из ножен, вы лишитесь снов. Логрос, глупец, ты думал, что ты и прочие Т'лан Имассы защищены от гибельного лобзания нового бога? Спроси Крона. И Серебряную Лису. Погляди на меня нынешнего. Погляди, как Олар Этиль старается вырвать меня из-под проклятия Дассема - и не может. Ты дал ему владычество, и эти цепи не разбить даже Гадающим по костям.

  Мы идем на собственное истребление. Первый Меч разорван надвое, одна половина смертная и жестокая в отрицании, вторая - бессмертная и еще более жестокая. Радуйся, что меня не нашел Дассем. Радуйся, что он сам избирает путь и окажется далеко не там, где буду я.

  Вот мой секрет. Слушай внимательно. Оружие безбожных не нуждается в руке владельца. Оружие безбожных само собой владеет. Оно лишено страха. Оно лишено вины и равнодушно к справедливости. Оно много чем бывает, но оно никогда не бывает лжецом. Оно убивает не во имя высших сил, не ради воздаяния. Оно не станет прятать жестокость в тряпицу рвения, оправдывающего и прощающего убийцу.

  Вот почему оно - самое ужасное оружие".

  Никто до него не дотянется, но сам он чувствует, как сила сочится, излучается волнами - и дрожит весь мир. Он больше не желает прятаться. Ему уже не интересны стратегии обмана.

  Пусть враги его найдут. Пусть познают его гнев.

  Не лучше ли вот так? Не приятнее ли так, чем в пламени ярости? Телланну не нужны злые пожары, пожирающие землю и затмевающие небеса. Телланн способен таиться а единой искре, мерцать еле заметной точкой в душе уголька. Он способен скрыться в терпении воина, неуязвимого для сомнений, облаченного в латы чистой праведности.

  И если праведность воссияет, испепеляя всех, кто на нее посягнул... что же, разве это не справедливо?

  ***  

  Улаг Тогтиль склонился под приступом мыслей Первого Меча, под разрывающим потоком блистающего ужаса. Он ощущал волны тоски, извергаемой собратьями-воинами, он новорожденным угрем кружился в мальстриме гнева своего вождя.

  Не будут ли они истреблены? Неужели Онос Т'оолан обернется, найдя наконец место уничтожения, и увидит позади кучки праха? Его последователи сожжены им самим. "Или это нас закалит? Переплавит в то самое "оружие безбожных?""

  Мы чуем тебя, Олар Этиль, и тоже отвергаем тебя и твои посулы. Наше время ушло. Первый Меч понял. А ты - нет.

  Иди прочь. Слишком ужасна кровь, которой ты требуешь от мира, и пролить ее - даровать последнее подкрепление теме трагедии, жуткому проклятию смертного по имени Дассем Альтор.

  Логрос, найди я тебя сейчас - разорву по суставам. Выверну череп, пока не треснет шея. Сожгу твой череп в самой глубокой и темной яме, чтобы ты созерцал лишь вечность распада.

  Да, теперь мы понимаем Первого Меча.

  Понимаем - и это невыносимо".

  ***  

  Рюсталле Эв стремилась быть рядом с Улагом. Ей нужна его сила. Первый Меч пожирает себя, его мысли - и зияющие, лязгающие челюсти, и обгрызенный, окровавленный хвост. Он огненная змея, неумолимо катящаяся колесом. Течение подхватило воинов; они шатаются, ослепнув в потопе жуткой власти.

  "Улаг, прошу - неужели мы не простились с оружием? Неужели мир - лишь обман?

  Первый Меч - ты поклялся разбить нас, но что это даст? Таково единственное наследие, которое сможем предложить пошедшим за нами? Мы гибнем, символы бессмысленного отрицания. Короли продолжат попирать землю, рабы будут гнуться в цепях, охотники охотиться, а жертвы - гибнуть. Матери зарыдают по детям... Первый Меч, неужели тебе больше нечего нам дать?"

  Но Онос Т'оолан даже не думает о страхах последователей. Он даже не слушает их, уцепившись за жалкую игру в неумолимость. В этом безумном недоверии, в абсурде отстраненности он не ощутит ничего.

  "Но мы идем следом. Ничего иного не остается".

  Она споткнулась. Улаг протянул руку, помогая ей.

  - Улаг?

  - Держись, Рюсталле Эв. Найди что-то. Воспоминание, на которое можно опереться. Время радости или любви. Когда приходит миг... - он помедлил, словно сражаясь со словами, - когда приходит время и ты падаешь на колени, когда мир отворачивается, когда ты падаешь в себя, падаешь и падаешь... найди свой миг, свой сон о мире.

  - Нет такого, - шепнула она. - Помню лишь горе.

  - Ищи, - зашипел он. - Ты должна!

  - Он желает увидеть нас уничтоженными, и лишь о таком мире я ныне мечтаю.

  Она видела, как Улаг отворачивается, и вновь исполнилась тоски. "Видите нас? Мы Т"лан Имассы. Мы слава бессмертия. Когда придет забвение, я поцелую его. Увижу себя несущейся в бездну по реке слез. По реке слез..."

  ***  

  Грантл шел по следу, превосходящему всякое воображение, огибал отвесные утесы, завалы острых камней и разбитые валуны. В этом мире сна воздух горяч, пахнет солеными болотами и обширными лугами. Это след мертвого и умирающего, след сжатых челюстей и мускулов, напряженных сильнее стальных обручей. След израненных о камни лап. Глубокий и теплый миазм, связавший умы загнанных жертв, наполняет воздух, и воздух кажется дыханием духов, навсегда пойманных предсмертной мукой.

  Он добрался до пещеры, помедлил, подняв голову и принюхиваясь.

  Хотя всё это было очень давно, поколения наложились на поколения, и череда событий обречена повторяться снова и снова, во веки веков.

  Иллюзия, это понятно. Последний гигантский кот, затащивший в пещеру добычу, стал прахом и костями, и столетия разметали их - не найти даже запаха. Леопард, тигр, пещерный лев - какая разница, если проклятая тварь мертва. Цикл охот, размножения и старения давно прерван.

  Он вошел в пещеру, отлично зная, что должен увидеть.

  Кости. Обгрызенные черепа. Черепа Эрес'алов и других обезьян, там и тут люди - ребенок, женщина. Свидетельства времен, когда будущие тираны мира были лишь боязливой добычей, широко раскрывали глаза, заметив блеск кошачьего зрачка в темноте. Они падали под дикими ударами клыков и когтей. Висели - сломаны шеи - в челюстях великолепных пятнистых бестий, правителей мира.

  Тирания была лишь намеком глаз, и солнце каждый день всходило над невежественным миром. Как это, должно быть, было сладко.

  Грантл фыркнул. "Не удивляюсь, что ты забыл всё, Трейк. Не удивляюсь, что ты не был готов к божественности. В джунглях древних дней богами были тигры. Пока не пришли новые боги. Они были кровожаднее всяких тигров, и ныне джунгли безмолвны".

  Он знал: этой ночью в пещере он увидит сны об охоте, идеальном загоне идеальной добычи. Будет волочить жертву по тропе в укрытие, подальше от гиен и шакалов.

  В качестве сна не так плохо. Пока это сон. "Черная шерсть, кровь в моей пасти..."

  ***  

  Он нашел его за стенами мертвого города. Стоит на коленях в дорожной пыли, собирает остатки старого битого горшка, хотя тут не один горшок - сотни. Паническое бегство, дым и пламя вздымаются, черня известняковые утесы, скрывавшие город - мелькание испуганных лиц, словно шелуха и мусор в реке... Всё распадается, все гибнет.

  Он пытался сложить черепки воедино; когда Маппо подошел, он поднял голову и глянул - мельком - прежде чем вернуться к работе. - Добрый господин, - сказал он, пальцем беспрестанно передвигая осколки туда и сюда, меняя порядок, отыскивая узор. - Добрый господин, у вас случайно не найдется клея?

  Ярость ушла, а с ней и память. Икарий стоял спиной к разрушенному им городу.

  Вздохнув, Маппо опустил тяжелый мешок и присел на корточки. - Слишком сильно разбито, - сказал он, - чтобы чинить. Потребуются недели, а то и месяцы.

  - Но время у меня есть.

  Маппо вздрогнул, отвел глаза - не на город, где плащовки облепили окна прислонившихся к стенам утесов зданий, где полотнища копоти пятнали камни, словно ведущие в ночь прорези. Не на город с узкими улицами, полными мусора и тел - ризаны кишат на холодной, уже гниющей плоти, бхок'аралы лезут вниз, лизать темные пятна ради соли и собирать свертки одежды, чтобы строить гнезда. И не на ворота с выбитыми створками, с кучами мертвых солдат, раздувающихся в доспехах на дневной жаре.

  Он смотрел на юг, в сторону старых караванных стоянок, отмеченных лишь низкими каменными фундаментами, коралями для овец и коз. Никогда больше торговцы пустыни не приедут в это место; никогда больше купцы из далеких городов не будут искать знаменитых Червленых шелков Шикимеша.

  - Думаю, друг, - начал Маппо и покачал головой. - Лишь вчера ты говорил о странствиях. На север, говорил ты, к побережью.

  Икарий поднял голову, нахмурился: - Я?

  - Искать таноанцев, Странников Духа. Рассказывают, что они хранят древние записи самой Первой Империи.

  - Да, - закивал Икарий. - Я тоже слышал такие рассказы. Подумай об их тайных знаниях! Скажи, как думаешь - жрецы допустят меня в библиотеки? Так много мне нужно узнать... неужели они помешают? Как думаешь, друг, они будут благосклонны? Добры ко мне?

  Маппо внимательно изучал черепки на дороге. - Говорят, таноанцы весьма мудры. Не могу вообразить, Икарий, чтобы они закрыли перед тобой двери.

  - Хорошо. Это хорошо.

  Трелль поскреб обросшую челюсть. - Итак, Икарий и Маппо вновь бредут по пустошам, к берегу, чтобы нанять корабль до острова - дома Странников Духа.

  - Икарий и Маппо, - повторил Джаг и улыбнулся: - Маппо, друг мой, день кажется весьма многообещающим. Не так ли?

  - Я наберу воды из караванных колодцев, и мы выйдем в путь.

  - Вода. Да, я так хочу смыть грязь - кажется, я купался в грязи.

  - Вчера вечером ты упал в ручей.

  - Именно, Маппо. Какой я неуклюжий. - Он не спеша встал, собрав в ладонях десятка два черепков. - Видишь прекрасную глазурь? Словно само небо - эти сосуды должны были быть великолепными. Какая потеря, когда лопаются чудесные сосуды. Не правда ли?

  - Да, Икарий, ужасная потеря.

  - Маппо. - Он поднял глаза, полные тоски. - Думаю, в городе что-то случилось. Умерли тысячи - тысячи мертвецов в городе. Верно?

  - Да, Икарий, весьма трагический конец.

  - Что за ужасное проклятие тут побывало?

  Маппо покачал головой.

  Икарий смотрел на черепки в руках. - Если бы я смог сложить их воедино, так и сделал бы. Ты ведь знаешь? Ты понимаешь... скажи, что понимаешь!

  - Да, друг.

  - Взять сломанное. Исправить.

  - Да, - шепнул Маппо.

  - Неужели всё должно ломаться?

  - Нет, Икарий, не всё.

  - Не всё? Что же не сломается под конец? Скажи, Маппо.

  - Ну, - выдавил улыбку Трелль, - не надо искать далеко. Разве мы не друзья, Икарий? Разве не всегда мы были друзьями?

  Внезапный свет озарил серые глаза Джага. - Помочь с водой?

  - Хотелось бы.

  Икарий смотрел на черепки и колебался.

  Маппо покачал мешок. - Сюда, если хочешь. Попытаемся исправить потом.

  - Но на дороге есть еще - я хотел бы...

  - Оставь воду мне, Икарий. Если хочешь, набей в мешок столько, сколько сумеешь собрать.

  - Но вес... нет, друг, думаю, моя одержимость окажется слишком тяжкой ношей.

  - Насчет этого не тревожься, друг. Давай. Я вскоре вернусь.

  - Уверен?

  - Давай.

  Улыбнувшись, Икарий снова встал на колени. Взор упал на меч, лежавший на краю тропы в нескольких шагах. Маппо видел, как спутник хмурится.

  - Я счистил с него грязь ночью, - произнес он.

  - А. Очень благородно, друг.

  "Шикимеш и его Червленый шелк. Эпоху назад, тысячу неправд назад. И одна большая ложь. Насчет нерушимой дружбы". Он сидел в темноте, окружив себя кольцом сдвинутых валунов - старый обычай Треллей - и открыв проход на восток, откуда придет солнце. В руках была дюжина или чуть больше таких пыльных, бледно-голубых черепков.

  "Мы так и не занялись их складыванием. Он забыл к полудню, я не пытался напоминать - и разве это не было моей задачей? Питать его лишь теми воспоминаниями, которые сочту полезными, а прочие морить голодом, пока не пропадут.

  Стоя в тот день на коленях, он был так похож на ребенка, разложившего все игрушки в ожидании кого-то вроде меня. До меня он был доволен компанией игрушек. Разве не драгоценный дар? Разве дети - не чудо? То, как они строят себе миры и живут в них, находя радость в самой жизни?

  Кто посмел бы помешать? Кто готов сокрушить, раздавить такое чудо?

  Я найду тебя стоящим в пыли, Икарий? Найду тебя гадающим над обломками? Мы будем говорить о священных библиотеках и тайных историях?

  Сядем и будем склеивать горшок?"

  Маппо бережно вернул обломки в мешок. Лег, поместив голову в прогалину между камнями, и попытался заснуть.

  ***  

  Финт оглядела местность. - Они разделились, - заявила она. - Одна армия пошла на восток, но этот след более узкий. - Она указала на юго-восток. - Две, а то и три силы - большие - пошли тем путем. Итак, перед нами выбор. - Она встала лицом к спутникам, устремила взор на Чудную Наперстянку.

  Юная женщина, казалось, состарилась на десятки лет после смерти Джулы. Она стояла, явно мучимая болью; подошвы были стерты, потрескались и сочились сукровицей. "Как и мои". - Ну? Ты сказала, та сила... там, где-то. Говори, за какой армией следовать.

  Наперстянка встряхнулась. - Если там армии, там должна быть война.

  - Да, была битва. Мы нашли остатки. Но, возможно, это была единственная битва. Возможно, войне конец и все пошли по домам.

  - Я о том, зачем нам идти хоть за кем из них?

  - Потому что мы умираем от голода и жажды...

  Глаза юной женщины сверкнули: - Я делаю всё, что могу!

  Финт сказала: - Знаю, но этого недостаточно, Чудная. Если мы кого-нибудь не отыщем, нам конец.

  - Значит, на восток... хотя... стой. - Колдунья колебалась.

  - Давай скорей, - пробурчала Финт.

  - На том пути что-то ужасное. Я... я не хочу подходить ближе. Тянусь, потом улетаю - не знаю почему. Ничего не знаю!

  Амба смотрел на нее, словно изучал непонятный кусок древесины или сломанного идола. Казалось, он готов выблевать себе под ноги.

  Финт провела рукой по сальным волосам. Отросли, но ей это нравится. Всё что угодно для защиты от адской жары. Боль в груди стала постоянной спутницей. Она мечтала напиться. Упасть одурелой в каком-нибудь переулке, в жалкой комнате кабака. Исчезнуть для себя самой. Хотя бы ночь, одна ночь. "И встать в новом теле, в новом мире. С Полнейшей Терпимостью, живой и сидящей рядом. Без враждующих богов и мечей во лбах". - Как насчет юго-востока, Колдунья? Тоже дурное чувство?

  Наперстянка покачала головой, пожала плечами.

  - И что это должно значить?! - раздраженно закричала Финт. - Так же плохо, как на юге, или нет?

  - Нет... хотя...

  - Хотя что?!

  - Вкус крови! Там! Но как так? Сплошная кровь!

  - Они ее льют или пьют?

  Наперстянка смотрела на Финт как на сумасшедшую. "Боги, может, я взаправду свихнулась. Такие вопросы..." - Какой путь скорее нас убьет?

  Глубокий прерывистый вздох. - Восток. Та армия... они скоро погибнут.

  - От чего? - потребовала Финт.

  - Не знаю... может, от жажды. Да, жажда. - Глаза расширились. - Там нет воды, совсем нет - вижу почву, блестящую, ослепляющую, острую как лезвия кинжалов. И кости - бесконечные поля костей. Вижу мужчин и женщин, сводимых с ума жарой. Вижу детей - о боги! - они идут словно кошмары, словно свидетельства всех наших преступлений. - Она взвыла, коротко и страшно, спрятав лицо в ладонях, пошатнулась и упала бы, если бы не Амба. Он подскочил, принимая ее тяжесть. Женщина повернулась, спрятавшись в объятиях. Амба, задрав подбородок, смотрел на Финт, и улыбка его была устрашающей.

  "Безумие? Поздно, Чудная - и благодари богов, что не видела того, что видели мы". Содрогнувшись, Финт повернулась к юго-востоку. - Значит, нам туда."Дети. Не напоминай. Иные преступления врезаются в кости слишком глубоко. Нет, не напоминай".

  Она мысленно видела Полушу с искаженным ухмылкой лицом. "Наконец", пробормотала та, "решение. Держись его, Финт".

  Финт кивнула Амбе, приглашая вести ведьму, и пошла, привычно покачиваясь и хромая."Если они ушли слишком далеко, мы не догоним. Если бы было больше... крови. Мы пролили бы ее или выпили".

  Она гадала об армиях, что впереди: кто они, ради Худа, и зачем пришли в Пустоши - только ради глупой битвы? Почему потом разделились? "Ах вы бедные глупцы, идущие на восток. Один взгляд на то, что у вас впереди, лишил ее рассудка. Умоляю - вернитесь, прежде чем множество жизней лягут в бесплодную почву.

  К чему бы вы ни шли, оно того не стоит. Ничего в мире того не стоит, и вам придется изрядно потрудиться, разубеждая меня".

  Услышав кряхтение, она оглянулась. Амби нес Чудную Наперстянку на руках, улыбка на лице стала застывшей гримасой лживого торжества, словно, осуществив желание сердца, он заставлял себя чувствовать полнейшее удовлетворение. Голова Наперстянки болталась на его локте, веки были сомкнуты, рот полуоткрыт.

  - Что с ней такое?

  Амба сказал: - Выпал винт, Финт.

  - Заткнись, говенная кучка.

  ***   

  Десять тысяч меховых спин, черных, серебряных и серых, тела тощие и длинные. Словно железные мечи, десять тысяч железных мечей. Они мелькали перед глазами Сеток, они размывались точеными гребнями волн сердитого моря. Ее тащило, несло к утесам и рифам, на выставленные клыки гнилого камня.

  Ветер выл в уши, ревел вокруг и внутри, дрожал громом в каждой косточке ее существа. Она чувствовала, как звери вылетают на берег, как ярость атакует бесчувственные скалы и все жестокие законы, удерживающие мир на месте. Они скалили зубы небесам, кусали и грызли копья - лучи света в прорехах туч. Они выли против наступления ночи и охотились, загоняя свою же бездумную дикость.

  "Мы то, что мы есть, и вставать против такого врага, что выбрали мы - бесполезно.

  Кто будет биться за нас? Кто оскалит губы, показывая клинки острого железа?"

  Утесы впереди дрожали от натиска - ее несло все ближе... "Зимние Волки, видите меня? Благой Лорд, гордая Леди, это ваши призывы? В той разбитой стене таится пещера? А внутри - Оплот Тронов?

  Несется по ветру запах, заставляющий волосы встать дыбом, посылающий потоки холода по венам людей. Следы пересекают тропу, тайные проходы под пологом леса. Мыши плясали на слежавшихся листьях за миг до нашего появления, но мы ослепли ко всему.

  Все пространства, сделанные нашими огнями и орудиями, нашими топорами и плугами, мы должны заполнять потным, горьким потоком гордыни. В нами сотворенных пустошах мы велим себе стоять в позе торжествующих победителей.

  Троны Дикости, троны костей, кож и мертвых глаз. Высоки как горы эти Звериные Троны.

  Кто нападает на нас? Кто охотится на нас? Кто режет нас?

  Все и каждый".

  Она видела рваные расселины. Гибель, как оказалось, может прийти благословением. Несущий ее жар зверей сладок, словно поцелуй любимого, нежные объятия, посул спасения. "Я Дестриант Волков. Я держу в груди души всех убитых зверей этого и всех прочих миров.

  Но я не смогу держать их вечно.

  Нужен меч. Нужно избавление.

  Избавление, да, и меч. Десять тысяч железных мечей. Во имя Зимних Волков, во имя Вольности".

  ***  

  Сестра Равная шла по безжизненным пескам далеко к югу от Шпиля, далеко от чужих глаз. Некогда он мечтала о мире. Она жила в королевстве, в котором мало кто задавал вопросы, и в этом было удобство. Если возникала причина достаточно весомая, чтобы посвятить ей жизнь... это становилось путешествием от рождения до смерти. И это не вызывало сопротивления. Нет ничего, чтобы подхлестнуть тревогу, ничего, чтобы страдать от боли или доставлять боль. Хотя Форкрул Ассейлы давно утратили бога, они издавна страдали от горя, от жестокого конца своего бога - убийства, за которое не получить прощения. Однако она хранила в гавани детской души надежду, что можно сделать нового бога. Сложить, как набор из костей, волглой глины мышц, гладкой кожи: придать форму, наделить жизнью своих любящих рук. Это божество она называла бы Гармонией.

  В мире ее бога жизнь не требовала бы смерти. Не было бы нужды убивать ради еды. Злая судьба и несчастные случайности не уносили бы из жизни прежде времени, леса и равнины кишели бы животными, небеса птицами, моря, реки и озера рыбой.

  Желания детей - хрупкая штука, и она успела познать, что ни одно не выживает в суровом, горьком равнодушии взросления, среди его императивов: шагай с каменными глазами за лукавыми благами богатств или хотя бы за раздувшейся блажью удовольствий! Добродетели сменили форму; глина затвердела камнем, взрослые взяли оружие и убили друг друга. В новом, взрослом мире она не находила места для покоя - совсем не находила.

   Она помнила, как вышла с корабля в город, в толпу кричащих людей с испуганными глазами. Со всех сторон видела она их, усталых солдат, ведущих непрестанную войну с демонами реальными и воображаемыми. Они сражались за положение, за достоинство, они дрались за то, чтобы лишить положения и достоинства соседей, супругов, родичей. На деле только необходимость борьбы удерживала от распада семьи, общины, провинции и королевства, хрустящие от страха и отчаяния, громоздящие баррикады против неведомого, странного и пугающего.

  Форкрул Ассейлы были правы, разбив их. Будет мир, но установление мира требует осуждения и кары. Народ Колансе и южных стран нужно вернуть в состояние детства и переделать заново. Они не смогут и не захотят сделать это сами - слишком много помех. Так всегда бывает.

  К несчастью, поддержание необходимого баланса заставило умереть тысячи; но если альтернатива - смерть ВСЕХ, кто станет оспаривать сделанный выбор? Население разоряли, тщательно прореживали. Целые регионы лежали в руинах, не оставалось ни одного человека, чтобы исцелить землю. Тех, кому дозволили жить, заставляли найти новый путь жизни под неумолимым руководством Форкрул Ассейлов.

  Будь это пределом планов исправления, Равная была бы удовлетворена. Нужно сделать всё управляемым, нужно вернуть равновесие; возможно, тогда родился бы новый бог, дитя трезвой веры в реальность и весьма реальных ограничений, дитя честной скромности и жажды покоя. Вера захватила бы мир, несомая Чистыми и водразами.

  "Если бы не Сердце, если бы не кулак мучений в глуби гавани. Вся его сила, такая сырая, такая чуждая, такая совершенно-отрицательная. Наш бог был убит, но мы нашли путь мщения - На"рхук, сбросивших цепи и жаждущих крови былых хозяев. Столь многое было уже в пределах досягаемости.

  Если бы не Сердце, так воспламеняющее Почтенную, Безмятежного и других старейшин, так отравляющее их души. Равновесие не может быть совершенным - мы все это знаем - но теперь новое решение засияло слишком ярко, ослепляя их ко всему иному. Врата, вырванные у К'чайн Че'малле, очищенные от гнусного древнего проклятия. Аграст Корвалайн, вернувшийся к Форкрул Ассейлам... Через его врата - и с силой Сердца - мы могли бы воскресить своего бога.

  Могли бы снова стать детьми.

  "Жертвы? О да, но всё ценное требует жертв. Равновесие? Что ж, мы избавимся от силы, вечно пытающейся разрушить равновесие - от человечества.

  Наш ответ - уничтожение. Чистка должна стать абсолютной. Чистка должна истребить целые виды.

  Вздымайте Сердце! Держите высоко, чтобы ужасное биение слышали все! Против бесчинств человечества... думали, мы не найдем союзников?"

  Союзники. Да, Почтенная, мы нашли союзников.

  И я говорю себе, что вижу в будущем мир - мир своего детства, мир гармонии, покой молчаливого мира. Все, что нужно - немного крови. Немного крови.

  Но ты, Сестра Почтенная... я смотрю в древние твои глаза и вижу, что алчность союзников заразительна. Тисте Лиосан, Элайнты, Повелитель и Повелительница Оплота Зверя - однако все они мечтают об анархии, хаосе, конце Века Богов и Века Людей. Как ты, жаждут крови, но не малой крови. Нет. Океанов, океанов крови.

  Сестра Почтенная, мы свергнем тебя, когда придет время. Тишина нашла оружие, оружие, что покончит с твоими безумными амбициями".

  Шаги шелестели по песку, но в воображении земля тряслась от ее поступи. Солнце яростно обжигало белое лицо, но жар мыслей был сильнее. И голоса с пляжа, не так далеко, должны были казаться ничтожными перед ее непреклонностью - но она нашла в них... надежду.

  - Равновесие, - пробормотала она. - Сестра Почтенная, ты вынудила нас. Мы обязаны противостоять твоим крайностям. Тишина нашла оружие. Покажи безумие своей ярости, нам найдется чем ответить. Мы сильнее.

  Правду говоря, ей не интересна судьба человечества. Если оно погибнет, да будет так. Нет, что важно здесь, сейчас и в будущем - это принцип. "Равновесие имеет вечного врага, и его зовут дерзостью. Ты забыла, Сестра Почтенная, и нам выпало тебе напомнить. Так и сделаем".

  Она взошла на высокую осыпь над берегом. Внизу, в пятнадцати шагах, собралось с дюжину людей. Кажется, они спорят. В заливе виднеется судно; его загадочные обводы заставили Равную продрогнуть. "Джагутское. Глупцы!"

  Она двинулась вниз.

  Первые заметившие ее мореходы закричали. Блеснуло оружие, люди вдруг помчались навстречу.

  - Я хочу говорить...

  Сабля мелькнула у лица. Она уклонилась, поймала запястье и вывернула; затрещали кости. Человек завыл, она подошла ближе, вцепилась пальцами в горло. Кровь брызнула из раскрытого рта, глаза выпучились... человек упал. Удар ножом в область желудка. Она втянула сочленение грудины, избегнув атаки. Выбросила руку, раздавив лоб женщины, словно пустое яйцо.

  Другая сабля коснулась левого плеча, отскочив, словно от мореного дерева. Равная с шипением развернулась. Два быстрых удара сломали человечью шею. Он оскалилась, рванувшись. Тела завертелись в цепких руках. Вопли оглушали...

  И тут уцелевшие побежали по берегу, бросая оружие. Вдали, у самой воды, она заметила еще четверых. Мужчину и трех женщин. Равная пошла к ним.

  Магия вырвалась из самой низенькой из женщин. Волна обжигающего холода врезалась в Форкрул Ассейлу, заставив отступить на шаг.

  Вторая женщина быстро приближалась, держа два метательных топора.

  "Сладчайший поцелуй Бездны, они все самоубийцы?" - Прекратите нападение!

  Топор полетел прямо в нее. Она ускользнула и охнула: второй топор угодил в грудь, железное лезвие застряло в кости. По телу пронеслась мучительная боль. Вторая волна Омтозе Феллака воздела ее над песком, отбросила на пять шагов. Равная тяжело ударилась спиной, перекатилась и вскочила на ноги. Кости грудины сокращались, выталкивая лезвие топора. Она выпрямилась вовремя, чтобы отразить новое нападение воинственной женщины.

  Длинные ножи, размытые свистящие лезвия.

  Равная блокировала выпады, но вынуждена была отступать шаг за шагом.

  Она пробудила голос. - СТОЯТЬ!

  Женщина пошатнулась, но с рычанием возобновила натиск.

  - ПРЕКРАТИТЬ!

  Кровь брызнула из носа. Кровь залила глаза. Нападавшая споткнулась, но вновь подняла оружие.

  Зарычав, Равная подскочила ближе и ударила женщину так сильно, чтобы свернуть шею. Она упала грудой. Воительница Форкрул Ассейлов встала над телом, замышляя толчком ноги раздавить горло.

  Стрела скользнула по виску, оставив царапину. - ПРЕКРАТИТЬ АТАКИ!

  Женщина у ног застонала и попыталась встать. Разъярившись, Равная вытянула руку, схватила ее и бросила в море, на десять шагов. Наставила длинный палец на колдунью: - Я буду говорить с тобой!

  Вторая женщина закричала: - Тогда не убивай мою команду!

  Равная провела пальцем вдоль царапины на виске. Рана уже закрывалась. Она вздохнула. В груди болит, но кости срастутся, боль станет слабым зудом. - Они напали, - сказала она. - Я всего лишь защищалась. Если бы я хотела вас убить, так и сделала бы, - добавила она, осторожно приближаясь.

  - Я вижу пять тел...

  - Я же сказала, что убила бы всех, если бы хотела.

  Барахтавшаяся на мелководье женщина неуверенно встала на ноги. Равная мельком поглядела на нее: - Если нападет снова, убью. Объясни ей это. Похоже, она принадлежит тебе.

  Пухлая коротышка странным образом пошевелила пальцами. - Меня так и подмывает сорвать голову с твоих костлявых плеч. Ты явно имеешь власть над словами, Инквизитор, но во второй раз это не сработает.

  Равная прищурилась, глядя на вторую женщину. И фыркнула: - Говорят, Королевство Смерти погибло. Твой род ныне станет чумой всего мира?

  - У меня нет чумы, - возразила женщина.

  Форкрул Ассейла нахмурилась. Она дура? Зачастую, было ей известно, у таких тварей необратимо поврежден мозг.

  Стоявший рядом мужчина уставился на нее единственным глазом. - Она грит, у вас чума, каптен?

  - Нет, Красавчик, она говорит, ты идиот. Ну-ка, тише - а еще лучше, собери команду, она разбежалась кто куда, и подготовь похороны и все прочее. Иди.

  - Да, каптен. - Он замешкался и сказал хорошо слышным шепотом: - А ведь она-то сама похожа на чумную, да? Такая белая и всякие вены на руках, и...

  - Иди, Кабан. Сейчас же.

  Мужчина кивнул и захромал по пляжу.

  Равная следила за нападавшей женщиной. Та отыскивала свое оружие.

  - Инквизитор, - сказала волшебница, - мы не желаем пострадать от твоего... правосудия. Нет, мы объявляем тебя врагом.

  - Неужели слепая ненависть - единственная ваша опора? - возмутилась Равная. - Ты зовешь меня "Инквизитором", что говорит о знании некоторых местных реалий. Но это неподходящий титул. Ты решила, что все Форкрул Ассейлы - Инквизиторы, и это выдает невежество. На самом деле большинство Инквизиторов, посланных нами к здешним народам - водразы, в их венах людской крови не меньше, чем крови Ассейлов. Кстати, в их рвении мы видим довольно забавную иронию.

  - Тем не менее, - возразила волшебница, повелительным жестом подзывая служанку, - мы должны видеть в тебе врага.

  - Ты так и не поняла, верно? Ваши враги - старейшие из Чистых, жаждущие полнейшего истребления вашего рода не только на этом континенте, но по всему миру.

  - Уверена, ты понимаешь: мы противники таких стремлений, - сказала волшебница. Служанка подошла, вложила в пухлую руку молодой женщины глиняную трубку. Затянувшись, та продолжила: - Но, поскольку ты намекаешь, будто не одобряешь рвение Старейшин, мне приходится гадать: что же привело тебя сюда, ко мне?

  - Ты заключила сделку с Джагутами.

  - Они разделяют наше отвращение к вашему толку правосудия.

  Равная ответила, хмурясь: - Не могу понять, какую ценность Джагуты увидели в тебе, молодой глупышке, играющейся в опасную магию, а тем более в неупокоенной нечисти с паразитом внутри. - Она устремила взор на служанку. - На ней чары? Если так, они слишком тонки для меня. Скажи, Волшебница, она Джагут?

  - Моя служанка? Благие боги, нет!

  Глаза Равной обратились в сторону корабля на рейде. - Он там?

  - Кто?

  - Твой союзник - я хочу говорить с ним. Или с ней.

  Взвился клуб дыма. - Прошу прощения, какой союзник?

  - Где прячется Джагут? - прикрикнула Равная.

  - Ах, вижу. Ты неправильно всё поняла. Я не заключала сделок с каким-нибудь конкретным Джагутом. Я только принесла жертву кровью ради помощи Омтозе Феллака...

  Неупокоенная женщина-капитан развернулась к волшебнице: - Вы сделали что? Толчок Странника! А тот шторм? Вы не смели...

  - Необходимость, капитан Элалле. Прошу вас размышлять в молчании.

  - Я поражена, - признала Равная. - Не думала, что вы такие... тупые.

  - Шипы и камни!

  - Вы не можете заключать сделку с Омтозе Феллаком - вы не Джагуты. Нет, нужно благословение или личное вмешательство, будь ты смертный или Старший Бог. Это джагутский корабль - они не бороздят моря здешнего мира уже многие тысячи лет. Откуда он взялся?

  - Из самого Королевства Омтозе Феллак.

  - Нет, невозможно. Если Джагут не проходил в садок... нет, нет, там только лед. Но корабль создан в этом мире. Видите, какая бессмыслица?

  - Значит, не только лед.

  - Вы видели Омтозе Феллак?

  - Моя служанка, - ответила волшебница. - Она прошла во врата. Она оказалась в Омтозе Феллаке и вернулась с кораблем.

  Равная посмотрела на указанную служанку, прищурив глаза. - Опиши виденное тобою место.Прошу.

  - Просвети ее, - приказала волшебница, когда служанка заколебалась.

  Пожатие плечами. - Лес. Демоны. Овраги. Злобные обезьяны.

  - Ты не была в Омтозе Феллаке, - заявила Равная. - Твои врата открылись в иной мир, иной садок.

  - Хватит чепухи, - сварливо сказала капитан, скрестив руки на груди. - Форкрул Ассейла прибыла для переговоров. Она желает предать своих старейшин. Очевидно, ей нужны союзники, хотя почему она искала именно нас - остается загадкой. Она ведь ничего не знала о вашей связи с Омтозе Феллаком, Принцесса. Если ваши колдовские способности не заставляют трепетать самих богов... признаюсь, что испытываю большие затруднения. Как понять, что ей от вас нужно?

  Равная вздохнула. - Мы ощутили касание Старшего Садка, но не смогли определить, какого именно.

  - Значит, тебя послали Старейшины Чистых?

  - Нет, те, что остаются у Шпиля, слепы к дальним силам. Говоря "мы", я имею в виду себя и своих товарищей; мы много раз странствовали за пределы источаемой Шпилем силы, иначе не сумели бы распознать... вторжение.

  - И теперь желаете выковать некий союз, - сказала капитан.

  - Вы ищете Шпиль и то, что лежит на алтаре...

  - Не совсем, - вмешалась волшебница и прервалась, энергично затянувшись трубкой. - Мы ищем способ помешать тому, что вы планируете.

  - И каким образом вы намерены этого добиться?

  - Думаю, подойдет уже употребленный термин: союзники.

  - Если вы - и ваши союзники - желаете иметь надежду на успех, вам понадобится наша помощь.

  - Но мы ведь тебе не доверяем, - сказала капитан.

  - Теряем время, - ответила Равная. - Теперь я буду говорить только с Джагутом.

  - Тут нет ни одного, - сказала волшебница из-за дымовой завесы.

  - Тогда он или она прячется даже от тебя. Открой врата, Принцесса - те, что делала для служанки. Присутствие весьма близкое, я его чувствую. Я почувствовала его в тот самый миг, когда ты обратила садок против меня. Открой врата и увидим, кто таится от нас.

  Зашипев, волшебница оторвала трубку ото рта. - Ну хорошо. Это будут ненадежные врата; я даже могу не суметь...

  - Сумеешь.

  Волшебница чуть отошла, покачивая круглыми бедрами. Воздела руки, пальцы зашевелились, словно перебирая незримые струны.

  Полился жгучий холод, песок затрещал, как будто его хлестали молнии; явившиеся врата были огромными, высокими, зияющими. По ледяному воздуху поплыл более сладкий, кислый запах. Вонь смерти.

  На пороге встала фигура. Высокая, сгорбленная - безжизненное серовато-зеленое лицо, желтые клыки на нижней челюсти. Впадины глаз разглядывали всех из-под края ветхого шерстяного капюшона.

  Хлынувшая от пришельца сила заставила Равную отступить. "Бездна! Джагут, но не простой Джагут! Тишина - ты меня слышишь? Через этот вой? Ты можешь слышать меня? Передо мной союзник - союзник древней, такой древней силы! Он может быть Старшим Богом. Он может быть... кем угодно!" Задыхаясь, сражаясь с желанием пасть на колено, склониться перед страшной тварью, Равная заставила себя поднять взор, встретив пустоту зияющих глазниц.

  - Знаю тебя, - начала она. - Ты Худ.

  Джагут сделал шаг, и врата поспешили закрыться за спиной. Худ помедлил, обозрев каждого из присутствующих, и пошел к Равной.

  - Они сделали тебя королем, - прошептала та. - Те, что ни за кем не следовали, пошли за тобой. Те, что отрицали войны, стали сражаться в твоей войне. И что ты сделал... что ты сделал с ними...

  Подойдя, он схватил ее иссохшими руками. Поднял над землей и, разинув рот, вгрызся в висок. Клыки утонули под скуловой костью. Лопнул глаз. Порождая поток крови, он оторвал половину лица, потом укусил второй раз, поддев орбиты, доставая клыками до мозга.

  Равная висела в его хватке, ощущая, как уходит жизнь. Голова странным образом потеряла равновесие. Кажется, она плачет лишь одним глазом, а горло разучилось издавать звуки. "Когда-то я мечтала о мире. Ребенком я..."

  ***  

  Шерк Элалле с ужасом наблюдала, как Джагут отбрасывает труп. Из окаймленного клочьями мяса, окровавленного рта свисали куски костей черепа и скальп.

  Худ сплюнул, встал к ним лицом и сказал сухим, равнодушным тоном: - Никогда особенно не любил Ассейлов.

  Все молчали. Фелаш стояла, трепеща, лицо было бледнее смерти. Служанка рядом опустила ладони на топоры у пояса, но не смогла сделать ничего, кроме этого неуверенного, тщетного движения.

  Шерк Элалле заставила себя собраться. - Ты умеешь оканчивать дискуссию особенным образом, Джагут.

  Пустые глазницы, казалось, смотрят на нее. Худ отозвался: - Нам не нужны союзники. К тому же я недавно получил урок краткости, Шерк Элалле, и храню его в сердце.

  - Урок? Правда? Кто тебя учил?

  Джагут отвернулся, поглядел на воду. - Ах, мой Корабль Смерти. Признаю, слишком причудлив. Но разве можно не восхищаться его обводами?

  Принцесса Фелаш, Четырнадцатая Дочь Болкандо, упала на колени и залила песок рвотой.

Глава 10

Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Почему ты вечно играешь роль жертвы? Жалобную тоску глаз твоих, печали о трудностях житья и горестной дани, со всех взимаемой - собрали мы в одном месте, под неизменным солнцем, у бронзовой женщины, груди опустившей в чашу, глядящей вдаль с жалостью... или то презрение?

Она была королевой снов, и дар ее тебе выбирать. Жалость, если захочешь, или тайное презрение. Я отполировал бы ее глаза, чтобы лучше видела, я помазал бы розы ее, чтобы вкуснее пилось.

Но пьем мы из одной чаши, а ты отпрянул, словно вкусил горечь. Не твой ли язык принес в чашу яд, не ты ли так жаждешь его разбрызгать? Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Что могу я сказать, изменяя взгляд раненого зверя, если поцелуй мой отвергнут, и свернулось молоко, и звонит колокол, оскверняя твою награду?

Десятки тысяч висят на деревьях, их ноги - голые корни, их надежда под солнцем увяла. Дровосеки давно ушли - туда, куда есть дороги, и клубится по следу пыль, словно дымы над пожаром. Маяками они сияют в пустынной ночи.

Мне сказали прокаженные, что у холма ютятся, будто видели человека без рук. Лишь взирать может он, как слепой, на ужасы споров. Одной пропавшей рукой потянулся он к темному небу, а другой пропавшей рукой увел он меня домой.

"Дровосеки", Таблички II и III, Хефра из Арена

Край Стеклянной Пустыни был ломаной линией кристаллов и булыжников, весьма походившей на границу древнего моря. Араникт не могла отвести глаз. Она неловко сидела на устало шагавшей лошади, натянув капюшон от обжигающего солнца. Она отъезжала от главной колонны. Принц Брюс был где-то впереди, около авангарда; он оставил ее одну.

  Долгая, плоская пустыня слепила, отблески почему - то резали глаза, словно она была свидетельницей творящегося преступления, грубого насилия над самой землей. Камни расплавились, став стеклом, осколки кристаллов беспорядочно торчат копьями, тогда как другие походят на кусты, и каждая веточка блестит, будто оторочена инеем.

  Вдоль границы лежат кости, сваленные в кучи наподобие прибрежного плавника. Почти все расщеплены, став острыми иглами. То неведомое, что глумилось над этой страной, зажало в тяжелом кулаке каждую тварь и выдавило жизнь - кажется, это был обдуманный акт, упражнение в беспредельной злобности. Она подумала, что может ощутить вкус зла, может учуять его гнилое дыхание в ветрах.

  Волны тошноты снова и снова проходили по животу, медленные как ползущий прилив; отступая, промывая путь назад, они оставляли осадок в костях. "Это место... желает убить меня. Я чувствую". Кожа под плащом стала холодной и влажной как глина. "Оно хочет внутрь. Навязчивое, как зараза. Кто мог такое учинить? Зачем? Какой ужасный конфликт к этому привел?"

  Она вообразила, что если сможет прислушаться внимательно, если звуки тысяч шагающих солдатских ног, сотен катящихся колес вдруг пропадут, если даже ветер набормочется до тишины... она сумеет различить стонущие слова ритуала, воспламенившего пожары, создавшего скверну жестокости. Стеклянную Пустыню.

  "Вот к чему ведет отчаяние, то отчаяние, что похищает у мира свет, насмехается над желанием жизни выстоять, продолжиться. Отрицает наше желание исцелиться, починить сломанное. Гонит прочь саму надежду.

  Если отчаяние выражается в ритуале, он был здесь проведен".

  Скача так близко от блестящего края, около груд костей и потрескавшихся валунов, она чувствует, будто вбирает всё в себя, будто кристаллы уже растут внутри, шепча пробужденные отзвуки древних слов. "Когда всё, что ты имеешь, портится. Вот это каково!"

  Армия Брюса Беддикта давно двигалась позади двух других - принц решил покинуть Охотников за Костями последним. Они прошли с ними до самой границы стекла. Восемь дней по все более изорванной и враждебной земле. Она гадала, не надеется ли он изменить решение Адъюнкта, убедить ее в безумии плана пересечь Пустыню. Или он задумал пойти вместе с ее обреченными силами? Впервые с того дня, как они стали любовниками, Брюс закрылся от нее. "И не только. От всех.

  В день, когда мы ушли от них, Брюс стоял с Таворой и молчал. Как и все мы, стоявшие и следившие за Охотниками, которые построились и развернулись, перешли зловещую линию кристаллов и костей, скрывшись в безжалостном сиянии. Мы следили, и ни у кого - ни у кого в целой массе солдат - не было подходящих слов".

  Когда последний перегруженный фургон перевалил грань и последний столб пыли осел за малазанами; когда их колонна размылась, заплясав за восходящими потоками жара - Брюс повернулся к ней.

  Взгляд в лицо потряс ее, разорвал все слои защиты. Думал ли он переубедить Адъюнкта или нет - момент упущен. Нет, тысяча моментов. Длиной в восемь дней, и ни один не ухвачен, не лег оружием в руку. Хрупкая стена молчания победила его, победила всех. Этот взгляд...

  "Беспомощный. Полный... Бездна подлая, полный отчаяния".

  Необычайной женщиной была эта Тавора Паран. Все поняли. Все видели свирепое величие ее воли.

  И солдаты пошли следом - вот что труднее всего понять. Взводы слились, собрались в роты и, проходя мимо принца Брюса Беддикта, отдавали короткий, точный салют. "Словно на параде. Глаза скрыты в тенях шлемов, кулаки прижаты к груди, лица, высеченные резцом... боги, никогда не забуду. Ничего. Их лица. Ужасающие своей пустотой. Эти солдаты - ветераны, испытавшие нечто гораздо важнее битв, сомкнутых щитов и обнаженных клинков, важнее даже криков умирающих друзей и тоски потерь.

  Ветераны, за которыми жизнь, полная невыносимых решений, полная всем, что терзает и не оставляет возможности утешиться".

  Потом Брюс Беддикт поскакал во главе колонны, чтобы повести солдат вдоль самого края Стеклянной Пустыни. Ясно было, что, дойдя до южной оконечности, он погонит армию на восток отчаянным, поспешным темпом. Они уже на неделю отстали от Напасти и Эвертинского Легиона.

  Араникт зажгла очередную палочку ржавого листа. Шея болела, словно волшебница лишилась способности смотреть вперед, вдаль. Ее влекла Стеклянная Пустыня.

  "Они там. Они падают под ее натиском? Их поразило безумие? Они уже убивают друг друга, озверев от жары? Прошло три дня. Все и каждый могут быть уже мертвы. Новые кости, чтобы разбивать и класть вдоль границы - единственно оставшееся им отступление". Она покосилась на расщепленные осколки. "Вы все пытались пройти пустыней?"

  Мысль вызвала озноб. Содрогнувшись под плащом, она заставила себя оторвать взор от ужаса, что слева - только чтобы увидеть тянущийся вперед край. Казалось, две линии - граница пустыни и колонна - сходятся далеко впереди, в туманной дымке.

  "Брюс, любимый, что ты выкуешь из нас? Мы, летерийцы, познали слишком много поражений. Мы снова вкусили свою кровь, в этот раз пролитую На"рхук. Не такая горькая, ведь мы спасли Охотников. И всё же мы бледная тень союзников. Мы съежились в их тени.

  А они... отдавали нам честь".

  Она не могла изгнать тот миг из памяти. Лица преследовали ее призраками; казалось, ей не освободиться до конца жизни.

  "Чья они армия, эти Охотники за Костями? Что ими движет? Откуда приходит сила? Она - в душе Адъюнкта? Нет, лично я так не думаю. О да, она стоит в центре всего, но они ее не любят. Они ее видят, так сказать, не отличимой от горы, колонны штормовых туч, горького серого моря - они видят часть природного мира, вещь, с которой нужно сжиться, которую нужно перетерпеть.

  Я видела на лицах истечение ее воли. Они терпят. Они терпят ее, как всё остальное. Эти малазане посрамят самих богов".

  ***   

  - ... и быстро приближаются к нам, Ваше Высочество, с северо-запада.

  Брюс кивнул: - Подтяните свободное крыло, Преда. Я возьму знаменосца и Атри-Цеду - когда увидите, что мы выехали из колонны, посылайте крыло сзади.

  - Слушаюсь, Ваше Высочество.

  Брюс слышал, как Преда отдает распоряжения гонцам, посылая одного к крылу легкой кавалерии на фланге, другого к основной колонне, вызвать Араникт. Знаменосец подъехал к принцу, лицо его было бледным, напряженным. - Не нужно тревоги, солдат, - сказал Брюс юноше. - Это будет встреча союзников.

  - Но... ящеры, господин!

  - К'чайн Че'малле, не Короткохвостые - уверен, вы уже слышали, что приближающая армия окончательно победила На'рхук.

  Юноша кивнул, нервно облизнув губы.

  Брюс внимательно поглядел на него. - Солдат, наша схватка с На'рхук - тогда вы впервые вкусили бой?

  - Да, господин.

  - Вы несли штандарт?

  - Нет, господин. Хотя я подхватил его, уже третьим, когда мы пустились в бегство...

  - Отступили, - поправил Брюс. - Поверьте мне, бегство было бы гораздо более беспорядочным.

  - Так точно, господин.

  Брюс глянул на штандарт и подавил вздох, вспомнив об извращенном чувстве юмора брата. "Не знамя легиона. Имперский Штандарт, не иначе". С железного перекрестия свисала рваная тряпка из неокрашенной шерсти, фактически точная копия одеяла Теола, даже по размеру. Там, где можно было ожидать изображения некоего гордого геральдического символа, виднелся новый королевский знак Теола Неповторимого: развернутая под три четверти кровать на крыше старого его дома. Внимательный зритель, прищурившись, мог увидеть спрятавшихся под кроватью шестерых куриц - ощипанных, но вполне живых. Брюс смотрел и вспоминал встречу с братом, когда штандарт был впервые развернут.

  "Ты хочешь, чтобы армии сражались под ЭТИМ?"

  "Ну, да. И кровать хочет. Как и куры - можешь вообразить весь размах священного трепета, когда они поняли, что Бог хочет их сварить? Ладно, ладно, не ИХ Бог. Хотя как мы можем быть уверены? Багг, тебе поклоняются куры и петухи?"

  "В разное время, сир".

  "Спасибо. Ты весьма просветил меня".

  "Для того и живу, государь. Всегда обращайтесь".

  "Теол..."

  "Да, Брюс?"

  "Я помню твое замечание, что нет благородства в ... э... материи, например, в троне, короне или богатом поместье. Но когда мы говорим о военной службе..."

  "Ох, брат, я только это и слышу от тебя! "Не так принято у военных, Теол". "Служивые за это на смерть не пойдут, Теол". "Им не нравится розовый цвет, Теол". Жалкий консерватизм вашей ужасной институции, смею заметить, меня раздражает".

  "Не припоминаю разговора о розовом цвете, государь".

  "Его и не было, Багг. Я сказал для примера".

  "Какой именно пример вы имеете в виду? Мне вновь призвать придворного живописца?"

  "Ради Бездны, нет! После несчастья с женой и той хорошенькой стражницей..."

  "Бывшей стражницей, сир".

  "Неужели? По чьему приказу? Я желаю знать!"

  "Вашей супруги, королевы, сир".

  "Всюду лезущая корова... ох, не смотри на меня так, любимая - я отозвался о тебе лишь в твоей официальной функции. Ибо, хотя я и негодую на Королеву, любовь к прекрасной моей жене остается неизменной, излучая лучи чистейшего, незапятнанного..."

  "Тем хуже, что такого нельзя сказать о той бедной женщине, супруг".

  "Я никогда не пятнал ее, ни разу!"

  "Теол, ты ВИДЕЛ проклятую картину?"

  "Один раз, дражайшая, потом ты сожгла единственную копию. И да, ты права, тот шаловливый пальчик... художник до сего дня пребывает в депрессии..."

  "Скорее в ужасе", вставил Багг.

  "Теол, насчет Имперского Штандарта".

  "Не снова, Брюс. Я думал, мы уже все обсудили. Он чудесен и весьма уместен..."

  "Но кто пойдет в атаку под таким?"

  "Брюс, если армии придется идти в атаку, дело будет опасным. Так? Если так, где легче всего найти безопасность, нежели под кроватью самого короля?"

   "В компании куриц", добавил Багг. "Что ж, государь, это умно".

  "Постой", сказала королева. "Что ты имел в виду под "копией"?

  "Брюс! Войска в атаку!"

  Вспотевший под ярким солнцем брат короля фыркнул. Ах, как он скучает по тем дням. Хаотический дворец Короля Теола кажется таким далеким. Он сощурился на штандарт и улыбнулся.

  Прибыла Араникт, натянула поводья. - Принц, мне приятно видеть тебя улыбающимся. Что тебя позабавило?

  - Ничего, Атри-Цеда. То есть ничего важного. Нас обнаружили К"чайн Че"малле - тебе не кажется, союзники у нас чрезвычайно пестрые? Ладно. Едем вместе. Я хочу познакомиться с новыми командующими.

  Женщина нахмурилась: - Разве они не простые морпехи, сир? Как бы они ни получили такие титулы, едва ли им пристало требовать повиновения от принца, не говоря уже о королеве Болкандо.

  - Геслер и Буян далеко не простые малазанские пехотинцы. И я не говорю о новых титулах.

  - Не припоминаю, чтобы их встречала.

  - Буду рад познакомить тебя.

  Они бок о бок следовали за знаменосцем, отстав на двадцать шагов. Копыта коней грохотали, словно земля была полой. - Слышишь, Брюс?

  - Мы скачем по дну древнего озера, - сказал он. - Зачастую озеро остается под поверхностью, и я считал, что здесь именно этот случай. Но теперь...

  - Вода ушла.

  - Да. Ушла.

  - А мы можем провалиться?

  Он пожал плечами.

  - Значит, даже земле под ногами нельзя доверять.

  - Извини, Араникт. Я тобой пренебрегал.

  - Да, точное слово.

  Свободное крыло простерлось за спинами - тридцать уланов Синей Розы в безупречном строю. Брюс подумал о солдате, потерянном "из-за любви, не менее того. Хенар Вигальф идет ныне с Охотниками. Если я послал его на смерть... не думаю, что он проклянет мое имя". - Я плохо умею скорбеть, Араникт. Когда умерли мои родители... что ж, думаю, без Халла и Теола я не пережил бы этого. Куру Кан сказал как-то, что горе относится не к ушедшему, а к тем, кого он бросил за собой. Мы ощущаем прореху в жизни, отверстую рану, и она никогда по-настоящему не закрывается.

  - Ты скорбишь по Адъюнкту и ее Охотникам?

  - Что же, это лишено смысла? Она... ну... такую женщину трудно любить. Она видит в проявлении человечности некую слабость. Ответственность пожирает ее, потому что она не позволяет себе ничего иного.

  - Говорят, у нее была любовница. Умерла, спасая жизнь Таворы.

  - Вообрази, какую рану это причинило.

  - Никто не желает стать нелюбимым, Брюс. Но если случается так, можно устремиться к иным вещам. Уважению. Даже страху. Возможности пропадают, ты даже не замечаешь их - и наконец понимаешь, что ты такой и другим быть не можешь.

  Брюс подумал над ее словами, вздохнул. - Хотел бы я ее полюбить. Найти в ней что-то кроме компетентности и упорства. Что-то...

  - Брюс, поэтому ты горюешь? Ты не нашел в Таворе причин, по которым мог бы пойти следом?

  Он хмыкнул: - Нужно было поговорить уже давно.

  - Ты слишком старался молчать.

  - Я закрывался так долго, как мог. Словно умирающий от жажды... Она была спасением? Или простым миражом? - Он покачал головой.

  - Мы ведь не повернем назад?

  - Нет, не повернем.

  - Мы увидим все до конца.

  - Да, и я должен прятать неуверенность - от офицеров, от солдат...

  - Но не от меня, Брюс.

  Он повернулся, чтобы поглядеть ей в лицо, и был потрясен, увидев ползущие по пыльным щекам слезы. - Араникт?

  - Не начинай, - сказала она, словно сердясь на себя саму. - Желаешь стать такой, как она? Желаешь, чтобы ответственность пожрала тебя?

  - Нет, конечно.

  - С тех пор, как мы пошли с Охотниками, что дала тебе Адъюнкт?

  - Мало...

  - Ничего вообще, - рявкнула она. - Одну тишину. Каждый раз, как ты в чем-то нуждался, она давала тебе тишину. Брюс, ты и сам говоришь все меньше. Не бери на себя чужие горести. Не надо.

  Пристыженный принц отвел взор, поглядел вперед. Темное пятно легионов вдалеке, ближе - группа ящеров и людей.

  "Когда Хранитель Имен пришел за мной, море стекало с него словно слезы. Но я был мертв. Я ничего не видел. Лишь после возрождения память нашла меня. Вижу беднягу Рулада Сенгара лежащим на залитом кровью полу - кричит, взывает к братьям. Вижу, как они отворачиваются. Вижу свое тело, упавшее около помоста. Вижу короля, безжизненно осевшего на троне.

  Могли бы мы оставить его там, неспособного противостоять кукловодам, стремящимся к символам силы? Неужели они так глупы, что не видят абсурда своих амбиций? Жалкую греховность мелких своих схем? Хватайте же мертвые члены тела, двигайте по своей воле.

  Я вижу сны - имена тысячи мертвых богов. Произнесу ли я их? В последний раз преломлю перед миром имена павших? Достаточно ли этого, чтобы вернуть память мертвецам? Имя на языке, произнесенное вслух, шепотом или смелым криком - пошевелится ли далекая душа? Найдет ли себя снова?

  Произнося имя бога, призываем ли мы его к бытию?"

  - Брюс.

  - Араникт?

  - Ты меня слышал?

  - Да, я хочу слышать твои предостережения любимая. Но помни: иногда одиночество - единственное остающееся нам убежище. Одиночество и... тишина.

  Он видел, что ее потрясли такие слова, и ощущал печаль. "Воскрешу ли я бога именем? Заставлю вновь открыть глаза? Увидев, какая вокруг нас ложь, какие опустошения мы устроили?

  Я столь жесток? Столь самолюбив?

  Молчание. Тавора, думаю, я начал тебя понимать. Должны ли мертвые видеть, за что умерли, как плохо обошлись с их жертвоприношением? Не это ли ты всегда разумела, говоря "без свидетелей"?"

  - Теперь и ты плачешь... Пинок Странника, что мы за жалкая пара. Соберись, пожалуйста - мы почти перед ними.

  Он тяжело вздохнул, выпрямил я в седле. - Я не смог бы ее остановить, Араникт.

  - А ты действительно хотел?

  - Не знаю. Думаю, я кое-что понял. Она молчит, потому что не хочет давать нам худшего. То, что мы считали холодностью, на деле - величайшее сострадание.

  - Ты думаешь, догадка верна?

  - Надеюсь.

  - Что же, и хорошо.

  Брюс возвысил голос: - Знаменосец!

  Юный солдат повернул коня вправо, натянул удила. Брюс и Араникт остановились рядом.

  Морпехи сошли наземь, к ним присоединились женщина, мальчик и девушка. Женщина была в годах, похоже, из овлов. Дети - малазане, вполне очевидно, не солдаты. Видел ли он их раньше? Во дворце? Возможно. Дальше стояло полдюжины К'чайн Че'малле, в том числе три существа с седлами. Двое других были не такими мощными, но имели мечи вместо передних лап; третий имел более широкую морду и не нес оружия. Две драные собаки слонялись между ног ящеров.

  Люди подошли. - Араникт, - шепнул Брюс, - скажи, что видишь.

  - Не сейчас, - отозвалась она напряженно.

  Он глянул: женщина пыталась зажечь палочку ржавого листа, но руки дрожали. - Скажи хотя бы вот что: должен ли принц Летера отдать им командование?

  Зашипело, пошел дымок. - Морпехам? Да, по простой причине.

  - Именно?

  - Лучше им, чем таким детям.

  "Понятно".

  Они стояли в пяти шагах от делегации. Выбритый моряк заговорил первым. Он смотрел на штандарт. - Значит, всё верно.

  Брюс откашлялся. - Мой брат Король...

  - Не питает почтения к правилам военной касты, - кивнул моряк. - Возьми меня Худ, по одной этой причине я пошел бы за ним куда угодно. Что думаешь, Буян?

  Тот скривился, подергал рыжую бороду. - А я должен?

  - Что должен? Ах ты пень! Я говорю...

  - А я не слушаю, так что откуда мне знать, что ты говоришь, Геслер? Да мне и не интересно. Если бы было интересно, слушал бы, правильно?

  Геслер что-то пробурчал и обратился к Брюсу: - Принц, я попросил бы извинения за свинские манеры моего приятеля, но ему ведь не пять лет и я ему не папочка, так что давайте, смотрите на него с презрением. Мы тут уже смотрим. Правильно, Буян?

  - Ничего не слушаю.

  - Принц Брюс, насчет передачи командования, как пожелала Адъюнкт...

  - Я буду рад удовлетворить ее желание, Смертный Меч Геслер.

  - А мы нет.

  - Именно, - забурчал Буян. - Гес, конечно, может командовать К'чайн Че'малле - у них всё в запахах, верно? Что ему нужно - пернуть или еще как, и тысячи мечей уже подняты. Если подумать, и в прежние времена так бывало. Помню, в казармах...

  - Дело в доверии, - произнес мальчик. Больший из псов подошел к нему. Бешеные глаза сверкали на обезображенной морде.

  Никто не ответил. Молчание затягивалось.

  - Лучше объясни, Гриб, - сказал помрачневший Геслер.

  Брюс хотел заговорить, но Араникт удержала его, коснувшись ладонью плеча.

  - Она знает нас лучше, чем их, - продолжал мальчик. - Вот и всё.

  - Мы спасли им жизни! - Лицо знаменосца залил румянец.

  - Достаточно, солдат, - сказал Брюс. - Мальчик верно говорит, Геслер. В конце концов, что ей известно о наших мотивах? Это ее война. Почему мы здесь? Почему королева Абрасталь намерена, как кажется, биться за ее причины? Охотники за Костями поставили Летер на колени - мы затаили обиду? Не замышляем ли мы измену? Что до Болкандо... стычки с хундрилами опустошили целые районы королевства и пролили кровь подданных. Вместе с Напастью они практически принудили Болкандо к полной капитуляции.

  - Но если ли резоны верить НАМ? - воскликнул Геслер. - Нас похитили, у нас теперь собственная армия ящеров. По сути мы дезертировали из...

  - Я не дезертировал ни откуда! - заорал Буян. Маленькая собака залаяла.

  Брюс видел на лице овлийки нарастающую тревогу. Он поймал ее взгляд и спросил: - Вы Дестриант?

  - Я Келиз, - ответила она. - Не понимаю, что творится. Ваш выговор торгового наречия... некоторые слова не пойму. Простите. - Она поглядела на Геслера: - Он Надежный Щит К'чайн Че'малле. Защитник Матроны Ганф Мач. Мы должны сражаться за жизнь. Есть старые раны... старые... преступления. Мы не можем бежать. Ганф Мач не может бежать. Мы сражаемся, сражаемся.

  - И почему-то, - размышлял вслух Брюс, - Адъюнкт это поняла. Как?

  Келиз покачала головой. - Не знаю ее. Но... - она указала на девушку подле Гриба, - куда она идет, там будет огонь.

  Геслер потер лицо руками. - Наша ... Цеда. Синн. Без колдовства Синн и Гриба На'рхук смогли бы победить. Не на земле, но с небесных крепостей. Итак, - вздохнул он, - Синн и Гриб спасли нас. Адъюнкт сказала, они будут нужны...

  - Нет, - поправил Буян, - она сказала, им безопаснее с нами, чем в любом другом месте.

  Геслер сказал Брюсу: - Мы подумываем пойти вслед за ней, в пустыню.

  - Она неколебима, и она не желает, чтобы мы шли за ней. Она убеждена, что мы будем нужны в ином месте.

  - Не могу принять командование, - упорствовал Геслер. - Я Худом клятый морпех, сержант трахнутый.

  - Ты был Кулаком трахнутым, Гес! - сказал Буян.

  - Аж три дня.

  - Да, тебя сняли! И почему тебя сняли? Нет, ты не захочешь рассказать...

  - Хватит...

  - Не хватит! - Буян наставил на спутника палец. - Ты взял и решил, что станешь вторым Дассемом! Ты взял и заставил нас всех присягнуть чертову богу! Не впервой тебе быть Смертным Мечом, правильно?

  Геслер взвился: - Откуда мне знать? Не так было, что Фенер потянулся и постукал меня по головке. А как насчет тебя, адъютант! Ты солгал клятой Императрице!

  - Я сделал то, чего просили Картерон и Арко!

  - Ты предал империю!

  Цеда Синн хохотала, но смех ее был холодным и злым.

  Келиз побелела и отступила на шаг. Широко раскрытые глаза перебегали с Геслера на Буяна и обратно.

  Синн сказала Геслеру: - Вот почему ты будешь нужен. Но тебе не нравится. Ха! Тебе совсем не нравится!

  Геслер попытался наскочить на девицу, но Буян встал на пути и оттолкнул его.

  - А НУ, ПРЕКРАТИТЕ!

  Голос Араникт заставил всех застыть.

  Тихо выбранившись, Геслер отвернулся, не встречая вызывающий взор Буяна. - Принц, не этого я ожидал. Я думал, вы примете верховное командование - вы или Кругхева. Боги, даже та королева. Ничего не хочу!

  - Вопрос, - сказал Брюс, - оказался даже сложнее, чем я ожидал. Но я готов придерживаться договора с Адъюнктом. Не думаю, что и королева Абрасталь переменит мои намерения. Наши монаршие титулы - лишь фактор обстоятельств. Они не наделяют особыми талантами и достоинствами, и мы это сознаем. Смертный Меч Геслер, никто не станет отрицать, что вы командуете самой мощной армией союза, так что полное бремя верховного командования падает на вас.

  Мужчина выглядел жалко.

  Зарычав, Буян развернулся и потопал к ожидающим Че'малле. Мелкая косматая собака увязалась следом.

  Геслер дернул плечом: - Нас устраивало, как мы жили раньше... боги, уже так давно. Прятались в вонючем гарнизоне, в мерзкой рыбацкой деревушке. Пригибались так сильно, что казалось - мир нас позабыл. Ох, как мы хотели именно этого. А поглядите теперь... Боги подлые!

  Брюс склонил голову набок: - Вы были с Адъюнктом всё последнее время?

  - Не совсем. Нас затянул Вихрь... мятеж. Мы виним Имперского Историка, вот кто виноват. Ладно, всего этого не стоит рассказывать - горькая история, как нас таскало и мотало через половину мира. Мы ничего особенного не сделали, разве что в живых остались. Поглядите, куда это нас привело.

  - Если вы с другом чувствуете себя в ловушке, - удивился Брюс, - почему просто не уйти? Разве вы сами не назвали себя и Буяна дезертирами?

  - Хотелось бы. Да, я назвал. Но мы не можем, и она знает.

  - Но... почему?

  Геслер рассеянно посмотрел на Гриба. - Потому что, - прошептал он, как приговоренный, -она доверяет нам.

  ***  

  - Не то чтобы хорошо, - сказала Араникт, когда они медленной рысью возвращались к колонне.

  Брюс поглядел на нее. - Когда ты нас останавливала, в твоем голосе, Араникт, была явная тревога.

  - Откуда приходят боги, Брюс? Ты знаешь?

  Он потряс головой, не желая пробуждать воспоминания о дне морском, о забытых, заросших илом менгирах. Он потерял жизнь, бродя в мутных, пустых глубинах. "Я спал, я так желал спать - вечно. Возможно, к другим приходит другая смерть, а меня нашла такая. Что за усталость! Я потерял волю и не мог освободиться".

  - Геслер и Буян, - говорила Араникт, - почти дотянулись.

  - Извини... до чего?

  - До божественности.

  - Ты заговорила о вещах, о которых любил толковать Куру Кан. Понятие "возвышения", времена Первой Империи...

  - Дестриант говорила об огне.

  Он заставил себя поддерживать тему. - Девушка, Синн...

  Араникт фыркнула. - Да, она. Огонь в самых разрушительных, бесчувственных проявлениях - она могла бы сжечь нас в пепел и не удостоить мгновенной мысли. Когда внутри тебя такая сила, она выжигает все человеческое. Ты НИЧЕГО не чувствуешь. Но, Брюс, ты не понял... Адъюнкт желает, чтобы Синн была с ними.

  - И как можно дальше от нее? Не думаю, что Тавора...

   - Нет, не в том был ее резон. Это Геслер и Буян.

  - Не понимаю, о чем ты.

  - Эти двое прошли Оплотом Огня, тем, что мудрецы Первой Империи звали Телас. Тавора хочет, чтобы Синн была с ними, потому что никто иной не сможет выстоять против девушки, выжить под ее силой, ибо, если Синн пробудит свою силу... как говорит Келиз, будет огонь.

  - Адъюнкта предупреждали об измене...

  - Брюс, Геслер и Буян стоят на краю Возвышения и ощущают это. Оба уцепились за драгоценную жизнь...

  - За что?

  - За человечность. Пальцы уже онемели, мышцы кричат от боли. Ногти потрескались и кровоточат. Видел, как на них смотрит мальчик? Гриб? Он стоит возле Синн, словно проявление ее совести - поистине, совесть ныне оказалась снаружи нее. Она могла бы ее оттолкнуть, выдавить жизнь - не понимаю, почему она уже так не сделала. Столько огня в руках, и такое холодное сердце.

  - Ты говоришь, что мальчик лишен собственной силы?

  Она взглянула искоса: - Адъюнкт о нем говорила? О мальчике?

  Он нехотя кивнул.

  - И что?

  - Она сказала, что он наша надежда, что в конце его сила может - сможет - обеспечить нам спасение.

  - Тогда, Брюс, мы в настоящей беде.

  "Предательство. Когда лицо перед тобой лжет, глаза обманывают, прячут тайну. Неужели не будет такому конца?"

  Он снова думал о дне морском, как и ожидалось. "Имена глубоко внутри меня. Имена павших. Я могу слышать каждое, особый, уникальный голос. Но сколь многие звучат похоже. Крики боли. Жалобы на... измену. Так часто, так часто". - Она доверяет этим морякам, - произнес он. - Верит, что они не предадут. Всё, что у нее есть. Всё, на что может она надеяться.

  - Да, сказала Араникт. - И, что еще хуже, овлийка Келиз, которая говорила, будто ничего не понимает, понимает слишком многое. Хочешь не хочешь, в ее руках судьба К'чайн Че'малле. Она Дестриант Матроны - думаешь, она верит Синн? Доверяет ей жизнь Матроны и прочих К'чайн Че'малле? Вряд ли. Она в том же положении, что и мы - всё зависит от Геслера и Буяна, а они всё время пререкаются на ее глазах.

   - Должно быть, у нее сердце разрывается.

  - Она в ужасе, Брюс. И так одинока. Среди всех них.

  Он потер лицо. Кони, ощутив слабину, почти остановились. Не зная об этом, знаменосец почти доехал до колонны. На таком расстоянии штандарт казался белым квадратом. - Араникт, что мы можем?

  - Не важно, что будет, - сказала она, - но мы должны оставаться с ними. С Геслером и Буяном, Келиз и Че'малле. Но если дойдет до выбора, кого спасать, если нам останется лишь одно суровое решение... пусть это будет мальчик.

  - Эти мужчины готовы рвать друг другу глотки... случится...

  - Ох, это. Брюс, они похожи на братьев. Огрызаются, могут даже кровь пустить. Орут друг на друга... было бы хуже, если бы они молчали. Мы видим их человечность - то, за что они так отчаянно держатся. Это похоже на... на ритуал. Заботы или даже любви.

  - Как супруги...

  - Братья, сказала я. Связаны кровью, связаны прошлым. Видя, как они спорят, мы слышим лишь сказанное вслух, но самое важное остается не высказанным. Келиз лишь начинает это понимать - когда поймет, многие страхи и тревоги пропадут.

  - Надеюсь, ты права. - Брюс натянул поводья и спрыгнул с коня. Повернулся, рассматривая уланов, махнул рукой, приказывая вернуться к обычному патрулированию флангов. - Давай пешком. Уверен, авангард проживет без меня еще недолгое время.

  Он заметил ее любопытство, но она послушно слезла с лошади. Взяв животных под уздцы, они пошли к колонне.

  - Любимая, - начал Брюс, - я познал тишину более глубокую - и сокрушающую - чем может представить кто-либо.

  - Не нужно о таком рассказывать...

  - Ты не права. Я должен рассказать не ради обретения особой близости между нами, хотя это тоже важно. То, что я опишу, важно - оно связано с тем, что ты говоришь, и - если поможешь - надеюсь, оно подарит нам выбор образа действий. Скажи, что тебе известно о моей смерти?

  Она помедлила, зажигая палочку от окурка прежней. - Яд. Случайность.

  - А мое тело?

  - Его украл выходец из другого мира.

  - Украл? Возможно, так казалось. На деле же меня возвратили. Отнесли туда, где я был прежде. Мое имя написано на стоячем камне. Присоединено к бесчисленности прочих.

  Она хмурилась и, казалось, изучала жилистые травы под ногами. - Так, значит, будет с нами со всеми? Наши имена выбиты на камне? Из смерти в жизнь и обратно? Как утверждали некоторые мудрецы?

  - Не знаю, что было на самом деле. Мои переживания совершенно отличны от того, что выпадает другим. Нет, я ощущаю, что они совершенно уникальны. Если кто и виноват, то Куру Кан. Он создал ритуал, пославший меня в иное место, в иной мир, наверное - мир на дне океана - и там я впервые встретил ... выходца. Хранителя Имен, так я его называю.

  - Того самого, что пришел за тобой в тронный зал?

  Он кивнул.

  - Потому что он завладел твоим именем?

  - Возможно - или нет. Мы скрестили клинки. Я победил его в битве...

  - Он провалился как хранитель.

  - Да.

  - Тогда он пришел, - сказала Араникт, - чтобы заменить себя тобой.

  - Думаю, ты можешь быть права. "Или так кажется".

  - Имена, о которых ты говорил, Брюс - теперь их никто не охраняет?

  - Ах, дело в моем воскрешении. Тебе известны подробности?

  Араникт покачала головой. - Ничего. Ну, как и всем остальным.

  - Как можешь вообразить, я часто об этом думал. Во снах я вспоминаю то, чего никогда не делал и не видел. Очень тревожно, по крайней мере вначале. Как и ты, я не обладаю реальным знанием о возвращении в мир. Это было приглашение? Разрубание цепей? Просто не знаю.

  - Сила, способная такого достичь, должна быть великой.

  - Что-то мне говорит, - сказал он с кривой улыбкой, - что даже силы Старшего Бога было бы недостаточно. Желания живущих вернуть того, кого они потеряли, мало, чтобы нарушить законы смерти. Никто не хочет такого путешествия, но все же мы умираем. Я не тот самый человек, прежний умер в тронном зале, у ног короля.

  Теперь она смотрела на него со страхом в глазах.

  - Долгое время, - говорил Брюс, - я думал, что не могу найти даже отзвука прежнего себя. Но потом... ты. - Он качал головой. - Но что я могу сказать? Какое всё это имеет значение, если мы разделяем одну истину? Думаю, я был освобожден... чтобы что-то сделать. Здесь, в мире. Думаю, теперь я понял, что именно. Но не понимаю, как этого достичь. Не знаю даже, почему это так... важно. Хранитель послал меня назад, ибо я - его надежда. - Он метнул ее взгляд. - Когда ты заговорила о вере Таворы в мальчишку, я уловил блеск... словно мерцание далекой лампады, словно в мутной воде... кто-то идет вдалеке. И понял, что уже видел такое раньше. Во сне.

  - Кто-то, - пробормотала Араникт. - Твой Хранитель?

  (См. "Буря Жнеца", гл. 20. - Прим. переводчика)

  - Нет. Но я ощутил мысли незнакомца, увидел его воспоминания. Древний дом, в котором я стоял прежде, теперь пуст. Залит водой, погружен во мрак. Как у всего, что лежит на дне океана, его время ушло, его роль... окончена. Он вошел внутрь, желая найти то, что находил прежде, желая компании. Но они пропали.

  - Они? В том доме живут люди?

  - Уже нет. Он покинул его и ныне ходит, неся фонарь - я вижу его, словно фигуру из мифа. Последняя душа глубин. Одинокий, тусклый огонек - всё, что ему оставлено. Он предлагает его. Ради мгновения... - он поднес руку лицу, утирая слезы, - света. Облегчения. От жуткого давления, гнета, от темноты.

  Они остановились. Она была перед ним, в глазах плескалось горе. Женщина шепнула: - Он манит тебя? Он просит составить себе компанию, Брюс?

  Тот моргнул, покачал головой: - Не... не знаю. Он... ждет меня, я вижу свет фонаря, вижу его тень. Словно явление из мифа, из колдовских чар. Он ждет души утопленников? Наверное. Когда мы погружаемся, теряем ощущение, где верх и где низ - разве не так бывает с теми, что тонут?.. все, что мы видим, это свет во мраке, и мы верим, что идем к поверхности. Но... это зовет его фонарь. Вниз, вниз...

  - Брюс, что ты должен сделать?

  - Во мне звучит голос, - сказал он, вдруг охрипнув от эмоций. - Все, кого забрали моря - смертные и боги - остались без свидетелей. - Он поднял взор, увидел широко раскрытые глаза. - Я так же скован, как Адъюнкт, меня так же влекут к... чему-то. Я воскрешен, чтобы быть братом короля? Командующим армий? Я пришел в ответ на горе брата, ибо он желает, чтобы всё было как прежде? Я здесь, чтобы еще раз ощутить, что значит быть живым? Нет. Есть иное, любовь моя. Есть иное.

  Она протянула руку, погладила его по щеке. - Мне суждено тебя потерять, Брюс?

  "Не знаю".

  Араникт, наверное, поняла ответ, хотя он молчал. Она прильнула к нему, словно падала, и он заключил ее в объятия.

  "Дорогой голос. Дорогой ты, живущий во мне - словами не изменить мира. Никогда такого не было. Сможешь ли ты расшевелить тысячу душ? Миллион? Грязь, которую пнули ногой, пустив по бездушным течениям? Она лишь осядет где-то еще.

  Твоя тень, друг, похожа на мою.

  Твой свет, такой приятный и такой далекий - все мы шевелимся во тьме от момента рождения до момента смерти. Но ты грезишь о встрече, ибо ты, как каждый из нас, одинок. Есть иное. Должно быть иное.

  Во имя любви в моих жилах, прошу... должно быть иное".

  ***   

  - Не читайте мне лекций, сир, по основам нашей веры.

  Столь многое отдано тишине, словно она - драгоценное прибежище, сокровищница, способная преображать все, что в нее помещено, делая страхи полчищем благородных добродетелей. "Но страхи не меняются". Надежный Щит Танакалиан стоял перед Кругхевой. Их окружил шум - пять тысяч братьев и сестер разбивали лагерь.

  Пот стекал под его одеяниями. Он ощущал кислый запах тела, сопревшего под шерстью, и запах ланолина. Дневной переход тяжко налег на плечи. Глаза зудели, во рту было сухо.

  Готов ли он к моменту? Он не знал - в конце концов, у него есть собственные страхи. "Но... долго ли мне выжидать? Какой момент среди прочих я должен счесть самым безопасным? Вздох перед военным кличем? Едва ли.

  Я сделаю это сейчас, и пусть свидетели поймут - я долго готовился, окружившее меня молчание - не мое, это она меня вынудила. Она готова бросить нас на отвесную стену, в трещины камня.

  Железо, где твои добродетели? Отточенное лезвие целует, дождем летят искры. Кровь течет по рукояти, пятная белый снег. Так ты отмечаешь каждую тропу". Танакалиан огляделся. Кипящее движение, ставятся палатки, летят по ветру щупальца дыма. - Без Дестрианта, - заговорил он, - нам не узнать собственной судьбы.

  Он глядел на нее, прищурившись.

  Смертный Меч Кругхева стояла и следила, как семеро братьев и сестер собирают командный шатер. Кожа сложенных на груди мощных рук приобрела оттенок бронзы, казавшийся сходным с цветом здешней запыленной почвы. Солнце выбелило пряди волос, не влезшие под шлем, они вились паутиной по жаркому ветру. Если переговоры с Адъюнктом оставили раны, она не показывала их. - Сир, - сказала она, - Командор Эрек-Але не славится нерешительностью. Вот почему я избрала егокомандовать флотом. Вы призываете к себе нерешительность, думая, что у нас есть на это время. Но впереди слишком много вызовов.

  "Но, треклятая дура, Ран'Турвиан видел, что будет. Мы предадим свой обет. Не вижу, как этого избежать". - Смертный Меч, - начал он, пытаясь изгнать из голоса гнев, - мы присягнули Зимним Волкам. Наше железо - их воинственные клыки.

  Она хмыкнула: - И война воистину близка, Надежный Щит.

  "Когда ты стояла перед Адъюнктом, когда клялась служить ей и ей одной... тебя соблазнило величие момента? Да? Безумство!" - Мы не могли предвидеть, что запланировала Адъюнкт, - сказал он. - Мы не знали, как она намерена обмануть...

  Женщина обернулась: - Сир, мне придется заткнуть вам рот?

  Глаза Танакалиана широко раскрылись. Он выпрямился перед ней: - Смертный Меч, я Надежный Щит Серых Шлемов Напасти...

  - Вы глупец, Танакалиан. Вы поистине великая моя ошибка.

  В этот раз, поклялся он, нельзя отступить под напором ее недоверия. Он не уйдет в сторону, смущенный, съежившийся. - А вы, Смертный Меч, стоите передо мной величайшей угрозой, какую знали Серые Шлемы.

  Братья и сестры прекратили возню с шатром. Видя стычку, к ним подходили другие. "Поглядите на себя! Вы знали, что так будет!" Сердце Танакалиана грохотало в груди.

  Кругхева побелела. - Объяснитесь, Надежный Щит! - Суровый голос скрежетал. - Ради собственной жизни, объяснитесь.

   О, как он жаждал этого мгновения, как воображал эту сцену. Надежный Щит лицом к лицу с Кругхевой. Запоминающие всё свидетели. "Какая чудесная сцена". Умозрительно он уже произнес все слова, голосом суровыми смелым, твердым и неколебимым перед яростью незадачливого тирана. Танакалиан медленно вздохнул, поглядел, как трясется от гнева Смертный Меч, и не дрогнул. - Адъюнкт Тавора - всего лишь женщина. Смертная женщина, ничего более. Не вам предлагать ей клятвы верности. Мы Дети Волков, не этой проклятой бабы! Поглядите, что вышло! Она прокладывает нам курс, она бьет в сердце нашей веры!

  - Падший Бог...

  - Худ побери Падшего Бога! "Когда бхедрин слаб и ранен, волки смыкаются над ним". Так написано! Во имя наших богов, Смертный Меч! Ему лучше умереть от нашей руки! Но всё это ничего не стоит - думаете, Адъюнкт Тавора даст медный грош за нашу веру? Она склоняется перед Волками? Нет.

  - Мы идем на последнюю войну, сир, и война зовет нас. Напасть. Серых Шлемов - без нас война не станет последней! Я не потерплю...

  - Последняя война? Не будьте смешной. Такой войны не бывает! Когда падет последний человек, когда последний бог испустит последний вздох - паразиты сомкнут челюсти на скелетах. Конца нет - никакого конца, глупая, безумная дура! Вы попросту желали встать на горе трупов, воздев алый словно закат клинок. Вот вам Кругхева и ее нездоровые грезы о славе! - Он яростно взмахнул рукой перед собравшимися солдатами. - А если все мы должны умереть ради вашей славы, что ж, разве нет рядом Щита, готового принять души?

  - Такова ваша роль!

  - Благословить намеренное истребление братьев и сестер? Вы желаете, чтобы я освятил их жертвоприношение?

  Левая ее рука ухватилась за меч, почти вытянув его из ножен. Бледность уступала место ярко-красному. "Ею почти овладела ярость берсерка. Еще мгновение - и она убьет нас. Ради Волков, смотрите на ее сущность!" - Надежный Щит, сир, не смеет задавать вопросы...

   - Я благословлю нас, Смертный Меч, во имя праведного дела. Сделайте дело праведным. Умоляю вас перед всеми свидетелями - перед нашими братьями, сестрами - СДЕЛАЙТЕ ДЕЛО ПРАВЕДНЫМ!

  Меч скрипнул. Железо скрылось в ножнах. Пламя ее глаз вдруг приутихло. - Итак, мы разделены, - сказала она. - Мы разобщены. Кризис, которого я страшилась, все же нашел нас. Адъюнкт говорит об измене. - Холодные глаза обежали толпу. - Дети мои, что с нами такое?

  Капитан Икарл, один из немногих ветеранов, отозвался: - Смертный Меч. Две стороны спора могут сделать сложное простым, но ведь в действительности оно остается сложным. Третий голос может принести разумное и даже мудрое решение. Нужно провозгласить Дестрианта. Чтобы навести мост над разломом, излечить рану.

   Она склонила голову. - Сир, вы огласили сомнения многих? Братья и сестры оспаривают мое лидерство?

  Он покачал головой, но непонятно было, с чем он не согласен. - Смертный Меч, мы присягнули Зимним Волкам - но без Дестрианта их не дозваться. Мы отрезаны от божеств и потому страдаем. Кругхева, дочь Неклета, ты видишь, как мы страдаем?

  Потрясенная, с потухшими глазами женщина всмотрелась в Танакалиана: - Надежный Щит, вы советуете предать Адъюнкта Тавору?

  "Что же, сказано откровенно. Хотя бы сейчас". Он возвысил голос, заставляя себя казаться спокойным, не выдавая триумфа. - Волки воют во имя войны. Наше поклонение рождено среди родных снегов, в ледяном, жестоком дыхании зимы. Мы пришли к почитанию и уважению диких зверей, волков, разделивших с нами твердыни гор, темные леса. Пусть в ранние годы мы охотились на зверей, но мы понимали их и смогли поверить...

  - К чему все эти слова?..

   - Нет, Смертный Меч. Они необходимы. Они, на самом деле, жизненно важны. - Он оглядел присутствующих - теперь собрались все. Тесная масса. Пять тысяч. "Братья, сестры, все вы. Услышьте меня. Вы меня услышите. Вы должны услышать". - Мы видим себя разделенными, но кризис поджидал в засаде и мы должны встретить его лицом к лицу. Кризис, созданный клятвой Смертного Меча перед Адъюнктом. Давайте посмотрим правде в лицо. Здесь. Сейчас. Братья, сестры, мы глядели в глаза зверям - мы избрали дикость - и, в дерзком предубеждении, мы сочли их братьями, сестрами, родней.

  Раздались голоса - гневные, полные негодования. Танакалиан воздел руки и стоял так, пока не наступило молчание. - Предубеждение, - повторил он. - Нам не измерить разума волка и даже собаки, как и дхенраби в северных морях. Однако мы выбрали себе самых древних богов - Повелителя и Повелительницу ледяной зимы, всех зверей, вольности мира. Мы принесли присягу Дому - Оплоту - к которому не принадлежали...

  В этот раз протесты не желали утихать. Танакалиан выжидал. - Но война, ах, это мы хорошо знали. Мы поняли ее лучше любого чащобного волка. Это ли наша причина? Мы стали мечами дикости, защитниками волков и прочего зверья в лесах, в горах и на равнинах? - Он поглядел на Кругхеву. - Смертный Меч?

  - Древнейшие ощущения намекают на это, - сказала она. - Все мы их знаем. И мы не уклонялись, сир. Не уклонялись!

  - Уклонимся, Смертный Меч, если продолжим идти за Адъюнктом, встанем рядом - там, куда она стремится. Пришло наконец время рассказать о последнем пророчестве Ран'Турвиана, вымолвленном мне в миг смерти. Это суровые слова, слова обвинения. Знайте: он отверг мои объятия.

  Потрясение стало ощутимым, словно дальний гром, который не слышишь, но чувствуешь. Трепетом в костях. "Всё, что пришло, что навалилось на нас..."

  Глаза Кругхевы стали широкими, он ощущал ее смятение. - Танакалиан... он отверг вас?..

  - Именно. Никогда он не одобрял меня - но вряд ли вы об том не знаете. Думаю, он давил на вас днем и ночью, подрывая решимость сделать меня Надежным Щитом. Он умер, но его страхи и сомнения пустили корни.

  Такого взгляда он еще не видел.

  Икарл попросил: - Надежный Щит, передайте нам последнее предупреждение Дестрианта.

  - Предательство. Он сказал, что она заставит нас предать богов. Не знаю, о ком он говорил. Об Адъюнкте? - Он встал лицом к Кругхеве. - Или о собственном нашем Мече? Трудно мне было, знаете ли. Его недоверие стало препятствием. Как и то, что он умер на моих глазах.

  - Вы говорите верно, - сказала удивленная Кругхева.

  - Смертный Меч, не думайте, что я не люблю братьев и сестер. Не думайте, что я решился лгать перед вами. Я Надежный Щит, и при всех сомнениях Ран"Турвиана - при всех ВАШИХ сомнениях, Кругхева - я верен долгу. Мы разделились, да. Но то, что нас разделило, столь фундаментально, что любые слова прозвучат абсурдом. На стороне Адъюнкта нам предложено место среди смертных, среди людей - порочных, слабых, не понимающих за что борются. На другой стороне основы нашей веры. Волки Зимы. Волки Войны. Лорд и Леди Оплота Зверя. Веруя, мы избрали место среди зверей. Мы освятили мечи во имя их свободы, их права на жизнь, их права делить с нами этот и любой иной мир. Вопрос - столь абсурдный - вот в чем: должны ли мы быть людьми или должны мы быть убийцами людей? Если последнее, что будет в случае нашей победы? Мы поднимем восстание дикости и уничтожим последних людей мира? А потом должны пасть на свои же мечи?

  Тут он замолчал, внезапно выдохшись, и встретил взор Кругхевы. - Ран'Турвиан был прав. Будет измена. Фактически, выбирая одну сторону, мы неизбежно предаем другую. Смертный Меч, вы положили меч перед Адъюнктом. Но задолго до того мгновения вы принесли обет перед богами на том же оружии. Сколь крепким ни был выкован меч, - продолжил он, - ему не выдержать давления с двух сторон. Он ослабнет. Переломится. Клинки - не мосты; будучи выхваченными, они лишь разделяют. Во имя всех добродетелей железа, Смертный Меч! Мы - плоть и кровь. Что ждет нас, Кругхева? По какому пути вы поведете нас? К вашей личной славе, на стороне Адъюнкта? Или во имя богов, которым мы клялись служить?

  Она шаталась под его словами, явно не находя ответа.

  "Добродетель железа такова, женщина: если бить, то бить без промаха!" Он обратился лицом к толпе. - Сестры! Братья! Серые Шлемы! Много есть богов войны - мы пересекли полмира и не станем отрицать, что узрели тысячу ликов, тысячу масок, носимых угрюмым вестником раздора. Мы видели смертных, падающих на колени перед идолами и статуями - перед подобиями вепря, полосатого тигра, двух волков. Мы слышали крики на полях брани. - Он помолчал, слабо улыбаясь, будто припоминая. - Поля брани, да. По одним лишь жалобным крикам можно было понять, что величайшее божество войны зовут Мать. - Он воздел руки, чтобы остановить слушателей. - Я не имею в виду нечестия, дорогие сородичи. Я лишь говорю, объясняя, что именно отличает нас от прочих культов кровопролития. Что ищут в яростной битве эти дикие верования? Как же - они ищут смерти, смерти врагов; а если смерть найдет их самих, они молятся, чтобы она была смелой и славной.

  Он прошел мимо Кругхевы, с удовольствием видя, как она отступает, и повернулся к Икарлу и прочим. Десятки лиц, все глаза устремлены на него, Смертный Меч словно перестала существовать. Он не мог поверить в быстроту, в простую неизмеримость захвата власти.

  "Она была фатально ослаблена. Там, в шатре Адъюнкта. Она старалась не показать этого никому из нас и почти преуспела. Всё, что было нужно - подтолкнуть. Один раз. Видите, что произошло?

  Тавора, твое отрицание сломило Кругхеву, ведь для этой женщины доверие - всё. Неужели я мог не услышать, как трещит ее хребет? Здесь и сейчас? Неужели мог не уловить, что она хватается за вопросы стратегии и тактики, чтобы возродить в себе рвение? Это было... безнадежно. Ладно же". - Но мы не таковы, как все другие. Мы не просто культ войны среди многих подобных. Не славы мы ищем - по крайней мере, не личной славы. Смерть врагов не радует нас, наполняя пьяные ночи бравадой. Мы слишком скорбны для всего этого. Не по нам хвастовство и показуха. ВОЙНА, братья мои, сестры мои, единственное оставшееся у нас оружие.

  Чтобы защитить вольность. Говорю вам, я готов презреть последние слова Ран'Турвиана! Предать Волков? Нет! Никогда! И в день битвы, когда мы встанем над трупами сородичей-людей, когда снова вернем весь мир в дикость - что ж, тогда я склонюсь перед Волками. Я скромно уйду в сторону. Ибо не своей славы мы ищем. - Он развернулся, глядя на Кругхеву. - Никогда не искали. - Вставая снова лицом ко всем: - Должны ли мы будем пасть на свои клинки? Нет, ибо, как я сказал, не бывает последней войны. Однажды нас призовут снова - вот единственно несомненное, что мы должны знать.

  Братья! Сестры! Мы присягнули Зимним Волкам?

  Ответный рев заставил его сделать шаг назад. Опомнившись, он развернулся и надвинулся на Кругхеву: - Смертный Меч, я искал вас, чтобы спросить о командоре Эрек-Але и флоте. Вы его избрали, но мне нужно знать: он верный слуга Волков? Или он поклоняется ВАМ?

  Он все равно что ударил ее. "Да, я делаю это перед свидетелями. Все твои публичные унижения - наконец-то я вернул долг. Ну, каково?"

  Кругхева выпрямила спину. - Эрек-Але человек весьма преданный, сир.

  - Флот должен был уже прибыть. Блокада гавани, изоляция Шпиля. Так?

  Она кивнула.

  - Они будут нас ждать.

  - Да, Надежный Щит.

  - Смертный Меч, вы вернетесь к делам? Поведете нас на близкую войну? Наша потребность...

  Она подняла ледяной взгляд, заставив его замолчать. Губы искривились в гримасе. - Это в прошлом, Надежный Щит. - Она повернулась к толпе. - Я слагаю звание Смертного Меча Волков. Поклявшись Адъюнкту, я, похоже, предала вас всех. Что ж, да будет так, сиры. Да будет написано, что измена, предугаданная Дестриантом Ран'Турвианом, порождена не Серыми Шлемами, но единственно Смертным Мечом Кругхевой. Мое и только мое преступление.

  "Боги, что за необычайный эгоизм! Тварь! Даже побежденная, она готова влезть на курган и встать выше всех. Я разоблачил ее - вонзил нож в самое сердце - и вот, она вдруг превращается в фигуру из волнующей трагедии! Как ей удается? Каждый раз?" - Что будет записано, - сказал он суровым голосом, - еще не решено. Если вы вернете себе веру, Кругхева...

  Он оскалилась: - Если ты вернешь себе человечность, Танакалиан, если найдешь смелость - Худ знает где - увидеть кризис своей души, приходи ко мне. А пока я поеду одна.

  Он фыркнул: - И отдельный шатер поставишь? И завтрак сама приготовишь?

  - Я всегда благодарила братьев и сестер, Надежный Щит, за благородную помощь. - Она склонила голову к плечу. - Интересно... скоро ли такая благодарность выскочит из твоих губ, Танакалиан?

  Когда она ушла, он встал лицом к шатру. - Эй, дети мои, могу я помочь?

  ***  

  - Узурпация?!

  Кругхева пронеслась мимо Спакса, швырнула шлем в угол шатра. Затем туда же полетели перчатки. - Хотелось бы выпить, Ваше Высочество.

  Абрасталь яростно махнула рукой; Спакс встряхнулся и пошел за кувшином. - Женщина, у тебя полное право. Напейся и приди в мою койку. Клянусь, я заставлю забыть все невзгоды.

  Суровая женщина внимательно обвела Баргаста взглядом, словно оценивая предложение. Спакс вдруг ощутил пот пониже спины. Торопливо налил кубок и передал ей в руки.

  Королева Абрасталь утонула в груде подушек. - Что ж, недолго ждать пришлось.

  Глаза Кругхевы сверкнули: - Я слишком опозорена в ваших глазах...

  - О, тише. Выпей и сядь. Спакс, будь готов подливать. Я всего лишь размышляла вслух, Смертный Меч, о предвкушении реакции Адъюнкта...

  - Ее? Если вам приятно слышать снова, я более не Смертный Меч. Нет, это дело не нужно бросать к стопам Таворы...

  - Клянусь всеми речными богами, женщина. Сиди и пей - иначе говоря, молчи! Предоставь слова мне.

  - А мне, Огневласка?

  - Это будет чудо, если ты скажешь хоть что-то ценное, Спакс Гилк. Если найдешь что, не стесняйся. А я пока закончу. Адъюнкт - я не могу понять как - сумела всех вас привязать к себе. А потом, в день переговоров, разорвала связи. Недолго ждать пришлось - понимаете, о чем я? Она отменила сделанное. Поражаюсь ужасающе точному расчету времени.

  Глаза Кругхевы скрылись за гранью кубка. - Ваше Высочество, что вы в ней поняли?

  - Спакс, передай мне проклятый кувшин, если все, на что ты способен - стоять и пялиться. Нет, сам принеси. Ложись за пологом - может, нам захочется ноги вытереть, когда утром уйдем. Да, Адъюнкт. Кругхева, клянусь, я заставлю тебя рыдать или по-другому разбережу. Держать такое внутри - себя убивать.

  - Тавора Паран, Ваше Высочество.

  Абрасталь вздохнула, смотря, как Спакс усаживается у порога. - Скучаю по хундрилам, - пробурчала она. Моргнула и отвернулась, словно решив изучить один из повисших на шестах плотных гобеленов. Спакс прищурился. Какая-то коронация, фигуры застыли истуканами - формализм, говорящий либо о бездарности живописца, либо о причудливости вкуса. Никогда он не понимал этих штучек. "Всего лишь дурацкий обруч из золота, серебра и так далее. Всего лишь провозглашение верховенства - поглядите на эти склоненные головы! В чем же настоящее послание? Ну, разве что в страже у стен, в мечах под их руками".

  - Трудно, - сказала Абрасталь, хмуро глядя на гобелен. - Откуда приходит преданность? Какие причины ее рождают? Что возвышает одного над всеми, так, что все решают идти за ним или за ней? Неужели лишь наше же отчаяние? Или, как говорят хундрилы, великое воронье крыло накрывает нас? Ищем ли мы убежище в чужой компетентности - реальной или воображаемой, истинной или ложной?

  Спакс кашлянул. - Во времена кризисов, Огневласка, даже мелкая группа крутит головами, ища одного среди себя. Когда у нас нет ответов, мы смотрим на того, кто может ответить - и наша надежда рождена замеченными качествами: ясная мысль, мудрость, решительная храбрость. Все то, что мы хотели бы отразить в себе.

  Кругхева сдвинулась, чтобы видеть вождя, но промолчала.

  - Отразить, вот как? - Абрасталь хмыкнула, отпила глоток вина. - Я, королева - зеркало? Всего лишь? И ты таков, Боевой Вождь Спакс? Зеркало для своего народа?

  - Во многих смыслах - да. Но, глядя в зеркало, они решаются видеть лишь то, что желают увидеть.

  - Сир, - пророкотала Спаксу Кругхева, - вы заняли позицию, мало подходящую для командира, руководи он мелким отрядом воинов или великой империей. - Она скривилась кубку, протянула его Абрастали. Та склонилась, наливая вино. - В Напасти, в темные, безлунные ночи, двадцать охотников берут раф'авар и гребут, уходя из фиордов. Они зажигают яркие лампы, держа их на концах шестов над ледяной черной водой. Этот свет призывает из глубин трехротых ниталей - жутких рыбин, во множестве своем нападающих даже на дхенраби, способных обглодать левиафанов моря до костей за один вздох. Нитали, видите ли, охотятся при лунном свете. Когда они всплывают, охотники бьют их острогами. - Она замолчала, прикрыв глаза.

  Спакс поскреб заросшую челюсть, пытаясь понять смысл сказанного. Поглядел на Абрасталь, но королева казалось увлеченной древним гобеленом.

  - Рыбы поднимаются на поверхность, - скрежетала Кругхева, словно давя сапогом гравий, - и слишком яркий свет их ослепляет, сковывает. Нет доблести в таком убийстве - это лишь резня, и в конце руки и плечи рыбаков начинают болеть, они не могут держать остроги.

  Спакс кивнул. - Да, иногда так себя чувствуешь.

  - Когда я думаю о дикости, - продолжала она, не слушая, - я думаю о ниталях. Мы, люди, стоим в ярчайшем свете, перед нами все звери мира застывают, словно ослепленные. Мой Надежный Щит возродил в народе ярость, ярость, сросшуюся с чувством вины. Мы станем убийцами, защищающими убиенных.

  - Волки Войны...

  - Всего лишь культ, проклятие! - проревела Кругхева и качнула головой. - Дикость волка вдохновляла нас - разве есть чему удивляться?

  - Должны быть принципы вашей веры, - настаивал Спакс, - взывающие к возмездию.

  - Иллюзии, сир. Ваше Высочество, говорите об Адъюнкте. Прошу.

  - Весьма увлеченная женщина, Кругхева. Отчаяние. Ужасная необходимость. Но зеркало ли она? Если так, что мы желаем видеть?

  Кругхева внимательно поглядела на Абрасталь. - Одна эта мысль вызывает слезы. Не пойму, почему.

  - Чтобы отражать, - сказал Спакс, - зеркало должно быть твердым, отполированным. Безупречным.

  - Найди еще вина, Спакс, - пробурчала Абрасталь. - Это кончилось. Кругхева - вы поклялись в союзничестве Адъюнкту. Почему?

  - Мы были в тревоге. Нас начали осаждать вопросы, особенно Дестрианта и высших сенешалей - тех, что посвятили жизнь философии нашей религии. Понимаете, мы учились быть орудием войны, но мы начали удивляться: неужели единственным деянием людей должно быть уничтожение? Разрушение? Мы поражались неизмеримой - как кажется - силе мщения, воздаяния и праведной кары. - Глаза ее поблекли. - Это все, чем мы наделены? Неужели нет ничего иного, достойного такого оружия?

  - И тогда, - предположила Абрасталь, - вы разглядели нечто в ней. В Таворе Паран...

  Однако Кругхева покачала головой: - Все, что я знала о ней в тот момент, когда принесла присягу верности от имени всех Серых Шлемов - все, что я знала... да, оно исходило лишь из видений сенешалей. Падший Бог был ранен. Он жестоко страдал. Словно зверь - словно любой из нас - он бросался на мучителей. В этом он был более волком, чем все мы. Мы не смели и равняться. Ваше высочество, ножом по горлу - для него это стало бы милосердием, ибо столь многие - вы понимаете? - столь многие собрались питаться его болью, пить сладкий яд крови впавшего в лихорадку. Более того, видя его пленение, его агонию, они чувствовали себя высшими существами - они чувствовали себя сильными, и основой силы стала жестокость. Разве не таков наш вечный путь?

  - Сны сенешалей, Кругхева? Что они предлагали?

  Женщина с железными волосами кивнула: - Альтернативу. Путь вовне. В их снах встала женщина, смертная, неуязвимая к любой магии, недоступная искусу вечных мук Падшего. И она держала в руке нечто - о, весьма малое, такое малое, что визионеры не смогли постичь его природу. Однако оно их тревожило, ох, как тревожило!

  - Что же она держала? - требовательно склонилась к ней Абрасталь. - У тебя должна была быть идея.

  - Идея? Их сотни, Ваше Высочество. То, что она держала, имело силу освободить Падшего Бога. Имело силу отвергнуть богов войны - и всех прочих богов. Имело силу лишить жизни мщение, воздаяние и праведную кару. Силу сжечь сам соблазн страдания. - Глаза ее блестели в свете лампы. - Вы можете вообразить такую вещь?

  Спакс привалился к стенке. - Я ее видел много раз. Ничего такого в руках.

  Кругхева отставила кубок. Села, положив руку на колено, ладонью вверх. Уставилась на ладонь, словно желая наколдовать необходимый объект. - Это, - сказала она, - не зеркало. Но... о, как я хотела бы иметь зеркало.

  - Кругхева, - тихо, почти нежно проговорила Абрасталь. - В тот миг, когда ты стояла перед ней, не было сомнений? Даже единого мига... неуверенности?

  - Я думала... в ее запавших глазах есть... что-то... Но теперь гадаю - не могу не гадать: неужели я видела лишь то, чего желала видеть? - Рука медленно закрылась, свернулась умирающим цветком. -Зеркало лжет.

  Последние слова потрясли Спакса до глубины души. Он встал, ощутил, как приливает кровь к лицу. - Тогда почему ты не приняла доводы Надежного Щита? Кругхева! Зачем ты здесь?

  Она глянула на него с безнадежностью. - Я жаждала справедливой войны. Желала, чтобы это была последняя из всех войн. Желала конца. Однажды волки убегут из нашей памяти, наших снов. Не хочу дожить и увидеть тот день.

  - Там что-то было, - настаивала Абрасталь. - В руках - ваши провидцы узрели это, Кругхева. Узрели. Ты должна понять, что это было - ради всех нас, решивших ей помогать - ради нас, Кругхева, ты должна понять!

  - Но я знаю, что это, Ваше Высочество. Только что нашла ответ. И вижу, как оно слабеет. Вижу, как его свет пропадает из мира. Вы видели отчаяние Адъюнкта - да, она отчаялась. Нас так мало. Мы не справляемся. Эта чудесная вещь, ею найденная ... она заплатила за нее, и цена оказывается слишком высокой. Для нее, для Охотников. Для нас.

  Спакс оскалил зубы: - Тогда зеркало не солгало.

  - Ложь прячется в вере, сир. В вере, будто ОНО может выиграть, вообще выжить. Видите ли, это действительно одинокая женщина, смертная, и сил у нее не больше, чем у любого другого. Она была на войне - теперь я понимаю - всю жизнь. Удивляться ли, что она готова упасть?

  Спакс вспомнил ход переговоров и потряс головой: - Откуда-то, Кругхева, она черпает силу. Я видел... мы все видели, черт возьми...

  - Она отвергла меня.

  Абрасталь фыркнула: - Чувствуешь, что тобой пренебрегают? Отсюда всё это?

  - Высочество. - Тон Кругхевы отвердел. - С самого начала я видела себя отражением ее веры. Я была бы неколебимой союзницей - присягнувшей ей и ей одной, куда бы она ни повела нас. Я знала: мы понимаем друг друга. Как я нуждалась в ней - и в том, что она хранит внутри - так и она нуждалась во мне. Ухватываете? Я была источником ее силы. Когда ее вера пошатнулась, ей нужно было всего лишь взглянуть на меня. - Кругхева закрыла лицо руками, и чуть склонилась. Приглушенно проговорила: - Она отвергла меня.

  Спакс встретил твердый взор королевы. Вождь Гилка неспешно кивнул.

  - Вы ставите меня в трудное положение, - сказала Абрасталь. - Кругхева. Если я правильно понимаю, вы думаете, что, отвергнув вас, Адъюнкт в результате потеряла веру. Но разве не в том всё дело? Две цели, не одна. Пришлось разделить вашу силу надвое. Учитывая природу Стеклянной Пустыни...

  Однако Кругхева покачала головой, не отрывая ладоней от лица. - Вы действительно вообразили, что она сможет ее пересечь? С целой армией?

  Спакс разразился потоком баргастских ругательств. Потом сказал: - К чему всё? Если она замыслила самоубийство... нет, ее самолюбие не может быть таким чудовищным, она не потащила бы за собой всех солдат!

  - Вы, похоже, - руки Кругхевы упали, - еще не познакомились с третьей стороной бесконечного спора.

  - Как это?

  - Я говорю об отчаянии, сир. Да, она заставила себя и армию идти в пустыню, но она делает это без веры. Вера пропала, развеялась...

  Абрасталь сказала: - Вы, безусловно, видите себя точным и неколебимым отражением веры Таворы; но ваше убеждение, будто Тавора видит вас так же - в точности так же - само по себе лишь убеждение. Отчаяние, в которое вы погрузились - оно вами и создано.

  Кругхева потрясла головой. - Я вижу, как оно слабеет. Вижу, как его свет пропадает из мира. Вижу отчаяние Адъюнкта. Нас так мало. Мы не справляемся. Та сияющая вещь, в ее руках - она умирает.

  - Назовите же ее, - шепнула Абрасталь. - вы говорили о споре. Назвали одну сторону верой, другую отчаянием. Расскажите же, что она держит. Про ту слабую, умирающую вещь.

  Спакс удивленно повернулся к ней: - Как, Огневласка, ты еще не поняла? То, что уходит из мира? Его зовут состраданием. Вот что она несет Падшему Богу. Что она хранит для всех нас.

  - И этого недостаточно, - шепнула Кругхева. - Боги подлые, этого недостаточно.

Книга IV. Кулаки мира

Будь иное, лучшее место, стал бы ты искать его? Будь мир под рукой, протянул бы ты руку? Тысячи стоят на дороге, рыдая по прошедшему, странствие подошло к концу; мы отреклись от старых путей, но они нас не отпускают.

Не остается воздуха в сжатом кулаке, сделан последний вдох, но всё нет выдоха. Дети сидят, ожидая наследства тщеты, похороненные в наших дарах. Я видел мир получше, я видел покой и сон - они в конце дорог, где скопился ил, где голоса бормочут подобно музыке. Протянул я руку, но камень похитил плоть мою и крепко держит; ничего не видят глаза, сдавлено дыхание в кулаке темноты, простерта рука, и ныне вы проходите мимо, кидая монетки к моим ногам.

Я творил сказку, ища лучшего места, алкая мира, но не рассказана моя сказка и не окончена жизнь.

"Дровосеки", табличка IV, Хетра из Арена

Глава 11

В тот день я видел их: высоко вознеслись

расправив плечи, встав на сгорбленные годы

и трепеща, как будто быть еще хотят

тек пот по их ладоням; буйные шакалы

выпрыгивали из горящих ясных глаз

я видел истину, ползущую под дверь

пока я опускал засов, пыхтя от страха

а все имущество мое стучало в спину

они - дробящие колеса откровений

они залили улицы пророческим пожаром

как будто дети убежали по тропе богов

вещица недвижима, где страдание лежит

в тот день я видел: вознесли они высоко

грядущего зловещий пантеон вокруг пятна

на камне, где был пойман пес хромой

лес ног поднялся, палки с кирпичами

ходили вверх и вниз как на великой стройке

где чаши бронзовые переполнены всегда

где истуканы множатся спорее голубей

вы видели все эти лики Бога?

Высоко вознесли их, чтобы совершенство показать

и святость наших лиц, но опустели руки

нет палок, кирпичей. Теперь они взрослы

ужели веры нет, чтоб победила

жестокость детскую? Какой бог заслонит

хромого воющего пса на алтаре

от младших версий, травящих больных

и слабых? Если нас создали

такими, как должно, то мы - создатель

и если есть тот бог, что влил в нас самого себя

то все мы - бог, а наши дети

спешащие забить до смерти раненого пса

суть проявления его свободной воли

он нас испытывает, жрет иль прочь бросает

в экстазе всемогущества...

"Дети как боги", Рыбак Кел Тат

Пандусы были закончены, отряды с песней налегали на канаты. Колонны черного мрамора вставали, формируя кольцо вокруг блестящего кургана. Пыль во рту Штыря имела привкус... надежды, ломота в плечах и пояснице казалась посулом спасения.

  Он видел ее сегодня, она выглядела... лучше. Хотя все еще дитя, жестоко использованное - лишь мерзавец скажет, что это к добру. Что веру можно обрести лишь через тяжкие страдания. Что мудрость рождается из шрамов. Просто дитя, чтоб вас, очищенное от мерзких пристрастий... но остается этот взгляд, прячущийся в глубине древних глаз. Познание смертельного яда, познание себя - пленницы слабости и желания.

  Она Верховная Жрица Искупителя. Он принял ее в объятия; последней из людей познала она этот дар.

  Копавшие вокруг Кургана целыми корзинами поднимали наверх приношения. По большей части от Т'лан Имассов. Куски полированных костей, раковины и слезы янтаря имеют обыкновение скатываться с боков могильника. В Коралле уже целые штукатурные фризы украшены странными и драгоценными дарами, они окружают Девять Священных Сцен.

  Штырь оперся о колесо фургона, ожидая, пока придет очередь и в мозолистую, покрытую ссадинами руку передадут видавшую виды оловянную кружку.

  Когда-то он был морским пехотинцем. Сжигателем Мостов. Прошел подготовку в военной инженерии, как положено каждому малазанскому морпеху. И теперь, спустя три месяца по возвращении из Даруджистана (эх, что за сумятица там случилась!) его сделали бригадиром котлована. Как и в дни солдатчины, он не любит сидеть и смотреть, как тяжелую работу выполняет кто-то другой. Нет, всё это... хорошо. Честно.

  Его уже неделю не преследуют убийственные мысли. Ну, почти неделю.

  Яркое солнце сжигает плоскую равнину. По западной дороге фургоны подъезжают и отъезжают от карьера. А город на юге... Он повернулся, прищурился. Славный свет. Куральд Галайн пропал. Черный Коралл более не черен.

  Пропал. Тисте Анди исчезли, с ними красный дракон; всё остальное... осталось. Сокровища, всё. Ни слова никому, ни единого намека. Чертовски загадочно, но что тут странного? Они не люди. Они и думают не как люди. Фактически...

  - Боги подлые!

  Над высоким дворцом, над башнями внезапная сумятица, клубящаяся тьма - она кружит облаками, распадается на части.

  Возгласы рабочих. Страх, тревога. Ужас.

  Вдалеке нарастающие крики.

  Штырь упал на колени, кружка вывалилась из дрожащих рук. Последний раз... боги! В последний раз он видел...

  Великие Вороны заполонили небо. Тысячи взмывают, кружатся, оглушительно каркают. Солнце мигом пропало за огромной тучей.

  Он содрогался, потеряв душевный покой; он чувствовал старые слезы, поднимающиеся из некоего внутреннего колодца. Думал, всё запечатано. Забыто. Но нет. - Друзья мои, -шепнул он. - Тоннели... ох, сердце, сердце...

  Великие Вороны льются из всех возвышенных мест города, машут крыльями все выше, смещаются к заливу.

  "Улетают. Они улетают".

  И, пока они клубились над городом, кишели над восточным морем, тысяча ужасных, сокрушающих воспоминаний окружила Штыря, охватила пламенем.

  Лишь мерзавец скажет, что это к добру. Что веру можно обрести лишь через тяжкие страдания. Что мудрость рождается из шрамов. Лишь мерзавец.

  Он стоял на коленях. И рыдал, как может только солдат.

  ***  

  Что-то привлекло Банашара к группке солдат. Может, любопытство; наверное, так оно внешне выглядит... но, правду говоря, ныне каждое его движение стало бегством. "Бегу от зуда. Зуда храмовых погребов, что были под рукой. Если бы я знал. Да, мог бы догадаться".

  Стеклянная Пустыня отвергает его. Идеальная роскошь, рай пьяницы, безбрежные запасы вина, не стоящие ему ни монетки - пропали. "Я проклят. Как я и поклялся Блистигу, как сказал всем. На старого бедного Банашара снизошла трезвость. Ни капли в венах, ни намека на перегар в дыхании. Ничего не осталось от прежнего человека.

  Кроме зуда".

  Червяк, свернувшийся во сне - хотя он начинает шевелиться, поднимает слепую голову. Длинный, словно угорь малазской гавани, но в остальном вовсе не похожий. Рты по всему телу.

  - Не могу сказать, что на это глядеть приятно, - буркнул кто-то из солдат.

  - Вялый какой-то, - заметил другой.

  - Ты его только разбудил. Думаю, днем он таится. Все эти голодные рты... дыханье Худа, лучше перевернуть камни в лагере. Как подумаешь, что спишь, а такие вот выползают охотиться...

  Кто-то заметил Банашара. - Смотрите, здесь бесполезный жрец Д'рек. Что, пришел поглядеть на сыночка?

  - Мириады форм принимает Осенняя Змея...

  - Че? Миридам корм? О чем ты?

  - Я видел таких, - сказал Банашар, заставив всех замолчать. "Во снах. Когда зуд становится укусами. Меня грызут и жуют, а я не вижу, кто, не могу найти. Когда кричу во сне". - Хороший был совет, - добавил он. - Обыщите лагерь, расскажите всем. Найдите их. И убейте.

  Топнул, опускаясь, сапог.

  Червь изогнулся, развернул кольца, поднял голову, словно плюющаяся ядом гадюка.

  Солдаты с руганью отскочили.

  Банашара развернуло толчком в сторону. Сверкнуло железо, опустилось лезвие меча, разрубая червя надвое. Он поднял голову, увидел Фаредан Сорт. Та сверкнула глазами на кольцо солдат. - Хватит время терять, - рявкнула она. - День будут жаркий, солдаты. Закончите с этим и найдите тень.

  Куски червя крутились, пока не наткнулись один на другой, сцепившись в смертельной схватке.

  Кто-то бросил монету, подняв облачко пыли. - Тот мирид, что короче.

  Меч Фаредан Сорт опустился, и еще раз, и еще, пока в белой пыли не остались лишь мелкие кусочки. - Ну, - буркнула она, - услышу, что кто-то бьется об заклад или еще что - тот дурак будет носить нам воду из Восточного океана. Поняли меня? Хорошо. Взялись все за дело.

  Когда солдаты поспешили удалиться, офицер развернулась к Банашару, критически его оглядев. - Выглядите хуже обычного, Жрец. Найдите тень...

  - О, солнце - мой друг, Кулак.

  - Лишь человек без друзей способен так сказать, - сощурила она глаза. - Вы обожжены. Будет больно, советую искать целителя.

  - Принимаю совет, Кулак. Ждет ли меня сегодня боль? Да. Правду сказать, я ей буду рад.

  Он заметил вспышку отвращения. - Боги подлые. Вы лучше, чем хотите казаться.

  - Да ну? Очень приятно слышать.

  Фаредан Сорт помедлила, словно желая сказать еще что-то, но потом отвернулась.

  Он смотрел, как она уходит вглубь лагеря регулярной пехоты. Солдаты суетились с мечами и ножами в руках, поднимая камни. Сверкали лезвия, слышались ругательства.

  Истощенность этой страны ужасала его. Осколки кристаллов, что рождены под стоны повышенного давления где-то в глубине, а потом выброшены наружу, прорезая шкуру земли. Озираясь, он воображал, какая при этом была боль, какая непреклонная воля стояла за действиями мощных сил. Подняв взгляд, Банашар посмотрел на восток, где змеиным глазом открывалось солнце. - Что-то, - прошептал он, - здесь умерло. Кто-то... - Шок разорвал землю. Высвобожденная дикость смертельной силы нанесла Спящей Богине такую рану, что она, должно быть, кричала во сне. "Они убили ее плоть. Мы идем по мертвой плоти. Кристаллы, как рак, растут повсюду".

  Он снова пошел бесцельно блуждать. Зуд вцепился в пятки.

  ***   

  Кулак Блистиг растолкал скопище и вошел в палатку. "Боги подлые". - Все вон. Кроме квартирмейстера. - Толпа осаждала Прыща, сидевшего за раскладным столиком. Люди поспешно выходили, успевая метнуть ядовитые взоры на чисто выбритого мужчину. Прыщ откинулся на спинку стула, воздел брови.

  Кулак обернулся, опустил полог. Поглядел на Прыща. - Лейтенант, старший сержант, квартирмейстер. Сколько же вам нужно должностей и званий?

  - Ну, Кулак Блистиг, я лишь следую необходимости. Что я могу для вас сделать, сэр?

  - Сколько воды мы потратили за ночь?

  - Слишком много, сэр. Одни только волы и кони...

  - По ваши расчетам, сколько дней мы пройдем без необходимости пополнения?

  - Ну, Кулак, это зависит...

  Блистиг скривился. - Все эти солдаты, Прыщ - что они тут делают?

  - Подают прошения, сэр. Нужно ли говорить, что я отклоняю все до одного. Быстро становится очевидным, что вода - сокровище, затмевающее золото и бриллианты. Она, кратко говоря, стала валютой выживания. Посему очень рад, что вы здесь, Кулак Блистиг. Я предвижу время - весьма недалекое - когда просьбы сменятся гневом, а гнев - насилием. Не лишним считаю просить дополнительной охраны фургонов с водой...

  - Вы ввели рационы?

  - Конечно, сэр. Но это трудно, ведь нет никакой достоверной информации, за сколько дней мы пересечем пустыню. Или, скорее, ночей. - Прыщ колебался. Наконец он склонился вперед. - Сэр, если бы вы подошли к Адъюнкту... Слухи ходят, у нее есть карта. Она знает, как широка пустыня, но нам не говорит. Почему не говорит? Потому что...

  - Потому что идти слишком далеко, - зарычал Блистиг.

  Воздев руки в жесте полного согласия, Прыщ снова откинулся на стуле. - Кончились мои беззаботные деньки, Кулак. Это чертовски ясно.

  -У вас есть право так говорить.

  - Вас послала Адъюнкт? Вам велено составить рапорт о состоянии запасов? Если так, мой список...

  - Сколько дней до окончания воды? - потребовал ответа кулак.

  - При строгой экономии, с учетом скота... примерно пять.

  - А без животных?

  - Если избавиться от волов, нам придется самим тянуть фуры - тяжелая, вызывающая жажду работа. Не могу сказать уверенно, но подозреваю: выгоды не будет, возросшее потребление воды командами...

  - Но ведь бочки будут пустеть, и тем самым облегчаться?

  - Да. Кулак, это приказ Адъюнкта? Мы забиваем волов? А лошадей?

  - Когда отдадут такой приказ, солдат, не вам его исполнять. Я готов усилить стражу вокруг ваших фургонов, Прыщ.

  - Превосх...

  - Достойные доверия стражники, - бросил Блистиг, впиваясь глазами в Прыща.

  - Конечно, сэр. Как скоро...

  - Вы должны выделить запас на одну роту, квартирмейстер. Запечатать бочки моим знаком. Их можно открывать лишь по моему личному приказу, порции будут распределяться согласно присланным спискам. Без отклонений.

  Глаза Прыща сузились. - Особый запас для одной роты, Кулак?

  - Да.

  - Следует ли умозаключить, сэр, что ваши особые стражники примут особые меры по охране бочек?

  - Приказы понятны, квартирмейстер?

  - Так точно, Кулак. Совершенно ясно. Поговорим подробнее. Сколько дополнительных стражников вы нам придадите?

  - Думаю, десяток сойдет.

  - Десяток? Даже если ставить по пятеро в смену, они едва уследят за пятью вагонами, не говоря о многих десятках.

  - Перераспределите своих.

  - Да, сэр. Слушаюсь, сэр.

  - Доверяю вашей компетентности, Прыщ, и ловкости. Мы поняли друг друга?

  - Так точно, Кулак Блистиг.

  Он с удовлетворением покинул палатку, встал у выхода, засверкал глазами на слонявшихся солдат: - Первый, кого поймают за покупкой воды, будет предан трибуналу и казнен. Что, у вас еще остаются причины обращаться к квартирмейстеру? Вряд ли, смею думать.

  Блистиг направился к своему шатру. Жара угнетала. "Она меня не убьет. Я здесь не для того, чтобы помирать за нее или за гребаную славу. Настоящее "без свидетелей" - когда кое-кто выходит из тучи пыли, в которой погибли все герои. Он сумел выжить.

  Прыщ понимает. Он одного со мной покроя. Один Худ знает, сколько этот тип сумел стащить в личные закрома. Ну, не один хитрый ублюдок найдется в армии.

  Ты меня не получишь, Тавора. Не получишь".

  ***   

  Хмурый Прыщ встал и начал расхаживать по палатке, огибая складной стол и трехногий стул. Сделав три круга, он хмыкнул, застыл на месте. - Химбл Фрап, ты там?

  Низенький, круглолицый, однако тощий солдат скользнул внутрь. - Ждал вызова, сэр.

  - Каким отличным служкой ты стал, Химбл. Список готов?

  - Да, сэр. А чего хотел лорд Кривоног?

  - Сейчас разберемся. Давай, поглядим на твой гений, Химбл... о, позволь-ка разверну. Знаешь, удивительно, что ты вообще можешь писать.

  Ухмыльнувшись, Химбл поднял руки. Пальцы на обеих кистях были чисто срублены на середине основных фаланг. - Легко, сэр. Я и раньше писал не лучше.

  - Большие пальцы на месте.

  - Именно, сэр. Именно они и нужны.

  Прыщ изучил пергамент, поднял глаза на клерка: - Ты уверен?

  - Точно, сэр. Плохо дело. Восемь дней с нехваткой. Десять дней в мучениях. Какой путь избираем?

  - Решать Адъюнкту. - Прыщ сложил пергамент, отдал Химблу. - Нет, не доставляй немедленно. Кулак высылает нам десяток отборных громил, охранять его личный резерв - запасы на целую роту. Прежде чем ты спросишь, отвечу: нет, я не думаю, что он будет делиться даже со своими лакеями.

  - Верно говорите, сэр. Вот почему он гоняет солдат за один глоток. Будет первым?

  - И единственным, по крайней мере среди кулаков. Полагаю, мы увидим у себя нескольких лейтенантов. Может, даже одного-другого капитана, выпрашивающего льготу для своих солдат. Как расходятся бутылки для мочи?

  - Почти кончились, сэр. Если ожидали, что все будут кривиться - вы ошиблись.

  - Они не дураки, Химбл. Дураки уже мертвы. Лишь мудрецы живы.

  - Мудрецы, сэр. Как вы и я.

  - Точно. Ну, давай усаживайся, готовься писать. Скажешь, когда будешь готов.

  Химбл вытащил складень с палочками для письма, восковыми табличками и лампадой. Зажег фитилек, согрел кончик стило. - Готов, сэр.

  - Пиши следующее: "Личное послание от лейтенанта старшего сержанта походного квартирмейстера Прыща Кулаку Добряку. Наитеплейшие приветствия и поздравленияс достижением нового ранга, сэр. Как любой может заметить, наблюдая возвышение Ваше и, смею надеяться, мое, добрые сливки хорошо пенятся и т.д. Но, как бы ни был я рад писать Вам, обсуждая все возможные разновидности идиом, увы, данное послание касается вещей по природе более официальных. Коротко говоря, мы предстаем перед лицом кризиса величайшего порядка. В соответствии с чем я скромно прошу Вашего совета и желал бы организовать особо секретную встречу при ближайшей оказии. Преданный лично Вам, Прыщ". Успел, Химбл?

  - Да, сэр.

  - Прошу, прочитай.

  Химбл откашлялся, сощурился на табличку. - Прыщ Добряку встреча тайно когда?

  - Превосходно. Доставь немедля, Химбл.

  - До или после того, что Адъюнкту?

  - Гмм. Думаю, до. Разве я не сказал "кризис величайшего порядка"?

  Химбл покосился на табличку, кивнул: - Сказали, сэр.

  - Все верно. Исполняй, капрал.

  Химбл принялся складывать вещички, гудя себя под нос.

  Прыщ следил за ним. - Рад, что тебя списали из тяжелой, Химбл?

  Тот помедлил, склонил голову, размышляя. - Рад, сэр? Нет, не рад, но ведь если пальцы отрубили, что ты можешь сделать?

  - Слышал, один из твоих сотоварищей придумал специальную кожаную сбрую...

  - У него только одной не хватает, сэр. Я потерял пальцы со щитом в первой атаке, а пальцы с мечом в четвертой.

  - И теперь ты писец.

  - Да, сэр.

  Прыщ еще мгновение смотрел на него. - Иди, Химбл.

  Когда солдат ушел, Прыщ продолжил ходить кругами. - Запомни, - бормотал он под нос, - переговорить с оружейником и кузнецом. Нечто мне подсказывает, что старые таланты Химбла вскоре понадобятся. Ради благополучия и долгого существования некоего Прыща, скромного и весьма старательного офицера Охотников за Костями. - Он наморщил лоб. "Восемь, если с нехваткой. Десять дней мучений. Да помогут нам боги небесные".

  ***  

  Кулак Добряк провел рукой по голове, словно приглаживая волосы. На мгновение Лостаре Ииль жест показался милым. Мгновение прошло, она вспомнила о его репутации. В любом случае тревога на лице этого человека способна обеспокоить; она ощутила в его взгляде тихое недовольство.

  Фаредан Сорт сняла перчатки. - Адъюнкт, переход выдался трудный. Неровная почва разбивает фургоны, да и тягловый скот... семь животных захромали, их нужно забить. Как и двух лошадей хундрилов и еще одну из вашего табуна.

  - Дела все хуже, - пробурчал Добряк. - Эта Стеклянная Пустыня правильно названа. Адъюнкт, - тут он глянул на Сорт и Рутана Гудда, - мы обязаны высказать вам все дурные предчувствия. Такой поход нас сломает. Даже если удастся пересечь проклятые земли, наша эффективность в военном отношении будет весьма ослаблена.

  Фаредан Сорт добавила: - Маги едины во мнении, что вода здесь недостижима. Если только мы встанем на несколько дней и попробуем выкопать глубокие колодцы. Очень глубокие колодцы, Адъюнкт. И даже тогда... ну, проблема в том, что магам неоткуда тянуть. Они бессильны. Ни один садок не покоряется, а значит, они не знают, есть вода глубоко под нами или нет. - Она помолчала, вздохнула. - Хотелось бы принести хорошие новости - мы бы ободрились.

  Адъюнкт стояла за столом с картами. Казалось, она внимательно изучает земли Колансе, начерченные на промасленной коже неким купцом из Болкандо пятьдесят лет назад. Впрочем, заметки на карте никто из присутствующих не может прочитать... - Нам придется пересечь гряду холмов или сопок, вот здесь, - она ткнула пальцем, - прежде чем сможем войти в провинцию Эстобансе. Я, однако, подозреваю, что враг окажется пред нами раньше. Пройдет или через перевалы на севере, или с востока. Или с двух сторон сразу. Очевидно, война на два фронта нам не выгодна. Перевалы станут ключом. Угроза из Эстобансе - самая значительная. Кулак Добряк, забейте всех лошадей моего табуна, кроме одной. Потребуйте от хундрилов уменьшить табун до одного скакуна на воина плюс десяток запасных. Кулак Сорт, начинайте выбирать людей в команды для перетаскивания фургонов - волы долго не протянут.

  Добряк снова погладил кожу черепа. - Адъюнкт, кажется, время стало нам врагом. Ну, в этом походе. Я гадаю, сможем ли мы увеличить продолжительность ночных переходов? Два звона до заката, два звона после рассвета. Это нас истощит, верно - но мы так или иначе будем измотаны.

  - Фургоны, освободившиеся от провианта, - сказала Сорт, - могут взять доспехи и часть оружия солдат, облегчая их ношу. Можно также начать освобождение от излишних материалов. Уменьшим число кузнецов и оружейников. Снаряжение у нас в более-менее приличном состоянии - солдаты не теряли времени, занимались починкой и заменой. Бросив семьдесят процентов сырого железа, почти все походные горны и уголь для них, мы могли бы разместить воду и провиант в большем количестве фургонов, облегчая работу скоту и людям, не говоря уже об уменьшенной нагрузке на колеса.

  - Можно было бы втрое плотнее разместить солдат в палатках, - добавил Добряк.

  - Мы сохраним все палатки и запасной брезент, - отозвалась, не поднимая головы, Адъюнкт. - Что до ваших предложений, Фаредан - подумаю. И, Кулак Добряк, удлиненные переходы начните с этой же ночи.

  - Адъюнкт, - сказал Добряк, - это будет... жестоко. С таким уровнем морали, как у нас, скоро начнутся... трудности.

  - Новость о поражении На'рхук помогла, - заметила Сорт, - но беспрерывный переход в полдня и целую ночь подорвал родившееся рвение. Адъюнкт, солдатам нужно еще что-то, за что можно уцепиться. Что-то. Что угодно.

  Наконец Тавора подняла голову. Спокойно посмотрела на Фаредан Сорт красными от утомления глазами. - И что же, Кулак, - сказала она тускло, - вы предлагаете им дать?

  - Не знаю, Адъюнкт. Слухи грызут нас...

  - Какие именно слухи?

  Фаредан Сорт замешкалась, отвела взор.

  - Добряк, кажется, ваша соратница - Кулак лишилась дара речи.

  - Адъюнкт, - кивнул Добряк. - Слухи... что же. Некоторые совсем дикие. Другие бьют прямо в кость.

  Заговорил Рутан Гудд: - Мы вступили в союз со Старшими Богами, и вы готовитесь пролить кровь солдат в последнем великом жертвоприношении - всех сразу - чтобы обеспечить себе Возвышение. Есть и другой: вы заключили тайный пакт с Высокими Домами младших богов. Будете торговаться, используя Увечного - именно для того мы хотим его пленить, украсть его останки у Форкрул Ассейлов. Есть много другого, Адъюнкт.

  - Вы наделены тайным знанием, - подтвердил Добряк, - полученным боги знают от кого. Поскольку больше никто не знает, от кого, все заняты измышлением догадок.

  - И в каждой, - добавил Гудд, смотря Таворе в глаза, - вы склоняетесь перед каким-нибудь богом. Что ж, какой малазанский солдат не ощутит на языке горечи от такой мысли? Какой солдат не помнит истории Дассема Альтора? Присяга командира богу всегда подкреплена кровью его подчиненных. Оглядитесь, Адъюнкт. Мы больше не служим Малазанской Империи. Мы служим ВАМ.

  Почти шепотом Адъюнкт ответила: - Вы служите мне, вот как? Вы готовы рискнуть жизнью ради меня? Прошу вас всех: объясните, чем именно я такое заслужила?!

  Тон ее вопроса породил ошеломленное молчание.

  Тавора Паран оглядела всех по очереди, и во взоре ее не было ни гнева, ни ярости, ни обиды. Лостара Ииль скорее различила в нем какую-то беспомощность. Смущение.

  После долгого, хрупкого безмолвия Добряк сказал: - Адъюнкт, мы идем в поход ради спасения Скованного Бога. Проблема в том, что как бог он мало кому нравится. Среди Охотников за Костями вам не найти и единого его поклонника.

  - Неужели? - Голос ее вдруг стал суровым. - Ни один солдат в армии - даже в этом шатре - не страдал? Ни разу не ощущал себя сломленным? Не плакал? Не скорбел?

  - Но мы такому не поклоняемся! - возразил Добряк. - Мы не встаем на колени перед слабостью!

  - Рада слышать, - отозвалась она тихо, словно внезапно запылавший внутри огонь столь же быстро угас. Глаза в карту, попытка найти проход... - Тогда глядите через эти обширные пространства. Глядите в глаза бога, Кулак Добряк, и укрепляйте разум. Сделайте мысли холодными. Упорными. Сделайте всё, чтобы не ощутить ни единого укола боли, ни малейшей дрожи. Глядите ему в глаза, Добряк, пока не решите отвернуться. Готовы?

  - Не буду, Адъюнкт, - дрожащим голосом ответил Добряк. - Потому что он не предстает передо мной.

  Однако Тавора снова поглядела ему в глаза. - Неужели?

  Удар сердца, еще один... Добряк отшатнулся. Отвернулся.

  Лостара Ииль тяжело вздохнула. "Правильно говорите, тот готов..."

  Тавора не отцеплялась от кулака. - Вам нужен храм, Добряк? Образ на камне? Вам нужны жрецы? Священные тексты? Вам нужно закрыть глаза, чтобы узреть бога? Такого славного на высоком престоле, такого гордого взором... о, не будем забывать про длань милосердия - она вечно протянута к нам. Вам нужно всё это, Добряк? А вам, остальным? Вам нужен твердый порядок, чтобы получить благословение истины?

  Полог был грубо отдернут. Вошел Банашар. - Звали? - Его улыбка выражала ужас, казалась отверстой раной, обнажающей вихрь в душе человека, мучения всей его жизни. - Я снаружи кое-что слышал. Даже слишком многое. - Он глянул на Адъюнкта: - Благословение истины? Адъюнкт, дорогая моя, вы должны были уже понять. Истина не благословляет. Лишь проклинает.

  Адъюнкт словно стала меньше ростом. Уронила взор на стол с картой. - Тогда прошу, Септарх, прокляните нас парой слов истины.

  - Весьма сомневаюсь, что это нужно, - отвечал он. - Мы всю ночь шли под светом Нефритовых Чужаков. И пойдем снова. - Он помедлил, хмуро глядя на собравшихся. - Адъюнкт, вас осадили? А я неким невиданным чудом проломился внутрь?

  Добряк схватился за шлем. - Я должен собрать офицеров, - сказал он и замер в ожидании. Тавора жестом разрешила идти, не отрывая глаз от карты.

  Фаредан Сорт вышла вместе с ним.

  Лостара Ииль поймала взгляд Гудда и пригласила идти вместе. - Адъюнкт, мы будем снаружи шатра.

  - Отдыхайте.

  - Да, Адъюнкт, как прикажете.

  Унылая женщина слабо улыбнулась. - Скоро. Идите.

  Лостара увидела, что Банашар садится на кожаный стул. "Боги, в его компании... удивляться ли, что она такая?"

  Верховный Жрец ткнул пальцем в сторону проходившего мимо Рутана Гудда и сделал странное движение, словно рисуя нечто в воздухе.

  Гудд чуть помедлил, состроил озабоченную гримасу, провел рукой по бороде и вышел из шатра.

  ***  

  - Вы в порядке? - спросила Фаредан Сорт.

  Лицо Добряка омрачилось. - Конечно, я не в порядке.

  - Слушайте, мы пытались...

  - Нельзя просить солдат раскрыть сердца. Сделав так, они не будут жить как прежде. - Он встал к ней лицом. - Как она не может понять? Нам нужно закалять себя перед всем, что должны будем сделать. Нужно стать тверже врага. А она желает нас размягчить. Чувства. - Он потряс головой. Она видела, что кулак дрожит - то ли от гнева, то ли от разочарования.

  Сорт повернулась, услышав, что Рутан Гудд и Лостара Ииль выходят из командного шатра.

  Добряк метнул взгляд на Рутана: - Кем бы вы на деле ни были, капитан, лучше вколотите ей в голову побольше здравого смысла. Похоже, никому другому это не удается.

  Рутан Гудд нахмурился. - И какой это должен быть смысл, Кулак?

  - Мы убиваем людей ради жалования, - прорычал Добряк.

  - Не думаю, что она намерена это изменить, - ответил капитан.

  - Она желает, чтобы мы истекли кровью ради Увечного Бога!

  - Потише, Добряк, - предостерегла Фаредан Сорт. - А еще лучше обсудим всё подальше, за лагерем.

  Они ушли. Рутан поколебался, но Лостара Ииль потянула его за собой. Ни слова не было сказано, пока они не миновали плохо организованные пикеты. Под солнцем жара обрушилась на офицеров, свет ослепил глаза.

  - Не сработает, - провозгласил Добряк, скрестив руки на груди. - Будет мятеж, а потом драка за воду; в конце концов почти все погибнут. Даже треклятые морпехи и панцирники в полном числе не удержали бы целую армию...

  - Похоже, вы невысокого мнения о моих подчиненных, - бросила Фаредан Сорт.

  - Сколько среди них добровольцев, Сорт?

  - Понятия не имею.

  - Малазанская политика - брать самых рьяных в морскую или тяжелую пехоту. Преступники, бедняки, изгои, вот кто кончает в регулярных войсках. Фаредан, вы действительно уверены в солдатах? Только честно - никому здесь не нужна пустая болтовня.

  Она отвела взгляд, прищурилась. - Одну лишь странность я заметила, Добряк. Они мало говорят. О чем бы то ни было. Нужно вывернуть такому руку, чтобы вырвать мнение. - Она пожала плечами. - Они знают, что безлики. Такими были всегда, задолго до вступления в ряды армии. Тут... тут или там, все едино.

  - Может, они молчат в пределах слышимости ваших ушей, Сорт, - буркнул кулак. - Готов поспорить, им есть что сказать друг другу, когда вокруг никого.

  - Не уверена.

  - Вы забыли дни, когда сами были в нижних чинах?

  Она вздрогнула. - Нет, Добряк, я не забыла. Но я стояла в пятидесяти шагах от костров, могла бы видеть шевеления губ, жесты, свойственные спорам - но ничего такого. Признаю, это странно, но моим солдатам, кажется, нечего сказать даже друг другу.

  Все замолчали.

  Рутан Гудд стоял, расчесывая бороду пальцами. Лицо его было задумчиво-отстраненным, словно он слушал не спор, а что-то, творящееся в тысяче лиг отсюда. "Или в тысяче лет".

  Фаредан Сорт вздохнула: - Мятеж. Какое мерзкое слово, Добряк. Кажется, вы готовы швырнуть его к ногам моих пехотинцев?

  - Я боюсь, Фаредан. Я не оспариваю ваше право командовать - вы ведь понимаете?

  Она подумала и вздохнула: - Ну, на деле именно его вы и оспариваете. Я не кулак Блистиг, смею сказать. Моя репутация среди солдат вполне достойная. Да, меня могут ненавидеть, но не смертельной ненавистью. - Она рассматривала Добряка. - Разве не вы сами говорили как-то, что намеренно вызываете ненависть в солдатах? Мы должны быть для них магнитными камнями. Когда они смотрят и видят, что мы все терпим, что нас ничто не может поколебать, то сами укрепляются духом. Или я неправильно поняла?

  - Нет. Но сейчас на нас уже не так смотрят, Сорт. В нас видят потенциальных союзников. Против НЕЕ.

  Голос Рутана Гудда был сухим. - Готовы возглавить восстание, Добряк?

  - Спроси еще раз, капитан, и я сделаю все, чтобы тебя убить.

  Рутан холодно усмехнулся: - Извините, я не намерен дарить вам легкий выход, Кулак.

  - Нет. Вы никому ничего не дарите.

  - И что я должен сказать, по-вашему? Она не хочет, чтобы солдаты плакали и вскрывали себе вены, став мягкими. Она хочет совершенно иного. Не просто твердости. - Он смотрел на собеседников. - Они должны быть дикими. Беспощадными. Упорными, как скала в море.

  - В шатре...

  - Вы не поняли, - оборвал Рутан. - Думаю теперь, никто из вас не понял. Она сказала: посмотрите вдаль, в глаза Увечного Бога. Посмотрите и ощутите. Но ведь вы не сможете, Добряк. Правда? А вы, Кулак Сорт? Лостара? Кто-то из вас?

  - А вы? - рявкнул Добряк.

  - Ни шанса.

  - Она спутала нас - какой в этом прок?

  - Зачем бы ей? - возразил Гудд. - Вы просили большего. А потом я, черт подери, пригвоздил ее к дереву безумными словами насчет служения. Она стала отбиваться, и это, друзья, был самый человечный облик Адъюнкта, нами виденный. - Он смотрел на них. - До этого я был в нерешительности. Оставаться ли? Или ускакать прочь от всего? И если я останусь, то не потому, что кто-то сумеет меня удержать - это понятно?

  - Но, - сказала Сорт, - вы еще здесь.

  - Да. Отныне я с ней, так долго, как она потребует.

  Кулак Добряк поднял руку, словно желая ударить Рутана. - Почему?!

  - Вы так и не въехали. Никто из вас. Слушайте. Мы не смеем взглянуть вдаль, в глаза страдающего бога. А она смеет. Вы требовали от нее большего - боги подлые, чего еще она может дать? Она ощущает сострадание, которого мы позволить себе не можем. За всем этим "холодным железом" она чувствует, а мы - нет. - Он невыразительно глянул на Добряка. - При этом вы требуете большего.

  Камни лопались на жаре. Немногочисленные насекомые трещали радужными крыльями.

  Рутан Гудд обратился к Фаредан Сорт: - Ваши солдаты ничего не говорят? Радуйтесь, Кулак. Возможно, они поняли наконец - на уровне какого-то инстинкта - что именно она у них забрала. Спрятав в себе, для лучшей сохранности. Самое ценное, что они имеют.

  Фаредан Сорт покачала головой: - Так в ком из нас слишком много веры, Рутан Гудд?

  Он пожал плечами. - Жарко тут.

  Офицеры смотрели, как он уходит - одинокая фигура, бредущая назад к дозорам, в лагерь. В воздухе не повисла пыль - эта пустыня не любит пыли.

  Добряк небрежно обратился к Лостаре. - Думаете, он готов удрать?

  - Что? Нет. Этот мужчина - настоящий шифр, Кулак.

  - И как, - вмешалась Сорт, - это должно работать? Если мне нужно укрепить спинные хребты солдат, что, во имя Худа, я должна сказать?

  Миг спустя Лостара Ииль прокашлялась и ответила: - Не думаю, что вам вообще нужно с ними говорить, Кулак.

  - О чем вы? И не выплевывайте мне слова Рутана - он слишком высокого мнения о сердце и уме простого солдата. Если твоя жизнь посвящена убийству, это не делает тебя необычайным мудрецом.

  - Не готова согласиться, - возразила Лостара. - Смотрите. Просто оставаясь с ней, с Адъюнктом, вы говорите всё, что следует. Настоящая угроза армии - кулак Блистиг, не делающий тайны из неприязни к Адъюнкту, а значит, и ко всем нам. Если он начал собирать сторонников... да, тут и возникнут трудности.

  Добряк поднял руку, утер пот со лба. - ЕСТЬ мудрость, Фаредан. Мудрость, приходящая от понимания... оно родится там, в самой сердцевине вашей души, понимание хрупкости жизни. Вы получаете такую мудрость, забирая чужие жизни.

  - А как насчет тех, что убивают не думая? Мудрость? Едва ли. Скорее... растущее пристрастие. Темный поток удовольствия, такой... соблазнительный. - Она отвела взор. "Я уж знаю. Я стояла на Стене".

  Лостара указала: - Вон там гонец... ему нужен кто-то из нас.

  Они дождались круглолицего тщедушного солдата. Солдата с изуродованными руками. Он отдал честь правой, растопырив культяшки, а левой передал Добряку восковую табличку. - Комплименты от лейтенант-старшего сержанта квартирмейстера Прыща.

  Добряк изучил табличку. - Солдат.

  - Сэр?

  - Жар солнца расплавил воск. Надеюсь, вы сохранили послание в памяти.

  - Так точно, сэр.

  - Давайте послушаем.

  - Сэр, это личное послание.

  - От Прыща? У меня нет времени на чепуху. С дуэлями покончено. Выплюньте же эту гадость, солдат.

  - Цитата, сэр. "Личное послание от лейтенанта старшего сержанта походного квартирмейстера Прыща Кулаку Добряку. Наитеплейшие приветствия и поздравления с достижением нового ранга, сэр. Как любой может заметить, наблюдая возвышение Ваше и, смею надеяться, мое, добрые сливки хорошо пенятся и т.д. Но, как бы ни был я рад писать Вам, обсуждая все возможные разновидности идиом, увы, данное послание касается вещей по природе более официальных. Коротко говоря, мы предстаем перед лицом кризиса величайшего порядка. В соответствии с чем я скромно прошу Вашего совета и желал бы организовать особо секретную встречу при ближайшей оказии. Преданный лично Вам, Прыщ". - Солдат козырнул. - В ожидании ответа, сэр.

  В озадаченной тишине Фаредан Сорт прищурилась, разглядывая солдата. - Вы ведь были в тяжелой пехоте?

  - Капрал Химбл Фрап, Кулак.

  - Как поживают служивые?

  - Служат как всегда, Кулак.

  - Часто ли рядовые говорят об Адъюнкте, солдат? Записывать не буду.

  Водянистые глазки коснулись ее и отпрянули. - Иногда, сэр.

  - И что говорят?

  - Мало что, сэр. По большей части слухи.

  - Вы их обсуждаете.

  - Нет, сэр. Мы их пережевываем, пока ничего не останется. А потом изобретаем новые, сэр.

  - Чтобы посеять разногласия?

  Брови под ободком шлема приподнялись. - Нет, кулак. Это же... э... развлечение. Убиваем скуку, сэр. Скука ведет к лени, сэр, а лень может до самоубийства довести. Или до убийства того, кто рядом, что еще хуже. Мы не любим скуки, сэр, вот и всё.

  Добряк вмешался: - Передайте Прыщу, пусть ищет меня в моем шатре, когда ему угодно.

  - Сэр.

  - Идите, солдат.

  Солдат отдал честь в третий раз, развернулся кругом и ушел.

  Добряк хмыкнул.

  - Вот подходящий для вас служака, - пробурчала Фаредан Сорт и фыркнула. - Измышляют мрачные слухи ради веселья.

  - Подозреваю, слухи мрачны, лишь когда их принимают всерьез.

  - Как скажете, Добряк. - Фаредан встретилась с ним взором. - Мы паникуем из-за чепухи, Кулак?

  - Честно скажу, - отвечал тот. - Ничего уже не понимаю.

  ***  

  Рутан Гудд стащил доспехи и стеганую куртку, замер, наслаждаясь внезапным избавлением от невыносимой жары, пока высыхал пот на торсе.

  - Да, - сказала Скенроу с койки, - это меня разбудило.

  - Моя богоподобная внешность?

  - Нет, запах.

  - А. Спасибо, женщина - у меня снова лицо запылало. - Он отстегнул пояс, позволив мечу в ножнах упасть на землю, шлепнулся на свою койку, опустил подбородок на сложенные ладони.

  Скенроу села. - Еще раз?

  Он проговорил сквозь пальцы: - Не уверен, сколько еще она выдержит.

  - Мы только два дня в пустыне, Рутан. Надеюсь, она крепче, чем тебе кажется.

  Он опустил руки, глянул на нее. - Я тоже. - Поглядел еще немного, добавил: - Наверное, нужно тебе сказать... Я подумывал об ... уходе.

  - Ох.

  - Не от тебя. Из армии.

  - Рутан, я в этой армии.

  - Планировал тебя похитить.

  - Ясно.

  - Сегодня она изменила мои планы. Итак, любимая, мы остаемся до горького конца.

  - Если это брачное предложение... мне нравится.

  Он смотрел на нее. "Боги, я уже позабыл..."

  ***  

  Громкий лязг доносился от кухонных палаток - помощники поваров отскребали котлы гравием и камнями. Каракатица покрепче завязал мешок с миской и ложкой. Прогнулся, поморщился. - Боги, это же игры для молодых, а? Корик, ты не сдаешься?

  Полукровка-сетиец отложил пару подкованных казенных сапог и пытался круглым камнем разладить складки на потертых дикарских мокасинах. - Слишком жарко, - сказал он.

  - Разве они не порвались в клочья? - крикнула от груды вещмешков Улыба. - Ты начал хромать, Корик. От меня помощи не жди.

  - Брось сапоги в фургон, - посоветовал Каракатица. - На всякий случай, Корик.

  Солдат пожал плечами.

  Сержант Тарр вернулся из командного шатра роты. - Кончайте сборы. Выходим очень скоро. - Он помедлил. - Кому удалось поспать?

  Ответом стала тишина.

  Тарр крякнул. - Верно. Но сомневаюсь, что завтра будет то же. Впереди долгая прогулка. Оружие готово к бою? У всех? Курнос?

  Панцирник поднял голову глазки блеснули в темноте. - Ага.

  - Корабб?

  - Да, сержант. До сих пор слышу, как она стонет под точилом...

  - Это не женщина, - сказала Улыба. - Это меч.

  - Тогда почему она стонет?

  - Ты ни разу за всю жизнь не слыхал стонущей бабы. Откуда тебе знать?

  - Звучит как женщина.

  - Никаких стонов не слышу, - ответила она, вытаскивая ожерелье ножей. - Оружие в порядке, серж. Только дай мне плоть, чтобы воткнуть.

  - Потерпи, - посоветовал Тарр.

  - Месяцев эдак пять. - Корик смотрел на нее сквозь нечесаные волосы. - Сможешь?

  Она ощерилась: - Если путь через пустыню займет пять месяцев, мы мертвее мертвяков. - Улыба провела острием ножа по глиняному сосуду в оплетке, висевшему у пояса. - И пить свою мочу не стану.

  - Хочешь мою? - предложил Бутыл, лежавший неподалеку, закрыв глаза и закинув руки за голову.

  - Это что, обмен? Боги, Бутыл, ты больной. Знаешь?

  - Слушай, если уж пить мочу, то женскую - если хорошенько потрудиться умом, я могу себя убедить, что это приятно. Или полезно. - Когда никто не ответил, Бутыл открыл глаза и сел. - Чего?

  Каракатица захотел было сплюнуть, но одернул себя. Поглядел на Тарра: - Скрип сказал что новое, сержант?

  - Нет. А должен был?

  - Ну, я о том, что он понимает: нам нужно перейти пустыню?

   Тарр дернул плечом: - Полагаю...

  - Он не сможет, если мы не сможем.

  - Верно, сапер.

  - Он говорил что-то насчет питья мочи?

  Тарр нахмурился.

  Корик подтвердил: - Разумеется, Карак. Все дело в его Колоде Драконов. Новая карта. Мочу Пьющий из Высокого Дома.

  - Какого Дома? - спросила Улыба.

  Корик лишь ухмыльнулся. Поглядел на Каракатицу, улыбка стала холодной. - На карте твое лицо, Карак. Широкое как жизнь.

  Каракатица поглядел на полукровку, на ритуальные шрамы и наколки, знаки сетийского языка, которые Корик вряд ли полностью понимает. На смехотворные мокасины. Но тут же поле его зрения заслонили. Сапер поднял взгляд, встретил темные, обманчиво спокойные глаза Тарра.

  - Просто прекрати, - сказал сержант очень тихо.

  - Думаешь, я что-то затеял?

  - Карак...

  - Думаешь, я хочу проделать в нем пару новых жоподырок? Засунуть в брюхо последний жулек и бросить в телегу? Что-то такое, сержант?

  Корик фыркнул из-за спины Тарра.

  - Положи вещи в фургон, Каракатица.

  - Слушаюсь, сержант.

  - Остальные собирайтесь и готовьтесь. Ночь манит и всё такое.

  - Могу продать мочу, - сказала Улыба.

  - Да, - отозвался Корик, - отдадим все серебро и золото. Только в фургон они не попадут - нужно держать днище чистым, нам еще богатую добычу собирать. Нет, солдат, ты их понесешь. - Он надел мокасин, натянул шнурки... Обе полоски кожи остались в руках. Корик выругался.

  Каракатица бросил мешок на дно фургона, отошел - Корабб уже стоял со своими вещами, остальные выстраивались в очередь. Корик подошел последним, шлепая незавязанными мокасинами. Сапер прошел за спиной капрала, Бутыла, потом Улыбы. Первый удар кулака пришелся Корику в висок. От раздавшегося треска вздрогнули даже волы. Полукровка грузно обрушился наземь и замер.

  - Очень хорошо, - ощерился на Каракатицу Тарр. - Случится битва, он встанет рядом с тобой - сапер, ты будешь доверять этому солдату?

  - Что я сейчас сделал, не важно, - ответил Каракатица. - Рядом с ним в любой битве неспокойно. Тогда в окопе он разинул рот на самого Скрипача. Но и до того дурным был. Можно изображать самую храбрую храбрость, сержант, да только это полное дерьмо, если внутри ты даже смотреть прямо не можешь. - От такой речи пересохло во рту. Каракатица поднял правую руку. - Пойду искать целителя, сержант. Я трахалку сломал.

  - Ты, тупой... вали с глаз моих. Корабб, Бутыл, положите Корика в фургон. Стойте. Он хоть жив? Хорошо, в фургон. Похоже, пролежит без чувств весь ночной переход.

  - Повезло кое-кому, - буркнула Улыба.

  Загудели горны. Охотники за Костями зашевелились, встряхнулись, встали в колонны. Переход начался. Бутыл скользнул за спину Корабба, Улыба оказалась слева. В трех шагах позади топал Курнос. Вещмешок Бутыла был легким - почти все снаряжение ушло в общий запас. Как хорошо известно всем армиям мира, не бывает такой штуки, как излишний запас, по крайней мере, когда дело касается вещей полезных."Ненужное барахло, это другое дело. Тогда, в Малазе или на Семиградье у нас было много барахла. Перья без чернил, пряжки без ниток и иголок, чтобы пришить, фитили без воска... но разве плохо было бы оказаться там, в Малазе? Хватит, Бутыл. Всё и так плохо, не нужно примешивать к неразберихе бесполезную ностальгию". Так или иначе, он потерял почти все нужные вещички. Чтобы понять: они по-настоящему не нужны.

  Глиняная бутылка в оплетке качалась у бедра, крутясь с каждым шагом. "Ну, для меня это имело смысл. Всегда можно попросить... ну, не знаю. Острячку. Или... боги подлые, Мазан Гилани! Уверен, уж она..."

  - Иди рядом, Бутыл.

  - Сержант?

  - Скрип желает, чтобы я задал тебе вопросы.

  - Мы уже обсудили все, что я помню...

  - Не то. Древняя история, Бутыл. Что там была за битва? Да ладно. Отстань немного, Корабб. Нет, ты все еще капрал. Расслабься. Просто нужно получить пару слов от Бутыла, он ведь наш взводный маг. Верно?

  - Я буду прямо за тобой, сержант.

  - Спасибо, капрал. Не могу и передать, как восхитительно чуять твое дыхание на затылке.

  - Я мочи еще не пил, сержант.

  Бутыл скривился, глядя на Корабба через плечо: - Корабб, почему ты в последние дни похож на тупого брата Каракатицы?

  - Я морпех, солдат, вот кто я. Именно так и говорят морпехи. Как сказал сержант, что там была за битва? Древняя история. Мы кого-то били? Когда? Вот так, понял?

  - Самый лучший морпех, - умоляюще сказал Тарр, - вообще ни треклятого слова не говорит.

  - ...

  - Капрал Корабб?

  - Извини, что? Так надо?

  - Идеально.

  Бутыл видел взвод Бальзама в дюжине шагов впереди. Горлорез, Мертвяк, Наоборот. "Все? Только и осталось?"

  - Садков вокруг нет, верно?

  - Сержант? О, да. Никаких. Вопросы Скрипача?

  - Значит, тут мертвее мертвого.

  - Да. Как высосанная кость.

  - Значит, - подытожил Тарр, - нас тут никто не найдет. Верно?

  Бутыл заморгал, поскреб заросший подбородок. На ногтях остались кусочки сожженной солнцем кожи и какие-то кристаллы, вроде соли. Он наморщил лоб: - Ну, думаю, так. Если у них нет глаз. Или крыльев. - Он глянул в небо.

  Дыхание со свистом вырывалось из ноздрей Тарра. - Для этого они должны быть здесь, как мы. Но пустыня слывет непроходимой. Никто в здравом уме и пробовать не полезет. Такой расклад, верно?

  "Расклад? Это, Тарр, простой факт. Никто в здравом уме не полезет и пробовать". - Кто-то особенно желает нас найти, сержант?

  Тарр покачал головой. - Колода у капитана, не у меня.

  - Но его карты здесь будут холодны. Безжизненны. Значит, мы толкуем о гадании, которое он сделал перед границей. Кто-то преследует нас, сержант?

  - Не меня спрашивай, Бутыл.

  - Слушай, это смешно. Если Скрипач желает что-то у меня выспросить, может сам подойти и задать вопрос. Тогда я тоже кое-что спрошу.

  - Они слепы, Бутыл? Вот чего желает знать Скрип. Не мы. Они.

  "ОНИ". - Да. Слепота Лупоглазая.

  Тарр крякнул. - Хорошо.

  - Сержант... может, помнишь, кто придумал это имя? Охотники за Костями?

  - Может, сама Адъюнкт. В первый раз я от нее услышал. Вроде бы.

  "Но это невозможно. Арен. Она не могла знать. Уже тогда".

  - А что, Бутыл?

  - Никаких причин, любопытство одно. Всё? Могу я поменяться местами с капралом?

  - Еще один вопрос. Быстрый Бен жив?

  - Я уже сказал Ск...

  - Не его вопрос, Бутыл. Мой.

  - Слушай, я не знаю. И Скрипу то же сказал. Таких людей я не ощущаю...

  - Каких людей?

  - Сжигателей Мостов. Таких людей. Мертвого Ежа, Быстрого Бена - даже самого Скрипача. Они не такие, как мы, как ты и я или Корабб. Не проси объяснить. Суть в том, что я не могу их прочитать, влезть им в мозги. Иногда они словно... не не знаю... словно призраки. Тыкаешься и проваливаешься. А иногда они твердые горы, такие большие, что само солнце не перескочит. Так что не знаю, вот мой ответ.

  Тарр прищурился: - Ты так и сказал капитану?

  - Не знаю, жив или мертв Быстрый Бен, но если биться об заклад... могу представить, как сотня Сжигателей спешат оспорить мою ставку. Даже несколько сотен... Но если предложить пари Ежу или Скрипачу... - Бутыл потряс головой, хлопнул по шее - его кто-то укусил.

  - Ты ставишь, что он мертв?

  - Нет, ставлю, что он жив. И более того. Ставлю на то, что он все еще в игре.

  Сержант вдруг расплылся в улыбке. - Рад видеть тебя с нами, Маг.

  - Не так быстро, Тарр... извини, сержант. Не забывай, я не видел его конца. Говорят, было страшно.

  - Страшнее не бывает.

  - Гм... вот почему я не ставлю ни на что.

  - Худ знает, что Скрип в тебе нашел, солдат. Иди с глаз моих.

  Когда он поменялся местами с Кораббом, Каракатица мигом пристал: - Слушай...

  - Кто я нынче, во имя Худа? Сам Рыбак?

  - Кто? Нет. Корик тут сказал...

  - О чем? Насчет Мочу Пьющего? Скрип не делает собственных карт, Карак. Он не мошенник. Значит...

  - Насчет добычи, солдат. Добычи.

  - Думаю, это был сарказм.

  Улыба ухмыльнулась, но промолчала.

  - Именно. Сам Дассем Альтор положил конец всякому грабежу...

  - Мы завоевывали, не грабили. Оккупируя город, глупо брать добычу и творить насилие. Тронь горожан, и солдаты начнут гибнуть в дозорах.

  - Мы и раньше не вводили такое в обычай. Но и тогда был шанс разбогатеть. В каждой роте был писец, все делили. Собранное оружие, доспехи. Лошадей и так далее. Победа в битве означала прибыль.

  - Замечательно, Карак, - кивнул Бутыл. - Но с нами храмовые сокровища. Жалование идет без задержек. По факту, сапер, мы воняем золотом.

  - Это если доживем до получки.

  - Так всегда. Не понимаю тебя.

  Глазки сапера блеснули. - Скажи, - прохрипел он, - ты дал бы за всё это нахтову жопу? Скажи, Бутыл.

  Маг задумался. Четыре, пять, семь шагов. - Нет, - признался он, - но и раньше меня богатство особо не тревожило.

  - Ты молод, ага. Тебя влекут приключения. Но, видишь ли, в известном возрасте, повидав достаточно, ты начинаешь думать о жизни. Что с ней сделать. Начинаешь мечтать о хорошем домике или о комнате в достойной таверне. Да, ты знаешь, что так не будет, но все равно мечтаешь. Вот куда пойдет монета.

  - И?

  Голос сапера стал тише. - Бутыл, я не думаю дальше ближайшей недели. Уже месяц не вспоминал о жалованье. Слышишь? Ни домика, ни таверны. Никакой тебе рыбацкой лодочки или, боги упасите, садика. Ничего такого.

  - Потому что мы ходячие мертвецы, верно?

  - Я тоже думал, всё как говорил той ночью Скрип. Но теперь думаю иначе.

  Заинтересовавшись, Бутыл оглядел сапера. - Продолжай.

  Каракатица пожал плечами, словно ему вдруг стало не по себе. - Что-то с нами случилось, вот и всё. Может, когда вторгались в Летер. Может, в Малазе или даже в И'Гатане. Не знаю. Погляди на нас. Мы армия, не думающая о добыче. Почему, думаешь, Корик начал высмеивать Улыбу, предлагать всё за мочу?

  - Потому что сломался, - ответила Улыба. - Потому что завидует.

   - Потому, что всем плевать на серебро и золото, на покупку вонючих имений, разведение коней или морскую торговлю. Наверное, мы единственная на свете армия, которой ничего не нужно.

  Улыба фыркнула: - Погоди, сапер. Ты не веришь, что когда мы порубим всех, кого положено, встанем победителями на поле - ты не веришь, что мы начнем отрубать пальцы, собирать браслеты, кольца, хорошие мечи и так далее?

  - Нет, не верю, Улыба.

  - Думаю, я согласен с Караком, - заметил Бутыл. - И потом, может, ТЫ и начнешь...

  - Почему я? - возмутилась она. - Не обо мне речь, и вообще...

  - Пусть другой станет первым, - буркнул Бутыл.

  - Ох, я прошлась бы, проверяя трупы, точно, - кивнула она. - Нашла бы еще дышащего и чиркнула по горлу. Кольца и прочее говно? Забудь.

  - Я именно об этом, - сказал Каракатица и поглядел на Бутыла широко открытыми глазами. - Вот именно, маг. Вся армия спятила.

  ***  

  - Скрип теперь в капитанах, - прогудел Бальзам. - Чего вам еще знать? Он мужик правильный. Был Сжигателем, не забыли? Поглядите, парни, на его старый взвод - ни одного не потерял. Если не какой-то бог за ним приглядывает, то кто?

  Наоборот влез между Горлорезом, Мертвяком и сержантом. - Слышали, что говорил Бутыл? Насчет имени и так далее?

  Горлорез скривился: - И что?

  - Он спрашивал, как мы получили имя.

  - Ну?

  - Ну, я думаю... э... думаю, это важно. Думаю, Бутыл что-то знает, но держит в секрете...

  - Как закупоренный? - сказал Мертвяк.

  Визгливый хохот Горлореза вызвал проклятия в ближайших рядах. Ассасин чуть слышно вздохнул. - Извините, вырвалось.

  - Так потряси его, Борот, - призвал Мертвяк, - чтобы все выплеснулось. У него есть пробка, иди и найди, где именно.

  Горлорез хрюкнул и подавился, стараясь сдержать хохот.

  - Кончай, Мертвяк, - приказал Бальзам. - Даже не думай.

  - Но мы лишь поскребли верхний слой возможностей, серж...

  - Видел, что Каракатица сделал с Кориком? Я тебя уложу, Мертвяк...

  - Ты не можешь, ты сержант!

  - Значит, могу. Идиот.

  Наоборот сказал: - Бутыл - маг, как и я. У нас есть общее. Думаю, я его разговорю рано или поздно. Знаю, он чего-то скрывает.

  - Ладно, - принялся гадать Мертвяк, - этот тип как-то выжил в кухне На'рхук, это впечатляет.

  - И вернулся с капитаном Гуддом. Это внутренний круг, понимаете? Я подозревал уже давно.

  - Наоборот, ты, похоже, наткнулся на правду, - заявил Мертвяк. - Люди знания. Знают... что-то.

  - Ну уж больше, чем мы.

  - А может, и карту имеют. Уже расчертили и как мы переходим пустыню, и как берем еще одну империю. Вторую после Летера.

  - Да мы и Вихрь раздавили. И выбрались из Малаза. Так ты теперь надо мной не насмехаешься, Мертвяк?

  Тут все четверо, словно по команде, обернулись на взвод, что шел сзади. Сержант Тарр поднял брови.

  - Слышал, Тарр? - крикнул Бальзам.

  - Ни словечка, Бальзам.

  - Хорошо.

  Наоборот попытался влезть между ними еще глубже. - Слушайте, - шепнул он, - мы можем выведать, кто тут хранит знание. Скрип, Рутан Гудд...

  - И Бутыл, - закончил Мертвяк, - потому что он затычка Скрипа.

  - Мазан Гилани...

  - С чего? Да ну?

  - Тоже теперь в свите Адъюнкта - знаете, они не забили ее лошадь. Оставили двух. - Наоборот потер лицо. - А тут холодно, когда солнце садится, верно? Потом Лостара Ииль со своим Танцем Теней. Уж она наверняка. Кто еще?

  - Кенеб, только он помер. И Быстрый Бен.

  Наоборот тихо засмеялся. - Я согласен с Бутылом. Он где-то там. Может, с Геслером и Буяном...

  - Конечно! - встрял Бальзам. - Гес и Буян! И разве сосунки не с ними?

  - Синн и Гриб? Да.

  Наоборот кивнул: - Похоже, перед нами целый заговор. Внутренний круг, я ж говорил...

  - Тайный кабал, - сказал Мертвяк.

  - О да...

  - Ползучие гады.

  - Именно.

  - Бегающие глазки стражей истины...

  Хохот Горлореза пронизал ночь.

  ***  

  Смола моргнула, услышав позади мерзкий звук. - Боги, хотела бы я, чтобы он перестал.

  - Ничего смешного, - согласился Бадан Грук. - Но это же Горлорез. Он будет смеяться, видя умирающую сестру. - Он потряс головой. - Не люблю таких людей. Находят удовольствие в унижениях, пытках и так далее. Над чем смеется? Ум у него помешался, вот и всё.

  Смола с любопытством поглядела на его лицо, озаренное зеленым свечением Нефритовых Копий. Зловещее. Нездешнее. - Что тебя грызет, Бадан?

  - Этот заговор Борота. - Он метнул на нее подозрительный взгляд: - Ты тоже в деле, верно?

  - Худа тебе.

  - Ты болтала с Мазан и, - он кивнул на скрипевший, потрескивавший рядом фургон, - с сестрой.

  - Мы просто пытались придумать, как помочь Адъюнкту...

  - Потому что вы кое-что знали. Эти ваши предчувствия. Вы знали, что мы в беде, задолго до появления ящеров.

  - Мало пользы это принесло. Сам не видишь? Я знала, но не знала что. Можешь хотя бы представить, какой беспомощной я себя чувствовала?

  - Так что надвигается, Смола?

  - Без понятия - и знаешь, я рада. - Она постучала по шлему. - Всё тихо, ни шепотка. Думаешь, я во внутреннем круге? Ошибаешься.

  - Замечательно, - проговорил он. - Забудем.

  Между ними повисло молчание, казавшееся Смоле коконом, паучьей сетью, ловушкой. Любые попытки делают еще хуже. В холмах над саваннами старой родины есть древние гробницы, вырезанные в ликах утесов. Едва повзрослев, она с сестрой и еще двумя сородичами пошла исследовать загадочные пещеры.

  Ничего кроме пыли. Каменные саркофаги дюжинами заполняли каждую комнату; Смола помнила, как встала в относительной прохладе пещеры - в одной руке факел - и смотрела на озаренный мерцающим оранжевым светом ближайший гроб. Другие народы хоронят мертвых, вместо того чтобы оставить их трупы богине-стервятнице и ее отродью. Или прячут их под тяжелыми каменными плитами. Она помнит, как думала, содрогаясь от озноба: что, если их расценили неправильно? Что, если они не были мертвы?

  В последующие годы она слышала жуткие рассказы о похороненных заживо, плененных каменными или деревянными гробами. Жизнь в казармах полнилась сказками, предназначенными вызывать дрожь. Они страшнее всех громогласных проповедей жрецов - всем известно, те работают за деньги. Разделить страхи между многими - это же удовольствие...

  "И теперь... теперь... я чувствую, будто очнулась. От долгого сна. Из уст вылетел вздох - но я вижу лишь тьму, слышу вокруг странно тусклое эхо. Я тяну руку - и ощупываю сырой, холодный камень. Меня пробудили капли, роса от дыхания.

  Я очнулась только чтобы узнать, что погребена заживо".

  Ужас ее не отпустит. "Пустыня эта принадлежит мертвым. Ее песнь - песнь умирания".

  В колыхающемся впереди фургоне сидит сестра. Качается голова, словно она спит. Для нее это просто? Нога срастается плохо, в этом безжизненном месте целители лишены силы, так что ей должно быть больно. Однако... спит.

  "Пока мы движемся.

  Дезертир так и не дезертировал. Кто знал, что она найдет внутри себя нечто, далеко выходящее за самолюбивое "я"? Откуда было нам догадаться?

  Целуй-Сюда. Тебе нужно было сбежать. Даже хромой. Делай что хочешь. Я справлюсь, я точно справлюсь. Если буду знать, что ты в безопасности - далеко отсюда".

  Она вспомнила, как сестра вернулась в компании хундрилов, среди жалкой, оборванной горстки выживших. Юные матери, старые матери, увечные воины, не омытые кровью юнцы. Старцы ковыляют вестниками разбитой веры. И там была она, сражаясь с самодельными костылями - такие можно увидеть у выпрашивающих подачки на чужих улицах ветеранов. "Боги подлые, Малазанская Империя, по крайней мере, знала как обходиться с ветеранами. Вы не просто бросаете их, забываете их. Перешагиваете через лежащих в канаве. Вы их почитаете. Даже родня погибших получает монету и выходной в честь поминок..."

  Она знает: есть разные гробы. Разные способы понять, что ты похоронена заживо. Многие ли ужасались, открывая глаза? Открывая глаза перед реальностью? Многие ли заранее боялись найти... каменный ящик. Плотную тьму. Недвижные стены, крышку, невыносимую тяжесть.

  Сестра не желает встречаться с ней глазами. И даже говорить. Ни разу со дня возвращения в строй. "Но она вернулась. Все солдаты видели. Поняли, что ее посылали к хундрилам - привести подмогу в тот ужасный день.

  Они поняли также, что должна чувствовать Целуй-Сюда среди несчастной толпы уцелевших. Да, она послала остальных на гибель. Такого достаточно, чтобы сломить самых стойких, да. Но смотрите нанее. Кажется, она справилась. Сломанная нога? Она скакала быстрее самого Худа, друзья - если бы лошадь не упала, она была бы в той схватке".

  Нет, они смотрят на Целуй-Сюда с серьезностью, говорящей о последнем приятии, они видят на ней шрамы единственно достойного почитания ритуала. Она стала своей. Она выжила, заплатив сполна.

  "Что ж, это моя сестра, верно? Так или иначе, она воссияет. Воссияет".

  ***  

  Целуй-Сюда слышала, как скрипят, готовые сломаться, зубы. Фургон наехал на очередной камень, она затаила дыхание, ожидая прилива ошеломляющей боли. От костей ноги, пронизывает яркими цветами бедра, врастает в торс деревом с тысячью колючих сучьев и десятью тысячами острых как иглы веток. Еще выше - безумные зазубренные листья развертываются в черепе, терзая мозг.

  Она оседлала маниакальный поток, безумную поросль агонии, а потом, когда он отпустил, угасая, медленно выдохнула. Изо рта кисло воняло страданием; она чуяла этот привкус на вздутом языке. Она сочилась им на грязные доски днища.

  Нужно было ее оставить позади. Одинокая палатка среди мусора брошенного лагеря. Это было бы актом милосердия. Но когда армии думали о милосердии? Все их дело - отрицание доброты. Словно колесо водяной мельницы, громадина разрушения крутится и крутится. Никому не дозволено уйти от... от чего? Она поняла, что улыбается. "От смертной боли, вот от чего".

  Погляди на колени, на плотную обмотку из шкур миридов, скрывшую сломанную голень. Свесь волосы, закрывшись от взора Бадана Грука, Смолы и остальных, что так бестолково топают вперед, такие горькие, согнувшиеся под весом заплечных призраков.

  "То был Прыщ или Добряк? Да, Прыщ. "Отрасти волосы, женщина!" Или "Срежь!" Не могу вспомнить... почему не могу? Это было так давно?

  Прыщ, изображающий Добряка. Откуда берется такой вид смелости? Подобной... дерзости? Понимающий блеск в глазах не исчезнет, пока его не просунут во врата Худа. Да и там... не правда ли?

  Как я восхищаюсь такими людьми. Как хочу быть похожей.

  Бадан Грук, возьми урок у Прыща. Умоляю. Хватит печали в глазах, взгляда раненого зверя. Я вижу - и хочется ударить сильнее. Хлестнуть. Хочу исполнить все твои напрасные страхи, сделать настоящими все сердечные раны. Поглядим, как они кровоточат!"

  Фургон заскрежетал под ней. Целуй-Сюда задохнулась. Цветы в деревья, листья воспламеняются за глазами. Нет времени думать. Каждая мысль старается сбежать, но погибает в лесу. "Взрывается, подбросив листья к самому пологу. Все мысли улетают. Как птицы в небо".

  В ноге заражение. Началась лихорадка, и никто ничего не может сделать. Травы повели бы хорошую войну... будь они здесь. Если бы она попросила. Если бы сказала кому-то. Пасты и присыпки, эликсиры и мази, ряды мрачнолицых солдат под колышущимися стягами. Марш в ухмыляющееся лицо болезни.

  "Никому не дозволено уйти. От смертной боли, да.

  Оставайся здесь, в трясущемся фургоне, кислый пот волов так сладок ноздрям. Мы нашли себе войну, товарищи. Нельзя остановиться, поболтать. Мы нашли войну и никому не дозволено уйти. Никому не дозволено уйти. Никому не..."

  Бадан хмыкнул, поднял голову.

  - Дерьмо, - сказала Смола и побежала.

  Целуй-Сюда склонилась сидя, одна нога торчит из-за деревянного борта, вторая лежит под неестественным углом. Затем она падает назад, голова стучит, словно попала на камни.

  Смола влезла в фургон. - Боги подлые, она горит. Бадан - веди целителя. Быстро. - Она встала, согнулась над грудой вещей. - Досада! Сгреби это на одну сторону - быстрее! Выйти из строя!

  - Слушаюсь, сержант!

  ***  

  - Вышли из строя, сержант. Нам сбегать, узнать, что такое?

  Хеллиан скривилась. - Просто маршируй, капрал.

  Было темно, но не так темно, как могло бы быть. Люди светились зеленым - но, может, так всегда бывает, когда она не пьяная. "Удивляться ли, что пью!" - Слушайте вы все, - начала она. - Не сводите глаз, ищите.

  - Чего? - спросил Увальнерв.

  - Таверну, разумеется. Идиот.

  К ним перевели двоих из Седьмого взвода. Пара мечей, у одного плохо с коленом, у второго морда больной лошади. "Одного звать Хром. Но которого? Второй... Хрясь. Сапер? Хрясь - сапер? Но саперы теперь немногого стоят. Большой, чтобы держать меч... но если Хрясь - тот, что с больным коленом... Вообразите, сапер с больным коленом. Заложи заряд и беги! Ну, хромай. Как можно быстрее. Как думаешь, ты похож на коня в упряжи, а?

  Саперы. Дурная идея дурно кончается. Отнимите у каждого по ноге, и эта порода скоро вымрет.

  Да, Хром - сапер. А Хрясь другой. У Хряся колено. Сапер Хром. Но погодите, у кого же плохое колено? Можно бы повернуться. Вроде. Повернуться, бросить, так сказать, взгляд. Кто хромает? Отобрать более хромого, вот и Хрясь, а сапер - другой, с больным коленом. То есть Хром. Его назвали Хромом по хромому колену папаши. Он всю жизнь должен был помогать дураку. Но если бы он с таким имечком и пришел, его не взяли бы в солдаты. Его или выпороли, или протащили под килем. Итак, сапер плохо бежал от какой-то закладки, за то и заслужил имя Хрясь, за хряснутое колено. Да, я въехала. Уф.

  Но зачем нам конь с больным коленом?"

  - Холодно стало, сержант.

  Гримаса Хеллиан стала страшнее. - И чего я должна сделать, пернуть тебе в лицо?

  - Нет. Просто сказал. О, Хром отстает - надо положить его в фургон.

  - А ты кто?

  - Я Навроде, сержант. Был с вами с самого начала.

  - Какая дверь?

  - Что?

  - Улица, на которой мы жили в Картуле. Из какой ты двери?

  - Я не из Картула, сержант. Я о начале взвода. Вот я о чем. Арен. Семиградье. В первый раз мы шли походом через Худом порченую пустыню.

  - Назад в И'Гатан? Удивляться ли, что жажда. В кувшине вода, солдат?

  - Только моя моча.

  - Радуйся, что ты не баба. Каково было бы писать в бутылку, если ты баба. И"Гатан. Боги подлые, сколько раз нам брать это место?

  - Мы не в И'Гатан идем, сержант. Мы... ладно. Точно пустыня. Холодная.

  - Капрал Нервалень!

  - Сержант?

  - Что у тебя в кувшине?

  - Моча.

  - Кто придумал ее продавать? Чертов гений.

  Навроде сказал: - Слышал, квартирмейстер испытывает пузыри на хундрильских жеребцах.

  Хеллиан нахмурилась: - Они взорвутся. Зачем бы ему? А важнее, как? Затыкает руками?

  - Не конские пузыри, сержант. Мехи для воды. Привязывает к жеребячьим петушкам...

  - Уткам.

  - Почему?

  - Лошади не любят петухов, а уток не замечают. Но такой пузырь их ужасно замедлит. Мы словно на ферме, на которой ты вырос, Навроде.

  - Знаете, меня не обдуришь, - сказал, склоняясь к ней, Навроде. - Я вижу суть, ясно? Вы держите нас занятыми. Словно игра, головоломки каждый раз.

  Она поглядела на него. - Я вас дурю, да?

  Он почти сразу отвел глаза. - Простите, сержант. Ну, чуете?

  Хеллиан промолчала. "Зеленое свечение, да. Все эти осколки и камни, там же, где пауки. Крошечные глазки в куче, следят за мной. Я трезвая. Уже не могу делать вид, будто их нет.

  И ни одной таверны на виду. Дело пахнет дрянью. Большой дрянью". - Слышал? Проклятая гиена.

  - Это Горлорез, сержант.

  - Убил гиену? Отлично. А где Балгрид?

  - Мертв.

  - Лодырь поганый. Хочу спать. Капрал, ты отвечаешь.

  - Нельзя спать, - возразил Увалень. - Мы идем, сержант...

  - Лучшее время. Разбудите, когда солнце встанет.

  ***  

  - Ну нечестно, что она такое может.

  Увалень крякнул. - Ты же слышишь о таком всё время. Ветераны, умеющие спать на ходу. - Он мечтательно закатил глаза, крякнул еще раз. - Не знал, что она из них.

  - Трезвая, - пробормотал Навроде. - Вот что в ней нового.

  - Видел ее, Урба и Тарра, как они бежали назад в окоп? Я готов был сдаться, но увидел ее, и она потащила меня следом, как будто у меня была цепь на шее. Ничего другого не оставалось и мне, и Нерву - помнишь, Нерв?

  - Да. И что?

  - Нам приходил конец. Когда я увидел, как повалили Быстрого Бена... словно кишки кто выгрыз. Внутри было пусто. Я тут же понял: время помирать.

  - Ты ошибся, - зарычал Навроде.

  - У нас отличный сержант, вот о чем я.

  Навроде кивнул, глянул на Хряся: - Слышишь, солдат? Не забывай.

  Высокий мужчина с вытянутым лицом и необычайно широко посаженными глазами смущенно моргнул. - Они наступили на мои долбашки. А их больше нет.

  - А меч на поясе использовать можешь, сапер?

  - Что? Этот? Нет, зачем бы мне? Мы просто идем.

  Ковылявший позади, тяжко вздыхавший при каждом шаге Хром подал голос: - У Хряся был мешок с припасами. Он и мозги туда положил. Для лучшей... хм... сохранности. Припасы взорвались, разбросав На'рхук повсюду. Теперь у него пустой череп, Навроде.

  - И что, он драться не может? Как насчет арбалета?

  - Ни разу не видел, чтобы он пробовал. Но драться? Хрясь будет драться, поверь.

  - И чем же? Дурацким тесаком для кустов?

  - Он пользуется руками, Навроде.

  - Ну, это здорово.

  - Мы просто идем, - сказал Хрясь и засмеялся.

  ***  

  Урб оглядывался на взвод, двигавшийся в пяти шагах позади. Теперь ей нечего пить. Она очнулась. К тому, чем была. Может, ей не понравилось то, что увидела. Ради чего вообще начинают пить? Он потер шею, снова поглядел вперед.

  Трезвая. Глаза ясные. Достаточно ясные, чтобы заметить... ну, не сказать, что она выказывает настоящий интерес... К тому же, хочется ли ему замешаться в такое? Встать, только чтобы упасть снова? Для таких людей уготована узкая дорожка, и нужно желание, чтобы по ней идти. Если желания нет, они рано или поздно падают. Всегда.

  Разумеется, если верны слова Скрипа - к чему тревожиться? Они ходячие мертвецы, стремящиеся туда, где окончатся все похождения. Но во время пути... если есть возможность, почему не пользоваться? Хотя она вряд ли отнесется серьезно, правда? Она высмеивает саму идею любви, и если он вскроет себе грудь и выложит на стол что-то красное, сырое - она просто захохочет.

  Он недостаточно для такого храбр. Строго говоря, он вообще не храбр. Битвы с На'рхук, летерийцами, фанатиками Вихря. Каждый раз, вынимая меч, он ощущал внутри ледяной холод. Наглый, дергающий, страшно трясущийся, высасывающий тепло из тела. Он выхватывал меч, готовясь умереть, причем самой жалкой смертью.

  Однако он делал всё, чтобы выжить. Всегда. Так и будет. Обычно она слишком пьяна, чтобы замечать, или слишком привыкла к нему, не отличая от каменной стены, к которой всегда можно прислониться. Но разве ему этого не достаточно?

  Должно быть, ведь храбрости на большее не хватит. Быть ходячим мертвецом - к чему тут храбрость? Просто смотри, как уходит время, подныривай, ползи вперед и не жалуйся. Он сможет. Он всю жизнь этим и занимался, факт.

  "Я всегда был ходячим мертвецом, даже не зная". От такой мысли он ослабел, словно нож вонзился глубоко, терзая душу. "Я твердил себе, что это и значит быть живым. Это. Прятки. Мечты. Сны наяву. Желания. Но что же видели во мне окружающие?

  Спокойный Урб. Ничего особенного, правда? Но солдат хороший. Адекватный. Сделался сержантом, да, но не думайте, что пойдет выше. Внутри пустовато, знаете ли. Тишина как в пещере, но и этим можно восхищаться. Он человек без проблем. Он человек, живущий легко, если понимаете.

  Таков сержант Урб. Сойдет, пока не сыщется сержант получше.

  Прятки - не жизнь. Прятки - вот вам ходячая смерть".

  Он поглядел в озаренное нефритом ночное небо, всмотрелся в зловещие царапины, пронизавшие тьму. Теперь они громадные, готовы полоснуть по лику мира. Урб задрожал. "Но я ходячий мертвец. Чего же до сих пор боюсь?"

  ***  

  Капрал Пряжка постепенно отстала от Урба; Лизунец, шагавший позади, коснулся ее плеча. Пряжка пошла рядом. - Можно парой тихих словечек перекинуться?

  Солдат поглядел на нее, заморгал: - Я могу быть тихим.

  - Заметно, Лизунец. Так всегда в этом взводе?

  - Ты о чем?

  Она кивнула на впереди идущих. - Сержант Урб. Ты похож. Оба ни слова не говорите, себя не показываете. Ну, мы все знали, что есть... э, типа элитная группа. Взводы наши и часть тяжелых. Как-то ближе к Скрипачу, когда он был сержантом. Ближе, чем мы остальные. Мы знали. Мы видели. Скрипач, рядом Геслер и Буян, Бальзам и Хеллиан. Корд и Шип. И Урб. Потом прибились Быстрый Бен и Еж. Наконец, вы, панцирники. Курнос, Поденка, Острячка. Ты. Понимаю, все решил Скрипач, он выбирал, кого приблизить. Кого подобрать.

  Лизунец выпучил глаза.

  Пряжка скривилась. - Погляди на моих солдат, - шепнула она. - Посмотри на Грусть. Знаешь, кто она? Чертова семкийская ведьма. Семкийка. Знаешь, что она делает, готовясь к бою? Да ладно, сам увидишь... если мы пустыню переживем. Еще есть Жженый Трос, сапер. Удивил он меня в окопах. Как и лекарь наш - знаешь, он как-то пошел искать Геслера и Буяна. Родня - фаларийцы, верно? Так это мы его послали. Послали Лепа Завитка к Гесу и Буяну, чтобы прощупал. Увидел, нельзя ли войти.

  - Войти?

  - В вашу элиту. К допущенным внутрь, понял? Ну, он никуда не попал. Они были вполне дружелюбны, напились с ним втроем. В Летерасе еще. Напились до одури, сняли целый дом шлюх. Но Леп держал себя в трезвости, и когда решил, что подходящий момент настал, он просто спросил. Прямо. Знаешь, что ответил Геслер?

  Лизунец потряс головой.

  - Ублюдок все отрицал прямо в лицо. Сказал, ничего такого нет. Солгал Лепу в лицо. Так мы и узнали, что войти внутрь нельзя.

  Лизунец пялился на нее. - Но, - сказал он через несколько шагов, - зачем ты мне рассказываешь?

  - Урб - один из лучших сержантов в морской пехоте, и достался нам. Мы знаем. Да мы уже кипятком в сапоги писаем. Невыносимая тяжесть, Лизунец. Из него ни слова не выдавишь. Но по глазам видно: он чертовски недоволен, что мы висим на шее.

  - Все хорошо, - сказал Лизунец.

  Она нахмурилась. - Что хорошо?

  - Вы внутри, капрал. Ты и твои солдаты. Вы все внутри.

  - Точно? Уверен?

  - Вы внутри.

  Она заулыбалась и пошла быстрее. Обернулась, чтобы кивнуть. Он кивнул в ответ, увидел, как легко она шагает. Как склоняется к Лепу Завитку, солдаты перекидываются словами и жестами. Миг спустя Грусть и Трос приблизились, чтобы послушать.

  Все четверо обернули к нему лица.

  Он помахал рукой.

  "Не могу дождаться, чтобы пересказать Острячке".

  Потом Лизунец неловко заерзал на ходу. Он пропотел в палатке, и теперь у него взопрел довесок. "Прямо чувствуешь, как кожа слезает. Мать, вот жжется. Лучше завтра шары проветрю".

  ***  

  Сержант сверкал на нее глазами, делал жесты. Острячка наморщила лоб.

  Поденка толкнула ее: - Хочет поговорить.

  - Как это?

  - У него семь вопросов. Откуда я знаю? Соображай, принцесса. Идиот потерял весь взвод. Наверное, хочет объясниться. Чтобы не получить нож в спину.

  - Я не стану его бить ножом в спину, - покачала головой Острячка. - Что бы он ни сделал.

  - Неужели?

  - Если он их сам убил и похвастается этим, я ему шею сверну. Но ножом в спину - это подло.

  - Ну нет, - возразила Поденка. - Имеет смысл. Жертва не заслужила взгляда в глаза убийцы. Жертве и незачем знать, за что ее кончают - только что кончают и врата Худа уже распахнуты.

  - Чего-то тут не хватает.

  - Лучше подойди, он уже злится.

  Острячка с ворчанием догнала сержанта Впалого Глаза. Не особо приятная рожа, верно? Но такую рожу запомнишь навсегда. Со всеми неправильностями. - Сержант?

  - Ты не знаешь язык жестов, солдат?

  - Какой язык? О, этот. Да, знаю. Почти. Азы. Стой. Ложись. Бей. Трахни себя. И так далее.

   - Морпех должен знать, как сложить азы.

  - Да? Я из тяжелой пехоты, сержант.

  - Расскажи о парне-девке.

  - При помощи рук? Не могу, сержант. То есть, я хочу спросить "Какой парне-девке?", но не знаю, как это сделать руками.

  - Смертонос. Расскажи о нем, солдат. Словами, но голоса не повышай.

  - Ни разу за всю жизнь голоса не повысила, сержант.

  - Смертонос.

  - И что?

  - Для начала, почему он такой, словно девка?

  - Он принц, сержант. Из племени Семиградья. На деле он наследник...

  - Тогда что тут делает, во имя Худа?

  Она пожала плечами: - Его послали расти на стороне. С нами. Увидеть мир и все такое.

  Впалый Глаз оскалил кривые зубы. - Но он уже пожалел.

  - Не вижу причины, - сказала Острячка. - Пока что.

  - Итак, он вырос в холе и неге.

  - Подозреваю.

  - Откуда же такое дурацкое имя?

  Острячка покосилась на сержанта. - Прошу прощения, серж, но где были вы и ваш взвод в день Окопов?

  Он метнул ей злобный взгляд. - Какая тебе разница?

  - Ну, вы не могли его не видеть. Смертоноса. Он же высоко подпрыгивал. Единственный из нас перерезал На'рхук горла. Верно? Высоко прыгает, говорю. Видите восемь заметок на левой руке?

  - Ожоги?

  - Да. По одному на каждого На'рхук, которого он зарезал.

  Впалый Глаз фыркнул: - Еще и враль. Как я и думал.

  - Но он даже не считал, сержант. Никогда не считает. Восемь - это сколько мы видели, то есть мы же смотрели. Потом поговорили, сравнили в так далее. Восемь. Так мы ему и сказали, и он выжег заметки. А мы его спросили, скольких он выпотрошил. Он не знает. Мы спросили, скольким он перерезал поджилки - тоже не знает. Сами мы сойтись в счете не смогли. Явно больше восьми. Но мы увидели, как он делает ожоги, и решили не говорить сколько. Он бы всего себя обжег, верно? А он красавчик. Было бы жалко.

  Тут она замолчала, чтобы пощадить дыхание. В бою ей сломали три ребра. Дышать - и то больно, а говорить еще хуже. Столько слов она со дня битвы не выговаривала.

  - Поденка и Спешка, - сказал Впалый Глаз. - И ты. Все из тяжелой.

  - Да, сержант.

  - Назад в строй, Острячка.

  Она широко ему улыбнулась, явно удивив, и начала отставать, пройдя мимо однорукого капрала Ребро (поглядевшего на нее с каким-то подозрением), потом мимо Спешки и Смертоноса. Наконец она оказалась рядом с Поденкой.

  - Ну?

  - Ты была не права, - с большим удовлетворением сказала Острячка.

  - Насчет чего?

  - Ха. Он задал всего ШЕСТЬ вопросов!

  Впалый Глаз всё время оглядывался.

  - Чего ему еще нужно? - удивилась Поденка.

  Тут сержант ткнул пальцем, указывая на Смертоноса: - Еще один воздушный поцелуй, солдат, и я тебе кишки на Худом клятую шею намотаю!

  - Вон как, - пробормотала Острячка.

  Поденка кивнула: - Принц еще в деле, верно?

  ***  

  Еж услышал воющий смех позади, шумно вздохнул. - Слушай это, Баведикт! Скрип их одной рукой водит. Так и знал!

  Летериец-алхимик снова потянул за узду вола. - Увы, Командор, я не знаю, о чем вы.

  - Он же толкнул им старую речь про "Ходячих Мертвецов". Она словно кандалы отмыкает. Была одна ночь, видишь ли, когда Даджек Однорукий пришел в лагерь Сжигателей. Мы работали под Крепью, вели тоннели - никогда до того столько булыжников не таскал. Он пришел, да, и сказал то, что мы и так знали. - Еж сорвал опаленную кожаную шапку, поскреб недавно выбритый скальп. - Мы были ходячими мертвецами. Потом он ушел. Дал нам подумать, что из этого можно извлечь.

  - И что же?

  Еж снова натянул шапку. - Ну, почти все... гм, померли. Не получив шанса. Но Вискиджек, он не намеревался забывать ни о чем. Быстрый Бен и Калам, боги, они хотели начать смертоубийство. Если ты ходячий мертвец, чего тебе терять?

  - Признаюсь, Командор, мне такое определение не по нутру.

  - Ноги похолодели?

  - Всегда признавал за вами ум, сэр. Но холодные ноги - именно то, чего я не желаю ощутить.

  - Так сильнее бей копытами. К тому же сказанное Скрипом относится к его Охотникам. К нам, Сжигателям Мостов, никакого...

  - Очевидно, потому, что Сжигатели стали ходячими мертвецами с... гм, Крепи.

  Еж хлопнул алхимика по спине: - Именно. Но ведь эксклюзивным клубом это не назовешь, верно?

  - Сэр, - решился спросить Баведикт, - не далее как нынешним утром вы жаловались, что старый друг повернулся к вам спиной. Да? Что вы словно прокаженный...

  - Легче, когда ты мертвый. То есть для него. Можно отложить меня на полку в черепе и забыть. - Еж легкомысленно махнул рукой. - Я понимаю. С самого начала. Но мне не нравится. Я чувствую оскорбление. Ну, я ж вернулся. Все видят. Скрип должен бы быть счастлив. И Быстрый Бен - ну, ты ж видел, что он сделал в битве, прежде чем пропал. Вышел и сыграл с нами в Тайскренна. Когда снова увидимся, будет о чем поговорить, эт точно.

  - Я о том, сэр, что Скрипач стал к вам ближе, раз уж говорит о солдатах как о живых мертвецах.

  - Можно так подумать, - кивнул Еж. - Но ты совсем не прав. Когда ты мертвый, Баведикт, у тебя нет братьев. Ничего, что тебя к кому-то привязывает. По крайней мере, я так увидел. Да, мертвые Сжигатели едины, но это лишь старые воспоминания, словно цепи друга к другу приковали. Всего лишь призрачное эхо от времен, когда они были живые. Говорю, алхимик, оставайся в живых как можно дольше. Потому что у мертвеца нет друзей.

  Баведикт вздохнул: - Надеюсь, вы ошибаетесь, Командор. Не вы ли сказали, что Королевство Смерти изменилось, что Жнец отдал Неживой Трон? И ваш Вискиджек...

  - Ты ж его не знал. Вискиджека, то есть. Так что поверь на слово: он ублюдок упрямый. Может, самый упрямый ублюдок, которого видел мир. Так что ты можешь быть прав. Может, он сумеет все изменить. Если кто сумеет, так он. - И снова он хлопнул алхимика по плечу. - Ты дал мне тему, есть о чем подумать. Знаешь, а Скрип - никогда. Не могу вспомнить, чтобы он мне что давал. Я уже думаю, что никогда его не любил.

  - Как неудачно. А Вискиджека любили?

  - Да, он был лучшим из друзей. Что же, в нем было что любить. Как и во мне. А Скрип, он всегда меня со счета сбрасывал.

  - И теперь Вискиджек скачет среди мертвых.

  - Трагедия, Баведикт. Жуткий стыд.

  - И вы любили его всем сердцем.

  - Именно. Именно.

  - Но Скрипач еще жив.

  - Да-а...

  - Но вы его никогда по-настоящему не любили...

  - Именно...

  - Хотя любите всех павших Сжигателей.

  - Разумеется!

  - Кроме одного, того, что выжил.

  Еж выкатил глаза, хлопнул собеседника по щеке. - И чего я разболтался? Ты ничего не понимаешь!

  Он отошел туда, где маршировала его рота.

  Баведикт вытащил кувшинчик. Фарфор, вплавленные драгоценные камни. Отвинтил крышку, сунул внутрь палец, вытащил, изучил. Провел по деснам. - Умереть? - шепнул он. - Но я не намерен умирать. Никогда.

  ***  

  Жастера наконец нашла их в головной части колонны хундрилов. Удивительно, но Хенават ухитряется шагать наравне со всеми с таким излишним весом. Беременной быть всегда трудно. Прежде всего тошнота, да еще голод все время, а в конце ты вздуваешься как бхедрин. А потом - мучительная боль. Она припомнила первые роды - пройти через все, сияющие глаза, радостный румянец - только чтобы потерять проклятую штуку, едва она вышла наружу.

  "Дитя сделало то, что хотело, Жастера. Показало путь, который тебе проходить снова и снова, и снова. Оно сделало что хотело и вернулось в темные воды".

  Но ведь другим матерям такое не выпадает, верно? Едва ли Жастера благословлена величием, так? "Вышла за любимого сына Желча, не так ли? Таит амбиции - если не ради себя, то ради своего приплода". Амбиции. Слово это походит ныне на драную ворону на конце пики - неопрятная кучка, растрепанные перья, засохшая кровь. "Следите за вдовами. Видите, как она затянула Желча? Чем они заняты по ночам, когда дети спят? Хенават надо бдеть, особенно сейчас, когда она уязвима, когда дитя готово вылезти, а муж сбежал на сторону. Нет, строго следите за вдовой Жастерой из племени Семк".

  Есть мера отвращения; оно нападает, ты отскакиваешь, а когда оно нападает во второй раз, ты отскакиваешь уже не так далеко. Когда же оно крадется в третий раз, и в четвертый, рука тянется из темноты, чтобы поласкать нагое бедро, пощупать под мехами... что ж, иногда отвращение подобно ризе плакальщика, слишком тяжелой, чтобы носить долго. "Строго следите за ней. Увидите по глазам".

  Утешь сломленного мужчину, и примешь слабость в себя. Какая женщина не знает? Трещины расходятся, шепот впитывается во всё. Таково проклятие пьяниц и любителей д"байанга, бабников и шлюх. Проклятие мужчин, оскверняющих юных мальчиков и дев. Иногда свое же отродье. Пятнающих их навеки.

  Обвинения, доказательства, позор, стоящий в грязи с закрытыми глазами. Ее глазами. Вдруг все отвращение возвращается, но теперь оно имеет знакомый вкус. Нет, не просто знакомый. Интимный.

  "Я чувствую себя оскверненной? Я посмею взглянуть в глаза Хенават?" Вопрос этот заставил ее держаться в десяти шагах позади жены Желча. "Моей свекрови. О да, поглядите в глаза Жастере. Но вы забыли: она тоже потеряла любимого. Тоже ранена. Может, даже сломлена. Конечно, она не имеет права это показать, этим оправдаться, ведь пусть она уже не жена, но она еще мать.

  Как насчет меня? Моей боли? Не те руки, но объятия все же теплы и сильны. Его плечо принимает мои слезы. Что же делать?"

  И она держалась позади, а окружающие смотрели и перешептывались.

  ***  

   - Смелость ей изменила, - промурлыкала Шельмеза.

  Хенават вздохнула: - Может, завтра.

  - Не знаю, что она может сказать, - произнесла молодая женщина. - Чтобы оправдаться. Прогнать его - вот что она должна сделать.

  Хенават покосилась на Шельмезу. - Так все твердят, да? Суровый тон, суровые слова. Самая многочисленная монета. Ее легко тратят, потому что она немногого стоит.

  Шельмеза нахмурилась: - О чем ты?

  - Когда ты судишь, все краски мира не скроют злобу твоего лица. Внутренняя порочность лезет наружу, искажая каждую черту.

  - Я... прости, Хенават, я думаю о тебе...

  - И берешь то, что принимаешь за мои чувства, и швыряешь мне. Объявила себя воительницей на моей стороне, целой боевой шеренгой, чтобы меня утешить - я понимаю, Шельмеза. Но то, что я от тебя слышу - что вижу в глазах других - не имеет ко мне отношения. Я просила жалости? Искала союзников в скрытой войне? Да есть ли война? Слишком много допущений.

  - Она не заговорит с тобой...

  - А была бы ты смелой на ее месте? Свекор соблазнил ее, затащил в койку. Или она его, какая разница. Думаешь, я не знаю собственного мужа? Иногда ему трудно противиться, и когда такая боль, такое желание... ни одна женщина, ни один мужчина не отбились бы. Но, видишь ли, вы в безопасности. От него. Вы свободны осуждать единственную, попавшую в ловушку. Но его самого не судите, ибо что пришлось бы сказать обо мне? Не говори же о том, кто виновнее. Нет таких. Есть лишь люди. И каждый делает так, чтобы ему было лучше.

  - А если они вредят окружающим? Хенават, ты хочешь стать мученицей? Ты и по Жастере поплачешь, хотя она каждый день лежит в его руках?

  - Ах, видишь, как я тебя ужалила? Тебя, суровую судью. Мой муж и его желание. Жастера и ее слабость. Всего лишь акты себялюбия. Попытка отдалить беды.

  - Как ты можешь? Мне противно то, что они тебе делают!

  - И как приятно это говорить. Слушай. Я тоже теперь вдова. И мать, потерявшая детей. Нужны ли мне чужие объятия? Краденая любовь? Должна ли я ненавидеть Желча и Жастеру, ибо они нашли то, чего нет у меня?

  На лице Шельмезы читался ужас. Слезы текли по набеленным щекам. - Неужели ты не станешь искать этого у мужа?

  - Пока он отворачивается - не стану.

  - Тогда он трус!

  - Поглядеть мне в глаза - значит увидеть то, что нас соединяло и что теперь потеряно. Слишком тяжко, и не только для мужа. Да, я несу последнего его ребенка, и если он не его... что ж, я это знаю, но никому не скажу. Пока что у меня есть то, что помогает держаться, Шельмеза. И у него тоже.

  Молодая женщина покачала головой: - Тогда ты в одиночестве, мать. Он взял вдову сына. Это непростительно.

  - Лучше, Шельмеза. Намного лучше. Видишь, Жастера не заслуживает твоей ненависти. Всех этих косых взглядов, шепотков за спиной. Нет, станьте ей настоящими сестрами, идите к ней. Утешайте ее. Когда ты это сделаешь - когда все вы так сделаете - я пойду и обниму ее.

  ***  

  Хенар Вигальф вспомнил день, когда получил своего первого коня. Отец, пять лет назад сломавший бедро и переставший ездить верхом, подковылял с палочкой. Они пошли на пастбище. Новый табун отбит от большого дикого табуна высокогорных плато, двадцать три великолепных зверя беспокойно бегают по загону.

  Солнце стоит высоко, тени съежились под ногами; ветер метет склоны, прочесывает высокие травы. Тепло, сладко пахнет ранней осенью. Хенару всего девять лет.

  - Один увидит меня? - спросил он у отца. - Он меня выберет?

  Высокий уроженец Синей Розы посмотрел на него, подняв темные брови. - Эта новая девица, да? Та, с титьками размером с арбузы и большими глазами. С побережья. Она набивает тебе голову всяким мусором.

  - Но...

  - Нет ни одного коня в целом мире, Хенар, готового избрать себе седока. Ни один зверь не желает служить. Ни один не рад стать сломанным, безвольным существом. Неужели они отличаются от тебя или меня?

  - Но собаки...

  - Клянусь Чернокрылым Лордом, Хенар! Собаки выращены четырехлапыми рабами. Видел когда-либо улыбку волка? Поверь, тебе не понравилось бы. Ни за что. Они улыбаются перед тем, как броситься тебе на горло. Забудь о собаках. - Отец указал тростью. - Это дикие животные. Они жили в полной свободе. Видишь такого, который нравится?

  - Тот пегий, что стоит слева, поодаль.

  Отец хмыкнул. - Молодой жеребец. Еще не вошел в силу, чтобы оспаривать вожаков. Неплохо, Хенар. Но я... гм, удивлен. Даже отсюда виден особенный зверь. Поистине выдающийся. Ты достаточно взрослый, ты долго ходил со мной. Не думаю, что ты не заметил сразу...

  - Заметил, Отец.

  - И что? Считаешь, что не заслуживаешь лучшего?

  - Нет, если я должен его сломать.

  Голова отца запрокинулась. Раздался смех. Такой громкий, что табун встревожился.

  Вспоминая момент детства, громадный воин улыбался. "Помнишь тот день, отец? Спорю, помнишь. Если бы ты видел меня сейчас. Видел женщину, что идет рядом. Что же, я почти слышу взрывы твоего хохота.

  Однажды, отец, я приведу ее к тебе. Дикую, свободную женщину. Мы пойдем по длинной белой дороге между деревьев - они, наверное, сильно выросли - к воротам имения.

  Я увижу тебя, застывшего у входа - статую из живого камня. Новые морщины на лице, но задорная улыбка все та же, хотя борода стала белой. Ты оперся на трость, я чую лошадей - словно тяжелый цветочный аромат повис в воздухе. Я почую его и пойму, что оказался дома.

  Увижу, как ты рассматриваешь ее, отмечая высокий рост, изящество и уверенность, отвагу во взоре. Гадаешь, сломала ли она меня - и никак не наоборот, ты сам поймешь. Не наоборот. Но потом ты поглядишь мне в глаза, и улыбка станет еще шире.

  Ты откинешь величественную голову. И захохочешь в небеса.

  Это будет сладчайшим звуком в мире. Звуком нашего торжества. Общего. Моего, твоего, ее.

  Отец, я так скучаю".

  Мозолистая ладонь Лостары нашла его ладонь, он принял на себя часть ее веса. - Благослови Брюса Беддикта, - прошептала она.

  Хенар кивнул: - Я подозревал, что в командоре сохранилась сентиментальность.

  - Радуйся. Как я.

  - Это было... неожиданно.

  - Почему? Я сражалась за тебя, Хенар. Не за Адъюнкта. За тебя. Он понял...

  - Нет, не то, любимая. Я о другом. Мы нашли себя. А теперь мы нашли друг друга.

  Она глянула на Чужаков в ночном небе. - Значит, он дает нам все оставшееся время. Не сентиментальность, скорее... жалость. Знаешь, в тебе есть какая-то мрачность. Предпочитаю чувство Брюса. Может, мне избавиться от тебя и поехать с ним?

  - Боюсь, тебе придется сразиться с Араникт.

  - О, ты прав, я не готова. Не хочу. Слишком она мне нравится. Что же, похоже, ты меня взнуздал.

  Он усмехнулся. "Взнуздал. Ха".

  - Хенар.

  - Да?

  - Боюсь, из этого путешествия нам не вернуться.

  Он кивнул - не потому что был согласен, но потому, что знал, чего она страшится.

  - Мы идем на смерть, - говорила она. - Мы можем вообще не выйти из пустыни.

  - Есть такой риск.

  - Вряд ли это честно.

  - Некогда, в сельском имении, у меня была нянька. Арбузные титьки, большие глаза...

  - Чего?!

  - Мой отец до ужаса плохо запоминал имена. Так что приходилось давать, э... запоминающиеся описания. Да, она любила рассказывать мне на ночь. Долгие, звонкие сказания о героях. Любовь утерянная, любовь обретенная. Она умела сделать конец сладким. Чтобы снились хорошие сны.

  - Что и нужно детям.

  - Полагаю. Но это были истории не для меня. Для нее самой. Она была с побережья, оставила там любимого - это же Летер, понимаешь, вся община погрязла в Долгах. Вот почему она трудилась на нашу семью. Что до молодого человека - его послали в море. - Он помолчал, вспоминая. - Каждую ночь она рассказывала, как желает изменения жизни. Хотя я тогда не понимал. Правда в том, что ей самой нужен был счастливый конец, нужно было во что-то верить. Ради себя, ради кого-то еще.

  Лостара вздохнула. - Что с ней стало?

  - Насколько я знаю, она еще там, в имении.

  - Пытаешься разбить мне сердце, Хенар?

  Он покачал головой: - Мой отец выработал лучшую из возможных систем, он был добр к Должникам. За год до того, как я поступил в учение на улана, арбузные титьки большие глаза вышла замуж за одного из конюхов. Последнее воспоминание: живот выпирает, титьки стали еще больше.

  - Значит, она отказалась от человека в море. Что ж, полагаю, это мудро. Это часть взросления.

  Хенар смотрел на нее. Потом отвернулся к каменистой окрестной панораме. - Я иногда о ней думаю. - Он улыбнулся. - Даже привык фантазировать, да, как делают все молодые мужчины. - Улыбка увяла. - Но по большей части я вижу ее сидящей на краю постели, руки порхают, глаза еще больше, а в кровати ее дитя. Сын. Он увидит сладкие сны. Когда погаснет лампада, когда она встанет в двери - вот когда по щекам потекут слезы. Она вспомнит юношу с морского побережья.

  Дыхание Лостары изменилось; она спрятала лицо. - Любимая?

  Ответ прозвучал приглушенно: - Все хорошо, Хенар. Ты продолжаешь меня удивлять. Вот и всё.

  - Мы выживем, Лостар Ииль, - сказал он. - Однажды я поведу тебя под руку к дому отца. Мы увидим его, стоящего, ожидающего нас. Смеющегося.

  Она подняла голову, утерла слезы. - Смеющегося?

  - Есть в этом мире наслаждения, Лостара Ииль, которых не передать словами. "Однажды я слышал одно из таких наслаждений. И услышу снова. Услышу".

  ***  

  - Прежде чем я достиг возвышенного положения неистощимого самоублажения, а именно стал Демидреком, Септархом Великого Храма, - говорил Банашар, - мне приходилось исполнять те же ритуалы, что и всем. Одним из таких обычаев были советы мирянам - кто знает, чего они вообще ждали от священника Осенней Змеи, но ведь, правду говоря, настоящая и подлинная функция жрецов всех окрасок - выслушивать литанию жалоб, страхов и признаний. Все ради улучшения души, только я не понял до сих пор, чьей именно души. - Он прервался. - Да вы слушаете ли, Адъюнкт?

  - Похоже, выбора у меня мало, - отозвалась она.

  Перед ними простерлась Стеклянная Пустыня. Небольшие отряды по сторонам - насколько он понимал, разведка - перемещались чуть впереди, пешком, как и все остальные; но перед самими Адъюнктом и Банашаром виднелась лишь неровная равнина, усеянная кристаллами. Небо приобрело зловещий оттенок.

  Отставной жрец вздохнул. - Вот так интересный поворот. Благая женщина, вы выслушаете мои сказания о смертной недоле? Вы дадите совет?

  Брошенный ему взгляд было невозможно расшифровать; чуть подумав, он понял, что это к лучшему.

  Банашар откашлялся. - Иногда кто-то начинал роптать. На меня. Или, скорее, на всех нас, благочестивых дерьмецов в смешных рясах и всяческих регалиях. Знаете, что их больше всего сердило? Я скажу. ЛЮБОВЬ. Вот что.

  Второй взгляд был еще более коротким.

  Он кивнул: - Именно. Они спрашивали: "Ты, жрец - что ты, привыкший совать руку под рясу, можешь знать о любви? Еще важнее - что ты можешь знать о романтике?" Видите ли, почти все кончали свою болтовню жалобами на отношения. Не на бедность, увечья и болезни, не на прочие сразу приходящие на ум невзгоды. Любовники, супруги, жены, чужаки, сестры - бесконечные признания в изменах и так далее. Оттого и возникал этот вопрос: мы, став священниками, вышли из круга. Едва ли прочная позиция, чтобы раздавать прописные истины, выдавая их за советы. Понимаете, Адъюнкт?

  - Нечего выпить, Банашар?

  Он пнул друзу кристаллов, ожидая, что они сломаются. Они не сломались. Чуть слышно выругавшись, он пошел дальше, хромая. - Что я знал насчет романтики? Ничего. Но после многих лет выслушивания всевозможных вариаций темы, ах, кое-что стало яснее.

  - А сейчас?

  - Тоже, Адъюнкт. Изложить понимание любви и романтики?

  - Я предпочла бы...

  - Это всего лишь математическое упражнение. Романтика - перебирание возможностей, ведущих к любви - ускользающему призу. Понимаете, верно? Клянусь, вы ждете, что я буду говорить и говорить, да? Но я закончил. Конец обсуждению любви и романтики.

  - В вашем описании чего-то недостает, Банашар.

  - ВСЕГО недостает, Адъюнкт. Всего, что смущает и затуманивает, делая смутным по сути простое и до глупости элегантное. Или элегантно глупое, в зависимости от вашего отношения к теме.

  Они пошли молча. Колонна позади беспрестанно издавала лязг и шум, но, кроме одинокого взрыва хохота, не было ничего: ни хвастливых песен, ни унылых баллад, ни споров, ни шуток. Хотя Адъюнкт задала быстрый темп, Банашар понимал: солдаты достаточно закалились и почти не обращают на трудности внимания. Такое спокойствие его нервировало.

  "Надо пересечь пустыню. Холодно и совсем не так темно, как должно бы. И чуждое сияние шепчет с неба. Если вслушиваться внимательно, я могу различить слова. Падающие, как листья. Все языки мира - но, разумеется, не нашего мира. Какого-то иного, где лица в надежде поднимаются к небесам. - Вы там? - спрашивают они. А небеса не отвечают.

  А я здесь иду. Смотрю вверх и спрашиваю: - Вы там? - И голоса отвечают: - Да. Мы здесь. Просто... протяни руку".

  - Тогда я был трезвым жрецом, - произнес он. - Серьезным. Слушающим. Дающим советы.

  Она мельком поглядела на него, промолчав.

  ***   

  Скрипач поглядел направо. К югу, шагах в сорока, голова колонны. Адъюнкт. Рядом жрец. За ними пара кулаков.

  Восемь юных, едва вылезших из-под материнских юбок хундрилов шли со Скрипачом. Заметили, что он один, и стали подбираться ближе. Наверное, из любопытства. Или хотят делать что-то важное, значительное. Разведывать, охранять фланги.

  Он не стал их прогонять. Слишком многие потеряли надежду, глядят уныло. Мертвые отцы, братья, матери, сестры. Огромные прорехи, в которых воет ветер. Вот они собрались, окружая его, словно он стал отдельной колонной.

  Скрипач молчал - и они переняли его безмолвие, словно стали старше. Единственные звуки - шум камней под ногами, шелест мокасин, топот его сапог. И хруст со стороны колонны.

  Он видел карту. Знал, что лежит впереди. "Лишь невозможное. Без воды мы никогда не покинем пустыню. Без воды все наши планы умрут здесь. И сомкнутся боги, словно шакалы, и потом явятся Старшие, и польется кровь.

  Увечный Бог будет ужасно страдать - вся прежняя боль, все отчаяние покажутся ему лишь прелюдией. Они будут питаться его агонией долго, очень долго.

  Твоей агонией, Падший. Ты в Колоде Драконов. Твой дом благословлен. Если нас постигнет неудача, это решение станет величайшей твоей ошибкой. Ты будешь в западне. Страдание станет твоим священным писанием и ох, сколько народу прибежит к тебе. Никому не нравится страдать в изоляции, никому не хочется страдать без смысла. Ты ответишь на эти нужды, ты сделаешь их болезнью. Тела и духа. А пытка твоей души будет длиться и длиться.

  Не стану утверждать, что ты мне нравишься, Падший. Но ведь ты не просишь любви. Ни у меня, ни у Адъюнкта, ни у кого вообще. Ты всего лишь просишь нас сделать должное. Мы отвечаем: "Да". Готово дело. Но помни - мы смертные, в грядущей войне мы уязвимы - среди всех игроков мы самые уязвимые.

  Может, так и надо. Может, правильно, что нам суждено стать теми, что поднимут твой стяг, Падший. И ничего не знающие историки будут писать о нас, притворяясь знатоками. Будут спорить о наших целях - о том, чего мы хотели достичь. Перевернут каждый булыжник, каждый могильный камень в поисках мотивов. Намеков на амбиции.

  Они составят Книгу Павших.

  И начнут спорить о ее значении. Притворяясь знатоками - но ведь что они могут "знать"? О каждом из нас? С такого расстояния, такого холодного, холодного расстояния - вам придется щуриться. Вам придется пристально вглядываться.

  Потому что мы размазаны по почве тонким слоем.

  Таким... тонким".

  Дети всегда вызывали в нем ощущение неуклюжести. Отвергнутый выбор, будущее, от которого он давно отказался. Глядеть на них - ощущать вину. "Были неизбежные преступления, и каждый раз я отворачивался. Каждый раз... все мы. Вискиджек, помнишь, как мы стояли тогда у бойниц Замка Обманщика? Лейсин только что вышла из... теней. Там был ребенок, сын какого-то купца. Смелый. Ты что-то ему сказал. Вискиджек, ты дал ему совет. Какой? Не припоминаю. Не знаю даже, зачем вообще вспомнил".

  Матери выглядывают из колонны - глаз не сводят с сыновей, с юных наследников. Готовы когтями их удерживать, лишь бы получилось. "Но зияют прорехи, и дети отходят, чтобы заменить потерянных. И матери твердят себе, что это хорошо, что этого достаточно.

  Так и я говорю тебе, Падший: что бы мы ни сделали, будет достаточно. Мы закончим книгу, так или иначе.

  И еще одно. То, что я понял сегодня, когда случайно углядел впереди ее, готовящуюся отдать сигнал о начале похода. С самого начала мы жили в адъюнктовой сказке. Сначала это была Лорн, в Даруджистане. А теперь Тавора Паран.

  Адъюнкт никогда не стоит в центре. Она в стороне, на стороне. Всегда. Истина записана в самом титуле, от которого она не отказывается. Что же это означает? Ах, Падший, вот что: она делает что должна, но твоя жизнь не в ее руках.

  Да, я вижу.

  Падший, твоя жизнь в руках убийцы малазанских морпехов и панцирников.

  Твоя жизнь в моих руках.

  И скоро она пошлет нас особым путем.

  В Малазанской Книге Павших историки опишут нашистрадания, говоря о них, как о муках служителей Увечного Бога. Как о чем-то... подобающем. Видя со стороны наш "фанатизм", они забудут, кто мы были, думая лишь о том, чего мы достигли. Или не сумели достигнуть.

  И упустят самую гребаную суть.

  Падший, мы ВСЕ твои дети".

Глава 12

Пришло слово и в пыли выпрямил я, наконец, спину, и оглядел детей своих, что еще стояли. Трона Тени более не было, из полутьмы вылетали драконы, заполняя воздух воплями ярости и разочарования. Так я узнал, что ему удалось. Он обхитрил всех, но какой ценой? Я посмотрел на груды тел, на чудовищно высокий уровень воды у проклятого берега. Кровь потоками текла по склону - туда, где возвысились каскады полосато-багряного света, где все еще зияли раны. Шла очередная волна. Нам не выстоять. Из леса в тот миг полнейшего отчаяния вышли трое. Я поглядел на них, и в истерзанной душе родился проблеск надежды...

"Престол, Скипетр и Корона", отрывки из Книги одиннадцатой Восход Харат

(Сокровищница Коралла)

Сласть, шатаясь, выбралась из давки. Она была залита кровью. Ослепительная белизна пляжа потрясла ее, в глазах всё кружилось. Женщина упала на колени, потом на бок. Отпустила меч, но рукоять лишь через миг с хлюпанием оторвалась от ладони. Другой рукой стащила шлем. Удар меча оставил длинную зазубренную прорезь в металле; дыру заполнили окровавленные волосы и куски подшлемника.

  Она позволила шлему упасть. Страшные звуки боя затихали. Небо кружилось перед глазами. Рваные фрагменты света плавали в сумраке. "Ах, Крака. Он нас предупреждал. И так, и эдак. Предупреждал. Ходил взад и вперед, вытаскивая и вкладывая в ножны проклятый клинок. Снова и снова.

  Ты можешь думать о том, что будет. Можешь пытаться вообразить это умом. Что сделают воины. Куда пойдут солдаты. Но это же не подготовка. Вовсе нет".

  Крики кажутся такими далекими. Приливы жуткого лязга, пасть разрыва - сплошные клинки, копья и мечи, ножи и топоры - эта пасть пережевывает людей на кровавые кусочки, железные зубы рвут и режут. И нет конца аппетиту.

  "Пока находятся новые люди, готовые туда прыгнуть".

  Ей было жарко, пропотевший ватник натер подмышки. Она задыхалась от собственной вони.

  "Что же, мы назвали себя капитанами. Правда, Крака? Умеющими отдавать приказы. Умеющими выглядеть важными птицами. Рядом с принцем. Рядом с горсткой отборных солдат, которых он зовет Дозором. Мы с тобой, Краткость, стали офицерами.

  В армии глупцов".

  Теплая кровь залила уши - сначала левое, потом правое. Все звуки потонули в ее шелесте. "Не океан ли я слышу? Океан крови. Интересно, это будет последним звуком? Милый океан, призови же мою душу. Я снова поплыву. Дай мне снова нырнуть в воду".

  Что-то заставило задрожать песок. "Нет, они не отстанут. Они прорвутся. Как он и сказал".

  Она не капитан. Она не знает, что должен делать настоящий капитан. С первого мгновения, когда раскрылась брешь, когда свет сверкнул огненным языком... когда к ним прорвались все те голоса из-за барьера...

  ***   

  Она видела Йедана Деррига, шагающего к разрыву. Его Дозор строился, солдаты стали вожаками для первых шеренг летерийских добровольцев. Там был и Вифал - торопливо взбирался по крутому склону, уходил в лес. "Весть королеве Харкенаса: битва началась".

  Сласть снова поглядела на разрыв. "Ставь наемников впереди, там, где им не сбежать, не раскидав самых твоих преданных солдат. Они пришли ради добычи. Но добыча не удержит мужчин и женщин, если дело станет слишком жарким. Эти островитяне - летерийцы... они мой народ. Мой".

  Она взяла меч и побежала к высокому береговому уступу. Оружие неловко висело в руке. Оно ее, честно сказать, пугало. Сласть боялась поранить себя, а не какого-нибудь вопящего врага с выставленным копьем. Где Краткость? Где-то в толпе... "Мы словно разбуженные пинком термиты".

  Кто-то вопил - мать, чье дитя только что вырвалось из объятий и пропало в давке, держа щит и меч, копье или пику. "Типичная для мира сцена. Для любого мира. И на той стороне барьера чья-то мать вопит, потеряв из виду любимого отпрыска". Она споткнулась, упала на колено и выблевала на костное крошево пляжа. Закашлялась, сплюнула, чувствуя, как расцветает внутри странная пустота. Казалось, ее мозги свободно плавают в теле, ни к чему не прикрепленные.

  Она слышала рев. Звук битвы - нет, такого она ни разу еще не слышала. Бегство с летерийских берегов было совсем другим. Тогда голоса полнились страхом и болью, тоской обманутых надежд. Голоса звучали плаксиво. Против дисциплины Йедана Деррига и его элиты у столь жалких противников не было ни шанса.

  А тут другое. Вырвавшийся из разрыва звук сам по себе заставил обороняющихся сделать шаг назад. Триумф и злость - они пробились! Наконец, они здесь! Проклятый враг их не остановит, даже не задержит. Тисте Лиосан полились на пляж, подпираемые сзади толпами сотоварищей, горизонтально выставив острия копий.

  Сласть заставила себя встать, заставила себя пойти вперед. Она еще "плыла", но зрение стало неестественно острым. Она увидела, как люди в первой линии летерийцев нелепо подпрыгивают в воздух, дергая головами, широко разевая рты. Враги подняли их на копья.

  Меч выскользнул из руки. Сласть одурело, неловко развернулась, отыскивая оружие. Кто-то налетел на нее, сбил с ног. Она закашлялась, сплевывая мелкий песок. Где же меч? Вон там. Она поползла. Запорошенная рукоять больно впилась в ладонь. Капитан утерла пот, поглядела на брешь.

  Странно, но строй летерийцев стоял. И даже отбивался. Они удерживали Лиосан на краю прохода. Сзади сильно напирали - добровольцам ничего не оставалось, как стоять и даже двигаться вниз. Там и тут появлялись прорехи, истерзанные тела оттаскивали назад.

  Обе ведьмы были среди раненых. У каждой кинжал в руке. На глазах Сласти Сквиш встала на колени у какой-то женщины, осмотрела рану - и, качнув головой, вонзила острие прямо в сердце летерийки. Затем передвинулась к другой жертве боя.

  "Трахнутые убийцы".

  Стяжка забивала корпией рану в боку мужчины, звала носильщиков. На высоте берега создался второй пункт для раненых, там лекари останавливали кровь, зашивали раны, отпиливали конечности. Рядом уже вырыли яму в песке - для ампутированных рук, ног, для бойцов, умерших в руках хирургов.

  "Какая... организация. Мы планировали. Да, припоминаю. Мы это планировали. То, что сейчас творится".

  Сласть с трудом встала. - Они держатся, - пропыхтела она. - Они держатся!

  - Капитан!

  Какой-то мальчишка подбежал к ней. Она его прежде не встречала. До ужаса тощий, с коростой на губах. Летериец. - Кто тебя послал?

  - Капрал Нить из Дозора, правый якорь, ранен и вынесен из строя, госпожа. Вы нужны принцу, чтобы принять командование над взводами фланга, госпожа.

  "Толчок Странника!" Она облизала губы. Внизу живота ныло, словно в мочевом пузыре накопилась кислота. Взгляд вниз, на меч...

  - Госпожа?

  Проклятый малец смотрел на нее. Сочащиеся язвочки вокруг рта, грязь на лице. Она видела, как он испуган. Сирота, чья новая семья истребляется прямо сейчас, на глазах. Он принес слово принца. Нашел ее, сделал всё, что приказал Йедан. "Он занимается тем, чем и должен. Выполняет приказы. Держится чести, хотя впал в отчаяние, как все мы. Ну, кончай глядеть вот так". - Веди меня, - сказала она.

  Словно малыш, желающий искупаться, он взял ее за руку и утянул на пляж.

  ***  

  Вонь тесной толпы заставила ее поперхнуться. Пот и рвота, страх, моча и кал. Как можно тут сражаться? Сласть едва не вырвала руку из холодной ладошки ребенка. Но чужие руки уже тянулись со всех сторон. Люди наклонялись, что-то вопили. Умоляющие взоры, клубящаяся серым зернистым облаком паника.

  Ноги натолкнулись на человека, ползущего на четвереньках. Она попыталась перешагнуть, потом поглядела внимательнее. Если и сражен, то лишь страхом.

  Мысль вызвала всплеск ярости. Она застыла на месте, развернулась кругом. - ВСТАТЬ, ПОГАНЫЙ КУСОК ГОВНА! ОНИ ТАМ УМИРАЮТ! ЗА ТЕБЯ! НА НОГИ! - В этот раз ей удалось вырваться из хватки мальчугана. Сласть схватила мужчину за волосы. - Вставай! Идем со мной!

  Те, что были рядом, смотрели. Выпучивали глаза. Она видела, как взгляды становятся тверже, и гадала, почему. - Веди, парень! Стройтесь в линию! Быстро! Ты, солдат, даже не думай улизнуть!

  "Слушайте меня! Я знаю что делаю. Потому что уже делала".

  Она уже различала их голоса: - Смотри, капитан - там... Капитан Сласть, видели? Она удавила труса... - Убила! - Сласть убила труса прямо у меня на глазах!

  - Боги подлые, - пробормотала она. Мальчик оглянулся и полез вперед, между двумя солдатами. Глаза его вдруг засияли.

  И тут же она увидела острия копий, сверкающие, отскакивающие от щитов, лязгающие о мечи и андийские пики. В первый раз мельком различила лицо Лиосан. Длинное, узкое, тощее, но... "Клянусь Странником! Они как Анди! Точно такие же!"

  Белокожие, не чернокожие. И это все? "Вся разница, чтоб вас!?"

  Глядящие на нее глаза были светло-голубыми, до ужаса юными. Их несло друг к другу. Она увидела его страх. Ужасающий, безумный страх. - Нет, - шепнула она. "Не надо. Прошу. Иди назад..."

  Секира врезалась в висок Лиосан. Кости треснули в глубине раны. Полилась кровь - из глаз, носа, рта. Оставшийся глаз вдруг стал плоским, слепым - юнец упал, пропав из вида...

  Сласть застонала. Душа разрывалась от слез. Нос забился, он вынуждена была дышать ртом. Едва видела сквозь туман в глазах. А свет лился и лился, перемежаясь с тенями. Лился и лился...

  Какая-то летерийка подалась назад, схватила ее за руку, запачкав кровью. Подтянула к себе. - Капрал Нить сказал, что скоро будет, госпожа.

  Что же, ей придется вести беседу? Прямо здесь, когда битва кипит почти на расстоянии руки? Куда делся малец? Нигде не видно. А ее трус? Вон там, вдруг вылез в первый ряд и вопит, принимая на щит чей-то бешеный удар. - Что с ним?

  - Капитан?

  - Нить? Что с ним стряслось?

  - Потерял руку, госпожа. Пошел, чтобы зашили - сказал, скоро назад будет. - Женщина встала лицом к строю, возвысила голос: - Капитан Сласть командует!

  Похоже, никто не обратил внимания на ее слова.

  Потом Сласть почуяла изменение в воздухе, как будто уши заложило. Нечто закипело прямо вокруг нее, полилось дальше. Отовсюду раздавался рев; фланг содрогнулся и тяжело двинулся навстречу Лиосан.

  Словно пойманная течением, Сласть потащилась за всеми.

   Наступила на что-то, подвернувшееся под ногу. Опустила взгляд.

  Мальчик глядел на нее. Но нет, он ни на что не глядел. Язвочки вокруг разинутого рта стали черными от грязи.

  "Ох, иди вымойся..."

  А потом под ногами остались лишь Лиосан, исковерканные, свернувшиеся клубками в лужах крови. Зияющие раны. Сломанные копья, мокрая одежда. Пустые лица.

  Она слышала другие крики и понимала - понимала - что весь летерийский строй движется вперед, ряд за рядом. "Пошли в свою поганую конуру, псы, жалкие твари!" - Пошли прочь! - заорала она. - Прочь! Это наше! Это наше!

  Крик тут же был подхвачен.

  Она видела: Лиосан пятятся, видела: ряды врагов отступают, а летерийцы снова и снова накатываются на них.

  Перед ней вдруг возникла прогалина. Лиосан упал на колено, плечо разрублено, рука бесполезно болтается. Он видит ее, пытается встать. Старый, лицо осунувшееся, блеклые глаза...

  Сласть неумело взмахнула мечом, но вложила в удар всю силу. Отлетела челюсть, клинок глубоко вошел в шею. Кровь забрызгала всё и всех. Испуганная горячим потопом, она сделала шаг назад...

  Этот шаг спас ей жизнь. Выброшенное копье коснулось головы, впилось в шлем. Она чувствовала, как острие вгрызается в скальп, скрежещет по кости. Тут ее потянули назад.

  Грузный мужчина подтащил ее к себе. - Да ладно, не ныть - у тебя ж голова еще на месте! Не видела мой меч? Я потерял поганца - но он еще зажат в руке. Сразу узнаешь, а? - Он согнулся, подобрал топор лесоруба. - Копытом Странника в ухо, что это за хрень? Да ладно, не ныть - я обещал вернуться, капитан Сласть? Я тут начал, я намерен тут и закончить.

  "Нить? Нить Не Ныть? Так тебя прозывают?"

  - Это наше! - выпевали и выпевали вокруг.

  Руки ухватили ее, подняли. Первая схватка с Лиосан. Первый глоток... всего. Резни. Боли. Гнева. Угасающего света. "Всего. Всего. О боги, всего!"

  Она вдруг растолкала окружающих.

  Зажмурилась от ослепительного блеска берега, щупальца мучительно содрогающегося света завертелись над головой. Вниз, на колени. Вниз, набок. Меч и шлем долой. Звуки стихают, угасают...

  Кто-то встал коленями на левое бедро. Заморгав, она увидела Сквиш, нож в окровавленной руке... - Даже не думай, - зарычала Сласть.

  Ведьма ухмыльнулась.

  И пропала.

  ***  

  Конец вылазки. Несколько Лиосан сошлись к месту разрыва, волоча раненых товарищей, и скрылись в слепящем свете. Меч Йедана Деррига был невообразимо тяжелым, и он позволил острию утонуть в промокшем песке пляжа.

  - Принц!

  - Иди к передовой линии, сержант - пусть вынесут раненых и мертвых. - Он посмотрел на брешь. На почернелое, слезящееся пятно Светопада. Слишком сильно поврежден, чтобы чудесным образом закрыться на его глазах, но первый натиск врага отбит.

  Лиосан унесли с собой как можно больше мертвых, но десятки и десятки тел еще валялись у края берегового обрыва. - Отряди команду собирать их напротив разрыва. Создайте стену, но действуйте осторожно - пусть убедятся, что павшие действительно мертвы или безвредны.

  - Слушаюсь, господин.

  Он поднял голову, когда тень пронеслась за Светопадом как раз выше раны. Оскалил зубы.

  Сзади подали голос: - Было теснее, чем мне нравится, Принц.

  Он повернулся. - Бедак. Последний рывок - твоя забота?

  - На крайнем правом фланге, - отвечала та.

  - Нить? Готов поклясться, это был женский крик.

  - У него руку отрубили. К счастью, кровью не истек. Капитан Сласть приняла командование флангом, господин. Нить вернулся как раз вовремя, чтобы вогнать топор лесоруба в черепушку последнего Лиосан. Так сильно, что сломал рукоять.

  Йедан нахмурился: - Что делал в наших рядах топор лесоруба? Мои приказы насчет оружия были совершенно... Кстати. Сержант! Соберите лучшее оружие Лиосан, если вас не затруднит.

  - Планы насчет трофея, Принц?

  - Какого трофея?

  Она кивком указала на меч.

  Он поглядел. Голова Лиосан насажена на лезвие, полуотрубленная шея еще соединена с телом. Йедан хмыкнул: - То-то он тяжелый.

  ***  

  Яни Товис стояла на опушке леса. Следила, как носят тела, как швыряют в яму отрезанные конечности и целые трупы. Всё казалось нереальным. Торжествующие, непомерно утомленные летерийцы садились, не нарушая порядка строя - чтобы успокоить дыхание, проверить оружие и доспехи, взять мехи с водой у засновавших по рядам юношей. "Думают, что победили".

  Без Йедана и его Дозора первая шеренга была бы быстро смята. Но теперь выжившие петушатся, готовые лопнуть от гордости. В первой схватке нечто выковано. Она видит, она чувствует. Боевую силу нельзя просто собрать. Нужна жестокая кузница, нужны языки пламени, нужна закалка в крови. Ее брат устроил здесь именно это.

  Но этого недостаточно.

  Она видит, как смотрят на берег трясы. Как она сама. Йедан не намерен тратить шеренги летерийцев, словно малоценных застрельщиков. Не теперь, когда он их закалил. Он отведет их назад, создав резерв для следующего боя.

  "Они проверяли нашу стойкость. Теперь мы узрим настоящее буйство. Если они захватят плацдарм, через преграду пролезет дракон".

  Ее трясы глядят, да, и думают о своем времени. Придется им самим встать против Лиосан. Не многие среди летерийцев обучены солдатскому ремеслу, как и среди трясов. Но там будут дозорные Йедана, твердые, словно камни в потоке."Пока не начнут падать. Они могут многое, они - драгоценный ресурс Йедана, но ему придется посылать их снова и снова. Когда они начнут погибать... что ж, останутся лишь немногие ветераны. Из Летера и моих трясов.

  Так... логично. Но, дорогой брат, в этом ты сильнее всего, правда?

  Как я могу преклониться перед этим? Поступив так, не сделаю ли я происходящее... неизбежным? Нет. Я не склонюсь. Но я займу место среди своего народа. На том гребне. Я знаю, как драться. Пусть не ровня Йедану, но чертовски хороша.

  Это записано в душах королевского рода. Стоять здесь, держать Первый Берег. Стоять здесь и умирать".

  Они нагромождают трупы Лиосан, складывая стену поперек бреши. Жест столь же презрительный, сколь обдуманный. Как все, делаемое Йеданом. "Разъярить врага. Бойтесь, Лиосан. Он сделает ярость залогом вашего поражения.

  Вы не сможете разъярить брата. Он не таков, как вы. Не таков, как мы. Его армия пойдет следом. Они взглянут на него - и примут дар в души. Холодный дар. Безжизненный. Все они изменятся.

  Твоя армия, брат. Мой народ. Мне не победить, но и тебе тоже".

  Она сняла оружейный пояс с ветви упавшего дерева, застегнула на бедрах. Опустила на голову шлем, защелкнула пряжку. Натянула перчатки.

  Люди заметили. Поворачивались лица, все смотрели, как королева собирается в бой.

  "Но что они думают?

  Почему вообще на нас смотрят? На брата? На меня? Смотрите, куда завела вас наша "любовь к народу". Смотрите на изуродованные, лишенные жизни тела, что падают в яму".

  Они следили за спокойной, молчаливо й женщиной, готовящейся к битве.

  Они не ведали, разумеется, какие вопли раздаются в ее голове, какие отчаянные крики, какая ядовитая безнадежность гложет оковы скрытых страхов. Нет, они ни о чем не знали.

  Она увидела брата. Взмахивает рукой, отдает приказы.

  Тут он повернулся и поглядел на нее издалека.

  Не поднять ли руку? Не признать ли его достижения? Первый триумф. Может, ей вытащить меч и воздеть над головой? Ответит ли он тем же?

  "Ни шанса. Но тогда посмотрите на меня. Видим друг друга - и не делаем ничего, чтобы протянуть руку через пропасть. Как бы мы посмели? Мы - заговорщики, устроившие резню собственного народа". Яни Товис нашла вестового. - Арас, донеси новости королеве Друкорлат. Прорыв остановлен. Приемлемые потери. Ждем новой атаки.

  Молодая женщина поклонилась и поспешила в лес.

  Когда Полутьма снова поглядела на берег, брата видно не было.

  ***  

  Отныне это стало своего рода дорогой. Белая пыль промочена кровью, истоптана до состояния бурой грязи - прямое древко копья между Брачными Вратами Саренаса и Брешью. Содрогаясь, Арапал Горн следил, как приближаются повозки с ранеными. По обеим сторонам узкой дороги легионы готовились к настоящему штурму. Поворачивались головы - все смотрели на скользящие мимо потрепанные остатки отряда Отчаянной Надежды.

  Что же, разве не доказательство? Харкенас снова занят. Адские Трясы вернулись (или кто-то вроде них), полные решимости защищать брешь. Что за безумие. Он глянул вверх, увидел четырех из Тринадцати, все еще в форме драконов. Широкие крылья отсвечивают золотом под бесконечным светом. Драконийская кровь завладела ими, понимал он. Они сдались хаосу. Среди них - Ипарт Эруле, некогда бывший ему другом. - Сын Света, - шепнул Горн, - берегись избранников своих, ибо вздымается кровь Элайнтов, затопляя нас прежних.

  Дверь позади распахнулась, с треском ударившись о каменную стену. Арапал вздрогнул, но не обернулся.

  - Если бы ты следил, брат...

  - Я так и сделал.

  Кадагар Фант выругался и метнулся к Арапалу. Опустил руки на алебастровый парапет. - Последний натиск - мы почти пробились! Видишь, мои дети все еще на крыле? Где остальные?

  - Лорд, Грива Хаоса их пугает. Если отдаваться ей слишком долго... Сын Света, вы можете потерять контроль...

  - Когда я перетекаю, они отлично осознают мою власть, мое доминирование. Что еще нужно, чтобы согнуть их под мою волю? Ты вправду веришь, будто я не понял истинную суть Элайнтов?

  - Риск, мой Лорд...

  - Устрашает тебя, верно, брат?

  - Боюсь, мы можем потерять контроль над собственным народом, Лорд, и не вследствие порочности цели или неумелого руководства. Ипарт Эруле и его сестры более не перетекают. Кровь Элайнта взяла их, похитила разум. Коль они перестали быть Тисте Лиосан, долго ли ждать, когда наша цель станет им не нужной? Когда они обретут собственные амбиции?

  Кадагар Фант долго молчал. Потом склонился над стеной, взглянул вниз. - Прошло долгое время, - произнес он задумчиво, - с той поры, когда мы в последний раз вешали предателя на Белой Стене. Брат, думаешь, мой народ начал забывать? Нужно напоминание?

  Арапал Горн обдумал вопрос. - Если сочтете нужным, Владыка. - Он не сводил глаз с колонны, бредущей к Брачным Вратам.

  - Вот новость, - сказал Сын Света.

  - Лорд?

  - Не вижу в тебе страха, брат.

  "Грива Хаоса, дурак. Она пожирает страх, словно сочное мясо". - Я всегда буду служить вам, Владыка.

  - Так усердно, вижу я, что готов рискнуть жизнью ради правдивого слова.

  - Возможно. "Как сделал я однажды, давным-давно. Когда мы были другим народом". Если так, скажу еще вот что. День, когда вы перестанете прислушиваться ко мне, станет днем нашего поражения.

  Голос Кадагара был столь тих, что Арапал едва разобрал, что тот говорит. - Ты теперь так важен, брат?

  - Верно, Лорд.

  - Почему?

  - Потому что я последний из целого народа, к кому вы еще прислушиваетесь, Лорд. Вы смотрите вниз, на проклятую стену - и что видите? Храбрых воинов, не соглашавшихся с вами. Гниющие останки нашего священства...

  Кадагар прошептал: - Они встали на пути Элайнтов.

  - Встали, Лорд, и теперь мертвы. А четверо из Тринадцати не вернутся.

  - Я могу ими командовать.

  - Пока их развлекает видимость подчинения - да, Лорд.

  Затуманенные глаза смотрели на него. - Ты подошел близко, брат Арапал Горн, очень близко.

  - Если мои советы - измена, приговорите меня, Лорд. Но страха не увидите. Ни в этот раз и никогда больше.

  Кадагар Фант зарычал, потом сказал спокойнее: - Не время. Легионы готовы, ты мне нужен внизу, во главе приступа. Враг за брешью оказался на удивление слабым...

  - Слабым, Владыка?

  - Я приму от тебя смелые слова, брат, но не откровенную наглость.

  - Простите, Лорд.

  - Слабым. Да, кажется, это не настоящие Трясы. Совсем лишены крови Анди. Думаю, они наемники, купленные потому, что в Харкенасе слишком мало Тисте Анди для прямого отпора. Я даже решил, что Трясов больше нет. Пропали, как кошмар на заре.

  - Они сражаются удивительно хорошо для наймитов, Лорд.

  - Таковы уж люди, брат. Решили что-то, и тогда их не столкнешь. Придется срубить всех и каждого. Пока не останется живых.

  - Надежнейший способ победить в споре, - согласился Горн.

  Кадагар схватил его за плечо. - Ты лучший! Возвращайся в стан живых, старый друг! Сегодня мы завоюем Берег. Ночью будем пировать в Высоком Дворце Харкенаса!

  - Лорд, могу я спуститься и возглавить легионы?

  - Иди, брат! Скоро ты увидишь меня высоко над головой.

  Арапал помедлил. - Примете последний совет, Лорд?

  Лицо Кадагара омрачилось, однако он кивнул.

  - Не становитесь первым из Тринадцати, прошедшим сквозь Брешь. Предоставьте это Ипарту Эруле или его сестрам.

  - Почему же?

  - Потому что враги знают: мы здесь. Солтейкены или настоящие Элайнты. Они строят планы, как нас приветить. Используйте Эруле, чтобы раскрыть их замыслы. Потерять вас, Сын Света, недопустимо.

  Бледные глаза Кадагара впились ему в лицо. Лорд кивнул: - Друг, я сделаю, как ты просишь. Иди.

  ***  

  "Отец Свет, этого ли ты желал? Что ты замыслил, когда выехал из города через ворота, названные в честь твоего брака, и возглавил процессию в королевство Тьмы? Ты мог вообразить, что положишь конец миру?

  Возьми в руку Скипетр. Подойди к Трону. Есть старая пословица: "Любая корона оставляет кровавый круг". Я всегда гадал, что это значит? Где тот круг? Ближнее окружение правителя? Или еще ближе, на лбу, словно след круглой бритвы?"

  Арапал Горн шагал по обочине кровавой дороги. Он мог бы перетечь в форму дракона. Мог бы взвиться высоко, за миг достичь бреши, сесть на старые камни разрушенного дворца, покрытые затейливой, веселой резьбой. Но что сказали бы воины? "Поистине нас ведут драконы, порченая кровь, убийцы Кессобана". Разве он не Тисте Лиосан?"Именно. Сейчас и сколько продержусь. И я готов им показать. Пусть видят меня, идущего рядом".

  Солдаты готовы. Он видел это. Мог почерпнуть у них силу, уверенность и, и в свою очередь, использовать дары ради их блага. Как делают они, видя его.

  "Я должен поговорить с ними. Придумать слова. Что я скажу? Нас ждут наемники. Люди. Их можно сломить, ибо воля их куплена. Если волей можно торговать, словно удобной одеждой, она изнашивается, как та одежда. Нет, скажу проще. Скажу, что монета не купит правоты. Против нашей воли люди ничтожны.

  Нужно всего лишь давить достаточно сильно и достаточно долго.

  Говори уверенно, да.

  А потом подумай о любви, ставшей пустым местом внутри тебя. Пусть оно заполнится яростью и желанием".

  Лиосан достаточно много знают о людях. Они путешествовали сквозь дыры в завесе, которые иногда удавалось пробить жрецам или магам. "Испытывали понятия о правосудии", сказал один его старый друг. Небольшие отряды, двигавшиеся без точной цели, но с усердием. Путешествия случались достаточно часто, чтобы отряды возвращались со сведениями о странных, слабых, однако плодовитых существах, людях. Краткоживущие, с ущербным разумом. Неспособные планировать на многие годы вперед, еще менее способные обдумывать недавнее прошлое.

  Конечно, бывают исключения. Великие вожди, провидцы. Тираны. Но даже они чаще ищут самолюбивой личной славы, в крайнем случае бессмертной памяти.

  Смехотворно.

  Подходя к разрыву, Арапал гадал, есть ли великий вождь среди людских наемников. Такое было возможно, однако он сомневался.

  Славные некогда врата давно стали руинами. Напоминание о браке, пролившем крови больше, чем можно вообразить. "Разрушившем три цивилизации. Уничтожившем целый мир. Отец Свет, знай ты заранее - отвернулся бы? Принес в жертву личное счастье ради блага народа? И ее?

  Хочется так думать. Да. Ты принес бы себя в жертву, ибо был лучше любого из нас.

  А теперь твои дети мечтают отомстить за твою неудачу. Но все, что мы можем сделать, не послужит благу. Ладно. Нам не интересно латание старых ран - погляди на врата и поймешь!"

  Перед брешью было расчищенное место. Вокруг самой раны виднелись лишь груды трупов, смутные, эфемерные за сочащимся Светопадом. Видя тела, Арапал кривил губы; глубоко внутри вздымался прилив ярости. Ярости Лиосан. Ярости драконида.

  Он шагнул на прогалину, повернулся к соратникам. - Братья! Сестры! Видите, что люди делают с павшими? Они не желают почтить достойного врага. Они думают, что ужасная стена нас испугает!

  Сын Света взирает на нас с раскатов Белой Стены. Сын Света сказал: сегодня мы завоюем Королевство Тьмы! Захватим Харкенас! Мы знаем, что нас ждут. Что ж, пойдем навстречу! Братья! Сестры! Идем навстречу?

  Ответный рев показался ему физическим ударом. Он был только рад. "Их гнев не ведает меры. Их правота неколебима. Кадагар прав. Мы пробьемся".

  Он встал лицом к разрушенным вратам, сверкнул глазами на брешь. Выхватил меч, воздел над головой. - Седьмой легион, Построение Стрелы! Кто поведет?

  Сзади раздался грубый голос: - Я поведу, Арапал Горн! Гаэлар Фрой поведет!

  "Гаэлар. Надо было догадаться". - Гаэлар. У людей есть командир. Найди его. Убей.

  - Клянусь исполнить, Арапал Горн! Клянусь!

  Сгрудившаяся за спиной сила вызывала в Арапале дрожь. Приступ разметает людей. Отсюда до того леса. До города. Дворец, залитый кровью. Сын Света на Троне, со Скипетром в руке.

  И если Мать Тьма обитает в храме, они ее убьют.

  "Нас не остановить. Не в этот раз".

  Тени сверху. Он поднял взор. Три дракона, потом четвертый. "Такие нетерпеливые. Ипарт Эруле. Думаю, ты жаждешь трона. Думаю, намерен его забрать".

  - Лиосан! Седьмой легион! Опустить копья! - Развернулся, переместился вправо. Гаэлар готов. Все они готовы, ощетинились, ждут сигнала, отчаянно желают рвануться вперед. Пробиться сквозь стену из трупов, пробиться на Берег.

  И начать резню.

  Арапал Горн молча опустил меч.

  ***   

  Сендалат Друкорлат, Королева Высокого Дома Тьмы, правительница Харкенаса, одиноко бродила по дворцу, удивлялась, куда исчезли призраки. Они должны бы наполнять старинные залы, шептать в коридорах и переходах, таиться в альковах и дверных проемах, пытаясь вспомнить прежние дела, взывая слабыми, отраженными от прошлого голосами к любимым. Она на ходу касалась стен, ощущая твердость полированного камня. Королева оказалась далеко от скудной обслуги, обитающей ныне во дворце.

  "Охотящиеся призраки. Камень словно кожа, но кожа тонка".

  Она помнит все это иным. Живым. Стража и гости, просители и слуги, жрицы и знахарки, вассалы и ученые. Заложники. Кружатся каждый в своем чудном потоке, словно струи крови в бьющемся сердце.

  Стук истершихся сапожков эхом отдавался в узком коридоре. Ступени под ногами были узкими и выбитыми, вились по крутой спирали. Он встала, задыхаясь, когда лица коснулся сквозняк сверху. "Помню. Этот сквознячок. Помню его. По лицу, по шее. Вниз, к голым лодыжкам - я любила бегать - когда это было? Наверное, когда я была девочкой. Да, ребенком. Когда же?" Правое плечо снова и снова задевало за стену. Она забиралась все выше. Скошенная крыша прохода давила на голову.

  "Почему я бежала?"

  Наверное, некое предчувствие будущего. Но для той девочки убежища не нашлось. Где бы? И вот она снова здесь, сотни сотен лет спрессовались камнем под ногами. "Хватит бегать, дитя. Конец. Хватит бегать, даже воспоминание меня ранит".

  Сендалат дошла до верхнего этажа - маленькая мощеная площадка, дверь черного дерева под аркой. Железная ручка сделана из трех кругов цепочки, образующих довольно жесткое кольцо. Она смотрела и вспоминала, как в первый раз коснулась ручки, потянула, чтобы открыть дверь. "Комната Заложницы. Ты для нее рождена, в нее заключена, пока не придет день и тебя не отошлют. День, когда некто заберет тебя. Комната заложницы, дитя. Ты даже не знала, что это значит. Нет, это был твой дом".

  Она протянула руку, схватилась за кольцо. Один рывок - и что-то сломалось за дверью, упало с лязгом. "Ох... ох, нет, нет, нет..."

  Она открыла дверь.

  Кровать почти провалилась в себя. Насекомые сгрызли покрывала, ставшие грудами праха. Тысячи поколений жуков прожили в матраце, пока не источили его в ничто. Какие-то твари съели восковые свечи в серебряных подставках, все еще стоящих на черном туалетном столике. Полированное зеркало над столиком покрылось полночными пятнами. Широкие окна все время были плотно закрыты, хотя от ставней остались лишь комочки засовов на полу.

  Сендалат ступила внутрь. Она еще не видела, но знала: это здесь.

  Заперто изнутри.

  В проходе к комнате Наставника она нашла крошечные хрупкие кости последней заложницы. Мыши съели большую часть тела, лишь серые пятна отмечали его положение - тело, простершееся между комнатами. Зубы рассыпались бусами порванного ожерелья.

  "Знаю, каково тебе было. Знаю". Резня в цитадели, вопли внизу, запах дыма. Конец мира. "Мать Тьма отвернулась. Мечты Аномандера о единении просыпались пылью меж пальцев. Народ бежал из Куральд Галайна. Конец мира".

  Она присела в узком коридоре, посмотрела на останки. "Дитя? Ты - я? Нет. Я давно была в ином месте. Послана выполнить предназначение, но провалилась. Была среди массы беженцев на Дороге Галлана. Слепой Галлан приведет к свободе. Нужно лишь идти за безглазым провидцем. Нужно лишь верить в его видения. О да, дитя, все безумие творящегося не заметил бы только слепой. Но никогда Тьма не была такой холодной.

  В тот день все мы ослепли".

  Дитя-заложница так и не покинула комнату. Прежде всего ее учили послушанию. Сказали оставаться, и она опустила хлипкий засов на входную дверь. "Мы все верили, что дверь закрывается изнутри. Наше утешение. Наш символ независимости. Хотя такой засов взрослый Анди может сломать одной рукой.

  Но никто не пришел сломать твою иллюзию защищенности.

  Засов мешал нам выйти наружу. Строго говоря, был самым надежным барьером".

  Она оседала, скользя плечом по стене прохода.

  "Я и королева и заложница. Никто меня не заберет. Пока им не будет нужно. Никто не сломает мой засов. Пока не захочет. А пока что поглядите, как царственно я восседаю на престоле. Застыла, словно скульптура во фризе". Но она не заплачет даже наедине с собой. Вся жизнь бегства привела ее именно сюда, сейчас. "Вся жизнь - бегство".

  Некоторое время спустя она встала, вернулась в первую комнату. Поглядела на то, что отразилось в пятнистом зеркале. Куски, части, незавершенная карта. "Поглядите на меня. Ну, вы смотрите, наконец? Чувствую, как шевелится разум. Нетерпение, желание оказаться не здесь, еще где-то, лишь бы не в моем черепе, лишь бы не за этими глазами. Что в детстве так заморозило твое сердце, если ты так легко отказываешься ощущать страдания другого, потерю другого?

  Беги же. Спеши. Беги прочь, скользи по проходу, находя узкие места. Ранящие так больно, что ты снова чувствуешь..."

  Сендалат отвернулась. Назад в коридор, вниз по спирали лестницы. Не нужны тут привидения, решила она. Не нужны призрачные взоры. Пустые коридоры, гулкие комнаты - сами по себе призраки, являющиеся в миг ее прохода, только чтобы мгновение позже пропасть. "Словно палаты памяти. Войди внутрь, вообрази что видишь, удивись чувствам и выйди. Но ты заберешь кое-что с собой. Всегда забираешь. Крутящееся, поднимающее пыль". Ей хотелось выть.

  - Мать Тьма, теперь я понимаю. Я снова заложница. - Она умерла - утонула? - в набегающем прибое далекого берега. Конец долгого, трудного пути, какой бесславный, позорный конец. Судороги в темноте, потрясающий холод заполняет легкие - так оно было? Наверное.

  "Сильхас Руин нашел нас на той дороге". Раненый, подавленный, он сказал, что выковал союз. С принцем Эдур - или королем? Если так, ненадолго. Эмурланн был разрушен, разорван. Он тоже бежал.

  Союз проигравших, союз беглецов. Они откроют врата в иное владение. Найдут место мира, исцеления. Ни тронов, чтобы за них драться, ни скипетров, ни корон, чтобы срезать со лба.

  "Они заберут нас туда.

  К спасению".

  Она вспомнила, что любила дрейфовать в воде, выплывая к берегу лишь чтобы волны унесли ее глубже. К месту утопления, к концу бегства. И снова? "Ну, Мать Тьма, я молю тебя: пусть это будет последний раз. Даруй мне благое забвение, место без войн".

  Вестники нашли ее на середине холла. Попросили вернуться в тронный зал. Новости о прорыве. Вифал ждет. Она шла, словно одурманенная д'байангом, сцены на панелях двигались мимо, неполные, как то зеркало. Когда она в него гляделась? Столетия назад. "Драконья кровь оказалась темной могилой, не так ли? Видите, как блуждают мысли? Видите, как охотится память? Вы взаправду мечтали о воскрешении? Увы, не могу порекомендовать".

  Глаза супруга впились в нее. - Сенд...

  - Я осматривалась, - сказала она, прямиком проходя к трону. - Насколько плохо?

  - Первая атака отбита. Летерийцы Йедана выдержали, потом отогнали Лиосан за завесу. Дозор...

  - Дозор. Да. "Теперь помню. Всё уже было во мне. Росло. Ожидая любви. Но как я могу любить? "Трясы устояли, Лорд. Дозорный был во главе. Они отогнали Лиосан обратно за рану. Жрицы думают, что нашли способ залечить разрыв, Лорд..."

  "Пусть поскорее этим займутся, Келларас, ведь Лиосан вскоре полезут снова. И снова, и снова. Они будут атаковать, пока не пробьются или пока не полягут все.

   "Лорд, если такова ярость Оссерка против вас..."

  "Командор Келларас, это делает не Оссерк. И даже не Отец Свет. Нет, дети встали на свой путь. Пока не залечим рану, не будет конца их нападениям". Тут глаза Аномандера отыскали ее. "Заложница", пробормотал он и жестом велел всем уйти. Встал с трона. "Не ожидал тебя увидеть. Значит, он тебя освободил - я не думал..."

  "Он меня не освободил. Бросил".

  "Заложница Друкорлат..."

  "Я уже не заложница, Лорд. Я ничто".

  "Что же он тебе сделал?"

  Но она не могла ответить. Не смела. Разве у него мало проблем? Война со всех сторон, войска движутся к Харкенасу. Все гибнет. Умирает, и по его глазам видно: он это сознает.

  "Сендалат Друкорлат". Назвав ее по имени, он протянул руку, коснулся лба. И взял знание, в котором нуждался. "Нет", прошептал он. "Не может быть".

  Она отпрянула, не в силах встретить его взор, не желая знать, какую ярость он излучает.

  "Я отомщу".

  Слова словно пронзили ее копьем, заставили затрястись. Она шаталась, в груди полыхала ярость. Качая головой, убежала прочь. Месть? Я сама себе месть. Клянусь.

  Он звал ее, но Сендалат убежала из тронного зала. Убежала.

  Путь по узким ступеням... деревянная дверь... засов".

  - Сендалат?

  - Жрицы исцелят рану.

  - Какие жрицы?

  - Лиосан не остановятся. Ничто не заставит их остановиться. Дозорный знает - все Трясы знают. И принимают. Они пошли на смерть ради нас. Все до одного. Нельзя позволить. Где Галлан? Где Сильхас? Где мой брат...

  Руки Вифала охватили ее, подняли с трона, крепко сжали. Она была слабее ребенка, а он силен - сильнее, чем вообразимо для человека. Ощутив, как что-то ломается внутри, она тихо вздохнула.

  - Я пошла искать призраки, - сказала она. - И... нашла. Думаю, да. Помоги мне Мать. Спасите меня... это слишком...

  - Сенд. - Он почти всхлипнул.

  - Нужно бежать. Вот что нам нужно, любимый. Бежать. Скажи Полутьме, пусть поднимет флаг перемирия - я сдам Харкенас Тисте Лиосан. Пусть владеют. Надеюсь, они сожгут его до уровня земли.

  - Сенд... это теперь битва Йедана Деррига, а он не станет вступать в переговоры с Лиосан. Он принц трясов. Он носит меч Хастов, ведьмы мне объяснили, что это означает...

  - Хасты? Меч Хастов?"Я знала? Должна была. Должна ли?"

  - Выкован, чтобы разить Элайнтов - без подобных Анди не убили бы так много драконов при Разрушении. Не смогли бы отбиться. Йеданов меч сам знает, что грядет...

  - ХВАТИТ!

  - Слишком поздно...

  - Йедан...

  - Он знает, Сенд. Конечно, знает. Ведьмы в отчаянии - Яни Товис не принимает...

  - Потому что не дура! - Сендалат оттолкнула Вифала. - НУЖНО БЕЖАТЬ!

  Он покачал головой.

  Она огляделась. Стражники отводят глаза. Слуги пригибают головы. Она оскалилась. - Думаете, я сошла с ума. Так? Но я не сумасшедшая. Я вижу так же ясно, как Яни Товис. Вот так вы относитесь к трясам? Корм для волков? Как смеем мы ждать, что они умрут за нас? - Она взвилась, сверкая глазами на потолок. - Мать Тьма! Как ты смеешь?

  Эхо стало единственным ответом.

  - Трясы будут драться, - произнес в тишине Вифал. - Не за тебя, Сенд. Не за королеву Дома Тьмы. Даже не за Харкенас. Они будут драться за право на жизнь. После поколений, проведенных в бегстве, в поклонах перед хозяевами. Сенд, это их битва.

  - Их смерть, имел ты в виду. Так? Их смерть!

  - Они сами выберут, где умереть. Не ты, не я.

  "Что заставляет нас так поступать? Что заставляет отвергать удобства мира?"

  - Сенд, - сказал Вифал спокойно. - Это их свобода. Только здесь. Их свобода.

  - Иди же к ним, - каркнула она и отвернулась. - Будь свидетелем, Вифал. Они хотя бы это заслужили. Запомни все, что увидишь, пока жизнь не покинет тело.

  - Любимая...

  - Нет. - Она качала головой, выходя из тронного зала.

  "Заложники. Все мы заложники".

  ***  

  Йедан Дерриг опустил клинок на плечо. Челюсти ритмично двигались, прищуренные глаза следили за Брешью. - Сигнал передовым линиям. Они идут.

  Размытые силуэты драконов подобно рваным облакам сновали за вуалью Светопада. Он насчитал пятерых, хотя подозревал, что есть еще. - В этот раз пойдут полной силой, - сказал он. - Будут пытаться пройти десять шагов, потом встать полумесяцем, пока задние ряды выливаются через проход и растекаются. Наши фланги должны им препятствовать. Придавить их к Светопаду, отсечь авангард.

  - Трудно придется, - пробормотала за спиной Краткость.

  Йедан кивнул.

  - Может, слишком трудно, - продолжала она. - Никто из нас не обучен солдатскому ремеслу. Мы не знаем, что будет.

  - Капитан, эти Лиосан такие же. Оружие и доспехи не делают армии. Они новобранцы, я сразу заметил. - Он пожевал, размышляя. - Мягкие.

  - Говорите, они не хотят драки?

  - Как и у нас, у них нет выбора. Война началась очень давно и никогда не заканчивалась, капитан.

  - Сласть сказала, они не отличаются от Тисте Анди ничем, кроме белоснежной кожи.

  Он пожал плечами: - Это имеет значение? Все дело в несогласии насчет идеалов.

  - Мы не сможем победить, да?

  Он искоса глянул на нее. - Для смертных любая победа временна. В конце концов все мы проигрываем.

   Женщина плюнула на белый песок. - Не надо этак отшучиваться, господин. Если надежды на победу нет, к чему всё?

  - Когда-нибудь побеждали в схватке, капитан? Стояли над трупами врагов? Нет? Когда такое случится, найдите меня. Придите, расскажите, какова победа на вкус. - Он поднял меч, указал в сторону бреши. - Можно победить, даже проигрывая. Потому что вы можете настоять на своем. Показать, что не покоритесь им.

  - Да уж, теперь мне гораздо лучше.

  - Я не мастер произносить звучные речи.

  - Заметно.

  - Все слова звучат фальшиво. На деле я не думаю, что встречал командира или вождя, способного словами распрямить мне спину. Или заставить меня сделать то, чего они хотят. Поэтому, - сказал он дружелюбно, - если я не хочу умирать за кого-то, могу ли я требовать того же от вас?

  - Так за что мы тут умираем?

  - За себя, капитан. За каждого из нас. Что может быть честнее?

  Не сразу она хмыкнула: - Думала, нужно драться за солдата рядом. Всё такое.Не дать ему погибнуть.

  - Чему вы не даете погибнуть, капитан, так это самоощущению. Вы хотите видеть себя, пусть и глазами окружающих. - Он потряс головой. - Не могу спорить. Столь многое зависит от гордости.

  - Значит, мы должны сдерживать Тисте Лиосан - держать Берег - ради какого-то чувства гордости?

  - Хотелось бы однажды услышать вдохновляющую речь, - подумал вслух Йеден. - Хоть однажды. - Он вздохнул. - Да ладно. Всего, что хочешь, не получишь. Верно?

  - Вижу их - идут!

  Йедан пошел вниз по склону. - Придерживайте летерийцев, пока не позову.

  - Слушаюсь, господин!

  Авангард Лиосан с ревом прорвался сквозь брешь.

  Увидев кружащиеся над Лиосан тени, Краткость вздрогнула. "Драконы. Нечестно так. Совсем нечестно". Она повернулась и поспешила к отряду летерийцев.

  Они стали похожи на Сласть. То же самое в глазах... у Краткости не было слов, чтобы описать. Они сражались за жизнь, но не ради ежедневного куска хлеба или кратких мгновений покоя, лености. Это что-то внезапное, что-то дикое. Она видела их взгляды и не понимала.

  Но как же ей хотелось стать такой же.

  "Толчок Странника, я, похоже, свихнулась".

  ***   

  Шерл всегда была старшей, самой способной. Когда мать заблудилась, как случается с пьяницами, и оставила детей, Шерл взяла в свои руки жизни двоих младших братьев.

  Трясы знают две стороны Берега. Приближающуюся, удаляющуюся. Две стороны живут в их крови; во всех гетто, обиталищах остатков ее народа, судьба носит людей туда-сюда, и зачастую остается лишь положиться на ее сомнительную заботу.

  Она провела братьев через детство. Что важнее, она пыталась увести их от кое-чего более ужасного. От чувства неудачи, повисшего над округой, той неудачи, что слоняется по переулкам с ножом в руке, что равнодушно переступает трупы в кучах мусора. Той неудачи, что бешено злится на любого, пожелавшего лучшей жизни, осмелившегося встать над жалким своим положением.

  Она видела, как одного умного мальчика забили насмерть около ее убежища. Свои же одногодки - родичи.

  Летер пытался рассылать трясов по разным общинам. Строил дороги, чтобы увести их от нищеты. Бесполезно. Шерл видела это снова и снова. Людям извне вовек не понять, что народ может пожирать сам себя.

  Она думала обо всем этом, ставя ноги на песок, поудобнее перехватывая тяжелую пику. По бокам были братья. Трясы строились перед лицом чужаков. Она стояла на Первом Берегу, омываемая зловещим дождем Светопада, и гадала, неужели настал последний миг для нее и братьев. Насколько быстро ее семья исчезнет из мира живых? Кто падет первым? Кто последним?

  "Я боюсь. Боюсь до глубины души.

  Способная Шерл, ох, смотрите, как сияет нынче ее ложь. Постараюсь сохранить им жизнь. Сделаю все, что смогу.

  Мать, говорят, твое тело нашли в канаве за городом. Что ты там делала? Какую дорогу строила?"

  - Кейзел, Орат, я люблю вас.

  Она ощутила касание их взглядов, но не отвела глаз от бреши.

  Кто-то закричал: - Вон они, идут! - Хотя крик был бесполезен, ведь рана распахнулась, выплюнув первые острия копий. Лиосан хлынули наружу с ужасающими воплями. Во главе высокий воин. Лицо его исказилось, глаза пылают огнем... рот распахнулся, руки подняли копье...

  Он посмотрел прямо на Шерл, стоявшую напротив. И рванулся вперед.

  Она сбежала бы, будь сзади свободная дорога. Упала бы к его ногам, будь здесь возможна жалость. Она зарыдала бы, умоляя положить конец ужасной жажде воевать и убивать. Она сделала бы что угодно, только чтобы всё это кончилось.

  Братья кричали, и крики их были полны такого животного ужаса, что Шерл затряслась, вмиг пораженная чувством полной, жуткой уязвимости...

  "Мать, бредущая, падающая в придорожную канаву. Одежда воняет, дыхание - частое влажное бульканье...

  Трясам не убежать от себя".

   - Шерл!

  Она подняла пику в последний момент. Воин даже не заметил оружия, не оценил его гибельной длины. Поднял копье выше, и широкий железный наконечник вошел ему прямо под грудину.

  Столкновение заставило ее отшатнуться, сотрясло все кости.

  Выражение вражьего лица почти заставило Шерл заплакать. Такое детское, такое беспомощное.

  Мертвый вес потянул пику из рук. Она вырвала оружие. Она дышала так часто, что мир вокруг закружился. "Он не видел. Как мог он не видеть пики?"

  Битва уже шла по всей линии, растекаясь от центра. Лиосан пытались отогнать трясов. Их ярость оглушала. Они дрались подобно бешеным псам. Шерл снова и снова колола пикой. Острие застревало в щитах, встречалось с окованными бронзой древками копий. Лиосан подныривали, только чтобы встретиться с рубящими мечами братьев.

  Моча потекла по левому бедру. "Стыд, какой стыд!"

  Они отступили на шаг - вся шеренга - словно по команде. Хотя Шерл не слышала ничего, кроме рева, лязга оружия, хрипа и вздохов. Какой-то прилив толкнул их назад; словно песок под их ногами, трясы начали проседать.

  Длинный наконечник пики покрылся густой кровью. Острие украсил кусок мяса.

  Мышцы рук горели. Она снова подняла оружие, увидела лицо, ткнула. Острие скрежетнуло по зубам, вонзаясь в небо щеку, прорезая щеку. Кровь хлынула их носа Лиосан, забрызгала ей глаза. Воин отдернул голову, сипло кашляя, бросая оружие. Упал на колени. Руки прижались к разбитому рту, пытаясь вернуть на место вывихнутую челюсть, обрывок языка.

  Кейзел низко присел и вонзил острие меча в шею Лиосан.

  А потом брат упал. Звериный крик вырвался из горла, он задергался - какой-то Лиосан встал сверху, заставляя Кейзела извиваться на копье, подобно пойманному угрю.

  Шерл развернула пику и с воплем чиркнула Лиосан по шее, разрезав дыхательное горло.

  Чьи-то руки оттащили Кейзела назад. На место брата встал незнакомец.

  Нет... не незнакомец...

  Пятнистое лезвие меча пронеслось, коснувшись ближайшего Лиосан. Разрезало от плеча до паха. На обратном пути послало в воздух полголовы в шлеме. Второй замах отрубил руки, держащие копье. Трое Лиосан пали, освобождая место.

  - За мной, - приказал Йедан Дерриг, ступая вперед.

  Вокруг Шерл и Ората встал Дозор, мощные солдаты в тяжелых доспехах. Черные щиты казались широкой стеной, из-за них выскакивали мечи.

  Наступая, они увлекли за собой Шерл и брата.

  Навстречу Лиосан.

  ***  

  Сласть нашла Краткость. Лицо ее было красным, мокрым от пота, меч покрывала кровь. Тяжело дыша, она сказала: - Две роты летерийцев на помощь середине линии трясов. Их тут потрепали.

  - Он идет прямиком на рану, - ответила Краткость. - Правильно ли это? Что Йедан внизу, с половиной Дозора? Боги, Лиосан словно плавятся.

  - Две роты, Крака! Мы вот-вот разрежем врага надвое, но это же значит, придется давить прямо на клятую дыру. Верно? И держать ее так долго, пока не перебьем фланги.

  Облизнув сухие губы, Краткость кивнула. - Я поведу.

  - Да, уступаю честь, сестрица. Я сейчас упаду. Ну, чего ждешь? Иди!

  Сласть смотрела, как Крака ведет сотню летерийцев с обрыва. Сердце наконец переставало изображать загнанного кролика. Вонзив меч в песок, она повернулась поглядеть на оставшихся летерийцев.

  Ей ответили кивками. Они готовы. Они ощутили вкус и хотят ощутить снова. "Да, знаю. Нам страшно. Нас тошнит. Но мир словно расцвечен золотом и бриллиантами".

  Со стороны бреши доносился неумолкающий рев, словно буря билась об утесы.

  "Дорогой океан, призови же мою душу. Я снова поплыву. Дозволь мне снова поплыть по твоим водам".

Глава 13

Когда-то я любил

Как глину мял руками

И вылепил в итоге

Потоки солнечного света

И щедрые луга с густой травой

И затвердела глина

Легла в мешок удобно

И годы я бродил

Мятежными лесами

У рек тоски спокойно засыпал

Но день пришел - разбиты

Мы гибли на далеком берегу

Бежал я, всё оставив

Топча поляны пепла

Скитаясь между гор в густых снегах

Легли трофеи грудой

Враг на костях торжествовал

И там любовь пропала

Средь множества осколков

Ударом не ответив на удар

Дни уж летят к закату

К сну вечных сожалений

А я все грежу: глина

Вновь руки старика найдет

И ветер запоет мне о любви.

"Мятежные леса", Рыбак Кел Тат

Удары тысяч подкованных гвоздями сапог стерли тонкую дернину, подняв в воздух клубы пыли. Северный ветер стал тише и, сопровождая колонну почти с ее же скоростью, лишил солдат возможности видеть окружающий мир.

   Лошади истощали, головы их свесились, глаза стали тусклыми. Когда Араникт заставила коня повернуть к Брюсу, животное едва смогло перейти на вялый галоп. Они выехали к западу от марширующих войск и двинулись назад. Там и тут взгляды находили их, но почти все солдаты в пыльной колонне шли опустив головы, слишком утомленные, чтобы ощущать зуд любопытства.

  Она знала, каково им. Араникт и сама все чаще шла пешком, хотя и без веса объемистого тюка с доспехами и оружием. Армия ускоряла шаг, чтобы сократить разрыв с Эвертинским легионом Болкандо, который сам на треть дня отставал от Напасти. Надежный Щит Танакалиан, как ни странно, подгонял Серых Шлемов суровее Кругхевы. Они шагали как одержимые, не думая о вероятных союзниках.

  Брюс тревожился, как и королева Абрасталь. Это лишь жажда славы, яростное рвение фанатиков? Или тут готовится что-то более неприятное? У Араникт были свои подозрения, но она еще не готова была делиться ими даже с Брюсом. Танакалиан не кажется довольным решением Адъюнкта, настоявшей на верховном командовании Геслера. Возможно, он намерен не считаться с его постом, по крайней мере в отношении Напасти. Но почему бы?

  Они выбрались за последние фургоны и сквозь клубы пыли увидели арьергард, дюжину уланов Синей Розы вокруг трех идущих пешком. Араникт привстала в седле и поглядела на запад - она знала, что К'чайн Че'малле там. Вне досягаемости зрения, но все еще идут параллельно летерийцам. Интересно, когда Геслер, Буян и Келиз еще раз их навестят? "Новые пререкания, новое смущение, гуще любых клубов пыли". Араникт покачала головой. "Не нужно об этом". Утром их нашли другие чужаки. "Как за хвост уцепились". Она пристально поглядела на оборванных гостей. Две женщины и мужчина. С ними не было запасов еды; Приблизившись, Араникт увидела, в каком они жалком состоянии.

  Но на них нет мундиров."Значит, не малазанские дезертиры. Или хуже того - выжившие".

  Брюс замедлил коня, оглянулся на нее. Видя его облегчение, Араникт кивнула. Он боялся того же. Хотя по сути это еще более тревожит - Охотники за Костями словно пропали, и судьба их неведома, неизмерима. Словно стали духами.

  Она заставляла себя не думать о них как о ходячих мертвецах. Перед глазами души вставали образы пустых глазниц, высохшей кожи на костях - ужасное видение, навязчивое видение. Она могла видеть край Стеклянной Пустыни на востоке - дрожащая стена жары, вздымающаяся пределом, за которым почва теряет всякую жизнь.

  Они натянули поводья. Брюс чуть поглядел на незнакомцев и сказал: - Привет вам.

  Женщина, что была впереди, повернула голову к товарищам. - Гесрос латерии стиган фал. Ур лезт.

  Вторая женщина, невысокая и пухлая - только щеки запали от обезвоживания - наморщила лоб. - Хегоран стиг дару?

  - Ур хедон ар, - ответила первая. Она была выше, темно-каштановые волосы свешивались до плеч. По глазам было видно: она привыкла к боли. Женщина поглядела на Брюса: - Латерийский эрли? Вы говорить эрлитански? Вы говорить латерийски?

  - Летерийский, - поправил Брюс. - Язык Первой Империи.

  - Первой Империи, - женщина в совершенстве повторила произношение Брюса. - Говор подонк... гм, низкорожденных... Эрлитан.

  Пухлая женщина бросила: - Турул берис? Турул берис?

  Первая вздохнула. - Просим. Воды.

  Брюс дал знак командиру уланов: - Дайте им пить. Иначе будет плохо.

  - Командор, наши припасы...

  - Дайте, Преда. Трое лишних армии не повредят. И найдите лекаря - их обожгло солнце. - Он кивнул первой женщине. - Я командующий Брюс Беддикт. Боюсь, мы идем на войну. Можете путешествовать с нами, сколько захотите, но когда мы войдем на территорию врага, не поручусь за вашу безопасность.

  "Конечно, он не назвал себя принцем. Просто командиром. От титулов ему до сих пор неловко".

  Женщина медленно кивнула. - Вы идти юг.

  - Пока.

  - А потом?

  - На восток.

  Та повернулась к спутнице: - Гесра илит.

  - Илит? Корл местр аламахд.

  Женщина обратилась к Брюсу: - Меня звать Финт. Мы идем с вами, тур... прошу. Восток.

  Араникт откашлялась. В горле першило уже несколько дней. Все тело под одеждами чесалось. Она потянула время, раскуривая палочку ржавого листа, зная, что Брюс повернулся в седле и смотрит на нее. Сквозь тонкую вуаль дыма она встретилась с ним глазами. - Та, что моложе - волшебница. Мужчина... с ним что-то странное, он как будто лишь внешне человек, но обманчивая внешность почти сорвана. А за ней... - Она дернула плечом, затянулась. - Словно волк, притворившийся спящим. В руках железо.

  Брюс поглядел, нахмурился.

  - В костях, - поправилась она. - Он, похоже, может кулаком крепостные стены пробивать.

  - Железо, Атри-Цеда? Как такое может быть?

  - Не знаю. Могу и ошибиться. Но сам видишь - он не носит оружия, а костяшки пальцев сбиты. Вокруг него демоническая аура... - Она прервалась, потому что Финт быстро заговорила с юной волшебницей.

  - Хед хенап виль нен? Ул стиг Атри-Цеда. Цеда гес кераллю. Уст келлан варад хареда унан ю? Текель еду.

  Глаза обеих женщина уставились на Араникт. Обе замолчали.

  Потом юная волшебница прищурилась и сказала Финт: - Келлан варад. Вап геруле ю мест.

  Похоже, ее тирада показалась Финт не требующей ответа. Она обратилась к Араникт: - Мы потеряны. Ищем Оплоты. Путь домой. Даруджистан. Вы кералл... э, то есть по-ваше, бросатель магии? Келлан Варад? Верховная Маг?

  Араникт поглядела на Брюса, но он ответил на движение ее плеч собственным. Она чуть подумала. - Да, Финт. Атри-Цеда, Верховная Волшебница. Меня зовут Араникт. - Она чуть наклонила голову. - Ваш латерийский... это правильное произношение, да? Где вы его выучили?

  Финт покачала головой. - Город. Семь Городов. Эрлитан. Низкое наречие, среди подонков. Вы говорите как шлюха.

  Араникт затянулась ржавым листом, улыбнулась. - Это было бы забавно.

  ***   

  Призрак Полнейшей Терпимости взял глиняную трубку, покосился на струйки дыма. - Видела, Финт? Вот идеальное дыханье самого совершенного бога. Святее ладана. Ну, заполняй жрецы кадила ржавым листом, храмы были бы забиты верующими не хуже бочек с селедкой...

  - Верующими? - фыркнула Финт. - То есть пристрастившимися.

  - Два слова для одного, дорогая. Вижу, ты уже не морщишься при каждом вздохе.

  Финт прилегла на груду одеял. - Ты слышала Чудную. Араникт призывает Старшую магию...

  - И что-то еще, так она сказала. Новорожденное - но что, во имя Худа, это могло бы значить?

  - Мне все равно. Я только знаю, что тело уже не болит.

  - У меня тоже.

  Полуша задумчиво попыхивала трубкой. Потом сказала: - Они нервничают при виде Амбы, да? - Оглянулась на молчаливо мужчину, севшего у входа в палатку. - Похоже, никогда Бревна не видели. Верно, Амба?

  Мужчина не подал знака, что слышит слова; Финт поняла, что ей стало легче. "Наверное, думает, я свихнулась, беседуя непонятно с кем. Но он может быть прав. Что-то во мне перекосилось, да".

  Полнейшая Терпимость закатила глаза.

  - Видела упряжь на коне того командира? - тихо спросила Финт. - Не такой образец, как у копейщиков. Ну, то есть подпруга перетянута. Угол стремян...

  - Ты к чему клонишь, Финт?

  - Конь принца, идиот. Упряжь малазанского стиля.

  Полуша нахмурилась. - Совпадение? - И помахала рукой: - Прости, я этого не говорила. Значит, странность. Не думаю, что малазане забрались так далеко. Но, может, и забрались. Ох, да, должны были забраться, раз ты видишь то, что видишь...

  - Голова кружится, не так ли?

  - Могу тут полетать и узнать. Амба, не загораживай полог. Ладно? Ну, малазанская упряжь. Что это должно значить?

  - Если Наперстянка и Араникт найдут способ поговорить, мы сможем узнать.

  - А мы пользуемся Оплотами, Финт?

  - Не намеренно. Нет. Хотя Мастер Квел кое-что рассказывал. Ранние дни, когда все было грубее, чем сейчас... когда не знали, как контролировать или даже находить врата. Там и сям экипажи проваливались в миры, никому неведомые. И попадали в переделки. Квел мне как-то рассказывал про королевство без магии. Дольщики туда попали и Худ знает сколько выбирались.

  - Да, нам еще повезло, правда?

  - Везло, пока Мастера не выпотрошили. Да, Полуша.

  - Знаешь, сомневаюсь, что Наперстянка выудит много ценного у Верховной Колдуньи.

  - Почему бы?

  Полуша пожала плечами: - Вряд ли нам есть что предложить, а? Вряд ли мы сможем торговаться и заключить сделку.

  - Наверняка сможем. Отправьте нас назад, и Гильдия подарит им бесплатную доставку. Чего угодно куда угодно.

  - Думаешь? Почему бы? Вряд ли мы такие важные, Финт.

  - Ты что, не прочитала все статьи? Попав в беду, мы можем торговаться с полной поддержкой Гильдии, и они с готовностью подтвердят обязательства письменно.

  - Реально? Ну, они знают, как позаботиться о дольщиках. Я под впечатлением.

  - Ты должна там им и сказать, - согласилась Финт. - Помогут, ну, то есть если мы не оторвались от кареты, оставшись позади на растерзание и поедание. Или не зарублены в неудачной стычке. Не попали на башли в какой-нибудь дыре. Не заболели непонятной хворью. Не потеряли конечность или сразу три, или разума лишились, или...

  - С неба упала гигантская ящерица и убила нас. Да. Тихо, Финт. Ты настроение совсем не поднимаешь.

  - Я занимаюсь тем, - сказала Финт, закрыв глаза, - что изгоняю мысли о тех недоносках и карге, которая их забрала.

  - Вряд ли их можно отнести к дольщикам, милашка.

  "Ах, вот и прежняя Полуша". - Вполне верно. И все же. Тот день так и ползет за нами, и мой ум словно на дыбе повис. Мне как-то нехорошо.

  - Думаю, пора пойти и разведать.

  Финт заметила, что проскользнуть мимо Амбы легко. Особенно для призрака.

  ***  

  Чудная Наперстянка потерла лицо, ощутив онемение. - Как вам удается? - спросила она. - Вы всовываете слова мне в голову.

  - Пустой Оплот снова пробужден. Это Оплот Незримого, королевство разума. Чувства, иллюзии, заблуждения. Вера, отчаяние, любопытство, страх. Его оружие - ложная вера в случай, в кажущееся равнодушие судьбы.

  Наперстянка трясла головой. - Слушайте. Удача реальна. Не говорите, что нет. И неудача тоже. Вы рассказали, как ваша армия попала в неожиданную битву. Это что было?

  - Страшно подумать, - ответила Араникт. - Но уверяю вас, это не слепая случайность. Но ваш словарный запас необыкновенно расширился. Все понимаете...

  - И вы готовы прекратить всовывание?

  Араникт кивнула. - Пейте. Отдохните.

  - Слишком много у меня вопросов, Атри-Цеда. Почему Оплот пуст?

  - Потому что он дом для того, чем нельзя владеть и обладать. Потому и трон Оплота пуст, вечно остается вакантным. Ведь сама природа власти - иллюзия, обман, она - продукт большого заговора. Чтобы иметь правителя, вы должны согласиться на роли слуг. Идея неравенства выдвигается на первое место, пока не становится формализованной. Становится главной в образовании, необходимой для социального устроения. Наконец, все начинает существовать ради поддержания власти сильных. Пустой Трон напоминает нам об этом. Ну, то есть некоторым. Иногда.

  Чудная Наперстянка наморщила лоб: - И что вы имели в виду, говоря, будто Оплот снова пробудился?

  - Пустоши так названы потому, что повреждены...

  - Знаю, я там ничего не могла сделать.

  - Как и я. До недавних пор. - Атри-Цеда вытащила палочку из свернутых листочков, зажгла кончик. Дым смешался с густым воздухом. - Вообразите сгоревший дом. Остались лишь груды пепла. Вот что произошло с магией в Пустошах. Вернется ли она? Исцелится ли? Возможно, это мы и видим, но сила не просто показывает себя. Она растет; думаю, она уже начала действовать в определенном направлении. С ... блуждания. Чтобы стать Оплотом, как растение пускает корни. - Араникт взмахнула рукой. - Так много блужданий в последнее время в Пустошах, верно? Могущественные силы, так много насилия, так много воли.

  - А от Оплотов к садкам, - пробормотала Наперстянка, кивнув своим словам.

   - Ах, малазане тоже о них говорят. О садках. Если им суждено здесь появиться, то не сейчас, Чудная Наперстянка. И разве не стоит бояться, что они будут больными?

  - Малазане, - зашипела Наперстянка. - Можно подумать, они изобрели садки, способы их воздействия. Дело склонялось к болезни, точно, но это уже прошло.

  - Оплоты всегда были источником магической силы на нашем континенте, - пожала плечами Араникт. - Во многих смыслах летерийцы очень консервативны, но я начинаю думать - отсутствию здесь перемен есть и другие причины. Остаются К'чайн Че'малле. Форкрул Ассейлы доминируют в восточных землях. Даже существа, называемые Т'лан Имассами, среди нас. Нельзя спорить, что возвышается Оплот Льда, а значит, и Джагуты вернулись. - Он покачала головой. - Малазане говорят о войне между богами. Боюсь, грядущее превзойдет все наши страхи.

  Наперстянка облизала губы, отвела взгляд. Палатка, казалось, сжимается, обволакивает ее наподобие савана. Женщина задрожала. - Мы только хотим домой.

  - Не знаю, как помочь, - отозвалась Араникт. - В Оплоты никто по доброй воле не путешествует. Даже пользование их силой влечет хаос и безумие. Это места предательства, смертельных ловушек и провалов, ведущих в неведомые миры. Что еще хуже, для самых мощных ритуалов нужна кровь.

  Наперстянка одернула себя, встретила взор Атри-Цеды. - На востоке... что-то есть, я чувствую. Вещь огромной силы.

  - Да, - кивнула Араникт.

  - За ней вы идете, не так ли? Армия, грядущая война. Вы решили сражаться за эту силу, чтобы забрать себе.

  - Не совсем так. Мы намерены освободить эту силу.

  - А если получится? Что будет?

  - Не знаем.

  - Вы все время говорите о малазанах. Они здесь? Они - одна из армий, идущих на восток?

  Араникт, казалось, сказала не то, что намеревалась мгновением раньше. - Да.

  Наперстянка присела на корточки. - Я из Одноглазого Кота на Генабакисе. Малазане нас завоевали. Для них важна лишь победа, Атри-Цеда. Они будут лгать. Ударят в спину. Не верьте тому, что видите. С ними всё не так, как кажется.

  - Сложный они народ...

  Наперстянка фыркнула: - С первого императора началось. Ловкость рук, смертельные ловушки - все непотребное в Малазанской Империи начато им. Он мертв, пропал, а ничего не изменилось. Передайте командиру, Араникт. Скажите ему. Малазане - они вас предадут. ОНИ ВАС ПРЕДАДУТ!

  ***  

  Брюс поднял голову, когда она вошла в шатер. - Ты смогла с ней поговорить?

  - Смогла после некоторой забавной работы. Как и говорила, сила Оплотов растет. Никогда прежде я так не умела манипулировать Пустым Оплотом, как этой ночью. Фактически, - она села на кровать и принялась стаскивать сапоги, - мне не очень нравилось то, что я делала. Но в конце концов даже самые ее тайные мысли не остались для меня скрытыми. Чувствую себя... злой.

  Он подошел ближе, обнял ее рукой. - Другого пути не было?

  - Не знаю. Может, был. Но это самый быстрый. У нее очень интересные мнения о малазанах.

  - О?

  - Не доверяет им. Ее народ настрадался во время малазанского завоевания. Но при всем недовольстве она нехотя признает, что в итоге вышло нечто хорошее. Усиление закона, справедливость и так далее. Хотя ненависти это не угасило.

  - Доверие, - подумал вслух Брюс. - Всегда трудное дело.

  - Ну, - продолжила Араникт, - Тавора что-то скрывает.

  - Думаю, всего лишь ту истину, что шансы ее весьма малы.

  - Но это не так. Насколько я поняла от Наперстянки, малазане НИКОГДА не делают чего-то, обреченного на неудачу. И если шансы Таворы так малы, как кажется, что остается скрытым?

  - Вот это интересный вопрос, - признал Брюс.

  - Так или иначе, - сказала Араникт, - идти им с нами в Колансе.

  - И хорошо. Можно им верить?

  Араникт улеглась на кровать, тяжело вздохнула. - Нет.

  - А. Проблема?

  - Вряд ли. Если Чудная Наперстянка попробует притянуть Оплот, у нее голову снесет от сырой силы. Слишком молода, не знает, что делает.

  - Хмм. Может ли такая личная катастрофа повредить окружающим?

  - Может, Брюс. В хорошенькие делишки ты меня втянул, а?

  Он лег рядом. - И что случилось со стыдливой и нервозной женщиной, которую я сделал Атри-Цедой?

  - Ты ее совратил, дурачок.

   ***  

  - Толчок Странника! - Она упала на колени, склонив голову; дыхание стало сиплым.

  Спакс натянул штаны, отошел от стенки шатра, у которой они стояли. - Лучший десерт. Тебе лучше бежать. Я должен встретить твою мать, и если она хоть одним глазом увидит тебя здесь, все поймет.

  - Что поймет? - фыркнула Спальтата. - Не она же раздвигает для тебя ноги, правда?

  Он хмыкнул. - Она как королевская сокровищница.

  - Ты слишком уродлив. И вонюч.

  - Я пахну как подобает Белолицему Баргасту Гилка, женщина, и не тебе жаловаться.

  Она выпрямилась, одернула куртку. - Уже жалуюсь.

  - Твоя мамаша стала слишком оберегать дочерей, - сказал он, обеими руками поскребывая под бородой. - Боги подлые, пыль всюду проникла.

  Спальтата молча проскользнула мимо. Высунула голову, потом обошла шатер с королевскими вещами. Шатер королевы был напротив, у входа стояли двое стражей.

  - Она готова ко мне? - спросил Спакс, подойдя ко входу.

  - Слишком поздно, - ответил стражник. Второй хохотнул. Они расступились, давая ему пройти. Скоро он оказался во внутренних покоях.

  - Идти может?

  - Высочество?

  Абрасталь допила вино, подняла кубок. - Третья в череде. Я не спешу, но и слышать, как дочь визжит, словно мирид с рукой пастуха на заднице... едва ли это поднимет настроение.

  - Она не опытна в путях настоящего мужчины, - возразил Спакс. - Ты за этим меня звала?

  Абрасталь махнула в сторону угла. - Туда. Оружие наголо.

  Вождь поднял брови, но промолчал, встав где указано.

  - Будут некие врата, - пояснила Абрасталь, заложив ногу на ногу. - Сюда может что-то пройти. Что еще хуже, мы с трудом увидим что, ведь во вратах будет вуаль. В плохой ситуации ее разорвут - или с той стороны, или ты, проходя туда.

  - Проходя куда? Высочество...

  - Тихо. Ты на службе и будешь делать что скажут.

  "Болотное дерьмо, мы действительно ввели ее в дурное настроение. Ну ладно". Он вытащил кинжалы, пригнулся. - Знал бы, захватил бы топоры.

  - Что говорят тебе шаманы, Боевой Вождь, о богах Баргастов?

  Он моргнул. - Ну, ничего, Огневласка. Да и зачем? Я Вождь. Я занимаюсь вопросами войны. А по другим пустякам пусть сами тревожатся.

  - А они?

  - Что они?

  - Тревожится?

  - Они ведуны, всегда тревожатся.

  - Спакс.

  Он поморщился: - Боги Баргастов идиоты. Как шестнадцать детей запереть в малой комнате. На долгие дни. Они скоро друг друга есть начнут.

  - Так их шестнадцать?

  - Что? Нет. Просто число... боги подлые, Огневласка, ты буквально меня воспринимаешь? Я Спакс, запомни. Выдумываю что-то ради развлечения. Хочешь поговорить о богах? Ну, они еще хуже меня. Похоже, сами себя выдумали.

  - Что говорят шаманы?

  Спакс скривился. - Мне плевать, что говорят!

  - Так плохо?

  Он пожал плечами. - Может, наши боги вдруг поумнели. Может, поняли, что лучший способ выжить - пригнуть головы. А может, они еще могут исцелить все беды мира одним сладким поцелуем. - Он поднял ножи. - Но я дыхание не затаил.

  - Не молись им, Спакс. Не сейчас, не ночью. Понял?

  - Не могу вспомнить, когда им молился, Высочество.

  Абрасталь налила себе еще вина. - Бери те меха. Понадобятся.

  - Меха? Огневласка, я...

  Пятно набухло в центре комнаты и тут же ледяной воздух излился, заморозив все. Легкие вождя горели при каждом вздохе. Уставленные вдоль одной из стен горшки треснули и распались, вывалив наружу замерзшее содержимое.

  Сквозь зудящие глаза Спакс видел, как внутри ледяного пятна обретают вещественность какие-то формы. Впереди низенькая, фигуристая женщина - молодая, подумал он, хотя судить трудно. Фелаш? Она? Кто же еще это может быть? Слева стояла женщина более высокая, но единственной деталью был сияющий бриллиант в ее лбу. Камень источал необыкновенные цвета.

  Затем еще кто-то сформировался справа от Четырнадцатой Дочери. Неестественно высокий, в черном, под рваной мантией намек на кольчугу. Капюшон откинут, обнажая тощее лицо демона. Пожелтевшие клыки торчат из нижней челюсти, словно кривые ножи. В дырах глазниц тьма."Треклятый Джагут. Интересно, все ли страшилки детства были верными?"

  Джагут, казалось, осматривает Абрасталь. Вскоре голова повернулась к Спаксу, он обнаружил, что не может оторвать взгляда от лишенных жизни ям. Высохшие губы раздвинулись, выходец заговорил: - Баргаст.

  Это казалось оскорблением.

  Спакс тихо выругался. - Я гилк. У нас много врагов и ни один нас не пугает. Рад буду счесть тебя еще одним, Джагут.

  - Мать, - сказала Дочь. - Вижу, ты в порядке.

  Абрасталь постучала по кубку. Винная ледышка выпала. - Неужели так действительно нужно? Кажется, я примерзла к креслу.

  - Омтозе Феллак, Мать - вернулся древний Король Оплота. Он стоит рядом со мной.

  - Мертвый.

  Джагут обратился к королеве: - Слышал от своих питомцев оскорбление получше, смертная. Говоря о питомцах. Что ты намерена делать со своим?

  - Предосторожность, - пожала плечами Абрасталь.

  Вторая женщина подала голос: - Ваше Высочество, всего несколько дней назад этот Джагут отгрыз лицо Форкрул Ассейле. - Она сделала шаг в сторону, чтобы видеть Спакса. - Не скрещивай с ним клинки, воин. Сломаются.

  Фелаш сказала: - Мама, мы нашли нового союзника нашим... начинаниям. С нами отныне Король Оплота Льда.

  - Почему?

  Другая женщина ответила: - Думаю, они не любят Форкрул Ассейлов, Ваше высочество.

  - Вы, должно быть, капитан Шерк Элалле. Слышала насчет вас интересные вещи, но это подождет до другого случая. Четырнадцатая Дочь, ты снова в море?

  - Да. На Корабле Смерти. Думаешь, Там холодно? - Она взмахнула ручкой. - Мы менее чем в двух неделях пути от Зуба.

  - Что с флотом Напасти?

  Фелаш покачала головой: - Ни следа. Нужно заключить, что они прибыли - или уже установлена блокада, или... - Она дернула плечом. - Мама, будь осторожна. Форкрул Ассейлы знают, что мы идем. Знают обо всех нас.

  - Можно ли поддерживать такое сообщение?

  - Не очень долго. Едва мы подойдем к владениям Ассейлов, их Оплот станет преобладать.

  Спакс фыркнул: - Даже с Королем Оплота Льда на борту? Ну разве не печально?

  Джагут снова поглядел на него. - Когда Драконус ступил в этот мир, не весь ваш род раздавил пяткой. Небрежным стал на старости лет. В следующую встречу, Баргаст, мы с тобой обсудим это дельце.

  - У тебя есть имя, Джагут? - спросил Спакс. - Хочу знать имя жалкого гниющего остова, на который смотрю.

  Рот снова растянулся. - Не можешь догадаться, Баргаст? Хотя раскорячился в моем дыхании?

  Фелаш вмешалась: - Мама, уверена, что хочешь идти сюда? Против собирающихся сил мы НИЧТО!

  - Думаю, - ответила Абрасталь, - пришло время откровенно рассказать о новых союзниках в Пустошах. Похоже, мы объединились с силой... гм, ящеров. Они называют себя К'чайн Че'малле, ими командуют двое малазан...

  Она замолчала, потому что Джагут начал смеяться.

  Звук проник в кости Спакса, ему казалось, что они стали мерзлыми ветками. Устремленные на Джагута глаза вдруг раскрылись шире. "Его дыхание? Но как... нет, да, вижу плащ, вижу капюшон". Он выпрямился, надул грудь: - Я тебя никогда не боялся.

  Худ прекратил смеяться и оглядел Баргаста. - Конечно нет, Боевой Вождь Спакс. Но, раз уж я тебе известен, страх значения не имеет. Так?

  - Особенно когда ты уже мертвый!

  Длинный костистый палец показался, покачался перед носом вождя. - Ах, откуда тебе знать? Вообрази умирание и спроси себя: "Что теперь?" В тот день, когда ты встанешь на нежеланной стороне смерти, Спакс, отыщи меня, и мы разделим горькую правду, на равных обсудив НАСТОЯЩИЙ страх. - Худ снова засмеялся.

  Еще мгновение - и пришельцы пропали. Остался жгучий холод. В комнате клубился туман. Королева Абрасталь сурово смотрела на Спакса. - О чем это вы?

  Он скривился: - Я не на миг не усомнился в словах капитанши. Откусил лицо Ассейле? Удивительно, что не всю поганую голову. - Спакс вздрогнул. - Слишком много мечей в огне, высочество. Все обрушится. С грохотом.

  - Передумал?

  - Уже столько раз, что со счета сбился. - Дыхание паром вырывалось из ноздрей. - Пришло время дать совет, хочется тебе или нет. Знаю, ты привержена этой авантюре, и не могу придумать, как тебя разубедить. Мы вступим в войну против Форкрул Ассейлов. - Он смотрел на нее, щурясь. - Ты давно этого хочешь. Вижу истину. Но слушай: бывают времена, когда поток сам выбирает, какие силы собрать. Импульс несет нас всех. Огневласка, река кажется спокойной, пока что. Но течение все сильнее, и скоро нам не выбраться на мирный берег, даже если захотим.

  - Отличная речь, Спакс. Боевой Вождь Гилка советует осторожность. Запомню. - Она резко встала. - Четырнадцатая Дочь не из тех, кого ты можешь мять за складским шатром. Но я не думаю, что она сама пригласила неупокоенного Джагута в союзники - скорее, подозреваю, она не успела рассказать всего.

  - И поток становится сильным.

  Королева смотрела на него. - Отправляйся в лагерь Летера. Извести принца Брюса о ходе событий.

  - Сейчас?

  - Сейчас.

  - А Напасть?

  Королева нахмурилась и покачала головой. - Не желаю, чтобы один из немногих оставшихся коней пал, доставляя весть Серым Шлемам. Не знаю также, чего они добиваются, идя таким убийственным шагом...

  - А я знаю.

  - Неужели? Отлично, Спакс, давай услышим.

  - Они желают сделать нас не имеющими значения, Огневласка. Тебя, Брюса и особенно К'чайн Че'малле.

  - Хотят славы для себя?

  - Надежный Щит Танакалиан, - сказал он и презрительно хрюкнул. - Юный, ничего еще не доказал. Но не это меня тревожит, Высочество. Не верю его мотивам - не могу сказать, разделяет ли он цели Адъюнкта. Серые Шлемы - аватары войны, но служат они не войне народов, а войне природы против человека.

  - Тогда он еще больший дурак, чем мы воображали, - сказала Абрасталь. - В такой войне не победить. Природа никогда не побеждала и не победит.

  Спакс помолчал и ответил тихим голосом: - Думаю, все как раз иначе, Высочество. Эту войну МЫ не можем выиграть. Все победы временны... нет, иллюзорны. В конце мы проиграем. Потому что, даже побеждая, проигрываем.

  Абрасталь вышла из комнаты. Подняв брови, Спакс поспешил следом.

  Наружу, под озаренное зеленью небо, мимо двоих стражников.

  Она шла по центральной улице, между шатров офицеров, мимо кухонь, куч мусора, выгребных ям. "Словно сдирает красивый фасад, обнажая гнусный мусор, наши отходы. Ах, Огневласка, я не так слеп, чтобы не видеть смысла этого шествия".

  Когда она остановилась, наконец, они были далеко за линией дозоров. Чтобы добраться до далекого лагеря Летера, Спаксу нужно было лишь повернуть на север и чуть на восток. Он видел слабые огни, означавшие положение принца. "Как и у нас, кончились дрова".

  Абрасталь стояла лицом к востоку. За полосой белых костей Стеклянная Пустыня стала морем острых сверкающих звезд, словно лежащих при смерти, купаясь в изумрудном свете. - Пустоши, - пробурчала она.

  - Высочество?

  - Кто тут победил, Спакс?

  - Сама видишь, никто.

  - А в Стеклянной Пустыне?

  Он сощурился. - Глазам больно, Высочество. Думаю, там пролита кровь. Бессмертная кровь.

  - Готов бросить и это преступление к ногам людей?

  Он хмыкнул. - Не шурши камышами, Высочество. Враг Природы - упрямый разум, ведь из упрямства проистекает наглость...

  - И презрение. Вождь, кажется, мы перед ужасным выбором. Достойны ли мы спасения? Я? Ты? Мои дети? Мой народ?

  - В тебе заколебалась решимость?

  Она глянула на него. - А в тебе?

  Спакс поскреб бороду. - То, что говорила изгнанная Кругхева. Я обдумывал снова и снова. - Он поморщился. - Кажется, даже Спакс из Гилка может пересмотреть взгляды. Истинно время чудес. Думаю, я избрал бы вот что: если природе суждено победить, пусть гибель нашего рода будет сладкой и медленной. Такой сладкой, такой медленной, что мы сами не заметим. Пусть мы угасаем, ослабляя хватку тирании с мира к континенту, с континента к стране, со страны к городу, к дому, к почве под ногами. И, наконец, к жалким триумфам внутри черепных коробок.

  - Это не слова воина.

  Расслышав суровость тона, он кивнул в темноте. - Если это верно, если Серые Шлемы желают стать мечами мщения Природы, Надежный Щит упустил самое важное. С каких пор природа заинтересована в мщении? Оглянись. - Он взмахнул рукой. - Трава отрастает снова везде, где сможет. Птицы гнездятся везде, где смогут. Почва дышит, если может. Природа просто продолжается, Высочество, и по другому не умеет.

  - Как и мы.

  - Может, Кругхева ясно это видит, а Танакалиан - нет. Воюя против природы, мы воюем против себя. Нет различия, граничной линии, врага. Мы пожираем все в раже самоуничтожения. Как будто это единственный дар разума.

  - Единственное проклятие, хотел ты сказать.

  Он пожал плечами. - Думаю, дар - в способности видеть, что мы делаем. Видя, приходить к пониманию.

  - Такое знание мы предпочитаем не использовать, Спакс.

  - У меня нет ответов, Огневласка. Перед бездействием я так же беспомощен, как любой другой. Похоже, все мы чувствуем то же самое. По отдельности разумные, вместе мы становимся тупыми, до ужаса тупыми. - Он снова пожал плечами. - Даже боги не могут найти путь выхода. А если и могут... мы же не слушаем, верно?

  - Я вижу ее лицо, Спакс.

  "Ее лицо. Да". - Ничем не примечательное, да? Такое простое, такое... неживое.

  Абрасталь вздрогнула. - Найди другое слово. Прошу.

  - Блеклое. Но ведь она не прилагает усилий, верно? Никаких королевских одеяний. Ни одной драгоценности. Нет краски на лице, губах - волосы такие короткие, что... ах, Высочество, почему все это меня тревожит? Но тревожит. Не знаю почему.

  - Ничего... королевского. Если ты прав - да, я вижу так же - почему при взгляде на нее мне кажется... что-то такое...

  "Чего я прежде не видел. Или не понимал. Она растет в моей мнении, эта Адъюнкт Тавора". - Благородное, - сказал он вслух.

  Королева выдохнула: - Да!

  - Она ведь не сражается против природы.

  - И всё? Ничего больше?

  Спакс потряс головой: - Высочество, ты сказала, что до сих пор видишь ее лицо. И я тоже. Я как одержимый, только не знаю чем. Лицо плавает перед глазами, я то и дело ловлю ее взором, словно чего-то жду. Жду, когда на нем появится выражение истины. Скоро. Я это знаю и потому не могу остановиться. Смотрю и смотрю.

  - Она сделала нас заблудшими, - отозвалась Абрасталь. - Не ожидала, что мне будет так трудно, Спакс. Не в моей это природе. Словно некая пророчица древности... она поистине ведет нас в дикость.

  - И через нее - домой.

  Абрасталь обернулась и подступила ближе. Глаза мерцали во тьме. - А приведет?

  - В ее благородстве, Огневласка, - ответил он шепотом, - я нахожу веру. "Оружие против отчаяния. Как и Кругхева. В маленькой руке Адъюнкта, словно легкое семя, зажато сострадание".

  Он видел, как широко раскрылись ее глаза; рука легла ему на затылок, подтянула ближе. Грубый поцелуй - и она оттолкнула его. - Холодно становится, - сказала королева, направляясь к лагерю. И добавила через плечо: - Постарайся быть у летерийцев до рассвета.

  Спакс смотрел вслед."Отлично, кажется, мы все же это сделаем. Худ Владыка Смерти стоял передо мной и говорил о страхе. Страхе мертвецов. Но если мертвые ведают страх, откуда взяться надежде?

  Тавора, какой бог стоит в твоей тени? Готов ли он принести нам дар в обмен на все жертвы? В этом ли твой секрет, позволивший спастись от страха? Прошу, пригнись и прошепчи мне ответ".

  Но лик перед глазами кажетс я далеким словно луна. Если боги соберутся, наконец, вокруг нее - поглядят ли они в тревожном удивлении на хрупкую магию в ладони? Не напугает ли она их?

  "Если все мы так страшимся?"

  Он поглядел на Стеклянную Пустыню, алтарь, заваленный мертвыми звездами. "Тавора, ты сияешь среди них, еще одна павшая?" Настанет время, и кости ее приползут на границу, присоединившись к остальным? Спакс, Боевой Вождь Баргастов племени Гилк, задрожал брошенным в ночи голым ребенком. Вопрос не отпускал его на всем пути к лагерю летерийцев.

  ***   

  Она всегда видела в идее искупления жалкую самолюбивую слабость. Те, что наказывали себя, избирая изоляцию и отрицание, уходя в далекие пещеры и полуразрушенные хижины, казались ей обычными трусами. Этика существует лишь в обществе, в мальстриме многозначительных связей, где ведут вечную войну аргументы и яростные эмоции.

  Но вот она сидит, одинокая, под зеленоватым небом, ее единственное общество - дремлющий конь, и личные споры медленно утихают. Она словно идет через анфиладу комнат, оставляя все дальше за спиной оглашенную громкими дебатами королевскую палату. Тщета раздражения наконец пропала, и в наступившей тишине она почуяла дар покоя.

  Кругхева фыркнула. Может быть, эти отшельники и эстеты были мудрее, чем ей казалось. Танакалиан ныне стоит на ее месте, во главе Серых Шлемов... а она думает: пусть он ведет их куда захочет. Пойманная логикой его аргументов, она упала под натиском, словно израненная волчица.

  Противоречия. В рациональном мире это слово звучит жгуче, осуждающе. Доказывает порочность логики. Представить их преимуществом - это походило на смертельный удар. Она помнит, как он глядел на нее в миг триумфа. Но, думает она сейчас, разве таится преступление в столь человеческойспособности - принести тебе в сердце противоречие и оставить его без вызова и разрешения? Ты становишься двумя в одном, и каждый верен себе, и каждый не отвергает соседа. Какие великие законы космологии сломаны человеческим талантом? Что, вселенная распалась напополам? Что, реальность потеряла верный путь?

  Нет. На деле кажется, что единственным царством, в котором противоречия имеют реальную силу, является царство рациональных аргументов. И Кругхева начала сомневаться в достоинствах этого самопровозглашенного царства. Конечно, Танакалиан возразил бы, что ее ужасное преступление ввело Серые Шлемы в кризис. На какой стороне им встать? Можно ли служить двум хозяевам? "Будем ли мы сражаться за Волков? Будем ли мы бороться за Дикость? Или свершим святотатство, склонившись перед обычной смертной женщиной? Ты сама создала этот кризис, Кругхева". Что-то такое он сказал бы.

  Может и так, она создала. Но все же... Внутри души нет конфликта, она не призывала бурю. Кругхева выбрала сторону Таворы Паран. Вместе они пересекли полмира. И, уверена была Кругхева, в самом конце они оставались бы вместе - две женщины против яростного шторма. В такой миг победа или поражение - эти слова теряют смысл. Важно лишь совместное стояние."Вызов. Вот сама сущность жизни. Люди или звери, в такой миг мы неразличимы. Противоречие, Танакалиан? Нет. Я покажу тебе последний дар. Люди и дикие звери - мы одно. Я покажу истину самим волкобогам. Понравится им это или нет.

  И твои противоречия, Надежный Щит, развеются подобно клубу дыма.

  Чего я искала в вере? Способа избавиться от непосильного кризиса. Мы поклоняемся Вольности, поклоняемся тому, что оставили в прошлом, к чему нет возврата. Я искала утешения. Оправдания жестокой противоречивости жизни людей".

  Но потом Адъюнкт ее отвергла. В Напасти есть старая пословица: "Полная комната баб - вот рай в мечтах продавца ножей". Будет измена. О да, точно. Измена. Столь неожиданная, столь мучительная, что Тавора могла бы прямо перерезать Кругхеве горло и смотреть, как она истекает кровью на полу шатра.

  И Смертный Меч заблудилась.

  "Противоречие. Ты готов принять лишь достойных, Надежный Щит? Тогда это не братские объятия. Это награда. Если ты вкушаешь лишь аромат благих душ, где найдешь силы для избавления от пороков собственной души? Надежный Щит Танакалиан, ты движешься к трудным временам".

  Она сидела одна, склонив голову, туго натянув плащ. Оружие в стороне, стреноженный конь ждет. "Ран'Турвиан ты здесь, старый друг? Ты отверг его объятия. Душа может блуждать где захочет. Ты шел с нами? Ты можешь слышать мою молитву?

  Я предана, а потом предана во второй раз. Если я так плоха, твоя преждевременная смерть станет первой из трех. Повсюду... противоречия. Ты был Дестриантом. Голосом богов. Но теперь боги ничего не могут сказать, ибо ты безмолвствуешь. Серые Шлемы ведет Надежный Щит, сам себя избравший на роль непогрешимого арбитра правоты. Я присягнула Адъюнкту Таворе Паран - только затем, чтобы она отослала меня.

  Все не таково, каким кажется..."

  Дыхание ее прервалось."Лед на озере кажется прочным, и мы смело скользим, переходя с берега на берег. Но лед тонок, и эта опасность - цена беззаботности. Не я ли усомнилась в преступности противоречий?"

  Она встала лицом с Стеклянной Пустыне. - Адъюнкт Тавора, - прошептала она. - Я слишком смело скользила по льду? Если я остаюсь равнодушной к своим противоречиям, как могу я называть ТВОИ преступлением? Изменой?

  "Вождь Гилка - не он ли говорил, что Тавора сдалась отчаянию? Ожидает неудачи? Желает, чтобы мы стали свидетелями ее падения?

   Или все это лишь то, о чем говорила она - тактическая необходимость?"

  - Дестриант, старый друг. Моему ли народу стать предателями? Мы ли ударим ножом в спину Таворе и Охотникам? Ран'Турвиан, что делать?

  "Можешь поскакать назад, в лагерь, и проткнуть ублюдка длинным стальным мечом".

  Она покачала головой. Серые Шлемы связаны суровыми законами, не позволят возглавить себя убийце. Нет, они ее казнят."Но по крайней мере не станет Танакалиана. Кто возьмет командование? Хевез, Ламбет? Но разве они не сочтут нужным исполнять приказы недавнего командира?

  Послушай себя, Кругхева! Уже замышляешь открытое убийство брата, Серого Шлема!"

  Нет, это ложное направление, ложный путь. Оставим Напасть участи, уготованной Танакалианом. Какова бы она ни была. Измена - нет, такого обвинения ей не предъявят.

  Кругхева смотрела на пустыню. "Поскачу к ней. Предупрежу.

  И останусь рядом до самого конца".

  Сомнения исчезли из разума. Она собрала оружие. "Видишь, как очистился лед, РанТурвиан? Я вижу - он толстый. По такому может без страха маршировать целая армия".

  Кругхева глубоко вдохнула холодный воздух ночи, повернулась к коню. - Ах, друг, еще одна просьба...

  ***  

  Солдаты Ве'Гат стояли, склонив головы, словно размышляя над безжизненной землей под ногами; впрочем, Геслер знал, что так они спят - или отдыхают. Громадные воины-рептилии никогда не закрывали глаз. Нервное дело - вести такую армию. "Словно командовать десятком тысяч псов. Но они умнее псов, так что это еще хуже". Крылья К'эл оставались за пределами видимости из лагеря. Они кажутся нечувствительными к нехватке пищи, воды и отдыха - такая стойкость заставила его считать себя слабым. "Но не таким слабым, как Буян. Слышите, как он храпит - да его наверняка летерийцы слышат".

  Он понимал, что надо выспаться... но тогда будут сны. Неприятные. Настолько неприятные, что он вылез из-под мехов за два звона до зари. Теперь стоит, рассматривает легионы Ве'Гат. Они замерли в правильном построении, походя на обширную коллекцию больших серых статуй под зловещим ночным небом.

  Он стоял на коленях, словно сломленный, и пейзаж сна рисовал вокруг груды порванных тел. Словно обжигание костей на бойне. Кровь пропитала брюки, застыла на коже. Где-то впереди пламя вырывается из земли, клубы ядовитых газов струятся к небу - а в небе, если поднять голову, видно... что-то. Облака? Он не был уверен, но в них было что-то чудовищное, когтями терзавшее грудь. Они видел движение, словно небо опускалось. Врата? Возможно. Но не могут врата быть такими большими. Заняли все небо. "И почему мне кажется, что я виноват?"

  Геслер, наверное, кричал во сне. Так громко, что проснулся. И лежит под шкурами, дрожащий, покрытый потом. Ближайшие ряды Ве'Гат зашевелились, словно запахи его тревоги возбудили дремлющих Че'малле.

  Тихо ругаясь, он встал на ноги.

  Армия разбила лагерь без костров, шатров, натянутых канатов, без разномастной толпы рабочих и шлюх. Это кажется неправильным. Даже нереальным.

  Тут его отыскал Крюк, виканский пастуший пес. Изуродованная морда, тусклый глаз, блеск клыков и сломанных передних зубов - никогда он не видел такого количества шрамов на одной животине. Геслер смотрел на бредущего пса и вспоминал полдень на пути в Арен.

  "Память о выживших. Какая нелепость - две проклятых собаки. Среди множества трупов меня терзает память о двух собаках.

  А потом тот Трелль. Телега.

  Все мы на днище, Буян, Правд и Трелль. Хотим оживить двух издыхающих собак. Правд рыдал, но мы его не осуждали. Мы понимали, потому что сами готовы были... Так много павших, так много взятых у нас в тот день. Колтейн. Балт. Лулль.

  Дюкер... боги, видеть его таким - распятым на последнем из ужасных деревьев - нет, мы не могли сказать Правду про Дюкера. Вот почему его кличка с тех пор терзала нам уши. Мы утаили от него, но Трелль - он видел нас насквозь. И был достаточно добр, чтобы молчать.

  Мы спасли жизни двух тупых собак, и это было как новая заря".

  Он поглядел на Крюка. - Помнишь тот день, уродливый кошмар?

  Широкая голова поднялась - движение заставило растянуться рваную губу. Кривая челюсть и выбитые зубы - пес должен бы выглядеть смешным, но нет. Нет. Он заставляет разбиваться сердце. "Ты служил им. Слишком верный, чтобы заботиться о себе. Слишком смелый, чтобы выбирать. Но ты так и не смог их спасти. Не был ли бы счастливее, позволь мы тебе умереть? Чтобы свободный дух бежал за теми, кого любил?

  Мы навредили тебе в тот день? Я, Буян, Правд и Трелль?" - Вижу, - шепнул он псу. - Ты моргаешь, когда снова встаешь с холодной земли. Вижу, ты хромаешь к концу, Крюк. "Мы с тобой ломаемся. Это странствие станет последним, не так ли? Для тебя и меня, Крюк. Последним". - Я встану с тобой, когда придет день. Честно говоря, я умру за тебя, пес. Самое меньшее, что я могу сделать.

  Обещание звучало глупо, он огляделся, уверяясь, что никто не слышал. Единственной их компанией была Мошка, остервенело копающая нору какой-то местной мыши. Геслер вздохнул."Но кто скажет, что моя жизнь стоит больше жизни двух собак? Или что их жизнь менее ценна, нежели моя? Кто измеряет? Боги? Ха! Отличная шутка. Нет. Мы измеряем, и это самая грустная из шуток".

  Он продрог.

  Крюк сел слева, зевнул, заскрипев челюстью.

  Геслер буркнул: - Многое мы повидали, ты и я. Вот отчего морды седые. Эй?

  "Аренский путь. Солнце пекло, но мы едва ли ощущали. Правд смахивал мух с ран. Мы не любим смерть. Вот и всё. Не любим".

  Он услышал тихие шаги и повернулся к Дестрианту Келиз. Когда она опустилась рядом с Крюком, положила ладонь на голову зверя, Геслер вздрогнул. Но пес не пошевелился.

  Он хмыкнул: - Никогда не видел, чтобы Крюк кого терпел, Дестриант.

  - К югу от Стеклянной Пустыни, - сказала она. - Скоро мы войдем на родные земли моего народа. Не моего племени, но близкого. Эланцы жили с трех сторон Пустыни. Мой клан - на севере.

  - Тогда ты не можешь быть уверена, что погибли все, даже на юге.

  Она потрясла головой: - Уверена. Убивающие голосом из Колансе истребили нас до единого. Тех, что не умерли от засухи.

  - Келиз, если ты была вдалеке, другие тоже могли.

  - Надеюсь, что нет, - прошептала она, начав массировать овчарку вдоль плеч, потом по спине до бедер. Келиз шепотом напевала какую-то колыбельную на родном языке. Глаза Крюка медленно сомкнулись.

  Геслер смотрел на нее и гадал о смысле такого ответа, прошептанного словно молитва. - Кажется, - пробормотал он некоторое время спустя, - мы, выжившие, разделяем одни и те же муки.

  Келиз бросила на него взгляд. - Вот почему ты вечно споришь с Надежным Щитом. Это словно смотреть, как гибнут ваши дети, верно?

  Спазм внутренней боли заставил его отвести глаза. - Не знаю, почему Адъюнкт всё это затеяла, но знаю, почему она таит всё внутри. Выбора нет. Возможно, ни у кого у нас. Мы такие, какие есть, и бездны объяснений и толкований ничего не изменят.

  Крюк лежал, тихо дыша во сне. Келиз осторожно оторвала руки.

  - Ты забрала его боль, да?

  Она пожала плечами: - Мой народ держат таких зверей. В детстве всех нас учили песням мира.

  - "Песни мира", - подумал вслух Геслер. - Было бы неплохо, чтобы мир слышал их побольше. Верно?

  - Боюсь, не пришло еще время.

  - Они просто нашли тебя, да? В поисках людей, способных их повести.

  Она кивнула, выпрямляя спину. - Нечестно. Но я рада, Смертный Меч. - Она глядела ему в глаза. - Рада. В том числе и тебе. И Буяну. И собакам. Даже Грибу.

  "Но не Синн. Никто не рад Синн. Бедная девчонка - она, наверное, все понимает". - Синн потеряла брата, - сказал он вслух. - Но она могла сбиться с пути гораздо раньше. Ее вовлекли в мятеж. - Косой взгляд на Крюка. - Никто не мог выйти из него без шрамов.

  - Как ты сказал, проклятие выживших.

  - Значит, мы не отличаемся от К'чайн Че'малле. Удивительно, что понадобилось столько времени, чтобы понять.

  - Мать Ганф Мач поняла, и за это ее сочли безумной. Если мы не будем сражаться плечом к плечу, мы можем закончить дракой племя на племя. Она умерла, не успев увидеть плоды своих трудов. Умерла, думая, что проиграла.

  - Келиз, тот крылатый ассасин, Гу'Ралл. Он продолжает нас охранять?

  Женщина поглядела в небо, сощурилась на Нефритовых Чужаков. - Я послала Ассасина Ши'гел разведать путь впереди.

  - В Колансе? Это не рискованно?

  Келиз пожала плечами: - Честно говоря, Гу'Ралл служит Ганф Мач, она сама приказала ему перейти к нам. Но в этот раз мы с Матроной действовали согласованно. Смертный Меч, я разделила увиденное Гу'Раллом и считаю, что Серые Шлемы не примут твоего командования.

  Геслер фыркнул: - Святая скука - я рад, откровенно говоря. О, Кругхева кажется достойной доверия, но это поклонение волкам меня тревожило. - Заметив, что она подняла брови, он пояснил: - Да, я тоже выбрал себе бога войны, так что не мне катить бочку на Напасть. Суть в том, Келиз, что солдату естественно выбирать себе бога войны. Но неестественно, когда бог войны превращает в солдат целый народ. Какой-то извращенный ход событий, верно? Тут что-то скрыто... но я не могу объяснить, что именно.

  - Значит, они свободны и могут делать что хотят?

  - Подозреваю. Я мало что знаю насчет Танакалиана, но по таким - если верны рассказы, что он сверг Кругхеву - малазанский суд плачет. Не верю я подобным типам. Из-за них много претерпел в прошлом. Что ж, если Танакалиан желает завести Напасть прямиком в задницу Форкрул Ассейлам, ну, пусть зажигает свой факел и бежит куда хочет.

  - А что ты думаешь о летерийском принце?

  - Он мне нравится. И Араникт. Надежные люди. Как я слышал в Летере, до того как его братец занял трон, Брюс был особым телохранителем императора. Не знает равных на мечах. Это говорит о нем больше, чем ты можешь вообразить.

  - А именно?

  - Тот, кто подчинил себе оружие - стал мастером - всегда скромен. Я даже знаю, как он мыслит, а иногда как видит мир. Как мозги работают. Похоже, превращение в принца его мало изменило. Так что, Келиз, не беспокойся насчет летерийцев. В нужный день они будут там.

  - Остается Болкандо...

  - Думаю, она доверяется Брюсу. Хочет не хочет, но ничего изменить не может. К тому же, - добавил Геслер, - у нее рыжие волосы.

  Келиз нахмурилась. - Не поняла.

  - Мы с Буяном фаларийцы. На Фаларах много рыжих. Могу объяснить, на что похожа Абрасталь. Горячий темперамент, расплавленное железо, но она стала матерью и научилась мудрости, пониманию, что не все в ее власти. Ей не нравится, но терпеть может. Женщин она ценит, но склонна к ревности. Что до бахвальства - это внешнее. На деле ей нужен мужик вроде меня.

  Келиз задохнулась: - Она замужем! За королем!

  Геслер ухмыльнулся: - Проверял, слушаешь ли. Кажется, твое внимание отсюда уплыло.

  - Меня нашел один из Охотников К'эл- ты же закрылся, а Буян спит. Замечен всадник вблизи лагеря Напасти, скачет в пустыню.

  - Подробнее нельзя?

  - Можешь поглядеть через Охотника, Смертный Меч.

  - И верно, могу. Разве нет? - Он сосредоточился и тихо ругнулся. - Кругхева.

  - Куда...

  - К Адюнкту, готов спорить. Но ей не добраться.

  - Что же делать?

  Геслер поскреб подбородок, развернулся кругом. - Буян! Вставай, толстый бородатый вол!

Книга V. Рука над судьбами

Я видел будущее, и каждый раз всё кончалось в одном и том же месте.

Не спрашивайте, что это значит. Я уже знаю. В том и проблема предвидения будущего.

Император Келланвед

Глава 14

Но есть ли смысл движения, за шагом шаг

Зачем земля ползет, сбегая из-под стоп

Зачем идем туда, где начали давным-давно

Чтобы найти все новым, странным, непростым

Кто след прожег, и долго ли страдать

Пока дождь, мягче слез, мне не погладит лоб

Пока не явится река в песчаных берегах

Над пыльным долом листья небо не затмят?

И долго ли тебе страдать, звеня в цепях

Под стягами великих целей и благих идей?

На муки я завлек тебя, за шагом шаг

Знай - это лишь проклятие сокрытого ключа

И злых желаний

Когда же мы смешаем кровь, сочась в седой земле

И лица расплывутся в день последних дней

Мы взглянем на тропу, которой годы шли

Заплакав от небытия ответов и незримых благ

Мы - члены войска истин новых, непростых

И странных.

Мы не ведаем, кто доживет

До края странствия.

Прекрасный легион,

Молю, оставь меня лежать в пыли

А сам иди, свершая солнца путь

Туда, где кружат тени в вечный день

Поставьте камень в честь ухода моего

Загадочный, без знаков

Не говорящий обо мне

Не говорящий ничего

Безлик наш легион, да будет так всегда

Безлик, как небеса...

Жалоба черепа, "Аномандарис", Рыбак Кел Тат

Белые как кость бабочки огромным облаком клубились над головой. Снова и снова бурлящая масса затмевала солнце, даря благую тень, чтобы через миг ее лишить, напоминая, что в каждом даре замаскированы проклятия, что благословения можно лишиться быстрее, чем моргнешь.

  Глаза кишели мухами. Баделле могла ощущать их и даже видеть в уголках глаз, покосившись. Ощущала, как они пьют слезы. Она не мешала им утолять жажду, ведь яростное ползание и жужжание навевало прохладу обожженным щекам. Тех, что садились на губы, она ела, хотя вкус был горьким, а сухие, жесткие как кожа крылышки почти невозможно было проглотить.

  Осколки остались позади, с ними летели лишь бабочки и мухи. В этих двух полчищах было нечто чистое. Одно белое, другое черное. Остались лишь крайности: от неподатливой почвы под ногами до пустого неба сверху, от напора жизни до притяжения смерти, от вздоха, затаенного в груди, до дыхания, вылетающего из уст мертвого ребенка.

  Мухи питались на живых, а вот бабочки ждали мертвых. Ничего промежуточного. Ничего, кроме шага, сбитых ног и алых следов, фигур бредущих и фигур падающих.

  В голове звучала песнь. Баделле ощущала присутствие других - не тех, что бредут впереди и позади, но призраков. Невидимые глаза, скрытые мысли. Нетерпение, суровое желание судить. Словно само существование Змеи стало вызовом. Который нужно игнорировать. Отрицать. От которого нужно бежать.

  Но она не может позволить бегства. Они не обязаны любить то, что видят. Не обязаны любить ее, или Рутта, или Хельд, или Седдика. Любого из оставшейся в живых тысячи. Пусть отскакивают от ее мыслей, от поэзии, находимой в сердце страдания, как будто для них все это не имеет смысла и значения. Не становится истиной. Пусть. Она все равно их не отпустит.

  "Я правдива, как все, что вы видите. Умирающее, брошенное на произвол мира дитя. Я говорю: нет ничего более правдивого. Ничего.

  Бегите, если можете. Обещаю, что буду охотиться. Вот единственное предназначение, мне остающееся. Я история, ожившая, упрямая, но проигрывающая. Я всё, о чем вы не желаете думать, набивая брюхо и утоляя жажду в уютных жилищах, окружая себя знакомыми и любящими лицами.

  Но слушайте меня. Внемлите предостережению. У истории есть когти".

  Седдик все еще несет свое достояние. Тащит за спиной. В мешке, сделанном из брошенных, уже не нужных одежд. Его сокровищница. Его... вещички. Зачем они ему? Что за смысл прячется в мешке? Всякие дурацкие обломки, блестящие камешки, кусочки дерева. На каждом закате он вынимает их и разглядывает... почему ей становится страшно?

  Иногда он рыдает без причины. И сжимает кулаки, словно желая вбить безделушки в землю. Она поняла, что Седдик тоже не знает смысла вещичек. Но позади их не оставляет. Мешок станет его смертью.

  Она воображала миг, когда он упадет. Мальчик, которого она назвала бы братом. На колени, руки в карманах, падает лицом вперед, разбивая нос о почву. Пытается подняться, но с ним покончено. И мухи слетятся, пока не покроют всего шуршащей, копошащейся чернотой. Вон там был Седдик.

  Они съедят последний выдох. Выпьют последние слезы из глаз, слепо глядящих в небеса. Влезут в открытый рот, превратив в сухую пещеру, в паучью нору. А потом рой взорвется, ища новый живой источник сладкой воды. И опустятся бабочки. Сдирать кожу. Оставшееся уже не будет Седдиком.

  "Седдик уйдет. Счастливый Седдик. Мирный Седдик, призрак, повисший над остовом. Смотрящий на мешок. Я найду слова для его ухода. Встану над ним, глядя на шевелящиеся подобно листьям крылья, и попытаюсь в последний раз найти смысл убившего его мешка.

  И не сумею. Сделаю слова короткими. Слабыми. Песня о неведомом. Все, что найдется для брата Седдика.

  Когда придет его время, я узнаю, что пора умереть и мне. Когда придет его время, я сдамся".

  И она запела. Песню знания. Самую могущественную изо всех.

  Им остался день, может, два.

  "Хочу ли я этого? Каждое странствие должно окончиться. Здесь нет ничего, кроме концов. Никакого начала. Здесь у меня есть лишь когти".

  - Баделле. - Слово было тихим, подобно мягкой ветоши. Она ощутила, как оно гладит ее чувства.

  - Рутт.

  - Не могу больше.

  - Но ты Рутт. Голова Змеи. А Хельд ее язык.

  - Нет. Не могу. Я ослеп.

  Она прошла, осмотрела лицо юного старика. - Вздулись. Закрыты. Рутт, это сохранит твои глаза в безопасности.

  - Но я не могу видеть.

  - Нечего тут видеть.

  - Не могу вести.

  - Это не трудно.

  - Баделле...

  - Даже камни пропали. Просто иди, Рутт. Путь свободен; насколько я вижу, путь свободен.

  Он всхлипнул. Мухи влезли в рот, и он закашлялся, согнувшись. Чуть не упал, пришлось подставить руку. Рутт выпрямился, покрепче сжал Хельд. Баделле слышала исходящее от них, слившихся воедино, тихое хныканье.

  "Нет воды. Вот что нас убивает". Она прищурилась, озираясь. Седдика не видно - он уже упал? Если так, хорошо, что она не видела. Другие смутно знакомые лица смотрят на нее и Рутта, желают, чтобы Змея снова двигалась. Стоят, переминаются, горбятся. Спины согнуты, животы выпирают как у беременных. Глаза - бездонные озера, в которые лезут пить мухи. Короста на носах, губах, ушах. Кожа потрескалась блестит под полосками мух. Многие облысели, потеряли зубы, десны кровоточат. Не один Рутт ослеп.

  "Наши дети. Смотрите, что мы с ними сделали. Наши отцы и матери бросили нас, а теперь мы бросаем их. Наша очередь. Нет конца поколениям глупцов. Одно за другим, и мы начинаем кивать, думая, что так нужно, что ничего нельзя изменить, даже не пытайся. Передаем детям ту же дурацкую улыбку.

  Но у меня когти. Я сорву вашу улыбку. Клянусь".

  - Баделле.

  Она начала петь вслух. Без слов. Голос нарастал, крепчал. Пока она не ощутила внутри несколько голосов, и каждый вел песнь. Наполнял воздух. Это был звук ужаса, жуткая вещь - она ощущала растущую силу. Растущую.

  - Баделле?

  "У меня когти. Когти. Когти. Покажите-ка улыбку еще раз. Покажите, прошу! Позвольте мне сорвать ее с лиц. Позвольте глубоко впиться, пока когти не коснутся зубов! Дайте ощутить кровь, услышать, как рвется мясо, дайте глядеть в глаза, как вы глядите в мои, дайте видеть у меня когти, когти, когти..."

  - Баделле!

  Кто-то ударил ее, сбив с ног. Ошеломленная Баделле уставилась в лицо Седдика, в круглое лицо мудрого старичка. Кровавые слезы текли по иссохшим щекам.

  - Не кричи, - шепнула она. - Все правильно, Седдик. Не кричи.

  Рутт встал на колени, вытянул руку и провел ей по лбу. - Что ты сделала?

  Тон заставил ее вздрогнуть."Одежда порвана". - Они слишком слабы. Слишком слабы для гнева. Потому я ощутила его за них, за всех вас... - Она замолчала. Пальцы Рутта сочились кровью. Под спиной она чувствовала колючие кристаллы. "Что?"

  - Ты тронула нас, - сказал Рутт. - Это... тяжко.

  Она слышала стоны. Змея извивалась от боли. - Я пошла... пошла искать.

  - Что? ЧТО?

  - Когти.

  Седик покачал головой. - Баделле. Мы дети. У нас нет когтей.

  Солнце померкло, и она поглядела за спину Седдика. Но бабочки уже улетели. "Мухи, смотрите на мух".

  - Нет когтей, Баделле.

  - Да, Седдик, ты прав. У нас нет. Но кое у кого есть.

  Сила песни прилипла к ней, яростная словно обещание. У кого-то есть. - Я веду вас туда, - сказала она, встретив взгляд широко раскрытых глаз Седдика.

  Он отошел, оставив ее смотреть в небо. Мухи, клубящиеся тяжелой тучей, черные как Бездна. Она встала. - Возьми мою руку, Рутт. Пора идти.

  ***   

  Она присела, смотря на врата. Обрушившийся Дом Чашки казался раздавленным ногой грибом. Что-то вроде крови сочилось из него, прорезая борозды по склону. Она думала, что дом мертв, но как тут узнаешь точно?

  Нет славы в неудаче. Кайлава узнала это очень, очень давно. Конец эры - всегда растворение, последний вздох слабого перед сдачей в плен. Она видела, как исчез из мира ее народ (гнусная пародия, которой стали Т'лан Имассы, вряд ли давит на весы выживания сильнее горстки пыли), и потому отлично понимала желания Олар Этили.

  Может, карге удастся. Видят духи, она щедра на воздаяние.

  Кайлава солгала Онреку, Удинаасу, Ульшану Пралю и его клану. Но выбора не было. Останься они здесь - и пришлось бы наблюдать, как все погибнут. Не для ее это совести.

  Когда рана будет разорвана, Элайнты ринутся в мир. Нет надежды их остановить. Тиам не возразишь, по крайней мере сейчас.

  Единственной непонятной величиной остается Увечный Бог. Форкрул Ассейлы достаточно просты, привязаны к безумию "непогрешимых суждений". Как и Тисте Лиосан. Просто родня по духу. Кажется, она понимает замыслы брата, и не желает мешать; если ее благословение малого стоит, все равно она даст его от всего сердца. Нет, Увечный Бог - вот кто ее тревожит.

  Она помнит дрожь земли, когда он упал с небес. Помнит его ярость и боль при первом сковывании. Но боги вряд ли с ним закончили. Они возвращаются снова и снова, давя его, руша каждую попытку найти для себя место в мире. И если он кричит о справедливости, никто не слышит. Если он воет от страдания, все отворачивают лица.

  Но не одного Увечного Бога бросили на произвол. Мир смертных переполнен такими же ранеными, сломанными, забытыми. То, чем он стал, обретя место в пантеоне... что же, сами боги ему невольно помогли.

  И теперь боятся. Теперь готовы его убить.

  - Потому что боги не отвечают страдающим смертным. Слишком много ... труда.

  Он должен знать их намерения. Должен отчаянно искать путь спасения, выход. Неведомо как, но она поняла: он не сдастся без боя. Разве не этому учат страдания?

  Кошачьи глаза сузились, смотря на врата. Старвальд Демелайн стал яростной красной полосой в небе, и она все гуще, все ближе.

  - Скоро, - прошептала она.

  Она сбежит раньше. Оставаться здесь слишком опасно. Учиненное драконами опустошение заставит Форкрул Ассейлов стыдиться убогости своих мечтаний. В переполненном смертными мире начнется резня колоссальных масштабов. Кто им помешает? Она улыбнулась одной мысли.

  - Есть кое-кто, верно. Но их слишком мало. Нет, друзья, позвольте им вырваться. Тиам должна возродиться перед лицом старого врага. Хаос против порядка, как просто, как банально. Не становитесь на пути - никому нельзя надеяться на спасение.

  А что ее дети?

  - Дорогой брат, посмотрим? Сердце карги разбито, и она сделает все ради исцеления. Презирай ее, Онос - видят духи, она ничего иного не заслужила - но не считай бессильной. Не надо.

  Все кажется таким сложным.

  Кайлава Онасс оглянулась на рану.

  - Но все не так уж сложно. Нет.

  В Доме Чашки лопнул камень, заставив ее вздрогнуть. Алый туман взвился над проваленными стенами.

  "Эта Чашка была с трещиной. Слишком слабая, слишком юная. Что за наследие можно отыскать в брошенном, оставленном на произвол судеб ребенке? Много ли истин можно извлечь из горсти косточек? Слишком много, чтобы задумываться".

  Еще один камень лопнул. Словно рвутся цепи. Кайлава вернула все внимание вратам.

  ***  

  Грантл привалился в тяжелому валуну на полном солнце, склонил голову на теплый камень, закрыл глаза."Инстинкт сучий". Бог, проклинающий жгучим присутствием глубоко внутри, наполняет его ощущением непонятной срочности. Нервы в клочья, переутомление.

  Он пробежал бессчетные королевства, отчаянно ища прямую тропу к... куда же? К вратам. "Вот-вот случится беда. Чего ты так боишься, Трейк? Почему бы просто не рассказать, ты, жалкий ублюдок-крысоед? Покажи врага. Покажи кого-то, кого я могу для тебя убить. Похоже, только это тебя и веселит".

  Воздух вонял. Он слышал, как мухи жужжат на трупах. Круг широких листьев осенил поляну; вверху летят гуси. Но это не родной мир. Тут... иное ощущение. Словно больное место, и не из-за двадцати изуродованных человеческих трупов в высокой траве - на коже сочащиеся гноем пустулы, горла вздуты, языки торчат из-за потрескавшихся губ. Нет, тут таится более опасная немочь.

  "Намерение. Здесь кто-то призвал Полиэль и натравил на весь народ. Мне показано настоящее зло - этого ты хотел, Трейк? Напомнить, какими жуткими мы можем быть? Люди тебя проклинают, зараза твоего касания губит бесчисленные жизни... но ты не чужая в любом мире.

  Эти люди... кто-то воспользовался тобой, чтобы их убить".

  Ему казалось, он повидал худшие черты рода людского в Капустане и на Паннионской войне. Целый народ намеренно сведен с ума. Но, насколько известно, в сердце Домина была раненая тварь, существо, способное лишь размахивать когтями, терзая людей от великой, всепожирающей боли.

  Он не вполне готов, но какая-то часть души понимает возможность прощения за ужасы улиц Капустана и трон Коралла, да и за все иное - он слышал, что тварь была заперта во вратах, собственной жизненной силой закрывая рану. Можно найти аргументы "за", и знание дарует нечто подобное душевному покою. С этим можно жить.

  "Но здесь не то. Что за преступление совершил здешний народ, чтобы навлечь такую кару?"

  Он чувствовал, как высыхают слезы на щеках. "Это... непростительно. Тебе нужен гнев, Трейк? Я здесь затем, чтобы проснуться? Хватит стыда, горя, самообвинений - вот что ты говоришь?

  Ну, не сработает. Я вижу лишь, что мы способны на всё".

  Ему не хватает Ганоэса Парана. Итковиана. Друзей, с которыми можно было бы поговорить. Похоже, они из другой, навеки потерянной жизни. "Харлло. Ах, видел бы ты мальчика с твоим именем, дружище. Ох, как бы ты его любил. Ей пришлось бы тебя отгонять и двери запирать, чтобы ты не стал отцом. Но ты показал бы, что значит любить ребенка без всяких условий.

  Стонни, тебе не хватает Харлло, как мне?

  Но у тебя есть мальчик. Есть сын. И я обещал вернуться. Обещал".

  - Что бы ты здесь сделал, Владыка Колоды? - Поляна поглотила вопрос. - Что бы ты выбрал, Паран? Мы не любим выпавшей нам доли. Но мы всё же принимаем ее. За горло держим. Надеюсь, ты еще не ослабил хватку. Я? Ах, боги, как все спуталось.

  Во снах он был черной тварью с красными когтями, с покрытыми кровью клыками. Лежал, тяжело дыша, умирая, на взрыхленной земле. Воздух мертвяще холодный. Ветер воет, словно вступил в войну сам с собой. Что за место?

  "Место? Боги, туда я иду, правильно? Впереди битва. Ужасная битва. Она мне союзница? Любовница? Она вообще реальна?!"

  Пришло время. Конец болезненным размышлениям, ожогам жалости к себе. Он отлично знает: дай голос неким чувствам, выстави их на всеобщее обозрение, и сделаешься уязвимым. Презренным. "Даже не показывай, что чувствуешь. Мы не верим".

  Глаза открылись. Он огляделся.

  Вороны на сучьях, но даже они не рады здесь питаться.

  Грантл встал и осмотрел ближайший труп. Юноша, кожа цвета темной бронзы, черные как смоль волосы заплетены в косичку. Одет как ривиец-лазутчик. Каменное оружие, на поясе деревянная дубинка - красиво вырезанная, в форме тесака. Острие блестит от масла. - Тебе нравился этакий меч, да? Но он не помог. Не против чумы.

  Он оглядел поляну, раскинул руки. - Вы погибли позорно. Но я предлагаю вам что-то большее. Второй шанс.

  Волосы на затылке встали дыбом. Духи близко. - Вы были воинами. Идите за мной, и станете ими снова. Если мы и погибнем, то лучшей смертью. Ничего иного я предложить не в силах.

  В последний раз он проделывал подобное с живыми. И до сих пор не вполне верил, что это возможно, что можно пробить барьер смерти. "Всё меняется. И мне не по душе".

  Духи плыли к телам. Мухи разлетелись.

  Еще миг - и задергались конечности, рты открылись, захрипев. "Ну, Трейк, мы не можем оставить их в таком состоянии. Исцели плоть, ты, бессмертное дерьмо".

  Сила наполнила поляну, эманации отогнали проклятие болезни, буйные восторги зла, готовые процветать вечно. Их унесло. Развеяло.

  Он вспомнил, как сидел у походного очага, слушал Харлло, и кусок разговора вдруг вернулся. Лицо за костром, длинное, мерцающее. "Война, Грантл. Нравится тебе или нет, это стимул цивилизации". И его кривая улыбка.

  - Слышишь, Трейк? Я сейчас понял, почему ты меня одарил. Всего лишь вложение средств. Одна рука благословляет, но другая уже ждет монету. И я отплачу, не важно как. Не важно чем.

  На него смотрят двадцать и один безмолвный воин, раны пропали, глаза ясные. Он будет жесток, он заберет их. - Бог позаботится, чтобы вы меня понимали. Думаю, уже все сделал.

  Осторожные кивки.

  - Хорошо. Можете остаться здесь. Вернуться к своему народу, к тем, кто еще жив. Пытаться мстить сделавшим это. Но знайте: вы проиграете. Против такого зла вы обречены.

  Воины. Когда вы пойдете за мной, знайте, что нас ждет драка. Таков наш путь. - Он заколебался, сплюнул. - Есть ли слава в войне? Идите за мной и узнаем.

  Когда он пошел, двадцать и один двинулись сзади.

  Когда он пробудил силу, они приблизились. "Это, друзья, называется перетеканием. И это, друзья, тело тигра.

  Ну очень большого".

  Трое чужаков в странных одеждах, встреченных на тракте, не успели поднять палицы, когда Грантл оказался между ними. Потом он побежал дальше, и позади мало что осталось от бледнокожих. Он ощутил удовлетворение своих соратников. И разделил его. "Со злом можно поступить лишь так. Взять в челюсти и сгрызть".

  Они ушли из этого мира.

  ***   

  "Что за место, где кости сметаются словно плавник на берегу моря?" Маппо щурился на плоскую, ослепительную полосу. Осколки кварца и гипса усеяли мертвый бесцветный грунт, словно колючки кактусов. Горизонт за мерцающими полотнищами жара ровный, как будто пустыня тянется до края мира.

  "Придется идти".

  Он склонился, подобрал длинную кость. Изучил."Бхедрин? Возможно. Еще подросток". Подобрал другую. "Волк или пес. Челюсть. Значит, пустыня была прерией. И что случилось?" Кости упали со стуком. Маппо встал и глубоко вздохнул. "Думаю... думаю, я устал от жизни. Устал от всего. Ничто не таково, как раньше. Возвращаются пороки, в душе все ломается. В самой сердцевине духа.

  Но мне осталось сделать еще одно. Всего одно, и можно закончить". Он понял, что против своей воли попал в уголок разума, где мысли звенят цепями, где можно лишь ходить кривыми кругами, истощая силы и волю.

  "Одно осталось. Надо найти ресурсы. Усмирить волю. Плыть между горькими истинами. Ты еще поживешь, Маппо. Выбора нет - живи еще, или все было зря.

  Я увидел край света. Он ждет меня".

  Маппо затянул мешок и двинулся в путь. Ровным шагом. "Простая пустыня. Я немало таких пересек. Не проголодаюсь. Не погибну от жажды. Если устану... что же, всё скоро кончится".

  С каждым шагом его нервы словно пытаются избежать соприкосновения. Это поврежденное место, шрам на лике земли. И, хотя граница отмечена зловещими наносами смерти, жизнь здесь есть. Враждебная, неприятная жизнь. И наделенная намерением.

  "Чуете меня, да? Бросаю вызов. Но не по своей воле. Позвольте пройти, приятели. Избавимся друг от друга".

  Мухи жужжали вокруг. Он пустился "собачьей трусцой", дыша глубоко и размеренно. Насекомые не отставали, собираясь в еще больших количествах. "Смерть - не наказание. Она освобождение. Я видел это всю жизнь. Хотя не желал, хотя рассказывал себе совсем иные истории. Каждая борьба должна окончиться. Будет ли покой вечным? Сомневаюсь. Сомневаюсь еще, что покой так легко дается.

  Худ, чувствую твой уход. Интересно, что это значит. Кто теперь ждет за вратами? Так тяжко знать, что идти через врата придется в одиночку. А понять потом, что и там ты остаешься одиноким... нет, это слишком.

  Мог бы жениться. Осесть в деревне. Мог бы завести детей, видеть в каждом нечто от себя. Достаточно ли для жизни такого смысла? Быть отрезком бесконечного полотна?

  Мог бы убить Икария... но ведь у него инстинкт. Безумие пробуждается так быстро, так чрезвычайно быстро - я мог не успеть. Убив меня, он направил бы гнев на новую цель, и многие погибли бы.

  Выбора действительно не было. Никогда. Удивляться ли, что я настолько устал?"

  Мухи окружили его плотным мерцающим облаком. Лезли в глаза, но он щурился. Кружили у рта, но выдохи отгоняли их. Он из народа пастухов. Они такое умеют. Они игнорируют назойливое внимание. Пустяки. Он побежал.

  "Но тогда смерть оставила бы близких в горе, а горе так неприятно. Оно горячее и сухое на ощупь. Оно ослабляет изнутри. Может восстать и погубить жизнь. Нет, хорошо, что я не нашел жены, не породил детей. Нестерпимо было бы стать причиной горя.

  Как можно так легко дарить любовь, если в итоге нас ждет измена? Если один должен покинуть другого, предавая смертью. Неужели назову это равным обменом - ведь смерть ждет всех?"

  Он бежал, время текло. Солнце миновало полнеба. Теплая усталость в ногах прогоняла горькие мысли, ведя в мир полной пустоты. "Совершенство бегства? Великая иллюзия полета? Прочь от демонов, прочь, пока само "я" не высвободится, оставшись лежать на дороге.

  Совершенство, да. И презрение. Никакое расстояние не подарит победы. Никакая скорость не спасет от самого себя и полчища личных проблем. Люблю лишь сладкое утомление. Такое чистое, что близко умиранию. Можно умирать не умерев".

  Сквозь жужжащее облако он различил сверху что-то более темное. Громоздящееся, тяжелое. Пылевая буря? Тут нет пыли. Вихрь? Возможно. Но воздух спокоен.

  Туча держалась впереди. Становясь больше.

  "Идет на меня.

  Еще мухи?"

  Окружившие его насекомые вдруг взбесились, и он уловил нечто в маниакальном гудении. "Вы тоже ее часть, так? Искатели жизни. Найдя, вы... призываете".

  Он слышал облако - глубокое, устрашающее гудение быстро побороло жужжание мух.

  Саранча.

  "Но это нелепо. Тут ей нечего есть. Совсем нечего".

  Все не так. Маппо замедлил бег, остановился. Мухи почти сразу улетели. Он встал, глубоко дыша, глядя на высокие вертящиеся столпы саранчи.

  И наконец понял. "Д'айверс".

  Что-то подобное белой пене текло у основания тучи саранчи, поднимаясь дергаными волнами."Боги подлые. Бабочки". - Вы все - Д'айверс. Вы одно, одна тварь - мухи, саранча, бабочки. Вы живете в пустыне. - Он вспомнил кости у границы. - Вы сделали пустыню.

  Бабочки добрались до него, хлеща по лицу - так много, что он не видел почвы под ногами. Бешеное трепетание крылышек высушило пот, он начал мерзнуть. - Д'айверс! Давай поговорим! Обратись! Стань передо мной!

  Саранча зачернила половину неба, поглотив солнце. Закружилась над головой, начала спускаться спиралью.

  Маппо встал на колени, закрыл лицо руками, пригнулся.

  Они ударили по спине словно потоп дротиков.

  Прибывали все новые. Он стонал под тяжестью. Трещали кости. Он сражался за каждый вздох, стискивал зубы от боли.

  Саранча снова и снова впивалась жвалами, обезумев от близости живой плоти.

  Но он был Треллем, с кожей не тоньше выделанной бизоньей шкуры.

  Саранча не могла пить кровь. Но вес увеличивался, угрожая его раздавить. В прорехи между пальцами он видел чернильную темноту, вздохи поднимали прах с почвы. Он держался, оглушенный разочарованным клацанием зазубренных жвал, погребенный в мятущейся тьме.

  Ощущая разум Д'айверса. Ярость направлена не на него одного. "Кто тебя так уязвил? Кто свел тебя с ума в пустыне? Почему ты бежишь?"

  Это было древнее существо. Оно не перетекало долгое время - тысячи лет, а возможно, и дольше. Опустилось до примитивных инстинктов насекомых. "Осколки опалы алмазы каменья листья-кровопийцы..." - слова проникали в него ниоткуда, как и пение девушки. Отдавались эхом в разуме. "Осколки опалы алмазы каменья листья-кровопийцы - пошли прочь!"

  С оглушительным ревом навалившиеся на Маппо твари взорвались, разлетаясь куда попало.

  Он сел, помотал головой. - Осколки опалы алмазы каменья листья-кровопийцы, идите прочь. Идите!

  "Песнь изгнания".

  Облако двинулось вперед, изогнулось и пролетело мимо. Еще одна кипящая волна бабочек - и все пропали.

  Ошеломленный Маппо озирался. Он один. "Дитя, ты там? Какая сила в твоей песне - ты Форкрул Ассейла? Да кто угодно. Маппо тебя благодарит".

  Он был покрыт синяками. Кости ломило. Но он был еще жив.

  "Дитя, осторожнее. Этот Д'айверс был богом. Кто-то разорвал его в клочья, на такое количество частей, что он не мог исцелиться. Все его чувства - голод, и не тебя и меня он хочет. Наверное, саму жизнь. Дитя, в твоей песне сила, будь осторожнее. Изгоняя, ты можешь и призывать".

  Он снова услышал ее голос, уплывающий прочь. "Словно мухи. Словно песня мух".

  Маппо с кряхтением встал. Поднял мешок, ослабил завязку, вынул мех с водой. Сделал глубокий глоток, вздохнул, выпил еще и убрал мех в мешок. Встал лицом к востоку. И пошел.

  К краю мира.

  ***  

  - Отличный меч.

  - Увы, им должен пользоваться я. Но я отдам тебе один из летерийских мечей.

  Риад Элайс прислонился спиной к каменной стене пещеры. - И как они брали драконов этим лезвием?

  Сильхас Руин продолжал изучать оружие. Отсветы костра плясали вдоль лезвия. - В нем что-то неправильное. Дом Хастов выгорел дотла, как и все иное, кроме Харкенаса. Город не сгорел. Не полностью. Но Хасты, да, их кузницы были завидным призом. А что ты не можешь удержать, ты должен уничтожить.

  Риад глянул на жемчужное небо за устьем пещеры. Новая заря. Он был один. Очнулся и понял, что Тисте Анди вернулся в ночи, прилетел словно снег. - Не понимаю, о чем ты.

  Белое лицо, омытое светом, приобрело почти человеческий вид. Только красные глаза раздражали, как и всегда. - Думал, что знаю все клинки, выкованные Хастами. Даже в тайне.

  - Этот не похож на тайный, Сильхас. Похожна оружие героя. Знаменитое. С именем.

  - Как скажешь, - согласился Руин. - Я не так стар, чтобы забыть старое предостережение. Не верь теням. Нет, отдавший мне меч затеял игру.

  - Кто его тебе дал? В обмен на что?

  - Хотелось бы знать.

  Риад улыбнулся. - Никогда не заключай сделки, зная лишь одну часть. Так сказал Онрек. Или Ульшан Праль?

  Сильхас метнул на него взгляд.

  Риад пожал плечами, встал на ноги. - Продолжим путь?

  Вложив меч в ножны, Сильхас тоже выпрямился. - Думаю, мы зашли достаточно далеко.

  - Эй, как это?

  - Я должен был увести тебя далеко от Старвальд Демелайна, я так и сделал. - Анди встал к Риаду лицом. - Вот что тебе нужно знать. Кровь Элайнтов - яд. Я разделяю его, разумеется. Мы с братом так решили - мы видели необходимость, но это было и роковым соблазном. Понимаешь? С кровью Тиам в жилах мы могли принести мир в Куральд Галайн. Конечно, сокрушив все противостоящие Дома. Достойное сожаления, но неизбежное решение. Яд позволил нам так думать. Тысячи погибших не заставили поколебаться. Не остановили. Мы убили еще тысячи.

  - Я не ты, Сильхас Руин.

  - И не будешь таким, если я не провалюсь.

  Риад прошел к краю пещеры, оглядел рваные бледные утесы, россыпи снегов. Солнце шагало по долинам. Повсюду в тени снег был синим, как небо. - Что ты сделал, Сильхас?

  Тисте Анди ответил из-за спины: - Что счел нужным. Не сомневаюсь, Кайлава сумела выгнать твой народ из Убежища. Они там не погибнут. Удинаас человек умный. Жизнь научила его ценности выживания. Он уведет Имассов далеко. Найдет им дом, где можно укрыться от людей...

  - Как? - воскликнул Риад. - Это же невозможно.

  - Он отыщет помощь.

  - У кого?

  - У Серен Педак, - ответил Руин. - Старая профессия делает ее отличным выбором.

  - Ее ребенок, должно быть, уже родился.

  - Да. Она знает, что должна защитить дитя. Когда придет Удинаас, она увидит совпадение целей. Уведет Имассов в укрытие и сама там скроется с ребенком. Под защитой Онрека, под защитой Имассов.

  - Неужели нас нельзя просто оставить в покое? - с тоской сказал Риад и закрыл ослепленные солнцем глаза.

  - Риад Элайс, есть такая рыба, живущая в реке. В малых количествах она безобидна. Но когда мальки вырастают, когда перейден порог - рыбы сходят с ума. Рвут все на части. Могут сожрать все живое в реке на лигу вширь, так что животы отвиснут. А потом уплывут.

  - И к чему это? - сверкнул глазами Риад.

  Тисте Анди вздохнул. - Когда откроются врата Демелайна, Элайнты пролетят через них в огромных количествах. Почти все будут молодыми, не особо опасными, но среди них могут оказаться последние из Древних. Левиафаны жуткой силы. Но они неполны. Они будут ловить сородичей. Риад, оставшись у врат, мы могли бы лишиться рассудка. В слепом желании присоединились бы к Буре. Пошли за Древними. Ты никогда не удивлялся, что во всех королевствах, кроме самого Старвальд Демелайна, нельзя найти более пяти-шести драконов в одном месте? Даже такое число требует владычества хотя бы одного Древнего. Для собственной безопасности Элайнты предпочитают странствовать тройками. - Сильхас Руин встал рядом, поглядел на местность. - Мы кровь хаоса, Риад Элайс, и когда многие собираются в одном месте, кровь вскипает.

  - Тогда, - прошептал Риад, - Элайнты идут и никто не может их остановить.

  - Верно сказано. Но тут ты в безопасности.

  - Я? А ты?

  Сильхас Руин нашел рукоять меча. - Думаю, должен тебя оставить. Я такого не планировал, мне неприятно думать, что я бросаю...

  - И все, что ты мне раньше говорил, было враньем, - вспыхнул Риад. - Наша опасная миссия - одно вранье.

  - Твой отец понял. Я обещал, что сохраню тебя, и выполню обет.

  - Чего ты такой заботливый?

  - Ты опасен сам по себе, Риад. В Буре... нет, нельзя рисковать.

  - Так ты все же намерен с ними драться!

  - Я защищу свою свободу, Риад...

  - С чего ты решил, что сможешь? Ты рассказывал о Древних...

  - Потому что я сам Древний.

  Риад уставился на высокого белокожего воителя. - Ты можешь сковать меня, Сильхас Руин?

  - Не имею желания пробовать. Хаос соблазняет, ты и сам почуял. Вскоре ты сможешь ощутить всю полноту соблазна. Но я научился защищаться. - Руин вдруг улыбнулся и сказал иронически: - Мы, Тисте Анди, искусны в отрицании себя. У нас было много времени для учебы.

  Риад завернулся в меха. Дыхание вырывалось плюмажем, было очень холодно. Он на миг сконцентрировался... ответом стало ревущее пламя за спинами. Потекли волны жары.

  Сильхас глянул на нежданную преисподнюю. - Ты поистине сын своей матери, Риад.

  Тот пожал плечами. - Устал мерзнуть. А она была Древней?

  - Первые поколения Солтейкенов причислены к Древним, да. Кровь Тиам была в них чиста, но чистота скоро пропала.

  - А есть другие вроде тебя, Сильхас? В нашем мире?

  - Древние? - Он не сразу кивнул. - Немного.

  - Когда прилетит Буря, что они сделают?

  - Не знаю. Но мы, не запертые в Старвальд Демелайне, разделяем стремление к независимости, к свободе.

  - Тогда они будут драться. Как ты.

  - Возможно.

  - Тогда почему я не могу драться рядом?

  - Если мне придется защищать и себя и тебя - наверное, я не смогу ни того ни другого.

  - Но я сын Менандоры...

  - И превосходный, да. Но тебе недостает контроля. Древний увидит тебя - такого, какой ты есть - и заберет, вырвет разум и поработит оставшееся.

  - Сделав то же самое со мной... вообрази, каким бы ты стал могущественным.

  - Ты знаешь отныне, почему драконы так часто предают друг друга в пылу битвы. Страх заставляет нас нападать на союзников, чтобы они не напали на нас. Даже в Буре Древние не станут доверять равным, каждый постарается собрать десятки рабов, защиту от предательства.

  - Это кажется ужасным способом жизни.

  - Ты не понимаешь. Мы не просто кровь хаоса - мы жаждем закипеть. Элайнты наслаждаются анархией, свержением режимов в Башнях, безнаказанным истреблением побежденных и невинных. Видеть объятый пламенем горизонт, видеть стервятников-энкар'алов, садящихся на усеянную трупами равнину - ничто иное так не волнует нам сердца.

  - Буря устроит всё это в нашем мире?

  Сильхас Руин кивнул.

  - Но кто сможет их остановить?

  - Мои мечи около тюфяка, Риад Элайс. Это достойное оружие, хотя и порядком надоедливое.

  - КТО СМОЖЕТ ИХ ОСТАНОВИТЬ?

  - Увидим.

  - И долго мне здесь выжидать?

  Сильхас Руин встретил его взор немигающими глазами рептилии. - Пока не поймешь, что пришло время уходить. Счастливо, Риад. Возможно, мы еще встретимся. Увидишь отца, скажи, я сделал все, что он просил. - Анди помедлил. - Скажи еще, я думаю теперь, что поторопился с Чашкой. Мне неловко.

  - Это Олар Этиль?

  Сильхас моргнул. - Что?

  - Ее ты хочешь убить, Сильхас Руин?

  - Зачем бы?

  - За ее слова.

  - Она сказала истину, Риад.

  - Она ранила тебя. Намеренно.

  Он пожал плечами: - И что? Слова, Риад. Только слова.

  Тисте Анди наклонился над краем утеса и пропал. Через миг он поднялся вновь - бледным словно кость драконом со снежным брюхом. Крылатая тень следовала сзади.

  Риад еще немного постоял и ушел вглубь пещеры. Огонь разгорелся, мечи начали петь от жара.

  ***  

  - Погляди на себя, валяющегося в дерьме. Что случилось с великой гордостью Фенна? Так его звали? Фенн, воинственный король Тоблоров? Его смерть, друг, еще не повод падать столь низко. У, как отвратительно. Иди назад, в горы... нет, погоди немного. Дай погляжу на палицу - снимешь покрывало, да?

  Он облизал потрескавшиеся зудящие губы. Рот казался опухшим изнутри. Ему нужно выпить, но почтовые ворота заперты. Он простоял всю ночь, слушая пение из таверны.

  - Покажи мне, Тоблор - может, поторгуемся.

  Он выпрямился, как смог. - Не смогу отдать. Это Элайнт'араль К'еф. С тайным именем - я прошел Дорогой Мертвых, чтобы получить такое оружие. Я собственными руками сломал шею Форкрул Ассейла...

  Но стражник только хохотал. - Значит, стоит не две короны, а четыре? Дыханье Мучителя, ваш народ умеет их тратить. Был за вратами Смерти, да ну. И вышел назад. Вот так подвиг для пьяного, пахнущего свиньей Тоблора...

  - Не всегда я был таким...

  - Разумеется, друг. Но теперь ты такой. Отчаянно желаешь выпить, и только я стою между тобой и таверной. Ну разве не новые Врата Смерти, если подумать. А? Ведь ежели я тебя пущу, назад тебя выволокут за пятки. Хочешь пройти, Тоблор? Заплати монетку Мучителю. Твоя палица, отдавай ее.

  - Не могу. Ты не понимаешь. Когда я пришел назад... да ты не сможешь вообразить. Я видел, где мы все закончим. Понял? Вернулся, и выпивка позвала меня. Помогла забыть. Помогла спрятаться. Я увидел - и это меня сломало. И всё. Прошу, пойми, я сломан. Умоляю...

  - Хозяин нищим не наливает. Не здесь. Если нечем заплатить, поди прочь - назад в лес, в сухости, как щелочка старухи. Ни капли. А насчет палицы, ну, я дам три короны. Даже ты не пропьешь столько за одну ночь. Три. Глянь, вот они. Что скажешь?

  - Отец.

  - Не торгуй это оружие, страж.

  - Это твой папаша? Ну, он может делать что захочет.

  - Тебе ее даже не приподнять.

  - И не планирую. Но на стене таверны братца она будет тем еще зрелищем. Как думаешь? Гордость Тоблоров прямо над нашим очагом.

  - Простите, господин. Я заберу его в деревню.

  - До завтрашней ночи или на той неделе. Слушай, парень, ты не спасешь то, чего не спасти.

  - Знаю. Но Драконоубийцу я смогу спасти.

  - Драконоубийцу? Громкое имя. Тем хуже, что драконов не бывает.

  - Сын, я не собирался ее продавать. Клянусь...

  - Слышу, Отец.

  - Не собирался.

  - Старейшины согласились, Отец. Покойный Камень ждет.

  - Неужели?

  - Эй, вы двое? Мальчик, ты сказал "Покойный Камень"?

  - Лучше притворитесь, что не слышали, господин.

  - Эта мерзкая дрянь вне закона, приказ короля! Ты, папаша - твой сынок сказал, что старейшины готовы тебя убить. Похоронить под большим камнем, мать вашу. Можешь просить убежища...

  - Господин, если возьмете его в форт, выбора не останется.

  - Выбора? Какого такого выбора?

  - Лучше бы всего этого не было, господин.

  - Я зову капитана...

  - Если позовете, все выйдет наружу. Хотите поднять Тоблоров на тропу войны? Хотите, чтобы мы выжгли вашу едва оперившуюся колонию? Хотите, чтобы мы выловили и убили каждого? Детей, матерей, стариков и мудрецов? Что подумает Первая Империя о замолчавшей колонии? Они поплывут через океан расследовать? Но когда новые люди выйдут на берег, мы встретим их не как друзей, а как врагов.

  - Сын - схорони оружие со мной. И доспехи, прошу...

  Юноша кивнул. - Да, Отец.

  - В этот раз я умру безвозвратно.

  - Это правда.

  - Живи долго, сын, как можно дольше.

  - Постараюсь. Страж?

  - Пошли с глаз моих.

  Дорога в лесу. Прочь от торговых постов, от мест, где Тоблоры отдают все, начиная с достоинства. Он держал сына за руку и не оглядывался. - В королевстве мертвецов выпить негде.

  - Мне так жаль, Отец.

  - А мне нет, сынок. Не жаль.

  Аблала сел, вытер глаза. - Они убили меня. Снова!

  Релата пошевелилась рядом, изогнула шею и огляделась сонными глазами. Еще миг, и ее голова опять скрылась под мехами.

  Аблала увидел Драконуса стоящим неподалеку, но внимание воителя привлек восточный горизонт, где свет новорожденного солнца медленно озарял каменистую блестящую пустыню. Великан встал, растирая лицо. - Я голоден, Драконус. Мне холодно, ноги болят, под ногтями грязь и в волосах кто-то живет. Но сексоваться было здорово.

  Драконус оглянулся. - Я уже начинал сомневаться, Тоблакай, что она сдастся.

  - Понимаешь, она устала. Скука - хороший повод, как считаешь? Я считаю. Теперь я буду делать это самое еще чаще, со всеми женщинами, каких захочу.

  Бровь поднялась: - Ты будешь покорять их, Аблала?

  - Буду. Как только найдем новых женщин. Буду покорять прямо на земле. А ты в дракона обернулся? Было трудно разглядеть, ты был весь смутный и черный как дым. Ты так можешь когда захочешь? Зачем вам, богам, ноги, если так можете. Эй, откуда огонь?

  - Лучше начинай готовить завтрак, Аблала. Нам сегодня далеко идти. Причем через садок, ибо мне не нравится пустыня впереди.

  Аблала поскреб зудящий скальп. - Если ты можешь летать, почему не летишь прямо туда? А мы с женой сами найдем куда пойти. А палицу с доспехами я закопаю. Прямо здесь. Не люблю. Не люблю сны, которые они мне...

  - Я тебя действительно покину, Аблала, но не сейчас. А насчет оружия... боюсь, скоро оно тебе понадобится. Уж поверь, друг.

   - Ладно. Приготовлю завтрак. А это половина свиньи? Где вторая половина? Знаешь, друг, я всегда удивлялся на рынке, видя полсвиньи. Где вторая половина? Убежала? Ха-ха. Релата? Ты слышала мою шутку? Ха-ха. Как будто полсвиньи могут бегать! Нет, им пришлось бы плюхать, а? Плюх, плюх, плюх.

  Релата застонала под мехами.

  - Аблала.

  - Да, Драконус?

  - Ты веришь в справедливость?

  - Чего? Я чего-то не так сделал? Ну чего я сделал? Больше шутить не буду, обещаю.

  - Ты ничего плохого не сделал. Но ты можешь узнать, когда что-то неправильно?

  Аблала в отчаянии озирался.

  - Не сейчас, друг. Я говорю в общем смысле. Когда ты видишь нечто неправильное, несправедливое - ты что-то делаешь? Или попросту отворачиваешься? Думаю, ответ мне известен, я только хочу убедиться.

  - Не люблю плохие вещи, Драконус, - пробурчал Аблала. - Я пытался это сказать богам-Тоблакаям, когда они вылезли из земли, но они не слушали, и нам с Железным Клином пришлось их перебить.

  Драконус посмотрел на него и отозвался: - Думаю, я сделал нечто подобное. Не зарывай оружие, Аблала.

  ***   

  Он покинул палатку задолго до заката, чтобы пройтись вдоль колонны, между беспокойными солдатами. Они спали плохо или вовсе не спали; множество покрасневших, тусклых глаз следили за идущим к арьергарду Рутаном Гуддом. Жажда стала эпидемией, заражающей умы подобием лихорадки. Вытесняя нормальные мысли, она растягивала время - и время лопалось. Все пытки, изобретенные, чтобы подавить волю человека, не сравнятся с жаждой.

  На днищах фургонах лежали завернутые в кожу куски копченого и сушеного мяса. К передкам крепились длинные узловатые веревки с лямками. Волов больше не было, и люди напрягали мышцы, чтобы тащить провиант... который никто не хотел есть. Твердая пища застревала в кишках, вызывала жестокие спазмы; сильные люди падали на колени в корчах.

  Дальше шли фургоны-лазареты, перегруженные сломавшимися, почти сошедшими с ума от солнца и обезвоживания. Он видел группы стражников в полном вооружении, защищавших водяные бочки целителей, и волновался. Дисциплина падает; Рутан отлично знал, чем это грозит. Простые нужды наделены силой сокрушать цивилизации, уничтожать всякий порядок. "Превращать людей в безмозглых зверей. Нужда навалилась на наш лагерь, на наших солдат".

  Армия близка к развалу. Жажда гложет неумолимо.

  Красное, как бескровная рана, солнце отгрызло кусочек от западного горизонта. Вскоре взлетят адские мухи, поначалу неуклюжие от холода - но потом они насядут на каждый клочок незащищенной кожи, словно сама ночь отрастит сотни тысяч ножек. А позже придут клубящиеся полчища бабочек, держащихся над головами бело-зеленым облаком - они впервые появились, чтобы обглодать костяки забитых волов, а теперь прилетают каждый раз, желая новой поживы.

  Он шагал между фургонами с бормочущим в бреду грузом, изредка обмениваясь кивками с лекарями - те переходили от страждущего к страждущему, прикладывая влажные тряпки к ожогам на губах.

  За выгребными ямами не было дозоров - здесь это казалось излишним; лишь дюжина землекопов работала ломами и лопатами, рыла новые могильные ямы в ряд к уже насыпанным курганам. Под запекшейся от жары поверхностью был лишь твердый словно камень белый ил глубиной более человеческого роста. Иногда лом разбивал одну из глыб, обнаруживая кости необыкновенных рыб. Рутану удалось рассмотреть окаменевший образчик: чудище с ржаво-бурыми костями, массивными челюстями, рядами зубов под дырами глазниц.

  Послушав бесконечный стук, постояв немного, он ушел, не проронив ни слова. "Эти с глубочайшего дна океана", мог бы сказать он, но вызвал бы тем череду неудобных вопросов. "Откуда вы знаете?"

  Хороший вопрос.

  "Нет. Плохой вопрос".

  Лучше молчать.

  Пройдя мимо копателей, он постарался не заметить их взгляды. Рутан Гудд шел по следу колонны, своего рода дороге: острые камни отброшены в стороны пинками тысяч прошедших здесь ног. Двадцать шагов. Тридцать. Вполне достаточное отдаление от лагеря. Он встал.

  "Ладно, покажитесь".

  Он ждал, проводя пальцами по бороде, желая увидеть, как пыль взвихрится и поднимется в воздух. Обретая форму. Самый взгляд на Т'лан Имассов наводил на Рутана уныние. Есть стыд в неверном выборе - лишь глупец станет отрицать. Живя с таким выбором, живешь с позором. Ну, возможно, жить - неподходящее слово для Т'лан Имассов.

  "Бедные дураки. Сделали себя слугами войны. Отказавшись от всего иного. Закопали память. Делаете вид, что сделали благородный выбор, что такое жалкое существование вам нравится. Но когда месть приносила хоть что-то? Что-то ценное?

  Я всё знаю о наказании. Возмездии. Хотелось бы не знать. Все сводится к уничтожению того, что тебе противно. Как будто ты сможешь избавить мир от всех ублюдков или очистить от злодеяний. Да, было бы хорошо. Тем хуже, что это никогда не срабатывает. А всяческое удовлетворение... оно недолговечно. И на вкус как ... пыль".

  Никакому поэту не найти лучшего символа тщеты, нежели Т'лан Имассы. Тщета и непроходимая глупость. "Воюя, вам нужно что-то защищать, верно? Но вы же этого лишились. То, за что вы боролись, прекратило жить. Вы обрекли целый мир на забвение, исчезновение. Что же осталось? Какая светлая цель гонит вас вперед?

  О да, я вспомнил. Месть".

  Никаких пылевых вихрей. Только две фигуры явились с тусклого запыленного запада, неловко шагая по следу Охотников за Костями.

  Мужчина был высоким, грузным и сильно потрепанным. Каменный меч болтался в руке и был покрыт почерневшей на солнце кровью. Женщина - более изящная, чем большинство Имассов, в гнилых шкурах тюленя, на плечах целая рощица гарпунов из дерева, кости и бивней. Пришельцы встали в пяти шагах от Рутана.

  Мужчина склонил голову : - Старший, мы приветствуем тебя.

  Рутан скривился: - И сколько вас тут еще?

  - Я Кальт Урманел, а Гадающая рядом - Ном Кала от Бролда. Мы одни. Дезертиры.

  - Неужели? Что ж, среди Охотников дезертирство карается смертью. Хотя в данном случае это не сработает. А как карают дезертиров Т'лан Имассы, Кальт?

  - Никак, Старший. Дезертирство само по себе кара.

  Рутан со вздохом отвел глаза. - Кто ведет армию Т"лан Имассов, Кальт? Ту армию, из которой вы бежали?

  Ответила женщина: - Первый Меч Онос Т'оолан. Старший, вокруг тебя запах льда. Ты Джагут?

  - Джагут? Нет. Я похож на Джагута?

  - Не знаю. Никогда ни одного не видела.

  "Никогда... что?" - Я давно не мылся, Ном Кала. - Он прочесал бороду. - Зачем вы идете за нами? Чего вам нужно от Охотников за Костями? Нет, погоди, к этому вернемся позже. Ты сказала, Онос Т'оолан, Первый Меч, ведет армию Имассов. Какие кланы? Сколько у вас Гадающих? Они в этой же пустыне? Далеко ли?

  Кальт Урманел ответил: - Далеко к югу, Старший. Гадающих мало, но воинов много. Забытые кланы, остатки армий, разбитых на континенте в давних конфликтах. Онос Т'оолан их призвал...

  - Нет, - прервала Ном Кала, - призыв исходил от Олар Этили, желавшей сделать

  Оноса...

  - Дерьмо!

   Т'лан Имассы замолкли.

  - Это же настоящая каша. - Рутан вцепился в бороду, сверкнул на неупокоенных глазами. - Что она замышляет? Знаете?

  - Она намерена овладеть Первым Мечом, Старший, - ответила Ном Кала. - Ищет... искупления.

  - Она говорила с тобой, Гадающая?

  - Нет, Старший, не говорила. Она отдалена от Оноса Т'оолана. Сейчас. Но я рождена на этой земле. Она не может шагать по ней невозбранно, не может скрыть силу желаний. Она странствует на запад, параллельно Оносу. - Ном Кала помедлила. - Первый Меч тоже знает о ней, но остается непреклонным.

  - Он Убийца Детей, Старший, - добавил Кальт. - Черная река затопила его разум, идущие следом не могут избежать ее ужасного течения. Мы не знаем намерений Первого Меча. Не знаем, какого врага он выберет. Но он ищет истребления. Ему не интересно, где упадут кости последователей.

  - Что же довело его до такого состояния? - спросил Рутан Гудд, промороженный до костей словами воина.

  - Она, - ответила Ном Кала.

  - Он понимает?

  - Да, Старший.

  - Тогда Олар Этиль может стать его избранным врагом?

  Т'лан Имассы на миг застыли. Кальт Урманел признался: - Мы не думали о такой вероятности.

  - Похоже, она его предала, - заметил Рутан. - Почему бы не вернуть сторицей?

  - Когда-то он был благороден. Честен. Но сейчас дух его ранен, он идет один, пусть множество и тащится за спиной. Старший, мы существа, склонные к... излишествам. В чувствах.

  - Понятия не имел, - сухо сказал Рутан. - Итак, сбежав от одного кошмара, вы попали в другой.

  - Ваш след полон страданий, - сказала Ном Кала. - По такой тропе следовать легко. Вам не пересечь пустыню. Вы смертны. Здесь умер бог...

  - Знаю.

  - Но он не ушел.

  - И это знаю. Разбит на миллион фрагментов, но каждый фрагмент жив. Д'айверс. Нет надежды на перетекание в единую форму, слишком давно он существует так. - Он указал рукой на мух. - Безмозглые, полные жалких желаний, ничего не понимающие. - Склонил голову к плечу. - Мало отличаются от вас.

  - Мы не отрицаем, что глубоко пали, - сказал Кальт Урманел.

  Плечи Рутана опустились. Он глядел себе под ноги. - Как и все мы, Т'лан Имасс. Думаю, здешние страдания заразны. Они сочатся в меня, делают горькими мысли. Прошу прощения за такие слова...

  - Не извиняйся, Старший. Ты высказал истину. Мы пришли к тебе, потому что заблудились. Но что-то удерживает нас, хотя забвение манит, обещая вечный покой. Возможно, как и тебе, нам нужны ответы. Возможно, как и ты, мы хотим обрести надежду.

  Рутана скрутило, и он отвернулся. "Ничтожные слова! Не поддавайся жалости!" Удерживая слезы, он сказал: - Вы не первые. Позвольте представить ваших сородичей.

  Пятеро воинов восстали из праха рядом.

  Уругал Плетеный вышел вперед. - Отныне нас снова семеро. Наконец-то Дом Цепей полон.

  "Слышал? Все здесь, Падший. Не думал, что тебе удастся. Честно, не думал. Как давно и неутомимо ты сплетаешь эту сказку, пишешь свою книгу? Всё на месте? Ты готов к последнему, роковому усилию, к попытке выиграть... то, что хочешь выиграть?

  Смотри, боги собираются против тебя.

  Смотри на врата, твоим ядом расшатанные, готовые распахнуться и изрыгнуть гибель.

  Смотри на тех, что расчищают путь. Столь многие умерли. Некоторые хорошо. Другие плохо. Ты принимаешь всех. Принимаешь их пороки - слабости и роковые ошибки. Принимаешь и благословляешь.

  Но ты не добрый спаситель. Да и куда тебе".

  Он с отстраненным отчаянием понял, что никогда не осознает всей широты приготовлений Увечного Бога. Как давно это началось? На какой далекой земле? Руками каких ничего не подозревающих смертных? "Не узнаю. Никто не узнает. Победит он или проиграет - никто не узнает. Он так же лишен свидетелей, как мы. Адъюнкт, начинаю вас понимать, но это не ничего не меняет, правда?

  Книга будет зашифрованной. Навсегда. Сплошной шифр".

  Он поднял глаза. Он стоял в одиночестве.

  За спиной поднималась на ноги армия.

  ""Воззрите, рождается ночь. И нам в ней придется идти". Ты имел право, Галлан". Он смотрел, как похоронная команда сваливает завернутые трупы в яму. "Кто эти несчастные жертвы? Как их звали? Чем они жили? Кто знает? Хоть кто-нибудь?"

  ***  

  - Он не откупорил ни единой фляги?

  Прыщ покачал головой: - Еще нет. Ему так же плохо, как любому из нас, сэр.

  Добряк хмыкнул, поглядел на Фаредан Сорт. - Крепче, чем я ожидал.

  - Есть разные уровни отчаяния, - отозвалась она. - Он еще не достиг крайнего. Но скоро... Вопрос в том, что будем делать тогда. Разоблачим его? Будем глядеть, как солдаты отрывают ему руки-ноги? Адъюнкт что-то подозревает?

  - Мне нужно больше охраны, - сказал Прыщ.

  - Поговорю с капитаном Скрипачом, - отозвался Добряк. - Поставим на посты панцирников и морпехов, не смешивая с другими.

  Прыщ нацарапал что-то на восковой табличке, прочел, удовлетворенно кивнул. - Настоящий бунт зреет в тягловых командах. Нас убивает провиант. Конечно, пережевывая сухое мясо, мы получаем некие соки... но это не лучше, чем жевать бхедриньи выкидыши, пролежавшие десять дней под ярким солнцем.

  Фаредан Сорт чуть не стошнило. - Клянусь низом Стены, Прыщ! Нельзя придумать более приятный образ?

  Прыщ поднял брови:- Но, Кулак, я придумывал этот целый день.

  Добряк встал. - Ночь будет плохая. Скольких еще мы потеряем? Уже шатаемся, как Т'лан Имассы.

  - Хуже, чем на званом вечере у некроманта, - встрял Прыщ, заслужив новую гримасу от Фаредан Сорт. Бледно улыбнувшись в ответ, он вернулся к табличке.

  - Следите за запасом Блистига, Прыщ.

  - Прослежу, сэр.

  Добряк покинул палатку. Одна из стенок вдруг просела.

  - Меня складывают, - заметил Прыщ, вставая с табурета и разминая поясницу. - Чувствую себя на тридцать лет старше.

  - Живите с этим.

  - До самой смерти, сэр.

  Она помедлила во входе. Просела вторая стена. - Вы мыслите не в том направлении, Прыщ. Есть путь. Должен быть.

  Он поморщился: - Веру в Адюнкта ничем не затмишь, Кулак? Завидую вам.

  - Не ждала, что вы так скоро сложитесь.

  Он положил книгу в ящичек и поднял глаза: - Кулак, вскоре тягловая команда натянет канаты. Они откажутся тащить фургоны через пару шагов, и нам придется бросить провиант. Знаете, что это значит? Это значит, что мы сдаемся - у нас не будет пути. Кулак, Охотники готовы подписать себе смертный приговор. Вот с чем мне придется работать ночью. Мне прежде всего, пока вы не явитесь.

  - Так помешайте!

  Он тускло поглядел на нее. - КАК?

  Она заметила, что трясется. - Охрана воды - вам хватит одних морпехов?

  Взгляд Прыща стал острее. Он кивнул.

  Сорт оставила его в падающей палатке и пошла сквозь просыпающийся лагерь. "Поговори с панцирниками, Скрип. Обещай, что сможешь. Я не готова сдаться. Я пережила Стену не чтобы сдохнуть в проклятой пустыне".

  ***  

  Блистиг пристально поглядел на Шельмезу, потом полный ненависти взгляд упал на хундрильских лошадей. Он ощущал в груди бушующий гнев. "Ты, сука - гляди, что ты делаешь с нами ради какой-то войны. Нам она не нужна". - Немедля забейте их, - приказал он.

  Юная женщина покачала головой.

  Лицо его загорелось. - Мы не можем тратить воду на лошадей!

  - И не тратим, Кулак.

  - То есть?

  - Лошади пьют нашу долю. А мы пьем у лошадей.

  Блистиг удивленно вытаращил глаза. - Пьете их мочу?

  - Нет, Кулак, пьем их кровь.

  - Боги подлые. "Удивляться ли, что вы похожи на живых мертвецов?" - Он потер лицо, отвернулся. "Скажи правду, Блистиг. Только это тебе и осталось". - Вы уже сходили в конную атаку, - произнес он, смотря, как отряд тяжелой пехоты марширует в непонятном направлении. - Другой не будет. Зачем вам кони?

  Повернувшись, он увидел, что женщина побелела. "Правда. Никому она не нравится". - Пришло время суровых слов, - бросил он. - С вами покончено. Вы потеряли вождя, за него старая баба, и притом беременная. У вас осталось так мало воинов, что не напугаешь и семейство собирателей ягод. Она позвала вас просто из жалости, неужели сама не видишь?

  - Хватит, - рявкнул кто-то за спиной.

  Он поглядел и увидел Хенават. Оскалил зубы: - Рад, что ты всё слышала. Нужно было. Забейте лошадей. Они бесполезны.

  Женщина смотрела тусклыми глазами. - Кулак Блистиг, пока ты прятался за чудесными стенами Арена, виканы Седьмой Армии сражались в битве за одну долину, и в той битве им пришлось атаковать живую стену врага, что стояла вверх по склону. Они победили, хотя казалось - не могли. Но как? Я тебе скажу. Шаманы выбрали одну лошадь и со слезами на глазах питались ее силой. Кода закончили, лошадь была мертва. Но невозможное было свершено, потому что Колтейн ожидал именно этого.

  - Я прятался за гребаной стеной, да? Я был начальником гарнизона! Что я еще должен был делать?

  - Адъюнкт приказала сохранить лошадей, и мы так сделаем, кулак, потому что она ожидает именно этого. Если возражаешь, неси жалобы Адъюнкту. А раз ты как кулак не отвечаешь за хундрилов, говорю прямо: тебе здесь не рады.

  - Отлично. Иди и давись кровью. Я говорил из сочувствия, а в ответ услышал одни оскорбления.

  - Я понимаю, зачем ты говорил такие слова, кулак Блистиг, - спокойно ответила Хенават.

  Он встретил ее взгляд, не дрогнув. Пожал плечами. - Болтай, болтай, потаскуха. - Отвернулся и ушел.

  Едва кулак оказался далеко, Шельмеза прерывисто вздохнула и подола к Хенават. - Мать?

  Та покачала головой: - Я в порядке, Шельмеза. Кулака Блистига терзает жажда. Вот и всё.

  - Он сказал "с нами покончено". Не хочу, чтобы меня жалели! Никто! Хундрилы...

  - Адъюнкт верит, что мы еще имеем ценность, и так же думаю я. Что ж, прильнем к сосцам. У нас есть корм?

  Шельмеза заставили себя успокоиться. Кивнула. - Даже больше чем нужно.

   - Хорошо. А вода?

  Женщина поморщилась.

  Хенават вздохнула, со стоном выгнула спину. - Я слишком стара, чтобы думать о ней как о матери, но почему-то думаю. Мы еще дышим, Шельмеза. Еще можем ходить. Пока что этого должно быть достаточно.

  Шельмеза подошла так близко, как только посмела. - Ты рожала детей. Ты любила мужчину...

  - Честно говоря, многих мужчин.

  - Я думала, что однажды смогу сказать то же и про себя. Думала, что буду глядеть в прошлое с удовлетворением.

  - Ты не заслуживаешь смерти, Шельмеза. Не могу не согласиться. И ты не умрешь. Мы делаем все, что следует. Мы переживем... - Она резко замолчала; Шельмеза подняла голову и заметила, что жена вождя смотрит на лагерь хундрилов. Она тоже вгляделась...

  Желчь вышел в сопровождении Жастеры, вдовы старшего сына. Шельмеза попыталась загородить их от Хенават, но потом пошла навстречу. - Вождь Войны, - прошипела она, - сколько раз ты будешь ее ранить?

  Воин, казалось, постарел на десять лет со дня последней встречи. Он ничем не попытался умерить ее ярость; в нежелании встретиться взорами Шельмеза увидела явную трусость.

  - Этой ночью мы отойдем к сыновьям, - сказал он. - Передай ей. Я не хотел ранить. Этой ночью или следующей. Скоро.

  - Скоро, - сурово сказала Жастера. - Я снова увижу супруга. Пойду с ним...

  Шельмеза ощутила, как кривится ее лицо. - После того, как переспала с отцом? Да неужто, Жастера? Его дух здесь? Видит тебя? Знает, что ты наделала? Но ты твердишь, будто пойдешь с ним... безумная! - Рука легла ей на плечо. Она повернулась. - Хенават... не...

  - Ты так спешишь меня защитить, Шельмеза, и я благодарна. Но я сама поговорю с мужем.

  Жастера смутилась словам Шельмезы и уже убежала, расталкивая собравшихся. Иные из старух били ее, когда она оказывалась рядом. Дюжина сбившихся в кучку юнцов гоготала, одна девица потянулась за камнем...

  - Положи, разведчица!

  От лающего приказа девица замерла.

  Капитан Скрипач пришел в лагерь хундрилов, чтобы забрать свою разведку. Он коротко глянул в сторону Желча, Хенават и Шельмезы и, казалось, решил продолжить свое дело. Но потом он изменил намерение и подошел ближе.

  - Не обижайтесь, Мать Хенават, но у нас нет времени на такое дерьмо. У вас все истории такие - тащите за собой груду сказок. Вождь Войны Желч, не тратьте дыхание на вздор насчет судьбы. Мы не слепы. Никто из нас. Главный вопрос, как именно вы встретите конец. Как воин? Или на коленях, Худ вас побери? - Не глядя на толпу, Скрипач пошел к своим разведчикам. - Ночью нам идти впереди. Берите копья, вперед. Колонна скоро двинется.

  Шельмеза смотрела, как малазанин уводит молодых хундрилов.

  Хенават тихо засмеялась. - Не обижайтесь, сказал он. А потом дал нам пощечину.

  - Мать...

  - Нет, он прав. Мы стоим голые, но не лишившиеся гордости. Видишь, как тяжко она давит? Что ж, ночью я постараюсь ходить легко. Чего мне терять?

  "Ребенка".

  Хенават словно прочитала ее мысли, ибо протянула руку и погладила щеку Шельмезы. - Умру первой, - прошептала она. - А тот, что во мне, последует. Если так суждено, принимаю. И все мы должны. - Она поглядела на мужа. - Но не на коленях. Мы хундрилы. Мы Горячие Слезы.

  Желч отозвался: - Если бы я не повел племя к Арену, наши дети были бы еще живы. Я убил детей, Хенават. Я... я хочу, чтобы ты меня ненавидела.

  - Знаю, муж.

  Шельмеза тоже увидела молящую нужду в красных глазах Желча. Но жена не дала ему желаемого.

  Он попытался снова: - Жена, Горячие Слезы погибли при Атаке.

  Хенават только покачала головой. Взяла Шельмезу за руку и увела а лагерь. Было пора осматривать лошадей. Шельмеза украдкой оглянулась: Желч одиноко стоял, закрыв лицо руками.

  - В горе, - пробормотала Хенават, - люди пытаются любым путем сбежать от того, от чего нельзя сбежать. Ты должна идти к Жастере. Взять обратно свои слова.

  - Вот еще.

  - Не тебе решать. Как часто не имеющие никакого права судить судят первыми, источая пламенную злобу? Поговори с ней, Шельмеза. Помоги найти покой.

  - Но как я могу, если одна мысль наполняет душу отвращением?

  - Не говорила я, что это легко, дочка.

  - Я подумаю.

  - Отлично. Но не слишком долго.

  ***   

  Армия поднялась завязшим в болоте зверем: последний отчаянный рывок вперед, но собственная тяжесть влечет вниз. Фургоны заскрипели, когда тягловые команды надели на плечи ремни и налегли на канаты. Позади остались десятки палаток, кухни; россыпи грязных тряпок лежали затоптанными флагами.

  Мухи клубились тучами, облепляя сгорбленных молчаливых солдат; сияние Нефритовых Чужаков стало ярче былого лунного света, так что Лостара Ииль могла видеть каждую деталь разноцветных щитов пехотинцев, которыми они пытались загораживаться от мух. Тусклый свет вырисовывал тощие, запавшие лица, придавая им призрачный оттенок, делал какой-то нездешней пустыню вокруг. Облака бабочек вились над головами неутихающим штормом.

  Лостара стояла с Хенаром Вигальфом, смотрела, как Адъюнкт надевает плащ, поднимает капюшон. Она решила вести авангард, встав в пяти-шести шагах перед отрядами. Только Скрипач и тридцать молодых хундрилов рассыпалась в сотне шагов впереди, хотя разведывать им было нечего. Лостара не сводила глаз с Адъюнкта.

  - В Синей Розе, - подал голос Хенар, - есть праздник Чернокрылого Лорда, проходящий раз в десять лет в длиннейшую ночь зимы. Верховная Жрица закутывается и ведет процессию через город.

  - Этот Чернокрылый Лорд - ваш бог?

  - Неофициально, под подозрительным надзором летерийцев. Фактически культ настрого запрещен, но эта процессия - из немногих элементов, ими не осуждаемых.

  - Что же празднуете вы? Самую долгую ночь?

  - Не совсем. Не так как пахари, славящие приход весеннего сезона. Кстати, ферм в Синей Розе мало - мы по большей части живем морем. Ритуал должен призывать бога. Лично я не силен в понимании таких дел. Но я говорил, что праздник случается раз в десять лет.

  Лостара ждала. Хенар не особо красноречив - "Слава Худу!" - но если он говорит, то всегда что-то полезное. Ну, почти всегда.

  - Закрывшись капюшоном, она идет по тихим улицам, а позади - тысячи, тоже немые. Идут к линии воды. Она встает там, куда не достает прибой. Служка подносит фонарь, и она берет его в руку. В миг пробуждения первой улыбки зари она бросит фонарь в воду, потушив свет.

  Лостара хмыкнула: - Забавный ритуал. Значит, вместо фонаря солнце. Похоже, вы поклоняетесь прежде всего приходу дня.

  - Потом она берет ритуальный кинжал и перерезает себе горло.

  Потрясенная Лостара поглядела на него и поняла, что сказать нечего. Какой ответ тут возможен? Потом ее ударила мысль: - И такой праздник позволяли летерийцы?

  - Они приходили и устраивали пикники на берегу. - Он пожал плечами. - Подозреваю, для них это значило лишь: еще одной надоедливой жрицей меньше.

   Взор Лостары вернулся к Адъюнкту. Она как раз двинулась в путь. Закутанная фигура, голова скрыта капюшоном от всех, кто идет позади. Солдаты двинулись следом, и единственными звуками были лязг доспехов и топот сапог. Лостара Ииль задрожала, прильнула к Хенару.

  - Капюшон, - прошептал тот. - Просто вспомнил.

  Женщина кивнула. Она боялась, что теперь эта история будет возвращаться и терзать обоих.

  ***  

  - Не могу поверить, что умер ради этого, - брякнул Еж, пытаясь сплюнуть. Но в горле пересохло, а он не такой сумасшедший, чтобы тратить воду на плевок. Сжигатель Мостов сверкнул глазами на тройку волов, тащивших фуру Баведикта. - Есть еще то пойло, что ты им дал? Выглядят чертовски здоровыми, алхимик - можно бы и нам глотнуть раз-другой. А то и третий.

  - Вряд ли, командор, - сказал Баведикт, державшийся рукой за трос. - Они мертвы уже три дня.

  Еж прищурился на ближайшего зверя. - Ну, я впечатлен. Признаю. Впечатлен, а про старого Ежа такое не часто можно сказать.

  - В Летерасе есть десятки людей, ходящих по улицам, хотя они уже мертвы. Алхимия некромантов - одно из продвинутых Неверных Искусств. Строго говоря, среди проданных мною средств для наведения порчи самым популярным был состав вечной неупокоенности. Конечно, если можно назвать популярным то, что стоит сундук золота.

  - А для целой армии ты мог бы сварить?

  Баведикт побелел. - Ко... Командор, такое весьма трудно осуществимо. Приготовление одного флакона порчи потребует месяцев тяжелых усилий. Денатурат икры утулу - первичный ингредиент - ну, вы едва ли получите три капли за ночь, притом это опасно и тяжело даже для такого опытного сборщика, каков ваш покорный слуга.

  - Икра утулу, э? Никогда не слышал. Что же, забудем. Просто на ум пришло. Но ты сделал еще этой штуки?

  - Нет, сэр. Я решил, что для Охотников более полезными будут припасы, что в этой повозке...

  - Шш! Не произноси этого слова, дурак!

  - Простите, сэр. Наверное, нам нужно изобрести другой термин - невинный, чтобы произносить без опаски.

  Еж поскреб бакенбарды. - Хорошая идея. Как насчет ... котят?

  - Котят, сэр? Почему нет? Ну, наша карета полна котят, а их без присмотра не бросишь, верно? Скажу вам, вся команда Сжигателей их не дотащит.

  - Реально? Ну, э... сколько же у тебя там котят?

  - Это сырые ингредиенты, сэр. Бутыли, фляги и флаконы... и трубы. Конденсаторы, аппаратура для дистилляции. Хм, без пары кошек противоположных полов, сэр, делать котят трудновато.

  Еж некоторое время пялился на него. Потом кивнул: - О, а, конечно, алхимик, именно так. - Он глянул вправо, где проходил взвод морской пехоты. Однако внимание солдат привлекал лишь фургон с провиантом и водой, который они охраняли - так решил Еж, видя руки на мечах и свирепые лица. - Что ж, осторожнее, Баведикт. Не бывает слишком много котят, верно?

  - В точности, сэр.

  В шести шагах сзади Ромовая Баба прижалась к Шпигачке: - Знаешь, я когда-то баловалась с котятами.

  Шпигачка поглядела без всякого удивления: - Видит Странник, любимая, ты возьмешь деньгу с любого.

  ***  

  "Он был спесивым, это я помню. Ох, как мне было плохо, живот болел, словно я проглотил горячие угли, когда он входил в дом. Мама была птичкой, того рода, что вечно порхает, как будто ни одна ветка не дает уюта, ни один листочек - хорошей тени. Ее глаза прыгали к нему, а потом в сторону. Но одним коротким взглядом она умела определить, когда дело пахнет плохо.

  Если было так, она подходила ближе ко мне. Сойка на дереве, птенчик в опасности. Но что она могла сделать? Он весил вдвое больше. Он однажды швырнул ее и пробил хлипкую стену хижины. Вот так ошибка старого папаши: он вынес наружу то, что таилось внутри, и все увидели истину нашей чудной семейки.

  Должно быть, какой-то сосед с улицы увидел это и решил, что ему не нравится. Через день папашу притащили в дом избитым до полусмерти, и мы с мамой и братцем - он позже сбежал - его выхаживали.

  Ну не глупо ли? Нужно было закончить начатое добрым соседом.

  Но мы не стали.

  Этот чванливый урод и порхающая вокруг мама.

  Помню последний день. Мне было почти восемь. Тихоня Жинензе, что жил выше по улице и точил ножи, был найден задушенным в переулке за лавкой. Народ огорчился. Жинензе выглядел солидно, был старым ветераном Фаларских войн и, хотя имел слабость к выпивке, но не буйствовал во хмелю. Никогда. Слишком много эля - и он пытался соблазнить каждую женщину, которую видел. Что ж, славная душа. Так говаривала мама, взмахивая руками словно крылышками.

  Итак, народ был огорчен. Он был пьян той ночью. Не способен себя защитить. Его удушили веревкой из конского волоса - помню, люди говорили об этом, словно о важном факте. Я тогда не понимал. Но они нашли конский волос на шее Жина.

  Старухи, что втроем снимали домик на углу, вроде бы без конца посматривали на нас - мы были снаружи, слушали полные кипящих эмоций разговоры. Мать побелела как ударенная. Папаша сидел на скамейке у двери хижины. У него воспалились руки, он грел в ладонях кусок сала. Взгляд был странным, но он ни разу не подал голоса.

  Конский волос. Традиция выселков, лесорубов, что жили к западу от города. "Так прелюбодеев вешают, верно?" Старуха кивнула. "Но Жинензе, он никогда не..." "Нет, не понимаешь ты. У него там ожог - он был на корабле, когда тот загорелся при штурме Фаларской Гавани. Ничего не мог".

  Старый повеса, которому было нечем. Пакостно и жалко. Просто сердце разрывается.

  У него всегда находилось доброе слово для мамы, когда она приходила наточить единственный наш ножик. Хотя это мало помогало. "Таким лезвием мышь не побреешь, ха! Эй, малец, твоя мама мышей бреет? Хороший способ, если какая под нос лезет. На годы отпугнешь, верно?"

  "Значит", сказал кто-то в толпе, "ревнивый муж - нет, ревнивый глупец. Дерево вместо мозгов". Кое-кто засмеялся, но смехвышел неприятный. Люди что-то начинали понимать. Люди что-то знали. Оставалось лишь сложить один и один.

  Словно птица в терновый куст, мама неслышно скользнула в дом. Я пошел следом, думая про старого бедного Жина и гадая, кто теперь заточит маме ножик. Но папаша увязался сзади. С рук капал жир.

  Не помню, что я увидел. Просто блеск. Около лица папаши, под большой бородатой челюстью. Он захрипел и согнул колени, словно пытался сесть. На меня. Я отпрыгнул, споткнулся о порог и шлепнулся около скамейки.

  Папаша шипел, но не ртом. Шеей. Когда он упал на колени, поворачиваясь, как бы пытаясь уйти - вся грудь оказалась ярко-красной и мокрой. Я поглядел в глаза отца. И в первый раз увидел в них что-то живое. Блеск, сияние, тут же улетучившееся. Он грохнулся на порог.

  Мама стояла позади с маленьким ножом в руке.

  "Вот, бери, малец. Держи осторожно. Теперь им любую мышь побреешь - магия Сжигателей, только для достойного железа. Улыбнись еще раз, милый Элейд, другой платы я не возьму, красавчик".

  "Ну, рекрут, ты смирно встанешь? Вижу, крутишься и кружишься и оборачиваешься. Скажи, твой старик был придворным шутом или кем?"

  "Нет, старший сержант, он был лесорубом".

  " Неужели? С выселков? Но ты хилый для сына лесоруба. Не перенял ремесла, да?"

  "Он умер, когда мне было семь, старший сержант. Я не хотел идти по его тропе. Я учился, так сказать, по материнской линии - тетка и дядя работали с животными".

  "Нашел тебе имя, парень".

  "Старший сержант?"

  "Вот, записываю, все официально. Ты Наоборот, и ты теперь морпех. Ну, вали с глаз - и пусть кто-нибудь прибьет псов. Этот лай меня с ума сводит".

  - Как брюхо, Борот?

  - Горит как угли, сержант.

  К ним приближались шестеро солдат регулярной пехоты. Тот, что шел впереди, окинул взглядом Бальзама и сказал: - Подмога от Кулака Блистига, сержант. У нас руки крепкие, к оружию привычные...

  - Так орудуйте под одеялами, - посоветовал Бальзам.

  Горлорез издал дикий хохот, так что пришедшие солдаты подпрыгнули на месте.

  - Помощь всегда приветствуем, - добавил Бальзам. - Но отныне эти фургоны охраняются только морской пехотой.

  Капрал почему-то нервничал. Наоборот пригляделся... "Гм, чертовски пухлое лицо для того, кто держится на трех кружках в день".

  Капрал, слишком тупой или упрямый, попытался снова. - Кулак Блистиг...

  - Морпехами не командует, капрал. Скажу так: иди к нему и передай весь наш разговор. Если у него проблема, пусть подходит. Я сержант Бальзам, Девятый взвод. О, если мой ранг слишком для него низок, пусть ищет капитана Скрипача. Он вон там, впереди. - Бальзам склонил голову к плечу, поскреб челюсть. - Кажется, припоминаю с дней муштры, что кулак по рангу выше капитана. Эй, Мертвяк, я прав?

  - Почти, сержант. Иногда зависит от кулака...

  - И от капитана, - кивнул Горлорез, ткнув Наоборота острым локтем.

  - Именно, - задумчиво сказал Бальзам. - Как сожмет кулак под одеялом...

  Новый хохот Горлореза заставил солдат поспешно уйти.

  - Солдаты так и пышут здоровьем, - пробурчал Наоборот, когда те скрылись в полумраке. - Вначале бедные дураки просто исполняли приказ, и я подумал, что ты невежлив. Но сейчас появились подозрения.

  - Это же наказуемое самоуправство, - заметил Мертвяк. - То, что ты нам предлагаешь.

  - Еще не случилось, так скоро случится, - скривил губы Наоборот. - Мы же знаем. Думал, зачем Скрип приковал нас к фургонам?

  Горлорез вставил: - Слышал я, Скрип просил тяжелую пехоту, но мы же не она.

  - Нервничаешь, Горло? - спросил Наоборот. - Нас всего четверо. И самое страшное оружие - твой смех.

  - Но работает ведь?

  - Они побегут жаловаться капитану или кто у них там, - сказал Бальзам. - Подозреваю, вернутся с подкреплением.

  Наоборот ткнул Горлореза локтем, в отместку за недавнее. - Боишься, Горло?

  - Твоего дыхания, Борот. Отойди подальше.

  - С другой стороны еще взвод, - заметил Бальзам. - Кто-то видит, чей?

  Они вгляделись, но три цепочки измученных бурлаков почти закрывали обзор. Горлорез хмыкнул. - Да хоть самого Вискиджека. Будут у нас проблемы, они не смогут пробиться через...

  - Какие проблемы? - спросил Бальзам.

  Горлорез оскалился: - Это жажда. С ней мы имеем дело... нет, вы имеете дело. Там, откуда я родом, часты засухи. Если еще и город осажден - а когда мы цапались с сетийцами, такое бывало каждое лето... Так что я с жаждой знаком. Когда ударила лихорадка, возврата нет.

  - Ну не мило ли? Можешь прекращать болтовню, Горлорез. Это приказ.

  - Думаю, взвод Бадана Грука, - сказал Мертвяк.

  Бальзам фыркнул.

  Наоборот нахмурился: - В чем проблема, сержант? Они все дальхонезцы, прямо как ты.

  - Не глупи. Они из южных джунглей.

  - Как и ты. Разве нет?

  - Даже если и так, а я не говорю что нет, это не делает разницы. Понял, Борот?

  - Нет. Сам Тайскренн не просек бы того, что ты нам выдал.

  - Просто сложно это. Но... Бадан Грук. Что ж, могло быть и хуже. Хотя правильно Горло сказал, мы не сможем помогать друг дружке. Жаль, что Скрип увел панцирников. Как думаете, что он с ними сделал?

  Мертвяк ответил: - После Добряка к капитану подошла Фаредан Сорт. Я не подслушивал, ничего такого. Просто оказался рядом. Не все уловил, но думаю, что у тянущих провиант позади колонны какие-то трудности. Туда тяжелые и пошли.

  - Зачем? Уменьшить вес?

  Горлорез чуть не задохнулся.

  ***   

  Леп Завиток скреб ту часть носа, на которой прежде был кончик. - Это ж оскорбление, - пробурчал он. - Сами себя назвали Сжигателями Мостов.

  Жженый Трос глянул на роту, что маршировала слева. На трех волов, что тащили повозку со свойственным всем волам мира ленивым усердием. "Вот что получается, когда находится готовый делать то, что никто больше делать не хочет. Тягловый скот. Ну, все дело в тупости. Работай, получай кормежку. Больше работы - больше кормежки. Снова и снова. А мы совсем не такие". - Мне плевать, как они себя называют, Леп. Они идут как мы. В ту же кашу. Когда все станем высохшими костями, кто определит разницу?

  - Я мог бы. Легко. Только поглядев на черепа. Могу сказать, то мужчина или женщина, молодой или старый. Скажу, из города он или из деревни. Там, где я учился, на Фаларах, у наставника были целые полки черепов. Он их изучил, мог сказать, где напан, где квонец, отличить генабакианца от картулианца...

   Капрал Пряжка, что шагала впереди, фыркнула и повернула голову. - И ты ему верил, Леп? Дай догадаюсь. Он себе так на жизнь зарабатывал? Не у вас ли, фаларийцев, пунктик насчет замуровывания родичей в стены домов? Когда идет спор за дом, все бегут к череповедам.

  - Мой наставник был очень известен разрешением споров.

  - Спорить не стану. Слушай, понять, мужчина или женщина, молодой или старый - ну, это я покупаю. Но остальное? Забудь, Леп.

  - Зачем мы снова толкуем про черепа? - возмутился Трос. Когда ответа не последовало, он продолжил: - А я думаю, хорошо, что у нас рядом Сжигатели вместо обычной пехоты. Если нас сомнет толпа, можно позвать на помощь.

  - И чего бы им помогать?

  - Не знаю. Но Мертвый Еж - настоящий Сжигатель Мостов...

  - Да-а, - проговорила Пряжка. - Я тоже слышала. Знаете, чепуха полная. Они все мертвы. Каждому известно.

  - Но Скрипач...

  - Кроме Скрипача...

  - Скрипач и Еж были в одном взводе. С Быстрый Беном. Так что Еж настоящий.

  - Ладно, чудно. Это не чепуха. Но ему нам помогать? Чепуха полная. Мы в беде, на нас никто не смотрит. Взвод Тарра по другую сторону бурлаков - до нас не доберется. Так что будьте начеку, особенно когда прозвучит полуночный звон.

  Сержант Урб оглянулся на них. - Всем расслабиться. Беды не будет.

  - Почему так уверены, сержант?

  - Потому, капрал Пряжка, что с нами маршируют Сжигатели Мостов. А у них котята.

  Жженый Трос вместе с остальными торжественно закивал. Урб дело знает. Повезло им его получить. Даже без Лизунца, посланного назад, с ними будет все хорошо. Жженый Трос завистливо поглядел на громадную летерийскую карету. - Хотелось бы получить немного котят.

  ***  

  По любому, ни во что не вмешиваться - самый легкий выбор. Остальные возможности столпились, дерганые и неприятные, и смотрят разгневанными взорами. Нетерпеливо ждут. А ему так хочется отвернуться. Так хочется оставить все как есть.

  "Вместо этого капитан идет вперед, разведчики перешептываются, словно три десятка детских воспоминаний. Ему они не нужны, но и отослать их он не может. Словно приколоченный. Все мы приколочены".

  Итак, нет возможности уйти в сторону. Совсем нет. Он знает, что нужно Адъюнкту. От него. "От моих моряков, моих панцирников. Это нечестно, мы это знаем, и это тоже нечестно". Другие вероятности лезут на глаза, стоят буйным легионом. "Возьми нас, Скрипач, мы - то, что ты хотел сказать тысячу раз, когда смотрел и молчал, когда позволял всему происходить, не делая шага поперек тропы, навстречу всякому дерьму, всяческой гнусности. Когда ты... оставлял все как есть. Чувствуя, как умираешь по частям, как мелкие куски отваливаются изнутри. Пропадают.

  Но и замена находилась, солдат. Верно? И она говорит: на этот раз не оставляй всё как есть, не отступай в сторону. Она говорит... ну, ты знаешь, что она говорит".

  Скрипач не удивлялся, что детский голосок внутри, голосок поджидающих впереди суровых решений кажется голосом Вискиджека. Он почти видел глаза сержанта, сине-серые, цвета отточенного клинка, цвета зимнего неба. Вискиджек устремил понимающий взор, словно говоря: "Ты делаешь правильно, солдат, потому что не знаешь ничего иного. Только в правильных делах и хорош". "А если мне больно?" "Очень жаль, но... Хватит скулить, Скрип. Ты не столь одинок, как кажется".

  Он хмыкнул. Откуда эта мысль? Да ладно. Похоже, все делалось зазря. Похоже, пустыня их убьет. А он просто идет, продолжает идти.

  Идет.

  Маленькая мозолистая рука потянула его за куртку. Он поглядел вниз.

  Мальчик указал вперед.

  - Идут.

  Скрипач прищурился. Силуэты вдалеке. Фигуры появляются из темноты.

  Идут.

  - Боги подлые, - шепнул он.

  "Идут".

Глава 15

И всем минувшим векам

Нечего нам сказать

Они лежат под ногой

Тихо, не бормоча

Они мертвы как глаза

Тех, что смотрят на них

Они ползут словно пыль

Скопились в забытых углах

Ты вовсе их не найдешь

Трогая древние свитки

И раскрывая тома

В кожаных переплетах

Ты вовсе их не прочтешь

На стелах и каменных стенах

Они не таятся под спудом

Жаждая нам явиться

Сокровищниц истины нет

Нет святых откровений

Век, минувший давно

К тебе не спустится с неба

Сжатый ладонью бога

Сказанный в корчах пророком

Минувшие эти века

Навек останутся втуне

Уроков не выучить нам

Глупцам, глядящим вперед

Туда, где грядущее ждет

Пялясь пустыми глазами...

"Беспомощные дни", Рыбак Кел Тат

Время потеряло значение. Мир перекатывался волнами, назад и вперед, растворяя кровь. Яни Товис сражалась вместе со своим народом, сравнявшись с братом если не в мастерстве, то в боевой ярости. Она рубила Лиосан, пока мышцы рук не отказали, наконец, и она не отошла, волоча меч. Пока плоские струйки черноты не затемнили зрение. Она шаталась, грудь отчаянно просила воздуха; она готова была скользнуть в беспамятство, но каждый раз ей удавалось вернуться. Вырвавшись из давки, она споткнулась о тела раненых и умирающих, упала на колени, потому что не смогла сделать еще один шаг, и всё вокруг прибывало и убывало, смутные фигуры плясали на трупах, воздух заполнился ужасными звуками. Вопли боли, крики лекарей и носильщиков, рев вечной, бесконечной битвы.

  Она понимала теперь так много. О мире. О борьбе за выживание в мире. В любом из миров. Но слов найти не могла. Озарения остались невыразимыми, слишком великими, чтобы покориться интеллекту. Ей хотелось рыдать, но слезы давно пропали, и драгоценным сделался каждый вдох. Снова и снова вдохи ошеломляли ее своими дарами.

  Подняв трясущуюся руку, она стерла с лица кровь и копоть. Тень над головой. Она поглядела: пролет еще одного дракона - в этот раз он не спустился к бреши, а повис на миг и скрылся за завесой Светопада.

  Облегчение заставило ее склониться. Кто-то подошел, положил легкую руку на спину.

  - Ваше Величество. Вот вода. Пейте.

  Яни Товис посмотрела. Лицо знакомое - она не раз видела в толпе эту женщину, поражающую Лиосан ударами пики. Кивнула благодарно, но и давясь от чувства вины. Приняла мех с водой.

  - Они потеряли волю к битве, Ваше Величество. Снова. Это шок.

  "Шок, да. Точно.

  Половина моего народа мертва или тяжело ранена. Так же у летерийцев. А брат стоит с прямой спиной, словно так и нужно. Словно он рад нашей упорной тупости, на которую сам всех и вдохновил.

  Кузнец гнет железо по своей воле. Кузнец не плачет, когда железо дрожит и сопротивляется, желая найти свою собственную форму, свою истину. Молотит железо, пока не вобьет в него новую истину. Острую, убийственную".

  - Ваше Величество, последняя кровь разбита. Я видела пленные души... они вырывались наружу. Видела, как они кричат, но ничего не слышала.

  Яни Товис выпрямилась. Пришла пора утешать. Но она забыла, как это делается. - Павшие внутри завесы навеки встанут на Берегу. Есть и... худшие места. - Как ей хочется задрожать от своих же слов. Таких холодных, таких безжизненных.

  Однако на ее глазах к молодой женщине, кажется, возвращалась воля. Невероятно. "Йедан, что ты сделал с моим народом?"

  Давно это длится? В месте, где нет счета времени, где темп отмеряют приливами и отливами воющих фигур, а течение несется в сердце полуночи, нет ответов на простейшие вопросы. Подняв мех, она глубоко затянулась - и уставилась, в ужасе и неверии, на стену Светопада.

  Последние Лиосан по эту сторону умирали под ударами мечей и пик трясов. Брат был там. Он был там уже вечность, неуязвимый перед утомлением. Отряды отступали, другие шагали на смену; воины его Дозора пали один за другим, вместо них вышли пережившие первый бой; когда они начали падать, прибыли ветераны-трясы. Вот как женщина, что рядом.

  "Брат. Ты можешь убивать бесконечно. Но мы не угонимся за тобой. Никто не смог бы.

  Я предвижу конец: ты стоишь один на ковре из мертвых тел".

  Она повернулась к солдату. - Тебе нужен отдых. Доставишь весть королеве Друкорлат. Стена крови расшатана. Лиосан отступают. Нас осталось половина.

  Женщина тупо смотрела ей в лицо. Потом начала озираться, словно лишь сейчас осознав весь окружающий ужас: горы трупов, на пляже рядами лежат раненые под кровавыми простынями... Она увидела, как губы сказали "половина".

  - Во дворце отдохни. Поешь.

  Но солдат помотала головой: - Королева. У меня остался брат. Не могу прохлаждаться во дворце... не могу надолго его бросить. Простите. Я доставлю послание и тут же вернусь.

  Яни Товис хотела закричать на нее, но усмирила ярость. Она же предназначена не женщине, а Йедану Дерригу, учинившего вот эдакое. - Скажи, где твой брат?

  Женщина указала на мальчишку, который спал в куче отдыхающих летерийцев.

  Зрелище кинжалом ударило, Яни, чуть не заставив зарыдать. - Будь с ним, я найду другого вестника.

  - Ваше Величество! Я смогу...

  Она толкнула в руки мех. - Когда проснется, захочет пить.

  Видя огорчение на лице пошедшей прочь женщины, Яни поспешно отвернулась, вновь глядя на брешь. "Не ты меня подводишь", хотелось ей крикнуть, - "но я тебя подвела". Но она уже одна, время упущено.

  "Брат, ты там? Не вижу. Ты снова торжествуешь? Не вижу.

  Но вижу, что ты сделал. Вчера. Тысячу лет назад. В минувший вздох. Когда на берегу останутся лишь духи, они воспоют тебе славу. Сделают тебя легендой, которую не услышит никто из живых - боги, само время должно быть полно таких легенд, навеки забытых, но вечно шепчущихся с ветром.

  Что, если это и есть истинная мера времени? Всё, что видели лишь духи, всё, о чем лишь они могут говорить, пусть ни один смертный не услышит. Все потерянные легенды.

  Удивляться ли, что мы не можем удержать минувших эпох? Мы лишь прилипаем к своей жизни, к тому, что под рукой. Остальное... мы словно прокляты глухотой".

  И тогда, потому что больше ничего сделать было нельзя, Яни Товис потянулась к мгновению прошедшего дня, к недавнему дыханию или к самой заре времен, когда видела брата. Он вел ударный отряд к центру строя Лиосан, меч Хастов завыл в жажде убийства - и голосом своим призвал дракона.

  Она затянула ремешок шлема и взвесила в руке меч. Лиосан лились из бреши, Яни Товис видела, что трясы пятятся. Повсюду, кроме центра, где брат прорубает путь вперед. Отступавшие враги, казалось, движутся с вдвое меньшей скоростью. Он словно рубит тростник - так мало сопротивления. Даже с такого расстояния видно было: кровь дугообразной волной хлещет перед Йеданом; сзади движутся бойцы-трясы, его неумолимость заразила их, довела до состояния буйного бешенства.

  С фланга подошли две роты летерийцев, поддержали трясов; строй на глазах отвердел, люди впились ногами в землю, не делая ни шага назад.

  Яни Товис пошла на другой фланг, постепенно наращивая темп. Более быстрое продвижение может вызвать панику у тех, кто ее увидит. Но чем медленнее она подходит, тем больше сородичей гибнет под атаками Лиосан. Сердце грохочет, все тело начало дрожать.

  В давку, с криком, расталкивая всех. Бойцы встречали ее испуганными, дикими взорами, потом глаза полнились внезапной надеждой.

  Но им нужно нечто большее.

   Она подняла меч, превращаясь в воинственную королеву. Высвобождалась жажда битвы кровной линии, поколений и поколений, сражавшихся ради необходимости или сладкого нектара власти. Сила росла, она уже не могла говорить, а лишь дикарски рычала, заставляя ближайших людей отшатываться.

  В уголке рассудка притаилось блеклое понимание, смотрящее на всё с иронической ухмылкой. "Слышишь меня, брат? Я здесь, слева. Удовлетворенно киваешь? Чуешь, как моя кровь стремится к слиянию? Правители Трясов вновь сражаются за Берег.

  О, никогда еще мы не были столь жалкими, Йедан. Жалкие судьбы, прикованные к ролям, к заданным местам. Мы рождены ради этой сцены. Любая свобода - ложь. Ужасающая, сердце рвущая ложь".

  Враг внезапно оказался перед ней. Она встретила его улыбкой и выпадом клинка.

  Люди по сторонам воодушевились. Сражение за королеву - они не могут позволить ей оставаться одной, не могут ее бросить. Их жизнями овладело что-то буйное и громадное. Пробудилось колючее чудовище. Трясы бросились в контратаку, остановив продвижение Лиосан, а потом и продавив их.

  Из раны брызнул подобный крови свет.

  Йедан и клин трясов исчезли под этой хлынувшей "волной".

  Потом она увидела: сторонники брата шатаются, падают куклами под ураганом. Оружие вылетает из рук, шлемы спадают; бестолково дергаются руки и ноги.

  Передовые бойцы валились к ногам основного строя, да и тот отступал под напором дующего из раны ветра.

  Один Йедан устоял под яростной бурей.

  Яни Товис ощутила, как леденеет кровь в венах. "Дыхание дракона..."

  Громадный силуэт показался в бреши, закрывая ее; потом через бьющие лучи света пробилась голова рептилии, раскрыв челюсти в шипящем реве. И рванулась к брату.

  Яни завопила.

  Услышала, как челюсти хватают почву, словно кулак бога - и поняла, что Йедана там уже нет. Ее голос стал тонким воем. Яни махала мечом, едва замечая, кого рубит.

  Маниакальный хохот заполнил воздух. "Хаст! Проснулся!"

  Она пробилась через толпу, пошатнулась и увидела...

  Голова дракона поднята, с нее дождем сыпется мокрый от крови песок, шея выгнулась дугой, челюсти вновь широко открыты - и тут Йедан Дерриг появляется из ниоткуда, встав прямо под огромной змеей-шеей, замахивается хохочущим мечом - и веселье переходит в восторженный визг, когда лезвие глубоко врубается в драконью шею.

  Он - словно человек, рубящий ствол столетнего дерева. Удар должен расщепить кости руки. Меч должен отскочить или взорваться в ладони, разбрасывая губительные осколки.

  Но она увидела, как оружие проходит сквозь толстенную бронированную шею. Увидела, как по его пути вырываются кровь и сгустки. Целый фонтан поднялся в воздух.

  Дракон, застрявший в бреши плечами, содрогнулся от удара. Длинная шея метнулась кверху, пытаясь отстраниться; в разрезе Яни Товис заметила блеск кости. Йедан достал до позвоночника рептилии.

  Второй всплеск глумливого хохота возвестил возвратное касание меча.

  Голова и часть шеи длиной с руку отвалились на сторону, раскрытые челюсти упали носом вниз и ударили берег насмешкой над первым выпадом. Голова наклонилась и покатилась, сотрясая почву. Взирали на мир ничего не видящие глаза.

  Безголовая шея дергалась гигантским слепым червем, разбрасывая струи крови, а по сторонам от содрогающегося зверя прорастали из мокрого песка черные кристаллы, создавая блестящие стены. Из каждого трупа, забрызганного или погребенного при падении дракона, вставали призраки, хватались за кристаллы. Рты открывались в безмолвном крике.

  Увернувшись от падающей головы, Йедан смело подошел к забившему собой брешь телу. Подняв меч обеими руками, он как мог глубоко вонзил порождение Хастов в грудь зверя.

  Дракон задергался в бреши, разлетелись чешуя, осколки костей. Хотя Йедан попал под потоп свернувшейся крови, она сползла с него, словно капли дождя с промасленной материи.

  "Хаст. Убийца драконов. Ты станешь защищать владельца, чтобы сохранить себе живую радость. Хаст, твой ужасный смех являет безумие твоего создателя".

   Желанию Йедана закрыть брешь тушей дракона не суждено было сбыться - в этот раз. Яни увидела, что искалеченное тело рывками оттаскивают назад - "за ним еще драконы, столпились у врат.

  Сюда полезет другой? Чтобы повторить судьбу сородича?

  Вряд ли.

  Не сейчас.

  Не в этот раз".

  Все Лиосан по их сторону разрыва были мертвы. Трупы громоздились кучами. Трясы стояли сверху, давя ногами два, а то и три слоя мертвецов. Яни видела потрясение в глазах, устремленных на Йедана Деррига. Он же стоял перед раной - так близко, что за один шаг мог оказаться внутри, перенести битву во владения врага. На миг ей показалось, что так он и сделает, ведь для брата нет невозможного... но он повернулся и встретил взор сестры.

  - Если бы ты склонилась...

  - Нет времени, - ответила она, стряхивая кровь с меча. - Ты сам видел. Они знают, чего ты хочешь. Они не позволят.

  - Нужно сделать всё так, чтобы у них не нашлось времени для ответа.

  - Они нетерпеливы.

  Брат кивнул и встал лицом к бойцам. - Они отойдут от врат и перестроятся. Капитаны! Отводите отряды, заменяйте на тыловые. Сигнал летерийцам. Трясы! Вы сегодня стояли на Берегу, и стояли хорошо. - Он вложил меч в ножны, заглушив леденящее нервы хихиканье. - Так мы измеряем последние дни. Здесь, на границе, прочерченной костями предков. И никто нас не сдвинет.

  Трясы! Скажите мне, когда вернетесь домой - скажите мне, когда истина дойдет до вас. МЫ ДОМА.

  Слова эти устрашили ее, но еще страшнее был согласный рев народа.

  Йедан казался удивленным. Повернувшись, он скрестил с ней взоры, и она увидела в глазах истину.

  "Брат, ты не чувствуешь. Ты не чувствуешь себя дома. Не чувствуешь того, что ощутили они!"

  Во взоре нечто блеснуло, нечто личное проскочило между ними. Яни Товис была потрясена, как никогда прежде. Тоска, страх, отчаяние.

  "Ох, Йедан. Я не знала. Не знала".

  ***  

  Кадагар Фант, Лорд Света, трепетал, стоя перед трупом Ипарта Эруле. Третий его визит для обозрения хода битвы за врата, в третий раз покинул он стены - чтобы встать перед обезглавленным драконом, валяющимся на россыпи ломаных черных кристаллов. Золотая чешуя потускнела, брюхо вздуто газами, плащовки собрались в зияющем "рте" обрубленной шеи - шевелится масса белых крыльев, словно из трупа проросли цветы и отмечают некое безумное празднество.

  Арапал Горн отвернулся от владыки, не готовый вступать в разговор. Он посылал сквозь брешь легион за легионом и с нарастающим отчаянием наблюдал, как они возвращаются потрепанные, в крови. Сотни солдат лежат на залитых кровью матрацах - он слышит их стоны за лязгом оружия готовящихся к новой атаке. Трижды большее число молчит, ровными рядами лежа в траншеях за лагерем целителей. Сколько осталось за брешью, он не знает - тысяча? Больше? Враги не лечат раненых Лиосан, да и зачем бы им это?"Мы быстро убили бы их раненых, назвав это милосердием. Такова механика войны. Такова ее логика, раз за разом одолевающая нас".

  Вверху кружат три драконицы. Словно вспугнутые птицы, они не хотят садиться после смерти Ипарта. Арапал ощущал их ярость и некий голод - как будто какая-то часть этих существ, безмозглых словно рептилии, желает спуститься и пожрать смрадные останки. Оставшиеся семеро, вернувшиеся в прежнюю форму на рассвете, создали лагеря по сторонам Великого Проспекта. Вокруг них особые легионы, элита, настоящие воители Лиосан, еще не вынимавшие оружия, еще не шагавшие к вратам. Они ждут лишь приказа Кадагара.

  Когда он будет отдан? Когда владыка решит, что увидел слишком много погибших горожан? Обычных обывателей под командой знати, вынужденной подчиняться Солтейкенам. Солдаты лишь по имени, о, как они умирали!

  Ярость обуяла его от одной мысли. "Но я не погляжу на владыку. Не стану вновь его умолять. Он смилостивится, лишь когда все мы умрем? Для кого же будет его победа?" Хотя... он знает ответ.

  Если Кадагар Фант будет в конце стоять один; если он сядет на пустой трон в пустом дворце пустого города - он и это сочтет триумфом. Захват Харкенаса не имеет значения. Лорду Света важно лишь полнейшее истребление всех, кто ему противостоит."По обе стороны разрыва.

  Помнишь, Кадагар, как однажды в Саренас пришел чужак? Мы тогда были еще детьми, еще друзьями, еще были открыты возможностям. Но даже тогда нас потрясла его смелость. Человек, почти столь же высокий, как Лиосан, под рваным плащом кольчуга, спускающаяся чуть не до лодыжек, под левой рукой полуторный меч. Длинные седые волосы, которые явно не привычны к гребню; борода под тонкими губами запачкана, пожелтела. Он улыбался - все докладывали об этом, и разведчики от Южных ворот, и зеваки, встававшие на улицах, чтобы поглядеть, как он шагает к цитадели в сердце Саренаса.

  Он всё улыбался, входя в тронный зал. Твой отец подался вперед на троне, так что костяное дерево заскрипело.

  А вот Харадагар - твой дядя - что-то прорычал и схватился за меч. Слишком много дерзости в чужаке. Слишком много презрения в его улыбке.

  Но твой отец воздел руку, останавливая Мастера Оружия, и заговорил с незнакомцем таким тоном, какого мы никогда не слышали.

  "Каллор Верховный Король, приветствую тебя в Саренасе, последнем граде Тисте Лиосан. Я Крин Нэ Фант, Поборник Высокого Дома Света..."

  "Сын Серап?"

  Владыка вздрогнул. Кадагар, я увидел стыд в твоих глазах.

  "Моя... бабка, Верховный Король. Я не знал..."

  "Она не имела причин тебе рассказывать, верно?" Каллор огляделся. "Она была здесь не лучше пленницы - они прогнали даже ее служанок. Пришла чужачкой, и чужачкой вы решили ее оставить. Удивляться ли, что она сбежала из вашего помойного ведра?"

  Меч Харадагара свистнул, покидая ножны.

  Каллор поглядел на Мастера Оружия и ухмыльнулся. Увиденное в его глазах похитило смелость Харадагара - ох, стыд на стыде, Кадагар! Твои первые раны? Думаю теперь, что это так.

  Верховный Король снова глядел на Крина. "Я ей обещал, и я здесь. Крин Нэ Фант, твоя бабка из рода Иссгина мертва".

  Крин медленно выпрямился на престоле, но выглядел он съежившимся, дряхлым в этой костяной клетке. "Что... что случилось?"

  Каллор хмыкнул: "Что? Я только что сказал. Она мертва. Недостаточно?"

  "Нет".

  Пожав плечами, Верховный Король ответил: "Яд. Из своих рук. Я нашел ее на рассвете первого дня Сезона Мух, холодную, застывшую на троне, что сделан для нее моими руками. Крин Нэ Фант, я ее убийца".

  Помню последовавшую тишину. Помню сухость своих губ, и что я мог смотреть лишь на ужасного седого человека, стоявшего без страха и произносившие речи, способные вызвать насилие.

  Но Фант качал головой. "Если... ты сказал "из своих рук"...

  Улыбка стала оскалом: "Ты вправду веришь, что самоубийство совершается лишь тем, кто забирает свою жизнь? Во всю эту чушь насчет эгоизма и ненависти к себе? Такую ложь мы твердим, чтобы избавиться от стыда, от обвинений в соучастии". Он поднял кольчужную руку, ткнул пальцем в Крина, а потом обвел всех стоявших в зале. "Вы все приняли участие в ее смерти. Вы заперли двери. Украли у нее верных слуг и друзей. Шептались за спиной, стоило ей отвернуться. Но я пришел не творить отмщение. Смею ли я, виновный, стоящий в луже свежей крови? Я недостаточно ее любил. Я никогда не умел крепко любить.

  Я убил ее. Капля яда в день на протяжении тысячи лет.

  По ее воле вернулся я в Саренас. По ее желанию принес вам это". Он вынул из-под серого плаща растрепанную куклу. Бросил к подножию трона.

  Весть уже разнеслась, и в дверях, в двадцати шагах за спиной Каллора, стояла мать твоего отца. Дочь Серап.

  Знал Каллор, что она там, слушает его слова? Изменилось бы хоть что-то?

  "Она делала ее для дочки", сказал Каллор, "и забрала с собой при бегстве. Незавершенную. Только узелок шерсти и тряпок. Такой она оставалась все века, когда я знал и любил Серап. Подозреваю", добавил он, "она случайно снова ее нашла. И решила, что стоит... доделать. На заре, когда я ее нашел... кукла лежала на чреслах, словно новорожденное дитя".

  Мать Крина всхлипнула и упала на колени.

  Снова улыбаясь, Каллор отстегнул пояс и позволил мечу упасть на каменный пол. Гулкий звон огласил палату. "Речь окончена. Я убийца Серап, я жду поцелуя праведного отмщения". Он сложил руки на груди и замер.

  Почему я вспомнил всё это, Кадагар? При всей жалкой трагичности того мгновения, разве не случившееся после наполняет грудь пеплом?

  Крин, подняв руку, прижал пальцы к виску. Не открывая глаз, взмахнул другой рукой. "Иди, Каллор. Просто... уходи".

  И тут я понял смысл улыбки Верховного Короля. Он не радовался. Нет, это была улыбка человека, желающего смерти.

  А что сделали мы? Не уважили его желание.

  Помню, как он поднял меч, как отвернулся от трона и вождя на нем, как вышел. Проходя мимо кучки придворных и съежившейся женщины, он помедлил, поглядел на нее сверху вниз.

  Если он что-то сказал, мы не слышали. Как и те, что были рядом. Потом он ушел окончательно, скрылся с наших глаз.

  Четыре года спустя ты поклялся, что никогда не зачнешь дитя. Что все Лиосан будут тебе как дети, если ты взойдешь на престол. Я, кажется, смеялся, такой слепой к будущему, поджидавшему нас многие сотни лет спустя. Я, кажется, ранил тебя, как часто делают дети".

  - Возлюбленный брат.

  Арапал повернул голову. - Брат.

  - Твои мысли улетели далеко. О чем ты думал, если смог унестись от этого места?

  Что это в глазах Кадагара? Завистливое желание? Вряд ли. - Лорд, это всего лишь усталость. Миг отдыха. - Он поглядел на собравшиеся легионы. - Они готовы. Хорошо.

  Когда он решил присоединиться к свите, Кадагар остановил его рукой, придвинулся и прошептал: - О чем ты думал, брат?

  "О тряпичной кукле". - Старый друг, этот момент был свободен от мыслей. Место серой пыли. И ничего больше.

  Кадагар отпустил его, отошел на шаг. - Арапал... это правда?

  - Лорд?

  - Смех...

  - Да, Лорд. Нас ожидает меч Хастов в руке воина Трясов. - Он указал на остов дракона. - Два взмаха клинка, и шея Ипарта Эруле перебита.

  - Нужно убить этого воина-Тряса!

  - Да, Владыка.

  Кадагар поднес руку во лбу, напомнив этим своего отца, бедного, потерянного Крина Нэ Фанта. - Но... как?

  Арапал склонил голову набок. - Владыка? Ну, когда падут все другие и он останется в одиночестве. Когда двенадцать драконов проломятся через завесу. Владыка, это не легион Хастов. Один меч.

  Кадагар уже кивал, в глазах плескалось облегчение. - Именно так, брат. - Он глянул на труп. - Бедный Ипарт Эруле.

  - Бедный Ипарт Эруле.

  Кадагар Фант, Лорд Света, облизал губы. - Какая напрасная потеря.

  ***  

  В каждом донесшемся до Сендалат Друкорлат эхе чудился смех призраков. Вифал сел близко, у подножия трона, почти у ее ног; однако он казался сонным, утомление превратило в насмешку намерение быть на страже. Сендалат было всё равно. Падение смертных всегда несет привкус иронии, не так ли?

  Она сомкнула глаза, слушая, ожидая возвращения видений. Это послания Матери Тьмы? Или всего лишь обрывки жизней, отданных стенам и каменным полам?"Мать, сомневаюсь, что ты причастна. Они сами наслали мрак, а все эти суровые голоса в черепе... я отлично их помню".

  Бок красен от крови. Аномандер Рейк предстал перед Легионом Хастов. "Вторжение началось", сказал он ожидающим воинам. "Мы рискуем оказаться в меньшинстве". Он глубоко, медленно вздохнул. Челюсти на миг сжались от боли. "Я буду ждать их за Разрывом, чтобы отогнать от Трона Тени. Значит, врата остаются свободными. Легион Хастов! Вы отправитесь к вратам. Пройдете в них. Ввяжетесь в бой и удержите их там. И...", он оглядел ряды лиц под шлемами, "когда останутся последние пятеро, они должны отдать жизни ради запечатывания раны. Вы, в доспехах и с оружием Хастов, навеки закроете Старвальд Демелайн".

  Заунывные вопли клинков и кирас, шлемов, поножей и рукавиц, оглушительный хор, переходящий в дикий хохот. Но лица воинов-Анди остались непроницаемыми под напором безумного веселья. Торжественно отдав честь, они подчинились приказу лорда.

  "Легион Хастов, мы больше вас не видели.

  Но Элайнты перестали появляться.

  Легион Хастов, многих ли вы убили на той стороне? Сколько костей лежат в грудах на чужой равнине? Там, у врат? Я почти... почти вижу их - срубленный лес костей.

  Но ныне тени скользят между них, тени с неба.

  Аномандер Рейк, "навеки" - это ложь. Но ты знал. Ты просто покупал время. Думал, мы приготовимся к следующему вторжению. Мы готовы? Кто готов?

  Но все же во мне шепчет сомнение. Ты заставил ее повернуться к нам лицом. Ну, не к нам. Ко мне.

  Убил дракона, да ну, Йедан Дерриг?

  Готов ли убить еще тысячу?"

  ***   

   Вифал понимал, что спит. Город мекросов, где он родился, вовсе не похож на этот, место дымчато-темного кварцита, стен из слюды и каменного угля; пусть скрипы под ногами, подъемы и проседания говорят, что город действительно плывет по невидимым морям, но за пределами наклонной ведущей к морской стене улицы он не видит совершенно ничего. Ни звезд сверху, ни морской пены внизу.

  Трещит такелаж. Единственные звуки вокруг. Город брошен, он один здесь.

  - Смертный. Она не послушает. Она заблудилась в прошлых эпохах.

  Он огляделся и крякнул, сердясь на самого себя. Богиня Тьмы. Что еще он может у нее увидеть, если не пустую бездну? - И я, город-остров, не привязан и лишен якоря, пойман незримыми течениями. Видит Маэл, Вифал, даже твоим снам не хватает тонкости.

  - Отчаяние - порча, Вифал из мекросов. Ты должен предупредить...

  - Прости что прерываю, Мать Тьма, но она меня уже не слышит. Честно сказать, я не в обиде. Мне нечего сказать. Ты сделала ее правительницей пустого города - и каких чувств ожидала?

  Наверное, слишком смело. Окружающая темнота не ответила.

  Он брел, не зная куда, но ощущал необходимость найти это. - Я утерял веру в серьезность мира. Любого мира. Каждого мира. Ты дала мне пустой город, а мне смешно. Не то чтобы я не верил в призраки. Как я могу? Я же уверен, что ВСЕ мы призраки. - Он помедлил, опустил руку на сырой, холодный камень морской стены. - Лишь это реально. Лишь останки мгновений, растянувшиеся в годы. Столетия. Мы... мы просто проходим мимо. Полные эфемерных мыслей...

  - Ты сдаешь слишком многое, Вифал.

  - Это легко, - ответил он, - когда все мое не стоит и проклятого гроша.

  - Этот островной город - призрак. На самом деле он лежит на дне моря. Он плывет лишь в твоей памяти, Вифал.

  Он хмыкнул. - Призрак грезит о призраках в призрачном мире. Вот что я научился понимать, Мать Тьма. От Тисте Анди и этих Лиосан. Как они могут взять сто тысяч лет и сдавить в руке. Нет истины во времени. Все ложь.

  - Она согласна с тобой. Она рождена заложницей ради неведомой судьбы, рождена заложницей будущего, которого не могла вообразить, тем более изменить. В этом она символизирует любого ребенка.

  - Но ты зашла слишком далеко, - потряс он головой. - Ты так и не дала ей повзрослеть.

  - Да, мы не отпускали бы детей никогда.

  Мекрос оканчивался иззубренным краем, словно его разорвали надвое. Вифал продолжал шагать, пока его не понесло вниз в темноте.

  Он вздрогнул, вскинул голову. Огляделся. Тронный зал Харкенаса, Сендалат сидит на престоле, закрыла лицо руками, неудержимо плача. Тихо выругавшись, он встал, заскрипев затекшими суставами, и подошел к ней.

  Крепко обнял.

  Сендалат неразборчиво пробормотала ему в плечо: - Пять тысяч воинов. Из шахт, из тюрем. Из помойных ям города. Пять тысяч. Легион Хастов - я видела их, идущих маршем из горящего города. - Она подняла лицо, открыла измученные глаза. - Их мечи выли. Доспехи пели от радости. Никто не стоял по сторонам, не рыдал. Нет, те, что еще были живы, бежали по улицам от этого смеха. Звук... такой ужасный...Легион Хастов маршировал к смерти, и никто не смотрел им вслед!

  Он влепил пощечину, такую сильную, что королева упала с трона. - Хватит, Сенд. Дворец сводит тебя с ума.

  Она извернулась, встав на колени - в руке нож, глаза пылают яростью.

  - Уже лучше, - буркнул он, отскочив от режущего выпада. - В твоей черепушке слишком много злых духов, женщина. Они думают, будто им есть что сказать. Но это не так. Они проклятые дураки. Знаешь, откуда я это понял? Потому что они еще не улепетнули отсюда!

  Вифал с опаской следил, как она встает, облизывает кровь с губ. Затем Сендалат спрятала нож. Прерывисто вздохнула. - Супруг, это ожидание. Я жду, что все умрут, что легионы Лиосан войдут в город, во дворец. А потом убьют тебя. Непереносимо.

  - Не только меня. Тебя тоже.

  - Ну, о себе я не сожалею. Совсем.

  - Есть другие Тисте Анди. Должны быть. Они уже идут...

  - Зачем? - Она сгорбилась на ступени трона. - Отомстить за меня? Так оно и длится, туда и обратно. Как будто в этом есть смысл. - Королева подняла голову. - Этим стенам не всё равно? Этому полу? Нет, но я всё изменю, Вифал. - В глазах был гневный вызов. - Сожгу дворец до основания, прежде чем они появятся. Даю клятву.

  - Сендалат, гореть тут нечему.

  - Есть иные способы, - прошипела она, - вызвать пламя.

  ***   

  Поле битвы снова очистили от трупов, сломанного оружия и кусков плоти, но белый некогда песок остался бурым как грязь. Капитан Сласть еще немного поглядела на него, потом продолжила изучение рукояти своего меча. Кожаная обмотка повредилась - в последней схватке меч дважды сам собой поворачивался в руке. Подняв голову, она отыскала молодую летерийку, одну из назначенных Йеданом на собирание подходящего оружия. - Ты! Сюда!

  Девушка сноровисто подтащила санки. Сласть принялась копаться в груде измазанного кровью железа. - Хоть одно кудахтало, девушка? - Она подмигнула. - Не думаю, но ведь надежда не повредит?

  - Вы капитан Сласть.

  - Пока что да. - Она выбрала меч Лиосан, взвесила в руке, оценивая баланс. Потом уставилась на острие. И фыркнула: - Похоже, ему сто лет, и все сто лет его не точили. Почему тут нет летерийского оружия?

  - Лиосан его крадут, госпожа.

  - Что ж, единственный способ нас побить - поменять всё оружие, оставив нам бесполезный мусор. Лучше сообщить принцу, что нужно им мешать. Не забудь повторить хорошенько. - Сласть взялась за свой меч. - Вот, у тебя пальцы маленькие - давай протащи полоски тут и тут, где плетение ослаблено. Сделай хоть это, я закончу.

  Девушка воспользовалась не пальцами, а зубами, мигом протянув полоски в петли.

  - Умница. - Сласть сильно потянула за полоски и с удовлетворением увидела, что оплетка туже прилегает к основе. - Ну, сделай так же с вот этими. Спасибо. А теперь можешь идти - вижу, они снова там скопились.

  Девушка надела на плечи веревку и утащила санки. Костяные полозья легко скользили по песку пляжа.

  Капитан Сласть встала на свое место в строю. - О нынешнем дне, - сказала она громко, - Нить будет жалеть долго. Может он, дерьмец ленивый, и думает, что пять шлюх и кувшин вина в постели - заслуженная награда. Но я ему сочувствую.

  - Капитан всегда сверху! - крикнул кто-то из заднего ряда.

  Сласть выждала, пока не утихнет смех. - Не могу нассать на кучу монет, их в нашей армии не выдают даже офицерам - так что не обижайтесь, если выберу что-то другое. Или кого-то.

  - Не обидимся, капитан!

  Заревели рога. Сласть встала лицом к Бреши. - Они идут, солдаты! Ну, будем суровыми как сны девицы! Оружие готовь!

  Смутная масса навалилась на тонкую как кожа преграду, начала рубить ее клинками. Потом мечи исчезли.

  "Что за дерьмо? В этот раз что-то другое..."

  Из раны вырвались три огромных пса. Пропитанный кровью песок взлетел под ногами тварей. Одна рванулась направо, к строю трясов - белое пятно величиной не меньше быка. Вторая налетела на другой фланг, а та, что была перед Сластью, встретила ее взгляд и пригнула широкую голову. Капитану показалось, что сила покинула тело вместе с изумленным выдохом. Гончая прыгнула прямо на нее.

  ***  

  Едва открылись челюсти, являя клыки длиной с кинжал, Яни Товис низко присела и взмахнула мечом. Лезвие впилось в шею твари и отскочило, сопровождаемое брызгами крови. Рядом завопил воин-тряс, но крик быстро затих - голова человека пропала впасти Гончей. Захрустели кости; тело поднялось в воздух, когда пес попятился, перегрызая шею. Обезглавленное тело рухнуло в потоках темной крови, перевалилось на спину.

  Яни Товис выбросила меч вперед, но кончик скользнул по груди Гончей.

  Зарычав, та мотнула головой. Удар заставил Яни закружиться. Она тяжело ударилась оземь и перекатилась набок, увидев, как ряды Лиосан проходят сквозь брешь в пятнадцати шагах от нее. Меч она уронила, в кулаках ощущался лишь клейкий песок. Яни чувствовала, как куда-то утекает сила. По телу распространялась боль.

  Сзади Гончая уничтожала ее людей.

  "Вот и конец. Так просто?"

  ***  

  - Пики! - орал кто-то. "Я?" Когда тяжелая Гончая прыгнула, Сласть упала на песок, извернулась и ткнула мечом в брюхо пролетавшей сверху твари.

  Конец меча отлетел назад, словно выпущенный из арбалета, вдавил плечо в песок. Задняя лапа Гончей задела женщину, заставив полететь, махая руками и ногами. Она слышала со всех сторон лязганье деревянных пик. Полуоглушенная Сласть свернулась клубком под Гончей. Весь мир заполнило рычание, и хруст костей, и вопли умирающих летерийцев. Ее снова лягнула лапа, выбросив на сторону.

  Скрипя зубами, она заставила себя встать на карачки. Меч оставался в руке, приклеенный липкой кровью (очевидно, где-то был порез). Она поползла к беснующемуся демону. Поднырнула...

  Притупившийся кончик меча угодил Гончей в уголок левого глаза. С почти человеческим стоном зверь отпрянул, разбрасывая людей. Тело его было покрыто десятками ран от наконечников пик, белая шкура стала алой. Все больше солдат напирали со всех сторон. Гончая споткнулась о труп, развернулась к новым нападающим.

  Левый глаз был залит кровью.

  "Получила, говенная куча!"

  Кто-то подскочил, размахивая топором лесоруба. Удар по черепу... зверь упал на колени. Рукоять треснула; Сласть видела, как сорвался сам топор. Половина черепа Гончей блестела костью, кусок кожи повис над челюстью.

  Однорукий Нить отшвырнул бесполезное топорище и потянулся за ножом.

  Гончая выбросила шею, морда молотом ударила человека. Клыки прорвали кольчугу, глубоко впились в грудь. Рывок... ребра словно взорвались, летя вслед за головой зверя. Нить повернулся, склонился.

  Сласть закричала.

  Второй укус Гончей оторвал ему лицо - лоб, скулы, верхнюю челюсть. Нижняя челюсть повисла, качаясь подобно кровавому воротнику. Оба глаза исчезли. Нить упал навзничь.

  Пьяно шатаясь, Гончая попятилась. Сзади Лиосан приближались ощетинившейся шеренгой, лица светились желанием.

  - Отогнать! - завопила Сласть.

  Ровняя пики, летерйцы двинулись вперед.

  ***   

  - Королева! Королева!

  Воины-трясы внезапно окружили Яни Товис. Она слышала где-то позади Гончую - рык, удары клинков, треск копий, ужасающие вопли боли - клубок безумия оказывался все глубже в рядах ее народа. Но два десятка ее охранников стояли лицом к солдатам Лиосан.

  "Защищают королеву. Нет, прошу... не надо..."

  Их не хватит. Они умрут ни за что.

  Лиосан налетели гребнем волны, разлились по сторонам, изолируя Яни и ее защитников.

  Кто-то склонился, поднося ей меч.

  Горло стиснул рвотный спазм. Яни заставила себя встать.

  ***   

  Увидев, что Гончая напала на левый фланг, Йедан Дерриг помчался навстречу. Хаст издал безумный улюлюкающий вопль и, казалось, ужасный звук заставил чудище насторожиться - на кратчайший миг, прежде чем оно ринулось на принца.

   Челюсти раскрылись над самой землей в ожидании, что он присядет. Однако вместо этого Йедан высоко прыгнул и перевернулся в воздухе над плечами пса. Меч сверкнул, стремясь вниз...

  Лезвие Хастов завизжало, кусая, впиваясь в позвоночник и спинной мозг.

  Зад зверя свесился на сторону; Йедан приземлился рядом. Ударился, перекатился и встал, устремляя взор на Гончую.

  Он смотрел, как она падает... тело ударяется о песок, за ним и голова... Глаза тупо смотрели вверх. А за трупом зверя - ряд лиц. Летерийцы. Трясы. Разинули рты, словно идиоты.

  Он указал на Сласть: - Капитан! Фланг вперед, тупым клином! Давите Лиосан сильнее!

  Сказав, он тут же отвернулся и побежал. Оставались еще две Гончие.

  Впереди клин Лиосан сблизился с летерийцами Сласти. Ни те, ни другие не желали уступать. Йедан не видел Гончих - их успели убить? Нет, вон там - одна пытается скрыться в ране Светопада. Неужели он позволит ей уйти?

  "Нет".

  Но чтобы добраться до зверей, ему нужно пройти сквозь пару десятков Лиосан.

  Они увидели его и отпрянули.

  Хастский меч визгливо захихикал.

  Йедан зарубил двоих и ранил еще одного, прежде чем его - на время - остановили остальные. Мечи рвались к лицу, тогда как другие били в живот и бедра. Он блокировал выпады, отвечал. Изгибался, пробираясь вперед.

  Летели отрубленные у локтя и запястья руки, отпуская оружие. Брызгала и хлестала кровь, падали тела. Дикие лица, рты раскрыты от боли и шока. И тут он оказался за ними, оставив позади ужас и груды мяса.

  Гончей оставалось три шага до бреши. Она с трудом удерживалась на лапах.

  Он увидел, как повернулась голова, и поглядел зверю в глаза. Оба сочатся кровью. Порванные губы отодвинулись, показывая черные десны - зверь зарычал, готовясь прыгнуть...

  Но не успел. Выпад. Порез. Кишки Гончей вывалились наземь в облаке бурой жижи.

  Она присела, завыла.

  Йедан вскочил на спину зверя...

  ... как раз вовремя, чтобы увидеть рвущуюся из врат четвертую Гончую.

  Принц прыгнул, вытягивая меч.

  Вонзил его в широкую грудь. Клинок зашелся в булькающем веселье.

  Ответный удар головы зверя вбил его в землю, но Дозорный не выпустил меч, вытягивая его из раны. Пес кашлял кровью - густые, горячие струйки - и мотал головой.

  Йедан уперся ногой в горло, освобождая меч, повернулся - и увидел, как к нему поворачивается масса воинов Лиосан. Быстро не получится - оба фланга успели сомкнуться. "Много работы впереди..."

  Тут в ране позади возникло новое присутствие, заставило подняться дыбом волоски на шее. Нависло, сочась мерзкой магией.

  "Дракон".

  Тихо выругавшись, Йедан Дерриг повернулся и нырнул в рану Светопада.

  ***  

  Половина ее воинов пала; Яни Товис ощущала, как слабеет. Она едва могла держать меч. "Боги, что такое? Неужели я так сильно ранена? Голова болит... но... что еще?" Она зашаталась, осела на одно колено. Битва смыкалась со всех сторон. "Что же..."

  Сотрясение почвы за линией трясов. Гончая, визжащая от боли и ярости.

  Она поглядела туда. Голова кружилась.

  Серые миазмы магии вырвались с края ближайшего к Светопаду фланга; плюющаяся, трещащая волна ударилась о строй Лиосан. Тела взлетали в облаке алого тумана.

  Крики... кто-то подхватил Яни под руки и потащил к перестраивающейся линии трясов - и там была бегущая Сквиш.

  - КРОВЬ КОРОЛЕВЫ! КРОВЬ КОРОЛЕВЫ! - Ведьма выглядела десятилетней девочкой, сияющим золотым ребенком. - Оставьте ее. Вы, вперед!

  Грохот из раны заставил упасть на колени всех.

  ***  

  Оглушенный внезапным громоподобным "КРАК!" из разрыва, Арапал Горн видел, как пятится собрат-Солтейкен. Элдат Пресен, самая молодая и смелая из всех, так радостно рванувшаяся вслед Гончим Света, вытягивала голову из врат. Вслед фонтаном била кровь.

  Он в ужасе наблюдал, как мозги и кровяные сгустки вываливаются из разбитого черепа.

  Тело драконицы сотрясли волны судорог, хвост захлестал, когти впились в землю, вырывая целые пласты. Слепые взмахи хвоста разбрасывали воинов, убивали.

  Громадный торс сплющился, резко содрогаясь; шея и голова Элдат извивались. Арапал смог понять, как ужасен был выпад меча, раскроивший ей череп, уничтоживший ясноглазую, смешливую девушку. Он всхлипнул, но не отвернулся. "Элдат. Играющая с саду, в другом веке. Мы тогда думали лишь о мире. Но ныне я гадаю: был ли он вообще, тот век? Или мы просто затаили дыхание? Все эти годы, десятки лет - она вырастала в прекрасную женщину, все мы видели. Видели и это дарило нам удовольствие.

  И ох, как всем нам хотелось уложить ее в постель. Но она отдала сердце единственному, тому, кто никогда не захочет обнять женщину - как и мужчину. Кадагару не было дела до таких пустяков, и если он снова и снова разбивал ей сердце... что ж, такова цена служения народу. Он стал отцом для всех них, потому не мог быть ни для кого любовником.

   Кадагар, ты снова стоишь на стене.

  Смотришь на ее смерть, и нет здесь милости, нет благословенной быстроты. Разум ее уничтожен, но тело не сдается. Кадагар Фант, какой урок осмелишься ты извлечь?"

  Он вздрогнул, овладевая собой. - Освободить место, - приказал он офицерам. Голос дрогнул. Он тяжело вздохнул, откашлялся. - Она умрет не скоро. Не сейчас.

  Посеревшие солдаты пошли исполнять приказ.

  Арапал оглянулся на врата."Хаст. Ты пришел встретить ее на пороге. Где же тогда мои солдаты? Где - боги подлые! - где Гончие?"

  ***  

  Йедан слепо размахивал руками в ниспадающих потоках света. Смех меча медленно затихал. Вот реальная опасность. Заблудиться в Светопаде. Но выбора не было: он должен поскорее вернуться. Остается одна Гончая. Сколько солдат уже умерло, пока он бродит в адском свете?

  Он ощущал ужасную боль раны, отчаянное желание этой злобной, острозубой вещи исцелиться.

  Йедан встал на месте. Неверный шаг может привести на равнину Лиосан, к десяткам тысяч врагов. И новым драконам.

  Тяжелый, давящий поток сзади. Он вихрем развернулся.

  Что-то идет...

  Гончая вырвалась из света.

  Он присел, взмахнул мечом. Отрубил передние лапы. Зверь пошатнулся - он вскочил и ударил по шее. Меч Хастов прошел насквозь, с восторженным криком хлебнув из гортани. Голова покатилась к ногам Йедана.

  Он чуть постоял, глядя вниз вложил меч в ножны, склонился... Спина затрещала, когда он попробовал поднять голову. Йедан встал лицом туда, куда спешила Гончая, и с рычанием толкнул голову в свет.

  Потом пошел в противоположном направлении.

  ***   

  Не один Арапал Горн видел, как из врат вылетела голова Гончей, тяжело покатившись по почве. Крики ужаса и отвращения звучали со всех сторон.

  Он и сам смотрел в ужасе.

  "Не может быть, что это один человек. Не может!

  Нас поджидает целый легион Хастов. Сотни проклятых убийц, сведенных с ума оружием. Никто их не может остановить, никто не может победить.

  Нам не выиграть".

  Не моргая, он взирал на большую голову, в пустые глаза. Потом отвернулся к умирающей драконице. Ее оттащили к телу Эруле. Челюсти впились в вонючий бок. Движения стали слабее, в них уже не было бешеной ярости. "Элдат, умри. Прошу".

  - Уже недолго, - шепнул он. "Уже недолго".

  ***  

   Волны магии гнали Гончую к ране; Стяжка и Сквиш шли за ней, перелезая через трупы и еще не успевших умереть истерзанных людей. Сласть брела за ними. Ее ранили в правое плечо, кровь не останавливалась. Рука покрылась багрянцем, из кулака текли густые струйки. Мир быстро терял цвета.

  Она увидела Краткость, ведущую плотный клин летерийцев с левого фланга. Где принц?

  "И что за грохот был в бреши?"

  Рядом виднелся остов Гончей, а ближе к вратам еще одна жуткая тварь дергалась на боку, сучила лапами. Солдаты подступали, нацеливая пики. Убить такую удастся не сразу.

  "Я так устала". И тут же сила покинула ноги, на села. "Плохая рана. Клыки? Коготь? Не помню... не смогла обернуться и поглядеть. Но хотя бы боль ушла".

  - Капитан!

  Сласть посмотрела на меч в руке. Улыбнулась."Ты молодец. Не подвел. Где та девушка? Нужно ей рассказать..."

  - Кто-нибудь, отыщите ведьму. Скорее!

  Голос прозвучал громко, почти над ухом но, тем не менее, показался приглушенным. Она видела, как бежит Краткость, но перебираться через все эти тела - тяжкая работа, и Сласть принялась гадать, успеет ли та вовремя.

  "Вовремя? До чего? А, до этого".

  Она попыталась лечь, но поняла, что ее кто-то сжимает в объятиях.

  - Полспины откушено! Где ведьмы?!

  - Истощены.

  - Нужно...

  Рев заполнил ее уши. Сласть поглядела на руки, одна из которых еще сжимала оружие. Она позволила ей разжаться. Рука не послушалась. Сласть нахмурилась, но гримаса тут же пропала. "Понимаю. Я была солдатом. Не воровкой. Не преступницей. Солдатом. А солдат никогда не бросит меч. Никогда. Это видно по глазам.

  Видите это в моих глазах? Спорим, видите.

  Верно. Наконец-то верно. Я была солдатом".

  ***   

  Краткость была в десяти шагах, когда увидела, что подруга умирает. Она закричала и села между трупов. Пересечь поле брани - это был кошмар, путь неуправляемого ужаса. Летерийцы, трясы, Лиосан - тела как тела, смерть как смерть, имена значат меньше чем ничего. Она вымокла в пролитом, в упущенном. Запах бойни так густ, что можно завязнуть.

  Она сжала голову руками.

  "Сласть.

  Помнишь лохов? Как мы забирали всё, что у них имелось? Было - мы с тобой против мира и богов. И было это здорово... пока мы выигрывали. Мы не стеснялись побивать их на их же поле. Да, на их стороне были законы, украденное ими считалось благоприобретенным. Но ведь они сами и писали законы. Вот единственная разница.

  Мы привыкли ненавидеть их жадность. Но потом сами стали жадными. Поймали нас, и поделом.

  Жизнь на острове - как это было скучно. До прихода тех малазан. Все началось тогда, точно? И привело нас сюда.

  Они бросили нас, как кости, и сковали Островом. Мы могли бы сбежать назад, к тому, что знали и презирали. Но мы не сбежали. Мы остались с Полутьмой и Дозорным, нас сделали капитанами.

  И теперь мы повели войну. Ты - до конца, Сласть. Я еще сражаюсь. Так и не зная, ради чего.

  Десять шагов, но я не могу на тебя смотреть. Не могу. Между нами расстояние. Живая, я его не пересеку. Сласть, зачем ты меня оставила?"

  Йедан Дерриг появился из раны Светопада. Смех меча терзал воздух. Он глядела и думала, каким потерянным он кажется. "Но нет. Это я. Это я. Он знает, что нужно знать. Он все понял. Это идет от крови".

  ***   

  Сержант Селло подошел к Йедану. - Принц, она жива, но без сознания. Ведьмы использовали...

  - Знаю, - бросил он, осматривая поле брани.

  Сержант, грузный и широкоплечий - с примесью крови Тартеналов - проследил его взгляд и вздохнул. - В этот раз они нам повредили, Высочество. Псы погрызли центр и правый фланг. Один зверь ранил Сласть, прежде чем его отогнали. Ох, какие потери, Высочество. Нам больно. Нить, Эйсген, Трепль, Сласть...

  Йедан сурово взглянул на него. - Сласть?

  Селло показал пальцем, обрубленным у средней фаланги. - Там.

  Фигура в руках плачущего солдата. Краткость склонилась неподалеку, опустила голову.

  - Погляди, сержант, что нужно сделать. Раненые. Оружие.

  - Да, господин... Принц?

  - Что такое?

  - Кажется, я последний.

  - Последний?

  - Из прежней команды. Из Берегового Дозора.

  У Йедана что-то застряло во рту. Он поморщился и сплюнул. - Дерьмо. Зуб сломал. - Поднял глаза, уставился на Селло: - Хочу, чтобы ты был в резерве.

  - Высочество?

  - До мига наивысшей нужды, сержант. Тогда я призову тебя. А пока держись вне битвы.

  - Господин...

  - Но когда позову, лучше тебе быть наготове.

  Мужчина отдал честь и ушел.

  - Последний, - прошептал Йедан.

  Покосился на Краткость. "Если бы на меня не смотрели, я пошел бы к тебе. Обнял бы. Разделяя горе. Мы это заслужили. Вместе. Но я не могу показать такой... слабости".

  Он мешкал, чувствуя неуверенность. Покачал сломанный зуб языком. Вкус крови. - Дерьмо.

  Краткость подняла глаза, заметив упавшую тень. - Принц. - Попыталась встать, но Йедан тяжелой рукой толкнул ее обратно.

  Она ждала, что он скажет. Но он промолчал, хотя взор был устремлен на Сласть и солдат, собиравшихся около убитой. Она заставила себя посмотреть тоже.

  Они подняли ее так бережно, что ей показалось: сейчас разорвется сердце.

  - Нелегкое дело, - пробормотал Йедан, - такое заслужить.

  ***  

  Арапал Горн увидел, что лагеря у ближайших курганов зашевелились, солдаты строятся. "Значит, решительная атака. Мы бросим во врата элиту. Легионы Света. Лорд Кадагар Фант, чего же ты ждал так долго?

  Если бы они пошли первыми, Трясы уже погибли бы. Первый укус должен быть самым сильным. Знает каждый командир. Но ты не слушал. Ты хотел сначала омыть кровью свой народ, сделать свою цель его целью.

  Но... не сработает. Они сражаются потому, что ты не дал иного выбора. Гончары вытирают руки, их круги замедляют вращение и останавливаются. Ткачи закрывают станки. Резчики откладывают инструменты. Каменщики, изготовители ламп, ловцы птиц и свежеватели псов. Матери и шлюхи, сутенеры и торговцы дурманом - все бросают дела и идут на твою войну.

  Дела остановились. Для многих дел больше не будет.

  Ты ударил свой народ в бок, оставив зияющую рану - вот как эта, что перед нами. Мы идем вперед, словно истекаем кровью. И кровь запекается на той стороне".

  Все Солтейкены превратились. Они знают, что нужно сделать. Арапал видел, что его собратья занимают посты впереди отрядов отборных солдат.

  "Однако нас ожидает Легион Хастов. Убийцы Псов и Драконов. Под бешеный хохот войны.

  Новая битва. Она станет последней. Для нас".

  Он глянул на крепость, но Кадагара Фанта видно не было. А его солдаты, его сородичи, столь жестоко истерзанные и окровавленные, повторяют одни и те же слова: - Он идет. Наш владыка поведет нас.

  "Наш владыка. Наша тряпичная кукла".

  ***  

  - Вода, Ваше Величество. Пейте.

  Ей едва хватило сил, чтобы поднести горлышко к губам. Словно дождь в пустыне, вода хлынула в трещины рта. Высохшие ткани пробудились, горло облегченно раскрылось. Она поперхнулась, закашлялась.

  - Что случилось? Где я?

  - Ведьмы и ваш брат, Королева, убили Гончих.

  "Гончие.

  Что это за день? В мире без дней, как запомнить день?"

  - Они теперь маленькие девочки, - сказала помогавшая ей.

  Яни Товис моргнула. Знакомое лицо. - Твой брат?

  Женщина отвела глаза.

  - Прости.

  Та потрясла головой. - Скоро мы увидимся, моя королева. Жду с нетерпением.

  - Не думай так...

  - Простите, Ваше Величество. Я всю жизнь о них заботилась, но тут... не смогла. Не сумела. Слишком много. С самого начала слишком много.

  Яни Товис смотрела в лицо женщины: сухие глаза, безучастное выражение. "Она уже ушла". - Они ждут тебя на Берегу.

  Хрупкая, неверная улыбка. - Так мы говорим над мертвыми. Помню.

  "Над мертвыми".

  - Скажи ведьмам... если они еще раз... используют меня вот так... хоть еще раз - скажи, я их убью.

  Женщина отпрянула: - Они выглядят десятилетними, Ваше...

  - Они не десятилетние. Это две старухи, прокисшие, злобные, ненавидящие мир. Иди и передай им предупреждение, солдат.

  Женщина встал, молча кивнув.

  Яни Товис поудобнее уложила голову, ощутив, как песок скрипит под затылком. "Пустое небо. Сны темноты. Склонись я перед Берегом, они не смогли бы меня тронуть. А теперь они меня наказали".

  - Но если бы не так, - проговорила она сама себе, - те Гончие убили бы еще сотни людей. Так кто из нас кислее и злее? Кто сильней ненавидит мир?

  "Пойду к ней. В Харкенас. Буду просить прощения. Ни одна из нас не вынесет тяжести короны. Нужно ее бросить. Нужно найти в себе силы. Непременно.

  О, я дура. Йедан не сдастся. Жизни для него перестали иметь значение. Значит, все мы должны умереть. Похоже, выбора нет. Ни у трясов, ни у летерийцев, ни у Сендалат Друкорлат, королевы Высокого Дома Тьмы".

  Она протянула руку, зачерпнув белый песок - то есть истертые кости. - Всё здесь, - шепнула она. - Вся наша история здесь. Оттуда... сюда. К грядущему. Всё... здесь. - Она поглядела и сжала ладонь в кулак, будто сокрушая всё.

Глава 16

Камень шепчет

"Потерпи"

Но зажат в руке резец

Дети плачут

"Не сейчас"

Но песчинки утекли

Небо стонет

"Улетай"

Не отступим ни на шаг

 Ветер свищет

"Вы вольны"

Но связали корни нас

Любящий вздохнет

"Навек"

Но пришла пора уйти

Умоляет жизнь

"Живи"

Но прозрачней грёзы смерть

Мы заплачем

"Не сейчас"

Но песчинки утекли

Камень шепчет

"Потерпи"...

"Заклинание", Слепой Галлан

  - Придет время, - подумал вслух Сечул Лат, - когда все мы будем забыты.

  - Говори за себя, - пробурчал Эрастрас. - "И будут они пить кровь". Помнишь? Книга Старших. Вот последняя память, которая о нас останется. Как о кровопийцах. Тирания жажды.

  - Если не нам спасать поклонников, то кому? Кто еще спасет жалких смертных?

  Топавшая сзади них по земле - будто барабан войны - Килмандарос сказала: - Их нельзя спасти. Никогда было нельзя.

  - Тогда зачем мы им?

  Эрастрас сплюнул и презрительно ответил: - Чтобы кого-нибудь винить, Сетч. За все разрушения, ими самими сотворенные. За вред друг другу. Или себе. Ладно, хватит. Мы слишком часто это пережевываем.

  Сечул оглянулся: - Мы достаточно далеко, как думаешь?

  Глаза Килмандарос затянула усталость; она не захотела смотреть назад. - Нет.

  - Садок... - начал Эрастрас.

  Она оборвала его, фыркнув. - Эта рана пронижет все садки. Древние и новые. Единственная наша надежда - уйти как можно дальше.

  Эрастрас пожал плечами: - Никогда особенно не любил К'рула.

  - Вначале, - сказала Килмандарос, - это будут всего лишь раны. Но если ее не убьют вовремя, К'рул может истинно умереть, и мир станет несуществующим. Смерть магии и еще многого.

  Сечул Лат улыбнулся Эрастрасу. - Итак, монета брошена, она кружится и кружится.

  - Она уже не наша проблема, - ответил тот, касаясь пальцем дыры украденного глаза. - Сестре придется разобраться с ней. Или еще кому.

  - И на этом основана наша участь? Кто-то придет и расчистит неразбериху, нами устроенную. Осмелюсь сказать: наши дети не обрадуются такому бремени.

  - Они не проживут так долго, чтобы чему-то радоваться или огорчаться.

  "Ясно вижу нашу проблему, друзья. Нам не нужно будущее, нам нужно прошлое. С новым именем. Но оно остается прошлым, это воображаемое царство ностальгии со сглаженными краями разломов. Рай... для кровопийц".

  - Драконус желает мне повредить, - заявила Килмандарос. - Он подстерегает меня.

  - Не глупи, - бросил Эрастрас. - Он присоединится к Тиам в убийстве Отатараловой Драконицы. Пусть он клялся в вечной борьбе с хаосом, но даже он не будет приветствовать его конец. К тому же схватка с тобой слишком рискованна - ты можешь его убить. Долго ли он был пленен в мече? Думаешь, рискнет так скоро потерять свободу? Может, у него к тебе старые счеты, Килмандарос, но он увидит угрозы более насущные.

  - Если не поймет нашей цели.

  Сечул Лат оглянулся. - Мама, уверяю тебя, он уже понял. Но я думаю, Эрастрас рассудил правильно. Драконус увидит угрозу освобождения Отатараловой Драконицы и ее присутствие станет для него магнитом. Надеюсь, роковым.

  - Многие пытались ее убить, - согласился Эрастрас, - и проигрывали. Даже пленение потребовало сложной ловушки - Рейку потребовались столетия, чтобы ее создать.

  - Он был не один, - пророкотала Килмандарос.

  - Им сделанное ты разрушила, - кивнул Эрастрас. - Аномандер Рейк мертв, и никого не осталось, сравнимого с ним в нездоровой одержимости...

  Килмандарос приблизилась к нему во время разговора; рука показалась Сечулу смазанным пятном на краю зрения. Однако удар, нанесенный Эрастрасу, не заметить было невозможно: треснули ребра, он свалился и тяжело упал наземь, перекатился и свернулся вокруг раны в груди.

  Богиня встала сверху. - Ты не будешь говорить о нем дурное, - сказала она тихо. - Мы не всегда были согласны. Зачастую мы ссорились. Но Сын Тьмы был мужем чести и цельности. Не позволю тебе оплевывать его имя. Он мертв, а твой голос похож на карканье трусливой вороны. Никогда ты не был ему ровней, и даже в смерти он стоит выше всех твоих обличий. Думаешь, я не слышу в тебе обиды? Зависти? Отвратительно.

  Сечул ощутил небольшой поток силы - Старший Бог исцелял себя. Он медленно встал и, не оглянувшись, продолжил путь.

  Миг спустя Сечул пошел за ним и перед Килмандарос.

  Она произнесла громко, чтобы оба услышали: - Рейк как-то назвал Драконуса мужем великой чести. Перед изменой. Перед днем гнева. Я ему верю.

  Сечул повернулся и внимательно поглядел на мать. - Думаешь, он оставит Отатараловую Драконицу Тиам. Отыщет тебя не ради старых споров, но ради наказания за то, что ты сделала. Накажет за ее освобождение.

  - Накажет? - Она оскалила клыки. - Сын, он постарается меня убить. И я боюсь.

  Признание превратило в лед кровь Сечула. - Мама? Не нужно было этого делать, - шепнул он.

  - Всеобщая молитва, - буркнула она в ответ.

  - Еще дальше? - поинтересовался Эрастрас.

  Килмандарос оглянулась через плечо. - Еще дальше.

  ***   

  Дракон дважды облетел его, прежде чем приземлиться среди неровной тундры, в сотне шагов впереди. Тулас Отсеченный подошел ближе и увидел, что тварь осторожно следит за ним. Чешуя словно пластины льда, молочная и почти прозрачная в тени, а на солнце ослепительно - белая. Глаза алые, как кровь. Когда между ними осталось шагов пятьдесят, дракон перетек.

  Тулас спокойно приблизился на десять шагов, но потом замер в тревоге. - Ты носишь лезвие Хастов, Сильхас Руин? Не твой стиль.

  Оружие бормотало, ощущая близость крови Элайнта. "Конечно, не крови своего хозяина".

  Сильхас Руин смотрел на него без выражения. - Похоже, ты ускользнул от их сделки - ведь сделка была, не так ли? Между моим братом и Владыкой Сраженных. Должна была быть.

  - Воображаю, что ты прав.

  - Твоей тюрьмой был Драгнипур, Принц, или королевство Худа?

  Тулас выпрямил спину, пошевелили головой. - Ты отказываешь мне в подобающем величании.

  - Не вижу трона, Тулас Отсеченный. Принц - недостаточно величаво? Предпочитаешь "самозванца"?

  - Не будь я привязан - кажется, навеки, Сильхас Руин - к состоянию неупокоенности, я обиделся бы на твои слова.

  - Если желаешь, мы можем скрестить клинки. Ты - мерзостное семя в темноте!

  Тулас обдумал предложение. - Раз ты вернулся в мир, Сильхас Руин, остается лишь один вывод: Азат научился кучно гадить.

  - Тулас, - сказал Сильхас, подходя ближе, - помнишь ночь шлюх?

  - Да.

  - Ты теперь такой неопрятный, что даже сокровища целого королевства не купят их расположение.

  - А я помню, как они завязывали глаза, прежде чем лечь с тобой. А что кричали? О, да. "У него глаза белой крысы!" или что-то похожее.

  Они стояли лицом друг к другу.

  - Тулас, может ли улыбка исказить то, что у тебя вместо лица?

  - Неизвестно, старый друг. Но знай, что я улыбаюсь сердцем.

  Их объятия были буйными - ведь вернулись воспоминания, которые они считали навеки потерянными, вернулась дружба, казавшаяся давно мертвой.

  - Против этого, - шепнул Сильхас, - даже Худ не устоит. Мой друг!

  Не сразу они разомкнули объятия.

  - Не плачь по мне, - сказал Тулас.

  Сильхас беззаботно махнул рукой: - Нежданная радость. Но... тем хуже, что была война.

  - Война, на которой мы сделали все, чтобы убить друг друга? Да, плохие были времена. Каждый попался в водоворот слишком мощный, чтобы пытаться сбежать.

  - В день разрушения Эмурланна разбилось и мое сердце. Из-за тебя, Тулас. Из-за всего, что мы потеряли.

  - Знаешь, я даже не помню собственной смерти. Вполне возможно, пришла она от твоей руки.

  Сильхас Руин покачал головой: - Нет. Ты пропал при разрушении - даже я не смог узнать, что с тобой стало. Я... я искал. Некоторое время.

  - Я сделал бы ради тебя так же.

  - Но потом Скара...

  - Проклятие Элайнтов.

  Сильхас кивнул. - Слишком легко принятое.

  - Но не тобой. И не мной.

  - Рад слышать. Старвальд Демелайн...

  - Знаю. Буря станет песней сирен.

  - Совместно мы сможем сопротивляться.

  - Улыбка моего сердца все шире. Наконец-то в душе родилась мечта. Мы будем сражаться бок о бок, Сильхас Руин.

  - Того, кто падет первым...

  - ... второй будет защищать.

  - Тулас.

  - Да?

  - Он видел мое горе. Он присоединился к поискам.

  Тулас отвел взгляд.

  - Тулас, Аномандер...

  - Нет, друг. Не сейчас - я... я еще не готов о нем думать. Извини.

  Вздох Руина был неровным. Он поднес руку к лицу оглянулся и кивнул. - Как желаешь. - Смех прозвучал грубо. - Уже не важно. Он мертв.

  - Знаю, - сказал Тулас, протянув руку и сжав плечо Сильхаса. - Более того, это ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ. Если мы не говорим о твоей потере, не считай, что я не разделяю твоего горя. Пойми же меня...

  - Хорошо.

  Тулас поглядел на Тисте Анди. - Проклятие Элайнтов.

   Друг только вздрогнул. Они долго молчали. Меч Хастов что-то бормотал в ножнах у бедра Сильхаса. Потом Анди поднял глаза. - О, есть еще один - отродье Менандоры...

  - Враг?

  - Он рожден по эту сторону Старвальд Демелайна.

  - Тогда возможный союзник. Трое... хорошее число. Ребенок владеет внутренней силой, управляет гневом?

  - Если бы мог, был бы сейчас рядом.

  - Понимаю. Какова же будет его участь?

  - Я еще не решил.

  Они пошли на север. Тундра тянулась со всех сторон. Мелкие птицы порхали над низкими кустарниками, с пути взлетали облака гнуса. Вдалеке виднелась ярко-белая линия, означавшая грань ледников.

  - Чувствую во всем этом руку Старших Богов, - сказал наконец Тулас.

  - Да.

  - Чего они хотят?

  - Того, что и всегда. Возвращения к власти.

  - За время нежизни я начал понимать старое изречение: "назад пути не бывает".

  - Они тоже знают, но тем не менее пытаются. А пытаясь, могут разрушить этот мир и множество иных. Убить самого К'рула.

  - Да, смелая игра.

  Сильхас кивнул: - Самая смелая.

  - Значит, Сечул Лат?

  - И Эрастрас.

  - Итак, Сечул бросает жребий, а Эрастрас чуть толкает его под локоть - и выпадает нужное, друзья!

  - Они так и любят. Да.

  - А ты в игре?

  Сильхас Руин задумался, потом вздохнул: - Они считают себя мастерами обмана. Но думаю, они впервые сели за стол с людьми. Обман? Старшие Боги кажутся детишками в сравнении с людьми. Со времени возвращения я это хорошо понял.

  - Игру могут развернуть?

  Сильхас искоса поглядел на него, ухмыльнулся. - Думаю... да. Просто наблюдай, Тулас. Просто наблюдай.

  Меч закашлял в ножнах. "Смех", подумал Тулас. "Или удушье".

  - Друг, как ты нашел такое оружие?

  - Дар.

  - От кого? Они с ума сошли?

  - Тень.

  Тулас понял, что ему нечего сказать. "Поражен немотой", как любят говорить сказители. Он морщился, пытаясь вымолвить хоть слово предостережения.

  Сильхас оглянулся. - Не от Ходящего-По-Краю.

  "Ходящий... нет, не может быть... он не стал бы... ох, чудеса Бездны!" Голос его прозвучал хрипло. - Я его прощаю.

  Сильхас нахмурился: - Кого?

  - Твоего брата, - с трудом просипел Тулас. - Прощаю его - за все. За мой гнев, оказавшийся таким... неверно направленным. Боги подлые, Сильхас! Он говорил правду! Но как? КАК ЕМУ УДАЛОСЬ?!

  Сильхас все еще хмурился: - Не понимаю, Тулас. Удалось что?

  Тулас удивленно воззрился на Сильхаса. Миг неверия. Он покачал головой."Значит, тот ничего не передал даже любимому брату. Был верен слову. Держал тайну в себе, не вымолвил ни единого слова, не дал ни намека - иначе все уже стало бы известно. Стало бы!"

  - Тулас!

  - Прощаю его, Сильхас.

  - Я... я так рад. Я... посрамлен, друг. Видишь ли, в тот день... я думал, всё не так как кажется...

  - Именно так и было.

  - Не объяснишь ли?

  - Нет.

  - Тулас?

  Они встали на месте. Солнце низко висело над горизонтом, раскрасив лед севера тусклыми оттенками алого. Мошкара сбилась в беспокойные тучи.

  Тулас вздохнул. - Рассказать тебе, друг - значит выдать его последнюю тайну. Я его прощаю, да, но боюсь - он не простил бы меня, имей такую возможность. За мои слова. Мой гнев. Мою тупость. Если я выдам его тайну, для меня всякая надежда будет потеряна. Прошу понять...

  Сильхас натянуто улыбнулся: - Мой брат держал нечто в тайне даже от меня?

  - От всех.

  - Всех, кроме тебя.

  - Мне он и поклялся в вечном молчании.

  Глаза Анди сузились. - Такая опасная тайна?

  - Да.

  Сильхас хмыкнул с каким-то отчаянием. - Ох, друг мой. Тебе не пришло в голову, что владея столь опасной тайной, мой брат сделал бы все ради ее сохранения?

  - Да, я так думал.

  - В том числе убил бы тебя.

  Тулас кивнул. - Да. Возможно, ты объяснил мою кончину. Виноват твой брат. "И чтобы закрепить обман, он позволил брату меня увидеть".

  - Но...

  - И все равно я его прощаю, Сильхас. Именно я оказался ненадежным звеном. Знаю, тебе трудно принять, что брат таил от тебя...

  Сильхас грубо засмеялся. - Пламя зари, Тулас! Ты давно не практиковался. Я иронизирую. Брат что-то таил от меня? Едва ли такое откровение меня раздавит. Аномандер часто учил меня скромности; наконец, кое-что до меня дошло.

  - Мир широк, но...

  - Истина редка. Именно так.

  - И, - добавил Тулас, - шлюхи шептались о тебе, муж великих желаний и малых способностей.

  - Скажи, Принц Драконьего Пердежа, не желаешь ли познакомиться с моим Хастом?

  - Сохрани этот штырь для следующей шлюхи, Сильхас.

  - Ха! Сохраню!

  - Принц Сильхас Веселый Петушок. Не сразу нам...

  - Ошибаешься, друг. Мы скоро встретим самую великую шлюху из всех.

  Тулас ощутил, как трескается кожа на губах - так сильно он оскалил зубы. - Тиам. О, она так не любит этого титула.

  - Ради Матери, Тулас! Ирония!

  - А, - не сразу кивнул тот. - Да. В конце концов, она шлюха, а значит, мы, ее дети- Солтейкены...

  - Все до одного отродье шлюхи!

  - Тебе забавно?

  - Да. К тому же не думаю, что есть лучший штырь, чтобы ее приветить.

  - Сильхас! Одно хастово лезвие? Какой ты храбрый. Целый легион ушел сражаться с ней - и не вернулся.

  - Они умерли, Тулас, но они не проиграли.

  - Ты сказал, дар от Тени?

  - Да. Но не от Ходящего-По-Краю.

  - Тогда кто?

  - У него претенциозный титул. Повелитель Теней.

  "Повелитель Теней. Ну не такой претенциозный, как ты думаешь". - Не надо его недооценивать, друг.

  - Ты предупреждаешь насчет того, кого никогда не встречал?

  - Точно.

  - И по какой причине?

  Тулас указал на меч в ножнах. - По этой.

  - Друг, признаюсь в некотором беспокойстве.

  - И хорошо.

  - Показать тебе узор с драконами?

  "Ой, ой".

  ***   

  "Отец?"

  Видение было мутным и темным, как старое полотно; однако сидевший в кресле поднял голову. - Если это сон, Рад... ты выглядишь хорошо, и мне этого вполне достаточно.

  "Где вы?"

  Удинаас поморщился: -Она упряма, почти как я... хотя не совсем.

  "Дом Серен Педак. Значит... Сильхас думал верно. Ты пошел к ней. За помощью".

  - Отчаяние, Рад. Похоже, именно оно управляет в эти дни моей жизнью. А как ты?

  "Сила растет, отец. Кровь Элайнтов. Она меня пугает. Но теперь я могу дотянуться до тебя. Ты не спишь. А я в порядке".

  Удинаас потер лицо. Он показался Риаду стариком - мысль эта вызвала боль глубоко внутри. Потом отец кивнул: - Имассы прячутся к северу от города. В оставленном Тартеналами лесу. Опасно, но выбора нет. Утешаюсь мыслью, что наш древний народ, предок всех людских племен, таится в самой гуще человечества. Если возможно такое, возможно и многое другое. Возможно, мир не так пуст, каким мы хотели его сделать.

  "Отец, Кайлава отослала вас потому, что не желает защищать врата".

  Удинаас отвел взор. -Я подозревал нечто подобное.

  "Она уже сдалась..."

  - Рад, думаю, она всегда этого желала. Я не верю, что смертельную рану Чашке нанесли с той стороны Старвальд Демелайна. Азат был юным, да - но сильным. С Финнестом Скабандари... помнишь нашу уверенность? И вдруг что-то случилось...

  Рад обдумал его слова и ощутил в душе гнев. "Это неправильно", сказал он.

  - Она толкнула Имассов обратно в мир живых...

  "Они жили в живом мире!"

  - Это был сон, обреченный вечно повторяться не развиваясь. В глазах природы это было извращение. Но слушай, Рад, - он склонился вперед, -Онрек все еще ее любит. Не действуй поспешно. Пусть живет.

  "А если вы все умрете? Если Имассов найдут и затравят?"

  - Верь в Серен Педак. Она найдет нам место. Рад, держись подальше от драконов. Когда они придут - будь как можно дальше.

  "Сильхас меня предостерег, отец".

  - Он с тобой?

  "Нет".

  Удинаас кивнул: - Я не особо верил... но он сделал как обещал. Нужно отдать должное. Но я рад, что он исчез.

  "Отец, Серен Педак должна защищать ребенка - он в большой опасности. Предложи ей защиту Имассов".

  Удинаас поднял брови: -Может сработать. Хорошо, подумаю.

  "Не я предложил это, а Сильхас".

  - Ты начинаешь пропадать, Рад...

  "Устал".

  - Осторожнее. Любл...

  Но он уже пропал. Риад поморгал и уставился на мрачную стену пещеры. - Место, где укрыться, - шепнул он. "Только его нам и надо. Только этого мы и просили бы, будь у нас голос. Оставьте нас одних".

  ***  

  - Она решила нас убить, - сказала Стави. Взгляд ее более не принадлежал маленькой девочке. - Меня и Сторию. Ей только Абси нужен.

  Сумерки расстилали свой саван. Ливень где-то разыскал бхедриний навоз, давно высохший, и они сгрудились у мерцающего костерка. Он следил за странными вспышками света от ломаного кристалла, с которым играл Абс.

  - Не убьет, - ободрил он близняшек. - Вы нужны, чтобы сломить волю вашего отца.

  - Ей для этого нужен только Абси, - сказала Стория. - Одну из нас она убьет первой, чтобы привлечь внимание. А потом вторую, чтобы у него остался единственный сын. Тогда отец склонился перед ней. Сдастся.

  - Слишком много думаете, обе. Еще далеко до подобных бед.

  - Ошибаешься, - возразила Стави. - Гораздо ближе, чем кажется, Ливень.

  Он не нашел, что ответить. "Даже солгать не могу". Бросил еще кусок навоза в пламя. - Обнимайтесь-ка покрепче. Абси, иди к сестричкам. Ночь будет холодная.

  - Она ведет нас на север.

  - Да, Стави.

  - Зачем?

  - Не знаю... Ту пустыню нам было не пересечь. - Он огляделся. - Наверное, это чей-то Оплот, если мне позволено судить. Не узнаю звезды, да и нефритовые копья пропали.

  - Садок, - с некоторым раздражением сказала Стория. - Мы уже поняли. Но она все ведет на север.

  - А ну, спать.

  Когда дети улеглись, Ливень набросил на них единственную меховую шкуру и встал размяться. Глянул искоса на ведьму, что притулилась в пятнадцати шагах. Она напомнила труп, который он как-то нашел - одну из деревенских старух, ушедшую в холодную ночь, чтобы умереть в одиночестве. Некоторые из старцев все еще делали так, хотя обычай и начал уходить. Иссушенное существо, вставшее на коленях среди тающего снега в лощинке.

  Возможно, не самый плохой способ умереть. Одиноко, замерзая, пока не улетят все чувства - а потом сон, последний теплый вздох. Он припомнил, что ее истерзали ветра, ледяные иглы пронзили кожу изнутри, вороны нашли глаза, губы и уши. То, что осталось...

  Олар Этиль подняла голову и поглядела на него.

  Ливень отвернулся.

  - Не заходи слишком далеко, - предупредила она. - В этом садке легко заблудиться - а я искать не стану.

  "Потому что мы уже почти на месте?"

  - Если решил сбежать, щенок - не надейся, что приму снова.

  Он отошел, действительно не намереваясь заходить слишком далеко. "Не бросай нас, молили они. Я не брошу. Обещаю". Десять шагов. Он оглянулся. - Духи подлые! - Стоянка пропала - вокруг лишь уходящая в темноту тундра.

  И тут он уловил блеск - "костер. Я смотрел не в том направлении". Ливень побежал к свету. На полпути замедлил бег, потом остановился. "Слишком далеко - я так далеко не отходил. Я вообще едва шагнул..."

  Он видел сидящую у костра фигуру. Содрогнувшись, Ливень осторожно подошел. "Олар Этиль? Ты? Нет.

  Если только ты не прятала этот красный жилет".

  Человек полез пальцами в объемистый рукав, вытащил серебряные кубки, большой графин, а потом и кучу фруктов, печеные сладости.

  "Мне снится всё это. Я сплю с детьми, и стоны мои слышит лишь старая карга".

  Мужчина поднял голову. Лицо его было круглым, раздобревшим от многих лет излишеств. Лицо горожанина. Он взмахнул пухлой рукой: - Быстрее, помавает Крюпп - видите? Времени мало. Идите. Садитесь. Прежде чем Крюпп очнется на жалкой и хрупкой заре в осажденном бедами городе. Вы и есть хранитель моих дочерей?

  - Что? Я...

  - Крюпп был бы там, если бы смог. Фу! Вечное наше извинение, пусть и скудное и ничтожное. Однако же Крюпп знаменит энергичным своим семенем - не он ли проплыл три лиги вверх по реке, дабы оросить милую дочку барона всего за три месяца до скандального ее брака? Хм. Брак оказался скандальным шесть месяцев спустя и о, как был обесчещен всё отрицающий муж! Что ж, будь сам он таким авантюристом, каких любила супруга, семя Крюппа постучалось бы в запертую дверцу. Посему муж получил то, чего заслуживал - таково было решение Судьи Крюппа.

  - Ваши дочери... возьмите меня духи, вижу сходство - глаза, движения рук... но Хетан...

  - Восхитительная Хетан, память возвращается смесью желания и тревоги... ладно. Сожаления достойна судьба их матери. Опасна участь ее детей, и мы должны что-то сделать. Почему вы не едите? Не пьете? Лучшие запасы Барука!

  Ливень ткнул пальцем: - Всё... пропало.

  - Увы мне. Ужасное проклятие забывчивости. Может, в следующий раз, мой друг-варвар. Но время, оно быстро утекает, однако Крюпп будет еще быстрее. - Он помахал рукой. - Скажите, что вы видите?

  Ливень прищурился. - Лук. Колчан. Стрелы.

  - Ривийские. До сего дня они были дляменя подарками, бесполезными, хотя - по загадочной причине - и вполне заслуженными. Но теперь я даю их вам, в качестве жеста необыкновенной щедрости. Разве не лучшее оружие с сравнении с тем, что у вас есть?

  - Мой лук расщепился. Починить нечем. Древки стрел высохли, искривились - я хотел было вымочить их, но забыл. Оперение...

  - Прежде чем вы продолжите, славный господин... по изложенному списку Крюпп умозаключает, что дар Ривии во всем превосходит ваше оружие.

  - Я так и говорил.

  - Неужели? Превосходно. Берите их и уходите. Быстрее. И да никто не скажет, что Крюпп - безответственный отец, чем ты там ни клялась в суде дочь барона. Если бы Крюпп не раскрыл в самый драматический момент, что она спит ныне с адвокатом, что же, Крюпп был бы гораздо тоньше человека, коий пропадает сейчас с ваших глаз в красном жилете и...

  - Погодите! Я заблудился! Она говорит...

  - Сзади, о коварный лазутчик.

  Сжав в руках новое оружие, Ливень осторожно повернулся и увидел в двадцати шагах угасающий костер, скорчившихся под покрывалом детей и лежащую в стороне Олар Этиль. Он развернулся назад, чтобы поблагодарить того человека - но тот пропал, как и скромный очаг. Ливень поднес оружие ближе к глазам. "Они - не сон. Они настоящие, и притом хорошо сделанные". Он натянул тетиву, попробовал. "Духи! Эти ривийцы, наверное, великаны!"

  Олар Этиль чуть пошевелилась, едва он вернулся к костру. - Передумал?

  Ливень положил лук и колчан за собой. - Да.

  - И хорошо, щенок. Садки - опасное место для таких дураков, как ты. Хочешь соблюсти свой обет, держись поближе.

  Ливень бросил в огонь последние кизяки. Искры взвились в ночное небо. - Так и сделаю, Гадающая.

  Ее голова снова опустилась. Он смотрел внимательно. - "Когда сон вздохнет в последний раз, я разбужу тебя, карга".

  Абси перекатился во сне и сказал тихим, певучим голоском: - Кра-ла-ла-ла. Юп.

  Однако Ливень смог увидеть, что глаза его закрыты, а на лице довольная улыбка. Ребенок облизнулся.

  "Сохранил их для него, Крюпп? Молодец".

  ***   

  Онос Т'оолан остановился, не спеша обернулся. Озаренная зеленым светом, тысяча Т'лан Имассов стояла лицами к нему. "Так много? А там клубятся пылью еще сотни. Чужаки. Призваны открытием Телланна. Этого я хотел? В этом я нуждался?" Он тут же ощутил тяжесть всеобщего внимания, безжалостно на него устремленного, и чуть не отшатнулся. "Потребности, желания, это не важно. Важна лишь воля. Ее сила может уничтожить мир. Или переделать". Онос медленно выпрямил спину, утешенный этой мыслью и силой, которую она несла.

  "Когда я закончу, пыль станет пылью. Ничем иным. Не живой вещью, затаившей секреты. Загустевшей от горя и ужаса. Просто пылью". - Вы понимаете?

  - Понимаем, Первый Меч.

  - Я вас освобожу.

  - Не сейчас, Первый Меч.

  - Я хочу пройтись в одиночестве.

  - Так и будет.

  Его армия разлетелась рваными облаками, кроме двоих, стоявших довольно далеко позади легиона Т'лан.

  Онос чуть поразмыслил и подозвал их.

  Они подошли. Женщина сказала: - Первый Меч, когда-то я ходила по этой земле и не ходила.

  - Твое имя Рюсталле Эв.

  - Да.

  - И слова твои бессмысленны.

  Она пожала плечами, указав на север: - Там... что-то тревожное.

  - Олар Этиль...

  - Нет, Первый Меч. Это ближе.

  - Любопытствуешь, Рюсталле Эв?

  Подал голос воин, Улаг Тогтиль: - Она потерялась в памяти, Первый Меч. Возможно, ее воспоминания взяты у других Имассов - тех, что когда-то тут жили. А возможно, они ее собственные. То, что таится на севере... подобно открытию старой раны. Она ее не видит, лишь чувствует.

  - То, чего ты хочешь, - сказала Оносу Рюсталле, - оказалось под угрозой. Этого я боюсь. Хотя не уверена...

  Онос Т'оолан разглядывал их. - Вы хорошо сопротивляетесь - вижу, вы нашли силу друг в друге. Как... странно.

  - Первый Меч, - отозвался Улаг. - Это любовь.

  Онос замолчал, пытаясь понять слова воина.

  - Мы нашли ее не друг в друге, - сказала Рюсталле Эв. - Мы нашли ее...

  - Словно камень в потоке, - продолжил Улаг. - Яркий, чудесный...

  - В потоке твоих мыслей, Первый Меч.

  - Когда грохочут горы и лед высоких перевалов трескается наконец под напором весеннего тепла, - поднял иссохшую руку Улаг Тогтиль, - ручьи становятся бурными реками, смывают все на пути. Дикое наводнение. Но камень... блещет.

  - Невозможно, - сказал Онос Т'оолан. - Во мне ничего такого нет. Пламя Телланна выжгло душу дотла. Вы обманываете сами себя.

  Рюсталле пожала плечами: - Утешительные обманы- не таковы ли дары любви, Первый Меч?

  Онос глядел на женщину. - Идите же вдвоем. Найдите угрозу. Определите ее суть и возвращайтесь.

  Улаг отозвался: - Ты не просишь большего?

  - Рюсталле Эв, оно охотится за нами?

  - Нет, Первый Меч. Думаю, нет. Оно просто... там.

  - Поройся в памяти, Рюсталле Эв. Если это действительно угроза, я ее уничтожу.

  ***  

  Онос Т'оолан смотрел вслед ушедшим на север Т'лан Имассам. Первый Меч привлек к себе силу Телланна, защищаясь - устав от атак Олар Этили, он воздвиг вокруг себя непроницаемую стену. Но в этом есть риск. Он слеп ко всему, что вокруг.

  "Угрозы тому, чего я ищу, угрозы судьбе, которой я желаю для нас. Только Олар Этиль против меня. Не могу подумать ни о ком ином. Ведь я не бегу гибели, я ее приветствую. Хочу достичь нужного места. Кто пожелает отказать мне в этом?

  Рюсталле Эв, в памяти нет силы - разве Ритуал не научил нас этому? Отыщи то, что тебя тревожит, и возвращайся.

  Улаг Тогтиль, твой цветистый язык... хотелось бы узнать больше о том сверкающем камне, о чудесной невозможности".

  Он продолжил путь. Теперь один на истерзанной равнине. Кончик меча высекает искры из впаянных в почву камней. Позади клубится стена пыли. Живая, полная секретов. Густая от горя и ужаса. Она все выше...

  ***   

  Рюсталле Эв оглянулась и увидела, как Первый Меч одиноко бредет на восток и пыль клубится за ним.

  - Он не знает, верно?

  - Он слишком замкнулся в себе, - согласился Улаг.

  - Гляди на тучу. Мы начали с немногих сотен. Мы оставили тысячу идти следом, как он и приказал.

  Но он пробудил Телланн. Он призвал.

  - Сколько же, Рюсталле Эв?

  - Пять тысяч? Десять?

  - Стена велика, Рюсталле Эв.

  - Да, - шепнула она.

  Еще миг - и они пошли на север.

  ***   

  Туман рассеялся, Грантл обнаружил себя бредущим по свежему снегу. В тысяче шагов слева две расщепленные мачты торчат из белого кургана, ветры намели высокими грудами снег вокруг обломков корабля. Прямо впереди - выступы камня указывают начало прорезанного узкими ущельями горного хребта.

  У подножия утесов притулилась с подветренной стороны россыпь сделанных из костей хижин. В воздухе висит дыхание сырой магии.

  В груди родился ответный гром; он ощутил, как души воинов подобрались ближе, просыпаются, собирают силы. И пошел дальше.

  Услышав кашляющее ворчание, замер, напрягся при виде двух саблезубых котов, только что вылезших из пещеры. Шкуры были покрыты серыми и черными полосами, напоминали затененный камень. Верхние клыки торчали ниже подбородков. Звери смотрели на него, маленькие уши прижались к широким черепам. Ни один не шевелился.

  Грантл раскрыл челюсти, зевнул. За хижинами каменная лавина превратила ущелье в пещеру, именно из ее темного устья текли дикие эманации. Не сводя глаз с прохода, он двинулся вперед.

  Саблезубые прыгнули к нему.

  "Не Солтейкены, не Д'айверс. Просто звери. Охотники. Но они кажутся... голодными". У входа Грантл замешкался, поглядел на больших кота и кошку. "Такие бесстрашные? Чего вам нужно?"

  Оказавшись между двух рядов хижин, звери встали; тот, что слева, присел и принялся кататься по тонкому снежку.

  Напряжение отпустило Грантла. "Соскучились по компании". Он снова обратился мордой к пещере, скользнул в темноту. Вместо жгучего холода ощутил жару, сырую и затхлую.

  "Она там. Она ждет меня.

  О, как я ждал этого мгновения. Трейк, я тебя никогда не просил. Не искал. Когда ты меня выбрал, я снова и снова повторял, что это ошибка. Стонни, если бы ты меня сейчас увидела бы - поняла бы. Поняла, зачем я делаю... это.

  Почти вижу твой быстрый, короткий кивок - говоришь, что все правильно. Я не вернусь, но все правильно. Мы с тобой знаем: есть места, из которых не возвращаются. Никогда".

  Он подумал, не перетечь ли, но решил, что не надо. Пусть встречает его в любом обличье, но он Смертный Меч Трейка. Хотя бы сегодня. Внутри шептал голос, слабый и далекий, приказывал повернуться и бежать... но он не обращал внимания.

  Расселина сузилась, пошла в сторону и наконец открылась в просторную пещеру с круглым сводом.

  Она стояла перед ним, приземистая мускулистая женщина в шкуре пантеры, наброшенной на голое тело. Мрачные глаза отблескивали золотом, длинные черные волосы обрамляли круглое лицо с широким ртом; полные губы недоброжелательно кривились.

  За ней неопрятной грудой виднелись развалины дома. Казалось, древнее дерево проросло под фундаментом, но потом и само погибло. Печаль текла от сломанного здания, в глазах горько защипало.

  Под куполом клубился пар, освещенный сверху - словно крыша пещеры загорелась и камень готов растечься от жара. При взгляде на это явление Грантлу показалось, что он может упасть кверху, будучи затянутым в невообразимо громадное царство. "Громадное, да, но не пустое".

  Она мысленно заговорила знакомым плавным голосом: - Старвальд Демелайн, Смертный Меч, правит здесь ныне, преображая сам камень. Не осталось других врат. А ты... твой бог в панике? Тебе нельзя быть здесь. Скажи ему, Смертный Меч - скажи моему ребенку - что я не позволю вмешательства.

  "Твоему ребенку? Называешь себя матерью Трейка?"

  Он ощутил ее раздражение. - Первые Мечи и Первые Герои Первой Империи - мы были народом, гордящимся звонкими титулами. Мало же нам выпало от этого добра. Я родила много детей. Почти все уже мертвы.

  "Как и Трейк".

  - Первые Герои были избраны стать богами и тем избежать смерти. На равнине Ламатафа в тот день он отдал лишь смертную плоть. Однако, как всякий бог, он не рискует являться сам, и потому создал тебя. Свой смертный меч, оружие воли.

  "Напомни, чтобы я поблагодарил".

  - Ты должен оставаться в стороне. Идут Элайнты. Если попробуешь им помешать, умрешь, Смертный Меч.

  "Нет, ты боишься, что я одержу победу".

  - Я не позволю.

  "Тогда мы с тобой будем драться в пещере, как я и видел во снах..."

  - Снах? Дурак. Это я тебя предупреждала.

  "Черный мех... кровь, слабое дыхание... женщина, не твои это послания".

  - Мало времени! Грантл, не бросай вызов! - Она раскинула руки. - Погляди на меня. Я Кайлава Онасс, Гадающая по костям, Имасса. Я отринула Ритуал Телланна, моя сила посрамит людских богов. Того, что тут случится, даже я не могу изменить. Понимаешь? Это... неизбежно...

  Он ждал таких слов, и все же шерсть встала дыбом на затылке. "Это мы всегда и слышим, не так ли? От генералов, воевод и гнусных тиранов. Оправдания очередной кошмарной эпохи всеобщей резни. Страданий, нищеты и отчаяния. И что мы делаем? Прячемся подальше, терпим. Выживаем. Говорим себе, что так и должно быть... я стоял на крыше, а вокруг умирали люди. От моей руки... Боги! Дом слезился кровью!

  Ради чего? Все они - весь гребаный город - весь народ - они умерли ни за что!

  Я сказал Трейку, что он выбрал неверно. Я не был солдатом, я презираю войну. Я отвергаю всю кислую ложь о славе и чести - ты, Кайлава, ты жила так долго и должна была видеть, как дети твои поклоняются войне, словно война - какой-то бог!

  Но ты все еще желаешь, чтобы он жил - чтобы твой ребенок-бог, траханый Первый Герой - шагал и шагал. Войны без конца. Пусть мечи поднимаются и опускаются вечно!"

  - Грантл, зачем ты здесь?

  Он подошел, чувствуя, как закипает кровь. "Не догадалась? Я намерен сражаться. Намерен свергнуть твоего сына - здесь и сейчас. Намерен убить ублюдка. Прикончить бога убийств, ужаса и насилия..."

  Кайлава внезапно завыла от ярости и пропала в темном пятне. Перетекла в пантеру не меньше самого Грантла-тигра, присела перед прыжком.

  В разуме он ощутил один короткий кивок. "Да". Оскалив клыки, Грантл метнулся ей навстречу.

  ***   

  На северо-востоке что-то блестело. Маппо долго стоял, пытаясь понять. Солнце успело проглотить горизонт за спиной, а потом скользнуло, красное и сердитое, за грань мира. Далекий мигающий огонь задержался еще на время, словно холмы объял пожар.

  Он вытащил из мешка мех с водой, глубоко затянулся и присел, ощупывая стертые ноги. Подошвы сапог давно сорваны злобными осколками кристаллов. С полудня он оставлял кровавые следы, и каждое пятно пропадало под клубком обезумевших плащовок, как будто из отпечатков вырастали цветы. "Вот дары жизни даже в столь истерзанном месте". Он тяжко вздохнул. Мышцы ног походили на сжатые кулаки. Без ночи полноценного отдыха он далеко не уйдет...

  "Но время утекает".

  Маппо сделал еще глоток и спрятал мех. Надел мешок на плечи и двинулся дальше. На северо-восток.

  Нефритовые Копья пробили тропу в ночном небе, зеленый свет сочился, превращая пустыню в мерцающее море. Хромая, Маппо воображал, что идет по дну океана. Холодный воздух заполнил легкие, кусаясь подобно льду. Отсюда ему не всплыть на поверхность, никогда... Такая мысль встревожила, он со стоном изгнал ее из разума.

  И побежал - летучие звезды бежали наперегонки, становясь изумрудным штормом, рассекая небеса. Он думал, что, если хорошенько вслушается, сможет услышать их шипение. А потом и гром, когда они начнут конечное падение. Но единственным шипением были его вздохи, единственным громом - топот его ног. Небо осталось безмолвным, его пылающие стрелы были очень, слишком далеко.

  Горечь душевного горя стала скорее кислой. Постарела, растворилась, готовая пропасть. Он не знал, что придет на смену. Смирение, какое находят неизлечимо больные в последние свои дни? Или всего лишь жадное желание увидеть конец света? Сейчас даже отчаяние кажется слишком большим усилием.

  Он приближался к тому, что казалось рядом высоких, зеленых как ледник кристаллов. Усталый разум пытается найти смысл... "Какой-то... порядок, схема.

  О боги, я уже видел такое. В камне.

  Икарий!

  Бессмертный архитектор, зодчий монументов, ты отправился бросать вызов богам, отвергать ткачей времени. Ты создавал то, что не может умереть, но каждое здание походило на образ памяти, и каждый раз память лежала в твоих руках мертворожденным ребенком. Раз за разом.

  Погляди же на нас, молящих о забвении сожалений, ошибок и глупостей, подлостей, совершенных в течение жизни. Мы не видим в памяти дара, мы считаем свободу клеткой, мы в гневной ярости желаем стать похожими на тебя.

  Строителя пустых зданий. Созерцателя молчаливых городов".

  Но сколько раз должен он напоминать Икарию о дружбе? О драгоценном удобстве путешествий с другом? Сколько раз можно заполнять пустеющие комнаты? "Друг мой, бездонный мой колодец. Но если я скажу правду, ты можешь забрать свою жизнь.

  Так ли это плохо? После того, что ты сотворил? Плохо?

  Сейчас ты под угрозой. Беспомощен. Я чувствую. Знаю, что я прав. И боюсь, что тебя пробудят во всей ярости, и в этот раз меч коснется не только людей. В этот раз он коснется богов.

  Кто-то хочет сделать тебя своим оружием, Икарий.

  Но... найдя тебя первым, я смогу пробудить тебя, рассказать подлинную историю нашей дружбы. А когда ты вонзишь острие кинжала в грудь, я буду стоять в стороне. Ничего не делая. Отдав тебе единственное, чем владею - себя. Я буду свидетелем самого справедливого твоего деяния.

  Я смогу уговорить тебя на самоубийство.

  Возможно ли это? Вот куда привела нас дружба?

  А что сделаю потом?

  Похороню тебя. Буду рыдать над камнями. Как и подобает другу".

  Город был его шедевром - Маппо видел истину в каждой линии. Но подойдя ближе, щурясь от странных плавающих теней и лучей света, он обнаружил признаки оккупации. Шаги Маппо замедлились.

  Обрывки кожуры каких-то фруктов, куски одежд, слабый запах высохших фекалий.

  Солнце начинало вставать - до города было так далеко? Он направился к ближайшей, самой широкой улице и, проходя между двумя угловатыми зданиями, вздрогнул от движения - там, отразилось в грани торчащего из стены кристалла. Он принялся следить - и увидел это снова.

  "Дети. Идут мимо".

  Но тут никого нет. "Кроме меня".

  Они брели из города - сотни и сотни детей. Тонкие как палки ноги, раздутые от голода животы. Рассматривая процессию, он не заметил ни одного взрослого.

  Маппо шагал, замечая новые отражения краткой оккупации, присутствия самозваных жителей среди величественной, хотя и холодной роскоши. "Икарий, я начинаю понимать. Вот самая жестокая из шуток: именно этого места ты не смог найти вновь.

  Каждый раз, говоря, что "мы близко"... Этот город ты искал. Эти хрустальные машины памяти. Ты шел по следу - пусть на другом континенте, пусть за полмира отсюда - по следу воспоминания. Об этом городе".

  Он двигался, складывая недавнюю историю армии детей, и много раз замечал одну девочку - рот окружен болячками, волосы потеряли цвет... Казалось, ее огромные глаза замечали его взор - хотя это невозможно. Она давно пропала с другими детьми. Ее может уже не быть в...

  "Ах! Это та самая! Начавшая песнь изгнания - заклинательница Д'айверса. Опалы, каменья, осколки... Та самая".

  Он вышел на главную площадь. Она была там, смотрела через витой кварцитовый шпиль. Он приблизился и встал перед ней. Снова ее глаза следили за ним.

  - Ты просто воспоминание, - сказал Маппо. - Такова функция машины - улавливать пробегающую мимо жизнь. Ты не могла меня видеть. Нет, кто-то проходил тем же путем, кто-то вот так же встал перед тобой. - Он обернулся.

  В пятнадцати шагах Маппо увидел закрытую узкую дверь-зеркало, а в ней тощего мальчишку с непонятной ношей в руках. Глаза их встретились.

  "Я между ними. Вот и всё. Не меня они видят, а друг друга".

  Но глаза мальчишки впились в него остриями ножей. Он заговорил: - Не отворачивайся.

  Маппо зашатался, словно его ударили.

  Девочка сзади произнесла: - Икариас не может нас удержать. Город встревожен.

  Он снова встал к ней лицом. Еще один мальчик появился за ее спиной, в руках была груда всякой дряни. Он смотрел на профиль девушки с явным обожанием. Она сдула мошек с губ.

  - Баделле. - Голос высокого мальчика проплыл словно туман. - О чем ты грезила?

  Девушка улыбнулась: - Никто нас не ждет, Рутт. Никто - они ничего не готовы изменить в жизни, чтобы нас спасти. Они живут и делают всё новых нас, и лживо говорят, будто заботятся о будущем. Но слова их пусты. Лишены силы. Я же видела слова НАСТОЯЩЕЙ силы, Рутт, и каждое было оружием. Оружием. Вот почему взрослые проводят всю жизнь, затупляя слова. - Она пожала плечами. - Никто не хочет порезаться.

  Мальчик заговорил снова - казалось, он стоит на месте Маппо. - О чем ты грезила, Баделле?

  - В конце мы забираем язык. В конце мы бросаем их позади. - Она нахмурилась на стоявшего рядом мальчика. - Выбрось это. Мне не нравится.

  Мальчик качал головой.

  - О чем ты грезила, Баделле?

  Взгляд девушки вернулся на лицо Маппо. - Я видела тигра. Видел огра. Видела мужчин и женщин. Потом пришла ведьма и забрала у них детей. Ни один не попытался ей помешать.

  - Не так было, - прошептал Маппо. Хотя было именно так.

  - Потом один поскакал следом - он был немного старше тебя, Рутт. Кажется. Трудно было разглядеть. Словно он призрак. Достаточно юный, чтобы слушать голос совести.

  - НЕ ТАК БЫЛО!

  - И всё? - спросил Рутт.

  - Нет, - ответила она. - Но он услышал достаточно.

  Маппо закричал, отвернулся и захромал прочь. Бросил взгляд назад: ее глаза следили за каждым шагом. В черепе звенел голос: - Огр, я не могу спасти тебя и ты не можешь спасти его. Не от себя самого. Он - твоя Хельд, но каждый ребенок просыпается. В нашем мире просыпается каждый ребенок, и этого ты боишься сильнее всего. Погляди на Рутта. У него на руках Хельд. И ты идешь искать Хельд, чтобы вновь занять руки. Погляди на Рутта. Он в ужасе: Хельд может проснуться. Он как ты. А теперь послушай стихи. Они для тебя.

  Выбрать велела

  Кого же спасать

  Ты выбрал, конечно

  Спасти одного

  Отдать остальных

  Нелегкий был выбор

  Но ты его сделал

  И каждый день делаешь

  Делаешь снова

  Вседневная правда

  Из тех, кто оставлен

  Кто-то умрет

  И новая правда

  Откроется миру

  Их не сосчитаешь

  Но стоит уйти

  Останется память

  Пусть быстро бежишь

  Пусть бежишь далеко

  Останется память.

  Маппо бегом покинул площадь. Унося ее голос:- В Икариасе остается память. В Икариасе ждет могила всего тобой позабытого. В могиле - память. В могиле ты можешь найти истину. Решил спасти его, Огр? Решил привести в этот город? Открыв свою могилу, что он найдет?

  А что бы нашел любой из нас?

  Готов ли ты нарисовать карту, Огр, со всеми мертвыми детьми, за спиной тобою оставленными? Видишь ли, мой сон нельзя пересказывать Рутту, ведь я его люблю. Мне снилась могила, Огр, заполненная мертвыми детьми.

  Похоже, все мы строители монументов".

  Маппо бежал, крича. Бежал и бежал, оставляя кровавый след, оставляя повсюду плененные отражения. Навеки скованные.

  - Потому что память остается.

  ***   

  - Устаешь ли ты, Сетч, от мрака и рока?

  Сечул Лат искоса глянул на Эрастраса. - Устану, в тот же миг, когда ты утомишься от вида крови на руках.

  Эрастрас оскалился: - А если твоя задача - всегда напоминать мне о ней?

  - Честно говоря, не знаю. Полагаю, можно вырвать себе глаза и восхвалить обретенную слепоту...

  - Насмехаешься над моей раной?

  - Нет. Извини. Я вспомнил поэта, вдруг заявившего, что видел слишком многое.

  Килмандарос спросила сзади: - И его увечье изменило мир?

  - Необратимо, мама.

  - Как же?

  - Глаза могут быть прочными, словно доспехи. Их можно закалить, чтобы ничего не видели. Была бы сильна воля. Ты повидала такие глаза, мама - и ты, Эрастрас. Они спокойно лежат в глазницах, словно каменные шары. Они способны засвидетельствовать любую крайнюю жестокость. Ничего внутрь, ничего наружу. Ну, тот поэт удалил такие камни. Навеки сорвал завесу. И тогда то, что было внутри, вылилось наружу.

  - Но раз он был слепым, ничто извне не могло найти путь внутрь.

  - Да, мама. Но было слишком поздно. Как и должно было быть, если хорошенько подумать.

  - Итак, вылилось наружу, - вмешался Эрастрас. - И что?

  - Догадываюсь я, что мир изменился.

  - Не к лучшему, - буркнула Килмандарос.

  - Во мне нет жгучей нужды исцелять беды мира, - сказал Сечул Лат. - Этого или любого иного.

  - Но ты критикуешь...

  - Если честное наблюдение приводит к критическим выводам, ты отвергнешь честность или сам акт наблюдения?

  - Почему бы не всё сразу?

  - Действительно. Видит Бездна, так будет легче.

  - Тогда чего суетиться?

  - Эрастрас, передо мной два варианта. Рыдать по причине или рыдать без причины. В последнем случае вы увидите безумие.

  - А первый случай отличается? - спросила Килмандарос.

  - Да. Какая-то часть меня верит, что если плакать достаточно долго, можно выплакать себя. И тогда в прахе последствий может родиться нечто иное.

  - Например? - потребовал Эрастрас.

  Сечул Лат пожал плечами: - Надежда.

  - Видишь дыру в моей голове, Костяшки? Я тоже рыдаю, но рыдаю кровью.

  - Друг мой, наконец ты становишься истинным богом всех живых миров. Встань же, наконец, на вершине творения, и мы воздвигнем тебе статуи, славя святую рану, символ бесконечных страданий жизни.

  - Я такое приму - если текущая по лицу кровь перестанет быть моей собственной.

  Килмандарос хмыкнула: - Не сомневаюсь, твои поклонники будут рады истечь кровью ради тебя, Эрастрас. Пока Бездна не проглотит нас всех.

  - И жажда моя сравняется с их щедростью.

  - Когда...

  Но рука Килмандарос внезапно ухватилась за плечо Сечула, развернув его. - Друзья, -пророкотала она, - время.

  Они повернулись назад.

  От гребня холмов шла простершаяся на запад равнина, усеянная камнями и клочьями жилистой травы - насколько они могли видеть. Но освещенный утренними лучами пейзаж начал меняться. Почва стала светлой - широкое изогнутое пятно потеряло все краски. От серого к белому, пока вся равнина не начала казаться скопищем костей и пепла. Вдалеке - в самой середине порченого пятна - земля начала подниматься.

  - Просыпается, - произнесла Килмандарос.

  - И теперь, - шепнул Эрастрас, сверкая глазом, - мы поговорим о драконах.

  Холм поднялся на ровном месте, закрыв горизонт - целая гора...

  ... и взорвался на глазах, взметая землю и камни.

  Громадные трещины покрывали дно низины. Холмы под ногами задрожали, Старшие Боги пошатнулись.

  Когда колонна пыли и пепла взлетела ввысь, когда подобное грибу облако закрыло половину неба - их достиг, наконец, и звук, плотный как движущаяся стена, рождающий мучительную боль в черепах. Сечула и Эрастраса вбило в землю. Даже Килмандарос упала - Сечул, кувыркаясь, смотрел на нее, видел, что рот раскрыт, но не мог различить страшного вопля за воем ветра, за грохотом взрыва.

  Изогнувшись, он поглядел на огромное клубящееся облако. "Корабас. Ты вернулась в мир".

  В смерче начали формироваться отдельные вихри пыли, грязи и дыма. Он видел, что они колышутся, словно разгоняемые потоками воздуха из незримого центра. Он наморщил лоб..."Ее крылья? Всё это сделали крылья? Кровь Старших!"

  Когда замолк гром, Сечул услышал Эрастраса. Тот хохотал.

  - Мама?

  Килмандарос встала на ноги. Поглядела на сына. - Корабас Отас'тарал ирас'Элайнт. Отатарал, Сечул, это не вещь - это титул. - Она развернулась к Эрастрасу. - Странник! Знаешь его значение?

  Смех одноглазого Бога медленно затих. Он отвернулся, пробурчав: - Какое мне дело до древних титулов?

  - Мама?

  Она поглядела на ужасающую порчу неба и земли, что осталась на западе. - Отас"тарал. В каждой буре есть глаз, место... тишины. "Отас'тарал" значит "Глаз Отрицания". И ныне мы породили в мире БУРЮ.

  Сечул Лат снова сел, спрятал лицо в покрытых пылью ладонях. "Устаю ли я? Да. Устаю. Смотрите, что мы выпустили. Смотрите, что мы начали".

  Эрастрас подошел ближе и упал на колени; Сечул вгляделся в измученное лицо, увидев разом и маниакальную радость, и ломкий ужас. Странник выдавил жуткую улыбку: - Видишь, Сетч? Им придется ее остановить! У них нет выбора!

  "Да, пожалуйста. Остановите ее".

  - Начинает двигаться, - провозгласила Килмандарос.

  Сечул оттолкнул Эрастраса и сел. Однако в небе не было ничего, кроме дыма, пыли и пепла - бледная завеса заслонила две трети неба, а оставшаяся треть казалась больной, как бы бегущей вдаль. Быстро сгущался неестественный сумрак. - Где? - спросил он.

  Мать указала: - Следи за почвой. Пока что только это мы и можем.

  Сечул Лат встал.

  - Вот, - вскрикнула она.

  Широкая прогалина отбеленной смерти протянулась далеко. - Северо-восток, - шепнул он, следя, как медленная порча пробивает путь по земле. - То, что лежит внизу...

  - Где она пролетает, - пояснила Килмандарос, - никогда не будет жизни. Недвижность материи станет абсолютной. Она Глаз Отрицания, центр бури, где все должно умереть.

  - Мама, мы зашли слишком далеко. В этот раз...

  - Слишком поздно! - взвизгнул Эрастрас. - Она сердце волшебства! Без Глаза Отрицания не будет магии!

  - Что?

  Но Килмандарос покачала головой: - Не так просто.

  - Почему же? - спросил Сечул.

  - Теперь, когда она свободна, Элайнты должны ее убить. Выбора у них нет. Их сила в магии, и Корабас будет убивать все, на чем основана магия. Раз она неуязвима к волшебству, будут когти против когтей, клыки против клыков. Потребуются все Элайнты, каждая буря, пока не проснется Тиам. Что до К'рула, гм... он более не сможет отвергать призывы Эрастраса - именно он впервые обуздал хаос драконов.

  - ОНИ ДОЛЖНЫ ЕЕ УБИТЬ! - завопил Эрастрас. Сочащаяся из глаза кровь покрылась слоем пыли.

  Килмандарос хмыкнула без всякого сочувствия: - Если они действительно ее убьют, Эрастрас, буря умрет. - Она стояла к нему лицом. - Но ты знал или, по крайней мере, догадывался об истине. Ты ищешь гибели всякого колдовства, связанного законами контроля. Ты желаешь создать мир, в котором смертные не смогут снова тебе повредить. Королевство, где будут лить кровь во имя наше, но мы не сможем вмешиваться, даже если захотим. Ты жаждешь поклонения, Эрастрас, но не желаешь ничего давать взамен. Правильная догадка?

  Сечул Лат качал головой: - Ее не смогут убить...

  Эрастрас взвился: - Но должны! Говорю тебе, я увижу всех их уничтоженными! Назойливые боги... хочу, чтобы наши дети умерли! К'рул поймет - увидит, что нет иного пути закончить эту гнусную, жалкую трагедию. - Он наставил на Сечула палец. - Думал, это игра? Схитришь с костями, потом подмигнешь красотке? Я призвал Старших Богов! К'рул думает, что остался в стороне? Нет! Я водил его рукой! - Тут он резко кашлянул, сжал пальцы: - Она - кровь, пущенная в его жилы! Она найдет его мозг и он умрет! Я Владыка Оплотов, И МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ИГНОРИРОВАТЬ!

  Сечул Лат отшатнулся от Эрастраса. - Они сковали ее тогда, потому что убийство не было возможно - не было, если они хотели сохранить жизнь садков. - Он развернулся к Килмандарос. - Мать - ты... ты...

  Она отвела глаза. - Я устала.

  - Устала?! Но сердце Увечного Бога...

  Эрастрас сплюнул. - Что нам до куска сушеного мяса? В конце он будет не живее остальных! Как и Форкрул Ассейлы - и все, что думали бросить мне вызов! Ты не верил, Сетч, ты решил не принимать меня всерьез. Снова!

  Сечул Лат покачал головой. - Теперь я понимаю. Твой настоящий враг - Владыка Колоды Драконов. Драконы - это садки, новая необузданная сила. Но ты знал, что тебе не равняться с Владыкой, пока боги и садки будут доминировать. И ты составил план по их уничтожению. Колоды, магии драконов, Владыки - и богов. Но отчего ты решил, что Оплоты будут недоступны власти Глаза Отрицания?

  - Потому что Оплоты - Старшие, дурак. Сделка К'рула с Элайнтами, вот причина всей неразберихи. Он привнес садки в Королевства, наложил порядок на хаос Старшей Магии. Потворством К'рула одна была выделена из Великого Клана, чтобы стать Отрицанием, Отатаралом, а другие объявили себя аспектами магии. Они наложили законы на колдовство, и ныне я разобью эти законы. Навеки!

  - К'рул искал мира...

  - Он искал способ втоптать нас в пыль! И так и сделал - но сегодня наступит конец! Сегодня! Сечул Лат, ты не согласен положить всему конец? На словах ты был согласен!

  "Я же не серьезно. Всегда не серьезно. Мое проклятие". - Итак, Эрастрас, если тебе не нужно сердце Увечного, куда ты пойдешь сейчас?

  - Мое дело, - бросил тот, отворачиваясь, чтобы поглядеть на белесую полосу на земле. - Далеко. - Тут он снова поглядел на Сечула. - Маэл понял наконец, что мы сотворили - но ты видишь его здесь? Он нападает на нас со всей яростью? Нет. Ардата? Уверен, создает новые планы. Как и Олар Этиль - Старшие вновь близки к возвышению, к возврату власти. Столь многое нужно сделать.

  Странник пошел на юг.

  "Бежит".

  Сечул обратился к Килмандарос: - Я уже вижу свой путь, мать. Не описать ли тебе? Вижу себя блуждающим, одиноким, потерявшимся. Единственная моя компания - зреющее безумие. Вот видение, ясное как день. Что ж, - сухо хохотнул он, - каждому пантеону нужен дурак, пускающий слюни, с выпученными глазами.

  - Сынок, - ответила она, - это лишь план.

  - Прости, что?

  - Странник. То, что мы выпустили, нельзя контролировать. Ныне будущее стало еще более неведомым, и пусть он верит во что хочет.

  - Можно ли снова ее сковать, мама?

  Пожатие плеч: - Аномандер Рейк мертв. Другие Элайнты, что приняли участие в сковывании... они тоже мертвы.

  - К'рул...

  - Она освободилась ВНУТРИ него. Он ничего не может сделать. Элайнты придут на бой. Попытаются ее победить, но Корабас давно потеряла здравый ум и будет биться до смерти. Думаю, большинство погибнет.

  - Мама. Прошу.

  Килмандарос вздохнула. - Ты не останешься, сынок?

  - Чтобы видеть встречу с Драконусом? Думаю, нет.

  Она кивнула.

  - Драконус тебя убьет!

  Глаза богини горели. - Всего лишь план, возлюбленный мой сын.

Книга VI. К тому, кто в цепях

Когда бы знал, куда приводит путь,

То на него ступил?

Когда бы знал любовной муки суть,

Любовь бы пробудил?

Во тьме колесо кружит

Не видно пыли во тьме

В огне колесо горит

Восходит солнце во тьме

Когда б умел все мысли осознать,

Ты б рассказал другим?

Когда единым словом друга мог предать,

Сумел бы стать немым?

Во тьме колесо кружит

Не видно пыли во тьме

В огне колесо горит

Восходит солнце во тьме

Увидев мертвый лик, что вводит в дрожь,

Коснулся б ты его?

Для странствия душе дается грош -

Украл бы ты его?

Во тьме колесо кружит

Не видно пыли во тьме

В огне колесо горит

Восходит солнце во тьме.

Гимны Сперака, псалом VII "Смех Стервятников", Сперак Нетем

Глава 17

За рядом ряд и все застыли, ждут

Чтоб каждого я обнял, вспоминая

Что значит быть не мной

Падут ли в белизну

Все наши битвы

Или снегом растекутся по камням?

Вы чувствуете руки

Порванные крылья

Снов о полете

Кончились дары

Но я стою не горбясь, я влезаю

В глаза вам

А за ними ожидают

Насилия картины

Брошенные гнезда

Там легко найти

Сучки поломанные

Клочья, волосы и перья

Все пролитое высохло - готов ли

Я улететь без горя и тоски?

Столь многой лжи дозволили мы быть

Вот сладкий сок, питающий лишь храбрых

Но не колышутся ряды

Мы шествуем, не делая ни шага

Позволю потерять вам то

Что сам давным-давно отдал

Но то, что я прошу вас обрести

Ужели должен бросить?

В тех рядах

Легенды о чертах лица любого

О каждой сломанной улыбке

Идите ж ближе

И утрите слезы

Историю я расскажу такую, что...

"Без свидетелей", Рыбак Кел Тат

"Эти солдаты". Два слова повисли в уме, словно мясо на крюке мясника. Медленно, бесцельно покачивались. Сочились кровью, но уже не пятнали пол. Лежа на груде пакетов с едой, Баделле могла опустить голову и смотреть, как уходит назад грубая почва. Мало что остается позади, кроме тел - и под нефритовым светом Чужаков бледные кучки кажутся статуями из мрамора, поваленными вдоль давно заброшенного тракта. Вещами. С навеки потерянной историей. Уставая от их вида, она могла обратить взгляд в противоположную сторону, вперед. С этой выгодной точки колонна казалась раздувшимся червем с тысячами голов на спине - все как одна рабыни медленного тела.

  Червь то и дело отбрасывал отмершие части. Их тащили на обочину. Проходящие мимо будут протягивать руки, подбирая тряпье - его можно использовать днем, сшить, к примеру, и защищаться от мух дарами мертвецов. Когда она доезжает до отбросов колонны, они уже почти нагие, они становятся мраморными статуями. "Потому что когда дела идут плохо, люди повергают статуи".

  Прямо впереди блестят драгоценным потом спины напрягающих мышцы бурлаков. Толстые длинные веревки провисают и поднимаются, выбивая пыль из земли. "Этих солдат зовут панцирниками. Ну, некоторых. Тех, что не останавливаются, не падают, не умирают. Тех, что устрашают окружающих, заставляют их держаться. До самой смерти. Панцирники. Эти солдаты".

  Она начала вспоминать.

   Солнце залило горизонт, день уходил. День, когда никто не говорил, когда Змея молчала. Она шла в трех шагах за Руттом, а Рутт сгорбился над прильнувшей Хельд; глаза ее были закрыты от яркого света - но они ведь всегда закрыты, ибо в мире слишком много такого, на что тяжко смотреть.

  Это должна была быть последняя их ночь. Все знали, вся Змея знала. Баделле не спешила их разуверять. Возможно, тоже сдалась. Трудно понять. Дерзость может сохранять форму, даже если она сделана из пепла и золы. Гнев может обжигать, хотя внутри он безжизненно-холоден. Так обманывает мир. Он умеет лгать, умеет навеивать иллюзии. Внушает идею о своей истинности. Мир может делать веру фатальной слабостью.

  Она глядела на панцирников и вспоминала.

  Шаги Рутта стали неуверенными. Раздался какой-то невнятный звук, потом голосовые связки звякнули снова. Наконец он сказал: - Баделле. Мухи теперь ходят.

  Она посмотрела на ноги, гадая, смогут ли они перенести ее вперед; они смогли, пусть медленно и мучительно. И далеко впереди, там, куда он смотрел закрытыми глазами, она увидела шевелящиеся формы. Выходя на свет, они становились черными. Черными и шевелящимися. Мухи на двух ногах - один рой, потом еще и еще выходили из кровавого света.

  - Мухи ходят, - говорил Рутт.

  Но она же их отослала. Последний приказ силы, истощивший ее. Сегодня она сдувала с губ лишь воздух.

  Баделле прищурилась.

  - Хочу ослепнуть снова.

  Она осмотрела вздувшуюся массу на его глазах. - Ты еще слеп, Рутт.

  - Тогда... они в голове. Мухи в голове!

  - Нет. Я тоже их вижу. Но это шевеление... они всего лишь идут от солнца. Рутт, это люди.

  Он чуть не упал, но расставил ноги и выпрямился с ужасающей грацией. - Отцы.

  - Нет. Да. Нет.

  - Мы повернули кругом, Баделле? Мы как-то пришли назад?

  - Нет. Видишь запад - каждый день на закате мы шли на солнце. - Она замолчала. Змея свивалась в кольца за ними, тощее костистое тело сжималось. Словно это дает спасение. Фигуры на фоне солнца приближались. - Рутт, это... дети.

  - Что это на их коже, на лицах?

  Она увидела среди них одного отца с ржаво-серой бородой. Глаза его были печальны, как водится у отцов, навеки прогоняющих от себя детей. Но ее привлекали лица детей. Наколки. - Они пометили себя, Рутт. "Капли, черные слезы. Нет, я уже вижу истину. Не слезы. Слезы высохли и не вернутся. Эти знаки на лицах и руках, шеях и плечах, на груди. Эти знаки..." - Рутт.

  - Баделле?

  - У них когти.

  Он сипло вздохнул и задрожал.

  - Попробуй, Рутт. Глаза. Попробуй открыть.

  - Не... не могу...

  - Давай. Ты должен.

  Отец с толпой когтистых детей подошли еще ближе. Все были настороже - она ясно видела. "Они нас не ждали. Не за нами они пришли. Не чтобы нас спасти". Она видела, что они тоже страдают, жажда впилась в лица когтистыми руками скелета. "Когти терзают вас".

  Но отец, что встал перед Руттом, потянулся к бурдюку на поясе. Воды там было мало - слишком вялым и легким был пузырь.

  Вытащив пробку, он поднес бурдюк Рутту.

  А тот выставил вперед Хельд. - Сначала ей. Прошу, сначала малышке.

  Его жест не допускал никаких сомнений, и отец вышел и склонился над морщинистым личиком девочки, которое Рутт успел высвободить из пеленки.

  Баделле видела, как отец отпрянул. Сурово взглянул в щелки глаз Рутта.

  Она затаила дыхание, ожидая.

  Тут он потряс бурдюк, вставил горлышко в рот Хельд. Потекла вода.

  Она вздохнула: - Этот отец, Рутт, добрый отец.

  Один из когтистых детей, года на два старше Рутта, подошел и бережно взял Хельд из его рук - он, может, и хотел бы сопротивляться, но сил не осталось. Когда Хельд оказалась в колыбели рук незнакомца, руки самого Рутта остались скрюченными, как будто он все еще ее держал. Баделле видела, что напряженные жилы у его локтей укоротились; если подумать хорошенько, когда она в последний раз видела Рутта без Хельд? Даже не вспомнить.

  И сейчас в его руках остался призрак девочки.

  Отец заплакал - она видела слезы на темных, изрытых щеках; он вставил горлышко в рот Рутта, силой раздвинув губы. Несколько капель, потом еще.

  Рутт глотнул.

  Другие когтистые дети скользнули мимо них, к извивам Змеи. Каждый вытаскивал свой бурдюк. Воды было мало, но все же они шли делиться.

  Теперь Баделле видела новую Змею, пришедшую с заката - змею из железа и цепей. Она знала, что уже видела ее - во снах. Она смотрела на блестящую рептилию. "Отцы и матери, но всё же дети. А там - вижу ее - их общая мать. Вижу ее. Она идет".

  Из-за спины женщины бежали новые люди с водой.

  Она встала рядом с бородатым отцом, поглядела на Баделле и заговорила на языке из снов Баделле: - Скрипач, они идут не в ту сторону.

  -Да, Адъюнкт.

  - Я вижу только детей.

  - Да.

  Около женщины показался другой солдат. - Но... Адъюнкт, чьи они?

  Та повернулась: - Не имеет значения, Кулак. Отныне они наши.

  Рутт спросил Баделле: - Что они говорят?

  - Говорят, что нужно идти назад.

  Мальчик как бы покатал во рту это слово. "Назад?"

  Баделле сказала: - Рутт, ты не ошибся. Ты провел Змею, твой слепой язык выискал чужаков, и теперь они не чужаки. Рутт, ты провел нас от смерти к жизни. Рутт, - она подступила ближе, - теперь можешь отдохнуть.

  Бородатый солдат, которого звали Скрипач, хотел поддержать падающего Рутта, но оба они оказались стоящими на коленях.

  Адъюнкт сделала полшага к ним. - Капитан? Он выживет?

  Тот чуть помедлил, поднял голову: - Если сердце еще бьется, Адъюнкт, я не слышу его и не чувствую.

  Баделле заговорила на их языке: - Он жив, Отец. Просто ушел на время.

  Тот, кого Мать назвала кулаком, отошел было назад, но тут подскочил к ней: - Дитя, почему ты говоришь по-малазански? Кто ты?

  "Кто я? Не знаю. Никогда не знала". Она поглядела в глаза Матери: - Рутт привел нас к тебе. Потому что ты одна осталась.

  - Одна?

  - Одна, кто не отвернется от нас. Ты наша мать.

  Услышав такое, Адъюнкт, казалось, хотела отступить. Глаза сверкнули, словно ей стало больно. Она отвернулась от Баделле, а та указала на Скрипача: - А он наш отец, и скоро он уйдет и мы больше его не увидим. Так делают отцы. - Мысль заставила ее загрустить, но Баделле стряхнула эту мысль. - Так всегда бывает.

  Адъюнкт вроде бы дрожала, она не желала смотреть на Баделле. Наконец она повернулась к тому, что был рядом: - Кулак, открыть запасные фляги.

  - Адъюнкт! Поглядите на них! Половина помрет до рассвета!

  - Кулак Блистиг, вы слышали приказ.

  - Мы не можем отдать воду этим... этим...

  - Выполнять, - устало сказала Адъюнкт. - Или я прикажу вас казнить. Здесь. Немедленно.

  - И вызовете открытый мятеж! Обещаю!

  Скрипач встал и подошел к кулаку так близко, что тому пришлось сделать шаг назад. Он молчал, только зубы белели среди спутанных ржавых прядей бороды.

  Глухо выругавшись, Блистиг развернулся кругом. - Сами напросились. Хорошо.

  Адъюнкт сказала: - Капитаны Ииль и Гудд, сопроводите Кулака Блистига.

  Мужчина и женщина, что стояли позади Адъюнкта, увязались за Блистигом, держась справа и слева.

  Скрипач вернулся к Рутту. Встал на колени, положил ладонь на истощенную щеку. Поднял глаза и спросил Баделле: - Он вас вел?

  Та кивнула.

  - Далеко? Давно?

  Она дернула плечом. - Из Колансе.

  Мужчина моргнул, на миг взглянул в сторону Адъюнкта. - Сколько же дней до воды?

  Она покачала головой: - До Икариаса, где были колодцы... не... не помню. Семь дней? Десять?

  - Невозможно, - подал голос кто-то из свиты Адъюнкта. - У нас осталось воды на один день. Без нее... максимум три дня. Адъюнкт, не сможем.

  Баделле склонила голову. - Где нет воды, есть кровь. Мухи. Осколки. Где нет еды, есть умершие дети.

  Раздался другой голос: - Кулак Блистиг на этот раз был прав. Мы не сможем.

  - Капитан Скрипач.

  - Да?

  - Пусть ваши разведчики отведут к фургонам с провиантом всех, кто может идти. Попросите хундрилов отнести тех, что не ходят. Пусть пьют и едят, если смогут есть.

  - Слушаюсь, Адъюнкт.

  Баделле смотрела, как тот обнимает Рутта, поднимает. "Рутт стал Хельд. Он нес ее, пока мог, а теперь несут его. Так оно и бывает".

  - Адъюнкт, - сказала она, когда Скрипач унес мальчика. - Меня зовут Баделле, и у меня есть стихи для тебя.

  - Дитя, если ты не попьешь, то можешь умереть. Я послушаю стихи, но потом.

  Баделле улыбнулась. - Да, Мать.

  "У меня есть стихи для тебя". Она смотрела в напряженные спины, на качающиеся веревки, на поваленные статуи. Две ночи с момента встречи, и Баделле больше не видела Адъюнкта. Как и Скрипача. Вода кончилась, Рутт еще не просыпался, Седдик сидит на груде бревен, раскладывая безделушки неким узором, чтобы тут же смешать его и начать заново.

   Она слышала споры. Слышала звуки драк, видела внезапно возникавшие стычки - выхвачены ножи, подняты кулаки, солдаты сцепляются... Видела, как эти мужчины и женщины идут к смерти, ведь Икариас слишком далеко. Им нечего пить, а те, что пили свою мочу, скоро сойдут с ума, потому что моча - яд. Однако они не хотят пить кровь умерших. Просто бросают их позади.

  За ночь она насчитала сорок четыре. За прошлую ночь было тридцать девять, а днем унесли из лагеря семьдесят два трупа, уже не позаботившись рытьем могил. Просто сложили их рядами.

  Дети Змеи сидели в фургонах с едой. Поход окончился, но они тоже умирали.

  "Икариас. Я вижу твои колодцы. Когда мы уходили, они были почти пустыми. Кто-то отнимает воду даже сейчас. Не знаю, почему. Но и не важно. Мы не дойдем. Значит, все матери должны проигрывать? Все отцы должны уходить навсегда?

  Мать, у меня есть стихи. Ты придешь? Ты послушаешь мои слова?"

  Вагон скрипел, панцирники налегали на веревки. Солдаты умирали.

  ***  

  Они вышли на след. Скрипачу и разведчикам было нетрудно его находить. Маленькие высохшие кости тех, что остались за спинами мальчика по имени Рутт и девочки Баделле. Каждая скромная кучка казалась обвинением. Молчаливым упреком. Эти дети совершили невозможное. "А мы их подведем".

  Он слышал шум крови, бешено мчащейся по пустеющим жилам. Звук этот стал казаться бесконечным воем. Адъюнкт все еще верит? Теперь, когда они стали умирать десятками, она еще сохраняет веру? Когда упорства непреклонной воли оказалось недостаточно... что теперь? У него нет ответов на такие вопросы. Если отыскать ее... "Нет, с нее довольно. Ее все время осаждают кулаки, офицеры. Целители". Да и разговор станет пыткой - губы лопнули, распухший язык прилип к нёбу, гортань саднит от любого слова.

  Он шел с разведчиками и не желал вернуться, узнать, как там дела в колонне. Не хотел видеть распада. Тяжелая пехота еще тянет фуры? Если да, они все дураки. Остались ли еще голодающие дети? Тот паренек Рутт - тот, что так долго тащил свою вещь, что руки скрючились - он еще в коме или ускользнул прочь, веря, что всех спас?

  "Было бы лучше всего. Ускользнуть от иллюзии к забвению. Тут нет духов, в этой пустыне. Его душа просто улетела. Легко. Мирно. Вознеслась, держа младенца - потому что он вечно будет нести младенца. Счастливо, парень. Всего вам с ней хорошего".

  Они уходят искать маму и папу. Тысяча детей, тысяча сирот - он только сейчас начинал видеть, сколько еще детей было в так называемой Змее. Понимание вонзило нож в грудь. "Колансе, что ты сделало со своими детьми? Со своим народом? Колансе, у тебя не нашлось ответа получше? Боги, если бы мы могли тебя найти, могли встретить тебя на поле брани. Мы дали бы ответ на твои преступления.

  Адъюнкт, вы были правы, стремясь к этой войне.

  Но были неправы, думая, что мы сможем победить. Нельзя вести войну с равнодушием. Ах, послушайте меня. Но я мертв? Еще нет".

  Вчера, когда лагерь замер, когда солдаты неподвижно лежали под одеялом мух, он залез в мешок, положил руку на Колоду Драконов. И... ничего. Никакой жизни. Пустыня бесплодна, никакая сила им не доступна. "Мы ослепили богов. И богов, и врага, что впереди. Адъюнкт, понимаю ваши резоны. Уже давно. Но поглядите на нас. Мы смертные люди. Не сильнее любых других. Как ни хотелось вам сделать нас сильнее и могущественнее... похоже, мы ничем не сможем вам помочь.

  Нам и себе нечем помочь. Это нас сильней всего и сокрушает. Но ... все же я не мертв".

  Он вспомнил момент, когда они нашли детей; как его разведчики - сами почти дети - торжественно двигались среди беженцев, отдавая всю воду, запас на ночной переход - от одного рта к другому, пока не выдавили из бурдюков последние капли. Потом юные воины-хундрилы могли лишь стоять, беспомощные, окруженные тянущими руки детьми. Дети не требовали, они хотели всего лишь коснуться их в благодарности. "Не за воду - она кончилась - но за добрый жест.

  Как же глубоко нужно пасть, чтобы благодарить за намерение, пустое желание?

  Те, что вас изгнали...

  У нас есть союзники, и перед ними нет преград. Они свободно дойдут до Колансе. Геслер, передай Буяну эту истину и спусти с поводка. Пусть зарычит так, что сами Гончие спрячутся! Спусти его, Гес. Прошу.

  Потому что думаю: мы не дойдем".

  Кости лязгали на шее. Скрипач поднял голову, поглядел на Чужаков. Они заполнили все ночное небо, провели борозды на лику небес. "Знамения... От них меня слабит. И тошнит от всей этой дряни. Но что, если вы не таковы? Что, если ваше странствие принадлежит вам одним - ни смысла, ни пункта назначения? Что, если завтра или послезавтра вы наконец опуститесь - стереть всех нас, сделать ненужной всю нашу борьбу, все наши великие цели и благородные замыслы? Что же ты нам говоришь, о славная вселенная?

  Судьба - ложь.

  Но разве мне было до этого дело? Поглядите на кости, которые мы переступаем. Мы идем, пока можем, а потом останавливаемся. Вот и всё. Вот так. Но... о чем это я?"

  ***   

  - Змеи, - сказал Банашар, моргая от жестокой ясности трезвого зрения. "Когда все расплывалось, было лучше. Гораздо лучше". - Наверное, первый мой страх, тот, что заставил шагнуть в змеиную яму - ее мы так дерзко звали Храмом Д'рек. Погляди в лицо страху - разве не мудрый совет? А может, трезвость - настоящее проклятие, взгляд в лицо страху вовсе не укрепляет характер, все советы - дерьмо и мир полон лжецов.

  Адъюнкт молча шагала рядом. Не то чтобы он ожидал ответа, ведь он уже не верил, что слова покидают горло. Вполне вероятно, что все, сказанное им за два последних дня, звучало лишь в разуме. Так даже легче.

  - Мятеж. Само слово всегда вызывало... зависть. Никогда не чувствовал бунта в душе. Ни разу не испытал и мига гневной ярости, стремления к правому пути. Самость наша даже не знает, каков ее путь. Просто желает идти.

  Конечно, пьянство - сладкое падение. Убежище трусов - а все мы трусы, мы, пьяницы, и не дайте никому убедить вас в обратном. Мы чаще всего только в этом и сильны, это и причина и способ побега. От всего. Вот почему пьяницы пьют.

  Он глянул на нее. Слушает? А стоит ли слушать? И слышно ли?

  - Переменим тему, этот сюжет заставил меня... ежиться. Нас ждет еще одна великая идея, если я вообще могу думать о великом. Змеи, спросили вы? Ну, конечно, это великая идея - девочка, дающая нам подобные имена. Их. Наши. Змеи в пустыне. Если подумать, смело. Змей чертовски трудно убить. Под ноги скользят. Прячутся на открытой земле.

  Так... гмм, как насчет знания? Когда знание становится отпадением от благодати. Когда истина скорее осуждает, нежели освобождает. Когда просветление являет нам лишь темный пафос бесконечного списка неудач. Как-то так. Но такие обыкновения, они исходят от поощряющих невежество - тактика, жизненно важная для сохранения власти. К тому же настоящее знание заставляет вас действовать...

  А так ли?

  Он помедлил, пытаясь думать. Но ощутил только приступ страха. - Вы правы, перейдем еще дальше. Если я что-то и знаю, так только то, что не желаю знать ничего. Поэтому... ах, вспомнив нежданных гостей, не поговорить ли о героизме?

  ***  

  Улыба пошатнулась и упала на колено. Бутыл встал сзади, защищая спину. Казалось, короткий меч в его руке дрожит сам по себе.

  Он следил за Тарром, а тот словно бык расталкивал беспокойную толпу. Лицо так омрачилось, что маг с трудом его узнал. - Корик! - крикнул тот.

  - Здесь, сержант.

  - Жить будешь?

  - Поглядел тут одному в глаза, - сказал солдат. Одна сторона лица была залита кровью, но чужой. - У гиен во взгляде больше разума. - Он взмахнул окровавленным кинжалом. -Капрал меня толкнул...

  Человек, на которого указал Корик, стоял на коленях. Плотный, широкоплечий; в боку торчит рукоять ножа. Кровь текла из ноздрей и рта, пенясь и булькая.

  Тарр огляделся, ухватил взором Бутыла. Подошел ближе. - Улыба. Погляди на меня, солдат.

  Она подняла голову: - Корик верно говорит, сержант - мы не слепые и не тупые. Поймала тот самый толчок, в обмен подарила ему ножик.

  Тарр смотрел на Бутыла.

  Бутыл кивнул. - Между ними было двенадцать шагов, темнота и толпа.

  Умирающий капрал опустил обросший подбородок на грудь; казалось, он созерцает свои колени. Корабб подошел и шевельнул его. Мужчина упал. Сотрясение тела породило еще один, последний, выплеск пенистой крови.

  - Двоих? - спросил Тарр.

  Бутыл ощутил ненависть в глазах столпившихся пехотинцев. Вздрогнул, когда Корабб отозвался: - Троих, сержант. Двое отвлекали, еще двое тишком лезли к фургону. Я повалил первого, потом Карак погнался за другим - наверное, еще ловит.

  - Он в толпе? - воскликнул Тарр. - Дыханье Худа!

  Улыба встала и, пьяно шатаясь, подошла к мертвому капралу. Вынула нож. - Неправильно, - буркнула она, становясь лицом к толпе. - Мы охраняем пустые фляги, поняли, уроды?!

  Кто-то крикнул: - Не мы, морпех. То была банда кулака.

  Бутыл сморщился. "Блистига. Боги подлые!"

  - Просто отстаньте от нас, - сказала Улыба и отвернулась.

  Вернулся Каракатица, поймал взгляд Тарра и как бы случайно погладил висящий под рукой арбалет.

  Сержант обратился к бурлакам: - Натягивай веревки, солдаты - давайте снова ее сдвинем.

  Улыба сказала Бутылу: - Убивать своих - неправильно.

  - Согласен.

  - Ты встал за спиной. Спасибо.

  Он кивнул.

  Толпа пехотинцев таяла. Фура начала двигаться, взвод пошел рядом. Трупы скоро оказались позади.

  - Безумие, - сказал вскоре Корабб. - В Семи Городах...

  - Не нужно рассказывать, - прервал Каракатица. - Мы там были, не забыл?

  - Нет. Просто сказал. Безумие жажды...

  - Это было спланировано.

  - Капрал - да. Но не дурак, напавший на Корика.

  - А те, что лезли сзади? Спланировано, Корабб. Чей-то приказ. Не безумие. Ничего подобного.

  - Я же о регулярах позади. Сползаются на запах крови.

  Никто не стал отвечать. Бутыл заметил, что еще сжимает меч и со вздохом его спрятал.

  ***  

  Курнос взял рубаху с пятнами крови и затолкал за ошейник кожаного ремня, защищая шею - кожа уже стерлась, над ключицей показалось сырое мясо. Кто принес ему теплую, мокрую рубаху и чья на ней кровь, ему было не интересно - он уже добавил собственной.

  Фургон тяжел. Еще тяжелее теперь, когда дети уселись на груде провианта. Но... их много, а тяжесть вполне терпимая. Потому что одна кожа и кости. Ему не нравилось об этом думать. В детстве выпадали голодные времена, но папаша всегда приносил что-нибудь своим мальцам (среди которых Курнос был самым мелким). Ошметки. Но есть можно было. А мамаша уходила с другими мамашами на несколько дней и ночей, возвращалась иногда побитая, иногда в слезах - но на столе лежали монеты, и монеты превращались в еду. В такие времена папаша имел обыкновение без конца ругаться.

  Но делал все, чтобы прокормить мальцов. "Мои клевые мальцы", любил он говорить. А спустя годы, когда гарнизон ушел из города, маме уже не удавалось зарабатывать привычным путем, но папа стал гораздо счастливее. Старшие братья Курноса уже пропали - двое на войну, а третий женился на вдове Карас, которая была на десять лет старше и которую Курнос втайне любил до безумия, и хорошо, что он сбежал, ведь братцу не понравилось бы, что он делал с пьяной Карас за амбаром - а может, и понравилось бы. Так или иначе, было весело...

  Он увидел впереди мальчишку. Несет мешок. Руки в крови, он их лижет.

  "Ты мне рубашку принес?" - Нехорошо, малец, - сказал он. - Не пей кровь.

  Мальчишка нахмурился и продолжил облизывать руки, пока они не очистились.

  ... и он потом слыхал, что одного братца убили под Натилогом а второй вернулся с одной ногой, а потом пришли пенсионы и папа с мамой перестали нуждаться, особенно когда Курнос сам записался и посылал две трети жалования домой. Половина шла папе и маме, а вторая треть брату и жене, ведь он чувствовал вину за ребеночка и вообще.

  Все же нехорошо, когда голодают юные, а особенно до истощения. Папаша любил говаривать; "Ежли не можешь кормить, так не делай. Гордый шест Худа, не нужно быть гением, чтоб это понимать!" Точно, не нужно. Вот почему Курнос продолжал кормить своего недоноска и кормил бы, если бы их не изгнали, сделали вне закона и дезертирами и всеми теми именами, какими зовут военных, ежли они делают не то что приказано. Но сейчас тот малец должен уже вырасти и работать, да и братец уже не сулит награду за голову Курноса. Может, все стало спокойно, пыль улеглась.

  Приятно так думать. Но теперь он пошел и упал в любовь к Поденке и Острячке, и разве это не глупо, раз их две, а он всего один. Не то чтобы тут была проблема. Но у женщин насчет этого причуды. И насчет многого еще, вот отчего с ними одни проблемы.

  Женщина справа споткнулась. Курнос выставил руку и поднял ее на ноги. Женщина пропыхтела спасибо.

  Ну, женщины. Он только и думает о...

  - Ты Курнос, да?

  Он глянул сверху вниз. Невысокая, с большими, сильными ногами - ну, не повезло ей нынче. Раньше от таких ног мужики слюни пускали, а теперь запрягли ее в... - Да, это я.

  - Заглянуть хотел, да?

  - Нет.

  - Слышала, тебе одно ухо два раза откусили.

  - И?

  - И, э... как такое возможно?

  - Не спрашивай. Во всем Вздорр виноват.

  - Непотребос Вздорр? Ты с ним сражался?

  - Может быть. Береги дыхание, солдат. Видишь того мальца? Ничего не говорит, потому как умный.

  - Потому что не знает малазанского.

  - Отговорка не хуже любой другой. Да ладно, тащи себе и думай о приятном. Отвлекайся от неприятного.

  - А ты о чем думаешь?

  - Я? О бабах.

  - Точно, - сказала она странно холодным тоном. - Догадываюсь, мне стоит подумать о красивом и умном мужике.

  Он улыбнулся. - Чего тут думать? Один такой как раз рядом идет.

  Мальчик убежал и вскоре принес еще одну тряпку, и Курнос смог остановить кровотечение из носа.

  Как любил говаривать папаша, "пути женщин не сообразишь". Тем хуже. Она была таки красивая, и что еще лучше, могла бы шкуру с бхедрина содрать. Бывает ли комбинация сексуальнее? Он так не думает...

  ***   

  - Думаешь, я какой-то прокаженный. Но не моя вина, что я был мертвецом, и если тот, кто был мертвецом, лучше переносит жажду... ну, не знаю.

  - Я конденсирую все, что попадется, - ответил Баведикт. - Потому еще и держусь.

  Еж подозрительно поглядел на алхимика и пожал плечами: - Кажется, весь день спорить можно.

  Баведикт открыл рот, но тут же закрыл.

  - Как котята?

  - В полном порядке, Командор.

  - Нам хватит?

  - Если бой будет не один? Трудно сказать. Мне приятнее думать об одной битве, чтобы использовать всё и не скупиться. - Он оглянулся на карету. - Я тут размышлял о стратегии, сэр, с учетом алхимических... э... котят. Не думаю, что следует экономить. Фактически нужно противоположное. Заполните все поле, поразите их так сильно, чтобы в ступор впали...

  - Что, всю ночь спорить можешь? Слушай, мы всё продумали уже годы назад. Стены и волны, так и назвали. Стены, когда вы удерживаете строй или позицию. Волны, когда наступаете. Нет смысла придерживать припасы, разве что один - именной, понимаешь? Любой сапер тебе скажет: если ты не убьешь их, они убьют тебя очень скоро. С гарантией. Мы говорили "расхолодят".

  Баведикт снова оглянулся, поморщился, смотря на топающие рядом с повозкой группы солдат. Сержантам нехорошо. Худеют, но явно не улучшают здоровье. Сзади идут хундрилы с лошадьми... "я не всю правду рассказал Ежу. Накачал не только волов, но кто бы мог подумать, что они заметят..."

  - Нервничаешь? - спросил Еж. - Я на твоем месте нервничал бы. Хундрилы любят лошадей. Очень. Если воину придется выбирать между конем и матерью, трудно предсказать, что будет. А ты взял и убил...

  - Они и так умирали, сэр. Лошади нужно воды больше, чем четверым солдатам, а у хундрилов вода кончалась. Попробуйте пить кровь у истощенного животного, сэр - это нелегко.

  - Верно. Теперь у них нежить вместо лошадей и по-прежнему нет воды, а значит, ты мог бы переделать их неделю назад, и пить кровь было бы не нужно. Алхимик, они хотят тебя убить - я полдня отговаривал...

  Баведикт сверкнул глазами: - Вы только что сказали, что выбирая между конем и матерью...

  - Они выберут мать, разумеется. Ты что, идиот?

  Алхимик вздохнул.

  - К тому же, - продолжил Еж, - мы теперь Сжигатели. Верно, иногда мы убивали офицеров, если те были плохие. А кто не убил бы? Поставь дурака во главе, и он погубит всех. Так что лучше завалить его раньше. Но ты ничего такого не сделал. К тому же ты нужен мне, а значит, и им. Все просто. Никто не собирается резать тебе горло...

  - Какое облегчение, Командор.

  Еж подошел ближе, понизил голос: - Слушай. Всё разваливается - сам не видишь? Охотники, все эти регуляры - они потерялись.

  - Сэр, мы немногим лучше.

  - Мы же не хотим попасть под резню? Я уже сказал капитану: нужно иди как можно быстрее, чтобы сотня шагов нас отделяла от остальных, когда там начнут искать, кого еще убить.

  - Сэр, думаете, всё так плохо?

  Еж пожал плечами: - Трудно сказать. Пока что морпехи держат их в узде. Но в любой момент может пойти драка, в которой морпехов собьют. Виноват будет запах крови, попомни мои слова.

  - А как сделали бы вы, Сжигатели Мостов? В те дни?

  - Просто. Вынюхай заводил и убей. Это они без конца жалуются, бранятся, подбивают тех, что поглупее, на всякие глупости. Надеются устроить взрыв. Я, - он кивнул на колонну, что шла позади, - я бы прыгнул на Блистига, утащил в пустыню - и целый день все не могли бы спать, слыша его верещание.

  - Удивляться ли, что вас объявили вне закона, - буркнул Баведикт.

  ***   

  Небо на востоке светлело, солнце всходило, чтобы повести войну с Нефритовыми Чужаками, пока те не скроются за северным окоемом. Колонна разбилась на части, скопления солдат образовались по обеим сторонам пути. Они падали, опуская головы; лязгали доспехи и оружие в брошенных на землю тюках. Бурлаки встали и начали сдергивать с шей тяжелые петли. Завыли хундрилы - еще одна лошадь зашаталась и упала набок. Сегодня будет вдоволь крови, но Горячие Слезы вовсе не радовались.

  Рядом с фургонами уселись морпехи - красные глаза, лица обмякли от переутомления. Повсюду солдаты, двигаясь словно старики и старухи, спешили раскатать матрацы, поставить тенты - отдохнуть перед новыми делами. Кто-то вытаскивал оружие, чтобы заточить. Инстинктивное, по сути, действие. Другие следили за ними тусклыми, злыми глазами.

  А потом из фургонов вылезли дети, по одному, по двое. Они шли не просить и клянчить - просто сидели, смотря на спящих солдат. Или страдали, не смыкая глаз. Или тихо умирали.

   Сержант Смола видела всё это, сидя у колеса фургона. Робкое появление детей оказывало на солдат странное действие. Споры угасали, блеск в глазах слабел, жалобщики затыкали рты. Лишившиеся сна ложились набок и сдавались усталости. Больные сдерживали стоны; те, что плакали без слез, почти всегда замолкали.

  Что это за дар? Она не понимала. Когда кто-то из солдат проснулся на закате и нашел рядом маленькое недвижное тело, холодное и бледное в умирающем свете, весь взвод - видела она - встал собирать осколки и кристаллы, чтобы сложить могилку. Солдаты срезали амулеты с поясов и перевязей - кости, которые несли с самого Арена - и клали на жалкую кучку камней.

  - Они нас убивают.

  Она взглянула на сестру. Та сидела у колеса, вытянув сломанную ногу. - Кто на этот раз, Целуйка?

  - Пришли и разделили последние мгновения. Наши. Свои. Нечестно. Зачем они принесли?

  Глаза Смолы сузились. "Ты ушла далеко, сестрица. Вернешься ли?" - Не знаю, что они принесли.

  - Откуда тебе.

  Вяло пробудился и тут же пропал гнев. - Ты к чему?

  Целуй-Сюда оскалилась, вдавила затылок между двух спиц. Глаза закрылись. - То, что ты всегда имела, Смола. А я никогда. Вот потому ты не видишь, не узнаешь. Никто не может смотреть в свою душу. О, многие говорят иначе. Называют это откровением или истиной. Всякое дерьмо. Но кое-что внутри нас остается скрытым. Навеки.

  - Во мне ничего тайного нет.

  - Но эти дети - сидят, лежат, смотрят на тебя. Тебе больно, не так ли?

  Смола отвернулась.

  - Дура ты, - вздохнула Целуй-Сюда. - Они принесли достоинство. Как у тебя. Как у Адъюнкта... как думаешь, почему многие ее ненавидят? Ненавидят сам ее вид? Она показывает нам то, что нам не нравится, потому что нет ничего труднее, чем найти в себе достоинство. Ничего нет труднее. Вот. Они показывают, что такое умирать с достоинством - умирая и следя, как умираем мы.

  Адъюнкт говорила "без свидетелей". Вот только дети не согласны.

  "Да бесполезно всё это".

  Целуй-Сюда продолжала: - Думаешь, это легко? Думаешь, наши ноги так просто перестанут шевелиться? Мы полмира прошли, чтобы оказаться здесь. Мы давно не армия - нет, не знаю, что мы сейчас такое. Думаю, никто в целом свете не сможет дать нам имени.

  - Но мы не дойдем.

  - И что?

  Смола покосилась на сестру. Глаза на миг встретились. Рядом с Целуй-Сюда был капрал Рим, сгорбившихся, втиравший масло в обрубок руки. Он не делал вида, что слушает - но она знала, что он слушает. Как и Мед, лежавший под льняной тряпкой, чтобы скрыться от солнца. - Так тебе и дела нет, Целуйка. Никогда не было.

  - Выживание уже не важно. Давно уже не важно.

  - Верно, - бросила Смола. - Ты меня просветила.

  - Ты сама знала. Сказала себе: "нам не дойти". А эти дети пришли словно гомункулы, сделанные из всего, нами брошенного - правды, достоинства, цельности - погляди же на них! Мы оголодали до костей, ничего больше в нас нет. Разве мы заботились о лучшем в себе, а, сестрица?

  Если бы Смола могла, она выплакала бы все глаза. Но пришлось просто упасть на грубую почву. - Тебе нужно было сбежать.

  - Спорим, Адъюнкт говорит себе то же самое? Тысячу раз на дню.

  "Адъюнкт?" Смола потрясла головой. - Она не из любителей бегать.

  - Да. Как и ты. А теперь выясняется, и я.

  "Это не моя сестра".

  - Думаю, - закончила Целуй-Сюда, - завтра наш последний поход. Знаешь, все хорошо. Стоило попытаться. Вот бы кто-нибудь ей сказал. Стоило попытаться.

  ***   

  - Нет пауков. - Хеллиан откинулась на матрац. - Вот самое лучшее. Пустыня - это же рай. Пусть мой труп возьмут бабочки и мухи. Даже проклятая мясоедящая саранча. Но не найти будет паука, свившего гнездо в пустой глазнице. Что может быть лучше?

  - Почему вы их так боитесь, сержант?

  Она подумала. Но разум тут же поплыл, она увидела горы черепов, и все улыбались. Почему бы нет? Ни одного паучка. - Отец рассказывал одну историю, особенно когда напивался. Думал, очень забавная история. О, погодите. Мой отец? Или дядя. Или даже отчим. Или отец брата, который жил вниз по улице. Ну, это была история и как он хохотал! Надо знать Картул, Навроде. Там пауки такие, что чаек глотают, верно?

  - Был там однажды, сержант. Жуткое местечко.

  - Самые плохие - с красными спинами. Не большие, не особо ядовитые. Но суть в том, что они бегают тысячами, а то и катятся, слипшись. Могут убить большую добычу и между собой разделить. Понял? А их яйца повсюду можно найти.

  Ну, мне было вроде два. Все время в кроватке, целые дни. Была у меня сестра, но потом умерла. Глупо, ведь рядом жила хорошая целительница, да только папаша пропил последние деньги. И вот лежит она рядом, как кукла, и тут...

  - О боги, сержант...

  - Да, они полезли прямо из головы. Съели все внутри, потекли из ушей, глаз и рта и отовсюду. Искали пищу. Вот я кто - пища. Пришел молочный брат и меня нашел. Голова вдвое раздулась - даже глаз не видно было. Я задыхалась. Сотни две укусов насчитали, а может, и больше было в волосах. Что ж, я была слишком большой добычей для двух сотен паучьей мелочи. Но они старались.

  - Эта история заставляла его хохотать? Что за сраный...

  - Слушай, ты о моем отце так говоришь. Или о дяде, или отчиме, или парне с улицы...

  - Теперь понимаю, сержант, - сказал Нерв. - Правильно. Вижу. Такое любого на всю жизнь напугает.

  - Сказка не закончена, капрал. Самое важное еще не сказала. Видишь ли, я ела тех проклятых пауков. Словно леденцы. Говорят, живот вдвое больше головы раздулся, вот почему я давилась - они кусали меня изнутри.

  И меня повели к целительнице, и она наколдовала большие куски льда. В рот. В горло. И вокруг шеи еще. Суть в том, что у меня удар случился от того льда. Умерла часть мозга, которая знала, когда остановиться. - Она смотрела в чернеющее небо. - Говорят, я украла кувшин из запасов папаши, когда было шесть. Так напилась, что пришлось снова звать целительницу. Она изучила меня изнутри и сказала, что вся жизнь будет трудная.

  Чья-то рука коснулась плеча. - Душераздирающая история, сержант.

  - Неужели? "Подозреваю, да. Конечно, я ее выдумала. Потяни за струнки и видишь сладкую симпатию на лицах? Теперь мне всё простят.

  Почему я ненавижу пауков? Боги, а кто не? Глупый вопрос".

  ***   

  - Каменные Лица, - сказал Уругал Плетеный, садясь, чтобы нарисовать знаки на твердой почве. - Семеро от Умирающего Огня. Несвязанные. Вот наши титулы - мы Т'лан Имассы, изгнанные из кланов. Мы проигравшие в войнах. Мы прокляты свидетельствовать.

  Ном Кала подвинулась, чтобы взглянуть на лагерь людей. Распавшаяся колонна легла неровной линией на сковороде пустыни. Движение прекратилось. Растущая жара накрыла всех дрожащим маревом. От скорченных тел тянулись длинные тени.

  - Мы избрали Рыцаря Цепей, - продолжал Уругал, - и волей его были освобождены из темницы, и волей его однажды разорвутся цепи. Потом мы ждали благословления Дома Цепей.

  - Этот Рыцарь, - пророкотал Кальт Урманел, - он среди нас?

  - Нет, но он нас ждет. Долгим было его странствие и скоро наши судьбы падут к его ногам. Но увы, Падший им не командует, а Король Цепей отвернулся от наших целей. Король Дома проклят и цепи его не порвутся никогда. Думаем мы, недолго ему сидеть на троне. Потому его не считаем.

  (Имеется в виду Шкуродер, предводитель одной из компаний Багряной Гвардии. Он появляется лишь в романах Я. Эсслемонта, дополняющих "Книгу Павших". Прим. переводчика)

  Берок Тихий Глас проговорил: - Рыцарь презирает цепи, но ему так и не хватает понимания. Многие цепи жестоко секут и злобно порабощают. Но есть и другие цепи, и мы сами их выбираем - не от страха или невежества. Вот самые достойные цепи. Честь. Доблесть. Верность. Многие подойдут к Дому Цепей, лишь чтобы пасть на пороге, ибо требует он редкой силы. Когда впереди страдание, великое мужество нужно, чтобы идти в его безжалостное, неумолимое царство.

  Уругал начертил на земле семь символов. Указывая на каждый, сказал: - Супруга. Она нам известна. Разбойник - у него два лица. Мужчина и женщина. О Рыцаре мы говорили. Несвязанные - сейчас мы, Т'лан Имассы, хотя и это изменится. Хромой, тот, чей разум должен ползти в служении священной жизни. Прокаженный, тот, что и жив и мертв. Дурак, угроза изнутри. Все, кроме Рыцаря, ходят ныне среди смертных и доступны нам. Здесь и сейчас.

  Ном Кала поглядела на символы. - Но, Уругал, все они умирают.

  - И нет ветра, чтобы нас нести, - сказал Берок. - Мы не можем двигаться к тому, что ждет впереди.

  - То есть не можем дать им надежду.

  Кальт Урманел хмыкнул в ответ Уругалу: - Мы Т"лан Имассы, что знаем мы о надежде?

  - Значит, мы пропали? - спросила Ном Кала.

  Все промолчали.

  - Я подумала... Кальт прав - мы не носители надежды. Мы не сможем дать им то, от чего сами слишком давно отказались. Смертные люди умрут, если мы не сможем их спасти. Будете спорить?

  - Не будем, - отозвался Уругал.

  - И тогда, - Нома Кала костистой ногой стерла рисунки в пыли, - умрет Дом Цепей.

  - В другую эпоху он пробудится снова.

  - Если мы хотим быть в нем - а мы ведь хотим, верно? Если мы, Несвязанные, хотим быть в Доме - выбора нет. Нужно идти к Адъюнкту.

  - Сказать что? - спросил Уругал.

  - Ну, мы должны солгать.

  Разговор увял.

  Ном Кала смотрела на лагерь, на растянутые тени. - Попробуем украсть им еще один день.

  - И зачем им еще один день?

  - Не знаю, Уругал Плетеный. Иногда надежда рождается изо лжи. И пусть. Мы будем лгать ей.

  ***   

  Глаза Рутана Гудда следили за Лостарой. Та подошла к Адъюнкту. Женщины обратились лицом на восток, словно сопротивляясь приходу яростного рассвета. Он гадал, как удается Таворе держаться на ногах. Каждую ночь она выходит и двигается без остановки, и только одной волей тащит целую армию. Она не споткнется - не споткнутся солдаты позади. Это стало битвой, безмолвной войной. "И она выигрывает. Каждое оставленное позади тело - свидетельство.

  Но долго ли еще она сможет нас держать? Поглядите на солнце, Адъюнкт - и на пустоту за ним. Иногда люди говорят о запретных, гибельных местах, и это не болтовня. Иногда это правда, и предупреждения не лгут. Иные места могут тебя убить. Мы нашли именно такое".

  - Как думаешь, о чем они говорят? - спросила Скенроу.

  Он сурово поглядел вниз. - Спи, любимая.

  Голова опустилась на твердую землю, глаза закрылись.

  "Уже недолго. И слишком поздно - я тебя не смогу спасти. Не смогу украсть, ты не выдержишь". Он принялся гадать, смог бы уйти из пустыни. Один выживший, шесть тысяч трупов за спиной. В руке треклятый отатараловый меч (на всякий случай, вдруг однажды понадобится). "Ах, этот Рутан Гудд, он уже был армией из одного воина. Вот он идет снова". Он поднял глаза, посмотрел на стоявших в двадцати шагах женщин, нахмурился. "Лостара... ей владел бог. Она стала еще крепче? Кто знает! Однако она в лучшей форме, нежели Скенроу. И сама Адъюнкт".

  - Прошу, ляг рядом.

  Рутан вздрогнул, прочесал рукой бороду. - Сейчас. Момент.

  - Любимый?

  - Момент. - Он пошел к Таворе и Лостаре.

   Если они беседовали, то безмолвно. Адъюнкт услышала шаги и повернулась. - Капитан. Вы создали ледяные доспехи...

  - Не здесь, Адъюнкт. Ничего не работает.

  Глаза ее погасли. - Но вы будете... стараться.

  Лостара Ииль закашлялась и сказала: - Рутан, Т'лан Имассы звали вас Старшим.

  - Я не бог, старший или новый. Простите. Разве не мило быть одним из них? Для каждого из нас. Просто оказаться... вовне. Т'лан Имассы сумеют укрыться, когда...

  - Как и вы, - обрезала Тавора. - Но вы не бог.

  - Не мы выбираем, кем родиться.

  - Воистину. Кто же ваши родители?

  Он яростно подергал бороду. - Адъюнкт, это важно? Возможно, пустыня меня не убьет. Возможен и другой исход.

  - Вы дойдете до города с колодцами.

  - Дойду? - Рутан качал головой. - Буду честен. Не могу понять, как дети смогли пройти так далеко. Что сказала Баделле? Десять дней? Но до Икариаса отсюда две - три недели хода.

  - Откуда знаете?

  Он поморщился: - Был однажды гостем Джагутов, что обитали в городе. Вместе с беженцами из анклава К'чайн Че'малле. Остается простой факт: единственный путь, которым дети могли зайти так далеко, лежал через садок.

  Тавора повернулась к Лостаре: - Капитан, найдите девочку. Приведите.

  - Слушаюсь, Адъюнкт.

  Тавора устремила на Рутана пристальный взгляд. - Садок.

  - Невозможно. Знаю. - Он заметил в ее глазах блеск надежды и покачал головой: - Не надо, Адъюнкт. Пустыня высосана, и если не будете осторожной, все может стать еще хуже.

  - Хуже? Объясните, что может быть хуже, капитан.

  Он глянул туда, где спала Скенроу. Вздохнул. - Вытащите меч, Адъюнкт.

  - Что?

  - Извлеките лезвие отатарала.

  Она успела наполовину вынуть меч, прежде чем Рутан схватил ее за руку. Упал на колени, отвернулся.

  Тавора с лязгом вставила клинок в ножны и пошатнулась. - Боги! - сказала она хрипло.

  Рутан сплюнул и вытер рот тылом ладони. - Никто из вас не понимает, - сказал он, взирая на дрожащие руки, на пятна кровавой мокроты, - что это не "всего лишь" зловредный металл, пожирающий магию. Отатарал имеет аспект... - Он заставил себя встать. - В следующий раз, вытащив оружие, вы ПРИЗОВЕТЕ. Она уже выпущена в мир, драконица, источник отатарала - живое сердце всего, что отнимает жизнь. Она свободна.

  Тавора сделала еще шаг назад, потрясла головой. - Что было сделано? - Голос ее дрогнул.

  Он увидел растущую панику - словно широкую трещину на доспехах души - и поднял руку. - Погоди... слушай меня. Тавора Паран, слушай! Ответ будет - на всё находится ответ. На всё!

  Перед ним словно стоял ребенок. Заблудившийся, испуганный. Ее вид разрывал сердце. - Им не интересен Увечный Бог. Понимаешь? Те, что это сделали... им плевать, что с ним будет. Они замахнулись на нечто большее - думают, что сметут в сторону всех. Вас, Падшего, Форкрул Ассейлов - всех!

  Но они глупы. Понимаешь? Аномандер Рейк ушел, но по миру идет Драконус. Видишь? На всё будет ответ. "Вот и самая суть безумия. Отатараловую драконицу нельзя оставлять без цепей. Драконусу придется ее убить - или Элайнтам - и тем самым положить конец магии. Они отбросят нас в мир, лишенный волшебства".

  Тавора отвернулась и смотрела на восток. - Вот на что он намекал, - пробормотала она.

  - Адъюнкт?

  - Сказал, моего меча будет недостаточно - мы спорили снова и снова. Сказал... он сказал... - Она обернулась, глаза вдруг засияли - Рутана поразила внезапная красота ее лица, взявшаяся совсем ниоткуда. - Он сказал... "будет ответ". Те же слова, как у вас.

  - О ком вы? - спросил капитан."Кто тут планировал весь этот кошмар? Какой безумный идиот-лунатик..."

  - Бен Адэфон Делат.

  Он вытаращил глаза, пораженный собственной глупостью. - Это имя...

  - Верховный Маг Быстрый Бен. Поклялся, что спасет Бёрн, что никогда не откажется от клятвы. Сказал, что рак нужно вырезать... Рутан? Что с вами?

  Но он отвернулся, силясь удержать всё внутри. Однако хотел, да не сумел. Смех вырвался, словно взрыв. Смех неверия и удивления. - Делат? Адэфон Делат? Быстрый Бен... ох, Бездна! Крепкие у него нервы! Что это, чары, если я был таким тупым? Не удивляюсь, что он держался от меня подальше...

  - Капитан.

  Он смотрел на нее и чувствовал, как рот растягивается в маниакально-беспомощной улыбке. - Он пал в битве с Короткохвостыми? Худа всем он пал!

  Губы Таворы вытянулись в прямую линию. - Капитан Рутан Гудд, даже вы не можете быть таким бестолковым. Конечно, он не умер. - Она указала на фигуру, сидевшую неподалеку на выступе камня. - Спросите местного Септарха Д'рек. Он расскажет, потому что и сам все понял, наконец.

  Словно услышав приказ, Банашар встал и заковылял к ним. Потряс перед Рутаном пальцем и сказал потрескавшимися губами: - Это игра Быстрого Бена, о Старший. Кости в его потных руках, причем давно. И если за его столом вы найдете Осеннюю Змею, былого Владыку Смерти, Темного Трона и Котиллиона, не говоря уже о ушедших Аномандере и Дессембрэ, и кто знает кого еще... ну, вы точно думаете, что несколько тысяч жалких На'рхук могли его сразить? Что самое главное в играх Адэфона Делата? Он жульничает.

  Жрец повернулся к Адъюнкту и неловко поклонился. - Леди Тавора, стоит ли говорить, что я запомню свет в ваших глазах - что за привилегия видеть его! - до конца моих дней. Я говорил о героизме? Кажется, да, хотя вы впали в уныние и не слушали.

  - В ваших словах, Верховный Жрец, я находила силы для следующего шага. Простите, если мне нечего дать взамен.

  Он склонил голову набок и поглядел на нее. Потом сказал тихо: - Миледи, разве вы дали недостаточно?

  Рутан Гудд вцепился в бороду. Восторг быстро угасал; он боялся, что пороется в пепле и не найдет даже одинокой искры надежды. - Мы все же перед дилеммой и о, как хотелось бы, чтобы Делат был здесь. Хотя даже у него может не найтись ответа на нынешнее бедствие. Пустыня нас сожрет.

  Тавора отозвалась: - Капитан, если я погибну - возьмете мой меч.

  - Если возьму, Адъюнкт - если придет нужда вытащить его из ножен - это меня убьет.

  - Тогда вы не Старший Бог, как и говорили.

  - Как говорил, - сухо согласился он. - Но дело еще проще. Я прожил очень длинную жизнь лишь благодаря магии. Без колдовства я стану меньше чем пылью. - Он метнул взгляд на Банашара: - Не один Делат играл за столом богов.

  - Хотелось бы однажды выслушать вашу историю, Рутан Гудд, - грустно улыбнулся Банашар.

  Рутан пожал плечами: - Ох, честно: слишком горькая, чтобы рассказывать.

  Они замолчали, словно так усердно спрятали в душах сказанное и пережитое, что не осталось ничего.

  Вернулась Лостара, рядом шла девочка Баделле и мальчик с мешком.

  ***   

  Ном Кала шла по молчаливому лагерю; повсюду лежали неподвижные тела, лишь полузакрытые глаза провожали ее. Она видела страдания таких масштабов, что в душе затрепетали давно мертвые эмоции. Она вспоминала участь собственного рода, когда сомкнулись ледяные стены, когда звери погибли или убежали, когда нечего было есть, когда люди начали охотиться на них.

  Ответом стал Ритуал, бегство, оказавшееся темницей. Но этим смертным такое не доступно. "Еще день. Солги, чтобы дать им день. Если они протянут. Смотри, какие слабые. Смотри, как они сдаются. Еще день... дар ли это? Поход, шаг за шагом, волочите ноги - вот кто-то падает на обочину, капитулируя. Будут ли они мне благодарны за лишние мгновения?"

  Может быть, желание помочь - на деле обычная жестокость...

  - Ну, каково это?

  Услышав слабый голос, она встала, заозиралась. Неподалеку солдат, смотрит на нее. - Каково что? - спросила она.

  - Быть... пылью.

  Она не знала, как ответить, и потому молчала.

  - Подозреваю, вскоре мы будем такими же.

  - Нет, не будете. Не останется памяти, способной притянуть вас обратно.

  - Но у меня есть струны, Т'лан Имасса. Личное проклятие. Меня притянут - или, по меньшей мере, попытаются. Снова и снова.

  Ном Кала смотрела на мужчину. Покачала головой: - Не вижу струн, смертный. Если они и были, то перерезаны. Ничего тебя не держит. Ни воля богов, ни ложь о судьбе или предназначении. Ты отделен от всего, кроме того, что живо в душе.

  - Правда? Удивляться ли, что я так чувствую такое одиночество.

  - Да. Именно.

  - Но... ты не одинока. Все вы, Т'лан Имассы.

  - Да. Но это не спасает. Вместе мы лишь разделяем одиночество.

  Он фыркнул: - Не уверен, что всё это имеет смысл... но, кажется, понимаю тебя. Слушай, окажи милость. Когда падет последний, не рассыпайся пылью, не сдавайся. Выйди из пустыни. Выйди. Прошу тебя.

  - Ибо сказано, что пустыню эту нельзя пересечь. Да, понимаю тебя, смертный.

  - Сделаешь?

  - Мы все сделаем.

  Он опустился на скатку, тяжело вздохнул. - Хорошо. Пусть окажутся неправыми. Хотя бы так.

  Ном Кала помедлила. - Не сдавайся и ты, солдат. Еще один переход.

  Он закрыл глаза. - Зачем, к чему?

  - Повлияй на товарищей. Еще одна ночь, прошу. Сделайте это. Я же согласилась помочь, так что и ты...

  Он открыл глаза, прищурился: - Это так важно?

  - Страдание - пропасть. Но есть другая сторона, и там ждет Падший Бог. Ныне я одна из Семерых. Я среди Несвязанных. Падший понимает страдание. Смертный, ты не одинок, как и мы, Т'лан Имассы.

  - Да, готов поручиться, что он знает кое-что насчет страдания. Как и вы. Но не вижу, с какой радости мне разделять ваше знание.

  - Если не радость, то сила.

  - Сила переносить страдания? РАДИ ЧЕГО?

  "Да, Ном Кала, ради чего? Есть ответ? У кого есть?" - Когда ты наконец пересечешь пропасть, смертный, и пожмешь руку Падшему - спроси у него.

  Он выдавил кислую улыбку: - Подходяще, - и снова сомкнул глаза.

  Кала продолжила путь, отягощеннаямрачными думами. "Т'лан Имассы видели, как восстают и рушатся цивилизации. Видели, как гибнут страны, только чтобы возродиться. Видели появление морей, шагали по былому морскому дну. Стали свидетелями борьбы за жизнь бесчисленного множества существ. Вот умирает одинокий зверь, вот тысячи гибнут от дурной погоды.

  И чему мы научились?

  Лишь тому, что у жизни свои цели. Там, где жизнь, там и страдание. Есть ли смысл, или существование - благо само по себе?

  Я Несвязанная. Мое зрение свободно, но что же я вижу?

  Ничего".

  Впереди, в авангарде колонны, она заметила стоящих людей. "Ну, пора найти подходящую ложь. И если на последнем издыхании эти люди проклянут меня, быть по сему. Мое преступление - подарить надежду. Мое наказание - увидеть, как она не сбылась.

  Но Т'лан Имассов наказывают уже очень долго. У несбывшейся надежды есть особое имя. Ее зовут страданием".

  ***  

  - Слова, - сказала Баделле, смотря в глаза Адъюнкту. - Я находила силу в словах. Но сила ушла. Ничего не осталось.

  Мать поглядела на спутников, но ничего не сказала. В ее простом лице почти не оставалось жизни, ее глаза потухли. У Баделле что-то заболело в душе. "Были стихи для тебя. Но и они ушли. Высохли".

  Мужчина расчесал бороду грязными пальцами. - Дитя... если сила вернется - однажды...

  - Не обычная сила, - ответила Баделле. - Она ушла, наверное, навсегда. Не знаю, как ее вернуть. Думаю, она мертва. "Я не ваша надежда. Не могу ей стать. Должно было быть наоборот, неужели не понятно? Мы дети. Всего лишь". - Умерший здесь бог, с ним то же самое.

  - Объяснишь, Баделле?

  Она покачала головой.

  Другой мужчина - с мрачными глазами - спросил: - Что ты можешь рассказать о боге, Баделле?

  - Он разбит.

  - Он сам разбился или его кто-то разбил?

  - Он был убит поклонниками.

  Мужчину словно ударили по лицу.

  - Это в Песне Осколков, - объяснила она. - Бог пытался принести народу последний дар. Но они отвергли его. Им не нравился дар, потому они убили бога. - Она пожала плечами. - Было это давным-давно, в века, когда верующие убивали богов, если им не нравились божьи слова. Но ведь нынче все иначе?

  - Да, - сказал бородатый. - Ныне мы просто игнорируем их до смерти.

  - Не богов мы игнорируем, - произнесла женщина рядом с Адъюнктом, - а их дары мудрости.

  Первый сказал: - Делайте так достаточно долго, и боги иссохнут, умрут. Это убийство, хотя и растянутое во времени. Так же жестоки мы и со смертными, которые посмели сказать нечто, нам неприятное. - Он выругался. - Удивительно ли, что нас никто не любит?

  Мать встретилась с Баделле взглядом и спросила: - Тот город, Икариас - кто в нем живет?

  - Только призраки, Мать.

  Седдик сел на землю и вытащил бесполезные вещички. Услышав про Икариас, поднял глаза, указал на бородатого: - Баделле, я его видел. В хрустальных пещерах под городом.

  Она поразмыслила, дернула плечом: - Значит, не призраки. Воспоминания.

  - Навеки замерзшие, - согласился бородатый, глядя на мальчика. Потом обратился к матери: - Адъюнкт, они нам не помогут. Поглядите на них - умирают, как и мы.

  - Жаль, что и мы им не поможем, - бросил второй мужчина.

  Мать колебалась. Наконец она кивнула, как бы признавая поражение.

  "Не так должно было быть. Чего я не замечаю? Почему ощущаю такую беспомощность?"

  Бородатый снова смотрел на Седдика. - Пошлите их назад в постели, Адъюнкт. Слишком это... жестоко. Солнце и жара...

  - Лостара...

  - Нет, я сам их отведу, Адъюнкт.

  - Отлично, капитан. Баделле, этот человек - Рутан Гудд - отведет вас назад.

  - Да, мама.

  Капитан присел на корточки, оказавшись наравне с Седдиком. - Эй, - проворчал он, - дай-ка, помогу собрать игрушки.

  Баделле вдруг задохнулась. Она смотрела, как Рутан и Седдик набивают рваный мешок. Что-то заставило Седдика поднять глаза. Взоры встретились.

  - Беделле? Что такое? Чего такого он сказал?

  Она пыталась вздохнуть, пыталась заговорить. По телу неслось что-то дикое, яростное. Упав на колени, она выхватила мешок из маленьких рук Седдика. Высыпала вещички и с обожанием на них уставилась.

  - Баделле?..

  - Седдик... эти штучки - это были игрушки!

  Он поглядел на нее и побледнел. Выказал обнаженное, измученное удивление. Лицо поплыло, было ясно, что он сейчас заплачет.

  "Прости. Я... забыла".

  Она видела, что внимание Седдика вернулось к коллекции разбросанных по земле вещичек. Он хотел коснуться одной - фигурки из сучков и перьев - но отдернул руку. - Игрушки, - прошептал он. - Они игрушки.

  Капитан встал и отошел от них. Темные глаза встретили ее взгляд, она различила ужас - и поняла. "Да, мы даже это потеряли". - Спасибо, Капитан, - сказала она спокойно. - Мы идем назад. Но... не сейчас. Можно?

  Он кивнул и увел остальных взрослых. Видно было, что они смущены и хотят задать вопросы... но никто не произнес и слова.

  Баделле встала на колени рядом с Седдиком. Уставилась на россыпь, ослабев от беспомощности. "Я... я не помню". Но когда она протянула руку, чтобы взять рукоять ножа или кинжала, когда заколебалась и поглядела на Седдика - тот просто кивнул, приглашая.

  ***   

  В тридцати шагах мучающийся под жаркими солнечными лучами Рутан Гудд стоял и наблюдал. С ним осталась лишь Адъюнкт. В нескольких резких, неуклюжих словах он объяснил, что тут произошло.

  Потом они молчали.

  Нечестно. Изо всех преступлений, виденных им за невообразимо долгую жизнь... "вот это превосходит все. Поглядеть в ее лицо. И на мальчика, когда она ему объяснила. Жалкая коллекция, носимая словно сокровище. Но разве это не сокровище?" Он утер лицо рукой и подал голос: - Мы говорили об убийстве богов со странным равнодушием, почти с пренебрежением - и что они нам явили? Адъюнкт, кто мы такие, если убиваем невинность?

  Вздох Таворы был прерывистым. - И на это найдется ответ.

  Он видел, как она принимает на плечи новую тяжесть, видел, с какой поразительной смелостью поднимает голову, как отказывается отвести взор от этой сцены - "два ребенка пытаются вспомнить, что значит "играть". Адъюнкт... не надо. Вы не вынесете еще большего..."

  Они повернулись, заслышав шум сзади.

  Т'лан Имасса. Рутан пробурчал: - Одна из наших дезертиров.

  - Ном Кала, - ответила пришелица. - Ныне на службе Падшего, о Старший.

  - Что вы хотите сказать? - спросила Тавора.

  - Адъюнкт. Вы должны пройти еще одну ночь. Здесь оставаться нельзя. Не сдавайтесь. Еще одна ночь.

  - Я намерена пройти столько ночей, сколько мы сможем.

  Ном Кала молчала, словно не находя ответа.

  Рутан Гудд откашлялся. - Ты не желаешь, чтобы мы сдавались. Понимаю, Ном Кала. Мы - последняя надежда Падшего.

  - Солдаты падают духом.

  - Им не важно поклонение Увечному Богу, - сказал он. - Они не хотят отдавать жизни ради непонятной причины. Смущение и нежелание ослабили дух.

  - Да, Старший. Но нужен еще одна ночной переход.

  - А потом? - требовательно спросила Адъюнкт. - Какое спасение ждет нас на заре?

  - Семеро от Мертвого Огня попытаются пробудить Телланн. Мы начали приготовления к ритуалу Раскрытия. Создав врата, мы пройдем в них, к месту, где есть свежая вода. Наполним фляги и принесем вам. Но нужен еще день.

  - Вас всего семеро, - возразил Рутан. - Против этой пустыни вас слишком мало.

  - Мы сумеем, Старший.

  Рутан склонил голову. - Как скажешь.

  - Мы сделаем. Прошу, сообщите солдатам. Еще один переход.

  - К спасению, - сказала Адъюнкт.

  - Да.

  - Хорошо, Ном Кала.

  Т'лан Имасса поклонилась им, отвернулась и ушла в лагерь.

  Когда она скрылась, Адъюнкт вздохнула: - За вашу весьма долгую жизнь, капитан, приходилось вам бросать кости с Т'лан Имассами?

  - Нет, и я привык считать нежелание мудростью.

  - А теперь?

  Рутан склонил голову набок. - Они очень плохие лжецы.

  - И все же, - сказала она чуть слышно, - я благодарна за попытку.

  - Нам этого не нужно, Адъюнкт. Чтобы продолжить путь - этого не нужно.

  - Не нужно?

  - Нет. - Он указал на Баделле и Седдика: - Я пройдусь по частям, Адъюнкт, чтобы рассказать эту историю. Два ребенка, мешок с игрушками.

  Она поглядела ему лицо. - Обычные дети?

  Он кивнул. - Обычные.

Глава 18

И опять на просторе берег встретился с морем

встал у раны рыбак, кровь не смоет никак

кончается день и воды пусты

в зеркале скрылся ты

На красных деревьях листья мертвы издревле

там бредет лесоруб, беспамятно-туп

точит слезы земля, упали мосты

в зеркале скрылся ты

На холмах бастионы, время треплет знамена

дождь пылает огнем, коль душа - так с пятном

где дети лежат, даже в смерти чисты

в зеркале скрылся ты

Грязь следов, по ступеням лезут длинные тени

на алтарь брошен бог, да исполнится рок

мы иного найдем на путях пустоты пусть

в зеркале скрылся ты

Умирают мужчины, с ними битвы причины

на полях пепел сед от развеянных бед

неприкаянной сказкой взлетели мечты

в зеркале скрылся ты

Непотребны святыни, в сердце славы пустыня

пали храмы во прах, силы нет в образах

непрочна власть красоты

и в зеркале скрылся ты

бог даст и обратно возьмет

если вера имеет вкус крови

молясь, пей полным ртом

непрочна власть красоты

мы последние сдали посты

все пропало и нечего больше спасать

и в зеркале скрылся ты

в зеркале скрылся ты

"Песнь последней молитвы " (во времена Воздаяния), Севал из Колансе

Он ощутил толчок и вообразил, будто находится в трюме пляшущего на тяжелой зыби корабля. Снова толчок. Он подумал о пьяных ночах и что лежит под столом, а кто-то пинает его обутой в жесткий сапог ногой. После третьего толчка - более сильного, передавшего раздражение и нетерпение толкающего - он пробормотал ругательство. Однако что-то склеило губы, наружу вышел лишь стон.

  Он решил: пришло время открыть глаза.

  Что тоже потребовало целого сражения. Веки с трудом отклеились, кожу ожгло болью. Он поморгал. Полумрак, смутные силуэты, сверху вроде бы лицо. В воздухе пахнет гнилью. Во рту привкус старой, очень старой крови. И еще что-то, горькое. Наверное, как подумал он, это вкус неудачи.

  - Вставай.

  Еще одна фигура опустилась на колени. Мягкая ладонь прошлась по щеке - но у него отросла жесткая борода, и ладонь отдернулась. Лишь чтобы вернуться, крепко ударив по виску.

  Женщина сказала: - Нет на это времени. Дверь открыта. Кое-кто в округе может ее ощутить.

  Первый отозвался: - Яд стал неактивным. Уже давно. Но он даже не пошевелился.

  - Хранитель должен ...

  - Таскаться где-то по садкам, как я догадываюсь. Повезло нам.

  - Неужели нельзя просто поставить его на ноги?

  Руки под локти, кряхтенье - он ощутил, что на каменном полу остались лишь пятки. Внезапная боль в спине и ногах, пытающихся справиться с весом. Неужели он стал таким тяжелым? Давно ли?

  - Стой, чтоб тебя. Не смогу держать долго.

  - А мне было каково? - спросила женщина. - Все кости трещали.

  Он выругал острые уколы боли в ногах, пошатнулся...

  - Туда, шагни назад - прислонись к стене. Боги, так, так. Погляди теперь на меня, идиот. Гляди так, словно узнал.

  Было темно, однако он сумел различить лицо мужчины. Вгляделся в его глаза, нахмурился.

  - Как меня зовут? - спросил мужчина.

  Он шевелил губами, пока во рту не скопилась слюна; раздвинул губы языком. - Знаю тебя. Тебя звать... Дурь.

  - Еще раз ударить?

  - Муть, - сказал он и моргнул, глядя на женщину. - Муть и Дурь. Теперь помню. Вы напоили меня. Обманули. Наверное, пора убить обоих. Где мои штаны?

  Он все еще опирался на стену, пытаясь удержаться на ногах. Сверкнул глазами, отчего мужчина и женщина сделали шаг назад. Они были в коридоре, справа толстая деревянная дверь - открытая, являющая взору заросший двор; тянуло сквозняком, холодный воздух пах отбросами и помойным ведром.

  Мужчина заговорил медленно, словно имел дело с ребенком: - Ты в штанах.

  - Конечно, я. Думал, не смогу одеться? Где мои ножи?

  Женщина тихо выбранилась и сказала: - Дурак разум потерял. Хотя и раньше там было немного, но теперь ничего нет. Он бесполезен. Котиллион соврал. Просто хотел, чтобы я убралась подальше, вот и послал скакать бешеной ведьмой. Ради чего?!

  - Согласен с твоим диагнозом, - сказал, скрестив руки на груди, мужчина. - Если бы не одно.

  - Что?

  - Дурь и Муть? Ублюдок дурит нас, Минала. И думает, это очень забавно. Видишь, как сверкают глаза? Как будто все океанские штормы оставили соль на его лбу. Но ведь Калам никогда не сверкал глазами. Почти не ухмылялся. У Калама лицо ассасина.

  Калам скривился. - Я вас дурю, да? Скажи мне, колдун, так ли я дурю тебя, как ты меня - когда я разломал тот желудь, а ты не показался? А вокруг была сотня Когтей?

  - Не моя вина. К тому же погляди на себя. Ты прошел их всех...

  - Прополз, скорее, - вмешалась Минала. - Так рассказал Темный Трон. Фактически крученому недоноску пришлось тащить Калама к этой двери. Чудо, что ему удалось.

  Быстрый Бен фыркнул. - Значит, ты совсем не так хорош, как мы думали. Что за потрясение. Погляди на одежду, доспехи - о могучий ассасин, тебя порубили на куски. Горстка хорьков Лейсин тебя стерла в порошок, а ты винишь МЕНЯ?

  - Так где она?

  - Кто?

  - Лейсин. Нужно с ней разобраться - она отсекла Тавору. Сказала, что виканов нужно принести в жертву. И Корболо Дом. Хочу прокатить уродскую голову ублюдка по всем ступеням Замка до помойной канавы. Где мои ножи, мать вашу?

  Минала вытащила пояс с ножами и швырнула к ногам ассасина. - Значит, я проскакала тысячу садков, меня чуть молнией не убило - а у тебя единого словечка не нашлось для Худом проклятой жены!?

  - Ты меня выгнала, помнишь?

  - Помню?! Помню за что, вот что помню. Во всем виноват Котиллион.

  Быстрый Бен сказал: - Она не признается, но ей тебя не хватало...

  Женщина взвилась: - А ты держись в стороне!

  - Рад бы, но времени мало. Слушай, Калам, она тебе верна - вот, даже лошадь приготовила...

  - Зачем мне лошадь? Мы в Малазе! Если Лейсин сбежала, мне не лошадь нужна, а корабль.

  - Калам, послушай. Темный притащил тебя в Мертвый Дом. Ты умирал. Был отравлен. Так что он просто оставил тебя лежать. На полу. На некоторое время... ну, в общем, на долгое время.

  - Так ты убил Лейсин? Отомстил за меня? Еще имеешь наглость называться другом. Ты ведь не убил ее? Ну?

  - Нет, не убил... но закрой свой капкан и прислушайся. Забудь Малазанскую Империю. Забудь Регента или Протектора или как там себя зовет Маллик Рель. Может, Лейсин убита, как они говорят, а может, и нет. Мы не будем прохлаждаться здесь, Калам. Мы нужны в другом месте. Понимаешь, о чем я?

  - Ни слова не понял. Но кажется, мы зря тратим время. - Он глянул на Миналу. - Так ты привела лошадь, да? Большую? Лучше бы не жеребца - знаешь, они ревнуют, когда я подхожу к тебе...

  - Я не особо выбирала. Но если подумать... я взяла тебе одноухого трехногого осла, и вы сможете меняться, ездя друг на друге. Вряд ли кто-то увидит разницу.

  - Боги подлые, вы! - зашипел Быстрый Бен, метнув взгляд во двор. - Пытаетесь пробудить весь берег? Пора идти. Сейчас же.

  Калам подобрал пояс, проверил, во всех ли ножнах есть длинные ножи. Хотя память путалась, он не был уверен, что это его ножи. Впрочем, и эти выглядят вполне достойными. - Чудно. Заткнитесь оба и давайте уходить.

  Снаружи, под странно зеленоватым, закрытым тучами небом, Быстрый Бен повел их по извилистой тропке между заросшими могильниками и мертвыми деревьями. У ворот колдун указала налево.

  Лошади стояли на привязи шагах в тридцати, около таверны с провалившейся крышей. Поднявшаяся вода залила зал, в помещениях царила тьма. Калам уставился на одну из лошадей. Замедлил шаг. - Стой, прошептал он, - это вообще не лошадь.

  - Лучше не достал, - буркнул Бен. - Не беспокойся, это для меня.

  Четыре шага от привязи... и тут громадная фигура в доспехах вышла с ближайшей улочки. Тяжелые клинки лязгнули и угрожающе поднялись.

  Быстрый Бен выругался. - Слушай, Темп. Я стучал. Никого не было дома.

  Шлем повернулся к Мертвому Дому. Раздался глубокий голос: - Похоже, мне все-таки придется вас убить.

  - За что? - взвыл Быстрый Бен.

  Темп ткнул острием меча: - Не закрыли хренову дверь.

  - Я вернусь.

  Все смотрели, как колдун мчится к Мертвому Дому.

  Темп повернулся к Каламу: - Веришь, ему никогда меня не обдурить. Не знаю, о чем думал Вискиджек.

  - Ты пахнешь Щуповым элем, - ответил Калам. - Пить хочу. Слушай, Минала - когда Быстрый вернется, скажи...

  - Даже не пытайся, - прорычала та. - К тому же он уже здесь.

  - Сделано, - сказал вернувшийся Быстрый Бен. Сверкнули в улыбке белые зубы.

  Темп вложил мечи в ножны. - Полагаю, вам излишне и говорить. Но... не возвращайтесь. Мы тут любим крепкий сон. Ежели кто из вас еще раз...

  Улыбка Бена пропала, он вздохнул, помотал головой: - Темп, нужно было тебе перебежать к Сжигателям Мостов, случай ведь был.

  - Слышал, они все померли.

  Колдун вспрыгнул на спину призрачного коня. - Именно.

  Осматривавший приведенного для него опрятного мерина Калам обернулся. - Нравится жить в отставке, Темп? Нет, вопрос без подвоха. Нравится?

  - В такие ночи... вижу, как вы готовы ускакать... в серьезную заваруху, не сомневаюсь... Да, ассасин, мне нравится. Но если ты захочешь того же, принесу тебе кружку от Щупа в эту вот таверну. А потом брошу тебя в воду.

  - Я отплачу тем же. - Калам сел на коня. Поглядел на Миналу, потом на Бена: - Ладно, или лошади могут скакать по воде, или кому-то придется открыть садок.

  - Мне, наверное, - отозвался маг.

  - Вижу, ловок как прежде.

  - Ну, садки - мои дела...

  - И как идут дела?

  - Ужасно. Но всё скоро изменится.

  - Неужели? Почему?

  - Боги подлые, Калам. Потому что я вернулся, вот почему. Не хватит ли болтать? Предоставь всё мне.

  ***   

  Когда ускакали трое всадников, когда ветер развеял клочья дурно пахнущего дыма, Темп развернулся кругом, шагнул назад, в темноту улочки. Внимательно посмотрел на призрачную фигуру, что встала среди мусора. - Старая верность. Только потому я и позволил им уйти. Но служить этой будке - очень затратная работенка, Император.

  Серебряный кончик трости силой ударился о грязную мостовую. - Император? Я давно это бросил. А дни, когда я любил давать добрые советы... ну, таких вовсе не было. Но выскажу одно предупреждение - только сейчас и только для тебя, Темп. Думай, как говоришь с богами, иначе они... - он подавился смехом, - затаят обиду.

  Темп крякнул и сказал лишь через дюжину ударов сердца: - Обиду... гмм. - Он начал поворачиваться, когда Темный Трон снова ударил по мостовой. Грузный воин помедлил, поднял голову.

  - Ну? Что такое? - прошипел Темный.

  - Что "что такое"?

  - Тебе нечего сказать? Судьбоносное мгновение, толстый дурак! Вот здесь начинается, наконец, всё настоящее и важное! Так что выдави эль из мозгов, смертный, и скажи что-нибудь в защиту своего рода. Ты предстал перед богом! Растекись красноречием ради потомков! Будь глубок!

  - Глубок... ха. - Темп долго молчал, взирая на камни мостовой в конце улочки. Потом поднял скрытую шлемом голову, повернулся к Темному Трону. И сказал: - А фуй тебе.

  ***   

  Сестра Хитроумная следила за человеком, осторожно пробиравшимся среди груд обломков на месте ворот цитадели. Он не особенно высок. В нем нет ничего от бывалого солдата, хотя белый шрам и тянется по шее к частично обрубленному уху - не порез от меча, решила она. "Кто-то его укусил. Сестра Почтенная поняла бы? Может быть, клык Джагута? Вряд ли". Нет, в этом мужчине нет ничего особенного, объясняющего источник его дерзости, его вызывающего ярость сопротивления воле и голосу водразов.

  Конечно, все изменится. Вражеский командир совершил роковую ошибку, согласившись на переговоры. Ибо кровь сестры Хитроумной не разбавлена, и человеку вскоре предстоит испытать власть голоса чистокровных Форкрул Ассейлов.

  Закопченные, покрытые трещинами стены цитадели стали доказательством усилий Высших водразов по окончанию осады; тысячи гниющих трупов на голой земле у стен были свидетельством яростной решимости судимов. Однако до сих пор все атаки заканчивались неудачами.

  "Да, враг оказался достойным. Но наше терпение на исходе. Пора кончать".

  Дурак пришел без охраны. Вышел один, хотя стража не помогла бы - по ее приказу они сами порубили бы начальника. Но теперь она лично заберет его жизнь, устрашая облепивших бастионы солдат.

  Вражеский командир прошел мимо трупов и встал в десяти шагах. С любопытством окинул ее взором и заговорил на приличном колансе: - Значит, Чистая. Правильный термин? Не полукровка, каких вы зовете водразами - вероятно, это значит "водой разбавленные". Нет, ты настоящая Форкрул Ассейла. Пришла... вершить правосудие? - Он улыбнулся.

  - Наглость людская всегда меня поражала, - заметила сестра Хитроумная. - Вероятно, в иных обстоятельствах она была бы оправдана. Например, если ты имеешь дело с сородичами, желая напугать их и покорить. Или со зверями, готовыми взбунтоваться против вашей тирании. Во дворце покойного ныне короля Колансе есть большие палаты, забитые чучелами зверей - трофеев членов королевской семьи. Волки, медведи, коты. Орлы. Олени, лоси, бхедрины. Им приданы позы ярости, последнего мига сопротивления - они ведь полагали, будто имеют право на жизнь. Ты человек, как и король Колансе. Не мог бы ты объяснить гнусную вашу потребность в убиении животных? Или мы должны поверить, что каждый зверь в тех палатах сам пытался убить загонщиков?

  - Что же, - ответил человек, - признаюсь, у меня есть личное мнение. Но пойми, что лично я не нахожу удовольствия в резне. Лучше было спросить самого короля Колансе.

  - Я спрашивала, - кивнула сестра Хитроумная.

  Брови поднялись. - И?

  - Он сказал, что хотел разделить чувства сраженного зверя.

  - А. И я такое слышал.

  - И поэтому, - продолжала она, - я убила всех его детей, набила соломой и выставила в той же палате. Пожелала, чтобы он разделил чувства своего отродья.

  - Полагаю, он не был доволен.

  Женщина пожала плечами. - Давай выслушаем твое мнение.

  - У иных столь жалкие потребности, что лишь убийства их ублажат. Не говорю о тех, что охотятся ради пищи. Это понятно. Но скажем прямо: едва вы начинаете распахивать поля и растить скот, потребность в охоте исчезает.

  - Король сказал также, что поклонялся таким образом природе.

  - Уничтожая ее?

  - В точности мои мысли. Но разве это не обычный ваш способ поклонения?

  - Что ж, верное, хотя и обидное, наблюдение. Но подумай: убивая и делая чучела из детей, разве не разделила ты с ним ту же самую презренную наглость?

  - Я ставила эксперимент. Могу ли я разделить чувства убиваемых? Увы, нет. Я ощущала... грусть. О том, что в руках такая власть, а использовать ее надо ради разрушения. Хотя я узнала и кое-что еще, истину о себе. Есть удовольствие в разрушении, на редкость горькое удовольствие. Подозреваю, хронические убийцы путают его с "исключительностью".

  - Наверное, ты права.

  - Потому что на деле они не особенно интеллектуальны.

  - Я полагал, что ты рано или поздно придешь к такому выводу.

  - Почему же?

  - Ну, похоже, тебе нужно оправдание, когда ты нас убиваешь. Ты имеешь жалость к низшим зверям мира, но люди в это определение не входят. Ирония в том, что твои суждения диктуются той же наглостью, какую ты увидела в королевской семье Колансе. Зверь неразумен, потому его можно убивать, не совершая греха. Хотя, разумеется, вся идея целиком нелепа. Верно?

  Сестра Хитроумная вздохнула. - Было весьма приятно поговорить. А теперь я желаю, чтобы ты отнял собственную жизнь, положив конец бессмысленной битве. Хотелось бы сказать, что с твоей армией хорошо обойдутся. Но правда в том, что я буду ей командовать, как судимами. Силой Голоса пошлю их против врагов, какими бы те не оказались, и солдаты станут сражаться без страха. Станут драться с жестокостью, невиданной среди вашего племени, ибо я намерена ИСПОЛЬЗОВАТЬ их, как вы используете лошадей или боевых псов. Иными словами, как хорошо дрессированных животных.

  - Что за унылая перспектива, Форкрул Ассейла. Я ведь говорил о жалких потребностях? Все они сводятся к власти. Король убивал зверей, потому что имел власть, и выражение власти его радовало. Но чувство длилось недолго, и тогда он снова шел на охоту. Думаю, это позор. Но и ты пересказала мне всё то же старое дерьмо. Голосом и магией Аграст Корвалайна ты будешь пытаться заполнить пропасть в душе, пропасть, жаждущую контроля. Горечь правды в том, что ничего ты не контролируешь, и вселенной суждено проглотить тебя - так же, как всех остальных.

  - Ты не веришь во власть творить добро? Вершить праведное?

  - Оплот Зверя ищет мести. Желает восстановить баланс убийств. Будет ужас, но я, по крайней мере, вижу тут логику. Хотя боюсь, время упущено. Их век ушел в прошлое.

  - Мы докажем лживость твоих слов, смертный.

  - Нет, не докажете. Потому что, Форкрул Ассейлы, вы скоро упадете, и в падении повалите союзников, и ничтожество их продлится надолго. Конец трагедии зверей положат лишь люди. Волкам советую быть терпеливыми. Больше ничего не нужно, ибо мы, люди, уничтожим себя сами. Потребуется немало времени, потому что нас очень много... но мы доведем дело до конца, мы ведь очень старательны. А вот ты и твои сородичи, вы нам даже не интересны.

  - Брось нож, смертный. Встань на колени.

  - Извини, но я плохо слышу.

  Она моргнула. - БРОСЬ НОЖ!

  - Боюсь, даже шепота нет. - Он вытащил небольшую деревянную карту. - Я Ганоэс Паран. Был солдатом в Малазанской Армии - точнее, морским пехотинцем. Но потом стал Владыкой Колоды Драконов. Я не просил такой роли и долгое время не знал, чего она требует. Но сейчас как-то справляюсь. - Он поднял карту. - Вот куда уходит твой голос. Другое королевство, и там тебя слышат - и поддаются твоей власти - лишь насекомые и черви в грязи. Они смущены. Они не знают, что такое нож. И не умеют вставать на колени.

  Сестра Хитроумная сделала шаг. - Тогда я сверну тебе шею голыми руками...

  Он вроде бы отклонился назад - и пропал. Карта ударилась о мостовую. Ассейла нагнулась, подобрала ее. Это был только набросок - грубый пейзаж, вроде бы почва, низкие растения - и там, смутно видимая в полумраке, стояла фигурка мужчины. Он помахал рукой; в голове раздался голос: - Иди за мной, Форкрул Ассейла. Приглашаю подраться здесь. Нет? Ну, я точно глуп, считая тебя глупой. Ведь мне достаточно будет сделать шаг и бросить тебя в ловушке, в этом дурном месте. Долго, очень долго будешь ты выбираться домой. Хорошо. Мы встретились. Мы враги, знающие один другого. Как и следует.

  Ты не можешь поработить мою армию. Хочешь победы - придется попотеть. О, кстати: я наслаждался нашей краткой беседой. Думаю, теперь я понимаю тебя лучше, чем ты меня. Намерен использовать такое преимущество. Ох, видела бы ты свое лицо...

  Зарычав, она разломила карту надвое, швырнула наземь. Вихрем развернулась, пошла к поджидавшим офицерам. - Призвать Брата Грозного. Собрать легионы. Мы положим этому конец!

  Один из водразов, трепеща, вышел вперед и поклонился. - Чистая, нам нужны подкрепления...

  - И вы их получите. Будем атаковать постоянно. Не давайте им отдыха. Брат Грозный ждет с тремя легионами. Я приколочу шкуру этого человека к стене цитадели.

  Водразы начали ухмыляться. - Ценный трофей, Чистая.

  Она поглядела на крепость. - Сделаю, - шепнула она, - потому что могу.

  ***   

  - Вы дурак, - бросил Ното Свар. - Она ведь почти вас поймала?

  Паран стер грязь с сапог. - Найдите Кулака Бюд. Пусть подготовит резервы. На этот раз будет серьезно. Передайте Маттоку сделать кавалерийскую вылазку, прежде чем ублюдки перестроятся.

  - Она пыталась вами управлять?

  - Говорю вам, у меня был ответ. Но вы правы: эти Форкрул Ассейлы двигаются чертовски быстро. Почти. Подобралась ближе, чем мне хотелось, но... - он улыбнулся целителю, - мы их растормошили. Получили себе двух чистокровных и новые легионы.

  - Дайте догадаюсь. В соответствии с вашим планом.

  - Где Ормулоган? Нужно поработать над наброском - на случай, если придется убираться к Худу.

  Ното Свар вздохнул и пошел искать Имперского Художника. Он так сильно жевал рыбью кость, что ощутил во рту вкус крови.

  ***   

  "Ты всегда можешь их подобрать, верно?" Она снова шла во сне, на этот раз - вниз по ступеням, в погреб, где ждал мертвый друг. Сидел на амфоре из тех, что Дергун прозвал "кислячками" - в них содержались тела треклятых сегуле. Теперь тел нет, но маринад оказался одним из самых гнусных напитков, которые она нюхала.

  Кто там его пробовал? Синий Жемчуг? Она не могла вспомнить, но... возможно.

  Он сидел и чистил кончиком ножа грязные ногти.

  - Я сплю снова? - спросила Хватка.

  - Ага, - ответил Синий Жемчуг. - Но скажу тебе, Хва, оказаться в твоем сне - то еще удовольствие.

  - Знаешь, что случилось в городе?

  Он поморщился, нахмурился ногтям. - Я был против селиться здесь - ты помнишь? Но меня не учли. История всей жизни. А Даруджистан взял и убил меня.

  - Но ты же не знаешь за что. Я теперь могу рассказать, Синий.

  Он вложил нож, и этот звук оказался таким громким, что она задохнулась. Он же сказал, смотря на нее: - Мы заново освятили это место, знаешь? Пролили столько крови - оно и так шевелилось, а мы пришли и залили кровью, красной живицей.

  - И что же?

  Он пожал плечами, снова вытащил нож и принялся очищать ногти - теми же движениями, как недавно. - Здесь, Хва, мы в безопасности.

  Она фыркнула: - Ты, может, и да.

  - Скоро тебе придется уходить, сержант. За город. Когда начнутся проблемы, так и сделаешь?

  - Ты назвал меня сержантом.

  - Да. Потому что передаю приказ. Всего лишь.

  - Чей приказ?

  Маг смотрел на ногти. - Не бывает отставных Сжигателей, понимаешь?

  - Иди к Худу!

  Он удивленно хмыкнул и вставил клинок в ножны (еще громче и раздражающе, чем в первый раз). - Туда, где сейчас Худ, не пойду. У нас снова правильный командир, тот, кого никогда и не следовало снимать. Чей приказ, сержант? - Он снова вытащил нож, повторяя все движения. - Вискиджека.

  - При чем здесь он? Я знаю, кого должна отыскать. Знаю даже, где он залег - остается вне Даруджистана, а значит, умнее, чем кажется. - Она подняла руку, уловила блеск серебра. И в ужасе уставилась на браслеты, окольцевавшие плечо чуть выше локтя. - Боги подлые! Откуда они? Сними!

  - Ты нужна Тричу. Летнему Тигру и так далее. - Он улыбнулся. - Закипает котел, любовь моя!

  - Дерьмо! Я их надела только потому, что показались красивыми!

  Он смотрел, склонив голову набок. - Растолстела, сержант?

  Женщина скривилась: - Взяла за моду всегда носить кольчугу.

  - Даже когда спишь? И притом говоришь, что уже не Сжигатель?

  - Что же это за сон?

  Он вложил нож. На этот раз раздался такой лязг, что она вздрогнула. - Очень важный, сержант. Смотри на это так. Худ ушел. Врата Смерти остались... нараспашку. Но кое-кто благословил нас. Мы видели смертей больше, чем может выдержать человек, не сойдя с ума. Но мы же не здравые люди? Мы солдаты. Ветераны. Давно разум потеряли. Бывали в таких местах, где безумие кружит штормами, и давно научились ему противостоять. Значит, мы не там и не здесь. Кто лучше управится с вратами Смерти? Все просто, Хватка. Что бы мы ни увидели, не моргнем и глазом.

  - Могу выбраться из города. Но будет нелегко.

  Он чистил ногти. Лезвие тускло блестело в мутном сумраке. - Рад слышать в ответе уверенность. Дело в том, что мы не намерены мешать творящемуся здесь. Да и слишком заняты.

  - Так что я сама по себе, так?

  - Не совсем. Мы отыскали достойного... проводника. - Он встал. Нож снова скользнул в ножны...

  Движение ее пробудило. Дымка лежит под влажным одеялом, посапывает рядом. А у двери что-то есть, пытается влезть внутрь. Тихо ругаясь, Хватка схватила меч, стоявший около кровати.

  Увидела, как качнулась задвижка - с тем же звуком, какой издавал кинжальчик Синего Жемчуга.

  Кто бы там ни лез, ему плохо удается. - Что за чудного проводника ты послал, Вискиджек. Даже дурацкую дверь не может открыть.

  - Мммм.

  - Спи, любимая. - Она встала и подошла к двери, отбросила задвижку кончиком меча и отступила, позволяя двери раскрыться.

  В коридоре сидел уродливый кот.

  Уродливый? "Это ж мертвая тварь. Худом клятый неупокоенный кот - боги подлые".

  На шее твари ошейник из перекрученных полос кожи. С него свисает тусклая монета или медальон. Хватка присела, подтащила кота ближе, морщась, потому что он не сделал попытки двинуться, просто сидел на заду. - Боги, ты вонючий.

  Прогнившие глазницы были столь же лишены выражения, как и глаза любого живого кота. Она согнулась, взяла медальон. Обе стороны замараны знаками на архаическом гадроби или ривийском. Она прищурилась. - Клочок?

  "Значит, Дымка и Дергун не сочиняли. Они вправду нашли Джагуту проклятого неупокоенного кота".

  Затем ее взор упал на ошейник. Кожа, там и тут пятна охряной татуировки. - Ох, - пробормотала она. - Дай догадаюсь. Т'лан Имасс?

  Дымка вскрикнула: - Хва?

  - Все хорошо, - выпрямилась Хватка. - Просто кот.

  - Покормила? Я не кормила... ох, боги, не вспомню, когда последний раз кормила котика!

  Хватка прошла в комнату. Очевидно, Дымка еще спит. Тот самый сон. Она склонилась над постелью. Пригнулась, прошептала: - И правда, Дым. Ты забывала. На месяцы!

  Женщина застонала, лицо исказилось волнением. Глаза так и не открылись.

  - Ты все запутала, Дым. Бедный котик. Я его нашла и видит Худ, смотреть больно.

  - Нужно было накормить, Хва - почему не накормила?

  Нечто острое коснулось подбородка. Хватка замерла.

  - Лучше отвечай, - небрежно сказала Дымка. - Понимаешь, я любила котика. Получила на шестой день рождения. Лучший мой кот.

  - Синий? - позвала Хватка. - Не поможешь ли, пожалуйста. Синий?

  Ответа нет. Хватка понимала: попытайся она отстраниться, солдатский инстинкт Дымки ответит роковым ударом прямо в мозг. Мысли неслись наперегонки. - Я шутила, милая. Клочок в порядке.

  Лоб Дымки наморщился. - Клочок? Какой Клочок?

  - Э... кот, которого я забыла покормить.

  Нож исчез, Дымка повернулась под одеялом. - Всегда ты небрежна с животными, - пробормотала она. - Теперь он тебя ненавидит. Никаких больше потираний.

  Через миг раздался храп.

  Хватка прерывисто вздохнула. Промокнула лоб, поглядела на нежить у порога. - Владыки небес, от души надеюсь.

  И снова ощутила серебряные обручи.

  ***   

  Воды успокоились, как и всегда, когда он вылезает из трюма. Шерк Элалле смотрела на Джагута. Остальные члены команды - немного же их остается - сидели и лежали на палубе. Все провожали высокого зловещего воителя столь восхищенными взорами, что она чуть не позавидовала. Былой бог смерти здесь; тонкая ирония встречи с Худом просто чудесна. В Летерасе она готова была поставить целое состояние, что такой встречи не произойдет никогда.

  А теперь она капитанит на Худовом Корабле Мертвецов или как он там его назвал. Ковчег Душ? Мертвый Челн? Ну, как-то многозначительно. Хотя ей не приходится отдавать приказы и так далее - судно перестало быть рабом ветров, парусины и канатов. И весел не видно.

  Море вдруг стало неинтересным. Все ее умения - как и умения команды - перестали быть важными. При всем удобстве и безопасности такого путешествия ее терзает чувство горестной утраты. В данный момент уважение к морю рушится, смертельно раненое; она принялась гадать, не завоюет ли вскоре человечество волны, положив конец смирению. "Скажем прямо: человечество без смирения - опасная сила. Не знаю, смогла ли я предвидеть будущее, но выглядит именно так. Где-то там, впереди, волшебство решит все наши проблемы - и породит новые. Если таково настоящее будущее, не хочу в него".

  - Тьма объяла твои мысли, капитан Элалле.

  Она глянула искоса. Тусклые, выцветшие за бесчисленные эры клыки. Потрепанная кожа туго натянута на острых костях. Глубоко посаженные, пойманные тенями глаза, едва видны вертикальные зрачки - их не было при первом появлении. Похоже, к Джагуту возвращается жизнь. - Ты можешь ощущать подобное, Худ?

  - Ты капитан.

  - Не вижу в том особого почета - звание потеряло смысл.

  - Напротив, - возразил Худ. - Мы находим путь в течениях твоих мыслей. - Он указал вперед.

  Она прищурилась. Муть закрывает горизонт. - Я сотворила бурю?

  - Из пустой скуки создал я такие корабли, посадил на них капитанами тех, для кого смерть стала одержимостью.

  - Полагаю, выбор был большой. Как может мертвец не терзаться мертвостью?

  - Не отвечаю за малые умы, капитан Элалле. Но всегда питал некое восхищение перед теми, что отвергали судьбу, пытались выбраться из моего жуткого королевства.

  - Так восхищался, что отпускал?

  - Отпускал? Скажу так: те, что сумели сбежать, существуют ныне в ничтожестве. Ибо путь впереди более не полон тайны, и нет для них надежды. Они знают, что рая нет, что никакие молитвы, жертвоприношения, никакая праведная жизнь этого не изменит.

  - Это... ужасно.

  - Точнее, непростительно.

  Она обдумала его слова... потом обдумала еще раз. - Боги берут и ничего не дают взамен.

  - А, видишь, шторм рассеялся? Превосходно, капитан... о, дорогая, он возвращается еще более злобным. Капитан, советовал бы...

  - Не надо советов! Неужели ты не мог водить их руками? Сделать что-то?

  Чуждые, ужасные глаза смотрели на нее. - Я сделал.

  - Тогда... зачем ты оставил царство мертвых? У тебя есть цель здесь? Должна быть. Ты привел что-то в движение

  - Я был не один, капитан.

  - Хотелось бы услышать больше, Худ. Если есть причина, я... я хочу знать.

  Худ помолчал, взирая на клубящиеся облака впереди. Потом отозвался: - Так не люблю моментов откровения, капитан. Они обнажают все решения, приведшие нас к нынешнему состоянию. Истина в том, что удача и неудача управляют каждым нашим шагом. - Он вздохнул. - Что же, не буду равнодушным к твоей... нужде. Возможность родилась, когда двое самозванцев пробудили останки Куральд Эмурланна - Королевство Тени - и отправились исследовать садки и даже Оплоты. Ища знаний. Ища истины вещей. То, что они нашли, их не порадовало. И в дерзости своих... юных лет решили они, что нужно что-то делать.

  - Два новых бога, - пробормотала Шерк. - Они пришли к тебе?

  - Не сразу. Прежде всего они искали верных союзников среди смертных, которыми некогда повелевали. Ну, может быть, "смертные" - не самый лучший термин. Не суть важно. Давай назовем это чудесной вспышкой, соединившей обстоятельства и характер, родом дерзости, делающей возможным всё. Вскоре они увидели необходимость собрать новых союзников. Привести список?

  - Почему нет?

  - Сын Тьмы, понимавший истинную тяжесть отказа от будущего, гибельность пустой веры. Полководец Спящей Богини, способный бросить вызов вечному терпению самой земли, и Камнедержец, тот, что стоял перед Каладаном Брудом, защищая равновесие мира. Эти двое шли разными путями, но искали одно. Королева Снов, чей пруд стал мертвым, как сама смерть. Повелитель Трагедии... да, много других было вовлечено в игру.

  - Эти имена... это боги?

  Худ пожал плечами: - Властители. Честно говоря, сложность понятий смущает веру. Пусть случай правит повсюду... гм, при всех его странностях, Темного нельзя обвинить в недостатке ума. Как и Котиллиона, ибо покровитель ассасинов понимает: как некоторые люди заслуживают удара кинжалом в сердце, так и некоторые... идеи.

  - Но смертные остались частью плана.

  - Поистине.

  - Адъюнкт Тавора Паран?

  Худ на миг запнулся. - Этот Союз, капитан, не брезгует жестоко использовать смертных.

  - Нечестно.

  - Но подумай, что можно выиграть, Шерк Элалле.

  - Я... я вижу, Худ. Но... нечестно!

  - Буря, капитан...

  - Почему она тебя удивляет! - взвилась женщина. - Попробуй сказать что-то, не раздирающее сердце. Попробуй сказать то, что не приведет меня в ярость от твоей наглости. Твоего презрения.

  - Мы не презираем Адъюнкта Тавору Паран.

  - Да неужели? - сказала она едко.

  - Капитан, она берет нашу наглость и дает смирение.

  - А в чем ее награда?

  Худ отвел глаза и покачал головой: - Никакой награды.

  - Скажи, - проскрипела Шерк, - скажи мне, что она не сама согласилась.

  - Ничего не могу сказать, капитан. - Он отошел, воздел руки. - Нам не пережить гнев твоих мыслей, капитан. Посему вынужден вмешаться. К счастью, - он мельком взглянул на нее, - Маэл согласен.

  - Так отгони ее, - бросила Шерк. - Но я призову новую, клянусь. Так использовать ни в чем не виноватую женщину...

  - Начинаешь меня утомлять, капитан Элалле. Если будешь сражаться весь остаток пути, найду другого капитана.

  - Давай, Худ. Я едва знала Адъюнкта, но...

  Он резко повернулся. - Да, ты едва ее знаешь. Но я расскажу. Я смотрел глазами ее сестры, через забрало шлема - в миг смерти - я смотрел на убийцу, на Тавору Паран. С ее меча капала моя кровь. Будешь мне говорить о невиновности. Нет такой штуки.

  Шерк Элалле уставилась на Худа. - Значит, это... ее наказание?

  - Думай так, если это облегчает совесть.

  - Она убила сестру?

  - Да.

  - Ее гонит чувство вины? Она ищет искупления?

  - Полагаю, ищет.

  - И найдет?

  Худ пожал плечами.

  "Чего ты не договариваешь? Чую... что-то... Сестра... забрало". - Худ, убийство - оно было случайным?

  Джагут не ответил.

  Шерк подошла ближе: - Тавора вообще знает, что убила сестру?

  - Не имеет значения, капитан Элалле. Неведающие больше всего ищут искупления.

  Не сразу она отступила к борту. Вгляделась в серые бурные волны, то, что Скорген называет дутыми водами. - Встреться мы в твоем мире, Худ, - сказала она, - я не стала бы возмущаться своим положением. Нестала бы пытаться бежать. Нет, я пыталась бы убить тебя.

  - Как и многие, капитан.

   - Рада за них. "Дутые воды". Худ, если она никогда не узнает истину - если ей придется нести груз незнания до конца дней... Ты хоть что-то ощутишь?

  - Думаешь, знание всегда дар?

  - Ну... не знаю.

  - Истина может прятаться у ног. Может свернуться в высокой траве. Но у нее есть клыки, есть когти. Осторожнее шагай, капитан.

  ***   

  - Запасы пищи кончаются, - сказала Фелаш, вздохнула и поглядела на служанку. - Дорогая матушка в ужасно стесненных обстоятельствах. - Она села прямо, выгнулась. Застонала. - Советуешь отдых? Странствие сквозь беспокойные миры, при всей помощи хладного дыхания Джагута, взяли дань с моей нежной личности. Однако вынуждена не внять твоей заботе, милая. Необходимость требует... что это ты наливаешь, вино? Превосходно. Думала, оно давно выпито.

  - Я сделала запрос, Ваше Высочество.

  - Неужели? Кому?

  - Кажется, - сказала женщина, передавая кубок, - возлияния в честь смерти продолжаются, и былой бог мрачной преисподней не готов отказаться от былых... э, излишеств. Так что нам не на что жаловаться.

  - Именно. Тем не менее, дорогуша, мне не по душе идея твоего сожительства с этим жутким существом. Лучше держись на приличном расстоянии, подражая моей мудрой осторожности.

  - Как пожелаете.

  - Но должна сказать - вино отличное, особенно учитывая его происхождение. Надеюсь, ты заказала большое количество.

  - К счастью, да, Ваше Высочество.

  - Боюсь, другие новости столь же ужасны. Есть причины сомневаться в мотивах Серых Шлемов Напасти. Весьма тревожно.

  Глаза служанки сузились. Она принялась набивать ржавым листом чашу трубки. - Разве мы не плывем как раз на рандеву с флотом Напасти?

  - Если не случится ураган, да. Но его положение? Ответ на этот вопрос - сейчас самое важное.

  - Возможно, я смогу поискать...

  - Нет, нельзя рисковать. Садок Форкрул Ассейлов прибывает в мощи... гмм, я говорю поэтично или выдаю клише?

  - Не могу знать, - пробормотала служанка, сосредоточившаяся на разжигании трубки.

  - Мы небрежно относились к твоему образованию. Ну ладно. Уже слишком поздно, ведь все знают: мозг человека окаменевает в известном возрасте, становится невосприимчивым к новому - если не учитывать простые материи, например языки, боевые искусства и так далее. Есть момент, когда каждый ребенок может обрести настоящий гений. Оценка продолжительности этого момента - вот единственное мерило разума. Посему, раз ты одарена от природы и время особой восприимчивости измерялось месяцами, если не годами, мы должны были сделать все возможное именно в этот промежуток - и ныне даже время сожалеть упущено... Дорогая моя, что такое было в вине? Мой рот, похоже, двигается сам по себе. Для большинства, конечно же, этот момент до огорчения краток. День? Половина дня? Увы, раз упущенный, он не возвращается никогда.

  - Простите меня, Ваше Высочество... Трубка готова.

  - Хорошо. Давай. А насчет вина...

  В дверь постучали; миг спустя задвижка поднялась и в проеме замаячил Скорген Кабан, он же Красавчик. Брови его озабоченно двигались. - Прынцесса, Выше Васотчество, прошу извинения. Наверху особая важность, ежели изволите. Каптен требует вашего присутствия.

  Фелаш вздохнула. - Очень хорошо, но только если я смогу встать. Гм, некая помощь...

  Служанка протянула руку.

  - Ведите, Скорген, - сказала Фелаш и небрежно взмахнула рукой. - Если уж вам так нужно восхищаться моими грудями, делайте это в приличной манере.

  - Простите, Васотчество. У меня один глаз видит, сами знаете.

  Они помедлили, ибо служанка зашлась в приступе внезапного кашля.

  Капитан Элалле повернулась навстречу старпому.

  - Капитан! Бурная Ведьма, она пьяная!

  - Красавчик, ты ведь прошептать мне это хотел? Приветствую Ваше Высочество.

  - Опьянение - вечная мечта низкорожденных. Капитан, позвольте вас уверить: я ни пьяная и не низкорожденная. Но должна спросить - где наш гость Джагут?

  Шерк хмыкнула: - Думала, вы с ним разминулись на трапе. Понимаю. Всегда нужно держать один нож спрятанным.

  - А вот я, к сожалению, не понимаю.

  - А, разумеется. - Шерк указала рукой: - Вон тот корабль нас заметил и идет наперерез. Не "Престол Войны". Смею предположить, он из Колансе.

  Принцесса несколько неуклюже подошла к капитану. - Ради всех благ! Это корабль Ассейлов. Командовать им должен по меньшей мере Младший водраз. Конечно, эта встреча наводит на весьма волнующие размышления.

  - Например, - поддакнула Шерк Элалле, - где флот Напасти?

  - Именно. Само по себе тревожно. Но я должна также сказать, что сегодня провела утомительный ритуал, и в возможном сражении пользы от меня не ждите. Мы уже испытали опасность Форкрул Ассейлов, они сильны физически и владеют магией голоса.

  - Не нужно и напоминать, Ваше Высочество. Я оказалась защищена от их магии, но о команде этого сказать нельзя. Теперь, получается, и вы не сможете нас защитить. Похоже, спрятанный нож окажется вовсе не лишним.

  - Увидим. Но у нас есть еще моя служанка.

  Шерк покосилась на женщину, припоминая ее схватки с сестрой Равной. - Против Чистой она не особенно себя показала, Ваше Высочество.

  - Ну, кровь даже Высших водразов разбавлена, а потому не столь сильна. Так или иначе, придется проверить. Но ведь это может оказаться один из предателей среди Ассейлов. А вам, капитан, советую: пусть старший помощник соберет команду и запрется в трюме.

  - Скорген, гони их вниз и пусть заткнутся.

  - Да, капитан.

  ***   

  Корабль Ассейлов весьма походил на скелет. В нем чередовались два типа древесины, одна белая как кость, другая тускло-черная. Узкий корпус венчала высокая надстройка; видя, что на двух мачтах мало парусов, Шерк заподозрила, что судно строилось для каботажного плавания. В открытом море такой корабль может опрокинуть даже сильный порыв ветра. Массой он вдвое превосходил ее старый рейдер, "Вечную Благодарность". Шерк решила, что на борту может быть около семидесяти моряков и более двадцати морпехов.

  С палубы подошедшего корабля на нее смотрела высокая, похожая на призрак фигура; по ее бокам стояли двое стражников в кольчугах.

  Фелаш, стоявшая в нескольких шагах сзади, произнесла: - Дорогая, те морпехи.

  - Да, Ваше Высочество, - отозвалась служанка.

  - Капитан?

  - Ваше Высочество?

  - Почему бы не спросить, чего они хотят?

  Шерк повернулась к принцессе. Но не успела она сказать слово, как с корабля Ассейлов раздался шум; она развернулась и увидела, что служанка лезет на борт. "Дерьмо! Хотелось бы видеть ее прыжок!" До качающегося корабля оставалось более шести шагов. - Принцесса, что делает эта женщина?

  ***   

  Служанка перелезла через поручень. Палуба также была раздражающей глаза путаницей черного и белого дерева, походя на рассыпанную мозаику. Еще шестеро морпехов, у главной мачты, вытаскивали тяжелые абордажные тесаки.

  Полукровка-Ассейла носила тяжелый, расшитый каменьями войлочный плащ; промасленная материя была окрашена в темно-синий цвет. Длинную шею украшали золотые обручи, голова была выбрита, что подчеркивало угловатые черты лица. Она не имела при себе оружия. Женщина повернулась к служанке, изображая любопытствующее удивление, и подняла руку, останавливая солдат.

  Оглядевшись, служанка заметила признаки нанесенных бурей повреждений: почти весь такелаж был сорван, палубу усеивали обрывки канатов, вырванные крепления. Казалось, над ремонтом трудилось менее двадцати пар рук.

  - Передайте вашему капитану, - сказала полукровка-Ассейла, - что, войдя в территориальные воды, она должна подчиниться законам Высокого Колансе. Я Младшая Водраза Непреклонная, инквизитор Южного Флота.

  - Маловат ваш флот, - заметила служанка.

  Инквизитор моргнула. - Внезапный шторм разбросал нас. Продолжаю передавать послание. Капитан и команда - в том числе все пассажиры - должны принять наше правосудие.

  - Под "правосудием" вы имеете в виду убийство?

  Бледнокожая женщина улыбнулась (казалось, от этого стороны ее лица изогнулись вовнутрь). - Было провозглашено Священное Воздаяние. Мы лишь выполняем долг.

  - Эта же участь выпала Напасти?

  - Ваш корабль не из Напасти. - Женщина нахмурилась. - Чувствую враждебность - вон та мелкая толстушка с трубкой, она колдунья, не так ли? Ее мы осудим первой.

  Служанка вернулась к борту, склонилась и крикнула: - Ваше Высочество, они скрытничают насчет Напасти. Вы можете оказаться правы.

  - Еще что-то важное? - спросила Фелаш.

  - Нет, Ваше Высочество. Впрочем... они хотят нас убить.

  - Отлично. Действуй.

  Служанка повернулась.

  Водраза сказала ей: - Не касайся оружия. На колени. Для каждого из вас исцеление мира начнется с твоей смерти. Есть ли более достойная причина умереть? Будь благодарна - мы придаем смысл твоему концу. На колени.

  Служанка качнула головой: - Одна Чистая уже пыталась. Поймала меня не готовой... в первую пару мгновений. Не тебе управлять моей волей.

  Она двигалась быстрее, чем ожидал противник. Руки вылетели в стороны, поразив телохранителей в грудь. Оба воина взлетели и плюхнулись в воду. Она тут же присела, избежав выпада водразы, и пнула женщину в нижнее колено, заставив ногу сложиться назад. Нападавшая споткнулась, служанка скользнула ей за спину, встретившись с шестерыми морпехами.

  И увидела, как из трюма вылезают новые.

  Она вытащила ножи. Нужно оружие посолиднее. Ближайший морпех размахивает парой тесаков. Их она и возьмет.

  ***  

  Шерк Элалле изумленно выругалась, видя, как двое воинов в доспехах падают в неспокойную воду между судами. Оба пропали в пузырях и пене. - Ей нужна помощь?

  Фелаш воздела пышные брови: - От души надеюсь, нет!

  С палубы корабля доносились звуки боя - лязг клинков, крики, а затем и стоны. - Принцесса... ваша служанка, откуда она взялась?

  - Ах, это настоящая загадка.

  - Просветите меня.

  - Есть ли время? Ну, полагаю, есть. - Она затянулась, лицо на миг пропала за клубами дыма. - Вот что рассказала мать. Их было семеро. Осталось шестеро - седьмой, гм, был некий род поединка, который он... проиграл. Не важно. Я уверяю вас, что хотя она кажется юной, но внешность обманчива. Мать заключила, что в поддержание сил шести служанок шести старших ее дочерей сделала усердный вклад алхимия. Мы, дочери, держали в тайне эти подробности, поддерживая иллюзию, что постепенно растем вместе с верными компаньонками, и так далее...

  Она замолчала, потому что еще один облаченный в латы солдат полетел вниз головой за борт, оставляя кровавый след даже в воздухе. Раздался громкий всплеск.

  - Они весьма неохотно расставались со своими ужасными масками, но воля матери в конце концов возобладала.

  Шерк нахмурилась. Маски?

  ***   

  Матросы смешались было, но Младшая водраза, впав от боли в панику, использовала магию голоса и приказала нападать на служанку. Не сразу удалось ей пробиться сквозь обезумевшую толпу. Бешенство озверевших, потерявших всякий инстинкт самосохранения моряков сделали ее положение опасным... на некоторое время; однако их усилиям не хватало простейшего тактического мастерства. Когда служанка переступила, наконец, груду окровавленных тел и приблизилась к инквизитору, она тяжело дышала, пот заливал глаза.

  Водраза поддерживала сломанную руку, плечо было выбито. Взглянув на служанку, она спросила дрожащим, свистящим голосом: - Что ты за демоница такая?

  - Ищешь ответа? - Служанка слегка улыбнулась. - Спроси у кого другого.

  Инквизитор выбросила вперед ногу. Служанка высоко подпрыгнула, взмахнула клинками, отрубив ногу выше колена. Второй тесак вошел женщине в лицо, рассекая лобный сустав. Приземляясь, служанка вогнала рукоять первого тесака в висок, проломив череп инквизитора.

  Тело шлепнулось, разбрызгивая кровь. Служанка огляделась. Ни одного движения. "Как мама учила". Поглядев на клинки в руках, она бросила их, позволив упасть со стуком. "Два куска дерьма". И пошла на поиски своих ножей.

  ***   

  Худ вернулся на палубу, встретив их у люка. Бывший бог смерти оглянулся и наморщил лоб, видя горящий за кормой корабль.

  - Потушила бы, - буркнула Шерк Элалле, - будь хоть малейшая возможность.

  - О, и зачем бы, капитан?

  - Ну, колонна дыма видна издалека.

  - Воистину. - Худ повернулся к ней и улыбнулся.

  ***   

  - Сейчас я должен вас оставить.

  Аблала хмыкнул: - Так и знал. Ты не друг.

  - Уверяю тебя, - сказал Драконус, - я друг. Но события ныне диктуют мне свою волю. А тебя ждет иная судьба.

  - Ненавижу судьбу.

  - Ты понимаешь смысл этого слова?

  Аблала глянул на Релату. Та скривилась. - Разумеется. Это место, где тебе конец. Все знают.

  - В некотором смысле это так. Боюсь, ты путаешь судьбу с "предназначением". Аблала, судьба - это участь, которую ты находишь для себя. Многие держатся веры, что судьба предопределена, будто будущее уже готово и ты ничего не сможешь сделать, чтобы его избежать. Но я верю иначе. Каждый свободен выбирать.

  - Тогда я иду с тобой. А жена может идти куда хочет. Начала болтать о детях, а я не люблю детей - они мешают веселиться. Те, кто заполучил детей, говорят и говорят, как это здорово, но выглядят жалкими даже когда улыбаются. Хуже того, есть такие, что думают - их ребенок сам возродившийся Бог Гениальности и даже пук у него пахнет цветами, и они говорят и говорят и это так скучно что хочется сбежать или сломать им шеи или утопить в помойном ведре.

  - Довольно немилосердная точка зрения, Аблала.

  - Я за такое ничего не дам, будь уверен. Люди целиком пропадают, когда родятся дети. Пуф! Куда делись? О, знаю - ползают вокруг детей и как дети сюсюкают. А меня тошнит. - Он присел, спасаясь от брошенного Релатой камня. - Так что иду с тобой, и раз ты настоящий друг, ты меня берешь, ведь если я сделаю ребенка, мне конец! Конец!

  - А летать можешь, Аблала?

  - Нечестно!

  - Тем не менее. Нет, я тебя не понесу. Теперь слушай. Мы шли на восток, сколько было нужно. Теперь ты должен идти на север.

  - Зачем?

  Драконус отвернулся, глаза его сузились. Затем он вздохнул. - Твоя невинность - дар, Аблала Сани. Редкий дар. Он должен выдержать. Надо бы его хранить, но я уже не смогу. Иди на север, вот всё, о чем прошу.

  - А куда я иду?

  - Не могу сказать точно, - признался Драконус. - Сейчас вообще все неточно.

  - Ты вернешься?

  Драконус запнулся, покачал головой: - Не думаю, что мы встретимся. Нет. И искренне о том скорблю.

  - Ты уходишь чтобы умереть?

  - Не надо плакать, друг. Не знаю, что меня ждет. - Он шагнул к Аблале. - Я оставил тебе пищи и воды на неделю пути. А дальше... ну... - Он пожал плечами, протянул руку. - Давай соединим ладони.

  Вместо этого Аблала яростно обнял бога.

  Не сразу Драконусу удалось освободиться. - Ты даешь причину для усилий, друг. Если волшебству суждено погибнуть, сохранится магия смертных душ - во всяком случае, хочу в это верить.

  Релата прошипела: - Убей его, Аблала! Сейчас - ты сможешь! Сломай шею! Схвати меч!

  Аблала поморщился, пошевелил плечами. - Всегда она так. Но она ничего такого не хотела, Драконус. Честно. - Он вытер глаза. - Прощай. Никогда тебя не увижу. - С этими словами он разразился рыданиями, завыл, закрыв лицо руками.

  Релата прыгнула к нему, пытаясь вытащить нож; Аблала отмахнулся, не переставая всхлипывать. Баргаста, размахивая руками и ногами, взлетела в воздух и тяжело шлепнулась наземь, замерев.

  Драконус озабоченно нахмурился, подошел, склонился: - Без сознания. Ну, думаю, это даже хорошо.

  Аблала пропыхтел: - Женщины вечно ревнуют к друзьям мужчин. Иногда говорят о них плохое. Иногда пытаются зарезать. Иногда сексуются. Иногда с ними сбегают. А иногда так бесятся, что помирают. Но всё это одна глупость.

  Драконус выпрямился, отошел. Оглянулся, чтобы снова увидеть Аблалу. - Счастливо, Аблала Сани.

  - Не умирай, Драконус.

  Бог улыбнулся: - Постараюсь.

  Аблала смотрел, как друг исчезает в бутоне черной, призрачной темноты, смотрел, как темнота обретает форму - простертые крылья, длинная змеиная шея, тяжелая голова с рядами клыков длиной с саблю каждый, тускло-желтые глаза.

  Дракон поднялся в небо; широкие крылья издавали звук холодной воды на раскаленных камнях. Существо развернулось и улетело.

  Тартенал с печальным вздохом подобрал тюк с едой, тяжелые бурдюки. Вместе с доспехами и палицей получилась такая тяжесть, что он закряхтел, выпрямляя спину.

  Схватил Релату за лодыжку и пошел.

  В таком вот виде, ну, такая жена не лучше ребенка.

  ***  

  Брат Старательный прибыл задолго до своей свиты. Стуча сапогами, прошел по длинному тронному залу. Там до сих пор оставались следы крови - пятна и брызги на мраморных плитах, на колоннах и стенах, даже на троне, который занимала сестра Почтенная.

  Воздаяние началось здесь, в этой палате, о чем и следовало напоминать возможным гостям. Встав перед Почтенной (больше внутри никого не было), он сказал: - Нужно заключить, Сестра, что они для нас потеряны.

  - Чую дым, Брат.

  - Верно.

  - Превосходно. - Она чуть помедлила. - Потеряны. Какое забавное слово. Они мертвы или они изменили нашему великому делу?

  - Если первое, Сестра, придется переоценить собравшихся против нас врагов.

  - А если последнее, придется переоценить верность своих.

  - Заводилой тут Сестра Тишина, - заявил брат Старательный. - Равная только следует за ней.

  - Не совсем верно, Брат. Равная - сердце их идей, а Тишина претворяет их в практику. Долгое заточение должно было быть ужасным, если дух ее столь сильно поврежден. Будем же уповать, что она мертва, а несчастная, заблудшая Равная выжила.

  - Я получил донесение с осады, Сестра. Приступ не удался.

  Почтенная выпрямилась. - Но как такое может быть?!

  - Сестра Хитроумная сообщает, что Аграст Корвалайн неэффективен против командира осажденных.

  - Невозможно... или он бог? Властитель?

  - Она уверяет, что это не так. Человек, смертный назвал себя Владыкой Колоды Драконов. Он управляет садками способом, который сестра Хитроумная не полностью разгадала. Но ее описание хотя бы объяснило внезапность их появления. Они вышли из портала, они странствовали по садку. Вот почему они не появились здесь, у Шпиля - здесь наша магия сильней всего.

  - Понимаю. Владыка не в силах бросить нам вызов.

  - Тем не менее, его армия представляет военную угрозу. Советую послать туда еще три легиона под командой одного из Чистых.

  - Готовь легионы, Брат, но не посылай в Эстобансе. Не сейчас. Угроза Владыки Колоды Драконов меня... интригует. Нужно поразмыслить, как же с ним поступить.

  - Как пожелаешь, Сестра.

  Двери распахнулись. Брат Старательный повернулся, глядя на свиту. В сопровождении двоих Чистых к трону приближалась дюжина офицеров, воинов в тяжелых доспехах.

  Брат Старательный пробормотал: - Весьма впечатляют, не так ли, Сестра?

  - Поистине, Брат.

  В десяти шагах пришедшие замерли.

  Брат Старательный быстро обвел их взглядом и сказал одному из Чистых: - Брат Безмятежный, они бросили якоря в гавани?

  - Именно так, Брат. Отныне они слуги Воздаяния.

  Сестра Почтенная заговорила: - Привет вам, Серые Шлемы из Напасти. Ваш поступок не оставил сомнений относительно вашей преданности.

  Один из командиров чуть склонил голову. - Мы долго обсуждали ваши аргументы, Сестра Почтенная, и пришли к согласию. Наш Смертный Меч совершила богохульство, присягнув малазанам. Более того, мы уверены: Надежный Щит пришел к тому же выводу и ныне не подчиняется Смертному Мечу.

  - И кто же получит контроль над наземной армией?

  - Сомнений быть не может, Сестра Почтенная. Смертный Меч вынуждена будет признать преступление и понести кару. Отказавшись, она лишится звания и всех его привилегий. Время пришло. Мщение Зимних Волков должно начаться.

  - Все это весьма замечательно, - вкрадчиво сказала Почтенная и подалась вперед: - К несчастью, Форкрул Ассейлы требуют не только временного военного союза, скрепленного общей целью. - Она возвысила голос. - Теперь вы склоните колени. Вы присягнете служению воле Форкрул Ассейлов.

  Даже брат Старательный был сражен силой волшебства Почтенной. Против такого ни один человек, сколь угодно религиозный и дисциплинированный, не мог бы устоять.

  Палату огласил лязг и треск доспехов: воины Напасти опустили колени на запятнанный кровью пол у трона.

  Старательный повернулся к Почтенной: - Сестра, я ищу применения этим слугам. И я рад знать, что на подходе новые.

  Она кивнула и откинулась на спинку трона. - Что есть волки, если не псы, еще не приученные к покорности?

  Старательный нахмурил лоб: - Их цели справедливы, Сестра.

  - Так, Брат. Но рвение - ничто без послушания. Всякой дикости нужен контроль, направление, фокус действий. Мы станем руководящей рукой.

  - Как скажешь, Сестра. - Ассейл поглядел на коленопреклоненных воинов Напасти.

  - Ты задумался, Брат.

  - Я думаю, нельзя ли выставить этих воинов против Владыки.

  Почтенная подняла брови. - Брат Безмятежный, что ты думаешь?

  - Я гадаю, не мне ли будет оказана честь руководить ими, Сестра. Как я понял, армия врага состоит из малазан, а у меня с ними счеты.

  - Пошли их, Брат Старательный. Сломи оборону, Безмятежный, и вытесни на открытое пространство, если сможешь. Смею сказать: тогда даже владычество над садками их не спасет. Вот тогда мы и узнаем, какими еще резервами обладает тот человек. Если обладает.

  - Желаешь, Сестра, чтобы я привел его в цепях?

  Она подумала и ответила: - Нет. Достаточно будет головы.

  ***  

  Рой Осколков колыхался, поднимаясь в воздух, закрывая треть неба. Подобно черной воде, текла по лишенной жизни, измученной пустыне его обширная тень. В воздухе повеяло запахом страдания; голод саранчи, как всегда, казался неутолимым.

  Тень нашла добычу. Даже внезапная свежесть в воздухе не смогла предупредить жертву о близкой опасности. Но, когда рой повис сверху, из середины его вырвалась крылатая тварь. Она опустилась на бесчувственное тело; саранча спешила следом, шумя крыльями.

  Когтистые лапы протянулись, схватили тело, подняли без всяких усилий. Забив крыльями, тварь взлетела ввысь. Растерявшиеся Осколки кружились у самой земли.

  Гу'Ралл ощущал в теле запах жизни, но быстро слабеющий. Он гадал, не придется ли предъявить Геслеру и Буяну труп. Хотя Ассасину Ши'гел было все равно. Смертный Меч Серых Шлемов потеряла власть, а такие неудачи происходят от пороков характера - и хорошо, если они выявляются рано, а не тогда, когда на карту поставлена жизнь тысяч.

  "Что за пустая трата времени. Я подбирался к врагу. Не стоило Дестрианту меня отзывать".

  Ши'гел жаждал начала неминуемой войны. Горькие соки древней памяти оставались сильны в К'чайн Че'малле. Им не удалось бы переписать историю, как принято среди людей. Не удалось бы придумать мифы о былой славе и ложных подвигах. Преступления, совершенные очень давно, так же свежи, что совершаемые сейчас или даже еще не совершенные. Но в миг резни всё это теряет значение. Кто нанес первый удар многие тысячи лет назад? Не суть важно. Что важно - кто нанесет последний удар.

  Здешний контингент Форкрул Ассейлов - эти Чистые, столь исказившие свою историю, что вообразили себя судиями целого мира - наверное, самый сильный из оставшихся осколков их расы. Но разве нельзя сказать того же о блуждающих детях Ганф'ен? "Не мы ли последние К'чайн Че'малле? Не нам ли провести еще одну битву, последнюю схватку между Старшими силами?" Если в войне обе стороны будут пользоваться силами людей - это случайность. Если погибнут целые цивилизации - или даже ВСЕ цивилизации - что же, Гу'Ралл не проронит и капли горестного масла. Среди людей всякая вера - дым, лишь иногда затемняющий небо. Всякая идея - пламя, сжигающее всё до пепла. "Они страдают от коллективной амнезии. Но, как известно всякому, глупцам не нужны извинения. Они просто повторяют снова и снова".

  Несомое им тело издало слабый стон. Ассасин поглядел на него нижними глазами. Женщине нелегко пришлось после дурацкой попытки отыскать Охотников за Костями. Гу'Ралл нашел скелет ее лошади всего лишь в трети дня пути до стоянки армии; использовав прожорливую саранчу, он проследил и тело всадницы.

  При мысли об Охотниках Гу'Ралл ощутил некую тревогу. Летя высоко в небе пустыни, он видел тянущийся на восток разбитый, потемневший путь. Сотни людских трупов и скелетов скота позади, но конца следу не видно. "Конечно, они уже должны были все погибнуть".

  Он пересек край пустыни и повернул на юг.

  ***   

  - Еще раз уменьшить рационы, - приказала королева Абрасталь. Офицеры поклонились, выказывая повиновение, и поспешили к своим ротам.

  Спакс рядом повернулся, глядя на заходящее солнце. Вздохнул. - Они страдают, Огневласка. Баргасты привычны к лишениям - уже многие поколения назад нас вытеснили на плохие земли. Мы поняли, что значит голод.

  - Завтра, - сказала она, - мы достигнем южных провинций Колансе. Но, боюсь, там не будет спасения.

  Он молча согласился. Они уже натыкались на остатки караванов беженцев. Стоянки, забитые сухим мусором и высохшими трупами. Кострища с человеческими костями, среди которых часто попадаются детские. Только вчера стая истощенных псов напала на разведку Гилка, и пришлось убить всех животных - отчаяние выгрызло из них всякий страх и чувство самосохранения.

  - Начнем забивать тягловый скот, - произнесла Абрасталь. - Вождь, думаю, теперь я поняла Адъюнкта. Поняла, почему истина ранила ее. Придется отказаться от всяких надежд - нам не вернуться назад.

  Он поскреб в бороде, обдумывая ее слова. - Белолицые шли на поиски последней битвы, мгновения идеальной славы. Юные боги стояли перед нами - черные, залитые грязью лица, волосы цвета крови. Они восстали из глубоких торфяных ям, чтобы явиться нам. Они принесли чудесное оружие предков, достав из погребальных ладей. "Враги ждут", сказали они.

  Она смотрела, прищурившись. - Но вы, гилки, ушли. Отказались от судьбы, что привела вас на наш континент.

  - Ах, я готов рассказать тебе правду, Высочество. Когда умер Хамбралл Тавр, мы узрели конец союза Белых Лиц. В Оносе Т'оолане, который встал на место Тавра, не было порока. Если верить иным слухам, этот воин был старше наших богов, да и в его мастерстве обращения с кремневым мечом я не сомневаюсь. Но он принял титул из любви к единственной дочери Хамбралла Тавра. В нем не было рвения, которое хотят видеть в командире юные воины. Глаза его не светились славой, голос его - пусть слова были мудрыми - не пылал огнем.

  - Короче говоря, он не был политиком.

  Спакс поморщился: - Ты можешь думать, что раз племена сломлены сотнями лет поражений, кланы прогнили от кровной вражды и ненависти... ты можешь думать, не так ли, что мы должны были прислушаться к разумным словам, внять предупреждениям против вреда самим себе.

  - И если бы Хамбралл Тавр не утонул...

  - Даже Тавр едва удерживал кланы в единстве. И не могу сказать, что его утопление было случайным - я сам не видел. Так или иначе, мы, гилки, не находили ничего плохого в Оносе Т'оолане. А вот кончил он плохо. Среди Баргастов, Огневласка, вождя не просто смещают, изгоняют. Его убивают. Как и его семью - всю кровную линию. Мы, гилки, не приняли бы в этом участия.

  - Но вы предупредили Оноса Т'оолана, что уйдете?

  - Нет, потому что он мог бы искать нашей помощи в борьбе за власть. Как смог бы я смотреть ему в глаза и отказывать? Хотя сейчас думаю, что он не стал бы просить. А ведь я все равно отказал бы...

  Она наморщила лоб и внимательно поглядела на него. - Ты выбрал путь труса.

  - Можешь и так считать. Наверное, многие так и думают. Но я сделал это ради спасения народа. Онос Т'оолан понял - он не стал меня преследовать, хотя имел возможность.

  - И теперь среди всех Белолицых один ты нашел последнюю войну и готов сражаться во имя болотных богов.

  Он вздохнул: - И каждую ночь я молюсь, чтобы Онос оказался с нами в день битвы. Чтобы повел Баргастов.

  - Но так не будет, Спакс.

  - Знаю, Высочество. И гилки будут стоять одни - последний клан, последние Белые Лица.

  - Перед атакой ты призовешь богов, Спакс?

  - Сомневаюсь.

  - Тогда что ты сделаешь ради поднятия духа воинов?

  Он пошевелил плечами, сбрасывая напряжение, но ощутил лишь усталость. - Думаю, Высочество, я буду их стыдить.

  ***   

  Финт влезла на спину тощей лошади и оглянулась. Призрак Полнейшей Терпимости стоял на краю лагеря. Содрогнувшись, она спросила у Наперстянки: - Скажи, что ты ее не видишь.

  - Не вижу. Поехали, или заблудимся в темноте.

  Они поскакали галопом. Над головами тяжелые тучи закрыли Нефритовых Чужаков, заглушили зеленоватое свечение. Казалось, оно терзает глаза уже месяцы, если не годы. - Типичное дело. Единственная ночь, когда даже призрачный свет будет не лишним...

  - Это дождевые тучи? Хотелось бы знать. Это дождь, Финт?

  - Что я, предсказатель погоды? Не знаю. Но пахнет не дождем. Пахнет... пылью.

  - Спасибо, - буркнула Наперстянка.

  Финт как раз заметила впереди двух всадников - Араникт и Брюса Беддикта. На закате прибыл Охотник К'эл, принес послание на восковой табличке - и вот они скачут к укрепленному лагерю Че'малле. То, что Араникт позвала их, стало сюрпризом; но Финт не терпится увидеть гигантских воинов-ящеров, что будут биться на их стороне. "Биться... гмм... мы, дольщики, просто прогуливаемся, ха-ха. Но один вид союзников может меня успокоить. Хотя бы одна армия не умирает от голода и жажды. Ну, я так слышала.

  Но хотя все здесь жалуются без остановки, похоже, никто по-настоящему не возмущен. Не сейчас, когда армия малазан пытается пересечь настоящую пустыню. Пусть нам плохо, но..."

  - До сих пор ненавижу лошадей, - бросила Наперстянка.

  - У тебя животина между ног, девушка. Попробуй представить, что занимаешься любовью.

  - И что это должно значить?

  Финт покосилась на нее. - Боги подлые. Только не говори, что ты клятая девственница.

  - Ну, не скажу. И вообще хватит болтать. Нас уже ждут.

  Брюс и Араникт замедлили бег своих лошадей. - Они устали, Чудная. Все мы в плохой форме.

  Вскоре они оказались рядом с принцем и Атри-Цедой. - Где же армия? - спросила Финт. - Думала, они стоят неподалеку.

  - Так и есть, - отозвалась Араникт. - Но им же не нужны костры и фонари.

  Теперь Финт различила более темное пятно среди низких холмов, увидела тусклые отблески - железо, а может, и глаза рептилий. Ее снова зазнобило. - И сильно вы доверяете таким союзникам? - Она видела, как поднимаются большие вытянутые головы, открываются глаза. Видела ряды острых зубов.

  - Ими командуют трое людей, Финт. Двое прежде были Охотниками за Костями.

  Чудная Наперстянка что-то пробурчала. Возможно, проклятие.

  Араникт глянула на юную колдунью, потом на Финт. - Разделяете неприязнь коллеги к малазанам, Финт?

  - Ну, они пытались завоевать Даруджистан. Но потом повернули и раздавили Паннион Домин - а паннионцы шли к Даруджистану с дурными намерениями. - Она пожала плечами: - Не думаю, что они хуже всех других, - и сказала, повернув голову к Наперстянке: - К тому же я гостила как-то в Одноглазом Коте, до завоевания. Та еще была дыра.

  - Но это была МОЯ дыра! - воскликнула Наперстянка.

  - Не ты ли сейчас...

  - Ох, тише! Ты знаешь, о чем я!

  Принц и Атри-Цеда промолчали и даже постарались сохранить невозмутимые лица - по крайней мере, так показалось Финт в тяжелом сумраке."Тьма спасительница наша!"

  В тридцати шагах, на "улице" между рядами молчаливых, недвижных К'чайн Че'малле, стояли двое мужчин и женщина. Женщина наклонилась и подняла створки на очень большом фонаре, залив сцену светом.

   Подъезжая, Финт внимательно изучала этих... командиров. Мужчины - солдаты в мундирах малазанской морской пехоты; хотя сначала она приняла их за фаларийцев, с такими желто-рыжими волосами, но кожа имела странный оттенок - между золотом и бронзой - и почти светилась изнутри. Женщина же была варваркой. Вроде ривиек, только более плотная, лицо широкое и довольно плоское. Темные глаза поблескивали обсидианом.

  Принц Брюс слез с коня. За ним Араникт и Финт. Лишь Наперстянка осталась в седле; она сердито глядела на малазан.

  - Сержант Геслер, - начал Брюс и запнулся. - Уверены, что предпочитаете столь скромное звание? Как Смертный Меч...

  - Простите, что прерываю, Командор, - сказал Геслер. - Но Буян непреклонен. Да и меня не надо было уговаривать. Оставим пышные титулы другим...

  - Его понизили вполне заслуженно, - вмешался Буян. - И, как я вижу, он не исправился. Даже хуже стал. Окажись он снова в строю новобранцев, я послал бы его в кухари. Его бы там пожалели, может, даже доверили выскребать горшки. Но сейчас он сержант, а я лишь капрал.

  - Командующие семью тысячами К'чайн Че'малле, - заметила Араникт, зажигая палочку ржавого листа при помощи коробочки с углями.

  Буян пожал плечами.

  Вздохнув, Брюс продолжил: - Сержант Геслер. Ваше послание... я так понимаю, она пробудилась.

  - Да, и не особенно счастлива. Командор, ей нужно что-то сказать. Вам лично.

  - Понимаю. Что ж, ведите, сержант.

  Пока они шли через лагерь - Геслер во главе, Буян сзади, неся фонарь - Финт оказалась рядом с женщиной из дикарского племени.

  - Вы Дестриант.

  - Келиз, раньше из Элана. А вы одна из незнакомок, найденных армией Летера.

  - Финт из Трайгальской Торговой Гильдии. А та жалкая девица позади - Чудная Наперстянка. Она не любит малазан.

  - От нее доносится запах страха.

  - И не без причины, - отозвалась Чудная.

  - Мы не понимаем нынешней войны, - сказала Финт. - Малазане сражаются там и тогда, когда им выгодно. Они же проклятая империя. Все дело в завоевании. Расширении. Они редко когда сражались за благородное дело. Даже уничтожение Домина было политически выгодно. И теперь мы не знаем, чего они хотят. По всем слухам, Колансе не стоит трудов. Особенно теперь, когда на него предъявила права свора Форкрул Ассейлов.

  Темные глаза смотрели на Финт. - Что вы знаете о Форкрул Ассейлах?

  - Немного, - призналась та. - Древняя раса - у нас почти все считали ее, э... мифической. Правившей в эпоху, когда справедливость владела миром. Мы давно отпали от такой эпохи, разумеется - и пусть люди бормочут сожаления, но ее возврата не желают, понимаете?

  - Почему же?

  - Потому что тогда нас призовут к ответу за все ужасные дела. К тому же, называя себя падшими, мы оправдываемся. Мы не такие, как люди в прошлом - это плохо, но так уж есть. Слава Худу и так далее.

  Келиз медленно кивнула. - То есть вы верите, что мы не можем стать лучше?

  - Вроде того.

  - А если я скажу, что малазане хотят это изменить? Хотят быть выше, сильнее? Упав, желают встать на ноги? Еще раз. Возможно, в последний раз. И не только сами хотят встать, но и нас поднять.

  Наперстянка фыркнула.

  Финт наморщила лоб, покачала головой. - Тогда зачем сражаться с Форкрул Ассейлами?

  - Потому что они осудили нас... они пришли к моему народу, так что я знаю. Осудили нас и решили, что нам нужно умереть. Не только в Колансе и на равнинах Элана. Повсюду.

  - С нашей историей... не удивляюсь.

  - Но, Финт из Торговой Гильдии, Форкрул Ассейлы не годятся в судии. Я вкусила древние соки К'чайн Че'малле, их история стала моей. Век Справедливости - время Форкрул Ассейлов - прервался не от рук врагов, иноземных рас, но от рук самих Ассейлов.

  - Как?

  - Они судили своего бога и нашли его слабым. Они убили его за несовершенство.

  Впереди был большой шатер. Принц, Араникт и малазане вошли, забрав фонари. Финт и Келиз задержались в темноте; Наперстянка осталась неподалеку, так и не сойдя с лошади.

  Келиз продолжила: - Была война. Между К'чайн Че'малле и Ассейлами. По обыденным причинам, большей частью из-за нехватки земель. Форкрул Ассейлы начинали войны со многими расами, уничтожая их; но ни у кого не оказалось столько сил и воли противостоять им, как у Че'малле. Начав проигрывать, Ассейлы обратились против своего бога и, желая получить силы, ранили его. Но единой раны оказалось недостаточно. Они брали все больше и больше.

  Одно за другим начали гибнуть гнезда К'чайн Че'малле, пока последняя Матрона, впав в отчаяние, не открыла портал в сердце хаоса и не встала спиной к нему, пряча от наступающих Ассейлов. Когда, наконец, она увидела их, когда сила бога рванулась истребить ее со всем родом - она отдала жизнь и врата, запечатанные жизненной силой, распахнулись. Пожирая душу бога Ассейлов.

  Он был слишком изранен, чтобы сопротивляться. То, что осталось от него в нашем мире, было разбито, лишившись разума и направления. - Глаза ее блеснули. - Вы видели Стеклянную Пустыню. Вот где живут ныне осколки бога. Если это можно назвать жизнью.

  - Что стало с Форкрул Ассейлами?

  Женщина пожала плечами: - Истощив силу, они были разбиты. Они винили Матрону за гибель бога, но именно по их решению он стал оружием, вещью, которую можно использовать и бросить. Так или иначе, они не смогли уничтожить К'чайн Че'малле. Хотя истина в том, что война погубила обе расы; когда иные расы явились сквозь трещины хаоса - способного отныне проникать в любой мир - некому оказалось остановить вторжение. Новые войны, поражения, измены... пока не рассыпалась эпоха, и больше ее нет.

  - Звучит как легенда, Келиз, - заметила Финт.

  - Память каждой Матроны передается через кровь, масла - выделения. Ничто не теряется. Ганф Мач предложила мне некоторые соки. Большинство я не поняла... было время между звезд... ну, не знаю. Возможно, и рассказанную вам историю я поняла не полностью. Многие истины для меня потеряны - мои чувства так узки в сравнении с чувствами К'чайн Че'малле.

  - Вы дали понять, почему Че'малле стремятся к битве с Ассейлами. Их война так и не окончилась.

  - Все мы последние в роду.

  - И не хватит места для всех вас?

  - К'чайн Че'малле могут считать, что хватит. Но не Форкрул Ассейлы. Понимаете, их память столь же длинна. И они видят свою сторону правой.

  Наперстянка сказала мрачным, полным злой радости голосом: - Вы их используете! Малазан, этих жалких наглецов - вы, К'чайн Че'малле, используете их!

  Дестриант повернулась: - Вам так кажется, волшебница? Я ощущаю вашу радость.

  - Почему бы нет? Вот всё, чего они заслуживают.

  - Если это всё, чего они заслуживают... то и мы заслуживаем не большего.

  - Так используйте их, Дестриант! Выжмите досуха!

  Финт почему-то расхотелось заходить в шатер. Она кивнула, указывая на него: - Что там происходит?

  - Кругхева, бывшая Смертным Мечом Напасти, говорит с принцем Брюсом. Предупреждает об измене. Серые Шлемы Напасти поклялись в верности Адъюнкту Таворе. Но теперь они поднимут мечи против нее. Будут драться под знаменами Форкрул Ассейлов.

  - Боги подлые! С чего бы?

  Наперстянка захохотала.

  Келиз вздохнула: - Вот вам истина: знамена правосудия могут поднимать многие, и каждый считает себя правым. Как взвесить притязания? Геслер нашел бы простой ответ: на поле брани. Но... я не уверена. Напасть уверяет, будто поклоняется древним богам войны, и эти...

  - Каким богам войны? - спросила Финт.

  - Их называют Фандерай и Тогг, Зимние Волки.

  Финт быстро оглянулась на Наперстянку, потом снова посмотрела на Келиз. - Кругхева была Смертным Мечом. Кто сейчас командует?

  - Надежный Щит Танакалиан.

  - А Дестриант? Ведь среди них должен быть Дестриант?

  - Говорят, он умер во время странствия. Должность еще вакантна.

  - Нет, занята.

  - Брось, Финт, - подала голос Наперстянка. - Ты не можешь...

  - Не будь дурой. Ты видела ее глаза - глаза волчицы. Слышала ее разговоры о призраках, старых грехах и так далее.

  Келиз сказала: - Не понимаю. О ком вы?

  "Дерьмо". Финт повернулась к шатру. - Кажется, мне все-таки придется войти.

  ***   

  - Искупительные объятия следует заслужить, - сказал Надежный Щит Танакалиан. - Я столь ничтожен, что трусы и глупцы среди вас смеют ТРЕБОВАТЬ благословения? - Он оглядел россыпь лиц, увидел утомление. Ощутив лишь досаду. - Вы приходите ко мне снова и снова. Спрашиваете: не пора ли избрать нового Смертного Меча? Нового Дестрианта? Возможно. Возможно, я жду лишь... того среди вас, что поднимется над прочими, явит свое достоинство. Увы, я всё жду и жду.

  Из под ободков шлемов смотрели на него усталые, унылые глаза. Лагерь за спинами офицеров потерял порядок. Дисциплина уступила место звериному равнодушию, и трудности похода были всего лишь отговоркой. Они два дня как пересекли границы Центрального Колансе, они шли по заросшим дорогам, мимо городков, ставших пятнами пепла. Земля возвращалась к дикости, но все еще смердела смертью.

  - Должно быть, - продолжил Танакалиан, - следует ныне одному человеку нести бремя трех титулов. Я не просил об этом. Я не желал этого. Амбиции - яд. Мы видели это на примере Кругхевы. Должны ли мы вернуться ко времени ее безумств? Я не...

  Он замолчал, потому что ощутил ледяное дуновение. Смотревшие на него офицеры дрогнули; он видел, как расходятся некие волны по рядам войска. Со всех сторон дымка поднялась над почвой, закружились туманные вихри.

  "Что такое? Кто идет к нам?" Он вздрогнул, уловив что-то самым краем зрения. Всплеск, движение. И еще. Над землей блеск шкур, тусклые отсветы горящих глаз. Внезапные выкрики из рядов солдат, роты рассыпались. Оружие со свистом вылетало из ножен.

  Танакалиан ощущал давление чего-то незримого. Силуэты скользили у ног; он чувствовал, что сейчас упадет. Развернулся, сверкнул глазами, глядя во тьму: - Покажись!

  Фигура, идущая со стороны дороги. Девушка в рваных мехах. Но теперь он смог увидеть текучие силуэты, окружившие ее призрачные формы. "Волки. Она идет по морю волков". Но они не реальны. Не живы. Не дышат. Эти звери давно мертвы. На них видны раны. Пятна в меху, разрезы на боках. Глаза их мерцают светом иного мира - словно дыры пробиты в стене, иза ней лежит ярость. "Раскаленная ярость".

  Она подходила ближе, и глаза ее были такими же. Пробоинами гнева. Один сверкал желтым, другой походил на озерцо ртути.

  Ужас объял Танакалиана в миг понимания. "Волки Зимы - они с ней. Они там, в ней... эти глаза! Они смотрят на меня с Трона Зверя. Фандерай. Тогг. Наши боги среди нас".

  Вся твердость ушла из тела, когда страшные очи уставились на него, впиваясь в череп подобно клыкам, заставляя пасть на колени.

  Она тут же оказалась рядом. Клыки впились глубже, разрывая мозг, отнимая все тайны, все скрытые желания. Насилуя с холодной беспощадностью, как будто он - добыча. Что-то омыло его, теплое как кровь и полное презрения. Еще мгновение - и его отпустили, лишив всякого значения. Взор скользнул мимо, на Серых Шлемов - он знал, что они тоже пали на колени, устрашенные, беспомощные - смелость утекла, души похолодели от страха.

  Когда она заговорила в их разумах, голос стал множеством завываний. Такого ужасного звука не доводилось еще слышать никому.

  - Я глас Зимних Волков. Внемлите моим словам. Нас НЕ БУДУТ СУДИТЬ. - Она поглядела на Танакалиана сверху вниз. - Ты готов нести мой меч, смертный? Ты тот, кто опустошит тысячу королевств во имя мое? Не думаю. Ничтожность пожирает твои мысли. Тщеславие управляет каждым твоим видением.

  Хорошенько посмотрите на сие дитя. Она Сеток. Дестриант. Она наш глас. Она наша воля.

  Девушка снова подняла глаза и сказала всей армии: - Ваши сородичи склонились перед Форкрул Ассейлами во дворце Колансе. Ассейлы прикажут Серым Шлемам служить себе, они жадно ждут вашего появления, момента, когда вы так же преклоните колени в покорности.

  Это... противно нам.

  Когда сестра Почтенная призовет Дестрианта Сеток, когда пожелает вырвать у нас нашу армию... она познает гнев Волков.

  Кто-то из офицеров вдруг набрался смелости и воззвал: - Благие Волки, вы хотите, чтобы мы уничтожили Форкрул Ассейлов? Смертный Меч говорила верно?

  - Вокруг нас, смертные, лишь враги. Но ныне мы среди вас, и в миг битвы поднимутся духи, число их будет несчетным, и все армии падут пред нами. Все города будут пылать пред нами. Нас ждет резня во имя восстановленного равновесия.

  Подумайте о вере вашей, дети мои. Хорошенько подумайте о равновесии. Тысячи лет ваши руки, руки людей, вели резню. Мы дадим ответ. В каждом из миров мы дадим ответ!

  Танакалиан склонил голову пред мощью своих богов. Чтобы скрыть глаза. Он кипел негодованием, ведь у него украли славу, похитили мечты о власти. Его возвышение пало руинами по милости этой... этой девчонки.

  Она прошла мимо, в гущу его солдат. Но нет, они уже не его солдаты. Правильно? - Так не будет, - шепнул он. - Так не может кончиться!

  ***   

  Она отшатнулась, исходя кровью из ран.

  Грантл пытался встать, вновь поднять громадную форму - но воли не хватило. Боль затихала, на смену ей сочилось онемение; залитые кровью ноздри чуяли лишь горелый мех, жженую плоть. Его окружило время, медленно сжимаясь, становясь невообразимой силой. Оно казалось густым, неподатливым, он видел, как оно простирается во все стороны - но не вперед. Нет, там, почти рядом, оно пропадает в черном тумане.

  Он засмеялся бы, если бы смог. Вот ирония конца: все истины открылись, но нет времени, чтобы что-то сделать. Говорят, в мгновения до смерти приходит смирение, готовность увидеть конец, равнодушие к бедам и горестям живых. "Если я ухожу, почему бы вам тоже... Понимаете, вот истины, и вот моя неспособность ответить им. Я смеялся бы, но от боли. Я благословлял бы, но благословлял потери. Не такого все мы ждем. Но только так и бывает.

  Не понимаешь, Стонни? Во все хрупкие мгновения - а разве бывают иные мгновения? - ты упускала возможность ощутить мир. Покой истин, открытых умирающим. Но мы, умирающие, не могли тебе подсказать. Не могли ничего предложить.

  Но теперь все прошло. Я стал прошлым. И ничего не могу сделать".

  Они бились с дикой злобой. Как долго - он не может понять. Два неукротимых зверя проливали горячую, парящую кровь, бешено выбрасывали вперед лапы, дрожали от боли. Когти впивались. Клыки протыкали кожу и тугие мышцы. Каменный пол пещеры стал скользким, воздух горячим и зловонным.

  А сверху, над скелетоподобными руинами Дома Азата, источала молнии громадная рана. Края ее горели, брызгали кислотой.

  Грантл даже не заметил, когда в разрыв пролез первый дракон. Он сцепился с Кайлавой, когти рвали бока, достигая костей, когда какой-то ураганный ветер прибил их к жесткому полу. Превратившийся в порошок камень взорвался, заполнив пещеру; стены покрылись сетью широких трещин.

  Оглушенный грохотом взрыва Грантл отполз от Кайлавы. Но ярость не покинула его, он ощущал где-то глубоко присутствие бога - существа, слишком долго сдерживаемого отпором Кайлавы. Теперь он выгрызает себя путь наружу. Кайлава не сможет ему помешать, не найдет в себе силы противостоять тому, что случится.

  "Я тебя предупреждал".

  Дракон заполнил все помещение, непостижимо громадный; крылья молотами били по стенам. Грантл понял: тварь пленена древним, прочным камнем каверны. Ей нужно высвободить магию - разбить тесный предел, открыть путь сотням других драконов, уже толпящимся во вратах.

  Нужно ударить сейчас же.

  Из глотки вырвался рык самого Трейка, боевой клич бога войны. Заполнившая тело мощь вызвала мучительную боль. Лапы Грантла согнулись, прижав его к полу. А потом он прыгнул.

  Дракон выгнул шею, ударил вниз головой. Широко распахнулись челюсти.

  Он вскочил на шею твари. Глубоко вонзились когти, клыки утонули в глотке дракона. Затрещала чешуя. Челюсти Грантла напряглись, смыкаясь вокруг дыхательного горла.

  Дракон потрясенно отпрянул; кровь мощно потекла в горло Грантла. Вес вцепившегося тигра заставил дракона упасть. Крылья били по каменному полу. Когти яростно скрипели по скале. Сотрясение чуть не заставило Грантла сорваться с шеи, но он ухитрился удержаться. Мышцы плеч, шеи, челюстей едва не порвались. Ощутив отчаянный свист задыхающегося дракона, он усилил смертельную хватку.

  Дракон снова дернулся, подняв Грантла в воздух.

  И тут Кайлава ударила его со всей силой тарана. Рана на шее дракона широко раскрылась, хлынул водопад крови - но Грантл падал. Клыки Кайлавы глубоко впились в лопатки.

  Она ударились на каменный пол, расцепившись; Грантл заскрежетал когтями, стараясь встать, извернуться, встретить Кайлаву - убить раз и навсегда...

  Умирающий дракон тоже не сдавался. Челюсти схватили Грантла. Длинные как сабли клыки пронзили его, оторвали от пола и швырнули вверх.

  От удара о стену кости взорвались в искореженной плоти. Оставляя блестящую багровую полосу, он сполз и застыл стонущей кучей, слишком избитый, чтобы пошевелиться.

  Дракон пошатнулся, голова изогнулась. Сверкнули глаза. Раскрылись челюсти, магия излилась потоком.

  Грантл услышал предсмертный крик Трейка. Казалось, звук сам воспламенил облако драконьей магии. Пламя ярилось, глубоко входя в разбитое тело. И тотчас же бог оставил его, шатаясь, убегая подальше от этого мира. След, другая пещера, место в темноте. Место, где можно лечь и умереть.

  "Снова. Проклятый дурак. Ничему не учишься. А теперь... теперь уже поздно".

  Дракон скользил по стене, оседая, извергая внутренности.

  Но над ним уже скрипел когтями другой, выбираясь из рваной раны.

  Пещера попросту исчезла, когда колдовство Элайнтов уничтожило последние барьеры Старвальд Демелайна. Снег вокруг стал каскадами горячего пара. Земля разорвалась, превращаясь в кипящий хаос.

  Сквозь клубы пыли и обломков, в диком огне магии хаоса драконы возвращались в мир.

  "Во снах не черная кошка вещью лежала на земле, хрипя, истекая кровью, умирая. Почерневший кот. Во снах я видел не ее, но себя.

  Милая Кайлава, ты предупреждала. Но я не слышал.

  И Трейк, Летний Тигр, бог войны, не слушал меня. Ах, глупец. Тебе нужно было избрать мудреца, Трейк. Не очередную копию самого себя. С теми же бесполезными, гибельными пороками.

  И теперь время уходит от меня в стороны. Твердое как камень. Каждое событие, каждый взлет и нырок запечатлены, но ветер точит их, унося прочь. Стонни, видишь, что я сделал? Или не сумел сделать. Ты была права, отказывая мне. Я всегда мнил себя большим, чем был на деле. Всегда желал недостижимого.

  И видел в глазах твоих - когда стоял и обещал, что вернусь - видел в глазах твоих знание. Я не вернусь. Ты знала, что мы не увидимся. Ах, любимая, так много истин узнаю я слишком поздно.

  И эта любовь, последнее, что осталось, последнее, за что я держусь. Всё, чего я желал... она уплывает, уплывает...

  Женщина, не нужно было меня отпускать. Я должен был тебе сдаться. Ты бы поняла. Поверила в мою любовь. И в тот же миг... поверил бы и я. Не смог бы не поверить.

  Моя вина. Понимал тогда, понимаю и сейчас. Моя вина.

  Стонни, любимая, мне так жаль".

  Время, что растянулось вокруг него, что сомкнулось и стало плотным, что маячило темнотой почти рядом... кончилось.

  ***   

  Когда она сумела подползти к нему, он был уже мертв. Перетекая в форму Имассы, она устало уселась подле остова, подняла взгляд к пустому, покрытому пылью небу.

  Последний успел улететь. Вовне, в мир. Она знала, их будут сотни - и все же зрелище исхода заворожило Кайлаву.

  Кровь текла, смешиваясь с кровью Грантла, благородного глупца, что лежит рядом. Нет ничего более разрывающего сердце, чем вид мертвого зверя, существа, лишенного ужасной силы, природного великолепия. А вид хищника мучает нас еще сильнее. "Охотник. Равный". Убитый не ради пропитания. Нет. Убитый за то, что жил, за то, что казался соперником. "Хищник дерется до последнего. Отказываясь сдаться. Загоните его. Окружите. Смотрите, как оскалены клыки. Слушайте его гнев, и страх, и упрямую дерзость.

  Ты всё понимал, Грантл. Понимал неизбежную, глубинную трагедию зверя, что охотится, дерзая оспорить наше господство.

  Я не хотела забирать твою жизнь".

  Она понимала, что сильно ранена. Знала, что может не выжить. Даже без силы бога - которого она держала в отдалении до прихода дракона - он был... необыкновенным. Не повернись он к Элайнту... "Да, ты убил бы меня.

  Грантл, я тебя буду помнить. Клянусь. Здесь, в трещинах сердца. Трейка буду проклинать до конца дней, но тебя, брата по охоте, буду помнить".

  Услышав скрип, она подняла голову.

  Парочка эмлав вернулась. Кот и кошка крались к ней. Кайлава ощущала их тревогу. Их горе. - Он жив, - прошептала она. - Мой муж жив. Пока. Но что случится... Ответа не знаю.

  Окрестный мирок умирал. Распадался в пыль, как положено всякому сну, когда уходит последний спящий.

  Опустив голову, закрыв глаза, она ощутила, как мир шевелится. Так... нежно, сладко, словно качающийся корабль. "Муж. Я ошиблась, сделав так?" Она оглянулась. Саблезубые легли рядом с трупом Грантла. Словно желая согреть.

  Словно признав за своего.

Глава 19

Даже мертвый не видит конца войне.

Искар Джарак

  - Ты чего делаешь?

  Вифал застегнул последние пряжки, потянулся за черными чешуйчатыми рукавицами. - Не могу просто сидеть, - сказал он. - Раз уж мы, кажется, все равно умрем... - Он поглядел на нее и дернул плечом.

  Губы ее были сухими, потрескавшимися. Пустые от усталости глаза окружали красные круги. - А я? - шепнула она. - Ты бросишь меня... одну?

  - Сенд, на троне нет цепей...

  - ОНИ ЕСТЬ!

  - Нет. И нет закона, что ты должна сидеть на нем до конца. Зачем давать им радость стащить тебя, зачем позволять свежей андийской крови заливать ступени? Да нассать на них! Идем со мной. Умрем вместе с теми, что отдают за тебя жизни.

  Она отвернулась. - Не умею сражаться.

  - И что? - сказал он, вставая со ступени у трона. Взял тяжелую палицу, найденную вместе с загадочными доспехами в покрытой пылью каморе глубоко внизу. - Погляди на меня. Слишком старый для драки. - Он подхватил щит, засунул руку в ремни.

  Сендалат поглядела внимательнее. - Это не доспехи Анди.

  - Согласен, - ответил он, - иначе они мне не подошли бы. Что еще лучше, тут не нужны двое оруженосцев, чтобы меня одевать. А кожаные ремни, кажется, совсем не состарились от времени.

  - Но как я выдержу, Вифал? Видеть, как они умирают...

  - Ты ведешь свою войну, Сенд. В воображении. И не соизволишь поглядеть, как там умирают за тебя.

  - Я что, называла себя смелой?

  - Ты много чего говорила, - сказал он устало, - но о смелости - ни слова.

  - Так иди, - зашипела она. - Ты мне не нужен.

  Он внимательно на нее поглядел - и кивнул.

  Уйдя из тронного зала.

  Сендалат Друкорлат откинулась на спинку трона, сомкнула глаза. - Теперь, - прошептала она, - у меня есть свой призрак. Некогда живой, тот, кого я только что убила. В этом тоже есть смелость. Если кажется, что мне легко, знайте - это ложь. Нежная ложь. Нежная как поцелуй, которого не приняла, мгновение... скользнувшее мимо, не тронутое. Никогда.

  Потом вошел солдат. Она хорошо его знала. Могла видеть сквозь доспехи, само бьющееся сердце, такое большое и смелое сердце. Могла видеть и все кости, покрытые исцеленными рубцами, и даже пол за ним. Ибо приход солдата состоялся очень, очень давно, а на троне перед ним, коленопреклоненным, сидел кто-то иной, не Сендалат Друкорлат.

  Солдат смотрел перед собой. И смеялся. Звук, проникнутый любовью, смягченный неким неведомым сожалением.

  - Боги подлые, - сказал голос с трона, звучавший откуда-то из темного дерева за ее головой. - Почему я даже имени твоего не помню?

  Солдат улыбнулся, поднимая голову. - Лорд, когда в последний раз Хранитель Внешнего Предела приходил в тронную палату Харкенаса? Даже мне не найти ответа.

  Однако Аномандер не готов был извинить себя за забывчивость. - Разве я не видел тебя раньше? И твой командир не говорил о тебе на Пределе?

  - Возможно, меня хвалили слишком мало. Помочь вам, Лорд?

  Сендалат видела руку, поднявшуюся из ее, лежащей на троне, руки. "Его рука. Указывает... нет, просто жест". - Не нужно. Хранитель Спиннок Дюрав.

  Солдат улыбнулся, кивнул. - По вашему призыву приходил я тогда, Лорд. Но сейчас я старший офицер Предела.

  - Где же Калат Хастейн?

  - Происшествие у врат, Лорд.

  - В Старвальд Демелайне? Ничего не слышал.

  - Прошла лишь неделя, Лорд, как он туда отправился.

  - И что там произошло? Знаешь?

  - Донесения Дозорных не сообщают о серьезной угрозе, нет никакой срочности. Пробуждение чуждых энергий. Скромное, но требующее близкого изучения.

  - Хорошо. Тогда, Спиннок Дюрав, это выпадает тебе.

  - Всегда жду приказа, Лорд. Чего вы пожелаете?

  Ответ Аномандера стер все следы веселья с лица воина. И, как припомнила она, он никогда больше не смеялся.

  ***   

  Тихий лес словно пытался скрыть ожидавший впереди ужас. Вода капала из мхов, подобно слезам сочилась по лишайникам и бороздам в коре древесных стволов. Где-то высоко, над кронами, сгустились тяжелые тучи, начался мелкий дождь. Вифал был бы рад холодному ливню, сладкому лобзанию небес. Хорошо вспомнить, что есть что-то кроме тронного зала, оставленной им женщины, Первого Берега впереди с его грудами мертвых тел и лужами густой крови. Но лес оказался слишком узким, чтобы дать ему покой; переход от одного бедствия к другому занял мало времени - вскоре он услышал шум битвы, уловил между нависающими древними стволами блеск мутного света. "Там кончается мир.

  Для всех нас".

  С него достаточно навязчивых снов, всех этих упреков, будто он превратил любовь к Сендалат в некое оружие, в орудие угроз и обмана. Сенд права, что его отвергла. Теперь пусть о ней заботится Мать Тьма.

  Изрытый путь нырнул в низину и поднялся на край Берега; пока он пробирался вверх, звуки боя стали ревом. Еще два шага, ухватиться за корень, как за ручку - и он на гребне обрыва, и перед ним сцена, похитившая силу из ног, холодной хваткой сдавившая сердце.

  "Видел ли я что-то подобное?" Перед ним семь тысяч трупов. Летерийцы. Трясы. А дальше, вдоль Светопада - по обе стороны бреши - сколько мертвых и умирающих Лиосан? Десять тысяч? Пятнадцать? Какие-то непостижимые числа. Ничего не говорящие числа. Можно повторять их в уме, словно мантру, можно глядеть на один ужас, на другой; можно перевести взор туда, где сгрудились обороняющиеся - у самой раны - не давая Лиосан сделать ни шагу на Берег. Но всё это лишено смысла, гляди не гляди.

  "Последняя битва. Вот что это такое. Они идут и идут. Мы падаем и падаем. Целый народ перед лицом уничтожения".

  Ему уже хотелось отвернуться и пойти назад, в Харкенас, во дворец, в тронный зал и... "и что? Не ее вина. Она даже не хотела оказаться здесь. Боги подлые, Сенд! Начинаю понимать твое безумие. Никто здесь не готов сдаваться, и не тебе их отговаривать. Ты могла бы перерезать себе горло - это ничего не изменит. Люди будут умирать за труп. Труп на троне в трупе города. Причина давно перестала иметь значение.

  Нужно было догадаться раньше".

  Две девочки бродят между мертвыми и полумертвыми, от трупа к трупу. От пяток до макушек они вымазаны алым. Одна вопит, словно желая порвать свой голос, уничтожив навсегда. Другая спотыкается о тела, зажимая уши руками.

  Резервов уже нет. Все способные держаться на ногах встали у бреши, где еще стоит, еще сражается Йедан Дерриг. А Яни Товис? Что с королевой трясов? Вифал не смог различить ее в кровавой мясорубке. Если она погибла, то лежит ныне в груде подданных.

  Он ощутил, что задыхается. В груди стучало. Дубина скользила в руке. Он опустил ее и потянулся за резным шлемом, что висел на поясе. Неловко открыл застежки - словно пальцы забыли, как работать с железом. Наконец-то снял его и напялил на голову. Приладил поудобнее. Застегнул ремешок на шее, прищемив бороду.

  Звуки битвы утихли, походя на шум далекого прибоя у некоего незримого берега. Затем резкий скрип - это он опустил забрало. Сцена перед глазами внезапно разбилась на части хаотически расположенными щелями. Дыхание гулко отдавалось в темном пространстве.

  Вифал подобрал палицу, выпрямился. Закрыл щитом левую половину торса и двинулся вперед.

  Кто-то захватил контроль над телом - ноги сами влекут его на пляж, глаза отыскивают тропу между недвижными телами. Рука сама держит оружие, щит - конечности больше ему не принадлежат, не отвечают на команды. "Добровольно ты не пошел бы в такую битву. Зачем тебе? Нет, иная сила подхватила тебя, движет как куклу, как орудие. Ты видишь, что подходишь ближе. Ты недоумеваешь, удивляешься. Но страх словно выдуло. На его месте пустота. Шум снаружи - ничто перед шумом внутри - ревом крови, дыханием. Во рту пересохло, ты убил бы маму родную за глоток воды. Нет, конечно же, нет - это было бы плохо. Ты готов смеяться над своими мыслями. Но раз захохотав, ты уже не остановишься.

  Так было в первой моей битве? Вот почему я помню так мало - отдельные замороженные мгновения, мгновения, хватающие за горло? Заставляющие видеть то, чего нем хочется видеть, помнить то, ради чего ты готов молить богов о забвении?

  Так всё было?"

  Он уже перелезал через груды тел. Плоть под ногами холодна, ноги оставляют следы, как на сырой глине... Он оглянулся и удивился неуместности этого. А потом снова пошел. Впереди неровная стена, летерийцы и трясы на коленях, лежа пытаются проползти между ног, зажимают раны. Ему казалось, он увидит слезы на щеках, открытые в отчаянии рты - но искаженные болью лица сухи, а крики, доносящиеся сквозь собственный его вопль, говорят лишь о физических страданиях. "И только. Обычные утробные звуки. Слышишь?

  Если бы был один бог, с одним голосом - так он закричал бы, желая остановить наше безумие.

  Но смотри же, Вифал. Смотри на истину. Мы не станем слушать".

  Он прошел мимо истощенных, раненых товарищей, растолкал теснящуюся массу. Вонь заставила пошатнуться. Бойня, сточная канава. Пол хирурга. Такая густая, что можно задохнуться. Он пытался не выблевать прямо в шлем. Нет, он так не сделает. Если удержится.

  Со всех сторон люди. Все молчат, выражение лиц такое равнодушное, какого он еще не видывал. И все стремятся в первый ряд, занять места, заполнить прогалины, словно желают сказать: "Убили всех? Убейте еще. Но не думайте, что это будет легко".

  Он внезапно ощутил, что готов. "Шагай, пока кто-то не загородит путь. Тогда стой, пока не упадешь. Кто сказал, что жизнь сложна?"

  Потоки и прогалины увели его на левый фланг, достаточно далеко от неколебимого узла в середине, где смеющийся меч вбирал в себя всё безумие Берега, всасывал последние остатки.

  Он увидел Краткость, хотя не сразу узнал - не было больше приятного спокойного лица с лукавым блеском в глазах. Вместо этого - маска сырой крови поверх сухой крови, что поверх крови, ставшей черным дегтем. Разрез на щеке обнажает два ряда красных зубов. Уже не насмешница, а командир строя, сжатая в кулак воля.

  Слева от нее упали двое трясов. Трое Лиосан мигом полезли в щель.

  Широко раскрыв глаза, осознав идеальную, потрясающую простоту того, что от него требуется, Вифал устремился им навстречу.

  ***   

  Это что-то новое. Яни Товис чувствовала всем сердцем. Йедан придвинул строй к самой линии бреши, готовясь встретить Лиосан. В этот раз им не дадут сделать и шага на песок.

  Он ничего не объяснял. Но, сражаясь, держась рядом с раной, из которой подобно крови текли Лиосан, она начала понимать: в этот раз не будет перерывов, перегруппировок. Начавшееся окончится, лишь когда последний меч опустился или вонзится в корчащуюся плоть.

  Откуда он узнал? Что он сделал по ту сторону врат? Что увидел?

  Она мельком видела брата то тут, то там - где звучал терзающий душу хохот меча, где фонтанами била кровь, где тела Лиосан громоздились все выше. Мельком. Лицо, которое трудно узнать, так оно искажено. Меч Хастов уволок его за пределы утомления, за пределы того, на что способно человеческое тело. Она видела белый череп под прозрачной кожей, все вены и артерии, сетку сосудов. Видела, как кровавые слезы стекают по щекам.

  Ночь спустилась на трясов. Песок отмеряет время, тот род тишины, тот род безмолвия, что свойствен песочным часам. Настала вечность перед рассветом, время Дозора. Он стоит. Он сражается, широко расставив ноги, чтобы не упасть с горы трупов.

  "Гляди на него. На вечность перед рассветом. Когда смелость засыпает в смертных, когда страх запускает когти в порог и не желает уходить. Когда ты просыпаешься такой одинокий, что стон исходит из груди. А потом... ты чувствуешь, и прерывается дыхание, чувствуешь.

  Ты не один. Дозор стоит на страже".

  Они не сдадутся, они не отступят - те, что рядом с ним. Они будут умирать и умирать.

  Она стала тварью из пепла и крови, отлитой в некое подобие человеческого тела, закаленной в крошеве костей предков; она будет драться, потому что брат не сдается, потому что граница Светопада, рана, стала местом, где решится всё.

  А Лиосан все лезут выпучив глаза, выныривают из круговерти хаоса - почти никому из них не удается среагировать, понять, в каком кошмаре оказались - прежде чем в них вопьется пика, прежде чем их срубит клинок. Они гибнут на пороге, мешая приходящим после.

  Она не знала, сколько людей осталось. Видение, что осенило ее сто лет назад, не меньше - видение Йедана Деррига, одиноко стоящего перед Брешью, падающего последним - показалось ныне не кошмарной игрой воображения, а пророчеством.

  "Всё потому, что я не склонилась перед Берегом".

  Драконы уже не рвутся в щель. Приди хоть один - она не стала бы колебаться. Встала бы на колени, веря, что Йедан его убьет, что ее кровь схватит умирающее существо, свяжет его кровь, выше и выше вздымая стену, запечатывая проход.

  "Почему я ждала? Почему сопротивлялась?

  Почему верила, будто моя свобода чего-то стоит? Почему вообразила, будто имею право выбирать судьбу? Отвергать судьбу?

  Лишь побежденные стоят на коленях. Лишь рабы, отдающие жизнь в руки другого.

  Но сейчас... я сделала бы так. Ради спасения народа, жалких его остатков. Идите ко мне, девочки-ведьмы. Глядите: я на коленях. Выцедите кровь. Я готова".

  Лиосан напоролся на меч и встал на колени, словно высмеивая ее желание. Над головой врага она увидела брата - он поворачивается, ищет ее взором. Глаза соединились...

  Яни Товис всхлипнула и кивнула.

  Йедан Дерриг простер руки. Заревел: - Назад! Десять шагов!

  "Приветствуем тебя, дракон!"

  ***   

  Она увидела, как Спиннок Дюрав возвращается, и не удивилась отсутствию улыбки. Такое лицо не годится для уверенного взгляда, носит достоинство, словно плохо подобранную маску. Осунулось, хотя было пухлым, глаза убегают, едва коснувшись сидящей на престоле.

  От него пахнет горелой древесиной, словно он притащил за собой смерть леса. Дымок кружит у ног, поднимается над стоящим на коленях телом видимыми лишь ей змейками.

  - Ваше Величество, - сказал он.

  - Доложи, - ответила она напряженным, ломающимся голосом, - о расположении моих легионов.

  - Многие среди наших вождей, - ответил Спиннок, смотря то ли на подножие трона, то ли на собственные сапоги, - потеряли себя. Запах в воздухе...

  - Если пламя подберется ближе, город сгорит.

  - Против этого только Ваше Величество сможет бороться, ибо пожар вызван вашей волей. Мы видим ваше горе, хотя не понимаем причины. Какой договор заключили вы с Силанной? Зачем она опустошает страну? Почему движется все ближе к гордому Харкенасу?

  - Гордому? - Она почти выплюнула это слово. - Ныне я лишь призрак среди призраков, и только призраки будут здесь царить. Если нам суждено быть забытыми, город должен пасть. Если нам суждено быть прощенными, город должен проглотить наши преступления. Если нам суждено быть пылью, город должен стать пеплом. Вот как нужно покончить с ним.

  - Мы шли издалека, Ваше Величество. По Внешним Пределам, по тысячам скрытых троп, которые помнят лишь воры. Но потом вожди были украдены у нас. Кровь Элайнтов.

  - Проклятая кровь!

  - Ваше Величество?

  - Нет! Она однажды отравила меня... ты знаешь, Спиннок Дюрав! Ты там был!

  Он склонился еще ниже. - Я видел, что случилось. Да. Видел то, что вы пытаетесь скрыть.

  - Я не просила их возвращаться!

  Он взглянул на нее и снова чуть склонил голову: - Чувствую... что-то важное, Ваше Величество. Кого вы не просили возвращаться?

  Суровые, холодные руки коснулись ее лица. Она ощутила их как собственные, длинные пальцы - словно прутья клетки. Ощутила запах расплавленных свечей. - Ты не слышишь?

  - Чего, Ваше Величество?

  - Их воплей. Они умирают! ТЫ ЧТО, НЕ СЛЫШИШЬ?!

  - Ваше Величество, какой-то шум издалека. Со стороны Светопада...

  "Светопад!" Глаза ее расширились, но она не могла ни говорить, ни даже думать.

  - Что тут происходит? - спросил он требовательно.

  "Что происходит? Всё происходит!" - Они в беспорядке, ваши отряды?

  Он покачал головой: - Нет, Ваше Величество. Они ждут на Дороге Слепого Галлана.

  "Не было такой дороги. Не тогда. Не когда Спиннок Дюрав приходил, чтобы склониться перед владыкой. Я заблудилась в себе". Внезапно она всхлипнула и осела на троне. - Сними маску, Спиннок Дюрав. Ты не был таким старым.

  - Кого вы не просили возвращаться?

  Она облизнула губы. - Должна была занять трон. Понимаешь, она настоящая королева. Трясов. И летерийцев, тех, кого спасла. Я недостойна... я сказала им...

  Но Спиннок уже вскочил. На лице нарастающий ужас. - Ваше Величество! Сендалат Друкорлат! Что это за шум?

  Она смотрела на него. Пыталась найти слова. Не смогла. Попробовала еще раз. - Брешь. Они идут снова... скажи Аномандеру, скажи ему! Кто еще сможет их остановить? Трясы... умирают. О, благослови нас Мать. УМИРАЮТ!

  Крик огласил просторную палату. Но он уже уходил. Был в коридоре, выкрикивал приказы - и голос был таким отчаянным, таким бешеным... Вовсе не голосом Спиннока Дюрава.

  ***   

  Лорд Нимандер Голит Аномандарис, первенец хрупкого союза Сына Тьмы и первой дочери Драконуса, упал на колени. Тело дрожало, сопротивляясь крови Элайнтов, ужасной нужде, неумолимому желанию. Где же Скиньтик? Десра? Ненанда?

  Камни речного русла заскрипели; он ощутил на плечах чьи -то руки. - Бейтесь, Лорд. Остались мы вдвоем. Сопротивляйтесь зову Элайнтов!

  Он удивленно поднял голову, встретив взор древних глаз Корлат. - Кто... Что?

  - Она командует Силанной. Она призвала Садок Огня, наложила на драконицу свое безумное желание... понимаете? ОНА ИСПЕПЕЛИТ ВСЕ КОРОЛЕВСТВО!

  Он тряс головой, задыхаясь. - Кто на троне? Кто это делает, во имя Матери Тьмы?

  - Ты не чуешь крови, Нимандер? Идет война... здесь... не знаю, с кем. Но души гибнут в устрашающих количествах. А на Троне Тьмы сидит королева... королева отчаявшаяся.

  Он моргнул."Королева?" - А где Апсал'ара?

  Корлат поглядела за реку. - В городе, Лорд.

  - Спиннок?

  - Пошел следом, чтобы отыскать королеву. Найти смысл... Нимандер, слушай. Сородичи-Солтейкены сдались воле Силанны, теперь у нее своя Буря. Если мы с Датенар и Празеком перетечем, нам придется с ними биться. В небе Харкенаса мы уничтожим друг друга. Нельзя допустить такого!

  Нимандер с трудом встал. - Нет. Силанна. Ее нужно остановить.

  - Теперь ей может приказывать лишь Королева, Нимандер.

  - Тогда... веди меня к ней.

  Когда Корлат замерла, он внимательно поглядел на нее: - Что, Корлат? Кто эта Королева Тьмы?

  - Боюсь... Не имеет значения. Иди, Нимандер. Убеди ее освободить Силанну.

  - Но... куда пойдешь ты?

  - На войну. С Датенар и Празеком. Лорд, думаю, я знаю, где отыскать битву. Надеюсь, что ошиблась. Но... Идите. ИДИТЕ ПО ТРОПЕ ОТЦА.

  ***   

  Давно это было? Она не помнит. Она была молодой. В ту ночь взяла в постель парня, только чтобы напомнить себе: не все в мире - боль. И если потом она разбила ему сердце, то не со зла. Но... был новый день, и прошлая ночь казалась удаленной на столетия.

  Она шла с охотниками брата. По следу семьи тенагов. День был теплый, солнце ярко светило, вполне довольное собой.

  Вначале они услышали его смех, глубокий, намекающий на гром; они пошли к смеху, в заросшую черемухой и кизилом ложбину. Фигура, лежащая на склоне. Имасс, как они, но не знакомый. Само по себе удивительно. Тревожно.

  Едва она и сородичи подошли, как увидели: рана его смертельна. Удивительно было, что он еще жив, и еще удивительнее, что может смеяться. Хотя в глазах его была мучительная боль, но и радость еще светилась, когда они были рядом.

  Брат заговорил первым, раз уж был вождем. "Что за камень ты носишь?"

  "Камень?", спросил умирающий, улыбаясь кровавыми губами. "Металл, друзья. Доспехи. Дар Тел Акая".

  "Откуда ты?"

  "Лишенный клана, я блуждал, друзья, и нашел армию".

  "Нет тут армии".

  "Джагуты. Тел Акаи. Другие".

  Они замолчали. Джагутов презирают. Боятся. Но армия Джагутов? Невозможно.

  Они вступают в войну? Ее клан, ее народ? Если так, им конец. Армия Джагутов... эти речи вонзились в душу, словно лед Омтозе Феллака.

  "Я присоединился к ним", сказал мужчина и поднял изувеченную руку. "Не считайте меня преступником. Ибо, видите ли, я последний. Они мертвы. Все. Джагуты. Тел Акаи. Жекки. Все... мертвы".

  "Что за враг крадется к нам?" спросил брат, широко распахнув глаза от страха.

  "Лишь тот, что давно среди нас, друзья. Обдумывайте мои слова. Убивая зверя, охотясь и проливая кровь, смыкаясь вокруг загнанного, разве не видите вы его дерзость? Его борьбу - до самого последнего мига? Ноги дергаются, голова пытается подняться, пусть кровь пузырится в ноздрях?"

  Они кивнули. Все это видели. И каждый раз ощущали, как что-то заполняет сердца, сдавливает глотки. Но нужно от этого избавляться. Так уж повелось...

  "Благословите Джагутов", сказал чужак. Голова его упала на траву. Смех был коротким, слабым. "К чему бросать вызов смерти, если вы неизбежно проиграете? Нет. Они вам показали бы, зачем - если бы вы имели смелость встать рядом, увидеть, понять, кто истинный враг жизни". Его взор нашел ее, ее одну. И он снова улыбнулся. "Сейчас я умру. Я... проиграю. Но прошу у тебя", и тут глаза его заблестели, и она увидела, что они прекрасны, особенно сейчас, "поцелуй. Многие женщины меня проклинали в юности, хотя и любили. Я был... знаменит".

  Она увидела, как жизнь покидает эти глаза, и склонилась, чтобы поймать улетающую душу. Нежным поцелуем. Он пах кровью. Губы его были сухими, но теплыми.

  Она целовала, сохраняя тепло. Она терпела, стараясь дать ему как можно больше.

  Брат ее оторвал, сжал в объятиях - как делал часто, когда она была молода и беззащитна.

  Они забрали доспехи, оставив тело дикости. И она потребовала их себе. За тот поцелуй.

  И теперь она хочет их обратно.

  Зашипев от разочарования, Апсал"ара осмотрела пустую комнату далеко внизу под дворцом. Когда ее в первый раз поймали в гуще Тисте Анди, доспехи и палицу положили здесь. Они были лишь озадачены, как и всегда - словно в Харкенасе не было ничего, достойного кражи, словно сама идея кражи слишком нелепа для понимания.

  Но кто-то украл ее доспехи!

  Кипя от ярости и негодования, она пошла на поиски.

  ***   

  Все признаки разума покинули лицо вождя. Пена текла из углов рта, когда он вопил от злости, посылая ряды в пасть врат. Поистине пасть - Арапал Горн видел истину. Клыки опускаются снова и снова. Пережевывают его народ, оставляя кровавые ошметки и расщепленные кости. И аппетиту нет предела...

  Они не могут сделать и треклятого шага - легионам не хватает места, плацдарма, за которым владыки-Солтейкены сумеют перетечь и разбить наконец врага.

  Арапал смотрел, как вытаскивают искалеченные тела из кипящего мальстрима врат, как тела плывут обломками кораблекрушения по волнам рук, чтобы оказаться в уже полных ямах. Кроме элитных рот, бойцов не осталось. "Железная пасть сожрала население целого города. Глядите же, собратья-Солтейкены, и задавайтесь вопросом: над кем вы будете владычествовать? Кто будет служить в ваших поместьях? Кто будет растить пищу, собирать урожай, ткать роскошные одежды? Кто будет выносить ваши ночные горшки?"

  Все это не реально. Уже нет. Размеренная точность вселенной стала рухлядью, кровавой кашей. Нечего обсуждать, нельзя перебрасываться аргументами, прерываясь на любование древними гобеленами и моля героических предков о помощи.

  Саренас уничтожен. Когда всё кончится, он будет таким же пустым, таким же заполненным призраками, как Харкенас. "Свет нашел лик Тьмы и глядите! Это его лик! Этого ты желал, Кадагар? Но когда ты, наконец, достигнешь желаемого, о Лорд Призраков, кто будет мести тебе полы?"

  Но теперь элитные войска идут к вратам - весь прежний "фураж" истрачен. Наконец начинается финальная битва.

  Арапал прошел к траншеям, туда, где сложили и бросили без ухода раненых. Хор стонов наводил несказанный ужас; прийти сюда - все равно что напроситься на безумие. Он почти рад был подобной возможности. Пробираясь мимо шатающихся, отупело глядящих лекарей и целителей, он выделил одного мужчину. Тот сидел, баюкая обрубок левой руки - от почерневшего конца еще шли струйки дыма. Мужчина этот не стонал, не рыдал, еще не стал убогой развалиной.

  - Солдат. Погляди на меня.

  Голова поднялась. Казалось, мужчина внутренне содрогнулся.

  - Ты был за вратами?

  Неуверенный кивок.

  - Сколько осталось врагов? Сколько их?

  - Я... не могу быть уверенным, Лорд. Думаю... мало.

  - Мы только это и слышим, но сколько именно? Пятеро? Пять тысяч?

  Солдат качал головой: - Мало, Лорд. И, Лорд, там СМЕХ!

  - Оружие Хастов, солдат. Одержимые клинки. Скажи, "мало" - это сколько?

  Мужчина вдруг оскалил зубы, подумал - и плюнул под ноги Арапалу.

  "Вернувшиеся с той стороны уже не слуги. Помни, Кадагар!" Арапал указал на толпившиеся у бреши легионы. - Больше, чем этих? Смотри, чтоб тебя!

  Тусклые глаза завращались, прищурились.

  - Этих, солдат, семь тысяч. Может, восемь. На той стороне больше или меньше?

  Когда солдат попросту опустил голову, Арапал выхватил меч: - Ты был на той стороне. Ты видел. Оцени силы врага!

  Мужчина ухмыльнулся, глядя на оружие в руке Арапала: - Ну, давай.

  - Нет, не тебя, солдат. - Он помахал мечом, указывая на десятки раненых. - Буду убивать одного за другим, пока не ответишь.

  - Не видишь, лорд, почему мы вас не слушаем? Вы уже нас убили. Всех нас. Если раны исцелят - без разницы. Погляди на меня. Уже мертвый. Для вас. Для всего мира. А теперь вали прочь. Нет, лучше иди на ту сторону. Погляди своими...

  Арапал сам не понял, откуда в нем столько ярости - но удар снял голову с плеч солдата, послав кувыркаться, отскакивая от почвы. Наконец голова попала в другого раненого - который поднял голову, поглядел и тут же отвернулся.

  Дрожа, пугаясь того, что учинил, Арапал Горн ушел прочь.

  Услышал с обочины слабый смех, слова: - Едва тысяча, лорд. Им конец.

  Он повернулся, пытаясь определить, откуда донесся голос. Перед ним была траншея, полная трупов. - Кто говорит? Мертвец?

  - Почти что, - донесся ответ. - Не понимаешь, да? Мы не говорим, потому что уважаем врага. Они не Тисте Анди. Они люди, но дерутся словно демоны.

  Он видел этого бойца. Только верхняя половина тела выступала над трупами. Кто-то счел его мертвым. Кто-то ошибся. Но тут Арапал заметил: половина его черепа снесена, виден мозг. - Легион Хастов...

  - О, ты тоже, правда? Нет никакого легиона. Один человек. Один меч Хастов. Убийца драконов и убийца гончих, убийца тысячи Лиосан... один муж. Когда проломитесь, наконец, молюсь, чтобы он убил вас - Солтейкенов, предателей... Всех и каждого.

  "Окажись ты здесь, Кадагар Фант... стой ты здесь, ты увидел бы, что натворил".

  Арапал ретировался, пробираясь к вратам. Да, он пройдет. Выйдет на чуждый берег. И уничтожит - если получится - одинокого воина. "И всё окончится. Ибо лишь этого я и желаю, отныне и навсегда".

  Он отыскал группу вестовых, полтора десятка солдат рядом с ближайшим легионом. - Передать моим собратьям! - пролаял он. - На той стороне меньше тысячи. Там всего один человек с хастовым мечом. Известить владыку - пришло время!

  "Конец. Благослови меня, конец".

  Вложив в ножны окровавленный клинок, он устремил взгляд на врата. - Туда, - шепнул он. - Пора.

  ***   

  На середине моста Нимандер застыл, глядя на массивные ворота крепости. Воздух был полон дыма; он уже и сам слышал взрывы. Магия драконов, Элайнты, делающие то, что умеют лучше всего."Разрушающие все на своем пути".

  Не таким должно было стать возвращение Тисте Анди. Не в пламени, не под звуки уничтожения. Он ощущал оторванных сородичей. Они перетекли над Внешними Пределами; они летали в компании Силанны. Почитали ее превыше всего иного. Теперь она - часть королевского дома; так хотел думать Нимандер... "Хотя это лишь очередное заблуждение. Она была любовницей моего отца- драконида. Очень, очень давно". Однако жажда Аномандера к пробуждению крови Элайнта постепенно угасла. Даже во время разрушения Отродья Луны он не поддался искушению.

  Нимандер не мог и вообразить силу воли, способной отказаться от такого... дара. Над Крепью он мог убить Тайскренна - по крайней мере, так сказала Корлат. Мог слететь вниз вместе с Силанной, неся огонь и гибель малазанам. Внезапное нападение небесного ужаса, враг разбегается, противники сокрушены...

  Но он выжидал, а когда перетек в форму дракона, то ради спасения другого города.

  "Он бы спас Крепь, если бы не измена".

  "Но, Корлат, клятву отринули лишь маги. Не народ в городе".

  Она кивнула, взглянув на спутников. Празек Гоул, бывший прежде учителем Орфанталя в фехтовании. И Датенар Фендорис, побочную дочь одной из Верховных Жриц, а впоследствии личную Мастерицу Устранений Корлат. Эти трое - все, что осталось от боевых магов-Солтейкенов отца.

  Празек сказал: "Так или не так, но на город обрушилось бы страшное бедствие. Превратись Аномандер Рейк в дракона, Тайскренну пришлось бы бросить против него всю свою силу. К исходу схватки Крепь стала бы горой пепла. Но наш владыка спустился в город и выловил предателей, одного за другим. И таким образом спас Крепь".

  "Хотя", добавила Датенар, "он не смог предугадать мщение Морантов".

  "Которое могли остановить и сами малазане", возразил Празек.

  Все согласно кивнули...

  Моргнув, Нимандер глубоко вздохнул, отгоняя гложущий голод - перетечь, взвиться, влиться в Бурю. И двинулся через мост, во дворец.

  В тени порога Апсал'ара преградила ему путь. - Лорд Нимандер, на троне женщина-Анди.

  - Корлат мне уже сказала. Она связала Силанну - я должен убедить...

  - Она мать Корлат, Лорд. Когда-то заложница, а теперь королева Высокого Дома Тьмы. Но ее охватило безумие. Может так оказаться, Лорд, что тебе придется ее убить.

  - ЧТО? Где Спиннок?

  - Вернулся к легионам. Идет война на Первом Берегу. Тисте Лиосан пытаются прорваться, и тех, кто им мешает, слишком мало.

  - Другие Тисте Анди?!

  Она покачала головой: - Нет. Это Трясы.

  "Трясы? Остров-тюрьма... боги, нет..." Он стоял, разрываясь между двумя желаниями.

  - Заставь королеву сдаться, Лорд. Спиннок поведет твой народ в битву. - Она подошла ближе, протянула руку. Погладила Нимандера по щеке. - Любимый, сделай это.

  - Я не захвачу трон Королевы Дома Тьмы! Неужели мы вернулись, чтобы снова лить кровь Анди? - Он качал головой в ужасе и отрицании. - Нет, не могу!

  - Тогда убеди ее отпустить Силанну. Буря будет нужна, чтобы спасти Харкенас, спасти Трясов.

  - Иди со мной.

  - Нет, Нимандер. Я иду на Первый Берег. Сражаться. Ищи меня там. - Рука скользнула к затылку, притянула его. Апсал'ара крепко поцеловала Нимандера и оттолкнула, чтобы пройти мимо, к мосту.

  Грохот гнева Силанны приближался.

  Нимандер вбежал в цитадель.

  ***   

  Старики и молодежь разбили лагерь у берега реки; но Спиннокпонимал - если Силанна не остановится, скоро им придется прятаться в городе. Он поглядел назад, на дорогу. Казалось, половину неба объяло пламя. Он мельком заметил темный силуэт в дыму.

  Натянув перчатки, Спиннок повернулся к воинам. Все глаза устремлены на него. За спиной лежал лес, за лесом ждал Первый Берег. Они понимают, что будет. Нет нужды объяснять.

  И все же...

  "Аномандер, старый друг. Ты сидишь ныне рядом с матерью? Смотришь на нас? Ты бессилен, не способен дотянуться, успокоить ярость Силанны? Или тебе уже все равно?"

  Спиннок выпрямился, оглядел ряды лиц под шлемами. И вытащил меч. Выделил взглядом капитана Иринда, грузного силача, и подозвал к себе. - Встань передо мной со щитом, капитан, и держись стойко.

  Глаза воина чуть сузились; он занял место напротив, выставив вперед щит, заслонившись, отвернув голову.

  Спиннок тоже наполовину отвернулся, словно потеряв интерес к Иринду, а потом ринулся, сильно ударив мечом о щит. Капитан пошатнулся. Отзвуки огласили лес, дождем упали среди солдат.

  - Когда он увел вас и предков ваших из этих мест, - сказал Спиннок, напрягая голос, чтобы слышали все, хотя сцену объяла тишина, которую не смогла бы сокрушить вся Буря, - от дыма, от пламени, от руин... Мать Тьма отвернулась. Никого не было перед вами, перед вашим владыкой Аномандером Рейком.

  Снова зазвенел меч. Снова Иринд пошатнулся, но удержал стойку.

  - Готовьтесь наступать. Мы не будем перестраиваться при выходе из леса. Нет времени. - Он оскалил зубы. - Капитан Иринд, встань рядом.

  Спиннок первым вошел в древний лес. Сзади шагали отряды; воинский порядок почти сразу был разрушен - пришлось огибать гнилые стволы, ямы, громадные деревья. Воздух был пропитан густым туманом. Вода текла с каждой кроны, каждой ветки, каждого темного жильчатого листа.

  Он снова заговорил громко, зная, что услышат все, зная, что Мать Тьма пошлет ему такой дар. "Ради своего народа. Ради этого дня, этого дня на хрупкой грани". - Лорд Нимандер ушел во дворец. Он старается увести Силанну. К чему выигрывать битву, если мы проиграем войну? Иначе он был бы здесь. Он говорил бы с вами. Но его нет. И... сейчас, в этот раз, это хорошо - ибо, как многие из вас, я рожден в этом королевстве.

  Иринд был рядом, готовый принять удар. Меч загрохотал по щиту. Словно закричало само железо.

  - Лорд Аномандер увел вас в иной мир. Он сражался, чтобы дать вам цель жизни - смысл существования. Для многих, слишком многих... ему не удалось. Но для вас, для тех, что здесь - вас он не подвел.

  Спиннок снова ударил о щит. От силы соприкосновения онемела рука.

  - Он просил вас воевать в чужих войнах. Просил служить чужим целям. Сотня знамен, сотня городов - союзники, которые были вам рады, союзники, которые благословляли вас - и союзники, которые вас боялись. И ваши родичи гибли, о, как гибли - они отдавали жизнь ради чужого блага.

  Меч взметнулся снова. В этот раз Иринд чуть не упал. Спиннок слышал его тяжелое дыхание.

  - Все они были разными, но были одинаковыми. Истинная причина битв не изменялась.

  Удар уронил Иринда на колени.

  Другой солдат подскочил, подставляя свой щит. Занял место Иринда, которого понесли. Сзади раздавался шум войска - вздохи, лязг оружия, шлепки ищущих опору ног.

  - Ваш владыка думал - каждый раз - он думал... об этом мгновении.

  Вновь сверкнул меч.

  - Каждый раз, каждый раз. ЦЕЛЬ НАША БЫЛА ПРАВОЙ.

  Дзинь!

  - Нужно было вам напоминать. Об этом дне!

  Дзинь!

  - Сегодня мы не в иноземной армии! Сегодня мы сражаемся сами по себе!

  Дзинь!

  - СЕГОДНЯ ТИСТЕ АНДИ СРАЖАЮТСЯ ЗА СЕБЯ!

  Дзинь!

  Теперь все ударили по краям щитов.

  ДЗИНЬ!

  - ЗА СВОЙ ДОМ!

  ДЗИНЬ!

  - ЗА СВОЙ РОД!

  ДЗИНЬ!

  Меч дрогнул в руке. Солдат упал, отбросив расколотый щит.

  Задыхаясь, Спиннок Дюрав пошел дальше. "Аномандер Рейк, ты слышал? Ты глядишь в эти лица, в лица за моей спиной?"

  - В ЭТОТ РАЗ ЧУЖАКИ СРАЖАЮТСЯ РАДИ ВАС! ЧУЖАКИ УМИРАЮТ ЗА ВАС! ЗА ВАШУ ЦЕЛЬ, НЕ СВОЮ!

  ДЗИНЬ!

  Отдача качнула его вперед, сотрясла тело священным трепетом. - ДЕТИ ТЬМЫ, ЛЮДИ УМИРАЮТ РАДИ ВАС!

  ДЗИНЬ!

  Воздух задрожал от силы ударов. Потоки воды, висевшей на высоких сучьях, иголках и листьях, хлынули дождем, согласно шепча ответ.

  Впереди слышались звуки битвы.

  "Видишь, Аномандер? Старый друг, слышишь меня?

  Это наша война!"

  ДЗИНЬ!

  Среди стволов проблеск тускнеющего света. Громадный силуэт вздымается... Внезапно раздался рев дракона.

  "Боги, нет! Что они сделали?"

  ДЗИНЬ!!!

  ***   

  Аномандер Рейк вошел в зал. Сендалат Друкорлат взирала на него, шагающего к трону.

  Голос его казался эхом рева, раздававшегося снаружи. - Освободите Силанну!

  - Где твой меч?

  Сын Тьмы чуть замешкался, нахмурил брови. Пальцы пробежались по рукояти висевшего в ножнах меча.

  - Не этот, - сказала она. - Убийца Драконуса. Покажи. Покажи мне тот меч!

  - Ваше...

  - Хватит! Это не мой трон, а твой. Не насмехайся, Лорд. Говорят, ты его прикончил. Говорят, зарубил.

  - Я этого не делал, Ваше Величество.

  Ее вдруг поразила другая мысль. - Где Орфанталь? Ты взял его к себе. Где мой сын? Мой любимый сын? Говори!

  Он подошел ближе. Он казался таким юным, таким беззащитным. Это было так... неправильно. "Ах, это было раньше. Он не убил Консорта. Но тогда... кто я?"

  - Отпустите Силанну, Сендалат Друкорлат. Бурю нужно освободить - разрушение Харкенаса сделает все смерти бессмысленными.

  - Бессмысленными?! Да! Я так и твердила! Бессмыслица! И я это докажу!

  Он стоял перед ней, смотрел глаза в глаза. - Корлат...

  Визг расколол слова, которые он пытался вымолвить. Сендалат отпрянула, не сразу поняв, что крик исторгся из ее горла. - НЕ СЕЙЧАС! ГДЕ ОРФАНТАЛЬ? ГДЕ МОЙ ЛЮБИМЫЙ СЫН!?

  Когда он встал на колено, из груди ее вырвался смех. Неверие. Потрясение. Восторг. - Объявляю возлюбленного сына Рыцарем Тьмы! Ты изгнан! Встал на колено? Нет, - она согнулась, - ползи на брюхе!

  - Освободите Силанну, Ваше Величество, или никакого Сына Тьмы не будет.

  - Почему?

  - Потому что вы уничтожаете Харкенас!

  Она наставила палец: - Как ты сам! Когда заставил Мать Тьму отвернуться! Но неужели не видишь? Я смогу тебя от всего избавить, я тебя изгоню первой! - Зубы оскалились. - И кто теперь заложник?

  Он встал. Она прижалась к спинке трона. Она зашла слишком далеко - поглядите ему в глаза, поглядите на дрожащие руки. Казалось, он потерял дар речи.

  - Просто скажи, - прошипела Сендалат. - Правду. Где мой сын?

  Вопрос как будто нанес ему смертельную рану. Аномандер Рейк пошатнулся, словно калека. Потряс головой, припал к полу. Рука коснулась ступени трона.

  И она поняла, что победила.

  ***   

  "Десять шагов назад".

  Между отступившими и брешью лежал ковер из растоптанной кровавой плоти, ломаных копий, щитов, мечей. Там и тут шевелились ноги, тянулись руки. Рты открывались на грязных лицах, словно тоннели в Бездну, глаза взирали с ужасом, с болью или тупым смирением.

  Шерл, не сохранившая жизнь братьям и не сумевшая еще соединиться с ними, стояла рядом с капитаном Краткостью. Держала меч - кончик вонзился в чей-то труп, она понимала, что поднять оружие уже не сможет. В суставах, спине, мышцах осталась лишь мучительная боль. Жажда впилась когтями в горло, каждый отчаянный вздох доносил до легких вонь трупов, вонь гниющих ран.

  - Крепитесь, парни-девушки, - зарычала Краткость. - Они что-то подозревают, похоже. Боятся. Но знайте: они еще придут.

  Кто-то прошел сзади, грузный, тяжело шагающий в доспехах. Сержант Селло, последний из солдат принца. Он встал слева от Йедана Деррига, выставил щит, приготовил широкий меч. Почему-то его появление, такое торжественно и одинокое, проморозило Шерл до костей. Она поглядела влево, увидев Яни Товис. Стоит, смотрит - королева в мантии крови. Ее собственной или крови подданных? Но нет, это уже не вопрос. И не важно, что она привела их сюда. К концу.

  - Все мы скончаемся где-то, - прошептала она.

  Краткость услышала и оглянулась. Сплюнула кровь. - Вот и вся истина, верно. Единственная истина.

  Шерл кивнула. Ей каким-то образом удалось поднять меч. - Готова, капитан.

  - Как и все, солдат.

  Позади Шерл услышала тихое бормотание: слова "все мы скончаемся где-то" расходились, беря власть, солдаты медленно выпрямляли спины, брались за оружие.

  Когда слова обежали полукруг солдат и достигли наконец Яни Товис, Шерл увидела, как королева вздрагивает, оглядывается на своих людей - и видит их, выпрямившихся, готовых. Вглядывается в состаренные битвой глаза.

  Затем королева сделала шаг назад. И еще шаг. Все смотрели на нее. За спиной струился Светопад. Он мог бы быть чудом красоты. Мог бы не воплощать в себе ужас и горе. Но сейчас он совсем перестал существовать для Яни Товис, всматривавшейся в лица последней тысячи своих подданных.

  И тогда, под взором брата своего, королева преклонила колени. Не перед Первым Берегом - не перед его кошмарами - но перед народом.

  Из бурлящей раны в восьми шагах за ее спиной выскочили острия копий, прорезав пустой воздух. Затем, расталкивая миазмы, пошли солдаты в сплошных латах.

  - Дерьмо, - буркнула Краткость. - Тяжелая пехота.

  Яни Товис развернулась лицом к давнему врагу. На миг показалось - она оглохла, не слышит криков, зовущих встать в строй. На миг Шерл подумалось - она готова ринуться на противника. Фланги ощетинились, готовые присоединиться к ней в последней самоубийственной атаке. Чтобы умереть за королеву. Ох, как Шерл хотелось быть с ними!

  Яни Товис повернулась к врагу спиной, вернулась к своим солдатам.

  Первый ряд Лиосан вышел из раны, за ним двигался второй. Они кричали что-то, эти Лиосан, торжествующе выкрикивали одно слово - Шерл не смогла разобрать, какое.

  Голос Йедана Деррига заглушил все крики. - Пехота! Пять шагов вперед!

  За пятью шеренгами Лиосан шли офицеры; один из них начал размахивать мечом - словно пытался порубить своих. Они же отпрянули в стороны. Такое же бурление вооруженной массы случилось справа и слева от центра. Шерл смотрела и не понимала, что они...

  Трое обособленных воинов исчезли в слепящем белом свете - свет густел, и внутри обретали форму массивные, чешуйчатые существа. Блеск горящих глаз, хлопают крылья - паруса под бурей...

  Дракон, что в центре, поднялся на задние лапы.

  "Все мы скончаемся где-то.

  Все мы скончаемся здесь".

  ***   

  Когда передние ряды рванулись в столкновение с линией Лиосан, Йедан Дерриг и сержант Селло были во главе всех. Пять шеренг между ними и средним Солтейкеном. Единственная преграда. Но это воинская элита, превосходно вооруженная и отлично обученная.

  Он видел еще двух драконов, но ничего не мог сделать. Пока что.

  Меч Хастов завыл, когда он врезался в первую шеренгу. Лезвие, закаленное в крови дракона. Досыта напившееся алого вина Гончих Псов. Искупавшееся в последних мгновениях тысяч солдат-Лиосан.

  Оружие отбросило последние скрепы.

  Рубануло так быстро, что Йедан едва не выпустил рукоять. Воин крякнул, видя, что солдат впереди рассечен полностью - щит, меч, чешуя кольчуги, плоть и кости. Кровавые ошметки полетели во все стороны. На обратном пути меч рассек грудь другого врага.

  Йедан и несколько его солдат врезались в строй Лиосан, словно стальной кастет.

  Меч Хастов летал, мелькая подобно размытому пятну, разбрызгивая кровь. Йедана тащило следом, он спотыкался и чуть ли не поднимался над землей. Оружие восторженно визжало, истребляя всех, кто дерзал встать против.

  Почти сразу же никого не осталось между ним и Солтейкеном. Кольца белого огня кружились над чешуей, огромная туша вздымалась, заполняя все поле зрения.

  "Дерьмо. Не рассчитал. Он сейчас уйдет. Сестра, прости... слишком поздно".

  Голова опустилась.

  Он прыгнул.

  Меч глубоко впился в грудь дракона. Тот заревел от боли и шока, крылья молотили, рассеивая трясов и Лиосан. Солтейкен взлетел.

  Повисший на мече Йедан лез кверху, пытаясь оказаться на плечах дракона. Сев, вырвал оружие. Занес, держа обеими руками, и вонзил в шею.

  Зависшая в двадцати саженях над гущей схватки тварь дернулась, накренилась - и тяжело врезалась в Светопад.

  Раздался гром.

  Йедан соскользнул с правого плеча дракона, приземлившись между ним и Светопадом.

  Дракон изогнул шею. Челюсти раскрылись, поглощая фигуру воина целиком.

  Едва они сомкнулись, меч Хастов вынырнул из драконьего носа. Колотя крыльями по стене света, тварь отпрянула, отпуская Йедана. Он вывалился, не выпуская меча из рук.

  Левая лапа Солтейкена охватила его и конвульсивно сжалась. Кровь хлынула из тела.

  Дракон снова взлетел, ударился о Светопад. На этот раз сломалось одно из крыльев. Извиваясь, тварь скользнула головой вниз. Ударилась о почву.

  Йедан Дерриг выпал из когтей. Тело его было совершенно изломано. Он упал и больше не двигался. Меч верещал от ярости рядом.

  ***   

  Путь через лес оказался для троих последних Солтейкенов Рейка борьбой с буйным приливом. Силанна была одной из самых древних среди еще живых Элайнтов. Ее воля била их, снова и снова ставила на колени. Силанна призывала их, звала по именам, отыскивая верное заклинание. Им все еще удавалось сопротивляться, но Корлат понимала: в форме драконов будет гораздо хуже, хаос развернется в душах ядовитым цветком. Но на Берегу есть другие Солтейкены - она их ощущает. Что могут сделать Трясы против такого врага?

  Только умереть.

  Солтейкены-Лиосан могут сопротивляться Силанне - хотя бы временно - или даже отвергнуть ее, создав свою Бурю, если окажутся сильными. Она боялась, что так и будет. "Чую не одного или двух Солтейкенов. Нет... боги, сколько же их там?!"

  - Корлат! - прохрипела Датенар.

  - Знаю. Но выбора нет, не так ли?

  Празек сплюнул и сказал из-за спины: - Лучше умереть в Харкенасе, чем где-то еще.

  Корлат согласилась.

  Оказавшись на обрыве, они увидели около дыры в Светопаде яростную бойню. Солдаты Лиосан лились из бреши, сильно превосходя защитников числом. Они видели как один человек сражается с взлетевшим драконом. Видели, как двое воинов перетекают, чтобы помочь крылатому сородичу.

  Анди не стали медлить. Расцвела тьма, вырвавшись словно черный дым из-под воды. Три черных дракона летели над пляжем.

  Когда они были же близко, перетекли еще восемь Лиосан. Воздух наполнился драконьим ревом.

  ***   

  Яни Товис выползла из-под трупов. Попыталась добраться до пугающе неподвижного тела брата. Ведьмы брали у нее последнее - она ощущала каждую магическую волну, которую они посылали в драконов, слышала, как Солтейкены вопят от боли и ярости. И знала: всего этого недостаточно.

  Они крали у нее возможность последнего действа - путешествия любви и горя - и вся несправедливость этого терзала ее сердце.

  Солдаты дрались вокруг, стараясь защитить упавшую королеву. Тела валились справа и слева. Ей казалось, что Лиосан повсюду - строй трясов и летерийцев распался, роты разбрелись, осажденные со всех сторон.

  Ей казалось, что до него еще тысяча лиг.

  Грохнула волна драконьей магии. Постель трупов содрогнулась и снова прижалась к земле, словно пленка барабана. Яни ощутила пропажу. "Сквиш. Она мертва".

  К ней вернулся ручеек силы. Снова можно ползти...

  Кости задрожали от какого-то далекого звука - или он звучал внутри?"Да, внутри, но все же... далекий. Далекий как надежда. Как берег, до которого мне не добраться никогда". Звук сотрясал ее. Сотрясал даже трупы под ней и по сторонам.

  Рядом были две, две последние из ее народа. Они еще сражались.

  Яни не нужно было глаз, чтобы их узнать. Любовь, заполнившая все пустоты души, могла выплескиваться и ощущать их аромат. Краткость, воображающая, что подруга Сласть еще с ней, еще дерется за достоинство, которого они обе так жаждали, за достоинство, которое они прежде пытались украсть или выторговать обманом. И Шерл - милая, юная, ветхая Шерл, ничего не знающая о войне, знающая лишь, что не смогла спасти братьев и не может потерпеть еще одного поражения.

  Есть разные виды любви - и она удивленно поняла, что знает их все.

  Перед ней всего в пяти шагах - ах, если бы она могла шагать! - лежит тело брата.

  Еще одно сотрясение.

  "Стяжка. Мне жаль.

  Нет блага в смерти ребенка, если он уже не побывал в стариках".

  Теперь ведьм нет, некому красть ее силу. Яни встала на колени, поползла к Йедану. Оказавшись рядом, увидела: рука чуть шевелится.

  Она склонилась над телом, поглядела в лицо - единственную часть, не изодранную и не изломанную до полной неузнаваемости. Увидела шевеление губ, склонилась.

  - Любимый брат, - шепнула она, - это я. Яни.

  - Я его вижу, - пробормотал он.

  - Что видишь?

  - Вижу его. Здесь, прямо передо мной. - Разбитые губы улыбнулись.

  - Йедан?

  - Наконец, - вздохнул он, - я дома.

  Королева и тело принца стали островом в море, и последние их подданные сгрудились вокруг размываемой линией берега. Сверху три черных дракона дрались с десятком белых драконов. Потом их стало уже двое против десятерых.

  Лиосан окружили берега острова, надавили волнами стальной ярости. Они были алчными как океан, алчность коего не ведает утоления.

  Но земля дрожала. Шевелилась. Источник непрестанного барабанного грохота приближался.

  ***   

  Нимандер, словно пьяный, улегся на край тронного помоста. Он искал выход. Кажется, ему скоро придется перетечь и каким-то образом противостать воле Силанны. Ему придется сразиться с ней, а может, и убить ее. Он понимал, что скорее всего проиграет. Она пошлет на него сородичей, и такого кровопролития его душа не примет.

  Сендалат Друкорлат все сидела на троне, что-то бормоча. "Можно убить ее. Разве нет крови Тисте Анди на моих руках? Если мы каким-то чудом победим, что же, трон займет узурпатор. Не в первый раз...

  И новое королевство Харкенаса родится в пепле убийства. Да, я мог бы. Но погляди на нее, Нимандер - она тебя даже не помнит. Мнит в безумии, что ты - твой отец. Сендалат, ты точно забыла? Мы с Вифалом солгали тебе. Ужасная случайность... которой не было.

  Солгу ли я снова?

  Нет, не могу".

  Во дворце обитают призраки, в самом этом зале. Никогда он не ощущал такого явственного присутствия - словно пробудились бессчетные века. Словно вернулось всё падшее, чтобы засвидетельствовать конец всех снов.

  - Апсал'ара, - шепнул он. - Ты мне нужна.

  И раздался ответный шепот: -Не она тебе нужна.

  ***   

  Улыбаясь, глядя на сломанную фигуру Аномандера Рейка, Сендалат достала кинжал. "Но у него нет меча. Он не сделал того, что поклялся сделать. Могу ли я его убить?

  Поглядите на него! На эту... вещь. Против могучего Драконуса? Невозможно. Я подозревала еще на острове. Выбитое окно, тело на мостовой. Какие же жалкие у него последыши, как слаба его власть".

  Раздался новый голос: - Орфанталь умрет, если ты не освободишь Силанну.

  Сендалат подняла голову. Глаза широко раскрылись. Призрак встал перед ней там, где миг назад был Аномандер, этот наглый обманщик и хвастун. Юная женщина. Она ее знает..."нет, не знаю. Не буду. Не хочу. Неужели мысли могут призывать?

  Силанна? Кто говорит о ней? Я сама?"

  Она прорычала стоявшему перед ней призраку: - Не знаю тебя.

  Призрак сказал, улыбаясь: - Знаешь. Кажется, даже слишком хорошо. Я Фаэд. Мой брат, - и она указала на Аномандера, - столь благороден, что скорее позволит тебе безумствовать, нежели захочет тебе повредить. Он не будет стыдить тебя и участью своего народа, и участью тех обреченных людей на Берегу.

  - Я хочу сына, - прошептала Сеналат. - Он взял его. Хочу его назад.

  - Это не Аномандер Рейк. Это его сын. Неужели не помнишь, Сендалат Друкорлат? На островах, по пути через широкие моря ты приняла нас, словно детей. Теперь Нимандер здесь, умоляет освободить Силанну. Окончить разрушение Харкенаса.

  Сендалат ощерилась: - Я умею чуять ложь - она заполнила комнату. Десять тысяч неправд построили эту цитадель, камень за камнем. Помнишь Галлана? "Нет корней у великих империй, только десять тысяч неправд". Но он не был слепым, так? Никогда тебе не верила, Фаэд.

  - Но верила Нимандеру.

  Она моргнула. "Нимандер?" - Ты права - он не лжет. Что за проклятый дурак, словно его отец. Смотри, куда это нас завело.

  - Твой cын Орфанталь умрет, Сендалат Друкорлат, если не освободить Силанну.

  - Орфанталь! Приведи его!

  - Тотчас же, едва ты освободишь трон и отдашь всю даруемую им силу. Едва отпустишь Силанну.

  Она облизала губы, внимательно поглядела в до странности тусклые глаза призрака. "Помню эти глаза, их хитрое выражение. Она знала, что я знаю правду. Фаэд. Злобная, бессовестная". - Здесь ты самая большая врунья!

  Фаэд склонила голову набок, улыбнулась: - Никогда тебя не любила, это правда. Но никогда и не врала. Ты хочешь видеть сына или нет? Вот мое предложение.

  Сендалат уставилась на духа, потом поглядела на Аноман... нет, на Нимандера. - Ты мне никогда не лгал. Сестра говорит правду?

  - Не спрашивай ЕГО! - рявкнула Фаэд. - Это наши с тобой переговоры. Сендалат, ты среди всех должна понимать суть лучше всего. Ты знаешь обычай Залога.

  - Орфанталь не заложник!

  - Всё меняется, и теперь здесь правят новые силы.

  - Нечестно!

  Смех Фаэд ранил, словно удар кинжалом. - Заложница хнычет, как всё нечестно.

  - Не надо.

  - О, мне явить милосердие?

  - Хватит!

  - Отлично, - отозвалась Фаэд. - Я дам тебе... подарок. Уходи в ту комнату, Сендалат. Ты отлично знаешь, в какую. Запри дверь изнутри, чтобы никто не мог войти. Оставайся там. Жди сына. Когда он придет... что ж, можешь отпереть. Принять его в объятия.

  "Моя комната. Моя милая, прекрасная комната. Если я спрячусь там и буду ждать, всё исправится". - Слезы текли по лицу Сендалат. - Да, - прошептала она. - Мой сын.

  - Ты отдашь трон? Немедленно. Едва это сделаешь, как сможешь уйти, Сендалат. Там будет безопасно. Там ты его сможешь дождаться.

  Казалось, слезы никогда не перестанут течь из глаз. Она встала, кинжал лязгнул о камни пола. "Моя комната, да. Там безопасно. На двери есть засов. Засов для безопасности.

  Силанна, слушай меня. Я увижу сына! Его приведут ко мне! Но сначала я должна тебя отпустить. Элайнт, освободись!

  Скоро все мы будем свободными. Все мы, заложники. Наконец мы освободимся".

  ***  

  Когда Сендалат Друкорлат сбежала с трона, издавая звуки, скорее приличествующие возбужденному ребенку, Нимандер покосился на призрак Фаэд.

  Та смотрела на него без всякого выражения. - Я поклялась тебя преследовать. Мой брат. Мой убийца. Мучить тебя до конца дней. Но ты же принес меня... домой.

  Он подозрительно на нее сощурился - и так будет всегда, знал он.

  - Иди к сородичам, Нимандер. Времени мало.

  - А ты?

  Фаэд расплывалась на глазах. - Мать будет сидеть в комнате, ожидая сына. Она запрет дверь. Будет ждать стука ног по ступеням. Я составлю ей компанию.

  - Фаэд.

  Призрак улыбнулся. - Назовем это искуплением, брат?

  ***   

  Доспехи отражали удары, но под чешуей и кольчугой, под железными полосами тело покрылось синяками, ссадинами, ушибами. Вифал взмахнул палицей, отвернулся, когда копье проскрежетало по краю шлема. Ощутил, как чей-то щит лопается от силы его удара, как кто-то орет от боли. Полуслепой - кровь текла по изнанке шлема, залив левый глаз - он ринулся добивать Лиосан.

  Однако его оттолкнули щитом. Вифал пошатнулся и упал, запутавшись в торчащих руках мертвецов. "Плохо дело".

  Лиосан замаячил сверху, взмахнул мечом.

  Непонятный черный промельк, выпад отражен - размытое движение - Лиосан завизжал от мучительной боли, упал как подкошенный.

  Над Вифалом присела полуголая женщина - мышцы залиты потом, в руке обсидиановый нож, с него капает кровь. Она придвинулась ближе, прижалась к решетке шлема. - Вор!

  - Что? Я - кто?

  - Мои доспехи! Ты их украл!

  - Я не знал...

  - Но ты крепко держался. Впереди драка, так что давай поднимай задницу!

  Она ухватилась за воротник кольчуги, одной рукой вздернула его на ноги. Вифал пошатнулся. Поднял щит, приготовил палицу.

  Они окружены. Сражаются до последнего человека.

  Сверху два черных дракона - "откуда они взялись, во имя Худа?" - оказались в буре белых и золотистых рептилий. Их рвут, терзают, они шипят как ободранные кошки, взмахивают лапами. Но их гонят все ближе к земле.

  Полуголая женщина дерется рядом с грацией змеи, смехотворный обсидиановый нож шипит, вылетая словно черный язык, и возвращается мокрым от крови.

  Вифал ничего не понимал. Она не отсюда, но это же невозможно. Он прогудел сквозь решетку шлема: - Кто ты, Худа ради?

  ***   

  Шерл начала заваливаться назад, колени согнулись; она вдруг оказалась лежащей на земле. Сверху толпились фигуры: искаженные лица, качаются древки копий, ноги ищут опору... Она потеряла меч, кровь обильно текла откуда-то пониже ребер. Пальцы двигались по коже, обнаруживая рану - очень, очень глубокую. "Ах. Я убита".

  - Дышать можешь? Вдохни, женщина! Глубокий вдох. Это приказ!

  - Ка... капитан?

  - Ты меня слышала!

  Шерл не видела говорящую - она где-то сзади. Голос тоже был неузнаваемым. Но кто еще это может быть? Земля тряслась. Словно тысяча железных сердец... бьются, бьются. Она втянула вонючий воздух. Глубже, еще глубже. - Капитан! Могу дышать!

  - Тогда и жить можешь! Встать! Хочу, чтоб ты была рядом - до конца, понимаешь?

  Шерл попыталась сесть и упала, застонав от боли. - Меня проткнули, капитан...

  - Это плата за вход в клуб проклятых! Вставай, чтоб тебя!

  Она перекатилась на живот - так легче было подтянуть ноги, встать на карачки.

  Краткость выплевывала слова с хрипом: - Девка без подруги... Нет ничего хуже! Знаешь, что бывает с девками без подруг?

  - Нет, капитан.

  - Они замуж выходят!

  Шерл увидела поблизости меч, в руке трупа. Потянулась, выхватила оружие. - Ладно, капитан. Буду тебе подругой.

  - До конца?

  - До конца!

  - Клянись!

  - Клянусь! Клянусь!

  Рука ухватилась за подмышку, подняла ее. - Стой твердо, любимая. Давай убьем побольше мужиков.

  ***   

  Зевган Друльз убил ростовщика, потом и всю семью ублюдка. Потом сжег имение и с ним записи о сотнях семей, введенных в Долги одним человеком. Считал, видите ли, что может творить что вздумается с множеством жизней, может нацеплять кандалы и оковы. Затем Зевган пошел сжигать банк, а с ним и Палату Записей... ну, точнее, половину, нужную половину.

  Никому не удалось доказать хотя бы один эпизод - он же не дурак. Однако одних подозрений оказалось достаточно для ссылки на тюремный остров. Там он потерял двадцать один год жизни, до исхода. До похода. До проклятого берега.

  Слишком старый для сражения в строю, он стоял сейчас на краю обрыва, вместе с дюжиной Детской Стражи. Калеки, старичьё, полуслепые и полуглухие. За ними в полумраке опушки сгрудились дети и беременные, слишком старые и слишком сильно израненные - теперь таких становится всё больше.

  Зевган и его команда - как и еще десяток взводов - ждали, когда придется отдать жизнь в защиту детей трясов и островитян, детей и ослабевших взрослых. Хотя Зевган жалел лишь детей.

  Что ж, это будет жалкая защита - понимает он, понимают и все остальные - но это не важно."К чему сомнения? Среди нас дети, смотрят вверх испуганными глазами. О чем тут думать?"

  Микстер Фрил пододвинулся ближе. Он утирал нос. - Так ты сознаешься, да?

  - Сам слышал, - отозвался Зевган. - Я это сделал. Всё это. И сделал бы еще раз. Да если бы меня не заперли на острове, я продолжил бы свое дело. Сжег бы все банки, все Палаты, все жирные имения с жирными хозяевами, жирными женами, жирными любовницами и всем прочим жиром.

  - Ты убивал невинных, Зев, вот что ты делал. Нужно было тебя повесить.

  - Повесить. Помучить. Вывернуть наизнанку, поджарить шары и петушок нарезать кусочками. Да, Микс. Видит Странник, вмешиваться в дела людей у власти - нет более ужасного преступления. Они первые тебе так скажут.

  - Погляди, как там умирают.

  - Гляжу, Микс.

  - И мы следующие.

  - Мы следующие, да. Потому и сознаюсь. Понимаешь, последний мой смех. Над ними всеми, верно? Меня не повесили, не вывернули, не поджарили шары, не нарезали петушок...

  Микс что-то ответил, но Зевган ничего не расслышал при таком шуме. Он извернулся поглядеть, что такое, но силуэты уже скользили повсюду. У них мечи, за их спинами яростный лес... оглушительный шум приближался, приближался и наконец он здесь.

  Микс кричал. Зев просто пялился.

  Кожа черная как деготь. Высокие здоровяки, все виды оружия, стучат о края щитов, и глаза их - они пробирались сквозь лагерь, и дети смотрели, съежившись, и беременные женщины прятались и загораживались - глаза их...

"Знаю этот взгляд. Видел. Видел в зеркале. В ту ночь, когда завалил всех".

  ***   

  Два черных дракона долго не продержатся - удивительно, что они еще живы, еще дерутся. Оставив их сородичам, Кадагар Фант низко спустился над Берегом. Он видел остатки ненавистных врагов, падающих под мечами и копьями отборных бойцов - они окружены, эти мерзостные убийцы, тупо защищающие вожаков. Мертвеца и женщину на коленях.

  Скоро он приземлится. Перетечет. Кадагару хотелось оказаться там как раз тогда, когда женщина останется последней. Ему хотелось разорвать ей горло руками. Это королева? Всего Харкенаса? Он так думал. Он признавал в ней смелость - вышла на Первый Берег, чтобы сражаться рядом со своим народом.

  Но не всякая смелость достойна награды или даже признания, и единственным воздаянием этой женщине станет скорая смерть. "Но не красивая. Наверное, я просто удушу ее".

  Королевство заполнилось густым дымом, леса вдалеке пылали; Кадагар заподозрил, что враг вознамерился лишить его трона, зловредно спалив город дотла. Вполне можно представить такое коварство. "Но я отстроюсь. И выпущу в это Королевство свет. Вымету здешнюю тьму, адские тени. Родится нечто новое. Эпоха мира. Благословенного мира!"

  Он видел: один из черных драконов падает, кружится, его преследуют два сородича. Осталось одно мгновение до смерти.

  "Арапал, не нужно было лезть первым. Ты знал, что тебя будут ждать". Но брат его, самый верный слуга и друг, уже превратился и лежит - одинокое недвижное тело - у подножия Светопада. С такой высоты он столь мелок, жалок, ничтожен. Какая несправедливость - он воздвигнет монумент в честь жертвы Арапала, во славу истребившего носителя меча Хастов. Там, у подножия Светопада, он...

  Черный как полночь прилив излился с лесной опушки внизу. Кадагар в ужасе взирал, как он пересек пляж и врезался в легионы Лиосан.

  "Тисте Анди!"

  Он развернулся, хлопая крыльями, пробуждая магию, и ринулся на заклятых врагов. "Убью. Убью всех!"

  Что-то пролетело мимо в потоке крови и ошметков плоти - один из собратьев, порванный на куски. Кадагар завизжал, изогнул шею, глянув вверх.

  Увидев алого дракона - настоящего Элайнта, вдвое больше Солтейкенов - нападающего на собрата. Пламя потекло яростной волной, поражая белого дракона. Тело взорвалось как огненный шар, куски мяса отлетали, оставляя дымные следы. Новые черные драконы показались в небе.

  Двое пустились следом за Лиосан, нападавшими на одинокую драконицу, и устроили буйную драку. Мелькали когти и клыки...

  Одинокая охотница нырнула и, хлопая крыльями, устремилась к Кадагару.

  Но против него у нее нет шансов. Слишком слабая, слишком израненная - он уничтожит ее быстро, чтобы вернуться на помощь собратьям. "Не может кончиться вот так! Не может!"

  Что-то ударило его каменным кулаком. Он визжал от боли и злости, когда исполинские когти полосовали спину. Челюсти щелкнули, откусив крыло. Беспомощный Кадагар падал.

  Он ударился о берег, вызвав ливень крошеной кости, покатился, заскользил. Врезался в неподатливую стену Светопада. Песок забил открытые раны. Сверху донеслись крики гибнущих собратьев. Битва за брешь шла в тысяче шагов. Он остался один, раненый, сломленный.

  Кадагар перетек. Заставил себя сесть, прислонившись спиной к Светопаду, и стал смотреть, как черная драконица садится в тридцати шагах, стряхивая кровь, словно капли дождя.

  Высоко над головой алый Элайнт убил еще одного Солтейкена - одолел словно малую птицу, отрывая лапы, круша череп тяжелыми челюстями.

  Женщина перетекла и направилась к нему.

  Кадагар закрыл глаза. "Мой народ. Мой народ". Хруст ее сапог. Он поднял глаза. У нее в руке нож.

  - Мой народ, - сказал он.

  Она улыбнулась окровавленным ртом. - Твой народ.

  Он смотрел снизу вверх.

  - Назови свое имя, Лиосан.

  - Я Кадагар Фант, Лорд Света.

  - Лорд Света.

  - Взываю к древнему обычаю Залога.

  - Нам нет нужды в заложниках. Ваша армия разбита, Лорд.

  - Я буду говорить за Лиосан. Да будет мир.

  Женщина кивнула: - Да, будет мир. Лорд Кадагар Фант, от имени Тисте Анди приглашаю тебя во Тьму. - Нож мелькнул, направленный ему в глаз.

  Резкий укол боли и затем...

  ***   

  Корлат смотрела вниз, на мертвеца, на свой нож по рукоять в правой глазнице. Потом отступила, отвернулась.

  Родичи-Анди добивали у бреши последних Тисте Лиосан. Отогнали их к ране, а когда враг отступил в миазмы, ряды Анди двинулись следом. Конец вскоре наступит. Конец.

  Нимандер спускался с сородичами, среди которых был Празек. Датенар успела погибнуть. Корлат слышала предсмертный крик, до сих пор эхом отзывающийся в черепе. Силанна по-прежнему кружила высоко вверху, продолжая охоту. Ни одного Солтейкена- Лиосан не осталось.

  Корлат поглядела на побережье, прищурилась, видя жалкие остатки Трясов - не более трех, четырех сотен. Они встали вокруг коленопреклоненной фигурки, они сгорбились и поникли. Взор колдуньи обежал ковер их мертвых тел, простершийся во все стороны. Не сразу осознала она размах случившейся на Первом Берегу резни.

  "Боги подлые".

  Она пошла к выжившим. К женщине, истекавшей кровью из бесчисленных ран.

  ***   

  Невероятно, но звук пропал, сгустилась вязкая тишина. Вифал стоял на коленях, согнувшись, он задыхался - один из ударов сломал ребра, и он страшился пошевелиться, даже глубоко вдохнуть.

  Полуголая женщина села рядом, оперлась, вызывая боль. - Вот так битва получилась, вор. Для нас с тобой она, похоже, не кончилась.

  Глаза его были не в порядке - кровь высыхала, угрожая их склеить. - Не кончилась?

  - Если не отдашь доспехи, придется тебя убить.

  Он поднял руки, стащил шлем, позволив ему упасть. - На. Чтоб мне никогда их больше не видеть.

  - Плохие слова, - упрекнула она. - Сегодня они раз десять спасли тебе жизнь.

  Она была права. Точно. - Мне плевать.

  - Подними взор, мужчина. Хотя бы это ты можешь.

  Даже это оказалось слишком трудно. - Нет. Ты не видела их с самого начала. Не видела, как они умирают. Сколько шла битва? Недели? Месяцы? Вечно?

  - Вижу, ты прав.

  - Они не были солдатами...

  - Какая разница?

  - ОНИ НЕ БЫЛИ СОЛДАТАМИ!

  - Подними глаза, старик. Во имя Павших. Погляди.

  Он так и сделал.

  Его, трясов, летерийцев, королеву Яни Товис Полутьму - оставшиеся сотни - снова окружили. Теперь на них смотрят тысячи Тисте Анди.

  Но они не стоят. Они преклонили колени, опустили головы.

  Вифал изогнулся, пытаясь встать. - Не мне это видеть...

  Однако женщина схватила его руку и заставила опуститься на колени. - Нет, - сказала она, тоже глядя на Яни Товис. Та еще стояла на коленях подле тела брата, закрыв глаза, словно решив избежать истины. - Не сейчас.

  Он заметил сержанта Селло около королевы - меч Хастов на бедрах, глаза тоже закрыты. Он не в силах видеть что-то, кроме личного горя.

  Да и все прочие слепы к происходящему вокруг. "О, неужели никто из вас не откроет глаз? Поглядите на них, свидетелей подвига вашего. Поглядите, как вас почитают... Нет, вы за пределами такой чепухи. Далеко за пределами".

  Группа Тисте Анди приближается от обрыва. В них что-то знакомое... Глаза Вифала сузились, он прошипел проклятие, встал. Нимандер. Скиньтик. Десра. Ненанда. Но уже не те, знакомые ему слабые существа - "если они вообще ими были. То, что было скрыто, ныне проявилось. Но... Араната? Кедевисс?"

  - Вифал, - произнес Нимандер грубым, сорванным голосом.

  - Ты нашел свой народ.

  Голова чуть склонилась к плечу. - А ты свой.

  Эти слова ранили что-то внутри, он предпочел не размышлять. Потряс головой, ответил: - Трясы и летерийцы с острова... Смотри, Нимандер, что они сделали.

  - Они удержали Первый Берег.

  Теперь Вифал понял, почему Нимандер говорит столь грубым, ломающимся голосом. Слезы текли по его щекам. То, что он видел - должен был видеть, ибо входил в число черных драконов - на берегу, в битве...

  Нимандер повернулся к другой Тисте Анди, подошедшей к ним. Женщине в изодранных одеждах, в синяках и порезах. - Корлат. Она сделала то, что было нужно. Она... увидела верно. Ты пойдешь к матери?

  - Нет.

  Вифал увидел, что Нимандер хмурится. - Она сидит на троне Харкенаса, Корлат. Нужно показать ей, что дочь вернулась.

  Глаза Корлат чуть шевельнулись - она смотрела на коленопреклоненную фигуру Яни Товис. - Моей матери интересен лишь сын, Нимандер. Я не сумела его сберечь. Она наложила на меня этот долг - защищать сына.

  - Но ты ее дочь!

  Корлат повысила голос: - Во дворце матери, королевы Харкенаса, для меня места нет. В древние времена, Ваше Величество, рядом с вами стояла Сестра Ночи. Примете ли меня, Корлат, дочь Сендалат Друкорлат?

  Яни Товис наморщила лоб. Взор ее блуждал - от женщины, что стоит пред ней, к коленопреклоненным Тисте Анди, потом к горстке выживших среди ее народа. А потом, словно охваченная необоримой силой, она встала на ноги. Пошевелила руками, отряхивая песок с кровавой одежды. Выпрямила спину. - Корлат, дочь Сендалат, титул Сестры Ночи дома Трясов - не для чистокровной...

  - Простите меня, Королева, но моя кровь не чиста.

  Яни Товис запнулась. - Кровь Элайнтов...

  - Королева, моя кровь не чиста.

  Вифал вдруг понял, о чем говорит Корлат. Холодный ужас угнездился в груди. "Нет, Корлат не будет места во дворце Сендалат Друкорлат". Как получается, что сердце его - после всего увиденного на Первом Берегу - еще может рваться на куски?

  Еще раз.

  "Ох, Сенд..."

  Яни Товис заговорила: - Корлат, дочь Сендалат, приветствую тебя в Доме Трясов. Сестра Ночи, приди ко мне.

  "Еще раз".

  ***   

  - Что ты делаешь? - сказала Шерл. Она снова лежала на песке и не могла вспомнить, как тут очутилась.

  - Штопаю дыру в твоих кишках, - ответила Краткость.

  - Я помру?

  - Ни шанса. Ты ведь моя новая подруга, помнишь? Кстати, как тебя зовут?

  Шерл попыталась подняться, но не нашла сил. Никогда она не ощущала такой слабости. Все, чего хочется - закрыть глаза. И уснуть.

  Кто-то трясет ее... - Нет! ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ МЕНЯ ОСТАВИТЬ!

  Тело превратилось в оковы, ей хочется его сбросить. "Никогда не знала, как сражаться".

  - Нет! Я не могу, понимаешь? Не могу смотреть, как ты умираешь!

  "Прости. Я недостаточно смела для такого. Мои братья умерли годы назад, понимаешь? Только мое упрямство, чувство вины - я не могла их опустить. Принесла с собой. А эти найденыши, они даже не запомнили данных имен. Орат. Кейзел.

  Не смогла помешать им умереть. Голод, вот и всё. Когда у вас нет ни земли, ни пути, когда через вас переступают на улицах... Я сделала что смогла. Мы недостаточно хороши - вот что они говорили, вот как они нас видели, переступая тела на улице. Мы недостаточно хороши. Недостаточно умны. Недостаточно смелы.

  Кейзел умер в четыре года. Мы бросили его в переулке за "Скеданом". Я нашла кусок мешковины. Закрыла ему глаза. Орат спросил: "Зачем"; я сказала, что так всегда делают на похоронах. "Но почему?", спросил он снова. Я сказала "не знаю". Когда Орат умер, месяц спустя, я нашла другую тряпку. Положила на глаза. Другой переулок, другие похороны.

  Они были такие маленькие".

  Кто-то кричит. Звук, полный такого страшного, раздирающего душу страдания. Но ей уже все равно. "Пусть упадут цепи. И тряпка с глаз моих.

  Вот что они сделали".

  ***   

  Яни Товис вновь склонилась к телу брата. Сестра Холодных Ночей стояла рядом. Королева поглядела на его лицо, удивляясь, как оно изменилось, каким кажется мирным.

  И поняла, почему. Мышцы челюстей уже не напряжены, не стиснуты в вечной гримасе. Он вдруг стал моложе - таким юным она его не видела.

  "Йедан Дерриг, ты прекрасен".

  Со всех сторон доносился стонущий плач. Ее трясы, ее летерийцы оплакивали павшего принца. Она позволила звуку окутать ее, словно савану.

  "Добро пожаловать домой, брат".

Глава 20

Мы стояли и смотрели на тела, катящиеся и сползающие по широким ступеням. Полгорода было в огне, в ближних поместьях перепуганные рабы сносили трупы истощенных болезнью в громадные кучи, а фонарщики, замотав платками лица, плескали масло, поджигая горы гниющей плоти. Наконец черные колонны дыма двинулись вглубь страны.

В каналах тела лежали так плотно, что на наших глазах какой-то мальчишка нашел себе мост и дико побежал, но упал на середине; всё, что удалось нам увидеть - маленькая рука, отчаянно машущая небесам. Потом она исчезла.

Почти всех уродливых детей с лицами стариков успели предать смерти - акт милосердия и нелепого стыда. Поистине много есть поводов для стыда настоящего, кто посмеет спорить? Животные пропали, небеса необитаемы, воды отравлены, там, где чудился рай, правит ныне запустение, и всё это случилось по нашей правой воле.

Последние политики душили друг друга, пока разъяренные прихлебалы и профессиональные льстецы искали путь к бегству; но такового не было, и скоро они поперхнулись собственным дерьмом.       

Что же до нас... ну, мы сложили обагренные пики к подножию поваленного монумента, сели на обломки и принялись обсуждать погоду.

Падение Индераса, Отчет Садекара

Солнце село. Проснувшийся наконец-то мальчик вошел, спотыкаясь, в лагерь хундрилов. Руки его были скрючены и словно что-то держали. Он услышал вопли женщины (да и было бы невозможно не услышать); все хундрилы собрались у шатра, пока остальная армия вставала, словно полумертвый зверь, чтобы начать очередной ночной переход. Он стоял, прислушивался. В воздухе висел запах крови.

  ***  

  Вождь Войны Желч слышал, как жена мучится в родах. Звук наполнял его ужасом. Бывает ли что страшнее? "Принести дитя в такой мир. Во имя падения Колтейна, мы пролили мало крови? Разве мало мы носим шрамов, взгляните?"

  Он хотел бы закутаться в меха, чтобы ничего не знать - но не мог пошевелиться. Тело словно бы умерло. Оставалось лишь корчиться внутри. "Родиться от умирающей матери. Кто стоит около нее? Шельмеза. Последние живые кудесницы. Но нет там дочерей. Нет сыновей с женами. Нет меня. Впервые я не стану свидетелем того, как у жены рождается дитя. Последнее дитя".

  Нож коснулся щеки. Голос Жастеры зашипел в ухе: - Если ты не пойдешь туда, убью.

  "Не могу".

  - Убью, потому что ты трус. Слышишь, Желч? Заставлю тебя вопить, заглушая звуки мира - даже вопли твоей жены. Забыл? Я семкийка. Вся ночь станет для тебя вечной мукой. Будешь молить об избавлении, но я не смилуюсь!

  - Начинай, женщина.

  - Разве отец не становится на колени перед матерью в миг рождения? Разве он не поклоняется силе, которой не наделен? Не глядит в глаза любимой женщины, чтобы узреть власть странную и ужасающую - а она даже не видит его, смотря вдаль, смотря в себя? Разве не полезно мужчине испытать смирение? Скажи, Желч, что не согласен узреть это вновь, в последний раз в жизни! Поклянись!

  Он моргнул. Кончик ножа глубоко погрузился, скребя по скуле. Он ощущал кровь, струящуюся по челюсти, по краю уха. - Не мой сын, - шепнул он.

  - Твой. Не понимаешь, дурак? Это будет последнее дитя хундрилов! Последний из Горячих Слез! Ты Вождь. Дитя должно родиться и поглядеть тебе в лицо! КАК ТЫ СМЕЕШЬ ОТКАЗЫВАТЬ ЕМУ?!

  Он сипло втягивал воздух. "Есть ли во мне хоть что-то? Найду ли я силы сделать то, чего она требует? Я... я потерял так много. Так много".

  - Наша последняя ночь, Желч. Будь Вождем в последний раз. Будь супругом. Будь отцом.

  Слабая трясущаяся рука потянула прочь меховые шкуры - он заметил движение, удивился... "Моя рука? Да". Застонал, пытаясь сесть. Нож соскользнул с окровавленной щеки. Он поглядел на Жастеру.

  - Мой сын... выбрал правильно.

  Глаза ее стали круглыми. Лицо побелело. Она отпрянула.

  Желч откинул шкуры, начал искать оружейный пояс.

  ***   

  Привлеченная криками матери, Баделле пошла вперед. Дети за ней. Седдик хромал рядом. Они сходились, как сжимается втянутый в легкие воздух.

  Армия вышла в поход. Ей не верилось, что солдаты найдут силы встать, посмотреть на восточные пустоши. Она не понимала, в чем источник их силы, твердой воли в глазах. Не понимала, почему они вот так смотрят на нее и Седдика и прочих детей Змеи."Словно мы стали святыми. Словно благословили их. Тогда как на деле они нас благословили, ведь мы не умрем в одиночестве. Мы умрем в руках мужчин и женщин, мужчин и женщин, ставших нам отцами и матерями".

  Но тут, в лагере хундрилов, новое дитя готово войти в мир.

  Когда она подошла, когтистые воины окружали шатер. Она заметила неподалеку труп лошади, встала на него.

  Дети увидели, повернулись, зная, что будет. Она поглядела вниз, в сияющие глаза Седдика, и кивнула.

  Баделле пробудила голос. - Сегодня мать ходит в ночи.

  Воины тоже повернулись - выбора у них не было. Она заставит их слушать, хотя бы чтобы отдать последнее, что имеет. "Где всё началось, там и кончится. Единственное мое достояние. Слова".

  Сегодня мать ходит в ночи

  В пустыне последних снов

  Под звезд слепыми глазами

  Солдаты должны выступать

  За ней, по мертвому следу

  За истиной, нас связавшей

  Оставив в ямах тела

  Ввысь смотрит она, мы гибнем

  А небу не видно конца

  Идем, чтобы снова родиться

  Но роды еще впереди

  Сегодня мать ходит в ночи

  Вся армия стала детьми

  Но что у нее ты попросишь

  Когда настанет заря?

  Зачем ты требуешь громко

  Когда ее руки пусты

  И нечего больше дарить?

  Сегодня мать ходит в ночи

  Ведь где-то дитя заблудилось.

  Все смотрели, но она не могла прочитать выражение их лиц. Да и слова, только что сказанные, едва помнила. Поглядела на Седдика - тот кивнул, сказав, что поймал их, собрал, словно игрушки в свисающем с локтя мешке. "Став мужчиной, он их запишет, запишет всё, и однажды ночью отыщет его незнакомец, поэт, шепчущий песни и сказки.

  Он придет в поисках павших.

  Словно новорожденный, придет в поисках павших.

  Седдик, ты не умрешь здесь. Проживешь много, много лет. Откуда я знаю? Женщина, что спит в соседней комнате - любившая тебя всю жизнь - кто она? Хотелось бы узнать, но..."

  Крики роженицы стали слабее.

  Показался еще мужчина. Прошел через молчаливую толпу, открывавшую ему путь. Зашел в шатер. Через миг мать внутри зарыдала, и звук заполнил мир, и заставил застучать сердце Баделле. Потом раздался слабый, жалобный плач.

  Баделле ощутила, как кто-то встал рядом. Повернулась и увидела Адъюнкта.

  - Мать, - сказала Баделле, - ты должна вести детей своих.

  - Ты действительно думаешь, что я откажусь?

  Баделле со вздохом сошла с остова лошади. Протянула Адъюнкту руку.

  Та вздрогнула, будто ее ужалили. Посмотрела на Баделле с каким-то потрясением. - Не надо.

  - Мама, когда ты позволишь себе чувствовать?

  Адъюнкт попятилась и почти сразу пропала в толпе. Баделле не смогла понять, отступали солдаты с ее пути или нет.

  - Сегодня мать ходит в ночи, - прошептала она, - но звезды не видят ее.

  ***   

  Корик потрогал пальцем десны. Отвел палец, поглядел; увидел следы крови. Что за славная шутка. Он умирает от жажды, как и все, но уже два дня пьет свою кровь.

  Он вытер палец о бедро, оглянулся.

  Улыба, похоже, переживет всех. Женщины так сильны, что мужикам тяжело это признавать. Но силы им нужны.

  Кровь течет у него из носа. Он не может очистить горло, сколько не сглатывай. "Силы нужны. Дом шлюх. Я видел все, что нужно видеть. Куда до меня ученым с бесконечным их нытьем про историю. Куда до меня мудрецам, пророкам, бунтарям и горланам. Да, они сжимают кулаки, потрясают, колотят по стенам несправедливости. Но стены эти - коробки, ими же построенные. Они не видят далеко. Для большинства коробка - весь мир. Что лежит снаружи - ни малейшего понятия.

  Но шлюхи знают. Смейся сейчас, но пройдут годы и годы, и сердце твое разорвется. Женщина отдает тело, когда ничего больше не остается. Отдает себя, как мужчина отдает последнюю монету. В глазах шлюхи ты увидишь, что мы делаем друг другу. Все".

  Прошлой ночью он убил товарища-Охотника. Мужика, пытавшегося украсть пустую фляжку. Но не думал о нем. Ни о лице, перекошенном от жажды, ни о вздохе, с которым тот отдал жизнь. Нет, он думал о шлюхах.

  "Могли бы обучить меня стыду. Но не обучили. И теперь, помогите боги, я об этом жалею". Тогда он смог бы понять, что заставляет товарищей вставать, дает силы закидывать за плечи вещмешки, пусть колени сгибаются от тяжести. "Малазанский солдат несет с собой все, нужное для войны". Кредо Дассема Альтора. "Но что, если войны нет? Если враг внутри тебя? Если груз не тебе принадлежит, если он давит на весь треклятый мир?"

  Да, он слышал того капитана, Гудда. Лежал, высыхая на неумолимой жаре, дрожал под последним одеялом, и слушал о мальчике и девочке, об игрушках, просыпавшихся между ними. Они забыли это слово - игрушки. Но, даже вспомнив... без толку, они забыли, как надо играть.

  "Тайна, о которой догадываются немногие. В доме шлюх любовь к детям - самое святое, что доступно смертным. Слишком драгоценное, чтобы насмехаться - каждая шлюха помнит, что была ребенком. Может, это горькие воспоминания, может, горько-сладкие, но это память о том, что было до сдачи. Они знают. Они святят невинность.

  Вот и всё".

  В священные праздники жрецы любят возбуждать толпу, и толпа забрасывает шлюх камнями. Они не выходят - он помнит, как женщины прятались в комнатах, говорили шепотом, чтобы звуки не просочились сквозь ставни, под двери. Он привык прятаться с ними, испуганный. В те дни он и приобрел ненависть к жрецам, к храмам, ко всем святым охотникам за грехом.

  "Что же, Увечный Бог, Падший Бог. Сумей я задушить тебя голыми руками, так и сделал бы. Убил бы всех жрецов, всех богов, всех, кого можно застать с камнями в руках. Во имя шлюх и того, что у них украли. Во имя детей".

  Он встал, поправил мешок, бесполезное оружие, бесполезные доспехи, повернулся к остальным, увидел, что все готовы. Тарр подал знак; они двинулись, один за другим.

  "Еще одна ночь. Во имя невинных".

  ***   

  Суставы Бутыла пылали огнем. Вздулись, покраснели. Каждый шаг стал мукой. Когда это истории было довольно, чтобы сохранить человека в живых? Сколь угодно душераздирающей, трагической истории. Пусть слушатель воспламенится. Мир не так прост. Бутыл никогда не верил в речи, сомневался в их силе. Провозглашай грезы, бросай толпе желания - она подхватит, отразит их, но вскоре люди расползутся, залезут в дома, вернутся к бытовым мелочам.

  Пусть в первой шеренге верят и пылают огнем, но назад никто не смотрит - не пора ли слинять? "Наверное, нам это и нужно. Найти норку, залезть. Для малой передышки. Пусть громовые голоса затихнут. Пусть наступит благая тишина.

  А те, что никогда не сдаются, пламенея так, что некуда укрыться, негде отдохнуть... смотрите, что с ними случается. Смотрите, какой лихорадочный жар в глазах. Они сделали жизнь пыткой, они превратили голос духа в бесконечный вой".

  Лихорадка, да. Он сам такой и еще хуже. "Мы ходячие мертвецы". Слова Скрипача или еще кого-то. Каракатицы? Не суть важно. Ходячим мертвецам так не больно. Ходячий мертвец не несет на спине тысячу вопросов. Вопросов без ответов.

  Бабушка ковыляет рядом с ним. Ей не место в пустыне, на этой дороге - но она здесь. Или это не бабка, а просто одна из свечных ведьм, мнущая тростник в артритических руках, делающая куклы для детей в ближней деревне. Подарки.

  "Чары. Помню, как ты делилась ими. Игрушки, говорила ты, качая головой. Игрушки даром! И они бежали со смехом.

  Но ты вплетала в куклы защиту. Благословения против болезней. Ничего могущественного, способного остановить лавину и наводнение. Но машущий кулачищами отец ... Дядя, что лезет темной ночью под одеяло... Эти платили за содеянное.

  Порезы, проходившие "сами собой". Избавление от лихорадки.

  Да, Бабушка, я буду идти. В твою память. Сделай мне куклу против боли.

  И возьми ребенка за руку. Расскажи еще раз, как они заплатят за содеянное".

  ***   

  Многие годы, еще тогда, когда ногти ее не искрошились о препятствия, не покрылись кровью из царапин, Улыба видела сон, носила его с собой словно жемчужину в разбитой раковине. Однажды она станет матерью, даст жизнь двойняшкам. Двум девочкам, визгливым и буйным, как все девчонки. Они будут играть на пляже под зорким ее оком.

  А потом тьма, унылое время года - серые небеса, сердитое море - и какая-то старуха придет к ней. "Рыба ушла", скажет она. "Нужно ублажить духов. Выбери одну, мать, и сделай даром для народа, даром голодным волнам". И она отвернется, позовет дочек в хижину.

  Они были низкого рода. Все семейство. Муж и отец близняшек пропал, умер, наверное. Все легло на ее плечи. Благословить одного ребенка, проклясть другого. Но найти доводы можно всегда, было бы желание. Она отлично это знает.

  Ночь злого ветра, залитых морскими брызгами костров. Улыба выходит, держа в руках ножи. Она убьет всех старейшин с их голодом, с их слабостью - уже не ловят рыбу, вся власть исходит от угроз и пророчеств насчет злобных, мстительных духов. Да, она покажет им злобного, мстительного духа, и дары голодному морю ублажат тысячу духов пучины.

  Сон приходил, словно капал на язык мед, полный соков удовольствия и удовлетворения. Она подозревала: такие сны есть в сердце каждого. Грезы о правосудии, о воздаянии, равновесии. И, конечно же, горький привкус знания: это невозможно, чувство самосохранения восстанет, сокрушая сон, хрупкие его косточки, робкое сердце - но не угасит навеки восторга, сладостной надежды.

  Брось в колодец монетку, обвей шарфом придорожный камень, пляши задом наперед на кургане... мир полон волшебных мест, приманивающих наши желания. Империи проводят лотереи, объявляют игрища, выделяя героев среди простого народа... "И все бегут наперегонки, грезя... Стойте. Оглянитесь. Боги, оглядитесь! Если мы желаем лишь бегства, что можно сказать о нашем мире? Нашей деревне, нашем городе, нашей жизни?

  Мы бесстрашны во снах. Что - ох, что говорит это о нас?"

  Итак, дети забыли про игрушки. Она не удивлена. Она помнит, как сидела с единственной игрушкой, но напротив не было никого. Где была сестра? Ее забрали. "Но как мне играть?"

  "Дочка, ее забрали очень давно. Ты даже помнить не можешь. Иди играй со Скеллой".

  "Скелла благородная, она мной командует".

  "Такова жизнь, дочка. Привыкай".

  Во сне она убивает Скеллу последней.

  ***   

  Братья Каракатицы были на стене, когда это случилось. Он помнил потрясение. Город проигрывал. Братья погибли, его защищая. Солдаты Хенга во вратах, перебираются через завалы, выскакивают из пыли, завывая словно демоны.

  Вот и уроки. Нет непробиваемых стен. Смелый духом может умереть так же легко, как трус. Хотелось бы поверить, что это не так, что мир - не сплошная сумятица. Что детям можно позволить играть, не заботясь, что будет с ними потом. Играть, как он с братьями, не понимая иронии. Они нападали друг на друга с деревянными мечами, защищая мусорную кучу за рыбной коптильней, умирая, словно герои воображаемой "решительной битвы", отдавая жизнь ради тучи мух, визгливых чаек и груды пустых раковин. Где стоит на коленях беспомощная дева или еще что.

  Дева, украденная корона, драгоценность в глазу богини. Они сплетали чудные истории о своих похождениях, правильно? Длинными зимами, когда серое, больное небо, казалось, желает упасть и навеки раздавить город, в котором они жили и умирали, играя в эпос.

  Небрежный пинок вырвал его из детства. Но игры он не забыл. Они живут внутри и будут жить до последнего дня.

  "Дева, украденная корона, драгоценность в глазу бога. Умереть за что-то стоящее. Всего лишь. Карак, ты последний брат, и у тебя это может получиться. Другие не смогли, не дожили до конца эпоса. И ты несешь их здесь, на спине, мальчишек с горящими лицами. Несешь. Проносишь мимо бесполезных смертей на стене, на мелкой войне. Несешь туда, где им следовало бы быть.

  Мы идем умереть не напрасно. Что, нет вопросов?

  Нужно было вам увидеть наши решительные битвы. Это было что-то".

  ***   

  Корабб думал о Леомене Молотильщике. Не то чтобы ему хотелось, но этот злой, лживый ублюдок-убийца похож на друга, которого тебе уже не хочется видеть, а он лезет и лезет с дурацкой ухмылкой на роже. Он тоже покрыт пылью, непонятно, почему. Да ему и не интересно.

  Вот что бывает, если верить в людей. Во всех людей с горячими, пылающими лбами, когда вокруг ни капли воды. Один такой спалил город. Попытался убить пятьдесят миллионов человек или сколько их было в И'Гатане, когда армия ворвалась и храм загорелся и голова жреца катилась по полу, словно мяч с нарисованным лицом.

  Кораббу хотелось быть добрым. Он вырос именно с такой мечтой. Мир был плохим, и он хотел стать хорошим. Глупо? Что там говорил учитель, когда выкрикивался досуха и комкал в кулаках клочья собственных волос... а как его звали? Плеш? Он смотрел на юного Корабба и рычал: "Хороший? Ты не знаешь смысла слов. Да ты самый плохой ученик, которого я видывал за всю учительскую стезю!"

  Это было здорово. Не особенно добрая стезя выпала старому Плешу. Именно он был самым скучным человеком в селении, потому его и выбрали учителем. Юнцы доставляли столько хлопот, что старшие решили: их нужно заговорить, пока не станут неподвижными тушами, пока глаза не выкатятся словно мраморные шары.

  Но эти кулаки с клочьями волос. Необыкновенно. Птицам пригодилось бы для гнезд. Что ж, возможно, старый Плеш был забавен - с таким красным лицом, бегающий вокруг стула.

  Леомен оказался не лучше. Удача Корабба? Да посмотрите на неудачных учителей.

  Он вспомнил день, когда заставил мать плакать. Братья Гефан дразнили его - уже не припомнить, за что - а он догнал их, помял самую малость, а потом связал веревкой всех четверых и притащил домой. Лица были красными как разбитые тыквы. - Ма! Свари это!

  Явился Хрунтер Гефан, чтобы забрать отпрысков. Имел наглость угрожать Кораббовой матери, и поскольку отец, Кенарабб, был на войнах, стоять перед свиномордым громилой пришлось Кораббу. Но мать варила суп... Когда голова Хрунтера оказалась в горшке, места для братьев не оставалось. Они потом рассказывали, от него три недели воняло луком.

  Из-за разлитого супа мать и плакала. Ну, то есть Корабб понял потом. Почему бы еще? Им пришлось уехать подальше от клана Гефан, но новые соседи оказались лучше. И если однажды Гефана убили, что же, не нужно было залезать под движущийся фургон. Корабб пару раз ударил его ногой по башке, но причина трагедии была не в этом. Да Гефана никто особенно не любил - хотя Кораббу не стоило говорить так, защищаясь на суде.

  Итак, юный Корабб отправился в ямы жрецов. Вырубать известняк оказалось не таким плохим делом, хотя иногда людей давило или они харкали кровью или кровь у них текла отовсюду. Там он и начал прислушиваться к историям. Убивая время. Ошибка. Разумеется, не случись мятежа, он был бы еще там, или его раздавило бы, или он выкашлял бы легкие. А мятеж... вначале был личный мятеж, а уж потом он пришел к мятежу большому. Все из-за историй, которые люди рассказывали - о свободе до малазан. Похоже, это были сказки.

  Леомен. Леомен Молотильщик. И Ша'ик, и Тоблакай. И все фанатики. Все мертвецы. Ничего хорошего."Вот что бывает, когда веришь лживым сказочникам".

  Адъюнкт не такая? Он до сих пор не уверен. Не понимает он болтовни насчет "без свидетелей". Да он сражался против безвестности всю жизнь!

  "Но теперь у меня мяч вместо головы и он готов взорваться на солнцепеке. К утру всем нам конец. Мертвец и никого, кто его видит. Она об этом? Но... зачем тогда всё"?

  ***   

  Он родился упрямым. Ну, так все говорили. Может, от того все беды в жизни, но Тарр не любитель рассуждать. Здесь, этой ночью, упрямство - всё, что ему остается. Сержант взвода морпехов - не думал он, что взлетит так высоко. Не при Скрипаче, который заботится обо всем, о чем нужно. Но Скрип уже не ведет взвод. "Теперь он мой. Мне доведется вогнать их в землю. Доведется увидеть, как они умирают мухами на стекле".

  Он запланировал упасть последним, иначе к чему упрямство? Он умеет толкать, толкать, пока его не оттолкнут.

  Вспоминается день, когда они впервые строились в Арене. Хаос, взгляды исподлобья, вся эта ругань. Неуправляемые, несчастные, готовые рассыпаться. "Потом вышли несколько ветеранов. Скрипач. Каракатица. Геслер. Буян. И сделали что нужно. И тогда я понял, что запал на возможность. Стать солдатом. Было за кем идти, и было хорошо.

  И сейчас хорошо. Как должно.

  Скрипач где-то впереди. Карак прямо позади. Адъюнкт мой командир с самого начала, и пока что я жив. Благодаря ей. Она хочет еще один переход - и получит. Без вопросов, без жалоб".

  Он развернул плечи, сверкнул глазами на взвод: - Первого, кто упадет, лично прокляну Тринадцатью Вратами Бездны. Я понят?

  - За это стоит выпить, - отозвался Каракатица.

  Все засмеялись. Или попытались. Для Тарра это было настоящим смехом. "Они продержатся всю ночь. А потом не попрошу и проклятой крохи.

  Если не прикажут".

  ***   

  Химбл Фрап подобрал себе новое имя. Краткорукий. Ему нравилось. Старая семейная линия Фрапов... ну, пусть ее забирают братья. Всю эту длинную жилистую веревку, привязывающую его к тому, откуда он и кто он - да, он ее обрубает. Нет ее. Нет полной дерьма пуповины, которой не рискнул еще обрезать ни один Фрап. "Бряк - и нет. Доброго пути.

  Краткорукий - это по причине моих коротких рук, поняли? Их отняла треклятая большая ящерица. Гигантская ящерица. Их называют Чан Кемали, но мы прозвали их Пеньками, по причине хвостов. Тогда я был панцирником. Да, я не похож на панцирника. Знаю. Но размер не делает панцирником. Я сам знаю дальхонезца не тяжелее жабы, да и не красивше. Все дело в привычке.

  Ну, поглядите на тех, что тянут канаты. Вон, впереди. Зачем они тянут фургоны, во имя Худа? Не важно. Они тяжелая пехота, кто-то им сказал: "Тяните фургоны", и они так и делают. Видите? Привычка.

  Да, мы их остудили, тех Пеньков. Они прыгали, мы ныряли. Они били мечами, мы закрывались щитами. Так и надо. Да, не совру, мало нас осталось. Их было много, много больше.

  Эти дни? Я работаю на старшего сержанта лейтенанта квартирмейстера Прыща. Он как раз ушел проверять ось фургона, но скоро будет. Я? Жду взвод наших морпехов, чтобы сдать стражу, да-а. Их ночью покусали, хотя немножко - кому ж тут по силам их покусать серьезно. Понимаете, о чем я? Но кое-кого надо заштопать и так далее. Жду в ближайшее время.

  Это имя, Краткорукий..."

  Что-то твердое как камень ударилось о его висок.

  ***   

  Ракль опустил дубину и стал смотреть, как Брусок и Спорый оттаскивают тело. Десятка два солдат видели нападение, но они лишь пялились тусклыми глазами, ковыляя мимо. Похоже, теперь ноги - единственные годные части их тел.

  Раклю не хотелось становиться таким. Не хотелось, побери всех Худ. - Вот так охранник, - буркнул он.

  - Тихо! - прошипел Спорый, кивая вперед, на цепочку бурлаков. - Лезь в фургон, Рак, но медленно и осторожно - они могут почуять лишний вес.

  Ракль хмыкнул: - Дурни уже ничего не чуют, Спор. - Однако, подойдя к фургону, поставив ногу на ступеньку, он влез внутрь ловко и незаметно. Пусть Спор порадуется.

  Двое приятелей исчезли в полутьме.

  Пока что все ладно. Где-то в фургоне, наверное, в самой серединке, лежат особые фляги Блистига. Пришло время выпить. Вода - он ее чует. Близко.

  ***   

  Прыщ вылез из-под днища. - Сквозная трещина, - сказал он, вставая. - Что в нем?

  Бывший повар поскреб в бороде. - Масло для фонарей. Подковы. Воск, смазка...

  - Смазка? Тебе не пришло в голову использовать хоть немного на проклятую ось?

  - Мы хранили ее на крайний случай, сэр. Да, может, ошиблись.

  - Ладно, - вздохнул Прыщ. - Отцепи бурлаков и пошли вперед. Я пока погляжу, что там еще есть.

  - Слушаюсь, сэр. Но, думаю, никто не сюда вернется, даже если найдете что ценное.

  Прыщ огляделся. Обоз оставил их позади. "Дерьмо!" - Пусть так. Может, там ребенок под одеялом - спрятался или слишком слаб, чтобы вылезти.

  - Тогда я вернусь, сэр.

  - Распредели солдат по другим командам.

  - Слушаюсь, сэр.

  Прыщ посмотрел ему в спину и влез в фургон. Пытаясь не обращать внимание на огонь, который кто-то залил ему в глотку, и растущее ощущение беспомощности, начал проверку.

  Бочонки со смазкой почти пусты - лишь несколько пригоршней вонючей жижи на днищах. Вряд ли хватило бы на ось. Он попытался отодвинуть бочку с подковами, но не нашел в себе сил. Тогда Прыщ перелез ее, постучал по ближайшему ящику: - Кто там есть? Просыпайтесь, или вас бросят позади!

  Тишина.

  Прыщ вытащил кинжал, открыл ящик. "Запасные мундиры? Боги подлые! Узнают бурлаки - сдерут кожу заживо!" Открыл еще пару. Набивка для матрацев. Упакованные в вату свинчатки для пращей. "У нас нет пращей. Что за раззява-квартирмейстер? О, это я. Точно я". - Тогда, - вздохнул он, - старший сержант Прыщ, вздуйте квартирмейстера Прыща. Могу ли я, лейтенант? Можете, потому что я приказываю. Или сходить к Кулаку Добряку? Прошу, сэр, не делайте этого! Он меня ненавидит. Странно, но меня он почти любит, старший сержант. Точно, сэр? Я уверен, старший сержант. На веских основаниях. Надеюсь. Ладно, ладно. Не надо извинять старого ублюдка - он ненавидит нас всех. Вот что бывает, когда лысый начинает собирать гребешки...

  - Квартирмейстер Прыщ.

  Он поднял глаза. Кулак Блистиг стоит у фургона. - Кулак?

  - Нужно поговорить.

  - Да, сэр. Что вам угодно?

  - Можете передать мои фляги.

  - Фляги? О да, те фляги.

  - Вылезай, Прыщ. Я не в настроении смотреть на тебя снизу вверх.

  Он пробрался в заднюю часть фургона и спрыгнул. Колени пронзила боль, он выругался и низко присел.

  Поэтому направленный в сердце нож вошел под ключицу.

  Прыщ упал на спину, соскользнув с клинка. Брызнула кровь, пятная пыль. Он увидел над головой Нефритовых Чужаков.

  - Обильно течет, - сказал Блистиг, подходя, чтобы поглядеть внимательнее. - Сойдет.

  Прыщ слушал, как затихают шаги кулака, и ему хотелось смеяться. "Избавил меня от ночного перехода".

  Все затихло. Он чувствовал, что теряет сознание. Потом раздался хруст, нога встала около его головы. Он поморгал. "Ого. Это Серый Человек, это Мучитель пришел за мной. Так и знал. Я удостоился особого внимания". Гнилой скелет согнулся, уставился на него черными пустыми глазницами.

  Прыщ улыбнулся. - Давай, заноси в двери.

  ***   

  Бальзам оглянулся, сморщился: - Так где он?

  Горлорез сплюнул без слюны и согнулся пополам. Упал на колено. Задохнулся и не сразу ответил скрипучим голосом: - Наверно, понес поручение Прыщу.

  Мертвяк усмехнулся: - Поручение? Разум потерял, Горло? Никто никаких больше поручений. Должен быть здесь. Нехорошо.

  Бальзам стащил шлем, поскреб лысину. - Горло, залезь и погляди сверху, ладно?

  - Тут нечего красть, сержант.

  - Я знаю, ты знаешь, но не обязательно все знают. Иди.

  Горлорез со стоном распрямился, пошел к борту фургона.

  - Наоборот, - продолжил Бальзам, - иди поговори с бурлаками. Узнай, что они знают.

  - Они знают, какие пятки у впереди идущего, серж.

  - Мне плевать.

  Маг поплелся в голову фургона.

  - Ползем, - заметил Бальзам, глядя на еле движущиеся, разболтанные колеса. - Счастье, если сделаем за ночь две лиги.

  Горлорез сумел залезть до середины...

  Арбалетный болт прилетел из темноты, вонзился ему в ягодицу. Солдат взвыл.

  Бальзам крутанулся, выставил щит. Стрела ударилась о дерево, скользнула, задев щеку и ухо. - Засада!

  Фургон рывком встал.

  Горлорез упал и ударился боком. Новая череда ругательств. Мертвяк лег рядом. - Тихо, чтоб тебя - нужно вырезать, или ты бесполезный кусок...

  Но Горлорез сам сумел дотянуться до короткого древка. Вырвал, отбросил в сторону.

  Мертвяк уставился во все глаза. Но товарищ не издал ни звука. Показал окровавленной рукой: "Кто-то в фургоне".

  Целитель кивнул, оглянулся - Бальзам прячется за щитом, держит в руке меч. Наоборота нигде не видать. Последние рядовые испарились, зеленоватый свет Чужаков озаряет лишь ровную сковороду пустыни. Никого из нападающих не заметно.

  Мертвяк подобрал камешки, швырнул в Бальзама. Голова резко повернулась.

  Быстрый обмен сигналами.

  Бальзам попятился, пока не оказался у переднего колеса. Попытался слизнуть языком кровь с щеки. Сделал серию жестов направо, оглянулся на Мертвяка и, снова ворочая языком, кивнул.

  "Слава Худу". Мертвяк нашел глаза Горлореза, резко показал головой вверх. "Устроим представление".

  Вытаскивая ножи, Горлорез низко присел.

  ***   

  Ракль замер. Не так, как все задумывалось. Уже есть раненый. Кулак будет недоволен. Но, может, удастся все уладить.

  Раненый зашипел: - Давай наверх, Мертвяк. Осмотрись.

  - С ума спятил?

  - Выполняй, - зарычал сержант.

  Вагон покачнулся. "Вот и он. Эй, Мертвяк, у меня есть сюрприз". - Он покрепче ухватил рукоять дубины.

  Звук с задника. Он поглядел: раненый тоже влез внутрь. "Дерьмо!"

  Фургон снова содрогнулся - Мертвяк полез на крышу.

  Ракль оглянулся на Горлореза. Тот ухмылялся.

  Пора валить. Он встал, повернулся...

  Наоборот с улыбкой вогнал меч в кишки, пошевелил, отыскивая сердце.

  - Пригнись, Борот! - шикнул Горлорез.

  Он позволил телу упасть у каких-то ящиков. - Где второй?

  - Не один, - ответил Мертвяк, соскальзывая внутрь. - Думаю, двое. Снайперы с арбалетами. Лежат где-то снаружи в ямах.

  Фургон дико накренился - внутрь заглянула сержант Хеллиан. - Парни, что, проблемы?

  - Голову ниже, сержант! - зашипел Горлорез. - Стрелки!

  - О, да. А где?

  - Там, в пустыне.

  Она прищурилась, глядя в указанном направлении, потом повернула голову: - Взвод, рассыпаться - мы идем на укрепленные позиции. Охота на сусликов. Ох, держите щиты - у них самострелы.

  Мертвяк поглядел на Горлореза. Тот потряс головой.

  - Слушайте, сержант...

  - У тебя раненый, целитель, - указала Хеллиан и перелезла на другую сторону. За ней были еще двое. Остальные солдаты осторожно обходили повозку. Хеллиан спрыгнула. - Сержат Бальзам, будешь держать оборону? А мы туда.

  - Вам их не найти. Видел две бегущие тени.

  - Да? И куда?

  - К регулярам. Мы их потеряли, Хеллиан.

  Женщина поникла. - Чего им было нужно?

  - Худ знает.

  Наблюдавший за всем с крыши Мертвяк подал голос: - Хорошая работа, Борот. Но лучше было взять живым.

  - О чем с ним толковать? - ответил Наоборот. - Похоже, они убили Краткорукого.

  Мертвяк замолчал. Он-то и не вспомнил... - Нужно поглядеть.

  - И бросить фургон?

  - ТАМ НЕТ НИЧЕГО!

  - Точно. Верно. Но кое-кто ловится. Я вряд ли могу ходить, так что остаюсь... гм, сторожить.

  - А сам когда понял? - спросил Наоборот.

  - Раньше, чем понял, что ходить не могу.

  - В ягодицу, - объявил всем Мертвяк. - Крови нет. Болт задел кость?

  - Вряд ли.

  - Чудо, у тебя такая костлявая...

  - Так найдете Краткорукого?

  Пока они пререкались, задние фургоны двигались справа и слева. Подошел взвод Урба; перекинувшись словами с Хеллиан и Бальзамом, он послал морпехов вперед. Бальзам поглядел на своих солдат. - Нас специально отметили.

  - Метки на флягах, - согласился Наоборот. - Не важно, что мы все отдали детям. Они думают, мы кое-что придержали.

  - Блистиг, - сказал Мертвяк.

  Лицо Бальзама исказилось отвращением. Он стер кровь со щеки. И облизал пальцы. - Убивать офицеров одно дело, но кулака... Не знаю.

  - Кто будет против?

  - Это мятеж.

  - Мы не нарушим никаких приказов Адъюнкта...

  - Неправда. Именно она сделала его кулаком.

  - Но он пытался убить своих солдат!

  - Да, Мертвяк.

  Наоборот шикнул, привлекая внимание. - Идет Т"лан Имасс, сержант.

  - И что?

  Пришелец встал около Мертвяка: - Целитель, в тебе есть нужда.

  - Тебе уже не поможешь...

  - Некто Прыщ умирает от ножевой раны. Идешь?

  Мертвяк поглядел на Бальзама.

  - Ладно, - сказал тот. - Я отыщу Добряка.

  ***   

  Курноса спустили с поводка. Остальные решили, что это будет он, и он пошел и нашел Острячку и Поденку, и потом присоединился Лизунец. Они мало что говорили, но всем стало ясно: Курнос главный. Он не знал, почему, но не хотел обсуждать - так что главным стал он, хотелось ему или нет.

  Он повел их в толпу рядовых; солдаты уходили с пути, глядя уныло и мрачно.

  Может, они в упряжи, как волы, но это не значит, что они не видят ничего вокруг. Почти все услышанное не стоило пережевывания, но иногда неосторожно брошенные слова западали в душу, и постепенно дела начали проясняться.

  Они не волы. Они тяжелая пехота. Дошла весть, что Краткорукому проломили череп и он может не дожить до утра, что взвод морпехов попал в засаду, одного подстрелили, хотя и не убили. Похоже, тот, что врезал Краткорукому, сам выпотрошен, но двое нападавших улизнули.

  Курнос знал: их не двое. Два, краденых арбалетов два. Но со стрелками еще семеро. Банда негодяев Блистига.

  В каждой армии такие есть. Опасны, если только их собрать вместе. Блистиг это сделал.

  Проломить голову панцирнику? Да еще и сзади? Придется дать ответ. Краткорукий был камнем, на который напоролась пила Пеньков. Он выломал из пилы немало зубьев. Не повезло с пальцами, но лес валить - опасная работенка. Почти такая же опасная, наморщил лоб Курнос, как служить в пехоте.

  Жаль, что Блистига не было в том месте, где они нашли его банду. Нет, его не убили бы. Просто заставили наблюдать, как банду загоняют, ломают руки и ноги (одному дураку Поденка наступила на брюхо, сломав тазовую кость и заставив извиваться верх и низ в разных ритмах). Да, кулаку было бы полезно видеть, как Лизунец нашел краденый арбалет и попробовал забить задним концом громиле в пасть. Трещало и брызгало, но он сумел засунуть эту штуку до середины глотки. Это было что-то. Тела они бросили.

  Курнос и Острячка лупили кулаками по лицам, пока не превратили их в кровавое месиво. Костяшки ломило. Однако на все произошедшее смотрели лишь солдаты регулярной пехоты, а они просто отворачивались через некоторое время и шли дальше.

  Кто-то оглоушил панцирника. Такое не спускают. Никогда.

  Даже Курнос удивился, когда какой-то регуляр, сержант во главе взвода, поглядел на тела негодяев и сплюнул на ближайшее - не слюной, только звук, прицел в голову. Вполне ясный смысл. И Курнос поглядел на Острячку и Лизунца, и они кивнули ему в ответ.

  Если панцирники не волы, то и обычные солдаты не мулы. Они видели, они слушали. Они соображали. И это хорошо.

  Лучше, чем убивать всех. Верно? Это заняло бы всю ночь и даже дольше.

  ***   

  - Нашла, Кулак, - доложила капитан Ребенд.

  Добряк повернулся к Бальзаму. - Отвести всех. Это между мной и Блистигом, понятно?

  Сержант кивнул, но тут же заколебался: - Кулак? Вы ведь хотите его убить, да?

  - Сержант?

  - Ну, сэр, это же... если не хотите сами или правила не дозволяют... одно слово Горлорезу или Улыбе из взвода Тарра, или...

  - Морпех, слушайте хорошенько мои слова. Не хотите увидеть казнь одного из товарищей, не трогайте Кулака Блистига. Я понят?

  - Прощу прощения, Кулак, но к утру мы будем ползти на карачках. Так что ваша угроза не особо страшна, если понимаете о чем я. В нашем списке не один Блистиг, Кулак, и мы ждем, когда вы перечеркнете список жирной красной линией.

  - Вы говорите о мятеже, сержант.

  - Какое плохое слово, сэр. Как это называли Сжигатели Мостов? Чистка. Старый малазанский обычай, верно? От самого Императора, а потом Императрица делала то же самое.

  - Она хотела сделать "то же самое" с виканами. Забыли, сержант?

  - Да, сэр, умеете вы уводить в сторону. Но сегодня речь об одном человеке.

  Кулак оглянулся на Ребенд. Та стояла с выражением готовности на лице. - Кулак остался в одиночестве, капитан?

  - Нет, сэр. С ним Кулак Сорт и капитан Скенроу, а также капитан Рутан Гудд. Высказаны обвинения, сэр - я как раз планировала доложить, но... - тут она метнула взгляд на Бальзама. - Рутан Гудд утверждает, что на ноже Блистига кровь Прыща.

  Бальзам выругался: - Кровавые щеки Худа! Собственной рукой?!

  Ребенд пожала плечами.

  - Ведите, капитан, - сказал Добряк почти шепотом.

  ***   

  Мертвяк шел по пятам за проводником. Впереди другой Т'лан Имасс поднимал брезент, делая навес. Горели фонари с полностью открытыми заслонками. Рядом стоял покосившийся фургон.

  В резком свет целитель увидел под брезентом тело Прыща.

  "Кровь повсюду. Он не выживет". Мертвяк прошел мимо Имасса, под навес. Встал на колени перед Прыщом. Осмотрел рану. "Кровоточащая. Выше сердца. Он уже должен быть мертв". Однако он ощутил слабый пульс, даже кровь еще чуть подтекала. Дыхание мужчины хриплое, неглубокое. "Только не легкое. Прошу, не легкое". - У меня здесь нет магии, - сказал он, глядя в сухие, безжизненные лица. "Дерьмо. Помощи не дождешься".

  Он снова поглядел на Прыща. - Видел я нутро многих людей. Живых и мертвых. Что же. Был один учитель, жрец. Одевающий мертвых. У него были радикальные воззрения. Боги, а что? Он так и так помрет.

  Мертвяк вытащил набор иголок. - Он говорил, можно влезть в тело, пережать сосуд и сшить, прямо там, внутри. Да, не поможет, если еще и легкое задето. Но на губах нет кровавой пены. Пока. Поэтому... думаю, что попробую. - Он поднял взор. - Вы двое, нужны ваши руки - откройте рану как можно шире. Боги, что у вас, Имассов, за уродливые пальцы.

  - В наших руках нет жизни, - сказал один.

  - Это тут при чем?

  - Мы не занесем в рану инфекцию, целитель.

  - Нет. Но нож, наверное, уже это сделал.

  - Кровотечение очистило рану, целитель. Главная опасность заражения в тебе и твоих инструментах.

  Всаживавший кишечную нить в иголку Мертвяк поморщился: - Тот старый жрец был с вами одного мнения. Но ведь сделать я ничего не могу?

  - Да.

  Зрение Мертвяка затуманилось, но он сумел удержаться."Невероятно. Умираю, пытаясь спасти жизнь другого. Но есть ли смысл?"

  Имассы склонились, приготовившись раскрыть рану.

  - Вгоняйте пальцы поглубже, нужно увидеть как можно больше. Нет, погодите. Вижу лишь ваши пальцы.

  - Целитель. Один из нас будет держать рану. Второй найдет концы разрезанного сосуда.

  - Да! Пойдет! Когда найдешь, сожми крепко, останови поток крови. Вы выведи ближе, чтобы я видел.

  - Мы готовы, целитель.

  - Он потерял много крови, он в шоке. Наверное, ничего не поможет. Удивительно, что он еще не мертв. Я могу его убить. Или он помрет после. Потеря крови. Заражение. - Он отстранился, глянул в безжизненные лица. - Ладно, надо попросту не думать. Начинаем.

  ***   

  Они ждали далеко в стороне от колонны. Большая часть войск уже прошла. Блистиг стоял, глядя на офицеров, скрестив руки на груди.

  Добряк и Ребенд приблизились.

  Нефритовые Чужаки светились над головами достаточно ярко, чтобы отбрасывать зеленоватые тени; казалось, сама пустыня смущена, даже разгорячилась - было не так холодно, как прежде ночами. А вот ветер утих. Лагерь окружило безмолвие.

  Блистиг не дрогнул, поглядев в глаза Добряка. - Ночью я казнил предателя. И ничего более. Я придерживал запас воды, зная, что наступит крайняя нужда.

  - Да ну, - ответил Добряк. - И сколько там было фляг? Четыре? Пять?

  - Для корпуса офицеров, Добряк. С учетом морской и тяжелой пехоты, если потребуется. Не очень много, да... но вполне достаточно. Адъюнкт вам не сказала? Морпехи и панцирники прежде всех. Да остальные и не имеют значения.

  - Лейтенант Прыщ не под вашей командой, Блистиг.

  - Акт измены требует вмешательства любого офицера, его обнаружившего. Я действовал по закону военного времени.

  - Вода, - вмешался Рутан Гудд, - была выделена для детей Змеи. По прямому указанию Адъюнкта.

  - Адъюнкт ничего о ней не знает, капитан Гудд. Вы говорите чепуху.

  Фаредан Сорт фыркнула: - Все знали о заначке, Блистиг. Мы лишь ждали ваших действий. И вы не могли ничего выделять, вы запасами не распоряжаетесь. Если тут есть измена, то ваша.

  Кулак ощерился: - Вот где вы потеряли путь, все вы. Вся эта чушь - "мы заодно" - и в результате жалкий копатель выгребных ям получает не меньше кулака, капитана и самого Адъюнкта. Черт подери! Не так устроен мир, и не без причины. Высокорожденные заслуживают больших порций. Это награда за высокую ответственность, за великие умения и таланты. Таков закон мира, друзья.

  - Не знала, что вы из знати, Блистиг, - воскликнула Сорт.

  Губы кулака скривились. - Есть иные пути к привилегиям, Сорт. Поглядите на себя. Дезертир со Стены, а теперь проклятый Кулак. И сам Добряк недавно вылез из армейского стада. Как метеор взлетел, а? Десятки лет среди посредственности, верно, Добряк? Вы попросту пережили всех лучших.

  - Ваши слова, Блистиг, - возразил Рутан Гудд, - подрывают ваши же аргументы. Получается, высокорожденных тут нет. Лишь Адъюнкт может претендовать...

  - Женщина, предавшая свой класс, - холодно улыбнулся Блистиг. - Измена среди Охотников начинается на самом верху.

  - Планируете убить всех, не так ли?

  - Добряк, похоже, мне ничего не нужно делать. Нам конец. Предсказания были верными. Пустыню не пересечь. Мы проиграли. Полностью проиграли. - Он покачал головой. - Я оказал Прыщу большую услугу. Убил быстро.

  - Ожидаете, что кто-то из нас окажет вам такую же услугу? - спросил его Рутан Гудд.

  Блистиг пожал плечами. - Почему нет? Мне уже все равно. Честно. Она уже нас убила. Будет ваше лезвие, капитан Гудд? Окажите милость, ударьте ледяным.

  - Никто не убьет вас этой ночью, - отозвался Добряк. Отстегнул пояс с оружием, бросил в сторону. - Мы носим это звание. Мы Кулаки. Давай отыщем его первоначальный смысл, Блистиг.

  - Шутишь, старик.

  Фаредан Сорт в тревоге обратилась к Добряку: - Что вы делаете? Просто ведите его к Адъюнкту. Добряк!

  Но тот ринулся вперед. Блистиг пошел навстречу.

  Двое мужчин, слишком слабых, чтобы серьезно навредить друг другу. Жалкая вышла схватка. Тычки, не способные рассадить кожу, удары, не оставляющие синяков. Три или четыре обмена выпадами - и оба стояли на коленях, задыхаясь и склонив головы.

  Когда Добряк поднял голову, Блистиг швырнул в глаза песок, рванулся, ухватил кулака за голову и резко опустил, лицом на колено.

  Сорт вмешалась было, но Рутан Гудд ее удержал.

  Удар должен был разбить Добряку нос, но этого не случилось. Он ухватил Блистига между ног. Тот издал сдавленный писк и повалился набок.

  Добряк попытался встать и упал, перекатившисьна спину - глаза выпучены, грудь вздулась от нехватки воздуха...

  - Вот, - сказал Гудд. - Выдохлись.

  - Дураки! - рявкнула Сорт, вырвав руку из ладони Гудда. Встала над мужчинами. - К чему это было? Если бы увидели солдаты... вы, бесполезные глупцы! Блистиг, не будь все мы при смерти, я убила бы тебя. Но ты не заслуживаешь милости - нет, ты промучишься целую ночь, как все! - Она отвернулась. - Капитан Ребенд, поднимите своего кулака.

  Блистиг успел встать на колени. Медленно распрямил спину. - Она убила всех. Ради ничего. - Он обвел сверкающими глазами одного за другим. - Да, вижу на ваших лицах, вам сказать нечего. Она нас убила. Знаете так же четко, как я. Значит, решили убить меня? Решили сделать за нее работу? - Он с трудом встал на ноги. - Лучше предоставьте мне честь умереть самому.

  - Нужно было помнить о чести, прежде чем втыкать нож в Прыща, - сказал Гудд.

  - Может быть. Но он солгал мне, а я не люблю лжецов. - Он наставил палец на Добряка. - Нам с тобой конец. Жду у врат Худа, старик.

  - Убожество, - прошипела Фаредан Сорт.

  Они оставили Блистига позади. Судя по его движениям, было понятно: идти он сможет еще не скоро.

  Скенроу подошла к Рутану Гудду. - Надеялась, что мы его сразу прикончим, - сказала она чуть слышно. - Это же убийца. У Прыща даже перевязи не было, а его нож торчал в балке фургона.

  - Если кто-то ждет Блистига у врат Худа, так Прыщ. Верно?

  Но Скенроу качала головой: - Не верю я в воздаяние за Вратами Смерти. Никто не сидит по ту сторону, взвешивая наши жизни. - Она пошатнулась, Рутан протянул руку. Ощутил, как на мгновение она оперлась всем телом. - Дерьмо. Могу не дожить до утра.

  - Доживешь, Скенроу. Не позволю тебе умереть, понимаешь?

  - Пути отсюда нет, ты это знаешь, любимый. Знаешь. Не прячь глаза.

  Он промолчал, потому что сказать было нечего.

  - Ты меня забудешь, правда? Постепенно. Как... других.

  - Не говори так, Скенроу. Даже не думай. Для людей... вроде меня... забывать - не проклятие. Проклятие - помнить.

  С тусклой улыбкой она высвободилась из его неловких объятий. - Тогда прошу, любимый, сделай все, чтобы забыть. Пусть не останется тяжкой памяти, пусть всё выцветет. Это будет не трудно, ведь все, что мы имеем, столь ничтожно.

  Он уже слышал подобные речи. "Вот почему память сродни проклятию".

  ***   

  Блистиг отвернулся от уходящих. Вдалеке он различил свет фонарей, свет, прижавшийся к земле. Нахмурился, видя, что свет приближается.

  "Она нас убила. На заре нам конец, мы не сделаем и шага. Пойду к ней. Пойду и воткну нож. Не смертельная рана, не так, чтобы ушла сразу. Нет. В живот, пусть кислота вытечет и сожрет ее изнутри. Я же встану сверху, глядя на мучения, и это будет сладчайшее зрелище всей жизни. Зрелище, уносящее к смерти.

  Но даже это недостаточно, за все, что она с нами сделала. Кулак Добряк, тебе придется подождать у врат Худа. Пока я закончу с Таворой из дома Паран".

  Т'лан Имассы с самодельными носилками, на них покрытое тело. Рядом морпех, руки по локоть в крови.

  Блистиг прищурился.

  Т'лан Имассы прошли мимо. Кулак поглядел на бледное лицо человека в носилках. И крякнул.

  Морпех встал, отдал честь. - Кулак?

  - Прыщ еще не мертв? Зачем это, целитель?

  Ответом Блистигу стал удар кулаком в лицо - сильный, разбивший нос и заставивший отшатнуться. Он споткнулся, упал. Брызнула кровь. Блистиг лежал, оглушенный.

   Целитель встал сверху. - Дело в том, кулак, - сказал он, - что после всего того, что Прыщ вытерпел от вас, мы решили сделать его хорошим морпехом. А вы пошли и провертели дырку в кишках морпеха. На такое мы не согласны. Слышали, сэр? Морпехи не для вас.

  Блистиг слушал шаги Т'лан Имассов и морпеха. Повернул голову, сплюнул слюну и кровь. Хрипло хихикнул. "Да, человека измеряют по врагам его.

  Беснуйтесь, морпехи. Только дайте добраться до нее первой".

  Не сразу ему удалось встать, но когда он зашагал, движения стали быстрыми, хотя и скованными. Его заполнила неведомая прежде сила. В голове кружились два слова, словно мантра. "Увидеть ее. Увидеть ее. Увидеть ее".

  ***   

  Лагерь хундрилов сворачивался, хотя выполнявшие работу люди двигались с мучительной медлительностью. Словно их тянули к земле когти на коже. Баделле смотрела из середины кружка двадцати детей Рутта, как всё занимало положенное для последнего ночного перехода место - все, кроме шатра матери. Та еще не вышла.

  Знахарки и другие женщины вышли недавно, с загадочными лицами. Баделле ощущала в шатре еще трех человек, хотя не была уверена. Отец, мать и дитя. Здесь ли будет последний их дом?

  Ребенок-хундрил подошел к Седдику, всунув в руки очередную игрушку - мундштук костяного свистка, заметила она, прежде чем мальчик спрятал вещичку в мешок и поблагодарил. Новый мешок, слишком большой для переноски. Дети хундрилов несли ему игрушки весь день.

  Каждый раз при виде их вереницы ей хотелось плакать. И чтобы Седдик тоже плакал. Но она не понимала, почему - они ведь так добры. И не знала, почему видит в детях слуг какой-то иной, высшей силы, чего-то слишком большого для слов. Это не повеление взрослых, матерей и отцов. И не дань жалости. Им не нужны игрушки? Они видела, как драгоценные вещички передают в руку Седдика, видела, как сияющие глаза на мгновение поднимаются к его лицу - в миг передачи подарка - а потом дети убегают стремглав, обнимают приятелей. Это длится и длится, и Баделле не понимает. Только болит сердце. Как ей хочется, чтобы Седдик заплакал, как ей хочется ощутить свои слезы.

  Она чуть слышно произнесла стих.

  Змеи не могут плакать

  Они знают так много

  Что жаждут тьмы

  Они знают так много

  Что света боятся

  Никто не сделает змеям подарка

  Никто подарком не сделает змей

  Их не дают

  Их не берут

  И во всем мире

  Одни лишь змеи не могут плакать.

  Седдик поглядел на нее; она поняла: он слышал. Конечно, ведь это поэма про него, для него, хотя он этого, возможно, не понимает. "Но человек, который его найдет, поймет. Может, он заплачет, может, и нет. Может, он расскажет нашу сказку так, что заплачут все. Потому что мы не можем".

  Пожилой хундрил подошел и помог Седдику положить мешок в фургон. Мальчик оглянулся на Баделле. Она кивнула. Он залез и сел рядом с сокровищами. Он думает, что там и умрет.

  "Но так не будет. Как он сумеет выжить? Хотелось бы знать ответ, потому что в нем тайна".

  Тут откинулся полог шатра роженицы, вышел отец. Глаза его были сырыми от слез, но был в них и огонь. "Он горд. Он дерзок гордостью и готов бросить вызов всем нам. Мне нравится этот взгляд. Так должен глядеть отец". За ним вышла и она, пошатываясь, сжимаясь от усталости. В руках был маленький сверток.

  Баделле задохнулась, видя бредущего к ним Рутта - откуда он взялся? Где прятался?

  Со скрюченными руками, с ужасной нуждой на сморщенном лице встал он перед матерью.

  Тоска сжала сердце Баделле, она пошатнулась от внезапного бессилия. "Где же Хельд? Хельд мертва. Она была мертва уже давно. Но что же нес Рутт в руках все это время? Всех нас".

  Мать поглядела на мальчика; Баделле заметила, что она стара - да и отец больше годится в дедушки. Она глядела на Рутта, на пустые руки, в искаженное лицо.

  "Она не понимает. Откуда ей? Он никому не повредит, наш Рутт. Он нес нашу надежду, но надежда умерла. Не его вина, не его вина. Мать, если бы ты была там... если бы видела..."

  Тут она выступила вперед, эта старуха, эта женщина с последним ребенком, эта чужачка, и нежно опустила младенца в колыбель рук.

  Дар безмерный... когда она положила руку ему на плечо, толкнув вперед, чтобы он пошел с ней и мужем - когда они двинулись за последним фургоном - медленно, словно быстрее она идти не может... Баделле не пошевелилась.

  "Седдик, я расскажу тебе, чтобы ты помнил. Таковы хундрилы, податели даров. Помнишь их, верно?"

  И Рутт шествовал словно король.

  Седдик смотрел со своего насеста, как все расступились перед фургоном для матери, для Рутта и ребенка в руках, как фургон двинулся вдогонку армии. Мужчина - отец так тянул за лямку, словно готов был двигать это бремя в одиночку.

  Ибо это не бремя.

  Седдик знал: дары - не бремя.

  ***   

  Впереди простерлась пустыня. Скрипач не видел ее края и уже верил, что не увидит никогда. Вспомнились древние границы из костей - кажется, они остались за спиной столетие назад. Не могло быть предупреждения более ясного. Но она не колебалась.

  Нужно всё оставить ей. Мир - ее враг, и она смотрит ему в глаза, не моргая. Она провела их по пути страдания к Увечному Богу. Но разве могла быть иная дорога к такому божеству? Она сделала из них великую жертву... неужели все так просто и грубо? Он не считал ее способной на такое. Ему хотелось забыть саму эту мысль.

  Но вот он, идет на полсотни шагов впереди всех. Даже дети хундрилов отстали, оставив его в одиночестве. А позади - раздавленная людская масса, каким-то образом еще ползущая, словно зверь со сломанным позвоночником. Порядки расстроились, каждый солдат движется по мере сил. Они несут оружие - только потому, что забыли, каково жить без оружия. Тела падают одно за другим.

  Под призрачным светом Нефритовых Чужаков Скрипач устремил взор на линию горизонта. Ноги двигаются как ножницы, мышцы омертвели и не чувствуют боли. Он прислушивается к своему дыханию, к стонам воздуха - вверх и вниз по опухшей, сожженной трахее. На таком просторе мир его съеживается шаг за шагом; скоро, знает он, будет слышно лишь биение сердца, а потом и оно затихнет.

  Этот миг ждет где-то впереди. Нужно просто дойти.

  Вокруг шепот и движение - или это испарения воспаленного разума? Он видит всадника рядом, так близко, что можно положить руку на сухую, покрытую солью кожу плеча... Он знает всадника. Даже слишком хорошо.

  "Сломал ногу. Словно первая поваленная колонна в храме. Колотун - вижу тебя - ты хотел поработать над его ногой. Даже за пределы субординации вышел. Но он не слушал. В том и проблема: слушает, только если ему хочется.

  Ходунок, ты до сих пор самый уродливый Баргаст, какого я видел. У вас в племени специально таких выращивают? Чтобы сильнее пугать врага. А женщин выводят полуслепых, да? Уравновесить весы, иначе никак.

  Тогда где Быстрый Бен? Калам? Хотелось бы увидеть всех друзей.

  Еж, ну, он сошел с тропы. Не могу в глаза смотреть. Плохой поворот, не так ли? Может, ты сможешь с ним поговорить, сержант. Взять назад, туда, где ему место".

  - Еж там, куда мы его послали, Скрип.

  - Что?

  - Мы послали его к тебе... то есть сюда. Тропа назад оказалась долгой, понимаешь, сапер?

  Колотун подал голос: - Спорю, он гордился собой, когда очутился у тебя, Скрипач. А ты просто отвернулся.

  - Я... ох, боги. Еж. Лучше его найти, всё перетереть до зари - мы еще успеем, правда, сержант?

  - До зари, сапер. Да. До зари.

  - А потом?

  - Так хочется к нам?

  - Вискиджек... прошу, скажи, что делать?

  - Если бы мы ждали зари, ты сказал бы: "Какого Худа?" Думаешь, тебя провели через такое без цели? А Еж? Он здесь только чтобы сдохнуть рядом с тобой? Его послали, чтобы вы смогли поцеловаться напоследок? Боги подлые, Скрипач! Ты не так уж важен в проклятой схеме.

  - Ну, - сказал Колотун, - он может быть важен, сержант. Капитаном сделался. Получил свою роту из морпехов и панцирников. Наш Скрипач теперь невыносим до ужаса.

  - Небо бледнеет, - бросил Вискиджек.

  "Потому что вы на чертовых конях. Я ничего не вижу".

  - Ложная заря, - прогудел Ходунок. - И Скрип пропадает. Мы не можем задерживаться. Если он перестанет думать только о ногах...

  - Я был учеником каменщика. Мечтал стать музыкантом, сладко пить и жиреть при каком -нибудь королевском дворе.

  - Только не снова, - сказал кто-то в толпе. - Дайте ему скрипку, а мне носовой платок.

  - Рад, что вы все со мной. Ну, почти все. Сжигатели заслуживали лучшей смерти...

  Всадник презрительно хмыкнул. - Не будь идиотом, сапер. Ты успел вообразить нас такими, какими мы не были. Быстро же ты забыл. Иногда - в лучшие моменты - мы были бунтовщиками. Но по большей части грызлись друг с дружкой. Любой офицер норовил сбежать, пока его не... Плохо было, Скрипач.

  - Слушай, сержант. Не я сделал нас поганой легендой. Я ни слова не сказал.

  - Тебе и не нужно было, понял? Люди все сами выдумают, сделают из большой кучи навоза горний престол. Дай только время да пусть молчат знающие.

  - Теперь я Охотник за Костями. Теперь я не с вами - это и пытался вбить в голову Ежу.

  - Чудно. Так иди, отыщи кости.

  - Почему бы нет. За какими костями прикажете охотиться?

  Вискиджек подал коня вперед и развернул, блокируя Скрипачу путь. Старый сержант выглядел плохо - черт дери, он наполовину мумифицированный труп, и конь не краше. - Как думаешь, Скрип? - В голосе не было вопроса.

  - Вискиджек...

  - Откуда взялось это имя, Скрип? - Это сказал Колотун, жестоко израненный, кожа покрыты коркой крови.

  - Имя? Охотники? Думаю, это были костяшки пальцев.

  - От чьей руки?

  - Чьей? Ничьей... многих. Без имен, давно мертвых... просто безымянные кости!

  Солдаты таяли на глазах. Но ему хотелось, чтобы они остались. Разве не должны они быть рядом, подхватить душу, когда он умрет?

  Полупрозрачный Вискиджек поворотил коня. - Кости павших, Скрип. Ну, кто пал ниже всех?

  Перед ним лишь далекая линия, ровная линия. Всего лишь горизонт. Скрипач потер лицо."Галлюцинации, мать их. Лучше бы дали глоток воды".

  Он продолжал идти. Без причины. Но и останавливаться нет причины.

  - Кто пал ниже всех. Забавный ты человек, Вискиджек. "Может, так и есть. Может, она создала нас и назвала охотниками за костями проклятого бога. Может, она сразу все сказала, но мы были слишком тупыми.

  Но поглядите на ту линию. Идеально ровную линию. Она так и ждет, чтобы сделать наши кости частью границы, и за нее нам не выйти.

  Почти время.

  Еж, найду тебя, если сумею. Пара слов. Пожатие руки или крепкий подзатыльник - по ситуации.

  Охотники за Костями. Ох. Славно".

  ***   

  Лостара Ииль жаждала возвращения бога. Желала ощутить тот поток силы, ту ужасающую волю. Пусть заберет ее отсюда. Ощутить, как внезапная сила бессмертия наполняет тело... Она протянула бы руку и завлекла Хенара Вигальфа под тенистое крыло. И других, если бы удалось. Всю армию мучеников - они такого не заслужили.

  Хенар шел рядом, готовый помочь, если она упадет. Казавшийся неукротимым мужчина согнулся, словно дряхлый старик. Жажда сломила всех, как будто невидимая рука опустилась с неба. Адъюнкт была в десяти шагах впереди, справа от нее Банашар; далеко впереди брел одинокий Скрипач. Казалось - от него исходит музыка, пение сирен, влекущее всех вперед. Но скрипка его сломана. Нет музыки, пусть ей и кажется - только слабеющая панихида шума крови в ушах, хрип дыхания, хруст стертых сапог по твердой земле.

  Нефритовые Чужаки нависли с севера, отбросив спутанные тени - ужасные шрамы будут прорезать небо весь день, уже видимые сквозь сияние злого солнца, делающие свет колдовским, нездешним.

  Адъюнкт ступала неуверенно, пошатываясь то влево, то вправо. Похоже, лишь Скрипачу удавалось идти по прямой. Она вспомнила его чтение. Дикарскую жестокость произошедшего... Неужели всё было зазря? Поток возможностей, но ни одна не реализована, ни одна не рождена. Похоже, Адъюнкт - не получившая карты - отняла у них судьбы, завела в место неизбежной гибели. Гибели, лишенной доблести и славы. Если так... чтение Скрипача - самая злая из шуток.

  Куда он идет впереди всех, какое отчаянное желание его влечет? Хочет доказать истинность своих видений? Но пустыня бесплодна, даже костей Змеи уже не видно - они потеряли след мертвых детей, причем неведомо когда, и дороги к мифическому Икариасу никто больше не видит.

  Она снова нашла взглядом Адъюнкта, женщину, за которой решила следовать. Она не знала, что и думать.

  За Таворой бледный, как вода тропического моря, горизонт окрасился огненно - алым. Знак конца ночи, конца перехода. Тени развернулись.

  Скрипач встал. Обернулся к ним лицом.

  Тавора остановилась в десяти шагах, постепенно замедляя шаги и в конце концов чуть не упав. Банашар шагнул было к ней, но остановился: Тавора выпрямилась сама.

  Хенар взял Лостару за руку. Они стояли молча. Женщина уставилась на землю, словно желая привыкнуть, зная, что не сойдет с этого места никогда. Ни она, ни Хенар. "Вот, вот моя могила".

  Подошли кулаки и офицеры. Лицо Добряка опухло и покраснело, словно он споткнулся и обо что-то ударился. Ребенд была рядом, держала руку на мече и не сводя глаз с Блистига. Тому устроили взбучку, поняла Лостара - сломан нос, разбиты губы, повсюду пятна высохшей крови. Под глазами натекли синяки, но глаза неотрывно смотрели на Адъюнкта. Горячечный, полный злобы взор.

  За офицерами медленно замирала армия; она видела лица ближайших солдат - легиона стариков и старух. Все смотрят сюда. Вещмешки брошены; там и тут солдаты упали, не сумев снять их с плеч.

  "Да, это конец".

  Все смотрели на Адъюнкта.

  Тавора Паран вдруг стала казаться маленькой. Персона, которую никто не заметит на улице, в толпе. Мир полон таких людей. Без явных дарований, без признаков красоты и благородства, без черт характера, вызывающих доверие - как, впрочем, и желание поспорить. "Мир такими полн. Полн. Теми, кого никто не видит. Не вспомнит, не засвидетельствует".

  Невыразительное ее лицо истерзано солнцем, покрыто ожогами и трещинами. Она потеряла вес, став угловатой и морщинистой. Но она стоит, выдерживая множество взглядов, нарастающий жар ненависти - ведь все их желания отвергнуты, на все надежды отвечали лишь молчанием.

  Появились Т'лан Имассы. Держа в высохших руках оружие из камня, двинулись к Таворе.

  Блистиг оскалился: - Телохранители, сука? Смогут они убить всех? Мы тебя достанем. Обещаю.

  Адъюнкт молча смотрела на него.

  "Прошу, Тавора. Скажи нам слово. Дай хоть что-то. Сделав смерть... выносимой. Мы попытались, правда? Мы шли, куда ты вела. Это долг. Это верность. Всё, чего ты просила - битвы, походы - мы всё сделали. Смотри, сколь многие умерли ради тебя, Тавора. Смотри на нас, оставшихся. Мы тоже умираем. Потому что верили.

  Боги подлые, скажи хоть что-то!"

  Адъюнкт неловко повернулась к Скрипачу, потом спросила Рутана Гудда: - Капитан. - Голос был хриплым карканьем. - Где Икариас?

  - На юг и восток от нас, Адъюнкт. Девять - десять дней.

  - А прямо на восток? Где край пустыни?

  Он вцепился пальцами в бороду, потряс головой. - Еще десять или двенадцать дней, если мы пойдем по дну этой низины, как делали вчера.

  - Есть ли вода за пустыней, капитан? На равнине Элан?

  - Немного, готов поклясться. Так рассказали дети.

  Тавора поглядела на Т'лан Имассов. - Сможете найти нам воду, Берок, на той равнине?

  Один из неупокоенных поднял голову: - Адъюнкт, мы будем под влиянием Аграст Корвалайна. Дело возможное, хотя трудное, и усилия наши заметят. Спрятаться не удастся.

  - Понимаю. Спасибо, Берок.

  "Она еще думает, что мы сможем. Десять дней! Разум потеряла?"

  Блистиг засмеялся - звук, словно у него разорвалось горло: - Мы шли за безумной бабой. Куда же еще она могла нас привести?!

  Лостара не понимала, где Блистиг находит энергию для гнева, но он воздел руки и закричал: - Малазане! Она ничего нам не дала! Мы просили, мы молили! Во имя солдат, во имя каждого из вас - МЫ МОЛИЛИ ЕЕ! - Он повернулся к армии. - Вы нас видели! Мы ходили в шатер, и все вопросы она бросала обратно, плевала нам в лица! Наши страхи, наши заботы - мы знали, что пустыня непроходима, но она пренебрегла!

  Перед ним стояли ряды, и ни звука не доносилось из них.

  Блистиг плюнул, подскочил к Адъюнкту. - Что это за сила? В тебе, женщина? Почему они умирают без ропота?

  Добряк, Ребенд, Сорт и Скенроу подошли ближе; Лостара понимала - Блистиг не доберется до Таворы, даже Т'лан Имассы не понадобятся. Но офицеры сами смотрели на Адъюнкта, в глазах тоска и жажда.

  Никто не смог бы выдержать этого, даже бог пал бы на колени. Но Адъюнкт стояла. - Банашар, - сказала она.

  Бывший жрец захромал к Лостаре. - Капитан, ваш мешок.

  Она нахмурилась. - Что?

  - Можно взять вещмешок, капитан?

  Хенар помог снять мешок с плеч. Они бросили его на почву.

  Встав на колени, Банашар развязал ремешки. - Она решила, что вы сильней всех, - бормотал он. - Дар бога? Может быть. О, - он поднял глаза, - может, вы просто упрямее всех.

  Откинув выгоревший клапан, он порылся внутри. Вытащил маленький деревянный ящичек.

  Лостара вздохнула. - Это не...

  - Вы были рядом, - сказал Банашар. - Мы знали, что вы справитесь.

  Он с трудом начал вставать и кивнул, когда Лостара помогла. Медленно пошел к Адъюнкту.

  В памяти Лостары воспоминание... Тронный зал. Цеда. Король... "жалуется, что за мелкий дар - кинжал. Но что ответил Цеда? Суровая необходимость..."

  Банашар открыл крышку. Адъюнкт вытащила кинжал. Подняла перед собой.

  "Требуется пролить кровь. Иногда нужна кровь..."

  Тавора поглядела на нее. Лостара поняла, что произнесла эти слова вслух.

  Банашар сказал: - Адъюнкт, королевский волшебник...

  - Старший Бог. Да. - Тавора долго изучала нож, а потом не спеша подняла голову. Окинула взглядом всех. И что-то мелькнуло на ее лице, на этой сожженной невыразительной маске. Трещина, ведущая к... к такой боли. А потом всё пропало. Лостара гадала, не привиделось ли ей, не вообразила ли она всё это. "Она то, что мы видим. А видим мы немногое".

  Банашар произнес: - Ваша кровь, Адъюнкт.

  Лостара увидела: Скрипач за спиной Таворы отворачивается, словно ему стыдно.

  Адъюнкт смотрела на всех них. Лостара вдруг оказалась рядом с Таворой - когда она перешла? Непонятно... Все взоры устремлены на Адъюнкта. Она видит кривящиеся губы, блеск необоримой нужды в глазах.

  И Тавора Паран сказала, стоя рядом с ней, и голос ее был скрежетом камней: - НЕУЖЕЛИ ВЫ ТАК И НЕ НАПИЛИСЬ?

  ***   

  Скрипач различил звуки музыки, полные такого горя, что душа его была сокрушена. Он не пожелал оборачиваться, не пожелал увидеть. Но ощутил, когда она взяла клинок и глубоко вонзила в руку. Ему казалось: это его собственная рука. Кровь сверкала на простом железном лезвии, заливала чуть видимую, плывущую гравировку. Он видел всё глазами разума - не было нужды поднимать голову, глядеть, как они стоят, глядеть на жажду и отверстую рану, готовую утолить жажду.

  Затем Адъюнкт упала на колени под гнетом тишины слишком великой, чтобы ее осознать. Хлынула кровь.

  Когда она вогнала нож в твердую почву, Скрипач вздрогнул, а звук стал низким и еле слышным. Потом музыка вернулась к нему слабым всхлипом.

  Колени похолодели.

  ***   

  Лостара подняла голову. Забивают последних лошадей? Она и не знала, что животные еще оставались - но вот они кричат где-то в солдатской массе. Она сделала шаг и поскользнулась.

  Хенар тихо выругался - но не от гнева. Он удивления.

  Раздались новые голоса, разрывая армию.

  Снизу раздавался шепот. Она поглядела на почву - темную, покрытую пятнами.

  Мокрую.

  Банашар подскочил к Адъюнкту, поднял на ноги. - Кулаки! - рявкнул он. - Пусть готовят фляги! Живее!

  Вода била фонтанчиками, разливаясь по земле. Солнце всходило; Лостара видела в его свете расходящиеся волны. Вода холодом залила дырявые сапоги, заставив ноги онеметь. Поднялась до лодыжек.

  "Что говорил Рутан Гудд? Мы в низине? И как глубоко тут будет?"

  Она упала на колени, склонила голову и стала пить, словно зверь.

  Вода все прибывала.

  Хаос в армии. Смех. Завывания, голоса, взывающие к богам. Она знала, что будет немало глупцов, пьющих слишком много. Они могут умереть. Но тут офицеры, сержанты - есть кому протянуть руку. К тому же почти все дураки уже мертвы.

  С полными флягами, с тяжелыми, еле качающимися бурдюками... пройдут ли они еще одиннадцать дней? Теперь можно поесть, всосать так много воды, как получится. Вскоре сила начнет возвращаться в руки и ноги. Мысли пробудятся от тупой спячки последних дней.

  Вода поднимается.

  Загудели рога. Охотники вдруг пришли в движение, отступая к возвышенностям. Насколько они знали, нож принес целое море.

  Густой, словно кровь, запах воды заполнил воздух.

Книга VII. Твой тайный берег

Лежи спокойно!

пусть рога сорвались в крик

терзает зов жары

всё неумеренно

сбежал я из толпы

сорвал вуаль, кровь в трещины излил

тебе под ноги

речь мою запомни

не на день не на столетие

слова мои заставят сжаться эхо

эпоха без цепей

хранители презрений

свои пещеры меряют шагами

в походе легионы пыли

взад, вперед завоеватели

гремят под ними тракты

волнения рассыпались

вольны и неуклюжи

не за тебя лью кровь

и все еще бегу

один, как было встарь

и воздух мне лицо целует

отсюда навсегда

он чист и ясен

словно чудо.

"Легионы пыли", Аталикт

Глава 21

Скромностью он не отличался. Замыслив самоубийство, призвал дракона.

"Глупость Готоса"

   "Даже если вы преуспеете, Котиллион... Превзойдете все ожидания и даже желания... они будут говорить о неудаче". Он стоял там, где проявился Омут - прореха в ткани Тени, ныне постепенно заживающая. Тут уже нет ничего, показывающего, какая произошла борьба, сколько пролито крови. Но Хаос чувствуется совсем близко, он словно готов прорваться снова. "Безумие колдунов, амбиции проголодавшихся... мы окружены глупцами, желающими больше и больше. Увы, компания слишком нам знакома и вот некрасивая правда: вряд ли мы стали чужими в этой толпе". Слова Ходящего-По-Краю преследовали его. Дух занимается от дерзости, от величины того, что приведено ими в движение. "Но наконец мы прибыли - канаты обрублены, столь многое - слишком многое - уже вне нашей власти".

  Он видел следы на серой пыли, вспоминая, что есть иные арены, далекие места, где тоже идут яростные битвы. Простоты нет. Пролей кровь - ни за что не догадаешься, какие мириады каналов она себе проложит.

  "Темный Трон, старый друг, мы сделали что могли - но игра намного больше, чем мы вообразили. Игра... боги, какая игра". Рука потянулась к ножу у пояса. Он заставил себя остановиться.

  "Вдохни поглубже. Теперь..."

  ***  

  "Слишком многого ты у меня просишь. Да, конечно, вижу необходимость - я мог ослабеть, мог оказаться на краю, но магия мне не враг. Даже завидую этому дару вашего мира. В моем... ах, ладно. Вера может прогнить. Достаточно одной измены, чтобы украсть целое будущее.

  Ты не узнал бы меня во гневе. Он сиял ослепительно ярко. Среди множества тех - оставшихся позади - были смертные, вообразившие себя богами. Они, должно быть, устроили тиранию, какой не вообразить настоящему богу. Они порабощали поколение за поколением - всех, кто одной с ними почвы, одной воды и одного воздуха. Строили заговоры, чтобы держать всех на коленях, склонившимися в покорности. Теперь каждый раб, измеряя свою жизнь, может видеть истину - если осмелится. Большинство в моем мире, большинство моих детей живут в отчаянии и страдании, в нарастающем гневе.

  Неужели только так и может быть? Должно быть, тираны в это верят. Я иногда мечтаю... да, да, у тебя мало времени... мечтаю о возвращении с блистающими мечами святой мести. Я вижу сны, Темный Трон, об истреблении всех негодяев. Не это ли означает быть богом - быть орудием неумолимого правосудия?

  Было бы хорошо. Согласен.

  Нет, я не так глуп. Разницы не будет. Сумей ты достичь невозможного при помощи горстки смертных, сумей освободить меня... и найти дорогу, в первый же миг, когда я ступлю на родную почву, они охолостят меня. Ранят меня. Изрубят, сдерут кожу и сделают палатку. Чтобы защититься от знойного жара огней, которые сами разожгли. С тиранами вечная проблема: они переживут всех.

  Я сделаю, как ты просишь. Точнее, попытаюсь. Некоторые части тела пропали, и я не надеюсь увидеть их снова. Понимаю, знаю, что некий Шкуродер, самозваный и тиранический король Дома Цепей, обрел много врагов. Отныне пусть считает в их числе меня. Думаешь, он не будет спать?

  Нет, я тоже не думаю. Предатели спят спокойно.

  Темный Трон... ты меня не предашь? Честно?"

  ***   

  - Карса Орлонг, где же боги мира?

  Он вышел за порог, разогнулся. - Не знаю.

  Хватка поглядела на город. Там много проблем. Возможно, они начали наконец решаться. Но... сокрытое под поверхностью никогда не исчезнет. - Ты знаешь, как туда попасть?

  Он поглядел ей в глаза. - Я знаю, как туда попасть.

  Хватка глубоко вздохнула, услышав шум в хижине великана. Подняла взор, уставившись в глаза Тоблакаю. - Я взываю к давней клятве, Карса Орлонг из Теблоров. Ты придешь туда, куда должен, и увечный жрец найдет тебя. Искалеченный, нищий, он подойдет на улице. Из его слов ты всё поймешь.

  - Я уже понял, малазанка.

  - Карса...

  - Богов войны слишком много. - Он взял меч. В хижине за спиной заплакала женщина. - И ни один не понимает истины.

  - Карса...

  Он оскалил зубы: - Когда дело доходит до войны, женщина - кому нужны боги?

  Она смотрела, как он уходит. Прошептала чуть слышно: - Даруджистан, не становись на его пути.

  ***   

  Пыль взвилась над далекими укреплениями. Прищурившись, Паран еще раз откусил от иноземного фрукта, раздобытого фуражирами. Утер сок, стекавший по бороде.

  - Это не помогает, Верховный Кулак.

  Он оглянулся. Ормулоган отчаянно водил по белесой доске обожженной ивовой палочкой. У его ног надулась жирная жаба, пристально следя за усилиями рисовальщика.

  - Тут уже ничего не поможет, - вздохнула жаба.

  - Потомки... - бросил Имперский Художник.

  - В зад потомков, - ответил Гамбл. - Ох, разве не глупо? Критиков никогда не воспринимают как следует.

  - Как следует? То есть как пиявок, присосавшихся к чужому таланту?

  - Ты завидуешь моей объективности, Ормулоган.

  - А ты, - ответил художник, - можешь вставить свою объективность в зад потомкам, жаба.

  Паран доел фрукт, изучил покрытую волосками косточку, швырнул за стену. Вытер руки о бедра. - Кулак Руфа Бюд.

  Женщина, склонившаяся над парапетом, выпрямилась. - Сэр?

  - Собрать роты в условленных местах. Время.

  - Да, сэр.

  Прохлаждавшийся неподалеку Ното Свар вытащил рыбью косточку из передних зубов и подошел ближе. - Это правда?

  - Оружие, - ответил Паран, - хранят в укромных местах. Но приходит время, Ното, когда нужно его обнажить. Время доказать истинность претензий. - Он смотрел на хирурга. - Боги очень давно пинают нас в зады. Не пора ли сказать "хватит"?

  - А в отсутствие богов, Верховный Кулак, мы управимся лучше?

  - Нет, - сказал Паран, проходя мимо, - но мы хотя бы лишимся повода винить кого-то другого.

  ***   

  Сестра Хитроумная осмотрела далекие стены. Внезапно пропали все солдаты. - Они снимаются, - сказала она. - Вопрос, уйдут ли они прежним путем или выйдут через ворота - через остатки ворот - чтобы прорвать осаду?

  Стоявший рядом водраз Рьяный бросил взгляд на лагерь. - Если так, Сестра, нас может ждать беда.

  Сестра Хитроумная предпочла его не услышать. Семя сомнений жаждет воды? Пусть поищет в другом месте. "Еще неделя. Все, что нужно. Брат Безмятежный подойдет с пятью тысячами тяжелой пехоты иноземцев". Силы осаждающих поредели - последняя попытка прорыва была жестокой. У нее осталось половина войска. Контроль над людьми ослабел - чувство, совершенно ей непривычное.

  - Не вижу движения у ворот, Сестра.

  Там есть барьер, снятие потребует времени. "Но... я чую. Они идут к нам". - Собрать роты, Рьяный. Ворота - узкое место. Сумей мы запереть их там, продержимся и утомим их, перемолотим, обеспечив победу.

  - А если они сломят нас?

  Она повернулась, оглядела его. - Сомневаешься в силе моей воли? Вообразил, что этот Владыка Колоды способен на большее, нежели просто меня сдерживать? Я не сдамся, Рьяный. Пойми. Это значит: если каждому судиму и каждому командиру-водразу придется лечь костьми на поле, так и будет.

  Водраз Рьяный побледнел, отдал честь. - Я извещу командиров, что мы наступаем.

  - Пусть готовятся, Рьяный. Приказ о наступлении отдам лично я.

  - Слушаюсь, Сестра Хитроумная.

  Едва он ушел, как она снова обратила внимание на крепость. По-прежнему никакой активности на баррикаде. "Возможно, чувства обманули меня. Возможно, он сбежал через садок и осаде конец. Но он вернется. Появится где-то, когда-то. Эту занозу придется вырывать, уверена..."

  Глаза ее сузились, она моргнула, чтобы избавиться от тумана - но проблема крылась не в зрении. Стены по обеим сторонам заваленных баррикадой ворот покрылись странными пятнами, словно камень превращался в воду.

  Из этих мест начали выходить построенные для боя отряды; из-за спин пехоты потекли застрельщики и лучники. Пять шеренг пехоты расходились, смыкаясь с соседними отрядами. На далеком левом фланге грохотала копытами кавалерия, спешащая занять западный холм.

  Она слышала крики изумления своих командиров, ощущала шевеление страха."Он открыл врата в стенах. Знал, что мы следим за баррикадой и увидим, когда ее начнут разбирать. Знал, что мы не двинемся, пока они не выйдут. И теперь мы не готовы".

  Сестра Хитроумная развернулась. - Стройте линию! Держите линию! "Мой голос овладеет душами, я пошлю вперед судимов, словно бешеных волков. Они не заметят ран. Не познают страха. Они будут думать лишь о резне. Когда падет последний мой солдат, враг станет бессилен. Клянусь!"

  Она увидела: командиры-водразы берут контроль над ротами, щелкая голосами, словно усеянными железом бичами. Она уже чуяла холодную, неумолимую силу Аграст Корвалайна, она наслаждалась растущей мощью...

  Когда кто-то заорал, сестра Хитроумная чуть не пошатнулась."Что?! Я потеряла одного из командиров! Почему?"

  Она видела, как мечутся солдаты там, где миг назад возвышался водраз. Ужас и паника растекались.

  В сорока шагах от первого умер другой командир - грудь его расцвела ранами.

  "Выпустили ассасинов!" Она пробудила Голос: - НАЙТИ! АССАСИНЫ! НАЙТИ ИХ!

  Роты смешались в хаосе. - ВСТАТЬ РЯДАМИ! ГОТОВИТЬСЯ К БИТВЕ!

  Она заметила Рьяного, тот громко вопил, пытаясь вернуть порядок беснующимся судимам. Но едва она направилась к нему... около мужчины возникло темное пятно. Сестра Хитроумная прокричала предупреждение, но поздно - ножи вонзились. Рьяный выгнулся от боли и упал.

  "Аграст Корвалайн, взываю к твоей силе!" Она поспешила вниз по склону. Тьма исчезла, но магия прояснила зрение - она видела след, извилистую тропу... Теперь от нее не скрыться. Маг. Как он посмел! - ЛИШЬ МОЯ ВЛАСТЬ!

  Тут же она увидела, как клубящееся темное пятно замедлилось, пришпиленное к месту, как начало извиваться в панике.

  Сжав от предвкушения кулаки, она шагала туда. Справа ревели рога - противник объявлял атаку. С этим она разберется позже. "Я еще сумею все исправить. Должна!"

  Тьма корчилась в хватке ее силы.

  Едва шесть шагов от нее до скрытого мага. - ЛИШЬ МОЯ ВЛАСТЬ!

  Магия взорвалась, слетев с грохотом - она увидела перед собой шатающегося мужчину. Он упал на колени. Темнокожий, лысый, тощий - "не Владыка Колоды Драконов. Ладно". Она порвет его по суставам.

  Четыре шага. Сапоги хрустят по гравию, он поднимает глаза.

  И улыбается. - Поймал!

  Она даже не услышала, как подкрался убийца, но длинные ножи вонзились в грудь. Ее подняли над землей. Она извивалась на двух эфесах. Убийца поднимал ее все выше. Потом с кряхтением отбросил в сторону; она полетела и сильно ударилась оземь, перекатилась по острым камням.

  Ублюдок оборвал вены под обоими сердцами. Она доживала последние мгновения. Голова откинулась, позволив его увидеть. Грузный, эбеновая кожа, в руках два сочащихся кровью кинжала.

  Все ее водразы были мертвы. Она слышала, как враг вламывается в расстроенные порядки ее войска. Слышала, как началась бойня.

  И еще она слышала разговор мага с ассасином. - Спрячь отатараловое лезвие, Калам. И побыстрее.

  Тот прогудел: - Готово. Ну, сделай меня снова невидимым.

  Голоса отдалялись. - Думаешь, легко? Она чуть не сломала мне спину своими командами.

  Они уходили.

  - Чувствую себя чуток открытым, Быстрый. Так далеко за линией врага...

  - Какой линией?

  Сестра Хитроумная закрыла глаза. "Отатарал? Ты обнажил отатарал? О, глупец". Последние мысли оказались окрашены темным удовлетворением.

  ***   

  Враг сломался, побежал. Вождь Матток подскакал к позиции Парана на западном холме. Натянул удила. - Верховный Кулак! Последние уходят на восток, в долину. Преследовать?

  - Нет, - ответил Паран, следя за Каламом и Быстрым Беном. Те шли по недавнему полю брани. - Матток, начните собирать корм для лошадей. Пошлите отряды в долину, если нужно, но только для сбора. Не охотиться. Боюсь, нам придется скакать быстро.

  - Куда?

  - На юг, Матток. На юг.

  Вождь развернул коня и выкрикнул приказы своему помощнику Т'моролу, который ожидал в стороне с кавалерийским крылом. Теперь они помчались к главным силам. Налетчики Маттока были упорными и уже показали себя с лучшей стороны. Паран потер шею, смотря вслед вождю. - Не удивляюсь, что ты морщился при каждом движении, Даджек, - пробурчал он. - Я словно в клубке перепутанных веревок. "Но враг сломался при первом столкновении, и то, что казалось опасной схваткой, стало побоищем. Всего несколько потерь, и то умерли торопливые идиоты, напоровшиеся на свое оружие". Колдовские голоса - это, конечно, хорошо, но если дисциплина основана лишь на них... "Да, теперь мы видим все недостатки, верно?"

  - Верховный Кулак, - начал Быстрый Бен. Он шагал, словно человек, которого жестоко побили. Лицо вытянулось, глаза бегали, в них читалась боль.

  Паран кивнул: - Верховный Маг. - Было так плохо, как мне кажется?

  - Не совсем. Давно не практиковался. Думаю, разучился быть незаметным.

  Забавно слышать, подумалось Парану. Он поглядел на ассасина. Тот спрятал оружие и выглядел довольным собой. По какой-то причине Парану захотелось сбить с него эту спесь. "Вы ведь убивали людей, не так ли?" Он заговорил не сразу. - Ваша жена требует внимания.

  Мужчина скривился. - Сейчас?

  "Это было легко". - Вы покрыты кровью, капрал, так что, наверное, хотите помыться.

  Быстрый Бен фыркнул: - Я уж позабыл, Калам. Ты жалкий капрал, а значит, я могу тебе приказывать что захочу.

  - Только попробуй, Худом укушенный змей.

  Когда ассасин ушел, маг повернулся к Парану. Помешкал и сказал: - Я ощутил где-то далеко на юго-западе...

  - Я тоже, Быстрый Бен.

  Глаза снова забегали. - Знаете, что это?

  - А вы?

  Верховный Маг вздохнул. - Снова начинаем, да?

  Паран чуть склонил голову. - Признаюсь, прося Калама у Темного Трона, я не ожидал, что вы станете доставщиком. В последний раз я ощутил вас в армии моей сестры. Вы старались не высовываться.

  Быстрый Бен кивнул. Он выглядел задумчивым. - Вы могли вынюхать такое? Впечатляет, Ганоэс Паран. Вы прошли долгий путь от того нервозного, всегда готового сблевать капитана, которого я встретил в Черном Коралле.

  - Живот у меня до сих пор болит, Верховный Маг. Что до способности ощущать далекие силы... увы, она стала еще более неопределенной. Ясно, что в сфере влияния Аграст Корвалайна я практически слеп. А с сестрой мне не было легко даже в лучших обстоятельствах...

  - Ее меч.

  - Да. И... кое-что другое.

  Быстрый Бен сочувственно кивнул: - Сестры, да уж. - Взгляд его стал острее. - То... явление, что мы ощутили. Думаете... это была она?

  Паран нахмурился. Одно упоминание о животе вызвало спазм боли, и его снова начало слегка подташнивать. "Поглядите на нас. Все еще ходим вокруг да около. Забудь, Паран. Будь честен и увидишь, что случится". - Не знаю, Верховный Маг. Но намерен выяснить.

  Быстрый Бен засмотрелся на скопления солдат, обыскивавших вражеский лагерь. Потом протер глаза. - Ганоэс Паран, кто мы? Здесь, кто мы такие?

  Паран ощутил, как дергается лицо - тревога вновь вгрызлась в желудок. - Быстрый Бен, мы солдаты Императора. Как и всегда.

  Бен метнул на него взгляд. - Вы были ребенком, когда он правил.

  Паран кивнул: - Тем не менее.

  - Да-а, - пробормотал маг, словно человек, пытающийся проглотить дурные вести. - Тем не менее. Но... империя его исчезла, Паран. Если вообще существовала.

  "Что за острое наблюдение". - Ничто не вечно, Быстрый Бен. Кстати говоря: как вы оцениваете шансы Калама с Миналой?

  Быстрый Бен хмыкнул - то ли сочувственно, то ли с иронией. - Не надо. Лично я считаю, они подходящая пара. Хотя и пытаются содрать друг с дружки шкуры, если понимаете, о чем я...

  - Вроде бы.

  - Проблема не в любви.

  - Во всем остальном.

  Быстрый Бен кивнул, пожал плечами: - Так скажите мне, о Владыка Колоды Драконов, что нас ждет?

  - Это зависит.

  - От чего?

  - Боги подлые, с чего начать?

  - С самого худшего варианта.

  "Худшего?" - Сколь много вы уже знаете?

  Быстрый Бен яростно потер лицо, как будто пытался его изменить. "Наверное, став кем-то другим". - Не так много, как вам может казаться. Темный до сих пор не забыл неких прошлых обид - хотя ума не приложу, в чем может быть дело. Откровенно говоря, мы друг другу секретов на ушко не шепчем.

  - И все же, - сказал Паран, явно не убежденный.

  - Что же. Вы должны понять - обычно я работаю один. Если же требуется помощь, я стараюсь убедиться, что сделка выгодна обеим сторонам... чтобы не было желания вонзить нож в спину. Признаюсь вам, Верховный Кулак - я никому полностью не доверяю.

  - Вообще никому?

  - Доверие к некоторым... людям... происходит от хорошего их понимания. Я начинаю им доверять,только когда знаю, что они сами намерены делать.

  - Довольно циническая точка зрения.

  - Но самая надежная. Не нужно быть провидцем, чтобы понять: почти все заботятся лишь о себе самих. Едва вы поймете, чего они хотят, как сможете...

  - Манипулировать?

  Колдун пожал плечами: - Неужели я сам такой загадочный? Во мне двенадцать душ. Подумайте. Все эти жизни, желания, сожаления, обиды. Все, что вы пережили в жизни, я пережил двенадцать раз. Некоторые из моих душ... стары.

  - Но при нужде вы можете работать заодно, ради общей цели.

  - Как скажете.

  Паран смотрел на собеседника. "Загадочный? С чего бы?" - Ладно. Очень хорошо. Худшее? Начнем же. Куральд Галайн падает к ногам мстительных Тисте Лиосан, они находят путь в сердце Тени, свергают ее Повелителя и маршируют вовне, в наш мир, соединяясь с Форкрул Ассейлами в потопе уничтожения, пока не падет последний город, пока не зарастет последнее поле, пока не перестанут рождаться дети человеческие. Продолжать?

  - Есть еще?

  - Старшие Боги, освободив наконец Отатараловую Драконицу, успешно уничтожают магию, кроме той, что платит кровью - конечно, если Корабас не будет убита. Но это будет означать, что ее убили выпущенные в мир Элайнты, а они станут искать власти не только в нашем королевстве, но во всех, учиняя хаос везде, где только смогут. Даже стерев нас с лика земли, эти ужасные силы будут драться за господство. Боги погибнут, магия станет жаждой, кою рискнут утолить только глупцы, и тогда... что, продолжать?

  Быстрый Бен облизал пересохшие губы. - Части Бёрн умирают - по пути сюда, где бы мы ни касались почвы мира, я ощущал: кожа ее горит, иссыхает и становится чем-то... лишенным жизни.

  - Да, это Отатараловая Драконица.

  - Похоже, я уже знал, - буркнул Бен. - Только пытался не думать, надеялся, что мимо пронесет. Дыханье Худа! Ганоэс Паран, скажите, что можем мы сделать для предотвращения всего этого?!

  Брови Верховного Кулака взлетели: - Как неудачно. Этот вопрос я хотел задать вам, Верховный Маг.

  - Не смешно.

  - Я и не пытался.

  - Ваша сестра...

  - Да, сестра. Вы были с ней, колдун. Она должна была изъяснить свой план.

  Быстрый Бен отвернулся. - Она освободит, если сумеет, Увечного Бога.

  - И что?

  - Откуда мне знать? Вся ваша семья такая? Ни слова друг другу? Мертвая тишина за обеденным столом? Так вам и удавалось преуспевать?

  Паран поморщился: - Не могу сказать, что мы особенно "преуспели".

  - Что она может утаивать?

  - Хотелось бы знать.

  Нарастающее возбуждение Быстрого Бена было заметно по тому, как он размахивал руками, как нервно ходил взад и вперед. Широко раскрытые глаза впились в Парана. - Думал, вы всё запланировали ВДВОЕМ!

  - ЧТО мы запланировали?

  - Вы Владыка Колоды Драконов!

  - Точно. А вы хотите раскинуть картишки?

  На миг показалось: глаза Быстрого Бена вывалятся из орбит. Он закричал с внезапной надеждой: - Чтение! Да - вот оно! Я устрою проклятое чтение прямо сейчас. Почему нет?

  Однако Паран покачал головой: - Вы этого не хотите, Верховный Маг! Поверьте мне. В игре слишком много грубых игроков. Икарий. Драконус. Первый Меч Т"лан Имассов. Олар Этиль, Сильхас Руин, Тулас Отсеченный, Кайлава - даже Грантл, Смертный Меч Трейка. А теперь Элайнты. Сколько драконов вылетело через врата? Сотня? Тысяча? О, и Старшие Боги: Эрастрас, былой Владыка Платок, Килмандарос и ее сын...

  Быстрый Бен смотрел на Парана как на умалишенного.

  Тот поморщился. - Что такое?

  - Они... они ВСЕ ЗДЕСЬ?!

  - Помните, Колода Драконов у меня в проклятой голове. Я уловил первые ветра схождения сил уже давно. Поверьте, это будет самое большое, какое видывал мир. Даже при Сковывании. Никто не говорил, что будет легко, Верховный Маг. Вопрос в том, что вы можете предложить?

  Быстрый Бен зарычал: - Ну, как вы думали? Еще хорошие новости!

  - А именно?

  Верховный Маг вскинул руки: - Только добавим К'чайн Че'малле и Джагутов. А, ох, я забыл упомянуть самого Худа, уже не волочащего за собой за ножку Трон Смерти. И черт знает сколько буйных фанатиков Волков Зимы! А как насчет самого Увечного Бога - он будет сидеть тихо? Почему бы? На его месте я, едва увидев спасительную дверь в конце коридора, резал бы по пути глотки. Я заслужил право на такую месть, что...

  Паран крякнул: - Что ж, тогда все еще сложнее, чем я вообразил.

  Быстрый Бен, казалось, подавился ответом. Прокашлявшись и сплюнув, он затряс головой. Утер с глаз выступившие слезы. Глубоко, прерывисто вздохнул. - Нужно секретное оружие, Паран.

  - Я как нутром чувствовал...

  - Оттого и дыра в желудке?

  "Надеюсь, нет". - Думаю, нам понадобятся два секретных оружия, Верховный Маг.

  - Прошу, умоляю, продолжайте.

  - Быстрый Бен, скажите, кто самый крепкий среди Сжигателей Мостов? Подумайте хорошенько. Подавите самолюбие. Не обращайте внимания на любимчиков, не забывайте тех, кто отравлял вам жизнь. Я говорю не о наглецах, не о любителях бить в спину, не о позерах. Самый крепкий, Быстрый Бен. Утром и к вечеру, в хорошие времена и в плохие. Скажите, кто это?

  Маг скосил глаза, посмотрев на почву у ног, вздохнул. Поднял взгляд. - Не нужно продолжать, Ганоэс. Ответ был на уме с самого начала. Мы все знали.

  - Кто?

  - Скрипач. Среди живых нет человека крепче.

  Паран отвел взгляд. - Моя семья... да, мы были не подарок. Но скажу вам единственное, в чем уверен. Начну с воспоминания. Сестра расчистила себе кружок во дворе имения; там она - хотя ей было всего пять лет - начала разыгрывать с куклами битвы изо всех свитков и книг, которые удавалось найти. Иногда отец, когда Верховные Кулаки приезжали ради сделок с конями, устраивал своего рода вызов - ветераны, командующие садились играть в солдатики против некрасивой девчонки. Хорошо рассчитывайте силы и увидите, что будет. Моя сестра, Быстрый Бен, с семи лет не проигрывала ни одному командующему. Когда их трупы унесли прочь, она влезла в историю еще глубже, она начинала битвы на стороне неудачников - и приводила их к победе.

  - Значит, Тавора.

  - Вспомните всех великих военачальников. Дассема, Колтейна, К'азза, Даджека, Седогривого. Говорю честно: я поставил бы на Тавору. Боги подлые, против них всех. Одновременно. - Он продолжал, смотря на юго-запад. - Вот они, Верховный Маг. Скрипач и моя сестра. Наше оружие.

  Он оглянулся. Быстрый Бен внимательно изучал его.

  Маг сказал: - Возвысившиеся Сжигатели хранят врата Смерти.

  - Знаю.

  - Кроме Ежа. Вискиджек послал его назад, к Скрипачу.

  - Неужели?

  - Помните Крепь, Ганоэс Паран?

  - Насколько могу. Не особенно.

  - Точно, вас там не было, когда мы собрались на холме за городом, чтобы все снова перетрясти. О, будь вы там, Печаль воткнула бы вам кинжал в спину.

  - К чему это, Быстрый?

  - Просто... все мы были там, пытаясь найти смысл. И теперь такое чувство... мы скоро встретимся снова. Чтобы положить делу конец.

  - Так или иначе.

  - Да.

  - Оцените наши шансы, Верховный Маг.

  - Ничтожные.

  - А наше оружие?

  - Я поручусь за Скрипа, как вы за сестру, - сказал он с лукавой улыбкой. - Подозреваю, это лучшее, на что можно надеяться.

  - А у меня есть еще парочка - вы и зловеще знаменитый Калам. Знаете, не будь я реалистом - ощутил бы полную уверенность.

  Улыбка стала гримасой. - Вы точно полагаетесь на нас, Верховный Кулак?

  ***   

  Он ощущал ее взгляд, когда садился на коня. Влез в седло, подобрал поводья, покосился на широкую уступчатую долину, что тянулась справа. "Богатые земли". Он поглядел на нее. - Чего?

  Минала покачала головой. - Нынче он готов убить тебя по-настоящему. Ты ведь сам понимаешь?

  Калам фыркнул: - Чего бы тебе ни казалось, Минала, попомни мое слово: тебе не вообразить, чего только мы ни пережили вместе с Быстрым.

  - Отлично. Впечатли меня.

  - Может, это будет невозможно, но я постараюсь. Джагуты и Чтящие Багряной Гвардии в Моттском лесу. Ассасины-маги Тисте Анди и высокорожденные демоны в Даруджистане. Больше Когтей, чем ты могла бы сосчитать. - Он поглядел, увидел непроницаемое лицо. Вздохнул. - А на нас ни царапинки. Икарий, Паннион Домин, К'чайн На'рхук и драконы-Солтейкены - Быстрый одолел всех. Что до меня... сумей я поднять каждого убитого воина и демона, моя армия утопила бы Форкрул Ассейлов в моче, не доводя до рукопашной.

  Она продолжала смотреть. Потом произнесла ровным тоном: - Вы оба невыносимы.

  - Не нервничай, - прогудел он. - Я слишком много вывалил.

  Вокруг Войско Парана собиралось в поход - от дня оставался лишь вечер, но Верховный Кулак, похоже, не намерен давать своим частям отдых. "Торопится. Это всегда плохо. Хотя солдаты достойные. Много людей с севера Генабакиса и с Малаза. И еще конники, племена Семиградья. Племена меня всегда пугали".

  Минала отпила из бурдюка и продолжила: - Все вы, Сжигатели, были такие? Наглые, самовлюбленные, эгоисты?

  - Да, мы заработали право ходить гордо.

  - Чепуха.

  - На деле, - сказал Калам, не обращая внимания на ее комментарий, - потому нас и решили стереть с лица земли. Ни один офицер не задерживался. Нашей компанией правили сержанты... ну, раньше Вискиджек, но и при нем сержанты ставили на голосование приказы, какие отдать лейтенантам и капитанам, как и нам, солдатам. Можешь вообразить, высшему командованию такое не нравилось. О, мы могли слушаться тех немногих, которых уважали - Дассема, Даджека. Тех, что заслужили свою соль. Но других? Ни шанса.

  - То есть вы были неуправляемыми.

  - То есть мы действительно задумывали свергнуть Императрицу. Да, если так посмотреть, Лейсин пришлось нас уничтожить. Выбора не было. Наверное, ей не хотелось убивать самых крутых солдат, но других вариантов мы не предложили.

  - Чудесно. Наконец хоть немного честности.

  - Итак, теперь я в Войске, жена. Отсюда вопрос: что здесь делаешь ты? Тут небезопасно.

  - Дети Темного Трона. Те, что выжили. Я не могла смотреть им в глаза после всего, что было. Не могла вынести. И видела - Темный и Котиллион что-то задумали. Но в-основном, - она пошевелила плечами, - это дети и то, что было у тронного зала. Уверяю, и Быстрый Бен не медлил, хотя был, похоже, при смерти. Не медлил, ушел.

  - Икарий, - пробурчал Калам. - Может, однажды мы схлестнемся и увидим...

  Минала фыркнула: - Это положит быстрый конец твоей наглости, Калам Мекхар.

  Сигнальщик махал флагом - пора было скакать к авангарду. Калам подумал над словами Миналы и вздохнул.

  Они пнули коней в бока.

  И Калам попросил: - Любимая, еще раз расскажи о том Тисте Эдур с копьем...

  ***   

  Командор Эрек-Але из Серых Шлемов вошел в шатер и обнаружил брата Безмятежного в углу, в тенях, смотрящим на холщовую стену. Никого больше не было, хотя Эрек-Але вызвали очень спешно.

  - Чистый?

  Безмятежный медленно повернулся. - Вас когда-либо погребали заживо, Эрек-Але? Нет, воображаю. Нет. Возможно, ночной кошмар... ладно. Утром я ощутил гибель Сестры Хитроумной. Мертвы и все ее офицеры. Осада снята, наш враг свободно движется сюда.

  Эрек-Але моргнул, но промолчал.

  - Снимите шлем, - сказал Безмятежный. - Видите, вон там? Графин с иноземным вином. Признаюсь, приобрел к нему вкус. Очень помогает избавиться от... дурных порывов. - Он пошел и налил себе кубок. Потом налил второй, махнул рукой в приглашении.

  Прижав шлем локтем к боку, Эрек-Але покачал головой: - Дурные порывы, Чистый? Неужели наша цель не справедлива?

  - О да, Эрек-Але, волна нашего воздаяния восстановит справедливость. Но будет тут и преступление. Мы не щадим детей. Не просим их переделать мир, создать новое место смирения, уважения, сочувствия. Не даем им шанса исправиться.

  - Чистый, - сказал Эрек-Але, - учение Волков делает ясным, что каждому поколению дается новый шанс. И каждый раз оно повторяет грехи отцов и матерей. "Удар, сражающий невинного ребенка, удар, валящий дерево в лесу - размах движения может быть разным, но рукой движет одно желание". Так сказала бы Вольность, нуждайся она в словах.

  Безмятежный блеснул глазами из тени: - И вы не верите в презумпцию невиновности?

  Эрек-Але склонил голову к плечу: - Чистый, Серые Шлемы верят в очень многое. Мы не отказываемся видеть страдания невинных - будь то дитя или зверь. Говоря от имени Вольности, мы начинаем с призыва к совести людей. Но когда совесть отсутствует или ей пренебрегают - что нам остается?

  - Вы очевидно наслаждаетесь диспутом, Эрек-Але. Напоминая мне лучшие дни... мирные дни. Что ж, я буду размышлять, каким мог бы быть мир, стань совесть чем-то большим, нежели слабый шепот. Если бы она могла поднять руку во гневе... А окажись простой отпор недостаточным, могла бы сомкнуть хватку на горле, выдавив жизнь из преступника...

  - Прежде всего мы верим, Чистый, - вмешался Эрек-Але, - что рука совести - это мы.

  - Рука с мечом.

  - Да, если нас вынуждают им воспользоваться.

  Безмятежный осушил графин и достал новый. - Но ваши сородичи, люди - ваши жертвы - могут увидеть в вас лишь злодеев, ужасающих губителей невиновных. Сами понятия вины и невиновности станут им не важны.

  - Если мы творим зло, то лишь ради устранения другого зла.

  - Ища... нейтрализации противоположностей. - Безмятежный улыбнулся.

  - Сестра Почтенная могла поставить нас на колени, Чистый. Но мы не столь наивны. Мы пришли к вам лишь потому, что искали возможность отдать жизнь ради правого дела. Вы сможете использовать нас, пока не погибнет последний воин. Не было нужды принуждать Напасть.

  - Верю вам, Эрек-Але. Нахожу в вас и вашем народе многое, достойное восхищения. И буду сожалеть, что посылаю вас на смерть. Но, как вы сами должны понимать, Вольность представит угрозу даже нам, Форкрул Ассейлам, если ее полностью освободить.

  - Чистый, мои "Престолы Войны" привезли вам величайшего врага. Я отлично знаю, что грядет. Я верю - и думаю, Смертный Меч и Надежный Щит согласились бы со мной - что в грядущей войне проиграем МЫ ВСЕ. И наше поражение станет победой Вольности.

  Безмятежный замолчал, изучая командира Напасти. Нечеловеческие глаза не моргали. Потом раздался слабый вздох. - Я неправильно вас просчитал, Эрек-Але? Вы перешли на другую сторону... чтобы уравновесить чаши весов?

  - Посылайте нас на смерть, Чистый, если вам нужно. Мы будем ждать на той стороне.

  Безмятежный сделал шаг к нему. - Я хорошо знаю малазан. И я их встречу!

  - Смертный Меч Кругхева встала перед Адъюнктом Таворой и отдала ей свой меч. Перед НЕЙ, Чистый, мы не склонимся.

  - Сестра Почтенная заставила вас встать на колени, ты, помпезный дурак!

  Эрек-Але чуть склонил голову набок. - Неужели?

  - Вы противились!

  - Чистый, зачем бы нам противиться? Не забывайте, это мы пришли к вам, не наоборот.

  Безмятежный снова отвернулся к стене. Опустил голову. Кубок был пуст. - Завтра мы удвоим шаг, Командор. Мы выследим иноземную армию - убийц Сестры Хитроумной. Вы, Напасть, броситесь в битву и не отступите. Враг будет уничтожен, пусть придется отдать ваши жизни до последней!

  - Именно, - отозвался Эрек-Але.

  - Можете идти.

  Надев шлем, Эрек-Але покинул шатер.

  ***   

  Сестра Почтенная, морщась от боли в ногах, прошлась вдоль гребня, смотря на опустошенную округу. Она видела, где именно брат Старательный создал земляные валы, гнезда арбалетчиков, окопы и траншеи. Она понимала: он намерен направить врага в место, где его удобнее всего истребить. Лишь передовые отряды и корпус инженеров Армии Судимов находились в окопах, остальные силы держались ближе к городу, где легче было организовать доставку припасов и подкреплений.

  "Какая армия! Пятьдесят тысяч для одной битвы, говорит Брат Старательный. И скоро придут Серые Шлемы Напасти. Пять тысяч тяжелой пехоты, фанатиков, всецело покорных желаниям моим и Брата Старательного. А вокруг Шпиля еще двадцать тысяч в неприступных укреплениях. Какой неприятель дерзнет бросить вызов?"

  Она видела впереди своего командующего в окружении офицеров и гонцов. Старик Старательный, казалось, сбросил многие годы в предвкушении неминуемой схватки. Подходя, она расслышала часть его речи: - ... оголодавшие - мы отлично знаем, как бесплодны ныне южные земли. В своем ослабленном состоянии они поставят всё на единственный отчаянный натиск. Победа или смерть. Нам лишь нужно задержать их до истощения сил, ведь резервов у них не будет. Потом и только потом мы будем наступать. А, Сестра Почтенная. Приветствую.

   - Брат Старательный. Все увиденное меня радует.

  Он признательно склонил голову. - Сестра, есть вести от Сестер Тишины и Равной?

  - Нет, но я не особо обеспокоена. Правду говоря, мы можем обойтись и без них.

  Он нахмурился, однако кивнул.

  Затем они отошли в сторону от свиты. - Брат Старательный, - сказала она, изучая плоды его приготовлений, - я знакома с укреплениями Шпиля и твоей главной армии. Где же резервные армии?

  - Сестра Свобода и Брат Грозный командуют двадцатью тысячами пехоты Колансе, что стоит в десяти лигах к западу. Брат Высокий держит наготове пятнадцать тысяч вспомогательных сил судимов. Их положение позволит как ответить на прорыв из северной крепости, так и пойти на юг, навстречу чужим армиям. Впрочем, я не предвижу такой необходимости. - Он замолчал. Почтенная увидела, что по склону торопливо взбирается гонец.

  - Новости, - сказала Почтенная. - Спешные.

  - От дозоров на юге, Сестра.

  Конь судима был покрыт пеной и шатался от утомления. Когда всадник натянул поводья, животное чуть не упало. Потный гонец спешился и предстал перед Старательным. - Инквизитор, - начал он, задыхаясь.

  - Момент, - прервал его Старательный. - Вижу, ты гнал коня изо всех сил, Судим, и усилия взяли дань с твоего несовершенного тела. Соберись, отдышись. Доложишь, когда будешь готов.

  Мужчина сделал несколько вдохов, успокаивая сердце, кивнул: - Инквизитор, донесение по цепочке. Армия в шести днях пути к югу.

  - Размер армии?

  - Около семи тысяч, Инквизитор.

  Старательный жестом подозвал офицера: - Водраз Поспешный, подготовить один конный батальон и обоз на три полных легиона - воду и пищу. Вы быстро пойдете навстречу армии с юга. Эти иноземцы - наши союзники, пехотные части Серых Шлемов из Напасти. Относитесь к ним уважительно, Поспешный. Отвечаете жизнью.

  - Да, господин. Доставить ваше послание?

  - Сойдет простое приветствие, пока мы не встретимся лично. Однако я уверен - у них есть вести о положении врага. Их следует донести мне немедленно. Убедись, что у тебя достаточно конных гонцов.

  Водраз отдал честь и удалился.

  Сестра Почтенная вздохнула: - Значит, скоро. - Она ненадолго замолчала. - Уясни, Брат, что Сердце следует охранять прежде всего. Мы отлично знаем: боги наготове, собираются силой или обманом похитить у нас этот орган. При неудаче они попросту его уничтожат.

  - Никто не смеет надеяться подойти близко, Сестра. Сила Аграст Корвалайна отвергает их, так будет и в будущем. Единственный путь к Сердцу - через их смертных служителей.

  Она боялась, что упустила нечто. Нечто... жизненно важное. - Я буду лично стеречь Сердце. Я не уйду от него.

  - Понимаю, Сестра Почтенная. Тогда ты получишь отличный вид на сражение, сможешь узнать о победе даже прежде нас.

  - Если же я увижу поражение, Брат, то собственными руками уничтожу Сердце.

  - Разумно, - отозвался он.

  "Этого достаточно? Что еще мы можем сделать? И откуда, откуда эта внезапная тревога?" Она сузила глаза, смотря на юг. - Почему, Брат, мы встречаем такое противодействие именно сегодня? Еще год или два, и Аграст Корвалайн обретет такую силу, что овладеет миром. И тогда мы учиним правосудие над каждой страной, обрушим праведный гнев.

  - Их подгоняет Падший Бог, Сестра Почтенная. Мы не знаем точно, насколько он слаб и скован, но я не сомневаюсь: за игрой стоит он.

  - Вероятно, так и должно быть, - сказала она задумчиво. - Разве его вера - не полная противоположность нашей? Порочные, беспомощные и безнадежные... дерзают встать перед святым совершенством. Слабые духом против духа упорства, сломленные против целостных. Но меня поражает, Брат, их уверенность в возможности победы! Они проиграли еще до прихода сюда, при всех своих сомнениях и взаимном недоверии.

  Тощее лицо Старательного изобразило слабую улыбку. - "В войне фанатиков со скептиками фанатики побеждают всегда". - Он пожал плечами, видя, как она хмурится. - В подвалах дворца, Сестра, наши архивисты наткнулись на древние джагутские свитки. "Глупость Готоса". Я лично ознакомился с его необычными воззрениями.

  Ассейла скривилась: - Фанатизм, Брат Старательный, это гавань заблуждений. Мы не фанатики, пусть всем кажется иначе. Мы совершенно отличны, ибо наша цель - правосудие, что превыше нас самих и даже нашей расы. Мы, Форкрул Ассейлы, можем лишь стремиться к истинному совершенству, тогда как правосудие бытует вне нас и состоянию его совершенства ничто не может повредить.

  - "Когда мудрость истекает кровью, глупцы торжествуют".

  Почтенная метнула на него быстрый взгляд: - Сжечь свитки, Брат Старательный. Это приказ.

  Он поклонился: - Будет сделано немедля, Сестра Почтенная.

  - И чтобы я больше не слышала глупостей этого Готоса. Понятно?

  - Понятно, Сестра Почтенная. Прости меня.

  Бедра ее ожгла старая боль. "Мы шли так далеко. Но наконец мы стоим там, где нужно. Мы стали точкой опоры мира. Где же еще искать правосудие, если не в точке опоры?" Тучи пыли поднимались над командами, которые еще завершали работы. Рассерженная жжением в глазах и горьким вкусом во рту, она отвернулась. - Продолжай, Брат Старательный.

  ***   

  Буян простерся в жухлой траве, не сводя глаз с лежащего внизу обширного лагеря. Выругался, сунул руку под живот, достав острый камень. Геслер рядом пошевелился, поскреб нос. - Выглядит зловеще, не так ли?

  Отряд солдат Напасти вел шестерых товарищей - раздетых до исподнего, лишенных оружия - к траншее, из которой только что вылезли копатели. Заключенных построили в линию около траншеи, заставили встать на колени. Блеснули клинки. Покатились головы, тела упали в яму.

  Геслер крякнул. - Понятно, почему Крюк и Мошка вчера так бесились около длинных курганов.

  Буян со вздохом ответил: - Делай мы так, вместо того чтобы вечно спорить - уже убили бы друг дружку тысячу раз.

  - Некоторые не любят, когда кончается вечеринка.

  - Точно.

  - Слушай, - заявил Буян, - мы вляпаемся в дерьмо. Нужно было сделать, как предлагал Гу'Ралл - порубить их всех, начиная с Танакалиана.

  - Кругхева, впав в дурное настроение, могла согласиться. Не держи мы ее под присмотром, рано или поздно она попыталась бы разобраться с ними лично, - пробурчал Геслер. - Но это было бы неправильно. Против тактики.

  - Ох, снова начали. Высочайший Меч-В-Кулаке, Великан Геслер по прозвищу Ваша Надменность изволит толковать о тактике. Ставлю все жалование, что остальная Напасть ждет в столице Ассейлов, и вместо пяти тысяч Серых Шлемов сейчас нам придется убивать вдвое больше через неделю. Где тут тактика?

  - Кругхева считает, Буян, что сможет их вернуть. Но еще не время.

  - Она еще считает, что солнце каждый вечер заходит в ее задницу, а каждое утро показывается изо рта. Она съехала с катушек, Гес. Ты же сам видишь. Сумасшедшая как пятиглазый одноусый кот...

  - Погоди-ка. Кто это?

  - Кто? Где?

  - Та девушка.

  Буян замолчал, всмотрелся. Увидел, что к девушке подходит Танакалиан, изумился, когда Щит пал на колени. Было слишком далеко, чтобы подслушивать, но по жестам - девица указывала на траншею - стало ясно: она чем-то недовольна.

  Потом она явно устроила подлому говнюку нагоняй.

  - Наверное, это она, - сказал Геслер, - та, о ком говорила Финт.

  - Дестриант, - буркнул Буян. - Вопрос в том, как, Худа ради, она здесь очутилась?

  - Садок. Ее выплюнули Волки.

  - Если Кругхеве придется кого-то валить, то ее.

  - Ты, наверное, прав. - Геслер отполз с края обрыва и сел. Миг спустя Буян оказался рядом. Геслер сказал, стирая грязь с ладоней: - Волки Войны, да? Как же получается: армия их действует, будто не знает, что мы в полудне пути?

  Буян поскреб подбородок. - Волки охотятся. На них никто не охотится.

  - Кроме нас, людей.

  - Похоже, им никогда не приходило в голову оглянуться.

  - Наверное, Адъюнкт была права, - признал Геслер. - Армия Че'малле готова вонзиться, как нож в середину стола.

  - Мы больше похожи на змей в траве, и зубы наши сочатся гадским ядом. - Буян мрачно улыбнулся. - Возбужден, Смертный Меч?

  Глаза Геслера сверкали. - А ты?

  - Не. Это ты готов лезть в бучу.

  - Я исправлюсь. Спасибо.

  - Просто держи голову пониже, Гес. Вот все, о чем прошу.

  Геслер не верил своим ушам. - Вот это щедро, Буян! Не знай я тебя...

  - Я закалился в битвах, Гес. Заслужил мудрость в жестоких испытаниях.

  - И как тебе удается сохранить невозмутимость?

  - Мы, закаленные ветераны, умеем это лучше всех. Ну, пойдем в лагерь. У меня слюнки текут при мысли о порции подмышечных грибов и большой кружке, полной брюшного сока.

  ***   

  "В сердце его измена". Сеток смотрела вниз, на обезглавленных братьев и сестер, ощущая ярость Волков, пытаясь сдержать дикий гнев. Присутствие зверобогов в душе кружило бездумным штормом; снова и снова она оказывалась в миге от утопления в этом потоке. "Я Сеток. Дайте мне быть вашим голосом! Слепая злоба бессмысленна - пусть ваша сторона права, но человеческий разум должен вести нас в грядущей войне".

  Именно этого не понимает Танакалиан. Или боится больше всего на свете. "Мы должны быть свободными, чтобы говорить. Все мы. Мы должны свободно возражать, спорить - но даже Волки этого не понимают. Поглядите на тела - они возражали против быстрого шага... кроме всего прочего. И прежде всего они высказывали страх перед неготовностью товарищей-солдат. Армия переутомлена".

  Она повернулась к югу, прищурилась, глядя на травянистый обрыв. "Если они сейчас нападут, эти воины-ящеры, мы падем, словно мириды под ударами топора. Если они придут сейчас, придется пробудить Волков. Но... шаги богов по земле призывают, подобно грохоту военных барабанов. Сила влечет силу - слишком рано, слишком далеко.

  И все же... непонятно. Почему они не атакуют?"

  Она повернулась и увидела Танакалиана. "Еще одна встреча. Снова поставить его на колени, снова унизить? Нет. Это подождет". Она тоже пошла, чтобы встреча состоялась далеко за пределами слышимости солдат. "И все же... в сердце его измена".

  Он заговорил, еще не успев ее нагнать: - Дестриант, вы должны понять. Напасть связана строгими правилами поведения. Именно дисциплина дает нам силу.

  - Ты уничтожаешь армию, Надежный Щит.

  - К'чайн Че'малле...

  - Уже нас нашли.

  Глаза его расширились, но вопросов не последовало. - Нужно послать на них Волков, Дестриант! Нельзя надеяться на...

  - Теперь, когда наши солдаты едва стоят на ногах? Ты прав.

  Он подобрался. - Я всегда помнил об этой угрозе, Дестриант. Надеялся, что К'чайн Че'малле просто сопровождают летерийцев и болкандийцев. Но я знал, что нельзя ставить жизни братьев и сестер на это допущение. Потому и гнал солдат так быстро, как только мог - нам нужно поскорее дойти до безопасности Форкрул Ассейлов.

  - Но ты и этого не смог, Надежный Щит. Как думаешь, хорошо ли встретят нас Ассейлы, видя полумертвую армию?

  Он был бледен. В глазах плескалась злость. - Выбора не было.

  - Ты был нетерпелив, Надежный Щит. Ты наслаждался собственной изменой и, делая так, слишком рано открыл свою натуру. Прежние союзники узнали истину, успели перестроить тактику.

  - Во всем виновата Кругхева!

  - Больше казней не будет, Надежный Щит. Что еще хуже, отказ принять их души делает твой титул насмешкой. Я гляжу на тебя и вижу, наконец, путь, ведущий к Форкрул Ассейлам.

  Его лицо перекосило потрясение: - Что это значит? Я присягнул Зимним Волкам!

  - Ты опьянялся правосудием, Надежный Щит, ты воображал, будто идешь по прямой, хотя шатался и падал. Ныне ты стоишь передо мной, воображая себя праведником, а на тропе за спиной, - она указала на трупы в яме, - тела невиновных.

  - Не мои заблуждения, - прошипел он еле слышно.

  Сеток улыбнулась. - Давай. Я заинтригована.

  - Вы вправду верите, что устоите перед волей Форкрул Ассейлов? Мы встанем на колени - но не так всё должно было быть. Дестриант, я надеялся ИСПОЛЬЗОВАТЬ их. Они требуют стоять на коленях? Пусть. Не важно. Волки слепы - мы мыслим так, что они не понимают. Эту игру выиграют не мощные челюсти, не ярость берсерков. Против нас такое никогда не работало. Нет, лучше Волкам таиться в лесу, в темных тенях. Оставив нам делать работу. Когда же все игроки будут ослаблены, придет время атаковать - разве не так ведут себя дикие волки?

  - Танакалиан, - ответила Сеток, - я с тобой согласна. Но увы, я не могу выбирать, когда боги заговорят во мне. Не имею контроля над их силой, когда у меня похищают волю. Гнев овладеет мной, и сквозь мои глаза они увидят лишь кровь.

  - Не так ведутся войны.

  - Знаю.

  Он шагнул к ней, в глазах вдруг загорелась надежда. - Тогда работайте со мной, Дестриант! Мы сможем победить, воистину победить! Предупредите Волков - если они явятся в пределах Ассейлов, то будут УБИТЫ. Или, еще хуже, порабощены.

  - Тогда стой передо мной, как истинный Надежный Щит. Не тебе судить, не тебе отвергать братьев и сестер. И, прежде всего, не тебе отнимать их жизни.

  Танакалиан указал на тела в траншее: - Они дезертировали бы, Дестриант. Сбежали бы, унеся важнейшие сведения Кругхеве. Их преступление - измена.

  - Они желают провозгласить нового Смертного Меча. На поле брани им нужен опытный предводитель. Ты убил их из ревности, Танакалиан.

  - Тут все гораздо сложнее, нежели вы можете понять.

  Сеток покачала головой: - Перед тобой кризис, Надежный Щит. Солдаты уже не верят тебе. Очень важно понять - если бы не я, армия уже вернулась бы к Кругхеве.

  - Натравите Волков на К'чайн Че'малле. Дайте нам время.

  - Так не будет.

  - Почему?!

  - Потому что они не согласны, Надежный Щит.

  - Но... почему?

  Сеток пожала плечами. - К'чайн Че'малле никогда не были врагами зверей. Они слишком верили в себя, чтобы резать всех, кого увидят. Они не были такими пугливыми, такими невежественными, такими... жалкими. Я верю, что Волки не считают их достойными истребления.

  - Они переменят мнение, если ящеры на нас нападут?

  Она взглянула сурово, испытующе: - И что узрят Волки? К"чайн Че"малле рубят... людишек.

  - Но Напасть должна быть мечом отмщения!

  - Тогда остается лишь надеяться, что мы не встретим Че'малле на поле битвы.

  - Вы наконец-то поняли необходимость, поняли, какой груз на нас возложен? Мы должны стоять в тени Форкрул Ассейлов. Мы должны быть свободными, чтобы выбирать, где и когда сражаться, кому противостоять. Пусть Ассейлы поверят, что мы скованы, всем довольны и даже рады.

  - Ты балансируешь на лезвии острого ножа, Надежный Щит.

  - Мы Серые Шлемы, Дестриант, и мы послужим Волкам.

  - Да будет так.

  - Вот почему мы должны идти скорым шагом - чтобы не позволить ящерам подумать, что же с нами сделать. И если Че'малле, прицепившись к нашему хвосту, придут к армии Ассейлов... отлично. Едва старинные враги ввяжутся в бой...

  - Нам нужно лишь отступить в сторону.

  Мужчина кивнул.

  Сеток отвернулась, на миг забыв про его существование. "Возможно. Измену ли чувствую я в Танакалиане? Если я не согласна с методами, должна ли я отвергать и цели? Но затеянная им игра... оказаться между смертельными врагами... возможно ли это?

  Нет, Сеток, спроси лучше себя: есть ли альтернатива?"

  Когда она повернулась, он стоял там же. На лице отражалось слепая жажда. - Ты достаточно для этого умен, Надежный Щит?

  - Не вижу иного пути, Дестриант. - Он помешкал и сказал: - Каждую ночь я молюсь Зимним Волкам...

  Она снова отвернулась, в этот раз решительно. - Не трать слов, Щит.

  - ЧТО?!

  - Они не понимают поклонников, - сказала она, закрыв глаза. "Никогда не понимали".

  ***   

  Еще раз заблудился - темнота и невыносимое давление, яростные потоки, решившие сорвать плоть с костей; повсюду полупогребенные останки позабытого. Он переступал гнилые доски корабельных корпусов, пинал ногами белесые кости, а они блестели, кружась в молочных облачках. Расписанные илом амфоры, заклепки медные и железные, россыпь сотен круглых щитов - кованая бронза над хрупкой древесиной. Сундуки лопнули, вывалив драгоценности и золото... повсюду остатки морских тварей, бесчувственные тела, затянутые в пучину. Этот дождь не прекращается никогда.

  Брюс Беддикт знает такой мир. Еще один сон? Нападение памяти? Или душа его вернулась наконец в место, которое он успел назвать домом?

  Сильнее всего, сильнее великого давления гнетет его сила, которой не победить ни крепкими ногами, ни упрямой волей - огромное, опустошающее одиночество. "В смерть мы входим одиноко. Последнее наше путешествие творится в молчании. Напрягаем глаза, машем руками - где мы? Мы не знаем. Мы не можем видеть".

  Вот все, что нужно. Вот все, что нужно всем. "Рука, сжимающая нашу. Рука, протянутая из сумрака. Приветствовать, показать, что одиночество - которое мы ощущали всю жизнь, с которым сражались каждым вздохом - это одиночество теперь окончится.

  И так смерть становится величайшим даром".

  Тысячи мудрецов и философов отчаянно сжимали пальцы на горле этой... этой вещи. Одни отстранялись в ужасе, другие с дерзким криком прыгали вперед. "Скажите нам, пожалуйста - явите доказательства. Скажите, что у забвения есть лицо, на лице улыбка, блаженство узнавания. Неужели мы просим столь многого?"

  Но это, понимал он, и есть тайный ужас всех религий. Возможность верить, когда не верить значит - приглашать ужас бессмыслицы. Жизни без цели, надежды отпущенные, брошенные, пусть тонут в густой грязи... "в иле, падающем вниз, пока не похоронит всё.

  Я знал человека, изучавшего ископаемые. Он сделал это делом всей жизни. С великим волнением рассказывал о потребности разрешить загадки далекого прошлого. Десятки лет его влекла эта наука, пока - в записке, оставленной в ночь самоубийства - он не изложил открытую им истину. "Я нашел тайну, единственную тайну прошлого. Вот она. В истории мира было больше жизненных форм, нежели мы можем вообразить, не говоря уже - познать. Они жили и они вымерли, и мелкие останки говорят лишь, что они существовали. В этом и тайна, ужасная тайна. Все было ради ничего. Остались лишь фрагменты костей. Все это... ради ничего"".

  Нетрудно понять, как срываются с поводков черные псы, если понимание обнажает лишь бездонную пропасть.

  Но тут Брюс увидел знакомое лицо в навязчивой памяти или мире снов - чем бы это ни было. Теол, в глазах то выражение, с которым он плюет в лица всех мыслимых богов, чтобы перейти потом к оскорблению прокисших учителей, и философов, и диковласых поэтов. "Прокляни их всех, Брюс. Никому не нужны поводы, чтобы отказаться от жизни, и все их аргументы можно сложить в одну мятую шляпу. Сдаться легко. Сражаться трудно. Брат, помню, что читал об ужасных мечах, в мгновения войны разражавшихся воем и смехом. Есть ли лучший символ человеческого упорства?

  Конечно, Брюс, я помню того собирателя костей. Он не прав. Был выбор при открытии его тайны. Ужасаться или восторгаться. Что бы выбрал ты? Лично я взираю на идиотизм и бессмыслицу сущего - и не могу не восторгаться.

  Всякая тварь умирает, брат - тебе ли не знать? Спорю, что каждая тварь во тьме, душа робкая и сокрушенная, не знала, что ждет впереди. Почему мы, разумные животные, должны отличаться? Смерть уравнивает нас и тараканов, крыс и земляных червей. Вера не в том, чтобы повернуться к бездне спиной и говорить, что ее нет. Вера в том, чтобы взойти по лестнице, встав выше тараканов. На самый верх, парни! Семь перекладин - вся разница. Восемь? Ладно, восемь. Вверх, пусть боги наконец нас заметят. Верно?

  Помнишь другого мудреца? Он говорил, что душу уносят из тела личинки мух? Раздави личинку - и убьешь душу. Однако они ползают медленно, и боги даруют им крылья, чтобы души вознеслись к небесам. До странности логичная теория, верно? Но о чем я, брат?

  И, что важнее, где ты?"

  Лицо Теола уплыло, снова оставив Брюса в одиночестве. "Где я, Теол? Я... нигде".

  Он шатался, вслепую шарил руками, сгибался под невозможной тяжестью - слишком эфемерной, чтобы стряхнуть с плеч, но давящей как горы. Со всех сторон непроглядная тьма...

  "Но нет... там свет? Это..."

  Вдалеке желтое пламя фонаря, тусклое, мигающее в такт течению.

  "Кто? Ты... ты меня видишь?"

  Протянутая рука, изгиб улыбки, радостное лицо.

  "Кто ты? Зачем идешь ко мне, если не благословить откровением?"

  Незнакомец держал фонарь низко, словно не заботился о том, что освещает. Брюс увидел: это Тисте Эдур, серокожий воин в рваных кожаных одеждах - полосы вьются сзади, словно щупальца.

  Шаг за шагом, он приближался. Брюс стоял и ждал на его пути.

  Подойдя, Эдур поднял голову. Темные глаза осветил внутренний огонь. Губы шевелились, как будто он разучился говорить.

  Брюс приветственно протянул руку.

  Эдур ухватился за нее; Брюс застонал, когда чужак потянул его вперед всем весом. Лицо, покрытое гнилью и язвами, оказалось рядом.

  И Эдур заговорил: - Друг, ты меня знаешь? Ты меня благословишь?

  ***   

  Когда глаза его открылись, Араникт была готова. Готова к необузданному ужасу в душе, обнаженной и потрясенной до самых глубин. Она заключила его в крепкие объятия, зная проваливающимся сердцем: она его теряет.

  "Назад. Он на пути назад, и я не смогу его удержать. Не смогу". Она ощущала, как его трясет; плоть казалась холодной и какой-то сырой. "Пахнет... солью".

  Постепенно дыхание выровнялось, а потом он снова уснул. Женщина осторожно разомкнула объятия, встала, накинула плащ и вышла из шатра. Было почти утро, но лагерь казался тихим и спокойным, как кладбище. Над головой Нефритовые Чужаки проложили по небу широкую дорогу; они походили на готовые опуститься когти.

  Араникт вытащила зажигательную коробку и палочку ржавого листа. Чтобы подавить грызущий голод.

  Эта страна разорена, причем во многих смыслах хуже, чем Пустоши. Повсюду следы былого процветания. Целые селения опустели, оставленные сорнякам, пыли и разрозненным останкам прежних обитателей. Поля вокруг ферм сдуло ветрами, обнажились камни и глина; нет ни единого дерева - лишь пеньки и ямы на месте вывороченных корней. Нет ни зверей, ни птиц. Из любого колодца, изученного ее невеликой силой магами, удается извлечь только похожую на суп жижу. Оставшиеся лошади страдают и, возможно, не смогут дойти до собственно Колансе. "Да и мы, люди, не лучше. Еды мало, силы истощены рытьем колодцев; мы знаем, что где-то впереди поджидает отлично снабжаемая армия".

  Она резко затянулась, вглядываясь в далекий лагерь Болкандо. Никаких огней. Штандарты накренились мачтами тонущего судна. "Боюсь, нас недостаточно, чтобы сделать то, чего нужно Адъюнкту, чего она желает. Возможно, концом всего путешествия станет неудача и смерть".

  Брюс вышел из шатра, встал рядом. Выхватил из пальцев палочку и тоже затянулся. Он начал курить ржавый лист несколько недель назад чтобы, наверное, успокоить нервы после ночных кошмаров. Она не возражала. Ей нравилось компания.

  - Я почти чувствую мысли солдат, - произнес он. - Мы должны забить и съесть последних лошадей. Этого будет недостаточно - трата воды на варево... ах, жаль, что мы не падальщики. Было бы проще.

  - Мы не сдадимся, любимый. "Прошу, умоляю - не отвечай еще одной усталой улыбкой. Чувствую, как ты отдаляешься с каждой улыбкой".

  - Их сильней всего тревожит нарастающая слабость. Страх, что мы не готовы к битве.

  - Напасти будет еще труднее.

  - У них будет хотя бы несколько дней, чтобы отдохнуть. Их следует бояться сильнее, чем армии Ассейлов.

  Она зажгла вторую палочку, махнула рукой: - Если всё Колансе такое, у них не будет армии.

  - Королева Абрасталь уверяет: Колансе продолжает процветать, добывая пищу в море. Плодородная провинция Эстобансе, защищенная от засухи, по-прежнему дает урожаи.

  "И каждую ночь тебя захватывают кошмары. И каждую ночь я не сплю, слежу за тобой. Гадаю, не могли бы мы избрать иные пути". - Неужели мы ее подвели? - спросила Араникт. - Что еще мы могли сделать?

  Брюс поморщился. - Есть риск, когда ты ведешь армию в неведомое. Честно говоря, ни один командующий не замыслит добровольно такой отчаянный маневр. Даже при вторжении на новые территории вначале проводится глубокая разведка, контакты с местным населением дают возможность узнать историю страны, торговые пути, исходы прошлых войн.

  - Да, без Болкандо мы действительно шли бы вслепую. Если бы Абрасталь не решила, что интересы ее королевства требуют... Брюс, может быть, мы неправильно оценивали Адъюнкта с самого начала? Мы попали в ловушку, решив, будто она знает больше, чем говорит, что все ее цели действительно достижимы?

  - Это зависит.

  - От чего?

  Он протянул руку, взяв палочку ржавого листа. - Полагаю, от того, сумела ли она пересечь Стеклянную Пустыню.

  - Пересечь которую невозможно.

  Он кивнул: - Именно.

  - Брюс, даже Адъюнкт не может повелеть своим малазанам совершить невозможное. Мир ставит естественные пределы, и мы должны их уважать, иначе эти пределы нас убьют. Оглядись же - мы почти лишены пищи и воды. Но эта страна ничего не может дать. Как сбежали или умерли фермеры и поселяне, так и мы предстанем перед суровой реальностью. Страна разорена.

  Казалось, он изучает небо. - Мой отец не отличался большим воображением. Никогда не мог понять Теола - особенно Теола. Наш брат Халл, что же, он начал как идеальный старший сын, а в конце отец объявил его мертвым. - Он помолчал немного, покуривая. - При всех нанятых учителях отец стремился самолично передать один урок. Даже если это нас убьет. Он хотел научить нас ценности прагматизма. Который, если я правильно помню, и есть разумное понимание реальности: ее пределов, требований и условий.

  Араникт склонилаголову набок, удивляясь ходу его мыслей. - Любимый, имя Теола приходит на ум последним, когда я думаю о прагматизме.

  Брюс покосился: - А я?

  - Ты... да. Ты мастер фехтования, не так ли? Халла я не встречала, так что судить не могу.

  - Итак, ты решила, что из троих братьев лишь я один усвоил суровые уроки отца.

  Она кивнула.

  Брюс отвел взгляд, смотря на юго-восток. - Как далеко до побережья, знаешь?

  - Быстрым ходом три дня, если точны карты королевы.

  - О, - пробормотал он. - Уверен, они точны.

  - Почти рассвело.

  - Любимая, сегодня мы не выйдем в путь.

  Она метнула удивленный взгляд: - Дневной отдых на этом этапе может оказаться контрпродуктивным.

  Он взмахнул палочкой, проследил за движением тлеющего кончика. - Прежде чем... изменить мнения, Теол стал богатейшим человеком Летера. Араникт, спроси себя: как ему удалось, если уроки прагматизма пошли не впрок? - Он встал лицом к лагерю. - Сегодня мы съедим последнюю пищу, выпьем остатки воды.

  Брюс?

  - Думаю, - сказал он, - пора посетить лагерь Болкандо. Ты со мной, любимая?

  ***   

  - Божья грязь, женщина! Что ты делаешь?

  Абрасталь подняла глаза. - А на что похоже, Спакс?

  Ее пышные пряди лежали горкой на полу шатра. Она завернулась в покрывало, оставшись, насколько мог судить вождь, без одежды. Он смотрел, как она ножом срезает длинные локоны. - Я свидетель смерти моего вожделения.

  - Хорошо. Как раз пора. Я с тобой никогда не лягу, Баргаст.

  - Пусть. Именно желание меня и заводило.

  - Как убого.

  Спакс пожал плечами: - Я уродлив. Так уродливые мужики и проводят один проклятый день за другим.

  - Ты спал с моей дочкой.

  - Она хотела только позлить тебя, Высочество.

  Абрасталь помедлила, поглядела на него. - И как, удалось?

  Спакс ухмыльнулся: - Я рассказывал ей каждую ночь. Про твои судороги, пену изо рта, твою ярость, твое негодование.

  - Умный урод. Смертельная комбинация для мужчины.

  - Как и для женщины, спорить готов.

  - Чего тебе было нужно?

  - Разведчики вернулись с побережья, Высочество. С новостями.

  Она наконец ощутила нечто в его тоне, во взгляде. Медленно выпрямилась. - Нас обложили с флангов, Вождь?

  - Врага не видно, Высочество.

  - Тогда что? Как видишь, я вооружена, а терпение у меня короче куцых волос.

  - Видели корабли. Разномастный флот.

  - Корабли? Под каким флагом?

  - Летерийским.

  Она вдруг вскочила и отбросила нож, хотя волосы были обрезаны лишь наполовину. Покрывало сползло, Спакс понял, что пялится на великолепное тело.

  - Высочество, я смирюсь с куцыми волосами.

  - Вон отсюда. И пошли гонца к Брюсу.

  - Не нужно, Высочество - ну, насчет гонца. Он с Араникт как раз едут сюда.

  Она искала взглядом одежду. Но вдруг замерла: - Это было спланировано!

  Спакс пожал плечами: - Возможно. Но почему было нам не сказать? Я скорее склонен думать, что это жест самого короля.

  Она хмыкнула: - Ты можешь быть прав. Что еще видели разведчики?

  - Высадку, высочество. Пехота и вспомогательные силы, общей величиной в батальон. И больше припасов, чем нужно любому батальону.

  - Там развевался Королевский Штандарт? Король Теол командует?

  - Нет, разведчики смогли заметить только цвета батальона. Но прошлой ночью разведчики видели позади всадников. Скоро они будут здесь.

  Королева так и стояла во всей красе. - Ну, что медлишь?

  - Отвечаю на вопросы, Высочество.

  - Вопросы кончились. Вон.

  - Еще одна подробность, которая тебя заинтересует. Среди вспомогательных замечены Теблоры, Высочество.

  ***   

  Абрасталь и Боевой Вождь Спакс ждали у королевского шатра. Араникт внимательно поглядела на них. При всех знаках власти, королева величественна, хотя волосы на одной стороне головы срезаны; вождь Гилка обвешан оружием, от плеч до колен мантия, обшитая черепаховыми панцирями."Что такое? Что случилось?"

  Абрасталь заговорила первой: - Принц Брюс, кажется, вскоре нам предстоит встречать гостей.

  - Упреждаю ваш вопрос, - сказал Брюс. - Это не было запланировано. Однако последние гонцы к брату известили его о нашем возможном маршруте. В то время мы десять дней как вошли в Пустоши.

  - И все же, - отозвалась она, - расчет времени... необыкновенен.

  - Цеда моего брата способен даже на больших расстояниях ощущать усилия колдунов по поиску воды. - Он чуть повернул голову, кивнул на Араникт: - Как вам известно, наши маги производили такие ритуалы со времени ухода из Пустошей.

  Голос Абрастали был ровным: - Ваш Цеда способен выследить всех, тянущих воду из земли... сидя во дворце Летераса? Ожидаете, что я поверю вашим объяснениям, Принц? Даже богу так далеко не дотянуться.

  - Ну, да...

  Они уже слышали доносившийся с юго-востока стук конских подков; лагерь Болкандо внезапно зашевелился, утомленные, страдающие солдаты покидали бивуаки, строясь вдоль главного прохода. Раздались крики - Араникт уже видела авангард. Она прищурилась на флажки. - Сир, - сказала она Брюсу, - это летерийцы, но я не узнаю знаков. Что за батальон?

  - Смею думать, новый.

  Командующий батальоном жестом остановил свиту и поехал один, пока не оказался в десятке шагов от Брюса и остальных. Сошел с коня, лязгая доспехами, снял шлем и встал на колено перед принцем.

  - Идист Теннедикт, господин. Командую Алтарным Батальоном.

  - Прошу, встаньте, командор. Ваше появление весьма кстати. Идист Теннедикт - кажется, я знаю это семейное имя, но не могу вспомнить точнее.

  - Да, господин. Мой отец был среди главных держателей акций вашего брата и в День Потерь пошел ко дну первым.

  - Гм. Однако, кажется, семья Теннедикт оправилась от... невезения.

  - Да, и король счел подобающим вознаградить нас, господин...

  - Превосходно.

  - ...некоей формой общинной службы в новой программе Долга перед Общиной, господин. Как средний сын, которому мало что светит, я выбрал военную стезю, тогда как остальные члены фамилии занялись улучшением образа жизни бедняков на Островах.

  Абрасталь издала звук, свидетельствовавший то ли о недоверии, то ли о неприятии. - Простите за вмешательство, командор. Король Летера, разрушив состояние вашей семьи, счел возможным требовать от вас еще и службы обществу?

  - Так точно, Ваше Высочество.

  - Неужели это хотя бы отдаленно можно назвать ЧЕСТНЫМ?

  Идист слегка улыбнулся. - По вопросу честности... Королева, Король Теол много что нашел сказать отцу и прочим, находившим выгоду в чужой задолженности.

  Абрасталь поморщилась. - С позиции своих высоких привилегий я нахожу это отвратительным.

  - Ваше Высочество, - отозвался Идист. - Думаю, в том все дело.

  Брюс вмешался: - Командор, вы привезли также новые припасы. Я прав?

  - Да, господин. И еще я везу послание от Короля лично вам.

  - Оно с вами?

  - Да, господин.

  - Тогда прошу зачитать.

  Брови молодого офицера взлетели: - Господин? Возможно, некое уединение...

  - Вовсе нет, командор. Похоже, голос у вас резкий, как у сержанта в учебном лагере. Оделите нас словами брата, прошу.

  Мужчина вдруг начал потеть. Араникт ощутила сочувствие. Склонилась поближе к Брюсу: - Ты можешь пожалеть о своем решении, любимый. Это же твой брат...

  - И что?

  - Его личные слова.

  Принц нахмурился. - Ах, ладно.

  Однако Идист уже начал: - "Приветствия Принцу Брюсу от Короля Летерийского Теола Неповторимого. Дражайший брат, ты уже с ней переспал?" - Тут он мудро прервался и устремил взор на принца. Со всех сторон солдаты, которым удалось услышать беседу, впали в безмолвие. Араникт вздохнула, зажигая палочку ржавого листа.

  Брюс стоял, закрыв глаза рукой. Но вскоре он беспомощным жестом повелел Идисту продолжать.

  - "Ладно, ладно, мы сможем обсудить после, но надобно знать: как король, я могу потребовать у тебя все подробности, вплоть до самых, гм, подробных, а также обещания, что супруга не услышит ни слова. Ибо, как ты и сам наверняка успел узнать, дуэль на подушках может быть смертельной.

  Но лучше я вернусь к скучному официальному контексту, а сочные детали обсудим позднее. Чувствую себя правомочным в вышеуказанных ожиданиях, ибо открыл, что женщины вовлекаются в ужасающе откровенные обсуждения своих мужчин в компании грудастых подруг, буквально все наружу выставляют, а что может быть привлекательнее женщины, выставившей всё наружу?!"

  Спакс грубо захохотал, пригнул голову. - Извините. Это я от ужаса.

  Идист продолжил: - "Теперь официально. Багг сформировал собственный батальон, нашел способного командира и нанял флот для перевозки подкреплений и припасов, какие только смог запихнуть в трюмы. А потом, в соответствии с моей прокламацией, даровавшей независимость беднякам Островов, Багг принял всех Тартеналов, кои до странности единодушно ринулись вступать в летерийскую армию, и позволил сопровождать флот Алтаря. Между нами говоря, эти Тартеналы самый противоречивый народ, какой я знаю. Кстати, пока Багг делал то и Багг делал сё, я, понятное дело, утомился наблюдением. С признательностью принимаю твое сочувствие. Но продолжим. В батальоне ныне три сотни Тартеналов. Думаю, в такое возбужденное состояние их привело некое древнее пророчество.

  А поскольку и мое пророчество о твоей жизни, полной нескончаемой любви, готово исполниться (я надеюсь), я также впал в состояние возвышенного возбуждения. Но вполне подобающее, уверяю тебя. Иное было бы извращением. Забудь сказания о войне и разорении, брат, свей мне любовный романс! Да, ты можешь вообразить все мое отчаяние, ибо я пойман дворцом и прикован к супруге.

  Искренне желая ввести во дворце новый период простоты и строгости, я совершил ошибку, начав диктовать послание супруге. Так что в последний миг перед бегством из комнаты позволь послать тебе всю мою любовь, приложив теплейшие приветствия всем, кто попал в неловкое положение, слушая эти слова.

  С полной преданностью, твой брат Теол, Король".

  - Принц Брюс, - пробормотала Абрасталь, - я вам сочувствую.

  Брюс вздохнул, а затем необычайно спокойным и твердым голосом обратился к Идисту: - Командор, когда прибудет батальон?

  - Они должны были уже начать переход, господин. Я приказал идти даже ночью, так что при удаче они могут показаться уже на завтрашнем закате.

  - Благодарю, командор.

  ***   

  Пока они шли назад, в лагерь Летера - Идист и его отряд двигались на порядочной дистанции - Араникт взяла Брюса под руку. - Все эти шутки и всё веселье - это из благодарности. Ты понял, Брюс?

  Он нахмурился.

  - Брюс.

  - Он сделал это намеренно. Считает меня слишком серьезным - но ведь мне, чисто случайно, предстоит вести солдат на войну. Мы прошли долгий путь, мы терпели лишения, тогда как враг ждет, отдохнув, подготовившись и, наверняка, создав сильные укрепления. Враг выбирает поле битвы. Еще хуже: он будет значительно превосходить нас числом.

  - Ни о чем подобном он не говорит. Сам жест должен показать, как он о тебе беспокоится. Припасы помогут нам улучшить шансы.

  - Знаю. И я благодарен - как может быть иначе?

  - Идист тебя предупреждал.

  Брюс покачал головой: - Не в письме дело, Араникт.

  - Не в нем?

  - Случившееся было предусмотрено умницей Теолом в тот миг, когда он диктовал жене. Он знал: я предпочту, чтобы письмо прочитали вслух. Брат мой дьявольски хитер и совсем лишен стыда. Я всю жизнь попадаю в его ловушки, дурак лупоглазый, но не обижаюсь. Я лишь восхищаюсь его гением. Каждый раз.

  Араникт была озадачена. - Но... тогда что?

  - Не могу припомнить, Араникт - а я старался - не могу припомнить, чтобы Теол признавался в любви ко мне. Одно это - выражение его тревоги, и я потрясен до глубины души.

  - Брюс...

  - Теол боится, что мы уже не встретимся. Среди всей житейской чепухи он сумел сказать "прощай", не употребив этого слова. Потому, как ты сама догадываешься, я тоскую. Мне смертельно его не хватает.

  Она крепко сжала его руку. Как будто это могло помочь, хотя понимала: не поможет. Но сказать было нечего - разум стал пустым, лишь эхом отдавались последние его слова. "Он думает, что умрет. Любимый думает, что умрет".

  ***   

  Фургоны въехали в лагерь, и Надежный Щит Танакалиан впервые увидел Форкрул Ассейла - хотя впоследствии оказалось, что мужчина был полукровкой, водразом. И все же было в нем нечто кошмарное - белая как папирус кожа, то, как он двигался, изгибая руки, словно змей, необычайно плавно шагая. И бездушный холод в этих блеклых глазах...

  "Самые опасные из союзников. Я не слеп: вы глядите презрительно, видя наше утомление, наше смущение. Но мы оправимся, и скоро; когда придет время совершить необходимое, мы будем готовы".

  Он видел, что Сеток встала в стороне, игнорируя водраза и его офицеров, игнорируя всё и всех. Она в хватке Волков? Ныне они взирают через ее разноцветные глаза? "Она во главе. Но не ее в том вина - Волки взяли ее, используют ее - всего лишь портал. Когда боги решат явиться в мир, они прорвутся прямо сквозь нее. Сомневаюсь, что она выживет.

  Если будет необходимо, я запечатаю портал, остановлю пришествие Волков. Сделаю это, чтобы спасти им жизнь".

  Итак, молитвы его не услышаны. Речи Сеток показывают: все жрецы Серых Шлемов были глупцами, склонными к самообману, вообразившими, что способны коснуться разума Дикости. Поколения людей Напасти, отдавшие жизни Волкам... "напрасная трата. Вся пролитая кровь. Борьба за власть, драгоценные титулы - Смертный Меч, Надежный Щит, Дестриант - всё это ничего не стоит.

  Вот где таится самая жестокая истина. В конце концов, мы ничем не отличаемся от любого другого культа, любой религии. Убеждаем себя в праведности пути. Убеждаем себя, что мы одни держимся неизменной истины. Чувствуем себя в безопасности, веря, будто все иные прокляты.

  Но это только игра, Священное - лишь плац для соревнования мирских сил, подлых амбиций.

  Во что же остается верить?"

  Мысли его кружились, завиваясь водоворотом, унося вниз, вниз... к Кругхеве. "Ты всё видела? Ты решила, что личная слава - вот всё, чего стоит добиваться? Ты, Кругхева, старалась упростить жизнь?

  Готовься к последней битве. Умри по шею в цельности, чести и долге - эти слова начертаны на стяге трех оттенков алого цвета, и ты пойдешь под этим стягом и счастливо умрешь под ним. Отлично, Кругхева, теперь я ощутил тебя. Это не помогает, ибо я не могу за тобой идти. Но я хотя бы понимаю..."

  Сеток была не нужна. Серые Шлемы стали бы гневом Волков, яростью Волков, но без риска для Волков. "Да, это война - но не приходите на нее. Не на эту. Если придете, она вас захватит. Если придете - в тот день погибнут боги.

  Я не допущу".

  Он вдруг заметил, что стоит между ними - между Кругхевой и Сеток, между профаническим и священным, но не готов обнять ни то, ни это. "Воистину я на острие ножа. Я Щит, и право благословения - только мое; но вот я, стою пойманный, не желая протянуть руки.

  Похоже, мне все же достанется славная смерть".

  - Надежный Щит.

  Он повернулся и увидел рядом командира-водраза. - Да?

  - Советую вам ночью поесть и отдохнуть. На заре мы начнем переход к Благому Дару...

  - Простите, куда?

  - Благой Дар - старое название равнины, где ждет армия Колансе. Когда-то эти земли были богаты зерном.

  Танакалиан улыбнулся, отводя глаза. - Очень хорошо.

  - Надежный Щит.

  Он поднял глаза. - Что еще?

  Водраз склонил голову набок: - Я хотел прокомментировать необычайную вежливость в манерах ваших солдат.

  - Простите меня, - сказал Танакалиан натянуто. - Я... отвлекся.

  - Разумеется. Брат Старательный желает знать: единственная угроза, которой можно ожидать - те, что вас преследуют?

  "Преследуют... но я ничего не говорил о К'чайн Че'малле. Не тебе, ни кому-то иному". - Думаю, да. Однако...

  - Надежный Щит?

  - Есть иноземная армия, но она попыталась пересечь Стеклянную Пустыню. Полагаю, разумно счесть их погибшими.

  - Согласен. Мы не ощущаем с того направления ничего особенного.

  Танакалиан кивнул: - Что ж, я сомневаюсь, что вы могли что-то ощутить оттуда, но все же приятно услышать подтверждение непроходимости Пустыни.

  - Один момент, Надежный Щит. Вы сказали, что сомневаетесь в нашей способности ощутить их появление. Почему?

  Танакалиан снова поглядел на Сеток. Пожал плечами: - У их командира отатараловый меч. Не то чтобы он мог... - Тут он замолчал, потому что водраз уже спешил к свите, выкрикивая приказы на коланском языке. Почти тут же трое всадников развернули коней и галопом помчались на север.

  Он глянул на Сеток - она пристально смотрела на него.

  Надежный Щит заметил, что весь вспотел, сердце сильно застучало в груди. - Всего лишь отатараловый меч, - пробурчал он, удивляясь очевидной тревоге водраза, раздраженный вниманием Сеток.

  "Успокойся. Держись на острие ножа. Дыши глубоко... дыши..."

Глава 22

Даже проживший жизнь в печалях попросит одного лишнего дня.

"Молитвы осужденных", Имперские архивы Коланса (автор неизвестен)

Тишина неподвижно встала лицом к юго-западу. Небо было пустым, безоблачным, синеву размыли, придали ей зеленоватый оттенок Чужаки. Пусто, но... "Смерть грядет. Вижу дорогу, мощеную костями и пылью, дорогу сквозь плоть земли. Она близится со скоростью ветра. Она затенена... боги подлые!" Ее охватило смятение. Ужас, трепет. "Корабас! Без цепей! Но как? Кто посмел сделать такое? Кто призвал ее мощь? Безумие!" На один миг она вновь ощутила неумолимую тяжесть камня, некогда ее пленившего - удушье, ужас недвижных рук и ног, темнота и страшное, страшное одиночество. Она знала, что это; знала это ощущение, этот животный ужас. Паника. "НЕТ! Никто не схватит меня снова!"

  Трепеща, она старалась взять себя в руки.

  "Корабас. Ты свободна - чую горькое твое возбуждение. Вероятно, я одна способна тебя понять.

  Но они идут за тобой. Неужели не чувствуешь? Элайнты явились в мир. Они тебя убьют.

  Не ищи нас. Не пронзай кожу Аграст Корвалайна. Нас нельзя ранить, только не сейчас. Корабас, умоляю!"

  Однако она понимала: подобную тварь не урезонить. С момента создания Отатараловая Драконица обречена на вечность страданий и гнева. Ей нет равных в силе, но это сила отрицания. Единственная ее пища - колдовство, но ведь сама жизнь есть проявление магии, и потому всё, чего она касается - гибнет. Лишь Элайнты наделены волей, чтобы ей противостоять.

  "Такая... одинокая. Мука существования... столь безжалостная в отвержении. Да, Корабас, я смогла бы взглянуть тебе в глаза. Не дрогнув. Ибо я знаю истину твоего смятения".

  Ясно, что не ей изменить гибельный путь драконицы. Братья и сестры понятия не имеют, какая крылатая тварь движется к ним. В схватке с Отатараловой... они могут погибнуть. Все. "Почтенная, Старательный, Безмятежный... все мои чистые сородичи. Будет разрушено всё, к чему мы стремились". Нет, она не сможет остановить Корабас.

  "Но я смогу отомстить за гибель братьев и сестер".

  Ее стоянка в трех днях пути до плененного тела Хищника жизней. Три дня до оружия, способного сравняться с Отатараловой Драконицей. "Я пробужу тебя. Если Элайнты не справятся - если не прибудут вовремя - я оставлю Корабас тебе".

  Эти двое станут искать встречи - иначе и быть не может. "Драконица - отрицание. Но Икарий - открытая рана, ведущая в сам Хаос. Когда разрушается его личность, когда высвобождается так называемая ярость, он становится лишь проводником, порталом. Поэтому его и нельзя остановить. Он даже не здесь. Станете ли сражаться с самим хаосом? Невозможно.

  Они столкнутся и в битве уничтожат мир.

  Хорошо.

  Даже Сестра Почтенная не понимает: к правосудию ведет не одна тропа".

  Она двинулась в путь.

  Стоны земли под ногами наконец достигли чувств - она могла ощутить дрожь столкновений. Внезапная белизна, фонтаны пыли, огромные трещины открываются под Корабас. "Где она пролетит, не будет жизни. Где она пролетит, должно умереть все живое.

  Элайнты, найдите Корабас. Убейте Отатараловую Драконицу. Вот всё, о чем прошу. А потом мы сможем договориться, ведь у меня Икарий - я обрету силу хаоса, сравнимую с вашей. Мы сможем установить идеальное равновесие в мире, очищенном от надоедливых богов... Вообразите, чего мы сможем достичь!

  Мы дадим наследникам подлинную свободу, мы увидим, как они отвечают за каждое свое деяние. Никаких богов, чтобы их обвинять, никаких оправданий, никакой лжи, чтобы скрыть грех. Что за славный это будет мир! Что за чудесное место - место, где правосудие не смыкает глаз.

  Мы сможем разделить этот мир, Элайнты".

  Взойдя по склону, она увидела на пути две фигуры.

  Т'лан Имассы.

  Древняя ярость ослепительно вспыхнула в Тишине, паника вновь заставила затрястись кости. Она быстро подавила страх. - Вы осмелитесь?!

  Вместо ответа они подняли каменное оружие.

  - ОН МОЙ!

  - Он ничей, Форкрул Ассейла, - сказала женщина. - Иди назад.

  Тишина грубо засмеялась, притягивая силу. - Не ощущаю других в этой почве, как и в ветре - вас лишь двое. Вы глупцы, если решили, что сможете меня остановить. Я удержала Каменные Лестницы от сотен вам подобных. Я ОКОНЧИЛА ту войну.

  Имассы разошлись в стороны; здоровяк-мужчина потряс усеянной шипами кремня костяной палицей, женщина поудобнее перехватила копье.

  Тишина атаковала с потрясающей скоростью. Поднырнула перед женщиной, изогнув торс, избегнув выпада. Руки взлетели - одна врезалась в грудь неупокоенной воительницы, ломая ребра, вторая коснулась лица, вырвав нижнюю челюсть.

  Ассейла оказалась за спиной женщины, увернувшись от удара палицы; схватила рукой за позвоночник, повернула Имассу, поднимая над землей. Швырнула под ноги мужчины. Даже падая, он сумел косо взмахнуть оружием. Тишина подскочила ближе, блокировала костяную рукоять запястьями, чуть повернулась и ударила ладонями по шее воина. Сила ударов заставила сломаться позвонки. Голова взлетела в воздух.

  Едва тяжелый воин упал, лишившись головы, Тишина снова оказалась подле женщины. Та неуклюже пыталась встать. Сжав правую руку, Форкрул Ассейла вырвала ее из плечевого сустава - и ударила рукой, словно оружием, в висок. Шар на конце плечевой кости пробил дыру в черепе.

  Т'лан Имасса начала заваливаться набок.

  Тишина ударила снова. Взлетели части разбитого черепа. Третий удар изуродовал лицо. Женщина упала. Ассейла подошла, носком башмака перекатила тело на спину. И начала молотить по остаткам лица, по черепу. После девятого удара рука сломалась. Тишина с отвращением отбросила ее и продолжила действовать каблуком.

  Дух давно успел покинуть изувеченное тело воительницы, но Тишина всё била по ненавистному лицу.

  А через некоторое время продолжила путь.

  "Что за славный мир это будет".

  ***   

  Килмандарос бежала. Она даже не помнила, когда начался бег или когда она пробила путь в первый из бесчисленных садков. Пересекаемая сейчас местность - блеклая, бесцветная; почва под ногами - неровная глина, изрезанная следами сотен тысяч копыт. Две маленькие луны плывут в небе.

  В половине лиги впереди она увидела ряды красных холмов; песчаные наносы уходили к горизонту. Нет места, чтобы спрятаться - ни пещер, ни лесов. Скоро придется оставить этот садок. И все же... Килмандарос оглянулась.

  Буря тьмы кипит, пожрав половину небес.

  "Близко! Близко!" Дыхание разрывало горло. Сердца стучали, словно громы надвигающего шторма. Она еле ковыляла на изодранных, покрытых кровью ногах. Мышцы пылали кислотой.

  "Где? Где укрыться?"

  - Я сделала ужасное. И теперь заплачу... всё Эрастрас! Его вина, не моя! Я не хотела ее освобождать, клянусь!

  Над ней навис склон ближайшего холма, осыпь красного песка - о, как ненавистно это место!

  - Ужасное! УЖАСНОЕ!

  Тьма натекала по сторонам. Килмандарос с воплем встала, развернулась, поднимая руки...

  Он ударил с неба.

  Крылья, подобные огням ночи. Сверкание ртутных глаз рептилии. Когти ударяют, протыкают плечи, отрывают ее от земли.

  Килмандарос закричала, сжав кулаки, лупя дракона по ребристым бокам. Раздался грохот ударов.

  А затем она начала падать, оставляя полосы крови.

  Тень прошла сверху, разворот - нависло нечто громадное, снижающееся - голова на длинной шее, челюсти клацают... Клыки впились в бедро, ее снова подбросило кверху. Вращаясь, богиня увидела на месте левого бедра голую кость - увидела кровь, хлещущую из ноги. Завыла, вновь падая.

  В этот раз он позволил ей удариться о почву. Килмандарос приземлилась на ноги. Раздался треск, словно ломались деревья. Кости врезались в таз и живот. Отдача падения повалила ее вперед лицом. На грудь, потом через голову на спину. Ошеломленная, беспомощная, богиня взирала вверх, видя приближение Драконуса.

  "Нечестно".

  Нежная рука погладила щеку. Моргнув, она увидела сверху лицо сына. - Нет! Оставь меня! Любимый сын - беги!

  Однако он встал, вынимая меч.

  Килмандарос услышала голос Драконуса всего в нескольких шагах: - Где Эрастрас, Сечул?

  - Ушел, - ответил ее сын.

  - Куда?

  - Не знаю. В убежище, конечно же. Тебе не скоро удастся его найти. Мне предостеречь тебя от произнесения клятв, Драконус, или ты будешь слишком уязвлен?

  - Ты всегда плелся за ним как за ногу привязанный, Сечул Лат. Если решил мне противостоять, я тебя убью.

  - Я буду защищать мать.

  - Тогда умрешь вместе с ней.

  Она видела грустную улыбку, неловкое пожатие плечами. - Драконус, у меня ничего не осталось. Кроме нее. Если ты убьешь ее сегодня, тогда... тогда у меня не будет причины продолжать. Понимаешь?

  - Какое ничтожество - зарычал Драконус. - Ты провел бы вечность под крылом маменьки? Отойди, найди свет - собственный свет, Сечул. Хоть немного.

  - Ах, понимаю. Даешь возможность? Это ты предлагаешь, Драконус? Ты ведь никогда не понимал, что такое величие души?

  Последовала долгая пауза; Килмандарос знала, что взоры их сплелись. Потом Драконус сказал: - Готовь оружие.

  Нужно было закричать, нужно было вымолить жизнь сына - но никогда она открыла рот, он заполнился кровью. Она вдруг начала захлебываться.

  Услышала вжжжик меча, топот ног по гальке - а затем ужасный, скрежещущий звук. Меч опустился, кто-то издал тихий, детский всхлип.

  Шаги. Все ближе.

  Она не могла дышать, она чувствовала смерть. Глаза смотрят ввысь - видят две проклятые луны, такие крошечные на просторе ночного неба - потом их заслонила фигура Драконуса. "Он не оставил тебе шанса, да... но ты не скажешь. К чему тут слова?"

  Глаза его сияли, словно серебристые пруды полуночи, и в них была - вдруг заметила она - такая красота..."и тьма плывет вокруг, падая слезами, но ты знаешь - они могут измениться. Ты уже видела. Что за ужасная вещь...

  Эрастрас, ты убил нас".

  Милосердно ли было вонзать острый кончик клинка в пустоту ее шеи? Она глядела ему в глаза и не видела ничего. "Да. Так и назовем. Милосердием".

  Когда он пронзил горло мечом, меч был холодным как лед и горячим как пламя, и всё, что она видела, вдруг погасло - вначале внутри, потом и снаружи.

  "Я... я ухожу.

  Сынок. Даже в конце ты меня разочаровал".

  ***   

  Драконус вытащил меч и повернулся. Узел теней, смутно человекоподобный, встал напротив. По обе стороны были Гончие; он уловил движение справа и слева - новые звери, окружают его.

  Прищурившись на пришельца, Драконус оперся о меч. - Узурпатор, Тулас знает, что ты украл его собак?

  Серебряная головка прогулочной трости сверкнула на миг, прежде чем тени снова скрыли ее - словно приманку рыбака в темной воде. Пришелец отозвался тонким, ломающимся голоском: - В тебе мало вежливости, Старина. - Внезапное хихиканье. - Твой... наследник... стоял однажды предо мной, как ты сейчас. Тоже держал адский меч... о, твой меч? Каким ты был неосторожным.

  - Если вынудишь, - сказал Драконус, - я убью Псов.

  - Как там в стихах? "Ребенок и его собака..."

  Драконус подступил ближе, поднимая клинок. - Да кто ты такой, во имя Азатенаев?

  Тщедушная, призрачная рука сделала неопределенный жест. - Прости. Я тебя обидел?

  - Чего тебе нужно?

  - Лишь один ответ, Старина. - Трость снова появилась, наклонилась в сторону трупа Килмандарос. - Где следующий? Или, - он снова подавился смехом, - кто следующий?

  - Какое тебе дело?

  - Только... оставь Корабас. Оставь Форкрул Ассейлов... в общем, оставь всю заварушку. Даже Элайнтов. Показавшись, ты лишь все запутаешь.

  - Значит, ты - тот, - ответил Драконус, опустив меч и отступив назад.

  - Я - тот? Да, я - тот.

  - Паук в середине сети. Худ. Рейк...

  - И они были верны слову - ныне это в редкость. Возможно, вот самое важное: Аномандер хорошо отзывался о тебе. Можешь вообразить? Но он пошел еще дальше, сказал, что ты будешь верен слову. Будешь, Драконус? Сдержишь слово?

  - Не припоминаю, что давал тебе хоть одно слово.

  Кончик трости ударил о землю. - Превосходно! Что до этого...

  ***   

  Вскоре, когда Драконус пропал, Гончие подошли ближе к телам Килмандарос и Сечула Лата, фыркая и вздыбливая шерсть. Темный Трон следил, как они возбужденно кружат. Потом поднял голову: Котиллион стоят напротив.

  Покровитель ассасинов казался... потрясенным.

  Темный Трон вздохнул не без сочувствия: - Старшие такие НЕУМОЛИМЫЕ. Погляди на две трагические жертвы. Сколько эпох они пережили? Чтобы найти свой конец здесь, - он взмахнул тростью, - где бы это "здесь" ни было. Даже Псы с трудом их выследили.

  - Ты его убедил?

  Темный прошипел, поднимая трость и разглядывая серебряный набалдашник: - Он счел меня... дерзким.

  - Только тебя?

  - Нас.

  - Мы ее потеряли, - сказал Котиллион. - Или это лишь мой страх? Это было слишком, друг, слишком - они не прошли нашими тропами. Они смертные. Всего лишь. Они НЕ ВИДЕЛИ. Необходимость не грызла им души, как было с нами.

  - Тропы? Грызла? Души? Для меня это одни слова. Мы решили, что нужны перемены - вот и всё.

  - Нужны были перемены, потому что наше положение оказалось слишком опасным. Всё последовавшее - вся безумная схема - началось из нужды упрочить наше место в пантеоне.

  - Именно.

  - Но потом всё изменилось.

  - Может, для тебя, - пробормотал Темный Трон.

  - Лжец.

  - Тени никогда не лгут.

  Они чуть помолчали; потом Повелитель Теней запрокинул голову и разразился диким смехом. Котиллион отвернулся, пытаясь подавить улыбку.

   - Момент сомнения окончен? - спросил Темный Трон. - Хорошо. Тебе не идет. Слушай. Она женщина, и потому - самая опасная сила во всех мирах.

  - Да, - сказал Котиллион, - мне известно о твоем давнем страхе перед противоположным полом.

  - Виновата мать.

  - Как удобно.

  - Не знаю, кто из нас сильнее боится встреч.

  - Она еще жива? Не смеши, Амманас.

  - Слушай, я же не всегда был таким старым. Так или иначе, мы всегда встречаемся в одной и той же комнате. Вижу в глазах разочарование, слышу ее голос. "Император? О, та империя. Так теперь ты стал богом? О милый, только не Тень. Разве она не разбита? Зачем ты выбрал для правления разбитое королевство? Когда отец был в твоем возрасте..." Уф, и так далее и так далее! Я сбегал от нее уже в девять лет, и разве удивительно?

  Котиллион удивленно смотрел на него.

  - Они выйдут из пустыни, друг, - заявил Темный Трон. - Чую костью.

  - Не знал, что у тебя есть кости.

  - Тогда тростью. Чую тростью. Хмм, разве не успокоительно звучит?

  - Успокоительно? Нет. Устрашающе? Да.

  Темный постучал тростью, огляделся. - Мы еще здесь? Почему мы еще здесь?

  - Наверное, чтобы подумать об усопших?

  - А нужно? Полагаю, да.

  Поглядев на трупы, Котиллион вздохнул: - Да, ему недостаточно было всего лишь их отшлепать.

  - Детей, которых не шлепают, приходится в конце концов убивать.

  - Таково твое последнее слово? Бессмыслица, Темный Трон.

  - Что ты. Старшие Боги были похожи на испорченных детей, за которыми некому было приглядеть. Единственная бессмыслица - что их не поубивали давным - давно. Сколько мы можем терпеть? Вот вопрос. Единственный вопрос. - Он повел тростью. - А вот и ответ одного мужа.

  - Подозреваю, мы должны быть благодарны, что Драконус был так долго скован в Драгнипуре. Если бы Рейк не убил его...

  - Каждое блудное дитя должно провести пару сотен жизненных сроков, волоча набитый трупами фургон. - Темный хмыкнул. - Звучит как одно из речений матушки. "Всего пару сотен жизней, Келлан? Тебе слабо управиться с тысячью? Ну, твой отец..." О-хо-хо! Не надо!

  ***   

  Сечул Лат очнулся на земле. Глаза были закрыты, и он не ощущал желания открыть их. Не сейчас.

  Послышались приближающиеся шаги. Две пары ног, остановились по сторонам.

  - Ох ты, - произнес женский голос слева. - Я подозревала, что однажды так и будет. И все же... скажи, брат, ты хоть что-нибудь чувствуешь?

  - Нет, - ответил мужчина справа. - А что, должен?

  - Ну, мы ЛУЧШЕЕ, что в нем было, и мы будем жить.

  - Думаешь, он нас слышит, сестра?

  - Полагаю, да. Помнишь, мы однажды пустили монету вращаться?

  - Так давно.

  - Если хорошенько вслушаться...

  - Возможно, любовь моя, это лишь воображение. Иные игры кончаются без звука. Что до новой - не желаю в ней участвовать.

  Она издала какой-то звук - может, засмеялась. - Я слышу слова мудрости?

  - Погляди на отца. Когда он встанет, когда откроет глаза - уйдет насовсем.

  - Да, пути назад не будет. Никогда.

  Сын Сечула вздохнул. - Думаю, любовь моя, нужно выловить Странника. Во имя отца нужно научить его, что такое "рывок повелителя".

  - Его найдет Драконус. Будь уверен.

  - Но я хочу быть там и тогда.

  - Но лучше по-другому, брат. Встретить его перед вратами смерти. Поставить на ноги, напомнив, что отец ждет на другой стороне.

  - Довести до врат.

  - Именно.

  - А потом дать Страннику...

  - Толчок.

  Дети засмеялись, и сам Сечул Лат ощутил, что улыбается."Сын, дочь, что за чудный дар вы приносите, прежде чем меня пошлют моей дорогой".

  - Сестра... вижу монету с двумя ликами, и каждый - Странника. Пусть вращается?

  - Почему нет, брат? Тяни и толкай, вот путь богов.

  Когда он открыл, наконец, глаза, их не было.

  И все было хорошо.

  ***   

  Где драконья тень скользила над землей, из земли вырывались столбы пыли и камней. Возникали бездонные, рваные трещины. Холмы оседали, рушились, высыхала мантия растений. Где она пролетала, умирала земля. Свобода стала даром, но свобода наполнила ее отчаянной яростью и такой болью, что касание воздуха к чешуе стало смертной мукой.

  Она не сомневалась, что наделена душой. Видела ее глубоко внутри, в тоннеле сквозь треснувший камень, ведущем ниже и ниже, к узлу на дне. Там. Это. Вопли из провала заставляли содрогаться корни гор, бурлить моря. Замораживали ветра, лишали жизни воздух.

  До рождения был мир неведомого, забвение несуществующего. Она не ощущала и не тревожилась, потому что ее попросту не было. Прежде чем боги встретились, прежде чем они оторвали свет от тьмы, жизнь от смерти, прежде чем они воздвигли стены и произнесли мерзостные слова. "Это "есть", а это - "несть". Будет магия в созданных мирах, и властью ее возникнет жизнь, вглядываясь мириадами ликов, и в каждом мы узрим себя. Узнаем, кто мы и что мы. "Здесь" магия есть, но "там" магии нет".

  Свой лик она не покажет богам - они не будут вглядываться, они только отвернутся. Она могла бы пробудить силу голоса, вострубив: - Я здесь! Смотрите! Узнайте меня, ваше забытое дитя! - Но слова ничего не могут дать. "Ибо даже в поле зрения богов должно быть слепое пятно. И кого вы там найдете? Лишь меня. Раздавленный узел на дне".

  Живые сородичи охотятся за ней. Она не знала, сколько их - но это не важно. Они желают ее уничтожения. "Но... не сейчас. Оставьте мне свободу... что-то сделать. Сделать что-то, что не разрушает, а создает. Прошу. Неужели я не могу быть большим, чем я есть? Прошу, не ищите меня".

  Ее полет прочерчивает внизу кровоточащий рубец на земле, и всюду, куда упадет ее взор, ее прибытие положит жуткий конец только что увиденной красоте, чуду. Это невообразимо. Это невыносимо.

  "Вот что бывает, если каждый дар - проклятие".

  Внезапное давление сзади; шея извернулась, она смотрела на след разрушения.

  "Элайнты. Так много!"

  Гнев дал силу голосу, и голос ее разрушил землю на лиги вокруг. Вернулись отзвуки; Корабас задрожала от причиняемого ей ущерба. "Нет! Где моя красота? Неужели все лишь для вас? Нет!

  Я сохраню свободу! Сохраню!

  Чтобы сделать... сделать... сделать что-то".

  Крылья болели от яростного полета, но она не могла прибавить скорости. Это недостаточно. Элайнты все ближе. Корабас видела свой раздавленный узел, наливающийся от внутреннего огня, пылающий всем гневом, который она скопила за долгий срок пленения. Гнева на богов. На создателей - ее создателей, сделавших такое.

  "Элайнты! Хотите меня убить и называете это свободой? Так придите и попробуйте!"

  Гнев ждал внутри, ждал их всех.

  ***   

  Матток натянул поводья. Пыль и камни летели из-под копыт коня. Облако поднялось вокруг, он выругался, сплюнул. - Они в проходе, Верховный Кулак. Ублюдки! Как они предугадали?

  - Спокойнее, - ответил Паран, оглядываясь на колонну. - Мы в сфере Аграст Корвалайна. Ассейлы способны проследить каждое движение. - Он снова глядел на вождя. - Матток, они хорошо расположены?

  - Окопались, сэр. И у этих тяжелые доспехи, Верховный Кулак. Не местные. Ассейлы нашли наемников.

  Кулак Руфа Бюд, стоявшая подле Парана - слишком близко, он мог учуять запах специй от ее волос - спросила: - Вы видели их знамена, Боевой Вождь?

  Маттток состроил гримасу. - Волчьи шкуры, Кулак. И волчьи черепа. Я не подъезжал слишком близко, но если бы увидел в ушах серьги-скелетики волчат, не удивился бы.

  Паран вздохнул: - Тогг и Фандерай. Это осложнение.

  - Какое такое осложнение? - требовательно сказал Ното Свар, вытаскивая кость изо рта и созерцая красный кончик. - Нет ничего сложного в происходящем, верно, Верховный Кулак? Я о том, что мы идем скорым шагом кто знает куда, но где бы оно ни было, это нехорошее место; и оказавшись там, мы должны сомкнуть ряды с теми, кого там может и не быть, и повести войну против Старшей расы и ее рабов-людей. Причем без всякой причины, если не считать за причину, что они чертовски уродливы. Осложнение? Чепуха. Вот на Семиградье... это было сложно.

  - Закончили, Свар?

  - Ното Свар, сэр, если вам угодно. И да, закончил. Пока.

  - Что создает осложнения, - подытожил Паран, - так то, что я не заинтересован сражаться с поклонниками Зимних Волков. На деле я сочувствую их целям, и пусть методы, коими они выражают свою веру, кажутся мне негодными.... - Он повернулся к Руфе Бюд. - О боги, послушайте меня! Я начинаю говорить как Свар!

  - НОТО Свар.

  - Суть в том, что мы должны пройти перевал. Матток - есть ли другие пути через южные горы?

  - Откуда мне знать, Худа ради? Я там никогда не был!

  - Ладно, ладно. Глупый вопрос.

  - Давайте пробьемся сквозь них, Верховный Кулак! Я насчитал около пяти тысяч...

  - Кулак Руфа Бюд поперхнулась, закашлялась. - Пять тысяч? В окопах? Боги, это будет кровавая баня!

  Ното Свар прочистил горло. - Верховный Кулак, можно предложить?

  - Давайте.

  - Вы Владыка Колоды Драконов, сэр. Поговорите с Волками.

  Паран поднял бровь: - Поговорить с ними? Вот что отвечу: когда в следующий раз вас бросят в волчью яму, попытайтесь поговорить, Ното.

  - Ното СВАР.

  - Можно обменяться косточками. - Это сказал Гамбл, лежавший вытянув лапки на плоском камне. - Обнюхайте зады - говорят, они это любят. И еще поваляться на спине.

  - Кто-нибудь, найдите нам большую змею, - зарычал Матток, сверкая глазами на жабу.

  Гамбл громко вздохнул, раздутое тело вполовину уменьшилось в размерах. - Чувствую, мои комментарии не видятся конструктивными. Приходится заключить: я в компании дураков. Но что тут нового?

  Паран стащил шлем, стер со лба грязный пот. - Итак, придется идти трудным путем. Нет, Кулак Бюд, не "прямо-в-зубы". Сигнал отрядам - мы движемся всю ночь. Желаю, чтобы войско построилось перед врагом к рассвету.

  - Звучит именно как "прямо-в-зубы", сэр.

  - Да и кажется так. Дело может окончиться сражением, но, при удаче, небольшим.

  - И как это устроить, сэр?

  - Я намерен заставить их сдаться, Кулак. Гамбл, шматок жира, оторвись от камня, найди своего былого художника и скажи, что время пришло. Он знает, что это должно значить.

  - Едва ли он мой, Верховный Кулак, а насчет былого...

  - Иди, пока Матток не решил насадить тебя на копье.

  - Под громкий смех и друзей, и врагов, - пробурчал Свар. Рыбья кость двигалась вверх-вниз с каждым словом.

  - Поглядите, - воскликнула Руфа Бюд. - Не знала, что он может так быстро прыгать.

  Паран подошел к коню, взял поводья из руки одного из сирот, что увязались с армией. Вспрыгнул в седло, поглядел вниз, на запачканное лицо мальчика. - Все еще ждешь награды?

  Быстрый кивок.

  Паран поднял мальчика, посадив сзади. - Держись крепче, мы поскачем галопом. Может, даже быстрым. Готов?

  Еще кивок. Тощие руки крепко обхватили Парана.

  - Тогда давайте осмотрим перевал. - Пятками послав коня вперед, Паран поглядел на Маттока. Тот ехал рядом. - Ну?

  - Что ну? - прогудел воин.

  - Едва ли выражение вашего лица можно счесть счастливым.

  - У вас острый глаз, Верховный Кулак.

  - Так в чем проблема?

  - Проблема будет, сэр, если вам удастся поладить миром.

  - Вы всегда так жадны до драки, Матток?

  - Острый глаз, тупой рот.

  Паран оскалил зубы. - Нельзя иметь все сразу, знаете ли.

  - Я учусь, Верховный Кулак.

  ***   

  - Могли бы иметь достойного капитана, - заметил Калам. Они с Быстрым Беном следили за Параном вокружении скопища семиградских конников. Отряд поскакал к подножию скалистых гор впереди. Ассасин посильнее натянул на широкие плечи плащ. - Жаль, он явился слишком поздно.

  - Неужели? - удивился колдун. - Прибудь он под Крепь, не вышел бы из рухнувших тоннелей.

  - Может быть.

  - Почему ты со мной, Калам? Где Минала?

  Единственным ответом ассасина стало тихое рычание.

  - Что ж, - сказал Бен. - Ее нет, ты есть - одно другого лучше. Нужно обдумать следующие дела.

  - Следующие что? Мы здесь, чтобы убивать Ассейлов. Других дел нет, а если есть, они не стоят разговора.

  - Слушай, та Чистая меня чуть не убила.

  - Чушь.

  - Ну, да. Хотя больно до сих пор.

  - Перетерпишь, колдунишка. Мы снова на реальной войне. В старом стиле. Жуткая магия, нога к ноге. Работа. Не говори, что забыл.

  - Не забыл. Но... где Скрипач? Еж? Колотун, Ходунок, Вискиджек? Где все те, что должны прикрыть спины? Паран посылает нас во вражеский лагерь, Калам. Случись серьезная заваруха, нам крышка.

  - Так устрой путь отхода.

  - Легко сказать.

  Вздохнув, Калам поскреб обросший подбородок. - Что-то случилось там, в Малазе. В Замке Обманщика. В той проклятой комнате, между Лейсин и Адъюнктом. Или сразу после. Тавора и я... она просила сделать выбор. Лейсин уже предложила мне всё, чего пожелаю. Чтобы я просто отвернулся.

  Быстрый Бен смотрел, прищурив глаза. - Всё?

  - Всё.

  - Скинуть Супера с насеста?

  - Да. Она давала мне "Коготь", и хотя я чувствовал - он прогнил до корня... даже тогда... Я ведь подтвердил свои догадки той же ночью.

  - Значит, Императрица почему-то впала в отчаяние.

  - Да уж.

  - Чудно. И... что предложила Тавора?

  Калам покачал головой: - Будь я проклят, если знаю. Я ведь думал. Много. В ее глазах было... не знаю. Наверное, нужда. Она знала, что Лейсин попытается ее убить на обратном пути к пристани. Все знали.

  - Она желала помощи - это так удивительно? Кому хочется умирать?

  - Так просто? Быстрый, она просила, чтобы я умер вместо нее. Вот о чем она просила.

  - Значит, отчаялась, как и Лейсин. Они просили выбрать между зеркальными отражениями. Которое реально? Которому следует служить? Ты так и не понял, что сделала Тавора.

  - Она сделала то же, что делает, чтобы мы ей служили.

  - Чудесно. Это загадка, которой никому не дано объяснить. Но мы идем за ней, как ты и я. Калам, хотел бы я увидеть тебя той ночью в Малазе. Ты должен был быть самым священным из ужасов. Значит, как все мы, ты отдал всё, что имел. Как ей удается?

  - Она просто просит.

  Быстрый Бен фыркнул. - И всё?

  - Думаю, да. Никаких предложений - ни богатств, ни титулов, ничего, за что пришлось бы впоследствии платить. Нет, она просто осмотрит тебе в глаза и просит.

  - У меня даже мороз по спине пробежал, Калам. Не знаю, почему.

  - Не знаешь? Снова чушь.

  Колдун развел руками. - Ну, видит Худ, это не призыв к рыцарству. Ей не нужно отпирать эту дверь. Ни порхающих ресниц, ни соблазнительных взоров или стыдливых подмигиваний...

  Калам грубо засмеялся, представляя картину, но тут же опомнился. - Она просит, и что-то в голове твердит вам: она имеет право, и она живет лишь ради этого. Она просила меня умереть, защищая ее - зная, что я не особенно ее любил. Быстрый, тот миг мне не забыть до конца жизни.

  - Но ты так еще и не понял, почему это срабатывает.

  Ассасин кивнул. - Сразу... как будто она вдруг вынула наружу твою душу, душа лежит, трепещущая, нагая, предельно уязвимая - и она может ее взять, сжать так крепко, что капает кровь. Может даже пронзить ее. Но не пронзает - не делает ничего плохого, Быстрый. Она опускает руку, пальцы нависают и... исчезают, как будто лишь этого она и хотела.

  - Можешь остановиться, - пробурчал маг. - То, о чем ты - между людьми такого почти не бывает. Может, все мы мечтаем об этом, Калам, но этого почти никогда не бывает.

  - В посулах Лейсин не было уважения. Грубый подкуп, взывавший к худшему во мне. Но от Таворы...

  - Только уважение. Теперь я вижу, Калам. Вижу.

  - Быстрый?

  - Что?

  - Она жива? Думаешь... Тавора еще жива?

  Быстрый Бен пнул камень, мешавший шагнуть. - Даже брат не знает ответа. И я не знаю.

  - Но ты... ты же...

  - Верю ли я? Ты об этом? - Он помахал рукой. - Оглядись! Вся проклятая армия идет ради веры! Нам просто приходится за нее держаться!

  - Отлично, - прорычал Калам. - Тогда спрошу вот что: сможет Паран вытянуть всё в одиночку? Если потребуется?

  Быстрый Бен потер лицо. Скривился, сказал сквозь зубы: - Слушай. Ты не обратил внимания?

  - На что?

  - Просто... когда он идет по лагерю. Или скачет. Ты слышал, как солдаты зовут его, когда он проходит? Жесты, смех, кивки и так далее. Они здесь потому, что желают, хотят идти за ним. Войско потеряло Даджека Однорукого - это должно было бы его прикончить, но не прикончило, так? Наш прежний капитан ведет целую армию. Ты сказал, Тавора просит, и ей большего не нужно. Но ее брат - он просто ОЖИДАЕТ.

  Калам медленно кивнул. - Пять монет на него, Быстрый. Но... - он остро поглядел на колдуна, - ведь тебя послал Темный?

  Быстрый Бен скорчил рожу. - Император тянет за старые нити - честно говоря, я поражен, что он еще ими владеет. Понял? Какие узлы он завязал, чтобы нас соединить? Боги подлые.

  - Ты ему доверяешь?

  - Темному Трону? С ума сошел?

  Ассасин помедлил, успокаиваясь, и ответил: - Тогда так. Калам закончил с вопросами - ты, колдунишка, прикрываешь мою спину, а я твою. Идем убьем Форкрул Ассейлов. Побольше.

  - Самое время тебе регрессировать до обычного медведеподобного состояния. Итак, впереди будет лагерь, в котором собрались офицеры. За рядами укреплений. Водразы, Чистые и так далее. Нам нужно сначала найти Чистых - повалим их, и остальное станет проще.

  - Верно. А при чем тут я, не спрятавший отатараловое лезвие? В чем проблема?

  Быстрый Бен пожал плечами: - Как делается отатарал?

  - Без понятия.

  - Разумеется, - бросил колдун. - Ты делаешь его, вливая в одно место так много магии, как можешь - и если тебе повезло и порог перейден, огненная буря выжигает всё, делая...

  - Отатарал.

  - Прекратишь перебивать? Я о чем? Что бывает, когда десять тысяч драконов и несколько сотен Старших Богов решают вместе сделать одно?

  - Остров Отатараль? У Семиградья? Не удивлен, что...

  - Тихо! Не остров - это лишь местная заварушка миллион лет тому назад. Нет. Они делают, Калам, Отатараловую Драконицу.

  - Возьми меня Худ! Стой, ты не говоришь, что они как раз...

  - Ладно, не скажу. Но суть не в этом.

  - Так в чем суть, Быстрый Бен?

  - В том, что драконица свободна и летит сюда и, что самое важное, она может чуять отатарал. Каждый раз как ты используешь.... Аххр!

  Руки Калама сомкнулись на горле мага. Он подтянул приятели ближе. - Еж был прав насчет тебя, - шепнул он (лицо Быстрого Бена побагровело, глаза выпучились). - Ты сумасшедший и, что еще хуже, думаешь - это смешно! - Слабые руки вцепились в запястья Калама. Ассасин с рычанием оттолкнул Бена.

  Колдун пошатнулся, упал на колени, кашляя и задыхаясь.

  Трое солдат побежали к ним, но Калам поднял ладонь: - Вернитесь в строй. Он будет жить, а если я пну его, то лишь разок-другой. - Видя их глаза, ассасин фыркнул. - Да, он верховный маг. Я разве отрицаю? А теперь, - лицо его окаменело, - сгиньте!

  Солдаты отступили

  Калам сверкнул глазами на Быстрого Бена. - Еж всегда держал в запасе жулек, ты знал? На нем было нарисовано твое лицо. Любил нам говорить, что, если твои схемы доведут нас до смерти, он в последний миг швырнет жулек тебе в затылок. Знаешь, раньше я считал это слишком экстремальным...

  Оставив кашляющего, стоящего на четвереньках мага, Калам пошел дальше.

  ***   

  "Брат не мог планировать такое. Увидеть, как столь многое из его трудов... становится бесполезным... Он понимал необходимость равновесия, но понимал также, что жизнь - сама по себе чудо. Нет, он не мог желать такого". Сильхас Руин оглянулся туда, где Тулас Отсеченный стоял на краю утеса. "Бегство от смерти никогда не оправдывает ожиданий".

  - Смогли бы мы? - крикнул он громко.

  Неупокоенный воин повернул и чуть склонил голову. - Мы были молоды. Все было возможно.

  - Тогда... один из нас склонялся бы над трупом другого и рыдал.

  - Вполне возможно.

  - Но теперь... Тулас, кажется, мы должны сражаться бок о бок, и некому будет склониться над нами, некому будет нас оплакивать.

  - Мои Псы блуждают - я их чувствую. Выслеживают случайных посетителей, мечтают об охоте. Бродят по фрагментам разбитого Куральд Эмурланна.

  Сильхас Руин молчал, не понимая, куда думы унесли друга.

  Тулас Отсеченный вздохнул, и воздух задребезжал в горле. - Знаешь, чему я больше всего завидую? Их свободе. Ничего сложного в жизни. Никаких... трудных решений.

  Сильхас кивнул и отвел глаза. - А сейчас перед нами именно трудный выбор, верно?

  - Элайнты обезумеют от злости. Все их существо будет одержимо жаждой убить Корабас - да разве ты не чувствуешь того же в своей крови, Сильхас?

  "Да".

  Тулас продолжал: - Нам остается лишь верить. Вряд ли сам Аномандер мог предположить, что Старшие Боги столь отчаялись и столь жаждут мести.

  - Это меня и тревожит, - признался Руин. - Мы не можем считать, что все Старшие Боги согласились освободить Отатараловую.

  - Это важно?

  - Сам не знаю.

  Тулас Отсеченный отошел от края. - Хоть один будет сожалеть о гибели богов? Сомневаюсь. Едва пропадут дети, их воскрешение станет неизбежным.

  - Но что они унаследуют, Тулас?

  - Ах, да. Но они ожидают, что Элайнты убьют Корабас. Они именно этого и требуют.

  - Должны ли мы их ублажить?

  Тулас помолчал. Украденное смертью лицо не могло менять выражения, глаза казались запертыми дверьми. - Друг, какой у нас выбор? Если Корабас выживет, это Королевство погибнет, и будет оно лишь первым из многих.

  - И останется земля без магии. Но даже в такие места возвращается жизнь.

  - Мы не можем быть уверены. Мы долго исследовали тайны волшебства, но познали так мало. Мы летали над лишенной жизни плотью, мы видели, что бывает, если сорваны все покровы.

  Сильхас Руин мельком взглянул на друга, потом присел, смотря на долину внизу, на юге. - Я обманываю себя?

  - В чем?

  Сильхас вздрогнул - он и не знал, что сказал это вслух. - Брат отлично знал Старших Богов. Он с ними достаточно часто ссорился.

  - Возможно, его ответ на угрозу Старших - освобождение Драконуса.

  "Драконус". - И что же он сделает?

  - Не знаю, но сама мысль наполняет меня страхом. Мы отлично помним, что бывает, если в Драконусе пробуждается подлинный гнев - решение может оказаться горше проблемы. Видит Бездна, друг, мы сами это испытали. Но раз уж ты спросил, я дам тебе пищу для раздумий. Драконус... на свободе. Кто сможет ему противостоять, если твой брат мертв? Не знаю - мир так изменился. Но что он сделает прежде всего? Найдет и убьет того, кто выпустил Корабас. Он всегда серьезно относился к воздаянию.

  Сильхас Руин кивал. - А потом?

  Неупокоенный воин пожал плечами. - Убьет Корабас?

  - Оставив этот мир Элайнтам?

  - Тогда... возможно, он встанет в стороне и посмотрит, как две стихии столкнутся и перемолотят одна другую, пока не появится победитель - израненный, слабый. Тогда он сможет действовать без спешки, обдуманно. Может, этого и потребовал твой брат у Драконуса в обмен на освобождение.

  Сильхас Руин поднес руки к лицу. Еще миг - и он покачал головой: - Зная брата... обмена не было. Лишь дар.

  - Друг, - спросил Тулас, - что ты держишь в уме?

  - То, что в освобождении Корабас скрыто больше, нежели мы видим. И свобода Отатараловой Драконицы служит некоей высшей цели. Корабас здесь, потому что она нужна.

  - Сильхас - твои чувства острее, чем мои, мертвые. Сколько Элайнтов вошло в мир?

  Белокожий Тисте Анди отнял руки от лица, взглянул на Туласа. - Все.

  Тулас Отсеченный отступил на шаг, пошатнулся, отвел глаза, словно все инстинкты его требовали отступления, бегства. "Куда? Все равно куда". Но потом он снова поглядел на Сильхаса. - Корабас не выстоит.

  - Да, точно.

  - Элайнты завоюют мир - кто здесь сможет их остановить? Друг мой, нас сделали ничтожествами. Все наши цели... пустое. Я не сдамся Тиам!

  Внезапной вспыхнувший в Туласе гнев заставил Сильхаса выпрямиться. - Как и я.

  - Что мы можем сделать?

  - Надеяться.

  - О чем ты?

  - Ты сказал, что чувствуешь Гончих Теней...

  - Далеко...

  - И ты сказал, что у них новый хозяин, узурпатор Куральд Эмурланна...

  - Он правит непонятно чем.

  - Нет. Не так. Идет игра - она гораздо глубже, чем мы можем предположить, исходя их наших знаний. Ты сказал, Гончие блуждают. Вопрос: почему? Какое отношение имеет ко всему Тень?

  Тулас качал головой.

  Сильхас Руин вытащил меч Хастов. - Узурпатор дал мне это оружие, я уже рассказывал. Видишь лезвие? Травление изображает драконов. Но есть еще что-то... там, в жертве моего брата. Случилось возвращение Матери Тьмы.

  - А потом Драконуса. Сильхас... твой брат, он не мог желать...

  - Я думаю, мог. Мы, дети, отвечаем за случившееся между Матерью и консортом не меньше, чем все остальные, даже Оссерк. Друг, они еще что-то ввели в игру. Аномандер и этот Темный Трон, даже Худ, возможно, и другие боги, скрытые от нашего взора.

  - Драконус никогда не вернется к Матери Тьме - ты действительно веришь, что такие раны можно исцелить?

  - Тулас, Элайнтов нужно встретить и отогнать. Они Дети Хаоса, а кто всегда стоял против Хаоса? Что такое Драгнипур, Тулас, если не попытка сломленного мужчины спасти любимую женщину? Она не удалась - видит Бездна, она совсем не удалась - но ныне Драконус, наконец, на свободе - цепи навсегда сбиты с него. Не понимаешь? Мой брат положил конец клятве Матери Тьмы быть в стороне, она вновь смотрит на детей своих. Но зачем останавливаться? Тулас! Брат освобождает и Драконуса.

  - Аномандер заставит раны закрыться? Что за дерзость!

  - Он никого не заставляет. Только открывает дверь. Делая возможным... ВСЁ.

  - Понимает ли Драконус?

  "Ну, в том и вопрос, не так ли?" - Поубивав всех Старших Богов, которых сочтет достойными смерти, он задумается. Спросит себя: "Что теперь?" Вот тогда, возможно, до него дойдет вся щедрость дара Аномандера.

  - Друг мой, если бы я дышал, то сейчас не мог бы вздохнуть. Но... как можно быть уверенным? Хоть в чем - то?

  Сильхас Руин смотрел на меч в руке. - Думаю, я знаю, кто скорчился в центре паутины. Тулас, когда я перетеку, что случится с мечом Хастов?

  - Он станет частью костей и плоти, ты сам отлично знаешь.

  - Да... но это же Хаст - убийца драконов.

  - Узурпатор пытался тебе что-то сказать, ты так думаешь?

  - Я начал подозревать, что даром был не меч. Даром был смысл меча - его назначение. - Он вложил клинок в ножны. - Пришло время последней битвы, друг. Ныне мы поведем войну.

  Из сухого горла Туласа снова вырвалось дребезжание, но теперь оно должно было быть смехом. - Восторгаюсь иронией, возлюбленный брат по мечу. Отлично. Давай поубиваем драконов. - Он помолчал, склонив голову. - Корабас... она нас поблагодарит?

  - А ты ожидаешь благодарности?

  - Нет, вряд ли. За что? Мы проиграем.

  - Ну, теперь ты заставил меня удивляться. Разве не в первый раз она будет драться в компании?

  Тулас замолчал на миг, потом отозвался: - Друг мой, наша смерть станет нашим для нее даром.

  - Тулас, могут двое Древних образовать Бурю?

  - Нужно попробовать.

  "Аномандер, думаю, скоро я тебя увижу. И Андариста".

  - Раз мы скоро умрем, Сильхас, расскажи мне, что случилось с Троном Тени?

  Сильхас Руин улыбнулся и покачал головой: - Возможно, если трон захочет, сам тебе расскажет.

  - Троны не умеют говорить.

  - Верно. И хорошо. Как думаешь?

  - Хорошо, что мы умрем рядом друг с другом, - прорычал Тулас Отсеченный, - иначе мне пришлось бы драться против тебя.

  Они разошлись в стороны и перетекли.

  Два Древних дракона, один живой, другой мертвый, взмыли в пустоту неба.

  ***   

  Олар Этиль простерлась в траве, словно выслеженный ястребом заяц. Ливень еще немного последил за ней, пытаясь не высказывать мрачного удовольствия, а потом поискал глазами троих детей. Они спали - карга что-то с ними сотворила. Был уже полдень, и за утро они далеко не продвинулись.

  Гадающая позади бормотала сама себе: - Слишком много прошло, негде скрыться. Знаю, к чему это. Не сработает. Хочу себе - хочу это себе! В небесах Древние, а разве я не самая древняя из всех? Я увижу, как их изгонят, но сначала должна умереть Корабас. Нужно, чтобы они потерпели поражение!

  Ливень подошел к лошади. Проверил примитивного вида стрелы в колчане, лук. Оглянулся на Олар. - Чего мы ждем?

  Изуродованное лицо поднялось. - Я не стану участницей драки!

  Он оглянулся и ничего нового не заметил на пустой равнине. - Какой драки?

  - Ты все равно что мертв, щенок. Скоро ты мне уже не будешь нужен. У меня есть дары. И он меня простит - увидишь, простит.

  - Как я смогу увидеть, если буду мертвым?

  Она выпрямилась, пнула ногой траву. Два скелета ящериц ловко обогнули шишковатую ногу. Ливень слышал, как они щелкают челюстями, пробегая мимо, вниз по склону и с глаз долой.

  - Вот как, - прохрипела Олар Этиль, видя их бегство. - Исчезли. Хорошо. Никогда не доверяла... ИДИТЕ! - Она подковыляла к краю обрыва, крикнув вслед: - Найдите великую Бурю Тиам! Как будто она вам поможет, ха! - Тут она развернулась и уставила скрюченный палец на овла: - Я слежу, щенок!

  Ливень вздохнул: - Все пошло не так, верно?

  - Эрастрас был дураком! Как и те Старшие, что его послушали. Безумие одного убило всех! Хорошо! Только меня в покое оставьте.

  - Ты разум потеряла, старуха.

  - Буди! - бросила Олар Этиль. - Нужно идти к югу, и поскорее!

  - В ветре я чувствую море, - сказал Ливень, глядя на восток.

  - Точно, идиот! Ну, поднимай мелочь - мы должны идти!

  "Ты утеряла хватку, карга, и сама это понимаешь. Верно? Ты думала, что сделала достаточно, что твои дела решат все проблемы - и вдруг поняла: не решат! Надеюсь прожить еще немного - чтобы встать над твоим трупом".

  - У тебя мозги протекают, щенок.

  "Только если я позволяю".

  Она метнула на него взор. Ливень отвел глаза и пошел будить детей.

  ***   

  Телораст пригнулась и прыгнула поближе к Кодл. - Мы ведь там будем в безопасности, верно? Цепи проклятия порваны Бурей. Верно?

  - Что я и планировала с самого начала, Телораст - и не будь ты такой тупой, докумекала бы давным-давно.

  - Но тот жрец Змеи, тот хитрый пьяница - лучше, чем Не-Апсалар, гораздо лучше! Он нам рассказал все, что нужно, так что мне и докумекивать не пришлось. Потому что я самая умная.

  - Единственное умное, что ты сделала - это когда взяла меня в подруги.

  - Подруга, любовница, сестра или второе, лучшее "я" - у нас это одно и то же, и разве не хорошо, Кодл? Вот что значит вести жизнь, полную тайн и приключений! Ох, моя лапа опять отваливается? Кодл! Лапка!

  - В порядке. Просто раскачалась. Но скоро будет всё равно. Скоро у нас будут тела, подходящие для наших "я". Ужасные, устрашающие! Эй, я чую трон, Телораст. А ты?

  Но Телораст резко остановилась: - Стоп, Кодл! Стоп! Та Буря нас сожрет!

  - Если нас сожрут, мы все же станем свободными. Рано или поздно Буря распадется. Так должно быть.

  - Скорее она порвет себя, - прошипела Телораст. - Нужно быть осторожными, Кодл, иначе нас сожрут по-настоящему.

  - Конечно, мы будем осторожными. Мы само совершенство.

  - И сама хитрость.

  - Вот почему, Телораст, существа вроде нас никогда не проигрывают. Мы переполнены талантами, они выливаются во все щели!

  - Только бы лапка не отвалилась.

  - Если отвалится, я тебя понесу.

  - Правда?

  - Ну... потащу.

  - Ты такая милая, Кодл.

  - Потому что мы любим, Телораст. Любовь - вот причина таскать тебя повсюду. Мы любим себя и потому заслуживаем трона... по меньшей мере двух! Мы их заслужили, а значит, мы их получим, даже если придется убить по дороге десять тысяч младенцев.

  - Младенцев? Убить младенцев?

  - Почему бы нет?

  Они снова побежали в траве. - Я почти их вижу, Телораст! Армия младенцев между нами и тронами. Пусть трещат костяными погремушками - мы их сгрызем как сыр!

  - И котят и щенков и мышат тоже!

  - Хватит, Кодл - я уже голод чувствую! И побереги дыхание - оно нужно, чтобы убить Корабас.

  - Не сможем убить Корабас дыханием - она же Отатарал, помнишь? Придется делать по-трудному, кусок за кровавым куском, пока она не прольется дождем с неба!

  - Это будет круто. Будет? Кодл, будет?

  - Круче крутого, Телораст. Почти так же хорошо, как жрать младенцев!

  - И долго еще? Мы уже где надо? У меня обе лапы отваливаются, клянусь.

  - Хмм, может, нам надо перетечь. Чуть-чуть, не более. Чуть-чуть, потом вниз, побежать, потом снова перетечь - что думаешь?

  - Думаю, ты почти такая же умная, как я.

  - А ты почти такая же умная, как я. Мы обе такие почти умные! Разве не здорово?!

  ***   

  Паран осадил коня, чтобы мальчишка смог спуститься. Приказав отряду оставаться на месте, взмахом руки пригласил за собой Маттока. Они подъехали ближе к подножию перевала. Старые горы создавали здесь подобие седла, склоны давали хороший обзор. Траншеи, окопы, редуты, много всего.

  Между укреплениями сновали фигурки.

  - Нас увидели, - сказал Матток.

  В пяти сотнях конских шагов от начала склона Паран остановился. Изучил панораму. Мощеная дорога шла вверх. Первая линия обороны изгибалась, обрамляя тракт полукругом насыпей - пытающие атаковать здесь попадут под гибельный перекрестный огонь. Земли по сторонам были неровными, переходя в почти отвесные горные стены.

  - Была у меня как-то жена, - сказал Матток. - Как раз такая.

  - Простите?

  - Чем ближе подойдешь, тем она страшнее. Одна из ям, в которые падаешь пьяный даже при полной луне. Просыпаешься в ужасе, и с этим ужасом тебе жить всю жизнь.

  Укрепления создавали два отдельных яруса, и над нижним вились знамена Колансе. - Судимы, вспомогательные силы, - произнес Паран. - Придется пройти сквозь них, чтобы добраться до армии Волков. Да, неожиданное осложнение.

  - Но знаете, я любил ту женщину со всей силой. Как оказалось, она была лучшей из жен.

  - И что с ней стало?

  - Получила наследство и нашла мужчину покрасивше меня. Видите ли, проснулась утром с тем же ужасом, и чем ближе я подходил...

  - Матток, похоже, нам все же придется повоевать.

  - Ваши слова сделали меня счастливым.

  - Сначала нужно ошеломить и обратить в бегство судимов. Тогда мы заключим сделку с наемниками. Похоже, - добавил он, поднимая поводья, - первое поможет склонить их к сдаче.

  - Среди них Чистый, Верховный Кулак. Больше радости для Калама и Быстрого Бена.

  - Ночью увидим. Матток, от ваших воинов будет мало прока, если они останутся в седлах.

  Мужчина пожал плечами: - Почему налетчики скачут на конях, Верховный Кулак? Потому что так быстрее всего сбежать.

  - Вы уже не простые налетчики, Матток.

  - Мы спешимся, Верховный Кулак, если вам так нужно, но нам это не нравится. Вот эта дорога, она широкая, военная. Очистите фланги, и мы сможем помчаться прямо на них.

  - В зубы поджидающим наемникам? И притом вверх по склону? Я не хочу вас терять. Извините, но при всей вашей кровожадности придется потерпеть.

  Воин скорчил рожу, потом пожал плечами: - Мы кровожадны, точно, но только если почти вся кровь чужая.

  - Хорошо, - буркнул Паран. - Держите свою толпу в готовности, вот и всё, о чем прошу.

  Матток смотрел на него как-то странно. - Верховный Кулак, я всю жизнь слышал рассказы об армии малазан. Пришлось мне от нее побегать, а в конце за нами шла охота долгие недели. - Он кивком головы указал на проход: - Но это... одни судимы выглядят способными не только остановить нас, но и серьезно проредить.

  - И что же?

  - Я боюсь за Войско, вот и всё.

  Паран кивнул. - На рассвете, Матток, найдите для своих воинов высокий пункт обозрения. Я покажу всё, что нужно знать о малазанской армии.

  Через два поворота песочных склянок Войско подошло на близкое расстояние к началу перевала. Под зеленым свечением Нефритовых Чужаков роты начали разбивать бивуаки. Были выставлены передовые пикеты, хотя со стороны противника не ожидалось вылазок. Солдаты быстро поели и легли отдыхать. Почти все спали, хотя иные и проверяли оружие, доспехи, кожаные перевязи, щиты и обувь. Паран в сопровождении Руфы Бюд прошел по лагерю, иногда обмениваясь словами с теми солдатами, что слишком нервничали.

  Он никогда не думал, что станет командующим армией. Не ожидал, что ему достанется место Даджека Однорукого. Этого человека он часто вспоминал и старался ему подражать во всем. Войско пережило плохие времена. Оно заслужило лучшего. Паран подозревал, что это ощущение терзает каждого командира.

  Когда они с Бюд наконец вернулись в командный шатер, там ждали Калам и Быстрый Бен. Было два звона до рассвета.

  Ассасин закутался в черный муслин, натянул поношенные, покрытые пятнами перчатки; хотя под одеждой была кольчуга, движения его были почти бесшумными. Быстрый Бен сидел на земле, прислонившись спиной к сундуку на ножках, вытянув ноги. Глаза были полузакрыты.

  Паран поглядел на колдуна: - Ну?

  - Что ну?

  - Вы готовы? Обычно я могу чуять творящуюся магию, но от вас, Верховный Маг, не исходит ничего.

  Быстрый Бен открыл один глаз, посмотрел на Парана. - Если вы можете чуять, Верховный Кулак, то могут и Чистые. Поверьте мне. Мы готовы.

  Паран глянул на Бюд, но та просто пожала плечами. Он прищурился... - Поспите, Кулак.

  - Слушаюсь, сэр.

  Когда она ушла, Паран встал на пути Калама. Шагавший из угла в угол ассасин остановился, пробормотал ругательство. Оскалил зубы. - Действуете на нервы, Верховный Кулак.

  Быстрый Бен сказал: - Вы приготовили ту карту, Верховный Кулак?

  Паран кивнул и отступил, чтобы Калам мог расхаживать снова.

  - Хорошо, - отозвался колдун. Сел, подтащил к себе кожаную сумку. Порылся внутри и вытащил кривую палку, к которой был примотана бечевка длиной примерно в руку. Один конец палки, заостренный, вбил в пол. Потом маг извлек из сумки два мячика из смотанной утяжеленной ткани - один черный, второй золотистый; привязал их к бечевке, отвел, пока не натянулась. - Калам, - произнес он, - пора.

  Ассасин остановился, встряхнулся, словно медведь.

  Быстрый Бен встал и повернулся к Парану. - Даже не моргайте, сэр. Понятно?

  - Я буду бдителен, Верховный Маг, - уверил его Паран. - Но ваши слова заставляют беспокоиться. Что, как вы думаете, вас ждет?

  - Кроме одного или двух чистокровных Форкрул Ассейлов? - Быстрый Бен фыркнул, скривился. - Не уверен. Что-то.

  - Давай уже начнем, - прорычал Калам.

  Паран снял шлем и положил на стол. В битве он прицепит сплошное забрало. Необычной работы, из Анты, шлем был подарком Руфы Бюд, но он так и не привык к его полному весу. Паран повернулся к двоим мужчинам и начал: - Думаю, нужно.... - Тут он замолчал. В палатке никого не было. - Боги подлые, он хорош.

  Сердце вдруг забилось, живот пронизала боль; он вытащил деревянную карту, подготовленную Ормулоганом. Изучил ее в свете фонаря. "Первая истинно малазанская карта в Колоде Драконов. Художник, я вами горжусь". Одинокий, бесформенный, вроде бы слегка полированный объект в центре темного поля.

  - Воззрите, - чуть слышно сказал Паран. - Затычка для Всех Дырок.

  ***   

  Невидимый для любых глаз, даже для глаз Чистых, Калам бесшумно шагал по мощеной дороге. "Ну, будем надеяться, что и для глаз Чистых. Если не так, мы скоро поймем". Справа и слева от него были "лисьи норы", в которых по грудь в земле стояли дозорные, вглядываясь в лагерь иноземных захватчиков. У их ног тускло светились сигнальные фонари. Мимо, к насыпям у передовых окопов - груды земли и камней вполне способны защитить от стрел и арбалетных болтов, рыхлая почва заставит атакующих падать или замедлять шаги.

  Сами окопы забиты солдатами Колансе в хороших доспехах, с пиками. В семи шагах позади, выше по склону, есть узкая траншея с уступами, для лучников. Они выпустят стрелы, не видя противника, над головами своих солдат, поразив малазан на вершинах насыпей.

  Калам надеялся, что проклятая карта Парана работает. Надеялся, что Верховный Кулак видит то, что видит сейчас он. "Это будет жестоко. Где-то здесь прячется умелый командир. Быстрый - не думаю, что это работа Форкрул Ассейлов. Такое ощущение, что тут побывал профессионал. Возможно, командующий Волков. Надеюсь, ты подумал о том же, что и я.

  Погоди... наемники носят волчьи шкуры? Нет, это не могут быть они. Какие-то другие ублюдки. Должно быть".

  Еще два яруса, не уступающие первому, с выровненными участками для отхода на случай, если передняя линия будет взята. И много резервов в укрепленных лагерях над последним ярусом. Калам решил, что там не менее шести тысяч судимов. "Рад, что я не на твоем месте, Паран".

  Еще выше, там, где Калам, как показалось, уже видел вершину горы, перевал стал более пологим. Дорогу перегораживали массивные каменные ворота с низкой стеной надо рвом, эффективно блокирующим всю ширину прохода. Вся местность была освещена, так что были хорошо видны роты тяжелой пехоты. Солдаты не спали. Нет, построенные по десяткам в несколько кругов, стоявшие лицами наружу солдаты молились.

  "Фанатики. Плохо. Мы таких видывали слишком часто. Сдадутся? Ни шанса. Погоди..." До них слишком далеко, чтобы быть уверенным... Он выискивал флаги, но их не было. Там! Солдат в полных доспехах у ворот. "Боги подлые! Напасть, чтоб ее!" Калам помедлил. Мысли бежали вперегонки, по телу вдруг потек пот. "Они повернулись против нас? Кругхева? Не могу поверить... солдаты Волков. Боги, да кто еще это может быть? Калам, ты идиот. Возьми меня Худ. Возьми всех нас Худ.

  Но... если Кругхева здесь, не удивляюсь, что они так ощетинились.

  Ладно, женщина". Он снова пошел вперед. "Предай нас и получи должное".

  Ворота были перекрыты рядами черных железных пик. Нижний ряд - на уровне лодыжек - на ладонь выступал перед выше расположенными; самые верхние приходились на уровень глаз. За воротами стоял одинокий дозорный из Напасти, закрыв забрало и опустив тяжелое копье на плечо.

  Через десять шагов Калам ушел с дороги, пробираясь вдоль дренажной канавы, а затем спустился в ров. На дне между камнями зажаты короткие колья. Дальний от стены откос рва полит смолой."Огненный вал. Ничего хорошего тут нет, совсем ничего. Надеюсь, ты близко, Быстрый Бен. Надеюсь, ты знаешь, что я должен сделать".

  Он осторожно пересек ров. Выждал немного и прошептал ключевое слово, данное магом. Внезапная потеря веса. Он протянул руки и перепрыгнул стену. Едва он коснулся земли на той стороне, невесомость пропала. "Ну, тревоги еще нет. Пока что похвальба Быстрого насчет скрытой магии кажется оправданной". Впереди еще стража, но солдаты расставлены широко. Ассасин без труда проскользнул между ними. И пошел в лагерь.

  Мимо построенных кругами взводов - солдаты еще молятся - на поле для упражнения в центре. Напротив два командных шатра, тот, что справа, увенчан черепом волка. "Серые Шлемы, верно. Но... явно не все. Или Тавора заставила их жестоко заплатить за измену. Если так, она, наверное, мертва. Упустила шанс.

  Что же. Если месть - всё, что нам осталось, начнем..."

  Второй шатер был больше, того же стиля, что были в лагере осаждавших крепость. Он был освещен изнутри, у входа стояли двое стражников Колансе.

  Вытащив два метательных ножа, Калам быстро пошел к ним. За пять шагов поднял руки и швырнул оба ножа одновременным текучим движением. Каждое оружие нашло себе местечко под кадыком. Тела начали заваливаться, брызнула кровь но, прежде чем они упали, Калам подскочил и схватился за рукояти ножей. Осторожно опустил обоих солдат на землю.

  "Много шума? Да ладно!"

  Оставив клинки в глотках, ассасин вынул два длинных ножа, полоснул по тесемкам, на которых висел полог, и вломился внутрь.

  Явно застав Чистого врасплох - ведь в его действиях не было скрытности и тонкости - он тяжело столкнулся с Форкрул Ассейлом. Один нож вошел прямо под сердце. Второй, поднятый, чтобы перерезать горло, был встречен твердой как железо рукой. Ассейл пошатнулся, но успел выбросить кулаки.

  Первый удар пришелся Каламу в плечо, заставив крутнуться вперед. Второй кулак врезался в грудь слева, пробив кольчугу, сломав по меньшей мере пару ребер, не говоря уже о мелких трещинах. Сотрясение толкнуло ассасина назад, но стенка шатра спружинила, удержав его от падения.

  Задыхаясь от боли, Калам смотрел, как Ассейл вытаскивает длинный нож из груди и отбрасывает в сторону.

  - О, - пропыхтел он, - я тебя взбесил?

  Зарычав, Ассейл пошел на него.

  Почва провалилась под его ногами. Чистый с воем упал в яму. Послышался сочный шлепок.

  Быстрый Бен материализовался с той стороны ямы. Вытащил маленький шар из черной глины. Склонился поглядеть вниз. - Комплименты от морской пехоты, - сказал он и бросил шарик.

  Колдуну пришлось отскочить от вылетевшего из провала языка пламени. Потолок загорелся, а Быстрый Бен исчез.

  Калам выругался, доставая длинный нож (второй ему каким-то образом удалось удержать в руке) и прыгая к выходу.

  Перекатившись через плечо, застонав от пронизавшей тело боли, он с трудом встал на ноги. Со всех сторон к горящему шатру бежали солдаты Напасти. Он видел выхваченные мечи.

  - Быстрый Бен! Я невидим, верно? Быстрый!

  Раздалось шипение: - Спрячь треклятый нож!

  "Дыханье Худа!" Калам развернулся и побежал от ближайшего нападающего. С размаху вложил нож в ножны. - Попробуй снова! - проревел он. И споткнулся, упав со стоном. Во рту была кровь. - Плохо дело!

  Рука легла на спину. - Не шевелись, - шепнул Быстрый Бен.

  Солдаты Напасти отступали от пожара. Пламя подобралось совсем близко, но Калам не ощущал жара. - Можно говорить?

  - Теперь можно, да.

  - Ты сказал, жулек!

  - Я передумал. Нужна была полная уверенность. К тому же жулек слишком шумный.

  - Но Худом клятая горелка?! Да, теперь всё тихо и ладно! Еще Чистые?

  - Нет. Шшш - что-то близится. Выслеживает нас.

  - Как?

  - Не знаю.

  - Я хотел пойти за командиром Напасти - Кругхевой или кто там...

  - Ты булькаешь кровью с каждым словом, Калам. Ты совсем не в форме.

  - Я ударил урода в сердце, и хоть бы что.

  - Ловко. Но у них два сердца.

  - Спасибо что сообщил. - Калам морщился, пытаясь не кашлять. - Это ведь Напасть?

  - Да. Ну, тихо, дай я тебя оттащу. Пламя начало сжигать то, что я на нас набросил.

  Однако маг оттащил Калама едва на две сажени, когда руки его вдруг отвердели. - Дерьмо. Оно здесь.

  Калам огляделся, моргая. - Не вижу...

  - Воняет как энкар'ал, чувствуется как Тоблакай.

  "Никак невозможно... о, боги подлые, что он тут делает?" Он и сам мог его ощутить. Большое, нависающее присутствие. - Что он делает?

  - Э... обнюхивает тебя.

  Калам ощутил, что покрывается мурашками. - Почему я его не вижу?

  - Потому что он не хочет.

  Ассасин чуть не заорал, когда острый коготь осторожно коснулся щеки и уперся прямо под глаз. Он заставил себя лежать совершенно неподвижно.

  - Думаю, это служитель Волков.

  "Да. Не говори, я и сам знаю".

  Рука тяжело налегла на грудь Калама, на сломанные ребра. Однако боли не было, лишь внезапно стало очень жарко. Еще миг, и рука исчезла. А потом....

  - Возьми меня Худ, - пробормотал Быстрый Бен несколько ударов сердца спустя. - Ушел. Никогда такого не видел. Он тебя исцелил, чертяка. Почему бы это?

  Ассасин встал. Он чувствовал себя потрясенным и хрупким, словно вдохнул кулак и только-только его выкашлял наружу. В стороне шатра был хаос; он увидел офицера Напасти, одного из командиров флота Кругхевы. Тот стоял, глядя на шатер со странным, почти удовлетворенным выражением на худом лице.

  - Готов попытаться? - спросил Быстрый Бен.

  Калам покачал головой: - Нет. Мы не трогаем людей Напасти.

  - Ты о чем?

  - Или ты хочешь, чтобы ТОТ вернулся, но стал гораздо злее?

  - Тоже верно.

  - Здесь точно нет еще Чистых?

  - Да.

  - Пора уходить.

  Они пошли назад, невидимые, ловко лавируя в толпе солдат. У стены ассасин помедлил, оглянулся. И кивнул.

 - Всегда честный размен.

"Но не припомню, чтобы я сделал его особенно счастливым".[1]

  ***   

  Паран в своем шатре медленно сел, осторожно положил деревянную карту. Он мог бы вытащить их в том момент, когда пришел демон. Но что-то его удержало. "Это был избранный служитель Зимних Волков. Я ощутил его гнев, а потом ощутил... что это было? Забота? Не знал, что они могут переживать такие чувства".

  Он встал, подошел к палке, вытащил ее из пола. Мячи на бечеве подпрыгнули следом.

  Грохот и сотрясение в пределах шатра, туча пыли - Быстрый Бен и Калам, шатаясь, оказались здесь. Лицо колдуна искажено негодованием. Он сверкнул глазами на Парана: - Малость поздно, Верховный Кулак! Мы были на полпути назад!

  Паран помахал рукой, разгоняя пыль. Услышал шаги снаружи, крикнул: - Все в порядке!

  Голос солдата прошипел: - Слышь, Гебла? Когда Верховный пердит, весь мир трясется!

  - Шшш, проклятый идиот!

  Шаги удалились.

  Паран вздохнул: - Не терпелось вас увидеть. Простите. Не знал, что возврат будет таким беспокойным.

  - Это для КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ, сэр. Меня словно наизнанку вывернули.

  - И меня тоже, - прорычал Калам, тяжело садясь на сундук. Толстые ножки подломились, сундук с треском осел. Ассасин поморщился: - Как раз то, что нужно бедной моей горбатой спине. Боги подлые... - Он начал стаскивать перчатки.

  - Значит, союзники моей сестры... я прав, Калам?

  - Хорошая догадка.

  - Более не союзники, - подтвердил Быстрый Бен. Теперь он расхаживал по шатру. - Но это был Эрек-Але, не Смертный Меч. Я не видел и Надежного Щита. Это их силы, прибывшие морем. Солдаты, оставшиеся с флотом.

  - И, может быть, Кругхева не имеет никакого понятия об измене, - сказал Калам.

  - Этот союз всегда заставлял меня нервничать, - заявил Быстрый Бен. - Фанатичные приверженцы мира без людей - какой в этом смысл? Даже если Кругхева еще не перебежала, вопрос времени - все, что им нужно, это следовать вере до логического конца. Я предостерегал Тавору...

  - Да ты врешь, - прогудел Калам.

  Колдун взвился: - Откуда тебе знать?

  - Просто догадался. Я ведь тебя знаю, помнишь? Ты зол на себя, потому что ничего такого не предвидел.

  - Отлично. Пусть будет по-твоему. Суть в том, что Тавора в беде. Ее могут ударить в спину в любое время, а предупредить мы не сумеем.

  - Может, и сумеем, - сказал Паран. - Когда мы пройдем перевал, я хочу, чтобы вы с Каламом поскакали вперед так быстро, как смогут лошади. Найдите мою сестру.

  - Вы видели их защитные линии, сэр? - воскликнул Калам. - Как вы надеетесь принудить Напасть к сдаче? Они могут остановить Войско здесь и сейчас.

  Однако Паран нахмурился: - Почему тот демон не растерзал вас в клочья, Калам?

  Ассасин отвел взгляд, дернул плечами. - Встречались. Я ему оказал услугу. Может быть. Думаю. Но точно не помню. Это же было тогда, на Семиградье, в сердце Вихря. Там и не такое бывало.

  - Ты мастер рассказывать, - заметил Быстрый Бен.

  - Право хлопать ртом без остановки оставляю тебе, колдунишка.

  - Очевидно мудрое решение. Но в следующий раз обойдись заключительным словом.

  ***   

  Шестеро Высших водразов беспокойно стояли около Эрек-Але; в двадцати шагах сзади было черное пятно и горелые остатки шатра Чистого. Угли еще мерцали и гасли, словно среди пожарища сверкали глаза; дым поднимался в блеклый воздух.

  Всегда, когда командующий Напасти контактировал с этими офицерами, они смотрели на него с презрением. Но сейчас спесь словно смыло яростью пламени. Брат Безмятежный мертв. Вымолвить такое значило для них подтвердить невозможное. Сила Безмятежного была велика, он уступал лишь Почтенной и Старательному, будучи ровней Тишине - или так рассказывали Эрек-Але.

  "И Безмятежный пал перед двумя малазанами. На заре мы встретим в битве еще восемь тысяч. Но слышал ли Брат Безмятежный мои предупреждения? Нет". - Мы нашли кровавый след от шатра Чистого, - сказал он. - Разумно предположить, что Брат Безмятежный жестоко сражался с напавшими, он мог их серьезно ранить или даже убить одного.

  Не заметив эффекта от таких слов, Эрек-Але вздохнул. - Вы изберете одного из вас для командования судимами? Иначе вам придется подчиниться моему командованию. Рассвет быстро близится, сиры, и вскоре мы начнем битву.

  Один из офицеров подошел ближе. - Сир, в вопросах тактики Брат Безмятежный повелел нам слушаться ваших приказов.

  Эрек-Але кивнул: - Как вы и сделали.

  - Сир, - начал один и замялся.

  - Говорите свободно.

  - Чистые ощутили смерть Брата Безмятежного. Они ранены, смущены, мы не получаем от них указаний. Сам Аграст Корвалайн здесь поврежден.

  Поврежден? Это было неожиданностью. - Как? Почему?

  - Ночью здесь явился другой Оплот.

  - Неужели? - он поглядел в лица собеседников. - Вероятно, вы слишком быстро сбросили со счетов семь тысяч людей из Напасти, молящихся своим богам.

  - Мы говорим не об Оплоте Зверя, сир.

  Эрек-Але замолчал, ибо пришла пора и ему ощутить потрясение. Наконец он сказал тихим голосом: - Вы определили незваного гостя, сир?

  - Не мы, Командор. Но Сестра Почтенная... в буре ее мыслей мы ощутили... узнавание.

  - Продолжайте.

  Мужчина потряс головой: - Вот и всё, что мы знаем, сир.

  - Вы решили, что другой древний Оплот ополчился против Аграст Корвалайна?

  - Хотелось бы больше знать насчет малазан, сир.

  Эрек-Але нахмурился: - Вы не ощущаете уверенности, видя мои приготовления?

  - Не так, Командор. Сегодня враг будет потрепан, а возможно, и смят. Но мы стараемся понять... эти малазане - просто люди?

  - Не отличные от нас, Напасти.

  - Тогда... они тожеслужат какому-то Старшему Богу?

  - Малазанская Империя давно объявила вне закона все культы войны в армии... но нельзя сказать, что в рядах солдат нет тайных поклонников. - Он изучал россыпь лиц перед собой. - Форкрул Ассейлам не приходило в голову, что, так усиленно утверждая власть Аграст Корвалайна, они могли привлечь внимание других древних Оплотов?

  - Мы понимали так, что почти во всем здешнем мире Оплоты оставлены, дали путь более молодым Властителям.

  Эрек-Але склонил голову набок: - А в случае Напасти?

  Наконец один из офицеров чуть заметно фыркнул. - Вас сочли отклонением.

  Командор улыбнулся: - Эту дискуссию мы продолжим после. Вы спуститесь к судимам и примете командование отрядами.

  Офицеры отсалютовали.

  Смотря им вслед, Эрек-Ала подозвал одну из помощниц. - Сестра Стейлок, пусть солдаты знают: сегодня мы можем столкнуться не с одним врагом.

  Юная женщина нахмурилась. - Сир?

  - И убедите, что Волки оградят нас от любой угрозы.

  - Да, сир.

  Оставшись один, Эрек-Але пошел к платформе, построенной для него в пятидесяти шагах от ворот. Отсюда он получит полную возможность видеть атаки врага на укрепления. "Малазане. Одно это слово заставляет бледнеть самых суровых солдат - особенно тех, что уже стояли с ними лицом к лицу. Что такого в этих иноземцах, в этих клинках империи? Что их выделяет?"

  Дойдя до лестницы, он помедлил, вспоминая то, что видел во время ужасного отступления из города Малаза. "Адъюнкт Тавора, ты знала, что встретишь на этой земле других малазан? Они твои союзники или императрица Лейсин затеяла другую игру? Они охотятся за тобой? Или это просто второе вторжение"? Его вдруг пробрало холодом. "Если союзники... тогда все происходящее должно было быть запланировано". Такая мысль его напугала.

  Он быстро влез наверх. На вышке - в воздухе висел свежий сосновый запах - прошелся по сырым доскам, встав лицом к северу. Небо светлело вокруг, хотя проход оставался в тени. Он видел внизу силы врага, построившиеся пятью клиньями. "Они не видят, что их ждет? Возможно, они сумеют взять первые траншеи - но как со вторыми? Невозможно. Серые Шлемы сегодня даже не поднимут оружия". Тревога росла. "Зовите малазан всеми гнусными словами, только глупцами не называйте".

  Он одиноко стоял на вышке, ожидая, что же будет.

  ***   

  Глаза у Ганоэса Парана щипало от недостатка сна. Он подошел и встал напротив нестройной толпы. Вечная проблема, думал он - как управлять четырьмя сотнями неспокойных, непокорных морпехов. Суровые глаза, обветренные лица... такое ощущение, что это полудикие звери, рвущиеся с поводков. Что еще хуже, весь собравшийся перед ним холодным этим утром сброд - саперы, до единого.

  Паран оглянулся на множество деревянных ящиков позади него. Вокруг нет стражи. Сборище организовано в двух сотнях шагов к северу от границы лагеря. И не без причины. Он ощутил, как по спине потекла струйка пота.

  Встав лицом к саперам, поглядев на Ното Свара и капитана Чистую Криницу, что стояли в стороне, Паран откашлялся и начал: - Я отлично знаю ваше разочарование - я держал вас подальше от обороны крепости, заставляя заниматься лишь починкой стен. Смею сказать, ваши мечи изрядно заржавели в ножнах... - Паран помедлил, но не увидел реакции - ни улыбки, ни кивка. Он снова откашлялся. - Я решил, что будет тактически верно придерживать саперов ввиду ваших особенных ... талантов.

  Ни звука среди собравшихся. Все глаза устремлены на Парана. Он снова оглянулся на Ното Свара. Тот стоял сбоку и чуть позади - кость во рту ходит вверх и вниз - и пялился на саперов.

  Вздохнув, Верховный Кулак продолжил: - Оглядываясь назад, я подумал, что мог бы отложить набег на склады Морантов, хотя и не по причине безопасности - уверен, все вы знаете, что Моранты весьма эффективно и бережно хранят припасы. Тем не менее, массовая перевозка и складирование влечет неизбежный риск. К счастью, мы еще здесь. - Он показал рукой назад. - И ОНИ здесь.

  Он ожидал нарастающего напряжения, шепота предвкушения. Первая из широких улыбок, солдаты вытягиваются по струнке. А вместо этого... "Ничего.

  Я с тем же успехом мог описывать им погоду. Что не так?

  Думал, они меня уважают. Думал, может, наконец я заслужил ранг, который на меня свалился. Но теперь... похоже, все было чепухой".

  - Можете радоваться, зная: ожидание окончилось. Этим утром вы разберете припасы и вернетесь во взводы. Морпехи возглавят штурм. Вы проломите оборону и, если возможно, дойдете до второй линии окопов. Атака должна быть быстрой и непрерывной... - Голос затих. Он уловил кое-что краем глаза.

  Справа, где солнце светит без преград, в строю стоит грозного вида капрал; его широкое лицо покрыто шрамами, видимыми даже отсюда. Паран прищурился. Потом взмахом руки подозвал Ното Свара. Хирург подошел, вытаскивая кость изо рта.

  - Ното Свар, - тихо сказал Паран.

  - Сэр?

  - Подойдите к тому капралу - вон, там - приглядитесь и вернитесь с докладом.

  - Это что, проверка?

  - Выполняйте.

  Хирург вернул рыбью кость в зубы и подошел к капралу. Через мгновение развернулся и зашагал обратно.

  - Ну? - потребовал Паран.

  Ното Свар вытащил кость. - Он плачет, Верховный Кулак.

  - Плачет.

  - Кажется так, сэр.

  - Но... почему он плачет?

  Ното Свар снова поглядел на капрала. - Была лишь одна слеза. Все что угодно.

  Неслышно выругавшись, Паран сам пошел к капралу. Взор моряка был устремлен куда-то вперед. След одинокой слезы, прокатившейся от правого глаза, уже затерялся в грязи и пыли. - Что-то в глаз попало, капрал?

  - Нет, сэр.

  - Вы больны?

  - Нет, сэр.

  - Но вы дрожите.

  Глаза чуть дрогнули в щелках, на миг коснувшись Парана. - Неужели? Не знал, сэр. Виноват, сэр.

  - Солдат, я загораживаю обзор?

  - Да, сэр, так точно, сэр.

  Паран не спеша отодвинулся в сторону. Всмотрелся в лицо сапера.... Шесть ударов сердца, потом еще, пока... "Ох, боги!" Я думал, капрал, вы сказал, что не больны.

  - Не болен, сэр.

  - Прошу уточнить.

  - Как угодно, сэр.

  - Капрал.

  Снова проблеск глаз. - Сэр?

  - Контролируйте себя. Будьте исполнительным. Не взорвите нас. Понятно?

  Быстрый кивок. - Да, сэр. Благослови вас, сэр.

  Голос удивленного Парана отвердел: - Благослови меня?

  От толпы саперов послышался приглушенный хор - повторы благословения капрала. Паран отступил, постарался обрести спокойствие и возвысил голос: - Не нужно толкаться - хватит всем. - Он помедлил, услышал слабое бормотание. - Я ожидаю, что через один оборот вы будете во взводах. Сержантов известили о припасах, так что знайте: вести разошлись. Когда вы вернетесь, они успеют покончить с молитвами, жертвоприношениями и так далее. Иными словами, будут готовы для вас. Наступление начнется через два оборота склянок. Всё.

  Он ушел не оглядываясь.

  Ното Свар увязался рядом. - Верховный Кулак.

  - Что?

  - Мудро ли это? Там больше припасов, чем кто-либо из нас видел.

  - В ящиках всего лишь жульки, горелки и дымки. Я даже УВИДЕТЬ им не позволил долбашки и красные болты...

  - Простите, сэр... какие болты?

  - Оказывается, Ното, существует целый класс припасов, предназначенных только для Морантов. Не на экспорт, если вы меня понимаете. Те, которые я назвал красными болтами, похожи на болты для онагров. Только никакие онагры им не нужны.

  - Интересно, Верховный Кулак. Но если вы не показываете их саперам, как они научатся с ними работать?

  - Если придется воевать против Напасти - вполне вероятно, понадобится краткий курс. Но зачем отвлекать их сейчас?

  Они подходили к границе лагеря. Две роты регулярной и тяжелой пехоты построились по сторонам дороги. Между ними стояла, ожидая командующего, кулак Руфа Бюд.

  Ното Свар сказал: - Еще один вопрос, сэр.

  Паран вздохнул: - А именно?

  - Эти долбашки и красные болты... где вы их прячете?

  - Расслабьтесь. Я сделал для них особый садок - или, точнее, небольшой участок другого садка, доступного лишь для меня. Через карту.

  - Ормулоган?

  - Простите? Он нарисовал карту? Разумеется.

  - Он использовал забавную красную линию, сэр? Вроде молнии, только цвета крови?

  Паран нахмурился: - Символ красных болтов, да. Откуда вы его знаете?

  Ното Свар пожал плечами: - Не уверен, сэр. Кажется, где-то видел. Не имеет значения.

  ***   

  Капрал Корма вытер глаза. Ящики были открыты, саперы работали как можно быстрее. Он обозрел оставшиеся упаковки, вздохнул и повернулся. - Манкс, сюда.

  Шаман-дальхонезец подошел ближе. - Как я и думал. Одна мелочь. Ублюдок не доверяет нам.

  Корма вздохнул: - Идиот. Я сам не доверяю нам. Но слушай. Если...

  Манкс поднес руку к носу Кормы. - Достал. Видишь?

  Капрал чуть откинул голову, изучая наколку на ладони. Кроваво-алый зазубренный мазок. - Оно самое? Больше тебе ничего не нужно?

  - Должно хватить. Мы позаботились, чтобы жаба все рассказала в подробностях.

  - Она выживет?

  - Ну, мы ее поджарили тут и там, но она выживет. Хотя немного перестарались - я о том, что мы связали обоих и думали, что угроза жабе заставит мазуна рассказать всё. Но ошибка вышла. Сам Ормулоган и предложил поджарить жабу. Никогда не видели этого чокнутого более счастливым. Мы-то считали их друзьями...

  - Потише, ладно? Ты разболтался. Мне плевать, что там было, раз вы никого не убили...

  - Они живы, говорю тебе. Связаны и с кляпами. Потом отпустим.

  Корма огляделся и сказал громче: - Саперы! Оставьте местечко для пары долбашек!

  - Долбашек нет, Корма.

  - Забудьте. Мы уж позаботимся. Давайте кончать здесь, и поосторожнее. Ошибемся здесь - не заберем с собой ни одного плохого парня. И вот тогда наши души пойдут прямиком в лапы нечисти Саперной Преисподней, чего никто из вас не хочет, правильно?

  Внезапная тишина, удвоенная осторожность; там и тут кто-то сотворил знаки, защищающие от Саперной Преисподней.

  Удовлетворенный Корма кивнул: - Манкс, теперь оставайся рядом.

  - Те красные болты мы никогда не пробовали, Корма.

  Мужчина хмыкнул: - Покажи припас, который я не раскумекаю, и я покажу тебе нос Бога-Кобры изнутри.

  Манкс искоса поглядел на него: - Я так и понял, что в тебе кровь Даль Хона.

  - Какая у меня кровь, не важно. Я только знаю, что на поле битвы саперы призывают всех богов, о которых слышали.

  - Аминь и тьфу в глаза им всем.

  Корма не сразу кивнул: - Аминь и тьфу в глаза от них. Ну, готов? Хорошо. Давай найдем свой взвод. Сержу очень понравится.

  - Нет, не понравится!

  - Серж любит то, что я прикажу любить. Кредо Костяшки Сапера.

  - "У кого в руке жулек?" Да, Костяшка Сапера. Эй, Корма!

  - Чего?

  Шаман осклабился: - Вишь как получается? Мы вернулись к тому, чем не были, но могли бы быть. Разве не сладко на вкус?

  - Будет сладко, если мы не взлетим на воздух. Смотри куда ступаешь. Я вижу сусличьи дыры.

  - Это не суслики, Корма, а степные собачки.

  - И что? Провались одной ногой и нам крышка.

  ***   

  Командор Эрек-Але ощутил, что северный ветер усилился, дуя через узкое ущелье прохода. Этот бриз принес запахи кожи, железа, людского и конского пота. Сестра Стейлок была рядом. Позади стояло полдюжины вестовых на случай, если придется передать приказы сигнальщикам вдоль стены.

  Вражеские силы встряхнулись, по всей линии закипела деятельность. Средняя и тяжелая пехота, плотно сбившая ряды на заре, расступалась, пропуская новые отряды. У них не было знамен, щиты по большей части были закреплены за спинами. Насколько мог видеть Эрек-Але, вооружены они были арбалетами и короткими луками.

  - Застрельщики? - предположила Стейлок. - Он не выглядят быстрыми, Командор - у некоторых кольчуги. И в шеренгу не встают. Что это за солдаты?

  - Морская пехота.

  - Кажутся... недисциплинированными, сир.

  - Я знаю, Сестра Стейлок, что малазанским морпехам армии Семиградья ничего не смогли противопоставить. Они, строго говоря, не похожи на обычных солдат.

  Женщина критически поглядела на него: - Сир, могу спросить? Что еще вы слышали об этих морпехах?

  Эрек-Але склонился над ограждением. - Слышал? Да, именно то слово.

  Они приближались, разбившись на взводы по восемь-десять человек, они уверенно взбирались по склону к первой лини окопов, где поджидали судимы - солдаты Колансе. Вполне надежные солдаты, насколько понимал Эрек-Але. Не силачи на подбор, но опытные и всецело покорные воле Форкрул Ассейлов. Без Чистого, однако же, нет власти, способной привести их в боевое безумие, хотя пока командиры-полукровки не ударятся в панику, их подчиненные не сделают шага назад.

  - Не понимаю вас, сир.

  Он поглядел на нее. - В ночь ухода сил Адъюнкта из гавани Малаза... Сестра, где были вы?

  - На корабле внешнего охранения, сир.

  - А. Не припомните, слышали вы грохот с острова?

  Женщина нахмурилась и покачала головой. - Сир, в полночь я легла в гамак и быстро уснула.

  - Хорошо. Боюсь, ответ вы скоро услышите, Сестра.

  Оставив до окопов шагов тридцать покореженной земли, взводы рассыпались. Арбалетчики подняли оружие.

  Со стороны судимов опустились пики, чтобы предотвратить атаку на насыпь. Железные острия создали колючую стену. Во втором окопе зашевелились лучники, готовя стрелы, но не натягивая тетивы. Едва малазане взойдут на насыпь, оказавшись на виду, стрелы просвистят свой мотив; когда упадут первые тела, стрелки начнут брать более длинные траектории, поражая тех, кто еще лезет по склону. Наступление захлебнется: солдаты спрячутся за щитами, ища укрытия от смертельного ливня.

  Уже двадцать шагов. Атакующие на миг замедлились - Эрек-Але увидел, как они взмахивают руками, увидел, как в воздухе летят крошечные предметы.

  "Слишком рано".

  Предметы упали на землю в двух третях расстояния до траншеи. Внезапно повалил густой черный дым, вскипая и закрывая обзор. У края насыпи создалось подобие стены плотного тумана.

  - Магия? - вскрикнула Стецлок.

  Эрек-Але покачал головой.

  Из вздымающейся полночной стены полетели новые предметы, падая среди пикинеров Колансе.

  Разрывы и вспышки огня охватили всю линию обороны. Масса коланцев заволновалась, в воздух взлетали струи крови и куски плоти.

  Приземлилась вторая волна припасов.

  Отзвуки разрывов сотрясли склон. Раздались крики и стоны боли. Дым заползал в окопы, новые взрывы рассеивали его, но дымовую завесу сменяли клубы пыли и кровавых брызг.

  Во второй траншее стрелки явно дрогнули.

  - Стреляйте вслепую, - пробормотал Эрек-Але. - Сейчас же.

  И порадовался, видя, что офицеры - водразы проревели команды. Луки были натянуты.

  Настил арбалетных болтов вылетел из копоти и дыма, вонзаясь в стрелков. Вместо головок у многих болтов были взрывчатые снаряды. Линия смешалась, тела стрелков падали на пригнувшихся помощников.

  Вслед за болтами в траншею упали гренады. С такого расстояния Эрек-Але ясно видел, как в воздухе летают оторванные руки и ноги.

  Выше по склону роты резерва бешено суетились, спускаясь к третьему окопу, а те, что сидели в этом укрытии, полились на насыпь и начали атаку. Линия стрелков выше третьего окопа тоже двинулась вперед.

  - Что они делают? - спросила Стейлок.

  - Окопы оказались плохой защитой от этих припасов, - пояснил Эрек-Але. - Полукровки отыскали правильный ответ - они сблизятся с морпехами. Рвение и простое число могут дать им победу.

  Морпехи, видел он сквозь рассеивающийся дым, взяли окопы стрелков и работают лопатами, словно пытаясь закрепиться. Однако Эрек-Але позаботился, чтобы профиль земляных укреплений не давал возможности оборонять их от наступления сверху. Окопы ничем им не помогут. Да, морпехи уже бросились в отступление.

  - Они в панике, - прошипела Стейлок. - Они сами себе на пятки наступают. Сейчас...

  Растянувшаяся масса солдат Колансе походила на лавину, гонящуюся за резвыми морпехами.

  - Задержитесь на нижней линии, - взмолился Эрек-Але. - Не идите за глупцами до самого низа!

  Шум атакующей массы, пронесшейся уже мимо окопов лучников, к нижней траншее, был подобен грому.

  Офицеры в первых рядах. Эрек-Але видел, как они выравнивают строй...

  Вся сцена пропала за множеством взрывов: склон взлетел на воздух под ногами солдат Колансе. Сотрясение достигло вершины, ломая стену, каменные ворота. Платформа, на которой стояли Эрек-Але и помощники, задрожала так сильно, что никто не удержался на ногах. Ограждения лопались, мужчины и женщины с воплями валились вниз.

  Эрек-Але ухватился за столб, ухитрившись удержаться, пока череда взрывов разрушала склон. "Защитите нас, Волки!"

  Приспособившись к сильному перекосу вышки, он увидел на севере вздымающееся облако - пыль и грязь, доспехи и оружие, влажные куски одежд. Всё это летит прямо на них, угрожая жутким дождем разрушения.

  Не думая о страшном потопе, Эрек-Але выпрямился. Одна из опор вышки подломилась, и он остался наверху один - даже Стейлок ворочалась на неровной земле.

  Обломок меча вонзился в сосновую доску слева от него, лезвие задрожало от удара. Сверху сыпались новые обломки.

  Он смотрел вниз, на склон, пытаясь разобраться в происходящем. Всё вплоть до самой верхней линии, что была уже на ровном месте, стало рваным хаосом: перекрывающие друг дружку провалы кратеров, вокруг них измолоченные трупы... Почти вся армия Колансе попросту исчезла.

  И тут он снова увидел движение внизу - всё те же морпехи кишели на склоне, прыгали в раны земли и вылезали из них. Взводы приближались, тогда как другие сбивались в кучки, над чем-то трудясь.

  Потоки выживших коланцев, ошеломленные, залитые багровой кровью, отступали к каменной стене, брели по дороге. Почти все солдаты побросали оружие.

  "Именно так. С коланцами покончено".

  Со стороны морпехов донеслись непонятные трескучие звуки; глаза Эрек-Але широко раскрылись - он увидел струи пламени, поднявшиеся с позиций взводов и с шипением чертящие дуги в небе.

  Из дюжины устрашающих летучих снарядов только два упали прямо на мощеную дорогу.

  Платформа под Эрек-Але накренилась, заставив его прокрутиться. Он разжал руки, скользнул мимо вонзившегося в дерево меча и начал падать. Звуков не было. Он понял, что оглушен, и в блаженной, сладостной тишине наблюдал, как земля несется навстречу. Над головой тень украла утренний свет.

  ***   

  Стейлок едва сумела оправиться, встав на ноги - все у нее болело, тело покрылось синяками - когда более близкий взрыв снова швырнул ее наземь. Стена пошла волнами, сбрасывая сгрудившихся в поисках защиты солдат. А потом с ревом степного пожара нечто спустилось на ворота, что были справа от нее. Камни распались во вспышке света. Звук разрыва чуть не лишил ее слуха. Оглушенная, он пошла, шатаясь, от горящих ворот - увидела командора Эрек-Але на земле, среди обломков рухнувшей вышки. Слабые содрогания его тела заставили офицера приблизиться.

  - Брат Эрек-Але! - закричала она.

  Глаза его были открыты, но белки налились кровью. Рот открывался и закрывался, словно у выброшенной на берег рыбы, однако она не смогла расслышать даже дыхания.

  Впрочем, когда она оказалась рядом, мужчина отчаянно всхлипнул и перекатился на бок, закашлявшись.

  - Командор!

  Однако он ее не слышал, это было понятно. Стейлок огляделась. Целые роты из Напасти были сброшены на землю в результате множества взрывов.

  "Это не война.

  Это бойня".

  Ей казалось - в черепе раздается вой волков. Звук бессильной ярости и слепого вызова. Звук, говорящий о полном непонимании.

  ***   

  Рука в перчатке схватилась за плечо Кормы и развернула его. Он зарычал, потянулся за мечом - и вытаращил глаза. - Кулак?!

  - Немедленно прекратить обстрел!

  Капрал поглядел вверх и вниз по склону, ища неровный ряд пусковых площадок красных болтов. Рядом с ними валялись разбитые ящики; куски флиса, которым перекладывались припасы, разлетелись по земле. Он быстро подсчитал остатки. - У нас еще четыре или пять залпов, сэр - как раз чтобы всех положить!

  - Я сказала стоп! Верховный Кулак не желает участия Напасти!

  Корма заморгал: - Но мы не трогали Напасть!

  - У тебя есть хоть малейшее понятие, как далеко летят эти болты?

  Капрал отвернулся, чтобы сплюнуть грязь изо рта - но на языке остался горький, прежде незнакомый ему вкус. - Мы чуток размягчили стену, и всё. Ни один не полетел дальше, Кулак. Даю слово!

  - Передай всем! ПРЕКРАТИТЬ ОГОНЬ!

  - Да, Кулак... ох, Кулак, вы видели Скрипучий Ежовый Барабан!? Боги подлые - до конца дней не забуду...

  Он замолчал, увидев на ее лице черную ярость. - Мы хотели сломить их, сапер - не убить!

  Корма скривил губы: - Простите, Кулак, но нам-то не сказали.

  На миг показалось, что она его ударит. Но вместо этого она бурей улетела прочь. Корма видел ее голову, пересекающую склон. Она бежала туда, где средняя и тяжелая пехота строилась, пытаясь не сходить с остатков мостовой. "Вот дерьмо, кому же придется ее чинить, если не нам? Но разве не в этом великая тайная истина армии? Приказывают взорвать ко всем чертям, а потом восстанавливать. Ах, доля саперская..."

  Манкс присел рядом; лицо его обгорело, покрылось жирной копотью. - Чего мы ждем? Полно осталось!

  - Приказ кулака, Манкс. Слушай, передай по цепочке: паковать ящики, подобрать все лишнее тряпье. - Он выпрямился, морщась от боли пониже спины, и огляделся. Огромные дыры в земле, дымятся широченные кратеры, повсюду куски разорванных тел, пыль, грязь и кровь еще падают дождем из удушающей завесы. И вздохнул. - Похоже, наша работа закончена.

  ***   

  Стейлок подняла Эрек-Але на ноги. В голове гудел шторм, его куда-то несло со свистом - словно небо разверзлось потопом. Сердце гремело, как барабан. Оглядываясь, щурясь от дыма и пыли, он видел солдат, суетящихся словно пчелы - офицеры отдавали приказы, стараясь вернуть хаосу подобие порядка. - Что... что случилось? - Свой голос показался ему едва слышным шепотом.

  Стейлок ответила так, словно была в тысяче шагов: - На той стороне перевала малазане, сир - по меньшей мере две роты.

  - Но это невозможно.

  - Они просто появились, сир. Теперь мы заперты между двумя армиями!

  Эрек-Але потряс головой, пытаясь прояснить мысли. "Не может быть. Нам сказали, через горы нет других дорог". - Сформировать широкие каре, раненых в середину. - Шатаясь, он пошел к южной части перевала. За спиной Стейлок выкрикивала приказы.

  Расталкивая солдат - и пугаясь падению их дисциплины - Эрек-Але шел через лагерь, все еще наполовину оглушенный. Наконец он миновал шатры Напасти. Мимо плыли дым и пыль, неся вонь горелого мяса, кожи, одежды. Вспомнив увиденное в окопах, он содрогнулся."Что с нами? Во что мы превратились, если делаем подобное?"

  Завидев малазан, он остановился. Нет, он не ошибается - эти роты он уже видел раньше, на севере. "Садок. Но... ни у кого нет такой силы - сомневаюсь, что даже боги могли бы открыть такие врата. Но... можно ли отрицать увиденное собственными глазами?" Враг подтягивался. Там была странная смесь из тяжелой пехоты, морпехов с арбалетами, обычной пехоты и застрельщиков. За ними стоял единственный шатер, вокруг которого собралось немало солдат.

  Вестовой прибежал с перевала. - Сир! Враг дошел до самых высоких окопов и продолжает наступать!

  - Спасибо, - ответил Эрек-Але. Он видел, как сквозь ряды противника прошли двое - один высокий, другой почти столь же высокий, но гораздо шире в плечах. Эбеновое сияние их кожи резко контрастировало с блеклым пейзажем за спинами. "Дальхонезец и выходец с юго-востока Семииградья - а, знаю этих двоих. Тощий... я видел, как он стоял на носу, лицом к флоту Тисте Эдур. Верховный Маг Быстрый Бен. Значит, второй - тот ассасин. Им здесь не место. Но, пусть я и не совершенство, слепота в число моих пороков не входит". Не обращая более внимания на солдата за спиной, командующий пошел навстречу двоим мужчинам.

  ***   

  - Поглядите на нас, - пробормотал Быстрый Бен.

  - Не на нас, - пророкотал в ответ Калам. - Я вижу командира. Это Эрек-Але, да? А видишь ряды за ним? В полном беспорядке.

  - Знаешь, - сказал колдун, - я и не думал, что это возможно. Открыть одновременно двое врат, да такого размера! Боги подлые, он точно Владыка Колоды Драконов.

  Калам искоса поглядел на него. - А ты сомневался?

  - Я вечный скептик.

  - Ну, впечатляет, конечно - но Паран вышел к нам полуживым. Значит, и у него есть пределы.

  - Минала глаз с него не сводит - ревнуешь, Калам?

  Ассасин пожал плечами: - Этой кости в моем теле никогда не было, Быстрый.

  - Она и Руфа Бюд... да что такого в Паране? Все женщины просто слюни пускают.

   - Он моложе. Знаешь, это важно. У нас, старых пердунов, ни шанса.

  - За себя говори.

  - Сотри свою ухмылочку, Быстрый, или я помогу.

  Они почти сошлись с Эрек-Але и были на середине расстояния между армиями. Как и следует. - Поглядите на нас, - снова проворчал Быстрый Бен. - Что мы знаем о переговорах?

   - Отдай вожжи мне, - ответил Калам. - Я хочу сделать всё просто.

  - О, это должно быть забавным.

  Они встали в шести шагах от командующего Напасти, который тоже встал. Ассасин не терял времени: - Командор Эрек-Але, Верховный Кулак Паран передает приветствия. Он хочет, чтобы вы сдались, тогда нам не придется убивать вас всех.

  Мужчина выглядел так, словно попал под ударную волну долбашки или жулька. Лицо было покрыто порезами и мелкими язвочками. Пыль запорошила лицо. Он потерял одну из кольчужных перчаток. Эрек-Але открыл рот, закрыл и открыл снова. - Сдаваться?

  Калам скривился. - Саперы только начали. Вы понимаете?

  - Что вы сделали?

  Калам состроил гримасу, отвел глаза. Упер руки в бока и снова поглядел на командора: - Вы видели, как это будет. Старые способы войны уходят. Будущее, Эрек-Але, только что подскочило и откусило вам половину лица.

  Эрек-Але явно смешался. - Будущее...

  - Вот так и будет отныне. Начхать на зверей - они все пропадут. Но мы будем тут. Мы еще будем убивать друг друга, но теперь в неисчислимых количествах.

  Командор покачал головой: - Когда все звери исчезнут...

  - Долгая жизнь - самый злобный зверь, - сказал Калам и вдруг оскалил зубы: - И она не окончится. Никогда не окончится.

  Глаза Эрек-Але медленно расширялись, взгляд скользнул мимо Быстрого Бена и Калама, к рядам ожидающих малазанских солдат. - Когда все звери исчезнут, - шепнул он и снова возвысил голос, отвечая Каламу: - Ваши слова... удовлетворили меня. Сообщите Верховному Кулаку. Серые Шлемы из Напасти сдаются.

  - Отлично. Разоружитесь - мы подберем оружие по дороге. Извините, что не сможем помочь с ранеными - мы в некотором роде спешим.

  - И что вы намерены сделать с моими братьями и сестрами?

  Калам наморщил лоб. - Ничего. Только не идите вслед - ваша роль в этой Худом клятой неразберихе окончена. Слушайте, мы должны были перейти перевал. Вы встали на пути. Мы не колебались, убивая Ассейлов и судимов - за этим и пришли. Но вы, Напасть... что же, Верховный дал ясно понять, вы нам не враги. Никогда не были.

  ***   

  На пути назад Быстрый Бен метнул Каламу взгляд: - Откуда ты знал?

  - Знал что?

  - Слова о людях, истребляющих друг друга веки вечные - откуда ты знал, что ему этого хватит?

  Ассасин пожал плечами: - Я просто сказал, что будет. Едва услышав, он понял, что я говорю правду. Они могут быть фанатиками, но это не делает их глупцами.

  Быстрый Бен фыркнул. - Прошу разъяснить разницу, Калам.

  Калам хмыкнул, кивнул. - Тебе только скажи... ладно, попробуй вот это. Даже фанатик унюхает дерьмо, в котором завяз по уши. Сойдет?

  - Не совсем. Они глупцы, потому что убеждают себя, будто нюхают сладкий нектар. Слушай, ты же ему объяснил, что со святыми зверями покончено.

  - Да. А потом подсластил.

  Быстрый Бен подумал. Когда они подошли к строю, он, наконец, вздохнул: - Знаешь, Эрек-Але тут не единственный дурак.

  - Чем же пахнет? А я считал тебя умным, колдунишка. Ну, ищи лошадей, пока я докладываюсь Парану.

  - Тавора?

  - Если она жива, мы ее отыщем.

  ***   

  С визгом ярости Корабас опустила голову, сомкнув челюсти на плече Элайнта. Кости взорвались во рту. Когтями она исполосовала подбрюшье зверя, а потом ударила еще раз, вонзив когти глубже. Хлынули кровь и моча; она вырвала у дракона кишки. И, не выпуская труп из пасти, метнулась вбок, наперерез очередному Элайнту.

  Когти царапнули спину. Отатараловая Драконица перевернулась, взмахнула когтистыми лапами. Пронзив чешую и кожу, подтащила дракона ближе, прокусила шею и отшвырнула прочь. Челюсти захрустели, грызя ее лодыжку. Широко раскрыв свои, она вытянула шею и схватила дракона за голову, одним сжатием мускулов раздавив череп. Другой дракон врезался сверху. Когти прочертили кровавую полосу около левого глаза. Клыки впились в гребень на шее. Корабас сложила крылья, с болью отрываясь от нападавшего. Дракон, что бы внизу, принял на себя весь ее неизмеримый вес. И полетел в сторону - одно крыло сломано, позвоночник перебит. Упал на землю.

  Грохоча крыльями по воздуху, она снова поднялась. Элайнты кишели вокруг, словно вороны, окружившие кондора, подлетали и убирались прочь, воздух полнился визгом рептилий, Древние, что тоже были тут, ревели от ярости.

  Она убила уже многие десятки, оставив след из драконьих трупов на мертвой почве. Но этого недостаточно. Кровь течет с боков, в груди ломит от тяжкого дыхания, а атаки становятся все яростнее.

  Перемена близко. Она ощущает ее - в густой крови, залепившей рот, сохнущей между клыков - в бешеном жаре ноздрей - в воздухе. Со всех сторон. "Элайнтов слишком много, слишком много Древних - Бури еще враждуют, но скоро они сольются.

  Скоро проснется Тиам".

  Налетела еще одна Буря. Корабас завыла, отбиваясь. Круша грудные клетки, отрывая ноги от животов, крылья от плеч. Сдирая головы с шей. Она грызла ребра, выбрасывала наружу внутренности. Тела отпадали, оставляя следы из ошметков. Воздух загустел от крови, в том числе ее собственной. "Слишком много моей крови.

  Тиам! Тиам! Мать! Ты сожрешь меня? Ты сожрешь дитя свое, такое неправильное, такое ненавистное, такое забытое?

  Мать - видишь грядущую тьму? Слышишь мои крики? Мои крики во тьме?"

  Боль была ужасна. Слепая злоба стала еще одной бурей, беспрестанно ее терзающей. Она не просила, чтобы ее сделали страшной. Она не хотела столько яда - вот единственный дар от сородичей. Она не просила, чтобы ее рождали.

  "Мне так плохо.

  Ты убьешь меня?

  Мать, когда ты придешь, ты убьешь неправильное дитя?"

  Вокруг беспредельный мальстрим драконов. Слабея, она сражалась, уже не видя пути, ослепнув ко всему, кроме накатывающих волн боли и ненависти.

  "Эта жизнь... Это всё, что у меня есть, в этом я вся. Такая жизнь - неужели я ее заслуживаю? Что я натворила, чтобы заслужить такое?"

  Бури напирали на нее. Бури терзали шкуру, отрывали от крыльев громадные куски, пока ее не стала поддерживать наверху лишь воля, летящая поперек расколотых небес. Солнце истекало алым на горизонте, таком далеком, далеком отсюда.

  "Узрите тьму. Услышьте мои крики".

Глава 23

В тот серый день в глубоком каменном ущелье

Где бродят тени из заброшенных садов

Где горестей кружит слепая пелена

Где листья редкие, серы как мотыльки,

Присели на кусты - унылых склонов шкуру

Бормочут на ветру, подъятом прошлой ночью

Я, одинокий, на колени встал, возвысив глас

Взывая к богу своему.

И отклика я ждал, пока влачился день

Молил, пока не обрело молчанье форму

И пальцами я свет сметал, как пыль

И вороны слетались на деревья

Следили бусинами глаз за мной, склоненным

Напомнив звезды, что совсем недавно

Неслись, неся дозор на бдящих небесах

Но свод небес отныне мне стена глухая

И внутрь глядят глаза.

Да, все слова я выговорил рьяно

Излил тоску и боль, усилил твердо волю

Послав солдат в щетинящийся строй

Птиц мрачных, вестников грядущего распада

Пусть песни нет, чтоб их поднять в полет

Я руки простирал, подобно крыльям птиц

Ладони изодрал в молитвах страсти

Но под конец они упали, умирая

На чресла мне.

Не проронил мой бог ни слова мне в тот день

Не заслужил ответа вялый, скорбный прах

Молчали листья, их не гладил ветерок

И небо позабыло солнца славный вид

Молчанье - лучший дар вопросам беспокойным

Пусть безразличие манит - прошла пора

Молиться бросил я, зарю целуя в губы

И горести поблекли Под лучами света.

"Полная мера ответов", Рыбак Кел Тат

Он принес спеленутое тело так близко, как только осмелился, и теперь оно лежало на земле рядом с ним в саване из грязной мешковины цвета мертвой почвы. Сидя на мертвом коне, он склонился над лукой седла и единственным глазом всмотрелся в далекий Шпиль. Обширный залив слева, за утесами, буйно волновался, словно его раздирали приливы, столкнувшиеся с отливами - но виной этого беспокойства были не движения моря. Магические силы собирались, воздух стал густым и болезнетворным от их мощи.

  Силы сорвались с поводков, никто не предскажет, что будет. Но он сделал всё, что смог.

  Раздался стук лошадиных копыт. Тук обернулся. И отдал честь. - Сэр.

  Лицо Вискиджека стало жестокой насмешкой на прежнее, живое. Борода под истощенными, высохшими губами приобрела оттенок железа и казалась вырванным корнем давно погибшего дерева. Под темнотой надвинутого шлема было не различить глаз.

  "Мы уходим. Тонем, упав с прекрасного края".

  - Тебе нельзя здесь оставаться, солдат.

  - Знаю. - Тук указал жилистой рукой на тело в саване. За спиной Вискиджека ожидали Сжигатели Мостов, молчаливые и неподвижные на своих лошадях. Глаз Тука обежал этот строй. - Даже не знал, сэр, - сказал он, - что их было так много.

  - Война - величайший пожиратель, солдат. Так много нас осталось позади.

  Тон был настолько лишенным эмоций, что могло разорваться даже ссохшееся сердце Тука. "Не так должно быть. Мы растворяемся. Так мало осталось. Так..."

  Когда Вискиджек поворотил коня и уехал - Сжигатели по пятам - Тук немного проскакал за ними, держась на краю плотной массы воителей, а потом что-то ударило его изнутри, словно в груди провернулся нож - и он натянул удила, глядя им вслед. Тоска наполнила душу. "Когда-то я мечтал стать Сжигателем Мостов. Удайся мне - ныне скакал бы с ними, и всё было бы гораздо проще. Но, как было со множеством мечтаний, я не сумел. Всё не так, как мне хотелось". Он развернул коня и всмотрелся в далекое теперь место, где лежал труп.

  "Падший, теперь я понимаю. Это ты изувечил меня под Крепью. Ты выдолбил глаз, сделал в черепе пещеру. Духи снова и снова находили в ней убежище. Пользовались моей пещерой. Пользовались мной.

  Но они ушли, и остался лишь ты. Шепча посулы в пустоту раны".

  - Неужели ты не видишь истину? - пробормотал он. - Я держусь. Держусь, но чувствую, как руки... скользят. Я скольжу, Падший. - Но он все же будет держаться за последний посул так долго, как удастся. Он использует оставшийся глаз, что увидеть происходящее.

  "Если смогу".

  Он послал коня вскачь, забирая вглубь суши, по следу Стражи Врат. Деревни и поселки здесь серы, опустошены, крыши и стены облеплены пеплом со Шпиля. Давно вспаханные поля покрылись тускло-белыми наносами, словно их похоронил снег. Тут и там виднеются кривые кочки - бедра или остовы грудных клеток. Он проскакал мимо всего, сквозь тучу пыли, поднятую Сжигателями. Впереди над клубами тумана возвышался Шпиль.

  "Забейся же поглубже в мою пещеру. Почти время".

  ***   

  Когда-то очень давно лишенная лесов равнина полнилась большими стадами мохнатых зверей, мигрировавшими вслед за манящей песней сезонов года. Брату Старательному вспомнились эти громадные создания, пока тяжело груженые повозки въезжали по склону, по насыпным дорогам, мимо окопов и редутов. Прокормить почти пятьдесят тысяч солдат... Работа снабженцев становится все более напряженной. Еще неделя пустого ожидания, и закрома города могут опустеть.

  Но еще одной недели не понадобится. Врат уже марширует на юге, его разведчики скачут по дальнему хребту, окаймляющему подобную широкому седлу долину.

  Воздух зари стал хрупким, переполненным энергиями. Аграст Корвалайн клубится так плотно, что он почти может его видеть. Однако он ощутил глубинное волнение; чуждые течения вгрызаются в края проявившегося Старшего Садка, и это его встревожило.

  Он встал на слегка выступающей продолговатой платформе, обозревая защитные сооружения; пока разгорался дневной свет, снова и снова изучал сложный узор насыпей, глубоких шелей-траншей, укрытий, фортов и редутов внизу. Он мысленно предугадывал приближение врага, прослеживал, как совершаемые им хитрые маневры ведут атакующих в нужном направлении, заставляя скучиваться на месте, помещая под карающий обстрел онагров, под стрелы, летящие с расположенных по бокам курганов-редутов. Он видел, как толпы врагов мечутся, бросаясь туда и сюда, яростно вгрызаясь в узлы обороны - только чтобы истечь кровью.

  Глаза отыскали высокие укрепления центра, где он расположил Серых Шлемов Напасти - они заперты там, впереди плоская равнина, а позади почти нет путей к отходу. Слишком уж ретиво склоняется их Надежный Щит. И та юная дева - в ее очах дикий блеск, Старательный ей не доверяет. Но нет, они будут драться и умирать на одном месте, и он уверен: они будут удерживать центр так долго, как ему будет нужно.

  По всем оценкам защитники превосходят нападающих числом, а значит - шансы врага на успех практически ничтожны. Вторжение уже провалилось.

  Доски под его ногами чуть дрогнули и заскрипели; Старательный повернулся и увидел Надежного Щита Танакалиана. Человек был бледен, лицо лоснилось от пота. Он подошел к Форкрул Ассейлу так, словно заставлял себя не сгибать спину. Старательный улыбнулся, воображая, как пришелец бросается ему в ноги. - Надежный Щит, как поживают ваши братья и сестры?

  Танакалиан смахнул пот с верхней губы. - Силы Болкандо имеют в своем составе ударный кулак, Брат Старательный. Эвертинский Легион, под командой самой королевы Абрастали. И еще там Баргасты-гилки...

  - Баргасты? Вы впервые их упоминаете. - Старательный вздохнул. - Итак, они пришли, наконец, в дом древних предков? Как удачно.

  - Они считают себя штурмовым отрядом, сир. Вы узнаете их по лицам в белой краске.

  Старательный вздрогнул: - Лица в белой краске?

  Глаза Танакалиана сузились: - Они называют себя Белолицыми Баргастами. Да.

  - Очень давно, - почти удивленным тоном сказал Старательный, - мы создали армию Баргастов, чтобы они служили нам. Они старались подражать обличью Форкрул Ассейлов, пытаясь отбелить кожу на лицах.

  Надежный Щит нахмурился и покачал головой: - Думаю, было некое пророчество, ведущее их через моря на земли севернее Летера. Священная война, которая их ждет, или что-то подобное. Мы считаем, что сейчас остался лишь клан Гилк.

  - Они нас предали, - сказал Старательный, внимательно глядя на Танакалиана. - Многие Чистые погибли от их рук. Скажите, эти гилки - у них в обычае носить доспехи?

  - Раковины и панцири черепах, да. Весьма необычно.

  - ГИЛЛАНКАИ! ИХ РУКИ ОМЫТЫ В ЧИСТОЙ КРОВИ!

  Танакалиан отступил на шаг, пораженный его внезапной яростью. Видя это, Старательный сощурился. - Сколько воинов среди гилков?

  - Три тысячи. Или четыре?

  Старательный зарычал, поворачиваясь в сторону долины: - Оружие Форкрул Ассейлов - руки и ноги. Гилланкаи изобрели доспехи, чтобы притуплять наши удары. Надежный Щит, когда они придут, сосредоточьтесь на Баргастах. Сломите их!

  - Сир, я не могу распоряжаться расположением вражеских войск. Я пришел, чтобы передать свои подозрения: Серые Шлемы встретятся с Эвертинским Легионом в битве тяжелой пехоты. Мы вцепимся в них челюстями и победим. Так что, сир, гилки, сафии и прочие вспомогательные силы достаются вашим коланцам. Не говоря уже о летерийцах.

  - Есть еще угрозы, о которых вы не упомянули, Брат?

  - Сир, вы значительно превосходите атакующих числом. Полагаю, мы закончим работу быстро.

  - И это вас разочарует, Надежный Щит?

  Танакалиан снова стер бусинки пота с губы. - Если вы, сир, не используете голос, приказывая сдаться... мы будем рады всякой крови, что прольется в тот день.

  - Разумеется. Вы желаете именно резни. Возможно, я вам позволю. А возможно, и нет.

  Глаза Надежного Щита чуть дернулись. Он тут же поклонился: - Как изволите, сир.

  - Лучше вернитесь к солдатам, - сказал Старательный. - И внимательно следите за Дестриантом. Она не такова, какой хочет казаться.

  Танакалиан снова напряженно поклонился.

  Старательный смотрел, как глупец спешит прочь.

  Водраз Поспешный гулко прошагал по платформе, отдал честь: - Благой Чистый, разведка докладывает о близости врага - скоро они пересекут гребень и окажутся на виду.

  - Отлично.

  - Господин, их слишком мало.

  - Верно.

  Поспешный медлил. Старательный повернулся, глядя на офицера: - Что думаешь?

  - Господин, их разведчики наверняка оценили наше число и готовность наших укреплений. Если у них нет особого потаенного оружия, то нет и надежды нас победить. Господин...

  - Продолжай.

  - Высшие водразы ощутили внезапное исчезновение Брата Безмятежного далеко на северо-западе. Очевидно, показавшиеся из крепости силы приближаются и они - непонятно как - оказались способными побороть даже самых могущественных Чистых.

  - Поспешный.

  - Господин?

  - Не сейчас следует обсуждать далекие происшествия, пусть они и вызывают тревогу.

  - Господин, я подумал... возможно, идущий на нас враг тоже обладает подобными силами против Форкрул Ассейлов.

  Старательный далеко не сразу кивнул: - Отлично сказано. Я высоко ценю твоюнастойчивость. Да и мужеством ты меня посрамил. Поспешный, ты еще и мудр, раз советуешь осторожность. Ты верно заметил, что враг не может надеяться на победу. Отсюда вопрос: какими тайнами он владеет?

  - Господин, что же делать?

  - Только ждать и смотреть, Поспешный. - Старательный снова смотрел на долину, отыскивая дорогу, ведущую в центральный редут, к волчьим стягам Напасти. - Возможно, следует призвать Надежного Щита. Он что-то скрывает - теперь вижу. Я думал, он нервничает перед боем - но, похоже, я обманулся.

  - Мне призвать командира Напасти, господин? Или выслать взвод для ареста?

  Старательный покачал головой: - И вызвать мятеж войска в середине наших порядков? Нет. Думаю, эту задачу придется исполнить мне лично.

  - Господин... есть ли время? - Поспешный указал на южный гребень долины.

  Враг плотным строем встал на краю. Старательный еще мгновение смотрел туда, потом кивнул: - Время есть. Жди здесь, Поспешный. Я не задержусь.

  ***   

  Она взошла на Шпиль и стояла спиной к алтарю и плененному им Сердцу, лицом к заливу. Флот кораблей Напасти болтался на якорях, словно деревянные щепки в кипятке; она увидела, как сразу три мачты обрушились, взметая вокруг себя хаос извивающихся снастей. Белая пена высоко взлетала над волнами.

  Сестра Почтенная поняла, что трепещет."Есть что-то там внизу, в глубине бухты. Что-то, зреющее яростью.

  Чужаки явились к нам".

  Резко развернувшись, она поглядела вглубь суши. Глаза метались от одного укрепления, перегораживавшего узкий перешеек, к другому. Двадцать тысяч отборных солдат панцирной пехоты - пики встали густым лесом по всем ярусам склона. Пятнадцать сотен онагров скучились в высоких огороженных фортах между линиями траншей - каждая машина способна выпустить залпом двенадцать тяжелых болтов, на перезарядку требуется едва ли сорок ударов сердца. Обстрел узких проходов обеспечит полное истребление атакующих, если они смогут подойти к нижним фортификациям.

  Во рту был привкус металлической горечи. Кости ломило, хотя из окрестных расселин вырывались струи теплого, кислого воздуха. "Мне страшно. Потянуться к брату Старательному? Избавиться от тяготы неведомых ужасов? Но какого врага я ему покажу? Бурлящий залив - или смутные полосы тумана и пыли на юге? Это же ничто. Он готовится к битве. У него на уме реальные проблемы - не страхи бормочущей женщины!"

   Нельзя было ей отсылать брата Безмятежного. И вот он мертв. Она разделила его предсмертные видения - яростный огонь, языки пламени чернят белую прежде кожу, обугливают плоть лица, вода в глазах кипит и взрывается... "и он кричит! Бездна подлая, что за крики! Пламя заполняет рот, пламя рвется внутрь, мимо сгоревших губ, воспламеняет легкие! Какая жуткая гибель!"

  Люди - мерзость. Их жестокие пути поразили ее до глубины души. Нет предела их способности творить разрушение, нет предела их воле нести ужас и смерть. Мир вздохнет свободно, когда все они уйдут - о, как чисто, невинно, благословенно вздохнет!

  "Аграст Корвалайн, внемли мне! Ныне день вызова! Мы должны победить!"

  Почтенная вернулась к алтарю. Сверкнула глазами на узловатый предмет на поверхности камня. Пробудив колдовское зрение, изучила ставшие видимыми цепи, держащие Сердце - все ее предки, их кости получили новую форму, но сила неизменна. Она не обнаружила слабостей. Увиденное стало утешением. "Никто его у нас не заберет. Если будет нужно, я лично его уничтожу".

  Окруживший Сердце садок всё это время скрывал его. Что изменилось? Как его нашли? "Даже боги не могут его ощутить здесь, скрытым в сердце нашего садка. Но готовится атака. Нас хотят осадить. Я чувствую, это правда! Кто сумел его найти?!"

  Внезапная мысль поразила ее, словно кулак ударил в середину груди. "Падший! Но нет... он слишком слаб! Он сам в цепях!

  Какую игру он затеял? Думает, что может бросить нам вызов! Нет, безумие!" Но разве Увечный Бог не безумен? Истерзанный адской болью, сломленный, разорванный - его куски лежат по всему миру. "Но только я храню сердце. Я его... украла. Ха! Смотрите, как велика и глубока моя любовь! Смотрите, как я выдавливаю из него всю жизнь!

  Брак правосудия с болью. Разве не в этом пытка мира? Всех миров?" - Нет, - шепнула она, - никогда я не отпущу... любимого. Никогда! "Вот поклонение, единственно достойное такого имени. Я держу в руках сердце бога, и вместе мы поем тысячи песен страдания".

  Далекий грохот привлек ее внимание. Корабли Напасти! Сорваны с якорей, громадные суда дико подпрыгивают на волнах - белая пена брызжет в небо, летят щепки - корабли сталкиваются, ломаются - волчьи головы тонут повсюду... она видела и корабли Колансе в гавани, что прямо внизу причалены к молам и волнорезам - они тоже колышутся, словно стадо животных в слепой давке. Волны бьют по камням причалов, в воздух взлетают полотнища воды. Но... "Но... ветра нет.

  Ветра нет!"

  ***   

  Гриб почти потерялся в чешуйчатом седле за плечами Солдата Ве'Гат; однако, когда тварь бросилась вперед, его не начало болтать, как бывало на спине коня. Чешуи еще меняются, растут, защищая ноги, обертывая бедра, словно седло становится доспехами - он удивлялся, ощущая это. Гребенчатые чешуи уже окружили его по пояс, и он на миг почувствовал страх: неужели доспехи, выкованные из тела "скакуна", постепенно окружат его целиком? И отпустят ли они его?

  Он повернул голову посмотреть, изменяется ли так второй Ве'Гат - но нет, на нем было лишь резное седло и ничего более. Смертный Меч Кругхева скакала легко и непринужденно, как любой опытный воин. Он завидовал таким людям. Им все слишком легко достается.

  "Мой папа был не таков. Не был бойцом от природы. Не имел талантов, скажем, Калама Мекхара. Или Буяна, или Геслера. Простой, средний человек, вынужденный превзойти себя.

  Я рад, что не видел его в миг смерти. Рад, что вижу его в памяти живым. Навеки живым.

  Думаю, я смогу этим жить. Выбора ведь нет".

  Они оставили армию Че'малле в середине ночи и быстро сближались с армиями Летера и Болкандо. Вытянись он в седле - насколько позволят доспехи вокруг бедер - увидел бы темное неспокойное пятно на склоне, всходящие на край долины войска. Гриб снова поглядел на Кругхеву. Она опустила забрало шлема, закрепив его винтом. Плащ из волчьих шкур слишком тяжел, чтобы виться за плечами - пусть Ве'Гат идут очень быстро - но все же он величаво спускается по спине К'чайн Че'малле, покрывая ее бедра и мускулистую ногу. Мех блестит и переливается, когда она напрягает или расслабляет мышцы.

  Эта Кругхева могла бы стать устрашающей матерью, подумалось ему. Устрашающей, но - подари она ребенку любовь, любовь была бы неколебимой. "Яростной, как у волчицы, о да.

  Но у меня нет матери. Может, никогда и не было... Не помню. Даже смутного лица в глубине снов - ничего. А теперь и отца нет. Нет никого. Глядя вперед, в будущее, я вижу себя вечно одиноким всадником". Но этот образ, хотя он раз за разом трогает его, словно желая ощутить вкус, не вызывает беспокойства. Гриб удивлялся, что же с ним не так; гадал, не найдет ли в конце одинокого пути, через годы и годы, эту неправильность, трупом лежащую на тропе. Гадал, что же ощутит тогда.

  Он вспомнил расставание с армией К'чайн. Какие же причины лежат за решением оставить Синн? Что-то притянуло его к Брюсу Беддикту и всем летерийцам, болкандийцам. Смутное убеждение, что он может быть более полезным здесь, хотя непонятно чем и непонятно, что он мог бы дать. Однако так думать легче - это лучше подозрения, что он просто сбежал от Синн, сбежал от того, что она может учинить.

  "Никто меня не остановит, Гриб. Никто, кроме тебя". Она не раз говорила так, но не чтобы утешить, чтобы показать: "Ты мне нужен". Нет, скорее это был вызов, вопрос: "Что ты таишь, Гриб? Давай поглядим, ладно?" Однако он не желал увидеть, что таится внутри. Тот день, когда они подоспели к битве с Лунами, когда был огонь и камень и земля и нечто холодное в центре всего... тогда он ощутил, что отпадает, что мальчик рядом с Синн стал другим, другой надел его кожу, его лицо. Это было... страшно.

  "Вся та сила и как она лилась через нас. Мне не нравится. Не нравится.

  Но я не сбежал. Синн пусть делает что хочет, мне ее не остановить. И я не хочу, чтобы она это доказала, опровергая свои же слова. Не хочу слышать ее смех. Не хочу смотреть ей в глаза и видеть огни Теласа".

  Их заметили; боевые бестии изменили направление, двинувшись к небольшому, скачущему навстречу отряду. Принц Беддикт, Араникт, королева Абрасталь и Спакс и еще трое незнакомых - две женщины и долговязый нелепого вида мужчина с вытянутым лицом. За ними шла невозможно высокая женщина в плаще до пят из заячьих шкурок; волосы ее казались растрепанной гривой дикой лошади, лицо было словно высечено из камня.

  Топот Ве'Гат затих - они были уже близко. Поглядев вниз, Гриб увидел: доспехи создали "воротник" выше пояса, уже закрывая ребра. Сзади же выросло подобие спинки кресла, позволяющее отдыхать и закрывающее спину.

  К'чайн Че'малле остановились. Брюс Беддикт посмотрел на Кругхеву.

  - Весьма рад вас видеть, Смертный Меч.

  - Где стоит моя Напасть? - Голос Кругхевы казался хрустом гравия.

  Ответила королева Абрасталь: - В центре, в передовых линиях обороны и за ними. Смертный Меч, их позиция невыгодна, да и путей отхода им не оставили. При должном напоре мы сможем атаковать их с трех сторон.

  Кругхева хмыкнула: - Нас хотят разбить о бронированный кулак, сиры. Если погибнут все Серые Шлемы, Форкрул Ассейлам будет мало горя.

  - Мы и сами это более - менее поняли, - заявил вождь Гилка. Он был в черепаховых доспехах, лицо разрисовано белым, глаза же обведены темной охрой.

  Смертный Меч на миг замолчала; взгляд перебегал с одного лица на другое. Потом она спешилась, чтобы подойти к здоровенной женщине, которая так и осталась в пятнадцати шагах позади всех. - Вы нашли новых союзников, Принц. Тоблакаи?

  Брюс глянул назад и состроил гримасу: - Боги, никогда не знал такой стеснительной женщины. Она из Тартеналов, командует тремя сотнями сородичей. Зовут Гиллимада.

  - Где вы их поставите? - Тон Кругхевы стал, если это возможно, еще более суровым.

  Гриб заметил, что все смутились, но не понял почему. "Что не так?"

   Араникт зажгла новую палочку от прежней, отбросив окурок назад. При этом она говорила: - Смертный Меч, на той стороне долины больше сорока тысяч коланцев.

  - Сорок тысяч?!

  - Перед нами трудный вызов, - сказал Брюс Беддикт. - Мы должны решительно ввязаться в бой со всеми их силами и держаться как можно дольше.

  Королева пояснила: - Едва командующий Чистых осознает, что настоящая атака будет вестись на Шпиль, он постарается отвести туда как можно больше войск. Мы считаем, что на переход к перешейку требуется три звона - иными словами, они смогут успеть и ударить Геслера с фланга. И мы не видим способа помешать этому.

  - Я поверну Напасть, - провозгласила Кругхева. - Я выведу их с этой позиции, поставлю так, чтобы блокировать путь на восток. Нужно всего лишь замедлить врага, сиры, а не остановить.

  - Если вы преуспеете в возвращении к руководству Серыми Шлемами, - сказал Брюс, - вы не возразите против соседства Тартеналов?

  Взор прищуренных глаз Кругхевы скользнул к командиру Тартеналов. - Сиры, - сказала она очень громко, - сражаться бок о бок с Тартено будет для нас непревзойденной честью.

  Гриб пытался понять, возымели ли ее слова действие - но Гиллимада, казалось, никак не среагировала на них.

  - Смертный Меч, - начала Абрасталь, - вы уверены, что сможете вернуть командование Серыми Шлемами? Прежде чем ответите... сейчас не время для пустой бравады.

  Кругхева окаменела. - Ваше Высочество, воображаете, что я не понимаю суровости момента? Скажу прямо: не знаю, сумею ли я, но я отдам жизнь, пытаясь. Можно ли просить большего?

  Абрасталь покачала головой.

  - Но мы должны, - подал голос Брюс, - появиться перед врагом готовыми отыгрывать оба возможных поворота событий.

  Внезапно раздался громкий голос: - Они плохо думают!

  Гиллимада незаметно оказалась рядом, глаза ее были на уровне людей, сидевших на лошадях.

  - Простите?

  Она уставилась на принца, яростно шевеля бровями: - Рыбьи морды. У них слова, которые ранят. Если битва пойдет плохо, рыбьи морды будут говорить и заставят нас стать на колени. Заставят убить свой гнев. Вы - вы должны быть упрямыми! Вы должны сказать нет и потрясти головами вот так: "Нет!" Вы должны увидеть рыбью морду в головах, а потом повалить ее или его на землю, а потом раскорячиться и нагадить ей прямо в рыбью морду. Я сказала!

  Последовало неловкое молчание; Гриб увидел, что Араникт смотрит только на него. Ощутил, как по спине ползет странная щекотка. - Не знаю, - пискнул он.

  Все взоры обратились к нему. Гриб сжался в своем неполном панцире.

  Араникт ответила: - Гриб, мы слышали, чего вы добились в битве между фракциями К'чайн. Командующая Тартеналов говорила о власти Аграст Корвалайна - магии голоса. Мы не уверены, что встретимся сегодня с этой силой. И не знаем, как ей противостоять.

  - Нагадить! - рявкнула Гиллимада. - Я ж сказала!

  Гриб покачал головой. - В битве Лун ... это была Синн. Почти одна. Меня она просто использовала. Я был как нож в левой руке. Не знаю, что смогу сам.

  - С этой угрозой будем разбираться, если она встанет перед нами, - заявил Брюс Беддикт. - А сейчас следует высказать соображения о начале битвы. Королева Абрасталь, что вы думаете?

  Болкандийка скривилась. Сняла шлем, показав остриженную голову. - Думаю, Напасть следует игнорировать, пока они не вылезут из нор или, - она бросила взгляд на Кркгхеву, - не повернут стяги, снова встав под начало Смертного Меча. Так или иначе, мы не пойдем против центра.

  Брюс кивнул: - Я думаю так же. Не имею желания проливать кровь Напасти. Честно говоря, командир-Ассейл сделал нам послабление, изолировав их. Значит, нужно усилить правый фланг - едва заметив, что враг перестраивается и идет к Шпилю, нужно закрыть ему путь, действуя с полнейшей решительностью. Соответственно... я предлагаю поставить Тартеналов в центр сил перехвата.

  - Остальным понадобится едва горстка людей, чтобы сдержать нас перед окопами, - буркнул Спакс.

  - Значит, мы нападем на горстку, - бросил Брюс, - и будем сдирать слой за слоем, насколько сможем.

  - Так и придется, - заметила Абрасталь. - Не возражаете, Принц, если я поставлю Эвертинский Легион справа от центра?

  - Ничуть, Ваше высочество. Вы правы, считая свой легион элитой наших сил. Но, начав переброску резервов, враг может надавить на вас, чтобы расколоть наши ряды и помешать продвижению.

  - Я сама сделала бы так же. Мы будем готовы.

  - Отлично. - Брюс огляделся. - Всё? Да будет так. Желаю вам удачно справиться со своими задачами.

  Кругхева сказала: - Принц, я поеду с вами до гребня.

  Брюс кивнул.

  Когда группа разъехалась, Гриб позволил Солдату пойти за "скакуном" Кругхевы. Нефритовые чужаки сверкали прямо над головами, каждый коготь ярче солнца. Небо слишком забито... но, понял он в мгновенном озарении, к исходу дня чужаков там станет еще больше.

  ***   

  - Да что это за хрень?!

  - Потише, - пробурчал Буян. - Твой язык смущает Дестрианта.

  Что-то тихо прорычав, Геслер вырвал ногу из чешуйчатого стремени и влез, покачивая руками для равновесия, на спину Солдата Ве'Гат. - Худом клятая армия справа, но я не вижу лагеря. Выглядят они... грубыми.

  - Боги подлые, Гес! Сядь, пока не свалился и не сломал тощую шею. - Буян повернулся к Келиз. - Останови всех, подруга, кроме Сег'Черока - мы возьмем Охотника К'эл с собой, чтобы разведать.

  Женщина кивнула.

  Пока большая армия К'чайн Че'малле останавливалась, Геслер взмахнул рукой - и они втроем с Сег'Чероком двинулись вперед неким видом галопа.

  Загадочная армия неподвижно стояла на заросшем холме около заброшенной деревни. Геслер щурился, ища привычный блеск оружия и доспехов, но ничего не видел. - Может, вовсе не армия, - пробурчал он Буяну, - а беженцы.

  - У тебя глаза слабеют, Гес.

  - Ты о чем?

  - Старик, ты слеп как дырка самого Худа. Это Т'лан Имассы!

  "Ай, дерьмо!" - Кто приглашал жутких ублюдков? - Он сверкнул глазами. - Не ты ли, о Носитель Кремневых Трахмечей?

  - Ничего не знаю, Геслер. Клянусь!

  - Верно. Изобразил дружеское сочувствие на том корабле и вот! Тебе никогда не вылезти из чужих дел, Буян. "Душу оставят в небе? О! Дайте я все исправлю!"

  - Это не те, Геслер. Не могут быть они. К тому же должок оплачен. В Малазе - ты же сам видел! Я отдал меч!

  Они быстро приближались к холму и серой безмолвной массе неупокоенных воинов. "Холм... там кладбище. Ну, где еще им быть?" Геслер увидел, что один из воинов спускается по неровному склону, таща кремневый меч за собой, словно ребенок большую ветку. - Этот желает с нами говорить.

  - Это лучше, чем вылезти из-под ног и порубить нас на куски.

  - Да, намного лучше. Что думаешь, Буян? Мы нашли нежданных союзников?

  - Мне жаль Ассейлов, если так.

  Геслер сплюнул. - Нынче не день для жалости. Сег'Черок! Не делай глупостей вроде нападения на них, ладно?

  Они остановились и последние тридцать шагов до одинокого Т'лан Имасса преодолели пешком. Охотник К'эл замер в пятнадцати шагах, вонзив острия мечей в землю. Геслер и Буян встали в пяти шагах от неупокоенного.

  Геслер громко спросил: - Какого клана?

  На миг показалось, что Т'лан Имасс не хочет отвечать; но затем воин произнес скрипучим голосом: - От Логроса, малазане. Я Онос Т'оолан.

  - Онос... - Геслер вдруг закрыл рот.

  Буян чертыхнулся. - Не мож быть. Первый Меч? И как давно мертвый крысолицый император ухитрился это устроить?

  Все больше Т'лан Имассов спускалось вниз, медленно и шумно, как сползающие камни. Геслер видел в этой сцене нечто зловещее, нечто... ужасающее. "Что они здесь делают?"

  Онос Т'оолан продолжил: - Изгнание Логроса не имело смысла, малазане. Я склонился перед смертным на Костяном Троне и только ему служу. Даже Олар Этиль не поняла. Снова связанный Ритуалом Телланна, я вернулся в тень Императора.

  Геслер ощутил тошноту. Он понимал, что улавливает лишь часть происходящего - он даже это способно разорвать сердце. - Он тебя послал, Первый Меч?

  - Я приглашен на собственную смерть, малазанин. Но способ еще не выбран. Если Тот, что на троне, способен заглянуть в душу, он видит: я сломан.

  - Сломан, говоришь? - вмешался Буян. - Интересный факт, Онос Т'оолан.

  Древний воин склонил голову. - Не понимаю, о чем ты.

  Буян указал на север: - Видишь скалу, подобие шпиля, Первый Меч? На ее вершине есть кое-что столь же сломанное, как ты. Форкрул Ассейлы его охраняют, но мы намерены его забрать. Говоришь, Келланвед прислал тебя сюда. Мы хотим знать, Первый Меч: готов ли ты драться? Если да, то за нас или против нас?

  - Вы малазане.

  - Армия за нашими спинами не малазанская.

  Онос Т"оолан ненадолго замолк. Потом сказал: - К'чайн Че'малле иногда охотились на Имассов.

  - Как и вы охотились на бхедринов, лосей и других зверей. И что?

  - Будучи смертными, мы имели основания их бояться.

  - Лоси убегали, едва завидев вас. Но вы ведь уже не смертные, да?

  - Я здесь, малазане, в поисках войны. И только теперь я стал понимать, что шел в тени все время, с первого появления из пыли около Крепи. Я думал, что стал одиночкой. Но каждый раз, когда я находил себе путь, тень шла следом. Тень НАШЛА меня, как и должно. Я Первый Меч Т'лан Имассов, и от этого не скроешься.

  Геслер закашлялся, заморгал, пытаясь убрать влагу с глаз. - Первый Меч, я понял тебя? Ты встаешь под наше командование только потому, что мы из Малазанской Империи? Прежде чем ответить, знай: Келланвед давно мертв, а его империя нас отлучила. Мы здесь не ради любого проклятого трона и не ради милостей того, кто на троне сидит.

  - Тогда скажи, зачем вы здесь?

  Геслер поднял глаза к сотням Т'лан Имассов, толпящихся на склоне, заполнивших улочки и площадь деревни. Безжизненные лица обращены к нему, взоры давят сокрушительным весом. "Боги подлые..." - Это звучит... глупо, знаешь ли, - сказал он глядя на Буяна. - Когда говоришь прямо.

  - Давай, - проворчал Буян. Лицо его покраснело от бури эмоций, видел Геслер. И сам он переживал то же самое. Воздух, казалось, кипит от жутких сил. - Давай, Геслер, и если мы покажемся дураками... ну, мы переживем, верно?

  Вздохнув, он встал лицом к Т'оолану. - Зачем мы здесь? По правде, сами точно не знаем. Но... думаю, мы пришли исправить старую несправедливость. Потому что надо это сделать. И точка.

  Молчание затягивалось.

  Геслер поглядел на Буяна: - Так и знал, звучит глупо.

  Онос Т'оолан заговорил: - Что ты ищешь на Шпиле, Геслер-малазанин?

  - Сердце Увечного Бога.

  - Почему?

  - Потому, - сказал Буян, - что мы хотим его освободить.

  - Он скован.

  - Мы знаем.

  Онос Т'оолан снова на миг замолчал. Потом: - Вы бросите вызов воле богов?

  - Легко как плюнуть, - сказал Буян.

  - Почему вы хотите освободить Падшего?

  Когда Буян замешкался, Геслер подскочил в чешуйчатом седле и бросил: - Возьми нас Худ, мы хотим послать его домой.

  ***   

  "Домой". Слово чуть не заставило Оноса Т'оолана встать на колени. Что-то ревело в голове. Он думал, это отзвуки его ярости - но теперь он смог различить в какофонии множество голосов. Не только необузданные мысли Т'лан Имассов за спиной; не только далекое еще отсюда буйство схватки Отатарала и Элайнтов; нет, его оглушало негаснущее эхо ужасной боли этой страны, жизни, что некогда здесь процветала, только чтобы угаснуть и умереть в страданиях. А там, на каменной башне, на растрескавшемся шпиле - центре беспокойного вулкана - где кровь земная течет так близко от поверхности, змеиными лазами окружив основание горы - еще один кусок сломанного, разбитого бога, существа, извивавшегося в муках многие тысячи лет.

  "Как и мы, Т'лан Имассы. Как и мы.

  Тень трона - разве не холодное, страшное место? И все же, Келланвед... ты вправду предлагаешь помощь? Ты решишься бросить нам тень, как щит? Как укрытие? Устыдить нас во имя человечности?

  Я однажды назвал вас нашими детьми. Нашими наследниками. Прости за иронию. Видя разврат вашего рода... я думал... ах, не важно..."

  Мысленно он потянулся к спутникам, нашел одну. Она рядом, почти за спиной. - Гадающая по костям, Горькая Весна от Второго Ритуала, ты слышишь?

  - Да, Первый Меч.

  - Тебя звали провидицей. Скажи, что нас ждет?

  - Я не имею дара провидения, Первый Меч. Мой талант - читать души. И не более того. Я была самозванкой так долго, что не знаю иного пути.

  - Горькая Весна, все мы самозванцы. Что нас ждет?

  -То, что ждало всегда, - отвечала она. -Кровь и слезы.

  Честно говоря, он не мог ожидать ничего иного. Онос Т'оолан подтащил меч, оставив борозду в пыли и камнях. Поднял глаза на малазан: - Даже сила Телланна не может пробить защитных чар Форкрул Ассейлов. Потому мы не сумеем подняться из пыли во вражеских окопах. Остается лишь прямая атака.

  - Мы знаем, - сказал тот, кого звали Геслером.

  - Мы будем сражаться за вас, - сказал Онос Т'оолан и замолчал, смущенный действием свои слов на двоих людей. - Я вас огорчил?

  Геслер покачал головой: - Нет, ты здорово нас утешил, Первый Меч. Не в том дело. Просто... - Он снова покачал головой. - Теперь моя пора спрашивать. Почему?

  - Если от нашей жертвы - вашей и моей - утишится боль мира; если наши смерти отправят Его домой... мы сочтем это достойной причиной.

  - Увечный Бог. Он чужой для всех нас.

  - Достаточно того, что в месте, которое он зовет домом, он не чужой.

  "Почему мои слова породили слезы на лицах закаленных солдат? Не понимаю". Онос Т'оолан открыл разум спутникам. - Вы слышали. Вы разделили. Вот избранный Первым Мечом путь - но я не гоню вас, я спрашиваю: будете ли биться рядом со мной?

  Горькая Весна ответила: - Первый Меч, я не избрана говорить за всех. Мы видели восход солнца. Возможно, мы не увидим заката. Значит, нам остается один день, чтобы найти меру достоинства. Возможно, это меньше, чем дается другим; но это намного больше, нежели выпадает очень многим. Ныне мы увидим, кто и что мы. Ныне мы найдем смысл существования.

  Первый Меч, мы рады возможности, тобой данной. Ныне мы станем твоими родичами. Ныне мы станем тебе сестрами и братьями.

  Онос Т'оолан не смог найти ответных слов. Он погрузился в себя на долгое, долгое время. А потом в глубине души возникло странное... узнавание. - Тогда вы будете моими родичами. А среди родных разве я, наконец, не дома? - Он сказал это вслух и увидел удивление на лицах малазан. Онос Т'оолан ступил вперед. - Малазане, познакомьте меня с К'чайн Че'малле. В разное время наши народы бились против Ассейлов. Ныне в первый раз мы будем биться как союзники.

  В пятнадцати шагах Охотник К'эл выпрямился и воздел клинки. Онос Т'оолан ощутил, что рептилия глядит лишь на него. И поднял свое оружие.

  "Итак, еще один дар в сей последний день. Вижу тебя, К'чайн Че'малле, и называю братом".

  Геслер вытер глаза - он не мог удержать глубоких чувств. - Первый Меч, - позвал он хрипло, - сколько у вас воинов?

  Онос Т'оолан запнулся и ответил: - Не знаю.

  Другой Т'лан Имасс, что стоял сзади, отозвался: - Смертный, нас восемь тысяч шестьсот восемьдесят четыре.

  - Черное дыханье Худа! - выругался Буян. - Геслер, Т'лан Имассов в центр? Вегаты по обе стороны, Охотники на флангах?

  - Да, - согласился Геслер. - Первый Меч, ты знаешь "зубья пилы"?

  - Геслер, - прервал его Онос Т'оолан, - как и ты, я прошел Семиградские кампании.

  - В жизнь не догадался бы, - оскалил зубы Геслер. - Буян, пососи немного масла и вели ящерицам шевелиться. Не вижу смысла терять время.

  - Отлично. А ты?

  - Я и Сег'Черок, мы поедем впереди. Хочу осмотреться, особенно у основания Шпиля. Догоните, ладно?

  Буян кивнул: - Вполне. Почему крылатый змей опять не с нами?

  - Откуда я знаю? Иди давай. Увижу вас с первого же пригорка. Позаботься, чтобы вы шли строем, не хочу подставляться ублюдкам.

  ***   

  Келиз стояла подле Матроны Ганф Мач. Дестриант скрестила руки на груди, понимая, что это инстинктивный жест защиты. Хотя пользы от него мало - не перед лицом того, что грядет. Войны не были частью наследия Эланы. Засады - да, и кровная рознь, и набеги. Но не войны. Сейчас же она побывала в середине войны и движется в середину следующей.

  Хрупкая женщина, сбежавшая некогда из становища, обмерла бы от одной мысли. Плакала бы, трясясь от страха.

  Лишь соки К'чайн Че'малле делают ее решительной, стойкой...

  "В этом ты ошибаешься, Дестриант".

   Она удивленно повернулась, вглядываясь в глаза рептилии. Матрона была рядом, можно было коснуться нависающей головы... - Это ваша смелость, - настойчиво сказала Келиз. - Так должно быть. Во мне нет ничего.

  - Неверно. Твоя смелость дает нам силы, Дестриант. Человеческая сущность ведет нас во тьму битвы.

  Келиз потрясла головой: - Но я не знаю, зачем мы здесь. Не знаю, зачем мы будем сражаться. Мы должны были увести вас подальше от всех, куда-то, где не нужно сражаться и умирать. В место жизни. Мира.

  - Нет такого места. Даже в изоляции нас осаждали сомнения, соки тоски и отчаяния. Ты со Смертным Мечом и Надежным Щитом вернули нас в мир живых - мы пришли из места смерти, но ныне мы займем место среди народов мира. И это правильно.

  - Но так много ваших сегодня погибнет!

  - Нужно сражаться за право быть самими собой. Это борьба на всю жизнь. Есть те, что отрицают наше право, считая, что право есть лишь у них. Сегодня мы докажем обратное. Ты отныне свободна, Дестриант. Ты сделала то, что нужно - ты привела нас сюда. Смертный Меч и Надежный Щит поведут нас в битву, и аромат ветра соединит нас с Т'лан Имассами. Им тоже не чужда надежда на искупление.

  Думая о Геслере и Буяне, Келиз содрогалась. - Защитите их, прошу.

  - Они будут вести. Это их предназначение. Это их свобода.

  Движение сбоку привлекло внимание Келиз - Синн, соскользнув со своего "скакуна" Ве'Гат, пробежала несколько шагов, словно неугомонное дитя. А потом закрутилась в танце. Встала лицом к Келиз.

  - Червь горит - неужели не чуешь? Горит!

  Келиз покачала головой: - Не знаю, о чем ты, Синн.

  Однако девушка улыбалась: - Тебе не оставить пламя позади. Раз найдя, носишь с собой - как меч в руках. Это твои доспехи, пища и вода, тепло в ночи, способ видеть в темноте. И оно никогда не спит, оно движется. Оно ушло от Имассов, когда те отвернулись. Но теперь они увидят: давно знакомое пламя не покинуло их, просто растеклось. Но ведь они не живые, могут не понять. Так многое забываешь, перестав жить. - Она возбужденно махала руками. - Вот что неправильно в лагере ящеров! Нет огней! - Палец угрожающе уставился в сторону Матроны. - ТЕБЕ НУЖНО НАПОМНИТЬ ОБ ОГНЕ!

  Слова, однако, были холодны как лед; Келиз заметила, что обхватила себя руками еще сильнее. Запах масла Ганф Мач вдруг стал горьким - она знала, что это означает.

  "Она боится. Матрона боится".

  ***   

  Сестра Почтенная смотрела на юг. "Наконец-то враг показал себя". Слишком далеко, чтобы различить что-то в плотной темной массе наступающих легионов. "Маловато. Чтобы надеяться пробить нашу защиту, им нужно пятьдесят-шестьдесят тысяч. Кажется, там кавалерия - воображаю, сколько фуража им пришлось привезти!"

  Она глянула налево, но шторм в гавани не изменился - котел кипит, но кажется до странного... бессильным. "Таящийся не подходит ближе. Аграст Корвалайн слишком могуч, он глубоко пьет из сердца Увечного. Для них слишком поздно, мы стали слишком сильны. Мы достигли всего, чего хотели".

  Какой-то водраз карабкался по ступеням, используя и руки и ноги; он дышал тяжело и хрипло. Сестра Почтенная нетерпеливо его ожидала. "Даже с нашей благой кровью... человеческое так ослабляет их!"

  - Возлюбленная Сестра!

  - Я здесь, - бросила она.

  - Вернулись разведчики! Армия на юге!..

  - Да, вижу.

  - Это гигантские ящеры! Тысячи гигантских ящеров!

  Сестра Почтенная пошатнулась. Затем в приливе лихорадочной силы послала чувства навстречу армии - разум ее тянется, ищет..."Вот! Присутствие... еще немного, дальше.... касаюсь..." Она закричала. "Матрона! Но матрон не осталось! На'рхук обещали! К'чайн Че'малле истреблены!" Она поняла, что сказала это вслух, поглядела вниз, в распахнутые глаза мужчины на коленях. - Вернись к укреплениям, зарядить онагры! К'чайн Че'малле не будут терять времени - никогда не теряют. Иди!

  И снова Почтенная закрыла глаза, стараясь утишить бешеный стук сердец, словно столкнувшихся в несогласии и панике. "Брат Старательный, услышь мой крик! Нас обманули! Враг перед тобой выполняет отвлекающий маневр, забудь о нем! Призываю тебя и большую часть армии - на нас идут К'чайн Че'малле!" Отпустив силу, сдерживая дыхание, она ожидала ответа брата.

  Но не получала... ничего.

  ***   

  Сеток сидела на корточках у края оборонительного вала и мрачными глазами наблюдала, как спускается брат Старательный. - Не твое место, - шепнула она. - Ты еще не чувствуешь? Волки заняли это логово, которое вы так любезно для нас сделали. И мы будем ждать в нем, пока не придет время.

  Развернувшись, она обвела взором братьев и сестер. Почуяла их беспокойство, кислой вонью вздымавшееся над лабиринтом траншей, из пыльных дыр в камне и мертвой земле. Многие смотрели через долину, туда, где спускались армии Болкандо и Летера. Солдаты выражали недовольство, поняв, что против центра не выставлен ни один легион противника. Ну, не только недовольство - она видела торопливо скрываемые гримасы облегчения, этот запах стал более тонкой и слабой эманацией.

  "Когда волки входят в тебя, ты слышишь и чуешь намного больше, зрение кажется не самым лучшим чувством, скорее слепым щенком перед ликом истины. Нет, с духами внутри лучше. Много лучше".

  Брат Старательный спустился, Танакалиан тоже вылез, вначале оглядев приближающегося Форкрул Ассейла, затем повернувшись к Сеток. Подошел ближе, но не так близко, чтобы она могла прыгнуть и сомкнуть клыки на горле. Заметив это, она не удивилась.

  - Дестриант Сеток. Нам готовы бросить вызов.

  Она ощерилась.

  Его лицо скомкалось в гримасе. - Слушайте! Какая польза, если вы сможете лишь щетиниться и рычать? Он использует Аграст Корвалайн - вы понимаете?

  - Но что вызывает в тебе страх, Надежный Щит?

  - Ассейл ничего не знает о К'чайн Че'малле, понятно? Я утаил.

  - Зачем?

  - Нам не будет добра, если Ассейлы выиграют в битве. Верно?

  Она склонила голову набок. - Не будет?

  - Мы всё еще балансируем на острие ножа, или вы забыли? Что мы сделаем, что скажем - все падет на нас. Здесь. Сейчас.

  - Надежный Щит, - она замолчала, зевая, - Надежный Щит, зачем ты изгнал Смертного Меча Кругхеву?

  - Она нарушила святой обет, Дестриант. Я уже вам говорил.

  - Поклявшись в верности женщине-Адъюнкту.

  - Да.

  - А все эти летерийцы и болкандийцы - они ей союзники? Союзники Адъюнкта? - Она видела, что мужчина все сильнее раздражается, но не беспокоилась.

  - Я уже говорил.

  - Ты боишься Брата Старательного? Вижу, боишься. Он сможет... покорить нас. Но, Надежный Щит, хочу знать: кого ты боишься больше? Адъюнкта или Брата?

  Танакалиан глянул вверх (Старательный почти дошел до их земляных укреплений) и снова на нее. - Адъюнкт мертва.

  - Ты не можешь знать. К тому же, это не относится к делу. Ну?

  Губы его скривились. - Если говорить о насущном, то Брата Старательного. - Он так и сочился злобой. Она отлично понимала все мысли и эмоции, сотрясавшие этого человека.

  Сеток кивнула и встала. Прогнулась, вытянула руки и ноги. - Насущное - ложь. Один близко, другая очень далеко. Так что... боишься того, кто ближе. Но, видишь ли, есть два типа насущности. То, что важно сейчас - и то, что будет в самом конце.

  Глаза Танакалиана сузились, она видела - он вздрогнул, он думает, и думает напряженно.

  - Итак, давай забудем нынешний миг и перейдем к концу всего. В конце, Надежный Щит, кого ты будешь бояться сильнее? Вон его, Брата Старательного, или Адъюнкта? - Послышались возгласы из окопов - полные удивления и даже ликования. Она улыбнулась: - Или Смертного Меча, который сейчас возвращается к нам?

  Вдруг побелев, Танакалиан вскочил на ближайшую насыпь, поглядел на долину Благого Дара. И замер на дюжину ударов сердца. Потом поглядел на Сеток: - Где будешь ты, Дестриант?

  - Я буду с Волками.

  Торжество сверкнуло в его глазах.

  - Но, - продолжила она, - это лишь половина вопроса, не так ли?

  Он нахмурился.

  - Теперь ты должен спросить: где будут Волки?

  Он почти зарычал -"ах, проснулись все звери внутри него!" - и ответил: - Я отлично знаю их место, Сеток.

  - Нет, - уточнила Сеток, - ты думаешь, будто знаешь. - Она спрыгнула, перебежала на другую сторону форта, туда, где оканчивалась извитая тропка. Подняла голову, раскинула руки и крикнула: - Брат! Не подходи! Тебе здесь не рады!

  Старательный был еще в пятидесяти шагах, но остановился в очевидном удивлении.

  Она ощутила, что он пробуждает силу голоса.

  И, в момент, кода он начал высвобождать ее, Сеток разинула глотку и зарычала голосами десяти тысяч призрачных волков.

  Звук стал взрывом, поднявшим Старательного и уронившим спиной на земляные ступени. В онемелой тишине Сеток прокричала снова: - Тебе здесь не рады! Иди назад к своим рабам, Брат!

  Не заметно было, что Форкрул Ассейл ее слышит. Он лежал раскинув руки, неподвижный. Судимы сбегались к нему с боковых ходов и сверху. Очень скоро они сомкнулись и подняли его, затаскивая по ступеням.

  Удовлетворенная Сеток отвернулась.

  Вся армия Напасти смотрела на нее, каждый солдат. У ближайших, видела она, кровь сочится ушей, из ноздрей. Она видела разбитые лица, покрасневшие глаза. Когда Сеток снова простерла руки, солдаты явно дрогнули. - Никакая чуждая магия не будет владеть нами, - сказала она и ткнула пальцем: - Приближается Смертный Меч. Мы будем приветствовать ее. По делам сего дня мы узнаем судьбу.

  - Дестриант! - крикнул кто-то из окопа. - Что мы выберем? За кем пойдем?

  Танакалиан резко повернулся на зов, но возможности выделить говорившего из общей массы не было.

  - Я Дестриант Волков, - отвечала Сеток. - Я не Серый Шлем, не сестра вам. Я не вашей стаи, и не мне говорить, кто вожак в этой стае.

  - С кем мы сразимся, Дестриант? С кем сразимся?

  Сеток мельком посмотрела на Танакалиана. - Иногда даже волки видят ценность в отказе от сражения.

  Так она дала ему то, что он хотел услышать перед назревающим столкновением. Ибо Сеток уже чуяла Смертного Меча. И эта женщина... "эта женщина создана для войны".

  Внутри призрачные волки приблизились, даруя ей неизмеримое тепло. Отзвуки воя не угасали - даже духи были удивлены их силой. "Но не я. Это мое логово и мы его защитим".

  ***   

  В ушах еще звенел священный зов. Кругхева замедлила бег коня. Перед ней по линии вала перед окопами стояли братья и сестры - те, кого она знала и любила многие годы. Еще слишком далеко, чтобы различить выражения лиц, понять, вызвал ее приход радость или ярость. Но даже ярость ее не отпугнет. Она пришла сражаться за свой народ, и пусть Танакалиан злобно высмеивает ее веру в героизм - да, в героизме и лежит единственная основа ее религии - она знает: следующие мгновения станут испытанием тяжелее любой пережитой битвы.

  "Если мне суждено быть героиней, если во мне есть способности - пусть проявятся немедля".

  Никто не проронил ни слова, когда она натянула удила перед укреплением. Спешившись, Кругхева набросила поводья на луку седла, развернула коня головой к долине и шлепнула по крупу, послав назад. Замечен ли свидетелями ее жест? "Да, без всякого сомнения".

  Стянув шлем, Смертный Меч Кругхева повернулась, подняла взор на заблудших братьев и сестер. Возвысила голос: - Я хочу говорить с Надежным Щитом Танакалианом.

  Один из ветеранов ответил бесцветным голосом: - Он ожидает вас внутри. Входите с миром, Кругхева.

  "Они не избрали нового Смертного Меча... но и не признают моего старого титула. Итак, всё еще предстоит решить. Да будет так".

  Веревка с узлами скользнула по крутому краю насыпи. Она ухватилась и начала подъем.

  ***   

  Чудная Наперстянка приблизилась к Финт. Они оставались на гребне долины и смотрели, как ряды летерийцев спускаются вниз. Далеко справа Эвертинский Легион и вспомогательные части делали то же. "Долгие марши - и ради чего? Вот этого, не иначе. Никогда не понимала солдат".

  - Финт?

  - Чего тебе, Чудная? Хочешь сказать, что сумеешь использовать всю эту силу, чтобы пробить врата домой? - Она оглянулась, увидела бледное круглое лицо. - Нет, думаю, вряд ли.

  - Что ты смогла почувствовать?

  Финт пожала плечами: - Мурашки бегают. И я не колдунья.

  - Именно! Ты понятия не имеешь, каково это! Даже Амба Бревно весь на нервах, хотя он со мной больше не говорит. Думаю, он съехал с...

  - Он никогда ни на что насажен не был, - бросила Финт. - Так чего тебе?

  - Мальчишка.

  - Какой мальчишка?

  - Наполовину проглоченный гигантским ящером. А ты о ком еще подумала?

  Финт разминала спину и морщилась. - Отлично. Что с ним? Гарантирую, он вполне разумен, но...

  - Думаешь, колдовство, от которого нас тошнит, делают Ассейлы? Ошибаешься!

  - Что? - Финт уставилась на Наперстянку. - Он?!

  - Нас тошнит только потому, что он не знает, что с этим делать.

  - Он ведь малазанин?

  - Не думаю, что он кто-то.

  - И что это должно означать?

  Однако широко раскрытые глаза ведьмы уставились в никуда. - Может идея найти плоть? Кость? Есть ли у нее лицо... возможно ли это? Могут ли люди ПОСТРОИТЬ спасителя, слепить из пригоршней глины и сухих палочек? Если нужда в голосе столь ужасна, столь... требовательна... могут ли люди создать бога, Финт? Скажи... ты про такое хотя бы слышала? Хоть кто-нибудь ДУМАЛ про такое?

  Финт протянула руки, развернув Наперстянку лицом к себе. - О чем ты, во имя Худа? Что ты видишь в пацане?

  Лицо Наперстянки исказилось. - НЕ ЗНАЮ! - закричала она, вырываясь.

  Финт отвернулась, изучая массу войск - где же он? Тот странный мальчик? Но пыль встала стенами под переменчивым ветром, расползаясь в стороны, словно занавес. Она смотрела на позицию принца и свиты - слева; но там были только конные гонцы, сигнальщики и помощники принца. Глаза прищурились, выделив Атри-Цеду Араникт. - Чудная, идем за мной.

  Они начали спускаться.

  Призрак Полнейшей Терпимости вдруг оказался рядом. - Лучше послушай ведьму, любимая.

  Финт уставилась на бестелесную форму, потом метнула взгляд назад - и увидела Чудную Наперстянку в дюжине шагов. Шатается как пьяная. - Полуша, - шепнула она, - как мне ее слушать? Она несет чушь!

  - Я только говорю, что ее идеи интригуют. Может, она на верном пути. Я тоже сомневаюсь, что у мальца есть пупок. Присмотрелась? Он вроде вполне вырос, чтобы кататься в травке, поучившись кое-чему у наставницы Финт. Что думаешь? Я могу подсмотреть? Разумеется, только чтобы увидеть, на месте ли пупок.

  Дыхание вырвалось у Финт сквозь зубы. - Боги подлые. Не могу даже смотреть на недоноска. И, если еще не заметила, вся долина скоро станет кровавой ванной - а ты хочешь, чтобы я щекотала ему треклятый животик?

  - Да ладно, забудь о его брюхе. Я только вслух думала. Уверена, пупок есть. Как у всех. Чудная паникует, вот и всё. Когда Форкрул Ассейлы выпустят Аграст Корвалайн, когда пробудят ужасный голос - кто же нас защитит? Вон та Атри-Цеда и сама Чудная. Больше никого. Удивляться ли, что она заговаривается?

  - Сама кончай болтать, Полуша. - Финт почти нагнала Атри-Цеду. Женщина стояла на самом краю спуска, затягиваясь ржавым листом так, словно он содержит экстракт бессмертия и вечной юности. Насколько понимала Финт... может, так оно и есть.

  - Атри-Цеда.

  Араникт обернулась, но глаза ее тут же нашли Чудную Наперстянку, не Финт. - Привет, ведьма. Будь добра пробудить вокруг нас кольцо - и прошу тебя присоединиться к моимусилиям по защите. - Она сильно затянулась. - Провалив это, можем провалить всё.

  Наперстянка издала какое-то хныканье.

  Лицо Араникт омрачилось: - Смелее, дитя. Где твой парень? Он нам нужен, у него природная невосприимчивость к магическим атакам.

  Облизав сухие, пыльные губы, кашлянув, Финт подала голос: - Атри-Цеда, ваши слова не внушают оптимизма насчет грядущей битвы.

  Запалив очередную палочку, Араникт рассеянно махнула рукой. Послала в воздух струю дыма. - Я советовала бы бегство, но тут некуда бежать. - Она указала явственно дрожащей рукой: - Видите принца - там, внизу, на коне за последней шеренгой? Это человек, которого я люблю, и он скоро погибнет. Чудная, слушай. Защищай эту позицию всем, что в тебе есть, потому что моя сила будет с ним. Когда Чистый меня отыщет, попытается заживо на куски порвать.

  Финт отступила на шаг, устрашенная разрывающей сердце страстью женщины, что стояла перед ней - такая беззащитная, такая открытая. "И все же... все же... Если бы я смогла найти такую любовь. Если бы я могла так любить". - Араникт, - сказала она тихо - и что-то в ее тоне заставило Атри-Цеду повернуться, - если хотите, я буду с вами.

  Она видела - глаза Араникт расширяются и тут же уходят в сторону - как бы не желая видеть написанного на лице Финт. Атри-Цеда посмотрела на север. - Он еще не коснулся той силы. Но это лишь вопрос времени.

  - Ему может и не понадобиться. - Финт посмотрела туда же. - Я мало разбираюсь в битвах, но не вижу, чтобы мы смогли победить в этой.

  - Мы здесь не чтобы побеждать. Мы здесь, чтобы умирать как можно дольше.

  Чудная Наперстянка прошла мимо Финт, бормоча слова связывания. А в трех шагах справа был Амба Бревно - лицо как каменная маска, руки сжаты в корявые кулаки.

  Призрак Полуши сказал: - Финт, слышу отзвук... чего-то.

  - Пустяки, - буркнула в ответ Финт. "Только отзвук всего, что мы можем потерять. Какой же это звук? Ну, услышите - поймете".

  ***   

  Брюс Беддикт быстро скакал вдоль задней шеренги. Он хотел, чтобы солдаты слышали за спиной стук подков, знали, что он здесь. Знали: если они поколеблются, он приедет, если им нужна будет сила воли командира, он найдет их. Проезжая позади строя, он осматривал порядки. Плотно сбитые прямоугольники роты маршируют ровно, между ними широкие проходы. Дисциплина сильна, решимость очевидна. Грядущая атака будет жестокой, но они не колеблются.

  Заревели рога из передних рядов, отмечая последние пятьдесят шагов до земляных укреплений противника. Тоскливый зов пронизал Брюса, он чуть не пошатнулся в седле. "Жива ли она? Или мы отдаем жизни за проигранное дело? Мой последний жест - пустое? Ох, любимый брат, мне как раз сейчас не помешали бы слова ободрения.

  А еще лучше насмеши меня. Чем же еще встречать момент, когда падаешь на колени, если не сладким свободным хохотом? Таким, чтобы поднимал в воздух высоко над грубым насилием земли, над горькой враждой?"

  Он уже скакал рядом с войсками, чуть справа. Скоро он окажется на пустом поле перед удерживаемым Напастью центром, увидит Эвертинский Легион, сблизившийся с позициями воинов Колансе. "Королева Абрасталь, какой благородной союзницей вы стали. Если бы мой брат мог знать... если бы ваш супруг мог видеть... иногда будущее сулит такое, что тебе остается лишь думать: это сон, это рожденное тайными мечтами заблуждение.

  Ты идешь ступенями жизни и всегда мечта манит, мечта ждет. Ты не знаешь даже, можно ли ее реализовать. Ты не знаешь что, даже каким-то образом столкнувшись с ней, найдешь ее столь же великой и чудесной - только держи дистанцию, не касайся рукой. Пусть сияет вечно, не оскверняясь твоими слишком реальными пороками.

  Араникт. Как ты смогла дать мне такое? Как ты смогла дать мне ощущение близости? Я словно руками ощупывал мечту, столь теплую и настоящую.

  Когда сны о недостижимом будущем вдруг встают рядом, как не ослепнуть от сияния истины? Она внезапно оказалась здесь. Ты живешь в самом ее сердце. Но зачем же ты начинаешь искать выход?"

  Он скакал, ожидая услышать звон сталкивающихся клинков, ожидая пробуждения мощи Форкрул Ассейлов. "И я должен им ответить тем единственным способом, который мне известен. Когда это кончится... знаю, от меня не остается ничего". До сих пор он не знал, что будет делать - но сейчас, когда воздух трещит от энергий, всё стало ясно.

  "Араникт, любимая, ты хранишь сейчас лучшее, что было во мне. Молюсь, чтобы тебе хватило и этого".

  Он рванулся в проход, натягивая удила, и развернул коня к массивному земляному форту. Там ждут Серые Шлемы из Напасти. Но он не может видеть, что же творится за высокими земляными валами.

  ***   

  В середине лабиринта траншей и валов было широкое пространство утоптанной земли, прорезанное узкими щелями для стекания крови раненых - во время сражения здесь устроят лазарет. Хирурги ждали, стоя рядом с носильщиками; лица их были вымазаны золой, чтобы пот не капал в открытые раны, занося заразу. Разнообразные ножи и пилы лежали на шкурах рядом с котлами горячей воды. В тех окопах, которые были видны Кругхеве, ее благословенные солдаты стояли, не сводя с нее взоров. Она шла к центру, где стояли Надежный Щит Танакалиан и, в дюжине шагов позади, юная женщина. Ее Кругхева никогда не встречала ранее.

  Было что-то не так с ее глазами, но Смертный Меч не смогла понять, почему этот взгляд так беспокоит ее. Женщина была едва в возрасте, одета в рваные шкуры; длинные волосы полны грязи, на губах несколько ироническая улыбка.

  Кругхева взошла по уступам насыпи, шагнула на утоптанный плац. Сняла шлем, стянула перчатки.

  Танакалиан заговорил: - Все мы надеемся, Кругхева, что вы ищете возвращения в строй. Что сегодня вы будете сражаться рядом с нами. Что вы поведете нас в бой.

  Она распрямила спину, положила руку на эфес меча. - Да, я готова повести Серые Шлемы в бой, Надежный Щит Танакалиан. Но не против Летера или Болкандо. Я скорее вывела бы солдат из этих окопов. - Она подняла глаза, осматривая проходы вверх по склону. И скривила губы: - Разве сами не видите, что они сделали? Ассейлы лишили Серые Шлемы надежды.

  Танакалиан вздохнул и чуть склонил голову, не сводя с нее глаз. - Есть иной способ видеть наше положение, Кругхева. Проще говоря, брат Старательный нам не доверяет. И вы готовы подтвердить его подозрения, что Напасть склонна к измене.

  - Измена? Какое интересное слово, Надежный Щит. Не удивлена, что Ассейлы вам не доверяют, учитывая прецеденты.

  Лицо Щита покраснело: - Измена была вашей, не моей - но разве мы уже не оставили всё в прошлом? Серые Шлемы выслушали ваши аргументы. Потом выслушали мои. И проголосовали.

  Кругхева огляделась. Со всех сторон суровые, неумолимые лица. - Ныне, братья и сестры, наши союзники попытаются сломить тиранию Форкрул Ассейлов. Но это не единственный повод войны - нет, это самый маловажный из поводов. Слушайте же все! Давным-давно чуждый бог был сброшен на землю. Он был порван на куски, но ему не позволили умереть - нет, вместо этого его сковали, как сковывают дикого зверя. КАК МОГЛИ БЫ СКОВАТЬ ВОЛКА. И так, в цепях, в клетке, бог ведал лишь вечные страдания и тоску. Боги кормились им! Худшие из нас, смертных, сосали кровь его в молитве! А эти Форкрул Ассейлы, они держали сердце его в холодных, жестоких руках!

  - Братья и сестры мои! Ныне мы постараемся разбить его цепи. Мы попытаемся освободить Падшего Бога! Более того, мы попытаемся вернуть его в родное королевство! - Она указала на склон. - Но где же стоите вы? Да, вы на стороне палачей, но все слова правосудия, что они шептали вам в уши - только ложь!

  Тут вперед вышла юная женщина и Кругхева увидела, что дает ее взору такую странность. "Волчьи глаза. Один серебристый, другой янтарный. Благой Трон - она наш Дестриант! Зимние Волки глядят ее глазами!" Откуда же она появилась?

  Дестриант заговорила на торговом наречии Летера: - Смертный Меч, мы тронуты твоими словами. Но что мы знаем о милосердии? Мы, никогда не поддававшиеся его нежному касанию? Мы, ведущие вечную охоту, мы, жертвы вечной охоты? Передать ли тебе мои воспоминания? Готова ли ты услышать мои слова?

  Кругхева ощутила, как холодеет в жилах кровь, как исчезает жар страсти. Она вдруг продрогла под тяжелыми доспехами. "Эта женщина мне враг. Танакалиан в сравнении с ней - ничто!" - Дестриант, я выслушаю ваши слова.

  Юная женщина огляделась вокруг. - Умом своим узри стадо - их так много, больших сильных зверей - и они видят нас, бегущих рядом или таящихся в отдалении. Но мы равнодушны к вниманию боязливых. Наши глаза устремлены на зверей. Мы чуем запахи в ветре. И когда мы, наконец, обращаем стадо в бегство, кого мы отделяем от ужасных, могучих зверей?

  Танакалиан ответил с нескрываемым восхищением: - Дестриант Сеток, волки всегда выбирают среди стада самого слабого. Самого старого, самого израненного.

  Кругхева не сводила глаз с Сеток. - Ныне Волки будут кормиться, Дестриант? Сердцем Увечного Бога?

  Сеток пренебрежительно махнула рукой: - Скажи союзникам: пусть игнорируют нас в битве. Мы не оставим гнездо. Когда день завершится, мы поглядим, кто будет на ногах. Не важно, кто из вас будет победителем - он будет истекать кровью, он опустит голову. Он упадет на колено.

  - И тогда Серые Шлемы ударят! - заорал Танакалиан. - Неужели не видишь истину, Кругхева? Ты столь слепа, что держишься за дурацкие предубеждения?

  Кругхева безмолвствовала. Долгое время раздавались лишь звуки приближающихся армий. Она двинулась к Надежному Щиту и замерла, лишь оказавшись рядом. - Танакалиан, - сказала она хриплым шепотом, - мы не волки. Понимаешь? Действуя, мы наделены привилегией - или проклятием - понимать последствия. А Зимние Волки - нет. У них вовсе нет ощущения будущего. Но не может быть поклонения Вольности, Надежный Щит, без ПОНИМАНИЯ ДОБРА И ЗЛА.

  Танакалиан потряс головой. В глазах светилось алчное удовлетворение. - Ты проиграла, Кругхева. Тебе не победить - теперь дело не во мне, верно? Даже не в Напасти. Теперь ты перед Дестриантом, а значит, перед самими богами.

  - Эта девица безумна, Танакалиан.

  - Я ее не боюсь, Кругхева.

  Ответ показался слишком странным. Глубоко потрясенная Кругхева подняла взор, изучая Сеток. - Дестриант! Лишь в эту игру сыграют Волки?

  - Эту игру они отлично знают.

  Кругхева прошла мимо Танакалиана, оттолкнув его в сторону - более не имеющего значения, ставшего ничтожным. - Да, знают. Славная охота, правильно? Сейчас я буду говорить с богами, и лучше им меня услышать!

  Крики со стороны воинов Напасти - негодующие, сердитые - но Сеток попросту пожала плечами.

  Кругхева глубоко вздохнула - почва дрожала под ногами, ибо силы за стенами форта готовы были столкнуться. - Вы, волки, считаете себя мастерами охоты - но разве вы не видите? Мы, люди, лучше вас. Мы настолько лучше, что полмиллиона лет гоняем и убиваем вас. Но мы не удовлетворяемся самыми слабыми и ранеными. Мы, черт подери, убиваем каждого. Возможно, эта единственная знакомая вам игра, но попомните мои слова. ВЫ СЛИШКОМ СЛАБЫ ДЛЯ НЕЕ! - Она двинулась к Сеток и увидела, как Дестриант пятится."Я поймала момент. Вижу в ее глазах понимание - Волки Зимы меня услышали. Они, наконец, поняли".

  Но поняли ее не волкобоги. Поняла лишь Сеток - и за миг до того, как Волки полились через нее, разум взвихрился. "НЕТ! Слушайте ее слова! Неужели не видите истину - вам здесь не поохотиться!" Но тут же они оказались в ней, разрывая в бешеной жажде вырваться, сомкнуть челюсти на ненавистной женщине.

  "НЕТ! Я любила вас! Я плакала по вам!"

  Она закричала. Последний звук, исторгнутый Сеток.

  Глаза Кругхевы широко раскрылись, видя преображение девичьего лица в нечто нечеловеческое. Плоть на руках лопнула; казалось, кости пытаются вылезти наружу. Черные сухожилия извивались змеями. Тело растянулось, плечи опустились. Сверкнули глаза. Она с воем ринулась на Смертного Меча.

  Клыки - потоки кипящей крови и густой слюны - внезапное увеличение массы, черный мех... Тело нависло над ней - и тут же фигура скользнула мимо Крухгевы - Танакалиан, забытый Танакалиан, нож его сверкает, лезвие глубоко впивается в грудь Сеток.

  Оглушительный рев загрохотал, заставляя Крухеву отступить.

  Кровь хлынула из глаз Сеток - она соскользнула с ножа, слепо размахивая конечностями. Новый вой прорезал воздух. Темная кровь текла из пасти и носа. Женщина упала спиной на земляные ступени и свернулась, словно ребенок.

  Кругхева шагнула вперед, споткнулась. - Танакалиан! Что ты наделал!?

  Жуткий вой швырнул его наземь, но сейчас он вставал, не выпуская из руки ножа. Лицо его наводило ужас. - Это должен был быть мой день! Не её! Не твой! ЗДЕСЬ Я ГЕРОЙ! Я!!!

  - Танак...

  - Это МОЙ день! МОЙ! - Он бросился на нее.

  Она выставила руку, но покрытое густой кровью лезвие проскочило снизу и сильно ударило, протыкая шею насквозь.

  Кругхева рухнула, попыталась встать на ноги, но развернулась и упала на колено. Она ощущала пульсирующую боль в щеке, в которой застряла рукоять ножа. Рука коснулась кожаной оплетки. Нож сидел крепко; легкие наполнялись кровью. Она открыла рот, но не смогла вдохнуть.

  Танакалиан визжал: - ОНИ ПРОХОДИЛИ ЧЕРЕЗ НЕЕ! Я НЕ МОГ ПОЗВОЛИТЬ! АССЕЙЛ! ОН ЗАБРАЛ БЫ ИХ! ОН МОГ УБИТЬ ИХ!

  Она пыталась встать. Вытащила меч.

  Увидев это, он отскочил. - Я СПАС НАШИХ БОГОВ!

  "Дурак... ты убил одного! Не слышишь, он умирает!" Мир со всех сторон покрывался темнотой. В груди была тяжесть, как будто в легкие ей налили свинца. "Благие Волки! Я не хотела! Подлое убийство! Этот день... такой горький, такой... человеческий". Встав с ревом - кровь текла изо рта - Кругхева пошла к Танакалиану.

  Он смотрел на нее, примерзнув к месту. - Нужно было убрать ее с пути! Не видишь! Ты не...

  Первым взмахом она сломала ему ребра, лезвие прошло в легкое и застряло в грудной кости. Удар поднял Щита над землей, отбросив на три шага вправо.

  Как ни странно, он приземлился на ноги, рассеивая хирургов - текла кровь, бесформенные куски мяса выпадали из широкой раны на боку.

  Кругхева подскочила."Хватит еще на один. Еще на..." Второй взмах снес верхушку головы прямо на уровне глаз. Теменная чаша взлетела над лезвием, упала на сторону, роняя мозг и висящие на стебельках глазные яблоки. Остатки Танакалиана рухнули лицом вперед.

  Она опускалась на колени. Дыхания не было. Мир ревел в черепе.

  Кто-то оказался рядом, хватаясь за еще торчащий в горле нож. Она слабо оттолкнула руку и упала. Лицо прижалось к твердой глине - и там была бороздка шириной едва в палец, прямо под глазами. Она смотрела, как бороздка наполняется кровью.

  "Хотелось... мне хотелось лучшей... лучшей смерти... но разве всем нам... не того же..."

  ***  

  Череда громоподобных завываний раздалась с позиций Напасти. Их ярость привела коня Брюса в слепую панику. Чуть не сброшенный со спины испуганного, пляшущего скакуна, он все же сумел вставить ноги в стремена, туго натянуть поводья.

  Конь подался назад - но тут же почему-то рванулся к высокому валу форта.

  Он глядел на край огороженной стены, но солдат Напасти там не было, никто не следил, не готовился к его появлению. Он вообще никого не видел.

  Брюс ослабил удила - сражаться с неистовым животным смысла пока не было. Привстал в стременах, когда конь прыгнул на склон. Въезд оказался крутым и неровным, усилия постепенно выжгли из коня страх.

  На вершине вала Брюс замедлил бег коня, резко натянув поводья. Снова встал в стременах, разворачивая скакуна, изучая россыпь обращенных к нему лиц.

  Где Кругхева? Где все офицеры?

  Он увидел, что ближайшие Серые Шлемы - почти прямо внизу, в окопе - готовят пики. Выругавшись, развернул коня так, что задние ноги оказались выше, и послал по склону. Бешеный спуск сопровождали камни и потоки грязи. "Боги, для меня все могло кончиться сейчас!

  Никто не стоит в дозоре? Нет, они смотрели не сюда. Я поймал их неожиданностью... что же случилось в лагере?"

  Он подозревал, что никогда не узнает. Он снова скакал по ровной земле, копыта топтали пыльные следы старой пахоты - впереди и справа летерийские солдаты уже достигли первых укреплений. Позади рот кишели команды тяжелых онагров, поднимая орудия, чтобы стрелять по дуге через спины наступающих.

  Враг тоже начал выпускать залпы длинных болтов с возвышенных укреплений по сторонам. Смертоносные острия глубоко впивались в передние ряды атакующих.

  Его солдаты уже умирают. "Потому что я попросил. Умирают во имя не исполненного желания. Я привел их на смерть.

  Но... почему? Почему они идут? Они не глупее меня. Знают: мой титул ничего не стоит. Это иллюзия. Нет, хуже - это обман. Благородство нельзя надеть, как треклятую драгоценную мантию. Его нельзя купить. Нельзя даже родиться благородным. Та "знать", о которой мы привыкли говорить - лишь насмешка над смыслом слова.

  Я никоим образом не "благородный".

  Почему же они идут следом?

  Боги, почему я должен вести? К этому?"

  Брюс Беддикт вытащил меч, но во рту был вкус пепла. Так много обманов столпилось, заполняя этот миг и все последующие. "Ну, встряхнись, Брюс. Пришла пора... обрести имя".

  Развернув коня, он нашел ближайший проход между фалангами и поскакал на врага.

  ***   

  Главный Лекарь Синдекан все еще стоял на коленях подле Кругхевы, уставившись на бледное, мертвое лицо. На площадке за его спиной собрались офицеры и ветераны, со всех сторон неслись яростные аргументы и возражения. Ужас, шок, смущение - Напасть готова разделиться.

  Синдекан был самым старшим. Ветераном многих компаний, солдатом долгой и безнадежной битвы, состоящей в штопании ран, вдувании жизни в легкие умирающих. И вот он снова может лишь склоняться, молча глядя на жертву очередной неудачи.

  "Она пришла к нам. Смелая, смелая женщина. Мы все знали: гордость - главный ее враг. Но мы увидели ее среди нас. О, как это должно было ранить ее гордость. Однако она все же победила сильнейший из пороков.

  Что может быть более героическим?"

  Когда он, наконец, выпрямился (хотя... едва ли тридцать ударов сердца протекло после падения Кругхевы), все голоса затихли. Он был ветераном. К нему они готовы обратиться, отчаянно желая найти руководителя. "Ох, какие вы дураки. Что делать? Что делать сейчас?"

  Он откашлялся. - Я не знаю, что тут случилось. Не знаю, убил Надежный Щит девушку или бога. Как не знаю причин его поступка. Всё это выше нашего понимания.

  Какой-то юный солдат крикнул: - Брат Синдекан! Мы будем сражаться сегодня?

  Об этом он размышлял с момента падения Кругхевы. Лекарь поглядел на изрубленный труп Танакалиана и подумал: "Мы заслуживали лишь тебя". - Братья, сестры, сегодня... да, мы будем сражаться!

  Ему ответило молчание.

  Как он и ожидал. Они не пойдут за ним слепо - больше нет. "Не после такого".

  - Братья, сестры - случилось убийство в наших рядах! Мы стали свидетелями! И, видя, мы стали участниками. Нужно очищение. Сегодня мы будем сражаться за возвращение чести!

  "Но кто же, о проклятие, наш враг?"

  Тут старый воин оказался в затруднении. "Помогите Волки, не знаю. И не мне решать. Я ветеран? Да, но поистине мудрые ветераны бросают войну и убийства. Нет, я просто самый большой дурак среди вас. Ох, чудно! Время вернуться к нелепым суевериям. Не этого ли ищут старые солдаты, когда ничего иного не осталось?" - Братья, сестры! Нужно искать знамения! Нужно смотреть на мир... здесь и сейчас! Мы должны...

  И тут глаза его расширились.

  Головы поворачиваются. Глаза смотрят на...

  Принца Летера, что появился на вершине насыпи передней части форта. Он гарцует на узком, рваном краю - как лошадь смогла там удержаться, загадка. Затем животное попятилось, молотя копытами воздух, а принц сверкнул на всех глазами. В тот же миг по долине пронесся грохот столкнувшихся армий.

  "Боги меня возьмите! Кажется, я намочил штаны".

  ***   

  Абрасталь села на боевого коня - зверь, казалось, дрожит, но лишь от предвкушения. "Ублюдок это любит - вонь крови, вопли... Он этого хочет. Боги, война - лихорадка!" Она глянула на Спакса и массу воинов. - Придержи их, Боевой Вождь! Погоди!

  Баргаст сверкнул глазами: - Долго ли? Твои проклятые солдаты умирают впереди - дай нам хотя бы взять один из фортов. Онагры вас окровавили!

  Она сама знала, она видела, какое ужасающее опустошение вызвали удачно расставленные орудия. Легион все еще пытается преодолеть первую линию окопов. - Я сказала ждать, Спакс! Вы и Тартеналы понадобитесь, когда нас найдет Ассейл...

  - Но если на Шпиле все пошло плохо? Огневласка! Мы проломим фланг - только спусти нас, черт!

  Однако она уловила что-то краем глаза - развернула скакуна, поглядела на центр. - Жирный петушок Джекана! Напасть вылезает из окопов! Спакс!

  - Вижу! А ты видишь Кругхеву?

  Абрасталь покачала головой. - Они еще далеко. Слушай. Стройтесь вдоль нашего фланга, Боевой Вождь. Если бы я увидела эту незащищенную позицию, сделала бы то, что делают сейчас они.

  - Они нас заметят... - Спакс был рядом, в одной руке тяжелая секира, в другой копье, лицо наполовину скрыто резным шлемом, - и развернутся, чтобы укусить в бок Летер. У Брюса нет резервов для защиты.

  - Если они сделают так, - прорычала Абрасталь, - ты знаешь, что делать, Спакс.

  - Схвачу их за волосатые зады. Но...

  - Просто готовь воинов, - оборвала она и вогнала шпоры в бока жеребца. - Я поеду погляжу.

  - Не слишком близко!

  Она послала коня в галоп. Доспехи животного подняли лязг, словно она была в кузнице. Когда четверо телохранителей оказались по бокам, королева отослала их взмахом руки. Как она ненавидит этих дураков! Хуже куриц. С собой Абрасталь взяла лишь вестового.

  За Напастью армия Летера вцепилась в первую шеренгу защитников; но ее уже сильно потрепали залпы онагров Колансе. Она видела, принц вывел свою артиллерию, и темп огня тяжелых машин превосходит вражеский. Три онагра сосредоточили стрельбу на ближайшем форте, редут уже усеян тяжелыми стрелами. Под прикрытием этого ответного огня лучники и легкая пехота подбираются и готовятся атаковать.

  Принц знает свое дело. Но какая разница? Потери уже сейчас ужасающие - и ей известно: солдаты Эвертина терпят не меньшее бедствие.

  А теперь и эта Напасть... Какая-то ее часть желала вонзить зубы в горло Серых Шлемов. Пусть при дворе Болкандо и процветают интриги и предательство, здесь их цена намного страшнее. "Возможно, я выучу урок. Насчет ударов в спину, лжи и обмана, позволяющих расчистить путь.

  Нет, как ни старайся, это море не переплыть. Дворец - мой мир и я буду править, как мне угодно".

  Копыта грохотали, она приближалась к Напасти. Солдаты успели покинуть форт и построиться; они разворачивались ей навстречу. - Хотите нас первыми, да? Спакс будет рад!

  Но это против тактики - разумеется, они должны были повернуться навстречу летерийцам. Она приближается, но солдаты в первых рядах не торопятся вытаскивать оружие."Возможно ли? Неужели Кругхева выиграла? Где она? Где Танакалиан? Толчок Странника, кто командует армией?"

  Абрасталь подозвала вестового: - Будь ближе, пока мы не окажемся на расстоянии слышимости. Тогда задержись. Я поеду дальше. Слушай переговоры, солдат - от того, сумею ли я выиграть, зависят жизни тысяч.

  Юная женщина, выбранная за умение быстро ездить верхом, побледнела под ободком шлема, но кивнула.

  - Твои глаза лучше моих - видишь там командира?

  - Ваше Высочество, есть один, с серым лицом. Он жестикулирует, отдает команды. Вон, - указала она.

  - И я вижу. Чем он раскрасил лицо?

  - Он хирург, Ваше Высочество. Полевой медик.

  "Кто бы ни был". - Ладно. Похоже, он и хочет говорить. Мне это не нравится. Где Кругхева?

  Они замедлили коней; на указанной дистанции помощница остановилась. Королева же трусила вперед, изучая хирурга. Старый, по крайней мере для солдата Серых Шлемов. Лицо изборождено следами горестей и потерь, и вряд ли за последние часы он испытал некие радости. Тревога ее усилилась.

  Хирург поднял руку в приветствии. - Ваше Высочество, Серые Шлемы приветствуют вас. Я Синдекан, избранный командующим после трагической гибели Смертного Меча и Надежного Щита.

  Абрасталь ощутила, как сжались ее челюсти. Слова ударили кулаком в грудь."Брось, женщина. Не время". - Вы вышли в поле. Разъясните свои намерения, Синдекан - сами видите, мы ведем бой и мне, черт дери, не хочется тратить время, выясняя, куда ветер дует.

  Мужчина вздрогнул, будто получив пощечину, а потом глубоко вздохнул и выпрямил спину: - Серые Шлемы Напасти смиренно отдают себя под командование ваше и принца Брюса. - Он слабо махнул рукой, указывая на войско за спиной: - Мы встали перед вами, ибо не смогли отыскать принца. Ваше Высочество, Чистый Форкрул Ассейл ранен в схватке с нашим Дестриантом. Но разумно предполагать, что он оправится. И тогда... мы предполагаем пробуждение опасной магии.

  - Вы сможете защититься?

  Старик покачал головой: - Боюсь, что нет, Ваше Высочество. Мы перестали быть оружием богов. Рассматривайте нас как простых солдат, желающих вернуть человеческое достоинство. Всего лишь.

  - Когда Чистый узнает об атаке на Шпиль, отправит туда как можно больше солдат.

  - Мы понимаем, Ваше Высочество.

  - Солдаты отдохнули, Синдекан? Вы сможете скорым шагом спуститься в долину и найти незащищенный проход? - Она возвысила голос, обращаясь к солдатам за спиной лекаря: - Серые Шлемы? Сможете вы встать на пути коланцев, которые вскоре помчатся на восток, к Шпилю?

  Вместо ответа солдаты забросили щиты на спины, начали подтягивать застежки.

  Абрасталь хмыкнула. "Зачем тут слова?"

  Синдекан сказал: - Вы желаете, чтобы мы задержали врага или вовсе остановили?

  - Вас слишком мало, командир, чтобы их остановить. Сами знаете. Я отдаю своих Баргастов и Тартеналов - но они могут опоздать к бою.

  - Будем держаться до их подхода, Ваше Высочество.

  Абрасталь чуть помедлила и крикнула: - Пока что я видела у вас умение маршировать в полном порядке и так быстро, словно вам задницы поджаривают. Ну, выпал шанс показать миру, чего вы стоите в реальном бою.

  Они вроде бы не обиделись, то ли от скромности, то ли от стыда. Она ожидала волны гнева... нет, ни единой искры. Взор снова упал на лекаря. - Синдекан, вам придется тяжко поработать над поднятием духа. Они сломлены.

  - Да, Ваше Высочество, это так. Но я верю, что день не узрит нашей слабости. Мы ответим миру.

  Она еще посмотрела на него и - подобрала поводья. - Надеюсь, вы простите Баргастов, если они будут смотреть на вас.

  Мужчина только кивнул.

  - Тогда желаю удачи. Если воистину есть справедливость, Смертный Меч встанет с вами, пусть и призраком. Старайтесь равняться на нее, все вы - и, возможно, вы снова найдете достоинство.

  Она развернулась и ускакала.

  Помощница поехала следом. Абрасталь оглянулась. - Ты легче. Скачи и передай вождю Спаксу, что Напасть идет занимать место на вероятном пути подкреплений Колансе. Они скорым шагом пройдут южнее наших позиций, но он должен построить Баргастов лицами к ним и стоять так все время.

  Вестовая повторила все без запинки.

  - Скачи же. Давай!

  Абрасталь смотрела вслед быстрой наезднице. "Была ли я так же юна? Проклятие знати: мы вынуждены взрослеть слишком быстро. Но поглядеть на тебя - титьки едва высунулись, а уже в сердце проклятой войны.

  И я даже имени не могу вспомнить.

  Ничего, если обе выживем, пошлю тебя учиться вышиванию. Годик-другой проведешь, флиртуя с музыкантами, художниками и прочими бездельниками".

  Ворча себе под нос, королева Болкандо качала головой. Затем встала в стременах, глядя на передовые шеренги любимого легиона.

  Они еще не заняли первого окопа - а склон усыпан мертвыми и умирающими, этот слой гуще с каждым протекающим мгновением. "Рывок Странника, они взяли нас за яйца. Нужно давить сильнее, не ослабляя. Значит, время для сафиев - хотя у них глаза пожелтели от зелья смелости, которое пьют перед битвой. Что же, скоро их накормят до отвала".

  Но есть ли хоть какая польза от всех этих перемещений? "Четырнадцатая Дочь - можешь слышать? Думаю, нет. Я воспользовалась бы твоими глазами, чтобы увидеть, как там. Ты ведь должна быть в треклятом заливе. В отличной позиции, чтобы увидеть... всё".

  Она снова покачала головой. Слишком много всего в проклятом черепе!

  Конь уставал, она замедлила скачку. От зверя может потребоваться еще один бросок. "Королева берет меч и показывает лицо под маской. Но мир не содрогается, как должно - ведь маска спадает лишь перед лицом смерти. Муж, дорогой... на этот раз твоя жена забрела слишком далеко!"

  Она вытащила меч. Командир сафиев стоял справа от королевской свиты, не сводя с нее глаз. Она указала на него острием меча и увидела, как он вздрагивает, будто в восторге, и вздымает над головой копье. Затем темная фигура двинулась к своему войску.

  Она видела их, прыгающих и танцующих в яростном возбуждении. "Ох, коланцы, вы не представляете, что на вас обрушится".

  ***   

  Капитан Феврен, Девятая когорта Эвертинского Легиона, ругаясь, скользил в массе тел по склону до самого основания, где оказался под ногами солдат, пытающихся повторить его восхождение. Он потерял из виду свой отряд - тех, что еще живы - но эта мелочь едва ли что-то стоила. Единственная "субординация" ныне отделяет живых от мертвых.

  Это же бойня. Они дважды на миг захватывали первую траншею, только чтобы отступить под слитным огнем онагров; громадные стрелы пронизывали сразу несколько тел, кровь и мясо летели фонтанами, мужчины и женщины падали, как тряпичные куклы. Щиты трескались от силы ударов, ломая плечи, заставляя солдат вставать на колени. Край траншеи стал грязью, замешанной на всех жидкостях человеческого организма; под этой жижей виднелись бледные конечности, смотрели ввысь незрячие лица, валялись обломки лат и поножей.

   Бранясь, он пытался встать на ноги. Ощутил давление новой шеренги и начал сожалеть, что не способен встать в строй. Они возьмут поганую траншею, любой...

  Но пехота Эвертина заколебалась, ряды расстроились - Феврен выругался, видя лезущих вперед сафиев - глаза ярко-желтые от адских зелий, что пьют перед боем, на губах густая пена.

   - Открыть проход! - заорал капитан. - Открыть проход!

  Но команды не требовалось. Ничто не остановит копьеносцев Сафинанда в такой близости от врага.

  Легконогие, слабо защищенные воины казались пауками, лезущими по склону оборонительного вала. Каждый в одной руке держал копье, а другой орудовал некоей кочергой с множеством зубьев - острые как когти крюки цеплялись за мертвую и умирающую плоть, позволяя залезать все выше.

  За несколько мгновений первый ряд сафиев добрался до края насыпи и пропал с глаз.

  Вопли в траншее усилились.

  - За ними! - кричал Феврен. - За ними!

  И они пошли наверх.

  ***   

  Им как-то удалось поставить его на ноги. Но разум потерялся в оглушительном реве. Брат Старательный поднял голову, пытаясь вернуть равновесие. Офицеры окружали его, целители подходили ближе; с большего расстояния доносились звуки охватившей долину битвы.

  Он пытался найти смысл в заполнившей голову какофонии. Он слышал стоны, крики ужаса, волны паники и трепета... но все это, кажется, так далеко."Очень далеко. Этот глас - далеко". Он резко оттолкнул помощников и пошатнулся, разобрав наконец слова, поняв причину отчаянных криков.

  "Сестра Почтенная!"

  Ее ответ пришел диким потопом: "Брат Старательный! Ваша битва - отвлечение сил! Нас атакуют! К'чайн Че'малле! Т'лан Имассы! Мы не сдержим... боги, что за резня!"

  Он заглушил ее, словно ударил. "Ты должна продержаться, Сестра! Мы идем!" Оглядевшись, увидел панику в глазах водразов - они ощутили ее, услышали истошные крики. - Внимание! - проревел он. - Держать оборону двух низших ярусов - остальным отступить на дорогу. Они должны спешно идти к Шпилю! Оружие, доспехи, один мех с водой и ничего более! Даю один звон, чтобы собрать двадцать тысяч солдат на дороге!

  - Благой Чистый, Напасть предала нас!

  Он пренебрежительно взмахнул рукой: - Оставьте. Я пробужу Аграст Корвалайн, я уничтожу врагов! Стой! Я желаю, чтобы левое крыло контратаковало. Впейтесь во фланг врага. Я хочу, чтобы Баргасты и Болкандо были вытеснены с поля битвы! А теперь - очистить мне дорогу до второго яруса!

  Мир, казалось, трепещет под ногами. Спускаясь к правому флангу, он изучал ход битвы. Проклятые летерийцы дерутся, словно забыв о возможности поражения - а они будут разбиты, нет сомнений. Даже без Голоса им не одолеть защитные укрепления.

  "Но я хочу видеть их на коленях, безоружными, склоняющими головы. Мои солдаты встанут из окопов и пройдутся, помахивая мечами. Ни один летериец не покинет этого места, ни один!

  А подавив их, займусь другим флангом - он сильнее, вижу, да и Белолицые остаются в резерве - но меня никому не остановить! Контратака их задержит. Возьму всех!"

  Почти прямо внизу он видел плотную массу летерийцев; над ними развивался штандарт и еще там, к его удивлению, были двое К'чайн Че'малле. Солдаты Ве'Гат, на одном закованная в доспехи фигура, седло второго пусто. Они шли по сторонам одинокого конного летерийца; тот, казалось, пытается сформировать острие клина, проходящего первый окоп.

  "К'чайн Че'малле придется убивать с большим трудом, а Сестра Почтенная встретилась с целой армией этих тварей! Мы были слишком невнимательными. Мы были дураками, считая, что они лишены хитрости. Разве это не люди?

  Вижу, тебя, командир. И возьму тебя первым.

  Первый стоящий на коленях. Первый, готовый к казни".

  Он продолжал быстро спускаться к валам, ощущая, как внутри пробуждается садок.

  Внизу волшебство Летера затрещало серой волной, простираясь на позиции онагров. Тела исчезали в алом тумане. Разъярившись, Старательный потянулся, нашел горстку взводных магов. Одним словом раздавил им черепа.

  Сойдя к дорожной насыпи, он пересек ее и занял позицию над вторым ярусом. На расстоянии выстрела командир летерийцев въехал на край вала; Солдаты Ве'Гат расчищали путь широкими, сокрушительными взмахами алебард. Тела взлетали в воздух.

  - ВИЖУ ТЕБЯ! - заревел Старательный.

  ***   

  Брюс Беддикт ощутил, что конь падает, вытащил ноги из стремян, изогнулся, чтобы не оказаться под телом животного. В грудь коня глубоко впилась массивная стрела. Он приземлился на полусогнутые ноги, выхватил запятнанный кровью меч.

  В траншее снизу кишела пехота Колансе, пики торчали вверх, ожидая нападения его группы. По сторонам принца Солдаты Ве'Гат отбивали атаки, яростно расширяя прогалину во вражеских рядах.

  Едва он успел выпрямиться, три брошенных клинка кулаками ударили по латам - и тут же он оказался под иным натиском. Форкрул Ассейл нашел его. "Наконец. Ты увидел. Ты увидел меня и захотел взять первым. О, дружище, очень рад встрече".

  Он встал под обстрелом, поднял голову и встретил взор Чистого.

  - Вижу тебя! На колени! ПОКОРИСЬ МОЕЙ ВОЛЕ!

  - Ты меня видишь? Скажи, Ассейл, кого же ты видишь?

  - Я буду повелевать тобой - я возьму все, что в тебе есть...

  Брюс Беддикт, Королевский Поборник и принц Летера, широко простер руки и улыбнулся. - Тогда бери.

  Из его души, из глубинного, лишенного света мира осадков и ломаных костей пришло шевеление, внезапно набухли темные тучи - и в этом мальстриме были... имена. Ливень, ураган. - Саэден Тар, Лорд-Защитник Семии, Харавезен от Речного Народа, И'трюн Дре Гора Глаз, Жена в Небе над Эреститиданом, Благой Хайлер Двурог из Элананеса, Харастал Нех Эру, Солнценосец и Податель Урожая в долине Санефала, Итковас Владыка Ужаса от гнезда Этилас Коласских К'чайн Че'малле... - Имена являлись неостановимо, протекая через разум Брюса Беддикта одно за другим. - Тра Фелор от Двуречья, Сеятель Весны среди Граланов. Адест Лик Луны над Корсоне...

  Все забытые боги, каждое имя прошептано, влилось в тугой поток садка Форкрул Ассейла - в ужасную силу его голоса, всей магии слов. Брюс ощущал, как части его сущности отрываются, плывут и тонут в водовороте.

  Этого не остановить. Чистый нашел его именно так, как желалось Брюсу - когда он выехал перед армией, когда он сражался бок о бок с К'чайн Че'малле, неся необузданное истребление. "Найди меня", молился он. "Найди меня - я жду. Найди меня!"

  Едва садок стал ураганом, соединившим принца и Ассейла, способа остановиться не осталось. Сила питает силу, горючим служит справедливость. "Пусть о них узнают. Обо всех забытых богах. Обо всех ушедших эпохах, обо всех потерянных тайнах. Пусть не кончается поток подъемов и падений, грез и отчаяния, любви и отречений.

  Они заслужили звучания. Еще раз. В последний раз.

  Бери их, бери меня. Ты с силой слов, я с силой имен. Без меня твои слова - ничто.

  Приходи, давай пожрем друг друга".

  Теперь он мог видеть Чистого с внезапной ясностью, высокого ветхого мужа, одна рука выставлена, палец указывает на Брюса... но Ассейл неподвижен, примерз к месту... нет... Глаз Брюса широко раскрылись. Он крошится! Лицо стало распяленной маской, тонкой на уродливых костях черепа. Его глаза плачут алым, его рот открыт, губы растянулись, челюсть ушла вниз - как будто имена льются Чистому в горло, как будто он тонет в их потоке.

  Душа самого Брюса разрывалась на части. Мир, долина, битва - все уплывало вдаль. Теперь он ощущал давление моря, ноги по щиколотку погрузились в ил, течение летит, срывая плоть с костей души. Но ему еще есть что отдать.

  Облака осадков клубились и росли вокруг - он терял возможность видеть - что-то ослепляло душу, что-то новое и неожиданное.

  "И что же? Я почти с ним покончил - нет, имена не прекратятся, они никогда не прекратятся, и когда замолкнет мой голос, будет иной. Однажды. Чтобы хранить то, что иначе будет потеряно. А для тебя, Форкрул Ассейл, я припас последнее имя - то, которое пожнет жизнь твою, унесет тебя во тьму.

  Это имя вашего бога, Форкрул Ассейл. Вы думали, оно забыто.

  Но я помню. Я помню всех".

  Ослепший, оглушенный непонятным ревом, чувствующий, как отрываются остатки души, Брюс Беддикт улыбнулся и вымолвил последнее имя. Имя убитого бога Форкрул Ассейлов.

  Услышал вопль Чистого, когда сила имени схватила его, крепко стиснула. Ибо этот бог, в отличие от прочих, не явился лишенным своего народа. Сила бога втекла в душу его сына.

  "Не годится бросать богов ваших, ибо, когда они возвращаются - всегда неожиданно - то исполнены мести".

  Поток вырвал его из ила, понес в темноту столь полную, столь абсолютную, что он понял: это сама Бездна.

  "Я спас свой народ, своих славных солдат - пусть сражаются. Пусть дышат, забирая и отдавая воздух, меру жизни. Я поступил как принц - Теол, гордись мной. Араникт, не проклинай меня".

  Печаль веков сомкнулась. Это река, из которой нет возврата. "Не горюйте. Всем нам суждено прийти сюда.

  Друзья мои, пора прощаться..."

  Невозможно, но он ощутил руки, сомкнувшиеся на плечах, твердые словно железо. И резкий голос прошипел в ухо: - Не так быстро.

  ***  

  Финт держалась рядом с Араникт. Атри-Цеда стояла, склонив голову и вытянув руки - но предплечья исчезали в клубящейся серо-бурой туче, по локтям текла вода. Воздух стал затхлым, несло густой вонью морских отмелей.

  Финт видела вздувшиеся вены на шее Араникт, видела напряженные мышцы плеч. Атри-Цеду медленно затягивало туда - то, что было внутри вихрящейся тучи, пыталось затащить ее в свою пасть.

  Справа Чудная Наперстянка, упав на колени, непрерывно вопила.

  Они видели Брюса Беддикта на нижней земляной насыпи - видели, как из почвы вокруг него вставали длинные камни, расталкивая гравий и камни, почти черные от слизи и грязи. Видели, как распадались доспехи и одежда принца, как по бледной коже поползли темные пятна - татуировки, руны - появляясь, лишь чтобы сорваться и бешено закружиться, а потом полететь, ударяя Форкрул Ассейла.

  А затем Брюс Беддикт, словно в вихре, исчез в густом, непроницаемом для взора сумраке. Сумрак растекался, поглощая громадные менгиры.

  Араникт начала кричать - ее затягивало внутрь. Финт вдруг сообразила: "Она его держит. Она держит принца! Боги подлые..."

  Финт поплелась было к Атри-Цеде - но что-то стало сопротивляться, давя с чудовищной силой, обдавая леденящим холодом - она отлетела, упала, задыхаясь и сплевывая кровь. Стоя на четвереньках, подняла голову.

  Руки Араникт почти исчезли в туче. Теперь Финт различила слова в ее криках. - Маэл! Чтобы тебя! Помоги!

  Финт подползла к Наперстянке. - Хватит визга, ведьма! Погляди на меня! Ну, гляди сюда!

  Однако уставившиеся на нее глаза были глазами сумасшедшей. - Я не могу помочь! Сама не видишь? Она зашла слишком далеко - слишком далеко - почему она еще жива? Невозможно! - Наперстянка отстранилась и поползла как краб. - Он потерян! Навек потерян!

  Финт пялилась на ведьму, пока слова медленно проникали в душу. "Это же нечестно. Не для такой любви... нет! Вы не смеете его забирать, не смеете убивать!" - Чудная! Что я могу сделать? Чем помочь? Скажи!

  - Ничем!

  "Так иди к Худу".

  Она развернулась, встала, вытаскивая кинжал. "Маэл - Старший Бог... но Араникт должна понимать. Он не ответит на молитву, не на такую молитву. Я не буду стоять и смотреть, как умирает любовь. Не буду". - Лезвие прочертило влажную полоску вдоль левой руки; потом, перехватив нож левой ладонью, она глубоко порезала правую руку. Заставила себя брести к Араникт.

  "Маэл - возьми мою кровь в приношение. Возьми, поганец!"

  Давление пыталось изгнать ее, но Финт надавила сильнее - и провалилась, захлебываясь, неспособная дышать, содрогаясь от смертного холода - она видела, что кровь ее клубится, как в воде, уходит по течению - так много крови... Она почти не различала Араникт.

  Финт отчаянно пробиралась вперед. Кости трещали. Она вытянула руки и обняла Атри-Цеду.

  "Маэл.... даже не вздумай... даже не вздумай сказать, что этого мало".

  ***   

  Чудная Наперстянка, не веря себе, смотрела, как Финт старается схватить Араникт. Ее кровь стала густой клубящейся тучей, уплывающей прочь, в темный водоворот. Казалось, это будет длиться вечно.

  Кто-то схватил ведьму - сильные руки сомкнулись, поднимая ее над землей. Она изогнулась, чтобы посмотреть.

  Лицо Амбы Бревна было почти неузнаваемым. - Это плохая магия, - сказал он.

  - Спаси Финт! Спаси ее!

  Но мужчина покачал головой: - Никому там не выжить.

  - Спаси ее, Амба! Ради моей любви, спаси!

  Лоб его наморщился сильнее, веки задрожали. Он уставился ей в глаза. - Чего?

  - Хочешь меня? Я твоя, черт - только спаси Финт!

  Бревно швырнул ее, темнея лицом. - С тобой никакой радости! Не хочу, ведьма! Даже видеть тебя не хочу!

  Наперстянка посмотрела снизу вверх и зарычала. - Я буду гнать тебя, Амба! Буду охотиться, куда б ты ни шел! Год за годом буду тебя гнать, клянусь! Некуда бежать, понял? Некуда!

  - Ненавижу!

  - Если куда и можно сбежать - так ТУДА! - И она указала на клубящееся облако крови, совсем скрывшее Финт и Араникт.

  Амба заревел как дикий зверь, развернулся и тяжело затопал ногами - вбегая прямиком в багряное облако.

  Наперстянка упала на спину. "Боги подлые, он такой тупой!"

  ***  

  - Держись, любимая, - прошептал голос над ухом Финт. - Иные законы нелегко преодолеть даже Старшим Богам. Но он пытается!

  Финт ощущала, как уходит жизнь. Она лежала на ногах Араникт, и ноги казались слитками льда. Глаза открыты? Все, что она видит - красноту собственной крови. - Полуша, ты?

  - Всегда знала, что в тебе есть романтическая струнка. Как здорово!

  - Умираю.

  - Похоже. Сожалеешь о моменте безумия?

  Финт покачала головой - или попыталась покачать. - Только если мне не удалось.

  - Ну, часто ли мы сожалеем об успехах?

  - Отстань, Полуша. У меня только надежда и осталась.

  - Ты в воде, дура. Останешься еще - наверняка истечешь кровью. Да, хотелось бы тебе помочь - хотелось бы вам обеим помочь. Но я привидение. Гм, даже меньше. Я могу быть всего лишь голосом в твоей голове, Финт, рожденным от какого-то нелепого, ненужного чувства вины.

  - Ох, спасибо.

  Нога ударила ее в висок, чуть не оглоушив; она слабо задергалась, когда руки прошлись по телу, на миг схватившись за грудь, уйдя вниз - и тут же вернувшись, чтобы сжать титьку снова.

  Кто-то резко вытащил ее из мутных осадков, забросил на костлявое плечо. Она ощутила, как вытянутая рука касается бедра, пальцы гладят колено.

  Низкое ворчание, казалось, пронизало все тело Финт. Она почувствовала, как незнакомец поскользнулся, словно затянутый неодолимым течением - а потом подошвы встали тверже и - невозможно! - он пошел против потока. Один шаг, затем второй. И еще...

  ***  

  Амба Бревно появился из багряного облака; на плече висела Финт. Ее рука была вытянута назад. Наперстянка видела, как болотник напрягся, сильно склонился вперед - и Араникт показалась из облака. Ее тащили за воротник; за ней выпало обнаженное тело Брюса Беддикта.

  Облако взорвалось, распавшись потоками ледяной воды.

  Все четверо рухнули на землю. Финт подкатилась почти под ноги ведьме. Наперстянка посмотрела на кровь, все еще обильно текущую из ран на запястьях, и тут же сжала их ладонями. Исцеляющие заклинания вырвались испуганным вздохом.

  К ним сбегались солдаты. В воздухе звучали крики.

  Руки Наперстянки туже сдавили раны, хотя... под ладонями были уже рубцы. Пощупали пульс. "Да, есть, я чувствую. Вот так финт..." Она вдруг хихикнула - от облегчения. Дурацкие шуточки не для нее. Она же приличная женщина. Наперстянка скривилась, глядя на рубцы. "Погодите, откуда у меня ТАКАЯ сила?"

  Амба Бревно неподвижно лежал на илистой почве. За ним солдаты окружили Араникт, а та склонилась над принцем и баюкала его голову в руках.

  Потом Наперстянка уловила промельк движения - Брюс попытался скинуть плащ, который кто-то на него опустил.

  "Поверить не могу".

  Финт зашевелилась, стеная. Открыла глаза, вначале словно слепые, но потом сумела сосредоточить взор на ведьме. И медленно наморщила лоб. - Я не мертвая?

  - Нет. Я тебя исцелила. Атри-Цеда тоже выбралась. Как и принц. Твоя кровь купила проход - хотя как разбавленная моча, которую ты считаешь кровью, могла ублажить Старшего Бога, не могу понять.

  - Что... как? Кто спас? Кто смог нас вытащить?

  От простертого Амбы внезапно донесся кашель.

  Чудная Наперстянка покачала головой. - Единственный кто мог, Финт. Идиот из болотищ Черного Пса.

  ***   

  Дюжина менгиров, вылезших из насыпей вокруг Брюса Беддикта, разрушила укрепления на шестьдесят шагов, сбив сражающихся солдат с ног; тела валились в окопы, пока огромные курганы земли и камней росли, погребая людей заживо.

  Ве'Гат под Грибом решил спастись от этого хаоса, скакнув вперед, через широкую траншею, и приземлился рядом с Форкрул Ассейлом. К'чайн Че'малле давно потерял алебарду и орудовал двусторонней секирой и мечом-фальшионом.

  Ассейл стоял откинув голову - лицо искажено агонией, глаза закрыты, а рот широко распахнут. Он как будто не слышал приближения Солдата. Два гулких прыжка - и фальшион опустился, отделяя плечо неподвижного Ассейла от шеи и туловища. Лезвие прошло сквозь грудную клетку, появившись внизу вместе с ливнем костных осколков.

  Второй Ве'Гат последовал за собратом и оказался слева. Почти сразу после удара первого Солдата тяжелый топор врезался в висок Ассейла, вызвав настоящий взрыв. Полетели кости и ошметки мозга.

  Форкрул Ассейл рухнул грудой.

  Пока Гриб пытался развернуть зверя, просвистели две массивные стрелы, едва миновав голову Ве"Гат, и вошли в бок второму Солдату. От удара рептилия покачнулась и упала, дергая задними лапами.

  - Назад! В сторону!

  К'чайн Че'малле рванулся, мчась вдоль линии окопов - пятнадцать, двадцать шагов - а потом развернулся, прыгая в первую траншею, в гущу воинов Колансе. Молотя оружием, он прорубал поперек усеянную плотью тропу.

  Лезвия пик касались доспехов, окруживших ноги и поясницу Гриба... Но тут же они с Солдатом вылезли на внешнюю сторону, перескочив обвалившуюся насыпь.

  Гриб озирался в поисках принца - любого офицера - но повсюду царил хаос.

  Брюс погиб? Узнать нет возможности.

  Но Гриб видел: летерийские солдаты поднимают головы, следят за его гулким продвижением вдоль воюющих сил - видят, как Ве'Гат сметает нападающих с пути широкими взмахами острого оружия.

  "Они на меня смотрят.

  Но я ничего не знаю.

  Дурак! Всю жизнь на войне! Смотри лучше, решай, что можно сделать!" Разворачиваясь в седле, он оглядел склон слева, прищурился, видя череду укрепленных фортов, видя солдат, спускающихся с более высоких позиций.

  Но между ними и летерийцами... "четыре траншеи. Нет, невозможно. Мы потеряли треть армии в первой!"

  Гриб снова повернулся к солдатам Летера. - Отступать! - крикнул он. - Приказ принца, отступать!

  Увидел, как по всей линии солдаты отходят, закрываясь щитами. Многие тащили раненых товарищей.

  Еще одна стрела просвистела слишком близко. Гриб выругался и пнул Солдата в бока: - Вниз по склону - вдоль фронта - убери оружие, найди нам щиты! А еще лучше подбери раненых, как можно больше!

  Зверь скользнул по склону, выпрямился и, пригибаясь на уровень насыпи, начал пробираться через груды тел.

  Гриб взирал на ужасное побоище. "Помню стену и человека и всех, что пали вокруг него - он дрался и дрался, пока его не одолели, не повалили. Потом был крест и его приколотили и вороны кружились, кричали и падали с неба.

  Помню старика на коне, он протянул руки и подобрал меня - и как он оглянулся у ворот, словно мог увидеть весь пройденный путь - кровавую дорогу, на которой я родился, на которой жил.

  Помню этот мир. Никакого иного.

  Храбрые солдаты, я ваш. Всегда был ваш".

  ***   

  Контратака коланцев, находившихся в двух верхних ярусах, встретила наступающих легионеров Эвертина и Сафинанда лавиной стальной ярости. Прокатившись по холму, по широким наклонным проходам между окопами, они врезались в силы Болкандо, словно ураган бронированных кулаков. При всей дикарской ярости сафиев, они были плохо вооружены против панцирной пехоты; солдаты Эвертина не могли сформировать ровную стену щитов, раз воины Сафинанда оказались среди них.

  Первые шеренги были ошеломлены, оттеснены; весь строй Болкандо подался назад, снова сдав вторую насыпь, потом первые окопы и, наконец, уйдя за первую насыпь. Враг воспользовался силой напора, отгоняя Легион все дальше.

  Сафиев к тому времени почти не осталось. Коланцы, спустившись на ровную почву, ринулись вперед - только чтобы столкнуться с легионерами. С твердой железной стеной. Столкновение подняло в воздух щиты, оружие и даже тела; от силы удара оба строя отпрянули, но тут же сомкнулись вновь в яростной битве.

  Королева Абрасталь, все еще на коне, с кровавым мечом и щитом, вывела скакуна из передних рядов. Морда зверя покрылась кровью - он бешено укусил кого-то в лицо, обрезавшись о края забрала, из-под маски при каждом движении текли алые струйки. Однако она ощущала стук его сердца и знала: никогда еще конь не чувствовал себя таким живым, чем в этот миг. Было невозможно не усмехнуться свирепой радости животного, на котором она скачет. Невозможно не разделить его чувств.

  Но... наступил критический момент. Глядя на запад, она видела отступающих летерийцев, хотя залпы их онагров не встречали ответа.

  Чистый сделал всё, как она ожидала - пытается сломить ее силы, лишить летерийцев надежды дойти до Шпиля, блокировать долину. Но это получится, только если он сможет обратить в бегство Эвертинский Легион.

  Она быстро поскакала в задние ряды легиона.

  Все еще стоящие в резерве Баграсты готовили оружие; Абрасталь заметила вождя Спакса - он встал на груду припасов и пытался различить, что творится впереди, в гуще боя. Услышав топот копыт, он обернулся.

  Она остановилась рядом.

  - Я никогда еще не плавал по морю крови, Огневласка. Каково это?

  Королева опустила взгляд, увидев, что вся покрыта запекшейся кровью. Потрясла мечом. - Быстро ли продвигается Напасть?

  - Отличный рывок, быстры почти как банда Белолицых в набеге. Если у них силенки еще остались, скоро будут на позиции - но, Высочество, видишь, как много туда сбегается? - Он покачал головой.

  - Они смогут их хотя бы задержать?

  Боевой Вождь пожал плечами: - Думаю, всё зависит от почвы под ногами. Если придется держать широкий фронт... нет, они врага едва ли замедлят.

  Абрасталь неслышно выругалась и развернула скакуна. Кивнула после короткого, яростного раздумья: - Хорошо. Вождь, бери воинов и Тартеналов, спешно иди на помощь Напасти. Сделай все, что сможешь, понятно?

  - Посылаешь нас на смерть, Высочество.

  - Да. - Она оскалилась. - Я показываю монету, ты показываешь любовь.

  - Я не жалуюсь, просто говорю.

  - Мы вас заслоним.

  - Высочество, вам не сдержать контратаки. Мы же видим.

  - Мы заслоним вас насколько потребуется, - твердо сказала Абрасталь. - Давай собирайся, Боевой Вождь.

  - Если больше не свидимся, Огневласка, я хочу сказать... - Спакс спрыгнул с груды припасов, - что успел обрюхатить твою дочку.

  - Боги подлые!

  - Ты многие годы будешь растить недоноска - узнаешь, что он мой, по глазам.

  - Иди отсюда, во имя Странника!

  Спакс со смехом поднял секиру, взмахнул над головой.

  Белые Лица, как один, ринулись бежать - на восток.

  Впечатленная против своей воли, Абрасталь на миг замолчала.

  Спакс проследил, куда она глядит. - Да, мы живем ради этого. Оставим о себе хорошую память, Огневласка, будь уверена. - Он поднял глаза. - Пойте о нас песни. Не забудь сказать придворным поэтам, что Гилк пишется с одной К.

  Она нахмурилась. - А как еще, дурак?

  - Всего хорошего, моя королева, - сказал Спакс с поклоном и отвернулся.

  Когда он отбежал на дюжину шагов, Абрасталь крикнула: - Спакс!

  Вождь оглянулся.

  - Мальчик или девочка, назову в твою честь, будь уверен - но на другой почет не рассчитывай!

  Улыбнувшись, Баргаст потряс оружием и двинулся дальше.

  Она видела, что Тартеналы увязались за массой Белых Лиц. Потом отвернулась, осматривая свой легион.

  Да, их явно теснят - этих коланских латников не назовешь неженками. Абрасталь перехватила меч, натянула поводья. "Оставим о себе славную память".

  Но не успела она послать коня вскачь, как с грохотом подъехал всадник. - Ваше...

  Абрасталь поразилась. Проклятый летериец! - Долгий был путь. Какие новости?

  Гонец - улан Синей Розы - отдал честь. - Поздравления от Принца, Ваше Высочество...

  - Поздравления!? Боги меня... простите, продолжайте.

  - Ваше Высочество, Чистый Форкрул Ассейл мертв. У власти остаются лишь полукровки. Принц извещает, что отводит силы от позиций Колансе. Он приказал рыть укрытия вдоль линии онагров и отсылает треть сил вам на усиление...

  - Простите, треть?

  Летериец кивнул. - Принц просил сообщить, что сам едет на ваши позиции.

  Абрасталь оглянулась, ругнулась. - Чуть отдохните, господин, и скорее скачите к Принцу Брюсу. Скажите, что лучше поторапливаться.

  Однако гонец не желал отдыхать. Он развернул усталого коня и пустился в галоп.

  "Черт, эти уланы умеют ездить. И черт тебя дери, юноша - если мы выживем, я устрою тебе такую езду, что не забудешь".

  Абрасталь вздохнула и заставила себя собраться. Тихо зарычав, пнула бока коня. - Мой штандарт вперед! А ну, двинулись за вашей проклятой королевой!

  ***   

  Кто-то нашел для принца одежду и доспехи. Он вместе с Араникт стоял на возвышении и следил, как войска окапываются вдоль линии онагров. Солдаты таскали носилки с ранеными в тыл, другие искали на поле годное оружие. За всем наблюдал совсем молодой человек на К'чайн Че'малле.

  Брюс еще пытался обрести самоконтроль - не зная, как Араникт удалось его спасти, как сама она пережила спуск в лишенный жизни садок. В полуобморочном состоянии он уловил обрывки разговоров: похоже, трое иноземцев - Финт, Чудная Наперстянка и Амба Бревно - приложили руки к его воскрешению. А потом он услышал имя Маэла.

  "Старик, мы так много тебе задолжали. Почему мы, Беддикты, так тебе дороги? Но... не ради меня ты всё делал, верно? Ради Теола. Избранного смертного, того, о ком ты печешься как о сыне.

  Что же, уверяю: я не в обиде".

  Кто-то принес шлем; он взял его с признательным кивком. Надел, застегнул.

  Приблизился офицер: - Господин, мы нашли вам коня - войскам будет полезно увидеть вас как можно скорее.

  Брюс покачал головой: - Наш малазанский гость управляется не хуже, лейтенант.

  - Он отдает приказы именем принца, господин!

  - Разумно, учитывая обстоятельства. Пусть он молод, но на спине такого ящера вполне сходит за командира. Отныне рассматривайте его как моего заместителя. Передать всем офицерам.

  - Да, господин.

  Брюс оглянулся на приведенного коня.

  Араникт сказала: - И все же, любимый, им будет полезно тебя увидеть.

  - Меня так и искушает поставить Гриба во главе сил поддержки. - Она подошла ближе, но он остановил ее движением руки. - Я не оправился. Возможно, я упаду с коня, вместо того чтобы восседать на нем. О, я сяду, и пока зверь не пошевелился, буду воплощать собою вдохновение. - Тут Брюс поглядел на имперский штандарт и поморщился: - Пока никто не станет приглядываться. - Араникт... я счастлив, что ты дралась за меня, - произнес он, беря ее за руку.

  - Это все Маэл. И кровь Финт. И без Амбы Бревна мы не справились бы.

  - Ты перестанешь меня уважать, если я останусь здесь, командуя работами?

  - Брюс, я охотно связала бы тебя, чтобы оставить здесь. Рядом с собой. Мы тебя спасали не чтобы ты пал жертвой случайной стрелы. Нет, ты останешься рассылать приказы, а остальным займутся другие.

  Он улыбнулся: - Ты начала выказывать упрямый характер, Атри-Цеда.

  - Идиот. - Она зажгла палочку ржавого листа. - Это ты только начал замечать... Вот что делает таким опасным первый прилив любви. Если начинаешь видеть с полной ясностью - уже слишком поздно.

  Он с улыбкой взял поводья, поставил ногу в стремя и неловко, с тихим стоном влез в седло.

  Со всех сторон раздались приветствующие его голоса. Состроив гримасу, Брюс выпрямился и поднял руку. Шум удвоился.

  Он видел, что Гриб едет к ним, вверх по склону. Мальчик уже не выглядел мальчиком. Он был забрызган высыхающей кровью, где-то раздобыл уланское копье, железный наконечник которого тоже недавно омылся в крови.

  - Принц Брюс - я не знал, что... я хотел...

  - Нельзя терять времени, - оборвал его Брюс. - Ставлю вас на командование силами поддержки. Они почти собраны... фактически... - он поглядел на запад, - им пора встряхнуться и начать марш - Болкандо отступает. Ведите их, командор, и действуйте быстро.

  Гриб отдал честь. - Сэр, когда мы приблизимся, я выеду вперед.

  - Неужели кто-то мог ожидать иного? Только не давайте себя убить.

  Кивнув, малазанский юнец ударил своего Ве"Гат пятками по бокам. Огромный зверь развернулся и побежал.

  ***   

  Финт смотрела на обороняющихся, следила, как они перегруппировываются, стягивают подкрепления с верхних ярусов. - Готовятся прорвать осаду, - пробурчала она. - Хотят напасть на нас.

  Чудная Наперстянка глянула туда же. - Что? Зачем бы это?

  - Потому что большинство наших уходит на восток, в долину - а им нельзя пускать нас вслед за своими силами. Им нужно стереть и летерийцев, и болкандийцев.

  Взгляд ведьмы скользил по наспех сооруженным укреплениям войск Летера. - Мы в сильном меньшинстве.

  - А ты только сейчас увидела? Атака дорого стоит - мы готовы перевернуть столы, а им это не нравится.

  - Только полукровки заставляют их драться, - едва слышно сказала Наперстянка.

  - Что? Что ты говоришь?

  - Эти полукровки питаются из проклятого садка, чтобы склонить коланцев под свою волю. Сомневаюсь, что без этого они будут драться стойко.

  - Раньше сказать нельзя было! - Финт заозиралась, увидела принца на коне в двадцати шагах. Он сидел спиной к ним, наблюдая за уходом рот поддержки. Финт сделала шаг, пошатнулась, но сумела не упасть. Голова кружилась. - Что со мной не так?

  - Кровопотеря, - прошипела Наперстянка.

  Разочарованно шипя, Финт все же пошла - медленно - к Брюсу Беддикту. "Найдите проклятых полукровок. Нацельте пару онагров. Порвите их в клочья. Битве конец". - Принц Брюс! На одно словечко, Ваше...

  ***   

  Восхождение по краю долины на бегу, в полном вооружении заставило воинов Напасти спотыкаться еще до того, как они оказались наверху. Синдекан - сердце тяжело колотилось в груди - оторвался от остальных и замер, изучая местность.

  "Дерьмо. Сплошное дерьмо".

   В сорока шагах виднелась идущая параллельно долине дорожная насыпь; ее уступчатый склон был покрыт гладкими валунами. Идти к ней пришлось бы по полю, года два как не паханому. Справа, в сотне шагов, была группа строений - дом фермера окнами к полю, почтовые конюшни и гостиница.

  Синдекан зашагал, устало глядя на крутой край дороги. Оказавшись там, вложил меч в ножны и полез наверх.

  За дорогой тянулись на треть лиги пустые поля, пересекаемые ветрозащитными стенами, как будто хаотически расположенными заплатами. - Так лучше, - пробурчал он.

  Никакая армия не захочет идти здесь - стены станут преградой, ведь почти все они высотой в рост человека. Напасть сможет разбиться на полукогорты и удерживать одну стену за другой. Пока коланцы прорываются, битва за Шпиль будет давно выиграна.

  "Но остается сама дорога и ближнее поле. Достаточно узко. Где же расположить узел обороны? На дороге или на поле? А как насчет адского каменного склона? Ни за какие деньги не стал бы его защищать. Попытка его пройти станет для них кошмаром, но не слишком долгим. Тогда поставлю когорты в пяти шагах от края, пусть ожидают. Мы запрем их как в бутылке, не давая литься по сторонам. Сработает. Должно сработать".

  Упершись руками в бедра, он оглянулся на солдат Серых Шлемов. Запыхались, почти все согнулись или стоят на коленях, дыша словно карпы на берегу.

  Он указал на здания: - Раненых туда. Лекари, спешите. Остальные выпейте остатки воды, если еще не выпили. Перекусите, пока можно. Мы будем удерживать дорогу и эту сторону. Почти все. Хочу, чтобы две когорты перешли на ту сторону и помешали им прорваться. Если полезут, заставьте их заплатить, братья и сестры. Ну, марш к зданиям, строиться за двадцать шагов.

  Ни одного упрека. Напасть подобралась и двинулась вдоль неровного, усеянного сорняками поля.

  Развернувшись, Синдекан поглядел на дорогу. Что это, блеск наконечников?

  Он сверкнул глазами на солдат. - Шагай бодрее! Враг замечен на дороге! "Да сохранят нас сегодня Волки!"

  ***   

  Высший водраз Фестиан подал знак, увидел, как колонны сходят с дороги, разбиваясь перед разгороженными полями. Разведка с пиками ринулась вперед, удостоверяясь, что ворота проходимы.

  В семи сотнях шагов по дороге видна треклятая Напасть. Ее огороженные поля не волнуют.

  Фестиан был намерен яростно сойтись с Серыми Шлемами, давя силой пятнадцати тысяч коланской тяжелой пехоты, а потом послать восемь тысяч в обход, чтобы вышли на дорогу за спинами врага. Вначале они сокрушат противника на самой дороге, потом погонят к югу, через узкое поле, к краю долины - где вместо отступления их ждет гибельный спуск по опасным откосам.

  Он был намерен сделать работу быстро.

  В отдалении видна была верхняя треть Шпиля. Ниже весь уступчатый перешеек затянут клубами пыли или дыма. Зрелище это его напугало.

  "А теперь Брат Старательный мертв. Пойман в некую гнусную магическую западню. Все выпало на вашу долю, Сестра Почтенная. Но мы победим. Правосудие - меч несравненный. Молю, Сестра, держитесь. Мы идем".

  ***   

  Гиллимада замедлила шаги, чтобы быть наравне с Боевым Вождем. Он смотрел на громадную женщину, с трудом дыша.

  - Я послала разведчиков на дорогу - там солдаты.

  Спакс кивнул, не в силах разговаривать. Он не мог и вспомнить, когда в последний раз водил набеги; воины топали позади со всей дьявольской легкостью молодых, его же ноги подламывались, в боку саднило, пот разъедал укус на члене, оставленный прошлой ночью дочкой Абрастали. Она пыталась его оторвать зубами в гневе и разочаровании, узнав, что беременна - а он-то тут почти ни при чем! Простое невезение, что его чемпион оказался ближайшей штукой, на которую излился весь гнев и так далее.

  - Мы могли бы напасть, - предложила Тартеналка громовым голосом. - Сюрприз!

  - Мож... можем мы их обогнать?

  - Тартеналы могут, но не вы. Они используют дорогу. Там дорога. Моя разведка видела ее и солдат. Бегущих.

  - Твоя разведка видела... видела... Напасть?

  - Нет. Солдаты Колансе! На дороге. Бегущие.

  "Ох, проклятые боги-Баргасты, я завяз в вашей тине? Очень похоже! Причем вместе с безмозглой деревенской клушей!" - Деревья давно валила, женщина?

  - Чего? Нет тут деревьев! Я о них голову бы ударяла. Рада, что нет деревьев! - Она зычно захохотала, потрясла головой. - Ваш язык, он такой неуклюжий! - Резко вздохнула, и потекла струя звуков, которые Спакс никогда не счел бы свойственными Теблорам.

  - Что это было? - спросил он, когда она закончила.

  - Я делаю поэтичные песни на родном языке. Я тем и знаменита, ха, ха!

  - Могла бы перевести?

  - Нет. Бесполезно. У вас одно слово на одну мысль. У нас много мыслей на одно слово! Вы все говорите слишком медленно и нам приходится замедляться, и мы устаем от вас, людишек!

  Спакс вздохнул, потряс головой: - Прямо сейчас ни одного слова, совсем ни одного!

  - Тебя понести?

  "О, и посмотреть, как я справлюсь перед лицом всех своих воинов! Они умрут от смеха, врагу никакие мечи и пики не нужны!" - Даже не трогай! - зарычал он.

  - Ха, ха, ха!

  ***   

  Коланцы не тратили зря времени, они потекли с дороги, чтобы встать на поле против Напасти. Едва сомкнув щиты и выхватив мечи, они двинулись, равняя шаг по оставшимся на насыпи.

  Синдекан стоял во втором ряду. Ему страстно хотелось оказаться рядом с товарищами-лекарями, в домах, но он же командует, место его здесь - с братьями и сестрами.

  Они все еще задыхаются, ноги подкашиваются - он знает признаки переутомления мышц. Времени полностью восстановиться нет."Дело будет неприятное".

  Коланцы подошли на шесть шагов и ринулись в бой.

  ***  

  Гиллимада снова отстала от своих. - Там дерутся!

  - Ради милостей Худа, Теблора - мы медленные, но не глухие!

  - Нам идти к ним?

  - Если только хочешь драться на чертовом склоне! Нет, мы пройдем дальше заварухи, влезем за Напастью и двинемся туда.

  - Но я хочу убивать полукровок!

  - Может, тебе выпадет случай...

  - Нет! Хочу убивать прямо сейчас! Это важно!

  - Отлично! Ты поведешь контратаку, едва окажемся наверху. Лады?

  Гиллимада широко улыбнулась. Зубы у нее были ровные и белоснежные. - И срубим все деревья, какие увидим!

  Он сверкнул глазами, но лишь в спину - она уже убежала вперед. Сердце готово было разорваться, он гадал, не случится ли это в миг боя - внезапное сжатие в груди или что еще там бывает. Он был уверен: это больно. Очень.

  Поглядев на склон слева, Спакс заметил летящую пыль - а потом блеск копий или пик, или даже мечей. Впереди Теблора издала вопль; Спакс прищурился, видя падающие тела, оружие, молотящие руки и ноги.

  - Дальше! Дальше!

  Воины напирали сзади. Спакс зарычал : - Обходите меня, чтоб вас! Догоню!

  Они полились по сторонам, лязгая доспехами и выхваченным оружием.

  "Люблю вас, дурачье, всех вас".

  Еще сорок тяжких шагов, еще десять, пять - поглядев вверх, он увидел, как Баргасты карабкаются вслед Теблорам по обрывистому краю долины. Многие хватались руками. А еще выше солдаты Напасти падают, опрокидываемые вражьими ударами - спотыкаются, катятся, сбивая его воинов.

  "Боги прокляните всё!"

  - Лезьте! Наверх!

  Он видел: Теблоры наверху, переваливаются и пропадают с глаз, взмахивая оружием. А затем за ними появляются первые гилки - доспехи серы от пыли, на белых лицах потеки грязного пота.

  Спакс добрался до подножия и полез вверх. Ноги почти онемели. Ссадины на коленях и лодыжках ревели от боли. Он выкашливал пыль. Его чуть не сбил катящийся труп - Серый Шлем, почти все лицо срублено. Он полез дальше.

  "Не будет конца проклятому склону!?"

  И тут рука протянулась, схватив его запястье и вытащив Спакса на ровное место.

  Они были среди строений фермы - солдаты Колансе повсюду, лезут с дороги, оттесняя группы Напасти к краю обрыва.

  Первый же взгляд показал, что Серые Шлемы обойдены с флангов, и хотя сражаются с достойной своих богов яростью, но гибнут многими десятками. Его гилки врезались в давку, но тут же новые коланцы ринулись к ним, полностью окружая, а ведь единственный возможный путь отступления - крутой край долины!

  Темная злость закипела в Спаксе. Он шагнул, шатаясь, готовя оружие. "Мы проиграли, Огневласка. Да сгниют болотные боги в трясине самого Худа! Нужно было выходить раньше... нужно было идти с Напастью!"

  Теблоры сформировали плотное каре и давили врага, но даже этого было недостаточно.

  Спакс видел, что на дороге большие отряды армии Колансе просто идут на восток, не обращая внимания на яростную битву справа.

  "Мы их даже не задержали".

  - Отступаем! Баргасты! Напасть! Теблоры! Отступаем - вниз по склону! Назад, вниз!

  Вождь видел, как солдаты и воины отшатываются, разворачиваются и прыгают с обрыва, и сердце его покрывалось холодной золой. "Геслер, следи за флангом. Мы не смогли их сдержать. Просто не смогли".

  Поток отступающих, залитых кровью, отчаявшихся бойцов подхватил его. Они бежали вниз, прорывая в склоне извилистые тропки. Он не сопротивлялся. "Весь этот путь - ради этого? Мы могли сделать больше". Однако он знал, что любая попытка закрепиться обречена - коланцев попросту слишком много и дерутся они с бешенством демонов.

  Он потерял при спуске все оружие, и душа стонала, осознавая всю символичность этого. Задрав голову, Спакс поглядел на солнце.

  Был едва полдень.

  ***   

  В глубинах ночи ливень хлестал Даруджистан. Карса Орлонг вошел в город и встал, ожидая. Вода лилась по плечам. Напротив был храм, и клятва, данная очень давно, в дикой и честной юности, жгла плоть так яростно, что он уже ожидал увидеть поднимающийся над руками пар.

  Почти время.

  С заката он никого не видел на улицах, а в течение дня, пока он стоял на одном месте, люди текли мимо, не желая глядеть на него сколь-нибудь долго. Отряд городской стражи какое-то время околачивался рядом, нервничая, они почти окружили его, стоявшего опустив каменный меч, положив руки на обернутую кожей рукоять. Потом просто ушли.

  Он разозлился бы, если бы пришлось их убивать; нет сомнений, прозвучала бы тревога - новые стражники, новые убийства. Но мостовая отнюдь не завалена трупами, мощеная ширина проезда осталась свободной.

  Прикрыв глаза, он снова и снова возрождал отзвуки жизни, что весь ушедший день кипела перед ним. Удивлялся всем этим жизням: как редко люди встречаются меж собой взорами, словно толпа требует добровольной анонимности. Но ведь истина в ином: все эти люди едины, их преследуют одни и те же трудности, одни и те же страхи. Однако, похоже, каждый полон решимости выживать в одиночку, в крайнем случае вместе с немногими родичами и друзьями. Какое жалкое союзничество! Вероятно, каждый мнит себя особенным, мнит себя камнем, способным блокировать движение мельницы мира; но на деле как же мало тех, кто имеет право предъявлять претензии на поворотную важность своего существования.

  Да, Карса Орлонг в мире лишь один. Стоит здесь, напротив скромного храма с грязными стенами и выщербленными фризами, стоит здесь, и в руках его судьба мира.

  Он познал время цепей. Он жил в том гнилом бараке, сжимая кулаки против рабства, хотя многие видели в нем раба - слабого, безответного, принявшего свою участь... Снова вспомнились давешние горожане. Столь многие тянут цепи. Столь многие идут, согнувшись под их тяжестью. У многих руки туго сдавлены кандалами - а они верят, будто так и должно быть. Они потеют ради чужих интересов, они продали свои мышцы кому-то, объявляющему, будто он лучше их во всех отношениях. Год за годом, жизнь в порабощении.

  Таков обычай цивилизованных. Карсе он противен до глубины души.

  Кто же рабовладелец? Никто иной, как сонм жестоких идей. Никто иной, как ложный аргумент. Ловкость рук, тайная подмена ценностей, в которой всегда кто-то теряет, а кто-то выигрывает. Он слышал, как они торгуются, видел, как заключаются сделки - во всем была лишь иллюзия честности. Как будто это ритуал, всеми полагаемый необходимым, стальной, ставший крепче законов природы.

  Но в чем радость непрестанной борьбы за выживание? Где же подобающая хищному зверю вольность, сколько клыков нужно было вырвать, чтобы создать их драгоценную цивилизацию?

  Разумеется, не все тут изувечены, и в этом главный корень лжи. Голодные пасти, сочащиеся слюной зубы скрыты в прохладе дворцовых палат, в изобилующих фонтанами садах богачей - о, как эти немногие наслаждаются желанной вольностью. А меньший сброд шляется по улицам, выпучив глаза от зависти, желая увидеть хоть что-то.

   Сломанный и страдающий бог в цепях преследовал его. Оставлял на его пути оружие. Нашептывал всевозможные посулы. Он, одержимый смертной мукой, бросался по тысячам троп, лишь бы найти миг блаженного покоя.

  Теперь Карса понимает этого бога. Побывав в цепях, он сам познал ужас паники, животной жажды побега. Ни один человек или Тоблакай не должен испытывать таких страданий. Как и никакой бог.

  - Он не знает сострадания, ибо сострадание отнято у него. Не может знать любви, ибо ему отказано в любви. Но он познает боль, ибо лишь боль досталась ему в удел.

  Сострадание. Любовь. Не цивилизация принесла эти дары. Не в саду цивилизации дано процветать их росткам, хотя запертые в клетках могут думать иначе. Нет, пока что он видит: цивилизация - механизм, изобретенный безумцем. Какими бы добрыми не были его намерения, кончилось все порабощением благих даров, и ныне они одиноко гибнут в темном лабиринте.

  Механизм, клетка, и в ее хаосе рабы множатся словно мухи - пока весь мир не застонет от алчного аппетита.

  - Ты дал так много обетов, Карса Орлонг.

  Цивилизация - средство, позволяющее людям жить вместе, невзирая на взаимную ненависть. И если в некий миг любовь охватит общину - циники спустятся, словно жадные до поживы грифы, и небеса поблекнут, и миг пропадет навеки.

  - Клянусь сердцем! Карса Орлонг, слышишь меня? Клянусь сердцем!

  Моргнув, Карса поглядел вниз, увидев подползшего к ногам калеку. Ливень мочил его, вода бурлила и вихрилась; казалось, обращенное кверху лицо истекает слезами всего мира.

  - Значит, пора? - спросил Карса.

  - Ты убьешь всё это?

  Тоблакай оскалил зубы. - Если смогу.

  - Оно попросту отрастет снова, как сорняки среди пепла. Пусть мы стоим на коленях, Карса Орлонг, мы жаждем летать.

  - Да, вы редкие птицы, благородные и прекрасные, как голуби. Я видел статуи древних героев на площади, старик. И видел короны птичьего дерьма на их лбах.

  - Я ... я был прежде искусником. Мои руки - такие искривленные, такие согнутые и неловкие... понимаешь? Во мне талант, но нет ему пути наружу, нет возможности придавать форму. Возможно, все мы таковы, и лишь немногим дано счастье найти талант без преграды на пути.

  - Сомневаюсь, - ответил Карса.

  Гром пророкотал за озером.

  Калека закашлялся. - Я тону. Беседа о достоинствах цивилизации был наслаждением, Карса Орлонг, но ныне я должен сдаться. Умереть. Болезнь. Лихорадка. Нужда выжигает изнутри. Я даю тебе слова, которые нужно использовать. Клянусь сердцем. Клянусь сердцем.

  Карса поглядел на жалкую фигуру у ног. Поставил меч к стене и присел.

  Лицо увечного поднялось. Незрячие глаза блестели полированными монетками. - Что ты делаешь?

  Карса нагнулся, охватил костистое тело руками и распрямил спину. - Я переступал трупы на пути сюда, - сказал Тоблакай. - Людей никому не нужных, умирающих в одиночестве. В моей варварской деревне такого не могло быть, но тут, в городе-жемчужине цивилизации, это творится сплошь и рядом.

  Истерзанное лицо было обращено кверху. Последние капли стекали, потому что Карса закрыл его собой. Губы двигались, но не было слышно ни звука.

  - Как тебя зовут?

  - Мунаг.

  - Мунаг. Этой ночью, прежде чем подняться и войти в храм, я - деревня. И ты в ней, на моих руках. Ты не умрешь брошенным.

  - Ты... ты заботишься обо мне? О чужаке?

  - В моей деревне нет чужаков - вот от чего отказалась цивилизация. Однажды, Мунаг, я создам мир деревень, и век городов окончится. И рабство умрет, и не будет цепей. Скажи своему богу: сегодня ночью я его рыцарь.

  Содрогания Мунага угасали. Старик улыбнулся: - Он знает.

  Это было нетрудно - взять на руки хрупкую фигурку в миг умирания. Лучше, чем подстилка или даже кровать в комнате, полной любящих и родных. Гораздо лучше пустой улицы под холодной дождем. Умереть на чьих-то руках: что может быть более милосердным?

  Каждый дикий варвар в мире знает эту истину.

  ***   

  Закрывшись тяжелыми щитами, Солдаты Ве'Гат шагали под ливень стрел и тяжелых болтов. Время от времени кто-то пошатывался от силы удара, но стрелы ломались о щиты. Иные пятились, из шей и груди торчали древки; когда они падали, сородичи занимали их места. Атакующие рептилии приближались к окопам и редутам.

  В центре наступающих Т'лан Имассы попали под такой же плотный обстрел. Но у них щитов не было. Громадные болты протыкали тела, кости взрывались, летели осколки и крошки. Некоторым удавалось подняться и продолжить путь; многие, слишком поврежденные, лежали под ногами, среди обломков собственных костей.

  Губительные залпы снова и снова обрушивались на атакующих. Десятки Ве'Гат падали, дергая ногами, молотя хвостами землю. В строю Т'лан Имассов открывались широкие прорехи. Но не было ни стонов, ни страшных криков ужаса и боли.

  Сестра Почтенная стояла высоко над битвой; ветры, и холодные и горячие, овевали ее. Она видела, как враг прорывается все ближе к ожидающим в траншеях и высоких редутах солдатам. Магия Аграст Корвалайна окутала ее паром, она крепко удерживала тяжелую пехоту Колансе, не оставляя места страху, и ощущала их воинственное возбуждение, их алчность. "Не сдавайтесь. Режьте всех! Не сдавайтесь!" Они продержатся - должны! - а потом прибудет высший водраз Фестиан, ударит К'чайн Че'малле с фланга, нанося глубокую, смертельную рану ненавистному врагу из давних времен.

  Она тихо выругалась, увидев, как массы Охотников К'эл мчатся по усеянным камнями полям, стремясь к позициям онагров, увидев, как команды яростно разворачивают свои тяжелые орудия. Им удалось сделать залп, десятки длинных стрел ворвались в ряды Охотников; но почти все добежали до подножия холма и разом полезли вверх, высоко поднимая ужасные клинки.

  Когда несчастные команды были истреблены, а машины порублены в щепки, сестра Почтенная выбросила увиденное из головы. Она заметила десять или больше убитых Охотников К'эл; если каждый форт возьмет хотя бы такую же дань, она будет довольна. Придется работать на истощение сил - иного выбора нет.

  С началом битвы паника ее приутихла, хотя гибель брата Старательного до сих пор посылает по телу волны трепета. Она не уяснила причину его смерти, именно это и тревожит сильнее всего; только дай страху волю, и смятение может ее захватить. Люди двуличны и наглы - нужно было узнать больше, прежде чем поспешно презреть этих подлых, коварных тварей. На него каким-то образом обрушили его же силу. Каким-то образом. Он утонул в потопе слов, и она не может понять, как такое возможно.

  Но в битве внизу видны лишь два человека. "Ездят на Солдатах Ве'Гат, Бездны ради! Они командуют? Нет, не может быть. К'чайн Че'малле не сдались бы власти людей. Ими командует Матрона и никто иной. Так было всегда, так будет всегда.

  Да, потрясающая Матрона, сумевшая породить так много Ве'Гат. Она прячется. Избегает моих поисков. Одно это свидетельствует о великой силе.

  Но когда всё кончится, когда ее армия будет истреблена - я найду ее. Выпотрошу. Сегодня Матрона вздохнет в последний раз. Других не осталось, тут я уверена. Похоже, они узнали о моем союзе с На'рхук и пришли в поисках отмщения.

  Кто я вам, девочка для битья?

  Из четырех древних рас кого страшились более всего, если не Форкрул Ассейлов?"

  Она знала: есть еще Чистые на далеких континентах. Едва Аграст Корвалайн станет неодолимым здесь, она станет их искать. Пригласит разделить власть. Очищение будет старательным. "Мы высвободим правосудие такой мощи, что..."

  Ударил морозный порыв ветра. Сестра Почтенная отвернулась от битвы. Сражаясь с ветром, пересекла платформу, чтобы взглянуть на море.

  Увиденное ошеломляло.

  Бухта Колансе заполнялась льдом. Из глубин вставали целые горы, блестя словно изумруды и сапфиры; на ее глазах бурлящая вода стала белой, волны замерзали, не успев упасть. Корабли Напасти, уже пережеванные морем, поднимались облепленными льдом развалинами - за ними показывались другие суда, давно погребенные на дне морском, а теперь явившиеся свету. Поставленные внизу в укрытие галеры и триремы Колансе тоже облепил лед. Они лопались, корпуса проваливались в себя. До нее донесся звук разрушения, хор разрывов, подобный треску целого леса падающих деревьев.

  Весь залив уже стал ледяным полем, безумной площадью из прозрачных утесов, широких трещин и пространств ровного грязного снега. Из полыней текли облака клубящегося тумана.

  Затем раздался скрежет сталкивающихся гор, лед начал подниматься и ползти на берег. Молы и волнорезы гавани разом пропали, разорванные и стертые до оснований - а лед шевелился, тянулся к подножию Шпиля. Сестра Почтенная ощутила ногами содрогания камня.

  "Не может быть!

  Омтозе Феллак - какой Джагут посмел бы?.. Нет! Они исчезли! Вымерли! Не осталось ни одного Джагута с такой силой - мы нашли бы угрозу, уничтожили бы!"

  Сестра Почтенная отступала от края скалы, чувствуя, как Шпиль ворочается под ногами. Шагала по платформе - сердца тяжело стучат, бедра стонут. Добравшись до прежней позиции, бросила взгляд на битву внизу.

  Как раз чтобы увидеть Солдат Ве'Гат, льющихся по склонам укреплений.

  "ВСТАВАЙТЕ! Коланцы - мои благие дети - вставайте им навстречу!"

  Сжав кулаки, она бросила людей против К'чайн Че'малле.

  ***   

  Геслер сражался за равновесие - его Ве'Гат пошатнулся, когда упал соседний Солдат. Он видел, что первый ряд прыгнул в траншею, а с верхних уровней сотни коланцев бегут на подмогу осажденным товарищам.

  Он видел Буяна - тот наклонился, таща к себе топор, на острие повис разрубленный шлем. Лицо у мужика краснее бороды; им завладела ярость берсерка. Ве'Гат стоит на вершине вала, обеими лапами молотя коланцев, со всех сторон ринувшихся в атаку.

  "Дурак стремится к смерти. Он помрет, только чтобы насолить мне!"

  Он приказал Солдату идти вперед. Распутывая сумятицу соков в мозгу, обратился к своим К"чайн Че"малле: - Взять траншею! Давите! Все вместе, давите!

  Справа Т'лан Имассы прорубались сквозь защитников, захватывая редуты. Когда они подошли на расстояние рукопашной, битва стала избиением. Геслер видел Оноса Т'оолана - вражьи клинки отскакивают от него, он идет, взмахивая мечом. Кажется, он шествует через кровавый туман.

  "Ублюдки нас превосходят. Конечно, мы-то плоть и кровь, а они нет. Ничего нет досаднее, чем нечестное преимущество на поле брани. Они хотя бы за нас... боги, чего я жалуюсь?"

  - Давите!

  Наступление Ве'Гат захлебнулось в траншее. Тела в доспехах простой массой парализовали громадных рептилий - их оружие рассекало коланцев, но врагов прибывало все больше. Въезжая на вал, Геслер заметил, что следующий ярус земляных укреплений почти пуст - все силы стекались вниз, чтобы врезаться в его Че'малле. Однако за покинутыми укреплениями пехота стояла на прежних позициях. Он видел высокие редуты, построенные для обстрела с разных углов, за ними были заряженные, ожидающие онагры.

  "На это весь день уйдет.

  Хуже, мы можем проиграть".

  Т'лан Имассы взяли траншею в центре и пытались расширить брешь. Залпы тяжелых болтов прореживали их ряды.

  - Охотники К'эл... Сег'Черок, вы нужны нам в центре - нужно уничтожить онагры! Т'лан Имассы смогут расширить проход. Идите за ними. Задние шеренги Ве'Гат, стройтесь напротив центра и двигайтесь к бреши!

  Стрела скользнула по левому плечу. Он с руганью пришпорил "скакуна" Ве'Гат, желая въехать в траншею и найти Буяна.

  Резня была ужасающей, стиснутые воины размахивали оружием, кололи и рубили. Его Ве'Гат приземлился на трупы - траншея уже стала наполовину мельче прежней глубины; липкие конечности и туловища скользили под подошвами, Солдат вынужден был глубоко вонзать когти.

  Шестеро закрывшихся щитами коланцев удерживали насыпь напротив, готовя короткие шипастые топоры - вот они повели атаку на одного из Ве'Гат, подрубая ноги и рассекая брюхо."Так делали и малазане. Ну почему бы коланцам не быть поглупее?"

  Он завыл, посылая своего Солдата на них.

  ***   

  - Мы убиваем все больше, но они не ломаются. Дестриант, эти солдаты под принуждением. Их душами командует чистокровный Форкрул Ассейл.

  Келиз медленно кивнула. Она сама это видела - ни одна армия не может противостоять такой волне насилия. Она знала, что погибли уже тысячи солдат Колансе. Битва за первый ярус заняла почти все утро, а теперь солнце сияет над головами - в середине группы Нефритовых Чужаков - а Т'лан Имассы с К'чайн Че'малле успели лишь сокрушить последних защитников третьей траншеи.

  "Только половина укреплений".

  Матрона Ганф Мач говорила смесью ароматов: -Мои Ве"Гат начали уставать, Дестриант. Тысяча пала и более не поднимется. Теперь Гу'Ралл сообщает, что на подходе другая армия Колансе. Они на дороге в глубине суши, к западу.

  Келиз мысленно сжалась. Что сказать, что сделать? - Тогда летерийцы и болкандийцы не справились.

  - Да. Они преследуют, но они прорежены и истощены. Не прибудут вовремя. Дестриант, дотянуться до Смертного Меча и Надежного Щита трудно. Они в боевом бешенстве - снова и снова выкрикивают имя, которого я не знаю. Но каждый раз, возглашенное, оно странно сотрясает воздух. В нем пряный, звериный запах.

  Дестриант, мы должны отвести часть наших сил для противостояния опасности с запада. А ты должна дотянуться до людей-командиров. Сломай их ярость, донеси глас разума. Лети в разумах Ве'Гат, они приведут тебя к ним.

  Келиз глубоко вздохнула и сомкнула глаза.

  ***  

  Татуировки на руках Геслера пылали, словно сбрызнутые кислотой, но он едва замечал боль, склонившись на спину Ве'Гат. "Скакун" шатался. Смертный Меч никогда не чувствовал такой усталости, такого... бессилия. Враг не ломается. Враг дерется с яростью, не уступающей страстям Геслера и Буяна. Они мрут и мрут, но приходят всё новые.

  Острие пики глубоко вошло в живот "скакуна", животное умирает под ним, но как-то ухитряется стоять, двигаться, отбрасывая врагов взмахами оружия.

  Он подбирается ближе к центру - туда, где Т'лан Имассы все еще рвутся вперед, поднимая и опуская не знающие устали руки. Никогда прежде Геслер не оказывался так близко от неупокоенных воинов, никогда не становился свидетелем такой... неумолимости.

  "А Император имел под своей властью почти двадцать тысяч. Мог бы завоевать мир. Мог учинить небывалую резню, сокрушить все королевства, все империи.

  Но он редко когда их использовал.

  Келланвед - возможно ли? Даже ты пасовал перед бойней, которую обещали эти твари? Ты видел, что такая победа уничтожит тебя, погубит всю Малазанскую Империю?

  Боги подлые, думаю, да.

  Ты взял власть над Т'лан Имассами - чтобы держать их подальше от полей брани, от человеческих войн".

  Он еще держал тяжелый меч, но не мог даже поднять его.

  Жажда битвы гасла - что-то набросилось на нее и порвало, сняло тряпку с глаз, красная пелена пошла трещинами.

  И он расслышал голос Келиз:"Геслер. На внутренней дороге еще одна армия Колансе. Они идут быстро, мы должны беречь фланги".

  "Беречь фланги? С чем?" Он заставил "скакуна" повернуть и пошатнулся, потому что тот чуть не упал. - Ах, дерьмо. Моему Ве'Гат конец. - Вытащив сапоги из стремян, скользнул с покатой спины зверя. Колени подломились, он шлепнулся набок. Стараясь успокоить дыхание, поглядел в странное - до странного тесное - небо."Ладно. Слушай, Келиз. Отводи К'эл, посылай туда. Всех. Скажи Сег'Чероку - я отошлю ему Т'лан Имассов". Он с усилием встал. "Ты все слышала?" Отскочил, когда Ве'Гат упал, дергая лапами. Из живота свисала изрядная часть кишок. Он видел, как жизнь уходит из глаз "скакуна".

  "Да. Гу'Ралл говорит, нужно торопиться. Мало времени".

  "Проклятая ризана наконец вернулась?"

  "Гу'Ралл говорит, что идет буря, Геслер. Говорит, ты ее вызвал".

  "Худа вам!" Он огляделся, но Буяна видно не было. "Буря? О чем она вообще? Так или иначе, виноват рыжебородый ублюдок".

  Смертный Меч выругался и пошел искать Оноса Т'оолана. Предплечья, увидел он со смутной тревогой, сочатся бусинками крови.

  ***  

  Онос наискось взмахнул клинком, рассекая торс противника-коланца, вытащил меч из оседающего тела. Обух топора врезался в ребра слева и отскочил; развернувшись, он рубанул напавшего по шее. Голова скатилась с плеч. Еще два шага - и он на вершине четвертого вала, воины спешат следом.

  Поглядел вниз, в траншею, увидел море запрокинутых лиц - все искажены нечеловеческой ненавистью - оружие поднялось навстречу ему, готовому спуститься в давку.

  - Первый Меч!

  Онос Т'оолан помедлил, отступил на шаг.

  К нему ковылял малазанин Геслер.

  - Геслер, - начал Онос, - осталось лишь два яруса, и число врагов на тех позициях серьезно уменьшилось. Мы победим. Выводи Ве'Гат за нами...

  - Первый Меч, нас готовятся атаковать с западного фланга. Я послал туда оставшихся К'эл, но их слишком мало.

  Онос Т'оолан опустил меч. - Понял.

  - Мы надавим и без тебя. Ты разделил оборону надвое, а Солдаты Ве'Гат карабкаются и бегают быстрее людей - мы осадим Шпиль, мы будем сражаться на ступенях.

  - Аграст Корвалайн ранен, Смертный Меч. Пробудился Телланн - где-то поблизости Олар Этиль. Похоже, этот день станет днем древних сил. Малазанин, бойся голоса Чистого, что ждет на вершине Шпиля.

  Мужчина показал запятнанные красным зубы. - Когда я окажусь там, у него не будет времени на одно проклятое словечко.

  - Желаю успеха, Смертный Меч. Скажи К'чайн Че'малле: мы сочли за честь сражаться ныне бок о бок.

  Онос Т'оолан помахал сородичам, и все рассыпались пылью.

  ***   

  Сестра Почтенная слышала скрежет льда, осадившего Шпиль слева, а прямо перед ней К"чайн Че"малле прорубали путь все ближе к ступеням. Т'лан Имассы исчезли, но она знала, куда они отправились. "Высшему водразу Фестиану придется столкнуться с ними. Придется найти способ окружить их, обойти и ударить по Че'малле".

  Потом она поглядела вверх, где громоздились над самой головой огромные черные тучи, формируя высоченные колонны. Столпы эти светились грязно-синим и зеленым, она видела вспышки молний в глубинах - ослепительный свет угасал слишком медленно. Остались два мутно горящих светоча; вместо того чтобы угаснуть, ядовитое сияние нарастало, приобретая все более зловещий оттенок.

  И тут она поняла, что именно видит.

  "Бог среди нас. Призван бог!"

  Глаза сверкали демоническим огнем, густеющие тучи находили форму, создавали тушу столь громадную и ошеломляющую, что сестра Почтенная завопила.

  Серебристый блеск клыков, вихри туч, соединяющихся в завитки темной шерсти. Громоздится, кипит, становясь существом из мышц и устрашающего гнева с глазами, зловещими как двойное солнце пустыни. Доминируя в небе над Шпилем, Фенер, Летний Вепрь, явил себя.

  "Это не морок. Он здесь. Бог Фенер здесь!"

  ***   

  Когда заря осветлила серое небо, вода еще неслась по канавам. Карса Орлонг поглядел в мирное лицо старика, которого он качал на руках. Подвел ладонь под голову, чуть приподнял, положил тело на мостовую.

  Время.

  Он встал, крепко ухватив меч. Устремил взор на храм напротив и пошел к запертой двери.

  Город просыпался. Ранние прохожие на улицах замедляли шаги, видя его. Те, кому удавалось разглядеть лицо, пятились.

  Он схватился за тяжелую бронзовую ручку и вырвал ее из створки. Потом пнул ногой, разбивая доски словно хворост - звук удара разнесся громом, эхо покатилось по длинным коридорам. Раздались крики.

  Карса вошел в храм Фенера.

  Вдоль роскошно украшенного некогда коридора, мимо светильников на стенах - двое жрецов появились с намерением преградить вход, но увидели его и отшатнулись с пути.

  В алтарный зал. Густой дым, сладко тянет благовониями, пар исходит от плит под ногами; по сторонам росписи на стенах трещат, булькают, начиная чернеть, краска закручивается слоями, губя изображения.

  Жрецы выли от ужаса и горя, но Тоблакай не смотрел на них. Глаза его были устремлены на алтарь, блок грубо отесанного камня, на котором лежит украшенный драгоценными каменьями клык вепря.

  Подойдя к алтарю, Карса воздел каменный меч.

  - Клянусь сердцем его.

  Опустившись, лезвие разбило клык и пошло дальше. Алтарь раскололся с громоподобным треском.

  ***   

  Онос Т'оолан слышал плач, но это было звучание чего-то незримого, чего-то глубоко скрытого в душах Т'лан Имассов. Он вовсе не ожидал, что оно проснется, не надеялся ощутить это снова. Разум увидел ребенка в одеждах смертной плоти, поднявшего лицо к небесам, и это было его лицо - так давно забытое. Сны угасали, но дитя рыдало, содрогаясь в корчах.

  "Всё умирает. Сны распадаются в пыль. Невинность истекает кровью, орошая землю. Любовь падает холодным пеплом. У нас было столь многое. Но мы отказались от всего. Это было... этому нет прощения".

  Он восстал из праха на широком ровном пустыре, где некогда была деревня. Дома, построенные по преимуществу из дерева, разобраны на военные орудия. Остались лишь фундаменты. Насыпная дорога здесь понижается, проходя вровень с мощеной улочкой.

  Сородичи восстали рядом и разошлись широким строем, чтобы ожидать армию. Ее уже видно было на западе. Звук тысяч топающих сапог отдавался густым подземным рокотом.

  "Мы будем биться здесь. Потому что битвам и убийствам нет конца. И ребенок будет плакать вечно. Помню так много погубленной любви, так много потерянных вещей. Помню, как меня ломали. Снова и снова. Конца не должно быть - нет такого закона, что сломанное нельзя сломать еще раз".

  Когда он поднял оружие, сородичи сделали то же. Семь тысяч четыреста пятьдесят девять Т'лан Имассов. "Новая битва, старая война. Война, в которой мы не проигрывали, но не знали, как победить".

  Сотрясший тяжелые тучи за его спиной гром заставил Т'лан Имасса пошатнуться. Резко повернувшись, Онос Т'оолан увидел каменный меч - имасский меч. Он опускался, как будто его держала рука одного из Нефритовых Чужаков, непостижимо громадный, и рассекал смутную зверовидную форму. Существо пошатнулось. Два алых янтаря - глаза - внезапно засияли, будто налились кровью.

  Прозвучал рев, заполнив воздух такой яростью и такой болью, что армия Т'лан Имассов отступила на шаг. Потом еще на шаг.

  "Предсмертный крик бога".

  И небеса взорвались.

  Онос Т'оолан видел волны крови, падающие на землю. Смотрел, как багряные полотнища катились по полям, катились все ближе - а потом, когда раздался новый рев, ливень обрушился на Т'лан Имассов, заставляя встать на колени.

  Склонивший голову под потопом Онос вздохнул. Раз. Еще. Глаза его медленно расширялись.

  Сухая кожа на руках и ногах размягчалась, растягивалась. Нарастали мышцы.

  Еще один ужасный всхлип, вдох, боль в легких.

  Сородичи вдруг разразились криками. Потрясение. Восторг.

  "Мы обновились. Мы возрождены кровью сраженного бога".

  Потом он поднял глаза и увидел быстро приближающиеся ряды солдат Колансе.

  "Но... очень не вовремя".

  ***   

  Кровь сраженного бога лилась с неба. Потоками, каскадами. Тучи были порваны, скомканы. Воздух полнился страшным свистом густых капель, падающих с тяжестью расплавленного свинца. Сражавшиеся на высшем ярусе перешейка армии падали под напором. Широкий ледник, упрямо ползший к вершине Шпиля, стал казаться багровой рекой.

  Склоняясь под нежданной атакой, сестра Почтенная шагала к алтарному камню. Сквозь карминовую дымку было видно сердце Увечного Бога - уже не иссохшая узловатая вещь, а пульсирующий, полный жизни орган.

  Однако колдовские цепи по-прежнему удерживали его на алтаре.

  "Это... ничего не меняет. Мой солдаты продержатся. Их души еще у меня в руках. Цепи их павших товарищей, души сраженных - все питает мою силу. У подножия лестницы они встанут стеной плоти. Я же возьму неожиданную силу, приму дар. Я напитаюсь кровью во имя Аграст Корвалайна".

  Она добрела до алтаря, с трудом выпрямилась и подняла лицо к небу, ощущая горячую кровь. Засмеялась, открывая рот.

  "Омолоди меня. Избавь от согбенного тела. Пусть снаружи я стану так же прекрасна, как внутри. Кровь бога! Смотрите, как глубоко я пью!"

  ***   

  Было так, словно небесам нанесли смертельную рану. Келиз кричала в шоке и ужасе, когда потоп обрушился на землю - со всех сторон, глотая окрестности, унося целый мир. Кровь - на лице, на руках - казалась огнем, но не обжигала. Она увидела, как тяжелые капли падают на безжизненную почву - и земля чернеет, потоки грязи текут по склонам.

  Она едва смогла выдохнуть: - Ганф Мач! Что... что же будет?

  - Дестриант. У меня нет ответа. Бессмертный ритуал распутал узлы. Древние силы тают... растворяются. Но что всё это значит? Что разрешилось? Никто не сможет сказать. Бог умер, Дестриант, и смерть его горчит на языке, полнит меня тоской.

  Келиз видела, что К'чайн Че'малле смутились лишь на миг, снова начав атаку на верхние укрепления Колансе. Видела, как защитники встают навстречу Солдатам Ве'Гат.

  "Бог умирает. А драка попросту продолжается, и мы разбавляем его кровь своей кровью. Я вижу историю мира - здесь, перед глазами. Так идет век за веком. Так... бессмысленно".

  Тихий смех сзади заглушил угасающий рев. Келиз обернулась.

   Синн разделась донага и была вся облеплена кровью. - Чистая сжала сияющий кулак, - сказала она, - чтобы заградить проход. Ящерицы не смогут, их души осквернены утомлением. - Взор коснулся Келиз. - Скажи, пусть отходят. Прикажи отступить.

  Она прошла мимо.

  ***  

  Имассы отступали. Тяжелая пехота Колансе надвигалась, топча имасские трупы. Щиты и доспехи не поддавались оружию из камня. Железными мечами, топорами и копьями они рвали незащищенную плоть, пока со всех сторон грохотал кровавый дождь - уже холодный, безжизненный.

  Отойдя за остатки деревни, Имассы сжались в кучу. Они не могли удержать противника. Стесненную толпу все более и более теряющих присутствие духа воинов сжали клещами. Онос Т'оолан старался удержать центр строя - он один помнил, как нужно защищать собственное тело, теперь такое хрупкое и уязвимое. Сородичи же... забыли. Они атаковали необдуманно и гибли.

  Возродиться, чтобы пасть через миг. Тоска угрожала разорвать душу Первого Меча. Но он всего лишь смертный, такой же, как братья и сестры рядом ... лишь дело времени...

  Он увидел, как строй коланцев вдруг подался назад. Люди заколебались, но почему? Онос не понимал.

  Низкий, глубокий смех раздался справа; он еще не успел поглядеть, как услышал голос: - Имасс, привет тебе.

  К нему пробирался, чтобы встать в первом ряду... Джагут.

  В доспехах и в шлеме, с окровавленным оружием наготове.

  Джагут сказал громче: - Варандас? Ты так же прекрасна, как я помню?

  Женский голос крикнул в ответ: - Ты помнишь только то, что я говорила, От! А я врала!

  Джагуты хохотали. Тот, кого назвали Отом, склонил голову, рассматривая Оноса Т'оолана. - Вдохнуть воздух... это было неожиданностью. Мы хотели сражаться с вами - два неживых, но равно упрямых народа. День резни, ха!

  Джагут рядом с Отом отозвался: - И это была бы славная резня! Увы, все пошло не так! Нас всего четырнадцать. Айаман - ты хорошо считаешь! Четырнадцать Джагутов равны славной резне?

  - С прибавкой пяти тысяч Имассов? Думаю, равны, Гедоран!

  Джагуты готовили оружие. От сказал: - Присоединяйтесь, Первый Меч. Если нам суждено умереть, то не на задворках. - Глаза блеснули и тени шлема. - Первый Меч, видишь? Форкрул Ассейлы, К'чайн Че'малле, Имассы и теперь Джагуты! Что за вечеринка бывших!

  Гедоран крякнул: - Все, что нам нужно - несколько Тел Акаев, и можно всю ночь перетирать старые небылицы!

  И тут же с бычьим ревом Джагуты устремились на коланцев.

  Онос Т'оолан рванулся следом, а за ним все Имассы.

  ***  

  Гиллимада, которую избрали в вожди по причине красоты, оглянулась на пройденный путь. Баргастов едва было видно. - Они ползуны!

  - Мы просто выше, Гилли, - проревел ее брат Генд. - Можешь поглядеть вперед, там драка!

  Гиллимада скривилась и посмотрела вперед. - И без тебя знаю, недоносок-торопыга. Эй все, хватит отдыхать - мы снова побежим. Видите?

  - Конечно видим, - крикнул один из болтунов, приятелей брата. - Мы все выше тебя, Гилли!

  - Зато кто тут самая красивая? То-то!

  - Гилли, там Джагуты с Имассами!

  Гиллимада прищурилась, но она и вправду была среди них главной коротышкой. - Они бьются меж собой?

  - Нет!

  - Хорошо! Старые сказки - ложь!

  - Нет, только одна, Гилли...

  - Что?! Если одна - ложь, то и все! Я сказала! Отдохнули? Хорошо! Пойдем в драку, как в другой сказке. Насчет войны с самой Смертью!

  - Это ж вранье, Гилли, ты сама сказала!

  - Ну, может я сама и врала. Понимаете? Эй, хватит воздух тратить. Бежим и деремся!

  - Гилли - кажется, там кровь дождем льется!

  - Мне плевать. А вы делайте что я скажу, ведь я до сих пор самая красивая, верно?

  ***   

  Сег'Черок, возглавлявший остатки Охотников К'эл - бойцов, получивших раны колотые и резаные, с обломками торчащих из-под шкур стрел - скорым галопом приближался к месту боя. Впереди он видел Имассов, получивших горький дар смертности. Они сцепились в яростной схватке с превосходящими силами латной пехоты Колансе; в первых рядах находились также и Джагуты в тяжелых доспехах.

  Вид старинных врагов, вставших ныне плечом к плечу, наполнил вены Охотника странными соками, избавил от утомления. Он ощутил, что запахи плывут к сородичам, возвращая силы.

  "Почему так колотится сердце?

  Это... слава.

  Мы бежим на смерть. Бежим, чтобы драться бок о бок с древними врагами. Мы бежим, как само прошлое, решившее встретиться с настоящим. Что на кону? Всего лишь будущее.

  Возлюбленные собратья, если день сочится кровью, добавим и своей. Если день несет смерть, схватим ее за горло. Мы живы, и нет в мире силы более великой!

  Братья! Поднять клинки!"

  Выйдя на ровную почву, Охотники К'эл распластались над землей, высоко подняв лапы-мечи, и вступили в бой.

  Двести семьдесят восемь Тартеналов ударили во фланг войска Колансе неподалеку от места его соприкосновения с противником. Разом затянув старинные песни (почти все - о случайных встречах и нежданных родах), они с грохотом вломились в давку, размахивая оружием. Тела коланцев летели по воздуху. Целые шеренги пали наземь и были растоптаны.

  Джагуты подняли ужасающий хохот, едва завидев их подход. Каждый из четырнадцати вел сгусток Имассов, каждый Джагут казался островом среди поля боя. Никто не мог перед ними устоять.

  Однако их было всего лишь четырнадцать, сражавшиеся рядом Имассы продолжали гибнуть, хотя и дрались с великой яростью.

  Охотники К'эл врезались в охранение вражеского войска, диким натиском заставив солдат отступить. Оказавшись на свободном пастбище, они развернулись и напали на фланг напротив Теблоров.

  В ответ высший водраз Фестиан ввел в бой резервы. Четыре легиона, почти восемь тысяч латной пехоты зашагали навстречу врагу.

  ***   

  Горькая Весна, изувеченная прорубившим бедро мечом, лежала в груде павших сородичей. Только что над ними прошла стена атакующих - но атака захлебнулась, воины шаг за шагом отступали.

  В памяти не было ничего подобного этому короткому и сладкому времени, когда она снова вкусила дыхание, увидела на себе гладкую кожу, ощутила падающие из глаз слезы. Она успела забыть, как они мешают видеть. Вот что значит жить, вот реальность смертной доли... но она не могла вообразить, как кто-то, пусть впавший в полное отчаяние, может добровольно от этого отречься. И все же... все же...

  Кровь еще льется с неба - редким и холодным, не приносящим даров дождем. Она ощущает и свою кровь, гораздо более горячую - течет из бедра, по пояснице. Жизнь, такая новая и свежая, вытекает из нее.

   Не лучше ли это неумолимого наступления на врага? Не лучше ли, чем убивать сотни и тысячи не имеющих защиты против бессмертного рода? Не есть ли это... восстановление равновесия?

  Она не будет скорбеть. Не столь важно, что дар оказался таким кратким.

  "Я снова познала жизнь. Мало кому это удается. Нас, таких, слишком мало".

  ***   

  Корабль Смерти лежал в плену льда, накренившись набок. Капитан Шерк Элалле встала наконец, отряхнула снег с одежды. Рядом был Красавчик, Скорген Кабан; стоя на коленях, он набирал в ладони снег и сосал.

  - Вредно для зубов, Красавчик, - сказала Шерк.

  Мужчина ухмыльнулся. Она вздохнула.

  - Прости. Забыла, что у тебя их слишком мало.

  Принцесса Фелаш показалась из-за носа в сопровождении служанки. - Нашла, - провозгласила она сквозь клубы дыма. - Он действительно пошел ледяной дорогой. Если тщательно оценить направление следов, можно сделать заключение: он намерен идти до самого шпиля. Под этот неестественный ливень.

  Шерк прищурилась, взирая на то, что недавно было заливом. Пробуждение Омтозе Феллака походило на удар кулаком в висок; только капитан оставалась в сознании, пока бушевали магические силы. Она единственная видела, как замерзало море, одновременно пытаясь не дать команде свалиться за борт, пока корабль крутило и перекашивало под весьма неудобными углами.

  И единственная видела, как Худ пешком двинулся вдаль.

  Через краткое время над Шпилем разразилась буря; хлеставший сушу ливень казался густым как кровь.

  Шерк Элалле поглядела на Фелаш:- Принцесса... Вы чувствуете, что стало с вашей матушкой?

  - Увы, эфир слишком возмущен. Кажется, - сказала она, затянувшись трубкой, - нам тоже придется идти по треклятому ледяному полю - и надеяться, что оно не расползется слишком скоро. Омтозе Феллак снова спит.

  Скорген скривился. - Звините? Спит? Кап, она грит, под ногами растает?

  - Красавчик, уже тает. Отлично. Нам надо спешить?

  Но принцесса подняла пухлую руку: - Вначале я решила следовать по тропе Худа, но, похоже, там нас ждет крутой и опасный подъем. Посему, могу ли я предложить альтернативу? Можем мы пойти к западу?

  - Не знаю. Мы проведем полдня в обсуждениях?

  Фелаш нахмурилась. - Что я такого сказала, чтобы вызвать весь этот сарказм? Хм, капитан?

  - Простите, Ваше Высочество. Путешествие было весьма опасным.

  - Едва ли оно окончено, дорогая моя. Вряд ли мы наделены роскошной возможностью жаловаться.

  Шерк повернулась к Скоргену: - Собрать всех. Времени точно может не хватить.

  Старпом повернулся, но тут же снова глянул на Шерк: - Если так, почему ж она, клянусь Маэлом...

  - Хватит, Красавчик.

  - Да, кап. Простите, кап. Уже бегу.

  "Королева Абрасталь, я доставлю дочку вам в объятия. И добавлю все благословения, какие смогу придумать. Забирайте, умоляю. Пока я не обхватила руками нежную шейку и не выдавила мозги изо всех щелей ее головы. Тогда служанка порубит меня на мелкие куски, Скорген сделает что-нибудь глупое, его голова распадется надвое, а такую рану легко не зашьешь".

  Она видела следы Худа, понимая, что смотрит на них с вожделением. "Не будь дурой, женщина. Об иных судьбоносных деяниях лучше узнавать по рассказам, сидя в таверне над кружкой эля.

  Доброго пути, Худ. Встретишься с кем лицом к лицу - сразу откусывай, ладно?"

  ***   

  Он прошел во врата Смерти, и этот дождь - наделенный магией лишь на краткие мгновения - не мог помочь призраку. Возрождение его не поцеловало. "Нет слепящей завесы, я могу видеть всё".

  Тук сидел на неживом коне, на склоне холма, после сотен лет вспахивания земли ставшего всего лишь плоским курганом - и в ужасе наблюдал за гибелью самых драгоценных грез.

  "Не так должно было быть. Мы могли чуять кровь, да. Мы знали, что так будет.

  Но, Онос Т'оолан, это не твоя война. Тебе не место в этой битве".

  Он видел старого друга - там, в центре менее чем тысячи Имассов. Четырнадцать были разобщены, каждый Джагут бился в одиночку; вперед выдвинулись лучники, воины-Джагуты были утыканы стрелами, но продолжали сражаться.

  Охотников К'эл оттеснили, отделив от Имассов. Тук видел и Тоблакаев - едва ли полсотни - которые отступали к холму. Вдалеке показались Баргасты, но их было мало, они шагали, полумертвые от утомления.

  Тук заметил, что рука сжимает скимитар. "Но моя сила ушла. Я сдал последние остатки. Что удерживает меня здесь, какое-то проклятие? Я обречен созерцать плоды своих неудач? Онос Т'оолан, друг. Брат. Я не буду ожидать тебя у врат - мне слишком стыдно". Он натянул удила. "Я не увижу твоей смерти. Прости. Я трус - я не хочу видеть, как ты умрешь". Пора уходить. Он развернул коня.

  И замер.

  На высоком гребне стояла армия, тоже на неживых конях.

  Сжигатели Мостов.

  Увидев в середине Вискиджека, Тук послал коня вскачь; животное взлетело по склону, топча копытами изодранную почву.

  - Ты будешь просто наблюдать? - закричал он, едва выехав на гребень. Послал скакуна к Вискиджеку, натянув поводья в последний момент.

  Пустые глазницы солдата вроде бы смотрели на сцену внизу. Казалось, он не слышит слов Тука.

  - Прошу! - неистово вскричал Тук - горе и разочарование рвали его на части. - Знаю... я не был Сжигателем... знаю!!! Но я ваш товарищ, малазанин! Прошу! Вискиджек, НЕ ДАЙ ЕМУ УМЕРЕТЬ!

  Безжизненное лицо повернулось. Пустые глазницы рассматривали его.

  Тук ощутил, как крошится душа. Открыл рот, чтобы сказать что-то еще, взмолиться ради...

  Вискиджек сказал слегка удивленным тоном: - Тук Младший. Ты правда веришь, что мы сказали бы "нет"?

  И поднял руку в боевой перчатке. Двое солдат подтянулись ближе - Колотун слева, Ходунок справа.

  Когда он выбросил руку вперед, плотная армия Сжигателей Мостов понеслась с холма словно лавина - минуя Тука, заставляя его коня развернуться.

  В последний раз Сжигатели вступили в бой.

  ***   

  Громовое сотрясение, отметившее смерть бога, повалило кобылу Ливня наземь, выбросило молодого воина из седла. Он лежал, полуоглушенный, и слушал топот копыт: животное повернуло направо и понеслось прочь от гибельного мальстрима.

  Потом полил дождь, и он услышал разрывающий уши грохот лопающегося льда. Круговерть снега и мокрой грязи залепила скалы, полетели багряные смерчи; земля под ним шевелилась, скользя к морю.

  "Полное безумие! В мире такого не может быть!" Ливень встал на ноги, огляделся, ища детей. Они от страха прижались друг к дружке. - Слушайте! Бегите от моря. Слышите? От моря, прямо отсюда!

  Мерзлая кровь падала с небес. Сзади ветер принес смех Олар Этили. Оглянувшись, он увидел ее, стоящую лицом к Шпилю.

  Абси вдруг завопил.

  Стория крикнула: - Не бросай нас, Ливень! Ты обещал!

  - Я догоню!

  - Ливень!

  - БЕГИТЕ СКОРЕЕ!

  Стави дернула сестру за грязную тунику, подхватила Абса тонкими руками. Все побежали, через миг пропав из вида - кровавый потоп усиливался, полотнища дождя неслись в сторону холмов.

  Повернувшись к востоку, Ливень удивленно замер. Выступ суши обвалился в море, создав большие ступени, но лед полз по ним, уже сравнявшись высотой с утесами. Видневшийся справа Шпиль окружила пелена дождя.

  Он снова услышал хохот ведьмы и поглядел на нее.

  Но старой карги больше не было - в потопе стояла молодая женщина. - ВОЗРОЖДЕНА! - крикнула она. - МОИ СОРОДИЧИ ВСЕ ВОЗРОЖДЕНЫ! Я ПОВЕДУ ИХ - МЫ ВОСПРЯНЕМ СНОВА! - Она развернулась к Ливню. Кровь разрисовала прекрасное лицо. Но тут голова дернулась, словно у птицы: - Где они? Где дети? Мои подарки... и я дам больше! Больше детей! Мы будем править вместе - Гадающая по костям и Первый Меч. Где дети?!

  Ливень не сразу отвел от нее глаза. Поскальзываясь на заледеневшей земле, взял лук и колчан. - Сбежали, - сказал он. - В панике. Вниз по склону, на лед - я не смог поймать...

  - ДУРАК!

  Когда она побежала к ледовому полю, Ливень пошел следом.

  Лицо его покрыла замерзшая на ветру кровь. Подняв руку, чтобы прикрыть глаза, он брел за Олар.

  "Ты дашь ему больше? Вот из-за чего всё? Ты любишь его? Отняла жизнь, оставив кожу да кости, украла детей - а может, ты и его жену, мать его детей, убила? Ты сделала всё это, думая завоевать сердце?"

  Однако он успел ее увидеть. Возрождена, стала молодой и вполне привлекательной: полная, пышногрудая и широкобедрая, волосы - хотя сейчас их пропитала кровь - светлые до белизны; глаза цвета зимнего неба. "Уже не ходячая мертвечина. Ты тоже, Онос Т'оолан? Возродился? Она забрала у тебя все и теперь заменит собой - создаст для тебя новый мир.

  Тук Анастер, ты знал? Ты понимал ее резоны?

  Есть ли разница?"

  Он дошел до льда - она была по-прежнему далеко впереди, быстрая как заяц. Она плясала на изломанном рваном склоне. Казалось, он слышит ее слова, окрики к детям.

  Трещины открывались на пути - тяжесть ледника начала его разламывать. Спуск стал еще круче - но справа он видел часть ледника, еще ползущую вверх, словно решившую дойти до самой вершины Шпиля. Что за пятнышко там, на середине ледовой лестницы? Кто-то восходит? Он не был уверен.

  Ноги подвели, он заскользил, сталкиваясь с шипами твердого словно камень льда. Промелькнул мимо Олар Этили размытым пятном, услышав удивленный крик. Голова обо что-то ударилась, его развернуло - ноги уперлись в твердый край - но препятствие тут же подалось... Торс резко мотнулся вперед, Ливень изогнулся в пояснице, чувствуя, как ниже смыкаются челюсти, ломая ноги.

  Ощутил и услышал треск бедренных костей.

  Ливень завопил. Он угодил в трещину и теперь медленно уходил в нее все глубже. Кровь, текущая по ногам, тут же замерзала.

  Лук и кожаный колчан лежали рядом с рукой, но он не мог дотянуться.

  Олар Этиль внезапно оказалась над ним. - Слышала, кости ломаются. Правда? Верно, щенок? - Она опустила руку и взяла его за клок волос, развернув исцарапанное лицо кверху. - Так? Ты уже бесполезен для меня?

  - Нет, слушай... я думаю, что слышал... детей. Абси... кажется, я слышал его плач.

  - Где? Укажи, ты еще можешь. Где?!

  - Вытащи меня, ведьма, и я укажу.

  - Идти сможешь?

  - Конечно, женщина - меня только зажало в расселине. Вытащи, и мы их найдем! Но скорее... все поле трескается!

  Она кашлянула смехом: - Омтозе Феллак во всем своем величии - кто дерзнет бросить вызов? Гадающая, вот кто! Я его разрушу. Я уже его разрушаю - глупец думает, что сможет взять мерзкое сердце? Я не позволю! Он не заслужил - он же Джагут!

  - Вытащи меня, ведьма.

  Она протянула руку. Сила ее была велика - овл ощутил, как ломается корка крови, как отрываются целые куски кожи и плоти, пока она тащит его из расселины.

  - Лжец! Ты наврал!

  Ливень лежал на спине. Красная пелена перед глазами отступала, он мог видеть Нефритовых Чужаков и даже солнце. А вот ниже бедер как бы ничего не было. "Заморожен. Лишен крови. Недолго осталось".

  - Где они?

  Он заставил себя привстать на локте, указал куда-то вправо, вниз. - Там, за глыбами - встань на них, ведьма, и сможешь увидеть.

  - Больше мне от тебя ничего не нужно. Можешь умирать, щенок. Разве я не предупреждала?

  - Предупреждала, Олар Этиль.

  Она со смехом пошла к груде плотного снега и льда. Двадцать пять, тридцать шагов.

  Ливень извернулся и пополз к луку. - Обещал, - прошептал он. Полумертвые пальцы схватили деревяшку, другая рука подтащила колчан со стрелами. Он лег на спину и постарался отдышаться. Становилось трудно сделать хоть что-то.

  Лед заскрипел и завизжал. Его потянуло назад, к трещине - она стала шире, теперь она сможет проглотить его целиком.

  Ливень приложил зарубку на древке стрелы к тетиве.

  Ведьма уже лезла по рваному краю ледяной кучи.

  Ливень, упираясь локтями и плечами, сел спиной к льдине. Перетащил лук, снова наложил стрелу, прицелился. "Невозможно. Я вру сам себе. Она слишком далеко!" Его охватила жалкая паника. Он старался успокоить дыхание, слушая бешеный стук сердца.

  Олар Этиль вскарабкалась на глыбу, встала и начала озираться.

  Он видел, как сжались кулаки, слышал приглушенный вой ярости.

  Глаза щурились сами собой, руки начинали дрожать. Он смотрел на ее плечи - "жди, жди!" - и когда увидел, что она начинает поворачиваться, расслабил пальцы.

  "Я заставлю его заплатить за ложь!" Олар Этиль, старейшая из Гадающих по костям, обернулась к Ливню...

  Каменный наконечник пробил глазное яблоко, вошел в глазницу, туда, где кости тонки как кожа; крутясь, острие высверлило тоннель в мозгах и сломалось о заднюю стенку черепа.

  Он увидел: голова запрокидывается, стрела торчит из глаза; он понял, видя, как тело падает грудой костей, что она мертва. Убита мгновенно. Овл с хрипом завалился набок. "Видал, Тук? Видал мой выстрел?

  Ах, боги. Сделано, брат.

  Сделано. Я Ливень, последний воин-овл".

  Он скользил к трещине, не способный сопротивляться.

  "Ливень. Последний воин..."

  ***   

  Буян ревел от боли, пока Геслер его тащил. Рыжий фалариец получил рану в правое бедро. Однако кровь текла не обильно, только при сокращении мышц; Геслер догадывался, что придурок не успеет истечь кровью по пути.

  Солдаты Ве'Гат отходили, отступали шаг за шагом...

  "Потому что ОНА идет. Потому что ОНА наконец вступила в битву.

  Боги, спасите нас всех".

  Втащив Буяна на пропитанную кровью насыпь перед третьей траншеей, он глянул вверх.

  Она одиноко шагала к массам коланцев. Почти еще ребенок, тощая как палка девочка, которую плохо кормили в детстве. Жалкое зрелище.

  Геслер увидел, как она поднимает руки, и вздрогнул.

  С ужасающим ревом стена пламени объяла верхние окопы. Обжигающие ветры вырвались дикими потоками, потекли и сюда, вниз по склону. На глазах Геслера трупы рядом с девушкой почернели, задергали конечностями, сворачиваясь клубками в горьком чреве жары.

  Потом Синн двинулась, гоня перед собой стену огня.

  Келиз упала на колени около Геслера. - Ты должен ее отозвать! Нельзя сжигать их живьем!

  Геслер сгорбился. - Слишком поздно, Келиз. Ее не остановишь.

  Келиз закричала - сырой, раздирающий душу звук - закрыла лицо руками. Но она так и не смогла оторваться от сцены истребления.

  Пламя пожирало армию, прильнувшую к основанию Шпиля. Тела мгновенно взрывались, кровь кипела. Тысячи солдат бежали, попадая в огонь, их тела плавились. В пламени всё чернело и крошилось золой. Огненный шторм не утихал.

  Ганф Мач присела подле Буяна, с когтей текло масло, исцеляя рану на ноге; он уже отталкивал ее лапы: - Гес... нужно идти на ступени...

  - Знаю, - сказал он. "Сквозь огонь. Разумеется. Кто, если не мы".

  - Она не остановится, - произнес Буян, вставая и шатаясь как пьяный. - Она возьмет себе всю силу...

  - Знаю, Буян! - "Знаю, чтоб тебя!" Геслер заставил себя встать. Прищурился, глядя в сторону материка. - Боги подлые, что это?

  - Призрачная армия, - ответила Келиз. - Матрона говорит, они просто появились с неба.

  - Пошлите туда Ве'Гат - всех, Келиз! Понимаешь? Нужно убрать их как можно дальше. Если Синн доберется до сердца, пламя пожрет всю гребаную страну на лиги вокруг!

  Она схватила его за руку: - Тогда ты ничего не сможешь. Неужели не видишь... ты не можешь...

  Геслер охватил руками ее лицо и крепко поцеловал. - Учи ящериц, Келиз, только лучшему, что есть в людях. Только лучшему. - Обернулся к Буяну. - Ладно, идем. Забудь про оружие - расплавится в руках. Доспехи сорвем по пути.

  - Кончай мне приказывать!

  Старые моряки двинулись кверху бок о бок.

  Они перешагивали грязные трупы, шли по дымящейся земле; воздух был раскален, как в кузнице.

  - Не могу поверить, Гес, - пропыхтел Буян. - Ты звал Фенера!

  - Не я один, Буян! Слышал, ты...

  - Не я. Это был кто-то еще. Ты его призвал и, чтоб тебя, убил! Геслер, ты взял и убил нашего бога!

  - Иди к Худу, - зарычал Геслер. - Кто скрестил пальцы, отрекаясь от культа? Не ты ли? Думаю, ты.

  - Ты сам сказал, что сделал так же!

  - Верно. Так что не забывай - мы оба убили Фенера. Правильно?

  Еще пять шагов, и они не смогли разговаривать - каждый вздох обжигал, кожаная одежда начала обугливаться. "Вот теперь дело точно дрянь.

  Но это Телас. Я чую - мы были в нем раньше". Он искал Синн, но нигде не видел. "Вышла из пламени И'Гатана. Вошла в пламя здесь. Это ее мир. Но мы знали, не так ли?

  Клянусь, я слышу ее смех".

  ***   

  Келиз вскрикнула, когда Геслер и Буян исчезли в языках огня. Она не понимала. Она пораженно смотрела, как они переступают через тела, ставшие кучками золы, как на них горят куртки.

  - Матрона - что это за дар? Какой властью они наделены?

  - Дестриант, это выше моего понимания. Но теперь мне - как и всем - ясно: ты выбрала мудро. Если бы могли, мы пошли бы за этими людьми в огненную бурю. Если бы могли, мы пошли бы за ними на край Бездны. Ты спрашиваешь, что они такое... Дестриант, я должна спросить тебя о том же.

  Она качала головой, беспомощно пожимала плечами. - Не знаю. Малазане.

  ***   

  Пламя гнало его назад. Это стало причиной гнева и отчаяния. Он пробовал снова и снова, но любимый хозяин ушел слишком далеко. Завывая, он носился взад и вперед вдоль третьей траншеи; в ноздри лезла вонь паленой шкуры, его шкуры.

  А потом он увидел щенка - того, с клочьями волос и визгливым голосом, щенка, что так никогда и не вырастет. Бегущего к холоду, к мерзлому морю.

  Неужели щенок нашел путь мимо горячего воздуха?

  Виканский пастуший пес оскалил изодранную морду и пустился следом.

  На кружном пути он найдет хозяина. Чтобы драться рядом. Для Крюка не было иной причины жить.

  Подножие Шпиля стало выжженным камнем - не осталось даже доспехов, только струйки расплавленного железа текли по черным трещинам в скале.

  Но Геслер и Буян шли через пожар. Кожа одежды прилипла к телу, став твердой и хрупкой как скорлупа; пока морпехи шагали к ступеням, остатки курток и брюк потрескались, уподобились змеиной шкуре.

  Геслер видел ступени, но и там ее не было. Взгляд поднялся. "Дерьмо". Она уже в четверти пути наверх. Он толкнул Буяна в плечо, указал.

  Они достигли подножия, ступили на пропеченные, крошащиеся ступени.

  Буян заступил Геслеру путь и начал жестикулировать - тайный язык морской пехоты. "Оставь ее мне - задержу, отгоню, как получится. Иди мимо. Иди как можешь быстро на вершину".

  "Слушай, тут слишком плохо даже для нас. Она зажарит нас до костей..."

  "Да ладно. Я удержу - только не тушуйся там, Гес! Сбрось ведьму с утеса. Возьми треклятое сердце!"

  Ноги Геслера ломило при каждом шаге. Он слишком устал. Целый день боев. Напряжение командира. Бесконечная резня. Когда он доберется до вершины - это если сумеет миновать Синн! - то будет совершенно голым. Без оружия, лицом к лицу с проклятой Форкрул Ассейлой.

  Синн ни разу не оглянулась. Она не знает, что сзади преследователи. Шаги ее размерены, неумолимы - но и спокойны, почти небрежны.

  Все трое выбрались за пределы пламени, и оно угасало внизу.

  Девица его придерживает - бережет для Форкрул Ассейлы. Телас для войны против садка Ассейлов. "Старое- старое дерьмо, вот что это. Неужели они не могут попросту убраться? Назад, в забытые могилы. Нечестно вовлекать нас в войны, которых не мы начинали - войны, идущие так долго, что потеряли всякий смысл.

  Вы взяли раненое сердце чужого бога. Вижу кровь на ваших губах. Неправильно. Несправедливо.

  Адъюнкт. Знаю, вы не мертвы. Ну, не знаю, но отказываюсь верить в ваше поражение. Не думаю, что в этом мире есть сила, что вас остановит. Мы сделаем своё дело. Вы знали, вы заранее знали.

  Сделайте же все правильно. Завершите всё".

  ***   

  Буян карабкался на шаг впереди. Геслер увидел, как друг вытягивает руку и хватает Синн за лодыжку.

  Дрожа от усилия, рыча, Буян сорвал ее со ступени, подбросил в воздух и отпустил.

  Гелер видел падение - видел открытый от изумления рот, темнеющее лицо.

  "Эй, Буян, ты довел ее до бешенства".

  Но тут моряк схватил Геслера за руки и потащил кверху. - Иди! Уноси отсюда свою жалкую задницу!

  Рывок чуть не уронил Геслера на ступени, но он опомнился и побрел наверх, оставляя Буяна позади.

  "Не гляди вниз... не гляди на него, Геслер. Ты знаешь почему... не надо..." - Тут же он остановился, повернулся, встретив глаза друга.

  Взоры сплелись.

  И Буян кивнул, блеснувполусумасшедшей улыбкой.

  Геслер сделал неприличный жест и, чтобы не успело лопнуть сердце, отвернулся к каменным ступеням, начав подъем.

  ***   

  Худ подтянулся на руках, влезая на расщепленный край, и снова поглядел вверх. Уже недалеко. Ледяная дорога стонет, трещины ползут молниями. Он ощутил нападение Олар Этили: ненависть к Омтозе Феллаку высвободила силу, вцепилась в него острыми когтями - а потом пропала. Так он узнал о ее смерти. Но ущерб уже причинен. Вполне возможно, что он не дойдет, что ледяная шпора рухнет, посылая и его к смерти.

  Смерть. Да, это интересное слово. С ней он, вроде бы, должен быть ближе, чем все остальные... но, честно говоря, он вообще ее не знает. Джагуты вели войну против смерти. Многие встречали это известие с недоверием или смущением. Они не понимали. Кто враг? "Враг - это капитуляция". Где поле брани? "В сердце отчаяния". Как добыта победа? "Она была рядом. Всё, что нужно - решиться и признать. Откажись, и тебе остается лишь смошенничать. Как сделал я.

  Как я победил смерть?

  Забрав ее трон".

   Сейчас кровь умирающего бога наделила его смертной плотью - вернула к смертности. Неожиданно. Возможно, это плохо. В потенциале... смертельно опасно. "Но кто тут может выбирать?

  Ах, да. Я выбирал".

  Рокочущий смех вырвался из его груди. Худ продолжил подъем.

  Впереди путь пересекала широкая расселина. Придется прыгать. Опасно и не величественно. Веселье куда-то ушло.

  Он ощущал поблизости высвобожденный Телас - видел, что воздух вокруг Шпиля посерел от дыма. Порывы ветра доносили вонь жженой плоти. "Это не рука какого-нибудь Имасса. Это нечто... новое. Испорченное безумием.

  Оно может победить нас всех".

  Он дошел до трещины и прыгнул. Грудь ударилась о край, столкновение чуть не заставило его упасть. Он вцепился когтями в рыхлый лед. Помедлил, отдыхая, и впрыгнул на уступ. И тут же некая форма мелькнула слева, приземлилась на все четыре, проминая наст. "Собака.

  Собака?"

  Он смотрел, как она убегает вверх, несясь, словно чудище из Бездны.

  С той стороны расселины Худ услышал неистовый лай - оглянулся и увидел другую собаку или, скорее, мелкую волосатую пародию на собаку. Она подбегала к провалу и отскакивала.

  "Даже не пытайся..."

  И мерзкая тварь тут же прыгнула и полетела по воздуху.

  "Недалеко же..."

  Худ выругался, когда челюсти спились в левую ногу, зубы пропороли кожу башмака. Он шипел от боли, пинаясь, чтобы стряхнуть рычащее существо. Мельком различил жуткую морду - словно крыса, которую хорошенько приложили к кирпичной стене - когда она пролетела мимо, по следу большого пса.

  Джагут сверкнул глазами, но тут же опомнился и снова побрел наверх.

  Хромая.

  ***   

  Буян понял, что Синн крепко ударилась при падении, потому что наверх она карабкалась с трудом. Левая рука явно сломана, выбито плечо, кожа содрана в месте соприкосновения с грубым камнем. Будь они на дюжину ступеней выше, умерла бы.

  Морпех неслышно выругался, вывернул шею, глядя на Геслера. Тот долез до какой-то промежуточной платформы, до вершины осталось едва двадцать пять ступеней. "Что он делает? Отдохнуть решил? Нет времени, идиот! Иди!"

  - Убью!

  Услышав вопль, Буян обернулся. Десять ступеней до Синн. Поднятое к нему лицо стало мордой бешеного, злобного демона.

  Порыв жаркого ветра ударил его. Он отступил. На два, три, пять шагов.

  Синн лезла все ближе.

  Воздух воспламенился вокруг нее, красные и оранжевые языки вились на фоне белого пламени тела. Однако из ярящегося, раскаленного ядра все еще смотрели глаза.

  "Боги подлые! Она даже не человек! Была ли она человеком? Что же это за тварь?"

  Пламя проревело слова: - УБЬЮ! НИКТО НЕ ТРОНЕТ МЕНЯ! СОЖГУ - СОЖГУ ВСЕХ, КТО МЕНЯ ТРОНЕТ! СОЖГУ ВАС ВСЕХ! ВЫ УЗНАЕТЕ, ЧТО ТАКОЕ БОЛЬ!

  ТЫ СКАЗАЛ, ЧТО ЖЕЛАЕШЬ ОГНЯ, ЧТО ВНУТРИ МЕНЯ - СКАЗАЛ, ЧТО ГОТОВ ПОЦЕЛОВАТЬ - ТЫ СОВРАЛ! ТЫ СДЕЛАЛ БОЛЬНО! БОЛЬНО!

  ХОЧЕШЬ ОГНЯ ВО МНЕ? ПОЛУЧАЙ!

  Пламя вырвалось из нее, пронеслось по лестнице и объяло Буяна.

  Он завыл. Это был не Телас - этот огонь ОБЖИГАЛ. Он тянулся к нему, охватывал, вскрывал кожу, рвал плоть, вгрызался, чтобы сжечь кости. Крики затихли, хотя рот остался открытым, голова запрокинулась назад в агонии - легкие выгорели и стали бесполезны. Глаза лопнули и закипели.

  Он слышал, как она приближается - знал, что она прямо под ним. Он ощущал ступени за спиной, знал, что начал плавиться и скоро потечет вниз.

  Ее рука схватилась за локоть и раздавила плоть в пыль.

  Касания он и ожидал, еще держась - как и на чем, непонятно. Неслышно всхлипнув, разрывая душу, Буян бросился вперед. Обхватил ее головешками рук.

  Визг заполнил череп - они падали...

  Не как в первый раз - он заманил ее почти на самый верх. Он ощущал под огнем ее тело. Или так казалось?

  Они падали.

  "Гес... держись... все что мог...."

  Он умер задолго до конца полета, но от тела Буяна осталось достаточно, чтобы придавить Синн к скале. Хотя это было лишним. Удар разбил ей череп словно молотом, разбрызгал пылающее мясо и кровь по разогретым камням. Позвоночник сломался в четырех местах. Ребра согнулись, осколки пронизали сердце и легкие.

  Пламя сомкнулось, пожирая последние ошметки, и погасло, растекаясь по скале мерцающими лужицами.

  ***   

  Геслер не мог сдержать слез, ползя по последним ступеням - он не поглядит вниз, не позволит себе, иначе сдастся. Ярость пламени, миг назад бившего в спину, разом угасла. "Он это сделал. Как-то. Убил ее.

  Но не уцелел. Чувствую... в душе выжжена дыра. Возлюбленный брат, ты ушел.

  Нужно было приказать остаться внизу.

  Но ты никогда не слушал приказов - это была вечная проблема, Буян. Была... ох, возьмите меня боги!"

  Он влез на вершину, перекатился на спину, глядя в хаотическое небо - дым, Нефритовые Чужаки, день тонет в темноте - а потом, задыхаясь и чувствуя онемение, встал на ноги. Выпрямился, поглядел на широкое пространство.

  Перед ним стояла Форкрул Ассейла. Юная, почти светящаяся силой. За ней масса костяных цепей громоздилась над чем-то, испускающим карминовый свет. Над сердцем Увечного Бога.

  - Где твой меч? - спросила Ассейла. - Или вздумал победить меня голыми руками?

  "Руками". - Однажды я сломал кое-кому нос, - сказал Геслер, идя к ней.

  Женщина ощерилась. - Слишком поздно, человек. Смерть твоего бога удостоверяет... Это ведь был твой бог, верно? Молитвами ты призвал его на казнь. Своими молитвами ты проиграл войну, человек. Каково тебе? Не пора ли склониться передо мной?

  Слова заставили его замедлиться, а потом и замереть в трех шагах. Он ощущал, как утекают последние остатки сил."В голосе нет магии, ничего особенного. Нет, ее власть основана на истине слов.

  Я убил Фенера".

   - В начале дня, - продолжала Форкрул Ассейла, - я была старухой, хрупкой и согбенной. Ты мог бы столкнуть меня одной рукой. Видел бы ты себя. Солдат. Ветеран многих битв, многих войн. Вижу это не по одним шрамам, но по вечной тоске во взоре.

  "Тоска. Так много потерь".

  Женщина указала за спину. - Будет конец боли, солдат, если пожелаешь. Я дарю тебе... глоточек.

  - Я... мне нужно уйти, - пробормотал Геслер.

  Она кивнула: - Понимаю, солдат. Даровать тебе путь отсюда?

  - Да.

  Она склонила голову набок, лоб на миг прогнулся, как будто готовый сложиться по вертикали. - Не чувствую двуличия - это хорошо. Я поистине стану твоим спасением.

  - Да, - отвечал он. - Уведи меня, Чистая.

  Она подняла костлявую длиннопалую руку, касаясь его лба.

  Кулак казался размытым пятном. Он врезал ей в лицо. Треснули кости.

  Форкрул Ассейла отшатнулась, дыхание со свистом вырвалось из сломанного носа - складка на лбу стала глубокой. Она выпрямилась, тряся головой.

  Геслер знал, что быстр - но она была быстрее. Блокировала второй выпад и ударила в ответ. Плечо сломалось, он был отброшен на шесть шагов. Тяжело приземлился и перекатился на сломанное плечо - мучительная боль украла остатки сил, волю. Ошеломленный, беспомощный, он слышал ее шаги.

  Странный скребущий звук, шлепок, будто столкнулись два тела. Он услышал, как она оступилась. Услышал звериное рычание.

  Геслер заставил себя лечь набок. Огляделся.

  Крюк ударил Ассейлу с такой силой, что она встала на колено. Челюсти овчарки рвали плоть, сомкнувшись на щеке. Один глаз вылетел, исчезла скуловая кость - пес выплюнул ее на залитый кровью камень.

  И тут же она протянула руку, встала, пошатываясь, сжимая Крюку горло. Оторвала собаку от изуродованного лица.

  Овчарка, повисшая в длинной мускулистой руке, отчаянно боролась за возможность вдохнуть.

  "НЕТ".

  Геслер как-то сумел встать. И побежал к ним.

  Единственный глаз посмотрел ему в лицо. Она улыбнулась.

  Геслер видел: она отводит свободную руку, поджидая. Он мог бы отразить удар - мог бы попробовать повалить ее - но Крюк умирает. Она крушит ему горло. "НЕТ". В единой вспышке он увидел заваленное трупами поле битвы, увидел Правда, вытаскивающего из кучи хромого пса. Услышал крик удивления - вспомнил, как взглянул парню в глаза. Такая надежда. Такая ... молодость.

  "НЕТ!"

  Не обращая внимания на летящий к голове кулак, Геслер ударил сам - не в лицо, но по плечу руки, держащей пса.

  Самый жестокий удар, на какой он был способен.

  Хруст, толчок... затем...

  Выпад солдата заставил Почтенную развернуться, потрясающая сила удара разбила плечо; одновременно ее кулак коснулся лба Геслера, пробил его; голова откинулась, ломая шейные позвонки.

  Он был мертв до того, как упал на камни.

  Однако правая рука стала бесполезной; Почтенная упала на колено. Пес оторвался от потерявшей чувствительность кисти.

  "Ничего. Убью его потом. Мгновение... прояснить мысли, избавиться от боли..."

  Крюк дергал лапами, пытаясь отползти. Воздух заполнил легкие. Жизнь вернулась. В голове лишь алый туман, отчаянная нужда. Подняв голову, зверь повернулся к врагу хозяина.

  Но хозяин лежал на земле, такой неподвижный, такой безжизненный.

  Виканских овчарок растят не ради лая. Они лают редко и вообще не воют.

  Но изданный Крюком стон пробудил бы самих богов-волков.

  А белокожая женщина выпрямила спину и засмеялась, не спеша поворачиваясь к нему лицом.

  Крюк подобрал лапы. Жуткие, покрытые шрамами губы поднялись, показывая кривые, сточенные клыки.

  И тут кто-то прошел мимо него.

  Худ приблизился к Форкрул Ассейле, пока та глядела на пса. Заметив его, она вскрикнула и отступила.

  Он шагнул за ней.

  Левая рука рванулась вперед, но он поймал ее и сломал кости запястья.

  Она завизжала.

  Джагут перехватил ее руку обеими ладонями. Резким рывком повалил, ударив о камни.

  Пес с визгом отползал.

  Но Худ еще не закончил. Развернув ее, снова ударил о камни. - Я УСТАЛ... - проревел Джагут, подбрасывая тело в третий раз, - ОТ ВАШЕГО, - изломанное, разбитое тело с хлюпанием коснулось земли, - ПРАВОСУДИЯ.

  И еще.

  И еще.

  Когда чужак отбросил сломанную руку, Крюк подполз под бок к хозяину. Лег, положив тяжелую голову на грудь мужчины.

  Чужак поглядел, но ничего не сказал.

  Крюк оскалил зубы, ясно показывая: "Он мой".

  Хлопки тяжелых крыльев заставили Худа повернуться. На Великий Алтарь спускался Ассасин Ши'гел. Он сел и согнул шею, но все же остался выше Джагута. Поглядел холодными глазами.

  Худ видел сердце Увечного Бога.

  Цепи предков Ассейлы пропали, уничтоженные с ее гибелью. Сердце, наконец, освободилось и лежало, слабо пульсируя в луже крови.

  Прибежала маленькая собака, засуетилась у порванного лица Ассейлы.

  Худ со вздохом указал на сердце и отвернулся, чтобы поглядеть на западные земли. Заваленное трупами поле, за ними армии собираются, еле двигаясь от утомления. По ступеням ползут какие-то фигуры.

  Он слышал, как крылатый ассасин взлетел в воздух. Он знал: тварь сжимает в когтях несчастное сердце. Тень прошла над головой, Джагут увидел Че'малле, все выше взлетающего к заходящему солнцу. Взор его снова опустился к следам опустошения.

  "Когда-то я сидел на Троне Смерти. Когда-то я приветствовал всех, кому пришлось сдаться, костлявыми руками, спрятав в темноте капюшона костлявое лицо. Много ли полей брани я прошел? Посетить еще одно?

  Но на этот раз я оставил себе смену.

  Стражи Врат, вы расскажете всем приходящим о тщете? Или вам есть что им дать? Что-то, чего у меня не было?"

  Люди влезли наверх. Он услышал плач женщины.

  И вспомнил, что в мире нет звука печальнее.

  ***   

  Горькая Весна, Лера Эпар на имассом языке, лежала навзничь на груде холодных тел. Раны ее перевязали, поток крови остановился. Вокруг двигались выжившие - многие без всякой цели - а другие стояли, склонив головы, ища на земле знакомые лица.

  Она видела сородичей. Видела Тел Акаев. К'чайн Че'малле и Джагутов.

  Видела, что Онос Т'оолан покинул всех, неуверенно зашагав на север, к полосе ровной земли у стен портового города, который был столицей империи Форкрул Ассейлов.

  Ни один Имасс не окликнул его. Никто не спросил, что он делает. Он Первый Меч, но он ведь и простой смертный.

  Она запрокинула голову, чтобы поглядеть на поднимающихся по выбитым ступеням Шпиля. Принц Брюс Беддикт, Араникт, королева Абрасталь, Спакс и женщина-жрица К'чайн Че'малле. Одиннадцать уцелевших Джагутов тоже двинулись туда.

  "Кончено. Значит, кончено.

  Теперь будет мир. Должен быть мир - как еще назвать это ужасное молчание?"

  Снова полился дождь и, хотя был он чистым и свежим, дневной свет начал угасать. Лера закрыла глаза и позволила влаге омывать лицо.

  Онос Т'оолан ушел за город, на пустошь, заросшую утесником и вереском. День быстро угасал, но ему было все равно. Земля промокала - на этот раз не от крови, а от обычного дождя.

  Солнце окрасило золотом западный горизонт.

  И тут Онос Т'оолан прищурился, завидев вдалеке три фигурки. Казалось, они, подобно ему самому, блуждают без цели. Подобно ему, они затерялись в мире. Он подошел ближе.

  Меч в правой руке, с которого дождь успел смыть запекшуюся кровь и мясо, упал на землю. Он побежал. Сердце, казалось, распухло и стало слишком большим для клетки ребер.

  Его увидели - он слышал детские крики, все бежали навстречу; та девочка, что не держала ребенка, вырвалась вперед. Все трое плакали на бегу.

  Он упал на колени и охватил их руками.

  Слова путаницей вылетали изо ртов близняшек. Спаситель - воин-овл - они потеряли его в буре. Ведьма их украла - бегство - он обещал что найдет но не нашел, и...

  Подняв взгляд, стоявший на коленях лицом к северу Онос Т'оолан увидел кого-то еще.

  Плохо различимый силуэт, вроде бы сидящий, скорчившись, на земле.

  Он встал, девочки уцепились за руки, мальчик взялся за ногу. Он пошел вперед, таща их за собой. Когда малыш захныкал, Стория подхватила его на руки. А Онос шел, все убыстряя шаги.

  Это невозможно. Это...

  Он снова побежал.

  Должно быть, она услышала шум, ибо подняла голову и оглянулась. Села, смотря на него, бегущего.

  Он чуть не упал рядом, крепко обвил ее руками, поднял в воздух.

  Хетан задохнулась: - Муж! Я скучала. Я... не знаю, где я. Не знаю, что случилось...

  - Ничего не случилось, - прошептал он. Дети плакали за спиной.

  - Онос... мои пальцы...

  - Что?

  - У меня чужие пальцы на ногах, муж - поклясться готова...

  Дети налетели на них.

  Вдалеке, на небольшом возвышении, Онос Т'оолан видел фигуру всадника. Темнота брала свое, размывая черты человека.

  Но он видел, как тот поднял руку.

  Оном Т'оолан выпрямился и ответил таким же жестом."Вижу тебя, брат. Вижу тебя".

  Когда свет ушел с холма, привидение исчезло.

Глава 24

Я слышал голоса, охрипшие от горя

я видел лица, смятые в тоске

я зрел упавших, что вставали вновь

я видел женщин, выходящих из могил

но ты о слабости мне будешь толковать

о том, что проигрыш презрения достоин

покажешь мне все лики страха своего

трофеями тряся в пустой ракушке славы

завоеватель, где твои победы, коль сгустилась ночь

твердеет ли решимость посреди теней

когда от мира отвернемся, наконец не встав и

не упав, не поглядев

куда неведомое молча нас зовет?

Я слышал голос свой, от горя хриплый

в тоске ощупывал я смятое лицо

сломавшись, падал, отрекаясь от могил

я брел в компании привычных неудач

и слабости я руку пожимал

презрение лежит в пыли, издалека

трофеи не видны

а горизонт передо мною затянула ночь

пойми, я наконец покончил с миром,

в неведомом внимаю тишине

того, что будет, жду

когда захочешь больше разузнать

приди сюда, найди

меня перед зарей

"Итог странствия", Рыбак Кел Тат

Банашар помнил, как он встала, положив меч на стол с картами. Единственная масляная лампа сочилась блеклым светом, бросала на стены шатра блеклые тени. Воздух был спертым, влага опускалась на все вещи, словно кожа новорожденного.

  Недавно она переговорила с Лостарой Ииль, стоя спиной к оружию. Банашар не знал, использовала ли Тавора такие слова ранее, и этот странный, непонятный вопрос вгрызался в него.

  Если Адъюнкт часто повторяла такие слова... какие трагические истины это открывает? А если она сказала их в первый раз - почему они показались ему эхом, донесшимся из иного места, из далеких, далеких времен?

  Лостара только что повидала Хенават, разделила дар рождения сына. Глаза капитана покраснели от слез; Банашар понимал, какое горе поразило эту женщину. У всех них скоро будет отнято будущее.

  Не нужно было ему там присутствовать. Не нужно было слышать речи Адъюнкта.

  - Для нас недостаточно просто желать детям лучшей жизни. Недостаточно защищать их удобствами и комфортом. Лостара Ииль, если мы не приносим в жертву свои удобства, свой комфорт, создавая для детей лучший мир - мы проклинаем своих детей. Мы бросаем их в незаслуженную нищету; мы оставляем их с полчищем не выученных уроков.

  Я не мать, но один взгляд на Хенават дает мне необходимые силы.

  Слова впаялись в его память. Произнесенные устами никогда не имевшей детей женщины, они звучали особенно тревожно и печально.

  За это ли они сражаются? Конечно, лишь одна из множества причин - честно говоря, он не видит, как избранный путь может помочь благу детей. Он не сомневается в благородстве побуждений Адъюнкта, в искренности сочувствия, подвигшего ее совершать дело, по всеобщему мнению, невыполнимое. Но есть еще что-то, глубоко скрытое...

  Часто ли сочувствие рождается из темного источника? Из узилища личных неудач?

  Отослав Лостару, Тавора снова повернулась к мечу; через некоторое время сидевший на сундуке с доспехами Банашар пошевелился, встал и подошел к ней.

  - Я уже не бегу, Адъюнкт.

  Она молчала, глаза не отрывались от оружия в потертых, поцарапанных ножнах.

  - Я... я хотел поблагодарить вас. Вот доказательство, - добавил он с кислой улыбкой, - что у вас дар достигать недостижимого.

  - Жрец, - сказала она, - Чел Манагел... Змея... была манифестацией Д'рек, верно?

  Он не решился поглядеть ей в глаза, только пожал плечами: - Думаю, да. На время. Ее дети заблудились. На ее взгляд. Подозреваю, это сделало ее такой же заблудшей. Им нужно было совместно найти путь.

  - Эти подробности меня не интересуют, - сказала она более твердым тоном. - Банашар, скажите. Чего она хочет? Почему она так упорно стремилась сюда? Намерена мне противостоять?

  - Почему вы решили, что я знаю ответы, Адъюнкт?

  - Потому что она никогда не покидала вас. Ей нужно было, что один поклонник оставался в живых, и она выбрала вас, по неведомым причинам.

  Ему хотелось снова сесть. Куда угодно, пусть на глиняный пол. - Адъюнкт, говорят, если червь окажется в луже эля, то напьется и утонет. Я часто об этом думал и признаюсь, что стал подозревать: подойдет любая лужа, и выпивка ни при чем. Проклятые твари все равно тонут. Но, как ни странно, без лужи черви вообще нам не показываются.

  - Мы оставили новое озеро позади, Жрец. Никто не утонул, даже вы.

  - Теперь они просто дети.

  - Знаю.

  Банашар вздохнул и кивнул на меч: - Она будет его защищать, Адъюнкт.

  Тавора вздохнула. - Но... это может ее убить.

  Он кивнул, не доверяя голосу.

  - Уверены, Демидрек?

  - Деми... боги подлые, вы учились теологии? Тайскренн был...

  - Этот титул подобает вам как последнему живому жрецу Осенней Змеи.

  - Чудно. Где же расшитые золотом мантии и роскошные кольца?

  Вошел адъютант, кашлянул. - Адъюнкт, три лошади оседланы и ждут снаружи.

  - Благодарю.

  Банашара вдруг пробрал холод, руки замерзли, словно он опустил их в ведро с ледяной водой. - Адъюнкт... мы не знаем, будет ли освобождено сердце. Если вы...

  - Они преуспеют, Демидрек. Ваша собственная богиня верит, что...

  - Неверно!

  Тавора удивленно замолчала.

  - Все проще, - пояснил Банашар, и слова его имели привкус пепла.- Д'рек не важно, будет Увечный Бог целым или нет, будет он бормочущим идиотом или трупом с выпотрошенным брюхом и дырой в груди. Не важно. Что бы вы ни получили... она желает от этого избавиться.

  - Тогда....- Она сузила глаза.

  - Правильно. Слушайте последнего Демидрека, ибо он знает: его божество потеряло веру.

  - Они не проиграют, - шепнула Тавора, уставившись на меч.

  - А если Напасть их предаст? Что тогда?

  Она трясла головой. - Вы не понимаете.

  - Все наши сомнительные союзники, Адъюнкт - достаточно ли они сильны? Наделены ли волей? Упорны ли? Когда начинают падать тела, когда льется кровь... слушайте меня, Тавора - мы должны оценить, что делаем - что делаем здесь - исходя из возможности их провала.

  - Не буду.

  - Думаете, я не питаю уважения к принцу Беддикту или королеве Абрастали? Но, Адъюнкт, они ударят туда, где Аграст Корвалайн сильнее всего! Где находятся самые могущественные из Форкрул Ассейлов... Вам не приходило на ум, что союзники слишком слабы?

  Она так же трясла головой, Банашар различил всплеск ярости - "ты будешь всего лишь ребенком, зажимающим уши руками, чтобы не слышать неприятное?"

  - Вы не понимаете, Демидрек. Похоже, ваше божество тоже.

  - Так расскажите мне. Поясните мне! Откуда, Худа ради, такая уверенность?

  - К'чайн...

  - Адъюнкт, это последний выводок треклятых ящеров. Кто бы ни казался командующим, ими командует Матрона. Матрона ДОЛЖНА командовать. Увидев гибель слишком многих детей, она прикажет отступить. Обязана будет! Ради выживания рода!

  - Их ведут Геслер и Буян, Банашар.

  - Боги подлые! Не слишком ли много веры вы вложили в двух отставных моряков?

  Она встретила его гнев, не склоняя взора. - Столько, сколько нужно. Ну, думаю, можно простить вам миг сомнения. Пора ехать.

  Он еще посмотрел на нее и ощутил, как напряжение уходит. Выдавил кривую улыбку. - Я Демидрек Осенней Змеи, Адъюнкт. Возможно, она слышит вас моими ушами. Возможно, мы сможем преподать Д'рек урок веры.

  - Лучше бы так, - бросила она, хватая меч.

  Они вышли наружу. Две лошади стояли без седоков, в седле третьей неловко сидел... Банашар пригляделся и кивнул: - Капитан.

  - Жрец, - ответил Скрипач.

  Банашар и Адъюнкт поспешно сели - тощие животины чуть не упали под весом. Все трое развернулись и выехали из скрытого высокими травами малазанского лагеря.

  На северо-запад.

  Мало было сказано слов в этом путешествии. Они скакали всю ночь, переходя с рыси на галоп. Западный горизонт иногда озарялся мутно-алыми вспышками молний; в небе правили Нефритовые Чужаки, затмевая звезды; колышущиеся травы имели в полумраке здоровый зеленый цвет - хотя дневной свет доказал бы иллюзорность такого впечатления. Здесь годами не было дождя, копыта коней крушили стебли травы, словно серпы.

  Завидев вершину, поднимающуюся над всеми мелкими холмиками, Адъюнкт направилась к ней. На всех возвышенностях можно было найти следы старых стоянок - неровные круги валунов, указывавшие на места расположения хижин-типи. В тысяче шагов к юго-западу местность понижалась к широкой и неглубокой долине; ее дальний склон был отмечен длинными волнообразными полосами - камни и валуны создавали загоны, тупики и выходы для диких зверей. Но дичь давно ушла отсюда, как и древние охотники.

  Банашара захватила заброшенность этой страны; словно кожный зуд, его терзала мысль о смертности."Всё проходит. Все наши обычаи делать дела и видеть вещи, все старые пути жизни. И все же... сумей я ступить назад, в ту эру, окажись незримо среди этих людей - я был бы таким же, ничем не отличимым изнутри... боги, сумей я выразить это словами, хотя бы для себя, мог бы зваться мудрецом.

  Наши миры так малы. Они кажутся бесконечными лишь потому, что мы можем собирать воедино тысячи миров. Но если перестанем двигаться, если застынем на месте, затаим дыхание и оглянемся... все одно и то же. Кроме мелких деталей. Забытые эпохи не глубже и не мельче, нежели та, в которой мы сейчас живем. Мы думаем, будто нас увлекает движение вперед, будто мы вечно оставляем что-то позади и берем что-то из будущего. Но истина в том, что... где бы мы ни оказывались, какие бы блестящие дары не получали, мы ходим по кругу.

  Такие мысли рождают желание плакать".

  Они натянули поводья у подножия холма. Адъюнкт спешилась, сняла кожаные перчатки. - Капитан?

  - Да, - отозвался тот. - Подойдет.

  Когда Скрипач вылез из седла, Банашар сделал то же.

  Адъюнкт первая взошла на неровный склон холма. Среди гнилых сорняков Банашар увидел отбеленные куски человеческих костей - они скопились в ловушках трещин и расселин, кучами лежали в нишах. На извитой тропке между выступов камня его сапоги давили бусины, сделанные из отполированных орехов; почва была усеяна сухими обрывками плетеных корзин.

  На вершине они нашли доломитовые валуны, создававшие неровный круг шириной шагов в десять. Центр был более-менее ровным. Когда Адъюнкт вошла между двумя валунами и шагнула на площадку, под ногой что-то хрустнуло и она отшатнулась, но тут же опомнилась и нагнулась, что-то подобрав.

  Банашар подошел к ней.

  Она держала острие копья из обколотого кремня, почти в кинжал длиной. Жрец увидел, что вся площадка завалена тысячами таких же наконечников.

  - Брошены, хотя все целые, - пробормотал Банашар, когда к ним присоединился Скрипач. - Интересно, почему?

  Капитан хмыкнул: - Никогда не понимал святилищ. Но инструменты прекрасно сделаны. Даже Имассы были бы поражены.

  - Вот мои догадки. Они открыли слишком эффективную технологию. В результате убили всех животных, каких только видели. Ничего не осталось. Почему? Потому что все мы одинаково глупы, одинаково близоруки - двадцать тысяч лет назад или сейчас. Соблазн убийства подобен лихорадке. Когда они поняли, что натворили, когда начали голодать, обвинили во всем оружие. Но, - глянул Банашар на Скрипача, - мы и сейчас думаем, что эффективность - хорошая штука.

  Скрипач вздохнул. - Иногда я думаю, что мы изобрели войну, когда не осталось зверей для убийства.

  Отшвырнув наконечник - он разбился, ударившись о залежи себе подобных - Адъюнкт ступила вперед. Камень трещал при каждом шаге. Встав в середине, она повернулась к ним лицом.

  - Это не вопрос святости. Тут нечему поклоняться, разве что факту, что прошлого не вернуть. Это зовется ностальгией. Но я не верю в невинность.

  - Почему здесь? - спросил Банашар.

  Ответил ему Скрипач: - Можно оборонять, Жрец.

  - Демидрек? - сказала Тавора, держа руку на мече.

  Он огляделся, подошел к одному из доломитовых валунов. Закрученные рисунки, бороздки, похожие на волосы. Демонические и смутно человекоподобные фигуры, лица - одни раскрытые глаза и рты с острыми зубами. Он вздохнул, оглянулся на Адъюнкта. Кивнул: - Она может... ну, не знаю... обернуться вокруг основания холма, как дракон-червь из легенд.

  - Ради чего, Демидрек?

  - Сохранение.

  - И надолго?

  "Пока не умрет". Он пожал плечами.

  Он видел, что она его изучает; затем Тавора вытащила отатараловый меч.

  Ржавого цвета лезвие, на взгляд Банашара, как будто сияло; он сделал шаг назад.

  Рядом Скрипач выругался сквозь зубы. - Адъюнкт, он... ожил.

  - И, - шепнул Банашар, - он будет призывать.

  Тавора пинком расчистила клочок земли и вонзила меч. Надавила всем своим весом.

  Лезвие скользнуло на половину длины легко, как в песок.

  Адъюнкт отскочила, пошатнулась.

  Банашар и Скрипач уже были рядом, приняв ее вес - "боги, от нее так мало осталось! Кожа да кости!" Она потеряла сознание у них на руках.

  - Ну, - крякнул Скрипач, - давай ее оттащим. Ищи свободное место.

  - Нет. Я сам донесу ее к лошадям.

  - Хорошо. Я пойду принесу воды.

  Банашар подхватил Тавору. - Скрипач...

  - Да, - прорычал тот. - Словно голодный ребенок в доспехах. Когда очнется, Жрец, будем кормить.

  Солдат мог бы с таким же успехом сказать "Осадим луну", будучи абсолютно убежденным, что сможет, что обрушит проклятую штуку с небес в дыму и пламени. "Так мыслят солдаты. Ну, хотя бы этот. Проклятый морпех". Банашар промолчал, шагая вслед за Скрипачом по извилистой тропе.

  Командующая была уложена на холстяную попону. Банашар стащил шлем, положил голову на вытертое седло. Скрипач рядом ломал кусты, сооружая костерок.

  Взяв мех с водой, жрец намочил сверток бинтов из вещмешка сапера и начал осторожно стирать пот и грязь с лица Таворы, такого простого лица. С закрытыми глазами она виделась ему девочкой - серьезной, решительной, жаждущей повзрослеть. Но лицо ее слишком сухое, слишком старое, слишком обветренное. Он убрал со лба пряди мокрых тонких волос. Глянул на Скрипача. - Это просто переутомление... Боги подлые, Скрипач!

  Сапер ломал свою Колоду Драконов, ножом расщепляя карту за картой. Помедлил, глядя на жреца. - Она получит теплую пищу.

  На глазах Банашара сапер кинул щепки в костер. Краска придала пламени необычные оттенки. - Не чаешь остаться в живых, верно?

  - Если и выживу, к ним не прикоснусь. Хватит.

  - Тебе не уйти от солдатчины, даже если захочешь.

  - Неужто? Тогда наблюдай.

  - Что ты будешь делать? Купишь ферму, будешь растить овощи?

  - Боги, нет. Слишком много работы - никогда не понимал солдат, когда они мечтали о таком. Земля растит лишь то, что хочет. Бороться против - все равно что вести еще одну проклятую войну.

  - Ладно, ладно. Сопьешься и будешь рассказывать старые были в вонючей таверне...

  - Как ты тогда, в Малазе?

  Улыбка Банашара была сухой. - Я как раз собирался отговаривать, капитан. Может, сейчас это звучит красиво - жить миг от мига, без цели, избавиться от всяких тягот. Но поверь мне: лучше пойти и утопиться - выйдет быстрее и проще, без жалкого угасания.

  Скрипач налил воды в котелок, поставил на огонь. Начал бросать в похлебку кусочки сушеного мяса. - Не, ничего такого... бессмысленного. Думал заняться рыбалкой.

  - Никогда не видел в тебе любителя морей.

  - Ты что, о лодке, сетях и переметах? Вдаль по волнам, над бездонной пучиной? Нет, не такой рыбалкой, Жрец. По мне, это похоже на работу, притом опасную. Нет, я останусь на берегу. Хобби, не способ заработка.

  Поглядев на истощенное лицо Таворы, Банашар вздохнул. - Всем нам нужно бы жить ради хобби. Делать лишь то, что несет радость, то, что дарит тайную награду душе.

  - Мудрые слова, Жрец. Этой ночью ты просто полон сюрпризов, верно?

  Банашар метнул уклончивый взор, но увидел блеск улыбки - и напряжение отпустило его. Он хмыкнул: - Я пошел в священники в поисках мудрости и только потом понял, что двигался совсем не в том направлении.

  - Благочестие не таково, каким его рисуют?

  - А солдатчина, Скрипач?

  Мужчина не спеша сел, поигрывая острым ножом. - Был у меня раньше друг. Пытался отговорить юного паренька от солдатской жизни.

  - И как, преуспел?

  - Не важно, преуспел или нет. Не в том суть.

  - А в чем?

  - Ты не можешь столкнуть кого-то с пути, который тот выбрал. Ты можешь всего лишь показать, что есть много иных путей, но что с того? Они все равно пойдут куда хотят.

  - Твоему другу нужно было запугать парня до одури. Могло сработать.

  Скрипач покачал головой: - Нельзя ощутить чужой ужас, Банашар. Мы поймем ужас, только когда поглядим ему прямо в глаза.

  Тавора пошевелилась, и жрец опустил взор. - Вы были в обмороке, Адъюнкт.

  - Ме... меч...

  - Сделано.

  Она попыталась сесть. - Тогда нужно уходить.

  - Мы уйдем, Адъюнкт, - сказал Скрипач. - Но сначала поедим.

  Тавора оттолкнула руки Банашара и встала, пошатываясь. - Проклятый дурак - ты знаешь, кого призывает меч?

  - Да. Я как раз сжег эту карту.

  Банашар почти увидел потрясение Адъюнкта - словно в воздухе мелькнула россыпь искр. Жрец фыркнул: - Ты прямо взял и лишил ее языка, сапер.

  - Хорошо. Нельзя есть и болтать одновременно. Идите сюда, Адъюнкт, или нам с жрецом придется вас схватить и насильно залить похлебку в горло. Никому пользы не будет, если вы в самый нужный момент шлепнетесь без чувств. Правильно?

  - Ты... вам не нужно было так делать, Скрипач.

  - Спокойно. - Сапер похлопал по карману. - Один Дом оставил - тот, который для нас означает всё.

  - Наш дом все еще разделен, капитан.

  - Король-в-Цепях? Забудьте о нем - дурак слишком занят, подрывая трон, на котором сидит. А Рыцарь с нами.

  - Уверены?

  - Да. На этот счет не тревожьтесь.

  - Когда тот бог явится, Скрипач, это будет на поле битвы - тысячи душ будут питать его форму. Мы говорим о боге войны - придя, он может заполнить собой полнеба.

  Скрипач глянул на Банашара и дернул плечом: - Бойтесь клятвы Тоблакая. - Чуть улыбнувшись, он наполнил похлебкой оловянную чашу и передал Адъюнкту. - Ешьте, дорогая Супруга. Остальные с нами. Разбойник, Дурак, Семеро... Прокаженный... - он на миг опустил глаза при этом слове, а потом ухмыльнулся Банашару: - Хромой.

  "Хромой. О да. Полагаю, ты все время на меня смотрел. Думал, как это страшно - видеть себя в постаревшем зеркале. И правда, страшно".

  Пока они ели, разум Банашара снова вернулся в шатер, к разговору с Лостарой и тому, что было после.

  "Дети, собирайтесь. Ваша мать уязвима. Вы ей нужны. Все вы".

  Он поднял глаза: Тавора внимательно изучала его лицо. - Банашар, это вы сняли шлем? Утерли лицо, расчесали волосы?

  Он опустил взгляд. - Да, Адъюнкт.

  Она издала непонятный звук, сказала: - Извините... наверное, я выглядела растрепой.

  "Ох, Тавора".

  Скрипач внезапно встал и бросил грубым тоном: - Я оседлаю вам лошадь, Адъюнкт.

  ***   

  Еж видел, что трое всадников вернулись в лагерь. - Баведикт, распределить припасы.

  Алхимик повернулся и удивленно спросил: - Все?

  - Все. И пусть бросят все лишнее - вода, немного пищи, доспехи и оружие. Ничего больше.

  - Я скажу сержантам.

  Еж кивнул и ушел в сторону.

  Скрипача он нашел стоящим у шатра Адъюнкта. Сапер стоял, смотря в землю.

  - Мы идем с вами, - заявил Еж.

  Скрипач поднял глаза и скривился: - Нет, не идете.

  - Сжигатели Мостов идут с вами - и ты ничего не сможешь сделать.

  - Не обсуждается, Еж. Просто отстань. - Он отвернулся.

  Но Еж вытянул руку и развернул товарища к себе. - Я уже спросил Адъюнкта - прошлой ночью, когда понял, что творится. Я тебе там нужен, Скрипач. Ты просто еще не понимаешь - ты не знаешь и половины, так что просто поверь. Я ТЕБЕ ТАМ НУЖЕН.

  Скрипач подступил ближе, темнея лицом. - Зачем? Какого Худа ты мне нужен?

  Проходившие мимо солдаты замирали, глядели с любопытством.

  - Только согласись! Не согласишься - клянусь, Скрип, клянусь! - проведешь остаток дней в горьких сожалениях. Слушай меня! Дело не в нас одних, ясно? Тебе нужны Сжигатели Мостов!

  Скрипач оттолкнул Ежа обеими руками, чуть не уронив. - Они не Сжигатели Мостов! Это не просто имя! Нельзя набрать случайных дураков- перестарков и назвать их Сжигателями!

  - Почему бы? - возразил Еж. - Мы что, в начале были другими? Юные лупоглазые дураки, желающие стать лучше, вот кто мы были! - Он показал на лагерь. - Ничем не отличались от Охотников за Костями, сам не видишь?

  - Не ходи за мной!

  - Ты не слушаешь! Я прошел Туда и вернулся! Выбора нет, чтоб тебя!

  Слезы блестели на глазах Скрипача. - Не ходи, и всё.

  Еж повесил голову. - Я сказал. Выбора нет, совсем нет.

  Когда Скрипач ушел, Еж не стал его удерживать. Он оглянулся, скалясь: - Почти полдень - поешьте чего-нибудь, вислоухие ублюдки, - и ушел к своей роте.

  Скрипач пролез между двух шатров, но на выходе упал на колено, закрыв лицо руками. Потекли слезы, тело снова и снова содрогалось от рыданий.

  "Мы идем на смерть - он что, не видит? Потерять его снова... нет, не могу".

  Он все еще ощущал плечи Ежа и как оттолкнул его. Видел обиду на лице друга -"нет, не надо..." Руки жгло, ладони болели. Он сжал кулаки, повесил голову, заставляя себя глубоко дышать, изгоняя слабость и с ней ужасное отчаяние, готовое сломать его, сокрушить в пыль.

  Но нужно идти к солдатам. Сержанты, должно быть, уже их собрали. Ждут. Морпехи и панцирники - остатки тех и этих. "Еще одно дельце, и нам конец. Полная крышка.

  Боги, Еж, мы должны были умереть в тоннелях. Было бы намного легче и быстрее. Нет времени на горе, нет времени, чтобы жесткие шрамы лишили нас способности чувствовать.

  А ты появился снова и разбередил старые раны.

  Вискиджек, Калам, Ходунок... все ушли. Почему ты не остался с ними? Почему не мог просто подождать меня?"

  Слезы всё текли по щекам, смачивая бороду. Он почти не видел мертвую траву под ногами.

  "Хватит. Еще одно дельце... они попытаются нас остановить. Должны. А мы должны быть готовы. Нам нужно... мне нужно... стать капитаном, тем, кто в ответе. Тем, кто скажет солдатам, где им умирать".

  Утирая лицо, он медленно встал. - Боги, - пробормотал он. - Сначала Адъюнкт, потом этот. - Вздохнул. - Ладно, назовем плохим днем и забудем. Готов, Скрип? Готов к ним? Лучше бы был.

  Он ушел.

  ***   

  Даже в облегчении пузыря есть слава, решил Корабб, видя изгибающуюся под привычным углом струю, слыша знакомый, но уникальный звук касания почвы.

  - Не похоже, что тебе нужны обе руки, - заметила сидевшая неподалеку Улыба.

  - Сегодня я даже на тебя смотрю с сочувствием, - отвечал он, заканчивая дело и плюя на руки для чистоты.

  - Сочувствием? Кто я тебе, хромая собака?

  Сидевший у вещмешка Бутыл засмеялся, заслужив от Улыбы мрачный взгляд.

  - Мы идем в какую-то драку, - сказал Корабб, поворачиваясь к солдатам лицом. - Сегодня вы моя семья.

  - Что объясняет сочувствие, - буркнул Корик.

  - Я стану рядом с тобой, Корик-сетиец.

  Улыба фыркнула: - Для чего? Не дать сбежать?

  - Нет. Потому что в этот раз он встанет с нами. Снова будет солдатом.

  Последовал долгий миг молчания; Корик встал и ушел от взвода.

  - В его мозгах угнездился демон, - чуть слышно сказал Каракатица. - Нашептывает и, должно быть, уже с ума свел.

  - А вот и сержант, - воскликнул Корабб. - Время. - Он подошел к вещам, еще раз проверил лямки, подхватил арбалет и, чуть полюбовавшись, привязал к мешку. Пересчитал стрелы, с удовлетворением удостоверившись: их по-прежнему двенадцать.

  - Мешки на плечи, - приказал подошедший Тарр. - Идем на северо-запад.

  - Черт, почти что назад! - бросила Улыба. - Далеко? Если придется увидеть ту пустыню, горло себе перережу.

  - Теперь там большое озеро, - заметил Бутыл.

  Тарр сказал: - Будем там к полудню завтра. Так говорит капитан. Еды брать на два дня, воды столько, сколько унесете.

  Корабб поскреб обросшую челюсть. - Сержант, регуляры тоже готовятся к выходу.

  - Они идут на восток, капрал.

  - А когда встретимся?

  В ответ сержант метнул на него острый взгляд и занялся своими вещами.

  Улыба подобралась к Кораббу. - Нужно было пользоваться дрючком не только для писанья, капрал. А теперь поздно.

  "О. Я въехал. Назад не вернемся". - Тогда мы идем к славе.

  - Дыханье Худа, - буркнула Улыба.

  Однако он успел взглянуть в торопливо опущенное лицо. "Она боится. Она так молода". - А ты, Улыба, тоже станешь рядом.

  Неужели она чуть не бросилась ему на шею? Он не был уверен, однако она спрятала лицо и принялась рыться в вещмешке.

  - Ты отрастила длинные волосы, - сказал он. - И стала почти красивой.

  Каракатица подошел к нему. - Ты действительно не знаешь, Корабб, когда пора заткнуться?

  - Стройся, - велел Тарр. - Мы первые в колонне.

  Каракатица поймал взгляд сержанта и чуть заметно кивнул. Тарр повернулся, глядя туда, где ожидал Скрипач. Капитан выглядел больным; он ответил Тарру непроницаемым взглядом, отвернулся и пошел.

  Путь проведет их через лагерь регулярной пехоты, по центральной, самой широкой улице, между неровных рядов палаток, навесов и шалашей. Сапер глянул было в небо, но тут же отвел глаза: сияющие царапины вроде бы близки как никогда. Они заставляли его нервничать.

  Каракатица махнул рукой, веля солдатам идти следом, и оглянулся, убеждаясь, что Бальзам выводит своих, а за ним пойдет сержант Урб. Потом выйдут остальные: Хеллиан, Смола, Бадан Грук, Впалый Глаз и панцирники (эти пойдут где им захочется).

  Он встал за Курносом - парень имеет обыкновение блуждать, словно забывает, к какому взводу приписан; однако в этот раз он был здесь, трусил, сгибаясь под солидным свертком - кольчуга, оружие, щит. Пехотинец вплел в бороду палец Нархук, и он глухо стучит по груди. Изувеченная рука привязана кожаным ремешком.

   Они проходили, а регуляры собирались по сторонам, словно получили приказ встать в линию и созерцать уходящих в Худом проклятой тишине. Его тревога усилилась. "Ни словечка, словно мы чужаки". Отряд подошел к главному проходу, единственным звуком были ихшаги - тупой стук подошв, лязг снаряжения - и Каракатица ощущал растущий гнев. Ему казалось, что они идут сквозь растущую армию призраков. Ни одного юного лица среди зрителей. "Ни кивков, ни даже склоненных голов.

  Но мы ведь на вид такие же старые развалины? Что же они видят? О чем думают?

  Тавора, не завидую вам, что вы ведете таких солдат. Мне их не прочитать? Они понимают? Они сообразили, что происходит?

  Они идут на восток - блокировать посланную за нами армию Ассейлов, купить нам необходимое время. И если не смогут - если не замедлят ублюдков - все будет потеряно. Вся треклятая схема распадется.

  Вы пойдете на бой. И с вами не будет нас - ни прочного кулака тяжелой пехоты, ни узла морпехов. И если вы смотрите как преданные, если вы считаете, что мы вас бросаем... возьми меня Худ..."

  Мысль вдруг прервалась, нараставший гнев куда-то пропал.

  Пехотинцы начали отдавать честь, прижимая кулаки к груди. Вытянулись по струнке, создав два идеально прямых строя.

  Немногие разговоры между морпехами и панцирниками затихли, но давящая тишина стала совсем иной. Каракатица скорее ощутил, нежели услышал, что шаги отряда вошли в ритм; взводы впереди перестраивались по двое - за капитаном шагали Корабб и Тарр, за ними Улыба и Корик, Бутыл и Курнос.

  - А ты у нас без пары, - тихо пробурчал Бальзам, оказавшись рядом.

  - Так отстань.

  - И снова все перемешать? Не могу и вспомнить, когда в последний раз был на параде... нет, просто держи строй, сапер, и молись Худу, чтобы никто не сбился с ноги.

  - Не ожидал.

  - Мне противно. Тошнит. Куда мы бредем?

  - Хватит паники, сержант.

  - И кто ты, солдат, во имя Белого Шакала?

  Каракатица вздохнул. - Просто шагай, сержант. Скоро расслабимся. Обещаю.

  - Получим медали или как?

  "Нет. Кое-что другое. То, чего Адъюнкт не обещала.

  Смотри на регуляров. Они - наши свидетели".

  ***   

  - Видела это? - спросила Целуй-Сюда.

  Смола нахмурилась, не поворачивая головы. - Ты о чем?

  - Твои видения... ты всё это видела? И то, что будет завтра или послезавтра?

  - У меня не так.

  Сестра вздохнула: - Забавно. Вот я вижу, что будет. До самой точки.

  - Нет. Это просто страх в тебе говорит.

  - Да, ему есть что сказать.

  - Не слушай, Целуйка.

  - Нет. Буду. Расскажи мне о видении будущего и о нас, будущих. Вот мое видение. У тебя девочка за спиной, а мальчик носится вокруг. Мы идем в имперскую школу, они их начали строить еще до нашего ухода. А моя девочка похожа на меня, но дикая, настоящий демон во плоти. Мы утомлены, как бывает со всеми матерями.. Я растолстела. Мы шлепаем недоносков, браним мужей, визжим, как мы устали. Жара, мухи, воняет гнилыми овощами. Муженьки. Когда они починят крышу, вот чего нам хочется знать, если вместо полезного дела лентяи прохлаждаются в тени и ковыряют носы. И если сейчас же...

  - Хватит, Целуйка.

  К удивлению Смолы, сестрица замолчала.

  ***   

  "Когда было в первый раз? Должен был быть первый раз. Сынок Соридо-мельника. У меня тем утром титьки набухли. Мы ушли за старый пристрой к таможне, к недавно сожженному из-за скопления пауков сараю, я задрала рубаху и показала ему.

  Как звали парня? Рилт? Раллит? Глаза стали круглыми. Я утащила из дома фляжку. Персиковое бренди. От этого зелья можно огнем пыхать. Я подумала, что нужно будет расслабиться. Видит Худ, я все продумала заранее. И мы напились, и он игрался с титьками.

  А штаны ему пришлось силой расстегивать.

  И это было в первый раз. Хотелось бы еще тысячу, но не так все бывает. Его убили год спустя в лавке отца... какие-то нарушенные указы, слухи про новую облаву на картулианских пиратов, потому что правители Малаза теряли выгоду или что там еще...

  Они не были пиратами. Но кто не прочь пограбить, если получается?

  Раллит или Рилт, кто бы ты ни был... рада, что мы трахнулись с тобой перед смертью. Хотя бы это ты получил.

  Нечестно. Куда пропали целые годы?"

  ***   

  "Люблю тебя, Хеллиан". Трудно ли сказать три слова? Но от одной мысли челюсти Урба сжимаются, словно связанные проволокой. Пот течет по доспехам, сердце колотится, в горле тошнотное чувство. Никогда еще она не выглядела привлекательнее. Нет, она просто прекрасна. Почему бы не напиться? Он смог бы вывалить все без стыда, как бывает у пьяниц. Но неужели она захотела бы его такого? Разве что сама напилась бы. Но она уже не пьет. Глаза ясные, бегают, словно она впервые видит мир; лицо перестало быть обвислым, и теперь она возьмет любого мужика, только свистни - зачем ей на него даже смотреть?

  Он смотрел перед собой, пытаясь не замечать отдающих честь солдат. Лучше притвориться, что их здесь нет, не привлекать внимания; они могли бы пройти через армию и сделать то, что нужно сделать, и не нужно, чтобы кто-то видел.

  Внимание его нервирует, ведь единственное желанное внимание - от нее. Но если она обратит на него внимание... что ж, наверное, он рассыплется на месте.

  "Хотелось бы полюбиться. Один раз. Перед смертью. Взял бы её в руки и ощутил, что мир меняет форму, что все совершенно. Я видел бы это в ее глазах.

  А подниму взор... и вижу салютующих солдат.

  Нет, неправильно. Не поднимай взора, Урб.

  Слышал бы сам себя! Идиот!"

  ***   

  Наоборот не сразу заметил, что идет рядом с Горлорезом. Он не ждал настоящего строевого шага, и босые ноги уже натерло сапогами. Всегда ненавидел необходимость вгонять пятки в землю, отчего сотрясается позвоночник, и задирать колени выше нормального. От муштры он быстро уставал.

  Впереди уже маячил край проклятого лагеря. Уйдя с глаз несчастных регуляров, они смогут расслабиться. А он-то уже радостно забыл все дерьмо первых месяцев учебки, до того как сумел вписаться в морскую пехоту (среди них дисциплина не означает шагать в ногу, выставлять плечо под верным углом и тому подобную чепуху; там ты должен делать свою работу и не тратить времени ни на что иное).

  Он вспомнил первого своего офицера, как тот брюзжал, видя Сжигателей Мостов или им подобных: "Ленивые наглые лоботрясы - не смогут встать в линию, даже если жизнь от этого зависит. Никогда не поймешь, выполнят они приказ или перережут командиру горло". Ну, не совсем так. Если приказ хороший, умный - его выполнят со всем старанием. А если это глупый приказ, гонящий солдат на смерть без достойной причины... ну, выбор невелик: или кара за неподчинение, или ловко устроенная трагическая случайность.

  Может, Сжигатели были в этом смысле самыми худшими - но они же были и самыми лучшими. Нет, Наобороту нравится быть морпехом, Охотником за Костями, усвоившим традиции буйных предшественников. Хотя бы маршировать на парадах редко приходится.

  Подошвы уже покрылись кровавыми мозолями.

  Мертвяк не сказал прощай никому. Не хотелось. Даже Горлорезу, шагающему прямо впереди, хотя можно было бы бросить шутку-другую и услышать тот смех - как будто утке шею сворачивают. Всегда забавно видеть, как люди отшатываются. Мертвяк прежде готов был делать так снова и снова.

  Он уже давненько не слышал смеха, но сейчас не время - не тут, с пехотинцами со всех сторон."Все эти мужчины и женщины прощаются с нами". Охотники за Костями доживают последние дни. Измученная армия увидит наконец финал - и, кажется, наступит он ужасающе, неожиданно скоро.

  "Но нет. Мы прошли полмира. Мы охотились за Вихрем. Вышли из горящего города. Стояли против своих в Малазе. Взяли Летерийскую империю, задержали На'рхук. Пересекли непроходимую пустыню.

  Теперь я понимаю чувства Сжигателей Мостов, тех, кого повалили и растоптали последними. Великая история... исчезает, просачивается в алую землю.

  Дома - в Империи - нас уже позабыли. Еще одна армия списана в расход. Вот так и проходит всё, так и валится в Бездну. Мы ушли и прыгнули с края мира.

  Не хочу прощаться. Хочу слышать безумный хохот Горлореза. Снова и снова, всегда".

  ***   

  Еж собрал своих Сжагателей у северного края лагеря. Ожидая появления морпехов и панцирников, он осматривал пестрое сборище солдат. Они нагрузились по полной, почти стонут от веса припасов."Кажись, котят слишком много".

  Сержант Ромовая Баба поглядела на него. Еж кивнул, он подошла и встала лицом к лагерю Охотников. - Видели такое прежде, сэр? Интересно, кто отдал приказ? Лично Адъюнкт?

  Еж покачал головой: - Не было приказов, сержант - это что-то другое. Это от самих регуляров, служивых и так далее. Признаюсь, не ожидал найти в них такое.

  - Сэр, мы слышали молву насчет морпехов и тяжелых... что, может быть, они не хотят брать нас с собой.

  - Не важно, сержант. Когда придет пора, даже приказ Адъюнкта не понадобится.

  - Но разве она не...

  - Я соврал, - признался Еж. - Ни с кем я не говорил. Только мое решение. - Он глянул искоса: - Проблемы, сержант?

  Женщина ухмыльнулась.

  Еж поглядел внимательнее. - Находишь смешным, да? Почему?

  Она пожала плечами: - Сэр, мы уже слышали - от многих - что мы не настоящие Сжигатели. Но вы только что их посрамили, верно? Мы не принадлежим никому, только друг дружке и вам, сэр. Вы соврали, ха!

  Шпигачка сказала сзади: - Ночью я взяла одного в постель даром, и знаете почему? Он спросил, сколько мне лет, я сказала двадцать шесть и он поверил! Ну разве ложь не сладка?

  - Вот и они! - воскликнул Еж.

  Скрипач выводил отряд из лагеря. Даже с такого расстояния Еж видел лица морпехов и панцирников - мрачные, больные. Они не ожидали таких проводов. "И не знают, что делать. Скрипач отдает честь в ответ? Нет, явно нет.

  Скрип, вижу тебя. Тебе так же плохо, как остальным. Ты словно ведешь их к палачу.

  Мы, солдаты, знаем лишь одну полновесную монету, и это - уважение. Мы ее копим, прячем, и никто не стал бы называть нас щедрыми. Мы не любим сорить деньгами. Но есть и кое-что худшее, чем бросать монеты - когда кто-то выходит и бросает их нам назад.

  Мы беспокоимся. Отводим глаза. Что-то ломается в душе, мы падаем в себя. Зевакам не понять. Они думают, мы должны улыбаться, махать руками и шагать с гордым видом. Но нам ничего такого не нужно. Потому что много друзей осталось позади, на полях брани, и мы понимаем: только им по праву принадлежит уважение.

  Мы могли бы сидеть на груде королевских сокровищ и ничего не замечать. Потому что иные богатства застревают в горле и душат нас".

  Увидев, что Скрипач его заметил, Еж пошел рядом.

  - Не надо, Скрип.

  - Что не надо? Я уже...

  - Не то. Ты сейчас остановишься. Построишь своих лицом к регулярам. Ты теперь капитан, все на тебя смотрят. Это монета, Скрипач. Ты должен отплатить.

  Капитан долго смотрел на Ежа. - Не думал, что будет так трудно.

  - А ты хотел просто убежать?

  Скрипач покачал головой: - Нет. Не знал, что нужно. Не был уверен, чего они хотят.

  Склонив голову набок, Еж спросил: - Ты не уверен, достойны ли они?

  Капитан безмолвствовал.

  Еж мотнул головой: - Мы не для такого сделаны, ты и я. Мы саперы. Когда я захожу в тупик, думаю: что сделал бы Вискиджек? Слушай, тебе нужно, чтобы регуляры устояли, дали вам время. Купили время своей кровью, своими жизнями. Что с того, если ты считаешь их никчемными? ТЫ ДОЛЖЕН РАСПЛАТИТЬСЯ!

  Скрипач всё еще колебался. Еж взмахом подозвал своих Сжигателей. - Мы строимся лицом к лагерю, Скрип - а ты так и будешь стоять посреди морпехов и панцирников, мнущихся и не знающих, куда глядеть?

  - Нет, - ответил Скрипач глухим голосом. - Еж... думаю... я сделал неверный шаг. Вот и всё.

  - Хей, лучше поздно чем никогда.

  Когда Еж двинулся к своим взводам, Скрипач окликнул: - Погоди.

  - Что теперь?

  - Думаю, кое-что должны увидеть все. - Скрипач шагнул, протягивая руку.

  Еж поглядел на нее. - Думаешь, достаточно?

  - Для начала, идиот.

  Еж улыбнулся, пожимая руку.

  А Скрипач заключил его в крепкие объятия.

  Баделле сидела на крыше фургона, и наблюдала эту сцену на краю лагеря.

  - Что случилось? - спросил сидевший рядом Седдик.

  - Ранам нужно время, чтобы исцелиться, - сказала она, смотря, как двое мужчин обнимаются, и чувствуя, как повсюду исчезает напряжение.

  - Они любовники?

  - Они братья, - ответила она.

  - Тот с рыжей бородой - ты назвала его отцом, Баделле. Почему?

  - Все дело в том, что он солдат. Я много видела с тех пор, как мы их нашли. Ты не выбираешь семью, иногда в ней бывают нелады, но семью ты не выбираешь.

  - Но они выбирали. Они решили стать солдатами.

  - А потом встали лицом к лицу со смертью, Седдик. Это связь крови, и такой узел иногда сама смерть не разрубит."Вот почему все отдают честь". Скоро, - сказала она, - мы увидим семью, пробужденную в гневе.

  - Но Мать отсылает их. Мы их еще увидим?

  - Легко, Седдик. Просто закрой глаза.

  ***   

  Прыщ, еле ковыляя, пробрался к границе лагеря, чтобы видеть морпехов и панцирников. Они как раз строились лицом к регулярной пехоте. Он поискал Адъюнкта, но не увидел. Не было и кулака Блистига, "человека, который пытался меня убить.

  Ничего нет опаснее человека без чувства юмора".

  Когда Скрипач и Еж расцепились и пошли к своим отрядам, к Прыщу подошла Фаредан Сорт; потом справа появился Добряк.

  Прыщ вздохнул. - Кулаки. Все это по вашему приказу?

  - Я как раз выкрикнула приказ, когда они меня бросили и ушли сюда, - сказала Сорт. - Эти регуляры не лучше морпехов.

  - Скоро мы увидим, так ли это, - заявил Добряк. - Старший сержант лейтенант Прыщ, вы оправились?

  - При выходе из пустыни я получил дополнительное исцеление. Как видите, сэр, я стою на ногах и готов ко всему.

  - Но вас еще не исцелили от прирожденной лени.

  - Так точно, сэр.

  - Согласны со мной, старший сержант лейтенант Прыщ?

  - Всегда с вами согласен, сэр.

  - Ох, вы двое, хватит. Нам сейчас будут отдавать честь.

  Все солдаты стянулись в этот угол лагеря и стояли беспорядочной массой. В этом было что-то, показавшееся Прыщу... особенным... словно вся военная структура с ее жесткостью и любовью к мелочам перестала иметь значение. Регуляры уже не салютовали, просто стояли, напоминая толпу в доках, созерцающую отбытие флота. Капитан Скрипач вышел перед строем морпехов, повернулся к ним лицом. Поднял руку в приветствии, подержал, пока солдаты не повторили, и словно нехотя опустил.

  И всё. Регуляры не ответили. Прыщ хмыкнул: - Это же "старая монета", верно?

  - Да, - хриплым голосом отозвался Добряк. Он кашлянул. - Традиция рождена на сетийских равнинах, во время бесконечных свар между конными племенами. Удачные набеги завершались обменом трофейными монетами. - Он чуть помолчал, вздохнул. - Сетийские гребни - произведение искусства. Рог антилопы или быка, отполированы до блеска...

  - Сэр, я чувствую очередной приступ лени. Не пора ли отдать мне приказ?

  Моргнув, Добряк поглядел на Прыща. И хлопнул по плечу. - Не сегодня.

  Он ушел в лагерь.

  Фаредан Сорт чуть задержалась рядом. - Если бы он мог выбирать себе сына, Прыщ...

  - Меня однажды уже изгоняли, Кулак. Что бы вы ни думали, я не любитель наказаний.

  Она смотрела ему в глаза. - Он сказал вам "прощай".

  - Я знаю, - бросил Прыщ, моргая и торопливо отворачиваясь. Когда она хотела коснуться его руки, он не дался. Оба жеста родили боль в груди, ту боль, которую он даже приветствовал. Чтобы не ощущать иной боли.

  "Забыл поблагодарить Мертвяка. А сейчас поздно. И Добряк вдруг подобрел. Нечем поразвлечься".

  - Идите в свой фургон, - велела Фаредан Сорт. - Я пришлю тянуть три взвода.

  "Тяжелых уже нет". - Лучше четыре, Кулак.

  - Я так понимаю, - ответила она, - нам не придется идти далеко.

  Он невольно оглянулся. - Правда? Она объявила цель пути?

  - Да.

  - И?

  Она тоже оглянулась. - Мы ищем подходящее место для битвы.

  Прыщ немного поразмыслил. - Они знают, что мы здесь.

  - Да, лейтенант. И уже идут навстречу.

  Он поглядел вслед колонне морской и тяжелой пехоты. "Тогда... что делают они? Вот что значит лежать полумертвым целыми днями, а потом кормить с ложечки старину Краткорукого, ожидая хотя бы одного слова. Одного слова. Не только взгляда в потолок... не годится мужчине так заканчивать дни свои.

  А теперь я не знаю, что происходит. Один изо всех".

  Позади снимался лагерь. Солдаты выходили в поход, почти не разговаривая между собой. Никогда он не видел такой тихой армии. - Кулак.

  - Да?

  - Они будут сражаться?

  Сорт подступила к нему, глаза были холоднее льда. - Никогда так не спрашивай, Прыщ. Ни слова больше. Понятно?

  - Слушаюсь, Кулак. Но не хотелось бы оказаться единственным, кто вытащит меч.

  - Ты не в состоянии.

  - Вряд ли это важно, Кулак.

  Она скривилась и отвернулась. - Согласна.

  Прыщ смотрел ей в спину.

  "К тому же меч может понадобиться. Если Блистиг близко подойдет. Вряд ли от него будет толк в схватке. Скорее наоборот. Но я выберу подходящий момент. Расчет времени. Вся жизнь зависит от расчета времени, и разве у меня не лучший талант?

  По большей части я славный парень. Сделал карьеру, избегая крови, сражений и прочей гадости. Вызов состоял в том, чтобы не сражаться, служа в армии. Но это... не так трудно, как кажется.

  Ладно. Не то чтобы я боялся войны. Хаос - вот что пугает. Гребни Добряка... ну, это я понимаю. Понимаю такого человека. Прочесывай и расчесывай. И если ты - единственный его непокорный вихор, то разве тебе не весело?

  По большей части славный парень. Но Блистиг пытался меня убить за пару пустых фляг.

  Не хочу больше быть славным".

  ***   

  - Адъюнкт желает вас видеть, - сказала Лостара Ииль.

  Блистиг поднял взгляд, увидел выражение ее лица, но решил не обращать внимания. Со стоном встал с груды брошенных вещей.

  Проследовал за женщиной через лагерь, обращая внимание на суету вокруг. Эти рядовые хорошо умеют строиться - прошли больше лиг, чем иным людям приходится за всю жизнь. При всем своем профессионализме - внезапно возрожденным после Чуда с Кровью и Водой, и не только возрожденным, но улучшенным с рвением, которое граничит с одержимостью - пехотинцы казались Блистигу хрупкими.

  Они смешаются при первой серьезном натиске противника. Они видел их, стоящих вдоль пути морпехов и панцирников, видел их жалкие салюты. Ловки на отдачу чести, но лица пустые. Солдаты выглядят мертвецами. Каждый мужчина, каждая женщина.

  Лостара остановилась у шатра Адъюнкта, жестом предложила ему войти.

  Он прошел мимо нее.

  В шатре оставалась лишь одна комната - задние перегородки уже сняли, они были сложены у внешней стены. Тавора стояла к нему лицом. Больше не было никого, даже хитроглазого жреца; Лостара тоже не вошла следом.

  - Что такое, Адъюнкт? Мне есть чем заняться, если вы хотите построения и выхода до полудня.

  - Кулак Блистиг, я поручаю вам командовать центром. Справа будет Кулак Добряк, слева Кулак Фаредан Сорт. Вождь Желч будет командовать резервами - хундрилами, лучниками и застрельщиками.

  Он ошеломленно глядел на нее. - Вы описываете приготовление к битве. Но битвы не будет. Мы встретимся с Форкрул Ассейлами, а вы куда-то дели свой меч. Их колдовство нас подавит.

  Она твердо взирала на него. - Вы будете удерживать центр, Кулак. Единственная ваша задача в наступающем сражении. Вас атакуют нормальные солдаты - Колансе, регулярная армия. Ожидайте найти их высоко дисциплинированными и хорошо обученными. Если у врага будет тяжелая пехота, она наверняка ударит по вашим позициям. Вы не отступите ни на шаг, понятно?

  Блистиг стащил шлем, подумав, не швырнуть ли им в стоящую напротив женщину. Однако он лишь вцепился рукой в редеющие волосы. "Мог бы ее убить. Прямо здесь, в шатре. Но она купила их души, верно? Живым отсюда не выйти. Лучше ждать более удобного момента. Хотя... кого я пытаюсь обмануть?" - Поставьте меня там, Адъюнкт, и я воткну нож вам в спину, не успеют коланцы показаться на горизонте.

  Выражение ее лица заставило Блистига подумать: она проникла в его мысли, знает, как близко оказалась от смерти - но ей все равно. - Кулак, мне советовали оставить вас во главе гарнизона Арена. Шли разговоры о назначении вас городским Кулаком, а потом вас могли бы обучить и выдвинуть в Верховные Кулаки, назначить ответственным за все Семиградье. Понимаю, что это вполне бы вас устроило. До следующего мятежа.

  Блистиг проскрежетал: - К чему это, Адъюнкт?

  - Однако ваши доброжелатели - офицеры и чиновники Арена - не видели дальше городских стен. Они не могли вообразить, что джисталь Маллик Рель не хочет остаток дней гнить в тюремной камере или украсить своей головой пику на главных воротах. Иными словами, они не понимали степени влияния этого человека, уже перекупившего "Коготь", поставившего своих агентов у трона Лейсин.

  - Таким образом, - продолжала она, не спуская с офицера глаз, - его ненависть к вам и вашей... измене после падения Колтейна гарантировали скорое устранение. Вы не знаете, что до моего прибытия в Арен были предприняты три покушения на вашу жизнь. Все успешно предотвращены ценой жизни ценных агентов.

  Перевод в мое подчинение был единственным средством сохранить вам жизнь, Кулак Блистиг. В четвертый раз вас спасли в Малазе: не сумей мы уйти, вас бы арестовали и казнили. Вы можете думать, что я предприняла такие усилия, ценя вас как командира. И действительно, я до сих пор пребываю под впечатлением от вашего острого ума и решительности, с которой вы отказались сдать Арен бунтовщикам. Но это не основная причина, чтобы спасти вам жизнь. Маллик Рель, Верховный Кулак Корболо Дом и их клика пожелают исказить историю событий в Арене - преследование и погром виканов стали лишь началом.

  Кулак Блистиг, вы один из немногих, знающих истину. Я спасла вам жизнь, чтобы сохранить в живых истину.

  Он молча выслушал эту речь. Какая-то часть души желала не верить ни единому слову, желала громко назвать ее подлой и самолюбивой лгуньей. Но... как все это ей послужит ее интересам? Она ставит его во главе центра - вероятно, перед тяжелой пехотой врага - а малазанские солдаты его презирают. Она спасла ему жизнь, только чтобы погубить сейчас... и где в этом какой-то смысл? - Адъюнкт, вы ожидаете благодарностей?

  - Единственное, чего я ожидаю, Кулак - что вы приложите все свои способности, командуя центром.

  - Они за мной не пойдут.

  - Пойдут.

  - Почему бы?

  - Потому что не будет никого другого.

  "Никого?" - Где будете вы, Адъюнкт?

  - Я встречу Форкрул Ассейлов с их колдовством. Я буду бороться с силой их воли. Я помешаю им поразить солдат.

  - Но ты отдала треклятый меч, женщина!

  - Владение таким оружием оставляет некий эффект, Кулак. Да и не ваша это забота.

  - Если не провалишься. А ты провалишься.

  - Даже тогда, Кулак.

  Он прищурился. - Если только вы заберете их с собой. Адъюнкт, таков ваш план? Последняя жертва во имя армии, которая вас не любит? Которая не хотела приходить сюда? Которая даже не знает, за что дерется? И как, по-вашему, я и другие кулаки их удержат? Когда вы умрете и пропадете?

  - Вы противоречите сами себе, Кулак.

  Он пренебрежительно взмахнул рукой - так сильно, что засвистел воздух.

  Тавора вроде бы чуть вздрогнула, хотя тон слов противоречил такому впечатлению: - Держитесь наравне с флангами, Кулак.

  - Да нас порубят на куски.

  Она отвернулась, надела перчатки. - Если так, постарайтесь умирать как можно медленнее.

  Он вышел, не отсалютовав. Шлем болтался в руке.

  "Три неудачных покушения на мою жизнь? Перекупленный "Коготь"?

  Но кто же им помешал?"

  ***   

  Банашар неподвижно стоял в двадцати шагах от ее шатра, пока все вокруг размеренно суетились. Он хотел быть тяжким камнем в потоке, на который можно встать обеими ногами, получив мгновение-другое отдыха. Но этот безжизненный остров обнаружен Лостарой Ииль - она подхватила его за руку и развернула. Хенар Вигальф ухмылялся рядом.

  - Что такое? - удивился Банашар, не особо сопротивляясь. Он только что заметил Блистига, вышагавшего из шатра мертвой походкой Т'лан Имасса, и думал, не войти ли снова, чтобы угадать суть произошедшего между ним и Адъюнктом. Вместо этого его куда-то потащили.

  Туда, где собралась группа офицеров. Скенроу, Рутан Гудд, Ребенд и Фаредан Сорт.

  Банашар попытался вырвать руку. - Вы забываете, что я не числюсь в армии.

  - Наше последнее совещание, - сказала Лостара. - Смейся или хмурься, Жрец, делай что хочешь. Но оно будет и ты примешь в нем участие.

  - Зачем?

  Они подошли к остальным; Банашар увидел на лицах ожидание, и ему захотелось спрятаться за щитом.

  Рутан Гудд, вцепившийся пальцами в бороду, заговорил первым: - Жрец. Мы все получили приказы. Вы будете рядом с Адъюнктом все время?

  "Время чего? Умирания?" - Не знаю. Сомневаюсь.

  - Почему? - резко, обвиняюще бросила Фаредан Сорт.

  Он пожал плечами: - Полагаю, она будет сражаться. Скорее всего.

  Лостара Ииль откашлялась в наступившей тишине. - Мне, Хенару и Рутану Гудду приказано находиться рядом с ней неотлучно.

  - Имеет смысл, - отозвался Банашар.

  - Из-за Форкрул Ассейлов, да?

  В ответ Банашар только снова пожал плечами.

  - Она где-то оставила свой меч, - сказала Сорт. - Как она намерена отбивать колдовство Ассейлов?

  - Не знаю.

  Ребенд грубо выругалась и, казалось, решила уйти, но Скенроу покачала головой, и капитан, состроив гримасу, подчинилась.

  Лостара смотрела Банашару в глаза; он видел ее страх. - Жрец, не думаю, что я способна на еще один Танец Теней. Не так, как тогда. Если она именно этого ждет... против Форкрул Ассейлов...

  - Капитан, я не знаю, чего она ждет, - спокойно сказал Банашар. - Вы с Рутаном Гуддом показали необычайные способности. Поэтому она хочет иметь вас рядом? Думаю, да. В миг наивысшей нужды она глядит на вас. Неужели она не права?

  - Я не смогу снова!

  Банашар посмотрел на Гудда. - А вас, капитан, одолели те же сомнения? Или дар Бурегонов возродится, чтобы вас защитить?

  - Адъюнкт явно в это верит.

  - А вы ей возражаете, капитан?

  - Дело сложнее.

  - Вы здесь не ради нее? Не для этого вам вручили дар?

  Все смотрели на Рутана Гудда, а он казался весьма несчастливым. - Это зависит... Никто в мире настолько не прозорлив. Они знали, что спрятано в Колансе? Вероятно. Они были заинтересованы в освобождении?

  - Едва ли, - прорычала Фаредан Сорт, положив руку на меч у пояса.

  Глаза Гудда коснулись оружия, он сухо улыбнулся. - Подозреваю, вы отреклись от Стены на достаточном основании.

  - Я сражалась в трех звеньях от Седогривого.

  Рутан Гудд кивнул, но ничего не сказал.

  Лостара хрипло вздохнула. - Нечестно. Рутан... вы боитесь использовать дар Бурегонов?

  - Бурегоны не склонны к компромиссам, - вмешался Банашар, когда все поняли, что Рутан Гудд намерен молчать. - Капитан ощущает двойственность. И риск неудачи. Боится, что высвобожденная сила Бурегонов решит, что риск слишком велик - что неудача плана Адъюнкта сокрушит слишком многое.

  Лостара воскликнула: - Рутан, вы не контролируете эту силу?

  Он наконец соизволил ответить, кривя лицо: - Спросите себя про Танец Теней, Лостара.

  - Это же воля бога!

  - А кому служат Бурегоны? Кто знает? Вы, Фаредан? Они безмозглые, бесчувственные твари? Вы стояли на Стене. Расскажите ей, что вы видели своими глазами.

  - У них есть цель, - ответила та медленно. - Они одержимы. Но больше ничего не знаю.

  - Это никуда нас не ведет, - буркнула Ребенд. - Вот факты: я и ты, Скенроу, командуем ротами. Нам нужно знать больше? Тогда советую вернуться в части и оставить обсуждения вышестоящим.

  Она утащила Скенроу за руку - Банашар видел, как та оглянулась на Рутана, но тот этого или не заметил, или решил проигнорировать. И потому не увидел исказившего ее лицо горя.

  Фаредан Сорт со вздохом втащила перчатки. - Всех благ, капитаны.

  Жрец поглядел в утреннее небо, сощурился, видя Нефритовых Чужаков. "Близки как никогда. У нас день или два. Уверен: не больше".

  - Котиллион поклялся, что никогда больше меня не захватит, - сказала Лостара Ииль.

  Банашар поглядел с любопытством. - Полагаю, слишком большое искушение?

  - Что-то забирая, что-то отдаешь.

  Он кивнул, понимая смысл ее слов.

  - Я был уверен, что выживу, - сказал Гудд. - Но теперь сомневаюсь.

  - Значит, почуяли, что чувствуют все остальные, - бросила Лостара.

  Мужчина повернулся к Банашару: - Если вы не будете с ней, Жрец, где же вы будете? Зачем вы здесь?

  - Этот вопрос не дает мне покоя, - признался он. Прозвучали рога, означавшие начало построения колонны. - Как смертному переиграть божество? Бывало ли такое прежде? Старый порядок перевернут - или это лишь... особые обстоятельства? Момент, уникальный в истории?

  - Вы "переиграли" для нее Осеннюю Змею?

  Услышав вопрос Лостары, Банашар нахмурился. Поглядел на нее внимательнее, потом обратился к Гудду: - Выглядите потрясенным. Оттого, что я наделен такой властью? Или от самой идеи, будто мы, жители мира смертных - своими жизнями, своей волей способны поставить на колени божество? - Он покачал головой. - Вы меня не понимаете. Я не говорил о себе. Я не смог бы победить божество, пусть я и последний священник в его Доме. Понимаете? Это она. Она это сделала, не я.

  - Она говорила с вашей богиней?

  Банашар хмыкнул. - Нет, Лостара. Она вообще редко говорит - вы должны были понять это лучше, чем все другие. Нет. Она просто отказывается сойти с избранного пути, и одним этим посрамляет богов. Понимаете? Посрамляет их.

  Рутан Гудд потряс головой: - Боги слишком спесивы, чтобы ощутить смирение.

  - Год назад, лежа пьяный на койке, я согласился бы с вами, капитан. Но скажите: вы будете сражаться за нее?

  Устремленные на Банашара глаза сузились. Он ответил: - Всем сердцем.

  Вздох Лостары скорее напоминал рыдание.

  ***   

  Охотники за Костями сформировали колонну. Адъюнкт, приказавшая никому не следовать за собой, села на коня и не двигалась с места, пока мимо не проскрипел последний фургон; потом она взяла поводья и развернула животное к западу.

  Она видела тропу, оставшуюся после морпехов и панцирников, ушедших на запад, а потом свернувших к северу. Они уже исчезли из вида, скрылись за обманчивыми складками равнины. Рука коснулась пустых ножен у бедра, и отдернулась. Она поправила шлем, поглядела на свой поношенный малазанский мундир. Винный оттенок выцвел, серое местами стало скорее белым. Кожа перчаток потрескалась, покрылась пятнами соли и пота. Ватная обшивка защищающих бедра поножей растрепалась, местами показывая стальные полосы.

  Она застегнула плащ на груди; тяжелая шерсть повисла, заставляя опустить плечи. Поровнее распределив вес, выпрямилась, провела рукой по застежкам, отыскивая слабые места. Смахнула со щек тонкие волосы.

  Повернув коня, Адъюнкт пустилась медленной рысью.

  Проезжая мимо солдат, что шли слева, она не поворачивала головы.

  А вот на нее смотрели все.

  И молчали. Ни слова ободрения, ни жеста, ни односложного вопроса - лишь топот сапог, лязг доспехов.

  Она выпрямила спину, медленно выезжая во главу колонны. Изо всех ее странствий это - от хвоста армейской колонны до головы - оказалось самым долгим. И, как всегда, она проделывала его в одиночестве.

  ***  

  Трое Форкрул Ассейлов в седлах белых как кость джагских жеребцов остановились в трети лиги от своих армий. Их разумы слышали далекий шум; они понимали, что нападение на Великий Шпиль началось. Однако Аграст Корвалайн дрожал от ударов чуждой магии, и древней и новой, так что подробности были недоступны. А вот витавшая между ними тревога, увы - почти видимой.

  - Не имеет значения, - заявил брат Высокий. - Перед нами единственная задача, и мы одержим верх. Если потом придется снова завоевывать Алтарь Осуждения, мы сделаем и это.

  Сестра Свобода заговорила: - Братья, я чувствую три угрозы, хотя одна не настигнет нас до готовящейся битвы, так что сейчас можно ею пренебречь. Но меня сильнее тревожит меньший из двух вражеских отрядов. Очевидно, перед ним стоит особая цель, а идущие на нас главные силы призваны блокировать наше наступление. Отсюда заключение: цель меньшего отряда жизненно важна.

  Брат Высокий неспешно кивнул. - Что предлагаешь, Сестра?

  - У каждого из нас целая армия, Братья. Если мои чувства не подводят - уверяю вас, они остры - то любой из нас сможет превзойти их главный отряд. Но будем держать в памяти, что враг может обладать скрытыми силами - им ведь удалось пересечь Стеклянную Пустыню. Посему предлагаю послать на их уничтожение две армии. Третья - вероятно, твоя, Брат Грозный - спешным шагом пойдет выслеживать малый отряд и помешает сделать то, что они хотят сделать.

  - Малый отряд, - сказал отличавшийся тонким голосом брат Грозный, - убегает к северо-западу, верно?

  - Сомневаюсь, что это бегство, - хмуро отозвалась сестра Свобода. - Чувствую в тебе уверенность, Брат. Возможно, в данных обстоятельствах слишком уж сильную.

  Старший Ассейл фыркнул: - Мы встретим людей. За тысячи лет жизни я так и не увидел в этих существах ничего особенного.

  - Тем не менее, умоляю тебя умерить уверенность осторожностью, Брат.

  - Я в точности выполняю задачу, Сестра Свобода. Выслежу горстку людишек и уничтожу.

  - Эти слова вселяют спокойствие, - сказала она. - Брат Высокий, ожидаю от тебя советов - как и от Брата Грозного. Третий элемент - так успешно противодействующий нашим силам на севере - слишком далеко, чтобы вмешаться в готовящуюся битву. Однако существует небольшой риск: мы знаем, у них есть конные отряды, и они могут перехватить Брата Грозного, если он поведет свои силы на север. Видите ли, я инстинктивно чувствую, что противник Брата Грозного - пусть самый малочисленный - на деле станет самым опасным элементом вражеских сил.

  - Понимаю, Сестра. Могу ли я предложить следующее? Брат Грозный разделит армию на основе скорости хода. Он лично возглавит легкую и среднюю пехоту, поведя не сразу на северо-запад, а на юго-запад, чтобы обогнуть главную силу и повернуть на север за ее спиной; а его тяжелая пехота двинется на северо-запад, по самому короткому пути - они смогут успешно отражать налеты вражеской кавалерии, если таковые случатся. Под командой чистейшего из водразов тяжелая пехота сможет координировать продвижение с Братом Грозным, связываясь разумами.

  Сестра Свобода поглядела на Грозного: - Ты согласен, Брат?

  - Легкая и средняя пехота составляет немногим более двух тысяч - моя армия основана на тяжелой, ведь ее готовили для осады крепостей и регулярных битв. Сестра Свобода, насколько точны твои вычисления?

  - Думаю, в малом отряде не более сотни человек, Брат Грозный.

  - Отлично. - Мужчина улыбнулся, отчего втянулся лоб. - Две тысячи против сотни. Вы простите мне долю уверенности, учитывая подобный расклад?

  Брат Высокий сказал: - Поскольку мы точно знаем, что там нет ущелий и других особенностей рельефа, способных помочь вторгшимся, я готов разделить твою уверенность, Брат. В худшем случае враг займет холм, возможно, один из старых курганов Элана - и мы будем атаковать его со всех сторон. Разумеется, если даже легкая пехота не справится, к тебе подоспеют роты тяжелой пехоты и продолжат атаку. В-общем, я считаю, мы успешно решили проблему меньшего отряда. - Он поглядел на Свободу. - Говоришь, сотня? Возможно, это дезертиры.

  - Возможно, - согласилась она. - Но инстинкты твердят обратное.

  - Настоятельно?

  Она глянула на него. - Да, Брат, настоятельно.

  - В таком случае, если позволите, - вмешался брат Высокий, - я хотел бы обсудить иной вопрос. Согласны ли вы, что действия сил врага из Северной Крепости и у Шпиля, а также вошедшего в бухту Колансе флота спланированы и согласованы? В первой задаче - развести наши главные армии - они уже преуспели. Мы вынуждены скорее реагировать, нежели действовать инициативно.

  - Да, их высшее командование эффективно, - кивнула сестра Свобода.

  Но Высокий покачал головой: - Строго говоря, это намекает на обширную стратегию. Теперь и мои инстинкты кричат, что вторжение - и стратегия и каждое тактическое действие - продиктованы единой волей. - Он кивнул в сторону Грозного. - В-общем, я принимаю твою оценку людей. Но верно и то, что в редких случаях над толпой посредственностей поднимается личность, наделенная даром предвидения и силой воли, способной реализовать предвидение. Ее влияние велико, она изменяет ход истории.

  Брат Грозный хмыкнул: - Иными словами, это харизматический тиран. Да, они появляются время от времени, ярко пылая, неся угрозу, но столь же быстро пропадая. Среди людей такие личности неизбежно развращены, они перекраивают историю в угоду скорее личным вкусам и порокам. Брат Высокий, ты можешь оказаться прав: за действиями врага стоит такая персона. Но имеет ли это большое значение? Разве необузданность амбиций не гарантирует скорую гибель глупца? Смею вообразить, с изрядной долей веселья, что мы и станем рукой судьбы, разящей тирана. - Он обратился к Свободе: - Сестра, не ты ли говорила, что угроза с севера слишком отдалена? Итак, координация великого вторжения провалилась.

  - Возможно, возможно, - признал брат Высокий. - Но что, если зрение нас подводит? Что, если мы видим лишь то, чего хочет противник?

  - Ну, ты слишком к нему великодушен, - пристыдила Свобода. - Это ошибка расчета времени, вероятно, вызванная нашей способностью выявить угрозу с запада немедленно после их выхода из Пустыни. Мы оказались в идеальной позиции, чтобы немедля ударить по ним.

  - Принимаю мудрость твоих слов, Сестра.

  - Я не укоряю тебя, Брат, за следование инстинктам. Хотя всем нам известно: неуправляемые инстинкты поощряют панику, ибо лежат вне контроля интеллекта. Это кратчайший путь к страху.

  Трое Форкрул Ассейлов замолчали. Каждый погрузился в свои думы.

  Наконец сестра Свобода произнесла: - Я постараюсь поработить солдат, которых мы встретим. Они могут быть полезными.

  - Но не тех, на которых охочусь я, - заявил Грозный.

  - Нет, - согласилась она. - Убей всю сотню, Брат.

  ***   

  Бен Адэфон Делат резко натянул удила; копыта коня заскользили в мертвой траве.

  Калам с руганью развернул чуть не падающего от утомления скакуна. Сверкнул глазами на друга: - На этот раз что!?

  Но колдун лишь поднял руку, качая головой.

  Сев прямее, чтобы облегчить боль в спине, Калам принялся оглядываться. Ничего кроме пустой ровной земли. Зеленый оттенок прорезавших небеса царапин заставляет мир казаться больным, но к этому он уже успел привыкнуть.

  - Забудь Адъюнкта, - сказал Быстрый Бен.

  Калам метнул удивленный взгляд. - Чего? Ее брат...

  - Знаю... Думаешь, легко? Чувствую, как они разделяются. Все утро думал. И знаю, почему Ганоэс Паран хотел, чтобы мы ее нашли - знаю, зачем он послал нас вперед. Но это неправильно, Калам. Прости. Неправильно.

  Ассасин еще мгновение смотрел на друга, а потом опустил плечи, сплюнул, избавляясь от вкуса пепла. - Значит, она сама по себе.

  - Да. Ее выбор.

  - Нет... даже не пробуй, Быстрый. Это ТВОЙ выбор!

  - Она двигает моей рукой, черт побери!

  - Как? Как она это делает? Какое разделение? К чему все это, Худа ради?

  Конь Быстрого Бена уловил возбуждение хозяина, заплясал, колдуну пришлось его успокаивать. Впрочем, конь успел под аккомпанемент ругани развернуться кругом. - Слушай. Он уже не с ней. Она сделала себя жертвой - как ты думал, откуда я узнал? Калам, она оставила меч.

  Калам вытаращил глаза. - Чего?

  - Но я чувствую ее оружие. Словно слепое пятно в глазу. Туда нам и надо.

  - А она, значит, умрет? Всего-то?

  Быстрый Бен потер лицо. - Нет. Мы слишком много так делали, все мы. С самого начала.

  - Снова загадки.

  - Недооценивали ее! С первого проклятого дня, когда я оказался среди Охотников. Слушал все эти догадки, толкования каждого ее шага. Видит Худ, я тоже вложил свою лепту. Но ведь не я один? Офицеры. Морпехи. Последний трахнутый повар... Что ты мне недавно сказал? Насчет момента в Замке, когда она просила ее спасти? Ты сделал это, потому что она попросила - без условий, без объяснений. Просто подошла и попросила, Калам. Трудно было сказать да? Признайся. Трудно было?

  Калам медленно покачал головой. - Нет. Но иногда я гадаю... не было ли это просто жалостью?

  Бен вздрогнул как ударенный. И сказал тихим голосом: - Ты все еще так думаешь, Калам?

  Ассасин замолчал, раздумывая. И вздохнул. - Мы знаем, куда послал нас Ганоэс. Знаем даже, зачем - он ведь ее брат, Худа ради.

  - Еще мы знаем, где мы нужны ЕЙ.

  - Знаем?

  Быстрый Бен кивнул.

  - Так кому из чертовых Паранов подчиниться?

  - Кому из них ты готов сказать у врат Смерти, что провалился, что сделал ложный выбор? Нет, я не имею в виду оправдания. Просто встать и сказать как есть.

  "Так твою". - Похоже, я снова в Замке Обманщика, - зарычал он. - Как будто и не уходил.

  - И она смотрит в глаза.

  Всхлип сотряс ассасина, резкий как удар и столь же нежданный.

  Друг его ждал, ничего не говоря - и Калам знал, что ничего и не скажет, ибо они слишком давно вместе. Ибо настоящие друзья знают, когда надо терпеливо молчать. Калам старался подавить эмоции - он вообще не понимал, что на него накатило в этот миг. "Может, безжалостное давление. Бесконечный крик, никому больше не слышный.

  Я стоял, глядя вниз, на город. Стоял, зная, что скоро пойду по кровавому пути.

  Я не об измене думал: "Коготь" всегда был полон дерьма. Она думала об измене? Нет. Она уже все для себя решила. Просто еще один нож в грудь; она уже носила много ножей, в том числе первый, своими руками вонзенный".

  Калам одернул себя. - Туда же?

  - Поначалу, - ответил Бен. - Пока не окажемся ближе. Потом на юго-запад.

  - К мечу.

  - К мечу.

  - За ним кто-нибудь присматривает?

  - Надеюсь, нет.

  Калам подобрал поводья, набрал полную грудь воздуха и неспешно выдохнул. - Быстрый... как вообще ей удалось перейти пустыню?

  Колдун покачал головой и улыбнулся: - Догадываюсь, мы... недооценили ее.

  Они поскакали дальше.

  ***   

  Изогнув крылья, Сильхас Руин скользнул к земле. Миг спустя Тулас последовал за ним. На юге они видели что-то похожее на облако или рой. Свистящий в крыльях воздух казался хрупким, гнилым от катящихся по небу волн боли.

  Сильхас Руин приземлился и почти сразу перетек. Пошатнулся, закрывая руками уши.

  Приняв форму Эдур, Тулас Отсеченный смотрел на друга издалека. Наверху одно из нефритовых копий проходило по диску солнца. Их внезапно обволокла густая тень, зловещий спертый сумрак.

  Сильхас выпрямился со стоном, двигаясь словно старик. Оглянулся. - Это меч Хастов. Его вой сводит с ума.

  - Ничего не слышу.

  - В черепе... клянусь, у меня кости трещат.

  - Вынь его, друг.

  Сильхас глядел на него широко раскрытыми глазами, лицо его было полно страха.

  - Выхвати его в миг превращения.

  - И что будет?

  - Не знаю. Но не могу представить, что его дар имел целью тебя мучить. Или так, Сильхас, или выброси. - Он указал на юг. - Мы почти под ними - честно говоря, удивлен, что она еще жива. Но малейшее промедление...

  - Тулас, я боюсь.

  - Смерти? Ну, малость поздновато...

  Сильхас улыбнулся, хотя улыбка более походила на гримасу. - Легко говорить.

  - Я долго пробыл в Доме Смерти, терзаясь мыслью, что не достиг того, чего желал всю жизнь. Чувство полного несовершенства много раз подавляло меня. Но сейчас я стою с тобой, брат, и готов пасть ради тебя в грядущей битве. Забвение не страшно - я вижу в нем лишь благо отпущения.

  Сильхас Руин внимательно поглядел на него. Вздохнул, потянулся за мечом. Сомкнул пальцы на простой рукояти и освободил из ножен.

  Меч Хастов дернулся в руке, издав невыносимый крик.

  Тулас вынужден был отступить на шаг. Он потрясенно смотрел как, извиваясь, из рисунка на лезвии появились огромные призрачные цепи. Казалось, они глубоко укоренены в земле; почва под ногами тряслась, подбрасывая их - словно мир решил размять плечи. В глубине нарастающий рокот...

  Выплеск грязи и камней поднялся к небу слева от Туласа - он удивленно заревел, видя высвобождающегося из дымной земли дракона. Справа в дожде мусора показался второй, а потом третий - скованные, они все же взлетели над землей, молотя крыльями пыльный воздух.

  Тройной рев освобождения сотряс равнину.

  Сильхас Руин стоял, держа меч обеими руками; призрачные цепи натянулись, скрестились как великаньи ножницы, как нити размотанного ветром клубка.

  "Элот. Кальсе. Эмпелас".

  Тулас Отсеченный шагнул вперед. - Перетекай! Сильхас, перетекай! У нас есть Буря! Он дал нам собственную Бурю!

  Сильхас Руин с воплем расплылся, вокруг простерлось пряное облако. Меч и цепи исчезли - но три дракона так и держались вблизи.

  Меняя форму, Тулас метнулся в небо.

  Его череп заполнил голос Элот: - Братья! Как обещал Котиллион! Мы наконец свободны!

  - Только чтобы умереть! - ответил Эмпелас, но в голосе его не было и следа огорчения.

  - Если победим... Сильхас Руин, поклянешься сломать наши цепи?

  И Сильхас ответил: - Клянусь, Элот.

  - Тогда есть достойная причина для драки! Он торговался без обмана. Он бог чести!

  Пять Древних Драконов полетели по кругу, взмывая все выше, а потом двинулись на юг. Тень от заслонившего солнце копья отмечала их путь, прямой, как пущенная в сердце битвы стрела.

  ***   

  - Лапка! - закричала Телораст. - Кодл! Я увечна! Помоги!

  Вторая ящерица-скелет остановилась так быстро, что упала и трижды перекатилась через голову, а потом вскочила снова. - А-яй! Видишь тень? Охотится за нами! Ловит нас! Сети в небе! Телораст, ты обречена!

  - Вижу Элайнтов! Они идут за нами! Это ловушка! Ложь! Обман! Измена! Неудача! Помоги, Кодл!

  Кодл скакала вниз и вверх, словно ловила мух. - Они притворялись! Двое самозванцев - они злые, подлые эгоисты! Не-Апсалар им служила, верно? Служила! Планировалось с самого начала... Телораст, я буду по тебе плакать. Сестра моя, любовница, случайная подруга - обещаю, я тебя оплачу.

  - Ты, лживая сука! Неси меня! Спаси меня! Я бы тебя спасла будь я тобой и ты мной и хоти я сбежать - самое мудрое решение всегда - только если не ты это ты а я это я! Тогда это совсем не мудро! - Она яростно скребла когтями землю, дергая лапой, пытаясь достать Кодл, маленькие пальчики сжимали воздух, зазубренные челюсти бешено клацали. - Иди ближе, умоляю! - Щелк щелк щелк. - Я только скажу прощай, клянусь! - Щелк щелк щелк щелк.

  - Тень! - взвизгнула Кодл. - Я слишком долго жду! Спасите! - Она помчалась, прыгая через кочки мертвой травы, огибая валуны и камни. Бег спугнул кузнечика, она перекусила его, не останавливаясь. - Видишь? Тело...

  Обе твари перетекли. Цепи, треща как молнии, подняли их ввысь.

  - Буря! Пять Древних - нет, семь!

  - Элот приветствует вас, предательницы! Телораст Антрас! Керудас Карозиас!

  - Элот! Эмпелас! Кальсе! Они нас ненавидят! Телораст, гляди что ты наделала!

  ***   

  Корабас, Отатараловая Драконица, падала к земле, ибо дракон за драконом ударяли ее сверху, разрывая когтями шкуру, терзая крылья. Она убила сотни - но теперь, наконец, падала. Земля стала близкой, каждая мелочь говорила о близости смерти. Она уже не могла реветь от ярости, от сокрушительного отчаяния, она слишком устала, чтобы отбиваться от наседающих со всех сторон Элайнтов.

  Кровь текла по бокам, кислотным ливнем орошала мертвую землю внизу.

  Призыв влек ее, но она не видела цели. Возможно, это лишь обман. Однако влечение было абсолютным и она напрягала все силы, отвечая зову. До последнего дыхания будет она искать проклятое место. "Ловушка или обещание? Ответ на молитвы или место для могилы? Не важно. Я не справилась. Я даже приветствовала бы цепи, но мне не окажут такой милости. Чую пробуждение Матери! Чую Тиам, так близко - Бури собираются, сила нарастает. Она грядет... чтобы увидеть меня мертвой!"

  Она накренилась, когда ударил очередной Элайнт. Последнее усилие - шея повернулась, израненные челюсти широко раскрылись...

  Она увидела семерых драконов, спускавшихся на окруживший ее рой. Еще одна Буря. "Значит, конец".

  Тварь оторвалась от спины, дергаясь в зубах - она поймала ее за лапу, срывая мясо с кости.

  Семь Древних влетели в вихрь - и Элайнты завизжали от потрясения и боли, тела извивались в облаках крови...

  "Они сражаются за меня! Но почему? Не приближайтесь, друзья! Я отрава!

  Нет, не умирайте ради меня!

  Я, чье касание - смерть, умоляю, не умирайте за меня!"

  Однако они сражались, а враги приходили в себя. Дюжины драконов летели на ее друзей.

  "А явится Тиам - возьмет даже вас".

  Восток, место призыва, влек ее. Сплевывая рваные куски мяса, Корабас устремила взор на манящий горизонт. Союзники отвлекли врагов, даровав ей передышку. Пожертвовав собой. Она не понимала, но готова была благодарить их всеми возможными способами.

  "Если мне предложена иная участь, я приму. Встану лицом лицу и заговорю с миром.

  Если же это место смерти, да будет так.

  Я была свободна, пусть на миг.

  Была свободна".

  ***  

  Он жестоко их подгонял, заставляя идти половину ночи и почти весь день; подходя к холму, морпехи и панцирники почти шатались. Скрипач, едва передвигая свинцовые ноги, направился к холму. Пейзаж вокруг был пересечен полосами теней, отброшенных заполонившими небеса Нефритовыми Чужаками, и капитану казалось: мир распадается прямо на глазах.

  Он изо всех сил старался не думать о тех, кого оставил позади, и о грядущей участи своих бойцов. Перед ним всё, что имеет значение: всеми позабытый холмик с изрытыми боками, одинокий меч из отатарала, вонзенный в почву в самой середине.

  Он страшился, что этого недостаточно - как и все, знающие ее план. Удерживающие Падшего цепи выкованы богами. "Один меч, чтобы их разбить? Тавора, ты, должно быть, уверена, что это возможно. Или что здесь проснется иная сила, предложив нам руку помощи.

  Без этого - без разрубания цепей - все, нами совершенное, бесполезно.

  Тавора, я в тебя верю. Доверяю тебе жизни солдат и смысл из гибели. Знаю, несправедливо чего-то еще требовать от тебя. Ты лишь смертная. Но знаю - чувствую - что бросаю тебе на плечи свой вес. Как и все мы, желаем себе признаться или нет.

  И несправедливость терзает мне сердце".

  Он глянул влево. Еж шагает во главе своего отряда - подонки Летераса, остатки хундрилов, смесь полукровок из дюжины порабощенных Летерийской империей племен. Они умудрились не отстать, хотя тяжело нагружены - Худ знает, зачем им так много мешков. "Подозреваю, это котята. Надеюсь, они того стоят".

  Еж его сторонится. Скрипач знал, почему - ощущал, что лицо при виде друга становится маской, бледной и кривой, горе и тоска грызут его с такой силой, что не удержишься... "Как много несправедливости. Как много". Но вдруг Еж начал приближаться.

  Ткнул пальцем в холм: - Вот этот? Чертовски уродлив, Скрип.

  - Оборонять можно.

  - Слишком нас мало даже для такого жалкого бугра. Слушай, я совсем загнал свою роту. Не стану обещать многого, но у нас, Сжигателей, есть секрет...

  - Котята? Да.

  Еж скривился: - У тебя шпионы! Так и знал!

  - Боги подлые, Ежик! Никогда не встречал человека, хуже тебя умеющего хранить секреты.

  - Продолжай так думать. Тогда удивление станет сильнее. Обещаю.

  - Равны ли они морантским припасам? Вот о чем я думаю.

  Еж качал головой. - Не то же самое. Забудь. - Пожал плечами, словно отбиваясь от какой-то мысли. - Может, ты был слишком занят... но мы из Короткохвостых кашу сварили.

  - Не истратив сразу всего? Не похоже на тебя, Еж.

  - Баведикт сделал еще, этот человек гений. Опустившийся и одержимый - лучший сорт гениев. Мы упаковали всё.

  - Заметно.

  - Да, эти штуки нас вымотали. Скажи, Скрип, время отдохнуть будет?

  - Малость поздновато спрашивать.

  - И что? Все равно спрашиваю.

  - Честно говоря, не знаю. Зависит...

  - От чего?

  - Пал ли Шпиль. Захватили ли они сердце в целости. Сломали ли цепи или другие чары на нем. Может, там было двадцать демонов-Кенил'рахов. Вообрази, какая получилась свалка.

  - Двадцать Кенил'рахов? Что это, глупая сказка? Почему не король демонов? Или гигантский трехголовый огр с хвостами скорпионов на каждом пальце, а на двадцать первом пальце хвост в двадцать один раз больше? Еще и огнем из жопы пыхает!

  - Прости, воображение отказало. Увы, я не мастер плетения сказок, Еж.

  - Я согласен. Что еще мне нужно знать? Мы поцелуем трахнутое сердце, чтобы пробудить? Шляпу на него наденем? Спляшем хоровод? Боги, только не кровавые жертвы - с меня уже хватит.

  - Не болтай, Еж. Ты всегда так перед боем. Почему?

  - Чтобы тебя отвлечь, понятное дело. Ты так себя грызешь, что остаются лишь хрящи и волосы с лобка. О, и еще зубы, они же все сгрызли.

  - Знаешь, - искоса поглядел Скрипач, - если бы ты не пришел, пришлось бы тебя выдумать.

  - Чего бы?

  - Только чтобы сказать спасибо.

  - Отлично. Ну, можно еще поболтать? Видишь ли, я боюсь.

  - Это поможет, Еж. Расставим метателей котят среди моих взводов и сварим всех, кто попробует напасть.

  - Точно. Хорошая идея. Нужно было самому подумать.

  Он отошел, а Скрипач следил за ним, пока Еж не занял первоначальную позицию среди Сжигателей."Благослови тебя, Ежик". Он повернулся к своим: - Вот наше место, солдаты. Холм. Ну, пошевелимся - до заката один или два звона, а я желаю, чтобы мы окопались и окружили холм каменным валом.

  - Да, капитан, - рыкнула одна из панцирников. - Сойдет за разминку!

  Второй солдат отозвался: - Так и знал! Не нужно было тебя тащить, бабка!

  - Если б ты меня тащил, Релико, я бы залетела. Тебе только дай шанс, крысоухий кусок слоновьего помета!

  - Если только глаза закрыть. Ну разве может человек вязаться с кабанихой?

  - Я те счас отвечу...

  - Поберегите дыхание, вы, - рявкнул Скрипач.

  ***  

  Они перебирались через кочки, усеявшие склон холма. Бутыл прошел мимо Корабба, поравнявшись с Тарром. - Слушай, сержант...

  - Чего тебе, Бутыл? Вынимай лопату, у нас много работы.

  Со всех сторон солдаты сбрасывали снаряжение, бранясь и жалуясь на ломоту в спине, в плечах.

  - Эта земля.... - Бутыл подошел ближе. - Нужно поговорить с капитаном.

  Тарр скривился, но затем кивнул: - Иди, только ненадолго. Не хочу, чтобы ты умер, вырыв слишком мелкую нору.

  Бутыл уставился на него, потом начал озираться: - Они так близко?

  - Откуда мне знать? Хочешь поспорить на жизнь, что далеко?

  Тихо выругавшись, Бутыл пошел туда, где недавно видел Скрипача - на гребень холма. Где-то там же мелькнул и Еж.

  Пробираясь между извилистыми выступами камня, он услышал сзади топот, обернулся. - Мертвяк. С какой целью идешь? Или моя задница приглянулась?

  - Приглянулась. Мне тоже нужно поговорить со Скрипом. Две радости сразу, что тут скажешь?

   - Этот холм...

  - Курган.

  - Ладно, курган. Тут что-то...

  - Глубоко внизу вокруг всего холма, да. Наоборот чуть не обгадился, когда ногу поставил. И что?

  Бутыл пожал плечами: - Мы его прозвали Навыворот, слишком уж кишки слабые.

  - Реально? Навыворот? Круто. Пусть услышит Горлорез. Но как вам удается не называть нас так в лицо? Хоть невзначай? Мы вот вам обидных кличек не даем.

  - А Лизухрень? Раскоряк? Корбаб? Дурлыба? Старр? Бутыл-Пустыл?

  - О... ты слышал? Гм...

  Они дошли до вершины, оказавшись на ровной площадке. Еж и Скрипач стояли, пялясь на вонзенный в грунт меч. Они обернулись, заслышав хруст кремня под ногами солдат.

   - Вы двое! Забыли как ямки копать?

  - Нет, капитан. Просто нашли компанию.

  - Объясни, Бутыл. И нынче, для разнообразия, простыми словами.

  - С нами бог.

  Еж вроде бы чем-то подавился, кашляя, трясясь и сплевывая.

  - Идиот, - сказал Скрипач. - В том-то все дело.

  - Не тот, капитан, - встрял Мертвяк.

  - Что значит "не тот"? Разумеется, он здесь - ну, большая часть. Адъюнкт сказала, это то самое место.

  Мертвяк поглядел в глаза Бутылу, и тот сразу отвернулся. Во рту почему-то пересохло. - Капитан, - произнес он, - Увечного Бога здесь нет. Мы бы знали.

  Скрипач показал на меч: - Это отатарал Адъюнкта, помнишь? Думал, что сможешь хоть что-то почуять?

  Мертвяк потер шею так, словно старался снять пару слоев кожи, убеждаясь, что позвоночник на месте. Потом вздохнул, укрепляя дух. - Он чуждый. Мы все равно бы поняли.

  Скрипач как-то осунулся.

  Еж хлопнул его по спине: - Расслабься, Скрип. Не хреновее чем обычно. Мы так и будем работать, ты ж проклятый сапер. Кто сказал, что мы должны понимать? Мы не знаем как всё должно быть, ну и ладно. Строго говоря, мы ничего ни о чем не знаем. Как всегда. В чем проблема? - Он поглядел на Бутыла. - Так кто из богов-дерьможуев посмел сунуть рога в наши дела?

  Ответил ему Мертвяк. - Пахнет как старая смерть.

  - Худ? Нет. Невозможно.

  - Я и не говорю, так ведь? - возразил, ощерившись, Мертвяк. - Пахнет как старое и мертвое, ясно? Словно бурые листья на ледяном ветру. Словно каменный склеп в кургане. Словно первое дыхание зимы. Словно...

  - Осенняя Змея, - прорычал Бутыл.

  - Я к этому и вел, чтоб тебя!

  - Чего Д'рек от нас нужно? - потребовал Еж.

  - Не имеет значения. - Скрипач повернулся к мечу. - Тот жрец ехал у нас на шее с самого Малаза. Помню, он что-то сказал о своем божестве. Обернутом вокруг основания холма. Они с Адъюнктом считали, что нам нужна помощь. По любому, мы ничего сделать не можем. Так что ты верно говоришь, Ежик. За работу. Мертвяк, это курган?

  - Да, но уже не освященный. Гробница вскрыта. Ограблена.

  - Взломана, хмм.

  - Верьте Адъюнкту, - заявил Еж.

  Скрипач взвился: - Ты это к чему?

  Еж пожал плечами. - Думаю, попытка стоит... - Он наморщил лоб. - Что за вонь?

  - Возможно, Навыворот.

  - Боги! Против ветра, черти - против ветра!

  ***   

  Мазан Гилани плюхнулась возле Смолы и Целуй-Сюда. - Бальзам только что попытался сунуть мне руку в штаны. Сказал, что забылся. Сказал, что даже не поглядел. Сказал, что думал, будто шарит в своем вещмешке.

  Целуй-Сюда фыркнула. - Вот так хитроумные мужчины Даль Хона и создали империю.

  - Лучше бы я осталась в кавалерии.

  - Тут нет кавалерии.

  - Тогда с хундрилами.

  Смола медленно встала и вгляделась в темнеющее небо. - Видите тучи? - спросила она, постепенно поворачиваясь, изучая небесный свод.

  - Тучи? И что, сестра?

  - Не знаю. Я продолжу...

  - Изучать тучи?

  Смола скривилась. - Ты сама меня спросила, в чем дело. Я и говорю, что учуяла что-то...

  - Тучи.

  - Ох, ладно. - Она села, потом легла в узкий окопчик, с трудом выковырянный в каменистом боку кургана. - Но если кто-то увидит...

  - Тучи. Ага. - Мазан Гилани протирала глаза.

  ***   

  Вернувшись к взводу, Бутыл посмотрел на Курноса: - Опять с нами, да?

  - Принес щит, - ответил панцирник.

  - Очень мило.

  - Нужно привязать к руке.

  - И что?

  - Так, чтобы не упал. С узлами и... так далее.

  - Из сырой кожи.

  - Узлами и так далее.

  Бутыл подошел, склонился над ним.

  - Сделаешь, - заметила Улыба, - и в следующий раз он попросит помочь стрясти.

  - Тут главное - расстояние, - дал совет Каракатица. - Иначе забрызгаешься.

  - Я однажды так тряс, - сказал Курнос, - что обгадился.

  Все переглянулись, но никто не нашел остроумного ответа.

  Корик вытащил меч и начал водить камнем вдоль лезвия. - Кто-нибудь, разведите огонь, - сказал он. - Мы лицом на восток, если они придут в лучах солнца... Хотелось бы видеть угли.

  - Разумно, - заметил Каракатица. - Рад, что ты снова думаешь как солдат.

  Сетийский полукровка не ответил. Поднял оружие, полюбовался на грань.

  - Закончив есть, пить, ложитесь спать. Капрал, назначь вахты.

  - Да, сержант. Слушать всем! Я чую в воздухе!

  - Это Навыворот.

  - Нет, это слава, друзья мои. Слава!

  Корик отозвался: - Если так пахнет слава, Корабб... знал я тощую кошку, она была королевой мира!

  Корабб нахмурился: - Не въехал. Ее звали Слава?

  Капрал Обод сел с Медом. - Могу держать щит. Пойти с тобой?

  Мед пошевелил бровями. - Слушай, ты куксишься со времен ящеров. Ясно почему, но все же покажи нам улыбку, ладно? Если помрешь, так не один.

  - Так в чем проблема? Буду тебя защищать и помру?

  - Не хочу груза на совести.

  Обод поскреб подбородок. - Ладно, буду уродов бить щитом.

  - Уже лучше. Ну, моя смена. Иди спать.

  ***   

  Скрипач прошелся по гребню, обойдя весь круг, изучая выкопанные солдатами позиции. Еж был прав. Их слишком мало, а под ногами сплошные валуны и осыпи. "Лучше было принести копья, как его Сжигатели.

  Признай, Скрип: видеть Ежа рядом - все равно что нож под ребро. Но ты все же рад".

  Он поглядел на небо - заход солнца прошел незаметно, такими яркими стали Чужаки. Капитан со вздохом пошел искать подходящее местечко, чтобы прижать спину к резной стеле. Закрыл глаза. Он понимал, что нужно поспать, но еще знал, что это невозможно.

  Никогда он о таком не грезил. Командовать взводом - и так большое бремя. "А теперь все смотрят на меня. Если бы дураки знали... Я такой же потерянный, как они".

  Под призрачным светом он достал Дом Цепей. Лакированные деревянные карты скользили, словно смазанные жиром. Он прищурился, медленно изучая каждую. Семь карт. Шесть холодны, но одна словно потеет.

  Прокаженный.

  "Ах, Ежик. Мне так жаль".

  ***   

  Ассасин Ши'гел оставил охваченное пламенем место далеко позади. Пламя и кровь убитого бога, что лилась с измученного неба. Он видел гибель тысяч. Людей, К'чайн Че'малле, Имассов. Видел падение Форкрул Ассейлов и воителей-Джагутов. Тоблакаев и Баргастов. Все ради покрытой рубцами штуки в его лапах.

  Она сочилась кровью. Казалось, конца не будет потоку, пятнающему когти и пальцы, забрызгавшему бедра, пока ритмичные взмахи крыльев несут его на запад - словно на охоту за опустившимся солнцем. Сердце снова стало живым, более тяжелым, чем обычный камень такого же размера - у него вес небесного камня, что падает из-за облаков. Это кажется естественным, ведь оно принадлежит Падшему Богу.

  Разум Гу'Ралла вернулся к последней сцене на вершине Шпиля, за миг до того, как он вырвал сердце из гибнущих цепей. Тело Смертного Меча лежит так неподвижно на обрызганной кровью площадке. Пес охраняет то, что уже покинуло мир.

  "Лишь тупой зверь понимает нужность напрасных жестов - их холодную необходимость перед ликом суровой истины. А мы, притязающие на высшие достижения интеллекта, сдаемся слишком быстро. И, смотря на пса - тварь, знающую лишь верность и смелость - мы находим соки для исцеления душ.

  Гадаю, не вкус ли это зависти?"

  Он недооценил выбор Матроны. Дестриант Келиз, Надежный Щит Буян и Смертный Меч Геслер - разве не достойные люди? "Они показали нам путь, всем детям Ганф Мач. Двое пали. Двое отдали жизни, но одна осталась.

  Вряд ли я ее увижу. Но мысленно буду почитать, как почитаю Геслера и Буяна. До конца мгновений. Они жили как братья и погибли как братья. Я называю их родными и буду, в свою очередь, сражаться за выполнение своих задач.

  Дестриант, ты в печали и в горе - чувствую даже отсюда. Но я дам смысл их смертям".

  Крылья уловили внезапную смену воздушных течений, воздух внезапно загустел вокруг Ассасина, наполняя тело странными отзвуками - тяжелый шепот, накат тьмы, что кипит и клубится, заволакивая все небо.

  И Гу'Ралл сообразил, что будет путешествовать не один.

  ***   

  Смола села, а потом вскочила. Осмотрела небо - там, на востоке. Черная туча, большая и бурлящая, растущая. Растущая."Боги подлые!" - Эй все! - крикнула она. - Под щиты! В укрытие! Все!

  - Возлюбленные дети! Слушайте мать! Слушайте ее слова, слова Карги! Мы взяли в себя его плоть! Всю, что нашли! Мы хранили ее жизнь кровью магии! Ради этого мига! Веселитесь, мои милые дети, ибо Падший Бог возрожден!

  И Карга огласила свою радость, и со всех сторон дети - десятки тысяч - ответили ее крику.

  Крылатый К'чайн Че'малле, сжимая в лапах драгоценную добычу, отпрянул от их какофонии; Карга закаркала от восторга.

  Впереди она видела куски костей на вершине - кости десятков людей, похороненных прежде в кургане. Хватит ли? Выбора нет. Момент настал, они сделают все возможное. Сделают человека. Жалкого человека. Слабого человека. Но все же человека - создадут дом для божьей плоти на костях, и наполнят своей кровью, и да окажется этого достаточно.

  Великие Вороны вились над холмиком... а потом начали падать.

  Скрипач спрятался за резную стелу. Грохот крыльев оглушал, сбивал наземь, воздух стал горячим и хрупким. Камень давил ему на спину.

  Какие-то кулаки лупили землю, взрывные удары следовали один за другим. Он сжал голову, пытаясь сохранить уши... бесполезно. Мир пропал за штормом черных крыл. Он задыхался, а перед глазами летали некие мелкие объекты, сходясь у меча. Щепки, белесые фрагменты - кости, взметенные в воздух, вырванные у травы и корней. Одна прорезала тыл ладони; он спрятал руку.

  Кто там прокричал предостережение?

  Кто бы ни был, похоже, он спас всем жизнь.

  "Кроме моей - я оставался слишком близко от меча. Нужно было залечь внизу, с солдатами. Но я задержался. Не хотелось видеть лица, чувствовать ужасную любовь, которая охватывает командира пред битвой - любовь к солдатам, каждому из них. Она растет и растет, пытаясь порвать сердце.

  Смелость подвела... и теперь..."

  Гу"Ралл кружил высоко вверху. Наблюдал, как Великие Вороны бросались на холмик, видел вспышки сырой силы. Чернокрылые существа приносили себя в жертву, одно за другим, чтобы вернуть богу живую плоть - сделать смертный дом для его души.

  Одна из птиц пролетела рядом, он следил за ней нижними глазами.

  - К'чайн Че'малле! Я Карга, мать всех этих благих детей! Ты принес дар! - Она засмеялась.

  Потянувшись к разуму, Гу'Ралл отпрянул при первом касании - столь чуждой, столь холодной была ее сила.

  Карга кашлянула. - Осторожно! Мы анафема в этом мире! Слушай же хорошенько - твоя задача еще не выполнена. После всего ты понадобишься на рассвете. И скажу тебе: в миг ужасной нужды снова погляди на небеса. Понимаешь?

  Я дала обещание славнейшему из владык. Я отослала лучшую дочь, но она вернется. Увидишь, она вернется!

  Огромный Ворон подлетал все ближе. - Смотри вниз! Почти все сделано. Мы ждали этого всю жизнь - видишь, что мы сделали? Видишь?

  Он видел. Фигура простерлась подле меча из отатарала, цепи приковывали ее к земле. Но в груди зияла дыра.

  Гу'Ралл изогнул крылья, падая.

  Карга летела следом, дико каркая.

  Последние из воронов влились в тело, вспыхивая мутной силой.

  Хлопая крыльями, чтобы замедлить падение, Ассасин приземлился, задевая тело человека, и поглядел - ужасаясь пародии, созданной Великими Воронами. Кривые кости, вздутые мышцы, блеклая кожа; лицо словно искажено болезнью.

  Он взял сердце в передние лапы, неспешно склонился и положил в рваную рану, словно камень. Кровь затопила дыру.

  Плоть сшивалась, ребра нарастали как корни.

  К'чайн Че'малле снова простер крылья и взвился в небо.

  Карга наблюдала сверху."Возрожден! Возрожден! Смотрите, все души в небе - смотрите на того, кто украден у вас! Он почти рядом - ваше блуждание в пустыне закончено, ибо искра его жизни возвращается, и глаза откроются!

  Узрите! Я - эта искра.

  Он был сброшен. Он был порван. Разбросан по миру. Он сделал нас, чтобы мы хранили его жизнь - мы кормились на его трупе, его волей.

  Вы, души в небе - ваш бог не терял веры. Не терял".

  Едва Че'малле взлетел, Карга кинулась вниз, высвобождая силу. Всю, что имела. Уставившись на тело, издала последний крик - торжествующий - прежде чем упасть куда следует.

  Последний взрыв такой силы, что Скрипача отбросило. Он покатился к краю склона. Задыхаясь, втягивая ставший холодным ночной воздух, встал на колени и руки. Удивляясь, что еще жив.

  Тишина поглотила холм - но нет, он видел морпехов и панцирников - они вставали, на лицах выражение растущего удивления. Шум в ушах затихал, он уже слышал голоса сквозь отзвуки взрывов.

  Заставил себя встать. Увидел, что камень, за которым прятался, почти повален - как и остальные в круге. На земле не было каменных наконечников, только обгоревшая почва.

  Скрипач захромал вперед, видя фигуру около меча.

  Изломанный, уродливый мужчина. Увечный Бог.

  Тяжкие цепи пришпиливали его к земле.

  "Нам таких никогда не сломать. Не с этим мечом. Мы всего лишь сделали его еще уязвимее. Теперь его действительно можно убить.

  Возможно, это будет милостью".

  Тут он увидел, что человек смотрит на него.

  Скрипач подошел ближе. - Прости, - сказал он.

  Однако искаженное лицо смягчилось, и Увечный сказал слабым голосом: - Не нужно. Подойди... я еще так... слаб. Я хочу тебе кое-что сказать.

  Скрипач подошел и опустился наземь. - Есть вода. Еда.

  Бог качал головой. - Когда я был лишь болью, когда от меня исходили лишь злоба и жажда повредить миру, я видел в вас, малазанах, обычных людей. Детей жестоких богов. Их орудия, их оружие. - Он помедлил, хрипло вздыхая. - Нужно было почувствовать, что вы другие - разве не поборник вашего императора бросил вызов Худу на последнем Сковывании? Разве не он крикнул, что искомое ими несправедливо? Разве не он жестоко заплатил за горячность?

  Скрипач потряс головой: - Ничего не знаю об этом, Повелитель.

  - Когда он пришел ко мне - ваш император - когда предложил путь... я не верил. И все же, все же... кого я вижу рядом? Тебя, малазанина.

  Скрипач промолчал. Он слышал разговоры на склонах - голоса восхищения, но и немало ругательств.

  - Вы не такие, как все. Почему? Желаю понять, малазанин. Почему так?

  - Не знаю.

  - И теперь вы будете драться в мою защиту.

  - Мы не можем сломать цепи. Тут она ошиблась.

  - Не важно, малазанин. Если я останусь лежать здесь до конца дней, вы все равно станете сражаться, защищая меня.

  Скрипач кивнул.

  - Хотел бы я понять.

  - Как и я, - сказал Скрипач, морщась. - Но, может быть, в этой схватке ты... ну, не знаю... поймешь нас получше.

  - Ты готов умереть за меня, чуждого бога.

  - Боги могут жить вечно и делать реальностью все свои желания. Мы - нет. У них есть власть исцелять, уничтожать, даже воскрешать себя самих. У нас - нет. Повелитель, для нас все боги чужды.

  Скованный вздохнул. - Что же, я буду слушать, как вы деретесь. Искать секрет. Я буду слушать.

  Внезапно так устав, что задрожали ноги, Скрипач с трудом отвернулся от скованного. - Уже недолго, Повелитель, - сказал он и ушел.

  Еж поджидал, сидя на одном из накренившихся камней. - Возьми Худ всех нас, - бросил он, увидев Скрипача. - Они сделали - союзники - они сделали то, чего она хотела.

  - Да-а. И сколько людей погибло ради треклятого сердца?

  Склонив голову набок, Еж стащил рваную ушанку. - Довольно поздно для сожалений, Скрип.

  - Это Келланвед - всё это... Он и Танцор. Они использовали Тавору Паран с самого начала. Использовали всех нас, Еж.

  - Так и делают боги, точно. Тебе не нравится? Чудно. Слушай меня. Иногда то, чего они желают - то, чего хотят от нас - вполне хорошо. То есть это правильное дело. Иногда это делает нас лучше.

  - Ты честно веришь?

  - А став лучшими людьми, мы делаем лучших богов.

  Скрипач отвел глаза. - Значит, бесполезно. Можно набить бога всеми своими добродетелями, но мы лучше не станем, верно? Потому что добродетелями мы мало интересуемся.

  - Почти всегда, но не всегда. Возможно, в худшие времена мы можем поглядеть на бога, сделанного из того, что в нас есть лучшего. Не злобного, не мстительного, не наглого бога. Не самолюбивого, не жадного. Просто ясноглазого, не имеющего времени на нашу чепуху. Бога, который даст пощечину, видя наше дерьмо.

  Скрипач скользнул по стеле на землю. Склонился, закрыл глаза, закрыл руками лицо. - Вечный оптимист.

  - Когда умираешь, все иное кажется прелестным.

  Скрипач фыркнул.

  - Слушай, Скрип. Они сумели. Теперь наш черед. Наш и Таворы. Кто мог подумать, что мы зайдем так далеко?

  - Два имени на ум приходят.

  - А разве их империя не требовала от нас лучшего, Скрип? Всегда?

  - Чушь. Она была такая же развращенная и самолюбивая, как другие. Завоевала половину гребаного мира.

  - Не совсем. Мир гораздо больше.

  Скрипач вздохнул, отнял руку от лица и махнул на Ежа: - А ты не отдохнешь?

  Тот встал. - Не хочешь, чтобы тебе помешали себя жалеть?

  - Себя? - Скрипач поднял голову, но поглядел не на Ежа, а вниз, на солдат, что отчаянно желали заснуть.

  - Мы еще не кончили. Планируешь с ними говорить? Прежде чем начнется?

  - Нет.

  - Почему?

  - Потому что это их время, до самого конца. Пусть сами и говорят, Еж. Лично я начинаю слушать. Как бог, что за спиной.

  - И что ты намерен услышать?

  - Без понятия.

  - Отличная куча, - сказал Еж. - Можно защищать.

   Он ушел. Снова сомкнул глаза, Скрипач вслушивался в шелест подошв. Пока он не затих. "Цепи. Дом Цепей. Мы, смертные, все о нем знаем. Мы в нем живем".

  ***   

  Тишина увидела возвышенность, на которой его оставила, увидела и темное пятно у вершины. Цепи предков еще его держат. Далекая смерть касалась кожи холодными пальцами - Почтенной больше нет. Старательный ушел. Они упустили сердце Падшего Бога.

  Если здание так потрепано и повреждено, что ремонт невозможен, следует его разрушить. Все просто. Враги могут сейчас торжествовать на высотах Великого Шпиля, и свежий ветер овевает их со стороны моря. Могут верить, что победили, что Форкрул Ассейлы более не способны сжать тяжелый кулак неумолимого возмездия - ударить по их злобным душам, сокрушить завистливую гордыню. Могут воображать, что свободны определять грядущее, пожирать мир дерево за деревом, зверя за зверем, опустошать океаны и небеса от жизни.

  И если победа окрашена кровью, что же - для них это знакомый вкус, они от него не отвыкли и, похоже, никогда не отвыкнут.

  Но у природы есть свое оружие справедливости. Оружие, ударяющее, даже если никто его не держит. Ни бог, ни руководящая рука не нужны силам слепого разрушения. Все, что им нужно - свобода.

  Пришло время Хищника жизней.

  "Глядите в море, глупцы. Вставайте лицом к восходящему солнцу, воображая новый день.

  Вы не видите, что грядет из западной тьмы. Губитель пробужден. Вас ждет истребление".

  ***   

  Невинность и невежество. Он так долго сражался с ними. Каждый раз, глядя в лицо Икария, Маппо вспоминал войну, идущую в собственном разуме. Мудрецы много рассуждают об этих двух состояниях. Но они не понимают ведомой Треллем битвы. Он защищал невинность, делая невежество оружием и щитом. Веря, что невинность ценна, благодетельна, чиста.

  "Пока он остается... не ведающим.

  Знание - враг. Знание всегда было врагом".

  Он с трудом брел по мрачной, полной теней дороге, и солнце не могло ему помочь. Он поглядел на юго-восток и увидел какой-то силуэт.

  В душе раздался холодный шепот.

  "Он близко. Чую... так близко..." Он заставил себя двигаться быстрее - тот чужак, то, как он шагает, как блестит блеклой полированной костью в зловещем свете... он понял. Он узнал.

  Издав слабый стон, он пустился бегом.

  ***   

  Она обернулась на неровный шум шагов и увидела его. Кожа цвета мореного дерева, темное лицо зверовидно по природе, к тому же искажено страданиями. Существо было иссохшим, оно горбилось под весом тяжелого мешка, одежда почти сгнила. Привидение, полное жалкого пафоса.

  Тишина стояла и ждала.

  Когда же он заметил тело Губителя - когда издал слабый, какой-то звериный звук, покачнулся, меняя направление, шагая к Икарию - Тишина встала на пути. - Поздно, Трелль. Он мой.

  Одержимые глаза уставились на нее; Трелль замер в нескольких шагах. Она видела, что ему плохо после бега: грудь тяжело вздымается, спина согнута, ноги дрожат. И тут он сгорбился еще сильнее, стащил мешок с плеча. Руки дернулись, масса мелких предметов выпала наружу - осколки разбитого горшка. Трелль смотрел на них с каким-то ужасом. - Мы починим, - пробубнил он, с явным трудом отрывая взор от черепков. Сверкнул глазами на Тишину: - Не позволю, Ассейла.

  - Не глупи.

  Он вытащил тяжелую палицу, пошатнулся.

  - Я убью тебя, если будешь стоять на пути, - бросила она. - Понимаю, Трелль. Ты его последний защитник - но ты его потерял. Как все до тебя - а таких было много. Все они теряли его и умирали.

  Но никто не понимал. Безымянных не интересовал Икарий. Каждый раз настоящей угрозой был тот, кого они выбирали. Вождь, угрожавший их тайным союзам. Бунтарь потрясающего потенциала. Каждый раз - всего лишь ради жалкой, временной политической необходимости - они убирали подальше нарушителя спокойствия, давали ему или ей невыполнимую задачу, оковы на всю жизнь.

  Ты лишь последний, Трелль. Тебя сделали... безвредным.

  Он тряс головой. - Икарий....

  - Икарий Хищник жизней был и всегда останется неконтролируемым, обреченным пробуждаться снова и снова посреди учиненного им разрушения. Его не остановить, не спасти. - Она шагнула. - Итак, дай мне освободить его.

  - Нет. - Рука с палицей поднялась. - Сначала я умру.

  Она вздохнула: - Трелль, ты давно умер.

  Он атаковал с ревом.

  Тишина избежала неуклюжего замаха, подпрыгнув ближе. Выбросила руку. Удар по плечу выбил сустав, сорвал мышцы. Трелля развернуло. Она вогнала ему локоть в лицо, разбив нос. Пнула по лодыжке, сломав кости.

  Палица стукнула по земле.

  Даже падая, он пытался схватить ее левой рукой. Тишина поймала запястье, вывернула, ломая кости. Резко подтащила к себе. Вонзила пальцы под ребра, проникая все глубже. И оттолкнула, оставив в руке кусок окровавленного легкого.

  Пинок повалил его на спину.

  Тишина наклонилась, обеими руками хватаясь за горло.

  Маппо смотрел вверх. "Ложь. Я был никем. Я просаживал жизнь. Они дали мне цель... то, что нужно всем. Цель в жизни". Она отняла дыхание, грудь пылала огнем. Тело было сломано. Ему приходил конец.

  "Икарий! Она что-то тебе сделала. Она тебе повредила".

  Тьма смыкалась. "Я пытался. Но... слишком слаб... слишком порочен.

  Они все тебе вредили.

  Я был никем. Трелль, юнец из умирающего народа. Никто.

  Друг... Прости".

  Она раздавила трахею. Сломала все кости шеи. Пальцы пронизали вялую провисшую кожу - кожу, казавшуюся скорее оленьей шкурой. Кровь текла ручьем.

  Мертвые глаза смотрели с потемневшего лица, на котором застыло выражение крайнего горя. Но ей было все равно. Еще один воин, обреченный пасть. Мир такими полон. Идут в горнило, стуча мечами о щиты. Но недолго.

  "Он мой. Теперь я его пробужу - освобожу, чтобы убить мир".

  Звук слева, голос: - Нехорошо.

  Она изогнулась, чтобы отскочить, но нечто массивное ударило в висок с такой силой, что оторвало от земли. Тишина полетела.

  Упав на правое плечо. Перекатилась, вскочила. Лицо - нет, вся голова - перекошена, искривлена.

  Второй удар угодил в правое бедро. Осколки тазовых костей вырвались из-под кожи. Она сложилась вдвое, снова коснувшись головой земли. Попыталась встать на колени, глядя сохранившимся глазом - увидела перед собой Тоблакая...

  "Но ты меня освободил!

  Нет. Не ты. Давно. Другое место... другое время".

  - Мне не нравится драться, - сказал он.

  Третий удар сорвал ее голову с плеч.

  ***   

  - Брат Грозный?

  - Погоди. - Форкрул Ассейл смотрел на скопление далеких холмов. "Туда опустилась птичья туча. Вижу... силуэты на склонах эланского кургана". Он обратился к высшему водразу, что стоял рядом: - Видишь, Хагграф? Мы окружим их - но соблюдая дистанцию. Хочу, чтобы мы отдохнули перед ударом.

  - Может быть, Чистый, следует подождать тяжелую пехоту. Они там приготовились.

  - Ждать не будем, - возразил Грозный. - Холм слишком невелик, чтобы вместить опасное число войск. На заре мы построимся и атакуем.

  - Они сдадутся.

  - Если даже так, я казню всех.

  - Чистый, вы заставите их встать на колени перед нашими клинками?

  Брат Грозный кивнул. - А закончив здесь, мы вернемся к Брату Высокому и Сестре Свободе - возможно, встреченный ими противник оказался более опасным. Если нет, мы перестроимся и поведем три армии на север, чтобы уничтожить третью угрозу. А потом... мы возьмем Великий Шпиль.

  Хагграф отошел, чтобы передать приказ ротным командирам.

  Брат Грозный смотрел на далекий холм. "Наконец-то мы с этим покончим".

  ***   

  Больше Некуда сошел с валуна и присел, чтобы поправить кожаные обмотки.

  Скрипач хмуро поглядел на панцирника, потом на Бадана Грука.

  Сержант пожал плечами: - Просто удача, капитан: у него самые зоркие глаза.

  - Солдат, - позвал Скрипач.

  Больше Некуда оглянулся и улыбнулся.

  - Капитан хочет знать, что ты видишь, - пояснил Бадан.

  - Мы окружены. - Солдат принялся тянуть край сорванного ногтя.

  Скрипач сжал кулак, поднял над головой и опустил руку. - Много?

  Больше Некуда поглядел и снова улыбнулся. - Мож, три тысячи. - Он сорвал ноготь и поднес к глазам, словно ценный трофей. Стряхнул кровь.

  - И?

  - Клепаная кожа, капитан. Полоски железа. Кольчуг мало. Круглые щиты, копья, дротики, кривые мечи. Есть лучники. - Он стер кровь с пальца ноги, но тот все равно снова стал красным.

  - Они готовятся к атаке?

  - Нет еще. Чую запах пота.

  - Да ты что.

  - Долгий переход.

  - И лучший нос, - провозгласил Бадан Грук.

  Больше Некуда сунул ноготь в рот и начал сосать.

  Скрипач со вздохом отвернулся.

  Небо на востоке светлело, став почти бесцветным; над горизонтом тянулись серебристые и бурые полосы. Звук шагов солдат Колансе тихим шелестом накатывал со всех сторон. Враг занимал позиции, готовил оружие и щиты. Ряды стрелков встали лицом к холму.

  Сержант Урб слышал, что командор Еж что-то втолковывает дюжине своих лучников, но слов не разбирал. Он пошевелил тяжелый щит и встал поближе к Хеллиан. Ибо не мог оторвать от нее глаз. "Нынче она такая красивая. Такая чистая и ясная. Ужасная правда, но мне она больше нравилась прежней - птицей, что влетела прямиком в каменную стену. С такой у меня был шанс. Пьяная женщина примет любого, точно, пока ты за ней подчищаешь, пока приносишь деньги на выпивку".

  - Закрыться - они близятся!

  Он встал на свое место.

  Услышал голос Скрипача. - Еж!

  - После первого залпа!

  Далекое дзынь. Приглушенный свист, стрелы вдруг начали втыкаться в почву, отскакивать от камней. Раздался крик боли, послышался хор крепких выражений.

  Урб поглядел, проверяя, в порядке ли она. Две стрелы вонзились в щит, на лице была милая гримаса удивления.

  - Люблю тебя! - крикнул Урб.

  Она выпучила глаза. - Чего?

  И тут воздух наполнился низким свистом. Он увидел, как Хеллиан присела - но это были не стрелы. Урб выглянул из-за края щита и увидел отряд лучников на земле, они извиваются... к холмику спешит один из Ежовых Сжигателей: плечи в торфе, мундир испачкан серовато - бурой грязью.

  Вырыл ямку, да? Бросил в стрелков богами клятую гренаду".

  Еж крикнул: - Лучники вниз!

  - Боги подлые! - заорал кто-то. - Ваша синька? Они сгнили до костей!

  Подняв глаза, Урб убедился в точности этих слов. То, чем забрызгали лучников, пожрало их плоть. Даже кости и колчаны стали жижей.

  Теперь из строя вышел офицер, высокий и белокожий.

  Капрал Пряжка подлезла к Урбу. - Это ж один из них, Зассейлов?

  - Ты! - крикнула Хеллиан, тыкая пальцем в Урба. - Чего ты сказал?

  Форкрул Ассейл взревел - невозможно громко, так, что звук молотом ударил по холму. Урба вбило в землю. Он вцепился руками в уши. Второйрев...

  Он показался более тихим, словно заглушенным.

  Дрожащий голос поднялся из ближайшего окопчика: - Червь говорит тебя сдохни, Ассейл!

  - Это опять твой запах, Борот?

  Урб развернулся и встал, хотя только на колени.

  Он видел Форкрул Ассейла. Видел, как тот заревел снова - но звук был едва слышен.

  Взлетел камень, упав рядом с Чистым, подпрыгивая снова и снова. Вражеский командир, однако же, вздрогнул. И отвернулся.

  - Они идут!

  Голос Хеллиан раздался ближе и громче: - Чего сказал?!

  Он обернулся. Капрал Пряжка лежала между ними, глядя то на одного, то на другую.

  - Кто вы, во имя Худа?

  - Люблю тебя! - заорал Урб. Увидел восторженную ухмылку и полез через Пряжку; Хеллиан рванулась навстречу, прижав губы к губам.

  Придавленная весом Урба Пряжка извивалась и визжала: - Идиоты! Враг близко! Сойди с меня!

  Каракатица смотрел на близящиеся шеренги. За двадцать шагов блеснули дротики, ударились о поднятые щиты - и тут же, по сигналу командиров, коланцы рванулись в атаку вверх по склону.

  Сапер высунулся из окопа. Арбалет звякнул, толстая тетива загудела, овеяв щеку. Он заметил, что болт поразил вражеского взводного в горло. Остальные морпехи тоже стреляли по набегающей толпе. Тела падали, застревая в расселинах.

  Сапер положил самострел позади, взял щит, просунул руку в ремень, вытащил короткий меч. Все четыре движения - до того, как враг упал наземь. - Держись и дави! - заорал он, вставая перед первым коланцем.

  ***   

  Стрела пришпилила левую ногу Лизунца к почве, но ведь он и не намеревался отходить. Показавшийся перед ним солдат споткнулся. Лизунец надавил щитом, одновременно вбивая навершие рукояти меча в шлем, давя кости. Когда он отвел руку, шлем прилип к мечу.

  Его коснулось копье, он отбил его шлемом, обеими руками выбросил щит, плюща врагу лицо. Едва тот попятился, Лизунец ударил в живот. Вытащил оружие, начав рубить другого коланца - похоже, они были уже везде.

  Он так и не увидел копья, проколовшего шею и горло.

  Корик выругался, стряхивая с руки обломки щита. Снял с перевязи длинный сетийский нож, пнул того, кто разбил ему щит, и вовремя увидел следующего.

  Лезвия сверкнули - более тяжелое отбило выпад копья, второе пронзило кожаный доспех, погрузившись в грудь коланца и выйдя наружу. Когда солдат зашатался и упал, Корик наискось рубанул мечом по шее так сильно, что рассек ключицу и три ребра. Лезвие застряло в грудной кости.

  Корик уклонился от другого копья, услышал смех - Улыба провернулась, оставляя позади поваленный труп.

  К ним бежала новая масса коланцев.

  Синее летерийское лезвие казалось, кричало, когда прорубало шлем, боковую пластину и щеку, которую пластина должна защищать. Кровь полилась из распахнутого рта, глаза солдата вылезли на лоб - Корабб пнул его и увидел, как тело подкосило следующего солдата.

  Эхо крика каталось по черепу. Он заревел в ответ, поднял меч, скрещивая со щитом, и принялся ждать очередного дурня.

  "Я морпех! Героический солдат в день славы! Придите и умрите!"

  Горлорез с руганью отрубил руку, что была справа, а потом и ту, что была слева. Кровь хлестала с обеих сторон, заставляя его ругаться пуще. Он избежал выпада копья, пнул противника ногой в лицо, заставив открыть шею, и резанул по ней мечом.

  Рядом Мертвяк шатался, отражая удар за ударом тяжелой секиры; боковой выпад Горлореза пришелся в щель под раструбом шлема, найдя угол челюсти, разрезая позвоночник.

  Выпрямившийся Мертвяк вставил щит, загораживая Горлореза от нападения сбоку. Вражеский солдат крякнул от удара, колени его подогнулись. Мертвяк бросил сломанный меч и подхватил ту шипастую секиру - размахнулся, как молотом сокрушая щит коланца, потом вонзил шип в плечо.

  Низко присев, Горлорез перерезал подколенную жилу, а когда вопящий пехотинец упал, заглушил крик ударом в глаз.

  - Не вставай! - крикнул Наоборот сзади.

  Стрела прошипела над Горлорезом, попав в грудь вражескому солдату.

  Бальзам крикнул с другой стороны: - Где ты взял уродский топор? Найди меч! Помедлишь и тебе конец!

  - Ищу, чтоб тебя! Ищу!

  Целуй-Сюда упала на спину. Услышала сверху лязг, рычание Смолы - сестра била коланца ножом в лицо. Целуй-Сюда отпихнула ногой падающее тело, рука нашла дротик. Она схватила его, встала на ноги и снова полезла в давку.

  Смола принимала удары на щит, уворачивалась от выпадов врага, что насел сразу на обеих. Подскочил Бадан Грук, вонзил меч в шею нападавшего.

  Топор обрушился на затылок сержанта, расщепляя шлем и роняя Бадана лицом вперед. Полумесяц лезвия высвободился, таща за собой волосы, кожу и куски черепа.

  Завыв, Смола отрубила держащую топор руку, потом плечо, диким взмахом вскрыла вопящему мужчине брюхо. Кишки выпали на труп Бадана Грука.

  А она все выла.

  Копье пронзило Лепа Завитка, придавило к покосившейся плите. Целитель-фалариец завизжал, когда железное лезвие наконечника скрежетнуло по камню. Рубанул мечом, срезая пальцы на руке, что была ближе. Давление сразу ослабло. Он скользил по гладкому древку, а когда оказался близко от державшей копье женщины, рассек ей яремную вену.

  Она упала. Целитель уронил меч и щит, схватился за конец копья. Понял, что оно угодило в щель между камнями - и бросился наземь. Копье сломалось за спиной. Не вытаскивая обломка, он встал на колени, утирая руки о сухую траву, и прошептал: - Бывало и хуже.

  Еще больше коланцев карабкалось между камнями. Леп Завиток пошел навстречу, переступив тело Жженого Троса. В нем осталась сила, чтобы повалить еще нескольких. Может быть.

  Смертонос пролетел по воздуху над спиной коланца, яростно рубившегося с Релико. Взмахнул клинком - лезвие глубоко вошло под раструб шлема, пересекая позвонки. Воин, разворачиваясь в полете, приземлился на карачки и с воплем рванулся вперед. Увидел лицо - ошеломленное - перед собой. Коланец нырнул за край круглого щита, отмахиваясь скимитаром, но Смертонос высоко подпрыгнул, ухватившись за острие шлема, чтобы вновь развернуться. Рассек солдату сухожилия.

  Ударившись о землю, принц пустыни перекатился...

  Услышал крик Смолы - услышал проклятия Целуйки. Заметил, что окружен. Он вскочил, рубя и подныривая, пинаясь и размахивая ножом. Падали тела. Лилась кровь.

  Затем сильный удар пониже спины поднял его. Он попытался сжаться, но что-то застряло в теле, острый металл хрустел, вгрызаясь в позвоночник. Его повалили лицом вниз и начали молотить - тяжелые клинки рубили кости и мышцы.

  Один удар по голове - и пришла тьма, и пришло забвение.

  ***   

  Еж стоял над трупом Баведикта - проклятого дурака убило первым залпом, он получил стрелу в глаз. С высоты Еж видел, что кольцо обороняющихся сжимается, что враг лезет все выше. Видел, как Скрипач спустился, чтобы заткнуть неизбежный прорыв - там полег почти весь взвод.

  - Эй, лучники - смотреть туда. Если пройдут, им прямая дорожка к Увечному Богу.

  - Да, сэр!

  - А вы, остальные - нужно уменьшить напор. Берем медные и кидаем в пятые, шестые ряды - все разом. Если мы их не отгоним сейчас, нам конец.

  - Что делают медные котята, сэр?

  - Забыл, а наш алхимик мертв. Пошли, рассредоточиться - двигаем!

  Когда все ушли, сапер поднял арбалет. У него осталось лишь шесть выстрелов. Вражеские стрелы падали тут и там, но окопавшиеся ниже саперы то ли померли, то ли использовали все припасы - вот весело будет, если случайная стрела завалит его или Скрипа!

  Зарядив оружие, он прошел мимо оставшихся четверых лучников. Они слали стрелу за стрелой в брешь. Он видел там Скрипача, сестер из Даль Хона и тяжелого пехотинца ростом ниже их всех. Коланцы сбоку все попадали, усеянные стрелами. - Хорошая работа, - рявкнул Еж лучникам. - Найдите, где вы теперь нужнее.

  Камень подвернулся Скрипачу под ногу, левая лодыжка нестерпимо заболела. Он захромал, ругаясь. Увидел набегающего коланца - глаза под шлемом дикие и злобные, высоко поднят топор.

  Арбалетный болт заставил его отступить; солдат упал, удивленно глядя на торчащее из груди древко.

  Рука подняла Скрипача на ноги. В руки шлепнулись металлический арбалет и колчан. - - Заряжай, Скрип, - сказал Еж, вытаскивая меч. - Не пускай слева, ладно?

  - Сбесился, Ежик?

  - Да.

  - Помогите им боги.

  ***   

  Атакующий проткнул Бутылу ногу прямо под пахом, пришпилив к земле, но он ответил выпадом в живот; когда коланец осел, дико крича, морпех решил, что в этом споре вышел победителем.

  "Спор? Погляди на них - это рабы. Они этого не хотели".

  Тарр упал рядом, кровь текла из раны на лице. - Хочешь вытащу копье, Бутыл? Пока крови мало, но едва я...

  - Знаю. Хотя оно прошло насквозь. Вытаскивай, сержант. Я заткну рану тряпьем.

  - Кровь...

  - Да нет. Это только большая Худова дырка.

  Тарр повалил мага набок и быстро извлек копье. - Течет, - сказал он миг спустя. - Но не пульсирует. Увижу Мертвяка, пришлю.

  Кивнув и чуть не потеряв сознание, Бутыл перевернулся, пошарил в кармане и нашел связку бинтов. Начал забивать рану, когда по склону потек жар. Раздались леденящие душу вопли.

  Брат Грозный взирал, разъяренный и потрясенный собственной беспомощностью, как блестящие медные гренады летели с холма, поражая солдат Колансе. Изумрудные огни казались почти демоническими; они неистово растекались по рядам.

  Атака захлебнулась - он видел, как солдаты пятятся, отшатываются.

  "Это займет больше времени, чем я думал".

  Он поглядел на северо-восток, ища на горизонте многозначительных клубов пыли. "Где же они?"

  - Хагграф. Трубить отход. Подождем, пока выгорит огонь. Потом ударим снова и снова, пока не погибнут все!

  Вонь сожженной плоти имела непонятный оттенок - то ли серы, то ли извести.

  ***   

   Увечный Бог вслушивался в звон бушевавшей со всех сторон битвы. Слышал крики боли и гнева - но этих звуков он ожидал. Среди лязга железа и треска разбитых щитов, среди свиста стрел - многие падали в опасной близости и расщеплялись о бесчувственные камни - он слышал, как перекликаются солдаты, слышал тяжелое дыхание тех, что старались выжить и убить всех, кто бесконечными волнами нападает на них.

  А сверху небо ослепляло блеском душ, покинутых, когда он спустился в этот мир. Он хотел услышать их, но они были слишком далеко, они затерялись в небесах. Они все еще держатся веры, хотя бог пропал так давно? Или они поддались жестокой злобе, уделу столь многих лишившихся духовного стержня? Они бродят без цели, ужасаясь бессмысленности существования?

  Вокруг вознеслось пламя - хотя не так близко, чтобы обжигать - и он услышал новые вопли.

  Звуки гибели повсюду. Такое он уже слышал. Ничего нового, ничего способного дать понимание. Смертные так легко лишают себя жизни во имя благородных причин и прихотей - не это ли самое глубокое, самое удивительное жертвоприношение? Жертва, о которой забыли боги; жертва, которой они не поняли бы, впав в равнодушную тупость.

  "Плоть - всё, что они знают, эти мужчины и женщины. Свежая плоть, как сейчас на мне. Ощущаю пределы, жалкие границы. Такие хрупкие и ненадежные. Проблеск света, вздох мгновения.

  Слышу, как вы от них отказываетесь. Единственный свой дар возвращаете небесной тверди. А мир катится, едва ли замечая.

  Неужели никто не заметит?

  Я внемлю вашим смертям. Я запомню".

  Увечный Бог слушал, слыша сигнал к отступлению, перекличку целителей, лязг нового сигнала к атаке, означавшего накат очередной волны на стойкую горстку. Увечный Бог слушал и ждал.

  ***   

  Семеро от Мертвого Огня, семеро Т'лан Имассов стояли на голой высотке к востоку от малазанской пехоты. Ном Кала и Кальт Урманел были среди них, вспомнив кровные узы, и Ном Кале это казалось благом. Она не чувствовала себя чужачкой. Не чувствовала одиночества.

  Уругал Плетеный заговорил: - Она готовится к приходу врага. Мы слышали эту тишину и знаем, что нет лжи в душе ее. Но она смертна.

  - Многие, ее видевшие, - сказал Берок, - считают ее слабой - не силой воли, но плотью и костями. Она оставила меч. Я хотел дать свой, но она отказалась.

  - Мы понимаем силу неколебимой воли, - заметил Кальб Неслышный Ловец.

  - Тем не менее, - произнес Берок.

  Уругал сказал: - Я решил, что мы останемся с ней. Будем здесь, не присоединившись к участи моряков. Если Увечный воистину восстанет, нам не удастся увидеть тот миг. - Он поглядел на всех. - Вы не были согласны.

  - Потому что можем лишиться этого, Уругал, - бросил Зеник Разбитый. - Мы не увидим Его возрождения.

  - Должна ли вера явить нам свой лик?

  - Я жаждал доказательств, - отозвался Разбитый. - Что все, нами сделанное, было не зря. Не это ли предложил Падший? Однако мы не отдаем мечи на защиту бога.

  - Нет, не так, - возразил Уругал. - Есть иной, избранный мною способ.

  Ном Кала заговорила, словно сомневаясь в себе: - Родичи, я слушала солдат, этих малазан. У костров в моменты отдыха. - Все смотрели на нее. - Они мало разговаривают, а если приходится - повторяют ее слова. "Без свидетелей". Они не совсем это понимают - как и я - но когда я слышу, когда вижу, что таится в глазах.... Эти слова что-то пробуждают. Возможно, всего лишь дерзость. Но разве дерзость - не самое мощное проявление духа смертных?

  Наступило молчание, только ветер что-то тихо бормотал.

  Наконец Берок произнес: - Без свидетелей. Сделаем же это своим девизом.

  - Хотя никто из нас не понимает? - удивился Зеник.

  - Да. Хотя никто из нас не понимает.

  - Хорошо. Ном Кала, твои слова пробудили во мне... дерзость. - Зеник повернулся к Уругалу. - Мы были для них призраками. Мы мало что им дали, ибо у нас мало что есть. Но сегодня мы отдадим все, что имеем.

  - Падший, - сказал Берок, - возложил на нее веру. Упование. Уругал, я восхищен тобой. Родичи, я почитаю всех вас. - Т'лан Имасс помолчал. - Одного нужно принести в жертву. Влияние Аграст Корвалайна останется, пока не падет последний из Форкрул Ассейлов. Но нарушение Обета одним из нас даст то, что нам нужно. Я готов стать добровольцем.

  - Тихий Глас, - сказал Уругал, - ты сильнейший в бою. Нарушить Обет должен кто-то, кто слабее. Пусть это буду я.

  - Ты хитришь, - заявил Зеник. - Я правильно прозван Разбитым. В решении не должно быть сентиментальности. Как и упрямой смелости - разве кто-то из нас хуже других? Берок. Уругал. Кальб и Халед. Ном Кала, мудрая словами. Кальт Урманел от крови Треллей. Я открою вам путь во имя дерзости. Обсуждению конец.

  Т'лан Имассы молчали.

  Потом они молча рассыпались пылью.

  ***   

  Враг был замечен. Враг приближался. Лостара Ииль стояла с Адъюнктом в шатре и смотрела, как та готовится к битве. Адъюнкт выбрала стандартный меч из запасов. Последний его владелец выжег на деревянных ножнах неуклюжий узор - глаз, лишенный таланта, но наделенный бесконечным терпением и дисциплиной. Не художник, солдат.

  Капитан поинтересовалась у Таворы, почему она выбрала именно это оружие. Ее привлек сложный узор на ножнах? Отлично заточенный клинок? Прочный на вид, удобный в руке эфес? Однако она не получила ничего, кроме недоумевающего взгляда, и поняла, что Адъюнкт даже не заметила всего этого.

  Кольчуга ждала на деревянном сундучке, на ней лежали обшитые подобными же кольцами кожаные перчатки. Простая рубаха, что носила Тавора, местами протерлась, обнажая бледную, почти лишенную цвета крови кожу; кости выступали слишком сильно. Железный шлем с забралом лежал на столе карт.

  Тавора застегнула пряжки сапог и подошла к ящичку рядом с шлемом, что хранил серебряный венец для шлема со старинным гербом Дома Паран. Пальцы правой руки опустились на крышку; Адъюнкт на миг закрыла глаза.

  Лостара вдруг ощутила себя незваной гостьей - Тавора хочет уединиться перед тем, что грядет! - и чуть не успела отвернуться, но вспомнила: Адъюнкт сама приказывала ей присутствовать, чтобы помочь с застежками кольчуги.

  Крышка щелкнула, заставив Лостару вздрогнуть.

  Тавора вынула подвеску - простая кожаная тесемка, орлиный коготь из бронзы или золота. И повернулась к капитану: - Не завяжете?

  Однако Лостара только смотрела на это украшение в форме крючка.

  - Капитан.

  Она поглядела Таворе в глаза. Адъюнкт вздохнула. - Я дитя Императора - что еще вам разъяснить, Лостара Ииль?

  - Ничего, Адъюнкт. - Она подошла, приняла тесемку. Надевая подвеску на шею, Лостара уловила слабый аромат духов от тонких прямых волос - и колени чуть не подогнулись. Ее обуял поток горя.

  - Капитан?

  - Момент... простите, сэр. - Она с трудом затянула узел, потому что зрение затуманилось. - Готово.

  - Благодарю вас. Теперь кольчугу.

  - Разумеется.

  ***   

  Банашар держал в руке поводья коня Адъюнкта. Хундрильская скотинка, сильная и упрямая, однако тощая и состарившаяся от лишений; кожа тусклая и вялая. Даже Горячие Слезы в последние дни перехода через Пустыню не могли ухаживать за лошадьми. Животное вряд ли способно скакать - проклятый зверь скорее падет под весом Таворы, когда она поедет приветствовать свою армию.

  "Приветствовать свою армию. Это все еще армия Адъюнкта? Давно ли она говорила с солдатами? Да, припоминаю. На кораблях. Смущенные слова, идея, которую вряд ли кто ухватил.

  На этот раз она управится лучше?"

  Он понял, что нервничает... нет, его тошнит от беспокойства за нее. "Я дал зарок встретить наш последний день трезвым. Что за жалкий зарок!"

  Полог откинулся, вышла капитан Лостара Ииль. Огляделась, ища Банашара, и позвала жестом.

  Он повел коня под уздцы.

  Адъюнкт вышла наружу. Встретила его взгляд, кивнула. - Демидрек. Кажется, вам пришлось постоять - я думала, этим займутся мои помощники. А они просто стоят и ждут без дела. Простите.

  Он моргнул. - Адъюнкт, вы не поняли. Я сам прогнал того беднягу. - Он вручил ей поводья. - Я польщен и всегда буду ценить этот миг, Тавора Паран.

  - Если бы могла, - отозвалась она, - приказала бы вам убираться отсюда подальше.

  - Но я не ваш солдат, чтобы мной помыкать. - Он улыбнулся. - Так что буду делать что хочу, черт подери.

  Она внимательно глядела на него. - Интересно...

  - Адъюнкт?

  - Не в этом ли подлинное назначение священника? Брать веру из одних рук и передавать в другие? Стоять между богом и такими как я?

  Он прерывисто вздохнул и выдавил: - Мало таких осталось. Большинство выполняют обряды, но видят себя привилегированными... с обеих сторон. Близкими к богам, высшими по отношению к жалкой пастве.

  - Но не вы, верно?

  - Адъюнкт, я встаю перед вами на колени.

  Во взоре ее блеснуло нечто... откровенное, но тут же подавленное; она вставила ногу в стремя и села на коня.

  Банашар отступил. Оглянулся. Ряды и ряды солдат; они чуть шевельнулись, когда Тавора подала коня вперед. Она оказалась у юго-западного угла строя и поехала к задней шеренге. Выпрямившись в седле - фигура в покрытой пятнами кольчуге на голодном, умирающем коне.

  Ее образ, казалось, навеки выжег след в душе Банашара.

  Объехав сзади три неполные легиона, она повернула к исходному месту, готовясь говорить с солдатами. Жрец жаждал услышать эти слова, хотя понимал: не к нему будут они обращены.

  Выезжая к строю, Тавора видела пыль приближающейся армии врага. Армия эта была велика.

  Она замедлила коня, переводя взгляд с одного солдатского лица на другое. Голос Адъюнкта был уверенным. - Кто знает вас? Вас, стоявших в тени панцирников и морпехов. Кто вы? Каково ваше сказание? Столь многие видели, как вы проходите мимо. Видели вас стоящими в безмолвном, безымянном строю. Даже сейчас лица ваши почти скрыты шлемами. - Она выдержала долгое мгновение, смотря на их лица.

  А потом взор замер на одном лице. Фалариец. - Капрал Грид Фофан, Третий взвод Одиннадцатой роты, Охотник за Костями. Вы несли Пробу - вот она, стоит рядом - на спине. В последний день пустыни. До Крови и Воды единственным, что держало вас и ее в живых, была любовь.

  Мужчина явно смешался, услышав ее слова. Она подала коня чуть вперед. - Где стоит Вырвиглаз?

  - Здесь! - раздался голос примерно из двенадцатой шеренги.

  - Когда Лостара Ииль потеряла сознание, защищая мою жизнь в день На'рхук, вы повели взвод, чтобы нас прикрыть. Меня. Хенара Вигальфа. Капитана Ииль. Вы потеряли брата и до сих пор не можете даже заплакать по нему. Не тревожьтесь, в вашем взводе нашлись те, кто его оплакал. Ночами, когда вы спали.

  Она проехала еще, отыскивая другое лицо. - Сержант Скучный Серый, когда взвод морпехов Впалого Глаза сломался и решил его убить, вы с Завоем их отогнали - чтобы спасти Впалого Глаза, потому что однажды, давно, в Рараку, он явил вам доброту.

  Она доехала до конца прохода, развернулась. - Кто вы? Я знаю, кто вы. Что вы свершили? Вы были со мной с самого начала. Солдаты, слушайте! Этот день уже потерян для истории, то, что случится, останется никому не ведомым. Сегодня мы без свидетелей.

  Но солдаты, что слева и справа от вас - они станут свидетелями. Я говорю вам: солдаты, что слева и справа - единственные, имеющие значение. Свитки историков не упоминают обычных солдат - я знаю, я прочла сотни. Они уделят пригоршню слов, говоря о победе или поражении. Возможно, упомянут о великих подвигах и необычайной смелости, но слова эти будут такими же, что говорят о резне и убийстве. Ибо, как мы отлично знаем, солдат может быть героем и негодяем одновременно.

  Нам нет места в их истории. Мало кому есть. Они не мы, они никогда не станут нами, а мы - ими.

  Вы Незримые, но я видела то же, что вы. Чувствовала то же, что вы. Я так же чужда истории, как любой из вас.

  Адъюнкт натянула поводья в самой середине, развернулась, чтобы видеть молчаливых солдат. - В день На'рхук они постояли за вас. Сегодня, здесь вы стоите за них. И я с вами, возлюбленные солдаты. - Она подняла руку. - Молчите. Мы стены тишины, вы и я. Мы идеально отражаем друг друга, мы так долго смотрели друг другу в лицо.

  И смысл тишины врагу не понять.

  Позади слышался топот тысяч сапог, но она не желала поворачиваться, не желала смотреть на врага. Ее глаза принадлежали лишь солдатам... а их глаза, видела она, принадлежат ей и только ей.

  - Охотники за Костями. Сегодня сдавайтесь только мертвыми.

  Она поехала на южный фланг. Кулак Блистиг следил за ней, как и все солдаты вокруг.

  "Боги подлые. Что это за вдохновляющая речь? Кулак, исправь, пока не поздно..." Он повернулся: - Первые ряды!!! Ору...

  Но не закончил. Оружие уже покинуло ножны и перевязи, щиты поднялись.

  И лица перед ним были сделаны из самого холодного железа, какое ему доводилось видеть.

  ***   

  Сестра Свобода обозревала позиции врага. Они максимально использовали преимущества местности, встав вдоль небольшого гребня; земля перед ними была ровной, только к северу виднелась череда низких холмов. Разведка донесла, что за холмами идут овраги - если командир врага не разместил свои силы на высотах, то явно заботясь о возможности отступления. Но и так в битве возможности перемещения будут весьма ограниченными. Что может стать роковым.

  Она не видела в рядах противника тяжелой пехоты и кавалерии. Группы лучников по флангам выглядели до смешного маленькими.

  - Вряд ли это можно звать армией, - начал брат Высокий, который ехал рядом. - Я вполне верю, что они пересекли Стеклянную Пустыню, ведь их так мало, они так истощены и разобщены. Позади, должно быть, осталась дорога из трупов.

  - Не сомневаюсь, - Отозвалась Свобода, щурясь при виде одинокого всадника - небольшой хрупкой фигурки перед строем. - Но, - добавила она, - пересечение пустыни считалось невозможным делом.

  - Враги, сокрушившие наших сородичей при Шпиле, были известны Брату Старательному. Болкандо. Летер. Но этих знамен я не узнаю.

  - Я тоже, Брат Высокий. Интересно, откуда они явились? - Она озадаченно озиралась. - Сюда, в это место. Чтобы погибнуть.

  - Брат Грозный подходит к меньшему отряду.

  Она кивнула, тоже ощутив послание, хотя и едва различимое. Аграст Корвалайн волновался, истончаясь и слабея. "Что-то еще будет. Я чувствую напор". Она глянула в небо, увидев лишь нефритовые полосы. Ледяные миры летят из Бездны. В последний раз такое бывало, когда пал чуждый бог.

  "И в том истина. Они хотят вернуть его на небеса.

  Но участь Падшего решается богами, не людьми. Мы могли бы вырвать его у богов - древней силой, Старшим Садком - но этого нас лишили. На время".

  - Чья же это игра? - спросила она, не сводя глаз с вражеского командира. Он держал речь перед солдатами. "Она. Это женщина".

  - Сестра?

  Она покачала головой: - Дерзость редко остается без наказания. - Натянула поводья. - Путь на юг открыт. Брат, хочу, чтобы ты был там. Не думаю, что у нас есть сила покорить чужаков.

  - Но... почему?

  - Мы ударим не чтобы получить рабов. Не говори с ними, Брат. Сдирай голосом плоть с костей. Я не доверюсь более тонким методам.

  - Как пожелаешь.

  - Веди свои силы в обход, окружая - видимые нами шеренги, не сомневаюсь, прикрывают резервы, и я хочу узнать их величину. Оставив центр Высшему водразу Мелесту, я пойду с севера, вонзив отборную пехоту покойного короля в щель между строем и холмами.

  - Тут есть большой риск, Сестра Свобода.

  - Никого нет за холмами, Брат. Если я пойду впереди, мы ударим по их флангу. Вонзи клин с юга, как я с севера - и дело будет сделано быстро.

  Высокий глядел на север. - Есть ли послание от Высшего водраза Кессгана? Они встретили третью армию? Брат Грозный их не находит.

  - Как и я. Если они вступили в бой, я верю, им по силам задержать или даже изгнать врага.

  Женщина-командир иноземцев скакала на южный фланг. То, что она сказала солдатам, не вызвало ни приветственных криков, ни рева боевой ярости.

  - Она их потеряла! - воскликнул брат Высокий.

  - Похоже. Брат, видишь куда она едет? Понимает слабость той стороны. Наступая, иди прямо к ней. Убей ее.

  - Она может оказаться одинокой. Кажется, армия готова разбежаться.

  - Такова слабость их рода, - согласилась Свобода. - Люди подобны паразитам - они кишат повсюду, но верят, что от угроз можно убежать. Придется выловить всех, Брат. Избавимся от них раз и навсегда.

  - Я выезжаю с авангардом, Сестра. В следующий раз встретимся над трупами этих наглых выскочек.

  - Земля рада будет костному удобрению, - кивнула Ассейла.

  ***   

  Вождь Войны Желч оглядел жалкий отряд конников и, держа шлем под локтем, подошел к Хенават. Рядом с ней был приемыш Рутт, державший безымянное дитя; тонкое лицо исказил страх.

  - Жена, - сказал Желч вместо приветствия.

  - Муж.

  - Сегодня я умру.

  - Знаю, - отвечала она.

  - Ты не пойдешь в битву с ребенком?

  - Пойду.

  - Нет. Прошу тебя.

  - Муж, нам некуда уйти. Встретимся на Холмах Предков, под теплым солнышком, и цветы пустыни порадуют взор переливами весны.

  Слушая старинный слова прощания хундрилов, Желч медленно закрыл глаза. - Я падший, - ответил он, снова открывая их, встречая твердый взор супруги. - Ты видела мою слабость.

  - Я видела только то, что есть во всех нас, любимый. Разве Вождь Войны ходит по иной земле, нежели все хундрилы? Твой дар - смелость и хитрость в бою. Дар остается. Используй его сегодня во имя Колтейна и духов виканов, самых лучших конников, каких видел мир. Разве мы так не утверждали? Не ты ли выкрикивал их имена небесам, пока призраки предков не проснулись на Холмах?

  - Да, любовь моя.

  - Мы выжгли слезы на лицах, знаменуя их уход из мира. Я вижу за тобой воинов-хундрилов, муж. Вижу лучших из оставшихся. Веди их. Я дарю тебе смелость сердца, я сама иду с тобой. Я горда тобой.

  Он, дрожа, подошел и обнял ее.

  ***   

  Кулак Фаредан Сорт смотрела на большую армию напротив. Один центр превосходит числом их силы. Средняя пехота с застрельщиками и стоящими дугой лучниками - примерно семь или восемь тысяч. Крылья - тяжелая пехота; она видит во главе каждого фланга чистокровных Форкрул Ассейлов. Сорт прищурилась, разглядывая того, что напротив - женщину, сходящую с белого как кость коня.

  - В их голосе сила! - крикнула Сорт. - Они захотят приказать вам покориться. Бросить оружие. Не поддавайтесь, малазане! "Легко сказать. Невозможно сделать. Очень быстро тут воцарится ужас!" Она вытащила меч. Давние зарубки от магии Бурегонов пятнали лезвие, делая непонятным вытравленный узор.

  Мысленно она слышала слабое эхо: грохот тяжелых волн, содрогания ненадежного скользкого камня под ногами. Леденящие укусы кандалов на лодыжках. Выбросы пены - и затем на бело-синем "коне" взлетает фигура в ледяных доспехах... Она содрогнулась. Во рту пересохло.

  "День теплый. Не на чем поскальзываться. Руки не онемеют. Кожа не оторвется, прилипнув к металлу.

  Бывало и хуже. Помни - так ты продержалась много битв".

  Форкрул Ассейла шествовала во главе своих войск, спускалась в низину.

  Фаредан Сорт вдруг поглядела назад, на жесткие ломкие травы, на бесчисленные норы грызунов. - Солдаты, кто тут видел скорпионов?

  Ей ответил хор отрицаний.

  - Хорошо. Сойдет. Выше щиты - кажется, ей есть что сказать! "Боги, нечестно! Нам нечего будет ответить".

  ***   

  Сестра Свобода улыбалась, изучая строй врага. "А, мы были не правы. Они не готовы разбегаться". На лицах напротив читаются ярость и твердая решимость, но им это не поможет. Не сегодня. Щиты и доспехи будут мешать силе, которую она высвободит, защитят их на время. Возможно, на пригоршню ударов сердца. Но потом голос пробьется, сожмет кожу и мышцы, кровь брызнет в воздух. Кости сломаются, черепа взорвутся.

  Они вот-вот погибнут, и ничто им не поможет.

  "Сегодня здесь, завтра во всем мире".

  Поглядев налево, она увидела движение центра - до неподвижного строя противника остается тридцать шагов. Лучники выпускали стрелу за стрелой, вражеские стрелки отвечали. Иные солдаты падали, хотя щиты хорошо защищали от гибельного ливня. "Двенадцать шагов и атака. Наш вес оттеснит их, сломит первую шеренгу. Мы польемся в прорыв, разделяя ряды врага. И начнется побоище".

  Вернув внимание строю напротив, она воздела руки и начала набирать дыхание.

  Вырвавшийся из почвы кремневый меч разрезал Ассейле правое бедро, подняв в воздух; острие скрежетало по кости. Носитель меча поднялся, разбрасывая землю, камни и корни. За ним показались другие, окружая Ассейлу.

  Ударили по ней разнообразным оружием.

  Она с воем дергалась, вися на мече. Рука коснулась лба Уругала Плетеного, продавив кость и заставив Т'лан Имасса упасть.

  Костяная палица Кальта Урманела угодила под левую руку, развернув Ассейлу ногами кверху. Она сорвалась с меча.

  Приземлилась с ревом и сразу встала на ноги.

  Обсидиан копья Берока пронзил ей живот. Извернувшись, Ассейла схватили древко и подняла вместе с Бероком. Потом отпустила деревяшку, схватила череп воина и раздавила одним движением.

  Мысленно сестра Свобода выкрикивала приказы офицерам: "Нападайте, ломите их, окружайте! Убить их всех, проклятие! Костяные мешки оставьте мне!" Т'лан с проломленным лбом снова полез к ней. Зарычав, Ассейла рванулась навстречу.

  ***   

  Блистиг ощущал, как душа затопила бессильная ярость, видел, как враги бегут к нему, тоже завывая от ярости.

  Столкновение - солдаты взлетали, падали навзничь. Кровь стала пеленой тумана, оружие мелькало... Первые ряды малазан подались, но затем отвердели. Шум оглушал - лязг, вопли - и мир обезумел перед глазами кулака, став мельтешением бесноватых, вспышками лиц, оскаленных зубов, потоков крови из раскрытых ртов и зияющих ран на шее. Он спотыкался о трупы. Шатался, размахивая мечом, содрогался от ударов по щиту. Блистиг сражался с жестокостью бешеного пса.

  Ему скоро крышка. Они хотя его убить - все и каждый готов его убить, повалить, растоптать труп. Не так должна была окончиться жизнь. Он будет драться и драться. Не такой конец... он не позволит... "Не дамся!"

  Хаос бушевал вокруг, солдаты лезли со всех сторон.

  Еще один шаг назад.

  Лостара Ииль шла рядом с Адъюнктом, доставая меч. "Еще один танец. Все что смогу. Танец этого мира - этого гребаного, поганого, подлого мира". Она видела, что Рутан Гудд бережет Тавору с другого бока, слышала позади Хенара - дурак распевал какую-то морскую песенку проклятой Синей Розы.

  Впереди приближается, чуть наклонившись и переставляя ноги как безумец, Форкрул Ассейл. Глаза его жестоки, он смотрит на Адъюнкта.

  Он заревел. Звук ударил по ним словно молот.

  Кровь брызнула в воздух. Лостара шаталась, ослепленная. "Чья кровь? Кто..." Кровь текла по щекам, она видела - Хенар топает к ней, лицо тоже алое... "О боги, это моя кровь... мы все..."

  Невозможно, но Адъюнкт выпрямилась под опустошающим напором бессловесного звука, подняла меч и попыталась пойди к врагу.

  Форкрул Ассейл был еще в сорока шагах.

  "Мы не сможем. Даже Тавора... мы не..."

  Рутан Гудд поравнялся с Адъюнктом, он был в ледяных доспехах, но лед покрывался трещинами и опадал осколками. Казалось, он хочет увести ее назад - от всего этого - но далеко ли уйдешь...

  Ассейл заревел снова.

  Крик Лостары Ииль не услышали даже ее собственные уши.

  Она ощутила, как тело ударяется о твердую изрытую землю.

  "Против такого... нам конец. Даже Адъюнкту. Даже Рутану Гудду. Он убивает нас... Котиллион!"

  Но вряд ли даже бог слышит ее молитвы.

  В полусотне шагов позади Банашар, поваленный на колени силой Аграст Корвалайна, стирал кровь с глаз. Он пытался подойти ближе, встать с Адъюнктом и свитой - но не смог.

  "Неудача... Знакомое имя - мы с ней много ночей за одним столом сидели..."

  Кто-то прошел мимо.

  Баделле тихо мурлыкала, и этот нежный звук отбрасывал все, что посылал Квизитор. Она видела, что Мать страдает впереди - даже подавляющая магию кровь и неукротимая воля не помогают. Мать рвут на части.

  Она дала слова немой песне. Простые слова, три, чтобы найти четвертое, ибо четвертое - единственно нужное. - Опалы каменья алмазы осколки. Опалы каменья алмазы осколки. "Ты многое забыл. Пока не остались только голод и боль. Я знаю и голод и боль. Отлично знаю. Мы с тобой одинаковые".

  - Опалы каменья алмазы осколки. Опалы каменья алмазы осколки.

  "Однажды я отослала тебя. Велела унести от нас голод и страдание. Ибо мы не заслуживали ни того ни другого.

  Кто-то навредил тебе очень давно. Кто-то ранил Рутта, давным-давно. И Седдика, и Хельд и всех нас. И меня кто-то ранил".

  - Опалы каменья алмазы осколки. Опалы каменья алмазы осколки.

  "Я отослала тебя. Ныне я тебя призываю. Узри носителя боли. Узри источник голода. Квизитора. Я его знаю. Помню. Он пришел к моему народу. Сказал, что все должны умереть. За давние грехи.

  Возможно, он прав.

  Но это не значит, что у него есть ПРАВО..."

  - Опалы каменья алмазы осколки. Опалы каменья алмазы осколки.

  "Ты знаешь таких? Думаю, да. Ты вспомнил давнюю обиду? Думаю, да. Призываю тебя. Им нравится правосудие. Ну, друг, яви им правосудие".

  - Опалы каменья алмазы осколки. Опалы каменья алмазы ОСКОЛКИ!

  И небо над Форкрул Ассейлом потемнело.

  ***  

  Банашар видел, как опускалось облако саранчи - хотя не знал, откуда оно прилетело, кто его вызвал. Шелестящий шепот быстро перерастал в беспорядочное жужжание и завывание. Форкрул Ассейл прекратил удары и взглянул вверх.

  И тут же рой окутал его тучей, крылатой бурей - и окрасился багрянцем.

  Брат Высокий закричал, и саранча заползла в разинутый рот, полилась внутрь, щелкая челюстями. Кровь смочила насекомых, помогла пролезть в гортань. Он пал на колени, кашляя, оглохнув и ослепнув. Его грызли изнутри - дыхательное горло, а потом и желудок. Саранча забила ноздри, пыталась попасть в уши. Жвалы взрезали веки, глазные яблоки лопнули. Насекомые ворочались в орбитах.

  Бог Форкрул Ассейлов возвращался домой.

  Саранча сформировала крутящийся столб, и столб опустился, когда тело упало набок. Блеск красных хрящей, розовой кости - твари поднялись, треща крылышками, и набросились на пехоту Колансе. Однако солдаты в доспехах и шлемах с забралами закрылись щитами, выбираясь из тучи - треск крыльев стал громче, как будто насекомые выражали разочарование.

  Рой резко поднялся, кружась над головами.

  Баделле чувствовала их нужду - никогда ей не суждено утолиться - и знала: останься они здесь, контроль будет утерян, они пожрут всех.

  "Уходите немедля. Нельзя оставаться".

  Шум достиг раздирающей уши высоты - словно вопль бессилия; бурлящее облако поплыло прочь.

  От Форкрул Ассейла остались одни кости; за ними шагала, приближаясь, пехота Колансе, а ближе стояли четверо окровавленных людей.

  "Мать, когда закончится - когда падут все твои дети - я призову на последнем издыхании. Чтобы отомстить".

  ***   

  Вождь Войны Желч сел на коня. Он видел, как тяжелая пехота проходит мимо сражающейся с Т'лан Имассами Ассейлы. Ряды расстроились, потому что неровный подъем на холм заставил солдат сгрудиться; большие валуны, давным-давно скатившиеся с холма, замедляли продвижение.

  Он видел, что малазанский фланг разворачивается, готовясь отражать атаку - но он видел также, что враг намерен пройти мимо и растечься за спиной обороняющихся.

  Шельмеза сказала: - Вождь, южный фланг...

  - Нужно выбрать одно, - отрезал Желч. - Видишь тех, что перед нами? Они не держат строй, но едва оказавшись позади малазан, смогут разойтись и вернуть порядок.

  - Вождь, Адъюнкт...

  - Мы ей не поможем. Будь нас три тысячи - да, мы могли бы бросить вызов тому флангу. Но эти - их мы встретим на пороге ровной земли. - Он вытащил саблю и поскакал к своей ужасающе малой армии. Повернулся. - Во имя Колтейна и Падения!

  Других слов не потребовалось. Блеснули клинки, лошади замотали головами, уловив ярость седоков.

  Желч резко натянул поводья, заставляя коня встать на дыбы. Животное пятилось, молотило воздух копытами.

  А Вождь хохотал.

  Фаредан Сорт пробивалась к краю своих сил - когда коланцы пробьются, ей нужно будет быть там, сплачивать солдат, поддерживать решимость - "но я им не нужна. Поглядите в эти лица! Враг ищет мягкое подбрюшье, но встретит железо. И я буду там... это моя битва до самого конца".

  Тут она услышала топот конских копыт. Оглянулась через плечо - и увидели хундрилов Горячих Слез на полном скаку. Едва первые солдаты Колансе показались в узком проходе, конные воины с Желчем во главе врезались в них.

  Сотрясение почвы передалось всем малазанским солдатам.

  - Стоять! - крикнула Фаредан Сорт. - А теперь вперед! На врага! ВПЕРЕД!

  Наступление коланцев захлебнулось - но понимала она, ненадолго. "Хотя бы так. Заставим их заплатить за каждый шаг!"

  Фаланга малазан пошла к северу - Фаредан Сорт была в центре - и тяжелая пехота Колансе повернулась навстречу. Однако солдаты спотыкались, камни сыпались у них из-под ног, валуны мешали проходу.

  Хундрилы, впав в ярость, врезались все глубже.

  "Боги! Видите, как они дерутся?"

  ***   

  Сержант Скучный Серый схватил капрала за куртку, подтащил ближе. - Грид Фофан, где твой взвод?

  Глаза фаларийца были безумными, лицо совершено красным. - Вокруг тебя, кусачий паук Картула!

  - Где твой сержант?

  - Мертв! А твой гребаный взвод?

  - С твоим сержантом, - буркнул Скучный Серый. - Кроме семкийца...

  Их толкали со всех сторон, ноги скользили назад. Грид Фофан поглядел за спину сержанту, глаза его расширились: - Ему кто-то чертов рот зашил!

  - А ему нравится. Слушай - южный фланг...

  - Мы не на южном фланге.

  - Она там, она и Танцовщица Теней и капитан с демонами обмоченной бородой. Ассейлу конец, но эти в латах готовы нас раздавить. Она тебя называла, Фофан! И меня, и Завоя! Понятно?

  Фофан с трудом развернулся. - Зайцегуб! Проба! Найти остальных, мы уходим из давки!

  Здоровяк - "ударный кулак" поглядел на капрала: - Тут я еле шевелюсь! Вечно будем ждать, капрал!

  - Ты получил Худом клятую битву, глотатель канезских кальмаров. Мы против целой армии панцирников!

  - А нас сколько? - спросила Проба. Ее синеватая кожа стала пепельно-серой.

  Фофан оглянулся на Серого. Тот сказал: - Может, десятеро.

  Напанка сверкнула белыми зубами и крикнула пронзительным голосом: - Румян, Грубан, Гадюка, Ломай-Трюм, Жиль Слизень! Двигаем сюда, скорее!

  Прыщ присел около Добряка; тот улучил мгновение, чтобы сверкнуть глазами: - Пошел прочь! Ты же связной!

  - Дайте то... лько отдышусь...

  За спиной Прыща кулак увидел, как несколько солдат выбирается из толпы. - Что они делают, во имя Худа? - Он не замечал на лицах паники - солдаты перекликались, сражающиеся давали им проход.

  Прыщ выпрямился и проследил, куда смотрит Добряк. - Скучный Серый... Фофан и Проба. И жуткий семкиец - их она и называла.

  - И сейчас она их вызвала?

  Толчок передних шеренг заставил их отойти.

  - Идите в лагерь, Прыщ, сделайте что-то полезное. Охраняйте детей.

  - Не думаю... ладно, ладно. Сэр...

  - Я перехожу. Прочь отсюда.

  - Сэр...

  - Так, солдат. Ты в рапорте! Иди, пока я сам тебя не убил!

  ***   

  Триссин прошла мимо останков Брата Высокого. Она старалась не смотреть, но не могла отвести глаз. Саранча еще ползала там и тут, выгрызая кости, кишела в раскрытых челюстях.

  Как все водразы, она могла ощущать ярость и боль Сестры Свободы. Т'лан Имассам не выиграть схватки, но они заставляют ее терять сосредоточенность. На деле сейчас атакой руководит высший водраз Мелест, что стоит в центре строя.

  Впереди она увидела четверых, глаза широко раскрылись - "все, кто против нас? Они с ума сошли!"

  Справа из фаланги средней пехоты прибежало еще около дюжины солдат.

  Ее разобрал смех. - Вся линия обороны? - Она взмахнула рукой, мысленно выпаливая приказ рассредоточиться, окружить врага.

  Они сметут их и развернутся в тыл главномувойску.

  Битва почти выиграна.

  ***   

  - Адъюнкт, - произнес Рутан Гудд, - нужно уйти назад, в фалангу. Нельзя оставаться здесь, нам не сдержать...

  Но Тавора Паран, казалось, уже не слышит слов. Кровь текла по лицу, словно все потаенное, все внутреннее вырывалось наружу.

  "Боги подлые". - Стой слева, Лостара - и Хенар. Я буду справа. Адъюнкт! К черту ожидание, атакуем!

  Голова дернулась. Глаза были дикими и красными.

  Все четверо двинулись вперед.

  Триссин зашипела от потрясения - они атакуют!

  Она уже видела - один солдат покрыт льдом, даже длинный меч в руках - ледяной. Вторая шла с грацией текучей воды, два меча, казалось, плясали в руках. Двое других были покрыты кровью - они стояли против Брата Высокого. "Женщина - она командует армией.

  Что она делает?

  Что они задумали?"

  Грид Фофан выругался на смеси языков и крикнул: - Бегите, идиоты! Наперехват!

  Пока пехотинцы мчались к Адъюнкту и офицерам, капрал ухитрялся находить дыхание для приказов: - Зайцегуб, на дальний конец и быстрее! Проба, за ним! Румян Элар и Грубан Харб, поддержать Танцовщицу и Синероза. Ломай-Трюм и Завой, с Адъюнктом! И ты, Серый.

  Сержант Скучный Серый выругался. - Я старше званием, Фофан!

  - И что?

  - Ладно. - Сержант задыхался. - Вы, делать как Фофан сказал! Давай, капрал!

  - Гадюка, магия имеется? А у тебя, Жиль?

  - Вернулась, - прошипел Жиль Слизень.

  Гадюка закашлялась, как придушенная гусыня. - Ну, смотри!

  - Нет! - крикнул Фофан. Им оставалось едва десять шагов. - Не сейчас! Найдите трахнутого командира и трахните так, чтоб все потроха вытряхнуть! Понятно?

  Маг- картулиец снова закашлялся. - Нет, сэр. О чем вы?

  Завой издал странный булькающий звук.

  Фофан метнул семкийцу бешеный взгляд. - Еще и смеяться можешь?

  Они налетели вихрем на переднюю шеренгу коланцев. Мечи в руках танцовщицы стали смутными тенями, но там, куда они тянулись, лилась кровь и падали тела. Ледяной солдат шагал, не обращая внимания на удары; он глубоко влез в ряды, меч мелькал, казалось, повсюду. Высокий солдат слева от танцовщицы заревел, сражая одного коланца и отталкивая второго щитом - упавшие помешали наступлению всех, кто был позади. Командир же сражалась с потрясающей точностью, каждое движение и отбивало выпад, и несло смерть. Выражение ее лица влило лед в самое сердце Триссин.

  Потом подоспели другие солдаты. Четверо заслонили командира - трое завывали пуще демонов, а у четвертого, о ужас, был зашит рот. Они ударили с яростью безумцев, заставив коланцев отступить.

  Она видела, как здоровяк столкнулся с латниками, обошедшими ледяного воина, и повалил наземь сразу троих. Короткий меч сверкнул, едва коснувшись шей коланцев - и хлынула кровь из трех артерий.

  - Окружайте! - завизжала Триссин, которая была в трех рядах от схватки. - Рубите их...

  Командира Колансе объял шар буйного пламени, с безоблачного неба упали молнии - сотрясение повалило многих на землю. В рядах образовалась огромная дыра, сверху ливнем падали куски трупов и горелая кожа.

  Три демона вылезли из-под горящей женщины: тела сплошь покрыты длинными рылами с клыками длиной с кинжал, когти как сабли, на головах множество горящих глаз. Они с ревом нырнули в пламя, разрывая командира на части.

  Увидев все это, Грид Фофан метнул дикий взор на магов - а те содрогались от смеха. "Проклятые иллюзионисты!" - Потише, дураки! Что, кончать не хочется?

  Жиль Слизень и Скользкая Гадюка оглянулись, состроили невинные лица.

  - Еще что?

  Они качали головами.

  - Тогда вперед, в бой!

  Коланцы опомнились и напирали снова. Все больше их переходило на дальнюю сторону, заставляя Пробу и Зая повернуться.

  Фофан выругался и встал рядом с Адъюнктом.

  - Сэр! Нужно отступить в фалангу! Адъюнкт!

  Она не ответила - скорее, даже не услышала. Он выругался и сказал сержанту: - Серый, слушай. Мы встанем слева и справа, как стена, чтобы вперед не рвалась. Ломай, туда - ты, семкиец, сюда - мы силой загоним ее в строй, ясно?

  - Это жажда битвы, сэр! - крикнул Ломай-Трюм, пьяно шатаясь (так было с ним всегда в моменты высшего волнения, давала о себе знать контузия внутреннего уха).

  - Знаю, трахнутый идиот. Ну, начнем!

  Лостара Ииль оторвалась от Адъюнкта; Хенар Вигальф попал в окружение и рьяно отбивался. Внезапный приход регуляров ослабил давление, но лишь на миг - ублюдков было попросту слишком много.

  Всхлипывающая, много раз раненая Лостара поспешила ближе к любимому.

  "Не умирай. Прошу. Не умирай".

  Меч коснулся головы Хенара. Он пошатнулся, оглушенный.

  Лостара закричала и слепо бросилась на помощь, не обращая внимания на угрозы самой себе.

  Двое регуляров встали плечом к плечу, отражая направленные на Хенара выпады. Женщина из натийцев, мужчина с Семиградья - она никогда раньше не встречала их, однако они бились ради ее любимого. Хенар стащил шлем, кровь текла из раны на голове; он пытался встать.

  Лостара резанула коланца, что был слева, перепрыгнула падающее тело. Никакого больше изящества. Лишь звериная грубость. Она вскрыла горло другому солдату.

  Натийка закричала - в грудь вошло лезвие меча. Выронив свое оружие, ухватилась за руку врага и, падая, увлекла за собой. Меч ее спутника лизнул шею вражеского солдата. Он кричал, пытаясь помочь подняться Хенару - пока топор не сокрушил затылок, пройдя шлем и кость. Малазанин упал, судорожно дергаясь, но Хенар уже был на ногах, а Лостара рядом. Совсем близко ряд лиц: малазанская пехота, все кричат, машут руками: "Близко! Спешите! Сюда!"

  Лостара развернулась, взмахивая клинками. - Хенар! В шеренгу! Мигом!

  Она видела, что пехотинцы нарушают строй, чтобы защитить Адъюнкта и затащить в шеренгу. Рутан Гудд и какой-то здоровенный регуляр сражались, не давая врагу окружить вышедших вперед, но их уже оттесняли.

  "Возьми меня, Котиллион! Прошу, умоляю! Возьми меня!"

  Но в ответ от покровителя... ничего. Она побежала влево, чтобы сдержать врага за спиной Адъюнкта...

  Дюжина коланцев пошла ей навстречу.

  ***   

  Хундрилы глубоко вошли в строй тяжелой пехоты. Сделали то, что вождь Желч раньше счел бы невозможным. Но все кони уже мертвы, как и все воины. Однако сама по себе труда трупов помешала коланцам выйти в тыл малазанского крыла, и они начали попросту давить с фланга, вынуждая регуляров сжимать ряды все теснее.

  Удар меча взрезал ему живот под ребрами. Желч лежал навзничь на трупах родичей и чужаков, кишки обвили ноги.

  Что-то пульсировало в воздухе - он не знал, исходит ли оно снаружи или из глубин души. "Нет. Снаружи". Голоса нашли ритм, но слов не разобрать. Снова и снова, звук возрастает и глохнет... откуда-то справа от него...

  Он заметил, что сердце стучит в унисон выкрикам, и отчего-то по телу разошлось приятное тепло.

  Сгущалась темнота.

  "Этот звук. Голоса... Да, голоса. Малазане. Что они твердят? Что выкрикивают снова и снова?"

  Внезапно кровь хлюпнула в ухе, вылившись наружу, и он наконец смог понять бесконечно повторяемое слово.

  - Хундрилы! Хундрилы! Хундрилы!

  Слово для холодеющего сердца, слово для уходящей жизни. "Я предстаю перед вами. Мы поскачем с вами, виканы. Вижу ворон над Холмами Предков..."

  ***  

  Сестра Свобода шагнула к упавшему здоровяку-Имассу. Пнула в спину, склонилась, вонзая израненные пальцы сквозь пергамент кожи и рваные жилы, охватила позвоночник. И замерла, видя краем глаза утыканный кремневыми зубцами гарпун.

  Форкрул Ассейла была скопищем ран и сломанных костей, но отнюдь не собиралась умирать. Заревев, сверкая глазами, она подняла Т'лан Имасса над землей и сломала спину словно сучок. Раздался треск и хруст. Отшвырнув труп, она пошла на последнюю неупокоенную.

  - Пора кончать!

  Женщина отпрянула.

  Они стояли в низинке, сред горы тел - всюду была плоть и холодная густая кровь, конечности мертвецов дергались под ногами.

  Ярость полнила Свободу. Брат Высокий убит. А эти жалкие Т'лан Имассы оказались слишком упрямыми и дерзкими. Армия иноземцев не желает сдаваться, умирая в строю, убивая все больше ее солдат.

  Она уничтожит их - сейчас, только сокрушит и порвет на куски Имассу.

  Свобода переступила труп на коне, задев висок человека.

  Услышав громкий стук, Желч открыл глаза. Моргнул, глядя в небо. "Я должен был умереть. Почему я еще жив?"

  Он услышал, как кто-то заговорил сзади: - Сдайся, Т'лан Имасса. Все твои сородичи ушли. Нет смысла продолжать схватку. Стой, и я тебя уничтожу. Беги, и я позволю. Хватит. Это не твоя битва.

  Желч потянулся вниз, взял груду висевших под ребрами кишок и вытащил наружу. Пошарил рукой - скользкая ладонь коснулась брошенного меча. Лезвие Колансе, прямое и заостренное на конце. "Детская игрушка. Не то что мой талвар. Но сойдет". Он встал и чуть не сложился пополам под весом качающихся между ногами внутренностей - схватил их свободной рукой, чтобы придержать.

  Повернулся и увидел спину Ассейлы. Дальше была Т'лан Имасса, которую зовут Ном Кала. Правое бедро разбито, искривлено, но она стоит, держа в руках копье.

  Желч шагнул и наискось провел мечом по спине Ассейлы. Она изогнулась от боли, сипло выдохнув.

  Хундрил упал; внутренности скользили через разжатые пальцы, шлепая по низу живота. Он умер прежде, чем коснулся почвы.

  Ном Кала сделала шаг. Глаза Форкрул Ассейлы широко раскрылись, она смотрела ей в лицо. Имассе казалось, что сплетение взглядов продолжается вечность - с того мгновения, как ее сородичи восстали из праха. Она изучала злобу и жестокость враждебных глаз. Видела вспышки радости и торжества, когда Ассейла сокрушала того или иного Имасса. Видела, с каким восторгом она ломает спину Кальту.

  Но теперь Форкрул Ассейлы коснулся меч - синевато-алое лезвие торчит из бока, в глазах лишь удивление.

  Ном Кала сделала еще один шаг. Вогнала гарпун сучке в глаз.

  Так сильно, что коснулась острием затылка.

  ***   

  Малазанская армия гибла. Солдаты отступали, сжимались кучей, оставляя за собой курганы тел. Банашар с еле двигающимся Прыщом уводили тех, кто не сражался - детей Змеи и хундрилов - как можно дальше. Хотя они видели, что коланцы жаждут перебить лишь Охотников за Костями. Шагая с юга, тяжелая пехота не обращала внимания на сгрудившихся невооруженных зрителей битвы.

  Блистиг еще сражался в тугом, неподатливом узле перед средней фалангой. Банашар видел Добряка, делавшего то же самое справа. А Фаредан Сорт - слева. Трое выбранных Адъюнктом кулаков не желали умирать.

  Бывший жрец уже не видел Тавору, но почему-то знал: она еще стоит где-то в южных рядах. Та вылазка пришедшей на подмогу группы пехотинцев была... необычайной.

  "А магия... смехотворной. Но поглядите - командир мертва. Действительно мертва. Похоже, мало в ней было крови Ассейлов - сдаться всего лишь кошмарам... Отлично сыграно, регуляры".

  Но все это бесполезно. Все, что он увидел, все, что засвидетельствовал.

  Он ощутил кого-то справа, обернулся и увидел Хенават и паренька с малышом. - Ваш супруг... соболезную, - начал Банашар.

  Она потрясла головой. - Он их остановил. Все они. Видишь - сама Ассейла мертва.

  - Отличная была битва.

  Она кивнула.

  - Скажи, как ты назвала ребенка?

  Хенават поглядела ему в глаза. - Я считала... что нет смысла. До этого мига. Когда ты спросил. - Взгляд ее опустился. - Но не могу придумать, как ни стараюсь.

  - Желч?

  - Желч - лишь один лик моей жизни и так будет всегда. Жрец, я теряюсь.

  Он не нашел что сказать.

  "Все мы потерялись".

  Банашар снова встал лицом к страшной битве - Хенават рядом, с мальчиком и ребенком, Прыщ с другой стороны. Они молча смотрели.

  Туда, где умирали Охотники за Костями. Все до единого.

  ***   

  Верховный Кулак Ганоэс Паран, палая гневом - даже воздух словно кипел вокруг него - въехал на гребень холма. Рядом была Руфа Бюд. Войско трусило сзади; ему не нужно было оглядываться или вслушиваться в хриплое дыхание кулака, чтобы понимать: солдаты чрезмерно утомлены.

  Тот легион тяжелой пехоты измотал их. Без смертельных навыков Калама и Быстрого Бена командующий водраз оказался упорным противником. Он отказался сдаваться даже в безвыходном положении, пришлось убить всех, прежде чем они добрались до командира.

  И теперь армия его истекает кровью, ползет по склону словно раненый пес.

  Он натянул удила на вершине.

  Перед ними были Охотники за Костями, крошащееся ядро, с трех сторон окруженное врагами - и вскоре окажется закрытой и четвертая сторона. Ганоэс с трудом смог воспринять масштаб творящегося избиения: вокруг тех, что еще сражаются, трупы лежат целыми холмами, напоминая незаконченные земляные укрепления.

  Потрясение и ужас охватили сердце.

  Армия сестры была сведена до менее чем полтысячи человек, да и эти быстро погибали.

  - Верховный Кулак...

  Когда он повернул голову, Руфа Бюд увидела лицо и закрыла рот. Паран развернул коня к солдатам. - Сюда! Наверх, чтоб вас! Ближе! Ваши товарищи-малазане гибнут! Глядите на них! Все - глядите на них!

  Конь дернулся, но он заставил животное замереть грубым рывком поводьев. Поднял руку, опуская забрало шлема. Выхватил меч и встал в стременах перед собирающимися солдатами.

  - Вздохнуть полной грудью, ублюдки! И - В АТАКУ!

  Они с Кулаком Руфой Бюд поскакали по склону. Паран подъехал ближе. - На фланг - юг не трогайте!

  - Да, сэр!

  - Ищите полукровок.

  Ее взгляд стал ядовитым: - Да неужели, сэр?

  Склон сзади содрогался от шагов Войска.

  - Верховный Кулак! Если мы возьмем командиров? Пощада?

  Он сверкнул глазами, направляясь в сторону пустого промежутка между сражением и толпой гражданских: - Сегодня, Кулак, я не знаю такого слова!

  Понимая, однако, что может передумать. "Проклят мягкотелостью. Получил всю. Ничего не досталось Таворе, холодно-железной сестрице. Нужно было обменяться. Как монетами. Боги, сколько мы могли бы сделать. Уже поздно? Жива ли она?

  Сестра, ты жива?"

  Высший водраз Мелест, все еще потрясенный гибелью Чистых, обернулся на звучащие справа крики удивления и злости; глаза его широко раскрылись, увидев вторую иноземную армию, что потекла с холмов. В тот же миг враг врезался в тяжелую пехоту - столь же хорошо защищенный противник расшатал строй, ударив с силой лавины.

  Завывая от ярости, он проталкивался сквозь ряды - ему нужна одна из лошадей Чистых, чтобы лучше видеть. Они еще удерживают центр и полностью владеют ситуацией на юге. Победа еще возможна.

  И он ее одержит.

  Он вобрал разумом столько силы Аграст Корвалайна, сколько смог, и вогнал солдат в боевое неистовство. "Убить их! Всех, кто так упорно нам противится - уничтожить!"

  Ноги коня прогибались, он готов был упасть. Паран выругался и замедлил аллюр. Пошарил в седельном мешке, достал лакированную карту. Уставился на одинокую фигурку. - Матток! Знаю, ты слышишь! Я готов открыть врата. Но слушай! Проходите на полном скаку. Хотели Худом клятой битвы? Хотели кровью и мочой омыться? Получите!

  Паран ударил коня шпорами, заставляя беднягу перейти на галоп. Глядя на то место, где откроются врата, привстал в стременах. - Туда, - сказал он карте и бросил ее.

  Карта полетела ровно, как стрела арбалета, и столь же быстро, как бы размазываясь в воздухе.

  Конь Парана споткнулся и упал.

  Он успел вынуть ноги из стремян, тяжело ударился оземь, перекатился и замер.

  ***   

  Рутан Гудд старался избежать окружения, но даже при помощи неизвестного и неистового солдата, что оказался рядом, не мог помешать сотням коланцев проходить мимо вне досягаемости мечей.

  За спиной ряды пехоты охватило внезапное волнение, все подались назад. Выворачивая шею, Рутан пытался понять причину перемены - но воздух был полон пыли. Все, что было видно - масса малазан, набегающих, толкающихся, словно они впали в бешенство берсерков - но врага перед ними не было.

  "Сломались. Они наконец..."

  Грохот развернул его - Рутан пораженно глядел, как тысячи воинов выезжают из огромных врат - но нет, этот рваный разрыв в ткани мира не заслуживает столь гордого наименования. Огромная, источавшая порывистый ветер дыра открылась едва в тридцати шагах от первых шеренг противника.

  Всадники несли копья, кони были защищены латами на головах и шеях. Они врезались в беспорядочную массу тяжелой пехоты - не было времени повернуться, поднять щиты - и строй Колансе сотрясся. Крыло разделилось надвое - и вдруг всякая слаженность исчезла, конные воины оказались повсюду, неся истребление.

  Рядовой, что был подле Рутана, пошатнулся и прижался к его бедру. Капитан удивленно поглядел вниз: мужчина уткнулся лбом в ледяной панцирь.

  Закрыв глаза, канезец пропыхтел: - Боги подлые, так лучше.

  ***   

  Лостара Ииль заметила, что Адъюнкт снова вышла, шатаясь, из строя. Натиск ослабел - противник нашел себе нового врага, его отгоняли от Охотников. Капитан уставилась на Тавору.

  Адъюнкта трудно было узнать. Покрытая кровью и грязью, с алыми волосами - шлем куда-то пропал - она шла в сторону. Десять неловких, как у безумицы, шагов - меч еще в руке, но торчит под странным углом, словно рука разучилась разжиматься.

  Лостара вышла было за ней, но ее схватила рука, потянула назад - голос Хенара раздался над самым ухом: - Нет, любимая. Оставь ее. Просто... оставь.

  Шаги стали неуверенными... она стояла одна, спиной к армии. Звуки битвы вроде бы затихали, словно мир опускал тяжелые занавесы, отсекая сцены, подавляя движения и вихри пыли.

  Она была одна.

  Меч неловко торчал, голова запрокинулась, лицо обратилось к небу.

  Все смотрели на нее, но она не замечала никого.

  Рот Таворы открылся. Вырвавшийся страдальческий вопль не казался криком человека.

  Он прозвенел по всему полю. Пересчитал ряды Охотников, пролетел дальше, глядя бесчисленные трупы. Разметал пыль и вознесся, затихая, в зеленоватое небо, навстречу гаснущему свету.

  Голос затих, но по искаженному лицу все видели: вопль продолжается. Замолчав, она ничего не отдавала небесам, и в этом ничто было всё.

  Почти оглушенный падением с коня Паран пробирался к ней. Нет, этот звук не от сестры пришел. Слишком ужасный, слишком резкий и грубый... но он тянул его, словно морское течение.

  Слева несколько сотен выживших Охотников за Костями замерли, не способные даже сесть или лечь наземь. Они взирали на его сестру, и он не понимал, чего же им еще от нее нужно.

  "Не хватило? Этой слабости, вырвавшейся так откровенно и ужасающе?

  Вам никогда не хватит?

  Я не... я не понимаю, чего вам еще нужно! Чего вы еще ждете от нее?"

  Она вдруг оказалась прямо перед ним. Она казалась пленницей за прутьями забрала.

  ***   

  Кто-то бежал на нее. Еще один враг. Она не смогла открыть глаза, не смогла повернуться. Еще одна смерть казалась лишней, но она знала: это судьба. Это нужда. Нужда...

"закончить всё. Не нападай. Прошу. Умоляю, остановите его. Прошу. Я его убью".

  Она услышала его рядом и присела, поворачиваясь и открывая глаза - тяжелый шлем, тело в доспехах мчится...

  Меч размылся в полете.

  Он поймал запястье и чуть не упал от силы замаха.

  Подтащил ее ближе. Она дергалась.

  Неловко расстегнул шлем.

  - Тавора! Стой! Это я, это Ганоэс!

  Шлем поднялся и упал на землю - она смотрела вверх, на него, не веря - а потом лицо ее скомкалось.

  - Я потеряла ее! О, Ганоэс, я потеряла ее!

  Она упала ему на руки, легкая как ребенок. Паран крепко ее обнял. Положил руку на потные волосы, прижал лицо к плечу. Понял, что падает на колени, забирая ее с собой.

  Поглядел на ее Охотников и увидел, что они нашли то, чего так ждали.

  Как он и она, все вставали на колени. Они... сдавались.

  Тому, что осталось в душах.

  Всхлипывая, она глухо повторяла в плечо одно слово. Его имя. Снова и снова.

  На дальнем холме высший водраз Мелест развернул джагского коня, стремясь сбежать; копье Маттока вошло в висок.

  И последняя битва регулярной пехоты Охотников за Костями завершилась.

  ***   

  - Капрал! Иди к толстухе!

  - Мертвы!

  - Тогда к другой, чтоб тебя!

  - Обе мертвы, я говорю!

  Выругавшись, Хеллиан шагнула чуть в сторону от нападавшего и врезала ему коленом в зубы. Голова мужчины дернулась, тело зашаталось. Она ударила ножом по шее и обернулась, сверкая глазами на последнего солдата своего взвода. - А от тебя какой прок? Как имя?

  - Тупая безмозглая корова! Я Навроде! С тобой с самого начала!

  - И до сих пор. Какая удача. Я удержу проход, ты поищи кого на смену этим китихам. Почти все Сжигатели померли.

  Навроде побежал, ругаясь.

  Хеллиан утерла пот и кровь с ладоней, снова взяла меч. Где Урб? Если дурак умер, она его убьет. "Нет, неправильно. Да ладно..."

  Внизу новые головы в шлемах мотались на узкой извитой тропке.

  "Ну, идите. У одного должна быть фляжка. Ради милостей Худа! Видите, что бывает, когда я трезвая!"

  Корабб услышал крик Навроде и обернулся - увидел блеск оружия, лезущих на вершину солдат Колансе. Морпехи отступали, сойдясь к Навроде - Досада, Мед... - Прорыв! - вопил тот. - Прорыв!

  Корабб уже бежал.

  Навроде пошатнулся, получив укол в голень. Присел, отражая другой удар щитом. Корабб видел, как Досада встала на карачки - и тут же секира размозжила ей череп. Женщина повалилась словно тряпичная кукла.

  Он уже видел подножие холма. Обе женщины, сержанты Сжигателей, пали на тропе, которую защищали.

  Корабб перескочил скованного бога.

  Лица коланцев оборачивались - он был уже между ними, меч завел песню. Выпад топора сорвал с руки щит. Край лезвия глубоко вошел с бок. Он с воем прорезал кольчугу на вражьем плече - колечки покатились со звоном - и на обратном движении резанул другому по коленям.

  Справа кто-то крякнул - это подоспел Курнос, оттесняя щитом двух противников. Они повалились на землю. Курнос подхватил топор и постарался навеки обезвредить оглушенных солдат.

  К нему бежали новые.

  ***   

  Увечный Бог мог крутить головой, свидетельствуя яростную и безнадежную оборону двоих малазан. Враг на мгновение отступил, но тут же полез снова. Пот одного из защитников, перепрыгнувшего его, оросил каплями лицо - и казалось, это капли холодеющих слез.

  Похоже, подкрепления ждать не приходится. Враг со всех сторон. Они наконец заметили скованное тело, и Форкрул Ассейл понял, ради чего затеяна война. Увечный Бог чувствовал алчность Ассейла.

  "Я здесь почти целиком, в этом мешке кожи. И я остался в цепях.

  Он может меня ранить. Может питаться силой, и никто не сумеет бросить ему вызов. Он изольет мой яд на мир".

  Малазанин с обрубленным носом зашатался, пронзенный сразу двумя мечами. И тотчас же встал, взмахнув топором. Враги отшатнулись, падая в брызгах густой крови. Солдат шагнул вперед, и Увечный смог увидеть лицо в профиль: мужчина улыбался, падая на землю лицом вперед.

  Оставив в одиночестве второго малазанина, сражавшегося сразу с тремя коланцами. Еще двое подкрадывались сзади.

  Одинокий стойкий защитник сразил поющим лезвием одного. Потом искалечил второго, разрезав бедро до кости.

  Топор коснулся его со стороны щита - но только щита у морпеха не было. Рука отвалилась от плеча. Полилась кровь, солдат отступил и зашатался. Второй выпад рассек ему шею.

  Малазанину как-то удалось вонзить острие меча в горло своему убийце - кончик вышел из затылка. Они упали, почти обнявшись, и умерли одновременно.

  Когда двое коланцев пошли к Увечному Богу, поднимая клинки, арбалетный болт свистнул, поразив обоих.

  Бог услышал стук и шелест сапог, кто-то опустился рядом - бог повернул голову к коленопреклоненному спасителю, взглянул в глаза капитану Скрипачу.

  - Они коснулись тебя, Повелитель?

  Увечный покачал головой. - Капитан, ваши солдаты...

  Скрипач отвернулся, словно раненый словом, и встал. Натянул тетиву арбалета, глядя на брешь. Глаза расширялись. - Еж! - крикнул он.

  ***   

  Еж наткнулся на изрубленные тела Шпигачки и Ромовой Бабы. Тропа под ними была завалена трупами, но дальше он видел солдат Колансе, расчищающих путь. Еще миг - и будут здесь.

  "Слишком много. Так твою..."

  Сколько они дерутся? Ни малейшего понятия. Сколько было атак? Похоже, сотни, хотя это невероятно - над головами еще солнце. Угасающее, да, но все же...

  Следя за толпами внизу, за толпами, что были все ближе, он вытащил мешок из кучи вещичек у тела Скованного Бога. Взял долбашку. "Всегда храни одну. Всегда. Обет сапера. Уходя, забирай ублюдков с собой!"

  Он поднял припас над головой.

  Сзади Скрипач неистово выкрикнул его имя.

  "Ах, дерьмо. Прости, Скрип".

  Еж рванулся по тропе навстречу массе коланцев.

  Услышал, что сзади кто-то бежит, и остановился. - Скрип, чтоб тебя! Нет! Назад!

  Но друг бросился на него. Оба чуть не упали, долбашка вылетела из рук Ежа.

  Саперы не стали приседать и прятаться - они стояли и смотрели, как припас лениво прорезает кривой путь над солдатской толпой - как летит над качающимися железными шлемами... Как ударяется об один, словно зрелый кокос.

  И разбивается, вываливая бесполезный карминовый порошок.

  Саперы уставились друг на друга - лица разделяла едва ли пядь - и одновременно крикнули: - Тю!

  И тут же малазанин пробежал рядом, гремя доспехами - парень ростом ниже самого Релико, но бледнокожий и тощий. Уши торчали по сторонам узкой головы. Он явил им блеклую, кривозубую улыбку. - Защитю ваши спины, господа. Идите вверх!

  Скрипач смотрел на него. - А ты кто, Худа ради?

  Солдат ответил с обидой: - Я Непотребос Вздорр, сэр! Кем мне еще быть? Ну, идите наверх, я вас прикрою. Лады?

  Скрипач повернулся и потащил Ежа по тропе. С вершины уже тянулись руки - там были Тарр, Бутыл, Улыба и Корик. Лица морпехов были необычайно бледными. Мертвяк тоже прибежал, упал на колени у тел Шпигачки и Ромовой Бабы - потом поднял голову и что-то буркнул Тарру.

  Кивнув, сержант подтянул Ежа и Скрипача на обрыв. - Мы позаботимся о бреши, сэры.

  Скрипач схватил Ежа за руку и отвел в сторонку.

  - Скри...

  - Заткни хлебало! - Он кипел от злости. - Думал еще раз?..

  - Похоже было, что нам конец!

  - Нам никогда не конец, чтоб тебя! Мы их отогнали, слышишь? Они отходят - мы снова их отогнали!

  Ноги Ежа вдруг стали как бы жидкими, он плюхнулся на зад. Вокруг сгущался сумрак. Он слушал хрипы, ругань, резкий кашель. Огляделся: все вокруг тоже сидели, уже не на что ни способные. Он вздохнул, как всхлипнул. - Боги, сколько у тебя осталось солдат?

  Скрипач лежал, прислонившись спиной к упавшему камню. - Может, дюжина. У тебя?

  Еж задрожал. - Сержанты были последними.

  - Они не мертвы.

  - Чего?

  - Изрублены, да. Но только без сознания. Мертвяк думает, от теплового удара.

  - Тепло... боги подлые, я велел выпить всё что есть!

  - Они бабы крупные, Ежик.

  - Последние Сжигатели Мостов.

  - Да, Ежик, твои последние Сжигатели.

  Еж открыл глаза, поглядел на друга - но глаза Скрипача были закрыты, лицо обращено к темнеющему небу. - Правда? Что ты сказал?

  - Правда.

  Еж опустился на землю. - Думаешь, мы снова сможем их остановить?

  - Разумеется, сможем. Слышь, другой долбашки нет?

  - Нет. Худ побери, я носил ее всю дорогу. И всю дорогу она была тухлой!

  Лица мелькали за веками Скрипача. Спокойные в смерти, хотя память хранит так много живых черт - черт жизни, запертой отныне лишь в черепе Скрипача. И там они останутся, открой он глаза - а он еще не готов, ибо увидит лишь здешнюю тишину, лишь пустоту.

  Он знал, в каком мире хотел бы жить. Но ведь людям выбора не дается, верно? Если только они сами не убьют искру в своей душе. Выпивкой, сладким дымом забвения... все это лишь ложные грезы, насмешка над грезами истинными, над жизнями ушедших.

  Вокруг дыхание стало менее хриплым, стоны замолкли - всем перевязали раны. Даже те, что сохранили способность двигаться, сидели спинами к камню, как и он. Слишком утомленные.

  По склонам доносились тихие, потерянные стоны и крики раненых коланцев. Малазане убили сотни, ранили еще больше, но нападающие не унялись. Холмик словно стал последним островом в мире мятежных морей.

  "Нет. Не так. Это место, нами выбранное. Чтобы сделать то, что правильно. Но, похоже, именно потому нас хотят затопить, уничтожить".

  Еж замолк, но не уснул - будь так, храп выгнал бы с холма всех, включая Увечного Бога, цепи там или не цепи. А со стороны осаждающей армии лишь сердитые отзвуки - солдаты отдыхают, проверяют оружие и доспехи. Готовят новый натиск.

  "Последний натиск.

  Двадцать и один солдат не остановят армию.

  Даже такие солдаты".

  Кто-то кашлянул из-за одной из каменных глыб и сказал: - Ну, с кем мы теперь деремся?

  Скрипач не узнал голоса.

  Не узнал и голоса, ответившего: - Со всеми.

  Долгая пауза. - Не удивляюсь, что проигрываем.

  Шесть, двенадцать ударов сердца, прежде чем кто-то фыркнул. Раздался рокочущий смех, кто-то еще забился в припадке веселья - и тотчас же изо всех темных мест на кургане полился смех, покатился, звеня и отскакивая.

  Скрипач ощутил, что губы трескаются, изображая улыбку. Хохотнул раз, и еще. И не смог остановиться, хотя бока сжала боль. Еж вдруг впал в истерику, согнувшись и дергая ногами.

  Слезы на глазах - Скрипач неистово утирал их - но смех звучал и звучал.

  И звучал.

  Улыба поглядела на собратьев по взводу, увидела, как они складываются пополам, как краснеют лица и текут слезы. Бутыл. Корик. Даже Тарр. И Улыба... улыбнулась.

  Когда это заметили товарищи, задергались словно ножом в живот ударенные.

  Каракатица лежал в трещине между валунами на треть пути вниз по склону, погребенный под трупами коланцев, чувствуя, как утекает кровь через смертельные раны в груди, и слушал их смех.

  И возвращался назад и назад. В детство. К битвам, которые они устраивали, к высоким редутам, которые защищали, к солнечным пыльным дням с палками и мечами - бегай туда и сюда, ведь время - лишь слово без заднего смысла, и дни нескончаемы, и прекрасен камень в ладони, а если случился синяк или рассечена кожа, мчись с маме или папе, и они возьмут боль и обиду, сделав неважными. И тревога уйдет, уплывая во вчера, а впереди лишь солнце и яркий свет, и никогда мы не повзрослеем.

  Каракатица улыбнулся камню и крови и поту в последнем своем укрытии и мысленно шепнул: "Нужно было вам видеть наши решительные битвы. Это было что-то. Мы были..."

  Тьма и потом свет - яркий, как бесконечный летний день. Он пошел туда не оглядываясь.

  ***   

  Лежавший под гнетом цепей Увечный Бог вслушивался - и наконец услышал. Давно забытые, давно ставшие непонятными чувства охватили его. Эмоции яростные и яркие. Он глубоко вздохнул, ощутив, как стиснуто горло. "Я это запомню. Я разверну свитки и выжгу имена Павших. Составлю священный том, и не нужно будет иных Писаний.

  Слушайте их! Вот человечность раскрывшаяся, лежащая перед всеми - но кто осмелится взглянуть?

  Будет Книга, написанная моей рукой. Повернитесь и поглядите в лица тысячи богов! Никто не сделает как я! Никто не даст голос священному творению!

  Но это не бравада. Для Книги Павших годится лишь один бог, увечный бог. Сломанный бог. Не всегда ли так было?

  Я никогда не скрывал боли.

  Никогда не посылал ложных снов.

  Никогда не сходил с пути.

  Лишь павший может подняться вновь".

  Он слушал смех, и вес цепей становился ничтожным. Ничем.

  ***   

  - Они восста... - Брат Грозный вдруг замолк, глядя на темный холм.

  Глаза высшего водраза Хагграфа медленно расширялись - его солдаты смотрели на курган, опуская держащие оружие руки. Многие сделали шаг назад.

  Смех катился на них.

  Когда брат Грозный растолкал солдат, зашагав к усеянному трупами подножию холма, Хагграф пошел следом.

  Чистый замер в пяти шагах от расстроенного войска и поднял голову. Метнул Хагграфу взгляд, полный тревоги и непонимания. - Кто эти иноземцы?

  Водраз смог лишь мотнуть головой.

  Лицо брата Грозного омрачилось. - Там едва пригоршня - в этот раз отступления не будет. Понял? Хочу, чтобы убили всех!

  - Да, господин.

  Форкрул Ассейл уставился на солдат. - Строиться! Готовить атаку!

  Холм внезапно окутала полная, угрожающая тишина.

  Брат Грозный ухмыльнулся: - Слышишь? Они знают, что все кончено!

  Тихий свист в воздухе, Хагграф хрюкнул от боли, пошатнувшись - стрела вонзилась в левое плечо.

  Брат Грозный удивленно повернулся.

  Сжав зубы, Хагграф вырвал острие и чуть не упал от боли. Кровь хлынула потоком. Он смотрел на блестящий серебристый наконечник, понимая, что стрела коланская.

  Зарычав, брат Грозный пошел назад, разгоняя солдат. Он лично возглавит атаку - он въедет на джагском жеребце на вершину, рубя всякого, кто дерзнет встать на дороге.

  Разум ощущал доносящиеся со всех сторон шепотки страха и ужаса, а под слоем этой горечи было что-то еще - что-то, пробившее путь сквозь высший контроль над телами и волей.

  Это были закаленные ветераны. Они несли гибель врагу оружному и безоружному, повинуясь приказам Форкрул Ассейлов. Они долгие годы были рабами. И все же, будто черное течение под камнем своей воли, Грозный ощутил эмоцию, ничего общего не имеющую с желанием истребить противника.

  Они впали в... трепет.

  Сама идея его разъярила.

  "Молчать! Они смертны! У них не хватило мозгов, чтобы принять неизбежное! Вы будет биться и убьете всех до единого!" Он увидел, как поникают они под бичом приказа, и ощутил прилив удовлетворения.

  - Я получу Увечного Бога, - прошипел он себе под нос, выйдя наконец за строй, к стреноженному коню. - Раню его, и Аграст Корвалайн возродится, и никто не сможет мне помешать. Никто!

  Внимание привлекло какое-то движение слева. Он замер, вглядываясь в зеленоватый сумрак.

  Кто-то шел навстречу по равнине.

  "Теперь что?"

  За сорок шагов фигура воздела руки.

  Магия вырвалась ослепляющей, пламенной волной - серебряная, как в сердце молнии. Она пронеслась к флангу строя Колансе, сметая солдат словно серп.

  Гневно заревев, брат Грозный закрылся руками за миг до удара.

  Его понесло по воздуху, он ударился во что-то неподатливое - что-то, издавшее утробное кряхтение.

  Силы покинули брата Грозного. Он смотрел вниз, на торчащие из груди кинжалы. Каждое лезвие пронзило одно из сердец.

  Низкий голос раздался над ухом: - Комплименты от Калама Мекхара.

  Ассасин позволил телу упасть, соскользнуть с длинных ножей. Потом перерезал путы жеребца. Подошел к голове зверя. - Знаешь, я не люблю лошадей. Но все же тебе лучше ускакать - даже тебе не понравится то, что будет. - Он шлепнул коня по крупу.

  Белый как кость джагский жеребец метнулся, попытавшись лягнуть Калама - тот с трудом увернулся, сверкнул глазами вслед и повернулся к солдатам Колансе. Как раз чтобы увидеть новую волну грубой магии Быстрого Бена. Она уничтожила сотни солдат. Остальные смешались и побежали.

  Да и сам маг бежал с криком: - Во врата, Калам! Спеши! К кургану! Беги, черт!

  Ассасин зарычал и неловко зашагал. "Ненавижу лошадей, верно, но бегать ненавижу еще сильнее. Нужно было влезть на спину, было бы лучше. А еще лучше было бы оставить первого. Быстрый стал слишком вялым".

  На пути возник полукровка, офицер Колансе. Он зажимал ладонью рану в плече.

  Калам махнул кинжалами словно ножницами, лишив офицера головы, оттолкнул тело в сторону. Он знал этот тон Быстрого Бена. "Беги как треклятая газель, Калам!"

  Впрочем, побежал он скорее как медведь.

  При удаче и этого достаточно.

  ***   

  Еж узнал звук, узнал вспышку зловещего огня. Вскочил, поднимая и Скрипача. - Быстрый! Скрип, он здесь!

  Немногие оставшиеся морпехи вставали, устало подхватывая оружие. На лицах читалось недоверие.

  Еж показал пальцем: - Там! Я везде узнаю эту жалкую пародию на человека! А вон и Калам!

  - Они разогнали коланцев. Почему они бегут?

  Еж обернулся, как будто собирался отдать приказ морякам - и рука его вдруг стиснула запястье Скрипача.

  Он поглядел вверх.

  - Боги подлые!

  ***   

  Она умела отыскивать пути. Были в разных мирах тропы, ведомые только ей. Но ныне, заставляя раздвигаться вуали садков, она ощущала сзади давление, некую безответную жажду.

  Инстинкт завел ее далеко, в незнакомый мир.

  "Правильно ли я продвигалась? Или обманывала себя снова и снова, твердя, будто вселенная покорна моей воле?

  Я обещала владыке столь многое.

  Я вела его домой, вела к трону предков.

  Я обещала ответы. Обещала раскрыть тайные планы отца. Обещала дать смысл всего.

  И еще обещала ему мир".

  Она появилась на закате дня, мокасины примяли мертвую траву. Небо над головой сходило с ума от зеленых комет, ядовитый свет слепил глаза. Они казались такими близкими, что можно коснуться; голоса лились вниз дождем.

  Но через мгновение ядовитые дуги перестали быть единственными владыками небес. Длинные тени пересекли зеленое сияние, как будто справа образовались грозовые тучи. Кровь и мясо сыпались на землю.

  Она повернулась в ту сторону.

  Дыхание Апсал'ары прервалось.

  Порча захватывала землю быстрее степного пожара, а сверху парил дракон, невероятно громадный. На него нападали меньшие сородичи.

  "КОРАБАС!"

  Она увидела, как приближается граница порчи.

  Повернулась и побежала. Неистово потянулась к садкам, но пробуждения не было - все вокруг погибало. Все тропы, все врата. Мириады огней жизни гасли, словно угольки в кострище.

  "Что я наделала?!

  Они идут следом, они поверили мне! Мой владыка и его родичи идут - их не остановить. Но я привела их туда, откуда не вернуться.

  Где летит Корабас, явится Тиам!

  Что я наделала?"

  Внезапно впереди разорвались врата, ею подготовленные, и вылетели пять драконов. Большие тени скользили все ближе.

  Четыре дракона, черных как оникс, и пятый - цвета крови. Десра. Скиньтик. Корлат. Силанна. Нимандер.

  В небесах этого мира, между землей и яростной высью, воздух кишел сородичами-Элайнтами. Они дрались с Корабас.

  Она видела: владыку и его родню затянул вихрь, они потеряли разум, захваченные битвой.

  "Где летит Корабас, явится Тиам!"

  И богиня Элайнтов начала являться.

  Испуганная Апсал'ара с рыданиями бежала. Там, вдалеке, манил изрытый расселинами и валунами холм, на вершине виднелись фигуры.

  ***  

  Скрипач, повернувшись на запад, обнаружил самого большого дракона, какого ему доводилось видеть. Он тяжело мчался прямиком на него, преследуемый десятками меньших драконов.

  Скрипач поглядел на меч Адъюнкта: тот сочился медным, ржавым светом и заметно дрожал, как бы пытаясь вылезти из почвы. "О нет. Мы все покойники".

  Земля под Отатараловой Драконицей блекла, превращаясь в смесь голой запекшейся глины и пыли. Опустошение заливало округу потопом.

  "Меча было недостаточно. Мы знали. Мы стояли здесь - я, она, жрец...

  Жрец!"

  Он резко повернулся.

  В этот же момент на вершине оказался Быстрый Бен. - Никому не покидать курган! Оставаться в круге!

  - Круге? О боги подлые, Д'рек!

  Колдун услышал его и ответил улыбкой, более походившей на гримасу паники. - Отлично сказано, Скрип! Но подле нас не боги. Одна богиня.

  Калам показался за спиной Бена, покрытый потом и такой уставший, что тут же упал на колени. Лицо исказилось, он морщился от боли, пытаясь вдохнуть.

  Еж швырнул ассасину бурдюк. - Ты не в форме, солдат.

  Скрипач видел, что морпехи смотрят на приближающуюся драконицу и сотни меньших драконов, что уже начали падать на нее сверху гибельными волнами. Некоторые солдаты заметили и растекающуюся по земле порчу, задрожали. Скрипач отлично их понимал. - Быстрый Бен? Она сможет нас защитить?

  Колдун ощерился: - Ты не знаешь? Она же здесь? Зачем еще ей быть здесь? - Он подскочил к Скрипачу. - Или этого нет в плане?

  - Плане? Каком, чтоб тебя, плане? - рявкнул он, не двигаясь навстречу. - Банашар сказал что-то... божество грядет... предложить защиту...

  - Точнее. Какой род защиты?

  - Откуда мне знать?

  Опустошение коснулось подножия кургана, захватило солдат Колансе. Они исчезли, став пылью.

  Малазане повалились, закрывая головы руками.

  Скрипач молча смотрел, как Отатараловая Драконица разевает пасть, испуская крик - он, казалось, вмещает боль и тоску всего мира, всех веков - и хлопает рваными, похожими на паруса крыльями. Тварь застыла прямо над курганом. Быстрый Бен повалил его наземь.

  Земля задрожала: на нее упало тело дракона. Склоны залил кровавый дождь.

  Колдун подобрался ближе. - Лежи тихо. Она сражается. Боги, она умирает!

  Скрипач, извернувшись, посмотрел на Увечного Бога. И широко раскрыл глаза.

  Выкованные богами цепи таяли словно лед, звенья лопались, испуская потоки осколков. Солдаты закричали, пытаясь укрыться. Увечный лежал неподвижно. Он так долго носил эту тяжесть, что разучился шевелиться.

  Однако грудь наполнилась воздухом, беспощадные оковы пропали. Внезапное избавление от мук сделало его каким-то... пустым. Тело охватили судороги. Он поднял голову.

  Смертные кричали. Хотя он не мог их слышать. Они смотрели на него с великой тоской, но он больше не понимал, чего им нужно. И он, моргнув, поглядел вверх, не на тушу умирающей драконицы, но еще выше.

  "Мои поклонники. Мои дети. Я их слышу. Я слышу их крики".

  Увечный осторожно сел, поглядел на уродливые руки, короткие пальцы без ногтей. Изучил покрытую шрамами ирастяжками кожу, вялые мышцы. "Это я? Таков я?"

  Встал на ноги, взирая на сотни драконов. Они скучились на юге. Они оторвались от Отатараловой и начали кружиться, налетая друг на друга, создавая спиральные столпы из чешуи, крыльев и драконьей плоти. Внизу образовалась более плотная масса. Невероятно огромные столпы достигали самого неба, а на вытянутых, уплощенных концах высоко вверху внезапно загорелись глаза.

  Слово пронеслось по разуму Увечного Бога - тихое, но полное ужаса.

  "Тиам".

  Является в мир. Просыпается, чтобы убить Отатараловую Драконицу.

  Увечный Бог заметил человека, который, словно сражаясь с ураганным ветром, пробирался к нему. Железо в бороде, приметное, смутно знакомое лицо. Воспоминания родили странные чувства. "Сегодня принесены жертвы. Ради меня, этими чужаками. Но они... ни о чем не просят. Ни о чем для себя. Чего же им нужно?

  Я свободен.

  Я слышу детей своих.

  Но они пойманы небесами. Если я призову их, все будет уничтожено.

  Были и другие - падали, как я, и столь многое было повреждено и потеряно. Я еще вижу их: пленены нефритом, их форма - послание смертным созданиям, но послание так и не понято. Голоса навеки пленены внутри.

  Если я призову детей, мир сгорит в огне".

  Вытягивая шею, он беспомощно смотрел в небеса. Он поднял руки, как бы желая взлететь.

  Кривые пальцы шевелились на концах уродливых рук, жалкие, как сломанные крылья.

  Бородатый добрался до него и Увечный смог расслышать и понять, что он кричит.

  - Ты должен ее сковать! Владыка! Она примет цепи от тебя! Ты должен... Тиам является! Она уничтожит всё!

  Увечный Бог ощутил, как исказилось его лицо. - Сковать? Мне, познавшему вечность в цепях? Ты не смеешь просить такого!

  - Сковывай или она умрет!

  - Смерть станет для нее освобождением!

  - Владыка, с ней умрем мы все! Прощу, сковывай ее!

  Она глядел на смертного. - Она согласна?

  - Да! И быстрее - Д'рек умирает под нами.

  - Но сила моя не от вашего мира. Смертный, мне нечем сковывать.

  - Найди путь! Ты должен!

  Он был свободен. Мог уйти отсюда. Мог бросить смертных - даже гибельная сила Отатараловой Драконицы не может ему повредить. "Ведь отатарал лишь присыпка, созданная здешним миром против инфекции. Что за инфекция? Как же - это я".

  Увечный Бог смотрел на смертного. "На коленях, как все сломленные. Против жестокости этого и всех иных миров смертный может лишь молить о помощи.

  Даже чуждого бога.

  Есть ли во мне любовь к ним? Вероятно, нет... но нет такой штуки, как чуждая любовь".

  Он сомкнул глаза и отпустил разум в мир.

  И понял, что его ждут.

  Двое Старших Богов взяли его за руки, и касания были так нежны, что разрывалось сердце. Сокрушительное давление выгладило здесь всё, царила тьма, ил кружился в бесконечном танце. Течения бурлили вокруг, но ни одно не касалось властных над водой богов.

  Нет, только один Бог обладал такой властью, и его звали Маэл из Морей.

  Они вели его через равнину, по недоступному для солнечного света дну океана.

  Туда, где стоял на коленях другой смертный - душа его лишь на миг оказалась в давно сброшенной прогнившей плоти. Извилистые татуировки стремились слиться с потоками воды, бросив нагое тело. Он стоял на коленях, глубоко погрузив руки в ил, словно искал потерянную монету, сокровище, воспоминание.

  Когда он поднял голову, Увечный понял, что человек слеп.

  - Кто это? - спросил смертный. - Кто так жестоко приколочен к древу? Прошу, умоляю - я не могу видеть. Прошу, скажите. Это он? Он пытался меня спасти. Не могло окончиться вот так. Не должно было!

  И Старший Бог, который не был Маэлом из Морей, ответил: - Геборик, ты лишь грезишь, и сны твои не разговор, а только монолог. Ты пойман сном, Геборик Руки Духа.

  Однако смертный Геборик покачал головой: - Не понимаю. Я уничтожал всё, чего касался. Друзей. Богов. Даже дитя - ее я тоже потерял в Вихре. Потерял их всех.

  - Геборик Руки Духа, - произнес Маэл из Морей, - ты заполнишь океан слезами? Если ты счел это шуткой, знай: именно так он и был создан.

  Второй Старший сказал: - Геборик, ты должен очнуться от сна. Освободить руки - они ждали этого момента со дня на острове. Они коснулись Нефрита, и ты принял в себя миллион потерянных душ, душ, принадлежащих богу чуждого мира. Они коснулись и Отатарала, призывающего Корабас.

  Но Геборик сгорбился, вновь мешая ил. - Я убил своего бога.

  - Геборик, - сказал Маэл из Морей, - даже бог войны устает от войн. Похоже, не устают лишь смертные. Ладно же. Он освобождает тебя от вины. Его кровь принесла жизнь мертвым землям. Он считает это достойной жертвой.

  - Но жертва его станет напрасной, - вмешался второй Старший Бог, - если ты не очнешься от грез.

  - Кто на том дереве?

  - Геборик, на дереве никого нет.

  Незрячие глаза снова поднялись. - Никого?

  - Дай поглядеть на твои руки, старый друг. Я пробудил садки, все они ведут в одно место. В пещеру под курганом, выгрызенную челюстями Д'рек. Пойдем туда, Геборик?

  - В курган?

  - Да, в курган.

  - Нет снов в курганах.

  Оба Старших Бога промолчали. Увечный Бог поглядел на них и увидел, что оба плачут - он видел слезы на обветренных лицах, словно стояли они не на дне океана, а среди пустыни.

  Или под порванной кожей могильника.

  Когда Геборик вынул руки из ила, одна засветилась изумрудом сквозь клубящееся облако, а вторая имела цвет отатарала. Он обратил к Старшим Богам лицо, полное внезапного страха. - Я буду там один? В пещере?

  - Нет, - отвечал Маэл. - Никогда больше.

  - Кто был на древе?

  - Мы идем к ней, Геборик Руки Духа.

  Они двинулись; Увечный Бог ощутил, как магия этого мира стекается, собирается, создавая им дорогу.

  А впереди он увидел отблеск фонаря - и фигуру далекого проводника.

  Казалось, путь занял целую вечность. Иногда вещи падали, приходя из тьмы над головами, посылая в течения клубы ила. Он видел корабли из дерева и корабли из железа. Видел остовы змееподобных чудовищ. Видел ливень человеческих тел, обглоданных акулами - они опускались башмаками вниз, словно желая прогуляться, возможно, принять участие в процессии - но ноги подгибались, ил дарил им место вечного упокоения.

  Ему показалось, что конные воины, отсвечивающие зеленым и синим, следят за ними издалека.

  Свет фонаря вдруг стал ближе, Увечный Бог увидел проводника у входа в пещеру, выгрызенную в подножии массивного утеса.

  Дойдя до входа, оба Старших поклонились проводнику, но призрачная фигура не ответила, отворачиваясь, словно собираясь понести свет на иной путь. Словно готовясь вести других к их участи.

  Они вошли в извитой тоннель, оказались в обширной каверне.

  Старший Бог, что не был Маэлом из Морей, встал лицом к Увечному. - Давно блуждаешь ты в крови, мною подаренной этому Королевству. Я К'рул, Создатель Садков. Пришла пора тебе уйти, вернувшись домой.

  Увечный Бог задумался и сказал: - Я плоть и кость. У меня обличье человека. Туда, куда зовут меня дети, я не могу уйти. Вы хотите, чтобы я призвал их вниз?

  - Нет. Это будет означать смерть всех нас.

  - Да. Возможно.

  - Путь будет, - сказал К'рул. - Он начинается с Геборика, но окончится руками другого.

  - Плоть, в которую ты облачен, - добавил Маэл из Морей, - не соответствует пути назад. Но это лучшее, что они смогли сделать.

  - Падший, - сказал К'рул, - ты веришь нам?

  Увечный Бог поглядел на Геборика - и выпустил ладони Старших. Протянул руки к Геборику.

  Но смертный сделал шаг назад. - Не сейчас, и не обе. Обе тебя убьют. Я протяну руку, Повелитель, когда придет момент. Обещаю.

  Увечный Бог поклонился и отступил.

  И Геборик, некогда прозванный Легкокрылым, поднял отатараловую руку над водами. Медный свет брызнул, заливая обширность пещеры.

  ***   

  Вырвавшиеся из кургана пальцы обняли его целиком, но не разорвали грунт. Призрачные, прозрачные, они образовали арку высоко вверху, захватив Отатараловую Драконицу.

  Корабас издала оглушительный крик - но был ли это крик боли, страдания или избавления, Скрипач не смог бы сказать.

  За снижающейся Отатараловой Драконицей манифестация Тиам - ставшей уже плотью, телесным многоглавым левиафаном - начала разрываться на части. С тихими на таком расстоянии криками драконы отделялись, взмахивая крыльями на свободе.

  Почти все улетали, словно им подпалили хвосты. Скрипач смотрел, забыв про огромную тушу Корабас, как они мчались прочь, тогда как другие, слишком израненные, падали, ударяясь о землю с громоподобным треском. "Да уж, сегодня дождит драконами".

  Быстрый Бен пялился в небо, чуть слышно молясь. Потом глаза его сузились - он мог видеть сквозь Корабас. "Он ее взял... кто бы ты ни был, ты ее взял.

  Боги, кажется, сработало.

  Я обещал, Бёрн. Я тебе обещал, не так ли?

  Ладно, ладно. Не могу приписать себе всю заслугу.

   Или...

  Ну, другим я расскажу со всей скромностью. Но здесь, в голове... ЭТО СДЕЛАЛ Я!"

  Калам видел, какая адская гордыня озаряет лицо колдуна, и в точности понимал, о чем думает тощий ублюдок. Ассасину захотелось его ударить. Раз десять. По меньшей мере.

  Призрачное тело Корабас проходило сквозь людей. Калам, сидевший на корточках, поглядел на Увечного Бога. Тот стоял недвижно, закрыв глаза, воздев руки в небо.

  "Может, тебя отнесет дракон, дружище. Не все же они улетели?"

  Рядом шлепнулась женщина, которую он никогда прежде не встречал, и соблазнительно улыбнулась. - Мне ты нравишься.

  "Боги, только не еще одна". - Кто ты, во имя Худа?

  Улыбка стала еще шире. - Я женщина, укравшая луну. О, вижу, ты не веришь?

  - Ну, то есть, - ответил он, - ты ее украла, отлично. Но зачем ты ее разбила?

  Ярость шла этому лицу куда больше. - Я Апсал'ара, Повелительница Воров!

  Он ухмыльнулся. - Никогда не любил воров. "Обманывай ожидания. Работает безотказно".

  Быстрый Бен фыркнул, слушая их беседу.

  "Калам, ты ничему не учишься? Или не можешь себя сдерживать?"

  ***   

  Потолок пещеры внезапно стал раскаленным до белизны. Геборик повернулся к Увечному Богу: - Сейчас! Открой глаза - тебе нельзя быть здесь вместе с ней. Никому нельзя!

  Увечный повернулся. Он ощутил уход Старших Богов.

  "Прощайте, Маэл из Морей и К'рул Создатель Садков".

  - Открой глаза!

  Он так и сделал, ощутив, как Геборик берет его за руку.

  Корик прятался за накрененным камнем. Он не сводил глаз с Увечного, который стоял в пяти шагах. В душе росла нужда, непреодолимая, дикая. Она хотела его пожрать. Она хотела уничтожить мир, в котором он живет, сорвать тонкую кожицу, скрывающую то, что внутри, от того что снаружи.

  Ответа нет. Нет, кроме очевидного - того, который он не хочет слышать. Если бы он выслушал ответ, вынужден был бы узреть свою историю - не ностальгическую похвальбу, а череду обид и тягот, увидеть все раны, и свои, и те, что он наносил окружающим.

  Он смотрел на Увечного Бога, словно тот мог спасти его душу.

  И Падший открыл глаза, прямо поглядев в глаза Корика.

  Нефритовый огонь кружился столбом, облачая бога. Свет становился все ярче, воздух свистел.

  Взоры сплелись, пусть их разделял изумрудный огонь.

  И Корик увидел нечто... пробуждение, взгляд... обещающий...

  Ощутил, как душа тянется - ближе, ближе... тянется, чтобы коснуться.

  Увечный Бог улыбнулся ему с такой любовью, таким пониманием.

  Тень, вставшая за его спиной, не могла возникнуть среди столь яростного пламени. Но Корик увидел, как она растет и обретает форму. Увидел две руки, увидел тусклый блеск обнаженных кинжалов.

  "Тень".

  Крик предупреждения разорвал горло - Корик бросился...

  И ножи Котиллиона погрузились в плоть. В спину Увечного Бога.

  Потрясение исказило нездешние черты - как будто улыбки никогда не было - голова качнулась назад, тело выгнулось в агонии.

  Кто-то врезался в Корика, повалив наземь. Он отбивался с рычанием.

  Зеленый огонь вспыхнул, спиралью ввинчиваясь в небо - так быстро, что сразу пропал.

  Корик смотрел вслед, вытянув руки.

  Рядом, слишком близко и нестерпимо громко, Скрипач произнес: - Единственный путь, Корик. Это к лучшему. Ты ничего...

  Корик с резким всхлипом оттолкнул капитана и свернулся как ребенок, оказавшийся в мире напрасных обещаний.

  Еж оттащил Скрипача от рыдающего солдата. Скрипач метнул ему беспомощный взгляд.

  - Пройдет,- сказал Еж. - Когда утрясется, он поймет и все будет хорошо.

  Быстрый Бен и Калам подошли к саперам. Скрипач поглядел на колдуна: - Это реально, Быстрый? То, что я видел... правильно я...

  Маг жестом позвал их в середину. Указал на одинокую фигуру, что стояла неподалеку. Просто силуэт, спиной к ним. - Хочешь - спроси, Скрип.

  "Спросить его? После всего, что мы... как мне быть? Спросить? А если он ответит?" - Нет, - произнес он.

  - Слушай, ты был прав - так и должно было быть.

  "Да! Должно было... мы не могли сделать всё ради ничего!"

  Скрипач сделал шаг назад, поглядел на троих мужчин. - Слушайте, - шепнул он. - Никогда не думал, что увижу, как мы...

  - Пошли их вниз, - сказал Еж. - Своих солдат - пусть уносят раненых с чертова кургана.

  - Чего?

  Быстрый Бен и Калам смотрели на Ежа с подозрением.

  Тот скривился от такого внимания. - Скрип, отошли их. Ладно? Это только для нас, понимаешь? Что будет - только для нас.

  Скрипач повернулся и увидел солдат. Чувствуя руку горя на сердце, заставил себя оглядеть каждого. Мысленно называя имена. "Тарр. Корик. Бутыл. Улыба. Бальзам. Горлорез. Мертвяк. Наоборот. Хеллиан. Урб. Хром. Хрясь. Смола. Целуй-Сюда. Навроде. Острячка. Поденка. Пряжка. Неп Борозда. Релико. Больше Некуда. Мазан Гилани". - Где Непотребос Вздорр? - спросил он.

  Сержант Тарр склонил голову набок. - Капитан?

  - Где он, проклятие!

  - Нет Непотребоса Вздорра, сэр. Мы его придумали по пути в И'Гатан. Достался каравай плохого хлеба. Кто-то назвал его непотребным. Мы подумали, что весело придумать кличку вроде Бравый Зуб. - Он пожал плечами.

  - Но я... - Скрипач поглядел на Ежа и встретил равнодушный взгляд. - Ох, ладно, - вздохнул он, смотря на солдат. - Все идите вниз - заберите Шпигачку и Ромбу. Я... я скоро буду.

  Он смотрел вслед. Он знал их мысли. Наступает пустота. Через несколько дней и ночей она заполнится горем, пока всё не затопит тоска. Скрипач поглядел на небо. Нефритовые Чужаки, казалось, стали отдаленней. Он знал, что это невозможно. Слишком быстро. И все же...

  Ветерок овеял вершину, холодный и сухой.

  - Вот, - сказал Еж.

  Скрипач подумал, что слышит внизу топот лошадей; затем перед ним показались трое. Призраки, едва заметные для глаз - он мог видеть сквозь них.

  Вискиджек. Ходунок. Колотун.

  - У, дерьмо, - брякнул Калам, пнув чей-то шлем. Тот, кружась, покатился вниз.

  Вискиджек смотрел на него. - Есть еще что сказать, ассасин?

  Мужчина вдруг расцвел улыбкой. - Воняет, сэр, отсюда и до трона.

  Призрак кивнул и покосился на запад. Потом повернул голову к Ежу: - Отлично исполнено, солдат. Долгий путь назад вышел. Готов присоединиться?

  Скрипач ощутил, как что-то ломается внутри.

  Еж стянул рваную шапку, потер пятнистую лысину с немногими прядками волос. - Зависит, сэр.

  - От чего? - спросил Вискиджек, сурово глядя на сапера.

  Еж поглядел на Скрипача. - От него, сэр.

  Скрипач знал, что следует ответить. - Я отпустил тебя давным-давно, Еж.

  - Да. Но то было тогда, а это сейчас. Хочешь, я останусь? На немножко лет? Пока твое время не придет, то есть?

  Скрипач понял, что если заговорит - потеряет над собой контроль. И он попросту кивнул.

  Еж глядел на Вискиджека. - Не сейчас, сэр. К тому же у меня уговор с сержантами. Насчет покупки бара в Малазе. Может, даже "Смешка".

  Скрипач метнул на него взгляд: - Но никто не может его найти. Келланвед его скрыл.

  - Наискосок через двор Мертвого Дома, вот он где. Все знают.

  - Но найти не могут, Еж!

  Сапер ухмыльнулся: - Я найду.

  - Скрипач, - произнес Вискиджек. - Слушай внимательно. Наше время здесь почти кончилось - солнце скоро взойдет и мы оставим мир навсегда. - Он подал знак Колотуну, и тот вытащил сумку. Нагнулся, развязывая ремешок, вынул скрипку. На корпусе были видны волнистые узоры Баргастов. Скрипач поднял глаза на Ходунка. Воин улыбнулся, показывая подпиленные зубы.

  - Я делал, Скрип. А если на шейке дефект - вина Ежа. Он меня за косу потянул. Его и стыди, как я.

  Колотун осторожно положил инструмент и рядом смычок. Целитель казался каким-то смущенным. - Мы все приложили руку, Скрип. Мы, Сжигатели Мостов.

  - Бери, - приказал Вискиджек. - Скрипач, ты был лучшим из нас. И остаешься.

  Скрипач покосился на Быстрого Бена и Калама, увидев кивки, на Ежа -тот колебался, словно готов был возразить - и пожал плечами. Поглядел в призрачные глаза Вискиджека. - Благодарю, сэр.

  Дух удивил его, ибо сделал шаг, нагнулся и тронул скрипку. Потом встал и прошел мимо, глядя на западные низины.

  Скрипач нахмурился, глядя туда же.

  Еж тихо сказал рядом: - Она там, она перетекла. Они держатся на расстоянии. Не понимают, что тут случилось. Когда она придет, будет слишком поздно.

  - Кто? Когда придет?

  - Женщина, которую он любит, Скрип. Корлат из Тисте Анди.

  "Тисте Анди. О нет..."

  Вздох Ежа был полон эмоций. - Да, сержанту никогда не везло. Гарантировал себе долгое ожидание.

  "Но будет ждать до конца".

  Он уловил движение в тени кучи камней. За ними следила женщина.

  Скрипач одернул себя, поглядел еще раз на Колотуна и Ходунка. - Берегите его, - шепнул он.

  Они кивнули.

  А Вискиджек прошел мимо. - Пора уходить.

  Колотун в свою очередь коснулся скрипки. Ходунок присел и сделал так же.

  Все трое скрылись за краем кургана.

  Миг спустя Скрипач услышал конские копыта, но в сумраке не смог увидеть, как уезжают друзья.

  ***   

  Рядом с Котиллионом раздался голос: - Отлично сделано.

  Покровитель ассасинов взглянул на ножи, что были еще в руках. - Не люблю проигрышей. Никогда не любил, Темный Трон.

  - Тогда, - хихикнула смутная форма рядом, - мы еще не совсем закончили, да?

  - А. ты знаешь.

  - Разумеется. И, пусть тебя это потрясет, одобряю.

  Котиллион удивленно повернулся к нему: - Так и знал. В этом тебе тоже есть сердце.

  - Не будь идиотом. Я просто люблю... симметрию.

  Они одновременно поглядели на курган, но призраки уже пропали.

  Темный Трон постучал тростью по земле. - Среди богов, - сказал он, - кто ненавидит нас сильнее всего? Как думаешь?

  - Смею полагать, те, что выжили.

  - Но мы ведь еще не закончили.

  Котиллион кивком указал на курган: - Они были чем-то... Правильно?

  - С ними мы завоевали империю.

  - Иногда сомневаюсь, что нужно было ее отдавать.

  - Кровавый идеалист. Нам нужно был отойти. Рано или поздно - сколько ты ни вложил в свое дело - нужно отвернуться и уйти.

  - Значит, мы..?

  И боги ушли тающими на рассвете тенями.

  ***   

  Тук Младший ожидал, сидя на коне примерно посередине между строем Мертвой Стражи и Вискиджеком, Колотуном и Ходунком. Он видел вдалеке фигуры, собравшиеся на вершине кривого кургана. Потом трое призрачных всадников вернулись.

  Вискиджек натянул поводья.

  Развернул коня, чтобы в последний раз поглядеть на курган.

  Тук сказал: - Там остались люди из вашего взвода, сэр.

  - Моя жизнь был щедро вознаграждена. Пора, - добавил Вискиджек, поворачивая скакуна. Искоса глянул на Тука. - Готов, Сжигатель Мостов?

  Они поскакали бок о бок.

  Тук метнул Вискиджеку удивленный взгляд. - Но я не...

  - Разговорчики, солдат?

  Онемевший Тук помотал головой.

  "Боги подлые, я это сделал".

  ***   

  В сверкающем небе высоко над равниной Гу'Ралл парил в воздушных течениях, почти не шевеля крыльями. Ассасин Ши'гел изучал нижний мир. Десятки драконьих трупов усеяли окрестности кургана, а на запад - насколько могли видеть глаза Гу"Ралла - вела замощенная трупами Элайнтов дорога смерти шириной почти в лигу. Там были сотни и сотни.

  Ши'гел пытался представить величину страданий Отатараловой Драконицы. Однако вскипавшие в нем соки угрожали душевному контролю.

  "Я еще слышу отзвук ее боли.

  Как может жизнь оказаться столь дерзкой, столь упрямой перед лицом бешеной злобы? Корабас, ты свилась ныне в пещере, подарке умирающего божества, ты лелеешь раны и тоску, ты сложила крылья, словно стараясь отгородиться от мира? Ты хранишь ненависть и злость, осадившие тебя в немногие мгновения свободы?

  Ты снова одинока, Корабас?

  Если бы приближение не убивало меня - я мог бы помочь тебе в кровавых небесах, на смертью мощеной дороге. Я присоединился бы к тебе сейчас. Чтобы положить конец одиночеству.

  Но все, что я могу - кружить в небе. Над теми, что призвали тебя, что сражались за свободу бога и спасение твоей жизни.

  Их я тоже не понимаю.

  Люди много чему могут научить К'чайн Че'малле.

  Я, Гу'Ралл, Ассасин Ши'гел из Блуждающего Гнезда Ганф'ен, смирен увиденным. Это чувство, столь новое и странное, наполняет меня сладчайшим соком.

  Я не знал..."

  ***   

  Положив последний камень в продолговатую груду, Икарий стряхнул пыль с ладоней и медленно встал.

   Аблала глядел на воителя. Релата сидела неподалеку. Тот подошел к краю холма, поднял еще один камень и послал катиться вниз по склону. Потом оглянулся на могильник, взглянул на Аблалу. Утро выдалось солнечным, но на востоке громоздились тучи, ветер нес обещание дождя.

  - Ты все рассказал, друг?

  Аблала кивнул.

  Икарий утер струящиеся слезы - он долго рыдал над могилой. Но теперь лицо уже не искажено горем. Он пуст. Потерян. - Аблала, я - только я? - Он сделал непонятный жест. - Все мы - только мы и не более?

  Тартенал пожал плечами: - Я Аблала Сани и всегда им был. Ничего другого не знаю. Никогда не знал.

  Икарий снова смотрел на могилу. - Он меня защищал.

  - Да.

  - Но я не знаю, кто он!

  Аблала снова пожал плечами. Нет позора в том, чтобы оплакивать незнакомца. Аблала сам так много раз делал. Он опустил руку, взял черепок, поглядел на небесно-голубую глину. - Красиво, - пробормотал он, пряча осколок в пояс.

  Икарий взял оружие и встал лицом к северу. - В этот раз чувствую: я близко.

  Аблала подумал спросить, к чему близко, но смутился и тут же забыл вопрос. Он не верил, что вспомнит. Все тревожащие вещи уходят в одну сторону и никогда не возвращаются...

  - Рад, друг, что ты нашел любимую женщину, - сказал Икарий.

  Воин-великан улыбнулся Релате и получил в ответ каменный взгляд. Она ведь говорила, что вдвоем им было лучше. Но она женщина и едва они устроят секс, все будет хорошо. Всегда срабатывает.

  Когда Икарий двинулся в путь, Аблала подобрал полезный мешок незнакомца, повесил на плечо и пошел вслед за воителем.

  Релата догнала их вскоре, когда Аблала снова вытащил черепок и начал им любоваться. Икарий глянул на кусочек глины, остановился и посмотрел на оставленный могильник у холма. Он молчал и хмурился.

  Аблала готов был идти дальше, когда Икарий произнес: - Друг, кажется, я что-то вспомнил.

Эпилог I

Усевшись на камнях моста

Солдаты словно вороны глядели

Как когти были черные клинки

Глаза светили славой сквозь убийства копоть

Скрипя окованными сталью костылями

Я подошел с терпением калеки

И перед ними, пошатнувшись, встал

Едва дыхание переводя

Они смотрели смело, не таясь

Они сидели, ждали что скажу

- Пришел, - я говорю, - с рождения дороги,

- Пришел, - я говорю, - взять лучшее, что в нас.

Сержант рыжебородый подмигнул

Открылся рот, блеснули влажно зубы:

- Немногие дороги на земле

Нас к лучшему приводят, старина.

- Но вы прошли по всем путям мужчин,

Сказал я, - перед вами матери бежали

И дети. Неужели нет тропы

По коей может ковылять старик, такой как я?

Целитель стаи той был кости весь и кожа

Он мне ответил: - Старина, провел я век

В огне груди, где сердце ровно бьется

Меж легких; я по мускулам змеей

Скользил, я плыл в потоках крови, холодея.

Прошел я все пути, они ведут во тьму

В конце лишь воля остается нам

И воля может отдохнуть. Посмею, -

Он продолжал, - сказать, что места нет

Внутри нас, как ни ройся, ни ищи

Какие таинства ни пробуждай

Тому, что ты назвал столь дерзко "лучшим".

Затем солдат с лопатой и киркой

(Такой сумел бы форт за день построить!)

Неспешен в мысли, основателен во всем

На солнце поглядел и мне сказал:

- Напрасно не ищи в роскошных храмах

И не ходи в хоромы богачей

Мы грабили их часто, раз за разом

Мы плавили иконы и святыни

И плакали сокровища в огне

Рождая лишь улыбки вожделенья

И жажду долгой власти. Понимай:

Дороги вьются из неведомых эпох

Дороги в будущее манят нас, под ноги

Ложатся так покорно, не давая

Ключа к загадочным желаниям твоим

Ведь каждая на крови и костях

Проложена. Рабы сгибали спины

Вся жизнь была им смертным приговором

Звенели цепи страха и нужды.

Все, что мы строим, рушится однажды.

- Но где же, славные солдаты, я найду

Все то, что лучшего есть в нас, когда не в плоти

Не в сводах храма и не на камнях

Которыми замощена дорога?

- Сумей ответить мы, - сказал сержант, -

Кровь не лилась бы горестным потоком

И лекарь мой целил бы раны взглядом

И труд рабов стал отдыха светлей.

- Сумей ответить мы, - сказал сержант, -

Вороны б голодали повсеместно

Мы когти бы забросили в болото -

Пусть боги подерутся, если воля их.

- Но мы не находили никогда

То лучшее, что в нас, до сей поры.

- Но почему? - спросил я, потерявшись

И он сказал: - Мы на мосту сидим

С прихода блеклого рассвета. Наш насест

Уныл и скучен, выщерблен шагами

Однако же высок - тебя узрели искрой

На горизонте, размалеванном зарей

- Мучительно ты ковылял, и мы рыдали

Дивились, отчего в тебе такая воля

Но ты пришел, согбенный, с костылями

Сказал, что ищешь лучшее, что в нас.

- И лучшее, что в нас, мы в миг один узрели

Сокровища, что были под рукой

Смиренно пред тобою мы кладем

Безногий человек, пришедший по дороге.

Что ж, вежливый солдат - большая редкость

И я ответно их благодарил

И, мимо проходя, мост пересек

Стремясь к бескрайнему пути, что впереди

Я шел, чтоб лучшее сыскать, что в нас таится

В один прекрасный день оно передо мной

Возникнет, путь благословив. В дорогу эту

Давно я вышел, и дорогу я окончу

Там, где нас ожидает лучшее, что в нас.

"Где вороны сидят", Авес Дидион Фликер

В конце война стала битвой за освобождение. Жители Колансе вышли из города и после пяти дней тяжких трудов большие траншеи, редуты и ямы стали длинными курганами. Три кургана возвысились на месте Битвы Благого Дара, там, где летерийцы, болкандийцы, гилки и Тартеналы сражались с армией брата Старательного; а у подножия рухнувшего Шпиля три горы сырой земли отмечали павших Имассов, Джагутов и К'чайн Че'малле, а курган меньшего размера упокоил двоих малазан. Именно у него произошло собрание.

  Оставаясь на почтительном расстоянии около покинутых окопов, Лорд Нимандер стоял с Корлат и дядей, Сильхасом Руином. Вместе с Скиньтиком, Десрой и Апсал'арой они сопроводили отряд под предводительством капитана Скрипача на всем долгом и утомительном пути к берегу.

  Нетрудно оплакивать гибель храбрых мужчин и женщин. Как и рожденных для войны солдат-рептилий. Нимандер не стыдился слез, оросивших его лицо, когда он услышал о резне, уготованной Имассам в миг воскресения. Те, что выжили, несколько дней назад ушли на север в поисках вождя. Говорят, его судьба до сих пор остается неизвестной.

  Брат отца, стоявший рядом с Нимандером, горевал по исчезнувшему старому другу, Туласу - он был уничтожен в Войне Пробужденных Драконов. Меч у бедра Сильхаса до сих пор содержал души трех уцелевших Элайнтов Куральд Эмурланна. Подробности этого связывания остались неясны Нимандеру, ибо дядя оказался весьма неразговорчивым.

  С востока налетал дождь. Нимандер смотрел, как близится стена серых туч. Потом он оглянулся на Корлат. Нечто пробудило горе и в ней, Сестра Холодных Ночей была сокрушена. Она заметила фигуры, сошедшиеся на вершине кургана, сделала полшага вперед и замерла.

  - Корлат, - произнес Нимандер.

  Она опомнилась и повернулась, глядя тоскливыми глазами. - Владыка?

  - Не время нам вмешиваться.

  - Понимаю.

  - Тем не менее я считаю, что мы должны как-то донести до них уважение и почтение. Смею ли просить вас, Сестра Холодных Ночей, представлять нас на их церемонии?

  Что-то ушло c ее лица, черты вдруг смягчились, засияв прежней красотой. Она поклонилась. - Владыка, я поспешу.

  Нимандер смотрел ей вслед.

  Сильхас Руин сказал: - Твой отец всегда ценил ее выше прочих, Лорд.

  - Сильхас, она отдала сердце человеку, малазанину, погибшему при покорении Коралла.

  Белокожий мужчина чуть помедлил. - Он, должно быть, был... необыкновенным.

  - Полагаю.

  - Мое знакомство с этими малазанами было кратким. Помню их мундиры со дня... попытки в Летерасе. Сказать, что они заслуживают уважения - это слишком мало. Я не хотел бы снова с ними сталкиваться.

  Нимандер удивленно глядел на дядю.

  ***   

  Нерешительно, ослабев от внезапно нахлынувшего смущения, Корлат медленно замедлила шаги в двадцати саженях от собрания победителей. Слева стояли в строю малазане - армия, известная как Охотники за Костями. Дальше, на возвышенности расположились гораздо более многочисленные ряды второй малазанской армии, Войска.

  Справа, у лагеря К'чайн Че'малле Солдаты Ве'Гат и Охотники К'эл построились за спиной Матроны. Из строя вышла женщина, похоже, намереваясь встретиться с Корлат.

  Возможно, в ее компании она обретет силы. Если нет... вряд ли она решится подойти ближе. Сердце лежало в груди, словно открытое - а она-то думала, что дни глубокого горя миновали! Но вид малазанских морпехов - вид Ежа, Быстрого Бена и Калама - заново разбередил ее раны. Когда ее, посланницу Нимандера, наконец увидели, то лишь приветственно кивнули; она начала подозревать, что зря держится на расстоянии.

  Но... возможно, они считают, что она хотела украсть у них сержанта. Возможно, ее винят в его смерти. Она не знает. А ныне ей приказано снова присоединиться к ним у могилы двух малазанских моряков.

  Она выбрала среди своих скромных сокровищ полированный камешек - зная, что люди склонны смеяться над кожаными мешочками, которые носят Тисте Анди. Камешки - знаки для тех, кому отдано сердце. У нее их немного. Один для Аномандера Райка, один для погибшего брата Орфанталя, один для Спиннока Дюрава, не презиравшего ее за подлое происхождение, и один для Вискиджека. Скоро, подозревала она, придется найти еще два. Для королевы Яни Товис. И лорда Нимандера.

  Эти камни не для того, чтобы их отдавать.

  Расстаться с ними - отдать любовь, навсегда уйти от нее.

  Было нелепо искать камешек для человека. Она знала, что любовь его коротка. Он не мог понять, что она чувствует - и не должен был; она зашла слишком далеко, отдала слишком многое. У них не было времени, чтобы выковать нечто вечное.

  Потом он умер, оставив за спиной камень - тусклую, безжизненную штучку под названием сердце.

  "Смерть нас прощает. Так сказал Галлан. "Смерть нас прощает, потому Смерть так для нас страшна"".

  Ей показалось... там, на далеком кургане, уже прозванном Пробуждением... какой-то шепот, присутствие старое и мучительно знакомое. Словно он поглядел на нее - словно она ощутила взгляд его глаз..."Нет, глупая женщина. Это его солдаты собрались на холме. Если он там был, то ради них".

   Мысли ее прервало появление женщины из рядов К'чайн Че'малле. Корлат пришлось отбросить воспоминания, она глядела на незнакомку, горестно улыбаясь. - Смелость подвела, - сказала она.

  Женщина - самая обычная, далеко не молодая - внимательно поглядела на нее. - Что это в вашей руке?

  Корлат подумала спрятать его, но вдохнула и показала черный камешек. - Я думала... дар. Для кургана. Я уже такое видела...

  - Вы знали их?

  Чуть помедлив, Корлат начала отворачиваться, чтобы уйти. - Нет. Извините...

  Однако женщина удержала ее за руку. - Идемте же со мной, я расскажу о Смертном Мече Геслере и Надежном Щите Буяне.

  - Я напрасно...

  - Сомневаюсь, - прервала ее женщина. - Но, если хотите, расскажите что-нибудь сами. Я Келиз.

  - Корлат.

  - Они освободили сердце Увечного Бога, - сказала Келиз, ведя ее ко всем. - Но не за это я их помню. Они были упрямыми. Грызлись между собой как... как собаки. Насмехались над своими титулами, выдумывали небылицы. И мне врали. Дикие сказки о приключениях. Корабли в морях огня. Драконы и безголовые Тисте Анди... кто это такие, интересно...

  Корлат повернула голову, чтобы ответить, но решила промолчать.

  - Я недолго их знала, - продолжала, не замечая, Келиз, - и они постоянно спорили о том, чтобы все бросить. Даже в гуще ужасных битв они ругались. И все время эти двое малазан делали то, что нужно было сделать. Каждый и всякий раз. - Она кивком указала на Шпиль.

  - Там, наверху, - сказала она, - они прошли сквозь стены огня, и тогда я сообразила: эти сказки... возможно, это чистая правда.

  Буян умер на ступенях, отгоняя от сердца дикую ведьму. Он не смог побороть огня. Геслер - так нам сказали - умер, спасая жизнь пса. - Она ткнула пальцем. - Вон того, Корлат, сторожащего вход в усыпальницу. Видишь, все меня ждут? Потому что только меня пес пропустит. Я и тело Геслера заносила внутрь.

  Когда женщина замолчала, Корлат бросила на нее взгляд. Лицо смялось, словно она лишь сейчас поняла смысл своих слов. Если бы не Корлат, она упала бы, а так - повисла у нее на руках.

  Затем Келиз опомнилась. - Я... простите... Я не хотела... о, гляньте на...

  - Я помогу.

  Они пошли дальше.

  У бока земляного кургана люди расступились, на Корлат и Келиз смотрело множество глаз. Она заметила Ежа с Быстрым Беном и Каламом, и седобородого, который оказался Скрипачом, лучшим другом Вискиджека. Она стремилась сохранять достоинство под этими ничего не выражавшими взорами. Рядом были мать и дочь - последняя, хотя была почти ребенком, яростно курила ржавый лист; сбоку стояла женщина постарше, занимаясь тем же, а подле нее - красивый молодой человек. Она увидела вождя из племени Баргастов, откровенно ей ухмылявшегося - желания его легко было прочитать в блестящих глазах.

  За старым взводом Вискиджека стояли мужчина и женщина - похоже, родные по крови - в компании старика, горбящегося в расшитой извивающимися змеями мантии Верховного Жреца. Дальше был некий мужчина, ковыряющий в зубах, дальше художник неистово что-то набрасывал угольным карандашом на отбеленном пергаменте. У ног сидела раздутая жаба.

  Построившаяся у входа стража при виде Келиз и Корлат повернулась, отдавая честь, прижимая скрытые боевыми перчатками руки к груди. Она поняла, что это солдаты, сражавшиеся у холма Пробуждения.

  Келиз оперлась на Корлат и освободила руку. - Думаю, будут дары покойным, - сказала она, кивнув на солдата, стоявшего с сундучком в руках. - Я внесу их внутрь. - Она оглянулась на Корлат: - Возьму и ваш дар, если позволите.

  Анди раскрыла ладонь и поглядела на блестящий камешек.

  Взвод Вискиджека взволновался - Корлат встала к ним лицом, готовая отступить, убежать отсюда.

  - Капитан! - рявкнула непримечательная женщина из-за спин моряков.

  Корлат видела: солдаты уже успели наполовину вытянуть мечи из ножен. Резкая команда женщины заставила их замереть; Корлат с тревогой и страхом всматривалась в лица.

  Непримечательная женщина двинулась к Корлат и взводу морпехов. Встала прямо перед Скрипачом: - Что вы тут делаете, ради Худа?

  - Извините, Адъюнкт, - отвечал Скрипач, не отводя взора от Корлат.

  - Объясните! Верховный Маг! Калам? Хоть кто-то, говорите!

  - Прошу прощения, Адъюнкт, - вытянулся Скрипач. - Я хотел бы задать Тисте Анди вопрос.

  - С таким обхождением, - рявкнула Адъюнкт, поглядев на Корлат, - если она откажется отвечать, я пойму.

  Корлат покачала головой, глубоко вздохнув, чтобы укрепить дух. - Нет, Адъюнкт. Благодарю вас. Этот солдат - лучший друг Вискиджека. Если он что-то хочет спросить, я отвечу со всей готовностью.

  Адъюнкт отступила.

  Взгляд Скрипача упал на камешек в ладони. - Вы хотели отдать его? Вы знали Геслера и Буяна?

  Корлат покачала головой.

  - Тогда... почему?

  Мысли ее спутались, как и слова на устах. Корлат не выдержала взгляда Скрипача, отвела глаза.

  - Он его?

  Она посмотрела с удивлением. Солдаты взирали на нее из-за спины Скрипача, но теперь она поняла: на их лицах написана не злость, а что-то гораздо более сложное.

  - Корлат, он ЕГО?

  Она поглядела на вход могильника. - Это были морские пехотинцы. - Голос прозвучал тускло. - Я думала... дань уважения...

  - Отдав камень, вы его уничтожите.

  Она взглянула Скрипачу в глаза и увидела нескрываемую печаль. - Я думала... она меня покинул.

  - Нет, не покинул.

  Подал голос Еж: - Он любил лишь один раз, Корлат. И мы видим сейчас женщину, им избранную. Если ты отдашь камень, мы порубим тебя на куски и раскидаем по всему свету.

  Корлат подошла к Скрипачу. - Откуда вам знать?

  Глаза его блеснули и сразу стали влажными. - На холме. Его призрак... видел вас на равнине. Он... он не мог глаз оторвать. Понимаю - вы решили, будто за вратами Худа... прежняя любовь исчезает и рассеивается по ветру. Возможно, вы начали сомневаться, была ли она, и строить догадки, чего же он хотел "на самом деле". Слушайте - мне рассказали всю историю. Корлат, он ждет вас. Если придется, он будет ждать вечно.

  Рука сжала камешек, и вдруг вся напряжение исчезло; она поглядела на солдат взвода Скрипача. - Вы убили бы меня за отказ от памяти? Что ж, вы напомнили мне, каким человеком он был, если заслужил такую верность друзей.

  Еж ответил: - У вас впереди сотни лет... гм, да кому знать, сколько именно? Не думайте, будто он ждет обета верности или еще чего - да и мы не ждем. Но этот камень... мы знаем, что он означает для вашего народа. Мы были потрясены, вот и всё.

  Корлат медленно повернулась к могильнику. - Тогда я ухожу, ведь у меня ничего нет для павших солдат.

  Адъюнкт удивила ее, взяв за руку и положив руку на сундучок. - Откройте, - велела она.

  Корлат заинтересованно нагнулась и подняла крышку. Сундучок был пуст. Она распрямила спину и недоумевающе поглядела в глаза Адъюнкту.

  Увидев сухую улыбку. - Они были морпехами. Они уже оставили позади все ценное. Честно говоря, Корлат из Тисте Анди, если бы Геслер и Буян смогли, сами бы первыми ограбили свою могилу.

  - И ругали бы нас за скупость, - вставил Скрипач.

  - Мы пришли увидеть, как закроют могилу, - сказала Адъюнкт. - И увести виканского демона, пока он не умер от голода. Если получится.

  ***   

  В тысяче шагов от них воины - Джагуты встали перед курганом, упокоившим павших Имассов.

  Они молчали, как подобало моменту - моменту, полному уважения и сердечной тоски по товарищам, погибшим в общей битве, по жизни, стесанной до самого эфеса. Но тишина была полна иронии.

  Через некое время мелкая тварь, похожая на изодранную соломенную подушку, легла у ног старшего Джагута. Из недр уродливого комка показался пляшущий язычок.

  Один из воинов сказал: - Варандас, наш командир никогда не устает от любимцев.

  - Ясное дело, - бросил другой. - Ему недоставало нас.

  - Или прежний владыка Смерти восстал со смертельно опасным аппетитом?

  - Ты породила во мне тревогу, - заявил Санад.

  - А ты обещал никогда не говорить о чувствах... ох, тебя тревожит намек насчет аппетита. Нижайше извиняюсь, Санад.

  - Она врет, Гатрас. Клянусь!

  - Здесь только собака не врет. Да и та...

  Воины уставились на лежащую тварь.

  И разразились хохотом. Хохот длился и длился.

  Пока Худ на подскочил на месте. - А НУ, ВСЕМ МОЛЧАТЬ!

  В наступившей тишине кто-то фыркнул.

  Когда Худ потянулся к мечу у бедра, воины внезапно заинтересовались чем-то вовне и отвели глаза. А потом шелудивая собака встала и раскорячилась.

  Терпеливо вынося и взрывы злорадного смеха, и теплую струйку на лодыжке, Худ закрыл глаза.

  "Вот почему Джагуты решили жить порознь".

  ***   

  Брюс Беддикт обернулся на звуки далекого хохота. Прищурился, видя Джагутов у имасского кургана. - Толчок Странника! Вряд ли так подобает!

  Араникт нахмурилась: - У них странный юмор, любимый. Не думаю, что они хотят показать неуважение - этого проще было достичь равнодушием. А они пошли туда, никого не пригласив.

  - А, - пробормотал Брюс, взяв ее руку. - Думаю, время.

  Он повел ее к Адъюнкту. К Таворе присоединились королева Абрасталь, Фелаш и Спакс. За ними Араникт видела Ганоэса - он не присоединился, но и не уходил от сестры.

  Брюс заговорил, едва они приблизились: - У могилы возникло какое-то замешательство. Надеюсь, все хорошо?

  - Взаимное непонимание, Принц.

  - Овчарка...

  - Нет, едва могилу запечатали, зверь пошел за Келиз. Думаю, он останется с ней до конца жизни.

  - Есть вести, - заметила Абрасталь, - о племени на плато к северу от Эстобансе, далеких сородичах эланцев. Они пасут бхедринов.

  - Келиз поедет одна? - с тревогой спросил Брюс.

  - Да, с эскортом всего лишь в пару сотен Охотников К'эл, - сказала королева Болкандо.

  - Принц Брюс, - вмешалась Фелаш, - флот вашего брата,короля, уже очень близко. - Томный взор скользнул по Араникт.

  - Я еще не сказала. - Араникт зажгла палочку. - Любимый, твой брат с кораблями.

  - Теол ненавидит море. Ты уверена?

  Тут Фелаш закашлялась, выпучив глаза. - Простите, Король Теол ненавидит море? Но... то есть... извините. Багг... его... о, ладно. Извините, Принц Брюс.

  Абрасталь искоса разглядывала дочь. - Ты все такая же пухлая, - заметила она. - Кури больше, дитя!

  - Да, мама. Уже начинаю.

  - А где твоя служанка?

  - С капитаном Шерк Элалле, мама. Мастерят баркас, если это именно так называется.

  Брюс сказал Таворе: - Адъюнкт... были времена, когда я... гм, сомневался в вас. То, что вы задумали, казалось таким... слишком громадным...

  - Простите, что прерываю, Ваше Высочество, но победу нам дали деяния каждого, и путь наш оказался весьма долгим. Острие меча - ничто, если за ним нет клинка из прочной стали. - Она помедлила. - Нам пришлось выдержать слишком много сомнений, но это общая слабость.

  - Вы говорили, что останетесь без свидетелей. Ну, ты вы ошиблись.

  Она дернула плечами. - На каждый миг, запечатленный в истории, сколько приходится утерянных? Ваше Высочество, нас тоже забудут. Наши дела падут во тьму, как всё в мире. Но я не жалею.

  - В Летерасе поставят в вашу честь бронзовую статую. Знаю, мало кто будет понимать, кого она изображает. Но я - буду, Адъюнкт.

  - Статую? - Тавора склонила голову, словно обдумывая. - Я буду прекрасной? - сказала она наконец и, прежде чем Брюс нашелся с ответом, формально поклонилась ему и королеве. - Благодарю вас, сделавших мою цель своей. Скорблю о ваших потерях. Прощайте, Ваши Высочества.

  Они расстались с ней. И только Араникт расслышала Брюса: - Конечно, будете.

  ***   

  - Худом клятый пес, - пробурчал Мертвяк, когда морпехи и панцирники уходили от кургана.

  - Вот тебе весь Геслер, - ответил Горлорез. - Туп до самого конца.

  - Ему не понравилось бы жить без Буяна, - заметил Бальзам.

  Бутыл обдумал разговор и кивнул сам себе. "Бывает, когда сказать нечего. Когда любое слово только ворошит пепел". Он глянул на Улыбу, на Корика и, наконец, на Тарра. "И мы понесли потери. Карак - никогда не думал, что он помрет вот так. Не в постели какой-нибудь шлюшки. А Корабб ... боги подлые, этот человек умел драться.

  Хром говорит, что видел его в конце - он снова сломал колено и сидел, глядя на Увечного Бога - и там был Корабб, на лице гордость. Он стоял над телом скованного бога.

  Ну, может ли быть смерть славнее?

  Отлично сделано, Корабб Бхилан Зену'алас".

  - Слышно, она нас в отставку отправляет, - подала голос Смола. - Жрец выплатил жалованье, целое состояние для всех и каждого.

  - Атем к'о нет? А? С'ими шо?

  - Отдадут семьям, если таковые найдутся, Неп. Живой или мертвый, ты получаешь плату.

  - Х'рошо б жвому п'лучить!

  Смола удивленно хмыкнула, Целуй-Сюда бросила Непу Борозде удивленный взгляд. - А на что тебе, Неп?

  - Непель!

  - Боги подлые, - шепнула Смола. - Я и не...

  Они дошагали до тракта, увидев строй Охотников за Костями. Бутыл оглянулся: Адъюнкт шла туда же, за ней Банашар, Лостара Ииль, Хенар Вигальф и трое кулаков, Скенроу и Рутан Гудд.

  - Она хочет сказать им слово на прощание, - бросил Тарр, заметивший, куда смотрит маг. - Но нам туда не нужно. Это между ними и ней. Слышали? Мы идем мимо.

  - Идем мимо, - отозвалась Хеллиан. - Хрясь, или назад и найди Хрома, он отстает. Давай подгоняй.

  Они оказались между нестройных рядов регулярной пехоты.

  - Нам-то похуже пришлось! - крикнул кто-то.

  Корик заорал в ответ: - Лучше не задирайся, Фофан!

  - Эй, Хеллиан, я тут паука нашел, большого. Хошь поглядеть?

  - Называй это как хочешь, солдат - все равно слишком мал.

  Бутыл потряс головой. "Ай, чтоб вас. Это солдаты, чего вы еще ждали!"

  ***  

  Когда Корлат вернулась в маленький лагерь Анди, было уже темно. Они сидели у костра, как охотники в лесу или жнецы в поле. Свежий дождик очистил воздух, но скоро кончился - над головами светились зеленые Нефритовые Чужаки.

  Нимандер поднял глаза, подвинулся, освобождая место на коланской скамье - ее нашли в лагере рабочих. - Мы гадали, вернешься ли ты.

  Она поправила плащ. - Я смотрела, как уходят Охотники.

  - Значит, прибыл флот?

  Корлат покачала головой. - Они пошли в лагерь на краю долины Эстобансе. Адъюнкт говорила с регулярной пехотой. Благодарила. И ничего больше. Она осталась позади всех, отослала даже брата. Было что-то... что-то... - Она дернулась. - У меня сердце разрывалось.

  Из темноты раздался голос: - Тавора это умеет.

  Все обернулись и увидели Скрипача. Тот зашел в круг света, держа нечто завернутое в кожу. Сзади Корлат видела остальных солдат взвода Вискиджека. Они о чем-то тихо переговаривались; затем Быстрый Бен показал за дорогу и сказал резким голосом: - Там, на вершине. Не очень далеко, но сойдет. Ну? - Он оглянулся на спутников, и все что-то согласно заворчали.

  Вернув внимание Скрипачу, она увидела его кивок. - Не так уж далеко - воздух хорошо звук разносит.

  - Простите, но что вы делаете?

  - Видите холм на той стороне дороги? Идите туда, Корлат.

  - Простите?

  Нимандер начал вставать, но Скрипач успокоил его взглядом. - Только она. Я займу тот пенек, не возражаете, сэр?

  Сильхас Руин поднялся с пенька, покачал головой и сделал приглашающий жест. Скрипач положил предмет и начал разворачивать. Потом поглядел в глаза Корлат. - Почему вы еще здесь?!

  - Что вы намерены сделать? - спросила она требовательно.

  Он вздохнул. - Сказал, это его последний раз. Сказал, это приказ. Ну, давно нужно было понять - мы приказы плохо исполняем. - Он стащил последний слой кожи, явив скрипку и смычок. - Иди же, Корлат. О, и скажи ему: это называется "Любовь умеет ждать". Не мои слова, Рыбака. - Он оглядел круг Тисте Анди. - Есть еще одна, которую я довольно легко возьму. Грустная, но не очень тоскливая. Из "Аномандариса". Простите, если я переврал название - времени много прошло. "Надежда Галлана"? Имеет смысл? Вижу, имеет.

  Корлат отступила и ощутила руку на плече. Это был Еж. - Вершина, Корлат. Скрип хочет вызвать его назад. Еще разок. Но слушай, вернуться и стоять вне холма будет слишком трудно. Однако он тебя увидит, мы уж постараемся. Ради него.

  Кажется, он еще что-то бубнил, но Анди уже шагала.

  Не сводя глаз с холма.

  За спиной струны огласили воздух пронзительным звуком.

  Выйдя на дорогу и увидев любимого на склоне холма, Корлат бросилась бежать.

Эпилог II

  Море у берега успокоилось; едва наступил отлив, многие Имассы начали бродить по отмелям, собирая раковины. Неподалеку близняшки играли с Абсом, звук детского смеха доносился до каменной полки, на которой сидел Удинаас.

  Он услышал шаги на тропе, обернулся, увидел Оноса и Хетан. Они несли плетеные корзины, намереваясь присоединиться к сбору морского урожая. Удинаас заметил, что Онос запнулся, глядя на детей.

  - Спокойно, Онос, - сказал он. - Я глаз не свожу.

  Воин улыбнулся. Хетан утащила его за руку.

  Сидевший на более высокой полке Риад сказал: - Хватит суетиться, отец. Ты измотаешься.

  Из пещеры неподалеку донесся крик младенца. "Бедная Серен. У нее такой капризный малыш".

  - Мы в безопасности, - говорил Риад. - Если покажется толпа злобных людей, им придется иметь тело с Кайлавой, Онреком, Оносом Т'ооланом и мной.

  - Знаю. - Удинаас потер руки. Боль возвращается. Не пора ли опробовать вонючее снадобье, предложенное Лерой Эпар? "Ах, целые годы в холодной воде. В кости просочилась. И всё".

  Он поглядел и вскочил на ноги.

  - Отец?

  - Так и есть. Близняшки закопали Абси по самую шею. Девочкам нужна хорошая порка.

  - Ты за всю жизнь ребенка не ударил.

  - Откуда тебе знать? Ладно. Может, и не ударил, но угроза действует.

  Риад сел, глядя вниз на Удинааса. Юное лицо загорело. Удинаас спросил, щурясь: - Когда солнце яркое, вижу в твоей улыбке мать.

  - Она улыбалась?

  - Думаю, хоть однажды улыбнулась, но утверждать не буду.

  Удинаас пошел на пляж.

  Абси вырылся сам, обхватил одну из девочек и уже щекотал до умопомрачения. Угроза миновала, но Удинаас все равно шел к ним.

  В далеком море киты выныривали на поверхность, посылая в воздух фонтаны, суля пришествие лета.

  ***   

  Всадник помедлил на дороге, глядя на разросшуюся в канаве одичавшую репу, а потом послал коня вскачь. Солнце согревало лицо скакавшего вдоль побережья Итко Кана.

  За его спиной две фигуры возникли из длинных теней. Еще миг, и появились громадные псы. Один нагнулся, нюхая репу, и отвернулся.

  Фигура с тростью вздохнула. - Доволен?

  Вторая кивнула.

  - Теперь ждешь лишь самого лучшего?

  - Не вижу причин для иного.

  Темный Трон фыркнул. - Ты мало что видишь.

  Котиллион глянул искоса: - Тем более почему бы...

  - Старый друг, что такое? Ты до сих пор веришь в надежду?

  - Верю ли я в надежду? Верю.

  - И надеешься на веру?

  - Веру? Да. Надеюсь на веру.

  Они помолчали. Темный Трон оглянулся на гончих, склонил голову набок. - Проголодались? - Взоры зверей скрестились на нем.

  - Даже не думай, Аммеанас!

  - Почему бы нет? Напомним павлину на троне, кто ведет игру!

  - Не сейчас.

  - Как насчет нетерпения? Жажды мести? Что же ты за Покровитель Убийц?

  Котиллион кивнул в сторону дороги: - Оставим их одних. Не здесь, не сейчас.

  Темный вздохнул снова. - Кишка тонка.

  Тени растворились и дорога снова стала пустой.

  ***   

  Солнце село, сгущался сумрак. Он до сих пор не встретил на дороге никого, и это начинало казаться тревожным. Он поскакал дальше. Почти не зная местности, едва не пропустил поворот к селению у полумесяца пляжа - но ветер донес запах дыма, и он замедлил бег коня.

  Животное осторожно пробиралось по узкой тропе.

  Внизу, где уже царила тьма, он натянул удила.

  Перед ним лежала небольшая рыбацкая деревня, на вид почти заброшенная. Он заметил в стороне домик с каменными стенами и соломенной крышей: именно из его трубы вился серый дымок. Вокруг дома были посажены овощи, в темноте едва виднелась фигура позднего труженика.

  Крокус слез с коня, стреножил его около заброшенного амбара и пошел вперед.

  Путь не должен был занять много времени, но когда он вышел на край огорода, луна ярко сияла над головой - веселый свет заставил блестеть ее руки и ноги, черные волосы казались шелком. Она нагнулась, собирая инструменты.

  Он шагнул на тропу между пышными растениями.

  А она обернулась. И смотрела, как он идет.

  Крокус охватил руками ее лицо, вгляделся в темные глаза. - Никогда не любил той истории, - сказал он.

  - Какой именно? - спросила она.

  - Любовница... затерянная на луне, берегущая одинокий сад.

  - Ну, история не совсем такая...

  Он пожал плечами: - То, что я помню. Помню еще твой взгляд, когда ты ее рассказывала. Он был таким же миг назад.

  - А сейчас?

  - Думаю, - ответил он, - печаль улетела, Апсалар.

  - Я думаю так же, - сказала она.

  ***   

  Мальчишка смотрел, как старик спускается на пирс. Он так делал почти каждый день, когда мальчишка прогуливался у воды, когда утро превращалось в полдень и рыбы засыпали. День за днем он видел старика с корзиной для рыбы, которую ему так и не удавалось выловить. Да и удилище в другой руке было таким тонким, что сломалось бы пополам от веса краба.

  Скучая, как и всегда, мальчишка сошел на пляж под набережной, чтобы поглазеть на немногочисленные корабли, пришедшие укрыться в гавани Малаза. Здесь он может мечтать о дальнем мире, где происходит все чудесное и магическое, где герои побеждают, а негодяи истекают кровью в грязи.

  Он знал, что еще никем не стал. Слишком молод, чтобы быть кем-то. Он пойман в ловушку здесь, где ничего не происходит и никогда не произойдет. Но однажды он встанет лицом к лицу с миром и все запомнят его, это точно.

  Он глянул туда, где старик свесил ноги с пирса, нацепляя наживку.

  - Вы ничего не поймаете, - сказал паренек, лениво дергая ржавое причальное кольцо. - Вы всегда спите слишком долго.

  Старик прищурился на крючок, поправил вонючую даже на вид наживку. - Ночная жизнь, - ответил он.

  - Куда? Куда вы ходите? Я знаю все таверны и бары в округе.

  - Знаешь?

  - Все до одного. Так где вы пьете?

  - Кто сказал насчет выпивки, парень? Нет, я играю.

  Мальчишка подобрался поближе. - Во что?

  - На скрипке.

  - Играете в баре?

  - Да, именно.

  - В котором?

  - В "Смешке". - Старик взмахнул удочкой и стал смотреть, как крючок опускается в глубину.

  Мальчик подозрительно изучил его. - Я не дурак, - сказал он.

  Старик оглянулся и кивнул: - Вижу.

  - "Смешка" нет. Это сказка. О привидениях. Люди слышат разное - голоса в воздухе, стук кружек. Смех.

  - Они слышат только это в ночном воздухе, да?

  Мальчишка облизнул пересохшие губы. - Нет. Они слышат... скрипку. Музыку. Грустную, ужасно грустную.

  - Ну, не вся музыка грустна. Хотя, может, именно она и просачивается наружу. Но, - ухмыльнулся он пареньку, - не мне об этом судить, верно?

  - Вы такой же как все, - сказал мальчишка и отвернулся к морю.

  - А каковы все?

  - Сочиняют сказки и так далее. Врут - тут все врут, потому что больше нечем заняться. Прожигают жизнь. Как вы. Вы никогда рыбы не поймаете. - Он ждал, какое действие окажут эти слова.

  - Кто сказал, что я ловлю рыбу? - спросил старик, строя преувеличенно хитрую рожу.

  - А кого, крабов? Не тот пирс. Слишком тут глубоко. Море идет вниз, вниз и вниз!

  - Да, а что лежит там, на самой глубине? Эту сказку ты знаешь?

  Мальчишка не поверил и даже оскорбился. - Что мне, два года на вид? Тот демон, демон старого императора! Но вы не можете его выудить!

  - Почему?

  - Ну, ну... Ваша удочка сломается! Гляньте на нее!

  - Внешность обманчива, парень. Помни это.

  Мальчишка фыркнул. Ему все норовят дать совет. - Я не буду как вы, старик. Вырасту и пойду в солдаты. Уйду отсюда. Навсегда. Солдат воюет войны и грабит добычу и дерется и спасает людей и все такое!

  Старик хотел что-то сказать, но запнулся. - Что же, миру всегда нужны новые солдаты.

  Мальчишка счел это победой. Он знал: это первая из целой жизни побед. Когда он будет взрослым. И знаменитым. - Демон заглотит наживку и вас заглотит. А если вы его вытянете, как убьете? Никто его не может убить!

  - Я не говорил об убийстве, - отозвался старик. - Просто мы давно не беседовали.

  - Ха! Ха! Ха-ха-ха!

  Высоко над гаванью несся резкий морской ветер. Порывы крутили и вращали старый потрепанный флюгер на шесте, словно демон не знал, куда глядеть.

  И тут налетел особо сильный порыв - флюгер громко скрипнул и застрял. Ветер хлестал его, но десятки лет ржи и гниения сделали свое дело. Флюгер лишь дрожал.

  Словно тварь в цепях.   

  Конец десятого и последнего сказания Малазанской Книги Павших.

  И ныне страница расплывается перед нашими глазами.

  Окончен век. Пора закрыть книгу.

  Мы предоставлены истории.

  Поднимите же еще раз рваное знамя Павших. Глядите сквозь плывущий дым на ткань, на темные пятна.

  Это кровь нашей жизни, это плата за наши подвиги, которые так скоро забудутся.

  Мы никогда не были такими, какими должны были быть.

  Мы были такими, какими были.  

1

В романе "Дом Цепей" описано, как Калам, спасая осажденных мятежниками солдат, нашел в тоннеле под горной крепостью труп древнего воина - Тоблакая. Из любопытства коснувшись его, он пробудил таившегося демона-похитителя тел. Демон попытался овладеть Каламом но, не сумев, вселился в пролетавшего мимо крепости ящера-энкар'ала. Душа энкар'ала, соответственно, вселилась в труп Тоблакая, демон же в теле энкар'ала пытался и дальше преследовать Калама, но тот его убил. Энкар'ал в теле Тоблакая выбрался на поверхность, и Тогг призвал его на службу Оплоту Зверя. - Прим. переводчика.

(обратно)

Оглавление

Стив Эриксон Сады Луны

  Пролог

  Книга первая ЗАСЕКА

    Первая глава

    Вторая глава

    Третья глава

    Четвертая глава

  Книга вторая ДАРУДЖИСТАН

    Пятая глава

    Шестая глава

    Седьмая глава

  Книга третья МИССИЯ

    Восьмая глава

    Девятая глава

    Десятая глава

  Книга четвертая УБИЙЦЫ

    Одиннадцатая глава

    Двенадцатая глава

    Тринадцатая глава

  Книга пятая ХОЛМЫ ГАДОРОБИ

    Четырнадцатая глава

    Пятнадцатая глава

    Шестнадцатая глава

  Книга шестая ГОРОД ГОЛУБОГО ОГНЯ

    Семнадцатая глава

    Восемнадцатая глава

    Девятнадцатая глава

  Книга седьмая ПРАЗДНИК ВЕСНЫ

    Двадцатая глава

    Двадцать первая глава

    Двадцать вторая глава

    Двадцать третья глава

    Двадцать четвертая глава

  Эпилог

Стивен Эриксон (Steven Erikson) Врата Смерти (Deadhouse Gates–2) Перевод — И. Иванов

  ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ

  ПРОЛОГ

  КНИГА ПЕРВАЯ Рараку

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА 2

    ГЛАВА 3

    ГЛАВА 4

    ГЛАВА 5

  КНИГА ВТОРАЯ Вихрь Дриджны

    ГЛАВА 6

    ГЛАВА 7

    ГЛАВА 8

    ГЛАВА 9

    ГЛАВА 10

  КНИГА ТРЕТЬЯ «Собачья упряжка»

    ГЛАВА 11

    ГЛАВА 12

    ГЛАВА 13

    ГЛАВА 14

  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ Врата Смерти

    ГЛАВА 15

    ГЛАВА 16

    ГЛАВА 17

    ГЛАВА 18

    ГЛАВА 19

    ГЛАВА 20

    ГЛАВА 21

    ГЛАВА 22

    ГЛАВА 23

    ГЛАВА 24

  Эпилог

  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

  ГЛОССАРИЙ

Стивен Эриксон Память льда. Том 1

  Благодарности

  Действующие лица

    Караван-сарай

    Капастан

    Войско Однорукого

    Войско Бруда

    Баргасты

    Послы из Даруджистана

    Т’лан имассы

    Паннионский Домин

    Другие

  Пролог

    I

    II

  Книга первая. Искра и пепел

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвёртая

    Глава пятая

    Глава шестая

  Книга вторая. ОЧАГ

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глоссарий

      Паннионский Домин

      Капастан

      Четырнадцать Взошедших капастанского Совета Масок

      Народы и географические названия

      Мир чародейства. Пути (Тропы – Пути, доступные людям)

      Старшие Пути

      Колода Драконов – Оракулы (и соответствующие Взошедшие)

        Высокий дом Жизни

        Высокий дом Смерти

        Высокий дом Света

        Высокий дом Тьмы

        Высокий дом Тени

        Независимые

        Взошедшие

Стивен Эриксон Память льда. Том 2

  Действующие лица

    Караван-сарай

    Капастан

    Войско Однорукого

    Войско Бруда

    Баргасты

    Послы из Даруджистана

    Т’лан имассы

    Паннионский Домин

    Другие

  Книга третья. Капастан

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

  Книга четвертая. Память льда

    Глава двадцать первая

    Глава двадцать вторая

    Глава двадцать третья

    Глава двадцать четвёртая

    Глава двадцать пятая

  Эпилог

  Глоссарий

    Паннионский Домин

    Капастан

    Четырнадцать Взошедших капастанского Совета Масок

    Народы и географические названия

    Мир чародейства. Пути (Тропы — Пути, доступные людям)

    Старшие Пути

    Колода Драконов — Оракулы (и соответствующие Взошедшие)

      Высокий дом Жизни

      Высокий дом Смерти

      Высокий дом Света

      Высокий дом Тьмы

      Высокий дом Тени

      Независимые

    Взошедшие

Стивен Эриксон Дом Цепей

  Благодарности

  Действующие лица

  Пролог

  Книга первая Лики в скале

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвёртая

  Книга вторая Холодное железо

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

  Книга третья Что-то кроется

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

  Книга четвёртая Дом цепей

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

    Глава двадцать первая

    Глава двадцать вторая

    Глава двадцать третья

    Глава двадцать четвёртая

    Глава двадцать пятая

    Глава двадцать шестая

  Эпилог

  Глоссарий

Стивен Эриксон Полуночный Прилив

  Пролог

  КНИГА ПЕРВАЯ ЗАМЕРЗШАЯ КРОВЬ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  КНИГА ВТОРАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРАБЛЕЙ

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  КНИГА ТРЕТЬЯ НЕЗРИМОЕ И СОКРЫТОЕ

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ПОЛУНОЧНЫЙ ПРИЛИВ

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

  ЭПИЛОГ

  Приложение:

    Действующие лица:

    Плитки Оплотов

Стивен Эриксон Охотники за Костями

  Пролог

  КНИГА ПЕРВАЯ ТЫСЯЧЕПАЛЫЙ БОГ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

  КНИГА ВТОРАЯ ПОД ИМЕНЕМ ЭТИМ

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  КНИГА ТРЕТЬЯ ТЕНИ КОРОЛЯ

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ОХОТНИКИ ЗА КОСТЯМИ

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

  ЭПИЛОГ

  Приложение:

    Действующие лица:

Стивен Эриксон Буря Жнеца

  ПРОЛОГ

  КНИГА ПЕРВАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  КНИГА ВТОРАЯ

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  КНИГА ТРЕТЬЯ

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  ЭПИЛОГ

Стивен Эриксон Дань псам

  Пролог

  Книга первая ОБЕТ СОЛНЦУ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

  Книга вторая ХОЛОДНОГЛАЗЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

  Книга третья УМЕРЕТЬ СЕЙЧАС

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

  Книга четвертая ДАНЬ ПСАМ

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

  Эпилог

  Приложение

Стивен Эриксон Пыль Снов

  От автора

  Действующие лица

  ПРОЛОГ

  КНИГА ПЕРВАЯ «…Море никогда не мечтало о вас»

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

  КНИГА ВТОРАЯ Пожиратели алмазов и самоцветов

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

  КНИГА ТРЕТЬЯ И будет танцевать лишь пыль

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ По тропе проторенной

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

Стивен Эриксон Увечный бог

  Благодарности

  Действующие лица

  Книга I. Он был солдатом

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

  Книга II. Все те, что возьмут дни мои

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

  Книга III. Нацелить копье

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

  Книга IV. Кулаки мира

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

  Книга V. Рука над судьбами

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

  Книга VI. К тому, кто в цепях

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

  Книга VII. Твой тайный берег

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

  Эпилог I

  Эпилог II

*** Примечания ***